All Deine Wunden (СИ) [AntBl] (fb2) читать онлайн

========== 1. ==========

Порывы промозглого осеннего ветра пробирали до самых костей, заставляя все крепче кутаться в мало спасающий двубортный пиджак и быстрее прохаживаться от одного поредевшего придорожного куста до другого. Машина, жалобно мигая аварийными фарами, совершенно выстыла и теперь годилась разве что в качестве непомерно дорогого кресла.

Телефон, как назло, не ловил.

И все-таки Себастьян с завидной упорностью доставал его каждые две-три минуты, с новым разом все злее взирая на меняющиеся числа, неизбежно приближающие его к тому времени, когда никакой известный ему салон ни за что не примет эту мешающую агрессивному хождению из стороны в сторону рухлядь.

Мерный цокающий звук каблуков кожаных оксфордов прерывался лишь ветром и раздражающе громким бурлением живота. Себастьян ничего не ел с самого утра; при выезде из Нюрнберга ему и в голову не пришло взять с собой хотя бы фастфуд, и теперь все, что оставалось из запасов, — это валяющаяся на заднем сиденье выдохшаяся минералка.

Черт бы побрал эту трассу.

Почувствовав, что ноги вот-вот объявят ему бойкот, Себастьян уселся на самый край переднего пассажирского места и, придерживая мыском ботинка дверь, принялся бездумно перелистывать экраны на телефоне.

От холода накатывала усталость, диктующая ему сдаться, дернуть нужный рычаг вниз у бедра, лечь поудобнее и закрыть глаза. Но Себастьян, выросший вблизи Альп, слишком хорошо знал, к чему приводит подобная слабость, а потому упорно заставлял себя отвлекаться на что попало.

Когда все пожухлые деревья в районе нескольких метров были сосчитаны, он, решив, что отдохнет всего пару минут, сложил руки на груди и, едва клюя носом, уставился на бардачок, по которому сновали последние лучи морозного солнца.

В момент, когда Себастьян подумал, что хуже уже быть не может, небо разрезала невыносимо яркая полоса света, разносящая весть о приближающемся ненастье. И правда — через несколько секунд по крыше серебряного мазерати застучали тяжелые капли.

Себастьян уже был готов выйти наружу и начать клясть чертову погоду, как вдали раздался шум мотора, наполовину заглушенный рокотом грома. Выскочить под дождь все же пришлось.

На отчаянные размахивания руками остановилась машина, чем-то похожая на последние модели мерседеса, и из-за руля вылез солидного вида мужчина, закутанный в пальто. Он подошел чуть ближе, и при очередном сверкании молнии Себастьян смог его разглядеть: внушительные размеры, правильные черты лица, почти хтонические скулы, небрежно зачесанные назад темные волосы и внимательный, цепкий взгляд крупных серых глаз.

Великодушный незнакомец, по-видимому сочтя Себастьяна достаточно благоприятным по внешнему виду человеком, незамедлительно предложил свою помощь в буксировке автомобиля до ближайшей мастерской.

— Еще раз спасибо, — не преминул добавить Себастьян, усаживаясь в теплый салон и украдкой подставляя под горячие потоки воздуха окоченевшие пальцы, сейчас больше похожие на тонкие листы скрученной в трубку бумаги.

— Да бросьте, — отмахнулся мужчина, минутой ранее представившийся Вильгельмом Флигером, и провернул ключ.

Себастьян то и дело оборачивался, через заднее стекло поглядывая на тащащуюся сзади на жесткой сцепке машину, и облегченно вздыхал, когда находил ее на месте. Перспектива оказаться ближе к цивилизации полностью затмила мысль о голоде.

— Вы не против подождать немного? — спросил чуть погодя Флигер, кивая на промелькнувший мимо указатель, на котором Себастьян успел заметить только забавно нарисованных кур.

— Даже если и против — куда я денусь? — улыбнулся он, сжимая и разжимая кулак, чтобы разогнать кровь.

Остановились они у еще одного указателя — в этот раз с фонарем и выставленными вокруг вазонами с цветами. Вильгельм поспешно вышел, отбарабанил только ему одному известный шифр по краю резного, увитого ползучими растениями забора, выглядывая свет в оконцах небольшого двухэтажного домика, и решительно шагнул на проложенную из гладкого камня тропу. Себастьян, не желая оставаться в одиночестве и темноте, юркнул следом.

Здесь, в разбитом у стен саду, пахло ночным воздухом, домашним теплом и, казалось, корицей. Себастьян даже задержался у весьма профессионально вырезанной из машинной шины фигуры лебедя, пару раз потыкав того в размалеванный красным нос.

В траве шумели сверчки, а на ветвях растущего прямо у края двора дерева явно поселились активно готовящиеся ко сну птицы. Себастьян, задрав голову, все пытался разглядеть их в пышной кроне, но видел лишь тень на фоне звездного неба, наполовину затянутого тучами.

Со скрипом открылась входная дверь. На пороге, держа в руках огромную кружку с тянущейся вверх струйкой пара, стоял одетый в пижамные штаны и халат невысокого роста мужчина; его похожие на пенсне очки, сползшие на нос, поблескивали в свете оставленных включенными фар. Сначала он недовольно косился на прибывших, а затем в мутноватых маленьких глазах мелькнуло облегчение.

— Я уже думал, что не приедешь, — хриплым, прокуренным голосом засмеялся он, отставляя кружку на уставленный горшками подоконник, и быстрым шагом спустился с трехступенчатой лестницы, не обратив никакого внимания на собственную босоногость. — Хоть бы позвонил.

— А я и звонил, — заулыбался в ответ Флигер, хлопая мужчину по плечу. — Кто ж виноват, что ты вечно крутишься черт пойми где.

Он напоминал Себастьяну эдакого битника, решившего бросить все и перебраться в отдаленные от города места. Даже полосатая водолазка, натянутая почти до горла, подталкивала к мысли об этом.

— Кстати, — опомнился Вильгельм, вставая в пол-оборота к хозяину дома, — это Себастьян Эхт, у него сломалась машина. А это, герр Эхт, Луи Легрим, отличный фермер и не очень отличный человек.

— Я тебе это припомню, — шутливо погрозился Луи и тут же, приветливо улыбнувшись, протянул Себастьяну руку. — Рад знакомству, герр Эхт. Сочувствую по поводу машины.

— Взаимно. Благодарю, — с охотой пожал тот ладонь.

Как оказалось, Флигер покупал у Легрима продукты: в основном яйца, сметану и молоко. Последним не преминул воспользоваться и Себастьян, решив, что такой шанс упускать нельзя — магазинные подделки не шли ни в какое сравнение с домашним молоком, особенно если то было свежим, может, даже еще теплым, на вкус не напоминающим стиральные порошки.

Дальнейший путь с таким приобретением проходил веселее. Вильгельм, разочаровавшись в ночном радиоэфире, рассказывал о работе: выяснилось, что неподалеку от Берлина он держит собственный аэроклуб, куда Себастьян был незамедлительно приглашен, часто ссорится с женой, имеет некую склонность к походам в рестораны и совершенно необъяснимую любовь ко всякого рода роскоши. В общем и целом, к тому времени, когда они доехали до черты ближайшего города, Эхт вполне мог написать биографию своего попутчика и не ошибиться даже в мелочах.

До Берлина было еще далеко, когда блеснула вывеска автомастерской. Себастьян, вдоволь наслушавшийся о жизненных перипетиях Флигера, степенно попросил остановить и потом еще с две минуты рассыпался в благодарностях, чтобы не дай бог не прослыть невежливым человеком. Только когда автомобиль Вильгельма, мигнув задними аварийными фарами на прощание, скрылся в темноте, Эхт смог выдохнуть спокойно.

— Извините, — громко позвал он, стуча по краю похожей на гаражную двери, — вы еще работаете?

Сперва никто не откликался, но затем где-то в глубине холодного бетонного здания послышался шорох. Еще через некоторое время между двух внушительных стопок шипованных шин выросла мужская фигура.

Судя по тому, во что был одет рабочий, ответ на вопрос Себастьяна был отрицательным. В мешковатых свитерах и старых даже на вид брюках залезать под капоты никто явно бы не стал.

— Что-то срочное? — устало спросил мужчина, почесывая костяшкой указательного пальца широкую бровь.

— Да, — Эхт ткнул в стоящую поодаль машину, — она не заводится, а мне нужно до столицы. Если возьметесь сейчас, заплачу вдвойне.

Рабочий, уже хотевший отказаться, поджал губы. Себастьян почти видел, как в нем борются два желания — пойти домой и хорошо заработать. Значит, нашел нужную болевую точку.

— Вообще не заводится? — уточнил мужчина, шмыгнув носом. В такой-то холод и в подобной одежде. Глядишь и заболеет.

— Так, кряхтит, — пожал плечами Эхт, — пару секунд и все. Я думал, что с аккумулятором что-то, но аварийка работает.

— Может, из-за свечей, — сам себе кивнул рабочий и, растерянно оглядевшись, кивнул еще раз. — Пойдемте заталкивать.

Сказать оказалось легче, чем сделать. Себастьян думал, что с него десять потов сойдет, когда из последних сил упирался в бампер. Мужчина же, похоже, давно привык к подобному, и ни один мускул не дрогнул на его скуластом лице.

— Скользит, зараза, — выругался Эхт, в который раз съезжая ладонями по гладкой поверхности.

Рабочий на это тактично промолчал, просовываясь через открытое окно и ставя авто на ручник. Себастьян, пытаясь отдышаться, плюхнулся на сомнительного вида потрепанный диванчик. Давненько он не напрягался — последние пару лет в его руках не оказывалось ничего тяжелее крокодиловых портфелей. Вся эта чехарда с машиной его совершенно вымотала.

— И долго с ней возиться? — спросил он у заново появившегося из-за шин работника, успевшего натянуть рубашку с вышитой на груди фамилией. Себастьяну пришлось щуриться, чтобы ее разглядеть. Вельд, значит. — Мне до обеда нужно быть в Берлине.

— Тогда сочувствую, — покачал головой мужчина, — тут не только свечи залило. — По затянувшемуся молчанию он понял, что нужно добавить что-то еще: — Вы сколько раз пытались ее завести?

— Да раза четыре или пять… — навскидку сказал Эхт, в самом деле не помнивший ни одного из названных. — И что, у нее движок от этого отвалился?

— Аккумулятор сел, — чуть нахмурившись вздохнул Вельд, не давая себе сболтнуть лишнего. — Слушайте, свечи я заменю быстро, но аккумулятор будет заряжаться пол ночи. Так что советую пройтись до ближайшего мотеля. Мы открываемся в восемь, может, и успеете доехать.

На слове «мотель» Себастьяна откровенно передернуло. Рисующиеся в голове картинки провинциальных клоповников кроме отвращения ничего вызвать и не могли. Вельд, не обращая внимания на перекосившееся лицо клиента, продолжал возиться с машиной, то и дело грустно вздыхая об утраченных минутах сна.

— Хорошо, — в итоге буркнул Эхт, пересилив подкатившую тошноту. — Куда идти-то?

— Дальше по улице, — махнул в неизвестном направлении рабочий, — будет перекресток — повернете налево, через дорогу, там напротив кафе мотель. — Себастьян уже подорвался с места, как услышал негромкий, привлекающий внимание кашель. — Заполните документы для начала, пожалуйста.

Хорошо, что он вспомнил об этом сегодня — утром Эхт церемониться с бюрократической хренью точно бы не стал. Да и сейчас он, недовольно цокнув, только беглым взглядом окинул титульный лист и небрежным почерком вписал нужные слова в строки, завершив размашистой подписью в самом низу.

Прихватив молоко, Себастьян, отделавшийся коротким, будто насилу выдавленным прощанием, вышел на темную улицу безжизненного городка. Эхт перешел дорогу наискось, даже не глянув по сторонам, и оказался параллельно дверям местного общепита. Подсвеченные окна отразили его осунувшееся, усталое лицо, похожее на злобную гримасу. Спускающиеся с балкона второго этажа ветвистые растения поцарапали щеку, когда он пошел дальше.

На несколько метров вперед и назад из звуков — только его глухие шаги.

Себастьяну стало неуютно. Он так привык к берлинской суете, к вечному трафику, спешке, что теперь в груди поселилось неприятное чувство одиночества. Казалось, что он так и останется среди этих безлюдных улочек. Даже порывистый сырой ветер ощущался во сто крат острее.

Эхт гнал от себя подобные мысли, высматривая огонек в окнах старого мотеля. Это был скорее дом — обветшалое здание в викторианском стиле с деревянной облицовкой и крупными ступенями у небольшого крыльца с резной оградкой. Только крохотная табличка у увитого плющом забора напоминала о специфике заведения.

Себастьян толкнул увесистую дверь со стеклянными витражными вставками и на секунду ослеп от яркости мигающей под высоким потолком желтой лампы. С висящего у узкой лестницы полотна на него из-под полов треуголки взирал местами выцветший Фридрих Великий в позолоченной раме — единственный штрих роскоши, что могло позволить себе это место; а к ноге приластилась мелкая собачонка.

— Маргарет, ко мне! — послышалось откуда-то сбоку.

— Не отвлекайся, пока я с тобой разговариваю! — вторил еще один голос.

— Я просто одернул собаку.

— Ну конечно! Конрад, сколько раз говорить…

Эхт, мягко оттолкнув так и не отставшую шавку, пошел на шум, стараясь не слишком заметно морщиться. Как он и думал — сервисом тут и не пахло. А пахло, надо сказать, старой древесиной, кофе и, кажется, выпечкой. Хотя бы приятный набор. К Себастьяну даже вернулся пропавший невесть куда аппетит, а живот отозвался громким бурлением.

У небольшого стола Эхт увидел спорщиков: взрослого мужчину с лоснящимся высоким лбом и молодого взъерошенного парнишку. Первый, то и дело поправляя редкие белесые волосы на затылке, грозно тряс мясистым указательным пальцем, ругаясь на малопонятном Себастьяну диалекте. Второй, развалившись на стуле, не уставал закатывать глаза, хмуря странной формы брови — похожие на две рисованные вперед — то есть перпендикулярно лицу в целом — галочки.

— Все? Закончил? У меня сейчас уши отвалятся, — фыркнул парень, рывком поднимаясь с места, и вздрогнул, заметив в проеме незнакомца. — Д-доброй ночи.

— И Вам того же, — кивнул Себастьян. — Я комнату хочу снять, это куда?

— Это сюда, — пробасил мужчина, все еще не отошедший от спора. — Вам какую и насколько?

— Самую дорогую, — и «нормальную» хотелось добавить Эхту, — на ночь.

Владелец мотеля, согласно покачав головой, подошел к висящим на соседней стене ключам и указал на стоящую поодаль кассу.

— Мог бы и повежливее, — проворчал парень, приваливаясь плечом к косяку. — Клиент все-таки.

— Помолчи, Конрад, за умного сойдешь.

Себастьян вздохнул, поглядывая на этого Конрада — средней симпатичности молодой человек, лет, наверное, двадцати, скорее всего, сын того мужчины — больно уж похожи некоторые черты; с зачесанной назад русой челкой и тонким, жестким ртом, с болезненно четким контуром. Поймав на себе взгляд, парень нахмурился еще больше и, сочтя, по-видимому, его оскорбительным, ушел в сторону лестницы.

— Извините, — выдавил из себя мужчина, отсчитывая сдачу, — не думал, что кто-то на ночь глядя заявится. Тем более сюда.

— Всякое бывает, — кивнул Эхт, подавив очередной тяжелый вздох, и мельком посмотрел на потертую табличку у кассы. — Спасибо, герр Ратте. И… — он остановился у самой арки, — там есть холодильник? Мне нужно убрать молоко.

— Нет, там нет, — покачал головой Ратте, — тут есть. Оставьте, а утром, как уезжать будете — заберете.

Он указал на спрятанный под тумбой переносной холодильник, и Себастьян, пожав плечами, убрал бутылку в самый угол, к бобовым консервам и кильке. Он до того устал, что не в силах был злиться на обстоятельства, так что молча поднялся на второй этаж, желая лишь одного — уснуть и поскорее оказаться в новом дне, где не придется вспоминать об этой дыре.

========== 2. ==========

Разбудило его громкое щебетание поселившихся на росшем под окнами дереве птиц. Себастьян, пошарив рукой по полу, одним глазом вгляделся в непомерно яркий экран телефона. Без двадцати восемь. Нужно было вставать.

Хотелось принять душ, освежиться, взбодриться, смыть сонную пелену, но местная ванна не вызывала доверия, и Эхту пришлось довольствоваться холодным умыванием и закинутой в рот пластинкой мятной жвачки. Хоть какое-то подобие опрятности.

На первом этаже никого не было, кроме уснувшей в небольшом старом кресле собаки. Так место это казалось совершенно безжизненным, будто заброшенным много лет назад. Прогнав лишние мысли, Себастьян, не удержавшись, потрепал животное между ушей и, тихо кряхтя из-за заболевшей после ночи на неудобном матраце спины, забрал обжегшую холодом пальцы бутылку, сразу же поспешив покинуть мотель.

Утром все смотрелось чуточку приветливее: вездесущие растения, что, казалось, являлись полноценными жителями, не выглядели цепкими лапами чудищ, а аляпистые цветочные пятна даже радовали глаз. Улицы не пустовали — тут и там сновали спешащие в школу дети, вышедшие на раннюю прогулку старики, немногочисленные спортсмены и идущие на работу люди со стаканчиками кофе в руках.

Себастьян, чувствуя себя дураком с этой чертовой бутылкой, быстрым шагом направился в сторону автомастерской, игнорируя активные позывы организма к еде. Как назло, кафе распахнуло свои двери, и теперь на весь район несло слишком уж привлекательными запахами свежих завтраков.

— Минута в минуту, — прокомментировал поднимавший гаражную дверь рабочий, забыв поздороваться.

— Долго будете ставить? — с порога спросил Себастьян, закидывая на заднее сиденье бутылку. — Хочу сходить за едой.

— Мне нужно еще подготовиться к работе. — Вельд пожал плечами, оглядываясь на висящие над диваном часы с шашечным циферблатом. — Так что идите.

Эхт, кивнув, тут же сорвался с места и скрылся за поворотом, желая скорее заткнуть симфонию в животе. Однако, что было удивительно, кафе оказалось до краев забито утренними посетителями, и Себастьяну пришлось смириться с мыслью о том, что есть он будет в провонявшем машинными маслами, сыростью и резиной салоне. Хорошо, что этот Вельд явно не из тех, кто стал бы донимать болтовней.

У авто Себастьян застал уже двоих — переодевавшегося Вельда и неизвестного парня, тут же одарившего его обаятельной улыбкой. Стараясь не обращать внимания на пристальный оценивающий взгляд, Эхт сел на уже знакомый диванчик и принялся распаковывать завернутую в жирную бумагу аппетитные брецели.

— Альфред, ты либо помогаешь, либо уходишь, — вздохнул Вельд, упираясь основаниями ладоней в капот.

— А? Прости, Рудольф, я задумался. — Парень, напоследок подмигнув Себастьяну, подхватил лежавший у колес разводной ключ.

— Задумался или засмотрелся? — Вельд смерил его недовольным взглядом и мельком посмотрел в сторону клиента. — Иди отсюда.

— Да-да, сейчас, — медлил Альфред, выдерживая немую конфронтацию с Себастьяном, которому, впрочем, мало был интересен этот ушастый блондин.

— Буби, проваливай уже.

Парень закатил глаза в ответ на грозный тон и, крутя ключ в руках так, будто тот ничего не весил, все же вышел наружу, не преминув напоследок стрельнуть глазами в Эхта еще раз. Тот же, пожав плечами, спокойно возвратился к завтраку.

— Извините за него, — отвлек его Вельд, прокашлявшись.

— И часто у вас здесь такое?

— Смотря что Вы имеете в виду под «такое».

— Абсолютно неумелые попытки флиртовать. — В ответ Вельд лишь покачал головой, улыбнувшись краем тонких губ. Себастьян усмехнулся. — Кто вообще этот парень?

— Да так, работает в местном аэроклубе, заскакивает иногда за всяким. Его мотоцикл стоял прямо у входа, не заметили?

— Аэроклуб? — оживился Себастьян, честно прослушав всю остальную часть. — А кто владелец?

— Герр Флигер, если Вам это о чем-то говорит.

— Говорит! — активно закивал Себастьян. — Он вчера меня и подвез сюда. Отличный человек.

— Не сказал бы.

Пока Вельд отряхивал руки и убирал инструменты, Эхт успел выбросить в сетчатое ведро мусор и подойти ближе. Рабочий как раз протирал оставленные на капоте следы, не обращая никакого внимания на мир вокруг, когда Себастьян впервые за все время на него осознанно посмотрел, удивляясь спокойности — почти смиренности — лица.

Вельд был рослый мужчина с широкими, будто вытесанными из камня скулами, ровным носом, крупными, выдвинутыми вперед бровями и чуть вьющимися смольными волосами. Все эти нелепые в собственном гротеске черты на удивление смотрелись весьма органично; Себастьян даже успел позавидовать цвету глаз — у Вельда, явно перешагнувшего третий десяток, они были ярко-синие, выразительные, пока его к двадцати семи годам уже стали блеклыми, белесыми, почти по-старчески выцветшими.

— Готово, — рецензировал рабочий, оборачиваясь к Эхту так резко, что тот вздрогнул от секундного испуга. — Счастливой дороги в Берлин.

— Благодарю за работу, — ответил Себастьян, отсчитывая деньги.

Автомобиль приятно заурчал под руками, стоило провернуть ключ. Эхт расплылся в радостной улыбке и с нетерпением надавил на педаль.

На название захолустного городка он даже не глянул, промчавшись мимо указателя так быстро, что с растущего неподалеку дерева сорвало несколько зеленых листочков, тут же подхваченных легким ветерком. Единственное, о чем мог думать Эхт — так это о том, что сюда он больше ни за что не вернется.

========== 3. ==========

Берлин встретил его арией автомобильных гудков, дорожного шума и валившей из каждого кафе по пути музыки. Толпы туристов по обыкновению заполонили улицы, оживив пейзаж каменных джунглей. Кто-то шел на работу, кто-то – на учебу, кто-то только возвращался из ночного путешествия по барам и клубам. Этот город дышал, жил. И Себастьян как никогда радовался, что может быть его частью.

Времени заезжать домой не было — на первом же автобане он попал в пробку, за час в которой успел более-менее привести себя в порядок: поверх помятой рубашки накинул пиджак, зачесал волосы с помощью обнаруженного в бардачке геля, с пару месяцев назад брошенного туда по ошибке, вылил на себя как минимум третью часть одеколона и сжевал пол-упаковки жвачки.

Себастьян отчего-то казался себе грязным — одежда неприятно касалась кожи, натирала, обоняние даже через ирис, мяту и мускус улавливало типичную для старой мебели вонь, а собственное отражение будто перекашивалось каждый раз, стоило ему мельком глянуть в зеркало над приборной панелью. По приезде домой ему точно придется отскребать все это щеткой.

Эхт опаздывал вот уже на полчаса, когда наконец среди однотипных высоток мелькнуло знакомое поблескивающее окнами здание. Излюбленное парковочное место к этому часу оказалось занятым, так что пришлось ехать в самый конец полосы, а потом еще и продираться через нерадивых водителей, решивших, что оставить машину посреди дороги — отличная идея.

Если кто-то следил за камерами в лифте, то Себастьян наверняка показался ему сумасшедшим: всю минуту, пока стальная махина поднималась на нужный этаж, он бродил по кругу, точно запертый в тесную клетку тигр, то и дело беззвучно ругаясь и шлепая себя по щекам.

Когда двери наконец разъехались, перед его глазами предстал до боли знакомый офис: по бокам прозрачные стены, за которыми в поте лица раскладывали пасьянс коллеги, дальше — столы секретарей и клерков, сейчас болтавших о новой чепухе за кофе, а в самом конце за тяжелой дверью с выбитой табличкой восседал директор, ласково звавшийся в местных кругах Цербером за излишнюю любовь к лаеподобному крику и пиджакам с острыми плечами, издали своим блеском напоминавшими его лысину.

Не то чтобы Эхт недолюбливал своего начальника… Все его выходки вполне можно было терпеть за ту сумму, что он отстегивал каждый месяц, но Себастьян все равно никогда не ленился присоединяться к всеобщему протесту. Мысленно, конечно. Попадать под раздачу не очень хотелось.

Первый десяток шагов он сделал спокойно, с каждым все больше расслабляясь. Если перед его лицом еще нет разъяренной красной морды — все обошлось; однако на втором на пути выскочила малознакомая секретарша в жаккардовом блейзере, от которого у Эхта тут же зарябило в глазах.

— Герр Берг просил, чтобы Вы отправились к нему, как придете.

Она говорила спокойным, размеренным тоном, и от этого в животе мгновенно завязался тугой узел. Себастьян почувствовал, как вверх по спине скользнул холодок. Чудом удалось что-то проговорить онемевшим языком.

— В кабинет?

В самом деле это было логово: до чертиков темное, с красной обивкой на дорогой мебели, портретами в крупных рамках и тяжелыми шторами, не пропускающими солнечный свет. Каждый раз, оказываясь там, Эхт чувствовал, будто пожаловал на аудиенцию к Владу Цепешу.

— Да, но не в его. — Себастьян выдохнул слишком рано. — В тот, где раньше сидел Пилз.

Напоследок ободряюще улыбнувшись, секретарша оставила его одного посреди оживленного офиса, казавшегося сейчас пустым вакуумным коробом. Будь на месте Берга кто другой — дел было бы на пять минут, но так, с ним, это могло затянуться не на один час. Те пять минут он бы только выдавал синонимы к слову «идиот».

Тяжело вздохнув, Эхт на негнущихся ногах пошел дальше, к нужной двери. Табличку с именем бывшего коллеги еще не убрали, и он, желая оттянуть момент, провел по ней пальцами, ощущая рельеф каждой буквы. Пилза в какой-то мере было жаль — он был единственным, с кем Себастьян хоть немного поддерживал разговоры за обедом. Да и то исключительно из-за общего подхода к работе. Остальные были странной, помешанной на неважных вещах серой массой.

Чуть скрипнули петли. Дверь нужно было давно починить, но это возлагали на смелость нового работника. Даже Пилз не решался попросить Берга об этом. Не потому, что починка двери была чем-то запредельным, а из-за самого факта просьбы — Берг ненавидел, когда к нему обращались с чепухой, в понятие которой входило, впрочем, вообще все, что было ему не интересно; а список этот, наверное, являл собой бесконечность.

Первым, что бросилось в глаза, стала вогнутая в угол циклорама с жирным черным пятном посредине — Бергом, непосредственно. От обилия направленных на белый фон ламп Себастьян на секунду ослеп и едва не врезался в симпатичную ассистентку фотографа, тут же лишившую его всяких надежд одним только взглядом. Второй раз пытаться он не стал.

Пришлось терпеливо ждать, пока начальник закончит фотосессию, на нервной почве отвлекаясь на всякую ерунду. Так Эхт заметил, что лоб Берга удивительно не блестел, а вот сидевшая неподалеку гримерша — да.

— Себастьян, — обратил на него внимание Берг, сходя с циклорамы. Тон его показался подозрительно мягким. — Сколько сейчас времени? Даже не так, — он выставил вперед указательный палец, вынуждая Эхта закрыть рот, — сколько времени должно было быть, когда ты не появился на рабочем месте?

— Да, я опоздал на час, но у меня была… — начал тараторить Себастьян, тут же прерванный начальником.

— На час, Эхт, на целых шестьдесят минут, за которые ты бы мог сделать столько всего полезного. — Натянутая улыбка и гаденький смешок. Себастьяна передернуло. Не будь здесь той ассистентки, на которую Берг смотрел масляными глазами через его плечо, наверняка бы все перешло в крик. — Чем ты обычно занимаешься? Сидишь? Вот и отлично — сидел бы себе спокойно все три тысячи с лишним секунд, но нет!.. — Он хлопнул его по локтю. И этот почти дружественный жест не предвещал ничего хорошо. — Я к чему это все веду-то, Себастьян… — Берг отвел его в сторону, положил руку выше лопаток, заставляя согнуться в три погибели, чтобы оказаться на уровне его запудренного донельзя лица, и со вздохом облегчения сказал: — Ты уволен.

— Что? Это шутка такая, герр Берг?

— Нет, Себастьян, не шутка. — Лучше бы он все-таки накричал на него, потому что так Эхт только путался в его эмоциях: добродушная улыбка и ледяные, блестящие глаза. — Это пятый раз за месяц, когда ты опаздываешь. Я уже и думать о твоих объяснительных не могу — всякую нелепицу выдумываешь. — Берг понизил голос, заговорив привычным каждому работнику этого офиса тоном. — Вещи свои забери сегодня же, документы я уже подписал. У тебя — на сколько ты там опоздал? — час. Вот через час чтобы я тебя здесь не видел. Давай, счастливого пути за отдела кадров.

Когда за спиной захлопнулась дверь, Себастьян не успел и возразить. Внутри все ухнуло вниз. Кровь, казалось, похолодела. Эхт пустым взглядом уставился на руки. У него никогда не было тремора, но сейчас он даже кружку держать не смог бы.

Мимо сновали люди, но он их не видел. Эхт шел по сузившемуся до невыносимых размеров коридору, чудом не путаясь в ногах, к кабинету. Собственная фамилия казалась ему издевкой, а прописанная ниже бывшая должность — плевком в лицо.

Коробку ему принесла та секретарша, любезно предложившая кофе. Себастьян был бы и рад согласиться, но горло будто сжали, и любая еда бы в нем застряла. Неслушающимися руками Эхт собрал со стола все, что казалось ему важным: книгу, что он читал вот уже второй год во время походов в уборную, рамку с рисунком добермана, что подарил ему Пилз перед увольнением, флагшток, именную ручку, из-за которой постоянно болело запястье, искусственный цветок в запылившемся горшке и крошечную модельку белого БМВ двадцатого века, что он купил себе с первой зарплаты здесь.

Все это было хламом. Себастьян, жесткий в подобных вещах, как никто другой это понимал. Но, вопреки собственным убеждениям, он только крепче прижимал коробку к животу, в тысячный раз тыча в кнопку вызова лифта.

Произошедшее никак не доходило до него. Казалось, что вот сейчас он обязательно проснется и поедет на работу. Что не было ни того городка, ни сломанной машины, ни Берга с его тяжелой рукой на спине. Но вот перед глазами холл. Вот улица. А вот и салон с лежащим на соседнем сиденье несчастным молоком.

— Как курица с яйцом, — сам себе сказал Себастьян, ставя коробку назад и пробегаясь пальцами по все еще прохладному стеклу. В дорогу он не купил воды, и пришлось довольствоваться вчерашним приобретением.

Опасно было выезжать на трассу в таком состоянии, но ждать такси Эхт не смог бы. До ужаса хотелось оказаться дома, забраться в душ, включить напор посильнее, а вентиль горячей воды провернуть дальше обычного, и расслабиться хоть на секунду. Все мышцы будто свело судорогой. Себастьян чувствовал, как тяжело ему банально пошевелить рукой.

Берлин казался ему серым, точно сошедшим с кадров кинохроник. Ни цветастые вывески кафе и ресторанов, ни мелькающая повсеместно реклама не радовали. Внутри было пусто. Не осталось ни одной мысли.

Себастьян кое-как припарковался, сунул бутылку в коробку и с таким набором вошел в пустующую парадную дома, где снимал квартиру. Ждать лифт с сорокового этажа не хотелось, и Эхт, покрепче ухватившись за края, уныло взглянул на лестницу. Он никогда их не любил — каким бы ни было его физическое состояние, на пятом-шестом пролете он был готов свалиться замертво. Сейчас почему-то лестница казалась единственно верным вариантом.

Отдышка появилась позже, чем Себастьян рассчитывал, а вот боль в икрах подоспела вовремя. Эхт, не переступив последнюю ступень, уселся на нижнюю, устало спрятав лицо в ладонях. До двери оставалось всего-ничего, но его будто заклинило.

— Смотрите, кто появился, — раздалось сзади. Себастьян не обернулся, но тут же узнал говорившего. Фрау Волчек, его арендодатель, за столько лет так и не избавилась от русского акцента. — Сколько я должна Вам звонить, скажите-ка мне?

— Я не… — Эхт мгновенно вытянулся, точно кол проглотил, и принялся шарить по карманам, находя только связку ключей и полупустую пачку жвачки. — Блять. — Он вскочил, подхватил коробку, перетряс все содержимое, но так и не нашел то, о чем только что вспомнил. — Я… я забыл телефон.

— Допустим, — скептично повела бровью Волчек, складывая руки на груди. — Другой вопрос — какого черта прямо у двери стояли бутылки? У людей, если Вы, господин Эхт, не в курсе, принято выносить мусор.

— Я забыл.

Себастьян смутно помнил, откуда там могли взяться бутылки. Прошлую партию с вечеринки он вынес с неделю назад, но на этой, если напрячься, они так и остались стоять у обувной полки.

— Телефон забыл, про бутылки забыл… — зацокала языком арендодатель, — Вам бы поспрашивать родственников, а то вдруг в роду Альцгеймер ранний бушует, а Вы и не в курсе. Про оплату, дайте угадаю, Вы тоже забыли?

— Мы же договаривались, что я заплачу через неделю.

Себастьян нервным движением взъерошил волосы, и глаза его забегали, выдавая волнение. Календарь в голове все никак не вырисовывался, вместо него мелькали несвязанные между собой картинки прошедших в полнейшем беспамятстве последних дней. У нескольких его знакомых не так давно были значимые даты, как назло следующие друг за другом. Такой ритм временами не давал даже протрезветь, и Эхт отчетливо вспомнил, как в недалеком прошлом явился на работу подшофе. Удивительно, что его не уволили еще тогда.

— Договаривались, — кивнула Волчек. — Прошло две. Герр Эхт, я бы спустила Вам это с рук, повторись такое единожды или максимум дважды. Напомнить, какой раз Ваша ранняя деменция портит Вашу собственную, да и мою жизнь? Да если я стану считать просрочки только за последний год — и то пальцев не хватит.

Себастьян было хотел открыть рот, чтобы начать спорить, но тут же осекся, приваливаясь плечом к холодной подъездной двери. Волчек была права от начала и до конца — он никогда не был образцовым арендатором, а за минувшие пару лет и вовсе расслабился, вспоминая об уплате только после тысячного звонка. Возражать было бесполезно.

Эхт вдруг почувствовал себя провинившимся школьником, которого отчитывала строгая учительница; он мог лишь тупить взгляд, попеременно беззвучно поддакивать и изо всех сил надеяться, что на ругани все и завершится.

Но это был совершенно не его день.

— Я устала это терпеть, господин Эхт. Может, человек Вы и не плохой, но и без Вас желающих снять квартиру в центре найдется немерено. Я и так отсрочила свое появление на три дня. Деньги у Вас водятся, так что я не переживаю за Вашу дальнейшую судьбу и прошу освободить жилье в ближайшие дни. И в этот раз, бога ради, не забудьте.

Закончив, Волчек тяжко вдохнула, устало потерла лоб и, грустно взглянув на уже бывшего арендатора, поспешила спуститься с лестницы. Себастьян еще долго вслушивался, как по ступеням цокают ее каблуки, по звуку напоминая упавшую монету, и не мог сдвинуться с места.

Как будто все, на чем строилась вся его осознанная жизнь, рухнуло в одночасье. Внутри даже не осталось запала на то, чтобы разозлиться, пнуть мешающуюся под ногой коробку и смотреть, как все ее содержимое пикирует вниз, разбиваясь и устилая пролет осколками стекла и переломанными деталями. Себастьян мог только вяло, почти лениво стукнуть стену ребром кулака. Всю ярость он растерял еще в юности.

Коробку он поднял, отомкнул тяжелую дверь, через секунду хлопнувшую за его спиной, врезался в бутылки, случайно распинав их по всему коридору, и с тихим ругательством прошел на кухню. Если бы он поработал еще немного — год, два, три, — смог бы выкупить ее, квартиру, у Волчек, и не знать той обиды, что испытывает каждый, покидая насиженное, обжитое место. Все — от гарнитура до крошек у раковины — казалось его собственностью, и никто не имел права ее отбирать. Но у законодательства на этот счет были другие мысли.

Себастьян, бездумно проведя рукой по мрамору стола, плюхнулся на стул с высокой спинкой и уставился в противоположную стену. Он и сам не помнил, когда сюда заехал. Будто всю жизнь здесь и прожил. Будто и детство, и отрочество, и юность прошли в этих стенах, увешанных модернистскими портретами, на которые Эхт смотрел реже, чем двоечник заглядывает в дневник; среди непомерно дорогой мебели, в окружении искусственных цветов и панорамных окон, открывавших не столько мир тебе, сколько миру — тебя. Себастьяну нравилось представлять, что он здесь полноправный хозяин. И это в конечном итоге сыграло с ним злую шутку.

Что до работы… Он устроился туда сразу после университета. Хотя «приткнулся» подошло бы в этой ситуации куда лучше. Эхту нужно было платить за учебу, да и жить на что-то не мешало бы, так что ни о стертых в кровь ногах, ни об обитых порогах он не жалел. Даже теперь, наверное.

И все-таки прошлая жизнь стерлась, превратилась в серые блики, и в памяти Себастьяна существовала только это, лишенное нищеты и нужды время, когда он мог и не глядеть на цену того, что хотел купить. С этим он тоже заигрался.

Но пока именно последняя мысль до него и не доходила.

Коробки из-под брендовой обуви, что велело хранить ему собственное подсознание, пошли в мусор первыми. Эхт выбрасывал все, что раньше, как ему казалось, могло пригодиться. Сейчас же он видел, что даже слово «хлам» здесь чересчур громкое. Себастьян оставлял лишь купленный им немногочисленный декор, складируя его в так кстати выданную коробку, и вещи, растолканные по никогда не бывавшим в использовании чемоданам с логотипами, за которые люди с радостью платили вдвое больше нужного вот уже какое десятилетие подряд. Костюмы, рубашки, коллекция галстуков, запонки, подобранные индивидуально к каждой рубашке, туфли и прочая обувь — все это оказалось беспощадно свалено в одну кучу и спрессовано как минимум дважды, прежде чем дважды вжикнула молния.

Себастьян не переоделся, не принял душ, не избавился от мерзкого ощущения на коже. Теперь он явственно понимал — ему придется ночевать там, в городке, еще раз. В том, что телефон был оставлен им именно в мотеле, сомнений никаких не было.

Его путь лежал по знакомому автобану. Ключи больше не отягощали карманы. Багажник и заднее сиденье машины были забиты багажом. В голове так и не крутилось ни единой мысли.

Сейчас — в город, за телефоном. Куда потом? Себастьян не знал.

========== 4. ==========

Почему не поискать новую работу в Берлине? Эхт бы и ответить не смог, наверное. Разве что с полчаса бы посидел в тишине, цедя давно остывший чай, а потом, сглотнув последние капли с примесью заварки на дне, тихо бы произнес:

— А кто меня возьмет?

Берга удалось уговорить хитростью. Больно уж понравился Себастьян его дочери, так вовремя заглянувшей к папочке в офис. Поборником морали Эхт никогда не был, а потому несколько ласковых ответов на весьма откровенный флирт — и работа была в его руках. Жаль, что «подавание надежд» закончилось именно тогда, когда Себастьян стал метить в начальники отдела: Берг-младшая неожиданно выскочила замуж и укатила в Италию.

Но это, вправду, не было основной причиной, как бы Себастьян ни убеждал себя в обратном. В самом же деле виной всему была банальная жажда денег: он до того привык жить на широкую ногу, что зарплата среднестатистического клерка казалась теперь ему смехотворной, а социальный статус значительно выше, чем собственные же, впрочем, способности. С уверенностью можно было сказать, что Эхт пал жертвой своих же амбиций.

Когда половина дороги осталась позади, ему в голову пришла шальная мысль скататься в Мюнхен. Перспектива застать Октоберфест, вырядиться в ледерхозе, до беспамятства напиться пива и поглазеть на девушек в дирндлях приятно грела душу, пока не вспомнился почти вросший в землю перекошенный дом. Себастьян еле удержался от того, чтобы вдарить по тормозам. Руки сами собой сжали руль так, что побелели костяшки. Нет. Только не Мюнхен. Только не снова.

Дыхательная техника помогла успокоиться. Эхт переключил все внимание на дорогу. Пусть и дальше прошлое остается серым, невзрачным пятном. Так лучше для всех.

Еще через некоторое время Себастьян начал чувствовать усталость. Поспал он мало, матрац был далек от хорошего, больше половины дня в пути — все это сказалось, и теперь Эхт то и дело зевал, а голова, став невыносимо тяжелой, так и норовила склониться куда-то то вбок, то вперед.

Дело шло к вечеру. Осенью темнело рано, и вот уже вдоль автострады зажигались немногочисленные фонари, а машины встречались все реже. Дорога эта явно не пользовалась популярностью. Себастьян даже удивился, как ему вчера так повезло встретить помощь.

Вскоре начался лес — сперва показались штучные деревья, а затем по обочинам выросли целые стены, ограждающие машину от всего остального мира. Себастьяну стало неуютно. Какое-то первородное чувство страха поселилось внутри, заставляя вжаться в сиденье и всмотреться в непроглядный сумрак. Желтые фары не могли прогнать черноту — они только поддергивали листву свечением, рисующим причудливые тени: такие, что казалось будто это чудовища тянут лапы к дверям, что это их когти стучат по крыше, что шуршание шин об асфальт — их шепот.

Себастьян ткнул кнопку, желая отогнать наваждение каким-нибудь радиоэфиром. Сперва слышался лишь треск, еще больше усиливший беспокойство, но затем прорезался тихий, но отчетливый женский голос, вещавший о победе баварской футбольной сборной. Эхт выдохнул. Испуг, сдавивший грудную клетку, постепенно отступал. Вновь вспыхнувшее перед глазами деревянное строение рассеялось. Сглотнуть набежавшую слюну вышло с трудом.

Стоило расслабиться, вслушаться в спокойную речь, как что-то грохотнуло. Себастьян сжал руль, до крови кусая нижнюю губу. Радиовещание прервалось.Одновременно с помехами в голове замелькали воспоминания. Эхт вжал ногу в педаль газа и зажмурился что есть сил. Собственного ускорившегося дыхания он не слышал, но сердце колотилось так быстро, что он ощущал его в самом горле. По вискам обухом била кровь, по щекам скользнули первые слезы, а картинки все загорались и загорались, не оставляя истерзанный разум ни на секунду.

Мгновение. Заиграла музыка — реклама какого-то ресторана. Эхт открыл глаза. Сквозь слипшиеся ресницы он видел не такие уж и далекие огни города. Страх схлынул. Себастьян уже потянулся к лицу, чтобы стереть влагу, как заметил шевеление на дороге. В этот раз память не успела подкинуть очередную подлянку. Впереди явственно рисовался силуэт лося.

Кажется, в эту минуту сигнал опять пропал, но этого Эхт уже не слышал за визгом шин.

========== 5. ==========

Ему показалось, что он очутился на Небесах: все было окутано белым, глаза жег невыносимо яркий свет, а рядом крутился ангел. Позднее выяснилось, конечно, что белым был только потолок, светом — единственная нормально работающая лампа, а ангелом обернулась симпатичная медсестра.

Доктор, зашедший чуть погодя, много о чем спрашивал, но Себастьян не мог ответить хоть что-то внятное. В воспоминаниях раз за разом вспыхивал только дом, ночь и страх — три вещи, неразрывно связанные для него с самого детства. Эхт даже боли не помнил.

Помнить тут, впрочем, было что: бровь рассечена, в левом углу рта запекшаяся рана, ссадина на лбу и подбородке, синяки на ребрах и, судя по жжению в щиколотке, подвернутая нога. Если первые несколько повреждений можно было списать на неисправную подушку безопасности, то остальное врач объяснил тем, что сразу после аварии Себастьян по доброте душевной пошел проверять состояние сбитого животного, споткнулся об отлетевший бампер и улетел в кювет еще дальше, впечатавшись в первое же дерево.

— Так лось-то живой? — осведомился Эхт, пытаясь прочесать засаленные прядки пятерней, теперь по цвету один в один похожие на солому.

— На дороге не лежал — значит, живой, — ободрил его доктор, следом что-то говоря медсестре. — Машину Вашу отбуксировали в ближайшую мастерскую. Герр Файст любезно согласился придержать ее там до вашего пробуждения.

— И насколько хватило его любезности? — Себастьян не без труда встал в койки, потянулся и с презрением оглядел надетую на нем вещь — какая-то жалкая пародия на сорочку, больше похожая на растянутую футболку.

— На полтора дня. Травмы у Вас, как я и говорил, не очень серьезные. Вы скорее просто спали, чем были без сознания.

Переодеваться пришлось в старую одежду; и даже она была лучше, чем больничная. Выписка была короткой, и к тому времени, как часы в фойе показали полдень, Себастьян уже стоял снаружи, совершенно не зная куда идти. Город, хоть и был маленьким, путал перипетиями трудновыговариваемых улиц. В конечном направление пришлось выбирать наугад.

Чутье, на удивление, Эхта не подвело: через пять минут он вышел на знакомый перекресток, а в автомастерской удачно встретился именно Вельд.

— Смотрю, счастливая дорога не получилась, — хмыкнул он, отвлекаясь от установки колеса на каком-то минивэне.

— Мало сказано, — вздохнул Себастьян, попутно ища свою ласточку. Та оказалась чуть дальше и выглядела до того плачевно, что захотелось тут же отвернуться. — Я вообще телефон в мотеле забыл, вот и поехал, а у вас тут, оказывается, сезон лосей.

— Здесь, — поправил Вельд, и Эхт непонимающе вскинул брови. — Телефон здесь забыли, говорю, а не в мотеле. Я его в тот же день нашел; он завалился в диване между подлокотником и сидушкой. Подождите минуту, я закончу и отдам.

Себастьян кивнул и, когда рабочий вернулся к инструментам, предпочел отойти. Если издали ему показалось, что машина выглядела ужасно, то теперь, оказавшись ближе, он мог с полной уверенностью сказать, что ошибся – она была в хлам. Правый бок переднего бампера смят так, что скорежились и номера, а фары, которую Эхт заменил совсем недавно, не было вовсе; все лобовое стекло покрылось трещинами, напоминающими карту какого-то города, вдоль дверей растянулись царапины, а шины явно пришли в негодность. Чудом не пострадала только задняя часть.

Себастьян вымученно потер лицо. Теперь ему и дела не было до собственной опрятности и дискомфорта, что доставляла грязная одежда; голову занимала мысль о том, сколько же ему придется вывалить за ремонт. Конечно, у него оставались накопления — он все же был не так глуп, чтобы тратить всю зарплату разом, но денег, при учете починки машины, едва бы хватило на привычную ему жизнь.

Эхт шумно выдохнул, потирая пальцами ощутимую вмятину на серебристой поверхности. Выкрутится, наверное. Придется немного урезаться, но выкрутится. Ключевое здесь — немного. Все-таки от старых привычек сложно так резко отказаться.

Только Эхт подумал о том, чтобы подойти обратно ко входу, как в дверях возник тучного вида мужчина, утянутый в несоразмерную ярко-голубую тенниску, и без каких-либо любезностей принялся отчитывать Вельда. Стараясь не проявлять заинтересованности, Себастьян скользнул между столбов шин и сталдля вида рассматривать висящие на шершавых стенах плакаты, то и дело косясь в сторону.

Незнакомец отрывисто выдавал что-то про работу, размахивая руками, пока Вельд стоял смирно, точно вышколенный солдат, и глядел ему прямо в глаза, смотрясь при этом до того спокойно, что Себастьян начал завидовать его степенности. Театральное представление продолжалось почти две минуты, за которые Эхт узнал много нового: чинить машины здесь никто не умел, умственные способности всех вокруг варьировались от «тупой» до «идиот», форма, которую, как тихо добавил Вельд, ввел сам мужчина, выглядела хуже дерьма, самого Вельда давно было пора уволить и многое, многое другое, половину из которого Себастьян не понял из-за сильного восточного акцента.

Выйти из укрытия после такого оказалось трудной задачей. Эхт, откашлявшись, вынырнул из-за шин, в неловкости заламывая пальцы. Вельд, окинув его совершенно ничего не выражающим взглядом, как ни в чем не бывало пошел за телефоном, а незнакомец, подавив удивление, переменился в лице.

— Вы, стало быть, Эхт, — он протянул руку, выдав наитипичнейшую светскую улыбку, и Себастьяну пришлось из вежливости ответить тем же. Этот мужчина до боли напоминал ему Берга; хотя у того, справедливости ради, не было столь уродливого шрама на щеке. — Искренне жаль Вашу машину. До поломки, должно быть, она была настоящей красоткой.

— Верно, — со вздохом протянул Эхт, оглядываясь на груду металла, коей теперь и являлась его машина. — Благодарю за то, что позволили отбуксировать ее сюда, герр…

— Файст, — с охотой подсказал мужчина, и Себастьян кивнул. Точно, доктор же называл его имя, но оно тут же вылетело из головы. — Знаете, я вчера позволил себе осмотреть Ваше авто и пришел к выводу, что его вполне можно починить…

Файст ударился в рабочие подробности, не обращая внимание на скептичность Эхта. Разумеется, тот сразу понял, что подобное великодушие — позволить полтора дня занимать вполне пригодное для клиентов место — шло не от исключительного желания помочь; и все-таки такая поспешность показалась по крайней мере невежливостью. С другой стороны — был ли у Себастьяна выбор? Перевоз машины в берлинскую мастерскую, услугами которой он обычно пользовался, влетел бы в копеечку, да и оказался бы наверняка пустой тратой времени и денег. Поэтому, дождавшись окончания монолога, он с готовностью кивнул на предложение заняться ремонтом здесь, и Файст, что-то крикнув на диалекте Вельду, довольный удалился.

— Мерзкий тип, — проворчал Себастьян, плюхаясь на стоящий у невысокой тумбы барный стул, жалобно скрипнувший под его весом. Вельд промолчал, но в молчании этом явственно читалось согласие. — И часто Вы так?

— Часто что? — Рабочий оторвался от рассматривания пола и взглянул Эхту в лицо, беззвучно присвистнув от количества ссадин.

— Часто позволяете ему делать из себя пустое место?

Вельд заметно стиснул зубы — скулы его еще больше очертились, и теперь по форме напоминали квадрат. Себастьян выгнул бровь, пододвигая ближе лежащий телефон, еще сохранивший немного зарядки.

— А Вы своему начальнику — нет? — По тишине, что стала ему ответом, догадаться было не сложно. Вельд безрадостно ухмыльнулся. — Тогда и не делайте из меня дурака.

Эхт не нашел ответа. И действительно — не ему было поучать других в работе, потому что сам он, стоило Бергу открыть рот в его присутствии, тут же строил из себя вазу или любой другой предмет интерьера, лишь бы не распалить и без того бушующее пламя в глазах начальника.

— Машину долго чинить? — спросил он по итогу, вертя в руках телефон.

— Долго, — только и ответил Вельд, подсовывая ему уже знакомый титульный лист. — Подпишите и не мешайтесь.

Наружу Себастьян вышел в совершенно растрепанных чувствах и с чемоданами наперевес. То, что вылетело из коробки в момент аварии, чудом удалось собрать по салону с наименьшими потерями, и теперь дорога лежала только в мотель.

В кресле с книгой сидел уже знакомый мужчина, без вопросов выдавший Эхту ключ. В этот раз Себастьян даже не встретил собаку, поднимаясь в номер. В ту ночь, когда он тут оставался, времени рассмотреть его не было, но теперь, при дневном свете, явственно читалась вся скудность обстановки: безвкусные обои с вензелями, истрепавшийся ковер, прикрывающий старый дощатый пол, неширокая постель с высокой спинкой, комод, на который Эхт тут же водрузил искусственный цветок, так кстати выглядывавший из коробки; зеркало, несколько настенных полок и пара прикроватных столиков. Выбирать, впрочем, не приходилось.

Себастьян, вынув из первого чемодана сменные вещи, с тихим возгласом отвращения шагнул в ванную комнату. Теперь деваться точно было некуда. Ну хоть горячая вода шла без перебоев.

Пока сохли волосы, Эхт занялся распаковыванием чемоданов: одежду он складировал в комод, все лишнее затолкал под кровать, а мелочь из коробки расставил по полкам — чтобы хоть что-то здесь радовало глаз. Так в номере создалось некое подобие уюта.

Нужно было сходить в ближайший магазин — запастись всяким на первое время, да к тому же не мешало бы хоть немного разобраться в городе, а то так и потеряться недолго. Мысленно составив список покупок, Себастьян, натянув поверх рубашки крупной вязки свитер (осенью становилось все холоднее с каждым днем), шагнул в устланный потертой синей дорожкой коридор.

Ратте уже нигде не было, когда он спустился, зато под столом пищала игрушкой собака, гавкнувшая в приветствие. Эхт даже улыбнулся. Пожалуй, шавка все-таки скрашивала это место.

План немного поменялся, стоило ему выйти на улицу, потому что сразу же обоняние защекотал аромат из кафе. Себастьян, удостоверившись в наличии кредитки в кармане, направился внутрь.

В этот раз посетителей оказалось куда меньше, так что Эхт, удовлетворенно выдохнув, уселся за ближайший ко входу столик и принялся разглядывать лакированную бумажку меню.

Несколько дней назад у Себастьяна не особо вышло рассмотреть это место, но теперь стало ясно, что выглядит оно вполне хорошо для подобного города: пол блестит от чистоты, хотя утром наверняка был наплыв, на стенах приятного вида краска, висят картины, сиденья как новенькие, удобные, а на столах практически нет царапин. Такая атмосфера расслабляла, даря иллюзию того, что Эхт все еще где-нибудь в Берлине, просто заскочил в тематическое кафе.

Вместе с картофельным салатом принесли и кофе, приятно обжегший небо. Себастьян только сейчас вспомнил, как же давно не ел. Может, именно поэтому первая порция показалась ему удивительно вкусной — настолько, что он тут же затребовал повтора. Конечно, так наедаться после голодовки было плохо, но Эхт не мог с собой ничего поделать.

К моменту, когда он пил вторую чашку кофе, в кафе зашел знакомый парень. Немного напрягшись, Себастьян смог вспомнить его имя — Конрад, что спорил с хозяином мотеля в тот злополучный день. Видимо, и он узнал Эхта, потому что тут же, получив заказ прямо из рук официантки, подошел ближе, прося разрешения подсесть.

— Вернулись, значит? — улыбнулся он, втыкая вилку в гермкнедль.

— Не по своей воле, так скажем, но да, — кивнул Себастьян. — Позволите вопрос? — После полученного в ответ пожимания плечами он продолжил: — Господин Ратте Ваш отец, не так ли?

— Ну, во-первых, лучше на «ты», а во-вторых… ну да, отец. — Эхт слегка ухмыльнулся. Догадаться было не сложно, но все-таки это заставило его загордиться. Ратте-младший же, прожевав, протянул руку: — Я Конрад, кстати.

— Себастьян. — И они пожали ладони.

На второй взгляд Конрад показался ему куда более приятным; и неудивительно, учитывая, что в первый раз он застал его разозлившимся и взъерошенным. Теперь же он причесался, оделся в более приличную одежду — рубашку с накинутым поверх блейзером, да и общем держался достойно. Эхт, по началу остававшийся скептичным, постепенно влился в разговор.

Говорили скорее ни о чем. Сначала Себастьян рассказывал о Берлине, работе и прочем, что могло заинтересовать провинциального молодого парня — столичной жизни. Конрад же, со временем осмелев, поделился впечатлениями о собственном городе, подтвердив догадки Эхта — дыра еще та. Тему отца, которую Себастьян осторожно пытался поднять, Ратте быстро замял, заметив только следующее:

— Приходится торчать в мотеле. Работать тут особо-то и негде.

— Прямо-таки негде? — удивился Эхт, приканчивая последние капли кофе.

— Ага, — активно закивал Конрад, но тут же осекся. — О, недавно учитель в старшей школе кони двинул. Ну, не прям там, в школе, а вообще. Вот там есть вакансия, но меня с моим образованием и в уборщики не возьмут, куда уж до преподавательства.

Себастьян тихо засмеялся, качая головой. На секунду ему даже стало интересно — все-таки работа была нужна. Но уж точно не такая.

С Конрадом он попрощался еще минут через пятнадцать – тому надо было возвращаться к отцу с обедом, а Эхту идти в магазин. Покидая кафе, Себастьян ненадолго остановился у самых дверей и, держась за ручку, вдруг подумал о том, что за последние пару дней с ним случилось столько всего, сколько не происходило лет за десять; и он не знал – радоваться этому или нет.

========== 6. ==========

На магазине дела удивительным образом кончились, и Себастьян, отнеся все в номер, остался истуканом стоять у забора мотеля, рассматривая немногочисленные витрины цветастых зданий. Все-таки красочности — в прямом смысле — этому городу было не занимать: дома через один покрашены в какой-нибудь ярко-синий, желтый или красный, везде притулены вазы с цветами, кусты и деревья в большинстве увешаны гирляндами, и ночью это наверняка смотрится чудесно. Если бы Эхт питал слабость к подобным маленьким поселениям — непременно бы восхитился, но так для него это оставалось сродни красивой картинке, мельком увиденной в интернете.

И все-таки, отвлекаясь от мыслей Себастьяна, город был похож на маленькую Голландию. Там и тут виднелись приложенные к оградкам или стенам велосипеды, пахло пыльцой, птицы не боялись соскакивать на тротуар в поисках провизии, и развалившиеся под холодным осенним солнцем кошки только лениво наблюдали за их мельтешением. Было совершенно ясно, что большая часть жителей здесь счастлива, коротая время среди уединенных тропинок у крохотного озерца к северу от того места, где стоял Эхт, или выбираясь на пикник с семьей и друзьями в парки, коих было, пожалуй, слишком много, но каждый из которых являл собою поистине приятнейшее место. Все в городе умело совмещало старость и уют, разнясь по стилям, но соединяясь по настроению. Нужно было только присмотреться. А именно этого Себастьян, к сожалению, делать не собирался.

Сейчас он, со вздохом одернув задравшийся на спине свитер, шагнул в неизвестном направлении, надеясь выйти хоть куда-то. Прошлая вылазка показала, что все улицы так или иначе пересекаются друг с другом, создавая поистине запутанный лабиринт.

Миновав пару десятков жилых домов и магазинов, Эхт остановился у очередного перекрестка. Направо точно идти смысла не было — там продолжался предыдущий район, в самом отдалении которого явственно виднелось здание школы. За неимением других вариантов, Себастьян повернул в левую сторону. И не прогадал — через несколько минут перед глазами выросло двухэтажное строение с вполне понятной надписью: «библиотека».

Эхт — и это не считалось им чем-то зазорным — редко читал книжки и лишь периодически покупал их для декорирования полок или использовал в качестве тайника для очередной купюры или бумажки, которую лень донести до мусорного ведра; но теперь, не зная, куда еще податься, он с уверенностью дернул ручку наполовину стеклянной двери, через мгновение оказываясь в царстве знаний и пыльных пожухлых страниц.

У зажатой между нескольких полок стойки никого не было, и Себастьян беспрепятственно прошел дальше, стуча пальцами по стеллажам. Прямо за ними, будто за своеобразными стенами, оказалась выстланная ковром квадратная «комната», уставленная низенькими столиками, направленными в сторону нормального, большого стола, на котором громоздилась целая стопка книг. Детей (а для них, без сомнения, это и предполагалось) видно не было.

Себастьян обошел все по периметру, заглядывая в проходы между полками, но никого так и не увидел. Ненадолго ему даже показалось, что он уснул, а все это — сон о каком-нибудь зомби-апокалипсисе, где вот-вот из-за угла выскочит страшная рожа. Рожа, справедливости ради, была, но это Эхт случайно наткнулся на зеркало, что стояло в самом углу рядом с невысокими деревянными пьедесталами. Больше внимания, чем томящаяся на стеллажах нетленная классика, привлекли выставленные вещицы, одну из которых Себастьян без стеснения взял в руки и принялся крутить, так до конца и не понимая ее предназначения.

Это было похоже на продырявленный спичечный коробок, который прицепили к креплению с колесами. Первым делом Эхт подумал, что это какая-то своеобразная зажигалка, а потом заметил, что у второй стоящей рядом такой же штуке в отверстия вставлены стрелы.

— Это хвачха, — раздался позади голос, и Себастьян испугался быстрее, чем понял, что он детский.

— Хва-что? — фыркнул они, поймав штуку у самого края пьедестала, поставил ее на место.

— Хвачха, первая массовая система залпового огня. Ее использовали корейцы во время войны с Японией. — Умник, избавив Себастьяна от нужды поворачиваться, возник по правую сторону, прижимая к груди книжонку.

— Мальчик, тебе сколько лет вообще? — нахмурился Эхт, рассматривая этого еще совсем ребенка — мальца с темными пышными кудрями и таким осознанным взглядом, что становилось не по себе.

— Восемь.

— И откуда ты это знаешь? Мне вот почти тридцатник, а я только названия стран и понял. — Себастьян еще раз потыкал в орудие, скептично вздернув бровь.

— Я просто книги читаю, а Вы — нет, –ответил мальчик, вежливо улыбаясь.

— Справедливо, — Эхт кивнул, — даже и поспорить не могу.

— А почему не читаете? — когда диалог, казалось, был окончен, вновь заговорил ребенок, смотря прямо Себастьяну в глаза. Из-за того, что ему приходилось задирать для этого голову, было скорее смешно, чем неуютно.

— Не люблю. Чтение вообще для идиотов, — отмахнулся Эхт, отворачиваясь. Все-таки дети были до чертиков любопытными.

— Может, наоборот? Судя по Вам — точно наоборот. — Если мальчик и понимал, что говорил грубости, то делал это с такой обворожительной улыбкой, что злиться на него было попросту нельзя.

— Так, малец, не наглей, — лишь для вида посерьезнел Себастьян, упирая руки в бока.

— У меня есть имя.

— Да — Умник, это я уже понял.

— Нет, — мальчик оторвал правую ладоньот книги и деловито протянул ее для рукопожатия, — я Адольф. А вот Вы — Неуч.

— У Неуча тоже есть имя, — выставил вперед указательный палец Эхт, прежде чем пожать ладонь. — Себастьян.

— Красивое. Как у краба из мультика.

— Не заставляй шутить про твое, Умник.

Они одарили друг друга разношерстными взглядами: Адольф — чистым и совершенно искренним, Себастьян — недовольным и насмешливым. По итогу мальчик, ничуть не замешкавшись, предложил Эхту собственную книгу.

— Вот, почитайте, только она для детей, книги для дошколят я уже не читаю; но с картинками — так что Вы точно все поймете! — Себастьян уже не мог понять — восхищается ли он этим мальцом или хочет влепить ему затрещину. — Может, и отношение к чтению поменяете.

— Из-за одной книжки-то? — усмехнулся Эхт, все-таки принимая своеобразный подарок, на обложке которого красовался Робинзон Крузо. Картинок и правда оказалось достаточно. — Сокращенный вариант, полагаю.

— Да, — грустно вздохнул Адольф, — полный мне из-за возраста не дали.

— Попросил бы взрослых — это же не пиво, не откажут.

— Из взрослых только папа, а он всегда занят. — За секунду мальчишка погрустнел, но тут же — и Себастьян это явственно увидел — заставил лицо вернуть прежнюю веселость. — Так что довольствуюсь этим. Я вообще хотел взять ее для папы, потому что он говорил, что это его любимая… Ладно, лирика.

Эхт повторно осмотрел его с головы до ног — то́чно мальчишка, но в теле его будто заперт самостоятельный, взрослых человек. То, как он говорил об отце… Любой ребенок произнес бы это с обидой — мол, не уделяет достаточно времени, бросил, но этот… этот словно и понимал, почему так происходит — не стоило и напрягаться, чтобы понять, что отец его наверняка много работает, а оттого и занят. Это вызвало в Себастьяне еще большее уважение.

— Слушай, Умник, если притащишь свою книжонку для взрослых, то я запишу ее на себя, так уж и быть. Но еще раз назовешь меня Неучем… — вместо продолжения он погрозил пальцем, но Адольф этого уже не видел — он, радостно взвизгнув, со всей ребяческой прытью рванул к полкам и с видом знатока принялся искать нужное произведение.

Менее чем минуту спустя в руках у Себастьяна оказался куда более увесистый томик в темной обложке с позолотой в вензелях. Имя Дефо почти стерлось, но название читалось отлично. Оставалось только найти библиотекаря.

Адольф хвостом увился за Эхтом, то и дело останавливаясь и лапая корешки книг, до которых мог достать, а затем вновь бежал следом, тараторя что-то о том, что читать обязан каждый — хоть немного, но читать.

— Состав освежителя в туалете считается? — не выдержал Себастьян, тормозя так резко, что мальчишка едва не врезался в его ногу.

— Повезло Вам, что я исполнительный, — вздернув нос, заявил Адольф, пытаясь заглянуть взрослому в лицо. Тот и без того был высоким, а для ребенка — и вовсе гигантом. — А то бы…

— Принести табуретку, чтобы ты мог угрожать, глядя мне в глаза? — склонившись, попытался выдержать серьезную мину Себастьян, но мгновенно же расхохотался, смотря на растерянную физиономию мальчонки.

Адольф в ответ с напускной обиженностью отмахнулся и тут же ускакал к стойке, за которой на этот раз оказалась симпатичная женщина средних лет, заполнявшая какие-то бумаги. Пока подходил, Себастьян услышал обрывок разговора:

— Как отец поживает?

— Не знаю, нормально, наверное, он же редко жалуется, хотя в последнее время выглядит уставшим. Я слышал, что начальник совсем… — Адольф ненадолго замолчал, по-видимому вспоминая выражение, — озверел. Но это по словам Альфа, а он мог и приукрасить.

Мальчонка небрежным движением утер нос и в нетерпении обернулся на Эхта. Женщина, открывшая рот для нового вопроса, тут же поднялась и с серьезнейшим лицом оглядела обоих посетителей. До Себастьяна только сейчас дошло, что это, наверное, выглядит совершенно неправильно.

— Это господин Краб, папа попросил его присматривать за мной. — Адольф и глазом не моргнул, вновь очаровательно улыбнувшись. Себастьян еле сдержал смех.

— Краб — это Ваша фамилия? — удивилась библиотекарша, принимая книгу.

— Ага, — кивнул Эхт, — а еще я работаю на морском дне. Вы мою подругу случаем не видели? У нее еще красные волосы и хвост. — Он оглянулся на смущенно отвернувшегося к двери мальчонку. — Я Себастьян. Себастьян Эхт. Сейчас… — И на стойку лег небольшой лакированный прямоугольник прав. Паспорта у него с собой не было, но это вполне могло сойти.

Пока женщина, временами бросая на него косые взгляды, заводила карточку, Себастьян терпел слоняющегося вокруг Адольфа, то и дело дергающего его за штанину и указывающего на разные полки, чтобы рассказать о тех или иных стоящих на них книгах.

— Держи своего Крузо, — наконец всучил томик мальчишке Эхт, стоило им оказаться на улице. — И давай домой, раз уроки прогуливаешь.

И правда — время школьное, и чем Адольф занимался в библиотеке, было совершенно неясно. Но если Себастьян, сам того не желая, посодействовал прогулу, то дела плохи.

— Неправда, меня отпустили, — насупился мальчонка, прижимая книгу к груди обеими руками, точно дети помладше — плюшевых медведей. — Все поехали на экскурсию, а я нет, так что вот, занялся полезным делом.

— И почему ты не поехал? — поинтересовался Эхт, глядя на безуспешные попытки Адольфа идти с ним в ногу. Шаг у них отличался минимум раза в два.

— Она платная. — Лицо его вновь осунулось. Мальчик закусил губу и, качнув головой, постарался придать голосу беззаботности: — Но библиотека все равно лучше.

Себастьян не нашел, что ответить. С одной стороны, ясно дело, было жаль Адольфа, с другой — и где так пропадал его отец, что ребенку не хватало денег на банальную школьную экскурсию? И второй вопрос добавлял ситуации скорее неясности, чем печали. Грузить своими мыслями мальчишку Эхт, впрочем, не стал.

— Ладно, господин Краб, мне пора, — оживился Адольф, заметив что-то вдалеке. — Насчет книги не переживайте, я сам ее верну! — Он побежал вперед, иногда оборачиваясь и активно махая Себастьяну рукой. — И почитайте ту, что я Вам дал, господин Краб, обязательно почитайте!

— Иди уже, Умник! — крикнул он вдогонку, сдерживая улыбку.

И все-таки это был удивительный ребенок. Эхт даже позавидовал его стремлению к знаниям — в таком же возрасте он занимал себя только ковырянием палкой в земле и бегом вдоль узеньких рек, которыми были испещрены все альпийские долины.

Не успел Себастьян и шагу сделать, как сзади раздалось тарахтение мотора и следом — хлопок двери. Заинтересовавшись, Эхт обернулся и тут же радостно вскинул руку в приветствии. На тротуаре в нескольких метров от него стоял его недавний спаситель.

