Одна беременность на двоих (СИ) [Ольга Горышина] (fb2) читать онлайн

- Одна беременность на двоих (СИ) 2.68 Мб, 824с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Ольга Горышина

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Annotation

Делить комнату с подругой уже труд, а если она ещё и беременна непонятно от кого, то порой просто невыносимо. Девять месяцев, конечно, не бесконечный срок, если дни и ночи не заняты докторами, анализами, беременными страхами и немножко учёбой. Кажется, что ты сама уже беременна, настолько влезаешь в шкуру подруги или скорее отца ребёнка. Что же я буду чувствовать на родах? Если, конечно, не свихнусь раньше, узнав, кто отец!


Глава первая "Плюсик"

Глава вторая "Кровь"

Глава третья "Малинка"

Глава четвертая "Кашель"

Глава пятая "Первый визит к доктору"

Глава шестая "Бугорок"

Глава седьмая "Страхи"

Глава восьмая "Психопатка"

Глава девятая "Мы - это я и ты"

Глава десятая "Две буки"

Глава одиннадцатая "УЗИ"

Глава двенадцатая "Экватор"

Глава тринадцатая "Поправка отношений"

Глава четырнадцатая "Ночные и дневные кошмары"

Глава пятнадцатая "Дурацкий поцелуй"

Глава шестнадцатая "Предложение Аманды"

Глава семнадцатая "Филиа"

Глава восемнадцатая "Натурщица"

Глава девятнадцатая "Индюшка"

Глава двадцатая "Собака"

Глава двадцать первая "Жизнь не сахар"

Глава двадцать вторая "Ноющая боль"

Глава двадцать третья "Материнство"

Глава двадцать четвертая "Долгая дорога в зиму"

Глава двадцать пятая "С горы вниз"

Глава двадцать шестая "Кофе со льдом"

Глава двадцать седьмая "Проверка на вшивость"

Глава двадцать восьмая "Сила огня"

Глава двадцать девятая "Разговор по душам"

Глава тридцатая "Чувство вины"

Глава тридцать первая "Запах корицы"

Глава тридцать вторая "Стена лжи"

Глава тридцать третья "Материнское чутье"

Глава тридцать четвертая "Куда уходят сказки"

Глава тридцать пятая "Виски с кофе"

Глава тридцать шестая "Запах хвои"

Глава тридцать седьмая "Китайская мудрость"

Глава тридцать восьмая "Запах гари"

Глава тридцать девятая "Поспешишь, людей насмешишь"

Глава сороковая "Главное верить, что боль не навсегда"

Глава сорок первая "Новый год в объятьях Сан-Франциско"

Глава сорок вторая "Ночное наваждение"

Примечание к части

Глава сорок третья "Кривое зеркало"

Глава сорок четвертая "Пленер в греческом стиле"

Глава сорок пятая «Первый день учёбы»

Глава сорок шестая "Запах бананового хлеба"

Глава сорок седьмая "В гостях у Миссис Винчестер"

Глава сорок восьмая "Что это? Случай? Наваждение? Или знак?"

Глава сорок девятая "Разговор под острым соусом"

Глава пятидесятая "Решение судьбы"

Глава пятьдесят первая "Жизнь в планах"

Глава пятьдесят вторая "Домашний попкорн"

Глава пятьдесят третья "Праздник для Аманды"

Глава пятьдесят четвёртая "Полные руки ракушек"

Глава пятьдесят пятая "Ещё немного, ещё чуть-чуть"

Глава пятьдесят шестая "Первая фотография"

Глава пятьдесят седьмая «Цена ответственности»

Глава пятьдесят восьмая "Хорошая встряска"

Глава пятьдесят девятая "Безумное предложение"

Глава шестидесятая "Шайба в свои ворота"

Глава шестьдесят первая "Незнакомые родители"

Глава шестьдесят вторая "Как кровь для шоколада"

Глава шестьдесят третья "Родительская фантазия"

Глава шестьдесят четвёртая "Не такие, как все"

Глава шестьдесят пятая "Цирк да и только!"

Глава шестьдесят шестая "Как разбиваются надежды"

Глава шестьдесят седьмая "Дождь с примесью слёз"

Глава шестьдесят восьмая "Сын Луны и прочие обиды"

Глава шестьдесят девятая "Чаепитие состоялось"

Глава семидесятая "Ещё рано! Только не сейчас!"

Глава семьдесят первая "Час Икс"

Глава семьдесят вторая "Ты себя ещё не знаешь"

Глава семьдесят третья "Хи-ха-ху"

Глава семьдесят четвёртая "Когда же уже "оно"?"

Глава семьдесят пятая "Самая длинная ночь"

Глава семьдесят шестая "Первый день втроём"

Глава семьдесят седьмая "Путь в новую жизнь"

Глава семьдесят восьмая "Крупицы сна и капли молока"

Глава семьдесят девятая "Первый месяц"

Глава восьмидесятая "Минус дура"


Глава первая "Плюсик"


Хотелось крикнуть — дура! Да так громко, чтобы Аманда наконец проснулась и здраво взглянула на мрачную картину, которую рисовать ей придётся с этого дня всю жизнь лишь в сером монохроме без какой-либо надежды выписать последний слой в тёплой палитре. Никогда! Никогда! Никогда!

— Слышишь, никогда жизнь не будет прежней!

Я хотела хлопнуть дверью, пробежать длинный коридор и, не дожидаясь лифта, ринуться вниз по пожарной лестнице и нестись дальше по улице, вдоль безлюдных тротуаров, чтобы в ушах стоял гул проносящихся мимо машин, а не её дурацкий радостный смех. Радоваться нечему! Абсолютно нечему! Она губит свою жизнь на корню. Берёт скальпель и безжалостно срезает цветок!

Но я не двинулась с места и молча смотрела на её крашеную рыжую макушку, не желая спускаться взглядом к рукам. Длинные пальцы с облезающим маникюром третий день сжимали один и тот же предмет — палочку теста на беременность. С плюсиком! Чёрт возьми! Невероятно! Моя подруга беременна!

— Позвони ему. Сообщи о ребёнке.

Аманда мгновенно вскинула на меня большие глаза и будто выплюнула:

— Никогда!

Она вновь взглянула на тест и продолжила абсолютно безразличным тоном:

— Мы расстались давно, сразу после школы, и я не собираюсь пускать его обратно в свою жизнь. Я ещё раз повторю: мы переспали друг с другом, потому что выпили слишком много пива. Я была пьяна, понимаешь?

— Но ведь теперь есть ребёнок. Чёрт возьми, ребёнок!

Я рухнула на пол и принялась судорожно хватать пальцами короткие ворсинки напольного покрытия.

— Сомневаюсь, что он ему нужен. Зато абсолютно уверена, что моему ребёнку… Слышишь, только моему, такой отец не нужен.

— Но как, как ты думаешь растить его? На какие шиши?! У тебя даже страховки нет, чтобы покрыть роды. Ты знаешь, сколько они стоят? Тридцать тысяч! И это только за больницу, а сколько ещё берет врач за свои услуги и лаборатории за тесты! Аманда, открой глаза!

— Я пойду к акушерке, это дешевле.

— Аманда! Какая к чёрту акушерка! На тот свет собралась, да ещё в такой милой компании!

— Я не дура, Кэйти. Я понимаю, на что иду. И не надо рассказывать мне страшилки. Я вчера отослала документы на государственную страховку, она полностью покроет роды. А ребёнок, чтоб ты знала, при рождении получает бесплатную страховку от штата, — добавила Аманда совсем тихо, продолжая одной рукой сжимать палочку теста на беременность, а другой поглаживать ещё абсолютно плоский живот, выглядывавший из-под короткой майки.

Непонятно, отчего я взмокла больше: жары или нервов. Третий день я пыталась понять, как разумная двадцатилетняя девушка могла оказаться в такой идиотской ситуации и как ей можно помочь из неё выпутаться. Третий год мы снимали на двоих квартиру и проводили вместе всё свободное время. Я не могла стоять в стороне и спокойно смотреть, как она принимает самое неправильное в жизни решение — растить ребёнка одной.

Я стащила футболку и обтёрлась ею. Воздух закипал вокруг меня, но я продолжала сидеть на полу полуголой в надежде привлечь внимание Аманды. Она молчала и явно что-то обдумывала. Быть может, она наконец поднимется с дивана и позвонит отцу ребёнка. Она обязана это сделать. Я готова просидеть в позе йога хоть до утра, только бы она позвонила. И плевать, что не закончу домашку по живописи. Я почти не спала все выходные и могу сослаться на плохое самочувствие, мои глаза мне подыграют. А если грымза заартачится, я просто отпишусь от её класса и плевать на деньги. Я хоть в лепёшку расшибусь, но не получу от неё хорошей оценки. Мою работу в классе она разнесла в пух и прах. Впервые я не услышала стандартного — неплохая попытка. Она сказала правду. И мне надо говорить Аманде правду, потому что от ребёнка, как от живописи, не отписаться. Сейчас я выложу последний козырь.

— Допустим, у тебя будет страховка. А жить-то как, на пособие? Ты даже такую комнатуху не снимешь. А еда, одежда? Я уже молчу про кружки и детский сад. Как ты собралась сводить концы с концами?

— Послушай, Кейти, я не собираюсь бросать учёбу. Этот семестр я точно доучусь и даже зимний интенсив. А потом возьму на год академку и стану фрилансером. Я не одна такая! Люди выкручиваются и из худших ситуаций!

— Зачем тебе это, Аманда?! Зачем? Сделай аборт и спокойно учись. Построишь карьеру, встретишь нормального мужчину и родишь ему троих детей, когда придёт время. А сейчас сделай аборт!

— Ты дура!

Аманда смогла произнести это слово. Она схватила с дивана подушку и запустила в меня. Я не стала уворачиваться, спокойно приняв удар в лицо. Подушка упала мне на колени, и я прижала её к животу, прикрыв обнажённую грудь.

— Прости, — тихо извинилась Аманда и прошла на кухню, чтобы налить из кувшина воды. — У меня теперь будут частые перепады настроения. Так что если ты не хочешь усложнять себе жизнь, нам стоит разъехаться.

— Разъехаться?!

Я вскочила на ноги, отбросила к дивану подушку и направилась на кухню, не заботясь о том, что в голом виде ходить туда не принято.

— Вот так просто? Ты выгоняешь меня? А я-то думала, мы подруги!

Я глядела на неё с вызовом. Я ждала ответа, а она спокойно пила воду.

— Мы подруги, — произнесла наконец Аманда, ополоснув стакан. — Именно поэтому я не хочу вешать на тебя свои проблемы. Я хочу, чтобы ты спокойно доучилась, сделала карьеру, встретила парня мечты и родила ему троих детей.

Я раскрыла рот, но даже не сумела выдохнуть.

— А мне дала спокойно родить одного единственного, — продолжила Аманда. — Если бы моя подруга забеременела, я бы поддержала любое её решение. Понимаешь, это моё решение, моя жизнь и мне лучше знать, что делать с моим ребёнком.

— Хорошо, — выдохнула я и, почувствовав дрожь в ногах, ухватилась растопыренными на манер хищной птицы пальцами за выложенную плиткой столешницу. — Я больше не скажу и слова.

— В плане?

— Что в плане? Я буду молчать, потому что ты ставишь мне такое условие. Я всю жизнь мечтала о сестре и нашла её в тебе и потому мне не безразлична твоя судьба и судьба малыша, которого ты обрекаешь на чёрт-те какое существование. Но я буду молчать, потому что ты не желаешь меня слушать.

— Кейти, успокойся. Мне не шестнадцать! Я понимаю, что делаю. Я рожу ребёнка и стану ему хорошей матерью. А сейчас не нервируй меня. Мне это вредно!

Аманда опять наполнила стакан до краёв и осушила одним залпом. Я следила за её этими такими обыденными движениями, словно смотрела красивый черно-белый фильм. Именно черно-белый, потому что на душе оставалось погано и серо. Серо до ужаса, и с каждым днём этот серый ком будет увеличиваться, и скоро никакие майки на него не налезут. Я смотрела, как прозрачная струйка течёт по подбородку Аманды и капает вниз, на напольную плитку, и следила за её падением с совершенно дурацкой улыбкой.

— Ну вот, Кейти, ты снова улыбаешься.

Я вскинула глаза. Аманда шла ко мне, медленно, будто плыла. Руки, словно крылья, обвились вокруг моего обнажённого тела. Я прижалась к её майке, осторожно опустила голову на острое плечо, и мне вдруг стало очень спокойно, словно этот плюсик на тесте был дурацкой шуткой. Нет, Аманда поспешила развеять мои грёзы.

— Я справлюсь, вот увидишь. Ты, главное, верь в меня.

Аманда отстранилась, и я увидела, что на бирюзовых глазах блестят слёзы. Только в них чувствовалась радость, не печаль. Почему она так рада этой беременности? Аманда явно что-то не договаривает.

— Конечно, всё будет хорошо, — ответила я с опозданием. — Я с удовольствием буду подтирать за тобой блевотину.

— А я буду стараться не промахиваться мимо унитаза.

— Договорились! — бросила я уже через плечо, направляясь в ванную комнату.

Я скинула шорты и трусы, такие же мокрые, что и несчастная майка, и, задвинув стеклянные дверцы ванны, с радостью подставила потное тело под холодные струи воды, не дожидаясь, когда та нагреется. Я положила руку на живот, как делала Аманда, втянула его, а затем надула, снова втянула и надула, пока не почувствовала внизу живота тянущую боль. Месячные! Вот я и веду себя, как жуткая истеричка. И вообще у Аманды всего пять недель беременности. Ещё может случиться выкидыш, и все будет, как прежде. Как прежде…

Глава вторая "Кровь"


У меня ныл не только живот. Болела каждая клеточка тела. Ещё никогда во время месячных мне не было так плохо! Я не позволила Аманде собрать диван и второй час комкала простынь, не отнимая от живота коленей. Иногда каталась от края к краю в позе эмбриона и постанывала. Стонала в голос. «Талейнол» не действовал, «Адвил» тоже. Каждый час новая прокладка, а старую хоть выжимай. Откуда только во мне столько крови и что будет, если месячные никогда не прекратятся?

Последний поход в туалет чуть не закончился обмороком. Зашумело в ушах, засветилось в глазах — и почернело, а потом я нащупала плечо Аманды. Она, как кошка, спрыгнула с дивана и подлетела к раковине за мгновение до того, как я чуть не грохнулась головой на плитку, и дотащила меня до дивана. Теперь я лежала и стонала, как последняя идиотка, не в силах сдержаться. Голова раскалывалась, подташнивало, жутко тянуло живот. Даже простое выпрямление ног вело к нестерпимой боли.

— Как ты рожать-то будешь, Аманда…

Я тыкалась носом в бедро беременной подруги, а она гладила меня по холодному лбу. В комнате почти не осталось воздуха. Я потребовала выключить старый кондиционер, шум которого взрывал мой воспалённый мозг, а до вентилятора под потолком было слишком далеко. О, боже, какая же я эгоистичная тварь, что позволяю Аманде обмахивать себя тетрадкой, но мне слишком плохо, чтобы быть хорошей. Другой рукой она держала учебник по истории искусств и читала вслух заданную главу.

— Бесполезно, всё бесполезно… — Стон выходил из груди с хрипом. — Я ничего не понимаю, ничего не запоминаю, да и лекцию всё равно пропущу. Я вообще не доживу до завтра…

Аманда улыбнулась, показав идеально ровные и идеально белые зубы, которые не могли создать никакие ортодонтические скобы и отбеливающие пластины — такие зубы природа выдаёт лишь гетерам, чтобы было с кого ваять богинь. И вот эта богиня сидела рядом и обмахивала меня тетрадкой.

— Почему плохо мне? — я мученически прикрыла глаза; даже слабый свет превращался в моей голове в сотню острых ножей. — Это тебя должно тошнить, это у тебя должна болеть голова… Не у меня! Это я должна сидеть и обмахивать тебя, а не ты меня.

— Да успокойся ты в самом-то деле! — Аманда не со злости, но чувствительно стукнула меня по затылку тетрадкой. — Лучше послушай. Последний абзац я читаю уже в третий раз, а именно из него будут вопросы на тесте.

— Говорю ж — бесполезно. Брось. Учи сама, а мне позволь спокойно умереть.

— Хватит уже жалеть себя! У меня, может, тоже болит, но я не собираюсь умирать!

Я тут же открыла глаза и уставилась в загорелое лицо Аманды.

— Что у тебя болит?

— Ну… — Аманда отвела глаза. — Там же, где и у тебя.

— Ты что, серьёзно?

Я скинула простынь и, отбросив в сторону учебник, схватила Аманду за плечи.

— Где у тебя болит?

Аманда закусила губу и прошептала:

— Там, внизу. И ещё… На трусах красные пятна.

Сердце моё упало. Я с ужасом вспомнила свои недавние мысли о том, как было бы хорошо, если бы Аманда потеряла ребёнка. Меня бросило в жар. Тонкая хлопковая майка сразу прилипла к спине. В горле пересохло, и я не сказала, а проскрипела:

— Ты доктору звонила?

Аманда взяла координаты врача у только что родившей женщины с прошлого курса по живописи и назначила визит через три недели. Тогда у неё будет ровно десять недель с последних месячных.

Аманда кивнула.

— Мне дали поговорить с медсестрой. Она сказала, что это нормально, должно пройти. А если не пройдёт, то это естественный отбор.

— Что такое естественный отбор?

— Ну, — Веко Аманды дрожало. — Это нормально, если до двенадцатой недели происходит выкидыш. Это значит, что с эмбрионом не всё хорошо.

Теперь у неё тряслась и нижняя губа. Я обняла Аманду и прижала к себе, как можно сильнее. Настолько, что даже почувствовала вздрагивающую грудь подруги словно свою собственную. Её острый подбородок врезался мне в плечо, но я игнорировала боль, не думая отстраняться. Я гладила Аманду по спине и шептала всякий бред — благо Аманда всё равно меня не слушала. Она плакала.

Как можно быть настолько слепой, чтобы не видеть, что творится с подругой, которую сама же назвала сестрой? Ты стонешь от обычных месячных, а она даже словом не обмолвилась о настоящей боли и страхе. Аманда! Я выкрикнула её имя, отстранила от себя, сжала мокрое лицо ладонями так, что на щеках появились складочки, и принялась целовать, как ненормальная, покрывая нос, лоб, щеки короткими поцелуями, будто старалась стереть всю горько-солоноватую влагу с прекрасного лица богини. И уже плакала сама, и наши слезы смешались в единый поток, руки сплелись за спинами, и вдруг… Наши губы встретились — и мы обе, испугавшись, отпрянули друг от друга. Аманда даже провела тыльной стороной ладони по своим губам, как бы стирая след моего поцелуя.

— Прости, — сказала она тихо, взяла учебник и ушла за стол.

Я долго глядела на макушку с рыжим конским хвостом, возвышавшуюся над спинкой высокого кресла. Я привыкла видеть Аманду сгорбленной над столом, а сейчас она сидела подобно древнегреческой богине, о которой читала в учебнике. Или же делала вид, что читает. Пять минут мы молчали — она над учебником, а я — вытирая губы о подушку. Хотелось плакать, но теперь я не знала причину слёз. Боль в животе отпустила. Наконец подействовала смертельная доза обезболивающего.

— Послушай, Кейти.

Я услышала шум поворачивающегося кресла, но не оторвалась от подушки.

— Извини, если лезу не в свои дела, — продолжила Аманда, поняв, что я не повернусь. — Почему у тебя нет парня?

Я ожидала любого вопроса, но не этого. Я резко села и обхватила руками колени.

— Можешь не отвечать, — тут же бросила Аманда и крутанула кресло обратно.

— Мне просто никто не нравится, — ответила я с опозданием.

— Даже Мэтью? — Аманда вернула кресло обратно. — Мне кажется, он положил на тебя глаз ещё в прошлом году, когда мы вместе брали введение в дизайн, разве нет?

Я пожала плечами.

— Я не заметила. Да и он мне не нравится.

— А когда у тебя последний раз был секс?

— Позапрошлым летом, — тут же ответила я, будто заученный урок. — Мы отправились компанией в поход, и когда все разбрелись по палаткам, у меня не осталось выбора.

— Как это — не осталось выбора? Тебя принудили?

Лицо Аманды напряглось. Она даже побледнела под глубоким загаром.

— Нет, меня никто не принуждал. Но если все этим занимаются, не могу же я сидеть одна у потушенного костра. Да и парень был ничего.

— И вы что, с ним потом больше не встречались?

— Нет. Правда, он взял номер моего телефона и даже пару раз звонил, но мне как-то… Ну, не было нужно.

— Он был у тебя первым? — продолжала допрашивать Аманда.

Я даже напряглась. Два года она не позволяла себе задавать подобные вопросы. Мы с ней вообще секс не обсуждали. Даже странно как-то, две девчонки живут бок о бок и ни слова не говорят о парнях и главное — не водят их к себе. Да, Аманда тоже ночевала дома каждую ночь. Значит, секс у неё был только на каникулах. Как и в этот раз.

— Не хочешь, не отвечай, — бросила она зло.

— Да нет, я просто… Он не был первым, он был вторым. Я в школе встречалась с парнем, но он уехал учиться в Бостон.

— И ты ждёшь его возвращения?

— Нет, не жду. Думаю, мы расстались насовсем. Говорю же, мне это как-то совсем не нужно.

— Как это, не нужно?

— Ну как, — кажется, у меня пылали не только уши. — Мне даже не хочется кого-то поцеловать…

— Но ты только что поцеловала меня.

Я даже ахнула в голос. Я ведь просто хотела её утешить. Это был порыв души, а не то, о чём она подумала.

— Я хотела тебя успокоить, — озвучила я мысли. — Вот и всё. Ты думаешь, что я… Ты думаешь, мне нравятся девочки, поэтому я не встречаюсь с парнями?

Аманда уткнулась в учебник. Я тоже отвернулась к стене. Меня душили слезы, но я не хотела разреветься, подтверждая мысли Аманды. Я не сделала ничего дурного. Я просто поцеловала её, как поцеловала бы сестру.

Через десять минут Аманда поднялась и прошла на кухню. Я продолжала буравить взглядом спинку дивана.

— Приготовить тебе салат и тост? Ты ничего не ела сегодня. Хочешь, чай заварю?

— Хочу, — быстро ответила я, понимая, что совместная трапеза — лучший способ помириться, если мы всё же поругались из-за этого дурацкого поцелуя.

Я доползла до края дивана и коснулась пальцами ворсинок напольного покрытия, затем попыталась подняться. Поняв, что меня не качает, я сделала шаг по направлению к кухне.

— Зачем встала? Ещё ничего не готово, — остановила меня Аманда.

— Я помогу.

Доковыляв кое-как до вечно пустого холодильника, я достала пластиковый пакет с нашинкованными овощами и сметанную заливку. Аманда включила чайник и поставила на столешницу тарелки.

— Прости меня, Аманда, — начала я первой. — Обещаю больше никогда не целовать тебя, если тебе так противно.

— Мне наоборот не противно.

Я чуть не села мимо стула, но Аманда нисколько не смутилась.

— Я на секунду представила себя парнем, и мне стало так хорошо, а потом вновь стала собой, и мне стало страшно, что ты… — Аманда лишь на секунду замолчала, она не думала останавливаться, и я во все глаза смотрела на неё, ожидая продолжения. — Я испугалась, что ты решишь жить с Мэтью… Я предложила тебе разъехаться, но этого я боюсь больше всего. Боюсь, что ты уйдёшь, и я останусь одна.

Я спрыгнула со стула и обняла Аманду, чувствуя, что она сейчас выронит вилку.

— Я никуда не уйду, слышишь? Я буду с тобой всю беременность. У нас же контракт до мая, а рожать тебе в апреле, так ведь?

Она кивнула.

— А если вернётся твой бывший?

— Да не вернётся он, и вообще… Какая разница?! Мы ведь подруги!

— А если я потеряю ребёнка…

Тут я промолчала, потому что хотела закричать: «Это будет праздник!» Это самое лучшее, что может с тобой случиться. Если тебя предал мозг, то пусть тело примет верное решение и выкинет этот несчастный эмбрион. Но вслух я это не сказала. Я молча заправила салат, а ночью легла спать на самый край и впервые пожалела, что, экономя место, мы спим на одном диване. Если я ненароком коснусь её ноги, а сплю я ужасно неспокойно, она может подумать, что я делаю это нарочно. Я вся сжалась на манер ребёнка, которого впервые оставили засыпать без ночника, и не стала сдерживать набежавшую слезу. Слёзы обиды текут бесшумно, и я была спокойна за безмятежный сон Аманды. Если беременные вообще способны быть безмятежными.

Глава третья "Малинка"


Я нарезала зелёное яблоко мелкими ломтиками и принесла Аманде на диван. Вместо благодарности, она только больше натянула на голову подушку, а когда я отобрала её, зажала нос пальцами и прогнусавила:

— Убери!

— Съешь! Это должно помочь!

Мне даже показалась, что я сказала это голосом мамы. В детстве она постоянно пыталась засунуть в меня очередное противное народное средство вместо сладкого аптечного сиропа от кашля. Аманда вновь завладела подушкой и теперь держала на лице обеими руками.

— Убирайся вместе с яблоком, — провыла она, будто из бункера.

— Я вычитала в интернете, что если съесть, не вставая с постели, зелёное яблоко, тошнить не будет, — продолжила я яблочную атаку.

Аманда тут же запустила в меня подушкой. Я едва успела спасти блюдце от неизбежного падения.

— Попробуй, чего стоит-то? Есть-то надо! И ещё я вычитала…

— Хватит! — завизжала Аманда с закрытыми глазами, заткнув уши пальцами.

— Ну и ладно, — театрально сдалась я. — Тогда не скажу, что твой малыш уже размером с малинку.

— Что?

Аманда отняла от ушей руки. Я с улыбкой протянула ей кусочек яблока.

— Лучше бы таблетку дала, — простонала Аманда, проглотив яблоко.

— Даже не надейся. Ты сейчас полежишь ещё минут десять. А я пока сварю овсянку, а потом мы пойдём гулять, пока ещё не очень жарко.

Уже неделю мы вставали в шесть утра, потому что не могли толком спать. Аманда чуть ли не каждые пять минут бегала в туалет, и я со страхом каждый раз ждала её возвращения, чтобы убедиться в отсутствии крови. И как только засыпала вновь, она тотчас перебиралась через меня, и всё шло по кругу. Аманда хотела лечь с краю, чтобы не тревожить меня. Какое там не тревожить! Она топала, как слон, и спала, выставив перед животом руки, словно тот уже был размером с мяч для фитнеса. Так я могла хотя бы свесить на пол ноги. Но Аманде я сказала, что просто боюсь, что она ненароком свалится с дивана, а падать ей категорически воспрещается.

— Я не буду есть овсянку, я её ненавижу! — противно завизжала Аманда. — Меня мать всю школу ей кормила!

— Овсянка намного полезней и вкуснее хлопьев, которыми из-за вечной спешки пичкала меня моя мать. Были бы они шоколадные, а то выбирала гадость без сахара, красителей и прочей хрени, которую нормальный ребёнок в рот засунуть не мог. После завтрака всегда хотелось бежать в туалет.

— Мне сейчас постоянно этого хочется, особенно после твоей овсянки…

— Не наговаривай на мою овсянку, — притворно разозлилась я. — Ты ешь её третье утро, и тебя ни разу не вырвало. Заметила? Опять же — спасибо любимому интернету.

Я поставила на диван блюдце и пошла на кухню. Все пакетики с овсянкой быстрого приготовления из-за жутких вкусовых добавок отправились в мусор. Теперь мы будем есть только натуральное. Я купила обычные хлопья и измельчила в блендере — они тоже варились всего пять минут. Первый раз Аманда заявила, что зубы у неё ещё на месте, на что я ответила:

— Привыкай. Тебе придётся доедать подобное за ребёнком.

Когда я переставила кастрюльку с готовой кашей на холодную конфорку, Аманда, пошатываясь, дошла до барной стойки, звякнула пустым блюдцем и вскарабкалась на высокий стул. Такая несчастная и совершенно разбитая! Загар пропал, появились мешки под глазами и мимические морщинки в уголках рта. И главное — вот уже неделю она не улыбалась. Я успела соскучиться по её улыбке, такой милой и естественной. Аманда умела улыбаться, а я на всех детских фотографиях была похожа на Чеширского кота, потому теперь старалась держать рот закрытым.

Однако сейчас, проклиная всё на свете, я улыбалась в надежде вызвать у подруги ответную улыбку, но тщетно. Аманде было плохо, и она не могла улыбаться, хотя и понимала, что у этого «плохо» хорошая подоплёка — организм полным ходом перестраивается на беременное состояние. Значит, выкидыша уже можно не бояться. Я, кажется, изучила все сайты о беременности и даже заказала бесплатные журналы для будущих мам, пока Аманда между приступами тошноты пыталась закончить наброски предметов, находившихся в комнате.

Я поражалась её упорству. Имея уважительную причину не делать домашку, она упрямо стремилась стать лучшей в классе. Ладно, старика-историка ничем не проймёшь, но старуха по рисунку всегда по-человечески подходила к проблемам со здоровьем. Только вот Аманда зачем-то решила скрывать беременность, списывая плачевный вид на предменструальное недомогание.

Мне тоже пришлось глотать овсянку. Она комом вставала в горле, но я улыбалась, пытаясь счастливым видом подбодрить Аманду, у которой каждая ложка действительно сопровождалась рвотными позывами. Она собирала кашу к центру тарелки, чтобы визуально уменьшить количество и обмануть несчастный мозг. Я придвинула к ней чашку с ромашковым чаем и предложила запивать кашу маленькими глотками. Она так на меня глянула, что я обязана была рассыпаться в прах. Только я спокойно допила чай, ополоснула тарелку и поставила в посудомойку.

— Я приму душ, пока ты ешь, и пойдём гулять.

Я дождалась, когда вода нагреется, и с блаженством подставила под горячие струи сначала спину, затем лицо. Скрежет стеклянной дверцы заставил меня распахнуть глаза, и я увидела Аманду с обнажённой грудью. Собственно грудь я увидела первой и недоуменно заморгала глазами.

— Можно к тебе в душ? Я боюсь одна, вдруг голова закружится…

Я кивнула, потому что от неожиданности просьбы утратила дар речи, и вжалась в угол, чтобы пропустить Аманду под воду. Однако соприкосновения тел избежать не удалось. Мы спали на одном диване, но никогда не переодевались друг перед другом. Совместный душ разбередил во мне девчачьи комплексы. Я прекрасно помнила, как краснела уже в пять лет, когда отец брал меня в мужскую раздевалку, думая, что я ещё маленькая, чтобы стесняться. У меня аж плечи задрожали, будто я всем телом влезла в коробку с высоким напряжением.

— Тебе холодно? — виновато осведомилась Аманда, заметив мои конвульсии.

— Я в порядке, — тут же выпалила я и покраснела. Впрочем, я уже была вся красная, потому что мылась, как всегда, под кипятком.

Я старалась не смотреть на Аманду. Даже глаза прикрыла, как делала под душем, куда отец запихивал меня вместе с братом. Но даже с закрытыми глазами я отчётливо видела обнажённую фигуру Аманды — я досконально изучила её ещё весной, когда мы позировали друг для друга обнажёнными. Полторы недели, которые прошли с появления злополучного плюсика, я не сводила с неё глаз, ища беременные изменения, хотя и понимала, что живот появится ещё не скоро. Но вот грудь, как было написано в интернете, действительно стала больше — может, потому Аманда перестала носить бюстгальтер. Ещё я отметила то, на чём раньше не заостряла внимания. Пупок у неё впалый, а не выпирающий, как у меня, и второй палец на ноге больше первого, коленки очень острые… И всё равно великий Лисипп на коленях умолял бы её позировать для статуи Афродиты — ну, быть может, попросил немного поправиться. Худоба стала более заметной, и если Аманда будет продолжать ничего не есть, во что она превратится к концу месяца?

Я продолжала жаться в угол, но теперь открыла глаза. Лопатки выступали ещё сильнее и впадины на ягодицах стали заметнее. Сколько она сбросила за неделю токсикоза? Я, кажется, только набрала, потому что пришлось доедать всю еду, что мы брали с собой на учёбу. Если так пойдёт дальше, без утренних пробежек я не влезу к зиме в джинсы. Ужас…

— Передай мне, пожалуйста, мочалку и гель.

Я и не заметила, как Аманда повернулась ко мне лицом. Я, будто проснувшись ото сна, спешно схватила мочалку и тюбик с гелем одной рукой, но не удержала и ощутимо получила по пальцам. Я даже вскрикнула и поджала ногу. Аманда нагнулась за гелем и проехалась бедром по моей ноге. Я шарахнулась в сторону и больно саданула плечо о полочку с шампунями, но сумела не вскрикнуть. Чёрт возьми, да что же со мной происходит, чего я так нервничаю?

— Потрёшь мне спину?

В голосе Аманды не слышалось вопросительной интонации, и, протягивая намыленную мочалку, она не ждала отказа. Дрожащей рукой я прикоснулась к спине Аманды, и мочалка молнией прошлась от шейных позвонков вниз до копчика, а потом вывела круги под лопатками тоже со скоростью света. Я присела к её ногам, и когда Аманда нагнулась, чтобы выхватить у меня мочалку, я приготовилась к упрёкам, но она лишь тихо сказала:

— Спасибо, дальше я сама могу.

Я кивнула — язык прилип к гортани, и я выскользнула из ванны, наплевав на пузырящуюся на теле пену — её сотрёт полотенце! Подо мной образовалась лужа, и после себя я принялась вытирать полотенцем пол. Вода в душе перестала течь, дверца взвизгнула, и показалась Аманда, красная, как и моё отражение в зеркале. Я тут же схватила её руку. Дура, надо было сделать воду прохладней!

— Мне не очень хорошо, — прошептала Аманда.

Я стянула с перекладины второе полотенце, накинула ей на плечи и повела к дивану. Минут пять она сидела прямо с закрытыми глазами, сведя вместе лопатки.

— Это я виновата, — я промокала полотенцем волосы. — Только я могу кипятком мыться.

— И тебе не надо. Это вредно для кожи, — прошептала Аманда, так и не открыв глаз.

— Знаю, но ничего не могу с собой поделать.

Я спустила полотенце на плечи, промокнула спину и замерла, не решаясь дотронуться до груди. Говорят, она у беременных болит. Аманда перехватила полотенце, и я ринулась к шкафу, чтобы натянуть шорты с майкой и избавиться наконец от неловкости. И как я могла спокойно позировать?

— Что тебе дать? — спросила я, не оборачиваясь, перейдя к другой половине шкафа.

— Сарафан. Не хочу, чтобы что-то давило на живот.

Я обернулась и уставилась в её плотно сжатые коленки, потом подняла глаза на пупок и вновь убедилась, что живот как был плоским, так и остался. Но желание беременной — закон. Я вытащила стринги и сняла с вешалки синий сарафан в яркий цветочек, задвинула дверцу шкафа и вернулась к дивану. Аманда взяла стринги — самое то для сегодняшней жары, когда же я научусь их носить, ничего себе не стирая! Сарафан обволакивал тело Аманды, выделяя изгиб бедра и впадину талии. Точно статуя! Но скоро формы расплывутся.

— А ты почему лифчик не надела?

Просто забыла! Схватив первый попавшийся, я принялась возиться с застёжкой.

— Дай помогу!

Я едва сдержалась, чтобы не дёрнуться от тёплых пальцев Аманды, словно от раскалённой сковороды. Быстро щёлкнув застёжкой, Аманда направилась на кухню наполнить водой бутылки. Я быстро натянула майку и стала судорожно заправлять за уши мокрые волосы.

— Ты наконец готова?

Аманда уже стояла в дверях обутая в сандалии. Я бросилась к двери, плюхнулась на пол и стала шнуровать теннисные тапочки. У меня всё не получалось завязать нормальный бантик, и я неприлично выругалась.

— Эй, при ребёнке нельзя, — в шутку нахмурилась Аманда.

Я зло взглянула на неё, отметив, что пора бы подкрасить корни, но промолчала, ведь беременным это нельзя делать! Однако, справившись со шнурками, бросила с опозданием:

— У него ещё ушей нет.

Кажется, я уже всё знала про эмбрионов. Мне бы про беременность тест писать, а не историю искусства Древней Греции. Аманда открыла дверь и протянула ключи, чтобы я убрала их в карман. Даже лёгкое прикосновение её пальцев меня раздражало. Я стыдилась своего стыда и боялась, что Аманда догадается об охвативших меня чувствах. Лишний взгляд, многозначное слово могут подтвердить её странные разговоры о моей тяги к девочкам. Идти на прогулку расхотелось, но грозный внутренний голос напомнил, что Аманде нужен свежий воздух, потому что до позднего вечера мы просидим в помещении под кондиционерами.

Воздух был по-утреннему свеж и даже не верилось, что через два часа он накалится до температуры ада. Сентябрь не принёс облегчения. Жара стояла под девяносто градусов. Мозги плавились даже под кондиционерами от мимолётного взгляда в дрожащее, будто светящееся изнутри, голубое без единого облачка неба. Шла всего третья неделя учёбы, а мне уже все опротивело — хотелось опуститься в воду и не вылезать. Оставалось надеяться, что прогнозы не врут, и через десять дней температура упадёт, и наступит обычный тёплый мягкий сентябрь.

Мы шли по мощёной дорожке, вилявшей меж пальм. Аккуратно подстриженные ярко-зелёные кустики кричали о выпитых галлонах воды, а открывшиеся за ними жёлтые газоны частных домов вопили о засухе. В парке индюки важно выхаживали среди пожухлых кустиков. Мы шли молча, вслушиваясь в далёкий гул трассы, и в унисон здоровались с собачниками. О чём я думала? Я искала ответ на мучивший меня вопрос: почему у Аманды нет парня? Она спросила меня в лоб, но о себе не сказала и слова. Просто так не напиваются с опостылевшим бывшим и не спят без резинки. Она врёт. Если ей нужен секс, то почему не начать встречаться с тем же Мэтью. Она приметила его, я — нет. Так какого чёрта она сделала то, что сделала? И зачем сохранила ребёнка?

— Кейти, а ты права! — вдруг нарушила тишину Аманда, и я чуть слюной не подавилась, решив, что озвучила свои мысли. — Мне действительно стало легче на воздухе. Тошнота почти отступила. Я думаю, что спокойно высижу сегодняшние занятия. Может, пора возвращаться?

Она отхлебнула воды и улыбнулась. Мои губы остались плотно сжатыми. Я чувствовала себя обманутой. Не хотелось слушать ни про вазы, ни про геометрические и морские орнаменты, пилястры, дискоболов, крылатых Ник и прочую чушь, которую она пыталась вдолбить мне в голову перед тестом. Я хотела одного — знать правду о её беременности. Почему она врёт?

Глава четвертая "Кашель"


Ненавижу кондиционеры, ненавижу вентиляторы, ненавижу осеннюю жару. Прогнозы оправдались, духота спала, но Аманду успело продуть. Сколько раз говорила ей, чтобы закрывала окна на трассе, но разве она кого-то слушает. Ещё и оправдание есть — беременная! Жаловалась, что воздуха не хватает, а теперь хоть отбавляй — так и просится наружу! Кашляет уже второй день без остановки — давится кашлем, боясь, что ребёнок вывалится из живота! Это, конечно, моё дурацкое сравнение, но действительно кашель настолько сильный, что складывает её тщедушное тело пополам. Лежать она вообще не может, даже с тремя подушками под головой: своей, диванной и моей. Я сплю без подушки — говорят, так полезнее. Впрочем, я вообще не сплю из-за её вечного кашля и ежеминутных беганий в туалет.

Я тоже начинаю чувствовать себя мамой. Только не малыша, а взрослой дуры! Из-за токсикоза она боится сесть за руль, и это хорошо — теперь мы ездим только на моей машине, и это позволяет контролировать каждый её шаг. Намылилась вчера в аптеку за какой-то дрянью от кашля — начиталась на форумах, что эти таблетки можно беременным! Сегодня силком затащила её в университетский медпункт. Медсестра послушала, осмотрела и констатировала — ни воспаления, ни вируса. Так что пей, говорит, побольше водички и побольше писай. Хотя, куда больше! Теперь я каждый час приношу ей стакан воды или чая. А на завтрак и ужин мы едим овсянку. Если так пойдёт дальше, то к концу токсикоза — только будет ли он, этот конец? — я возненавижу овсянку, а Аманда — меня!

А мне жалко её до слёз. Я отворачиваюсь, лишь только она идёт к раковине, чтобы, скрючившись над ней, выплюнуть из себя этот жуткий кашель. Говорит, будто ком сидит внутри и, подобно пауку, щекочет горло. Она кашляет до рвоты — вот и пойми, токсикоз так её изматывает, или всему причиной открытые окна! Ходит бледная как тень, по стеночке…

В машине, чтобы не мутило, грызёт крекеры. От другой еды, даже напечатанной на обложке журнала, её воротит, потому я наслаждаюсь пустым холодильником, пытаясь убедить себя, что овсянка с яблоком и вынужденное голодание полезно для здоровья. Вот и похудею. После бессонных ночей я и помыслить не могу о пробежке. Но долго на овсянке я не протяну. Благо Аманда хотя бы фрукты не выкидывает и иногда просит отрезать себе кусочек персика. А вчера я её застала с веточкой винограда. Прогресс!

На часах двенадцатый час. На столе огрызок яблока. На ноутбуке открыто два вордовских документа. Я пытаюсь написать об одном и том же только разными словами — за себя и за Аманду. Историк дал задание расписать на целую страницу, как выглядит триумфальная арка в Риме. Говорит, что хочет научить нас смотреть и видеть. Я вот смотрю и ничего не вижу. Аманда лежит в подушках и спит. Она постоянно хочет спать и засыпает мгновенно, как только перестаёт кашлять, хоть на десять минут, хоть на полчаса. Сейчас она спит, кажется, второй час. Я зеваю уже не то что в полный рот, а в полное лицо — буквы на экране расплываются и сливаются в скачущих в неизвестном направлении всадников и топающих за ними следом пехотинцев. Похоже, в плагиате обвинят именно меня, потому что Аманда умница и отличница.

Если бы историк дал нам хотя бы несколько римских достопримечательностей на выбор, тогда я не тратила бы время на поиск в словаре синонимов на слова изпервого описания. Мозги уже полностью уснули. Тело ещё сопротивляется. Надо суметь дописать, надо… Завтра сдавать… Кофе сварить не могу — Аманду воротит от запаха, и она точно проснётся. Грызу цельные зерна. Меня тоже тошнит от недосыпания. По рисунку я уже потеряла баллы за забытые наброски. Похоже, беременность Аманды опустит мой средний балл. И что странно, я думаю об этом совершенно спокойно. Мне плевать на всё, кроме жуткого желания уснуть.

Самое страшное, что утром я сяду за руль. Вчера я заново родилась: проехала без остановки два стоп-знака и выехала на перекрёсток на красный свет. Плевать на отсутствие камеры. Господи, там не оказалось других машин! Самое время пересесть на автобус, хотя вообразить трудно, как тащить на себе принадлежности для рисунка и живописи. Да и Аманда не осилит автобус. Она постоянно просит остановить машину, чтобы выйти и подышать выхлопными газами. Ладно, поставлю сейчас будильник на три утра и завалюсь спать…

Я тихо поднялась из кресла и прошла к дивану. Места для меня не осталось — Аманда умудрилась лечь по диагонали. Я тяжело вздохнула и улеглась на пол. Как уставший пёсик, я могу спать даже на циновке. Главное, услышать через три часа вибрацию телефона — звук включать нельзя. Вдруг Аманда проспит всю ночь. Но лишь я закрыла глаза, сон убежал — нагло свалил к другому, показав мне, где находится выход из царства Морфея.

Я решила вернуться к мерцающему экрану, но тело перестало слушаться. Оно налилось стальной тяжестью или даже чугунной. Шевелить пальцами и то получалось с трудом. Ладно, буду считать прыгающих через луну коров — одна, две, три… Только из темноты выступил не образ безрогой коровы, а Аманда, стоящая перед зеркалом с расстёгнутой ширинкой. Третье утро натягивание джинсов занимает у неё десять минут. Она выпячивает перед зеркалом живот, стараясь доказать мне, что джинсы больше не сходятся на талии. Я, как полная дура, встаю рядом и тоже опускаю джинсы, чтобы доказать ей, что могу надуть такой же больший живот.

Не действует! Она продолжает наглаживать свою абсолютно плоскую доску. Какой там живот! У тебя, красотка, уже и задницы не осталось, и ребра просвечивают через футболку! А лицо… Не смею сказать, но за последние две недели ты постарела лет на пять. Интересно, а морщины на лбу разгладятся, когда ты перестанешь морщиться от постоянной головной боли? А я, как выгляжу я?! Мне безумно жалко тебя, но ты ни разу не спросила, каково мне?

Я должна лежать на полу, мучиться бессонницей и вслушиваться в каждый хрип, вылетающий из твоего горла, чтобы вскочить по первому твоему требованию… Теперь я понимаю, почему мама с утра казалась старухой, когда я болела. Я злая от бессонницы. Я не должна злиться. Не должна. Осталось продержаться неделю, а потом доктор что-нибудь придумает.

Глава пятая "Первый визит к доктору"


Я нервно крутила в руках журнал для беременных, пока Аманда заполняла очередной опросник. Судя по количеству клеточек, которые ещё нуждались в галочках, попасть сегодня к врачу нам не светило. Краем глаза я следила за тётками с огромными животами. Почему они все ходят как утки? Да какой бы живот ни был, ноги надо ставить прямо. И что за дурацкая манера поглаживать живот, будто на коленях лежит кошка! Неужели Аманда станет такой же?! Она всё ещё бледная и до жути худая из-за убранных в хвост волос. А эти спортивные штаны — у неё ведь якобы уже есть живот, и джинсы не застёгиваются. Лучше оглядись вокруг, подружка, — вот что такое живот! Никакие резинки не спасут, придётся ходить в этих бесформенных мешках!

— Послушай, — Аманда подняла на меня глаза, и у меня аж ойкнуло сердце, такой напуганной она выглядела. — Тут вот надо перечислить, что у меня было… И я везде галочки поставила, почти везде: и кровотечение было, и жуткая тошнота, и простуда… Только вот флюорографию не делала. Наверное, это плохо всё, да?

Я положила руку ей на плечо и попыталась подбодрить своей дурацкой улыбкой.

— Это всего лишь форма. Вспомни, сколько всякой фигни у дантиста отмечаешь!

— Там я везде «нет» пишу, а тут… Кейти, мне страшно.

Она вновь зарылась в бумаги.

— Ой, слушай, тут про мигрень спрашивают… А то, что у меня постоянно голова болела последнее время, это хроническим считается?

Мне вдруг показалась, что Аманда по уровню развития вернулась в детский сад. Я снова приобняла её за плечи и ткнула пальцем в квадратик рядом со словом «нет». Через десять пунктов она вновь запнулась.

— Про марихуану писать?

Показалась даже, что она покраснела. Я зашептала ей в самое ухо, чуть ли не касаясь мочки губами:

— Мы ж в Калифорнии. Здесь каждый марихуану пробовал. Это не означает, что ты наркоманка. Не надо ничего отмечать.

Наша близость доставляла мне радость, но с какой-то дурацкой подоплёкой. Мне вдруг понравилось видеть сильную Аманду беспомощной. Она будто почувствовала исходящие от меня негативные флюиды и принялась заправлять за ухо вылезшую из хвоста прядь. Пришлось вернуться к рассматриванию беременных. Они мне не нравились, совершенно не нравились. Неужели ребёнка нельзя засунуть в живот поменьше? Такие шары противоречат человеческой природе! И вот Аманда вновь схватила меня за руку.

— Кейти, тут вопрос про краску… Мы же дышим всей этой дрянью. Это ведь нельзя, да?

Пришлось стать серьёзной. Мы наконец перешли от фантастических вопросов к реальным.

— Поставь «да» и спроси у врача, ладно?

Она кивнула, чиркнула в форме ручкой и снова вскинула на меня испуганные глаза.

— Ну что ещё?

— Я не помню, чем болела в детстве. Как быть?

— Может, маме позвонишь?

Аманда даже губы сжала.

— Нет, — ответила она жёстко. — Ты же знаешь, что она потребует аборт.

— Ну давай у доктора спросим, что делать, если мы не знаем… Ты же написала, что не знаешь, кто отец… Думаю, это тоже не так важно, как и тот вопрос про мать. Откуда, например, я могу знать, принимала ли мать гормоны, когда вынашивала меня, если мне спросить не у кого. Папа, наверное, не знает…

Стало не по себе, глаза защипало, и я поняла, что могу разреветься, хотя не плакала уже пять лет, с самих маминых похорон. Я схватила со столика новый журнал и уставилась на открытый разворот ничего не видящими глазами. Мне безумно захотелось, чтобы Аманда сейчас обняла меня так же, как обнимала её я, но она уже вернулась к бумагам и не заметила моего состояния. Ну и ладно, ну и обойдусь… Совсем скоро она, как дура, будет наглаживать свой арбуз и вообще забудет, кто её из токсикоза три недели вытаскивал.

— Кейти, ты что там читаешь? Ты лучше это прочитай! Как мне на это ответить?

Аманда сунула мне в руки очередной лист.

— Ну и в чём проблема? Не можешь ответить счастлива ли ты, что беременна? Пиши — да!

Я чуть не бросила лист ей на колени, но взгляд мой вдруг упал в середину опросника, и по мере прочтения вопросов, мои волосы начали жить собственной жизнью — зашевелились. Неужели кто-то не может нормально функционировать, если мужа нет дома? Или кого-то обижает муж и они не жалуются в полицию? А вопрос, счастливы ли вы в браке, какого хрена вообще должен волновать акушера-гинеколога!

— Ну, если про мужа я могу всё опустить, но что ответить на вопрос, было ли моё детство счастливым?

— Конечно, было! У нас у всех было счастливое детство, потому что тогда эти бумажки заполняли наши мамы! Ты лучше подумай, что ответишь на вопрос о наших финансах.

— Опять? Мы, кажется, голодными не ходим, на бензин денег хватает и вообще… Найдём получше работу. Давай не будем о грустном, а?

Аманда вновь уткнулась в бумаги и вдруг заломила уголок одной из них. Я увидела это краем глаза, когда делала вид, что читаю статью про йогу для беременных.

— Кейти, я ведь пьяна была, когда мы ребёнка сделали… А если ребёнок…

Я похолодела — почему же подобный вопрос до сих пор не пришёл мне в голову?! Я отбросила журнал в сторону и повернулась к Аманде. Она смотрела на меня глазами маленькой девочки. На этот раз я не обняла, а стиснула её плечи со всей силы.

— Всё будет хорошо, всё будет хорошо, всё будет… Слушай, ну ты что, первая такая? Ну не может такого быть, чтобы у всех дети больными рождались… Сейчас вот с доктором поговорим. Ты только не плачь, не надо…

И вот, когда она почти расплакалась, медсестра назвала её имя. Аманда тут же вскочила, смахнув с колен доску с клипсой, и все заполненные бумажки разметались по полу. Я кинулась их подбирать.

— Вы вдвоём идёте?

Я всё ещё была на корточках. Аманда вопросительно смотрела на меня, медсестра тоже.

— А можно?

Медсестра кивнула, и я, прижав к груди собранные листы, шагнула в коридор. Медсестра протянула руку, и я не сразу сообразила, что она хочет забрать заполненные формы. Пока Аманду взвешивали и измеряли ей давление, я стояла, прижавшись к стене, не зная на чём, кроме подруги, остановить взгляд, и при этом боялась, что медсестра заметит моё наглое разглядывание и подумает что-нибудь плохое.

— Ты идёшь?

Я проскользнула в кабинет. Медсестра положила на кресло смотровую рубаху и вышла, прикрыв за собой дверь. Аманда начала раздеваться, а я, чтобы занять себя, принялась развешивать одежду по крючкам.

— Завяжи.

Пальцы не слушались, бантик не получался, и я даже несколько раз царапнула ей шею.

— Прости, — шепнула я, затянула наконец узел и облегчённо выругалась.

— Да брось ты его, сойдёт.

Она шагнула к смотровому креслу, и завязанная только на шее рубаха полностью раскрылась на спине. Я поспешила отвернуться к зеркалу с вешалкой, ругая себя за то, что не осталась в зале ожидания. Аманда уселась на кресло и вытащила из настенного пластикового кармашка журнал.

— Слушай, классная у тётки кофта. Надо такую же купить, когда живот немного подрастёт. Вообще, я тут недавно на одной женщине такой классный сарафан из лоскутков видела — «Дезигуаль» подобное делает. Надо глянуть, налезет ли из их коллекции что-то на беременных.

Я промолчала. Какой «Дизегуаль» к чертовой матери! Радуйся, что тебе дали страховку на беременность, ведь наша студенческая ни фига не покрывает! Как вытянуть беременность, не сообщая родителям? Чокнутая!

Ожидание доктора приводило меня в бешенство. С каждой перевёрнутой журнальной страницей из Аманды безвозвратно утекали мозги. Похоже, у беременных, как и у мужиков, на два органа крови не хватает — вырастет один, опустеет второй. А у некоторых первый прекращает работать ещё до того, как второй начинает расти. Хорошо, что тут в дверь постучали, а то я бы что-нибудь да сказала!

На вид доктору было лет сорок пять. С широченной улыбкой, в голубой униформе, весь такой загорелый калифорнийский парень — он мне не понравился. Но только лишь потому, что собирался вести беременность Аманды. Её беременность вдруг снова начала раздражать меня до дрожи в коленях.

— Присядь пока.

Врач указал на табурет, и я покорно шлёпнулась на него.

— Сестра? — спросил он.

— Подруга, — зло ответила я и отвернулась к зеркалу.

Я и так слышала всё, что он говорил Аманде про мазки, положение матки, сердцебиение… А вот на то, что он делал, я глядеть не желала. Хотя, наверное, всё равно ничего не увидела бы из-за рубахи. Неожиданно в дверь постучали, и медсестра вкатила аппарат для ультразвука. Вот тогда я вся превратилась в зрение, даже ладони вспотели. Врач снова взглянул на меня длинным взглядом и предложил придвинуть мой стул к своему. Он уже смазал абсолютно плоский живот гелем и начал водить по нему датчик. На экране то появлялись непонятные очертания, то снова исчезали, и наконец после очередной манипуляции с датчиком, я увидела чёткую картинку непонятно чего. Если верить словам доктора, это была женская матка, а в ней слой плаценты и маленькое пятнышко, которое и было ребёнком. Врач развернул экран в сторону Аманды, чтобы та тоже могла увидеть, что там живёт у неё внутри.

Я уже не смотрела на экран. Наблюдать за лицом Аманды было куда интереснее. Огромные глаза, подведённые кругами бессонницы, и полуоткрытый рот — наверное, ещё минута, и тот станет размером с половину лица… Но нет, вот рот уже растянулся в глупой улыбке до самых ушей. Я закусила губу и уставилась в экран. За рассматриванием Аманды я пропустила всё, что сказал врач.

— А кто будет? — вдруг спросила я и получила в ответ ослепительную улыбку.

— Через восемь недель узнаем.

Врач протянул мне распечатанные фотографии, и я так и осталась держать их двумя пальцами, боясь смять, пока он помогал Аманде принять вертикальное положение.

— Жду вас обеих в кабинете.

Я осторожно положила распечатку в рюкзак и принялась зубами развязывать завязанный мной узел. Аманда дёргала плечами и хихикала, а потом вдруг заявила:

— Слушай, такое чувство, что ты целуешь меня…

— Сама тогда развязывай!

Я выскочила в коридор и хлопнула дверью. Медсестра, измерявшая давление очередной беременной, с удивлением воззрилась на меня. Я виновато улыбнулась и посеменила в зал. Почему я вдруг так взбесилась? Аманда ведь ничего не сделала, ничего не сказала, ничего… На диван у противоположной стены с придыханием опустилась индуска, которая, похоже, вот-вот должна была родить. И вдруг я поняла, что просто не хочу, чтобы Аманда становилась такой вот толстой, некрасивой и такой… Нет, Аманда не может стать такой, она будет другой. Не выглядела же эта английская герцогиня на беременных фотографиях уткой, ну не выглядела! И вообще, это не навсегда, а всего-то на полгода… И вдруг между мной и индуской выросла сама Аманда.

— А врач? Тебе же к нему в кабинет надо.

Я вскочила с дивана, и Аманда взяла меня за руку.

— Я уже с ним поговорила, и он сказал, что ничего страшного, что я пила. Я ведь не алкоголичка. Он даже сказал, что можно пить немного вина, если мне хочется, и ещё…

Она раскрыла пакетик.

— Там всякие брошюры про обследования, которые мне будут делать, и пробники разных витаминов для беременных. Он сказал, что они от токсикоза помогают. И мне надо кровь сдать и мочу и ещё…

— Пойдём!

Я снова начинала закипать и потому ускорила шаг, когда мы вышли из медицинского офиса в коридор и направились к лифту.

— Да, и ещё они по анализу крови посмотрят, остался ли у меня иммунитет к детским болезням. И ещё писать маслом тоже можно, но лучше акрилом и чаще проветривать комнату. Почему ты меня не слушаешь?

Мне так хотелось сказать правду — да потому что мне это не интересно, но я опустила глаза в пол и сказала:

— Я слушаю, просто… Знаешь, тут можно на новорожденных посмотреть, хочешь?

Я надеялась, что Аманда откажется, но она тут же согласно закивала, и вместо первого этажа, мы вышли на втором, в родильном отделение. Я ожидала услышать крики рожениц. Однако нас обступила гнетущая тишина, не было вообще ни одной живой души. Аманда прилипла к стеклу, за котором выстроились ряды пустых люлек.

— А где все дети? — спросила я вслух, и тут же получила ответ от медсестры, которая тихо, как тень, появилась в коридоре.

— С мамами все в палатах. А у вас кто рожает? Или уже родил? Мама?

Мы уставились на неё обе — я со злостью, Аманда с улыбкой. Вместо ответа Аманда сложила руки у себя на животе. Медсестра улыбнулась:

— Поздравляю. Наслаждайся беременностью.

Я закусила губу в ожидание комментария по поводу возраста будущей мамочки, но медсестра комментировать не собиралась или же зазвучавшая в коридоре весёлая мелодия не дала ей закончить мысль. Она опять заулыбалась, совсем по-дурацки:

— Скоро и вам отыграем.

Мы переглянулись, и она пояснила:

— Мы включаем музыку, когда малыш в первый раз кричит. Ой, девочки, отойдите.

Мимо нас прошли две медсестры. Одна катила перед собой люльку. Следом плёлся растрёпанный небритый мужик с фотоаппаратом на шее.

— Поздравляю! — крикнула ему медсестра.

Мы снова прилипли к стеклу. Медсестры сняли с младенца пелёнки и стали протирать крохотное тельце мочалочками. Папашка только успевал щёлкать затвором фотоаппарата. Аманда улыбалась. А я ловила себя на мысли, что детский крик меня раздражает.

— Послушай, как здорово он плачет, — сказала Аманда.

На миг мне показалось, что она сейчас разревётся от счастья. Будто там, за стеклом был её собственный ребёнок и её собственный… Нет, мужа у неё не будет.

— Ты ведь пойдёшь со мной на роды?

Я чуть не подпрыгнула от её слов.

— Ну пойдёшь ведь, — она глядела с мольбой. — А кто ребёнка тогда сфотографирует…

Я закатила глаза и ответила:

— Пойду, и даже на видео сниму, если тебе так хочется. Только больше я ничего делать не умею…

— Пойдём вместе на курсы, там научат…

Я снова уставилась за стекло. Малыша одели и запеленали. Он плакал. Мне тоже хотелось плакать. В голове была пустота. Во что я ввязалась?

Глава шестая "Бугорок"


Аманда со скрипом поднялась из-за мольберта и поковыляла ко мне, демонстративно поддерживая рукой поясницу. Я и без слов поняла, что мы снова идём гулять по коридорам. Виноватые улыбки не помогут мне дорисовать сегодняшнюю постановку. Я сжала перемазанную углём ладонь Аманды такими же грязными пальцами — можно не идти к раковине, всё равно наша прогулка завершится посещением туалета.

В коридоре мы никого не встретили и даже не сумели заглянуть в аудитории — как назло все позакрывали двери. Аманда медленно переставляла ноги, то и дело выгибая спину на кошачий манер. Я молчала — все возможные слова сочувствия были давно высказаны, но они не лечили. Немного помогал массаж. И сейчас в туалете Аманда вновь облокотилась о стену, а я, присев подле неё на корточки, запустила руки под футболку. Аманда вздрогнула, хотя я долго грела руки горячей водой, но не отстранилась, зная, что лишь мои пальцы способны снять с позвоночника напряжение. Я то прижимала, то наоборот оттягивала от позвонков кожу до тех пор, пока Аманда не выпрямилась, мурлыча слова благодарности.

Я одёрнула её свободную кофту. Теперь даже мой критический взгляд видел маленькую выпуклость. Незнающее око никогда не приняло бы её за беременный живот, скорее за брюшко объевшегося хомячка, но я слишком хорошо знала фигуру Аманды. Идёт только двенадцатая неделя, и в свободных футболках и гаремных штанах она ещё долго может таиться. Хотя смысл скрывать то, что скоро всё равно вылезет наружу? По статистике, которая по мнению Марка Твена является худшим проявлением отъявленной лжи, после двенадцатой недели шансы на прерывание беременности естественным путём очень малы… А я так надеялась…

Ноги затекли и пришлось немного поприседать, чтобы вернуть им гибкость. Аманда вновь скрылась в туалетной кабинке, а я подошла к зеркалу, чтобы умыться и попытаться сбросить с глаз пелену сна. Аманда уже не засыпает там, где садится, и ночью не будит меня каждые пять минут беганьем в туалет. Только спим мы всё равно катастрофически мало, пытаясь наверстать упущенное по учёбе. Особенно тяжело даётся литература — последний общеобразовательный предмет на нашей дизайнерской программе. Увы, мы не сумели найти аудио-версии всех книг, поэтому приходится выкручиваться так: одна читает вслух, пока другая рисует. Многое проходит мимо ушей, но ничего лучше мы пока не придумали.

— Идём!

Аманда крепко сжала мои пальцы в холодной и мокрой ладони. До сих пор она пользовалась только сушилкой для рук, считая использование бумажных полотенец плевком в лицо природы. Теперь же, чтобы избавиться от раздражающего её громкого звука фена, она придумала вытирать руки о волосы. В жару это даже было здорово, но сейчас в конце сентября волосы стали сохнуть медленнее и какое-то время походили на грязные. Но убедить её не портить внешний вид я не могла.

— Мы поесть не успеем, — заторопила меня Аманда.

В этот день у нас был рисунок, дизайн и история искусств. И вот с постными из-за сдачи неоконченных работ рожами мы запихнули планшеты в шкафчики и отправились напрямую в класс дизайна, чтобы успеть перекусить до начала лекции. Токсикоз ещё не сдался, но отступал под натиском яблок и крекеров, которые надо было есть каждый час. Вот уже месяц мы обходим кафетерий за сто миль. Заманчивый прежде запах китайского соуса и жареного в масле чеснока теперь даже у меня вызывает рвотные позывы. В нашей сумке для ланча изо дня в день лежат нарезанные дольками яблоки, виноград, кусочки сыра и солёные крекеры — другие организм Аманды принимать отказывается. С утра мы заливаем в термосы чай с лимоном и спасаемся им до обеда.

Подобная диета вернула Аманде потерянные за последний месяц фунты, а мне помогла сбросить лишние без пробежек. Мы не просто не едим жирной еды, я целый месяц стейка в глаза не видела. Глядя на наш скудный перекус, я с тоской вспоминала славные былые времена, но организм Аманды не давал поблажек. Я придумала варить бульон из куриной грудки, которую потом можно раскрошить на листья салата и, заправив кефирной заливкой, съесть. Хоть что-то!

— Если кто-нибудь притащит на лекцию китайской еды… — рычала сквозь жевание Аманда.

Мы заранее знали, от кого ожидать такой свиньи, поэтому всегда забивались в дальний угол, поближе к открытому окну. Последние две недели нам, полувыспавшимся и полусытым, лекционные часы давались намного легче, хотя порой у меня создавалось впечатление, что Аманда витает мыслями далеко от грешной аудитории. О чем она думала, я не решалась спрашивать.

С нашими отношениями творилось странное. Всегда такая независимая Аманда теперь ластилась ко мне подобно кошке: постоянно во время ходьбы держала за руку, в аудитории подвигала свой стул вплотную к моему и даже чмокала меня в щеку каждое утро, и это после того, как напустилась на меня за искренний поцелуй-утешение. Возможно, она думает, что слов недостаточно, чтобы отблагодарить меня за заботу. Последний месяц я ношусь с ней не то что как с сестрой, а прямо-таки дочкой. Аманде кажется, что она навязалась ко мне со своей беременностью, но меня действительно не напрягает ни готовка, ни уборка, ни утренние прогулки в парке, ни массажи… Меня напрягает недосказанность. Почему она не желает сказать правду про отца ребёнка?

Конечно, ей сейчас не до моих горе-переживаний. Каждое утро она встаёт перед зеркалом и поворачивается то правым, то левым боком, чтобы получше рассмотреть бугорок и появившуюся совсем недавно тёмную полоску. Она пересекает живот от пупка к лобку. В эти минуты Аманда выпадает из реальности, и не напоминай я ей, что пора ехать на учёбу, она простояла бы так до вечера. В пятницу живопись начинается в восемь утра, и мы постоянно опаздываем. Уверена, наши опоздания повлияют на итоговый балл. Я не то чтобы сержусь на Аманду. Мне просто хочется, чтобы она думала немного и обо мне, а не только о том, кто только что в животе научился сосать большой палец.

Глава седьмая "Страхи"


Я вела машину молча и сосредоточенно, пытаясь не думать про Аманду. Вот уже полчаса она держала на торпеде согнутую в локте руку, и я прекрасно видела закрепленный пластырем ватный шарик. Мои руки лежали на руле как каменные и тоже болели, причём обе, хотя никакими иголками меня не кололи. Напряжённое лицо Аманды не выражало боли, или её хорошо скрывали огромные солнцезащитные очки.

Начало октября выдалось до ужаса жарким, и разумнее было залечь в бассейне, а не тащиться под палящее солнце на фестиваль Ренессанса. Мы до последнего ждали прохладного викенда, но дождались только закрытия, потому решили не упускать последнюю возможность блеснуть платьями в стиле эпохи Возрождения. Однако первым делом поехали в лабораторию сдать кровь на какие-то там отклонения в развитии плода. Из Аманды выкачали всего пару пробирок, но выглядела она так, будто дважды за день стала донором Красного Креста.

— Если тебе так плохо, давай вернёмся домой, — выдала я то, что давно крутилось на языке.

— Со мной всё хорошо, это просто так — рефлекс. Мать заставляла меня сидеть так после каждой сдачи крови.

Аманда опустила руку на голые колени и стала смотреть в окно. За стеклом мелькали выжженные солнцем грязно-охровые поля и такие же, с чуть более зеленоватыми подтёками, будто вылепленные из папье-маше, горы — пейзаж соответствовал унылому выражению лица будущей мамочки.

— А если тест будет плохим? — выдала Аманда то ли мне, то ли своему блёклому отражению в стекле.

— Почему он должен быть плохим? В сорок лет рожают здоровых детей, а тебе двадцать! Ты не пьёшь, наркотиками не балуешься, и в семье у тебя все нормальные. Меньше интернет читай, там же какая выборка? Пишут только те, у которых что-то плохо, потому и создаётся впечатление, что их очень много. Просто мамы со здоровыми малышами в интернете не сидят! Вспомни, доктор ведь сказал, что ты можешь вообще не сдавать этот тест.

Аманда ничего не ответила на мою тираду и погладила теперь уже заметный, особенно в сидячем положении, животик.

— Ну, а если вдруг…

— Ты что, теперь неделю спать не будешь, ожидая результата?

Аманда снова ничего не ответила, но поджала губы, будто собралась заплакать. Неужели она думает, что мне наплевать? Нет, ну можно вместе трястись, но в данной ситуации разумнее хоть кому-то оставаться трезвым. Вчера она проревела весь вечер после прочтения долбанной статьи про плохие результаты тройного теста — будто уже похоронила своего малыша. Я думала, что психи первого триместра, когда действительно едет крыша от невозможности съесть что-то нормальное, от жутких головных болей и ноющей спины, остались позади, и вот те на! Подходит к концу пятнадцатая неделя беременности, и Аманда начала оживать физически, но вот мысли, вызванные грядущими обследованиями, превратились в воронов-стервятников.

Я включила альбом с заводными африканскими барабанами, надеясь весёлым мотивчиком разрядить наэлектризованный воздух, но Аманда тут же переключила проигрыватель на радио и выбрала радиостанцию с классической музыкой, в которой мы обе ни черта не смыслили.

— Ты разве не знаешь, что малышу полезнее слушать нормальную музыку?

Я вновь смолчала. Лучше уж буду наслаждаться Моцартом с Бетховеном или кто там у них ещё есть про запас, типа Шопена или Штрауса с Гейне, чем слушать стенания Аманды по поводу всевозможных болезней, которые в обязательном порядке прилипнут к её малышу. Будь я врачом, прописывала бы беременным без-интернетный режим. Иначе фраза «наслаждайтесь беременностью» не более, чем издёвка.

В салоне становилось нестерпимо жарко, но Аманда после кашля не разрешала ни открывать окна, ни включать кондиционер. Я тихо молилась, чтобы мили быстрее закончились, и мы добрались до этого чертового ранчо, превратившегося на целый месяц в старую добрую Англию. Молиться пришлось долго, больше получаса, но вот, наконец, под божественную музыку Баха я заглушила мотор и стала ждать, когда осядет поднятая колёсами пыль. Сняв очки, я помассировала переносицу, стёрла с носа капельки пота и только тогда заметила, что Аманда спит. Спит в совершенно неудобной позе, вывернув плечо и распластав по нему щёку. Рука тоже ушла куда-то за спину. Это надо умудриться отправиться в объятья Морфея в такой акробатической позе! Наверное, такое под силу только беременным. Что ж, пусть спит…

Я опустила все четыре стекла, чтобы впустить в салон хоть и раскалённый, но всё же воздух. От вида скрюченной Аманды у меня самой всё заныло, и я долго прыгала вокруг машины, любуясь разношёрстным мужицким народцем. Они медленно вылезали из машин и так же вальяжно расправляли пиратские или робин-гудовские портки да затягивали потуже кожаные пояса. Любой костюм смотрелся хорошо на любой фигуре, что не скажешь про платья герцогинь, селянок, девушек из харчевен, восточных танцовщиц и блестящих золотой мишурой цыганок. Лишь единиц хотелось зарисовать. Порой я непроизвольно опускала руки на собственную талию, чтобы проверить её наличие. Токсикоз Аманды хорошо отразился на моём животе. Он перестал выпирать над пуговицей джинсовых шортов, и теперь сколько бы я ни выпячивала его перед зеркалом, сравняться с животиком Аманды не удавалось.

— Я что, уснула?

Аманда вылезла из машины и открыла заднюю дверцу, чтобы достать платья, но тут же замерла, издав грудной стон. Она опустила руки на раскалённую крышу машины и выгнула спину.

— Как же всё болит…

Затем сорвала с руки пластырь и принялась стирать слюной чёрные следы от клея.

— Точно будет синяк…

Я только успела взглянуть на фиолетовое пятнышко, как тут же почувствовала жжение в собственной руке. Да что ж такое?! Я что теперь буду перенимать любое её недомогание?! Я прочла, что некоторые мужья набирают вес вместе с беременной женой. Такая перспектива меня вовсе не вдохновляет, мне похудание больше по душе.

Аманда вытащила с заднего сиденья моё платье, и я скользнула в него, аккуратно выудив через ворот майку. Пока Аманда затягивала шнуровку, я расправляла длинные рукава-колокола и радовалась, что сшила платье из хлопка. Я гордилась своим творением, несмотря на кривые и необработанные швы, которые я строчила на чужой швейной машинке. Аманда предпочла купить готовое — бледно-сиреневое, расшитое бисером, с кружевным воротником, но, увы, ткань была синтетической. Как говорится, красота требует жертв. Она выглядела бесподобно — свободно ниспадающие от груди складки полностью скрывали животик.

Ужас, я вновь поймала себя на мысли, что хотела бы, чтобы живот исчез по-настоящему. До появления характерного только для беременности бугорка, её интересное положение, несмотря на весь ужас токсикоза, не воспринималось мной, как неизбежно надвигающиеся роды. До часа «Х», который полностью перевернёт наш мир, оставалось всего полгода. Тогда ничего и никогда не станет прежним. Аманда перестанет быть просто Амандой и навсегда станет мамой-Амандой. Я окончательно осознала это сегодня в лаборатории, когда Аманда протянула медсестре направление, и та сказала с улыбкой «Ну что, мамочка, пойдём?»

— Думаешь, мне будет очень жарко в синтетике?

Я не сразу смогла среагировать на вопрос, потому ляпнула:

— Уйдём, как только скажешь.

Аманда, как всегда, взяла меня за руку, и на фоне шикарного платья, я смотрелась бедной компаньонкой. На входе королевская стража одарила нас лучезарными улыбками:

— Добро пожаловать, миледи.

Аманда томно повела глазами и кивнула, явно позабыв про ноющую спину. Я тоже решила поправить осанку, с трудом превозмогая боль от сведённых лопаток. Глядя на Аманду, я не могла сдержать улыбку восхищения — мне нравилось в ней всё. Не осталось и следа от усталой старухи, которой она была в машине ещё полчаса назад, хотя она не наложила даже теней. Голубой взгляд искрился огнём, волосы пылали на солнце, и даже отросшие корни не бросались в глаза из-за ободка с вуалью. Будь я рыцарем, обязательно сделала бы именно Аманду дамой сердца. Однако рыцарь в доспехах после победы в турнире предпочёл отдать розу трёхлетней девочке — даже конь фыркнул, что уж говорить обо мне. Зато королева, прошествовавшая мимо со свитой, одарила Аманду благосклонной улыбкой, и та присела в реверансе.

Потом мы устроились на скамейке подле деревянной сцены, чтобы послушать средневековую музыку, но я пропустила всё выступление, потому что не могла отвести взгляда от почти вываливающихся из лифов при каждом ударе в бубен грудей селянок и даже вздрогнула от вопроса своей леди:

— Тебе не нравится? А по мне замечательные голоса.

Я кивнула и улыбнулась. Не объяснять же Аманде, что сравнивала её аккуратную грудь с мешками, соперничающими с коровьем выменем. Молочными мешками, как верно! Интересно, как Аманда будет кормить малыша своими прыщиками? О чём я вообще думаю? Просто там, на первом ряду тётка кормит грудью малыша — из-под накидки видны голые ножки.

— Я думаю, что не смогу кормить вот так, в открытую.

Оказалось, что мы обе смотрим в одном направлении.

— Она же прикрыта, — адвокатским тоном заявила я.

Собственно я никогда и не видела, чтобы кормили грудью без накидки. Впрочем, я раньше совсем не обращала внимания на мам с малышами, а сейчас приходила в тихий ужас от количества беременных и младенцев. На ярмарке их тоже было много. Кто привязал младенца к себе, кто толкал коляску.

— В следующем году обменяемся платьями, а то малышу будет неприятно упираться лицом в бисер, — выдала Аманда, когда мы начали пробиваться сквозь торговые шатры к соседней эстраде.

Я промолчала, но от меня и не ждали ответа. Аманда замерла подле прялок и принялась перебирать шерсть, выставленную на продажу в огромных корзинах.

— Кейти, ты же умеешь валять. Сваляешь пинетки?

Я полу-отрицательно, полу-утвердительно кивнула, потому что кроме шарфиков и туник ничего не валяла. Да и вообще я израсходовала на шерсть и шёлк весь бюджет, а продажи в сети не покрыли и половину. Но Аманда уже вытащила двадцатку.

— Зачем розовую берёшь? С чего ты взяла, что родится девочка?

Аманда удивлённо захлопала ресницами и выдала убийственную фразу:

— А как мальчика-то я буду сама воспитывать?

— Бери зелёную, — Не стану же я прилюдно спорить с беременной. — У меня осталось немного рыжей и красной для узора.

Аманда со вздохом положила обратно светло-розовый моток и взяла нежно-зелёный, и вдруг сравнялась с ним лицом. Я едва успела подставить руку, чтобы поймать её голову на плечо. Отогнав всполошившихся тёток, я дотащила Аманду до дерева.

— В ушах шумит, и в глазах чёртики, — Аманда опустилась на траву и взяла у меня из рук бутылку воды, для которой я собственноручно связала мешочек ещё к прошлой ярмарке. — Что такое-то?

Я села рядом и привалилась к стволу.

— Как что? Кровь сдавала? По жаре ходишь в синтетике? Воду когда последний раз пила? Может, домой?

Аманда отрицательно мотнула головой, вернула мне бутылку и, поправляя ободок на волосах, сказала:

— Сейчас купим шерсть, затем посмотрим деда с попугаями и только тогда поедем. Хотя я хотела бы ещё раз посмотреть, как рыцари режут качаны капусты. А сейчас пошли по бублику купим. Умираю как хочу мучного!

Она бодро вскочила на ноги, но тут же ухватилась за ствол.

— Сядь! — приказала я. — И не вставай, пока я не вернусь.

Купив у бабки в белоснежном кружевном чепчике два огромных бублика, я вернулась под дерево. Не обращая внимание на осыпающуюся на платье корицу, Аманда принялась грызть горячий бублик.

— Подожди! — запротестовала я, с трудом удерживая свой в салфетке.

Аманда, может, и хотела что-то сказать, но треть бублика во рту не дала ей возможности ответить. Такой детской радости я давно не видела. Осталось только хлопать в ладоши и визжать, глядя на попугаев.

Глава восьмая "Психопатка"


Я заглянула в тележку и ужаснулась — брокколи, листья салата, апельсиновый сок, цельнозерновой хлеб, крекеры, орехи, семечки, киною, куриные грудки… Интересно, мы будем все полгода питаться только фолиевой кислотой, или же съедим когда-нибудь что-нибудь нормальное? И я решилась добавить к списку коробку мороженого. Что бы ещё такого купить, чтобы не умереть с голоду? Я пробежала глазами по стеллажам и тяжело вздохнула, в очередной раз обнаружив себя в отделе с детским питанием, смесями и подгузниками. Почему каждый приход в магазин заканчивается именно здесь? Похоже, Аманда беременна физически, а я — душевно. Улыбающиеся малыши на упаковках с подгузниками все как один были похожи на Аманду, и на баночках с яблочным пюре тоже. Мне до рези в желудке вдруг захотелось попробовать яблоко с голубикой. Я схватила две баночки — для себя и для Аманды — и поспешила к кассовому аппарату.

Пока сканировала продукты, я задержалась взглядом на стенде с журналами. С одной из обложек на суетливых покупателей взирали обиженные физиономии новоиспечённых британских родителей королевских кровей. Сразу стало грустно, что у Аманды не будет подобной фотографии, и то, что ребёнку некому будет сказать — папа. Во всяком случае на первых порах.

Я быстро провела кредитную карту и раскидала покупки по хозяйственным сумкам. В машине я включила барабаны и, к ужасу, поняла, что они меня раздражают, потому всю дорогу внимала тишине. Сумки нестерпимо оттягивали руки, и я решила, что если только поставлю их на пол, чтобы достать ключи, уже не подниму, потому плечом нажала на дверной звонок. Однако Аманда не открыла. Странно, она вроде никуда не собиралась уходить. Я поехала одна в магазин, чтобы дать ей возможность закончить проект по дизайну и сверстать фраеры для агентства по недвижимости.

Я подождала минуту, потом опустила сумки на пол и достала из рюкзачка связку ключей. В квартире было темно, но прежде чем включить свет, я всё же водрузила сумки на барную стойку. Тогда и заметила отсвет от экрана телефона, который держала в руках Аманда. В неровном синевато-зелёном свете она напоминала привидение — с растрёпанными волосами, жутко бледная, с подтянутыми к животу коленями… И молчащая. В тишине слышалось пиканье нажимаемых клавиш виртуальной клавиатуры.

— Почему ты мне не открыла? — спросила я, вступив в темноту гостиной, позабыв о выключателе.

Ответа я не получила, только пиканье клавиш стало более ритмичным. Аманда не поднимала головы от телефона.

— Ты почему не отвечаешь?

Я шагнула к дивану и не успела присесть, как она рванулась ко мне, обхватила руками и уткнулась в грудь. Тёмную тишину квартиры тотчас прорезали сдавленные рыдания. Я в замешательстве прижала её к себе, позабыв про все вопросы, просто гладила и целовала в макушку, вдыхая дурманящий аромат арбузного шампуня. Вдруг Аманда сама отстранилась, и в темноте заплаканные глаза сверкнули горным хрусталём.

— Можешь не валять пинетки.

— Да брось. Я и проект доделаю, и сваляю. Ещё полгода есть.

Я продолжала удерживать её руки, но на моих последних словах она резко вырвала их и отпрянула от меня, будто я её ударила. Голос тоже прозвучал зло:

— Некому их носить!

У меня отяжелели руки, хотя смысл сказанного продолжал блуждать в голове, не осев окончательно в мозгу.

— Я, как дура, не ответила на звонок, и медсестра оставила сообщение, что они получили результаты анализов, и я должна им позвонить.

— Ну и?

Я попыталась дотронуться до неё, но Аманда, спасаясь от меня, отодвинулась вплотную к подлокотнику дивана.

— Не понимаешь, что ли? — она аж взвизгнула. — Значит, результаты плохие.

— Где сообщение?

Я изловчилась и вырвала телефон из руки Аманды, вызвала голосовой ящик и стала внимать женскому голосу: «Это сообщение для Аманды ОʼКоннер из „Окс Медикал Групп“. Мы получили результаты теста. Перезвоните нам, пожалуйста. Это не срочно».

— Это не срочно, — повторила я, отключая телефон. — С чего ты взяла, что всё плохо?

— Если бы всё было хорошо, они бы так и сказали! И, конечно, что тут может быть срочного, если поправить ничего нельзя, и остаётся только…

Она не договорила, и с рыданием бросилась лицом на диван. Я попыталась прикоснуться к ней, но она прокричала в подушку, чтобы я оставила её в покое. Я покорно поднялась с дивана и приоткрыла немного жалюзи. Свет фонарей загадочно отражался в голубой воде бассейна. Я стояла так минут пять, внутренне сжимаясь от каждого всхлипывания. Инстинктивно я поворачивалась к дивану, пытаясь подыскать слова, которые могли бы успокоить Аманду, но ком стоял в горле, глаза щипало, и я понимала, что разрыдаюсь раньше, чем открою рот. Пальцы нервно гладили палочку, открывающую жалюзи — пластиковые полосы то сходились, то расходились, надрывно хлопая в плачущей тишине квартиры.

Вдруг Аманда вскочила с дивана, и в два прыжка оказалась на кухне. Она включила свет и принялась разбирать сумки. Коробки и пакеты с шумом опускались на облицовку барной стойки, и плечи мои вздрагивали им в такт.

— Зачем ты всё это накупила? Зачем? Пюре зачем ты купила?

— Захотелось, — сказала я тихо и вздрогнула от звука бьющегося стекла — похоже, Аманда швырнула одну из баночек в раковину.

Затем я услышала ещё один хлопок и обернулась. В ту же секунду голова Аманды исчезла за барной стойкой. Я рванула на кухню. Она сидела прямо на плитке, глядя на растекающуюся вокруг тетра-пакета лужу апельсинового сока.

— Я сама!

Она резко вскочила на ноги, когда я попыталась вступить на кухню, схватила с ручки дверцы полотенце и принялась вытирать лужу. Я поставила текущий пакет в раковину, но не ушла. Ноги будто приросли к полу, я не могла оторвать взгляда от рук Аманды, нервно скользящих по плитке. Полотенце давно промокло, но она продолжаларазмазывать сок по полу. Волосы скрывали лицо, но по характерным звукам я поняла, что она плачет.

— Аманда, — позвала я тихо.

Она среагировала только в третий раз и взглянула мне в лицо покрасневшими глазами.

— Что? — в голосе по-прежнему слышалась злость, и я сжалась от незаслуженного обвинения, будто это я сглазила ребёнка.

— Аманда, а может…

— Ничего не может. Неужели ты не понимаешь?! Я не смогу воспитывать дауна, не смогу… И я не хочу такую жизнь своему малышу. Понимаешь?

— Понимаю.

Я, конечно же, ничего не понимала. Единственное, что мне была ясно, как божий день, что Аманде плохо. А как помочь, я не знала. Я отмотала пару бумажных полотенец и присела на корточки подле апельсинового моря.

— Что ты делаешь? — завизжала Аманда. — Тряпки, что ли нет! Ты, небось, и в школьном саду ни одного дерева не посадила!

Я уже намочила бумагу, но вытирать дальше не решилась и потому кинула мокрый комок в помойное ведро. Спокойнее доразбирать сумки — куриные грудки давно пора сунуть в морозилку. Однако я слишком резко распахнула дверцу, и лёд для заморозки приземлился прямо мне на ногу — я еле сдержала крик. Стиснув зубы, я вернула брусок в морозилку. Затем, стараясь ступать ровно, обошла Аманду, продолжавшую размазывать на полу лужу мокрым до последней нитки полотенцем, и доковыляла до дивана. Шевеление пальцами далось с трудом. В мозгу сверкнула мысль отвлечь Аманду своей болячкой, но я испугалась — вдруг она заорёт, что её проблема намного серьёзнее и мне просто плевать на подругу. Поэтому я молча подтянула к животу ногу и принялась сжимать зашибленные пальцы.

В кране зашумела вода — Аманда споласкивала полотенце, затем ушла в туалет и долго не возвращалась. Мне стало страшно. Я не могла понять, что происходит и что она могла там так долго делать. Пойти к ней? Я вновь заковыляла на полусогнутых и осторожно постучала в дверь ванной комнаты. Ответом стала тишина. Я постучала настойчивее. Аманда открыла, но, ни говоря и слова, прошла мимо меня к дивану голой. Вся одежда валялась на полу, даже трусы. Она забралась под одеяло без пижамы и отвернулась к стене.

— А ужинать?

Она ничего не ответила. Я выдавила на щётку пасту. Есть в одиночку было неловко, да и живот от пережитого испуга перестало крутить от голода. Я потушила свет и, скинув лишь джинсы, примостилась на краю дивана. Спать не хотелось — во-первых, слишком рано, а, во-вторых, какой к чёрту сон, когда Аманда всхлипывает в тишине.

Мне показалось, что у меня поднялась температура, и я даже приложила ко лбу ладонь — наверное, мозг закипал, пытаясь разобраться в абсурдной ситуации. Как могло так получиться, что у малыша нашли отклонения, что ему не дано родиться и что она должна делать аборт? Меня захлёстывало цунами единственной мысли — это я хотела, чтобы живот не рос. Это я виновата, что так получилось… Я зажала рот, боясь разреветься. Ну почему я такая дура? Почему всегда думаю о плохом, накликиваю беду… Почему я не хочу, чтобы Аманда стала матерью? Почему…

— Аманда?

Она тут же повернулась ко мне.

— У тебя записан сотовый врача?

— Нет, — ответила она быстро.

— А может у них есть круглосуточная линия? Ну не может быть всё плохо. Просто не может! Я хочу этого малыша!

Аманда села, одеяло съехало, обнажив грудь и припухший живот. Под моим внимательным взглядом она скрестила на животе руки. Я виновато отвернулась.

— Тебе-то какое дело до моего ребёнка? — сказала Аманда совсем не вопросительно.

Я ничего не ответила, встала с дивана и подошла к невыключенному ноутбуку. Быстро набрав адрес сайта медицинского офиса, я стала искать контакты врачей и зацепилась взглядом за ссылку на личный кабинет пациента. Я крутанула стул к дивану.

— Аманда, ты регистрировалась на сайте? Может, у них результаты анализов есть онлайн?

— Имя с фамилией через точку. Пароль — дата рождения.

Я быстро ввела данные. Всё сработало. О, небо — вот она, ссылка на результаты теста, и не надо ждать девяти утра, когда откроется офис. Соединение с сервером было настолько медленным, что я успела сгрызть ноготь, и вот…

— Отрицательный!

Я крутанула стул и вскочила на ноги.

— Аманда, ты слышишь меня! Отрицательный результат. У тебя всё хорошо!

Она не шелохнулась, продолжая сидеть со скрещёнными на животе руками. В непонятном порыве я бросилась к ней на диван и, скинув руки, поцеловала пупок, а потом прошептала, не отрывая губ от кожи:

— Ну толкни свою маму, чтобы она наконец поняла, что ты здоровый мальчик.

— Мальчик? С чего ты взяла, что мальчик?

Я выпрямилась и пожала плечами.

— Ну девочка. Какая разница! Малыш здоров, а мама его придурошная психопатка. Правда, этой суке медсестре по морде надавать не мешало бы! Не могла просто результат сказать!

— Конфиденциальность… А вдруг не я прослушаю сообщение… Кейти, жрать хочется!

Я бросилась на кухню, схватила с барной стойки вторую баночку детского питания и метнулась обратно к дивану.

— Сдурела?! — только злости в голосе Аманды не было, только нервный смешок.

— Не знаю, — пожала я плечами, — может и сдурела. Мне просто вдруг захотелось попробовать…

— Поверь, мы его ещё наедимся, — улыбнулась Аманда, хотя глаза блестели от слёз, только теперь счастливых.

Хлопок. Крышка в сторону. И полная ложка прыгнула в рот к Аманде. Она облизала губы, выхватила у меня банку и принялась скармливать оставшееся пюре мне ложку за ложкой, пока пустая банка не оказалась на полу. Её руки обвились вокруг моей шеи, и она завалила меня на диван. Я прижала к себе Аманду крепко-крепко, забыв про живот, и мы начали кататься по дивану, радостно визжа, будто девчонки, получившие в подарок новую Барби. И остановились лишь тогда, когда я рукой коснулась ворсинок коврового покрытия, с трудом удержав Аманду наверху.

— Пойду за пижамой.

Аманда перевалилась через меня и шагнула к шкафу, но вдруг остановилась и провела рукой по своим ягодицам.

— Потрогай, — обернулась она ко мне.

— Что?

Она смотрела на меня чистыми голубыми глазами, не понимая моего замешательства.

— Потрогай, какая у меня на заднице корка… Ну просто апельсин! Что делать-то?

— Кремом намажь, — бросила я, отвернувшись.

— Погугли, пожалуйста, что это может означать.

Я аж подскочила с дивана.

— Аманда, ты что, с ума сошла! Теперь будешь искать объяснение каждому прыщику? Меньше на заднице сидеть надо, и корки не будет.

Я поседею с этой дурой за оставшиеся полгода!

Глава девятая "Мы - это я и ты"


Я достала из духовки запечённую рыбу и подняла глаза на Аманду, которая должна была заканчивать на компьютере проект по дизайну. Только вместо этого она развернула кресло от стола и гладила живот, заметно подросший за неделю. Снова пытается угадать шевеления, которые беременные якобы должны чувствовать уже на шестнадцатой неделе.

— Зачем ты приготовила рыбу? Её нельзя беременным.

— Её много нельзя, а я уже не помню, когда мы ели рыбу в последний раз. И потом ты забыла, как я люблю лосось?

— А меня тошнит от его запаха!

— Не ешь.

Я сказала это довольно спокойно. Две пороховые бочки не могут жить в четырёх стенах, и я научилась подавлять в себе все эмоции.

Скрипнул стул, и Аманда направилась ко мне, а вернее — к моей рыбе.

— Что за специи ты использовала? — она чуть ли не тронула рыбу носом.

— Как обычно: соль, перец, укроп и лимон.

— Вкусно пахнет, — она демонстративно повела носом, и я не сдержалась и демонстративно передразнила её голос:

— Тебя же от запаха тошнит…

— Это меня от этих дурацких витаминов тошнит. Может, есть их с утра?

Я пожала плечами. Какой смысл со мной советоваться! Я достала тарелки, положила по приличному куску рыбы и высыпала рядом тушёные овощи. Я, кажется, скоро смогу стать шеф-поваром и забросить дизайн, потому что последний проект еле вытянула на оценку «хорошо». Из-за постоянной готовки у меня ни на что не оставалось времени. Раньше тоже ели не только покупное, и я успевала учиться! Что происходит?

— Кейти, мне очень неловко тебя просить…

Я не донесла вилку до рта. После апельсиновой корки на интересном месте, моя фантазия была готова ко всему.

— Я нашла на Ютюбе видео массажа. Могла бы ты его посмотреть? Я ещё сидеть и стоять могу, но вот спать… Я привыкла спать на животе, на боку у меня не получается, а на спине больно.

— Ты хочешь, чтобы я массировала тебя как-то иначе, чем месяц назад? Я вообще-то боюсь, вдруг чего…

— Хуже уже некуда. И это только восемнадцатая неделя пошла…

Она со страдальческим выражением лица жевала мою потрясающе вкусную рыбу.

— Ну вот, опять!

Аманда вынула изо рта вилку с нетронутым кусочком рыбы и задержала дыхание. Я толкнула к ней свой стакан с минералкой. Она промычала что-то, не разжимая губ, и не взяла его.

— Выпей. Наоборот, газы тебе помогут. Так в твоём журнале для беременных написано. И ещё там есть статья о физических упражнениях. В ней говорится, что во втором триместре надо проходить в день не меньше полутора миль. А мы теперь даже в парк утром не ходим. Лентяйка!

— Сама такая! — Аманда отхлебнула минералки и демонстративно проглотила застрявший в горле ком. — Тебе легко говорить, а у меня после нашей последней прогулки так болело между ног, что я сидеть не могла.

— Так тренировать мышцы надо. Там ещё про аква-йогу было написано…

— Послушай, Кейти, хватит бред читать!

— Бред — это когда ты про болячки читаешь… А там написано, что надо тренировать мышцы, особенно ног, чтобы рожать было легче. Давай собак выгуливать — и деньги на мороженое, и ответственность — нельзя пропустить прогулку. Ну? Я уже написала нескольким хозяевам.

Аманда чуть не съела меня взглядом, но я лишь мило улыбнулась. Если я не вытащу её на улицу, она задницу от стула не оторвёт. Дались ей эти проекты!

— Меня действительно тошнит от твоей рыбы.

— Нет, ты всё-таки доешь, потому как мы заберём собаку на вечернюю прогулку через полчаса. Это у нас, тут, в соседнем здании. Я не писала никому, я просто объявление увидела у почтовых ящиков. Я твою реакцию хотела проверить.

Реакция вылилась в почти часовое молчание. Всю прогулку Аманда провела с наушниками в ушах. Ну и чёрт с ней! А я наслаждалась натянутым, как нервы подруги, поводком, на котором гордо дефилировала серо-белая лайка Лесси. Красавица будто сошла со страниц рассказов Джека Лондона. Впрочем, я жалела собаку и в душе проклинала любовь калифорнийцев к пушистым выходцам с Аляски.

Мы завернули на собачью площадку, и пока собаки бесились друг с другом, я наблюдала за хозяевами. И поражалась тому, как они обращаются к питомцам. Ах, ты мой хороший мальчик! Ах, ты моя девочка, так вести себя некрасиво! Ты чего отнимаешь у него мяч, воспитанные собаки делятся… Ну что ж, случай Аманды не худший, и всего-то на полгода.

— Кейти, пошли отсюда. Собачьим дерьмом воняет, задохнуться можно.

Аманда с вызовом зажала нос двумя пальцами.

— А ты не стой рядом с урной. Сейчас уберу за Лесси и пойдём.

Аманда опять решила меня игнорировать.

— Знаешь, — начала я, стараясь перекричать наушники. — Некоторые заводят собак, чтобы проверить, хватит ли у них терпения и ответственности на детей. Собак ведь можно сдать в приют…

Аманда молча ускорила шаг, и всю дорогу делала вид, что она нас с лайкой не знает. Дома тоже ничего не изменилось. Она вернулась к своему проекту, а я взяла заданную нам по литературе книгу и начала читать вслух. Аманда тут же перебила меня:

— Можешь читать про себя, а?!

— Нам же обеим это задано, — удивилась я.

— Меня твой голос раздражает.

— Тогда сама читай, а я послушаю.

— Я не закончила.

— Нам завтра по этому рассказу эссе писать.

— Ладно, читай, — снизошла Аманда.

Рассказ был про гаитянку, которая за десять лет брака не смогла выносить ни одного ребёнка. Для островитянок это считается большим несчастьем, потому что прерывается связь поколений. Героиня осталась последней женщиной в роду, и чуть ли не каждую ночь к ней являлись души матери, бабушки и даже прабабки с вопросом — ну когда же? Муж героини все десять лет спал с разными женщинами, и у него от них были дети. Терпение героини закончилось, и она уехала из деревни в город, где устроилась в богатый дом уборщицей. И вот она видит на улице маленькую девочку в красивом платье с вышитым именем РОЗА. Она сравнивает ребёнка с куклой вуду, которую ей могли прислать любовницы мужа. Героиня ждёт, не придёт ли кто за девочкой. В её деревне нельзя выкинуть даже пуповину и плаценту, их закапывают во дворе, а тут, в городе, выкидывали на улицу ненужных детей. К вечеру она забирает девочку домой и не может налюбоваться — та похожа на дорогую фарфоровую куклу. Ребёнок всё время молчит и улыбается. Героиня нахваливает девочку, которую стала звать дочкой, за то, что та не плачет, как другие дети, и не мешает ей работать. Ребёнок лежит на кухонном столе и молча внимает жалобам новоиспечённой мамаши на её несчастную жизнь. Каждый вечер после работы она садится с дочкой к бассейну, прижимает к груди и рассказывает совсем нерадостные взрослые истории. Потом начинает происходить что-то странное — ребёнок стал источать неприятный запах, и героиня вынуждена купать дочку по нескольку раз на дню. Но вода не справляется с запахом и тогда героиня берёт у хозяйки духи…

Я оторвалась от чтения и недоуменно посмотрела в склонённую над столом спину Аманды.

— Что за бред написан! Почему ребёнок пахнет? Какие к чёрту духи…

Аманда не ответила, и я заметила, что плечи её как-то странно вздрагивают. Я подалась вперёд и поняла, что Аманда плачет. Отложив книгу, я поднялась с дивана.

— Что случилось?

Она не сразу подняла голову. Глаза действительно покраснели от слёз — похоже, она плакала уже давно. Из-за чего на этот раз?

— Какого хрена ты подобное беременной читаешь?

Я пожала плечами и ответила:

— Что задали, то и читаю. В чем проблема? Ты что, про детей слушать не можешь? Это ж не про собак… Ты мне лучше объясни, чем таким невыносимым может пахнуть ребёнок.

— Ребёнок мёртвый! — закричала на меня Аманда. — Ты что, не поняла?!

— Какой мёртвый? Ты что, с ума сошла!

Я взяла книгу и стала пробегать строчку за строчкой, беззвучно шевеля губами. Через день героиня выбросила ребёнка в мусор и стала думать, как спрятать тело, потому что к нему начали слетаться мухи. Я опустила книгу на колени.

— Так она мёртвого ребёнка с улицы притащила?

— Ну да, — Аманда смотрела на меня зло, будто я была автором этого жуткого рассказа, а не Эдвидж Дантикат. — Она же не могла родить ребёнка, вот и подобрала выкинутого кем-то, чтобы хоть на время почувствовать себя матерью. Не надо читать дальше вслух. Скажи просто, чем закончилось.

Аманда опустила руку на свой бугорок, а я опустила глаза в книгу. Осталось прочитать всего три страницы, но слова путались, внутренний голос пропадал, начинало щипать глаза.

— Ну что там? — нетерпеливо топнула Аманда.

— Садовник, с которым она спала, нашёл ребёнка и вызвал жандармов, обвинив её в похищении и ритуальном убийстве. Героиня не стала оправдываться.

— Вот козёл! — ахнула Аманда. — Как все мужики, впрочем. Я хочу родить дочку. Зараза… Я ж теперь не усну.

— Пошли за почтой, — предложила я, закинув книгу в угол.

На улице было уже по-ночному прохладно. Черно-зелёные силуэты деревьев и аккуратно подстриженных кустов высвечивались солнцами фонарей. На декоративном озерце раздражающе шумел фонтан. Мы молча дошли до почтовых ящиков. Фонарь под навесом светил как-то совсем тускло, и Аманда лишь со второго раза попала ключом в замок. Она подхватила пачку рекламных газет и, выудив пару застрявших меж страниц писем, отправила остальное в бак для бумаги.

— Письмо из лаборатории.

Я почему-то напряглась, хотя мы уже знали результат. Он был отрицательным. Аманда тут же встала под уличный фонарь, вскрыла конверт и выудила бланк.

— Суки! — вскрикнула она. — Страховка ничего не оплатила. Все шестьсот баксов лаборатория мне прислала!

— Шестьсот? А какую предоплату ты вносила?

— Шестьдесят баксов, и те обещали вернуть после оплаты страховки. Я же сама звонила агенту — у них шло стопроцентное покрытие. Охренеть!

— Не нервничай заранее. Завтра позвонишь в страховую и разберёшься.

— Да что за день-то такой! Всё из-за твоей собаки!

— А Лесси-то тут при чём?

Но Аманда уже шла обратно к нашему зданию, нервно размахивая письмами. Я догнала её.

— Ты только не нервничай. Хрен с ними, с деньгами. Как-нибудь выкрутимся. Отец мне сегодня прислал больше обычного. К тому же, подработка была в этом месяце. Может, ещё что из шарфиков продастся, если цену опустить. Это всё мелочи. Главное, что малыш здоров.

Аманда остановилась и обернулась со словами:

— Кейти, у меня иногда создаётся впечатление, что ты отец этого ребёнка.

Я недоуменно посмотрела на неё. Она усмехнулась как-то недобро.

— Ты всё время говоришь «мы»? Это мой ребёнок, это мои счета, это мои деньги, это мои проблемы, которые ты не обязана решать. И уж тем более деньгами твоего отца. На крайний случай у меня есть моя собственная мать.

Я не знала, что сказать. Просто пожала плечами и пошла дальше. Аманда и не подумала меня догонять. Даже, кажется, специально замедлила шаг. Я чувствовала себя паршиво, будто меня только что уличили в присвоении чужой игрушки в песочнице. Сразу вспомнилась гаитянка из рассказа — я ведь не сделала ничего плохого, за что же меня так?

Аманда бросила письма на барную стойку и закрыла за собой дверь ванной комнаты. Под шум льющийся воды я стала просматривать письма. Счёт за воду, рекламное предложения от кредитной компании, предложения по автомобильной страховке и вот он, злосчастный счёт. Я взяла бланк в руки и стала тупо читать буквы, чтобы расслабиться — дочитала аж до мелкого шрифта и подпрыгнула.

— Аманда!

Я забарабанила в дверь ванной комнаты. Через какое-то время послышались мокрые шлепки по плитке, и дверь отворилась. Аманда стояла передо мной голая, мокрая и злая.

— Я могу нормально принять душ? У тебя что, пожар?

Я отступила на шаг и показала письмо:

— Тут написано, что они не посылают запрос в страховку. Ты должна сама зайти на их сайт и ввести все данные со счёта.

Аманда вырвала у меня листок, и на том месте, которого коснулись мокрые пальцы, образовались пятна.

— Вот суки! Я им все данные в анкету переписывала! Эти козлы мне ещё крови попортят!

— Надеюсь, что в этой лаборатории мы больше ничего делать не будем.

Аманда грозно взглянула на меня, и я потупилась.

— Ты опять? Мы с тобой — не мы, а ты и я. Поняла?

Я кивнула.

Глава десятая "Две буки"


Аманда ждала, а я нарочно тянула с ответом в надежде, что подруга испытает ту же боль, что и я давеча, когда она чётко очертила границу наших отношений. Другая на моём месте сняла бы с себя хотя бы половину домашних обязанностей. Но как я могла заставить беременную мыть пол и возиться со специями, если все стойкие запахи были ей неприятны. Я даже сменила дезодорант, чтобы не раздражать Аманду. Короче говоря, ничего не изменилось, если не считать того, что я за неделю не открыла ни одного сайта по беременности и не прикоснулась к журналам.

— Так ты пропустишь занятия, чтобы пойти со мной на УЗИ?

Сколько бы она не делала вид, что ей безразличен мой ответ, я знала, как ей страшно идти одной. Аманда вновь начиталась про различные отклонения и выпросила у врача направление в специализированный центр, потому что там якобы более крутые аппараты. Что скрывать, я тоже сгорала от желания увидеть на экране сосущего палец малыша и первой узнать его пол. Но я никогда больше не дам Аманде понять, насколько сильно за неё переживаю, чтобы не получить новую порцию насмешек.

Всю неделю я стойко сносила её кряхтения. Гордость не позволяла Аманде во второй раз попросить массаж, но и моя собственная не желала капитулировать. Аманда вела себя, как наказанная маленькая девочка, уверенная, что громкий рёв заставит маму первой пойти на примирение и признать ошибку. И пускай руки так и тянулись к спине Аманды, но я мысленно била себя по рукам.

— Ну если тебе так надо, то я, конечно, схожу с тобой, — выдала я наигранно безразличным тоном.

— Ну нет, если тебе так надо пойти на историю искусств, — в тон мне парировала Аманда, — то…

— Ладно, я пойду, — резко согласилась я, чтобы поставить наконец точку в нашем недельном противостоянии.

Аманда встретила меня вопросом про УЗИ, когда я вернулась с прогулки с собакой. Пусть она и дальше игнорирует ходьбу и стонет по поводу ноющих мышц, зато я отлично проветриваю голову, пытаясь разобраться в природе своих чувств к подруге. Всю неделю я задавалась вопросом, почему мне стало так больно, когда Аманда отвергла мою помощь? И отчего заявление подруги о том, что она чётко разделяет наш бюджет привело к недельному сопению с обеих сторон? Она не могла или не хотела скрывать боль. Мы открыто дулись друг на друга, будто маленькие сестры, одной из которых подарили куклу, а другой предложили ждать до следующего дня рождения. Или же за денежным вопросом я увидела нечто другое — нежелание допускать меня в свою жизнь?

С чего я вообще взяла, что моё общество для Аманды нечто большее, нежели просто неудобная реальность, с которой ей придётся мириться ещё два года до получения диплома? Хотя какие два года? Она уедет в мае, как только закончится контракт на съём жилья, или того раньше, как родится ребёнок, ведь она с февраля берёт академку. С чего это я решила, что Аманда допустит меня к малышу? Ну да, она попросила меня присутствовать на родах, но, конечно, лишь потому, что не хочет видеть там мать.

С чего я вообще взяла, что она мне в действительности подруга? За два года мы не стали близки по-настоящему. Не делились детскими воспоминаниями, не говоря уже о том, что творилось у нас в душе. Рассказала бы мне Аманда, что переспала летом с бывшим, если бы не забеременела — нет. В общем-то положительный тест на беременность послужил толчком к разговору с примесью эмоций только с моей стороны. Это я сказала, что я люблю её как сестру, а она даже не подтвердила, что я ей подруга. Она плакала у меня на плече, потому что другого не оказалось рядом. Наверное, я просто однокурсница, с которой выгодно снимать жильё.

Мы даже познакомились не сами. Её мать и мой отец случайно оказались за одним столом на родительском собрании, и это миссис ОʼКоннор предложила поселить нас вместе. Но прилагалась ли к квартире дружба? Аманда сравнила моё поведение с поведением мужа — какие глупости! Я просто хочу помочь, как любой нормальный человек. Так почему она то хватает меня за руку, то воспринимает помощь в штыки? Рядом нет ни мамы, ни отца ребёнка — никого, кроме меня, а ей нужна помощь, что тут отрицать!

Аманда кинула мне короткое спасибо и вернулась на балкон, где ловила последний дневной свет, чтобы дорисовать плюшевого мишку. Даже с акриловыми красками она теперь работала только на свежем воздухе. Я же прошла на кухню и достала из пароварки рис, к которому приготовила итальянский соус из сухофруктов. После прогулки жутко хотелось есть, но я не стала отвлекать Аманду от живописи и приступила к трапезе в одиночестве.

— Ты теперь со мной даже есть не будешь?

Аманда подошла неслышно, включила воду и стала промывать кисти.

— Я думала, что тебе ещё долго, — ответила я с набитым ртом.

— А спросить?

Я пожала плечами и хотела подняться, но Аманда остановила меня.

— Не надо. Я сама положу, ты и так готовишь, стираешь, убираешь… Я же беременная, но не инвалид. К тому же, скоро межсеместровые экзамены, а у тебя по истории доклад не дописан. По рисунку нет достаточно набросков, да и твоя фисташка нарисована очень плохо. Пожалуй, единственный твой нормальный проект за этот семестр — медведь, хотя не понимаю, как ты могла вставать в шесть утра всю неделю, чтобы по часу его рисовать… Так нельзя.

Она положила себе немного риса и задумалась.

— Твой чернослив, конечно, хорош, но…

— Прекрати паниковать. Начнутся проблемы, тогда и исключим рис. Я и так уже не знаю, чем тебя кормить. Иди жуй свою брокколи.

— Не злись, — прошептала Аманда примирительно. — Просто я не знаю, что мне можно есть, а что нельзя. И спасибо тебе большое за всё, что ты делаешь.

— Мне это ничего не стоит, — буркнула я и уткнулась носом в тарелку.

С чего вдруг Аманда рассыпалась в благодарностях? Решила напомнить про массаж? Или ей совестно за своё поведение? Кисло-сладкая еда стала вдруг пресной, потому что фразы звучали книжно-заученно.

— Послушай, это так странно. Я ни разу не почувствовала ещё шевелений. Наверное, потому что живот пучит. Явно ем что-то неправильное.

Я подняла глаза. Аманда тут же виновато отвела свои. Вот, и минуты без упрёка не прошло.

— Составь меню. Буду готовить, что скажешь.

— Ну вот, ты опять обиделась.

Ещё бы не обидеться! Когда ты заговорила со мной только потому, что необходим слушатель для беременных тем. Аманда вновь схватилась за живот.

— Вот и сейчас что-то там дёргается. А может со мной что не так? Написано же, что худые наоборот начинают раньше чувствовать. А вдруг…

Я звонко уронила вилку на пустую тарелку.

— Ты посмотри, как за неделю вырос твой живот!

Она встала и оттянула назад футболку. Живот мягко нависал полусферой над свободной резинкой штанов.

— Ну, а шевеления тогда где?

— Так может это они и есть?

— Знаешь, — в голосе Аманды вновь появилась злость. — Я уж газы от взмахов крылышек бабочки могу отличить!

— Не знаю! Ничего не знаю! Завтра у врача спросишь!

Я ополоснула тарелку и сунула в посудомоечную машину.

— Кейти…

Я приготовилась к очередной просьбе. Аманда не просто так пошла на примирение.

— Посмотри ролик на Ютюбе. Спина болит.

— Завтра, — буркнула я. — Сейчас сяду за доклад.

Спать я легла поздно, уже в первом часу ночи, и думала, что Аманда давно спит, но она выждала какое-то время и, решив, наверное, что я уснула, подползла ко мне и прижалась спиной к моей спине. Я замерла, боясь пошевелиться. Неужели ей так плохо?

Глава одиннадцатая "УЗИ"


Аманда заполняла очередную кипу бумаг, а я разглядывала животы беременных. Такого маленького, как у Аманды, ни у кого не было. Мой взгляд скользнул от плотно сжатых коленей по коротким свободным штанам к загорелым ногам. Аманда зачем-то сняла шлёпки.

— Ты что, ногу натёрла?

Аманда отрицательно мотнула головой.

— Просто ноги вспотели, и вообще я мокрая, как мышь.

Я спрятала её левую ладонь в свою и сжала что есть силы. Она улыбнулась мне и продолжила заполнять медицинские формы. Я разжала пальцы и накрыла её влажную ладонь второй рукой, почувствовав, как у меня тоже учащённо забилось сердце. Аманда вытащила руку, и я не смогла подавить вздох разочарования.

— Спасибо, что переживаешь за меня.

Она потянулась к сумке и вытащила бутылку с водой. Я следила, как пальцы Аманды с коротко подстриженными ногтями отвинчивают крышку и подносят горлышко к бледным, не испорченным помадой, губам. Я не могла отвести взгляда от дёргающейся в такт коротким глоткам шеи, и даже сама непроизвольно сглотнула наполнившую рот слюну.

— Хочешь пить? — спросила Аманда, заметив мои конвульсии, но я лишь отрицательно мотнула головой, будучи не в состоянии отыскать пропавший голос.

Со словами «Я в туалет » Аманда собрала бумаги и направилась к стойке регистрации. Мой взгляд остался прикованным к её фигуре. Аманда не шла, а плыла, гордо откинув назад голову и выпячивая живот, чтобы все видели, что он у неё тоже имеется. Она отдала девушке заполненные формы и спросила, где находится туалет. Прежде чем отправиться в указанном направлении, она обернулась, будто заметила мой изучающий взгляд. Я успела опустить глаза в пол, молясь не покраснеть. И тут заметила, что Аманда босая. Я хотела подхватить шлепки и побежать за ней, но ноги будто вросли в пол, а руки — в подлокотник кресла. Я застыла подобно изваянию сфинкса, только вместо печати вечности, на моем лице лежала печать тупости.

И всё же я справилась со ступором, в который меня ввело непонятно что, и схватила со столика журнал. Первая статья была посвящена грудному вскармливанию. Я пропустила абзац о полезности и замерла на описании изменений, происходящих с грудью будущей матери. Я давно приметила, что ареола у Аманды стала тёмной и соски были постоянно напряжены. И все это видели, ведь она отказалась от бюстгальтеров. Сама же Аманда будто не замечала посторонних взглядов. Я думала, что она натирает соски тканью, но не знала, как сказать об этом. Теперь всё стало ясно.

В следующем абзаце автор предлагал потрогать бугорки, проступившие на ареоле. Я тут же мысленно представила себе аккуратную грудь Аманды — такую, какой я нарисовала её весной. Не такую, какой видела теперь по утрам. Аманда ни с того ни с сего стала чистить зубы в одних трусах. Я невольно приложила руку к груди и даже через два слоя материи почувствовала остриё собственного соска.

— У тебя грудь болит?

Я не заметила, как Аманда вернулась, и, словно нашкодивший ребёнок быстро спрятала руку за спину.

— А у тебя появились на груди бугорки? — спросила я шёпотом и заодно сунула ей под нос журнал, чтобы Аманда не подумала лишнего.

— Ну есть. Дома могу даже дать потрогать, если тебе интересно, — Аманда приложила руку к основанию груди. — У меня временами железа болит. И, похоже, грудь стала ещё больше. Я ощущаю её при ходьбе, такого раньше не было. Тебе так не кажется?

Она натянула ткань, и под футболкой ещё чётче прорисовались соски. И даже бугорки. Она покрутила грудью из стороны в сторону, без тени стеснения, словно в зале ожидания мы были одни. Глаза загорелись в предвкушении ответа, но я отвела взгляд и сухо соврала:

— Не знаю, я не обращала внимания на твою грудь.

Я будто погрузилась в воду. В ушах зашумело, и потому я не услышала вздоха разочарования, даже если тот был. Мой растерянный взгляд блуждал по залу в поисках спасения и замер на соседнем диване. Женщина водила руку мужа по своему беременному шарику. У меня тут же свело живот, и даже начало покалывать в груди.

— Она ему шевеление показывает, — пояснила Аманда.

Наверное, вместо отвращения она прочла в моем взгляде вопрос. Впрочем, так даже лучше, потому как я не могла объяснить природу своих ощущений, и даже если бы смогла, то не желала облачать их в слова. Меня спасла медсестра, позвавшая Аманду. Мы обе подскочили и кинулись к стеклянным дверям.

— Ты забыла шлёпки, — улыбнулась медсестра, и Аманда виновато побежала обратно к креслу.

В этот момент её грудь действительно колыхалась. Я тряхнула головой, отгоняя видение обнажённой груди, отражённой в зеркале ванной комнаты. Надо прекратить читать эти сумасшедшие журналы для беременных, потому что непонятно что в очередной раз родит мой мозг, не посоветовавшись с нервной системой.

Коридор показался нескончаемым, и вот наконец мы очутились в большом и светлом из-за огромного количества ламп дневного света помещении. Узист был внушительных размеров, и я пожалела об его воспитанности, потому что когда тот поднялся со стула, мы трое почувствовали себя лилипутами. Кроме него, аппарата, кушетки, пары стульев и огромного телевизора, подвешенного к потолку, в комнате ничего не было. Впрочем, книжный Гулливер располагал к себе больше, чем этот дядя с лучезарной улыбкой. От неё меня передёрнуло, и я надеялась, что он если и заметил, то списал мои конвульсии на нервы. Из-за беременности Аманды меня воротило от всего мужского населения долины да и всей планеты — от принца Вильяма до того, кто лапал живот жены в зале ожидания. Я опустилась на стул и замерла, глядя на детину в халате, которому больше подошёл бы тромбон, чем аппарат ультразвука.

Аманда осторожно, с помощью медсестры, опустилась на кушетку. Узист не замолкал ни секунду, но я совершенно не улавливала смысла произносимых им слов. Я видела лишь белый тюбик, из которого тёк прозрачный гель на ставший в горизонтальном положении совершенно плоским живот Аманды. Детина щёлкнул пультом, и экран сначала зашипел черно-белой рябью, а потом показал очертания полукруга матки и размытые контуры ребёнка. Изображение то расплывалось, то вновь принимало чёткие очертания, потом опять рябило и сползало вниз, растягивалось в бок, качалось из стороны в сторону и порой увеличивалось до неимоверных размеров, когда даже я видела огромный глаз. Узист без остановки щёлкал по клавиатуре, чертя на экране отрезки и кривые, вводя в пустые поля цифры. Не знаю, что чувствовала в этот момент Аманда, но мне самой хотелось, чтобы всё закончилось, и узист наконец сказал, что ребёнок здоров. Но дядя лишь улыбался, говорил, что сейчас смотрит сердце, а теперь вот лёгкое и желудок, а что видит там — не сообщал.

Аманда ничего не спрашивала, лишь по-идиотски улыбалась, глядя на экран телевизора. Я же чувствовала каждую лицевую мышцу и понимала, что сижу с каменной физиономией без намёка на улыбку. Я не улыбнулась даже тогда, когда на экране высветилась картинка головы и засунутого в рот большого пальца.

— Вы будете узнавать пол?

Я вскинула голову, когда поняла, что вопрос адресован мне. Я ничего не смогла сказать, лишь недоуменно подняла брови одновременно с плечами и махнула в сторону Аманды. Та тоже не смогла раскрыть рта, но всё же кивнула в знак согласия. Картинка на экране снова замерцала, расплылась и сфокусировалась в нечто, что напоминало живот, ноги и…

— Ну что ты видишь?

Я вновь захлопала ресницами, пытаясь подобрать нужное слово и не решаясь вообще произнести его вслух. Почему это я должна разрушить мечту Аманды? Она сама всё прекрасно видит, ведь это была первая чёткая картинка. Лицо Аманды осталось каменно-улыбчивым. Детина понял, что словесного описания изображённого на экране от меня не получит, и сказал:

— Это мальчик.

Я смотрела на Аманду. К лицу намертво приклеилась улыбка, но хлопающие опахала ресниц выдавали замешательство.

— Вы уверены? — озвучила я её вопрос.

— Я не могу сказать на сто процентов, потому что надо допускать возможность ошибки, но на девяносто девять и девять процентов это мальчик. Девочки в основном скромницы. Но мальчики любят демонстрировать свои достоинства. Разве такое спутаешь с пуповиной? Футболистом будет. Как лупит-то!

Аманда немигающим взглядом смотрела на экран.

— Это что, и есть шевеления? — голос был мёртвым.

Узист рассмеялся, но у меня не возникало желания подхватывать его смех.

— А что ты ожидала от сына, который весит всего-то восемь унций?!

Он вынул из принтера несколько фотографий и прикрепил к распечатке данных, а остальные протянул мне и сказал, что отнесёт документы доктору Адамсу, и тот зайдёт к нам и объявит свой вердикт.

Лишь только за ним закрылась дверь, я вскочила со стула, чтобы помочь Аманде слезть с кушетки, но та уже была на ногах и протирала салфеткой уже вытертый узистом живот. Из плоского он вновь стал округлым, и даже, казалось, вырос за время УЗИ. Настолько, что мне впервые захотелось до него дотронуться, но Аманда будто прочитала в моих глазах желание и демонстративно одёрнула футболку.

— Слушай, мальчик — это же здорово, — сказала я весело. — Велики, коньки, скейтборды…

Аманда ничего не ответила. Села на стул и сложила на коленях руки. Я тоже села, оставив между нами лишний стул. Так мы и просидели молча, глядя в пол, пока в дверь не постучали. Вошёл невысокий седеющий мужчина с животом, даже побольше живота Аманды. Мы обе вскочили.

— Я посмотрел данные и хочу сказать, что у тебя будет замечательный здоровый мальчик. Я отправлю подробный отчёт твоему врачу, и ты сможешь обсудить с ним всё, что тебя интересует. Но если у тебя сейчас есть вопросы, я могу ответить.

Вопросов не было, и мы молча покинули кабинет. Лифт ехал вниз намного медленнее, чем час назад вверх. Молчание давило, но я решила, что не нарушу его первой. Я уже попыталась заговорить в кабинете, и меня проигнорировали. Мы в полном молчании покинули здание и почти дошли до машины. Вдруг Аманда остановилась.

— Когда вчера я ехала из библиотеки и стояла на светофоре, на стекло села божья коровка, — сказала она, глядя поверх кустов на дорогу. — Я не видела их уже много лет и была уверена, что у меня будет дочь.

— Ну так будет у тебя ещё и дочь.

Аманда промолчала, но у машины, глядя мне в глаза, чётко произнесла:

— Больше детей у меня не будет.

Я пожала плечами. Что с ней сейчас спорить? К чему повторять, что женщины и с двумя и даже тремя детьми находят себе пару. Потому я только повторила стандартную фразу:

— Главное, что ребёнок здоров.

Аманда с силой рванула дверцу, и я порадовалась, что мы приехали на её машине.

Глава двенадцатая "Экватор"


Я теребила в руках меню в надежде справиться с желанием заказать к блинам ещё и молочный коктейль. Вчера мы взвесились в бассейне, и если Аманду весы порадовали, то меня расстроили, причём жутко! Токсикоз отпустил Аманду четыре недели назад, и она за это время набрала четыре фунта. Фунт в неделю, как и положено. Я бы предпочла терять по фунту в неделю. Жор, вызванный появлением в холодильнике привычных продуктов, сыграл с моей талией злую шутку. Я ела теперь, как и Аманда, за двоих, а вот не бегала даже за одного. Пешие прогулки с Лесси были каплей в море по сравнению с поглощаемыми мною калориями. Аманда теперь честно выгуливала собаку два раза в день, но я не могла вернуться к бегу. Вдруг собака потянет, и Аманда упадёт. Оставалось одно лишь средство — повесить на холодильник записку «пошла вон». Но в темноте я её всё равно не прочту, когда пойду ночью на ощупь к холодильнику.

Аманда стала ужинать рано, потому что жаловалась на тошноту, если съедала что-то перед сном. Я же вторую неделю до полуночи сидела над проектами, потому что на носу были межсеместровые экзамены. Я нервничала, взирая на плачевные труды двух месяцев учёбы, и от осознания своей никчёмности безумно хотелось есть. Я обкладывалась орехами и яблоками, но они лишь подстёгивали и так хорошо подстёгнутый нервами ночной аппетит.

Надо взять себя в руки, потому что если стремительно набираемые Амандой фунты принадлежали водам, плаценте и малышу, то мои были моей личной собственностью и совершенно меня не красили. А вот Аманда наконец-то стала выглядеть нормально: щеки округлились, ребра немного спрятались, и кости на бёдрах выпирали не так сильно. Даже джинсы больше не висели на заднице. Другими словами, по беременной подруге теперь нельзя было изучать строение человеческого тела.

— Возьми уже себе коктейль, — сказала вдруг Аманда, будто прочитала в моих глазах сомнение. — Сегодня можно, у нас ведь праздник.

У нас? Она сказала «у нас»? Да что я цепляюсь к словам — никакого подтекста нет. Это только у неё сегодня так называемый экватор — двадцать недель беременности. Типа, половина пути пройдена. Пузо, конечно, ещё не выглядит беременным и спокойно скрывается под свободными кофтами, но в свои старые джинсы Аманда больше не влезает. Незастёгнутая ширинка выглядит теперь равнобедренным треугольником. На прошлой неделе мы заглянули в «беременный» отдел «ГЭП»-а и купили джинсы с заниженной талией и на резинке. Пока её надо подворачивать наружу, но через пару недель надобность в этом отпадёт. А мои джинсы предательски больно впивались пуговицей в живот, требуя отложить в сторону меню и не доедать третий блин, сливки с которого, впрочем, я уже съела.

— Я тоже буду коктейль и ещё шоколад, — продолжала весело Аманда. — Потом будем вместе худеть. И вообще… Мы будем ходить на занятия аква-йогой, так что ешь спокойно!

Да, в понедельник и среду между курсами вырвемся в фитнес-клуб. Мы уже через стекло наблюдали занятия. В основном там старушки, заботящиеся о здоровье больше, чем о внешнем виде, и пара беременных тёток. Мы, похоже, будем самымималенькими.

— Так ты будешь коктейль или нет?

— Буду, — выпалила я и помахала официантке. — И даже тортик буду. Праздновать так праздновать!

— Как здорово, что недельки сменяются в субботу. Можно каждую праздновать, — сказала Аманда, когда девушка принесла наш заказ и, пожелав приятного аппетита, положила на стол счёт.

Аманда улыбалась. Боже, Аманда снова улыбалась! Я думала, что после УЗИ её лицо больше никогда не озарится улыбкой. Когда мы вернулись домой, она самолично убрала всю квартиру: расставила книги, расправила одежду в шкафу, разобрала стопочками тарелки в кухонном шкафчике. Всё это она делала молча и с серьёзным видом. Даже можно сказать — с непроницаемым лицом, чтобы я вдруг не подумала, что могу с ней заговорить.

Я молча сидела на балконе с блокнотом и зарисовывала пальмы. Мальчик. Ну и пусть мальчик. Меня вот, можно сказать, отец воспитал, потому что мама работала днём, а он ночью, и всё детство был подле меня: отводил в школу, забирал, развозил по кружкам. Мы даже за покупками с ним ходили, он сам выбирал платья. Почему же Аманда думает, что не в состоянии вырастить сына? И почему она вообще думает, что не встретит мужчину, который примет её ребёнка как своего? Может, она вообще раскроется перед биологическим отцом, ведь не могла же она спать с полным ничтожеством — никогда не поверю! Да и вообще, что рыдать над состоявшимся фактом? У неё будет сын, и надо получать от ситуации максимум удовольствия.

Только я ничего не сказала вслух. Даже на улице воздух казался слишком раскалённым, будто все ещё стояла летняя жара, а на самом деле дул ветерок. Однако голова горела от мыслей и страха, что Аманда начнёт рыдать. За пару дней до УЗИ она потащила меня в магазин в отдел детской одежды и битый час рассматривала розовые комбезики и супер-маленькие платьица в цветочек. Даже в «ГЭП»-е, когда мы уже знали, что максимум, что сможем купить для малыша, это жёлтые штанишки, она минут пять молча стояла перед вешалкой с платьями. А сейчас Аманда улыбалась. Смирилась, что ли?

— Слушай, когда я ем сладкое, он начинает сильнее пинаться. Мне даже кажется, что можно почувствовать и снаружи. Сейчас наемся шоколадного крема и проверим, хочешь?

— Хочу! — чуть ли не закричала я.

Меня снедало любопытство. Я была младшей в семье и жутко завидовала одноклассникам, которые рассказывали, как трогали малышей в мамином животе. Мне даже хотелось подойти к их мамам и попросить потрогать огромный живот, но я так никогда и не решилась на подобную просьбу, пока была в начальной школе. В старших классах желание прошло, вернее — уснуло и вот теперь проснулось с новой силой. Что же это за «пузырьки», «рыбки» и «порхающие бабочки» — какие же дурацкие сравнения!

— Вот, оно! — закричала на всю забегаловку Аманда.

Мирно завтракающие люди обернулись, но покраснела только я. Аманда сидела с абсолютно прямой спиной, замерев античной статуей, и держала руку с растопыренными пальцами на животе.

— Иди сюда, — позвала она, едва пошевелив губами, будто боялась спугнуть малыша.

Я вылезла из-за стола и присела в проходе на корточки, не решаясь протянуть руку. Аманда взяла мою пятерню и положила себе на живот. Он был абсолютно мягким, будто в него запихнули уйму пончиков.

— Жди, — изрекла Аманда голосом дельфийского оракула.

И я стала ждать, не обращая внимания на взгляды окружающих. Ждала долго и успела почувствовать неприятное напряжение в коленях.

— Не хочет он чужую тётку пинать, — вздохнула я, и Аманда скорчила недовольную мину.

Я вернулась на своё место, чтобы запихнуть в рот остаток пирожного, а Аманда продолжала сидеть с рукой на животе.

— Ну вот, опять…

Я подавила вздох разочарования только благодаря набитому рту.

— Не расстраивайся, — успокоила меня подруга. — Я рукой ничего не почувствовала. Наверное, ещё рано. Ты ведь подождёшь?

— Конечно.

Куда я денусь…

Глава тринадцатая "Поправка отношений"


Как же я люблю Хэллоуин… Йа-а-ху! До конца школы я позволяла себе ходить по соседям собирать конфеты, а потом с чистой совестью поедала их. А сейчас люблю наряжаться в разных чудиков и полностью согласна с радио-рекламой, что проблема этого праздника не в количестве пожираемых сладостей, а в панике при выборе костюма. В этом году ломать голову не пришлось. Я отправилась в комиссионный магазин за новой парой старых джинсов, которые не жалко было пачкать краской и углём. Я выбрасывала по паре в месяц, потому что уголь, сколько бы я не тёрла пятна, до конца никогда не сходил. Там я увидела офигенное чёрное платье, которое можно было надеть либо на свадьбу, либо на Хэллоуин, и я решила превратиться в вампиршу! Разноцветный парик имелся с прошлого года, когда я изображала кислотную русалочку. Остались только клыки, и я полночи просидела в ванной комнате, размачивая в горячей воде термопластик уже без всякой надежды, что он когда-нибудь примет форму моих зубов.

— Ты ненормальная, — вынесла вердикт Аманда, когда пошла ночью в туалет.

Я в очередной раз держала размягченный пластик во рту и не смогла возразить. Аманда махнула рукой:

— Можешь не выходить, я тебя не стесняюсь, — и села на унитаз.

Я тут же отвернулась к двери.

— Извини, — сказала Аманда, — не думала, что тебе настолько противно. Но я и секунды не могла больше вытерпеть. Наверное, нельзя на ночь столько пить. Если сначала я пила воду через силу, то теперь постоянно испытываю жажду, будто организм сам знает, что ему нужна жидкость, чтобы обновлять воды семь раз в сутки. Что ты так корчишься? Тебя достала моя беременная физиология? Прости.

Я пыталась отлепить застывший пластик от неба.

— Говори, мне интересно. Пригодится в будущем. Это просто термопластик противный.

Я взяла пилочку для ногтей и принялась подпиливать края, чтобы пластик не впивался в десну.

— Уф, — выдохнула я, — уже не верила, что получится. Пятый раз переделываю.

— И чего мучилась? Надела бы моего чёртика. Я всё равно не пойду на вечеринку.

— Как не пойдёшь? — если бы пластиковая челюсть уже не была у меня в руках, она бы выпала. — С чего вдруг?

— Ребёнку вредна громкая музыка. И толк в вечеринке, если не жрать всю эту разноцветную химию. И как я объясню народу, почему не пью мохито? Типа, вспомнила, что мне ещё двадцать один год не исполнился?

— Скажешь, что антибиотики пьёшь, — тут же сообразила я.

— Нет, не буду врать… Ещё накликаю болезнь… Я гриппа жутко боюсь, ведь мне нельзя делать прививку. Ты, кстати, сделала?

Я отрицательно мотнула головой.

— Как ты могла! — Аманда словно фурия подскочила с горшка. — Ты абсолютно безответственный человек! Ты заболеешь и заразишь меня, и у меня родится больной сын! Да ты…

Я отступила к двери и постаралась перекричать её раньше, чем она наговорит таких грубостей, о которых будет сожалеть оставшуюся часть ночи.

— Я просто забыла! Ну забыла я!

— Да как ты могла забыть, когда второй месяц в каждом магазине предлагают сделать прививку? Тебе просто плевать на меня…

— Аманда! — взмолилась я. — Завтра обязательно сделаю. Мы же вместе ходим за покупками, что ж ты не напомнила?

Аманда хмыкнула и наконец-то подтянула вверх свободные пижамные штаны.

— Мне есть о чем думать. Это ты должна помнить о своей ответственности. Надень клыки.

Я надела пластик.

— Ну как? Выглядят настоящими?

Аманда смотрела на меня как на дебилку.

— Ага, пока держишь рот закрытым и молчишь. Слушай, ну на хрена тебе клыки? Вдруг ты захочешь с Мэтью поцеловаться. Уверена, что он попытается напоить тебя и затащить в спальню. Когда ему ещё представится такой случай!

Я вытащила клыки и вытерла рукой губы.

— Я тебе уже говорила, что он мне не нравится. Да и чего ему вдруг ко мне лезть? В этом семестре у нас нет ни одного общего класса. И он даже не здоровается.

— А… — протянула Аманда коварно. — Значит, всё-таки он тебе нравится!

— Да не нравится он мне, — я, наверное, покраснела. — Это ты сказала, что я ему нравлюсь. Вот я и стала обращать внимание на то, как он себя ведёт. Да я никуда без тебя не пойду. И к чёрту эти дурацкие клыки… Я с ними говорить нормально не могу!

Я со злости бросила вылепленную челюсть в корзину, но Аманда вытащила её и сунула под сильную струю горячей воды.

—- Мне приятна твоя солидарность… И вообще нефиг спать с Мэтью, он того не заслуживает… Но ты ведь так любишь Хэллоуин! И пропускать его из-за моей беременности не надо. Поедем завтра в Сан-Франциско, а? Сто лет на Кастро не была… Будет клёво… Особенно сейчас, когда суд отменил эту чёртову восьмую поправку!

— Какую поправку? — не поняла я.

Аманда вновь посмотрела на меня как на умалишённую.

— Ты чё? Запрет на однополые браки. Эти дебилы проголосовали за аннулирование зарегистрированных в Сан-Франциско браков, потому что в браке надо только плодиться и размножаться, а просто так любить нельзя. Я локти кусала, что не живу в Калифорнии и мне нет восемнадцати! Мать моя против голосовала, когда в Неваде референдум был. Дура, и сейчас уверена, что была права, хотя я ей втолковывала, что каждый имеет право решать, с кем ему жить и о ком заботиться. Государство не в праве лишать социальных благ, которые даются мужу и жене, по половому признаку. А твой отец как голосовал?

Я пожала плечами.

— Мы с ним политику никогда не обсуждали. Да я вообще не знала, что у них там на референдуме. Я даже радио тогда не слушала. Не думаю, что отец проголосовал «за». Ну ты ж знаешь, как мужики к геям относятся.

— Да при чем тут отношение к геям? — Аманда даже раскраснелась от азарта, будто выступала со школьной трибуны. — Тебя что, спать с бабой агитируют? Ханжа чёртова! Люди просто просят равных прав с мужиками и бабами, которые решили жить вместе. Налогов чтобы меньше платить! Чёрт бы побрал всех бюрократов. Свободное общество для тех, кто следует директиве сверху… Эти церковники таким дурам, как моя мать, мозги промыли… Половина ведь вообще не въехала в суть референдума, как будто их спрашивали, хорошо это или плохо жить в однополом браке.

Аманда вышла из ванной комнаты и чуть не шарахнула дверью. Я положила челюсть на стакан просохнуть и, бросив одежду в корзину для грязного белья, вышла в комнату голой. Аманда успела потушить свет, и я стала на ощупь искать в шкафу пижаму.

— Так ложись. Не зима ведь. Тепло.

Я обернулась к Аманде, но в темноте не увидела улыбки и обрадовалась, что она тоже не видит, как я покраснела. А у меня явно пылали уши.

— Только трусы возьму…

— Зачем? Дай телу отдохнуть! Или ты боишься меня? После нашего разговора?

Я наигранно громко рассмеялась и задвинула дверцу шкафа. Ну не выглядеть же мне идиоткой перед подругой! Да и вообще мы спим под разными простынями, и Аманда сейчас в пижаме! Я осторожно прилегла на край дивана и закрутилась в ткань, словно в кокон.

— Послушай, Кейти, у меня спину тянет. Я к тебе прижмусь, ладно?

— Угу…

И тут же у меня защемило сердце и остановилось дыхание, потому что я почувствовала голой спиной руки Аманды. Она что, обнять меня собралась? Аманда всего лишь отбросила в сторону спасительную простынь и прижалась к моей ледяной спине своей тёплой.

— Ужас, — простонала она, сильнее вжимаясь мне в спину, — и это ещё живота нет, что же будет потом…

Я ничего не ответила, только сильнее сжалась. От близости чужого тела меня прошибло электрическим разрядом. С чего вдруг? Мы два года спим на одном диване! Сон ушёл, и я так долго лежала с открытыми глазами, что предметы в комнате стали абсолютно чёткими. Сколько я ещё пролежу без сна, думая… Нет, я ни о чем не думала. Аманда просто рассказала мне про восьмую поправку…

— Ты тоже не спишь? — прорезал тишину голос Аманды.

Я вздрогнула и попыталась отстраниться, но она лишь сильнее прижалась изгибом спины к моим ягодицам.

— Не уходи. Говорю же тебе, мне так легче. Есть специальные подушки для беременных. Надо будет завтра поискать в интернете, а пока… Нет, — тут же добавила она скороговоркой, — не думай, что я тебя с подушкой сравниваю. Просто мне больно, и я не могу уснуть. Третью ночь почти не сплю, лежу и смотрю… Нет, не в потолок, потому что нельзя лежать на спине, кислород ребёнку перекрываешь, да и болеть мышцы начинают. Смотрю в стену и пытаюсь уснуть.

— Ты нервничаешь? Бессонница бывает от нервов, — я почему-то обрадовавшись, что Аманда не уснула.

— Нет, не нервничаю, просто не сплю. Извини, если я была резка. Просто я столько ругалась с матерью по поводу непринятия ей однополых браков, что… Впрочем, я рада, что верховный суд победил людское ханжество и признал, что поправка противоречит конституции. Я счастлива, что живу в свободном штате! Да здравствует Калифорния!

Надо было как-то среагировать на пафосную речь подруги, но не петь же вместе гимн!

— Почему тебя так волнуют однополые браки?

Я не успела даже закончить вопроса, как Аманда зло перебила меня:

— Спрашивай уж прямо, лесбиянка ли я?

— Нет, я…

Я запнулась, хотя надо было сказать, что я даже не думала об этом… Но я промолчала, потому что тогда надо было сказать всю правду. Я думала о собственных странных ощущениях.

— Нет, я не лесбиянка, — ответила Аманда на не заданный мной вопрос. — Я же беременна! Просто ратую за справедливость. Все должны иметь равные права, и раз государство решило, что даёт какие-то привилегии людям, живущим в браке, то никто не должен приравнивать брак к союзу мужчины и женщины. Знаешь, большинство судят о геях по их парадам и не видят человеческих отношений. Представляешь, только благодаря референдуму Бьянка узнала, что их соседи геи! Жили себе два дядьки до шестидесяти лет вместе, и никто не догадывался, что у них что-то не так.

— Ты сказала — не так? Значит…

— Ничего это не значит, — перебила Аманда. — Не придирайся к словам, а слушай! Ну вот выставили они на газоне перед домом знак: поддержите однополые браки. Соседи начали коситься, типа, только сейчас увидели, что те по вечерам собаку вместе выгуливают, на одной машине ездят, да и вообще два посторонних мужика живут вместе! Ну прямо как мы. Но мы же с тобой не лесбиянки, и на нас никто не подумает, даже будь мы ими. А мужики — другое. Сразу что-то не то. А что там в постели не должно никого касаться. Может, и не было у них никакой постели. Я ведь тоже поддерживаю однополые браки, но с тобой живу просто так. И сколько раз они Бьянке машину перепарковывали, когда она ездить училась. И тут всё — стали враги номер один. Её мать, такая же зашоренная, как и моя, старалась не выходить на улицу, если они были перед домом, чтобы не здороваться. Вот как пастор мозги-то промыл! Столько лет замечательные соседи были, а как узнала, кто с кем спит, сразу плохими стали…

— К чему ты про Бьянку рассказала?

Такой разговор начинал раздражать. Почему они обсуждали с Бьянкой лесбиянок? У неё есть парень. Это точно. Сон испарился полностью, и я засомневалась, что вообще усну сегодня. От напряжения у меня даже ноги вспотели.

— К слову история пришлась. Бьянка сказала, что после провального референдума один из них съехал, вместе с собакой. Вот столько лет жил и вдруг съехал. Что у них случилось — кто знает, но может соседи достали. Второй каждый вечер один, уже без собаки, в парк ходил… Бьянка в подушку плакала, так ей было их жалко.

— С чего она решила, что это из-за непринятого закона?

— Да не из-за закона, конечно, а что-то случилось у них, просто совпало… Говорю тебе, что гей-парады идиотами делаются для самовыражения, а нормальные люди живут себе тихо, никого не трогают. А вот все норовят их тронуть.

— Ну что, им в шестьдесят лет свидетельство о браке из мэрии Сан-Франциско так нужно было?

— Слушай, ты тупая или притворяешься? — совсем грубо сказала Аманда. — Я тебе что тут втираю битый час? Права нужны, особенно старикам — пенсия скоро, болячки и так далее. Государство им заботиться друг о друге не давало. Спи уже, бесполезно с такими, как ты, разговаривать. Бьянка вон всё понимает. У меня даже спина прошла.

Вон пусть Бьянка тебе и спину греет, хотелось выкрикнуть мне, но я смолчала, и лишь Аманда отодвинулась к стене, поспешила вернуть спасительный кокон, хотя и знала, что всё равно быстро не усну.

Глава четырнадцатая "Ночные и дневные кошмары"


Всю ночь я просидела над эссе, которое необходимо было сдать завтра или уже сегодня — тридцать первого октября; иначе его не засчитают за межсеместровый экзамен по литературе. Голова шла кругом, мысли цеплялись друг за друга и штабелями валились спать. В итоге я загрузила на сайт файл без последней вычитки, уповая на студенческую удачу. Ох, как обрадовалась Аманда, узнав, что кафедра литературы поддерживает её безбумажную политику — все конспекты вывесили онлайн и перестали требовать распечатанные работы.

Я хлопнула крышкой ноутбука и, как была в спортивных штанах, так и завалилась спать, даже не натянув на нос простыню. Сон выдался беспорядочным, будто учительница ругала меня за то, что я не нарисовала иллюстрацию к эссе… Во сне я пыталась доказать ей, что такого пункта в задание не было, но она пригрозила отчислением с курса по живописи… Я что-то ей доказывала, бешено жестикулируя, и в итоге свалилась с дивана.

Я открыла глаза и огляделась. Аманда уже открыла жалюзи, и сквозь них бил яркий солнечный свет. Я провела рукой по вспотевшему лбу и выдохнула, привалилась спиной к дивану и осталась сидеть на полу — растерянная и растрёпанная, то и дело поправляя волосы… Скрипнула дверь. Вернулась Аманда, а я даже не успела заметить, что одна дома. Расстёгнутая кофта давала свободу животу. Майка задралась выше пупка, и я отметила, что он перестал быть впалым. Аманда стояла в дверях, такая домашняя, тёплая, разгорячённая быстрой ходьбы. Поняв, что беспардонно разглядываю подругу, я прикрыла глаза руками, будто решила откинуть с лица волосы, и пошла к ванной комнате.

— Я выгуляла собаку, чтобы ты могла подольше поспать. Ты дописала вчера?

Я обернулась и, глядя на беременный живот, одёрнула свою майку.

— Слушай, у тебя живот подтянулся, — выдала Аманда. — Я не замечала, чтобы ты пресс качала.

Я проигнорировала сообщение, хмыкнув про себя — ага, а полноту ты успела заметить! Однако потом в пустую после ночного кошмара голову пришла другая мысль: а чего ты вообще на мой живот пялишься? Я плеснула в лицо холодной водой. Аманда стала раздеваться у меня за спиной, и теперь я поймала себя на мысли, что не свожу глаз с зеркального отражения неестественно тёмных сосков Аманды.

— Я в душ, — сообщила она. — Хотела до прогулки принять, но боялась тебя разбудить. Мне опять сегодня кошмар приснился.

— Опять? — я завернула кран и обернулась.

— Ага, — кивнула Аманда, замерев у стеклянной дверцы ванны, совершенно не стесняясь своей наготы. — У меня то бессонница, то кошмары про роды снятся. Вычитала на форуме, что обычно они снятся после тридцатой недели… Неужели все пять месяцев не буду спать! Хочешь, расскажу, что снилось? Только за сумасшедшую меня не принимай, ладно?

Я кивнула, отвечая согласием на оба вопроса.

— Приснилось, будто напали на нашу квартиру летающие тарелки. Смешные в виде танков. Представляешь — танков, настоящих, больших, только с крылышками… А у меня уже живот огромный такой, — она выставила вперёд руки, будто держала надувной мяч для фитнеса. — И вот я оказалась на их планете, и наступил срок рожать. Инопланетяне выглядели совсем как мы, только сказали, что у них так детей никто не рожает, но они попробуют принять роды, как на Земле. Врачом оказалась женщина, и вот уже идут потуги, она решает проверить головку и… Ребёнок идёт ногами! Ужас! У меня внутри всё оборвалось. Врач сразу застопорила процесс и вынесла вердикт — режем! Ну разрезали, достали огромного пацана, но это ещё ничего… На той планете выясняется, что отец ребёнка какой-то там их генерал. Он-то меня и выкрал, чтобы его сын родился в положенном месте. Он все роды стоял рядом в военной форме, держал меня за руку и говорил, что всё будет хорошо…

Аманда схватила меня за запястье с такой силой, что мне сделалось больно.

— Я так боюсь, что будет кесарево. Я не хочу операцию, я хочу, чтобы было всё естественно, я хочу… Ты ведь не разрешишь им меня разрезать?

— Кому? — спросила я, оставив бесполезные попытки освободить руку. — Инопланетянам?

— Тебе смешно! Посмотрю на тебя, когда сама рожать будешь!

Аманда залезла в ванну и с такой силой задвинула дверцу, что аж стекло затряслось. Я вернулась к зеркалу, взяла расчёску и попыталась расчесать колтуны.

— Ничего не получится, пока не вымоешь волосы!

Аманда вылезла обратно, повернула кран и стала ждать, когда прогреется вода. От злости она чуть не устроила себе контрастный душ! Я согласно кивнула. Тоже ведь проснулась в холодном поту от своего кошмара, и ещё оттого, что так плохо учусь в этом семестре. Будет очень стыдно перед отцом, и индюшка станет поперёк горла.

— Аманда, — Та всё ещё проверяла температуру воды. — Куда ты едешь на День Благодарения?

Она на мгновение вытянула губы трубочкой, а потом закусила нижнюю и заправила за уши волосы.

— Мать написала ещё два дня назад. Она собирается к бабушке в Бостон. Спрашивает, на какое число покупать билет, а я… Я игнорирую сообщение. Я боюсь её реакции. Она такая вся правильная. Каждое воскресенье на мессу ходит, еду для нищих собирает, устраивает благотворительные аукционы… А тут я — с ребёнком в двадцать лет и без мужа…

Я тоже скрутила волосы жгутом. Давно хотела спросить, когда же она поговорит с матерью.

— Но она всё равно узнает, — начала я робко. — Может, праздник как раз хороший день рассказать такое? И ты же не в Рино едешь…

Я замолчала. Аманда смотрела мне прямо в глаза.

— Ты думаешь, он догадается, если увидит меня с животом? Впрочем, он увидеть-то меня не должен и всегда можно сказать, что я спала с кем-то ещё… У парней с математикой проблемы, когда дело касается девчонок. Но я не хочу лететь в Бостон. И дело даже не в бабушке и родственниках… Я боюсь самолёта.

— Напиши тогда, что поедешь к моему отцу, — неожиданно для самой себя предложила я. — Скажи, что нам одиноко. Братья не приедут точно, и мы вдвоём на целую индюшку…

Я не закончила фразу. Предательские слёзы подступили к глазам.

— Я в прошлый раз испортила индюшку. Отец два дня размораживал, натирал, а я передержала в духовке.

Слёзы всё-таки потекли из глаз. Аманда вытерла руку о полотенце и шагнула ко мне. Моя голова упала ей на плечо, и я почувствовала носом мягкую грудь. Ладонь, холодная от воды, легла мне на волосы. Я обхватила Аманду руками и стиснула так сильно, как только смогла. Она сжалась, но не отстранилась.

— Я поеду с тобой. Я сейчас же напишу матери. Нет, позвоню и скажу, что не полечу.

Я отступила от Аманды и шмыгнула носом, стирая рукой оставшиеся на щеках слезы.

— Иди в душ, а то замёрзнешь, — всхлипнула я.

Аманда продолжала стоять, сложив руки на животе с мечтательным выражением на лице.

— Неужели ему когда-нибудь так же будет меня не хватать?

Я впилась взглядом в пупок и сказала:

— Хрена с два. Старший брат звонил матери лишь на Рождество и День Рождения. Наверное, в календаре пометка стояла.

Аманда посмотрела на меня с неприкрытой обидой и шагнула в ванну, в которой уже запотело стекло. Она мылась долго и шумно, показывая, что я сказала гадость. А что я сказала? Я сказала правду про моего брата, на которого я сама таю страшную обиду. Нельзя так относиться к матерям, надо им звонить, надо с ними говорить, надо… Аманда не права, потому что не едет с матерью, но я не стану отговаривать её, потому что не хочу сидеть одна с отцом и вспоминать маму. Втроём мы найдём тему для разговора. Я надеюсь, что найдём… А сегодня, сегодня мы должны улыбаться, чтобы отогнать ночных демонов.

— Ты идёшь в душ?

Я так и простояла у раковины, пока Аманда не открыла полностью запотевшую дверцу и не попросила подать полотенце. Я кивнула и начала раздеваться.

— Определённо ты похудела, — повторила серьёзно Аманда. — Только не смей жрать сегодня конфеты.

Я кивнула и выжидающе посмотрела на неё: вылези уже из ванны!

— Сегодня нет литературы, но это не значит, что мы должны весь день проторчать дома! — едва не топнула я босой ногой.

— Поехали в музей Диснея. Мы ни разу там не были. В кой-то веке во Фриско выбираемся… После Белоснежки тебя и геи меньше раздражать будут. Согласна?

Да я на всё согласна! Только пусти в душ!

— Я позвоню матери и приготовлю завтрак.

Через пять минут с закрученными в полотенце волосами я сидела у барной стойки и уплетала тост с сыром «Филадельфия», запивая йогуртом, смешанным с замороженными лесными ягодами. Перспектива провести целый день без лекций и домашней работы была светлая и радостная. Вампирша в разноцветном парике и чёртик с красными рожками будут великолепной парой. И никакой гей с бантиком на причинном месте с нами не сравнится!

Глава пятнадцатая "Дурацкий поцелуй"


Аманда припечаталась к экрану, на котором шли начальные кадры знаменитого диснеевского «Бэмби», а я рассматривала в витринах оригинальные эскизы, пошаговые зарисовки и первые цветные наброски к этому шедевру. Мы уже больше часа находились в музее Уолта Диснея, и мозг мой уже перестал фиксировать информацию. Слишком много всего сразу предлагалось неискушённому зрителю: эскизы к фильмам, афиши, диснеевские фигурки, товары с мультяшными эмблемами, первые фото- и видеокамеры, рабочие места художников, грандиозный фото и видео архив — всё, что сумела собрать дочь художника, даже миниатюрные книжицы, которые коллекционировал Уолт Дисней.

Меня сбивало с ног информационным потоком, но Аманда редко уходила из музея, не изучив его досконально. За два года она не пропустила ни одну привезённую из Европы коллекцию, и даже я научилась прочитывать стенды от корки до корки, надеясь, что хоть треть информации осядет в какой-нибудь клеточке моего мозга. Однако в этом музее я действительно получала удовольствие. Впиваясь глазами в раскадровки, сделанные сангиновыми карандашами, я надеялась впитать хоть крупицу мастерства знаменитых аниматоров. На экране не замечаешь, насколько мастерски прописан задний план — по всем правилам детализированной акварели, тогда как фигуры выдержаны всего в нескольких тонах. В отдельности они выглядят больше плоскими, чем объёмными. Однако контраст с богатой палитрой задника и выписанными деталями, вплоть до сочетания четырёх цветов в одном листочке, придаёт персонажам завораживающую трехмерность. Она завораживает намного сильнее всей современной компьютерной графики.

Аманда пришла в восторг от интерьера, выдержанного в спокойном стиле минимализма, меняющегося от зала к залу в зависимости от экспозиции — и не догадаешься, что музей расположился на берегу залива в бывших военных казармах. Мы с головой погрузились в атмосферу киностудии, творившей бессмертные шедевры, на которых выросло и ещё вырастет не одно поколение детей всех цветов кожи и языков. Уверена, что и сын Аманды будет смотреть то же, что смотрели мы в детстве. Я и сейчас с открытым ртом следила за пробуждением Белоснежки, и радость моя, пожалуй, превосходила ликование гномиков. А сейчас я буду плакать вместе с Амандой, которая уже не видела ни оленёнка, ни других зверюшек, потому что слёзы даже не капали, а лились из её покрасневших глаз. Я осторожно коснулась её плеча, и Аманда заметно вздрогнула.

— А, это ты… — втянула она сопли. — Ну как можно детям такое показывать! Вон ты через пять лет ревёшь при одном упоминании мамы… Помню, нам в школе на психологии рассказывали, что какой-то психолог советовал не водить детей на «Бэмби», потому что самый большой детский страх — это потерять маму.

Аманда вытерла глаза кулаком, но в голосе продолжали стоять слезы. Я сжала ей руку молча, потому что не знала, какие слова она ждёт от меня, и ждёт ли вообще. Она продолжала смотреть на экран, где эпизод пошёл уже по второму кругу.

— Они же и в садике не хотят оставаться, потому что боятся, что мама уйдёт и не вернётся. Нам говорили, что следует приучать ребёнка находиться одному ещё дома, говоря с ним из соседней комнаты так, чтобы он, не видя тебя, слышал твой голос.

— Ты так хорошо всё со школы помнишь, или снова читала что-то? — удивилась я.

— Я волонтерила в детской комнате в спорт-клубе. Мы сдавали тест по детской психологии. Я думала, что всё забыла, а сейчас живо всё вспомнилось. Слушай, я так боюсь, что он останется один, никому не нужный, если со мной что-нибудь случится.

Она положила руки на животик и выглядела такой серьёзной, что я с трудом подавила улыбку и сказала лишь то, что сказала:

— Знаешь ли, умереть сейчас стало немного проблематично. При родах умирают единицы, и тебе это не грозит, да и болезни все лечатся. Раковой наследственности у тебя нет, да ты ещё и грудью собралась кормить, а это уменьшает вероятность рака груди, который у нас, женщин, самый серьёзный. Впрочем, вон, Анджелина Джоли справилась…

Ну зачем я это сказала? Ну зачем! Лицо Аманды покраснело и сравнялось по цвету с заплаканными глазами.

— Ты ничего не понимаешь, — сказала она чуть ли не по слогам. — Ты за себя-то ответственность нести не можешь, поэтому тебе и не понять, что я для себя больше не живу! Что думаешь, я не могу на дороге разбиться? Вон, позавчера какую аварию видели — кирпичное ограждение пробило на крошечной скорости — и всё, конец… А если его или её дома дети ждали?

Я не знала что делать, Аманда опять начала плакать, а я, безответственная, стояла рядом, засунув руки в карманы джинсов, и молчала. Вон, на стенде было написано, что Дисней не советовал водить в кинотеатр на свои мультики детей до восьми лет, потому что у тех психика ещё не устоялась, и они могут испугаться страшных сказок. Похоже, что нынешнем детям смотреть мультики безопаснее, чем некоторым взрослым, хотя он и говорил, что его сказки предназначены для ребёнка, который сидит внутри каждого взрослого.

— Давай кофе купим?

Ну что? В мою голову пришла только эта спасительная мысль! И всё же голова моя не была набита только лишь диснеевскими мультиками, и я добавила:

— Или чай, если кофе тебе нельзя…

— Маленькую чашечку можно, — отозвалась тотчас Аманда. — Да и большую можно, я уже забыла, когда мы с тобой в «Старбакс» ходили.

Она вновь вытерла слезы, уже рукавом, и громко шмыгнула. Мы быстро пробежали зал со всевозможными Микки-Маусами, расположившимися на чашках, пластинках, проигрывателях, значках, магнитах, музыкальных шкатулках — на всём, куда можно его налепить. Верно, эта мышка — символ нашей страны наравне с дядюшкой Сэмом! Остался последний зал, и вот уже коридор и в конце — кафе, о близости которого говорил аромат не только кофе, но и подогретых булок с корицей.

— Эй, гляди, что он дочерям дарил!

Аманда вновь прилипла к стеклянному шкафу и принялась пожирать глазами бусики и другие женские безделушки. Я же вновь скользила глазами по печатным знакам, сообщавшим о том, что папа весь год искал дочерям подарки по лавкам старьёвщиков, чтобы откопать какую-нибудь редчайшую и стариннейшую вещь! Он обожал проводить время с девочками, читал им на ночь сказки, играл в куклы, брал во многие путешествия. Мы снова забыли про кофе и замерли перед экранами с семейной видеохроникой, и у меня в который раз защемило сердце от мысли, что Аманда не будет стоять ни с кем под руку и смотреть на резвящихся в траве детей. На ум непроизвольно пришло множественное число. После УЗИ она сказала, что не будет больше рожать. Почему?

— Ну ты идёшь?

Я бегом бросилась за Амандой и чуть не растянулась на отполированном тысячами посетителей полу. Аманда успела подхватить меня под руку и так и не отпустила, пока мы не дошли до кафе.

— Не смотри на меня так, — почти что зло выпалила Аманда, заказав к кофе две булки. — Можешь не есть.