— Что Вы здесь делаете? Снова сломались по дороге? — улыбнулся Флигер, подходя ближе и попутно завязывая пояс пальто.

— Долгая история, — отмахнулся Себастьян, краем глаза косясь на сверкающий тонировкой джип — совершенно другая машина, нежели в прошлый раз. Внутри вскипела исключительно человеческая зависть. — А Вы тут какими судьбами?

— Как это, «какими судьбами»? — засмеялся Флигер. — Живу тут, в городе.

— Тут? — Ненадолго Эхт обомлел. Такой человек в его представлении должен был жить исключительно в самом сердце столицы. — А зачем — тут?

— Тихий, спокойный городок, — пожал плечами Вильгельм, окидывая взглядом полупустые улицы. — Лишнего шума нет, все друг друга знают — мир и уют. Это вам, молодым, большие города кажутся прекрасными, а нам так — муравейники. Лучше уж на природе с лишениями, чем со всем возможным среди бетона. Не делайте такое лицо — постареете, выйдете на пенсию, да и поймете. И все-таки, герр Эхт, я бы послушал эту чудесную историю — какими судьбами Вы здесь оказались?

И Себастьян рассказал, умело избегая той части, где по воле судьбы лишился и жилья, и работы. Флигер слушал с выражением искренней заинтересованности и временами картинно вздыхал, не забывая выказывать поддержку. В этом полном бизнесмене Эхт видел, пусть слово и покажется кому-то громким, идеал — всегда он стремился к тому, чтобы заиметь пассивный доход, иметь полное право носить пальто за несколько сотен евро и менять машины как перчатки. Реальность же была такова, что единственный подержанный мазерати гробил ему жизнь.

Да, Флигер казался Себастьяну странным: в его представлении никто бы не согласился жить в маленьких городках, имея возможность поселиться в любом месте Европы, но этот господин мало того, что не осел в какой-нибудь французской деревне, выбор которой Эхт как-то бы смог понять, так еще и искренне, похоже, любил ту дыру, где они имели удовольствие вести беседу, а это было уже за гранью.

Еще в подростковом возрасте Себастьян пропитался стойким отвращением ко всем населенным пунктам, что были не видны на карте Германии в самом минимальном масштабе; на центрах федеральных округов его принятие родной страны заканчивалось, все остальное казалось совершенно дикой местностью, в которую он бы не сунулся и под дулом пистолета. Теперь, пожалуй, возмездие за подобные мысли его и настигло.

Долго поговорить с Вильгельмом не вышло — тот спешил по делам, род которых Эхту выяснить не удалось. Зато Флигер успел повторно пригласить Себастьяна в местный аэроклуб, обещая тому лично провести экскурсию. Выразив надежду еще раз встретить его в городе, бизнесмен удалился, оставив после себя флер дорогого одеколона.

Себастьян возвратился в мотель. Ратте — ни старшего, ни младшего — не было, и он позволил себе усесться в излюбленное собакой кресло, согнав ту под стол, откуда она еще с пару десятков минут обиженно смотрела на него своими блестящими черными глазами. Вряд ли Эхт обращал на нее внимание — все оно сосредоточилось на книжонке, что вручил ему мальчишка и что он торжественно поклялся прочитать. Хотя разглядыванием это, наверное, было бы назвать корректнее.

Конечно, когда-то Себастьян все же читал литературу, но это было так давно, что по праву считалось неправдой. К прозе он пришел лет в четырнадцать, когда приходилось часами сидеть в приемной психиатра — это были небольшие брошюрки, подготовленные для детей, но читаемые в основном их родителями в той же ситуации, в которой этим занимался Эхт. Мать с ним чаще всего не ходила, потому что считала лечение исключительно делом сына. Ну или из-за нежелания отпрашиваться с работы. Тогда Себастьян разницы не видел, а сейчас было уже все равно.

В основном он читал короткие рассказы английских классиков, иногда — и это приравнивалось к чуду — встречалось что-то из русского. Последнее казалось Эхту слишком уж тяжелым и явно не детским, но деваться было некуда — он читал.

Возможно, именно место и время привели к связке: чтение — неприязнь, поскольку сразу же после его выдергивали из волшебного рисуемого авторами мира и окунали головой в ледяную воду — реальность. Себастьян не помнил ни слов, ни сюжета, но одни имена и названия заставляли испытывать то, что врач вытягивал из него щипцами несколько лет подряд.

Дефо в брошюрах не было. Его он читать мог.

Но даже так из подсознания всплывали отрывки, и иногда, глядя в книгу, Эхт вместо красочных иллюстраций видел до боли под ребрами знакомые очертания, скрывающиеся под навесом непроглядной тьмы. В такие момент Себастьян закладывал между страниц палец, впирал взгляд в противоположную стену и делал то немногое, на что был способен — верно дышал, слыша в голове покровительственный голос врача, преследовавший его каждый раз, стоило вспомнить о былом. Липкий ужас со временем отступал, и Себастьян возвращался к чтению.

Увлекал ли его слог? Малость, может быть. Что тогда, в четырнадцать, что сейчас Эхт читал в основном из-за атмосферы, что чудодейственным образом сказывалась на его состоянии, отгораживала все проблемы, заботы и переживания плотной ширмой, позволяла забыться. В подростковом возрасте иллюзия была жестоко разрушена, но теперь ни одно живое существо на планете не могло вторгнуться в постепенно оплетавшийся вокруг Себастьяна кокон спокойствия.

Прошло около часа, оставалось одна треть книги, никто так и не появился, и воцарившаяся в помещении тишина радовала слух. Если бы Эхт осмотрелся по сторонам, то заметил бы, как замер мир — в обильно залитом обеденным солнцем зале бесшумно витала пыль, смахнутая невидимой щеткой, под столом растянулась собака, безмолвно нес свой пост Фридрих Великий, а за окном на фоне ярко-зеленого газона распустившиеся цветы тянули пестрые бутоны к небу.

Иллюстрации перестали пугать мрачностью прошлого; Себастьян погрузился туда, где кожу темнили лучи и царствовал невыносимый зной, перенесся так далеко отсюда, что любые звуки упорно игнорировались его слухом. Даже когда хлопнула входная дверь, а в проеме оказался Конрад. Впрочем, он, так и оставшись незамеченным, предпочел не отвлекать постояльца и скрылся столь же неожиданно, сколь и появился.

========== 7. ==========

Поговорить им удалось на следующий день, когда Себастьян утром сидел в кафе и глотал вторую порцию горького кофе, попутно разглядывая новостную ленту. Тот мир, известия о событиях которого пестрили в заголовках, успел стать для него далеким; Эхт чувствовал себя человеком из прошлого века, силясь вспомнить имена знаменитостей, что ускользали из памяти в ту же секунду, что он отводил взгляд от экрана.

Так его и застал Ратте, как обычно зашедший за завтраком для себя и отца, которому все доставлялось в последнюю очередь скорее из вредности, чем из необходимости Конрада поесть первым.

— А сам он зайти не может? — поинтересовался Себастьян, накручивая на вилку спагетти, когда Ратте поделился жизненной несправедливостью.

— Он работает, — закатил он глаза, а затем едва удержался от того, чтобы сплюнуть себе же под ноги, — хотя работы там… Будто бы есть посетители. Ну, кроме тебя. А он все сидит над бумагами, как хрен знает кто, и отвлечься не может, будто бы мир в ту же секунду рухнет.

Себастьян хмыкнул. Когда-то он думал так же: мать, занятую до самого позднего вечера на работе, он видел едва ли по пять минут в день, и все это жалкое время вместо хотя бы минимального общения предпочитал лишь злиться и корчить обиженное лицо. Сейчас бы он, конечно, поступал иначе, но внутри еще тлело разочарование и раздражение каждый раз, стоило вспомнить наполовину стершиеся черты родного лица.

Эхт кашлянул, сцедил остатки кофе и проморгался. К горлу подступил ком, что случалось всякий раз, стоило подумать о матери. Иногда ему все же хотелось ей позвонить, даже если в ответ ожидаемо раздадутся очередные нотации; теперь, казалось, это могло вызвать у него только улыбку.

Конрад, думалось Себастьяну, сохранил весь арсенал юношеского максимализма: это читалось и в отрывистой жестикуляции, и в словах, и даже в том, как загорались его глаза, когда речь заходила об отце. Ему казалось, что он говорил что-то великое и значимое, когда каждый раз на деле выдавал не более чем наитипичнейшие для молодых людей фразы.

Сколько лет ему было? Эхт дал бы на вид не более двадцати двух — возраст, когда, казалось бы, пылкость должна была поутихнуть, но то ли характер, то ли местность так влияли на Конрада, что он едва был отличим от шестнадцатилетнего мальчишки. Это не принижало его в глазах Себастьяна, отнюдь — теперь он казался тому более чем пропорциональным, ведь живость лица и характер слились воедино. А учитывая, как ловко Себастьяна вчера заткнул за пояс восьмилетний мальчишка, возраст стал скорее чем-то эфемерным.

К слову, об Адольфе — Эхт очень хотел возвратить ему книгу, заодно искренне поблагодарив за пару часов покоя, но он понятия не имел, где его можно было бы встретить, а расспрашивать о ребенке прохожих казалось более чем странным. Так что Себастьян, сложив Дефо в наплечную сумку, что сегодня намеревался таскать с собой весь день, собирался сразу же после обеда (когда учебное время, по его предположению, подойдет к концу) повторно наведаться в библиотеку; даже если мальчишку он не встретит, то отдаст книгу той женщине, которая, судя по подслушанному разговору, была знакома с ним куда ближе.

— А ты долго планируешь тут оставаться? — отвлек его от размышлений Конрад, приканчивая остатки завтрака.

— Как машину дочинят — уеду. По времени не знаю, ремонтник сказал, что долго.

Ратте помолчал с пару секунд, а потом тихо, почти шепотом спросил:

— Тогда… ты бы мог подвезти меня до Берлина? — Себастьян вскинул брови. Конрад смутился и, костяшкой указательного пальца потерев подбородок, пояснил: — Я просил пару раз местных, но они все знакомы с отцом и отказываются. А такси… У меня и денег-то столько нет — тарифы сейчас огромные.

И опять — Ратте напомнил Эхту его самого. Когда-то он тоже рвался в столицу любыми способами. Правда, в его случае они были иные, нежели помощь первого попавшегося приезжего.

Вздохнув, Себастьян кивнул. Мало ли, вдруг и Конраду повезет.

Хотя сейчас Эхт меньше всего думал о возвращении в Берлин — голова его была занята тем, как бы заплатить за ремонт и не обанкротиться окончательно. Ясно дело, теперь выбирать он вряд ли станет и в столице придется работать везде, где только возьмут, лишь бы оплатить съемное жилье, с поисками которого наверняка возникнут проблемы. Себастьян даже рассматривал вариант продать машину сразу после починки, чтобы хватило на первое время.

Пока, конечно, он не бедствовал, но вложенные матерью догмы не давали расслабиться — все должно было быть под контролем, он обязан был входить в каждый новый день с полной уверенностью в том, что сможет его окончить хотя бы с парой десятков центов в кошельке. И уверенность эта таяла куском льда под полуденным солнцем.

Все время до обеда Себастьян провел на лавочке у мотеля в тени ветвистого дерева, слушая музыку и пытаясь составить таблицу возможных расходов — то, чем занималась его мать каждое воскресенье, и то, что он сам делал на работе первые несколько лет. Вытаскивать на улицу ноутбук и создавать документ с осточертевшим интерфейсом желания не было, и Эхт предпочел обойтись записной книжкой и ручкой, от которой после первых же десяти минут писанины разболелось запястье. Так или иначе, но к завершению плейлиста у него на руках был план по выживанию.

А именно выживанием Себастьяну это назвать было легче всего. Понятие «жизнь» для него кончилось ровно в ту минуту, когда перед капотом машины вырисовался лось. Иногда Эхту даже думалось о том, что помри это животное на дороге, то он с радостью бы сделал из его рогов трофей. А лучше из морды — плевать было бы удобней.

— И долго тут сидишь? — привалившись к стволу дерева, поинтересовался Конрад, вернувшийся с обедом для отца. В ответ Себастьян только кивнул. — И не надоело? Ну то есть… погода-то не самая жаркая, хоть и солнце яркое.

— Куртка у меня теплая. — О том, что вытащить ее он догадался только после того, как не смог от холода пошевелить пальцами, Эхт предпочел умолчать. — А тебе не надоело туда-сюда гонцом бегать?

— Да надоело, конечно, — усмехнулся Конрад, — но что поделать. Здесь есть и плюс — комната успеет проветриться.

С этими словами он взглянул куда-то вверх. Себастьян, проследив направление, увидел лишь окно второго этажа с трепыхающимися на ветру оранжевыми шторами. Должно быть, там и жил Ратте.

— И чем ты там занимаешься? — скорее из вежливости спросил Эхт, последний раз осмотрев план и захлопнув блокнот.

— Ну, — Конрад замялся, заулыбался и сильнее сжал пакет с едой, — я там… клею всякое.

— Клеишь?

— Да… всякое. — Он совсем покраснел и прикрыл глаза, будто изо всех сил избегал зрительного контакта. — Вроде этих… домов там, зданий.

— Так ты архитектор? — догадался Себастьян, поднимаясь с места.

— Нет. — Ратте нервно засмеялся и тут же сник, беспокойно оборачиваясь по сторонам. — На архитекторов учатся, а я так, самодельничаю. Но в общем… вот этим и занимаюсь.

— Вот как. — Эхт на секунду поджал губы. Все-таки рано он сделал окончательный вывод об этом парнишке. — Значит, в Берлин хочешь ехать учиться?

— Ну да. А зачем еще туда ехать? — Конрад до того доверительно посмотрел на него, что возразить вышло с трудом:

— За деньгами.

— Денег можно и тут заработать, если больно надо. — Ратте мягко улыбнулся, точно теперь уже он был снисходительным взрослым. — А за мечтой — туда.

Себастьян смутился. Для него мечта заключалась в деньгах, но каждый раз, встречая подобных Конраду людей, он чувствовал ее никчемной, глупой, недостойной разумного человека. Деньги, наверное, должны были стать итогом цели, а не изначальной задачей; так они и зарабатывались наверняка легче. Но Эхт не умел ничего, и то же самое ничего не приносило ему удовольствие.

— Благородная цель, — кивнул он, царапая ногтями кожаную обложку блокнота.

— Ага, — коротко улыбнулся Ратте, — но отец не особо этого понимает. Он считает, что я должен… как это — перенять его дела. Вот. А мне этот бизнес уже поперек горла, если честно.

— А ему ты об этом говорил?

— Нет, он меня и слушать не станет. Упертый баран.

Ненадолго они замолчали. Ратте уже жалел, что вообще заговорил об этом, прижимая пакет к бедру, а Себастьян, нахмурившись,размышлял. Разумно ли было вот так требовать понимания того, о чем не рассказывал? Нет. Делал ли Эхт то же самое в подобном возрасте? Конечно, да.

Он мог поддержать и Конрада, и его отца — оба они были по-своему правы. Наверняка Ратте-старший хотел сыну благополучия, которое виделось ему в держании мотеля, а младший искал его там, куда дорваться был не в состоянии. И все-таки влезать во все это не хотелось.

— Может, если расскажешь, он и поймет. Никогда не узнаешь, если не попробуешь. К тому же… он и так тебя не пускает в Берлин, так что ты теряешь? Выбросит макеты — сделаешь новые, хотя я и сомневаюсь, что он так поступит.

— Ну да, макеты ему вроде нравятся, — с кивком подтвердил Конрад, задумчиво потирая скулу.

— Так он про них знает?

— Да, видел парочку, но думает, что это так, в шутку сделано. Остальные я не показываю.

— Так покажи, — оживился Себастьян. — Сколько там вообще на архитектурном учатся? Всяко не лет десять, так скажешь ему, что успеешь наверстать с бизнесом потом. К тому же у вас тут наверняка есть муниципалитет, а там, я думаю, архитекторы нужны. Обсудите вашу с ним проблему, это же… — легко, хотел добавить Эхт, но осекся. На словах легко. Со стороны легко. На месте обоих Ратте — нет.

Этот же совет он не смог применить в свое время, когда настал момент поговорить с матерью. Слова тогда застряли в горле, и как бы Себастьян ни старался выдавить из себя хоть слово, выходил только хрип. Проблема, впрочем, была не в нем одном. Мать тоже не шла на контакт, упорно игнорируя советы психиатра, имя которого иногда и забывала; тот был для нее лишь пунктом в графе затрат.

Себастьян чувствовал, что не вправе что-то говорить Конраду, но и промолчать не мог, если была хотя бы призрачная вероятность того, что тому не хватало банального толчка. Может, он был не так уж и не прав.

Ратте задумчиво покачал головой, повертел пакет и, горячо пожав вытянутую совсем за другим ладонь Эхта, поспешил к двери. Себастьян, намеревавшийся просто махнуть рукой, еще с несколько секунд истуканом простоял посреди двора. В последние дни он слишком часто вспоминал о матери, и это не шло ему на пользу.

========== 8. ==========

В библиотеке мало что изменилось — все так же пахло старыми книгами и женскими духами и все так же никого не было за стойкой. Себастьян, поправив лямку на плече, шагнул в нужном направлении к полкам.

Сначала ему показалось, что он попал не туда, поскольку за столиками в этот раз сидели дети, усиленно елозящие карандашами по листкам бумаги. Себастьян отошел назад, обернулся, точно удостоверившись, что открыл нужную дверь, а потом еще раз взглянул на этот кружок художественной самодеятельности. Сверился с часами. Последний урок у младших классов должен был закончится вот как полчаса.

Эхт уже хотел уйти, как заметил во главе всего действа незнакомого мужчину. Это был невысокого роста брюнет с выделяющимся ровным носом, сильно выдвинутыми вперед голубыми глазами, под которыми залегли синяки усталости, маленьким лбом и до того тонкими бесцветными губами, что те терялись на общем фоне овального лица. Не успел Себастьян отвести взгляд, как мужчина, тихо проговорив что-то стоящему рядом ребенку, подошел ближе.

— Вы один из отцов? — вежливо улыбнулся он, украдкой осматривая Эхта.

— Герр Краб! — Себастьян только открыл рот, как его едва не снес кудрявый ураган. Мужчина удивленно уставился сначала на ребенка, а потом и на Эхта, не решаясь заговорить. — Вы пришли за новой книгой? — А затем, не дав ему ответить, Адольф продолжил: — А с герром Зорном Вы уже познакомились?

— Зорн, это, стало быть, Вы? — протянул руку Себастьян, представляясь сам. Мужчина приветственно качнул головой, но все еще выглядел весьма напряженным. — Умник, иди на место.

Эхт мягко отстранил от себя Адольфа и тот, понимающе кивнув, возвратился за стол, вновь взяв в руки карандаш. Так Себастьян остался один на один с, несомненно, учителем, что продолжал сверлить его подозрительным взглядом.

— Мальчишка всучил мне книжку, — попытался оправдаться Эхт, откашлявшись, — когда я в прошлый раз сюда приходил. Понятия не имею, почему теперь продолжает ко мне липнуть.

— Недостаток внимания, думаю, — нахмурился Зорн, оборачиваясь на Адольфа. Губы его тронула легкая, грустная улыбка, но он тут же вновь посерьезнел. — Вы ведь не сказали ему ничего грубого?

— Скорее он мне, — усмехнулся Себастьян. — Языкастый пацан. А Вы тут… уроки рисования ведете?

— Да, для младших групп, — кивнул Зорн, — инициатива местного начальства. А вот Вы…?

— Я недавно приехал, — оживился Эхт. — У меня… ну, может слышали, машина неподалеку в аварию попала, вот, жду, пока починят.

Говорить с Зорном было куда неуютней, нежели со всеми, с кем он имел дело до этого. Во-первых, сказывались обстоятельства их встречи, во-вторых, он был явно гораздо старше самого Себастьяна — только на вид ему можно было дать лет эдак сорок пять; в-третьих, голос и тон Зорна казались Эхту невообразимо пугающими.

— Так вот почему у Вас все лицо в ссадинах. — Он наконец перестал вколачивать Себастьяна в стеллаж тяжелым взглядом и поспешил сменить тему: — И чем Вы занимаетесь, герр Эхт? Я заранее извиняюсь за мой интерес, но прошу понять и меня — я искренне переживаю за Адольфа.

— Я экономист. Был, по крайней мере, — хмыкнул Себастьян, стараясь избавиться от кома в горле.

— Были? — Брови Зорна поднялись так высоко, что Эхту показалось, что те непременно должны сойтись с линией роста волос. — В каком это смысле?

— Меня уволили незадолго до аварии. — Странным было разбалтывать это первому встречному, но тот словно вынуждал говорить исключительно правду.

— Так Вы по образованию экономист? — Зорн будто бы заинтересовался, и даже черты его лица разгладились. Эхт кивнул. — Как любопытно. Знаете, я бы хотел еще с Вами переговорить, как закончу вести занятие. Как долго Вы планируете быть в здесь?

— Да… — Себастьян замялся, — сколько угодно. Теперь я человек не сказать чтобы занятой.

— Хорошо. То есть я Вам, разумеется, сочувствую, — поспешив оговориться, Зорн указал куда-то в сторону противоположных стеллажей. — Там есть несколько кресел, можете пока почитать. Буду очень благодарен, если Вы подождете, это не займет много времени.

С этими словами он удалился к детям, а Себастьян, так и не поняв причину ажиотажа, с легким вздохом сдвинулся с места. Спешить ему и впрямь было некуда — незадолго до этого он плотно пообедал и теперь мог до самого вечера ни о чем не беспокоиться.

Пройти пришлось вдоль дальнего ряда столов, за одним из которых сидел с максимально скучающим видом беспрестанно ерзающий Адольф. Пока остальные дети только выводили контур, он давно закончил рисунок и теперь пытался занять себя накладыванием обильных теней.

— Герр Краб, — подскочил Адольф, стоило Эхту поравняться с его местом, — Вы ведь прочитали?

— Прочитал, — Себастьян присел на корточки, чтобы не смущать ребенка своим исполинским ростом, — мне понравилось.

— Правда? — заулыбался мальчишка, и Эхт не мог не сделать того же в ответ. — А ведь говорили, что чтение для идиотов.

— Да, но я не утверждал, что не отношусь к их числу. — Себастьян перевел взгляд на оставшийся без внимания рисунок. Это был старого, военного образца истребитель, сделанный с исключительной для ребенка точностью и умением. — Отлично рисуешь, Умник.

— Спасибо, — смутился мальчишка, но глаза его загорелись от похвалы. — Герр Зорн сказал, что сегодня можно нарисовать что угодно, и я вспомнил, что у папы есть красивая фигурка на полке — вот такой самолет. Он даже иногда разрешает с ним играть. Но я очень осторожен! — Последнее заявление вызвало у Эхта очередную улыбку, и Адольф еще больше зарделся. — Знаете, он раньше был летчиком, но потом случилось что-то такое, о чем он до сих пор не рассказывает. А кем Вы были?

— Никем, — пожал плечами Себастьян, раздумывая о том, что Адольф слишком уж болтлив.

— Так не бывает, — покачал головой мальчишка. — Нет, правда, герр Краб, кем Вы были?

— Правда никем, Умник. — Он потрепал его по голове, поднимаясь. — Рисуй давай, не отвлекайся.

Адольф уже хотел возразить, как ближе подошел Зорн. Себастьян, кивнув ему, продолжил путь в сторону кресел, попутно оглядывая полки. У одной из них он остановился и, фыркнув собственным мыслям, вынул первую попавшуюся книгу. Фиолетовый увесистый томик встретил его именем Драйзера на обложке. Эхт помнил, что однажды что-то у него он читал. Тогда это, если не изменяла память, была «Американская трагедия», теперь же в руках лежала «Сестра Керри».

Он наугад открыл книгу, так же выбрал абзац и принялся читать. Персонаж, реплика которого попалась ему на глаза, говорил о что-то том, что на работу требовались только счетоводы и переписчицы. Себастьян невольно усмехнулся. Эта, казалось бы, незначительная деталь приковала его внимание, и Эхт, перевернув до самого начала, к креслам пришел уже не с пустыми руками.

Некоторое время он виделся себе ребенком, которого впервые пересадили на велосипед без боковых колес — в книге был сплошной текст и после Дефо в детском издании это казалось странным, но, вспомнив, что он уже не десятилетний малец, Себастьян углубился в чтение.

— Интересно? — не успел он перевернуть и десяток страниц, как сверху раздался голос Зорна.

— Вполне, — качнул головой Эхт, свободной рукой ища в сумке то, что можно было использовать в качестве закладки, — нахожу много общего с главной героиней.

В ответ Зорн лишь на секунду вздернул брови и, по-видимому сочтя такое сопоставление странным, поспешил сменить тему:

— Вы говорили, что по образованию экономист, так? — Без приглашения он уселся на стоящее рядом кресло и, закинув ногу на ногу, продолжил: — И Вас не так давно уволили. Предполагаю, что поиском работы себя Вы еще не обременяли?

— А что, хотите предложить? — с ухмылкой догадался Себастьян, так и не найдя ничего подходящего. Пришлось по старинке между страниц заложить палец. — Буду учить восьмилетних школьников счетной грамоте?

— С одним Вы угадали, — пропустил мимо ушей сарказм Зорн, подаваясь вперед так, чтобы рукой упереться в край подлокотника, — работать предстоит со школьниками. Так уж вышло, что недавно в местной школе…

И он пересказал ему то, что Себастьян уже слышал от Конрада. Эхт, как и в прошлый раз, заставил внутреннее воодушевление смениться скепсисом.Школ на своем веку он натерпелся.

— Я понимаю, что такое решение принимается не сразу, — продолжал уговаривать Зорн, переходя на покровительственный тон, — но обязательно над этим поразмыслите. Может, захотите и остаться в Драйтештадте.

Себастьян нахмурился. Впервые за столько времени он услышал название города, в котором ему приходилось жить. Драйтештадт. Какая безвкусица. Этого, он, конечно, не сказал, а только покивал в ответ и пообещал подумать. Зорн, радостно пожав ему руку, мгновенно исчез в толпе прибывших за своими дачами взрослых. Эхт вновь остался один на один с книгой.

И опять погрузиться в чтение ему не дали — в этот раз помешал Адольф, украдкой подобравшийся к Себастьяну с папкой наперевес и бесцеремонно усевшийся на подлокотник так, чтобы видеть текст. Наверное, тот показался ему слишком трудным, потому что он тут же разочарованно хмыкнул и поспешил привлечь к себе внимание.

— Почему не идешь домой? — не поднимая глаз, спросил Эхт и перевернул страницу.

— Там скучно, — пожал плечами Адольф, складывая руки Себастьяну на ключицу. — Я хотел сходить к папе на работу, но он говорит, что начальник опять будет ругаться.

— Он не любит детей? — Эхт чуть повернул голову, сталкиваясь с взглядом темно-зеленых глаз, слишком уж преданно смотрящих в ответ. Пришедшая на ум ассоциация вышла грубой, но мальчонка напомнил Себастьяну недавно взятого из приюта щенка.

— Он никого не любит, — вздохнул Адольф. — Только ругается и все. Его, наверное, тоже никто не любит.

Эхт кивнул. Фраза показалась ему слишком уж осознанной для восьмилетнего ребенка. Тем временем Адольф, покопавшись в папке, протянул ему на маленькой ладошке крохотную закладку в форме рисованной волчьей головы.

— Я видел, что у Вас нет, — объяснил он, укладываясь обратно.

— Спасибо, — улыбнулся Себастьян, возвращаясь к чтению.

Так, с мальчишкой, его не донимали кошмары прошлого, и текст плыл сам собой, и все шуршали страницы. Адольф не мучал его расспросами или разговорами, только мирно сопел где-то у уха, мельком выхватывая куски совершенно неинтересной ему книги, и временами менял положение, не мешая ерзаньем Эхту.

Может, было что-то неправильное в том, чтобы сидеть вот так, с чужим ребенком под боком, но Себастьяна это совершенно не волновало: во-первых, тот сам приластился, а во-вторых, ему было не до него.

Часто он останавливался на каком-нибудь абзаце и просто сидел, вперев взгляд в страницу, думая о чем-то своем или не думая вовсе. Сначала в голове крутились слова Зорна, но о нем Эхт предпочел бы не вспоминать — слишком уж интересным показалось его предложение. Деньги и правда были нужны, работа — тоже. Даже такая. Главное, что он смог бы жить недалеко и от мастерской, и от школы. Но… но опять мешались воспоминания. Такой опыт был, повторять становилось страшно.

Затем Себастьян размышлял о семье. Не о матери, а впервые за много лет — об остальных. О бабушке, что вечно была им недовольна, об отце, которого он видел пару раз так, мельком, и о котором знал буквально несколько вещей: имя, возраст и фамилию, что отличалась от его собственной; о многочисленных дядях и тетях, кузинах и кузенах, что съезжались каждые праздники в дачный дом деда, о тех, кто раз и навсегда отвратил его от маленьких городов.

Наверное, Адольф замечал его раздумья, потому что в такие моменты становился совершенно бесшумным — и дышал даже, казалось, намного тише. И тогда Себастьян чувствовал, как начинает щемить некогда черствое сердце.

Почти никого не осталось в их части библиотеки, и на них безмолвно взирали лишь лампы с потолка и томящиеся на полках книги. Временами у входа раздавались шаги и приглушенные голоса, но все это казалось таким далеким, будто происходило за тысячу километров отсюда.

— Вы разве дочитали? — шепотом спросил Адольф, когда Эхт заложил меж страниц закладку.

— Нет, но глаза заболели, — ответил он таким же тоном, и мальчишка догадался, что болят там вовсе не глаза. — Тебе пора делать уроки, Умник.

— Я их уже сделал, — пожал плечами тот и тут же коротко, мягко улыбнулся. — Я же Умник.

Себастьян тихо засмеялся и, дождавшись, пока Адольф спрыгнет с подлокотника, потянулся, чтобы размять затекшие мышцы. Нужно было записать на себя книгу. И вернуть предыдущую мальчонке.

На улице уже сгущались сумерки, когда они вместе вышли наружу. В этот раз библиотекарша не смотрела на Эхта как на врага народа, и тот довольно щерился, чувствуя приятную тяжесть на плече.

— Стемнело как-то рано, — хмыкнул Адольф, несясь вперед по пустующей, залитой светом фонарей и витрин улице.

— Да нет, вовремя, просто засиделись. — Себастьян сверился с часами. — Тебя отец ругать не будет?

— Не-а, он приходит только ночью, так что и не узнает, — отмахнулся Адольф, ненадолго замирая у одного из стекол.

— Купить тебе? — кивнул на подставку со сладостями Эхт, поравнявшись с мальчишкой. Тот поблагодарил за предложение, но отказался. — Да ладно, в качестве «спасибо» за совет читать. Давай.

Он подтолкнул его к двери кондитерской, и через секунду вечернюю тишину нарушило музыкальное переливание располагавшейся над входом стеклянной подвески. Адольф смущенно оглядел прилавок и, дождавшись Себастьяна, ткнул в самое цветастое пирожное.

Продавщица, определенно не знавшая никого из клиентов, с улыбкой передала в детские руки угощение. Себастьян не преминул купить что-то и себе, чтобы поднять настроение перед сном, и с предовольным Адольфом покинул магазин.

— Спасибо, — смущенно пролепетал мальчишка, утирая уголки губ от крема. Эхт только отмахнулся. — Скажете потом, понравилась ли Вам та книга?

— Обязательно скажу, — пообещал Себастьян. — А теперь иди-ка домой, а то так совсем стемнеет.

Дождавшись, пока силуэт Адольфа исчезнет у поворота, Эхт шагнул дальше. Нужно было еще зайти поужинать.

========== 9. ==========

Половину следующего дня Себастьян провел в мотеле. За завтрак сошли купленные вчера сладости, а чаю ему любезно налил Ратте-старший, попутно рассказывая последние новости. Радуясь возможности не залезать с самого утра в телефон, Эхт слушал с интересом, изредка вклинивая свое бесценное мнение о геополитике стран Евросоюза.

До полудня он читал, искренне веря в возможность закончить к вечеру. На деле же оказалось, что в одиночестве это дается сложней. Иногда не помогала и дыхательная техника, и Себастьяну приходилось бродить из угла в угол, отвлекая себя громкой музыкой или записями подкастов. В конечном итоге он продвинулся едва ли дальше четверти.

Затем, после обеда, его увлек разговором Конрад, и освободился — если так можно сказать при его «занятости» — Эхт только к пяти часам. К этому времени небо опять стянули темные тучи, предвещавшие по крайней мере шквальной ливень, и фонари зажглись раньше обычного.

Себастьян, решив успеть до начала дождя, быстро собрался и выскользнул из мотеля. Крепче кутаясь в пиджак, он широким шагом миновал перекресток и вскоре оказался рядом с мастерской.

Внутри на первый взгляд никого не было, и Эхт уже хотел уйти, как заметил смутно знакомое приближающееся лицо. В свете мощной лампы блеснули похожие на пенсне очки, и он вспомнил, что видел стоящего перед ним мужчину в самый первый день здесь.

— Герр Эхт, — тот его тоже узнал и приветливо улыбнулся, протягивая руку, — не ожидал Вас тут увидеть.

— Да и я Вас, — честно признался Себастьян, оглядываясь по сторонам. Ни Вельда, ни его начальника нигде не было.

— Я зашел договориться о продаже зимних шин, — выдал Легрим, и Эхт был вынужден поделиться своей историей. — Вот как, — сказал фермер по итогу, задумчиво потирая узкий подбородок, — на Вашем месте я бы не беспокоился — Рудольф отличный ремонтник, управится быстрее, чем Вам кажется.

— Если бы я беспокоился только об этом, — себе под нос пробурчал Себастьян, пока Луи рассматривал резину.

Давно Эхт сюда не заходил. Временами ему казалось, будто и машины-то у него нет, но самый первый пункт в графе расходов, что он сам себе составил, упорно твердил об обратном. И сейчас Себастьян был готов к худшему.

Он и не заметил, как из-за двери в подсобку вынырнул Вельд, и только громкий Легрим привлек внимание. Стараясь не мешать завязавшемуся разговору, Себастьян поближе подошел к тому, что не так давно казалось обычной грудой железа. Мало что, конечно, поменялось, но уже сейчас были видны следы вмешательства: во-первых, все фары на месте, что не могло не радовать, а во-вторых явно поврежденный двигатель, сейчас не скрытый капотом, не выглядел так, будто его пожевал гигантский пес. Царапины, конечно, оставались аховыми.

— Думаю, совсем скоро сможете ее забрать, — кашлянул позади Вельд, когда Луи покинул мастерскую. — Но Файст настаивает, чтобы хотя бы половину работы оплатили уже сейчас. Я все думал Вам позвонить по этому поводу, так что хорошо, что Вы сами пришли.

— Сколько там по деньгам в итоге?

Себастьян повернулся. Вельд вытирал руки от машинного масла и даже не глядел на него, занятый счетом ключей в лежащем на полу наборе. Сумму он сказал вскользь, точно она была чем-то совершенно неважным, маленьким. Настолько, что Эхт не смог пошевелиться. Практически половина из его накоплений. А еще скоро нужно было платить за комнату в мотеле.

Он сглотнул. Достать кредитку вышло с трудом. Глухо пикнул аппарат.

Вельд, уже хотевший выпроводить Себастьяна восвояси, тяжело вздохнул и, предложив присесть, ретировался в подсобку за крепким чаем. Разговорами он его не донимал, предпочтя ютиться почти на самом краю дивана и сверлить взглядом бетонный пол.

— У нее там гайки теперь из золота сделаны, я надеюсь? — с иронией спросил Эхт, хлюпнув чаем. Вельд слабо улыбнулся, поднял на него глаза и чуть заторможено покачал головой. — Хотя бы из серебра?

— И даже не из меди. — Рабочий быстрым движением утер нос, тихо шмыгнув, и Себастьяну подумалось, что тот все-таки заболел. — У Вас ведь еще остались средства на бензин до Берлина?

Казалось, вопрос этот он задал исключительно для заполнения затянувшейся паузы. И вряд ли Себастьян мог его за это осуждать.

— Не думаю, что мне стоит туда возвращаться, — едва слышно произнес он, откидываясь на спинку дивана и уставляясь на разводы от заварки в кружке. Вельд заинтересовано приподнял брови, но спрашивать ничего не спешил. — Понравилось мне у вас тут, — фыркнул Себастьян, а потом добавил: — Было бы еще куда возвращаться.

— А что, прямо-таки некуда? — усмехнулся Вельд, но тут же посерьезнел, стоило Эхту на него посмотреть. Понимание сказанной глупости мгновенно отразилось на его лице, и Себастьян прикусил язык, не давая пришедшей на ум колкости с него сорваться. — Прошу прощения.

Эхт закатил глаза и уже подорвался с места, как услышал пренеприятнейший звук: сначала по крыше будто проскакало несколько маленьких птичек, мгновенно размножившихся до стаи, а через открытую гаражную дверь в мастерскую ворвался холодный ветер. Спустя пару секунд на улице невозможно было увидеть хоть что-то дальше вытянутой руки. Плотная стена дождя отрезала их от остального мира.

Придя в себя, Себастьян со вздохом вернулся на место, попутно стягивая пиджак. Вельд же, тихо выругавшись на диалекте, пошел закрывать рулетные ворота, чтобы у внутри не набралась лужа.

— Хотите еще чая? — обернулся он к Эхту, сдергивая закатанные до локтей рукава. Себастьян согласился.

Из-за пакетированного, конечно, у него в горле вечно оседало неприятное ощущение сухости, которое он по глупости глушил все новыми и новыми порциями. Сегодняшний случай не стал исключением. Вельд кивнул и, оставив рабочую рубашку на самом верхнем колесе в куче, ненадолго исчез в подсобке, возвратившись оттуда уже в свитере и с двумя чашками.

Пили молча. За стенами глухо шумел дождь, и Себастьян изо всех сил заставлял себя сосредотачиваться на обстановке, чтобы не провалиться в воспоминания. Иногда Вельд вздыхал, привлекая к себе внимание, и тогда Эхта так и подмывало заговорить, но он не решался. От чего-то именно с ним диалог шел хуже всего.

И все-таки мерный стук капель по крыше заставил зажечься выдуманный проектор, и в голове замелькали картинки. Себастьян увидел себя еще совсем юным, с подобранными к груди ногами, сидящим на подоконнике и глядящим на свирепствующую погоду. Тогда, как и сейчас, он пил чай, и даже кружка показалась точь-в-точь похожей. В тот день что-то случилось, но Эхт уже не мог вспомнить, что именно. Помнил только, что на душе было как-то неспокойно, а глаза невыносимо жгло от подступающих слез. Раньше он слыл настоящей плаксой, и это еще больше сбивало при попытках разобраться.

Затем — и это уже Себастьян явственно вспомнил — его отогнала от окна бабушка. Она задернула шторы и, неоднозначно махнув рукой, ушла в гостиную. Наверняка не решилась поругаться, подумалось Эхту, которому пришлось коротать остаток вечера в попытках согреться у обогревателя — дождь выстудил деревянный дом, а камин к тому времени погас, и никто не спешил разжигать его вновь.

Позже с ним пыталась заговорить пришедшая с работы мать, но Себастьян упорно молчал в ответ, не отрывая взгляда от стены позади нее. Его привычно начало трясти, стоило матери попытаться приблизиться, и ему было позволено остаться в одиночестве. Уже через сонную пелену Эхт видел, как его относили в постель; чаще всего это делал дедушка.

Такое, наверное, происходило не раз и не два. Только сейчас Себастьян мог назвать как минимум пять случаев, когда он от страха не мог сдвинуться с места и сидел так до тех пор, пока усталость окончательно не лишала его сил. Со временем, после психиатра, это отступило, и Эхт смог бороться с приступами, хоть и не всегда успешно.

Руки свело тремором. Себастьян отставил кружку и попытался ровно вдохнуть. Сидящий рядом Вельд чуть приблизился и осторожно дотронулся до его локтя, одним только взглядом предлагая помощь. От этого непрошенного касания тело будто задеревенело. Эхт заставил себя помотать головой.

— Я не сумасшедший, — постарался пошутить он, но голос сорвался, и вышел похожим на мышиный писк. — Сейчас пройдет.

Себастьян попытался вернуть себя в квартиру, туда, где воспоминания никогда не лезли к нему в голову, попытался взглянуть на вид ночного Берлина, на офис, на рабочее место, на собственные подрагивающие ладони. Но позади них не было стопок документов, не было панорамного окна, не было снующих туда-сюда клерков, а был лишь бетон и разложенные инструменты.

И все-таки немного это успокоило.

— Часто у Вас такое? — тихо спросил Вельд, сглотнув.

— Нет! — Эхт резко встал, прошелся из угла в угол и возвратился на место. — Не то чтобы.

— Я могу как-то помочь?

— Помочь мне могли лет двадцать назад. Теперь поздно.

Оба замолчали. Вельд не решался отодвинуться, боясь повторения приступа, а Себастьян до боли в челюсти сжал зубы и старался сосчитать до десяти. Раньше он бы от стыда сгорел, проявись что-то подобное перед людьми, но сейчас его беспокоила лишь усилившаяся мигрень.

Вельд похлопал его по плечу. Этот жест показался Эхту таким неуместным, что выбил остальные мысли. Наверняка он поставил его в неловкое положение своими странностями.

— Я бы еще выпил, — протянул он чашку, и Вельд с готовностью поднялся за третьей порцией.

— Если б мог — предложил бы Вам вина, — попытался подбодрить он Себастьяна. Тот удивленно вскинул брови.

— А разбираетесь?

— Раньше вроде разбирался, — улыбнулся Вельд, тут же пряча эту улыбку за кружкой и морщась от горячего пара. — Может, еще не все забыл.

— Механиков одновременно учат быть сомелье?

— Нужно же как-то масла отличать по запаху. — Оба они тихо засмеялись, и Себастьян почти почувствовал, как отступает головная боль. — А если серьезно… Вы же не думаете, что я всегда с машинами возился?

— Ну, думаю, первые лет пять Вы все-таки чем-то другим занимались, — ощерился Эхт, разваливаясь на своей части дивана. — Значит, ошибаюсь?

— Совсем чуть-чуть, — весело хмыкнул в ответ Вельд, устраиваясь поудобней. И все равно сидел он, подумалось Себастьяну, с какой-то солдатской выправкой. — Скажем, раньше я бы вполне мог оказаться на Вашем месте.

— Тоже могли бы попасть в аварию из-за лося? — наигранно удивился Эхт, прикладываясь к кружке.

— Тоже мог бы отстегивать чьи-то годовые зарплаты за починку машины, — забавно изогнул широкие брови Вельд.

— А теперь, стало быть, не можете?

— Как видите.

Недолгая пауза. Вельд никак не переменился в лице, и все-таки в глазах его блеснуло что-то странное. Себастьян заинтересованно подался вперед.

— И почему же, позвольте спросить?

— А почему Вы ни с того ни с сего дергаетесь?

Они смерили друг друга почти враждебными взглядами. Вельд сжал зубы. Эхт расплылся в улыбке.

— Есть причина.

— У меня тоже.

Так, будучи на разных концах дивана, они и замерли. Вельд, оставаясь скептичным, продолжил спокойно пить чай. Себастьян, хоть и ненадолго возвратился к былым ощущениям, быстро отогнал лишние мысли, полностью поглощенный этой загадкой.

Отчего-то он решил, что ему необходимо докопаться до правды. Это, подсказала логика, было сродни прочтению интересной книги, которую, впрочем, захлопнули прямо перед носом в момент кульминации.

Эхт уже хотел наплевать на приличия и продолжить расспросы, как с улицы будто бы постучались. Он, испуганный внезапным шумом, резко обернулся, и только это, похоже, привлекло внимание Вельда. Он тут же встал и, отставив кружку, прошелся до второй, обычной двери. Себастьян навострил уши.

— Что ты…? Проходи быстрей, вымок весь, — замахал руками Вельд, и в щельмежду косяком и дверью юркнула небольшая тень. — Сказал же сидеть дома, если дождь начнется.

— Там было скучно, — запротестовал закутанный по самые уши ребенок, по пути к дивану пытаясь самостоятельно развязать полосатый шарф. — И ты забыл ужин.

Там, где недавно сидел Вельд, оказался крохотный рюкзачок. Позже к нему прибавилась верхняя одежда, и Себастьян едва не поперхнулся чаем; перед ним стоял — и он был в этом абсолютно уверен — его недавний знакомец.

Адольф деловито складывал шарф в рукав куртки, пока Вельд возился с вынутым контейнером. В нос тут же ударил аромат жареной картошки, и Эхту пришлось сглотнуть набежавшую слюну. Он тоже не ужинал.

— А обратно как добираться будешь? — продолжил возмущаться Вельд, в который раз за последний час щелкнув переключателем на чайнике. Загудела микроволновка.

— С тобой, — пожал плечами мальчишка и тут же плюхнулся на диван. Себастьяна, казалось, он приметил с самого начала, но вида не подавал, только незаметно для отца помахал ему рукой и улыбнулся. — Ну или как дождь закончится.

— Мы так уже полтора часа ждем, — вздохнул Вельд, поглядывая то на контейнер, то на Эхта. Есть в присутствии клиента ему, наверное, запрещало воспитание. — Ты сделал уроки?

— Да, — закивал Адольф, пытаясь развязать шнурки на ботинках. — И книжку дочитал. Поэтому и скучно стало. Я принес ее тебе — если тебе тут тоже скучно.

— У меня нет времени на чтение. — Себастьян для приличия отвернулся, сделав вид, что крайне увлечен стеной позади него, и Вельд со вздохом приземлился на барный стул, чуть стукая вилкой о край крышки.

— Знаю, поэтому могу почитать сам. — Адольф, забравшись с ногами на диван, принялся крохотными глотками лакать чай. — Вслух. А ты послушаешь.

— Зумеры изобрели аудиокниги? — не удержался Себастьян, пряча в улыбке нижнюю губу и стараясь не рассмеяться.

— Аудиокниги для аудиоидиотов? — тихо уточнил Адольф, и сдержаться не получилось.

— Спасибо, но оставь лучше здесь, если уже дочитал, — обернулся к сыну Вельд, игнорируя сползающего от хохота с дивана Эхта, — выдастся еще такой день — почитаю.

— Почему не сейчас, ты же не занят? — Вместо ответа Вельд кивнул в сторону Себастьяна, который к тому времени уже успокоился и усаживался обратно. — Разве Вы будете мешать?

Эхт покачал головой, удивляясь мастерской актерской игре мальчишки. Тот глядел на него так, будто видел впервые, и Себастьян даже на секунду подумал, не померещилось ли ему — вдруг и правда другой ребенок.

— Вот видишь, можно, значит, — с довольным лицом изрек Адольф, подтягивая к себе куртку, словно какое-то одеяло.

Вельд только вздохнул и, отмахнувшись, вернулся к ужину. Себастьян, пожав плечами, показал мальчишке два больших пальца и принялся крутить в руках кружку с еще не остывшим чаем. Смирившийся с проигрышем Адольф извлек из подпертого боком рюкзачка учебник и взялся читать.

Эхту казалось, что он видит нечто непредназначенное для его глаз — вся эта семейная идиллия, пусть и в окружении бетонных обшарпанных стен, была ему бесконечно чужда. Даже в юности он предпочитал абстрагироваться от сборищ родственников, проводя время так, как привык — в одиночестве, предоставленный сам себе, без присмотра и надзора. В последнем, наверное, они с Адольфом были схожи. Правда обстоятельства у них несколько разнились.

Было понятно, что мальчишка ищет возможности свидеться с отцом, даже если тот станет сидеть к нему спиной. Себастьян же наоборот бежал от подобного. В те редкие моменты, когда мать шла на контакт, он уходил в другие комнаты, а если те оказывались занятыми, коротал дни на улице, где так часто приходилось оставаться в детстве. Тогда ему думалось, что это страшное, ужасное наказание. Подрастя, Эхт осознал, что там дышалось легче всего.

Себастьян до сих пор помнил летние прогулки, когда можно было уйти далеко в рощи, побродить среди деревьев, поделать вид, будто он — древний германец, а палки, что подбирались с земли, — это мечи, на которых он сражался с римскими завоевателями, в чьем лице выступали широкоствольные деревья или рослые кусты, разбросанные вдоль многочисленных рек. Если битвы ему наскучивали, Эхт гонял пасшихся на лугах коров или пробирался в соседние сады за яблоками и ягодами. Иногда он собирал под заборами особо красивые цветы, чтобы подарить их матери или бабушке, когда те вернутся с работы.

Осенью, когда холодало, Себастьян, натянув на себя несколько кофт и — обязательно — шарф, бродил по округе, наслаждаясь ароматами дождливой свежести и тянущегося от куч жженой листвы дыма. Бывало, он отходил так далеко от дома, что возвращаться приходилось уже в сумерках, когда царапающая заколевшие руки высокая трава чудилась ему чем-то монструозным.

К середине зимы замерзали реки, и Себастьяна под клятву быть осторожным отпускали покататься по льду. Сейчас, во взрослом возрасте, Эхту иногда снились те ощущения карябающего щеки морозного воздуха, разгоряченное дыхание, клубы пара, вырывающиеся из-под натянутого до самого носа воротника куртки, обледенелые перчатки и заброшенные за шкирку комья снега. Домашний камин после таких прогулок казался во сто крат теплее, а еда — вкуснее. Обеденным столом в ту пору служил подоконник, с которого Себастьян наблюдал за вьющимися в ночном небе снежинками, похожими на тысячи падающих звезд.

Между теми воспоминаниями и его нынешней жизнью пролегла непреодолимая пропасть. И день, когда это случилось, Эхт не мог забыть даже после нескольких лет терапии.

Чай тем временем кончился. В горле осела привычная сухость, и Себастьян то и дело сглатывал. От горячего накатывала усталость, и вдобавок приходилось бороться с зевотой. Вельд, закончивший с ужином, уже вымыл в подсобке контейнер и вернулся к работе — возне с незнакомой Эхту легковушкой. Адольф все учился, иногда фыркая или цокая языком. Дождь и не думал прекращаться.

Из звуков остались лишь барабанная дробь капель, шуршание страниц и редкое звяканье металла. Себастьян закрыл глаза, прикрывшись пиджаком, и сосредоточился на собственном дыхании, что с каждой минутой становилось все ровнее.

Хотелось скорее уснуть, а наутро осознать, что все это — город, поломка машины, увольнение — было лишь дурным сном. Но Эхт уже проходил через подобное и прекрасно знал, что надежда эта бессмысленна, что сон подарит только несколько беспокойных часов, в которые его воспаленный разум останется без контроля. Слишком редко видел он по ночам что-то хорошее. За большую удачу Себастьяном считалась неясная муть перед глазами. Даже те немногочисленные радостные события прошлого заставляли его просыпаться в холодном поту. Обычно за снежными пейзажами следовала чернота ночи и скрип половиц, тяжелая поступь и занозы в непослушных, обмерзших пальцах, что при пробуждении саднило еще пару секунд, пока Эхт приходил в себя.

Из дремы его вывел шорох. Это Адольф, вынув второй учебник, сполз по дивану так, что теперь почти лежал, пустым взглядом уставившись в текст. Себастьян, приоткрыв один глаз, выгнул бровь, стоило мальчишке посмотреть на него поверх обложки.

— Что там? — спросил Эхт шепотом.

— Математика, — грустно вздохнул Адольф.

— Математика… — повторил Себастьян, окончательно просыпаясь, и одним движением вытянул учебник из детских рук. — Что сложного в математике?

— Все.

— Ясно, наш Умник — гуманитарий, — он чуть улыбнулся ему, быстро пробежался по страницам и, пихнув пиджак в сторону, пододвинулся ближе к Адольфу. — Что конкретно тут не понимаешь?

Мальчишка ткнул в середину страницы, где столбцами располагались примеры на деление и умножение. Себастьян, уже выдумавший язвительный комментарий, только кивнул и попросил достать пригодный для решения листок. Все же Эхт легко забывал, что Адольф еще ребенок.

— В столбик умеешь? — спросил Себастьян, когда в руках у мальчишки оказалась тетрадка.

— Умножать только, как делить — не помню, — честно сознался он, опустив взгляд. Эхт хмыкнул. С какой занятной неохотой признавал Адольф свои слабые места — почти как он сам.

Себастьян не помнил, когда последний раз решал что-то так, на бумаге, без калькулятора под рукой, и сейчас даже такие легкие примеры воспламенили много лет тлеющую любовь к вычислениям. Адольф слушал с интересом, прильнув к его правой руке, и старательно выводил на листе цифры и линии. Эхт попытался вспомнить былой опыт и разговаривал медленней обычного, помогая только при крайней необходимости.

Сначала он не замечал бросаемых в свою сторону взглядов, пока, подняв глаза, не столкнулся с ними напрямую. Вельд смотрел на него со смесью удивления и недоверия, снимая колесо с домкрата, и Себастьян в ответ лишь пожал плечами, возвращаясь к импровизированному уроку.

— Ты же говорил, что все сделал, — обратился Вельд к сыну, вытирая ополоснутые от грязи руки.

— Я говорил, что сделал, но не сказал, что все, — с умным видом выдал Адольф, ненадолго отвлекаясь от вычислений.

— Неужто? И как ты планировал объясняться перед учительницей?

— Никак не собрался. Я бы списал перед уроком, — мальчишка пожал плечами. Себастьян прыснул со смеху. Да, не только в его отрочестве не понимающие точные науки люди так выкручивались.

Вельд покачал головой, но не возразил. Подойдя к двери, он ненадолго высунулся наружу, и Себастьян явственно услышал, что дождь прекратился — стекали только капли с крыши, не более. Оставив Адольфа решать последние примеры, он резво поднялся, накинул пиджак и уже подошел к выходу, как его окликнули:

— Герр Эхт, — Вельд взглянул сначала на сына, а затем на него, — спасибо за помощь.

— Да ладно, делать все равно было нечего, — отмахнулся Себастьян и обернулся на мальчишку. — Бывай, Умник. — И шагнул за порог.

Вместо привычного асфальта под ногами оказалась лужа, тут же залившаяся в недавно купленные броги. Эхт, на несколько секунд зажмурившись и мысленно выдав весь известный ему запас ругательств, пошел дальше под аккомпанемент отвратительного хлюпанья.

На улице пахло сырой листвой и землей. Если раньше Себастьян мог худо-бедно оценить подобный букет, то сейчас, когда мокрые ноги мгновенно замерзли от пробирающего до костей ветра, он казался ему как минимум премерзким.

Ни на первом этаже, ни в коридоре второго никого не было, и Эхт, переодевшись, смог наконец остаться в одиночестве. Ему необходимо подумать. И сделать это лучше за ужином.

========== 10. ==========

Следующие два дня беспрестанно лил дождь. Себастьян прогуливался только до кафе и обратно, пользуясь добродушием старшего Ратте — тот одалживал ему старый, плохо раскрывающийся зонт. Свой, как выяснилось чуть позже, Эхт оставил в бывшей съемной квартире.

Все свободное время, за неимением других дел, Себастьян тратил на чтение. Благо на первом этаже стоял небольшой шкаф, полный настолько старых книг, что некоторые становилось страшно брать в руки. Тем не менее, деваться Эхту было некуда.

У него вечно болела голова — от погоды и свалившихся проблем. Деньги убывали, и Себастьян все чаще задумывался о продаже машины. После очередной оплаты мотеля смотреть на снятую с кредитки наличку стало почти физически больно. По расчетам, на остаток он мог жить здесь еще около двух месяцев. В столице с таким капиталом — и это Эхт знал по своему опыту — делать было нечего.

Себастьян чувствовал, что запутался. Этот город дурно на него влиял — всего за неделю он напомнил обо всем том, что Эхт старался забыть годами, тщательно игнорируя жизнь до Берлина; но одновременно с тем его все меньше тянуло обратно в большой город. Дело было не столько в банальном недостатке денег, сколько в осознании собственной беспомощности перед не дающим и шанса на передышку мегаполисом. Раньше Себастьяну это казалось невероятным плюсом — он, как вертящаяся в колесе событий белка, существовал в моменте, для него не было «вчера» и «завтра», а значит, не было прошлого. А без него в какой-то мере не было и его самого.

Иногда Эхту хотелось перебороть себя, вернуться в Мюнхен, посмотреть на тот дом, где выросло не одно и не два поколения его семьи, попытаться ужиться с воспоминаниями, дать гною наконец вытечь из раны, чтобы та по прошествии стольких лет затянулась сама, без чужого вмешательства.

Но одновременно с тем Себастьян желал остаться здесь, в — черт бы его побрал с таким названием — Драйтештадте. Отнюдь не из-за чудесной природы, интересных людей и всего прочего, что привлекло бы любого другого, выбирающего место жительства. Эхт мог бы никуда не уезжать, потому что для этого не пришлось бы прикладывать усилий.

Сейчас Себастьян, наверное,находился на предпоследней стадии принятия. Так заключил он сам, глотая таблетки от мигрени и попутно ища куртку потеплее. И то стадия эта подходила к концу, удачно совпав с дождями. Стоило природе сменить гнев на милость и явить последние в этом сезоне погожие деньки, как Эхт смог подняться с кровати и начать предпринимать хоть что-то. Выбор у него, впрочем, был не то чтобы большой.

Вырядившись в самый приличный костюм и уложив вечно завивающиеся от влаги волосы, он торжественно встал перед зеркалом, оценивая масштаб убытков. Конечно, темные круги под глазами статуса не прибавляли, но лицо на удивление все еще не утратило столичной лощености, и это показалось Себастьяну хорошим знаком.

Стараясь обходить многочисленные лужи, Эхт по памяти шел в нужном направлении, то и дело останавливаясь, чтобы как можно тщательнее обмозговать решение, которое, как думалось ему самому, он принял в бреду. Но деваться было некуда. Как говорил его дедушка, кто отдыхает — ржавеет.

На знакомой жилой улице Себастьян повернул, и вскоре перед глазами выросло высокое двухэтажное здание, выглядящее как тысячи ему подобных по всей стране. За небольшим сетчатым забором виднелся местами пожелтевший газон, на котором некогда наверняка громоздились десятки деревянных столиков; цветы в квадратных клумбах залило водой, и те выглядели не лучше валявшихся в мусорном ведре пестрых упаковок.

Охранник у входа пропустил Эхта без лишних вопросов, стоило назвать причину посещения, и даже объяснил дорогу до кабинета директора, которую, впрочем, Себастьян забыл моментально, как только оказался в чуть узком светлом коридоре. По правую руку выстроился ряд серо-голубых притуленных к стене шкафчиков, по левую же располагались немногочисленные двери, доска с объявлениями, карта и чья-то прилепленная на жвачку плохо пропечатавшаяся фотография с обидной подписью. Фыркнув, Эхт пошел дальше, то и дело слыша приглушенные голоса учителей и детский гомон, мешающиеся в одно неясное нечто, больно режущее восприимчивый слух.

Директора в кабинете не оказалось, но его секретарь любезно предложил Себастьяну посидеть в приемной. От кофе он отказался и, приземлившись в удобное кожаное кресло, принялся ждать. Руки то и дело порывались проверить наличие паспорта в нагрудном кармане, а нога отбивала неизвестный даже самому Эхту ритм, заставляя нервничать и его, и постоянно отвлекающегося секретаря.

Устраиваясь в офис к Бергу, Себастьян так не переживал. Тогда он знал, что в случае неудачи пойдет в другой, соседний отдел, а если не срастется и там, то испытает судьбу в сотне иных, ничем не отличающихся корпорациях. Сегодня было иначе. Второй школы Эхт тут не видел, да и вакансий в одолженной у Ратте утренней газете не нашел.

Он уже порядком устал ждать и хотел пройтись по коридорам, когда дверь в приемную отворилась, и на пороге возник приличного вида невысокий мужчина, тут же со вздохом приземлившийся в соседнее кресло. Прижав ладонь ко лбу, он пустым взглядом уставился куда-то в пол, то и дело кривя тонкие бесцветные губы и потирая пересеченный короткой вертикальной линией подбородок.

— Ладно, — сам себе сказал мужчина, расправляя плечи и одергивая полы коричневого пиджака, — черт с ним.

Он мгновенно поднялся и уже хотел уйти обратно, как его осторожно одернул секретарь, одним лишь движением головы указывая в сторону замершего Себастьяна. Тот, прокашлявшись, встал и без замедлений представился, протягивая руку.

— Я слышал, что Вы искали учителя экономики. — Он вздохнул и, пересилив себя, с натянутой улыбкой спросил: — Еще нуждаетесь?

Удивительно, с какой готовностью Эхт отвергал это предложение с несколько дней назад и с каким трепетом ждал ответа теперь. Тогда ему казалось, что стоит лишь немного подождать, и все решится само собой, но сейчас, когда терпения больше не оставалось, других выходов он не видел.

— Да-да, разумеется, — закивал директор, минутой ранее назвавшийся Ульрихом Гертвигом. Голос его звучал мягко, несмотря на внешнюю суровость, и Себастьян несколько расслабился. — Пройдемте в кабинет, там будет удобней.

Вести переговоры за столом и впрямь оказалось комфортнее, особенно с небольшой порцией безалкогольного арбузного сидра. Эхт с охотой отвечал на вопросы, откинувшись на спинку стула с велюровой обивкой, и краем глаза наблюдал за качающимся маятником Ньютона на полке позади Гертвига. Былая скованность испарилась, не оставив и следа. Теперь Себастьян как минимум был уверен в завтрашнем дне.

— Скоро будет звонок, — проговорил Ульрих, еще раз пожимая ему руку, — думаю, я смогу лично провести Вам экскурсию.

Эхт уже хотел отказаться, как прямо за его спиной раздался звук, который при желании с легкостью мог дать фору иерихонской трубе. Сморщившись, Себастьян зажал одно ухо, молясь, чтобы это побыстрее прекратилось.

— Скоро привыкните, — понимающе покачал головой Гертвиг, приглаживая седые виски.

Эта школа ничем не отличалась от той, в которой учился сам Эхт когда-то — такие же коридоры, полнящиеся беспокойными подростками, множество однотипных классов с маленькими табличками на дверях, полупустая библиотека с портретами приевшихся классиков на стенах и широкие лестничные пролеты.

Вверенный Себастьяну кабинет находился в самом конце первого этажа и отличался от остальных только развешанными повсюду плакатами с таблицами и краткими понятиями заумных терминов. Впрочем, Эхту это казалось не худшим вариантом: класс был просторным, светлым, с приятного серо-белого цвета стенами и длинной доской; часы над учительским столом не раздражали тиканьем, а на водруженном на небольшой книжный стеллаж телевизоре вполне можно было включать обучающие фильмы; недостатка в меле Себастьян тоже не заметил — тот лежал в глубокой жестяной зеленой коробочке, что стояла на прижатом к стене стуле между пустым ведром и сложенной квадратом тряпкой.

Ульрих, второй раз продиктовав, во сколько завтра явиться и где взять учебный план, оставил его осваиваться. Первые десять минут Эхт бродил по кабинету, рассматривая парты и плакаты, выглядывал из окна, наблюдая за немногочисленными баскетболистами на спортивной площадке, и просто собирался с духом, чтобы наконец выйти в переполненный коридор. В одиночку сделать это оказалось сложнее.

Неконтролируемый поток толпы вызывал у Себастьяна панику, но он успешно боролся с ее проявлениями на лице, лавируя меж болтающих компаний. Необходимо — как заверил его Гертвиг — было зайти в учительскую, познакомиться с коллективом и все прочее, на что Эхт с радостью не тратил бы время.

В небольшом кабинете, впрочем, его встретили лишь трое: Зорн, которого Себастьян узнал тут же, вальяжно сидел на стуле на колесиках у окна и пил чай, не обращая на остальных ни малейшего внимания; низкорослый мужчина, устроившийся в одном из кресел в углу, с обреченным видом глядел на разложенные перед ним на круглом кофейном столике листы; а полноватый парень, по виду ровесник Эхта, листал какой-то журнал за длинным столом и попутно пытался не крошить лежащим на резном блюдце печеньем.

Первым Себастьяна заметил именно последний. Он, отложив чтиво, приветливо помахал свободной рукой и, прожевав, протянул отряхнутую ладонь:

— Бенедикт Брайт. — Когда Эхт представился в ответ, он продолжил: — Вы, значит, новый учитель экономики у старших?

— У старших? — переспросил Себастьян, неуверенно отодвигая один из стульев.

— Здесь два корпуса, — поспешил объяснить Брайт, — среднюю и младшую школы соединили. Ну, город небольшой, сами понимаете. — Он развел руками и, на секунду обернувшись, чуть громче произнес: — Пауль, поставь чайник, неприлично же так сидеть.

— То есть к Вольфу ты таких претензий не имеешь? — с напускным удивлением спросил поднимающийся с кресла мужчина, на что со стороны окна ему пришел вполне четкий ответ:

— А ты сидишь ближе. — Зорн тоже встал, допил остатки чая и, отставив кружку на стол, пожал Эхту руку, здороваясь. — Рад, что Вы все-таки согласились, — сказал он ему, поправляя выбившийся из-за ворота рубашки шелковый платок.

Себастьян неуверенно кивнул, оглядывая новых коллег. Бенедикт, заметив его скованность, отогнал для вида оскорбившегося Зорна обратно к окну и предпринял еще одну попытку заговорить.

— У нас не всегда так, знаете ли. Просто день такой… напряженный. — В ответ на это Зорн со своего места громко фыркнул и шепнул что-то на французском. — Сколько можно просить тебя не выражаться, Вольф? И почему ты такой медленный, Пауль?

— А ты когда в командиры заделался? — снисходительным тоном поинтересовался последний, ставя перед Эхтом кружку чая и упаковку с кубиками сахара. — Жаль, что Бенедикту не хватило такта на то, чтобы нас представить. — И он протянул ему ладонь, чуть заметно улыбаясь. — Пауль Люгнер.

Говорил он вкрадчиво, тихо, точно боялся спугнуть, и показался Себастьяну самым приятным из всей компании. На вид ему было лет сорок, может, сорок пять, и обладал он далекой от симпатичности внешностью: узкое лицо, длинный, тонкий рот и такого же типа нос, маленькие темные глаза были выдвинуты вперед, из-за чего узкие черные брови совершенно терялись на их фоне, вдобавок ко всему — оттопыренные уши. Женщины, подумалось Эхту, наверняка и не замечали эту нескладность. Природная харизма перекрывала все недостатки.

— А что Вы, позвольте спросить, преподаете? — поинтересовался он, когда Люгнер присел рядом, размешивая сахар в своей кружке.

— Литературу, — с улыбкой ответил Пауль и, пока Брайт отвлекся на препирательства с Зорном, украдкой пододвинул блюдце с печеньем. — Угощайтесь, а то Бенедикт опять съест все сам.

— А что все-таки он имел в виду под «напряженным днем»? — отщипнув небольшой кусочек, спросил Себастьян, краем уха слыша нервно прохаживающегося вдоль окна Зорна.

— Заходил местный… скажем, бургомистр, а такие визиты по обыкновению выдаются тяжелыми для всех, включая коллектив.

Эхт от удивления приподнял брови. Он как-то и не подумал, что и у таких городов имеется высшая власть, и что власть эта может наносить различного рода визиты. И все-таки удачно, что он разминулся с этим бургомистром — общение с политиками у него вечно не задавалось.

— И вовсе не для всех, — вклинился в разговор Бенедикт, наливая себе чай. — Гертвиг побегал, да вот Вольф все успокоиться не может.

Зорн, поняв, что на него все смотрят, только показательно сложил руки на груди и вздернул подбородок, делая вид, что крайне интересуется выглянувшим из-за облаков солнцем.

— Гросс тут не при чем, — выдал он после долгой паузы и, наконец, оставил окно в покое, усаживаясь рядом с остальными.

— Разумеется, — закивал Бенедикт, потерпевший полное фиаско в попытках отвоевать печенье обратно, — и фрау Вейс тоже.

Он попытался улыбнуться, но под тяжелым взглядом Зорна сделать это удалось с превеликим трудом. Себастьян, переглянувшись с покачавшим головой Паулем, предпочел не вмешиваться, и продолжил пить чай, ожидая развития разворачивающегося перед ним театрального действа.

— Тебе бы поучиться держать язык за зубами, — не предвещающим ничего хорошего тоном произнес Зорн, и Брайт с готовностью нашел для него ответ:

— А тебе — не засматриваться на чужих жен. Да ладно бы так, чтобы никто не заметил, так там же Гросс в метре от тебя стоял, постыдился бы!

— Нотации о морали будешь читать своим детям, Бен. — Зорн подался вперед, до побелевших пальцев стискивая подлокотник. — Имей уважение к старшим.

— Не понукай меня возрастом, — с громким стуком поставил чашку Брайт.

— Не им — так опытом. — Увидев малейший проблеск обиды на лице коллеги, Зорн с победоносным видом откинулся на спинку стула, считая перепалку завершенной. У Бенедикта, правда, на этот счет было иное мнение.

— Да я, знаешь ли, тоже могу краски по холсту размазывать и выдавать это за искусство.

— Да как ты смеешь?!

И они вновь развели долгую ссору, половину из которой Себастьян не понимал — Зорн то и дело переходил на баварский диалект, разбавляя его французским, а Брайт больше вздыхал и плескал руками, чем что-то говорил. Явно привыкший к подобному Люгнер безмятежно допивал чай, рассматривая висевшие на противоположной стене фотографии, и мало обращал внимание на происходящее, лишь изредка поворачиваясь к Эхту, будто убеждаясь, что он еще не ушел.

— Часто они так? — спросил в один момент Себастьян, испугавшись громкого хлопка — это Зорн стукнул по столу, чтобы прибавить словам экспрессии.

— Чаще, чем хотелось бы, — вздохнул Пауль и отставил кружку. — Так, достоуважаемые, заканчивайте уже, только время зря теряете. Я понимаю, что у всех нас непрошенный перерыв, но давайте займемся чем-нибудь полезным.

— Я и пытался, — Зорн с деловитым видом дернул полы клетчатого жилета, — пока меня не отвлекли.

— Смотреть в окно — это не полезное дело, а пустая трата времени.

— Это ты, Брайт, в окно смотришь, а я созерцаю пейзаж. — Сделав неясный пас рукой, он уселся обратно на стул.

— Хватит. Все равно друг друга не переубедите.

— La vérité est née dans la dispute {1}. — Повторив недавний выпад, Зорн закинул ногу на ногу и всем видом дал понять, что дискуссия окончена.

— Так вы не спорите, а пререкаетесь, — напоследок одернул его Пауль, игнорируя брошенный в свою сторону убийственный взгляд.

— Вы знаете французский? — удивленно шепнул ему Эхт.

— Попробуй не выучи его за столько лет с… — Люгнер мельком посмотрел на нахохлившегося Зорна и тихо кашлянул, — такими выдающимися людьми.

Себастьян против воли издал смешок и тут же прикрыл рот рукой. С коллективом ему явно свезло. И это, думал он, только трое его представителей. Оставалось надеяться, что они — самые яркие экземпляры, и других эксцессов на рабочем месте ждать не придется.

Очередная невыносимая трель звонка мгновенно очистила учительскую, и Эхт, получив три рукопожатия подряд, был вынужден покинуть школу, перед этим переняв во владение увесистую папку с необходимыми учебными материалами. После двух дней безделья судьба щедро одаривала его головной болью в виде бесконечных бумаг.

Комментарий к 10.

{1} В споре рождается истина (фр.)

========== 11. ==========

Сидеть до вечера за документами Себастьяну не хотелось, и он, сменив костюм на более подходящую одежду, решил поближе познакомиться с городом, где ему по воле случая суждено остаться. Ходить по домам и представляться каждому жителю он, конечно, не собирался, но вот пройтись по округе вполне можно было.

К тому времени, когда он вышел из мотеля, совсем потеплело — тучи, что стягивали небо с самого утра, стали обыкновенными белыми облаками, порывы ветра сошли на нет, а солнце, казалось, даже грело. Эхт, ненадолго замерев у забора, шагнул в сторону мастерской. Прямо за ней громоздился ряд разношерстных магазинов, а дальше, отделенный резной оградкой, возвышался облагороженный лес.

Вскоре Себастьян оказался на широкой тропинке и, пиная то и дело встречающиеся камни, продолжил путь в чащу. Над его головой постепенно смыкались еще не до конца оголившиеся ветви, скрывая от лучей, и где-то сверху с дерева на дерево перебегали беспокойные белки. Щебетали птицы, изредка спрыгивая на землю и с интересом наблюдая за забредшим сюда человеком. Эхт, то и дело оглядываясь, видел лишь бесконечные ряды потемневших от времени стволов и невысокие, клонящиеся к его ногам кустики с краснеющими среди изумрудных листьев ягодами.

Пахло близкой рекой, сырой корой, поздними осенними цветами и мокрой землей. Себастьян вышел на асфальтированную дорожку, начавшуюся так резко, что он бы и не заметил, не скатись на нее с крутого склона по правую сторону столкнутая белкой шишка. Деревья к тому времени поредели, и теперь между их остроконечными, напоминающими шляпы жевунов верхушками проглядывалось ясное, голубое небо.

Себастьян остановился. Вдохнул поглубже. Так, если чуть прикрыть глаза, можно было подумать, что он чудом оказался в Баварии, в родном городе, что распростершееся синеющей гладью перед ним озерцо — то самое, у берегов которого он любил бегать мальчишкой, то самое, что заменяло ему каток в холодные зимы и то самое, что с головой прятало его от остального мира, когда становилось совсем невмоготу. Эхт едва заметно, краем губ улыбнулся. Поправил растрепавшиеся от долгой ходьбы волосы. И зашагал дальше, будто и не резало под ребрами так, что подступали слезы.

Он сморгнул их, утер щеки и, сглотнув, постарался сосредоточиться на собственном сбитом дыхании. За несколько лет в офисе он абсолютно утратил сноровку, а походы в спортзал им беспрестанно откладывались до лучших времен, которые, как показала жизнь, совершенно не собирались наступать.

У самой кромки Себастьян вновь остановился. Озеро вблизи оказалось серым, словно бы грязным, хоть и на несколько метров можно было рассмотреть каменистое дно. Присев на корточки, Эхт опустил пальцы в воду, провел пару раз из стороны в сторону, поддел похожий на стекло осколок какого-то булыжника и, отряхнувшись, запустил тот вперед, наблюдая за расплывающимися следом кругами. Послышался тихий «бултых», и осколок исчез с горизонта.

Дальше, вдоль берега, теснился ряд облетевших тонкоствольных деревцев, по толщине схожих разве что с бамбуком; их голые ветви спускались до самой воды, едва задевая замершие на одном месте красно-бурые листья, а корни мешались с илом. С десять минут потребовалось для того, чтобы выйти к расчищенной поляне с маячившими вдали фигурами. Приглядевшись, Себастьян узнал самую рослую из них — это, без сомнения, был Брайт. Он о чем-то оживленно рассказывал, указывая то влево, то вправо, и медленным шагом приближался к Эхту. За ним, словно выводок утят, следовала небольшая группка детей.

Деваться было некуда, и Себастьян остался на месте, делая вид, что крайне увлечен накарябанными на ближайшем дереве символами, и надеясь, что его примут за куст. Конечно, такого быть не могло, и вскоре его уже дергали за рукав свитера.

Это был, разумеется, не Брайт — тот остановился в паре метров и вещал ребятне про обитающие в озере виды рыб; рядом же вполне ожидаемо оказался Адольф.

— Ты не мерзнешь? — первым делом спросил Эхт, оглядывая мальчишку, на котором поверх клетчатой рубашки была надета только футболка с изображением какого-то супергероя.

— Так тепло же, — пожал плечами Адольф и быстро оглянулся на остальных. — А что Вы тут делаете?

— Знакомлюсь с местной флорой.

— А зачем?

— Чтобы лучше знать местность, Умник, — нахмурился Себастьян. — Иди давай, а то за прогул засчитают.

— Герр Брайт никогда не засчитывает, — отмахнулся Адольф. — А зачем Вам лучше знать местность? Вы что, планируете остаться?

У мальчишки так загорелись глаза, что Эхт непроизвольно вздернул брови. Нет, он конечно догадался, что тот к нему в некотором роде привязался, но не до такой же степени. Впрочем, на вопрос Адольфа вскоре ответил за него Бенедикт, заметивший пропажу одного из детей.

— Дольф, я же персонально просил тебя не… О, — он перевел взгляд на Себастьяна и тут же осекся, — а Вы здесь как оказались?

— Вы знакомы? — оживился Адольф, игнорируя просьбу учителя отойти к группе. — Вы ведь устроились в школу, герр Краб? — Он вновь начал радостно дергать его за рукав, широко улыбаясь. — Я слышал, как Вы говорили об этом с герром Зорном. Значит, Вы все-таки остаетесь?

— Пока да, — не выдержал Эхт, шикая и слабо шлепая его по руке, и попытался объясниться перед Бенедиктом, что временами просил его прерваться и окликал того или иного ребенка.

— Вы ведь знаете, чей это сын? — уточнил Брайт, когда они все вместе направились в ту сторону, с которой Себастьян и пришел.

— Механика, да, — кивнул Эхт, следя за бегущим впереди Адольфом, решившим поохотиться за так некстати спустившейся белкой. — Странный он парень, конечно.

— Вельд или Дольф?

— Да оба. Но каждый по-своему. Они, кстати, давно здесь живут?

— Сколько я себя помню, — хмыкнул Бенедикт, задумавшись. — Ну, Дольф, понятное дело, меньше, но вот Вельда видел еще в детстве. В моем, я имею в виду. Он тогда, правда, не механиком был, а на местной военной базе служил.

— А почему перестал? — заинтересовался Себастьян. Все-таки не показалось ему, что есть в Вельде та специфическая, солдатская выправка. — И… — тут он неожиданно вспомнил о словах Адольфа в библиотеке, — он же летчиком был, разве нет?

— А Вы откуда знаете? — удивился Брайт, но тут же закивал, догадавшись. — Дольф разболтал поди. Он мальчик такой, знаете… редко кому что рассказывает, но если уж прицепился — не отвертишься.

— Я заметил, — усмехнулся Эхт, краем глаза отмечая, что они уже вышли к озеру. — Так что там с Вельдом?

— Ах да. Летчиком я его уже, вообще-то, не застал, так что историю не знаю, но точно помню, что с военной базой было какое-то происшествие, после которого его и еще кого-то оттуда и… — Бенедикт махнул рукой, не договаривая, и вновь одернул рванувшего к воде незнакомого Себастьяну мальчишку. — С тех пор я о нем мало слышал, а как в школу устроился работать — понахватался сплетен, так что вот, делюсь.

Себастьян задумался, дернул щекой и, кивнув вернувшемуся обратно к классу Брайту, путь продолжил в одиночестве. Временами до него доносился ребяческий гомон и командирский голос Бенедикта, но Эхт не оборачивался, упрямо шагая вперед. Ему вновь до жути стало интересно, что же такого могло произойти с этим Вельдом, но расспрашивать об этом Адольфа было бесполезно, а остальные, как он понял, могли поделиться разве что слухами.

Спустя десять минут, когда Себастьян уже успел забыть, что позади него плетется целый выводок детей, к руке опять прицепился мальчонка. Он ничего не говорил, только крепко сжимал рукав и вертелся по сторонам. К тому времени стемнело, и над головой опять стянулись ветки, так что жутковато стало даже Эхту.

— Учитель тебя не потеряет? — все же спросил он, оглянувшись через плечо и никого не увидев.

— Я отпросился. Остальных все равно обычно родители забирают, а я ухожу один.

— Почему сейчас один не пойдешь?

— Страшно. — Будто в подтверждение Адольф чуть опустил руку и ухватился уже за пальцы. — Я темноты боюсь.

— Такой взрослый и боишься? — выгнул бровь Эхт, аккуратно стискивая детскую ладонь.

— Да я скорее не самой темноты, наверное, боюсь, а воображения своего. Рисуется всякое, знаете, — ни на секунду не замялся Адольф, свободной рукой утирая нос. — А Вы боитесь?

— Боюсь, — честно признался Себастьян. — Но не из-за воображения.

— А почему тогда?

Эхт поджал губы лишь на мгновение, и на это же время по лицу его пробежала мрачная тень, а ладонь дрогнула. Заставив себя ровно вдохнуть, он произнес:

— В темноте может много чего скрываться.

— Монстры? — округлил глаза мальчишка.

— Хуже, Умник. Люди.

Себастьян попытался улыбнуться, но вышло паршиво, болезненно криво. Адольф, ненадолго потупив взгляд, будто бы все понял, и единожды кивнул, прижимаясь ближе. Эхт сглотнул набежавшую слюну. По спине пробежал холодок, а внутри все ухнуло вниз, стоило очередной картинке зажечься в сознании. Там ведь рядом тоже был лес, поэтому в доме так сильно воняло листвой — она липла на ботинки, забивалась в щели, быстро гнила.

Мальчишка долго не решался заговорить, пытаясь поспеть за широким взрослым шагом, и только пыхтел, когда приходилось чуть ли не бежать. Себастьян как мог сбавлял темп, но это при его ногах мало чем помогало. Только когда впереди показался знакомый забор, Адольф спросил:

— Вы ведь будете моим учителем, когда я вырасту, да?

— Я к тому времени уже уеду, — как можно мягче произнес Эхт.

— Зачем? — Мальчишка заметно погрустнел, но все равно изо всех сил старался придать голосу беззаботности. — Вам здесь не нравится?

— Я просто привык к другому, — пожал плечами Себастьян, мельком оглядывая собравшихся у ворот взрослых. — К большим городам, знаешь. Ну вот зачем ты так скукурузился? Я же не прям сегодня уезжаю. — Он попытался щелкнуть Адольфа по носу, но тот увернулся и гневно засопел.

— Вот Вы дождетесь, пока совсем к Вам привыкну, и уедете! — Он едва ли не притопнул ногой. Эхт усмехнулся.

— Да я такой человек, Умник, что успею тебе еще раз двадцать надоесть.

— Неправда! — Мальчишка шмыгнул через ворота первым и, дождавшись Себастьяна, вновь схватился за его руку. — Не успеете. Вы… — Глаза его забегали по сторонам, а сам он притих и, выдержав небольшую паузу, выдал: — Вы на папу моего похожи очень. Поэтому не надоедите.

— И чем это я на него похож? — нервно засмеялся Эхт. Все-таки заменять родительскую фигуру малознакомому ребенку в его планы не входило.

— Да всем, — насупился Адольф и решительно принялся строить из себя партизана, не отвечая ни на один последующий вопрос.

— Так, Умник, — Себастьян присел на корточки напротив него, — выведывать я у тебя ничего не стану, но прекращай цирк, ты ведь не дурак, прекрасно все понимаешь.

Мальчишка не ответил, но все же с промедлением кивнул и, требовательно вытянув ладонь, зашагал с ним дальше. До мастерской оставалось едва ли с сотню метров, и Эхт решительно не знал, как будет объяснять Вельду такое вот появление. Начинать с фразы «здравствуйте, я тут Вашего сына в лесу случайно подобрал» как-то не хотелось. В колонию, в общем-то, тоже.

Уже при подходе к дверям поднявшимся ветром до них донесся разговор на повышенных тонах. Приказав Адольфу ждать на углу, Себастьян поспешил зайти внутрь, убеждаясь в своей догадке — в мастерскую опять заглянул Файст, повторявший все то, что Эхт уже слышал, только в этот раз с филигранным вплетением обсценной лексики. Порадовавшись, что оставил мальчонку на улице, Себастьян громко кашлянул, привлекая к себе внимание.

Первым повернулся Вельд. Выглядел он титанически спокойным, и только еле заметный на смугловатых щеках румянец и сжатые в кулаки руки выдавали нервозность. Файст же вполне мог посоревноваться по маслянистости с жареным поросенком; лицо его блестело в ярком свете ламп, ворот малой ему футболки потемнел от пота, а глаза метали молнии. Он явно хотел добавить что-то еще, но Эхт помешал его планам, за что и подвергся невербальной попытке сожжения.

— Ты меня услышал! — рявкнул Файст напоследок и, пригладив волосы, вылетел из мастерской.

— Лучше, чем хотелось бы, — проворчал Вельд, потирая лоб. — Старый маразматик.

— Что такое «маразматик»? — выглянул из-за ноги Себастьяна Адольф.

— Что ты здесь делаешь?! — громче, чем планировалось, спросил Вельд и тут же одернул себя, мазнув указательным пальцем по носу.

— У меня был урок с герром Брайтом, — смутился мальчишка, подходя ближе, — я же тебе говорил вчера. А герр Краб меня довел сюда.

Вельд, только немного расслабившись, мгновенно вытянулся, точно кол проглотил, и вперил взгляд в Себастьяна. Тот, секунду назад стащив из небольшой пластмассовой чашки ранетку, так и замер с ней в зубах, не зная, что и ответить.

— Да я его по… — Эхт вытащил изо рта еду и начал заново: — Я его по дороге встретил. Решил отвести сюда.

— Встретили по дороге в мастерскую? — поджав губы, Вельд сложил руки на груди, всем видом выказывая недовольство.

— В лесу, — одновременно поправили Адольф с Себастьяном, но продолжил уже последний: — Прицепился ко мне, — мальчишка не поленился стукнуть его по колену, но Эхт не обратил на это внимания, — ну, а мне что делать? Отвел к Вам. Транспортировка высочайшего уровня, между прочим, а я даже не слышу благодарностей.

Загубленные гены комика, срабатывающие каждый раз, стоило Себастьяну перенервничать, засияли на авансцене. Вельд, скептично выгнув бровь, повел челюстью, но ничего так и не ответил, отгоняя сына к дивану. Только через несколько десятков секунд он заговорил вновь:

— Завтра машина будет готова. Сможете уехать.

— Но он не уедет! — вклинился Адольф. — Правда, герр Краб? Вы же сказали, что не уедете!

— Не уеду, — подтвердил Себастьян и обратился уже к Вельду. — Я тут… работу нашел, вроде как.

— Да, представляешь, он будет учителем! — оживился мальчишка, вновь подбегая к отцу. — Герр Краб вчера так хорошо мне все объяснил, что я сегодня даже смог решить примеры у доски.

Вельд, потрепав Адольфа по голове, вновь взглянул на замершего на месте Эхта. В этот раз, показалось тому, во взгляде этом не было настолько явственной враждебности.

— Рад за Вас, — откашлялся Вельд, — но машину все равно приходите забирать. Тут завтра скорее всего будет Файст, так что не забудьте про деньги, а то он даже из-за небольшого промедления разозлится.

Себастьян кивнул, отшатнулся, кивнул еще раз и, разведя руками, поспешил покинуть мастерскую, оставляя уставшего Вельда и растерявшегося Адольфа наедине. Мальчишка глядел в спину все отдаляющемуся Эхту и искренне не понимал отцовского раздражения в его сторону.

— Почему ты называешь его Крабом? — только и спросил Рудольф, присаживаясь перед сыном на корточки.

— Потому что он называет меня Умником, — с легкой улыбкой пожал плечами Адольф. — Я… я вообще его еще раньше встретил, просто не решился тебе рассказать. Не ругайся только, просто он… кажется мне хорошим.

— Что я тебе говорил про незнакомцев?

— Но он не незнакомец! Его тут теперь все знают, а еще он… классный. И не держится со мной так, как будто мне восемь. И вообще — ты же не запрещаешь общаться с Брайтом!

— Тебе и есть восемь, Дольф. — Вельд усмехнулся и одернул задравшуюся футболку Адольфа. — А Брайт — твой учитель, а не какой-то непонятный человек из другого города. То, что этот Эхт «классный», не делает его безопасным.

— Он мог убить меня уже раз пять, а я все еще живой и разговариваю, видишь? — В доказательство Адольф пихнул отца в плечо.

— Да дело же не только… — со вздохом поднялся Рудольф и вовремя осекся, отмахиваясь, — ладно. Поговорим об этом дома. Просто подожди меня на диване, мне нужно собрать вещи.

— Вещи?

— Да, Дольф, — он коротко посмотрел на него и тут же отвел взгляд, — вещи.

Адольф и сам, разумеется, догадался. В этом Вельд не сомневался ни секунды — он с самого раннего возраста отличался недюжинной сообразительностью, чем приводил в недоумение всех взрослых. Однако наравне с этим он был до невыносимого наивен, и сколько бы Рудольф ни объяснял простые истины, Адольф пропускал это мимо ушей.

Эхт казался Вельду подозрительным. Ему, справедливости ради, казались подозрительными все, кто хоть как-то пересекался с его сыном, но в этом случае подозрительность множилась в геометрической прогрессии. Во-первых, Себастьян, в отличие от остальных, был ему совершенно незнаком, во-вторых, слишком уж часто пересекался с Адольфом, а в-третьих, явно был психически не здоров — Рудольф прекрасно помнил, как однажды тот начал дергаться на пустом месте. Все это рисовало далекий от радужного портрет, но Вельд, не желая портить отношения с сыном, не спешил рубить с плеча, надеясь, что подобная медлительность не станет для него губительной.

Вещей было немного — в основном Рудольф приносил на работу сменную одежду или забывал контейнеры из-под еды, а потому, сложив все в небольшую сумку, последний раз оглядел мастерскую и без тени сожаления вышел вон.

Файст за те пять лет, что он здесь проработал, так и остался придирчивым ублюдком, цепляющимся к каждой мелочи. Вельд ему персонально не нравился, так что его промахи оценивались в двойном размере. Забыл инструменты на полу, когда уходил домой, — выговор; промедлил с починкой — выговор; как-то не так посмотрел на клиента — выговор; выглядел слишком уставшим — выговор. На второй год Рудольф устал с ним спорить и предпочитал молчать, думая в те моменты о чем-то своем, далеком. Это, впрочем, Файста тоже не устраивало, и тот кричал с утроенной силой, если не замечал реакции.

Была ли у этой неприязни причина? Разумеется. И при иных обстоятельствах Вельд вполне мог засудить бывшего начальника, однако в условиях маленького города это скорее обернулось бы против него. Злой шуткой казалось Рудольфу собственная внешность, так некстати совпадающая с типажом Файста.

Содрогнувшись от неожиданных воспоминаний, Вельд покрепче ухватился за руку сына. Тот всегда тянул ему ладонь, стоило выйти куда-то вместе, хотя любой ребенок его возраста уже бы невообразимо стеснялся подобных проявлений. Это, думалось Рудольфу, одна из немногих детский черт, что сохранились в Адольфе.

— Так ты не против? — спросил он, когда они проходили мимо кафе.

— Против чего?

— Что я общаюсь с герром Эхтом?

Вельд чуть притормозил и, окинув взглядом громоздившийся по левую сторону мотель, со вздохом произнес:

— Только будь с ним осторожен, хорошо?

Адольф закивал и, прижавшись к руке, принялся рассказывать об уроке Брайта и всех увиденных им по дороге белках, птицах и сусликах. Рудольф, слушая вполуха, пересчитывал остатки семейного бюджета и изредка выдавал требуемую от него реакцию. Морально он был готов к увольнению, а вот финансово — далеко нет.

========== 12. ==========

Первым делом Себастьян забрал машину. Как и говорил Вельд, на пороге его встретил Файст, выглядящий куда лучше вчерашнего. Без лишних слов Эхт, расплатившись, вдавил на газ и поспешил на работу.

Работа. Как забавно. У него здесь была работа. Здесь, в городе, показавшимся ему последней помойкой. Здесь, где окончательно рухнули все его цели и стремления. Здесь, где Себастьян поклялся себе не задерживаться. Он даже улыбнулся. У судьбы, однако, извращенное чувство юмора.

Руль под руками ощущался до невозможного приятно. Эхт и не понимал, как же соскучился по вождению. Рев мотора казался ему чудеснейшей музыкой, а собственное сиденье — райским облаком. Хотелось перетрогать каждую деталь в салоне, прикоснуться к остаткам былой роскоши, хоть ненадолго ощутить ускользающий призрак богатства, успешности. Но Себастьян держал себя в руках. Это уже походило на манию.

Парковку у школы пришлось искать — та, на удивление, оказалась полупустой, и Эхт без труда занял лучшее из возможных место и еще несколько минут просидел в машине, не решаясь выйти.

— Да ну… — сказал он сам себе, глядя в зеркало. — Не в первый раз же, а ломаешься, как…

Он не договорил, отмахиваясь от собственного отражения. Правда ведь — он это уже проходил. Тогда, много лет назад, приезжая на практику, Себастьян был резвым, готовым на свершения молодым человеком, сейчас же, еле вылезая из салона, он сам себе казался старым дедом. Спину после стольких ночей на ужасном матраце переклинивало с завидной регулярностью.

Коридор ожидаемо полнился подростками. Эхт, прижимая дипломат к бедру, протискивался сквозь скопление, сжав зубы, чтобы не материть каждого встречного школьника, окидывающего его стеклянным, сонным взглядом. Да, у всех здесь обстоятельства были не из лучших, но это не повод мешаться под ногами.

Гомон не давал думать. Только оказавшись в классе и усевшись за стол, Себастьян смог успокоиться. Будучи практикантом, он знал, как разговаривать с подростками — сам им не так давно перестал быть; теперь же, когда на горизонте маячил третий десяток, они казались ему настоящей гестаповской сворой — надменной, бесчувственной, жестокой толпой, готовой порвать любого, кто им неугоден. Учителя таковыми, к сожалению, оказывались чаще всего.

Нужно было сохранять хладнокровие. Хотя бы внешнее. Здесь как с животными — они могут почуять страх. Услышь подобные сравнения далекий от педагогики человек — непременно бы рассмеялся, но Себастьян слишком хорошо знал эту кухню. Младшие классы, несмотря на буйность, на фоне старших милые одуванчики, не доставляющие никаких проблем. Дети с их переходным возрастом, гормонами, максимализмом и ярым желанием утвердиться любой ценой были худшим, с чем когда-либо мог столкнуться взрослый человек.

До звонка оставались считанные минуты. Из-за завтрака и возни с машиной Себастьян опоздал и лишь мельком проглядел выданные ему вчера документы. Программу придется подавать интенсивнее, первый вверенный ему класс явно отставал по темам.

Эхт откинулся на спинку неудобного стула и, зацепившись взглядом за висящий на противоположной стене плакат, попытался привести нервы в порядок. Не за горами было то время, когда ему придется начать пить для этого таблетки.

Часы, казалось, тикали громче обычного. Себастьян практически им в такт стучал ногой и все порывался схватить лежащий поверх бумаг карандаш, чтобы хоть чем-то занять руки.

Почему же он так переживал? Эхт все пытался ответить на этот вопрос, сжимая и разжимая кулаки. Большое количество людей его не пугало — в крупных городах к такому привыкаешь быстро, абстрагируешься, и привычка эта сохраняется надолго. Страх быть в центре внимания? Это звучало уже правдоподобней. Хотя Себастьяна раздражал не столько интерес в свою сторону, сколько бестактность некоторых людей, считающих святым долгом влезть в личное пространство. Социальное дистанцирование вошло в привычку с самого детства. Эхт не любил сближаться с кем-либо, если на то не было веских поводов. Даже с коллегами по прошлой работе он общался скорее из нужды, да и то не всегда.

Вчера ему думалось, что устроиться сюда будет хорошей идеей. Сейчас же, когда вновь приходилось затыкать одно ухо, чтобы не оглохнуть, это казалось скорее вынужденной мерой. Оставалось лишь где-нибудь отыскать домик по средствам — и он окончательно пустит корни, как привык делать это всякий раз, оседая на новом месте. И все-таки почва могла быть и поприятнее.

За одно мгновение тишина в классе была нарушена: кто-то ругался, кто-то гремел всякого рода канцелярией и вытаскиваемыми из портфелей учебниками, кто-то так громко слушал музыку, что Себастьян мог отчетливо разобрать каждое слово.

Эхт поморщился, отодвинул стул, медленно встал. Нервно одернув пиджак, он прошелся до выхода и, оглядев опустевший коридор, с мягким хлопком прикрыл дверь. Прикрикнуть или ждать, пока сами угомонятся? Себастьян не знал. Портить первое впечатление не хотелось.

Он оперся на край стола и, сложив руки в замок, окинул класс взглядом. Рассевшиеся по местам дети показались ему слишком взрослыми — такими, наверное, выглядели все их ровесники в нынешнее время, но Эхт все равно растерялся. В его практику было иначе. Да в его молодости все, честно говоря, было иначе.

Сейчас нужно хотя бы поздороваться.

Класс ответил ему нестройным хором и кивками. Себастьян выпрямился, подавил желание сложить руки на груди и представился. Только прекратившийся гомон накрыл его второй волной. Дети зашушукались, поворачивая друг к другу головы, и, казалось, перестали обращать на него внимание. А оттого так удивила Эхта вытянутая вверх рука.

— А Вы недавно приехали? — спросила какая-то девушка, поймав его взгляд.

— Чуть больше недели назад, — кивнул Себастьян, отлипая от стола и прохаживаясь вдоль первого ряда. Вперед потянулось еще с трое рук. — Все, заканчивайте, давно пора начинать занятие.

— А может… на первом это, просто познакомимся, раз уж Вы новый учитель? — раздалось откуда-то с дальних парт, и идею тут же поддержали всеобщим гулом.

— Познакомиться я с вами за год успею, а вот такими темпами нагнать программу — нет. — Себастьян сдернул у первого попавшегося школьника учебник и быстро пробежался по оглавлению. — Так что открывайте на странице…

Номер потонул во взрыве разочарования. Эхт, тяжело вздохнув, повторил еще раз. Он бы и сам не прочь поболтать, но платят ему не за это. Да и давать слабину в первый же урок не стоило.

Воображение, однако, нарисовало куда более страшную картинку, нежели оказалось в реальности. Дети, хоть и принимались гудеть при любой сказанной мимо фразе, в целом держались спокойно, и Себастьян даже упрекнул себя за пессимизм. Это, разумеется, был только один класс, но он, казалось, задал тон на весь день.

Несколько перемен Эхт провел в кабинете, нервно вышагивая между парт. Та подавленная им еще в институте жилка преподавательства вновь проявила себя, и Себастьян чувствовал, что просто физически не может усидеть на месте. Повторять одно и то же разными словами наскучило бы любому, но ему, привыкшему жить распорядками, это казалось благом.

Потуги в депрессию и головная боль, преследовавшие Эхта на протяжении всей недели, окончательно отступили. Перед ним вновь выстраивался четкий план: Себастьян знал, когда нужно вставать, куда при этом идти и что там делать, во сколько он освободится и чем займется позже. Существовать в рамках ему было легче всего, и тот бардак, поселившийся в его буднях после приезда в Драйтештадт, наконец рассосался.

К подобным установкам он пришел еще в школе, затем укрепил в университете и окончательно перенял на первой работе. Живя по распорядку, Себастьян мог сосредоточиться на насущныхделах, а не отвлекаться на прошлое, одна мысль о котором выбивала его из колеи.

Вся педагогика была построена на планах. На практике Эхт едва ли не расписывал то, что станет говорить — чтобы не уходить от темы, не тратить учебное время попусту, беседуя о погоде или последних новостях. Дети должны были отдыхать на переменах, а не на уроках, чтобы окончательно не расслабляться.

Примерно в таком ключе он и ответил очередному предложившему ознакомительное занятие ребенку, за что в который раз за день подвергся жалостливо-осуждающим взглядам. Будь ему до них дело, Себастьян, может, и уступил бы, но ко всеобщему огорчению, это было не так.

В очередной недолгий перерыв, когда площади кабинета стало мало, он на свой страх и риск вышел в коридор. В горле за столько часов пересохло, а вода в купленной им утром бутылке незаметно испарилась, и теперь нужно было добираться до учительской за чаем.

— Да не так же оно работает! — услышал у самых дверей Себастьян и тут же безошибочно определил говорившего. Любившего временами грассировать Зорна, казалось, не узнал бы только глухой.

— А как еще?! — Это уже был, без сомнения, Брайт.

Вздохнув, Эхт толкнул дверь, мгновенно отрезавшую его от коридорного гама, и оказался в месте похлеще. Вновь присутствовали только трое, и ему на секунду подумалось, что это и есть весь коллектив, но фотографии на стенах явно свидетельствовали об обратном.

У кулера с водой, попеременно тяжко вздыхая и отхлебывая из чашки, стоял Люгнер, предпочитающий не вмешиваться в очередной конфликт. Зорн с Брайтом же, находясь по разные стороны стола, ожесточенно спорили, не обращая никакого внимания на вошедшего Себастьяна.

— Что в этот раз? — спросил он у Пауля, на что тот усмехнулся.

— Да как обычно — Бен, как это там было, «ничего не смыслящий в искусстве баран», а Вольф — в белом плаще, разумеется, — по доброте душевной пытается открыть ему глаза.

— Интересные у вас тут, однако, экземпляры.

— Да я бы сказал, целый паноптикум.

Себастьян улыбнулся, щелкая кнопкой чайника. Люгнер почесал нос, залпом осушил чашку и, подхватив какую-то папку с документами, быстро пожал ему руку на прощание, будто бессловесно передавая пост надзирателя.

Эхт, впрочем, даже не слушал увеличившиеся в громкости взаимные упреки, степенно мешая сахар в кружке и собираясь с мыслями. Так уж вышло, что в первый день в расписание ему воткнули максимум возможных уроков, а голова перестала соображать уже на половине второго. С непривычки, должно быть.

Он, выбрав место, откуда приближающееся к логическому завершению театральное представление было видно лучше всего, уселся в кресло и принялся мелкими глотками цедить чай, через раз по-старчески кряхтя из-за обожженного неба.

Так прошло минут с пять. Кружка практически опустела, сам Себастьян немного расслабился, а напротив него с неясным ругательством уселся раскрасневшийся от такой долгой перепалки Зорн, нервными движениями ладони зализывающий назад спавшую на глаза челку. Брайт же, оставив за собой последнее слово, хлопнул дверью.

Некоторое время они провели в молчании. Эхт допивал чай. Зорн пытался выровнять дыхание и громко сопел, от чего нос его казался еще больше. Наконец, отставив кружку, Себастьян заговорил, желая прервать неловкую паузу:

— К чему пришли?

Зорн как-то странно посмотрел на него, будто только сейчас и заметил. Рука его чуть дрогнула, точно от тремора, а затем вновь прошлась по волосам. Отвечать он не торопился.

— Ни к чему, — в конце концов на выдохе выдал Зорн, наклоняя голову влево до тихого щелчка и попутно хрустя костяшками. — Да я и не для этого спорил.

— А для чего? — удивился Эхт, закидывая ногу на ногу, тем самым полностью копируя позу собеседника.

— Чтобы стресс снять, — с усмешкой ответил Зорн таким тоном, точно это было нечто само самой разумеющееся. — Работа у меня не из веселых, знаете ли. Хоть какое-то развлечение в жизни.

— Вы же художник, — в самом деле Себастьян не знал этого точно, но Зорн развеял все сомнения, заторможено кивнув, — разве Вам не приносит удовольствие делиться опытом, рассказывать ученикам о великом?

— А Вы попробуйте хоть раз с детьми поговорить о Рембрандте или Веласкесе, — вздохнул Зорн, смерив его таким снисходительным взглядом, будто это именно Себастьян был одним из этих эфемерных детей. — Это же… у вас там, в математике, выучил формулу — и работаешь по ней всю жизнь, а здесь… — он сделал неясный пас рукой, и в глазах его блеснул какой-то болезненный огонь, — искусство. Тонкие материи, понимаете? Вот как ребенок поймет гениальность Ван Гога, когда все, что он о нем знает — это глупый миф о том, что тот себе ухо отрезал? Да они Моне от Мане после трех занятий отличить не могут!

Эхт ненадолго замолчал. Он, честно признаться, тоже бы не отличил. Зорн тем временем в очередной раз вздохнул, поправил платок на шее и принялся вертеть между пальцев пуговицу атласного жилета, глядя в одну точку — забурливший кулер.

— Разве это не Ваша работа? — наконец сказал Себастьян, тут же жалея — к креслу его припечатал такой тяжелый взгляд, что двинуться казалось чем-то из ряда фантастики. — Я имею в виду… гуманитариев по статистике куда больше технарей, но при большом желании даже им можно вложить в головы математический базис. С искусством разве иначе?

— На словах различий нет. — Зорн скептично вздернул брови и, поправив манжеты рубашки, продолжил: — Но вот что Вы, например, думаете, находясь в картинной галерее?

— Ну… — Эхт неясно хмыкнул. В последний раз он посещал подобные места года полтора назад, когда его туда потащила очередная определенно высокоморальная и абсолютно точно высоконравственная барышня. — Что красиво.

— Вот именно! — Зорн чуть подался вперед, активно жестикулируя. — Искусство… искусство оно не для того, понимаете, чтобы Вы прошли мимо и бросили это безликое «красиво». Оно для того, чтобы Вы остановились, всмотрелись — даже не столь в картину, сколь в себя — и задумались, прочувствовали все то, что хотел сказать автор, разглядели каждый мазок кисти на полотне, подумали о его смысле, понимаете? Картинки можно посмотреть и дома в интернете, а в галерею ходят, чтобы лицезреть картины. В этом разница. Можно научить считать по правилам, зазубрить их до такой степени, чтобы не пришлось пользоваться шпаргалками. Моя же задача выше человеческих возможностей — как я могу научить чувствовать, если ученик этого не может? Или, что хуже, даже не желает?

Себастьян промолчал. Поджал губы. Возразить было нечем. В чем-то, наверное, Зорн прав, но ему, как далекому от всей этой живописи человеку, было не дано это осознать. И не один он это понял, судя по смягчившемуся лицу напротив. Убеждать через силу его явно не собирались.

— Спасибо, что не делаете из меня второго Брайта, — краем губ усмехнулся он, садясь ровно. От расслабленной позы опять начала ныть спина.

— Вы уж точно не Брайт, — покачал головой Зорн, на одно лишь мгновение улыбаясь. — Он горячечный и не может вовремя остановиться, а это весело. Вы же… — он откашлялся, — Вы просто не Брайт.

От новой неловкой паузы спасла трель звонка. Себастьян встал, пожал протянутую руку и, поставив по пути чашку в раковину, вышел из учительской. Зорн, как он мог видеть перед тем, как дверь захлопнулась, и не пошевелился.

Оставался последний урок. Эхт еще хотел зайти в библиотеку.

========== 13. ==========

Туда он пришел уже с наступлением сумерек. Ближе к октябрю темнело все раньше, и дневной свет Себастьян видел только из окна.

Знакомая библиотекарша приветливо кивнула, стоило Эхту прикрыть за собой дверь. Ему стало даже как-то неловко от того, что он до сих пор не знает ее имени. Бейджика на ее кардигане не было.

Поздоровавшись в ответ, Себастьян шагнул дальше, в сторону только начавшего занятие Зорна. Замерев у ближайшей полки, Эхт краем глаза тщетно искал среди детских голов черные кудри. Место, где в прошлый раз сидел Адольф, пустовало. Себастьян поджал губы. Почесал бровь. Заставил себя об этом не думать.

Он придирчиво читал одну аннотацию за другой, каждый раз со вздохом разочарования возвращая очередную книжку на место. Вообще ничего не цепляло. Так за бортом очутились и Джейн Остен, и Шарлота Бронте, и прочие представительницы набившей оскомину английской литературы, все сюжеты которой, казалось, черпались авторами из одного давно протухшего колодца. Брэма Стокера Себастьян даже в руки не взял — про упырей и слышать не хотелось. Целый ряд Холмса он тоже пропустил.

За английской секцией, вероятно, располагалась русская, потому что первым же делом в глаза бросились увесистые тома Толстого и Достоевского. Последнего Эхт мельком читал в детстве, когда случайным образом забрел в дедушкину библиотеку. Сильно же тогда сказалась на его тонкой душевной организации сцена убийства топором — настолько, что он шугался их последующий месяц и косо поглядывал в сторону всех, кто заговаривал с бабушкой.

Из всей плеяды русских классиков Себастьяна заинтересовал только один — Булгаков, чье бедное творение было зажато меж двух толстенных книг за авторством Шолохова. Ни о первом, ни о втором Эхт никогда не слышал, а потому возмутиться варварской расстановке не мог. Название на обложке было смутно знакомым. Кажется, Себастьян когда-то давно видел такой фильм.

— Записки юного врача, — прочитал он вслух и, как раньше, выбрал абзац наугад.

«Прощай, прощай надолго, золото-красный большой театр, Москва, витрины…»

Эхт усмехнулся. Похожее он мог сказать и о Берлине с его бранденбургскими воротами и вечно мозолившей глаза телебашней, которая всеми отчего-то считалась достопримечательностью. И опять, как с Драйзером, одного лишь предложения ему хватило, чтобы заинтересоваться.

На этот раз сидеть в библиотеке он не стал, а сдал прочитанную на днях книжку на стойке и, оформив новую, отправился за ужином. Из-за постоянной потребности ходить в кафе Себастьян все чаще злился на мотель — будь там предусмотрена хоть какая-то удобоваримая кухня, цены бы ему не было, а так приходилось тратить вдвое больше, и остатки бюджета от этого далеко не выигрывали.

Ел Себастьян, как завелось в последние дни, в одиночестве. Ратте он видел только по утрам, когда тот выгуливал собаку, и днем, когда тот курил на лавочке или ступеньках. Иногда хотелось спросить о результатах их последнего разговора, но по лицу Конрада было видно, что лучше не стоит. И Эхт не пытался.

За чаем он открыл первую главу, абстрагируясь от шума в кафе — вечером, как и за завтраком, здесь скапливалось больше всего людей. Булгаковский мир уже начал помаленьку затягивать его, как прямо напротив с грохотом приземлились тарелка и чашка. Подняв голову, Себастьян столкнулся взглядом с тем, про существование которого давно забыл.

— Я думал, Вы уже уехали, — заулыбался паренек, что мешался под ногами Вельда в то утро, когда Эхт был уверен, что больше никогда и ни за что не вернется в этот городок.

— Вы не первый, кто так говорит, — вздохнул Себастьян и потянулся за оставленной в кармане закладкой. — Неужели слухи здесь так медленно расползаются?

Часто ему приходилось слышать, как шептались за его спиной прохожие или посетители этого самого кафе. Эхт, как оказалось, стал чем-то вроде местной знаменитости из-за своего внезапного появления, последующего такого же исчезновения и вновь появления.

— Слышать-то слышал, но не верил особо, — пожал плечами — Себастьян еле как вспомнил его имя — Альфред. — Так значит, все остальное тоже правда?

— А что там такого «остального»?

— Что Вы теперь учителем работаете. — Эхт кивнул. Парень заулыбался пуще прежнего, бесстыдно блуждая взглядом по его лицу. — Как интересно. Я бы школу с наивысшим баллом окончил, будь у меня такой учитель.

— Не думаю, — хмыкнул Себастьян, — я строгий преподаватель.

— Так это же еще лучше. — Альфред вздернул бровь и мимолетно коснулся его лежащей на столе ладони. — Добрые они не такие… привлекательные.

— А Вы тут, собственно, по какому поводу? — поспешил переменить тему Эхт, одергивая руку и натягиваясь как струна. — Раньше я Вас не особо здесь видел.

— Да так, — отмахнулся парень, отламывая вилкой кусочек штруделя, — бегал весь день по городу, проголодался. Домой, подумал, не доеду без дозаправки-то.

Он ненадолго замолчал, смотря на Себастьяна поверх бортика кружки. Тот напрягся еще сильней. Подобная навязчивость скорее нервировала, чем пугала. Да и Альфред вряд ли вообще мог вызывать страх — сложен он был как среднестатистическая девушка, да и манеры имел такие же. А женский флирт Эхт еще мог терпеть. Все-таки с дамами в большинстве случаев на его стороне было банальное силовое преимущество. Им он, разумеется, никогда не пользовался, но факт как таковой помогал успокоиться и не дергаться от каждого прикосновения.

— А в городе… — он откашлялся, — были какие-то дела?

— Ага, по работе, — оживился Альфред. — Представляете, один из инструкторов сломал ногу прямо перед сезоном. Хрен теперь найдешь кого на замену, город-то маленький. Я предлагал герру Флигеру из Берлина кого-нибудь нанять, но он уперся — только местных ему подавай. Вот я и бегал весь с день с объявлениями, как будто никого другого для этого не нашлось.

— А разве в зимнее время летают? — удивился Себастьян, пододвигая поближе полупустую кружку, чтобы Альфред уж точно до него не дотянулся.

— Так второй по популярности сезон же, — опешил от такого незнания парень. — Летом да как снег выпадет — все и прутся. Летом, правда, в основном учебные группы, а зимой так, экскурсии. Туристы, кто к ноябрю приезжает, любят над Берлином полетать. Особенно те, что с юга. Они и снега-то, наверное, в жизни не видели.

— А у вас прямо-таки популярный аэроклуб, — покачал головой Себастьян, убирая книгу в дипломат.

— Да просто ближайший от Берлина-то. Есть второй, в противоположной стороне, но до него ехать раза в два дольше. Так что вот, свезло.

— А до этого, вашего, сколько добираться?

— Если прям отсюда — минут сорок. Но это на мотоцикле, а я на нем не разгоняюсь особо. На машине быстрее поди.

Альфред утер губы от следов начинки и, отхлебнув из кружки, вновь принялся разглядывать Эхта. В этот раз более осторожно, явно спугнутый его резкой реакцией в прошлом. Себастьян же, казалось, смирился. Сейчас он думал скорее о том, что по воле судьбы может предложить Флигеру замену нерадивому инструктору. Мысли этой, впрочем, Себастьян удивился и сам — как-то внезапно вспомнилось, когда он взглянул на торчащие между страниц волчьи уши выданной ему мальчишкой закладки.

— Вы случаем не знаете, где я могу пересечься с герром Флигером? — собравшись, спросил он.

— Да хоть домой к нему заявитесь — он не откажет поговорить, — пожал плечами Альфред. — Даже выпить нальет. Он живет близ библиотеки, там дальше специфичный район, точно не пропустите Его дом прямо напротив дома бургомистра. А дом бургомистра самый большой, так что его тоже не пропустите. Я бы Вас даже проводил, но дома нужно быть к десяти.

— Родители заругают? — фыркнул Себастьян и тут же прикусил язык. За такую полезную информацию мог бы и воздержаться.

— Сестра кота съест. Или кот ее, — рассмеялся Альфред, поднимаясь с места и попутно набрасывая на плечи кожаную куртку.

Эхт встал следом, бросил на стол последние отведенные на сегодня деньги и, подхватив дипломат, как назло пошел к выходу одновременно с парнем. Пришлось даже проявить галантность и открыть ему дверь.

— Герр… — заговорил Себастьян уже на улице, но осекся, поняв, что не знает его фамилии.

— Буби, — подсказал Альфред.

— Герр Буби, — честно признаться, Эхт думал, что это прозвище, — спасибо. За разговор и помощь.

— Да ладно, — чуть засмущался парень, — хотя в качестве награды с радостью бы принял приглашение на свидание.

— Обойдетесь и словесными благодарностями, — передернул плечами Себастьян, шагая вперед.

— Ну хотя бы номер телефона дайте! — послышалось вслед.

— Хорошего вечера, герр Буби! — махнул он рукой, не оборачиваясь.

========== 14. ==========

Откуда он знал, что Вельда точно уволили? Файст поделился с ним этой новостью утром. Ну как сказать поделился — вылил, как ушат с холодной водой, не забыв приправить отборными ругательствами, филигранно игнорируя обсценную лексику. Разумеется, все было преподнесено в для него, Файста, выгодном свете, и Себастьян, ни разу не слышавший о нем хоть что-то хорошее, еле мог сдерживать сочувствующее лицо.

Во всей этой ситуации Эхту было жаль только Адольфа. И именно из-за него он и наведался в ближайшие же выходные к Флигеру.

Альфред не соврал — не узнать дом бургомистра было бы сложно. Двухэтажный белый особняк с черной крышей словно возвышался над всем остальным, частично скрытый за живой изгородью.

Себастьян, полюбовавшись, повернул голову, видя почти точного близнеца — похожий по стилю дом уже кирпичного цвета с растущими вдоль мощеной дорожки круглыми кустами самшита. У гаражной двери Эхт заприметил уже знакомую машину. Значит, Флигер никуда не уезжал на уикенд. Повезло.

Несколько секунд едва слышной трели звонка за дверью — и на пороге появилась приятного вида женщина, одетая слишком хорошо для прислуги. Эхт склонил голову в приветствии и, очутившись внутри, представился. Женщина эта, как он и предположил во вторую очередь, оказалась хозяйкой дома.

Пока она ходила к мужу передать просьбу Себастьяна о встречи, тот мялся в коридоре, заглядываясь на мраморную витую лестницу, зеркала в позолоченной раме, портреты давно сгинувших императоров и прочие проявления ныне недоступной ему роскоши, один вид которой вызывал щемящее чувство в груди. Не опоздай он в тот день — мог бы надеяться через пару лет заиметь похожий интерьер.

— Вилли ждет Вас в кабинете, — с улыбкой сообщила фрау Флигер, указывая изящной рукой на массивную дверь.

— Благодарю, — в ответ кивнул Эхт и дернул крупную ручку.

Первым делом в глаза бросился гигантских размеров глобус — такой, что занимал весь правый угол. Сдержав рвущийся наружу свист, Себастьян перевел взгляд на стоящего у круглого столика Вильгельма, разливающего из поблескивающего в искусственном свете ламп графина виски по бокалам.

Несколько минут ушли на приветствия.

— Слышал, Вы решили здесь осесть, — добродушно проговорил Флигер, тяжело опускаясь в кресло с вензелями на спинке и кивая Эхту на то, что стояло рядом. — Да и какую профессию выбрали… благородную!

Вильгельм, улыбаясь, похлопал его по руке. Себастьян смутился, сосредотачивая все силы на том, чтобы не вздрогнуть. Нужно было держаться свободно, но гротескно огромное помещение со всеми его изысками будто бы давило, заставляло съежиться, сгорбиться.

— Я, в общем-то, по какому делу пришел, — откашлялся Эхт. — Слышал, Вы ищете инструктора.

— Да-да, — закивал Флигер и сделал крупный глоток, — Квандт так не вовремя сломал ногу… Знаете, это ведь не первый его такой промах! В прошлом году он ломал руку, и думается мне, что в следующем для полноты картины сломает все вместе. Такой проблемный сотрудник, но никак не могу его уволить.

Он одним махом допил виски и на секунду замер, удерживая спокойное выражение лица. Себастьян хмыкнул. Какая поразительная разница между ним и Файстом. А ведь они даже внешне чем-то похожи — оба далеко не стройные, широколицые, с командным голосом. И все-таки Флигер казался Эхту посимпатичнее.

— Так что Вы хотели сказать? — неожиданно вспомнил Вильгельм, поднимаясь за второй порцией. — Предложите свою кандидатуру? Вдруг Вы, не знаю, не просто учитель, но еще и летчик.

— Я — нет, — оживился Себастьян, — но знаю одного летчика…

— Из Берлина? — перебил Файст, с кряхтением усаживаясь обратно.

— Нет-нет, местного. Он как раз только недавно лишился работы и, думаю, озабочен ее поиском.

— Думаете? — Его брови поползли вверх по широкому лбу. — То есть он об этом разговоре не знает?

— Э… да, — затараторил Эхт, чувствуя, что начинает паниковать, — понимаете, он такой человек… не станет навязываться, а у него ребенок, и я подумал — черт с ним, помогу, чем смогу, раз такая ситуация. А тут как раз на глаза Ваш Буби попался, и тогда осенило — вот же отличный вариант. Он бывший летчик, а Вам нужен инструктор — чем не судьба?

Он криво улыбнулся и, сжав сведенную тремором рукой в кулак, глотнул виски. Эффект получился, что парадоксально, отрезвляющий. Вильгельм кивнул и, пожевав нижнюю губу, задумался.

— Летчик… — медленно произнес он. — Из местных. Не припомню таких.

— Вельд, — подсказал Себастьян и напряг память, чтобы вспомнить имя. — Р… Рудольф Вельд.

— А! Механик. — Узнавание в буквальном смысле отразилось на лице Файста. — Он разве летчик?

— Ну да. Вы не знали?

— Я этом городе, каюсь, не так давно, — снизив тон до заговорщицкого шепота, признался Вильгельм, — а в кругах со сплетнями, сами понимаете, не вожусь. Разве что слышу иногда краем уха что-то от сотрудников, но там — по крайней мере сейчас — только Вас и обсуждают.

— Я думаю, бургомистр должен платить мне за то, что я здесь живу, раз уж такой ажиотаж.

Флигер тихо рассмеялся. Себастьян глотнул еще виски. Давненько он не пил хороший алкоголь. Даже успел соскучиться. А вот печень, отозвавшаяся эфемерной болью, явно протестовала такому воссоединению.

— Так Рудольф Вельд, говорите… — обдумав, изрек Вильгельм и потянулся к нагрудному карману определенно накинутого в спешке пиджака. — Передайте ему это, — в руках Эхта оказалась исключительно белая визитка с одной лишь черной надписью — номером, — пусть позвонит, если согласится принять Вашу благороднейшую помощь.

Стрельнув в него насмешливым взглядом, осклабился Флигер. Эхт уже хотел подняться и протянуть для прощального рукопожатия ладонь, как он завел разговор о столичной жизнь, вскользь пообещав откупорить бутылку вина. Себастьян, разумеется, остался только из желания поговорить.

Совершенно непонятным ему образом дом Вильгельма он покинул абсолютно пьяный. Отказавшись от предложения подвезти — все-таки и в таком состоянии Эхт понимал, что Флигер даже до машины не дойдет, — Себастьян, цепляясь за живую изгородь соседнего дома, как можно ровнее шел к мотелю.

Нужно было решить новую проблему — как отдать Вельду визитку и объяснить ситуацию. Если уж словесно Эхт как-то и выкрутится, то вот где и когда искать бывшего механика, он решительно не знал. Разве что через Адольфа, но тот мог и не появиться вновь на занятиях Зорна.

С тяжелой головой Себастьян уселся на первую попавшуюся лавочку на чьем-то дворе и, сам того не заметив, задремал. При этом снилось ему что-то невероятно жуткое, склизкое и мокрое, позднее оказавшееся заползшей на щеку гусеницей, которую Эхт с по-девичьи звонким вскриком отбросил как минимум на метр и принялся отряхивать одежду от невидимых жучков. На такой шум, на удивление, никто не выглянул из окон, и он мог унести эту тайну с собой в могилу.

В висках жутко трещало, хотя до самого похмелья было еще далеко. Себастьян, потерев лоб, несколько секунд вглядывался в носки собственных туфель, прежде чем попробовать пошевелить ватными ногами. Вышло паршиво, но деваться было некуда.

Так, с паузами и остановками, он, потратив лишь три-четыре часа (с учетом того внезапного сна), смог наконец дойти до кафе. К тому времени смеркалось — день опять укоротился, и теперь как никогда остро ощущалось приближение зимы. Эхт проморгался, чтобы согнать пелену с глаз. Выпьет кофе и зайдет в библиотеку. Может, повезет.

Потребовалось две кружки с небольшой добавкой — проходящая мимо официантка сжалилась и подлила еще немного, когда кончалась вторая порция. Это заметно взбодрило, хоть и не вернуло ясности мыслей в полном объеме. Зато Себастьян перестал каждые пять-десять секунд клевать носом.

На улице заметно похолодало. Не за горами были первые морозы. Кутаясь в пиджак, Эхт быстрым, неровным шагом направился по вызубренному маршруту. Хорошо, что не стал брать днем машину, а то пришлось бы на утро возвращаться за ней к дому Флигера, а Себастьян не был уверен, что выдержит такой путь еще раз, да к тому же на трезвую голову.

Звякнул недавно подвешенный над дверью колокольчик. Повеяло теплом. Эхт, поздоровавшись с библиотекаршей, прошел дальше.

Зорн уже заканчивал занятие, прощаясь с детьми. Некоторые из них подходили ближе, чтобы что-то обсудить, и Себастьян не решился прервать это паломничество, отделавшись легким кивком. Ему даже показалось, что Зорн — и это было удивительно во всех смыслах — улыбнулся в ответ.

— Вы теперь тут часто бываете, — послышался знакомый голос откуда-то сбоку, и Эхт перевел взгляд на прижимающего папку с листами к груди мальчишку.

— Сейчас по делу. — Себастьян присел на корточки, суя руку в карман. — Твой отец еще не нашел работу?

— Нет, — покачал головой Адольф и как-то растерянно посмотрел ему в лицо. — Он хотел устроиться в другую мастерскую, которая на окраине, но там не было вакансий.

— Значит, — Эхт наконец нащупал визитку, — передай ему это. Скажи, что в местный аэроклуб требуется инструктор. Это номер начальника. — Он постучал ногтем по картону. — Его гарантированно примут, пусть только позвонит. Не забудь передать, хорошо?

Адольф повертел прямоугольник и, медленно закивав, спрятал тот в карман брюк. Себастьян улыбнулся и, протянув ему руку, горячо пожал детскую ладонь.

— Мне сказать, что это Вы передали? — спросил мальчишка, увязываясь за ним к выходу.

— Как хочешь.

Эхт снял указанную куртку с вешалки и протянул Адольфу. Тот, всучив ему папку, начал заматывать шарф, попутно оглядываясь на встречающих детей родителей. Наверное, подумалось Себастьяну, ищет отца. Он и сам принялся рассматривать входящих, тщетно ища в них хотя бы отдаленные черты. На душе стало как-то грустно. Ему тоже вечно приходилось возвращаться домой одному.

Вместе с Адольфом они вышли на улицу. Только недавно поднявшийся ветер усилился и теперь гнул тонкоствольные деревья, срывая с них остатки листвы. Эхт поморщился. Ему-то было идти всего ничего, а вот мальчишка вполне мог простудиться. Не будь он до сих пор пьян — предложил бы подвести.

Несколько десятков секунд они стояли на месте. Адольф жался к его ноге, будто спасаясь от порывов ветра, и все стискивал папку. Себастьян же пустым взглядом сверлил забор мотеля, по крупицам пытаясь собрать остатки мыслей. От него наверняка жутко несло алкоголем, и оттого было стыдно — все-таки ребенок рядом.

— Иди уже, Умник, — мягко похлопал он его по плечу, но мальчишка и не пошевелился. — Ты там что, помер? Ну?

— Не хочу домой, — пролепетал Адольф, утирая нос.

— Почему? Отец вон, впервые не на работе, видеться чаще можете.

— Да, но… он такой грустный в последнее время, а мне… не знаю, тут, — он ткнул себе меж ребер, — как-то больно, когда на него смотрю.

Себастьян поджал губы, сглатывая подкативший к горлу мерзкий комок. Он как никто другой понимал это чувство. Но даже сейчас, с высоты своего возраста, не мог дать дельного совета.

— Поэтому не хочешь домой? — Адольф закивал и еще крепче прижался к нему. — Идем тогда в кафе. Куплю тебе молочный коктейль.

Денег у него с собой было немного — отложенные на ужин гроши, половина из которых ушла на сладости. Себе Эхт заказал яичницу с чаем, понадеявшись, что сможет позже уснуть под аккомпанемент бурлящего живота. А если и нет — улыбка мальчишки того стоила.

Адольф, наевшись и усевшись рядом, принялся показывать рисунки, подробно рассказывая о каждом. Себастьян, печально улыбаясь, кивал и задавал вопросы, стараясь унять боль в груди, стягивающую легкие до такой степени, что иногда становилось тяжело вдохнуть. И боль эта, как он отлично понимал и сам, была не физическим порождением.

— А тут, — отвлек его от собственных мыслей Адольф, указывая на лист с изображением сидящих в кругу людей, — я хотел и Вас нарисовать, но не помнил, как выглядит Ваше лицо. Оно у Вас какое-то… — он на секунду коснулся скулы Эхта, задумчиво шевеля губами. — Овальное, но подбородок… не знаю, Вы несимметричный какой-то!

— Вообще-то оно вытянутое. И подбородок нормальный. Я бы даже сказал, волевой, — шутливо насупился Себастьян, потирая небольшую впадинку на щеке. — И кстати, для общего сведенья, все несимметричны. Природа такая, что уж поделаешь.

В самом деле ему стало приятно, что Адольф хотя бы подумал о возможности его нарисовать. Это, как ему казалось, по детским меркам было одной из высших степеней доверия.

— Пойдем, а то отец тебя потеряет, — вздохнул Себастьян, поглядывая в окно. Уже окончательно стемнело, и зажглись фонари. Ветер, судя по деревьям, чуть успокоился. — Проводить?

— Нет, мне идти тут минут десять, — улыбнулся Адольф, ненадолго цепляясь за его руку. — Спасибо за ужин.

— Иди уже. — Эхт потрепал его по волосам и вслед добавил: — Не забудь про визитку.

— Не забуду! — пообещал мальчишка, и вскоре его низкорослая фигурка потерялась среди вазонов с цветами и вечерних прохожих.

========== 15. ==========

Противно гаркали кругом вьющиеся над гнущимися под порывами ветра верхушками немногочисленных деревьев вороны. Под ухом тарахтел старый, заставший, наверное, еще Карстенса фольксваген, в котором Рудольф был вынужден отогреваться в ожидании Флигера, чей номер торжественно вручил ему вчера Адольф.

В самом деле он до сих пор не понимал, зачем вообще согласился. Один вид самолетов вызывал у него теперь тошноту, а приближаться к ним и уж тем более садиться за штурвал Вельд собирался в последнюю очередь. Но, тем не менее, в сложившихся жизненных обстоятельствах выбирать не приходилось.

Минут через пять к полупустой парковке подкатил внушительный джип, одним рокотом заглушив все остальные звуки. Рудольф поморщился. Что раньше, что сейчас — терпеть он не мог подобных пижонов. По иронии судьбы, с тем, что теперь вытаскивал себя из машины, его свел другой такой же.

Плохо, конечно, было так думать, но ни Эхт, ни этот Флигер даже внешне не вызывали в нем каких-либо минимальных симпатий.

Путь до ангаров превратился в собеседование. Вельд, лениво осматриваясь по сторонам, как можно более коротко отвечал на нескончаемые вопросы, пока Флигер то и дело бросал на него оценивающие взгляды.

— У вас достаточно большой стаж, как я понял, — проговорил он, когда они проходили мимо стартового командного пункта. — Почему же ушли из люфтваффе?

— Судя по полигону — ушел ненадолго, — дернул головой Рудольф, всматриваясь в посадочную полосу. Ну точно — если не военный аэродром, то подскока.

— Это поле, а не полигон, — поправил Флигер. — Но да, несколько лет назад его переквалифицировали.

— Из государственного в частный?

— Ну нужно же как-то избавляться от ненужных вещей, — он покровительственно улыбнулся. Вельд нахмурился.

— У вас тут ИВПП {1}, — отметил он, останавливаясь у концевой полосы. — Ладно не грунтовая, но размер разве не превышает норму?

— Превышает, — кивнул Флигер, — но это легко решаемо. — Не успел Рудольф отразить всю степень недовольства подобным намеком на лице, как он продолжил: — Вы так и не ответили на мой вопрос, герр Вельд. Почему Вы ушли из авиации?

— Надоело — вот и ушел. — И тон его предполагал, что возражений никаких не последует. — Ангары прямо рядом с полосой? Удобно. А где ОВД {2}?

Флигер, поняв, что его забалтывают, расспрашивать дальше не стал и, запахнув широкое пальто, продолжил экскурсию. Рудольф даже смягчился. Все-таки скепсиса проявлять надо было поменьше.

Техники оказалось не так уж и много — четверка ярко-голубых бипланов, несколько легких самолетов в отличном состоянии, два вертолета, искусственно разрисованных под военные, и столько же планеров. Обход всего этого добра занял чуть больше сорока минут, половина из которых ушла на дорогу от одного ангара до другого.

Затем, сидя в просторном, обставленном с излишним размахом кабинете, Вельд заполнял необходимые бумаги. Флигер, проверявший лицензию и послужной список, довольно кивал, радуясь такой находке.

— И все-таки, — он с шелестом положил листы на лакированный дубовый стол, — как такой пилот мог променять небо на мастерскую? Небо! — Он потряс пальцем в воздухе, строя до крайности удивленное лицо. — И ладно бы в самом начале карьеры, так Вы дослужились почти до…

— Не важно, — прервал Рудольф, сжимая ручку, — до кого я там дослужился. Небо как небо, ничего особенного. Везде одно и то же, что с земли посмотришь, что с воздуха. Вы лучше скажите, что там с отпуском и страховкой.

Над его головой будто собралась грозовая туча. Флигер спорить не решился. Вельд и сам прекрасно знал, что никто не оставляет службу в таком чине в здравом уме, что это наверняка вызывает лишние подозрения и все прочее, чего хотелось бы избежать. Тем не менее, рассказывать новому начальнику он ни о чем не собирался.

Да и какая уже разница — столько лет в отставке.

Первым делом, покинув авиацию, он, конечно, поступил глупо — перевелся в армию, думая, что отличий не особо много. На этом обжегся. Больше и не пытался, оставив службу насовсем. Все-таки сын подрастал, нужно было с ним возиться, а не по полигонам бегать и в штабах отсиживаться.

До машины Рудольф добирался молча. С Флигером он распрощался на выходе, дав ему обещание вернуться завтра для смотрового полета. Мало ли, навыки растерял. Понятно дело — нужно убедиться в профпригодности, а сегодня погода совершенно нелетная, того и гляди дождь пойдет.

Вельд хлопнул дверью. Салон успел вымерзнуть, пришлось опять натягивать недавно снятое двубортное пальто, вечно раздражающее короткостью рукавов. Рудольф с радостью бы его сменил, но оно перекочевало с ним по стольким годам, что теперь было банально жалко выбросить. Да и денег на новое сейчас взять негде.

Загудел мотор. Повезло. Чаще всего машина заводилась со второго раза — дело уже было не в деталях, а в старости. Вельд нажал на газ. Единственное, по чему он скучал — так это по автоматической коробке, что была в проданном им много лет назад мерседесе.

От аэроклуба до города ехать минут с тридцать. Чтобы не помереть со скуки, пришлось включить радио и слушать среднего качества музыку с перебивками на новостную ересь. Хоть что-то.

Обычно Рудольфу не требовался фоновый шум, справлялся и так. Но сейчас в тишине думалось о всяком, а этого не хотелось. Лишний раз только трепать себе нервы рассуждениями о правильности поступков и глупости молодости. Сколько лет прошло, а репертуар в голове не меняется.

Начинало вечереть. Тучи все сгущались, и теперь точно было ясно, что ливня не миновать. Вельд тяжело вздохнул. Он только утром протер окна. Хорошо уж, что всю машину мыть не взялся.

Показались первые знакомые дома. Еще нужно было заехать в магазин — для завтрака он вытащил все, что оставалось в холодильнике, кроме последней порции супа. Рудольф надеялся, что Адольф все-таки догадался разогреть его на обед, а не стал сидеть голодным до вечера.

В кармане брюк завибрировал телефон — старый, с потертым и местами треснутым экраном он скорее мешался и требовался лишь в самых патовых ситуациях. Ну и таких, как сейчас. Звонил Вельду только Луи, да и то исключительно по двум причинам: нужна помощь с машиной или некуда деть продукты. В последнем случае Рудольфу было до жути неловко, но Легрим всегда так настойчиво впихивал ему яблоки, овощи, куриные яйца и все прочее, что обильно водилось у него на ферме, что отказаться становилось невозможно. Этот раз не стал исключением. Пришлось сворачивать на соседнюю улицу.

— Ты куда-то ездил? — безошибочно определил Луи, хотя ничего во внешнем виде Вельда этого не выдавало. — По работе поди?

— Ага, — просто ответил Рудольф, привычно нажимая на нос лебедю из шины. Он все надеялся протереть в нем дыру, чтобы Легрим уже наконец выбросил это недоразумение. — Машина сломалась?

— Нет. Сплюнь, — отмахнулся Луи и пригладил свежевыбритые виски. — Ко мне недавно знакомый заезжал, притащил целый мешок кукурузы. Хрен знает, где он ее откопал — да еще такой молодняк, — но я ее один точно не съем, а коровам отдавать жалко. Возьми себе половину, у тебя же пацан любит вареную вроде.

— Любит, — кивнул Вельд. — Но не знаю, сейчас сезон кончится, и что ты зимой есть будешь, раз все запасы раздаешь?

— Картошки у меня целый погреб, да кур наплодилось за лето столько, что я полгорода могу кормить теперь. Без кукурузы не помру. Бери давай, я тебе там еще овощей отложил.

— Лучше бы так на новую резину откладывал, чтобы мне не приходилось по третьему кругу нижние ряды менять, — покачал головой Рудольф, проходя через висящую над косяком ленту из пластиковых бусин. Легрим обладал плохой привычкой не закрывать за собой двери.

— От Файста не убудет, — усмехнулся Луи, поправляя очки. — А если убудет — ну и черт с ним. — Он зашел следом и, мимоходом глянув на затухающий огонь в камине, дверь все же прикрыл. — Так что там с работой? Я слышал этот… как же ж его… А! Эхт ходил к Флигеру за тебя ратовать.

— Ты где таких слов умных понахватался? От коров, что ли? — Легрим только несильно толкнул Рудольфа в плечо и тут же развалился в придвинутом боком к столу кресле. — А что, он прям-таки ходил?

— Ну, Вилли мне так сказал: мол, пришел вчера днем, спрашивает, ищут ли сотрудников, а потом плавно к тебе подвел. — Луи подхватил со стоящей посредине чаши яблоко и принялся вертеть его в руках. Вельд слушал, привалившись спиной к взгроможденному на подпорки холодильнику. — А он — ну, Вилли, — не знал же, что ты раньше со всей этой летной бурдой возился, так еще и удивился. Но номерок, как я понял, дал. Вот я и спрашиваю — как там с работой?

— Да взяли вроде. — Рудольф потер под носом костяшкой указательного пальца. — Если завтра взлететь смогу — глядишь и не уволят в первый же день.

— А чего это не сможешь?

— Я последний раз в самолете сидел лет… — он нахмурился, — да уже и не вспомню сколько назад. Вся надежда на мышечную память.