Я разве откажусь, даже если всю дорогу до Сан-Франциско мы жевали. Аманда запаслась виноградом, клубникой, орехами… И как-то так получилось, что мы подчистили всё за час, и это после нашего, казалось бы, калорийного завтрака. Время ланча давно прошло, и я чувствовала, как живот начинает закипать и скоро начнёт вещать о голоде в голос.

Мы решили вместо столика на террасе облюбовать лужайку. Аманда нервно подёргивала носом, втягивая в себя воздух.

— Что, океаном пахнет? — спросила я. — Давай спустимся к пляжу, посмотрим яхты и серфингистов?

Аманда отрицательно мотнула головой.

— Траву недавно косили, ей и пахнет.

Она жадно откусила от булки чуть ли не половину и стала старательно работать челюстями, хотя вся мимика на лице возмущалась подобным издевательствам. Она попыталась прокомментировать мой взгляд, но я не разобрала слов, потому что в моих ушах тоже стоял скрежет булки, которую я поглощала так же жадно.

— Ну и зачем ты меня копируешь? — полушутливо-полуобидчиво спросила Аманда, когда я наконец дожевала.

Я пожала плечами, потому как сделала это бессознательно — просто взяла и откусила такой кусок, какой залез в рот.

— Я не могу сдержаться, понимаешь? — продолжила Аманда серьёзно. — Мне в понедельник даже пришлось съехать с трассы, чтобы купить пончик, потому что я не могла следить за машинами, ощущая на губах привкус сахара. Ну что улыбаешься? Это ж нормально, это гормоны. Ты не представляешь, каких трудов мне стоило донести его до кассы и не откусить. Я потом бегом к машине неслась, чтобы захлопнуть дверцу и сожрать его. У меня даже воды не оказалось, всю выпила! Странно, но мне хочется только мучного и сладкого сейчас. Фруктов вообще не хочу…

Я кивнула с усмешкой:

— Ага, мы три фунта винограда намыли с утра, где они?

— Это ты всю дорогу его ела. Я ела орехи!

Я не стала спорить, какая разница кто и что съел. Главное, что сейчас мы расправились с булками и кофе… Вернее с его подобием. Нормальный кофе варила только… Нет, я сейчас снова разревусь, как корова.

— Аманда, — я постаралась втянуть в нос то, что должно было политься из глаз, и задала вопрос, который не одну неделю скакал у меня на кончике языка. — Что ты скажешь своей матери про отца ребёнка?

Уф, я спросила. Я спросила! Я спросила? Вопрос слетел с языка подобно сальто, которое я когда-то делала на уроках гимнастики. Чтобы не встречаться с глазами Аманды, я следила за девочкой и мальчиком, которые неподалёку от нас ходили колесом на траве.

— Я ещё не придумала, — просто ответила Аманда и растянулась на спине, закинув руки за голову, как любят спать мужчины. — Хотела бы вытянуть руки и потянуться, как в йоге, но этого делать точно нельзя. А на спине пять минут всё же полежу. На улице больше кислорода, так что совсем плохо малышу не будет. И не смей больше мучить меня подобными вопросами, я и без тебя ими мучаюсь… Но ты дала мне отсрочку приглашением в Салинас. Будем бегать по воде и придумывать замысловатый роман… Я не знаю, что говорить матери. Просто не знаю. Я не хочу, чтобы она пыталась устроить мою личную жизнь. Не хочу. Я не хочу отца этому ребёнку.

— Почему? — я продолжала следить взглядом за девочкой, с которой вдруг свалился обруч с кошачьими ушками.

— Я же сказала, что он не тот отец, который нужен моему ребёнку. Я не буду распространяться почему. Не сейчас, ладно?

Я кивнула, хотя Аманда смотрела в небо — бирюзовое, с мелкими барашками ватных облаков. Было тепло и хорошо — редкость в городе, с трёх сторон омываемом океаном.

— Будем ужинать в городе или до дома дотерпим? — спросила я.

Аманда повернула ко мне голову, а потом и полностью перевалилась на бок, и я отметила, что сначала перевалился животик.

— Ты можешь думать о чем-то, кроме еды?

Я пожала плечами и поднялась. Задала ей нормальный вопрос, ведь не будем же мы есть в какой-нибудь китайской забегаловке, а на Кастро вообще ни черта в такой час не найдём! Ну и чёрт с тобой, сама так решила — голодай. Мне это только на пользу!

Аманда тоже поднялась на ноги и одёрнула теперь вечно задирающуюся футболку.

— Может сейчас в машине переоденемся? — спросила она. — Лучше, чем на Кастро, хотя там можно не прикрываться…

Сказала она это как-то уж больно мечтательно. Я кивнула, и мы направились к машине. Аманда достала свой плащ чертёнка и прикрыла меня, пока я стягивала джинсы с майкой и пыталась втиснуться в платье.

— Брось молнию, я тебе застегну.

Плащ исчез, и руки Аманды опустились на мою голую спину. Во мне всё сжалось, будто я проглотила косточку и теперь пыталась не дышать, чтобы та ненароком не провалилась в живот. Да что со мной происходит? Тогда в душе? И сейчас от одного её прикосновения, словно Аманда не девушка, а…

— Слушай, не дёргайся! Здесь дебильные крючки ещё, я пытаюсь их застегнуть.

Я превратилась в статую и прекратила дышать.

— Свободна!

Аманда похлопала меня по плечу, и я даже отпрыгнула и принялась озираться, будто кто-то мог прочесть что-то на моём лице. Аманда прикрепила к штанам длинный хвост с кисточкой и накинула плащ. Он доходил до колен, и из-под него огненная кисточка выглядывала очень аппетитной… Что? Я использовала эпитет «аппетитная»? Похоже, музей как-то неправильно повлиял на меня. Сейчас бы прогуляться к океану и заглушить мысли криками чаек.

Аманда между тем закрепила заколками ободок с рожками и улыбнулась.

— Ты будешь краситься? Впрочем, — она на секунду задумалась, — ты и так какая-то слишком бледная. У тебя что-то болит? У тебя когда месячные должны быть?

— Они три дня как закончились, — буркнула я и даже обиделась. Можно было заметить прокладки в мусорке, если уж на то пошло. А на что пошло? Какое Аманде дело до моих месячных? И что за дурацкие обиды? Мне-то их на беременные гормоны не списать, ну никак!

— Давай прогуляемся до «Голден Гейта». Скоро огни зажгут. Люблю этот мост в темноте… Помнишь, какая классная сцена там снята в «Интервью с вампиром», когда Лестат кусает этого журналиста?

Аманда посмотрела на меня как-то даже брезгливо:

— О, ещё одна любительница Тома Круза… Хорошо не Бреда Питта.

— Ты фильм-то смотрела?

— Нет, но наслышана от… А, неважно… Не разочаровывай меня больше своим интеллектом.

Мы перегнали машину поближе к пляжу и пошли вдоль набережной к кирпичной крепости, которая по задумке должна была охранять Сан-Франциско с моря, но на город никто так и не напал.

— Как думаешь, мы с сыном только пушки будем ходить смотреть? Или его что-то нормальное будет интересовать?

— Послушай, мальчики — это не только пистолеты и футбол. Это то, что ты в него вложишь. Откуда у тебя такое мерзкое представление о мужчинах?

— Наверное, мне всё не те попадались, начиная с моего отца.

— Послушай, в разводе не всегда мужчина виноват…

— Я знаю, — перебила Аманда. — Моя мать ещё тот подарок, но меня-то почему он забыл? Никогда не звонил, открытку на День Рождения и Рождество присылал и всё. Он даже не просил в суде дни посещений, как будто я вообще не дочь. Ну как, как мне воспитать сына, чтобы он в такое дерьмо не вырос?

Я стиснула пальцы Аманды. За последние месяцы она выдала столько негативных мыслей и эмоций, что хватило бы на десятилетие.

— Ты роди сначала, потом воспитывать будешь. Люби его и всё будет хорошо, и не проецируй свою нелюбовь к мужчинам на того, кто не виноват, что у него между ног случайно выросло.

Мы облокотились о парапет. Рядом чайка деловито крутила головой из стороны в сторону, не обращая на наше соседство никакого внимания.

— Теперь я понимаю, почему Ричард Бах писал про чайку, — сказала вдруг Аманда. — Потому что ей на все пофиг, если не сказать хуже… А мы как муравьи, всякое говно на себе и в себе тащим.

Я снова взяла её руку в свою:

— Надо уметь от этого дерьма абстрагироваться. Я вот ничерта не выучила ещё к тесту по истории искусств, но сегодня не хочу об этом думать, потому что мы приехали развлекаться! Я сейчас надену парик, вставлю клыки и пошли все нафиг — я больше не Кейти, я вампир, а Кейти с её проблемами пусть подождёт до завтра! Наши проблемы никуда не денутся, но если мы решили развлечься, то никакие мысли не должны мешать отдыху, так психологи говорят. Иначе от стресса все тут окочуримся.

Аманда ничего не ответила, и мы начали возвращаться к машине. Вдругона обернулась и помахала кому-то рукой. Она помахала чайке! Ну, наверное, писатель Ричард Бах тоже был немного не в себе…

Аманда села за руль, аккуратно пристегнула ремень, расправив вокруг животика, и выехала на дорогу. Я включила музыку, чтобы наше молчание перестало быть неловким. За последнее время я разучилась болтать о пустяках. Вернее, обсуждать глупости с Амандой, потому что она теперь встречала их с каменным лицом и смотрела на меня так, будто я была минимум на десять лет младше. Я не могла говорить только об учёбе или беременности, поэтому все разговоры свелись к самому нейтральному и насущному — к еде, за что мне доставалось по полной. Поэтому сейчас, когда поняла, что три-четыре часа не выживу на съеденной булке, я стойко смолчала. Ну в гей-районе хотя бы хот-доги должны продаваться, это же так символично…

— Ты чему там улыбаешься? — спросила Аманда.

И в боковое зеркало я действительно увидела свою улыбку: вот дура-то…

Вечерело. Рабочий день закончился, и теперь можно было только учиться трогаться с места и тормозить. Я предложила бросить машину на первом же крытом паркинге и пойти пешком. Это казалось единственно разумным решением. Пусть я и выросла в маленьком городке, но совершенно не сохла по большому городу. Впрочем, Сан-Франциско мегаполисом не был и в сравнение не шёл с Лос-Анджелесом. Это просто большая деревня, в которой мало того, что всё жутко дорого, так ещё и на холмах нереально припарковаться. Море грязи и нищих — прямо «Двор чудес» из романа Виктора Гюго. Даже без летней жары от мусорных баков, выставленных на узких улочках, которыми мы срезали дорогу до Кастро, воняло так, что можно было задохнуться. Аманда затыкала нос, и я была готова сделать то же самое, хотя моё обоняние и не было обострено беременностью.

Наверное, я навсегда останусь деревенской девочкой и буду с ужасом взирать на спящих на улице нищих, подпирающих спиной мусорные баки, и в нерешительности толкаться подле перегораживающего узкий тротуар вонючего грязного старика… Наверное, старика, хоть его лицо кто-то заботливо прикрыл газетой. И это на людной улице. Господи ты боже мой, насмотришься на такое, и проблемы с отсутствием утренней пробежки кажутся такой глупостью…

Аманда шла медленно и молчала. О чем мы могли говорить? Мы успели обсудить свои финансы, когда при въезде в город дали попрошайке пять баксов. На перекрёстке их собралось несколько человек. Они прохаживались вдоль машин, стоящих на светофоре. Окно мы закрыть не успели, и нам действительно стало страшно. Больше страшно, чем противно. Аманда прошептала, что если мы не дадим им сейчас денег, они проклянут её ребёнка, как делали в средние века нищие старухи… Свихнуться здесь можно и не будучи беременной. Ездим в город за культурой, а в довесок получаем фунт говна!

Наконец мы вышли на перекрёсток Маркета и Кастро, где уже, похоже, несколько минут трамвай вежливо пропускал разряженную галдящую толпу, которая не желала заканчиваться. Костюмы некоторых парней состояли из тёмной футболки с надписью: «Натурал!» Аманда не удержалась и спросила одного, не страшно идти ли в такой футболке в район геев? На что тот со смехом ответил, что только в таких футболках и надо ходить!

Стемнело и стало красиво. Городская грязь исчезла, осталось лишь раскрашенное огнями фонарей и вывесок безумие старого города. Тёмно-жёлтые зебры-переходы особенно ярко выделялись в свете фонарей, который играл в листве деревьев, делая их неестественно зелёными. Я смотрела на народ. Впереди шёл парень без костюма, зато нёс под мышкой чау-чау, украшенную бантом в виде подсолнуха. Перед ним бежала невеста, но когда она обернулась и приподняла фату, я поняла, что то был жених. Вместе с народом увеличилось и количество полицейских. Копы держались стайками и весело улыбались, помогая регулировать движение, когда слишком много народа желало перейти улицу в одном месте.

Народ спешил сфотографироваться с парнями, разодетыми как бляди с Пляс-Пигаль — они были действительно хороши в коротких чёрных платьицах с корсетами, сапогах-ботфортах, париках, с накладными ресницами и ярко-красной помадой. А мне лично захотелось сфотографироваться с такого же вида пятидесятилетними мужиками, костюм которых дополняли их естественные огромные бороды. Но я не посмела достать телефон, чтобы вновь не показаться Аманде ханжой, воспринимающей прогулку по Кастро, как поход в зверинец.

Я старалась вообще не улыбаться. Даже мальчикам, разодетым девочками, хотя они настойчиво махали платочками с балкона. Я уставилась на импровизированную эстраду, где кто-то кривлялся в образе Леди Гаги… Потом нас обошли высокие ребята с круглыми задницами, весь костюм которых составляла надетая на голое тело футбольная защита.

— О, Хот Куки! — завизжала мне в ухо Аманда, и я обалдела от такого сравнения. — Я уже отсюда запах выпечки чувствую. Идём!

Я выдохнула и отругала свой извращённый мозг. Мы протиснулись к витрине, содержание которой хотелось проглотить за раз. Уставшая девушка за прилавком выжидающе поглядела на нас, и Аманда стала тыкать в каждое печенье и набрала целый кулёк. Я же открыто пялилась на висящие за спиной девушки красные бикини мужского размера и на стену, увешенную фотографиями мускулистых парней в этих самых экспонатах.

— Заметила, что девушек на фотках почти нет? — спросила Аманда, когда мы вернулись на улицу. — Просто геи не так стесняются своей ориентации, как лесбиянки.

— А продавщица была девушкой?

К счастью, Аманда успела откусить половину первого печенья, и я воспользовалась естественной паузой, чтобы затушевать свой вопрос:

— Мне кажется, что девушки вообще не выставляют чувства напоказ. Им не надо в парней для этого переодеваться! Да и со времён Ив-Сен Лорана брюки на женщине не вызывают удивления. Я совершенно не понимаю необходимости парней переодеваться в женское платье? Мне не смешно.

— Им самим смешно. У них праздник. Им вообще плевать, что о них думают такие, как ты!

Слишком быстро Аманда справилась с печеньем. Я промолчала. К чему развивать тему дальше? Она уже давно поставила на мне клеймо. И всё же я не пялилась ни на кого с таким ужасом, как случайно забрёдшая сюда пара стариков, в чью молодость такого просто не могло быть.

— Аманда, — я не знала, зачем это сказала. — А ты сама смогла бы поцеловать девушку при всех. Вон как тот парень, подаривший только что другому цветы?

Аманда смахнула с губ крошки от печенья и шагнула ко мне.

— Да спокойно!

Её руки обвились вокруг моей шеи, а сладкие от печенья губы коснулись моих губ. Это не был лёгкий поцелуй приветствия. Это был настоящий поцелуй, на который тело тут же отозвалось, не дожидаясь стимула от мозга, впавшего в ступор. Руки сами легли на талию Аманды, но как только я почувствовала затянутым платьем животом её голый, вылезший из-под футболки, бугорок, захотела отстраниться, но Аманда держала меня слишком крепко. Её пальцы проскользнули под мои искусственные волосы, разрывая их подобно гребешку. В ответ я принялась наглаживать её втянутый позвоночник. Язык Аманды скользнул по термопластику, и это стало концом сказки. Она отстранила лицо, продолжая удерживать меня за шею, и сказала как-то совсем томно:

— Я говорила тебе, что со вставной челюстью противно целоваться.

Я ничего не ответила, да и не смогла бы — ответ потонул бы в шквале аплодисментов, которые были адресованы, оказывается, нам. Громче всех аплодировали выстроившиеся вдоль лимузина диснеевские бородатые феи. Аманда раскланялась на все четыре стороны и потащила меня дальше.

— Если бы не твои дурацкие клыки, мы бы лучше сыграли!

В ушах продолжало звучать слово «противно». Только мне противно не было. Противно было Аманде. Главное, чтобы она не откомментировало моё желание поцеловать её, как ту мою неудачную попытку успокоить её на диване. Я не хотела этого поцелуя. Я ведь просто спросила!

Глава шестнадцатая "Предложение Аманды"


День не задался с самого утра. Аманда напустилась на меня за медлительность: то я слишком долго чистила зубы, то ещё дольше шнуровала кроссовки, в которых посмела усесться на диван… Даже какао я размешивала не так, как того хотела она. Последней каплей стало моё не такое расчесывание волос. Аманда растягивала в стороны широкую кофту, а потом ни с того ни с сего подлетела ко мне и, вырвав из рук расчёску, швырнула в угол. Я так и осталась стоять с поднятой к голове рукой и согнутыми пальцами.

— Только посмотри, как выпирает живот! Вчера такого не было!

Я видела в зеркале её лицо с плотно сжатыми от злости губами. Она повернулась боком. Бугорок действительно стал заметен, но ничем не отличался от того, который я видела вечером, когда мы мерили живот лентой для волос, потому что не купили портновский метр. Мы приложили ленту к лобку и подняли к солнечному сплетению, где заканчивался живот, а потом измерили длину ленты на нашей длинной чертёжной линейке. Намерили ровно двадцать один дюйм, как и следовало быть матке к двадцать первой неделе. Живот действительно теперь выглядел беременным, особенно с боку. Чётко видно, что он поднимается над лобком и округляется выше к груди, которая пока ещё значительно выдавалась вперёд. С боков он пока не выпирал, хотя талия Аманды заметно расплылась, явно вобрав в округление пару-тройку фунтов, набранных из-за булок. Свободные футболки прекрасно скрывали беременность, и та, которую Аманда сейчас надела, не являлась исключением.

— Ничего не видно, — я повернулась от зеркала ко всё ещё злому лицу, поэтому пыталась говорить как можно веселее. — А в чём твоя проблема, даже если и видно? Ты же постоянно наглаживаешь живот, оттягивая ткань, чтобы он был лучше заметен…

— Так это же дома! — оборвала меня Аманда. — Или когда никто не видит, но не в школе, да ещё перед экзаменом!

Она съехала по стене на пол и запустила руки в волосы, безжалостно растормошив шевелюру. Я села рядом, скрестив ноги в позу лотоса, и сомкнула пальцы в замок, но молчала, потому что не понимала причину нынешнего приступа ярости и не желала довести Аманду до слёз очередным неправильным действием. Я вообще уже ничего не понимала в её поведении после того невероятного поцелуя. На обратном пути Аманда спросила, понравилось ли мне? В ответ я покраснела, что было видно даже в темноте машины. Аманда, как хищница, почувствовала мой страх.

— В тебе говорят комплексы, — сказала она совершенно бесстрастно. — Мужские и женские рецепторы ничем не отличаются друг от друга, поэтому без разницы, чьи руки и губы касаются твоих эрогенных зон. Главное, знать, что и как делать. У нас, женщин, всё сложнее мужчин, потому что мы любим головой. То есть, если тебя тошнит от одной только мысли о близости с женщиной, ты ничего не почувствуешь, но если ты позволишь своему мозгу отключиться от стереотипов, то, закрыв глаза, даже не будешь знать, кто с тобой.

— А ты пробовала это с женщиной? — спросила я и тут же испугалась, что она обидится, но мне необходимо было найти хоть какое-то объяснение её поведению.

— Я из Рино, самого большого из самых маленьких городков, — ответила Аманда и включила музыку.

Что она хотела этим сказать, я не поняла, но в ту ночь спала на самом краю дивана. Впрочем, Аманда обзавелась подушкой для беременных и больше не нуждалась в моей спине. Эта мягкая сарделька полностью скрывала от меня её тело. Я видела лишь голову и щиколотки, которые Аманда скрещивала поверх подушки. Наверное, подушка лучше меня поддерживала спину и давала необходимый беременному телу отдых, потому что Аманда перестала демонстративно постанывать. А вот я почти не спала, списывая бессонницу на нервы, потому что зубрила историю искусств перед экзаменом и не могла ничего запомнить, хотя на самом деле… На самом деле я боялась признаться, что мне не хватает тепла Аманды — мне вдруг захотелось прижаться к плюшевому мишке Фуззи, который до сих пор лежал на моей кровати в Салинасе. Пусть между мной и Амандой была лишь тонкая подушка, я чувствовала себя жутко одинокой.

Жаль, что хозяева не разрешают держать в квартире животных, я бы с удовольствием завела кошку и спала с ней в обнимку. Я вытаскивала из-под головы подушку, сминала, прижимала к груди и плакала, потому что третью ночь подряд мне снилась мама. Утром я бежала за Лесси и зарывалась лицом в её мягкую длинную шерсть, крепко смыкая руки на холке, а она довольно тыкалась мокрым носом мне в лицо и даже слизывала ночные слезы тёплым языком.

— Ты не понимаешь, — цедила Аманда, стиснув пальцы на расставленных, чтобы не прижать живот, коленках. — Они обе станут думать о моём животе, а не о моих рисунках и картинах. Они не будут бесстрастны, потому что они бабы, а бабы всегда осуждают других баб — так было и так будет. Собственные неудачи они будут проецировать на кого-то слабого, кто сейчас в их власти. Ненавижу просмотры! Ненавижу, когда не могу доказать, что я права. Вот возьми наш вчерашний тест — машине плевать, беременна я или нет, она будет считывать только правильно заштрихованные коды…

— Да никто не будет смотреть на твой живот. Они давно оценили наше портфолио, а сегодня просто выскажут свою критику — никто не полезет переправлять твои оценки… Да и вообще, с чего ты взяла, что твой живот на что-то там повлияет?

— Да потому что они будут считать, что я безответственная, если не смогла предохраниться. А если я так халтурно отношусь к жизни, то и в учёбе я такая же. Да и зачем меня учить, если я всё равно ухожу в следующем семестре…

— Аманда, — я нашла в себе силы взять её за руку. — Прекрати! Твой живот не видно, поверь мне. Во всяком случае — сейчас, но они всё равно увидят его на итоговом экзамене в декабре, тогда ты его уже не скроешь.

— Я и боюсь этого! Боюсь, понимаешь? — Аманда сжимала мне плечи, глаза у неё блестели от готовых брызнуть слёз. — Я не хочу становиться стереотипной неудачницей, которую беременной бросил парень. Не хочу!

— А причём тут бросил?

— Да при том! Такова наша поп-культура, которая проповедует, что женщина не может решиться родить ребёнка без мужа. Все считают, что она делает это лишь вынужденно, когда мужчина её бросает. Они все будут меня жалеть, понимаешь? А я, я не хочу их жалости, потому что меня никто не бросал, потому что моему ребёнку не нужен отец. Потому что мне не нужен муж! Да потому что мне вообще никто не нужен!

Аманда вскочила на ноги и вдруг схватилась за живот.

— Ой, — второй рукой она оперлась о стену. — Что-то потянула. Ай…

Я уже была на ногах и со страхом смотрела на её перекошенное болью лицо. Я сначала потянулась к ней, но потом опустила руки, не решаясь коснуться. Аманда наконец подняла глаза и, заметив на моём лице растерянное беспокойство, улыбнулась уголком рта.

— Ничего страшного, я просто пережала что-то неправильной позой. Сейчас отпустит. Ой, да он дерётся. Дай сюда руку.

Я даже не успела протянуть ладонь, как она схватила её и приложила к боку живота. Я замерла, боясь спугнуть малыша. После субботнего ресторана Аманда не предлагала мне потрогать живот. Теперь же моя ладонь снова ощутила его податливую пончиковую мягкость, которая вдруг начала пузыриться, будто забродившее тесто. Это не было толчком, это было сравнимо с лопающимся о ладонь пузырём жевательной резинки. Однако от этого лёгкого прикосновения чужого нерожденного ребёнка я вздрогнула, будто бы он жил внутри меня самой. Моё сердце забилось чаще, губы приоткрылись в улыбке, а ресницы увлажнились слезами. Я вдруг поняла, что есть что-то выше нас, что позволяет сперматозоиду и яйцеклетке каким-то чудесным образом превратиться в человека, который потом будет так же гладить собственного ещё не родившегося ребёнка.

— Ты такая красивая сейчас.

Слова Аманды заставили меня вздрогнуть.

— Тебе не стоит убирать волосы, — продолжила она серьёзным тоном. — Сейчас уже не жарко. И вообще, ты не думала отрастить их подлиннее?

Аманда так странно смотрела на меня, будто собиралась писать с меня портрет. Её взгляд заскользил по моим глазам, носу, губам и стал опускаться ниже на грудь и дальше, пока не замер на моих нервно переминающихся кроссовках.

— Почему ты постоянно в штанах? Тебе не нравятся юбки? Сейчас ведь тепло и колготки не нужны, почему бы не одеться более женственно?

Я вновь пожала плечами, сунула руки в карманы джинсов и принялась нервно выстукивать дробь большими пальцами.

— В книгах по психологии написано, — растягивала Аманда, — что, когда большие пальцы наружу, это говорит о сексуальной неудовлетворённости женщины…

Я быстро вынула руки из карманов и сжала пальцы в кулак. Аманда ничего не добавила, собрала кофту на животе складками, чтобы задрапировать бугорок, и пошла к выходу нацепить сандалии. Она не присела, а лишь задрала ногу, прислонившись к стене. Наверное, я должна была ей помочь, но я боялась предложить свою помощь. Я лишь сказала, что сяду за руль, на что она ответила, что хочет повести машину сама, чтобы успокоиться.

Я вновь следила, как она любовно расправляет на животе ремень безопасности, и даже почувствовала укол зависти. Я невольно коснулась собственного живота, но тут же отдёрнула руку и скосила глаза на Аманду в надежде, что та не заметила мой жест. Она завела машину и вырулила из подземного гаража. Из динамиков снова лилась классическая музыка. Аманда даже взяла в библиотеке краткую биографию европейских композиторов и читала её, хотя я не могла понять, как у неё хватает времени на чтение чего-то, кроме заданных по литературе книг. Впрочем, книги большей частью мы продолжали слушать во время прогулок с Лесси. Слушали мы их на одном плейере с помощью одной пары наушников, поэтому шли всегда плечо к плечу, чтобы окончательно не порвать тонкий провод, соединяющий два динамика. Книги были начитаны без музыкального сопровождения, но моим постоянным фоном было учащённое сердцебиение от близости Аманды, с которым я ничего не могла поделать. Что же, что же происходит со мной? Приходивший на ум ответ меня совсем не устраивал…

Мы молча дошли от университетской парковки к корпусу Арта и Дизайна. Впервые с пустыми руками, и я не знала, куда деть руки. Сначала я по привычке сунула их в карман, но обнаружив большие пальцы снаружи, быстро вытащила их и стала нервно размахивать руками, будто марширующий малыш. «Все психологи — дураки! — возмущался мой внутренний голос, — у меня просто слишком узкие джинсы с неимоверно маленькими карманами, в которых вся пятерня не умещается».

Я рассматривала попадавшихся навстречу парней, но так и не отыскала никого, с кем хотелось бы поцеловаться. Тогда я стала смотреть на девушек, но результат оказался тем же. Тогда я принялась с особым интересом всматриваться в восточные лица, пытаясь понять, чем китаянки и японки так привлекают белых мужчин, потому что миф об их покорности в качестве вторых половинок меня не очень удовлетворял. Наверное, всё-таки они знают какие-то секреты от гейш. Сразу вспомнился фильм «Дневники Гейши», загадочные выбеленные лица, ярко-красные губы и сколотые наверху деревянными шпильками волосы… Меня такие девушки не привлекают. В их глазах я ничего не могу прочесть, кроме восточного мрака… Кажется, они прищурены от вечной насмешки… Наверное, я просто не мужчина, поэтому и не понимаю, что те находят в восточных красавицах.

— Ну и почему нет? Что, у вас есть на викэнд какие-то особые планы?

Я вздрогнула, поняв, что отключилась от действительности и даже не заметила, что рядом с нами остановились Мэтью и Джек. Наверное, я даже с ними поздоровалась на автомате, но последующий разговор полностью пропустила.

— Ничего особенного, — обворожительно улыбнулась Аманда. — Всё, как всегда. Если ты до сих пор не заметил, то нам с Кейти хорошо вдвоём и без вашего участия. Так что, извини.

Я замерла, почувствовав руку Аманды на своей талии, там где уже не было футболки. Она скользнула пальцами выше по моей спине прямо к лопаткам, беспардонно задирая ткань. Лица парней остались непроницаемыми. Я же надеялась, что не вспыхнула. Аманда не остановилась. Она, как кошка, скользнула своим плечом по моему и, будто слизывая молоко, прошлась языком по моей щеке.

— Теперь всё более чем понятно, — прозвучал откуда-то издалека голос Мэтью.

Я с трудом смогла его расслышать, потому что сердце раскатами грома стучало в висках. Рука Аманды лежала у меня на плече, и ей пришлось легонько или не очень легонько толкнуть меня в спину, чтобы я сделала шаг вперёд.

— Сволочь, — прошипела она, когда мы перешагнули порог нашего корпуса. — У него же на роже написано, куда он тебя приглашал.

— Прости, — прошептала я. — Я задумалась, и ничего из вашего разговора не слышала.

— О чём же ты думала?

— О гейшах, — призналась я и окончательно покраснела.

— О, ну тогда мы просто обязаны пойти поесть суши. Только после дантиста. Я забыла сказать, что у меня на час назначена чистка. Надеюсь, мы вырвемся с просмотра к этому времени.

Рядом с кафедрой висел список, кто за кем идёт на эшафот. Первой, на удивление, оказалась Аманда. Она сделала серьёзное лицо и толкнула дверь. Я присела на пол, подтянула к подбородку ноги и стала думать о случившемся. Чёрт бы побрал этого Мэтью! Как это меня так выкинуло из реальности. Что ж такого он сказал, чтобы Аманда решила разыграть подобную комедию. Мне, собственно, плевать, что подумают эти двое. Меня волновала Аманда и мои собственные ощущения. Я боялась, что Аманда почувствует мою реакцию и истолкует превратно. Как тогда, на диване…

— Короче, мне надо не бояться жирных линий, поэтому она мне поставила А с минусом.

Я вздрогнула и подняла глаза на Аманду. Она сидела рядом со мной на полу, вытянув ноги и пряча живот за растопыренными пальцами. Да что же опять происходит, куда это мой мозг выносит меня?!

— Серьёзно? — переспросила я. — А мне так нравится твоя тонкая манера рисунка с мягкими переходами на полутона и неподражаемыми растушёвками. Мне кажется, что чёткие линии только всё испортят.

— Ну, я попыталась то же самое ей сказать, на что она ответила, что академия есть академия, и когда я закончу школу, могу рисовать, как мне нравится, а сейчас я должна придерживаться канонов. Вот тебе очередное подтверждение узколобости людей.

— Ну почему же… Если мы все станем тут самовыражаться, как оценивать тогда наши успехи?

— А они всё равно оценивают — нравится, не нравится, и никто не убедит меня в обратном.

Лицо Аманды было серьёзным и даже немного грустным. Я легонько толкнула её в плечо.

— Ты это чего? У тебя ведь всё равно отлично! Ну нарисуешь ей итоговую работу с жирными линиями, чтобы она счастьем расцвела…

— Слушай, пойдём в туалет. Перед тобой ещё трое.

Я вскочила на ноги и протянула ей руку, чтобы помочь подняться, но Аманда не приняла её и сама осторожно вернулась в вертикальное положение.

— Что-то голова начинает кружиться, когда посижу на полу, — сказала она, когда мы отошли от ребят в пустой коридор. — Я тут подумала, а может… Мне даже неловко тебе это предлагать, зная твоё отношение к… В общем, давай сделаем вид, что мы лесби.

Она выпалила последнее предложение на одном дыхание, и когда она его перевела, моё дыхание полностью перехватило, и я даже закашлялась.

— Я так и знала… Не хочешь, не надо… Просто раз Мэтью уже думает, что мы… Ну, это самое… То можно и другим закинуть удочку. Тогда они не станут донимать меня вопросами, почему меня якобы кто-то бросил. Пусть думают, что мы с тобой решили ребёнка так завести…

Я молчала, даже не пытаясь переварить услышанное. Оно до моего мозга ещё не дошло, застряв где-то в ушной раковине.

— Но я ведь не умею вести себя, как они, — прошептала я и с ужасом уставилась на Аманду.

— Как так, как они? А что, они ведут себя как-то иначе? Что, Келли и Триша отличаются от нашей грымзы по рисунку?

— Какая Келли? — не поняла я, потому что единственная Келли, которую я знала, преподавала у нас трёхмерный дизайн, а Триша была её помощницей…

— Та самая, — перебила мои мысли Аманда. — Они с Тришей живут вместе.

— Как вместе? У Триши есть ребёнок. Она постоянно рассказывала о нём в мастерской.

— Ну и что? Может, она замужем была, а может для себя родила, а может они решили общего ребёнка себе сделать…

— С чего ты взяла, что они лесби? Ну да, Келли не замужем, немного мужиковата, но это не означает…

— Просто мы с ней друзья на Фейсбуке, и они постоянно с Тришей приглашают всех к себе в гости.

— И что с того, что они живут вместе?

— Когда две женщины, которым далеко за сорок и с нормальным достатком, живут вдвоём в доме, это значит, что жить вдвоём им нравится. В общем, что мы им кости, кажется, перемываем. Я их упомянула лишь для того, чтобы показать тебе, что целоваться прилюдно не обязательно, хотя если тебе понравилось…

По губам Аманды скользнула коварная улыбка, и я вновь ощутила на лице жар.

— Да ладно тебе смущаться! Я без тебя знаю, что прекрасно целуюсь… Ну, ты согласна?

Я молчала.

— Ну что ты теряешь! У тебя ведь всё равно нет парня, чтобы он тебя ко мне приревновал. И продержаться-то до декабря надо и всё! Я уйду.

— А в январе ты не собираешься идти на интенсив?

— Не знаю даже, — пожала плечами Аманда. — Кто его знает, как буду чувствовать себя после тридцатой недели. Так ты согласна?

— Согласна, — тихо ответила я, хотя до конца не понимала, на что соглашаюсь.

Аманда тут же стиснула меня в объятьях и прошептала:

— Я знала, что ты настоящая подруга. Я люблю тебя. А сейчас возвращайся к кафедре, а я в туалет. Сейчас уписаюсь от радости!

Я покорно развернулась и пошла обратно. В голове шумело от свалившейся на меня информации. Келли и Триша, кто бы мог подумать… Я и Аманда, что другие-то подумают? Я даже не смотрела на разложенные на столе работы, которые украли столько часов от моей жизни.

— Я вот хочу спросить тебя, — обратилась ко мне наша грымза, поправляя съехавшие на нос очки. — Что с тобой происходит? Одна работа у тебя шикарная, хоть на выставку отправляй, а другая — будто не ты рисовала…

— Времени не было, — буркнула я в ответ.

— Что значит «времени не было»? Ты либо работаешь в полную силу, либо вообще ничего не делай. У тебя сейчас есть всё время на свете. Вот обзаведёшься семьёй, тогда уж точно ни на что времени не будет. Даю тебе возможность исправиться — нарисуй, что хочешь, но вложи в рисунок всё, что ты умеешь. Я тебе ставлю «Би» с закрытыми глазами, надеясь на твою сознательность.

Я кивнула и вышла. Аманда стояла в коридоре с бумажным пакетом, в содержание которого сомневаться не приходилось.

— Это тебе заесть обиду, — сказала она. — Я теперь должна заботиться о своей девушке.

Хотелось сказать гадость, но я промолчала — вдруг Аманда просто шутит, а не острит. И так настроение было поганым, зачем портить его ещё больше?! Я взяла булку и начала жевать, сосредоточенно глядя перед собой. Так мы и дошли до машины. Молча. А, быть может, Аманда что-нибудь и говорила, только я не слышала и даже ни о чем не думала.

— Я не пойду с тобой, — сказала я, когда Аманда остановила машину перед медицинским офисом. — Я очень хочу спать, я подремлю здесь.

Она кивнула и вышла. Я смотрела ей вслед, осознавая, что совершенно не понимаю эту женщину. Она уже не была той девочкой, с которой я прожила бок о бок аж целых два года. Я закрыла глаза и попыталась ни о чем не думать, но гадкое воображение рисовало тот страстный поцелуй на Хэллоуин. Прошло уже три дня, а я продолжала ощущать его на своих губах.

— Эй, ты что, серьёзно уснула?

Я открыла глаза и тряхнула головой. Аманда бросила на заднее сиденье пакетик с пастой и новой зубной щёткой и села на водительское сиденье.

— Ты целый час проспала… Мы же со всеми экзаменами расквитались, осталось только выслушать завтра приговор по живописи, так почему ты не спала сегодня?

— Не знаю, — ответила я тихо. — Мне мама снится последние дни…

Аманда поджала губы и сделала серьёзное лицо, а потом сказала:

— Знаешь, папе твоему мы не будем говорить, что мы лесби, ладно?

Я кивнула.

— Да, и твоей маме тоже. Ей одной новости хватит.

— Это уж точно, — вздохнула Аманда. — Слушай, а когда ты нитью зубы чистишь, у тебя кровь идёт?

Я отрицательно мотнула головой.

— А у меня последнее время вся нить в крови. Врач мне сказала, что это гормональное из-за беременности, но всё равно надо бороться. Дала пасту с триклозаном… Так что если хочешь, тоже можешь ей пользоваться, она против бактерий…

— Зачем? У меня и так всё нормально.

Аманда завела машину, пристегнула ремень и выдала:

— Ты знаешь, что автор музыки к балету «Щелкунчик» был геем, но это никак не влияет на то, что каждое Рождество мы ходим на его балет.

— Это ты из своей книги почерпнула? — зло спросила я.

— Да нет, из интернета…

Теперь настал мой черёд включить в машине стерео.

Глава семнадцатая "Филиа"


Я ненавидела субботы за то, что они начинались с уборки. Пока мы пытались создать хоть какое-то подобие порядка в нашем вечном творческом хаосе, в прачечной крутились стиральные и сушильные машины, поэтому после тесного общения с пылесосом и со шваброй нас ждало самое интересное — разбор выстиранной одежды. Стало холодать. К тому же, мы вставали рано, чтобы выгулять собаку, поэтому теперь занимались ещё и поиском пары для носков, что с детства давалось мне с большим трудом.

— Ну что за наказание! — закричала Аманда.

Я подняла голову в полной уверенности, что увижу в её руке одинокий носок. Однако на полу лежала груда купленных на прошлой неделе кофт для беременных. Она подняла одну и ткнула меня носом в жирное пятно, красовавшееся чуть ниже груди.

— Я ведь их только один раз надела, — Аманда плюхнулась на диван, и тот мягко пропружинил под ней. — Я что, теперь всегда буду есть, как свинья?

Она смотрела на меня вопросительно, будто вопрос не был риторическим и требовал от меня немедленного ответа. Я села на пол и принялась рассматривать пятна.

— Ну что ты хочешь, — улыбнулась я, вспомнив, как вчера мы купили багет, и она довольная стряхивала с живота крошки. — Это ведь один из признаков настоящего беременного живота. Дальше будет только хуже. Скоро совсем не сможешь придвинуться к стойке и нагнуться над тарелкой. У меня где-то пятновыводитель был, давай ещё раз постираем.

— Всё-таки дебилы эти дизайнеры. Если знают, что в этом месте все кофты пачкаются, то зачем делать их однотонными? Использовали бы ткань в разводах, чтобы пятна не были заметны!

— Ты купила пока только три футболки. В следующий раз будем искать с какой-нибудь картинкой или же эти покрасим «тай-даем».

— Ага, ну прямо хиппи из меня сделаем! Возвращение к истокам, мать их…

Точно-точно… Я заметила, что Аманда стала более женственной, что ли. Даже с учётом того, что волосы сильно отросли, а рыжая краска так до конца и не смылась, каблуки она забыла в кладовке и не делала больше макияж. Даже походка изменилась. Она будто не шла, а плыла — голова высоко поднята, плечи отведены назад, шаг размеренный, не быстрый, будто цель её затерялась в вечности и спешить нечего.

— Знаешь, — сказала вдруг Аманда, — я хочу пойти в аптеку и купить поддерживающий пояс. Так тяжело ходить, будто живот вдруг стал весить очень много.

— Ещё бы! Ты же одиннадцать фунтов набрала! — воскликнула я, поднимая взгляд от футболки.

— Доктор сказал, что это мало…

Но я её не слушала, я смотрела, как она расчёсывает отросшими ногтями живот. Ногти у неё перестали ломаться — наверное, помогал кальций в витаминах для беременных. Я посмотрела на свои спиленные под корень ногти. Они не то что совсем не росли, но постоянно ломались, потому что я не могла приучить себя рисовать в перчатках. Тяжело вздохнув, я решила лучше смотреть на живот Аманды — благо не надо было даже задирать голову, живот висел ровно против моих глаз. Я впервые заметила, что пупок просвечивает сквозь ткань, и не могла понять, как же это возможно. Да, я прекрасно знала, как он сейчас выглядит. Принимать вместе душ я больше не решалась, но в душевой спортивного клуба могла без зазрения совести рассматривать Аманду. Так здорово наблюдать, как живот надувается подобно шарику. Как только кожа не лопается!

— Ты куда смотришь?

Я тряхнула головой и, кажется, даже покраснела, а потом всё-таки решила сказать правду:

— Пытаюсь понять, что случилось с твоим пупком.

Аманда улыбнулась и задрала кофту, чтобы я увидела линию, идущую от пупка вниз. Настолько яркую, будто её нарисовали тёмной хной, а сам пупок напоминал теперь расплющенный завиток мягкого мороженого. Он полностью вывалился наружу и растянулся в стороны.

— Интересно, что будет дальше? Он что, полностью исчезнет? — спросила я.

Аманда пожала плечами и стала чертить ногтем круги вокруг пупка, а затем ещё сильнее сплющила его подушечками пальцев.

— А я вот думаю, что было бы, будь у меня пирсинг. Дырка бы тоже растянулась?

— Наверное, заросла, — предположила я. — Пару лет назад я сняла серёжки и забыла про них на месяц. Одна дырка заросла, пришлось снова прокалывать… Дома, иголкой отец сделал, брр…

— Не, хорошо, что у меня пирсинга не было. Ой, что это…

Улыбка сползла с лица Аманды, и я придвинулась ближе, чтобы рассмотреть то, что она пыталась мне показать. Какие-то розовые полосочки, расположившиеся ближе к бедру, там где она только что чесала…

— Ты расчесала просто. Смотри, какие у тебя ногти, как у кошки!

— Я чешу, потому что чешется, — прошептала Аманда.

Лицо её оставалось серьёзным, и я тоже перестала улыбаться, пытаясь понять, какую очередную бяку нашла её больная фантазия.

— Погугли, как выглядят растяжки, — почти что приказала Аманда.

— Растяжки? Какие растяжки в двадцать три недели?!

Она так на меня глянула, что поспешила взять со стола телефон. Поиск выдавал страшные картинки, которые мой трезвый ум решил не показывать Аманде. Я прокручивала экран за экраном, не поднимая взгляда на беременную подругу, и старалась придать лицу беззаботное выражение. Найдя наконец более-менее безобидную картинку, я подсела к Аманде на диван, держа фотографию в нижней части экрана, чтобы та полностью не показывалась. Мой палец скользил по тексту:

— Говорят, что первые растяжки можно убрать, если начать мазать кожу специальным кремом. Ещё рекомендуют пить много воды, но ты и так пьёшь. И есть клубнику, голубику, орехи, семечки, брокколи… Мы всё это едим…

— Вот именно, — перебила меня Аманда. — А они появились!

— Мы же кремом не начали мазать. Вот пойдём в аптеку за твоим поясом и крем купим. И прекрати чесать!

— Не могу! Не представляешь, как чешется!

— У меня есть крем от экземы. Я постоянно мажу им руки после краски. Давай…

— Нельзя! — отрезала Аманда.

— Почему нельзя? Он же натуральный, из овса… Зуд сразу снимет. Ну?

Она ничего не ответила, и я прошла в ванную комнату, чтобы вытащить из шкафчика тюбик, но всё же пробежала глазами предупреждение, и удивилась, что не оказалось стандартной фразы, которую помещают на всех лекарственных средствах — беременные и кормящие должны проконсультироваться с врачом перед использованием. Я закрыла браузер от греха подальше и сунула телефон поглубже в карман джинсов. Аманде же дала в руку крем, повернув стороной с мелким текстом. Конечно, она тут же начала его читать.

Она теперь на всех упаковках читала мелкий текст, и наши походы в магазин стали часовыми. Хотя её можно было понять. Пару раз мы обнаружили просроченные молочные продукты. Менеджер дико извинялся и даже отпустил нам йогурты бесплатно, но радость была не полной — слишком много мелкого текста, помимо обычной информации о возможных аллергенах, обнаружилось на привычных нам продуктах. Аманда целую ночь штудировала сайты про здоровую пищу, и наш бюджет теперь трещал по всем возможным швам из-за покупки только биологически чистых продуктов, якобы чистых… Потому что я сразу вспомнила экскурсию по винодельне в Напе. Экскурсовод объяснила, почему их вина не проходят сертификацию — они не пользуются никакими удобрениями, но отпугиватели птиц вкопаны в землю на железных столбах! Только убеждать в чём-то беременную подругу было бесполезно, и я сдалась, даже не начав борьбу.

— Намажь мне сама, — попросила Аманда. — Вдруг я что-то пропущу.

Мои пальцы осторожно скользили по выпуклому животу, не пропуская и миллиметра покраснения.

— Помогает? — спросила я, но вздрогнула, поймав взгляд Аманды.

— Тебе говорили, какие у тебя нежные руки? — прошептала она каким-то не своим голосом.

Я отдёрнула руку и поспешила закрыть тюбик.

— Нет, — буркнула я. — Мои руки никого никогда не интересовали.

— Расскажи о своём первом парне.

Я стиснула крем до боли в пальцах и подняла на Аманду глаза. Она не смотрела на меня, она рассматривала живот, блестящий там, где я втёрла в кожу крем.

— Зачем? Ничего интересного. Он не был капитаном футбольной команды. Он играл на саксофоне в школьном оркестре.

— Вау! — Аманда подняла на меня глаза. — Творческая натура.

— Скорее одинокая. Он всю школу комплексовал из-за акцента. Они приехали из Сербии, когда ему было тринадцать. Говорят, в этом возрасте уже не научиться правильно говорить.

— Глупости! Сравни техасца с жителем Нью-Йорка, диалект на диалекте — правильного американского произношения не существует как такового. Уж тут в Калифорнии нашёл, от чего комплексовать.

— Ну он ещё стеснялся, что мать дома убирает… Там много всего было. Наверное, поэтому он и обратил на меня внимание, я тоже постоянно искала в себе недостатки… Особенно после смерти мамы. Мне почему-то казалось, что я тоже обязательно заболею раком и умру, причём прямо сейчас. Любви между нами не было, мы просто скрасили одиночество друг друга, потому что больше никому не были интересны.

— Знаешь, у греков было несколько типов любви, — изрекла Аманда, забравшись с ногами на диван, чтобы прислониться к стене. — Эрос, филиа, агапэ и сторгэ. Эрос — это восторженная влюблённость, телесная и духовная страсть, тяга к обладанию любимым человеком. Это страсть больше для себя, чем для другого, в ней много я-центризма. Это как бы страсть по мужскому типу, страсть в ключе пылкого юноши или молодого мужчины. Она бывает и у женщин, но гораздо реже. Филиа — любовь-дружба, более духовное и более спокойное чувство. По своему психологическому облику она стоит ближе всего к любви или влюблённости девушки. У греков филиа соединяла не только влюблённых, но и друзей. Агапэ — альтруистическая, духовная любовь. Она полна жертвенности и самоотречения, построена на снисхождении и прощении. Это любовь не ради себя, а ради другого, в отличие от Эроса. Она похожа на материнскую любовь, полную великодушия и самоотверженности. У греков, особенно, во время эллинизма, Агапэ была не только любовным чувством, но и идеалом любви к ближнему. Сторгэ — любовь-нежность, семейная любовь, полная мягкого внимания к любимому. Она росла из естественной привязанности к родным. Ну, и что ты чувствовала к этому сербу? — оборвала она вдруг свою лекцию.

— Говорю же, ничего я не чувствовала к нему.

— Нет, мы ко всем что-то чувствуем. Но когда мы говорим просто «любовь» — это слишком обобщенно. Не просто так умные греки разложили всё по полочкам.

— Тогда, наверное, А… Как её, ну та, будто у матери и ребёнка…

— Агапэ, — подсказала Аманда.

— Ну, да. Мне казалось, что я защищаю его от внешнего мира, как я не смогла защитить свою мать. А может просто гормоны играли…

— И что вдруг случилось с твоими гормонами? Почему ты перестала встречаться с парнями? У вас что-то не так в постели было?

— Да нормально всё было. Наверное, нормально. Ну как у всех… Мне просто никогда это особо не было нужно. Всегда он был инициатором, и никогда — я. Даже радовалась, когда у меня были месячные. Отличная отмазка от секса. Наверное, я обрадовалась, когда он уехал. Вообще я им очень горжусь. Он сумел поступить в хороший колледж, да ещё и грант получил.

— А ко мне ты что испытываешь?

Вопрос был задан простым, будничным тоном, будто Аманда спросила, какая сегодня погода, или какую кофту ей надевать… Ноги мои подкосились, и я была рада, что комната у нас была небольшой, и я смогла сесть в кресло.

— К тебе? — едва слышно переспросила я.

— Ко мне, — спокойно повторила Аманда. — Ты сказала, что любишь меня, когда я только сделала тест, поэтому всю эту беременность пройдёшь со мной. Ты сказала, что любишь, как сестру, но и ксестре любовь может быть разной, если верить грекам. Что ты чувствуешь ко мне? Надеюсь, что не Агапэ… А то иногда мне кажется, что ты мне мать, — это она добавила как-то даже зло.

Я сжала пальцы в замок, не зная, что ответить.

— А, может, я не способна испытывать что-то большее. Может, это моё предназначение…

Я оборвала фразу, потому что не знала, как умно её закончить.

— А вот мне ближе Филиа. Мне хорошо с тобой, спокойно, я могу говорить с тобой на любую тему. Но при этом мне хочется тебя обнять. У меня всю жизнь была повышенная тактильная восприимчивость, а мама никогда этого не понимала. Она не хотела, чтобы я висела на ней прилюдно, а мне просто было необходимо чувствовать её тело рядом. Мне мало говорить. Я, наверное, по темпераменту ближе к южным народам, это у белой расы слишком большое личное пространство. Ты вот тоже дёргаешься, когда я пытаюсь к тебе прижаться, да даже просто взять тебя за руку. Тебе что, противно?

— Нет, просто… Ну это как-то…

— Что? — перебила меня Аманда. — Если бы мы жили среди греков, никто бы не обратил на это внимания, а тут… Ты сразу все переводишь…

— Я перевожу? — я не выдержала и сорвалась на лёгкий крик. — Ты сама назвала это игрой в лесби. Так что, это не игра? Ты действительно…

— А если и да, то что? Если мне хочется тебя обнять. Понимаешь, именно тебя, а не другую женщину. Может, у меня гормоны сейчас зашкаливают…

— У тебя беременные гормоны, а мне что прикажешь делать?

Я вскочила с кресла и стала ходить от входной двери к двери на балкон, нервно обхватив себя руками.

— Ничего не делай. Я постараюсь держать себя в руках. Да и народ в школе не обратил особого внимания на мой живот.

— Ты сказала, что у тебя это было и раньше…

Я остановилась против дивана. Аманда смотрела на меня, но, казалось, что на противоположную стену сквозь меня.

— Ты про то, что меня тянуло на женщин?

Я кивнула, не в силах во второй раз повторить свой вопрос.

— Меня ко всем тянет, кто мне нравится. Говорю же, что не умею выражать свои чувства словами, только руками. А сейчас пошли в аптеку, а то моя спина меня окончательно доконает.

Я с радостью схватила ключи и вылетела в коридор. Меня-то ни на кого никогда не тянуло.

Глава восемнадцатая "Натурщица"


Я оторвалась от чтения и медленно обернулась на очередное «ай» Аманды, на сто процентов уверенная, что та капнула миндальным маслом на выпирающий живот. Она скрючилась, одной рукой схватившись за выступ барной стойки, а другой — за икру, которую тёрла со страдальческим выражением лица. Я подумала, что она ударилась коленкой о шкафчик под столешницей, но почему тогда задрала ногу?

— Ай, как же больно!

— Да что с тобой?

Я перевернула на столешницу учебник, чтобы не потерять страницу, и слезла со стула. Аманда уже опустилась на пол, продолжая держаться за ногу.

— Режущая боль в икре, — сказала она, стянув рот в узел, сделав лицо похожим на мордочку лисёнка. — Третий раз за сегодня. Вчера тоже было, но так сильно первый раз…

— Ногу свело? Тогда разуйся и встань ногой на холодную плитку, — скомандовала я, нервно заводя прядь за ухо.

У самой тут же скрутило ногу, и я бессознательно задёргала пальцами. Меня трясло от чувства беспомощности и невозможности помочь Аманде, потому что после разговора о греческой любви я боялась даже просто подойти к ней.

— Её не свело, а будто сжало в тиски и колет такими вот мелкими иголочками. Когда я сжимаю ногу руками, немного отпускает.

— А у тебя такое раньше было?

Чтобы не возвышаться над Амандой, которая не думала подниматься с ледяного пола, я присела на корточки, и теперь смотрела ей в глаза. Они блестели так, будто Аманда хотела заплакать, но в последний момент передумала.

— Не было ничего раньше, — процедила она сквозь плотно сжатые губы. — Была здорова как кобыла, а теперь разваливаюсь по частям. А ещё даже второй триместр не закончился. Врачи издеваются, когда говорят «наслаждайтесь беременностью».

Я ободряюще подняла брови и выдала очередную глупость:

— Они просто знают, что с рождением ребёнка будет ещё хуже.

Аманда взглянула на меня совсем зло, но при этом голос её звучал совершенно спокойно.

— Знаешь, в учении Будды есть понятие истин. Одна из них — благородная истина о страдании. Он говорит, что рождение — это страдание, расстройство здоровья — страдание, смерть — страдание, скорбь, стенания, горе, несчастье и отчаяние — страдания, союз с нелюбимым — страдание, разлука с любимым — страдание, неполучение страстно желаемого — страдание. Короче говоря, все то, в чем проявляется привязанность к земному, несёт с собой страдание. Буддизм делает страдания сущностью бытия.

— Оптимистично, — вставила я, чтобы не молчать, как полная дура, — и жизнеутверждающе.

— Погоди, у Будды есть другая благородная истина, которая гласит, что прекращение страдания возможно при полном затухании и прекращении всех желаний и страстей, их отбрасывании и отказе от них.

— К чему ты все это?

После введение в древнегреческую теорию любви, я уже спокойно не могла слушать менторский голос Аманды, вещающий о вещах, о нахождение которых в её голове я и не подозревала. Кто там говорит, что мозги женщины во время беременности ссыхаются, у Аманды наблюдался прямо противоположный эффект гормональной перестройки организма.

— К тому, что беременность является расплатой за секс, который, по идее, несёт с собой совершенно ненужное для существования человека удовольствие, поэтому то, что женщина помирает все девять месяцев и потом всю оставшуюся жизнь, закономерно. И вообще…

— А тебе хорошо с ним было?

Я сама не поверила тому, что задала подобный вопрос. Мне казалось, что только Аманда может копаться в моей личной жизни, под которой я, кажется, давно прочертила жирную красную черту.

— Не помню, — улыбнулась Аманда, и я заметила, что она уже не держит руку на икре. — Я же была в стельку пьяна.

— Я никогда не видела тебя пьяной.

— Ну ты меня и с парнем никогда не видела…

Я попыталась сопоставить в голове её ответы, но выводы вырисовывались какие-то совсем странные. Для начала, она не ответила на мой вопрос. Я не спрашивала её про ночь зачатия. Он был её парнем не один день. Он был её парнем в конце концов!

— Кейти, ну что ты ко мне привязалась, а? Тебе так хочется выяснить, спала ли я с женщиной? Нет, не спала, но при этом я знаю много о женских ласках.

— Откуда? — я не спрашивала её про женские ласки. Я желала хоть что-то узнать про отца её ребёнка, но Аманда нарочно уводила разговор в жуткое болото женской любви, чтобы я первой пожелала прекратить его. Но я не сдамся! Почему я должна рассказывать о своей личной жизни, а она только отшучиваться? Это нечестно!

— Я же из Рино, ну что ты хочешь? — вновь эта снисходительная усмешка. — У нас каждой бляди по паре. У нас вообще, кажется, сам воздух сексом пропитан, потому что из вашей пуританской Калифорнии все едут к нам в Неваду пить и трахаться на законной основе.

— И ты… — я не смогла сформулировать вопрос, потому что даже в страшном сне не могла поверить, что ответ мог оказаться положительным.

— Нет, я всё же надеюсь зарабатывать на жизнь другим местом, — Аманда постучала себе по голове. — Ты меня не дослушала. Так вот, одним из самых серьёзных препятствий на пути к спасению буддизм считает женщину. Во-первых, женщина — непосредственная причина воспроизведения жизни, которая полна страданий. Женщина олицетворяет сансару, то есть чувственный мир, и является ближайшим помощником и соратником божества смерти Мара. Мало того, что сама она не может спастись — для спасения женщина сначала должна переродиться мужчиной, — она мешает спастись мужчинам, привязывая их к себе крепкими узами страстей, то есть к этой бренной жизни. Кто-то из их учителей сказал что-то типа того: пока в мужчине не искоренено желание к женщинам, пусть даже самое малое, до тех пор его ум на привязи, подобно телёнку, сосущему молоко у матери.

Я пыталась понять её слова, но, похоже, мозг ссохся у меня, хотя я и не была беременной. Моё воображение рисовало индийские барельефы с обнажёнными телами, и на ум приходила Камасутра, которую я, признаться, в глаза не видела, а только слышала.

— А почему они тогда чуть ли не порнографию на храмах лепили? Если отношения между мужчиной и женщиной для них являются чем-то грязным? — спросила я, хотя продолжения этого разговора мне совершенно не хотелось. Из-за воображения во мне начинали играть странные гормоны, и лёгкое покалывание внизу живота порядком раздражало.

— Да потому что это уже не буддизм, а индуизм, но ты меня о нём не спрашивай, я ни черта не знаю. Ты кого-нибудь из Индии в классе спроси. Впрочем, я слышала, что стены храма служили своеобразным учебником морали и гигиены тела. Знаешь, я как-то болтала с Рупой, так она мне рассказала, что в некоторых штатах среди высшей касты браминов осталась ярмарка женихов. Это когда пятнадцать тысяч парней на выданье с лихо закрученными усами в сопровождении родственников собираются в одной из деревень и, сидя под раскидистыми деревьями, ожидают, когда их выберут в мужья. Отбором занимаются родители невест, которые тщательно, как на базаре, рассматривают претендентов и изучают свитки с генеалогией их родов. У них важно, чтобы по материнской линии не было кровосмешения на протяжении пяти поколений, а по отцовской — семи. Зятя покупают за солидное приданое. Этот обычай насчитывает уже шесть столетий, для жениха это участь не завидная, но приходится мириться, потому что родительская воля в индийских кланах исполняется неукоснительно. Поэтому-то в Индии запрещено на УЗИ говорить пол ребёнка, ведь от девочек стараются избавиться, потому что иметь дочерей, как сама понимаешь, невыгодно.

— Вот бред-то, а ты уверена, что Рупа тебя не разыграла?

— А зачем ей?

Я пожала плечами. Рассказанное действительно казалось мне бредом, но желания лезть в интернет и проверять достоверность сказанного совершенно не возникало. Хотелось просто поговорить о чём-то другом, но Аманда, кажется, не собиралась переводить разговор в другое русло. Она уже поднялась и, осторожно ступая на ногу, будто проверяя её на устойчивость, проковыляла до дивана и прилегла осторожно на бок, положив ладонь под ухо. Как всегда!

— А если жениха не на что купить? — спросила она, задумчиво глядя в потолок. — Что тогда делать несчастным…

— Ну вряд ли, это же высшая каста… В крайнем случае можно из другой взять.

— Смеёшься? — Аманда аж села. — Да посмотри, они даже здесь друг с другом не общаются и детям не разрешают. Не, это другая культура, которую нам не понять. Вот с Востоком всё понятно — гарем, никто не обращает на тебя внимания, но зато вокруг много красивых женщин…

— Аманда, — я решилась поставить точку в разговоре. — Скажи, почему тебя так увлекает тема ээээ… женской любви?

— Это часть мировой культуры, — не раздумывая, ответила Аманда. — Хочешь не хочешь, а ты не можешь от неё абстрагироваться. К тому же, согласись, женское тело намного красивее мужского? Я вот не могу любоваться даже статуями древних греков, а от наших натурщиков хочется только плакать…

— Ты несправедлива. Бывают и женские тела, от которых тошнит. К тому же… Неужели ты испытываешь что-то к модели, когда рисуешь? Я не вижу ничего, кроме обтянутого кожей скелета и игры светотени.

— Конечно, испытываю… А как же иначе передать красоту, если не пропустить её через себя? Поверь, не просто так многие художники спали со своими моделями. Им было необходимо полное единение.

— Да какое там единение! У них просто вставало от вида голого тела. Да и кто раньше был натурщицами… Проститутки, нищенки да танцовщицы. Возьми того же Диего Риверу.

— А отчего не взять Родена и Камиль Клодель? У них на лицо духовное единение, поэтому его работами можно любоваться часами, а Риверой… Слушай, чего ты хочешь доказать? Что нагое тело возбуждает только на физиологическом уровне и не более того?

— Я ничего не хочу доказывать… Нет, всё же хочу. Хочу сказать, что с великими всё понятно. Есть доступное тело, что не взять-то? Но у нас тут школа и всё. Какие чувства, какое возбуждение… У меня наоборот всё опускается, когда рука на бумаге согнулась так, как по анатомии не может гнуться, а я поняла это, когда уже все затонировала! И вообще, почему мы с тобой об этом говорим?

— Что значит «об этом»? Мы говорим об искусстве, и вот я… Кейти, ты можешь не верить, но мне такой сон сегодня приснился…

Лицо Аманды стало розовым, даже мочки ушей вспыхнули, а мои — похолодели: ей явно снились не инопланетяне.

— Мне приснилось, что я тебя рисую.

Я опустилась в кресло и подтянула к носу колени.

— Ты можешь мне попозировать?

Аманда выдала вопрос пулемётной очередью. Голубые глаза умоляюще смотрели на меня, а я… Я отчего-то смотрела на белую стену поверх головы Аманды и думала, почему все квартиры на съём красят этот дурацкой грязной белой краской?

— Так ты мне попозируешь? Ну хоть чуть-чуть… Минут пятнадцать для наброска. Надо было мне вместо живописи брать следующий уровень рисунка с натуры.

— Так вечером по четвергам есть открытые сессии. Десять баксов, кажется…

Спасительная информация сама прыгнула на мой язык из, кажется, мозга или другого места, которое предательски сжалось от одной мысли, что Аманда будет меня рассматривать.

— Куда мне ещё таскаться! Нам же меньше месяца остаётся до конца семестра, успеть бы дорисовать… Кстати, у тебя дома есть мольберты? Или наши возьмём?

— Нет, у меня дома ничего нет. Я только в одиннадцатом классе брала живопись, и мы только в школе рисовали. Давай возьмём наши. Мне ещё свой должок по межсеместровому экзамену надо доделать… О, нам же пейзаж задали по живописи! Можем океан написать…

— Не уходи от ответа. Ты мне попозируешь? Мне это для творческого вдохновения необходимо.

— Аманда, я не могу. Я не могу…

— Что ты не можешь? Первый раз, что ли? Можешь лечь, лежачая поза самая лёгкая.

Не дожидаясь моего ответа, она слезла с дивана и взяла из угла доску с уже прикреплённым листом и пенал с углем.

— Ты что, заранее всё приготовила? Ты была уверена, что я?..

Аманда посмотрела на меня, будто на нашкодившую школьницу. Она выпятила нижнюю губу и опустила уголки губ.

— Я собиралась рисовать стеклянный графин, который нам задан, но после сегодняшнего сна… Да раздевайся уже. Чего ты ждёшь? Сейчас стемнеет, а я хочу дневное освещение.

Аманда отдёрнула жалюзи, и мои глаза расширились от ужаса.

— Ты что делаешь?

— Кейти, у нас третий этаж, никто тебя не увидит! Да если кто-то сидит с биноклем, то пусть завидует. Ну…

Я стала стягивать джинсы, трусы, футболку, а вот лифчик снять побоялась, чтобы не выдать возбуждение, охватившее меня при обсуждении индийских храмов. Я подняла глаза на Аманду, усевшуюся на полу в позу лотоса. На коленях лежала доска, а на полу — раскрытый пенал. Она улыбалась, и взгляд её тоже покоился на моей груди.

— Творчество возбуждает обоих — и модель, и художника. Это нормально, и это красиво, и это будет прекрасно на моем рисунке.

— Аманда, а когда тебе тест на сахар сдавать?

Вопрос про беременность пришёл на ум последним спасением, но Аманда впервые отмахнулась.

— Как вернёмся от твоего отца, сейчас ещё рано. Тебе помочь с застёжкой?

И она почти распрямила ноги.

— Я сама! — едва успела я выкрикнуть.

Откинув в сторону лифчик, я легла на диван. Одну руку согнула в локте и подпёрла ухо, а вторую опустила на бедро, растопырив пальцы поверх выпирающей кости. Правую ногу согнула в колене и широко распахнутыми глазами взглянула на все ещё розовое лицо Аманды, надеясь, что та просто волнуется из-за рисунка. Ещё год назад мы спокойно позировали друг другу… К чёрту эти дурацкие разговоры!

Глава девятнадцатая "Индюшка"


Входная дверь захлопнулась с такой силой, что я вздрогнула и наконец осознала, что снова дома — отец, наверное, уже никогда не научится придерживать дверь.

— Вашей индюшкой на всю улицу пахнет, — сказал он весело, держа в одной руке только что срезанные на переднем дворе розы, а в другой — секатор.

Я следила за ним через кухонное окно, пока набирала воду в вазу. Лужайка идеально подстрижена, вокруг розовых кустов аккуратно насыпаны опилки, дорожка подметена — всё, как прежде, только сам отец жутко постарел, или же я только сейчас заметила, что он стал полностью седым. Хотя, стоит отдать ему должное, стал более подтянут и даже в день нашего приезда не пропустил занятие в спортзале.

— Может, действительно пора вынимать?

Аманда отрицательно покачала головой, продолжая разрезать на половинки собранные во дворе апельсины.

— Это просто сухофрукты так сильно пахнут, а сама индюшка ещё не пропеклась.

Я пожала плечами. Сегодня шеф-поваром была Аманда, а я так, на подсобных работах — сделать пюре с подливкой да поджарить сладкий картофель.

— А вот пирог почти готов!

Аманда решила побаловать нас каким-то одуренным пирогом, поручив мне взбить яйца с сахаром, затем добавить муки с пекарским порошком и залить тестом выложенные в форму клюкву и грецкие орехи. Всё это почти час сидело в духовке и, наверное, тоже вкусно пахло, но запах сухофруктов в брюхе бедной индюшки не победило. В душе я радовалась, что Аманду больше не тошнит, потому что, если верить отцу, и на улице от запахов было бы не спастись. Хотя в День Благодарения спасения искать бесполезно — вся страна пропахла жареной птицей и дурацким тыквенным пирогом, который мы решили заменить клюквенным. Однако отец накануне притащил из пекарни тыквенный хлеб, и нам из вежливости придётся его съесть.

Аманда сполоснула руки, надела прихватку-перчатку и открыла верхнюю духовку, чтобы снять с формы фольгу и увеличить температуру. В который раз я поразилась маминому спокойствию и силе. Уже зная о своей болезни и скрывая от нас отведённые врачом сроки, она затеяла полную перепланировку кухни и косметический ремонт дома, зная, что отец и пальцем не шевельнёт после её смерти. И верно, кухонная утварь оставалась на тех местах, где я оставила её, уехав в университет. Я открыла шкафчик и достала соковыжималку.

— Не могу сидеть и смотреть, как вы тут крутитесь.

Отец встал рядом и принялся выжимать сок из половинок апельсинов. Стало интересно, куда он девает урожай — неужели в мусор? Вот она, проклятая земля обетованная, как литераторы окрестили Калифорнию. Мы не знали, как убить вчерашний день. Аманда стонала после двух часов дороги и отказалась от прогулки к океану, поэтому я не нашла ничего лучше, как отвезти её в центр Стейнбека. Ну что поделать, если мой городок только и славен тем, что был родиной знаменитого писателя и местом действия многих его романов. За два года я так и не пригласила Аманду к себе домой — кому интересна наша деревня, а в винодельни нас всё равно не пускают! На городской печати Салинаса изображено солнце и пашня — больше у нас действительно ничего нет. Кроме апельсинов, конечно. Впрочем, они есть даже в Сан-Франциско. Но когда дерево увешано оранжевыми шарами, его просто необходимо спасти, хотя я и терпеть не могу апельсины.

— Ты только руки поднимать не думай! — закричала я, когда Аманда потянулась к высокой ветке.

Я, наверное, слишком громко кричала, потому что она даже отпрыгнула от дерева.

— Прекрати визжать! — зло отмахнулась Аманда. — Я подумала, что сейчас какая-нибудь дрянь мне на голову свалится. Я ещё спокойно могу поднимать руки, ничего плохого с малышом не произойдёт. Ты там что, тоже стала форумы читать?

В ответ я покраснела и со злостью швырнула в таз очередной апельсин.

— Всё равно не надо. Я сама дособираю. Я лучше понимаю, какие спелые, а какие нет.

Аманда отошла от дерева и, сев в шезлонг, скрестила вытянутые ноги. В руках так и остался сорванный апельсин, и она принялась его чистить.

— Хорошо, что апельсины зимой созревают.

— Почему? — не поняла я.

— Сама подумай, как эти несчастные их собирали. Даже беременная, она ведь тоже работала, да?

— Ты о чём? О «Гроздьях гнева», что ли? Я сюжет смутно помню.

— Я тоже, но вот последняя сцена меня потрясла, забыть такое невозможно. Это когда она мёртвого ребёнка родила, а потом умирающего от голода мужчину грудью кормила.

— Бред, — ответила я тут же. — Я, конечно, старину Джона уважаю, но ему не повезло, что в начале двадцатого века форумов для молодых мамочек не было. Молоко-то только на третий день приходит, а молозива всего чайную ложечку малыш может высосать.

— Слушай, если ты уже всё лучше меня знаешь, то зачем мы на курсы записались?

Аманда с ожесточением вгрызлась в апельсин, и я улыбнулась, заметив, как перекосилось её лицо.

— Сказала же, что лучше тебя понимаю, какой созрел, а какой пусть висит.

— Да как тут поймёшь! Оранжевый и оранжевый!

— У нас для них всё же солнца мало, это не Сан-Диего, поэтому у самого ствола срывать не стоит — кислятина кислятиной. Вот, держи.

Я протянула ей апельсин, она взяла и тихо поблагодарила. Казалось, она о чём-то глубоко задумалась, и я решила вернуться к сбору апельсинов, чтобы не мешать.

— Вот Роза там в книге без курсов родила, даже почти не заметила….

— Это не она родила, — отозвалась я, слезая со стремянки. — Это Стейнбек так написал. Мужики-то тогда при родах не присутствовали, а у женщины поинтересоваться, наверное, было ниже его мужского достоинства. Я не помню, в каком произведении Джейн Остин была фраза — типа, вы не понимаете женскую психологию, потому что все книги про женщин написаны мужчинами. Ну и, как ты думаешь, мне бы хотя бы десять центов заплатили за работу?

Я с тоской посмотрела в таз и сказала:

— Всё-таки какая на хрен земля обетованная… Столько воды выливаем, чтобы вырастить хоть что-то. Вон индейцы веками жрали свои оладьи из желудей и не думали клубнику выращивать!

— Да ладно тебе! Лучше уж апельсины собирать, чем на ферме пахать… В Канзасе. Откуда они там ехали на своём грузовике?

— Из Канзаса Дороти была в «Волшебнике из страны Оз», а эти… Да какая разница, всё равно хрен на редьку сменили. Помнишь, из музея плакаты того времени — улыбающаяся блондинка держит в руке артишок? Люблю я плакаты того времени, не то что сейчас мы фотошопим всё, а там акварель не хуже Тулуз-Лотрека.

— Он не писал акварелью, — скривилась Аманда. — Но ты права — произведение искусства, а не то, что мы с тобой делаем.

— Только правды в рекламе, что сейчас, что тогда не было и не будет. Посмотрела бы я, как эта блондинка заулыбалась бы после двенадцати часов в поле под палящим солнцем или на конвейере консервного завода. Достижения! Консервы научились делать! Похоже, они так и людей в консервы закатывали на таком рабском труде. Впрочем, что изменилось-то? Мексиканцы до сих пор землю обетованную вспахивают за гроши.

— А их никто не звал сюда, сидели бы у себя в Мексике…

— Злая ты, Аманда, — я бросила в таз последний апельсин. — Им же детей надо кормить… К тому же, вот ты ведь не хочешь ни дома убирать, ни клубнику собирать, а кто это будет делать?

— Знаешь, я и налоги не хочу платить, чтобы их содержать!

— Опять ты не права. Ты ничего не изменишь — одного нелегала выкинешь из страны, десять приползут. Так лучше пусть их дети сыты и здоровы будут, да образование получат наравне с нашими, потому что нашим детям с ними бок о бок жить.

— Это тебе отец в голову вбил? — Аманда уже доедала апельсин, и было непонятно, из-за чего перекошено её лицо: из-за кислого сока или моих слов. — Права геям, которые налоги ваши не тратят, вы давать не хотите, а вот всяких нелегалов готовы спонсировать. Ты почитай, сколько наших собственных детей голодает! Ты вот отнесла еду бедным в этом году?

Я кинула ещё пару апельсинов в таз и подняла его.

— Отец каждый год жертвует на благотворительный обед. И вообще, он двадцать лет волонтерил в пожарной команде.

Я прошла в дом, оставив Аманду во дворе одну. Отец на диване читал газету.

— Похоже, в журналистике действительно кризис, и правильно, что газеты закрывают. Читать абсолютно нечего.

— Папа, включи компьютер и читай что угодно. Выброси ты этот местный мусор — чего там могут написать из того, что тебе кассир ещё не рассказал?

— Вот тут статья есть о том, какая смесь лучше. Может, твоей подруге будет интересно?

— Папа, она грудью собралась кормить. Материнское молоко лучше самой дорогой биологически чистой смеси.

— А вы завтра когда собираетесь уехать? — спросил отец, отложив в сторону газету, и я поняла, что все предыдущие реплики были прелюдией к этому вопросу. Он стал вдруг каким-то совсем грустным.

Я поджала губы и ответила:

— Мы утром поедем на океан рисовать. Нам надо на этой неделе сдать пейзаж по живописи.

— Возьмёте меня с собой?

Я поджала губы ещё сильнее, зная, что Аманда не терпит посторонних во время работы, но не могла подобрать нейтральных фраз для отказа. И вдруг услышала голос Аманды и, обернувшись, увидела её стоящей подле балконной двери, как обычно, с рукой на животе.

— Конечно, Джим, поедем все вместе. Кейти хочет побыть вместе, раз на Рождество она едет со мной в Рино.

— А может всё-таки не стоит ей ехать? — спросил отец, будто меня вообще не было рядом. — Ты захочешь побыть с женихом, Кейти будет только мешать.

— Нет, всё нормально. Он только на один день прилетит. У него очень много работы, — не краснея, соврала Аманда.

Это дурацкая ложь пришла на ум обеим одновременно. Все два часа дороги Аманда с каменным лицом смотрела в окно на выжженные горы, с нетерпением ожидавшие зимних дождей. Она то и дело нервно сжимала пальцы, распластанные на заметно выросшем за неделю животе.

— Тебе действительно так важно, что подумает мой отец? — спросила я, не отрывая взгляда от дороги.

— Нет, не важно, — ответила Аманда очень тихо. — Я просто боюсь, что он помешает нашему с тобой общению. Ну типа я такая непутёвая, что буду оказывать на тебя дурное влияние, бла-бла-бла, бла-бла-бла… Ну ты же знаешь, как родители умеют.

— Так давай… — начала я и осеклась, боясь толкать Аманду на вранье, но она сама закончила мою фразу.

— У меня ведь кольца нет, не прокатит помолвка.

— Скажем, что у тебя аллергия. Я вон не могу носить кольца, отец это знает.

— Ага, встретились такие две аллергичные, блин…

— Тогда скажешь, что боишься потерять, а страховку на бриллиант вы не оформили.

— Кейти, тебе романы писать надо…

— Тогда скажи отцу, что он учится на восточном побережье и прилетит только на Рождество, тогда вы и объявите о помолвке или… Ну прямо и поженитесь, у вас же в Рино это все в один день можно сделать, а?

— Не хочу врать.

— Но и правду говорить не хочешь! Ну я тоже не хочу врать отцу, но… Это только на три дня вранье.

Отец снова взял газету и попытался начать читать, а мы пошли на кухню мыть апельсины. Проведя всё утро на кухне, мы не планировали покидать её до обеда. Теперь уже втроём. Было приятно видеть отца при деле, а не сгорбившимся на диване. Отец протянул полный стакан Аманде:

— Ты непроцеженный пьёшь? — Аманда кивнула. — А вот моя жена терпеть не могла мякоть, приходилось дважды процеживать. Получалась прозрачная муть, но ей нравилось.

Аманда приняла из его рук стакан и виновато улыбнулась. Я сжала пальцы. Отец почувствовал напряжение и со вздохом опустился на стул у стола.

— Когда мы родили первого ребёнка, — начал отец, и я наградила его убийственным взглядом, но он его не заметил, потому что изучал рисунок салфетки под вазой с фруктами, — в Сан-Франциско только-только спала волна хиппи, и педиатры стали всех пугать мёдом. Хиппи ведь тоже тогда ратовали за всё натуральное — никакой смеси, только грудное молоко. Однако, дети у них заболевали очень странной болезнью, с судорогами.

— Папа! — не выдержала я. — Не надо страшилок!

— Кейти, дослушай, это вовсе не страшилка, — отец поднял на меня глаза, вынудив меня опустить свои. — Это наша история. Вы все теперь знаете, что детям до года нельзя давать мёд, но каких-то тридцать лет назад никто об этом не знал. Хиппи решили, что сахар — это химия, поэтому воду детишкам подслащивали исключительно мёдом. А в мёде может содержаться ботулотоксин, с которым организм младенца не способен бороться. Врачи зашли в тупик и устроили тогда целое расследование. Они стали пристально изучать, как хиппи за своими детьми ухаживают — так и вышли на медовую воду. Хорошо, что удалось спасти малышей. Ладно, не слушайте меня, вы всё теперь сами со своим интернетом знаете и без врачей.

Аманда сумела не ответить. Но слишком уж шумно открыла духовку, чтобы достать пирог. Отец помог перевернуть его на блюдо клюквой вверх, а потом они вместе достали индюшку, а я зачем-то буркнула:

— Осталось только индейцами вырядиться…

— Помнишь, — оживился отец. — У тебя отличная фотография есть в костюме индейца со спектакля в третьем классе, кажется. Надо поискать…

— Не надо!

Я не понимала, почему у меня вдруг резко испортилось настроение. Даже не хотелось пробовать ароматное чудо — хотелось запереться в комнате, как в детстве. Но тут я почувствовала на плече отцовскую руку. Оказалось, что второй он обнимает Аманду. Мне вновь стало неловко — будто я была в гостях, а не дома. Ну, а потом отец сказал:

— Знаешь, жалко, что мы не родили четвёртого ребёнка. Парни росли вместе, и тебе было бы хорошо с сестрой.

Я искоса взглянула на Аманду, вспомнив свои слова о сестринской любви. Но она не глядела на меня, она смотрела в пол.

Глава двадцатая "Собака"


Аманда просто дура! Ну как можно так поступить за моей спиной?! Если бы я только знала, во что выльется наш пустой ночной разговор, то выпроводила бы её в комнату брата! В центре Стейнбека, кроме консервных банок да грузовичка, смотреть нечего, потому я потащила Аманду в дом, где жил писатель, но тот оказался закрыт, чему я скорее даже обрадовалась, ведь мы сумели попасть в супермаркет не в час-пик и купить всё необходимое для кулинарных изысков Аманды. И всё равно пришлось отстоять приличную очередь, потому что, как бывает перед каждым Днём Благодарения, у всех неожиданно закончились продукты, подчистую — надо, как на случай войны, запастись, ведь завтра магазины не будут работать до самого вечера!

От нечего делать мы решили обследовать гараж, заваленный коробками с вещами братьев, хотя старший брат уже лет так пятнадцать жил отдельно, а другой четыре года назад закончил колледж. Моего ничего не осталось, потому что свои вещи я перед колледжем отвезла в благотворительный магазин. В Древней Греции перед свадьбой невесты приносили свои детские игрушки в дар богине Артемиде. Вот и у меня было такое же своеобразное приобщение к самостоятельной жизни. Рядом не было уже мамы, которая могла меня остановить, сказав, что это память. Впрочем, в отличие от соседей, в наш гараж помещалась хотя бы одна машина. Двух здесь давно не было, а пяти и подавно. Никому не нужный хлам, оставшийся после братьев, отец, наверное, выкинул бы, если б у него хоть до чего-то дошли руки. Хотя, как сказала Аманда, он может и рассматривает вечерами детские вещи. Вырастил троих детей, и в итоге, как все родители, остался один в доме. Умеет же Аманда испортить настроение одной фразой!

Она остановилась около стенки, на которой висели два велосипеда, и опустила руку на одно из седел, будто это был её живот — так же нежно.

— Давай покатаемся по району, пока не стемнело?

— А тебе, разве, можно? — спросила я, хотя и была уверена, что кататься ей ни в коем случае нельзя.

— А чем это отличается от тренажёра? Наоборот мышцы подкачаю. Легче рожать будет. На этой неделе мы пропустили всю аква-йогу. И вообще я хорошо катаюсь, так что не упаду. Я читала в блоге у одной мамы, что она до сороковой недели ездила на велосипеде.

— Слушай, давай не будем экспериментировать, а? Она пусть катается, а тебе не надо.

— Мне надо! — отрезала Аманда и потянулась к велосипеду, чтобы снять с крюка.

— Я сама!

Ну что, если не удаётся убедить не кататься, надо хотя бы уберечь её от поднятия тяжестей. Я позвала отца, в надежде, что он откажется накачивать шины, и мы никуда не поедем. Но вот черт разберёт этих мужчин! Он не только накачал колеса, он ещё её подбодрил.

— Моя жена с первым ребёнком тоже каталась на велосипеде. Мы тогда даже не задумывались, что от этого может быть вред. Молодые были. Вот с Кейти всю беременность тряслись. Все-таки рожать надо рано, а не как сейчас, только к сорока раскачиваются. Даже с Эйданом я ещё в походы ходил, в теннис играл, а с Кейти уже как-то тяжело всё давалось.

— Не ври, пап, ты и со мной в горы ходил, и в теннис играл и ещё много чего делал.

— Да, но ты не знаешь, чего мне это стоило. Ну, хорошо вам покататься.

Мы надели шлемы и отправились осматривать местные достопримечательности, которые составляли припаркованные у домов машины. У нас здесь, признаться, как в автомобильном музее Рино, можно кучу старья на четырёх колёсах увидеть. Не могут люди выкинуть своих динозавров — кто в гараже хранит, кто на улице под навесом, кто укрывает брезентом, а кто выставляет на всеобщее обозрение свою рухлядь. У некоторых эта рухлядь даже заводится каким-то образом и проходит техосмотр. Старики любят собираться на парковках перед каким-нибудь торговым центром и вспоминать, как молоды они были и с ними их кони. Неужели и мы такими будем? И наши дети с интересом будут разглядывать машины, которые управлялись людьми. Хотя уже сегодня я предпочла бы робота!

Я лично не смотрела на машины, которых с прошлого лета ни убыло и ни прибыло. Я не сводила взгляда со спины Аманды. Внутри всё дрожало от одной только мысли, что она может упасть. Я пыталась гнать от себя негатив, зная, что мысль материальна, но ничего не могла с собой поделать, поэтому после пятого блока умоляюще закричала Аманде в спину, что у меня уже болят ноги, и я хочу есть! Впрочем, живот у меня действительно сжался и прилип к позвоночнику, но все же не от голода, а от тревоги за эту совершенно безбашенную особь женского пола. Животные никогда бы не стали так рисковать потомством!

Дома отец встретил нас макаронами с сыром, что сразу напомнило школьные годы. Когда мама слегла окончательно, мы — тогда Эйдан жил ещё с нами — перешли на ужины из микроволновки. У меня взяло год изучить поваренную книгу и начать готовить что-то, что двое моих мужчин могли бы съесть. Я до сих пор вспоминаю еду в доме моего серба, хотя я и уходила оттуда со слезами, ведь у него была мама, а у меня больше не было.

Отец остался смотреть спорт, а мы пошли ко мне. Ложиться спать было рано, хотя относительно свежий воздух нашего городка навевал сон раньше положенного, или же сказалось вечное студенческое недосыпание. Но учёба и тут не дала расслабиться. Мы завалились с ноутбуком на кровать и стали выбирать курс на зимний семестр. В итоге мы остановились на типографии. Имя преподавателя было незнакомым. Однако, перспектива скинуть за три недели обязательный курс, обещающий быть жутко нудным, стоила риска.

Аманда, как всегда, лежала на боку и наглаживала живот.

— Что-то не очень ему макароны понравились, — сказала она то ли мне, то ли себе. — Распинался. Будешь трогать?

Я отрицательно мотнула головой и пробурчала:

— Знаешь, оказывается, существует примета, что если тронуть живот беременной…

— Сама забеременеешь, — закончила за меня Аманда. — Знаю, знаю… А ещё знаю, что беременность воздушно-капельным путём не передаётся.

— Ну это как посмотреть…

Ну и чего я покраснела на смороженную глупость, будто мне десять лет, и я только недавно точно узнала, откуда берутся дети. Последнее время я постоянно краснела под испытующими взглядами Аманды. Я решила перевести разговор в безопасное русло и спросила:

— А мы в Рино полетим или поедем?

Аманда перевалилась на спину и стала изучать вентилятор под потолком.

— Я бы хотела на машине, чтобы от матери не зависеть. Да и вообще я думала, что мы куда-нибудь с тобой смотаемся. Перспектива неделю с лишним торчать с матерью меня не прельщает. Ты в Вирджинии-Сити когда-нибудь была?

— А где это?

— Понятно… Что ты в школе на литературе делала? Или, кроме Стейнбека, ты никого не знаешь?

Опять этот пренебрежительный тон, ну за что? Я попыталась улыбнуться, поощряя Аманду на развитие мысли.

— Это тот город, в котором ничего не происходит. Самюэль Клеменс в нём журналистом работал, и весь город теперь ему принадлежит — вот бы он порадовался при жизни. Они таблички на все здания повесили — типа, салон Марка Твена, банк Марка Твена…

— Ну и? Что там делать?

— Нечего, как и везде у нас на Диком Западе. Но там главная улица выдержана в духе того времени — будто город-призрак. Под ногами все скрипит, не то что в Универсал-Студио, где все картонное.

— И смысл, если в салун нас всё равно не пустят…

— Тебе что, выпить хочется? Так попроси отца вина купить. Даже моя святая мать мне наливала. Неужели…

— Я всё перепробовала в доме серба, там никого не смущало то, что мы несовершеннолетние. Вообще бред какой-то — голосовать можем, а вина купить — нет.

— А ты сможешь сама доехать до Рино? У меня сейчас за два часа все разболелось, а за рулём…

— Доеду, конечно. Так ты бы сказала, что спина болит, мы бы остановилась и походили немного.

— Да в машине ничего ещё было, а вот как вышла. Ну и черт с ним, не сидеть же дома всю беременность. Доктор сказал, что сейчас самое лучшее время для путешествий, а вот в третьем триместре уже тяжело и опасно.

Тут к нам заглянул отец поинтересоваться, когда мы собираемся ложиться спать. Обалдеть — неужели он до сих пор ложится спать в девять вечера! Хотя, что ему ещё делать — так быстрее ночь пробежит, и он пойдёт на работу в свой банк. Наверное, всё ещё не может насладиться счастьем спать ночью. Он лет до десяти со мной нянчился, работая в ночную смену.

— Слушай, мне кажется, он жутко по тебе скучает, — сказала Аманда после ухода отца. — Почему ты никогда не ездишь к нему на выходные? Ну хоть раз в месяц? Два часа ведь, не восемь, как мне. К тому же, моя мать не особо скучает. Она у нас общественница, у неё всегда куча дел — от распродаж барахла всей улицей до выставки биглов.

— У вас собаки?

— Не у нас, у неё. Последний раз я насчитала восемь биглов.

— Сколько?

— Она состоит в обществе по спасению этих вечно тявкающих идиотов. Она их по приютам собирает, чтобы их не усыпили, а потом ищет им новых хозяев. Только они никому не нужны, вот и живут у нас. Признаться, временами меня охватывало желание погрузить клетки в машину и отвезти обратно в приют, чтобы им там вкололи, что и планировали.

— Аманда…

Она смотрела на меня чистыми голубыми глазами и гладила живот.

— Погоди, вот когда они лаем тебя в пять утра разбудят… — и тут же серьёзно спросила: — А почему у твоего отца нет собаки? Ему бы было не так скучно одному.

— Ой, не надо про собак. У нас такая история была…

И я рассказала, как случайно прочитала на форуме сообщение о том, как одной тётке стало тяжело ухаживать и за ребёнком, и за собакой, поэтому она решила отвезти её в общество спасателей овчарок, чтобы те пристроили псину в хороший дом. Однако в обществе сказали, чтобы она везла собаку в приют для животных, и уже оттуда они её заберут. Только в итоге эти сволочи отказались забирать собаку, и приют принял решение по усыплению. Осталось два дня, чтобы найти желающего взять собаку. Такое подросткам, потерявшим маму, читать строго запрещается. Я весь вечер долбала отца этой собаки, и в итоге он согласился позвонить в приют. Ему ответили, что собака не прошла поведенческий тест и не подлежит усыновлению. Её могут взять только люди из того самого сообщества под свою личную ответственность, и через них мы можем забрать собаку, если пожелаем. Времени остаётся на всё про всё до следующего полудня. Отец тут же позвонил в это общество, где милая дамочка сказала, что собака не прошла и их поведенческий тест, потому они её и не забрали. Но тут включилась в разговор я и стала просить их забрать для меня собаку. Тогда дамочка рассказала то, что бывшаяхозяйка не пожелала озвучить общественности. Оказалось, что у собаки боязнь разлуки, и когда её оставляли дома, она разносила всё к чертовой бабушке, а в последний раз разбила стекло и сиганула со второго этажа. Такую собаку нельзя ни на минуту оставлять одну, потому что она может в страхе покалечить и себя, и окружающих. Короче, дамочка закатила мне лекцию на полчаса, а в конце разговора на моё очередное «я смогу справиться с этой собакой», выдала — хотя бы посмотри на неё. Что ж, я тут же погнала отца в приют, потому что ещё не сдала тест и могла водить только в присутствии взрослого.

Собака оказалась чудесной — тёмная овчарка в тридцать с небольшим фунтов. Она облизала мне руки и всё время глядела на меня печальными глазами, виляя хвостом. Я поняла, что без собаки не уйду. Я даже не помню, пытался ли отец меня отговорить, но служитель приюта прочитал ту же лекцию, что и представительница общества. Он пытался объяснить, что такую болезнь одной любовью не вылечишь; нужны специальные знания, но от этой собаки уже отказалось трое тренеров, посчитав её случай безнадёжным. Но я упёрлась рогом. Мне казалось, что я дала обещание хозяйке. В тот момент отец подписал бы все, что угодно, только бы я не заплакала. Вся эта затея была изначально провальной, потому что сиделки для собаки у нас не было, и мне бы радоваться, когда позвонила тётка из сообщества сообщить, что собаку всё же забрал их тренер, а я ревела белугой, словно у меня её украли.

— Как думаешь, она тебе наврала? — спросила Аманда, когда я закончила рассказ. — Может, отец её попросил, чтобы ты не переживала?

— Не знаю, — пожала я плечами. — Тогда я свято верила, что собаку увели из-под носа, а сейчас… Наверное, ты права, они и сами не хотели мне её отдавать, беря на себя такую ответственность. Сейчас я понимаю, что вытянуть такое больное животное было бы мне не по силам, но тогда я в себя верила без меры.

— Знаешь, — Аманда откинулась на подушку. — Я иногда думаю, а что если я не справлюсь…

— Ты справишься. Я уверена. К тому же, ты не одна.

— Я совсем не хочу, чтобы мать воспитывала моего сына, — резко оборвала меня Аманда, а я поджала губу, ведь я говорила о себе…

Да что же такое, ну причём тут я и беременность Аманды? В голове продолжали отчётливо звучать её слова о том, что я веду себя так, будто являюсь отцом ребёнка. Нет, при чем тут ребёнок?! Я веду себя так, потому что кто-то там в животе готовится заявить права на мою Аманду! На какую такую твою? Это прямо-таки дежавю с собакой! Вот представь на минуту, что это твой ребёнок и теперь на тебе лежит ответственность на всю жизнь, а? Это не яблоко в постель подать и к доктору подружку отвезти. Нет, всё… Я вообще уже не понимаю, о чем думаю. Мне нужно спать! И я закрыла глаза. Аманда, похоже, заметила это, и сначала приподнялась на подушке, а потом тихо и даже, кажется, с мольбой, сказала:

— Не прогоняй меня в другую комнату, ладно?

Я тут же открыла глаза, чтобы увидеть её лицо над своим.

— Я понимаю, что тебе хочется наконец-то поспать одной в собственной постели, или у тебя с ней связаны более приятные воспоминания, чем я, — продолжила Аманда всё так же тихо. — Просто я боюсь спать одна в чужих домах. Ну, не только у собак фобии бывают. Можно остаться?

Я кивнула, слезла с кровати и начала раздеваться. Почувствовав на себе пристальный взгляд Аманды, я обернулась и была уверена, что за секунду до этого вспыхнула, как помидор.

— Мне кажется, я плохо тебя нарисовала. Вообще тебя надо писать пастелью, чтобы румянец передать, он такой… сексуальный. Я вот совершенно не умею краснеть, а ты делаешь это постоянно.

— Ты будешь раздеваться, потому что я сейчас потушу свет, — оборвала я её, как можно быстрее и, не дожидаясь ответа, дёрнула выключатель ночника.

Аманда в потёмках убрала с кровати ноутбук и стянула с себя брюки.

— Жалко, что твой отец так рано ложится спать. Я хотела в душ. Только не ври, что не чувствуешь запаха этих выделений! Будто рыбой воняет…

— Нет, не чувствую, — честно ответила я. — Это у тебя просто обострено обоняние, так что ложись и спи. Тебе завтра индюшку готовить.

Она залезла под одеяло и прижалась ко мне спиной, как раньше до того, как купила подушку. Это действительно была ночь благодарения, потому что последние недели я мечтала снова спать вот так, ощущая, что я не одна. Может, у меня тоже фобия, как у той собаки.

— Кейти, — тихо сказала Аманда. — Можно я тебе что-то скажу, только обещай, что не будешь плохо обо мне думать?

Всё блаженство сразу испарилось, и даже живот сжался в предвкушение неизвестно чего.

— Ты вот рассказала про собаку. Сейчас же ты рада, что всё так получилось, потому что эта собака была бы подобна младенцу. Так вот, когда у меня кровь шла, я в душе надеялась, что будет выкидыш. Я не могла пойти на аборт сама, а так кто-то за меня решил бы мою проблему.

Мой желудок разлепился, а сердце наоборот сжалось.

— Но, Аманда, ты же так плакала…

— Ну да, мне было и страшно, и… В общем, мне и сейчас страшно — вдруг я много на себя взяла, вдруг я не справлюсь…

Я тут же развернулась к ней и поняла, что порыв был обоюдным — я ли обняла её, или же это она прижала меня к своей груди. Я не решилась её поцеловать, и она не коснулась меня губами даже вскользь. Вот так мы и уснули — обнимая друг друга, сплетая нашими телами тёплое гнёздышко для малыша, который был между нами… Или, чтобы не было двоякого смысла — был с нами, до утра, пока рассвет не заставил нас вновь надеть маски отчуждённости и окунуться в быт.

— Да, я тоже хотела бы, чтобы Кейти была моей сестрой и всегда была рядом, — сказала Аманда на замечание отца про то, что мне не хватает сестры.

Она подняла глаза от пола, но улыбалась не мне, а моему отцу. Я отстранилась от них и пошла доставать тарелки, чтобы сервировать стол. Индюшка вышла великолепной — сочная, не то что моя прошлогодняя. Клюквенный соус Аманда тоже приготовила отличный, а про пирог я вообще молчу. Даже купленный отцом тыквенный хлеб оказался вкусным, или же слова Аманды попали не только на слуховые, но и на мои вкусовые рецепторы. Я бы тоже хотела, чтобы она была всегда рядом… Только я побоялась это сказать. Как всегда…

Вечером Аманда завалилась в ванну, хотя это было глупостью. Горячую ванну беременным принимать нельзя, а от прохладной можно простыть. Но кто переубедит Аманду! Я побоялась зайти к ней в ванну при отце, хотя что тут такого, и всё равно… Я легла на кровать и прикрыла глаза. Воображение у меня, как у любого художника, было великолепным, и я даже вспотела, представляя Аманду в пене подобно Афродите. А потом я уснула, потому что открыла глаза уже утром и поняла, что нахожусь в комнате одна. Я соскребла себя с постели и пошла в душ, поняв, что в таком виде мне нельзя показываться на кухне. Аманда с отцом уже доедали мюсли. Она выглядела странно-возбуждённой, и отец тоже был каким-то не таким. Я поздоровалась и присела на стул.

— Мы сейчас поедем в приют за собакой, — выдал отец, и ложка с мюсли застряла у меня во рту.

Аманда сунула мне под нос айфон. С экрана глядела бордер-колли.

— Или вот эту, — пальцы Аманды сменили страничку. — Не страшила, и уши прикольные… А как тебе эта овчарка?

— С ума сошла, их же надо на площадку каждый день возить! И вообще… Пап, ну зачем тебе собака?! Это такая ответственность, прямо как с детьми…

Отец улыбнулся одними губами и как-то совсем грустно сказал:

— Я привык о ком-то заботиться, а теперь даже ты стала самостоятельной. Вся моя ответственность — положить деньги тебе на дебетку. А так…

— Кейти, это будет здорово, вот увидишь! — Аманда сияла, будто у нее получилось нарисовать шикарную картину.

— А рисовать? Мы же на океан собирались…

— Всё успеем!

Закинув мольберты и краски в багажник папиного джипа, мы залезли на заднее сиденье. Приют располагался за городом, и я попросила отца проехать по главной улице, чтобы заинтересовать Аманду каким-нибудь хорошим зданием и остаться его рисовать. Только отвлечь её от мыслей о собаке не получилось даже на минуту. Собаку, которую они выбрали на сайте, увели на прогулку потенциальные хозяева, и в моей душе разгорелась надежда, что её заберут, и мы уедем из приюта с пустыми руками. Я даже попыталась преподнести происходящее как знак. Папа, тебе не нужна собака! Не нужна! Это же ответственность по меньшей мере на десять лет! Однако отец не желал внимать моим доводам и выглядел возбуждённым не меньше Аманды. Он не может хотеть собаку, он просто не в силах отказать беременной в её прихоти. Только беременная уедет, а отцу придётся два раза в день гулять с собакой!

Выше человеческих сил находиться в зале с клетками, забитыми собаками. Они лают, виляют хвостами и смотрят так грустно, будто моля — спаси… Глаза Аманды с первой секунды были на мокром месте. Поняв, что всё потеряно, я ушла в сторону денников, где ещё недавно отрабатывала часы общественной работы, необходимые для окончания десятого класса. Я не смогла работать с собаками. Лошади не вызывают подобной жалости.

— Кейти, мы собаку выбрали!

Я обернулась. Парень держал на поводке ту жуткую собаку с пятнистыми ушами. Почему они бордер-колли не дождались, вдруг её не возьмут…

— Посмотри, какая она симпатичная, — умилялась Аманда. — Я бы руки фотографу оборвала. Надо снимать её с боку, чтобы морда не плющилась. Такой уродкой она на сайте казалась! А сейчас, гляди…

— Она же дворняга!

— И что? — нетерпеливо перебил меня отец. — Породистых разберут, а эту… Кто она?

— Помесь далматина и… Не знаю. Может, австралийской пастушьей собаки, — пожал плечами парень и погладил поджатые уши псины. — Ну, девочка, будь же умницей… Это твой шанс обрести дом.

Собака только сильнее скуксилась и даже уменьшилась в росте. К тому же, заскулила. Парень потянул за поводок, и бедняга стала упираться всеми лапами.

— Эй, ребята, вы всё ещё хотите бордер-колли? — послышался у нас за спиной голос другого служащего. — Её не взяли.

— Нет, мы эту берём, — сказал отец твёрдо.

— Но, папа, — попыталась запротестовать я, но отец жёстко оборвал мой писк:

— Мы дали этой собаке надежду. Разве мы можем вернуть её обратно в клетку?

Я не нашлась с ответом, да отец и не ждал его от меня. Он быстрым шагом направился в офис, чтобы оформить бумаги и заплатить пошлину. Мы же остались стоять подле моей новой сестрёнки, которая так и не подняла пятнистые уши.

— Знаете, как её зовут? — улыбнулся парень. — Малышка-Надежда. Может, это и не настоящее имя, но она надеялась и дождалась…

Мы с трудом затолкали собаку в машину и усадили между собой. Аманда всю дорогу наглаживала её по голове и морде. Отец иногда поглядывал на нас в зеркало заднего вида и то и дело касался свободной рукой лежащих на пассажирском сиденье документов, будто проверял произошедшее на реальность.

— Придётся самим делать ей стерилизацию. Иначе надо было её ещё на три дня в приюте оставлять. Надо будет назначить операцию на следующую неделю.

— Может, не надо? — начала Аманда. — Конечно, легче, когда у собаки нет течки…

— Выбора нет, это условие в договоре. Они дают месяц, чтобы сделать операцию, и ветеринар должен послать им официальный факс с подтверждением. Конечно, они не хотят, чтобы собаки плодились, и так все приюты забиты. Да, и они ещё дают месяц, чтобы вернуть собаку, будто товар в магазине. Какие же люди жестокие, это же как член семьи. Неужели совсем не прокормить… Детей же не выкидывают.

— Выкидывают, — сказала я тут же. — Ты имеешь право сдать ребёнка в приют.

— Ну это при рождении, — начал было отец, нахмурившись.

— Нет, до восемнадцати лет можешь сдать в любое время. Это при рождении в течение трёх суток ты можешь отвезти ребёнка в пожарное депо анонимно. А потом уже со всеми документами.

В машине повисла тишина. Я скосила глаза на Аманду — её руки продолжали гладить собаку.

— Поехали в «Петко», купим новый поводок, чтобы ничего бедняге о приюте не напоминало, — сказал отец, выезжая с парковки. — И подстилку купим, и еду… Последняя собака у нас была ещё до твоего рождения.

Мы попытались зайти в магазин вместе с собакой, но наша маленькая «надежда» уперлась лапами перед стеклянными дверьми, будто чего-то жутко испугалась, и мы не сумели сдвинуть её с места.

— Наверное, думает, что её опять в приют привезли, — сказала Аманда и предложила мне вернуться в машину.

Я какое-то время простояла перед входом и видела сквозь стекло, как они с отцом ходят между стеллажами, что-то обсуждая, выбирая ошейники, миски, еду… Я даже почувствовала укол ревности — только не поняла, кого приревновала: Аманду или отца. Я ещё подумала, что будь у Аманды отец, то, быть может, она бы сообщила парню, что беременна.

Наконец мы поехали на океан. Отец выгуливал собаку, которую решил назвать маминым именем — Брина, вдоль кромки воды. Та пугалась волн и убегала от растекающейся по песку белой пены. Отец снял сандалии, завернул джинсы и стоял теперь по щиколотку в ледяной воде. Он улыбался.

— Вот видишь, я была права, — сказала Аманда, отрываясь от холста.

Я промолчала и взглянула на её картину. Она почти закончила этюд, и на фоне серого зимнего океана неровными мазками была выведена фигура отца и собаки. Я сглотнула набежавшую слюну и вновь смолчала, потому что… Потому что не знала, что сказать, кроме того, что она очень хорошо выписала воду и небо. Быть может, я права про её тоску по отцу.

— Наши собаки дружелюбны!

Я оторвалась от мольберта. Два высоких парня почти дошли до отца, ведя на коротких поводах гончих.

— Можно дать им поздороваться? — крикнул второй, чтобы отец точно услышал их.

Отец кивнул, но наша Брина вся сжалась при виде холёных, как и их хозяева, больших собак.

— Сколько вашему щенку?

Отец пожал плечами.

— Я только что из приюта её взял. Говорят, полтора года.

— Здорово! Удачи вам!

Они пошли дальше. Гончие тут же забыли о Брине. Я почему-то стала смотреть им вслед и увидела, как рука одного парня легла на талию другого. Отец тоже заметил это, и я сжалась, ожидая комментария, но он ничего не сказал и попытался затащить собаку в воду, но Брина изо всех сил упиралась, и отец вернулся к нам, встал за спиной и стал смотреть на наши шедевры.

— Джим, хотите я пришлю вам картину, когда получу оценку? — спросила Аманда.

Отец кивнул.

— Спасибо, мне будет приятно. Хотя эти парни намного лучше смотрелись бы на твоей картине.

— Папа, ну какая тебе разница! — выкрикнула я, не поняв, зачем вообще это говорю.

Отец поднял брови и улыбнулся.

— Ты это о чем? О том, что они друзья?

Теперь подняла брови я.

— Какие друзья, папа?

— Ты что, не помнишь песню «Отель Калифорния»? — серьёзно спросил отец. — У неё много-много симпатичных мальчиков, которых она зовёт друзьями. Думаешь, в наше время таких не было?

Я молчала, и кисть Аманды замерла. Она во все глаза смотрела на моего отца. Тот улыбался.

— Ну, я неверное слово подобрал… Таких, не таких… Вы меня запутали, — он рассмеялся, но тут же осёкся, пожалев, наверное, что открыл рот. — Наконец-то государство стало понимать, что если мы переняли у греков демократию, то надо принимать и их философию принятия всех видов любви, потому что государство не должно навязывать людям правил в личной жизни. Я очень расстроился, когда поправка не прошла, а теперь доволен, что верховный суд всё же подтвердил однополые браки. Хоть что-то сенат делает полезного. Ну право, у нас больше в Калифорнии проблем нет, как запрещать публиковать интимные фотографии супругов после развода.

— Это вы о чем, Джим? — спросила Аманда.

— Это новая инициатива Джерри Брауна. Похоже, нечем больше отвлечь народ от дефицита бюджета. Строил он всю жизнь мост через залив, вот бы и радовался, что наконец достроил. Похоже, нельзя после семидесяти быть губернатором. Хотя в Калифорнии вообще не губернаторы, один вон матом посылает сенат…

— Это вы о том, что Шварценеггер написал в своём письме? Ну так может это совпадение? Можно же иначе расшифровать первые буквы абзацев…

— Конечно, конечно, — улыбнулся отец. — Терминатор на то и Терминатор, он же на личном сайте пошутил, что других слов у него для них не осталось, если они за столько лет ни о чем не сумели договориться. Хотя, девочки, оставим эту политику до следующих выборов.

— Пап, — вдруг сказала я, набрав в грудь побольше воздуха. — Вот ты спокойно относишься к геям, потому что… Ну вот если бы это было в твоей семье?

— Что? Если бы Эйдан привёл мальчика? Ну, мне пришлось бы принять это, как я принял его индусскую подружку.

— А если бы я?

— Ты? Ты это что, серьёзно?

Улыбка сползла с его лица, и я быстро замахала руками и даже мазнула синим там, где не надо было. Аманда кинулась стирать салфеткой мой мазок.

— Я просто так сказала. Просто все такие терпимые, пока это их не касается.

— Наверное, я бы расстроился, потому что очень хочу внуков. Хотя внуки у меня уже есть, но они на восточном побережье, но даже на Рождество их родители не думают ко мне приезжать.

— Ну у лесби с детьми проще. Усыновлять не надо, — сказала Аманда. — Существуют банки спермы, да и один раз можно стерпеть и с мужчиной.

Отец стоял между нами, подобно каменному изваянию, будто переваривал свалившуюся на него информацию, потом рассмеялся, но как-то не особо весело.

— Девочки, о чём вы только думаете… Мне собаки достаточно на сегодня. Пойду прогуляюсь, а вы тут рисуйте. Главное, чтобы все были счастливы и было меньше одиноких людей.

Он ушёл. Я с плотно сжатыми губами поправляла испорченное место.

— И зачем ты это выдала? — спросила тихо Аманда и даже зло. — Что теперь твой отец подумает?

— Ничего бы он не подумал, если бы ты не встряла, — выкрикнула я и чуть не бросила кисть в песок.

— А ты чего начала? Зачем тебе надо было говорить подобное? Ладно бы ты действительно была лесби, а то… Дура!

Я смолчала и ударила кистью по холсту.

Глава двадцать первая "Жизнь не сахар"


Нигде стрелки часов не двигались так медленно, как в этой лаборатории. Я вдруг подумала, что в общественных местах специально круглые механические часы не заменяют на электронные, чтобы время тянулось ещё дольше, чем на самом деле. Я бестолково перелистывала журнал о звёздных сплетнях, хотя прекрасно понимала, что ничего не прочту, потому что вскидывала голову всякий раз, как медсестра открывала рот, чтобы озвучить фамилию очередного пациента.

— Что ты дёргаешься? — Аманда положила руку мне на колено. — Меня вызовут через пятнадцать минут. Должен пройти ровно час после того, как я выпила глюкозу. Или ты нервничаешь из-за своей операции?

Я быстро кивнула, чтобы не говорить, что нервничаю из-за неё. Из-за того, что она сидит вся бледная и то и дело прикрывает глаза, будто готовясь упасть в обморок. Другая её рука лежала на животе, и я видела, как та высоко поднимается от глубокого медленного дыхания, которым Аманда пыталась унять тошноту. Левой рукой она продолжала сжимать мою коленку, но, похоже, не замечала этого, потому что вся ушла в себя, сосредоточившись на дыхании. Временами Аманда дышала совсем отрывисто, когда, наверное, тошнота становилась особенно невыносимой. Скорее всего она выйдет из этого состояния только после того, как у неё возьмут кровь и позволят съесть хотя бы припасённое мной яблоко.

Голодание было большой глупостью. Если бы Аманда не ограничилась крекером с пустым чаем, её бы так не тошнило от глюкозы. Правда, меня сейчас подташнивало и без неё, ведь я не смогла съесть даже йогурт. Ещё не вынув его из холодильника, я уже ощутила в горле рвотный комок, как случалось лишь в школе во время аттестационных тестов. Дура какая, будто это мне предстояло выпить содержимое бутылки, которую врач дал в прошлый визит. Аманда сдавала первый тест на диабет, при котором нельзя есть лишь сладкое. Однако она вычитала в форумах, что тест может показать ошибочный результат, и тогда врач направит её на трехчасовой тест с абсолютным голоданием, поэтому решила перестраховаться. Кто бы мог подумать, что от напитка со вкусом фанты ей станет так плохо.

— Кейти, — Аманда вцепилась пятерней в мою коленку, и я порадовалась, что мы обе берём художественные курсы и не наращиваем когти. — А, может, это признак того, что у меня повышенный сахар? Ведь не могут же все так страдать перед тестом!

— Успокойся, — я решила отцепить её руку от своей коленки, и с десятой попытки мне это удалось. — Врач предупредил, что будут неприятные ощущения…

— Неприятные? — Аманда сжала мои пальцы намного сильнее, чем до того коленку. — Да у меня воздух дрожит перед глазами. Мне дышать нечем!

— Давай на крыльцо выйдем? Здесь действительно душно и жутко воняет лекарствами.

Я попыталась подняться, но Аманда рванула мою руку вниз, и я покорно уселась обратно и привалилась к стене, потому что и у меня вдруг начала кружиться голова. Никогда не думала, что я так поддаюсь внушению. Или всё же надо было завтракать, ведь ужинали мы в девять вечера, а сейчас противные стрелки лилипутскими шагами приблизились к десяти утра.

Аманда тоже смотрела на часы, дыша ровно в такт отсчитываемым секундам. Медсестра открыла рот, но поднялся старик, что сидел напротив нас и разглядывал живот Аманды.

— Может, мне перенести операцию на январь? — спросила я, чтобы отвлечь Аманду от подсчёта своих вдохов и выдохов.

— Не надо ничего переносить. Вдруг ты ещё простынешь в нашей Неваде. Тогда придётся ждать до февраля, а в феврале мне уже будет тяжело с тобой возиться.

— А что со мной возиться-то! — как-то даже зло сказала я. — Мне понадобится пару часов, чтобы отойти от общего наркоза, и всё. Это всего-навсего зубы мудрости. Но если ты не хочешь со мной мучиться, я пропущу учёбу и поеду на пару дней в Салинес. Отец на полдня уйдёт с работы…

— Слушай, чего ты завелась? — Аманда говорила спокойно, потому что всё её внимание фокусировалось на минутной стрелке. — Я просто боюсь, что ты ненароком упадёшь, и как я тогда подниму тебя с большим животом? Сейчас я снова чувствую себя человеком, если бы не этот чертов анализ! Даже ходить могу без поддерживающего пояса, а потом… В марте я уже могу родить!

— Так может мне вообще не удалять их сейчас? Ну и ладно, что не туда лезет один.

— Тебе дантист сказал не тянуть, вот и не тяни. К тому же, ты хоть представляешь, сколько лет этому хирургу? Он даже ходит с трудом. Вдруг он через пару месяцев практику закроет.

— Другой будет.

— Ага, ещё скажи в вашем Салинасе… Ты же наркоз общий делаешь, тут к кому попало не ложатся в кресло. Тебе посоветовали его, плюс он страховку твоего отца принимает. И потом вдруг тебе придётся кариес лечить в следующем году, и страховка не покроет и операцию, и пломбы, а в этом году ты ничего не лечила и страховых денег хватит на операцию.

— Слушай, как ты разбираться в страховках стала! — ляпнула я, потому что её менторский тон вновь стал выводить меня из себя. Ну не девочка я уже, не девочка! Мне тоже скоро двадцать один будет!

— Конечно, разбираюсь, — сказала Аманда, будто читая мои мысли. — А что ты хочешь? Чтобы я к матери на страховку с беременностью села? Она мне и без финансов мозг вынет! Я точно знаю, что до колледжа моя страховка беременность не покрывала. Даже хорошо, что мать купила мне студенческую страховку. Иначе штат не дал бы мне бесплатное покрытие беременности. Там ведь и с частной несколько тысяч из кармана платят за роды.

— Но, может, всё-таки я перенесу на январь?

— Даже не думай! Говорю же тебе — вирусы, снег, черт те что… Они тебя на операцию не возьмут. Вообще радуйся, что тебя сразу приняли и назначили через неделю. Некоторые месяцами ждут.

— Конечно, кто хочет с распухшей рожей перед Сантой красоваться! Вот никто и не оперируется в декабре.

— Мы в это воскресенье съедим свои оладьи с Сантой, а в понедельник разрежем тебя, и будет у нас две недели до отъезда, чтобы на контрольный визит сходить и всё такое… Да что ты куксишься? Я вон дотянула с курсами до третьего триместра, а если раньше рожу?

— Ты даже не думай рожать! — чуть ли не выкрикнула я, и даже огляделась по сторонам — не смотрят ли люди, но никто не обращал на нас внимания, и я поняла, что переругиваемся мы всё-таки достаточно тихо. — У тебя даже тренировочных схваток нет. Этих, как их там…

— Брекстонов, — подсказала мне Аманда и вскочила со стула, потому что услышала своё имя.

Хорошо, я по инерции вскочила вместе с ней, потому что она тут же покачнулась и упала бы, не окажись моего плеча. Тут же подлетела медсестра справиться о самочувствии Аманды, но та замотала головой, твердя, что с ней всё нормально, и она просто оступилась.

— Я пойду с тобой, — сказала я, как казалось, достаточно твёрдо, но Аманда отстранила мою руку.

— Со мной полный порядок. Сиди здесь.

Я и сидела, опустив руки на колени, словно послушная ученица. После возвращения из Салинаса я чувствовала себя не в своей тарелке. Аманда тихо злилась, завернувшись в подушку, словно в защитный кокон. Даже когда мы гуляли с Лесси и слушали аудио-книги через один наушник, она была далека, будто касалась меня не плечом, а рыцарскими доспехами — таким холодом окатывала меня её близость. И сейчас если бы она просто опустила голову мне на плечо, я уверена, ей стало бы легче. Ещё я злилась на себя, что не проверила свободные даты курсов по подготовке к родам, и теперь мы вынуждены пережидать сезон праздников, а потом кто знает, будет ли Аманде безопасно проделывать все те упражнения, которым нас будут учить. Хотя, признаться, я понятия не имела, что будет на курсах. Просто даже аква-йога стала даваться Аманде с трудом, хоть она и утверждала, что чувствует себя намного лучше, чем месяц назад, но меня-то не обманешь.

Пока эти мысли в сотый раз прокручивались в моей пустой голове, Аманда вернулась с заклеенной рукой. Стул рядом с моим оставался свободным, и прежде чем я успела подняться ей на встречу, она плюхнулась на него со словами:

— Голова кружится. Давай посидим чуть-чуть.

Взглянув в бледное понурое лицо Аманды, я пошла на риск: моя рука скользнула у неё за спиной и легла на плечо. Аманда будто ждала этого и сама опустила голову мне на плечо и прижалась к моему бедру. Я мерными движениями наглаживала ей руку, пока не заметила, что именно из неё брали кровь.

— Ой, прости, я не хотела сделать тебе больно.

Аманда не позволила мне отдёрнуть руку и сама вложила в мою ладонь пальцы правой руки. Они проскользнули между моими, чтобы крепче сжать.

— Почему ты постоянно извиняешься, когда касаешься меня? Почему ты всегда уверена, что твои ласки мне неприятны?

Её лилейный голос мне совершенно не понравился, и я высвободила свои пальцы со словами:

— Это не ласки. Я думала, что так тебе станет легче.

— А мне и легче…

Не дав ей договорить, я встала и пошла к выходу, но задержалась на крыльце, держа дверь открытой. Аманде надо было самостоятельно пройти каких-то десять шагов, но в её состоянии они растянулись на десять миль. Она не могла найти в стене опору, потому что по всему периметру стояли стулья и сидели люди. Моё сердце предательски сжалось, но чёртова гордость не позволила вернуться и предложить руку. Аманда смотрела мне в лицо или же просто на дверь. Мы стали для неё конечным пунктом. Чтобы рука с карандашом не дрогнула и линия вышла прямой, необходимо сфокусироваться на предполагаемом окончании линии, а не её начале. Один шаг, два, три — мне даже показалось, что я считаю вслух, и вот Аманда коснулась рукой двери, а потом и моего плеча. Тогда я позабыла обиду и обхватила её за талию.

— Может, хватит дуться? — проворчала Аманда, опуская здоровую руку мне на талию.

— Это ты злишься на меня, непонятно за что. Вчера даже отсела от меня на истории.

— Я отсела не от тебя, а от Сельмы, которая непонятно чем надушилась.

— А почему мне не сказала?

— А тебя это волнует? Ты, кажется, несказанно рада тому, что не надо в школе притворяться, что мы…

Аманда осеклась, и, кажется, немного краски вернулось к её лицу.

— И из-за этого ты злишься? — спросила я упавшим голосом, не желая получать никакого ответа.

— Я злюсь, потому что для тебя это глупая игра, а для меня… — Аманда уже пылала. — В общем, я нормально отношусь к таким отношениям, и если бы между нами подобное случилось, мне не было бы стыдно, а вот ты считаешь это чем-то постыдным. И перед отцом тебе просто захотелось показаться правильной, потому что человек, которым ты прикрывала своё отрицание однополой любви, вдруг признал её право на существование. Ведь так? Ты хотела, чтобы он сказал, что те мальчики — это нормально, но вот ты — другое дело, потому ни-ни. Ты желала восстановить свою защитную стену, но твой отец оказался умнее тебя!

— В чём это умнее? — отпрыгнула я от Аманды, будто от раскалённого кофейника.

— В том, что каждый имеет право на счастье, и у всех счастье разное, и если мне… И если мне сейчас жутко хочется есть, то какого черта ты ругаешься со мной?

А что, я должна была с улыбкой проглотить все гадости, которые она успела выпалить, ласково обнимая меня за талию? Замечательно! Неужели я всё обязана списывать на её беременные гормоны и прощать?

Я открыла машину и достала из пакета яблоко.

— А ты будешь? Ты ведь тоже ничего не ела.

Я покачала головой, но Аманда вытащила у меня из рук ключи, надрезала ими яблоко и сумела разломить пополам. Мы уселись в машину и, не пристёгиваясь, стали молча грызть яблоко. Сейчас молчание не давило, потому что мы жевали, но что я должна сказать, когда в руке останется огрызок?

— Давай купим по капуччино? — нарушила тишину Аманда, мечтательно откинувшись между кресел.

Её голова оказалась рядом с моей, и я кожей почувствовала горячий взгляд скошенных глаз.

— Хорошо, и по кексу, — добавила я, засовывая ключи в зажигания и глядя прямо перед собой на ствол дерева, под которым стояла машина. — Ещё надо заехать на почту отправить отцу твою картину и мои проданные шарфики. Слушай, а ты уверена, что твоей матери понравится тот, что ты выбрала? Может мне свалять ещё какой-нибудь?

— Забей. Какое тебе дело до моей матери…

Она сказала это как-то очень грубо, и я чуть не выкрикнула: «А тогда какого чёрта ты подлизываешься к моему отцу?!» Но в последний момент я всё-таки сдержалась. И без того наши отношения стали очень сложными за пять месяцев её беременности.

Глава двадцать вторая "Ноющая боль"


Я смотрела на Аманду и не видела её. Более того — даже не слышала: ни её, ни медсестру, но догадалась, что меня просят встать. Только оторвать голову от кушетки не получалось — тело налилось свинцом и вдавилось в матрас. А спустя мгновение я поняла, что уже сижу, и не просто сижу, а в кресле-каталке. Я отчужденно моргала, понимая, что после укола в вену ничего не помню. Я, кажется, собиралась смотреть телевизионные новости. Интересно, я их посмотрела или нет? Врач сказал, что укол успокоительный, чтобы я не дёрнулась в операционной, когда будут давать газ, но похоже для глубокого сна мне хватило успокоительного. Неужели общий наркоз так плющит память? Впрочем, я и сейчас дружила с реальностью очень и очень странно.

Каким-то образом мы оказались в лифте, а потом я открыла глаза, когда медсестра подала мне руку, чтобы пересадить из кресла в машину, где я снова провалилась куда-то и дёрнулась лишь на щелчок ремня. Аманда нависала надо мной, расправляя перекрученный ремень, и я вдруг подумала, что с неё почти полностью сошёл загар. Не могла же кожа всегда быть такой бледной, я бы заметила. Неужели? И рука жутко холодная, отчего бы это?

— Кейти, ты в порядке?

Рука продолжала лежать на моём лбу, и потому лицо с блестящими голубыми глазами было прямо передо мной, и я пыталась понять, как Аманда умудрилась так выгнуться, чтобы дотянуться до меня, и прошло по крайней мере секунд десять, прежде чем я осознала, что сижу в пол-оборота и глажу головой пластик окна. Я кивнула, или хотела кивнуть — только рука с моего лба исчезла, и я услышала, как завелась машина. Я пыталась следить за мелькающими домиками и деревьями, но картинка была слишком расплывчатой, от неё болели глаза, и веки упрямо закрывались.

— Я закажу для тебя пенициллин и обезболивающее, и заодно куплю колы.

Не знаю, сказала ли это Аманда, или мне послышалось, но когда я повернула голову, водительское сиденье было пустым, и в окне её фигуры я тоже не обнаружила. Впрочем, мне было безразлично. Тело настолько отяжелело, что я не могла даже оторвать руку от коленки. Я попыталась пошевелить пальцами, один за другим приподнимая их с джинсов. Никогда не думала, что это может быть так тяжело…

— Пятнадцать минут надо подождать, — снова послышался голос Аманды, но открыть глаз я не смогла. — Ты что, спишь? На, выпей колы. Врач сказал, что это поможет отойти от наркоза. Надо сахара вбухнуть в кровь.

Я даже не поняла, как взяла в руки жестянку, я не чувствовала её тяжести. Наверное, банка осталась в руках Аманды, потому что я чувствовала её руку на своём плече. От беспомощности на глазах наворачивались слёзы. Моё сознание жило отдельно от тела. Рта я тоже не чувствовала, и было ощущение, что сладкая шипучка попадает в горло откуда-то извне. Я скосила глаза и заметила в другой руке Аманды банку с колой, и она с нескрываемым наслаждением осушает её. Какого чёрта! Мы эту дрянь ещё год назад бросили пить, а теперь, когда в животе малыш… Я попыталась оторвать распухшие губы от жестянки, чтобы высказать своё «фи», но банка приросла к губам, а горло утратило способность выдавать звуки и могло лишь сглатывать пузырьки.

— Ты зачем пьёшь эту гадость? — нескоро сумела озвучить я свои мысли.

— Хочется, — виновато улыбнулась Аманда. — Меня аж затрясло в магазине, как с пончиками. Вообще, в одной статье было написано, что если очень хочется газировки, можно выпить и запить потом её двумя стаканами простой воды. Только я попозже, чтобы вкус не перебивать…

— Вкус? Да у меня от сахара зубы сводит.

— У тебя их от наркоза сводит, — попыталась улыбнуться Аманда. — Но после четвёртой банки должно отпустить…

— После которой? Я это больше пить не стану!

— С врачом не спорят. Ты ещё из того мира окончательно не вернулась, а уже возмущаешься. Поверь, мне давно не хотелось всей этой гадости, а сейчас я даже ощущаю на губах вкус картошки-фри. Если бы ты была в состоянии хоть что-нибудь съесть, я бы затащила тебя в Макдональдс, не могу больше терпеть!

— А ты борись с желанием ради высокой цели, — из-за онемения губ я говорила медленно и вымучено-чётко, что придавало речи лекторский тон.

— Я вообще считаю, что с желанием бороться вредно, оно только сильнее от этого становится. Так что уж лучше я воды потом литр выпью, а сейчас мне чертовски хорошо.

Она блаженно откинулась на подголовник и самозабвенно облизала губы. Я попыталась сделать тоже самое, но вместо этого ткнулась языком в залепленные бинтами дырки, в которых ещё пару часов назад росли мои многострадальные зубы мудрости. Наверное, они не зря так названы. Сейчас, без них, я ощущала в голове абсолютную пустоту. Как и в желудке, где с вечера из-за предстоящего наркоза ничего не было. Голова моя непроизвольно повернулась к окну, и я стала бессознательно следить за машиной, подъезжавшими к аптеке, за выходящими из них людьми и обрывками фраз, доносившихся через опущенное стекло. Однако всё это проходило сквозь меня, даже на минуту не задерживаясь в сознании.

— Я пошла за лекарством.

Аманда потянулась к ручке водительской дверцы, а я к пассажирской со словами:

— Я с тобой. Не могу больше сидеть тут, как бревно.

Только я не рассчитала силы и едва успела привалиться к машине, чтобы не упасть. Аманда тут же подскочила ко мне, хотя этот глагол плохо описывает её действие — она двигалась очень медленно, будто плыла, или это моё сознание продолжало раскачиваться на волнах наркоза. Наверное, так ощущают себя в стельку пьяные, хотя я с сербом ни разу не напивалась до подобного состояния.

— Садись-ка обратно в машину, ладно? — Аманда убрала с моего плеча руку, а я даже не заметила, что она обнимала меня. — Я не сумею тебя поймать.

— Ладно, — я покорно вернулась в машину, но оставила дверцу открытой. — Купи заодно коробку растворимого пюре, чтобы тебе с картошкой не возиться.

Я смотрела на асфальт, силясь понять, это обман зрения или действительно парковочные места разлинованы неровно.

— Ты думаешь, с семи утра у меня не было времени бульон с пюре сварить? Ты считаешь меня не способной позаботиться о тебе даже один день, когда ты носишься со мной уже пятый месяц?!

Хорошо, что я не видела глаз Аманды. Мне хватило голоса, чтобы понять степень накала её злости.

— Спасибо, — только и выдавила я из себя.

Подняться из подземного гаража в квартиру оказалось не так сложно, потому что наше парковочное место находилось у самого лифта, но я бы всё равно не дошла до него без посторонней помощи. Вот именно — посторонней, потому что кому понравится возиться с такой клячей. Я, похоже, два часа просидела с ногами на диване и даже успела вздремнуть — во всяком случае, часы на телефоне перескочили на целый час. Аманда принесла стакан воды и таблетку пенициллина.

— Ты уверена, что тебе не больно? Уже можно принять обезболивающие.

Я сначала кивнула, потом мотнула головой и только затем сказала, что я в порядке. Настолько, насколько я могла быть в порядке без зубов мудрости. Кто мог подумать, что общий наркоз такая поганая штука!

— Ты что делаешь?

Я сначала не обратила внимания на телефон в руках Аманды, пока не услышала этот противный звук, имитирующий затвор старого фотоаппарата.

— Не переживай, я не собираюсь постить в Фэйсбук. Это в мою личную коллекцию. Когда в следующий раз ты будешь стонать про свою внешность, я смогу ткнуть тебя носом в это фото.

— Я никогда не хнычу, — заявила я и заправила волосы за уши.

Это Аманда постоянно намекает, что мне надо поменяться. Я действительно довольна своим внешним видом. Может, конечно, не в полную меру, но от отражения в зеркале меня не воротит. А сейчас мне просто до чесотки в руках захотелось взглянуть на себя. Я ощупала мягкие надувшиеся щеки, но для определения размеров трансформации лица этого оказалось недостаточно. Я подползла к краю дивана, подняла с пола наполовину выпитую третью банку колы и, заранее предвкушая сахарную судорогу передних зубов, осушила её до дна, решив бросить на кухне в ведро для бутылок.

— Ты в туалет? — спросила Аманда, сидевшая в кресле у письменного стола.

— Со мной всё в порядке, — тут же ответила я, испугавшись, что она вновь кинется ко мне.

За эти пару часов я начала чувствовать себя недееспособной калекой. Мне было до ужаса противно сознавать свою беспомощность и зависимость от Аманды. Наверное, именно так чувствуют себя двухлетки, когда закатывают истерики — глазами бы всё сделала, а не получается. Но сейчас у меня получилось дойти до кухни, не шатаясь. Спиной я чувствовала взгляд Аманды, и мне стало ещё противнее. Почему я не поехала к отцу? Тогда бы она не увидела меня такой беспомощной и с опухшей рожей. Надо было ехать в Салинас!

Я бросила в ведро жестянку и направилась в ванную комнату. Короткий коридор оказался до безумия длинным, и я успела подумать, как паршиво было Аманде во время токсикоза из-за моего присутствия. Конечно, ей нужна была помощь, и никого, кроме меня, в тот момент рядом не оказалось, но всё равно сознание того, что посторонний видит тебя в неглиже, давит.

Я взглянула в зеркало и с трудом подавила стон. Лицо стало в два раза шире — таких щёк у меня, наверное, не было даже в годовалом возрасте. Глаза, к удивлению, не заплыли, как у свиньи, а наоборот стали огромными, словно меня что-то напугало — наверное, собственный вид. Нижняя губа распухла и потрескалась, в уголках рта запеклась кровь.

— Ничего, — руки Аманды мягко легли мне на плечи. — После родов я буду выглядеть хуже, а во время…

Я с трудом разомкнула опухшие губы, которые снова стали неимоверно тяжёлыми.

— Ну там в передаче про роды мамаши даже с косметикой…

Я долго смотрела на её тонкие длинные пальцы, выстукивающие стаккато на моих плечах. Затем подняла глаза на её отражение в зеркале, пытаясь вспомнить, когда Аманда в последний раз пользовалась хотя бы тушью. Во время летней жары краситься глупо, но сейчас температура днём редко поднимается вышешестидесяти семи по Фаренгейту. Даже я не забывала про тушь — правда, часто забывала вечером умыться. При этом Аманда выглядела шикарно, даже с едва заметными ресницами. Краска, наконец-то, сошла окончательно, и волосы вернули свой русый тон — такими я видела их впервые. Два года я была уверена, что Аманда рыжая, как истинная ирландка.

— Ну что ты так внимательно себя разглядываешь? — хихикнула Аманда, и по тону я не смогла понять, действительно ли она не заметила, что я смотрю вовсе не на себя, или подтрунивает надо мной, как обычно. — С утра будешь выглядеть намного лучше. Завтра у нас всё равно самостоятельная работа, и я уже отписалась преподавателям, что мы с тобой будем работать над проектами дома. Ну улыбнись же!

Она наклонилась ко мне и чмокнула в щеку, будто ребёнка, а меня пронзило током так, словно я сунула палец в розетку.

— Издеваешься?

Я поспешила освободиться от её руки, чтобы Аманда не заметила мою дрожь.

— Выйди, пожалуйста, потому что я хочу попробовать вынуть бинты. Не могу больше выносить тряпки во рту.

Только Аманда и не думала двигаться с места. Она привалилась к стене и мечтательно подняла очи горе.

— Тоже не понимаю, как малыши, когда у них режутся зубки, сосут край одеяла. В одной статье было написано, что обязательно надо купить ребёнку одеяло и только с ним укладывать спать. Оно станет ему лучшим другом и поможет с засыпанием. А я вот не помню, что дружила с одеялом.

Она уже вопросительно смотрела в глаза отражению моей распухшей рожи, и мне пришлось обернуться.

— Я только помню, как в восемь лет Эйдан грыз деревянную спинку кровати. Аманда, ты можешь наконец выйти?

Аманда со вздохом удалилась, но вздыхала она, наверное, по погрызанной деревяшке! Я засунула пальцы в рот и, кривясь от боли, стала отдирать бинты, надеясь не повредить швы. На консультации врач сказал, что они сами отвалятся, но носить эту дрянь во рту стало выше моих сил. Я сплюнула кровь и продезинфицировала рот ополаскивателем, жмурясь от ужасного пощипывания. В тот момент в мою голову пришла первая здравая мысль: родить без анестезии у Аманды не получится, потому что даже зубную боль вынести невозможно.

— Ты можешь послушать, что я написала про Дега?

Ну почему она опять вошла без стука, когда я ещё не смыла кровь?!

— Принести «Адвил»? — спросила Аманда, покосившись на мои судорожные попытки побыстрее привести раковину в порядок.

Я кивнула, чтобы выпроводить её вон, но либо я оставалась жутко медлительной, либо она приготовила таблетки заранее, потому что я столкнулась с протянутым стаканом, едва открыла только что закрывшуюся за ней дверь.

— Запей, — Аманда ловко сунула мне в рот две таблетки, а в руку — стакан с водой. — Иди на кухню, потому что я хочу в туалет. Четвёртый стакан воды был явно лишним.

Я запила таблетки и вернулась на диван, где уже лежал раскрытый планшет, а вскоре и Аманда плюхнулась рядом и начала читать похоронным голосом свой доклад по истории искусств. Или же у меня так болели раны, что мне было совершенно плевать, каким замечательным пастелистом был этот Эдгар.

— Слушай, а ты знала, что он был ещё и скульптором?

Вопрос Аманды выдернул меня из трясины зубной боли, и пришлось виновато улыбнуться.

— Так ты вообще всё прослушала? — от возмущения Аманда стукнула планшетом по своей коленке.

— Нет, только про скульптуры, — солгала я, надеясь не покраснеть.

— Слушай заново, а то так дурой и останешься! Дега никогда не мыслил себя скульптором. Быть может, именно поэтому скульптурные работы не экспонировались при жизни создателя — не считая одной скульптуры — балерины в пачке, да и та была выполнена только из воска с добавлением одежды, но в артистических кругах скульптура произвела фурор. То, что сейчас выставляется, не является работами Дега в чистом виде, потому что мастер работал исключительно с воском, никогда не отливая заготовки в финальный бронзовый вариант. Бронза, считал Дега, материал для вечности, а он не создавал скульптуры, он лепил наброски. «Завершённая работа — это концепция скульпторов, а я художник», — говорил Дега.

Аманда подняла голову от планшета. Я улыбнулась, как пойманная за письмом записки школьница.

— Воск — материал непрочный, — Аманда вернула глаза на экран. — Чтобы поддержать форму поднятой руки, Дега использовал проволоку. Однако, и подобные уловки не спасали творения, и некоторые фигуры приходилось постоянно переделывать, но для мастера эта работа была в удовольствие. После его смерти в мастерской нашли порядка ста пятидесяти работ, но отлить удалось чуть больше семидесяти. Был бы Дега рад увидеть свои работы в бронзе — вряд ли, и вот почему. Искушённый зритель ищет в скульптурах отточенность форм, поэтому первое впечатление от бронзовых работ Дега — отталкивающее. Не знающий процесса создания скульптуры зритель видит лишь неровность форм, создающую эффект незаконченности да безалаберности, а вовсе не импрессии. Стоит, однако, отметить, что Дега никогда не относил себя к импрессионистам — по образованию и манере письма он был академистом, но Академия отвергла его за вольнодумство.

— Аманда, всё хорошо у тебя. Не надо дальше читать, у меня голова болит, — выдавила я из себя, понимая, что ещё пару её великолепных абзацев, и я даже не сяду за собственный доклад.

Аманда прокрутила пару экранов и снова заговорила:

— Не хочешь узнать про Академию, не надо, тебе же хуже. Но послушай, у него, кроме балерин, была ещё страсть к лошадям. И на ипподроме, и в балете главное — движение, поймать которое и было смыслом всего творчества великого француза. К старости Дега ослеп и не мог писать картины, но на ощупь ещё пытался лепить скульптуры. Его последняя работа — лошадь — ничем не уступает предыдущим, потому что руки мастера способны заменить ему глаза. Знаешь, мне вот тоже всегда хочется ощупать модель прежде, чем начать рисовать, будто мои руки могут запомнить формы.

Она осеклась, увидев мои поджатые распухшие губы, и спросила, откладывая планшет в сторону:

— А у тебя что с Уорхолом?

— У меня с Энди всё отлично, осталось только сесть и написать. Я наткнулась на сайт музея в Питсбурге. Там море материала. Завтра напишу, что одна из идей творчества Энди Уорхола была популяризация искусства среди молодёжи. Через дизайн обложек для музыкальных дисков он хотел научить детей ценить искусство. Он рассуждал так: в музей молодёжь не пойдёт, а вот музыку любимого исполнителя будет слушать постоянно — так пусть хотя бы глядя на обложку детки приобщаются к прекрасному.

— А список литературы?

Да откуда у Аманды взялся такой взрослый и противный голос!

— Спишу названия с библиотечного каталога.

— А если проверят?

— Тогда мне не повезло. Но не может же мне не везти во всем.

— А в чём это тебе не везёт?

— Да, так… Ни в чём… Только зубы болят.

Я вдруг заметила, что из-под подушки торчит край поляроидной фотографии, которую мы получили во время завтрака с Сантой. Две улыбающиеся девушки обнимали старика в очках и с белой бородой. Только у одной была искренняя счастливая улыбка, а у другой натянуто-выдавленная, потому что после смерти мамы я разучились улыбаться и на всех фотографиях выходила с приклеенной голливудской улыбкой. Тогда как Аманда, сколько я её знала, всегда светилась изнутри, будто проглотила солнечного зайчика. Только вот уже пять месяцев, как зайчик потух, или же я настолько ушла с головой в беременные проблемы подруги, что перестала замечать её улыбку, но ведь была ж она, и вон сейчас есть на фотографии…

Я исподлобья взглянула на Аманду: лицо оставалось серьёзным, без тени улыбки, словно она готовилась меня отругать. А, может, и не было никогда той счастливой улыбки. Может, она, как и моя, была всего лишь защитой от внешнего мира, чтобы никто не смел ожидать ответа на стандартное «как дела?». Быть может, оладьи, бубенцы и добрый дед — это желание вернуться в детство, где мы были счастливы просто так, а не потому, что что-то или кто-то делал нас счастливыми. Словно этот старик в парике мог вернуть Рождество в скованную вечной зимой Нарнию.

Фотография, дурацкая фотография… Я в очередной раз скосила глаза на Аманду и, поняв, что та не смотрит на меня, быстро потянула подушку за угол, чтобы полностью закрыть снимок. Что же она делает под моей подушкой? Неужели у меня и прошлую память отшибло этим наркозом, ведь не могла же я рассматривать её перед сном? Не до такой же степени я… Постойте, так это же не моя подушка! Я подняла глаза на Аманду. Она копалась в своём телефоне и улыбалась.

— Посмотри, какую классную апликуху я нашла! Можно фотографировать живот каждую неделю, а потом после родов они собирают все фотографии вместе и делают клип, как растёт живот. Чёрт, раньше бы найти! Правда, туда можно загрузить и имеющиеся фотки, я немного фотографировала себя через зеркало. А ты что там ищешь?

Я тоже нашла спасение в телефоне, загрузив Треккер беременности. Вот, у нас же всегда есть отличная безболезненная тема для разговоров!

— Послушай, они тебе каждый день будут показывать информацию о том, как растёт плод. Вот, например, сейчас твой малыш размером с цукини, и у него уже есть брови и ресницы, и даже волосы на голове стали расти. Слушай, а у тебя самой тоже стало больше волос, тебе не кажется?

— Я уже читала, что волосы в беременность перестают выпадать, но потом все посыпятся, так что завидовать нечему.

— Да я не завидую, я просто…

Ну вот, и тут беседы не получилось… Я откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза, чтобы не видеть, как Аманда наглаживает свой живот. Мне стало до жути обидно, что его она будет любить только лишь потому, что он есть, а не за то, что он именно такой, каким она хочет его видеть. Зубы ныли, обезболивающее почему-то не действовало. Или это ныли совсем не зубы?

Глава двадцать третья "Материнство"


В этот четверг, уже третий год подряд, мы с университетскими друзьями собирались посетить феерическое рождественское погружение в быт старого города Вифлеема. Его устраивали в середине декабря прихожане баптистской церкви, превращая огромную парковку в картонный город, лучше любых кинодекораций — с каменной стеной, городской площадью, окружённой лавками ремесленников, с гостиницами и пастушьими загонами и главное — с любимыми рождественскими песнями и настоящими героями Нового Завета. Только за пятнадцать минут до выхода из дома Аманда напрочь отказалась идти с ребятами, не объяснив мне толком причину. Сослалась на головную боль, а сама потом полвечера читала Фейсбук и переписывалась с кем-то. Ну и ладно, чего мне лезть туда, куда меня не приглашают, поэтому я покорно проглотила пилюлю недоверия. Конечно, я могла пойти без неё, но в душе успела поверить в её слова и боялась оставить одну — вдруг ей станет совсем плохо.

Середина декабря — зима не только по календарю, но и по погоде, особенно вечерами. Пусть снег у нас выпадает только в горах, но воздух становится очень холодным, и температура опускается аж до сорока градусов по Фаренгейту, а с утра можно даже увидеть на зелёной травке иней. Мы почувствовали приближение зимы во время прогулок с Лесси, когда стали прятать руки в карманы. Пришлось достать из шкафа перчатки, потому что моя многострадальная кожа и без холода начала покрываться коркой. Я из последних сил доделывала итоговые работы по живописи и рисунку, чтобы потом дать пальцам отдохнуть от графита и красок хотя бы до февраля.

Поиск перчаток привёл к ревизии зимнего гардероба, в ходе которой выяснилось, что Аманда не влезла в свои зимние ботинки. Всегда тонкая нога вдруг стала широкой, хотя внешне я не заметила изменений. Однако Аманда сказала, что ботинки стали давить не только в подъёме, но и в пальцах. Мы срочно отправились в спортивный магазин за новыми непромокаемыми ботинками и заодно купили рождественские шапки: она — колпак Санты, а я шапку-снеговика. Каждое Рождество приходится покупать нового, потому что я не могу удержаться от откручивания морковки, которая болтается перед глазами, как бы высоко я не задирала шапку, и всё равно ещё в детстве я решила не менять снеговика на колпак.

Когда Аманда в первый раз надела куртку, та не застегнулась на животе, который за последнюю неделю заметно вырос. Но с третьей попытки молния сошлась, только уж больно смешно топорщилась на пупке.

— Нет, в Неваду я в ней не поеду, — заявила Аманда перед самым выходом на шоу. — С утра пойдём в магазин, и я куплю себе большего размера и подлиннее. А сейчас надену под неё свитер и не буду застёгивать.

Я запрыгнула в угги, захватила перчатки и нацепила на шею шарф, потому что знала, что меня затрясёт от холода при виде полуобнажённых парней, несущих на плечах царские носилки. Насколько же сильна их вера, раз они могут по три часа находиться на улице почти без одежды аж четыре дня представлений! Я же через полчаса начинаю хлюпать носом и не понимаю тех, кто принципиально не носит в Калифорнии шапки — как у них не мёрзнут уши? Или это не принципы, а просто лень бросить в машину куртку? Днём у нас светит солнышко и даже в тонком джемпере тепло, но с заходом солнца начинает трясти и в пуховике! Только дети могут бегать зимой в футболке, не чувствуя холода и не заболевая. А я уже с начала представления мечтала погреться у костра вместе с волхвами. Их замечательная песня не грела, и я окоченела, стоя на одном месте!

После песни про звезду, взошедшую на востоке, под звуки бубнов в пляс пустились обвешанные звенящими монетками восточные женщины. Боже ж ты мой, как красиво они двигались! Я целых три месяца училась танцу живота, но мои движения, как были нервными, так и остались. Я даже прикусила губу от обиды, ведь эти прихожанки, кто старше, а кто и младше меня, явно не танцевали всю жизнь, но сумели вжиться в роли, а я, выходит, полная бестолочь и бездарность, потому что даже в йогическую позу «дерева» не могу встать не шатаясь!

Пока я хлюпала носом от обиды и холода, Аманда получала несказанное удовольствие от зажигательных ритмов. Её живот, словно мячик, перекатывался под свитером в такт бубнам. Я так залюбовалась им, что не заметила, как на смену танцовщицам пришёл обнаженный по пояс жонглёр с зажжёнными факелами.

— Ты чувствуешь первобытную силу огня? — шепнула мне в ухо Аманда.

Я не чувствовала силу огня, мне было холодно и страшно за жонглёра.

— Пойдём к пастухам. Там уже дают горячий шоколад, — сказала Аманда, заметив конвульсии моих плеч.

Я кивнула и первой побежала вперёд, мимо разлёгшегося в ожидании волхва верблюда — за три года я так и не запомнила, какого именно — Каспара, Мельхиора или Балтазара. Я так спешила, что зацепилась за столбик оградительной верёвки, но Аманда успела схватить меня за локоть.

— Гляди, там верблюжонок!

Аманда протащила меня за рукав в первый ряд, чуть ли не расталкивая малышню. Женщина, отвечающая за животных, рассказывала, что верблюжонку всего два месяца, потому пришлось взять его сюда вместе с мамой. Аманда, следом за ребёнком, перегнулась через верёвочное заграждение и потрогала бок верблюжонка. Верблюдица лежала на траве и мерно двигала челюстями, то и дело поворачивая голову в сторону ребят, а я гадала — плюнет или нет. На первом курсе по рисунку у нас был пленэр в зоопарке. Мы делали быстрые наброски животных. Я тогда целый час проторчала перед верблюжьим вольером в надежде увидеть, как корабли пустыни плюются, но не увидела.

— Обалдеть! — обернулась ко мне Аманда. — Как он мог из неё вылезти!

— Как-как, просто, — как-то даже зло ответила я, из-за холода не разделяя её детской радости от близости к верблюду. — Там четыре копыта сначала появляются, а потом остальное тело, и он сразу встаёт на ноги.

— Откуда ты знаешь про роды верблюда?

— А я не знаю, но думаю, что они ничем не отличаются от родов лошади, а их я видела в приюте.

— Бедная…

— Да ничего страшного. Ну, неприятно было немного смотреть, но всё равно интересно.

— Я про верблюдицу! — ударила меня по локтю Аманда. — Как она жива-то после этого остаётся.

— Ну, за тысячи лет не вымерли ни лошади, ни верблюды, ни коровы. Правда, видела я корову через неделю после родов на молочной ферме в Вермонте. Она встать не могла, лежала.

— Хватит всякие мерзости рассказывать!

— Сама начала… К тому же, твой без копыт родится и не ногами вперёд!

— А откуда ты знаешь! Врач сказал, что он ещё не опустился головой в таз.

— Это было месяц назад, а в понедельник он уже нащупает голову. Уверена! — добавила я бодро, чтобы Аманда не впала в очередной ступор из-за своих вечных беременных страхов.

— Уверенная такая! Будто это у тебя в животе ребёнок!

«Да, чёрт тебя дери, Аманда! Что ты опять заводишься на пустом месте!» — чуть не выкрикнула я и продолжила продираться через толпу к палатке с горячим шоколадом. Дорогу нам преградили легионеры. Они пытались бороться с толкучкой у ворот картонного Вифлеема.

— Аманда! — на всякий случай обернулась я, чтобы убедиться, что она идёт следом. — Сфотографируй меня с ними, пожалуйста.

— А как же твои щёки? — то ли издеваясь, то ли серьёзно спросила Аманда, сунув руку в карман за телефоном.

— Да нормальные у меня щёки!

Я даже потрогала лицо пальцами в трикотажных перчатках. Опухлость спала на третий день после операции, но десна временами ныла даже спустя две недели, особенно к вечеру, после целого дня жевания всякой дряни. Я так изголодалась на диете из овсянки, пюре и куриного бульона, что уже неделю не могла остановиться с едой, только в отличие от Аманды меня страшно тянуло на все продукты без исключения, а не только пончики. Поправив помпоны на кистях шапки и вздёрнув морковку, я втиснулась между двумя легионерами и замерла. Прямо перед моим носом под кожаными браслетами вздулись бицепсы, и я чуть не прикусила губу от невозможности до них дотронуться. Почему такие не идут в натурщики!

— Улыбайтесь!

Я растянула губы в улыбке, явив свету великолепную работу детского ортодонта. Мне хотелось, чтобы программа камеры грохнулась, и пришлось перезагружать телефон. Тогда бы я могла подольше постоять между двумя идеальными мужчинами. Конечно, идеальными их делала форма римских легионеров, сверкающий в свете фонарей шлем и копье, которым уже через мгновение они разогнали зевак, чтобы дать проход процессии волхвов. Мы знали, что всё равно пропустили приход в город Иосифа и Марии, потому решили остаться подле овец, чтобы послушать Ангела и спокойно выпить горячий шоколад. И, немного согревшись, войти в город, когда представление пойдёт по второму кругу.

Я смотрела на грубые льняные хитоны пастухов с тонкими головными накидками и начала замерзать по новой.

— Как же им не холодно! Они ещё и на соломе сидят. Я бы на их месте овцу обняла для тепла. Кстати, настоящие пастухи так и спали, затеревшись между двумя овцами.

— Зачем им овцы? — процедила Аманда, не отрывая губ от бумажного стакана. — Их любовь согревает.

— Какая любовь? — переспросила я и тут же пожалела о вопросе, ведь от Аманды можно было ожидать очередных любовных выкладок, теперь уже из истории еврейского народа.

— Любовь к Господу. Она, как и плотская любовь, согревает не только душу, но и тело.

Аманда скомкала влажный стакан и бросила в мусорный бак. Я же не допила обжигающий напиток и до половины, но всё равно выкинула стакан, чтобы последовать за ней сквозь стену великолепных римлян. На городской площади во всю шли танцы, которые устроили спутницы волхвов. Они пытались заманить зрителей в хоровод, но те, как всегда, стеснялись и спешили уйти к лавкам. Аманда, не сказав мне и слова, шагнула вперёд. Я не последовала за ней и теперь издалека следила, как она лихо виляет бёдрами. Мне сделалось страшно за малыша. Она что, обезумела от барабанного боя и бубенчиков? Два дня назад в бассейне Аманда побоялась улечься на спину, чтобы сделать перевороты в воде.

Глаза Аманды горели, словно древние факелы, хоть были высвечены обычными уличными фонарями. Казалось, что все, абсолютно все, смотрят на живот Аманды, хотя я понимала, что его всё ещё можно принять за новомодный фасон свитера. Наверное, на самом деле, в этой толпе никому не было дела до Аманды и её танца, который, к моему счастью, был прерван центурионом, возвестившим под звуки фанфар о начале переписи. Танцовщиц и зевак потеснили легионеры, чтобы дать дорогу Иосифу и восседавшей на осле Марии. В суматохе я потеряла из виду Аманду, но как ни пыталась подняться на цыпочки и взглянуть поверх голов, не смогла увидеть даже осла. Только горожанку с кувшином, стоящую на ступеньках фонтана.

— Вы с ума сошли! — обратилась та к Иосифу. — В городе нет ни одной свободной гостиницы.

В этот момент я прокляла всех пап и всех детей, которым приспичило залезть родителю на плечи.

— Если бы я была беременной, — говорила уже хозяйка гостиницы своему мужу, — ты тоже отправил бы меня в хлев?

Я видела актрису, потому что та вещала со ступеней второго этажа, и теперь пришло время проклясть неторопливость осла. Я осталась стоять на месте в надежде, что толпа не увлечёт Аманду к хлеву, и действительно увидела её у лотков подле пекаря, который раздавал ломтики халы. Руки Аманда, конечно же, держала на животе.

— Зачем ты ушла от меня?

Тревога или даже злость зазвучала в вопросе, игнорируя моё желание скрыть её. Аманда не подняла глаз, но я заметила, что она нервно моргает, и нижняя губа её медленно двигается вперёд-назад.

— Ты это чего так дышишь?

Она схватила мою руку и сунула себе под свитер. Даже через перчатки я почувствовала твёрдый, как камень, живот и вопросительно взглянула на неё. Сейчас Аманда скажет, надо ли мне пугаться. Хотя я испугалась заранее, потому что не отошла ещё от предыдущего страха за танец.

— Началось сразу после хоровода и не отпускает. То есть живот на секунду становится немного мягким, а потом опять. Брекстоны должны быть короткими и без боли, так врач сказал. Этим они и отличаются от настоящих схваток, а мне сейчас жутко больно, словно живот сжат тисками, будто ребёнка там сплющили.

— Давай я тебя в больницу отвезу, — выдала я раньше, чем дослушала фразу. — Вдруг…

— Вдруг что? — Аманда с силой оттолкнула мою руку. — У меня нет полных двадцати шести недель. Ты понимаешь, что это значит?

Голос её дрогнул, губы задрожали сильнее, глаза в миг увлажнились. Аманда только что оттолкнула меня, и я не была уверена, что сейчас разрешит себя обнять, но стоять вот так, напротив, не зная, куда деть трясущиеся руки, было просто наказанием.

— Аманда, — позвала я робко. — Может, всё это из-за танца?

— Из-за танца! — чуть ли не выкрикнула она. — Какое сейчас это имеет значение, когда…

Аманда сама привалилась ко мне, и моя рука инстинктивно легла ей на спину, а вторая почему-то вновь оказалась на животе, словно я могла остановить то, что началось или готово было начаться. Я еле сдерживала слёзы, понимая, что если заплачу, от меня не будет никакого толка. Хотя какой от меня прок! Нет, есть, я сяду за руль… Я читала, что малышей спасают и в двадцать четыре недели, а тут на две недели больше, и вообще врачи умеют останавливать роды… Всё это вспышками фейерверка проносилось в моей голове, но не обрисовывалось в слова, и я обнимала Аманду молча, кусая губы от беспомощности, в который раз вспоминая противные мысли, постоянно владевшие моим сознанием в августе и сентябре. Тогда я хотела, чтобы этот ребёнок не родился и не портил жизнь моей, наверное, единственной подруги.

— Он мягкий! — вдруг закричала мне в ухо Аманда, и я инстинктивно отпрянула от неё. — Он мягкий уже минуту, чувствуешь? И больше не болит. Совсем. Он даже шевелится там. Ты чувствуешь?

Я ничего не чувствовала. Рука с трудом дотягивалась до края куртки. Я шагнула к Аманде и чуть ли не впечатала в живот всю пятерню, начав ощупывать его, как мясник, со всех сторон. Он действительно был абсолютно мягким, как плюшка — самое идиотское, но упрямое сравнение, которое постоянно лезло мне в голову.

— Тише! Ты же ему больно делаешь!

Я отдёрнула руку и шмыгнула носом, не поняв, что это больше: моя аллергия на холод или же еле сдерживаемые слезы — сначала тревоги, а теперь радости.

— Знаешь, я хочу ещё немного постоять, чтобы убедиться, что больше не будет схваток.

— Мы тут замёрзнем, — сказала я, ощутив дрожь во всем теле, закутанном в тёплую куртку и шарф. — Пойдём к хлеву. Там в стороне обычно костёр жгут, погреемся. Или лучше пойдём в церковь, ты хоть посидишь там.

Аманда отрицательно мотнула головой.

— Не хочу пропускать сцену рождения Иисуса.

— Мы уже пропустили. Гляди, волхвы идут! Пошли в тепло, а потом вернёмся на третий круг. Тогда успеем сесть на соломенные топчанчики. Помнишь же, какая там толкучка у сцены.

Аманда согласилась. Фойе церкви украсили венками из ёлки и красными бантами. Аманда тут же удалилась в туалет, а когда вернулась и села на стул рядом со мной, скрестив на полу ноги, я заметила, что лицо её горит смущением, и она то и дело бросает в мою сторону взгляды, будто не может решиться сообщить что-то.