— Ну-ну, — заулыбался Луи, жестом прося щелкнуть чайником, — все-таки обер-лейтенант, разве какой-то там кукурузник не поднимешь? Ты вот форму как давно надевал?

— А хрен знает, — Рудольф уселся во второе кресло, притык поставленное к широкому подоконнику со сваленной на него мелочевкой, — я даже из шкафа ее убрал — только глаза мозолит. Теперь пылится где-то на чердаке.

— А жаль, красивая.

— Не начинай. Захочешь порефлексировать — откопаешь свою.

— Ну ты сравнил… — конец выражения скрылся в глотке свежезаваренного чая. — Форму сухопутки делали с закрытыми глазами в темноте люди с синдромом Паркинсона. Это вам в люфтваффе повезло, не изменили почти ничего с войны-то.

— Ну ты еще начни наименования званий сравнивать, — фыркнул Рудольф, беря с небольшого блюдца конфету. Луи оживился.

— А ты послушай, вот есть у тебя лейтенант, а есть унтерштурмфюрер. Первое — хрень полнейшая, а второе — звучит! — Он выставил вперед указательный палец, чуть ли не подпрыгивая на месте. — А форма какая! Это я уже и о петлицах с погонами молчу. Умели же раньше делать… До сих пор форму деда храню — полюбоваться, как тошно станет.

— Так вот поэтому тебя на выход и попросили, — тихо засмеялся Вельд, игнорируя брошенный в свою сторону тяжелый взгляд. — Хотя у брата вроде как тоже дедовская лежит где-то.

— А твой разве служил?

— Да вроде, раз форма есть. Петлиц не помню, но звание, кажется, невысокое. Так, юнкер, может быть. — Он хлебнул чая, силясь сбить чересчур приторный привкус.

— Так это унтер-офицер, от чего ж невысокое?

— Давай не будем, пожалуйста. — Рудольф поморщился. — Меньше всего сейчас хочу всю эту армейскую хрень вспоминать. У меня вообще там ребенок один дома, а я тут с тобой сижу чаи гоняю.

— Дольф тебе что, дом подожжет? — хохотнул Легрим. — Умный же пацан, привыкший.

— Вот именно, что привыкший. — Вельд со стуком отставил чашку. — Мотаюсь вечно черт пойми где.

— Для его же блага, — махнул рукой Луи, с точностью прожженного баскетболиста бросая огрызок в мусорное ведро. — Деньги сами не зарабатываются.

— Он мне так же скажет, когда я в старости с постели встать не смогу.

— Да ты и не доживешь до старости-то, — фыркнул он, отряхивая руки.

— Я еще тебя переживу, салага. — Рудольф встал одновременно с Легримом и, дождавшись, пока тот вытащит из-под стола увесистый пакет с овощами, шагнул к двери.

— Посмотрите, кто у нас тут по-командирски заговорил, — зацокал языком Луи, коленом поддевая низкую ручку. Тут же повеяло осенним холодом. — Не хочу армейскую хрень вспоминать, — передразнил он друга, кривялицо. — Салаги в казармах, герр оберштурмфюрер, а я достопочтенный отставной.

— Отставные не по своей воли достопочтенными не бывают, — прыснул Вельд, укладывая ящик с кукурузой на заднем сиденье. — Тебя за такие взгляды, по-хорошему, вообще бы под трибунал отдать.

— Только если с тобой под локоть, Геринг недоделанный. — Луи остановился с обратной стороны машины и навалился руками на капот.

— Гиммлеру привет не забудь передать, — напоследок бросил Рудольф, усаживаясь за руль. Легрим, ни капли не обидевшись, с усмешкой выставил вперед оба указательных пальца. — За кукурузу и овощи спасибо!

Луи крикнул что-то в ответ, но Вельд не расслышал. Все-таки слух уже был ни к черту.

С Легримом они служили на местной военной базе и вроде как даже сначала терпеть друг друга не могли. Рудольфа тот считал чужаком, посягающим на соседнюю территорию, и каждый раз при встрече не упускал возможности едко пошутить про люфтваффе, искренне думая, что этим можно задеть. Вельд не спешил сообщать ему, что презирает авиацию точно так же, как и он, и чаще всего с улыбкой наблюдал за попытками выдумать все новые и новые витиеватые оскорбления. А потом обоим надоело. Да и общаться было особо не с кем. Топор войны пришлось зарыть.

Когда Луи увольняли (а это было именно так, как бы тот ни говорил, что ушел по собственному желанию), Рудольф затесался следом. Раздраженному генерал-майору, вынужденному отчитываться перед начальством за высказывания подчиненного, на тот момент было все равно, кто там подает в отставку, так что особых проблем не возникло.

Вельд тогда принялся искать работу поближе, а Легрим, приехавший на базу из Вестфалии, домой решил не возвращаться, а остаться в окрестностях. Город ему не нравился, и он с помощью каких-то дальних родственников выкупил простаивавшую не один год ферму в паре километров от первых районов. За все время, что Рудольф был с ним знаком, Луи так и не завел семью или хотя бы ее половину — жену или девушку, предпочитая возне с детьми разведение куриц и прочей живности. Иногда Вельду казалось, что Легрим заканчивал не военное училище, а какой-нибудь факультет агрономии — слишком уж он быстро привел участок в порядок и перестал уходить в убыток.

Что касалось его взглядов… Рудольфу по большому счету было плевать. Проскальзывало где-то в разговорах — и ладно, мир от этого не рухнул бы. На свою сторону Луи его не тянул, громко не высказывался (что, честно говоря, в принципе мешало понять степень его вовлеченности) и ладно. К тому же Вельд был не из тех, кто стал бы лезть в чужую жизнь и менять тамошние устои.

Сейчас, правда, мысль его перескочила с Легрима на другого, менее приятного человека. Этот Эхт, стало быть, оказал ему куда большую услугу, чем он думал. Надо было хотя бы поблагодарить. И сделать это, желательно, с чуть более дружелюбным лицом, нежели обычно.

Несмотря на все, он казался Рудольфу мутным. Приехал из Берлина (а выходцам из подобных городов он доверял меньше всего), вывалил уйму денег, неожиданно пристроился в школу, так еще и сдружился с местным ребенком. И ладно бы с чужим — так нет же, с его, Вельда, ребенком. Если бы не Зорн и Брайт, уверившие его в безопасности этого Эхта, черта с два бы Рудольф стал закрывать глаза на подобное.

И все-таки… поблагодарить надо было. Вежливость и все такое прочее.

К тому времени, когда Вельд припарковал машину у магазина, стемнело. Надо было позвонить домой — предупредить Адольфа, чтобы не волновался зазря, если вернется с занятий Зорна пораньше.

Рудольф уже потянулся к карману, как вспомнил, что выложил мобильник на пассажирское сиденье. Еле удержался от шлепка по лбу. Спал он мало, к вечеру мысли окончательно спутались. Лег бы сегодня пораньше, но ужин сам себя не приготовит, а уроки не проверятся. Временами ему казалось, что в школе наравне с Адольфом учится он сам.

Денег с собой было немного, так что Вельд не стал импровизировать и сгрузил в небольшую корзинку типичный набор продуктов, которого в зависимости от комбинаций хватало то на половину, то на полную неделю. У кассы очередь была короткая. Опять повезло.

Он сгружал пакет в машину, как его оглушил истошный вопль. Больно ударившись затылком о крышу, Рудольф принялся оглядываться по сторонам, не понимая, к чему такой шум. Стоящий позади незнакомый мужчина чиркнул зажигалкой и присвистнул, указывая своей спутнице куда-то вверх. Вельд поднял глаза.

Над верхушками деревьев в ночное небо стремился чернющий дым. То, что раньше казалось красно-оранжевым закатом, обернулось просвечивающим сквозь облетевшие ветви пламенем, обуявшим смутно знакомое строение. Рудольф качнулся назад, хлопая дверцей. Сощурился. Присмотрелся. И тут же рванул вперед так, что в первые секунды сперло дыхание.

Поскальзываясь на лужах, он расталкивал столпившихся прохожих, с открытыми ртами наблюдающими за со звоном разбивающимися от жара окнами. У самого забора, прижимая к груди перепуганную шавку, еле дышал Конрад.

— Там… — он дрожащим пальцем указал куда-то вбок, и Вельд без лишних слов унесся в нужном направлении.

Под ногами хрустнули осколки. Из двух разбитых окон клубился дым с огнем. Вспузырилась краска. Старые доски горели как спички.

Рудольф всмотрелся в единственное целое окно и громко гаркнул, когда за ним метнулась тень. Со скрежетом поддалась рама. По черепице вниз скатилась коробка, разметав перед ним одежду. Следом показалась белобрысая, вертящаяся из стороны в сторону голова. Вельд замер лишь на секунду, ловя испуганный взгляд, и рванул к чудом не задетой огнем оградке террасы.

— Прыгайте! — рявкнул он, когда с грохотом лопнуло соседнее окно.

— Тут высоко!

— Прыгайте, мать вашу, а то сгорите нахрен! — Он судорожно обернулся на подъезжающую пожарную машину. Не успеют, если этот идиот не вылезет сейчас же.

— Я боюсь высоты!

Чуть потряхивало. Не время было пререкаться. Рудольф, резко выдохнув сквозь плотно сжатые зубы, поставил ногу на вензель шаткого заборчика. Лезть за этим Эхтом — себе дороже. Хочет зажариться заживо — его дело. Но почему-то Вельд все равно быстрыми, нервными движениями снимал пальто, чтобы ничего не мешало вскарабкиваться по ненадежного вида колонне. Устроив локоть на первой черепице, он протянул к окну руку.

— Вылезайте ногами вперед, я подстрахую. — Если не сломает чего-нибудь сам — Рудольф ему это обеспечит. Хотя бы за впившиеся в пальцы занозы. — Герр Эхт, живо! — Даже отсюда ему было видно, что его трясет как тогда, в мастерской. Пришлось сдержать ругательства и говорить как можно мягче: — Вы просто скатитесь вниз, давайте.

И Эхт, заскулив, сиганул.

Комментарий к 15.

{1} - Искусственная взлетно-посадочная полоса

{2} - Обслуживание воздушного движения

========== 16. ==========

Ему снилось что-то неясное, будто бы мутное, сбивающее с толку. Потом муть эта прорезалась, и вперед показались тяжелые военные ботинки. Мерный, точно искусственный звук шагов. Себастьян поджал ноги к груди, свернулся калачиком и постарался прикрыть лицо. Не успел. Ощутимый пинок по щеке, заставляющий перевернуться на спину. Грязная подошва уперлась ему в подбородок, прижала голову к воняющим преющей перегнившей листвой доскам, надавила так, что по затылку прошлась тупая боль. Сместилась на грудь.

Легкие сжало так, будто ребра уменьшились вдвое. Эхт задыхался, изо всех сил толкаясь, извиваясь на полу так, что в бедра вонзались новые и новые занозы. Он был в шортах. В обыкновенных детских летних шортах, коих у всех было по две-три пары. У него же после всего не стало ни одной.

Себастьян знал, чем все кончится, но отчаянно сопротивлялся, чувствуя, как по вискам стекают слезы. Он уже не кричал — никто бы не услышал, зазря напрягал бы и без того саднящее горло.

Потные, холодные ладони скользили по коже ботинка. Вечно нестриженные ногти ломались о задубевшие шнурки. Ногой он нащупал трухлявую доску. За громкий вопль боли от вывернутой лодыжки по лицу пришелся удар. Крупная печатка на безымянном пальце расцарапала переносицу. Кровь попала в глаз. Себастьян попытался выгнуться, со стороны напоминая ворочающегося на спине беспомощного жучка. Сверху, как удары в гонг, разносился омерзительный смех, перетекающий в крик.

Нога с груди исчезла. Эхт откатился вбок. Больно стукнулся виском. Распахнул глаза.

Сонная пелена мешалась с дымом. Под ухом что-то трещало. Воняло гарью.

Пожар.

Эта мысль пришла случайно и сперва показалась бредом. А потом к горлу подступил кашель. Себастьян подскочил не сразу. Сначала он уперся ладонями в пол, отполз к кровати, словно до сих пор видел перед собой рослую фигуру, задышал так быстро, что помутилось сознание.

Он запутался в ногах. Едва не упал. Мог бы расшибить затылок о тумбу.

Эхт через силу подвел себя к комоду, вытащил из-за угла наполовину пустую коробку и стал выдергивать из ящиков одежду. Он не знал, зачем это делает. Надо было бежать, смотреть, все ли вышли из здания, спасаться самому в конце концов. Но перед глазами все еще стоял невыносимый образ, и Себастьян никак не мог унять дрожь. Пальцы то и дело переставали слушаться.

Хотелось сесть, дождаться огня и сгинуть в его смертоносных объятьях. И все-таки остатки инстинкта самосохранения не давали ему этого сделать.

Внизу, на улице, кто-то крикнул. Эхт, протащив за собой тяжелую коробку, еле открыл окно — казалось, оно въелось петлями в раму и поддалось только на пятый раз.

— Прыгайте! — приказали ему, и подкосились колени. Себастьян не узнал лицо стоящего среди осколков и его собственной одежды человека. Он не понимал, что от него хотят. Его все еще трясло, в голове мутилось, мир перед глазами из раза в раз делал кульбиты, точно заядлый акробат.

Эхт глянул вниз именно в тот момент, когда земля от него отдалилась ровно настолько, чтобы второй этаж показался по малой мере вершиной берлинской телебашни.

— Там высоко! — запротестовал он, заставляя себя не отшатываться от окна. Руки саднило — он оцарапался о раму.

Человек внизу прикрикнул на него, и захотелось расплакаться. Себастьян уже ничего не соображал, глупо пялясь то на дым, то вниз, то в пустоту. С детства он ненавидел высоту, боялся даже на колесе обозрения кататься, а если его и заставляли — до самого спуска жмурился, вцепившись в перекладины. Так он ему — этому человеку — и сказал.

Среди шума Себастьян различил свое имя. На первом этаже что-то рухнуло, но он и не дернулся, всматриваясь в протянутую руку. Нужно было как в детстве — зажмуриться и вылезти. А там будь что будет.

Ноги скользнули по черепице, и не успел Эхт вскрикнуть, как уже покатился вниз, в момент хватаемый сначала за голень, а потом и за бедро. Приземление вышло куда мягче, чем он ожидал.

Под подошвами тапочек чувствовалась земля. В лицо дунуло свежим потоком воздуха. Себастьян едва не упал на колени, закашлявшись. Его придержали за плечи, отвели в сторону, прислонили к стволу неширокого дерева, приказали не сходить с места. Как будто бы он мог куда-то пойти в таком состоянии.

Он лишь сполз, не удержавшись на ногах. Прижался к вылезшему на поверхность корню, хватаясь за него, точно за спасательный круг. Сбоку послышались ругань и возня. По траве прополз водяной шланг. Поднять глаза и посмотреть Эхт не мог, сконцентрировавшись на лежащем ближе всего крупном осколке. В стекле отражался взметнувшийся до самого неба огонь и край покосившейся крыши. А потом все это раскололось — кто-то наступил сверху сапогом.

Прямо у его голени опустилась измазанная травой коробка, наружу из которой лезли наспех брошенные вещи. Себастьян потянулся к ним, точно это чем-то могло помочь, но его схватили за руки.

— Нет! — зашипел он, отползая обратно к дереву и упорно отворачивая голову от стоящего перед ним человека. Он снова чувствовал себя тем мальчишкой, неспособным посмотреть выше чужих голеней.

— Послушайте, — перед ним опустились на корточки, и Эхт схватился за голову, пряча лицо у поджатых к груди коленей, — герр… Нужно отойти отсюда, если поедет черепица…

От прикосновения к запястьям он вывернулся, почти зарычал, метнулся вверх, оставляя на легкой рубашке затяжки от коры. На него смотрел смутно знакомый мужчина, то и дело оборачивающийся на пожарных. Себастьян без промедлений уцепился за рукава его рубашки и, придвинув к себе ладони, принялся судорожно осматривать тыльные стороны. Печатки не было. Страх немного отступил.

Вельд. Точно, это — Вельд. Осознание реальности постепенно начало до него доходить. Себастьян отпустил чужие руки, оглядел свои — все в царапинах и грязи, в пальцах занозы. Проморгался. Попытался глубоко вдохнуть, но тут же закашлялся.

— Пойдемте, — повторил Вельд, и в этот раз Эхт не зажался.

— Куда я пойду? — истерично и одновременно с тем беззвучно засмеялся он, указывая на мотель.

— Просто пойдемте.

Ему помогли встать, отряхнули, накинули на плечи пальто. Коробку нес Рудольф, прокладывая путь через зевак. Кареты скорой помощи и в помине не было, а пожарные даже не взглянули в их сторону. Эхт заплетался в ногах, хватаясь за лацканы и игнорируя доносящиеся в спину перешептывания.

Замер он у машины и глупо глядел на то, как наполненный чем-то ящик кочует с переднего сидения на заднее. Вельд жестом приказал сесть и, так ничего и не сказав, провернул ключ зажигания. За окном пронесся догорающий мотель.

Себастьян окончательно пришел в себя и теперь сгорал со стыда. Такие приступы случались редко, только после слишком глубокого сна, и именно по этой причине он никогда не оставлял ни одну из своих любовниц на ночь. С этим привычней было справляться самому, в тишине и покое. Просто ждать, пока пелена перед глазами спадет, и реальность прогонит кошмары.

Эхт в неловкости обернулся на Вельда. Тот сжимал руль, всматриваясь в дорогу. Фонарей в районе, куда они свернули, стало заметно меньше. Будто почувствовал, что за ним наблюдают, Рудольф повернул голову.

— Я… м-м-м… В общем, — замялся Себастьян, но его прервали кивком.

— У Вас был шок, понимаю. — Вельд кашлянул. — Не за что оправдываться. Огонь любого может напугать и…

— Вы ведь прекрасно осознаете, что не в огне дело, — поджал губы Эхт. Рудольф отвернулся, вновь вперив взгляд в дорогу.

— В чем тогда? — спросил он погодя, аккуратно паркуя машину у невысокого сетчатого забора.

— В прошлом.

Вельд покачал головой, прикрыв глаза. Его брови по-странному изогнулись, и Себастьян догадался, что ему не верят. Да ему и, по сути-то, плевать должно было на это быть, но внутри все равно взвилась обида вперемешку с раздражением. Он уже открыл рот, чтобы вывалить все негодование на Рудольфа, как тот хлопнул дверью. Опешив, Эхт не сразу сообразил, что настало время вылезать из машины.

На крыльце небольшого двухэтажного дома горел фонарь, позволявший рассмотреть хоть что-то в той кромешной тьме, что опустилась на город в последний час. Вельд всучил Себастьяну коробку, а сам взял ящик с пакетом и шагнул к перекошенным воротам.

— Достаньте ключ. Он правом кармане, — скомандовал он, когда они поднимались по небольшой лестнице. Эхт только сейчас вспомнил, что на нем все еще надето чужое пальто.

Щелкнул замок. Повеяло домашним теплом. Рудольф без промедлений вошел внутрь, не оборачиваясь на непрошенного гостя, и поспешил поставить ношу на кухонный остров, видный с самого входа. Себастьян, прикрыв за собой дверь, огляделся.

Перегородок никаких не было, кухня начиналась столь внезапно, сколь и гостиная, и какое-то подобие зонирования создавалось лишь за счет прикрывающей лестницу стены. Эхт прошел дальше. Мебели было немного, из-за чего г-образное широкое помещение выглядело еще просторней. По левую сторону стояли диван и пара кресел, забросанных подушками, что-то вроде журнального столика, камин с взваленным на полку рядом фарфоровых слонов, местами протертый ворсистый ковер и несколько притуленных к полосатым зеленым стенам книжных полок. Слева располагался круглый деревянный обеденный стол с тремя стульями, один из которых явно предназначался для совсем маленького ребенка; напротив двери же находилась кухня.

Помимо уже замеченного Себастьяном острова в ней громоздился старого вида гарнитур со стольким количеством всевозможных ящиков и полок, что хватило бы как минимум двум крупным семействам. Удивительно, что прижатые друг к другу холодильник и плита имелись лишь в единственном экземпляре. Зато на первом гордо возвышались крохотный плазменный телевизор и цветастые упаковки хлопьев.

Оставив коробку у входа, Эхт накинул пальто на низкую вешалку, осторожно присел на один из двух барных стульев за островом и неловко сложил руки в замок. Рудольф, что, казалось, и забыл о его присутствии, закончил возиться с пакетом. Теперь в полуметре от Себастьяна на цветастом вафельном полотенце лежала гора овощей.

Заговаривать как-то не хотелось. И не ему одному. Эхт все вертел головой по сторонам, замечая прилепленные к холодильнику всевозможные магниты и рисунки на линованной, явно выдранной из тетради бумаге; оставленные на тумбах вилки с ложками и водруженные на подоконник горшки с цветами и зеленью; втиснутую в угол между последним ящиком, когда-то служившим хранилищем для вина, и дверью миску с кормом. Животного, впрочем, видно нигде не было.

Зажурчала вода в раковине. Рудольф ополоснул руки, щелкнул переключателем на плите и, поставив под струю огромного вида кастрюлю, принялся чистить кукурузу от листьев. Себастьян со смурным лицом глядел на то, как острый нож ловко срезает рыльца, и как початки один за другим бултыхаются на дно.

— В общем-то, — неожиданно заговорил Вельд, когда кастрюля оказалась на конфорке, — как Вы себя чувствуете?

— В смысле? — не понял Эхт. — Ну, в физическом плане все вроде как нормально.

— А не в физическом?

— Ну, а как я могу себя чувствовать, когда последние деньги сгорели в пожаре, который — по невероятному стечению обстоятельств — случился в единственном доступном для меня месте жительства? — К концу Себастьян так повысил голос, что сам испугался. Рудольф же и бровью не повел, складируя овощи в ящик холодильника. — Прекрасно я себя чувствую не в физическом плане, вот что.

Эхт неосознанно стукнул ладонью по столу. Дернул головой. Мысли все еще немного путались. Виски побаливали. Он с силой потер их, пытаясь проморгаться. В горле стоял неприятный привкус. Приходилось постоянно сглатывать, хотя слюны почти не было. Будто прочтя это по его лицу, Вельд поставил перед ним стакан.

— Молоко за вредность и медалька за храбрость, — с усмешкой пояснил он и закрыл холодильник.

— Вы же в курсе, что мне не пять? — огрызнулся Себастьян, тут же припадая губами к бортику. Пил он в последний раз за час до сна.

— А по Вам и не скажешь.

Вельд со вздохом опустился на стоящий с другого бока стул, надавил на веки, будто старался взбодриться, и повернулся к плите. Эхт, залпом выпив молоко, отставил стакан и утер рот. Он уже хотел вновь заговорить, как из-за угла вынырнул чернющий кот, ставя лапки ему на бедро и с какой-то мольбой во взгляде смотря в глаза.

— А тебе больше всех надо, да? — цокнул Рудольф, заметив питомца. — Иди сюда.

— Милый кот, — хмыкнул Себастьян, пока Вельд наливал в небольшую стеклянную миску молока. — Давно у Вас живет?

— Да лет пять уже, — навскидку сказал Рудольф, — или шесть. Черт знает, прибился к дому, может, еще раньше.

— Так Вы его с улицы взяли?

— А откуда еще? Питомников здесь не водится, насколько мне известно. — Он глянул на часы. — Ужин будет через десять минут.

— Мало того, что из пожара спасли, так еще и накормить хотите? — фыркнул Эхт, отряхивая брючину от невидимой пыли. — Городской герой, не иначе.

— На Вашем месте я бы не язвил. — Вельд смерил его до того суровым взглядом, что говорить что-либо вообще перехотелось. — Спасибо бы хоть сказали.

— Да лучше б в огне помер, так хоть не пришлось бы голову ломать над тем, куда бы податься. — Себастьян откинулся на невысокую спинку стула и собирался продолжить, как Рудольф с громким стуком опустил ложку на тумбу, резко повернувшись к нему, и уперся ладонями в остров, заговорив при этом таким тоном, что захотелось уменьшиться как минимум до молекулы:

— Слушайте, уже можно было догадаться, что я разрешу Вам остаться здесь. И меня эта перспектива, к слову, абсолютно не радует, так что просто… — он в раздражении махнул рукой, — заткнитесь!

Пристыженный Эхт только кивнул и опустил голову, не желая встречаться с Вельдом взглядом. Тот, впрочем, уже продолжил следить за кукурузой.

И все-таки что-то внутри заставило Себастьяна улыбнуться, тут же скрывая эту улыбку кулаком. Хорошо, что не пришлось спрашивать напрямую, такого позора он бы не вынес, а тут на тебе — все преподнесли самостоятельно, пусть и с излишней экспрессивностью. Хотя насчет экспрессивности Эхт сомневался, он бы, наверное, тоже так реагировал, появись необходимость приютить малознакомого человека в собственном доме.

— Спасибо, — тихо проговорил он, облизывая пересохшие губы. Вельд даже не повернулся, отделавшись кивком. — Не знаю, чем я мог бы Вас отблагодарить.

— Я уже сказал — молчанием, герр Эхт, — проскрежетал Рудольф. — И сходите за Дольфом. Его комната слева от лестницы.

— На вто.?

— Первом.

Себастьян поднялся, помялся на месте, желая сказать что-то еще, и, не найдя тему, ушел в нужном направлении. Слева от лестницы и правда была дверь — он не заметил ее раньше, но теперь, когда глаза привыкли к царившей в доме полутьме, силуэт читался вполне отчетливо.

Чуть заскрипели петли. На стене удалось нащупать выключатель. Яркий свет лампы ненадолго ослепил, а потом это сделали белые обои. Только через пару секунд получилось разглядеть на них серо-голубые квадратные вкрапления. Затем Себастьян увидел водруженную на высокий, доходящий примерно до колена каркас кровать, на которой с до пояса натянутым стеганным одеялом мирно спал Адольф.

Эхт присел на самый край и, отодвинув от себя игрушечную коалу, мягко коснулся детского плеча. У мальчишки было такое счастливое лицо, что становилось до невозможного жалко рушить его сон.

И все-таки его ресницы дрогнули, и в ту же секунду на Себастьяна уставились два ярко-голубых огонька — это включившаяся одновременно с лампой гирлянда вдоль тюли странным образом подсвечивала глаза. Адольф приподнялся на руках, потер лицо и оглядел комнату, вновь остановившись на Эхте.

— Что Вы тут делаете?

— Спроси лучше у отца, — слабо улыбнулся он. — А сейчас вставай. Пора ужинать.

Себастьян подал Адольфу руку, и тот, уцепившись за нее, быстро спрыгнул на пол. До кухни пришлось пройтись именно так — мальчишка наотрез отказался его отпускать.

— Ты уснул? — первым делом спросил Рудольф, снимая кастрюлю с конфорки.

— Да, я устал ждать тебя и решил, что за сном время пройдет быстрее. Где ты был? — Адольф еле вскарабкался на стул и нетерпеливо заболтал ногами в ожидании еды.

— Уговаривал одного идиота покинуть горящее здание. — Вельд принялся вынимать на большую тарелку кукурузу. — Ты пообедал? Я не видел в раковине посуды.

— Да, я помыл, — кивнул мальчишка. — А что за идиот?

— Слева от тебя.

Эхт, оставаясь в неловкости стоять в стороне, скорчил смешное лицо и поднял вверх оттопыренные указательный и средний пальцы. У Адольфа даже глаза расширились.

— Вы были в горящем здании?

— Мотель горел, — кивнул Себастьян, упираясь локтями в остров. — Твой отец очень смелый человек, раз решил помочь, а не стоял там вместе с остальными.

— Почему Вы вообще из здания не вышли? — вклинился Вельд, доставая из ящика другие тарелки. — Тому же Конраду мозгов хватило.

— Я спал, — пожал плечами Эхт, с улыбкой наблюдая за попытками Адольфа затащить кота к себе на колени. — А как проснулся… не смог вовремя среагировать.

— Почему? — оба Вельда спросили это одновременно, и он растерялся, потупив взгляд.

— По той же причине, по которой так вел себя в первые минуты, — наконец кашлянул Себастьян, и Адольф непонимающе оглянулся на поджавшего губы отца. Тому последующих объяснений не требовалось. — Это не опасно, если что. Ну, разве что только для меня. — Он беззвучно засмеялся. — Но если еще раз увидите, что меня переклинило — лучше не подходите, я… могу принять Вас за другого и попытаться ударить.

— Звучит как типичное поведение жертвы какого-нибудь маньяка, — фыркнул Рудольф, но тут же осекся, поймав чужой взгляд. — Простите, я не… Простите.

Эхт, выдавив из себя кривую улыбку, отвернулся, почувствовав, как глазам вновь подступили слезы. Он много раз слышал подобные фразы, но сейчас почему-то было обидней всего. Насилие, с которым ему когда-то пришлось столкнуться, для их общества оставалось чем-то ненастоящим, несерьезным, тем, над чем можно без зазрений совести шутить. Вот только от шуток этих под ребрами каждый раз будто ножом резало.

Адольф попытался коснуться его руки. Себастьян вздрогнул и заставил себя обернуться. Незачем мальчишке о таком даже задумываться. Это не то, о чем детям рассказывают напрямую.

— У вас глаза покраснели, все хорошо? — спросил он, карябая чужие пальцы ногтями. Эхт закивал, стараясь как можно реже моргать. — Герр Краб…

— Прости, — он отшатнулся. — Где у вас тут ванная?

Адольф указал в сторону ближайшей двери, и Себастьян, вновь загнанно улыбнувшись, поспешил ретироваться. Он вечно не умел сдерживать слезы и рыдал в самые неподходящие моменты, хотя так, наверное, не должен был делать ни один уважающий себя мужчина.

Эхт уперся рукой в раковину и включил воду. Нужно было умыться.

Он проговаривал свою проблему тысячу раз, но стоило кому-то бросить хоть намек — не мог остаться хладнокровным. Когда живешь с подобным один, можно сделать вид, что это — просто ночные кошмары и не более, что ты все выдумал. Но когда другие… они будто закрепляли за ним жалкий статус жертвы. Да еще и так безобразно.

Сзади тихо приотворили дверь. Вельд стоял, прижавшись спиной к стене и сложив руки на груди, и виновато всматривался зеркало, точно пытался там поймать чужой взгляд. Себастьян выпрямился, промокнул лицо полотенцем, и, не оборачиваясь, бросил:

— Что, вспомнили, на что еще похоже мое поведение?

Он зажал зубами нижнюю губу, едва не прокусывая ее насквозь. Нужно было на что-то отвлечься. На что-то вроде физической боли.

— Послушайте, — тихо начал Рудольф, — мне очень жаль. Я не знал…

— Но догадаться-то могли, — резко оборвал его Эхт, разворачиваясь на пятках и оказываясь лицом к лицу с Вельдом. Тот дернул щекой.

— Это не моя сильная сторона, признаться честно. — Он все смотрел ему в глаза, а затем отводил взгляд, будто не выдерживая. И так несколько раз. — Мне правда очень, очень жаль, что так вышло. Я не должен был…

— Зачем Вы вообще оправдываетесь? — вздернул брови Себастьян. — Я же вроде как Ваш должник, не уйду и при особом желании.

— Я тоже у Вас в долгах, если помните. Вы договорились с Флигером, теперь у меня есть работа. Это, впрочем, не важно. Не будь этого всего, я бы все равно извинился, потому что это было низко. Люди, прошедшие через подобное, они…

— Они что? Жалкие? Нуждаются в том, чтобы вокруг них все бегали и сдували пыль? Я не хрустальная ваза, герр Вельд, не разбился бы от Вашей надменности, так что излишне. Вы только привлекли внимание, а это хуже всего.

— Я не знаю, как вести себя в подобных ситуациях, так что…

— Вы, герр Вельд, в принципе не знаете, как себя вести. — Они сцепились взглядами. Рудольф отступил, не споря. — Давайте сделаем вид, что ничего этого не было, нужно возвращаться к ужину, а то Адольф нас потеряет.

— Если вечно делать вид, что ничего не было…

— Не рассуждайте о том, о чем и понятия не имеете, — зашипел Себастьян, еле удерживая себя от того, чтобы не дернуть Вельда за грудки. — Квалифицированный специалист не смог с этим справиться, думаете, Вы сможете? Забудьте и возвращайтесь обратно. Я сейчас выйду.

Рудольф вздохнул, хрустнул пальцами и явно не дал себе вновь заговорить, ныряя за дверь. С той стороны послышался тонкий голос Адольфа, и Эхт слегка шлепнул по собственной щеке, бодрясь. Глаза, конечно, теперь долго будут жутко красными.

— Возьмите один из стульев, — едва слышно попросил Вельд, сидящий в левом углу гостиной.

Себастьян выполнил просьбу, и крутящийся рядом Адольф уселся на его место быстрее, чем он смог сообразить. Наверное, это было логично — ребенка подобный стул равнял по росту с взрослыми, в то время как другой позволил бы лишь подбородком дотянуться до стола.

Кукуруза была вкусная, явно молодая, чуть соленая и даже не переваренная. Мать часто готовила ее по осени, когда все их меню состояло из выращенных в огороде продуктов. Деньги на еду откладывались на зиму, самое тяжелое в финансовом плане время. И все-таки, несмотря на неприятную ассоциацию, Себастьян всегда радовался при одном запахе, и какое-то теплое, далекое чувство разливалось по спине.

Ужин помог прийти в себя. Эхт и думать забыл о том, что было не так давно, а только довольно развалился на стуле, попивая сладкий чай и всматриваясь в висящую на противоположной стене картину. Отсюда плохо видно, но, кажется, это был портрет кайзера.

— Зачем там Бисмарк? — нахмурился Себастьян, и лежащий в ногах кот заинтересованно поднял голову.

— А он дыру в обоях закрывает, — просто ответил Вельд, отодвигая тарелку. — И аккуратней, а то кот Вам руки расцарапает. Мы его обычно по имени зовем только перед едой.

— Вы что, назвали кота как… — Эхт поднял вверх указательный палец. — Что за неуважение?

— Привык имена давать в честь тех, кого уважаю. Даже если дело касается клички животных, — парировал Рудольф, отхлебывая чай.

— У Вас сына Адольф зовут, — выгнул бровь Себастьян, оглянувшись на мальчишку.

— А Луи говорит, что это имя великого человека, — оживился тот, тут же смиряемый взглядом отца.

— Луи много чего говорит, Дольф, и не всегда это следует повторять. — Он откашлялся. — Здесь не я постарался. Вообще планировал назвать его иначе, но какого уж вручили…

— А Вас в честь кого назвали? — закатив глаза, Адольф обратился к Себастьяну.

— Так вроде решили уже, что краба, — усмехнулся тот, за что получил легкий пинок по ноге. — Ладно. В честь соседа.

Рудольф тихо рассмеялся вслед за ним, и мальчишка в гневном непонимании завертел головой из стороны сторону, так и не дождавшись, что ему кто-нибудь хоть что-то объяснит.

— Черт, — спохватился Вельд, поднимаясь с места, — забыл остальные продукты в машине.

— Ты запретил выражаться в этом доме, — напомнил Адольф, складывая пустые тарелки в одну кучу и сверху водружая обглоданные початки.

— Я тебе запретил, а не себе.

— Это нечестно, — крикнул он вслед улизнувшему за дверь отцу и цокнул языком, поворачиваясь к Себастьяну. — А меня заставляет мелочь бросать в банку.

Адольф указал на стоящую на подоконнике рядом с пустой птичьей клеткой глубокую круглую прозрачную чашу с приклеенной к стенке вполне ясной надписью. Эхт усмехнулся. Будь такая у него — заполнил бы за один день.

— Давай посуду, Умник, — вздохнул он, задвигая стул. — И иди спать, уже поздно, а тебе завтра в школу.

— Так Вам тоже.

Себастьян хмыкнул. А ведь и правда. Выходной, что ли, под предлогом морального истощения после шока взять?.. Хотя кого ему на замену поставят? Нет, придется выйти. Уставшим и помятым, но выйти. Найти бы утром, что надеть. Лучший костюм лежал в кресле, и его Эхт сунуть в коробку не догадался, а теперь там, наверное, только труха и осталась.

Ладно, голову над этим ломать будет завтра. Сейчас хотелось просто лечь.

========== 17. ==========

Он открыл один глаз. Сверху на него на фоне белого потолка взирала люстра с двумя лампочками. Себастьян не сразу понял, где находится. Руки и ноги запутались в покрывале. Еле удалось сесть.

Кровать-полуторка была прижата к светло-бежевой стене, у противоположной стояли задвинутый простенький стул и стол с громоздившимися на нем коробкой и искусственным цветком; напротив — шкаф-купе с зеркалом; у задней стенки кровати Эхт обнаружил обувную полочку, а прямо рядом с ней и дверь в ванную; прозрачные шторы, напоминающие тюль, пустой книжный стеллаж, который будто только вчера украли из какого-то продуктового магазина, и небольшая картина над постелью — это все, что здесь было. Комната напоминала скорее тюремную камеру бизнес-класса, чем то, где могли бы жить люди. Однако глупо жаловаться в его нынешнем положении.

Сюда его вчера определил Рудольф, но времени осматриваться не было. Себастьян, не раздеваясь, лег спать, потрудившись только сдернуть одеяло, чтобы не замерзнуть. Теперь приходилось тратить время на душ.

Ванная комната выглядела лучше, чем он ожидал — тоже до невозможного маленькая, но не разваливающаяся от одного лишнего прикосновения. Даже обшарпанная старенькая кабина отвращения не вызывала. Или Эхт просто привык.

Тем не менее, до работы оставалось всего-ничего, а нужно было еще забрать машину. Ее он, слава отсутствию внятной стоянки, припарковал дальше по улице, а не у мотеля. Третью починку Себастьян точно бы не пережил.

Сейчас задача была другая — выбрать из свалки уцелевших вещей в коробке то, что могло сгодиться в школу. Футболки со свитерами отметались сразу же, а вот не вынутые еще при заезде в мотель туфли за неимением конкурентов пошли в дело.

В итоге обнаружился один-единственный пиджак. Да и тот оказался странный, как будто из клеенки, весь блестящий и с короткими собранными по локоть рукавами. Себастьян купил его для одного из походов в клуб и, кажется, больше никогда так и не вынимал из шкафа. А теперь делать было нечего. Пришлось под низ надеть черную водолазку с высоким воротом, чтобы хоть как-то оправдать далеко не учительский стиль.

— С добрым утром, — поприветствовал его хмурый Вельд на кухне и выставил вперед выбранную вчера Эхтом кружку. — Чайник еще горячий. Как спалось?

— С добрым, нормально. — Себастьян проморгался, бросая пакетик в кипяток. — Хотя знаете… раньше у меня из окна бранденбургские ворота было видно, а теперь там дерево.

— Ну вот видите, уже нашли плюсы.

Рудольф усмехнулся, вытаскивая из холодильника небольшой контейнер. Эхт вспомнил, что ничего не приготовил себе на завтрак. А уроков сегодня достаточно, придется голодать или спасаться чаями в учительской. В местную столовую даже наведываться не хотелось.

— Ты собрался?

Себастьян вскинул голову, но оказалось, что вопрос адресован возящемуся со шнурками Адольфу. Тот кивнул и, подхватив с дивана портфель, подошел ближе, забирая у отца небольшой сверток.

— А чего, в школе уже не кормят? — поинтересовался Эхт, быстрыми глотками хлебая чай.

— Там еда… — мальчишка оглянулся на банку ругательств, — плохая.

— Можете и себе чего-нибудь взять, — хмыкнул Вельд, накидывая куртку, и обратился уже к сыну: — Тебя подвезти?

— Тебе вроде в другую сторону.

— Я могу подвезти, — поднял руку Себастьян. — До машины отсюда идти минут десять, наверное, а до школы всяко дольше.

— Можно? — с горящими глазами обернулся на отца Адольф. Перспектива покататься на дорогом авто явно пришлась ему по вкусу.

— Можно, — со вздохом кивнул Рудольф и подхватил плечную сумку. — Не забудьте замкнуть дом, герр Эхт. Ключи у Дольфа.

Себастьян выдал нечленораздельный звук, с натяжкой похожий на согласие, и дверь хлопнула. Адольф уселся на диван, принимаясь мучать спавшего там кота, и пообещал терпеливо ждать, пока Эхт ходит за машиной.

На улице было сыро — под утро шел дождь, прекратившийся часам к шести, и теперь тротуар полнился лужами. Уже издали Себастьян увидел мотель. Точнее… то, что от него осталось — черное, будто все перемазанное в саже здание с рухнувшей внутрь крышей. Подходить ближе Эхт не стал, только постоял с несколько секунд на месте со смурным лицом и пошел дальше.

Прямо рядом с машиной оказался припаркован небольшой фургончик, привалившись к боку которого курил Конрад. У ног его вилась собачонка, громко залаявшая при виде Себастьяна.

— Сказать «доброе утро» будет моветоном, да? — безрадостно усмехнулся Ратте, отбрасывая сигарету. — И все-таки рад, что ты в порядке.

— Я тоже. В смысле… рад, что в порядке ты, — пожал ему руку Эхт. — Как отец?

— Тоже в норме. Он отошел купить еды в дорогу.

— В дорогу?

— Ага. Ну, жить-то тут больше негде, так что… Одна из кузин в Берлине согласилась нас приютить. Вот, — Конрад похлопал по фургончику, — увозим то, что осталось.

— Ты не выглядишь обеспокоенным по этому поводу, — заметил Себастьян. — Да даже грустным не выглядишь.

— Ну я, скажем честно, терпеть это место не мог, — пожал плечами Ратте. — Сгорело и сгорело — хрен с ним. За макеты только грустно, а остальное, — он махнул рукой, — так. Зато Берлин посмотрю.

— Считай, мечта сбылась. Хоть и так.

Ратте кивнул, едва заметно усмехнувшись, и, точно что-то вспомнив, заговорил вновь:

— А ты-то… куда сейчас?

— Да Вельд, механик, комнату по доброте душевной выделил, — отмахнулся Эхт. — Мне, по-хорошему, судиться с вами надо, но так, если честно, лень…

Они поговорили еще немного, поделились планами, пожелали друг другу удачи и разошлись. Себастьян несколько раз обернулся, прежде чем сесть в машину, чувствуя, как его накрывает волной смятения. У Конрада ничего не было, но он собирался обосноваться в Берлине — там, куда Эхт запретил себе возвращаться из-за денег, а ведь его материальное положение было заметно лучше. Точнее… раньше. Раньше оно было заметно лучше.

Любой бы стал переживать, потеряй так глупо последние деньги, а вместе с ними и вещи на несколько тысяч евро. Себастьян же мог только посмеяться. Было что-то бесконечно забавное в том, как быстро он скатился с мнимого Олимпа на дно. И все-таки мать, провожая его в столицу, была права: таким, как он, на вершине делать нечего. Бедность у него в генах.

А теперь еще, по-видимому, и нахлебничество.

Щелкнул замок. Адольф с довольным лицом уселся на переднее сиденье. Эхт вновь тронулся с места.

— Во сколько у тебя занятия заканчиваются? — спросил он, глуша мотор. Мальчишка ответил не сразу. — После последнего подойдешь к машине, а то на улице сегодня прохладно, замерзнешь, если пойдешь в такой в легкой куртке.

Первые два урока прошли не без лишних вопросов. Всем отчего-то стало интересно самочувствие Себастьяна, и количество слова «пожар» превысило все допустимые нормы. В какой-то момент Эхт пообещал бить указкой по рукам каждого, кто его произнесет. Не помогло.

В учительскую он ввалился злой как черт, а потому первым дело громко рявкнул на попытавшегося развести очередной спор с Зорном Брайта. Тот обижено уселся в кресло и стал молча грызть печенье, игнорируя подтрунивающего над ним Люгнера.

— Хочу Вас уведомить, что кричать на Бена имею право столько я, — с усмешкой сказал присаживающийся рядом с Эхтом на диван Зорн. — Найдите себе другую подушку для битья.

— Выбор у меня не большой, знаете ли, — Себастьян обвел взглядом учительскую, — учитывая, что нас здесь, похоже, всего четверо и работают. На ком мне отыгрываться? На Люгнере? Жалко ведь: он, кажется, отличный человек.

— Журналисты отличными людьми не бывают, — замахал рукой Зорн.

— Журналисты?

— Да, Пауль колумнистом в местной газете подрабатывает. Здесь все талант свой — слово, конечно, громкое — пристроить пытаются, а то на жалование учителя… — он скрыл вздох разочарование за чашкой кофе. — В общем, Вам советую озаботиться тем же. Не журналистикой, ясное дело, а… не знаю, чем там могут еще заниматься экономисты. Репетиторством, скажем. Тем более в Вашем нынешнем, простите за бестактность, положении без этого не обойтись.

— Не напоминайте, — поморщился Себастьян. — Думать пока об этом не могу — голова начинает болеть.

Зорн хотел продолжить и уже даже открыл рот, как хлопнула дверь. Эхт успел обрадоваться, что наконец в их немногочисленном коллективе оказался кто-то еще, но в соседнее кресло плюхнулся директор.

— Своего кабинета Вам уже мало? — с издевкой поинтересовался с места Зорн, закидывая ногу на ногу и поудобней устраиваясь в углу дивана. — Знаете, учительская не просто так подобным образом называется.

— Не нарывайтесь, Зорн, то, что я не могу Вас уволить, не значит, что не сделаю выговор. — Гертвиг бросил на него полный усталости взгляд и принялся тереть виски.

— Да хоть десять выговоров. И желательно в письменном виде, а то у меня в принтеребумага закончилась.

— Оставьте язвительность на попозже. Она Вам понадобится. — Ульрих тяжело вздохнул и обратился уже в сторону беседующих Брайта и Люгнера: — Поставьте кто-нибудь чайник.

— Как жаль, — покачал головой Зорн. — Вашу кофемашину, я имею в виду. Сломалась, да?

В ответ на попытку испепеления взглядом он только мило улыбнулся и отставил пустую чашку. Себастьян еле сдержал смех. Гертвиг жестом пригласил остальных сесть на свободные кресла и, подперев кулаком подбородок, заговорил:

— Вынужден сообщить — и Вы, Зорн, молчите ради бога, — что достоуважаемый бургомистр решил посетить нас еще раз. Молчите, Зорн! Так что Вас троих… э, уже четверых за неимением других смельчаков в данное время и в данном месте я торжественно приглашаю составить мне компанию на этом параде лицемерия. Вас в особенности, герр Эхт. Господин Гросс давно хочет с Вами познакомиться. А уж тем более после недавних событий. Сочувствую, кстати. — Он перевел дыхание. — Герр Люгнер, я уже вижу, что Вы собираетесь отказаться, так что добавлю, что не только я привык появляться с, прости господи, свитой. И Вы знаете, что это значит.

Пауль сцедил вдох через плотно сжатые зубы и медленно кивнул. Брайт сморщился, складывая руки на груди. Себастьян остался сидеть неподвижно, думая о том, как ему найти и предупредить Адольфа, если придется задержаться. Только Зорн, которому теперь не затыкали рот, оживился.

— И когда этот индюк приедет?

— После следующего урока. Он же у вас всех последний? — Гертвиг обвел взглядом собравшихся, и те с небольшим промедлением согласно покачали головами. Исключением был только Пауль. — Вам, Люгнер, зачту день в счет отпуска, раз уж целый час без дела просидите. Хотя знаете — займитесь статьей. Вот, о пожаре, например, раз очевидец прямо перед Вами сидит.

— Во-первых, не думаю, что герр Эхт, — Пауль коротко посмотрел на Себастьяна, — согласится. Во-вторых… попробуй тут что-нибудь напиши, зная, что через час тебя ждет выволочка от мегеры.

— Ваши слова да Вашей жене в уши.

— Да уж каждый день слышит, — усмехнулся Люгнер. — Там чайник вскипел, кстати. Официантов здесь нет, за кофе идите сами.

— Ох, видели бы его жену, — обратился к Себастьяну Зорн, стоило Гертвигу подняться с места, — такая статная женщина, как будто с полотен Энгра.

— А тебе лишь бы чужих жен порассматривать, — фыркнул Брайт.

— Да я бы и тебя, Бен, порассматривал, будь ты хоть немного отличен от борова, — разочарованно отмахнулся Зорн. — Ты, Пауль, не обижайся, женщина тебе и впрямь красивая досталась.

— Еще бы характером вышла — цены бы ей не было, — хмыкнул Люгнер, вставая и пересаживаясь за стол, к оставленным бумагам. — И не начинайте там опять ругаться, бога ради, у всех здесь болит голова.

— Ну не знаю, я себя прекрасно чувствую, — запротестовал Бенедикт.

— Вот будет тебе за сорок — посмотрим на твои перепады давления.

— Не переживайте, герр Брайт, — чуть улыбнулся Эхт, — это уже к тридцати начнется.

— А как кости начнут от погоды ныть… — включился Зорн, и Бенедикт, шикнув, поспешил ретироваться. — Эх, молодежь.

В обусловленное время Себастьян появился на улице у входа, встречая там весь предыдущий состав. Люгнер стоял в сторонке, ругаясь с кем-то по телефону, Брайт меланхолично наблюдал за ползущей по высокой травинке божьей коровкой, Гертвиг беспрестанно проверял поблескивающие золотом на запястье часы, а Зорн нервно прохаживался из стороны в сторону, то и дело оборачиваясь на ворота. Эхт же, привалившись к толстой колонне, мысленно набрасывал предлоги, под которыми можно было уйти раньше времени, чтобы не заставлять Адольфа ждать.

— Ну что там? — обернулся на Пауля Гертвиг, когда тот закончил разговор.

— Буквально пять минут.

Себастьян отлип от колонны, достал телефон, пустым взглядом посмотрел на время, зачем-то пролистал экраны и вновь вернулся к раздражающему ожиданию. Терпеливым он никогда не был, особенно если даже не знал, для чего именно терпит. Что вообще бургомистру может понадобиться в школе? Финансирование из него, что ли, выбивают.

Стоило об этом подумать, как на дорожке показались несколько фигур, а рядом остановился взвинченный Зорн. Ульрих тут же шагнул навстречу, пока Люгнер с Брайтом предпочли остаться в стороне. Эхт присмотрелся.

Впереди шел, опираясь на трость, высокий худощавый мужчина, за которым семенили две женщины. В одной из них Себастьян только по описанию Зорна признал жену Пауля — и впрямь статная, с суровым, почти ледяным взглядом и генеральской выправкой. Вторая же даже в чертах была заметно мягче, да и легкое платье (в такую-то погоду!) серьезности ей явно не прибавляло.

Мужчина — Гросс, по всей видимости — приветственно пожал руку каждому и, как только дело дошло до Себастьяна, заговорил:

— Герр Эхт, полагаю. — Он сдержанно улыбнулся ему тонкими губами и обернулся на спутниц. — Всегда радостно видеть в нашем городе новые лица. Искренне сочувствую по поводу вчерашнего происшествия. Хорошо, что Вы в порядке. И, — он единожды подзывающе махнул рукой, — позвольте представить Вам мою жену, Эдель.

— Приятно познакомиться, — попытался изобразить дружелюбие на лице Себастьян, пожимая хрупкую ладонь.

Гросс явно хотел продолжить беседу, но откашлявшийся Ульрих перевел внимание на себя и тут же пригласил всех внутрь. Звонок уже прозвенел, и коридоры пустовали, позволяя процессии ожидаемо разделиться на группы. Впереди вышагивали бургомистр и директор, о чем-то тихо разговаривая, а Брайта, только собиравшегося незаметно улизнуть в самый конец, вовлекли в диалог как представителя рабочего класса; за ними, чуть отстав, пререкалась чета Люгнеров, с цоканьем снижающих громкость каждый раз, когда Гросс оборачивался; Себастьян шел между Зорном и Эдель, стараясь не обращать внимание на попытки первого заглянуть ему за плечо.

Больше его интересовала причина, по которой он до сих пор не ушел. Понятно, что нужно было кем-то занимать свиту бургомистра, но тут он явно лишний. Три на три — все честно, ему вообще влезать не стоило. Впрочем, Гертвиг был другого мнения.

— Где Вы теперь живете? — Эхт вздрогнул от внезапного вопроса. Эдель в извиняющемся жесте коснулась его локтя. Зорн поджал губы. Вдаваться в подробности не пришлось. — Я вчера так переживала, когда услышала новости. Это просто ужасно… Могли погибнуть люди.

— Ну не погибли же, — отозвался Зорн.

— Как Вы можете быть таким черствым? — И он натянулся, словно струна, дергая плечами. — А если бы там были Вы, Вольфганг? Нужно же уметь ставить себя на чужое место.

— Герр Эхт, при всем уважении, не выглядит как страдалец. Так отчего же мне начинать его жалеть? Это может показаться грубостью.

— А с чего Вы решили, что человек станет показывать слабость прилюдно? Может, он храбрится для вида?

— Да, но…

— Я все еще здесь, кстати, — напомнил Себастьян чуть громче, чем следовало. На него заинтересованно обернулась фрау Люгнер, приподнимая брови. Эхт попытался посмотреть ей в глаза, но не смог выдержать и секунды. — Благодарю, конечно, за интерес к моей персоне, но вынужден вас двоих расстроить — не угадал никто. Да, я переживаю, но не настолько, чтобы сосредотачиваться только на этом. А теперь давайте все дружно забудем о пожаре, потому что клянусь — еще раз кто-нибудь его упомянет, и я за себя не ручаюсь.

— Прошу прощения, — смущенно улыбнулась Эдель. Зорн фыркнул. — Вот Вы опять, Вольфганг! Как в Вас только вмещается столько желчи?

— То есть я, по-Вашему, желчный?

— Нет, но изо всех сил такового из себя строите. Будьте мягче, это капанье ядом Вам не идет. Я понимаю, что это, скорее всего, какой-то Ваш защитный механизм, но…

— Вы не психиатр и даже не психолог, — оборвал Зорн и тут же откашлялся, поправляя челку. — Может, я просто хочу быть грубым.

— Но со мной-то Вы не грубый. По большей части. — Эдель вздернула подбородок и чопорно сложила руки у живота. У Эхта появилось ощущение, что его всунули в сериал про британскую аристократию, а реплик не дали. — Почему бы не быть таким с остальными?

— Так они — не Вы.

— Вы такой непонятный, герр Зорн.

Тот тяжело вздохнул. Себастьян чуть замедлил шаг, давая им продолжить беседу впереди, а сам предпочел остаться в одиночестве. Выдался отличный момент, чтобы уйти незамеченным, но тут шествие прекратилось, остановившись у двери в учительскую, и до него долетели обрывки разговора Гросса с Гертвигом. Как Эхт и предположил, дело было в финансировании.

Брайт тем временем, с выражением крайнего облегчения, вернулся в самый конец, по несчастью встречаемый Себастьяном. Несколько секунд они молчали, делая вид, что не замечают друг друга, а потом стало скучно.

— Как Вам… все? — спросил Бенедикт.

— Ну как сказать, — шмыгнул носом Эхт, — всю дорогу слушал театральное представление.

— А, — Брайт улыбнулся, — с Вольфом всегда так, когда Гросс приходит. Иногда это даже забавно, на самом деле.

— Он ведь влюблен в фрау Гросс, так?

— Вейс, — поправил Бенедикт. Себастьян в недоумении вздернул брови. — Она не меняла фамилию, так что фрау Вейс, а не Гросс. Но да, Вы правы, влюблен. И это, кстати, понятно вообще всем, кроме, собственно, Эдель. Мне кажется, что и Гросс уже догадался. Хотя черт его знает, они с Вольфом и до этого терпеть друг друга не могли. Вы же в курсе, что Вольф претендовал на место бургомистра?

— Что? — прыснул Эхт. — Какой из художника политик?

— Ну, раньше — очень давно — он был настоящей бонзой, а потом как-то закрутилось… В общем, ничего у него не вышло, но с тех пор Гросс для него враг номер один. Видели бы Вы, как Вольф злился, когда тот на третий срок пошел, да еще и выиграл. Настоящее шоу.

— И все-таки паноптикум, — себе под нос пробурчал Себастьян, прикрывая дверь и высматривая в учительской незанятый укромный уголок. — Долго они будут еще разговаривать?

— Если Вы про Вольфа с Эдель — то да. Если про Пауля с Марией — то тоже да. Если про Гертвига с Гроссом… то черт знает. А что, хотите уйти?

— Будто бы Вы не хотите, — усмехнулся Эхт, усаживаясь в кресло у окна, и последовавший за ним Брайт ответил тем же. — Но вообще у меня практически благородная причина — пообещал Адольфу отвезти его домой.

— Ох, Вы же теперь живете с Вельдом… — закивал Бенедикт, забирая один из стульев от стола. — И как он? Я имею в виду, ну, знаете, слухи разные ходят. Говорят, он совершенно нелюдимый. Мне было бы трудно с таким уживаться.

— Выбора у меня особого-то и нет. А так… не знаю, за день и не поймешь толком, но пока не жалуюсь. Он вообще не обязан был помогать.

Себастьяну совершенно не хотелось обсуждать Вельда с Брайтом или с кем-либо еще. Во-первых, что главное, это было как-то неправильно и нечестно по отношению к нему, а во-вторых, в подобных разговорах опять могла подняться тема пожара, а все, что было с ним связано, вызывало в Эхте перманентное негодование. В основном потому, что люди справедливо удивлялись его безучастности.

А еще он терпеть не мог слухи, хотя иногда они и были полезны.

Себастьян уже хотел попросить Бенедикта прикрыть его перед Гертвигом, как навстречу ему двинулась фрау Люгнер, одним взглядом отправившая Брайта восвояси. Пришлось напрячься, чтобы подавить стон разочарования.

— Давно хотела с Вами поговорить, — с вежливой улыбкой сообщила ему женщина, протягивая ладонь.

— Да все тут, похоже, — фыркнул Эхт. — Еще была бы польза от этой известности.

— От известности не обещаю, а вот на свое положение молодого специалиста могли бы и надавить.

— Что, простите? — Он заинтересованно подался вперед, цепляя руки в замок.

— Сюда, как Вы могли догадаться, — Люгнер понизила тон до заговорщицкого шепота, — не так много людей приезжает. Особенно учителей. Особенно молодых. И особенно — с потенциалом остаться. Вы ведь не собираетесь уезжать? — Себастьян медленно, будто сомневаясь покачал головой. — Отлично. И с недавних пор Вы остались без жилья…

— Только не сочувствуйте, — прервал он и тут же пожалел, потому что к креслу его, казалось, пригвоздили. — Прощу прощения, что перебил, просто слышать уже этого не могу. Такое ощущение, что я все-таки сгорел в том пожаре — столько этого… сочувствия со всех сторон.

— Как пожелаете, — понимающе кивнула Люгнер. — И все-таки. В нашем городе есть ряд жилых мест, принадлежащих правительству, что позволяет выделять их… на особые нужды. Дело это, конечно, не быстрое, но при особом упорстве… Вы, думаю, им обладаете, так что, — она протянула ему небольшую визитку, — как решите заняться — наберите.

С этими словами Люгнер поднялась, расправила брюки и, еще раз пожав Себастьяну ладонь, вернулась к мужу. Эхт так и остался с визиткой в руках сверлить взглядом пустующий стул. О всех этих бюрократических заботах хотелось думать в последнюю очередь. Живи он до сих пор в мотеле — забыл бы тут же про этот разговор, но сейчас ситуация была иная.

Себастьян оглянулся. Гросс до сих пор беседовал с Гертвигом, и беседа эта постепенно переходила на повышенные тона. Зорн пил с Эдель чай, попутно пытаясь испепелить примостившегося к их компании Брайта взглядом. Пауль с постным лицом писал что-то в небольшом блокноте, закатывая глаза каждый раз, когда жена его шевелилась или громко дышала. Делать было решительным образом нечего.

Эхт вновь задумался о бессовестном побеге, но хлопок дверью бы точно привлек всеобщее внимание. Оставалось наблюдать за каркающими друг на друга воронами за окном. И вид этот мало отличался от того, что ждал его с обратной стороны. Бургомистр с директором разве что за кусок выброшенного кем-то бутерброда не дрались.

Протяжно вздохнув, Себастьян встал. Птицы, поделив добычу, улетели, и пейзаж теперь стал совсем скучным. До звонка оставалось минут с двадцать, за которые, как грустно подумалось Эхту, он бы успел дважды доехать до дома.

Себастьян замер перед кулером. Фыркнул. Нашел свою кружку среди остальных. Отпил воды и покачал головой. До места, где живет, а не дома. Не нужно путать. Дома у него здесь нет.

В животе забурчало, а затем стало больно. Эхт вспомнил, что совершенно не ел сегодня, отделавшись несколькими кружками чая и двумя литрами воды. Если час назад этого хватало, то теперь определенно нет. Надо было все-таки что-нибудь взять из холодильника, когда предлагали.

Слева что-то зашумело. Себастьян не придал этому значения и уже хотел спасать Брайта от бессловесных обещаний убить наиболее жестоким способом, как скрипнула дверь. Он обернулся. В небольшой образовавшийся проем юркнула слишком знакомая фигура. Черт, так и знал, что нужно было отпрашиваться.

— Что ты тут делаешь? — тихо спросил Эхт, присаживаясь на корточки.

— Вас не было у машины, — пожал плечами Адольф, поправляя лампу рюкзака. — Я подождал немного и решил, что Вы еще в школе.

— Не замерз хоть?

— Нет, там потеплело. — Он повертел головой и сделал вид, будто не замечает устремленных в его сторону заинтересованных взглядов. — Вам еще долго?

— Это Ваш сын? — улыбнулась Эдель и приветливо помахала Адольфу. Себастьян поднялся и уже открыл рот, чтобы опровергнуть ее слова, как мальчишка абсолютно неожиданно закивал. — Не знала, что Вы приехали с ребенком.

— Каков врун в свои-то года. — От неловкости Эхта спас закативший глаза Зорн, вставший за второй порцией чая. — Этот enfant terrible {1} из местных. Лгать нехорошо, Адольф. — Он одним пальцем откинул свалившуюся витую прядь со лба мальчишки и бросил в кружку пакетик.

— Откуда Вы знаете, может, я уже считаю герра Краба отцом? — уперев руки в боки, с невинным лицом выдал Адольф.

— Ну хотя бы при людях-то крабом не называй… — почти закричал шепотом Себастьян, куксясь.

— Очень любопытно было бы посмотреть в лицо твоего настоящего отца, услышь он это, — не обратив никакого внимания на Эхта, вздернул брови Зорн и, не дождавшись ответа, вернулся к дивану.

— А краб — это из-за имени, да? — Себастьян, поджав губы, обернулся на Эдель. Та и глазом не моргнула. — Это даже мило, герр Эхт, не находите?

Он отделался нечленораздельным мычанием и хотел уйти, как в диалог вклинился Гертвиг, спрашивающий, впрочем, все то же самое. Глаза закатывать стало уже физически больно. Единственным плюсом было то, что его наконец отпустили восвояси.

— В следующий раз проснешься с квадратными усами под носом, понял? — пообещал Себастьян, грозя пальцем, как только дверь учительской захлопнулась.

— Это что-то плохое? — в недоумении уставился на него Адольф, пытаясь схватиться за руку.

— Это как минимум безвкусно. — Сжалившись, Эхт протянул мальчишке ладонь и сбавил шаг.

Снаружи заметно распогодилось: выглянуло неяркое солнце, туч стало меньше, ветер сошел на нет. Себастьян даже расстегнул пиджак, с прищуром всматриваясь в светло-голубое небо. Совсем скоро оно окончательно посереет и пробудет таким до самой весны.

От мысли об этом внутри стало как-то беспокойно. Эхт вздрогнул. Он ведь и правда останется здесь до весны. И до лета. И до следующей осени. И еще черт знает насколько. Заработает денег, возьмет в кредит какой-нибудь дом-развалюху, свыкнется, пустит корни, превратится в совершенно обычного маленького человека, живущего в таком же обычном, маленьком городе. Будто и не уезжал никуда из Баварии. А если и уезжал, то явно напрасно.

— Не говорите только папе, — отвлек его от мыслей Адольф, устраивая рюкзак на коленях.

— О чем?

— О том, что я назвал Вас отцом. Хотел что-нибудь возразить герру Зорну, а ничего лучше не нашел. Ему правда будет обидно, если узнает.

— Не скажу, — кивнул Себастьян, пристегивая ремень.

Адольф довольно заулыбался. Эхт завел машину, радуясь, что за ревом мотора не слышно урчания живота. Мало того, что не завтракал, так еще и не обедал из-за всей этой истории с бургомистром.

Комментарий к 17.

{1) - Крылатое выражение, буквально означающее «ужасный ребенок» (фр.)

========== 18. ==========

В холодильнике выбор оказался невелик. Точнее, продуктов-то много, вот только готовить их Себастьян не умел, а есть по отдельности… ну, если с огурцами и помидорами можно что-то придумать, то грызть картошку или кочан капусты было бы как минимум затруднительно.

Так он и смотрел на заполненные полки, пока в голову не пришла потрясающая по своей простоте мысль. В карманах наверняка завалялась какая-нибудь мелочь, на один-то раз точно должно хватить.

Поход до магазина занял от силы десять минут, по истечению которых Эхт сунул пластиковую круглую тарелку в микроволновку и принялся ждать. Его даже не особо смутило, что на фоне хлопнула дверь, а рядом остановился смурной Вельд, держащий на руке, точно официант полотенце, куртку.

— Это что? — спросил он с отвращением, когда Себастьян вытаскивал обед.

— Карбонара. — Если подобный тон и оскорбил Эхта, то вида он подавать не стал.

— Полуфабрикат?

— Ну сам-то я приготовить не смогу, — он смерил его таким взглядом, будто это было нечто само собой разумеющееся. Рудольф сморщился еще сильнее.

— Что там готовить? Господи, Вы что, бытовой инвалид?

— Я привык есть уже готовую еду, знаете ли, — начал закипать Себастьян. Он и без того голодал весь день, так ему теперь еще и на уши присели. — Не все повара в третьем поколении.

— Да как Вы до своих лет дожили вообще с такой установкой? — Вельд отложил куртку на стул и принялся мыть руки.

— Счастливо и спокойно. — Эхт приземлился на свободное место. — Но вот только в этом сраном городе все пошло по…

— Теперь Вы должны бросить евро в банку! — раздалось из гостиной. Он и забыл, что Адольф делает уроки на диване.

— Знаете, я хочу, — Вельд стряхнул с ладоней воду, — приходя с работы отдыхать, а не ругаться.

— Так отдыхайте, — Себастьян стукнул вилкой, — я что, Вам как-то мешаю?

— Я не могу отдыхать, когда в моем доме едят подобную хрень. — Рудольф уперся ладонями в остров и с брезгливостью покосился на тарелку.

— Теперь ты тоже должен евро!

— Ко взрослым это не относится, Дольф! — прикрикнул он, шлепая рукой по столешнице. — Доедайте это… чем бы оно ни было, но чтобы больше я этого не видел.

— А питаться мне чем? Святым духом? — прожевав, продолжил возмущаться Себастьян. — Я и так живу в Вашем доме, мне, вообще-то, неудобно брать чужое. Я даже заплатить нормально не могу.

— Ну я же, наверное, предполагал, что Вы не робот и хотите есть, когда решал Вас оставить.

Оставить. Себастьян передернул плечами. Будто он был уличным ободранным котом, которого подобрали из жалости. Кажется, мысли эти отразились у него на лице, потому что Рудольф смягчился и, вновь подхватив куртку, на выходе из кухни бросил:

— Вернусь и покажу Вам пару рецептов, чтобы Вы тут с голоду не померли, пока я на работе. И кстати, — он остановился, — в следующий раз я не так рано приду, так что вполне можете заняться уборкой и другими полезными делами, чтобы не чувствовать себя нахлебником.

Себастьян цокнул языком и возвратился к еде. Плевать ему было, что есть, если выбора особо-то и нет. Терпеть он не мог эту готовку — крутишься на кухне, устаешь как черт, моешь тысячу тарелок, а потом даже есть не можешь, а только лежишь несколько часов, пытаясь прийти в себя. Пару раз он пробовал, разумеется, и от тех жестов отчаяния на руках до сих пор оставались шрамы: один на большом пальце, полученный в неравной схватке с ножом и картошкой; второй на ладони — поползновение того самого ножа взять реванш в альянсе с арбузом; третий сбоку — козни кипящего масла. А сколько боевых ранений Эхт пережил в тщетных попытках нарезать хлеб… Будь он Шивой — и то рук сосчитать не хватило бы.

И все-таки с Вельдом он спорить не стал. Тот, в общем-то, прав, и раз Себастьян планировал жить здесь дальше, надо было перенимать правила игры. И раз в них входила готовка… Ему оставалось просто надеяться, что он не подожжет дом или себя.

Вернулся Рудольф минут через пять, переодевшись, и с порога принялся раздавать указания:

— Выкиньте эту «карбонару», если доели, и примите на всякий случай таблетки, а то стены в доме тонкие, и мне бы не хотелось слышать последствия Вашего отравления. Потом достаньте из холодильника капусту, яйца, сметану и сливочное масло. — Он присел на корточки, выуживая из ящика упаковку муки. — И поживее, духовка разогревается быстро.