— Ты меня за дуру только не считай, — начала Аманда тихо, чтобы никто не услышал. — Но я чуть не описалась от страха, когда живот схватило. Я уже испугалась, что это воды отошли. Хорошо, что у меня прокладка ежедневная была, но всё равно трусы немного мокрые.

— Пошли домой, — сказала я сразу неестественно громко, но тут же перешла на шёпот. —Ещё цистит заработаешь, пошли. Мы сто раз видели сцену в хлеве. К тому же, на Ютюбе море видео выложено. А хочешь, купим их ДВД?

— Нет, трусы не совсем мокрые, и мне не холодно. Я подложила туалетной бумаги. Я хочу посмотреть сцену, мне надо… Я и с ребятами вчера не пошла, потому что мне кажется, что для меня это сейчас как бы приобщение к тайне материнства, которое они не поймут.

— А я пойму? — спросила я скорее бессознательно, чем вкладывая в вопрос определённый смысл.

— Ты — другое дело, ты…

Аманда как-то странно посмотрела на меня и, не закончив фразу, встала со стула. Я поспешила за ней к выходу. Она не обернулась и даже, кажется, нарочно ускорила шаг, чтобы я с ней не поравнялась. Решив уважить её желание, я пошла медленнее и даже сначала решила не подходить к соломенным сиденьям, но Аманда махнула мне красным колпаком. Я села рядом и спрятала руки в карманы. Она вновь странно посмотрела на меня и, просунув руку сквозь полукруг моей, сомкнула пальцы в замок. На животе растянулись петельки свитера. Я смотрела на их причудливый узор, а Аманда — на сцену, ожидая что вот-вот распахнутся створки декораций хлева, чтобы явить миру Спасителя. Я не могла прекратить думать о том, что из-за дурацкого любительского спектакля она мучается с туалетной бумагой в мокрых трусах.

— Прости, что я не смог найти для вас лучшего крова в такую ночь, — вещал со сцены Иосиф, а Мария отвечала ему, прижимая к груди младенца:

— Здесь сухо и безопасно. Ничто другое сейчас не важно.

Вот именно, а у Аманды там совсем не сухо, и абсолютно не безопасно позволять себе такой идиотизм во время беременности.

— Аманда, пошли домой, — прошептала я ей на ухо, но она только отстранила своё плечо от моего и вытянула руку.

Младенец заплакал. Сначала тихо, а потом завыл в голос. Иосиф с Марией поочерёдно укачивали его, но малыш не успокаивался и только громче орал в закреплённые на актёрах микрофоны. Бедному Иосифу пришлось не шептать, а кричать, чтобы зрители услышали, что он воспитает ребёнка Господа как своего собственного. И действительно, вдруг подумалось мне, ну не Господь же Бог воспитывал Иисуса. Он, как многие мужики, сделал дело и свалил, а Иосиф качал Иисуса по ночам, играл с ним, залечивал разодранные коленки, обучал мастерству плотника… И ещё сносил все эти скандалы переходного возраста просто потому, что так кто-то за него решил… Или же он любил мальчика, потому что это был ребёнок любимой женщины? Что за мысли лезут мне в голову в то время, когда все благоговейно взирают на ребёнка, которому посчастливилось в этот час надеть на себя шкуру Спасителя и орать от холода и из-за колкой соломы в яслях. И ещё, наверное, от вони жующей сено коровы. Ну, корову-то какого чёрта они приволокли! Овцы, коровы, козы, лошади, верблюды… Почувствуй себя стопроцентным вифлеемцем… Чёрт возьми, ну почему я сегодня совершенно не наслаждаюсь представлением, которого ждала весь год?

— Бедный малыш! — Аманда прижала к ушам белый меховой ободок колпака. — Почему им куклой было его не заменить!

— Да, неувязка вышла в этом году. Беспокойный Спаситель попался. Плохо накормили, наверное, перед выступлением, такого ведь в предыдущие разы не было…

Младенец орал как резаный. Ему начали вторить малыши из толпы. Аманда вскочила на ноги и стала бодро пробираться к зданию церкви.

— Бедный малыш, мучители… — процедила Аманда сквозь зубы, когда я сумела поравняться с ней.

— А что они могли сделать? Представление прервать? Да так даже аутентичнее получилось. Думаю, Христос надрывался в яслях похлеще этого, когда волхвы с пастухами припёрлись и разбудили его своими жертвоприношениями. Это только на картинах эпохи Возрождения он улыбается в яслях…

— Слушай, помолчи! Не надоело говорить о том, чего не понимаешь?

От неожиданного выпада Аманды я даже остановилась.

— Чего я не понимаю? Я, кажется, не хуже тебя историю искусств знаю.

Сегодня мы расквитались с последним экзаменом — вернее просмотром по живописи, а вчера написали тест по истории искусств, и пусть оценки мы узнаем только через неделю, если не позже, я была уверена в своих силах, потому что три дня упорно готовилась, и остальные мои работы по курсу, составляющие процент от итоговой оценки, я выполнила на отлично.

— В материнстве ты ничего не понимаешь. Будто ты мужик, а не баба!

Она отвернулась от меня и пошла ещё быстрее мимо припаркованных машин. Я готова была разреветься от очередного плевка в душу, будто я не заботилась и не оберегала её от всего, словно она была моей родной сестрой…

— Слушай, ты чего, машину открыть не можешь? Мне же холодно!

Я сунула руку в карман и нажала на кнопку. Машина пикнула, и Аманда с шумом хлопнула дверцей. Я сжала кулаки и шагнула к машине, чтобы усесться в кресло водителя.

— Знаешь, — выдала Аманда будничным тоном, будто не орала только что на меня. — Во вторник с утра поедем на Тахо на пару дней, а потом только к моей матери.

— Зачем нам в горы? Кататься ты всё равно не можешь.

— Ты покатаешься, а я книжку почитаю. Всяко лучше, чем мамашины нотации выслушивать. Так спасём хотя бы три дня каникул.

— Ты уже и гостиницу заказала? Я понимаю, что ещё не рождественская неделя, но всё равно может всё быть забито или цены зашкаливать…

— Мы к моему другу поедем. У его родителей домик там. Каждый год мы собираемся у него, ещё со старших классов. Будет неплохая компания, тебе понравится… Найдёшь, с кем покататься.

— А может не надо? Это же твоя компания…

— Они мои друзья, ты моя подруга, логически они становятся и твоими друзьями.

Я завела машину, решив, что с беременной логикой воевать бесполезно. Да и от трёх дней в настоящей зиме с заиндевелыми деревьями и снегопадами отказываться грех. Ну, правда, не покусают же они меня, не койоты ведь…

Глава двадцать четвертая "Долгая дорога в зиму"


Мне впервые предстояло вести машину по зимней дороге, поэтому я жутко нервничала. Страха прибавляло и то, что с заснеженной дорогой я встречусь после трёх с половиной часов за рулём по сухой, но всё же скоростной трассе. Мы только пару раз ездили в зимние горы с отцом, потому как мама не жаловала снег. Когда мы с братом подросли, то стали ездить на автобусе, чтобы обратный путь спать. Эйдан с трудом представлял себе, как после целого дня катания на лыжах не сорваться на серпантине в пропасть, уснув или от нещадно бьющего в глаза заходящего солнца. Но Аманда не оставляла мне выбора — перед ней мне не хотелось показывать трусость.

Умные люди выезжают с раннего утра, пока нет пробок. Только у студентов начались каникулы, а остальные спешат на работу. Но Аманда заявила, что хочет выспаться, потому что сомневается, что мы нормально поспим с её сумасшедшим другом, имя которого она мне так и не сообщила. Погрузив вещи в машину, я в сотый раз проверила, что не забыла положить шарфик для мамы Аманды, дополнительные пары тёплых носков, крем от солнца и беременные витамины, и наконец мы выехали в магазин. Я пыталась остановить Аманду с закупкой замороженных фруктов, гранолы, йогуртов без сахара, ведь магазины на озере никто не закрывал, и пусть там всё стоит немного дороже, не надо тащить с собой холодильник! Впрочем, Аманда, как всегда, когда я начинала втолковывать ей, что наши траты на продукты уже не укладываются в бюджет даже с учётом наших подработок, укатила от меня тележку. Но я всё равно её догнала.

— Аманда, твои друзья тоже взяли еду!

— Кейти, — она смотрела на меня, словно была мне мамой. — Вспомни, что ты жрала в школе, а? Пиццу, разогретые в микроволновке буритто, вафли из тостера… Попкорн, что б он провалился! И колу, много колы и спрайта!

Конечно, она была права. Я и на первом курсе ела не лучше, но не станем же мы готовить для себя отдельно, и вообще не будем же мы стоять там у плиты.

— Во всяком случае я куплю натуральные вафли из цельнозерновой муки! И потом, йогурт с ягодами мы можем себе сделать, никого не напрягая. Ну не смотри на меня так! Меня выворачивает от одной только мысли о китайской еде. Но не можем же мы каждый день есть в ресторане блины!

— Аманда, мы всего на два дня едем, или я чего-то пропустила?

— Ну это, как захотим… Они там до Рождества, а матери я сказала, что нас с работы не отпустили.

— Тебе не надоело ей врать?

— Это враньё от безысходности. Ты ещё мою мать не знаешь.

Аманда бросила в тележку две упаковки замороженных вафель с голубикой и заявила, что за фруктами мы поедем в овощную лавку, потому что там их воском не мажут. Мне оставалось лишь вздыхать, потому что лавка открывалась только в девять, и с учётом того, что Аманда станет выбирать каждое яблоко, мы и в десять не выедем из города.

— Кейти, к десяти пробки рассосутся, — сказала Аманда, утрамбовывая пакеты с продуктами в багажник, в который из-за курток и лыжных штанов с ботинками ничего больше физически не могло влезть. Наши сумки с одеждой и так лежали на заднем сиденье. — И мы спокойно доберёмся до города к трём часам, а темнеть в горах начинает в пять…

Это что, она думает, что я боюсь темноты? Ну да, я боюсь — я боюсь всего: что будет пробка, что неожиданно начнётся метель, что потребуется надевать на колеса цепи, а я понятия не имею, как это делать… Но Аманда не должна знать, как мне страшно. Страшно до безумия, точно так же, как в первый раз спуститься на лыжах с горы.

До овощной лавки мы добирались двадцать минут, потому что дорога стояла, и светофоры, как назло, работали в каком-то скоростном режиме. Аманда сидела молча, уткнувшись в телефон, и вдруг выдала:

— На двух сайтах пишут, что снегопада не будет. Вообще у них уже неделю снега не было. А вот на третьем говорят, что будет, но ближе к утру. Впрочем, они всегда ошибаются.

— А что с цепочками?

— Написано, что не нужны.

Мы наконец-то добрались до лавки, и Аманда, как и следовало ожидать, принялась просматривать каждое яблоко на наличие мягких бочков. Я же быстро схватила пару ананасов, мешок апельсинов и коробку с пахлавой.

— А это зачем? — выросла у меня за спиной Аманда.

— Просто вкусно, — сказала я смущённо, не понимая, за что извиняюсь. — А что, у кого-то из твоих друзей аллергия на орехи?

— Да просто никто такое есть не будет. Это мы в Долине хорошо знакомы со сладостями арабов или индусов, а они, кроме китайской и мексиканской еды, ничего не знают. Они даже не притронутся к этому, понимаешь? Попомни мои слова, у них в холодильнике будет чизкейк.

— Мы съедим!

Я намертво вцепилась в коробку. Это была моя персональная борьба с Амандой — не дать ей подчинить меня хотя бы в самом простом — выборе сладкого. Аманда, к моему удивлению, не стала спорить, и мы наконец-то смогли выехать на трассу. Она включила радио, и почти сразу песня сменилась сообщениями о ситуации на дорогах: здесь две машины столкнулись, там аж три, в другом месте в аварии участвовал мотоциклист, и ожидают прибытия машин скорой помощи и пожарных, а другая трасса остаётся перекрытой, потому что до сих пор идёт расследование аварии с летальным исходом. Может, я слишком впечатлительная, но после подобных сводок у меня дрожат на руле руки. Вот и сейчас я жала на педаль тормоза где надо и где не надо, пыталась держать огромнейшую дистанцию. В общем, меня трясло минут пять, как на экзамене по вождению. Аманда спокойно продолжала что-то выискивать в дебрях телефона, пока вдруг не устремила взгляд куда-то в пустоту через лобовое стекло.

— А этого кого-то дома дети, может, ждут. Ужас…

— Кого? — не поняла я.

— Кто там разбился на смерть.

Я только начала приходить в себя и вот опять побоялась перестроиться в другой ряд. Надо просто подумать, что это смерть одна из миллиона, как и рак… Дурацкое сравнение, потому что болезнь нашу семью не миновала, и никто не гарантирует, что это не произойдёт с моей грудью через энное количество лет. Да что же я за пессимистка такая вот уже целых пять лет, словно вместе с мамой той весной я похоронила часть своей души, которая отвечала за способность радоваться жизни. Соседка-мормонка пыталась тогда объяснить мне, что плакать нельзя, потому что мы пришли на эту землю не для того, чтобы взять тут с полна, а чтобы попасть на небо, где не будет ужаса смерти, и все наши любимые люди всегда будут с нами. Только я всё равно плакала и плачу сейчас.

— Давай дослушаем «Дом из песка и тумана»? — предложила Аманда.

Я кивнула, потому что лучше слушать о несчастьях выдуманных героев, чем вновь раздирать душу в кровь собственными воспоминаниями. Несмотря на то, что книга оказалась достаточно тяжёлой, мы получали удовольствие от прослушивания, потому что это произведение было не из программы по литературе. Мы разделались с последним длинным эссе и думали, что набили оскомину литературными трагедиями, потому что ни одного хорошего конца за весь курс мы так и не встретили. Наверное, как и в жизни, в классике литературы нет жизненного счастья. Наверное, только Голливуд ещё кормит зрителей сказками. Пару недель назад мы совершенно случайно наткнулись на фильм десятилетней давности и решили посмотреть только потому, что снято это было в наших краях. Мы так привыкли слушать аудиокниги во время прогулок с Лесси, что после последней книги по программе, Аманда загрузила книгу, по которой был снят фильм. Именно «по которой», а не «на основе», передав всю суть писательской задумки. Сценарий написали слово в слово с книгой, и конец фильма оставили плохим без надежды на катарсис. Великолепная актёрская работа, прекрасные операторские планы, детали нашего местного быта, а какая музыка… Сейчас мы вновь погрузились в мир героев, который рухнул из-за одной бюрократической ошибки и безалаберности разочаровавшейся в жизни женщины. Американка-неудачница, бравый коп и бывший полковник из Ирана, который пытался построить счастье для своей семьи в земле обетованной на несчастье другого.

Мы никуда не спешили, поэтому останавливались каждый час, чтобы Аманда могла размять тело, которое начинало затекать от долгого сидения, хотя она то и дело меняла позу. В конце, вообще наплевав на все приличия, она закинула ноги в носках на торпеду, заявив, что ей так легче, и я промолчала, что её коленки полностью закрыли мне зеркало. Впрочем, я всё равно старалась держаться в правом ряду, чтобы не мешать спешащим машинам. На моём счёту уже один штраф за превышение скорости, за который я получила по ушам от отца не столько за сумму штрафа, сколько за его уверенность в моём небезопасном стиле вождения. На мои слова о том, что полицейский поймал меня при обгоне машины, которая не желала уступить дорогу на съезд с трассы, и что мне просто не повезло, а так я всегда соблюдаю скоростной режим, он заявил:

— Вероятность быть пойманной в тот единственный раз, когда нога втопила педаль газа, намного меньше шанса забеременеть с первого раза.

Это у нормальных людей, а вот у меня да и у Аманды…

— Съезжай в зоне отдыха, — вдруг встрепенулась Аманда, которая, мне показалось, спала под голос чтеца. — Я до следующего туалета не дотяну.

— Слушай, не слишком ли часто? Ты уверена, что не застудила себе тогда в Вифлееме?

— Уверена, я просто лишней воды выпила. В той статье о путешествиях во время беременности было сказано, что надо увеличить количество жидкости.

class="book">Я припарковалась, и мы вышли на улицу. Некогда свободная кофта теперь до последней нити натянулась на двадцати-шести-недельном животе, который теперь уже одержал очевидную победу в размерах с грудью. Теперь, если приставить к соскам линейку, та спокойно встанет вторым концом на середину живота. Идиотское сравнение можно было оправдать тем, что всю прошлую неделю мы резали и клеили рабочие версии нашего итогового плаката о полезности овощечистки. Нам уже стало казаться, что своим лезвием она снимала с нас уже десятую кожу.

Аманда ушла в туалет, а я топталась подле машины, разминая затёкшую ногу, потому что, не водя на дальние расстояния, не научилась пользоваться функцией круиза. Да что же это такое — я ничего, абсолютно ничего не умею…

Вокруг народ прогуливал собак и детей, которые тоже дурели от многочасового сидения в автокресле. Я крутила в руках два банана, чтобы Аманда могла поесть стоя, чтобы не было тошноты. Невдалеке остановилась женщина с мальчиком лет четырёх, который нетерпеливо топал ногой. Я было подумала, что он что-то требует от матери, но оказалось, что давит на асфальте жучков.

— Это плохо, — оттягивала его за руку мать. — Мы не убиваем насекомых.

— Но это был паук, — возмущался мальчик.

— Нет, это были муравьи. Мы не убивали насекомых. Ты забыл?

От их воспитательной работы меня отвлекла вернувшаяся Аманда.

— Какая там грязь. Я в первый раз подобное встречаю. Не будь я беременна, ни в жизнь туда бы не зашла. А они ещё младенцам там подгузники меняют.

— А что делать-то, — я протянула Аманде банан. — Менять-то всё равно надо.

— В машине бы поменяли, но не в этом же дерьме?!

Она очистила банан от шкурки с носика, как правильно, а не с ветки, как удобнее, и засунула в рот, чтобы откусить верхушку. Я нервно заправила за уши волосы, устыдившись сравнения, которое пришло на ум, но поспешила списать всё на фильм и книгу.

— Не понимаю, как взрослый мужик может так одуреть от бабы, чтобы в одночасье забыть семью и профессиональный долг. Неужели и после тридцати они только этим местом думают? — выпалила я, чтобы окончательно прогнать из головы образ банана, с которым Аманда почти разделалась.

— А ты что думала, у них вырастает какое-то другое к этому возрасту?

Аманда вопросительно посмотрела на мой целый банан и пошла к мусорному баку, чтобы выбросить шкурку.

— Мне в фильме больше жену иранца жалко. Муж убил её, потому что решил, что раз ему незачем жить без сына, то и ей не надо. Только, кажется, в современном обществе, чтобы там ни кричали феминистки, за женщину так и будет решать мужчина, пока в мозгу у женщин что-то не повернётся, и они сами не перестанут считать, что у них есть предменструальный синдром. У Хилари Клинтон не было никаких шансов стать президентом, как и Мэг Уитмен никогда не стала бы губернатором Калифорнии. Здесь могут править актёры, но не женщины.

Будто подытоживая свою речь, Аманда распахнула дверцу машины и захлопнула за собой. Я покрутила чёртов банан в руке и, поняв, что не голодна, вернулась за руль. Я засунула банан в подстаканник веткой вверх, чтобы было не так похоже на то, что почему-то до сих пор правит миром.

— Дальше слушать будем? — спросила Аманда, присоединяя телефон к колонкам.

— Давай… Красиво ведь живописует, и главное, как он тонко прочувствовал главную героиню. Странно ведь для автора-мужчины…

— Что странного? Все мы в душе от природы одинаково чувствуем — что мужчины, что женщины. Это общество навязывает нам стереотипы, которым мы обязаны следовать, потому что кому-то кажется, что один обязательно должен подчиняться другому. Но ведь если один будет постоянно принижать другого, из таких отношений ничего стоящего не получится…

— Аманда, — остановила я пустую речь, вдруг подумав про нас с ней. — А что мы скажем твоим друзьям про живот?

— А ничего не скажем. Ответим, что не их дело. Тайну личной жизни пока никто не отменил.

— А твоей матери?

— У меня ещё есть время на раздумье. Главное, ты там ничего от себя не фантазируй, ладно?

Я кивнула, не поворачивая в её сторону головы, делая вид, что сосредоточенно смотрю на дорогу. Что, я опять услышала пренебрежительные нотки в её голосе? Или это у меня навязчивая идея такая, что она считает меня, мягко говоря, не совсем умной? Лучше ехать молча и делать вид, что я внимательно слушаю аудио-книгу, потому что иначе наши отношения точно зайдут в тупик, если вообще думать, что они куда-то идут, а не просто болтаются по ветру, подобно подвешенной на верёвке описанной младенцем пелёнке. Да что же за дурацкие сравнения рожает мой мозг? Похоже, в чём-то Аманда права…

Температура не опускалась, дорога оставалась сухой, и даже вселила в Аманду опасение, а в меня надежду, что никакого снега мы в городе не найдём. Отлично, тогда я смогу спокойно вести машину, а кататься будем на курортах, где всё равно снег сделают. Но радовалась я не долго. Температура за бортом стала резко падать, и мы даже включили в машине печку. И вот когда навигационная система показала, что до города остался час, вдоль дороги появились грязные сугробы, но на ёлках не было снега. Как не было и белого цвета, он был серый, с коричневыми разводами дорожной грязи.

Мы заехали на парковку у небольшого кафе ради горячего шоколада и чистого туалета. Дети пытались отыскать на склоне снег, упрямо таща санки по хлюпающей жиже и возвращались к родителям грязными и мокрыми. Сапоги облепило грязью, и, испугавшись, что тоже промочим ноги, мы залезли обратно в машину, чтобы допить сладкую согревающую бурду и сжевать кексы, мимо которых Аманда не смогла пройти, даже понимая, что они холодные и не свежие.

Вдруг на лобовое стекло что-то упало и расплющилось. Дождь? Мокрый снег? Что это?

— Мэрд, — по-французски выругалась Аманда и сунулась в телефон. — Да чтоб синоптикам пусто было! Быстрее выезжай! Может, ещё успеем проскочить хребет без цепей.

Для меня эти слова стали мячиком, брошенным для собаки. За секунду я допила бурду, забыв, что та горячая, и вывела машину на чёртову горную двуколейку, включив дворники на самую большую скорость.

— Какого чёрта, Кейти! — закричала Аманда. — Три дождинки! У меня в глазах рябит от мелькания.

— Прости, Аманда, но иначе я не поведу. Мне спокойнее так, — впервые сказала я твёрдое нет и тут же добавила: — Можем поменяться местами.

Ну зачем я это сказала! Аманда тут же велела съезжать на обочину. Что, очередной беременный каприз? Хотя машина-то её! К тому же, она водила в снегу, а я нет, потому покорно уселась на пассажирское сиденье и наконец съела оставленный банан, отчего-то вспомнив Вифлеемского центуриона, поражавшего всех исполинским ростом. Я так замечталась, что не заметила, как разогналась Аманда. Я знала, что моя черепашья езда раздражала, но лететь на запрещённой скорости по мокрой узкой горной дороге…

— Ты не понимаешь, что такое одевание цепей и езда в них!

Я ведь ничего не сказала. Неужели она боковым зрением что-то читает на моём лице?

С каждым поворотом температура падала, а сугробы росли и белели. Щётки задвигались с шумом, уже не смывая воду, а стряхивая снег. Аманда зашла на скорости в новый поворот и чуть не влетела в бампер машины с горящими стоп-огнями. Тормоза взвизгнули, и Аманда вновь выругалась, ударив рукой по рулю.

— Всё, приехали… Цепи…

Я видела лишь медленно-двигающуюся вереницу машин и стала искать в интернете информацию, но Аманда только махнула рукой.

— Брось! И так всё понятно.

— А вдруг просто авария?

Ну не идиотизм ли, радоваться чужой аварии, но в сравнение со страхом одевания в первый раз цепочек ничего не шло. Вереница поехала чуть быстрее, и в моей душе затеплилась надежда, но уже через пять минут машины начали по одной съезжать на обочину, и вскоре мы увидели электронное табло с сообщением, что проезд без цепей запрещён.

— Чёрт дери этих перестраховщиков! — злилась Аманда, и щеки её медленно начали розоветь. — Это даже не снегопад, и снег только начался… Спокойно можно ещё без цепей ехать…

— Не нервничай, — попросила я, заметив, что одна её рука наглаживает живот.

Ещё через десять минут мы поняли, что пора доставать из багажника заветный чемоданчик. Я вылезла первой, вытащила куртку с шапкой и стала в нерешительности топтаться у переднего колеса, подле которого разложила цепь. Аманда тоже уже одетая стояла рядом.

— Ты должна подложить начало цепей под колеса, чтобы я проехала по ним. Потом надо будет залезть под машину и скрепить концы. Сможешь?

Я пожала плечами и смахнула с носа снежинку. Радости от первого снега не чувствовалось. Высокие ели, уходящие макушками в недавно ещё ярко-синие небеса, будто смеялись надо мной. Тяжело вздохнув, я присела на корточки и попыталась просунуть под колесо начало цепочки.

— Ничего у тебя так не получится. Ляг на спину, — командовала Аманда.

Хотелось ответить — лезь сама, но в сложившейся ситуации это прозвучало бы глупо. Не будь Аманда беременной, она бы давно спокойно одела цепи. Это только у меня, дуры, никогда ничего не получается. Вон, все одевают и порядок, а я почти лежу на снегу, уже чувствую, что джинсы мокрые на заднице, а цепи как звенели непонятно где, так и звенят, не желая подсовываться под колесо.

— Нужна помощь?

Я аж вздрогнула, так неожиданно над ухом раздался мужской голос. Когда только Аманда успела сходить за помощью? Сколько я пролежала под машиной, чтобы она поняла, что на меня нет никакой надежды. Я соскребла себя со снега и отвернулась, чтобы не смотреть на элементарные действия мужчины, которые у меня не получились. Ну какое, к чёрту, равенство, если у меня мозгов на надевание цепей не хватает!

— Ты зачем попросила его о помощи? — прошипела я Аманде в лицо, обдав облаком пара.

— Он сам подошёл. Его машина перед нашей, — и тут же зло добавила: — Наверное, жена его послала, сжалившись над тобой.

Незнакомец позвал меня, и я села за руль, чтобы закрутить на колеса цепи, а потом так и осталась на месте водителя, потому что Аманда уселась рядом, не желая тащиться на скорости тридцать миль в час. А мне это даже нравилось, только резал слух скрежет железа об асфальт. Снегопад прекратился, наверное, через десять минут, как мы отъехали от контрольного пункта. Только снимать цепи мы не решились, оставив это занятие друзьям Аманды. Шёл третий час — бананы и крекеры были все съедены. Есть хотелось даже мне, потому в городе первым делом мы заехали в супермаркет купить по банке горячего супа. Съесть его решили в машине, потому что в супермаркете не возникало желания снять куртки. Ноги устали от непромокаемых сапог на высокой рифлёной подошве, плотно зашнурованных. К их тяжести надо долго привыкать. Мои ноги даже тонкие «угги» знают только месяц в году. Аманда позвонила приятелю, и из разговора я наконец-то узнала, что его зовут Стив.

— Ну всё, выброси банки и поедем. Они собрались на санках кататься, но подождут нас десять минут.

Я покорно вылезла из машины и дошла до входа в супермаркет, где стояли большие мусорные баки. Я ступала очень осторожно, потому что под утрамбованным коричневым снегом прятался тонкий лёд, и поневоле балансировала руками, будто канатоходец. Да, ко льду тоже надо привыкать, чтобы не сломать себе что-нибудь при неудачном падении.

Дорога скользила, но цепи исправно делали своё дело, и машина шла ровно. Мимо прогромыхала цепями фура, и я подумала, что оглохну. Она кинула на лобовое стекло кучу грязного снега, и я машинально выплеснула стеклоочиститель и запустила дворники. Только случилось странное — я перестала вообще что-то видеть.

— Дура! — заорала Аманда, и я поняла, что моргание не поможет.

Я прокатила машину ещё метров сто совершенно в слепую, почти вжав педаль тормоза в пол, пока Аманда не крутанула на себя руль, и я не втопила педаль полностью. Я перевела ручку передач на паркинг и даже подняла ручной тормоз. Аманда смотрела перед собой и тяжело дышала. У меня подмышки промокли, да и спина тоже.

— Дура, — едва слышно повторила она. — Если веришь в Бога, молись. Он тебя только что спас.

— Что случилось? — дрожащим голосом спросила я.

— Жидкость для стёкол замёрзла на морозе! Вылезай теперь и очищай стекло ото льда. Я не могу перегнуться так далеко.

— Чем? — голос мой продолжал дрожать.

— Да чем хочешь! Хоть рукой! У нас нет щётки. Кто же знал, что ты такая идиотка! — Аманда снова набрала приятелю: — Можете идти кататься. Эта дура решила стекло на морозе помыть… Нет, мы ни в кого не влепились, но стекло долго без щётки очищать…. Нет, не надо приезжать. Пусть помучается.

«Эта дура» перегнулась на заднее сиденье, схватила куртку и выскочила на дорогу, даже не посмотрев, едет ли машина. В глазах стояли слезы, но я боялась заплакать, чтобы они вдруг так же не замёрзли на морозе, как и моё сердце в тот момент. Ну за что же она меня так опозорила перед незнакомыми ребятами. За что? Моя голая рука легла на стекло в середине секции водителя. Кожу быстро стало колоть от холода, а корка на стекле всё равно не сходила. Тогда я вытянула из-под куртки шарф, который впопыхах не вынула из рукава, и стала неистово тереть им стекло. Под натиском акриловых ниток льдинки начали сдаваться, а моя белая куртка и так была похожа на белый флаг.

Глава двадцать пятая "С горы вниз"


В городе царило белое спокойствие. Зима прикрыла своё царственное великолепие лёгкой девственно-чистой шалью из только что выпавшего снежного пуха. Снег был похож на лист акварельной бумаги — такой же белый и такой же рыхлый. Сугробы вокруг домов лежали белые, высокие и порой закрывали первые этажи. Тракторы сваливали снег на обочины, и по обе стороны дороги высились кристаллы природных заборов. С крыш свисали прозрачно-мутные сосульки, готовые вот-вот обломиться. Аманда вновь променяла общение со мной на долбанный Фэйсбук, и в тишине моя обида разрасталась, как несущийся с горы снежный ком. Однако зимняя картина радовала глаз, привыкший к серой монотонности калифорнийских долин, в которых зима прорисовывалась лишь дождями и сбросившими листву деревьями.

Аманда молча указала на дом, перед которым стоял перепачканный синий джип-либерти с облепленными грязными комьями снега колёсами. Я усомнилась, что сумею занять расчищенное подле него место, не перекрыв выезд из гаража, потому притормозила на дороге. И лишь тогда заметила высокого черноволосого парня в свитере с медвежьей мордой. Он приглашающе замахал мне и отступил к гаражной двери, держа в руках огромную лопату. Я заехала на дорожку и уже хотела заглушить мотор, но он продолжал сгибать пальцы, приглашая продвинуться дальше, хотя зеркало нашей тойоты уже поравнялось с зеркалом джипа. Наконец он выставил ладони вперёд, и я остановилась. Аманда выскочила из машины, захлопнула дверцу и повисла на шее парня. Я отвела взгляд и стала теребить вынутые из зажигания ключи. Я всегда нервничала в незнакомых компаниях, а после такого заочного представления, мне захотелось оказаться в Салинасе.

Они говорили тихо, и сквозь плотно закрытые двери в салон не проникало и звука, но судя по тому, что парень то и дело оборачивался в мою сторону, говорили они явно обо мне. Я взглянула в зеркало заднего вида, хотя и так знала, какими пунцовыми стали мои щёки. Делая вид, что мне всё равно, я аккуратно прядь за прядью начала засовывать под шапку волосы и пару раз ненароком встретилась с парнем взглядом. Должно быть, от сознания того, что он теперь знает, что я подглядывала, я покраснела ещё больше, и он вдруг как-то очень грубо, судя по жесту, оборвал разговор и сделал шаг в сторону машины.

Сердце бешено заколотилось, словно мне вновь было тринадцать, и я шла на первое свидание. Чёрт, я хотела сунуть правую руку в карман, но так резко убрала её с руля, в который вцепилась мёртвой хваткой, что со всей силы ударилась о поднятый ручной тормоз. Боль электрическим разрядом прошла от локтя до плеча, но я лишь растянула губы в приветливой улыбке и выскочила из машины раньше, чем парень дошёл до водительской двери.

— Привет, я — Стив.

Он протянул руку, и я пожала её, назвав своё имя, хотя Аманда, думаю, уже представила меня. Заодно я обрадовалась, что он избавил меня от своего поцелуя, ведь щека моя температурой соперничала сейчас с раскалённой сковородой.

— Я помогу вам отнести вещи, и тогда мы успеем сходить на озеро.

Я открыла багажник и вытащила наши водонепроницаемые штаны и одну из хозяйственных сумок.

— Вы к нам на месяц? — присвистнул Стив, и я виновато улыбнулась, будто бы это я, а не Аманда, скупила утром полмагазина.

— Ты любишь пахлаву? — выпалила я, чтобы сгладить неловкость, и сунула руку в сумку, чтобы вытащить упаковку восточной сладости.

— А что это?

Ответить я не успела, потому что Аманда вытащила другую сумку и ляпнула:

— Сказала же тебе, что он ничего, кроме чизкейка не ест.

— Ты забыла добавить «этот дурак», — улыбнулся Стив и, схватив четыре сумки, по две в каждую руку, шагнул к крыльцу.

Я оставила упаковку на месте и пошла следом, даже не обернувшись к Аманде, которая вытаскивала из багажника последний пакет с продуктами. Стив прижал сумки коленкой к стене и набрал на замке код. Из дома пахнуло теплом, хотя его явно не топили. Я в нерешительности стала топтаться в прихожей, боясь ступить на кафельный пол кухни, потому что не сумела на крыльце скинуть снег, успевший налипнуть к подошвам. Хозяин, конечно, тоже не разулся, и всё же воспитание не позволяло свинячить в гостях.

— Проходи уже, — толкнула меня в спину Аманда, и я, словно мячик, проскакала с сумками к холодильнику, оставляя за собой снежные следы.

Аманда отправила Стива обратно в машину за сумками с одеждой, а сама, не снимая куртки, начала вынимать из сумок то, что следовало убрать в холодильник. Она поманила меня к себе, чтобы я увидела торт и две упаковки колы. Ну что она хочет этим доказать? Или ей мало принижать меня, надо и по друзьям, радушно пригласившим её в гости, проехаться? Откуда вдруг в ней появилось столько злости, ведь ещё прошлой весной она была улыбчивой весёлой девочкой.

— Девчонки, нас всего пятеро, так что мы спокойно разместились на втором этаже, а вам оставили спальню внизу, только… — мне показалось, что Стив не просто смутился, а даже покраснел. — Там одна кровать.

— Нормально, — бросила Аманда, захлопнув дверцу морозилки. — У нас в студии тоже одна, так что нам не привыкать.

Мне это только показалось, или Стив гаденько усмехнулся, будто знал что-то такое, что было скрыто от меня? Нет, это всё мои расшатанные нервы, пережитый недавно страх и обида, жуткая обида. Да, я бы с удовольствием сегодня спала отдельно от Аманды не то что на другой кровати, но вообще в другой комнате. Только парень уже шагнул дальше по коридору, оставляя за собой всё те же мокрые следы, и занёс обе сумки в небольшую комнату. Здесь с трудом умещалась высокая кровать на деревянных столбиках, явно купленная не в магазине. На тумбочках стояли лампы, ножки которых обнимали два бурых медведя, и на стене тоже висело деревянное пано с ёлками и мишками. Аманда проследила за моим взглядом и по-доброму улыбнулась.

— Ага, заметила… Тут всё в медведях. Ты, наверное, пропустила табличку у входа «Добро пожаловать в медвежью берлогу». Это…

— Это коллекция моей бабушки, — перебил её Стив, открывая створки шкафа. — Тут есть вешалки, так что можете развесить одежду. Впрочем, давайте потом, а то через час стемнеет, и вы покататься не успеете.

Он уже ступил за порог, но Аманда успела бросить ему в спину.

— А я вообще не буду кататься. Я беременна.

Оборачивался Стив, наверное, как в замедленном кино, а лицо его менялось на удивлённо-вытянутое подобно растрированной картинке. Аманда расстегнула куртку и положила руки на живот, чтобы у парня не осталось никаких сомнений в правильности понимания услышанного. Он было раскрыл рот, но лишь виновато отвёл глаза в сторону и задержал взгляд на моем лице, а я покраснела, будто меня застукали за чем-то недозволенным. Аманда присела на высокую кровать, закинула ногу на ногу и принялась спокойно расшнуровывать ботинки.

— Ну, я пойду, — протянул Стив, продолжая стоять в дверях и смотреть отчего-то на мой живот, который я инстинктивно прикрыла на манер Аманды. Я покраснела ещё больше и, не зная, куда спрятать глаза, уставилась на деревянные медвежьи следы, прикреплённые над дверью на манер лошадиной подковы — только бы смотреть поверх головы хозяина и не видеть его совершенно растерянное лицо.

— Замуж я не собираюсь, — продолжала Аманда ровным голосом. — А всё остальное — подробности, тебя не касающиеся. И проследи, пожалуйста, чтобы остальные тоже не задавали мне вопросов, окей?

Стив кивнул и наконец вышел в коридор, хлопнув дверью. Из гостиной донёсся странный шорох, и только спустя мгновение я сообразила, что это звук двигающейся по паркету швабры.

— Переодевайся, чего стоишь?

Аманда уже стянула джинсы на резинке, что держала их приспущенными на бёдрах внизу живота, и натянула непромокаемые штаны на лямках, в которых живот утонул и перестал быть заметен. Я присела на корточки, чтобы расшнуровать сапоги.

— Я тоже кататься не буду, — сказала я. — Просто прогуляемся. Я очень люблю вид на озеро.

— За меня не беспокойся. Я поснимаю виды. Мне кажется, выйдут замечательные акварели. Я в прошлом году пыталась рисовать с натуры, но жутко обморозила руки. В этот раз, может, сделаю наброски карандашом — его смогу держать и в перчатках, и дорисую с фотографий. Надо же будет чем-то занять себя до родов.

Она застегнула куртку, поправила шапку с мордочкой улыбающейся кошки, перекинула через плечо сумку с фотоаппаратом и шагнула за дверь. Пока я впопыхах дошнуровывала сапог, они вышли на улицу. Мне вдруг показалось, что я тут лишняя. Им ничего не стоило дождаться меня у дверей, но они подошли к самой дороге, будто боялись, что я подслушаю их разговор. Поведение Аманды выглядело странным, будто она стесняется меня, словно я чем-то плоха, чтобы выступать в роли подруги. Я захлопнула входную дверь, засунула руки в карманы, чтобы они бестолку не болтались вдоль тела, и пошла вдоль машин, шелестя штанами. Под мышкой у Стива торчали пенопластовые санки. Он поднял на меня глаза и сказал как-то виновато:

— Я не уверен, что тебе такие подойдут, но остальные ребята забрали с собой. Но мы можем с ними поменяться на пластмассовое корыто, если тебе оно больше нравится.

— Мне всё равно, — ответила я и стала смотреть по сторонам, чтобы моё молчание не казалось таким невыносимым.

Я старалась не вслушиваться в их разговор, потому что они обсуждали совершенно незнакомых мне людей — кто и где сейчас, у кого какие успехи, будто бы те не публиковали всё это на своих страницах в Фейсбуке. Впрочем, пусть говорят, о чём хотят, мне-то какое дело. Плевать на их разговоры, даже если они примутся обсуждать меня. Во всяком случае, я пыталась убедить себя в этом.

В конце улицы сквозь редко посаженные приземистые ели синело озеро Тахо. Навстречу попадалась малышня с санками, родители с собаками и редкие машины, зажжённые фары которых походили на блёклые луны. Щеки приятно пощипывало от лёгкого морозца. В носу забулькало, и я, втянув влагу, потёрла нос лыжной перчаткой.

— Замёрзла?

От неожиданного вопроса я вздрогнула больше, чем от зимнего воздуха. Как Стив мог заметить этот мой жест, когда был так увлечён беседой с Амандой? Неужели всё это время он разглядывал меня? Ну да и ладно, всё со мной хорошо. А морозец — это даже для калифорнийца приятно. Так я и ответила:

— В Калифорнии снег такая редкость.

— А ты чего один? — спросила Аманда просто так для продолжения разговора или же, чтобы отвлечь внимание Стива от моей персоны?

Я успела заметить, как его нижняя губа сдвинулась в сторону и на ней появились ровные белые зубы.

— Так получилось, а остальное — подробности, которые тебя не касаются, — переиначил он недавний ответ Аманды, и от моего взгляда не укрылось, что она в свою очередь тоже прикусила губу. Я даже с трудом справилась с улыбкой, будто бы это не Стив, а я брала реванш за сегодняшний день.

К озеру надо было спускаться по длинной железной, а сейчас ледяной, лестнице, перила которой почти полностью утопали в снегу. Стив протянул Аманде руку и, повернувшись к озеру спиной, стал помогать ей спускаться. На пятой ступеньке он вскинул голову и крикнул, чтобы я дождалась его. Ага, сейчас — неужели я спуститься самостоятельно не смогу, тем более он отправил санки своим ходом вниз по лестнице, и у меня были обе руки, чтобы держаться и спускаться бочком, как в горах по склону. Ноги скользили, и было страшно делать каждый последующий шаг, и всё же Стив перехватил меня уже на середине.

— Обязательно быть такой же упрямой, как Аманда? — одна его рука опустилась мне на талию, а второй Стив перехватил запястье моей левой руки, потому что моя правая продолжала сжимать перила. — Я в тринадцать тут так полетел, что сломал руку и получил сотрясение мозга.

Я кивнула и улыбнулась. С его поддержкой стало спокойно, и я без страха преодолела последние ступени нескончаемой ледяной лестницы. Аманду уже окружили друзья: два парня и две девушки, при таком раскладе, скорее всего пары. За поцелуями и приветственными объятиями, никто не заметил моего присутствия, пока Стив громко не представил меня, заставив всех обернуться. Ребята приветливо улыбнулись, тогда как губы Аманды вытянулись в тонкую злую полоску, когда её взгляд упал на наши крепко сцепленные руки, которые в знак приветствия Стив поднял вверх наподобие арки. Я попыталась высвободиться, но парень лишь сильнее сжал мои пальцы, как мне показалось, смотря в упор на Аманду, которая уже вымучено улыбалась окружающим, отпуская шутки о калифорнийской погоде нарочито громким голосом. Да и смех её над собственными шутками звучал как-то больно уж фальшиво.

Стив разжал пальцы, и я тут же спрятала руки в карманы, виновато глядя на Аманду, делающую вид, что меня просто не существует. В висках неистово зазвенели рождественские бубенчики, и я даже не заметила, как подо мной оказались санки, и рассекая снежный океан, жмурясь от летящей в глаза мелкой снежной крошки, я на пузе докатилась почти до самой кромки воды. А потом, наткнувшись на ледяную глыбу, санки выскочили из-под меня, и я осталась лежать на снегу. Грудь немного ныла от удара, и запястьям было горячо и мокро от обжигающего снега, насыпавшегося в перчатки, когда я пыталась затормозить санки руками. Однако вид отсюда открывался великолепный. На проталинах в ярдах пяти от берега чернели голые ветки кустов. Сквозь них, словно через соломенный веер, я видела за перекатывающейся мелкой рябью серо-синей водой полный спектр синей палитры, которой были выписаны на том берегу горы, укрытые снежными шапками. Я даже почувствовала запах медовой акварели и увидела, как тонкой капелькой стекает на влажный акварельный лист голубой кристалл…

— Ты в порядке?

Я удивлённо подняла голову на склонившегося надо мной Стива и стала спешно соскребать себя со снежного ложа.

— Я просто видом любуюсь, — ответила я, принимая протянутую руку.

Что, он посмотрел на меня, как на идиотку? Ну и ладно, мне не привыкать. Кажется, даже преподаватели давно так на меня смотрят. Я отряхнула со штанов снег и огляделась — у Стива не оказалось санок, и это означало, что он сбежал ко мне с горы, где я его оставила. Я сразу почувствовала себя виноватой, но извиняться не стала, потому что это выглядело бы глупо, ведь я не звала его на помощь. Он поднял санки и протянул мне руку.

— Я сама, — ответила я и пошла вперёд.

Я увидела направленный на меня объектив фотоаппарата Аманды и почувствовала, как запылали мои щеки. Она что, рассматривает меня, как в бинокль? Я проклинала в душе эти шикарные горы, санки, Стива и… Ревность Аманды, которая непонятно почему приревновала ко мне своего приятеля. Чёрт, да он как специально злит её, иначе зачем только что подтолкнул меня под мягкое место. Я остановилась на подъёме, ища доходчивые слова, с которыми надо обернуться к нему.

— Ухватись рукой за тот куст, — скомандовал Стив, и я тут же подчинилась. —Будет легче забраться. А в следующий раз иди с другой стороны, там что-то вроде снежных ступенек. Я кричал тебе, но ты не отреагировала. Дай я тебя ещё подсажу, а то так до темноты будем подниматься.

— Улыбайтесь! — услышала я сверху голос Аманды, и губы мои непроизвольно растянулись в улыбке, которая не сошла с лица даже, когда я почувствовала на плече руку Стива.

Я снова не знала, куда деть глаза, потому заскользила взглядом по горизонтали вправо от Аманды. Там стояла женщина с малышом на руках. Его лицо едва выглядывало из пуховой оторочки капюшона. Он смотрел вниз, на горку, где катались, наверное, его братья, и заливисто смеялся — звонко, словно колокольчик.

— Ты можешь себе представить, что скоро Аманда будет так же стоять? — зашептал мне в самое ухо Стив. — Я вот — нет.

— Запросто, — ответила я и бодро рванула вверх, взбираясь по склону чуть ли не на четвереньках, только бы без его помощи. Какое счастье, что Аманда тоже смотрела на смеющегося малыша и не видела ни меня, ни его рук. И ещё, она улыбалась, улыбалась искренно, без фальши. Наверное, она представляла себя на месте этой женщины.

— Поедете паровозиком? — спросил парень, которого звали, кажется, Пол.

Я не успела даже отыскать Аманду взглядом, как Стив схватил меня и запихнул вместе с собой в зелёное корыто. Наш вагон оторвался первым. Не проехав и половины склона, санки свернули влево. Стив натянул верёвку, но та закрутилась на моем ботинке, и мы оба носом угодили в ещё мягкий неутрамбованный снег. Стив расхохотался первым, тыча в меня пальцем, и я тоже не удержалась от смеха, потому что он выглядел не лучше моего. Мы смахнули с лиц и шапок снег и, весело утопая по колено в сугробах, пошли ко второму вагончику, где была сестра Стива — Абигайль со своим парнем Шоном, бывшим одноклассником Аманды.

— Послушай, Кейти, — потянулась ко мне девушка, — почему Аманда не катается?

— Она… — начал Стив, услышав вопрос, но я успела выпалить первой:

— У неё спина болит.

Когда мы отстали от остальных на подъёме, Стив спросил:

— К чему врать, если они дома сами всё увидят?

— Знаешь, — ответила я под мерное постукивание пластиковых санок о подмёрзшие сугробы, — о таких вещах, как беременность, должна рассказывать сама женщина, а не посторонний.

— Ну я ей не совсем посторонний, — как-то слишком сухо и быстро сказал Стив и даже обогнал меня, будто я обидела его ответом.

— В плане не совсем…

— Не важно, — бросил он через плечо и втащил санки наверх.

— Едете ещё? — спросил Пол, уже сидя в головном вагоне.

Стив махнул рукой и пошёл к Аманде, которая переминалась с ноги на ногу. Солнце уже висело низко, нос стало щипать сильнее, промокшие рукава футболки холодили руки, но чтобы не быть третьей лишней, я потянула брошенные парнем санки и прицепилась третьим вагоном. В этот раз мы доехали до кромки воды полным составом. В санки набралось снега, но я из них не вывалилась, лишь ударилась немного головой, когда решила принять горизонтальное положение, чтобы их не развернуло при торможении.

Радость от катания улетучилась, когда я увидела, что Аманда греет руки за пазухой Стива и громко смеётся на его шутки. Я пару раз запнулась на подъёме, но всё же вытащила и себя, и санки. Решили идти домой отогреваться горячим шоколадом. Всю дорогу ребята о чём-то говорили, но я не вслушивалась, потому что видела перед собой лишь руку Аманды, которую она просунула под руку Стива. В висках стучало, и я пыталась не думать о том, зачем Стив мог оказывать мне знаки внимания по пути к озеру.

Мы все долго топтались на крыльце, пытаясь занести в дом поменьше снега, и всё равно в гостиной образовалась лужа от ботинок и санок, которые тащили в гараж через кухню. Пол включил обогрев, и горячий воздух зашумел в трубах. Абигайль поставила на плиту чайник, а вторая девушка, которую звали Терри, потащила куртки в гараж, чтобы сунуть в сушильную машину. Потом все разошлись по комнатам, чтобы снять остальную мокрую одежду. Я слушала, как скрипит лестница под многочисленными шагами, и всё не желала оборачиваться к Аманде, которая переодевалась, о чем я могла судить по шуршанию толстых штанов.

— Снимай мокрое, не то простынешь, — бросила мне в спину Аманда, и я начала раздеваться, но тут же почувствовала ляжкой её холодную руку и замерла. — Слава Богу, показалось, — Аманда отдёрнула руку. — Чёртова лампа так тень на тебя отбросила, что я подумала, у тебя синяк в половину бедра.

Обернувшись, я успела заметить на лице Аманды тень неподдельной тревоги, которая тут же сменилась вечной апатией. Я схватила с кровати джинсы и стала натягивать на покрывшиеся мурашками ноги. Носки тоже были влажными. Я стала рыться в сумке в поисках сухой пары и наткнулась на банку с витаминами.

— Ты принимала сегодня? — спросила я будничным тоном, будто бы внутри всё не кипело от злости, что я стала пешкой в непонятной игре между Амандой и Стивом. В голове рождалась куча предположений, почему мы вдруг приехали сюда, хотя совершенно не планировали. Будто Аманда всё знала заранее, но по какой-то причине не говорила мне… Я бы ещё долго мусолила и сортировала факты в гудящей голове, если бы в дверь не постучали. Мы, кажется, в унисон сказали «войдите». К нам заглянула Абигайль, чтобы узнать, пьём ли мы шоколад с водой или молоком. Она замерла у приоткрытой двери, смотря, конечно, не на мои приспущенные джинсы, а на шикарно обтянутый футболкой живот Аманды.

— К нам можно без стука, — сказала Аманда, лукаво глядя на девушку, которая ничего не могла поделать со своим изумлением, потому продолжала открыто пялиться на Аманду.

— Да, — ответила она на незаданный вопрос и демонстративно одёрнула футболку, — и шоколад я пью с молоком. И Кейти тоже.

Я подпрыгнула, чтобы подтянуть джинсы, и застегнула молнию. Когда мы вошли в кухню, все пятеро молча сидели вокруг стола и смотрели в свои чашки, будто изучали белые пузырьки на коричневатой жидкости. Мы молча сели на оставленные нам два стула и придвинули к себе чашки.

— Я счастлива, — объявила Аманда. — Остальное никого не касается.

Все, как по команде, взяли чашки. Мне хотелось улыбнуться, так глупо эти пятеро выглядели, но их лица были настолько серьёзными, что мои губы просто физически не могли растянуться в улыбку. Вдруг Стив с шумом отодвинул стул и прошёл в гостиную, откуда вернулся с акустической гитарой.

— Продолжаешь играть? — спросила Аманда, но голос её прозвучал презрительно, будто она была совсем невысокого мнения о музыкальном даровании приятеля.

— Да, всё ещё играю и даже больше. Я играю в университетском ансамбле, — он вытащил из кармана телефон и, попросив всех помолчать пару минут, принялся настраивать инструмент.

Я смотрела на Аманду. Её лицо было странно сосредоточенным, и взгляд покоился на подкручивающих колки пальцах Стива, будто она завидовала струнам, которых они касались. Все напряжённо молчали, то и дело вскидывая глаза на Аманду, а та пыталась оживить своё помертвевшее лицо. Тишину прорезал лёгкий перебор железных струн. Взгляд Стива впечатался в деку и в мягко скользящие по струнам пальцы. Запел он тихо и не так чтобы очень красиво, но душевно, в унисон словам:

— You always hurt the one you love, the one you shouldnʼt hurt at all. You always take the sweetest rose and crush it until the petals fall. You always break the kindest heart with a hasty word you canʼt recall. So if I broke your heart last night, itʼs because I love you most of all…

Его пальцы продолжали бегать по струнам, когда голос растворился в мёртвом воздухе, в котором не слышалось и вздоха. Стив поднял голову, и взгляд его отчего-то остановился на моём лице, словно песня эта предназначалась мне, будто я что-то должна была понять, что он не хотел или не мог сказать в простом разговоре.

— Хэнк Томпсон, звезда кантри-вестерн, если кто не в курсе, — сказал Стив с каким-то сарказмом и вновь ударил по струнам, чтобы с первых же аккордов ему завторил бэк-вокал из четырёх наконец-то вынырнувших из заплыва в мёртвую тишину голосов. Ребята начали раскачиваться на стульях в такт музыке. Как только я заметила, что губы Аманды приоткрылись в лёгкой улыбке, я сразу присоединилась к хору остальных, потому что действительно надеялась, что всё, до последней мелочи, будет хорошо… Хотя бы у кого-то…

— Donʼt worry about a thing, 'сause every little thing gonna be all right… Rise up this mornin', smiled with the risin' sun… — Абигайль, мурлыкая под нос песенку Боба Марли, пританцовывала теперь в глубину кухни, чтобы сунуть в духовку две замороженных пиццы.

Аманда заулыбалась ещё больше, а я до того, как сыр расплавился в духовке, начала чувствовать его аромат, заставивший живот сжаться в предвкушении. Стив ещё долго играл Битлов, Бон Джови, даже Роллинг Стоунс. И ребята как-то перестали откровенно пялиться на Аманду, а расслабились и допили шоколад. Дом прогрелся даже больше, чем хотелось. Лица наши загорелись нездоровым румянцем. Мы все то и дело оборачивались к духовке, особенно когда сестра Стива демонстративно отворяла дверцу и с умным видом заглядывала внутрь. А я, глядя на неё, думала, что ей следовало родиться парнем — слишком крупный нос для такого узкого лица, и волосы, в отличие от брата, кудрявились в разные стороны, будто она легла спать с мокрой головой, а тело её молило если не о диете, то хотя бы об отказе от обтягивающих бриджей и узких футболок, подчёркивающих на животе три складки любви, как говорят про лишний жир индусы.

— Прекрати так нагло разглядывать Абби, — шепнула мне Аманда так неожиданно, что я подавилась последней каплей шоколада.

Из-за кашля пришлось выскочить из-за стола и ускакать в комнату, куда тут же не спеша вошла Аманда.

— Абби жрёт противозачаточные, отсюда лишний вес, и она жутко комплексует из-за этого, — сказала Аманда тихо, прикрыв дверь. — Она вообще скандальная особа, так что лучше делать вид, что её вообще не существует.

Аманда присела на кровать. Плечи её сразу поникли, лицо осунулось, и вокруг рта ярко прорисовались мимические морщины.

— Спина невыносимо болит. Я больше сидеть на стуле не могу.

Она скинула тапочки, которые выдал нам Стив, и закинула ноги на кровать.

— Помнишь, я давно просила тебя о массаже. Сегодня я просто умоляю тебя о нём. Почти пять часов в машине, потом час на ногах на озере и выслушивание этих дебильных песен… Стив очень милый, но иногда умеет достать.

Я кивнула, не зная, что подтверждаю, и вышла из комнаты.

— А где Аманда? — встретил меня вопросом Стив.

— Отрежь нам по куску пиццы, и мы пойдём спать. Мы обе мёртвые после дороги.

— Хорошо.

Я взяла две тарелки и вернулась в комнату. Было очень жарко. На Аманде остались лишь лифчик и тонкие бикини. Рука её лежала под животом и уходила пальцами под резинку трусов. Я замерла подле кровати, боясь выронить тарелки. Она подняла на меня невинные глаза и сказала:

— Как врач смог нащупать голову ребёнка? Он просто положил сюда руку и сказал, что ребёнок уже лежит головой вниз в тазу и никуда больше не перевернётся до родов. Я ничего, кроме кости, не чувствую. Попробуй ты.

Это было сказано таким умоляющим тоном, что отказаться не представляло никакой возможности, но у меня отчего-то вдруг затряслись руки, и я еле успела поставить тарелки на покрывало, поверх которого лежала Аманда. Меня бросило в жар, и я подумала, что всё это из-за дурацкого обогрева, труба которого выходила прямо за моей спиной. Я стянула водолазку и кинула прямо на пол. А руки наоборот покрылись коркой льда, и я стала неистово тереть их друг о друга, словно желая выжечь искру. Аманда смотрела на меня в упор, и, набрав в лёгкие побольше воздуха, я залезла с ногами на кровать. Тапки как-то очень шумно полетели на пол, и, чуть ли не зажмурившись, я коснулась чисто выбритого лобка Аманды.

— Ну, чувствуешь что-нибудь?

В её голосе вновь послышались приказные нотки, но я всё равно не могла бы сказать ей то, что почувствовала. Теперь мой живот свело явно не от голода, а ноздри защекотал явно не противный запах жжёного сыра, но я лишь считала до десяти, умоляя сердце не выскочить из груди. Я опустила глаза на свою грудь, уверенная, что смогу увидеть вздымающуюся от его ударов кожу, но увидела лишь топорщащийся белый хлопок. Мне показалось, что Аманда тоже смотрит на мою напряжённую грудь, но когда я подняла глаза, то взгляды наши тут же встретились, и в её голубых глазах блестел всё тот же заданный ранее вопрос. Пальцы мои вжали кожу как можно сильнее, но даже если и нащупали что-то, мозг этого не зафиксировал.

— Ой…

Дверь хлопнула, а за ней и резинка бикини. Я отдёрнула руку, будто ошпарившись. Аманда откинулась на подушки, чуть не шарахнувшись головой о деревянное изголовье, и расхохоталась в голос, совершенно позабыв, что она никогда не ложится на спину. Я тоже не могла сдержать улыбки, а потом и смеха.Мой смех, наверное, был неистовее её, потому что с ним выходил накопившийся за долгий день адреналин, а когда я наконец смогла заставить плечи не вздрагивать, а голос не срываться, то произнесла:

— Ты сама сказала Абигайль, что она может не стучать…

Тут же зазвонил телефон, и Аманда, закусив губу, потому что та продолжала дрожать от смеха, взяла его в руки и, попытавшись надеть на лицо серьёзную маску, ответила:

— Ты что-то хотел?.. Ну, уходите, конечно… Я всё равно не танцую, а Кэйти надо отдохнуть после дня за рулём. Наслаждайтесь вечером. Увидимся утром.

Она отложила на подушку телефон и снова расхохоталась. Я была уверена, что наш смех прекрасно слышен в гостиной.

— Знаешь, Терри биологию сейчас учит, чтобы потом поступить в медицинскую школу, так что сейчас она будет им доказывать, что дети от этого не получаются, — сказала Аманда через смех, а потом вдруг стала очень серьёзной. — У меня в сумке есть крем. Я объясню тебе, на какие точки надо нажать.

Я смущённо опустила глаза и прошептала:

— Я смотрела это видео о массаже для беременных и, думаю, всё помню.

Выдавленный в руку крем был холодным, и я стала дуть на ладони.

— Жаль, что как в фильме нельзя расставить свечи и зажечь благовония, — мечтательно протянула Аманда, откидывая в сторону лифчик и ложась на бок, а потом вдруг схватила телефон и стала что-то бешено нажимать, пока не зазвучала релаксационная мелодия. — Ну вот хоть что-то.

Крем в моих руках согрелся, но вот сердце, похоже, сковал страх, потому что я боялась коснуться кожи Аманды.

— Начни сразу с поясницы, там больше всего тянет и пройдись в стороны по бёдрам.

Я оставила на коже белый бугорок крема и, едва касаясь его подушечками пальцев, начала плавно растирать его в стороны от позвоночника.

— Кейти, — грозно изрекла Аманда. — Помнишь, что сказали в начале фильма? Запомните, что она беременная, но не инвалид… Так что нажми на точки, чтобы мышцы расслабить и… Прости, что прошу это, намажь заодно мою апельсиновую корку. Похоже, я джинсами всё там стёрла.

Я выдавила на пальцы ещё крема и, забыв согреть, быстро проехалась по её ягодицам, в который раз отметив, что впадины пусть не совсем, но всё же округлились.

— И дальше по ногам, — простонала Аманда. — У меня везде кожа стала ужасно сухой.

Я подчинилась, проклиная дурацкую ароматерапию в виде остывшей пиццы, которая доводила меня до бешенства, пока не почувствовала, что крем полностью впитался и руки больше не скользят. Тогда я схватила кусок пиццы, чтобы протянуть Аманде, и только тут увидела, что та мирно спит, подложив ладонь под щёку. Она стала похожа на десятилетнюю девочку. Недавно такие яркие морщинки усталости сейчас разгладились под лаской сна.

— Чёрт, ты же голодная, — выдохнула я и добавила. — И ты тоже.

Я впервые обратилась к её животу, а вот мой живот явно просил есть и был готов принять в своё лоно оба куска пиццы, что я и сделала. Потом залезла под тёплый душ, почистила зубы и вышла голой в коридор, чтобы вернуться в спальню, радуясь, что все свалили. Я осторожно вытянула из-под спящей Аманды одеяло и укрыла нас обеих. Я отвернулась к окну и, прежде чем выключить ночник, заметила, что и на занавесках нарисованы мишки. Бабушка Стива явно была с придурью… Похоже, это стало последней разумной мыслью в тот день. За ней пришла пустота и глубокий спокойный сон, будто не было этого жуткого поведения Аманды, и мы спали дома. Вместо подушки я вновь ощущала холодной спиной её горячую спину.

Глава двадцать шестая "Кофе со льдом"


Я проснулась, потому что ужасно замёрзла. В этот ранний час в комнате оставалось довольно темно из-за залепившего окно снега. Я видела такое впервые и, подчиняясь детскому любопытству, тут же вылезла из-под одеяла и подошла к окну. Стекло выглядело настолько чистым, что, казалось, протяни руку и ощутишь колючий холод подмёрзшего снега. От одной только мысли о соприкосновении со льдом по телу пробежала дрожь, или же воздух был слишком прохладным для принятия воздушных ванн. Странно, что обогрев до сих пор не включился. Я обернулась к кровати: Аманда, к моему удивлению, спала в той же позе, что и уснула. Я бесшумно натянула на себя брошенную вчера водолазку, джинсы и носки. Стало немного теплее. Я накрыла Аманду своей половиной одеяла и вышла в коридор, осторожно притворив дверь.

В доме было тихо. И не мудрено. Если ребята допоздна танцевали, то должны спать без задних ног. Мы вон с Амандой завалились спать в семь вечера, а проснулась я только сейчас. В ванной комнате я прокляла человеческие потребности, потому что холод стульчака пронял ляжки до самых костей. Я смотрела в окно, лишь по ободку закрытое снегом. Полностью белые ветви дерева будто вымазали клеем и облепили ватой. Я умылась холодной водой, не дожидаясь, когда по трубам до крана дойдёт горячая, чтобы шумом льющейся воды не разбудить Аманду. Только выйдя в коридор, я поняла, что забыла включить свет. Впрочем, я бы и в кромешной тьме нашла унитаз, так мне хотелось в туалет. От холода или же от того, что мне снились свечи, о которых мечтала Аманда, и она сама среди них в костюме Евы ещё до этого чертового яблока.

Сейчас я прокрадусь на кухню и попытаюсь отыскать кофе, чтобы согреться. Мне уже приятно защекотал нос воображаемый кофейный запах и грудь заранее ощутила прилив желанного тепла, как вдруг меня обдало волной холода.

— Ты чего не спишь? — спросил Стив шёпотом, затворив входную дверь.

Я пожала плечами и отступила на шаг, потому что от него валили клубы ледяного дыма.

— А ты? — спросила я в свой черёд.

— Я мусорные бочки вывозил и машину откапывал, чтобы за кофе съездить.

— Я тоже кофе хотела. А почему дома не заварить?

Он посмотрел на меня, как на полную идиотку, а я не могла понять, какую очередную глупость сморозила — всего-навсего заикнулись о кофе.

— Ты что, не заметила, как в доме холодно? — спросил Стив, зябко ёжась, но не снимая холодной куртки. — Ночью был жуткий снегопад. Мы еле доехали, благо у меня полный привод. Мело так, что сносило с дороги. Судя по тому, что дом не успел продубеть, электричество отрубило часа в три, наверное. Не знаю, сколько ещё народ продрыхнет, но я хотел бы успеть смотаться за кофе и хотя бы камин протопить. Надевай куртку, поедешь со мной.

А какого черта я должна с тобой куда-то ехать, подумала я, а вслух сказала:

— Я тебя здесь подожду.

— Я ж не просто так зову, а на случай, если застрянем. Замело всё к чертовой матери. Трактор только с мусоровозом приедет, а промёрз я уже сейчас. Не хочешь ехать, пойду Шона разбужу, как и планировал.

В очередной раз я почувствовала себя полной дурой и обругала себя за идиотские мысли, которые не давали мне покоя весь вчерашний вечер. Стив тем временем принёс из гаража мою куртку. Она оказалась ледяной, и я непроизвольно вздрогнула, сунув руки в рукава. За порогом мы погрузились в снежную сказку. Уже полностью рассвело, небо было голубым, но солнце ещё не серебрило снег, и тот лежал вокруг белой пушистой ватой. Деревья укрыло снежным покрывалом. Снеговые шапки покачивались на ветвях и при лёгком дуновении ветра осыпались целыми горстями.

Наша «Тойота» превратилась в сугроб, а синий джип носил лишь белую шапку. Сколько же времени взяло у Стива откопать машину и расчистить путь к дороге? Две лопаты, большая и маленькая, полностью залепленные снегом, были прислонены к гаражной двери. Стив без слов перебежал улицу и оттащил с проезжей части перевёрнутые мусорные баки, вокруг которых валялись разодранные пакеты.

— Какие же тупые бывают люди, — сказал он, когда мы залезли в уже прогретую машину. — В договоре съёма всегда прописан пункт, что бачки можно вывозить только утром, потому что ночью по городу бродят койоты.

Стив осторожно вывел машину на дорогу, но потом пришлось ухватиться за ручку дверцы, чтобы не так трясло на снежных ухабах.

— Я только однажды видела койота у нас в долине. Он был похож на тощую облезлую овчарку. Он подошёл к нам в полдень поклянчить пиццу. У него были такие несчастные глаза, что стоило больших трудов сдержаться и не покормить. А ты видел медведя?

— Один раз, ещё в школе, когда мы со скаутами ходили в поход в Йосемити. К костру пришёл медвежонок, и рейнджер тут же застрелил его. Это, пожалуй, было самым моим большим потрясением в жизни. Сомневаюсь, что кто-то уснул той ночью. Лично меня потом ещё полгода кошмары мучили.

Я следила за его лицом. Сейчас оно ничуть не изменилось. Я отметила для себя, что с тёмной щетиной на щеках Стив выглядел намного старше и серьёзней, чем вчера. Или просто сказалась усталость — скорее всего они вернулись за полночь, а в шесть утра он уже откопал и прогрел машину. Сколько же часов он спал?

— Откуда такая жестокость? — вдруг сказала я полу-утвердительно, не ожидая от парня никакого ответа.

— От идиотов, которые не могут вывести бочки утром, убрать за собой объедки в парке и не оставлять лесные хижины не запертыми. Все глобальные проблемы идут от людской безответственности. Вообще всё, Кейти, от безответственности. А рейнджер не мог иначе поступить. Как только медведи начинает таскать еду, они перестают добывать пропитание в природе и в итоге заболевают. Кейти, почему Аманда не сделала аборт?

Я продолжала рассматривать его профиль с крупным, словно выточенным из мрамора, носом и с не сильно отступающим от шеи, будто срезанным для большей аккуратности, подбородком. Верхняя губа была тонкой, а из-за того, что нижняя припухшая выдавалась немного вперёд, казалось, что он постоянно готовится что-то сказать и не решается. Его мужская красота, сегодня по особенному взрослая, завораживала. В мыслях я уже затонировала углем огромный лист и держала на изготовке у носа ластик, чтобы убрать с лица лишние тени. Только после вопроса пальцы мои разжались, и ластик застрял в горле настолько глубоко, что я никак не могла его выкашлять.

Стив остановил машину, но не заглушил мотор, и его рука мерными ударами прошлась по моей спине. Мы слишком медленно преодолевали снежные заносы на жилых улицах и до сих пор не добрались до магистрали.

— Спроси у Аманды, — еле выдавила я из себя и кашлянула, как надеялась, в последний раз.

— Уже спросил. Она не ответила.

Машина не двигалась с места. Мы стояли посреди пустынной занесённой снегом дороги. Замок его рук лежал на клаксоне, и сам он сосредоточенно смотрел вперёд через залепленное по бокам снегом лобовое стекло.

— Знаешь, когда двое решают залезть в постель, они берут на себя ответственность за последствия. У женщины эта ответственность намного выше, так уж распорядилась природа или кто-то там ещё наверху, потому как самец может оказаться мудаком. Но ты-то ведь понимаешь, что Аманда не должна была оставлять ребёнка. Она абсолютно безответственная особа.

Это была не волна, а целое цунами возмущения, которое сбило мой разум с ног. Давясь снежными комьями несправедливых обвинений, я заорала, кажется, на самой высокой октаве, на которую только был способен мой голос.

— Да кто дал тебе право решать судьбу чужого ребёнка и оценивать материнские качества постороннего человека!

— Остынь!

Я не успела отстраниться. Его пальцы слишком быстро ухватились за мою шапку и рванули вниз на глаза. Он, наверное, рассчитывал, что я рассмеюсь, но я лишь зло стиснула губы и стащила с головы шапку, как только его руки вернулись на руль.

— Я ей не посторонний, — пальцы Стива барабанили по клаксону. — Я знаю Аманду с рождения, мы даже в одни ясли ходили. И в школе каждый второй год оказывались в одном классе. Она мне не безразлична, поэтому я не могу спокойно взирать, как она губит свою жизнь — ни образования, ни денег, ни… В общем, ты меня понимаешь… Ты знаешь, кто отец?

Вопрос был задан так серьёзно, что внутри у меня что-то щёлкнуло. Я закрыла последнее отверстие недостающим кусочком пазла. Боже мой, неужели…

— Я не знаю, — сказала я жёстко, по слогам, чтобы Стив не думал продолжать начатую беседу. — Чего ты жжёшь бензин? Поехали!

— Ты не можешь не знать!

Казалось, он сейчас пробуравит меня своим тёмным взглядом. Да, мне действительно на миг показалось, что его глаза из серых стали чёрными.

— Как давно вы вместе? Откуда у неё вообще мог появиться парень? Она же… Ну, я не знаю, как вас называть, чтобы ненароком не обидеть… В общем я знаю, что вы не просто подруги.

Стив отвёл глаза и дёрнул машину вперёд, но снова затормозил. Только головы в мою сторону не повернул, будто боялся, что я покраснею. А я наоборот побледнела от ведра информации, которую он вылил на мою несчастную голову. Меня охватила паника. Я не знала, что думать, что делать, что говорить…

— Что между вами произошло такого, чтобы она пошла и переспала с парнем? Да ещё и не предохраняясь? Ты хоть понимаешь, что на тебе такая же ответственность за этого ребёнка, что и на ней? Если ты довела до такого свою подругу!

Его взгляд снова был прикован к моим расширившимся от ужаса глазам. У меня не то что запылали от стыда уши, они наоборот побелели, наверное, от холода, который сковал мою голову совсем не из-за отсутствия тёплой шапки, и готовы были отвалиться.

— Стив, мы с Амандой не подруги в том смысле, что ты употребил, — прошептала я, казалось, одними губами. — Мы просто снимаем вместе квартиру. А если тебе что-то вчера сказала сестра, то я просто пыталась почувствовать ребёнка у неё в животе. Я ничего не знаю про личную жизнь Аманды, ничего…

Я старалась не отвести взгляда. Я действительно ничего не знала до нынешнего момента, а то, что сейчас узнала, заморозило меня намного больше утреннего морозца.

— Она ничего не сказала отцу ребёнка, — сказала я тихо, не сводя с его лица взгляда. — Она говорит, что он недостоин быть отцом…

Ни один мускул не дрогнул на лице Стива, но он отпустил мой взгляд и уставился в пустоту заснеженной дороги.

— Глупо, если это правда… Безответственно и глупо…

— А что бы ты сделал, если бы случайно узнал, что… — начала я осторожно, хотя внутренний голос бил меня по языку, требуя замолчать.

— Поверь, Кэйти, мне бы сказали, — Стив чуть повернулся в мою сторону. — И потом, я бы никогда не стал спать с лесбиянкой. Я вот всю ночь сегодня думал, как бы поступил, если бы вдруг моя девушка забеременела и отказалась делать аборт… И знаешь, наверное, я бы принял её решение и взял на себя ответственность. Чёрт побери… Я столько сил отдал учёбе. Я был полным раздолбаем в школе и с трудом вытянул выпускной экзамен. Меня никуда не приняли, лишь каким-то чудом я поступил в «Дэвис». Сейчас у меня две специализации: инженерная и экономика, и я мечтаю через год поступить в «Беркли» на вторую ступень. Меня бросила девушка, потому что сказала, что я променял её на учёбу, но, чёрт побери, я хочу в будущем быть нормальным отцом, а для этого мне надо научиться что-то делать в жизни… Ты посмотри, какая вокруг конкуренция. Китайцы, индусы… Они же зубами выгрызают тут жизнь, и ни мой идеальный английский, ни моя белая кожа мне не помогут…

— Ты зачем мне сейчас всё это говоришь? Чтобы я тебя пожалела и приняла твой выбор?

— Какой выбор? Я просто пытаюсь понять мотивы того парня и причину, по которой Аманда сделала такой выбор.

— Так поговори с ней, если ты такой правильный, и быть может, она изменит своё решение.

— У тебя телефон с собой?

— Хочешь ей позвонить?

— Кейти, я хочу, чтобы ты приняла мою заявку в друзья на Фэйсбуке, которую я ещё вчера послал.

— У меня нет с собой телефона.

— Жаль, а то ты бы смогла не только посмотреть мои фотографии, но и сфотографировать меня в том ракурсе, в котором я тебе больше нравлюсь. Я терпеть не могу, когда меня так беспардонно разглядывают. Тебя только лицо интересует? Или что другое тоже?

— Я повидала достаточно мужского тела, чтобы не найти твоё интересным, — выдавила я упавшим голосом. — Рисовать тебя у меня пропало всякое желание. Кофе весь выпьют, если ты ещё час будешь сидеть тут в машине. Или ты вытащил меня сюда, чтобы допросить?

Стив рванул машину с места, и я даже откинулась назад, хотя крепко сжимала ремень безопасности, настолько крепко, что у меня затекли пальцы. От плавного вождения не осталось и следа, машина подлетала на каждой кочке. Впереди к моей несказанной радости замаячил светофор, хоть и погасший, — значит, скоро будет проезжая расчищенная уже улица и спасительный «Старбакс» или какая у них тут поблизости имеется кофейня. Стив вдавил педаль газа и крутанул руль вправо, чтобы вывернуть на дорогу, только машина повернулась на больший угол и въехала мордой в только что накиданный трактором сугроб.

— Твою мать!

Стив перевёл ручку коробки передач на задний ход, начал выкручивать колеса, чтобы освободиться от снежного плена, что ему почти удалось, но в последнем рывке колесо угодило в припорошённую снегом выбоину и стало безвольно прокручиваться.

— Садись за руль! — скомандовал Стив и выскочил из машины.

Я покорно перелезла на место водителя и положила руки на руль, проклиная себя за отсутствие перчаток. На какой-то миг я даже перестала переваривать сказанное парнем, а лишь думала о том незавидном положении, в которое мы попали из-за его разыгравшихся нервов. В левое зеркало я видела, как он пытается подтолкнуть машину, изо всех сил упираясь ногами в снег, но сколько бы я не газовала, машина не двигалась. Когда Стив, отчаявшись, распахнул дверцу, мне даже показалось, что волосы его прилипли ко лбу сосульками.

— Я оставил лопату дома, а без неё нам не выбраться. Сиди тут. Здесь всего два блока наискосок. Я мигом.

Он стащил куртку и бросил на заднее сиденье. Ноздри щекотнул лёгкий запах пота. Парень был слишком близко, и на мгновение мне показалось, что сейчас он меня поцелует. Быть может, Стив прочёл в моих глазах страх и потому с силой захлопнул дверцу джипа, а я ещё минуту, наверное, сидела в каком-то оцепенении, наблюдая в зеркало заднего вида, как быстро исчезает на горизонте чёрная точка его высокой фигуры. Мне было не по себе от охвативших меня в тот момент чувств, самым ярким из которых было, пожалуй, разочарование от того, что он меня не поцеловал. Ну чем я хуже Аманды? Только бы добраться домой, я тут же заблокирую тебя на Фейсбуке. Жизнь ему портят! Теперь я не сомневаюсь, что она всё тебе сразу сказала, а ты…

Я вздрогнула от стука в стекло дверцы и, повернув голову, увидела мужчину лет сорока в синей шапке и лыжной куртке. Я не могла разобрать его слов из-за того, что в ушах от пережитого потрясения шумно пульсировала кровь. Я потянулась к ручке, и мужчина отступил от машины, давая возможность открыть дверь.

— Нужна помощь?

Я не успела ещё ответить, а рядом притормозили ещё две машины, и желающих помочь теперь стало трое. Мне осталось вдавить газ. Трое мужчин быстро вытолкали джип из ямы, но после короткого «спасибо» меня охватила настоящая паника, потому что я оказалась на дороге, покрытой тонкой корочкой льда, на чужой огромной машине и вдобавок без водительского удостоверения, которое вместе с телефоном осталось дома. Куда ехать, я тоже не имела никакого понятия. Руки на руле тряслись, сердце стучало в горле, я сидела в позе балерины, боясь коснуться спиной спинки сиденья. Я вытягивала ноги до предела, чтобы хотя бы кончиками пальцев касаться педалей, ведь я понятия не имела, как тут регулировались кресла.

Мозг закипал. Я пыталась понять, куда следует съехать, чтобы совсем не заблудиться, и как вообще перестроиться в другой ряд, когда машину носило из стороны в сторону, а я ни черта не видела в зеркалах. Я боялась въехать в кого-нибудь, застрять, попасться на глаза шерифу… Пальцы закостенели, так судорожно я вцепилась в руль, чтобы повернуть его на первом светофоре и попытаться по снежным ухабам жилых улиц добраться куда-нибудь. Ну почему телефон остался дома! Я, кажется, начала шептать непонятную молитву, как вдруг увидела Стива. Наверное, он увидел машину первым, потому что не бежал, а стоял на обочине, уперев руки в бока.

— И как тебе это удалось? — спросил Стив, распахивая дверцу.

— Меня втроём выпихивали, — улыбнулась я, снимая посиневшие руки с руля.

Стив тут же схватил мои пальцы в ладони и попытался отогреть дыханием.

— А теперь скажи мне, что это не сексизм, — парень глядел на меня исподлобья, продолжая греть руки. — Пока я там корячился, никто не остановился.

— А выйти на дорогу и попросить помощи слабо?

— А я не люблю просить.

Стив выпустил мои руки, и я тут же перелезла обратно на пассажирское сиденье, чтобы он смог запрыгнуть в машину.

— Ты уж потерпи чуть-чуть, дома я переоденусь, — сказал он с доброй усмешкой. — А сейчас мне точно нужен горячий кофе.

До кофейни мы доехали молча. Я осталась в машине, а он скоро вернулся с двумя бумажными канистрами кофе — один мокко, а другой без кофеина. Заботится об Аманде, стало быть, и ещё как же она обрадуется кексам, коробку с которыми Стив нёс подмышкой.

— Какие кексы ты любишь? — спросил он, закидывая покупки на заднее сиденье. — Я купил ванильные и шоколадные, но там есть ещё с голубикой.

— Любые, — ответила я, решив побыстрее положить конец этой показной вежливости.

Он усмехнулся и пошёл обратно в кофейню. Я следила за ним через стеклянные двери и гадала, что он ещё заказывает. Наконец Стив принёс два стакана кофе и огромный кекс с голубикой. Я отпила обжигающей жидкости и ощутила долгожданное тепло. Я даже прикрыла глаза от удовольствия, откинувшись на кожаный подголовник. Стакан приятно согревал пальцы, и я начала перебирать ими по картону, как по клавишам фортепьяно. Когда я собралась вновь поднести стакан ко рту, то вместо вкуса кофе вдруг ощутила влажные губы Стива. Вернее ту самую нижнюю, немного припухшую, губу. Поцелуй был лёгким и коротким, и когда я открыла глаза, его лица рядом не оказалось, будто всё мне причудилось. Долгое мгновение я смотрела прямо перед собой, не видя медленно мигающей вывески кофейни, а потом повернула голову, будто скрипучее колесо старой водяной мельницы, в сторону водительского сиденья. Я надеялась, что Стив тоже смотрит на вывеску, но он смотрел на меня, прямо в мои растерянные глаза.

— Спасибо за машину, — сказал он и вставил ключ в зажигание.

Его стакан был вставлен в подстаканник, а свой я судорожно сжимала в руках. Вдруг бумага показалась мне до ужаса горячей, но я не желала ставить стакан рядом с его стаканом. Не знаю, что я испытывала к Стиву, но меня пробила дрожь, хотя в машине работала печка, и физически я не могла замёрзнуть. Меня колотило, будто в плену грудной клетки метался загнанный зверь и раздирал свою тюрьму ногтями, слизывая текущую из рваных ран кровь. Мне хотелось плакать, но я не могла позволить себе разреветься. Да, я уверена, что это была ненависть. Я ни к кому ещё не испытывала подобного чувства. Я ненавидела его, как только можно ненавидеть человека, разрушившего мой маленький мир своим беспардонным цинизмом. Я смотрела вперёд, не видя ничего, даже синего отлива снега, не слыша его хруста под колёсами тяжёлой машины…

Дома уже все проснулись и поняли, что случилось. Когда мы вошли, Пол сидел подле камина и шурудил кочергой. Дверь с заднего двора захлопнулась вместе с передней, и в гостиной появился Шон с охапкой поленьев.

— Все мокрые, — констатировал он.

— Того, что было в камине, хватит, чтобы согреться, — отозвался Пол, поворачиваясь к нам всем корпусом. — А ещё у нас есть кофе. Давайте хором скажем спасибо нашему доброму хозяину.

Не скидывая с ботинок снега, Стив прошёл на кухню и с шумом поставил канистры на стол.

— По дороге я увидел две ремонтные бригады, — сказал Стив. — Похоже, провода оборвало в нескольких местах. Дальше в городе светофоры работают. Значит, отрубило лишь наш блок или дальше на север, куда мы не ездили.

Абигайль поднялась из кресла и начала вынимать из шкафчика чашки. Терри, сидевшая на диване рядом с Амандой, тоже встала. Аманда же осталась сидеть, как-то странно глядя на меня, а я продолжала стоять в дверях, будто провинилась в чём-то, и даже не отстранилась от двери, когда к ней направился Стив.

— Отойди, — сказал он сухо. — Я принесу свой кофе и твой кекс.

Только сейчас я заметила, что в руках у меня всё ещё полный, но уже не такой горячий стакан. Я машинально сделала глоток и привалилась спиной к балясинам, каждой клеточкой тела ощущая покалывания от взгляда Аманды. Ну, почему, почему в это утро мне не спалось…

— Кейти, ты ещё будешь?

Вопрос был задан достаточно громко, и наверное, Абигайль задала его уже не в первый раз.

— Нет, — ответила я тихо и, не надеясь на голос, мотнула головой.

Ребята перебрались за стол. Даже в свитерах они ёжились. Мне же было до безумия жарко в куртке. Стив вернулся, молча протянул мне кекс и прошёл на кухню, чтобы налить в кружку кофе. Взял два кекса и направился к дивану, где продолжала сидеть Аманда, буравя меня взглядом ярко-синих глаз.

— Без кофеина, — сказал он, и Аманда приняла из его рук кружку.

Казалось, она задумалась на минуту, а потом протянула руку за шоколадным кексом.

— Куда поедем завтракать? — крикнула из кухни Абигайль.

Стив отчего-то вопросительно посмотрел на Аманду, а та тут же ответила:

— В блинный дом.

— Она издевается! — бросила сестра Стива и хлопнула дверцей шкафчика. — Мне достаточно кекса. Можем ехать в горы, а там уже пообедаем.

— Езжайте без меня, — ответил тут же Стив. — Я останусь с Амандой. Она в горах со скуки умрёт, а дома замёрзнет. Мы пойдём в парк погулять. Да, Абби, оставь свой сноуборд. У вас, похоже, с Кейти один и тот же размер обуви. Там есть неплохая горка, я её кататься поучу.

— Мы её с собой возьмём, — ответил тут же Пол.

— Она кататься не умеет.

Я не могла разлепить губ, будто их склеили клеем. Так и стояла, молча наблюдая, как обо мне говорят в третьем лице, будто меня нет в комнате. Из последних сил я открыла рот и сказала:

— Я поеду с ними. Я нормально катаюсь на лыжах, а сноуборд мне не нужен.

Они продолжали сидеть на диване плечом к плечу и буравить меня синими и серыми глазами, чтобы потом за неведомое мне прегрешение пригвоздить меня к деревянным перилам гвоздями.

— Я хочу, чтобы ты осталась со мной, — сказала Аманда тихо, и только тут я заметила, что молчала она до того, потому что рот был забит кексом. — Стив инструктором по сноубордам проработал три сезона. Я ещё вчера попросила его поучить тебя. К тому же, сегодня снег мягкий, падать не так больно.

— Не ври ей, Аманда. Падать всегда больно… Короче, не хочет, пусть едет в горы. Я навязываться не собираюсь… Я вообще могу поехать с ребятами, а вы гуляйте, где хотите. Моё общество все равно вам не нужно.

Он резко поднялся с дивана и направился ко мне. У меня внутри всё похолодело, так зло в тот момент он смотрел на меня. Я уже было открыла рот, чтобы сказать… Нет, я просто открыла рот, потому что совершенно не знала, что ответить. Только Стив шёл не ко мне, а к лестнице, к перилам которой я будто приклеилась, и стал скачками подниматься на второй этаж.

— Пойдём в гараж, — пробубнила мне в лицо Абигайль, справляясь с последним кусочком кекса.

Я покорно пошла следом, оставив на кухонной столешнице свой стакан и кекс, и она протянула мне ботинки из тех, что рядком стояли вдоль стены за серой «Тойотой Секвойей».

— У тебя какой размер?

— Восемь с половиной.

— Тогда десятка подойдёт. Послушай, Кейти, ты меня извини, что я вчера без стука… Я больше не буду, и, вообще, я никому и словом не обмолвилась.

— Угу, — буркнула я и села на ступеньку расшнуровывать ботинки.

Не трепалась ты, так я тебе и поверила. Уж с братом точно успела поделиться… Я смотрела на шнурки через слёзную завесу, мерно моргая, чтобы не дать солоноватому потоку владевших мной эмоций прорвать наносную плотину спокойствия. Пальцы не слушались, и если кое-как я ещё справилась со своими ботинками, то зашнуровать те, для сноуборда, никак не получалось.

— А лыжные штаны ты надевать не собираешься?

Я чуть не подскочила со ступеньки, на которой сидела, пытаясь понять, как Абигайль могла уйти обратно в дом, незаметно перешагнув через меня, и как Стив появиться тут уже полностью одетый в чёрно-красный лыжный костюм. Он обогнул меня, чтобы взять свои ботинки.

— У тебя очки есть?

Я кивнула.

— Шлем тебе не нужен… Так, давай джинсы снимай. Я пока обуюсь, а потом тебе зашнурую.

Я скинула ботинок и в носках вернулась в дом в надежде найти в спальне Аманду и поговорить с ней по душам, но та помогала Терри мыть чашки. Закусив губу, я прошла в спальню и стала надевать чёрный лыжный комбинезон. Молнию заело, и я чуть не разревелась. Ну зачем, зачем Аманда притащила меня сюда? Для моральной поддержки, чтобы расставить в отношениях со Стивом все точки над «i». Что же случилось с ними? Они расстались, он потребовал сделать аборт, а она решила пойти наперекор ему и сохранить ребёнка, чтобы явиться к нему, когда уже ничего исправить нельзя и завоевать его обратно? Но зачем я, зачем ей нужна я?

Не знаю, сколько я возилась с молнией, но когда наконец вытянула из неё подкладку и довела до конца, в дверях уже стоял Стив, держа в руках ботинки сестры.

— Ты на бал наряжаешься? Ребята уехали. Я тебя пятнадцать минут жду.

Я смотрела ему в лицо, и мне так хотелось, чтобы он опустил со лба на нос красноватые очки, чтобы я не видела больше его страшных серых глаз.

Глава двадцать седьмая "Проверка на вшивость"


Моя ненависть к Стиву росла в геометрической прогрессии относительно моих падений. Горка была совсем небольшой, дети катались с неё на санках, и мы выбрали склон чуть в стороне. Для начала я совершенно не могла подняться на ноги. Доска сразу начинала ехать, и я падала. Стив сидел рядом на корточках и что-то втолковывал, а я хоть и пыталась слушать, ничего не слышала. Мысли мои были о нём и Аманде. Я вспоминала наш разговор о том, что она опасается ехать в Рино, чтобы тот парень не догадался, что она носит его ребёнка. Так что же случилось, что она решила приехать к нему сама?

Я нервно дёргала ресницами за стёклами очков, стараясь не расплакаться от сознания того, что Аманда даже словом не обмолвилась о своих планах, хотя мне казалось, что, несмотря на её взрывное поведение во время беременности, мы с ней сблизились. Но, наверное, лишь настолько, чтобы делиться со мной, где и что у неё болит, но не настолько, чтобы говорить о решениях, от которых зависит её будущее. И этот засранец тоже хорош. Раз он понял, что я догадалась об их отношениях с Амандой, зачем устроил эту комедию в машине? И ещё… И ещё, зачем он меня тогда поцеловал? Это что, изощрённый способ сказать мне, что я дура.

— Кейти, ты будешь меня слушать?

Рука Стива легла на мои очки и рванула их вверх. Я тут же зажмурилась от яркого солнца, которому в тот момент была благодарна, иначе пришлось бы объяснять этому козлу, почему я плачу. Он отпустил руку, и резинка очков вновь впилась в затылок.

— Прости, не думал, что твои глаза настолько чувствительны к солнцу. Просто я хотел увидеть в них хоть чуть-чуть понимания. Я за два занятия ставил на сноуборд людей, впервые видевших снег, а тебе я уже битый час втолковываю, что ты должна поворачивать только тело, а не ноги. Поверь, ты уже едешь с горы, только неправильно управляешь телом. Уверен, тебе не надо, как ребёнку, на одной ноге по глади кататься. Тебе просто надо прекратить постоянно думать, что ты сейчас упадёшь. Ты ведь не боишься скорости, раз на лыжах каталась…

— Мне страшно, — сказала я правду.

Вернее полуправду, а вторая половина правды была такой, что мне было до безумия противно находиться с ним почти что наедине на вершине горы, когда Аманда сидела на очищенном заборчике внизу горы и что-то там карябала в альбоме.

— Конечно, тебе страшно. Любой экстремальный спорт страшен. Мы и катаемся именно для того, чтобы почувствовать в крови адреналин. Тебе что, никогда не хочется на девяноста милях в час по трассе промчаться, гадая, будет дорожный патруль за поворотом или пронесёт?

— Нет, мне экстрима в жизни совершенно не хочется, — ответила я и попыталась встать самостоятельно.

Мне даже это удалось на какой-то короткий момент. Я почти что выпрямила спину, но вот доска поехала, и я повернулась всем телом в бок и уже готова была пропахать носом снег, когда Стив ловко перехватил меня за талию и затащил обратно на относительно ровную поверхность. Только рук не убрал, а поднял меня вверх, чтобы раскрутить доску, и она, должно быть, довольно больно прошлась по его ногам, но он не отступил и на шаг.

— Поставь меня, пожалуйста, на землю, — сказала я, когда поняла, что он специально для чего-то продолжает держать меня в воздухе.

— Нет, пока ты не поклянёшься, что будешь падать только на спину. Поверь, уж лучше полностью отбить задницу, чем сломать нос и разодрать лицо торчащими из снега ветками. Да пойми ты, что не обязательно падать, чтобы остановиться. Я ведь вижу, что ты боишься уехать далеко, поэтому стараешься упасть, как можно раньше. Это ведь даже не склон, тут и на санках-то кататься плохо. Ты просто скажи себе, что сейчас повернёшь доску и остановишься. Ты ведь даже разогнаться не успеваешь.

Он наконец опустил меня на землю, но я инстинктивно ухватилась за его руку.

— Слушай, Стив, я больше не могу и не хочу. К тому же, Аманда там замёрзла внизу, так что поехали куда-нибудь погреемся.

— Если ты так переживаешь за свою подружку, то начни нормально кататься, и тогда пойдём, куда захочешь, а сейчас, — опять на его лице, скрытом очками, была эта жутко гадкая улыбочка. — Я тебя с горы спущу.

Как я сумела выпрямиться и не завалиться сразу, когда он толкнул меня вниз по склону, я не знала. Я изо всех сил пыталась смотреть вперёд и не мешать себе руками. И ещё, я с ужасом увидела направленный на меня объектив фотоаппарата Аманды. Я уже проскочила то место, где обычно падала, и теперь мне надо было как-то развернуть доску, чтобы остановиться. Рука моя пошла вправо, и, о неужели, доска повернулась в сторону. Я поскользила ещё пару метров, качнулась назад, но удержалась на ногах. Я схватила руками коленки и стала дышать чуть ли не как собачка, так бешено колотилось сердце.

— Кейти! Я видео сняла! — кричала Аманда, прыгая ко мне через снег.

Я обернулась к ней, подняла на лоб очки и улыбнулась. Лицо Аманды в тот момент настолько светилось счастьем, что не улыбнуться в ответ было просто невозможно. К тому же, мой испуг прошёл, и я по-детски радовалась первому сносному спуску на сноуборде.

— Молодец! Я же сказала, что он классный инструктор!

Я обернулась к горе. Стив продолжал стоять наверху — куда ему деться, он же без доски — и махал рукой. Однако я была уверена, что губы его искривлены всё той же противной усмешкой. Да, он классный, раз ты выбрала его… Я быстро рванула на глаза очки, потому что глаза увлажнились против моего желания. Стив махал мне рукой, чтобы я поднималась. Я покрутила головой в ответ, но Аманда подтолкнула меня в плечо:

— У тебя только начало получаться! Иди ещё полчаса покатайся, а потом поднимемся в горы. В этом парке так красиво, мы со Стивом часто там гуляли…

Я кивнула. Ну вот, Аманда, ты и проговорилась. Или просто решила, что не нужно больше ничего скрывать. Ладно, пойду к твоему Стиву, чтобы черти его взяли. Я нагнулась отстегнуть доску. Аманда присела напротив и вновь навела на меня объектив.

— Раз лица твоего не видно, то хоть улыбнись, — сказала она весело.

И я улыбнулась, радуясь, что Аманда не догадывается, что это улыбка сквозь слёзы. Сердце сжималось так, как обычно замирало при прохождении мёртвой петли на аттракционах. С поцелуя в машине в моей душе была пустота с царапающими крошками боли, словно в коробке из-под чипсов, и эта боль то и дело колола меня там, под рёбрами. Доска вдруг стала до ужаса тяжёлой, и такие же тяжёлые ботинки оттягивали ноги. Я очень медленно поднималась по склону, пока не почувствовала на локте руку. Подняв глаза, я увидела Стива, лицо которого выглядело до безобразия счастливым.

— Ты молодец, — сказал он, забирая у меня из рук сноуборд и беря свободной рукой за руку. Его очки были сдвинуты на лоб, но в прищуренных от солнца глазах невозможно было что-либо прочесть. — Давай теперь попробуем подняться чуть выше, чтобы ты смогла хоть немного разогнаться.

— Не надо, — отрезала я, отстраняясь от него и недоуменно следя через очки за его взглядом, который покоился на моих губах. Я даже непроизвольно облизала их, но тут же пожалела об этом, потому что Стив сразу перестал щуриться.

— Послушай, у тебя наконец-то начало получаться. Мы просто обязаны закрепить навык…

— Что значит — мы? — с вызовом спросила я, в который раз радуясь, что мои глаза скрывают очки.

— Знаешь, когда учишь кого-то, становишься с ним одним целым и радуешься его удачам, как своим. Я бы с удовольствием забрал тебя завтра в горы, чтобы ты постоянно не оборачивалась на Аманду, а сосредоточилась на себе.

Он выдержал паузу, будто ожидая, что я сейчас начну городить чушь в оправдание, но я просто сказала, что у меня колит в боку, и я действительно не хочу больше кататься. Я не совсем лгала, у меня действительно кололо, только в голове от мысли, что Стив издевается надо мной, словно насквозь видит боль, которая жгла моё тело от сознания того, что Аманда предала меня своим недоверием.

— Ты знаешь, что такое энтропья? — Стив наступил на сноуборд, чтобы тот не скатился с горы. — Тьфу, ты… энтропия? Просто наш профессор из Квебека, поэтому любит на французский манер все термины переделывать. В общем, не важно. Это что-то типа того, что каждая новая связь понижает степень свободы. В общем-то в жизни немного иначе, чем в физике, потому что первая женщина у нас богиня, а от второй мы уже типа знаем, что ожидать, а с третьей вообще намного проще, потому что уже знаком со всеми вашими уловками…

— Что ты хочешь сказать? — нетерпеливо перебила я.

— Не знаю, — сказал он, как мне показалось, как-то даже потерянно, и вдруг положил мне на плечо руку. — Ты просто ведёшь себя наоборот, как электрон в физике. Когда передаёшь системе энергию, связь между электронами становится меньше, и движение становится хаотичным.

— Стив!

— В общем, фиговый я лектор, но… Чем больше ты восхищаешься человеком, то есть чем больше энергии ты ему передаёшь, тем дальше он от тебя удаляется, и тем больше усилий тебе надо приложить, чтобы вновь сблизиться с ним. Прекрати смотреть Аманде в рот. На самом деле, уж поверь мне, она не настолько классная, чтобы ты так перед ней пресмыкалась.

— Аманда беременна, если ты вдруг забыл, — сказала я зло, до безумия задетая его словами об этой чертовой «Энтропье». Действительно, раньше, до беременности, я не слышала от неё в свой адрес столько грубостей.

— Я понимаю, что возможно ей нужна твоя забота сейчас, — уже обе его руки легли мне на плечи. — Знаешь, когда я думал, что вы с Амандой, ну в общем ты меня поняла, тогда я мог предположить, что это страсть, которая надевает на глаза пелену, но… Чёрт, Кейти, в дружбе не должно быть такого неравноправия, хотя… Очень часто мы ищем кого-то слабого, чтобы потешить себя мыслью о своём превосходстве. Понимаешь, ты вот такой идеальный друг для неё. Ты сейчас пресмыкаешься перед ней, забывая о своих собственных желаниях, и чем больше её причуд ты будешь выполнять, тем больше она начнёт от тебя требовать. А родится ребёнок, ей станет не до тебя, понимаешь? Так что давай катайся и получай удовольствие от своих успехов.

— Да пошёл ты, придурок! — я не закричала, а, увы, пропищала, потому что копившиеся внутри эмоции вдруг вырвались наружу, и если бы я ещё хоть минуту пробыла с ним на горе, то начала бы реветь в голос.

Я молча вырвала из-под его ноги доску, плюхнулась с ней на снег, затянула крепления и, проклиная того, кто изобрёл сноуборд, поехала вниз, поставив себе целью не упасть. Я даже повернула ноги, но в последний момент потеряла равновесие и завалилась на спину, подняв доской ворох снега. Удар оказался не особо сильным, потому что там, куда я свернула, было по щиколотку свежевыпавшего снега. Однако падение оказалось последней каплей, и я почувствовала, что у меня затряслись губы. Я пыталась закусить их и не заплакать, но в груди слишком тянуло, и слёзы брызнули сами собой.

Не знаю, как долго я пролежала на спине, не поднимаясь, но вдруг увидела сквозь слёзы и стекло очков склонившегося надо мной Стива.

— Чем ударилась?

Я попыталась подняться, но он с силой надавил мне на грудь, не дав шевельнуться.

— Что с ней? — рядом с ним сидела Аманда, расставив ноги, чтобы фотоаппарат опустился между коленями и не бил по животу.

— Ноги целы. Сейчас руки проверю.

Но руку я ужевырвала, лишь он тронул меня за локоть, и села, подкинув вверх доску, чтобы поставить на ребро.

— Со мной всё в порядке.

— Какого чёрта ты тогда не вставала?! Синим небом любовалась?!

Стив поднялся на ноги и пошёл в сторону парковки. Аманда тоже поднялась и протянула мне руку.

— Видела бы, как он летел к тебе с горы! Я даже обзавидовалась, — сказала она, улыбаясь, и протянула мне руку. — Вставай. Мы сейчас вернём обратно его обиженное величество.

Она улыбалась, и всё равно в её глазах я видела затаённую боль. И тут ко мне пришло осознание своей миссии — проверка Стива на вшивость, и проверку он явно не прошёл. Зачем он поцеловал меня? Да потому что он просто кобель. Бедная Аманда…

— Кейти, тебе больно? Почему ты плачешь?

Только тут я заметила, что машинально стащила с лица очки и протирала уголки глаз.

— Нет, обидно, что я такая дура и не могу нормально с детской горки съехать, — соврала я, хотя этот факт тоже добавлял лепту к моему самобичеванию.

Я отстегнула крепления, прошлась перчаткой по доске, чтобы скинуть налипший снег, и уже решила подняться, как почувствовала на локте сильную хватку Стива. Он рванул меня вверх так сильно, что для того, чтобы удержаться на ногах, мне пришлось схватить его за куртку, и я оказалась полностью прижатой к его груди.

— Ты сейчас пойдёшь кататься, — было ощущение, что он рычит мне в лицо. — И я отпущу тебя только тогда, когда ты начнёшь нормально съезжать…

— Стив!

Окрик был очень громким. Таким голосом Аманда обычно кричала мне — ты дура! Парень тотчас отпустил мою руку, и я отошла от него к Аманде, и тут же почувствовала её руку на своей талии.

— Слушайте, — сказал Стив совсем непримирительным тоном. — Мне ваши тут девчачьи истерики не нужны. Ты попросила меня научить свою подружку кататься. Какого чёрта я потратил на неё час, когда она даже не пытается научиться. Да лучше бы я с ребятами поехал сам кататься.

— Стив, — Аманда убрала с меня руку и своей всё ещё кошачьей грациозной походкой подошла вплотную к Стиву и сказала елейным голосом. — Ты ведь со мной хотел пообщаться, так что пойдём по старым тропам…

Я думала, он обнимет её, а он наоборот отступил в сторону, как-то совсем странно смотря на её куртку, полностью скрывавшую живот.

— Какие горы, с ума сошла?! Там ведь подъёмы большие, пусть и дорожки расчистили. Тебе ж нельзя. А я с тобой и вечером дома пообщаюсь, если тебе вдруг Фэйсбука стало мало…

Он отвёл от неё взгляд и смотрел теперь прямо на сноуборд, который я уже вертикально держала в руках.

— Мне можно в горы, я не калека. Пройдём сколько сможем. Там такая красота ведь зимой! Я хочу фоток сделать, а потом нарисовать. Тебе ведь понравилась открытка, которую я послала к этому Рождеству? Это моя отсканированная акварель.

— Аманда… Давай не будем начинать… Я ни черта в вашем искусстве не понимаю и, признаться, не хочу понимать. Мне бы так же было приятно, если бы ты просто Холмарковскую открытку прислала с дедом в колпаке…

— Какой же ты приземлённый, — отмахнулась Аманда, а он парировал как-то даже грубо:

— Тебе б тоже, красотка, не мешало на землю с небес спуститься, а то поздно будет…

Стив сделал ко мне два больших шага, вырвал из рук сноуборд и понёс в машину. Аманда тяжело вздохнула и, отступив назад, взяла меня под руку.

— Скажи честно, Кейти, тебе бы хотелось с ним переспать?

Хорошо, что в тот момент я смотрела на его удаляющуюся фигуру, и Аманда не видела моего взгляда. Глаза у меня, наверное, были огромные, как в аниме. В голове сразу загудел рой возможных ответов, но я не знала, что она хочет от меня услышать. Быть может, она ищет для себя оправдание, почему переспала с этим придурком, да ещё с такими последствиями. Поэтому я просто пожала плечами и ответила, что вообще о сексе не задумываюсь.

— Слушай, ну ведь это ненормально.

Её хватка на моей руке стала сильнее, и она вся вжалась в меня, словно заговорщица, и зашептала в самое ухо, как будто лежащий вокруг нас снег мог подслушать. Мы стояли в стороне от горки с визжащими от восторга детьми и от Стива, который сейчас очищал сноуборд, чтобы зашвырнуть в багажник своего джипа.

— Кейти, женщине в почти двадцать один год должно хотеться. Как помнится, последний раз ты спала неизвестно с кем аж два года назад. А ты уверена, что у тебя всё нормально с этим делом? Ну с гормонами и всё такое? Или у тебя какая-то психологическая травма, о которой ты молчишь?

Я скинула её руку и отступила на шаг. Они что, сговорились со Стивом довести меня?

— Знаешь, Аманда, есть люди, которым важны чувства… Вот, у меня ни к кому нет чувств, поэтому мне не хочется.

— Но ведь и два года назад не было никаких чувств, но ты…

— Аманда! Прекрати… Что ты хочешь?

— Ничего, — пожала она плечами. — Неужели ты не видишь, как он на тебя смотрит? Тогда я открою тебе глаза — окей? В общем, если тебе вдруг всё же хочется, то Стив не самый плохой для этого вариант.

— Аманда! — мне казалось, что у меня перед глазами начинает темнеть, меня охватила паника, и я решила сказать то, что не должна была говорить ни при каких обстоятельствах. — Меня пересып на одну ночь, в отличие от некоторых, не интересует в принципе.

— Ну и дура! — пожала плечами Аманда и направилась к парковке, потому что Стив так и не вернулся.

А я действительно чувствовала себя дурой, причём полной, причём несчастной… Ну что же я такого сделала, чтобы меня подкидывали вместо монетки? Ну как же она может вот так топтать меня ногами лишь для того, чтобы проверить этого чертового Стива? Неужели ей настолько наплевать на мои чувства, что можно без зазрения совести пинать меня ногами? За что, Аманда? За что?

Я уже собралась вновь разреветься, как увидела, что они возвращаются от машины, держа в руках одноразовые стаканы с кофе, ведь мы бросили недопитую канистру в машину. Интересно, успели они обсудить меня, или же я не стою того, чтобы тратить на меня свои драгоценные минуты?

— Прости меня, Кейти, — вдруг выдал Стив, протягивая мне стакан. — Едва тёплый, поэтому пей быстрее. Мне просто очень хотелось научить тебя кататься. Это, это перфекционизм… Я, я совершенно не могу проигрывать… Ещё в детстве я жутко ревел, когда кто-то обыгрывал мне в «Уно». Может, мы сейчас погуляем, потом пообедаем и вернёмся хотя бы на час на гору, а?

— Мне хватит экстрима! Хватит!

Я, кажется, сорвалась на крик, но тут же запила его ещё тёплой бурдой. Стив не сводил взгляда с моего лица, и я радовалась, что щёки мои зарозовели от морозца и катания. Аманда взяла его под руку, и они обошли меня, чтобы пойти дальше по дорожке в заснеженный парк. Дорога сначала была пологой, потом стала чуть-чуть подниматься в горы, виляя плавно то вправо, то влево. Многочисленные собачники утрамбовали снег. Мы то и дело останавливались, чтобы быть обнюханными лабрадорами да овчарками. Аманда так мило улыбалась животным и даже просила у хозяев разрешения их погладить, что я не могла поверить, что ещё четверть часа назад она предлагала мне переспать с отцом своего ребёнка просто так, наверное, на спор с самой собой или даже с ним. Она держала его под руку, их плечи соприкасались, и я чувствовала себя абсолютно лишней.

Я не могла понять, как эти двое могут так спокойно идти рядом и говорить о каких-то глупостях, когда непонятно что происходит с их ребёнком, вернее с его будущим. Вдруг мне подумалось, что я мешаю им поговорить, ведь со вчерашнего дня они не оставались наедине и на минуту, если не считать какого-то там краткого разговора на озере. Или же Аманда боится продолжения разговора, поэтому держит меня рядом, как мешающий элемент? Сам Стив то и дело бросал на меня странные взгляды, и я в итоге решила отстать от них шагов на десять. Я и так отключила свой мозг от подслушивания их разговоров, а теперь вообще не слышала ничего, пока моё сознание не подпрыгнуло как резиновый мячик от громкого окрика Стива. Они стояли, разжав руки, обернувшись назад, и ждали, когда же я к ним подойду.

— Кейти, дай мне руку, если тебе тяжело идти в гору, — он так уверенно протянул мне руку, что я тут же вложила свою ладонь в его, хотя внутренний голос жутко сопротивлялся этому. — Послушай, а ты всегда молчишь? Может, расскажешь что-нибудь интересное?

— А я не знаю ничего интересного, — отозвалась я, машинально беря второй рукой руку Аманды. Я с непонятной двойственной радостью почувствовала её крепкое пожатие, такое, каким она одаривала меня во время токсикоза, когда в университете мы постоянно ходили, взявшись за руки. Каким далёким мне казалось это время, хотя прошло-то чуть больше трёх месяцев.

— Тогда я расскажу, — ответил Стив. — Решили мы тут с ребятами в Солт-Лэйк Сити смотаться на викенд у мормонов на лыжах покататься. Приехали посреди дня, в горы не сунешься, клубы ещё закрыты… Пошли гулять по городу, забрели к Капитолию, а напротив было информационное бюро. Решили зайти к ним, может что туристам посоветуют… А у них к двери с той стороны листик из тетрадки школьной вырван и написано: «Закрыто из-за непогоды». Ступеньки, типа, замело…

— Что, смеяться надо? — съязвила Аманда.

— Мне ничего не надо, а вы как пожелаете, — грубо ответил Стив. — На обратном пути, одурев от мелькающих в пустыне гор, тормозим около припаркованной на обочине машины. В ней парень лет шестнадцати с собачкой-таксой. Говорит — бензин закончился, ни одной у вас тут заправки не было. Спрашиваем — а чем помочь-то можем? Отвечает — у него канистра есть, подбросить до первой заправки сможете? А до неё миль десять, не меньше. В дороге рассказал, что едет из Колорадо в Калифорнию к своей девушке на выходные… Кейти, ты в географии сечёшь?

— Да, — буркнула я, понимая, что ехать не меньше суток, а то и дольше.

— Мы хотели его обратно отвезти, но он сказал, что пешком пойдёт, и там уж кто-нибудь его подбросит. Вот, что в вас, калифорнийских девчонках, такого, чтобы ради вас столько рулить, да ещё и таксу в машине мучить?

Я молчала, плотно стиснув зубы, проклиная себя за то, что вообще приехала сюда. Сидела бы сейчас с папой и паковала подарки, сделала бы на них красивые банты, а может быть сходила бы в дом престарелых и нарисовала бы старикам быстрые портреты в подарок.

— Да ты ж сам в Калифорнии учишься, — неискренне рассмеялась Аманда. — Ещё не разобрался в девчонках? Ну так рискни…

Я почувствовала, как Стив сжал мне руку, а я по инерции, как в детской игре, передала пожатие Аманде, пытаясь выбросить выработанное моими нервами электричество.

— Меня теоретический вопрос интересует, — парировал Стив, будто играл в игру, правила которой были известны только ему и Аманде.

Вдруг он начал насвистывать какую-то мелодию, которую я совершенно не знала. Я скосила глаза на Аманду, но та смотрела вперёд, и лицо её ничего не выражало. Вскоре Стив запел:

Well East coast girls are hip

I really dig those styles they wear

And the Southern girls with the way they talk

They knock me out when Iʼm down there

The Mid-West farmerʼs daughters really make you feel alright

And the Northern girls with the way they kiss

They keep their boyfriends warm at night

I wish they all could be California

I wish they all could be California

I wish they all could be California girls

The West coast has the sunshine

And the girls all get so tanned

I dig a french bikini on Hawaii island

Dolls by a palm tree in the sand

I been all around this great big world

And I seen all kinds of girls

Yeah, but I couldnʼt wait to get back in the states

Back to the cutest girls in the world

I wish they all could be California

I wish they all could be California

I wish they all could be California girls

С середины песни мне хотелось взять и закрыть ему рот лыжной перчаткой, потому что глаза мои вновь защипало от подступивших слёз, и я опустила на нос спасительные очки. Не знаю, заметил ли Стив мою реакцию, но он прекратил петь, отпустил мою руку и отпрыгнул в сторону в глубокий снег с криком «давайте лепить снеговика!»

Лицо Аманды тут же озарилось каким-то детским счастьем, и она сама принялась катать снежный ком. Когда тот стал слишком большим и тяжёлым, Стив забрал его. Я отошла в сторону и принялась искать ветки пихты и шишки. Я старалась начать улыбаться, ведь не имело смысла портить себе настроение ещё больше, но находиться рядом с этими двумя, которые решили со мной поиграть, было выше моих сил. Вскоре снеговик был готов. Мы вставили ему маленькие тёмные веточки вместо глаз, сделали из шишки нос, а из лохматых веток пихты — прелестный парик.

— А теперь давайте петь про бубенцы! — закричала Аманда и схватила за одну руку меня, а за другую Стива.

К счастью, снеговик получился огромным, и мне не пришлось держать Стива за руку. Впрочем, у рождественских детских песенок есть одно волшебное качество — в каком бы настроении ты не начинаешь их петь, заканчиваешь всегда с улыбкой. Психологи вообще говорят, что у улыбки есть обратная связь — улыбнёшься и станет весело, даже если до того было грустно. У меня действительно отлегло от сердца. Я смотрела на улыбающуюся Аманду, на ставшего добрым Стива, и мне вдруг стало всё равно — я перестала на них злиться, понимая, что их проблема в виде ребёнка намного важнее моего подпорченного самолюбия. Вернусь домой и тогда начну зализывать раны. Поеду к отцу на выходные и поучусь у собаки, как правильно делать это по-собачьи. Или вообще залезу к ней на подстилку, обниму и обману себя, что не одинока.

— Кейти, хочешь пить?

Я подняла глаза на Аманду. Та наклонила ветку пихты и слизывала с длинных иголок снег.

— Что ты делаешь? — закричала я. — Заболеешь!

И в тот же момент я почувствовала на плечах руки Стива и услышала его голос прямо подле уха:

— Я же тебе сказал — прекрати её опекать.

Я кивнула и отошла в сторону. Отлично, только начни опекать её для начала сам! Но что я могла сказать вслух? Я всё ещё должна была играть в кошки-мышки, делая вид, что ничего не понимаю, не вижу и главное — не хочу знать. Только когда мы стали возвращаться назад, я смогла абстрагироваться от этой сладкой парочки и насладиться зимними красотами.

Я смотрела на ослепительно-голубое небо, уносящиеся к нему заиндевелые деревья и огромные девственно-белые шапки снега. Когда мы проходили мимо валунов, приваленных друг к другу будто рукой какого-то великана, Стив начал рассказывать, как они с Амандой залезали на них в детстве и как им потом доставалось от родителей. Аманда улыбалась его словам, и по выражению её лица, я могла уверенно сказать, что воспоминания были приятными, и я тут же почувствовала укол ревности, с которым совершенно не могла справиться.

Я попыталась сосредоточиться на пустом желудке, ведь кекс с голубикой так и остался лежать на столешнице в кухне. Однако есть не очень хотелось, потому что другие чувства были намного сильнее, и всё же я сказала:

— Аманда, тебе ведь нельзя так долго не есть?

— Ты опять? — только в этот раз сказала это сама Аманда, не Стив. — Когда ты прекратишь говорить о еде!

Но я решила не опустить глаз и не стушеваться, а чётко сказать:

— Просто я тоже хочу есть.

— Поехали к китайцам, — предложил тут же Стив. — Здесь отличный ресторан есть.

Я выжидающе посмотрела на Аманду, которая должна была сейчас высказать своё отношение к китайскому общепиту. Но она смолчала, и мне стало обидно, и я согласилась мысленно со Стивом, что сексизм никто не отменял и не будет этого делать в ближайшем будущем.

— А я всё оставила дома: и телефон, и кредитку, — вспомнила я, но Аманда тут же сказала, что у неё есть в кармане наличные.

— У меня тоже только наличные, — тут же вставил Стив. — Родители заблокировали мою кредитку, потому что я по дурости расплатился ей за спиртное.

— Тебе же можно, — удивлённо сказала Аманда. — Ты же у нас был самым старшим на параллели.

— Ну, покупал-то я для несовершеннолетних и потом… Мы забор сломали. Честно, не знаю как и кто… Но я с трудом вымолил эти каникулы у родителей. Похоже, последние.

— А что, вы уже успели что-то сломать до нашего приезда?

— Нет, родители решили продать дом… Сдача его не покрывает расходов на содержание — это раз, а два — Абби уверена, что поступит в Пасадену.

— Откуда у неё такая уверенность?

— Да у неё она всегда была… В общем, родителям нужны деньги, чтобы оплатить её обучение, и, быть может, я со второй степенью примажусь…

— В «Беркли» всё-таки?

— Да это при хорошем раскладе, не в Стэнфорд же…

— А почему нет? Там же есть какие-то вообще грантовые невостребованные программы. Чёрт, да кто будет смотреть, что именно ты закончил, если просто в резюме будет стоять Стэнфорд. Они же, рекрутеры, по ключевым словам резюме отсеивают.

— Аманда, я знаю свои возможности и вообще… Я работать хочу пойти. Я уже почти договорился на летнюю практику в Гугле, так что…

— Ко мне поближе, да? Кейти, слышишь, или к тебе?

Я промолчала и хотела ускорить шаг, но Стив схватил меня за руку.

— У меня вообще к вам непристойное предложение. Давайте напишем какую-нибудь игру. Ну, вы нарисуйте, а я скрипт напишу, а?

— А что рисовать-то? Напишет каждый дурак, идея нужна…

— Да чем тупее, тем лучше. Давайте лягушек будем на время препарировать. Излюбленная тема Терри… Или, слушай, Аманда, ну ведь у вас у беременных там гормоны зашкаливают, вам всякие глупости интересны…

— Типа?

— Я вот тебя и спрашиваю… Что вам там интересно? Может, пустышки как тетрис раскладывать или найди пару из подгузников с разными картинками?

— Стив, — Аманда даже остановилась. — Беременные — не тупые, чтобы вы, мужики, не думали. Пошли, Кейти.

Она взяла меня за руку и потащила вперёд. Я лишь успела услышать тяжёлый вздох Стива, и он был музыкой для моей израненной души. В ресторанчике мы тоже как-то всё молчали. Оказалось, что мы достаточно долго гуляли, уже было два часа дня. Аманда заказала себе жареный бамбук с говядиной, а мы со Стивом, конечно же, курицу в кисло-сладком соусе. Аманда сидела насупившаяся. Если бы я не понимала, что происходит между этими двумя, то подумала бы, что она злится на предложение сделать вместе игру для беременных. Стив пытался разрядить обстановку логическими задачами, к которым я вообще не знала, с какой стороны подойти. Но такой беспредметный разговор был намного лучше молчания Аманды. Мне уже, честно, хотелось поехать домой и лечь в кровать, потому что только сейчас я почувствовала, как у меня стали ныть ноги от неимоверного напряжения на этом чертовом сноуборде. Светофоры починили, поэтому можно было спокойно заварить какао и почитать что-нибудь на телефоне или поискать книжку в небольшой библиотеке, которую родители Стива держат для постояльцев.

— Девчонки, может, останетесь до двадцать второго? — вдруг спросил Стив. — Жильцы заезжают в сочельник, так что у меня будет время научить Кейти кататься.

Он смотрел не на меня, а на Аманду, и я поняла, что я была лишь предлогом. Что же они решили про своё будущее? Мне было до безумия интересно узнать, что будет делать Аманда. Останется в Рино у матери или же будет ждать, когда Стив приедет в Гугл на лето? И неужели он пропустит роды первенца? Это же глупо! Или… Или он вообще не собирается принимать участие в жизни своего ребёнка?.. Этот вариант только сейчас пришёл мне на ум, и я ужаснулась ему.

— Нет, я хочу всё-таки побыть немного с матерью, потому что сразу после Нового Года у нас с Кейти зимний интенсив начинается. Да и вообще, развлекайся, что тебе с нами возиться. А вообще я благодарна, что ты нас пригласил.

— Мне в сто раз приятней, что ты согласилась. Я, конечно, был в шоке и, признаться, в шоке до сих пор, но… Думаю, твоя мать будет в ещё большем…

— Не надо про мою мать… Не надо… Вообще пошли домой.

— Погоди, а булочки?

Стив взял с подноса одну и протянул Аманде. Та с улыбкой разломила хрустящую корочку и прочла вслух китайское пророчество:

— Время покажет, кто тебе друг, а кто нет… Бред, как всегда…

Она засунула в рот обе половинки булочки, а я так и не разломила свою, а просто сунула в карман. До дома было близко — три блока, и когда мы миновали две жилых улицы, Стив притормозил.

— Я что-то не понял, а что они там всё ещё чинят?

Через улицу стояли две ремонтные машины.

— Ой, только не говорите, что электричества до сих пор нет, — простонала Аманда.

Стив тронул машину. Рождественская иллюминация, которая у некоторых горит даже днём, была погашена, что начало настораживать. И не зря, потому что дом оказался темён и холоден.

— Может, погулять пойдём, — предложил Стив, но Аманда отрицательно мотнула головой.

— У меня ноги отваливаются. Просто не будем снимать куртки, а ты разведёшь огонь. Через час, максимум два, всё починят, ведь потом стемнеет…

— Ну, будем надеяться… Они ж и с фонарями работают…

Мы вошли в дом, и Стив сразу направился к камину, подле которого уже немного просохли принесённые утром дрова. Парень положил их на решётку, сунул бумагу и зажёг спичку.

— Кейти, пойдём принесём ещё дров. Так на всякий случай.

Я вышла с ним во двор. Стив был очень серьёзным. Он нагрузил мне в руки, похоже, целую вязанку, но я сделала вид, что мне не тяжело.

— Послушай, я совсем не хотел обидеть Аманду. Ты там разрули как-нибудь. Ну, чтобы она не дулась.

— А сам? — я старалась сделать голос как можно тверже.

— Я не умею. Мы с ней в детстве могли неделями дуться… Просто сейчас при ребятах мне эти надутые губки не нужны. Кстати, надо позвонить им и сказать, чтобы не спешили.

Он скинул снег со второго ряда дров, и с двумя охапками мы вернулись в гостиную, чтобы разложить рядком перед камином для просушки. Аманда сидела на диване и зябко ёжилась.

— Слушай, у меня есть всё же красное вино. Хочешь, как в старину, над огнём согреем, а?

Стив совсем умоляюще смотрел на Аманду, но та лишь поджала губы и сказала:

— Я беременная, забыл? Мне нельзя.

— Извини.

Он вернулся к камину и стал ворошить дрова, чтобы те лучше занялись. Стало тепло. Во всяком случае у дивана.

— Никто не будет против, если я прилягу? — спросила Аманда.

Мы оба кивнули. Я видела, как она тяжело легла на бок, поправляя в районе поясницы диванную подушку. Я хотела спросить, как помочь, но потом поняла, что помочь нечем. Не стану же я при Стиве делать ей массаж, а он как-то даже не заметил её скуксившуюся физиономию. Он сидел на полу у камина и грел руки. Я села в отдалении, но он поманил меня к себе, и я чуть-чуть подвинулась.

— Чувствуешь первобытную магию огня?

Я вздрогнула от его вопроса, который дежавю отозвался в моем мозгу. Аманда тоже говорила про первобытную силу. Значит, эти двое не такие уж и разные, как могут показаться на первый взгляд.

— Ты опять меня рассматриваешь?

Стив отвернул лицо от огня, и теперь зарево отражалось в серых глазах.

— Извини, привычка, — сказала я и обернулась к дивану, чтобы найти поддержку у Аманды, но чуть не ахнула. Глаза её были закрыты, она спала. Ещё бы! После стольких часов на улице! Мало того, что и так в городе воздух в сто раз чище того, к которому мы привыкли, так ещё мы столько времени провели среди ёлок в парке. И потом, она же беременна, а беременным сонливость свойственна.

— Знаешь, куртки мало, — сказал Стив. — Принеси-ка одеяло.

Я прошла к нам в спальню и, свернув одеяло в четыре раза, вернулась с ним в гостиную. Стив уже расшнуровал Аманде ботинки и, проверив, что носки не мокрые, закинул её ноги обратно на диван. Я укрыла Аманду одеялом, а он заботливо подоткнул его со всех сторон.

— Тебе не холодно?

Я пожала плечами. У камина было тепло, но за минуту в спальне я успела замёрзнуть. Стив между тем набирал на телефоне чей-то номер.

— Абби, слушай, электричество не починили. У нас дубак, но я растопил камин. Вы там не особо спешите домой. Пусть ремонтники закончат работать и… У нас Аманда спит, поэтому не надо шумной толпой вваливаться хотя бы ещё часа два…

Он вопросительно посмотрел на меня. Откуда я могла знать, сколько проспит Аманда, но всё равно утвердительно кивнула. Стив отключил телефон и сказал:

— Пойдём принесём сверху одеяла, что ли. Вижу, что дрожишь.

Мы присели на нижнюю ступеньку и стали расшнуровывать ботинки. Со своими Стив справился быстро, а вот я развязать завязанные им узлы не смогла. Он усмехнулся, и я вновь увидела эту гадкую противную улыбку, с которой он развязал мне шнурки утром.

— Ну… Пошли…

Я размяла пальцы в носках и стала подниматься за ним на второй этаж. Окна здесь были небольшие, поэтому несмотря на то, что солнце даже не начало садиться, в комнате, которую делил Стив непонятно с кем из ребят, было темновато, словно в сумерки. Странно так, они все в паре, только Стив… Вернее и Стив был с парой, но его пара спала по непонятной мне причине внизу со мной… Пока я думала непонятно о чем, Стив прикрыл дверь, и её тихий щелчок откликнулся громовым раскатом в моем мозгу. Его руки легли мне на плечи, и мне показалось, что он положил на них два кирпича. Я с ужасом смотрела в его приближающиеся к моим глаза, но отстраниться от поцелуя не смогла. Он был кратким, подобно тому утреннему. Только губы его остались близко к моим, но я всё равно с трудом разобрала его шёпот:

— Позволишь согреть тебя немного иначе?

Он скинул куртку и стянул с меня мою. Пальцы его скользнули под водолазку и замерли на моей голой груди — впопыхах я забыла надеть бюстгальтер. Я вздрогнула, но не от холода, ведь Стив отогрел руки над огнём, а потому, что не могла ему сопротивляться. Этот разговор с Амандой. Потом они вдвоём ушли к машине и там скорее всего о чём-то договорились… Зачем им обоим это нужно? Зачем? Меня пробила мелкая дрожь.

— Сейчас будет теплее, — прошептал Стив и, стащив полностью водолазку, толкнул меня к кровати. Накинул на меня одеяло и лишь потом принялся стаскивать с меня комбинезон. Казалось, прошла лишь секунда, а он уже полностью голый был со мной под одеялом.

— Стив…

Я не успела задать вопрос, потому что его губы закрыли мне рот, но ответом стал звук рвущегося пластика и жуткий запах резины, который ни в каком роде не мог быть клубничным. Он дал свободу моим губам и прошептал, а вернее сказал и очень даже резко:

— Ты видно не такая дура, как твоя подружка.

Я почувствовала костяшки его пальцев на лобке, когда он принялся расправлять резинку. «Подружка, — стучало тысячей молоточков в моей голове. — Да какая она мне подружка после этого, и какая подружка ей теперь я…»

Глава двадцать восьмая "Сила огня"


В опустившейся на город тьме время, казалось, остановилось. В отсветах камина фигуры ребят двигались словно в заезженном кино, так же медленно и бесшумно. Или же стучащая в висках кровь блокировала все звуки, и лишь один донёсся до меня — хлопок двери. Стив задержался у порога и мял в руках шапку. Все взоры обратились к нему, но он не раскрыл рта. Его ответ озвучил Шон, но тут же получил пинок от стоящей рядом Абигайль.

— А что я такого сказал?! — возмутился парень и пнул ногой чей-то ботинок, который непонятно почему оказался не в гараже.

Чей-то? Это был мой ботинок, и я прекрасно знала, что он делает около лестницы. Я ещё больше закуталась в куртку, боясь смотреть в сторону Аманды, рядом с которой сидела на диване. Она засунула руки под мою куртку, чтобы согреться. Хлопнула дверь во двор, и с новой волной холода в дом вернулся Пол.

— Всё, что было в морозилке, я перенёс в железный ящик. Надеюсь, не придётся отстреливаться от койотов.

Шутку никто не оценил. Терри, сидевшая на кухне на столешнице, пару раз включила и выключила фонарик.

— Они продолжают работать, — сообщил наконец Стив. — Соседний квартал подключили. Остался собственно наш блок и ещё один через улицу.

— А они ещё долго будут работать? — спросила Абигайль, и даже в темноте я увидела, как сверкнули глаза её брата.

— Иди сама спроси.

Стив прошёл на кухню и встал рядом с Терри, а потом полез в нижний шкафчик и выставил на стол три бутылки вина.

— Может, смотаешься за виски или текилой?

Абигайль повезло, что она была у лестницы, а брат — на кухне.

— Стив, успокойся! — рука Терри легла ему на плечо. — Мы тебя больше подставлять не будем. Мы все знаем, какой ты хороший.

— Эй, Пол, тебе тоже уже двадцать один, сгоняй…

— Абби, ты можешь угомониться! — Стив шарахнул вынутой джезвой по столешнице так что, казалось, даже Терри подпрыгнула. — Ты не то эссе на поступление написала! Надо было написать, что самое говняное качество в тебе то, что ты эгоцентричная самовлюблённая стерва и это в тебе неискоренимо!

— Ну да, — отозвалась зло Абигайль, — а ты целеустремлённый дурак, который даже девушку не смог удержать!

— Абби! — теперь уже подал голос Шон. — Прекрати!

— А что прекрати?! Да всем здесь известно, что это она его бросила и почему…

Я смотрела на Стива: он побелел, хотя вернулся с мороза порозовевшим. Казалось, ещё секунда, и горлышко бутылки разлетится к чертовой матери в кольце его пальцев. Я не успела перевести взгляд на Аманду, как услышала её твёрдый резкий голос:

— Абигайль, не могла бы ты заткнуться!

— Что я не могла бы сделать?

Она рванулась к камину, но Шон удержал её за руку.

— Малыш, остынь! — сказал он тихо, проводя свободной рукой по её щеке.

— Мужская солидарность, да? Ему, значит, можно меня обзывать! И мы тут все должны безропотно сносить всё, потому что у него сперма из ушей льётся!

— Абби! — это уже Терри подошла к лестнице. В куртке она казалось больше и выше. — Мы все мешки ген, причём эгоистичных, я тебе как биолог заявляю. Так вот в нас сидят гены, которые желают только плодить себе подобных, не допуская никаких изменений. Поэтому какие мы есть, такие мы есть, и никто и ничто нас не изменит. Никогда! Так что люби брата, какой он есть, и ты, Стив, тоже…

Тот ничего не ответил, лишь резко рванул штопор и облился вином.

— Чёрт!

Терри тут же вернулась на кухню, оторвала бумажное полотенце и стала промокать его лыжные штаны, а потом потянулась за другим, чтобы вытереть пол.

— А как биолог ты не знаешь, сколько лет растут деревья?

После фразы Аманды я не смогла подавить улыбку, хотя на душе было погано-припогано. Когда мы спустились вниз, Аманда продолжала спать. Или умело притворялась, потому до сих пор я не знала, в курсе ли она того, что произошло наверху, или нет. Она встала с дивана только, когда вернулись ребята.

— Аманда, мать твою… Достала уже со своими зелёными! — тут же отозвалась Терри и демонстративно оторвала ещё одно бумажное полотенце. — Уверена, ты ещё и тканевыми подгузниками будешь пользоваться.

— Да, буду! — казалось, даже выкрикнула Аманда и отстранилась от меня, будто готовясь вступить в противоборство с оппоненткой. — И не только ими, я ещё буду высаживать сына.

— Поговори с ней через полгода, — вставила Абигайль, скидывая руку Шона.

Она прошла к камину и забралась с ногами в кресло напротив меня. Я не могла смотреть ей в лицо. Мне казалось, она знает, что я спала с её братом, и ссора была разыграна нарочно, чтобы довести Аманду. Только Аманда оставалась по-королевски спокойна, будто произошедшее её совершенно не волновало. Что если она притворилась спящей, чтобы дать Стиву возможность утащить меня наверх? Ну не может человек засыпать вот так, за минуту, лишь коснувшись головой подушки!

Внутри всё дрожало. Мою дрожь не могла скрыть даже куртка.

— Слушай, Кейти, подвинься к огню, — вдруг сказала Абигайль и крикнула в кухню: — Да где ты там со своим вином?! Можешь взять мою футболку и вытереть, чтобы доставить удовольствие своей Аманде!

Стив никак не отреагировал на выпад сестры, молча прошёл между нами и опустился на корточки перед камином, чтобы удобнее было держать джезву над огнём, благо ручка оказалась достаточно длинной. Гостиную заполнил одуряющий аромат специй.

— Издеваетесь! — пропищала Аманда, стискивая зубы. — Я тоже буду, чуть-чуть… Совратитель чёртов!

Она пнула Стива в спину ногой. Совсем легонько, просто, чтобы дать мне понять, что всё знает и довольна результатом. Вот так… А теперь, похоже, об этом знают и все остальные. Я готова была провалиться сквозь землю. Я не поеду к Аманде в Рино, не поеду… Завтра же уеду отсюда. Куплю билет на автобус и до свидания. А потом… Не знаю, надо будет понять, что мы делаем с жильём, ведь договор официально заканчивается лишь в конце мая.

— Держи!

Я чуть не выронила полную кружку, которую сунула мне в руку Терри. Я и не заметила, когда она принесла на журнальный столик поднос с кружками. При свете двух фонариков Пол нарезал на кухне фрукты. Абигайль опустилась на колени рядом с братом и держала ситечко, пока тот сливал подогретое вино в подставленные Терри кружки.

— Нести ещё? — крикнул Пол и через секунду опустил на столик блюдо с дольками апельсинов, мандаринов, нарезанные ломтики манго и порезанные пополам бананы. — С голоду не умрём. Там ещё куча йогуртов.

Он вытащил из подмышки бутылку и протянул Стиву.

— А штопор?

— Ой, сейчас…

Но Абигайль схватила его за штанину со словами:

— Сам открой, а то у моего брата руки трясутся от…

— Абби! — Аманда дёрнула её за конский хвост, и та даже пискнула.

Стив сидел ко всем спиной и никак не реагировал на разговоры. Смотрит на огонь, пронеслось в голове, набирается его первобытной силы для ещё какой-нибудь подлости. Я кусала губы, чтобы не заплакать. До ужаса хотелось в душ. Липкое тело будто обмазали мёдом. Мне никогда, никогда ещё не было так противно.

— Ты простыла?

Я подняла глаза на Стива. Он отвернулся от камина и смотрел на меня серыми виноватыми пёсьими глазами. Хотя могли ли его глаза по своей природе иметь такое выражение? Скорее всего нет, иначе как бы он мог переспать с подругой, ну хотя бы номинальной, своей беременной девушки. И как, как Аманда могла мне подобное предложить? Зачем? И как я могла оказаться такой дурой, что поднялась с ним наверх! У меня и в мыслях не было, что он… Наверное, Аманда права, и я остановилась в своём развитии ещё в школе… И почему, почему я не смогла сказать ему «нет», ведь мне до ужаса было противно с ним, до ужаса…

Мне не было так плохо даже тогда, в походе… Интересно, он заметил, как сухо было у меня внутри, хотя как он мог заметить в резинке… К тому же, было темно, чтобы увидеть, как я закусила губу и считала овец до того момента, когда он наконец-то остановится. Я даже не пыталась ничего симулировать, как тогда в походе. Я пыталась не показать, что мне просто больно, будто в первый раз… Может, Аманда права, и со мной действительно что-то не так?

— Ты чего носом шмыгаешь? — повторил вопрос Стив.

Я тут же втянула сопли и заморгала, чтобы просушить слезы.

— У меня, похоже, аллергия на специи, — прошептала я, но притянула кружку обратно, когда он попытался её забрать.

— Отдай. Я тебе подогрею без специй.

— Не надо, — сказала я и сделала большой глоток. Спасительная жидкость растеклась по замёрзшей груди, и я даже прикрыла глаза от удовольствия, но тут же распахнула их, испугавшись повторения утреннего поцелуя. Но Стив уже вернулся к камину и забрал у сестры джезву. Дура, отругала я себя, будет он тебя при всех целовать! И ты ему больше не нужна, он уже выиграл спор… О, чёрт! Так может не Аманда меня проверяла, а он, чтобы показать Аманде, что вся моя философия секса с чувствами яйца выеденного не стоит. Конечно, я же почти назвала Аманду блядью, и она явно обиделась, а потом долго сидела с ним в машине. И, похоже, он решил так утешить ее, показав, что я сама ничуть не лучше. Господи, боже мой, ну почему я такая дура… Как я могла так попасться… Папочка, ну почему я не поехала к тебе на Рождество… Это самое поганое Рождество в моей жизни…

— Давайте песни петь, что ли?

Я подняла глаза и поняла, что вновь выпала из времени. Все собрались подле камина с полными или уже пустыми кружками: кто на диване, кто в креслах, а кто просто на полу, отогревая руки на этих самых кружках, а Стив стоял у окна с гитарой.

— Настраивать не буду, а то батарейка на телефоне вконец разрядится!

— Погоди! Мы с Амандой подгузники не дообсуждали, — сказала Терри, присевшая к нам на диван. — Ну ты считаешь, что это всё зависит от физиологии?

— Конечно, ты же естественник, ты же должна понимать! Как раньше-то люди без памперсов обходились — явно не стирали каждую минуту. Это мы всё забыли, потому что с подгузниками легче. Снял, выбросил, надел другой и стирать ничего не надо. А то, что этот наполнитель в подгузниках, портит природу, никто не думает, да и бумага опять же…

— Ну и, ты мне про физиологию лучше расскажи, меня твои бумажные полотенца не особо интересуют.

— Короче, смысл в том, что младенец желает быть сухим и чистым, то есть он контролирует свои потребности. Родителям надо понять, как ребёнок сообщает им о своём желании пописать и покакать. Если всё время держать ребёнка в подгузнике и игнорировать его просьбы, то врождённый инстинкт со временем пропадает, и тогда уже надо будет не поддерживать желание «ходить в туалет», а обучать ему заново. В общем все мы знаем, когда дети хотят писать — обычно после и перед сном, после или перед кормлением. Тогда и надо подлавливать…

— Как? На горшок-то нельзя сажать.

— Держать над раковиной или унитазом.

— А потом с тряпочкой подтирать, — включилась в разговор Абигайль, продолжавшая сидеть у камина. — Помню, как мама чертыхалась, когда Стив попасть не мог.

— Хватит! — послышался голос Шона. — Ты-то под стол тогда ходила, что ты помнить можешь…

— Помню! Он и в семь лет не попадал. Уверена, что ты тоже… У вас физиология неправильная… У вас постоянно что-то да мимо льётся…

Она расхохоталась в голос, хоть и прикрыла рот ладонью. За ней расхохоталась и Терри, Аманда тоже не заставила себя ждать, а потом уже и парни начали смеяться.

Я бы тоже хотела рассмеяться, но не получилось, потому я спрятала лицо в кружку, чтобы не привлекать внимания. Я не стала оборачиваться, чтобы узнать, смеётся ли Стив. Мне было плевать… Главное, что он ничего не пролил три часа назад.

Хохотали долго. Уже просто оттого, что смотрели друг на друга. Аманда даже схватилась за живот.

— Толкается? — спросила Терри.

Аманда кивнула, а Абигайль тут же вставила через смех:

— Он заранее возмущается несправедливости — мама носила подгузники, а ему не разрешит.

— Да, Аманда, откуда такие мысли? — вмешался в разговор Шон. — Ну носили мы подгузники до трёх лет, но сейчас-то все нормально.

— Шон, роди себе сначала ребенка, а потом будешь на нём экспериментировать, — зло сказала Аманда. — Я буду воспитывать своего сына так, как считаю нужным, и никто из вас мне не судья и не авторитет.

— Ладно, Аманда, остынь, — бросила Абигайль. — Ты там не каркай, знаешь… У меня на жизнь много планов… И потом вдруг меня Шон тоже бросит, если…

Лицо Аманды стало каменным, и смех вокруг резко прекратился. Абигайль непонимающе переводила взгляд с одного на другого.

— Меня никто не бросал, — в мёртвой тишине прозвучал ответ Аманды. — Это было моё решение и только моё. А свои стереотипы засунь себе в задницу!

Она резко поднялась и отступила назад, к камину, чтобы обойти диван с другой стороны и уйти в комнату. Абигайль еле успела отдёрнуть ногу, иначе Аманда точно наступила бы на неё. Все молчали, и я тоже. Только Стив перехватил Аманду за диваном. Все обернулись — одной рукой он продолжал держать гитару, а другой обнимал Аманду за плечи.

— Там холодно. Эта дура тебе больше слова не скажет. Слышишь, Абби? Иначе будешь искать на эту ночь гостиницу.

— Да мы не против, — тут же отозвалась его сестра. — Похоже, электричества уже не будет до утра. Поедем, Шон?

— Может, наоборот они поедут? — тут же отозвался парень. — Всё-таки Аманде нельзя простужаться, а мы вспомним походы. Ляжем тут у камина в куртках, под одеялами. Огонь пусть горит, как у викингов в домах…

— А может просто помиримся? — подал голос Пол. — Ты там играть собирался. Так поиграй уж тут. Давай про Рудольфа споем, а?

— Аманда, — голос Стива звучал слишком серьёзно. — Я отвезу тебя в гостиницу. Сейчас не так плохо с местами. Найдём что-нибудь. Кейти, — он повернул голову в мою сторону. — Собирайся.

— Не надо, — оборвала его Аманда. — Не будем устраивать панику. Но если твоя сестра ещё раз откроет рот, я оттаскаю её за волосы. Слышишь, Абби?!Ты знаешь мою руку.

Они с вызовом глядели друг на друга. Стив поспешил вернуться к двери и взял первый аккорд. Все, даже я, Аманда и Абигайль, подпели ему.

— You know Dasher and Dancer, and Prancer and Vixen, Comet and Cupid, and Donner and Blitzen. But do you recall the most famous reindeer of all? Rudolph the red-nosed reindeer had a very shiny nose. And if you ever saw it you would even say it glows. All of the other reindeer used to laugh and call him names. They never let poor Rudolph join in any reindeer games. Then one foggy Christmas Eve Santa came to say: Rudolph with your nose so bright wonʼt you guide my sleigh tonight? Then all the reindeer loved him and they shouted out with glee. Rudolph the red-nosed reindeer youʼll go down in history!

Только радости в душе не было, даже от выпитого вина, ведь я чувствовала себя этим красноносым оленем, только совсем не верила, что ко мне когда-нибудь придёт Санта. Я вцепилась зубами в пустую кружку, чтобы хоть немного спрятать лицо и не заплакать. Пели долго, особенно после того, как Пол ушёл на прогулку и вернулся с сообщением, что ремонтных машин нет. Парни сходили наверх и вернулись с охапками одеял, от одного вида которых меня затрясло. Они принесли ещё один ковёр и постелили поверх того, что уже был в гостиной. В камине пылала новая закладка, но прогреть дом не могла. Температура за окном стремительно падала. Ребята разложили диван, но я не легла вместе с Амандой, сославшись на то, что и одной ей не хватит места. Она удивлённо посмотрела на меня, а я лишь опустила глаза и уселась на пол у её ног, дрожа в куртке и под одеялом.

Ещё не было поздно, но решили не жечь свечи. Да и вино закончилось. Ребята рассчитывали проснуться как можно раньше и умчаться в горы. Стив вновь спросил, хочу ли я поехать на нормальный склон. Я ответила отрицательно, хотя и не сказала, что собираюсь завтра уехать домой, к отцу. Абигайль сначала устроилась в кресле, а потом сползла на пол на плечо Шона. Терри осталась в кресле, хотя ногам там не нашлось места, и пришлось сложить их на Пола, но тот безропотно обнял их руками и закрыл глаза. Я тоже свернулась калачиком, забравшись с головой под одеяло. Где был Стив, я не знала и не желала знать. Сон не шёл, да и не мог идти, когда сердце готово было выскочить из груди. Не знаю, может я и задремала, пока не почувствовала на щеке лёгкий поцелуй Стива и уколы щетины.

— Пойдём наверх.

Он шептал, боясь разбудить остальных. Если те, конечно, спали. Я не могла понять, сколько времени прошло с того момента, когда мы официально пожелали друг другу доброй ночи. У меня она доброй не могла быть, особенно теперь, когда рядом лежал Стив. Я скосила глаза на огонь, он вовсю пылал. Похоже, Стив только что подбросил дров.

— Идём! Будет тепло, обещаю… Там есть ещё пледы… И даже спальник.

Он продолжал шептать мне на ухо, но я ответила громко, или мне показалось, что задрожали стекла.

— Нет!

Он даже отпрянул от меня, но потом вновь схватил за плечи.

— Ты чего? Почему нет? И вообще я всё ещё хочу убедить тебя поехать завтра кататься. У тебя получится, только поверь в себя.

— Убери от меня руки. Мне противно. Ты выиграл спор. Что тебе ещё от меня надо?

— Какой спор? — голос Стива стал тверже и громче. Он лежал сбоку, а я смотрела в потолок и не видела его лица.

— Ты доказал Аманде, что я блядь. Тебе от этого стало легче?

— При чём тут Аманда?

Стив сел, и теперь я полностью видела его лицо. В свете камина оно напоминало кожаную боевую индейскую маску.

— При чём тут Аманда и мы с тобой?

— Мы с тобой?

Я попыталась сесть и отползти к камину. Я уже почувствовала горячее дыхание огня, но Стив поймал меня за руку и рванул наверх.

— Идём поговорим.

Он произнёс это едва слышно, но до ужаса чётко. Я непроизвольно сглотнула ком страха и покорно последовала за ним в гараж. Там было холодно, очень холодно. Я стояла в носках на почти что обледенелом бетонном полу. Стив толкнул ко мне ботинки, и я сунула в них ноги. Он тоже обулся. Оба молчали. Что я могла сказать? Но я была готова слушать.

— Кейти, ты не подумай, что я… Ну легкомысленно ко всему отношусь. Я вообще обычно в первый день девушек в постель не затаскиваю, но сегодня, то есть уже вчера… Я не знаю, на меня что-то нашло. Я… Ну ведь и ты была не против, так что случилось сейчас?

Я молчала. Я не знала, что сказать. Я просто не могла озвучить вслух то, что я по-настоящему сделала: я предала себя в угоду Аманде…

— Кейти, может ты думаешь, что между мной и Амандой что-то было? Нет, мы с ней просто друзья детства и всё… Ты меня у неё точно не отбиваешь. Уж во всяком случае я к Аманде ничего не чувствую, а что у вас там в голове — понять трудно.

Я смотрела на него широко распахнутыми глазами и не могла понять, какого чёрта он сейчас врёт. Неужели так секса не хватает, что он опять хочет затащить меня в постель в качестве резиновой куклы. Я такого второй раз не вынесу, увольте. И ради чего, когда он уже положил последнюю карту и крикнул «Уно».

— Вообще я, быть может, и смог бы полюбить чужого ребёнка, но для этого надо хотя бы любить его мать, а я… Я вообще не понимаю, какого чёрта мы говорим об Аманде. Откуда у тебя такая зависимость от неё? Что в ней такого?

— В ней-то ничего! — выкрикнула я. — А вот в ребёнке, которого ты ей сделал — есть!

В гараже горел фонарь, и в его искусственном ярком свете я не могла не заметить, как побледнел Стив. Его нижняя губа ещё больше приоткрылась, словно он стал рыбой, выброшенной на сушу, а потом он резко сократил между нами расстояние и с силой сжал мои плечи.

— Ты что, дура? Я же сказал, что никогда не спал с Амандой! Я видел её последний раз год назад, когда мы катались здесь с гор. Кто тебе сказал про ребёнка? Она? Она сказала тебе, что он от меня?

Я молчала, потому что мне никто ничего не говорил. Я впервые до всего дошла своим умом. Пусть и с опозданием.

— Слушай, ну может она отмазаться от твоих вопросов хотела или по какой-то причине решила не называть имя отца… Может, это ваш общий знакомый, а может… Ну я не знаю, почему она могла такое про меня выдумать. Но ты-то как могла в это поверить? Думаешь, я был бы таким спокойным, если бы моя девушка была беременной?

Я молчала. Он ещё сильнее сжал мои плечи, будто зажал в испанские сапоги. Его глаза вдруг тоже стали большими, рот приоткрылся и с грязным ругательством он отпустил меня, чтобы отступить назад на три шага.

— Так ты спала со мной, считая, что я отец ребёнка твоей подруги? Как ты могла?! Ты что, совсем не ценишь дружбу и… Как ты могла, Кейти?

До меня всё ещё не доходил смысл его слов. Вернее, я не хотела им верить, потому что получалось, что…

— Я… Я ведь не применял силу… Я ведь, ну просто предложил, и ты согласилась, как мне казалось… Кейти, чёрт, ну ты ведь могла меня остановить, сказав, что я козёл и ничтожество, что сплю с подругой своей беременной девушки. А ты… Ты спокойно переспала со мной… Чёрт!

Он ударил кулаком по машине и приложился лбом к холодному железу, словно пытался унять жар.

— Я думала, что Аманда с помощью меня проверяет тебя, — прошептала я совсем тихо, но он меня расслышал и снова схватил за плечи.

— Ты что, совсем себя не ценишь? А? Или может для тебя такое нормально? И? Тебе что, Аманда сказала переспать со мной? Поэтому ты так нагло заигрывала со мной всё это время? Взглядами, дурацкими подколами? Тебя Аманда попросила?

— Почти, — одними губами прошептала я. — Она… Да, ладно… Какое это имеет значение…

Я даже не сказала это вопросительно, а он так сильно тряханул меня, что моя голова даже откинулась назад. Но испугаться я не успела, он уже отступил к двери, а я привалилась к машине.

— Какое имеет значение? Ты спрашиваешь, какое это имеет для меня значение? Если это так… Если Аманда подложила тебя под меня, то я только что разочаровался в друге детства. Чёрт… А ты… Ты просто… Такую оплеуху мне ещё никто не давал. Неужели я похож на беспринципного циничного мудака, который… Чёрт… И все, все ребята… даже моя сестра… Ты считала, что им так насрать на всё, что они спокойно болтают с Амандой, зная, что я бросил её с ребёнком. Да… Спасибо тебе… Чем больше узнаешь женщин, тем больше начинают нравиться мужики. Может, мне в Сан-Франциско переехать, а? Найду себе мальчика, потому что теперь я вряд ли к женщине смогу подойти… А вдруг она такая, как ты… Сука!

— Стив! — умоляюще прошептала я, понимая, что у меня начала трястись губа, и я на грани нервных рыданий.

— Заткнись!

Его глаза горели злобой. Он не шептал! Он кричал, потеряв над собой контроль! Было бы удивительно, если бы после его крика хоть кто-то в доме остался спящим. Он тяжело дышал, словно бык на арене — вздымалась не только грудь, но даже щеки раздувались.

— Мне теперь даже нравится, что делает с тобой Аманда. Таким, как ты, так и надо. Не жди к себе хорошего отношения, когда сама так плохо думаешь о людях.

Он резко развернулся и направился к боковой двери, ведущей на улицу.

— Ты куда? — уже через первые слёзы выкрикнула я.

— Подальше от тебя! Или ты думаешь, что после такого количества дерьма, которое ты на меня вылила, я смогу спокойно лечь спать?

— Там же холодно…

— А я весь горю!

Он вышел и с силой хлопнул дверью. Я даже не успела вздрогнуть, потому что отворилась дверь из дома. Я быстро вытерла мокрые глаза холодными дрожащими пальцами и обернулась, моля, чтобы то была не Аманда.

— Кейти, ты чего, плачешь?

Аманда сделала шаг в гараж и огляделась.

— Где Стив? Это ведь он орал. Что случилось?

Взгляд был обеспокоенный. Только я не могла понять, за кого она волнуется. Что случилось? А как я могу ответить на этот вопрос? Это будет равносильно второму ведру помоев, только теперь я вылью их на неё.

— Кейти, что произошло? Он обидел тебя?

Она сделала шаг ко мне и взяла мои руки в свои отчего-то тёплые ладони. Я последний раз прикусила губу и с диким всхлипыванием упала Аманде на плечо, зарывшись потёкшим носом в её куртку.

Глава двадцать девятая "Разговор по душам"


Холод гаража не шёл в сравнение с холодом, разлившимся внутри меня от сознания своей полной никчёмности. От сознания непоправимости содеянного, ошибки, за которую, быть может, мне придётся заплатить дорогую цену. Возможно, слишком дорогую. Я не могла больше сдерживать рыданий и, вцепившись в куртку Аманды, подобно карабкающейся на дерево белке, стала перебирать пальцами, сминая болонью на её плечах.

— Да что случилось, Кейти, ты что…

Аманда не отстранила меня, чтобы заглянуть в лицо, а лишь крепче прижала к себе. Я почувствовала выпирающий живот, но мне так не хотелось отпускать её, что я постаралась как можно сильнее втянуть свой живот, чтобы тот прямо-таки прилип к позвоночнику, только бы не вызвать в Аманде желания отпустить меня.

— Успокойся, Кейти… Ты что… Нельзя так реветь… Да что он тебе такого сказал? Я знаю его, он может обидеть, псих неуравновешенный… У него мать итальянка. Они и тарелки на кухне бьют и вообще… Орать друг на друга у них в семье нормально… Ты только на эту идиотку Абби посмотри… Я её в школе один раз так отлупила, что меня на неделю от занятий отстранили, но эта дура малолетняя тогда достала меня из-за… Ну в общем не важно. Так что он тебе сказал?

Я продолжала рыдать, но уже не так громко и не так сильно. Аманда гладила меня по спине, как когда-то давно мама. Совсем давно, в начальной школе после первых проваленных тестов по правописанию. Лет в десять я уже ощетинилась подобно дикобразу и не подпускала её к себе, а потом… А потом меня просто некому стало обнимать, и я научилась не плакать, когда подушки перестали просыхать за день… Ведь плачем мы лишь затем, чтобы нас обняли и пожалели. Разве в детстве вы не запирались в комнате, обидевшись на маму? Все мы ревели в голос, чтобы мамы слышали и чувствовали свою вину, чтобы пришли первыми и пожалели, и не пришлось бы говорить самое трудное на свете слово — «прости».

— Прости меня, Аманда, — сказала я, шмыгая носом. — Я сделала ужасную глупость, я…

Пока я думала, какое слово лучше подобрать, чтобы Аманда поняла, что я не хотела этого, она сама закончила фразу и отступила от меня на шаг, убрав со спины нежные руки.

— Ты переспала со Стивом. Да?

Я молчала, пытаясь понять по её тону, что она почувствовала. Только нервное напряжение лишило меня возможности интерпретировать тональность голоса. Лицо моё из заплаканно-перекошенного сделалось похожим на посмертную маску.

— Как ты догадалась? — едва слышно спросила я.

— Ну, а какую глупость ты ещё могла сделать? — она улыбалась во весь рот, и я сразу вспомнила, что забыла с утра почистить зубы. — Только за что ты просишь у меня прощения? Тебе не понравилось? Да?

Я молчала, но уголки губ опустились, будто к ним привесили грузила, делая лицо похожим на трагическую маску древнегреческого театра.

— Зачем только ты ему это сказала? Глупая, парням нельзя такое говорить. Они либо попытаются тебя переубедить, либо… разнесут дом. Впрочем, в венах его отца течёт немецкая кровь, так что лёгкая пробежка может ещё его успокоить.

Аманда вновь шагнула ко мне, но я больше не видела на её лице улыбки. Оно стало вдруг до ужаса уставшим. А я наоборот почувствовала неимоверную лёгкость, когда с плеч упал груз невысказанного признания. Незачем Аманде знать истинную причину бешенства Стива. Только бы он сам ей не рассказал. Может, сказать? Только времени подумать не было, потому что Аманда приобняла меня за плечи, как вечером обнимал её Стив.

— Пошли спать, — сказала она полу-шёпотом. — У меня поясница жутко болит, так что твоей спины мне очень не хватает.

— А у меня всё болит, — в унисон выдохнула я и заметила на её губах лёгкую, будто вымученную, улыбку.

— Ничего, утром он умотает в горы и мучить сноубордом тебя больше не будет. Хотя жаль, потому что он классный инструктор, и у тебя начало получаться.

— Я бы всё равно не смогла кататься. У меня не икры болят.

Я выдохнула и присела на ступеньку, пряча голые пальцы в рукава куртки. Аманда тоже села рядом, немного расставив ноги, как она теперь почти всегда делала из-за живота, хотя я и не понимала, чем тот ей мешает.

— Он что, был груб?

Я молчала. Я совершенно не хотела принижать мужские достоинства её друга словами о том, что с сербом в первый раз и то было приятнее. Во всяком случае, у меня тогда не пропало желание продолжить. Сейчас я и за счастливую комбинацию цифр в лотерее не позволила бы Стиву дотронуться до меня ещё раз.

Аманда вдруг стала какой-то растерянной и даже начала теребить длинный конец шарфа, свисающий почти до пола. Она скользила взглядом по гаражу, только бы не смотреть мне в лицо.

— Прости, Кейти, я же не знала, каков он в интимном плане. Мне просто казалось, что вы можете подойти друг другу. Он такой весь ответственный, заботливый, целеустремлённый… И красивый, ты ж не станешь отрицать. А ты, ну тебе такой и нужен, чтобы тебя за руку держал.

Я поджала губы и громко шмыгнула от холода и обиды. Хотя что обижаться-то, ведь ищи я парня, Стив был бы то, что надо. Только мне это было не надо. Как-то совсем не надо. Во всяком случае, глядя на Терри с Полом или ту же Абигайль с Шоном, я не испытывала зависти. Но вот когда в горах Аманда взяла под руку Стива…

— Так ты не станешь пытаться с ним ещё раз? — как-то даже больше утвердительно, чем вопросительно сказала Аманда. — Не понимаю, когда вообще вы успели.

— Когда ты спала днём, — сказала я совсем убито.

Аманда даже хохотнула, но только на мгновение, став вновь серьёзной.

— Не ожидала от тебя такой прыти, если честно.

Я вновь закусила губы. Сказать, что я и не думала к нему приставать, тем более в контексте моих тогдашних умозаключений, будет равносильно тому, что назвать себя дурой, которую обманом уложили в постель. Но я дура и есть, если не сказать словами Стива — сука. Только бы он ничего не рассказал Аманде! Она же меня возненавидит. Пойти бы сейчас отыскать Стива и поговорить. Если он такой, каким его описывает Аманда, то он должен войти в моё положение.

Я только решила раскрыть рот, чтобы сказать, что тоже пойду прогуляюсь, как Аманда заговорила, словно за время этой паузы обдумывала продолжение нашего разговора.

— Я, конечно, должна была поговорить с тобой и сказать, что собственно притащила тебя сюда, чтобы познакомить со Стивом. Я его люблю. Я тебя люблю. И мне было бы хорошо от сознания того, что вы вместе. Я не знала, что он уже расстался со своей девушкой. Я хотела с помощью тебя подтолкнуть его к этому шагу. Она ему никогда не подходила. Она его не понимала… Не молчи, Кейти! Я не хочу, чтобы ты подумала, что я использовала тебя.

Она взглянула на меня как-то странно. Её взгляд чем-то напомнил взгляд Стива, которым тот одарил меня наверху. Я даже вздрогнула.

— Ну в общем… Ты бы всё равно рано или поздно нашла бы себе парня, а так был бы шанс остаться в одной компании и хотя бы изредка видеться… Ну сколько ты со мной ещё протянешь? До мая, когда наш съём закончится, а потом… Сколько ты ещё можешь быть одна? Это ненормально, Кейти. Одиночество — это ненормально, это страшно, это… Это то, чего я жутко боюсь…

Она смотрела прямо перед собой, будто считывала текст с номера «Тойоты-Секвойи». А я молчала, я не могла ничего сказать, я не имела права перебивать. Аманда… Она впервые говорила серьёзно, говорила, как взрослая женщина… Как человек, которому жутко плохо.

Вдруг она резко поднялась и даже чуть не оступилась, наступив на длинный конец своего шарфа. Я была в каком-то оцепенении и даже не успела выставить руку, чтобы попытаться её удержать. Она оперлась рукой о бак водогрея и облегчённо перевела дыхание.

— Ночью надо спать, — сказала она. — Пошли, я уже замёрзла, а ты вообще непонятно сколько тут торчишь. Да улыбнись, не расстраивайся так. Ну не у всех, поверь, не у всех с первого раза получается. Тем более в холоде, тем более в таком темпе. Да и Стив нормальный, отходчивый… Завтра самый высокий склон возьмёт, и его отпустит. Он же тебе нравится, да?

Она впилась в меня взглядом так, словно хотела вынуть со дна моих глаз душу. По спине побежали мурашки, и внизу всё сжалось, перекрыв новым ощущением тянущую, словно в первые дни менструации, боль.

— Ну ответь же мне! Иначе какого чёрта ты спала с ним!

Её голос повысился на целую октаву. Она, кажется, сама это поняла и посмотрела поверх моей головы на дверь, не выйдет ли кто нас проведать.

— Ты ведь не пошла с ним спать, потому что я тебе сказала это сделать? Ты что так смотришь на меня? Серьёзно? Кейти, да ты меня не так поняла. Я уже не помню, что говорила тебе, но лишь хотела, чтобы ты обратила на Стива внимание.

Только сейчас я заметила, что жую ворот водолазки. Как же противно ощущать ткань на зубах… И что я её в рот-то засунула? Зубы хотела, что ли, почистить?

— Ты мне сказала, что это ненормально, когда не хочется переспать с парнем, — сказала я, поднимаясь со ступеньки. — Ну я и подумала, а вдруг мне захочется в процессе… Но не захотелось…

Я боялась взглянуть Аманде в глаза. Мне было противно от сказанного. Пусть я не сказала всей правды, но сказанное было истиной, от которой мне самой было жутко неприятно. А главное — стыдно. Говоря Аманде такие вещи, я будто расписывалась в своей несостоятельности как женщина. Я смотрела на губы Аманды, которые та нервно покусывала. Покусывала и молчала, а я думала, вернее вспоминала свои школьные ощущения. Только отчего-то мой мозг заблокировал мне доступ к этим воспоминаниям. Я не могла вспомнить, было ли когда-либо у меня ощущение блаженства, которое принято описывать в бульварных романах.

— Знаешь, — Аманда выдернула меня из самокопания. — Я недавно прочитала, что малыши, когда только вводится прикорм, могут отказываться от новых продуктов, но не потому, что им не нравится, а потому что это новый вкус, новые ощущения. Советуют предлагать им еду по ложечке чуть ли не десять раз подряд. Понимаешь, — она как-то быстро оказалась подле меня и положила руки мне на талию, — у тебя давно не было парня, а говорят, что и после родов больно, как в первый раз. К тому же, я уверена, что в холоде у вас не было никакой прелюдии. Так что ты не расстраивайся заранее. И ещё… У нас, у женщин, всё идёт от головы… Я уверена, что ты в процессе думала, где же мои ощущения, а не раскрылась для них, вот ничего и не получилось.

В гараже было холодно, но насколько, я не знала, потому что меня бросило в жар — от слов ли Аманды, от её рук на моей талии или от пара, который вырывался из её рта с каждым словом. Я не могла двинуться с места, я превратилась в деревянного идола с широко раскрытыми выпученными глазами. Аманда, что ты несёшь? Откуда всё это в твоей голове?

— Кейти, а когда ты последний раз была у гинеколога, тебя на гормоны проверяли? Ну, может у тебя просто дисбаланс или депрессия, ну со всеми этими твоими переживаниями…

— Не помню, когда я вообще была в последний раз.

— Ты что, рехнулась? — будто выплюнула мне в лицо Аманда. — Да из-за мамы точно каждый год надо пробу на рак брать!

Её слова походили на оплеуху, от которой глаза идола наполнились слезами.

— Прости, Кейти, ты… Ну я не говорю, что у тебя обязательно должен быть рак, как у твоей матери, но… Все женщины раз в год делают эту пробу, а ты… Слушай, сходи к моему врачу, как приедем. Он классный дядька, с ним обо всем можно поговорить… И о твоих проблемах с парнями тоже. Ну, может, у тебя это физиологическое. Ты вообще не должна это замалчивать.

— Аманда, — я отступила на шаг, и руки её слетели с моих плеч. — Я не хочу с тобой обсуждать мою интимную жизнь. Я рассказала тебе о Стиве лишь потому, что ты застукала нас. Со мной всё нормально. Просто… Просто я ещё не встретила того, с кем мне захотелось бы…

— Ты обиделась?

Задав вопрос, Аманда выпятила нижнюю губу, будто обиженная девочка.

— Нет, — резко ответила я. — Просто есть границы, которые не стоит переходить. Ты же мне не мать, да и с матерью я бы не смогла обсуждать такое…

— Что такое? — голос Аманды тоже стал злым. — Я хочу тебе помочь, ведь я лучше тебя в этом понимаю…

— В чём лучше? С чего ты взяла, что я ничерта не понимаю в сексе? — я перестала контролировать уровень голоса. — Раз ты такая умная, то как смогла залететь… Тем более от того, кого знать не желаешь? А? Ты мне тыкаешь Стивом, а сама какого черта спала с тем, кто тебе противен? Да ещё и забыла элементарные правила предохранения? А?

Лицо Аманды стало каменным, и голос тоже прозвучал подобно ударам по железу:

— А это вас, Мисс Кэтлин, не касается. Разговоры с тобой почему-то последнее время стали вылечивать мне спину лучше любой подушки. Так что дождись Стива и воспользуйся его плечом, если другие части его тела тебя не интересуют.

Она стояла напротив меня и ждала, когда я отойду от двери, но я не двинулась с места.

— Дай мне пройти, — процедила она сквозь зубы, но я лишь поднялась на ступеньку и сказала:

— Знаешь, Аманда, ты не имеешь права обижаться на меня после того, что только что сама мне наговорила.

— А что я тебе сказала? Лишь то, что ты пытаешься не увидеть проблему там, где она есть? Замечательно! Хочешь жить без секса, живи. Какое вообще мне до тебя дело!

— Конечно, тебе вообще ни до кого, кроме себя, нет дела! Ну или ещё до Стива, раз ты решила так о нём позаботиться… Что ты ему сказала тогда в машине, что через час он затащил меня в постель?!

— Я ничего ему не говорила про тебя. Вообще! В машине мы кофе разливали и ещё… У меня опять сильные Брекстоны были. Я вообще боялась в горы идти, но мне так хотелось показать тебе эту красоту. Спасибо Стиву, что он меня за руку держал всё время, иначе бы я не дошла.

Она сказала это с вызовом, но я-то увидела, как заблестели её глаза, и как напряглось лицо, даже нос заострился как у лисицы от желания не разреветься. Я как-то сразу обмякла и шагнула к ней, и теперь она уткнулась мне в плечо и сквозь рыдания услышала:

— Мне так страшно ехать к матери. Она тоже будет спрашивать то, что только что спросила ты… И как, Кейти, как я ей скажу, что меня напоили и изнасиловали, потому что, чёрт побери, этому кретину было интересно, как это, переспать с лесбиянкой!

Я думала, что сейчас рухну под весом Аманды и ужасом только что произнесённых ею слов, и лишь спасительный хлопок боковой двери вернул мне равновесие.

— Вы чего, девчонки?

Стив замер у двери, не смея сделать шага в нашу сторону, а Аманда, казалось, начала рыдать ещё сильнее, словно поток так долго сдерживаемых эмоций начисто снёс плотину спокойствия.

— Стив, не подходи, — остановила я его лишь поворотом головы, потому что мои руки крепко держали Аманду. — У неё опять был сильный приступ, и это гормоны так выходят… Ты не обращай внимания. Она сейчас успокоится, и мы пойдём спать.

Стив повёл плечами. В глазах светилось недоверие, но голос прозвучал уже ровно:

— А может надо к врачу? Давай я в скорую её отвезу.

— Не надо. Лучше воды принеси.

Он как-то очень громко постучал ботинками, скидывая снег. Когда же с трудом протиснулся за моей спиной в дверь, я поняла, что осталась равнодушна к соприкосновению наших тел. Отвращение исчезло, словно между нами ничего не произошло.

— Спасибо, Кейти, — шептала Аманда через короткие всхлипывания. — Не говори ему ничего. Он его прибьёт. Он, он почти догадался, кто это… И если узнает, что это было против моего желания… Ну в общем, не надо Стиву жизнь портить… Он безбашенный в этом плане. В общем, ну ты молчи… Никому, ладно?

— Конечно, конечно, ты это… Ну, успокойся.

Я гладила её по спине, как только что она меня, и Аманда уже почти перестала всхлипывать, когда Стив вернулся со стаканом ледяной воды.

— Пойду ещё дров в огонь подброшу. Ну вы там скажите, если хуже будет, тогда поедем…

— Со мной всё нормально, — отстранилась от меня Аманда и вытерла глаза рукавом куртки. — Ты прав, мы беременные ненормальные, только в тетрис мы всё равно не играем.

Стив улыбнулся и вдруг протянул к Аманде руки, и та не раздумывая нырнула в его объятья — уже не с рыданиями, как ко мне, а с улыбкой. Сердце моё сжалось ревностью, но объятье их было кратким, и вот я уже держала стакан у её губ. Она, продолжая шмыгать носом, пила воду короткими глотками, а я ловила взглядом стекающие по подбородку капельки, радуясь, что это не слёзы.

Наконец мы вернулись в дом, который после гаража не казался вымерзшим. Я поставила пустой стакан на столешницу и повела Аманду к дивану. Все четверо спали или делали вид, что наши крики их не разбудили. Во всяком случае, никто не поднял головы. Аманда легла первой, а я потянулась к одеялу, но рядом уже стоял Стив, держа его в руках. Он смотрел на меня вопросительно, и в ответ на его немой вопрос, я легла рядом с Амандой и обвила её живот руками, как можно сильнее прижимаясь к её пояснице, чтобы дать отдых напряжённым мышцам её спины. Стив стоял над нами долгое мгновение. Я не поднимала на него глаз, уткнувшись лицом в волосы Аманды — пусть не шелковистые, как после мытья, но всё равно такие приятные. Ещё мгновение, и вот одеяло легло поверх нас, и Стив заботливо заткнул его по обеим сторонам, будто мы были его маленькие сестрёнки. Его рука на долгое мгновение задержалась на моём плече, и я уже внутренне сжалась, ожидая от него какого-то комментария, но он лишь вздохнул и отошёл от дивана, ища себе место между Полом и Шоном, поближе к огню… А мне было тепло и без огня, только сердце бешено колотилось от того, что завтра Аманда может вновь закрыться в себе. А я-то знала, что такое, когда единственный твой слушатель — мокрая от слёз подушка.

Глава тридцатая "Чувство вины"


Я смотрела на мелькающие в руках Пола железки и думала, когда же ему надоест соединять и разъединять звенья. Дом до одурения или даже до тошноты пропах кофе и свеже-вынутыми из тостера вафлями. Я боялась не уснуть ночью, но не только уснула мгновенно, как обняла Аманду, так ещё и открыла глаза последней. Я спала бы и дольше, если б не суета вокруг дивана. Ни ковра, ни одеял на полу, да и сама я спала только в куртке. Камин не горел, но в доме было тепло. В кресле напротив сидел Пол с мокрыми после душа волосами и в одной футболке, кое-где с мокрыми пятнами из-за того, что плохо вытерся. Я не стала спрашивать, ни который сейчас час, ни когда дали электричество, ни какого чёрта они ещё не уехали в горы. Я не до конца сбросила оцепенение сна, и мне совсем не хотелось снимать куртку, да и вставать с дивана тоже. Хотя бы пока Стив не выгребет из камина всю золу и не уйдёт с совком во двор.

— Хочешь попробовать?

Пол протянул мне железки, но я отрицательно мотнула головой. Говорить что-либо было бесполезно, потому что барабанные перепонки готовились лопнуть от визга блендера, в котором Аманда смешивала ягоды с йогуртом. Она осталась на кухне одна, потому что Терри и Абигайль ушли в душ — одна внизу, другая поднялась наверх. Можно, конечно, сказать, что они ретировались, потому что сестру Стива, на беду, заинтересовало отсутствие в йогурте сахара.

— А что, беременным и сахар нельзя?

— Его и небеременным нельзя, — ответила Аманда, не отводя взгляда от стеклянного сосуда, где шла борьба между ягодами и йогуртом.

Я могла себе представить лекцию Аманды, потому что однажды уже выслушала её, но, наверное, она добавила к ней ещё пару комментариев относительно самой Абигайль, которые из-за шума вращающихся лопастей я не расслышала, но увидела на её красном лице, когда Абигайль стремглав пронеслась мимо нас к лестнице.

— Знаешь, — продолжал Пол, хотя у меня не было никакого желания слушать его, — у меня есть один знакомый бартендер. Так он в баре держит эти японские головоломки. Он даёт их клиентам, чтобы отвлечь от стакана. Он разработал для себя систему оценки уровня опьянения, как светофор: зелёный — можно наливать, жёлтый — за клиентом надо наблюдать, красный — пора клиента прогонять. Ты за стихи меня прости, это случайно получилось… Ну так вот, когда уровень опьянения клиента доходит до жёлтого, он крутит перед его носом этими штуками, и тому кажется, что всё так легко входит и выходит, потому клиент соглашается попробовать, когда бартендер предлагает поиграть. Обычно человек спокойно крутит их минут пятнадцать, а уж потом начинает злиться. Но с учётом того, что человек пьян, ему начинает казаться, что он не может решить головоломку именно потому, что перебрал с выпивкой. Обычно адекватные клиенты возвращают бартендеру железки и уходят. Не очень адекватные могут и залепить ей в физиономию бартендера, но тогда приходят вышибалы… Тебе не интересно?

— Прости, Пол, мне действительно неинтересно.

Стив ушёл во двор, но на соседнее кресло присел Шон, и у меня было чувство, что они оба ждут от меня рассказа про нашу ночную истерику. Вообще, я была уверена, что всему дому уже известно, что я спала со Стивом. Я сомневалась, что Стив рассказал им хоть что-то, но, похоже, в мужской компании это передаётся какими-то только им известными мимическими махинациями, флюидами или ещё чёрт знает чем, но ещё вчера они так на меня не смотрели. Ничего, теперь главное не покраснеть и стойко вынести их изучающие взгляды, а лучше подняться и пройти к Аманде на кухню. Только, похоже, они даже моё намерение ретироваться уловили раньше, чем я опустила на диван руки, чтобы помочь себе подняться.

— Послушай, поехали с нами кататься, — сказал Шон. — Не хочешь сноуборд, так давай на снегоходах покатаемся. Ну какого чёрта тебе быть привязанной к Аманде? Это её проблемы, а не твои.

Ах, вот оно что… Мужская солидарность… Они поняли, что у Стива со мной не заладилось и решили прийти на выручку. Ох уж эти мальчики, но ничего, и не таких побеждали… Впрочем, никого я никогда не побеждала, что за глупости! Меня никогда никто ни с кем не пытался свести.

— Вы завтракать идёте?

Оказывается, блендер уже не работал. Аманда поставила наполненные сиреневой жидкостью стаканы на стол, где на блюде уже лежали вафли. Парни подняли на неё глаза, но я не обернулась, потому что и так чувствовала спиной её буравящий взгляд. Ждёт моего ответа, подумала я и сказала:

— Аманду сегодня нельзя оставлять одну. Можете спросить Стива, он подтвердит, что ей ночью было плохо.

Я смотрела им в лица совершенно спокойным взглядом, надеясь, что и лицо моё осталось таким же невозмутимым. Если у меня получилось, то одним выстрелом я убила двух зайцев: отказалась к ним присоединиться и придумала причину ночных криков.

Хлопнула дверь, возвестив о возвращении Стива. Он прошёл на кухню, вымыл руки и первым сел за стол. С того момента, как я проснулась, он не произнёс и слова. Хоть я и сидела к столу спиной, но знала, что он придвинул к себе стакан и откусил кусочек вафли, а потом сказал:

— Аманда, можно я добавлю себе немного сахара?

— Да добавляй, что хочешь, — буркнула она, отодвигая себе стул. — Какое мне вообще дело до того, какой смертью вы все тут помрёте. Вон попроси Кейти принести её чёртову пахлаву.

Просьбы не последовало, но я всё равно прошла на кухню и достала из пакета восточную сладость. Немного согревшись, я сняла куртку и повесила на стул рядом с Амандой, а затем поспешила на него сесть, потому что моя вчерашняя глупость тянущей болью отозвалась внизу живота. К сожалению, я оказалась напротив виновника всего случившегося, но, призвав на помощь все свои навыки актёрского мастерства, которые я получила на вторых ролях в школьных постановках, я с улыбкой протянула ему открытую упаковку:

— Слоёное тесто, мёд, орехи. Ничего страшного.

Он внимательно посмотрел на выпечку, затем на меня и только потом подцепил одну двумя пальцами. Я отвела взгляд, чтобы не мучить его. Ну что поделать, если человек боится отведать чего-то новенького. Я протянула упаковку подсевшим к столу парням, но те в унисон отрицательно мотнули головами.

— А вот я буду, — за стол села Терри, держа во рту резинку, чтобы собрать в хвост не до конца высушенные волосы.

Она запустила пальцы в упаковку, достала себе одну и потянулась за второй.

— Я же сказал, что не буду, — тут же отозвался Пол.

— А с чего ты взял, что это тебе? Я возьму две. Орехи с мёдом должно быть обалденно. К тому же, с первого раза никогда не распробуешь. Правда, Кейти?

Я кивнула и придвинула к себе стакан с йогуртом. Лицо оставалось каменным, а мозг горел от желания вскочить и закричать: да пошли вы все к чёрту! Но я лишь молча откусила хрустящую вафлю, решив стойко вынести нападения со всех фронтов. Ну откуда, откуда им всем известно про нас со Стивом! Тем более я ничего не сказала ему о том, как мне было с ним плохо, и как хреново мне сейчас. Аманда? Неужели она решила обсудить с ним мою проблему, и быть может именно поэтому он и молчит. Наверное, сознание своего поражения в постели намного страшнее факта, что с тобой просто не желали спать. Ну почему же все, чёрт побери, это знают. Если мы и орали вчера со Стивом, то кроме «Заткнись, сука!» они ничего не могли услышать, а наверху мы точно прибрались. Какого чёрта я так долго спала, что эта компания успела перемыть мне кости. Я чувствовала, что заливаюсь краской, и проклинала себя за это.

— Слушай, может тебе футболку надеть? — обратилась ко мне Аманда. — В водолазке действительно жарко.

— Ага, пойду в душ и переоденусь.

Я попыталась встать, но она усадила меня обратно.

— Доешь сначала. Они уедут, и пойдёшь нормально в душ.

За моей спиной хлопнула дверца холодильника и раздался голос Абигайль.

— Так она что, не едет с нами? Даже на снегоходах?

Она села за стол и стала скручивать крышку с банки арахисового масла.

— Ты бы лучше это попробовала, — сказала Терри, дожёвывая второй кусок.

— Что это? — с тенью брезгливости на лице спросила Абигайль.

— Пахлава, — по слогам проговорила Аманда. — Даже Стив съел.

Абигайль фыркнула и, бросив в мою сторону быстрый взгляд, добавила:

— Мой брат вообще известный экспериментатор.

Стив поднял на неё взгляд, но промолчал, плотно стиснув зубы.

— Слушай, Аманда, — тут же вступила в разговор Терри. — Ты вот действительно считаешь, что такая выверенная диета на пользу тебе и ребёнку?

— Что значит выверенная? Меньше соли, меньше сахара, больше овощей и фруктов и почти что отказ от мяса нужен только беременным? Мы с Кейти так едим уже, получается, второй год. И, кстати, она теперь обходится без пробежек, так что я бы на месте Абби всё же задумалась.

— Ты не обманывай их, Аманда, — тут же вставила я, поразившись, с какой лёгкостью она говорит о моем лишнем весе в компании посторонних мне людей. — Ты пончики и кексы ешь.

Она бросила на меня испепеляющий взгляд, который я решила проигнорировать, уставившись на блюдо с вафлями. Вернее, с одной единственно оставшейся, только бы не встречаться ни с чьим взглядом.

— Это у меня гормональное, — ответила Аманда сухо. — До беременности меня на мучное так не тянуло.

Вдруг вафля исчезла с блюда, и я вздрогнула, когда увидела её на своей тарелке и заодно ускользающую руку Абигайль.

— Хватит пожирать её взглядом, — усмехнулась она. — У нас тут Аманда не указ, так что ешь спокойно. Может, и задумаешься, так ли она тебе нужна. Может, пора становиться, как все? Или тебе так важно выделиться, как ей? Конечно, когда больше нечем, то только остаётся…

Стив вскочил со стула и швырнул ложку, которой до того размешал сахар в йогурте, прямо в лицо сестре. Та вскочила на ноги и заорала:

— Да какого чёрта! Я имею право на собственное мнение! И вообще надо хоть немного такт иметь и не устраивать эту содомию в чужом доме. Им же плевать, они ведь даже не запираются, когда этим занимаются!

Над столом повисла тишина, которую через долгое мгновение прорезал спокойный голос Аманды:

— Похоже, Шон, ты её не удовлетворяешь, раз она за мной подглядывает. Или может она тайно завидует? А? Или обо мне мечтает столько лет, потому и вздохнуть мне свободно не даёт!

— Дура! — выкрикнула покрасневшая Абигайль и бросилась наверх.

Шон молча поднялся и пошёл следом.

— Та-да-да-дам, — пропел Пол и щёлкнул пальцем по своему уже пустому стакану.

— Аманда, — продолжила Терри разговор, будто ничего не случилось. — А классическую музыку ты тоже своему животу даёшь послушать?

— Ага, — сказала Аманда, засовывая в рот половину вафли.

На минуту повисло молчание, и мы смогли услышать отзвуки спора, происходившего сейчас там, наверху, между Абигайль и Шоном. Здесь же внизу мы со Стивом молча смотрели в глаза друг другу, но я даже мысленно не просила у него прощения. Плевать, пусть думает, что я дала ему очередную оплеуху, ведь он чётко сказал в машине, что никогда не стал бы спать с лесбиянкой. Но это не я сказала, это твоя сестра, это её какая-то тайная ссора с Амандой — и всё это потому, что вы все только что станцевали канкан на моей обнажённой душе. Мне плевать. Вы научили меня плевать на ваш собачий лай. Спасибо вам огромное, и тебе Стив персональное. Надеюсь, тебе вчера было хорошо, а я выкарабкаюсь вашими общими молитвами.

— Ну ты же понимаешь, что всё это научная спекуляция, даже не научная, а бытовая, — продолжила Терри, не дождавшись, когда Аманда прожуёт. — Ну ты ведь знаешь про этот эксперимент, который назвали «Эффект Моцарта». Студентам перед тестом просто дали послушать музыку, и они лучше ответили на вопросы. Только к музыке это ведь не имеет отношения, потому что параллельно другим студентам было предложено послушать начитанные сказки — результат теста тоже был выше. Сколько не пытались проводить экспериментов, чтобы доказать, что классическая музыка как-то там особо влияет, ничего не вышло. Дело в том, что студенты просто проснулись перед экзаменом, и тут уж без разницы, что послужило стимулом для лучшей мозговой работы.

— Послушай, Терри, плевать мне на твои учебники по психологии. Я слушаю только себя и своё тело. И если моему телу становится хорошо после прослушивания той или иной музыки, значит и ребёнку тоже. Мы тут с Кейти недавно сходили в кино на какой-то бред. Там такие басы были, что ребёнок у меня весь сеанс пинался — типа, мама, выключи эту хрень. Почувствовала разницу? Короче, это обмен эмоциями. Хорошо мне, хорошо ему, и вам будет хорошо, потому что когда вы вернётесь с катания, нас уже здесь не будет. Стив, можешь подняться наверх и сказать это своей сестрёнке.

— Вам совсем не надо уезжать, — сказал тихо Стив и встал из-за стола. — Я её успокою.

— Брось, Стив. Нам надо и вам надо. Давайте не портить друг другу каникулы.

Я поняла, что вместо Аманды все смотрят на меня, но мои эмоции сковало холодом. Одно дело было притворяться лесбиянкой в университете, а другое — перед друзьями Аманды. Меня только что достали из проруби и макнули в неё вновь. Я поднялась из-за стола и, ничего не говоря, удалилась в комнату. Мне вдруг стало жутко холодно, хотя небольшая комната нагрелась до состояния сауны. Скорей быони уехали, и я смогу в горячем душе смыть с себя все воспоминания об этих двух зимних днях.

Хлопнула дверь. Я подняла голову, ожидая увидеть Аманду, но передо мной стоял Стив, такой же бледный, как вчера вечером.

— Нам не о чем говорить, — сказала я, не поднимаясь с кровати.

— Ты права — не о чем. Если ещё утром я думал извиниться перед тобой, предложить всё забыть и попытаться начать с чистого листа, то сейчас… Мне стыдно перед Амандой. Я ни в коей мере не хотел задеть её чувства. И я не могу понять, как она могла влюбиться в такую стерву, как ты.

Он опустился передо мной на колени и сжал руками мои сведённые коленки так сильно, что мне стало больно.

— Ответь мне, зачем ты врала в машине, когда я прямо спросил тебя, спишь ли ты с Амандой? Зачем? Я бы и не приблизился к тебе. Мы бы нормально пожили тут неделю. Я научил бы тебя кататься на сноуборде. Аманда набралась бы сил перед разговором с матерью. Зачем ты всё испортила? Ты не любишь её?

Я молчала. Я ожидала от него чего угодно, но не подобных разговоров.

— Ты не понимаешь, насколько она ранима. Тем более сейчас, хоть я и ничерта не смыслю в беременных гормонах. Когда она сказала, что приедет с подругой, я засомневался, а надо ли мне это. Но когда увидел вас вдвоём, то даже обрадовался — наконец-то она смогла раскрыться перед кем-то. Она же как зверёк в панцире, и нападает первой, чтобы никто не увидел, как ей плохо и одиноко.

— Стив, — я еле смогла произнести его имя. — Я не врала тебе. Это Аманда сейчас наврала, что она и я… Ну в общем…

Стив тут же убрал руки и отошёл к двери. Он уже взялся за ручку, но замер, будто обдумывал слова, а потом обернулся и выдал скороговоркой:

— Ты когда-нибудь захлебнёшься в своём вранье, но не будет рядом никого, кто бы протянул тебе руку. Пока. Счастливого Рождества.

Он вышел и тихо прикрыл дверь. Я осталась сидеть на кровати. Выходить прощаться с ребятами было лишним. Оставалось только надеяться, что они тоже забудут наше случайное знакомство как кошмарный сон. Они долго возились. Я сидела на кровати с телефоном и просматривала присланные мне рождественские открытки. Среди них была и одна от моего серба. Я даже шмыгнула носом и почувствовала вину за то, что когда рассылала поздравления друзьям, даже не подумала включить его в рассылку. Ещё я с радостью нажала на кнопку, чтобы отклонить заявку в друзья, которую прислал Стив. Теперь он точно не обидится.

Казалось, прошёл целый час, прежде чем ко мне зашла Аманда и сказала, что я могу идти в душ. Я кивнула и стянула водолазку, которую точно надо было отправить прямиком в стиральную машину — слишком много я в ней пережила за последние часы. Аманда, как и Стив час назад, стояла около двери и смотрела в пол, боясь поднять на меня глаза.

— Прости меня, Кейти. Я просто не знала, что ещё им сказать. Абби — дура, но и я не лучше. Впрочем, забудь. Мы всё равно сейчас уезжаем. Только матери звонить не стану. Не хочу, чтобы она знала, что мы были на Тахо. Скажем, что сюрприз хотели сделать. Иди в душ, возьми себе одежду, а всё остальное я пока в машину отнесу.

Она подняла на меня глаза, но заметив, что я уже полностью разделась, отвела взгляд в сторону.

— Аманда, — сказала я, копаясь в шкафу, куда мы успели выложить свои вещи, и радуясь, что можно не смотреть ей в глаза. — Когда я спросила тебя, спала ли ты с женщиной, почему ты мне солгала?

— Я не врала тебе. Я не спала.

— Почему же Стив уверен, что ты… Ну в общем он ещё вчера меня спросил…

— Стив наивный мальчик. Он верит всему, что ему говорят. Он только с виду такой вот мачо, а внутри…

— Но ты сама вчера…

— А вот вчера я не врала, — сухо ответила Аманда. — Только я и слова не сказала тебе о том, что я лесбиянка. Я говорила про него и про то, что он думал, когда решил меня споить.

Я поднялась с корточек и прикрыла себя охапкой одежды прежде, чем обернуться к Аманде.

— Это правда?

— Что? — жёстко спросила она.

Я опустила глаза, понимая, что не смогу произнести этого слова, но всё же я сказала.

— У нас в школе был замечательный психолог. Однажды он собрал всех наших девчонок и поднял эту тему. Он сказал, что это нормально чувствовать себя виноватой в случившемся. Это такая у нас извращённая женская психика, когда мы ищем оправдания всем действиям мужчин. Только это чувство вины губит нас, и надо попытаться его побороть. Вообще он сказал, что важно поговорить с кем-то… В общем, ведь почти все изнасилования совершаются знакомыми мужчинами, но суть-то не меняется. Женщине только ещё хуже оттого, что она боится, что об этом узнают…

— Я ничего не боюсь, — перебила меня Аманда. — Я была дурой, что рассказала тебе.

— А ты мне ничего не рассказала.

— Вот и отлично. Иди уже в душ, или ты передумала уезжать? Я могу остаться. Мне плевать на мнение Абби. Это ты боишься взглянуть всем в глаза. Особенно Стиву. Ты ведь чувствуешь ту же вину, да? Что у тебя с ним ничего не получилось? Это тоже нормально, как говорят психологи. Нас веками приучали к тому, что в постели хорошо должно быть только мужчине. Они быстрее нас привыкли и даже не задумываются, что нам может быть нужно что-то совсем другое. Чёрт побери, а вот когда в Средние века школяры обратились к наследию античности ещё до эпохи Возрождения, они писали, что женщина может зачать только при получении оргазма, и все их учебники по деторождению были сборниками картинок о том, в каких позах лучше всего удовлетворить женщину. Наверное, их все сожгли на кострах вместе с ведьмами и продолжают жечь!

Аманда уже не говорила, а орала, и я была до безумия рада, что в доме мы одни. Это было похлеще индийских храмов, и я решила выскочить в коридор и запереться в душе, чтобы она остыла.

— Так мы уезжаем, или ты ждёшь Стива? — бросила мне в спину Аманда.

Но я лишь со всей дури хлопнула дверью ванной комнаты и, бросив одежду на пол, рухнула на неё, потому что тело сотряс дикий смех, причину которого я не могла себе объяснить. Отсмеявшись, я включила душ и залезла под его обжигающие струи. Господи, шептала я, когда-нибудь она будет говорить со мной прямо, без только ей известного подтекста? Или меня ждёт участь Стива, в голове которого она создала непонятно зачем и непонятно какой образ себя и, похоже, меня тоже. Какого чёрта, Аманда? Какого чёрта!

Глава тридцать первая "Запах корицы"


Я провела рукой по каминной полке, украшенной искусственной еловой веткой, и вдохнула будоражащий запах корицы, смешанной с шоколадом — запах настоящего домашнего Рождества. Жаль, конечно, что он не был дополнен ароматом хвои, но Аманда не допускала и мысли о том, чтобы меньше чем на месяц ставить в дом живое дерево. Поэтому в доме её матери в главной зале стояла пушистая под самый потолок искусственная ёлка, увенчанная фигурой ангела и украшенная красными и серебристыми шарами и бордовыми бантами. Под ней лежали подарочные коробки. Я добавила к ним свои две: одну с шарфом для матери Аманды, другую — с туниками в стиле хиппи, которые любила Аманда. Не имея возможности пойти одной в магазин, я сделала заказ в онлайн магазине на адрес отца — иначе по лейблу на бандероли Аманда сразу бы догадалась, что это для неё, ведь я подобное не носила, мне такое просто не шло. Что же придумала для меня Аманда? Идей никаких не было. В прошлом году она подарила мне набор дорогих пастельных мелков, который, признаться, я так и не открыла.

Я вновь потянула носом запах корицы. Это был настоящий материнский запах. В нашем доме так больше не пахло, даже тогда, когда мы с отцом разогревали в духовке замороженные булочки с корицей. Я взяла в руки один из стеклянных шариков, которые рядком стояли на полке. По ободку зеркала белой зубной пастой при помощи зубной щётки Аманда час назад нарисованы морозные узоры, чтобы хоть немного посидеть к матери спиной, чтобы та не пялилась на выпирающий живот.

Аманда постаралась одеться по-старому, будто и не было никакого живота. Она натянула свою обычную жёлто-зелёную футболку с вышитыми разноцветным мулине растительными индийским орнаментами и поверх неё, чтобы прикрыть живот, над которым ткань, конечно же, собралась гармошкой, надела короткую однотонную серую тунику-сарафанчик, скрывавший резинку вельветовых штанов с заниженной талией. Со спины Аманда совсем не выглядела беременной, только мы-то, я и её мать, знали, что через три месяца на свет появится маленький мальчик.

Как же дурманит голову приторно-горький запах корицы! Я даже ощущала похрустывание сахара на зубах, но вода в чайнике давно остыла, а мать с дочкой как ушли в спальню, так всё и не возвращались. Я встряхнула шарик, и спрятавшийся в нём сказочный город начисто исчез в снежном вихре, а потом начал постепенно вновь проявиться в оседающих на дно блёстках-снежинках. Хорошо, что мы всё же сообщили миссис ОʼКоннер, что приедем к обеду, иначе не было бы этих замечательных плюшек, пусть и скрученных на скорую руку из готового слоёного теста.

Аманда вызвалась вести машину, сославшись на то, что моим черепашьим ходом мы и к ужину не доберёмся. Желание беременной — закон, да я и не жаждала вести машину в снегу. Цепи с колес Стив снял ещё по приезду, когда отгонял нашу машину, чтобы Пол мог вывести свою из гаража. Дорога в городе была скользкой, а знакомства с гололёдом мне хватило и на джипе Стива. Всё-таки Аманде водить в снегу привычнее — из её Рино добраться в зиму намного быстрее, чем из моего Салинаса, и она явно делала это самостоятельно не один раз. Тем более начал идти мелкий снег, а Аманда не позволила бы мне включить щётки на полную мощность.

Мы настроились на радиостанцию с рождественскими песенками, чтобы улучшить настроение и чтобы не создавать атмосферу вынужденного разговора. Я всё ждала, что Аманда расскажет про отца ребёнка, ведь вчера ночью я была уверена, что она устала держать свою боль внутри, но Аманда решила молчать и подпевать песенкам. А я смотрела в окно, мысленно прощаясь со снежными равнинами. Почему-то, когда я сидела на пассажирском сиденье и безучастно глядела на то, как сливаются в одну панорамную картинку ничего не значащие пейзажи, мне казалось, что я вновь маленькая девочка, которую родители опять тащат в какую-то даль, чтобы покорить очередные горные тропы. Сейчас же надо было покорить Эверест — объяснить матери Аманды, каким образом та весной станет бабушкой.

— Ты уже решила, что скажешь про… про свою беременность?

Аманда не отвела взгляда от дороги, но поправила лямку ремня безопасности под животом. Прошло больше минуты, и я уже подумала, что мой вопрос проигнорирован.

— Оставь это мне. Я знаю, что мать станет расспрашивать тебя, но ты молчи.

— Да что мне говорить, если я ничего всё равно не знаю.

— Ты знаешь кое-что, что моей матери знать совсем не нужно.

— Ты бы хотя бы позвонила ей, а то вваливаться вот так, без предупреждения, даже к собственной матери немного не вежливо.

— Хочешь — звони. Я за рулём, мне штрафы не нужны.

— Так остановись вообще… Сколько там штраф-то, двадцатка? Да и шерифов тут в лесу днём с огнём не сыщешь.

— Сто восемьдесят, не хочешь? Со всеми судебными выплатами. Стива в Сакраменто поймали недавно, да и меня почти что тоже пару месяцев назад. Стою на светофоре на выезде с трассы, решила музыку сменить на Айфоне. Выбираю альбом и чувствую, как моё правое ухо гореть начинает. Поднимаю глаза, а на соседней полосе стоит полицейская машина, и шериф уже шею сломал, пытаясь увидеть, что у меня в руках. Слава Богу, у меня телефон на кресле лежал почти у самой дверцы. Я улыбнулась шерифу и вцепилась в руль. Я потом глаза скосила, следя в зеркало, поедет он за мной или нет. Сердце, думала, выскочит. Меня за пять лет ещё ни разу не останавливали.

— Счастливая, значит. Гоняешь, как чокнутая, и хоть бы хны… А меня просто так поймали. Я всё пыталась её уломать отпустить меня, но разве бабу разжалобишь — мы же ненавидим друг друга. Она ещё в довершение всего афроамериканка была.

— Говори — чёрная, к чёрту политкорректность.

— Не, я к ним нормально отношусь. У меня училка по английскому классная была. Потом… Ну их культура даже интересна. Та же Кванза. Жаль, что мы в этом году не сходили послушать их барабаны.

— Сдались тебе эти барабаны! Один раз послушать достаточно. Я тоже к ним нормально отношусь. Я вообще ко всем нормально отношусь. Только дружить я с ними не собираюсь, у меня химии с ними нет и не будет. Они другие, и всё тут, но это, конечно, не повод загонять их вновь в конец автобусов. А праздник их глупый… Ну, может, в шестидесятые, когда чёрные боролись за свои права, его введение и имело смысл, чтобы доказать, что вместе они сила и могут победить предвзятость белых, а сейчас… Даже они сами забыли, что это праздник урожая и, думаю, считают его африканским Рождеством. Наверное, как и еврейские дети здесь свою Хануку. Я вот помню, как меня маленькой мать привела в библиотеку, а там тётка-клоун рождественские гимны пела под бой барабанов и учила детей, как латкес печь… Жаль ещё индусские огоньки для полного салата не зажгли… В Калифорнии, наверное, зажигают.

— А я не согласна с тобой, — перебила я и выдержала паузу, если вдруг Аманда начнёт возмущаться по-привычке, но она молчала и делала вид, что ей интересно моё продолжение. — Знаешь, я беседовала с одной еврейской мамой, так она сказала, что объясняет ребёнку, что здесь многие верят в Иисуса, поэтому у них есть ёлка, и они дарят друг другу подарки. А у нас есть минора, и мы тоже дарим друг другу подарки…

— То есть детям важны материальные ценности? А? Согласна? Остальное — это уже фетишизм взрослых.

— Неужели ты не чувствуешь духа Рождества? — искренне удивилась я. — Я целый год жду его…

— Для чего? — перебила теперь Аманда. — Чтобы ёлку срубить? Чтобы подарки подарить и получить? Для чего? Это ведь у нас в Штатах давно не религиозный праздник, а повод по дешёвке что-нибудь купить на распродажах, содрать с сердобольных пожертвования на полицейских собачек да смотаться куда-нибудь на каникулы втридорога, потому что других каникул ни у кого нет. Хотя мать моя потащится в церковь. Хорошо ещё, что к баптистам, хоть песенки весёлые можно послушать.

— Знаешь, а я католичка, как и все ирландские предки.

— А когда ты последний раз была на мессе?

— В садике. Я в католический садик ходила. Мне так нравилось, когда нам Библейские сказки читали…

— О чёрт! — Аманда нажала на тормоз, и я даже подалась вперёд, почувствовав, как больно врезался в грудь ремень безопасности. — Какого хрена они дорогу этой дрянью посыпали!

Непонятно, откуда на трассе оказалось столько народа — по идее все должны были ехать в противоположном направлении на горнолыжные курорты. Зачем возвращаться в город с утра? Но затор имелся, дорога обледенела, и машины ползли медленной вереницей. Можно было бы порадоваться, ведь скоро исчезнут высоченные ёлки в белых тёплых шапках. Дорожное полотно совсем не было снежным. Из-под колес впереди идущих машин на лобовое стекло летел смешанный с солью песок. Смахнуть щётками это достижение цивилизации было невозможно: щётки скрипели, но толку от них было мало, потому что это «нечто» всё летело и летело из-под чужих колес. Все машины в миг стали черепахами, и даже Аманда не думала идти на обгон.

— Аманда, ты хоть что-то видишь?

Зачем я спросила. Даже через музыку я услышала скрежет её зубов.

— Дай мне перчатку, — вдруг попросила она.

Я перегнулась назад и вытащила из кармана куртки свою лыжную перчатку. Аманда тут же, помогая себе зубами, натянула её на левую руку и, опустив стекло, принялась тереть лобовое стекло. Я молчала, боясь вымолвить слово, потому что толку от её стараний не было никакого — грязь налипла подобно замазке.

— Дура… — простонала Аманда, и я не знала, кого она сейчас имеет в виду. — Надо было залить нормальный стеклоочиститель… Идиотка, Стив же мне сразу сказал сделать это!

Она злилась, и я её не осуждала, потому что видела, как тяжело ей вести машину. Однако, в душе радовалась, что за рулём сейчас нахожусь не я. Веди я машину, мы давно бы либо съехали на обочину, либо влепились в кого-нибудь.

— Как-нибудь дотянем, — протянула Аманда и ударом руки выключила радио.

Повисла тишина, в которой я чувствовала её дыхание, неровное, прерывистое. Так она обычно дышала, когда начинались тренировочные схватки. Вести машину было тяжело, поэтому обе её руки остались на руле, хотя обычно во время схваток она опускала их на живот и коротко и часто дышала. Я молча следила за её вздымающейся под свитером грудью, то и дело поднимая глаза на бледный профиль с приоткрытыми губами. Наверное, она перенервничала, что и спровоцировало начало Брекстонов. Когда я спрашивала её, насколько они болезненные, она всегда отмахивалась от меня со словами «Живот просто каменеет и всё», но я до сих пор не могла забыть её панику на представлении в церкви.

Я взглянула в просветы на лобовом стекле в надежде увидеть приближение города, но днём не было никаких опознавательных знаков, это вечером Рино превращался в калейдоскоп огней.

— Может, всё же позвонишь матери, а? — осторожно спросила я, откидывая голову на подголовник.

— Пошли ей с моего телефона сообщение, — буркнула Аманда. — Мы только что пересекли границу. Можешь обернуться и помахать рукой калифорнийской ёлке.

Может, и надо было это сделать, потому что этот час дороги стоил Аманде море нервов, но я только поправила свой ремень безопасности, потому что сама прекрасно видела знаменитый невадский знак с улыбающимся рисованным ковбоем: «Добро пожаловать в Неваду. Пристегните ремни безопасности». Только Аманда даже не повернула в мою сторону головы. Можно было бы обидеться, но, признаться, с такими узорами на лобовом стекле, мне надо было сидеть подобно мышке и молчать, что я и сделала. Правда, мышка немного пошуршала и вытащила с заднего сиденья коробку с финиками. Всю еду мы оставили ребятам, взяв с собой пару бананов да печенье.

— Я тоже буду, — сказала Аманда раньше, чем я успела открыть коробку. — Он от голода пинается.

Она протянула руку, но я тут же сунула ей финик в рот, чтобы она даже не думала держать руль одной рукой.

— Я буду тебя кормить, а то мне и так страшно, — тут же сказала я, чтобы Аманда не начала возмущаться.

Впрочем, она и не думала сопротивляться. Лицо её выглядело до жути серьёзным, глаза прищурены, руки намертво вцепились в руль. Мы ехали так медленно, что казалось сидим в машине вечность, но часы показали, что мы выехали из города чуть больше часа назад. Я перевела взгляд обратно на Аманду и поняла, что та не знает, куда деть косточку. Не долго думая, я подставила к её рту ладонь, но она отрицательно мотнула головой.

— Аманда, какого чёрта! Выплюни ты её! У меня там пакетик есть.

Она скосила на меня глаза — счастье, что не повернула голову на такой-то дороге! — и я увидела, что губы её виновато сжаты. Тогда я просто сунула ей в рот палец, и ей ничего не оставалось, как разжать зубы. Я бросила косточку в пакетик и протянула ей новый финик, но она будто нарочно долго засасывала его в себя, и когда я уже была готова убрать руку, её губы точно специально коснулись кончиков моих пальцев, и я с ужасом отдёрнула руку. С ужасом, потому что это лёгкое прикосновение дрожью пробежалось по телу, запрятанному в тёплую кофту с капюшоном. Я с минуту боялась поднять на Аманду глаза, сжав пальцами другой финик, но так и не донеся до своего рта.

— Кейти, ты это чего? — сказала Аманда не очень чётко из-за косточки во рту. — Я просто спасибо хотела тебе сказать.

— Ничего, — я быстро вскинула на неё глаза. — Просто задумалась, а что мы так долго до Рино едем? Даже с учётом пробки.

Я увидела, что косточка уже торчит между зубами Аманды, поэтому, затаив дыхание, двумя пальцами вытащила её и быстро бросила в пакетик.

— Мы не в Рино едем. Я хотела показать тебе памятник одному очень хорошему человеку в дыре, которую считают колыбелью Невады и до которой нормальный человек никогда не добирается, а памятник красивый. Во всяком случае, как я его помню. Должны были за полчаса доехать, но с этой дурью на дорогах. Впрочем, вон уже и указатель — можешь увидеть его в боковое стекло.

Я повернула голову и действительно увидела коричневый указатель с надписью: «Генуя. Первое поселения штата Невада. 1851», и ещё поразилась, как за этими чертовыми финиками не заметила, что мы въехали в городишко — правда, даже слово «городишко» звучало слишком громко для домиков, разбросанных вдоль двуколейки. Зато мне вдруг сразу стало приятно от мысли, что я родилась не совсем в деревне. Аманду же порадовало наличие заправочной станции.

— Слушай, попытайся вымыть стекло, — попросила она, вылезая из машины, чтобы в танцевальных движениях афроамериканцев размять спину. — А я пока нам горячий шоколад куплю.

— И кексы не забудь! — бросила я совсем не зло.

Но Аманда ничего не ответила. Не расслышала, что ли, или обиделась? На размышления, впрочем, времени не было. Я нацепила перчатки и вылезла из машины. Было прохладно, но я поняла, что смогу побыть минут пять без куртки. Не знаю, что за химию они тут добавляют в воду для мытья стёкол, но мне даже не потребовалось и двух раз обмакивать щётку, чтобы отодрать налипшую на окно дрянь.

— Представляешь, — сказала Аманда, возвращаясь с двумя стаканами к машине. — Хотела у них стеклоочиститель купить, а у них ни черта нет, даже втридорога… Деревня… Надеюсь, больше мести не будет.

Я взяла протянутый стакан и села в машину.

— Спасибо за стекло, — улыбнулась Аманда, возвращаясь в водительское кресло. — Осторожно, не обожгись. Тут минута до главной площади, если это можно так назвать, а там и памятник почтальону.

— Кому? — переспросила я, пристёгивая ремень безопасности.

Я не стала следовать примеру Аманды и ставить стакан в подстаканник. Холодная щётка проморозила пальцы через перчатки, и теперь я с наслаждением отогревала их теплом стакана.

— Тут почтальон один, имя не помню, на памятнике посмотрим, два раза в месяц целых двадцать лет со стопудовым мешком за плечами совершал почтовый поход между Плэйсвилем, чёрт знает, где такое у вас в Калифорнии, и этой Генуей. Если не ошибаюсь, это порядка девяноста миль через горы, в снег, пешком… А мы тут на машине проехать не можем. Кстати, три дня шёл и жрал лишь сухари да сушёную говядину, запивая топлёным снегом. Ему на могиле монумент поставили в виде скрещённых лыж. Он сам их смастерил — длинные такие, только шёл без палок, балансируя посохом. Двадцать лет, прикинь?

— Угу, — промычала я. — Работы лучше, что ли, найти не мог…

— Ты что, он свято исполнял долг, ведь почте сугробы не помеха, если зимой ты остаёшься единственной связью с внешним миром. Наверное, эта мысль его грела в мороз. Жители зимой никуда не выбирались, да и сейчас то же самое, у них с октября все музеи закрываются, и город вымирает.

Ну да, фермерская деревня… Главная улица, состоящая из загонов для лошадей… Впрочем, чему я удивляюсь, у нас в Калифорнии не лучше. Единственное отличие, что снега нет, поэтому белые заборы с выжженным пейзажем не сливаются.

— А ты откуда всё это знаешь? — я попыталась сделать глоток и чуть не облилась, так резко Аманда затормозила машину.

— Нас сюда в начальной школе возили изучать историю штата. Больше ничего и не помню, а мужик впечатлил, особенно памятник. Вон глянь.

О, мы действительно припарковались на обочине, и на этой же обочине стоял знаменитый дядька. Мы вылезли из машины, нацепили куртки и подошли поближе к памятнику.

— Томпсон его фамилия, — указала Аманда на надпись. — А как зовут-то…

— Ну, Джон, наверное, — усмехнулась я. — Раз тут написано, что он истинный герой Запада, то другого имени и не должно быть.

Я смеялась, но Аманда смотрела на памятник очень серьёзно и явно рылась в памяти.

— А ты права, — вдруг радостно выкрикнула она. — Точно! Джон его зовут. Только жители его «лыжником» звали.

Я смотрела на памятник и жалела, что этого Джона изобразили в осенней одежде, да и заплечная сумка как-то не тянула на стопудовую. Лишь развевающиеся полы куртки указывали на движение, и знаменитый посох способствовал балансу, к которому взывал постамент в виде выкорчеванного дерева. Или это моё больное воображение дорисовало картину, но я бы мужика, который через горы шагал в занесённый снегом город, только в сугробе бы и изображала… Все эти мысли я озвучила Аманде, но та в дискуссию вступать не захотела. Она просто ходила вокруг памятника и изучала его как в первый раз.

— Слушай, обычно, когда смотришь на что-то второй раз, видишь изъяны, а у меня опять то же детское восхищение… Ну красиво ведь, особенно на фоне этого дерьма… Это я про поселение мормонов, — отвлёк меня от создания собственной эстетической концепции голос Аманды.

Прямо за памятником темнел занесенный снегом комплекс из бревенчатых приземистых домиков, между которыми были раскиданы столики для пикника.

— Город военные основали, потому что им нужен был перевалочный пункт для провизии, а поселились здесь мормоны. Поэтому город долго называли просто мормоновской деревней. Терпеть не могу мормонов!

— А чего так? — спросила я, хотя мои представления о вероисповедании и образе жизни мормонов были очень скудными. Они облюбовали Юту и до Калифорнии так и не дошли, хотя у меня учительница по рисованию в школе была мормонка, и у её дочери было трое детей, и все от трёх разных отцов, и ни один из них о детях не заботился. Правда, может, это не имело отношения к мормонам…

— Да потому что я против полигамии. Её придумали мужчины для удовлетворения своей похоти, — сказал Аманда с ненавистью смотря на ни в чём неповинные домики.

— Так там и женщинам разрешается много мужей иметь, — робко вставила я.

— Ну разрешается, только какой мужик это допустит? И потом какого сорокалетней бабе делить своего благоверного с пятнадцатилетней?

— A что тебя история-то волнует? Это, кажется, было в девятнадцатом веке, а сейчас они наоборот за семьи, за верность, здоровый образ жизни без алкоголя и наркотиков. Что плохого-то?

— Да все у них есть, только они не афишируют, и полигамия есть, только не официальная… И алкоголь и секс до брака и… И шизофрения у них на почве обращения себе не подобных. У них в Солт-Лэйк-Сити есть классная библейская экспозиция, действительно качественная. Ну так вот, ты якобы приходишь в музей за эстетическим наслаждением, а к тебе так девушки ненароком подваливают с вопросом: а что вы знаете про Иисуса? Ну типа, чтобы сейчас тебе мозги промывать начать и обращать в свою веру. Так я одной ответила, что я знаю лишь то, что его отец таких, как они, водой затопил. Она не нашлась что ответить — они же как зомбированные, заучили текст и выдают в темпе рекламы, потому с извинениями удалилась. Правда, тут же кого-то другого заловили.

— Я бы тоже не нашла, что ответить, если честно, ведь Бог как бы…

— Ой, не начинай Кейти мне католических проповедей здесь… ладно? Вся деревня, — она махнула рукой на бревенчатые строения, — к чёртовой матери сгорела от гнева божьего, наверное, а все эти дома — реплики… Но какого черта они не просто всё восстановили, но ещё и пикники тут устраивают, я бы жрать здесь не могла.

— Аманда, ну у мормонов есть и много положительного.

— Ничего у них нет положительного! Ничего! Единственное положительное — это то, что жена там какого-то их предводителя стала первой женщиной, ступившей на территорию Невады. Луиза её, кажется, звали. А больше ничего хорошего. Все они — уроды! И дети их уроды!

Аманда перешла на крик. Я стала судорожно оглядываться по сторонам с надеждой, что никого рядом нет. Хотя, похоже, что и наличие толпы не остановило бы сейчас Аманду. Глаза её заблестели и нижняя губа затряслась. Расстёгнутая куртка оставляла открытым живот, который сейчас вздымался так же, как и грудь — слишком быстро, и вдруг я поняла… Чёрт тебя дери, Аманда! Ну почему не рассказать, когда тебе так плохо! Только лишь я шагнула вперёд и даже не успела развести руки, Аманда уже уткнулась мне в плечо. Я не решилась гладить её по спине, просто стиснула в объятьях, выгнув назад спину, чтобы не придавливать её живот. Так сильно, как всегда обнимал меня отец, когда я падала с велосипеда, и ощущение чьей-то превосходящей твою силы всегда успокаивало меня быстрее любых слов.

— У вас всё хорошо?

От мужского голоса Аманда дёрнулась и вырвалась из моих объятий. Как она смогла так быстро высвободиться, когда, казалось, я намертво сцепила свои руки за её спиной? Я обернулась и не сразу поняла, кто с нами говорил: мужчина средних лет или же молодой индеец. Впрочем, какая разница, потому что теперь вместо того, чтобы выплакать свою боль, а, может, наконец-то и выговорить, Аманда вновь втянет в себя слёзы и наденет маску спокойствия. Умеют же люди со своей заботливостью влезать в самый неподходящий момент!

— Всё оʼкей, — ответили мы обе, казалось, в унисон и отошли от памятника, чтобы мужчины не вздумали лезть с расспросами.

— Терпеть не могу местных индейцев, — шёпотом сказала Аманда, не сводя глаз с парня, вернее с его спины, на которой висела плетёная люлька и, скорее всего, с ребёнком внутри.

Вместо того, чтобы спросить, чем ей индейцы-то не угодили, я выдала то, что намного больше интересовало меня в тот момент.

— Я такую люльку в музее видела и была уверена, что они ими уже не пользуются. К тому же, мне казалось, что у них только женщины таскают детей…

— Пользуются, всем они пользуются. Ещё за тысячу четыреста баксов готовы тебе такую же продать, я в резервации их видела. Как не спаивали мы их, так и не споили до конца. Всё равно они остались верны своим истокам без всяких там манифестаций. Но они нас ненавидят.

Аманда продолжала шептать, хотя молодой отец и не смотрел в нашу сторону, а что-то вдохновенно рассказывал белому мужчине, стоя перед памятником. А за что им нас ненавидеть-то? Вон в Неваде да и у нас в Калифорнии им разрешено на своей территории казино строить и не платить налоги с дохода — неужели на жизнь резервации не хватает?

— Когда Стиву машину купили в шестнадцать — первому у нас из класса, — продолжала Аманда, начав двигаться к нашей «тойоте», — мы решили с ним прокатиться и не куда бы там, а на Пирамидное озеро в резервацию. Озеро — фигня, там просто скалы в середине в виде пирамид растут, просто он не имел права ещё с пассажирами ездить, а там дорогая пустая, куда шерифы не суются. Делать там только нечего. Единственное, индейцы сдают лодки моторные, чтобы по озеру покататься. Ну мы взяли лодку, а в ней короткое весло лежит — такое, что они в своих каноэ пользуют. Стив хотел его вынуть, но старый индеец сказал, пусть валяется, вдруг пригодится… Лодка была старая, но мотор как-то завёлся. Только на середине озера у пирамидок мы решили его заглушить и поснимать чудо природы. А потом мотор мы завести не смогли. Я такого набора немецких, итальянских и английских ругательств не слышала. Стив полчаса дёргал за верёвку, а эти уроды втроём сидели на берегу и наблюдали за нами. Ну что, ещё час Стив грёб этим веслом. А на берегу они с ехидной улыбочкой спросили: «Ну как покатались? Понравилось?» Свиньи, слов нет… И дома ещё влетело, потому что Стив меня с собой взял, а я на сестру его совсем не тяну, слава Богу, если бы шериф остановил, и потом добрались мы только к вечеру, а ему ещё нельзя было водить в темноте. Вот так мы все друг друга любим.

Аманда села в машину и пристегнула ремень безопасности.

— Может, матери всё же позвонишь?

— Ты уже послала сообщение. Достаточно.

— Аманда, можно я тебя спрошу…

Я ещё даже не успела начать вопрос, как замерла под гневным взглядом её покрасневших глаз.

— Нет.

Я лишь кивнула и уставилась в чистое лобовое стекло. Не хочешь говорить, не надо. Аманда включила радио, и я поняла, что наши разговоры закончены. Ну что ж, это её боль, это её право. Быть может, я совсем не тот человек, с которым она хочет делиться.

Теперь же я так же безучастно смотрела на собственное отражение в зеркале над камином и думала что, быть может, она сейчас говорит о своей боли с матерью. Иначе, что им так долго сидеть взаперти? Я прошла на кухню, взяла из вазочки хурму и стала грызть, не порезав на куски. Затем, уставившись на след от зубов на оранжевой мякоти, подумала, что словами мы можем кусаться намного сильнее, чем зубами.

Глава тридцать вторая "Стена лжи"


Вкусовые качества булки не уступали её запаху. Я уминала уже третью, хотя какао не отпила и на половину. Я бы съела ещё и четвертую, только бы не открывать рта, потому что, мне казалось, что любой разговор на отвлечённую от беременности Аманды тему сейчас более чем неуместен. Наверное, так думали все, поэтому над столом и нависла грозовая туча тишины. Сама Аманда улыбалась, но лишь уголками рта, не являя миру жемчуг зубов. Мать же её не улыбалась вовсе, и какао в её чашке особо не уменьшалось, а булка так и осталась лежать на блюдце нетронутой.

Я жевала и смотрела на абстрактную картину, аляповатую и совершенно не гармонирующую с желтоватым цветом стены. На ней были изображены непонятные синие цветы или что-то ещё из мира флоры — или же то была абстракция выше моего понимания. Я боялась повернуть голову, чтобы не встретиться взглядом с миссис ОʼКоннер, потому что лбом чувствовала, что та смотрит на меня.

— Тебе нравится?

Я вздрогнула от звука её голоса и недоуменно сощурилась на неё, потому что глаза, долго смотревшие на яркие цвета картины, вдруг начали слезиться.

— Эту картину Аманда нарисовала в десятом классе на первом курсе живописи. Вот уже пять лет она здесь висит.

— Пора снять, — буркнула Аманда.

— Но ведь ты ничего больше не нарисовала для меня.

— Если я завтра нарисую, ты эту наконец выкинешь? — сказала Аманда с вызовом.

Мать её кивнула и, отхлебнув какао, добавила:

— Съешь хотя бы булку. За обедом ты ни к чему не притронулась.

— Понимаешь, мам…

Дальше можно было уже не слушать и спокойно жевать четвёртую булку. Я съела всё, что предложила мать Аманды, потому что, во-первых, была жутко голодной, а, во-вторых, я не верю, что что-то может случиться от одного супа из банки и картофельного пюре из порошка. Да мы всё детство так ели и не умерли! Но то была Аманда. Ещё в прошлом году она стала исключать из нашего меню готовые блюда после курса по правильному питанию, на который она зачем-то записалась в университете, а с беременностью её страсть к истинно домашней еде выросла в геометрической прогрессии. Но ради матери, ради первого дня дома можно было пожертвовать своими принципами или хотя бы не смотреть на меня с осуждением. Но до Аманды это не доходило.

— Я же не знала, что ты… — прервала её растерянная мать и не смогла произнести слово, которое комом стояло у неё в горле вот уже два часа. — И что ты теперь ешь?

— Нормальную домашнюю еду, — грубо ответила дочь.

— Сама готовишь, неужели? И вообще ещё летом моя готовка тебя устраивала.

— Не устраивала, но я терпела, а сейчас есть кто-то поважнее моего терпения. А готовит в основном Кейти.

Мать посмотрела на меня с удивлением, и я поспешила спрятать глаза в чашку. Конечно, я готовлю, потому что Аманда терпеть не может плиту. Все её блюда прекрасно бы вписались в меню по сыроедению. У меня, конечно, имелся трёхгодичный кулинарный опыт, который пришлось приобрести после смерти матери, но всё же последний год я штудировала кулинарные сайты один за другим — наверное, с таким же безумством, как сейчас Аманда читала сайты о беременности. Миссис ОʼKоннер взглянула на меня, как мне показалось, немного даже умоляюще и произнесла, обращаясь то ли ко мне, то ли к дочери:

— Так давай съездим в магазин и купим, что надо.

— Мы сами съездим, — ответила Аманда, пока я решала, от кого ждут ответ.

Мать снова отпила какао и поджала губы. Мне её стало немного жаль. Я не понимала, почему Аманда грубит. Когда мы только подъехали к дому и пошли вдоль украшенной светящимися рождественскими леденцами дорожке к парадной двери, на которой висел еловый венок с посеребренными шишками, мне на мгновение показалось, что Аманда сейчас расплачется от счастья или страха, от всех чувств понемногу, наверное. Она специально нацепила куртку, чтобы мать сразу не увидела живот. Кто первый кого обнял, я не поняла, так быстро обе женщины метнулись друг к другу и замерли чуть ли не на полминуты, после чего хозяйка поздоровалась со мной и пригласила в дом.

Мы слишком долго топтались в холле, и миссис ОʼКоннер начала нервничать, не понимая причины нашего промедления. На ногах Аманды были «угги», так что шнурков, с которыми можно провозиться минут пять, не было, поэтому она стянула сапоги и сделала вид, что на куртке заело молнию. Она стояла лицом к двери, спиной к матери. Я повесила в стенной шкаф свою куртку, которую от машины несла в руках, и поставила свои сапоги на полку для обуви.

— Мама, у меня для тебя небольшой сюрприз, — услышала я за спиной голос Аманды и, захлопнув дверцу шкафа, обернулась к ней.

Она уже держала куртку в руках, и никакие складки на тунике не могли скрыть большой живот. Последовала немая театральная сцена. Мать её просто смотрела на живот и бесшумно шевелила губами, пытаясь справиться с шоком и подобрать нужные для ответа слова.

— Почему ты мне не сообщила? — наконец сказала она, но я знала, что Аманда проигнорирует вопрос, во всяком случае сейчас он выглядел риторическим. — У тебя же нет страховки, как же ты к врачу ходишь?

— У меня есть страховка от штата и прекрасный врач.

Я отступила от шкафа, чтобы дать Аманде возможность повесить куртку. Она с шумом бросила на пол две пары тапок и так же шумно, возя их по полу, обулась. Я тоже сунула ноги в тапки и стала ждать. Хозяйка, нервно прикрывая рот ладонью правой руки, пригласила меня пройти в гостиную движением левой. Я замерла, не зная, что делать — сесть в кресло, на диван или продолжить стоять вот так, у камина.

— Кейти, садись, — увидев мою нерешительность, сказала хозяйка.

Глаза её нервно бегали от моего растерянного лица к спокойно-мрачному лицу Аманды, которая пыталась улыбаться, что ещё больше придавало лицу сходство с трагической маской древне-греческого театра.

— Аманда, а кто… Я его знаю, или ты нас познакомишь?

Похоже, миссис ОʼKоннер наконец сформулировала вопрос, который родился в её голове, конечно же, раньше медицинской страховки.

Аманда опустилась в кресло и сложила руки на коленях, будто прилежная ученица католической школы.

— Мама, я замуж не выхожу, поэтому ни с кем тебя знакомить не буду.

— Что ты хочешь сказать? — хозяйка оперлась о дверной косяк, потому что так и не прошла из залы в гостиную. — Он тебя бросил? Ну почему ты молчишь? Я вообще не понимаю, как ты могла скрыть от меня свою беременность?!

Миссис ОʼKоннер даже хлопнула себя по обтянутому джинсами бедру и вступила наконец в гостиную, но не дошла до кресла, в котором сидела её дочь.

— Ты узнала об этом сейчас… — сказала Аманда, не поднимая на мать глаз. — Какая разница…

— Разницы, быть может, никакой бы и не было, если бы ты приехала сейчас ко мне не с Кейти, а…

— Мам!

Голос миссис ОʼKоннер поднялся на целую октаву, но Аманда сумела перекричать мать, и мне даже показалось, что по тональности её «мам» было сродни «дуре». Я дёрнулась и вжалась в спинку дивана, считая себя здесь абсолютно лишней. Впрочем, они сейчас меня всё равно не замечали, или же моё присутствие не играло роли сдерживающего элемента.

— Аманда, не смей повышать на меня голос. Я задала нормальный вопрос, который любой родитель задал бы, обнаружив дочь, вернувшуюся с учёбы с шестимесячным животом, ведь я права, да? И без какого бы то ни было мужа на горизонте.

— Мам, если тебя волнует финансовый вопрос, то я его постараюсь решить самостоятельно, как я самостоятельно приняла решение относительно моего сына.

— Мальчик! — перебила её мать. — Ты ещё решила одна воспитывать мальчика!

— Да какая разница?! Вон отец Била Клинтона погиб в автокатастрофе за три месяца до его рождения, и что? А родители Джоди Фостер разошлись до её рождения, а Тома Круза вообще отец бил…

— Ты ещё Эрика Клэптона в пример возьми, который считал свою мать сестрой, а бабушку с дедушкой родителями…

— Если тебя волнует, повешу ли я тебе ребёнка на шею, то не переживай. Я сама прекрасно справлюсь с воспитанием своего ребёнка.

— Да? Ты хоть знаешь, сколько стоит страховка на ребёнка? А одежда? Еда? Кружки? Я уже не говорю про…

— У него будет страховка, не переживай, такая же как и у меня сейчас.

— Ну, конечно, может тебе повезло с офисом своего доктора, но ты разве не знаешь, что многие хорошие врачи отказываются принимать государственныестраховки? И вообще, по этим страховкам можно месяц ждать визита к специалисту? Ты не представляешь, что такое, когда твой ребёнок плачет, а ты не знаешь, что с ним и как ему помочь.

— Мам, хватит! Меня от твоего пессимизма тошнит! — перешла на крик Аманда и вскочила из кресла, но не отошла от него. — С моим ребёнком и со мной всё будет хорошо!

— Ах, какая уверенность маленькой девочки. Я ведь прекрасно знаю, что такое воспитывать ребёнка одной! Но у меня хотя бы были алименты. Кто отец твоего ребёнка? Даже если вы не желаете быть вместе, он обязан обеспечить малыша. Кто он?

— Мама, — сказала тихо Аманда и замолчала.

В комнате повисло ожидание. Мать засунула руки в карманы джинсов и пыталась совладать с участившимся сердцебиением, дыша глубоко и медленно. Я же превратилась в слух — неужели Аманда скажет правду?

— Мам, я не знаю, кто отец.

О, нет… Аманда… Я даже прикрыла глаза, словно то были уши, чтобы не слышать потока вранья, который сейчас должен был хлынуть из её рта. Только продолжением фразы была тишина, очень длительная тишина, пока миссис ОʼKоннер не спросила:

— Как так — не знаешь?

— А вот так… Бывает… Давайте не портить Рождества. Мы должны все улыбаться, да и мне нервничать нельзя. Вот… Я сейчас схожу в машину, принесу наши вещи. Идём!

Я подскочила, будто меня ошпарили кипятком, и бросилась следом за Амандой, которая чуть ли не бегом пересекла гостиную и зал и выскочила на улицу в тапочках, даже не придержав для меня дверь. Недавний дождь оставил дорожки мокрыми, но я всё равно тоже пошла следом за Амандой в тапочках. Она уже вытащила сумки и поставила на асфальт, чтобы захлопнуть багажник.

— Аманда, ты вообще в своём уме? — спросила я, подхватывая обе сумки, но она схватила свою и вырвала у меня из рук.

— Я в состоянии отнести свою сумку! Почему вы обе думаете, что я совершенно беспомощный человек!

Я не отпустила её сумки, и мы теперь перетягивали ручки, точно канат.

— Она тяжёлая, я отнесу, — говорила я спокойно, хотя внутри всё закипало от осознания того, что сейчас творится в душе у её матери. — Как ты можешь говорить, что не знаешь, с кем спала. Ты ведь не…

— Да, я не шлюха! Но я действительно не знала, с кем спала четыре года назад! Если бы я знала, кто он на самом деле и как мне будет с ним плохо, то я бы никогда, слышишь, никогда не подпустила его к себе. Ни его, ни какого другого парня!

Она рванула на себя сумку и победила.

— Не лезь! Слышишь? Не лезь! — повторила Аманда и пошла к двери.

Не вытирая ноги о коврик, она вошла в дом и хлопнула дверью. Я же задержалась на крыльце, чтобы вытереть подошвы тапочек, и увидела в холле её раскрытую сумку, а сама Аманда сидела на корточках под ёлкой, ища место, куда положить подарки. Миссис ОʼKоннер неожиданно выросла у меня за спиной, но обратилась к дочери.

— Аманда, пойдём поговорим.

Та не повернула головы и принялась расправлять искусственные ветки.

— Пожалуйста, — повторила мать тихо. — Мне это очень нужно.

С тяжёлым театральным вздохом Аманда выпрямилась и обернулась к нам.

— Мам, у нас гостья, и я не собираюсь оставлять её одну через пять минут после приезда.

— Кейти умная девочка. Она нас простит. К тому же, на книжном стеллаже в гостиной есть школьные альбомы Аманды. Можешь просмотреть их… Ну или какую-нибудь книгу взять почитать.

— Фейсбук почитаю, — тут же ответила я, стойко выдержав убийственный взгляд Аманды.

Они ушли в дальнюю спальню, а я взяла со стеллажа первый попавшийся альбом и уселась с ним на диван, поджав под себя ноги. Это оказался альбом за пятый выпускной класс начальной школы. Аманда оказалась в одном классе со Стивом. Я узнала бы его и без подписи, он нисколько не изменился, даже причёска была такой же небрежно-кудрявой, только, конечно, теперь уже не было детского открытого взгляда огромных глаз. Почти на всех общих фотографиях он был рядом с Амандой — даже в параде в честь Хэллоуина — он был в костюме дракона, а она — средневековой принцессы. Замечательная парочка, что тут скажешь, сразу видно, что вместе выбирали костюмы. Наверное, и книги из библиотеки одни и те же брали, потому он всё и знает про Аманду, а я… Я за два года даже не знаю, кто её любимый автор, и какое кино она любит… И ещё Стив точно знает, кто отец её ребёнка… Четыре года назад… Одиннадцатый класс…

Я тут же вскочила с дивана и кинулась к стеллажу. Засунув просмотренный альбом на место, я вытащила новый за предпоследний класс старшей школы. Если она спала с этим парнем, то хоть на одной школьной фотографии она должна быть с ним рядом. Я, стиснув зубы, принялась листать страницу за страницей, найдя всех — Стива, Шона, Пола, Терри, но никого другого рядом с ней не было. «Стив почти догадался…» — вертелась у меня в голове фраза, брошенная Амандой. Быть может, это какой-то его близкий друг? Ну какого черта я не добавила его в друзья на Фейсбуке. Я тут же бросилась к стенному шкафу, вспомнив, что оставила телефон в кармане куртки. Опаньки, три сообщения от Стива! Я открыла последнее: «Какого чёрта вы обе меня игнорируете? Почему у Аманды отключён телефон? Неужели нельзя было хотя бы послать сообщение, что вы нормально добрались? Я ведь просил её написать.» Я стала быстро набирать ответное сообщение: «Извини, я не знала о вашем уговоре. У меня отключены оповещения на телефоне, и я забыла его в куртке. У нас всё хорошо, снегопад пережили. И я случайно отменила твою заявку в друзья». Я отправила сообщение и нажала на кнопку «добавить в друзья». Ну, миленький, будь так же скор, как в постели — открой побыстрее мне свои альбомы!

Минут пять, а то и все десять, я тупо обновляла страницу, но от Стива сообщений не было, тогда я бросила телефон на журнальный столик и пошла доставать подарки из сумки. Ну неужели Аманда будет врать матери о самом святом? Неужели возможно сохранить такое в тайне? Но для Аманды было возможно всё.

После какао с булками она потащила меня в магазин и всю дорогу тараторила без умолку, словно боясь, что сделай она паузу, я сразу задам интересующий меня вопрос: что она сказала матери? И она была права, потому что меня совершенно не интересовали наши планы на завтра. Но Аманда явно не желала откровенничать. Она наоборот, будто назло, опять начала копаться в моей сексуальной жизни.

— А тебе твой серб делал массаж ног?

— Нет, — резко ответила я, но не успела добавить, что не желаю продолжать данный разговор.

— Я никогда не знала, что подушечки пальцев настолько связаны с маткой женщины, что длительный их массаж может вызвать схватки, поэтому беременным не рекомендуют усердствовать с ним, хотя я себе делаю, когда мажу ноги кремом. У меня пальцы жутко скрипеть начали, когда их вращаешь. У тебя такого нет?

— Не знаю, — ответила я, тупо смотря в лобовое стекло на габаритные огни машин и отсветы светофоров на мокром асфальте. — Я не массирую их.

Да, и никто мне не массировал. Стало грустно или даже обидно от этой мысли. Я принялась вспоминать наши школьные ласки. Они были какими-то совсем скудными — может, пару глубоких поцелуев и массаж груди. Мы всегда торопились, будто боялись, что родители вернутся, или же он получал удовольствие только от самого акта, а я как-то и не просила его пофантазировать со мной. Признаться, он и в грудь-то меня редко целовал, не говоря уже… Вот и точно, он никогда этого и не делал.

— А ты хотела бы попробовать?

— Что?

Я так рванулась вперёд от вопроса Аманды, что чуть не вскрикнула от врезавшегося в плечо ремня безопасности.

— Ты чего? — Аманда от неожиданности сбавила скорость.

— Что попробовать? — я почувствовала, как вспыхнули щёки. Неужели я озвучила свои воспоминания? Ужас…

— Как что? Массаж ног? Я умею хорошо его делать. У тебя ведь ноги от сапог устают тоже? Он помогает снять усталость и вообще… Это ведь приятно…

— Не надо, — быстро ответила я и облегчённо выдохнула. — Одно дело, когда я делаю тебе массаж, потому что ты беременна, а другое…

— Великолепно! Когда тётка в салоне педикюр тебе делает, ей ты разрешает массировать свою ногу, а мне, значит, нет? Спасибо!

Аманда во время своей тирады смотрела прямо на дорогу, и я была ей благодарна, потому что чувствовала, что уши всё ещё горят от пережитого страха, что я рассказала о своём скудном сексуальном опыте Аманде, которая и так уже убедилась в моих постельных неудачах. Но и она… Она ведь сказала, что ей было плохо с тем парнем. И тогда, в гараже, она сказала, что прекрасно разбирается в моей проблеме…

— Ты что сидишь? Приехали!

Оказалось, что Аманда уже запарковала машину перед супермаркетом и распахнула свою дверцу, чтобы выйти. Я тряхнула головой и вылезла из машины. Надо сосредоточиться на покупках, чтобы прекратить думать о всяких глупостях. У меня и так ещё немного тянет низ живота, как напоминание о моей глупости.

Звон рождественских бубенцов немного привёл меня в себя, и я сунула руку в задний карман джинсов, где у меня обычно лежали пару долларов. Я протянула их Санта Клаусу, собиравшему деньги на подарки детям из бедных семей — если в детстве не радоваться приближению Рождества, то никогда уже и не сможешь испытать этой светлой радости.

Аманда медленно двигалась между рядами, как всегда прочитывая этикетки на продуктах. Мы как-то привыкли покупать в одном магазине, и в крупные сети супермаркетов не заходили, поэтому со стандартным массовым ассортиментом продуктов были не особо знакомы. Это означало, что мы проведём в магазине минимум час. Это меня не особо напрягало, потому что длинный вечер под одной крышей с её матерью добра не предвещал. Единственное, мне очень хотелось съесть «сникерс» — я даже чувствовала вкус орехов и карамели, но разве Аманда позволит мне купить эту «гадость»? Конечно же, нет!

— Кейти, я в туалет, — взяла меня за плечо Аманда. — Никуда не уходи, потому что мне тяжело будет искать тебя по всему магазину. Меня второй день эти Брекстоны так мучают, что трёх шагов без туалета ступить не могу. И ещё… Возьми мне пока пару сортов газированной минеральной воды. У меня жуткая изжога. Я вообще есть ничего не могу. До сих пор вкус фиников ощущаю.

Я дождалась Аманду, положив в корзину местную воду и итальянскую, которую мы пробовали у кого-то в гостях. Так вот, почему Аманда ничего не ела в обед, даже её любимые булки. Ну почему просто было не сказать, что ей плохо?! Любит же Аманда закрутить клубок, что потом замучаешься распутывать! Поэтому на обратном пути я всё же не выдержала и задала Аманде мучивший меня вопрос. Она с минуту молчала, а потом ответила:

— Ты слышала когда-нибудь о студенческом клубе, в котором ребята анонимно встречаются друг с другом для секса? Нет? Ну да, ты подобным не интересуешься… Ну, философия такая, что отношения парень-девушка отнимают много времени и денег и главное — отвлекают от учёбы, поэтому народ тупо встречается потрахаться и не более того. Редко когда кто-то обменивается реальными телефонами и продолжает отношения вне клуба, потому что это противоречит философии. В общем, у них есть база, то есть какой-то там высший комитет проверяет данные, чтобы маньяки не затесались, и как-то сводит людей вместе…

— Типа встреч вслепую? — переспросила я. Откуда Аманда может знать подобное? Я и не подозревала, до чего доходят мои ровесники.

— Нет, не то. Ну на таких встречах просто друзья сводят пару вместе, заранее ничего не рассказывая им друг о друге… Типа того, что я сделала с тобой и Стивом… Прости, неудачное сравнение… Впрочем, ты не подумай, что я была в этом клубе. Я просто матери сказала, что так получилось, что у нас резинка порвалась…

— Что?

Я еле удержала себя от того, чтобы вновь не влепиться лбом в торпеду.

— Кейти, пойми… Чем бредовее ситуация, тем легче родителям в неё поверить… Ну не смотри на меня так. У меня уши сейчас запылают! Ну, Кейти, милая, ну какой у меня выбор… Ну не могу я сказать, кто отец моего ребёнка, потому что она сразу побежит к его матери, понимаешь?

Нет, я ничего не понимала. Я ничего не желала понимать. Я просто была в шоке от выстраиваемой Амандой стены лжи, с которой можно ох как легко свалиться…

Глава тридцать третья "Материнское чутье"


Я, кажется, изучила всю цветовую градацию красно-жёлтого светового круга на потолке отведённой мне спальни, который оставлял зажжённый на левой тумбочке ночник. Я прикрыла глаза и попыталась расслабиться, но противные молоточки в голове били в набат — как я могу позволять Аманде творить это с моими ногами!

— Я никогда не замечала, какие у тебя холодные ноги, — вдруг сказала Аманда сквозь музыку кельтской арфы, которую она включила на телефоне.

Я открыла глаза и приподнялась на локтях.

— Откинься обратно на подушку, — сказала тихо-тихо Аманда и улыбнулась.

Только я не могла исполнить её просьбы, потому что мне было не отвести от неё взгляда, вернее от улыбки — такой по-детски искренней, которой я давно у неё не видела, довольствуясь саркастическим изломом губ. На Аманде были длинные флисовые пижамные штаны с розовыми кошечками и футболка, которая нагло задралась на животе, обнажая расплющенную кнопку пупка. Светлые волосы спускались с плеч вдоль округлого лица. От улыбки на щеках появились ямочки. Волосы колыхались в такт музыке, словно от лёгкого бриза.

Аманда сидела вдали от ночника, но глаза её блестели собственным внутренним светом, и даже кожа вокруг глаз светилась, делая их ещё больше, чем они были на самом деле. На какую-то долю секунды я почувствовала себя древним царём, который пригласил себе на ложе самую искусную гетеру. Мне даже на миг показалось, что я слышу, как лопаются пузырьки масла на треножниках, но то были всего лишь фоны из-за плохой связи с сервером, с которого Аманда включила музыку. Я тут же пошевелила спрятанной под одеялом ногой, на которую после массажа уже был надет носок — она была тёплой.

— Как себя помню, у меня всегда были холодные ноги, даже после тёплых носков и тапок, — сказала я тихо, хоть и понимала, что мой ответ после такой театральной паузы звучит немного глупо.

Только я не стала добавлять, что каждую ночь грела их прежде, чем коснуться пятками её ног. Интересно, она сама это замечала? Наверное, если бы она меня коснулась своими ногами, я бы её спросила, зачем?

— Аманда, зачем ты делаешь мне этот массаж?

— Чтобы тебе было приятно, — тут же ответила Аманда и с силой провела пальцем по моей ступне от пятки к пальцам.

Я даже дёрнула ногой, но второй рукой Аманда крепко держала её у голени.

— На приятные ощущения это не похоже, а если ты снова начнёшь выкручивать мне пальцы…

— Так приятные ощущения будут потом, — продолжала всё так же тихо Аманда. — Как говорится, сквозь тернии… Ты послушай, как они у тебя скрипят…

Я плотно стиснула зубы, потому что это было не только противно слушать, но и больно.

— Аманда…

— Может, пора вылезти из кроссовок и носить что-то хоть на небольшом каблуке? — ответила Аманда, продолжая растирать мне ступню уже двумя ладонями. — Я давно сказала, что тебе просто необходимы юбки. В джинсах ты продолжаешь выглядеть, как школьница, а ты… Ты очень красивая женщина, если…

Она замолчала, продолжая удерживать мою ногу, и всё внутри у меня сжалось — как же я ненавидела эти «если»! В моей судьбе главенствовало сослагательное наклонение — если бы, да кабы, а в итоге…

— Если ты немного изменишь стиль одежды, походку и вообще… Начнёшь улыбаться! Ты почему не улыбаешься?

— Почему? Разве ты сказала что-то смешное?

Я улыбаюсь, я всегда и всем улыбаюсь — так нас учили, так принято, но только что-то обратная связь «улыбка — хорошее настроение» перестала работать, потому что… Потому что мне больно, но я выберусь из своей боли как-нибудь и когда-нибудь. Я и отец справимся с утратой. «Как твой отец?» — спросила мать Аманды, и я ответила дежурную фразу «Он в порядке», потому что это тоже был дежурный вопрос, и никто никогда не желает знать о твоих проблемах, и пусть все вокруг считают, что у всех всё хорошо, и проблем не существует вообще ни у кого.

— У меня куча шмоток, которые я вряд ли уже надену, — сказала Аманда, натягивая на мою вторую ногу носок. — В них кормить невозможно, а потом… Странно мамашка в них будет смотреться. Давай с утра покопаемся в шкафу и посмотрим, что тебе подойдёт.

— Мне ничего не подойдёт, — ответила я, спешно подтягивая под себя ноги. — У нас с тобой совершенно разные стили.

— У тебя вообще нет никакого стиля, — тут же отрезала Аманда, выгибая спину и проводя левой рукой по пояснице. — Ты одеваешься как школьница, мать которой не знает, что сейчас носят девочки, поэтому ограничивается джинсами и футболками. Или это влияние старших братьев?

— Мне так удобно, — буркнула я, сжимаясь в комок и ощетиниваясь, как ёжик.

Я всё равно никогда не буду выглядеть, как Аманда, хоть нацепи на меня все её вещи. Она женщина, а я так, особь женского пола. Теперь отвернуться к окну и закрыть глаза, ведь Аманда, кажется, передумала спрашивать то, зачем пришла ко мне под предлогом массажа.

— Ты хочешь спать?

Аманда поднялась с кровати и взяла телефон, чтобы выключить музыку.

Я следила за ней — вдруг она всё же спросит, зачем заходила ко мне её мать, но она снова что-то читала в телефоне, и хотя в свете ночника и лёгком отсвете экрана её лица особо было не разглядеть, я заметила, что она напряглась.

— Что за чёрт?! — вырвалось у неё, и она даже мотнула головой.

— Что-нибудь случилось? — я даже села в кровати, откинув одеяло.

— Да ничего, спи… Дурацкий статус какой-то у Стива… Впрочем, он умеет дебильничать… Спи. Хороших снов. Уже почти час ночи. Эти чертовы биглы начнут орать в пять утра.

— Аманда, — остановила я её вопросом у самой двери. — Ты не хочешь спросить, о чем мы говорили с твоей матерью?

— Нет, — она даже не обернулась. — Я знаю, что она спрашивала, и уверена, что ты ей ничего не сказала. Спокойной ночи.

Аманда вышла и тихо прикрыла за собой дверь. Её комната была через стену, но я даже не услышала, как хлопнула дверь. Я откинулась на подушки и уже потянулась к ночнику, но наткнулась рукой на телефон, чуть не скинув его с тумбочки. Что там со статусом Стива и какого чёрта он второй день игнорирует мои сообщения?

День выдался какой-то скомканный, как и вечер нашего приезда. Когда мы вернулись из супермаркета, шёл уже седьмой час. Мы разобрали сумки, быстро сделали на ужин салат и после еды втроём уселись смотреть диснеевский канал с детскими рождественскими фильмами. Было так странно видеть блестящие от слёз глаза Аманды во время дурацких счастливых сцен. Наверное, действительно беременные видят мир через какую-то особенную призму, понять которую нормальному человеку почти невозможно. Меня совершенно не умиляют фильмы о Рождестве, мне просто нравится, что в них никто не стреляет, никто не умирает, и вообще все друг друга любят, но чтобы плакать, даже от счастья? С другой стороны, пусть лучше так, чем с каменными лицами продолжать смотреть друга на друга и ждать, когда Аманда встанет и во всеуслышание назовёт имя отца ребёнка.

У меня было чувство, что мать не поверила в сказку о случайной связи. Я бы на её месте тоже не поверила, поэтому всё ждала, когда миссис ОʼКоннер заглянет в мою спальню, чтобы поговорить без Аманды. Хотя как тут уединишься в доме с картонными стенами!

Но миссис ОʼКоннер не пришла, и я тупо прощёлкала в Фэйсбуке почти час, ожидая сообщения от Стива, потому что видела, что моё сообщение уже было им прочитано. Какого чёрта он не добавляет меня в друзья? В чём дело? Можно, конечно, постучаться к Полу или Шону, в крайнем случае к Терри, но это будет выглядеть как-то глупо, ведь мы даже не сказали друг другу «пока». Но как мне иначе пробраться к их личным фотографиям?! Я уже просмотрела все выставленные на стеллаже альбомы, но не нашла никого, кто бы как-то не так вёл себя на фотографиях, стоя рядом с Амандой. Плохой из меня детектив, никудышный. И тут меня посетила гениальная мысль — спросить миссис ОʼКоннер о мормонах! Вдруг у их семьи есть близкие друзья, которые могли бы рассказать мне о своём мировоззрении. Она должна в первую очередь назвать семью этого парня.

Только что делать с именем? Заявиться к нему и сказать, что через три месяца он станет отцом? Только ведь Аманда не желает, чтобы тот знал, потому что он может попортить ей кровь из-за всяких совместных решений по поводу жизни ребёнка, что перечеркнёт всю пользу алиментов. Но мать-то её права, потому что одной в двадцать один год вытянуть ребёнка если и реально, то очень тяжело. Тем более с гордостью Аманды, которая даже от матери не желает принимать помощь.

Утром мы столкнулись с Амандой в ванной комнате. Она уже приняла душ и сушила перед зеркалом волосы. Я аж вздрогнула от холода. Я старалась убедить себя, что от него, когда взглянула на подругу в бикини и майке, надетой поверх бюстгальтера. Голым животом она касалась края раковины, но это Аманду нисколько не смущало. Тогда я перевела взгляд на босые ноги, которыми она отбивала такт весёлой песенки.

— Ты в душ? — стараясь перекричать шум фена, спросила Аманда.

Я кивнула и стала стягивать пижаму. Мне показалось, что рука с феном перестала двигаться, и Аманда наблюдает за мной через отражение в зеркале. Мне стало до жути неловко. Испугавшись, что она сейчас заметит на моем животе лишнюю складку, я запуталась в штанине и упала бы, не схватись за ручку на стеклянной дверце ванной, которая отозвалась жутким звоном.

— Ты в порядке? — обернулась Аманда.

Я кивнула и отвела от неё взгляд, чувствуя, что стану сейчас пунцовой, как она. Только её румянец был вызван горячим воздухом фена, а мой лицезрением её груди, которая стала ещё больше, чем в середине беременности, или дело было в том, что сейчас я постоянно сравнивала грудь с животом, уже не помня, как Аманда выглядела в прошлой, добеременной жизни.

— Слушай, у меня соски стали такими чувствительными, — сказала вдруг Аманда. — Я дёргаюсь от каждого неловкого движения, будто от прикосновения. Жуть…

— Может, тебе прокладку тканевую положить, чтобы было мягче? Ну те, что во время лактации кладут, — предложила я, вдруг вспомнив статью, которую читала, когда мы ждали приглашения на ультразвук. Именно тогда я заметила изменения в её груди и именно тогда она предложила мне потрогать бугорки на ореолах, но я так и не решилась. И вот сейчас я стояла в ванной полностью раздетая, комкая в руках флисовые штаны, и смотрела, как Аманда оттягивает ворот майки, чтобы вынуть правую грудь из чашечки бюстгальтера. Я не могла оторвать взгляда от её бледно-розовой, а вернее светло-персиковой груди, схожей сейчас в размере с половинкой огромного граната. Аманда поддерживала её снизу и большим пальцем с коротким ногтем коснулась напряжённого соска, кожа на котором по текстуре стала крокодильей и на самом кончике резко светлела.

— Кейти, подойди.

Я не могла двинуться с места. Мне даже показалось, что оставленная у меня на лобке тонкая полоска волос вспотела. Я даже ощущала этот противный женский запах, который сейчас так хотелось заглушить ароматом арбузного геля, которым пропахла ванная комната. Но Аманда смотрела на меня так призывно, что я всё же отлепила руку от стекла, оставив на нём след своей пятерни, и сделала шаг к ней, трясясь из-за её обострённого обоняния.

— Видишь эти светло-жёлтые точки? — Аманда взяла меня за ладонь и приблизила мои пальцы к моему соску, который сейчас тоже был вызывающе крепким. — Чувствуешь, какой мягкий, а теперь мой…

Мои большой и указательный пальцы сжались вокруг её соска и замерли. Я не могла поднять на Аманду глаза, поэтому смотрела только на её грудь, которая стала как-то слишком быстро вздыматься, будто Аманда вдруг занервничала.

— А теперь сожми.

— Что?

Я не смогла отдёрнуть руку, потому что пальцы будто прилипли к соску. Глаза Аманды были прищурены, а губы поджаты. Но вот она отпустила нижнюю губу и повторила:

— Сожми и увидишь, что будет…

Я не знаю, как расслышала её слова за шумом стучащей в ушах крови. К уху будто поднесли огромную ракушку. Что я должна увидеть? Я и так видела узелки на потемневших, будто облитых молочным шоколадом, ореолах, но я совсем не желала проверять их на ощупь, тем более теребить сосок. И всё же я надавила на него, и жёлтые точечки вдруг поползли вверх и обсыпали кончик соска будто крупинки манки.

— Что это? — я отдёрнула руку уже без какой-либо дрожи, но с величайшим любопытством.

Аманда провела пальцем по соску, снимая жёлтую присыпку, спрятала грудь под майку и сказала каким-то странно-растерянным голосом:

— А чёрт его знает. На молозиво ведь не похоже? То должно быть бело-жёлтой жидкостью, а это крупа какая-то, даже суше и плотнее гноя из прыщиков.

— А зачем ты давишь?

Я обхватила себя руками, чтобы спрятать собственную грудь. Аманда пожала плечами и взяла отложенный фен, но прежде чем включить, сказала:

— Мне не нравятся эти пятна. Это как прыщики — знаешь, что давить нельзя, и всё равно давишь. На какое-то время сосок становится чистым, но это неприятная процедура, и потом они снова появляются.

— А как давно? — я задавала вопросы просто так, чтобы не молчать; я как-то не думала, что это повод для беспокойства, а если и надо беспокоиться, то только после разговора с врачом, а не накручивать себя, как постоянно делала Аманда.

— Недели три. По идее может появиться уже молозиво, но не в сухом же виде?

— Ты нервничаешь?

— Да, я боюсь, вдруг у меня молока не будет, а я не хочу кормить ребёнка смесью, потому что это химия.

— Прекрати! В январе у тебя врач, вот и спросишь. А вообще мы все выросли на смесях. И живы, и нынешние разработки, наверное, более приближены к грудному молоку. Да и вообще я тут на Фэйсбуке видела ссылку на какую-то статью, где говорилось, что малыш семимесячный умер, потому что его мать на диете сидела, и в её молоке отсутствовал какой-то там витамин…

— Ты всякий бред не читай, — перебила Аманда. — Небось материал проплачен производителями смесей, которые несут убытки, потому что Америка решила вновь кормить грудью. Я вот больше верю судебному процессу над одним из производителей смеси за то, что они забыли добавить витамин, отвечающий за развитие клеток головного мозга, и сделали дебилами приличное количество детей…

— Аманда, квиты! Прекрати думать о плохом. Мысли — материальны…

— Кто бы говорил… Кстати, ты бритву свою уже принесла в ванную?

Не ожидая такого резкого перехода, я замялась, но потом всё же вспомнила, что вообще не упаковала её дома.

— Ничего, у меня должен быть запасной станок, — Аманда вновь положила на край раковины фен и полезла в ящик, из которого извлекла станок и новую насадку. — Держи. Только острая она, не порежься. Или тебе помочь?

— Знаешь, я как-нибудь уж сама побрею подмышки.

— Я вообще-то про лобок говорю.

Я проследила за её взглядом и покраснела. Какого чёрта!

— Лучше всё же использовать воск, дольше хватает. Это как маникюр — нет ничего хуже слезшего лака, так что-либо бреешь каждый день, либо следуешь заветам начала двадцатого века, когда не брили нигде…

— Аманда! — просто выкрикнула я, потому что не знала, что ещё сказать и как её остановить.

— А что такого! — Нет, до Аманды не доходило вообще, что её комментарии могут быть неприятны. — Летом я могу понять, что без бритья будешь ходить вся мокрая, но сейчас, если тебе лень…

— Мне не лень! — закричала я. — Я просто забыла бритву и… Какое тебе вообще дело, что у меня там! И вообще никому нет дела…

— А тебе самой?

Ну что за тон: недовольный моим возмущением или недоуменный моим упорством? Я уже вообще ничего не понимала и только сильнее обхватывала себя руками, сожалея, что нет третьей руки, чтобы закрыть себя там, куда греки на скульптурах лепили фиговый листочек — правда, лишь мужикам, которым они вообще ради эстетики уменьшали половые органы.

— А мне самой приятнее без кровавых порезов! — парировала я, мечтая запрыгнуть в душ и спрятаться за спасительным запотевшим стеклом.

— Говорю же тебе — давай побрею, аккуратнее будет.

Я попыталась придать лицу самое что ни на есть серьёзное выражение, которое в этой абсурдной ситуации создать было очень сложно.

— Аманда, тебя мама не учила о личном пространстве? Я понимаю, что мы не переодеваемся в темноте, но…

— Хорошо.

Аманда тут же сунула мне в руку бритвенный станок. Сама же схватила фен и включила его, стараясь даже не смотреть в зеркало, а я включила горячую воду и залезла в душ, с силой задвинув стеклянную дверь и даже испугавшись, что стекло треснет. Ощутив на лице струи воды, я вместо того, чтобы сметать их руками с глаз наоборот приоткрыла рот, чтобы поймать их нижней губой. Внутри всё ходило ходуном, внизу было мокро и не только на отросших волосках. Я схватила мочалку, выдавила на неё безумное количество геля и принялась тереть тело, чтобы лёгкой массажной болью снять охватившее меня напряжение. Фен больше не гудел, и я была рада, что Аманда ушла, и я смогу спокойно выйти из душа, не опасаясь очередных комментариев к моему внешнему виду.

Что с ней происходит? Может, это беременные гормоны так влияют на понятие этики, или беременная этика такая вот своеобразная? Ведь действительно, не желала же Аманда меня нарочно обидеть? Я схватила бритву, которую швырнула на полочку, и принялась очищать кожу от ежового покрова отросших волосков. В нескольких местах сразу проступили мелкие капельки крови, и я тут же подумала, может действительно я какая-то безрукая, ведь мои порезы не успевают зажить до следующего бритья, и у меня никогда нет чистой кожи, а депиляционные крема на интимных местах у меня почему-то не работают, хоть ноги прекрасно очищают. Я тут же провела рукой по ногам и поняла, что они всё ещё гладкие — волосы отрастали очень медленно, да и были настолько тонкими и светлыми, что их можно было легко не заметить.

Я смыла остатки геля и шампуня, выключила воду и начала вытираться полотенцем, и только тогда почувствовала небольшой жар, потому что переборщила с температурой воды. Я быстро открыла дверцу, чтобы увидеть Аманду, выжидающе глядящую на меня. Она сидела на крышке унитаза и расчёсывала красивые шелковые волосы.

— Ты в порядке? — спросила она тут же и подскочила на ноги, чтобы протянуть мне руку. — Ты же как помидор! Сколько раз повторять, что горячий душ вреден для женской кожи!

Я промолчала, боясь очередной лекции по поводу того, какая я непутёвая женщина, но протянутую руку приняла и вылезла из ванны, переводя дыхание.

— Пошли в спальню, ты там довытираешься.

Она схватила фен и распахнула дверь ванной комнаты, и я радостно ощутила на лице прохладный воздух дома. В комнате я плюхнулась на кровать, почувствовав небольшое головокружение.

— Воды принести?

Я отрицательно мотнула головой и принялась промокать полотенцем волосы.

— Иди тоже оденься, а то замёрзнешь, — сказала я, сквозь занавеску из перекинутых на лицо мокрых прядей.

— Ага, я ждала в ванной, чтобы одной в гостиную не выходить, — сказала Аманда. — Ты зайди за мной, как будешь готова, потому что не хочу с матерью наедине оставаться.

Я так и сделала, и когда мы вышли вдвоём в гостиную, то увидели, что миссис ОʼКоннер сидит за обеденным столом и читает газету, подперев подбородок рукой. При нашем появлении она тут же закрыла газету, как-то неловко поднялась и, бросив нам быстрое «доброе утро», прошла на кухню и выбросила газету в корзину для бумаги и бутылок.

— Ну, девочки, — повернулась она к нам с какой-то, как мне показалось, вымученной улыбкой. — Что будете на завтрак? Я ваши вафли поджарила. Вы их с козьим сыром будете или с джемом?

— С сыром, — ответила Аманда без дежурной улыбки и пошла к холодильнику за апельсиновым соком.

Атмосфера за столом осталась напряжённой, но я пыталась улыбаться, надеясь, что у матери с дочерью пойдёт цепная реакция, и она пошла, потому что миссис ОʼКоннер решила напомнить об обещании Аманды нарисовать ей картину на стену у обеденного стола. Та согласилась и сказала, что мы обе нарисуем — пусть висят две. В общем-то я была рада, потому что это означало, что половина дня у нас уже убита, если не весь день до самого вечера. Аманда обычно работала молча, а если говорила, то в основном на тему искусства, а в этой области мы с ней обычно не спорили, потому как не находили никаких камней преткновения. Красок дома у Аманды было предостаточно. Даже нашёлся мольберт, который она всё хотела спихнуть мне, но я прекрасно понимала, что Аманде будет намного легче работать стоя и чуть-чуть присаживаться на высокий стул, когда устанет поясница. Я же почувствую себя импрессионистом на пленэре и порисую, положив холст на колени. Некоторые современные художники вообще отказываются от мольбертов и рисуют на полу или же на коленях, так что это даже неплохой эксперимент. Хотя живопись не рисунок и требует большей сверки пропорций и цвета, но я могу иногда ставить холст на стул, чтобы посмотреть на работу издалека. Впрочем, я совсем не уверена, что буду писать что-то в стиле реализма, а импрессионизм прощает небольшие огрехи.

— Хочешь гранаты нарисовать?

Я аж вздрогнула, когда Аманда неожиданно возникла рядом со мной, подбрасывая в руках два огромных граната. Я вспомнила, какое сравнение пришло мне на ум в ванной комнате, и во рту сразу пересохло… Терпеть не могу таких жутких совпадений!

— Знаешь, рисуй их сама, а я… Я… — Я стала озираться по сторонам и нашла какой-то искусственный букет в вазе. — Вон те цветы нарисую…

Я отложила в сторону краски, которые сортировала, и пошла за вазочкой.

— Ну и зря… Это намного аппетитней…

Чёрт, Аманда… Ну откуда такие эпитеты… Иногда складывается впечатление, что она умеет читать мысли. Конечно, глупости, это всё мозговой эффект дежавю, которым наше сознание иногда обманывает нас, когда мы зацикливаемся на какой-то мысли. А я явно зациклилась на груди Аманды и вообще на её внешнем виде.

Я поставила букет на табурет ближе к окну, чтобы получить весь скудный дневной свет, а потом скосила глаза на Аманду, которая нашла где-то серебряное блюдо для фруктов… И глядя на её всё ещё не стянутые в хвост волосы, приоткрытые губы и кончик языка, который она всегда высовывала, когда о чём-то думала и отключалась от внешнего мира, на теперь так хорошо очертанную грудь, я поняла, что хочу написать её портрет. А почему я раньше его ни разу не писала? Ведь были же у нас задания такие. Я находила каких-то других ребят, хотя проще же было нарисовать подругу, с которой снимала жилье? Как бы теперь попросить её попозировать мне? О, она же захочет беременный портрет, хотя бы в акварели, ведь это не чета фотографиям, пусть и самым супер-пупер. Не откажет ведь? А вот смогу ли я? Смогу ли выписать её глаза, такие же безумно синие и глубокие, как вода кратерного озера в Орегоне. Или же, как Модильяни, оставлю в портрете белые круги, потому что не смогу ухватить её душу…

События дня скопом пронеслись у меня в голове, пока я открывала на телефоне Фэйсбук. Стив меня так и не добавил в друзья, и я даже со злости прикусила губу, но всё же вышла на его страницу, чтобы взглянуть на статус, который чем-то заинтересовал Аманду, но в строчке статуса было всего три заглавные буквы в перемешку с точками: R.I.P, означавших — покойся с миром. Что за чёрт?

Я отложила телефон и прикрыла глаза. Только сон не шёл. Я не могла забыть разговора с матерью Аманды. Вернее, того осадка, который он оставил в моей душе. Пока мы с Амандой по очереди принимали вечерний душ, миссис ОʼКоннер слишком громко гремела собачьими клетками в гараже, хотя мы вместе с Амандой помогли ей загнать туда всех собак и укрыть одеялами с подогревом. Наверное, она просто нервничала и не знала, чем себя занять. Только я думала, что она желает говорить с дочерью, а та наоборот пытается, как можно дольше остаться у меня, предлагая смотреть фильмы. Но я чувствовала себя очень плохо от жуткой лжи, которую Аманда выдала матери. Мне так хотелось, чтобы они поговорили по душам и не оставили недомолвок, ведь был ли у Аманды кто ближе матери… Неужели Стив? Как-то не верю я в такую глубокую дружбу. Такое бывает только в романтических романах ушедших эпох, и то основывается такая преданность чаще всего на безответной любви.

Миссис ОʼКоннер постучалась ко мне неожиданно, когда я уже действительно приготовилась уснуть, плюнув на Стива и Фейсбук.

— Кейти, ты ещё не спишь? — спросила она шёпотом.

Затем тихо подошла к кровати и присела на край, будто бы была мне мать, напрочь забыв про всякие барьеры. И что странно, я совершенно не ощутила дискомфорта, пока та не открыла рот.

— Я хочу поговорить с тобой об Аманде, но для начала хочу сказать тебе спасибо за заботу, которую ты проявила к моей дочери в эти сложные шесть месяцев.

Я просто кивнула, потому что понимала, что это лишь вежливая присказка.

— Вы ведь больше двух лет вместе, — подошла миссис ОʼКоннер к тому, зачем пришла. — У вас же не может быть друг от друга секретов про парней, ведь так? Ты-то можешь мне сказать, кто отец ребёнка.

Она сделала паузу, ожидая моего ответа. Но если бы он у меня даже был, я бы не сказала ничего. В свете ночника, который я зажгла, когда хозяйка постучалась, эмоции на моем лице были не особо заметны, да и лгать мне не приходилось. Единственное, мне следовало делать вид, что я абсолютно ничего не знаю про ту ложь, что Аманда выдала матери.

— Я действительно не знаю. Она ни с кем не встречалась. Во всяком случае, меня ни с кем не знакомила, и домой к нам никто не приходил. Мы вообще никого домой к себе не приглашаем, у нас места нет для вечеринок, и по вечерам мы делаем уроки и вообще никуда не ходим, почти никуда.

— И она тебе ничего не сказала?

Я чувствовала недоверие в голосе женщины и кусала губы, не зная, как прекратить неприятный допрос.

— Нет.

— Это кто-то из наших?

Под «нашими» она, наверное, подразумевала кого-то из Рино, но я отрицательно мотнула головой.

— Хорошо, — по тону я поняла, что мы подошли к кульминации разговора. — Я знаю, что вы были на Тахо, мать Стива мне сообщила. И я спрошу прямо. Это ребёнок Стива?

Мой мозг похолодел. У матерей ведь есть чутье, которое не поддаётся логическому объяснению. Меня даже передёрнуло, и я была рада, что осталась сидеть в постели под одеялом.

— Я не знаю, — ответила я, будто на автомате.

— Можешь молчать и дальше, — сказала миссис ОʼКоннер и со вздохом провела рукой по краю кровати. — Может, и хорошо, что у Аманды есть такая подруга. Доброй ночи.

Она поднялась и вышла из комнаты, бесшумно затворив дверь. Только матери умеют так справляться с замками, чтобы не разбудить едва уснувших детей. Я, наверное, пять минут просидела всё в той же позе, смотря в полумрак спальни, пока дверь не отворилась, и ко мне не вошла Аманда с предложением массажа, потому что якобы выдавила из тюбика слишком много крема… Ох, уж мы женщины…

Теперь же обе женщины ушли, а я осталась с безмолвным Фейсбуком. Я решила в последний раз обновить страницу и чуть не подскочила, когда увидела высветившееся сообщение от Стива: «Завтра или уже сегодня в семь вечера я подъеду за тобой. Можешь сказать Аманде, что я пригласил тебя в кино, она не станет навязываться. У нас будет серьёзный разговор об Аманде, так что постарайся не опоздать. В дом заходить я не буду».

Я еле удержалась, чтобы не швырнуть телефон об стену, но всё же сквозь слёзы набрала ответное сообщение, состоящее из двух букв «ОК». Какой уж тут был сон…

Глава тридцать четвертая "Куда уходят сказки"


До припаркованного в конце улицы синего джипа надо было пройти шесть домов. Я считала их, чтобы не думать о том, что следует сказать Стиву или что тот скажет мне. Он не вышел из машины, но я была уверена, что Стив прекрасно видел меня в боковое зеркало. Я старалась идти как можно более вальяжно, чтобы тот не подумал, что я нервничаю. Но я нервничала так, что у меня вспотели ладони, и чтобы согреть руки, я сунула их в карманы, а прежде чем взяться за ручку, даже вытерла ладонь о джинсы, которые еле отвоевала у Аманды.

Я полночи проворочалась и проплакала от сознания того, что Аманда со Стивом во второй раз предали мою веру. Хотелось встать с кровати и пойти к Аманде, чтобы заставить её наконец заговорить со мной откровенно. Неужели я заслужила купание в ледяном озере вашей лжи? Что я такого вам сделала? Особенно тебе, Аманда? Зачем ты сводила меня со Стивом? Я ведь уже поверила в красивую сказку, что ты просто хотела мне помочь… Ответов я не находила, и от разговора меня удержала только предстоящая встреча со Стивом. Хотя я не могла понять, что он собираетсясказать и почему ему не поговорить с Амандой напрямую. Неужели он хочет попросить меня помочь ему сблизиться с Амандой, которая по какой-то непонятной мне причине отказывается прощать его ошибку даже ради ребёнка. Но что могу сделать я?

Я обнимала подушку и пыталась уснуть. Какой же до ужаса большой казалась мне сейчас кровать, и несмотря на ложь, мне хотелось, чтобы Аманда спала рядом, даже если мне нельзя будет коснуться её ногами. Но она ушла, хотя спокойно могла остаться, не привлекая внимания матери, которая уже спала. Наверное, у Аманды сегодня не болела спина… Да что же это за Рождество-то такое, в которое я только и делаю, что плачу, и, кажется, что поток моих слёз неиссякаем. Где же сказка? Где смех и веселье? Даже если я выросла, то неужели у Санты нет для меня в мешке хотя бы одного радостного дня?!

Ночник был выключен, но я всё равно смотрела в потолок, будто на нём отражался солнечный круг, и беззвучно шептала сумбурную молитву своему ангелу-хранителю, которому молилась последний раз, наверное, в детском саду. Я просила его дать мне силы пережить следующий день и особенно его вечер. Хотя я даже не могла придумать, как сообщить Аманде, что пойду в кино со Стивом.

Утром я долго сидела на кровати, обхватив колени поверх одеяла, и ждала, когда Аманда выйдет из ванной комнаты, но она, как на зло, слишком долго мылась, а сталкиваться с ней в душе мне совершенно не хотелось. Я проверила Фэйсбук, но никакого другого сообщения от Стива не получила, и он был оффлайн. Я проверила прогноз погоды, и поняла, что похолодало, поэтому обогрев включался каждые пятнадцать минут. Его шум и разбудил меня, хотя я думала, что просплю завтрак, потому что уснула около четырёх утра, а сейчас не было ещё и девяти. Спать не хотелось, было какое-то болезненное оцепенение, которое я думала снять горячим душем и чашечкой кофе. Последний раз я пила кофе со Стивом, и от этого воспоминания меня передёрнуло. Лучше уж есть с ним попкорн, чтобы хруст лопающейся на зубах воздушной кукурузы заглушал стук сердца, бьющегося от негодования на пределе. Боже, как же я тебя ненавижу! Ну как же ты можешь быть таким хамелеоном! И Аманда такая же, как ни крути. Поэтому вы безумно подходите друг другу. Так какого чёрта вы оба беситесь, раздавая оплеухи всем подряд? Я так злилась, что даже не заметила, как начала грызть одеяло. Вот чёрт, так же никаких нервов не хватит!

Но в этот момент ко мне без стука вошла Аманда. Она уже была одета в джинсы и трикотажную футболку с длинным рукавами, которая у груди собиралась в гармошку, чтобы дать возможность животу занять внизу больше места. В этой кофте живот Аманды выглядел как-то меньше и даже не очень бросался в глаза, или мне не хотелось его видеть. Да и сама Аманда выглядела сегодня как-то иначе — моложе, что ли… Или же виной всему были ямочки на щеках, потому то она улыбалась. Как когда-то давно, два с половиной года назад, когда мы только познакомились.

— Ты чего так долго спишь? Мать уже биглов выгуляла и теперь ждёт нас за столом, а я, как помнишь, не хочу идти туда одна.

Я смотрела на неё исподлобья, и мне отчего-то хотелось сказать ей сейчас какую-нибудь гадость, чтобы она прекратила улыбаться. Но вместо этого я улыбнулась в ответ, поддаваясь цепной реакции, и скинула одеяло.

— Пошли сегодня в торговый центр пофотографируемся? Ты выглядишь обалденно!

Я чуть не выкрикнула — чего?! После пяти часов сна и выплаканных галлонов слёз? Ну издевайся, издевайся дальше.

— Может, даже успеем с Сантой сфотографироваться. Хочу посмотреть, там все тот же дедушка, которого я помню ещё со школы или другой, — продолжала радостно щебетать Аманда, пока я копалась в шкафу в поисках одежды, чтобы взять с собой в ванную. — Не бери ничего, кроме трусов. Мы же договорились, что ты выберешь что-нибудь у меня.

Я обернулась и хотела возразить, но вновь наткнулась на её идиотскую улыбку.

— К тому же, надо что-то рождественское надеть. У меня должны быть бело-красные джемпера. Пойдём скорее, мне не терпится увидеть тебя в своей одежде!

Я схватила трусы с лифчиком и пошла в ванную. Душ не принёс ни удовольствия, ни облегчения, потому что голова гудела от недосыпа и неприятных мыслей, которые никак не хотели занимать предназначенные им места на полочках логики. А может и нет никакой логики в действиях Аманды? Может, она живёт своими гормонами и сегодня делает одно, а завтра другое, не замечая ничего кругом? Может, она хотела спихнуть мне Стива, чтобы тот прекратил её домогаться, а он тоже, не желая рушить свою только начинающуюся профессиональную жизнь, ухватился за брошенную соломинку, надеясь, что она действительно справится с ребёнком без его участия. Ну, а мне Аманда не призналась в отцовстве Стива, потому что прекрасно понимала, что я не буду встречаться с отцом её ребёнка. А теперь, когда я уже послала Стива, она не может сознаться, что поступила не очень-то честно по отношению ко мне. Но тогда получается, что она не такая и стерва, и если поверить, что Стив действительно почти что изнасиловал её в последнюю их встречу, во что я могу спокойно поверить, вспоминая то, как он виртуозно уложил меня в постель, то понятна причина, по которой она не желает видеть его рядом с собой.

Я выключила душ и стала с остервенением растирать себя полотенцем, аж до покраснения и так разогретой кипятком до розового отлива кожи. Может, пойти и сказать ей, что Стив хочет договориться с ней о ребёнке, хотя… С чего я вообще взяла, что в Стиве проснулась совесть? Может, стоит делать выводы после сегодняшнего вечера? С этими мыслями я и вошла к Аманде, которая уже завалила одеждой кровать, и я чуть ли не зажмурилась от пестроты палитры.

— Аманда, я не цыганка и не хиппи.

— Ты — художник, — Аманда тут же начала махать перед моим носом какой-то зелёной кофтой с фиолетовыми разводами и непонятной вышивкой. — Тебе должно пойти и по погоде сейчас…

— Ты же сказала, что нужно в санта-клаусовской палитре одеться…

— Ах — да, но… Ты точно бери её, потому что до вечера не будешь же в джемпере ходить. Я вообще не понимаю людей, которые весь декабрь ходят в рождественских джемперах и колпаках, ну да-к вкус-то насильно не привьёшь… Вот, надевай вельветовые красные брюки — точно подойдут к Санте! Или может красные колготки и белую юбку?

— Нет! — тут же закричала я, поражаясь серьёзному тону Аманды, заделавшейся в мои имиджмейкеры. — Дай мне что-нибудь одеть, потому что я не хочу стоять тут голой.

— Да? В доме, кажется, тепло, и мне нравится на тебя смотреть. Я в который раз убеждаюсь, что жутко тебя нарисовала и срочно надо рисовать тебя заново, только уже без этих тряпочек…

— Аманда!

Я вырвала у неё из рук красные брюки и легко влезла в них.

— Видишь, как влитые. Держи!

Она кинула мне джемпер, и я тут же его натянула, отложив по сторонам ворот.

— А ты?

— Пойду у матери возьму кофту с оленями и не буду застёгивать на животе. Я вообще думаю, что я всё это запакую, и дома пересмотрим. Что не понравится, отдадим в благотворительный магазин.

— Аманда, ты всё ещё наденешь. Не сходи с ума. Жизнь не кончится…

— А кто говорит, что она кончается с рождением ребёнка? — тут же отозвалась серьёзно Аманда. — Она просто будет другой, и я изменюсь. Наверное, мне уже не будут нравиться цветочки.

— А мне они и сейчас не нравятся, — ответила я, пытаясь остановить запихивание одежды в огромный пакет. — И вообще Стив пригласил меня сегодня в кино.

Я следила за выражением её лица и не могла не заметить, как оно на миг замерло, а потом губы растянулись в вымученной улыбке.

— Здорово, — произнесла Аманда очень тихо и сильнее придавила одежду в мешке. — Ну так надо тебя одеть по-человечески. Только скажи мне, продолжение у кино будет?

Я стойко выдержала её взгляд и чётко произнесла:

— Нет, я с ним спать не собираюсь.

— А зачем тогда идёшь в кино?

Я видела, как её пальцы сжали пластик пакета, будто желали выдавить из него сок.

— Потому что он пригласил меня в кино, чтобы убрать неприятный осадок нашего расставания.

— Но при этом он не пригласил меня. И даже не поставил в известность, что вернулся в Рино, — в голосе Аманды слышалась злость, я её ни с чем не могла спутать.

— А разве ему есть за что просить у тебя прощения?

Аманда не выдержала мой взгляд и стала демонстративно перебирать оставшуюся на кровати одежду.

— Вот, — она подняла серую кофту с чёрными разводами а-ля тай-дай и стала трясти ей в воздухе, чтобы я не увидела её лица. Но я-то прекрасно знала, какое сейчас на нём выражение. — Впрочем, ты же понимаешь, что он зовёт тебя совсем не кино смотреть. Я тебя предупреждала, что нельзя говорить парням, что они импотенты. Они пойдут на всё, чтобы уложить тебя в постель второй раз.

— У него ничего не получится, — сказала я уверенно, потому что знала, что у Стива совсем иные планы на вечер.

— Ну потом только не говори, что я тебя не предупреждала. Да и ещё… — Аманда замялась и отбросила в сторону серую кофту. — Надо тебе алиби придумать, потому что моя мать тут же позвонит его матери и… Они больные в этом плане, им кажется, что кроме секса у нас в голове сейчас ничего нет… О, я скажу, что отправлю тебя потанцевать с Терри, а сама… Чёрт, мне придётся остаться на весь вечер с матерью. Ну и ладно, если тебе так хочется увидеть Стива.

Она отвернулась к окну и по тому, как вздрогнули её плечи, я подумала, что Аманда плачет, и мне вдруг захотелось броситься к ней и сказать, что мне совершенно не нужен её Стив, что я только хочу попытаться помочь ей построить семью ради этого маленького мальчика, которому через три месяца придётся покинуть уютный мамин домик и окунуться в холод этого жуткого мира. Но Аманда обернулась раньше, чем я сделала шаг на сближение, и глаза её были абсолютно сухими.

— Идём, а то мать уже столько часов на ногах и, я уверена, все ещё не позавтракала, желая создать видимость семейной трапезы.

За завтраком мы что-то как-то даже не пытались улыбаться, потому что у миссис ОʼКоннер было явно плохое настроение, или нервы из-за беременности дочери окончательно сдали, потому что она разбила чашку, опрокинула кофейник и насыпала в сахарницу соли. Пришлось усадить её за стол и пойти прибираться, несмотря на её протесты.

— Аманда, — вдруг сказала хозяйка. — Я вот подумала, что сейчас везде скидки, может мы пойдём коляску с тобой купим, а? И вообще одежду для ребёнка и…

— Мама, мне не нужна коляска, — перебила её дочь. — Я буду слингом пользоваться. Это когда ребёнка тряпкой к себе привязывают.

— Зачем?

— Для полного контакта. Ребёнок хочет быть всегда с мамой, а не лежать где-то внизу на колёсах. А автокресло я ещё не выбрала, поэтому давай без подарков пока. Ладно? А на одежду у меня нет сегодня что-то настроения… Но, может, мы и заглянем в магазин, потому что хотим пойти с Кейти сфотографироваться с Сантой. Ты дашь мне свою кофту с оленями? И ещё, Кейти вечером с Терри в клуб уходит. Я не хочу танцевать, а её девчонки пригласили.

— Серьёзно? — спросила как-то совсем растерянно миссис ОʼКоннер, наверное, выбитая из колеи очередной грубостью дочери. — Терри пойдёт сегодня танцевать?

— А почему нет, мам? Каникулы. Да и после гор самое оно…

— Странные вы… Ну ладно. Наверное, вы действительно другое поколение со своими странными ценностями.

— Мам, улыбнись! — вдруг засмеялась Аманда. — Рождество, хватит тут трагедию из-за моей беременности разводить. Порадуйся лучше за меня!

— А я не из-за тебя… Да, ладно, так, мелочи…

— Что-то случилось?

— Ничего, ничего. Идите танцевать. И ты бы тоже сходила.

— Я не хочу.

— Зря. Потом захочешь и не сможешь.

Атмосфера была какая-то слишком напряжённая, и мне хотелось поскорее допить кофе и уйти хотя бы в тот же торговый центр, только бы не видеть миссис ОʼКоннер, перед которой мне отчего-то было жутко стыдно. Аманда тоже чувствовала себя не в своей тарелке и поспешила утащить меня к себе в комнату, чтобы сделать лёгкий макияж — как-никак мы собрались фотографироваться на память. Возня с косметикой отвлекли её, и она даже пару раз мне улыбнулась, но в душе оставалась грустной, хоть и напустила на себя в машине весёлость, став подпевать рождественским песенкам. Но я-то видела, как её мучает моя встреча со Стивом, и я чуть ли не физически хватала себя за язык, чтобы не сказать Аманде правду.

Рождественские декорации немного отвлекли Аманду, как и возня с фотоаппаратом. Она измучила меня своими сумасшедшими ракурсами, запихиванием меня под ветви искусственных ёлок, поиском моего отражения в огромных стеклянных шарах, надеванием на меня различных масок от философских до жутко радостных. От всей этой фотосессии я жутко устала, что даже на время позабыла о Стиве, а вспомнила о нём лишь когда мы стояли в очереди для фотографии с Сантой, потому что вокруг было море счастливых родителей с детьми, и я не могла отвести взгляда от счастливых отцов, присаживающихся рядом со сказочным дедушкой перед объективом фотокамеры. О чем думала Аманда, глядя на них, я даже не могла себе представить. Почему она упрямится и в открытую не решит проблему со Стивом? Но, несмотря на все наши нервы, фотография с Сантой вышла великолепной, потому что мы вложили весь свой актёрский талант в то, чтобы фальшивая улыбка выглядела естественной.

— Может, мы действительно пойдём купим что-нибудь для малыша? — предложила я, когда мы проходили мимо детского магазина «Джимбори», но Аманда отрицательно мотнула головой.

— Не хочу, нет настроения.

Его не было целый день, который мы убивали минуту за минутой домашними делами. Мы перестирали свои вещи, пропылесосили весь дом, перемыли биглов, приготовили обед. Аманда за всё время и словом не обмолвилась о Стиве, и я была ей благодарна, потому что сама еле сдерживалась, чтобы не сказать ей, зачем иду на встречу с отцом её ребёнка. В шесть вечера она всё же потащила меня к себе в комнату и сказала:

— Ты должна выглядеть на все сто, даже если не желаешь с ним спать. Это нужно тебе, понимаешь? То, что мужчина истекает слюной, даёт женщине уверенность в себе. Можно дать тебе юбку? У тебя ведь такие красивые ноги…

— Какие к чёрту ноги, Аманда! — заорала я, даже не думая, что её мать может меня услышать. — Я не собираюсь больше раздвигать их перед ним, поэтому надену джинсы, и точка. Я не желаю, чтобы он допустил и мысли, что сможет вновь затащить меня в постель. Понимаешь ты или нет, что я не собираюсь с ним спать? Он мне не нужен!

Аманда стояла передо мной с каменным лицом, и голос её прозвучал так же бесстрастно:

— Это ты себя убедить так хочешь? Потому что меня ни в чём убеждать не надо. Мне плевать, будешь ты с ним спать или же нет. Плевать! Мне плевать, как ты будешь выглядеть! Мне вообще на тебя плевать! Невозможно говорить с человеком, который игнорирует твоё желание помочь!

Аманда отвернулась и не произнесла больше и слова. Тогда я поняла, что надо уйти в свою комнату и попытаться забыть разговор, понимая, что нервы беременной подруги на пределе. Но ничего — я обязательно поговорю с тобой перед сном, когда этот Стив расставит все точки над «и». Теперь же быстро снять эти чертовы красные штаны, влезть в привычные джинсы и натянуть обычную спортивного типа футболку. В таком виде я точно никого возбудить не смогу, даже несмотря на оставшийся макияж. Из дома я выскочила ровно в семь, не встретив ни Аманду, ни её мать, хотя, признаться, мне было страшно садиться в синий джип.

Я открыла дверь, и в салоне автомобиля вспыхнул свет. До этого Стив отчего-то сидел в темноте с выключенными фарами. Выглядел он просто ужасно: воспалённые глаза, сероватый оттенок лица, оттенённый тёмной щетиной. Так плохо он не выглядел даже в то злополучное кофейное утро. Красный свитер с белым рождественским орнаментом ещё больше подчёркивал плачевный вид хозяина. Молния на вороте была полностью расстёгнута, и я видела его нервно ходящий туда-сюда кадык.

— Привет, — сказал Стив совсем глухо, и я ответила ему в тон, радуясь, что тогда наверху было темно, поэтому сейчас я не могла представить его голым. У меня была дурацкая привычка мысленно раздевать моделей, даже общаясь с ними после постановок только потому, что я слишком долго изучала их в первозданном виде и уже не мыслила их в одежде.

— Извини, что я не бритый, — вдруг сказал Стив, отстёгивая ремень безопасности, который непонятно зачем держал пристёгнутым. — Я думал, что в машине есть электрическая бритва, но она разрядилась. Давно на свидания не ездил.

Он даже хохотнул, а я вжалась в кресло, когда он подался ко мне. Только он не собирался целовать, а перегнулся назад и протянул мне коробочку, завёрнутую в упаковочную бумагу с мультяшными ёлочками.

— С Рождеством тебя.

Я не протянула руки, тогда Стив легонько ткнул меня коробкой в живот.

— Открой. Я старался.

Я схватила коробку и резким движением разорвала бумагу, под которой оказалась прозрачная крышка, сквозь которую я увидела ожерелье из бисера, судя по орнаменту, сплетённое индейцами.

— Аманда такие побрякушки любит. Я ей тоже купил. Потом положишь под ёлку, чтобы как-то спасти это чёртово Рождество.

Он говорил как-то странно медленно, положив левый локоть на руль, чтобы сохранить между нами расстояние. Я принюхалась и поняла, что Стив пьян, и пил он явно не пиво.

— Знаешь, я в кино тебя не поведу. Мне сейчас крепкий кофе помог бы. Поехали в кофейню.

Он вытянул ремень, но я перехватила его руку прежде, чем он успел щёлкнуть замком.

— Ты пил?

— Немного, — ответил Стив и отвёл глаза.

— Похоже, что допустимая норма давно превышена.

— Хочешь сесть за руль?

— Нет. Говори, что хотел сказать, и я вернусь домой, а ты позвони Полу или сестре, чтобы тебя забрали.

— Давай всё же в кофейне поговорим. Вообще мне очень плохо, и я буду тебе признателен, если ты проведёшь со мной этот вечер. Иначе я напьюсь.

Я стала нервно отбивать ногой такт и упёрлась сапогом в бутылку, которую как-то раньше не заметила. Я нагнулась, чтобы поднять бутылку канадского виски, пустую на треть.

— Ты с ума сошёл?! — только и могла выдохнуть я. — Ты когда пил? До того, как приехал?

— Пока ждал тебя. Думал, что сделаю только глоток.

— Ты идиот!

Я встала на колени и перекинула ногу через коробку передач, чтобы перелезть на заднее сиденье и бросить бутылку в багажник, во второй раз порадовавшись, что на мне джинсы.

— Мало того, что пьяный, так ещё и открытая бутылка в салоне! — Меня трясло. Ну как можно быть таким дебилом! — Ты что, прав хочешь лишиться?

— Так ты сядешь за руль?

Вместо ответа я вылезла на улицу через заднюю дверь и едва захлопнула её, как столкнулась со Стивом. В свете уличных фонарей он выглядел ещё более осунувшимся — похоже совсем не спал этой ночью. Это надо же так нервничать из-за отцовства, хотя всё можно было решить ещё там, на Тахо. Я всё ждала, когда он обойдёт машину и сядет на пассажирское кресло, но он не двигался и смотрел на меня, а потом резко подался вперёд, и я оказалась прижатой к машине без возможности вырваться, потому что обе его руки упёрлись в железо прямо за моими плечами.

— Ты злишься на меня? — спросил он, обдав жарким пьяным дыханием, и мне стоило не малых усилий, чтобы не поморщиться. — У меня такое чувство, что я тебя изнасиловал, и мне от себя противно.

Моё лицо осталось каменным. Я даже не хотела ничего ему отвечать, потому что его ложь и лицемерие уже готовы были политься у меня из ушей, и только любовь к Аманде сдержала моё неистовое желание дать ему в морду, как учил брат. Правая рука уже даже сжалась в кулак, и я еле его разжала, посчитав, что удар коленкой в сложившейся ситуации более уместен.

— Тебе доставляют удовольствие мои мучения? — прервал Стив минутное молчание. — Скажи просто, что при всём идиотизме ситуации тебе было со мной хорошо.

Он выжидающе смотрел на меня, и из-за близости его лица в свете фонарей у меня начало двоиться в глазах, или же причиной были вдыхаемые мной алкогольные пары. Аманда всё же права — самый страшный удар для парней — это их фиаско в постели, и вот сейчас я тебе его и нанесу, дорогой мой Стив.

— Знаешь, — произнесла я медленно, — так плохо мне ещё ни с кем не было.

Я даже зажмурилась, потому что была уверена, что его кулак опустится на мою физиономию, но всё же он ударил джип так же, как тогда в гараже машину Пола, а потом отошёл от меня на шаг.

— И поэтому ты не хочешь продолжать наши отношения, да? — прошипел он мне в лицо. — Ты ещё и Аманде рассказала, и вы с ней разыграли этот лесбийский спектакль, да? Чтобы меня отшить, не обидев?

Стив опять оказался слишком близко от меня, и я даже почувствовала рвотный позыв, поэтому упёрлась ему в грудь и оттолкнула от себя, вложив в толчок всю свою силу. Он даже пошатнулся, но удержал равновесие, а я вжалась обратно в джип, не зная, что мне делать.

— Ты меня за этим позвал? — выкрикнула я, глотая слёзный ком обиды. — А я-то подумала, что ты образумился и решил… Впрочем, мать её всё знает, и уверена, что она сегодня или завтра поговорит с Амандой.

Стив как-то помрачнел и даже шмыгнул носом. Наверное, причиной был холодный воздух и выпитый виски.

— Я и не сомневался, что она узнает. Об аварии и коме уже все наши местные газеты написали ещё пару дней назад, а теперь уже и о смерти. Я звонил ей, чтобы она ничего не говорила Аманде, на её-то сроке такое потрясение. — Стив зажал рот ладонью, но потом всё же продолжил. — Мы как раз должны были встретиться с Майком сегодня. Если бы я знал, то сказал бы ему о ребёнке по телефону. Может, тогда бы он не оказался на том перекрёстке. Какая же Аманда дура, что ничего ему не сказала. Она издевалась над ним со школы, а он как идиот бегал за ней. Он даже поступил в один с ней университет, чтобы только быть рядом, а она, как узнала об этом, отозвала свои документы и уехала в Калифорнию. Ну почему вам, бабам, так нравится нас унижать?

У меня окаменело не только лицо, но и руки с ногами, поэтому я даже не дёрнулась, когда Стив резко шагнул ко мне и, стиснув в объятьях, уткнулся носом мне в плечо. В общем-то от подушки, в которую плачут, тоже не ждут слов сочувствия, поэтому я молчала, да и Стив плакал беззвучно, всё сильнее прижимая меня к себе.

Глава тридцать пятая "Виски с кофе"


В какой-то момент Стив вообще перестал поднимать на меня глаза и начал говорить, смотря на свои плотно сжатые в замок пальцы, которые он опустил на деревянный столик кофейни. Тогда я отвела взгляд от его тёмной волнистой макушки и стала смотреть по сторонам, каждый раз вздрагивая при чьём-то смехе, будто кто-то нарочно смеялся над чужим горем. Я уже почти не слушала или всё же не слышала слов Стива, которые тонули в общем повседневном, по вечернему весёлом шуме снующих туда-сюда людей, скрежете кофемолок, выкриках барист, перешёптывании посетителей, скрипе отодвигаемых стульев, щелчках кнопок ноутбуков. Было так странно наблюдать за жизнью людей, понимая, что кто-то уже вот так не зайдёт сюда, чтобы выпить кофе.

За час, который я провела со Стивом, у меня создалось ощущение, что я знала Майка лично. Отчего-то шквал негатива, который я выливала до этого на голову бедного Стива, не перешёл на настоящего отца ребёнка. Быть может, потому что злость, просачивавшаяся из недомолвок Аманды, тонула в океане тепла, который высокими волнами накатывал после каждого слова Стива, выписывая образ совершенно адекватного парня и в чём-то даже похожего на так любимого Амандой Стива.

Стив говорил и говорил, и если бы я могла запомнить и записать его воспоминания, то получился бы некролог на целый газетный разворот. Но я уже не слушала его, мне не были интересны его детские воспоминания о том, как они играли с Майком в футбол, катались на досках или лазили по деревьям в парке, да и самому Стиву не нужна была моя реакция, и я даже для вида больше не хмыкала и не кивала. Впрочем, он так и не поднял на меня глаз, и я была благодарна, потому что в моём взгляде не было сочувствия. В нём была тревога за Аманду, за её реакцию на смерть Майка и невозможность подобрать слова, которые я ей скажу.

— Стив, — перебила я погрузившегося в пучину воспоминаний парня. — Почему ты не скажешь ей сам? Это ваш общий друг, как-никак.

Он замер на полуслове и поднял на меня глаза, в которых появилась пара лопнувших сосудиков.

— Раньше мы действительно были… Сейчас ты ей ближе, и с тобой ей будет легче выплеснуть эмоции, и вообще… Я не хочу, чтобы она знала, что я догадался, ведь она не назвала мне его имени, как я ни выспрашивал.

— А с чего ты вообще взял, что это был Майк? — после этих сумасшедших последних дней мне начало казаться, что нельзя быть уверенным ни в чём.

— Ну немного математического подсчёта, — улыбнулся Стив, — пара правильно заданных вопросов и… Мы с Майком друг от друга ничего не скрывали, и я знал, что она спала с ним летом.

Мне совершенно не понравился его тон, и я чуть не выпалила, что она «не совсем спала с ним», но вовремя остановилась, потому что это была личная тайна Аманды, и я не желала предавать её доверия. К тому же, мне не хотелось ранить Стива ещё больше, всё-таки я видела, как он любит Аманду и как любил своего погибшего друга. Что случилось между Амандой и Майком, то случилось, и он уже не сможет ничего сказать в своё оправдание.

— Но почему же она не сказала ему про ребёнка? — спросила я вместо проглоченного признания Аманды. — Ведь должна была же быть веская причина.

Стив молча смотрел на меня какое-то время, и я уже подумала, что он ничего не ответит, а мне так хотелось понять мотивы поведения Аманды, и если кто и может мне что-то сказать без подтекста, то это Стив просто потому, что он парень и не станет плести непонятные сети.

— У Аманды всегда одна причина — ей не нравятся парни, и почему она столько лет спала с Майком, я не могу понять вообще. Понимаешь, они никуда вместе не ходили, у них даже нет ни одной общей фотографии, он не бывал у неё дома, она не приходила ни на одно их семейное торжество, но при этом она время от времени спала с ним, а в перерывах он бегал за ней, как собачка, пытаясь добиться нормальных отношений. Он ею бредил, и она это прекрасно видела, и только подливала масла в огонь своими подачками. Сколько раз я просил её отпустить Майка, но она каждый раз заявляла, что у неё с Майком ничего и нет. Я всё время был как бы между двух огней — лучшим другом и лучшей подругой, и чувствовал себя виноватым перед обоими, потому что я свёл их. Просто Аманда попросила меня… Нет, я не должен тебе этого говорить, это будет нечестно. Ты сама её спроси, и если она захочет, то расскажет. Чёрт, я всё ещё не могу поверить…

Стив снова свёл пальцы в замок и поднёс к губам, а на глазах вновь заблестели слёзы, или же это было реакцией его воспалённых глаз на яркий электрический свет, когда он запрокинул голову, чтобы не встречаться со мной взглядом.

— Он ведь ещё и девчонку на смерть сбил, ужас… Как насмешка судьбы, я вожу в сто раз хуже его, а тут такое… Писали, что второй водитель вылетел на красный, и Майк пытался уйти от лобового, но слишком крутанул руль, и машину вынесло прямо на островок. Девчонка, которая стояла на переходе, погибла на месте, а у него столб вошёл прямо в машину. В общем это свидетели говорят, официального рапорта ещё нет.

— Стив, какое это имеет значение, ну честно?

— Никакого, ты права. Я говорил с ним меньше чем за час до аварии. Чёрт, когда увидел статус его сестры, не поверил. Я как идиот вызванивал его часа два. А потом, когда дозвонился до его матери, полетел в Рино, как ненормальный, но врачи не пустили меня в палату. Я так его ещё и не видел.

Стив поднял свою чашку и отхлебнул давно остывший кофе, даже не поморщившись.

— Давай я отвезу тебя домой?

Мне так хотелось взять его за руку, пальцами которой Стив нервно выстукивал барабанную дробь по столешнице, но я боялась, что он не так истолкует мой жест сочувствия, поэтому прятала руки на коленях. Кофе свой я выпила в первые пять минут, проведённые в кофейне, и сейчас меня даже начинало подташнивать от густого кофейного запаха, повисшего в воздухе.

— Ты доведи машину до дома Аманды, если всё ещё боишься ехать со мной, а потом я сам доеду до дома. Кофе с лимоном подействовал.

— Не дури, — ответила я достаточно жёстко, не понимая откуда взялось абсолютное спокойствие, близкое к безразличию. Я сейчас чувствовала себя работником зоопарка, которому надо накормить тигра и закрыть в клетке, чтобы он не причинил вреда ни себе, ни окружающим. — Тебе надо поспать, станет легче. Я знаю, я так делала, когда мама умерла. Я почти все дни спала.

— Давно?

— Уже пять лет. И это не проходит. Ты его не забудешь, но станет легче.

— Не знаю, — Стив облизал нижнюю губу и закусил её, но потом всё же закончил фразу. — Мы как-то с ним последний раз не хорошо расстались. Он начал говорить, что ждёт Рождества, потому что приедет Аманда. Он ждал её ещё на День Благодарения. Я начал говорить, чтобы он оставил её в покое, а он ответил, что я ни черта не понимаю, потому что никого ещё не любил. Мы поругались, а я пошёл написал Аманде, чтобы она приезжала ко мне в горы, и пригласил его, только он сказал, чтобы я катился к чёрту со своей помощью. А я совсем не желал помогать, я хотел, чтобы он увидел её с подружкой и понял, что она ему не лгала о том, что она… Чёрт, ты можешь мне сказать, она действительно лесби, или Майк был прав, говоря, что это игра, чтобы позлить его.

Взгляд Стива вдруг стал таким, каким был на Тахо и от которого мне хотелось спрятаться под стол.

— Ты можешь мне не верить, но я не знаю.

— Как ты можешь не знать? — Стив выкрикнул этот вопрос так громко, что на наш столик обернулись другие посетители, и закончил он уже шёпотом. — Ты с ней живёшь два года, и как ты не можешь этого понять?

— Более того, — сказала я с усмешкой. — Мы спим в одной постели. Вывод простой: либо я ей не нравлюсь, либо твой друг был просто не тот, кто нужен Аманде. Я понимаю, что тебе больно, и ты ищешь сейчас оправдание всем, ну и себе, если ты действительно их свёл, но делать этого не надо, потому что сейчас это тебя не касается. Это касается только Аманды и их нерождённого ребёнка. А тебе сейчас надо поспать.

Я проклинала себя, но моя рука без моего ведома вылезла из-под стола и накрыла руку Стива, чтобы та прекратила барабанить пальцами по столешнице, потому что этот звук был для меня сейчас сродни скрежету металла по стеклу. Но как я и предполагала, мне ни в коем случае нельзя было касаться его, потому что вторая его рука тут же бросила чашку и накрыла мою, а голос стал до жути низким и сухим, когда он спросил совсем тихо:

— А ты останешься со мной?

Я рванула руку назад, но он уже держал её крепко двумя руками.

— Кейти, ты мне нравишься, очень… Я даже рад, что у вас с Амандой ничего нет, что ты нормальная…

— Нормальная? А она, значит, ненормальная?

— Про неё я ничего не знаю. Она слишком много говорит, и в словах её всегда мало правды. И если ей нравятся девочки, то мне по барабану, потому что она меня не интересует, а вот ты… Кейти, не отталкивай меня из-за одной моей неудачи. Послушай, «Дэвис» не так далеко, я могу приезжать на выходные, а летом я точно устроюсь в «Гугл». Кейти, чего ты молчишь?

Что я молчала? Я жалела, что допила весь кофе, потому что с удовольствием бы плеснула сейчас им Стиву в лицо, чтобы тот окончательно протрезвел, но я даже не могла вырвать руки, потому что он сжал мои запястья будто железным кольцом.

— Я не знаю, какими словами объяснить тебе, что между нами ничего не может быть, — процедила я сквозь зубы. — Ты мне не нравишься, Стив, понимаешь? Ну бывает такое, что человек не нравится. Мне очень стыдно за своё поведение на Тахо, я не хотела тебя обидеть, я просто запуталась…

Он молчал, а я продолжала говорить, чтобы ничего не высказанного между нами не осталось.

— Я понимаю, что на тебя слишком много всего навалилось: с подругой ты расстался, Аманда тут со своим ребёнком, гибель друга… Но это как океан, за большой волной несчастья всегда идут маленькие волны счастья, просто надо уметь их дождаться.

— Ага, — сказал он, наконец-то давая свободу моим рукам, и я тут же засунула их в карман куртки, которую так и не сняла, хотя в кофейне было натоплено. — А если представить, что маленькие волны как раз и есть несчастья, которые планомерно добивают нас? Или же твоя большая волна так собьёт с ног, что не встанешь и захлебнёшься под волнами счастья? Наверное, я недостаточно протрезвел, чтобы вникнуть в твою философию. Идём!

Стив резко поднялся, чуть не опрокинув стул, и даже извинился перед сидящими за соседнем столиком, а потом схватил меня под локоть и потащил на улицу. Я поняла, что взбесила его своим отказом, и как не допустить продолжения виртуального битья тарелок, я не знала. Он не выпустил моей руки, но сбавил шаг, когда мы пошли вдоль ярко освещённых улиц к парковке. Вечером да ещё и в рождественскую неделю в Рино было негде приткнуться, и единственная доступная нам парковка оставалась на приличном расстоянии от кофейни, в которую хотел отвести меня Стив, не желая входить в казино, зазывно пестрящие на каждом углу своими вывесками. Впереди сверкала перекинутая через дорогу цветная арка из букв, гласящих, что это «самый большой из самых маленьких городков», и самый, наверное, несчастный из-за загубленных на «одноруких бандитах» жизней. Я дёргалась на каждом светофоре, потому что мне казалось, что какая-нибудь машина сейчас не остановится. После рассказа Стива мной овладела та же паника, что и после прослушивания сводок дорожных новостей. На одном из светофоров Стив до боли сжал мне руку.

— Тоже о Майке думаешь?

Что скрывать?! Я кивнула.

— Мне его авария вчера приснилась, и я совсем не хочу засыпать опять. Тебе снилась мать?

Я кивнула.

— Ты всё говоришь, что не успел ему сказать, попросить прощения или ещё чего. Всё равно мы не успеваем сказать людям главное, даже если и знаем, что видимся с ними последний день. Мать до последнего скрывала от меня свою болезнь, и я злюсь на неё за это, потому что у меня было меньше месяца, чтобы попрощаться с ней, сказать то, что надо было сказать намного раньше.

— И ты сказала?

Стив остановился посреди тротуара и развернул меня к себе, наплевав на прохожих, которым пришлось обходить нас.

— Нет. Я всё думала, что скажу завтра. Я не хотела говорить. Мне казалось, что если я скажу всё, то её больше ничего не будет держать в жизни. И вместе с этим я боялась засыпать из-за страха, что мне завтра некому будет пожелать доброго утра, да и эта дежурная фраза, сказанная мучащейся от болей женщине, была так глупа… Знаешь, я сидела в классе, все обсуждали, куда поедут на лето, говорили, что не могут дождаться, когда же закончатся эти два месяца учёбы, а я молилась, чтобы этот месяц тянулся как целый год, потому что летом уже никаких планов у меня не будет. И ещё я очень боялась, что зазвонит телефон, и отец скажет, что всё кончено. Я отключала его на время уроков, мне казалось, что если он не зазвонит, то всё будет хорошо, но он всё равно зазвонил.

Я с радостью уткнулась ему в плечо, потому что поняла, что пять лет — это совсем не срок, что сейчас у меня чувство, что я только что отключила телефон и не могу подняться со школьного стула.

— И где твоя волна счастья? — шепнул мне в ухо Стив. — Или ты упрямо перепрыгиваешь её в ожидании новой волны горя?

Я тут же резко отстранилась от него и вытерла рукавом глаза, оставив на куртке след от туши.

— Не передёргивай мои слова, — сказала я резко и сделала шаг вперёд, желая быстрее добраться до парковки.

Стив шёл следом, больше не пытаясь взять меня за руку, и я спрятала пальцы в карманы, жалея, что не взяла перчатки. Температура стремительно опускалась, и даже через плотную джинсу я чувствовала, как мои ноги покрываются гусиной кожей. Стив тоже поёжился и ускорил шаг, но у самой парковки вдруг схватил меня за руку, рванул назад и прижал к стене. В ту же секунду я ощутила его руки на своей шее и щеках, а его губы на своих губах. Мои руки тут же упёрлись ему в грудь, но Стив ожидал отпора, потому даже не отшатнулся, но всё же прекратил поцелуй.

— Ну почему ты не хочешь позволить мне заполнить эту пустоту? Ведь только так ты излечишься от своей боли. В одиночку тебе не вылезти, это невозможно…

— Почему ты не желаешь понять, что ты мне не нравишься?

— Да тебе не я не нравлюсь. Тебе не нравится сам факт, что кто-то желает вытащить тебя из панциря. Тебе нравится сидеть в нём!

— Если ты ещё раз посмеешь поцеловать меня, я покажу тебе всё, чему научил меня брат.

— Ну давай. Думаешь, в Рино это кого-то удивит? Тут и легавые не сразу подойдут…

— Ты — сволочь!

Я действительно испугалась, потому что хоть сюда и доносился шум главной улицы, но даже фонарь не светил. На самой парковке не было никакой охраны.

— Дура ты, — бросил со смешком Стив и убрал руки. — Думаешь, у меня совсем с мозгами не в порядке?

Я одёрнула куртку и осталась стоять у глухой стены.

— Идём!

Стив протянул руку, но я не взяла её.

— Идём. Поздно уже и холодно. Ты вон носом шмыгаешь.

Я шмыгала, но не от холода. Я его действительно испугалась.

— Пообещай, что не тронешь меня. Иначе я не сяду к тебе в машину.

— Ты ненормальная, Кейти, — сказал Стив каким-то совсем упавшим голосом. — Идём.

Мы подошли к синему джипу, и Стив распахнул передо мной дверцу водителя и сунул в руки ключи, а сам обошёл машину и сел на пассажирское сиденье. У меня тряслись руки, и я боялась заводить машину.

— Прости меня, Кейти, — сказал Стив, смотря, наверное, на мои руки. — Я, кажется, переборщил. Мне показалось, что ты просто боишься сделать шаг на сближение.

— Нет, ты мне просто не нравишься. Как ты это понять не можешь? Что за эгоизм решать за другого, что ему нужно! Со мной всё нормально, и если у меня нет парня, то это не значит, что я не могу его самостоятельно найти. Это значит то, что я не хочу его искать. И моя личная жизнь не имеет отношения к смерти моей матери. Всё, включай навигационную систему и поехали.

Я завела машину и стала ждать, когда загрузится навигационка. Стив молча нажимал кнопки, и только я услышала компьютерный голос, сразу выехала на дорогу, стараясь заставить себя не думать про аварию.

— Какую музыку ты слушаешь?

Рука Стива выжидающе замерла на кнопке аудио-системы.

— Любую.

Мне действительно было всё равно, что слушать, лишь бы не было больше гнетущей тишины, вызывающей на разговор, а говорить со Стивом мне совершенно не хотелось, потому что сейчас в его голове были только две мысли: Майк и я, и последняя даже не льстила моему самолюбию, хотя любая девчонка прыгала б до потолка, обрати на неё внимание такой парень. Странно, так странно, что Аманда с её любовью к красоте выбрала Майка. Впрочем, может, он был ещё лучше?

Стив продолжал молчать. Наверное, поэтому и наполнил салон перебором испанской гитары. Интересно, он умеет так играть? Только я не спрошу, потому что он может вновь истолковать мой интерес в свою пользу.

— Может, зайдёшь? — спросил он, когда я выключила зажигание, поставив машину перед гаражной дверью, рядом с зелёной «хондой». Я отрицательно мотнула головой. — Посиди пока в машине. Пойду узнаю, кто может тебя отвезти. Похоже, Шона нет. Надеюсь, Абби дома.

Я тупо смотрела в серый прямоугольник гаражной двери, от которой отражалась рождественская иллюминация, и растирала онемевшие пальцы, пока не услышала хлопок входной двери. Я вылезла из джипа раньше, чем на дорожке появились Стив с Абигайль.

— Привет, — бросила она совсем не дружелюбно, застёгивая на ходу куртку. — Поедем на моей машине.

— Давай лучше на джипе, он прогрет, — сказала я достаточно жёстко.

— Я тоже не так давно приехала, — буркнула Абигайль и уже нажала на кнопку на ключах, но я сказала:

— Не хочу, чтобы Аманда видела, что ты меня подвозила.

Повисло молчание. Затем Абби бросила брату ключи от своей машины и шагнула к джипу, протянув ладонь за ключами.

— Стив, я передам Аманде подарок, — сказала я и, посчитав, что лучше ничего не говорить про Рождество, обошла машину и села на пассажирское сиденье.

Абигайль молча завела машину и скатилась на дорогу.

— Абби, в багажнике бутылка виски. Выкинь на обратном пути.

— А… Понятно, — протянула она. — Спасибо. Сколько он уже выпил?

— Треть. Я уверена, что он допил бы её сейчас.

— Что он делал у Аманды?

— Плакал в жилетку. Ему сейчас плохо. Ты бы приласкала его, что ли.

— Я? — Абигайль даже рассмеялась. — Я с удовольствием предоставлю эту роль тебе.

— Глупо, Абби. Тебе повезло, что ты никого нетеряла.

— А ты не умничай. Мне Майк никогда не нравился, но это не значит, что мне не грустно от того, что он больше к нам не придёт. И я вижу, как плохо Стиву, только утешить его сейчас сможет новая девушка, а совсем не сестра. Но тебя-то, понятно, мой брат не интересует. Это я так просто сказала. Он что, у Аманды напился?

— Нет, до. Он просто посидел с ней, и потом я его отвезла.

Мы уже остановились около дома Аманды, потому что надо было проехать всего три улицы. Где-то рядом должен был находиться и дом Майка, раз они все учились в одной школе. Я перегнулась назад и взяла оба подарка, затем молча вышла и направилась по дорожке к двери, считая под ногами камешки, будто лишняя минута могла спасти меня от тяжёлого разговора. Только у крыльца я подняла глаза и чуть не вскрикнула от удивления — у дверей сидела Аманда, пряча лицо в меховой опушке капюшона и зябко натягивая на пальцы рукава куртки.

— Я тебя не заметила, — сказала я и увидела, как Аманда высвободила пальцы левой руки и постучала по облицовке крыльца, приглашая присесть рядом.

— Мать мне всё рассказала. Почему тебя привезла Абби, что со Стивом?

— Он немного выпил, но держится. Стив боялся говорить с тобой, потому что…

— Я знала, что он догадался, — сказала Аманда совсем глухо. — И я рада, что не он сообщил мне это, потому что… Кейти, я совершенно ничего не чувствую, будто это абсолютно посторонний мне человек. Мне жалко Стива, но… Я вышла сюда, чтобы мать думала, что я плачу.

— Ты ей сказала, что Майк…

— Нет, — тут же перебила меня Аманда. — Но когда узнаешь о смерти человека, которого знал всё детство, то по идее ты должен хотя бы всплакнуть, а у меня нет для него даже одной слезинки.

— Это стресс, Аманда.

— Нет, Кейти. Я почувствовала облегчение, будто меня освободили от тяжёлого груза. Это, знаешь… Иногда думаешь, как было бы хорошо, не будь кого-то в твоей жизни, и вот… Я рада, как бы ужасно это не звучало. Я не могу лицемерить и говорить, что мне жалко его. То есть, конечно, мне жаль, как жаль любого человека, погибшего в аварии, но мне радостно за себя, что я теперь свободна от Майка окончательно, и никто не встанет между мной и ребёнком.

Я хотела обнять её, но Аманда дёрнулась в сторону и отодвинулась от меня на пару плит.

— Со мной всё хорошо. Меня утешать не надо. А тебе должно быть противно, что я такая бесчувственная тварь. Особенно после того, что рассказал тебе Стив.

— Он ничего не рассказал мне. Он сказал, что ты сама расскажешь, если захочешь.

Я выжидающе посмотрела на неё, но она отвела взгляд, устремив его через дорогу на мерцающие праздничными огнями деревья и дома.

— Не хочу. Мне стыдно. Есть вещи, которые лучше не знать, чтобы не разочароваться в человеке окончательно. Пойдём в дом. Я уже полчаса тут сижу и окоченела. И я сказала матери, что ты была со Стивом. Не хотела, чтобы она плохо думала о Терри. Терри ведь нормальная. Она переживает, не то что я.

— Аманда, у тебя есть причины…

— Не надо, Кейти, я просто эгоистка бесчувственная. Но ты не думай, что Майк был ангелом. И всё равно я, наверное, в чём-то виновата.

Она поднялась, взяла меня за руку своей ледяной рукой и отворила входную дверь. Из дома пахнуло корицей. Я продолжала держать в руках подарок.

Глава тридцать шестая "Запах хвои"


Я полной грудью вдыхала морозный воздух с примесью хвои и не верила, что Аманда привела меня на ёлочный базар. Мы вырвались из дома, чтобы не видеть каменного лица миссис ОʼКоннер, которая с прошлого вечера злилась на дочь за то, что та не пожелала признаться, что отец ребёнка Стив, в чем мать была абсолютно уверена.

— Может, всё-таки сказать ей правду? — спросила вчера я, когда Аманда хлопнула дверью.

— Нет!

Аманда прижалась спиной к двери и, съехав по ней на пол, развела ноги в форме бабочки и начала ими пружинить.

— Все мышцы болят. Скорее бы вернуться в долину и пойти на аква-йогу. Знаешь, семье Майка хватит одного потрясения. К тому же, я не хочу привозить ребёнка бабушке-дедушке, тратя на то свой отпуск. А если они подумают, что мне нужна от них финансовая помощь, то мне будет просто противно.

— Аманда, наоборот им будет легче, ведь внук — это как маленький сын.

— Кейти, они мормоны. Они проще к смерти относятся, зная что там они встретятся вновь, и тогда у них будет настоящая жизнь, а это так, бренность, покинуть которую только в радость. У них музыканты на похоронах играют. Уверена, что Стив согласится играть, чтобы выразить уважение другу. Плакать там никто не будет, потому что нельзя.