Эхту ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться. Пропорции ему, конечно, никто не сказал, так что пришлось вытаскивать наугад. Интуиция подвела его лишь на одно яйцо — то оказалось лишним, и отправилось назад. С остальным обошлось без гневных взглядов и упреков.

— Ну хоть помыть сами догадались, — хмыкнул Рудольф, оглядываясь на мнущегося у раковины Себастьяна. Тот уже успел искренне посочувствовать всем тем, кто когда-нибудь был под командованием Вельда. — Теперь нашинкуйте капусту.

— Не-ет, это без меня, — нервно улыбнулся Эхт. — У меня с ножами кровная вражда, я скорей себя нашинкую, чем капусту. Дайте что полегче.

— Не будете практиковаться — ничего не изменится.

— Не буду практиковаться — останусь со всеми десятью пальцами.

Они вновь сцепились взглядами. Рудольф медленно, шумно выдохнул через рот и развел руками. Себастьян даже загордился. Слишком, правда, рано.

— Идите сюда, — позвал Вельд, ставя половину кочана на разделочную доску. Эхт, нахмурившись, замер. — Подойдите.

Он с опаской остановился рядом, принял в руки нож и, оказавшись перед кочаном, в нерешительности ткнул тот острием. Рудольф, не удержавшись, раздраженно фыркнул и взял его за запястье, ставя лезвие в нужном положении. Себастьян одеревенел. Больше, чем готовку, он ненавидел непрошенные прикосновения. Особенно такие грубые. Особенно от людей, что в перспективе были сильней него.

— Режьте, — приказал Вельд, не обратив внимание на вздрагивание.

— Нет, — выдавил Эхт, пытаясь убедить себя в том, что никакой опасности нет.

— Режьте, — повторил Рудольф, теряя остатки терпения.

— Слушайте, — затараторил Себастьян, — мне правда дороги мои пальцы. Посмотрите, какие они красивые! Даже не кривые, как у многих. Было бы обидно…

Вельд, громко шикнув над ухом, сместил руку на тыльную сторону его ладони, давя на нож, а второй прижал качнувшийся от такого резкого движения кочан. Эхт задержал дыхание, жмурясь. Тело вновь похолодело, а ребра сдавило. Будь Рудольф на пару шагов дальше — еще бы удержался, но так, слишком близко, без путей отступлений… Все внутри сжалось. Себастьян тихо, но часто задышал, послушно кромсая капусту, лишь бы все это прекратилось. Даже если отрежет себе палец — черт с ним, пусть только Вельд отойдет.

— Видите, это не сложно. Дальше сами.

Страх отступил. Эхт выдохнул. Хотя взгляд он не мог поднять еще долго, чувствуя, как прилипла водолазка к взмокшей спине.

Рецепт худо-бедно он запомнил и, когда капустный пирог отправился в духовку, приземлился на пол, всматриваясь в желто-оранжевое свечение внутри. Делать все равно было нечего. Телевизор, стоявший на холодильнике, оказался нерабочим. Хотя что он, что духовка — по смысловой нагрузке одинаково.

Просидел Себастьян так, наверное, минут десять, а затем слева от него со вздохом опустился Рудольф. Сначала он ничего не говорил, то и дело вежливо кашляя, а потом, переключив режим и усевшись поудобней, едва задевая Эхта плечом, произнес:

— Вас, ну не знаю, мама в детстве готовить не учила? — Не сложно было догадаться, что ему до жути неловко. Заметил все-таки.

— Ей не до того было, — бесцветным голосом ответил Себастьян и пожал плечами, потирая бровь. — Она… работала. Ну и все.

— Просто работала?

— Да, а когда поняла, что время детям уделять тоже нужно, было уже поздно.

— Вы повзрослели?

Они повернулись на друг друга одновременно, и Эхт несколько смутился. Он-то хотел глянуть мельком, незаметно, а вышло… как всегда. С ответом Себастьян колебался.

— Нет, тогда… Тогда кое-что случилось. — И он закашлялся, заламывая руки.

— Простите еще раз.

— Не обращайте внимания. — Эхт отряхнул брючину от невидимой пыли и откинул спавшие на лоб волосы. — Терпеть не могу об этом кому-то говорить.

— Так… может, хотите посидеть, помолчать об этом? — Рудольф тепло, виновато улыбнулся. И все же было в улыбке этой что-то вымученное. Себастьян покачал головой. — Знаете, я, как Вы и говорили, мало что в подобном понимаю, но все-таки… Вы всегда так дергаетесь, когда Вас… трогают?

— Только когда не вижу способов отстраниться. — Эхт сглотнул, почесал подбородок, шмыгнул носом и продолжил: — И когда человек имеет превосходство. Силовое, я имею в виду. С женщинами, например, такого никогда нет, в любой ситуации я знаю, что смогу отбиться или подобное, а… Зачем я вообще это рассказываю?

— У людей, я слышал, это называется «делиться», — хмыкнул Рудольф. — А вообще… раз уж нам придется теперь жить под одной крышей, я хотел бы знать, чего делать не стоит. Извините, что так вышло с капустой. Я, — он нервно закусил губу, — раздражен после работы.

— Плохой день? — Себастьян вновь посмотрел на него, чуть приподнимая бровь. Вельд покачал головой.

— Не совсем. По человеческим, так сказать, меркам — отличный, просто… вспоминаю о всяком.

Они усмехнулись почти одновременно. Оба отвели взгляд, вперив его в духовку. Долго не заговаривали вновь.

Эхт думал о том, что глупо вести себя так — дергаться от каждого чужого прикосновения, особенно когда знаешь, что в нем нет ничего такого, что могло бы вызывать страх. А еще стыдно. И странно. Последнее потому, что сейчас, например, он нормально реагировал на прижатое к предплечью плечо. Чем это отличается? Даже со свободной стороной по правую руку в случае опасности сбежать он не успел бы, будь это нужно.

О чем размышлял Вельд, догадаться было сложно. Лицо его не выражало ровным счетом ничего, лишь изредка едва уловимо кривились губы или дергались брови. Спрашивать Себастьян не решался.

Вскоре к просмотру их импровизированного телевизора присоединился Бисмарк, улегшийся на ногу Рудольфу, точно та была креслом. Даже лапу подпер так, как делают это люди. Эхт улыбнулся, потянул к нему руку и чуть потрепал между ушей, слыша отдаленно похожий на мурлыканье звук. Где-то в зале Адольф уронил на пол ручку.

— В следующий раз, если не будет еды — приготовьте айнтопф, — совершенно неожиданно заговорил Вельд, почесывая коту под подбородком.

— Зачем его готовить и тратить время, если можно смешать ингредиенты в желудке? — весело фыркнул Себастьян. Тишина и покой окончательно его расслабили.

— Чтобы не заработать диарею, например? — Рудольф снисходительно ему улыбнулся. — Хотя забавно, что Вы знаете, что это такое.

— Я не настолько тупой.

— Это же не тупость, а несамостоятельность, — отмахнулся он и щелкнул переключателем на плите. — Обычно я старался готовить один раз в неделю на всю эту самую неделю вперед, а теперь, похоже, придется выделить под это дело два дня.

— Ну я же теперь умею готовить этот… — Себастьян указал на духовку, — капустный пирог. Могу в каком-то смысле помогать.

— Да Вы к ножу теперь, чую, и близко не подойдете. — Рудольф приоткрыл дверцу, и Эхт втянул носом характерный запах выпечки, едва ли не щурясь от удовольствия. Заглушенное полуфабрикатом чувство голода накатило вновь. — Хотя помочь Вы мне еще можете.

— И даже не резать ничего?

— Нет, только отбить. — Себастьян в недоумении сморщился. Вельд вздохнул. — Хочу сделать шницели с картошкой, пока буду чистить и нарезать — отобьете до удобоваримого состояния. Пальцы только молоточком не заденьте, раз уж они у Вас красивые и даже не кривые.

— Правда ведь не кривые, — нахохлился Эхт, разглядывая собственные руки. — И что, Вы прям целый день этим — ну, готовкой — занимаетесь?

— Лучше сделать разом, чем потом по несколько часов тратить после работы. Вот сейчас, например, я бы не штаны просиживал, а суп варил, пока пирог печется.

— А суп-то зачем?

— Для разнообразия. — Вельд посмотрел на него с таким укором, что Себастьяну захотелось провалиться под землю. — В холодильнике всегда должно быть что-то на завтрак, ужин и суп. Это я вчера забегался и не успел ничего, а так… Это обязательный пункт меню.

— А у Вас прямо-таки меню есть?

— Да, герр Эхт, в домах, где живет больше одного человека, всегда есть меню. Один-то я могу хоть месяц картошкой во всех ее возможных формах питаться, но о других думать тоже надо. К тому же пробовать новое при должной сноровке весьма интересно.

— Чего ж Вы пилотом пошли, — фыркнул Эхт, — раз Вас в кулинарию так тянет.

— Есть разница между готовкой в удовольствие и в потребность. При втором варианте быстро учишься, кстати.

Очевидный камень в свой огород Себастьян пропустил, поднимаясь вслед за Вельдом, всучившим ему доску, небольшого размера молоточек и мясо. Последнее особо настырно выпрашивал вьющийся в ногах Бисмарк, за что получал только легкие пинки и угрозы выкинуть на улицу.

Позднее Эхту доверили возиться с сухарями и выкладывать все на противень, чему он был, наверное, даже слишком рад, гордо вздергивая подбородок каждый раз, когда мясо занимало свое место и не засыпало крошками все вокруг. Так, в тишине и каком-то подобии уюта, готовить было в разы веселее, чем когда-то дома. Там, помнил Себастьян, бабушка вечно комментировала и поправляла каждое его движение, из-за чего он вскоре раздражался и оставлял все на столе, предоставляя ей возможность справиться лучше. С тех пор и приелась пренебрежительность и в неком смысле неприязнь к этому занятию.

На третье его учили готовить сырный суп, всячески отвлекая от томящегося в сторонке пирога, и наконец сесть Эхт смог к вечеру, когда совершенно стемнело. Накормленный всем чем только можно кот улегся прямо в проходе и стал вылизываться. Себастьян даже позавидовал его безмятежности.

Вельд, щелкнув выключателем, уселся рядом и принялся тереть виски. Он наверняка устал больше всех и теперь и не смотрел в сторону лежащего перед ним на тарелке куска. Эхт же, поерзав и для вида помедлив, так долго ждать не смог. Один Адольф по всем нормам воспитания ел за столом, а не так, за тумбами.

— Очень вкусно, — не до конца прожевав, прокомментировал Себастьян, отставляя пустую посуду. — У Вас правда талант.

— Замечательный синоним к слову «опыт», — вздохнул Рудольф, пальцами давя на прикрытые веки. И обратился затем уже к Адольфу: — Ты все уроки сделал?

— Да!

— И математику? Я ведь проверю.

Себастьян, не сдержавшись, улыбнулся, складывая чистую тарелку на лежащее у раковины полотенце. После еды, как обычно, захотелось спать.

========== 19. ==========

Так прошла неделя. Две. Приблизилась к концу третья, а вместе с ней и сентябрь. На горизонте замаячили осенние каникулы. Себастьян, влившись в поток однотипных будней, почти забыл, что когда-то его жизнь была совсем другой. Вспоминать, впрочем, и не хотелось.

Все чаще Эхт называл дом Вельдов своим и все реже злился после этого. И тогда визитка Люгнер неприятно жглась в кармане пиджака. Волокита с правительством могла многого ему стоить, но с каждым днем становилось все более неловко пользоваться гостеприимством. И пусть ему никто и слова не говорил, Себастьян чувствовал себя лишним.

Общение с Рудольфом не клеилось. Тот предпочел лучшую из возможных тактик — невмешательство. И Эхт не мог его в этом винить. Разговаривали они только за ужином, и то редко, потому что из-за работы Себастьяну приходилось есть в комнате за бумагами и домашними заданиями, а к тому времени, когда он выходил мыть посуду, Вельд уже поднимался к себе.

Иногда Эхт, если возвращался раньше, помогал с уроками Адольфу, и тогда Рудольф удостаивал его коротким визитом и брошенным мимоходом «спасибо» с натянутой вежливой улыбкой. Себастьян обычно отмахивался.

Ему стоило заняться поиском жилья, особенно когда перечислили первую зарплату, но единственный дом под сдачу был в таком ужасном состоянии, что от одного вида хотелось плеваться. Забросив эту идею в дальний угол, Эхт предпочел накупить продуктов, чтобы хоть как-то оправдать свое нахлебничество.

Жизнь его, отдышавшись после невероятного сальто-мортале, наконец нормализовалась. По крайней мере в общих чертах. Себастьян опять мог плыть по течению, не особо заботясь о том, для чего конкретно живет. Для возвращения в Берлин? Такими темпами, какими он на него откладывает, может, и вернется к пенсии. Больше целей Эхт не видел. А умирать, наверное, все-таки не хотелось.

Но это был первый месяц. Надо смотреть, что станет дальше.

Только начало казаться, что ничего нарушающего привычный распорядок нет и быть не может, как в один прекрасный день учительскую вновь посетил Гертвиг. Наученный опытом с бургомистром Себастьян с самого начала понял, что ничего хорошего этот визит директора не принесет. И оказался как никогда прав.

— Можете себе этот поход засунуть… — озвучил всеобщее мнение Зорн, со стуком отставляя чашку кофе. — Дайте угадаю — за неимением других смельчаков в данное время и в данном месте весь этот отряд вурдалаков будем сопровождать мы?

— Я бы попросил не выражаться так о детях! — одернул его Брайт, хотя всем видом выказывал полное согласие со словами коллеги.

— Ах да, прости, Бен, отряд гитлерюгенда. Так тебя устроит? Вы, — Зорн ткнул пальцем в Гертвига, — ужасный человек. Я не намерен спать на земле.

— Так привезите с собой кровать, Вольфганг, — отрезал Ульрих, с каждой секундой раздражаясь все больше.

— А Вы, разумеется, не пойдете? — включился Люгнер, с хлопком закрывая ежедневник и щелкая ручкой.

— Нет, конечно, я же директор, как я могу оставить…

— Просто отлично! — окончательно взорвался Зорн. — То есть задницу с нами Вы морозить не собираетесь. Как удобно.

Себастьян предпочитал не вмешиваться, наблюдая за всем со стороны. Так теплилась хоть какая-то надежда, что Гертвиг его не заметил. Глупо, конечно, но тратить целые выходные на поход, да еще и с ночевкой… Люди не для того изобрели удобные постели, чтобы особо одаренные индивидуумы таскались с палатками черт знает куда.

— Там будут не только дети, — предпринял попытку успокоить разбушевавшийся коллектив Ульрих, — желающие родители тоже смогут пойти.

— Fils de pute! {1} Он подсунул нам еще больше бестолковых идиотов.

— С родителями еще хуже, — поморщился Люгнер, — капризов вдвое больше. Я отказываюсь. К тому же, Вам явно не нужны все четверо.

— Вообще-то… — Гертвиг кашлянул. — Когда Браун сообщила о походе второму классу, через знакомых дошло до третьего, а оттуда уже и до четвертого. Так что нужны все.

— Тогда пусть Браун и идет, — стукнул пальцем по подлокотнику кресла Брайт.

— Она, к несчастью, заболела.

Ненадолго воцарилась тишина. Зорн гневно сопел, обмениваясь с Ульрихом тяжелыми взглядами, Люгнер щелкал ручкой, Бенедикт шумно вздыхал, точно на панихиде по утерянным выходным, а Эхт, в неловкости поджав губы, крутился на стуле.

— Ладно, — сдался Гертвиг, — за прибавку к премии-то вы согласитесь?

Зорн с Брайтом переглянулись. Пауль закатил глаза. Себастьян впервые за все время подал чуть задрожавший от нерешительности голос:

— Разве что за двойную. Раз выходных два.

Берг, подумалось ему, наверняка бы убил на месте за подобный выпад. Но Ульрих, потерев подбородок, согласно покачал головой. Люгнер адресовал Эхту одобрительный кивок, Бенедикт же выразил благодарность словами. Только Зорн промолчал и лишь на секунду вздернул брови, точно от удивления.

Домой Себастьян вернулся с новостями. Последние несколько дней сидящий без работы Рудольф встретил их со скепсисом, но по лицу Эхт догадался, что тот с удовольствием бы расшиб себе лоб о тумбу, лишь бы не слышать радостного возгласа Адольфа. Разумеется, тому до чертиков понравилась эта идея.

До самого вечера он рассуждал о всевозможных историях, где хоть как-то фигурировал поход, а все последующие дни каждый час упоминал о том, как не терпится ему поскорее взвалить на спину рюкзак и отправиться навстречу приключениям, чем изрядно раздражал всех, включая Бисмарка. Временами Себастьяну казалось, что даже того, что висел на стене.

— Что-нибудь кроме палаток надо брать? — спросил его в утро субботы Вельд, пакуя сумку.

— Нет, — отозвался Эхт с кухни, разогревая последнюю порцию супа, — разве что снеки, если хотите. Всю возню с едой поручили Люгнеру, как самому ответственному. Хотя знаете, я до последнего думал, что всучат мне. — Запищала микроволновка, и он продолжил позднее: — У меня, кстати, палатки нет. У вас есть старая какая-нибудь?

— Да. — Рудольф перешагнул через свалку книг, оставленных сыном. — Я взял три.

— Но ты ведь можешь спать со мной! — крикнул из гостиной Адольф, пытающийся достать кота из-под дивана.

— Плавали, знаем, ты пинаешься, так что спи отдельно.

Вельд, мимоходом пожелав Себастьяну приятного аппетита, уставился на заметно опустевшие за неделю полки холодильника. За контейнером с макаронами лежала пачка любимых Адольфом батончиков и упаковка с четырьмя бутылками минеральной воды, что зачем-то купил Эхт. Они-то и пригодились.

— А с котом как быть? — вдруг вспомнил Себастьян, отламывая хлеб. Рудольф пожал плечами.

— Корма побольше и воды в две миски. Форточку открытой оставлю, чтоб выгуливался сам. На крайний случай попрошу Луи зайти, если он еще ключи не посеял где-нибудь в огороде.

— А с работой как? Успеете?

Последнюю неделю Вельд ждал, когда Квандт — тот, что ломал руку — отработает положенное время после увольнения. У Флигера, крайне довольного новым сотрудником, все-таки хватило духу отправить проблемного старого восвояси.

— Да должен. Не прям же на два дня это все растянется.

Последние приготовления прошли в спешке и не без помощи Адольфа. По итогу Себастьян, сгрузив вещи в багажник, уселся за руль, зевая, и принялся задавать маршрут на навигаторе. Рудольф, хмуря брови, оглядывал просторный салон и разве что не фыркал от раздражения. Мальчишка на заднем сиденье нетерпеливо болтал ногами.

Ехать было долго и, как заметил Вельд, в сторону аэроклуба. Там Эхт никогда не был и поэтому возмутиться одновременно с Рудольфом не мог, а только ругался на заковыристую дорогу с неожиданными поворотами. Проектировщик этот район сдавал явно в самые последние сроки.

— Музыку у Вас здесь включить можно? — устав от тишины, спросил Вельд, отряхивая льняные брюки от невидимой пыли. Себастьян без лишних слов нажал на нужныекнопки и отрегулировал громкость, предоставляя Рудольфу на выбор целый плейлист. — Даже удивлен, что здесь нет ничего из новомодного.

— У меня от них голова болит. Слишком много битов.

— Добро пожаловать в старость.

Разговор заглох. Заиграла смутно знакомая песня. Эхт сосредоточился на дороге.

Через десять минут показалась припаркованная у края поля вереница машин, поблескивающих начищенными бамперами и чуть заляпанными дисками колес. Себастьян затормозил чуть поодаль, дождался, пока все выгрузятся наружу, и вышел следом. Тут же послышались сторонние разговоры, трудно разбираемые в общей каше.

Удивительно ярко для октября светило солнце, поддергивая стремительно желтеющую траву оранжевым ободком, делая ту будто во сто крат цветней. Эхт невольно улыбнулся, щурясь от бьющего в глаза луча. Легкий ветерок потрепал по затылку, всколыхнул пышные кроны еще не до конца облетевших деревьев и, подхватив с земли какой-то иссохший лист, понес его дальше.

Вдали послышался рокот новой машины. Пришлось уйти с проезжей части.

Так странно было видеть обычно разодетых в костюмы коллег в простой спортивной одежде. Хотя Себастьян сам от них теперь мало отличался — мешковатая футболка, позаимствованная им у Вельда, висела на нем, свободные штаны по обыкновению не облегали ноги, а неумело зашнурованные кроссовки то и дело развязывались, цепляясь за сухую траву.

Эхт, отделившись от Вельдов, остановился между Зорном и Люгнером, приветственно пожавших ему руку. Брайт в сторонке пытался организовать шумных родителей.

— А что она здесь делает? — заметил знакомое лицо Себастьян, хмурясь. Вот кого он точно не ожидал увидеть, так это Эдель.

— О, — оживился Зорн, заламывая пальцы и едва не сияя от радости, — фрау Вейс увлекается спортивным туризмом. Воистину удивительная женщина.

Себастьян фыркнул, закатил глаза и обернулся на Пауля. Тот понимающе покачал головой и тихо, чтобы не услышал Вольфганг, сказал:

— Узнала о походе, когда Гросс с Ульрихом по телефону разговаривал, вот ей и понравилась идея. Причем настолько, что она тут же предложила быть пятой сопровождающей. Слава богу, что Мария подобной чепухой не страдает.

— Знаете, она бы тут пригодилась — все бы мигом по струнке зашагали.

Люгнер, хмыкнув, кивнул. Не согласиться с этим было бы сложно.

— Герр Эхт! — с широкой улыбкой окликнула Эдель. — Замечательно, что Вы тоже приехали! Сближаться с коллективом всегда полезно. Да и местность получше узнать. Вот, смотрите, — она ткнула пальцем в дорожку, зигзагами уходящую в сторону деревьев, — мы пойдем туда, как еще двое приедут. Вы будьте начеку, если не особо дружите с лесом. Там дороги крутые, ноги сломать можно. Ну да ладно, не буду Вас зря пугать. И все-таки хорошо, что Вы приехали!

Вейс была такой резвой, веселой и слишком многословной, что Себастьян и слова не успевал вставить, только старательно улыбаясь каждой ее реплике, чувствуя, как начинают болеть щеки. Видно, что Эдель чрезвычайно нравилось происходящее, что она, пожалуй, даже горела этим. Как-то странно даже — все остальные (помимо Зорна, но причина его радости была кристально ясна) стояли с постными лицами.

Когда внимание Вейс переключилось на Вольфганга, Эхт предпочел улизнуть, минуя образовавшиеся многочисленные группки, беседующие о чем-то своем. По пути он сорвал пару травинок, вертя их в руках, отчего пальцы тут же стали липкими от сока. Пришлось пачкать углы карманов.

— Почему Вы один? — остановился он у сложившего руки на груди Рудольфа.

— А разве я один? — Он вздернул бровь. — Вы же вот, рядом торчите.

Себастьян смерил его недовольным взглядом, но не возразил, наблюдая за играющим с каким-то мальчиком в догонялки Адольфом. Вельд, хмыкнув, снял очки-авиаторы, вешая их на карман клетчатой рубашки, и стал разглядывать безоблачное небо.

— Палатку умеете ставить? — спросил он неожиданно, поворачиваясь на Эхта. Тот смутился. — Серьезно?

— Терпеть не могу походы.

— Я тоже, но всех учат ставить палатки. В детстве, как минимум.

— Вы, может, удивитесь, — ощерился Себастьян, — но в моем детстве уже не было ССНМ {2}, так что нас подобной чепухой заниматься не заставляли.

— По Вашему мнению я еще, наверное, юнгфольк {3} застал.

— В смысле, а Вы разве не при кайзере в скаутском движении были?

Вельд усмехнулся, затем улыбнулся и, на удивление Эхта, рассмеялся. Он-то думал, что сейчас придется спорить, выяснять отношения и все то, что люди обычно делают от скуки. Себастьян уже хотел сказать что-то еще, как раздался громкий, не терпящий отлагательств клич:

— Господа, в лес!

Эхт подхватил брошенную у ног сумку, закидывая ее на плечо, и вместе с остальными шагнул в сторону деревьев. Позади послышался оживленный гул, мешающий голоса в однообразную кучу, и Себастьян в раздражении сжал ребристую ручку сильнее. Ему ведь придется за всеми этими великовозрастными детьми следить.

Шли они минут с десять, и Эхт все крутил головой по сторонам, цепляя каждую мелочь, вроде перебегающих с ветки на ветку белок. Рудольф, ведущий под руку притихшего Адольфа, только неясно хмыкал и изредка задевал его плечом, каждый раз при этом ненадолго отшатываясь.

Солнце вскоре скрыли верхушки высоченных деревьев, и сделалось так темно, точно в пасмурную погоду. Отовсюду послышались шуршащие звуки леса. Ветерок разносил запах травы, смешанный с какой-то влажной свежестью. Наверняка тут неподалеку аналог того озерца, что видел Себастьян при прошлой прогулке.

Процессия замерла. У будто бы арочного входа из деревьев остановилась компания учителей, в числе которых, как вдруг вспомнил Эхт, он тоже вообще-то должен был быть. Заговорил, неожиданно, Зорн, и голос его громыхнул у всех над головами.

— Далеко от стоянки не уходите. Потеряетесь — ваша проблема. По затесям вон там, — он замахал в левую сторону, куда указала ему Вейс, — можете найти реку. Мало ли, если вдруг захотите заработать воспаление легких. Если не умеете ставить палатки — попросите у тех, кто умеет. И ради бога… не съедайте всю еду сразу. Она тут не на деревьях растет. А если все-таки съедите — будете как раз на этих самых деревьях ее собирать. Все понятно?

— Да, мой фюрер! — выкрикнул кто-то, и в толпе прокатилась волна смеха.

— Герр Боулер, я специально поставлю палатку рядом с Вашей и задушу Вас ночью!

Эхт засмеялся, мельком глянув на Вельда. Тот улыбался, прикрыв рот ладонью, и на секунду они столкнулись взглядами, тут же с вежливым кашлем отворачиваясь.

— Возвращаясь к теме палатки, — заговорил Рудольф, понижая тон до шепота и чуть наклоняясь к Себастьяну, потому что Зорн продолжил наставлять народ, — могу предложить свою помощь.

— Тогда мне придется ставиться где-то рядом с Вами, а я и так уже отбился. — Эхт кивнул в сторону коллег.

— Не думаю, что они горюют о такой потере, — покровительственно похлопал его по плечу Вельд. — Я бы, по крайней мере, точно не горевал.

— Знаете, теперь угроза Зорна тому мужчине кажется мне достаточно разумной.

— Бросьте, Вы бы даже кролика при особом усердии задушить не смогли.

— Думаете, я для этого мягкотелый?

— Мягкотелый? — Рудольф засмеялся. — Нет, герр Эхт, Вы хиляк. Сумку, наверное, даже с трудом держите.

Себастьян уже хотел возмутиться такой наглости, как толпа двинулась, заставляя влиться в поток. Небольшая толкучка, и вот перед глазами круглая поляна, со всех сторон окруженная деревьями. Она показалась Эхту маленькой, но вскоре стало ясно, что первое впечатление обманчиво, потому что вот Брайт обозначил круги для костра, и осталось еще уйма места, чтобы лавировать между выстраивающимися тут и там палатками.

— Я беру Зорна! — послышался сбоку голос Люгнера.

— Нет, я! — заспорил Бенедикт.

— А меня кто-нибудь хочет спросить? — Вольфганг устало потер виски. — Заткнитесь и дайте мне поставить хотя бы свою.

Эхт прыснул со смеху, смотря на пререкающихся мужчин и Зорна, что с обреченным выражением лица стоял чуть подальше. Он поймал на себе чужой взгляд и поднял вверх оттопыренные большие пальцы с таким видом, точно непременно собирался выдавить ими кому-нибудь глаза. В нескольких шагах от него крутилась Эдель, заводящая разговор с каждым, кто встречался ей на пути.

Себастьян пришел в себя, когда его потянули за рукав футболки в сторону, подальше от крупных групп и выстраивающегося костра. Многие уже вбивали колышки в землю.

— Если Вам хотелось быть поближе к огню, то сочувствую, — сказал Вельд, бросив сумку под ноги. — Вечером у костра будет шумно, а я хочу уснуть в тишине.

— Да мне без разницы, — честно признался Эхт, помогая Адольфу вытащить его палатку. К своей он даже не притронулся — боялся что-то сделать не так, запутавшись в тенте.

Несколько минут он простоял чуть поодаль, шатаясь из стороны в сторону как дурак, и мог только кивать на попытки Рудольфа объяснить процесс. Для него это было китайской грамотой, а потому он лишь удивленно открыл рот, когда перед ним выстроились три ровные, прижимающиеся друг к другу стенками палатки.

— Выглядит, конечно, как полевой лагерь, — заключил Вельд, отряхивая руки, — но как уж привык.

— А у Вас прям много опыта? — шмыгнул носом Себастьян, доставая из сумки спальный мешок.

— В военной академии часто в походы ходили, так что да.

— С тех пор их ненавидите?

— Какая удивительная догадливость. Особенно для Вас.

— Нет, правда, герр Вельд, я Вас придушу за эти подколки, — пообещал Эхт с серьезным лицом. Адольф чуть толкнул его в бедро. — Не дерись, лучше… не знаю, займись своими детскими делами.

— Я хочу сходить к озеру, — нахохлившись, сообщил мальчишка. — Сходите кто-нибудь со мной.

— Я собирался пойти проверить остальных, а то мне в понедельник жизни не дадут, — хмыкнул Себастьян.

— А я занят, так что подожди до вечера. — Рудольф водрузил на нос очки и уселся на траву, приваливаясь спиной к каркасу палатки и вынимая из сумки книгу.

— Ты не занят!

— Чтение — это занятость, Дольф. Можешь побегать где-нибудь тут, но из виду не пропадай.

И он погрузился в текст, оставляя недовольного сына стоять столбом. Тот, пнув ногой лежащий рядом камень, медлил недолго и вскоре увязался за отошедшим Эхтом. Себастьян возражать не стал, только попросил его быть тише и не пререкаться в случае чего.

Остальные возню с палатками уже прекратили и теперь занимали себя бдением за многочисленными детьми. Брайт, как самый умный в области природы и всего того, что с ней связанно, с небольшой группой отошел дальше в лес, проводить незапланированный урок, лишь бы снизить уровень шума. Люгнер, как и Вельд, предпочел, усевшись в тени, читать, изредка бросая взгляды поверх очков с диоптриями на поляну и прикрикивая, когда очередной беспризорный ребенок тащил в рот шишку или травинку. Зорн, то и дело поправляя выбивающийся из-за ворота легкой хлопковой рубашки шарф на шее, о чем-то объяснялся с Эдель по-французски, и та на удивление его прекрасно понимала.

Эхт замер в нерешительности. Адольф, покрутив головой по сторонам, нетерпеливо задергал его за пальцы. Выбирать, чью идиллию нарушить, не пришлось благодаря необъяснимой любви Вейс появляться в самые неожиданные моменты. В этот раз она, приметив их пару, радостно вскрикнула, жестами подзывая ближе. Сделать вид, что не заметил, Себастьян не смог.

— Вы опять вместе, как мило, — заулыбалась Эдель, пожимая деловито протянутую детскую ладошку. — А родители твои где?

— Папа там, — неоднозначно махнул Адольф в сторону, переводя взгляд на недовольного Зорна. — А где тот важный дядя, что был с Вами в прошлый раз?

— Важный дядя занят важными делами, — фыркнул Вольфганг, откидывая со лба челку. — И где Вы потерялись, Эхт? Всю работу пришлось делать самому.

— Зато Вы отлично справились, — кашлянул Себастьян. — А со мной пришлось бы мучиться с еще одной палаткой. Тем более… помощь, как я вижу, тут и не особо-то нужна.

— Главное, чтобы сейчас все наслаждались отдыхом, — прервала уже открывшего рот Зорна Эдель, слегка шлепая того по руке. — Дети, например, могут повеселиться вместе, а взрослые отдохнуть от суеты. Вот Вы часто выбираетесь на природу?

— Все мое проживание здесь, фрау Вейс, один сплошной выход на природу, — оскалился Себастьян, и Вольфганг впервые за разговор улыбнулся. — А если серьезно, то я терпеть не могу все эти… активные виды спорта. Люди не для того строили уютные, теплые, безопасные дома, чтобы мы сейчас сидели черт-те где. А в здешних лесах, как я помню, есть лоси, и что-то подсказывает мне, что на них обязательно найдутся хищники.

— Не бойтесь, они задохнутся от Ваших разговоров раньше, чем успеют Вас загрызть, — с усмешкой покачал головой Зорн.

— Что? — искренне не понял Эхт.

— Он назвал Вас душнилой, — шепотом подсказал Адольф.

— Какое некрасивое сленговое выражение, молодой человек, — поцокал языком Вольфганг. — Но да, герр Эхт, оно очень точно подходит. Вы не просто душный, Вы самый настоящий душнила.

— Вольф, — шикнула Эдель, толкая его в плечо, — это некультурно, прекрати.

Себастьян вздернул брови. И когда только они успели перейти на «ты»? На Зорна он не особо злился, потому что тот все-таки был отчасти прав — в разговорах Эхт часто становился скучным и нудным, особенно если визави не вызвал хоть какой-то минимальной симпатии.

Он перебросился с парочкой еще несколькими фразами и, оставив Адольфа на попечение целого отряда одногодок, возвратился к палаткам. Рудольф к тому времени уже закончил чтение и теперь явно собирался куда-то идти. Ненадолго повисла немая пауза — Себастьян разглядывал складной нож в чужих руках, а Вельд то и дело оборачивался в левую сторону.

— Тут, как выяснилось, — заговорил он первым, — есть мишени для метания… Подальше от детей, конечно. Я собирался сходить.

— Мм, — протянул Эхт, суя руки в карманы и раскачиваясь с пятки на носок. — Удачного метания.

— А Вы, — Рудольф прокашлялся, — не хотите составить мне компанию?

— Собираетесь незаметно убить меня и свалить все на неумелое обращение с ножами? Я в последний раз, когда сыр для бутербродов нарезал, чуть палец себе не отрезал, а тут мало того что в руках это держать, так еще и метать его…

— Я прослежу, чтобы Вы не убились, — пообещал Вельд, убирая нож в карман джинсов. — По крайней мере постараюсь.

— О, звучит очень безопасно. Сразу все сомнения пропали.

— Герр Эхт, — он тяжело вздохнул, — я же Вас не заставляю, в конце-то концов, просто у Вас, как я вижу, других дел-то особо и нет.

С этим не согласиться Себастьян не мог. В раздумьях пожевав нижнюю губу, он по итогу кивнул, увязываясь следом за Рудольфом, который, казалось, бывал на этой поляне не раз и не два и прекрасно ориентировался в пространстве.

Поначалу плетясь позади, вскоре Эхт поравнялся с Вельдом, от скуки рассматривая все подряд. Так он и заметил странного вида вертикальный шрам на чужой щеке, похожий на след, который обычно бывает на сложенной вдвое бумаге.

— От чего он у Вас? — спросил Себастьян, тыча в свое лицо в том месте, где должна быть полоса.

— А? — Рудольф коснулся собственной щеки, нащупывая пальцами отметину. — Не знаю, честно говоря. Может, упал где-то в детстве.

Они зашли в небольшой пролесок со множеством тонкоствольных деревьев. Тропинка под ногами, на удивление, оказалась ровнехонькая, хотя все остальное выглядело так, будто здесь не бывало никого многие годы.

— Часто падали? — Нужно было чем-то заполнить тишину. Себастьян развернулся, идя спиной вперед.

— Если сейчас не повернетесь обратно — упадете уже Вы, — покачал головой Вельд, со скепсисом оглядывая Эхта. — И да, я часто падал, потому что в академиях по-другому и не бывает — всегда на улице, на тренировках, где-нибудь да навернешься.

— О, я тоже обычно на улицах бегал, — воодушевился Себастьян, игнорируя предупреждение. — Удивлен, как я вообще до своего возраста дожил. А то я, знаете ли, раньше во что только не вляпыва… Ой!

Пятка не нашла под собой землю, и перед глазами взмыли верхушки деревьев. Эхт почувствовал, как все внутри ухает куда-то в сторону желудка, а сам он летит вниз.

От свернутой шеи или как минимум расшибленного затылка Себастьяна спас Рудольф, вовремя схвативший его за грудки. Эхт ненадолго повис на собственной футболке, слыша, как трещат нитки, а затем по спине коротко, будто бы и нерешительно скользнула ладонь, помогая принять вертикальное положение.

— Как видите — как минимум один раз уже проследил, — смущенно хмыкнул Вельд, по-солдатски заводя руки за спину и шагая дальше.

— Д-да, спасибо, — закивал Себастьян, проверяя футболку, но так и не находя новых дырок.

Кивнув самому себе, он сунул руки в карманы и уже хотел идти догонять Рудольфа, как заметил блеснувшие в траве очки. Видно, те спали с Вельда, когда он дернулся. Подняв, Эхт, чуть замешкавшись, тут же нацепил их на нос, спеша следом за отошедшим на приличное расстояние Рудольфом.

Несколько неловких минут, и деревья расступились, демонстрируя совсем крохотную полянку со стоящими посредине тремя досками с чуть выцветшими мишенями. Только Себастьян хотел порадоваться, что помимо них с Вельдом будет еще какая-то семейная парочка, как та предпочла свернуть в сторону леса.

— Вы… — Рудольф обернулся, чтобы что-то сказать, но тут же запнулся, обнаружив свои очки на Эхте. — О… Вам они идут больше.

— Извините, — стушевался Себастьян, снимая их и складывая. — Вы уронили, я решил подобрать. Держите. — Он протянул очки Вельду, но тот покачал головой.

— Оставьте себе. Я все равно редко их ношу.

— Спасибо, — Эхт смутился пуще прежнего, надевая очки обратно и смещая их на макушку. — Думаю, еще пара недель, и я весь Ваш гардероб соберу. Футболка, теперь вот очки… Что потом? Знаете, мне в принципе рубашка еще нравится Ваша.

— Может, отдам Вам ее следующей, — усмехнулся Рудольф. — У Вас есть младшие братья? Эх, ладно, тогда не поймете сравнения.

К обеду стало еще жарче, особенно теперь, когда солнце не прикрывалось верхушками деревьев, и его лучи, не встретив сопротивления, будто стремились изжарить все в округе. Себастьян то и дело утирал пот со лба, проклиная решившее неожиданно заскочить в октябре лето.

Он остановился рядом с Вельдом, когда тот, отсчитав шаги, замер напротив одной из мишеней. Рукой пригладив распушившиеся волосы, Рудольф достал из кармана нож и, разложив его, протянул Эхту.

— Держитесь не за лезвие, — осклабился он, и Себастьян мысленно пообещал себе обязательно полоснуть его за подобные насмешки.

— То есть Вы предлагаете мне просто метнуть его туда? — Эхт указал в сторону мишени, кажущейся ему малюсенькой точкой. — Без уроков, наставлений и всего прочего?

— Ну учитель-то здесь Вы, — развел руками Вельд и откинул полы рубашки, упираясь ладонями в бока. Себастьян цокнул языком. — Ладно. Отбалансируйте нож.

Эхт, нахохлившись, уставился на него с таким выражением лица, точно в эту же секунду собирался вонзить чертов нож ему промеж ребер. Рудольф замялся.

— Я… можно мне до Вас дотронуться? Я покажу.

В этот раз растерялся уже Себастьян, но быстро успокоил себя тем, что именно в его руках сейчас находится оружие. Как только он кивнул, Вельд, осторожно приблизившись, за запястье приподнял его ладонь, уложил на палец нож и принялся ждать, когда тот замрет на месте.

— Теперь возьмитесь за эту точку большим и указательным пальцами, — скомандовал Рудольф, отстраняясь. Эхт послушался. — Остальными пальцами прижмите нож к ладони. Не рукояткой, лезвием!

— А как я тогда бросать буду?

— Просто прижмите. Только аккуратно, а то порежетесь. Опять. Чуть отставьте вперед левую ногу. Так, теперь отведите руку. Ну не так же. — Вельд слегка стукнул его по локтю. — Вы что, вены на запястье себе вскрыть хотите? Большой палец смотрит вверх, да, вот. Снежки в детстве кидали? По той же технике, давайте.

И он отошел ему за спину, чуть приподнимаясь на цыпочках, чтобы проследить за траекторией ножа. Себастьян, от волнения закусив губу, метнул тот вперед, не особо заботясь о попадании. Раздался глухой звук, и лезвие воткнулось в мишень. Позади послышались саркастично-патетические хлопки.

— Браво. Вы хотя бы попали в цель, а не в траву.

— Но в самый уродский круг… — Эхт оттянул языком щеку и протяжно вздохнул. — Будь это соревнованием неудачников я бы, несомненно, выиграл.

— Все приходит с опытом, — попытался успокоить его Вельд, отходя за ножом.

— Вы мне про готовку то же самое говорили, но я на прошлой неделе ожог заработал. — Себастьян продемонстрировал мизинец, на котором до сих пор виднелся розовый след от брызнувшего кипятка.

— А кто Вас просил играть пельменями в баскетбол? — Вельд вновь вложил ему в руки нож. — Говорил же — лучше ссыпать все разом, а не по одному, да еще и таким дурацким способом.

— Сами Вы дурацкий, — по-детски насупился Эхт, пытаясь осторожнее прижать лезвие к ладони. — Вода кипящая же, я мог обжечься.

— Неужели? Как чудно, что Вы смогли этого избежать.

Себастьян пережил еще три попытки поупражняться в метании, две из которых закончились фатальным провалом — нож врезался в траву, даже близко не долетая до мишени. На предложение попробовать четвертый раз Эхт отказался, чувствуя, как тянет руку в районе запястья.

Уговаривать не стали. Вместо этого Рудольф, попросив отойти за спину, взял нож сам. Себастьян и глазом моргнуть не успел, как тот врезался в черный, самый маленький и центральный кружок.

— Признайтесь, что представляли там мое лицо, — с фырканьем обратился Эхт к улыбнувшемуся Вельду. Тот и отрицать не стал. — Много тренировались?

— Достаточно. — Рудольф выдернул из мишени лезвие. — Вы не боитесь?

— Чего именно?

— Того, что у меня оружие. — Вельд покрутил нож в руках, останавливаясь рядом. — А еще здесь никого нет. Лес большой, добежать Вам на помощь никто не успеет.

— Если это была попытка запугать, — выровнял спину Себастьян, — то это, во-первых, очень низко с Вашей стороны, а во-вторых — бездарно. Я жил с Вами почти месяц, думаю, убить Вы меня уже могли бы, если бы захотели.

— Ну мало ли, может, доконали Вы меня именно сегодня.

— И именно поэтому Вы сначала учили меня метать ножи? — Эхт вздернул брови и сложил руки на груди, всем видом выказывая недовольство.

— Так интересней. — Рудольф по-птичьи наклонил голову, и взгляд его стал совершенно неясным. — Не все ж сразу.

Себастьян напрягся, чувствуя, как все внутри натягивается струной. Это шутка. Конечно, шутка. Но ему абсолютно не смешно. По шее скользнул холодок, будто играя наперегонки с каплями пота. Задергалась нижняя губа, пришлось сжать ее зубами с обратной стороны, чтобы не было видно.

— Прекратите. — Голос сорвался на шепот. Вельд мгновенно выпрямился.

— Прошу прощения. — Он кашлянул, складывая и раскладывая нож. — Я все еще не до конца понимаю, как работает эта Ваша психология. А когда я чего-то не понимаю… раздражаюсь.

— Могли бы просто спросить, — вздернул подбородок Себастьян, шевеля желваками.

— В прошлый раз Вы сказали мне заткнуться и забыть об этом, — напомнил Рудольф, мягко улыбаясь. — Мне правда жаль, что нам приходится об этом разговаривать, но… Мы живем в одном доме, и я бы предпочел знать все тонкости. Ради безопасности.

По тону было ясно, что не только о его, Эхта, безопасности идет речь. Глупо на такое злиться. Все-таки ему, буквально первому встречному человеку с улицы, позволили жить в доме, где был еще и ребенок. Себастьян мог это понять, но не мог пока другого — рассказать. Может, если напьется до того состояния, когда уже ничего не будет важно, тогда и получится.

Он долго не разговаривал, и Вельд, приняв это за ответ, вернулся к метанию ножа. Эхт все подбирал слова, смотря, как лезвие блестит в лучах солнца и раз за разом врезается в мишень, а затем ненадолго исчезает в чужих руках. Было что-то красивое в том, как Рудольф при каждой новой попытке попадал в одно и то же место. Наверняка тоже о чем-то думал, раз даже удивиться этому не мог.

Через некоторое время со стороны леса послышался шум, и на полянку выбрело несколько незнакомых мужчин. Не сговариваясь, Вельд с Эхтом поспешили на выход.

Шли молча, изредка бросая в сторону друг друга вопросительные взгляды, но так и не решаясь заговорить. Себастьяну было до жути неловко. Рудольфу, наверное, тоже.

Когда он отошел, чтобы бросить нож в палатку, Эхт остался в смятении стоять один у первых деревьев. От погружения в собственные мысли его отвлек вынырнувший буквально из ниоткуда Адольф:

— Я хочу сходить к озеру! — затребовал он, хохлясь и едва не притопывая. — Сейчас-то Вы не заняты?

Деваться некуда. Пришлось согласиться. Да у Себастьяна и планов-то других не было. Разве что походить по родителям и краем уха подслушать, кто догадался захватить с собой алкоголь на предстоящие полуночные беседы у костра.

Адольф же, получив какое-никакое согласие в виде кивка, ухватился за протянутую руку и потащил Эхта в сторону их палаток, возле которых, как удивленно отметил Себастьян, уже не оказалось Рудольфа. Идти нужно было вновь через осточертевшие деревья, мажущие вездесущими ветками по только зажившему после злосчастной аварии лицу. К тому же Эхт поскальзывался и едва не падал на каждой кочке. Смотреть под ноги он так и не научился. Тем временем озеро было подозрительно близко.

Ну как озеро… скорее озерцо, где дно проглядывалось только на метр вперед. Дальше же — сплошная темная, почти черная вода. Позади виднелся скалистый берег, после которого тут же продолжался лес.

На сооруженном из необтесанного дерева мостике валетом улеглись двое, занятые чтением. Неподалеку в траве возились несколько детей. Не успев удивиться этому, Себастьян заметил в воде еще пару людей. Мысленно поздравив их с бронхитом, он уселся по-турецки у кромки, пока Адольф устраивался рядом.

— Ну и что ты хотел тут посмотреть?

— Как что? — удивился мальчишка, обводя рукой озеро. — Природу.

— А там, у палаток, природы было мало, да?

— Ничего Вы не понимаете, — толкнул он его плечом.

Эхт и спорить не стал. Правда ведь не понимал. А потому замолчал, наблюдая за тем, как незнакомая женщина в воде пытается спастись от нападок мужчины, что забрызгивал ее водой, со смехом успевая улизнуть раньше, чем противник нанесет ответный удар.

Как будто в лагере для великовозрастных детей.

— А Вы не хотите плавать? — обратился к нему Адольф, вертя в руках травинку.

— Я похож на моржа? — фыркнул Себастьян, с недоверием оглядывая ровную гладь перед собой.

— Я слышал, что там, у палаток, кто-то говорил, что вода теплая. И что к ночи совсем прогреется.

— Ну вот к ночи и поплаваю.

Оба замолчали, наслаждаясь моментом.

Солнце поплыло над горизонтом, постепенно скрываясь за верхушками деревьев. К вечеру сделалось еще жарче, будто бы жар этот шел от земли. У ограниченного мелкими камушками круга возились Люгнер с Брайтом, стараясь, по видимости, разжечь костер. Рядом курили чьи-то родители, поодаль разговаривали другие, то и дело оборачиваясь на бегающих между палатками детей, пытающихся отобрать друг у друга пакет печенья.

Себастьян остановился у дерева, скрываемый вечерними тенями, и чуть улыбнулся, чувствуя, как в груди разливается что-то теплое. Свои же слова показались ему глупостью. Да, люди придумали дома для удобства и уюта, но теперь все, что он видел перед собою, было не менее домашним и не менее уютным. Эхт никогда не был в лагере, но прекрасно ощутил всю атмосферу.

Позади послышался хруст веток. Сначала Себастьян испугался, но потом раздался характерный кашель, и рядом замер Вельд, привалившийся к соседнему дереву. Друг на друга они не смотрели.

В воздухе витали запахи листвы, травы, озера и попеременно гаснувшего костра. Его редкий треск бил по ушам, а в голове оставалась лишь одна мысль: хорошо. Да, умиротворенно, как в раю.

Эхт ни о чем не думал, не вспоминал детство, а только глядел то на потемневшее небо, то на устланную травой и листвой землю. Изредка слышались вздохи попеременно переминающегося с ноги на ногу Рудольфа. Разговаривать тоже никто из них не спешил.

Себастьян решил, что если все-таки найдет хоть немного алкоголя, то раскроет карты. И одна только мысль об этом до сих пор считалась им бредом. До этого за всю жизнь Эхт рассказывал обо всем исключительно психиатру. Его реакция показалась малолетнему ему отвратительной, и с тех пор он предпочитал молчать, давая людям догадываться самим. Случалось это редко. Да и Себастьян не был в той ситуации, в которую теперь себя загнал.

Мог ведь уехать ко всем чертям из этого города. Хватило бы ему на какой-нибудь дешевый туристический берлинский мотель? Разумеется. Но нет, легче же было остаться здесь, подождать, пока все само собой образумится. Эхт сам разложил, зарядил и затем угодил в капкан. И все из-за глупых надежд на то, что вот-вот Берг позвонит ему с предложением вернуться обратно в офис, что Волчек одумается, что с неба внезапно на голову свалится миллион евро. Все эти события были равны по своей абсурдности, но Себастьян предпочитал этого не замечать.

Задранная столицей планка постепенно снижалась, пока не оказалась там, где была пятнадцать лет назад — на уровне маленького баварского города, необжитой комнаты с одноместной кроватью и полуфабрикатами на ужин. Ну хоть с последним повезло, и грозившая когда-то в молодости язва желудка так и осталась в планах на старость.

И все-таки Эхт злился на собственную безынициативность. Он даже судиться после пожара не стал, будто и забыв об уйме дорогущий вещей, что сгинули в пламени. Это в каком-то смысле виделось ему искуплением за ненужные растраты, за бросание денег на ветер, за все то, чем он грешил последние года в Берлине, не заморачиваясь даже откладыванием на черный день. Теперь, когда этот самый черный день наступил, вертеться было уже поздно.

Вероятно, колесо Сансары дало оборот. Вот только надеяться на былое положение в обществе не приходилось.

Да и Берлин ему разонравился.

Себастьян мало об этом думал, но все-таки сейчас, смотря на город, которого он даже не нашел на картах, когда из интереса забрел в класс географии, ему казалось, что он и должен был тут очутиться. Точно это было своеобразной терапией. Тем, что когда-то неверно определил ему психиатр.

— Да черт бы вас побрал!

Эхт едва не прикусил язык, вздрагивая. Пальцы его на секунду вжались в локти. Зорн, ругаясь, забрал у возмутившегося Люгнера зажигалку.

— Два здоровых лба, а костер развести не могут!

— Да мы ж его развели! — запротестовал Пауль, обиженно складывая руки на груди.

— Это по-вашему костер? — пробурчал Вольфганг, под ладонями которого быстро занялось пламя. — Вот! А вы возились полтора часа.

— И вовсе не полтора, — напоследок фыркнул Бенедикт, тут же смиряемый звонким подзатыльником, и стих.

Эхт почувствовал, как собственные губы расползаются в улыбке. Сбоку послышался тихий смех. Себастьян оглянулся, сталкиваясь взглядом с Рудольфом. Тот не поспешил отвернуться, лишь приветственно кивнул и отлип от дерева.

— Стоим тут, будто прячемся, — хмыкнул Вельд, останавливаясь рядом.

— Можем выйти, если хотите, чтобы нас припахали к работе.

И правда — кто-то доставал еду, кто-то укладывал ветки в костер, кто-то помогал разровнять покосившиеся палатки. Без дела они бы не остались. А оттого выходить совершенно не хотелось.

— Вы пришли со стороны озера, — заметил Рудольф, поправляя рубашечный ворот. — Плавали?

— Нет, хотя Дольф пытался уговорить. Ума не приложу, чем думают люди, лезущие в воду в октябре. Явно не о воспалении легких.

— Здесь обычно всегда тепло в этом месяце, вода прогревается, так почему бы и нет?

— Только не говорите, что Вы тоже плавали, — скривился Себастьян.

— Нет, но планировал заняться этим вечером, когда остальные решат устроить бар под открытым небом. — Вельд чуть помолчал, а затем, похрустев шеей, заговорил вновь: — Я уже понял, что Вы не считаете эту затею разумной, да и в воду я Вас лезть заставить вряд ли смогу, но… Хотите присоединиться?

— С чего вдруг такой интерес? — Эхт изогнул бровь. — Сначала нож, потом это.

— Может, я влюбился? — с абсолютно серьезным лицом предположил Рудольф, за что тут же получил легкий толчок в плечо.

— Нет, правда, герр Вельд, с чего такой интерес?

— Все еще пытаюсь узнать Вас лучше. А еще, кстати, я тут ни с кем, кроме Ваших коллег, и не знаком. А одному, знаете ли, все-таки иногда бывает скучно.

— Вам-то? Да каменной скале я бы больше поверил.

Они обменялись шутливо-враждебными взглядами. Рудольф возражать не стал.

Со стороны поляны повеяло шашлыком. Кто-то додумался притащить с собой складной маленький мангал. Проклиная этого умника на чем свет стоит, Себастьян вспомнил, что совершенно голодный. Пришлось покинуть укромное местечко.

У костра он сидел молча, слушая лекцию Зорна об эпохе ренессанса и жуя салат из одноразовой тарелки под аккомпанемент комментариев Эдель. Рядом, привалившись к его бедру и вытянув ноги, лежал Адольф, следя за мельтешением огня. Вельд находился по правую руку, приглашенный в самый последний момент Вейс, то и дело теперь бросающей в его сторону неясные взгляды.

— У меня есть предположение, — зашептал Рудольф на ухо Себастьяну, — что она подумала что-то не то.

— Могу даже догадаться, что именно, — хмыкнул Эхт, отпивая минералку. — Не обращайте внимания.

Наевшись, он плюхнулся у палатки, смотря на оставшихся у костров родителей. Те, судя по заискивающим взглядам, дожидались, когда разойдутся позевывающие дети. У Себастьяна самого глаза слипались. Пора было спать. В последний раз часы на запястье Брайта указывали стрелками на одиннадцать.

Где-то далеко оживилась кукушка. Запели сверчки. Громче обычного затрещали ветки в огне. Аромат стоял до ужаса приятный, точно впитавший в себя все самое теплое и уютное. Себастьян глубоко втянул носом воздух.

Сбоку что-то зашуршало, и вскоре рядом присели на корточки. Вельд выглядел чуть помятым, но на редкость не хмурым.

— Приходите часа через два к озеру, если все-таки решитесь сыграть в лотерею на бронхит. Горячительные напитки организую.

С этими словами он встал, зашумел молнией и скрылся в палатке. Эхт еще несколько минут просидел так, на траве, а затем со вздохом поднялся. Нужно было завести будильник.

Комментарий к 19.

{1} - Сукин сын (фр.)

{2} - Союз свободной немецкой молодежи, организация, в которую входила пионерия им. Тельмана

{3} - Младшая возрастная группа гитлерюгенда

========== 20. ==========

Никого не было на берегу, когда он, потирая глаза, вышел к озеру. Уже хотелось уйти, но Себастьян все равно зачем-то дотащил себя до воды, постоял так немного и пнул лежащий у кромки камень. Ну не зря же просыпался, в конце концов.

Одежда небольшой кучкой легла поверх ботинок, и Эхт, зажмурившись, наступил на дно. По ноге тут же скользнула приятная прохлада. Возвращаться к палаткам перехотелось.

Единственным источником света сталась луна, выглянувшая из-за немногочисленных облаков. Ее серовато-белый диск рябился по воде среди неярких звезд и верхушек деревьев. Себастьян оттолкнулся от мостика. Первым делом стоило привыкнуть.

Вельд не соврал — вода и правда нагрелась, и теперь складывалось ощущение, что на дворе какой-нибудь июль, а вовсе не октябрь. Эхт прикрыл глаза, расслабляясь и дрейфуя по редким волнам. В такое время особо ни о чем не думалось.

Приятно было смыть дневной пот, охладиться, отдохнуть в тишине, разбавляемой лишь естественными звуками леса. Опять заухала сова. Где-то вдали по траве пробежала белка. Юркнули в норы полевки.

Себастьян нырнул. Дна он давно перестал касаться ногами, оставалось только вертеться в, казалось, бесконечной толще, воображая себя русалкой. Даже в воде Эхт прыснул со смеху. Нет, сравнение близкое, но не то. Крабом. Воображая себя крабом.

Осмелев, он стал опускаться глубже, будто стараясь коснуться томящихся внизу ила и камней, и каждый раз выныривал с оглушающим вдохом, стряхивая капли с лица. Метр за метром Себастьян приближался к венчающим озерцо скалам, натыкаясь лишь на мокрый песок. Глаза уже болели. Не стоило так часто открывать их в воде. По большей части Эхту приходилось жмуриться и всплывать наугад.

И все-таки мать была права, говоря ему в детстве, что в незнакомых водах глубоко лучше не погружаться.

Себастьян вспомнил об этом совершенно внезапно, стоило ноге скользнуть по чему-то мерзкому и склизкому. Он едва не наглотался воды, когда щиколотку пронзила острая боль. Эхт замахал руками, не до конца понимая, что так и не сдвинулся с места. Дернуть ногой было невозможно — при каждом движении ею хотелось завопить во всю глотку.

Волной накатившая паника совершенно не помогала. Себастьян, пересилив себя, попытался коснуться пальцами щиколотки, натыкаясь на дерево. К горлу подступила тошнота. К глазам — слезы.

Он постарался раздвинуть щель руками, но лишь посадил занозу. В легких уже жгло. Захотелось расплакаться прямо тут, под водой, свернуться калачиком, прижать колени к подбородку и зарыдать навзрыд. Но больше всего Себастьян бы отдал за один-единственный вдох.

Мир помутился. Эхт уже не видел ни дна, ни собственных рук. Грудь сдавило так, будто все ребра разом начали постепенно уменьшаться. Он чувствовал, что вот-вот не выдержит и откроет рот, пуская воду в легкие. Даже факт нахождения в озере казался ему ненастоящим.

Что-то скользнуло по щеке. Вероятно, он случайно задел ее пальцами в попытке утереть невидимые слезы. Волосы на затылке колыхнулись. Сквозь толщу прорезалась невыносимая боль в щиколотке. Во рту появился медный привкус. На периферии угасающего сознания Себастьяну показалось, что он смог вдохнуть. От дурости этой мысли губы попытались расплыться в глупой улыбке. Не получилось. Наверное, отекло лицо.

Перед глазами отчего-то распласталось звездное небо. Луна вполовину зашла за облако. Раздался глухой звук. Щеку свело судорогой. Спину расцарапало.

В уши будто свинца залили. В легкие, судя по ощущениям, ртуть. Очередной неясный звук. В этот раз куда более долгий. Себастьян почувствовал, как по языку струится какая-то жидкость, а под рукой образуется лужа.

Звуки оказались кашлем. Кашлял он сам, выблевывая воду на траву. На дрожащем плече лежала ладонь, ненадолго исчезнувшая только для того, чтобы откинуть прилипшие к похолодевшему лбу волосы.

Эхт задышал. Часто, точно в агонии, заламывая руки, едва ли не извиваясь на земле. С бровей и ресниц капало, мешая разглядеть кучу его собственной одежды в стороне и брошенную на траву бутылку с двумя пластиковыми стаканами.

Себастьян перевернулся на спину, уставляясь пустым взглядом вверх. По вискам вниз сиганули слезы. Кто-то аккуратно сжал его руку.

Эхт приподнялся, нашарил в пространстве чужие плечи, вцепился в них так, будто до сих пор тонул. Заскулив, он все же разрыдался, мажа пальцами по прилипшей к телу футболке и волосам, карябая шею и тычась носом в ключицы. Наверняка выглядит жалко и отвратительно, но сейчас до этого не было дела.

— Я умер? — хаотично зашептал он, прижимаясь лбом к чьей-то широкой груди. — Умер ведь, да? Хоть бы умер…

— Это как минимум неблагодарность к моему труду, — тихо, почти истерично засмеялись сверху, приглаживая его волосы. — Все-таки жизнью рисковал. А он тут умирать удумал. Вот не мог попозже утонуть? Только выходные испортил.

Себастьян поднял голову, сталкиваясь с затуманенным взглядом синих глаз. Потянулся к смутно знакомому лицу. Поверху ладони легла другая. Ко лбу на мгновение прижались губы в отчаянной попытке успокоить всеми известными способами.

— Мне страшно… — Слезы вновь потекли вниз по щекам, оставляя во рту соленый привкус.

— Знаю. — Его прижали ближе. — Просто заткнись сейчас.

Он послушался, укладывая голову обратно, и зажмурился. Всхлипывания медленно утихали, превращаясь в скулеж. Под ухом замедлялось сердце. Себастьян попытался сосредоточиться на этом ритме, цепляясь за втиснутые в ладонь пальцы. Черт знает, сколько он так сидел.

Его аккуратно привалили к небольшому валуну, вытерли лицо, всучили в руки стакан и заставили залпом выпить обжегшую небо хрень. Эхт вновь закашлялся, понимая, что глотнул коньяка. Мир постепенно прояснялся.

Рядом сидел по пояс раздетый Рудольф, то и дело припадая к горлышку бутылки, и смотрел на воду с какой-то потаенной ненавистью во взгляде. Себастьян потянул вперед руку, тыкая Вельда в предплечье. Тот обернулся, мягко, подбадривающе ему кивая.

— Спасибо, — только и смог выдать Эхт, криво улыбаясь и свободной ладонью мажа по носу.

— Поблагодарите тем, что не впадете в состояние шока. — Вельд осторожно отстранил его руку. — Сейчас как себя чувствуете?

— Мне показалось, что Вы уже перешли на «ты». — Себастьян поджал ноги к груди, кряхтя от жжения в щиколотке. Просто порез, судя по виду. А ему показалось, что вывернул. Даже кровь уже остановилась.

— Это от стресса. Не буду же я обо всей этой вежливой херне заботиться в такие моменты.

Рудольф встал и, всучив Эхту бутылку, отошел куда-то в сторону. Отчего-то захотелось рвануть следом, но тут ногу опять пронзила боль, и он остался рыбой раскрывать рот у валуна.

— Я, — пришлось сглотнуть, чтобы продолжить, — вроде в порядке уже. В груди до сих пор только больно немного.

Он ткнул себе промеж ребер и сморщился. Вельд жестом приказал нагнуться вперед, и через мгновение на плечах оказался плед. Эхт в недоумении изогнул брови.

— Я все-таки предполагал культурно провести вечер, — хмыкнул Рудольф, вновь усаживаясь. В этот раз прямо напротив. — А на траве, знаете ли, неудобно. Но я рад, что Вам лучше. Отпейте еще, если хотите.

— Он крепкий, — скривился Себастьян, кивая на коньяк, что до сих пор вертел в руках.

— Знаю. Люгнер конфисковал его у какого-то отчаянного отца. А я… взял под честное слово себе.

— Поэтому так задержались? — Эхт плеснул в стакан Вельда немного, а сам так и остался обнимать бутылку.

— Да, — Рудольф опустил взгляд, поджимая губы, — я… мне очень жаль, что так вышло.

— Я сам виноват, что полез в воду.

— Но ведь это я Вас сюда пригласил.

— Бросьте.

Они замолчали. Вельд с кряхтеньем глотал алкоголь. Себастьян карябал ногтями по стеклу, то и дело сглатывая и хлюпая носом. Произошедшее все никак не могло улечься в сознании.

Он чуть не умер. Правда чуть не умер. И это была уже не глупая авария из-за тупого лося, а настоящие, осязаемые объятья смерти, чья коса промелькнула прямо перед носом. Слезы вновь подступили к глазам, но Эхт заставил себя сдержаться. В истерику впадет потом, когда будет один. На сегодня уже достаточно прилюдных соплей.

Он вытянул ноги, едва касаясь ими Рудольфа. Тот уже собирался отсесть, как Эхт неожиданно для себя самого запротестовал. Сейчас хотелось знать, что он не один.

— Расскажите о чем-нибудь, — попросил он тихо, устраивая подбородок на горлышке. Вельд, нахмурившись, задумался.

— О чем?

— Не знаю. Вы всегда тут жили? В Драйтештадте, я имею в виду. — Себастьян опять утер нос, окидывая Рудольфа мутным взглядом из-под опущенных ресниц.

— Не всегда. — Он покачал головой и прикончил остатки коньяка в стакане. — Раньше… раньше жил в городе покрупней, когда в авиации служил. Потом, как Адольф родился, переехал сюда.

— А где его мама?

Вельд странно на него посмотрел, тяжко вздохнул и, жестом затребовав бутылку, плеснул себе еще. Эхт уже хотел извиниться за вопрос, как он заговорил:

— Черт знает, в Лондоне, может. Она, как Дольфа мне вручила, почти сразу и уехала. — Себастьян отобрал у него бутылку и продолжил слушать уже с алкоголем. — Так что вот. Я думал, что у нас с ней будет любовь на всю жизнь, а оказалось, что на всю жизнь будет только Адольф.

Рудольф криво ухмыльнулся. Эхт чуть толкнул его ногой, будто в своеобразную поддержку. Ненадолго вновь наступила тишина.

— А Ваши родители где? — Вельд поднял на него глаза. — Я ни разу не слышал, чтобы Вы звонили хоть кому-нибудь из них.

— Отца нет, с матерью не общаюсь. — Себастьян пожал плечами, делая очередной глоток и морщась. — Последний раз видел ее лет семь назад. Я злюсь на нее, наверное, поэтому и не звоню.

— Почему злитесь?

На секунду они встретились взглядами. Эхт хмыкнул, грустно улыбаясь. Рудольф мимолетно коснулся его икры.

— Не знаю. Просто… просто злюсь. Из-за детства, наверное. Я никогда… знаете, я никогда не чувствовал того, что должны чувствовать дети к матерям. Ну, да, она типа мама, но и все. Просто слово. Она была мне не ближе, чем любой другой в семье. А я всегда держался как-то особняком. Особенно после…

Себастьян закусил нижнюю губу, мысленно подбирая слова. Вельд молчал, и он был ему за это до крайности благодарен.

— Знаете, я никогда не был глупым ребенком, но почему-то решил, что тащиться в старое заброшенное здание — это забавно, — произнес Эхт будничным тоном, будто то, что он говорил — само собой разумеющееся. — Оно было таким старым, до сих пор помню… Почти в землю вросло, перекосилось, некоторые доски сгнили, стекла из окон вывалились, и нужно было быть аккуратным, когда под ними проходишь, потому что осколки на траве валялись.

Он сглотнул, затем хлебнул еще коньяка и ставился прямо на Рудольфа, будто убеждая себя, что ничего плохого здесь ему не грозит. На удивление, долго убеждать не пришлось. Себастьян даже усмехнулся этой мысли.

— Было уже поздно, лето, кажется, к тому времени стемнело. Я никого не предупредил, куда иду. Это было обычным делом, никто и не спрашивал. Мама уже ушла на работу. Бабушка, вроде как, тоже. Дед засыпал очень рано, можно было хоть до утра гулять. Ну вот я и… Там никого не было. В доме, я имею в виду. Я пошатался по второму этажу, а потом спустился в гостиную. Там был старый камин с такой… витиеватой, что ли, задвижкой, и я присел его рассмотреть, потому что мне показалось, что за ним что-то блестит, а потом…

Он влил слишком много коньяка и, думая, что сейчас обязательно закашляется, подавился воздухом. Вельд, кажущийся до этого каким-то сонным, мгновенно вскочил и оказался рядом, будто боясь, что Себастьян опять начнет задыхаться. Содрогнувшись всем телом он, неосознанно цепляясь за чужие пальцы, продолжил уже шепотом:

— Доски заскрипели, и я хотел обернуться, но удар по затылку был таким сильным, что я свалился боком на пол. — Эхт быстро утер нос, смаргивая первые слезы. — Он мне… — приставил ладонь к груди, — сапог сюда поставил. А я с детства на самом деле пугливый был, так что…

Себастьян втиснул бутылку между их с Вельдом ногами, укусил себя за сгиб указательного пальца, нервным движением пригладил волосы, вновь мазнул по носу и задышал чаще, точно после долгого бега.

— Помню, что футболка порвалась, и что было очень больно от заноз. Там как в тумане, на самом деле. Он меня в доски почти впечатал, а сам…

— Вы не должны… — попытался прервать Рудольф, но Себастьян быстро замотал головой, не давая ему договорить.