— Аманда, неужели ты думаешь, что его мать сейчас не плачет? Я не верю.

— Ты не знаешь эту семью. У них всё странное, и чувства тоже. Я не хочу иметь с ними ничего общего.

— Но ведь ты отчего-то…

Я не закончила фразу, но Аманда поняла меня, прекратила трясти ногами и сомкнула под животом руки.

— Хорошо, Кейти. Я скажу тебе то, о чём умолчал Стив. У меня было очень странное половое созревание — мне совершенно не хотелось секса, вообще. Девчонки в старших классах начали крутить с парнями и обсуждать, как и что они чувствуют и что делают, когда занимаются сексом. Мне казалось, что я просто с другой планеты, потому что у меня нигде ничего не свербило, даже когда мы оставались со Стивом наедине. Хотя наши родители были уверены, что мы спим друг с другом. Мать даже потащила меня к врачу подобрать таблетки и не сразу поверила, когда врач подтвердил, что я всё ещё девственница. Впрочем, в конце одиннадцатого класса меня уже саму стала волновать моя апатия, и я попросила Стива… Ну ты меня поняла. Только он отказался, сказав, что ничего ко мне не чувствует. Тогда я ему ответила, что тоже ничего не чувствую, и мне просто некого больше попросить, потому что уже просто пора. Тогда он сказал, что Майк давно на меня заглядывается, но думает, что мне нравится Стив. Я подумала, что особой разницы между парнями не должно быть, и если Стив не желает помочь, то и выбора у меня особого нет. Ну, в общем, мы втроём пошли в кино, и я попросила Майка отвезти меня домой. До дома, как ты понимаешь, мы не доехали, потому что я чуть ли не изнасиловала его. Он долго сопротивлялся, у них якобы с этим строго, но у меня была цель, и я утащила его на заднее сиденье. А потом… Ну, в общем, понятно, что ничего толкового не получилось ни в тот раз, ни в следующие разы, и я сказала Майку, что больше спать с ним не буду. Только он меня не понял и обрывал телефон весь июнь. Хорошо, что он скрывал нашу связь от своей матери, поэтому домой ко мне не притаскивался. Тогда я упросила мать отправить меня в лагерь в июле, думая, что Майк образумится. Только он продолжал донимать меня весь двенадцатый класс…

— И ты сдалась, — утвердительно перебила я, потому что было неприятно слушать подобные откровения.

— Нет, я больше с ним не спала до этого лета. И через день сбежала в долину, записавшись на летний интенсив, и вот…

Она положила руки на живот и погладила, а потом замерла на боку и пощекотала двумя пальцами.

— А Стив сказал, что ты продолжала спать с Майком, — робко вставила я.

— Это, наверное, Майк ему говорил, чтобы не признаваться, что проиграл. Ну это парни, мужское самолюбие и всё такое, кто ж признается… Но ты-то мне веришь?

Я кивнула. Почему бы не поверить в то, что в общем-то не имело сейчас особого значения.

— В тот вечер от скуки я согласилась пойти с ними в кино. Мы с Майком пересекались только у Стива. В школе, когда он меня достал окончательно, я сказала ему, что мне нравятся девочки. Он посмеялся и не воспринял всерьёз. Тогда я сказала это Стиву, думая, что если Майк услышит подобное из уст друга, то поверит. Но не получилось. Тогда…

Аманда замерла на миг, и я боялась вздохнуть, чтобы она не прервала свой рассказ. Не то чтобы мне было очень интересно, что у неё произошло с Майком, просто мне казалось, что ей надо выговориться, чтобы накопившиеся в душе негативные эмоции, которые она держала под замком полгода, оставили её. Нет, конечно, я вру, на самом деле я сгорала от любопытства.

— Ты действительно хочешь это услышать?

Я кивнула, боясь, что голос прозвучит как-нибудь не так и заставит Аманду замолчать.

— Слушай, ты думаешь, небось, что мне надо было просто найти другого парня, и Майк сам бы ушёл, но… Я ведь даже на встречи ходила, но меня ни к кому не тянуло, а пойти второй раз на отношения без чувств я не решилась. И вот я попросила одну из своих знакомых, с которой занималась в детстве танцами, разыграть перед парнями влюблённых девушек. Не знаю, как Майк, но Стив поверил и до сих пор верит…

Она замолчала и смотрела прямо на меня, а я понимала, что начинаю краснеть, и проклинала верхний свет, который мы включили вместо ночника, хотя уже было десять вечера.

— Тебе жарко? Сними джемпер.

Я отрицательно мотнула головой, потому что под ним у меня не было майки. Аманда опёрлась рукой об пол и, подтянув под себя ноги, встала сначала на колени, а затем и в полный рост. Она шагнула к кровати, на которой я сидела, и протянула ко мне руки. Глаза её горели как-то странно, словно она рассматривала меня как модель, и у меня даже побежали по спине мурашки. Я почему-то подняла руки, и Аманда стянула с меня джемпер. Я вздрогнула, когда её пальцы случайно легонько прошлись по моим рёбрам, и Аманда тут же закрутила джемпер вокруг своих рук, словно желая согреть их.

— Я думала, ты в футболке, — сказала она, не сводя взгляда с топорщащейся ткани бюстгальтера. — Залезай под одеяло.

Но сначала надо было снять джинсы. Я опустила руку на пуговицу и поняла, что сидя её не расстегнуть. Аманда стояла совсем рядом, и мне казалось, что я, если поднимусь с кровати, обязательно коснусь её живота, который вновь стал таким огромным, что складки кофты над ним разгладились. Тогда я подвинулась чуть в сторону, встала и смогла спустить джинсы, а потом села и стянула их с ног. Носки снимать я не стала, потому что чувствовала, что ноги у меня ледяные. К тому же, после вечера в «уггах» они не совсем приятно пахли, и я постаралась быстрее юркнуть под одеяло и отвести ноги как можно дальше от того места, куда присела Аманда, продолжая сжимать в руках мой джемпер.

— Так что про кино? — спросила я, поправляя под спиной подушку.

Казалось, Аманда забыла, о чём говорила до этого, и смотрела вниз, на свои руки, укутанные в джемпер. Прошла минута, может, даже две, в течение которых я боялась нарушить тишину и поток её воспоминаний. Наверное, слишком болезненных, чтобы их можно было так легко облечь в слова.

— Дай мне руку.

Аманда откинула мой джемпер в сторону и, закинув на кровать ноги, прилегла рядом на бок. Я без вопросов вложила руку в протянутую ладонь.

— Я читала книгу одного профессора из Нового Орлеана, который преподавал в местном универе что-то там про сексуальность. Когда он доходил до темы прикосновений, он вызывал на кафедру двух парней, и просил одного ласкать пальцами ладонь другого.

— Почему парней? — спросила я, вздрогнув, когда Аманда провела указательным пальцем по моей ладони.

— Из-за врождённой гомофобии. Парни старались просто чесать руку. А когда профессор просил разнообразить движения, то те, продолжая механически водить пальцем по ладони, отвечали, что стараются. Но некоторые всё же делали движения более медленными и тогда…

Аманда замолчала и стала медленно, едва касаясь кожи подушечкой пальца, чертить овал в самом центре моей ладони. Медленно-медленно, штрих за штрихом, то замедляя, то ускоряя движения. Моя ладонь словно зажглась огнём. Я чувствовала, как тепло растекается по пальцам, проникая в самые кончики, чтобы перелиться через край коротких ногтей. Тепло проникло и внутрь меня, чтобы жгутом скрутить низ живота, и я тут же вырвала руку, словно отдёрнула от раскалённой сковороды.

— И те парни тоже отдёргивали руку и, смущаясь, говорили, что у них нет контакта.

Я спрятала обе руки под одеяло и даже подтянула под себя ноги, словно черепаха, спасающаяся в панцире. Я в который раз прокляла желтоватый свет, заливающий комнату и высвечивающий моё раскрасневшееся лицо, и Аманда, будто читая мои мысли, сползла с кровати и прошла к двери, чтобы опустить кнопку выключателя вниз и погрузить комнату в серо-чёрный мрак, сквозь который я увидела, как она медленно поднимает руки, чтобы стянуть свою футболку, а потом, так же, как я до этого, садится на кровать, чтобы освободить ноги от вельветовых штанов. Только я ещё увидела, как на пол полетел её бюстгальтер, освобождая две половинки граната. Она поймала в темноте мой взгляд и сказала:

— Я не привыкла носить лифчики, и сейчас жду вечера, чтобы наконец вздохнуть свободно. Я даже не хочу надевать пижаму, чтобы насладиться свободой по полной. Знаешь, в Древней Греции не было в домах никакого отопления, и угль жгли только в богатых домах, а так все согревались под одеялами, прижимаясь друг к другу.

Я ещё сильнее натянула на себя одеяло, а Аманда поднялась с кровати и вытащила из шкафа второе.

— Я не против того, чтобы спать под одним, — торопливо сказала я, расстроившись, что она не правильно истолковала мой жест, ведь мы всегда спали под одним одеялом, и летом тоже без пижамы.

Аманда медленно обернулась, и даже в темноте я видела, что она улыбается. Только одеяло она не положила обратно, а вернулась с ним к кровати и легла на самый край, укрывшись им.

— Я знаю, что ты почувствовала, и понимаю твой страх. В этом и была суть демонстрации того профессора, никак не могу вспомнить его имя. У меня было то же самое, когда моя подруга обняла меня совсем не по-дружески, а так если бы она была парнем. У меня всё сжалось внутри — так сильно и так необычно. Ничего подобного я не испытывала с Майком. Тогда я сидела на диване в гостиной у Стива и проклинала свою дурацкую идею, но подруга не видела моего замешательства и продолжала воплощать в жизнь придуманный мною план. В тонкой футболке и без лифчика, когда её рука скользнула мне под волосы, я ни от кого не смогла утаить своего возбуждения. А когда она поцеловала меня, я забыла, что она женщина. Мне казалось…

Аманда замолчала, и я даже подумала, что она уснула, потому что теперь часто засыпала вот так, неожиданно, на полуслове, но по нервно дёргающимся плечам, на которые она не натянула одеяло, я поняла, что Аманда не спит, а просто смотрит в темноту на дверь шкафа, словно призывает скелеты покинуть его.

— Ты не думай, что мы вот так сидели на диване и вдруг начали при них целоваться. Нет, я послала парней на кухню за тортиком, и оттуда они должны были увидеть её руку на моей спине и лёгкий поцелуй. В общем-то так и было, только моё тело сыграло со мной предательскую шутку, и мне было тогда до ужаса стыдно перед подругой, которая тоже не ожидала от меня подобного.

— И что? Вы с этой подругой…

— Нет, — оборвала меня Аманда. — У неё был парень, и это была лишь шутка, но я… Я была шокирована. Я почувствовала с ней то, о чём болтали девчонки в школе. А потом, потом эта сучка Абби подслушала разговор Стива с Майком и в школе подружкам растрепала. Я не могла тогда сдержать себя, я вошла в такой раж, что чуть не убила её. Мальчишкам даже пришлось в женский туалет зайти, потому что девчонки не могли нас разнять. Я думала, Стив перестанет со мной общаться, потому что я просто разодрала лицо его сестре. Хоть следов не осталось, но Абби всё равно меня ненавидит.

Опять повисло неловкое молчание, и я вновь задала вопрос про кино.

— Почему тебе это интересно? — вдруг зло спросила Аманда. — Не можешь побороть желание заглянуть в замочную скважину?

Я шумно отвернулась и сделала вид, что сплю. Да что же это такое, я ведь просто хочу, чтобы она выговорилась, а не желаю посмаковать её трагедию. Неужели не понятно?

— Кейти, ты вот лежишь и думаешь, что я ненормальная, да?

Я молчала, чувствуя себя на допросе, где каждое моё слово стремилось быть использовано против меня.

— У меня, кроме Майка, никого не было, и с женщиной я тоже не спала, я тебе уже говорила это, — сказала Аманда, всё так неподвижно лежа на краю кровати. — Но я общалась с лесби онлайн, пытаясь понять причину моей фригидности, и так и не поняла, всё ещё не поняла. Ты не будешь против, если мы в Рождество уедем обратно? Я думаю, что похороны они назначат на двадцать шестое, а я не хочу туда идти. И дома не могу больше находиться, и на путешествия у меня тоже нет сил. Может, к твоему отцу поедем, а? Ему же там скучно одному.

Я перевернулась на другой бок и уставилась в спину Аманды.

— А матери твоей очень весело? Дочка за полгода приехала на три дня.

Аманда повернулась ко мне, и я увидела в сумраке спальни её влажные глаза.

— Есть моменты, которые надо переживать на расстоянии, чтобы сохранить отношения. Сейчас я не могу видеть мать. Молчишь, да? Я же сказала, что ты окончательно во мне разочаруешься, когда я расскажу о себе правду. Но я всё равно рада, что рассказала.

Она тут же отвернулась, и я хоть и пыталась подобрать какие-то слова, чтобы отреагировать на брошенную мне в лицо реплику обиды, но не смогла. Так и пролежала минут десять, широко-распахнутыми глазами глядя на полукруглую спину Аманды. Я поняла, что она обнимает подушку, как я в прошлую ночь. Что делать? Обнять её? Развернуть к себе и сказать, что в её рассказе нет ничего ужасного? Что у меня тоже не было к своему сербу никаких чувств и даже инстинктов? Просто он предложил, а я согласилась, ведь, как и она, думала, что пора, и никого другого под рукой не оказалось. И ещё была мысль, что этот серб заполнит образовавшуюся в моей душе пустоту. Наверное, он и заполнил на время, а сейчас опять в душе пусто… Чёрт возьми, ведь Стив прав. Он видит меня насквозь, так отчего же он не видел, что творилось с Амандой все эти годы? Лучший друг, аж смешно… Или парни видят только тогда, когда у них есть шкурный интерес, а в других случаях они слепы, как новорожденные котята? А не такая ли слепая я сама, ведь Аманда только что описала мне мои нынешние ощущения… Может, это нормально испытывать подобное в присутствие действительно красивой женщины, если верить тем же грекам, которые ставили во главу угла красоту? Или если верить этому луизианскому профессору, не важно, кто тебя гладит, важно — как…

— Аманда…

Она никак не среагировала на мой тихий голос, и я поняла, что она уснула. Ну что ж, завтра будет новый день, и завтра всегда можно успеть сказать то, что не успела сказать сегодня… Почти всегда и если действительно этого хотеть, и если не будет форс-мажорных обстоятельств… Только утром я отчего-то не обнаружила Аманду в постели, зато услышала её голос и поняла, что они с матерью разговаривают на повышенных тонах. Я старалась не вслушиваться, поэтому шум не складывался в слова, а был похож на рокот океана.

Пока я думала, вставать мне и идти в свою комнату одеваться или же дождаться Аманду здесь и не раздражать её мать своим появлением, Аманда сама ворвалась в комнату и так шарахнула дверью, что я была уверена, что с затрясшихся стен посыпется краска.

— Она требует, чтобы я шла на похороны, потому что там будет весь класс! Да какого чёрта я должна идти к человеку, общение с которым должно было закончиться, как мы надели голубые мантии! Говорит, что это будет невежливо. Какая к чёрту вежливость! Я пошлю им открытку, какого чёрта им нужна там моя рожа, да ещё беременный живот! Одевайся! — вдруг бросила она жёстко и даже грубо. — Пойдём в блинный дом. Я подавлюсь её завтраком.

Я сидела на кровати, укутавшись в одеяло, и смотрела на Аманду, которая была идеально одета, и только волосы её выбились из хвоста, будто она рвала их на себе.

— Оденься и захвати бутылку минералки из холодильника, а я пойду прогревать машину.

Несмотря на погашенную иллюминацию, на спущенные надувные фигурки «санта клаусов» и снеговиков, город дышал Рождеством в это утро сочельника. Все рестораны были забиты, и выбранный нами не стал исключением, поэтому пришлось записаться в очередь.

— Сколько вас? — спросила девушка в рождественском колпаке и сама же ответила с улыбкой: — Два с половиной.

Мы хотели дождаться своей очереди на улице, чтобы не толкаться в маленькой передней, но Аманде тут же уступила место какая-то мама, взяв свою двухлетку на колени, а я осталась стоять у дверей, чтобы ни над кем не нависать. Время тянулось долго, потому что не было возможности поговорить, и я только и смотрела что через стекло двери на проезжающие по дороге машины, которые заставляли думать о Майке, о его семье и, чёрт возьми, о Стиве. Наконец, девушка пригласила нас в зал, мы заказали блины и пошли в туалет мыть руки.

В зале стоял гул, в котором время от времени раздавались взрывы детского смеха и плача. Напротив нас сидели молодые родители, и рядом с ними на диванчике стояло автокресло, укрытое плотным одеяльцем. Отец то и дело покачивал его за поднятую ручку, а я поражалась, как ребёнок может спать в таком шуме.

— Я так и не могу определиться с фирмой, — Аманда смотрела в том же направлении. — Краш—тесты все одинаковые, отзывы лучше не читать, потому что страшно становится. У кого-то крепления во время аварии отстёгиваются, у кого…

— Послушай, — я перебила её на полуслове, чтобы она не начала по-привычке пичкать меня выуженными из интернета страшилками, — посмотри на «крэглисте», что люди чаще всего продают, ту фирму и купи.

— Да вот и странно. В автокреслах после года лидирует «Бритакс», а вот их же переноска отчего-то вообще не популярна, хотя может в цене дело, она в два раза дороже остальных. Но я упрямо не хочу покупать «Грако». Может, всё-таки выбрать «Пег-Перего»? Потому что мне ведь всё равно не нужно, чтобы оно подходило к коляске.

Аманда копалась в телефоне и то и дело передавала его мне, чтобы показать картинки. Я кивала просто так для вида, потому что мне было без разницы, что она в итоге купит. Наверное, все производят кресла по одному и тому же стандарту, только играют на дизайне, толка в котором нет, уж нам-то, дизайнерам, этого ли не знать.

— Я на форуме ещё вычитала, что можно съездить к пожарным, и те установят кресло в машину, — продолжала Аманда воодушевлённо, и я мысленно благодарила судьбу за приятное соседство, которое развеяло грустные мысли. — Надо узнать, кто у нас этим занимается, и обязательно съездить к ним.

— Для начала надо кресло купить, — сказала я и сразу пожалела, потому что улыбка сошла с лица Аманды.

К счастью, нам не пришлось час дожидаться заказа, и прибывшая еда спасла положение. Казалось, что блины ещё никогда не были такими вкусными, как и взбитые сливки на них. Я смотрела, как тает на глазах белая горка, и ловила себя на мысли, что хочу заказать отдельную порцию сливок с шоколадом. Аманда уже дорезала ножиком второй блин и потянулась к бутылке с кленовым сиропом.

— Ты осуждаешь меня? — спросила она, полив тягучей янтарной жидкостью кусочки блина. — Ты считаешь, что у меня сейчас не должно быть аппетита?

— Я никого не осуждаю, — отозвалась тотчас я, быстро проглотив свой блин. — Чувства — это то, что мы не можем контролировать. Человек очень редко на самом деле испытывает что-то по отношению к кому-то. Принято считать, что мы все должны жалеть умершего человека, радоваться рождению ребёнка, переживать, когда кто-то потерял работу, и мы всё это делаем внешне, потому что нас научили внешне выражать сочувствие — взглядом, движениями, словами. Только чаще всего мы лицемерим, потому что наш мозг заранее запрограммирован на ту или иную реакцию на предложенную ситуацию, что информация не успевает дойти до сердца, чтобы вызвать истинное сочувствие.

Аманда молча отправила в рот кусочек блина и принялась жевать, не сводя с меня ярких синих глаз.

— Если бы ты согласилась пойти на похороны, твоя мать подумала бы, что ты действительно переживаешь смерть своего одноклассника, потому что в обществе принято именно так выражать сочувствие. Так как ты отказываешься действовать по вечному плану, ты априори считаешься бесчувственной, хотя в душе можешь переживать в сто раз сильнее людей, пришедших на церемонию.

Аманда отпила из чашки какао, и на губах и кончике носа остался белый след от сливок.

— Проблема в том, что я действительно ничего не чувствую, — сказала Аманда, вытирая указательным пальцем нос.

— Я уверена, что ты чувствуешь, просто чувство облегчения намного ярче и сильнее, поэтому в твоём сознание перебивает чувство скорби. Если взять в пример исторических лидеров, то радующихся их смерти всегда было больше, чем скорбящих, потому что большинство получило освобождение от каких-то пут, но это не делало всех этих людей бесчувственными…

Я на секунду замолчала, пытаясь понять, чтобы такого нафилософствовать ещё, чтобы отвлечь Аманду от грустных мыслей, и Аманда тут же сказала:

— Ты сливок хочешь? Что ты так смотришь на мою чашку? Я тебе с удовольствием отдам всю эту белую шапку, потому что мне уже одной бутылки минералки не хватит.

Она тут же подвинула мне своё какао, и я покраснела. Я совсем не хотела её сливок, я просто старалась не смотреть ей в глаза, потому что вдруг вспомнила свои вчерашние ощущения, когда та поглаживала мою руку, и мне вновь захотелось сказать Аманде, что она не одна такая, но я не знала, как и куда вставить свой комментарий, поэтому с благодарностью принялась копаться ложечкой в сливках.

Потом мы быстро расплатились, взяли на кассе по мятной конфете и поспешили в машину, где Аманда тут же схватила бутылку минералки и вылезла обратно на улицу, захлопнув дверцу. Я смотрела сквозь стекло на её белую спину и думала, что она зря так смущается своей физиологии, ведь роды будут не чета простой изжоге, а туда она согласна взять меня. Ну, честное слово, не из-за фотографий же только! Курсы, курсы, курсы… Мне уже хотелось, чтобы побыстрее прошли эти две недели до их начала, потому что я совершенно не представляла, в чём будет заключаться моя помощь Аманде, и ещё… И ещё я была не совсем уверена, что она примет от меня эту помощь.

— Я посмотрела в интернете и оказывается сегодня автомобильный музей открыт, — сказала Аманда, залезая обратно в машину. — Поехали? Надо же как-то убить день. У меня и фотоаппарат с собой.

— Да я была там много раз. У меня же братья. Они тащили туда родителей каждую зиму. Давай мы уже с твоим… Кстати, ты имя придумала?

— Нет, — тут же ответила Аманда и бросила полупустую бутылку на заднее сиденье. — Я как-то вообще забыла, что имя нужно… Ты даже не думай, что я назову его в честь отца!

Аманда выкрикнула это так зло, что я даже отпрянула от неё и схватилась за ремень безопасности.

— Извини, — тут же сказала Аманда. — Я просто постоянно думаю про Майка. Я совершенно не могу отключить свою голову. Я… Мне стыдно говорить, но я верю, что это Божья кара.

Она пристегнула свой ремень, расправила его под животом и под грудью и завела машину.

— Аманда, — прошептала я, потому что боялась сказать громко то, что, быть может, совсем не хотела слышать Аманда. — Стив сказал, что Майк очень тебя любил и считал дни до твоего приезда.

— Любил? — она не повернула головы в мою сторону, смотря в зеркало заднего вида, чтобы выехать с парковки, но я видела, как скривились в усмешке губы. — Сомневаюсь, что человек, который любит, способен сделать то, что сделал он со мной. Ты думаешь, я как идиотка напилась с ним до беспамятства? Да я выпила полтора бокала красного вина, не больше. Просто он подмешал мне что-то в вино. Он всё спланировал заранее. Высадил Стива, а потом отвёз меня к себе. Я плакала, я просила отпустить меня, но он не только принудил меня к сексу, он ещё заявил, что сейчас я усну, и его родители обнаружат меня в его постели, и я больше никуда от него не денусь, и никакие россказни про девочек мне больше не помогут.

Аманда замолчала и включила музыку. Я тоже молчала, потому что не знала, что сказать. Как-то новая версия не вязалась со старой. Может, Стив прав, Аманда никогда не говорит правду. Но выяснять это я не буду, потому что всё-таки меня её правда не особо-то и касается.

— Чёрт, как же бесят эти брачующиеся на каждом углу! — Аманда резко затормозила на переходе, чтобы пропустить несколько свадебных процессий.

— А я люблю смотреть на невест. Они все такие счастливые…

— Это они, наверное, платьем своим довольны. Вообще не понимаю, чего всех в Неваду-то тянет. Смысл быть частью конвейера? Можно так же спокойно в мэрии расписаться.

— Наверное, это дань моде — расписаться в Рино или Вегасе…

— Я бы предпочла хипповскую свадьбу в платье в цветочек в объятьях Сан-Франциско.

— Ну так стремись к мечте, — улыбнулась я и отчего-то вдруг представила Стива в костюме Элвиса Пресли.

— Я никогда не выйду замуж, — сказала Аманда, когда невесты наконец закончились, и мы смогли проехать дальше вдоль глухих стен домов, расписанных под южные европейские города.

— Когда-нибудь ты его встретишь…

— Ты не понимаешь, и не надо… Я вот тоже не понимаю, какого чёрта столько ёлок рубить, если их не покупают. Растить, рубить, пускать на опилки…

— Ты просто не чувствуешь, что хвоя — это запах детства, запах Рождества, запах хорошего настроения, — тут же отозвалась я и втянула воздух, словно сюда, в закрытый салон автомобиля, мог проникнуть запах пушистых красавиц.

— Серьёзно? — Аманда включила поворотник и стала перестраиваться в правый ряд. — Ты хочешь сказать, что купи мы сейчас ёлку, ты начнёшь улыбаться?

— Ну да, — ответила я тут же, совсем не думая, что Аманда спрашивает меня серьёзно.

Но она зарулила на парковку около ёлочного загона и заглушила мотор.

— Ты что?

— Кейти, ну ты посмотри сколько непроданных ёлок! Завтра они станут опилками, а так они могут сейчас стать причиной твоего хорошего настроения.

Я вышла следом за ней из машины и вошла в загон, где продавец вбивал крест в ствол только что проданной ёлки.

Аманда провела рукой по зелёному забору и сказала задумчиво:

— Мне всегда казалось, что должно работать правило маркетинга: спрос рождает предложения и наоборот. Ведь если они из года в год не могут распродать все ёлки, то для чего их столько выращивать и рубить? Если мы не будем их покупать, их должно становиться всё меньше и меньше, или я чего-то не понимаю?

— Не понимаешь, — я как зачарованная стояла перед ёлкой и вдыхала полной грудью одурманивающий мозг запах. — Миром правит надежда, что в этом году будет намного лучше чем в прошлом. Ну в том плане, что может больше людей захочет купить настоящую ёлку. Аманда, ну как мы повезём её?

— В салон запихнём, — улыбнулась она, направившись в сторону ёлок, которые были с нас ростом. — Вот эта, если верить моему глазомеру, должна поперек войти.

— Как поперек? — моя фантазия отказалась работать, потому что мне бы и в голову не пришло запихивать дерево в машину, но при этом мне так хотелось, чтобы мы всё же купили ёлку. И ещё мне не верилось, что Аманда вообще решила пойти против своих принципов, чтобы доставить мне удовольствие. Ведь это для меня, правда?

Я не задала этот вопрос вслух, но видела, как искрились её глаза, когда она смотрела на моё почти что по-детски счастливое лицо. Я оттащила от забора указанную ёлку. Она критически обошла вокруг неё и удовлетворенно кивнула. А тут и продавец подоспел с заявлением, как нам повезло, потому что сейчас он продаёт их совсем даже не в полцены, а…

— А может вы нам её подарите?

Я не ожидала подобного вопроса от Аманды, как и продавец, но, наверное, тот следовал правилу, что беременным отказывать нельзя, дабы не навлечь на себя несчастье, поэтому просто подхватил ёлку и спросил, нужен ли нам крест.

— Нет, иначе она не влезет в машину.

Продавец извинился, что у него не осталось упаковочных сеток, и перекинул ёлочку через плечо. На парковке он стал озираться, ища машину, но кроме нашей «тойоты» ничего не было.

— Вы кого-то ждёте?

— Нет, мы хотим запихнуть ёлку в салон.

Словами взгляд мужика мне всё равно не описать. Вот если бы под рукой тогда оказались краски… Но всё-таки он донёс ёлку и поставил рядом с машиной, ожидая дальнейших инструкций. Аманда словно вымерила каждый дюйм, потому что ёлка вошла в машину тютелька в тютельку, упёршись в торпеду стволом. Я же еле втиснулась на заднее сиденье и затесалась между пушистых веток, решив не думать о том, как мы будем очищать салон от иголок. Аманда ехала очень плавно, но мне всё равно приходилось поддерживать ствол, чтобы на повороте тот не вышиб правое стекло. Я очень сомневалась, что Аманда могла что-то видеть в боковое зеркало, и тихо молилась, чтобы мы не повстречали легавого, который явно не пожелал бы нам весёлого Рождества… Но мысль, что Аманда сделала всё это ради меня, дурманила голову похлеще запаха хвои.

Глава тридцать седьмая "Китайская мудрость"


О, как приятен в рождественское утро шелест разворачиваемой подарочной бумаги… Нет, всё же намного приятнее видеть улыбку на дорогом лице, когда бумага уже рваными комочками раскидана по полу, и подарок официально вручён. Только улыбка у Аманды получилась больше извиняющейся, чем радостной, и я понимала свою промашку, ведь похожую одежду она собрала в мешок, чтобы развесить в моем шкафу, хотя я и знала, что ничего из этого никогда не надену. Ещё мне вдруг показалось, что у Аманды это такой своеобразный дар Артемиде, только прощалась она не с детскими забавами, а со свободной взрослой жизнью, принося в дар не детские игрушки, а любимую одежду.

— Как ты угадала, — улыбнулась Аманда, стараясь сгладить возникшую неловкость. — Я бы именно их и купила…

Она держала туники на коленях и нервно комкала ткань в руках. Мы были в гостиной одни, потому что мать Аманды ушла в ванную комнату примерять подаренный мной шарфик. Не опасаясь косых взглядов с её стороны, я отложила в сторону скомканную обёрточную бумагу и поднялась с колен. Аманда сидела в кресле, поэтому мне ничего не оставалось, как сесть рядом с ней на подлокотник. Я осторожно коснулась её руки и выудила из пальцев одну из безжалостно помятых туник.

— Аманда, ты глянь в журналах на молодых мамочек, они там все в цветочках и сердечках, а ты от таких суперских восточных мотивов отказываешься! — сказала я переиграно-радостно.

— Я не хочу выглядеть, как эти дуры из журналов. Это убожество, как и розово-сердечные костюмчики для девочек.

Она поджала губы, и я поняла, что случайно напомнила ей про изначальное желание иметь дочь, которое, я думала, давно перестало её мучить. Но видно Аманда так и не смирилась с мальчишескими стрижками под ноль и бейсболом.

— Вспомни, мы рассматривали с тобой фотоальбом про жизнь хиппи в Сан-Франциско в шестидесятых? Там все кормили грудью, и никто от цветочков и пацифики не отказывался, а тут гляди какой вырез, — я специально ещё больше натянула ткань, приложив тунику к себе, — тут не одну, а две сиськи можно достать. И вообще кормишь-то под накидкой — задрал тунику и все дела.

С поджатыми губами Аманда походила на ощетинившуюся кошку, которая вот-вот зашипит.

— Ты так уверенно заявляешь, будто сама выкормила троих детей! — наконец-таки прошипела Аманда, продолжая сидеть ко мне в профиль.

Я примирительно сложила тунику и забрала остальные из рук Аманды, чтобы аккуратно сложить их и убрать — только куда, я пока не решила.

— Ты не обижайся, — сказала вдруг Аманда примирительным тоном. — Просто ты немного не понимаешь, что со мной происходит.

— Так ты расскажи!

Я бросила стопку туник на диван и съехала на пол к ногам Аманды, смотря на неё снизу вверх полными искреннего интереса глазами в надежде, что она чуть-чуть, хоть на мгновение, приоткроет для меня занавес в свой тайно-странный внутренний мир. Но она лишь покачала головой, будто отвечала отказом на не озвученный мной вопрос.

— Я ценю, что ты старалась, но я… Я просто не могу думать сейчас про хипповские кофточки. Ты лучше мой подарок открой.

Не поднимаясь на ноги, я отползла под ёлку и чуть не ткнулась носом в иголки. Запах хвои подействовал на меня лучше любого успокоительного, и я улыбнулась, приподнимая нижнюю ветку, чтобы достать свою коробочку. Под недоуменные взгляды миссис ОʼКоннер мы весь вечер возились с ёлкой, украшая оставшимися шарами и мишурой. Аманда к моему неописуемому удивлению перенесла под живую, благоухающую лесом ёлку все подарки, и даже две коробочки — одну идеально упакованную, а вторую с наспех подклеенной липкой лентой разорванной бумагой. Вот теперь я взяла обе эти коробочки, и протянула одну Аманде.

— Ты же любишь индейские украшения. Мои бусы очень красивые, а твои должны быть ещё лучше.

Я увидела, как засветились её глаза, и голос стал морозно-холодным:

— Стив мне каждое Рождество дарит эту фигню. Если тебе нравится, то я с удовольствием отдам всё, что скопилось за эти годы.

Она сказала это с таким придыханием, будто была древней старухой, за плечами которой было чуть ли не прожитое столетие. — Я сейчас лишь слингобусы носить буду.

— Стив старался…

— Я тоже старалась, а ты так и не открыла мой подарок!

Я сорвала бумагу со свёртка и открыла пластиковый пакет, из которого вынула три странные юбки. Одного взгляда на лейбл «Фри Пипл» было достаточно, чтобы понять, что я подобное не надену. Одна, самая длинная юбка была из серого трикотажа с разрезом во всё бедро, скреплённым несколькими стежками в самом низу у щиколотки, вторая заканчивалась у колен рваными треугольниками, а последняя оказалась мини-юбкой с какими-то гипюровыми кружевами, словно из-под юбки торчала комбинация… Одним словом — ужас, но всё же под выжидающим взглядом Аманды я поднялась с ковра и приложила к себе юбки, все три сразу, самой короткой вверх.

— Аманда, спасибо, но я не очень представляю себя…

— Вот, с индейскими бусами самое то будет, — перебила она меня то ли серьёзно, то ли смеясь.

А я как-то сразу сжалась от неприятных воспоминаний, связанных со Стивом, которые аккумулировались в таком красивом подарке. Явно я никогда не надену их, не говоря уже о тех, что подарены им Аманде. Вдруг я почувствовала в носу влагу и потянула носом. Я продолжала стоять рядом с ёлкой, но вместо запаха хвои в нос мне ударил терпкий запах шоколада.

— Девочки, я даже не знаю, что предложить вам, меня в этом году просто задарили…

Я обернулась к вошедшей миссис ОʼKоннер: та держала в руках две открытые коробки с шоколадом.

— Один бельгийский, это тот, что в форме ракушек, а это горький пористый, тот, что просто кусочками, и ещё…

— Мам, кто это есть будет?

Аманда поднялась из кресла совсем по-беременному, опираясь руками в подлокотники, выставляя вперёд живот, выгибая спину. Неудобнее телодвижения не придумаешь, и руки Аманды тотчас легли на поясницу, чтобы растереть мышцы, затёкшие от долгого сидения.

— Вы будете есть, кто же ещё! Можем шоколадное фондю сделать с фруктами… Аманда, не смотри так на меня. Рождество сегодня. Ты только взгляни, как хорошо смотрится на мне шарфик.

Скажем так, смотрелся он совершенно обыкновенно, и я могла бы сделать палитру намного ярче, а вот улыбка, которая освещала шарфик, была великолепна, и она сглаживала все допущенные мной при валянии шерсти огрехи. Но Аманда, не удостоив мать ответом, прошествовала к роялю и, откинув крышку, провела по белым клавишам рукой, словно стирала пыль. Тяжело вздохнув, села на скамью и опустила руки на клавиши, нашла ногой педаль. Глядя, как упирается в корпус инструмента огромный живот, я представляла скрюченную фигурку малыша. Ночью мы отыскали в дебрях интернета шикарный фильм, снятый аж тридцать лет назад, который качеством исполнения полностью соответствует названию «Чудо жизни». Боже ж мой, какое же это ни с чем не сравнимое чувство — наблюдать, как из головастика постепенно формируется кто-то, похожий на человечка, и как формы его становятся всё более и более привычными, чтобы через сорок недель появиться на свет куклой-пупсом. В начале третьего триместра, этот малыш уже сидит вниз головой, хотя и не догадывается об это, и с ногами, закинутыми за уши. Интересно, а когда он родится, его можно таким вот клубочком опять свернуть? Что за идиотские мысли лезут в голову, когда… Что?

Я ведь продолжала смотреть на Амандин живот и совершенно не услышала, как гостиную заполнили звуки рояля. Аманда наигрывала что-то до боли знакомое, но я не могла вспомнить слова песни, пока она не запела:

— Itʼs Christmas once again in San Francisco. There is not a chance that it will snow. Forty-niners playing in a pool of green. Back east itʼs ten degrees below. I can hear the mission bells a-ringing. Union Squareʼs all dressed in Christmas cheer. Kids are counting days till Christmas morning. Itʼs my favorite time of year. Itʼs Christmas once again in San Francisco. There is not a snowflake to be found. No sleigh rides, no snowmen like you see on the Christmas cards. Oh, but weʼve got a lot of Christmas in our hearts. Some folks say it doesnʼt feel like Christmas if you canʼt look outside and see some snow. But I donʼt recall that it was snowing in Bethlehem two thousand years ago…

Я не могла оторвать глаз от бегающих по клавишам длинным — я только сейчас заметила, насколько они унеё длинны — пальцам, рождающим феерические звуки, то взметающиеся к потолку, то, словно мячик, падающие на пол и вновь отскакивающие от него… Вместе с музыкой взметались ввысь мои мысли о том, что я абсолютно ничего не знаю об Аманде. Оказывается, она великолепно играет, что, конечно, не удивительно для дочери учителя музыки, но я не знала и о том, что её мать преподаёт фортепьяно, и мне казалось, что чёрный рояль в комнате всего лишь красивая часть интерьера.

Аманда продолжала играть и петь, и пусть пела она намного хуже, чем играла, но музыка и голос дурманили меня больше запаха свежей хвои, и я даже не поняла, как в моей руке оказалась шоколадная конфета. Я машинально запихнула её в рот и плюхнулась на диван, чуть не промахнувшись и не сев на пол. Миссис ОʼКоннер присела рядом, продолжая держать в руках коробки, и я выудила ещё пару конфет, глотая их, похоже, не жуя.

— Ешь, ешь, — подбадривала меня хозяйка. — Я после Рождества каждый год не знаю, к кому пристроить весь тот шоколад, которым задаривают меня ученики. Я вам с собой обязательно дам шоколада, с друзьями съедите.

— Мам, — Аманда убрала руки с клавиш. — Я тебе не хотела говорить заранее, чтобы настроение не портить, но мы с Кейти прямо сейчас уезжаем.

Я уставилась на Аманду с не меньшим удивлением, чем её мать.

— Завтра тебе будет не до нас, а я не пойду туда, что бы ты сейчас мне ни сказала, потому что мне лишние плохие эмоции не нужны. Потом сейчас дорога пуста, а завтра народ потянётся с гор в долину, и потом мы хотим съездить к отцу Кейти, а то ему скучно.

Она выпалила всё это на одном дыхании, словно боялась, что мать перебьёт и попросит разъяснить каждый пункт подробно, а в подробности дочь явно не желала её посвящать, да и я сама знала всё лишь отрывками.

— Аманда, ты ведь только приехала.

Миссис ОʼKоннер переложила коробки с шоколадом мне на колени и стянула с шеи шарфик, чтобы, как и дочь недавно, нервно скомкать в руках.

— Мам, ну никто не знал, что такое случится, а сейчас я просто не могу здесь оставаться. Я же не запрусь дома, а все они только и будут говорить, что… Я не хочу никакого негатива. Моему ребёнку это вредно. И я ещё раз повторяю тебе, что это не ребёнок Стива, чтобы ты там не вбила себе в голову. Я ни разу с ним не спала, даже в школе. Мы друзья. Были… Сейчас у меня здесь нет друзей. Мам, и не надо таких глаз! Я знаю, что мы до лета не увидимся, но это ж не конец света.

— Как до лета? — хозяйка отбросила шарф в сторону. — У тебя интенсив заканчивается в конце января, а следующий семестр ты не берёшь…

— Мам, я не приеду в Рино. У меня врач в долине, я буду там рожать, и я вообще, мам, не собираюсь возвращаться в Рино.

Повисла тишина. Я даже постаралась не дышать, потому что дыхание миссис ОʼКоннер было слишком громким.

— А как ты собралась там жить? — наконец спросила она дочь.

— Мам, у меня есть подработка, я постараюсь найти ещё что-то… И ты, ты ведь будешь присылать деньги? Ну всё те же, мне не надо больше, мы с Кейти справляемся.

— С Кейти? — миссис ОʼКоннер скосила на меня глаза. — А при чём тут Кейти? Ладно, у нас контракт на вашу квартиру до мая, и быть может, она согласится жить с твоим ребёнком пару месяцев, в чём я сомневаюсь, потому что малыш не даст ей учиться, но потом-то? Она найдёт себе другую соседку, а вот ты…

— Я останусь с Амандой! — выпалила я так громко, что хозяйка чуть не подскочила с дивана, а я вся сжалась от неловкости. — Мы с Амандой решили помогать друг другу, и сделать всё возможное, чтобы она вернулась на учёбу в осенний семестр. И ещё, у моего отца пустой дом, и там воздух намного лучше Рино и долины, и вообще моему отцу будет веселее, и я буду приезжать на выходные. Потом до родов Аманда может взять какие-то курсы онлайн… Не надо только переживать, мы справимся. И мы ведь не соседки, а подруги.

Теперь они обе смотрели на меня, и я чувствовала, какими тёплыми стали мои уши и радовалась, что не убрала с них волосы. Извинившись, я направилась в свою комнату, решив, что матери с дочерью надо переговорить без посторонних ушей. И вообще у меня не были собраны вещи, потому что я не знала, что мы уезжаем. В комнате я быстро покидала всё в сумку — благо вчера перестирали грязное. Только Аманда вернулась слишком быстро и как-то странно посмотрела на меня, словно хотела отругать за то, что я влезла в их разговор, но она лишь сказала тихо-тихо:

— Спасибо.

Потом вновь замолчала и добавила:

— Я своё уже кинула в машину. Мать там шоколад собирает. Возьмём в школу, раздадим народу или можешь сама съесть, ты же любишь…

Через полчаса мы уже отъехали от дома Аманды. Она — за рулём, а я держала стиснутые замком руки между разведённых коленок. В голове была каша из мыслей о Стиве, Майке, матери Аманды и Санта-Клаусе, потому что из динамиком лилась рождественская музыка.

— Знаешь, — вдруг нарушила тишину Аманда. — Я вдруг подумала, как же я смогу научить ребёнка верить в Санту, когда сама не верю? Вообще не верю в чудо…

Я повернула к ней голову и поразилась серьёзному выражению её лица.

— Ну, ты сама поверишь снова… Ты же будешь песенки ему петь, ну там про алфавит, паучка… Ну это как второй раз детство пережить, и вера сама придёт… Ну я так думаю.

— А ты веришь в предсказания из китайских булочек? — снова спросила Аманда серьёзным тоном.

— Верю, — ответила я быстро. — Я вообще во всё верю. И я в тебя верю, в то, что всё у тебя получится… И я, я серьёзно про отца говорила.

— Ему что, собаки мало? — бросила Аманда, сбавляя скорость на светофоре. — Хватит того, что я сижу на шее у матери и на твоей, твоего отца хотя бы трогать не будем. Я хочу найти работу, очень хочу…

— Не дури, даже в компаниях дают три месяца после родов. Какая работа! Я вообще не уверена, что ты спать-то будешь…

— И где твоя вера в лучшее?

— Погибла под натиском здравого смысла, — парировала я и увидела, как Аманда поджала губы.

Но что я могла сделать? Говорить ей, что она спокойно справится с учёбой, работой, материнством без посторонней помощи? Или убеждать её, что я не отступлю и буду ей помогать, но разве я понимаю сейчас, что потребуется от меня. Хотя я постараюсь всё сделать, постараюсь… Пока я убеждала себя в том, что не просто сотрясала воздух в гостиной Амандиного дома, мы покинули город и направились к горному перевалу. Мы с Амандой договорились, что как кончится снег, я сяду за руль и доведу машину до дома. У первой, а теперь для нас последней, снежной горки мы вновь купили себе по стакану горячего шоколада и отправились дальше. Дорога домой отчего-то всегда короче, или всё же Аманда была права, и дорога пока пустовала, поэтому в восемь вечера мы уже припарковались в долине подле китайской забегаловки с огромной пандой на эмблеме.

— Подожди, — остановила я Аманду, которая первым делом решила разломить булочку с пожеланием. — Обычно принято делать это после еды.

Аманда тяжело вздохнула. Ну, конечно, она не мечтала о лапше со сладкой курицей или даже брокколи, которую заказала себе, потому что вычитала, что острая еда вредна при беременности. Она хотела попытать счастья у китайской мудрости. И вот Аманда с горящими глазами разломила булочку, чтобы вытащить мятую полоску бумаги.

— Ну? — подалась я вперёд, потому что лицо её стало каким-то странным после прочтения пожелания.

— После тебя, — изрекла Аманда загадочно, и я вытащила свою полоску.

— Все вокруг считают, что ты всегда говоришь в лицо, что думаешь, — прочитала я.

— Ну так это правда, — тут же отозвалась Аманда. — Только ты иногда не думаешь, хотят ли твои друзья это слышать. Ну, что ты хочешь мне сказать?

— Ничего, — сказала я обиженно и, закрыв коробку, поднялась из-за стола, чтобы выкинуть её в урну.

— Ты чего? — схватила меня за руку Аманда, когда я ещё не успела отойти от стола. — У меня просто написано, что у друга есть для меня хорошие новости.

Пришлось улыбнуться, потому что лицо Аманды вновь было серьёзным, как будто она говорила с самим Конфуцием.

— Я рада, что мы дома, — выдохнула я. — Почти дома. Так что допивай и поехали, а то у меня уже руки окоченели, а у тебя спина отвалилась.

Аманда, не доедая лапшу, схватила свою коробку, и мы почти одновременно выбросили остатки китайской еды в мусорный бак. Рождество заканчивалось, но мне отчего-то совсем не было грустно.

Глава тридцать восьмая "Запах гари"


После многочасовой дороги из Рино я спала как убитая и проснулась достаточно поздно, когда солнечные лучи уже пробивались сквозь полоски жалюзи. Мне полночи снилась заснеженная трасса и сломанные щётки. Сновидение было, конечно же, не из приятных, но, как и от любого кошмара, проснуться от него не удавалось. Хоть я на краткие мгновения и возвращалась к реальности, но потом вновь погружалась с головой в пучину страха, стискивая пальцами край одеяла, будто то был автомобильный руль. Однако ближе к утру мне всё же удалось забыться пустым сном, потому что Аманда, которая тоже, наверное, не спала сном младенца, скомкала во сне ногами свою длинную бананообразную подушку, и я сумела прижаться к половине её спины, в который раз со стыдом признаваясь себе в том, что тайно мечтаю спать в такой позе все ночи напролёт. Впрочем, усталость взяла верх над размышлением о бессознательном, и я променяла все свои дневные тревоги на краткий покой предутренних часов.

Проснулась же я, уткнувшись лицом в спинку дивана, хотя всегда спала с краю, чтобы Аманда во сне не упала и не навредила малышу. Я обернулась, всё ещё продолжая лежать с подтянутым к носу одеялом, хотя и чувствовала, как нагрет воздух в комнате, и с удивлением воззрилась на Аманду, которая стояла подле дивана на четвереньках и на манер кошки выгибала спину. Руки были вытянуты вперёд, а голова лежала между локтями так низко, что Аманда лбом касалась пола. Я смотрела на её живот, который в этой странной позе тоже трогал ворсинки ковролина. Аманда не заметила моего пробуждения, поэтому я свесила с дивана босые ноги и пожелала доброго утра первой. Однако она же всё равно никак не реагировала на моё приветствие и продолжала тянуть спину. Я присела рядом на корточки и положила руку ей на поясницу. Аманда лишь тихо простонала в ответ, и я просто предложила то, что, мне казалось, было ей сейчас нужнее моих приветствий:

— Сделать массаж?

Она повернула в мою сторону голову и тихо сказала:

— Мне уже легче, но если не трудно, потри ладонями бока.

Не знаю, как давно Аманда проснулась и лежала на полу в кошачьей позе, но на ней была лишь майка, собравшаяся под грудью в складки словно шея мопса, и бикини, резинка которых до красноты врезалась в по-зимнему бледную кожу. Мы обычно не грели на ночь, потому что Аманда не любила сухой воздух, но сейчас она явно поставила термостат выше семидесяти градусов по Фаренгейту, чтобы не одеваться и не замёрзнуть. Мои же руки, хоть и были спрятаны под одеялом, сейчас послужили бы хорошей заменой холодному компрессу, поэтому я принялась неистово тереть ладони, словно желала высечь искру. Наконец почувствовав исходящее от рук тепло, Аманда опустила голову ещё ниже, чуть не поцеловав ковролин, и я поняла, насколько ей плохо.

— Знаешь, — сказала она глухо, будто рот был набит попкорном, — вчера я так была счастлива, что мы наконец-то уехали из этой чертовой Невады подальше от всех их проблем, что даже не заметила, как меня скрутило, а сегодня еле сползла с кровати. Правильно врачи говорят, что нельзя прекращать заниматься в беременность, потому что сразу всё заболит. А надо ещё неделю пережить, потому что наша инструктор по аква-йоге прислала письмо, что до следующего понедельника занятий не будет. Кейти, что ты делаешь?

Аманда спросила это так раздражённо, что я тут же отдёрнула руки, будто ошпарилась. Что я делала? Да я просто гладила её, а если честно, то смотрела на две складки, образовавшиеся по обе стороны её талии — такие упругие, словно корочки на подрумяненных французских багетах. Вместе с дурацким сравнением, живот кольнуло от ощутимого голода, а рот окропило слюной, или же я снова начала борьбу со своим бессознательным, не понимая, отчего не могу перестать смотреть на Аманду как объект желания. Всему причиной был дурацкий бесплатный журнал для беременных, очередной номер которого ждал нас в почтовом ящике. Аманда сразу завалилась спать, а я, как всегда, крутилась на своём краешке дивана и в итоге стала листать страницы при свете телефона. Гвоздём номера оказалась статья-размышление психолога на тему сексуальности женщины во время беременности. Помимо обычных высказываний о том, что беременность самое лучшее время для секса, потому что не надо бояться забеременеть, и убеждений женщин в том, что если нет ограничений от врача, то секс навредить малышу не может, автор делала упор на то, что женщины занижают свою сексуальную самооценку. Они замечают лишь отсутствие талии, пополневшие руки, отёкшие ноги, тогда когда их партнёры видят в них идеал женщины-матери, и многие будущие отцы в опросах признавались, что во время беременности жёны в их глазах достигали пика своей сексуальной притягательности. И вот сейчас я смотрела на Аманду глазами мужчины и понимала, что даже булочные складки её совершенно не портят, и есть что-то дико-животное, чем веет от беременной женщины, но чему я не могу найти название.

— Я просто боялась сильно нажать, — прошептала я в своё оправдание, а потом вдруг выдала фразу, которая давно крутилась в голове. — Аманда, а ты никогда не задумывалась о том, что именно беременная фигура — это идеал женщины, а совсем не модельная внешность оголодавших девиц?

Она ничего не ответила, но села на пятки и опустила руки на колени, продолжая выгибать спину дугой, будто балерина у станка, а я, не получив отпор, с жаром продолжила:

— Ведь ты только подумай о том, что первые изображения женщины, которые делали первобытные люди, представляли её беременной.

— Ничего удивительного! Они видели женщину только беременной, — Аманда наконец-то повернулась ко мне или же просто решила потянуть поясничные мышцы, уже не веря в мой чудодейственный массаж. — Если так разобраться, то у первобытной женщины, наверное, менструация была лишь раз в жизни — первая, а потом беременность за беременностью, а то кто у них бы на мамонтов охотился да коренья собирал… Уж в средневековье точно, тогда и прокладок с тампонами не было, юбками подтирались, если вдруг забеременеть не удавалось.

Голос Аманды звучал как-то зло, словно она злилась на мои слова, хотя я ничего обидного не сказала — ведь не подумала же она о том, что я сравнила её нынешнюю фигуру с теми примитивными пузатыми изображениями фигур плодородия, которые оставили нам доисторические цивилизации? Но вдруг глаза её вспыхнули, и морщинка между бровей, которая всегда указывала мне на её испортившееся настроение, сгладилась, и Аманда сказала:

— Знаешь, в том приюте, где мы взяли собаку для твоего отца, было написано на стене изречение какого-то из наших первых президентов о том, что отношение людей к животным показывает степень развития общества. Мне вот кажется, что средства женской гигиены показывают отношение общества к женщине. Даже в Древнем Египте изобрели мазь, изменяющую щелочную среду во влагалище, чтобы умертвить сперматозоидов, а с учётом того, что врачи-то были только мужчины, то они оставляли за женщиной право решать рожать той или же нет, поэтому они и придумали тампоны из папируса для богатых и льняные тряпки для бедных, а потом всё это кануло в лету вплоть до нашего времени, словно женщина создана лишь затем, чтобы рожать детей.

— Ну если взять твоих любимых греков, то женщина была нужна мужчине только для воспроизведения потомства, а любить и дружить можно было лишь с равными мужчинами.

— Ну у них ведь совсем другое, — как всегда резко перебила меня Аманда. — Для них одним из главных преимуществ человека перед животными была способность контролировать свои страсти, а женщины, по их мнению, не могли их контролировать в силу своей ненасытной сексуальной природы. Они так были поглощены своими пьянками и изображениями голых мальчиков, трогающих друг друга за яйца, которыми украшали килики, из которых мужики лакали вино на своих симпозиумах, что задуматься о том, что женщину сложнее удовлетворить в постели, чем мужчину, им было некогда. Понятно, что когда мужчина уже доволен, женщина хочет ещё. Но какого чёрта мужикам стараться, ведь вместо того, чтобы научиться контролировать себя и доводить женщину до оргазма, можно поступить проще, объявив, что женщина ненасытна, поэтому её с первой же менструацией надо выдать замуж. Поскольку, если быстро не лишить ту девственности, кровь у неё в голову ударит и попрёт не из матки, а из ушей. Ну и запереть дома, чтобы не думала искать удовлетворения на стороне.

— А у кого искать, у соседа, что ли? У того ведь тоже мальчик есть, — пожала я плечами и поднялась с ковра, чтобы пройти на кухню и засунуть хотя бы что-то в живот. Хотя кроме фиников, ничего в холодильнике не оказалось, а у греков на завтрак была хотя бы лепёшка с вином, а вот мы вчера забыли заехать в магазин, чтобы купить хотя бы бананы и молоко.

— В морозилке оставались вафли, — сказала Аманда, будто прочитала мои скорбные голодные мысли.

Я быстро достала упаковку и сунула парочку в тостер, гипнотизируя его, будто тот был способен разогреть вафли быстрее, чем за две минуты.

— Их мужья на три дня в году отпускали в храм Деметры, богини плодородия, — продолжала Аманда, которая, если бы когда-то решила стать лектором, то явно бы не слышала звонка с урока. — Развалины показали, что у них были в храме пиршественные залы с каменными скамьями на манер мужских. Только мужчинам позволялось есть полулежа, а женщины ели отдельно на кухне, сидя за столом на стульях, а тут раз они вели себя как мужчины, то явно не ограничивались вином…

— Ну это всё гипотезы, — буркнула я. — Можно всё за уши притянуть, а лучше бы мы виноград купили.

— Ну так по дороге в Салинас и купим.

— Куда? — я даже выронила вафлю, которую подцепила из тостера.

— Мы ведь к отцу твоему едем, — сказала Аманда, прошлёпав голыми ногами на кухню, чтобы вытащить вторую вафлю.

— Да я думала, что это просто шутка…

Нет, ну я серьёзно не собиралась ехать к отцу, ведь делать там абсолютно нечего. На улице, конечно, светит солнце, но всё равно ноги в песок на пляже не позарываешь, а морозить ноги в океане Аманде сейчас совсем не желательно, а я и не полезу, такое только в детстве можно делать.

— Почему шутка? Ну что ж это такое! Он троих детей вырастил, а никто даже не заглянет к нему в праздник. К тому же, я тут вычитала про одного английского художника, который стал своеобразным родоначальником нового направления — портретов животных, ведь до этого собачки лишь тёрлись у ног хозяев, а он писал их парадные портреты — на природе, в интерьере, на мягкой подушке… Я вот и подумала написать портрет собаки твоего отца в манере этого англичанина.

— Ты уже рисовала собаку, — промычала я, засовывая в рот вафлю.

— Тремя мазками, — буркнула Аманда с набитым ртом, — а сейчас я хочу написать её парадный портрет как… Черт, забыла его имя, сэр, сэр, сэр… Лэндсир. Знаешь, как он назвал одну из своих картин? «Достойный член человеческого сообщества», но я, честно, на месте ньюфаундлендов, которые были его излюбленным сюжетом, не спасала бы людей, которые потом их в приюты сдают…

— Послушай, — я наконец-то проглотила вафлю, хотя она и встала у меня поперек горла, — ты можешь хоть иногда не изворачивать факты, чтобы лишний раз найти повод позлиться?

— Я злюсь? — Аманда взглянула на меня с искренним удивлением. — Нет, я просто трезво смотрю на жизнь. По-твоему, лучше плакать? Нет, если уж нет сил на любовь, лучше ненавидеть.

— Ненависть разрушает, — сказала я, отливая себе из кофейника кофе, который успела заварить, пока жевала вафлю. — У твоих греков есть классификация ненависти?

Аманда промолчала и вырвала у меня из рук кофейник.

— Вот видишь, — сказала я даже как-то победно. — А для любви у них вон там сколько всего выдумано, четыре любви, да?

— Послушай, — Аманда с такой силой задвинула кофейник обратно в кофеварку, что я подумала, что стекло непременно треснет. — Вот какого чёрта ты со мной возишься? Это такое христианское отношение, когда любят всяких убогоньких, чтобы показать свою силу духа? Какого чёрта тебе сдалась я с моим ребёнком? Это уже даже не Агапэ называется, а просто издевательство над собой и мной!

Она пригубила кофе и, скривив рот так, словно хлебнула огненного соуса Табаско, быстро подошла к раковине, отодвинув меня бедром, и вылила содержимое чашки. Я решила промолчать, потому что кофе был нормальный, даже не без кофеина, поэтому я стала спокойно пить его.

— Слушай, он же пахнет гарью? Пережаренные зерна, что ли, были… Знаешь, у нас и ковёр воняет жутко, надо бы почистить, только хозяева, вряд ли, согласятся…

— Давай возьмём на прокат моющий пылесос и почистим, вот проблема-то, — сказала я быстро, допивая залпом кофе, надеясь избежать ответа на вопрос, который перебил мой жуткий кофе. Голыми ногами я ощущала холод плитки и стала перебирать пальцами, словно это помогло бы согреться.

— Чёрт, ну пахнет же гарью!

Я принюхалась и поняла, что Аманда права. У нас на плите ничего не было, поэтому явно не мы были виновниками запаха.

— Кто-то кастрюльку забыл, что ли?

Но ответить я не успела, потому что уши заложило от воя пожарных сирен.

— Ну вот…

Аманда быстро направилась к шкафу и натянула на себя джинсы с футболкой, а я продолжила стоять в пижаме на кухне, пока к нам в дверь не забарабанили слишком сильно для вежливых соседей. Я стояла в трёх шагах от двери, поэтому без вопроса распахнула её, чтобы упереться в грудь высокого пожарного, сияющего начищенной каской. До того, как он что-то сказал, я успела краем глаза увидеть другого, который стучался к нашим соседям, и заодно лёгкую дымовую завесу в коридоре. Наверное, мне он тоже что-то сказал, но услышала его лишь Аманда, которая схватила меня за руку и потащила по коридору в противоположную сторону, а я даже не успела сказать ей, что я босиком и в пижаме.

— Ну представь, что ты в школе, и у вас пижамный день, — усмехнулась Аманда, будто вновь прочитала мои мысли, когда мы уже вышли во двор к столпившимся на дорожках и газонах жильцам. — Если бы было землетрясение, ты тоже бы тапочки искала?

Ну что я могла ей ответить? То что я квашня и в отличие от неё, не успела одеться? Ну так оно и было. На гостевой парковке стояло три пожарных машины и две полицейские. Машины парамедиков не было, что не могло не радовать. Жильцы нашего дома тихо переговаривались, но никто ничего толком не знал.

— Огня не видно, значит всё нормально, — сказал кто-то.

Аманда лишь хмыкнула и потащила меня к соседнему зданию, в котором находился подземный гараж с нашим парковочным местом. Оказалось, что она даже успела схватить со столешницы ключи и сумку. Облокотившись на машину, я подняла ногу и посмотрела на свою ступню, чтобы вынуть маленький камешек, застрявший между пальцами. Аманда тем временем открыла багажник, и так как вчера мы только взяли домой две спортивные сумки, тот огромный мешок, в который Аманда запихнула собранную для меня одежду, остался лежать в машине.

— Посмотри, эти штаны очень мягкие, и ты сможешь надеть их без трусов, ничего не натрёшь. И вот эта кофта.

Я взяла из её рук вещи и залезла в машину.

— Быстрее давай переодевайся, — сказала она, захлопывая дверцу. — Я скажу, если кто появится. А сейчас заедем в магазин и купим тебе носки с кроссовками.

— Зачем? — спросила я, подтягивая завязки штанов.

— Во-первых, они ещё долго не пустят нас в дом, а, во-вторых, я совсем не желаю дышать этой гадостью. Солнышко светит, тепло, поехали в парк какой-нибудь, походим. Может, у меня болеть всё перестанет…

И не дожидаясь моего согласия, она села на место водителя и завела машину. Мне же пришлось вылезти с заднего сиденья и перебраться на пассажирское.

— А к отцу твоему завтра поедем. У нас ещё столько дней до начала зимнего интенсива, а на Новый год я хочу в Сан Франциско, согласна?

Я ничего не ответила, ведь заданные вопросы были риторическими, и всё-таки такая строящая планы Аманда мне нравилась больше, чем злящаяся без повода на доисторических людей.

Глава тридцать девятая "Поспешишь, людей насмешишь"


Денёк для последней недели декабря выдался достаточно тёплый. Солнце совсем по-весеннему светило в безоблачном высоком небе, и мы даже пожалели, что не оставили кофты в машине. Мне было немного некомфортно в только что купленных кроссовках, потому что я всегда очень долго привыкаю к новой обуви и потом ношу её до тех пор, пока не отвалится подошва или порвётся шнурок, чтобы отсрочить мучения с поиском новой. Впрочем, шли мы достаточно медленно, потому что у Аманды вдруг начало покалывать в боку.

— Вернёмся?

Мы прошли не больше пятнадцати минут и ещё даже не начали подъём в гору, а просто обходили по ровной дороге озеро. Она отрицательно мотнула головой, не отнимая руки от бока, и тут только я поняла, что Аманда, растопырив пальцы веером, просто наглаживает бок живота.

— Пинается? — спросила я и вдруг подумала, что Аманда уже несколько недель не предлагала мне потрогать свой живот.

Интересно почему?

— Шевелится? — продолжала допытываться я.

— Нет, спит, — Аманда подняла на меня глаза, продолжая улыбаться, как делала всегда, когда тактильно общалась с ребёнком. — Я заметила, что он никогда не пинается при ходьбе, словно я укачиваю его. Говорят, когда носишь потом младенца в слинге, ему кажется, что он снова в животе и потому чувствует себя в безопасности.

Аманда сделала ещё несколько шагов и вновь остановилась, повернув голову в сторону озера.

— Знаешь, у меня сейчас ощущение, будто в животе камень, который, похоже, передавил мне какой-то орган, не могу вспомнить, что у нас находится тут справа…

— Почка? — наобум предположила я.

— Я не могу нащупать ничего острого, — продолжала Аманда, будто не слышала меня. — Наверное, это спина… Думаю, скоро уже смогу различать, чем он там ко мне прижимается. Хочешь потрогать?

Я тут же отрицательно мотнула головой, даже не знаю почему. Будто сработал рефлекс, ведь я привыкла отказываться от всех предложений беременной подруги на автомате, словно боясь обременить её заботой о себе. Стало жутко обидно, что я упустила возможность потрогать малыша, но решила не выглядеть глупо, объясняя, что отказалась, не подумав. Да и Аманда уже стала спускаться по гальке к озеру и явно позабыла об оброненной вскользь фразе. Я смотрела ей вслед, давясь вздохом разочарования, и мне даже показалось, что она стала сильнее раскачивать бёдрами, словно пыталась перевалить малыша на другой бок. Хотя, не знаю, возможно ли такое? Это же не мячик в аквариуме!

— Знаешь, за что я люблю Калифорнию? — обернулась ко мне Аманда, остановившись почти у самой кромки воды, которая сейчас в безветрии почти не колыхалась. — За то, что природа не даёт промёрзнуть за зиму и дарит время от времени такие вот тёплые денёчки.

Она протянула ко мне руку, и я недоуменно уставилась на её призывные пальцы. Мой мозг как-то странно сегодня реагировал на окружающую действительность, словно я ещё не пробудилась ото сна или же передышала гарью. Какое-то слишком долгое мгновение я смотрела на согнутые руки Аманды, словно та выставила их вперёд, прося милостыню, и только потом сообразила, что мы нашли в машине только одну бутылку воды, которую я сейчас держала в руках. Извинившись, я тут же протянула её Аманде и стала смотреть, как та пьёт. Уровень воды в бутылке стремительно уменьшался, и я подумала, что так будет нечем утолить жажду, которая разыграется за время подъёма. Я-то могу не пить, всё-таки не лето, но она-то пьёт постоянно, потому что у неё, если я правильно запомнила, околоплодные воды должны три раза в день обновляться.

— Извини, — сказала Аманда, закручивая бутылку. — Чувствую себя, словно в пустыне. Я потерплю. Ты хочешь?

Я отрицательно мотнула головой и забрала бутылку.

— Знаешь, — Аманда бросила на гальку снятую с пояса кофту, чтобы сесть на неё. — Я прочитала тут в одном из журналов, что нельзя в машине хранить воду в пластике — только в специальных питьевых бутылках, потому что в нагретом салоне пластик начинает выделять в воду какие-то токсины.

— Сейчас не жарко, — тут же вставила я и уселась рядом на свою кофту, чувствуя через тонкие штаны колкость гальки. — Так что пей спокойно. Кстати, ты заметила, как в парке сухо? Раз на Тахо был такой снегопад, то и тут должно было стеной лить. Однако ненасытная земля выпивала моментально все капли, словно боясь что те окажутся последними.

— Да, — протянула Аманда, набирая в ладонь камешки. — Смотри, какой низкий уровень воды. Неужели будет засуха?

— Какая засуха! Ещё январь и февраль впереди! Потом обычно, когда зима без дождей, в марте начинает лить. Помню, один год три недели лило без остановки. Мы тогда ещё на пасхальные каникулы ездили кататься на лыжах.

— А я наоборот хочу, чтобы было в этом году тепло, а то во что я буду кутаться с большим животом? Да и вообще не люблю я дожди… Словно природу кто-то обидел, у меня в дождь всегда плохое настроение. А сейчас…

Она замолчала и откинула голову, подставляя лицо яркому слепящему солнцу. Я тоже взглянула вверх и зажмурилась даже в солнцезащитных очках.

— Как хорошо, что у нас нет веснушек, хотя тебе бы они пошли, — услышала я голос Аманды и резко повернула в её сторону голову.

Она смотрела на меня и улыбалась, и я улыбнулась в ответ, хотя воображаемый мой портрет с веснушками улыбку не вызывал, ну совсем. Глаза Аманды стали влажными от долгого смотрения на солнце. Я протянула руку и опустила её солнцезащитные очки со лба на глаза.

— У тебя действительно ничего не болит? — спросила я, потому что её свободная от камней рука продолжала лежать на животе.

— В боку всё ещё колет. Похоже, засиделись мы с тобой в Рино… Надо быстрее приводить себя в норму, а то как рожать-то буду, третий триместр уже… Время летит, а я… Я совершенно ещё не готова… — Аманда отвела от меня глаза и вновь уставилась на гладкую поверхность озера, в котором отражалось высокое небо и плавали одинокие жёлтые листья. — Будем кататься на велосипедах у твоего отца?

— Нет, — тут же ответила я. — Ты можешь рисковать собой и ребёнком, сколько хочешь, но я в этом участие принимать не собираюсь.

У меня вообще не укладывалось в голове, как она может думать о вещах, которые запросто могут навредить малышу и, не приведи Господи, вызвать преждевременные роды.

— Ты вообще не слушай моего отца. Что он может помнить про мамины беременности! Это так, скупая мужская фантазия. Я вообще считаю, что и в горы идти не надо, раз у тебя что-то колет, а мы ещё и полмили не прошли. Поехали домой, а?

— Так и колет, потому что не ходили. Сейчас отпустит и пойдём, а пока давай камни в воду кидать.

Аманда швырнула первый камень, и тот с гулким бульком тотчас пошёл ко дну. Я сгребла побольше камней и, разложив на ладони, стала искать плоские. Только даже те, которые по всем правилам мальчишеской физики, должны были скакать по воде, исправно шли у меня ко дну. Аманда расхохоталась и сказала сквозь смех:

— Ну и как мы будем учить моего парня бросать камни?

Я смолчала — во-первых, вопрос был риторическим, а во-вторых, она употребила местоимение «мы», а я все ещё прекрасно помнила её фразу о том, что «мы — это я и ты». Что-то изменилось? Серьёзно? Неужели она действительно стала размышлять о том, чтобы принять мою заботу после рождения ребёнка? Похоже, я слишком долго размышляла, потому что Аманда поднялась на ноги и, вытащив из заднего кармана штанов телефон, принялась фотографировать озеро.

— Знаешь, я после интенсива хочу действительно пописать акварелью в стиле Ван Гога.

— Кого?

Я не могла поверить своим ушам — утончённой Аманде нравится эта мазня. Я с каким-то остервенением стала отряхивать от песка свою кофту, а когда повязала её на пояс, то увидела, что Аманда смотрит на меня, сжимая телефон в руках.

— Я знаю, о чём ты думаешь, — сказала она. — Просто ты никогда не видела его акварельных работ. Я сама была в шоке. Это такая красота, всё прописано детально, словно он работал с фотографий. Если бы я не знала, что это Ван Гог, никогда бы не догадалась. Вот!

Она стала копаться в телефоне, отыскивая акварельные работы одноухого художника. Я наклонилась к экрану, но картинки мелькали передо мной как стекляшки калейдоскопа — я видела лишь яркую вспышку солнца, которая, играя в волосах Аманды, красила их в медный цвет. Я вдыхала их арбузный аромат, ведь Аманда, начитавшись про разную химию в шампунях, стала пользоваться только детским. Однако вчера, когда мы вечером ввалились домой после длинной дороги из Рино, она не мыла волосы. Как же запах мог сохраниться?

— Взгляни, как он комбинирует акварель с углем. Это же обалдеть! — продолжала она скользить пальцем по экрану телефона, не замечая, что я вообще не смотрю на работы Ван Гога. — А никто и не знает, что он рисовать на самом деле умел, а не просто цвета мешать! Хотя он брату своему писал, что его акварели далеки от шедевров, но, по-моему, они намного лучше его живописи. Вот, гляди, какая перспектива, какие пропорции моста и домиков, как прописана размытая дождём дорога… Не, это пропустим, тут пошла мазня в его обычном стиле… Вот, фигура, ты глянь, как прописана каждая жилка на стариковских руках, каждая складка на штанах… О, чёрт! Сеть пропала… Да что за дрянь-то!

Аманда со злостью тряхнула телефоном и потом сунула его обратно в задний карман брюк, и только сейчас я заметила, что на её брюках нет боковых карманов.

— Брось, — сказала я, все ещё почему-то чувствуя арбуз, или же это был запах какого-нибудь растения? — Я уже поняла, что это случай Пикассо. Когда люди начинают говорить, что могут рисовать как великий Пабло, то надо отсылать их к его академическим работам. Да и Винсент бы нормально рисовал, если бы у него не было брата, который всю жизнь его содержал, потому что никому нафиг не нужна была эта прогрессивная мазня.

— Да, можно позавидовать, что ему дали возможность самовыражаться, не заботясь о том, чтобы создавать товар. Знаешь, как греки оправдывали рабство? Они говорили, что кто-то рождён работать, а кто-то мыслить. Вот мыслителя от мыслей не должен отвлекать быт… Знаешь, я в марте—феврале постараюсь хоть что-то сотворить, не думая, что мне за это надо получить оценку. Помню, мне Сьюзен, ну та, что у нас двухмерный дизайн вела, сказала: «Пока ты в школе, ты должна делать так, как я тебя учу. А вот потом делай, как хочешь, если сможешь это продать». Мы всё продаём, а покупают только приземлённые вещи. Поэтому и гениев сейчас нет. Короче, смотрела я ролик про девочку какую-то, которой мама поставила ведра с краской и сказала — малюй что хочешь и где хочешь, плевать — отмывать не будем! И сразу все назвали ребёнка гением, а у неё обычная мазня, которую другие мамы с ругательствами со стен смывают. Я вот разрешу своему ребёнку рисовать что он хочет и где хочет.

— Ага, и что скажут хозяева квартиры? — тут же осадила её я и пожалела об этом, потому что Аманда прикусила губу.

— С этим я разберусь как-нибудь сама, — ответила она зло и подняла с гальки свою кофту.

Я тоже поджала губу, проклиная свой язык. Ну чего же мне было не смолчать?! Она ведь сама не дура и понимает, что у неё нет такого брата, как у Ван Гога, и не надо было ей напоминать об этом.

— Погуляем ещё вдоль озера или поднимемся в гору? — спросила я, чтобы отвлечь внимание Аманды от моего комментария, и протянула ей руку.

Только она проигнорировала её, но всё же ответила:

— Давай чуть-чуть поднимемся.

Как только мы отошли от озера, сразу почувствовали, что начался подъём. Аманда шла бодро, а я по-дурацки держала руку вытянутой, словно предлагая ей всё же принять её, ведь маленьким детям кажется, что с мамой за ручку идти намного легче. Но Аманда шла немного впереди, не смотря на меня и не говоря со мной. Я тоже молчала, проклиная свой язык и стараясь найти какую-нибудь тему, чтобы разговорить подругу. Что-нибудь такое, что заставит её забыть о финансовых проблемах и обиде на меня. Только, как всегда в нужный момент, голова оказывалась полностью пустой, и мы, наверное, так и молчали весь путь, если бы нам не попалась навстречу пара с детьми, и женщина не сказала бы с улыбкой:

— Что, нагуливаете схватки?

Мы улыбнулись, и, когда те отошли от нас на приличное расстояние, Аманда обернулась ко мне, держа обе руки на животе.

— Брекстоны? — тут же испугалась я.

— Нет, — отозвалась Аманда упавшим голосом. — У меня что, такой большой живот?

Я внимательно посмотрела на неё. На мой взгляд живот был большим, тем более с учётом, что сама Аманда почти не поправилась, но, конечно, ему было ещё куда расти, хотя я не могла себе представить сейчас Аманду с ещё большим животом — как он уже не перевешивает-то её!

— Ну у всех разные животы, — сказала я. — Помнишь, с нами женщина на акварель ходила? Так мы почти до самих родов не замечали у неё живота. Она постоянно ещё длинные шарфы носила, чтобы лишних вопросов не возникало. Так вот, даже когда она сказала, что беременна, я была уверена, что ей ещё месяца два точно ходить.

— Ну, а мне-то три ещё!

— Да ладно тебе заводиться. Это просто была вежливая фраза. Надо было что-то сказать при виде беременной, вот и сказали заезженную глупость.

Аманда вновь поджала губы и прямо-таки побежала вперёд. Мы достаточно поднялись, чтобы взглянуть сверху на город, но Аманда всё не желала возвращаться.

— А ты не знаешь, это круговая дорога? — спросила она, а я в ответ пожала плечами и предположила:

— Ну они же нам на встречу попались…

Мы пошли дальше, но я стала замечать, что Аманда уже не бежит резво и вновь держится за бок. Я протянула ей воду, и она сделала несколько глотков, чтобы хоть немного утолить жажду.

— Никогда больше не пойдём никуда без карты, — сказала она, снова судорожно ища что-то в телефоне. — Чёрт, навигационка не работает. Что-то с сигналом? Что у тебя с телефоном?

— Да у меня всё дома.

Пошли дальше. Уже обе медленно, потому что не знали, сколько сил нам ещё потребуется, чтобы выбраться из парка. Не знаю, что там в мозгу происходит, но когда видишь вдалеке парковку или же просто знаешь, что остаётся пройти четверть мили, силы откуда-то берутся, а вот неизвестность забирает последние. Я судорожно вглядывалась вниз, пытаясь оценить высоту склонов и близость очередного поворота, но ориентирование на местности никогда не было моим коньком. А Аманда выглядела всё напряжённее и напряжённее, и я предложила остановиться, но та отмахнулась, сказав, что тогда ещё тяжелее будет вновь начать двигаться. Она была права, но, быть может, это касается только простого человека, но не беременной женщины, которой отдых просто необходим. Но не могла же я схватить её за руку и заставить насильно стоять на месте. Благо, что я могла каждые десять минут совать ей в руки бутылку, в которой, правда, уже оставалось воды только на донышке, но Аманда умудрялась сделать один-два коротких глотка и возвращала мне драгоценные капли. Я тоже начала ощущать сухость во рту и могла представить себе, каково сейчас беременной подруге. Но что поделать — мы обе виноваты, что не запаслись картой и запутались в тропах.

— Послушай, — вдруг сообразила я, взглянув вниз. — Здесь склон достаточно пологий, и если мы пойдём по нему, то срежем по меньшей мере полмили. А?

Я боялась, что Аманда сразу откажется, да и я, чем дольше смотрела вниз, тем больше сомневалась в толковости своего предложения. Аманда тоже задумчиво смотрела вниз и вдруг, когда я уже готова была сказать «забудь», шагнула с дороги в колкую выжженную за лето высокую траву, которая, впрочем, сразу закончилась, и склон оказался почти голым с кое-где пробивающейся сквозь ковёр из жухлых листьев ярко-зелёной сочной травой.

Мы принялись осторожно спускаться боком, проверяя перед каждым новым шагом, чтобы старая листва не начала скользить под подошвами. Нам повезло, что последние дни здесь выдались солнечными, и земля не была скользкой. Нам предстояло пройти не так много, если нас обеих не подводил глазомер художников, и всё же идти по наклонной было тяжеловато, тем более Аманде. Я слышала её учащённое дыхание, которое выдавало то ли страх, то ли усталость, ведь пошёл уже второй час, как мы были в парке. Я хотела протянуть ей руку, но в последний момент передумала, потому как сама чуть не оступилась, а увлечь за собой в полет беременную подругу совсем не хотелось. К счастью, скоро уклон стал ещё более пологим, и мы уже смогли двигаться без опаски упасть и даже прибавили шагу. Только вдруг путь нам преградили незамеченные сдороги кусты, которые невозможно было обойти, потому как те пересекали склон длинной грядой. Мы попытались отводить ветви руками, стараясь протиснуться между кустами, и чуть ли не пять минут шли будто по коридору с низкими сводчатыми потолками, которые больше, правда, напоминали катакомбы, ведь из страха выколоть глаз приходилось нагибаться чуть ли не к самой земле, а потом проход вдруг просто исчез.

— Ты что предлагаешь мне ползти? — спросила Аманда, отводя со лба прилипшие пряди.

Я пожала плечами, но другого выхода не находила. Единственным проходом через этот непролазный бурелом служила своеобразная арка из веток двух кустарников, поднять которую у меня не получилось, и потому отверстие дотягивалось нам лишь до пояса.

— Знаешь, — мне на ум пришла идея, которую я со страхом решилась озвучить, — на корточках пройти не получится, да я и не уверена, что ты с животом смогла бы. И на четверенькам нельзя, а то ты живот наколешь. Но, помнишь, на гимнастике в детстве нас учили ползать животом кверху?

И я наглядно продемонстрировала ей гимнастическое упражнение, не обращая внимание на нещадно колющие руки мелкие сучки и высохшие листья.

— Ты там спрячь ладони в рукава кофты, чтобы больно не было, — крикнула я Аманде с той стороны лилипутской арки, потирая ладони, в которых явно засели мелкие невидимые сухие иголки, подобно обычным занозам. Но времени жалеть себя не было, потому что я с упавшим сердцем следила за тем, как Аманда садится на землю и пытается сделать первый шаг. Живот её в расстёгнутой кофте стал похож на сточенный конус, потеряв привычную округлость. Я никогда не видела его таким, и мне стало страшно. Аманда дула себе на лицо то ли, чтобы вновь убрать с глаз надоедливый волос, то ли у неё перехватывало дыхание от натуги, то ли ей было больно. Я проклинала себя и за идею срезать путь, и за ту эквилибристику, которая непонятно чем обойдётся подруге. Тяжело выдохнув, Аманда опустилась у моих ног на землю и, освободив руки, принялась очищать от сухих острых травинок кофту, с трудом захватывая их короткими ногтями. Мои руки засаднило ещё сильнее, но я могла разглядеть на коже лишь противные чёрные точки, потому просто тёрла ладони о штаны в надежде, что сухие колючки отвалятся сами.

— Ты в порядке? — подняла на меня глаза Аманда, подтягивая к локтям рукава кофты.

Я кивнула и задала ей тот же вопрос.

— Всё хорошо, — отозвалась она, но я-то слышала шумное дыхание и видела растопыренные пальцы на вздымающемся животе. Только понять, насколько Аманде плохо, мне было не дано, но то, что она продолжала сидеть и не поднималась, наводило меня на плохие мысли. Не знаю, каким взглядом я смотрела на неё, но вдруг Аманда почти что резко вскочила, но только в самом конце дёрнулась и схватила меня за плечо, чтобы удержать равновесие. Я машинально ухватилась за её локоть, хотя рука скользнула мимо, и если бы Аманда действительно падала, то удержать её у меня бы не получилось.

— Всё хорошо, — сказала она и отступила на шаг, словно боялась, что я вновь попытаюсь дотронуться до неё.

Она имела полное право на меня злиться. Я посмотрела вперёд и поняла, что склон начал уходить вниз ещё круче и спускаться по нему стало слишком опасно, потому что редкие низкие кустарники, за которые можно бы было ухватиться, были разбросаны слишком далеко друг от друга.

— Ты не виновата, — вдруг услышала я за спиной голос Аманды и даже вздрогнула, — я вообще-то сама пошла. Мне кажется, что мы бы уже спустились по дороге, а сейчас… Я даже не представляю, куда нам идти дальше, и сеть… Опять нет сети, чтобы посмотреть карту… Пойдём вдоль склона, что нам остаётся!

И она пошла, только почти сразу остановилась и стала учащенно дышать, держа живот обеими руками. Я побоялась подойти и замерла в отдалении.

— Только Брекстонов не хватало. Без подготовки мы столько прошли…

Я стала вглядываться в даль, но кустарники скрывали от нас дорожки, окольцовывавшие гору, а те, что были выше и доступны обзору, оказались безлюдны. Да и если бы были на них люди, то чем они могли нам помочь? Как ни крути, а идти нам надо своими ногами. Только непонятно как долго и, главное, в каком направлении.

— Может, вернёмся? — осенило меня; собственно вернуться надо было у той чёртовой арки, которую нам пришлось преодолевать ползком.

— Нет, — отозвалась глухо Аманда. — Всегда надо идти вперёд, тогда куда-нибудь придёшь, а пути назад мы всё равно не знаем, а впереди хотя бы зарослей нет, а эти должны же закончиться когда-нибудь.

Мы пошли. Я радовалась отсутствию дождя, смотрела в небо, словно с него мог спуститься орёл и поднять нас на дорогу на своих могучих крыльях. «Ау, где ты?» — так и хотелось крикнуть, ведь не зря нашу землю называют землёй орла и койота, ведь по индейским легендам где-то тут рядом они сотворили первого человека. Так отчего же ему не пожалеть нас, или хотя бы нерождённого человечка. Такой бред лезет в голову из-за страха! Я чувствовала, как скользит у меня в руках бутылка, которую я чуть не потеряла в той арке, когда сунула в карман. Впрочем, вспотели у меня не только ладони, но и шея, по которой я пару раз даже проходилась рукой. Аманда тоже разделась, и когда обернулась ко мне, я увидела влажную полосу на её футболке там, где полукруг живота встречался с грудью.

— Там воды хоть немного осталось?

Я кивнула и протянула ей бутылку — на три глотка хватит. Я же сглотнула последнюю слюну, с ужасом понимая, как плохо сейчас подруге, потому что в беременность жажда переносится ещё тяжелее, особенно, когда влага усиленно уходит из организма вместе с потом. Меня аж передёрнуло, словно от сильного порыва ветра. Хотя я была бы рада сейчас любому дуновению, но из воздуха, казалось, испарилась последняя зимняя влага, сделав его по-летнему сухим.

— Чёрт! Из-за этих Брекстонов теперь так в туалет хочется, — простонала Аманда, сжимая в руках пустую бутылку.

Я сначала поразилась её силе, а потом вспомнила, что эта фирма стала делать какие-то экологические облегчённые бутылки, которые проминались даже тогда, когда внутри оставалась вода. Зачем я думала о всей этой ерунде? Наверное, я просто боялась думать о том, что мы окончательно заблудились.

— Так сядь и пописай. Народу никого! Даже собачников, да и никто не будет выискивать твою голую задницу на горном склоне.

Аманда глянула на меня как-то сурово и поджала губы, а я в это время почувствовала, что тоже нестерпимо хочу в туалет.

— Давай вместе, чтобы не так страшно было, — предложила я и рассмеялась собственной глупости, но что нам оставалось — знать бы, сколько ещё терпеть, мы бы потерпели. Ну, во всяком случае, я.

— Ты только отвернись, — попросила Аманда совсем тихо.

Теперь хотя бы полный мочевой пузырь не мешал, но ноги устали безумно и гудели, да и живот Аманды время от времени каменел, и приходилось останавливаться и пережидать тренировочные схватки. На лбу её и даже на кончике носа уже явственно проступали мелкие капельки пота, и создавалось впечатление, что я смотрю на неё сквозь дождевое окно, а потом я вдруг поняла, что почему-то плачу.

— Кейти, ты чего?

Аманда шла впереди, но в тот момент почему-то остановилась и обернулась.

— Мне страшно, — призналась я. — Я боюсь за тебя.

— Всё будет хорошо. Этот склон скоро закончится.

— Проверь телефон, вдруг можно вызвать службу спасения.

— Ты ненормальная? Ну как они нам помогут?

— Вертолётом, — тут же ответила я и начала тараторить без остановки, словно боялась, что любая пауза тотчас заполнится слезами. — Мы однажды пошли в поход, мне лет десять было, и заблудились. Я не помню подробностей, но отец испугался, потому что оставлял нас на пару часов и так и не дошёл до какого-либо ориентира. Он сумел вызвонить 911, чтобы те попытались определить наше местонахождение. Так они просто выслали вертолёт. Я, впрочем, ещё глупая была и даже не успела испугаться, а если и испугалась, то радость от полёта на вертолёте затмила всё. Но сейчас я думаю, каково было нашим родителям и даже старшему брату…

— Отлично, только мы никому звонить не будем. Мы дойдём, ведь парк этот маленький, мы просто медленно идём.

Мы пошли дальше, и головой я понимала, что она права, и мы выберемся, только сердце противно замирало, и я начала ощущать, что стёрла ногу. Наверное, стёрла я её давно, но только сейчас обратила внимание на боль, или же та стала нестерпимой.

— Подложи листья, — посоветовала Аманда, когда я присела, чтобы взглянуть, на что стала похожа моя пятка.

Так я и сделала, и мы поплелись дальше. С каждым шагом наши футболки всё плотнее и плотнее прилипали к спине. Аманда вновь достала телефон и сообщила, что идём мы всего-то сорок минут, а мне казалось, что прошло не меньше двух часов. Сразу как-то прибавилось сил, и я даже стала меньше хромать, а когда мы увидели просвет между кустами, а через него дорогу, то просто побежали к ней. Это было непередаваемое чувство вновь ощутить под ногами ровную утрамбованную почву. Наверное, так чувствуют себя моряки после длительного плаванья. Мы обе даже ощутили дрожь в ногах — наверное, так выходил адреналин. Мы встали в позу бегуна и принялись дышать, словно загнанные собаки. У меня вспотело даже под коленками, а по ногам противно текло то, что не сдерживали отсутствующие трусы. Мне даже казалось, что я ощущаю запах выделений, или всё же то был пот, ведь я не успела воспользоваться дезодорантом.

Аманда, красная, дула через губу на нос, на кончике которого висела капелька пота. Наверное, я выглядела не лучше. А нам предстояло ещё добраться до стоянки и как-то доехать до дома. Ноги ужасно гудели, и мы с трудом переставляли их.

— Знаешь, — сказала Аманда, тяжело дыша, — иногда судьба посылает нам такие вот знаки, чтобы мы задумались над тем, что делаем. Мы с тобой испугались длинной дороги и решили срезать её, а в итоге нашли ещё больше трудностей.

Я промолчала, потому что не хотела говорить, что мы просто две дуры. Первое правило, которое прописано во всех парковых памятках — нельзя сходить с проложенных троп. Мы же не индейцы, которые спокойно столько веков жили тут без благ цивилизации. Их женщины не только ребёнка в животе тащили, но ещё и поклажу и второго за спиной. Только здоровье у них получше было, а сейчас у меня сердце неприятно сжималось, бок колол, коленка дрожала, и стёртая нога болела. Но как-то мы всё-таки доковыляли до стоянки.

— Хочешь, я поведу машину? — предложила Аманда, когда я уселась за руль, видя, что та продолжает держать руку на животе.

— Нет, ты отдыхай.

Я расшнуровала кроссовок, чтобы дать больной ноге свободу. Было так непривычно ощущать педаль голой ногой, но разгоняться всё равно не получалось, потому что как назло останавливались на каждом светофоре. Глаза начинали слипаться, и я пару раз отключалась на какие-то доли секунды. Организм с трудом справлялся с таким взбросом кислорода, а вот Аманда почему-то не спала.

— Брекстоны? — спросила я, скосив на неё глаза.

— Нет, опять в туалет хочу. Да что ж такое, ведь совсем не пила!

Краем глаза я заметила, как плотно перекрещены её ноги, и сама почувствовала нестерпимое желание, хотя я не выпила за последние несколько часов ни капли. Цепная реакция какая-то, честное слово. Впереди зеленел светофор, и я прибавила газу, чтобы успеть проскочить большой перекрёсток, потому что знала, иначе придётся стоять несколько минут, которые сейчас казались вечностью, а так через пять минут будем дома. Я как загипнотизированная смотрела на зелёный сигнал, но тот вдруг стал жёлтым. Только нога будто приросла к педали газа, и остановить машину я не могла, поэтому ещё больше прибавила скорость, чтобы успеть проскочить на жёлтый свет. Машина вылетела на перекрёсток на огромной скорости. Я молилась, чтобы не загорелся красный, но светофор, подобно огнедышащему дракону, зыркнул на меня своим рубиновым глазом, и я даже почувствовала, как меня бросило в жар. Ладно, выехала-то я на жёлтый, и, если даже там были камеры, они не должны были сработать. Теперь бы доехать до дома и добежать до туалета — впрочем, придётся пропустить вперёд Аманду.

Низ живота скручивало предательской болью, которая вдруг резко прекратилась, когда в уши ударила короткая трель сирены. Я подняла глаза на зеркало заднего вида и похолодела, увидев в нём сине-красные мигающие огни.

— Чёрт! — кажется, мы сказали это с Амандой одновременно.

Взгляд мой упал на спидометр, который показывал тридцать миль, вместо тридцати пяти разрешённых. Я не следила за скоростью, но нога, похоже, сама на автомате ослабила давление на педаль, как только мы проскочили перекрёсток.

— Здесь можно остановиться? — спросила я дрожащим голосом, словно перестала видеть знаки.

— Вон туда вставай, за красной хондой, — прошептала Аманда.

Я крутанула руль, а потом судорожно включила правый «поворотник», поняв, однако, что уже коснулась колёсами бордюра, и подавать сигнал поворота уже поздно. Руки тряслись, и я несколько раз попала пальцем мимо кнопки, открывающей окно со стороны Аманды.

— Успокойся, — сказала она уже чуть громче. — Был жёлтый свет, точно.

В боковое зеркало я продолжала видеть мигающие огни мотоцикла. Через мгновение полицейский в светло-коричневой форме уже наклонился к открытому окну.

— Добрый день, — поздоровался он непринуждённо. — Знаешь, почему я тебя остановил?

Я кивнула, потому что голос куда-то делся. Только сейчас я вспомнила, что документы остались дома, и это машина Аманды, так что моего имени нет даже на регистрационной карте. Я вновь взглянула на полицейского, краем глаза заметив бледную Аманду, которая думала о том же, о чём и я.

— Куда это вы, юная леди, так спешили? Да ещё с беременной подругой?

Я увидела, что взгляд его покоится на животе Аманды, по которому отстукивали барабанную дробь её пальцы.

— Я писать очень хочу, — сразу выдала Аманда очень тихо и покраснела.

Я смотрела на лицо мужчины, возраст которого не могла определить из-за шлема и огромных солнцезащитных очков. Губы его расплылись в широкой улыбке, и мне на миг показалось, что он сейчас проглотит прикрепленный к шлему микрофон.

— У меня сыну месяц завтра исполняется. Я всё помню. Езжайте, но в следующий раз никакой гонки на перекрёстке.

Он хлопнул рукой по капоту нашей «тойоты» и вразвалочку направился к мотоциклу.

— Он что, ушёл? — спросила я шёпотом, боясь взглянуть в зеркало заднего вида.

Теперь у меня была мокрая не только спина, но и грудь, а руки, которыми я судорожно сжимала руль, трясло мелкой дрожью.

— Уехал, — сказала Аманда и начала смеяться.

Смех её был диким-диким, а я, хоть и силилась разлепить губы, не смогла рассмеяться. Зато почувствовала, что больше не хочу в туалет, а может и хочу, но расслабить нужную мышцу у меня вряд ли получится.

— Как же я забыла, что у тебя права дома. Вот дура… Сейчас, если б не его жена, он тебе бы по полной вкатал, и никакой судья бы не помог. Хоть какая-то польза от моей беременности. Давай поменяемся местами.

Я еле вылезла из машины, даже не сумев полностью разогнуть в коленях ноги. Так и обходила машину на полусогнутых. Аманда, выгнув спину дугой и выпятив живот, перелезла с пассажирского сиденья через поднятую ручку ручного тормоза на место водителя, втиснувшись между рулём в то небольшое пространство, которое я оставила, пододвинув кресло почти вплотную, как всегда делала, хотя и помнила, что из-за подушек безопасности надо сидеть от руля как можно дальше. Но сегодня правила были не для нас.

— Хочу к папе, — прошептала я, захлопнув дверцу машины. — Кажется, я ещё не доросла до взрослой жизни.

Аманда улыбнулась, но я так и не смогла растянуть губы в улыбке.

Глава сороковая "Главное верить, что боль не навсегда"


Никогда бы не подумала, что способна одна слопать почти два фунта шоколада. Если бы Аманда не забрала наполовину опустошённую вторую коробку, то я доела б и её, настолько была не в себе. В квартире продолжало вонять гарью. Не помогала даже открытая настежь балконная дверь. Я уселась на самом сквозняке, чтобы жар, охвативший меня в горячем душе, из которого я не вылезала с четверть часа, немного спал. Только всё равно было душно, словно сжавшиеся от испуга лёгкие так и не раскрылись. Я смотрела, как вздымается под полотенцем живот, и вновь и вновь прокручивала в голове встречу с полицейским.

Я чуть не преподнесла папочке отличный подарок к Рождеству в виде повышения страховки, ведь это стало бы моим вторым нарушением, и на скидку для примерного водителя рассчитывать бы не пришлось. Да и скидка для хорошего студента с моими итоговыми оценками за осенний семестр висела теперь на волоске. Надо взять себя в руки и прекратить делать глупости. Надо начинать взрослеть — полтора года до бакалавра, а я чувствую себя выпускницей школы.

Эти грустные мысли я заедала конфетами из коробки, открытой Амандой накануне, когда ей самой захотелось заглушить послевкусие китайской еды. Говорят, шоколад успокаивает нервы. Наверное, я являюсь исключением из правил, потому что зубы уже начало сводить от сладкого, а голова оставалась в тисках воспоминаний и тревог. Я поднялась с дивана и направилась на кухню выкинуть пустую коробку. На стойке лежала коробка пористого шоколада, потому что Аманда никак не могла вчера решить, какого именно шоколада ей хочется. Целлофан был уже снят, так что я спокойно сунула руку под крышку, чтобы засунуть в рот очередную порцию лекарства. Вкуса шоколада я уже не чувствовала, но жевательный и глотательный рефлексы работали отменно.

Аманда, принявшая душ первой, ушла куда-то. Она крикнула что-то, но шум льющейся воды заглушил голос. Я подняла глаза на дверь и увидела, что на крючке нет ключа от почтового ящика, и, как подтверждение моей догадки, через минуту Аманда вернулась с охапкой почты, которая успела скопиться в наше отсутствие. Я взирала на бумажную гору, выросшую на столешнице, пытаясь представить, как всё это поместилось в ящик.

— Ну что за люди! Мы же отписались от всей рекламы, — возмущалась тем временем Аманда. — Всё ведь идёт прямиком в мусор, а сколько деревьев губят! И краски, и человеческого труда!

— А ты подумай, сколько людей останутся без работы, убери рекламу, — промычала я сквозь жевание. — И мы, дизайнеры, кстати, тоже. Чего стоят только кассы самообслуживания в магазинах, это сколько кассиров остались без средств к существованию.

— Ты что, всё съела? — Аманда смотрела на пустую коробку, которую я продолжала держать в руке. — Тебе плохо не будет?

— Неа, — мотнула я головой. — У меня нет аллергии на шоколад. И вообще я тут читала в твоём журнале, — я выудила из сваленного достояния почтового ящика новый номер журнала для беременных, — что есть исследования, которые опровергают мнение, что если ешь в беременность много цитрусовых, у ребёнка обязательно будет на них аллергия. Говорят, наоборот, ребёнок привыкает к ним и потом очень даже любит их есть. Вообще пишут, что есть можно всё, только в меру.

— Вот именно, в меру, — Аманда решила забрать у меня пустую коробку и только тут заметила, что другая тоже начата. — Ты с ума сошла!

Она вырвала у меня из рук коробку, и я отчего-то была уверена, что получу ей по голове, но Аманда лишь швырнула коробку в ведро и схватила начатую с горьким шоколадом, чтобы положить наверх, на холодильник, словно мама, прячущая сладкое от маленького ребёнка.

— Я не могу успокоиться, — сказала я, обиженно шмыгнув носом. — Ты не представляешь, как я струсила в машине.

— И поэтому ты решила сожрать весь шоколад, который всучила нам мать? Иди лучше в ванне полежи!

— Не люблю в ванне лежать, — буркнула я и, скрутив трубочкой журнал, прошествовала с ним к дивану. — Да и вообще калифорнийцев с детства учат воду экономить. Слушай, я никогда не обращала внимания, а ты, когда чистишь зубы, воду в перерывах выключаешь? У вас там, в Неваде, тоже ж пустыня…

— Я — да, а ты?

— Понятное дело, что — да.

— А я тоже не замечала, странно, — сказала Аманда и принялась наливать себе в стакан воды.

— А чего странного? — отозвалась я, машинально открывая журнал. — Не замечаем, потому что делаем это одинаково. Примечаешь обычно лишь то, что отличается. Вот ты, например…

И тут я не нашлась сразу, что сказать, и замолчала.

— Я ношу стринги, а ты бикини, — тут же сказала Аманда, и я отчего-то вспыхнула, словно та сейчас стояла передо мной не в брюках, а нагая с этими чертовыми полосочками. — И ещё ты носишь бюстгальтеры на косточках. Я тебе всегда хотела сказать, но…

Тут замолчала она, и я почему-то напряглась, заметив, как её взгляд скользнул от меня в сторону.

— В общем, ты ну не обижайся, я совсем не хочу, чтобы ты подумала, что я хочу… — затараторила сбивчиво Аманда. — В общем я не ношу на косточках с тех самых пор, как подруга моей мамы… В общем, я уже не помню, как мы пришли к этому разговору, но мама стала ей говорить, что читала где-то, что косточки в бюстгальтере провоцируют опухоли в груди, и подруга тогда со смехом ответила, что она всю жизнь только такие и носит, и…

Аманда вновь замолчала, и я выжидающе уставилась на её губы, которые она нервно покусывала.

— В общем, через пару месяцев после этого разговора она умерла от рака груди. Ты не смотри так на меня. Я ж ничего не знаю об этом, может эти проволоки и ни при чём, но всё же я с тех пор не ношу ничего с поддержкой. И вот не просто же так во время беременности и кормления нельзя носить такие, значит всё же железы пережимают. Ты, конечно, лучше меня всё про рак знаешь, но всё же… Выкини все свои бюстгальтеры, ладно? И ещё, запишись к моему врачу, хорошо?

Я кивнула, но не потому, что собиралась исполнить её просьбу, а оттого, что глаза начало пощипывать от одной мысли про рак и маму. Я тут же уткнулась в журнал, словно могла прочесть хоть одну расплывшуюся строчку. Только бы не всхлипнуть, только бы не разреветься. Да что же такое, нервы обнажены, словно оголённые провода, от одного прикосновения к которым я вздрагивала каждой клеточкой тела.

— Догадайся, — вдруг сказала Аманда, — отчего пожар был? Администрация повесила объявление, что нельзя сушить на электрокаминах белье.

— У нас нет камина, — буркнула я чужим голосом, стараясь не выдать дрожь.

Не знаю, насколько хорошо это у меня вышло, но стакан звякнул о керамическую столешницу, и я поняла, что Аманда направилась к дивану. Я тут же принялась судорожно фокусировать зрение на буквах и прочла отчего-то вслух:

— Как правильно выбрать врача для ребёнка. Аманда, а ты уже выбрала?

Мой вопрос прозвучал одновременно со скрипом дивана. Я была уверена, что тот не скрипел, но что за шум египетских цимбал был тогда сейчас в моей голове? Тело сжалось и закостенело, когда я почувствовала на своей голой шее руки Аманды.

— Холодные? — спросила она, отдёрнув руки, когда я содрогнулась всем телом.

Я машинально замотала головой, не в силах разлепить губ, которые вдруг слиплись, будто их промазали горячим клеем. Я услышала, как она трёт ладони одну о другую, чтобы согреть, а потом к тому звуку добавился хлопок от выдавливаемого крема, и тут же я вновь вздрогнула от холодного освежающего прикосновения, ударившего в ноздри непонятным, но знакомым ароматом.

— Прости, это мой крем от растяжек с маслом кокоса. Он жирный, хороший, а ты расслабься.

Расслабься! Я сжалась так, что влезла бы в кофту на размер меньше нынешнего. Аманда забралась на диван с ногами. Боковым зрением я видела её коленки, словно она могла сейчас сесть в позу лотоса. Я непроизвольно застонала, и движения пальцев Аманды стали мягче.

— Ты — комок нервов! У тебя не шея, а железный ошейник! Тебе тут целая шоколадная фабрика не поможет!

Подушечки её пальцев врезались мне в кожу, и я судорожно держала на груди полотенце, в которое всё ещё была завёрнута, гадая, что стекает сейчас по груди — вода с волос или же капельки пота. Не только шея согрелась, но и всё тело, словно меня запихнули в сауну.

— Так что там с педиатрами? Я так и не выбрала.

Как я могла ответить на этот вопрос, если не ушла дальше названия? Я быстро перевела взгляд на яркий прямоугольник, где были напечатаны мнения читателей, и выдала:

— Важно, чтобы офис был большой, и если твой врач отсутствует, другой мог принять больного ребёнка. Должна быть круглосуточная связь с медсестрой. Должны совпадать взгляды с врачом на прививки и использование антибиотиков. Аманда, — вдруг остановилась я, — а какие у тебя взгляды на…

Я замолчала, и мы обе молчали, как мне показалось, слишком долго, а потом Аманда спросила каким-то не своим низким голосом:

— Ты о чём?

Я поняла, что пальцы её уже не двигаются, но рук с моих плеч она не убрала.

— На прививки, — сказала я тихо.

— Я о них ничего не знаю. У меня даже списка врачей нет. На следующей неделе спрошу Кена. Тебе легче?

— Да, — отозвалась я, съезжая с дивана на пол, чтобы унять бешено стучащее не только в груди, но уже и в висках сердце.

Тишина в комнате стала звенящей, словно я попала в хрустальный дворец, по которому гулял северный ветер. Шея пылала, будто её продолжали касаться руки Аманды, а мокрое полотенце сковывало льдом живот. Но сил подняться с ковра не было, как и мыслей, чтобы словами забить перезвон в ушах, поэтому я принялась нудным голосом зачитывать статью. Предложение за предложением, уверенная, что Аманда меня не слушает. Она действительно молчала, а я боялась прервать чтение и повернуть в её сторону голову, а когда сделала это, поняла, что та давно спит — в одежде, поверх скомканного покрывала.

Я обрадовалась, что утром в спешке мы не успели убрать диван — иначе мне пришлось бы спать на полу. Я заставила себя разогнуться. Во рту было до жути противно от шоколада. Горло саднило от чтения. Я скинула полотенце, повесила его на спинку кресла и принялась рыться в шкафу в поисках пижамы, но в итоге только уронила на пол целую стопку футболок и натянула одну из них. На кухне остался стоять недопитый стакан Аманды. Я, не раздумывая и секунды, пригубила из него холодной, словно из родника, живительной воды со странно-обалденным вкусом и запахом. Мне потребовалась чуть ли не минута, чтобы понять, что стакан пахнет кремом, которым пользуется Аманда. Ещё до поездки в Неваду она стала жаловаться, что у неё ужасно сохнет кожа на руках. Я взглянула на свои пальцы — те тоже были не в лучшем виде. Правда, я уже привыкла к лёгкому покраснению, которое преследовало меня с конца осени до весны. Идти в ванную, чтобы взять свой специальный крем для рук, не хотелось, поэтому я просто вздохнула и, обогнув барную стойку, вернулась к дивану, на котором отыскала себе место, чтобы свернуться калачиком и уснуть. Всё-таки кислородом мы сегодня явно передышали.

На следующее утро мы отправились к моему отцу, рассчитывая задержаться в Салинасе на пару дней и вернуться на Новый Год в Сан-Франциско. Поехать-то поехали, только вместо плюшек с корицей я вдыхала противный запах приёмной дерматолога, который согласился принять меня и страховку отца в предновогоднюю неделю, когда все, даже врачи, отправились путешествовать. А вот нам в этом году хороших каникул уже не светило, и всё из-за моей несусветной глупости, из-за которой теперь всё тело покраснело и чесалось так, что хотелось содрать с себя всю кожу и прополоскать её в каком-нибудь анти-чесоточном зелье.

Я заметила неладное ещё в машине. Кожа между пальцев и выше к запястью сильно покраснела, и я начала ощущать лёгкий зуд, не похожий на обычное раздражение. На всякий случай я заглянула в вырез, но кожа над груди оставалась чистой, а вот на локтевых сгибах появилось покраснение.

— Что там у тебя? — повернулась в мою сторону Аманда.

Я промолчала, продолжая сцепленными руками тереть перепонки между пальцами.

— Шоколада переела?

Я снова промолчала, но едва заметно кивнула, обрадовавшись такому простому объяснению. Да, у меня никогда не было аллергии на шоколад, но я никогда и не ела его в таких количествах. Я начала искать в интернете информацию и накопала всяких ужасов о том, что лицо может распухнуть настолько, что даже перестанешь видеть. От таких знаний зуд только усилился, и я начала проклинать свои обстриженные ногти, которые были не в состоянии оставить на моей покрасневшей коже даже лёгкие белые бороздки.

— Совсем плохо? — продолжала допытываться Аманда. — Давай проверим, есть ли у нас гидрокортизон в аптечке.

Она сошла с трассы на следующем выезде и остановила машину подле кофейни. Я не жалела крема, но облегчение хватило ровно настолько, сколько времени потребовалось Аманде, чтобы купить напиток без кофеина. Я пыталась отвлечься на взбитые сливки, но это давалось с трудом, а с папой я еле сумела поздороваться, так как пришлось бежать в туалет из-за невыносимого жжения в причинном месте. Мне было достаточно снять трусы, чтобы перестать винить во всех несчастьях шоколад. Ох уж это проклятье тихоокеанского побережья! Ох уж этот ядовитый дуб! Я стала судорожно рыться в ящике с лекарствами, но крема среди них не находила.

— Папа, где мой крем?! — закричала я через закрытую дверь, и долго не могла понять, что просит у меня отец, пока не догадалась, что я заперлась. Хорошо ещё успела сообразить, что стою со спущенными джинсами, прежде чем повернуть на двери защёлку. — Папа, где мой крем?! Где мой сильный гидрокортизон? — повторила я свой вопрос, когда поняла, что отец просто не понимает, о чем я его спрашиваю.

Я, наверное, тоже бы ничего не поняла, если бы ко мне в дом ворвалась дочь с перекошенным лицом, а потом ещё повыкидывала из ящика все лекарства. Я даже не поняла, зачем так поступила — ведь такое только в фильмах показывают. За спиной отца стояла Аманда, на лице которой читалось ещё большее недоумение.

— Ядовитый дуб! — закричала я, непроизвольно, но так демонстративно пережав ноги.

Точно так же на следующее утро я ёрзала на кресле в приёмной дерматолога, словно сидела на муравейнике, одновременно сжимая руку Аманды и желая вырвать пальцы, чтобы расчесать то, что ещё не успела разодрать по дороге к врачу. Но она держала меня крепко-крепко за обе руки, смотря с сочувствием в моё по-злому обиженное лицо.

— Ну неужели гидрокортизон совсем не помогает? — спрашивала Аманда, и на сотую долю не осознавая степени моих страданий.

— Нет, нет, нет, — чуть ли не плакала я, проклиная медсестру, которая всё не звала и не звала меня к врачу, хотя мы просидели в офисе уже лишние полчаса. — Понимаешь, этот яд не уходит из организма, и новая порция делает реакцию организма сильнее предыдущей. Ну когда же… Мне нужен антибиотик, пока я не разодрала себе всю кожу! И крем нужен намного сильнее этого однопроцентного. Ну зачем он выкинул прошлый тюбик, я специально его хранила! Надо было с собой забрать!

Я вцепилась в пальцы Аманды, словно могла передать ей хоть частичку своих страданий. Нет, я не желала, чтобы она мучилась вместе со мной, мне просто хотелось, чтобы зуд хоть немного ослаб, тогда бы я смогла дождаться своей убийственной дозы антибиотиков без перекошенного лица. Боже милостивый, я сжала ноги так же сильно, как если бы до смерти хотела в туалет, но зуд в интимном месте не проходил вообще, хотя там уж я точно не скупилась на крем.

— Твой крем был просрочен, это раз, — спокойно ответила Аманда. — И антибиотики можно пить только, если врач решит, что они нужны, это два.

— Да что тут решать! Я ведь знаю, что это дуб… Два года я не обжигалась им, и тут… Ну почему я была такой дурой!

Наверное, я вчера выглядела ужасно, когда корчилась на полу от жуткой боли. Раньше так не чесалось! Я плакала, плакала, как ребёнок. Было ощущение, что меня раздирает изнутри. Я чуть не разбила телефон, когда в очередном офисе нарвалась на автоответчик. Да, в нашей деревне в последнюю неделю декабря никто не работал, никто! Ни у нас, ни в Монтерее, ни даже в Кармеле.

— Поехали в больницу, — говорил отец, ходя из одного конца гостиной в другой.

— Не поеду! — кричала я. — Не хочу торчать там полночи, не хочу!

Наконец мне ответили в одном офисе, но записали лишь на завтра, но в девять часов утра. Оставалось как-то пережить ночь.

— Неужели нет никакого средства? — спрашивала Аманда то ли меня, то ли отца.

Тот пожимал плечами, а я смотрела на её живот, который она судорожно обхватила руками, словно это он пищал, а не я. Мой мозг тоже отключился, лишь рука сжимала телефон, словно тот был виновником всех моих несчастий.

— Овёс! Папа, овёс! — вдруг осенило меня, и я не могла понять, почему сразу не вспомнила про овсяные ванны. С последнего ожога прошло три года, но такое ведь не забывается.

Отец тут же вызвался ехать в аптеку, судорожно сжимая в руке листок с названием, хотя я не могла понять, почему он не в состоянии запомнить название фирмы, и вообще достаточно сказать продавцу «ядовитый дуб», и тебе тут же всё выдадут. Отец отсутствовал минут двадцать, и эти минуты были самыми ужасными в моей жизни. Аманда несла какую-то чушь про то, как ей в детстве вырезали из головы клеща, и как ей было страшно — будто её рассказ мог хоть на йоту уменьшить мои страдания. Наконец явился отец, зачем-то притащивший вместе с овсом ещё и две банки мороженого. Я не понимала, почему не потратила эти двадцать минут на то, чтобы вымыть ванну, тогда бы сейчас уже набирала воду и разводила в ней целебный порошок. А сейчас я проклинала запах химии, от которого стало нещадно щипать в носу, или просто нос тоже пострадал от ожога. Наконец я всё же опустила в воду одну ногу, затем вторую, наплевав на то, что могу свариться в таком кипятке. Не знаю, что это было — магическое действие овса, или же самовнушение, но мне с первой же минуты стало легче. Я даже прикрыла глаза и боялась уснуть. А быть может, я действительно задремала, потому что стук в дверь прозвучал подобно боевому барабану, и я чуть не выскочила из воды.

— Ты как там?

Аманда вошла, не дожидаясь приглашения, и уселась на крышку унитаза напротив ванны. Я полностью погрузилась в сероватую воду, корка на которой напоминала жидкую овсянку, и думала, что Аманду должно было вывернуть от одного её вида, но та улыбалась.

— Вода не остыла? Ты уже больше четверти часа лежишь.

— Нет, — отозвалась я, проклиная себя за то, что влезла в эту кашу волосами, собранными в неудачный конский хвост, до которого доросли не все мои пряди. — Овёс температуру держит. И я вообще вылезать не хочу, потому что такой сильный ожог он вылечить не в состоянии, а облегчение ощущается только в воде.

— Тогда лежи, — продолжала улыбаться Аманда.

Я и лежала, а она бубнила про то, что древние так отбеливали кожу. Я бы тоже, с большой радостью, отбелила свои покраснения, но вернулась в гостиную намазанной половиной тюбика гидрокортизона.

— Легче? — задал тот же вопрос отец, и я выдала стандартный ответ — всё хорошо.

А у меня не было всё хорошо, потому что Аманда не додумалась выйти из ванной комнаты, когда мне потребовалось смыть овёс. У меня не получилось подобрать правильные слова, чтобы озвучить свою просьбу. Это жутко противно, когда кто-то видит тебя беспомощным. Я сразу вспомнила удаление зубов мудрости и чуть не расплакалась от того, что на один месяц мне выпало столько страданий. Да поскорей бы уж кончился этот декабрь, и поскорее бы прошла ночь, и наступило утро, когда откроется офис дерматолога.

Я постаралась взять себя в руки, вернее меня взяли под руки и потащили гулять с собакой. Собака с нашего приезда сидела в углу — не знаю, чем уж я её так напугала, но и во время прогулки, она старалась идти со стороны отца. Я сцепила руки за спиной, чтобы пальцы сами собой не раздирали кожу. Аманда взяла меня за руку, и отец, словно по команде, последовал её примеру, а я шла и кусала губы, мечтая быстрее вернуться домой, потому что могла ещё раз намазать себя гидрокортизоном, не превысив суточную дозу.

Вечер тянулся до ужаса долго. Не помогали даже испечённые отцом плюшки с корицей. Я позвонила ему с утра, и он, должно быть, поехал за ними в магазин, потому что я была уверена, что он не держит подобного в морозилке. Он молчал весь вечер, вернее не молчал, а нёс какой-то бред про рынок, про акции, про бейсбол. Наверное, он желал отвлечь меня, но своими разговорами только уничтожал последние мои нервы.

Аманда предложила сделать наброски с собаки, но разве я могла хоть что-то взять в руки! Они болели, болели и ещё раз болели. Я достала из шкафчика мёд и принялась есть ложкой, запивая тёплым молоком. От этого засыпают, а мне просто необходимо было сделать эту ночь как можно короче. Мёд помог, помогла ещё одна ванна с овсом и Аманда, которая больше не лезла ко мне с набросками. Я лежала в темноте своей комнаты и плакала. Плакала беззвучно, чтобы никто не подумал приходить ко мне и жалеть, потому что жалость помочь мне ничем не могла.

И вот наконец-то утро, и мы сидим в офисе, но врача нет, хотя непонятно что она такого важного делает с утра, когда я — первый пациент! Когда меня позвали к врачу, я уже полностью отчаялась и была готова разреветься, потому как чувствовала себя ещё хуже, чем вчера — не знаю, прогрессировал ли ожог, или просто терпение полностью подошло к концу. Я стала думать про Аманду, про то, что ей предстоит через три месяца, и понимала, что ей будет намного больнее моего, но только осознание этого не умоляло моего зуда ни на йоту. Сейчас мне была дорога каждая минута.

В смотровой я уже схватила журнал, чтобы занять свои тянущиеся к красным бугоркам руки перелистыванием страниц, но врач на удивление появилась сразу, как удалилась медсестра. Она держала в руках заполненный мною бланк, где я чётко прописала причину визита — сильный ожог листьями ядовитого дуба. Старушка в очках и с химической завивкой совсем не походила на врача, но я пыталась зачесать в себе физиогномика и покорно протянула для осмотра руки, которые уже все, от запястья до локтя, покрылись красными бугорками.

— Ну разве это сильный ожог? — усмехнулась старушка в белом халате, посмотрев на меня сквозь очки, как сказочный волк в бабушкином чепце — на Красную Шапочку. — Сильный — это когда шишки на целый дюйм поднимаются над кожей. Где в последний раз был ожог?

— На лбу, — ответила я и покраснела.

Я тогда споткнулась в парке о корягу и упала лицом в опавшую листву, в которой не было видно ядовитого трилистника, но потом мне сказали, что даже ветки без листьев содержат яд. Да что там листья, даже зола от сожжённых растений может вызвать сильное раздражение. Тогда у меня на лбу выросла колоссальная шишка, и две недели пришлось ходить в бейсболке, чтобы её никто не увидел.

— Где ещё? — спросила врач с улыбкой.

А что не улыбаться, когда она знала ответ, ведь я ничем не отличалась от других несчастных, которые хватали ядовитый сок на руки, а потом ходили в туалет. Чёрт всех дери! Я давно в парках не трогаю руками лицо и мою в туалете руки с мылом, хотя и знаю, что холодная вода полностью не нейтрализует яд, но в этот раз не было туалета. Это я, дура дурой, предложила Аманде срезать дорогу по склону. Это ведь надо знать, как и правила пожарной безопасности, что нельзя сходить в парке с проложенных дорожек, где побеги этих ядовитых кустарников вытоптаны!

— Хорошо ты погуляла, — улыбнулась бабушка-волк, выписывая рецепт на антибиотики и сильный гидрокортизон.

Погуляли мы действительно хорошо, а лучше бы не ленились и поехали к отцу вчера. Я вышла в холл, судорожно сжимая в руке рецепты. Аманда с большим трудом смогла их забрать.

— Где ближайшая аптека? — сказала она тихо.

Мы приехали в Монтерей. Откуда мне знать! Я и аквариум бы с трудом нашла. И это в нормальном состоянии, а сейчас меня било мелкой дрожью, хотя зуд немного отступил, ведь мозг начал посылать в нижнюю часть тела сигналы, что скоро станет легче.

— Знаешь, — вдруг сказала Аманда. — Я вычитала тут, пока ждала тебя, что в родах надо думать, что всё это закончится, и очень скоро. Это даёт силы.

Я кивнула и направилась к выходу из офиса, чтобы приблизить окончание своей слишком уж реально-невыносимой боли.

Глава сорок первая "Новый год в объятьях Сан-Франциско"


Вечер тридцать первого декабря был безнадёжно испорчен, потому что очередной охранник в очередном клубе, извинившись, с улыбкой выпроводил нас вон. Мы тоже улыбнулись в ответ уже изрядно поднадоевшим обречённым оскалом, пятясь к лифту, на этот раз, в отеле «Хилтон».

— Теперь не хватало только застрять, и тогда Новый год удастся на все сто! —подытожила я, ударяя кнопку, благодаря которой лифт должен был вернуть нас в фойе и выпроводить на уже почти ночную улицу новогоднего Сан-Франциско.

Аманда что-то сказала, но я поняла, вернее расслышала лишь окончание фразы: «лэ сатана». Я непонимающе взглянула на неё, но не успела попросить повторить слова, которые не достигли моего раздосаданного мозга. Она сама объяснила:

— Этона иврите, древняя поговорка: типа, не раскрывай рот дьяволу. Так что думай только о хорошем.

— Ну как можно не нервничать, когда мы не можем нигде приткнуться!

— А что ты хотела! Новогодние вечеринки бронируют в сентябре!

Только в сентябре нам было не до встречи Нового года — мы вели неравный бой с токсикозом, да и вообще никто из нас не планировал встречать его вместе, во всяком случае мне так казалось. Аманда должна была быть в Рино, а я в Салинасе, и уж никак ни в гостиничном лифте, который ехал как-то подозрительно медленно, и мой такой же раздраженный, как и мозг, слух даже улавливал лёгкий скрежет. Мы были в лифте одни, потому как все пришли на вечеринки и собирались покинуть отель уже только в следующем году.

Ах, как же мне в тот момент хотелось, чтобы лифт остановился на каком-нибудь этаже, чтобы принять в свои объятья любого представителя человеческой расы, на которого я могла бы пялиться, не краснея. Сейчас же мне ничего не оставалось, как смотреть на закрытые двери, в которых, словно в зеркале, отражалось раскрасневшееся лицо Аманды. Мы оделись достаточно тепло, потому что понимали, что в новогоднюю ночь найти в Сан -Франциско парковку будет нереально сложно, и длительной пешей прогулки нам не избежать. Обе были в брюках, сапогах, шапках и даже при шарфах, правда, на калифорнийский манер накрученных больше для вида. Если в первых трёх клубах мы ещё снимали шапки и разматывали шеи, то теперь нам надоело нахлобучивать всё это обратно, и мы решили париться, проклиная охладительно-отопительные системы, превращающие общественные места летом в холодильник, а зимой — в сауну.

— Лучше бы мы никуда не ехали, — бурчала я, чтобы выдать своё наглое разглядывание отражения Аманды за элемент, поддерживающий беседу.

Мы вернулись накануне из Салинаса. На обратной дороге Аманде приплохело настолько, что мне даже позволили вести машину. Последние дни она не пускала меня за руль из-за того, что я, по её словам, так дёргаю машину на «лежачем полицейском», что у неё малыш в животе подпрыгивает. Ну да, трясёт немного, но я все делаю, как написано — переезжаю его на минимальной скорости. Правда, сама Аманда жала на тормоз прямо на горке, но я, если честно, совсем не ощущала разницы. Может, она меньше чувствовала тряску из-за того, что держалась за руль? Но в общем-то не оторвётся у неё там ребёнок. Уверена, что в экипаже трясло похуже, но не сидели же дамы в прошлых веках все девять месяцев дома! Однако же, пусть сама водит машину, если ей так уж хочется, хотя интересно, как она будет помещаться за рулём перед самыми родами?

Как раз об этом я думала по дороге домой, а совсем не слушала всякие дурацкие радиопередачи. Не понимаю, какого черта Аманда вдруг стала слушать общественное радио. Уж лучше бы продолжала наслаждаться музыкой Моцарта, ведь сама же говорила, что та всё равно полезна для малыша, несмотря на результаты экспериментов. Да чтобы там ни было, но скрипка с флейтой намного лучше тех помоев, которые выливают на нас журналисты. Тем более те, кто работают не на дядю, то есть частную компанию, и выражают мнение хозяина, а за деньги, которые платят сами потребители информации. Они свято верят, что надо выметать со всех углов сор и выносить на всеобщее обозрение. Посему я научилась отключаться и не слышать голосов радиожурналистов. Я просто фокусировала внимание на впереди идущей машине.

— Ты только послушай, какие свиньи!

Аманда выпалила это настолько неожиданно и громко, что в первый момент я даже не сообразила, что она говорила про радиопередачу. Я думала, что Аманда, как и я тогда, костерила серую «Хонду », которая постоянно виляла из одного ряда в другой. Пришлось вслушаться в голос ведущего, чтобы понять, что так нервирует подругу.

Гостем студии оказался семнадцатилетний парень, который участвовал в скаутском движении с семи лет и сейчас достиг наивысшего разряда — орла. Официально в организации бой-скаутов членство заканчивается в восемнадцать лет, и тогда юноши решают — покинуть её полностью или стать наставниками подрастающего поколения. Герой передачи бы с удовольствием обучал детей, только не имеет на это права, согласно уставу. А всё потому, что в четырнадцать лет официально объявил о своей нетрадиционной ориентации, не веря, что за это его могут выгнать из организации. По уставу ему действительно могли спокойно помахать ручкой. Однако мальчишки в отряде и наставники закрыли на это глаза. Однако, как бы те не желали, они не могут пойти против общенационального устава и принять в ряды наставников гея, поэтому мальчик через несколько месяцев, после своего восемнадцатилетия, официально завершит деятельность в организации. Его наставники собрали кучу рекомендаций, в которых называют его высокоморальной личностью, чтобы несчастный подал в суд на организацию за дискриминацию. Только мальчик спохватился слишком поздно и отпразднует свой день рождения раньше решения суда. Ведущий пожелал гостю удачи, а я нарушила пятиминутную тишину фразой, которой думала пресечь неприятный разговор с Амандой.

— Но его же обязаны восстановить по решению суда. Ни один судья сегодня не признает устав скаутов верным. Чего вообще было вытаскивать это в эфир!

— Думаешь? Знаешь, если бы то были права афроамериканцев или латиносов, то я бы тоже не сомневалась в исходе суда, а вот геи да ещё рядом с детьми… Ты сама подумай, кому-то ведь пришло в голову подобное прописать в уставе!

— Может, были случаи… — робко вставила я, понимая, что Аманда начинает распаляться.

— Какие случаи! Что, взрослые мужики школьниц не насилуют! Давайте напишем, что мужчины в школах работать не могут! Но этого ведь не пишут, так? Судили ведь учительницу, которая с учеником спала, но ведь никто не написал, что в старшей школе нельзя работать женщинам младше пятидесяти! Есть преступление, будет наказание — а так, какая разница, с кем он спит вне работы. Это же какой идиотизм семнадцатилетнему парню собирать рекомендации, что он высокоморальная личность! Да что вообще это выражение значит? Я вот ни черта плохого не совершаю, но это что, делает меня автоматически хорошей? А то, что он спит с парнем делает его в глазах скаутов автоматически плохим?

— Да он дурак, что признался! Что, обязательно надо было всем рассказывать? Да и что за утверждения в четырнадцать лет, что я гей? Ну, может, попробовать захотел… Ну все мы марихуану пробовали, мы что в четырнадцать наркоманами себя называли? Мы наоборот скрывали…

— Ну так в этом вся ты, — вновь грубо перебила меня Аманда. — Всё скрывать, ничего не говорить… Вот ты к врачу так и не записалась!

— Да не нужен мне врач, всё у меня нормально! — выпалила я и отвернулась к окну.

Прошло уже столько дней, а она помнила о нашем разговоре в гараже у Стива. Ну что за идиотизм, ну как я могу пойти к врачу и сказать… А что сказать? Что мне секса не хочется или что мне со Стивом было плохо? Чёрт побери, а как мне с ним должно было быть! Со мной всё нормально, со мной всё нормально, пыталась я убедить себя, читая, как давно в детстве, номера машин.

— Меня тошнит… — еле расслышала я голос Аманды.

— Да меня тоже тошнит от подобных разговоров! — выпалила я тут же, не отрывая глаз от бескрайнего горизонта сельскохозяйственных полей, растянувшихся вдоль дорожного полотна. Но тут же я ударилась плечом о дверцу, так резко Аманда крутанула руль, чтобы через две полосы съехать на обочину дороги. Вид из лобового стекла застлало облако поднятой колёсами пыли, и таким же серым было в тот момент лицо Аманды. Правда, я его не особо видела, так как оно было скрыто за растопыренными пальцами. Звякнул расстёгнутый замок ремня безопасности, хлопнула дверца, и Аманда сбежала с обочины ближе к кромке поля: там кое-где сквозь чернозём пробивалась новая травка. Я схватила банку с водой, на которой был нарисован разноцветный пацифистский знак, и откинула крышку, чтобы отнести воду Аманде, но вместо этого сама отпила глоток прохладной воды, почувствовав во рту неприятный привкус желчи. Но меня-то чего тошнит! Что за цепная реакция! Я не закрыла дверцу и пошла к Аманде, которая стояла ко мне спиной, уперев руки в бока и подавшись немного вперёд. Я слышала её медленное шумное дыхание, а она, небось, услышала шелест камешков под подошвами моих кроссовок и сказала, не оборачиваясь:

— Отпустило, но всё равно немного шумит в висках.

Я протянула банку, и она принялась жадно пить.

— Я боюсь вести машину.

— Я поведу, теперь-то у меня сумка с собой, — решила улыбнуться я, но лицо Аманды оставалось серьёзным, но уже не серым, а розовым от прихлынувшей к голове крови.

— Неужели ты не считаешь, что все, кто отмечают гомосексуалистов как прокажённых, идиоты? Что, все мы до сих пор дети Маккарти? Пора бункеры в огороде рыть, а то вдруг те бесноватые силы ада на землю призовут!

— У нас во дворе со времён холодной войны с Советским Союзом остался, — усмехнулась я. — Родители с ним уже дом купили и так и не зарыли, руки не дошли. Я тебе в следующий раз покажу.

— А мне неинтересно, — сказала Аманда и быстрее пошла к нашей «тойоте», подле которой остановилось уже две машины. Пришлось объяснять, что у нас всё хорошо — машина не сломалась, и мы сами не умираем. Я села за руль и тяжело вздохнула, потому что у слюны остался неприятный кисловато-железный привкус. Аманда смотрела прямо перед собой, продолжая пить воду мелкими глотками, и поглаживала живот.

— Я думаю, что буду не в состоянии завтра шататься по Фриско. Вдруг мне вновь приплохеет…

— Да мы ж ничего не заказали всё равно. Дождёмся завтрашнего вечера и решим…

— А если мне будет плохо, то что тебе сидеть дома-то! Глянь на Фэйсбуке, кто из наших университетских ребят остался в Долине, присоединишься к ним…

— Ага, и тебя одну оставлю.

— Да всё равно дурацкий Новый год получится, шампанского не выпить…

— Да и мне нельзя, я ж антибиотики пью, ты забыла?

Нет, Аманда никогда ничего не забывала, и вот сейчас в лифте она загадочно смотрела на меня. Так странно, что у меня зачесалась спина, будто на мне была синтетическая кофта.

— Это же классно встретить Новый год на улице, на свободе, без ограниченного четырьмя стенами пространства. Ты ведь говорила, что всегда хотела пойти ночью на Голден Гэйт. Это даже символично, ведь мост соединяет два берега, а сейчас как бы соединяются два года. И вообще мост — это… Ты никогда не думала, почему люди прыгают именно с моста?

Мы уже вышли на улицу и под звуки джазовой музыки, вырывавшейся из распахнутых настежь дверей набитых до отказа кабачков, зашагали в сторону крепости. Становилось холодно, и я даже увидела пар, вырывавшийся изо рта Аманды, когда та заговорила, и ещё сильнее натянула на лоб шапку и подняла шарф к подбородку. А Аманда будто не замечала ночной прохлады полуостровного города и только оттягивала шапку назад, обнажая высокий лоб, на котором остался отпечаток от вязаной резинки.

— Говорят, в Праге есть мост, с которого спрыгнули триста человек. Интересно, там такой же красивый вид, как с Голден Гейта? Люди смотрят на безразличную природу и думают, а пошло всё к черту, надоело в дерьме ползать, а так хоть секунду, но полетаю как птица…

— Как камень, — буркнула я, которой только разговоров о самоубийствах для поднятия новогоднего настроения не хватало.

— А всё потому, что люди молчат и варятся в своём дерьме, хотя кто-то мог бы им сказать: «Придурок, да у тебя вообще проблем нет…» Это как в этом идиотском фильме «Бунтовщик без причины » про подростков пятидесятых, ну тот, где один идиот из падающей машины не успел выпрыгнуть, а другой из пистолета решил пострелять, и все там такие несчастные — родители их не понимают, весь мир их не понимает, делать им нечего… Эти придурки-критики ещё говорят, что фильм — классика, и подростки остались такими же придурошными. А я вот не помню, чтобы у меня хоть когда-то возникала мысль спрыгнуть с моста. А эти дурни приходят и прыгают. Видела, там телефон даже установили для связи с группой поддержки, чтобы эти идиоты позвонили и выговорились.

Аманда говорила всё это с таким пафосом, то и дело награждая меня презрительным взглядом, будто это я стояла сейчас на мосту и не решалась взять трубку телефона. Или она ждёт, чтобы я ей что-то рассказала, но что? Мне-то рассказывать нечего, это она всё молчит и врёт, вновь ведь наплела моему отцу, что жених её вернулся на восточное побережье… Зачем врать, если правда вылезет наружу очень скоро, через три месяца!

— Я, конечно, не верю во все эти плачущие мосты…

Ой, она уже начала говорить о чём-то другом, а я за грохотом диско не расслышала. Мы вклинились в толпу бравых ребят в сомбреро и даже прибавили шаг в такт музыке, и мне вдруг до ужаса захотелось зайти в клуб и потанцевать под мексиканские мелодии. Но взгляд мой скользнул по топорщащейся куртке Аманды, и я вдруг задумалась, а как та вообще собралась танцевать, если бы нас всё же пустили на какую-нибудь вечеринку? Может, она рассчитывала отсидеться за столиком и согласилась на Фриско ради меня, чтобы мне в новогоднюю ночь было не скучно. Неужели?

— Ну если в Мериленде легенда связана со сбрасыванием с моста детей рабов в девятнадцатом веке, то в нашей соседней Юте говорят, что с моста сорвалась на машине мать с двумя детьми. И теперь если прогудеть три раза, можно услышать плач детей, а некоторые говорят, что слышат фразу «Мама, не надо!» Мы лет в тринадцать со Стивом мечтали поехать в этот городок и послушать сами.

— Ты же не веришь…

— Ну тогда-то я глупая была… Хотя мы часто пытаемся сказать, что так не бывает, потому как боимся в это поверить…

— Аманда, Новый год, и у тебя истории все такие праздничные!

Она замолчала и уставилась в спины впереди идущих людей, а я даже не заметила, как мы влились в толпу, которая куда-то целенаправленно двигалась… Но Аманда вдруг остановилась и схватила меня за руку.

— У меня снова нерв в ноге, — простонала она. — Двинуться не могу.

Я молча схватила её за локоть, чтобы прикрыть собой её живот, потому что народ уже был навеселе, и некоторые, встречая знакомых-незнакомых людей, лезли с поцелуями и объятиями.

— Можешь сделать шаг? — уставилась я на приоткрытые губы Аманды. — Нас здесь затопчут.

Мне показалось, что я кричу, потому что визги праздничной толпы были способны заглушить не то, что мой слабый голос, но и шум большого города. Было непонятно, услышала меня Аманда или нет, потому как даже не кивнула, полностью сконцентрировавшись на своём дыхании, от силы которого, казалось, тряслись мои барабанные перепонки, или я просто стояла слишком близко к Аманде, касаясь своим животом её огромного шарика. Мне вдруг перестало быть холодно и даже захотелось развязать шарф, но обе мои руки лежали на локтях беременной подруги, и я боялась отпустить её, потому что в памяти ярко встала сцена на кухне, когда у неё отнялась нога в первый раз.

— Теперь могу идти, — прошептала она и отпрянула от меня, и я уже хотела разочарованно вздохнуть, как почувствовала, что она взяла меня под руку.

Мы отошли к закрытой лавке, на которой не светилось даже надписи «закрыто». Лицо Аманды было напряжено, а левая рука нырнула под куртку, и я поняла, что помимо ноги на неё накатили ещё и Брекстоны. Да, как тут не вспомнишь фразу медсестры — наслаждайтесь беременностью! Интересно, у неё самой есть дети, или она вообще не в курсе, что такое быть беременной? Или же это такой изощрённый врачебный садистский юмор…

Лицо Аманды оставалось раскрасневшимся от холодного воздуха, но по поджатой губе я поняла, что ей всё ещё плохо, поэтому решилась озвучить предложение начать возвращаться.

— Действительно я до моста не дойду, — прошептала она, сильнее сжимая пальцы на моем локте.

Я скосила глаза и увидела, как дёргается тонкий шарф от её длинных выдохов.

— Я могу идти, меня просто подташнивать стало. Ребёнок подвинулся как-то не так, наверное, — отозвалась Аманда, поймав мой взгляд. — Только ты знаешь, куда идти?

Я не имела никакого понятия, где мы находимся. Я никогда не совершала таких длительных пеших прогулок по городу и всегда полагалась на навигационную систему. Когда мы бросили машину на одной уличной парковке, то запомнили название пересечения с одной из центральных улиц. Я вытащила телефон, но, как всегда бывает в таких случаях, батарейка села, а свой Аманда оставила в машине. К счастью, в сквере с зажжёнными ёлками скучали двое полицейских, мирный покой которых нарушался только ритмичным вздрагиванием собственных тел под тонкой тканью кожзаменителя форменных курток. Один из них сразу встрепенулся и с горящим взглядом «а вот как я сейчас разберусь с вашими обидчиками» уставился в наши лица и к своему явному неудовольствию узнал, что нам просто интересно узнать, как найти нашу машину. Ответ на наш вопрос вызвал долгое совещание, после которого нам было выдано два что ни на есть кратчайших путей, потому как к общему знаменателю полицейские так и не пришли. Обменявшись пожеланиями счастливого Нового года, мы двинулись в путь, чтобы успешно потеряться через две улицы.

— Ну и что теперь? — бросила я свой вопрос в темноту, но Аманда решила на него ответить.

— Забей. Давай просто пойдём куда-нибудь поедим, у меня живот теперь не от Брекстонов сводит… И в ресторане обязательно найдём того, кто нам поможет. А вообще интересно, новый год уже наступил или ещё нет…

Она улыбнулась, и мне пришлось ответить такой же улыбкой, потому что ситуация была действительно идиотской. Мы тут же свернули на какую-то малюсенькую улочку, и она, о чудо, оказалась озарена вывеской ресторанчика, название которого мы даже не стали читать, когда узрели пустой зал, но всё же мы взглянули на доску меню — выбора не было, зато предлагался испанский ужин, цена за который, несмотря на новогоднюю ночь, не была заоблачной.

Аманда продолжала держать меня под руку, когда мы зашли в ресторан. К нам тут же подлетел официант — единственный на весь ресторан — и усадил за столик. Покрутив карту вин в руках, он даже не стал спрашивать у нас документы, а просто отложил её на соседний столик, предложив нам газированный яблочный сок, на который мы, конечно, тут же согласились.

— Интересно, на сколько мы выглядим? — спросила я, вешая куртку на спинку стула.

— На сколько выглядит мой живот, — Аманда демонстративно выгнулась на стуле, чтобы живот ещё больше выступил под футболкой, и я вновь не сумела скрыть улыбку при виде отпечатка расплющенного пупка. — Хотя думаю, что в Испании у них пьют вино даже беременные.

— В Испании?

— А ты что, его акцент не слышишь? У мексиканцев он совершенно другой. К тому же, он слишком высок, а те все приземистые в основном… Да и в меню ведь было написано — испанская кухня, а не мексиканская… Я его с красной тряпкой и быком так хорошо себе представляю, вот бы нарисовать его…

— Слушай, а ты можешь на мужчину посмотреть не глазами художника?

— Не могу… Я и на женщину так же смотрю, оцениваю, чем лучше написать её портрет. Вот ты прямо создана для акварели… Как раз в стиле Ван Гога, я бы прорисовала ещё каждый кирпичик той стены…

Я тут же повернула голову к окну: через улочку была облезлая кирпичная стена дома со страшными граффити и ржавыми пожарными лестницами — вот оно, нутро Сан-Франциско, а эта сказочная чугунная сковорода с морскими вкусностями лишь зыбкая завеса реальности, новогодняя сказка… И тут же к праздничной действительности меня вернул звон бокалов, возвещая о том, что сейчас пробьёт двенадцать и надо будет целоваться… Что делать?

Я смотрела в глаза Аманды и не могла понять причину их лихорадочного блеска. Возможно, они увлажнились из-за пережитой недавно боли или оттого, что она, похоже, мысленно прорисовывала мой портрет, или же оттого, что она подумала о том же, о чём и я… Несостоявшийся тореадор обежал немногочисленных посетителей с бокалом и под звонкий «дзинь» пожелал счастливого Нового года. И вот — один, два, три, и наступил Новый год. Я едва пригубила сок, видя перед собой через стекло своего и Амандиного бокала лишь расплывчатый силуэт её носа, который вдруг начал расти, и у меня взяло долгое мгновение понять, что Аманда поднялась со своего стула и перегнулась ко мне через стол. Я чувствовала себя железным гвоздём, который отрывают от земли с помощью магнита. Я вдруг перестала чувствовать ноги, но как-то всё-таки поднялась и ощутила на губах яблочный сок, только был он не из моего бокала. Я быстро подалась назад и плюхнулась обратно на свой стул, глядя, как Аманда медленно опускается на свой.

— А ты утром много галочек поставила? — вдруг спросила она совершенно будничным тоном.

Что я могла ответить? В прошлом году я составила совершенно дурацкий список дел на следующий год: найти подработку по специализации, я её нашла; продать хоть один свой шарфик, и я продала все; нарисовать картину, чтобы её приняли на выставку — я даже не попыталась её нарисовать; посмотреть представление цирка дю Солей, о котором благополучно забыла, а когда спохватилась, то оставались слишком дорогие билеты; сходить в поход, пункт который я добавила, чтобы хоть что-то написать, да я сходила летом с братом в поход, и… Я почувствовала, как у меня стали пылать уши то ли от пристального взгляда Аманды, то ли от собственных мыслей. Да, я написала последним пунктом — найти себе наконец парня. Для чего я его написала, я не знала. Просто отец тогда спросил меня, почему я одна… Могла ли я поставить подле этого пункта галочку? Могла, но не захотела…

— Нет, — ответила я. — Я так и не нарисовала картину.

Аманда отвела взгляд и уткнулась в свою тарелку.

— Ты написала это в список на этот год?

— Нет, я его не составила… Я не люблю эти списки, они надуманные, и галочек в них очень мало. Кажется, что год — это целая вечность, а… Ты всё сделала?

— У меня год незапланированный получился, а следующий уж точно будет с сюрпризами, — улыбнулась Аманда и впилась губами в край своего бокала. — Я тоже думаю, что они глупы, потому что мы портим себе праздник отсутствием галочек и объяснениями внутреннему я, почему мы что-то не сделали. А проблема не в том, что не хватило времени, а в том, что мы весь год про этот список не думаем, а вспоминаем о нём осенью… Я решила больше не писать. Я вообще не могу представить себе, что за жизнь будет у меня через три месяца.

— Хорошая, — отозвалась я, с силой сжав деревянную ручку ножа, которым пыталась отрезать клешню крабу.

— Попробуй этот нож.

Испанец подошёл так бесшумно, что я даже вздрогнула и еле сообразила, что надо поблагодарить.

— Видишь, помощь всегда приходит неожиданно, когда её даже не зовёшь.

Я разделила краба и положила половину на тарелку Аманды.

— Я больше ничего не буду, — сказала она резко, засыпая всю тарелку рисом. — Мне много морепродуктов сейчас нельзя.

— Я тоже не буду устрицы…

— А ты их пробовала?

— Нет, но в детстве, мои родители любили жарить мидий. Воспоминания не из приятных.

— А вдруг тебе сейчас понравится?

Я уставилась на раковины, красивым кругом выложенные по ободку чугунной сковородки, и почувствовала приступ тошноты.

— А ты закрой глаза, — сказала Аманда, словно читала по лицу моё внутренне состояние. — Только вкус важен. Закрывай глаза, а я достану моллюска и положу тебе в рот.

Я подумала, что со стороны буду выглядеть полной идиоткой с раскрытым ртом, будто у младенца, но всё же покорилась желанию Аманды и не просто прикрыла глаза, а сильно-сильно зажмурилась, почувствовав даже, как натянулась на висках кожа. Железный вкус вилки не захлестнул непонятное ощущение от склизкого хрустящего тела, которое пытались прокусить мои зубы.

— Почему креветки вкусные, а это…

— А потому что ты видишь их на блюде в более привлекательной форме, — сказала Аманда, подцепляя ножом следующую раковину. — Ты же, как художник, должна понимать, что сначала мозг фиксирует форму, а уж потом — содержание…

— Я не стану больше есть, — запротестовала я и плотно сжала губы, но вилка с бледным тельцем устрицы неумолимо приближалась к моему рту.

— С одного раза не разберёшь, — продолжала гипнотизировать меня Аманда, и я покорно открыла рот. — Новый год — это всегда что-то новое… Во всяком случае так должно быть, и только люди сами себя приклеивают к старому и не дают себе почувствовать новизну, а потом говорят, что им скучно…

— Ещё бы, ведь будни не просто так называют серыми…

— Давай доедай быстрее и поедем, а то с пьяными на дорогах не хочу встречаться.

— С какими пьяными… Они же говорят, что на этот день удвоили штрафы.

— А кого это остановит? Только тех, кто всё равно бы не пил… Таких, как ты… Пойдём, а то у меня глаза слипаться начинают.

— Так я же поведу машину!

Мы расплатились и стали спрашивать испанца, как отыскать нашу стоянку. Оказалось, что искомая улица параллельна той, где находится ресторан.

— Обалдеть! — выдохнула я.

— Да, даже когда не знаешь куда идти, надо просто идти и придёшь, — философски изрекла Аманда, и я ещё долго думала над её фразой, потому что мне было до жути скучно на обратном пути, ведь Аманда уснула, когда мы ещё даже не выехали за черту города. У меня тоже начали опускаться веки, и я до боли сжимала на руле пальцы, чтобы не задремать. Впервые я поняла, как случаются аварии с заснувшими за рулём водителями. Никогда ещё я с такой радостью не вынимала ключ из зажигания. Но Аманда спала, уперев подошвы сапог в коробку передач. Губы её были приоткрыты, и выглядела она сейчас лет на тринадцать, не старше, из-за округлившихся щёк и появившихся вдруг на них ямочек. Я не включила обогрев, боясь совсем размякнуть в тепле, и теперь было холодно, хотя в долине всегда теплее, чем на полуострове. Что делать?

Будить Аманду не хотелось, а спать хотелось и очень, поэтому я откинула спинку водительского кресла, застегнула куртку, поправила шарф с перчатками и закрыла глаза. Быть может, всё же надо поставить галочку против пункта про парня, немного подправив его, ведь я не встречала этот Новый год с отцом, я не была одна.

Глава сорок вторая "Ночное наваждение"


Утром первого января мне суждено было понять, что существуют наваждения, заставляющие усомниться в собственном здравомыслие, странным образом зависнув на неопределённое время где-то между сном и реальностью. Проснулась я совершенно разбитой не потому, что спала в машине в ужасно неудобной позе, а потому что мне снился настолько реальный сон, что в первые секунды бодрствования я даже не смогла понять, что проснулась и пыталась вернуть себе утерянную картинку гостиной совершенно незнакомого мне дома, не понимая, почему я вижу этот странный руль. Я судорожно моргала, непроизвольно облизывая неестественно сухие губы потому, как продолжала ощущать на них привкус яблочного сока, который по всем законам естественных наук должен был бесследно исчезнуть ещё несколько часов назад. Но я чувствовала его каждой порой языка; яблочную шипучку, которой мы встречали Новый год невозможно было спутать ни с чем, как и списать жуткое томление во всем теле на обычное утреннее желание посетить туалет.

Я боялась повернуть голову в сторону Аманды, мне было страшно увидеть её огромные глаза и прочесть в них осуждение, потому как выражение моих глаз должно было быть в тот момент безумным. Несмотря на куртку, шапку и перчатки, я дико замёрзла, хоть и чувствовала, как пылают уши под слоем переплетённых акриловых нитей. Я еле сумела согнуть пальцы, чтобы не глядя достать из углубления подстаканника телефон, который я как-то догадалась зарядить во время обратной дороги. Пальцы не слушались, и я с трудом смогла снять с экрана блокировку и узнать время — вернее мне было достаточно увидеть тёмно-синий экран вокруг циферблата, чтобы понять, что на дворе всё ещё ночь. Хотя достаточно было просто взглянуть в лобовое стекло. Сквозь кусты роз, которыми были засажены решётки подземного гаража, не пробивался ещё утренний свет, а через заднее стекло было видно, как по-ночному одиноко желтеют прикреплённые к бетонным балкам фонари. Этот неестественно желто-зеленый свет заставил меня похолодеть ещё больше, словно я погрузилась в трёхмерный вариант какого-то фильма ужасов: оставалось только услышать скрежет качающегося фонаря и чьи-то гулкие шаги.

В этот предрассветный час гараж был пуст, да и весь наш жилой комплекс спал беспробудным сном, как и Аманда, чьё сопящее дыхание болью отдавалось в моем правом ухе. Наверное, она простыла, у неё теперь заложен нос, но проверять свою теорию я не хотела, да не могла, потому что тело моё закостенело от какой-то мёртвой тишины бетонного подвала, в которой мне бы так хотелось услышать утреннее щебетание птиц, хотя я совсем не была уверена, что те поют в середине зимы…

Я продолжала смотреть через зеркало заднего вида на отражение бамперов припаркованных напротив машин и чувствовала, как сердце начинает замирать в нехорошем предчувствии, словно я сейчас должна была увидеть какого-то монстра. Только руки мои отяжелели настолько, что даже если бы я хотела завести машину и уехать отсюда в освещённые разноцветными огнями уже пробудившиеся от крепкого сна центральные улицы, я бы не смогла двинуться с места. Сердце уже стучало в висках, хотя, возможно, оно поднялось туда ещё во сне, и таинственный монстр, которого я ожидала увидеть позади машины, на самом деле сидел внутри меня и неудержимо рвался из сна в реальную жизнь.

До рассвета оставался час, который, по всей видимости, Аманда решила безмятежно проспать. Сон её, в отличие от моего, должен был быть действительно невинным. Мы с ней недавно вычитали, что маленькие дети живут по солнцу, то есть просыпаются с его первыми лучами, во сколько бы не легли спать, поэтому зимой они дают родителям выспаться, а летом в лучшем случае позволяют проспать до шести утра. Вернее было бы сказать, что вычитала это Аманда, а я в который раз выступила благодарным слушателем её очередных изысканий на детские и беременные темы. И вот сейчас перспектива ожидания рассвета в холоде, темноте и с пылающими ушами рисовалась мне в совершенно не радужной палитре, но разбудить Аманду я смогу лишь тогда, когда окончательно проснусь и стану прежней бесчувственной Кейти.

Я боялась не сдержать порождённого сном монстра: выдать себя с головой, выказав это самое безудержное потаённое желание, которое, как учил нас Зигмунд Фрейд, расцветает во сне буйным цветом. Мне было страшно признаться, что я мечтала повторить недавний поцелуй с яблочным вкусом, о котором совершенно не думала наяву, но который стал причиной моего ненормального сна. Прошло каких-то часа четыре, а мне казалось, что это происходило в другой жизни и даже не со мной. В той другой жизни, где я страшилась возможного новогоднего поцелуя, а в этой, предрассветной, я боялась его попросить… Я боялась попросить его у самой себя. Невероятно!

На меня вдруг нахлынули, подобно цунами, воспоминания хэллоуинской ночи, когда Аманда впервые поцеловала меня; воспоминания, которые, казалось, за прошедшие два месяца начисто стёрлись за тем шквалом эмоций, в котором я чуть не захлебнулась в эти чертовы рождественские каникулы. Только сейчас всё возвращалось с пугающей силой. Мои пальцы проникли под шапку, но, вместо того, чтобы натянуть её глубже на лоб, я сорвала её и скомкала, готовая вцепиться в нитки зубами на манер разъярённого щенка.

Мне страшно было повернуть голову в сторону Аманды. Минуту назад, когда я сунула телефон обратно в подстаканник, мне с трудом удалось удержать свой взгляд на её сцепленных на животе руках, ведь если бы я увидела лицо Аманды, то не отпустившее меня наваждение могло обрести реальные черты и толкнуть меня на то, о чём я потом буду долго сожалеть — поцеловать её спящую.

Сон, мой безумный сон оставил по пробуждении физическое ощущение реальности эфемерных событий. Сердце продолжало учащенно биться, кровь стучала в висках, и всё моё разумное существо противилось желанию перенести сон из царства Морфея в салон машины — но пробудившийся внутри меня чувственный монстр требовал иного: я понимала, что мне безумно хочется поцеловать Аманду, сделать то, что снилось мне в машине на протяжение этого короткого забытья.

Я бросила шапку под ноги и принялась неистово тереть ладонью лоб, словно могла стереть в прах мои жуткие мысли и развеять их по ветру, чтобы они никогда больше не вторглись в моё подсознание. Как, каким образом история, рассказанная Амандой, вдруг стала настолько мне близкой, что во сне мне захотелось очутиться на месте её подруги, той, с которой они пытались отшить Майка? Я пыталась вспомнить его образ, потому что во сне я точно была уверена, что это он. Только сейчас, даже достань я блокнот и карандаш, не могла бы набросать и смутный его портрет. Вот Стив во сне был до ужаса реальным и именно его взгляд заставил меня проснуться. Меня передёрнуло от холода, и я вновь глянула в зеркало: отсвет фонарей уже перестал быть зеленовато-желтым, растворившись в сереющем воздухе, а моё оцепенение всё не желало спадать, и даже мысли о Стиве и снеге не заменяли мне холодный душ, потому что перед моим взором вдруг явственно прорисовалась добеременная хрупкая фигура Аманды, которая покоилась в объятьях Майка. Мой мысленный рисунок был исполнен тушью, которая вдруг потекла и смешала тени со светом, но, вместо того, чтобы утереть слезы, я со всей дури ударила кулаком по клаксону, сама чуть не подскочив от эха, громовым раскатом прошедшегося по подземному гаражу.

— Кейти, ты чего?

— Я?!

Вжавшись в сиденье, я подтянула руки к груди, словно нашкодивший ребёнок. Аманда приподнялась с откинутого кресла и уставилась мне в лицо. Даже в сером воздухе машины должны были быть видны чёрные разводы под моими глазами, которые нельзя было списать на простой ночной отпечаток от туши.

— Мама приснилась, — выдала я едва слышно пришедшую на ум спасительную ложь.

Аманда было протянула руку, чтобы убрать с моего лица волосы, но я ещё больше вжалась в кресло и, если бы не руль, то подтянула б к груди коленки.

— Извини, — сказала тихо Аманда и, отвернувшись к окну, расстегнула молнию куртки.

Заметив боковым зрением, что Аманда больше не смотрит на меня, я повернула голову и уставилась на её пальцы, которыми она чесала под кофтой рёбра, сразу перестав ощущать на языке яблочный вкус, словно рот за секунду высушило солнце Долины Смерти.

— Давай вылезать, — простонала Аманда, продолжая пересчитывать себе ребра. — Как больно, словно он мне туда ногу засунул. Надо было уснуть в машине! Что ты меня не разбудила

Вопрос не требовал ответа, потому что Аманда не обернулась ко мне. Она толкнула рукой дверцу и перекинула наружу ноги. Затем, изогнувшись по-старушечьи, вылезла наружу и уставилась на противный жёлтый глаз фонаря, продолжая держать руку под грудью и почёсывать ребра. Я выдохнула, обрадовавшись окончанию автомобильного плена, схватила шапку и закрыла машину.

Мы стали медленно подниматься по лестнице. Я шла за Амандой, а та будто решила пересчитать все эти нескончаемые десять ступенек. Я поначалу рванула за ней и теперь чуть ли не упиралась носом ей в спину, отмечая про себя, что сейчас и дутая куртка уже не скрывала беременную полноту.

Воздух был по утреннему холоден и влажен, и я шмыгнула носом. Аманда тут же обернулась, и я увидела, как тонкая морщинка беспокойства прорезала её лоб.

— Ты что, плачешь?

Я неистово затрясла головой, и в тот же миг в глазах защипало от появившихся из ниоткуда слёз. Я передёрнула плечами и почувствовала, как у меня свело виски. Я боялась смотреть на Аманду, словно она могла прочесть мои мысли, хотя мыслей уже и не было, осталось лишь странное послевкусие сна, словно после горького шоколада. Я даже провела языком по зубами, словно на тех остались тёмно-коричневые крошки.

— Кейти…

Вместо ответа я поспешила вперёд по тропинке, задевая плечом аккуратно постриженные кусты живой изгороди. Дверь в наш жилой корпус вдруг стала такой тяжёлой, что пришлось ухватиться двумя руками, чтобы открыть. В лифте я смотрела в пол и жмурилась, чтобы не позволить предательским слезам выкатиться из глаз. Со мной происходило что-то странное, что я не могла объяснить себе. Не могла же я на самом деле приревновать Аманду к мёртвому Майку, да не просто мёртвому, а рождённому моей больной фантазией? Может, я действительно заболела… Я даже коснулась своего холодного лба, сделав вид, что убираю с лица волосы, потому что чувствовала, что Аманда не спускает с меня глаз. Господи боже ж ты мой, да как такое возможно! Я просто перенервничала в эти каникулы, но начинающийся послезавтра интенсивный курс расставит всё по местам. Но как пережить эти два дня, как объяснить Аманде, отчего я не могу смотреть ей в глаза? Как объяснить самой себе такую странную ночную фантазию?

— Кейти, поставь чайник. Я — в туалет.

Я вздрогнула, словно вновь проснулась ото сна. Заснула я в лифте и даже не заметила, как мы прошли коридор, открыли дверь и разделись. Почти… Куртка у меня уже была расстёгнута и болталась на рукавах, а я всё пыталась выудить руку, намертво застрявшую в резинке. Наконец с чертыханием я бросила куртку на пол и пошла на кухню. Чайник мы оставили полным, и мне надо было лишь нажать кнопку. Обычного какао в шкафчике не нашлось, оставалась лишь банка со вкусом мятного шоколада. Я размешала порошок в кипятке и еле поборола желание вылить полную чашку в раковину, чтобы не вдыхать традиционный аромат самого поганого Рождества в моей жизни. Как там Аманда пела, что хоть у нас в Сан-Франциско нет снега, но наши сердца полны рождественского духа… Вот моё сердце, да и вся душа, были отравлены этим духом, снегом, кофе, виски и этой жуткой аварией… Я поражалась спокойствию Аманды и даже немного злилась на её чёрствость, хотя одновременно сама мечтала убедить себя в том, что мне плевать… Желала поверить, что можно забыть случившееся, как дурной сон. Только как забыть после того, как оно всё вылилось в мой ночной кошмар…

Мятно-шоколадный аромат бил в нос, а в голову била мысль, что я до зуда в руках хочу увидеть фотографию Майка и узнать, насколько правильно нарисовало мне его моё больное воображение. Я перестала размешивать какао и, бросив ложку в раковину, сама вздрогнула от резкого звука. Аманда неожиданно возникла за барной стойкой, и мне пришлось замереть на половине пути к своей куртке, в кармане которой был телефон.

— Какой запах! — промурлыкала Аманда, опершись руками о стойку, и выгнала спину на кошачий манер. — Жаль, у нас нет взбитых сливок… И консервированной вишни… Чёрт, похоже, меня вновь начинает клинить, благо, что не на мучном…

— Ну… — бессвязно промычала я, нагибаясь к брошенной куртке.

Я достала телефон и сунула в задний карман джинсов. Аманда уже проплыла мимо и взяла свою кружку. Я заставила себя взглянуть в её довольное лицо, но быстро перевела взгляд с полузакрытых век на коричневые усы, подумав невзначай, что сливочно-белыми они выглядели бы сексуальнее. Опять эти мысли! Наваждение, явно, не прошло бесследно…

Повесив куртку в шкаф, я быстро схватила свою кружку и протопала с ней к столу, на котором стоял открытый ноутбук.

— Только семь утра, — зевая, произнесла Аманда, и тут же я услышала, как побежала из крана вода и ударилась о керамику кружка. — А я думаю, что так спать хочется…

Прикрывая зевающий рот ладонью, она направилась к расстеленному дивану и медленно опустилась на него, откинулась назад на руки и принялась ногами стаскивать носки.

— Допивай уже, что сидишь?

Я молча смотрела на чёрный экран ноутбука и холодела от одной только мысли, что мне придётся сейчас лечь рядом с Амандой и почувствовать спиной её спину. Живот предательски скрутило, и я пожалела, что всё ещё не дошла до туалета.

— Я спать не буду, — отрезала я, не разворачивая кресло к дивану.

— Почему? — Аманда продолжала шуршать одеждой. — Мы всего четыре часа спали. Будешь разбитой весь день, а я думала куда-нибудь сходить погулять.

— Я не усну, я лучше поверстаю флайеры, а то народ скоро отойдёт от рождественских каникул и станет вновь искать дома на покупку.

— Потом вместе будем делать, а сейчас спать…

— Не могу…

Сказала я правду, и пусть Аманда никогда не узнает её причину. Я попытаюсь поработать, чтобы забить голову шрифтами, межстрочными расстояниями, колонками, фотографиями и заоблачными суммами, которые кто-то выкладывает за калифорнийские лачуги. Как Аманда будет тут жить с ребёнком, как? Она просто обязана вернуться в Неваду в дом матери, ведь она не согласится жить у нас с отцом. Да и согласится ли папа, когда узнает, что Аманда врала ему про отца ребёнка. Да и пожелает ли отец вообще видеть постороннюю девушку у себя дома, пусть он и назвал нас сёстрами. Но назвал-то в шутку.

За спиной стало тихо, и если Аманда ещё и не спала, то должна была уже быть под одеялом, следовательно я могла пройти в туалет без опаски быть пригвожденной к ней взглядом. В ванной комнате я взглянула на своё отражение и ужаснулась чёрным подтёкам под глазами и покрасневшему верхнемувеку. Я схватила влажную салфетку и принялась протирать следы от туши. Лицу стало холодно, но это меня ничуть не взбодрило. В груди бешено стучало сердце, и я даже сделала пару глубоких вздохов, но даже они не вернули мне потерянного спокойствия.

Аманда уснула быстро, и я осторожно, чтобы не скрипнули пружины, опустилась в кресло и быстро включила ноутбук, запустила браузер и уже готова была загрузить сайт Фэйсбука, как ужаснулась пришедшей в голову мысли, что Аманда может догадаться, что я ищу фотографию Майка, если вдруг решит просмотреть историю в браузере, ведь иногда мы пользовались ноутбуками друг друга. Я тут же схватила телефон и, вызвав приложение Фэйсбука, чуть не взвизгнула в голос, когда высветилось сообщение от Стива. В нем было всего два слова: как дела? Но их было достаточно, чтобы вызвать во мне тошнотворный приступ дежавю и вновь почувствовать нестерпимое желание вернуться в туалет. Стиснув ноги, я всё же осталась в кресле и написала в ответ тоже два слова «Всё отлично », только без приписки взаимного вопроса в надежде, что Стив будет сообразительным и не пришлёт мне в ответ новое, уже, быть может, более многословное сообщение. Только его интереса мне не хватало. Вспомнила о нём, и вот те на…

И всё же моя цель была фотография Майка, и я щёлкнула на фотографию улыбающегося Стива, чтобы перейти к нему на страницу, где висел прежний статус из трёх букв, только в фотографиях была новая с подписью — мы тебя не забудем. Боже мой, какой же Майк был на самом деле красивый, совсем не такой, каким нарисовало его моё сонное воображение. Скорее всего это была выпускная школьная фотография — слишком ухоженным и отшлифованным он здесь выглядел — таким, что хоть надевай на него тогу и отправляй в Римский Сенат. Как он мог не нравиться Аманде, как? Они даже были чем-то похожи внешне, хоть я отправила бы Аманду в афинский Керамик… Да, действительно в ней было что-то загадочное, притягательное и отталкивающее, что обязано было быть в гетерах, ведь на серых мышей мужчины не западают… О, чёрт!

«Знаешь, забыл тебе сказать, что Невада не Калифорния, и у нас можно возить в салоне открытые бутылки с алкоголем» — высветилось сообщение от Стива с противным смайликом в конце. Что, ждёшь, что я тебе отвечу? Жди дальше, я уже всё увидела, а тебя даже в кошмарах больше не хочу видеть!

Я вовремя остановила свою руку, чтобы не разбить телефон о стол. Никогда я не забуду всего этого ужаса! Никогда! Меня аж передёрнуло, будто я долго торчала в супермаркете перед открытым холодильником. Работать! Работать! Работать! И прекратить думать о Майке, Стиве и Аманде! О всех! Только шрифты и пиксели! Шрифты и пиксели! Шрифты…

— Знаешь, жаль, что отцом моего ребёнка был не Зевс!

Я широко открыла глаза и уставилась в увеличенный кусок текста, выравниванием которого, мне казалось, я занималась.

— Он бы превратил меня в волка, как делал со своими любовницами, и беременность была бы у меня всего двенадцать дней.

Я резко крутанула кресло и уставилась на Аманду, которая сидела на диване, спустив на ковролин босые ноги, и тянула руки назад.

— Ты чего не спишь? — сухо спросила я.

— Не сплю? — руки Аманды замерли в полете ласточки. — Десять часов уже. Заработалась ты, видать!

Это ж надо было настолько потерять нить времени! Я скосила глаза на балконную дверь: через незакрытые жалюзи пробивался свет.

— Слушай, греки ведь так пеклись о своём здоровье, и явно беременность у гречанок протекала легче, но ведь доставала не меньше, раз они в мифы такие обыденные женские желания запихнули…

Я всё так же немигающе смотрела на её заспанное, с отпечатком подушки, лицо, на потёкшую тушь, спутанные на висках волосы… Ну и гетеры не красавицами вставали с ложа любви… Хотя, быть может, они не красились так сильно, как египтянки, ведь у большинства явно были от природы густые чёрные ресницы.

— Всё болит… И рожать страшно и эти десять недель невыносимы…

— Двенадцать, — поправила я.

— Не, надеюсь я все сорок ходить не буду, хотя, говорят, мальчики ленивы и сидят дольше… Боже, как подумаю… Знаешь, может мне взять себе учеников из младших классов, ну английский с ними подтянуть, книжки там почитать… Надо объявления почитать, здесь же лафа — столько эмигрантов… Мать права, не представляю, как выгребу…

Аманда закусила губу, и я была уверена, что она сейчас заплачет, только Аманда поднялась с дивана раньше, чем я опустила ногу с кресла, и прошла на кухню.

— Что-то и гулять не хочется, всё тело ноет… Давай опять Лесси начнём выгуливать, чтобы отмазок не было, а сегодня… Мне сон приснился…

Не знаю, сделала ли Аманда паузу в своей речи, но я вся напряглась и даже почувствовала, какими тёплыми стали уши.

— Что я пытаюсь на ребёнка комбинезон надеть, а он не лезет, — спокойным тоном, даже со смешком продолжила Аманда. — Скоро тридцать недель, а мы так ничего и не купили… Пошли по магазинам, там хоть посидеть можно…

Я кивнула. Да хоть куда, только бы не смотреть в глаза и не пытаться говорить на отвлечённые темы, пока я окончательно не проснусь.

Примечание к части


Глава сорок третья "Кривое зеркало"


Я остановилась возле огромной рождественской ёлки, установленной посреди торгового центра подле эскалатора, и уставилась на своё отражение в огромном, чуть ли не с мою голову, серебристом шаре. Сейчас шар висел вровень с моим лицом, а в детстве приходилось подниматься на цыпочки и смотреться лишь в нижнюю часть: это было моим любимым рождественским развлечением, когда мы приходили с мамой за покупками и сфотографироваться с Сантой. Долго хохотали перед этим круглым кривым зеркалом, а сейчас мне впервые не захотелось даже улыбнуться, потому что стекло почти не исказило черты моего лица — именно с такой кривой рожей я жила с утреннего пробуждения от ночного кошмара. Оставалось только разреветься.

В голове царила пустота, потому что я старалась изгнать из неё все мысли об Аманде, вернее её ночном воплощении, и молилась, чтобы поход по магазинам вернул мне хоть крупицу душевного спокойствия. Я напоминала электрического ската, и мне даже казалось, что одежда на мне искрится при каждом движении. Я дёрнулась от машины, когда от одного прикосновения к крыше меня шибануло приличным разрядом — даже спадающая на лоб короткая прядь подскочила кверху. Аманда усаживалась на место водителя и не заметила моего состояния, но я всё равно сжалась вдвое, чтобы увеличить расстояние между нами, и, как неугомонная ворона, что-то каркала про засуху и прочую погодную муру, которую обсуждали по радио. Я чувствовала, как горят уши от сознания собственной глупости — что толку вторить радио-ведущему, ведь мы с Амандой были квартиросъёмщиками и никак не влияли на функционирование ирригационной системы нашего дома. Но сейчас это мыслилось мне спасительным сотрясением воздуха на любимую Амандой экологическую тему.

Больше всего я сейчас боялась озаботить Аманду своим молчанием, но при этом любой разговор казался прогнивше-фальшивым. Мной владело странное подростковое чувство пойманного на месте преступления воришки. Когда ты совершил проступок, о котором родители никак не могут догадаться, но тебе кажется, что они всё знают и ждут, что ты сам начнёшь неприятный разговор. И вот ты начинаешь нести всякую чушь, которая выдаёт тебя с головой. Тогда, в машине, мне казалось, что я уже почти спалилась, и достаточно ещё одного идиотского высказывания про дождь, и Аманда тут же съедет на обочину и бросит мне в лицо вопрос: «Кейти, что случилось?» А я и себе самой не могла ответить на этот вопрос, что же такое со мной вдруг случилось? Отчего я вдруг почувствовала реальную, ощутимую на физическом уровне, ревность к мёртвому парню. Нет, не нехватку внимания к своей персоне, а нечто иное…

— Кейти, ты…

Я так резко повернулась на голос Аманды, что сработала блокировка ремня безопасности, и тот до боли врезался в прикрытое лишь плотным хлопком плечо.

— Ты чего?

Я нервно пожала плечами, будто отвечая — ничего, хотя то, что в тот момент я вкладывала в слово «ничего », отказывалось в него влезать и выдавалось этим нервным потрясанием плечами.

— А я вот подумала, — начала Аманда так тихо, что мой перетянутый, словно гитарная струна, сердечный нерв почти оборвался.

— Раз завтра такая весенняя погода, давай поедем в Монтальво порисовать античные статуи?

Моё сердце звякнуло и провалилось во что-то мягкое, и я готова была завизжать от радости, что Аманда ни о чем не догадалась! Рисовать каменные обнажённые тела — да хоть от рассвета до заката! Это была великолепная возможность безболезненно убить последний день каникул, а потом начнётся сумасшествие с проектами по типографии, и на мои трясущиеся руки никто не обратит внимания. Ещё бы как-то убить эту ночь… Только ещё одну ночь без сна я не переживу, но сон рядом с Амандой вряд ли будет способен восстановить моё душевное спокойствие.

— Я хочу потренироваться на мраморном женском теле прежде, — Аманда взяла театральную паузу, и я вновь напряглась, — чем попробую вновь нарисовать тебя…

Хорошо, что Аманда смотрела на дорогу, потому что я была уверена, что в тот момент лицо моё перекосилось в сумасшедшей гримасе ужаса при одной только мысли, что мне вновь придётся перед ней раздеться. Я даже физически ощутила на себе воображаемый оценивающий взгляд Аманды, каким смотрят все художники, и тут же почувствовала шершавость чашечек своего лифчика. Взгляд мой упёрся в бутылку для воды, и хипповский знак на ней вдруг расплылся в мутную радужную лужу.

— Можно я попью?

Я еле разлепила пересохшие губы и не была уверена, что хоть какой-то звук в действительности сорвался с них, но рука Аманды протянула банку раньше, чем я сумела снять пальцы с ремня безопасности, в который вцепилась, как утопающий в соломинку. Крышка не поддавалась, и перед моими глазами вновь появилась розовая рука Аманды, и её пальцы быстро откинули крышку в сторону. Я скосила глаза, чтобы встретиться с узкими кошачьими глазами Аманды. Почему она смотрит на меня прищурено, словно смеётся, читая меня, как раскрытую книгу. Неужели плотная кофта выдаёт моё состояние?

— Надо бросить солнцезащитные очки в машину. Солнце сегодня такое яркое, аж глаза слезятся. Не находишь?

Я кивнула и вцепилась зубами в бутылку, будто прохладная вода могла стать для меня холодным душем. Быстрей бы добраться до торгового центра, быстрей… Покупки должны меня отвлечь, ведь я давно ждала, когда Аманда пожелает купить что-то для малыша.

Это действительно оказалось полнейшим сумасшествием. Мы походили на повзрослевших детей, пришедших в магазин игрушек — нам хотелось всего и сразу, ведь одежда была до безумия красивой и совершенно недорогой. Мне показалось даже, что Аманда впервые порадовалась тому, что у неё родится сын. Стеллажи с девчачьей одеждой захлёбывались розовыми пузырями и сердечками, в которых иногда проныривали горошек да кружавчики, тогда как мальчишеская одежда пестрела великолепными образцами графического искусства, в которых угадывались машины, монстры, динозавры, самолёты… Даже калифорнийских медведей не обошли дизайнеры в своих футуристических изысканиях, которые портили лишь отчего-то любимые повзрослевшими мальчишками примитивные черепа и брендовые имена с логотипами.

Весь вечер мы перебирали покупки, и я несказанно радовалась тому, что не приходилось больше высасывать из пальца темы для разговоров — оставалось только слушать Аманду. Она то и дело откладывала в сторону какую-то вещицу, чтобы потом возвратить в магазин, а затем вновь перетасовывала стопочки и к ночи уже ничего не желала возвращать. Мы стали складывать вещи обратно в пакет, как вдруг Аманда взяла зелёный комбинезон с симпатичным дракончиком и приложила к животу — пустые ножки забавно болтались в воздухе, и я впервые за этот день безотчётно и, главное, счастливо улыбнулась.

— Как он там умещается-то! — изрекла Аманда, заботливая подгибая ножки комбинезона под свой живот. — Обалдеть!

— А мне наоборот всё кажется таким маленьким, — сказала я, запуская два пальца в крохотные махровые носочки, выполненных в виде лапок собачки. — Как такие на ноги одеть!

— Знала бы ты, как эти ноги пинаются! Вот, приложи руку сюда…

О, нет… Когда я последний раз трогала её живот, когда? Я смутилась и не смогла вспомнить, словно моя напуганная память стёрла все тактильные воспоминания. Ещё вчера я злилась, что из-за моего неумения плавно водить машину меня ограничили в общении с малышом. Сегодня же не могла позволить себе прикоснуться к Аманде. Внутри всё замёрзло, словно я плюхнулась с головой в сугроб, так мне хотелось дотронуться до живота, но я стойко отказалась, и голос мой, как мне казалось, не дрогнул. Аманда же не пыталась скрыть своего удивления или даже обиды. Она поджала губу и быстро скрутила комбинезон в трубочку. И я почувствовала себя вдруг жутко виноватой, что из-за своей ночной дури испортила Аманде такой хороший вечер, ведь впервые за последние недели её лицо светилось неподдельным счастьем. Спасительная мысль, на удивление, пришла довольно быстро. Аманда даже не успела сунуть последние покупки в мешок.

— Хочешь, чтобы я подготовила для тебя бэби-шауэр? — выпалила я и заставила себе посмотреть подруге прямо в глаза, повесив на лицо подобие улыбки.

Аманда теребила картонки лейбла и ценника, которые, казалось, были в половину кофточки, а потом замерла на миг прежде, чем поднять на меня глаза, которые от неподдельного удивления стали совсем светло-голубыми.

— Серьёзно?

Я зачем-то по-дурацки пожала плечами, но тут же выпалила:

— Конечно, мне надо было сделать тебе сюрприз, но я не знаю, кого ты хочешь видеть на празднике…

Я говорила правду. Ещё в первые месяцы беременности я думала про бэби-шауэр, но была уверена, что Аманда будет устраивать его с матерью и друзьями в Рино, потому даже не заикнулась про него, а сейчас, когда поездка в Рино оказалась совсем нерадостной, я подумала, что смогу поднять ей настроение, если устрою вечеринку. К тому же, это было бы как-то совсем неправильно не соблюсти такую приятную традицию. Я смутно представляла, что делать, потому что была лишь на одном празднике у маминой подруги, которая пыталась растормошить меня после трагедии. Но если Аманда захочет принять мою помощь, то я точно справлюсь. К тому же, лучше уж я буду придумывать конкурсы, чем изводить себя странными мыслями о ревности к тому, кого уже похоронили.

— Я даже не знаю… У меня кроме тебя и подруг-то нет… Но, может…

Она осеклась. Голос её дрожал на верхней октаве, словно у девчонки, которой сообщили, что на каникулы её повезут в Диснейленд. Аманда действительно сейчас напоминала маленького ребёнка с круглыми щёчками, горящими румянцем, и с растрёпанными волосами.

— Давай посмотрим, кто на курсе остался и может… — протараторила Аманда и вдруг осеклась на секунду. — Терри могла бы приехать из Лос-Анджелеса… Остальные… Мать, не думаю, что приедет, да я и не хотела бы её видеть… Кейти, это так неожиданно, что мне действительно надо подумать. Честно-честно! Я — да, хочу праздник. Я… Я совсем погрязла в своих страхах и это, — Аманда наконец бросила последнюю кофточку в мешок, — двести баксов на распродаже, а это меньше половины того, что нужно… Я боюсь, о Господи, Кейти, как же я боюсь…

Она вдруг подалась ко мне и уткнулась макушкой прямо мне в грудь, чуть ли не коснувшись губами моих коленей. Только вместо того, чтобы обнять её, я толкнула Аманду обратно, то ли испугавшись за её живот, то ли оттого, что меня вдруг вновь ударило током, словно из открытой розетки.

— Ты что! — мой голос сорвался и упал, и фразу я окончила уже почти шёпотом. — Твой живот, ты раздавишь…

— Никого я не раздавлю! — в голосе Аманды вновь звучала обида. — Так сложно обнять меня, что ли? У меня никого, никого нет… А мне сейчас так хочется тепла… Я ведь правду сказала — никого, никого у меня нет, кроме тебя, а ты… Ты вдруг стала вести себя, как чужая… И всё после этого проклятого Стива, всё после него! Что он тебе про меня наговорил? Что?!

Аманда дёрнулась назад, и я даже вскрикнула, подумав, что она сейчас свалится с дивана, но она лишь резко перекинула ноги на пол и поднялась.

— Ты смотришь на меня, как он! Никакого понимания, одно осуждение! А ещё я, я плачусь тебе, что вся моя недавняя уверенность улетучилась, и ты теперь киваешь — я тебе, дуре, говорила ещё в августе, да? Считаешь меня дурой, считаешь, что мне надо бежать к родителям Майка и просить у них денег? Скажи же, что этот козёл звонил тебе, чтобы ты со мной поговорила? Он мне каждый день звонит! Я его заблокировала на Фэйсбуке, так он меня текстовыми сообщениями закидывает. Что, вы думаете, что у меня совсем нет своей головы?! Да я лучше к матери на поклон пойду и в социальные службы, чем позволю этой семейке влиять на воспитание моего — слышишь, моего ребёнка!

Аманда уже отскочила к стене и теперь стояла, привалившись к ней спиной, поддерживая руками живот сверху и снизу.

— Не смотри так, у меня Брекстоны…

Тогда только я услышала её ровное длинное дыхание и почувствовала, как у меня самой начало сводить низ живота. Словно удар молнии, пронзила меня мысль, что я совсем забыла про свой цикл. Я попыталась вспомнить, когда у меня должны были начаться месячные, и чем дольше думала, тем сильнее виски сковывало арктическим льдом.

— Что у тебя с лицом? — вдруг слишком громко спросила Аманда, и я подпрыгнула на диване, будто меня ударили хлыстом; я даже почувствовала, как скрипнули пружины.

— Живот схватило. Месячные должны начаться со дня на день, — я выдала эти слова, хотя уже поняла, что просчиталась с месячными дня на четыре уж точно. Разум пытался докричаться до меня через плотную ледяную завесу, что никаких последствий у того жуткого секса не могло быть, но сердце бешено стучало в висках, заглушая всё, даже голос Аманды.

— Больше всего я боюсь того, что Стив пойдёт к моей матери. Он способен, и тогда… Я не знаю, что со мной будет… Ты меня слышишь?

Оказалось, она уже села на диван и смотрела на мои колени, сцепленные моими окостеневшими пальцами.

— Может, тебе таблетку дать?

На лице Аманды появилась знакомая морщинка беспокойства, которая тут же из девочки превратила её в женщину, и эта перемена мне совсем не понравилась, хотя в тот момент я не могла адекватно ни на что реагировать. Мне вдруг захотелось помолиться, чтобы завтра проснуться в мокрых от крови трусах. Я не вынесу, просто не вынесу этого ожидания.

— Ложись спать, — рука Аманды легла мне на плечо, но все моё тело закостенело настолько, что я даже не дёрнулась. — Всё равно уже поздно, а завтра… Если тебе все ещё будет так плохо, то останемся дома, и я… Я смогу тебя нарисовать, и тебе придётся улыбаться…

И она улыбнулась, тепло и спокойно, как четверть часа назад, когда рассматривала детские вещи, а вот я, я не сумела улыбнуться в ответ. Я просто повалилась на подушку, так и не убрав от подбородка коленок, и каким-то чудом уснула вот так, не раздеваясь. Уснула мгновенно, словно сработал какой-то защитный механизм, и где-то там, в подкорке, какие-то молоточки звонко выстукивали фразу Аманды: «У меня, кроме тебя, никого нет…»

Глава сорок четвертая "Пленер в греческом стиле"


Это было самое страшное утро в моей жизни. Я открыла глаза, но вместо белых шкафчиков кухни увидела мерцающих светлячков и, приподнявшись на локтях, тут же почувствовала неудержимый приступ тошноты. Словно лунатик, я сползла с дивана и зигзагом, от стенки к стенке, зажав рукой рот, сумела добежать до туалета. Из последних сил я включила в кране воду, чтобы Аманда, если вдруг проснулась, ничего не заподозрила. Желудок с вечера был пуст, потому по воде унитаза нарисовался очень живописный жёлтый круг. Горло саднило от несплюнутой желчи, но сколько бы я не пыталась выдавить из себя всё то, что стояло в горле, ничего не получалось. Рот сводило от разлившейся по языку кислоты, и под звук спускающей воды, я принялась вымывать горечь ментоловым ополаскивателем.

Из зеркала на меня смотрела совершенно белая физиономия с лопнувшим в правом глазу сосудиком. Я тяжело дышала на манер Аманды, стараясь унять тошноту, но мутить меня не переставало, хотя низ живота, к счастью, тянуло уже не так сильно, как ещё минуту назад. Хотя упоминать слово «счастье» в сложившейся ситуации было глупо.

Я опустилась, как была, в одних трусах, на ледяную плитку и пару раз ударила затылком по стене, словно это могло помочь собрать воедино разрозненные мысли, чтобы здраво оценить моё незавидное положение. Меня часто мутило в первые дни цикла, но сегодняшнее моё состояние наводило на совсем иные мысли, которые заставляли меня холодеть и чувствовать, как по внутренней стороне рук текут две тонкие струйки холодного пота. Как такое возможно, как?!

Я с трудом соскребла себя с пола и заставила пройти на кухню, где в вазе лежали зелёные яблоки. Я мужественно вгрызлась в одно из них на манер зайца, передними зубами, и тут же с несказанным облегчением ощутила горьким языком кисловатый яблочный сок. На барной стойке лежал телефон, и я принялась судорожно искать описание первых признаков беременности. Пальцы тряслись, путая буквы, и если бы не всплывшие в поисковой строке подсказки, мне никогда бы было не набрать эту эшафотную фразу. С прочтением каждой новой подсвеченной выдержки, экран всё больше мутнел от навернувшихся слёз. До сегодняшнего утра я не знала, когда происходит овуляция, бывает ли та поздней и как «резинки» дают осечку. С просторов всемирной сети на меня поднимался цунами безысходности, под напором которого я выронила телефон и привалилась к стойке, почувствовав, как у меня вновь зарябило в глазах. За что это мне, за что?!

Я старалась не заплакать, я просто не могла позволить себе слёз перед Амандой. Она ни в коем случае не должна догадаться о моём положении и о том, какое решение я приняла. Я сделаю это молча, и никто и никогда не узнает про аборт, кроме, конечно, отца, который увидит счёт от врача, но я уверена, что он точно поймёт и поддержит меня. В горле стоял ком то ли желчи, то ли слёз, то ли ужаса от сознания того, какой несправедливо жестокой я была по отношению к Аманде полгода назад. Как, как я могла сейчас позвонить Стиву и сообщить о ребёнке, когда даже в страшном сне не могла представить его в своей жизни! Только я… Я не могла представить и ребёнка… Аманда как раз послезавтра идёт на осмотр, и я пойду с ней, чтобы всё обсудить с врачом. И это закончится, закончится совсем скоро, а сейчас надо попытаться взять себя в руки, чтобы Аманда не догадалась… Уж она и минуты не станет мешкать, чтобы позвонить своему дружку…

Я принялась медленно двигаться вдоль барной стойки, чувствуя неимоверную тяжесть в ногах.

— Кейти, тебе плохо?

Я замерла, как вкопанная, и обернулась к дивану. Аманда сидела на нем, выгнувшись назад, чтобы растянуть затёкшую спину.

— У меня просто начались месячные, всё пройдёт, — солгала я, не задумавшись и на секунду, и продолжила двигаться в ванную комнату, где тут же вынула из шкафчика коробочку с тампонами и, вернувшись в комнату, демонстративно сунула её в рюкзак, почувствовав, что сердце забилось почти в самом горле, а глаза защипало от подступивших слёз.

— Может, не поедем тогда на пленер?

— Нет, наоборот! — как-то слишком резко выкрикнула я, и тут же почувствовала, что на лбу и спине выступила испарина. — Мне на воздухе станет лучше…

Нет, только бы не оставаться с Амандой в замкнутом пространстве, которое сейчас превратилось в электрическое поле, где каждый вздох подруги заставлял меня вздрагивать, а то и подскакивать на месте. Мне казалось, что та слишком внимательно смотрит на меня и уж точно примечает прекрасно известные ей симптомы. Я отвернулась и, выпрямившись, гордо прошествовала к холодильнику, но лишь в нём вспыхнул свет, меня тут же накрыло новой волной тошноты, и я с силой шарахнула дверцей.

— У меня так болит голова, что есть совершенно не хочется, — через силу громко проговорила я, хватаясь за кусаное яблоко.

Ужас, как же обнажены были в тот момент мои нервы. Со вчерашнего дня я утратила способность говорить с Амандой, а она, вместо разговора, сейчас почему-то совершенно по-дурацки мне улыбалась, что бы я ни сказала… Я пыталась говорить про завтрашнее начало семестра и копаться на столе, потому что не могла смотреть на то, как Аманда ест. А потом был какой-то идиотский разговор в машине о том, что родители Эдгара Дега с обеих сторон имели американские корни, так как родились в Новом Орлеане, так что мы по праву можем считать мастера пастели американским художником… Аманда говорила всё это с таким умным видом, что я была уверена, что она специально надела маску отчуждённости, потому что изучает моё поведение. Я смотрела на себя в боковое зеркало и понимала, что никогда не выглядела настолько бледной и настолько странно вспотевшей. Погода пусть и была для января слишком тёплой, но не настолько, чтобы раздеваться до футболок. Я попыталась раскрыть рот, но вдруг поняла, какими фальшивыми всё это время были все наши разговоры про общие интересы, планы на учёбу и прочий абсурд, о котором просто невозможно думать, когда в тебе растёт другой человек. Как, как Аманда могла продолжать рассуждать о каком-то рисовальщике балерин, когда мир вокруг неё в одночасье стал скучным, сухим и бесцветным.

Я смотрела вперёд, бессмысленно считывая номера обгонявших нас машин, а потом мне показалось, что наша машина стала ехать слишком медленно, потому что я достаточно долго следила за странными отметинами на асфальте, пытаясь сообразить, как тормозные пути могли быть плавными зигзагообразными полосами, ведь машина физически не может так тормозить, а потом я вдруг рассмеялась вслух, поняв, что за ночь жутко отупела.

— Ты чего?

Я, похоже, напугала Аманду, но не могла остановить свой приступ безудержного смеха, потому что до меня с неимоверным опозданием дошло, что я приняла за след от шин отбрасываемую на асфальт тень от провисающих слишком сильно электрических проводов. Я рассказала про это Аманде, но та даже не улыбнулась, ещё раз поинтересовавшись, как я себя чувствую. Я предпочла молчать до самого парка, моля чтобы на небольшом серпантине мне вновь не стало дурно.

Первым делом Аманда потащила меня в небольшую картинную галерею, расположенную в европейского типа вилле, в прошлом веке принадлежавшей мэру Сан-Франциско. Дежурная тётечка оторвалась от книги и приветливо нам улыбнулась. Её короткое приветствие стало единственным, что нарушило тишину крохотной комнаты за всё наше посещение. Смотреть было нечего: я впервые не восхитилась современным искусством, которое состояло из каких-то неоновых проводков, используемых в вывесках. Да и если бы в зале были выставлены работы Рубенса, в нынешнем состоянии я осталась бы к ним абсолютно равнодушна. Я стояла и тупо в сотый раз перечитывала табличку: «Дорога любви»… Ну да, главное же красиво обозвать своё…

— Что умного ты нашла в этой… — я пыталась подобрать нейтральное слово, но даже «композиция» казалась слишком высокопарной для обозначения этой погнутой светящейся проволоки. Однако лицо Аманды в тот момент выглядело поистине одухотворенным, словно она вдруг очутилась, например, в Лувре на пару со своим Дега!

— Да ты что, Кейти, это же офигенная мысль! Ты когда-нибудь считала, сколько шагов проходишь в день?

— Мне по барабану, если честно, — выдала я безразличным тоном, начиная вновь ощущать утреннюю слабость и желание прислониться к стене.

— Знаешь, как в древности расстояния мерили? Вместе с армией на марше были атлеты — они шли и считали шаги. Если пересчитать длину этой полоски в предложенном масштабе, мы узнаем, сколько этот человек был счастлив.

— При чём тут счастье? Ты что думаешь, что каждый любящий счастлив? А как же тогда несчастная любовь?

— Счастлив, потому что душа его живёт, и потому ему не скучно. Потом, глянь на эти пики чувств, это как кардиограмма или же горы… Точно горы, — Аманда даже подняла палец к потолку, словно готовилась выкрикнуть «Эврика». — Идти ведь в гору тяжело, и шаг замедляется, и с полпути тебе уже хочется повернуть назад, потому что кажется, что вершина недостижима. Но когда ты наконец обессиленный вползаешь наверх, ты хмелеешь от высоты и понимаешь, какой был дурак, что хотел отказаться от любви, потому что было тяжело добиться взаимности, и потому ты утратил веру в свои силы. А потом бежишь вниз, потому что от любви вырастают крылья, и время летит незаметно. А потом равнина и спокойствие, даже немного бытовой скуки, а потом может возникнуть проблема, которую ты будешь решать, карабкаясь в гору или проваливаясь в ущелье безысходности, из которого почти по отвесной стене выбраться намного труднее… Ты вообще слушаешь?

Слушала ли я? Я слышала лишь, как звенело в моих ушах.

— Аманда, а ты действительно успела испытать это чувство? Но к кому?

Я не была уверена, что озвучила вопрос, потому что Аманда осталась стоять ко мне спиной. Впрочем, сил настаивать на ответе у меня не было. Свободной от работ стены в галерее не оказалось, и я шагнула к стенду, на котором были налеплены магниты со словами. Между ними мелом были выведены каракули, но мне было плевать на испачканную руку, потому что голова снова пошла кругом, и я с трудом фокусировала зрение на фразах, которые кто-то умудрился составить на доске.

— Три лягушки любят яйца, — прочла я, но не сумела улыбнуться.

Некоторые слова на магнитиках были соединены дописанными от руки.

— Мы счастливы, пока мы маленькие дети, — прочитала я уже с меньшим напряжением.

А дальше шла просто фраза, написанная мелом:

— Любовь — это не любовь…

— Это ведь не детский почерк, — сказала подошедшая Аманда. — У кого-то совсем скудная фантазия. А давай придумаем что-то со словом «младенец»…

Она что, так проверяет меня? Перед глазами вновь поплыло, и я с трудом различила её руку, коснувшуюся магнита. Поняв, что не в состоянии больше находиться в помещении, я бросила на ходу:

— Мне надо тампон сменить…

Я вылетела на улицу и действительно побежала к туалету, но у самых дверей меня вдруг отпустило, и я просто прижалась к стене, чтобы перевести дух и унять сердцебиение. Был ли то физический приступ, или же больше психологический, словно защитная реакция на это жуткое слово «младенец»… Как же в таком состоянии возможно что-то нарисовать, но я должна взять себя в руки и протянуть два дня до визита к врачу… Аманда же тем временем вернулась к машине и достала из багажника доски и пеналы с углем и пастелью. Я увидела её с лестницы, потому направилась прямо к парковке.

— Тебе лучше? — спросила она, внимательно глядя в моё белое лицо.

— Да, просто много крови…

Аманда перекинула за спину рюкзак с едой и уже хотела взять мою доску, как я перехватила её руку.

— Я сама справлюсь. Кто из нас беременный-то…

Зачем я это сказала? У меня чуть не затряслась нижняя губа, и я быстро шагнула вперёд, чтобы неразоблаченной прошествовать вдоль сочного зелёного газона к ботаническому саду.

— Давай вазы рисовать, — бросила я, не оборачиваясь, ещё больше прибавляя шаг, чтобы быстрее усесться на каменную скамейку.

Здесь было солнечно, и Аманда даже скинула кофту, но я побоялась снять свитер, словно Аманда могла увидеть мой, конечно же, плоский живот, и обо всём догадаться…

Я никогда не могла научиться рисовать на коленях, несмотря на наши постоянные пленеры в университете: доска постоянно давила в живот, особенно, когда я приподнимала её, чтобы работать в верхней части листа. Но сегодня мне было настолько больно ощущать кожей край доски, что я даже поморщилась и уставилась на свой спрятанный под свитером живот. Я умудрилась запачкать его пастельной стружкой аж в двух местах. Да и ваза моя выходила какой-то вытянутой и недостаточно пузатой. В душе бессознательно начала подниматься гремучая смесь злости и обиды за бесцельно потраченный час. В руке в тот момент я держала шкурку для затирки и с ожесточением кинула её на середину листа, чтобы, прижав ладонью, размашистым движением смазать слои, превратив набросок в коричневатое месиво.

Меня больше не мутило. Свежий воздух сделал своё дело, но настроение стало ещё паршивее. С поджатой губой я взглянула на Аманду, которая из-за выдающегося вперёд живота, работала на вытянутых руках. Поставленная почти вертикально доска касалась её коленок, а голова клонилась на правое плечо — как можно было вообще держать тело в подобной позе! Аманда то и дело вскидывала глаза на вазу и водила по листу пастельным карандашом. Я смотрела на её сосредоточенное лицо, и сейчас в профиль, с перетянутой шеей едва заметный второй подбородок прорисовался достаточно чётко. Так странно было видеть её припухшее лицо над относительно худыми плечами, видимых даже в свободной спортивной кофте. Спина её, вечно ровная, словно у балерины, сейчас свернулась колесом, и складки толстой ткани на груди легли прямо на гармошку живота, превратив кофту в бесформенный шарик, который не до конца накачали воздухом. В моей руке всё ещё была ткань для затирки, я скатала трубочкой её кончик и принялась в чистом углу листа выводить драпировку кофты Аманды, надеясь успокоиться, но в итоге швырнула тряпку в сторону и машинально приложила руку к собственному животу, оставив на свитере ещё одно жуткое пятно. Только вдруг мне показалось, что живот надулся, хотя как это было возможно на таком маленьком сроке…

— Ты почему испортила вазу?

Я чуть не подскочила со скамьи, так бесшумно подошла ко мне Аманда. Её доска осталась лежать на противоположной скамейке, и даже отсюда я видела чёткий классический рисунок.

— Она не получилась.

Я не лгала, у меня действительно не получилось, только я совсем не была уверена, что причиной неудачи послужил мой токсикоз, а не отсутствие таланта.

— Может статуи порисуем? Ну хотя бы быстрые наброски…

Разве я могла отказать Аманде, зная её любовь к обнажённому телу, да и совершенно не хотелось возвращаться домой, где мне могло стать намного хуже. Только Аманда решила сначала перекусить, выбрав скамейку напротив статуи, запечатлевшей объятия обнажённой парочки. Я тупо смотрела на белый запылённый мрамор и глотала одну за одной пластины сушёных водорослей, наслаждаясь их солёным вкусом.

— Ты обратила внимание на то, что парень совершенно не смотрит на девушку, а она вся извернулась, чтобы заглянуть ему в глаза? — вдруг спросила Аманда, отхлёбывая из банки немного воды; я кивнула, не в состоянии ответить что-то членораздельное из-за набитого рта. — Ему на неё плевать…. Мне даже кажется, он готов соскочить с пьедестала и удрать. У него совершенно отрешённое выражение лица, а она похожа на влюблённую дуру, пытающуюся удержать того, кто ей не принадлежит… Вообще странно, что в том мужском мире, где женщина должна была лишь рожать детей, создали миф о Дионисе, влюблённом в Ариадну и ещё сохраняющим ей верность.

— Что странного-то? Хоть один нормальный мужик должен был там быть, не всем же быть Зевсом, имевшим двух официальных жён и кучу любовниц…

— Это Дионис нормальный? Ну-ну… Нормальный как раз Зевс, который характеризовал собой мужчину: ему нужна была покорность Леты и неистовство и необузданная ревность Геры. Вообще заметила, что мужчинам нужно в женщине что-то совершенно несовместимое, и потому они всегда чем-то в женщине не довольны, потому что в голове у них царит идеал, которого в жизни не существует. Но ты меня сбила с мысли. Я ведь про Диониса говорила, который в греческой культуре как раз был воплощением бисексуальности. Его называли богом деревьев, а дерево в природе олицетворяет единение мужского и женского начал, потому что оно способно самостоятельно плодоносить.

Я продолжала мирно хрустеть второй коробкой водорослей, пытаясь сообразить, как остановить излияния Аманды.

— А я слышала только о Пане, — я думала этой фразой завершить разговор, обещающий стать неприятным. — Он как раз не брезговал ни нимфами, ни пастушками, когда ему уж очень хотелось, а судя по скульптурам и фрескам, где его член всегда стоит, хотелось ему всегда.

— Причём тут секс? — вдруг зло выкрикнула Аманда, и я даже не смогла проглотить очередную солёную пластинку. — Дионис внутренне сочетал в себе мужское и женское поведение. Его ведь вырастили нимфы, наряжая в женское платье, чтобы спрятать от гнева Геры, поэтому особой мужественности в нём и не могло развиться, ведь он мужиков-то вообще не видел. Зевс хотел девочку, чтобы разделить с ней власть: типа, он будет богом мужчин, а Дионис — богом женщин… А ты знаешь, что папочка его родил сам, будто мать, потому что ревнивая Гера сделала так, чтобы беременная смертная узрела Зевса в полном его обличье и сгорела, не выдержав божественного сияния? Тогда он проглотил сердце нерождённого малыша, чтобы ребёнок рос в его животе. Вот почему маленькие дети думают, что мама глотает папиного головастика… Это Зевс виноват…

— А как он рожал? — спросила я, чтобы от разговора о бисексуальности перейти к родам.

— Ну через анус, конечно, хотя об этом ничего не сказано ни в одном мифе, везде написано, что Дионис родился из тела отца, — рассмеялась Аманда, засовывая в рот дольку яблока. — Понятно, что нормальным Дионис родиться не мог.

— Аманда, ты откуда это берёшь?

— Я читала книжку психолога из Нью-Йорка. Вообще Дионис очень крутой персонаж. Послушай, у них на Олимпе считалось, что бессмертным может быть только сын двух бессмертных, а Дионис как бы непонятно кто… С одной стороны мать у него смертная, но выносил его отец… Короче, он всю свою жизнь был изгоем, и ему приходилось доказывать, что он тоже может быть бессмертным. Ничего тебе не напоминает, а?

— Угу, — буркнула я. — Борьбу геев за свои права. Аманда, ты как всегда всё к этому сведёшь…

Я скомкала шуршащую упаковку и бросила в урну в конце скамейки.

— Да-к это ж не я придумала… Вообще-то Дионис считается основоположником феминизма. Всё же началось с того, что небо поглотило землю, то есть мужское начало победило женское. А Дионис очень чётко мстил Гере за свою мать. Она ведь покровительница семьи, а он решил сделать так, чтобы больше не было семейных женщин, которые сидят дома, прядут, ткут и детям сопли вытирают. Его менады как раз отказались от дома, детей, мужей. Он, как и желал Зевс, стал богом женщин. Считается ведь, что мужчинам приходится доказывать свою мужественность, а женщина природой своей уже доказала свою женственность, потому что даёт жизнь. И вот менады как раз приносят в жертву своё материнство ради бога, ради мужественности. Ну чем не феминистки? Но Дионис-то сволочь был на самом деле. Думаешь, он женщин любил, нет, он всё своё бессмертие доказывал, потому уничтожал все свои смертные связи. Он сжёг могилу матери, как бы повторяя действия отца, но прикрываясь тем, что желал освободить мать, разрушив могилу, словно оковы прежнего её мира, в котором она была падшей женщиной, соблазнённой Зевсом. А вот геем был его братик — Аполлон.

Аманда выдержала паузу. Я уже ничего не ела, потому смогла высказать своё удивление:

— А он-то каким местом?

— Ну…

Ох, и что за улыбка была в тот момент у Аманды. Я точно вспыхнула под её взглядом. Во всяком случае я чувствовала, что свитер стал мокрым.

— Он слишком восхищался собой, потому искал похожих на себя мужчин, но при этом спал с женщинами, потому что пытался доказать самому себе свою мужскую сущность через подчинение себе женщины. Так как он был слабаком и не мог вступать в противоборство с мужчинами, Аполлон брал женщин силой. У него с сестричкой вообще было полное психическое расстройство. Аполлон страдал от того, что был создан мужчиной, тогда как мечтал только играть на лире, а Артемида завидовала мужскому телу брата, потому пыталась доказать, что не хуже его, и бегала по лесам с луком и стрелами.

— Ты ничего не путаешь? Она же типа покровительница беременных.

— Так не по своей воле. Она просто родилась первой и помогала матери разродиться Аполлоном. Ну ей и сказали, как хорошо у тебя получилось, вот и будешь повитухой у женщин и даже птиц. А она всех женщин ненавидела и старалась доказать, что она не она, потому и сохраняла девственность, типа никогда не позволит мужчине быть сверху. Хотя у них вся семейка олимпийская такая шизнутая. Афина-то вообще победительница женственности, потому что её женщина изначально не вынашивала, да и у неё самой не было матки, она детей вынашивала в корзинке. Вот этот шизик ей завидовал и говорил Зевсу, что тоже хотел бы, чтобы тот был ему и отцом, и матерью. Он и свою мать Лету ненавидел, потому что она в купе с Герой и другими бабами лишила его отцовской любви, потому как у того не оставалось на сына времени. Но при этом Аполлон очень хотел сына, но не мог и мысли допустить, что его ребёнка будет вынашивать женщина. Он сделал ребёнка, но убить мать не смог — кишка тонка оказалась. Он послал сестрёнку, а Артемиде только в кайф в женщину стрелу пустить,хоть так себя мужиком почувствовать. Когда тело женщины сжигали, Аполлон достал своего сына Асклепия из её живота и отдал на воспитание кентавру Хирону. Вообще он ещё оправдывал свою ненависть к женщинам тем, что он был олицетворением света, а те — тёмных сил земли. Вообще учёные утверждают, что во время беременности и после родов женщина как никогда близка к своему животному состоянию: она готова на всё, чтобы защитить детёныша. Никакие общественные рамки не способны её остановить, а мужчина приходит к принятию отцовства рационально. Ну некоторые по статистике так и не приходят…

После такого упоенного монолога, Аманда слишком быстро замолчала и принялась доедать оставшиеся ломтики яблока.

— Ты зачем мне всё это рассказала? — спросила я, ощущая внизу живота неприятные покалывания.

— Тебе что, не интересно? Греки ещё тысячи лет до нас доказали, что существуют шизики, бисексуалы, геи, феминистки… А мы тут в двадцать первом веке пытаемся доказать, что их нет, это все выдуманные извращения… Ладно, давай рисовать… У них хоть тела красивые были, можно было в себя влюбиться…

— А ты чувствуешь в себе какие-то изменения?

— Я не только чувствую, но и вижу…. — расхохоталась Аманда.

— Я не про то… Я про твоего отца… Может, ты, как Аполлон, защищаешься так от того, что ты не получила в детстве…

— Тогда б я женщин должна была ненавидеть… Или… А может я себя слишком люблю и ищу себе подобную… Ведь взгляни на этого парня, как бы не был он красив, но девка-то лучше… Знаешь, Пракситель первый позволил себе раздеть модель и изобразить Афродиту голой, чтобы люди могли наконец открыто восхищаться женским телом. До того обнажали только мужское и им и восхищались. Даже на могилах мужчин изображали обнажёнными, а женщин только в хитоне да ещё и пеплосе. Ты рисовать будешь?

Я рисовала, только ничего у меня не выходило. Я краем глаза смотрела на Аманду, подмечая все нынешние изъяны её тела, и всё равно она продолжала меня восхищать. Почему же мне нравится её тело? Потому ли, что у меня нет такого, ведь не люблю же я себя, как Аполлон, чтобы искать себе подобных… Или это что-то другое?

Голова была пустой, как и желудок, и я надеялась, что мы быстро доберёмся до дома. Но Аманда вместо машины вдруг направилась к кассе театра, находившегося в том же бывшем здании виллы, и принялась изучать афишу.

— Давай на «Питера Пена» сходим?

— Чего? — я была уверена, что она просматривает джазовые концерты. — Это же для детей.

— Ну и что? Я в детстве очень любила историю про семейку Дарлингов и мечтала о такой собаке… И вообще любой детский спектакль рассчитан и на взрослых, ведь половина зала — родители.

В итоге она купила билеты, и отговаривать её не имело смысла. Лучше бы, конечно, мы сходили в «Цирк дю Солей», но что с беременной взять… Живот вновь скрутило, и я с радостью ощутила под собой пассажирское сиденье. Аманда надела солнцезащитные очки, которые оказались в бардачке, и я была рада, что не вижу её глаз и не понимаю, смотрит ли она на меня. Я в свою очередь тоже надела очки и старалась не смотреть на неё, но и дорогу я не могла изучать, потому что меня начинало мутить от созерцания бегущей асфальтной ленты. Сидя с закрытыми глазами и не привлекая внимания Аманды, я думала о том, зачем она прочла мне подобную лекцию, после которой я задала ей прямой вопрос, но она легко ушла от ответа.

Действительно ли её привлекают лишь женщины и как она объясняет себе эту странность? Вряд ли ещё раз возникнет подобный повод задать этот щекотливый вопрос, не вызывая подозрений. Я бы до дома изводила себя странными мыслями о древнегреческих шизиках, если бы низ живота вновь предательски не скрутило.

— Знаешь, я пойду с тобой к врачу, — сказала я. — Ты права, мне надо провериться…

— Тебе Стив, что ли, написал? — вдруг как-то сухо спросила Аманда, даже не выказав удивления по поводу моего молчания. — Он приедет в конце месяца на собеседование в Гугл.

При упоминании ненавистного имени я почувствовала, как из желудка стали подниматься поглощённые мной в неимоверном количестве сушёные водоросли, и я изо всех сил сжала зубы.

— Нет, — еле выдохнула я. — У меня просто очень болезненные месячные последнее время.

Наверное, Аманда не поверила мне, потому что вдруг со злости нажала на педаль тормоза. Даже покрышки завизжали, и ремень безопасности впился мне в шею, как удавка.

— Чёрт! Чуть не задавила…

Я едва успела заметить серый пушистый хвост белки, перебежавшей дорогу прямо перед нашими колёсами. Хорошо, что позади не оказалось машины, и наш бампер остался цел.

— А у неё ведь могут быть бельчата…

Аманда сказала это так серьёзно, что я даже не нашлась, что ответить… Да и говорить я не могла, мне было слишком плохо.

Глава сорок пятая «Первый день учёбы»


Никогда ещё зимняя аудитория не казалась мне настолько душной и прелой, как в этот первый день нового семестра: словно сорок человек просидело в ней не десять минут, а десять часов подряд. Подобное чувство владело мной лишь в парфюмерных отделах универмагов, где только люди с напрочь отсутствующим обонянием способны подобрать себе духи. Сейчас мне казалось, что надушились все, но если отдел в магазине можно пробежать с заткнутым носом, то в этой смрадной духоте мне надлежало как-то продержаться четыре часа. Живот перекрутило морским узлом, и я не была уверена, что даже лимонный леденец способен вернуть мне способность сглатывать противно-кислую слюну. Он больно бил по зубам, перекатываясь по сухому языку, и звон его, подобный рождественскому колокольчику, думалось мне, не мог укрыться от соседей по столам, которые в этой аудитории были сдвинуты друг с другом прямоугольником, замкнутым на столе преподавателя.

Аманда смотрела на меня с подозрением всё утро, и я тряслась от одной только мысли, что та сумеет распознать симптомы и задаст мне прямой вопрос, но Аманда лишь предложила мне прогулять первую университетскую встречу и отлежаться. В её словах была доля разумности даже с учётом того, что подруга не знала истинную причину моего недомогания, но, согласившись остаться дома, я бы истощила себя до последней ниточки нерва, считая минуты до визита к врачу. Меня не страшила встреча, меня просто грела глупая мысль, что по мановению волшебной палочки доктора тошнота отступит и не будет больше тяжёлым камнем лежать на дне пустого желудка, то и дело подлетая кверху, будто резиновый мячик, чтобы лишить меня последнего глотка воздуха. Я должна была собраться с духом и, надев на лицо подобие фальшивой фестивальной улыбки, добраться до университета, понадеявшись на то, что учёба отвлечёт меня от мыслей о тошноте.

Я крепилась из последних утренних сил, стараясь не броситься в туалет при виде чашки какао с мятным привкусом, рождественские запасы которого не спешили заканчиваться. Ночь, наполненная странными обрывочными снами, содержание которых невозможно вспомнить, но атмосфера безысходности которых портит всякое утро, не придала мне сил. Ноги и руки ныли, словно вместо борьбы с подушкой, я таскала мешки с землёй. Аманда смотрела на меня прищурено, и я была уверена, что касайся её нога пола, то отбивала бы сейчас по кафелю чечётку. Чувствуя на лице испарину, я несла всякую чушь о том, что мне срочно надо к врачу, потому что терпеть такую боль я больше не в состоянии. И отодвигала, отодвигала подальше от себя, чашку с какао. Для пущей убедительности я потом долго гремела шкафчиком в ванной комнате, будто доставала дополнительные средства гигиены, а сама молилась, чтобы не стошнить в машине. Как? Как Аманда сумела выдержать такое состояние больше месяца! Невероятно! Наверное, желание сохранить ребёнка даёт женщине нечеловеческую силу. Только мной владели совсем иные желания — закончить это наконец и проснуться от кошмара, а главное — не встречаться больше со Стивом, даже если тот и получит стажировку в Гугле. Никогда! Никогда я не смогу простить ему тот ужас, в который он меня ввергнул.

Я обводила затуманенным взором аудиторию, отчего-то постоянно натыкаясь на улыбающиеся лица, будто в восемь утра все отлично выспались, будто не жалели, что не всё успели сделать на каникулах, словно ни у кого из них ничего не болело. Даже Аманда улыбалась, улыбалась в полный рот, будто позируя перед объективом. Я пыталась вслушаться в её стрекотание с соседкой, но в ушах шумело так, будто оба их заткнули огромными ракушками. И вдруг всё стихло, или же я оглохла окончательно.

Вошёл преподаватель, которого я видела впервые, и отчего-то он мне сразу не понравился. Наверное, то не была его вина, просто сейчас он являлся для меня причиной того, что я должна сидеть в этой духоте и обдирать острым леденцом щёку. А ещё за ним шла вереница студентов, которым даже при желании не нашлось бы места в аудитории. Все смотрели на них с сочувствием, ведь каждый хоть раз, не успев записаться на желаемый курс, обивал пороги аудиторий в надежде разжалобить преподавателя. Только я одна смотрела с ненавистью, потому что их присутствие добавляло ещё больше запахов этой жуткой вонючей аудитории. Вдруг волна сидящих колыхнулось, и я поняла, что зловонный поток не предотвратить, и сейчас за наши спины на длинные подоконники усядутся человек десять. Заскрипели стулья, и я чуть не прищемила бедро, придвигаясь к стулу Аманды. Сейчас меня наша близость только пугала, ведь она могла догадаться… Я вгрызалась зубами в леденец, надеясь, что лимонный вкус и запах усилится и не выпустит из недр живота противно-кислый комок желчи.

Я пыталась вслушиваться в слова преподавателя, потому что чёрные буквы на розданных им зелёных листах синопсиса плясали акварельную пляску, не желая складываться в слова. В невнятном потоке речи яркой вспышкой вдруг проскакивали слова «проект», «срок сдачи», «оценка»… Только смысл их для меня оставался тайной. Я разглаживала лист бумаги и думала о предстоящем визите к врачу, о том, как я сообщу о своём желании сделать аборт, о том, как мне скрыть беседу от Аманды и как продолжить наслаждаться её беременностью. Я вдруг отчётливо поняла, что подруга либо дура, либо что-то не договаривает мне о Майке, потому что у меня не возникло и мысли сохранить ребёнка в тайне от Стива ещё и потому, что я и минуты не могу себе представить, как смотреть в глаза ребёнка, примечать в нём отцовские черты и не вспоминать, как подло он с тобой обошёлся, и не вымещать при этом потаённую боль на ребёнке. Аманда врёт или не врёт, а просто не договаривает, и её откровенности — грош-цена, но и от меня правды она не услышит, потому что в отличие от Стива она не станет убеждать меня позвонить, а кинется к телефону первой… Она такая. Она знает, как всё делать правильно, даже если со стороны это выглядит полным безрассудством, это только я ничего не знаю и не могу. Но сегодня я знаю, что делать, и сделаю, а для начала мне просто надо сделать ещё один глоток воды, чтобы остаток леденца перестал царапать горло…

— Идиотизм, и зачем нам нужна каллиграфия на интенсиве?

Я даже не поняла, что это говорила Аманда, и не заметила, как народ зашевелился, а значит неожиданно для моих горестно-бравадных мыслей подкралась перемена.

— Зачем это нужно? Даже он толком объяснить не может. Ну где я буду пером выводить буковки, которые писцы использовали при копировании манускриптов в энном средневековом веке?

Я хлопала ресницами, потому что для меня непонятным было всё, что до этого сказал преподаватель. Я попыталась пробежать глазами синопсис, и в этот раз буквы немного подыграли мне, и я выудила необходимую информацию о предстоящем проекте в виде календаря, но обсудить его не успела, потому что к Аманде подсела Бьянка, с которой прошлой осенью мы делали общий проект по истории искусств и стали более-менее общаться, то есть пару раз она пригласила нас в гости на семейный просмотр фильмов. Вместо приветствия она выдала:

— Мы с Логаном дуриан купили. В машине лежит, пока не воняет, но он говорит, что-либо режем сегодня, либо он его в ближайшую мусорку выкидывает. Может, после урока махнём в парк?

Я пыталась вспомнить, что такое дуриан, но мозг мой не выдавал никаких ассоциаций, а вот выражение лица Аманды говорило об обратном действии её памяти. Только кривизна её губ лишь подбодрила Бьянку, и та стала чуть ли не подпрыгивать на стуле.

— Ну это круто ведь! Другие вон в Азию едут попробовать, а тут в любом китайском супере! Ну давай. Я же не просто так пятнадцать баксов потратила! Его почему-то ведь называют королём фруктов…

— За вонь, — перебила её Аманда. — Знаешь, у меня сейчас обострённое обоняние, и я… Я вообще-то боюсь пробовать что-то…

— А что в нём может быть плохого?

Аманда взглянула на меня, словно передавала пальму первенства по убеждению Бьянки в том, что есть дуриан ей надлежит вместе с Логаном в гордом экспериментаторском одиночестве. Только у меня слова, способные убедить кого-то в чём-то, не рождались, да что там убеждение, они просто не вылетали из моего рта, а Бьянка тут же взяла мою многозначительную паузу в начале не начавшегося диалога в свой арсенал.

— Ну ты-то не беременная, ты-то можешь! Просто мне нужна моральная поддержка, чтобы это сделать. Я вокруг этого ёжика уже третий год хожу, и вот вчера купила… Ну…

— Кейти тоже не может, — ответила за меня Аманда. — Она…

То ли Аманда сделала паузу, то ли в моём несчастном мире остановились часы, боясь услышать продолжение фразы, только тишина длилась настолько долго, что Бьянка вновь взяла её в оборот.

— Ну вы скучные какие-то, да-ну вас… Вот я сейчас попрошу Логана отснять дуриан во всей красе и сделаю с ним календарь.

— Кейти, — Аманда наклонилась чуть ли не к самому моему уху. — Тебе надо что-то съесть, тогда тошнить перестанет. Я знаю.

— Что ты знаешь? — ни с того, ни с сего громко закричала я, чувствуя, что моей едой станут сейчас горькие слёзы обиды, но тёплая рука Аманды легла мне на запястье, словно на управление громкости в плейере.

— Понимаю, потому что беременные и менструальные проблемы похожи. У нас, женщин, вообще всё похоже. Ты ни черта ни ела, кроме конфет, пошли… Всё равно он всё ещё по делу ничего не сказал.

Как-то мы оказались в коридоре, прошли его и спустились на улицу, где меня бросило в дрожь, несмотря на яркое солнце. Ноги слушались с трудом, живот тянуло вниз, руки не могли найти в воздухе опоры, пока моя влажная ладонь вдруг не оказалась в плену Аманды. Мне стало неловко оттого, что тело нагло выдаёт моё состояние, только вырвать руку означало натолкнуть подругу на ещё большие сомнения по поводу моего недомогания. Я ещё не совсем успокоилась после брошенной ей фразы, чтобы высекать в мозгу Аманды очередную искру подозрений. Кафетерий заставил мой желудок сжаться, а горло — перестать сглатывать то, что тотчас наполнило мой рот, едва мы переступили порог. Очередь ползла медленнее самой старой черепахи, и я начала нудить по поводу опоздания на урок, пытаясь вытащить Аманду на свежий воздух, хотя и на улице воздух пропах чем-то непонятным, совсем не по-зимнему свежим, а удручающе сырым, хотя небо с раннего утра слепило голубизной без намёка на серые облака.

Однако Аманда осталась тверда в своём желании засунуть в меня круассан. Я давилась им, сидя на ободке клумбы, пока Аманда заботливо дула на мой чай, в который всыпала неимоверное количество сахара. Я смотрела на её пальцы, перебирающие горячий стакан, будто клавиши фортепьяно. Я отчётливо вспомнила гостиную её дома в Рино, ощущение тепла, запах корицы, смешенной с хвоей, и вкус шоколада. Да, он будто таял на моих губах… И мне до безумия захотелось сейчас съесть хотя бы обычную шоколадку, но приходилось глотать хрустящее тесто и давиться чаем, сахар в котором явно не растворился и теперь оседал на моих зубах вязкой приторной плёнкой, словно коктейль из сахарного тростника. Поглощать эту дрянь было настоящим мучением, но крошки слоёного теста мерзко скребли горло, и я не знала, что произойдёт раньше: закончится ли чай в стакане или вся эта дрянь выйдет из меня наружу. Аманда внимательно следила за мной, а я упрямо смотрела на мутную жидкость в стакане. К счастью, мой желудок оказался сильнее переслащённой круассаново-чайной бомбы.

В аудитории нас поджидал сюрприз в виде декана. Мы сначала замерли в дверях, но тот даже не повернул к нам седой головы, и мы принялись вдоль стенки пробираться к своим местам. Царило оживление, и нам оставалось лишь гадать, что сообщил классу декан.

— Вы мне не верите? — спросил тот, окидывая аудиторию пристальным взглядом, который отчего-то споткнулся на животе Аманды, когда та почти дошла до своего места. Она промолчала, или, быть может, замерла, обдумывая ответ, будто вопрос был задан конкретно ей, но вместо неё отозвался какой-то парень, с шумом отодвинув свой стул.

— Верю, — сказал он и, перекинув через плечо рюкзак, демонстративно покинул аудиторию.

Мы с Амандой переглянулись, и нас спас парень, за чьей спиной мы замерли.

— Они решили, что этот курс теперь аниматорам необязательный, — буркнул он в то время, как декан продолжал пытать класс:

— Больше что, никто не желает уйти?

Народ зашевелился, стал запихивать в рюкзаки вещи и тихо проходить мимо декана к двери. Я была рада увидеть, как в коридоре исчезла Бьянка вместе со своей навязчивой идеей отведать экзотики. Народу стало меньше, что придало воздуху свежести, или же в переслащённой бурде была заключена какая-то убийственная сила, а может преподаватель смог увлечь нас рассказами о каллиграфии и о том, как некоторые писцы успевали переписать за жизнь всего одну книгу. К пятнице мы должны были вывести пером три любимые буквы и предоставить ему эскизы буквицы, а заодно начать думать над идеей календаря.

— Знаешь, я давно в автомобильном музее Рино видела классные картины цветным карандашом, — начала я ещё в коридоре, когда мы покидали университет. — Разные модели разного цвета… Можно нарисовать, например, разные цветы на каждый месяц.

Я боялась, что Аманда сейчас поднимет тему моего самочувствия, потому что я совершенно забыла, что для полноты спектакля мне надо было пару раз сбегать в туалет, но я даже не вспомнила про брошенные в рюкзак тампоны, пока подруга не поинтересовалась, насколько сильно у меня кровит. Я не смогла удержаться и закусила губу, и, уверена, что незамеченным мимо Аманды это не прошло. Я тогда выскочила в туалет, наврав, что подложила к тампону прокладку, но ложь моя даже мне самой казалась жутко идиотской, и сейчас я очень боялась, что Аманда пустится в расспросы, а я буду краснеть каждую секунду всё больше и больше, полностью запутавшись в своей лжи. Ещё в детстве родители говорили, что лгать мне нельзя, потому что цвет кожи тотчас выдаёт меня. Сейчас моя краснота была под сомнением, потому что я вновь ощущала испарину и чувствовала холод собственной руки, спрятанной в карман джинсов, которые отчего-то с трудом застегнулись на моем подозрительно пухлом животе.

Вновь уйдя в свои горестные мысли, я с трудом различала слова Аманды, а та втолковывала мне, что я вовсе не располагаю временем для того, чтобы создавать эксклюзивные арты для этого календаря, что надо отыскать что-то необычное и просто отснять эти предметы. Вот она — ну как же иначе — будет создавать композиции из детской одежды, которые, будто знаки зодиака, станут символизировать каждый месяц. Я кивала и поддакивала, потому что моим лучшим союзником сейчас было молчание.

— О, девчонки, как насчёт дуриана?

Мы обе застыли как вкопанные, увидев на парковке Логана, открывающего дверь своей машины. Бьянка с довольной физиономией стояла рядом и зазывно била по багажнику, в недрах которого скрывался этот чудо-фрукт. Что она делала три часа, после того, как ушла с курса, я не знала… А Бьянка, будто читая мои мысли, сказала:

— Мы с Логаном на одной машине сегодня приехали из-за дуриана, потому что я не хочу перекладывать его в свою.

— Ага, — отозвался её парень, так и не сев в машину. — Она не хочет, чтобы её «мазда» провоняла. Вон в Азии, говорят, даже знак существует о запрете вноса этого чертового дуриана в гостиницы.

— Да не пахнет он, не пахнет! — взвизгнула Бьянка и, выхватив у него из рук ключи, открыла багажник, трагическим жестом пригласив нас узреть своего «ёжика»: дуриан походил на маленькую дыню, ощетинившуюся шипами. Я не смогла удержаться и ткнула пальцем между сплетениями сетки, в которую тот был затянут — укол оказался ощутимым, словно от спицы.

— Ну?

Я не должна была отдавать Бьянке козыря, но участь наша была предрешена, потому что Аманде вдруг действительно захотелось отведать кусочек этого «короля». Договорились встретиться в ближайшем парке. Логан заказал по телефону сырную пиццу, потому что мы пропустили ланч. Аманда торопила всех, потому что надо было успеть к четырём к врачу. Я во всей этой суматохе позабыла про тошноту, но в машине меня вновь начало подташнивать от слов Аманды. Она убеждала меня всю дорогу в том, что иногда судьба даёт нам шанс, который нельзя упускать, как будто я отказывалась пробовать, ведь я и рта не раскрыла на стоянке. У меня же в голове стояли слова Логана о том, что его приятель сказал, что это чудо пахнет коньяком со сливками, сдобренным запахом лука и бензина, и я всё думала, как такие несовместимые ассоциации могли кому-то прийти на ум, ведь даже если постараться, то невозможно представить себе подобный запах. Впрочем, моё сегодняшнее обоняние сумеет выдать ещё и не те ассоциации — сегодня всё пахло желчью.

Логан вооружился огромным ножом, хотя подобный кактус сподручнее было бы разрезать мечом. Я отсела подальше и поглощала уже второй кусок пиццы, который совершенно не отторгался взбунтовавшимся от непрошенных гостей желудком.

— Да он мягкий! — воскликнул Логан, погружая лезвия ножа сквозь пугающие шипы вглубь плода.

Бьянка подалась вперёд, потягивая носом. Аманда же наоборот брезгливо наморщила свой, а я не чувствовала ничего, кроме острого запаха пармезана. Дуриан развалился на две части, явив миру желтоватую мякоть. Все замерли в ожидании обещанной вони, Бьянка даже чуть ли не уткнулась в одну из половинок носом.

— Пахнет арбузной коркой, — резюмировала она и принялась длинным ногтем выковыривать половинку разрубленной косточки.

Логан вытащил из сумки пакет с одноразовыми тарелками и ложками, поразив меня запасливостью — явно они планировали совратить кого-то на участие в своём эксперименте. Но отчего остановили свой выбор на нас?

— Знаешь, похоже на матку в разрезе, — придвинулась ко мне Аманда, и мой не проглоченный кусок пиццы застрял в горле.

Я закашлялась, и Бьянка тут же сунула мне под нос стакан с колой.

— Дуриан с алкоголем нельзя, там что-то с давлением происходит, а с шипучкой можно, — улыбнулась она.

А я кашляла и кашляла, страшась, что сейчас вся пицца вывалится из сжавшегося живота на траву. Кола сделала мне только хуже, я начала икать и готова была провалиться на месте. Но, казалось, никого не волновало моё состояние. Девчонки увлечённо следили за тем, как Логан выковыривает мякоть, которая падала в тарелки, словно куски замёрзшего мороженого.

— У тебя сейчас со всем подобные ассоциации? — спросила Бьянка, наверное, после того, как Аманда и ей сообщила про матку.

Я же сидела и гадала, было ли это со стороны Аманды откровенным намёком на то, что мой секрет раскрыт, и лишь присутствие посторонних защищает меня от потока её нравоучений. Я подавилась комком своего страха, и тот сразил икоту наповал. Половинка дуриана действительно имела внутри розоватый контур груши, а укутанная в желтоватую мякоть коричневая продолговатая косточка, могла сойти за скрюченного эмбриона… Удивительно, но у меня бы подобная картина никогда бы не вызвала подобной ассоциации. Наверное, беременность полностью выворачивает сознание женщины наизнанку. К счастью, мне это не грозит… Впрочем, второй день я веду себя достаточно неумно и хожу с Амандой по лезвию ножа. Так что сейчас следует набраться сил и отведать экзотического «короля фруктов».

По правде, отсутствие обещанной вони подстегнуло моё любопытство, и я без отвращения лизнула ложку. Язык наткнулся на что-то ватное. Я тянула носом воздух, пытаясь отыскать смесь конька с бензином, но находила совершенно чуждый фрукту запах кислой капусты — такой подслащённой, что подаётся в китайских забегаловках. Теперь я боялась пробовать эту желтоватую массу, но под взглядами остальных пришлось отцапать зубами маленький кусочек. Сначала я вовсе не почувствовала вкуса. Даже капусты. Растерянные лица ребят говорили о том, что они тоже не чувствуют пока обещанной сладости «короля». Но вот появилось сладковатое послевкусие, напоминавшее щербет из манго или же сам переспевший фрукт. Мы все трое уныло глядели на нетронутую вторую половину и тарелки, на которых продолжал возвышаться почти не уменьшившийся желтоватый шарик.

— Всё!

Логан вытащил запасённый прозрачный пакет для мусора, сунул туда вторую половину дуриана, корку первой и протянул его нам раскрытым, чтобы мы кинули тарелки.

— Попробовали ведь, — сказала каким-то обиженным тоном Бьянка, словно мы нарочно сделали вид, что дуриан нам не понравился.

Логан от мусорного бака направился в туалет. Бьянка поднесла пальцы к носу и потрясла ими в воздухе.

— У вас пахнет?

Мы в унисон потрясли головами, но я потом быстро передумала, поняв, что наступило очередное время обманного похода в туалет, хотя сейчас мне действительно хотелось его посетить. Я быстро пошла к серому домику, и у фонтанчика с водой столкнулась с Логаном.

— Слушай, Кейти, — остановил меня парень. — А… — он запнулся, и я судорожно принялась соображать, что Логан желает у меня спросить, ведь он точно не был в курсе разыгранной нами перед Мэтью любовной сцены. — Мне тут надо… — и он опять назло сбился. — В общем, если я предложу Аманде попозировать мне … Ну, я сейчас как раз беру курс по студийной фотографии… Мне кажется, это был бы клёвый проект. Ну?

Я должна была облегчённо выдохнуть, а вместо этого лишь недоуменно уставилась на парня, словно нашкодивший ребёнок, вместо нагоняя получивший от родителей конфетку.

— Не, ну если это…

Логан вновь запнулся и устремил свой взгляд туда, где на подстилке продолжали сидеть девчонки: вернее, Аманда уже полулежала и, как всегда, наглаживала живот.

— Я даже уже ракурс вижу…

— Спроси её сам, — бросила я быстро, вдруг поняв, что не выдержку и секундного промедления.

Я вбежала в туалет, и с разочарованием малыша, не получившего от Санты желаемого подарка, уставилась на чистую ежедневную прокладку, ведь в тайне я мечтала увидеть на ней хоть несколько капелек крови, возвестивших о том, что всё закончилось само собой. Но судьба не желала быть ко мне благосклонной, а вот Логану она в лице Аманды похоже улыбнулась. По их оживлённой беседе я поняла, что Аманда дала согласие. Я замедлила шаг, будто моё появление могло помешать их разговору.

Я явственно видела Аманду без одежды в позе Данаи на ложе с ниспадающими шелковыми простынями, уложенными красивой драпировкой. Рука, сейчас так неудобно подпирающая её щеку, утопала в моей грёзе на подушке с золотой бахромой. Я не могла понять, отчего золотой, а потом вдруг заметила, что щурюсь от солнца: оно оказалось настолько ярким, что глаза нещадно заволокло слезами. Или же причиной тому стала необъяснимая обида, поднимавшаяся из пустого желудка фонтаном противной желчи… Я тряхнула головой и сделала несколько решительных шагов к подстилке. Бьянка сидела, обхватив колени руками, и явно скучала, слушая увлечённое обсуждение предстоящей фото-сессии. Она поймала пальцами ставший почти коричневым прелый лист и пересчитывала им травинки по ободку подстилки.

— Нам не пора? — спросила я нарочито громко, потому что боялась, что эти двое меня просто не услышат. — Ты к врачу опоздаешь.

Аманда, не поднимая на меня глаз, достала из кармана телефон.

— Ещё есть четверть часа, — подняла она на меня счастливые голубые глаза. — Как ты думаешь, стоит ли делать кадры на океане? Или это слишком банально? Да и в ледяную воду я не полезу.

Я пожала плечами, поймав немного обиженный взгляд Логана. Меня явно спросили для озвучки паузы, но сдержаться я не смогла и выпалила:

— У Логана ведь студийная съёмка…

— Да я готов просто так Аманду поснимать для собственного портфолио, — ответил он тут же, и в голосе его прозвучали недовольные моим вмешательством нотки.

Я стойко выдержала его взгляд и придвинулась к Бьянке, которая тут же накинулась на меня с расспросами по поводу лекции, с которой она ушла. Я пыталась говорить ей что-то внятное, хотя мысли мои в логические цепочки выстраивались очень плохо. Я начала обсуждать с ней создание артов для календаря, а она тут же повторила слова Аманды, что нечего тратить время на карандаши, когда есть фотоаппарат. Нет ничего проще, как отснять какой-то предмет, потому что преподаватель явно не будет придираться к качеству фото, ведь это не его специализация. Я поникла, чувствуя странную неловкость оттого, что мои мысли никого не вдохновляют, и уже в душе начала отказываться от этой идеи.

Наконец распрощавшись с любителями дуриана, мы направились в машину, и я двадцать минут отбивалась от всевозможных вариантов позирования перед камерой, которые сыпала на меня Аманда, будто только сейчас понявшая, что к тридцатой неделе стоит вообще-то на память сфотографировать живот. Я была уверена, что сегодня же вечером Аманда засядет за ноутбук в поисках вдохновения, хотя в этих журналах для беременных уже и так было предостаточно фотографий с животом, чтобы что-то ещё фантазировать. Мне хотелось сказать, что нечего доверяться Логану, ведь, если она действительно желает сфотографироваться, то в тех же журналах дают купоны на профессиональные фото-сессии, но я молчала, потому что видела в её лице азарт и знала, что она уже не откажет парню.

Я смотрела на движущиеся впереди машины, на мелькающие белые полосы разметки и чувствовала во рту вкус пиццы. Надеясь избавиться от начинающегося приступа тошноты, я попыталась прикрыть глаза, но живот давило, и даже перед закрытыми глазами мелькали солнечные зайчики бегущих машин.

— Прими таблетку, что ты мучаешься? — сказала Аманда, но я не открывала глаз, потому что уже несколько раз судорожно сглотнула подступившую желчь. — Возьми воду.

Я ощутила удар бутылки о живот — Аманда, видно, не глядя, схватила банку и сунула мне в руки. Крышка оказалась перетянутой, и я чуть ли не со стоном начала справляться с ней. Только тошнота отступила раньше моего первого глотка, но холодная вода всё же смыла неприятное напоминание о пармезане. Когда же мы уже доедем! Когда?! И мы доехали. На удивление, нас даже не заставили долго ждать в очереди — Аманда успела пролистать всего два журнала в поисках красивых беременных фотографий!

Едва спина Аманды исчезла за изломом коридора, я бросилась к стойке регистрации, хотя и видела, что одна женщина занята беременной, а другая отвечает на телефонный звонок. Не знаю, что было в моем лице, но медсестра отошла от стеллажа с картами пациентов и направилась ко мне.

— Ты в порядке?

Я кивнула, хотя понимала, что это не так, что даже внешний вид выдаёт мой внутренний ужас постороннему человеку. Или же нет, я просто попала под профессиональный взгляд, который определяет беременных по ширине зрачка. Я сама не понимала, отчего заговорила с медсестрой о своей нежелательной беременности, о том, что хочу от неё избавиться, о том, что…

Особо долго говорить мне не дали, перебив вопросом, о котором за стеной своей уверенности в причине отсутствия месячных я даже не задумалась. Я действительно не делала тест на беременность. Я даже не подумала про него, слишком говорящими были симптомы, чтобы изворачиваться перед Амандой и бежать в аптеку.

— Вот баночка, туалет в конце коридора. Напиши имя на крышке и поставь мне на столик около весов.

Я непонимающе смотрела на руку, затянутую смешной униформой в розово-зелёный мелкий цветочек, и не поднимала свою в ответ, будто аморфные трилистники гипнотизировали меня. Потребовалось ещё пару секунд, чтобы стряхнуть оцепенение и порадоваться, что медсестра махнула в сторону соседних кабинетов, и я не должна была опасаться встречи с Амандой. Руки так тряслись, что я с трудом нажала на кнопку замка в туалете, а буквы на крышке банки плясали хуже, чем у первоклашки, не говоря уже о каллиграфическом почерке писцов. Я боялась промахнуться мимо банки и в итоге пришлось отливать половину, перевалившую за максимальное деление, выцарапанное на прозрачной пластмассовой стенке.

Рука нагрелась, как на чашке с какао, и пластик будто расплавился и прилип к вспотевшей руке. Я с трудом смогла оторвать пальцы и оставить роковую баночку на столе медсестры. Та сразу отложила в сторону чью-то карту и предложила мне присесть на стул. Это было кстати, потому что я не ощущала ног.

— Ну и силы у тебя! — выдохнула медсестра, с трудом справившись с завинченной мной крышкой.

Я вымученно улыбнулась вместо извинения, потому что сказать ничего не могла. Подскочившее к горлу сердце, забившееся при виде опускаемой в банку лакмусовой бумажки, как у преследуемого волком зайца, перекрыло мне дыхание. Я почувствовала, как вспотели подмышки и уши. Медсестра что-то говорила, но я не разбирала слов. Я лишь отлепила взгляд от ярко-желтой жидкости и уставилась на висящий на стене календарь, отсчитывая на нем месяцы, и на сентябре замерла: девятый месяц оказался действительно девятым.

— Тест ничего не показывает. Сколько дней твоей задержке?

Я даже не сразу поняла вопроса, будто медсестра обратилась ко мне на чужом языке, но я бы поняла и её испанский, если бы не моё дрожащее, словно желе, сознание. Я ответила, что почти неделя. Медсестра закивала головой и сказала, что неделя не показатель в моём возрасте, что задержка может быть вызвана стрессом или сменой климата, и заодно поинтересовалась, не ездила ли я на каникулах в горы. Всё сходилось, но слишком уж мне было плохо, чтобы слова медсестры ложились бальзамом, слишком хорошо я знала первые признаки, чтобы верить в простую задержку, но я кивнула медсестре и пошла обратно в регистратуру, чтобы узнать, когда смогу увидеть врача. По детской наивности я думала, что меня пригласят сейчас же, раз мне так плохо, но медсестра покачала головой и сказала, что у меня нет никаких показаний для визита. Как нет?

Я думала, что не выдавлю из себя и слова, но напротив те лились из меня бурным потоком, хотя я не понимала, отчего рассказываю всё в регистратуре, ведь медсестра уже подошла и сказала, что мой тест ничего не показал. Женщина улыбалась и кивала своей аккуратной головой с заколотыми перламутровым полумесяцем волнистыми волосами. Я смотрела, как колышутся у её щеки крутые завитки и продолжала убеждать её, что мне нужна встреча с доктором. Голос мой доносился до меня издалека, словно колонка стояла у меня за спиной и фонила. Голос был низкий, резкий и обрывистый, словно я тараторила выученный стих, чтобы не позабыть последнюю строчку. Вернее это была не я, а кто-то другой, кому принадлежал этот странный голос, выдающий такие глупые слова. Мне хотелось отыскать розетку и выдернуть штекер, чтобы огонёк колонки погас и наступила тишина, в которой можно было стряхнуть с головы всю ту чушь, что я выдала за последнюю минуту.

Однако розетка не находилась, а голова с волнистыми волосами продолжала понимающе кивать и повторять, что визит к доктору мне положен только через две недели, а пока мне просто надо ждать. Блестящие розовой помадой губы складывались в сочувственную улыбку беззаботно, абсолютно профессионально. И собственные губы начинали растягиваться в ответной убийственной улыбке, а образ чудо -женщины принялся растворяться за пеленой дрожащих слезинок, повисших на моих ресницах.

— Успокойся, — на моё плечо легла рука медсестры, которая опять появилась в зале ожидания, хотя удалилась к врачебным кабинетам. — Подожди ещё неделю, и если месячные не вернутся, сделай тест. У нас нет показаний, чтобы делать ультразвук, страховка никогда не оплатит твой счёт, понимаешь? Если беременность подтвердится, мы всё сделаем очень быстро. Сейчас успокойся. Ничего страшного не происходит. Извини…

Она ушла, а я принялась судорожно втягивать носом сопли, потом вытерла глаза и уселась в самый угол, уткнувшись носом в журнал о садоводстве, который я с трудом откопала под кипой журналов для беременных и родителей. Я смотрела на горшки, и в голове моей рождались образы, написанные теперь не цветными карандашами, а акварельными — ими можно нарисовать быстрее, и я сумею доказать им всем, что мои идеи тоже стоят немало. И тогда я пошлю этот календарь матери Аманды, ведь не только Аманда может дарить моему отцу картины!

— Ну что, записалась?

Я чуть не подлетела на стуле, так неожиданно Аманда выросла передо мной. Не в силах разлепить губ, боясь не сдержать слезы, я лишь мотнула головой.

— Как не записалась?

— Через две недели, — еле выдохнула я.

— Так это ещё быстро, народ месяцами ждёт визита к хорошему врачу. Куда тебе торопиться-то? Жила вон два года, а из-за двух недель ревёшь.

— У меня просто болит…

— Прими таблетку. Попросить для тебя?

— Нет! — почти выкрикнула я, испугавшись, что кто-то из медперсонала что-то скажет Аманде.

Я чуть ли не вылетела в коридор и понеслась к лифту, забыв что Аманда ходит медленно. Но вот я обернулась, а та уже была рядом. Она попыталась поймать мою руку, но я спрятала обе руки за спиной. Аманда пожала плечами.

— Думала заехать в магазин за перьями, но ты такая несчастная.

Быстро подошёл лифт, и уже в нём, она добавила:

— Но за продуктами съездим? У нас дома ничего нет, вернее я вдруг захотела сладкого картофеля, жареного с луком…

Возражать было глупо, но на удивление Аманда умудрилась набрать телегу с продуктами за десять минут, и кроме сеточки с картофелем там оказалось ещё много чего, начиная со спаржи… Я не особо представляла, что нам со всем этим делать, ведь, по-хорошему, стоило закупиться полуфабрикатами, ведь мы будем не в состоянии во время интенсива что-то делать, кроме домашней работы. Только возражать я вновь не стала. Боль внизу живота, сменившая тошноту, дала мне какую-то выдержку к причудам Аманды, а вот на кассе мои нервы начали сдавать. Перед нами была только женщина с трёхлетним ребёнком, и я была уверена, что через две минуты мы покинем магазин. Не тут-то было!

Я смотрела на кассира и начинала закипать. Мне казалось, что прошла вечность с того момента, как он начал обслуживать эту даму. Я могла бы снести то, что кассир снизошёл до общения с ребёнком, позволив тому самому вынимать из тележки продукты, но потом… Я вцепилась в полку с сухофруктами, чтобы не упасть, готовая проклясть его за то, что он решил каким-то магическим образом уместить все продукты в четыре хозяйственные сумки покупательницы, складывая их туда и тут же вынимая, сообразив, что надо иначе распределить содержимое сумок. Аманда же стояла совершенно спокойная, умильно глядя на малыша, крутящего в ручонках полученные от кассира большие круглые наклейки с эмблемой магазина. Наконец свершилось чудо, и кассир принялся сканировать наши продукты.

— Ты не смотри, что у меня руки трясутся, — сказал он вдруг, хотя я даже не смотрела на его руки, я просто смотрела перед собой, ощущая звон в ушах. — Просто сегодня было много кофе и мало еды.

Я попыталась прикинуть возраст парня и сколько у меня в запасе лет, чтобы вот так же не свихнуться. Он улыбался, а я тихо скрежетала зубами. Аманда, лишившись объекта умиления в виде малыша, принялась и ему мило улыбаться, а кассир поинтересовался, кто у неё будет, и Аманда с улыбкой сказала, что мальчик. Действительно с улыбкой, или она просто отчего-то светилась сегодня, начиная с самого утра?

— Мальчик… — протянул кассир. — А нас у мамы шестеро…

Я схватила тележку с полными сумками и толкнула к выходу, боясь, что кассир примется рассказывать о своих братьях и стойкой маме. Аманда же пожелала ему доброго вечера и присоединилась ко мне.

— А всё-таки мне нравятся кассиры в этом магазине. Они какие-то все доброжелательные от сердца, без вежливого, «всё ли нам удалось отыскать на прилавках».

Я не стала возражать. Аманда нацепила зачем-то на нос розовые очки и не желала их снимать. Пусть ходит в них: быть может, это прелести третьего триместра беременности.

— Знаешь, я не дождусь завтра, — сказала она, выезжая со стоянки.

— А что завтра? — я действительно не помнила. — Я не могу идти на аква-йогу, — тут же добавила я, вспомнив про свой спектакль.

— Завтра — первое занятие на курсах по подготовке к родам. Как ты могла забыть?

Я ничего не ответила. Не могла же я сказать ей, что эти две недели для меня ничего не будет существовать.

Глава сорок шестая "Запах бананового хлеба"


Было темно и ветрено, когда мы вышли из госпиталя, где прослушали первые три часа курсов по подготовке к родам. Дневное солнце никак не предвещало такогопохолодания, и я оставила шапку дома, и теперь приходилось судорожно удерживать руками капюшон куртки, чтобы очередной порыв ветра не сдул его с головы. Растрёпанные волосы прилипли к губам, но я не могла их сплюнуть, и один волосок коснулся зубов, вызвав непроизвольный приступ рвоты. Я ускорила шаг, чтобы Аманда не увидела моего перекошенного лица, хотя опушка капюшона скрывала даже нос, а, быть может, она и не смотрела на меня, находясь не меньше моего под впечатлением от увиденного и услышанного на курсах. Я всё убыстряла шаг, хотя ветер своими колючими руками хлестал меня по лицу, а не толкал в спину, но зато подпрыгивающий при каждом шаге пустой желудок гнал меня вперёд не хуже плётки.

С утра я сумела убедить Аманду в том, что мы не успеваем ничего приготовить на завтрак, потому необходимо просто сунуть в микроволновку тарелки со скорой овсянкой, свято веря в то, что та и мне поможет усмирить тошноту, как когда-то Аманде. Только надежды разбились о поднявшийся к горлу ком — кислый, противный, с синтетическим привкусом персика, которым был сдобрен пакетик. Я пыталась сохранить спокойное выражение лица, давясь этой чертовой овсянкой, которая никогда прежде не казалась мне настолько невыносимо-противной. К моему тошнотворному счастью, Аманда вечером притащила домой очередной номер очередного журнала для беременных, и теперь не глядя орудовала в тарелке ложкой, изучая его по седьмому кругу.

В душе моей вместе с кислой кашей поднималась такая же тошнотворная обида на то, что мне так легко удаётся скрыть своё состояние, будто Аманде нет никакого до меня дела, что какие-то статьи про превосходство одного детского шампуня над другим могут настолько затуманить мозг, чтобы тот напрочь забыл, как плохо сидящей против неё подруге. Хотя я тоже была хороша — ни вопроса не задала про её визит к врачу и не могла сейчас вспомнить, делилась ли Аманда со мной хоть чем-то из своего разговора с доктором, когда мы нарезали для жарки сладкий картофель. Я резала лук, совсем не будучи уверенной в том, что плачу из-за него, а не обиды на весь мир… Никакая сладость оранжевого овоща не могла унять горечи сознания совершенно идиотского положения, в которое могла попасть лишь подобная мне дура.

Зябко кутаясь в куртку, я ступила на первую ступеньку железной лестницы, ведущей на второй этаж крытого гаража. Ветра оказалось недостаточно, чтобы сдуть налёт безысходности, облепившей мою душу с первых кадров фильма, который нам продемонстрировали после вводной части, где, как всегда, всё сводилось к одному — наслаждайтесь своей беременностью, а остальному мы вас научим, и всё у вас будет хорошо. Для моего завязанного морским узлом желудка эти слова звучали хуже открытого издевательства. Наверное, так же действовали на беременных кадры родов, где улыбка на лице рожающих с анестезией сменялась кривыми рожами тех, кто решился положиться на женскую природу.

Я непроизвольно держала руку на животе, будто могла вдавить его в позвоночник ещё сильнее, чтобы выдавить из себя непрошенного ребёнка, как делал акушер на экране, помогая роженице наконец разродиться. Я не могла смотреть на подобные кадры и закрывала глаза, чтобы сдержать комок рвоты, и с удовольствием закрыла бы руками даже уши, если бы могла сделать это незаметно, но в итоге приходилось мять и так уже смятую в конец кофту. Я здесь была явно лишней, потому что с курсами или без них мне не сохранить спокойствия в родильной палате и хоть чем-то помочь Аманде, хотя я ещё даже близко не знала, в чём вообще может заключаться моя помощь.

Чтобы не смотреть на экран, я изучала в полумраке собравшиеся в зале пары. Я могла делать это безнаказанно, зная, что все ловят каждый кадр, словно на белом экране впервые показывали их собственную свадьбу, и потому никто не заметит моего подглядывания. Не считая нас, в группе было ещё семь пар. Три приехали из Индии, и я могла понимать только речь самых молодых, несмотря на британский выговор, а речь остальных тонула в рокоте произносимого ими звука «р» вместе с любым иным звуком, и мне казалось, что они на меня рычат. Действительно их тёмные лица чем-то напоминали тигриные, и мне сразу представился тигр Шерхан из диснеевского мультика. А вот маленькая круглая китаянка безумно напомнила мне панду, тогда как вторая, высокая и даже с животом тонкая, походила на ленивую пантеру. Наверное, сходство с прекрасной хищницей ей придавали волосы, чёрные, тонкие и невероятно прямые, будто вдоль лица висели две вырезанные из чёрного картона полосы. Сейчас она вытягивала шею вперёд — может, оттого, что была близорука и пыталась сократить расстояние до экрана, или же ей было так удобнее сидеть — только волосы теперь вовсе не касались её живота, будто были частью дешёвого маскарадного костюма.

Первая белая пара показалась мне самой забавной. Она — дородная и длинная, выше меня на голову, а он — короткий и пухлый, как бочонок. Сначала она напомнила мне Дон Кихота, а он — Санчо Панчо, хотя нет… Вот сейчас я видела, что она больше походит на рыцарскую лошадь Росинанта — челюсть её выдавалась вперёд и всё время провисала вниз, обнажая огромные зубы, и даже смех, который она вставляла через каждое слово, походил на ржание. Другая пара оказалась вовсе не приметной, и сколько бы я не пыталась подыскать им подходящее сравнение в животном мире, всё не подходило, и я мысленно назвала женщину деревом, потому что на ней висели три кофты, торчащие друг из-под друга, придавая ещё больше полноты. И если она была ёлкой, то он длинными растопыренные волосами напоминал пальму…

И вот я украдкой взглянула на Аманду и поразилась её схожести с белкой, хотя раньше она напоминала мне лисицу, но сейчас, должно быть, Аманда уселась как-то неудобно, и у неё чётко прорисовался второй подбородок, а щеки она раздувала, наверное, от волнения… Если бы она ещё грызла орешек, то картина была бы полной…

Я отвернулась и ещё сильнее смяла пальцами кофту, вспоминая свой недавний трепет, когда инструктор предложила нам представиться. Мы все сидели полукругом, и часовая стрелка должна была остановиться на нас через три пары. Я молчала, не зная, какой совет дать Аманде, чтобы потом никто не смотрел на неё косо, если она насочиняет сейчас очередной ерунды. Только ей мои советы не понадобились, потому что она вдруг впервые решила сказать правду — только в этот раз правда выглядела грубее лжи. Ещё до того, как Аманда открыла рот, я замечала вопросительные взгляды, которые с первых же слов подруги сменились сочувственными.

— Отец моего ребёнка погиб в автокатастрофе, — сказала Аманда спокойно, будто говорила о совершенно постороннем человеке.

Казалось, что её ресницы будто скинули поток сочувствия, в который превратились вздохи окружающих, но Аманда и не думала опускать глаза. Она продолжала говорить:

— Мать моя живёт в Неваде, а я учусь здесь и не хочу на этом сроке менять врача. На родах будет моя подруга Кейти, потому мы вместе решили пройти этот курс.

И всё: чётко, ни одного лишнего слова. Аманда сидела на стуле прямая и холодная, полностью закрытая для любого сочувствия. И холод, исходящий от неё, похоже, почувствовали все, и инструктор поспешила перейти к следующей китайской паре. Я же никого не слышала, пытаясь понять, что сейчас происходит в душе подруги, ведь прошло так мало времени с гибели Майка, а Аманда ни словом о нём не обмолвилась, и ни единой слезы на её глазах я так и не увидела. Сейчас я вновь украдкой смотрела на неё, надеясь уловить хоть искорку сожаления под её длинными ресницами. Только глаза её увлажнились лишь тогда, когда на экране показали новорожденного — синюшного, всего в складочку, как тюленя… Наверное, подобное сравнение тогда пришло на ум только мне, заворачивающей трубочкой подол кофты, а остальные даже задвигали своими стульями в знак полного восторга. Наверное, беременные гормоны передаются и отцам. Только я оставалась абсолютно спокойной, если не считать сжимающегося и разжимающегося от голода желудка.

Мы сегодня так и не добрались до дома, поехав покупать перья, чернила и бумагу для домашнего задания по каллиграфии. По дороги мы взяли себе по сэндвичу и горячему шоколаду, только мой сэндвич так и остался на половину недоеденным, и мне казалось, что я до сих пор ощущаю горьковатый привкус пастрами. Аманда вдруг заявила, что безумно желает съесть чего-то острого, потому что вскоре ей острое станет противопоказано, ведь в больших количествах перец якобы стимулирует родовую деятельность — как я поняла, она вычитала это в том самом новом номере журнала для беременных. К концу занятий я стала чувствовать себя достаточно свободно, вообще перестав ощущать дискомфорт — прихваченные в университет фрукты и крекеры быстро закончились, термос с анисовым чаем был осушен, и я с радостью согласилась на сэндвич. Однако тот первым же куском встал поперек горла. А вот теперь мной безраздельно завладело желание побежать в машину и развернуть скомканную бумагу, чтобы доесть его, пусть и холодным…

Чтобы как-то отвлечь себя от голодных мыслей, я принялась изучать инструктора. Фильм окончился, и она вновь говорила, только мне было совершенно неинтересно слушать про её невестку, которая решила рожать дома, и о том, как она, мать четырёх детей, была против этого, потому что роды, пусть и естественный процесс, никогда не предсказуемы… Я не слушала её слова, но смотрела на дородную фигуру — пусть большую, но при том правильно очерченную во всех местах. Больше всего меня с первого взгляда на Ванду поразила её длинная коса, спускавшаяся ниже пояса. Туго сплетённая, оттого подстёгивающая воображение в отношении реальной длинны волос — все ещё темно-каштановых и явно не крашенных, потому что кто бы взялся красить подобную длинну… Только как в возрасте Ванды, а ей явно было по меньшей мере пятьдесят, можно сохранить натуральный цвет волос? Неужели все же красит? Хотя я даже с трудом представляла, как такие пышные волосы можно высушить… Впрочем, индуски, всё же моют голову, а у них через одну встречаются такие косы, но то были они, а тут — белая американка… Вдруг я вздрогнула, услышав в потоке связной речи незнакомое слово — дуола.

— Я расскажу вам немного о своей профессии в рамках саморекламы, — улыбнулась Ванда, прохаживаясь мимо пустого белого экрана, и я следила, как мерно двигалась за ней её серая тень, словно та, что потерялась у Питера Пена. Прошлой ночью не в силах уснуть я листала на Киндле эту книгу, чтобы не упасть лицом на спектакле! Аманда, небось, все детские сказочки помнит, если ей взбрело в голову купить билеты на детский спектакль.

— За последние полвека родовспоможение в нашей стране претерпело большие видоизменения, — продолжала Ванда лекторским тоном, и я поймала себя на том, что в открытую зеваю. — В сороковых годах прошлого века с женщиной в родах всё время находился врач, особенно если наблюдалось какое-либо осложнение. Но последовавший затем в пятидесятых взрыв рождаемости, так называемый бэби-бум, вызвал дефицит акушеров-гинекологов. Решение нашли быстро — при несложных родах с женщиной стали оставаться опытные медсёстры. Со временем это переросло в практику: за роженицами в родах стала смотреть специальная медсестра. Врач же приходил только иногда, чтобы проверить, как протекают схватки и идёт раскрытие. Казалось бы, а что тут плохого? Дело в том, что новые изобретения — мониторинг сердцебиения ребёнка и матери, слежение за давлением и температурой — увеличили вовлеченность в процесс родов медсестёр, почти исключив участие врача. Вы ведь все наблюдаетесь в крупных офисах, и вас предупредили, что врачи дежурят в госпитале по очереди, чтобы иметь возможность на более-менее приемлемое расписание. Конечно, вам хотелось бы рожать со своим врачом, но вы врачей тоже должны понять: днём они осматривают пациенток, а так как женщины имеют тенденцию рожать чаще всего ночью, то врачу надо либо ограничивать количество пациенток, либо перестать спать и видеть семью. Как результат, у женщины в самом процессе родов в большинстве случаев нет своего врача, и даже если вам повезёт попасть в смену вашего доктора, то нет гарантии, что окончите вы рожать с ним, потому что его смена может подойти к концу раньше, чем ваши роды, ведь первые роды в среднем длятся часов десять. Из-за смены врачей медсестры, которые тоже работают с вами только в свою смену, заняты документацией процесса, ведь врач именно по этим записям будет принимать решения о дальнейшем течении родов. На одну медсестру приходится две-три роженицы. Получается, что роженица заранее не знает ни с какой медсестрой будет рожать, ни с каким врачом, потому поддержка партнёра ей очень необходима. Чаще всего это, конечно, отец ребёнка, но некоторые берут с собой матерей, сестёр, подруг…

Я поймала на себе взгляд Ванды и тут же проглотила недовольный, пахнущий пастрами, ком. Смутившись, я перевела взгляд на Аманду, и та показалась мне какой-то бледной, слишком… Я бы тоже стала нервничать, ведь я до сего момента тоже была уверена, что рожать она будет со своим врачом. Ванда открывала неизвестные нам горизонты.

— Запомните, что роды — это процесс, который идёт лучше и естественнее, если роженица помогает сама себе и малышу, правильно двигаясь, дыша, расслабляясь, пережидая схватки… Паниковать раньше времени не надо, потому что все эти секреты я расскажу на наших следующих занятиях. Сейчас же наши дорогие партнёры должны запомнить, что на них целиком возлагается роль поддержки. Но, как я уже сказала, роды — процесс непредсказуемый, и может пойти совсем по иному сценарию, и тогда несправедливо ожидать, что партнёр будет точно знать, как лучше всего поддержать роженицу. Неудивительно, что в большинстве крупных госпиталей от четверти до трети женщин, которые вошли в роды сами или через стимуляцию, рожают экстренным кесаревым! Именно такая неутешительная статистика привела к появлению новой профессии — дуола.

Ванда выжидающе замолчала, будто оценивала произведённое своей речью впечатление, и продолжила, поняв, что никто не собирается её перебивать:

— Я ни в коей мере не пугаю вас и не говорю, что без помощи дуолы вы не родите. Я научу вас всему, что знаю сама, и потому каждый из ваших партнёров получит знания дуолы, но дуола гарантирует вам то, что не испугается и не забудет вдруг всё, чему учили на курсах. Вообще я советую вам в следующий раз прийти с блокнотиками, которые вы потом возьмёте с собой в госпиталь, потому что в стрессовой ситуации можно позабыть даже, как правильно дышать. Поверьте моему опыту. Я на последнее занятие приглашу слушателей своих предыдущих курсов, которые родили где-то три недели назад и ещё помнят свои роды в подробностях, они поделятся своим опытом и скажут, что с курсов им помогло, а что нет… Такое тоже возможно. Уверяю вас, это будет незабываемая встреча. Мы практикуем это уже лет десять. Потом и вы придёте к другим и научите их чему-нибудь. Возможно, большему, чем я сама со своим большим опытом в родах. Но я отвлеклась, кажется.

Мне отчего-то захотелось, чтобы она замолчала и больше не открывала рот. Я украдкой поглядывала на телефон, прикидывая, сколько времени осталось до конца занятия. Оставалось ещё, увы, много.

— У нас слишком мало времени, но если кто-то пожелает подробнее узнать о моих услугах, то мы можем поговорить после занятия. Сейчас просто отмечу, что дуола приезжает ещё к вам домой при первых схватках, всё время находится при вас в госпитале и навещает дома, чтобы поддержать с грудным вскармливанием. Кстати про кормление грудью. Я ни в коем случае никого не агитирую, понимая, что у всех разные ситуации, кому-то надо возвращаться на работу через шесть недель после родов, а только к этому времени кормление начинает приходить в норму, и не у всех есть возможность на работе сцеживать молоко. Да и врачи согласны, что нет никакой разницы в развитии детей, вскормленных грудью или выросших на смеси. Так что никто не должен чувствовать себя виноватым. Просто я считаю, что каким бы трудным не казалось кормление грудью по началу, оно становится естественным для малыша и матери, если следовать простым правилам. Но об этом у нас ещё будет время поговорить. Сейчас запомните лишь одно, если вы решите кормить грудью, то у вас обязательно получится. Крайне редки случаи, когда женщина не может кормить…

Ванда ещё много чего говорила, но я уже не слушала, уткнувшись в спасительный телефон, где случайно в группе по искусству наткнулась на удивительные работы Сьюзен Лорди, скульптора по дереву — пусть её фигурки матери с ребёнком были немного грубы, не отшлифованы, со скошенными углами, словно она боялась порезаться ножом, которым выстругивала их, но они были милы, как старые детские игрушки. Особое тепло им дарило отсутствие лиц, как на манекенах, но если манекены были бездушными, то в этих работах такое обезличивание наоборот делало их близкими и тёплыми. Я пролистала несколько скульптур, изображавших будущих отцов, обнимавших беременных, и сунула телефон под нос Аманды, выведя на экран безобидную картинку матери, держащей на руках годовалого, наверное, малыша. Только Аманда чуть не вышибла у меня из рук телефон, и шикнула на меня, совсем не как белка, а змея, чтобы я не мешала ей слушать. Да и плевать… Слушай… Я насупилась и принялась листать дальше, пока не замерла на прекрасных расписных шёлковых платках… Мне вдруг сразу тоже захотелось расписать шарфик, хотя я понимала, что у меня совершенно нет на это времени…

Сегодня преподаватель вновь заговорил про сроки сдачи работ, про то, что мы должны на эти три недели забыть про все развлечения и работать над своими проектами, иначе никто из нас не пройдёт этот курс. Но выживших он пообещал за свой счёт отвести в день экзамена в ресторан. Мы все улыбнулись на его шутку, хотя тот не улыбался и, всем своим видом показывал, что говорит серьёзно… Сейчас в машине лежал пакет с перьями, и я молилась, чтобы в субботу мой желудок не подвёл меня, и я смогла наваять буковки. Завтра же стоит приняться за эскизы буквицы, чтобы учитель успел их покритиковать, и в воскресенье я бы всё окончила и принялась за отчёт по знаменитому типографу, который достался мне по жеребьёвке. Я уже успела в перерыве сохранить себе на телефон понравившиеся средневековые образцы буквиц, хотя всё ещё не имела даже смутного представления, как будет выглядеть моя собственная. Сейчас на парковке я вдруг уставилась на номер одной из машин, и калифорнийское солнце из дизайна номера вдруг слилось с цифрой в странную буквицу. Я даже тряхнула головой, скинув капюшон, будто желая отделаться от дурацкого наваждения.

— Наверное, перед самыми потугами именно так трясёт, — услышала я за спиной голос Аманды и звон ключей.

Мы молчали всю дорогу от госпиталя до парковки, и теперь её неожиданная реплика заставила меня остановиться и обернуться. Она продолжала идти следом с поднятыми к лицу руками, в которых держала связку ключей. Аманда дула на озябшие пальцы, и ключи то ли от ходьбы, то ли от силы её дыхания бились друг о друга. Я пожала плечами и стала протискиваться между машин, чтобы сократить путь до нашей «тойоты», вовсе позабыв, что с животом Аманде между зеркал не пройти. Я даже обрадовалась, что у меня будет лишняя половина минуты, чтобы попытаться вспомнить про холод перед родами или понадеяться, что-то был не вопрос, а просто повтор материала вслух. Но обрадовалась я рано.

— Ты что, не помнишь, что Ванда сказала по поводу видео родов? — не оправдала моих надежд Аманда. — Что когда начинает трясти, надо звать врача, потому что это почти полное раскрытие и…

— Помню, — соврала я, быстро забираясь в машину на пассажирское сиденье.

— Расстроила она меня с врачом, — после выезда из гаража и включения радио на волнах классической музыки вздохнула Аманда. — А Кен уверял меня, что он будет принимать роды.

— Значит, будет, — буркнула я, глядя на мерцающие впереди габаритные огни. — Она же не про твоего конкретного врача говорила, а в общем. Сомневаешься если, переспросишь у него на следующем приёме.

— И месяц буду мучиться!

— Мы месяц будем учиться, как проклятые. Не до мыслей будет!

Я потянулась к сэндвичу, продолжавшему лежать в кармашке дверцы.

— Ты что?! — закричала Аманда при первых звуках шуршащей бумаги. — Он испортился!

— Он просто остыл, — продолжила я разворачивать обёртку.

— Тебе на биологии в школе не говорили, что еда портится на воздухе за три часа?

— Какой воздух?! Здесь холодильник!

— Не надо рисковать.

— Да брось! Я ж не беременная…

Последнее слово я еле выговорила, вжимаясь в спинку, будто под невидимым ударом, но Аманда просто молча вырвала у меня из рук весь сэндвич с бумагой и бросила на заднее сиденье, где тот приземлился на пакет с нашими канцелярскими покупками и плавно съехал вниз на пол.

— Ты что? — выдохнула я, обречённо проследив траекторию падения своего несостоявшегося ужина. — Это же еда!

— Испорченная! Тебе мало вчера было больной головы и тошноты? Что, месячные закончились, теперь можно и травануться?

Она говорила это, будто выплёвывала, только не мне в лицо, а в лобовое стекло, не сводя глаз с тёмной дороги, расцвеченной красными габаритными огнями.

— Сейчас дома будем есть! Сладкая картошка с ужина осталась, хлеб есть, сыр, маслины, апельсиновый сок, немного хурмы доесть, а то к утру вовсе мягкая станет…

— Ты что, сфотографировала холодильник? — разозлилась я.

— А это идея, — не расслышала, видать, моей злости Аманда. — А вообще здорово было бы камеру на блютусе в холодильнике иметь, и программка бы каждый раз обновляла в телефоне фотографию продуктов. Люди вон деньги сделали на совместных ужинах…

— На чём? — без особого интереса осведомилась я, чтобы оградить себя от беременных разговоров.

— Народ тут решил, что готовить еду на одного человека невыгодно. Ты вот приготовила ужин и публикуешь, что у тебя есть на стол. Если кто-то рядом хочет с тобой поужинать, то он платит через сайт за свою часть и приходит к тебе — продукты не пропадают, тебе деньги идут и ещё и компания на вечер…

— Бред! Я бы постороннего к себе домой не пустила! А где безопасность? Народ что, сдурел?!

— Да вовсю эта услуга работает! Вот ты сейчас помираешь от голода, а может тут рядом ужин стынет.

— Да я лучше поголодаю.

— Твоё право.

Мне и дома как-то не особо захотелось есть. Воображение всё продолжало рисовать какие-то дурацкие картины из боевиков, происходившие прямо на нашей кухне. Я даже вздрогнула, когда в дверь постучали, и чуть не закричала Аманде не открывать, но вовремя остановила себя, нагнувшись под стол за оброненной вилкой. Краем глаза я заметила в коридоре соседа, когда обходила барную стойку, чтобы сполоснуть вилку и выбросить подобранный с пола оранжевый кусок сладкого картофеля.

— Кейти, глянь, там в ящике должен быть штопор, — крикнула от двери Аманда, и за свистом выдвигаемого ящика я всё же расслышала слова соседа о том, как они только что сломали свой.

Глупо просить у несовершеннолетних штопор, и ему повезло, что соседка, съехавшая с их квартиры, притащила нам всю свою кухонную утварь — от кухонного комбайна до этого дурацкого штопора. Я подняла несколько раз его «лапки » и со словами «должно быть, работает» протянула штопор соседу.

— А почему бы не сделать сервис на том же блютусе по одалживанию бытовых вещей, — сказала Аманда, затворяя дверь. — Вот отдала нам Джина всё это, а мы только вафельницей и пользовались. А кто-то покупает себе всё это барахло, чтобы использовать раз в год, а всё остальное время оно только место занимает.

— Я бы побрезговала чужое для готовки брать.

— А другие не побрезгуют. И можно не только кухонные вещи, а тот же велосипед, если хочешь прокатиться один раз вокруг дома.

— И потащишься так куда-то…

— Да в том и фишка, что сервис этот на блютусе, то есть люди тебе предложат вещь из соседнего дома. Сосед соседа не обманет, да и время на дорогу ты не тратишь. Ну как?

— Если это так круто, — заключила я, усаживаясь на свой стул с чистой вилкой в руке, — то кто-то это уже сделал, как и тетрис для беременных…

Зачем я только вспомнила про идею Стива да ещё и озвучила её, будто сравнивая её дурость с идеей, предложенной Амандой! Только сама Аманда, кажется, не обиделась, а я в очередной раз прокляла Стива.

— Кстати, Стив приезжает через две недели. Вчера написал. Я предложила ему остановиться у нас, но он вежливо отказался.

Моя вилка застряла на полпути до рта, прямо напротив груди, в которой замерло сердце. Только ломтик картофеля упрямо висел на вилке, не падая обратно в тарелку, и я так же упрямо глядела в лицо Аманды, раскрасневшееся от включённого на полную мощность отопления.

— И когда ты перестанешь вздрагивать при упоминании имени Стива?

Она стояла подле вазы с бананами и теребила ветку пальцами, вовсе не желая оторвать себе один — или же это было такое визуальное дополнение к невысказанному окончанию фразы?

— А разве я дрожу? — выдавила из себя я и заткнула рот картофелем, чтобы не вспылить или же не заплакать от того, как метко кидает дротики своих слов Аманда, и насколько моё сердце для неё — открытая мишень.

Повисла пауза, которую пришлось заполнить, быстро смолов оранжевое пюре челюстями:

— Это некрасиво, Аманда. Я же не упоминаю при тебе Майкла.

— Упоминай его, не упоминай — мне всё равно. А вот тебе, кажется, не всё равно. Или я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаешься, — отчеканила я. — И прекрасно понимаешь, что после всего случившегося мне не может быть всё равно. Мне стыдно, и если ты пригласишь сюда Стива, то я проведу эти дни в другом месте.

— Отлично, это мне и надо было знать.

— Интересно зачем? — процедила я сквозь готовые искрошиться в порошок зубы, будто Аманда уже озвучила мне прямым текстом, что знает про моё положение.

— Чтобы не смущать тебя, если он всё же пожелает встретиться.

— Ты же заблокировала его или…

— Уже разблокировала, — перебила меня Аманда. — Я не могу на него долго злиться. К тому же, у меня и так нет друзей, чтобы ими расшвыриваться. И вообще не могу же я бегать от разговоров с ним всю жизнь. Да и, я надеюсь, он образумится и прекратит лезть ко мне со своими советами. Но главное, он же всё не со зла. Он вообще зло делать не умеет.

Я кивнула — впрочем, почему бы и не согласиться, ведь злого умысла у Стива действительно не было — было лишь полное отсутствие какой-либо мозговой деятельности. Интересно, когда же ты наконец скажешь то, для чего начала этот противный разговор? Почему же тебе так нравится мучить меня — словно, ты отыгрываешься на мне за свою неудачу…

— А врать всю жизнь про отца своего ребёнка сможешь? — выступила я в атаку, когда картошка наконец провалилась чуть дальше грудной клетки.

— Врать? — подняла брови Аманда. — Я не вру. Я просто не говорю правду. Да. Я смогу, — тут же добавила она. — Потому что так ему будет лучше, — Аманда опустила руку на свой покатый живот и уставилась на пальцы, а потом скосила глаза на вазу с фруктами. — У нас не только хурма портится, но и бананы. Ещё не так поздно, — она подняла глаза к часам на микроволновке. — Давай испечём банановый хлеб?

Вот так да… Теперь спечём хлеб?

— Хорошо, — отозвалась я и потянулась к лежащему рядом телефону.

— Не надо искать рецепт. Здесь на пакете с сахаром есть какой-то.

Аманда вытащила из шкафчика полупустой пакет, расправила картон и принялась читать:

— Одну треть чашки мягкого масла…

Она вытащила из холодильника палочку масла и, отрезав нужную часть, бросила в пиалу.

— Слушай, я отойду к окну, а ты пока подтопи масло в микроволновке.

Аманда поставила пиалу в печку и прошла мимо меня к двери на балкон. Я проводила взглядом её затылок с неровно схваченными резинкой волосами, всё ещё не веря, что разговор окончен. Я включила микроволновку и стала ждать.

— Кухонный комбайн достань.

Я повиновалась, ополоснула чашу, поставила нож и выскребла подтаявшее масло, а потом быстро сунула руки под тёплую воду, чтобы смыть с пальцев жир. Аманда тем временем вернулась на кухню и всыпала следом за маслом сахар.

— Три четверти чашки, — комментировала она свои действия, словно боялась сбиться.

Я слушала мотор комбайна и вспоминала, как ненавидела в мамином исполнении банановый хлеб. Только не потому, что тот оказывался невкусным, а за то, что в доме, который насквозь пропах выпечкой, приходилось ждать до утра, чтобы хлеб зачем-то вылежался. Сейчас же я не знала, как среагирует мой пока что спокойный желудок на подобные запахи.

— Знаешь, соседям не понравится наше ночное пекарское бдение.

— Они пьяные будут, им-то что, — бросила, не оборачиваясь Аманда, разбивая в масляно-сахарную смесь два яйца.

Нож комбайна продолжал крутиться, а Аманда уже просеивала в миску муку, то и дело косясь на пакет с сахаром.

— Одна и три четверти чашки муки… Кейти, посмотри, у нас случайно мерной ложки нет?

У нас, благодаря соседке, было всё.

— Отмерь одну чайную ложку пекарского порошка. Спасибо. Теперь половинку соды и столько же соли.

Она принялась смешивать муку с добавками, а комбайн тем временем всё крутился и крутился. Аманда всыпала в него муку и обернулась ко мне:

— Можешь покрошить полстакана грецких орехов? Там есть пакет в холодильнике.

Я покорно исполнила просьбу, взяла доску и нож. Перед моим носом теперь красовался пакет с сахаром, и я принялась перечитывать рецепт.

— Зачем ты бананы в комбайн бросила? Написано же помять вилкой! — сказала я, но уже поздно, потому что две шкурки лежали в мусорном ведре.

Аманда повернулась ко мне и, облокотившись на барную стойку так, что часть её живота оказалась на столешнице, начала вещать тоном, сходным с сегодняшним тоном Ванды:

— Если большие куски бананов будут в тесте, оно останется влажным, будто сырым, и есть такой хлеб — бе… А так бананы станут частью теста и просто придадут хлебу вкус.

— Откуда ты это знаешь? Мы с тобой за два года ничего не пекли…

— Да ничего я не знаю, — она обернулась к духовке, которую незаметно для меня успела зажечь. — Всё ещё до трёхсот пятидесяти это старье не нагрелось. Как в ней вообще что-то спечётся! Сгорит всё к чёрту…

— Да ладно… Рыбу запекаем, мясо тоже, лазанья и та разогревается прекрасно… Куда орехи?

— Погоди.

Аманда с тяжёлым вздохом присела у нижнего ящика на корточки, расставив ноги, чтобы живот провалился между ними, и принялась вытаскивать формы для выпечки, пока не наткнулась на прямоугольную хлебную.

— Слушай, засунь всё обратно, — простонала она кряхтя.

Я тут же бросила нож и принялась собирать с кафельной плитки противни.

— Спасибо, — услышала я над своим ухом и тут же заправила за него короткую височную прядь, которая всё никак не могла дорасти до нормальной длинны и убраться наконец под резинку в хвост.

— Знаешь, может, тебе попринимать биотин? Он, говорят, не только волосы укрепляет, но и росту способствует.

Я вскочила на ноги от неожиданности комментария, будто Аманда могла читать мои мысли. От резкого движения у меня зазвенело в ушах, и я еле успела ухватиться за столешницу, чтобы не упасть.

— Ты чего?

— Резко встала, — быстро отозвалась я и привалилась к холодной дверце холодильника.

Аманда взглянула на меня с опаской и протянула руку, чтобы взять баллончик с маслом и спрыснуть форму. Она постоянно косилась на меня, пока перемешивала с орехами банановое тесто, и потом, когда выкладывала его в форму. Я старалась сделать непроницаемое спокойное лицо и принялась читать рецепт, напечатанный на пакете с мукой.

— Раз мы опробовали духовку, может, фокаччу спечём…

— С этим мы Стива подождём, — обернулась ко мне Аманда, закрывая дверь духовки. — Он же у нас итальянец и спец по всяким там национальным блюдам. Это он учил меня готовить, начиная со второго класса, наверное. Его мать забирала меня из школы, и я торчала у них дома, пока моя не возвращалась с работы. Ну так итальянская семья — это вечная толкотня на кухне и за столом…

Я быстро сунула оба пакета в шкафчик и демонстративно принялась мыть руки, чтобы наконец Аманда поняла, что её игра глупа.

— Послушай, — она протянула мне полотенце. — Что было, то было, и ты ничего не поделаешь. Надо забыть и перешагнуть через свою собственную неприязнь. Поверь, Стив простой парень, он тебе никогда не напомнит… Послушай, нам обязательно надо пригласить его к нам, чтобы закрыть эту воображаемую дверь между вами. Ты просто скажешь себе: ну вот был такой, а теперь его нет… Это проще, чем ты думаешь… Ты сейчас просто себя накручиваешь, а на самом-то деле ничего страшного между вами не произошло.

— Аманда, что тебе от меня надо?

— Ты изменилась после этого дурацкого случая, — сказала Аманда каким-то жутким материнским голосом. — И это глупо. Ты будто продолжаешь злиться на меня, на Стива. Даже на себя… Попытайся просто забыть. Я говорю тебе, что самый лучший способ — это пожать Стиву руку. Это вообще, как подарок с небес, что он приезжает. Закрой дверь! Слышишь?

— Нет никакой двери! — выпалила я и поспешно отвернулась от Аманды, почувствовав, как у меня защипало в глазах. — Представляешь, — вдруг выдала я, не отдавая себе отчёта, — а если бы у меня случилось, как у тебя…

Аманда рассмеялась за моей спиной:

— Было бы как в кино. Кейти, такого не бывает! Это летучие мыши только все разом в июне беременеют и в августе рожают, если я чего-то не путаю.

— Ну, а если бы? — я всё продолжала стоять к ней спиной, не в силах обернуться, потому что уже чувствовала на щеке слезу.

— Не знаю, — отозвалась Аманда. — Ты, думаю, не стала бы сохранять ребёнка, ведь ты же не дура, как я… Это твои слова. Я их помню.

— Я не называла тебя дурой, — выдала я, украдкой вытирая глаза.

— Ага, не называла… И ты права, но я решила быть дурой… Всё. А ты должна решить, что-то, что было между тобой и Стивом, выеденного яйца не стоит. Кейти, но это действительно глупо! Ну чем это отличается от того парня, с которым ты переспала в каком-то вашем походе. Ну чем?

— А тем, что я с ним больше не виделась.

Я обернулась к Аманде, пытаясь понять, действительно ли та ничего не подозревает: Аманда спокойно протирала от муки столешницу влажной тряпкой.

— А если бы увидела, то что? Под стол бы спряталась? Ладно тебе кукситься… И включи вытяжку, раз у тебя от духовки глаза разъедает.

Я тут же нажала на кнопку над плитой, заглушив гулом втягиваемого в трубу воздуха моё бешеное сердцебиение. Но даже через этот гул я услышала колокольчик телефона. Стив? Только не это!

— Ребята собираются в Винчестер-Хаус, — сказала Аманда, тыкая мокрыми пальцами в экран. — Послезавтра вечером… Чёрт, у нас ведь класс… Я сейчас…

Раздался новый звоночек.

— Бьянка пишет, что можно и в пятницу пойти, ещё успеем… Там выставка ёлок, украшенных в викторианском стиле. А я вообще не была там. Ты была?

— Да, — протянула я. — Там лестницы в потолок, двери в стене… Ну, сумасшедшая тётка боялась привидений убитых из винчестера людей. Не знала?

— Не знала, — пожала плечами Аманда. — Но на ёлки я бы посмотрела. Вообще жаль, что мы не купили маленькую искусственную ёлку себе, как-то серо у нас тут, что ли… Сейчас скидки. Может, купим для будущего года?

— Какого будущего? Мы больше не снимаем эту квартиру…

— Да, забыла как-то…

Аманда стала быстро набирать ответ на телефоне.

— Давай сходим с ними.

— А уроки…

— Да успеем всё. Неужели с одним курсом не справимся! Прекрати нервничать.

Я потянула носом воздух, уловив дурманящий запах теста и орехов, хотя прошло ещё не так много времени от часа, который хлеб должен был стоять в духовке.

— Вообще было глупо печь его на ночь, — сказала Аманда, намыливая чашу от комбайна. — Спать хочется, а заматывать в целлофан его нельзя, пока не остынет.

— Иди спать. Я сама покараулю. Уж, думаю, сумею на готовность его проверить.

Я сказала это со злостью, но Аманда никак не отреагировала на мой выпад, спокойно пройдя мимо меня в ванную комнату. А я вскарабкалась на барный стул, отодвинула подальше почти пустую тарелку и уткнулась в занимаемое ею прежде место носом, обхватив голову руками так, чтобы удержать растрёпанные волосы в хвосте. Через две недели мне здесь Стив ну никак не нужен. После встречи с врачом мне будет явно не до открывания и закрывания дверей.

Глава сорок седьмая "В гостях у Миссис Винчестер"


Два дня прошли как в бреду. Меня то высушивали под палящем солнцем, то опускали в ледяные воды океана. Даже в летнюю жару моя футболка не была столько раз мокрой. Страх, жуткий животный страх, владел мной безраздельно. Он был липким и кислым, и невозможно было стереть его с ладоней. Попытки сосредоточиться на учёбе проваливались с треском и хрустом сушёных водорослей, которые я поглощала беспрестанно. С утра я заварила себе имбирь, который валялся в холодильнике уже не первый месяц. Он скукожился, и я с трудом смогла натереть его, пару раз больно саданув по тёрке пальцем. Зато вожделенно облизала с ногтей кислый сок и стала наблюдать, как всплывают на поверхность пожелтевшего кипятка белесые лохмотья имбиря.

Я глядела на отвар как на чудо ведьминского варева, надеясь убрать из желудка неприятные ощущения, которые теперь не отпускали меня ни на минуту. Я уже не косилась на Аманду. Мне было так плохо, что мысль о том, что подруга может догадаться о моём состоянии, не казалась такой уж страшной. Страшила предстоящая встреча с врачом, и я, зачарованно следя за жёлтой водой в заварочном чайнике, листала в телефоне страницу за страницей, ища народные способы избавления от нежелательной беременности.

— Налей остатки в термос.

Я чуть не выронила телефон, так неожиданно Аманда вступила в кухню, но та, кажется, не заметила моего замешательства.

— Здорово, что ты решила подчистить холодильник. Вот бы ещё справиться со всем тем, чем забита морозилка.

А что у нас в ней было? Я помнила лишь луковый суп, который мы очень любили, но сейчас, когда Аманда запретила пользоваться микроволновкой, у нас не было времени ставить его разогреваться на целый час в духовку. Замороженные фрукты, слоёное тесто… Что ещё? Какая разница, если от одних названий мой живот скручивался в тугой узел, подобно удаву. Как можно сейчас запихнуть в себя йогурт и мюсли?! Даже один взгляд на мирно жующую Аманду вызывал у меня тошноту. Мелкими глотками я пила отвар имбиря, и его горьковатая сладость приносила желанное облегчение, притупляя заодно и чувство голода.

Как, как избежать встречи с врачом? Лишь об этом, а не о шрифтах, не о вёрстке, не о знаменитых дизайнерах, я могла сейчас думать. Я даже не слышала слов учителя. Я глядела на него и представляла себя в зале с немым кино, но читать по губам не хотелось. Хотелось плакать. Время тянулось мучительно долго, и мне начало казаться, что мы уже никогда не выйдем из университета и не попадём в спорт-клуб. Теперь, с зимним интенсивом, мы не могли посещать утренние занятия аква-йогой, но Аманда решила, что может этот месяц походить в группу аква-фитнесса и просто уменьшить себе нагрузку. В этот раз я не присоединялась к ней, сославшись на то, что никакие тампоны не в силах удержать поток менструальной крови… О, я мечтала увидеть сейчас окровавленную прокладку. Но та оставалась чистой.

— Что будешь делать? — спросила меня Аманда, разглаживая на животе купальник, будто могла складками укрыть пупок, выпирающий, словно свиной пятачок.

Она любовалась собой в зеркале. Я же стремилась откинуться на скамейке как можно дальше, чтобы не видеть своей осунувшейся рожи. Другое название к моему лицу сейчас не подходило.

— Книгу почитаю. Или погуляю…

Последняя мысль пришла спасением. Это же возможность одной сходить в аптеку, чтобы купить тест на беременность. Аптека располагалась напротив спорт-клуба, и я кинулась туда бегом, проклиная светофор, который, казалось, застрял в противоположном направлении. Но вот я наконец купила тест и побежала в туалет прямо в аптеке, поняв, что ни мой организм, ни моё терпение не выдержат ещё одного ожидания у светофора. Дрожащими руками я закрыла кабинку и включила на телефоне таймер. Секунды текли медленно, но я не смела оторвать взгляда от меняющихся цифр — иначе бы не сводила его с лежащего на полу теста. Я боялась увидеть две полоски, но ещё больше меня напугала бы одна — вновь ожидание непонятно чего. Но тест оказался неполосочным и выдал изображение знака «минус». Сердце моё упало… Да что же это… Оставался ещё один тест, но взять его с собой я побоялась, ведь, как в фильме, обязательно получится так, что Аманде что-нибудь да понадобится в моём рюкзаке. Потому я сунула использованный тест обратно в коробку и бросила в мусор.

Часы показывали половину четвёртого, когда я вновь очутилась в раздевалке. Было время зайти в сауну. Я быстро разделась, не глядя, запихнула одежду вшкафчик, схватила с полки полотенце и уселась на горячую полку. От знойного воздуха двоилось в глазах. К тому же, глядела я в упор на лампу, будто желала ослепнуть. В спорт-клубе было удивительно тихо — домохозяйки уже забрали детей из школ, а работающие ещё не вырвались из офисов. И я несказанно тому радовалась, потому что ненавидела находиться с кем-то в замкнутом душном пространстве. Тем более сейчас, когда я уже начала ощущать лёгкое двоение в глазах. Но уходить было рано. Расстеленное подо мной полотенце ещё не промокло насквозь, а на груди едва-едва проступили крохотные капельки пота. Ещё пять минут, и можно уже выскочить в душ, а потом вновь погрузиться в спасительную жару. Только тело не соглашалось с таким испытанием. Слезая с полки, я потеряла равновесие и едва не упала на горячую печь. В ушах звенело, и я с трудом проковыляла мимо шкафчиков до душа. Но, остыв по дороге, задрожала под прохладными каплями воды. Наклейка над краном содержала просьбу беречь воду и напоминала о засухе. Я резко закрутила кран и поспешила обратно в парилку.

На этот раз моё уединение оказалось недолгим. Я лежала в изнеможении на верхней полке, то и дело массируя живот, будто эти простые действия могли ускорить моё освобождение. Скрипнула дверь, я сжалась в ужасе и не открыла глаз. Пластиковая корзинка зашуршала под самым ухом, и моё тело сжалось ещё больше, и тут же вздрогнул мой слух от скрежета открываемой банки со скрабом. Что за люди, ну ведь просят не пользоваться ни лаками для волос, ни сильно-пахнущими дезодорантами. Ну отчего же не купить скраб без запаха или хотя бы с ароматом кокоса… Если я могу закрыть глаза и не видеть размыливание гадости по чужим бёдрам и локтям, могу заткнуть уши и не слышать неприятного скрежета кожи, но не могу же я перестать дышать! Этот стойкий цитрусовый ужас вогнал мой живот в состояние куколки бабочки, он плотно приклеился к позвоночнику, но уже скоро бабочка порхнула по горлу вверх, и я чуть ли не смерчем вылетела из сауны, едва не потеряв за дверью сознание. Свет замигал перед глазами. Я вжалась в стенку и перевела дыхание, загоняя бабочку обратно в желудок. Прикрыла живот скомканным полотенцем и сделала пару шагов к душу, стараясь не удаляться от стены.

Раздевалка всё ещё пустовала. Я подняла глаза к циферблату и с трудом сфокусировала зрение на стрелках. У меня оставалось в запасе десять минут. Быстро ополоснувшись, я залезла в джакузи и подставила живот под убойную струю кипятка. Неужели не поможет, неужели…

Стрелка часов бешено крутилась, а я молила её остановиться, но вот осталась минута. Вода слишком бурлила, и я не услышала гула, оповестившего, что занятие в бассейне окончилось. Зато увидела в числе прочих Аманду. Она тоже заглянула сюда, чтобы взять полотенце для душа.

— Ты в своём уме?! — позабыв о толпе, прокричала Аманда. Я тут же подскочила и оказалась в воде по колено, бессознательно прикрывая руками незаметный никому живот, а главное отсутствие тампона. — У тебя же ещё сильнее будет кровить!

Я, по-идиотски улыбаясь, вылезла из джакузи, схватила мокрое полотенце и поспешила в душевую кабинку, чтобы одеться быстрее Аманды. Даже не намылившись, я выскочила из душа и стала с ожесточением тереть себя. Чуть не порвала трусы, натягивая на влажное тело, запуталась в бюстгальтере, намочила футболку. С волос капало, когда рядом возникла Аманда с замотанным на голове полотенцем.

— Ты меня поражаешь, — не унималась она, а я лишь виновато улыбалась, вдруг почувствовав зверский голод.

Она достала из рюкзака термос, отпила имбирного отвара и протянула мне. Я жадно припала к термосу губами и не оторвалась до последней капли.

— Иди ещё воды выпей, чтобы баланс жидкости вернуть, — скомандовала Аманда.

Я подчинилась. Только остановившись у фонтанчика, поняла, что совершенно не хочу убирать изо рта вкусный лимонный привкус. Да, в следующий раз нужно будет выжать в имбирь побольше лимона и положить меньше мёда. Только Аманде я не скажу, что не пила воды.

— А сейчас домой, — сказала Аманда, закидывая за плечи рюкзак и беря в руки сумку с купальными принадлежностями.

Домой означало — за учёбу. Вчера, пока я ждала, когда остынет банановый хлеб, всё пыталась отыскать интересную информацию про своего дизайнера, хотя абстрагироваться от собственных проблем и сосредоточиться на чужих было невозможно. Я кидала всё подряд в вордовский файл, надеясь вернуться к нему со свежей головой, но сейчас, доедая последний кусок нашей выпечки, я не была уверена, что голова моя хоть немного просветлела. Аманда сидела за столом и корпела над каллиграфией. Я же устроилась за барной стойкой с ноутбуком — стол у нас был один, и в ближайшие пару часов, теми темпами, что двигала пером Аманда, сесть за него мне не грозило. Как, как перестать думать о зудящем животе и вернуться к учёбе?!

Этот курс нельзя завалить, а в интенсиве каждый день, что золото. Некогда расслабляться. Завтра мы просидим дома, делая уроки, чтобы в выходные отправиться куда-нибудь подышать воздухом. Ещё отец настаивал, чтобы через две недели на все четыре выходных в День Колумба мы приехали к нему. Я ничего не обещала, потому что как раз в это время должна буду отходить от операции. Обижать отца тоже не хотелось. Но если мы поедем к нему в следующие выходные, то велика вероятность, что я не сумею удержать себя в руках в его присутствии, а сообщать ему про операцию заранее не хотелось. Вдруг ещё возьмётся меня отговаривать!

Сон в эту ночь тоже был долгим и ужасным. Наверное, оттого, что Аманда вновь взялась выгуливать соседскую собаку, сославшись на то, что мы совершенно не ходим, а на её сроке долго сидеть вредно. В этот раз ничего не надо было слушать для литературы, но всё же мы решили включить рассказы ОʼГенри. Посмеялись над вождём краснокожих, а потом замолчали, потому что Аманда вдруг представила себя на месте родителей этого мальчика. А что, если она воспитает такого же обормота… В этот раз я попыталась сосредоточиться на своих проблемах, чтобы не навешивать на себя её, ещё даже не существующие. Утром я побежала с надеждой в туалет, но крови как не было, так и не появилось. Видно, мало я погрелась вчера в сауне, спугнутая китаянкой с цитрусовым скрабом…

Тошноты совсем не чувствовалось. Видно, помог остаток имбиря, который в этот раз я заварила с обильной порцией лимона и единственной ложечкой мёда. И мёд оказался горьким. Мы купили его на рынке у пчеловодов — говорят, такой когда-то собирали индейцы из улей диких пчёл, висевших на раскидистых дубах… Он был тёмным и тягучим, но сейчас его горечь отдавала для меня сладостью.

Мы управились с черновыми вариантами докладов к двум часам, и я даже смогла сделать половину листочка каллиграфии, а потом надо было ехать с ребятами на экскурсию, о которой мы чуть не позабыли, если бы у Аманды в телефоне не всплыло напоминание. Уже стемнело, было прохладно, и мы даже натянули на уши шапки, пока шли пятьдесят шагов от парковки до особняка миссис Винчестер. Бьянка с Логаном уже получили наш групповой билет, к которому каждому полагались рождественский пряник и стакан горячего сидра. Мы тут же решили согреться и перекусить, и, к удивлению, мой желудок беспрекословно принял и сидр, и пряник. Логан шарил взглядом по стеллажам со всевозможными сувенирами — от чашек с изображением особняка до игрушечных луков и винчестеров. Вскоре подошли остальные, и я поймала себя на мысли, что рассматриваю вместо лиц их сапоги — у одной были странные чёрно-розовые помпоны на концах шнурков, а у другой слишком высокий каблук. Чего я вдруг глядела в пол — видно, боялась, чтобы на моем лице не прочиталось моё ужасное состояние. Я, как могла, пыталась скрыть бледность, впервые за последние дни сделав макияж. Аманда даже замерла у зеркала, будто видела меня впервые.

— Знаешь, а тебе идут румяна.

Я вновь согласно кивнула, что делала последние дни, чтобы Аманда не разглядывала и не расспрашивала меня.

Наконец собрались все восемь человек. Мы поспешили во дворик, в который выходило несколько балкончиков. Они заинтересовали меня намного больше остального — резные, с викторианским шармом, смотрящиеся вместе аляповато, но по отдельности представлявшие собой произведение искусства. Остальные пытались высмотреть что-то в окнах соседнего павильона.

— Жаль, что сейчас закрыт музей винтовок, — вздохнул приятель Логана, но тут же получил в руки игрушечный винчестер от подоспевшей служительницы.

Мы выстроились в арке, каждый вооружённый винчестером — достаточно тяжёлым, пусть и муляжом. Попытались улыбнуться, позабыв, сколько жизней унёс этот «жёлтый парень», как прозвали его за блестящие медные части индейцы. Да, эти ружья завоевали Запад… Впрочем, это всё, что я знала о винчестерах и владельцах оружейного завода.

— Знаете, — продолжил приятель Логана, успевший купить в сувенирной лавке книгу, — здесь написано, что Оливер Винчестер, тогда лейтенант-губернатор Коннектикута, подарил винчестер Линкольну.

В этом все парни… Их больше ничего и не интересует. Мы же с девчонками заглядывали в окна гостиной, где одетые в викторианские костюмы люди распевали рождественские гимны. Наконец пришёл наш экскурсовод. Он был одет, как и остальные, в малиновый джемпер, но лишь ему он дополнял имеющийся образ. Поставленным чубом и лоснящейся, как у младенца, кожей он походил на Элвиса Пресли. Одной фразы оказалось достаточно, чтобы понять, отчего создалось подобное впечатление.

— Меня зовут Джеки, и сегодня я буду вашим экскурсоводом.

И длинные аккуратно подточенные ногти лишили парня последних остатков брутальности. Я старалась оторвать от них взгляд и сосредоточиться на рассказе. Но движения его пальцев и тембр голоса заставили мой разум утратить способность поглощать смысл слов… С трудом слушала я, как говорил он, что нам повезло попасть в особняк во время праздников, когда сюда приходит много любителей почувствовать себя викторианцами — они шьют себе викторианские костюмы, устраивают чаепития, музыкальные вечера или просто сидят в интерьерах особняка и читают книги. Сегодня эти люди решили петь гимны, и мы встретим их в разных комнатах. И мы действительно встретили, только если у дам обычно в руках были красиво разукрашенные блокноты с нотами и текстами, то у одного великолепно разодетого джентльмена в руках оказался планшет — странное совмещение двух культур.

Джеки, проводя нас по комнатам, вещал, что этот особняк остаётся до сих пор тайной, хотя почти каждому явлению можно отыскать разумное объяснение. Началась история с того, что приехавшая из Коннектикута миллионерша купила небольшой фермерский домик и прилегающие к нему земли. Решив провести остаток жизни в уединении, она повелела оградить особняк от мира высокой зелёной изгородью в надежде, что рядом никогда не построят салун, которые росли во времена золотой лихорадки, как грибы после дождя. Для маленького городка Сан-Хосе приезд такой дамы уже был событием, а начавшееся сразу после покупки строительство родило множество слухов, которые бытуют в народе до сих пор. Дамой этой была вдова владельца оружейного завода Сара Винчестер. Она покинула Нью-Хейвен после смерти мужа, как говорят, по совету медиума, которыми в то время увлекались по обе стороны океана. За четырнадцать лет до того, не прожив и шести недель, умерла их новорожденная дочь. Дух мужа, говоривший через медиума, сказал миссис Винчестер, что их семью прокляли души людей, убитых из винчестеров. Если та желает сохранить жизнь, она должна немедленно продать их дом и поехать на Запад, и там уже дух мужа укажет ей, где надо поселиться. Она должна незамедлительно начать строить новый дом, и пока не забит последний гвоздь, она останется жива. Фермерский дом в восемь комнат, купленный за двенадцать с половиной тысяч золотом, вскоре стал особняком со ста шестьюдесятью пятью комнатами. Наследнице миллионного состояния ничего не стоило призвать на работу умелых плотников и садовников, и уже за шесть месяцев старый домишко принял вид особняка с двадцатью шестью комнатами. Строительство не прекращалось ни на минуту целых тридцать восемь лет до самой смерти миссис Винчестер. Сразу же, как оттуда была вывезена дорогая мебель, часть которой сейчас вернули, особняк был открыт для публики, и дом подвергся вандализму — отковыривали даже штукатурку от стен. Тогда было принято решение сделать особняк музеем, но в нем почти не велись восстановительные работы — он остался почти таким же, как в последний день жизни его владелицы. Этот особняк был и остаётся лидером в списке самых странных домов мира.

В самом начале экскурсии Джеки открыл небольшую дверцу, и наши взгляды уперлись в кирпичную стену. Другая дверь, достающая нам до пояса, казалось, была создана для кролика из сказки про Алису.

— Почему они так построены, никто не знает, — улыбнулся парень, и меня передёрнуло. — Но всему можно придумать объяснения — сама миссис Винчестер была ростом с восьмилетнего ребёнка, а дверь эта когда-то могла куда-то вести, как и лестницы, упирающиеся в потолок. Дом строился и перестраивался. Хозяйка могла отдать приказ покрасить комнату в белый цвет, а на следующее утро отправить туда маляра с голубой краской. Или же действительно она строила лабиринты, чтобы запутать охотящихся за ней духов. Отсюда пошла легенда, что каждую ночь миссис Винчестер спала в новой спальне, но это не так. Она спала лишь в двух. Когда первая была разрушена во время землетрясения тысяча девятьсот шестого года, она перебралась в другую и там умерла в семьдесят восемь лет. А крохотные ступени на лестницах объясняются её маленьким ростом и артритом. Отсюда и по нескольку каминов в комнатах, пусть и некоторые из них без дымоходов, чтобы в доме было тепло. Для того было проведено паровое отопление, и в подвале всегда работал котёл.

Джеки вновь улыбнулся.

— Но одно остаётся правдой — отставать от меня нельзя, иначе вы заблудитесь в комнатах, и мы не обещаем, что найдём вас до утра. Отсюда берёт корни иная легенда — система оповещений прислуги, которой миссис Винчестер пользовалась, чтобы те знали, в какой из спален её утром искать. Но опять же мы, работники музея, в эти легенды не верим. Как и в то, что она всегда носила чёрную вуаль, даже внутри дома, и якобы слугу, который увидел её без вуали, она уволила с годовым жалованьем. Это вообще не имеет никакого смысла. Во-первых, она была достаточно красивой женщиной, чтобы скрывать лицо, во-вторых, если так и было, то вовсе не из-за духов, а потому, что в то время носить траур по мужу до самой смерти было принято в высшем свете. Впрочем, женщина, на счёте которой лежало двадцать миллионов, оставленных ей мужем, могла позволить себе быть немного странной. Однако же миссис Винчестер занималась благотворительностью. Муж её умер от туберкулёза, и она построила больницу и основала фонд помощи больным, который действует по сей день. В Сан-Хосе она тоже помогала бедным, жертвовала на общественные обеды и каждый год лично отвозила в церковь тюки с новой одеждой для бедствующих семей. Слухи о том, что она не принимала никого у себя дома, тоже преувеличены. Да, парадные двери с витражами от Тиффани никогда не открывались, и рассказ о том, что Рузвельт отказался войти через чёрный ход, которым все пользовались, тоже факт — хотя, быть может, он не посетил миссис Винчестер по иной причине. Но она устраивала праздники с французским мороженым для соседских девочек. Только им позволяла она веселиться в многочисленных комнатах её особняка и в саду, для них она играла на рояле — так она лечила свою тоску по единственной умершей дочери. Вот, взгляните на эту ёлку…

Мы уже прошли несколько узких лестниц, побывали в паре красиво декорированных комнат и замерли в небольшой гостиной.

— В Викторианскую эпоху было модно на Рождество ставить на круглые столики небольшие ёлки. Вот эту мы специально украсили пряничными ангелочками, детскими пинетками и свечками. Свою материнскую боль она пронесла через всю жизнь. После её смерти долго не могли открыть сейф, расположенный в танцевальной зале, которую никогда по назначению так же не использовали. Что, думаете, в нём обнаружили? Крошечную бархатную коробочку, в которой лежал локон умершего младенца, и вырезка из газеты о смерти Анни Парди-Винчестер… Ну ещё там лежал моток рыболовной лески, носки и шерстяные трусы… Как и многому в этом доме, объяснений этим находкам нет.

Мы шли дальше. Любовались оригинальными пробковыми полами, дорогими обоями, которые лежали в рулонах, купленные, но никогда не использованные. Задержались подле витражного окна от той же фирмы Тиффани, которое никогда не сделало то, что должно было — не играло всеми хрусталиками, потому что его расположили на северной стене, против другого крыла дома, и солнечный свет сюда не попадал…

Мы встретились с Джеки взглядом, и я поняла, что покраснела. Он улыбнулся, и в улыбке его было что-то мерзко-противное, словно говорил он — ещё одна, считает себя лучше… Я отвернулась, поймала взгляд Логана и увидела, как у того сжались кулаки, словно он перехватил посланный мне взгляд. Мы вновь столкнулись с Логаном в дверях, и я вспомнила, что он всегда выходил последним, чтобы оказаться в самом конце и не глядеть на экскурсовода. И вот он ухватил меня за руку и прошептал:

— Я больше не могу.

Я подняла на него глаза. Загар сошёл с его лица, и вечная пренебрежительная улыбка исчезла.

— Я даже не могу голоса его слышать, а руки… Неужто ему ногти не мешают…

— Наверное, нет, — прошептала я, стараясь не запнуться на мелких ступеньках, больше похожих на набитые в курятнике доски.

Джеки вновь что-то рассказывал, увлечённо размахивая руками.

— Миссис Винчестер не была одинока. С ней долго жила сестра и племянница, которую она вырастила как дочь. Мисс Мириам-Изабелла проживала вот в этой восточной спальне вплоть до своего замужества и была личным секретарём тётушки. Миссис Винчестер подарила ей с мужем дом, но никогда в гостях у неё так и не побывала.

По левую руку открывался вид на гостиную, примыкавшую к спальне племянницы. Здесь ёлки были украшены на восточный манер в золото и серебро. Джеки похвастался, что центральную ёлку наряжал сам. А я вновь не видела ничего, кроме его аккуратных, с французским маникюром, ногтей. Мы стояли вокруг скайлайта, проходящего с крыши через все этажи. Вокруг расположилась оранжерея, в которую миссис Винчестер провела автоматическую поливку, собирая с дома использованную воду. Затем он указал на потолок, с которого свешивались снежинки, связанные крючком на манер салфеток.

— Наши экскурсоводы, когда им нечего делать, вязали их, — сказал Джеки и выдержал паузу, словно искал нас с Логаном взглядом. — Но я, — снова пауза, — вязать не умею.

Все рассмеялись. Логан, похоже, громче всех, чтобы не заскрежетать зубами.

Мы прошли в ромашковую спальню, абсолютно пустую небольшую светлую комнату, где осталось совсем немного обоев с этими самыми ромашками, в честь которых спальня получила своё имя. Именно здесь хозяйка спала до землетрясения.

— Восемнадцатого апреля тысяча девятьсот шестого года в пять двенадцать утра миссис Винчестер спокойно спала здесь. Вдруг затряслась башня, и куски её посыпались в камин, после чего камин провалился на первый этаж, Винчестер оказалась запертой в комнате, и слуги, выскочившие в страхе на улицу, потом несколько часов добирались до своей хозяйки. После этого она никогда больше не заходила сюда, хотя все пострадавшие комнаты, особенно парадную часть дома, она приказала восстановить, для чего пришлось полгода жить в Сан-Франциско, но она даже не зашла потом в эти залы, чтобы принять работу, так велик был её страх после пережитого заточения.

Наконец мы оказались в главной спальне. Все дышало здесь викторианством — кровать с резным изголовьем и балдахином, резной туалетный столик с умывальными принадлежностями: кувшином и тазиком, хотя в доме был действующий душ, красивые занавески на окнах-дверях, выходящих на небольшие балкончики. Дальше мы прошли в спиритическую комнату, где хозяйка, по поверьям, общалась с духами. Сюда вели три двери, но лишь из одной из них можно было выйти наружу. У другой не доставало внутри ручки, а из второй можно было вывалиться прямо в раковину расположенной на первом этаже кухни. Говорят, что приходила она сюда каждый день, а потом быстро рисовала планы и давала распоряжения строителям, будто именно духи диктовали ей, как строить дальше особняк, чтобы им было в нём удобно. Быть может, в том была доля правды. Ведь частым гостем миссис Винчестер был шаман из местного индейского племени. Он убеждал миссис Винчестер, что духи убитых индейцев её точно не будут тревожить.

С духами были странные отношения. Она желала, чтобы добрые жили в доме, а злые в нём запутывались. Для добрых она велела отбивать ночами точное время на колокольне, мешая тем самым спать соседям. Много было странного. Впрочем, миссис Винчестер очень любили слуги. Но не только из-за того, что она платила им в день три доллара, когда обычно хозяева платили полтора. Им она отвела весь четвёртый этаж, а на свадьбу многим дарила отдельные дома. Для каждого слуги на Рождество она лично подписывала открытки — от тётушки Сэди. Но от слуг она требовала добросовестности. Миссис Винчестер отличалась прекрасной памятью. Знала, где что лежит до последнего гвоздя. Однажды рабочий взял гвозди, чтобы починить ворота. Она собрала всех слуг и сказала, что у неё исчезли гвозди чистого золота. Тогда тот признался, что не нашёл в тот момент других, но сразу поспешил заменить их в воротах на простые.

Миссис Винчестер не скупилась, заказывала всё самое дорогое — впрочем, её наследство и постоянные доходы с завода позволяли шиковать. Она имела страсть не только к строительному делу, которое изучила досконально, потому можно принять мистические недоделки в доме всего лишь за её архитектурные ошибки как самоучки. Она также увлекалась шитьём. После её смерти нашли такое количество тканей, с которым швейная мастерская могла работать больше года. Она сама лично любила плести на швейной машинке кружева. Она не чуждалась и прогресса. Пусть единственная калифорнийская фотография запечатлела миссис Винчестер в экипаже, но в гараже стояли французское Рено тысяча девятьсот девятого года выпуска, два Пиар-Эрроу, один золотого и другой лавандового цвета. И ещё у неё имелась яхта, которой она, правда, ни разу не воспользовалась.

И вот, наконец, мы оказались на третьем этаже, отданным холостым слугам, быстро осмотрелись, спустились в громадные кухни, где увидели то, что миссис Винчестер даже запатентовала: отлитую прямо в раковине стиральную доску и держатель для мыла. Так мы быстро пробежались по немногим комнатам особняка, который остался вечной памятью о миссис Винчестер. Тело её переправили в Коннектикут, чтобы похоронить рядом с мужем и дочерью.

Наверное, Джеки рассказал ещё что-нибудь, но я порой теряла нить его разговора, замирая перед очередной ёлкой, украшенной так красиво, что хотелось поместить её под колпак. К тому же, меня мучило своё такое ужасное неприятие внешности и манер Джеки. Это было так низко с моей стороны, будто насмешка над человеком в инвалидном кресле. Так нельзя! Нас учили с детства, что все равны. Мы помогали ученикам из специальных классов делать проекты, читали им книги, вместе ходили в музеи, устраивали игротеки. Почему же сейчас я так бурно среагировала на его манеры, ведь на той же Кастро-стрит в Сан-Франциско я чувствовала себя среди них достаточно привольно. Ужас, ужас, ужас… И всё же я позабыла на целый час о своих проблемах… А вот Логан, похоже, построил себе новые.

Мы вернулись в холл и рассматривали наше общее фото в обнимку с винчестерами. Аманда вновь налила себе сидра. Я последовала её примеру, потому стояла спиной к Логану, когда тот решил рассказать анекдот. Кажется, совсем не шёпотом.

— Ну, типа, приходят две пары к врачу и жалуются на проблемы в постели. Врач тут же советует им обменяться партнёрами и сводит их в одной комнате. Обе пары возмущаются, но всё же через месяц назначают контрольную встречу в офисе. Проходит месяц, приходит к врачу сияющий мужчина и начинает трясти руку: «Доктор, вы просто изменили мою жизнь. Я никогда прежде не был так счастлив». Доктор довольно улыбнулся и осведомился: «А как ваша супруга?» Мужчина даже отступил на шаг, а потом рассмеялся: «А что там у них, женщин, мы не знаем…»

Все хохотнули, а Аманда чуть не пролила на себя горячий сидр. Лицо её осталось каменным.

— И когда следует смеяться?

В общем вечер почти был испорчен, и я понимала, что в кино, которое всё же построили напротив особняка миссис Винчестер, мы все вместе не пойдём. Аманда сослалась на усталость. Все кивнули, соглашаясь с ней, а я приготовилась выслушать в машине новую лекцию о терпимости. Но, удивительно, Аманда молчала. Как всегда, включила музыку, давая понять, что разговаривать о чём-либо не собирается. Но всё же она не выдержала первой.

— Это ужасно, потерять ребёнка… Кажется, можно действительно съехать с катушек…

Я вздрогнула, сжав рукой ремень безопасности.

— Может, действительно она верила в духов…

— Да во что бы ни верила, но положить локон в сейф… А если бы дочка родилась лысой. Мальчики же обычно рождаются только с пушком. Ничего в месяц не отрежешь…

— Аманда! — чуть ли не закричала я, но она тут же перебила меня:

— Я просто сказала… Тебе этого не понять.

Я сжала губы. Действительно не понять. Я и не хочу понимать. Я хочу, чтобы моего ребёнка никогда не было.

Глава сорок восьмая "Что это? Случай? Наваждение? Или знак?"


Субботняя уборка в этот раз давалась с трудом. Аманда пугала своей активностью, вырывая у меня из рук поминутно то пылесос, то швабру. Я явно раздражала её своей медлительностью, но после бессонной ночи я чувствовала себя выброшенной на берег рыбой и вообще не понимала, как не сшибала углы. Всю ночь я держалась за живот, прислушиваясь к каждому подёргиванию внутри него в надежде на кровотечение. Только утро не принесло ничего, кроме головной боли. Мне не хватало воздуха, но попросить Аманду открыть окна я не решилась. Казалось, мы и так находились на грани ссоры, и я не знала, которая из поднятых в воздух соринок спустит на меня лавину её гнева.

— Я схожу в прачечную.

Я решила ретироваться заранее и заодно дохнуть во дворе свежего воздуха.

— Должно быть, всё уже высохло, — сказала я у двери.

— Идём вместе, — Аманда поставила в угол швабру и подтянула под животом задравшуюся майку. — В четыре руки быстро всё сложим, чтобы не помялось, как в прошлый раз.

Интересно, это был камень в мой огород или просто констатация факта, что обе позабыли про прошлую стирку до следующего утра, когда хватились бака для грязного белья. Кто знает! Сейчас же моего согласия тоже не требовалось, и мы вдвоём направились вниз по лестнице. Лифтом Аманда больше не пользовалась, добавив себе к дневной рутине ещё одно физическое упражнение. В прачечной шумно работали машины, потому можно было избежать даже пустых разговоров, для которых у меня не осталось никаких сил. Мы молча доставали горячую одежду из барабана сушильной машины и сортировали на столе.

— У тебя что, голова болит? — спросила Аманда, когда мы, нагруженные по самые глаза стопками одежды, подошли к двери нашей квартиры.

Я кивнула, не в силах взглянуть ей в глаза. Мне казалось, что я сейчас разревусь от страха. Ночью, глядя в темноту, я окончательно решила отменить визит к доктору Аманды. Я боялась, что не сумею скрыть от неё процедуру, да и объяснений с отцом по поводу счетов не хотелось. В понедельник первом делом и позвоню, а сама пойду в специальный центр, чтобы сделать анонимный бесплатный аборт, а Аманде скажу, что надо срочно поехать к отцу. Она не захочет пропускать занятия ни в университете, ни на курсах для беременных, потому не будет навязывать мне свою компанию, и я на одну ночь смогу снять комнату в мотеле, чтобы прийти в себя. Мой план был предельно прост. Оставалось только улучить подходящий момент, чтобы сообщить Аманде о псевдо-отъезде.

— Вот, здесь две таблетки Тайленола остались, — пока я раскладывала в шкафу свою одежду, погруженная в горестные мысли, Аманда залезла на стул, чтобы достать с верхней полки кухонного шкафчика баночку с лекарством. — Тебе должно хватить!

— Куда ты полезла! — вскричала я и, уронив на пол все носки, бросилась на кухню.

— Что я сделала?! — Аманда успела слезть со стула раньше, чем я к ней подбежала, и теперь глядела на меня испепеляющим взглядом. — Я не инвалид. Я знаю, что должна и что не должна делать. Вообще у меня сейчас идут самые замечательные недели! И, гляди, меня не качает из стороны в сторону, как тебя. Ты сейчас явно бы полетела с этого стула, и что мне тогда делать с твоей сломанной ногой? Прими таблетки и собери носки, а то придётся снова стирать. И вообще собирайся на рынок!

— Куда?

Я от бессонницы соображала туго и только, запихнув в рот обе таблетки, задала свой вопрос, и, кажется, запила ответ водой. Шум в ушах поглотил начало фразы.

— Мать денег перевела, и я сразу поняла, что хочу фиги. И не просто фиги, а с фермерского рынка. Торопись, а то закроют. И вообще у них под конец дня всегда скидки.