— Нет-нет-нет. Молчите. — Он его же рукой, что до сих пор сжимал в своей, шибанул его по бедру. — Он ударил ремнем по ляжке, я хорошо помню, там бляха была очень большая, шрам остался. А потом…

Эхт закачался, точно в трансе, кусая губы, и Вельд, не выдержав, шлепнул его по щеке. Дернувшись, Себастьян повернулся, в недоумении скользя по нему взглядом, будто в первый раз видел.

— Я выбил ему коленную чашечку. — Бесцветным голосом сказал он и, вывернувшись, ткнул Рудольфа указательным пальцем в солнечное сплетение. — Он только отошел, а я брыкнулся. Случайно попал, на самом деле. Трижды чуть не упал, пока пытался подняться, а он отшатнулся, врезался в окно. Почти вывалился. И, кажется, порезал руку. По крайне мере, отчего-то сильно кричал. Я по пути врезался в косяк, опять чуть не упал, потом скатился по крылечной лестнице на улицу. Он побежал следом, что-то орал — я не знал языка, но звучало грубо, как будто собачий лай. Из-за колена, наверное, он догнать не смог. Там рядом еще речка небольшая была, можно было перейти, но меня чуть течением унесло. Так он из виду меня и потерял.

— Как Вы выбрались из воды? — Вельд аккуратно высвободил руку и, точно зашуганного зверька, приобнял Себастьяна за плечи. Тот вместо того, чтобы привычно дернуться, послушно устроил голову у него на груди, пустым взглядом следя за ползущим по травинке жуком.

— Там очень много валунов было, я в один из них врезался. Ребро, вроде как, сломал. Там уже не до того было, главное — хоть до дома добежать.

— Добежали?

— Иначе я бы сейчас здесь не сидел.

Повисла долгая немая пауза. Эхт тихо, не всхлипывая, плакал без слез, чувствуя, как по телу временами пробегает дрожь. В этот раз рассказывать было легче, чем психиатру, да и не так стыдно. Себастьян даже мог бы сказать, что горд собой, если бы не острое желание забраться куда-нибудь в теплый угол и поскорей забыться сном. Однако в этот момент единственным таким углом был Рудольф, иногда ерошащий его по волосам или хлопающий по спине. Он ничего не говорил, и это казалось самый правильным решением.

— Меня стало бесить, когда меня трогают, — неожиданно сказал Эхт, и тут же, будто опровергая собственные слова, прижался к Вельду ближе. — Особенно когда трогала мама. Она до этого плевать на меня хотела, а тут такая забота. Я почти ударить ее был готов… Не знаю, как описать, но каждый раз, когда ко мне кто-то прикасался, такое ощущение было, что это он. Я из-за этого и не целовался лет так до двадцати — мерзко становилось.

— И как избавились? — тихо спросил Рудольф.

— Стал целовать женщин, — фыркнул Эхт, жалея, что не может поднять голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Он вполне четко представил, как у Вельда глаза на лоб полезли.

— В смысле.?

— Вы ведь поняли. С женщинами в принципе по-другому оказалось. Не было страха, что они причинят вред. Ну вот и… жил как-то с этим. Такой уровень откровенности Вас устроит?

— Я же говорил, что Вы не должны были, если… — начал было Рудольф, но Себастьян прервал:

— Я не это спросил, герр Вельд.

Тот вздохнул, потер глаза и кивнул.

— Устроит. И все-таки Вы могли и не рассказывать.

— Помогло это Вам как-то понять «эту мою психологию»? — невпопад спросил Себастьян, чуть отстраняясь и садясь более-менее ровно.

— Я бы вполне понял, если бы… — Рудольф потер подбородок. — Сейчас-то Вы почему-то не дергаетесь.

— Сам удивляюсь, — кивнул Себастьян. — Наверное от шока. Даже странно. Наутро, должно быть, все будет как обычно. Если я до этого утра доживу, конечно, а то такими темпами…

— Ну я же обещал проследить, чтобы Вы не убились. — Вельд улыбнулся, вновь протягивая ему бутылку и стягивая концы сползшего покрывала. Эхт и думать про него забыл. — Уже дважды проследил, между прочим.

— К слову… Как Вы вообще догадались, что я тону?

— Да тут и гением не нужно быть: Ваша одежда валялась на траве, а Вас нигде не было; тем более погода не ветреная, а на воде были круги; а зная Вашу тягу чем-нибудь себя да покалечить… — Рудольф с многозначительным вздохом развел руками. — Плюс природная интуиция.

Себастьян улыбнулся его забавно изогнувшимся бровям, покивал с напускным восхищенным видом и, глотнув еще коньяка, улегся обратно, откидываясь затылком на твердое плечо. Вельд возражать не стал, только отобрал бутылку и уставился в небо, считая звезды.

Так прошло пять, десять, пятнадцать минут, наполненных шуршанием лесных жителей и запахами клонящейся к завершению осени. Говорить казалось лишним, хотелось просто помолчать обо всем, и это, думалось Эхту, красноречивее и выразительнее всяких слов. Тишину тоже можно неверно истрактовать, извратить ее по своему желанью; но только не эту.

Лунный диск безмятежно плыл по небу, то скрываясь за причудливыми облаками, то появляясь вновь. Взгляд сам собой искал знакомые созвездия, путаясь в количестве будто рассыпанных кем-то разумным огоньков. Себастьяну почему-то пришла мысль о том, что звезды, по сути, — это небесные родинки. От детскости этого сравнения губы тронула легкая, едва заметная и будто бы печальная улыбка. Он явно проводит слишком много времени с Адольфом.

Похолодало. Сначала Эхт кутался в плед, прижимаясь к Рудольфу, и лишь по его замерзшим рукам догадался, что нужно поделиться. В другой ситуации ему бы показалось, что момент до абсурдного интимный, но сейчас, после всего произошедшего, о романтике и подобной ей чепухе вспоминалось в последнюю очередь.

Ноги щекотала трава. Вот-вот на ней должна была выступить роса, намочив только подсохшую одежду. Себастьян тяжело вздохнул, прикрывая глаза. Хотелось спать. Атмосфера совсем его разморила.

Рудольф тоже дышал ровнее, и, чуть подняв подбородок, Эхт заметил, что ресницы его опущены. Усталость накатила сильнее, а в голове будто разлилась тяжесть. В висках мягко пульсировало. Мысли путались. Себастьян зевнул и, моргнув в последний раз, скинул заползшую на плед букашку. Рука почти сразу обмякла, плавно спускаясь вниз. Звуки пропали.

Ему ничего не снилось. Может, разве что неясный свет и тепло. Эхт мало крутился, изредка дергая ногами, точно те сводило судорогой, и забавно морщился, глуша похрапывания в чужой шее.

Открыть глаза заставил треск веток, разлетевшийся по округе пушечным выстрелом. Себастьян, не шевелясь, нахмурился, чувствуя, как напрягаются мышцы под щекой.

К озеру из-за деревьев высыпались те, кого можно было встретить в подобное время в последнюю очередь. Брайт весело замахал обернувшемуся на него Эхту, пока Люгнер, зевая, отряхивал штаны от нацепившейся на них травы. Зорн, пошатываясь, беззастенчиво придерживал за талию Эдель. Последняя, заметив Себастьяна, пьяно засмеялась и постаралась всех в чем-то уверить. В чем именно никто, кроме вздернувшего брови Вольфганга, так и не понял, потому что Вейс абсолютно забыла переключиться на немецкий.

— Искренне жаль прерывать ваш soirée romantique {1}, — заулыбалась она, усаживаясь прямо на траву и совершенно не заботясь о судьбе белых, явно дорогих брюк. — Вольф, я правильно сказала?

— Безусловно, mon chéri {2}, — с поклоном ответил Зорн, падая рядом. — С каждым днем твой французский все лучше. — И он, галантно поцеловав дамскую ладонь, обратился уже к Рудольфу: — Приятно свидеться. Когда в последний раз мы разговаривали? Кажется, года полтора назад, когда Вы записывали Адольфа на уроки, верно? Совершенно не изменились с тех пор!

— Знаете, герр Зорн, я бы предпочел, чтобы тот раз все-таки оставался последним, — отрезал Вельд, оборачиваясь на Эхта и перенимая его улыбку.

— Господи, — перебил захлопавшую в ладоши от такого вида Эдель вздохом Люгнер, решивший, что бок Бенедикта — отличная подпорка для спины, — да я каждый раз надеюсь, что наша с ним встреча последняя.

— Не могу не согласиться, — закивал Брайт, прикладываясь к фляжке, в которой явно был не чай.

— Слушайте вы, deux trous du cul {3}, утром я это вам припомню, — показательно оскорбился Вольфганг, тряся в их сторону пальцем.

— Ч… что это значило? — икнув, поинтересовалась Эдель с видом любознательного ученика.

— Тебе еще рано знать. — Зорн замахал руками, как делал это обычно, не желая развивать тему. — Обсценная лексика вредна для женских ушей.

— Ты посмотри на этого… — фальцетом протянул Брайт и тут же осекся, толкая локтем Люгнера, — как это на его выпендрежном языке?

— Vieux pet {4}, — подсказал он, забирая фляжку.

— Этот vieux pet еще и сексист! — с восторженно-умным лицом продекламировал Бенедикт и ткнул пальцем в собственное колено, точно то было как минимум дубовым столом. Осознание поспешности этого действия весьма ярко отразилось на его лице.

— Вы вообще что здесь делаете? — все-таки решился заговорить Себастьян, поджимая к груди ноги.

— Ну как что? Дети легли спать, — принялся объяснять Брайт с таким видом, точно перед ним сидел не самый разумный школьник, — их дети тоже. А нам стало скучно. К тому же костер погас, а Вольф отказался разводить его снова, назвав нас… как там это было, Пауль?

— На французском не вспомню, но переводилось примерно как «безрукие идиоты».

— Вот! Ужасный человек, отравляет всю коллективную среду своей токсичностью. Уволить бы тебя по-хорошему уже, Вольф, уволить.

Зорн в ответ на это только скривился, отвернулся к Вейс, заводя новый, непонятный для остальных разговор, и продолжил изредка хлебать вино из наполовину пустой бутылки. Эдель, временами с интересом поглядывающая в сторону Эхта с Вельдом, к счастью для всех отвечала ему с тем же энтузиазмом.

Сонная пелена окончательно спала, и чтобы совсем взбодриться Себастьян глотнул еще коньяка и протянул остатки Рудольфу. Тот, окинув скептическим взглядом собравшуюся перед ними компанию, с радостью прикончил последние капли, довольно кряхтя.

Люгнер, распластавшись на траве, пытался как-то реагировать на рассказ болтливого Брайта о планах на рождественские каникулы, то согласно мыча, то вздыхая громче обычного. Этого, казалось, Бенедикту вполне хватало. Или он просто был рад пообщаться с тем, кто не собирался придираться к каждому слову в попытках развести конфликт.

— А Вы что будете делать? — склонился к самому уху Себастьяна Рудольф.

— Когда?

— На рождественских каникулах.

Эхт чуть замялся, не зная, что и ответить. В прошлом году он бы сказал, что купит какой-нибудь расшитый пайетками ужасно дорогой костюм и заявится в первый попавшийся приличный клуб, но сейчас у него и мыслей о Рождестве не было. Ответить пришлось честно.

— Не знаю, времени еще много, может, успею что-нибудь придумать.

— Не случись нашего предыдущего разговора, я бы подумал, что Вы поедете к семье, — хмыкнул Вельд, в задумчивости поджимая нижнюю губу. Себастьян усмехнулся:

— Просто признайтесь, что Вам хочется спровадить меня из дома.

— Не без этого, конечно, — он успел увернуться от летевшего к плечу кулака, — просто это немного грустно, не находите?

— Да нет, в этом году хоть не один праздновать буду, — пожал плечами Себастьян, укладываясь обратно. — Ну, если Вы не против.

— Нет, конечно, нет. Адольф будет рад, я думаю. Он Вам и подарок поди уже подобрал.

— Ставлю всю свою зарплату на то, что это книжка. — Эхт улыбнулся, вполне явственно представляя, как мальчишка вручает ему перевязанный красной ленточкой увесистый том за авторством какого-нибудь Шиллера. — Кстати, раз уж Вы заговорили о подарках… Что бы Вы хотели?

Вельд многозначительно хмыкнул, потер подбородок и, за неимением возможности пожать плечами, на одном из которых улегся Себастьян, развел руками. Да и то только левой, потому что правую Эхт тоже придавил.

— Для меня будет подарком, если Вы доживете до Рождества, честно говоря. Ну… или если за Вами не придется опять нырять черт пойми куда. Такое потянете?

— Ну не знаю, а это не будет слишком скучным? Есть еще столько вещей, от которых можно умереть… Могу пойти по стихиям: огонь уже был, сегодня вот пережил воду, что там еще осталось? Воздух и земля, кажется? О! Можно совместить. Смотрите, Вы пилот, значит, у Вас есть доступ к самолетам. Логично. — Он отставил вперед указательный палец. — Значит, Вы, пилот с доступом к самолету, берете меня на борт, а я там что-то нажимаю и выпадаю нахрен, после чего умираю от разрыва сердца еще в воздухе, а затем мое бренное тело разбивается о землю. Вот и земля, и воздух. Я все придумал. Ну не гениально ли, а?

— Но ведь тогда я не смогу героически Вас спасти, — с наисерьезнейшим лицом возразил Рудольф. — Без этого история любви не сработает.

— Черт… — Себастьян в смешливой задумчивости постучал по подбородку. — Тогда не знаю. Придется, видимо, жить без приключений на задницу. Но Вы красный плащ пока не выбрасывайте, а то мало ли, буду я варить какую-нибудь там картошку и решу добавить к ней гарнир в виде себя.

— Знаете, герр Эхт, меня в самом деле пугает, что Вы так легко иронизируете над этим, хотя недавно чуть правда не умерли.

— Ну, во-первых, все-таки не умер, во-вторых, у меня все еще шок, наверное. Утром в истерике биться буду. А сейчас… ну, не умер и не умер, что бубнить. — Себастьян огляделся. — А почему Вы не говорите, что я к Вам битый час липну? Неудобно же поди.

Он уже собирался подняться, но Вельд ощутимо ущипнул его за бок. От неожиданности и внезапного смеха Эхт плюхнулся обратно, в сдающемся жесте выставляя руки. Ясно, значит, не неудобно.

— Исключительно в целях безопасности, — уверил его Рудольф, — а то пойдете за вещами, споткнетесь обо что-нибудь или в собственных ногах запутаетесь и все, расшибете затылок. А тут я уже не помощник.

Себастьян только открыл рот, чтобы съязвить, как тут же его захлопнул, чувствуя, как от лица отливает краска. Вельд выровнялся, и желваки его заходили ходуном. Люгнер приподнялся, оборачиваясь на вылупившегося в пустоту Брайта. Зорн инстинктивно оттеснил рукой Эдель себе за спину. Не послышалось, стало быть.

Собственная шутка про хищников замаячила на горизонте, когда звук, так напугавший всех до этого, повторился. Эхту даже подумалось, что это кто-то решил над ними поиздеваться.

Брайт первый в мгновение ока вскочил на ноги и озвучил общую мысль:

— Это волк? Это волк. Это волк!

Он походил на загнанного в угол кролика, и даже кожа его казалась побелевшей шерсткой. Вольфганг, чье плечо пало жертвой ужаса Бенедикта, трясся в такт его движениям, закатив глаза.

— У нас есть несколько складных ножей. Успокойся, — безуспешно попытался образумить он Брайта, пока остальные давили непрошеную улыбку.

— О, да, зубочистки против волка — отличная идея. А если их несколько?!

Вой, казалось, раздался чуть ближе. Бенедикт пуще прежнего впился в тонкую ткань рубашки крякнувшего от резкой боли Зорна. Краем глаза Себастьян отметил, что свободной рукой Рудольф схватился за бутылку, вероятно намереваясь в случае реальной опасности воспользоваться старым проверенным оружием — розочкой.

— А вдруг это не волк? — предположил оставшийся внешне чрезвычайно спокойным Люгнер в попытке угомонить Брайта.

— Да, пусть кто-то посмотрит. — Эхту подумалось, что это пищит комар, но все оказалось куда проще — это была Эдель.

— Раз Вы такая умная — Вы и идите, — фыркнул Вельд, вздергивая бровь в ответ на гневный взгляд Вольфганга.

— Ну уж нет, — тут же спасовала Вейс. — Может… Вот, Вольф, ты же старший, может, сходишь ты?

— Да, старых не так жалко, — закивал Брайт и тут же с воплем отшатнулся, потирая ушибленную руку. — За что?

— Молодых, знаешь ли, тоже не особо жалеть хочется, — скривился Зорн.

— Замечательный коллектив, — саркастично похлопал впервые заговоривший Себастьян, — сработал как швейцарские часы. Сразу видно — команда, друг за друга горой.

Он хотел продолжить тираду, как волк завыл в третий раз. Вновь показалось, что тот стал ближе. У Бенедикта натурально подкосились ноги. Рудольф сильнее сжал челюсти, то ли осознанно, то ли нет прикрывая прижавшегося к валуну Эхта корпусом так, будто действительно собирался драться с хищником.

— Вольф, — Брайт опять затряс Зорна за плечо, — а нож-то у тебя с собой?

— Разумеется, — сглотнул Вольфганг, и Себастьян явственно увидел, как забегали его глаза. Ну кто берет ножи на свидания? Разве что, наверное, Вельд. — Знаешь, Бен, сходи-ка к палаткам, волк, судя по звуку, в другой стороне.

— К палаткам? — не понял Брайт, на секунду успокаиваясь.

— Да-да, и не возвращайся. — Зорн шлепнул его по ляжке, поторапливая. Бенедикт нерешительно шагнул в сторону деревьев. — Иди с ним, Пауль, а то он тут сейчас всех так накрутит, что мы и при виде зайца от сердечных приступов умрем. Все, кончай мяться как девчонка, марш!

Брайт, показательно оскорбившись от устремленных в его сторону насмешливых взглядов, развернулся на пятках и зашагал в лес в гордом одиночестве. Следом за ним все-таки поднялся Люгнер.

— Убьется ведь, — в оправдание сказал он, разводя руками, — упадет где-нибудь, да и убьется.

— Торжественно вручаю ему свой красный плащ, — шепнул Вельд на ухо Себастьяну, провожая Пауля неясным жестом, а затем уже повернулся в сторону Зорна: — Браво, мой фюрер.

— Я достаточно трезвый, чтобы Вас ударить, но достаточно пьяный, чтобы даже не сожалеть об этом утром, — с серьезным лицом покивал Вольфганг, поднимая забытую Бенедиктом флагу и с брезгливостью поднося ее к носу. — Виски? Недурно. — Он отхлебнул, забавно морщась. — Волк вроде заткнулся, поди погнался за какой-нибудь белкой. Вы, господа — я имею в виду Вас, герр Эхт, и Вас, невоспитанный чурбан, — долго собираетесь здесь еще быть?

— Хотите продолжить уроки французского? — с издевательской усмешкой поинтересовался Вельд. Вейс в недоумении обернулась на Зорна.

— Знаете, а это ведь не я сижу в полуголом виде в обнимку с другим полуголым человеком, — в ответ подчеркнуто вежливо улыбнулся тот. — Но вы тут, разумеется, занимались… скажем, испанским.

— Cabrón {5}, — фыркнул Рудольф, поднимаясь и галантно подавая руку ошалевшему Себастьяну. — Я тоже достаточно пьян, так что не советую продолжать этот бессмысленный спор, иначе, — он чуть наклонился, понижая голос до угрожающего шепота, — te voy a partir la cara {6}. — И, уже поднимая оставленную чуть дальше заметно подсохшую одежду, напоследок бросил уязвленному Зорну: — Удачи con una dama encantadora {7}.

Эхт, так и не вставив ни слова, быстро натянул брюки и, влезая в футболку уже по пути, поспешил за Вельдом. Эдель, как он мог видеть мельком, только по-доброму засмеялась этой перепалке, подбадривающе хлопая Вольфганга по плечу.

— Откуда Вы знаете испанский?

— А его и не знаю, — хохотнул Рудольф, останавливаясь, чтобы Себастьян смог его нагнать. — Так, выучил пару ругательств. Но рад, если это произвело на Вас впечатление. Хоть раз в жизни пригодилось.

— Было круто, — закивал Эхт, широко улыбаясь.

— Настолько, э… «круто», что Вы даже заговорили как подросток?

— Простите, — он пространно махнул рукой, выглядя до того счастливым, что Рудольф сам невольно заулыбался, — так по-детски обрадовался, когда Вы заткнули Зорна. Был у меня в школе такой учитель, так вот я вплоть до выпуска мечтал ему что-то эдакое сказануть, чтоб он рот-то прикрыл. В общем, считайте, что исполнили мою детскую мечту.

— Как много я, однако, для Вас сегодня сделал. До гробовой доски не расплатитесь.

— Кстати! — хлопнул себя по лбу Себастьян. — Совсем из головы с этим походом вылетело. Я все хотел Вам предложить вот что: раз уж у меня есть теперь нормальная зарплата, то давайте я буду платить аренду. Ну, за комнату. Немного, конечно, но хоть содержание свое покрою.

— Не говорите ерунды, — вдруг посерьезнел Вельд, резко тормозя. Эхт едва не врезался ему в плечо, отвлекшись на развязавшийся шнурок. — Вы окупаетесь тем, что стали покупать продукты. Этого достаточно.

— Но нет же, постойте, — Себастьян встал так, чтобы глядеть Рудольфу в лицо, — а как же… другие там бытовые вещи? Я не особо разбираюсь, но тот же стиральный порошок не из ниоткуда берется, например. А счета? За воду, за электричество…

— Герр Эхт, — прервали его, — перестаньте. Я не хочу брать за это деньги. Мне неловко.

— Мне тоже! Я же должен… хоть что-то делать. Как Вы и говорили, в остальном я бытовой инвалид, практической помощи от меня мало, я декоративный, почти как Бисмарк, только дыру в обоях не прикрываю и палас не деру. Дайте же хоть как-то Вас поблагодарить.

— Нет. — И ответ этот был явно окончательным. Себастьян решил, что зайдет со своим предложением позже и с другого бока.

Тем временем деревья расступились, и показались безмолвные прямоугольники и круги палаток. Если бы не Вельд, черта с два бы Эхт нашел свою.

Ему коротко пожелали спокойной ночи, в тишине вжикнула молния, и осталось только пялиться на постепенно светлеющее небо. Проснется Себастьян явно не в духе. Голова от подкрадывающегося все ближе похмелья начинала болеть уже сейчас.

Комментарий к 20.

{1} - Романтический вечер (фр.)

{2} - Моя милая (фр.)

{3} - Два мудака (фр.)

{4} - Старпер (фр.)

{5} - Козел (исп.)

{6} - Я разобью тебе лицо (исп.)

{7} - С милой дамой (исп.)

========== 21. ==========

— С каких пор мы празднуем Хэллоуин?

Гертвиг, привычно развалившись в самом удобном во всей учительской кресле, закатил глаза. Люгнер, хлебавший чай, поглядывал на выход, в надежде уйти раньше, чем директор озвучит суть просьбы. Брайт с каждой секундой хмурился, понимая, к чему все идет. Эхт делал вид, что занимается чем-то невообразимо важным, читая пятый раз подряд одну и ту же строчку в перевернутой вверх тормашками книге. Только Зорн, скопировав позу оппонента, был готов к длительной борьбе за очередную прибавку к премии или хотя бы два лишних отпускных дня.

— С тех пор, как старшие классы стали этого требовать, — наконец выдал Ульрих с таким видом, будто только что поставил шах и мат в шахматной партии.

— И что от нас требуется? — не отставал Вольфганг, надменно выгибая бровь. — Вечеринку им организовать?

— Проследить, чтобы они не напились, — начал загибать пальцы Гертвиг, — не накурились, не подрались, не решили в пьяном угаре обеспечить школе новых учеников, а если все-так решили, то не смогли бы, не…

— Достаточно, — бесцветным голосом протянул Зорн. — Дайте угадаю — и опять, за неимением других смельчаков в данное время…

— Да-да-да, — замахал рукой Ульрих. — И это была не просьба. Вы все тро… э, четверо пойдете на эту вечеринку и будете самыми образцовыми смотрителями.

— Я напьюсь, — просто сказал Эхт, хмыкая на устремленные в его сторону удивленные взгляды. — А что? Мне же не сорок, я сам только вчера водку в пунш подливал.

— А сегодня уже не даете это делать другим. Даже если напьетесь… пожуйте, что ли, жвачку, чтобы не было запаха, или одеколоном побрызгайтесь. Без разницы, главное, чтобы дети не напились, а не Вы.

На этом Себастьян сдался, махнул рукой и, захлопнув книгу, принялся наблюдать за мастерской игрой Зорна на директорских нервах. Несколько дополнительных выходных на рождественских каникулах были обеспечены.

До самого Хэллоуина оставалось совсем немного, и Эхт уже предвкушал, как придется пялиться на безвкусно разодетых в каких-нибудь утрированных вампиров, фей и прочую хрень подростков, искренне считающих, что если они напьются не в зале, а в где-нибудь в туалете, то никто, разумеется, не заметит. Совет Гертвига им явно известен не был — даже запах перебить они не пытались.

Но помимо школьной была еще и обычная жизнь, протекающая, впрочем, как и всегда. О произошедшем в походе Себастьян с Рудольфом не говорили, хотя прошло уже достаточно времени. Вельд, как и раньше, старался дистанцироваться, лишь изредка разговаривая с Эхтом по утрам за завтраком или в выходные, когда они оба безвылазно сидели дома. Вечером все разбредались по своим углам, поочередно забирая ужин с кухни. Адольф как-то пытался собрать всех вместе, но на третью безуспешную попытку сдался.

Иногда, сидя в комнате и бездельничая, Себастьян вспоминал о визитке, что дала Люгнер. С того момента прошел месяц, и с каждым днем думалось, что набрать короткий номер все-таки стоит. Однако заняться этим Эхт собирался уже в новом году, не желая портить приближающиеся каникулы бюрократической возней. Да еще и таскаться по такому морозу…

К концу октября совершенно заненастилось, того и гляди должен был пойти снег, но пока желто-бурая листва лишь до самого обеда покрывалась изморозью, тающей скорее от времени, чем от солнца. Деревья совсем облетели, но город на удивление не потерял своих красок: там и тут появились хэллоуинские декорации, заменяющие кустарники; в вазоны вставили искусственные фантастические цветы; голые ветки украсили гирляндами; вдоль стен развесили флажки. Казалось, что живости даже прибавилось.

Единственный минус — из-за холодов пришлось раскошеливаться на теплые вещи. А еще Вельд временами ругался себе под нос, что машина плохо заводилась. Несколько раз Эхт по доброте душевной предложил свою, решив, что ему до работы идти всяко меньше, да и не замерзнет. Разбалованный организм его, однако, был другого мнения, и через неделю таких прогулок Себастьян слег с простудой.

Гертвиг, скрипя зубами, дал ему пару выходных, пожелав быстрейшего выздоровления и возвращения в школу. Последнее звучало скорее как угроза, и будь Эхт в другом состоянии, наверняка бы заявил об этом директору, а пока, отлеживаясь в постели, он мог лишь нечленораздельно промычать в трубку и поскорей отложить телефон — глаза слезились от любых попыток глянуть в экран или в книгу.

Чуткий болезненный обеденный сон его прервал аккуратный стук в дверь, тут же скрипнувшую петлями. Себастьян из-под ресниц пронаблюдал, как на стол ставится тарелка с идущей от нее тонкой витиеватой струйкой пара. Даже сквозь заложенность в носу он почувствовал, как запахло куриным бульоном. Рудольф, кивком попросив разрешения, уселся на край кровати, дождался, пока Эхт выпрямится и окончательно придет в себя, и только потом заговорил:

— Вы почти не выходите. Собрались помирать с голоду?

— Адольф дома, не хочу его заразить. — Себастьян потер виски, отозвавшиеся пульсирующей болью. Таблетки, принятые утром, мало помогали. Он шмыгнул носом, надеясь, что из него не потечет вода. Хотя бы сейчас. — Вам бы тоже не следовало так наведываться.

— Кто-то же должен быть сиделкой. Поешьте, станет лучше. Если потом захотите — сделаю Вам чай с медом. Луи все равно всучил две банки, а я теперь не знаю, куда их девать. У меня-то аллергия.

— А этот Луи кто-то вроде местного мецената?

Эхт мутным взглядом оценил расстояние от постели до стола. Рукой не дотянется. А супа с каждой секундой хотелось все больше. Он не ел со вчерашнего вечера, да и тогда перебился лежавшей ближе всего в холодильнике котлетой, не потрудившись ее даже разогреть. Вельд, посмотрев сначала на Себастьяна, а затем на суп, поднялся и вручил тарелку в руки, попутно отвечая:

— Друг мой, Вы его уже видели, вроде как. На ферме у одного из выездов из города живет.

— А-а, — хрипло протянул Эхт, перемешивая вермишель, — знаю. Молоко у него покупал, когда машина навернулась. — Он схлебал две ложки и довольно отдышался, безуспешно пытаясь вдохнуть носом. — А от чая с медом я бы не отказался, честно говоря. С детства люблю. Не повезло Вам с аллергией.

— Да… — Рудольф в задумчивости поджал нижнюю губу, и брови его больше обычного сгустились у переносицы. — Сделаю тогда Вам чай, как доедите.

— А Вы что, так и будете сидеть со мной? — Себастьян вымученно улыбнулся, чувствуя, как косит левый уголок губ. — Не то чтобы я против, просто в тишине неловко как-то, а Вы не из тех, кто болтать любит.

— С чего Вы это взяли? — усмехнулся Вельд, садясь так, чтобы привалиться спиной к стене. И даже при этом ноги его лишь немного не доставали до пола. Ростом он вышел куда больше Эхта. Хотя тому казалось, что больше уже и некуда.

— Ну так… Вы почти не разговариваете со мной последний месяц.

— А Вы со мной разве разговариваете? — Он выгнул бровь. — Вы что же, принципиальная барышня какая-то, раз я в Вашем понимании первый шаг делать должен?

Себастьян по-детски надул щеки, кивая. Он и впрямь не пытался завести разговор с Вельдом, хоть и делал это из-за его хмурости и внешней враждебности. Так он ему, впрочем, и сказал.

— Внешняя враждебность? — для вида нахмурился Рудольф, качая головой. — Ну знаете, всяко лучше Вашей наигранной раскованности.

— Я почти обиделся, — цокнул Эхт, отправляя в рот последнюю ложку супа и прижимая бортик тарелки к губам. — И все-таки… что у Вас, не знаю, новенького? А то сижу тут, как в тюрьме, даже с внешним миром связаться не могу.

— Телефон Вам на что?

— От него глаза болят. — Он отмахнулся. — Расскажите что-нибудь.

— Ну… — Вельд, вздыхая, пожал плечами, — даже не знаю. Что бы Вам хотелось услышать?

— Почему Вы ушли из авиации? — Себастьян спросил первое, что пришло на ум, и тут же пожалел, потому что Рудольф посмурнел, и желваки на его лице напряглись. — Ладно, извините, я…

— Нет. — Вельд кашлянул. — Я расскажу, раз Вы… тоже мне рассказали. — Он покивал своим мыслям и, потерев лоб, заговорил: — Я, вообще-то, уходил уже не из военной авиации, а из гражданской. Эм… работал пилотом в Берлине при… определенных людях. Частные рейсы и все такое. Зарплата была такой, что я, наверное, в то время был чем-то похож на Вас, разве что без, — он помахал рукой, — этих Ваших дешевых попыток казаться как можно богаче за счет несуразной одежды и прочих вещей.

— Нормальные вещи, — искренне оскорбился Себастьян, за что получил несильный шлепок по колену. Обиженно высунув язык, он поерзал и всем видом дал понять, что готов слушать дальше.

— В общем, возил я разных… достоуважаемых личностей, все было вроде как нормально, а потом… — Вельд похрустел шеей и почесал бровь. — Один коллега по работе заболел, и меня попросили выйти вместо него. Рейс был очень важный, летела канцлер, а с ней туча помощников, некоторые из которых остались на борту, пока… ну, пока она делала свои эти политические дела; я в это не лезу и лезть никогда не собирался, так что мало представляю, чем там обычно канцлеры занимаются. Так вот, остались эти помощники на борту, а я, очевидно, не всегда в своей кабине сижу, ну и… вышел, на свою беду.

— Что-то там случилось? Ну, на борту, — в нетерпении перебил Эхт, подползая чуть ближе и складывая ноги по-турецки.

— Нет, если Вы имеете в виду что-то масштабное. — Рудольф поджал колено и пересел так, чтобы не касаться Себастьяна. — Это вообще предыстория. Если коротко… одна из этих помощниц через год вручила мне Адольфа и была такова.

— Не-е-т, — разинул рот Эхт, округляя глаза. — Это ж как в сериале.

— Могу Вас уверить, что я бы предпочел, будь это и впрямь сериалом, потому что потом меня обвинили в нарушении этики и… скажем, культурно попросили на выход. Да я бы и сам ушел, знаете, после такого. Так что вот Вам мой совет — не связывайтесь с политиками, они через Вас перешагнут и забудут. — Вельд легко ткнул его в ногу, грустно улыбаясь.

— Но Вы же говорили, что она — ну, мать Адольфа — в Лондоне.

— Ну да, они же постоянно с какими-нибудь делами по свету носятся. Черт знает, где она сейчас. Про Лондон я навскидку сказал.

— Зачем уходить из профессии из-за одной женщины? — нахмурился Себастьян, не до конца понимая всей ситуации. — Вас бы, я думаю, взяли бы куда-нибудь еще. В ту же военную авиацию обратно.

— Взяли бы, — кивнул Рудольф и ответил совсем просто: — Но я не пошел.

— Почему?

— Потому что с тех пор все, что связано с самолетами, напоминало мне о… — он вновь махнул рукой, — ладно, не важно, как ее звали.

— Но ведь Вы сказали, что у вас был только год! — Себастьян искренне недоумевал, как можно было оставить перспективную карьеру из-за какой-то женщины. — Как возможно за год так к кому-то привязаться?..

— Вы определенно не любили, герр Эхт, — безрадостно усмехнулся Рудольф, — иначе понимали бы, как это все работает.

— Зачем вообще кого-то любить? Сплошная морока. — Эхт поморщился, складывая руки на груди. Вельд кивнул.

— Не могу не согласиться.

Повисла немая пауза. Себастьян задумчиво жевал нижнюю губу, пока Рудольф разглядывал водруженную на противоположную стену картину. Ее Эхт купил не так давно, забредя в кабинет Зорна. Сумму отдал чисто символическую, да и то еле впихнул, чувствуя себя до жути неловко. Вольфганг вообще сначала его уверял, что рисунки не его, а просто так лежат на видном месте, а потом долго рассказывал о том, что это далеко не самое лучшее и даже не самое приличное из его работ. Тем не менее, теперь в комнате красовался горный пейзаж с крупными эдельвейсами.

— А Адольф знает? — неожиданно спросил Себастьян. Вельд покачал головой. — Почему?

— Он мать-то и не помнит, — фыркнул Рудольф, переводя взгляд на Эхта. — Зачем ему лишняя информация? Ладно бы спрашивал, а так… Если уж не интересуется, то и рассказывать нет смысла.

Звучало логично. Спорить Себастьян не стал. Еще немного помолчав, Вельд поднялся, забрал у него тарелку и, остановившись у самых дверей, произнес:

— Выздоравливайте быстрее, а то Гертвиг Вас живьем съест. — Он уже дернул ручку, как Эхт, улегшись в кровать, его окликнул:

— А в лоб поцеловать?

— А Вы в покойники заделались? — Оба они чуть усмехнулись. — Кажется, кто-то пообещал мне дожить до Рождества.

— Вот из вредности помру.

Ответ раздался уже с лестницы:

— Я принесу чай и вылью его Вам в лицо за такие слова, герр Эхт!

Через три дня он поправился, и все вновь выстроилось привычным чередом. Пришлось в удвоенном темпе наверстывать с детьми пропущенные темы, и давалось это труднее обычного — в преддверье пусть и коротких, но все-таки каникул все совершенно расслабились и витали в облаках, думая об экономике в последнююочередь. Себастьян и сам бы был рад сосредоточиться на отдыхе без соплей и кашля, но работа есть работа.

Хэллоуинский праздник приблизился впритык, и все школьные коридоры к тому времени пестрили пресловутыми рисунками тыкв, призраков и паутин, а гомон стал громче обычного раза в два. Эхт уже был готов поторапливать стрелки часов, лишь бы октябрь скорей закончился, и вся эта свистопляска прекратилась. Хотя там и Рождество было близко, а это еще больше мороки.

В нужный день Себастьян припарковался на удивительно забитой стоянке и, застегнув пуговицу на полосатом пиджаке, абсолютно случайным образом обнаруженном в местном магазине, и поправив бабочку, шагнул ко входу, по пути проверяя целостность нарисованных тонких черных усов. Для полноты образа пришлось раскошелиться на временную краску и лак для волос. Впрочем, все затраты окупились, стоило взглянуть на себя в зеркало. Жаль, что не успел покрасоваться перед Вельдами до того, как ушел.

Даже в коридоре была слышна музыка, доносящаяся из открытых дверей спортивного зала, наспех переоборудованного под целый танцпол, если так еще, конечно, выражались в нынешнее время. Эхт ненадолго остановился, привыкая к громким звукам, и только потом втащил себя внутрь.

Людей было больше, чем он ожидал. Очень сильно больше. Раза эдак в три. Подавив тяжелый вздох, Себастьян прошелся вдоль столов с закусками и напитками, ловя на себе заинтересованные взгляды, и постарался сразу отметить расположение колонок, чтобы ни за что к ним не подходить.

Так бы он и шатался, не окликни его широкого вида вампир, под толстым гримом которого Эхт еле рассмотрел Брайта.

— Даже клыки надели, — одобрительно покивал Себастьян, оглядывая бордовый камзол, наполовину скрытый плащом.

— А Вы-то как вырядились! — похлопал его по плечу Бенедикт. — И не узнал бы, не броди Вы как неприкаянный. Волосы прям по-настоящему покрасили?

— Ну как сказать… надеюсь, что раз на пятый смоется.

Эхт уже хотел продолжить разговор, как Брайт, заметив кого-то в противоположной стороне, поспешил, извинившись, ретироваться. Как мог с усмешкой пронаблюдать Себастьян, дело было в попытке подлить спиртного в пунш. Нестареющая классика. Однако он вновь остался в гордом одиночестве.

Вокруг толпились разнообразные женщины-кошки, монашки, рыцари, пираты, нечисть и герои фильмов, танцующие под малоприятную музыку, больно бьющую по ушам. Среди такого сборища Эхт случайно увидел Люгнера — тот никак не приоделся, а только сверлил крутящихся у диджейского пульта детей взглядом так, будто те по крайней мере кого-то убили. Зорна на удивление нигде видно не было.

Подумать, однако, Себастьян об этом не успел, потому что на очередном круге его поймали за руку, царапнув глидерным браслетом, и отвели чуть в сторону. От мельтешения разноцветных ламп зарябило в глазах, и Эхт не сразу рассмотрел, что за запястье его держит высокая длинноволосая девушка, одетая в облегающее черное платье. Быстро скользнув взглядом по накрашенным красным губам и обильным теням на веках, Себастьян догадался.

— Других Гомесов не нашлось, полагаю, — мягко высвобождая руку, улыбнулся он.

— Нет, ты один-единственный, — ответила ему тем же девушка, откидывая волосы с плеч. — Даже удивлена, что вообще нашелся. В наше время никто не смотрит старые фильмы. — Она чуть приподнялась на цыпочках, чтобы ее было слышно. Эхт в свою очередь наклонился. — Ты, кстати, из какого класса?

— Ну, — Себастьян замялся, нервно усмехаясь, — из рабочего, думаю.

— О, круто, — девушка со смехом легонько толкнула его в грудь, — как ты смог найти работу в этой дыре? Я сколько смотрела — везде только после совершеннолетия берут.

— Чудо, наверное, — откашлялся Эхт, с каждой секундой напрягаясь все больше.

— Я, кстати, Николь. — Он думал, что ему пожмут руку, но девушка вместо этого бесцеремонно его обняла, обдав смесью духов и дешевого алкоголя. — А ты?

— Себастьян. — Он попытался отстраниться, но ладонь его вновь схватили и сжали крепче.

— Классное имя, Себ. Ты ведь не против, если я буду звать тебя Себ? — Не дождавшись ответа, Николь потащила его ближе к центру, туда, где скопилось больше всего народу. — А теперь ты обязан со мной потанцевать.

Тяжко вздохнув, Эхт уступил, надеясь, что утром не развалится от такого количества телодвижений. Ему даже в какой-то мере льстило, что его приняли за школьника, хотя тут явно не обошлось без полутьмы и банального опьянения.

Он думал, что отделается от Николь минут через десять или максимум через пятнадцать, но вот, полчаса спустя, он слушал монолог о несправедливости учителей и мысленно молился, чтобы там не всплыло его имя, потому что в таком случае от язвительного комментария он бы не удержался. Затем его пытались напоить дурно пахнущим вином и после вежливого отказа вновь потащили танцевать. И тут Себастьян чувствовал себя далеко не Аддамсом, а Цезарем, пытаясь делать несколько дел одновременно: не блевать от музыки, поддерживать нелепый разговор ни о чем, краем глаза посматривать на столпившихся у столов подростков и, в общем-то, танцевать. Последнее давалось, стоит сказать, хуже всего прочего.

Веселиться не получалось. Эхт все думал о том, что ему скажут коллеги, когда поймут, что остались только втроем. Хотя в какой-то мере он все-таки выполнял свою работу — присматривал за пьяными детьми. В единичном, правда, экземпляре, но хоть что-то.

Второй причиной его напряжения была жмущаяся все ближе Николь. Как бы Себастьян ни отстранялся, говоря что-то вразумительное, ее это не останавливало. Дошло до того, что раз в определенный отрезок времени приходилось выдумывать новую причину, по которой он так резво отворачивается от поцелуя.

— Слушай, я думаю, нам лучше вернуться, — запротестовал Эхт, когда его вытащили в коридор.

— Да ладно тебе, все равно никто не заметит, — с улыбкой отмахнулась Николь, дергая ручку первого попавшегося кабинета. С каким-то отрезвляющим ужасом Себастьян понял, что это его собственный. — Ломаешься, как будто в первый раз. И вообще-то знаешь, это я должна всячески тебя отталкивать, а не наоборот.

Николь уселась на учительский стол, закинув ногу на ногу, и отбросила край платья, кокетливо оголив бедро. Эхт замер, оглядываясь на дверь в спортзал. Музыка и не думала стихать, а наружу никто не выходил. На помощь надеяться не приходилось.

— Нет, правда, в первый раз? — девушка засмеялась, жестом подзывая его ближе.

— Нет, — твердо ответил Себастьян, останавливаясь в паре шагов. — Но лучше перестать.

— Почему? — справедливо удивилась Николь, пытаясь поддеть острым носком туфли подол его пиджака.

— Ну как бы, — Эхт указал на свое лицо, — все еще нет? Ты не пила последние минут сорок, должна же была протрезветь.

Николь цокнула языком, закатила глаза и быстро окинула его взглядом, надув пухлые губы. Первые секунд десять она молчала, а потом, резко выпрямившись, побелела как бумажный лист.

— Все? — Себастьян облегченно выдохнул. — Заканчивай цирк, слезай со стола.

— Почему Вы сразу не сказали? — тут же затараторила девушка, приводя платье в приличный вид.

— А я и сказал, вообще-то. Ты не поняла. — Эхт устало потер брови, надеясь, что на пальцах не останется черной краски. — Иди обратно, я ничего не расскажу. Ну и ты, разумеется, тоже, а то вся старшая школа по понятным причинам не получит аттестацию по экономике в конце года. И не пей там больше!

Николь что-то нечленораздельно промычала и поспешила затеряться в толпе. Себастьян со вздохом откинулся на спинку учительского стула и прикрыл глаза. Где-то тут в одном из ящиков лежала небольшая бутылка рома. Он притащил ее не так давно в качестве лекарства от скуки на тот случай, если придется еще раз допоздна сидеть в кабинете. И, как видно, не зря.

Стаканов не было, только оставленная со вчерашнего дня кружка с остатками холодного чая на дне, которые Эхт выплеснул в приоткрытое окно. Вообще-то пить нельзя, раз уж за рулем, но сейчас Себастьяна это мало смущало. Все равно тут торчать полночи, еще успеет протрезветь.

Язык приятно обожгло. С непривычки Эхт крякнул, жмурясь так сильно, что подступили слезы. Проморгавшись, он сделал второй глоток. В груди ожидаемо разлилось тепло, а по спине вверх скользнул самый настоящий жар. Себастьян потер горло, слизывая остатки алкоголя с губ. Либо не делать таких больших перерывов, либо уж бросать пить насовсем.

Он уже закупоривал крышку, как в коридоре раздались шаги, четко различающиеся через музыкальные басы. Эхт повернулся не сразу, а затем резко вздрогнул, скрипя стулом. В дверном проеме, привалившись плечом к косяку, стоял аристократ века эдак восемнадцатого, в обильно напудренном лице которого Себастьян тут же узнал Альфреда.

— Что Вы здесь делаете? — первым делом спросил Эхт, захлопывая за ромом дверцу.

— Пришел с сестрой на вечеринку, — просто хмыкнул Буби, подходя ближе. — А Вы почему здесь, в кабинете, а не там?

— Отошел ненадолго отдохнуть. — Себастьян поднялся, расправляя подол пиджака. Альфред с понимающей улыбкой покачал головой. — Вечеринка в противоположной стороне, если Вы вдруг не заметили.

— Заметил. Но еще заметил, как Вы тут с обреченным видом выпиваете. Не угостите, кстати? — Буби шатнулся вперед, и в нос ударил ядреный запах намешенного с чем попало алкоголя.

— Нет. — Эхт шагнул назад, упираясь поясницей в стол. — Уходите.

— А чего так сразу? — Альфред приблизился еще, и оставалось только брезгливо отклониться. — Давайте поговорим. Как два пьяных одиноких человека…

Пересилив себя, Эхт отлип от стола и, тяжело вздохнув, уже открыл рот, готовый гневно что-то возразить, как его бесцеремонно схватили за шею и притянули ближе так, чтобы достать до рта. На долю секунды все замерло, и напротив будто сверкнули голубые глаза. Себастьян так, согнувшись, и застыл, хватаясь за чужие пальцы не в силах их отбросить. Внезапно опьяневший разум явно решил поиздеваться над ним, раз выкинул такой фортель.

Меж тем Альфред, заметно осмелев, потянулся к пуговице на пиджаке, вовремя цепляемый за запястье. Эхт с отвращением утер губы, предупредительно толкая Буби к столам так сильно, что тот едва удержался на ногах. Хотелось плеваться, лишь бы избавиться от мерзкого привкуса.

Ничего не говоря, Себастьян вылетел из класса, теряясь в чуть поредевшей толпе спортзала. Бегло осматриваясь, Эхт случайно заметил Зорна, что в костюме пастора стоял в компании каких-то девушек, на удивление заинтересованно слушающих его явно длинный монолог. Люгнер сидел на том же месте даже, казалось, не пошевелившись. Брайт, видимо, уравнивая всемирный баланс, потерялся.

Себастьян остался декорацией — весьма, впрочем, красивой — торчать у первого попавшегося стола, изредка цокая на попытки достать что-то из нагрудных карманов, но не особо наседал, позволяя детям повеселиться. Далеко не по доброте душевной, конечно. Просто сейчас думалось совсем не о подростках.

Этот идиот Альфред совершенно выбил его из колеи своей выходкой. И если это Эхт стерпеть мог, то такую подлянку от собственного же сознания — определенно нет. И ладно бы вспомнился чертов дом и тот ублюдок, но нет, перед глазами до сих пор стоял взявшийся из ниоткуда образ с нахмуренными бровями и вечной усталостью во взгляде.

Стоило об этом задуматься, как щеки мгновенно вспыхивали предательским румянцем, который абсолютно точно не должен быть присущ человеку его возраста. И все-таки… Себастьян напряг память, силясь вспомнить все, что изменилось за последнее время. Он ведь, как и прежде, мало общался с Вельдом, хоть с неделю назад, после болезни, и стал ежедневно видеться с ним за ужином, избавившись от бумажек; но и тогда беседы состояли в основном из обсуждений новостей или меню на следующие дни.

А позавчера Рудольф учил его готовить фаршированный картофель. Эхт хорошо это запомнил, потому что до сих пор на большом пальце левой руки таскал пластырь, прикрывающий порез, заработанный в попытках почистить ту самую злосчастную картошку. Вельд еще сказал, что останется шрам, когда обрабатывал рану. Себастьян шипел и морщился, сжимая перепачканную собственной кровью салфетку, и послушно держал ладонь в чужих руках, стараясь не смотреть на покрасневший срез в миллиметр длиной на самом сгибе.

Вот оно! Эхт даже подался вперед, чем немало удивил шарахнувшихся в сторону десятиклассников. Тогда, порезавшись, он под холодной водой держал руку, а затем без раздумий подал ее, когда приказали. У Себастьяна забегали глаза, будто он и сейчас стоял на кухне, глядя на всю сцену со стороны. Вот он подал руку, а вот терпеливо принялся ждать. И все. Ну, может, отпустил пару шуток, разряжая обстановку, но…

— Почему ты не дернулся? — шепотом спросил Эхт у пустоты, игнорируя устремленные на себя непонимающие взгляды из толпы. — Ты ведь должен был дернуться.

Зачем вообще было просить о помощи Вельда? Он что, не мог справиться сам? Взрослый парень, робеющий при виде пореза? Даже звучит глупо. Себастьян схватил себя за руку, потирая шершавый пластырь, и прикусил нижнюю губу, вновь устремляя взгляд в пустоту. Все-таки дернулся — тогда, когда нож саданул по пальцу. А потом успокоился, как бывало обычно после кошмара или непрошенного чужого прикосновения. Он не успел на этом сосредоточиться, потому что Рудольф назвал его великовозрастным ребенком и пришлось упражняться в красноречии того толка, которым на словесно-законодательном уровне в их доме запрещено было пользоваться Адольфу.

Тот случай забылся, совершенно вылетел из головы, и напомнил о нем только чертов пластырь. Себастьян медленно вернулся назад, к стене, и прижимался к ней похолодевшей спиной. Он был далеко не таким глупым, каким казался временами из-за банального неумения держаться в обществе, так что с легкостью догадался, в чем именно дело.

Ему мало кто нравился. Особенно в романтическом плане, потому что женщины, с которыми он встречался раньше, привлекали лишь красивым лицом, манерами, деньгами и… прочим, более очевидным. Мужчины же… Они привлекали только в теории, да и то в тех случаях, когда были в каких-либо физических аспектах слабее. Вельд под эти критерии определенно не подходил: он был выше, шире в плечах, более крепкий, натренированный работой в мастерской, где явно не просиживал штаны на протяжении нескольких лет, как то делал Себастьян. А потому…

Эхт нервно прошелся вдоль стола, конфисковал у первого попавшегося паренька фляжку с, судя по мерзкому привкусу, виски и продолжил наворачивать круги. Испытать симпатию впервые за долгое время — и так неудачно выбрать, к кому именно. Только он мог так проколоться.

— Сам виноват, — бурчал Себастьян себе под нос, глотая алкоголь, — нечего было постоянно меня спасать. Идиот.

Он не сомневался, что дело было именно в этом. С чего бы еще ему тогда не дергаться рядом с Вельдом, раз не от полной уверенности в том, что тот не просто не причинит вреда, а даже напротив? Этот придурок только и делал, что не давал Эхту наконец встретиться с апостолом Петром. Ладно единожды, после пожара, тогда Себастьян мало понимал, что вообще происходит, так потом Рудольф продолжил геройствовать в походе, да и дома из раза в раз то отдергивал его от брызгающего со сковороды масла, то выравнивал кастрюлю, не давая кипятку разлиться на ноги, то предупреждал об опасно приближающегося к пальцам ноже, то хватал Эхта, когда тот запутывался в собственных ногах и летел виском прямиком на угол стола или тумбы; и еще много, очень много бытовых вещей, которые постепенно закреплялись в сознании как гарант безопасности.

Себастьян резким движением опрокинул последние капли в рот. Хватит на этом. Понятно уже, что влип. Наутро будет думать, что с этим делать, а сейчас бы не свалиться по пути к задвинутым к стенам стульям. Домой, видимо, придется идти пешком. Опять заболеет. Сегодня холоднее обычного, даже сантиметровый слой поспешно растаявшего к обеду снега с утра на траве лежал.

Шел двенадцатый час ночи, когда Эхт потерял всякую надежду заснуть дома. А в сон уже клонило с завидной регулярностью, и окончательно вырубиться не давала только громкая музыка, ставшая к этому времени поспокойнее. Детей оставалось немного, и каждого Себастьян мысленно умолял поскорей уйти. Работало весьма скверно.

— Идите, — сжалился над ним Люгнер, с полчаса назад перебравшийся в противоположный угол. — С остальным явно сами справимся, а Вы уже носом клюете.

— Уверены? — скорее из вежливости спросил Эхт, поправляя пиджак. Пауль кивнул. Спорить, очевидно, не хотелось.

Себастьян минут пять просидел в машине, глупо глядя на горящие в темноте значки на приборной панели. Дорога в принципе не мутилась, а ехать было десять минут…

Уверив себя, что не разобьется и не наткнется на полицейских, Эхт повернул ключ, на пару секунд оглушенный ревом мотора. Как-то быстро привык он к долгожданной тишине.

========== 22. ==========

Дома во всех окнах горел свет. Спать, значит, еще не ложились. Себастьян аккуратно, как мог, припарковался и с кряхтением вылез из салона. На крыльце он ненадолго задержался, прохаживаясь из стороны в сторону. Собственные пьяные мысли с вечеринки вновь обосновались в голове. Нужно было срочно их выкинуть и натянуть радостную улыбку. Хотя бы ради выбежавшего навстречу до крайности счастливого Адольфа с распростертыми для объятий руками.

— Что ж, мой Фестер, опускаю Вас на землю, — постарался четко проговорить Эхт и отпустил мальчишку.

— Он скорее Вещь, если судить по размерам, — тихо усмехнулся сидящий на диване Рудольф, потирая лоб, и отхлебнул что-то из большой кружки.

— Вещь — это Бисмарк, — выставил вперед указательный палец Себастьян, разуваясь, чтобы не пачкать только утром выскобленный им самим пол. Руки саднило до сих пор. — А еще у меня нет Мортиши.

— Да как недавно выяснилось, Мортиша Вам как раз-таки и не нужна. — Не сдержавшись, Вельд осклабился, попутно подтягивая к ногам странного вида китель.

— Ну хотя бы сегодня не язвите, — фыркнул Эхт и, потрепав мальчишку по загривку, быстро поднялся по лестнице.

В комнате царила тьма. Свет купленной недавно настольной лампы больно ударил по глазам. Себастьян плюхнулся на постель, решив, что поспит немного, а потом уже снимет костюм и смоет грим с лица.

Потолок будто давил. Надеясь, что не начнет ловить вертолеты, Эхт прикрыл глаза.

Он пролежал так то ли десять, то ли пятнадцать минут (хотя по ощущениям прошли все сорок), но сон, кажется, ушел по-английски. Решив, что во что бы то ни стало заставит его вернуться, Себастьян не глядя нащупал на прикроватной тумбочке книгу. Это был томик Джейн Остен, что он взял с неделю назад в библиотеке, чтобы развеять скуку.

Несколько минут он не мог читать, только глупо сверлил обложку взглядом, а затем, открыв на первой попавшейся странице, попытался насильно впихнуть в себя текст.

Когда Эхт был уже готов хорошенько припечатать начавшего о чем-то долго разглагольствовать Дарси, в дверь постучали. Вряд ли это мог быть Адольф. Себастьян выпрямился. На пороге, как он и думал, стоял Вельд.

Первым делом в глаза бросился его наряд. Точнее лишь один его элемент. Это был однобортный темно-синий китель с ярко-желтыми петлицами на лацканах и погонами; на одном из карманов красовалась неизвестная Эхту награда с орлом, а над вторым располагался крупный шеврон. С легкостью получилось догадаться, что это военная форма. Даже серые брюки, кажется, из комплекта.

— Адольф уговорил вытащить, — заметив его интерес, смущенно произнес Рудольф, так и оставаясь в проходе, — в качестве костюма. Я немного похудел с последнего раза. — Он тронул серый ремень с крупной бляхой на талии. — Она как-то висит.

— Нет-нет, смотрится очень… очень. — Себастьян даже подобрать слова не мог, только пялился на него с каким-то неясным блеском в глазах. Подобная одежда всегда была его слабостью, причем вне зависимости от того, кто ее надевал.

— Благодарю. — Рудольф стушевался еще больше и завел руки за спину. — Дома в таком глупо ходить, конечно.

— Сегодня не глупо, — подбадривающе улыбнулся ему Эхт, указывая на собственный костюм. — Но правда, герр Вельд, Вам очень идет.

Тот покивал и, перекатившись с пятки на носок, привычно и без слов попросил разрешения сесть. Несколько секунд он молчал, сцепив пальцы в замок, а потом неожиданно заговорил:

— Как там, гм, на вечеринке?

— Пьяные подростки, очень громкая музыка и пристающие ко мне школьницы и не только. Как Вам набор? — Себастьян тихо рассмеялся, вытягивая ноги так, чтобы не задеть Рудольфа. — Я бы с радостью остался дома, на самом деле.

— Тут скучно.

— Там не веселее.

Они ненадолго замолчали, встретившись взглядами. Эхт, крайней мыслью надеясь, что усы не перекочевали по лицу на щеку, мягко улыбнулся. Рудольф ответил ему тем же, чуть меняя позу. Буквально на минуту заскочил Адольф с игрушечной доверху набитой конфетами тыквой, чтобы спросить, можно ли взять ноутбук, чтобы посмотреть какой-то там мультик. После себя мальчишка оставил целую пригоршню разнообразный леденцов на столе.

— Знаете, — проговорил Себастьян, откладывая книгу, — я там не натанцевался. Так что, если Вы не против, — он поднялся, поправил пиджак и галантным движением подал Вельду ладонь, — хотел бы исправить эту оплошность.

— А Вы что же, — замешкался Рудольф, удивленно поднимая на него глаза, — знаете какую-то древне-японскую технику бесконтактного танца?

— А с чего Вы взяли, что он будет бесконтактным? — Вельд уставился совсем уж недоверчиво. Эхт начинал нервничать. Так он скоро протрезвеет и поймет, что затея была дурацкая. — Ну я же сам предлагаю, ну.

— Музыки, я так понимаю, не предвидится? — сдался Рудольф, осторожно втискивая руку в ладонь.

Себастьян, на короткое мгновение задумавшись, достал из кармана телефон и, полистав плейлист, положил его на стол к конфетам. Спустя пару секунд заиграла какая-то тихая, спокойная скрипка, напоминающая что-то из классической музыки.

Места здесь особо не было. Эхт медленно приблизился, нарушая чужое личное пространство. На левое предплечье легла рука. Сам он взялся за правое. Это мало напоминало тот танец, что был у него с Николь. Там в каждом движении чувствовались присущие ее возрасту горячность, пылкость, резкость, теперь же все происходило неспешно, как в старых фильмах о прошлых эпохах.

Казалось, что можно уснуть прямо так, в танце, зажмуриться и продолжить в том же темпе, ничего не упустив. И все-таки Себастьян даже дышал с опаской, чувствуя, как мажет по щеке жаром выдох.

Скрипка сменилась роялем. Стало громче. Думалось, что прошло от силы минуты три, но вот заиграла следующая композиция, сменяющаяся третьей. По ногам разливалась приятная усталость. Эхт почти прижался лбом к чужому, все-таки прикрыв глаза.

Зачем-то он улыбнулся. Криво, дернув щекой, но улыбнулся, неосознанно прижимаясь рукой к крепкой груди напротив. Под пальцами забилось сердце. Казалось, что ритм этот совпадает с его собственным, все отчетливее стучащим в висках.

Эхт поднял взгляд, сталкиваясь с неясным блеском потемневших голубых глаз. Ему отчего-то отчаянно захотелось пробиться наконец через этот лед, узнать, что прячет Вельд за своей вечной отстраненностью, выбить его из колеи, поцеловать. Щеки вспыхнули. Ради приличия нужно было отвернуться.

— Я видел, — шепотом заговорил Рудольф, и горячий поток воздуха вновь прошелся по лицу, — что Вы там читали Джейн Остен. «Гордость и предубеждение», верно? — Себастьян чуть заметно кивнул. Он по-доброму усмехнулся. — Я очень любил это произведение в детстве. Только вот… понять все никак не мог: почему люди, которые так раздражали друг друга, вдруг влюбились?

— Так оно в жизни обычно и бывает, — пожал плечами Эхт, от нервов кусая внутреннюю сторону щеки.

— Да… так оно обычно и бывает, — еще тише, с придыханием повторил Вельд, ненадолго отводя взгляд. Продолжил он совершенно неожиданно: — Я Вас, честно признаюсь, терпеть не мог сначала. Вы эдакий столичный щеголь, весь накрахмаленный, надменный, хотелось Вас ударить постоянно, чтобы хоть чуть-чуть спесь сбить…

Музыка остановилась. Себастьян шумно сглотнул, чувствуя, как горят кончики ушей. Нужно было что-то сказать.

— Что изменилось?

— Пожалуй, — Рудольф, безрадостно улыбнувшись, посмотрел на него столь открыто, что внутри что-то будто бы резануло, а сердце постаралось парой мощных ударов пробить ребра, — я.

Они замерли. Эхт чувствовал, как под рукой часто вздымается грудь, как ускоряется сердцебиение, как начинают дрожать собственные пальцы. Он прикрыл глаза, прижался лбом к чужому, мажа носом по щеке, и попытался хоть что-то произнести, но вышел нечленораздельный хрип, точно у больного бронхитом.

Губы, будто в своеобразной просьбе разрешения, прижались к скуле, а только затем ко рту. Под пиджак по спине скользнула ладонь, оглаживая выступающие под легкой рубашкой лопатки и обводя четкие контуры позвонков. Себастьян тихо, почти неразличимо застонал и едва не задохнулся, когда поцелуй перешел все мыслимые границы.

Объятия вышли до боли в животе крепкими, долгими. Во взъерошенных волосах запутались пальцы. Подбородок уткнулся куда-то в шею. Из головы вылетели все мысли. Себастьян только устало улыбался, вцепившись в плечи Вельда, точно тонущий в спасательный круг.

Перед глазами — стена и кровать, что он видел уже сотню раз, но даже они теперь казались другими. Эхт не знал, что чувствует, но по венам вместе с кровью струилось до невозможного приятное тепло, и сдвигаться с места совершенно не хотелось.

Себастьян повернулся, прикасаясь губами к мочке уха. Рудольф с беззвучной усмешкой поднял голову, провел большими пальцами по раскрасневшимся щекам, удерживая лицо в ладонях, и, получив в ответ по-мальчишески смущенную улыбку, потянулся за вторым поцелуем.

Эхт приподнялся на цыпочках, цепляясь пальцами за круглые жесткие пуговицы и бляху. Пара судорожных, дрожащих движений, и ладони коснулись твердого живота, легли на талию, распахнув полы кителя, огладили бока. Ногти оцарапали кожаный брючный ремень.

Себастьян подтолкнул Вельда к постели, и тот почти упал на нее, тяня руки к нему, точно боялся, что Эхт сейчас уйдет. Он практически оседлал его, помогая снять с себя мешающийся пиджак, с легким стуком пуговицы опустившийся на пол. Выпростать рубашку в таком состоянии оказалось куда затруднительней, чем Себастьян думал.

Теплые пальцы устремились вверх по торсу, задевая чувствительные места, и Эхт вздрогнул, оперся ладонями Рудольфу о плечи, выгибаясь навстречу умелым рукам. Он был таким ласковым, до дрожи нежным, точно боялся спугнуть его, Себастьяна, любым неосторожным прикосновением. Хотя оба они прекрасно понимали, что даже при особом желании никто из них не смог бы уже уйти.

========== 23. ==========

Утром чуть болела голова. Себастьян, отчаянно жмурясь, попытался приподняться на локте. Окинув комнату сонным взглядом, он не нашел ничего нового и уже хотел лечь обратно, как в голове всплыли вчерашние воспоминания. Часы на столе показывали десять утра. Под боком заворочались.

Опустив глаза, Эхт обнаружил вжавшегося лицом в подушку Рудольфа, перекрывшего ему привычный лаз из постели. Пришлось выделываться, чтобы не разбудить.

Стукая по хрустнувшему колену, Себастьян замер у зеркала в ванной. Вид у него, конечно, был не самый презентабельный: белая пудра слезла, и кожа из-за этого будто пятнами покрылась, вдоль пробора распростерлась линия от краски, под глазами залегли тени, усы смазались и теперь были не более чем неровной полосой поперек щеки. Умываться пришлось долго. А затем и вовсе принимать душ.

Заправив недавно купленную хлопковую рубашку в такие же брюки, Эхт пригладил ни капли не посветлевшие волосы и плюхнулся на край кровати, попутно раскрывая одну из оставленных вчера Адольфом конфет.

От мысли о мальчишке Себастьян вздрогнул. Дверь они с Вельдом прикрыть не потрудились, и будет очень неловко, если… Оставалось надеяться, что мультик оказался чрезвычайно долгим и интересным, причем настолько, что Адольф под конец и вовсе уснул. Сомнительных семейных сцен хотелось бы избежать.

Эхт, отложив фантик на обувную полку, перевел взгляд на все еще спящего Рудольфа. Внутри вспыхнуло незнакомое до этого дня теплое чувство, оставшееся легким покалыванием в кончиках пальцев. Себастьян, сам того не заметив, улыбнулся, откидывая одеяло так, чтобы коснуться оголенных плеч губами. Вельд забавно засопел и, не открывая глаз, неспешно вывернулся, трепля его по затылку.

— Сколько там по времени? — сдавленно спросил он, поудобней укладываясь на спине и привлекая Эхта за талию ближе. Ответ явно не порадовал. — Нужно было разбудить меня раньше.

Рудольф потер лицо, будто сгоняя сонную пелену, проморгался, взъерошил собственные волосы и принял сидячее положение, все еще не отпуская Себастьяна из своеобразных объятий. Взгляд Вельда постепенно сделался неясным, задумчивым, и скользил то по чужой рубашке, то по отражению в зеркале шкафа.

— Обсудим… — Рудольф облизнул пересохшие губы, — произошедшее позже, ладно? Я приду в себя и смогу нормально соображать.

Эхт согласно покачал головой. Сначала ему сделалось страшно, что Вельд обязательно скажет, что все было ошибкой, но он тут же успокоился. Стал бы человек, считающий все ошибкой, с какой-то потаенной нежностью целовать его в щеку перед тем как уйти? Абсолютно точно нет.

Себастьян, глупо улыбаясь, спрятал покрасневшее лицо в ладонях. Он чувствовал себя мальчишкой, которому впервые в жизни взаимностью ответила девушка. И чувство это, вопреки всему, было прекрасным.

Он быстро спустился по лестнице, чуть ли не пританцовывая дошел до кухни, достал из-за стойки с ножами цветастую коробочку, что поставил специально для него Рудольф на прошлой неделе, сменил пластырь на пальце и с довольным видом дернул ручку холодильника, ощущая, как все сильнее болят щеки. Нужно меньше склабиться, а то так и ранние морщины заработает.

На завтрак была перегретая в микроволновке обацда, оставившая как минимум два ожога на языке, но Эхт и внимания не обратил, хлебая остатки какой-то неимоверно сладкой газировки, что нашел на нижних полках. В ногах терся Бисмарк, то и дело ставящий лапки на бедро и выпрашивающий еду. Себастьян смутно помнил, где стоял кошачий корм, но все-таки перерыл половину ящиков, чтобы от него наконец отстали.

В комнате он поднял с пола брошенные вчера вещи, свои кинул в стирку, а вельдовские сложил стопкой на стуле. Делать было решительным образом нечего. Как назло сегодня оказалось воскресенье.

От скуки Эхт выглянул в окно, смотря на собравшуюся под облетевшим деревом груду листьев, припорошенную тончайшим слоем снега. За высоким забором виднелся соседний двор, по которому носилась какая-то собака, безуспешно пытающаяся поймать собственный хвост; в деревянном кресле у дверей, укутавшись в плед, сидела незнакомая девушка с кружкой. Будь на задней террасе их дома хоть что-то приспособленное для людей, Себастьян бы тоже вытащил себя полюбоваться на безоблачное серое теперь уже ноябрьское небо.

У лестницы скрипнула половица. Эхт в нетерпении обернулся, заставая у дверного косяка Рудольфа. Тот по-доброму усмехнулся такой реакции, подходя ближе.

— Адольф еще спит, — буднично произнес он, останавливаясь у стола. Себастьян покивал, приваливаясь к подоконнику. — Хотел его спросить, во сколько он вчера уснул, а то… — Вельд кашлянул, оттянув языком щеку. — Судя по тому, что это… как его там, «ледяное сердце» или вроде того включилось на повтор, а ноутбук я нашел уже разрядившимся… Думаю, из комнаты он все-таки не выходил. Это первое.