— Ради фиг, с ума сошла!

От одной только мысли, что придётся толкаться между людьми, на меня накатил приступ тошноты, и я уселась на пол, делая вид, что перетасовываю носки.

— Там покупать сейчас нечего! — продолжила я бурчать, надеясь, что у Аманды пропадёт охота выходить из дома. — Никаких фруктов, кроме цитрусовых, а их тебе много нельзя…

— Мы купим яйца. Мне сейчас нужны свежие яйца. Я поняла, что к фигам безумно хочу жареных яиц. Тебе не понять!

— Почему, я тоже хочу жареных яиц.

Мысленно я сейчас хотела всё. Желудок был пустым, но головой понимала, что внутри ничего не удержится, и мне следует поголодать до похода к врачу. И ещё следует поговорить с Амандой.

— Шевелись!

Сколько же я просидела на полу, вжимаясь спиной в ледяную стеклянную дверь шкафа, если Аманда уже почти что стояла в дверях с хозяйственными сумками.

— Не беспокойся, я взяла наличные.

Ох, о деньгах я сейчас переживала меньше всего. Мне бы доковылять до машины, не стошнить в салон и быть способной передвигаться по рынку. Отчего-то прежде я не замечала, насколько разбиты в нашем квартале дороги, и обрадовалась, когда мы наконец переехали незримую границу с другим городком, где за асфальтом следили намного лучше. По радио шла реклама шоу с лошадьми, и Аманда с сожалением призналась, что хотела бы сходить, но билеты стоят баснословно дорого.

— Чего смотреть на лошадей! На них надо кататься! — сказала я и вновь стала рассказывать, как ухаживала в приюте за отказными лошадьми, чтобы Аманда, не дай Бог, не заговорила о моей больной голове. Только сама чуть не разревелась, так жалко мне вдруг стало то ли животных из моих воспоминаний, то ли меня нынешнюю, сжавшуюся в спинку кресла от нестерпимой боли в животе.

Фермерский рынок раскинул свои палатки на парковке городского колледжа. Мы не стали ждать, когда кто-то уедет с хороших мест, и оставили машину далеко от рынка, потому что всё равно не собирались закупаться по самые уши, и двух сумок нам должно хватить с лихвой. Однако о тяжестях думала лишь я, а Аманда с жадностью накинулась на овощные стенды, и моя рука быстро провисла под весом красной и белокочанной капусты, а так же цветной и брокколи, не говоря уже о пакетиках с изюмом, белыми и чёрными фигами и баночками с диким мёдом.

— Этот мёд с диких трав. Им раньше индейцы лечили кашель!

Ну что ж, этих слов продавщицы оказалось достаточно, чтобы Аманда купила самую большую банку и не одну.

— Вообще здорово, что уже январь, а мы не заболели, — сказала Аманда, направляясь наконец к палатке с яйцами, которые должны были стать последними в нашем обходе рынка. Но напротив расположилась палатка с орхидеями, и Аманда судорожно принялась пересчитывать оставшуюся наличность в надежде отыскать лишнюю десятку для белого цветка.

— Возьми сначала яйца, потому что я не смогу взять ещё один пакет, — взмолилась я, показывая полные руки. — Потом как-нибудь возьмёшь под мышку горшок.

Аманда кивнула и направилась за яйцами. Перед нами в очередь выстроились человека три, и одна женщина обратилась к продавщице со словами:

— А где ваш муж? Впервые вижу вас с дочерью.

Прежде чем продавщица что-то ответила, я успела оценить поразительную схожесть матери и дочери. Если бы не разница в возрасте, их можно было принять за близнецов. Продавщица тем временем натянуто улыбнулась.

— Он в больнице, у него инсульт. Он будет в порядке, но по меньшей мере год вы его не увидите.

Мы наконец взяли свои две дюжины яиц и отошли от палатки.

— А орхидеи? — напомнила я Аманде, но она прошла мимо, даже не оглянувшись на палатку. Неужто несчастье женщины, которую мы видели от силы раза два, могло так её расстроить. Кто знает, так что я решила не спрашивать, да и разговаривать не хотелось — быстрее бы дойти до машины и скинуть эти невыносимо тяжёлые сумки в багажник. Хотя, быть может, тяжести способны решить мою проблему, раз беременным не рекомендуют ничего поднимать…

— Чёрт! — выругалась Аманда, пристёгиваясь ремнём безопасности. — Как же они похожи!

Ого, она отметила схожесть матери с дочерью, как и я.

— Я бы тоже хотела, чтобы ребёнок был моей копией. Но у меня этого не будет. У меня мальчик!

Она резко дёрнула машину назад и газанула по парковке. Правда, вскоре одумалась и сбавила скорость. Так вот, что её расстроило, а я-то подумала… Что ж, Аманда, как всегда, полностью погружена в собственные проблемы. Впрочем, мне сейчас тоже нет дела ни до чьего инсульта, мне бы со своей беременностью разобраться…

Аманда включила радио, слишком громко для новостной программы. Но я не стала возмущаться. Хорошо, что они обсуждали не политику, не загрязнение окружающей среды, не то, что наше общество не следит за сумасшедшими с оружием в руках. Говорили про оленей! Какая прелесть!

— Сейчас мы поставили вопрос перед администрацией города, — лился из динамиков голос гостя студии. — Как лучше избавиться от оленей. Другими словами — как лучше их убить.

Я замерла, а между тем вступил в беседу ведущий программы:

— Я вырос в деревне и помню, что олени пугались больших дорог, машин, людей… Эти же, получается, другие?

— Изменилось время, изменились олени, — вздохнул собеседник. — Они стоят посреди шумной дороги и не собираются уходить. Водители объезжают их и порой сталкиваются с другими машинами. И получается — олени убивают людей. Понимаете, у нас в Орегоне не просто много оленей. У нас их слишком много, хотя бы для нашего городка. И своим поведением они походят на енотов. Только тушу енота легко переехать, не причинив ни машине, ни себе никакого вреда. А олени — это совсем другая история. Сбив оленя, легко погибнуть самому.

— Вы сравнили оленя с енотами, — продолжил ведущий. — И вы правы, мы видим на дороге енота и ничего не чувствуем, а вот туша оленя на обочине сразу вызывает в нас воспоминания о Бэмби, так ведь?

— Вы правы, — вновь тяжело вздохнул собеседник. — И это неправильное отношение, с этим восприятием мы и боремся. Люди должны понять, что мы защищаем их, а не убиваем мать Бэмби. Мы же, не задумываясь, прихлопываем комара и травим крыс, потому что те нам мешают. А олени — это те же крысы, только большие. Надо просто осознать это, и тогда…

Но что было «тогда» я уже не услышала. Аманда с яростью шарахнула рукой на приёмнику и прошипела:

— Сам ты крыса!

Я решила промолчать, не стала говорить, что олень снёс половину капота машины моего брата. Он вовремя остановился, чтобы пропустить целое стадо, а потом появился запоздалый олень, который выскочил прямо под колеса. Аманда не поймёт, она сейчас ничего не понимает, если речь идёт о матери и ребёнке, даже в животном мире. Я прекрасно помнила врезавшийся мне в живот ремень, когда она тормозила перед белкой. Пусть лучше поедает фиги. Белые были большими и сочными, с яркими хрустящими семечками. Я легко проглотила парочку и почувствовала несказанное облегчение. Дома мы намыли овощей и принялись за уроки. Мой желудок к удивлению спокойно принимал свежую морковку, брокколи, стебли сельдерея. Интересно, съем ли я вечером жареные яйца?

Эссе и шрифты отвлекли от горестных мыслей о моём плачевном состоянии, но когда стало темнеть и Аманда зажгла свет, я поняла, что пора сообщить ей, что во вторник я не пойду на занятия. Я уже почти открыла рот, как она вдруг воззрилась на меня с неприкрытым удивлением, оторвавшись от экрана телефона.

— Веришь в случай? — спросила она, лукаво глядя мне в лицо.

Сердце моё сжалось. Последние дни я только и боялась, что Аманда догадается о моей беременности. Только не это. Дай мне, Господи, ещё два дня, чтобы разобраться со всем и начать жизнь с чистого листа.

— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросила я, стараясь не поднимать глаза выше её живота и рук, сжимавших телефон.

— Один знакомый на Фейсбуке пытается пристроить свою резервацию на завтрашнее утро. Полуторачасовая прогулка верхом всего за шестьдесят баксов. И, представляешь, это двадцать минут от нас, в парке, где мы с тобой заблудились тогда. Я и не знала, что там конюшня есть. Идёшь?

— Иду! — сказала я радостно и чуть не вскочила со стула. Пока она развивала свою мысль, я вдруг поняла, что совершенно не подумала о проверенном веками средстве избавления от нежеланного потомства — верховая езда! На радостях я съела половину приготовленных Амандой яиц, поразившись, как в меня столько влезло, ещё и закусила тремя тостами с индейским мёдом. Неужели завтра всё решится? Даже спалось в этот раз хорошо, хотя, засыпая, я безумно нервничала. На конюшне надо было быть в восемь утра, и я, запихнув в себя йогурт, побежала к своей машине, оставив Аманду нежиться в постели. Я боялась, что машина не заведётся, потому что уже забыла, когда последний раз ездила на ней. Но мои тревоги оказались напрасными. Даже бензобак был наполовину заполнен, а радио так и осталось на волне классического рока. Я была почти счастлива!

Надев шлем, я стояла на пне, ожидая когда ко мне подведут коня. Он единственный оказался белоснежным, и я на миг представила, как по его белесым бокам скатываются капли моей крови, и даже вздрогнула от подобных мыслей. Ничего, я запаслась прокладкой, потому что не знала, когда и как должно начаться кровотечение.

Группа состояла из восьми человек, но я не стала утруждать себя их рассматриванием, сейчас меня интересовал лишь мой конь. Так хотелось сжать его бока и помчаться впереди группы рысцой. Но, увы, ни правила прогулки, ни горные тропы не позволяли этого. И я спокойно плелась в середине группы, куда поставили моего коня, обречённо смотрела на голые виноградники и думала, что будь мне уже двадцать один, я бы определённо купила в местной винодельне бутылку вина, чтобы отпраздновать счастливый исход поездки. Чтобы добиться результата, я сама весь час привставала на стременах и плюхалась в седло, имитируя скачку, чем немало раздражала коня, но вот наконец мы вышли на достаточно ровную местность, и проводник предложил попробовать прибавить шагу. Народ вокруг охал и крякал, а я хотела бы, чтобы такая скачка продлилась намного дольше минуты. Но против правил не пойдёшь. Оставалась надеяться, что даже такая прогулка пойдёт моему организму на пользу.

Ноги с непривычки болели, и я с трудом доковыляла до машины. Из динамиков звучала медленная рок-баллада, и я нажимала на педаль газа так же медленно, как гитарист дёргал струны, черепашьим шагом подъезжая к пересечению просёлочной дороги с главной. И тут я даже не сообразила, как нажала на педаль тормоза. Скорее всего по инерции или как ответ на взятый гитаристом аккорд, потому что даже боковым зрением не могла заметить выскочившего из леса оленя. Одного, второго. Это были взрослые туши. Я вцепилась в руль и поняла, что не в состоянии нажать ногой на педаль газа, и вот, я уже почти выехала на дорогу, как мимо вихрем промчался оленёнок, выскочивший вообще непонятно откуда прямо под колеса. Если бы не следовавшая следом машина, я так бы и осталась стоять в середине поворота, тупо глядя перед собой. Что это? Случай? Наваждение? Или знак?

Глава сорок девятая "Разговор под острым соусом"


Аманда встретила меня запахом томатов, который отозвался в животе неприятный спазмом, хотя съеденная в машине шоколадка дала моему телу передохнуть от тошноты. Я опустила ключи на барную стойку и заглянула в стоявший на плите вок: в томатном соусе среди мелко порубленных овощей плавали креветки.

— Ты чего так скривилась?

Не знаю, что отразилось на моем лице, но предстоящая трапеза действительно меня не радовала — креветки в моём состоянии являлись неудобоваримым деликатесом.

— Мы только в понедельник ели рыбу, поэтому сегодня мне уже можно морепродукты, — между тем оправдывалась Аманда. — Это луизианский рецепт. Сельдерей, перец, томаты — ничего необычного, так что будь спокойна. Ну ни одну же картошку есть! — с жаром добавила она, будто я действительно требовала от неё объяснений. — Всё же мы не в Ирландии! Ты ведь тожеирландка, да? Потому, наверное, нам так и легко вместе.

Она говорила сама с собой. Я не то что слова не вставляла, но даже не кивала, не успевая ни о чём подумать в оставляемые Амандой паузы. Впрочем, мысли мои в любом случае были далеки от наследия наших островных предков. Я думала про оленей. И даже не о них, а о своём безысходном страхе перед собственной беременностью. Что до прекрасных отношений с Амандой, то взрывы её беспричинного гнева в последние месяцы заставили позабыть два предыдущих спокойных года, или же я была тогда совсем иной, а сейчас неожиданно для самой себя повзрослела? Быть может, и Аманда просто стала взрослой с иными мыслями и принципами, а мне хотелось продолжать видеть в ней бесшабашную студентку?

Разве готовила она что-то подобное ранее? Нет, мы спокойно разогревали себе готовые замороженные шедевры мексиканской и азиатской кухни, а сейчас она решила тратить часы у плиты, когда у нас достаточно дел в этот трёхнедельный курс, от которого одна неделя уже улетела, и я вообще не представляла, как в нынешнем состоянии вытяну его хотя бы на «хорошо», не мечтая о заоблачном «отлично».

Аманда тем временем поставила передо мной тарелку с белым рисом и залила его креветками. Томаты медленно растекались по белому полотну, вызывая болезненные ассоциации, и я даже зажмурилась, настолько соус напомнил мне желаемую кровь. И всё же пришлось заставить себя беспечно улыбнуться, стараясь не исказить лицо гримасой. Аманда уже не помещалась с животом за стойкой и ела теперь вполоборота.

— Ты уже думала о месте праздника? Я читала прогноз, обещают дождливый февраль. Страшно устраивать в парке. Может, поспрашиваем по знакомым зал в их апартаментах? В наших, увы, ничего нет.

Она опять говорила быстро, и я не знала, куда должна была вставить свой ответ, да и расстраивать Аманду своим правдивым ответом не хотелось, ведь я даже на секунду не вспомнила про обещанную организацию действа, не то чтобы открыла хоть один сайт с советами. Я молча созерцала её живот, понимая, как цинично с моей стороны устраивать праздник ещё не родившемуся ребёнку, думая, как избавится от собственного.

— А что если поехать к моему отцу? — предложила я неожиданно даже для самой себя. — Зависит, конечно, сколько гостей ты хочешь пригласить из Долины. А так можно собраться с ночёвкой в нашем доме. Не думаю, что отец будет против.

Идея поехать в Салинас пришла ко мне только сейчас и казалась совсем неплохой. Однако Аманда отчего-то встретила моё предложение без улыбки и даже не донесла до рта ложку. Я тоже опустила свою и радовалась передышке, уж слишком душно было во рту от креветочного послевкусия.

— Я переборщила с перцем? — поспешила осведомиться Аманда. — Я кайенского даже не добавляла, только чили. Вот если не рожу в срок, будем каждый день индийской едой питаться, потому что перец родовую деятельность стимулирует.

— Лучше уж мексиканской, — буркнула я и заставила себя проглотить ещё ложку луизианского блюда, а потом сбежала за компьютер.

Аманда, должно быть, ещё о чем-то говорила, но я в один момент потеряла связь с действительностью, погрузившись в унылое ожидание завтрашнего дня, будто на автомате водя курсором по экрану в поисках лучшей формы для букв, но на самом деле так и не изменила исходного файла. В университет идти не хотелось, глядеть на чужие творения, защищать своё, улыбаться на последние новости — всё казалось в моём нынешнем положении фальшивым и абсолютно неважным. За окном давно стемнело. Жалюзи остались с утра открытыми, и сейчас я больше глядела на отражение своей сгорбленной фигуры, чем на бессмысленно мерцающий экран.

— Послушай, — неожиданно подвинула ко мне стул Аманда, закрыв крышку своего ноутбука. — Мне немного неудобно ехать к твоему отцу. Он станет спрашивать про отца моего ребёнка. Мы же наврали ему на День Благодарения.

— Теперь скажем правду. Скажем, что он погиб в автокатастрофе.

Предлагая своё решение, я не задумалась даже на секунду, настолько оно казалось простым и правильным. Мне важнее было скрыть от отца собственную ошибку — в моём случае правда выглядела намного ужаснее.

— Тогда Джим начнёт меня жалеть, а я даже заплакать не смогу.

Аманда отвернулась и положила руку на живот — должно быть, ребёнок пинался, или кожа зачесалась. Последнее время я перестала следить за движениями Аманды, полностью завязнув в болоте собственного несчастья.

— Неужели ничего?

Я со вздохом облегчения захлопнула крышку ноутбука, найдя в предстоящем разговоре прекрасный предлог для безделья. Глаза болели. Хотелось спать. Только до сна оставалось ещё два часа. Последнюю неделю мы стали ложиться спать поздно. То ли учёба задавила, то ли, будто по мановению волшебной палочки, у Аманды исчезла ставшая уже привычной беременная сонливость. Сейчас мы могли говорить, и, к счастью, не обо мне. Когда нечего скрывать, люди могут говорить о себе очень долго. А вот хранящий тайну трясётся от каждого вопроса.

Только Аманда не спешила отвечать. Она гладила живот, умильно улыбаясь. Я боялась, что разговор завершён, и сейчас она наоборот что-нибудь спросит про меня. И вдруг Аманда всё же сказала, не подняв на меня глаза:

— Нет. Я не могу простить ему своей беременности. Ты не думай, я люблю сына, я не буду ассоциировать его с Майклом, но… Ты не сможешь понять. Я люблю сына, потому что он есть. Просто потому что он есть. Но… Но… Если бы мы тогда не встретились с Майклом, я была бы намного счастливее. Я ненавижу Майкла за то, во что он превратил мою жизнь.

Она вновь говорила быстро, что не было её обычной манерой, и я вдруг поняла, что что-то произошло в это утро, пока я каталась на лошади. И я ещё с разговором о Майкле влезла.

— Нет, не нужно ехать к твоему отцу, — резко резюмировала Аманда и направилась в кухню, так и не озвучив своих истинных страхов.

— Брось, — сказала я, направляясь следом, вдруг почувствовав, как заныла поясница. — Мой отец даже не спросит. И что тянуть с праздником? Давай соберём девчонок в эти длинные выходные. Я всё успею за неделю, обещаю! И твоя мать сможет приехать. Ты же собираешься её пригласить?

Я спросила это, заметив, как помрачнела Аманда. Быть может, она говорила по телефону с матерью, и та, возможно, в обмен на финансовую поддержку, потребовала от неё чего-то? Например, возвращения в Неваду.

— Конечно, нет. Ей это не надо. И вообще… Может, и мне самой праздник не нужен. Я не хочу, чтобы ты тратилась на меня… Всё это так глупо…

— Аманда…

Она ополаскивала тарелки, будто решила шумом бегущей воды положить конец неприятному разговору, но я всё равно не отступилась, встала напротив через барную стойку и уставилась на её опущенную светлую, без намёка на искусственную рыжину, макушку. Теперь я считала себя обязанной устроить ей шикарный праздник, если уж влезла с разговором о Майкле — отец, конечно же, согласится мне в этом помочь. Может, мать всё же потребовала от неё признания, и она сообщила, от кого беременна? Только как спросить об этом Аманду?

— Послушай, ты заговорила о ненависти, — начала я издалека. — Ты боишься, что на твою материнскую любовь повлияет оставленный Майклом осадок?

Аманда выключила воду и отвернулась от меня, будто нашла что-то интересное на противоположной пустой стене.

— Тебе не понять, ты выросла в счастливой семье, — говорила она будто в пустоту. — Мать, должно быть, сильно тебя любила, раз ты до сих пор не можешь найти себя без неё.

— Это не так, — хотела вставить я, как защищалась всегда, когда начинали говорить о моей тоске по матери.

— Не перебивай, пожалуйста. Есть два типа матерей, и вообще родителей, — любящие и, так называемые, смотрители в зверинце. Последние как раз с точки зрения общества очень хороши: дети у них всегда чистые, накормленные, растут почти без травм, посещают кучу кружков, имеют много друзей. В таких семьях обычно куча разукрашенных фотоальбомов… Это что собачки с медалями с выставки. Чудо-дети, но никакого общения внутри семьи. Это будто дети для галочки или… Или дети, которые испортили родителям жизнь, но родители не хотят, чтобы соседи знали об этом. Я ещё в начальной школе чувствовала, что мать видит во мне отца и ненавидит за то, что не может из-за меня начать жизнь с чистого листа. Раньше мне думалось, что мать вынуждена брать столько учеников, чтобы вытянуть семейный бюджет, но теперь я знаю, что отец платил за меня достаточно, чтобы она могла вообще не работать. Они ведь прожили в браке больше десяти лет, и он был обязан её содержать. Она допоздна держала меня в доме Стива, чтобы оставалось времени только, чтобы пожелать спокойной ночи. Я же не просто так сказала, что он мне как брат! Как я ещё его родителей не стала звать мамой с папой! Абигайль меня не просто так ненавидит, это у нас с ней сестринская ревность при дележе старшего брата, — рассмеялась Аманда, только в её смехе чувствовалась грусть или даже злость, которую с трудом выдержал сжатый в её руке телефон.

Я даже вздрогнула, когда тот неожиданно зазвонил, будто вскрикнул от нестерпимой боли. Аманда помрачнела, взглянув на вспыхнувший экран, и закричала на звонившего:

— Я не тупая, чтобы талдычить мне одно и тоже каждые пять минут. Если ты ещё раз позвонишь, то можешь не заезжать в гости, я тебя на порог не пущу!

И она с такой силой опустила на стол телефон, что тот чуть не треснул.

— Стив, — сказала она тихо и скорчила рожу, какие обычно делают на школьных шуточных фотографиях, только язык не высунула. — Кажется, мою мать меньше заботит моё финансовое положение, чем его. Требует, чтобы я бросила дизайн и получила онлайн сертификат тестера. Говорит, что за год справлюсь. Потом ребёнка в детсад и устроиться в любую фирму в Долине. Говорит, что будет шанс иметь чистыми тысячи четыре. Ты тоже думаешь, что я дурака валяю?

Я пожала плечами, чтобы уклониться от ответа, потому что после имени Стива я уже ничего не слышала. Живот предательски скрутило то ли от креветок, то ли от токсикоза, и, заткнув рот ладонью, я еле добежала до унитаза.

— Ты в порядке?

Что я могла ответить на этот вопрос с полным воды ртом. Я ничего и не хотела говорить. Уж коли она догадалась, то вопросы отпадали сами собой. Если же нет, то пусть пеняет на свой кулинарный талант. Я схватилась за зубную щётку будто пират за кинжал, но не смогла выдавить пасту, потому что вместе с комком желчи к горлу подкатили слёзы и безжалостно брызнули из глаз. Я даже не заметила, как Аманда забрала у меня щётку с тюбиком. Казалось, что её плечо появилось перед моим носом само собой, и я уткнулась в него, как маленький ребёнок, сразу оставив на кофте мокрый круг.

— Тебе плохо? — снова спросила Аманда, как-то дотащив меня до дивана. — Есть температура? — Она осторожно коснулась моего лба. — Если это желудочный грипп, то, кажется, должна быть температура? У тебя он был когда-то, помнишь?

— Неужели не понимаешь, что со мной! — сквозь слёзы прокричала я, вдруг поняв, что не могу больше держать весь этот ужас в себе. — Нет у меня никакого гриппа, так что не переживай! У меня задержка больше недели, меня тошнит постоянно… Неужели не видишь?

Аманда, продолжая сжимать мои плечи, отстранила меня от себя, но я, не вынеся её пристального взгляда, поспешила зажмуриться.

— Ты тест делала?

Я кивнула, не открывая глаз.

— И что?

— Ничего.

— Что значит ничего? — Голос Аманды взвился на целую октаву. — Он был положительным

— Нет.

— Чего тебя тогда тошнит?! Значит, грипп!

Я поняла, что Аманда поднялась с дивана лишь потому, что руки её исчезли с моих плеч. Я вовсе не слышала её шагов, лишь бряцанье баночек подсказало мне, что она вернулась к зеркалу.

— У меня же оставался ещё один тест. Не могу найти, — донеслось до моего слуха, и я тут же отозвалась:

— Возьми в моём рюкзаке.

Она быстро прошла к двери, где я бросила рюкзак, и вернулась к дивану, шелестя коробкой.

— Зачем прокладки с собой носила?

Оставив вопрос без ответа, я молча взяла протянутый тест и удалилась в туалет, где с трудом выдавила из себя тонкую струйку. Весь мой небольшой запас мочевого пузыря остался в джинсах, когда меня вывернуло наизнанку. Положив мокрый тест на крышку бочка, я стянула с себя мокрые штаны и бросила в ванну под сильную струю воды. Воздух пропах рвотой, и даже несколько нажатий на баллончик с освежителем воздуха не помогли. Надо было залить в унитаз хлорки, но для этого пришлось бы потревожить тест, и у меня вдруг начали трястись колени, и я так и не поднялась с ледяной плитки, на которую опустилась, застирывая джинсы.

— Ты чего в таком виде?

Я только сильнее сжалась, увидев в дверях Аманду. Но она уже не глядела на меня. В руках её был тест, только по лицу невозможно было прочесть его результат.

— Отрицательный. Ничего у тебя нет.

— Ничего? — переспросила я каким-то потерянным голосом. — А что же тогда?

— Грипп подхватила. А если повезёт — и тебе, и мне, кстати, — то просто сбой цикла. Сказала же тебе, что к врачу надо вовремя ходить. Когда у тебя приём назначен?

— Сразу после Дня Лютера Кинга.

— Поднимись уже с ледяного пола! Всё себе застудишь. Тебе бы в тепло сейчас. Может, это поможет вызвать месячные. Врунья! Почему сразу не сказала?

Я уже поднялась с колен, но сейчас опустила глаза и сжала ноги, будто могла прикрыть наготу.

— Боялась, что ты тут же ему сообщишь, а я не собиралась рожать его ребёнка.

Я не видела выражения её лица, но голос Аманды стал стальным:

— Во-первых, это слишком личный вопрос, чтобы я влезала. А, во-вторых, это не только его, но и твой ребёнок. Мог бы быть, если бы был.

— Ты уверена, что тест не врёт?

Я с трудом заставила себя поднять глаза от своих поджатых пальцев ног.

— Ты ещё до Рождества спала со Стивом. Конечно же, тест бы всё показал. У тебя просто задержка. Небось, слишком боялась забеременеть с резинкой, — рассмеялась Аманда, а я вновь залилась слезами, не сумев в один заход вылить из себя накопившиеся за эти две недели страхи.

— Кейти, хватит! Не могу видеть, как ты плачешь!

И всё же Аманда выпустила меня из ванной, и я плюхнулась калачиком на диван, не заботясь о своём неприкрытом тыле. Аманда же достала из шкафа для меня свежие трусы и спортивные штаны.

— Хочешь, горячую ванну? — И когда я не ответила, добавила: — Я вот очень хочу, да мне нельзя. Хочешь, я наберу воды? Тебе поможет.

— Не подходи ко мне лучше. Вдруг грипп!

— А толку-то не подходить! От него не уберечься. Я его всё равно уже подхватила. Но мне уже не страшно блевать. В общем-то тут проблемы только возникнут, если пить не смогу. Тогда капельницу поставят.

И, не дожидаясь моего согласия, она наполнила ванну таким крутым кипятком, что запотели не только стеклянные дверцы, но и зеркало над раковиной. Капельки пара пахли хлоркой, и я поняла, что, пока рыдала, Аманда успела вымыть туалет.

— Прости, — сказала я, прижимая к груди свежую одежду.

— Пустяки! Ты за мной больше подтирала. Я тебе уже осточертела со своим животом и финансовыми проблемами.

— Что ты…

— Знаю, не говори. Я тут, пока готовила эти чертовы креветки, говорила с одной русской девочкой. Просто говорить надо было о пустяках и исправлять ошибки в английском. Мне её знакомые присоветовали. Говорит, их там много желающих. Конечно, десять баксов за такой разговор глупо, но ведь это хоть что-то… Ну чего ждёшь?! Лезь в воду, пока не остыла.

Вода обжигала, но я заставила себя преодолеть дискомфорт и опустилась в воду.

— Десять баксов — это пакет памперсов, — зачем-то сказала я и лишь потом вспомнила, что Аманда не собирается пользоваться подгузниками. Однако Аманда не начала пререкаться, она выглядела слишком задумчивой, а потом как-то коварно улыбнулась.

— Если бы ты действительно оказалась беременной, я бы с радостью поглядела на то, как Стив легко отказывается от своей мечты о второй степени. Другому легко советовать!

— Он никогда бы не узнал об этом, — перебила я, чувствуя, как у меня вновь скрутило живот от воспоминания о ледяном доме на озере.

— Ты так легко говоришь, потому что ничего у тебя не было, — Аманда повысила голос. — А был бы в животе ребёнок, в тебе были бы иные чувства.

— Нет, моё решение было бы тем же.

— Ага, католичка хренова! Жила бы в Ирландии, никто бы тебя за абортом из страны не выпустил!

— Выпустил бы! — завилась я, не понимая при чём тут вообще Ирландия. — У них же есть там всякие исключения. Изнасилования, например…

— Стив тебя не насиловал!

Аманда с такой силой хлопнула дверью в ванную, что я чуть не подлетела из воды, а потом всё же занырнула ещё глубже, поняв, что находиться в этом кипятке безопаснее, чем обжечься на пару Амандиной злости. Но одиночество моё оказалось не долгим. Она распахнула дверь и крикнула, будто в воздухе висел не пар, а гремела музыка, которую следовало перекричать:

— Стив самый приличный парень в моём окружении. Никогда бы я не стала знакомить тебя с гнилью. Всё, что случилось между вами, это на сто процентов твоя вина. Я думала, ты хоть чему-то научилась, а ты опять скрытничаешь и ведёшь себя как идиотка. Нафантазировала себе беременность! Поговорила бы со мной, я бы быстро тебя на землю опустила. И знаешь, что? — Аманда зачем-то сделала паузу, хотя я и не думала перебивать её тираду. — Только посмей поссорить меня с ним. У меня вообще никого не осталось, кому было бы до меня дело! Ты это понимаешь? Стив ни в чем не виноват. Уясни это наконец и забудь всё, что было между вами.

— Я не могу! — выкрикнула я ей в унисон.

— Можешь! Ты просто не хочешь! Тебе нравится быть жертвой. Но ты, к счастью, не знаешь, что это такое на самом деле. И потому ты в своём вечном трауре смешна! Чего ты вылезла из воды?!

И тут только я заметила, что действительно поднялась на ноги, а когда хотела вновь усесться в ванну, поскользнулась, и Аманда едва успела схватить меня за руку, пока второй я нащупывала стену.

— Идиотка! Хватит меня пугать! Устроила себе беременность! Да я так над своим тестом не тряслась, как сейчас над твоим. Дура!

Она уже держала меня за плечи и прижимала к груди, не заботясь о том, что кофта её ещё не просохла от моих слёз.

— Ходила темнее тучи! — продолжала тараторить Аманда. — Я уже думала, что чем-то обидела тебя, а она… Дура! Давай уже, сиди в своей ванне.

— Аманда, а это точно…

— Подожди пару дней и всё узнаешь. Только прошу тебя, Стиву не заикнись обо всём об этом. Он и так бешеный. Чувствую, он там какую-то клятву дал на могиле Майкла. Он реально начал говорить, что хочет помогать деньгами хоть немного… А откуда у него деньги! Работу ещё не получил, учиться надо, а потом вторая степень… Но он настырный. Всегда был таким, итальянцы ведь такие. У них там чувство семьи очень сильное, мне не понять.

— У ирландцев тоже, — вставила я, лишь Аманда убрала с меня руки и обхватила свои мокрые плечи.

— Да какие мы ирландцы! Он-то хоть в третьем поколении итальянец, а мы так, даже рыжих волос уже нет!

И она рассмеялась и затянула руками волосы в хвост, обнажая своё теперь какое-то слишком круглое, почти детское с ямочками, лицо.

— Послушай, — вдруг шепнула я, испугавшись слишком быстрой смены её настроения — видно вывел её из себя не разговор с матерью, и Стив говорил с ней совсем не об учёбе. — С чего ты про клятву взяла? Может, он действительно тревожится о тебе. Раз ты сказала, что вы были чуть ли не семьёй?

— В детстве это одно, а сейчас… Нет, я никогда не приму от него ни цента, ты же понимаешь. Я справлюсь, я должна справиться. Иначе я не достойна этого ребёнка.

Аманда сказала это так сурово, что даже ямочки куда-то подевались, а лицо её на мгновение замерло, став маской.

— Тогда может тебе маркетинг онлайн взять? Сейчас ведь хотят людей, которые знают и код, и графику, и продажи. Ну там в контент-менеджеры пойти, что ли…

— И ты туда же! — то ли рассмеялась, то ли вздохнула Аманда. — Только посмей объединиться со Стивом! Уверена, что он будет искать у тебя поддержки. В их семье мужское слово — закон, и он не понимает, отчего я не соглашаюсь с ним. Я сама со всем справлюсь, — и тут же добавила: — Как-нибудь.

— Аманда, но мою помощь ты же принимаешь…

— Принимаю! — перебила она резко. — Пока вижу, что она тебе не в тягость. А никакую финансовую ты мне предложить не можешь, потому что у тебя самой ничего нет. Да я и не приму! На моё имя есть счёт, к которому у меня будет доступ после двадцати одного. Я не знаю, сколько на нём денег, но хоть что-то… Потом всегда можно взять кредит… Безвыходных ситуаций не бывает. Не бывает… А сейчас… — она затаила дыхание, и я тоже, будто Аманда собиралась сказать что-то очень важное. — Надо, чтобы у тебя начались месячные. Тогда ты успокоишься и не будешь портить мне настроение своей кислой миной. Будь позитивной!

Она оттянула от живота намокшую кофту, будто могла просушить её потряхиванием.

— А ты никогда не думала, что Стив любит тебя? — спросила я раньше, чем подумала, что не должна этого говорить.

Аманда замерла с натянутой тканью и посмотрела на меня полными ненависти глазами — слишком ярко они сияли в разогретой ванной комнате.

— Хватит фантазировать! Он не любит меня и точка!

Она вновь хлопнула дверью, но в этот раз уже не так сильно. Обиделась? Как понять это без того, чтобы вылезти из ванны! А покидать её было нельзя. Надо сидеть до победного и, быть может, действительно с первой кровью из меня уйдут все страхи.

Глава пятидесятая "Решение судьбы"


Я не спала почти всю ночь. Лежала, обречённо глядя в потолок, страшась неловким движением разбудить Аманду. Спина ныла, и я засунула под поясницу руки, чтобы подарить телу немного облегчения. Надежда, поселившаяся во мне в горячей ванне, ушла вместе с телесным жаром. В жизни ничего не бывает просто, и утро не в силах простым красным росчерком на трусах рассеять мои многодневные страхи. Заснув под утро, я не услышала будильник и с трудом разлепила глаза, когда Аманда что-то обронила на кухне. Лениво откатившись к стене, я заметила на простыне кровавый след и едва сдержала крик то ли радости, то ли удивления.

— Я была права с ванной! — провозгласила Аманда, запихивая скомканную простынь в бак для грязного белья, пока я боролась с краном душа, вдруг ставшим удивительно скользким.

Мной владела странная радость: смесь облегчения с какой-то жалостью. Жалела я, конечно, не о развеянной беременности. Я стыдилась своей глупой веры в возможность таковой.

Неподдельную радость Аманды портил налёт превосходства, сквозивший в прищуренных от утреннего солнца глазах. Она знала, как надо вести себя в сложившейся ситуации, а я повелась на интернет-статейки и собственные выдуманные ощущения. В очередной раз я с блеском сыграла роль дуры, навечно закрепив за собой выбранное амплуа. Счастье, что отец остался в неведении. Пусть продолжает верить, что его дочь выросла и почти что обрела самостоятельность. Жаль, что мне самой уже в это не поверить, и я действительно заслужила усмешку Аманды.

После душа меня затрясло. Придерживая одной рукой сползающее полотенце, другой я оперлась о раковину, ловя рыбьими губами улетучивающийся воздух. Тело сдалось под напором месячных. Предстоящие четыре часа лекций казались неодолимыми.

— Чай с мёдом и тост вернут тебя к жизни!

Слова Аманды прозвучали рекламным слоганом, и я покорно поверила в их силу. День выдался хмурым. Облака грязной ватой опустились с гор на мою голову. До полудня я массировала ладонью лоб, пытаясь убрать боль. Но ни массаж, ни таблетки не помогали. Путаясь в словах, с трудом двигая указкой по слайдам презентации, я что-то там плела про своего немецкого дизайнера, желая опустить голову под ледяную струю. В перерыв я с трудом запихнула в себя сладкую датскую булку. Глаза проклинали скудное солнце даже за стёклами тёмных очков. Если меня не погубит живот, то к вечеру добьёт голова… Экран компьютера солнечной вспышкой слепил едва открывающиеся глаза. Я захлопнула крышку и склонила голову на сложенные поверх ноутбука руки в ожидании фразы «Все свободны», до которой предстояло выслушать мучительные щёлканья многочисленных клавиш и убийственно-зычный голос преподавателя целых два часа.

Аманда то и дело скашивала в мою сторону глаза, но я шёпотом попросила её продолжать работать, потому что меня уже ничего не могло оживить. Пагубные мысли я развеивала планированием предстоящей вечеринки. Улучив момент, я покинула аудиторию и позвонила отцу, который так и не научился общаться со мной через текстовые сообщения. Разговор я запланировала длинным с подробным отчётом, что и где я собираюсь купить, кого пригласить и как потом вернуть ему дом в надлежащем виде. И секунды не сомневаясь в положительном ответе, я всё равно остолбенела от короткого согласия, полученного в первую же минуту разговора. Пожав плечами, я сунула телефон обратно в карман, пожалев, что не успела спросить о собаке.

— Ты в состоянии пообедать?

Аманде не стоило задавать подобного вопроса, потому что моё бледное перекошенное лицо заранее сообщило ей ответ, но противиться желанию беременной заглянуть в греческую забегаловку я не могла. Запах гироса не показался тошнотворным, но и не пробудил голода. Однако Аманда заставила меня съесть половину картошки, хотя непонятно чего я поглотила больше — самой картошки или же кетчупа.

— Кейти, ты уже не беременна, — то ли смеялась, то ли отчитывала меня Аманда, забирая остаток соуса.

К вечеру меня немного отпустило, и я заставила себя открыть ноутбук, пока Аманда находилась в бассейне. Теперь покупки радовали меня, не заставляя матку сжиматься от страха. Все украшения для дома я заказала на отцовский адрес, стараясь особо не расходиться ни в количестве, ни в цене. Отец не любит мишуры и будет с недовольным лицом помогать вешать гирлянды, а потом вздыхать, лицезрея полный мусорный бак. Он предпочитал тратить деньги на еду, но о ней я пока не думала — всегда можно купить суши и готовые сандвичи. Торт придётся вести из Долины, потому что ручаться за мастерство Салиновских кондитеров я уже не могла. Мысли о сладком заставили потратить доллар в автомате на шоколадку. Глотая подслащённые слюни, я принялась читать сценарии бэби-шауэров, стараясь выбрать что-то достаточное простое. Собирание пар из разрозненных детских носочков и опустошение на скорость детских бутылочек казались заманчивыми, хотя Аманда могла воспротивиться имитации молочной смеси… Так что стоило поискать нейтральный вариант, в котором не будет ни пустышек, ни памперсов с шоколадом, ни… А что же мне остаётся?! Не заставлять же далёких от рисования девчонок расписывать детские бодики!

Моя дурацкая беременность украла уйму времени, и теперь оставалось всего пару дней для того, чтобы в тайне от виновницы торжества подготовить конкурсы. Нет, подобное должны организовывать опытные мамы, ведь половина шуток в сценариях больше походят на страшилки. Однако подарок я должна была согласовать с Амандой. Я хотела подарить два слинга — шарф и карман, но мастерица предлагала слишком большой выбор тканей, чтобы я могла решить сама, какой лучше.

— Шоколад ела, а мне не купила! — притворно обиделась Аманда, бросая в урну оставшийся лежать подле меня фантик.

— Ты не ешь шоколад.

— Могла бы купить мне гранолу.

Я стала рыться в карманах и отыскала доллар монеткой. Только Аманда не двинулась к автомату, а вернула мне доллар.

— Гляди на монету.

Чеканка оказалась занятной: индианка, если судить по разрезу глаз и круглым серьгам-дримкетчерам, несла за спиной в платке спящего малыша.

— Выходит, государство поддерживает естественное родительство. Во всяком случае с двухтысячных годов.

Я вновь протянула Аманде монету.

— Думаешь, кто-нибудь рассматривает монеты? Так что это не пропаганда.

— Это и не пропаганда, а социальная реклама. Может, послать эту монету матери, чтобы перестала допытываться, какую коляску мне купить? Что скажешь?

— Скажу, чтобы ты купила гранолу и выбрала для себя подарок. Как раз платок за спину!

Аманде потребовалось для этого полчаса, и когда я оформила заказ, мне лично уже разонравились все рисунки. Меня уже больше тревожил выбор следующего дня — идти ли к гинекологу.

Пока Аманда была на приёме у врача, я попросила девушку в регистратуре изменить причину посещения с беременности на профилактический осмотр. Без комментария и лишней улыбки та предложила мне прийти в эту пятницу. Мы планировали выехать в Салинас с самого утра, а от врача можно будет выйти не раньше полудня. С другой стороны, мой отказ от посещения врача испортит Аманде праздничное настроение. И я сказала — да, а вот предмет разговора с врачом оставался для меня тайной, но пока я решила о нём не думать, продолжая писать сценарий праздника в телефоне предложение за предложением.

Аманда покинула медицинский офис в приподнятом настроении. Я уже привыкла к этой феерической смене выражения лица за проведённый там час: с трясущегося заячьего страха до сияющего начищенной медью счастья. Сейчас Аманда сияла даже ярче, чем вчера за ужином, когда заставила меня прижать руку к животу, уверяя, что малыш икает. Там что-то действительно дёргалось внутри, но я ощущала лишь толчки, которые так и не научилась различать, потому верила Аманде на слово, где коленка и где локоть.

— Он икает по сто раз на дню!

Глаза Аманды сияли бирюзой. Я ответила улыбкой. Меня не меньше икоты радовали собственные месячные: затаённая утренняя радость сейчас накрыла меня как цунами. Раскинув руки, я плюхнулась на диван, готовая обнять весь мир. После ужасной ночи сон сошёл на меня снежной лавиной, и я почти не услышала последних слов Аманды. Сейчас, по дороге к машине, она повторила их больше для собственной радости, чем для моего просвещения.

— Кен сказал, что я действительно могу спать на спине, если это снимает боль. Мало вероятно, что артерия прижмётся. Но если кислород вдруг станет плохо поступать, я автоматически проснусь!

Я лишь кивнула в ответ. Разве следует сомневаться в словах доктора? Я могла усомниться лишь в своей внимательности: я и не замечала, что у Аманды вновь начались проблемы со спиной. Мне даже казалось, что ходить она стала прямее, чем до беременности, а живот теперь упругим мячиком выдавался вперёд так красиво, что я снова стала ловить себя на мысли, что хочу написать её беременную. Эта мысль поселилась во мне будто ревность к Логану, фотоаппарат которого может запечатлеть её живот намного лучше моей кисти, и именно его она будет с благодарностью вспоминать спустя годы. Эти старушечьи мысли смыл натиск моих беременных страхов, а теперь я мыслила просто как художник, у которого чесались руки заполучить редкостную модель.

— Матка тридцать два сантиметра, — поймала я последнюю фразу Аманды.

— А почему в сантиметрах? — попыталась восстановить я прерванную связь с действительностью.

— Потому что почти тридцать три недели!

— И? — Если только можно улыбкой скрыть неловкость…

— Размер матки соответствует неделям. Как ты в дюймах собралась считать!

— А можно мне тебя нарисовать? — задала я спасительный вопрос.

Аманда остановилась, будто усомнилась в услышанном.

— Я подумала, что это может стать хорошей открыткой… Но если ты против…

— Я не против. Но откуда время? Ты даже не приступила к эскизам календаря.

— После интенсива будет пара свободных дней перед началом весеннего семестра. Ты ведь не собираешься до февраля родить…

— Дура!

Мне и самой захотелось хлопнуть себя по губам за абсолютно тупую остроту. Аманда поспешила добраться до машины. Мячик обиженно колыхался под кофтой. Безопаснее продолжать молчать и не ляпнуть очередную глупость.

— Я надеюсь и в День Святого Патрика не родить! — сказала Аманда примирительным тоном, отперев машину.

Да, впереди были два месяца, за которые мне предстояло окончательно постичь смысл фразы «Аманда — мама». А пока будущей маме предстояло победить изжогу. В магазине я попыталась поднять упаковку в восемь стеклянных бутылок, но Аманда оттолкнула меня в сторону со словами:

— Тебе тоже нельзя!

Ряд оказался абсолютно пустым: ни работника, ни другого покупателя, но Аманда быстро нашла решение. Разрезав ключами пластик, мы переставили бутылки в тележку по одной и двинулись к отделу готовых салатов. Аманда покосилась на суши.

— Всё-таки из крабовых палочек делают не только гадость, — начала она в оправдание своих порочных мыслей. — Но эту гадость можно в беременность.

— Может, всё-таки взять на ужин мексиканский салат? Или просто нарезать авокадо с сушёными помидорами…

После вчерашнего вынужденного голодания моя фантазия немного разыгралась, но Аманда так впилась взглядом в суши, будто хотела, чтобы магическая сила перенесла их с полки в тележку. Я взяла на себя роль феи и достала две упаковки. Одну острую, вторую — нет.

— Мне тоже острую, — остановила меня Аманда.

Теперь для полноты картины оставалось лишь купить шипучки, но Аманда прошла мимо безалкогольных напитков и взяла пару упаковок апельсинового сока.

— У тебя же изжога. Какой сок?

— Я хочу, — спокойно ответила Аманда. — Теперь достаточно минералки. Я просто хочу. Тебе этого не понять!

Наверное, мне сложно понять бзики беременной, но ещё труднее разобраться в собственных желаниях и страхах. Хотя на данный момент мне хотелось одного — чтобы месячные, такие долгожданные, наконец закончились и дали мне возможность нормально функционировать. А мысли сейчас легко можно заменить заботами о предстоящем празднике, хотя разумнее всё же заняться университетскими проектами и хотя бы подготовить эскизы. Однако в магазине думалось лишь о еде.

— У нас всё ещё полно апельсинов на дереве. Обязательно привезём с собой для свежего сока.

Наперекор ожиданиям Аманда не улыбнулась, а наоборот нахмурилась.

— Всё равно считаю глупым ехать к твоему отцу. Он из тех людей, которым невозможно соврать два раза.

— Так ты и не будешь врать. Теперь врать незачем. И никто не ждёт от тебя прилюдного оплакивания Майка. Ты лучше разошли приглашения. Я уже послала тебе наш адрес.

Она это сделала, и все девчонки изменили свои планы ей в угоду. Стало на минуту завидно, ведь у меня за все двенадцать лет школы не сложилось ни с кем настоящих дружеских отношений. Интересно, кого я смогу пригласить в паб на свой будущий день рождения?

— Жаль, что ты пиджак не носишь.

Я подняла голову от альбома, в котором весь вечер чирикала варианты дизайна календаря. Аманда перестала листать очередной журнал для беременных.

— Здесь написано, что в Ирландии во время родов роженице одевали пиджак её мужа. Они верили, что так мужу передастся немного боли жены, и она легче родит.

Слишком серьёзный тон не позволил мне улыбнуться. Завтра нас ждёт следующее занятие курсов для беременных. За последние дни я успела позабыть о том, что мне предстоит пережить в день родов. Сейчас меня вновь охватила преждевременная паника.

— У меня будет кофта, — зачем-то выдала я и глупо заморгала.

— А тебе нужна моя боль?

— Нужна ли? Ты думаешь, я останусь спокойной, когда ты будешь корчиться от боли?

— Ты обязана оставаться спокойной. Иначе какой в тебе будет толк…

— Я и не знаю, какой с меня толк…

— Мне кажется, я уже научилась правильно дышать. Брекстоны стали частыми и долгими. Врач сказал, что природа даёт возможность подготовиться. Интересно, сумею ли я отличить Брекстоны от настоящих схваток. Надеюсь, всё же воды отойдут раньше, чтобы не осталось никаких сомнений.

Аманда отложила журнал в сторону и пошла в туалет, а вернулась без улыбки и с моей расчёской.

— Какого черта у тебя так волосы лезут?

Я пожала плечами. Надо было почистить расчёску, но с этой ложной беременностью я перестал вовсе за собой следить.

— Пойдём в аптеку за моими витаминами и обязательно купим биотин для тебя и заодно рыбий жир.

Теперь я кивнула. Чего напрасно спорить? Волосы сыпались по-страшному, хотя я перестала стягивать их в хвост.

— Лучше я постригусь.

— Не смей!

Я даже вздрогнула от окрика Аманды.

— Знаешь, в колониальное время существовал закон, что волосы жены принадлежат мужу, поэтому женщина не могла их подрезать без его согласия.

— Ты бы лучше героям ОʼГенри это сказала! Там, где она волосы ради часов продала.

— Я тебе говорю! Должна была сама в Библии читать, что длинные волосы — гордость женщины. Правда, там ещё говорилось, что длинные волосы унижают мужчину… Сексизм, но с эстетической точки зрения апостолы правы, что природа так порешила — я не могу припомнить ни одного мужчину, которому бы шли длинные волосы.

Аманда почистила расчёску и собрала волосы в клубок.

— Если мы сожжём их как индейцы, то, может, другие испугаются костра и не будут лезть, а?

Она действительно положила волосы в железную миску и бросила сверху подожжённый кусочек бумаги.

— А есть какой-то беременный ритуал?

Я даже заставила себя прогуляться до кухни. Спина от долгого сидения стала ныть, да и головная боль вернулась. Небо так и не разродилось дождём.

— Вот тут, — Аманда задула оставшееся пламя и смыла пепел в раковину, — я больше доверяю курсам. Так что учись на них на отлично и не смей паниковать в больнице.

Интересно, какими ритуалами можно заморозить мои нервы и впечатлительность?

— А ещё Лютер Кинг говорил, что волосы лучшее украшение женщины, — не унималась Аманда.

— Чего ты прицепилась к моим волосам?

— Да если я не буду к ним цепляться, ты их окончательно угробишь. Тебе пофиг как ты выглядишь. Вот действительно — пофиг.

— Это не правда. Закончится интенсив, и я, может, даже бегать вновь начну…

— Угу, мы даже с собакой гуляем не больше получаса. А вообще у тебя мешки под глазами. Тебе надо спать.

— В пятницу высплюсь.

— В пятницу ты идёшь к врачу!

— Я помню. Но назначено у меня в десять тридцать. Я могу спать!

Я вернулась к альбому и зарылась в него с головой, провела рукой по волосам и скомкала выпавшие волосинки. С этим Стивом можно и поседеть преспокойно. Я засунула большой палец между животом и пуговицей, с радостью обнаружив, что джинсы вновь стали свободными. Надо думать про выходные. Надо улыбаться. Страшнее того, что я себе напридумывала, ничего быть не может.

Глава пятьдесят первая "Жизнь в планах"


С утра обещали дождь, но небо так и прохмурилось до самого вечера, смеясь над моей невыносимой головной болью, с которой я едва высидела лекции. Одно радовало — мои эскизы не забраковали, хотя они и не вызвали бурю чувств ни в преподавателе, ни в сокурсниках. Поддавшись на уговоры Аманды, я решила нарисовать цветы в минималистском стиле, чтобы упростить работу и создать нечто запоминающееся. Не в силах выносить мерцания экрана, я отрешённо листала принесённые из библиотеки альбомы с цветами. В них присутствовала и фотография, и живопись. Особенно вдохновляли работы Джорджии ОʼKиф. С раннего детства я рисовала растущие во дворе калы, и мама аккуратно подписывала на обороте картонки месяц и год, чтобы сложить в папочку и убрать в шкаф. Эврика!

— А это класс! — восхитилась Аманда, когда я попросила оценить идею использования в календаре детских рисунков. — Читала где-то, что художница использовала рисунки своей двухлетней дочки как фон и прорисовывала поверх силуэты сказочных существ…

— То есть, ты считаешь, их нельзя просто оформить в рамочку?

На самом деле я в тайне надеялась сделать всё оригинально и легко.

— Я просто рассказываю, — немного обиделась Аманда. — Посмотрим в пятницу твои рисунки и решим. Но это идея — прорисовать более чёткие силуэты цветов.

Для своего проекта Аманда взяла у Логана фотографии Калифорнии, чтобы оформить пейзажи в виде открыток с отрывным календарём — стандартный и беспроигрышный туристический вариант, к которому она решила добавить какие-то пожелания, написанные небрежный почерком. Почему-то её идеи опережали мои, словно сейчас Аманда не только ела, но и думала за двоих. Да и чувствовала она себя нынче на зависть хорошо. Даже поясница после краткого сна на спине ныла не так сильно. Я сжала виски указательными пальцами и постаралась отвлечься от дурных мыслей. Нельзя завидовать…

— Пойду лучше прогуляюсь.

class="book">Кивнув преподавателю, я покинула аудиторию и направилась к лестнице, где столкнулась с Бьянкой. Та предложила прогуляться вместе до фотолаборатории. Я уже перестала злиться на Логана и попросила запечатлеть наше чисто женское торжество в Салинасе.

— Я могу надеть платье и парик для маскировки, — улыбнулся парень, принимая из рук Бьянки принесённый для него кофе.

Фотосессию для его выпускной работы запланировали на следующую субботу. Аманда купила билеты на спектакль «Питер Пен» в театр, в саду которого мы обсуждали с ней бисексуальность Аполлона. Для создания нужной атмосферы Аманда даже заказала из Перу простой хлопковый сарафан, который должны были доставить уже завтра. Сама Бьянка предложила сделать в подарок Аманде видео-поздравление, которое собиралась заснять во время праздника. Я же продолжала сомневаться в сценарии, но утренний звонок от отца, сообщившего о полученной посылке и уже повешенных гирляндах, предал силы уставшему телу.

— Мы с Дороти украсим дом цветами.

Я тут же представила соседскую старушку переносившую в наш дом всё содержимое своей флористической лавки и не знала, радоваться или бояться проявленной отцом активности. Но раз лопасти ветряной мельницы остановить невозможно, остаётся лишь надеяться на лучшее. Забрав у Аманды ключи, я съездила в китайскую кондитерскую, чтобы обсудить украшения на торте, потому что мне показалось, что часть моей речи по телефону просто не поняли. Днём в пятницу мы заберём торт и в субботу радостно съедим.

— Ты собираешься оставаться у отца до понедельника? — спросила Аманда после лекции.

Мне казалось это очевидным. Не могли же мы уехать сразу после праздника, будто сняли у отца дом. Я понимала тревогу Аманды, но уверила, что отец достаточно тактичен, чтобы воздержаться от лишних расспросов. Да и какое ему собственно дело до отношения Аманды к смерти Майкла. Господи, я сама перестала о нём вспоминать, будто Стив и не рыдал у меня на плече всего пару недель назад. Я видела фотографию Майкла лишь на фэйсбуковской странице Стива, и не могла никак связать его образ с Амандой. Или просто не желала задумываться о том, как на самом деле был зачат их ребёнок.

На подъезде к госпиталю на нас стеной обрушился обещанный с утра дождь, будто машина с маху въехала в автомойку. Мы не взяли ни зонтов, ни курток, потому надеялись, что за оставшееся до курсов время дождь стихнет. Аманда читала очередной журнал. Машина сохранила тепло от недавно выключенной печки. Музыка заглушала барабанную дробь дождя, стучащего по крыше. Клонило ко сну. Я зевала все шире и шире. Струи воды мягкими изгибами скользили по стеклу, и новые капли, сильными всплесками нарушив на краткий миг их целостность, катились вниз. Дождь усилился, и теперь капли распластывались по стеклу жирными птицами, вяло машущими изогнутыми крыльями — они ползли вниз будто пингвины по льду. Следить за дождинками становилось невыносимо скучно, и я, прикрыв глаза, незаметно задремала.

Проснувшись и не обнаружив в машине Аманды, я глянула на часы в телефоне и обалдела. Чёрт, я проспала сорок минут занятий! От краткого сна в голове прояснилось, а вот на душе потемнело. Почему Аманда не разбудила меня? Я вынула из зажигания ключи и выбралась на улицу. Поёжившись от подаренной дождём свежести, я пересекла парковку бегом и едва перевела дыхание перед входом в зал. Ванда остановила лекцию и продолжила говорить лишь тогда, когда я молча опустилась на коврик подле Аманды.

Мне вновь пришлось рассматривать беременные пары, но в этот раз не для классификации их по принадлежности к фауне, а чтобы понять, что они сейчас делают. Все расположились полукругом перед Вандой: будущие папы позади будущих мам, обхватив животы руками. Лишь сейчас я оценила размеры живота Аманды, когда пришлось, чтобы сомкнуть пальцы, почти уткнуться носом ей в спину. Под ладонями оказался железный шар. Я впервые щупала живот во время Брекстонов. Мой живот тоже сжался и чуть не пискнул от страха. Как же это должно быть больно!

— Ребёнка мы продвигает тремя потугами, а четвёртой закрепляем его в новом положении. Вы должны сосредоточиться именно на четвёртой, иначе малыш вновь уйдёт назад.

Голос Ванды звучал где-то там далеко в другой галактике, а тут мне на пальцы продолжал давить камень, будто противясь моему присутствию. Мне казалось, что прошло уже минут пять, а живот не обрёл прежнюю мягкость. Аманда со спины выглядела абсолютно спокойной, но я знала, как стойко она умеет держать себя на людях. Ей больно, ведь так должно быть при схватках, пусть и тренировочных? Почему она до сих пор не заговорила со мной? Злится, что я заснула в машине? Во всём виновата моя несчастная голова! И этот дурацкий дождь!

— Запомните, а лучше запишите, и возьмите этот конспект с собой в госпиталь… Пусть это будет домашней работой ваших партнёров, — И мне показалось, что Ванда кивнула именно мне, и именно для меня не использует слово «папы». — Это сейчас вам кажется, что вы всё запомнили, но в нужный момент всё улетучивается из головы. Главный элемент успешных потуг — два глубоких очищающих вдоха до самой потуги и после. На счёт три представим, что схватка началась…

Нет, моё воображение отказывалось работать в предложенном направлении, лишь сердце радостно заколотилось, когда пальцы смогли пропружинить на животе. Ух…

— А сейчас возьмите будущих мам за ногу и представьте, что та каменная, — продолжала командовать Ванда.

Мне действительно показалось, что джинса вокруг икры окаменела, или это мои пальцы от долгого напряжения потеряли чувствительность.

— Во время потуг хорошо помогает массаж затёкших ног. Здесь не существует определённых правил, вы просто должны помочь маме расслабиться, если вообще мы в тот момент способны это сделать. Запомните, что расслабление — это первый шаг к лёгким родам. И главное расслабить не ногу, а матку. Отсюда у меня к вам второе задание, помимо блокнотика, в который вы запишите правильность дыхания… Не надо на меня так смотреть. Я вас в школу не отправляю. Это очень даже задание для взрослых, — Ванда загадочно улыбнулась и даже понизила голос. — Вы уже достаточно хорошо представляете себе способность живота раздуваться. На родах вам предстоит узреть возможности влагалища. Мы учимся расслаблять тело с помощью дыхания, фокусируясь вместо боли на глубине вдохов, но при этом забываем о лимитированности тела. Мы смазываем кожу живота, чтобы придать той больше эластичности. О влагалище тоже следует позаботиться заранее. Уверена, — Ванда вновь загадочно сощурилась, — что вы не раз ощупывали стенки влагалища пальцами, ища заветную точку. Теперь же вам следует искать сжатые мышцы, которые похожи на каменные нити. Мягкими нажимами пальцев вы должны разгладить их, представив, что влагалище — это плиссированная юбка, в которой не должно остаться ни одной складки. До дня «Икс» не так много времени, но если каждый день вы хотя бы десять минут будете учить влагалище расслабляться, то его стенки станут достаточно эластичными, что позволит избежать не только разрывов, но и эпизиотомии. Отнеситесь к этому достаточно серьёзно.

Какое счастье, что я оставалась за спиной Аманды, лишая её возможности увидеть моё вспыхнувшее лицо, когда я на секунду представила себя в роли массажиста. Нет, это невозможно, и она не станет требовать от меня подобного… Слишком ярким оставалось воспоминание той ночи, когда она наглаживала мне ладонь. Если я прикоснусь к ней совсем в ином месте, что испытает она? Спина Аманды выглядела слишком прямой, будто она нарочно выгнула её, чтобы не прикасаться больше к моей груди. Ванда вновь говорила о чём-то, но я не помнила, уже озвучивая в голове возможные доводы, чтобы отказаться от выполнения глупого задания.

— Это самый простой массаж, который любой человек может сделать своему ребёнку.

Простой массаж?! Ребёнку? Я чуть не выкрикнула своё возмущение. Какое счастье, что Ванда на этих словах оказалась против нас. Дрожащей рукой я взяла протянутые цветные листы с изображением малыша и мамы, пытаясь унять взбесившееся сердцебиение. Аманда по примеру остальных пересела обратно на стул, а я с трудом сумела разогнуть затёкшие ноги, чтобы подняться с коврика. Отдав конспект Аманде, я тупо уставилась в пустой белый экран. Голос Ванды продолжал с трудом продираться сквозь барабанную дробь сердца.

— Этот массаж соединяет индийский и шведский подходы. Индийский, присутствующие меня поддержат, более духовный. Он ориентирован на расслабление не только ребёнка, но и матери. Индийские матери акцентируют внимание на медленных ритмичных движениях, проповедуют концентрацию на ребёнке, отстранение от личных проблем, открытие общего духовного мира… Не буду вдаваться в подробности, поклонники йоги поймут, что кормить надо не только живот, но и тело с душой. Массаж — это не столько физический, сколько духовный контакт. Если мать думает в этот момент вместо ребёнка о делах насущных, то малыш это чувствует, и такой массаж не принесёт никому пользы.

Ванда обнесла нас корзиной, чтобы каждая пара взяла голенького пупса. Все будущие мамы, как сговорившись, положили куклу себе на колени. Ванда улыбнулась. Я продолжала настороженно глядеть ей в рот.

— Что меня поначалу удивило в индийском подходе, так это то, что ребёнок во время массажа лежит на ногах матери, а не на кровати или столе, как повелось в европейской культуре. Другой важный аспект индийского массажа — это обязательное завершение его купанием. Вода снимает остаток напряжения, которое не ушло во время массажа. Я советую посмотреть видео, на которое дана ссылка в конспекте, или прочитать указанную книгу. Она даст вам более полную информацию, а пока мы можем попытаться повторить то, что запечатлено на фотографиях.

Мы по очереди гладили куклу. Движения Аманды были более спокойными в такт включённой Вандой медитативной музыки. Мои были нервные, короткие, и я поспешила вернуть куклу Аманде.

— Можно относиться к массажу со шведской точкой зрения, — вещала тем временем Ванда. — Как к тренировке и расслаблению мышц. Массаж действительно учит малышей расслабляться, что в будущем во взрослой жизни поможет им лучше бороться со стрессом. Так что если вы всё ещё не делаете друг другу массаж, начните с сегодняшнего вечера.

И я вновь поймала на себе пронзительный взгляд Ванды, от которого меня передёрнуло.

— Однако первый месяц ребёнку нельзя делать полный массаж, только лёгкие поглаживания. Для массажа лучше использовать натуральные масла без ароматизаторов и избегать детских масел, потому что в них присутствуют добавки, которые детям лучше не пробовать, а малыш после и во время массажа потянет в рот и ручки, и ножки. Поглаживания поглаживанием, но всё же движения при массаже не должны быть очень слабыми, иначе малыш примет их за щекотку и возбудится вместо того, чтобы успокоиться и расслабиться.

Теперь Ванда раздала всем подгузники. Это оказалось не таким уж и трудным делом. Правда, она напомнила, что кукла не двигается. Мы тренировались, а Ванда рассказывала про меконий, первородный зелёный кал, который не всегда поддаётся влажным салфеткам, потому предложила взять в госпиталь для очищения кожи малыша немного оливкового масла. Я не желала представлять себе подобную картину и не понимала блаженной улыбки Аманды — какую сказочную реальность нарисовало ей воображение? Я лишь понимала, что надо выделить в конспекте страничку для вещей, которые должны лежать в сумке роженицы, чтобы от меня был хоть какой-то толк.

Ванда между тем раздала всем одеяльца с липучками. Пока все расстилали их на ковриках, оставшихся лежать на полу перед стульями, она принялась рассказывать про белый шум, который необходимо создавать дома для спокойствия малыша.

— Наш организм очень шумный для нас самим, и можете себе представить, какой гул окружает все сорок недель малыша. Но в отличие от нас, он его не раздражает, а наоборот успокаивает, потому матери поют детям, гремят погремушкой, но порой этого недостаточно. Порой надо зайти в ванную комнату и включить воду или вытяжку, чтобы ребёнок перестал плакать. Ну, а если стало совсем плохо, то ручной фен будет вам помощью. Это позволит ребёнку погрузиться в привычную шумовую атмосферу и успокоиться. Но, помимо шума, в матке главенствовала теснота, поэтому я предлагаю вам сейчас научиться пеленать ребёнка для сна. Он не привык шевелить руками и ногами, потому они будят его, мешая хорошему сну.

Аманда почти не давала мне куклу, но я не особо и просила, потому что вновь не могла представить себе, что посмею прикоснуться к живому ребёнку. Я так обрадовалась окончанию курсов, что чуть ли не побежала к машине. Хотелось включить радио, чтобы Аманда не подумала начать разговор… Но разговор был неизбежен, и я попыталась первой начать его, чтобы направить в нужное мне русло, спросив, что я пропустила.

— Ничего, — пожала плечами Аманда, выжидающе глядя на дрожащий в моей руке ключ. — В следующий раз придут пары с прошлых курсов и расскажут нам про свои роды. А пока надо установить автокресло, хотя мы до сих пор его не купили. Ванда говорит, что с ним надо ездить, начиная с тридцать шестой недели. Она дала телефон пожарного инспектора, который поможет правильно установить его. Ещё она говорила про выбор педиатра. Доктор тоже сказал, что пора подыскать врача. Но я не знаю, где искать… Я вообще не знаю, где буду жить…

— Как где? — Я так и не попала ключом в замок. — Ты же не собираешься возвращаться в Рино?

— Не собираюсь, — голос Аманды звучал тихо и отрешённо. — Но я и не знаю, где жить буду.

— У нас съём до июня. О чём ты?

— Мать не собирается платить за нашу квартиру. Она требует, чтобы я вернулась в Рино. Открой уже машину! — почти выкрикнула Аманда, чтобы я не задала следующий вопрос. Но я всё равно задала его, когда она села за руль и пристегнулась.

— Мы же собирались жить вместе, разве нет? Я хочу помогать тебе. Ты уже не хочешь? Ты считаешь, что я не справлюсь?

Я не выпустила ключей, словно те служили залогом получения ответа.

— Моё желание здесь не учитывается. У меня нет денег, чтобы сказать матери нет. Отдай ключи!

Аманда завела машину.

— Надо с ней поговорить. Я уверена, мы сможем её переубедить.

— В чём? — Аманда рванула с места. — В том, что мне надо жить в дорогущей Долине, когда я минимум год не буду учиться? Смеёшься?

Она смотрела строго вперёд, быть может, пряча наворачивающиеся слёзы, потому что я видела дрожащую губу. Но я обязана была продолжить разговор, который томил её после Рино. Именно поэтому Аманда не захотела пригласить в Салинас мать. Только от жилищного вопроса, как и от родов, не убежишь. В конце мая мы должны освободить квартиру. Отец не станет снимать её для меня одной, а подыскать нового съёмщика на такую крохотную студию нереально, да и я не могу представить себя в четырёх стенах с кем-то другим. Это и моя проблема, не только Аманды. Я просто забыла про неё, и отец по какой-то причине не напоминал. Нынешний визит, скорее всего, омрачится неизбежным разговором.

— Ты ведь можешь попытаться начать учиться с осеннего семестра. Ребёнку будет почти полгода… Тогда…

— Что тогда? — Аманда так резко ввела машину в поворот, что ремень резанул плечо. — Мы не можем остаться в нашей конуре втроём. Мать говорит, что оплатит оставшуюся часть денег до контракта, чтобы не подводить твоего отца, но я должна съехать. И она права. Тебе ребёнок не даст учиться…

— Откуда ей знать!

— Оттуда, что она уже рожала!

— Мы вытяжку в ванной включим и запеленаем.

— Ага, размечталась! Это просто россказни Ванды!

— Но ты ведь не уедешь в марте?

— Нет, потому что мне некуда уехать. И это страшно.

— Страшно? Я же сказала, что помогу тебе. Я сказала это твоей матери! Почему тебе страшно?

— Для тебя это всё игра. Ты не понимаешь…

— Не игра, — я попыталась придать голосу отсутствующей твёрдости. — Не игра. Я заведу блокнот. Я даже…

— Что? — перебила Аманда, хотя я и не собиралась останавливаться.

— Я буду делать тебе массаж. Я могу, честно.

Аманда смотрела перед собой, но уголки губ дрогнули, хоть и не растянулись в полноценной улыбке. Однако я надеялась, что она передумает плакать.

— А я всё не знала, как попросить тебя побрить мне волосы. Я даже с зеркалом ни черта не вижу.

Аманда включила музыку, ставя паузу в неприятном разговоре. Надолго ли? До того скорого момента, когда мой отец нажмёт на кнопку «плей»?

Ужинали мы почти что молча. Порезали авокадо, присыпали солью с перцем и украсили сушёными помидорами. Потом Аманда удалилась в ванную и вернулась с бритвой.

— Ты не передумала?

А я и думать забыла! Память приняла просьбу за глупую шутку. Аманда расстелила на диване полотенце. Легла. Я была уверена, что у меня дрогнет руки, когда я скользну пенной ладонью по лобку Аманды, но этого не произошло. Я чувствовала себя хирургом на важной операции. Только Аманда дёрнулась, когда я третий раз прошлась бритвой поверх пены. И я поняла, отчего, когда протёрла кожу салфеткой. Я порезала её, как резала всегда себя.

— Всё нормально, — Аманда чуть приподняла голову, хотя всё равно не могла ничего увидеть из-за живота. — Лучше так, чем когда там всё вспотело. Возьми салфетки для лица с маслом чайного дерева.

А я себя не простила. Почему я не могу сделать идиотскую процедуру верно?! Что я вообще смогу сделать во время родов? Даже ногу не сумею размять!

Аманда быстро натянула пижаму.

— Другое не надо.

Я даже сначала не поняла, о чём шла речь.

— Можно шарики вагинальные использовать. Я как раз завтра спрошу доктора.

— Ты думаешь, что у меня не получится?

С минуту мы глядели в глаза друг другу.

— Может и получится, — голос Аманды обратился в шёпот. — Только это больше чем массаж, сама понимаешь. Я знаю, как ты ко всему этому относишься, поэтому не надо.

— Это просто массаж, — в моём голосе не было никакой силы.

— Ты же знаешь, что это не так.

— Это просто массаж, — повторила я.

Но Аманда отвернулась и принялась убирать полотенце с бритвой. «Это просто массаж», — талдычил мой внутренний голос с упрямством, но без уверенности. Аманда просто думает, что мне это будет неприятно, а я сама не знаю, что почувствую, если прикоснусь к ней.

Глава пятьдесят вторая "Домашний попкорн"


Мне всегда с трудом давались разговоры начистоту. Даже в глубоком детстве собственные мысли и неурядицы казались несуразными, не способные заинтересовать даже меня саму, чтобы начать их решать, не говоря уже о человеке со стороны. С возрастом ничего не поменялось. Я долго очерчивала тупой стороной ручки пункт во врачебной форме, где требовалось написать, о чём я желаю поговорить с врачом. Когда я вернула форму в регистратуру, обе строки так и остались пустыми. Говорить с врачом о том, что у меня напрочь отсутствует тяга к парням, казалось глупым. Какой совет он мог дать? Разве могла чужая проблема стереть улыбку с лица этого плюшевого мишки? А посмеяться над собой я могу и в одиночку.

— Тебе надо сдать кровь? — спросила меня Аманда уже в машине.

Я кивнула. В направлении врач подчеркнул два теста: общий анализ крови и проверка на депрессию. Да, вместо описания идиотского секса со Стивом, я рассказала о плохом настроении. Да, в общем-то радоваться мне было нечему. Я считала дни до приезда Стива и искала слова, которыми сумею захлопнуть распахнутую Амандой дверь. Только бы не промолчать и не сыграть по чужому сценарию. Как всегда.

Я не обращала внимание на то, как Аманда ведёт машину, пока она отчего-то не принялась тормозить на подъезде к трассе. Полоса уже заканчивалась, а машина всё ехала и ехала вперёд, пока не уперлась носом в начало поля. Только тогда я обернулась на непонятный звук — прямо за нашей машиной, чуть не задев бампер, пронёсся красный джип, обдав вонью горящей резины. Будто в замедленной съёмке машина вылетела с дороги и продолжила плавно подпрыгивать по пустому полю, поднимая облака пыли. Вдруг наша машина дернулась, и я ударилась коленкой о ручку двери. Аманда резко вырулила на трассу и вдавила в пол педаль газа, будто спасалась бегством.

— Я подумала, что он перевернётся.

Не в силах оторвать взгляда от замершей в поле машины, я гадала, почему Аманда уехала.

— Жив-здоров. В следующий раз будет следить за дорогой, — выплюнула Аманда, вперив взгляд в бампер впереди идущей машины.

— Ты не должна была уезжать, — наконец выдала я свои опасения.

— Послушай, Кейти, а ты даже не допускаешь мысли, что я могу быть не виноватой? Вообще не виноватой? Этот кретин чуть не снёс меня с дороги. Хорошо, я заметила его неадекватную езду заранее и освободила дорогу.

— Ты уверена?

— Да, я уверена! Я его не подрезала. И точка.

Должно быть, Аманда на самом деле перепугалась не на шутку. Через пять минут мы остановились около фруктовой лавки, но она не сразу вышла из машины, а потом ещё долго стояла подле ящиков с апельсинами.

— У нас два дерева, — осторожно напомнила я, и она тут же отошла к ящику с манго.

— Хочу клубнику, — выдала Аманда, щупая плоды на зрелость. — Скорей бы февраль.

Скорей бы февраль! Нет, пусть никогда не кончится январь, потому что за февралём придёт март, в который уже может родиться малыш.

В Салинасе нас встретил не только преобразившийся дом, но и отец. Должно быть, он только что вышел из парикмахерской и надел новую футболку для поло, на которой ещё проглядывали складки от упаковки. Газон оказался подстрижен, дорожка подметена и даже столб почтового ящика выглядел свежевыкрашенным. Отец протянул Аманде руку, хотя от нас обеих не укрылся его порыв обнять гостью так же, как и меня. Впрочем, я не долго задержалась в его объятьях, сражённая наповал таким совсем небудничным видом. Впервые я действительно обрадовалась приходу соседки, которая явно караулила нашу машину. Она во все глаза разглядывала живот Аманды и рассказывала о цветах, которыми украсила дом. Дом наполнял удушающий аромат, и я испугалась за обоняние Аманды, но она впервые после встречи с красным джипом улыбнулась. Отец держал за ошейник собаку, норовившую наскочить на Аманду, пока я искала в холодильнике место для торта.

Наконец мы остались втроём за столом, который отец успел накрыть к обеду. Он купил говяжьи рёбра в соусе и приготовил пюре и спаржу. Чтобы не есть молча, Аманда рассказала про несостоявшуюся аварию. Отец тут же заполнил тишину воспоминаниями о своей первой аварии. По счастливой случайности они с мамой оставили моих братьев дома, а сами отделались лёгким испугом и раздолбанным всмятку крылом. Перед ними на мокрой дороге развернуло джип. После удара он отъехал на обочину, и пока отец проверял, в порядке ли мать, уехал прочь. Подоспевший полицейский пожал плечами и вызвал эвакуатор. Через час отцу позвонили из полиции и сообщили о полученном звонке от дамочки, которая сказала, что, кажется, ударила какую-то машину, но потом из-за дождя не сумела отыскать её. Отец поехал с полицейским опознавать джип…

Я молча грызла спаржу, потому что слышала эту историю раз десять. Аманда мило улыбалась. Отец цвёл. Потом мы вышли во двор за апельсинами. Аманда вновь вгрызлась в первый протянутый мной плод, едва очистив. Я решила собрать полную корзину, потому что отец вызвался выжать сока к празднику.

— А здесь я в семь лет хомячка похоронила, — ткнула я в клумбу, перенося лестницу на другую сторону дерева. — Его Толстячок звали.

Зачем я это сказала? Не знаю. Я быстро провела ногой по камням, насыпанным вдоль забора, вспомнив, как прежде тут росли высаженные мной оранжевые маки. Аманда отняла от лица оставшуюся половинку апельсина.

— И во дворе могила моего любимого пса, — неожиданно пропела она строчку дурной популярной песни.

— Зачем ты так? — надулась я, чувствуя в глазах резь от беспричинных слёз.

На лице Аманды не появилось усмешки, оно даже приняло грустное выражение или скривилось от терпкости апельсина.

— Не нужно хоронить прошлое в саду, иначе каждое утро оно будет напоминать о себе, — выдала Аманда менторским тоном.

— Я была ребёнком, — ответила я, придав голосу требуемую моментом твёрдость. — Я очень переживала смерть Толстячка, — и тут же замолчала, поняв, что просто оправдываюсь. Тогда я отвернулась от лестницы и жестоко примяла пяткой траву, будто втаптывала в землю обиду.

— А ты и сейчас такая, — Аманда шагнула к лестнице, чтобы я сумела расслышать её шёпот. — Как в детстве. Ты не можешь закрыть дверь и выйти на улицу. Ты предпочитаешь топтаться за забором во дворе и слушать ругающихся соседей.

Я прислушалась. Во дворе было тихо, да и никогда у нас никто не ругался, исключая пятницы. О да, нынче как раз пятница, но соседи видимо изменили традиции пятничных посиделок с пивом и кантри на всю улицу.

— Я говорю о Стиве, — Аманда потянула за зелёный апельсин, пригибая к земле ветку и потом резко отпустила, заставив качнуться всё дерево. — Он пожаловался, что ты игнорируешь сообщения от него.

Я пожалела, что нахожусь не на лестнице и вынуждена смотреть Аманде в лицо. Да, я не открывала его сообщения и даже закрывала глаза, когда те бегло высвечивались в оповещениях. Я понятия не имела, о чём он мне пишет. Я не желала, чтобы он мне писал вообще.

— Мне неприятно любое упоминание о нём. Я уже объяснила тебе.

Быстро вскарабкавшись на самый верх лестницы, я швырнула в корзину ещё пару апельсинов.

— Это Терри писала с его профиля.

Я замерла.

— Они решили подарить мне автокресло, но не знали, какое я выбрала. Ты испортила сюрприз.

Я опустила глаза, вспомнив, что он даже звонил мне, но я нарочно пропустила звонок. Почему Стив просто не дал Терри мой телефон? Мог бы догадаться, почему я не отвечаю. Всё-таки мозги у парней устроены по-идиотски.

— Извини, Аманда.

Извиниться — это всё, что оставалось в данной ситуации.

— Пообещай мне не молчать, когда он приедет.

— Обещаю.

За ужином я всё боялась, что отец поинтересуется будущей свадьбой Аманды, но вопроса не последовало. Аманда почти целый час расспрашивала отца про воспитание мальчиков, а я разглядывала украшения, которые отец развесил по всему дому. Последними он добавил голубые шарики, явно наполненные гелием в обед, чтобы те не потеряли презентабельность к завтрашнему празднику. На них красовалась надпись: «Это мальчик!» Да, это мальчик, это сын… Сын Аманды.

— Джим, ты меня прости за подобный вопрос, — вдруг услышала я извиняющийся голос Аманды.

Она почти вплотную подвинула стул к моему отцу. Его отсутствующий взгляд, покоившийся на вазе с розами, вернул меня к действительности.

— Мне действительно некому задать подобный вопрос, а в интернете такая противоречивая информация.

— В наше время, наверное, родители не задумывались, как обрезание отразится на сексуальной жизни их сыновей.

Голос отца звучал поразительно спокойным. К счастью, мой рот оказался пустым и мне не чем было подавиться. Лицо Аманды выражало предельную заинтересованность.

— Ну и мне не с чем сравнить, как ты понимаешь, и некого, увы, спросить об этом.

Аманда на мгновение отвела взгляд и прошептала извинение, но отец, испугавшись смущения гостьи, затараторил с детским энтузиазмом:

— Что же касается моих сыновей, то врачи уже не были настроены категорично по поводу обрезания, считая, что в нынешних условиях естественная гигиена уже не так важна, потому стали предлагать родителям выбор. Но у них был один весомый аргумент: хотите ли вы, чтобы ваш сын спросил, почему у вас это выглядит иначе? В общем, Аманда, я даже не знаю, что тебе ответить, это вы сами с мужем должны будете решить.

Повисло молчание. Словесное ретирование отца водрузило в центр стола бомбу. Я затаила дыхание. Глаза отца бегали. Аманда смотрела на тёмное пятно на скатерти, созданное тенью от огромной бордовой розы, и молчала. Прошла целая вечность.

— У меня не будет мужа, — медленно проговорила Аманда. — Мы решили расстаться, а потом… Потом он погиб в автокатастрофе.

Она это сказала! Сказала, но не шелохнулась. Тогда я, вместо неё, откинулась на спинку стула. Теперь настал черёд извиняться отцу. Он даже подскочил из-за стола. Аманда тоже встала и стала уверять Джима, что это никак не влияет на её восприятие действительности.

— Я в порядке, Джим. Я в полном порядке. Для меня не существует ничего, кроме ребёнка.

Она обхватила руками живот и замерла, свесив вперёд волосы. Боже, это была великолепная поза для портрета. Вот так, почти без лица, с пальцами, образующими вокруг нерождённого ребёнка защитный священный круг.

— Я больше ничего не спрошу. Простите меня.

Отец громко задвинул стул и пересёк гостиную так резко, что прилипшие к потолку наполненные гелем шарики колыхнулись. Аманда села на стул одновременно со щелчком закрывшейся двери отцовской спальни. Собака, почти уснувшая, медленно поднялась с подстилки за диваном и побрела по коридору прочь. Два раза щёлкнул замок двери, и повисла жуткая тишина. Я боялась даже вдохнуть. Теперь Аманда уставилась на розы.

— Надо было спросить Стива, — раздался её голос громовым раскатом. — Но после истории с тобой, я побоялась даже заикнуться об этом. Он стал каким-то совсем неадекватным.

— Аманда, — чуть ли не простонала я. — Я не смогла разобрать в темноте…

Аманда усмехнулась.

— Он не обрезан, это я точно знаю.

Моё сердце остановилось.

— Его мать водила нас в бассейн, и так как Стив в детстве был маленького роста, то она в обход правил проводила его в женскую раздевалку аж до семи лет.

Её глаза смеялись надо мной, а моя мокрая спина прилипла к стулу.

— А откуда ты в семь лет знала, как это должно выглядеть у мальчиков?

— Я по сторонам смотрела, — расхохоталась Аманда в голос. — Знаешь, даже в три года у мальчиков всё видно, — и вдруг она замолчала, будто сдулась, побледнела и закусила губу. — И даже в восемнадцать недель в животе всё видно.

Я подняла глаза к потолку.

— Хочешь, чтобы я убрала шарики?

Аманда не подняла глаз.

— Что это изменит? Мне всё равно придётся решать обрезать сына или нет. Сходи к отцу. Мне неловко.

— Я понятия не имею, на что он обиделся.

Идти к отцу не хотелось. В этой заварухе отец мог поднять вопрос о квартире. Настроение перед праздником и так уже подпортили непредвиденные разговоры, не хотелось добавлять новых неприятных минут.

— Давай лучше фильм какой-нибудь посмотрим.

Быть может, отец ещё выйдет в гостиную и примирение наступит само собой.

— Народ рекомендует посмотреть «Бруклин».

— Надеюсь, там нет беременных героинь?

Трудно было уловить сарказм в словах Аманды. Возможно, ей действительно владело желание абстрагироваться хоть на два часа от материнства, которое завтрашний праздник возведёт на пьедестал.

— Нет, кажется. Но там точно есть ирландцы.

Я бросила в микроволновку пакетик попкорна, уверенная, что уж этот запах выманит отца из спальни. Увы, крепость осталась неприступной. Не зря говорят, что ирландские мужчины самые упрямые в мире. Впрочем, то же можно сказать и про назойливых итальянцев и, наверное, о мужчинах всех национальностей. Плед, попкорн, добротный фильм. Что ещё нужно женщинам?

— Почему вы никогда не ездили в Ирландию?

Аманда задала вопрос так неожиданно, что я даже позабыла сначала, что братья были в Ирландии. Они ездили в спортивный лагерь — за две недели исколесили на велосипедах весь остров.

— А я была только в Италии. Со школой, — успела опередить мой вопрос Аманда. — Из-за цунами мы не могли улететь и в итоге провели в Италии ещё месяц. Зато, как все великие мастера, успели скопировать много работ классиков. Мы даже рисовали в основном сангиной, чтобы было полное погружение в прошлое. Ещё я там попробовала впервые кефир. Мы пили его вместо воды, чтобы утолить жажду. Но у нас он другой, невкусный. Вычитала, что есть кефирные зерна, но сейчас боюсь экспериментировать.

Аманда говорила, а на экране менялись один за другим кадры. Мне хотелось смотреть фильм, а не выслушивать очередные гастрономические изыскания. Я хрустела попкорном, пытаясь абстрагироваться от всяких живых организмов, названия которых слетали с языка Аманды. А она всё молола им и молола. Если бы она придержала язык за столом, отец сидел бы с нами, а не проводил вечер взаперти в собственном доме.

Глава пятьдесят третья "Праздник для Аманды"


Ночь выдалась на удивление тихой. Я вслушивалась в каждый шорох, стараясь уловить хоть какое движение, но даже собака отказалась от своего утреннего фланирования по дому. Мы с Амандой разошлись по разным комнатам, и она не дала никакого намёка, что хотела бы остаться вместе. Кровать оказалась слишком жёсткой, и от долгого созерцания потолка разболелась спина. Я звала сон, а он не шёл. В который раз я прокручивала в голове сценарий завтрашнего, а вернее уже сегодняшнего действа, и с каждым разом конкурсы казались всё глупее и глупее. Если Аманда успела обидеться на оказанный отцом приём, то любая моя осечка могла спровоцировать в ней всплеск злости, а мне совершенно не хотелось позориться перед её подружками. Мне ужасно не хотелось видеть Терри. Она могла знать о недоразумении со Стивом, да и сейчас, спустя почти месяц, моё поведение в горах окрасилось в отнюдь не радужные цвета. Грустные мысли притянули такой же мучительно-тёмный сон, в который я провалилась в середине ночи, чтобы проснуться в невообразимую рань. Оставаться в постели было невыносимо, но я боялась разбудить спящих. Если бы собака объявилась в гостиной, я бы с чистой совестью вывела её на прогулку, но, похоже, отец оставил её взаперти.

От нестерпимого ожидания я впала в дрёму и окончательно проснулась от рёва соковыжималки. Даже не натянув джинсов, я вылетела из спальни в одной футболке. Аманда только что затворила входную дверь и спускала с поводка собаку — она выгуливала её одна! Подле отца высилась гора из половинок апельсина. Без каких-либо объяснений, будто бы не покинул нас вчера с высоко поднятой головой, отец пригласил нас к завтраку, сварганенному на скорую руку: джем, тосты, апельсиновый сок и горячий шоколад. От яиц я отказалась вслед за Амандой. За едой выяснилось, что эти двое полностью распределили день до полудня. Чтобы придать празднику хоть немного неожиданности, отец взялся увезти Аманду из дома и вернуть виновницу торжества, когда соберутся остальные гости. Я не знала, чья была идея, но жалела, что сама до этого не додумалась. Мне оставалось доделать совсем немного: распределить конкурсный инвентарь по корзинкам и накрыть стол. Отец оставил свою машину, чтобы я забрала из магазина суши и сэндвичи, а сам взял ключи у Аманды. Я осталась совсем одна. Они взяли с собой собаку.

Для начала я прошлась с пылесосом по углам, чтобы убрать клубки белой шерсти, а потом поставила на кухонный островок одноразовую посуду и стаканы. Отец приготовил чуть ли не галлон апельсинового сока, но следовало не забыть прикупить пару бутылок имбирного лимонада, да выжать в воду пару лимонов. К приходу первых гостей дом выглядел идеальным. Я загнала отцовскую машину в гараж, чтобы освободить места для парковки.

Логан, к счастью, отказался от идеи женского платья и нашёл себе в уголке место, чтобы разложить объективы. Бьянка тут же занялась установкой треножника для видеокамеры, отругав меня за то, что я не заготовила поздравительную речь. Терри держалась со мной предельно дружелюбно, и оставалось гадать, обычная ли то её манера общения и она осталась в неведении относительно Стива; или наигранная, потому что она пытается сделать вид, что ей ничего неизвестно. Я старалась избегать прямого общения, и, как распорядительнице праздника, сделать это было относительно легко.

Мы отвели для подарков отдельный угол, украшенный злополучными голубыми шариками. В центре, увенчанное синим бантом, красовалось автокресло. Отогнав непрошенные мысли о Стиве, я решила с этого момента только улыбаться, зная, что объектив Логана будет следить за нами с занудством папарацци.

Отец не зашёл, он просто высадил Аманду возле дома. Я следила за ней в кухонное окно, готовясь дать отмашку гостьям, держащим в руках конфетти. Однако в последний момент передумала и шепнула всем обсыпать самих себя, чтобы конфетти просто попали в объектив. Аманда переоделась в небесно-голубое платье с едва приметными синеватыми разводами, собранное под грудью в виде ракушки. Достаточно объёмная юбка напрочь скрывала живот. Обычные балетки казались туфлями на шпильке, так Аманда прибавила в росте, собрав волосы в высокую причёску прямо на макушке, украшенную веточкой свадебных цветов. Она явно провела не меньше двух часов в салоне, о чём говорил и лёгкий, но слишком аккуратный макияж. Испортить такой бесподобный вид дешёвым конфетти было бы настоящим варварством!

Логан отрывался по полной, а я старалась со своей нервной улыбкой не попадать в кадр. Мне всё казалось, что подружки Аманды лишь из вежливости улыбаются, и все мои потуги сделать праздник весёлым с треском провалились. Хорошо, что Бьянка выстроила нас перед видеокамерой в самом начале, иначе бы у меня тряслась губа и дрожал голос. Хотя даже в ещё приподнятом настроении слова будто приклеились к языку, и я напоминала заику. Мысли казались не лучше слов — я действительно не знала, что пожелать Аманде. Невозможно было в сотый раз слышать пожелание лёгких родов. Отличилась лишь Терри, правда в этот раз обошлось без эгоистичных ген и прочей биологической чуши. На этот раз она проштудировала какое-то пособие по родительской психологии.

— Я хочу пожелать тебе спокойствия сфинкса. Мы все будем ставить лайки под фотографиями твоего сына и гордиться всеми полученными им грамотами, но никогда не увидим его настоящим, даже если будем гулять с ним на площадке. Нам достанется фасадное поведение: он будет вышагивать за ручку, не заверещит и вообще будет вести себя как человек. Своеобразный ребёнок в костюме, а вот мамочке достанется ребёнок без костюма. Он придёт из детского садика, разденется до трусов и расслабится. Но чем больше ребёнок выкладывается во внешнем мире, где старается быть правильным, тем становится менее управляем дома. В такие моменты родителям начинает казаться, что у них, в отличие от учителей, не хватает авторитета, а на самом деле ребёнок просто скидывает с себя стресс внешнего мира более открыто, нежели мы, взрослые. Потому я желаю тебе море спокойствия, чтобы у твоего сына всегда был шанс на отдых в стенах материнского дома.

Терри вещала голосом заправского лектора, и если бы в моих руках не находилась рамка для фотографии, которую я передавала по кругу для подписи, я бы зевнула. Между тем, обтирая руки о салфетку, свободные гостьи по очереди предавали друг другу полотняный мешок, набитый предметами детского обихода, и каждый должен был написать список нащупанных предметов. Под конец Аманда, развязав мешок, стала показывать предметы, и, как ни странно, именно у Терри список оказался наиболее полным. Меня смущала собственная злость в отношении нейтрального ко мне человека, но я не могла скрыть радостную улыбку, когда Терри не сумела ответить на все вопросы, связанные с вынашиванием потомства разными животными, хотя, составляя викторину, я была уверена, что эта специалистка лишит остальных азарта.

— Ну так кто же вынашивает малышей девять месяцев? — подытожила я викторину.

— Обезьяны, — давясь от смеха, предположила Бьянка.

После внушительной паузы я озвучила правильный ответ:

— Крупно-рогатый скот.

И тут Терри всё равно не смогла остаться в стороне и ввернула рассказ о том, как ездила с родителями в Вермонт и на ферме видела корову, отелившуюся три дня назад. Та лежала пластом и была не в состоянии подняться на ноги.

— А у нас на второй день выписывают, хотя дети с копытами рождаются, — прервала подружку Аманда, весело похлопывая себя по животу, на котором она расправила широкую юбку, явив собравшимся аккуратный шарик. Все тут же кинулись ловить ноги малыша, и с остальными конкурсами пришлось повременить. Я подсела к Логану и протянула ему книгу для гостей, в которой предлагала оставить рисованное пожелание.

— Я могу нарисовать только арбуз. С натуры, — расхохотался наш фотограф и действительно принялся смело вырисовывать арбуз, облаченный в прозрачное платье.

На секунду я улыбнулась, но потом помрачнела, заметив довольное лицо Терри и блуждающий взгляд едва знакомой мне девушки по имени Мэдисон. Я тут же схватила пупса и кинулась к ней с предложением нового конкурса. На удивление, Мэдисон тут же просияла и, нацепив на глаза повязку, принялась на ощупь расстёгивать на пупсе костюмчик и менять подгузник. Я между тем засекла время, и с радостью вручила конфетку победителяАманде, которой потребовалось на всё про всё чуть больше минуты.

— Ты явно готова к переодеванию ребёнка в ночи, — радостно возвестила я, протягивая ей заслуженный леденец.

— А тебе придётся ещё поучиться.

Это было сказано на той же радостной ноте, что и все сегодняшние высказывания Аманды, без какого бы то ни было подвоха с её стороны, но меня эти слова саданули по сердцу глубже наиострейшего ножа, напомнив про неизбежный разговор с отцом про съёмное жильё на осенний семестр. Где к тому времени окажется Аманда, я даже не хотела думать!

Апельсиновый сок пошёл на ура. Аманда между делом уминала уже десятый мини-сэндвич, нещадно запивая поглощённое имбирным лимонадом, чтобы погасить злосчастную изжогу. Гости громко занимались сортировкой перепутанных носочков. Даже Логан присоединился к игре, передав фотоаппарат Бьянке. Лицо парня сияло неописуемым восторгом, и он пришёл в ещё большую радость, когда я подала на подносе бутылочки с молоком. Пожалев соревнующихся, я чуть надрезала соски, но белая жидкость всё равно исчезала очень медленно. Азарт Логана отвлёк внимание Аманды от факта использования бутылок, и я выдохнула, хотя радость оказалась краткой. Терри не могла не вставить своё веское слово, относительно кормления грудью, доказывая полезность смеси, потому что в ней производитель контролирует наличия необходимых для правильного развития младенца веществ, а матери позволяют себе фиглярство с диетой. Она слушала передачу о том, что полиция и врачи разбирались в якобы естественных смертях нескольких младенцев и пришли к выводу, что малыши не получили из молока матерей, придерживавшихся нетрадиционных диет, необходимых веществ для развития мозга в первый год жизни.

В этот момент я держала в руках графин и еле удержалась от того, чтобы не плеснуть лимонадом в лицо ораторше. Она что, совсем охренела — говорить подобное будущей матери, прекрасно зная, что та настроена кормить грудью. Они сидели в дальнем конце гостиной на диване, и до меня доносился лишь хорошо поставленный голос Терри. Ответ Аманды не долетел до моего слуха, и чтобы совладать с нервами, я ретировалась на кухню, якобы для того, чтобы достать из холодильника последнюю порцию сока. Не знаю, куда увёл всех разговор, но неожиданно раздался зычный призыв Логана выйти во двор для общей фотографии. Бьянка высунулась на кухню и поманила меня нетерпеливым жестом.

Спасибо, ребята, за спасённый праздник, хотелось крикнуть Бьянке и её парню. От переполнявшей меня ненависти к стоящей рядом Терри у меня, кажется, дрожали руки. Аманда улыбалась как ни в чем ни бывало. Логан вёл себя заправским фотографом, только лишь не выпускал полетать птичку, хотя я и заметила зависшую в воздухе колибри.

Мне уже хотелось, чтобы все разошлись. Или хотя бы Терри вдруг решила вернуться в свой Лос-Анджелес прямо сейчас. Я знала лишь о завтрашних планах Логана и Бьянки. Они сняли мотель и приглашали завтра проехаться к океану для продолжения фото-сессии. Я не успела переговорить с Амандой, но была уверена, что та согласится. Терри я не хотела лицезреть даже этим вечером.

Сейчас же настало время предложить гостям торт, чтобы те взглянули на часы. Стрелки двигались к пяти. Отец обещал вернуться к шести. Я раздала опросник для заключительного конкурса. Все должны были описать своих отцов, а потом каждый вытаскивал палочку с номером и отдавал мне ответ на определённый вопрос. В итоге я встала подле Аманды, Бьянка включила видеокамеру, и я громогласно зачитала анкету сына Аманды.

— Любимый вид спорта: волейбол. Любимое блюдо: суши. Любимый напиток: Лонг Айленд Айс Ти. Любимый цвет: оранжевый. Любимый предмет в школе: математика. Первая машина будет Субару. Закончит Стэнфорд по специальности компьютерные системы и сети. Своё двадцатиоднолетние отметит женитьбой. У него будет трое детей.

Я раздала гостям пакетики с шоколадом, нарочно уронив один к ногам Терри, заставив ту поднять его самой. Не знаю, какой выдержкой надо обладать, продолжая сиять белозубой улыбкой после чуть не сорванного праздника! Она уходила к машине гордой походкой львицы, а я мечтала, чтобы эта идиотка оступилась. Однако Терри спокойно села в машину.

— Спасибо за праздник, — произнесла Аманда едва слышно, нервно собирая в коробку оставшиеся на блюде суши.

Я не успела подумать, присутствует ли во фразе сарказм, потому что Аманда присела на стул и ухватилась за спину.

— У меня было чувство, будто стою на шпильках.

Когда? Она просидела почти весь праздник.

— Хочешь прилечь?

— Нет, — Аманда поспешно убрала суши в холодильник. — Я должна дождаться твоего отца и поблагодарить. Он отвёл меня к великолепному мастеру. И, — в её глазах вспыхнул коварный огонёк. — Я заставила его покраситься. Вот увидишь, он скинул лет пять.

Заскрипела гаражная дверь, но отец так и не вошёл в дом. В окно мы увидели, как собака наматывает круги вокруг дерева. Я выглянула во двор. Отец пылесосил машину — наверное, от шерсти.

— Джим, я ведь просила не делать этого!

Когда Аманда выскочила в гараж, я заметила, что под приподнятой машиной стоит ведро.

— Я сменила бы масло на станции!

— А я сказал, что сделаю это сам, — в очередной раз проявил упрямство отец.

— И как мне его отблагодарить? — спросила Аманда шёпотом, возвращаясь в дом.

— Да он не ждёт никакой благодарности. Ты же сама сказала, что ему скучно. Я сейчас принесу свои рисунки, если у тебя остались силы.

В гараже я достала с полки канистры для старого масла и отнесла отцу, затем полезла по лестнице на антресоли и отыскала мамину коробку, содержимого которой я никогда не видела. Отец собирал её сам. В ней не оказалось ничего маминого. Лишь пара наших погремушек, соска, три шапочки, которые надевают на новорожденных, бирки с именами, карточки, оповещающие о рождении ребёнка, поздравительные открытки. Папка с моими рисунками покоилась на самом дне. Я не могла вывалить детские вещи на пол гаража, потому вернулась со всем добром на кухню. Глаза Аманды вспыхнули.

— Эврика! Мы возьмём твою детскую фотографию, поместим на рисунок и добавим одну из этих вещей. Двенадцать щелчков затвора фотоаппарата, и календарь готов!

Я была несказанно рада, что за меня всё решили. Оставалось приготовить на рабочем столе подходящий фон и дождаться утра. Аманда между тем собралась вынести в мусорный бак мешок с использованными тарелками. Я перехватила его и вышла в гараж. Отец тут же попросил меня подать новое машинное масло, дотянуться до которого не составляло для него никакого труда. Я почувствовала спиной неприятный холодок. Он собирался что-то сказать. Причём, это не должно было достигнуть ушей Аманды.

— Ты знаешь, почему твоя подруга не пригласила мать?

Я ожидала другого вопроса, но и этот не стал для меня неожиданным. Однако я пожала плечами и небрежно ответила:

— Ей далеко ехать. К тому же мы планировали собраться только друзьями.

Такой ответ должен был удовлетворить отца, но лицо его недовольно потемнело. Хотя это мог быть эффект сумерек и тёмных волос. Я испугалась дополнительных расспросов, но он промолчал. Надолго ли? Возможно, отец узнал что-то от матери Аманды, о чём не догадываемся даже мы. Вернее — я.

Глава пятьдесят четвёртая "Полные руки ракушек"


Прекрасное настроение воскресного утра передалось и океану. Волны лениво набегали на берег и даже особо не шумели. Вода оставалась ледяной, и я безумно жалела Логана, который забрался с фотоаппаратом по колено и уже до головы промок от брызг. Я жмурилась на солнце и куталась в тёплую кофту, стараясь не глядеть в сторону серфингистов, боясь растерять последние остатки тепла. На Аманду я тоже смотрела редко, потому что тогда в поле зрения попадал отец, сидящий на краю полотенца, держа за ошейник рвущуюся к чайкам собаку. Он улыбался и, кажется, не планировал портить вылазку к океану неприятным разговором. Однако посеянная отцом тревога дала всходы — раз миссис ОʼКоннер говорила о квартире с дочерью, то явно успела обсудить план действий с отцом.

Бьянка насобирала ракушек и теперь, рассыпав улов по полотенцу, которым поделилась со мной, выискивала целые, планируя дома сделать ожерелье. Я всё ждала от неё хоть какого-то комментария о празднике. Молчание казалось приговором моей дури, и когда отец пригласил прогуляться, я радостно побежала, даже понимая, что прогулка может оказаться всего лишь предлогом остаться наедине. Я старалась не идти с ним вровень, делая вид, что отыскиваю ракушки. Над коричневыми кучами водорослей витала мошкара и кислый запах гнили. Переступая их, я сглатывала непроизвольный ком отвращения. Когда же их уберут! Раньше индейцы собирали их в пищу, и пляжи в доамериканскую эпоху всегда были чистыми.

Я нагнулась, чтобы выковырять из песка очередную ракушку.

— Кейти!

Я вся сжалась. Таким тоном отец отчитывал меня за забытые домашки. Я выпрямилась и наткнулась на его колючий взгляд. От улыбки не осталось и следа. Её смыло набежавшей волной. Серое лицо не соответствовало даже серьёзности разговора о квартире. Мои уши непроизвольно запылали, хотя я не знала причину отцовского гнева. Мы ничего не разбили. Дома даже стало чище, чем перед днём Благодарения. Я сделала шаг назад в сторону ребят, словно могла убежать от разговора.

— Кейти, — отец поравнялся со мной. — Может, пора сказать мне правду?

Правду? Какую правду? О чём? Вопросы проносились в голове, а следовало озвучивать их, чтобы молчание не подтверждало непонятных мне ещё заблуждений отца. Только язык прилип к гортани, и я даже почувствовала горечь океанской воды.

— Я говорил с миссис ОʼКоннор.

Я не сомневалась в разговоре, но для чего отец взял паузу? Паузу, за которую сердце укатилось в пятки. Что, что мать Аманды могла сказать ему?

Отец поймал мою руку и сжал поверх ракушек мои влажные пальцы. Острые края врезались в ладонь, но я не пикнула. Мы продолжали идти, потому что Брина тянула поводок.

— Я выразил соболезнования, и она как-то странно промолчала. Не желаешь объяснить?

Сердце прыгнуло из пяток в голову и перекрыло шум океана. Это не старый разговор о квартире. Это новый о… О Майке… Как же мы с Амандой не предусмотрели такую возможность… Без разницы, что я скажу сейчас отцу. Важнее предупредить Аманду. Я уже видела ребят у кромки воды и, казалось, слышала щебетание Бьянки и короткие брызги смеха Аманды. На всех фотографиях она будет счастливо улыбаться. И сейчас её давно забытая улыбка казалась искренней. Как сказать и что? Сомнений не осталось — пазл в голове миссис ОʼКоннор сложился мгновенно. Авария, смерть, отказ дочери идти на похороны…

— Аманда не сообщила матери. Она хотела сказать при встрече.

Такой ответ успокоит отца, и он не станет больше обвинять меня во лжи.

— Не говори только Аманде. Не порти ей день. Я сама скажу вечером.

Я скажу. Я должна. Но пока не знаю, что именно. Мы не останемся ночевать. Уедем сейчас, чтобы отец не выдал себя. Его лицо стало ещё серьёзнее и серее. Быть может, я не могла привыкнуть к его тёмным волосам.

— Пожалуйста, улыбнись.

В моём голосе не было просьбы. Он звучал приказом. Теперь не я, теперь отец обязан почувствовать себя виноватым. И он чувствовал. Я знала. Он натянул поводок и одёрнул Брину. Собака поджала уши.

— Я не хотел, — голос сохранил сухость, но прозвучал слишком тихо, едва различимо за шумом волн. — Могла бы предупредить.

Я кивнула. Могла, но не подумала. Слишком толстой стала стена лжи, и из неё посыпались плохо смазанные соплями камни. Что теперь будет?

— Больше ничего не хочешь сказать?

В голос отца вернулась требовательность. Я не могла промолчать.

— Понимаешь… — Ох, если бы я сама понимала настоящие мотивы Аманды так хорошо, как сейчас стремилась выдать отцу выдуманные. — У неё натянутые отношения с матерью. Той не нравился её парень и теперь… Теперь когда остался ребёнок, и… Аманда не хочет возвращаться в Рино, понимаешь?

Отец смотрел перед собой. Наверное, тоже разглядывал Аманду.

— Что ты от меня хочешь?

Я вздрогнула от неожиданности вопроса. Самое время спросить про возможность Аманды поселиться у нас. Хотя бы на первое время, пока она пытается встать на ноги.

— Ничего, — ответ вышел машинальным. — Просто, — добавила я, поняв, что момент уже не вернуть, — не говори больше ничего миссис ОʼКоннер и… Можно, мы уедем сегодня? Разговор у них будет тяжёлым.

Когда отец говорил с матерью Аманды? Вчера или утром? Отчего миссис ОʼКоннер до сих пор не позвонила дочери?

— У нас тоже должен быть серьёзный разговор.

Я остановилась, как вкопанная, а отец по инерции сделал ещё несколько шагов и обернулся.

— Если ты уезжаешь, то давай обсудим прямо сейчас. Ненавижу телефон.

Я кивнула, хотя не понимала, о чём пойдёт речь, начатая таким тоном.

— Аманда в марте рожает?

— В конце или в первой неделе апреля, а что?

«Что» опять добавилось машинально, вернее я выдохнула его облегчённо, потому что поняла, что разговор на самом деле не будет серьёзным. Речь идёт всего лишь о квартире, и от Аманды я уже знаю, о чём договорились наши родители.

— Миссис ОʼКоннер сказала, что заберёт дочь сразу после родов, но за квартиру заплатит и за май. Меня не радует перспектива, что два месяца ты будешь жить одна.

Заберёт? Значит, она действительно всё решила за дочь. Но не может же она силой запихнуть Аманду в машину!

— У тебя ведь никого нет?

Я продолжала молчать, не понимая, что за ответы ждёт от меня отец. Зазвонил телефон. Я чуть не выронила его, вытаскивая из кармана полными ракушек руками. Наверное, Аманда заметила, что мы остановились, и решила нас поторопить. Я смотрела на усыпанный оброненными ракушками песок, не в силах взглянуть вдаль мимо отца.

— Спасибо, что ответила, — я вновь чуть не выронила телефон, услышав голос Стива. — У меня к тебе серьёзный разговор.

— У меня нет сейчас времени для серьёзных разговоров с тобой! — выпалила я, позабыв, что подобным тоном при родителях не отвечают.

— Я только что говорил с матерью Аманды, — перекричал меня Стив.

— Я перезвоню, — выдохнула я, испугавшись, что отец расслышал его слова.

— Аманда рядом? — прошептал Стив.

— Нет, я с папой гуляю.

— Я не буду мешать, — бросил тут же отец и зашагал прочь так скоро, что я не успела его остановить. Аманда смотрела в нашу сторону. Если я закричу и брошусь догонять отца, она что-нибудь заподозрит.

— Я слушаю, — выплюнула я в трубку.

— Я ей ничего не говорил. И не хочу, чтобы Аманда думала, что это я сказал. Я понятия не имею, как её мать догадалась про Майка, — тараторил Стив на одном дыхании, будто боялся, что я перебью или сброшу звонок. — Хорошо, она не видела моего лица, иначе догадалась бы, что я вру. Хотя я почти не врал, сказав, что не слышал от Майка, чтобы он встречался с Амандой.

— Не слышал…

— Блин, Кейти… Он постоянно о ней говорил, но нам уже не пятнадцать, чтобы рассказывать, кто, когда и с кем спал…

Он сорвался и замолчал. Пауза была внушительной и многозначительной. Я проглотила горький ком и поспешила её заполнить.

— Я уже в курсе, что мать Аманды всё знает. Это мой отец рассказал, — я постаралась не сделать паузы. — Аманда ещё ничего не знает, хотя мать могла ей позвонить, пока мы гуляли. Что я должна сказать ей? Миссис ОʼКоннер точно знает, что это Майк?

— Она спросила меня в лоб: это Майк? Я ответил: не знаю, потому что действительно не знаю. Глупость какая… Даже если они забыли резинку, какого чёрта она вовремя не выпила таблетку?

Действительно, почему я даже не подумала про таблетку. Ну напоил Майк её, ну был у них секс… И даже если она не пожелала спрашивать его, надевал ли он презерватив, можно было подстраховаться…

— А ты так всё хорошо знаешь, — выплюнула я свою горечь, хотя что тут странного, в школе рассказывают про «План Би».

— Я покупал для Абби. И пришлось Шону мозги малость вправить. Но моя сестра к делу отношения не имеет.

Он вновь замолчал, и я успела вспомнить страхи последних недель. Ужас, если бы они подтвердились!

— Что ты от меня хочешь? Почему не позвонил напрямую Аманде?

— Не знаю, — голос был какой-то совсем потерянный. — Боялся обвинений… Но в чём я виноват? Какого чёрта она заставляет меня лгать, если даже твоему отцу говорит правду!

— Она не сказала правду, — бросилась я на защиту Аманды. — Она просто сказала, что отец ребёнка погиб. Отец высказал её матери соболезнования, и она… Она…

— Аманде придётся сказать правду. Сколько бы ни врала она, сколько бы ни врали мы с тобой…

— А мы не врём. Мы ничего не знаем, — повторила я его же слова.

— Врём! И это меня бесит. Пусть делает, что хочет, но мне осточертело чувствовать себя идиотом в разговорах с её матерью. И с тобой, кстати, тоже… Это она виновата, что у нас с тобой так получилось. Мне до сих пор мерзко.

— Забудь, — отрезала я, чувствуя под океанским ветром на лбу горячую испарину.

— Пытаюсь. Но своим игнором ты показываешь, что продолжаешь злиться.

— Я не злюсь. Всё в прошлом. И мне надо идти.

Не дав Стиву попрощаться, я выключила телефон и с трудом попала им в карман. Дура! Я сбежала от неприятного разговора, не поставив финальную точку. По телефону сделать это было бы легче, чем при встрече. Но Стив не перезвонил, хотя я нарочно долго собирала ракушки, и я не решилась набрать ему.

Все четверо собрались в кружок и что-то увлечённо обсуждали. Даже собака забыла про чаек, хотя те гордо расхаживали на мокром песку прямо перед её носом. Я боялась, что Аманда спросит, кто мне звонил. Наверное, она обязательно сделает это раньше, чем я подберу верные слова, а сейчас, при ребятах и отце, она не собиралась пытать меня. Отец вновь улыбался. Наверное, таким он получится на фотографиях. Аманда настояла, чтобы перед её фото-сессией Логан сфотографировал меня, отца и собаку. Правда, потом Аманда захотела сфотографироваться со мной сама. Я, кажется, улыбалась в объектив, а не скалилась… Сейчас же выдавливала улыбку, чтобы скрыть тревогу. Наверное, мать ещё не позвонила дочери, потому что даже при всём своём мастерстве Аманда не могла бы так звонко смеяться. Отец рассказывал про лежбище морских слонов, которое расположилось неподалёку. Я лично смутно помнила нашу поездку туда.

— Значит, едем все? — выдал Логан, непонятно к чему.

Пришлось спросить. Оказалось, Бьянка выкупила несколько мест на экскурсию в последнюю неделю февраля и убеждала Аманду присоединиться к ним. Отец своим рассказом явно разбередил её любопытство, хотя ехать надо было раньше, пока слоны не родили, а в феврале детёныши будут уже слишком большими. Может, сейчас мы ещё застанем хоть одну самку беременной, хотя шансов мало…

— Да там всё раскуплено, — пожала плечами Бьянка. — Пришлось брать последние места и в среду. Выходных вообще нет. Они теперь только с рейнджерами в парк пускают, чтобы слонов не тревожили.

Ну в среду, так в среду. Всяко веселее, чем корпеть над проектом, да и Аманде за месяц осточертеет сидение дома.

Мы простились с ребятами у машин. Отец молча посадил собаку в багажник. Я всё подбирала слова, чтобы объяснить Аманде наш незапланированный отъезд.

— Давай поедем домой. Я заберу коробку с рисунками и вещами с собой. Хочу завтра всё спокойно отснять.

Аманда посмотрела через моё плечо на отца.

— Я уже сказала папе, — опередила я её вопрос.

Солнце начинало садиться, когда мы покидали Салинас. Я знала, что Аманда жмурится даже за тёмными стёклами очков. Для меня солнце было полбеды, я глядела на свои сцепленные пальцы, счищала с ногтей апельсиновую желтизну и думала, как начать разговор. Багажник был завален собранными наспех апельсинами, а моя голова разрывалась от глупых ненужных слов.

Тишина не давила. Аманда слушала ток-шоу. Обсуждали неприятие родителями девушки её мексиканского парня. Мой мозг включился лишь на фразе одного из звонившего:

— Я гей, и хоть мы оформили отношения официально и даже усыновили ребёнка, мои родители и его, кстати тоже, не приняли нас и, наверное, уже никогда не примут. Но мы пытаемся наперекор горечи разрыва с родственниками быть счастливыми. Ведь главная цель в жизни — стать счастливыми, и глупо отказываться от счастья, когда оно у тебя уже есть, чтобы соответствовать родительским идеалам. Быть может, в двадцать я этого ещё не сознавал, но в сорок никто не убедит меня в обратном.

Ведущая поблагодарила за звонок и пустилась в собственные размышления:

— Родительская любовь очень важна, но когда она именно любовь, а не доминирование. Что же за совет мы в итоге можем дать нашей девушке? Мне тяжело подобное говорить, но ей всё же придётся прервать с кем-то отношения: либо с любимым, либо с родителями. Для меня намного важнее, с кем ты проводишь вечер, разве не так? Мы только что получили сообщения от Миранды. Она пишет, что её мексиканская семья не желала принимать её выбор чёрного мужчины, и лишь бабушка поддержала внучку в решении выйти замуж наперекор родительской воли. Сейчас у них с мужем уже трое детей, и родители смирились с её выбором и открытого противостояния больше нет. Спасибо, Миранда, что поделились своей дающей надежду историей. Мы, как родители, должны любить детей всегда, а не лишь тогда, когда они соответствуют желаемому нами образу. Выбор партнёра всегда тяжёл, и дело не только в разном цвете кожи или религии. Сюда примешивается образование, деньги и всё остальное… Мы всегда считаем кого-то недостойным наших детей. Отсюда вырастает расизм. И мы должны выпалывать из души сорняки, пока они не убили полностью нашу душу.

К счастью, не пришлось переключать, в программе поставили песню в ожидании следующих звонков.

— Знаешь, мать приезжает через неделю.

Я вздрогнула, вот и разговор.

— В театр решила сходить. Чувак есть такой, пианист и актёр. Он создаёт моноспектакли, перевоплощаясь в разных композиторов, играет их музыку и рассказывает биографию. Мы смотрели у него про Шопена и про Берлинга. Сейчас он поставил спектакль какой-то пианистки, она рассказывает про свою мать. И моя загорелась. Я сказала, что пойду только с тобой. Она купила три билета.

Это и всё? Аманда сообщила о матери пустым отрешённым голосом, по которому нельзя было судить о содержании их разговора.

— А что ты раньше не сказала? — пришёл мне на ум спасительный вопрос. Может, мать ещё и не звонила по поводу Майка.

— Да как раз сегодня, — бросила Аманда. — Я ей сказала, чтобы гостиницу сняла. У нас нет места.

— Я могу уехать к отцу…

— Нет! — закричала Аманда и, к счастью, не нажала на скорости на педаль тормоза. — Я не хочу оставаться с ней наедине. Я не хочу нравоучений. Не хочу. Ты пойдёшь с нами в театр и куда бы она меня ни потащила. Только с тобой. Обещаешь?

Я кивнула и больше ничего не сказала. Стив приедет раньше матери Аманды. Пусть сам и рассказывает о Майке. Хватит всё вешать на меня. Я уже и так чуть с отцом не поругалась.

Глава пятьдесят пятая "Ещё немного, ещё чуть-чуть"


Календарные дни за окном сменялись быстрее моих календарных страничек на мониторе. В понедельник я едва дотащилась до подушки, но зато во вторник у меня начали пробиваться крылья, потому что преподаватель одобрил мои фотографии и карандашные эскизы вёрстки. Оставалось приклеить одно место к стулу дня на три, чтобы потом взмыть к небесам. Нам выставили оценки за все сданные проекты, и впервые я не потеряла ни одного балла. Весь интенсив прошёл в бреду, и я из последних сил вытягивала себя вверх, стыдясь результатов прошлого семестра. Сейчас я парила высоко над проблемами, чтобы их пары не испортили рабочего настроя. В четверг курс завершался обещанным обедом в кубинском ресторане, и нам давалась отсрочка до следующего вторника, чтобы отослать преподавателю файл календаря. С каждым часом этот срок всё больше начинал казаться неимоверно близким, руки неуклюжими, глаза слепыми… Для меня. Аманда наоборот являла собой воплощение спокойствия. Вставив в уши наушники, она даже что-то мурлыкала под нос, весело тормоша на коврике мышку.

Работа над календарём позволяла молчать, и я уже не особо ругала себя за то, что утаила от Аманды не только разговор с отцом, но и беспокойство Стива. В понедельник я ещё пыталась улучить минутку для разговора, боясь, что Стив не выдержит и всё же решит обсудить с названной сестрой сложившуюся ситуацию. Однако Аманда была слишком поглощена изучением содержимого привезённой мной коробки, что реально не слышала моих жалких потуг начать разговор о матери. Лишь во вторник утром, когда Аманда решила разбудить соседей соковыжималкой, я сумела выговорить:

— Твоя мать, когда звонила отцу, чётко заявила, что ты переезжаешь к ней сразу после родов. Ты сказала ей, что это не так?

Я встала в позу детектива, уперев руки в бока и прищурив глаза. Аманда продолжила спокойно процеживать сок и, лишь когда протянула мне стакан, ответила:

— Пока это так.

В её голосе напрочь отсутствовали эмоции, будто не было того истерического крика в машине, когда она сообщила мне о предложении матери. Я вновь лишилась дара речи, и если бы сама Аманда не решила продолжить разговор, на нём можно было бы ставить крест. Она отхлебнула из стакана и, вернув его на стойку бара, произнесла:

— Я не хочу ехать, но пока у меня нет выбора. Возможно, я сумею выиграть неделю, не сообщив ей, что уже родила, но потом она приедет. Я могу тянуть сколь угодно долго, даже до июня, если ты согласишься терпеть меня и ребёнка, но потом я либо должна повернуться к матери спиной, либо выполнить то, что она требует. Я пока не знаю, как сделать первое. Даже если найти удалёнку, если даже уехать куда-то из долины и снять дешёвую студию, мне не хватит на жизнь. До конца августа я не имею доступа к своему счёту, и я понятия не имею, сколько оставил мне отец. Я в лоб спрашивала мать, и она специально молчит.

Аманда вновь подняла стакан с соком. Мой оставался нетронутым.

— Пей, — приказала она, когда я уже начала говорить, но я не замолчала:

— Отец не хочет, чтобы я жила одна, и если мы его попросим…

— О чём? — не дала мне договорить Аманда и демонстративно распахнула дверцу холодильника.

— Чтобы он сказал твоей матери, чтобы ты осталась здесь, со мной.

Аманда на мгновение замерла перед раскрытым холодильником, потом, так и не достав ничего, медленно прикрыла дверцу.

— С какой стати моя мать будет слушать твоего отца?

Я не знала, что ответить, и уткнулась в стакан. Сок был слишком терпким, и я отчего-то почувствовала прежние рвотные позывы.

— Кейти, я считала, что девять месяцев — это так много, что я что-то обязательно придумаю. Или мир изменится, как в сказке. Но ничего не происходит. Нет никакой нормальной удалёнки, даже базы данных хотят, чтобы заполняли из офиса… И…

Она махнула рукой и отвернулась. Я решила молчать, боясь, что любое моё слово помешает Аманде справиться с подступившими слезами. Иначе чего она отвернулась. На пустой стене не появилось ничего нового. Я достала из дуршлага виноград и, очистив от веточек, упаковала в коробочку. В сумке-холодильнике уже лежали крекеры, сыр, имбирный чай в термосе и два готовых салата. Оставалось не больше десяти минут, чтобы засунуть в себя остатки хлопьев и выйти. Уже вряд ли удастся избежать пробки. Я постаралась как можно громче закрыть молнию на сумке, чтобы вернуть Аманду к реальности. С блестящими глазами она взяла ложку и опустила в молоко.

Я нарушила молчание только в машине. Под тихую классическую музыку говорить о наболевшем было легче. Я порадовалась отсрочке разговора с отцом. Я ведь даже не спросила Аманду, хочет ли она жить в нашем доме.

— Зачем я нужна твоему отцу со своим ребёнком?

Холодный и колючий голос дарил мало надежды на согласие, но Аманда не увеличила громкость музыки. Значит, разговору быть!

— Почему бы ему не помочь тебе, ведь это такая мелочь…

— Мелочь?! — Аманда перекричала бы литавры, играй те на самом пределе. Я даже вжалась в кресло — какая же я дура, что снова промахнулась с правильной формулировкой! — Кейти, ребёнок — это бессонные ночи, это развешанные по дому подгузники…

— Ну подгузниками ты можешь поступиться! — я не собиралась перебивать, слова сами вылетели изо рта. И Аманда замолчала, только хватка на руле стала жёстче. Ну разве я не права? Подчиниться матери или купить пачку «Памперсов» и жить отдельно, неужели такой сложный выбор!

— Твой отец уже поменял в моей машине масло, ты не понимаешь?

Аманда выплюнула слова в лобовое стекло, и я даже удивилась, что по тому не расползлась капля её слюны.

— Ну он и в моей меняет. Даже колёса сам переставляет!

— Ты ему дочь, а я — никто. Он просто считает себя обязанным мне помогать, потому что я женщина и потому что я беременна. А это значит, что он не будет спать ночью. Он будет возиться с ребёнком будто собственным внуком из чувства долга. Потому что он мужчина.

— Аманда…

Я просто хотела, чтобы она не продолжала. Её голос дрогнул, и я боялась, что вместо слюней сейчас забрызжут слёзы.

— Не перебивай! И не смей даже заикаться об этом. Джим согласится, когда ты даже просьбы не окончишь. Потому что не сможет отказать. Он будет всё сносить, как и собаку.

— Ему собака нравится! — я вновь едва успела закончить фразу.

— Откуда ты знаешь?! Откуда ты можешь знать! Он ведь не скажет тебе, что я была дура и заставила его взять собаку! Помнишь его фразу про надежду? Да, он дал её собаке и не заберёт. Он даст её мне и будет мучиться, но терпеть меня и ребёнка. Нельзя так делать. Нельзя. Думаешь, чего я Стива посылаю? Да если я возьму у него хоть цент, он будет чувствовать себя обязанным помогать мне всю жизнь. Он прямо сказал, что мог бы предотвратить аварию, если бы не тянул с разговором. Если бы сказал Майку о ребёнке по телефону.

Я не стала поддакивать, хотя не могла забыть отчаянье в голосе Стива, когда он говорил мне то же самое.

— Он обвинил себя во всех грехах и теперь желает искупить их через моего ребёнка, понимаешь? У него такой же комплекс ответственности, что и у твоего отца. Они очень похожи, ты не замечала?

Стив и отец? Да, какого чёрта, Аманда, я стану сравнивать этого идиота с собственным отцом. Но я сдержалась. Аманда не даст мне и слова сказать против Стива. Да и мне лучше молчать и даже не думать о нём. Я уже взялась за ручку мысленной двери и шарахну ей прямо ему в лицо. Мне плевать, какой он белый и пушистый с другими!

Мы попали в пробку. В конце каждой фразы Аманда ставила жирную точку нажатием на педаль тормоза. И всякий раз, когда машина дёргалась, мне казалось, нас ударят сзади. Я проклинала себя за начатый разговор. Я знала, какой он для Аманды болезненный. Даже в экзаменационных вопросах написано, что нельзя садиться за руль во взвинченном состоянии и, тем более, доводить того, кто за рулём. Надо было срочно перевести разговор в другое русло. При очередном торможении на заднем сиденье что-то бухнуло. Я обернулась и поняла, что совершенно забыла про автокресло. Отец порывался его установить, но Аманда твёрдо заявила, что поедет к пожарным. Сейчас оно болталось на ремне безопасности.

— Ты позвонила пожарному инспектору на счёт кресла?

Аманда вновь затормозила, и я выдохнула, когда в нас никто не впилился.

— Я оставила сообщение. Он не перезвонил ещё.

На том и оставили разговор. Занятия у нас почти не было. Каждый работал над своим проектом, поочерёдно подходя к преподавателю за одобрением. Он посетовал на то, что не в праве отпустить нас с урока. Мы обязаны отсидеть положенные часы и сегодня, и завтра, зато в четверг он договорился, что мы можем сходить в ресторан во время учебного времени. Ободрённая оценками и похвалой, я сумела не думать ни об отце, ни о Стиве, ни о миссис OʼКоннер, ни о слишком уж реальном возвращении Аманды в Рино — я обрабатывала снимки в «Фотошопе» и подняла от экрана глаза лишь на фразу «Все свободны».

Аманда тоже просидела на стуле, не вставая, почти три часа, и сейчас слишком медленно брела по коридору. Мои глаза болели не меньше её спины, и мне не хотелось возвращаться к компьютеру, но и ехать домой на пару часов казалось глупостью.

— Может, погуляем где-нибудь? — спросила я, с тоской глядя на стеклянное здание библиотеки.

Аманда не успела ответить, у неё запищал телефон. Инспектор прислал СМС с датами, которые мы могли бы выбрать.

— Он встречается со всеми перед Стэнфордской больницей. Мы вообще-то можем успеть даже сегодня перед курсами. Нам ведь по пути.

Она отзвонилась инспектору, и мы решили перед встречей прогуляться в парке, расположенном подле НАСА. На дорожке вдоль океана было ветрено, и мы жалели об отсутствии капюшонов, но удаляться от берега к полям для гольфа не хотелось — там не было скамеек. То ли от долгого сидения в аудитории, то ли от нервов, Аманда вдруг начала ощущать тяжесть живота, и мы прогуливались от скамейки к скамейке, где подъедали остатки винограда. Вдоль дорожки тянулся ручеёк, по которому чинно плавали семейства уток во главе с папами, которые держались от выводка на небольшом расстоянии. От нечего делать, мы считали утят. И вдруг вдалеке заметили зайца — он пару раз выпрыгнул из-за холмиков и пропал. Мы только зря пропялились на поле в надежде на его возвращение.

И вдруг Аманда схватила меня за руку, и я сначала даже не сообразила, что случилось — уши заложило, земля резкими толчками начала уходить из-под ног. Дрожь перешла в коленки. Я увидела раскрытый рот Аманды, но не расслышала и звука. Если бы мы стояли у подножия горы, я бы подумала, что начался обвал. Аманда продолжала бесшумно открывать рот, тыкая пальцем мне за спину. Я с трудом сумела обернуться — земля продолжала скользить под ногами, словно я пыталась удержаться на льду. За спиной высились ангары, на которые я никогда прежде не обращала внимания. Перед одним из них чернел истребитель. С трудом верилось, что это от его работающих двигателей дрожит под ногами земля. Наконец он взлетел, но перепонки продолжали дрожать, когда дорожка под ногами уже перестала извиваться. Аманда одной рукой держалась за меня, другой — за живот.

— Пойдём к скамейке.

К счастью, до неё оставалось шагов двадцать. Аманда сгорбилась и тяжело дышала. Я зажала стиснутые руки между коленками, чтобы не обнять её. Каждый раз, когда она сгибалась над каменеющим животом, сразу превращалась в маленькую девочку. Ресницы её дрожали, как в первое публичное выступление в школе.

— Ванда говорит, что надо с тридцати шести недель возить в машине не только автокресло, но и сумку с вещами для госпиталя, — начала она монотонно, отдышавшись, и я как-то сразу перестала её жалеть, разозлившись за возвращение к беременным разговорам, но тут Аманда улыбнулась и щедро сдобрила голос смешинками: — Она отчего-то не упомянула про сумку со сменным бельём.

Я не улыбнулась в ответ, не поняв шутки. Губы Аманды сжались, между бровей залегла морщинка.

— Ну что? — насупилась она. — Тебе прямым текстом надо говорить, что у меня трусы мокрые!

— Ты испугалась, что это землетрясение? — слишком серьёзно переспросила я, сильнее стиснув коленки. Что таить, я тоже не подумала на истребитель. Быть может, если бы я видела, как он выехал из ангара, то приготовилась бы к тряске — ведь у нас в квартире стёкла дрожат, когда они пролетают мимо.

— Нет, я видела самолёт. А вот ребёнок ничего не видел, и у меня схватило живот. Что делать-то?

— Поехали в магазин, — я вытащила телефон, чтобы проверить время. — Если мы поторопимся, то выиграем целый час.

Аманда не особо могла торопиться. После брекстонов она стала идти ещё медленнее, не отнимая от поясницы руки. Я забрала её рюкзачок и то и дело предлагала воду. К стоянке вела ухабистая грунтовка. Никаких скамеек здесь не было, и Аманда стоически доковыляла до машины. Мне самой жутко захотелось в туалет, но, открыв дверцу пластмассовой кабинки, я тут же её закрыла — теперь на каждый резкий запах меня тошнило. Аманда объясняла это психологической зависимостью — я до сих пор не порвала связь со своей ложной беременностью.

В торговом центре я тут же отлучилась в туалет и ожидала по возвращении увидеть Аманду у касс, подгоняемую желанием переодеться в сухое, но она беззаботно стояла подле разряженных манекенов, перебирая платья. Не беременные! Даже беременные кофты натянулись слишком сильно на её подросшем животе — должно быть, подсели во время сушки. Ей бы прикупить пару футболок со вставками, а не заботиться о послебеременном гардеробе. В её драгоценных журналах написано, что месяца три после родов можно спокойно донашивать беременные вещи.

Я обернулась к очереди — работали лишь две кассы, что грозило потерей, по крайней мере, четверти часа, а у нас каждая минута была на счету.

— Аманда!

Я подошла к ней со спины. Она испуганно обернулась, и я уже хотела извиниться, но не успела. Аманда затрясла перед моим носом платьем.

— Что так долго! Гляди, тебе подойдёт. И оно на скидке.

Я даже не стала разглядывать платье, потому что не планировала ничего покупать, но Аманда ткнула вешалкой мне прямо в грудь. Я с трудом не ахнула от боли, но она даже не заметила, занятая распластыванием платья по моему уставшему телу.

— Твой размер. Я сначала испугалась, что ты не влезешь.

Это что, намёк на полноту и отказ от утренних пробежек? И всё же я ухватилась за кинутую соломинку:

— Я действительно не влезу, — я вывернула этикетку. — Это даже не «петит», это «экстра-смол»!

— Примерь! — не унималась Аманда. — Оно кажется большим.

Я оглянулась к кассам и схватилась за последнюю соломинку:

— Смотри, какая очередь! Пошли трусы купим и бегом к госпиталю.

— Я встану в очередь, а ты иди примерь.

Я схватила вешалку и побежала в примерочную. Увесистый рюкзак колотил по спине. Я думала лишь сымитировать примерку, но когда девушка, протягивая мне номерок, заявила, что это платье просто супер, я решилась примерить его. За лишнюю двадцатку отец не станет ругать меня. И всё же, чтобы сэкономить время, я скинула лишь кофту и натянула платье поверх джинсов. Пришлось ужаться и на мгновение перевоплотиться в скользкую змею. Платье сдалось без особого боя, лишь слегка оцарапало шею этикеткой. Размер действительно был не моим. Ткань топорщилась не только поверх джинсов, но и жутко стягивала грудь. Покупать платье я не стану, хотя теперь оно мне нравилось, но даже пробежки не ужмут меня до «экстра-смол». Сжавшись, я потянула платье наверх и замерла, услышав, как оно затрещало по швам. Вторая попытка прошла под тот же аккомпанемент. О том, чтобы сначала вытащить одну руку, речи вообще не шло. Платье прилипло к груди. Мне не хотелось даже мысленно озвучивать правду — я в нём застряла, как Пух в двери. Только у меня нет в запасе месяца, чтобы превратиться в скелет.

На платье ни молнии, ни разреза. Оно было трикотажным, но не настолько, чтобы растянуться на два недостающих размера. Как я вообще умудрилась в него влезть! Моё отражение собралось расплакаться. Я сжала губы и с трудом добралась до джинсов, чтобы стянуть их. Запихав одежду в рюкзак, я шагнула к выходу и дрожащей рукой вернула номерок.

— А кассир сможет на мне просканировать цену? — спросила я каменным голосом, едва сдерживая слёзы.

Девушка утвердительно кивнула, потом недоуменно пожала плечами.

— А ты не замёрзнешь?

Я мотнула головой. Девушка взяла ножницы и протянула мне срезанный ценник. Я побежала в торговый зал.

— Оно тебе маловато, — выдала Аманда, будто я вышла, чтобы спросить её оценки.

— Знаю. Я снять его не могу, — прошептала я, чувствуя, что нахожусь на пределе.

— Как не можешь? — заморгала Аманда, зажимая трусы в кулак.

— А вот так. Я в нём застряла.

— И?

— Что, и? Сейчас куплю его и дома ножницами разрежу.

— Сумасшедшая!

Аманда выкрикнула это достаточно громко, но я всё равно прошептала, ведь на обиду не оставалось времени:

— А что делать…

Действительно, что? Я кажется додумалась до единственного возможного варианта.

— Идём!

Аманда потащила меня из очереди обратно в примерочную. Девушка молча протянула нам жетон на одну вещь. Крохотная кабинка едва вмещала нас двоих. Аманда заставила меня поднять руки, но даже игнорируя рвущиеся нитки, она не сумела высвободить меня из платья.

— Жди тут!

Что она придумала? А ничего. Аманда вернулась с ножницами. Либо ткань была слишком плотной, либо ножницы тупыми, но только она большецарапала мою подмышку, чем резала ткань.

— Слушай, я заплачу. Это была моя дурацкая идея.

Аманда накрутила на руку несчастное платье.

— Нет, это я, дура, решила, что влезу, и влезла!

Девушка приняла назад номерок и ножницы.

— А что с платьем? — в голосе её звучало слишком много заинтересованности.

Аманда растянула ткань и улыбнулась:

— Слишком маленький размер.

— Мы за него заплатим, — тут же добавила я.

К нам обернулась другая работница и протянула руку к платью со словами:

— Не надо ничего платить. Оно ведь не подошло.

Если бы я даже захотела улыбнуться, то не смогла. Шутка была несмешной. Я чувствовала себя дурой. С трудом поблагодарив, мы поплелись обратно на кассу, чтобы заплатить за дурацкие трусы, а потом я ещё ждала, пока Аманда сходит в туалет переодеться.

— Я мокрые выкинула. Слишком пахнут.

Могла бы не сообщать подробности. Я хотела купить кофе. В кошельке лежала подаренная отцом карта в «Старбакс», но у нас не осталось время не то, что на кофе, а даже для того, чтобы нестись на парковку не бегом. Мы действительно запыхались. Даже у меня сердце прыгало в горле. К счастью инспектор, которого мы заметили уже на повороте к госпиталю, всё ещё занимался предыдущей парой. Машина уже была закрыта, но он продолжал что-то разъяснять будущим родителям, прижимая к груди пластмассового пупса.

Наконец, очередь дошла и до нас. Он вещал про безопасность, но я не слушала. Я прикидывала размеры настоящего ребёнка и зажатой подмышкой куклы. Как такого кроху вообще пристегнуть в автокресло? Я даже не заметила, как пупс оказался в руках Аманды. Лишь увидела спину инспектора, когда тот нагнулся в машину. Аманда выглядела бледнее обычного, и губы её были предательски сжаты. Испугавшись, что у неё вновь окаменел живот, я протянула руки, чтобы забрать куклу, но она не отдала пупса. Что же в словах инспектора могло её так сильно расстроить, и как я опять выпала из жизни, рассматривая чёртову куклу! Аманда продолжала молчать, даже когда дядька вылез из машины и направился к своей, чтобы открыть багажник. Возвращение инспектора с пенопластовой макарониной для плаванья озадачило меня ещё больше.

— Гляди, — поманил он Аманду, и оба полностью закрыли от меня машину, но я хотя бы пыталась поймать слова: — Этот указатель всегда должен быть на зелёной отметке. Если подкручивание колёсика не помогает, ты подкладываешь сзади пенопласт, пока кресло не поднимется до безопасного уровня. Сейчас отдай куклу. Вот, гляди, как правильно затягивать ремни — между грудью и ремнём зазор не должен превышать мои пальцы. Поняла?

Потом инспектор нарезал макаронину на кусочки, чтобы оставить Аманде парочку, выдал справку о проведённой инспекции, пожелал лёгких родов, и мы поехали… К счастью, в «Старбакс», потому что теперь мне уже просто до безумия хотелось кофе с карамелькой. До начала занятий оставалось меньше часа, но мы не должны были опоздать. Да если бы и опоздали, то не велика беда. Мы долго ждали, когда соберутся приглашённые пары. Их было меньше, чем нас — не все смогли выбраться да ещё и принести детей.

Автокресла стояли в ряд. Кто-то подкачивал их, чтобы малыши продолжили спать. Я признала такое же кресло, как ребята подарили Аманде. Рассматривание расцветок одеяльцев, накинутых на ручки кресел, чтобы защитить малышей от света, отвлекло от бесконечных рассказов о родах — кто сколько часов мучился, как кричал и прочего, что только сильнее умаляло мою веру в собственные силы. Я очнулась всего на нескольких фразах. Индуска сообщила, что взяла на роды маму, и та помогла ей больше, чем муж, который почти всё забыл с курсов, даже блокнот. И всё, что делала мать, — это массаж и разговор. Возможно, это не составит для меня особого труда, если я прокручу раз десять ролик на Ютюбе. Другой новоявленный отец возмутился вероломностью больничного персонала, мерящего давление по часам, не обращая внимание на то, что мать только-только с трудом заснула. Но окончательно включиться в происходящее я сумела лишь во время рассказа той самой пары, у которой было автокресло Аманды.

Женщина почувствовала схватки в тридцать шесть недель — первый час она ещё сомневалась, но когда интервал стал в пятнадцать минут, позвонила врачу. Дело было утром, и тот предложил ей поехать погулять в торговый центр и отправиться в госпиталь, когда схватки будут каждые пять минут или слишком болезненными. Он предложил зайти в ресторан, купить что-то красивое, чтобы настроить себя на роды, и не спешить и не волноваться — бессмысленно торчать в больнице. Они с мужем гуляли так часа три или даже четыре, а потом в госпитале родили меньше чем за два часа. Ребёнок в тридцать шесть недель оказался уже весом в семь фунтов, полностью здоровым, и их выписали на четвёртый день, когда закончили все проверки.

— Я вообще-то рассчитывала сегодня ещё ходить с животом, — закончила рассказ женщина и традиционно пожелала всем лёгких родов.

Собственно ничего толкового Ванда в этот раз не рассказала. Лишь то, что чаще всего роды начинаются с отхождением вод, поэтому некоторые довольно рано прекращают ходить в бассейн, чтобы не пропустить момент. Она назвала это глупостью, потому что спутать отход вод с мокрым купальником не получится. Однако на следующий день Аманда как-то слишком пассивно делала все упражнения. Я сначала испугалась, что у неё что-то заболело, но на неё просто слишком сильно подействовал рассказ о родах в тридцать шесть недель. Она даже воду в душе сделала такой прохладной, что я с трудом зашла в кабинку после неё и выскочила, толком даже не намылившись, отчего-то не сообразив пустить побольше горячей воды. Подле Аманды стояли две старушки — рука одной чуть ли не касалась беременного живота, но она сдерживала себя.

— Всё-таки славно, что вы теперь такие свободные…

Я замерла с полотенцем, проклиная, что закрыла ухо и пропустила начало фразы. Что Аманда успела наплести ей? Неужели про нас?

— Нам врачи всё запрещали. Какой там бассейн, ходить-то вредным считалось, — рассмеялась старушка, и я облегчённо выдохнула. Не про меня, Слава Богу! И разговор пустяковый. После каменного лица Аманды во время встречи с пожарным инспектором, я боялась любого комментария. Он сказал, что машина маловата для такого кресла, но потом всё же воспользовался пенопластом. Зачем было вообще заикаться о подобном при беременной! Хорошо ещё по возвращении домой мы нашли под дверью две посылки — одна из Перу, другая — со слингами. Хоть какая-то радость! Хотя после своей неудачи с платьями, я опасалась, что Аманда тоже может не влезть в сарафан, потому что подобрать нормальный размер по меркам слишком сложно. Но она влезла даже без моей помощи! Сарафан просто был свободным, потому задрался впереди, но при верном ракурсе такая асимметрия подола могла сойти за фасон.

— Раньше вообще беременной одежды не было, — начала Аманда, будто оправдываясь, хотя я и словом не обмолвилась о сарафане. — Они просто шнуровку ослабляли. Только к середине девятнадцатого века стали думать о женщине — продавали корсеты без косточек впереди и на юбках делали много складочек, чтобы живот в глаза не бросался, да и на юбках была возможность поднимать талию всё выше и выше…

— Ну и ты купила совсем небеременный сарафан, — вставила я зачем-то, рассматривая слинги.

Ткань была мягкой, яркой и очень длинной. Я с трудом представляла, как можно закрутить это на себя.

— Был бы у нас сейчас пупс, — размечталась Аманда.

— Подошёл бы и мой медвежонок.

— А это идея! Давай в комиссионке купим игрушку, чтобы потренироваться, а? За пару баксов…

Это не было вопросом. Только я сумела уговорить её повременить до четверга и хоть немного поработать над календарём. Ура, я выиграла среду. После занятий мы поехали напрямую домой. Я уже приучила себя работать на барной стойке, отдав стол Аманде в полное распоряжение. С каждым движением курсора я понимала, как далека от финала, а в субботу, кроме фотосессии, был ещё спектакль, насладиться которым не получится, зная, что вторник слишком близок. О среде я просто не хотела думать. Может, Стив ещё и не придёт.

Глава пятьдесят шестая "Первая фотография"


Наша традиционная уборка с субботы перенеслась на пятницу. Вместе с полотенцами и наволочками в барабане крутилась плюшевая собака. Я боялась, что Аманда остановит свой выбор на пупсе — пеленать и закутывать в слинг куклу слишком реалистично, и этого вполне хватает на занятиях с Вандой, а так хотелось ещё пожить в сказке, не близкой к реальности. К тому же, куклу нельзя засунуть в стиральную машину, а тут через час мы получили почти что новую чистую собачку. В слинг-карман она поместилась замечательно, а вот со слингом-шарфом пришлось изрядно повозиться прежде, чем мы разобрались с крестами и узлами. И всё равно, даже когда собака наконец распласталась на животе Аманды, я не могла понять, как можно привязать к себе ребёнка самостоятельно.

Логан прислал фотографии с праздника и океана. Аманда прилипла к экрану, а я наоборот усердно принялась драить кухню, чтобы не подходить к её ноутбуку. Хотелось поскорее покончить с уборкой и вернуться к календарю. Преподаватель заявил, что мы должны сказать спасибо за то, что он не требует распечатки и переплёта календаря. Благодарность меня действительно переполняла, как и страх, что в самый последний момент у меня сдвинутся с таким трудом приведённые в визуальный порядок столбцы цифр. Я отложила скребок и смыла с раковины белый осадок.

— Хочешь посмотреть?

— Руки грязные, — отмахнулась я от приглашения и принялась освобождать дверцу холодильника, обнаружив утром налипшее масло.

— Посмотри в телефоне.

Да что за спешка! Я стащила с холодильника телефон. Аманда впервые опубликовала в интернете беременную фотографию. И на ней она была со мной. На фоне огромного живота я казалась совсем миниатюрной, если не вспоминать разрезанное платье.

Вчера мы явно переели риса, которого в кубинских блюдах оказалось больше, чем в китайских. Преподаватель сказал, чтобы мы не стеснялись с выбором, и я заказала морское ассорти, которое долго откапывала в горе риса, изначально увидев лишь края двух ракушек. А Аманда дополнительно к тушёной говядине заказала жареных плантанов и печёных — на десерт к мороженому. Теперь мне не только риса не хотелось, но и плантанов, которые входили в состав всех блюд.

После такого количества еды от принесённого десерта уже хотелось отказаться всем. Я впервые пересчитала класс — нас с трудом набралось два десятка. Курс действительно оказался слишком насыщенным для трёх недель, и многие сдались. Аманда понуро ковыряла вилкой карамельные кусочки плантана. Мороженое таяло.

— Оставь.

Я думала, что она просто объелась, но в отсутствии улыбки был виноват вовсе не рис.

— Это мой последний курс.

Аманда подцепила кусочек плантана с мороженым, но не понесла ко рту.

— И мне не верилось, что мы доживём до этого дня.

Впрочем, до него оставалось ещё дожить — пока файл не отослан на почту преподавателя, курс не завершён.

— Ты не понимаешь. Мне кажется, это вообще последний мой курс.

И снова эта неподдельная обречённость в голосе. Аманда вдруг в одночасье растеряла всю веру в себя. Должно быть, мать сказала ей намного больше, чем Аманда пожелала поделиться со мной. Известие о Майкле добьёт её, и я должна молчать — хотя бы до фотосессии. Со временем всё утрясётся само собой, а фальшивую улыбку с фотографии не уберёшь. Я замяла разговор обсуждением возвращения к прогулкам с Лесси. Аманда успела позвонить хозяйке, и пятница должна была начаться в парке.

Я ещё раз внимательно взглянула на свой втянутый живот на фотографии и затем на то, что пряталось под футболкой. Конечно, одна пробежка ничего не даёт, но всё же. Я два раза пробежала дорожку туда-обратно, пока Аманда сидела на скамейке, наблюдая за резвящимися собаками. Только выгул Лесси вместо улыбки принёс грусть. Я встретила Аманду уже за оградой собачьей площадки. Лесси радостно натянула поводок в мою сторону.

— Помнишь Мишу? — начала Аманда. — Ну, его в честь танцора русского назвали. Он умер.

— Танцор? — я едва переводила дух. Нельзя за одну пробежку пытаться уменьшить талию на два размера.

— Собака! Хозяин ещё тогда вторую хаски завёл, щенка.

Господи, чего только она не помнит!

— Там объявление, что завтра в полдень он устраивает в парке поминки.

— Мы же не пойдём?! — поспешила я опередить развитие её мысли.

— Конечно, у нас ведь театр.

Неужели пошла бы иначе? Но я не стала уточнять. Слишком грустной Аманда возвращалась домой. Хорошо, что Логан прислал фотографии. Но зря Аманда кинула этот снимок в Фейсбук. Я заметила лайк от Стива. Скор же! И минуты не прошло. Вот как следит за обновлениями от Аманды. Только бы не комментировал. Лишь на фотографии я заметила глубину выреза на платье Аманды. Или грудь в размерах решила соперничать с животом? Вчера на занятии Ванда как раз говорила о росте груди и о том, что не стоит ещё покупать бюстгальтер для кормления. После родов грудь может увеличиться ещё больше.

— Ну как фотография? — не могла успокоиться Аманда, а я уже впялилась в высветившийся комментарий.

— Классная фотка. До встречи, подружки, — прочитала я.

— Чего? — Аманда наконец отвернулась от ноутбука.

— Это Стив написал, не я, — откинула я телефон, словно какую-то заразу.

— Напиши, до встречи.

— Сама пиши!

Я вновь схватилась за щётку и направилась к замасленной дверце холодильника.

— Кейти, ты за старое?

Я решила промолчать и даже не повернула в сторону стола головы, но всё равно услышала скрип отъезжающего стула. Зачем она идёт на кухню? Только не надо начинать про дверь!

— Слушай, — от голоса Аманды у меня внутри всё сжалось. — Я всё ещё от истребителя не могу отойти. А если действительно землетрясение, у нас же ни черта в кладовке нет…

Я открыла кладовку — не так плохо. Немного банок с тунцом, кукурузой, зелёным горошком. Даже пару супов-чили осталось.

— Воды нет, — совсем уж серьёзно высказалась Аманда, и я успела пожалеть, что она заговорила о землетрясении, а не о Стиве. Он может стать большей катастрофой, чем извержение любого вулкана в океане. — В Калифорнии ведь главное иметь воду, разве не так? Ведь именно водопровод не выдержит.

— Тапочки у кровати важнее и пижама, — я попыталась отшутиться, но лицо Аманды оставалось непроницаемой маской. — Ладно, у нас есть шесть галлонов. Если тебе мало, после театра заедем в магазин.

— Говорят, что надо иметь запас на три недели…

— Аманда, у нас кладовка маленькая! — я не могла говорить серьёзно. К тому же, размахивать намыленной щёткой было глупо. Я и так чуть не попала химией в глаз. — И можно пить мало. Ну, тем, кто не беременный.

Я опустила руку и готовилась выдохнуть. Аманда не уходила.

— Ты почему фотки не хочешь посмотреть?

Я выдохнула.

— Аманда, я мою кухню! И мне, чёрт возьми, надо доделать календарь!

— А у нас в кладовке есть томатный соус с базиликом? Я хочу пасту на ужин.

— Есть!

Я впервые с радостью села за ноутбук, молясь, чтобы меня не отвлекали хотя бы часа два. Я уже ненавидела всё семейство Дарлингов. Хотелось закрыть окно, чтобы Питер Пен не прилетал.

— Аманда, а может ты вместо меня возьмёшь в театр Бьянку? Она ведь приедет с Логаном.

Аманда опустила вилку, не донеся спагетти до рта.

— Почему?

— Я должна делать календарь.

— У тебя будет воскресенье и понедельник. Что ты там ваяешь? И почему ты хочешь отправить меня куда-то одну?

— Я никуда тебя не отправляю, — поразилась я непонятной обиде в голосе. — Я всё равно буду думать о своём проекте. Оставь меня дома. Пожалуйста.

— А как я поеду одна за водой?

Я вжала спагетти в соус. Она что, серьёзно готовится к землетрясению?

— Съездим вечером, — согласилась я осторожно.

— Ты пялилась в экран весь вечер. Так нельзя. Ты только всё испортишь. Завтра мы идём в театр и точка, — и добавила немного мягче: — Пожалуйста. Я не хочу идти туда с Бьянкой. И Логан… Что он-то будет полтора часа делать?

Я уткнулась в спагетти. Календарь камнем висел на сердце. Никакая звёздная пыль уже не поднимет мои крылья. И всё же я пошла, потому что взяла на себя роль вешалки. С утра я одна выгуливала собаку и безумно замёрзла во флисовой кофте. Горы сливались с серостью неба, и плотный туман, лежавший на вершинах, я поначалу даже приняла за снег, хотя дождя ночью не было. Выбранный Амандой сарафан не соответствовал нынешней погоде. Ей радовался лишь Логан, а я с надеждой глядела на небеса, но ни один луч так и не прорезал плотные серые облака.

Аманда сделала дома лёгкий макияж, но Бьянка забраковала его. Она усадила Аманду на скамейку, разложила рядком косметику и принялась ваять Аманде лицо. Я и не знала, что Бьянка умеет делать профессиональный макияж — одних кистей у неё набралось с десяток. Оказалось, портреты на дому — это их с Логаном подработка.

— Ну, на каникулы в Европе мы себе зарабатываем. В прошлом году в Англию ездили, в этом в Грецию на острова поедем в гости к девочке с курса Логана.

Пока она колдовала над лицом Аманды, я топтала дорожки, чтобы согреться. Сейчас я бы не отказалась и от шапки. Казалось, Бьянка никогда не отпустит Аманду, но вот я услышала её громкий протест:

— Только не накладные ресницы!

Бьянка что, с ума сошла. У Аманды природные опахала на глазах! Но пока я дошла до скамейки, чтобы поддержать протест, Бьянка уже отпустила Аманду, и я поспешила за ней, чтобы держать кофту во время снимка — я даже радовалась возможности погреть руки, но от волнения Аманда так разгорячилась, что отправила меня с кофтой прочь. Я вышла за ограду ботанического сада и села на скамейку напротив вазы, которую так и не сумела нарисовать. Лучше бы захватила ноутбук. Целый час можно было работать над календарём.

— Хочешь я тебе макияж пока сделаю?

Бьянка подошла так бесшумно, что я чуть не подпрыгнула от её вопроса. Она бегала за Логоном, меняя объективы, и сейчас её послали подальше, как и меня.

— Только без ресниц! — добавила я к согласию на всякий случай, и Бьянка раскрыла свой драгоценный ларец.

— А хочешь моделью побыть в субботу? То есть в следующую. Короче, ту, что в феврале.

— Что? — если бы Бьянка не прижала мне веко кисточкой, я бы распахнула от удивления глаза. — Какая из меня модель. Я ростом не вышла.

— Да не важно. Там любительское шоу. Больше арт, чем мода. Наоборот приветствуются самые обыкновенные модели. Ну? Платье классное, с лампочками, как у феи. Согласна? В понедельник крайний срок, чтобы моделей заявить, а у дизайнера никого нет. Платье пропадёт! И… Ну, платить, конечно, ничего не платят, но это прекрасная возможность бесплатно арт-шоу посмотреть. И да, они кормят… То есть там до ночи всё это. Ну?

— Я даже не знаю…

Я действительно не знала, хочу ли, чтобы на меня смотрели сотни глаз, но Бьянка не отступала, и я согласилась за секунду до того, как перед скамейкой выросла Аманда.

— Какая ты классная!

Только комплимент не заставил меня улыбнуться. Я больше напряглась, потому что ещё не видела себя в зеркало, и, кажется, Бьянка не собиралась мне его протягивать, она уже закрыла ларчик.

— Жаль, что до среды макияж не продержится.

— А что в среду? — оживилась Бьянка. — Если надо, могу сделать. Мне не трудно.

Я задрожала даже в кофте, боясь следующей фразы Аманды.

— Да так, ничего… — как-то слишком неуклюже замяла Аманда брошенную некстати фразу. — Вы не хотите на «Питера Пена»? Может, билеты остались?

— Нет, — ответил Логан слишком быстро, видно испугавшись возможного согласия Бьянки. — Мы сфотографировались в Лондоне в парке подле его статуи, достаточно.

— Мы ещё и с Робин Гудом сфотографировались, настоящим, — совсем гордо заявила Бьянка. — Он экскурсии в Ноттингаме водит. Классный дядька. Говорит, что будь Робин Губ американским национальным героем, то мы бы давно растиражировали его на кружки и значки, а у них только дуб тысячелетний в Шервудском лесу и он сам. А по мне Питер Пен лучше.

— Пошли! — не выдержал Логан, и мы распрощались.

В театре оказалось много взрослых, пришедших без детей, а я боялась, что мы будем единственными самостоятельными великовозрастными зрителями, но сказка живёт и в сердцах взрослых. Маленькую сцену задекорировали под детскую — и спектакль оказался построенным на перевоплощениях. Всего три актёра — Венди с братьями решила скоротать время и сочинить историю. Они то и дело вытаскивали из сундука новые костюмы, чтобы изображать очередного героя — от собственных родителей до капитана Крюка. Питера вывели вымышленным другом, и это чуть меня разочаровало — хотелось верить, что где-то действительно живёт такой мальчик. Я повернулась к Аманде и замерла — по её лицу текли слёзы, и она стирала их, забыв про косметику.

— Ты чего? — шепнула я, но Аманда осталась немой и не отвела взгляда от сцены.

Потом уже, когда я потащила её к туалету, она сказала, что только сейчас поняла, какие жестокие дети и как им плевать на родителей.

Я протянула Аманде смоченные водой бумажные полотенца.

— Чёрт, как лицо дерут!

Ещё бы! Хотя всё-таки это слёзы оставили под глазами красные пятна. Я попыталась не развивать родительскую тему и рассказала про предложение Бьянки.

— Здорово! — неожиданно положительно приняла известие Аманда и окончательно смазала с губ помаду. — Хоть какое-то для тебя развлечение. А я голову сломаю, ища занятие на эти два месяца.