Он выпрямился, отряхнул льняные брюки и, заведя руки за спину, встал прямо перед заулыбавшимся без причины Эхтом. Ответив ему тем же, Рудольф продолжил:

— Второе: как насчет перехода на «ты»? После, ну, — он обернулся на уже заправленную постель, — обычно так делают. Не то чтобы я эксперт.

— Что, никогда не соблазнял приезжих обедневших берлинских экономистов? — поцокал языком Себастьян с напускным разочарованием. — Тю, я-то думал ты с жизненным опытом. — «Ты» так быстро и легко сорвалось с языка, что Эхт и покраснеть не успел.

В ответ Вельд с тихим смехом слабо ткнул его в солнечное сплетение, тут же хватаемый за запястья и притягиваемый ближе. Усевшийся на подоконник Себастьян, обхватив его ногами, почти надменно выгнул бровь.

— Это все? Больше поговорить ни о чем не хочешь?

— Ну… — Рудольф задумался, игнорируя попытки себя поцеловать, — что собираешься есть на ужин? А то там все почти кончилось, надо что-то при… — Теперь затыкали уже его, с серьезным лицом пообещав в следующий раз обязательно ударить. — А что ты возмущаешься? Мне что, замуж тебя позвать надо было?

— Как максимум — да, — показательно нахохлившись, кивнул Эхт, — а как минимум… ну не знаю, комментарий бы какой-нибудь отпустил. А то мало ли, сижу весь на нервах, переживаю, что я там как бревно вчера лежал.

— Скажи честно, тебя утром подменили на какую-то малолетнюю инфантильную барышню, что ты себя так ведешь? Как девственник, ей богу.

— А может и девственник.

— Да? — издевательски протянул Рудольф, оглядев призывно приоткрывшийся рот. — А мне вчера так не показалось.

Себастьян зарделся и, не давая себе рассмеяться, отвернулся. Щеку огладила теплая ладонь, аккуратно повернувшая обратно, и долгожданный поцелуй он все-таки получил. Несколько секунд прошло в уютной тишине.

— Так это, — Эхт мазнул пальцем под носом и скрестил ноги за спиной Вельда, вынуждая его подойти еще ближе, — была единичная акция или как?

— Ну, в честь хэллоуина бесплатно, а потом… — Рудольф только усмехнулся, когда по бедру пришелся несильный удар пяткой. — Ладно, не единичная. Если ты хочешь, конечно. — Себастьян, стушевавшись, кивнул. — Вот и славно. Но матрац у тебя, кстати, ужасный.

— Ну извините, какой выдали. Хочешь получше — иди к хозяину дома, а не мне тут жалуйся.

— Думаю, — Вельд насмешливо вздернул брови, — хозяин дома с радостью разрешит тебе разок или два переночевать у него в комнате.

— Ой, правда? — Эхт поерзал на месте, скалясь. — А может тогда хозяин дома, раз он сегодня такой радушный, мне еще стояк на раковине в ванной починит, а то капает третью ночь, уснуть не могу. Так, — он цокнул языком, слегка толкая Рудольфа в плечо, — если ты сейчас так заулыбался, пытаясь придумать каламбур, то клянусь — я тебя ударю.

— Ты уже второй раз за последние пять минут угрожаешь мне насилием, — показательно оскорбился Вельд. — Я пригрел на груди змею.

— Ну-ну, справедливости ради, — Себастьян деловито выставил вперед указательный палец, — мне всегда говорили, что я похож на кота.

— По наглости — точно да, — Рудольф согласно кивнул, — но в остальном… не знаю, разве что на ободранного какого-нибудь. — Он успел отшатнуться раньше, чем Эхт привел свои обещание в реальность. — Слезай уже, а то спину протянет, окна старые — щелей полно.

Себастьян послушно спрыгнул на пол и, подтолкнув Вельда к выходу, уже был готов спуститься на первый этаж, как его за руку дернули в сторону противоположной комнаты. Там Эхт никогда не бывал и, честно сказать, временами забывал, что она вообще существует.

Теперь же, после того как дверь бесшумно открылась и закрылась, он стоял посреди вытянутого помещения со светло-бежевыми стенами. Сперва показалось, что включен верхний свет, но вот Себастьян заметил лизнувший голые ноги солнечный луч и поднял глаза на широкое окно с желтыми шторами. Параллельно от него на небольшом расстоянии стояла двуспальная кровать со множеством подушек и высокой решетчатой спинкой; над ней висели два карандашных рисунка в простых черных рамках, а по бокам от них — круглые лампы; на тумбочке помимо вазы с каким-то растением лежал телефон. Справа от пола до самого потолка громоздился шкаф-купе с постеленным вдоль ворсистым ковром, а у стены, где была дверь, стояли рабочий стол и придвинутая к нему небольшая книжная полка, рядом с которой обнаружилась акустическая гитара.

Эхт недоверчиво нахмурился и огляделся еще раз. Было ощущение, что он оказался в одной из новомодных берлинских квартир в какой-нибудь высотке, а вовсе не в доме, где прожил почти два месяца. Разительно отличалось… все. На контрасте со старой, меблированной еще, наверное, до падения стены гостиной — небо и земля. Даже в явно сделанной не так давно комнате Адольфа не такой… модерн, что ли.

— У тебя в дверь межпространственный портал вделан? — наконец выдал Себастьян, дергая струну на грифе. Рудольф усмехнулся.

— Если бы. Вообще, — он обвел рукой комнату, — вот сюда ушли последние деньги. На первом этаже что-то менять было жутко дорого, так что решил, что уж лучше обставлю комнату, да поярче, а то и без того серость сплошная в жизни. Надеюсь, в глазах у тебя не рябит.

— Да нет, — Эхт, оставив гитару в покое, подошел ближе к Вельду, утыкаясь подбородком тому в спину, — мне нравится. Почти как у меня в Берлине было. Уже и отвыкнуть от подобного успел.

— Я был бы не против, если бы ты стал привыкать обратно. — Он коротко погладил переплетенные у живота пальцы.

— Предлагаешь переехать сюда?

— Ну не сразу, — он еле слышно хмыкнул, — может, через неделю, а то вдруг ты успеешь куда-нибудь упорхнуть.

Себастьян хотел шлепнуть его по плечу за такое предположение, как вспомнил. Будто почувствовав его напряжение, Рудольф, высвободившись из объятий, повернулся и вопросительно изогнул бровь. Первые секунд пять Эхт мялся, а потом уже молчать не было смысла.

— Мне вообще-то еще в сентябре одну визитку дали, — откашлявшись, начал он и споро облизал губы. — Сказали, что могут выделить бесплатное жилье, вроде как в помощь молодому специалисту. Черт его знает, я не вникал. Но… Я все откладывал, а теперь вроде как решил позвонить после Рождества.

— Позвонишь? — Лицо Вельда вновь, как и обычно, сделалось непроницаемым и хмурым. Себастьян сглотнул, избегая зрительного контакта.

— Ну, я… не знаю. Особенно теперь. Просто, ну, знаешь, я все-таки тут еще чужой, несмотря на… все. И мне неловко, потому что…

— Я хоть раз сказал, что меня что-то не устраивает, С… — Рудольф дернул головой, — Себастьян?

Собственное имя неприятно царапнуло по ушам. Взвившаяся внутри еще утром радость в мгновение улеглась. Эхт, заламывая пальцы, выдал тихое «нет», заставляя себя поднять глаза. Вельд со смурным лицом покивал, точно раздумывал о чем-то своем.

— Мне здесь нравится, — вновь заговорил Себастьян, аккуратно, почти осторожно делая шаг вперед, — и я… я бы остался, правда. — Он запнулся лишь на секунду, пытаясь мягко улыбнуться. — Вообще этого разговора не должно сейчас быть, знаешь ли, я все-таки еще не звонил. Да и зная мою лень… И все же, не будь вчерашней ночи, мне бы пришлось это сделать, потому что вечно на твоей шее я сидеть бы не стал.

— Знаешь, переезжай-ка ты уже сейчас.

Желваки на скулах Вельда единожды вздрогнули. Эхт, оцепенев, еле выдохнул. По голове будто битой ударили. Прошел едва ли миг, как Рудольф, выпрямившись, затараторил, то и дело нервно улыбаясь:

— Не… Прости, не могу временами нормально контролировать лицо. Это не в смысле туда, куда там тебя хотели поселить.

— Типа…

— Да.

Они вновь замолчали. Себастьян пытался прийти в себя, смотря куда-то сквозь окно, а Вельд, вероятно, ждал вердикта. Слишком уж быстрое развитие событий, если подумать. Только позавчера они в неловкости игнорировали друг друга за завтраком, а тут вот…

— Ну… — наконец заговорил Эхт, упирая руки в бока, — лучше все-таки через неделю, а то как же я за раз все свои три футболки и одни джинсы перетащу? Устану же.

— И то правда, — по-доброму усмехнулся Рудольф, решая не спорить, чтобы не создавать новых неприятных ситуаций. — Но на матрац я твой больше не лягу, спина до сих пор болит.

— Мне что, жалеть тебя начать?

— Хотя бы из приличия посочувствуй.

Сначала улыбнулся Себастьян, а затем тем же ответил Вельд. Он уже качнулся вперед, чтобы то ли обнять, то ли поцеловать, как на лестнице раздались торопливые шаги. Пришлось отойти на достаточное расстояние, дабы не вызвать лишних вопросов. На пороге ожидаемо возник сонно потирающий лицо Адольф. Он почти добрел до кровати, как резко выпрямился, оглянулся и округлил глаза.

— А что Вы тут делаете?

Вопрос был явно адресован Эхту. Рудольф предпочел не вмешиваться, почти издевательски вздергивая брови и давая Себастьяну шанс объясниться самому. Вместо этого он только пожал плечами и развел руками. Он с такими маленькими детьми в принципе разговаривать нормально не умел, а тут такое.

Чтобы не стоял статуей, Вельд толкнул его в локоть. Эхт только больше напрягся, и не думая прерывать затянувшуюся паузу. Шумно вздохнув и цокнув, начал Рудольф:

— Во сколько тывчера уснул? — Он присел перед сыном на корточки, пока тот не сводил взгляда с Себастьяна. Вероятно, он выдал себя сам, так глупо замешкавшись.

— Не знаю. Поздно, наверное.

— И ты проспал всю ночь? — Мальчишка кивнул. Эхт облегченно выдохнул почти одновременно с Вельдом. — Хорошо. Сразу пошел сюда? — Снова кивок. — Тогда иди на кухню, я приготовлю завтрак.

— Но…

— Иди, поговорим там.

Адольф, махнув рукой, зашлепал босыми ногами по полу, у самой лестницы попросив поторопиться. Рудольф поднялся, легонько пихнул нахохлившегося Себастьяна, и потянул его к выходу, попутно объясняя, что такое лицо лучше не делать, а то будет еще более неловко.

Еле как забравшись на барный стул, мальчишка болтал ногами, ожидая обещанный завтрак. Отправив Эхта вытаскивать яйца и доставать сковороду, Вельд уселся рядом. Себастьян искренне не хотел слушать, потому что кончики ушей тут же начинали гореть, но в таком маленьком пространстве оставаться глухим было совершенно невозможно.

— Я думал, что герр Краб никогда не заходит к тебе, — почти по-взрослому задумчиво хмыкнул Адольф, отпивая налитое в кружку с каким-то мультяшным героем молоко.

— Можешь уже по имени, — отвлекся от поисков масла Себастьян и оглянулся на Рудольфа. — Да ведь? — Тот согласно покачал головой. — Вот. Ну или хотя бы хватит называть меня крабом, а то я тебе нос клешнями цапну.

Мальчишка заулыбался, но потом вновь посерьезнел, смотря то на подбирающего слова отца, то на продолжавшего возиться с яичницей Эхта. Пару секунд понадував щеки, он выдал:

— А вы теперь вместе?

Себастьян едва не выронил яичную скорлупу, отшатываясь назад от открывшего по нему самый настоящий огонь масла. Вельд закашлялся. Адольф, повертев головой, будто бы снисходительно улыбнулся.

— Иногда я жалею, что ты такой догадливый, — вздохнул Рудольф, поднимаясь за чаем.

— Так это «да»?

Вельд, замерев с только вскипевшим чайником в раках, оглянулся на Эхта. Тот, прикрывая сковороду крышкой, в свою очередь — на него. Подтвердить подобный статус перед ребенком, казалось, было равно штампу в паспорте. В конце концов, стараясь избежать новой неловкости, оба они медленно кивнули.

— Так и думал, — вновь улыбнулся Адольф и практически залпом допил молоко. Небрежным движением утерев рот, он, спохватившись, обратился к Себастьяну. — А как мне Вас теперь называть-то?

========== 24. ==========

Ноябрь выдался… странным. Другого слова Эхт и подобрать не мог, временами задумываясь о том, в какую неожиданную сторону вывернулась его жизнь. Он, никогда не считавший себя семейным человеком, теперь был вынужден переквалифицироваться из личного водителя Адольфа в более-менее приличную смесь друга, мачехи и учителя — смотря что требовалось по ситуации.

А требовалось в принципе часто. Чем ближе становилось Рождество, тем чаще Рудольф пропадал на работе, вынужденный справляться с потоком вышедших в отпуска туристов или явно сумасшедших приезжих из соседних городов, посчитавших необходимым срочно поглядеть на виды заснеженных Берлина, леса, полей, любых попавшихся населенных пунктов (нужное обычно подчеркивалось), и все это желательно с долгим уроком истории от экскурсовода.

Теперь Себастьян в полной мере осознал, почему мальчишка прицепился к нему тогда в библиотеке — он, сидя вот так, безвылазно, дома один, тоже бы к первым встречным приставал, лишь бы чуть-чуть поговорить.

К десятым числам все того же ноября Эхт, пошатавшись вверх-вниз по лестнице в раздумьях, все-таки перетащил часть вещей в шкаф Рудольфа, убедив себя, что этого достаточно, чтобы не показаться слишком уж воодушевленным по этому поводу. Даже мыться и чистить зубы он продолжил в своей комнате, решив никого не смущать. Продлилось, это, правда, от силы дня три, потому что вскоре баночки с шампунем и гелем чудесным образом перекочевали в соседнюю ванную, а похожий на термос стакан с щеткой и бритвенным станком и вовсе пропал. Намек был ясен.

Первое время было до жути необычно засыпать с кем-то под боком, но Себастьян как-то уж слишком быстро, как однажды с издевательской усмешкой заметил Вельд, попривык, постоянно к утру почти впечатываясь в чужую спину в попытках согреться. Все-таки прав был Рудольф, говоря, что с окна вечно тянет. Даже огромное стеганое одеяло не спасало. Особенно когда ударили первые серьезные морозы.

Эхта по-прежнему иногда мучили кошмары. Сперва Вельд терялся, стараясь не трогать его, пока не придет в себя, но затем, то ли устав, то ли разозлившись, начал с ним разговаривать. Прежде это были неловкие попытки успокоить, а потом он, наверное, начитавшись психологических форумов в интернете, стал приносить ему воды, подбирать нужные, работающие фразы, сидеть рядом до тех пор, пока Себастьян не уснет вновь.

Временами Эхт забывал, что они знакомы лишь без копеек три месяца.

— У меня есть предложение, — сказал однажды Рудольф, усаживаясь в кресло.

— А кольцо где? — отвлекся от книги Эхт, осклабившись. — Без кольца не соглашусь.

Вельд, сопя, смерил его недовольным взглядом. Развалившийся рядом с Себастьяном на диване Адольф заинтересованно навострил уши, отвлекаясь от поглаживания кота.

— До кольца пока не дослужился. — Рудольф откинулся на спинку, цепляя руки в замок и закидывая ногу на ногу. Эхт уже хотел выдать что-нибудь язвительно-оскорбительное про его офицерские замашки, как он заговорил вновь: — Давай съездим кое-куда на рождественские каникулы. Не прям на Рождество, тут ты точно откажешься, но хотя бы на пару дней.

Адольф, пугая тут же с возмущенным мяуканьем удравшего на кухню Бисмарка, резво вскочил с места. Ему было как-то все равно на то, куда ехать, потому что прельщала скорее сама возможность путешествия. Себастьян же только скептично повел бровью, откладывая книгу. Казалось, он уже догадался, и догадка эта совершенно не радовала.

— Придется ехать на твоей машине, моя-то явно развалится где-то по дороге, но… — Вельд облизнул губы, отвлекаясь на потрескивающие дрова в камине. — Думаю, нам нужно съездить к твоей матери.

— Познакомиться хочешь? — брякнул первое, что пришло на ум Эхт, лишь бы не вздрогнуть. Мальчишка рядом восторженно открыл рот. Слышал он краем уха от самого же Себастьяна не так давно про Баварию и теперь жутко хотел там побывать. — Не думаю, что она обрадуется.

— Мне, понятное дело, нет, — кивнул Рудольф, — а вот собственному сыну — скорее всего да.

— Ага. — Эхт прыснул со смеху, качая головой. — Вот прямо-таки возьмет и обрадуется. Дай бог переночевать позволит, а не сразу за порог выгонит. — Адольф, забавно сведя брови, уставился на него так, что пришлось прикусить язык, чтобы не выдать пришедшую на ум колкость. — Мы можем поговорить об этом позже?

— Дольф, — выдержав небольшую паузу, Вельд обратился к сыну, — побудь в своей комнате минут десять.

— Но…

— Иди.

Мальчишка сначала насупился и недовольно запыхтел, но, быстро поняв, что спорить бесполезно, все же поднялся и, нарочито громко топая, вскоре хлопнул дверью. Себастьян, провожая его взглядом, заговаривать первым вовсе не собирался. Рудольф подался вперед, упершись локтями в колени.

— Тебе нужно закрыть этот гештальт. — Он смерил фыркнувшего Эхта до того суровым, не терпящим никаких возражений взглядом, что негодование пришлось отложить до лучших времен. — Поговоришь с матерью, выяснишь отношения, может, помиришься, если твое необъятное самолюбие позволит. Иначе будешь жалеть до конца жизни. Копить обиды вредно, особенно в твоем случае.

— Скажи честно, на прошлых выходных ты ведь на курсы доморощенных психологов отъезжал, а не по работе, да? — Себастьян закатил глаза, окончательно закрывая книгу и откладывая ее на столик. — А знаешь, хрен с ним, но я хочу сменить специалиста, ты мне не подходишь. — Он замолчал, ожидая, что Рудольф что-то пошутит или хотя бы возразит, но тот и не думал открывать рот, очевидно, бросив все силы на попытки гипноза. — Ну что? Я не хочу ее видеть. Да ладно я, но она-то, может, тоже не хочет, а у меня даже номера ее нет, чтобы позвонить и узнать. Был телефон дедушки, но он записан в книжке, которая, вот ж несчастье (хотя для кого как, знаешь ли) сгорела.

— У вас был домашний? — наконец спросил Вельд таким тоном, будто Эхт и впрямь был пациентом на приеме у психолога.

— Да, наверное. Не знаю. Даже если и был — выбросили, поди, давно.

— Номер помнишь?

— Смутно.

— Вот вспоминай и звони.

— Прям сегодня? — Себастьян поморщился. — Да не хочу я никуда ехать, Руди, мне это даром не надо. Только жизнь устаканилась, дай хоть отдохнуть.

Вспоминать о матери вообще не хотелось. Эхту было легче делать вид, что ее и вовсе не существует. Каждый раз, стоило о ней подумать, он неизменно приходил к одному и тому же вопросу: что в нем было не так, раз самый (в общественном понимании) родной человек предпочел работу ему?

Это было глупо. Он никогда не давал повода назвать себя проблемным ребенком, никогда не озорничал сверх меры, не требовал повышенного внимания или всего того, за что в теории можно было так к нему относиться. А потому вопрос его оставался без ответа, а сам Себастьян весь дальнейший день злился и — не всегда, но часто — напивался.

Губы сами собой дрогнули и искривились, как это обычно бывает у людей, готовых заплакать. Лицо Вельда мгновенно смягчилось. Эхт не стал утруждать себя объяснениями, что так он почасту выказывает отвращение.

— Правда жаль, что так выходит, но тебе это нужно, — кашлянув, вновь начал Рудольф.

— Ты что, оглох там в своем самолете? Или «не» из принципа пропустил? — На дворе стоял уже поздний вечер, и у Себастьяна совершенно не было сил спорить, но хотя бы возмутиться он счел обязательным.

— В конце концов, знаешь, можем просто поехать в Баварию, — полностью пропустив его слова мимо ушей, продолжил Вельд. — Если нас не пустит твоя мать — ладно, проведем несколько дней в Мюнхене, Адольфу там должно понравиться, да и тебе, наверное, тоже. Даже свожу тебя в какой-нибудь тематический бар, если гундеть не будешь.

— Нечестно уговаривать меня свиданиями.

— А это сработало?

— Не надейся. — Эхт поднялся, показательно жеманно отряхнул домашние брюки и, подхватив книгу, двинулся в сторону лестницы, на первых ступенях которой и замер, оборачиваясь: — Я подумаю. Не приставай ко мне с этим. По крайней мере до двадцатых чисел.

И он и правда не приставал, предоставляя Себастьяну разобраться самому. Только Адольф временами спрашивал что-то про Баварию, но делал это до того робко, что становилось неловко промолчать. Эхт уже сразу понял, что отказаться он в любом случае не сможет.

Но до каникул и Рождества в целом оставалась уйма времени, как минимум наполовину посвященного работе. Пока Вельд выбивал у Флигера недельный отпуск, Себастьян как квочка носился с хвостами учеников, будто его вообще должно было волновать, сдадут ли они экзамены в конце года или нет.

Иногда в перерывах между уроками, сидя в кабинете или в учительской, он задумывался о том, как же сильно поменялась жизнь за жалких три месяца, что он провел здесь, в этом городе. Себастьян начал забывать, как вообще тут очутился. Казалось, он всегда тут и был, а те смазавшиеся со временем воспоминания о Берлине — какой-то слишком уж реалистичный сон. Почему-то с мыслью об этом продолжать двигаться дальше было легче. Так Эхт мог не скучать по потерянной роскоши и всем тем избыткам, наполнявшим его дни до злосчастной аварии. В конце концов, это и был его уровень — маленький дом и учительское пособие. Хотя вряд ли Себастьян когда-то представлял целую семью в подарок ко всему этому.

Слово «семья» было слишком громким, но другого он подобрать и не старался.

Этот воздушный замок, конечно, мог рухнуть в любой момент, и Эхт в мгновение ока оказался бы на улице. Но об этом думать не хотелось. Хотя бы ненадолго Себастьян желал ощутить то, чего был лишен в детстве — того теплого чувства в груди, когда возвращаешься домой, зная, что тебя там ждут, что с самого порога ты не услышишь ругательств, что не будет выволочек, что никто не придерется к тому, как скрипит половица под твоими ногами. Что не захочется развернуться прямо у порога.

Обычно, доходя в своих внутренних рассуждениях до такого, Эхт вздрагивал. Все-таки Рудольф прав — пора было дать гною вытечь из раны и перестать мучиться. А для этого нужно поговорить с теми, чьи лица Себастьян с радостью бы вычеркнул из памяти, будь он над ней властен.

Наверное, в дни принятия окончательного решения он выглядел слишком уж меланхоличным, потому что Вельд то и дело донимал расспросами о его самочувствии. Эхт только отмахивался. Принимать чужую заботу для него все еще было чем-то необычным, почти странным, хоть виду он часто старался не подавать, боясь, что так только отпугнет.

Повелось, что с проблемами он должен справляться самостоятельно. Когда-то Себастьян читал, что такое происходит из-за привитого нежелания оставаться должником, и счел это самой большой глупостью. В его случае все было куда прозаичней. Ему просто никогда не предоставляли выбора. Либо сам, либо никак.В какой-то мере это стало его кредо. Пусть и не всегда работало.

Он надеялся, что в Баварии застанет только мать и, если повезет, дедушку. Впервые в жизни Эхт искренне желал, чтобы кто-то оказался мертв. И раскаиваться в этом даже под дулом пистолета он бы отказался.

Звонить он не стал. Однажды уже набрал номер, и на том конце раздались гудки, как дрожащая рука сама собой нажала на отбой. Нет. Услышать тот голос сталось бы самой настоящей пыткой.

Рождество неумолимо приближалось, и с каждым днем Себастьян чувствовал, как все сильнее щемит под ребрами от волнения. И боль эта была отнюдь не приятной. Сделать бы вид, что ничего этого нет…

Был бы один — так бы и поступил.

Недели до каникул он считал с разбавленной какой-то злостью радостью. Рудольф успешно перевесил рождественские заказы на коллег, чем немало их, впрочем, обрадовал — праздничные дни считались самыми прибыльными; и теперь уже он принял на себя роль домохозяина, оставив Эхта разбираться с остатками работы. Все-таки возни с бумагами избежать не удалось.

Он как раз заполнял очередной документ за чашкой крепкого кофе в учительской, как дверь громко ударилась о стену и на пороге возник взвинченный до невозможности Зорн в круглых черных очках, которые подходили его псевдо-аристократическому образу так же, как корове седло.

Не успел Себастьян удивиться, как Вольфганг привалился к подоконнику, резким движением открыл окно, вынул откуда-то из-за недр жилета бело-красную пачку, достал тонкую сигарету и, чиркнув зажигалкой, закурил.

— Вы разве?.. — промямлил Эхт, следя за поднимающейся вверх струйкой дыма.

— Иногда, — бесцветным голосом ответил Зорн и затянулся так глубоко, что сигарета за пару секунд уменьшилась как минимум вдвое.

Выбрасывая короткий бычок в окно, он повернул голову так, что Себастьяну отчетливо стала видна неестественная тень под глазом. Вопрос об очках тут же испарился. И все-таки до жути стало любопытно, что же заставило обычно расслабленного по всем пунктам Вольфганга так рассвирепеть.

— Что? — заметив пристальный взгляд, гаркнул Зорн. Эхт, смутившись, отвернулся к документу. — С чего Вы это такой скромный, могли бы и спросить.

Вольфганг, по пути вновь доставая пачку, шумно плюхнулся на соседний стул, закидывая ноги на стол. Себастьян оторопел еще больше. Сложилось ощущение, что Зорна на минувших выходных подменили. Ну, или у него к седым волосам начался кризис среднего возраста.

Очки Вольфганг небрежно кинул так, что те едва не разбились о кружку. Теперь синяк стал виден совсем отчетливо: темно-фиолетовый, местами красный, похожий на пятно у панды. Зорн с тихим шипением прикоснулся к нему, точно хотел убедиться, что тот не пропал, и сморщил нос.

— Так, — Эхт тактично кашлянул, — ударились или подрались?

— Да, пал жертвой в баталии с коридорным углом, представляете? — фыркнул Вольфганг, вертя в руках зажигалку. — Подрался, конечно. Еще вчера. Теперь эта хрень, — он вновь дотронулся до синяка, — до конца месяца заживать будет.

— А чего подрались? Кто-то перепутал импрессионизм с модернизмом?

— Нет, что Вы, это простить можно, а вот назвать супрематизм искусством… — Зорн, положив руку на сердце, нарочито медленно покачал головой. — Ладно, здесь не в картинах дело, а… ну, в таком же, разумеется, прекрасном, но все-таки куда более привычном — женщинах.

— Сильный же, однако, удар у фрау Вейс, — театрально ахнул Эхт, отпивая кофе. Вольфганг, не сдержавшись, ощерился, тут же шикая и пальцами оттягивая вниз щеку.

— У мужа ее посильней будет.

— У бургомистра? Вы что же… — Глаза округлились сами собой.

— У нас с Карлом достаточно длинная история отношений, чтобы он мог выразить претензии… так. — Зорн неясно усмехнулся и рывком поднялся, добавляя уже по пути к еще горячему чайнику: — Но Вы этого не слышали, а то разлетится — Ульриха удар хватит. Не то чтобы я переживал, но мало ли, а на похороны скидываться не хочется.

Эхт понимающе кивнул. Вольфганг уселся пить чай, изредка доставая пачку и вертя ее в руках, но так и не закуривая в третий раз. Только установившуюся тишину прервал очередной хлопок двери.

Вошел Люгнер, молча прошествовал по учительской, плеснул в одноразовый стаканчик воды из кулера и, опускаясь в кресло, устало потер виски. Себастьян уже вернулся к документам и почти закончил, как он заговорил:

— Вы что-то решили с домом? — Эхт в недоумении вскинул голову. — Мария просила узнать. У нее Вашего номера нет, а Гертвиг делиться отказался.

— Да, решил. — Себастьян помолчал, пожевав нижнюю губу, и наконец произнес: — Не думаю, что я в нем нуждаюсь.

— Вельд Вас не гонит? — фыркнул со своего места Зорн. — Удивительно.

— И Вы что же… — Пауль вздернул брови, — планируете там и дальше жить? Просто… это как-то странно, не находите?

Эхт откровенно замялся, выглядя при этом провинившимся школьником. На него уставились две пары глаз, и захотелось бежать с позором, лишь бы не отвечать на вопрос. Он уже хотел открыть рот, как Вольфганг неожиданно издевательски осклабился и едва сдержал хохот, кусая сгиб указательного пальца. Люгнер перевел взгляд на него, все еще не понимая причину такой реакции. Себастьян закашлялся. Зорн заулыбался еще шире.

— Жду приглашения на… ну, не знаю, можно ли вам там по новым законам, но… — он все-таки ехидно захихикал и продолжать не стал, отмахиваясь. Пауль совсем растерялся. Ему и в голову подумать в таком направлении не приходило.

— По тем самым новым законам я бы вполне мог Вас засудить, — выдавил из себя Эхт, хохлясь. Вольфганг закивал, не прекращая смеяться.

— Вы не подумайте, — наконец он перевел дыхание и попытался вернуть голосу серьезность. Вышло, впрочем, отвратительно, — я не… не против такого, просто, — он подавил очередной приступ смеха, — ну с Вами-то понятно было с самого начала, но Вельд? В голове не укладывается.

— Так Вы?.. — начал было Люгнер, но Себастьян его тут же перебил, стукая костяшками по столу:

— Да. Все, хватит. Больше не говорим об этом.

Он чувствовал себя почти оскорбленным. В каком это таком смысле «понятно было с самого начала»? Да при одном взгляде на этого Зорна тоже можно много чего сказать.

Эхт выдохнул. Похрустел шеей. В конце концов, это не ругательство. Нечего так реагировать. Его вполне могли и побить за такое, черт ведь его знает, как до подобных мест дошел прогресс.

— У него хотя бы твоих проблем не возникнет, — с улыбкой обратился Вольфганг к цокнувшему Паулю. — Ну, а что? Пусть уж нам всем сегодня неловко будет.

— А тебе-то чего неловко? Подумаешь, фингал поставили. Впервые за пятьдесят лет что ли?

— Мне еще так черт-те сколько ходить, — Зорн указал на синяк, — а я, между прочим, почти лицом и работаю. Конечно, неловко.

— Лучше бы ты мозгами работал. — Люгнер вздохнул и потер бровь. — А моя проблема почти решилась, если уж на то пошло.

— Все-таки капитулировал? Так и знал. Надо будет сказать Бену, он мне теперь десятку должен.

— Вы что, спорили на это? — Пауль уставился на Вольфганга так, будто пытался прожечь в нем дыру. Себастьян, только хотевший их прервать, притих и принялся делать вид, что увлечен заголовком документа.

— Разумеется! Такой повод. — Зорн откинулся на спинку кресла, разводя руками.

— Отлично, тогда можешь готовить десятку, потому что ты проиграл. — Люгнер резко поднялся, выровнял брючную строчку и прошелся до раковины. — Знаешь, я многого от тебя ожидал, но такого…

— Будто за столько лет не выучил, что я, — Вольфганг мельком глянул на Эхта и прикусил язык, — не очень хороший человек? Брось, Пауль, я делал вещи и похуже.

— Тогда они не касались меня. — Люгнер со стуком отставил мокрую чашку. — Очень низко на такое спорить. Я же не делал ставки на то, что ты переспишь с Вейс.

— Ну и зря. Победил бы.

Себастьян подавился остатками холодного кофе. Зорн почти смущенно отвернулся, разглядывая фотографии на стене. Пауль подошел к двери.

— Вижу, что победил бы. Как бы Гросс тебе шею не свернул. Хотя знаешь… лучше бы все-таки свернул.

— Ой, ну брось, без меня было бы скучно.

— Нет, Вольф, без тебя было бы спокойно. — И он с громким хлопком покинул учительскую.

Зорн уязвленно поджал губы. Эхт принялся вертеть между пальцев ручку. Первое время молчали. А потом Себастьян, кашлянув, спросил:

— Почему герр Люгнер так разозлился?

— Да, — Вольфганг махнул рукой, — с женой у него проблемы. Седьмой год детей завести не могут. Сдались же они им… только нервы треплют.

— Работаете учителем и не любите детей?

— Нет, герр Эхт, яначал работать учителем и стал не любить детей. — Зорн поправил волосы и добавил уже тихо, себе под нос: — Надо будет извиниться…

Больше вопросов Себастьян не задавал, поспешив закончить с работой. Ему и так было до чертиков неловко, что он застал подобную непредназначенную для его глаз сцену. За то время, что он заполнял последний лист, пришел Брайт, устроившийся у окна с какой-то книгой, а через минут десять вернулся заметно успокоившийся Пауль, предпочетший сесть подальше от Вольфганга.

Уроки к тому времени закончились только у Эхта с Зорном, который, по всей видимости, собирался позже поработать над какой-нибудь картиной, так что остальные вынуждены были ютиться с ними в учительской в ожидании окончания большой перемены. Такое собрание, впрочем, вновь аукнулось.

Когда на пороге показался Гертвиг, Вольфганг самым первым встал и намеревался уйти, как прямо перед его носом закрылась дверь. Взгляд Ульриха определенно не был двузначным.

— Ну что опять? — почти заскулил Брайт, откладывая книгу.

— Пока ничего. — Ульрих жестом приказал разве что не плюнувшему ему под ноги Зорну вернуться на место и выдвинул из-за стола себе стул. — Но вот как после Рождества выйдете… Надо нам постановку сделать тематическую, сейчас уже ничего не успеем, а вот после…

— Вы что, видите здесь театралов? — Вольфганг остановился на полпути, смотря на директора так, словно тот был мешающимся под ухом комаром.

— Нет, — Гертвиг кивнул, — но я вижу здесь художника-декоратора, сценариста, — он посмотрел на мимолетно закатившего глаза Люгнера, — постановщика, — теперь взгляд его обратился к тяжело вздохнувшему Брайту и медленно переполз на складывающего бумаги в папку Эхта, — и… ну, Вы подберете роли и будете на подхвате.

— А можно я буду на подхвате где-нибудь вне школы? — невесело усмехнулся Себастьян, вручая папку директору. — Для подобного вообще обычно берут старшеклассников.

— Нет уж, страдайте со всеми, — фыркнул Зорн, прекращая невербальные попытки уничтожения Ульриха, и уселся в кресло.

— В общем, вы все меня поняли. — Гертвиг поднялся. — Отлынивать не получится, вернетесь после праздников отдохнувшими и с новыми силами — сразу возьметесь за дело, а не будете по кабинетам сидеть.

— Ну конечно, мы же просто так там сидим, — скривился Пауль. — Вы, кажется, путаете наши кабинеты с Вашим.

Директор буркнул в ответ что-то мало понятное и, проговорив наставления по второму кругу, поспешил удалиться, пока на него не обрушилась вторая волна негодования. Впрочем, в преддверии праздников мало кто хотел открыто вступать в конфронтацию. Разве что Зорн, но тому явно хватило инцидента с Люгнером, который до сих пор даже глядеть в его сторону не собирался.

— А… — тихо выдохнул Себастьян, окидывая взглядом собравшихся, — так вот почему в учительской кроме нас никто и не сидит…

— На четвертый раз Вы догадались, браво. — Раздались короткие, нарочито патетические хлопки от Вольфганга. — С два года назад с нами сидела еще и Браун, но Ульрих ее доконал. Жаль, конечно, у нее были довольно увлекательные истории…

— Это неправда, — шикнул со своего места Бенедикт и повернулся к Эхту, — они с ней как две змеи здесь сидели, вечно ядом во всех плевались. Истории увлекательные, как же.

— Будто твои сплетни лучше. — Зорн отмахнулся. — Браун хоть шутить по теме умела, а ты… так, старая бабка на деревенской скамейке.

Себастьян, мысленно вычеркнув идею попить чай, слушать дальше не стал, лишь пожал сидевшему ближе всех Паулю руку, подхватил с вешалки пальто и, кивнув на прощание остальным, вышел из учительской. Каждый раз, стоило им собраться всем вместе, все неизменно переходило в пусть и несерьезный, но все-таки конфликт. Наверное, пора было привыкнуть.

Звонок оглушил его даже на улице. Потерев ухо, Эхт покрепче затянул пояс и быстрым шагом двинулся к машине. Сегодня еще нужно было собрать вещи. И сказать наконец Рудольфу, что он согласен на эту чертову поездку.

========== 25. ==========

Красная отметка на висящем над кошачьей миской календаре незаметно сместилась на двадцатое число. К тому времени у дверей вторые сутки одиноко стоял на радостях приготовленный Адольфом чемоданчик. Себастьян же долго не мог сложить свой, как инфантильный ребенок отыскивая лучшее среди немногочисленных вещей, будто собирался на прием к какой-нибудь королеве. Рудольф подобным вообще не озадачивался, только попросил бросить и его несколько рубашек с брюками с краю, чтобы не тащить лишнюю сумку.

— А ехать долго? — в который раз спросил Адольф, доедая хлопья на завтрак. — А заезжать мы еще куда-нибудь будем? А кота где оставим? Возьмем с собой? А можно?

Ответы на все эти вопросы он уже знал и лишь хотел заполнить раздражающую тишину. Про время Эхт сообщил еще позавчера, интересные места по дороге искал Вельд, а Бисмарка предложил приютить Легрим. Больше уцепиться было не за что, и все шло на второй круг.

Пока все завтракали, Себастьян нервно прохаживался по комнате. В самом ли деле его волновало то, как он будет выглядеть, когда заявится на порог родового гнезда? Вряд ли. Разве что чуть-чуть. Наряжаться стоило только затем, чтобы показать матери, что от того перемазанного чем попало мальчишки за минувшие годы не осталось ни следа. В остальном… зачем строить из себя того, кем уже не являешься?

Он плюхнулся на кровать, спрятал лицо в ладонях. Голова болела с самого пробуждения. Он совершенно не выспался — наглотался найденного в аптечке снотворного во втором часу ночи, но даже это не помогло. Себастьян то переживал, то злился, то впадал в апатию и по нескольку минут сидел, буравя пол взглядом. Хотелось что-нибудь разбить, да так, чтоб осколки во все стороны полетели.

Эхт с шумом спустил по ступеням чемодан, словно старался привлечь внимание. Только вымывший посуду Вельд вышел в гостиную, вытирая руки краем брошенного на плечо полотенца. Адольф устраивал забравшемуся под диван коту засаду.

— Минут через тридцать будешь готов? — мягко спросил Рудольф, подходя ближе. Себастьян неоднозначно покачал головой. — Ты с самого утра бледный. — Вельд нахмурился, легко дотронулся до чужой щеки и мимолетно поджал губы. — Хотя бы поешь.

— Не хочу, — отмахнулся Эхт, отталкивая чемодан ногой к обувной полке. — Что? Не смотри так, заедем в кафе по дороге, если проголодаюсь.

Вельд хотел что-то сказать, но вместо этого, покосившись на все еще возящегося с Бисмарком сына, притянул Себастьяна к себе, заключая его в некрепкие объятья. Эхт, собиравшийся по началу вырваться, послушно положил голову ему на плечо и прикрыл глаза. Он и сам прекрасно знал, что не завтракать вредно. Тем более если и не ужинал. Но кусок не лез в горло, а при малейшем взгляде на еду начинало тошнить. Лучше уж потерпит, чем станет запихивать через силу.

Отросшие волосы на затылке легко взъерошили. Себастьян отстранился, улыбнулся в короткий поцелуй и был отправлен собираться. Подготовленный комплект лежал на самом краю постели: выглаженные брюки, белая рубашка, черный галстук, атласный жилет и купленные совсем недавно лакированные туфли. Привычный берлинский набор на каждый день превратился во что-то праздничное. Эхт горько усмехнулся.

Вымывшиеся до серого волосы он гелем уложил в удобоваримую прическу, спустился обратно и с пальто в руках принялся ждать, пока Вельд застегнет манжеты. Рядом, крепко удерживая Бисмарка, болтал ногами Адольф, разве что не ерзающий от нетерпения.

Совсем тихий дверной хлопок показался Себастьяну оглушительным. Уже на ступенях захотелось повернуть обратно, но ноги упрямо несли его к машине. Взревел мотор. Кот испуганно прибился к мальчишке. Рудольф стал набирать смс Луи, попутно объясняя дорогу. Вряд ли Эхт в этом нуждался.

Он почти не узнал забор, у которого останавливался три месяца назад: теперь тот, да и весь двор за ним присыпало небольшим слоем снега, отчетливо виднелся лишь красный нос потрескавшегося от морозов лебедя, которого Себастьян потянулся ткнуть одновременно с Вельдом.

— Постоянно так делаю, — будто бы в смущении пожал плечами Рудольф. Эхт понимающе покивал, цепляясь за его пальцы так, как это обычно любил делать Адольф, занятый сейчас попытками успокоить вырывающегося на свободу Бисмарка. — У тебя руки холодные. Ты замерз?

— Нет, они иногда сами собой такие становятся. — Себастьян оглянулся на отворившуюся дверь. — Мне делать вид, что ты просто так решил со мной прокатиться черт знает куда?

— Нет, — Вельд улыбнулся, — Луи нос ворочать не станет.

Первым в дом забежал Адольф, увязавшись за рванувшим внутрь котом, едва не сбив при этом Легрима с ног. Тот пошатнулся, придерживаясь за косяк, и почти удивленно уставился на Рудольфа, только покачавшего головой. Эхт неосознанно спрятался ему за спину, так и не отпуская пальцы, когда пришло время здороваться.

Несколько минут он отмалчивался, краем уха слушая беседу ни о чем, и разглядывал вытянутую прихожую с камином, столом, парой кресел и холодильником, к которому теперь оказалась приставлена кошачья миска и блюдце с водой. Сам Бисмарк обнюхивал углы. Адольф, расстегнув куртку, сидя на корточках тыкал небольшой кочергой потрескивающие дрова.

— Ну что уж, хоть чай, может, налью? — предложил Луи, оборачиваясь на вздрогнувшего от неожиданности Себастьяна, в свою очередь взглянувшего на Рудольфа. Тот кивнул. — Ну и хорошо. Вы, герр Эхт, присаживайтесь, а то как столб в проходе встряли.

Себастьян, только двинувшись вперед, вновь замер, оглядывая стол. У него было лишь два кресла, у одного из которых виднелся круглый старый табурет, заваленный чем-то совершенно неясным. Выгнув бровь, Эхт повернулся на Легрима, подавившего едва заметную ухмылку.

— Кресла широкие, — наконец объяснил он и указал пальцем в сторону цокнувшего языком Вельда, — неужто он за осень задницу так отъел, что не поместитесь?

По взгляду Рудольф с легкостью можно было догадаться, что Луи, сиди он ближе, не отделался бы одним громким шиканьем. Себастьян, кашлянув, все-таки подошел к креслу, дождался, пока Вельд сместится в сторону, и уселся рядом, неловко прижимаясь бедром к бедру. Не то чтобы это было что-то новое, просто прилюдно находиться так близко казалось ему странным.

В руки вручили высокую чашку с чаем. Легрим вновь завел малопонятный и в такой же мере интересный Эхту разговор, так что оставалось только наблюдать за Адольфом. Он явно бывал тут не раз и не два, почти по-хозяйски деловито прохаживаясь то в гостиную, видную лишь наполовину, то в отделенную крупной шторой, сейчас заколотой вбок, спальню. Взгляд сам цеплял странные, плохо различимые портреты на стенах, лежащую на краю мало освещенного подоконника черную фуражку и много другое, вызывающее одни вопросы, ответы на которые, впрочем, Себастьян вряд ли мог получить.

Чашка приятно грела руки. Эхт пил медленно, то и дело втягивая ртом воздух, чтобы охладить обожженные небо и язык, и оглядывался на раскрасневшегося от жары Вельда. Сидели они прямо у батареи, и вспотеть действительно было легче легкого. Себастьян хотя бы додумался снять пальто.

— Так вы надолго? — чуть громче обычного спросил Луи, и Эхт отвлекся от разглядывания развалившегося у камина Бисмарка.

— Ну, — Рудольф краем глаза глянул на Себастьяна, — дня на три, может. К Рождеству должны точно вернуться.

— Если не вернемся, — высунулся из-за угла гостиной Адольф, — будет плохо, потому что я подарки дома оставил.

— Не волнуйся, — снисходительно улыбнулся Вельд, — успеешь подарить своего Гете.

— Там не Гете! И вообще, — мальчишка окончательно вышел в прихожую, таща в руках куртку, — нам нужно что-нибудь купить, раз мы едем в гости.

— А ты что, русский? — вклинился Легрим, отставляя чашку. — Только у них так принято.

— Ты откуда знаешь-то? — фыркнул Рудольф.

— Врага нужно знать в лицо и все такое.

— И вовсе нет, — наконец мог вставить насупившийся Адольф, — это вежливость.

Переубеждать его никто не стал, только Луи с каким-то странноватым выражением лица покачал головой.

Через несколько минут, когда чай был допит, Себастьян поднялся и пошел звать вновь убежавшего в гостиную мальчишку. Тот, как оказалось, просто решил рассмотреть стоящие на полках книги. Эхт остановился рядом, пробегаясь взглядом по корешкам и читая множество очень смутно знакомых имен.

— О! — заулыбался Адольф, вставая на цыпочки, чтобы дотянуться до нужного ряда. — Тут автора как меня зовут.

— Что? — Себастьян, нахмурившись, быстро оглядел оказавшуюся у мальчишки книгу и тут же выхватил ее из его рук, ставя на место. — Не-не-не-не, эту брать нельзя.

— Почему?

— Э… ну, она для взрослых.

— Я читаю взрослые книги.

— Да, но вот эта… — Эхт присел на корточки, чтобы быть на одном с Адольфом уровне, — ее читать даже по закону нельзя. Так что… подрастешь — в школе расскажут, почему так, а то я сейчас чего-нибудь лишнего ляпну, в истории совершенно не разбираюсь.

Адольф смерил его недоверчивым взглядом и, еще раз посмотрев в сторону книги, обреченно кивнул. Себастьян выдохнул, мысленно злясь на Вельда за то, что тот за восемь лет не постарался объяснить сыну хотя бы в общих чертах такую отчаянно цензурируемую тему.

Приказав мальчишке через две минуты быть у дверей, Эхт встал, отряхнул брючину и направился в прихожую, у которой на секунду замер, услышав насмешливый тон Легрима:

— Ну этот хотя бы, как сбежать удумает, ребенка тебе не оставит.

— Иди ты. — Отмахиваясь, Рудольф поднялся ровно в тот момент, когда Себастьян перешагнул небольшой порожек. — Ты позвал Дольфа? Тогда идем. Спасибо за чай, Луи. Ну и за кота. Не убей его только, пока не вернемся.

— Постараюсь, — торжественно прикладывая руку к груди, кивнул Легрим и с улыбкой повернулся к Эхту. — Счастливой дороги.

— В последний раз, когда мне это пожелали, я разбил машину нахрен, — тяжко вздохнул Себастьян. — Второй раз не переживу.

Прощание вышло коротким. Эхт был вынужден вспомнить, что они сюда не чаи гонять приехали. Вновь под руками заурчала машина. Внутри, как и с утра, завязался мерзкий узел, и подкатила тошнота. Ехать совсем мало, нужно взять себя в руки. И лицо сделать попроще, а то дыру в лобовом просверлит.

========== 26. ==========

За окном замелькали знакомые пейзажи. Мало что изменилось с того дня, как Себастьян, сжимая наплечную сумку, сел на рейсовый автобус с абсолютной уверенностью в том, что больше сюда никогда и ни за что не вернется. Как наивно было так думать.

Пальцы вдавились в руль. Задремавший на заднем сиденье Адольф засопел. Вельд осторожно положил ладонь Эхту на бедро, едва сжимая, будто стараясь то ли поддержать, то ли успокоить, а то ли и вовсе все вместе. В благодарность Себастьян накрыл его руку своей, оглаживая четкие контуры косточек на тыльной стороне.

Показались первые дома. Губы изогнулись: в грусти ли, в отвращении, в бесслезном плаче — не ясно. Даже самому Эхту. Низ живота вновь противно свело, точно от голода. Под ребрами защемило. В висках глухо застучало сердце. Захотелось вывернуть руль.

Возвышаясь на холме, стоял двухэтажный серый дом с покатой крышей. У старой лестницы от времени сломалось одно из перил, покосившись вбок. Указатель, воткнутый в землю в низине, накренился, выцвел, стал обыкновенной желто-бежевой табличкой.

Себастьян мягко нажал на тормоз, на автопилоте дернул ремень, вышел наружу, тут же утопая в снегу. Под полы расстегнутого пальто забрался колючий ветер, пробирающий до самых костей. Эхт мало обратил на него внимание. Внутри все горело так, словно он стоял под палящим африканским солнцем в знойный день. На деле время уже близилось к закату. Небо за последний час совсем посерело.

Первый шаг удалось сделать через силу. Подошва нащупала скользкую ступеньку. Здесь снег никогда не расчищали.

Рудольф шел сзади, не мешая разговорами. Адольф тоже притих, цепляясь за отцовскую ладонь и вертя головой по сторонам. Себастьян обернулся на них лишь единожды.

У дверей стоял потрескавшийся пустой вазон, где в летнюю пору росли какие-нибудь пышные цветы, где Эхт очень, очень давно на самом бортике детской рукой накарябал мало читаемое теперь слово. Пальцы обожгло холодом, когда Себастьян до него дотронулся.

К горлу снова подступил ком. В глазах отчего-то стало горячо.

Волнение бывает приятным, подстегивающим азарт, дарящим в конце облегчение. Это волнение таким не было. Оно давило, сжимало, заставляло дергаться, впиваться ногтями в кожу, кусать губы и нервно втягивать носом воздух. Это волнение было мерзким.

Себастьян постучал.

Стеклянные вставки задрожали. Внутри — тишина. А затем кто-то уронил нечто железное. Послышались шаркающие шаги.

Легкие свело. Сердце застучало как бешеное, стараясь пробить грудную клетку. Эхт отступил на шаг, пряча за спиной не поднимавшегося по последним ступенькам Рудольфа. Нужно было бежать. Срочно бежать и делать вид, что он вовсе не приезжал сюда.

Зачем?

Дверь медленно, со скрипом отворилась. По лицу прошлись мурашки, сознание на секунду помутилось.

На пороге стояла далекая, почти незнакомая располневшая седая женщина в легком домашнем платье в горошек. Себастьян в приветственном жесте поднял дрожащую ладонь с едва разогнувшимися окоченевшими пальцами.

Взгляд женщины прошелся снизу-вверх, постепенно наполнился ясностью, узнаванием. Она шатнулась вперед, решительно расставляя руки для объятий, но тут же попятилась, будто до сих пор не верила. Осторожно коснулась ворота пальто. Лицо ее перекосилось в беззвучных рыданьях, когда она шагнула босыми ногами на заснеженное крыльцо, сгребая Эхта ближе.

Он стоял молча, не шевелясь. Ни один мускул не дрогнул. Напрягаться для этого не пришлось. Себастьян высвободился из объятий, поправил пальто и указал на дверь. Мать закивала и подтолкнула его туда, так и цепляясь за плечо, словно боялась, что сейчас мираж развеется и исчезнет навсегда.

— Я не один, — наконец сухо сказал Себастьяни обернулся на так и замерших на крыльце Вельдов. — Это Рудольф и Адольф.

— Познакомимся внутри, — дрожащим голосом произнесла мать, оставаясь в проходе, чтобы прикрыть за всеми дверь. — Т-ты… на надолго-то?

— Три дня? — Эхт повернулся к Рудольфу. Тот кивнул. — Три дня, — обратился он уже к матери.

Коридор совершенно не изменился за эти годы — такой же полосатый исшарканный длинный коврик, голубые стены, вышивка в качестве картин, небольшой альков с диваном и множество арок в разные стороны. Даже пахло так же — выпечкой и старыми вещами. На вешалке Себастьян заметил любимое дедушкино пальто. Едва не задохнулся от резко подступивших слез.

— Как мне к Вам обращаться? — прервал тяжелое молчание Рудольф, протягивая женщине руку.

— По имени. — Она протянула в ответ и тут же спохватилась. — М-марта. — Язык у нее все еще заплетался. Эхт бесшумно фыркнул. — А мне к Вам?

— Тоже поимени. — Вельд постарался улыбнуться, но вышло криво. Адольф прижался к нему еще ближе.

— А это?.. — перевела на него немного мутный взгляд Марта и обернулась на сына. Тот как раз поправлял жилет и причесывал спутавшиеся в дороге волосы. — Твой?

— Да, родил между делом, — едко усмехнулся Эхт, заводя руки за спину и подходя ближе. Адольф невольно хихикнул. — Это сын Рудольфа.

Мать посмотрела сначала на него, потом на Вельда, понимающе покачала головой, ни говоря больше ни слова, и указала в сторону одной из арок, приглашая идти дальше. Первым рванул мальчишка, заглядывая в каждую комнату. Затем проследовала Марта. Вельд дождался Эхта и только после сдвинулся с места.

На середине пути Себастьян замер, нервно шевельнул желваками и перешагнул одну половицу, следом скрипнувшую под ногами Рудольфа. Со стороны гостиной послышалось старческое гарканье:

— Кто там, Марта?!

От этого голоса кишки свело. Эхт никогда не был жестоким, считая насилие уделом психопатов, но этот голос… В подростковом возрасте он часто представлял, как берет кухонный нож, замахивается и вонзает его прямо в глотку, как смотрит на хлещущую кровь и улыбается, зная, что все закончилось, что никто больше не даст беспричинную затрещину, что не будет ежедневных криков и упреков. Как жаль, что у него не хватило бы на это храбрости.

— Се… — Марта быстрым движением утерла рот, — Себастьян приехал, мама.

— Вечно он скрипит полами.

Вечно ты недовольна, старая сука.

В придвинутом к камину кресле-качалке сидела пожилая женщина с вязанием, задумчиво жуя иссохшие бесцветные губы. Взять бы одну из спиц… Себастьян содрогнулся всем телом, переступая крохотный порожек. Старуха резко, будто бы пугливо обернулась, в недоумении уставляясь на ввалившихся в гостиную людей.

— Кого он привел? — прогремел над головами похожий на лязганье железной двери голос. — Скажи, что домой водить никого нельзя.

— Почему бы не сказать это мне лично? — громыхнул Эхт, сжимая сведшую тремором руку в кулак. Рудольф в успокаивающем жесте положил ему между лопаток ладонь, подействовавшую целебным пластырем.

— Она больна, — зашептала Марта, сжимая его локоть.

— Я слышал это лет с десяти, — огрызнулся Себастьян сквозь зубы. — Почему бы не сдать ее тогда нахрен в дом престарелых?

— А меня ты бы тоже сдал? — На этот вопрос Эхт не ответил. Не хотел лишних ссор. Тем более при Адольфе. — Будь снисходительней.

Себастьян дернул щекой. Промолчал. Подал руку Рудольфу и вцепился в его пальцы так сильно, будто боялся упасть прямо сейчас, на месте. Мать тяжело вздохнула. Адольф прошелся по гостиной, оглядывая сложенные стопкой на деревянном кофейном столике книжки, заваленные вязаными подушками диваны, выставленные на подоконнике мягкие игрушки, при виде которых Эхт и впрямь пошатнулся. Он помнил, что забросил их в самый дальний ящик, когда уезжал, чтобы не соблазниться и не схватить с собой добрую половину.

— Что это за ребенок, Марта? — вновь оживилась старуха, раскачиваясь в кресле. — Это Себастьян?

— Нет, мама, это его пасынок.

Вельд с Себастьяном переглянулись. Последний уже хотел поправить мать, как Рудольф мягко улыбнулся и кивнул ему, заставляя промолчать. Сердце вновь кольнуло. Адольф, обойдя комнату, вернулся обратно и прижался к отцовской ноге.

— Надо найти вам спальню, — обратилась уже к ним Марта, — раз уж на три дня-то. Себби, — Эхта вновь передернуло, — не против пожить в своей старой комнате?

— Там маленькая кровать. Дольфу, думаю, будет удобно. — Мальчишка почти засветился от радости. — Я… мы поселимся в гостевой, если ее еще не разобрали.

— Не разобрали, — закивала мать, облегченно выдыхая и выходя из гостиной. — Папа как раз сделал там ремонт.

— Как он? — потянув за собой Рудольфа, взбодрился Себастьян. Дедушка, пожалуй, здесь единственный человек, которого он был бы счастлив увидеть.

— Бодрый. Особенно для своих лет. Уехал в город за продуктами.

— Я видел его пальто в прихожей.

— Да, он купил новое, а старое все не выбросит. Рука, говорит, не поднимается.

Коридор на втором этаже мало отличался, разве что картины другие повесили. Эхт помнил, что его комната была самой ближней. На двери до сих пор красовалась наклейка с персонажем из какого-то древнего мультика, вырытая им из журнала и торжественно водруженная подле ручки — только дотуда он тогда и дотягивался.

Гостевая спальня находилась в самом конце. Это была узкая, при этом почти квадратная комната с большим зашторенным окном и широкой кроватью с двумя тумбочками и тахтой у изножья; по левую сторону стоял крупный трельяж со множеством полочек; на стенах висело несколько картин без рамок; постелен новый ковер. Себастьян здесь почти не бывал, но точно помнил, что убранство раньше не было таким шикарным.

Рудольф вызвался сходить за чемоданом, оставив Эхта с матерью наедине. Точнее… почти наедине, потому что на кровать завалился Адольф, с самым серьезным лицом заявив о том, что он смертельно устал в дороге. Себастьян не смог сдержать улыбку. Мальчишка все-таки умел отвлечь от смурных мыслей.

— Не хочу показаться грубой, — тихо проговорила мать, останавливаясь рядом, — но этот твой Рудольф… он же почти мой ровесник!

— Не льсти себе. — Эхт тут же поджал губы, вновь хмурясь. — Он куда младше. Какое тебе вообще дело?

— Ты же мой сын.

— Правда? Как славно, что это выяснилось всего лишь на двадцать восьмом году жизни, а то я все думал — кто эта женщина, которую я вечно не видел и временами забывал о ее существовании. А вот оно что. Мама, оказывается. — Себастьяну пришлось прикусить язык, чтобы не продолжить. Марта только вздрогнула, утирая уголок покрасневшего глаза. — Хотя стоит признать, что я удивлен отсутствием упреков. Думал, ты среагируешь бурнее.

— Главное, что ты приехал, а уж с кем — оно и не важно.

На лестнице послышались шаги. У дверей опустились два чемодана. Адольф перекатился на живот, подпирая подбородок кулаком. Эхт лениво пронаблюдал за матерью, остановившейся у самого порога.

— Ну, обустраивайтесь пока. — Голос ее, казалось, дребезжал. — Вы, поди, с дороги голодные, приготовлю что-нибудь к ужину.

Нервно переплетя пальцы у груди, она покачала головой, чуть помялась на месте и вскоре скрылась в коридоре. Стоявший статуей в проходе Рудольф подошел ближе, мимолетно дотронулся до щеки Себастьяна, одним только взглядом спрашивая обо всем, и, получив в ответ пространный кивок, легко коснулся чужих губ своими, слыша со стороны кровати протяжное возмущенное «у-у». Эхт неосознанно рассмеялся, поворачиваясь к скуксившемуся Адольфу. Тот показательно отвернулся к изголовью и стал рассматривать вышитый крестиком на картине речной пейзаж.

— Разберем вещи сейчас? — спросил Вельд, наклоняясь к самому уху. Эхт коротко вздрогнул, чувствуя растекшееся в животе знакомое тепло от прошедшегося по шее горячего дыхания. Рудольф едва заметно усмехнулся самым краешком рта. — Жаль кровать деревянная. Наверняка скрипит.

— Перестань, — стушевался Себастьян, толкая его локтем в живот и опуская взгляд. Щеки чуть покраснели. Воображение у него в такие моменты работало вовсе не на пользу. — Дольф, пойдем, провожу тебя до твоей комнаты.

— А поворачиваться уже можно? — недоверчиво фыркнул мальчишка, косясь на него краем глаза. Эхт, заулыбавшись, кивнул. — Ладно.

— Ты что, собираешься скинуть все чемоданы на меня? — наигранно оскорбился Рудольф.

— Почему все? — Себастьян подхватил тот, что поменьше. — Только один.

С этими словами он, театрально поклонившись, с Адольфом под руку вышел в коридор. Мальчишка, пройдя рядом пару шагов, со счастливым лицом унесся в указанном направлении и в нетерпении дернул дверную ручку. Эхт на пару секунд замер на пороге.

Ничего не изменилось. Вообще. Будто только вчера он и уехал, побросав на крохотном столике блокнот, старенький еще по тем меркам калькулятор и укатившуюся к общей школьной фотографии ручку. Подушки свалены так, как обычно клал их он — в угол, друг на друга, одной большой кучей; коробка с, если не изменяла память, DVD под кроватью запылилась; некогда оранжевая обложка лежащей на подоконнике книги выцвела до бледно-желтой, а искусственный цветок — практически в серый. На пузатом телевизоре, что стоял на стеллаже напротив постели, по-прежнему лежали пульт и иссохший резиновый браслет с монеткой внутри. Себастьян, поддев ее ногтем, глянул на дату выпуска. Год в год — его ровесница.

Адольф тем временем облюбовал игрушечного зайца, усаженного за стол. Эхт и забыл, что оставил его там. Это — его любимая игрушка, подаренная дедушкой на… третий, кажется, день рождения. Тогда она, по рассказам, была одного с ним роста, и Себастьян всерьез считал ее своим другом и даже требовал ото всех называть ее исключительно по имени. Рихард, вроде как.

Эхт грустно улыбнулся, присаживаясь на край скрипнувшей под его весом кровати. Хотел бы он не вспоминать обо всем этом, чтобы не чувствовать расползающуюся в груди пустоту, но коварная память редко кому играет на руку. Приходилось стискивать зубы и терпеть.

Мальчишка сам вытащил из чемодана стопку вещей, деловито водрузил их на ту полку, до которой в состоянии был дотянуться, отряхнул руки с таким видом, будто разгрузил по крайней мере целый вагон, и уселся рядом с Себастьяном, прижимаясь к его боку в странных объятьях.

— Тебе тут не нравится? — спросил он, болтая ногами. Эхт кивнул. — Почему?

— Не самые приятные воспоминания. — Он потрепал Адольфа по волосам. — Тебя это смущает?

— Нет. — Мальчишка потряс головой, от чего несколько крупных кудрей свалились ему на лоб. — Но мне показалось, что твоя мама очень расстроена.

— Наверное. Я на нее не смотрел. — Себастьян поджал губы, проморгался и, тяжело вздохнув, вытянул ноги, почти упираясь пальцами в угол стола. Обувь пришлось снять еще в прихожей, чтобы не разносить по дому слякоть. За это в детстве тоже можно было получить пару крепких затрещин. — Не обращай внимания. У нас тяжелые отношения.

— Это я понял. — Адольф прижался к нему еще ближе. — Мы приехали, чтобы ты с ней помирился?

— Не знаю. Я вообще не хотел сюда ехать.

На несколько минут повисла тишина. Эхт старался ни о чем не думать, разглядывая закрытую решеткой батарею. Мальчишка попеременно хмыкал и все ерзал, будто ища удобное положение. А потом половица в коридоре скрипнула.

Рудольф прикрыл за собой дверь, защелкнул забытый Адольфом посреди комнаты чемодан и убрал его под кровать, садясь рядом с Себастьяном. Тот, слабо улыбнувшись, тут же положил голову ему на плечо, прикрывая глаза. Ненадолго создалось ощущение, что он все еще дома, в Драйтештадте, что вот сейчас закончит так отчаянно жмуриться и обязательно увидит привычный камин и книжные полки, а не окно и стул. Заяц исчез. Наверняка сидит четвертым в их странной компании.

Молчание прервал тихий утробный затяжной вой. Утром все-таки нужно было позавтракать. Теперь, свыкнувшись с мыслью о своем здесь пребывании, Эхт ощутил жуткий голод.

— Ты закончил с вещами? — одними губами спросил Себастьян, открывая один глаз. Вельд согласно помычал. — Спустимся на кухню?

— Ты уверен, что готов?

— Пятьдесят на пятьдесят. Если старуха не решит ко мне снова… — Эхт покосился на заинтересованно задравшего голову Адольфа, — пристать, то постараюсь вести себя нормально.

Рудольф, явно хотевший добавить что-то еще, отмахнулся от собственных мыслей и со вздохом поднялся, по-джентельменски подавая ладонь. Расценив это как предложение подержаться за руки, Себастьян с готовностью сплел их пальцы, вставая следом.

Адольф легко спрыгнул с постели и самым первым вышел в коридор, послушно дожидаясь у лестницы взрослых. Только затем он спустился, осторожно заглянул в гостиную и с немым вопросом во взгляде уставился на Эхта, указавшего в противоположную сторону.

Там за легким прозрачным заколотым вбок тюлем располагалась совмещенная с кухней столовая. На вытянутом овальном столе лежала чуть помятая голубая скатерть, стоял вазон с несколькими веточками вербы и двухуровневая тарелка с ярко-красными яблоками. Марта возилась у раковины, замачивая какие-то блюдца, и, стоило Адольфу сдвинуть стул, резко обернулась, хватаясь за висящее на плече полотенце. Рудольф, по-солдатски сцепив руки за спиной и оставив Себастьяна мяться у арки, подошел ближе и учтиво предложил помощь.

— Разве что штоллен нарежьте, а то боюсь порезаться, руки в последнее время совсем не слушаются, — кивнула женщина, указывая на стоящий поодаль на тумбе противень.

— Так у тебя это наследственное, — усмехнулся скривившемуся Эхту Вельд, вытаскивая из стойки нож. — Так и будешь там стоять?

Адольф соскочил с места и с видом ответственного полицейского перед конвоем схватил Себастьяна за запястье, таща того вперед, к столу. Сопротивляться Эхт не стал, только недовольно шикнул и привалился боком к углу, сложа руки на груди.

Вельд, отрезав шесть кусков, стал раскладывать их по выданным цветастым тарелкам. Марта тем временем поливала клопсы соусом, мельком поглядывая на доваривающуюся картошку. Адольф, довольный собой, уселся обратно и вновь принялся болтать ногами, наблюдая за процессом. Только Себастьян стоял со смурным лицом и то и дело дергал щекой.

Кусков шесть, значит и старуха придет. А терпеть ее за столом весь ужин… Эхт протяжно выдохнул. Казалось, что хоть одно сказанное ею слово — и он разобьет вазу ей о голову, лишь бы заткнулась.

Передернув плечами, Себастьян отлип от стола и подошел ближе к Рудольфу, тут же машинально притянувшему его за талию. По обонянию ударил терпкий аромат парфюма с коричными нотками. Эхт забавно сморщил нос, когда щеки ненадолго коснулись чужие губы. Адольф со своего места опять недовольно загикал.

— Вот приведешь в дом девушку, как подрастешь, я буду так же себя вести, — цыкнул Вельд. — Если вообще позволю ее привести.

— А если я спасу ее от пожара?

Себастьян, сам не ожидая, рассмеялся, ловя непонимающий взгляд матери. Объяснять ей что-то совершенно не хотелось, так что он просто отвернулся и принялся посыпать штоллен сахарной пудрой, полностью выместив Рудольфа. Тот, забрав в мойку нож и опустевший противень, спорить не стал.

В коридоре вновь скрипнул пол. Не успел Эхт разозлиться, как в столовой появился запахивающий полы просторного серого пиджака с шалевыми лацканами старик, чуть шаркающий по полу тапочками. Себастьян едва не выронил все из рук. Дедушку время вовсе не пощадило: спина его еще больше скрючилась под весом прожитых годов, волосы остались только над ушами, рахитичный лоб покрылся старческими пигментными пятнами, а в некогда ярко-синих глазах теперь будто снег растаял.

Старик, не обращая ни на кого внимания, доволочился, опираясь на трость, до вмонтированного в стену стеклянного шкафчика, пошарил рукой между выстроенных ровной полосой бокалов и вытащил наружу упаковку таблеток, две из которых проглотил так, без воды.

— Хильке жаловалась, что там кто-то приехал, — наконец проскрежетал он, поворачиваясь. Остальные, отмерев, вернулись к своим делам. — А Вы тут что забыли, молодой человек?

Первым делом он, разумеется, заметил сидящего ближе всех Адольфа. Тот деловито протянул руку, представился, а только затем пояснил:

— Я приехал с папой и Себастьяном.

— С Себастьяном? — еле слышно выдохнул старик, и бесцветные глаза его забегали по кухне. — Марта, приехал Себастьян? Почему ты не предупредила?

— Она сама не знала, я приехал с час назад, — вышел на вид Эхт, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. — Я хотел позвонить, но…

— Правда приехал… — Старик, словно до сих пор не верил, болезненно, но широко улыбнулся. Правая часть лица его осталась недвижимой.

Себастьян утер скользнувшие по щекам слезы, быстрыми шагами очутился рядом и, что-то несвязно пролепетав, крепко обнял деда, комкая его пиджак на спине. В носу засвербело. Под ребрами опять будто что-то сжали. Эхт почти до крови прикусил нижнюю губу.

— Я так рад тебя видеть, — прошептал он, захлебываясь воздухом. — Так рад, что ты еще живой.

— Имей уважение, — тихо засмеялся дед, по-отечески мягко трепля его по затылку, — я еще тебя переживу.

— Несколько раз у тебя почти получилось. — Себастьян утер лицо, отстраняясь. Старик вздернул кустистые поседевшие брови. — Потом расскажу, за ужином. Обязательно расскажу.

— Ловлю на слове. — Дед заглянул за его плечо. — Ну так… Познакомишь меня со своим мальчонкой-то? Адольф вот-с сам справился.

Услышав свое имя, мальчишка с самым серьезным видом расправил плечи, важно нахохлившись. Эхт, мажа по носу, улыбнулся.

— Да тут скорее я мальчонка. — Он обернулся на Вельда, жестом подзывая его ближе. — Это Рудольф, он, вроде как, и виноват, что я здесь сейчас стою. По многим причинам.

— Рудольф и Адольф? — усмехнулся старик, пожимая протянутую ладонь. — Какая у вас волчья семья, однако. — Вельд, осклабившись, согласно покачал головой. — Вы, я вижу, военный.

— Выправка выдает?

— Она самая. — Дед, не глядя, отодвинул один из стульев и указал Рудольфу на соседний. — Пехота или?..

— Авиация. — Вельд послушно уселся. Себастьян до побелевших костяшек вцепился в литую спинку. — Но я уже не в армии.

— Понимаю, жизнь всегда требует оседлости. Особенно при детях.

— Герр Эхт, я… — только начал Рудольф, как старик выставил вперед указательный палец, вынуждая замолчать.

— Во-первых, не Эхт, а Кауфер. Во-вторых, лучше уж по имени, раз такая обстановка. Для Вас я Герман.

И вновь заговорить Вельду не дали — рядом с несколькими тарелками в руках возникла Марта, начавшая сервировать стол, попутно спрашивая у отца:

— Ты даже не удивлен?

— А чему я должен был удивиться? — искренне не понял Герман, вертя трость за крупный набалдашник в виде собачьей головы. Вместо ответа женщина мельком глянула на Рудольфа и поспешила на кухню за другими тарелками. — А, это? Я давно знал. Себастьян мне первому и, как вижу, единственному рассказал о своей первой попытке пофлиртовать. С соседским мальчишкой, кажется. Как его там звали? Йохан? Йоахим?

— Йоханнес. — Эхт покраснел до кончиков ушей, игнорируя шокированный взгляд Вельда. — Почему ты вообще это помнишь?

— Потому что целыми днями до этого ты из комнаты не выходил, а тут на тебе — такие откровения. Я целую ночь корвалол коньяком запивал. Попробуй не запомни такое.

Спорить Себастьян не стал, только смущенно кивнул и поспешил сесть рядом с Рудольфом. Мать зазвенела чашками на кухне. Начал бурлить чайник. Герман завел разговор с Вельдом об авиации, попутно расспрашивая обо всем, что могло интересовать человека его возраста. Адольф, сдернув с тарелки яблоко, увлеченно слушал.

Эхт все поглядывал через арку в гостиную, где до сих пор сидела, меланхолично, точно заводская машина, с вязанием Хильке. Если бы не дед — черта с два бы вспомнил, как ее зовут, про себя все равно иначе как противная старуха и не называл. Да и имени она, думалось, не заслужила.

Желудок вновь неприятно свело, когда напротив опустилась тарелка с клопсами и картошкой. Пришлось выждать, пока остальные обратят на еду внимание, чтобы взяться за вилку. Вскоре на столе оказались еще и чайник с сахарницей.

— Так где ты сейчас живешь? — обратился к Себастьяну Герман, тянясь к ложке.

— Ну, в сентябре переехал в Драйтештадт, это рядом с Берлином. Раньше жил там.

— Переехал? — с усмешкой уточнил Рудольф, отламывая картошку. — Единственный, кого ты почти переехал — это лось.

Герман и Адольф улыбнулись. Севшая напротив мать удивленно вскинула брови. Эхт, цокнув языком, незаметно для всех пнул Вельда по ноге и пустился в долгие объяснения.

— То есть Вы его от пожара спасли? — вскликнула Марта, в ужасе поглядывая на сына. — Ты чуть не сгорел? И даже не… — Она не закончила, начав с какой-то потаенной резкостью тыкать вилкой в клопсы.

— Не сгорел же. — Себастьян закатил глаза, чуть вздрагивая от опустившейся на колено руки. — А вот утонуть мог.

Пришлось рассказать и об этом. Дед спокойно слушал, изредка кивая, хмыкая или хмурясь, а вот Марта то и дело всплескивала руками и прерывала монолог для очередных нравоучений. Если бы не Вельд с Адольфом, подумал Эхт, давно бы уже гаркнул что-нибудь в ответ.

— Вы всегда жили в этом… — Марта, повернув голову к Рудольфу, чуть заметно напряглась, чтобы правильно выговорить сложное для нее название, — Драйтештадте?

— Нет, с десять лет назад жил в Берлине. Пришлось переехать, как… — Вельд мельком взглянул на Адольфа, оглаживая ногтем поблескивающий ободок чашки.

— Решили, что свежий воздух будет полезен для ребенка? — подперев подбородок кулаком, с улыбкой вклинился Герман.

— Столица к тому времени была уже не по карману. — Рудольф ответил ему тем же, ненадолго касаясь побаливающей после короткого сна в неправильной позе шее.

— Разве пилотам так мало платят? — удивилась Марта.

— Платят достаточно, чтобы купить дом, недостающую мебель с техникой и несколько лет благополучно растить ребенка, но все имеет свойство заканчиваться. К тому же половину накоплений пришлось отдать. — Вельд замолчал, но по затянувшейся тишине быстро понял, что от него ждут продолжения. — Моя мама заболела, нужны были деньги на лечение.

В этот раз пауза стала скорее неловкой. Себастьян под столом сплелся пальцами с Рудольфом, будто стараясь бессловесно поддержать. Он сам узнал не так давно и прекрасно помнил, как у вечно спокойного лицом Вельда слезы на глаза наворачивались, когда он об этом рассказывал. Ситуацию спас Адольф, поспешив перевести тему на недавно прочтенную книгу.

Первая часть ужина была съедена. Голод унялся, и теперь не приходилось отвлекаться на постоянную боль в животе. Себастьян чуть расслабился и пристрастился к чаю. В ход пошла третья порция.

— Куда вы едете после? — спросил у Вельда Герман, выставляя на стол штоллен. Марта тем временем ушла относить еду в гостиную, чему Себастьян был несказанно рад и не собирался этого скрывать. — К Вашим родителям?

— Нет, — Рудольф тихо кашлянул, тут же утирая рот костяшкой указательного пальца, — для поездки к ним нужно нечто посерьезней машины. — Он ненадолго затих, буравя взглядом скатерть, и в конце концов отрешенно кивнул сам себе, чуть крепче обычного стискивая руку Эхта. — Скажем, нынешней медицине не все подвластно.

— Соболезную, — понимающе покачал головой Герман, усаживаясь обратно. После короткой паузы он обратился уже к Себастьяну: — Я совсем ослеп, или это ты поседел?

Себастьян мимолетно коснулся волос, в недоумении округляя глаза. А потом дошло. Точно, краска с Хэллоуина вымылась самым отвратительным образом, и теперь с затылка его можно принять за старика. Это тоже пришлось объяснять.

Так, пока матери не было, Эхт и забыл, где находится. Казалось, что это именно дедушка просто заглянул на праздники, как обычно это делается в нормальных семьях, а не они ехали сюда через всю Германию почти восемь часов. И иллюзия эта разрушилась, когда злосчастная половица в который раз скрипнула.

Себастьян сам не понимал, почему злится. Впервые в жизни он не слышал упреков в этом доме так долго, не скитался по всем углам, как делал это после того дня, не занимал себя бессмысленным разглядыванием стены или пола. Сейчас он ничем не отличался от любого другого сына, приехавшего к родителям на Рождество.

И все-таки на душе было неспокойно. Эхт все ждал подвоха, какой-нибудь подколки в свою сторону, чего угодно, способного вывести его из равновесия. А потому, будто сгруппировавшийся перед нападением боец, напрягался при любых звуках чужого голоса.

Время близилось к позднему вечеру. С матерью наверняка выдастся поговорить только завтра — уже сейчас она выглядела уставшей, осунувшейся, да и Себастьян не горел желанием портить себе едва поднявшееся настроение.

Он молча помогал вымыть посуду, пока дедушка болтал с Адольфом на его любимую тему, а Рудольф, получив из широкого кармана пиджака ключи, ходил за оставленными в машине продуктами.

Только сейчас, наевшись, Эхт осознал, насколько устал после такой долгой поездки. Голову будто наполнили ватой, а глаза то и дело сами собой закрывались на несколько секунд. Тепло окончательно его разморило.

Герман пообещал приглядеть за Адольфом и отправить его спать, как станет совсем поздно, и Себастьян, что-то проворчав матери на прощание, со спокойной душой поднялся в спальню. Здесь было чуть прохладней, нежели на первом этаже — не хватало камина.

Ко всему прочему пошел снег, разросшийся до самой настоящей метели. Редко когда погода портилась так сильно. Эхт, хмурясь, уперся руками в подоконник, разглядывая крупные снежинки, липнущие к стеклу и отливу. Наутро наверняка будут гигантские сугробы. Как бы Адольфу не пришло в голову поиграть в снежки… Морозить задницу Себастьяну совершенно не хотелось.

Сбоку отворилась дверь. По стене ненадолго скользнул свет коридорной лампы. Макушку щекотнуло чужое горячее дыхание. Вокруг талии обвились мускулистые руки.

— Йоханнес, значит? — прошептал в самое ухо Рудольф, поддевая застежку жилета.

— Прекрати, — фыркнул Эхт, из-под опущенных ресниц глядя на собственные руки.

— Он был красивый? — Первые поцелуи пришлись за ухо, медленно спускаясь к жесткому вороту.

— Ему было одиннадцать, Руди. И мне тоже. Я имя-то его с трудом вспомнил.

— Мне так не показалось. — Голос Вельда сделался почти бархатным.

Короткий, несильный укус чуть ниже мочки. Самая верхняя пуговица поддалась слишком быстро, еще больше оголяя шею. Себастьян резко втянул носом воздух, слабо, скорее для вида сопротивляясь.

— Сам же говорил, что кровать скрипит, — зашипел он.

— А кто сказал, что нужна именно кровать? — вздернув брови, усмехнулся Рудольф, мягко разворачивая Эхта к себе лицом. — Стена или тахта тебя не устроят?

— Меня устроит только здоровый сон. — Поясница прижалась к подоконнику. Рубашку рывками выпростали из-под ремня, задрали, поначалу не озаботившись расстегиванием пуговиц. Теплые ладони огладили впалый живот, скользнули вверх по груди. — Правда, перестань.

Себастьян нахмурился, беря хозяйствующие по телу руку за запястья и чувствуя, как ускоряется сердцебиение. Вельд только с усмешкой покачал головой, вжимаясь между чужих ног коленом. Эхт мелко задрожал, ослабляя хватку. Такого простого действия с лихвой хватило, чтобы он окончательно перестал брыкаться.

Рудольф притянул его ближе, сдергивая осточертевший жилет и расправляясь с последними пуговицами. Рубашка поползла вниз, бесполезной тряпкой застряв где-то у локтей. Губы поочередно прижались к подбородку, подрагивающему кадыку, острым ключицам, пока руки подцепляли бляху ремня.

— У тебя красивые плечи, — выдохнул Вельд, оглаживая краснеющую свежую отметину на шее кончиком носа.

Вместо ответа Себастьян утянул его в очередной поцелуй, дергая собственные брюки вниз. Короткие ногти шарящей по спине руки впились в кожу до острого жжения. Разум окончательно помутился. Захотелось всего и сразу.

— Только давай тише, — спохватился Эхт, позволяя уронить себя на постель, — тут очень сильная слышимость.

Будто в подтверждение его словам, на первом этаже что-то упало, и звук был такой, точно это случилось прямо под ухом. Себастьян показательно развел руками и тут же приподнялся на локтях, обвивая ногами талию нависшего сверху Рудольфа.

— Из нас двоих просить об этом нужно именно тебя, — с едва видной во тьме усмешкой произнес он, и Эхт несильно пихнул его в плечо. — Ладно, я учту, только не дерись.

========== 27. ==========

По всем законам жанра разбудил солнечный луч. Нужно было вчера задернуть шторы.

Себастьян, сонно морщась, выпутался из чужих объятий и, едва не споткнувшись об одеяло, все-таки смог без потерь выбраться из постели. Короткий горячий душ помог привести себя в чувство.

Явно похолодало. Полы обожгли мокрые босые ноги. Эхт вытянул из оставленного под трельяжем чемодана свитер, вывернул его на лицевую сторону и, едва не перепутав зад с передом, надел. Свитеру этому было лет пять, и Себастьян совершенно не помнил, почему взял его с собой и вообще не выкинул еще в первый год –очевидно, что размер подобран ужасно: линия плеч сползла, рукава свисали ниже пальцев, а за воротом вполне можно незаметно уместить мешок картошки. Единственное достоинство — в нем было тепло.

Спрятав ладони где-то у увеличившихся вдвое предплечий, Себастьян с ногами уселся обратно на кровать, медленно стягивая одеяло с громко сопящего Рудольфа. Тот, что-то нечленораздельно ворча, все отворачивался, пряча лицо в перевернутую боком подушку.

Эхт тихо, почти беззвучно засмеялся, пододвигаясь ближе и блокируя левую сторону. Вельд, сдавшись, приоткрыл один глаз и несильно пихнул Себастьяна в бок, коротко ругаясь на неизвестном диалекте.

— Ну и зачем ты меня разбудил в, — он приподнялся, сунул руку под подушку и нащупал телефон, ненадолго ослепивший яркостью экрана, — полдевятого?! У меня отпуск, Себ, я хочу выспаться на год вперед.

С этими словами Рудольф шумно плюхнулся обратно, подтягивая одеяло ближе. Все-таки без футболки, так и оставшейся где-то у батареи, было холодно. Эхт же, ненадолго насупившись, ощутимо ткнул его под ребра, вынуждая вновь распахнуть глаза.

— Мне нужно, чтобы ты сходил со мной кое-куда, — без промедлений выдал Себастьян, стискивая рукава свитера так, что ладоней стало и вовсе не видно. Вельд жалобно застонал и с обреченным выражением лица притянул к боку подушку, уставляясь пустым взглядом в потолок.

— Идти далеко? — наконец спросил он, рывком принимая сидячее положение, и взлохматил собственные волосы. Эхт неопределенно покачал головой. — Ну примерно хоть?

— Не знаю, в детстве было недалеко. А потом далеко. А потом снова далеко. Я не помню.

— Куда ты меня там тащить собрался вообще? — Рудольф потер глаза, с кряхтением встал и, подхватив с пола все, что там находиться определенно не должно было, принялся одеваться. Себастьян замялся. — Ну? Просто хочешь по окрестностям потаскаться — так и скажи.

— Нет, — Эхт сглотнул и, соскочив с постели, мимоходом поправил одеяло, — хочу сходить… к тому дому.

Вельд замер прямо так, с рубашечной пуговицей в руках. Себастьян и сам себе не верил. Эта идея пришла так спонтанно, что он не успел ей возмутиться или хотя бы удивиться. Просто ночью, проснувшись посреди малоприятного сна, он вдруг почувствовал, что это сделать нужно. Для того же, для чего он приехал к матери — закрыть гештальт, как выразился Рудольф. Но идти одному… У Эхта внутренности в узел завязывались, как он об этом думал. Нет, так точно не выйдет — ноги его просто не донесут, подкосятся на половине пути.

Наконец, Вельд заторможено кивнул. Возражать ему было боязно.

Себастьян благодарно поцеловал его куда-то в скулу и, тихо прикрыв за собой дверь, выскользнул в коридор. Для начала нужно позавтракать. Вчерашний опыт он повторять желанием не горел.

На первом этаже было так тихо, что Эхт неосознанно старался шагать как можно мягче, минуя скрипящие половицы, расположение которых вызубрил наизусть еще в детстве. В гостиную он заглянул совсем ненадолго. Придвинутое к камину кресло пустовало. Рядом лежал недовязанный шарф.

Себастьян сел на корточки, подбросил дров в камин, пошевелил их небольшой кочергой, дожидаясь, пока займется пламя, и, защелкнув решетку, с чувством выполненного долга двинулся на кухню.

Прикасаться к чему-либо казалось странным. Особенно так, без спросу. Каждая вещь здесь была ему чужой, пусть и видел он ее тысячу раз. На кухне было тепло, но Эхт все равно чувствовал характерный для таких мест холод.

Он должен ностальгировать, с улыбкой рассматривать знакомый цветочный горшок на подоконнике, старый, потрескавшийся от температур термометр со снежной шапкой по обратную сторону окна, его собственную детскую фотографию за стеклом шкафчика. Вместо всего этого Себастьян ощущал только острое желание уйти, не вспоминать, не думать, выкинуть этот дом из головы к чертям собачьим.

Но что он мог сделать, если уже стоял здесь, среди тумб и шкафчиков, пытаясь приготовить завтрак?

Он не должен был возвращаться. Иначе зря бежал от этого всего. От вещей, что напоминали о самом ужасном времени в жизни. Иногда Эхту казалось, что та неудачная попытка изнасилования — лишь предлог, чтобы уехать. Потому что детальнее всего он помнил то, что ему сказал бабушка в день, когда он ободранный, перемазанный чем попало перевалился через порог, не чувствуя ног и попеременно забывая, как дышать. Помнил, как от толчка отшатнулся, ударяясь лопатками об косяк, и как закашлялся так, что пошла кровь. Помнил, что тогда впервые в жизни захотел ударить кого-то так сильно, что мысли полностью отключились.

Себастьян одним резким движением отсек пластик сыра, не боясь, что порежется сам. Желваки на лице выступили болезненными припухлостями. Он покачал головой, выбрасывая рисующуюся ярче обычного картинку из мыслей.

Вскипел чайник.

Эхт уселся за стол, медленно жуя бутерброды. Окно напротив покрылось наледью, и было видно лишь далекие верхушки голых деревьев, что росли на соседнем возвышении. Чай обжег искусанные губы. Себастьян коротко, забывшись, улыбнулся, кончиками пальцев нащупывая оставшуюся после вчерашней ночи отметину на шее. Воспоминания окончательно отступили.

На кухню, чуть шаркая, зашел Рудольф, потрепал его по волосам, украл один бутерброд и, сунув тот в зубы, принялся искать сахарницу. На душе вновь стало тепло. Эхт постепенно успокоился, хлебая чай и наблюдая за тем, как Вельд старается приготовить что-нибудь более путное, чем сыр с хлебом. Без комментариев о том, что Себастьян поленился даже масло достать, не обошлось.

Пока дожаривалась яичница, на освободившуюся тарелку из-под бутербродов ему положили пару пластиков колбасы и тосты, подлили кипятка в кружку и, еще несколько минут спустя, добавили ко всему этому яблоко. Бурление в животе унялось.

— Наденешь ту свою водолазку, когда пойдем, — произнес Рудольф, усаживаясь напротив с тарелкой, — а то пальто у тебя не очень теплое, еще заболеешь.

Себастьян, неопределенно хмыкнув, кивнул и придвинул яичницу ближе. Он бы больше переживал за то, сколько снега завалится в обувь, а то сугробы за ночь намело почти по колено.

Противно тикающие часы в гостиной показывали чуть за девять, когда настала пора выходить из дома. Вельд покрепче закутался в пальто, пока Эхт пытался сориентироваться среди белоснежных полей, изредка прерываемых немногочисленными домиками. Наконец он, выдернув чужую руку из кармана, потащился куда-то вперед, ругаясь себе под нос на то, что в снегу теперь хрен найдешь реку.

Шли долго. Первое время Рудольф молчал, терпя колющий пальцы мороз, пока не догадался вместе с ладонью Себастьяна сунуть руку обратно в карман. Возражений не последовало. Эхт вообще казался полностью погруженным в собственные мысли, то и дело хмурясь или надувая покрасневшие щеки.

Из звуков остались лишь скрип и их тяжелое, наслаивающееся друг на друга дыхание. В глазах рябило от снега: в лучах окончательно поднявшегося в сером небе солнца он блестел так, что казалось, будто по всей его поверхности по неосторожности рассыпали бриллианты. А отвести взгляд было невозможно. Не столько из-за красоты, сколько из-за бесконечности этого полотна.

— Ты уверен, что мы идем в верном направлении? — с одышкой спросил Рудольф, оглядываясь на почти скрывшийся из виду дом. От него остались лишь темная полоса второго этажа и короткая черточка дымохода; крышу тоже завалило так, что она сливалась на общем фоне.

— Да-да, сейчас, — ненадолго останавливаясь, чтобы стряхнуть прилипший к брючине снег, отмахнулся Себастьян. — Я знаю ориентир. — Пауза продлилась минуты две, а затем он вдруг оживился, тыча рукой куда-то в сторону. — Вот!

Вельд пригляделся, нахмурился и едва смог разглядеть торчащие из сугробов камни. Эхт тем временем, с опаской нащупав что-то на земле, приказал ступать медленнее и как можно осторожней. Под ногами оказался лед.

Рудольф вспомнил, что говорил ему Себастьян очень давно. Тогда он, справедливости ради, даже не был уверен, не бредит ли тот, но теперь, когда то и дело приходилось оглядываться на камни, в голове рисовалась вполне четкая, а потому еще более жуткая картинка.

Эхт казался на удивление спокойным и каким-то сосредоточенным. Так, пожалуй, выглядит собравшийся с силами человек, вознамерившийся дать обидчику отпор. Со зданием, однако, подумал Вельд с нервной усмешкой, драться будет весьма проблематично.

Но вряд ли Себастьян шел сюда за этим. Когда под ногами опять захрустел снег, он обернулся, вновь подал Рудольфу руку и, вцепившись в его пальцы, неясным взглядом окинул очередную распростершуюся перед ними возвышенность. Губы его дрогнули, словно бы в отвращении.

— Дальше, наверное? — предположил Вельд, чуть пиная оказавшийся под подошвой камешек.

— Нет, — твердо ответил Эхт и сжал челюсть так, что скрипнули зубы. — Тут.

Оставив Рудольфа одного, он шагнул вперед. Сначала медленно, будто нерешительно, а затем, то ли фыркнув, то ли резко выдохнув, сорвался с места, пробираясь выше. Покрутившись, Себастьян, ненадолго подняв взгляд на небо, коснулся высокого забора: раз, второй, часто замахал рукой, сметая снег. Даже отсюда Вельд видел, как яростно блеснули почти бесцветные глаза.

Прождав внизу несколько долгих секунд, он двинулся следом. Эхт заходил из стороны в сторону, хаотично избавляя от сугробов пошарпанный фундамент. За ним, едва выглядывая из-под снега, свалены местами сгнившие доски. Рудольф, остановившись чуть поодаль, нащупал несколько ступеней там, где раньше было крыльцо.

Руки перестали слушаться, окоченели, едва могли согнуться пальцы. Себастьян обессиленно опустился на землю, подтянул колени к груди и, обжигая холодом лицо, спрятал его в ладонях. Он ненадолго ощутил себя тем мальчиком, которому пришлось скатываться кубарем по ступеням, подниматься через жуткую боль и всепоглощающий страх и бежать дальше, не разбирая дороги и путаясь в собственных ногах. Но одновременно с этим — новое, незнакомое доселе чувство, оседающее приятной горечью на языке и жжением в груди. Пришлось изрядно покопаться в словарном запасе, чтобы найти подходящее ему слово.

Злорадство.

Потрескавшиеся на морозе губы тронула неожиданная улыбка, превратившаяся за несколько коротких мгновений в почти сумасшедшую усмешку. Рядом на корточки опустился Вельд, положивший руку на спину и прошептавший что-то про то, что на снегу сидеть не стоит. Эхт пространно кивнул, глубоко втянул носом воздух, едва не закашлялся и, попутно отряхивая брюки с пальто, поднялся.

До сих пор не верилось. Перед ним и впрямь лежали заснеженные руины его личного ада. Себастьян не смог удержаться от второй улыбки. По подбородку скользнула тонкая струйка крови. Лопнула губа.

Он облизал ее быстрым движением и, не потрудившись даже вытереть рукавом, еще долго смотрел на поблескивающие сугробы с нечитаемым выражением лица. Рудольф беззвучно стоял рядом, приобняв за плечи, и только временами тяжело вздыхал, тут же морщась.

Закоченели ноги.

Эхт задел мыском ботинка отваливающийся камень от облицованного фундамента, отшвырнул его в сторону, пнул чуть сильнее, повторил так раза три, пока не заболели пальцы. Потом почти по-солдатски резко развернулся на месте, быстро поцеловал Вельда в губы, дернул его за фальш-погон на пальто и едва не скатился вниз по склону.

— Осторожней! — только и успел крикнуть Рудольф, медленно спускаясь следом. Себастьян лишь отмахнулся, резво ступая по уже расчищенной тропинке. — Теперь-то я могу поспать до обеда?

— Можешь, — с готовностью кивнул Эхт, практически проезжая по реке. — Но Адольф тебе не даст.

Он переменился в настроение так стремительно, что Вельд почти испугался. Это походило на какое-то психическое расстройство, но, будь оно даже так, заговаривать об этом он бы не стал — не хотелось видеть Себастьяна таким, каким он был совсем недавно: будто бы сломленным, дезориентированным, испуганным, готовым заплакать. Лучше уж так. Пусть и с этой странноватой улыбкой, похожей на оскал.

Обратно идти было легче. И не только из-за уже проложенного пути.

У самого крыльца дома Эхт остановился и, усевшись на последнюю ступень, стал сосредоточенно смахивать налипший на ботинки и брюки снег. Рудольф только с помощью все той же ступени очистил подошвы и принялся ждать, привалившись плечом к дверному косяку.

Тишину прервало дерганье ручки. Наружу, морща нос, высунулся еще чуть сонныйАдольф, недовольно проворчавший что-то про холод. Заходить внутрь он наотрез отказался, заявив, что дождется Себастьяна. Тот, судя по чуть слышному сопению, все-таки планировал еще посидеть.

— Где вы были? — сразу же стал допытываться мальчишка, как только дверь за ним захлопнулась.

— Гуляли, — просто ответил Вельд, ставя обувь на полку. Эхт, стягивая пальто, поддакнул. — Ты чего не спишь в такую рань?

— Так лег вчера рано. — Адольф пожал плечами и, поправив завернувшийся сверху фильдеперсовый чулок, рванул в сторону кухни, попутно бросая: — А со мной потом погуляете? Там столько снега выпало, у нас так никогда не бывало.

— Так и знал, что он предложит, — протяжно вздохнул Себастьян, приспуская ворот водолазки, и повернулся к Рудольфу. — Будь готов к тому, что я тебе снежков за шиворот накидаю.

— Если догонишь.

— Тебя-то? В твоем возрасте дай бог среагировать вовремя успеешь. Если вообще успеешь.

— Ну посмотрим. — Вельд снисходительно улыбнулся. — Только не жалуйся, когда потом голову из сугроба будешь вытаскивать.

Продолжая пререкаться, они дошли до кухни, где за столом с книгой в руках сидел Герман, то и дело поглядывающий в сторону возящегося у тумб Адольфа. Тот, как и Себастьян утром, решил пойти по пути наименьшего сопротивления и сделать на завтрак бутерброды.

Вежливо поздоровавшись, Рудольф, так и оставив за собой последнее слово, двинулся помогать сыну, а Эхт, заказав себе чай, отодвинул стул с противоположной деду стороны.

Он все мялся, не решаясь заговорить на волнующую тему, пока Герман, точно не замечал, преспокойно отхлебывал кофе из крохотной чашки и методично перелистывал страницы.

— Снесли лет пять назад, — наконец произнес он, откладывая книгу. Себастьян мельком глянул на автора. Эйхендорф. Заумно даже для Адольфа. — Что? Я проснулся к девяти, видел, как ты через сугробы тащился. Не думаю, что у тебя тут есть какие-нибудь памятные места, так что догадаться было не трудно. Надо было тебе еще вчера рассказать, но к разговору никак не приходилось.

Эхт понимающе кивнул, немного помолчал, поблагодарил Рудольфа за принесенный чай с пряниками и, поерзав на месте, все-таки выдал:

— А почему снесли?

— Да дети там, вроде как, играли, а один из них ногу об доску раскроил. Родители пожаловались местному главе, вот и снесли.Ничего необычного. А ты какую-то историю ждал? — Герман мягко улыбнулся и, отпив еще кофе, с кряхтением откинулся на спинку стула. Себастьян неопределенно хмыкнул. — Так и не расскажешь?

Дед слышал обо всем произошедшем краем уха, да и то в очень сокращенном виде, потому что в то время не жил здесь, в этом доме, а только бывал два-три дня в неделю, на выходных. Ни тогда, в первые года, ни после Себастьян не желал ни о чем говорить, и полную версию событий знали только два человека: он сам и психиатр. Даже мать посвятили частично, лишь описал основные… этапы.

Теперь, конечно, знал еще и Рудольф. Хотя, как сейчас думалось, не будь тех обстоятельств, черта с два бы Эхт был таким эмоциональным в своем монологе.

— Нет, — в итоге выдохнул Себастьян, хрустя пальцами. — Да уже и смысла нет рассказывать-то.

— А что, чудесным образом вылечился?

— Если бы, — Эхт почти весело фыркнул, — это же не за одно мгновение происходит. Хотя я бы, знаешь ли, не отказался. Просто… смысла не вижу. Было и было. Зачем настроение себе портить всяким? Пострадать для морального удовлетворения? Пожалеть себя я и в одиночестве могу.

Герман одобрительно покачал головой. Именно он, пусть и не специально, и привил Себастьяну мысль о том, что разбалтывать всем подряд о собственных слабостях — глупая затея, что, даже если ты и сломлен внутри, образ уверенного в себе человека стоит удерживать хотя бы из принципа. И Эхт, пусть и с переменным успехом, старался следовать этому правилу.

Второй завтрак дал новые силы. Адольф, ожидаемо, все время переговаривался с Германом о книгах и едва ли не засветился от счастья, когда его пообещали отвести в домашнюю библиотеку. Рудольф же, казалось, все-таки решил продолжить прерванный сон прямо за столом, клюя носом, и Себастьяну приходилось то и дело пинать его по ноге, чтобы привести в чувство.

— Разбудишь меня через час-два, ладно? — забавно сведя брови, практически шепотом попросил Вельд у выхода из кухни. Эхт только кивнул и, дождавшись, пока он поднимется по лестнице, повернулся к деду:

— А мне в ваш книжный клуб можно?

— А ты читать начал? — удивился Герман, с трудом вставая со стула.

— Да, — ответил за Себастьяна вьющийся рядом Адольф, активно кивая. — Мы, кстати, в библиотеке и встретились. Правда он тогда сказал, что книги для идиотов.

— Какой ты злопамятный, — шикнул Эхт, приваливаясь плечом к косяку. — Сказал и сказал, чего теперь? Ты мне это еще на смертном одре припомни.

— Я думал, ты это как эпитафию будешь использовать, — осклабился мальчишка. Себастьян только недовольно отмахнулся. Не говорить же, что знать не знает, что такое эпитафия.

Попутно вбивая это слово в поисковик, он, едва ли смотря под ноги, зашагал следом за Германом. Адольф ожидаемо удрал вперед всех и у самых дверей остановился, вежливо пропуская старших первыми.

Библиотека была не очень большой, однако книг, только прибавившихся за последние годы, хватило бы на десятилетия вперед. Эхт, пройдя к широкому старенькому дивану, почти ласково погладил корешок верхнего в сложенной на тумбе рядом стопке томика какой-то классики, оглянулся на заполненные ряды высоких стеллажей и, неясно хмыкнув, уселся в кресло. Раньше, в детстве, он без труда помещался туда целиком, а теперь вопрос о том, куда девать ноги стоял, как никогда остро. Не на столик же закидывать.

Заметив его ерзанье, Герман тростью поддел стоящую сзади чуть скрипнувшую по деревянному полу подставку. Себастьян, чуть смутившись, благодарно кивнул. В семье он был самым высоким, что вовсе не казалось плюсом.

Адольф, носясь от полки к полке, любовно рассматривал книги, что, судя по виду, были старше его раза эдак в три, а то и в четыре. Герман же, упершись обеими ладонями о трость, с какой-то грустной улыбкой наблюдал за этим мельтешением. Эхту даже не нужно было видеть лицо, чтобы прочесть его мысли.

— На тебя в детстве чем-то похож, — тихо проговорил дед.

— Не дай бог. — Себастьян усмехнулся и, поудобней усевшись в кресле, шумно вздохнул. — Ну разве что… не знаю, некоторыми обстоятельствами, что ли.

— Это какими? — Герман тяжело сел на диван, укладывая трость рядом.

— Да самыми очевидными. Вечно без присмотра шастает. — Себастьян краем глаза глянул на забравшегося на небольшую подставку Адольфа, увлеченно листающего какую-то крупную книгу с пожелтевшими страницами.

— И что ты по этому поводу думаешь?

— В смысле? — Эхт удивленно вскинул брови. Дед посмотрел на него так, будто догадаться он должен был с первых же секунд, и пространно махнул рукой. — Ну… Рудольф чаще (сейчас уж поменьше, конечно) на работе, так что… Не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Дольф находит, чем себя занять, так что, наверное, и не переживает.

— А почему Рудольф на работе?

— Что? — Фырканье вырвалось само собой. — Чтобы заработать денег. — Себастьяну начало казаться, что его дурят. Или хотят выставить идиотом. А может все вместе.

— А когда он возвращается с работы, — продолжал Герман, — он с Адольфом разговаривает? Даже не так: проводит ли с ним время?

— Когда как. Если слишком устал — то перекидывается парой фраз за ужином. Ты это к чему вообще?

— И вот что ты по этому поводу думаешь?

— Я уже ответил.

— Нет, тогда ты не понял вопроса.

— Нет, это ты не понял ответа. Я же сказал: Дольф знает, чем себя занять, так что все нормально.

— Чем он себя занимает?

— Очевидно же: книгами! — Себастьян слишком резко выкинул вперед руку, указывая на в недоумении обернувшегося Адольфа, тут же потерявшего интерес к спору взрослых.

— Как думаешь, книги могут заменить общение с родителем?

— Ну он же его не игнорирует. Как я и сказал: они общаются, но иногда реже, из-за работы.

— За ужином?

— Да!

— И этого достаточно?

— Я же… — Эхт засопел. — Я же только что сказал — да.

— И эти книги вполне могут заполнить все остальное свободное время?

— Да.

— И ни ты, ни Адольф не злитесь на Рудольфа, когда он не может поговорить с тобой или с ним ввиду усталости на работе? Ты понимаешь, что это вынужденная необходимость?

— Да-а, — протянул Себастьян, чувствуя, как злость вихрем поднимается внутри, и как краснеет лицо.

— И ты искренне так считаешь?

— Да, считаю.

— Что книги могут заменить потребность в общении?

— Да!

— А если заменить книги на кое-что другое?

— На что?

— Скажем… прогулки?

— Адольф и без того гуляет.

— Но если бы Адольф гулял чуть больше, чем читал… этого было бы достаточно?

— Если бы ему нравилось — то да.

— Даже если без присмотра?

— Он умный мальчик, не думаю, что он бы забрел куда-нибудь.

— Это «да»?

— Да, это «да».

— Скажи, — Герман чуть придвинулся, вновь беря трость, чтобы использовать ее как подставку под руки, — бывают ли моменты, когда Адольф сознательно не хочет общаться с отцом? Допустим, слишком увлечен книгой или чем-нибудь другим и поэтому не идет на контакт?

— Не знаю. Может быть. При чем тут это?

— Как ведет себя Рудольф в такие моменты?

— Бл… — осекся Эхт, рывком подаваясь вперед. Кулак впечатался в бедро. Адольф в очередной раз обеспокоенно глянул в их сторону. — Да не знаю я! Расстроен, скорее всего. Я бы, по крайней мере, расстроился.

— А как Адольф на это реагирует?

— Он же ребенок. — Тяжело вздохнув, Себастьян откинулся в кресле, небрежным движением утирая выступившую на лбу испарину. Титанических усилий стоило ему не повысить тон. — Дети такого не замечают.

— Не замечают чего? — Герман, показалось, совсем уж издевательски выгнул бровь.

— Родительских обид. — У Эхта аж щека дернулась.

— Почему?

— Они… — он сглотнул, опуская глаза, — сосредоточены на себе. Наверное. Я не знаю.

— Ты же был ребенком, — показательно удивился Герман.

— И что с того? Мама же никогда не… — В этот раз задрожали губы. Себастьян резко выпрямился так, что затянуло под лопатками, и вперил взгляд в собственную руку, сжимающую подлокотник.

— Никогда «не» что? — понизив тон до громкого шепота, продолжил допытываться Герман.

— Не шла на контакт. — Эхт опять сглотнул, кусая внутреннюю сторону щек.

— Ты в этом так уверен?

— Д-д… да. — Голос дрогнул. Себастьян качнул головой и, нервно взъерошив волосы, медленно осел, почти вдавливаясь в спинку кресла.

— На все сто процентов уверен?

— Нет… Да. Не знаю. Не помню. — Он не смотрел на деда, лишь бегал взглядом от одной полки к другой, усиленно гоня взвившиеся в голове противные мысли.

— Напряги память, говорят, иногда полезно так делать.

— Чего ты от меня добиваешься? — Наконец, он уставился на Германа, поджимая губы так, что те превратились в одну сплошную бесцветную полосу и вовсе затерялись на лице.

— А ты еще не догадался?

— Даже если делала, то что с того?

— В смысле? Ты же сам сказал, — Герман едва ощутимо подтолкнул его тростью по подошве, — увлечения могут восполнить потребность в общении с родителем. К тому же, если родитель занят по вполне понятной — и для ребенка в том числе — причине. Иногда дети из-за присущего им эгоизма не обращают внимания на попытки выйти на контакт. Тоже твои слова, разве нет?

— Ну и?

— Ты это понимаешь?

— Да.

— А раньше понимал?

— Может быть. Я не помню.

— У тебя амнезия? Знаешь, лучше по приезде в Берлин проверься, а то у моей прабабки был Альцгеймер, могло и передаться.

Себастьян вновь засопел, отчетливо ощущая, как раздуваются ноздри. Ему хотелось сбежать от этого разговора, отвлечься на что-нибудь, просто перестать об этом всем думать. Герман будто настойчиво выбивал землю у него из-под ног, причем делал это осознанно, понимая, что за этим последует.

— Зачем ты это делаешь? — Эхт поднял на него взгляд, способный, пожалуй, кого-нибудь изжарить прямо на месте. Герман же не обратил на него внимания. — Почему даже задуматься не хочешь?

— Я задумывался об этом всю свою жизнь. — Голос теперь походил на змеиное шипение. При должном желании Себастьян сейчас мог бы отыграть карикатурного киношного злодея.

— Нет, всю свою жизнь ты только жалел себя. — Герман жестом приказал молчать. Едва дернувшийся Эхт послушно закрыл рот. Перечить деду посреди фразы он не мог из-за банального уважения к возрасту. — Ты не думал о том, что было в действительности. Ты понастроил этих воздушных замков из пустых сожалений и обид и настолько заврался, что поверил сам себе. Ты не помнишь детство, потому что воспоминания оттуда никак не клеились с той историей, что ты себе придумал, и тогда ты предпочел от них и вовсе избавиться. Да, тебе не нужна чужая жалость, но просто необходима своя собственная. И ты боишься с этим расставаться. Поэтому и не задумываешься. Как начнешь — вспомнишь.

— А унижения и побои со стороны старухи я тоже придумал? — Герман дернул плечами, будто ставя точку, и Себастьян, игнорируя жжение в глазах, тут же подался вперед, от бессильной ярости сжимая одну руку в кулак и впиваясь отросшими ногтями в ладони, а второй принимаясь активно жестикулировать. — А… того ублюдка? Ты думаешь, я настолько сумасшедший?! Ты думаешь… думаешь, дело только в матери? Я не жалею себя, ясно? Сама по себе жалость — это жалко.

— Мы говорим не о Хильке или о том проклятом педофиле, — отрезал Герман, стискивая набалдашник трости. — И то, и другое — отдельная тема, и мы ее с тобой обсудим, если захочешь, но сейчас речь о том, что ты не можешь здраво оценивать ситуацию.

— Я здраво ее оцениваю.

— Нет. Ты мыслишь двулично. В чем разница между Мартой и Рудольфом? Я вот ее не вижу.

— Рудольф работает, чтобы обеспечить сына.

— А Марта разве не для того же работала? Был ли ты хоть раз голоден, не одет или обделен чем-то материальным в детстве? Господи, Себастьян, деньги на учебу в столице ты взял не с улицы! Или этого ты тоже «не помнишь»? Я не хочу злиться на тебя, но эта упертость… как баран, ей богу.

— Я не хочу об этом говорить. — Эхт, странно дернувшись, поднялся и, одним резким выпадом задвинув подставку под ноги обратно, двинулся в сторону двери, громко топая. Он ожидал, что дед что-нибудь возразит, но тот лишь буравил его спину недовольным взглядом. Адольф, так и замерший у полок, потерянно жал к груди книжонку. Даже пояснять ничего не хотелось.

Хлопнув дверью, Себастьян опустился на коридорный диван. Приятная тень алькова будто отрезала его от остального мира. Можно было уже не кусать щеки и не терпеть медный привкус во рту.

Эхт, злясь еще больше, поспешно утирал слезы. Лицо все краснело, и теперь он, наверное, был похож на помидор. От этого раздражение только усиливалось. В последнее время он слишком часто плакал, и поэтому тоже хотелось с силой вдарить по стене, чтобы хоть чуть-чуть унять бушующую внутри ярость.

Еще бы знать, почему именно злишься.

Из-за правды, наверное.

Себастьян шумно втянул носом воздух, едва не захлебнувшись. Дважды сглотнул, стукнул себя по колену, с каждым разом все больше уверяясь в том, что наутро вылезет здоровенный синяк. Затем встал, промокнул щеки рукавом водолазки и, проморгавшись, двинулся обратно к библиотеке. Небольшое зеркальце на стоящем рядом высоком узком комоде отразило до жути покрасневшие белки глаз и такое же лицо.

Герман сидел на том же месте, что-то мягко втолковывая Адольфу. Стоило Эхту ступить за порог, он тут же — как мог — выпрямился и, жестом приказав мальчишке отойти, повернулся на звук. Повисла долгая немая пауза. Себастьян все ждал как минимум извинений, но, видно, извиняться должен был именно он. Проглотив обиду, он занял прежнее место, чопорно цепляя руки в замок у живота и сводя колени. После очередного тяжелого вздоха заговорил:

— Допустим, ты и прав. Что с того? Думаешь, я по щелчку пальцев превращусь в пай-мальчика?

— Конечно нет, посмотри на себя: ты даже с сотней тысяч щелчков таким не станешь. Но знаешь, Себастьян, все начинается с малого. С мыслей. С действий. Хотя бы постарайся сделать вид, что понял, о чем я тут тебе говорил. И прекрати мучить мать.Может, она и не была образцовой, но такого точно не заслужила. Поставь себя на ее место и подумай, что бы чувствовал ты, отталкивай тебя тот, ради благополучия которого ты положил все, включая здоровье. Я не говорю, что ты неблагодарный, просто привык занимать удобную позицию жертвы. И даже винить в этом я тебя не могу. Хильке ужасно с тобой обращалась, а тот человек… — Герман покачал головой, кривя губы. — Это обычная, вполне логичная реакция. Но теперь-то ты вырос, прекрати холить этого обиженного всем и вся мальчика внутри, взгляни на ситуацию здраво. Попытайся. Ты уже знаешь, как обстоят дела, просто не можешь переложить эти знания на себя.

Эхт опустил глаза, чуть подрагивая. Он пришел сюда с полной уверенностью в том, что обязательно переспорит деда, но вышло иначе. Ему теперь и возразить было нечем. Но то, как грубо сорвали с него эти розовые очки, растоптав прямо перед носом… Под ребрами сжимало, сердце противно клокотало где-то в горле.

Рядом, прижимаясь к боку, уселся Адольф, без слов обвивая его руку в своеобразных объятьях. От этой детской, наивной попытки поддержать губы тронула горькая усмешка. Себастьян кивнул сам себе и, утерев рот, наконец поднял взгляд на Германа. Тот глядел на него с искренним беспокойством и, казалось, сожалением. Однако лицо его выдавало одну лишь уверенность. Он сожалел только о форме, но уж точно не о содержании.

— Я постараюсь, — наконец выдохнул Эхт так тихо, что едва разобрал сам. Герман одобрительно кивнул, краем глаза косясь на мальчишку. Тот, подластившись под руку, взъерошившую кудри, без слов отошел обратно к книгам, изредка бросая в сторону кресла настороженные взгляды.

— Хороший он парень, — после долгой паузы произнес Герман, качая головой. — Нужно будет тебе поговорить с ним о том, что он здесь услышал.

Себастьян только кивнул, чувствуя, как опустело в голове. По вискам будто перфоратор долбил. Слишком много нервничал. Что-то неразборчиво промямлив, он, махнув на прощание, на автопилоте поднялся в комнату и, не раздеваясь, упал в постель. Потолок давил своей белизной. Из звуков осталось лишь сопение на секунду дернувшегося от неожиданности Рудольфа.

— Все хорошо? — в подушку пробурчал он, сонно моргая. Эхт согласно промычал в ответ. — У тебя что, глаза заплаканные? — Вельд приподнялся на локте, и протянув руку, с проблеском переживания во взгляде положив ее Себастьяну на щеку. — Расскажешь, или пока тебя не трогать?

— Трогай, но рассказывать не буду. — Он постарался улыбнуться и, повернувшись на бок так, чтобы быть к Рудольфу лицом, приластился к его широкой груди, тыкаясь носом в ключицу. — Хочу поспать.

— А будить меня кто будет? — в шутку цокнул языком Вельд, притягивая Эхта еще ближе и ероша ему волосы на затылке. — Ладно уж, — до боли в животе нежный поцелуй пришелся куда-то в макушку, — спи. Главное не плачь. А то ревешь больше Адольфа в младенчестве.

— Ну спасибо.

— Я любя. Не бухти.

Себастьян на секунду замер, забыв даже вдохнуть. Рудольф крепче обвил его руками и уже вновь прикрыл глаза, как снизу раздалось:

— А можешь сказать еще раз?

— Что именно? Не бухтеть? — Шикнув от тычка под ребра, Вельд не смог удержать ехидную улыбку.

И все-таки сказал.

========== 28. ==========

Потребовалось умыться как минимум трижды, чтобы лицо вновь стало нормального цвета. Краснота в глазах чуть побледнела, но так и не исчезла окончательно. Себастьян раздраженно фыркнул.

Он поспал чуть больше двух часов и явно бы провалялся в кровати еще дольше, если бы не Рудольф, с шумом вытаскивавший что-то из трельяжных ящиков. Теперь же, еле переставляя ноги, Эхт вынужден тащиться на кухню, чтобы хоть немного заглушить громкое урчание в животе.

Настроение было на нуле. Себастьян все думал о словах деда, что будто въелись в мозг. Даже злиться он больше не мог. Вероятно, тот все-таки прав, и стоило уже отпустить глупые детские обиды. Но сказать было легче, чем сделать.

Эхт приземлился на стул и, подперев лоб руками, прикрыл глаза. Голова все еще болела, а виски чуть сжимало, точно от повышенного давления. Немного тошнило. Наверное, от голода.

Вздохнув, Себастьян поднялся, пару раз приложил ладонь к оконному стеклу, чтобы сошла наледь, и, согнувшись, заглянул в образовавшийся неровный круг. Во дворе, заливисто смеясь, бегал раскрасневшийся от мороза Адольф, тщетно пытающийся скрыться от летящих в него снежков. Рудольф же с удивительной для его возраста ловкостью уворачивался от метаемых в свою сторону снарядов и, судя по чистейшему пальто, никаких поблажек сыну не давал и давать не собирался.

Эхт неосознанно улыбнулся, наблюдая за этой семейной идиллией. Но на душе стало как-то грустно.

Обед он провел в относительной тишине; со стороны гостиной доносились противное тиканье и скрипение кресла-качалки. Хорошо, что старуха настолько увлечена вязанием.

Себастьян уже мыл посуду, когда на кухню тихо, будто бы и не касаясь пола, вошла Марта. Молча остановившись у соседней тумбы, она принялась искать что-то в шкафчике, украдкой посматривая в сторону сына. Эхт, ненадолго поджав губы, чуть громче нужного отставил тарелку и, сплеснув с рук остатки воды, откашлялся.

— Ты собралась готовить? — неожиданно тихо спросил он, дергая желваками. Марта согласно что-то промычала и быстро, будто боясь разозлить, окинула его взглядом. — Тебе… — Себастьян опять кашлянул и тут же утер рот костяшками пальцев, сразу же облизывая губы. — Тебе помочь?

Мать чуть нахмурилась, так и замерев с противнем в руках, затем неясно дернула плечами и, через силу улыбнувшись, кивнула. Ответив тем же, Эхт отошел от раковины, застывая столбом посреди кухни и решительно не зная, что делать дальше. Ни он, ни Марта долго не решались заговорить.

— Ты… — Она замялась, то беря, то вновь откладывая нож. — Ты умеешь готовить капустный пирог? Можешь нашинковать капусту?

Себастьян буквально на секунду оторопел. В голове вспыхнуло воспоминание, показавшееся таким далеким, точно сохранилось через года. Так трудно было поверить в то, что совсем недавно он цепенел от чужих прикосновений, не решаясь просто опустить лезвие на чертову капусту.

— Да, — наконец выдал он, дергая щекой. — Ее, наверное, нужно помыть?

— Д-да. — Марта заломила пальцы, кивком указывая на соседнюю тумбу. — Отрежь половину. Вторую убери в холодильник.

Просить дважды было не нужно. Эхт, вытащив из-за микроволновки пошарпанную деревянную доску, взял нож покрупнее и, в два резких движения располовинив кочан, попытался вспомнить, чему его там учил Вельд. Марта, щелкнув переключателем на плите, поставила рядом глубокую прозрачную миску, солонку с ложкой и только вскипевший чайник. Рецепт постепенно воссоздался в голове сам.

Пока тушилась капуста, Себастьян, выдвинув стул из-за стола, пил чай. Марта, взяв в руки какую-то пеструю книжку в мягкой потрепанной обложке, погрузилась в чтение. Во дворе уже не было Вельдов. Наверное, пошли прогуляться по округе. Эхт до боли прикусил внутреннюю сторону губы. Обида была глупая, детская, но избавиться от нее он не мог. В тишине сидеть тоже не хотелось.

— У тебя начался тремор? — сглотнув, заговорил Себастьян, не отрывая взгляда от окна. Мать чуть вздрогнула от неожиданности.

— Врач в прошлом году диагностировал прогрессирующую болезнь Паркинсона. — Она заложила меж страниц палец и тяжело, будто ей что-то мешало, вздохнула. Эхт, поджав губы, покачал головой.

— Это лечится? — сухо спросил он.

— Нет. — Он нервно дернул плечами, в сотый раз за последнюю минуту читая надпись на стоящей у холодильника коробки из-под миксера. — Но можно облегчить симптомы.

— Таблетками?

— Да.

— Ты их пьешь?

Себастьян все-таки взглянул на мать. Та покачала головой, теребя край книги. Эхт недовольно хмыкнул, поерзал на скрипнувшем стуле, закинул ногу на ногу и, в задумчивости постучав пальцами по подоконнику, наконец сказал:

— Не пьешь, потому что не хочешь? — Ответом была напряженная тишина. — Они дорогие?

— Дорогие не сами таблетки, а курс.

Буквально на пару мгновений они встретились взглядами. Себастьян почувствовал, как начинает дрожать нижняя губа, а внутри, между ребер, будто пустота растекается. Странное, непонятное ему ощущение, от которого противный комок в горле встает.

Мать попыталась улыбнуться. Вышло криво. Книга едва не соскользнула по ее ноге, в самую последнюю секунду спасаемая от участи распластаться по полу. Громко зашкварчала капуста на плите. Марта поспешила к сковороде.

Эхт, нахмурившись, надавил себе ладонью на грудь, точно желал прощупать, почему же вдруг стало так больно. В носу засвербело. На секунду подумалось, что совсем недавно он видел мать молодой, здоровой, без седины в волосах и тремора в руках, и вот теперь… будто все изменения случились в одну секунду, без предупреждения, слово по щелчку пальцев.

Себастьян через силу сглотнул, поправил манжет свежей рубашки, попытался выпрямиться, но под лопатками закололо. Всю жизнь вне родного дома ему казалось, что он не станет даже грустить, когда получит сообщение, письмо, уведомление (или что там теперь отправляют) со словами сожаления от какого-нибудь баварского морга, но сейчас, именно в эту минуту, наблюдая за возящейся у плиты матерью, он как никогда остро осознал, что не проронит ни слезинки не потому, что очерствел, а из-за душащей изнутри пустоты.

От тремора не умирают, но он делает последние годы невыносимыми, превращает жизнь в существование. И это, пожалуй, даже страшнее.

Легче всего злиться и обижаться, когда не видишь этого изнеможенного, испещренного морщинами лица, которое помнишь совершенно другим. Но и теперь, с подступающими горячими слезами, бесконечная гордость не давала капитулировать.

Эхт почти чопорно утер похолодевшие, побледневшие щеки. Плакать второй раз за день он уж точно не станет. Тем более сейчас.

О тумбу стукнула кастрюля. Себастьян вздрогнул, резво встал и, выпрямив брючную строчку, со сложенными за спину руками подошел ближе к матери, выкладывающей на небольшое блюдце несколько сваренных яиц. Молча, без лишних вопросов, Эхт унес их к столу, разбил скорлупу и принялся чистить, чтобы хоть чем-то занять начинающие подрагивать от нервов руки.

В коридоре громко хлопнула дверь. Адольф неразборчиво что-то затараторил, еще задыхаясь от долгой прогулки. Вельда Себастьян не слышал; наверное, тот слишком тихо отвечал.

Вверх по лестнице раздались торопливые, детские шаги. Скрипнула половица. Эхт обернулся к Рудольфу лишь на пару секунд, отмечая, как сильно покраснело его лицо от холода, и тут же вернулся к яйцам. На ласковое поглаживание по шее он вздрогнул — пальцы были ледяные.

Вельд, неясно хмыкнув и кивнув своим мыслям, по пути к чайнику поздоровался с Мартой и, спустя минуту, уселся напротив Себастьяна, сгребающего в ладонь счищенную скорлупу. Зашуршал мусорный пакет. Нарезать яйца пришлось за столом, чтобы не вытеснять занявшуюся тестом мать и не перемазаться в муке.

— Что-то случилось? — тихо спросил Рудольф, морщась от обжегшего небо чая. Эхт покачал головой. — Точно? Ты какой-то бледный.

Себастьян, отвлекаясь от готовки, поднял на него грозный взгляд, попутно вдавливая лезвие в яйцо. Вельд, кашлянув, выставил руки в сдающемся жесте. Было ясно, что ответа он не дождется.

Эхту вообще разговаривать не хотелось. Все силы шли на игнорирование острого желания забиться куда-нибудь в угол, обхватить руками колени и часа эдак три поразглядывать темноту под веками. В детстве, наверное, он бы и мог себе такое позволить. Сейчас, разумеется, уже нет.

Себастьян помог выложить все на противень, сам затем отправил его в духовку, настроил температуру и взялся мыть гору грязной посуды. Марта, едва слышно поблагодарив, уселась с чашкой кофе за стол.

Первое время они с Рудольфом усиленно делали вид, что не замечают друг друга, но потом Вельду приспичило потянуться к небольшому блюдцу за печеньем, за которое так некстати взялась и Марта. Пара неловких вздохов наслоились друг на друга. Заговорить все же пришлось.

— Как прогулка? — Первой начала именно Марта, бегло оглядываясь на навострившего уши сына, тут же сделавшего вид, что крайне увлечен намыливанием кастрюли.

— Вполне себе. У вас здесь куда больше снега, чем у нас даже в начале января. — Рудольф же бросил взгляд на арку. — Дольф, наверное, до вечера бы в снежки играл, если бы в сугроб не свалился.

— Он не успел замерзнуть? — Марта с видом самой ответственной курицы-наседки всплеснула руками. Вельд с мягкой улыбкой покачал головой. — Себ однажды так погулял, что потом месяц не мог с кровати подняться. Зимы здесь, знаете, куда суровее, чем в восточной части. Горы все-таки.

Эхт, отвлекаясь на складирование вымытой посуды на расстеленное по тумбе полотенце, ненадолго выпал из их разговора. Мутный, беглый взгляд его уцепился за упавшую с тарелки полоску капусты, по-странному завернувшуюся в спираль. Себастьян, поддев ее пальцем, надавил, чувствуя, как выступивший сок заливается под ноготь. Нахмурился. Проморгался. Потер переносицу. Выбросил помятую полоску в мусорное ведро. А затем вздрогнул от неожиданности, когда тихий голос матери сменился на хриплый бас Рудольфа.

— Вы разве не празднуете Рождество?

— Мы не католики.

Эхт чуть усмехнулся. Несмотря на полное отторжение семьей церковных праздников, ему в детстве исправно что-то дарили, не забыв завернуть это в разрисованную елками или леденцами шуршащую блестящую бумагу. Странно было о таком подумать сейчас, потому что подобные отмеченные в календарях красным дни, казалось, выпали из памяти безвозвратно.

От долгого стояния заболели ноги. Пришлось вернуться за стол, предварительно нарочито медленно налив очередную порцию чая. Меньше всего сейчас хотелось втягиваться в разговор.

Кажется, эта мысль слишком легко читалась по хмурому лицу, и Рудольф, на секунду задумавшись, успешно попытался увлечь Марту беседой о готовке, предоставляя Себастьяну возможность посверлить взглядом стену напротив.

Эхт и сам не знал, сколько он так просидел, но точно слышал, как мать ненадолго встала, хлопнула дверцей духовки и вернулась на место. К тому времени в столовую вошли Адольф с Германом. Последний, отпустив комплимент по поводу запаха отпыхивающегося на плите пирога, присоединился к всеобщему сборищу. Мальчишка, вызвавшись налить всем чай, загремел чашками на кухне.

— Я заплачу, — невпопад выдал наконец Себастьян, тут же концентрируя на себе все взгляды. Сам же он так и продолжил рассматривать лежащую у вазы крошку. Пришлось пояснить, когда тишина стала совсем уж гнетущей: — За курс лечения.

Герман, как и Рудольф, повернулся на Марту, затем вновь на Эхта и, вздернув брови, в конце концов понимающе покачал головой. Вельд же, меланхолично мешая чай в кружке, в недоумении хмурился.

— Брось, Себ, — заговорила явно смущенная Марта, попутно благодарно кивая принесшему ее порцию чая Адольфу, — тебе деньги нужны на другое. На ребенка, например.

— Деньги — не проблема. — Себастьян выпрямился и, смахнув крошку на пол, все же взглянул на мать. — У меня все равно слишком пижонская для Драйтештадта машина.

Пришлось выдержать немую конфронтацию с Вельдом, чтобы тот наконец одобрительно хмыкнул. Марта совсем растерялась. Герман предпочел молчать, понимая, что за обеденным сном упустил какую-то важную часть разговора. Только Адольф, даже не разобравшись, шумно поддержал идею Эхта. Энтузиазма ему явно было не занимать.

Больше Себастьян ничего не говорил, жуя пирог и слушая сторонние разговоры, плавно перетекающие с темы на тему. Когда речь пошла о политике, он предпочел сконцентрироваться на собственных мыслях.

Давно пора было избавиться от мазерати, так нелепо смотревшейся теперь с его нынешним образом, лишенным былой берлинской лощености. Стоило, наверное, переживать или хотя бы грустить для приличия, но Эхт, честно признаться, видел в этом лишь закономерность. Рано или поздно это все равно бы случилось. Лучше уж так, во имя благой цели, чем от отчаянного желания вернуть хоть толику богатства. Мысль о последнем теперь казалась бредом.

До самого вечера он просидел в библиотеке, листая страницы какого-то малоинтересного романа, пока Адольф, распластавшись на диване, познавал все ужасы русской классики, буквально свалившейся ему на голову с полки, когда он потянулся за томиком Алексиса. Пару раз заходил Вельд, принося то бутерброды с чаем, то еще один кусок пирога. Себастьян лишь кивал в благодарность и тут же возвращался к чтению. Язык отчего-то не ворочался.

На несколько часов заглядывал Герман, обсуждая с Адольфом прочитанное и с радостью проясняя некоторые моменты сюжета. Эхта он не трогал, прекрасно понимая причину такого поведения. Даже на справедливое замечание мальчишки о каком-то пустом взгляде Себастьяна он отмахнулся и тут же попытался его переубедить, чтобы тот не вздумал потом приставать с расспросами.

Эхт и впрямь мало углублялся в текст, смотря скорее в себя, чем в книгу. Слова пролетали мимо, предложения сливались воедино, через раз терялись абзацы, путались номера страниц. Себастьян пытался воссоздать всю картину детства, неизменно натыкаясь на выстроенную им же стену из ложных или сотканных из полуправды воспоминаний, и только злился, когда приходилось сжимать зубами внутреннюю сторону щек, чтобы сдержать спокойную мину при настолько плохой игре.

Поминутно к глазам подступали слезы, и тогда он подолгу пялился в потолок, стараясь моргать как можно реже. Все-таки это уже стыдно в его-то возрасте, нужно быть хладнокровней.

Спать Эхт лег слишком рано, не дождавшись ужина. Перечить ему никто не стал, лишь Адольф, надеявшийся еще поиграть в снежки к вечеру, чуть расстроился, но таки нашел в себе силы обняться и пожелать спокойной ночи.

Лежа в постели, закутавшись в одеяло и слушая глухие шаги и разговоры на первом этаже, Себастьян уже ни о чем не думал, глупо разглядывая темноту потолка перед глазами. Несколько противных слезинок все же скатилось вниз по вискам, оставляя за собой жжение на коже.

И все-таки не зря Рудольф его сюда притащил.

========== 29. ==========

Утро выдалось куда лучше. Себастьян проснулся едва ли не с первыми лучами солнца, чуть не разбудил Вельда, пытаясь выбраться из постели, плотно позавтракал, прогулялся вокруг дома, надышавшись свежего воздуха, и, возвратившись, просидел почти полчаса перед камином, наблюдая за лижущим тихо потрескивающие дрова пламенем. Только так удалось восстановить душевное равновесие.

Чемоданы он, впрочем, помогал собирать без особого энтузиазма. Да и Адольф, только привыкший к новому месту и обретший друга в лице Германа, явно хотел остаться. Однако Вельд от изначального плана отходить не собирался. К тому же от работы в самые последние дни декабря его никто не освобождал.

Ближе к часу дня, выгрузившись со всеми на улицу, Эхт с нечитаемым выражением лица погладил серебристую крышу машины и, оставив Вельдов заталкивать сумки в багажник, застыл посреди подъема к дому.

Вокруг блестело освещенное холодным обеденным солнцем бесконечное снежное полотно. Рябило в глазах. Мороз больно щипал щеки, приходилось крепче кутаться в пальто, стискивая всунутые в карманы руки в кулаки. Дышать было чуть тяжело. Ноги будто приросли к земле.

В животе опять затянуло, в горле словно заскребли кошки. Себастьян закашлялся, обернулся. Рудольф усаживался на переднее пассажирское сиденье. Адольф, активно замахав рукой в прощальном жесте, последовал его примеру. Сердце забилось быстрее обычного, и ритм его застучал по вискам.

Поджав губы, Эхт почти робко взглянул на крыльцо. Там, привалившись к дверному косяку, мягко улыбался Герман, и, завернувшись в едва ли теплую шаль, на первых ступенях стояла мать, сложив руки у груди. В носу засвербело.

Себастьян сделал пару шагов к машине. Вновь остановился. Вцепился пальцами в края карманов. Сморгнул пелену перед глазами. Долго, чуть не захлебнувшись, вздохнул. Вытерпел непрекращающийся табун мурашек вверх по ровной как палка спине. Открыл покрасневший рот, последний раз посмотрел на уткнувшегося в телефон Вельда и, чувствуя, как дрожат губы, развернулся, еле заставляя себя крикнуть сорвавшемся на секунду голосом:

— Мам! — Марта дернулась, точно от испуга, и вперила в него полный какого-то родительского отчаяния взгляд. — Приедешь как-нибудь? — Она, открывая рот как выброшенная на берег рыба, лишь закивала, смахивая с глаз слезы. — И деда с собой возьми, ладно? Можешь даже Хильке взять. Только приезжай. И звони. Поговорим насчет лечения, хорошо? Или просто поговорим.

Через силу проглотив стоявший в горле ком и улыбнувшись, Эхт махнул рукой и, еле переставляя ноги, все-таки добрел до машины. Безумное сердцебиение не хотело выравниваться. Он цеплялся за руль, точно тот был спасательным кругом, и все никак не мог провернуть ключ и нажать на педаль. Рудольф сжал его дрожащую руку, тихо шепча слова поддержки. Адольф на заднем сидении подтянул к груди колени и, кажется, тоже заплакал.

Мотор заурчал только через десять минут. Восьми часов пути с лихвой должно было хватить для того, чтобы успокоиться.

========== 30. ==========

Себастьян разлепил глаза. Последние три часа машину вел Рудольф, и он смог подремать. Вот только теперь не было того убаюкивающего моторного рокота, а за единственное освещение сошел фонарик почти разрядившегося телефона. На заднем сиденье, подложив под голову ладошки и накрывшись курткой, спал свернувшийся калачиком Адольф. Часы показывали половину одиннадцатого.

Эхт нехотя вылез из машины на мороз и, недовольно морщась, оглядел возящегося у открытого капота Вельда. Тот не сразу его заметил, лишь погодя, едва не стукнувшись затылком о крышку, недоуменно вскинул брови, чуть жмурясь от направленного в лицо фонарика.

— Заглохла чего-то, — наконец пояснил Рудольф. — Я по картам посмотрел — встряли примерно в километре от города. Если не смогу завести, поможешь дотолкать до Луи.

— Проклятая у вас тут трасса, — буркнул Себастьян, кутаясь в пальто. — Тебе посветить там?

— Нет, сам справляюсь.

— Ну как хочешь.

Он утер нос и, чуть не поскользнувшись, остановился посередине дороги. Какая-то слишком уж знакомая ситуация. Хорошо, что снег взамен дождю не пошел, а то был бы совсем атас; холод и без того до костей пробирал. С другой стороны — в этот раз с ним хотя бы есть автомеханик. И все-таки иронично.

Ночную тишину прерывали неразборчивая ругань Вельда, свистящий средь голых ветвей деревьев порывистый ветер и сопение постепенно замерзающего Эхта. Хоть прыгать на месте начинай, а то пальцы на ногах совсем окоченели.

Он уже было настроился, что сейчас ввалится домой, выпьет чай, перекусит, заберется под одеяло и включит на ноутбуке какой-нибудь комедийный сериал, смешной лишь из-за вечных саркастичных комментариев Рудольфа; потом спустится в комнату Адольфа, послушает очередную рецензию на книгу, выданную по «безумно скучной» школьной программе, пожелает спокойной ночи, может, поцелует в лоб, прихватит с кухни конфет или печенья и вернется в спальню, из принципа первые минут пять делая вид, что совершенно точно против вельдовских приставаний и вообще хочет только спать, а не вот этого всего.

Себастьян по-доброму усмехнулся, оборачиваясь на Рудольфа. Тот, раздраженно зарычав, захлопнул крышку капота, упираясь в него сверху руками. Эхт уже хотел как-нибудь съязвить, как внимание привлек шум мотора. Первым делом, буквально на секунду, показалось, что завелась мазерати, но затем темноту прорезали фары. Пришлось отойти с проезжей части.

Неожиданный ночной спаситель затормозил. Только усевшаяся в поисках пропитания у обочины ворона с пронзительным карканьем взлетела, испугавшись громкого человеческого смеха. Вельд, впрочем, тоже вздрогнул, в недоумении уставляясь на хохочущего Себастьяна.

— Ты не поверишь! — радостно заверил он Рудольфа, указывая в сторону хлопнувшей двери, и тут же развернулся на каблуках, чуть ли не расставляя руки для объятий. — Доброй ночи, герр Флигер!