— Ты же собиралась заняться акварелью.

— Да я больше трёх часов не смогу рисовать. Надоест.

— Будем ходить вместе на лекции. В чём проблема?!

— Потребуют оформление вольнослушателем, а я не хочу заикаться матери про деньги. Даже такие небольшие.

— Да ладно, все тебя знают, никто не выгонит…

Почему любой разговор у нас скатывается к теме денег! Почему?

— О, по Скайпу больше со своими ученицами будешь разговаривать, ну? И деньги, и не скучно.

— А мне уже разонравилось чужие ошибки исправлять.

Мы вернулись к машине, включили музыку для перерыва в общении и отправились в магазин. К счастью, сегодня я могла спокойно тягать бутылки с водой! Когда я уже направилась с тележкой к магазину, чтобы вернуть пустую на место, Аманда остановила меня:

— Может, в строительный зайдём? Полиэтилен купим. Нам же наматрасник всё равно на диван не натянуть…

Ванда поделилась с нами практической находкой. Раз воды обычно отходят ночью и выливаются горным потоком, который напрочь испортит матрас, его надо обезопасить. И самое верное средство — строительный полиэтилен. Именно такой я использовала для валяния шарфиков, но остатка не хватило, чтобы укрыть весь диван. Решили купить новый.

— Надеюсь, мы не будем стелить его прямо сейчас, — с надеждой спросила я, когда дома Аманда швырнула рулон на диван. — У нас ещё февраль точно в запасе!

Аманда молча прошла с рулоном на кухню и положила в кладовке на полку, куда я перенесла уже всю воду. Я поднималась по лестнице, будто с двумя гантелями, и после пятого подъёма чувствовала себя так же паршиво, как и после пробежки.

— Кейти, — голос Аманды не предвещал ничего хорошего. Я выпрямилась и потёрла поясницу. — Сделай мне массаж.

Я вытерла вспотевшие руки о джинсы и кивнула:

— Ага, неси крем.

— Ты не поняла, — Аманда даже отступила на шаг. — Не тот массаж. Другой.

Она опустила глаза, я тоже, как и тогда в зале, когда Ванда вновь напомнила, про расслабление мышц влагалища.

— У меня самой не получается. Это как, знаешь… Ну…

— Хорошо, — ответила я и не узнала собственный голос. — Но у меня может и не получиться…

Я вообще с трудом понимала, что должно произойти. Я просто села на диван, потому что коленки дрожали, как и руки. Хотелось списать всё на тяжёлые бутылки.

— Зачем ты выключила свет? — спросила я испуганным детским голосом, когда Аманда повернула колёсико на торшере.

— А на что ты смотреть собралась? — в её голосе звучала дрожь. — Там трогать надо. На вот, руки помой.

Из темноты она ткнула мне в ладонь пимпочкой санитайзера. Холод растёкся по рукам. Язык стал неприятно горьким. К счастью, глаза попривыкли к сумраку, и не пришлось тыкаться в пустоту.

— Там выделений только очень много. Ну, ты знаешь, я говорила…

Слова доносились издалека, будто Аманда стояла у двери, а здесь на диване лежало только её тело. Да, именно так я и должна воспринимать происходящее — просто тело, ничем не отличающееся от предлагаемого Вандой пупса. Футболка прилипла к подмышкам. Я попыталась проглотить заполнившую рот горькую слюну и теперь мечтала открыть одну из купленных бутылок и радовалась, что темно и руки мои под одеялом. Стеснительностью Аманда не отличалась, а сейчас и подавно спешила после аквайоги стянуть мокрый купальник, и потому я прекрасно представляла себе то, что сейчас трогала, но лишь по синюшному цвету — на ощупь губы оказались большими и каменными — неестественно большими, словно хлопающие уши слона. Именно на них находились складки, грозящие разрывами, если верить Ванде. Если я вообще что-то понимаю…

— Ты что-нибудь чувствуешь? — попыталась я отыскать поддержку своим действиям у самой Аманды, но та лишь зло процедила, отрывая голову от подушки:

— А что я должна почувствовать?

Именно такого вопроса я и боялась, именно потому и открещивалась от массажа… Изначально мне не было противно касаться её, мне было страшно, что меня снова не так поймут. Я обрадовалась, что темно, и новая палитра на щеках осталась незамеченной. Жар лица передался в руки, и даже пальцы потеплели.

— Что ты расслабилась, — постаралась я выдохнуть ответ как можно ровнее.

— А я не могу расслабиться, неужто не понимаешь?

Я тут же убрала руку, и Аманда подтянула ноги к животу.

— Больше тогда не буду делать, — будто в оправдание прошептала я, чувствуя, как воздух вокруг лица пропитался женским запахом, от которого стало противно — теперь я могла согласиться с давним сравнением Аманды — запах свежей рыбы. Хотелось перебить его мылом, но я не двигалась с места, боясь показаться брезгливой.

— Нет, делай, только не спрашивай, что я чувствую, — уже в голос протараторила Аманда. — Я же рассказывала тебе про руку. Ты же понимаешь, чем у других этот массаж заканчивается…

Опять пауза. Надо быстрее её убрать.

— Не у всех, — уже отчеканила я. — Некоторым нельзя дальше. И я не трогала тебя внутри. Я будто фантик комкала.

Дурацкое сравнение заставило меня замолчать. Зато я нашла возможность ретироваться.

— Я что-то есть хочу. Принести тебе авокадо?

Аманда отказалась, но я всё равно получила возможность вымыть руки.

Глава пятьдесят седьмая «Цена ответственности»


Весь понедельник я прятала за экраном ноутбука захлестнувшие разум ощущения и свой стыд за них, придавший лицу подозрительную красноту. Календарь с ночи лежал в почте преподавателя, и я тыкала в старую версию файла, чтобы не испортить то, что могло украсить моё портфолио. Если Аманда и раскусила такую нехитрую игру, то не подала вида и не попросила помощи с флаерами для фирмы по недвижимости, которые надлежало закончить к среде. Пусть корпит над ними одна. Может, тогда вечером попросит массаж спины, вместо…

Я вновь почувствовала, что краснею. Мысли действовали не хуже сауны. Я даже уловила неприятный кисло-сладкий запах и с трудом поняла, что его источник вовсе не я, а лежащие в мешке апельсины. Их давно следовало перебрать. Замотав руку в бумажное полотенце, я принялась кидать в мусорку гниль, а лишь покрывшиеся мхом апельсины в раковину.

— Мы не выпьем столько сока, — подала голос Аманда.

— Я сварю мармелад, — ответила я, хотя не представляла вообще, как его варить. Наверняка знала лишь одно — долго. Мама иногда губила целые дни, спасая урожай. В общем-то это ещё один предлог не общаться с Амандой. Иногда даже хорошо, что язык опережает мысли.

Пакет слишком вонял, и я быстро собралась на улицу и от мусорных баков свернула к почте. Аманде пришла очередная кипа журналов и рекламных предложений. Теперь, когда она разделалась с учёбой, у неё будет предостаточно времени, чтобы прочитать всё от корки до корки и потом вынести мне мозг очередным массажем. Я со злости шарахнула дверцей почтового ящика и потом, будто извиняясь, погладила его. Только прикосновение к железу отозвалось в теле болезненным спазмом, и мозг в очередной раз проклял массаж.

Я поспешила укрыться от жутких ощущений на кухне, но потолок будто опустился, расплющивая мне голову, да и нос продолжало щекотать от запаха гнили.

— Если ты занята, — защебетала я, — я могу одна выгулять собаку. Ей пробежка тоже не помешает.

Я вновь надеялась, что фраза окажется спасительной. Аманда из солидарности к моей видимой работе пропустила аквайогу, а я так мечтала получить днём два часа свободы. Думала, растянусь на диване и побарабаню ногами, чтобы спустить адреналин. Теперь мне хотелось отвоевать хотя бы получасовую пробежку. Может, с настоящим потом от меня уйдут бешеные мысли.

Аманда поднялась слишком стремительно, чтобы усомниться в её ответе.

— Пойдём вместе, как в прошлый раз. Я буду на площадке, а ты на дорожке.

Ничего, не так всё плохо. Хотя бы на время окажемся в разных концах воображаемой планеты, а потом я найду спасение в апельсинах. Бег, однако, не принёс желаемой лёгкости, хотя всё же переместил мои терзания с головы на ноги. Да ещё в боку закололо.

— Я хотела испечь для Стива фокаччу. Но если тебе придётся из-за неё бежать лишний круг…

Трудно было понять, говорит Аманда серьёзно или издевается, любуясь моим взмыленным видом. Однако ж мысль о среде сжала сердце, и я забыла про бок.

— Или с фокаччей мармелад не очень?

Я заскрежетала зубами:

— Я не собираюсь предлагать Стиву мармелад! Я даже думать про него забыла.

И тут я не врала, потому что дурацкий массаж растопил снег ледяной зимы, но Аманда, конечно же, мне не поверила, но всё же не пустилась в рассуждения и лишь многозначительно хмыкнула. Но этого мимолётного пренебрежения оказалось достаточно, чтобы передать мне заряд уверенности, что ни одна струна моей души не дрогнет при встрече. Я докажу Аманде свою силу. Впрочем, со всей этой историей с миссис ОʼКоннер, Стиву явно будет не до меня. И эта мысль смахнула последнюю обиду на Аманду — я её пожалела, пожалела заранее. Как же тяжело ей будет во время визита матери, и я ничего, ничего не смогу сделать, чтобы помочь.

— Может, завтра утром я начну рисовать твой живот?

Слишком долго я тянула с художественным подарком — а после модель может и отказаться позировать. Не фотографии же Логана брать! А так, своим художеством я сумею внести хоть немного радости в оставшиеся до приезда матери дни.

Говорила я уже ровным голосом. Будто только что и не пробежала мили три.

— Завтра не получится, — опустила меня на землю Аманда. — Я всё хотела тебе сказать, но…

Ну что же это за манера накалять атмосферу перед обыкновенной просьбой! Небось собралась наконец за покупками. У нас ведь нет ещё ни одной пелёнки, даже автокресло нечем будет прикрыть.

— Ты не подумай, что я заболела нарциссизмом.

Сколько патетики! Тебе не в дизайнеры, а в артистки надо было идти!

— В общем, я согласилась, чтобы Логан сделал ещё и студийные фотографии. И надо именно завтра. Пока у него есть возможность воспользоваться учебной студией. Это не для курса, а для личного портфолио, но он договорился с учителем.

— Хорошо, я займусь чем-нибудь дома. Прибраться, кстати, не мешает к среде…

«К среде» прозвучало совсем спокойно — будто за ней просто шёл четверг…

— Нет, — Аманда даже натянула поводок, будто Лесси тоже должна была услышать её фразу. — Я хочу, чтобы ты пошла со мной. Для моральной поддержки. Это не совсем обычные фотографии. Они… Ну, они почти ню…

— Что? — я даже руки уронила вдоль тела.

— Почти. Я сказала — почти. Грудь прикрою вуалькой или игрушкой. Но в промежутках между съёмками… В общем, я не очень хочу оставаться с ним наедине.

— А Бьянка? Разве она не будет там?

— Она не знает об этом. Логан ей не сказал. Боялся, что она не поймёт. Но он прислал мне некоторые фотографии из сети, на которые хочет равняться. Там нет ничего непристойного…

— Это была твоя идея?

— Нет, его, — отрезала Аманда. — О чём ты думаешь? Он просто хочет расширить клиентскую базу, — и тут же добавила: — Я ему и младенца разрешила снимать?

И уставилась на меня с вызовом.

— А сами роды?

Я даже не поняла, как у меня получилось вложить в голос столько злости.

— Кейти, хватит! Что ты себе вообразила?!

Я тоже встала в позу, даже вернула руку на бок.

— А что вообразила ты, раз просишь меня идти с тобой?

— Ничего, — Аманда отвела глаза. — Я могу пойти одна, если тебе будет неприятно.

— Мне? Неприятно? — теперь у меня, кажется, прихватило и второй бок. — Хорошо, я пойду с тобой. Хотя чего Логана опасаться да ещё в университете…

Я тоже пыталась не смотреть на неё.

— Это не то, о чём ты опять думаешь! — Аманда в сердцах взмахнула рукой, и поводок опустился на спину бедной Лесси. — Я не очень хочу, чтобы он ко мне прикасался, — извиняясь, Аманда нагнулась к собаке, чтобы погладить. — Ну там волосы поправить, вуаль… Меня его пальцы будут нервировать.

— А мои? — я поражалась собственной злости.

— Твои не так, — Аманда гладила собаку, прячась за ней, как я недавно за ноутбуком. — К тебе я привыкла. Или ты опять про массаж?

Чтобы не отвечать, я прибавила шагу, но Аманда поймала меня за руку и потянула в сторону к турникам. Я подумала, что она озаботилась моими больными ногами, и, ухватившись за низкий турник, потянула ногу.

— Проведи рукой по палке.

Не поняв приказа Аманды, я разжала пальцы и вновь ухватилась за турник, но уже не так сильно.

— Проведи, говорю.

Аманда вновь нервно накрутила на руку поводок, и, пожалев собаку, я чиркнула пальцами по железу, не понимая, что от меня требуют.

— Погладь палку, — не унималась Аманда.

Глядя на неё во все глаза, я замедлила движение — турник успел нагреться и уже не холодил приятно руку.

— Медленнее, быстрее, медленнее, быстрее…

Я перестала вникать в смысл приказов и тупо их исполняла, чувствуя, как от железных ноток в голосе Аманды мурашки разбегаются по всему телу.

— Чувствуешь?

— Что? — уж не знаю, какой ответ я надеялась получить, но на любой я бы кивнула, потому что вдруг почувствовала тот же электрический разряд, что и от почтовой дверцы.

— Видишь? — быть может, Аманда действительно заметила мою непроизвольную дрожь. — Это всё в голове, а не в материале, которого ты касаешься. Моё тело и эта палка не очень ведь похожи, правда?

А я уже не знала, в чём тут правда и существует ли она вообще… И какого чёрта заводить подобный разговор на улице… Да ещё в обнимку с турником!

— Просто, — Аманда даже подтащила ко мне собаку, — у тебя гормоны играют от одиночества. Понимаешь?

— Я не буду с ним спать! — закричала я на всю улицу, наплевав на последствия.

Вот она правда. Дура! Она опять решила нас свести. Ей мало моих слов? Или это Стив попросил? Только до какой степени надо потерять самоуважение… А было ли у него оно изначально… Все эти сообщения — что я его, несчастного, обидела, и он не находит себе места…

— Да причём тут Стив?!

Аманда тоже не следила за голосом, и мне оставалось надеяться, что я всё же не озвучила взорвавшие мне голову мысли.

— Я говорю о тебе и этом чёртовом массаже, который ты не хочешь мне делать… У тебя нет ко мне никаких чувств, понимаешь? Я для тебя как эта палка… Или собака… Я не объект этих чувств. Я просто катализатор! Но, чёрт возьми, мне необходим этот массаж. У кого мне ещё его просить?

Теперь она уставилась мне в глаза. Настолько цепко, что я не смогла отвести взгляд.

— Я даже побрею тебя, — отчеканила я. — Кто же знает, насколько прозрачной будет вуаль…

И я действительно сделала это недрогнувшей рукой, оставив всего парочку небольших порезов — будто натренировалась, стругая полоски из апельсиновых корок. Наполнивший квартиру запах готовящегося мармелада убил природные ароматы нас обеих. Мне вдруг вспомнился музей с космической лабораторией. В моём безвоздушном пространстве я тоже будто засунула руку в огромную резиновую перчатку и теперь бестолково тычусь в поисках складок. Перчатку, резину, никакой человеческой плоти… С закрытыми глазами я не видела лица Аманды и даже думать не хотела, что она может чувствовать. Желе, да, апельсиновое желе, которое пыхтело на плите, сейчас оказалось между ног Аманды… Именно в него погружались мои пальцы, именно апельсиновая жижа пузырилась под моими пальцами. Обтянутыми не кожей, а бесчувственным пластиком. Аромат апельсинов становился всё тошнотворнее и тошнотворнее. Срочно надо было бежать к плите, подальше от дивана, но противное желе просочилось мне в штаны и приклеило меня к дивану.

— Хватит! — как вчера, так же резко отпрянула Аманда, и я явно поцарапала её ногтем. — Мармелад подгорит.

Меня передёрнуло от макушки до кончиков пальцев, будто Аманда обладала способностью читать мысли — переслащённые, тягучие и всё ж немного кислые… Страшно было поворачиваться к дивану спиной. Даже ляжки слиплись. Хотелось в душ и переодеться. И мыла, много мыла… Иначе я отравлю мармелад.

Ночью нас разделяла подушка и тяжёлые мысли. Я ждала пробуждения, ждала насыщенного дня. Насыщенного другими людьми, не оставляющими мне и квадратного фута для самостоятельного шага.

Сердце камнем оттягивало бюстгальтер, когда я шагнула за Логаном в тёмную комнату. Только это оказалась занавеска, а потом. Потом я чуть не оступилась, заметив у осветительных приборов высокую фигуру незнакомого парня. Я спиной почувствовала, как Аманда тоже вздрогнула. Тень на белом квадрате дёрнулась, и парень сделал шаг в нашу сторону.

— Трэвор, — представил его Логан, но парень скомкал знакомство и уставился на Логана, который отчего-то отвёл глаза от Аманды и уставился на меня. Сердце оттянуло чашечку чуть ли не до пупка. Меня явно не ждали.

— Только не говори, что она не подписала бумаги! — голос Трэвора из шёпота перешёл на бас.

— Какие бумаги? — выступила из-за моей спины Аманда и чуть ли не толкнула парня животом.

— Ну, — потянул Логан, продолжая прятать глаза. — Ну это проформа…

— В бумаге, — перебил его уже спокойно Тревор, — ты говоришь, что пришла сюда по доброй воле, и мы не принуждали тебя к позированию обнажённой. И то, что ты разрешаешь использовать фотографии в портфолио, бла-бла-бла… Ну и мы в свою очередь обещаем не тиражировать и не распространять снимки, бла-бла-бла…

— Аманда, это… — опять замычал Логан.

— Если она не подпишет сейчас же, я ухожу.

И Тревор действительно направился к двери.

— Ну хватит… Я не могу без осветителя. И Аманда не такая… Она не будет в суд подавать.

Тревор сделал три шага назад.

— Я не люблю, когда рассказывают страшные истории, но я расскажу тебе одну про своего одноклассника. Нам по шестнадцать было, не больше. За ним девятиклассница бегала, он всё отшивал её, а она, идиотка, одержима им была. Отчаявшись, наверное, она послала ему фотку без одежды. Ну он нам её показал, спрашивая, что делать с этой сумасшедшей. В общем я по дури рассказал родителям. Мать позвонила её матери, чтобы открыть той глаза на то, что творит её дочь. На следующий день мы все трое оказались в кабинете директора, где нас ждали двое полицейских. Нас в итоге изолировали от остальных на два дня, а ему предъявили обвинение в распространении детской порнографии. Закончилось для него всё не очень хорошо, как понимаете. Не верите? — добавил Тревор, наткнувшись на наше гробовое молчание.

— Отчего же, — передёрнула плечами Аманда. — Я знаю, что и младенческие фотки нельзя печатать в ателье, чтобы не схлопотать такое же обвинение. Я подпишу эти бумаги, если тебе будет спокойнее.

— Логан…

Тот развёл руками:

class="book">— Я не брал договор. Я думал…

— Распечатаю новый, — бросил Тревор и быстрым шагом направился к выходу.

Логан продолжал мяться. Странно, что не вытоптал в кавролине воронку.

— Ты извини его, — выдавил он наконец сквозь стиснутые зубы. — Я-то знаю, что ты никогда не станешь…

— Откуда ты знаешь, — перебила его Аманда слишком серьёзным голосом. — Сейчас никому верить нельзя.

— Ну да, — Логан наконец поднял глаза. — Я тут сам вляпался. Бьянка не рассказывала?

Мы покачали головой. Логан спрятал пальцы за поясом джинсов.

— В общем мы тут с ней и ещё одним парнем подсели на картошку с чесноком из Макдональдса. Он как раз недалеко живёт, и мы парковались на соседней улице под шикарным деревом для тени. Я уже не помню сколько раз. И вот сумасшедшая какая-то из дома выскакивает и начинает фотографировать машину. Я вышел. Сказал, что она не имеет права ничего снимать без нашего согласия. Она заорала, чтобы мы убирались, иначе она позвонит в полицию. Я что-то ляпнул, что никто не запрещает парковаться около дома… Потом Бьянка затащила меня в машину — типа, ненормальным ничего не объяснишь всё равно и легче встать на другой улице.

Тревор вернулся с бумагами и ручкой. Аманда уткнулась в них в тем же непроницаемым лицом, с каким заполняла медицинские формы.

— Ну и, всё? — подняла она на Логана глаза.

— Самое интересное началось на следующий день. К матери приятеля заявилась соседка. Она выгуливала собаку и наткнулась на развешанные по столбам объявления. Она сфотографировала для неё, чтобы все знали, что объявилась банда, следящая за домами, чтобы выяснить, когда хозяева не бывают дома. Мать его признала и меня, и машину. Поговорила с сыном и сказала, что мы должны радоваться, что тётка не отправила фотографии в полицию. Сумасшедших расплодилось нынче.

— Почему это она сумасшедшая? — Аманда взяла протянутую Тревором накидку. — Следит за спокойствием соседей. Так и надо. У нас в Рино долго орудовала банда тинейджеров. Залезали в несколько домов за раз. Потом поймали. Главой оказался сын владельца крупного ресторана. Парни развлекались. Впаяли им по полной — десять лет. Никакие адвокаты не помогли.

— Мы работать сегодня будем? — просунулась между Логоном и Амандой кудрявая голова Тревора. — Я иду с мамой на ланч и опаздывать не собираюсь. В вашем распоряжении уже чуть больше часа. Подписала?

Он вытащил из-под руки Аманды бумаги и с лицом банковского работника принялся сканировать рукописный текст.

— Хотите анекдот из последних? — спросил Тревор, вернув бумаги на стол. — Бежит человек и орет «помогите»! Его останавливают и спрашивают, в чем дело? «Как, вы не слышали о новом законе — всем отрезать третье ухо!» — «Ну так тебе-то, что за беда! У тебя два уха». — «Так ведь они сначала режут, а потом считают».

— А можно без политики? — поднялась Аманда. — Где я могу раздеться?

Логан махнул в сторону занавешенного угла. Тревор занял освободившееся место и слишком уж оценивающе оглядел меня.

— Всегда считал, — понизил он голос до шёпота, — что только страшные девки в лесбиянки подаются.

Железная спинка стула врезалась мне в позвоночник. Тревор отвернулся к занавеске, колыхавшейся от движений Аманды. Я кусала язык, не зная, что сказать и стоит ли говорить вообще. Как до него-то дошла эта информация? Не говорите, что все парни в университете знакомы друг с другом. Тревор, конечно, мог случайно оказаться знакомым Мэтью…

Аманда вместе с одеждой оставила за занавеской королевское величие. Она действительно стеснялась парней, хотя оба надели на лица каменные маски. Один взялся за фотокамеру, другой — за колпак лампы. Я же сжала мокрыми ладонями коленки и старалась не поднимать глаз на экран. Тревор то и дело присаживался на стул, но не говорил со мной, а играл уголками подписанных Амандой бумаг.

— Скажи, — это вновь был шёпот, но он прогремел в голове колокольным звоном, — она специально забеременела или это следствие изнасилования?

— Почему ты спрашиваешь? — я попыталась притушить злость на любопытство незнакомого парня до уровня шёпота. Не хотелось, чтобы Аманда услышала даже обрывок фразы.

— Моя логика сломалась. Учитывая вашу ориентацию, она же не сознательно в двадцать лет завела ребёнка?

— Сознательно, — отрезала я в надежде поставить точку в неприятном разговоре.

— А ты тоже сознательно?

— Я что? Я не беременна!

Я даже втянула живот. Тревор усмехнулся.

— То есть вы бывшие подруги? Вы не семья?

— Да, бывшие, — отыскала я спасение в мужской логике. — Мы просто снимаем вместе жильё.

— То есть ты бросаешь её с ребёнком. Совсем по-мужски!

И он сорвался со стула к своим лампам. Я почувствовала подмышками влагу. Идиот!

— Если мы уж начали про девок и полицию…

Мне захотелось подскочить и запихнуть ему в рот один из светильников вместо кляпа.

— Знаешь ведь, Логан, как мой брат снова у нас оказался? Его выперли из колледжа за нарушение этики. Он спал со своей девкой в женской общаге. Правильно, не в мужской же спать! — он гадко усмехнулся, хотя в тени лампы я и не видела его лица. — Они год встречались, а потом разбежались. Она к другому ушла и через три месяца подала в администрацию заявление, что мой брат принуждал её к сексу в её комнате. Уж непонятно, чего вдруг мстить решила! Администрация предложила два варианта: либо они передают дело в полицию как изнасилование и там разбираются, кто прав, а кто виноват, либо он признаёт вину, и они отчисляют его и восстановят лишь через два года, когда девка получит диплом.

— И? — Логан опустил фотоаппарат.

— Хорошо ещё этот дурень позвонил домой. Отец нанял адвоката. Тот сразу сказал собирать вещички. Полиция впаяет срок без вариантов. Здесь только его слово против её слова, а нынче тенденция верить женщинам.

— К чему ты это? — тон Логана походил на мой, и я даже мысленно пожала ему руку.

— А к тому, что может правильнее вообще не спать с женщинами.

— Я подписала все твои бумаги. Тебе ещё что-то надо? — Аманда забыла про вуаль. Та мягко упала к ногам, но она осталась стоять прямая, что изваяние. Я вспомнила, зачем меня позвали, и склонилась к её ногам.

— Просто мысли вслух, — голосом такого же истукана выдал Тревор. — Какое это может иметь отношение к тебе?

И пауза, выдержанная так театрально, прямо звучала поговоркой, неужто на воре шапка горит? Идиот!

Я протянула вуаль, но Аманда оттолкнула мою руку.

— Хватит. Я устала, — и направилась за занавеску.

Логан молча опустил фотоаппарат. Тревор пожал плечами.

— Зато я теперь точно к маме не опоздаю, — и вышел не прощаясь.

— Чёрт, — Логан вцепился в волосы и затряс головой. — Лучше б я Бьянку пригласил.

— А теперь ты ей скажешь? — с заготовленной для Тревора злобой повернулась я к горе-фотографу.

— Хватит! Вас, баб, никогда не поймёшь… Лучше вообще ничего не говорить. А у него болит, ты не думай. Брат зубами тот колледж выгрызал, там год семьдесят штук стоит. Почти двести тысяч коту под хвост.

— А мы с Кейти тут причём?

Аманда, полностью одетая, направилась к выходу.

— Извини. Это было глупо.

— Пусть к психологу, а не к матери, сходит, — бросила Аманда на прощание.

Мы молча дошли до машины. Благо студия находилась в трёх шагах от гаража.

— Не злись, фотки должны получиться отменные, — сказала я, не в силах дольше лицезреть каменное лицо Аманды.

— Я не злюсь. Мне просто противно, когда людская обида на конкретных личностей проецируется на весь мир.

Тут следовало промолчать. Не говорить же, что она делает то же самое. В ответ Аманда могла вновь ткнуть меня Стивом. Лучше уж я сама начну…

— Надо купить оливковое масло для фокаччи.

Аманда улыбнулась, соглашаясь, что разговор исчерпан. Мы отправились в ближайший магазин. Рядом оказалось здание кинотеатра, и мы посмотрели диснеевский фильм про мальчика и дракона, купили по бургеру и картошку с чесноком, разрекламированную несчастным Логаном. Теперь оставалось скоротать час в парке около госпиталя. Сегодня Ванда вела нас на тур в родильное отделение.

В больничных стенах я вновь почувствовала себя до безобразия маленькой. Слова Ванды не достигали моих ушей. В голове тревожный колокольчик вдруг выстучал крамольную фразу: а что если мои страхи напрасны и мне вообще не придётся присутствовать на родах? Приедет мать и останется с дочерью. Вон та индуска же была с мамой. Какой от меня толк — только позвонить по телефону с ночного входа. За дверью родильной палаты у меня откажут последние мозги.

Глава пятьдесят восьмая "Хорошая встряска"


Уборка спасла среду — мы с Амандой не разговаривали, да и вообще почти не пересекались. Пока я драила плитку, она разбиралась сначала с грязным, а потом уже с чистым бельём. Мои же мысли чистотой не отличались. После сумасшествия в горах, ушедшая с головой в эфемерную беременность, я перестала вообще смотреть на Аманду. И вот сегодня попыталась заставить себя оценить обхват её живота, но живот вдруг так замечательно уместился в новую футболку, что визуально даже уменьшился. Она упоминала анализ крови, на который должна была получить направление в следующий визит к доктору, но я не могла вспомнить название, хотя раньше знала всё назубок.

Последние недели потерялись в тумане проблем и сумасшедшей учёбе, и сейчас я будто очнулась и заново открывала внешний вид Аманды. Я хотела смотреть на неё глазами художника, но брезгливость, вызванная массажем, вдруг развеяла внеземную ауру модели. И противно мне стало от собственной персоны — как же я веду себя, если Аманда использует любую возможность, чтобы убедить меня, что она мне не нравится. Почему она накидывается на меня? Уж если кто и говорил о влечении к женщине, то именно она. Или Аманда хочет показать, что ей не нравлюсь я, но ведь я ничего не говорила вообще… Она заставила меня делать этот чёртов массаж, заставила!

И вот сейчас я глядела, как Аманда нарочно медленно поворачивает руль, скользя распрямлённой ладонью по бугоркам кожаного чехла. Меня пробила дрожь, и я еле сдержалась, чтобы не разодрать собственную ладонь о край сиденья. Как назло, мы застряли перед светофором на мосту. От гудящего внизу шоссе машину подбрасывало, как на батуте. Никогда прежде я не замечала подобной вибрации и потому высказала удивление вслух, а не только, чтобы отвлечь Аманду от наглаживания руля.

— Ты тоже заметила, — отозвалась она возбужденно. — А я подумала, что у меня с восприятием реальности что-то. Кажется, снова органы смещаются, и меня немного покачивает.

— И ты идёшь в таком состоянии в бассейн?

Злость без боя сдалась беспокойству. Аманда пожала плечами.

— Да у меня уже пару дней такое состояние. И я не намерена пропускать целую неделю занятий. Мышцы совсем расслабятся, а йогой на полу я уже не могу заниматься — живот тянет вниз. А в воде я совершенно не чувствую его веса.

Я тоже становилась в воде пушинкой, хотя разрезанное в магазине платье не давало покоя. Я ожесточённо погружала гантели в воду, а Аманда лишь пускала своими круги по воде, хотя старушки вокруг постоянно шутили, что ей потребуются сильные руки. Я тоже с трудом представляла, как даже час продержать на весу такую живую гантель.

— Ребёнок растёт постепенно, и организм адаптируется к новому весу так, что ты не чувствуешь, что малыш становится тяжелее, — объясняла Ванда на курсах, но я всё равно не понимала, что делать с изначальными восемью фунтами дитячьего веса. Сколько же малыш сейчас весит? Я не могла представить даже те пять фунтов, которые сейчас уже точно скрывались под ставшей совсем розовой кожей живота Аманды, который сейчас растворился в воде. Или не пять, а больше? Нет, не может быть — как же потом она сможет набирать по фунту в неделю? Я совсем потерялась в неделях и в том, что происходило сейчас с организмом Аманды. Я вовсе не замечала её слабости. Может, она врёт? Впрочем, вечером Аманде придётся думать о правде, о которой сейчас явно думает её мать.

Вновь беспокойство смешало остальные мысли, сметя их в голове к виску, который сейчас разрывался от боли. Вода казалась сегодня слишком прохладной, и головная боль могла начаться от холода. Я положила гантели на бортик и обернулась к Аманде. Только сегодня той было не до меня. На занятие пришла женщина с животом чуть меньше её собственного, и я даже на мгновение почувствовала необъяснимую ревность, будто это меня лишили статуса единственной беременной в группе. Из короткого разговора в раздевалке я узнала, что это у новенькой третий ребёнок и более того — ребёнок-сюрприз.

— Мы только раздали все детские вещи, приготовившихся к возращению во взрослую жизнь и тут бац, — смеялась она. — Теперь собираю по знакомым обратно, что кому не нужно. И он у меня сюрприз в квадрате. Пол скрывает.

— Лучше бы у меня скрывал, — брякнула Аманда и почти на всё занятие отошла от новенькой, а сейчас они вновь о чём-то болтали, но слишком тихо и далеко от меня.

Я не стала мешать, тихо вылезла из воды и пошла в душ, а потом долго сушила волосы феном, не в силах окончательно согреться. Натянула носки я только тогда, когда в душевую хлынули старушки. Чтобы убрать в сумку мокрое полотенце, я вытащила брошенный на дно телефон. На экране высветилось сообщение от Стива: «Вы там в порядке?» Я не поняла сути вопроса — написал бы проще, готовы ли мы его принять? Королевского приёма не окажем, но макароны с томатом и базиликом приготовим, как и фокаччу. Помимо сообщения, я даже получила пропущенный звонок. Нет, целых два. Нетерпеливый! Чтобы потренироваться перед встречей в хладнокровии, я решила перезвонить. В холле, усевшись в углу под флаг, я вызвала высветившийся номер. Стив, как всегда, начал с нападения:

— Так трудно ответить?!

А я хотела поздороваться, но куда там! Нет, он не кричит. Он говорит по-итальянски, как шутили мы ещё в школе. Но в потоке речи я всё же разобрала слово — землетрясение.

— Что?

— Три с половиной балла. Ты что, не заметила? Я как раз на собеседовании был. Все жалюзи съехали в сторону.

Я пожала плечами, хотя он и не мог увидеть мой ответ. Бросив «до вечера», я проверила новости — действительно нас трясло. Возможно, как раз на мосту, потому мы и не обратили внимания на толчки. Аманда вернулась возбуждённая и даже не спросила, почему я сбежала из бассейна. Новенькая заразила её идеей попросить вещи в дар, потому что никогда не знаешь, что действительно пригодится, а что окажется выброшенными на ветер деньгами. Ещё недавно Аманда отсекала все мои разговоры купить что-нибудь на барахолке, а сейчас прямо в раздевалке добавилась в рекомендованную новой знакомой группу и теперь тыкала мне в лицо телефоном. Только мне сейчас было не до всяких там баунсеров и погремушек. Я хотела сказать про землетрясение, хотя на такое небольшое вообще не стоило обращать внимания, но Аманда явно должна была видеть сообщение от Стива. Не мог же он звонить и писать только мне?

По-своему истолковав мою незаинтересованность в фотографиях детских вещей, Аманда насупилась и выдала:

— Ты не понимаешь, я ведь даже не знаю, где буду жить. А так не жалко будет оставить вещи.

И вот тут я встрепенулась. Возможно, именно в её бездомности и крылась причина отказа начать закупаться вещами. Я попыталась вновь заговорить про дом отца, но с первых же слов наткнулась на каменное выражение лица. Но какой у тебя выбор: либо твоя мать, либо мой отец, — хотелось сказать мне, и я еле сдержалась, чтобы не подпортить Стиву удовольствие самому сообщить Аманде о раскрытии её секрета. Пусть он примет на себя весь негатив. Сколько уже можно мне захлёбываться им!

— Знаешь, а на мосту нас не просто так трясло, — сказала я, поднимаясь с топчанчика. — Было землетрясение. Стив даже звонил спросить, ждём ли мы его ещё в гости или уже нет, — соврала я, пытаясь сморозить шутку, но шутка не удалась.

— Может, поэтому мне так плохо? — Аманда опередила у двери.

— И мне плохо. Голова болит. Может…

— Мы его уже пригласили! — обернулась Аманда уже на улице, хотя я и не думала говорить о Стиве, я хотела заехать в аптеку. Но после выпада смолчала, понадеявшись на целебную силу мёда.

Ложка мёда действительно помогла, или же приготовление ужина отвлекло меня от боли. Для фокаччи мы вновь использовали рецепт с пакета с мукой. Аманда замешала оливковое масло с чесноком и итальянскими специями, хотя я смутно представляла себе, как и так лоснящийся от масла хлеб можно макать в масло. От одной мысли начинало крутить живот, или всё же от ужина, который мы оттягивали и оттягивали? Стив сказал, что застрял в пробке, и, зная загруженность трассы, мы понимали, что разумнее съесть по банану.

— Лучше бы плантанов нажарили, — вздохнула я, но Аманда тут же напомнила про аутентичность ужина. Какая аутентичность может быть в Штатах — у нас даже китайская кухня вовсе не китайская, а американо-китайская с неимоверным количеством сахара в соусах.

Минуты на микроволновке сменялись достаточно быстро, но Стив так и не появлялся. Наконец без десяти минут восемь раздался стук в дверь.

— У вас здесь невозможно припарковаться, — сказал он после краткого приветствия.

Вместо торта, я ожидала розы. Они бы больше подошли к брюкам и рубашке, которой безумно не хватало галстука. В новом обличье Стив действительно отдалённо напомнил мне отца, возвращавшегося после работы в банке. От сравнения меня вновь передёрнуло, или даже больше, чем когда это говорила Аманда.

— Я должен был переодеться, — зачем-то извинился Стив, — но, глянув на ситуацию на дорогах, понял, что вообще до вас не доеду. Как назло ещё авария была. Стояли полчаса, пока одну полосу не открыли.

Я вновь вздрогнула, как при любом упоминании чужого несчастья. Наконец перешли к ужину. Мы молча уставились друг на друга, словно могли что-то сказать, не будь рядом Аманды. Мне бы встать и помочь ей, но джинсы приклеились к стулу. Оставалось лишь катать соломинки салфетки. Наши напряжённые фигуры можно было заснять для дешёвой мелодрамы. Не хватало лишь голоса за кадром. Вернее, он был, но я не могла разобрать слов Аманды. В ушах шумело от прихлынувшей крови, и я понимала, как малы сейчас шансы скрыть нервный румянец. Хотелось, чтобы Стив наконец раскрыл рот и рассказал Аманде про мать, но он начал нести чушь про своё собеседование, про планы на новый семестр и лето, постоянно бросая на меня странные взгляды. Наконец я заставила себя подняться и дойти до холодильника за банкой мармелада. По дороге я подняла телефон и незаметно послала Стиву сообщение «Я ничего ей не сказала».

Стив схватил телефон, извинился и вышел в коридор, чтобы перезвонить. Я смотрела на свой телефон, но он остался нем. Аманда убрала грязные тарелки в посудомоечную машину и включила чайник. Её взгляд в мою сторону мне не понравился.

— Почему ты молчишь? — процедила она шёпотом.

— Мне нечего ему сказать, что тут непонятного? Он сейчас уедет и всё. Что ты хочешь?

Но ответить Аманда не успела. Стив вернулся немного растерянный и опять уставился на меня.

— Стив, ты хочешь что-то сказать Кейти? — выпалила тем же тоном Аманда. — Я могу оставить вас вдвоём.

Она стояла совсем рядом, и я едва сдержалась, чтобы не толкнуть её в бок.

— Да, — достаточно резко отозвался Стив. — Я хотел пригласить Кейти завтра на хоккей.

Повисла тишина. Никто из нас не ожидал подобного. Вместо Стива, я уставилась на Аманду, но её красноречие иссякло.

— Мне только что приятель, у которого я остановился, написал, что точно не сможет пойти.

— Почему ты не пригласишь Аманду? — нашла я потерявшийся голос.

— Там холодно. Не думаю, что ей это сейчас надо… В общем я и не знал, как это сказать. Но можно, наверное, докупить один билет.

— Не надо. Я не пойду на хоккей, — почти перебила Аманда. — У меня курсы по подготовке к родам завтра вечером.

— И у меня тоже! — и как я забыла, что завтра четверг!

— Ты всё равно там ничего не слушаешь, — с прежней злостью выдала Аманда. — И это последнее занятие. Ничего важного явно не будет. Иди на хоккей. Ты ведь не была ни разу, да?

— Ну я и на родах не была! — выпалила я, отворачиваясь к раковине.

От одной мысли вновь остаться один на один со Стивом меня затрясло так, что я чуть не потеряла равновесие. Пол ушёл из-под ног, но каким-то образом Стив успел меня подхватить. Слишком громкое ругательство встряхнуло меня, но отстраниться от его груди не получилось — перед моими глазами была рука, которой он упёрся в шкафчик. Поднырнув под руку я увидела Аманду в такой же позе. Только она быстро открыла шкафчик и еле успела подхватить покатившиеся два стакана.

— Чего стоите?! — Стив умудрился дотянуться до Аманды рукой и схватить за край кофты, продолжая держать меня за плечо. — Бежать надо!

Я вновь встряхнула головой.

— Где сумка? — начала оглядываться Аманда.

— К чёрту сумку! — закричал Стив.

Она схватила с крючка ключи и выскочила в коридор, куда Стив меня просто вытолкал. Только увидев открытые двери квартир и взволнованных людей, я поняла, что это было — землетрясение, и явно сильнее полуденного. Десятки ног стучали по ступенькам и по дорожкам. На открытой стоянке уже скопилась толпа — больше той, что была при пожаре. Все спрашивали друг друга, целы ли те. Стив впялился в телефон.

— Пять с половиной, — поднял он на нас глаза. — Это много или мало?

Я пожала плечами. На моём веку разрушений серьёзнее погнувшейся штормовой двери не было. Все напряжённо ждали следующего толчка. Аманда даже забыла положить на живот руки.

— Сколько у вас бензина? — спросил Стив.

Я вновь пожала плечами. Я собиралась заправить машину в понедельник, чтобы ехать во вторник в университет одной. Начинался весенний семестр.

— Мы на прошлой неделе заправлялись, — ответила Аманда.

— Ты же взяла ключи. Дай, я съезжу на заправку.

— Нет! — отрезала Аманда. — Машина в подземном гараже. Не ходи.

— Тем более, я её вывезу.

— Не будь дураком! — закричала она, и соседи удивлённо повернули в нашу сторону головы.

— Скорее всего сейчас трясти больше не будет, — вмешалась я, будто это меня назвали дурой. — Если только ночью сильнее тряханёт.

— Ну вот, дай ключи. Я машину на улице припаркую.

— Где?

— На место своей.

— Уже уходишь? А торт?

— Оставьте мне на завтра кусочек. Тебе когда уходить на курсы?

— В шесть, не раньше.

— В пять я буду у вас, а сейчас дай ключи. Я заправлю машину.

И Аманда отдала.

— Пойдём со мной, — потащил меня Стив, даже не вложив в голос вопросительной нотки. — Покажешь, где машина Аманды, и потом я покажу, где моя.

— А я? — такой растерянности в голосе Аманды я давно не слышала, и Стив остановился, но не вернулся.

— Ты хочешь идти с нами?

— Нет, не хочу, — со злобной поспешностью ответила Аманда. — Я замёрзла и вернусь в дом. Все уже расходятся.

Стив пожал плечами, но руки моей не выпустил.

— Это было некрасиво, — выпалила я у машины Аманды.

— Я знаю, — Стив распахнул передо мной дверцу. — Но мне надо было с тобой поговорить.

— Завтра на хоккее можно было сделать это, не обижая Аманду.

— До завтра разговор не ждёт. Ты же сама послала мне сообщение.

Он захлопнул дверцу и сел за руль.

— Я не знала, как сказать. Извини, — и я действительно почувствовала раскаянье, что молчала столько дней.

Стив вывел машину из гаража. Я сказала, куда ехать, но на ближайшей заправке оказалась немеренная очередь. Мы поехали дальше. Молча.

— Только не считай меня идиотом, но я уже не знаю, что думать…

Мы наконец-то нашли почти пустую заправку. Я вышла вместе со Стивом помыть окно, но он отобрал у меня щётку.

— Аманда ведёт себя, как маленький ребёнок. Она не ищет работу, не принимает от меня денег, не идёт к матери… Какого чуда она ждёт?

Я пожала плечами.

— Она надеется на деньги отца, — сообщила я единственную правду, которую доподлинно знала.

— Сколько их?

— Никто не знает. А ты… Ты не обижайся, но ведь это не твой ребёнок.

Стив усмехнулся.

— Приятно наконец услышать это из твоих уст.

Только мне не было смешно от горьких воспоминаний.

— Аманда мне не посторонняя.

— Я знаю. Она рассказала, что вы будто брат и сестра. И всё равно, ты не тот, кто может содержать её ребёнка.

— А кто может?

Я опять пожала плечами.

— Слушай, Кейти, она что-то не договаривает. Ты помнишь, что ты не должна называть меня дураком? — Я кивнула. — Она случайно не рожает ребёнка для кого-то?

— Что? — я почти закричала.

— Ты обещала! — уже без смеха прошептал Стив, заворачивая крышку бензобака. — Может, в этом ответ? Может, поэтому она ничего не сообщила Майку? А, может, он всё знал. Может, они сделали это нарочно. Я не знаю точно, но говорят до ста тысяч платят за ребёнка. И он молчал, потому что понимал, что я не приму подобного поступка.

Я привалилась к машине и даже не дёрнулась от электрического разряда.

— Этого не может быть! Аманда так носится с беременностью. Она… Мы только что такие фотографии сделали… Стив, это глупо.

— Ну фотографиями меня не удивишь. Она любит всё красивое. Почему бы и нет… Кейти, там всё не так просто. Ты разве не согласна со мной?

— Согласна. Но Аманда не суррогатная мать. Это точно. Стив, это точно, — повторила я, поняв, что он слишком уверовал в свою теорию.

Он молча вернулся в машину, позабыв про меня. Я даже расстроилась, хотя меня никто прежде не усаживал в машину.

— Что она собирается делать? Кто будет платить за её ребёнка? Мать? Она уже решила, что вернётся, скажи мне!

— Что ты на меня кричишь?! — наконец возмутилась я.

— Прости, Кейти. Прости.

Стив нашёл мою руку, но я вырвала её и пристегнулась. Он выехал с бензоколонки.

— Я действительно хочу помочь и могу помочь. Пока могу. У меня уже есть доход с удалёнки, и я уверен, что «Гугл» возьмёт меня на лето и дальше. Я могу, честно. Но если она принимает помощь от матери, то отчего не сказать это прямо. Сколько ей осталось? Месяц? Два?

— Наверное, полтора. Но это неважно. Мы справимся, а летом… — я сглотнула набежавшие слюни. — Летом увидим.

— Мы. Как ты любишь это слово «мы», а кто они — «вы»? Кто ты ей?

Я сжалась. Вопросы летели мне в лицо будто плевки. Мне хотелось, чтобы Стив смотрел на дорогу, а не на меня — мы не перед кинокамерой. Мы впилимся так в кого-нибудь! Да и ответить мне нечего.

— Я говорила про отца, — нашла я спасение. — Отец готов помочь.

— Отец? — Стив даже притормозил на жёлтом сигнале светофора, хотя мог и проехать. — Твой отец? С какой стати?

— Потому что он хочет, — нагло врала я, не находя другой возможности угомонить Стива. — Ты ведь тоже хочешь помочь просто так.

Я не хотела этой выжидающей паузы, но она получилась сама собой.

— Да, — ответил Стив, тормознув машину подле синего джипа. — Просто так. Сумеешь встать на моё место?

Я отрицательно мотнула головой. Стив отъехал чуть дальше и, включив аварийку, направился к своей машине. Проделав с джипом тот же маневр, он вернулся за руль «Тойоты» и плавно занял освободившееся место. Я вышла из машины и забрала ключи. В полном молчании он довёз меня до дома.

— До завтра, — бросил Стив как-то не очень дружелюбно.

— Я могу не ходить на хоккей, если ты не хочешь.

— Нет, я хочу, — тут же ответил он, не вложив в голос и йоту доброты. — Я поговорю с Амандой завтра. Надеюсь, с землетрясениями покончено. Нам и так хватает встряски.

Да, это уж точно. И я была несказанно благодарна, что Стив не поцеловал меня на прощание.

Глава пятьдесят девятая "Безумное предложение"


Ночью мы долго не могли уснуть, потому что притворялись спящими. Повернись мы на другой бок, поменяй позу, и Морфей бы сжалился над нами. Но обе страшились тишины, в которой слишком громко стучат заведённые тревогой сердца. Мы надели пижамы, оставили на ногах носки, поставили у дивана кроссовки и повесили у двери собранные рюкзачки. И всё, на этом наши тревоги о новом землетрясении закончились. Нас трясло от другого.

Аманда надела непроницаемую маску, но я научилась даже за толстым слоем гипса видеть злость и боль. Стив ударил очень сильно, и, когда я вернулась, его грубость висела непросохшими слезинками на ресницах Аманды. Она думала или надеялась, что я не замечу мутности бирюзовых глаз, если она притворится, что вынимает ресничку, и устроит допрос с пристрастием, заставив меня покраснеть от макушки до кончиков пальцев, которые даже онемели от напряжения. Не выдержав напора, я рассказала то, что с воскресенья упрямо спихивала на Стива.

Аманда неожиданно стойко приняла новость о раскрытии её тайны. Лишь на мгновение опустила ресницы, а потом уже глядела мне прямо в глаза, даже с каким-то вызовом, но не спросила, почему я молчала. К моему счастью. Ужасно не хотелось вновь обсуждать Стива и его просьбу поговорить с Амандой, о которой я умолчала.

— Все равно встреча не была бы радостной.

Аманда отвела глаза, закусила губу и даже шмыгнула носом. Только не от слез. Видать, замёрзла на стоянке.

— Что ты теперь будешь делать? — спросила я осторожно. Слишком тихо, чтобы при желании Аманда могла сделать вид, что не услышала вопроса. Но она решила говорить.

— Ничего. Скажу, что выдумала эту историю для твоего отца. Стив же ничего не подтвердил, так ведь? Или он сказал матери что-то другое?

— Я знаю не больше твоего. Мы ведь говорили о другом.

Теперь отвернулась я, вновь покраснев до ушей. Зачем только я передала ей этот бред про суррогатную мать! Однако Аманда подобное умозаключение Стива нисколько не смутило, но она и не рассмеялась, лишь скривила губы не то в усмешке, не то охваченная новой мыслью. И сейчас мне вдруг стало страшно, а вдруг…

— Ты же не скажешь матери, что ты рожаешь не для себя!

— Конечно, не скажу! — Аманда даже пропружинила на диване. — Я собираюсь растить ребёнка, хотя это могло бы объяснить зачатие…

В наступившей тишине я похолодела. Так врать совсем жестоко, и я должна не допустить строительства новой стены лжи.

— Можно сказать именно так, как подумал Стив. Мы просто решили заработать.

— Кто вы? — перебила я, вскочив с кресла.

— Ну уж не Стив! — скривила губы Аманда. — Я, только я. А Майкл помог, сам того не зная. Но теперь, теперь я передумала. Ведь не потребует же мать от меня письменного договора. Тогда она не станет говорить с его семьёй, ведь это как бы не наш с ним ребёнок. Или вообще не говорить про Майка. Оставлю все как было. Узнав, что беременна, я решила на этом заработать, но потом, когда ребёнок начал расти в животе, я…

— Так это правда?

Только скажи да? Аманда? И тогда пазл, разбросанный на полу полгода, сложится. Неужели, прижатая заявлением Стива к стенке, она сказала правду. А то эта вся история с Майклом, с наркотиками и выпивкой, кажется, уж слишком сериальной. И Майкл, описанный Стивом, никак не вязался с порождённым рассказом Аманды чудовищем. Скажи — да? Аманда!

Бирюзовые глаза казались совсем пустыми. Она глядела сквозь меня, и даже губы её задвигались не в унисон с долетающим до меня звуком.

— Нет, но ведь звучит так правдоподобно. Это же придумала не я, а Стив. Мать должна это съесть.

И я промолчала, растеряв всю прежнюю браваду правдоборчества. Кусала губы за молчание, но не смогла произнести и звука. Хорошо, что за окном была тьма, и вечер давно перетёк в ночь. Только голодной я не могла лечь. Я отрезала себе кусок торта и съела его даже без чая, а потом не удержалась и послала Стиву сообщение, что обо всем рассказала Аманде. Он ответил сразу. И коротко — спасибо. Я подождала пару минут, но поняв, что больше не услышу от него, убрала телефон и направилась к дивану.

— Ты ещё долго не будешь спать? — спросила я Аманду и протянула руку, чтобы забрать у неё телефон, но она не отдала. Она глядела на экран и блаженно улыбалась. — Ты что-то читаешь? — спросила я и тут же отругала себя за вопрос, потому что пересказа очередной детской статьи мой мозг бы не выдержал, как и сообщения, что Аманда ищет информацию про суррогатных мам. Я обиделась. Мне так хотелось превратить этот вечер в вечер откровений, но мне Аманда скажет правду не раньше, чем перестанет врать матери.

— Сообщение от Стива. Я тебе говорила, что он дурак? Если нет, то говорю прямо сейчас, — она вновь глядела мне в глаза. — Он предложил сказать моей матери, что он отец ребёнка.

Я почувствовала в коленках дрожь. Да что тут происходит? Во что играют эти двое? Во что вновь впутывают меня?

Сон, как рукой сняло. Аманда давилась смехом, а я не понимала его причины. Стив выглядел слишком серьёзным и даже злым, когда мы расстались. Это сообщение не шутка, он его обдумывал, и возможно, разглядывая меня за ужином, искал во мне поддержку. Или же… Просто сравнивал с Амандой, не понимая, как вообще мог предложить мне встречаться. Возможно, на хоккей он меня пригласил, чтобы обсудить своё предложение, но мой разговор с Амандой развязал ему руки. Но почему Аманда смеётся? Ведь это выход, самый простой. И мать легко в него поверит.

— Тебе не смешно? — Аманда вдруг перестала смеяться и отшвырнула телефон. — Ты знала про это? Он сказал тебе, а ты промолчала, да? Вновь промолчала, решив, что имеешь право решать, что мне надлежит знать, а что нет. Да?

Она уперлась кулаками в диван, но не встала. Я замотала головой. Такое не говорят постороннему. Она не имела права вот так открыто смеяться над Стивом передо мной.

— Он сказал это моей матери? — не унималась Аманда. — Чего молчишь? Оглохла?

Она вложила силу кулаков в голос, но я не дёрнулась.

— Я не стою между тобой и Стивом, неужели ты до сих пор это не поняла? — не выдержала я, чувствуя приближающиеся слёзы.

— А ты не поняла, что не существует меня и Стива. У него просто поехала крыша. Он не может понять, что его помощь просто не нужна. Он думает, что я жду от него другого шага. И вот! Полюбуйся! Да почему ты мне не веришь? — и не выдержав моего молчания, закричала: — Да нужен был бы мне твой Стив, я бы тебя на пушечный выстрел к нему не подпустила. Да и будь у него возможность быть со мной, он бы на тебя и не посмотрел. Но я отдала его тебе, чего тебе ещё надо?!

Я отпрыгнула от дивана, решив, что Аманда сейчас вскочит, но она осталась сидеть, только теперь вцепилась пальцами в кантик.

— Я закрыла дверь. Мне ничего не надо, — отчеканила я. — Не перекладывай это на меня. Как не существует тебя и Стива, так нет и его и меня. И я не понимаю, почему ты не хочешь этого понять.

Я даже не могла злиться на её обидные слова. У меня просто уже не было сил копаться в её вранье.

— И знаешь что, — вдруг действительно вспомнила я разговор в ледяной машине. — Когда он только увидел тебя беременной, до смерти Майка, он сказал мне, что мог бы воспитывать чужого ребёнка, если бы любил его мать. Если бы любил… Слышишь, Аманда!

Она закрыла лицо руками, но нельзя было разобрать, плачет она или смеётся. Тишина сделалась невыносимой. Я шевельнула затёкшей ногой.

— У меня жутко болит спина, — выдала Аманда. — Жутко.

Она опять скользкой змеёй ускользнула от разговора.

— Я не сплю третью ночь. Вчера ещё раз пять в туалет бегала. А ты спишь, как убитая. Я тебе завидую.

И вот они слова точно лоснились правдой. Вымотанная последними неделями, эти дни я спала. Спала со своего края, и даже неуклюжей Аманда умудрялась через меня перелезать, не разбудив. Сейчас же давно перевалило за полночь, а Аманда ни разу не сходила в туалет. Не мог же её беременный организм поменяться из-за настроения. Она терпит, явно терпит, чтобы не говорить со мной. Я ещё сильнее зажмурилась и постаралась дышать как можно спокойнее. Хитрость удалась. Аманда тут же зашуршала простыней и перекинула через меня ногу.

Я ждала её возвращения тихо, стараясь не думать о Стиве. Его дурацкое поведение не поддавалось моему логическому анализу. Завтра в пять он сам расставит все точки над своим предложением. Телефон Аманды продолжал валяться в ногах. Она ему ничего не написала. Быть может, она обдумывала ответ.

Утром мы делали вид, что ничего не произошло, запивая рвущиеся с губ слова терпким какао. Мятный напиток закончился, пришлось перейти на сдобренный пряностями напиток ацтеков, и он сильно ударил в голову. Защитная болтовня, сопровождавшая выгул собаки, не несла никакой смысловой нагрузки, и по возвращении я даже не могла вспомнить, о чём мы говорили. В этот раз я пробежала очень мало — обнажившиеся нервы съели силы, и домой я шла даже немного прихрамывая. Серое небо лежало на таких же серых вершинах гор и на моей голове, и всё же я согласилась достать мольберт, понимая, что Аманда, как и я, мечтает о скорейшем наступлении вечера и о тишине. Рисовали мы обычно молча.

Она вновь облачилась в светлый сарафан и сложенные на животе в защитном круге руки явно придётся выписывать в неестественно тёмной палитре, но чтобы сгладить контраст я не пожалела чёрной краски, и фон почти перестал напоминать синий. Я работала с натуры, пытаясь уложиться в стандартные три часа, чтобы не убить живость полотна. Я почти не выписывала драпировку ткани, сосредоточившись на руках. Те упрямо превращались в старушечьи с вылезшими жилами, и я не понимала, как смягчить контуры. Волосы удались легко. На лице тени легли верно, хотя непросветный сумрак мрачного дня губительно сказывался на модели. Я абстрагировалась от Аманды, я пыталась выписать образ постороннего человека, создать сказочную фею, и будущая мать на холсте через три часа почти полностью утратила сходство с Амандой. Я отложила кисти, понимая, что первые слои должны просохнуть, и возможно следующий вернёт меня из мрачного поднебесья на светлую землю. Завтра, когда весь ужас со Стивом закончится, я завершу портрет, и он будет походить на Аманду. Сама модель воздержалась от комментариев. Мои мазки было последним, что сейчас её волновало.

Глава шестидесятая "Шайба в свои ворота"


Ото льда и сидящего рядом Стива веяло холодом. Я натягивала на уши шапку и жалела, что в карманах куртки не оказалось перчаток. Меня не интересовала игра. Меня не интересовали сидящие рядом люди. Мой мозг полностью занимал дурацкий разговор, произошедший за столом, когда Стив напомнил про положенный ему кусок торта.

Невозможно быть настолько пунктуальным, чтобы постучать, когда часы микроволновки показывали два нуля. Стив стоял в коридоре — зачем? Если он не хотел провести лишнюю минуту в нашей квартире, то всегда можно сослаться на пробку. Самое время для неё. Неужели ему так нужен был торт?

От вчерашней наигранной весёлости и леденящей холодности прощания не осталось и следа. Стив выглядел непринуждённо, сам заварил чай, пошутил по поводу собственных приготовлений к новому землетрясению. Ни слова про сообщение, будто он его и не посылал. Стив даже на Аманду не смотрел. Как, впрочем, и на меня. Его спокойствие за долю секунды передалось и мне, хотя он едва коснулся меня гладко выбритой щекой. В свободном джемпере, джинсах с неловко загнутой одной штаниной, с полуразвязанным шнурком, он выглядел образчиком будничной непринуждённости. И, возможно, именно его такое естественное, а не показное спокойствие вывело из себя Аманду. Она бы с радостью тут же выпроводила нас за дверь, если бы не торт. Или близость Стива ко мне, но это я изначально села не на свой стул, а он занял отведённое ему вчера место без всякого умысла.

Аманда не притронулась к своему куску торта и минут пять сидела, уткнувшись в телефон, хотя пальцы её точно не двигались. Она явно боялась взглянуть на Стива, но чтобы не молчать, буркнула, чтобы я не забыла шапку. Лучше бы напомнила про перчатки, о которых я совершенно не подумала. Или совсем молчала, потому что-то, что она выдала потом, теперь держало на замке рот Стива.

Оторвавшись от экрана, Аманда невинно поджала губы, а потом скривила их в улыбке, явно не сумев рассмеяться достаточно естественно, чтобы не показаться истеричной. Она била носком тапка по стенке барной стойки, и этот звук по назойливости мог сравниться со звуком газонокосилки. И потом, что было потом…

— Тут такая статья, зашибись…

Стив сделал заинтересованное лицо. Я сумела подавить вздох досады.Сейчас мне хотелось быстрее уйти, потому что хуже ощущения третьего лишнего ничего не бывает. Если он желает со мной говорить, пусть проговорит весь этот несчастный матч, если не в состоянии высказать Аманде всё прямо в лицо. Кто же посылает подобные сообщения! Я глянула на часы — и ничего не придумать, чтобы вытурить Аманду пораньше. Раньше, чем она доскажет начатое.

— В Беркли пара живёт, вернее даже не пара, — она остановилась и стала теребить телефон, будто у того подвис экран. — Их трое, даже пятеро, если считать двоих детей.

— И? — не выдержал Стив затянувшегося вступления.

Я напряглась. Начало в свете ночного сообщения звучало слишком опасно.

— Да ничего особенного, — замялась Аманда под его тоном. — Тебе подобное не интересно.

— Да говори уже. Мне интересно, что тебе интересно.

— Кстати, в твоём любимом Беркли, — скривилась Аманда в улыбке. — В общем, про беременных. Так что, опять же, тебе не очень интересно. Это я только про это и читаю.

Но Стив не отпускал её взглядом, и мне даже стало жаль Аманду, которая явно передумала пересказывать статью. Я было открыла рот, но Стив достаточно ощутимо пнул мою ногу. Он явно заподозрил подвох, как и я ранее.

— Две девушки жили вместе. По-настоящему вместе, понимаешь?

Стив кивнул.

— Одна решила завести ребёнка. Понимаешь, решила?

Стив снова кивнул, словно китайский болванчик.

— Она родила, но биологический отец решил, что не может просто так жить, когда рядом растёт его ребёнок. Он решил участвовать в жизни ребёнка и тогда познакомился со второй девушкой…

— И?

Мне всё больше и больше не нравился тон Стива, но Аманда уже не могла отвести взгляда, потому что Стив своим пробуравил в ней дырку и сейчас прикручивал её к стене.

— Ну, ничего, можешь сам догадаться. Она ему понравилась, а девушки решили за него, что хотят, чтобы их дети были родными. Ну и всё. И для всяких там легальных дел он решил на второй жениться. И вот он как раз в интервью говорит, что со стороны их семья выглядит многоженством, а на самом деле…

Под её тираду мы остались неподвижны. Даже я, приученная за полгода к пересказам дурацких статей про беременных, покраснела, а Стив так и не собрал с тарелки крошки.

— Ладно, да-ну вас. Знала, что не надо рассказывать. Лучше бы про хоккей что-нибудь нашла. Давайте уже идите, а то вдруг дождь начнётся раньше обещанного.

Стив засуетился, стал меня подгонять и говорить Аманде, что та тоже опоздает на занятия. В машине Стив молчал, хотя кидал в мою сторону вопросительные взгляды, но я решила их проигнорировать. Я совершенно не желала комментировать слова Аманды. Она сама не рада была, что рассказала.

Мы бросили машину у моста за квартал до стадиона. Место под строительным забором выглядело пугающим, и одна я никогда бы не рискнула возвращаться сюда ночью. Но Стив достаточно крепко держал меня за руку и даже пару раз улыбнулся, и потому я сначала списала его нынешнюю серьёзность на слежение за игрой.

— Если тебе так холодно и так неинтересно, то можем уйти, — пробурчал он в ворот куртки.

Я замотала головой.

— Это первая моя в жизни игра. Я обязана её высидеть.

— Да ничего ты не обязана! — обиженно бросил Стив и отвернулся.

Я тоже уставилась на игроков, но предпочла бы, чтобы вместо гонки за шайбой, они продолжали петь гимн. У исполнявшего соло игрока оказался великолепный голос, и жаль, что он променял его на клюшку.

— Хочешь пива?

Вопрос Стива не совсем разбудил меня от ледяного сна, и я сначала кивнула, а потом только сообразила, что в ледяном царстве ледяному пиву стоило предпочесть обжигающий кофе. Но Стив уже исчез — так невыносимо, видно, было ему моё общество. Теперь, когда он уже почти объяснился с Амандой, встреча со мной оказалась лишней. Я разглядела шапку с акулами внизу в проходе, но не была уверена, что это Стив — все постарались нацепить на себя хоть что-то с эмблемой любимой команды. Лучше бы Стив подольше не возвращался. Однако и так пустые трибуны в перерыв особо не опустели, и надеяться на нескончаемые очереди не приходилось.

Я стала следить за скользящей по залу камерой. Народ сразу оживал, увидев себя на экране, начинал прыгать, махать руками. Я разглядывала трибуны, стараясь по кривлянью угадать, кого в этот момент снимают, и не заметила, как Стив вернулся и сел рядом.

— Я ещё начос взял. Ты торт не доела.

Я вздрогнула от ледяного прикосновения стакана к руке и вновь пожалела о кофе. Стив замахал свободной рукой, и я стала высматривать неизвестных мне знакомых, не сразу сообразив, что просто камера остановилась на нас. Лучше бы я не видела своей ледяной физиономии. Стив явно не из-за голода упомянул торт, но развивать мысль не стал, уткнувшись в стакан.

— А…

Я всё пыталась подобрать фразу повежливее, чтобы напомнить про допустимую долю алкоголя в крови. Его стакан был в два раза больше моего. Стив повернул ко мне голову и усмехнулся.

— Здесь такой холодильник, — понял он меня без слов. — Ещё и идти до машины. А если что, рядом кофейня, — и тут же добавил: — Я думал пригласить тебя туда согреться…

Он не отвёл взгляда, и я гордо выдержала его. Стив не оговорился. Он планомерно закидывал меня дротиками неприятных воспоминаний, но я чувствовала себя способной спутать ему карты.

— Я не замёрзла, — выплюнула я и уткнулась в стакан, решив осушить его с такой же скоростью, что и Стив, но мне это не удалось. Пиво было горьким и противным, и только из вежливости я цедила его мелкими глоточками, заедая начос, к которым Стив не притронулся. Я попыталась переложить тарелку ему на колени, но он остановил меня.

— Я действительно не голоден и если бы хотел начос, то предпочёл бы брать их с твоих коленей.

Очередной дротик? Но я не заплачу кровавыми слезами. Нет повода. Решил отыграться на мне за Аманду? Не получится. И я гордо отвернулась и стала следить за игрой, чувствуя горящей щекой, что Стив следит отнюдь не за игроками. Я подняла глаза на акулу, висевшую под потолком, и принялась пересчитать ей зубы. У меня тоже имеется запасной ряд, если ты выбьешь своими дротиками мне первый!

Наконец всё закончилось. Огромная акула закрыла пасть. Её команда проиграла гостям. Впервые у себя дома. Трибуны пустели в полном молчании, но Стив явно молчал не из-за проигрыша. А вот на улице мы молчали точно из-за дождя. Без зонтика, но с капюшоном я была явно в лучшем положении, чем Стив, но его стекающие по лицу струи ледяной воды не смущали. Мы не сдавали стометровку. Толпа хоть и спешила, но не настолько, чтобы мы могли беспрепятственно лавировать в ней на скорости, потому, когда добрались до машины, изрядно промокли.

— По кофе? — предложил Стив, так и не открыв джип.

Я покачала головой, и тут же почувствовала на щеках его пальцы.

— Ты вся мокрая.

— Под курткой я сухая, — выдала я и тут же задохнулась от досады за многозначность выданной фразы. Я ведь имела в виду футболку, не более того!

Только Стив не убрал руки, и я почти зажмурилась.

— Скажи наконец, чего хочешь ты, — пальцы Стива скользнули под капюшон, и он почти стянул его. — Ты хочешь, чтобы я вернулся? Можешь сказать мне это прямо в конце концов!

— Стив, ничего не поменялось с Рино. Только я больше не злюсь. Честно, — выдохнула я ему в нос.

— Не злишься? — он отпрянул, но не выпустил моего капюшона. Стекающая по его лицу вода напоминала слёзы. — Не злишься. Это я должен злиться. Я!

Он так резко рванул вниз мой капюшон, что куртка едва выдержала. Дождь усиливался. Я промокла и замёрзла. В темноте под дождём рядом с закрытой машиной — романтика в стиле Стива!

— Стив, ты не должен злиться, — губы уже дрожали от холода, но голос всё ещё подчинялся мне. — Она ответит на твоё сообщение. Может, прямо сейчас и ответит. Поехали домой.

— Ответит, да? — Стив словно начал заикаться. — А разве не я должен ответить? Или ты мне лучше скажи, кто тут решает? Она? Она решает, спать тебе со мной или нет. Она?

— Стив, пожалуйста!

Он отошёл от машины, так и не открыв её. Шапка промокла, да и носками сапог я оказалась в луже.

— Ты злишься? Тогда дай мне вызвать такси!

Я полезла в карман за телефоном, но Стив чуть ли не вырвал мою руку из мокрого рукава куртки и оттолкнул меня от машины, чтобы открыть дверцу. Я обежала джип, поняв, что ухаживать за мной в этот раз не будут. Только бы до дома довёз!

Я не могла понять, что это было больше — злость или пьяная бравада, но Стив рвал джип с места, как ненормальный, обгоняя машины на каждом блоке, и я уже пару раз под радужными отражениями фонарей на мокром асфальте успела прочитать молитву, проклиная себя за то, что всё же не вызвала такси. Кто мог предположить, что стакан пива так на него подействует! У меня все пиво уже выветрилось из головы, отдаваясь болезненными спазмами в джинсах, и я не представляла, что буду делать на трассе. Стив молчал, даже взглядом не вёл в мою сторону, будто пассажирское кресло было пустым.

Колесо со свистом прокрутилось, когда Стив с ходу вдавил в пол педаль газа. Машина подпрыгнула, и я ударилась виском о дверь, так резко Стив вошёл в поворот, наполовину вылетев на дополнительную линию. Я вцепилась в ручку дверцы, как принято делать в фильмах, хотя понимала всю бесполезность своих действий, в случае если машину всё же вынесет на соседнюю полосу. На скорости мелкие капли дождя теперь огромными шлепками распластывались по лобовому стеклу, но Стив не думал включить щётки быстрее, хотя я не понимала, что он вообще видит перед собой. Для меня дорога превратилась в разлитые ведра красной краски габаритных огней. Брызги из-под колес плотным туманом стелились над трассой. Было по-настоящему страшно.

— Ты знаешь, что такое небезопасная скорость на мокрой дороге? — я пыталась перекричать ревущий в динамиках рок.

— А ты знаешь, что означает слово «заткнись»?! — его голос обдал холодом сильнее дождя, и я была рада, что он не отвёл взгляда от дороги. — Так что закрой рот на четверть часа, о’кей? А можешь и глаза, если так страшно.

— Стив… — пропищала я сквозь стиснутые зубы, когда он резко дал по тормозам, поняв, что вереница машин перед нами плывёт намного медленнее его желания выкинуть меня из машины.

— Заткнись! — заорал Стив и шарахнул ладонью по стерео, и я не поняла, на кого в этот раз была направлена его злость. Только рокер, получив по кнопке два раза, запел вновь.

— Стив, — промычала я вновь, когда он принялся вклиниваться в соседнюю линию.

— Кэйти, заткнись! Я хочу жить не меньше твоего, потому не собираюсь попадать в аварию. А коли села в мою машину, прими мой стиль вождения и не лезь. Пусть тебя греет мысль, что видишь ты меня в последний раз. Я больше не купаюсь в вашем дерьме, так и передай своей подружке.

Он включил радио на полную мощность, и теперь я беспомощно закрывала уши ладонями. Наконец он затормозил у решётки наших апартаментов. Я дёрнула ручку, но дверь оказалась запертой, потянулась к кнопке, но нажать не успела. Стив развернул меня к себе. Я вновь зажмурилась, испытывая перед ним животный страх.

— Смотри на меня! — Я подчинилась. — Передай ей, — он вновь не пожелал произнести имени Аманды, — чтобы она забыла мой телефон и как меня зовут. Я знать не хочу ни её, ни её ребёнка. И мне абсолютно плевать, что будет с тобой. Ты дура и это неизлечимо. И мне остаётся благодарить Бога, что он уберёг меня от тебя. Убирайся!

— Стив, — теперь моя футболка была мокрой изнутри. — Стив, что случилось? Я ведь видела твоё сообщение…

— А я и не сомневался, что видела. Вы это ночью спланировали, да? — он вновь тряс меня за плечи. — Только зачем же так грубо, а? Или ты думаешь, что ты так мне нужна? Не нужна. Ты мне не нужна! — кричал он мне в лицо. — Какая же ты жалкая, что позволяешь платить собой.

Он отпустил меня и ударился лбом о руль, да так сильно, что машина запищала.

— Какая же она сука! — голос его дрожал. — Я ведь помочь хотел. Даже не ей, а Майклу.

— Чем помочь? — выдохнула я, шаря рукой по дверце в поисках кнопки. — Сказав, что это твой ребёнок?

— Да! — он волком глядел на меня. Мокрые волосы полностью закрыли ледяные глаза. — Я не хотел, чтобы она лила грязь на Майкла. Он не в силах оправдаться, и я не верю… Я не верю, что она говорит про него правду. Я ей вообще больше не верю. А я, я… Я бы выкрутился. Но сейчас нет, всё! — он вновь рычал. — Я сказал тебе убираться! Убирайся!

Я выпрыгнула из машины почти что к самым воротам, боясь, что он тут же даст газу. И не ошиблась. Ливень заливал глаза. Или слёзы вырвались наружу. Синий джип умчался. Бежать от Стива уже не имело смысла, но и возвращаться к Аманде не хотелось. Там, вне всякого сомнения, меня поджидала новая партия оплеух, если… Если Стив прав, и Аманда действительно предложила ему недопустимое — жить втроём, платить моим телом за то, что он содержит её ребёнка. В голове не укладывалось, и хотелось, как только что делал Стив, биться головой о руль. Я чуть не пошла в сторону своей машины. Сесть и уехать к отцу. До понедельника. Хотя разве понедельник вычеркнет из списка нависший надо мной разговор?

Я пригладила волосы. Шапка промокла, потому что я даже не подумала забежать под козырёк, так и осталась стоять посреди стоянки, размазывая по лицу дождь и сопли. Наконец, я вытерла лицо шапкой и, пройдя мимо лифта, стала медленно подниматься по лестнице, мечтая, чтобы та упёрлась в потолок и никогда не закончилась дверью, ведущей к Аманде.

Глава шестьдесят первая "Незнакомые родители"


На последней ступеньке лестницы я посмотрела на телефоне время. Чуть больше десяти, Аманда явно ещё не легла. Да и как уснёшь, дожидаясь ответа от Стива. Может, он сжалился надо мной и сам послал ей сообщение, содержание которого так не хотелось озвучивать самостоятельно. На пальцах блестели капли дождя, но на джинсах не нашлось сухого места, чтобы обтереть руки. Вот и дверь. Я не успела нащупать в кармане ключ. Аманда сама открыла, хотя мне показалось, что я совсем не топала. Не стояла же она под дверью, вслушиваясь в шаги в коридоре? Хотя, сгораемая от нетерпения, она могла…

— Смотри!

Аманда замахала перед моим мокрым носом каким-то листком, но, заметив мой жалкий вид, отступила.

— Он что, не мог заехать под крышу?

— Не мог, — ответила я коротко и тут же выдала то, что она так ждала. Вернее не ждала. — Он просил передать, что больше знать нас не желает. Обеих.

Действительно ответ её ошарашил, даже ошпарил. Аманда отступила — нет, отскочила! — ещё на шаг, распластав листок по огромному животу.

— Вы успели поругаться? Из-за чего?

Удивительно, как ей удаётся сохранять такое невинное выражение лица на фоне всемирной катастрофы!

— Мы не ругались, — отчеканила я, стараясь справиться с дрожащими от холода руками, не находившими замка молнии. — Стив просто сказал — нет.

Я пыталась заставить голос звучать отрицательно сухо, несмотря на мокрые ноги. Я тоже говорила нет. Я его кричала, только кричать после десяти было нельзя! Хотя вообще кричать нельзя. Аманда всегда говорила гадости предельно тихим голосом. Вот бы научиться делать так же. Но нет же! Тут же в аккомпанемент вступил хлюпающий нос, и я опять не сумела отличить сопли от слёз.

— Чего ты не раздеваешься? Сейчас чай заварю.

И она действительно спокойно прошествовала на кухню. Внутри меня кровь закипела громче воды в чайнике, но я была слишком мокрой для ругани. И ещё мне безумно хотелось в туалет. Протащив брюки и носки до ведра с грязным бельём, я швырнула их так, будто выплёскивала пиво, только непонятно, кому в лицо. Аманда улыбалась, продолжая трясти цветным листком. Я всё ещё стояла в футболке и трусах — в ванне не оказалось домашних штанов. Точно, Аманда их выстирала в среду! Проигнорировав лист, я прошла к шкафу и первым делом вытащила тёплые носки.

— Да посмотри уже! — наконец-то я сумела разобрать в голосе Аманды привычные злобные нотки. — Это сертификат по окончанию курсов. Смотри! — она вплотную подошла ко мне, чуть не толкнув животом. — Наши имена рядом. На официальном документе. Будто это тоже твой ребёнок. Смешно, да?

Она выжидающе глядела на меня, а я не знала, чего она ждёт, потому вместо ответа принялась перерывать одежду в поисках спортивных штанов! Только бы отвернуться от её пронизывающего взгляда. За два года Аманда так и не выучила, как я раскладываю одежду! Наконец я обернулась со штанами в руках. Она всё ещё ждала ответ.

— Нет, не смешно, — я постаралась сказать это спокойно. Слишком близко она стояла, и я боялась, что забрызгаю её слюной возмущения. — Пустая бумажка!

— Не пустая. Ведь ты тоже прошла через мою беременность. Она у нас одна на двоих была, а ребёнок, он… — Она сделала паузу не для того, чтобы услышать мой ответ, а подбирая верное слово, чтобы сильнее ударить: — А тебе… Почему тебе кажется, что ты имеешь право требовать, чтобы всё было по-твоему?

Теперь пауза действительно предназначалась мне, но разве вопрос изначально не был риторическим? По-моему тут давно уже ничего не было, если вообще когда-то было! Я уже не помню, как мне жилось с небеременной Амандой. Это было целую вечность назад. Я, наверное, свои дошкольные годы лучше помнила!

— Так неправильно, — Я даже не стала спрашивать, что Аманда имеет в виду. — Ребёнок только мой… И решение принимать только мне…

— Какое решение? — мне хотелось вовсе проигнорировать разговор. Абсолютно бесполезный разговор. — Какое? — переспросила я против собственной воли.

— Что говорить матери. И Стиву, — в голосе Аманды слышалась такая реальная обида, что не расстанься я только что с взбешённым Стивом, я бы, может, даже и поверила в её невинность! — Стив не должен решать за меня, как я должна себя вести. Тем более вот так, заявляя что это его ребёнок. И ты, ты сейчас смотришь на меня его глазами. Ты бы очень хотела, чтобы я согласилась. Ты всегда ищешь лёгких путей! Ты, наверное, и ему это сказала, так что я даже не понимаю, чего он с тобой-то поругался!

Я натянула штаны. Теперь можно было не прятаться. Я смотрела на Аманду. Открыто и даже с вызовом, как не делала давно. Хотя плечи мои трясло, но уже не от холода, а от возмущения, будто Стив передал мне своё — его руки будто впечатались в мои плечи, как в незастывший гипс. Навсегда. Или нет. Это не отклик на обиду Стива, это моё собственное негодование.

— Я не планировала с ним ссору, — продолжала Аманда разговор сама с собой. Конечно, её не интересовало моё мнение. Меня хотели разменять, как пешку. — Может, я и злилась слишком открыто, но он планомерно с Рождества действовал мне на нервы!

— А я тоже? Я тоже действую тебе на нервы?! — Я сорвалась на крик, но через мгновение вспомнила о соседях. — Ты всё упрекала меня на Тахо, что я смогла напридумывать себе такое про тебя. Значит, я была близка к истине, если сейчас ты открыто предложила меня ему!

— Что?

Аманда отступила к дивану, а я перешла в наступление, выстреливая в неё словами Стива, пока она не плюхнулась на диван, точно признала себя поверженной.

— Это твои слова или его? — спросила Аманда не своим замороженным голосом.

— Его, — ответила я и стушевалась. Спина согнулась, словно под стопудовым мешком, и я рухнула в кресло, как подкошенная, и оно даже не закрутилось подо мной. — Я бы не поняла такой тонкий намёк.

— Идиот!

Аманда обхватила голову руками и уткнулась в колени. Хотя какие там колени! Конечно, в живот, который огромным арбузом лежал у неё на коленях. Куда же ещё ему расти… Прошла минута, две или даже три. В полнейшей тишине.

— Знаешь, — Аманда вдруг стала совершенно спокойной. — Иногда судьба сама за нас решает. Фейсбук подсунул мне эту статью, когда Стив сидел напротив и ждал положительный ответ, не собираясь принимать никаких «нет», — и добавила радостно, по-детски звонко. — Это на самом деле здорово, что он ушёл. И пусть подольше не возвращается.

— А если он насовсем уйдёт? — я ещё до конца не приняла объяснения Аманды, слишком тяжело было раскрутить запущенное Стивом колесо в обратном направлении. Аманда не поднимала на меня глаз. Сидела, уткнувшись в пупок, который щекотала через ткань ногтем. — Позвони ему. Объясни, что он не так всё понял. Аманда!

Я говорила, а она не слушала. Пупок оказался важнее друга детства, который стольким готов был ради неё пожертвовать.

— Аманда!

Я повторяла мысль разными словами, пытаясь достучаться, и наконец выкрикнула:

— Ты жестокая!

Она подняла глаза и выплюнула мне в лицо:

— Иногда полезнее ударить, а не погладить!

Я отвернулась, почувствовав слёзы. Из-за чего я плакала? Какое мне дело до Аманды и Стива…

— Ты потеряешь его, если не позвонишь.

— Значит, потеряю, — отозвалась Аманда абсолютно спокойно. — Я пыталась с ним говорить, но он… Он мужик, он не понимает женщин. И даже не пытается. Как, впрочем, они все…

И тут я вскочила, всплеснула руками, словно на сцене, и затараторила:

— Кто они? С кем ты можешь сравнивать? Да у тебя ни с одним парнем толком отношений не было. С отцом? Да ты и его не знаешь? С моим? Да? И тут же говоришь, что мечтала бы иметь его своим отцом…

Теперь она не дала мне договорить:

— Я этого не говорила!

Аманда только вскинула голову, но создалось впечатление, что вскочила и стоит против меня, испепеляя взглядом.

— А этого не надо говорить! — я уже завелась и не могла остановиться. — Я видела это в магазине, когда вы выбирали ошейник для собаки!

— Ничего ты не видела! — И вот тут я думала, она вскочит, но Аманда напротив выключила звук голоса и прошептала: — Ты просто ищешь повод поругаться, чтобы защитить Стива. Так вот, — теперь она не шептала, но твёрдость голоса не сдобрила громкостью. — Защищать его не надо. Я знаю, что он хороший. Просто сейчас его доброта обернётся для меня злом. И не только для меня, но и для него самого. И его матери. Он и на миг не подумал, что почувствует она, узнав, что вырастила сына-подлеца, который решил откупиться от ребёнка деньгами? Ты подумала, что существует ещё кто-то в этом мире, помимо Стива и его благой миссии? Странно. Понятно, что он о матери не подумал даже на миг, но ты? Ты-то девочка! Это мальчики дальше своего носа не видят. И поэтому, поэтому я так не хотела сына! — А вот последнюю фразу она выкрикнула.

Я молчала, потому что не знала, что возразить. Я ни на минуту не задумалась о его семье.

— Сейчас ехала с курсов, — продолжала Аманда, вновь обняв живот, — и услышала рекламу про детей. Типа меня мать родила в пятнадцать лет, меня вырастили три женщины, мать, бабушка и прабабушка. И теперь я работаю с трудными семьями, чтобы помочь им и передать полученную любовь… А меня, меня вырастила чужая женщина… Чужая, и сейчас её сын собирается сделать ей больно своей ложью, чтобы защитить честь мёртвого друга. Понимаешь?

Я кивнула. Теперь я понимала мотивы её отказа. Даже больше, чем хотела бы понять.

— И только поэтому ты отказалась от его помощи?

— Нет! — ответила Аманда слишком резко. — Не только. Но это то, что я пыталась донести до него. И это то, отчего он отмахивался, не считая чем-то важным. Для него собственная мать не важна. А важен какой-то засранец, который уже мёртв! Понимаешь?

Теперь она кричала, и такой крик обязан был закончиться слезами, но вместо того, чтобы напомнить про давно вскипевший и успевший остыть чайник, я задала ненужный в тот момент, жутко болезненный вопрос:

— А ты разве не делаешь больно своей матери, не говоря ей правды про ребёнка?

— Кейти, — Аманда выдохнула и вновь согнулась над животом. — Я столько раз говорила тебе, — прогнусавила она в футболку, — что тебе не понять моих отношений с матерью. У тебя была семья и есть… У тебя такой отец. Ты любишь его, и он тебя…

— Аманда!

Я вновь кричала. Бедные соседи!

— Что Аманда? — она вскинула голову. — Что Аманда! В чём я не права? Ведь ты предлагаешь мне прийти к твоему отцу за помощью, потому что знаешь, что он не откажет, а я не знаю. Я не знаю свою мать, Кейти. Кейти, я не знаю, что сделает эта женщина с моей правдой, понимаешь? Нет, конечно, ты не понимаешь!

— Аманда…

— Не надо! — Она вскочила и направилась в кухню. — Не надо говорить очередную глупость! — бросила она, не обернувшись. — Если бы я знала, что эта женщина поддержит меня, я бы не врала. Я бы, может, ей первой позвонила. А я не знаю, ничего про неё не знаю… Кроме этого вечного шоколада на Рождество. Ученики её любят, а я… Я не люблю.

На этих словах Аманда повернулась ко мне с чайником.

— Я не люблю свою мать.

— Аманда, не говори так…

Я сделала шаг к барной стойке. И Аманда, будто защищаясь от меня, шарахнула чайником по столешнице, чуть не расплескав воду.

— Это правда, Кейти! Правда про меня. Ты требуешь от меня правды, а потом бежишь от неё. Да, вот она — правда! И вот почему я такая…

— Какая?

Я уперлась в стойку, будто собралась делать растяжку перед бегом.

— Никчёмная…

Аманда выдохнула это жуткое слово и полезла в шкафчик за чашками.

— Я, я… — она решила говорить, а я уже не хотела слушать. Это слово не подходило к ней. И какие ещё слова она подберёт? — Я вот не ем соль, пью много воды, гуляю… И всё потому, что боюсь навредить ребёнку, если сделаю не так, как просит врач. Я не хочу, чтобы он потом меня упрекал, что я не родила его здоровым. Я не знаю, что делать с его будущем. Но сейчас, сейчас пока он в животе, мне кажется, я знаю…

— Да, ты знаешь, — Я поняла, что нужно подобрать какие-то хорошие слова, чтобы утешить, но, как всегда, в голове было пусто. — Ты всё делаешь правильно, — только и смогла я сказать.

— Я хочу в это верить.

Аманда наполнила чашки и отвернулась к холодильнику за молоком. За молоком ли? Я с трудом приняла вертикальное положение и обогнула стойку. Аманда так и не открыла холодильник. Я была права. Только как теперь протянуть руки? Но я сделала это. И она, она вновь, как полгода назад, рыдала у меня на плече. Только теперь она была далеко. Из-за огромного живота. Он разделил нас.

— Чай уже не заварится, — промычала Аманда удивительно буднично в моё мокрое плечо.

Но я уже забыла про дождь и холод. Мне было тепло от горькой правды, которая была намного слаще жуткой лжи, пробравшей нас со Стивом до самых костей.

— К чёрту чай!

Мне уже ничего не хотелось. Я почувствовала странное облегчение, хотя Аманда толком-то ничего и не рассказала. Но такая краткая правда была в тысячу раз теплее самой длинной лжи.

— Знаешь, — Аманда уже почти залезла под одеяло, но голос не предвещал ничего хорошего. — Опять этот долбанный Фейсбук подсунул… Шоу Хэлен, ну то, про добрые дела… Там девка в ресторане, заметив, как две военнослужащие совещаются, как бы им ланч оплатить, когда денег мало, взяла и сама за них заплатила… И у неё с зарплаты остались восемь баксов, а дома у неё пятнадцатимесячный малыш, которого она с мамой воспитывает одна. Она нас на год старше. Значит, залетела в девятнадцать. Почему мать ей разрешила оставить ребёнка? Зачем? Чтобы всю жизнь в ресторане пахать за чаевые?

Я так и осталась без одеяла. Благо мы всё ещё помнили про землетрясение и легли в пижамах. О ком она говорит сейчас? О незнакомой девке или о себе? Она боялась, что мать не разрешит ей оставить ребёнка? Но неужели она изначально хотела его, когда у неё нет даже тех восьми баксов в день…

— Знаешь, я, когда на лето уезжала, все оставшиеся деньги в собачий приют пожертвовала, потому что Макс, ну тот риэлтор, помнишь, всё собирал ходил… В Рино с пустыми руками ехать не хотелось. Я купила маме платье, и у меня действительно осталось четыре двадцатки. Я машину заправила, потом в кино сама себе попкорн купила и билет, чтобы не чувствовать себя ему обязанной, а потом…

Аманда замолчала. Я думала, она вгрызлась в палец, но нет… Никаких слёз в голосе, только руку положила на живот. Наверное, Брекстоны опять…

— В аптеке мне десяти баксов на таблетку не хватило… И, чёрт, взять было не у кого. Я первая приехала в город. А просить у матери не могла. Боялась разреветься и всё рассказать. Да и потом я дни посчитала. Ничего не должно было быть.

— А потом, а потом-то что? Ведь можно было бесплатно…

— Когда он у тебя внутри, ты совершенно другой человек… Я тебе говорила. Это не понять.

— Зачем ты это рассказала сейчас?

— А потому что, как я скажу матери, что побоялась попросить у неё десять долларов?

И Аманда отвернулась. Как всегда, она не ждала от меня ответа. Я уставилась в потолок. Тёмный, как и душа Аманды, но бессонница меня не мучила. А утром мы слили холодную воду в чайник и вскипятили по новой. Я наконец посмотрела диплом за курсы, который вовсе не был подтверждён хоть какими-то знаниями с моей стороны. Смутившись, я спросила, о чём рассказывала вчера Ванда. Аманда пожала плечами.

— Так, напутствия и всё.

И всё… Скоро действительно будет всё, а пока я предложила поехать к отцу на пару дней. Аманда сделала серьёзное лицо и взяла с меня обещание ни о чём его не просить. Я ответила, что просто хочу отвезти домой коробку с моими детскими вещами, пока ничего не потерялось. И я не врала. Впереди был самый ответственный семестр. По его итогам принималось решение оставлять меня в программе по дизайну или переводить на другую специализацию. Сейчас у нас был конкурс в четыре человека на место, но, возможно, будет намного больше желающих, если вернутся ребята с прошлых годов, чтобы вновь попытать счастье. Я обязана была взять следующий курс по типографии и введение в фотографию. Четвёртым курсом я выбрала простое — испанский, хотя не занималась им со школы. Весна предстояла тяжёлой, и я понимала волнения отца относительно моей вовлечённости в беременность Аманды, но мы же как-то вытянули курсы в тяжёлые месяцы, а сейчас я почти что была свободной птицей.

Отец работал сегодня до пяти, и потому мы решили ехать вдоль океана, который нынче оправдывал своё название. Мы купили краба одного на двоих и расположились на скамейке с солнечной стороны ресторанчика — отсюда можно было наблюдать и за прохаживающимися у кромки воды чайками, и за морскими котами, облюбовавшими пирс. За ними было весело наблюдать — словно в цирк пришли: они переползали с палки на палку, извивались, хлопали хвостами.

— Интересно, а их совсем не дрессируют? Просто берут на арену из природы? — я скорее не спросила, а озвучила мысли вслух.

— Потому я люблю «Цирк дю Солей». Там хоть люди сознательно позволяют над собой издеваться, а животных никто не спрашивает. Кстати, может, купим билеты? Мне скидка на почту пришла.

Аманда облизала с пальцев масло, чтобы взять телефон, а меня вновь от такого детского жеста охватила непонятная дрожь, потому я поспешила отвернуться. Коты орали так, что хотелось заткнуть уши. Интересно, захочется ли заткнуть уши от крика ребёнка? Но этот вопрос я решила не озвучивать. Аманда действительно купила билеты, и мы пошли к чайкам чуть в сторону от котов, куда доносились лишь отголоски пронзительного хора.

— В понедельник я начну рисовать, — заявила Аманда, делая телефоном пару снимков.

— А, может, всё-таки пойдёшь со мной? — я попыталась вложить в просьбу весь свой детский страх оказаться в аудитории одной.

— Нет, — отказалась Аманда жёстко. — Я хочу сделать пару открыток и попытаться продать их. Акварели никогда не занимали у меня много времени. И посмотри, какая сегодня красота. Какие цвета… Тут и выдумывать ничего не надо.

Она вновь принялась фотографировать. Океан действительно был пленительно прекрасным с необычным насыщенным синим оттенком поверх привычной зеленоватой бирюзы, а волны с тонкими белыми гребешками походили на кофе, сильно разбавленный молоком. Берег по другую сторону бухты едва просматривался, и скрытое серой дымкой тускло-голубое небо, к удивлению, на линии горизонта перенимало цвет воды.

Я специально не звонила отцу, чтобы тот не вздумал уходить раньше с работы для того, чтобы встретить нас, но и сюрприза не хотелось. Мы заехали в магазин за овощами и минеральной водой с газами, без которой Аманда вновь не садилась за стол. Я послала отцу сообщение, когда открыла дом и успокоила радость собаки. Он прислал странный ответ — спасибо. За что?

— Я же говорила, что он скучает без тебя, — сказала Аманда, бросив в раковину овощи для салата.

А я не могла понять, насколько скучаю я. Наверное, не очень, потому что знаю, что меня разделяет с ним каких-то два часа дороги. И в этом году я провела дома намного больше дней, чем в предыдущий год. Из-за Аманды. Скорее всего это ей не хватало дома, пусть и чужого.

Я запекла брокколи с сыром, когда-то любимое блюдо отца. Аманда сказала, что вряд ли сможет это съесть. Ей сладость краба продолжает напоминать о себе. Отец за столом выглядел странно озабоченным и, заявив, что Аманда, наверное, устала, предложил мне вместе с ним выгулять собаку. Мы обе поняли, что ему надо со мной поговорить, но мы почти обошли наш блок, а он так и не открыл рта.

— Пап, я просто так приехала. У меня всё хорошо, — не выдержала я, всё ещё надеясь, что это простое родительское беспокойство. Его приятель любил шутить, что сыновья звонят отцам только в трёх случаях: папа, дай денег, я разбил машину или я в тюрьме. Судя по моему брату, он не далёк от истины. Если мне Эйтан ещё присылает всякие глупости в Фейсбуке, то отцу не звонит совсем.

— Я надеюсь, Аманда не обиделась, но я боюсь, вдруг ты опять вскочишь и умчишься, не дав мне решить то, что меня волнует.

— Пап, Аманда остаётся до мая, и я не буду жить одна, — тут же вставила я, испугавшись, что он имеет в виду что-нибудь похуже. Что если ему звонила мать Аманды?

— Кейти, я хочу, чтобы ты училась.

— Пап, я учусь. Ты видел мои оценки.

— С ребёнком в одной комнате невозможно учиться.

— Я смогу.

— Зачем?

Он остановился и преградил мне дорогу не только выставленной ногой, но и вопросом. Мне действительно надо было через него перешагнуть.

— Потому что я обещала помочь, — Нет, это не то слово. — Потому что я хочу помочь. Потому что мы так решили. Да потому что я живу с этим ребёнком уже почти девять месяцев. Это почти что мой ребёнок, пап!

— Это не твой ребёнок, к счастью. Я понимаю твоё рвение помочь. Я понимаю, что у неё горе, и всё это должно было быть иначе. Но она не одна. У неё мать. В конце концов, у её жениха есть родители. А твоё дело сейчас закончить учёбу. Я понимаю, что врач, роды, госпиталь. Но она не должна приносить ребёнка в съёмную квартиру, потому что там нет места для ребёнка. Ты это понимаешь?

— Пап, там есть место! Мы справимся…

Отец не дал мне ничего добавить. Я давно не слышала его кричащим.

— Я устал слышать твоё «мы»! Ты — это ты. Она и её ребёнок тебя не касаются. Тебя касается только твоя учёба. Отношения Аманды с матерью — не твоего ума дело. Я говорил с ней, и она приезжает, чтобы решить все проблемы, которые её дочь создаёт тебе.

— Она не создаёт мне никаких проблем! — я тоже кричала, позабыв про соседей. — Ты ничего не понимаешь!

— Нет, это ты ничего не понимаешь, — теперь он говорил тихо, но его голосом можно было гвозди вколачивать. — Одно дело дать подружке платье поносить или на машине прокатиться, но Аманда уже не подружка. Она уже не будет просто она. У неё ребёнок. Она совершенно в другом статусе. Почему ты не хочешь этого понять? И твои краски, твои клеи, скальпели… Какой ребёнок рядом?! Ты не понимаешь, что такое ребёнок. И я не понимаю, почему ты так упёрлась. Аманда не в безысходном положении, в котором мы никогда бы не бросили человека. У неё есть мать, у матери есть для неё решение. Почему ты мешаешься у них под ногами? А если она тебя просит о чём-то, то ты должна сказать твёрдое нет. Или я скажу это за тебя.

— Не надо ничего говорить, — процедила я тихо. — Мы сами во всём разберёмся.

— Нет, вы ни с чем не можете сейчас разобраться, но мы разберёмся, и ты не скажешь мне поперёк и слово. Ни мне, ни её матери.

Я сжала кулаки. И у него я хотела попросить приютить Аманду. Я совершенно не знаю этого мужчину. Совершенно. Он только платья мне умел выбирать. Да, и никогда не спрашивал, нравится мне оно или нет. Я хотела попросить его убрать на антресоль коробку, но сейчас мне вообще не хотелось его видеть, но отец назло торчал на кухне, будто посудомоечная машина без него бы не справилась, и вышел в гараж за собачьей едой как раз в тот момент, когда я забралась на самую верхнюю ступеньку лестницы, чего нельзя было делать. Потеряв равновесие, я бы в лучшем случае отделалась переломом ноги. Теперь пол был усеян шариками собачьей еды, и отец, наверное, побил мировой рекорд по прыжкам в длину.

— Куда ты полезла!

Он вновь кричал на меня, но теперь за дело, а я ползала вокруг лестницы, собирала рассыпанные детские рисунки и пыталась проглотить слёзы. Аманда прибежала на крик и, не поняв, что произошло, подхватила полупустую теперь коробку. Отец уже схватил метлу. Я почти плакала.

— Мне всегда казалось, что желание свернуть шею — это прерогатива твоих братьев!

Я всхлипнула, и отец, заметив мои слёзы, бросил швабру и рванул меня с пола вверх, и я повисла на нём, как в детстве, осознав, что последнее время утыкалась ему в плечо максимум секунды на три перед отъездом из дома и возвращением.

— Испугалась, дурочка. Какой ты всё ещё ребёнок.

Аманда перехватила швабру. Отец дособирал рисунки и вдруг уставился на один.

— Я калы засыпал у дома.

Я уже не всхлипывала, но всё равно с трудом понимала, о чём идёт речь.

— Калы ведь сорняк, они пробьются, — сообразила раньше меня Аманда.

— Через месяц узнаем.

Накормив собаку, отец наконец-то отправился спать. Не сумев выплакать на его плече обиду, я обрадовалась его уходу. Аманде про разговор я ничего не сказала. Не хотелось признаваться в разочаровании в отце. Хорошо ещё, она не рассчитывала на его помощь. А если нет? Если она ждала от меня этого шага и отнекивалась лишь для вида? Но ни сегодня, ни завтра я не стану с ним говорить. Хотелось вообще уехать, но сядь я в машину раньше воскресного утра, отец обидится.

Аманда удалилась следом. Выдержать двойное игнорирование было выше моих сил, но прошло не меньше пяти минут, прежде чем я постучалась к ней.

— Ты что-то хотела?

Аманда успела лечь, но сейчас скинула одеяло. Пижамы остались дома, и сейчас майка забавно собралась над животом в гармошку.

— Мы вчера пропустили массаж, — произнесла я шёпотом, затворяя за собой дверь. — И сегодня опять. Так и родишь… — Я хотела добавить «с разрывами», но вовремя прикусила язык. В прямом смысле, до настоящей боли.

— А если твой отец войдёт? — Аманда говорила вообще едва различимым шёпотом.

— Куда он может войти? Ненормальная, что ли?

В темноте было намного спокойнее. Дурацкие сравнения на миг покинули голову. Её заполнял разговор с отцом. Они явно о чём-то договорились с матерью Аманды у нас за спиной. Только лучше молчать. Спокойствие Аманды явно наигранное. И моё — не лучше. Наверное, поэтому она с энтузиазмом поддержала поездку в Салинас, чтобы между нами постоянно стоял отец, не давая возможности обсуждать проблемы. Но с утра отец поспешил ретироваться к баскетбольной сетке. Сбежав от Аманды, я взяла второй мяч. Злость на отца не стала меньше, но жгла уже не так сильно, и, возможно, побарабанив мячом по асфальту, я вообще её выбью и сумею спокойно поговорить. Только отец не стремился открывать рот, даже за завтраком ел очень мало, и это не укрылось от Аманды.

— О чём вы вчера говорили? — спросила она у раковины, ополаскивая чашки.

Я легко соврала.

— Стив позвонил мне тогда на пляже. Я нахамила ему при отце. В общем-то это его заинтересовало, но я его разочаровала.

Аманда купилась на мою ложь.

— Знаешь, у твоего отца ужасный беспорядок на кухне.

Я обернулась: при мне было намного хуже.

— Я говорю, что у него всё перепутано. Специи с мукой стоят. Макароны с солью. Это неудобно. Давай приберёмся, а?

Субботнее утро даже в Салинасе не могло обойтись без уборки. Отец пытался сопротивляться, но в итоге вооружился пылесосом. Я считала минуты до воскресенья. Мне так хотелось уехать, хотя отец больше не возвращался к разговору. Мы выгуляли собаку в парке, вышли вечером за пиццей, посмотрели дома фильм. Аманда улыбалась, будто действительно не чувствовала в воздухе напряжения. Или же её внутреннее перед встречей с матерью было намного выше.

Глава шестьдесят вторая "Как кровь для шоколада"


В понедельник я с ужасом обнаружиласебя посреди неизвестной мне толпы. Придется вновь заводить знакомства, чтобы было с кем сходить в кафетерий или хотя бы спросить про материалы курса. Некоторые лица вызывали в памяти воспоминания, но слишком смутные, чтобы вспомнить имена. Оказаться в середине программы новичком могла лишь я, привыкшая тенью следовать за Амандой. Даже сейчас я пыталась представить, что она делает дома, вплоть до цветов разводимых ею красок. Фантазия оказалась настолько явственной, что нос среди кофейного смрада уловил тонкий акварельный запах.

Я сунула в рот лимонный леденец, чувствуя в горле неприятную сухость. Обманчивая весенняя погода сыграла со мной злую шутку, а заболевать при Аманде было нельзя. Прививка ли помогла или сработал внутренний страх навредить чужому ребёнку, но этой зимой я даже не схватила насморк. Неужели сдамся на пороге весны? Промоченные во время прогулочки со Стивом ноги не могли дать о себе знать так поздно? И всё же першение в горле казалось довольно опасным, и на перемене я выпила горячий кофе и стала раздумывать над полученной на вводном уроке информацией.

Одиночество позволило раскрыть блокнот и набросать пару вариантов промежуточного проекта, для которого требовалось сделать дизайн наклейки. Я нисколько не удивилась, когда сам собой прорисовался рожок, которому отлично приделались колёса-бублики. Осталось нарисовать верхом на нём карапуза, и наклейка на заднее стекло автомобиля готова! Я даже успела подумать, что можно предложить выдавать наклейку в госпитале в качестве подарка. Отличное маркетинговое решение. Такая безделушка должна обрадовать новоиспечённых мамашек. Моя выглядела живее и милее тех то, что попадались на дорогах. И я решила показать её Аманде, но лучше бы не делала этого. Аманда уставилась на меня волком.

— Бутылка? Сейчас все ратуют за грудное вскармливание, а ты…

— А что я! Не сиську же на машину вешать!

Я действительно обиделась и, захлопнув блокнот, даже не поинтересовалась, что она успела нарисовать в моё отсутствие. В углу стоял мольберт с неоконченным портретом, но я уже не знала, как к нему вернуться. Аманда, может, и согласилась бы попозировать мне ещё часик, но голова действительно была занята дизайном и типографией. Преподаватель оказался прежним и вновь нас пожалел. Предложил тем, кто записался на курс фотографии, сделать итоговой работой набор открыток с какими-нибудь красивыми подписями. Вот тут уж я точно не буду касаться беременной темы!

Злость, пусть и подстёгнутая голодом, не настроила меня на боевой лад. Толку-то лично мне ругаться из-за грудного вскармливания. В классе во время обсуждения дизайна никто об этом не спросит, а ко времени сдачи проекта Аманда будет занята малышом и не поинтересуется даже оценкой. А идея хороша, и я воплощу её в жизнь! Даже живот согласно заурчал. В университете, кроме кофе, я ничего не купила и из дома ничего не взяла. Не хотелось есть в одиночестве, а сейчас, поняв, что Аманда не встанет с дивана, я решила не спрашивать, приготовила ли она обед. Просто достала из шкафчика пакетик риса с испанскими специями и, не получив в спину возгласа протеста, открыла микроволновку и остолбенела. На крутящейся тарелке стояли баночки со специями. От неожиданности я даже дверцу захлопнула. Экран не горел, и как раньше я не заметила отсутствие часов! Кто-то отсоединил микроволновку от питания. Кто-то?

— Аманда?

Я обернулась к дивану, продолжая держать в руках злополучный пакетик. Моей растерянности вторило голодное журчание живота. Она обложилась журналами для беременных — старыми. Будет перечитывать их по второму, если не по десятому, разу.

— Я решила, что последний месяц мы не будем пользоваться микроволновкой вообще. Мне кажется, сейчас это особенно опасно, — Когда же я, подбирая слова, молча затрясла пакетиком с рисом, Аманда выдала решение: — Он же готовый. Высыпь на сковородку и разогрей. Так даже вкуснее будет.

И это я оставила её одну всего на несколько часов! Что будет дальше…

— Я сама тебе согрею, если не умеешь.

Аманда отложила журнал и направилась на кухню, где я покорно отдала ей надорванный для микроволновки пакет. Подобная забота походила на унижение, но я была слишком голодна, чтобы обижаться, и решила согреть чая, потому что теперь горло болело довольно ощутимо. Наверное, я даже поморщилась, и от Аманды не укрылась моя гримаса. Пришлось сознаться.

— Лимон с мёдом! И в бассейн ты не идёшь!

Точно! Я вообще о нём забыла. Да и что мне делать в воде! Застёгивая утром джинсы я поняла бесполезность аквайоги для здорового организма. Ему необходим бег и рис с авокадо, который даст сил пережить день.

— Ты всё равно поедешь со мной. Тебе же дома нечего делать.

Я бы тоже могла порисовать, но Аманда, как всегда, выдала приказ, когда я была с набитым ртом, а когда прожевала, уже стало неловко вставлять сомневающуюся реплику. Мне действительно пока нечего дома делать, а порисовать рожки на колёсах я могу и в бассейне. Когда вокруг толпа народа, лучше работается. Пытаешься убежать и закрыться в себе, а дома всегда отыщется отвлекающий момент… В общем, я ехала в бассейн уже с радостью и термосом полным мятного чая с лимоном и мёдом. Единственное, о чём я сожалела, это о беге, которого не будет, потому что хозяйка уехала на неделю вместе с собакой. Хотя мне бы и так он не светил.

Вчера Аманда всю прогулку провисела на мне, потому что у неё прихватило спину. Бедной Лесси тоже пришлось приноровиться к новому темпу, но, к счастью, она не тянула поводок и минуту. Мы не разговаривали, смотрели по сторонам и ждали, когда же на встречу попадётся хоть какая собака. Я понимала состояние Аманды и тоже считала дни до приезда её матери, потому даже не пыталась заводить разговоры. Неизвестность давит сильнее правды, и Аманда не сможет дольше молчать. Уж что-нибудь из своей правды она обязана будет сказать матери.

И вот, водя карандашом по бумаге, я думала о том, чтобы сделала бы на её месте. Рассказала бы матери правду, вне сомнения. Теперь, когда Майкл мёртв, правда не влечёт за собой разбирательств с полицией и унизительных очных ставок. И мать не станет ни в чём упрекать её, ведь то, что произошло с Амандой, случается каждый день. Вот четвёрка парней-химиков в каком-то университете даже разработала специальный лак, который меняет цвет, если в бокал подмешаны наркотические вещества. Зачем она только устроила себе эти сумасшедшие полгода, утаив правду? Увы, Аманда не даст ответ. Во всяком случае, мне. Быть может, после отъезда матери ей станет легче, потому что сейчас она походит на улыбающегося ежа.

Следующий день в университете прошёл намного легче. На курсе фотографии мы смотрели чужие работы и обсуждали необходимую технику, а я ещё и била себя по рукам, которые лезли к альбому. Я встретила Логана или вернее он нашёл меня, чтобы передать отпечатанные снимки. Они принадлежали Аманде, я не должна была их смотреть без её разрешения, хотя и не давала никакой подписки… На испанском мы писали тест, чтобы выявить свои слабые стороны. Я знала их и без контрольных вопросов — сослагательное наклонение, которое в английском отжило своё. Нам выдали список фильмов, которые мы должны посмотреть в оригинале и написать о том, что нового узнали о культуре испаноговорящих стран. В тот же вечер, первый вторник без курсов, мы засели смотреть первый фильм под интригующим названием — «Как вода для шоколада». Красивые актёры, красивые костюмы, но не для нашего вечера…

Я уже почти не слушала речь героев, я ждала, что скажет Аманда. Я так боялась, что она начнёт обвинять меня в выборе фильма. Я даже краткое содержание не читала, мне название приглянулось, и я не думала проводить какие-то параллели между отношением героини и её деспотичной матерью… Мать Аманды адекватная женщина и не может ставить личные принципы выше счастья дочери. Тут же в фильме подняли тему старинной мексиканской традиции, почти отжившей, по которой младшая дочь жертвует личным счастьем, чтобы ухаживать за матерью до самой её смерти. Я вообще не знала, что такое существует, нас учили, что у них за старыми родителями присматривали в семье младшей дочери. Да и при чём тут Мексика и Аманда! Однако выражение её лица мне совершенно не понравилось. И на титрах она вдруг резко поднялась и выдала:

— Всё-таки бабы по отношению друг к другу сучки. И, может, хорошо, что у меня нет сестры…

Она ушла в туалет, а я осталась сидеть перед экраном ноутбука. Она говорила о сестре, которая с радостью вышла замуж за возлюбленного младшей сестры. На что Аманда теперь намекает? Мы же обсудили, кажется, что в её ссоре со Стивом нет моей вины! Но начинать разговор заново не хотелось. Слишком больно ещё было от его слов. Я не делала ничего, чтобы он так расценивал моё поведение… Мерзко… И я почти что сбежала от Аманды в среду, но совершенно не могла сосредоточиться на занятиях. Горло продолжало саднить, но сопли не начинались. Я пила имбирный чай и сосала лимонные леденцы один за другим. Я должна отойти от Аманды, пока она не разберётся с ближайшим будущим. Все эти баночки в микроволновке, все эти дурацкие заматывания игрушки в слинг и акварельные открытки возвращают её в мыльный пузырь, который завтра лопнет. И тогда мне лучше стоять подальше, чтобы мыло не попало в глаза.

День выдался солнечным, и чтобы поднять себе настроение, я решила погулять по университету в перерыве. Даже не хотелось надевать солнцезащитные очки. Небо стало удивительно бирюзовым, и именно такой цвет мне необходимо было придать глазам Аманды… Они выразительные, даже в чёрно-белом варианте, или просто Логан хороший фотограф… Но ведь и я способна, наверное, нарисовать стоящий портрет. Пусть и не обнажённый, как мечталось, а тот, в удивительном охранительном круге. Портрет, как живой, стоял перед глазами, и автомобиль «Красного креста» возник передо мной так неожиданно, что я чуть не сбила выставленный знак о пункте сдачи крови.

В голове непроизвольно всплыл рассказ новоиспечённого папашки с курсов. Он перед родами жены специально сдал кровь как древнее жертвоприношение. Я глядела на крест, он — на меня, и перед глазами начали падать тяжёлые капли крови. Поддавшись непонятному порыву, я поднялась на ступеньку и оказалась внутри автомобиля. Все три кресла пустовали, и медсестра тотчас протянула мне опросник, и я принялась ставить галочки у ответов «нет», пока не споткнулась на одном вопросе: занималась ли я с кем-нибудь сексом за деньги? Какое отношение может иметь моральное здоровье к физическому? Заметив моё колебание, медсестра предложила помощь в заполнении, и я, кажется, даже покраснев, расчеркнулась подле слова «нет» и пошла дальше.

Кажется, у меня взяло целую вечность прочитать и подписать все бумаги — быть может, именно они отпугивали других студентов, и после того, как я проделала эту гигантскую работу, я уже не могла позволить себе уйти, хотя желание сдавать кровь пропало на том злополучном вопросе.

Кресло оказалось довольно удобным, а игла вошла в вену почти незаметно. Я лежала и думала, что делаю глупость, и сдавая кровь, и опаздывая на занятие. Когда я поднялась, соседние кресла оказались уже занятыми. Медсестра спросила про слабость — я её не чувствовала, но она всё равно усадила меня в кресло водителя и протянула один из расставленных на торпеде стаканчиков. Я чуть не скривилась от мучительной сладости яблочного сока. После него даже песочное печенье показалось пресным, а бирюза небес ослепительной. Рука ныла совсем немного, но стала невыносимо тяжёлой, и пришлось поддерживать её за локоть, как при переломе.

Я опоздала всего на двадцать минут, и геройская наклейка на моей груди отменила все вопросы. Я пыталась вникнуть в суть происходящего, даже обсудила искусство c соседкой по-испански ради практики, но чувствовала себя словно после часа в сауне. Зачем я это сделала, вот кто мне объяснит. Словно действительно могла таким простым действием унять страх Аманды перед родами, или даже не ними, а перед встречей с матерью. Если она успокоится, мне станет намного легче, а сейчас надо прийти в себя, чтобы довести машину до дома.

Я допила имбирный чай, закусила сэндвичем и почувствовала себя намного лучше. Теперь бы успеть незаметно переодеться в футболку с длинным рукавом. Я давно сняла пластырь, но место прокола было слишком явственным, чтобы скрыть его.

— Тебе холодно? — спросила Аманда, когда поверх футболки я накинула ещё и кофту.

Меня действительно знобило. Я в сотый раз жалела, что сдала кровь и в который раз надеялась, что не зря.

— Заболела? — не унималась она.

Я покачала головой. За слабостью я не чувствовала горла и, окрылённая желанием сдать кровь, вообще забыла про него и в бумагах написала, что абсолютно здорова. Теперь я вдруг испугалась своей лжи, а потом успокоилась, ведь они всё равно берут кровь на анализ. Горло и правда не болело.

— Ну?

Я глянула на пол — в углу продолжало лежать свёрнутое одеяло и подушка. Эту ночь я провела на полу, чтобы не заразить Аманду, и думала, что утром не поднимусь, но наоборот чувствовала себя выспавшейся. Впервые за последние дни, и даже не слышала, как Аманда ходила в туалет.

— Я буду спать на полу. Не переживай.

— Если ты болеешь, то я могу сама туда лечь.

Я посмотрела на неё пронзительно. С чего вдруг?

— Со мной действительно всё хорошо. Просто я… Я сдала кровь. А так со мной всё хорошо.

— Зачем?

А что я могла сказать? Про этого папашку? Про своё желание, чтобы она наконец успокоилась? Нет, я просто пожала плечами.

— За компанию, — ответила я и уставилась на разложенные на столе акварельки.

Аманда уже поместила их в паспарту, которые служили самой открыткой. Внутри пером для каллиграфии она вывела стандартные слова поздравлений. Это было красиво, но внутренняя обида не давала мне покоя, и когда Аманда сообщила, что завтра вывесит их в интернет, я тут же заявила, что умнее было нарисовать розы и сердечки ко дню Святого Валентина. И, кажется, она восприняла это серьёзно.

— Вот только мать уедет.

Аманда произнесла это так устало, будто мать была рядом уже месяц. В мыслях, наверное, она не расставалась с ней с того злополучного «плюсика», понимая, что рано или поздно между ними состоится неприятный разговор. Я согнула руку в локте. Рука ныла невыносимо. Сразу подумалось о грядущем анализе Аманды. Почему не научатся брать кровь безболезненно? Почему вообще бывает так больно…

Глава шестьдесят третья "Родительская фантазия"


Аманда просила после уроков ехать сразу домой, чтобы ей не пришлось встречать мать одной, но я опоздала. Из-за крупной аварии перекрыли трассу, и я застряла между съездами почти на час. Боясь услышать по телефону обиженное шипение, я послала Аманде сообщение о том, что не успеваю приехать вовремя, про себя повторяя, что это форс-мажор, в котором нет моей вины. И всё равно я не решилась постучать, чтобы мне открыли, и дрожащей рукой вставила ключ в замочную скважину.

Мать с дочкой пили чай, и миссис О’Коннер тут же поднялась, чтобы обнять меня. От неё веяло жасминовым ароматом и теплом, таким странным для формального приветствия. На Аманду я боялась взглянуть, и не удивилась, что она даже не поздоровалась, не говоря уже о том, чтобы заварить мне чай. Это сделала её мать, пока я молча ёрзала на стуле, пряча глаза от убийственного взгляда её дочери. Зачем так открыто дуться при матери? Да кто ж поймёт Аманду!

Почувствовав нашу напряжённость, миссис О’Коннер решила заполнить тишину рассказом про сбежавших лошадей. Она хотела приехать пораньше, но обстоятельства, как и у меня, оказались против неё. Только вместо разбитых машин, по трассе гуляли лошади. Они спустились с холмов на дорогу и в испуге носились взад-вперед между застывшими машинами. Полиция просто перекрыла движение, не зная, что делать с ошалевшими скакунами.

— Вот так, на Диком Западе и не найти ни одного ковбоя, — миссис О’Коннер попыталась шуткой разрядить обстановку, но Аманда не улыбнулась. Похоже, разговор, которому я должна была помешать, состоялся.

Понимая, что вечер будет не из приятных, я купила в кафетерии ланч, и сейчас не могла влить в себя даже чая, не то что съесть купленные миссис О’Коннер булочки. Устав сидеть истуканом, я вытащила из кармана телефон и показала им объявление про церковный концерт, которое нашла в кафетерии. Аманда сразу же насупилась.

— Музыка испанских миссионеров, — произнесла миссис О’Коннер медленно, явно над чем-то раздумывая. — Это должно быть очень интересно. Я хотела уехать в субботу вечером, но могу задержаться на полдня воскресенья.

Я прикрыла глаза, не вынеся испепеляющего взгляда Аманды. По глупости я только что продлила ей пытку материнским присутствием. Мои благие намерения давно уже укатали дорожку в места не очень приятные, и никаких сомнений не осталось, что после ухода миссис О’Коннер мне придётся сгореть от стыда и адских слов Аманды.

И вот, когда, напомнив нам, что завтра мы втроём идём в театр, миссис О’Коннер покинула нашу накалившуюся до предела обитель, в комнате повисла взрывоопасная тишина. Я затравленным зверем уставилась в недописанный портрет, который расхвалила мать Аманды, и боялась обернуться к оригиналу.

— Почему она мне ничего не сказала? — голос Аманды прозвучал сухо, но не зло, и, обернувшись, я нашла её сидящей на диване с ногами в своеобразной беременной позе лотоса. — Она и словом не обмолвилась о разговоре со Стивом. Трещала про скидки на детские шмотки и про то, как мечтает отвести меня завтра в магазин и купить всё необходимое для ребёнка, даже не намекнув, куда я должна буду отнести все её покупки, — и тут Аманда закричала, не в силах больше играть в хладнокровную натуру: — Она твоему отцу больше сказала, чем мне!

— Ну и ты ему больше сказала, чем своей матери! — зачем-то выдала я и отвернулась к злосчастному холсту.

— Я готова была сказать ей про эту чёртову двадцатку, если бы она хоть взглядом намекнула, что желает говорить. А она трепалась обо всём и ни о чём, прекрасно понимая, что я больше всего на свете хочу знать, что будет со мной после родов. Единственное, что она соблаговолила мне сказать, так это то, что встречается с утра с твоим отцом. Ты знала, что он приезжает?

Не знала, но могла бы догадаться, что оба родителя пожелают взглянуть, во что мы превратили за почти три года съёмную квартиру. Но только сейчас его совсем не хотелось видеть. Отец олицетворял собой мою несостоятельность как подруги. Я дала Аманде ложную надежду на то, что она сможет найти в доме моего отца временное пристанище, чтобы оба, она и ребенок, в прямом смысле слова встали на ноги, и не нашла в себе силы даже открыть рот при отце. А сейчас и подавно ни о чём его не попрошу. А вот молчание миссис О’Коннер для меня оставалось не меньшей загадкой, чем для самой Аманды. Загадкой! С учётом того, что она давно приняла за дочь все решения, смысл молчать?

— Сама бы спросила, — я медленно повернулась к Аманде, стараясь придать лицу выражение дельфийского Оракула. Да я действительно сейчас чувствовала свою стопроцентную правоту. У них были все условия для спокойного семейного разговора, но Аманда вновь не пожелала поговорить с матерью на чистоту и теперь пыталась перевести все стрелки на меня, но я-то тут при чём? Не я ведь не дала ей двадцатку! — В конце концов остаётся два месяца, а то и того меньше. Чего вы тянете?!

— Это всё мать, это не я! — Ну, конечно, ещё бы Аманда призналась, что прошляпила прекрасную возможность верно расставить все знаки препинания в разговоре с матерью. — Она не пожелала говорить!

Аманда повторялась, но и я не желала отступать.

— И ты не говорила! — Если я сейчас стушуюсь, то Аманда легко вменит мне в вину аварию и опоздание. — Это ведь тебя мучает неизвестность. Это ведь тебе нужно говорить. Я же спросила отца, что буду делать в будущем семестре.

Ложь, но невинная! Отец заговорил первым, но я ведь не ушла от разговора, потому что меня волнует не меньше Аманды, как я осенью буду жить в Долине. И главное — с кем!

— Да потому что тебе без разницы, какой ответ он тебе даст!

Точно, точно! Какое мне вообще дело, с кем я буду дышать одним воздухом. Да хоть со Сциллой и Харибдой поселите меня, я всё вынесу. Особенно после тебя, Аманда! Но вслух я, конечно же, ничего не сказала и вновь уставилась на портрет. Какой же фиговый из меня художник! Может, хоть график из меня выйдет путёвый.

— Может, ты спросишь у отца, что ему сказала мать?

Серьёзно? Я наберу телефон папочки, чтобы спросить, что решила миссис О’Коннер…

— Аманда молчит, и мне неловко лезть с расспросами…

Да, я это сделала и почувствовала, как у меня горит лицо, будто вместо телефона я прижимала к щеке раскалённую сковороду. Какой позор!

— Да она ничего толком мне не сказала тоже, — голос отца был абсолютно спокойным. — Быть может, она поговорит со мной вечером за ужином.

— Ужином?! — я чуть не свалилась с унитаза, на который забралась с ногами, спрятавшись от всеслышащего уха Аманды в ванной комнате.

— Она сказала, что специально приехала в Салинас для встречи со мной.

— Я думала, что ты завтра приедешь сюда, чтобы посмотреть на квартиру.

— Зачем? Что вы с ней могли сотворить…

Отец усмехнулся, а мне захотелось плакать. Что за конспирация у матери Аманды! Зачем ехать за тридесять земель, чтобы обсудить элементарные вещи. Что она задумала, ведь солгала нам намеренно? И что я должна сказать теперь Аманде?

— Отец обещал перезвонить.

Аманда была не в меньшем шоке, хотя и привыкла к выкрутасам матери. Оставалось либо отправиться гулять, либо протереть диван от нетерпения до дыр. Мы выбрали первое и закончили прогулку в «Старбаксе». А почему бы не выпить кофе, ведь обе всё равно не уснём до звонка отца. Аманда даже пару раз просила проверить, не выключила ли я случайно звук.

Отец позвонил, когда мы уже ложились спать, чётко разделив диван на две половины, хотя я готова была отдать Аманде две трети, чтобы только не чувствовать, как тело её пышет злостью на моего отца за молчание. А виновата оказалась её мать. Немногословная с Амандой, она вдруг вылила на отца все накопившиеся за это время нервы. Если отец ничего не утаил, то про Майкла ей ничего неизвестно, но вот о Стиве он знал теперь так много, что внеси я в снежный ком свою лепту, он бы раздавил нас обеих.

— Стив — дурак, — вынесла вердикт Аманда, вжавшись в угол дивана. — Зачем так открыто отводить подозрения от мёртвого, ну скажи мне!

— А то ты не понимаешь! — Мне теперь казалось, что я понимаю всё. — Ты не хочешь родителей Майкла даже близко в своей жизни, и Стив делает всё возможное и невозможное, чтобы оградить тебя от них. Он даже пожертвовал своим добрым именем ради тебя, а ты не ценишь. Ты не ценишь, когда люди тебе помогают. Ты принимаешь это, как должное. А я на месте Стива давно сказала бы твоей матери правду, раз её дочь оказалась такой неблагодарной.

— О, да! Мисс Кэтлин в своём репертуаре! Когда это я тебе не сказала спасибо за зелёное яблоко во время токсикоза?!

— При чём тут я?!

Наплевав на задранную майку, как была в трусах, так я и вылезла из-под одеяла и приняла посреди гостиной обиженную позу. Оставалось только сохранить голос тихим, чтобы не краснеть перед соседями.

— Если бы ты вовремя объяснила всё матери — и беременность и нежелание связываться с родителями Майкла, она бы не считала Стива козлом и не обливала бы его помоями перед моим отцом, требуя, чтобы тот оградил от него меня…

— Вот это тебя и волнует больше всего! — продолжала нести чушь Аманда.

— Со Стивом всё кончено и опять же некрасиво, и всё из-за твоей дури! Всё, всё, что со мной случилось, произошло из-за твоего молчания! Ты никому из нас не сказала правду, заставив её выдумывать. Ты не пожалела никого — даже собственной матери! И теперь впутала даже моего отца. Благо Стив никогда с ним не пересечётся. Может, пришло время поговорить с ней? Это ты заварила эту кашу, и ты обязана расставить всё по своим местам. Ты всю беременность ждала, что мир встанет с ног на голову ради тебя. Этого не будет, Аманда. Никогда не будет. И ты добьёшься лишь того, что потеряешь последнего, кто тебя любит.

— Мать?

Мы не зажгли лампу, но гневный взгляд Аманды прорезал тьму ярче любого факела. Я хотела сказать — меня, но промолчала. После всего сказанного, прежними наши отношения никогда не будут. Если бы я не молчала полгода, их ещё можно было спасти. Если бы я промолчала сейчас… Но после гадостей, которые я услышала в свой адрес от собственного отца, я не могла больше молчать. Как он мог заподозрить меня в любовном треугольнике, как? Неужто мать Аманды представила всё в таком свете? И это после жарких объятий… Какая мерзость!

— Знаешь, я не пойду с вами в театр…

Какой театр?! Я видеть её не могла. Зачем, зачем она поехала к отцу? Могла бы пойти к психологу!

— Бросаешь меня, да?

Вот, Аманда лишь о себе думает. Не понимает будто, как мне противно, а я же дословно пересказала разговор с отцом. Ну, конечно, только её беременность имеет ценность. Куда там до моей души!

— Я не хочу говорить твоей матери, что не спала со Стивом, потому что я с ним спала. Я не хочу врать, но у меня нет никаких доказательств того, что он не спал с тобой.

— Так ты тоже не веришь мне?

Я стиснула перед собой пальцы, пытаясь сдержаться. Три вздоха, четыре, пять, и я уже говорила спокойно:

— Я верю и тебе, и Стиву. Вам мне лгать нечего. Но моё слово против слова поверивших в собственную фантазию родителей ничего не стоит.

— Хорошо, — Аманда прикрыла глаза. — Я завтра поговорю с матерью. И если хочешь, позвоню твоему отцу и скажу, что между тобой и Стивом ничего не было, — теперь она открыла глаза. — Ведь действительно ничего не было.

Я покачала головой:

— Из одной лжи с помощью другой не вылезают. Я сама с ним поговорю, если придётся, — говорила с потаённой надеждой, что отец забудет этот разговор, как страшный сон, хотя… Хотя он стал невольным свидетелем нашей телефонной ссоры со Стивом. Сдобренная рассказом миссис О’Коннер картинка могла принять размеры полотен Диего Риверы! Только не это! Только не это! Лучше не думать! Лучше поспать! Но как, как теперь лечь на один диван с Амандой после поставленного ультиматума? Как? И ещё она смотрит мне прямо в глаза, и глаза её горят, как у внеземного создания. Она и есть такая, не от мира сего, потому я и не понимаю, зачем она заварила всю эту кашу и перепачкала своей ложью всех вокруг. Аманда, как жаль, что нельзя отмотать назад время, когда всё было так просто.

— Ложись спать! — прошипела она змеёй и, обнявшись с подушкой для беременных, повернулась ко мне спиной.

Промолчать бы до встречи с миссис О’Коннер. Разговоры только проложат между нами большую пропасть. И мы молчали всё утро, будто вдруг вняли правилу не разговаривать с набитым ртом. Или скорее не портить утро грустными разговорами. На них у нас был отведён целый вечер.

Глава шестьдесят четвёртая "Не такие, как все"


Утром я нашла прекрасный предлог оставить их одних — пообещала миссис О’Коннор дописать портрет Аманды, чтобы она забрала его с собой. И ушла в парк, чтобы сохранить воздух квартиры нетронутым красками. Впервые я была довольна результатом, однако возвращалась домой всё равно со слишком тяжелым сердцем, тая надежду, что мать с дочкой тоже забудут про время, бороздя просторы детских магазинов или же признание Аманды задержит их в кофейне аж до самого вечера. Какой может быть театр, честное слово! Человеческую комедию, разыгрываемую Амандой последние полгода, не переиграет никакая великая классическая музыка!

Однако я не успела ещё дух перевести, а дверь уже распахнулась. По довольным лицам вошедших и вороху пакетов я поняла, что доверительной беседы не состоялось. Аманда мне соврала! Как всегда, впрочем. И чего вдруг я поверила в её благие намерения?

Они что-то говорили, но я не слушала. Они что-то показывали, но я не желала смотреть. Мне хотелось выскочить из двери и убежать далеко-далеко, за тысячу миль от лживых обещаний и таких же лживых улыбок. Здесь негде сесть от пакетов, негде лечь — здесь всё, абсолютно всё пропитано приходом в этот мир человека, который, ещё не родившись, поставил мой мир с ног на голову.

Почему мой? Почему я оказалась настолько причастной к чужой беременности, что даже чувствовала шевеление ребёнка в собственном животе? Или он урчал, напоминая про забытый обед? Или поезд так трясло, что всё внутри переворачивалось… Переворачивалось от обиды, что меня отставили в сторону, как лишнюю в игре фишку после того, как облили перед отцом грязью.

Слёзы застилали глаза, как туман, и я старалась не отводить взгляда от окна — благо половину лица закрывали солнцезащитные очки. Не надо было ехать в театр, надо было сослаться на головную боль, но я не сумела открыть рот. Я вновь промолчала и сделала то, что хотела Аманда — помогла ей не остаться с матерью наедине, отсрочила их разговор на очередной неопределённый срок, а впрочем… Впрочем, пора прекратить воспринимать дурацкое поведение Аманды, как личную обиду. Она не обижает меня, она обо мне вообще не думает, делая всё так, как считает лучшим для себя. Для себя одной! Даже не для своего ребёнка! Бедный, как же тяжело тебе придётся с такой матерью!

Я считала остановки. Как же тащится этот проклятый поезд! Я не могла больше пялиться на мелькавшие за окном домики. Там в цветных коробках живут люди — разные люди, и среди них много добрых. Так почему, почему же меня судьба сводит только с теми, кто причиняет мне одну лишь боль! Где справедливость? Что я сделала не так? Я не знакомилась с Амандой. Это отец заставил меня с ней жить, потому что ему было так за меня спокойней! Уж лучше бы поселил меня в общаге! Я не могу, не могу находиться в четырёх стенах с человеком, который мне постоянно лжёт!

Наконец мы добрались до Беркли, и я чуть ли не по-обезьяньи резво преодолела нескончаемые ступеньки подземного перехода. Театр не даст передышки, театр заставит меня сидеть вплотную к Аманде. Но тут небеса надо мной сжалились. В первый раз! Должно быть, миссис О’Коннор докупала третий билет, потому моё место оказалось в том же ряду, но через проход, и я сумела настоять на таком важном пустяке, как сесть отдельно от матери с дочерью, но даже этот островок не подарил желаемого спокойствия, необходимого для лицезрения спектакля. Я плакала, но уже не понимала отчего: слишком далека я была от проблем несчастных еврейских детей, которых англичане вывозили из оккупированной Вены, чтобы дать приют в Лондоне. Кто бы приютил меня! Обнял и позволил выплакаться.

Мне хотелось плакать — громко, много и прямо сейчас. И я плакала, много, но тихо в такт бесчисленным музыкальным шедеврам, вылетавшим из-под искусных пальцев пианистки, решившей поведать миру историю своей матери, которая из бедного еврейского подростка, шьющего на английской фабрике обмундирование для армии, превратилась в пианистку, играющую для высшего состава армии. Рассказать про музыку и розу, навсегда соединившую её с французским солдатом, который не находил английских слов, чтобы высказать восхищение её игрой. Этот моно-спектакль был создан, чтобы признаться в любви родителям, которые подарили ей не только жизнь, но и любовь к музыке и американскую свободу. Родителям, которых она не только любит, как должен любить ребёнок, но и восхищается, как женщина, чьи семейные ценности были взращены на их прекрасной истории любви.

После спектакля не я одна вышла с мокрыми щеками. Впрочем, слёзы Аманды меня совсем не удивляли — они мало отличались от тех, что она пролила над историей семьи Дарлингов и Питера Пена. А, может, я просто сильно злилась и радовалась, что Аманда весь обратный путь в поезде провела уткнувшись в роман, который написала пианистка.

— Вот козёл! — вдруг захлопнула она книгу и уставилась на меня, но я даже не успела спросить кто, а она уже продолжала тараторить: — В книге всё совсем не так, как этот идиот написал в сценарии. Отец не выиграл только один билет на поезд и не кинул жребий, которую из трёх дочерей спасти в Англии, а просто старшая уже по возрасту не подходила, а младшей было только семь лет, и она бы не выжила там одна. Вот зачем, скажи, лишнюю слезу из зрителя вышибать? Что, история еврейских детей иначе слишком весёлой будет? И почему она безоговорочно подчинилась режиссёру и пожертвовала памятью деда? Ну что за мягкотелость у баб? Почему?

Я что, должна была отвечать? Моё мнение здесь важно? И разве имеет смысл обсуждать сейчас историю постороннего человека, когда она самолично коверкает жизнь собственному ребёнку. Хотелось подскочить из кресла и самой выложить всё миссис О’Коннор про её идиотку-дочь! Но я смолчала, и молчание моё тут же перекрылось тирадой миссис О’Коннор — обе готовы обсуждать всякий бред, только бы не начать разговор, ради которого встретились. И сейчас она нас обеих расцелует, и мне надо будет сдержаться и не сплюнуть, и закроет дверь, до завтра.

Впрочем, завтра я буду от них далеко. Завтра меня ждёт показ мод и светящееся платье. Ура! А пока приходилось разбираться с покупками — к счастью, пока только надо было составить пакеты с дивана в угол. Пусть завтра и разбирают всё с матерью — могут даже постирать… И пообсуждать портрет, потому что мне вымученных похвал не надо. Сегодня я более чем собой довольна. В кой-то веке!

— Как это ты завтра уходишь на целый день?

Из головы Аманды напрочь выветривалось всё, что касалось моей персоны. Да, я ухожу… Жаль, что не с раннего утра, а только в два часа дня.

— Но показ ведь только в восемь…

— За мной дизайнер заедет в два часа. У них репетиция перед выступлением. Я ведь платья не видела, а там надо ещё сценку разыгрывать…

Пока я это говорила, почувствовала, как затряслись коленки. Выйти непонятно в чём непонятно перед кем и ещё непонятно что делать… Я как всегда не смогла отказать, на этот раз Бьянке, и подписалась на нечто, намного страшнее первого выступления с докладом перед классом. Но я справлюсь, справлюсь, справлюсь…

— И как прикажешь без тебя справляться с матерью?

Аманда стояла в позе. И руки у неё сейчас сравнялись размером с животом. Да, она напоминала в тот момент жабу! И язык был длинный, только я не желала больше слушать о том, какая я плохая, что хочу сделать что-то, что никоим образом её не касается.

— А вот и будет у тебя возможность с ней поговорить! — выпалила я и теперь сама выжидающе вперила руки в боки. Да сколько же можно молчать! Мне-то явно предстоит говорить с отцом. И тон разговора будет нерадостным. Спасибо твоей мамочке! Разубедить отца в том, во что он с лёгкостью поверил, будет ой как нелегко! О, Боже… Восклицательные знаки моих мыслей наотмашь хлестали меня по щекам, и я чувствовала, что раскраснелась — будто меня варили целый час в кастрюле!

— О чём говорить? — руки Аманды теперь упали по швам.

Я даже опешила: она будет переспрашивать, строя из себя непробиваемую дуру? Или ей хочется испытать моё терпение? Но у меня его не сталось. Я израсходовала за её беременность весь свой жизненный запас терпения.

— О твоей беременности! О чём ещё можно сейчас говорить?!

Аманда опустилась на диван и оттолкнула ногой лишний пакет.

— Мы уже поговорили. Больше говорить не о чем…

— А плане?

Как поговорили? Когда? О чём? И потом весело обсуждали пианистку?!

— Я ей всё сказала и про двадцатку, и про… — Аманда подалась вперёд, чтобы допинать пакет до самого угла. — Про Майкла и про то, что потом решила рассказать ему про беременность. Только добавила, что скрыла отцовство, чтобы его родители не знали о ребёнке, потому что мы оба были против мормонов, и я так и не скажу ничего его родителям, хотя мне и будет тяжело одной без Майкла растить ребёнка. И про Стива, что он всё лез с финансовой поддержкой, потому что возвёл дружбу в фетиш.

— И? — Я села прямо на пол, как тогда, давно, уже, кажется, в прошлой жизни, когда узнала про её беременность. Майка вновь была мокрая, но в этот раз я не стала её снимать.

— И что? Моя мать тоже не любит их семью, и она со мной согласилась, что лучше им не знать о внуке. У тебя остались вопросы?

Она смотрела на меня в упор, и в глазах её отражалась не боль, а злость.

— У меня к тебе последнее время только один вопрос: почему ты опять солгала? — Думаю, в тот момент мои глаза отличались от её лишь цветом. И я, кажется, имела больше причин злиться, чем она.

— А ты предлагаешь сказать матери про изнасилование, виновник которого мёртв. Сказать только лишь для того, чтобы быть правдивой до конца, прекрасно понимая, что, как был зачат этот ребёнок, в данный момент уже не имеет никакого значения. Ты хоть понимаешь, что при этих словах почувствует моя мать?

Я молчала, но лишь секунду.

— Мы договорились, что ты говоришь только правду!

Аманда вцепилась в кантик дивана, словно пыталась удержать себя от того, чтобы подскочить ко мне, теперь уже не сидящей, а стоящей подле дивана.

— Договорились? Когда? И я что, на допросе? — голос Аманды дрожал и даже перешёл от злости в шёпот.

— Ты из одной лжи переползла в другую! — я не могла уже замолчать.

— Это где я солгала, по-твоему? Я рассказала про таблетку, — и Аманда загнула палец. — Рассказала про Майкла. Про свою нелюбовь к мормонам, — продолжала она загибать пальцы. — Про то, что и близко не хочу видеть эту семейку рядом с моим сыном! И то, что я не знаю, как выгребу финансово. Где тут ложь? Или, — продолжила она уже шипя, не пожелав сделать даже крошечной паузы для моего возможного ответа, — тебе очень хочется, чтобы я унизилась? Хорошо, я скажу матери, что Майкл меня напоил, — и совсем уже шипя добавила: — Но только после того, как ты признаешься отцу, что позволила Стиву затащить себя в постель, считая, что он отец моего ребёнка! Давай, поборница правды! Принести для признания телефон?!

И Аманда действительно поднялась с дивана. Я стояла, как вкопанная, не в силах шевельнуть ни рукой, ни тем более языком.

— Поняла теперь, что есть вещи, в которых можно признаться подруге, но не родителям? Или тебе нужно время подумать?

Я опустилась обратно на пол, хотя думать было не о чем. Я и так всю прошлую ночь думала, как объяснить отцу, кто такой Стив без жутких подробностей нашего знакомства.

— И что сказала на всё это твоя мать? — спросила я, чтобы попытаться увести разговор от собственной персоны.

Аманда села обратно на диван.

— Сказала — ничего не поделаешь, будем жить дальше.

— И всё?

— А этого мало? Слово «дальше» не кажется тебе многообещающим?

— Вы столько всего купили… — я уставилась в угол, надеясь, что Аманда переключится на детские шмотки и забудет неприятный разговор, но не тут-то было: я, кажется, подбросила в костёр сухих веток!

— А я до сих пор не знаю, где буду жить дальше.

И пауза. Всё? Или не всё?

— Я сказала, что не хочу возвращаться в Рино, потому что не хочу думать о Майкле.

И я не перебила Аманду, зная, что её почти невозможно вызвать на откровенный разговор, и раз такая удача…

— Мать ответила, что ей будет тяжело оплачивать мне и жильё, и расходы на ребёнка, если я решу остаться в Долине. Она всё-таки предлагает переехать куда-нибудь. Или… — Аманда так надолго замолчала, что я испугалась, что вот и пришёл конец её откровенности. — Она говорит, что могла бы найти здесь себе учеников, если я согласна жить с ней в одном доме. Слышишь, она согласна переехать из-за меня! Но я, я не хочу её рядом… Я не знаю, как мне быть…

Теперь злость во взгляде сменилась мольбой, но я не должна была давать ложной надежды, не должна, но дала…

— Давай поговорим с моим отцом. Давай поедем туда с твоей матерью и… Давай, а?

Аманда покачала головой.

— Мать не пойдёт на это. Даже не начинай!

И Аманда отвернулась, а я обрадовалась, что она не ухватилась за моё предложение, как за соломинку. Её мать могла бы поговорить с отцом, но не я… Я так и не набрала ему после вчерашнего разговора. Что, что мне ему сказать?! Я подумаю об этом в воскресенье в церкви. А завтра… Завтра мне бы не запнуться на подиуме!

Главное, что меня не увидят знакомые! А если и увидят, то явно не узнают. Разве можно увидеть меня в подобном месте?

— Мы решили пойти на тебя посмотреть, — ошарашила меня Аманда перед самым выходом. — Там, пишут, отличная выставка будет, и билеты есть…

И разве у меня был хотя бы один шанс из ста её отговорить? Главное теперь — не думать о том, что она в зале. Во всяком случае на какое-то время я вообще позабыла о существовании Аманды — когда увидела платье. Белое с тонкой чёрной вышивкой в виде крыльев бабочки, огромное — на кринолине. Платье феи… Оно собиралось у меня на глазах из разрозненных кусочков, которые соединялись тонкими проводками — нижняя юбка и меховой лиф были начинены лампочками. Когда меня во время примерки увидели две шибко юные особы, представлявшие платья своей мамы, они в два голоса ахнули — фея!Ах, если бы… Если бы у меня была хоть тысячная доля их магии, чтобы перенестись в июль и одолжить Аманде двадцатку!

— Тебе ничего не надо делать, — замахала на меня дрожащими руками модельер после подключения последней батарейки. — Я тебя включу, и тебе останется только пройти, не споткнувшись, — и она подбадривающе улыбнулась. — Гости будут визжать так же, как эти девочки. Лампочки даже на взрослых людей действуют магически. От тебя требуется только вынести их в темноту.

Но я всё равно не была уверена в своём успехе на все сто. Для начала мне нужно было без нездорового румянца снять платье и напялить джинсы. Для гардеробной просто отгородили часть парковки — с улицы нас не было видно, но друг у друга мы все были на виду. Но я сделала это с закрытыми глазами и потом на полусогнутых дошла под музыку от двери до подиума, раскинув руки, как фея. В начале всех собрали в зале и между делом заметили, чтобы выпивку с наркотиками оставили на потом, иначе «плохих» мальчиков и девочек не допустят до показа. Но сейчас у меня был такой мистический вид, что я сама почти уверовала, что проглотила таблетку. К счастью, нас отпустили прогуляться по ангарам художественной выставки — мне просто необходим был свежий воздух!

Одна в толпе я бродила от картины к картине, молясь не встретиться с Амандой, но пока натыкалась лишь на своих учителей, не признаваясь даже тем, чьи работы висели на стенах, что участвую в показе. В темноте и лампочках меня никто не признает, никто… Я шарахалась от стены к стене, находя в выставленных работах отголоски проектов, которые нам задавали в университете. Только мои идеи даже близко не стояли с тем, как виртуозно и одиозно воплощали в жизнь свои мысли наши учителя. Если бы я увидела здесь хоть один портрет, тут же бы разочаровалась в своём вчерашнем живописном достижении, но, к моему счастью, в ангаре безраздельно властвовало абстрактное искусство или… Или то, чему мне сложно подобрать определение.

Здесь были представлены платья, собранные из осколков фарфора или тысяч различных булавок, и я радовалась, что бедным манекенщицам не надо надевать этот ужас на себя. Я пребывала в состоянии мини-шока от того, что уже успела подглядеть в раздевалке. Наряду с модельерами, свои работы представляли и художники… До этой самой минуты я была уверена, что так развлекаться могут только студенты. На прошлогодний фестиваль Дня защиты окружающей среды наши дизайнеры решили пошить наряды из мусора, но ограничились платьями из газет, старых пакетов и фантиков, а здесь… Мне предстояло дефилировать после девушки в платье из спаянных между собой дуршлагов и ситечек! На мой простой вопрос — тяжело ли? — мне ответили просто — да, тяжело. Что там я — в своём невесомом платье с лампочками и одной единственной проблемой — невозможностью зайти в туалете в кабинку!

Мой мир раскололся на ценителей и патриотов искусства, когда в очереди к парикмахерам и гримёрам я стояла в двух шагах от девушки в розовом жемчужном платье, на которое дизайнер много лет собирал жемчуг, и когда я спросила её, что означает железная дверца, прикрепленная спереди ниже пояса, она глянула на меня, как на идиотку:

— Жемчужные ворота и означает!

Ну да, почему всегда надо искать скрытый смысл — есть чистое прямое искусство. Только почему ради него должны так страдать?! Через минуту я сделала новое открытие — девушка не просто так стояла у стены — её голову венчал жемчужный кокошник на железном каркасе, который весил пару фунтов. Я была уверена, что автор сего проекта мужчина, раз ему так плевать на несчастную модель. Но я, значит, точно ничего не понимаю в жизни: автором оказалась женщина да ещё и мать девушки…

Уже с причёской, со зверским макияжем, с которым краска Бьянки не шла ни в какое сравнение, вновь в лампочках и батарейках, я стояла на ветродуе, начавшемся к семи вечера, второй час, не имея возможности даже присесть. Мой дизайнер бегала кругами, укрывая платком от ветра мои локоны и голые плечи, а я стояла с таким выражением лица, что никто не сомневался, что я здесь первый раз. Только в моём взгляде читалась не растерянность, а злость на нечеловеческие условия, в которые нас засунули ценители высокого нестандартного искусства. Из зала доносились восторженные вопли, но предвкушение совсем не согревало продрогшее до самых лампочек тело. И наконец нас отконвоировали к выходу.

— Это только первый раз страшно, — улыбнулась мне стоящая позади девушка. — А потом привыкнешь. Это круто. Мы же не просто модели — мы часть произведения искусства. Мы вообще нарасхват. Если намекнёшь местным модельерам, что ты готова участвовать в показах, отбоя не будет…

Спасибо, мне оказалось достаточно полторы минуты побыть феей. Я не споткнулась, но после общего поклона и выхода из зала во двор почувствовала приближение панической атаки — гости тянули меня в разные стороны, чтобы сфотографироваться. И вот впервые я была безумно рада увидеть Аманду, но спасти меня она не сумела. Один из устроителей поймал меня за руку и вернул к гостям. Я перестала чувствовать себя человеком — я действительно стала частью светящегося платья.

В машине миссис О’Коннор я с трудом нащупала сиденье, не веря, что наконец-то могу сесть. На все вопросы из серии «ну как?» я могла отвечать только улыбкой, которую приклеили к моим губам вспышки фотоаппаратов. Ну как… Да лучше, чем девушка с жемчужными вратами…

— Это врата рая, — расхохоталась Аманда. — Ты что, не знаешь, что так вагину называют?

Я закрыла лицо руками, чувствуя, как царапают ладонь накладные ресницы — какой же идиоткой я выглядела в глазах той девушки… Мне стоит повесить такой же замок на рот и никогда не открывать его! Но главное — отклеить ресницы до завтрашней мессы. Что на подиуме, что в церкви я чувствовала себя не на месте. Если бы они только играли музыку, которая звучала в францисканских миссиях, когда Калифорния была частью Новой Испании, но пастор разбавил концерт проповедью. Под звуки индейской флейты мы слушали историю Эсфири, а потом, когда закончились слайды, пастор подытожил рассказ:

— Мы читаем Библию не столько для того, чтобы знать, как и что было тысячи лет назад, а для того, чтобы не повторять ошибок наших предков. Евреи за пять веков изгнания стали во всём персами — одевались, как они, говорили на их языке, соблюдали их законы и трудились на благо новой родины. Они ничем не отличались от чистокровных персов, кроме веры в единого Бога, но эта вера не мешала им быть равноправными уважаемыми подданными Персидской Империи. И ужас в том, что достаточно было обиды одного человека, чтобы они стали для персов врагами. Сосед пошёл на соседа не потому, что сосед ему насолил, а потому что ему сказали, что сосед плохой. Ужас в слепой вере людей в чужое, не подтверждённое личным опытом или опытом близких людей, мнение. Это болезнь нынешнего общества, это ужас масс-медиа и социальных сетей — мы не знаем, кто сказал, мы не знаем, почему он это сказал, но нам это и не важно — мы утратили привычку проверять источники информации… И сегодня, как никогда, легко подсунуть нам с вами нового врага… Порой достаточно просто сказать — он не такой, как ты, значит, он плохой… — пастор замолчал на мгновение. — Я вас хочу попросить лишь об одном — думать своей головой. Это самое трудное в наше время. И давайте помолимся за силу нашего духа и любовь к ближнему, кем бы он ни был.

Я молилась со всеми и с чистым сердцем обнимала других прихожан, но не смогла заставить себя пойти к причастию.

— Не имеет значения, какой конфессии вы принадлежите. Главное, что вы верите, что Иисус — это любовь.

Какими бы искренними ни были слова лютеранского пастора, игравшего в церкви католическую старинную мессу, я не сумела подняться со скамьи. Я комкала листок с информацией о музыкальной программе и думала, сколько оценочных взглядов и фраз поймала в этом году Аманда. А что сейчас думает о нас мой отец, я даже боялась себе представить.

Глава шестьдесят пятая "Цирк да и только!"


Миссис О’Коннор увезла с собой половину проблем Аманды, и та даже плечи расправила, а мои полностью согнулись под стопроцентной тяжестью молчаливой ссоры с отцом. Весь понедельник я прождала звонка, ежесекундно проверяя телефон. Не слушала лекции, не вела конспект. Позвонить самой не хватало смелости. Что я скажу?

Как вообще возможно оправдаться в том, в чём не виновата? Как можно было поверить в подобное о собственной дочери?! Что у отца вообще с головой? Хотелось позвонить Эйтану, но что брат в свой черёд мог сказать в мою защиту? Что придуманное матерью Аманды бред? Да это и слепому понятно! Только не отцу. И если он ослеп, то и оглохнет, лишь услышит мой голос. И я не звонила и боялась заговорить даже с Амандой, ведь до последнего ждала, что её мать извинится и постарается исправить содеянное. Да где там! Она, наверное, обо всём забыла, узнав про Майкла! Мои проблемы, как никогда раньше, стали абсолютно моими.

Аманда действительно было не до меня. Она вернулась от врача немного пришибленной, и я еле успела погасить глупую улыбку и проглотить вопрос «ну как?» Она уселась на диван и уставилась на пустой мольберт, с которого миссис О’Коннор забрала дописанный портрет дочери. Надо бы убрать его, ведь я не собираюсь ничего рисовать. Дел в нынешнем семестре выше головы, чтобы думать про высокое искусство. Кисти вымыты, высушены и убраны до лучших времен, и у меня нет никакого понятия, настанут ли эти времена вообще. Во всяком случае не в апреле, когда в квартире будет жить ребёнок Аманды.

Аманда минуту не двигалась. Застыла изваянием — не хуже профессиональных моделей. И тут же подарила моим ладоням привычный рабочий зуд. Но надо учиться — заткнуть уши наушниками и уткнуться в программу по испанскому. Главное, проговаривать фразы про себя — беззвучно открывать рот, чтобы не отвлекать Аманду от думы. Если она не плачет, то с ребёнком всё в порядке. Наверное, мать звонила…

— Тебе когда-нибудь капельницу ставили?

Я чуть не подскочила от вопроса. И не только потому что Аманда прокричала его, видя меня в наушниках. Капельницу? Выходит, что-то с ребёнком? Я почти спросила. Уж рот точно открыла, но острый взгляд бирюзовых глаз затолкал слова обратно, и я лишь головой затрясла.

— Как думаешь, это больно? — Аманда поднялась с дивана и сделала шаг на кухню. — У меня мазок на стрептококк взяли. Если будет положительный, мне все роды под капельницей лежать.

— В плане лежать?

Я понимала значение использованного Амандой глагола и переспросила лишь для того, чтобы не молчать. Она заговорила первой. Видно захотела моего участия. А я вновь не знала, что сказать. Брр… Меня даже в дрожь бросило, и вся рука зачесалась, а не только на сгибе.

— Ну, — протянула Аманда по-прежнему убитым голосом, — с ней можно ходить, если кто-то будет катить капельницу следом.

— Ну я буду катить. Чего ты так расстроилась? Ты же давно про этот анализ знала… — выдала я, пытаясь вспомнить прежние разговоры, и не ошиблась.

— Я не из-за анализа, — Аманда продолжала сидеть с опущенными глазами. — Я машину разбила…

— В плане? — как под копирку, снова выдала я ненужный вопрос. Аманда не замолчала. Это я зачем-то её перебила.

— Да с парковки у госпиталя выезжала. Задумалась и не посмотрела в зеркало. Я вообще в них раньше не смотрела, всегда оборачивалась назад, а сейчас из-за живота тяжело стало… Дура я…

— И?

Теперь-то она замолчала и уткнулась носом в вывороченный под футболкой пупок. Вот я и вякнула своё «и».

— Ничего, — Аманда наконец продолжила бубнить в живот. — Скорости-то не было. Мужик решил, что царапина на его машине маленькая, а живот у меня большой, и попросил в следующий раз смотреть в зеркало. На том и расстались.

— А твоя машина?

Ну чего я лезу?! Почему не могу прикусить язык?!

— Царапина приличная. И не наврёшь матери, что это не я виновата.

— Давай замажем!

Вот тут уж можно применить художественные навыки. Однако Аманда даже не улыбнулась, и я, не раздумывая, схватила техпаспорт и успела в автосалон за пять минут до закрытия. Чуть не поцеловала закрытую дверь, потому что, напуганная Амандой, раз двадцать оборачивалась прежде, чем выехать с парковки дома. Хорошо, что хватило наличных. Объясняться с отцом по поводу данной транзакции совсем не хотелось. Ему уж точно нельзя больше доверять никаких секретов.

Замазывали автомобильные раны мы при свете фонаря, не в силах дождаться утра, и потом медитировали на бампер, пока краска не высохла и не сравнялась цветом со старой.

— Я так испугалась, не представляешь, — вздохнула Аманда, когда мы уселись ужинать. От её вздоха киноа вообще потеряла всякий вкус. Не помог даже итальянский соус от фрикаделек.

— Удара же не было, — заполнила я предложенную паузу.

— А если б был?! Я теперь вообще не представляю, как за руль сяду, а мне в лабораторию завтра!

Ну, что — я отвезла её почти в семь утра в надежде, что нам сумеют перенести десятичасовой номерок на приемлемое время. Однако мы прождали почти два часа, пока прошли те, кто сдавал кровь по времени, и Аманде пришлось ехать со мной в Университет, где ей предстояло проторчать больше трёх часов в библиотеке. И вот я опять не смогла сосредоточиться на учёбе, витая мыслями подле Аманды. Надо было отвезти её домой — опоздание было бы мизерным. А вот она совершенно не расстроилась из-за своего книжного заточения — перелистала кучу художественных альбомов и коллекцию открыток от «Холмарк». И ещё притащила объявление об открытых сессиях для художников.

— Давай походим. Я уже одурела дома. В четверг, три часа, всего один вечер в неделю!

Аманда уже приняла решение и мои жалкие протесты не услышит. Я совершенно потерялась в проектах — как успеть сделать достойную наклейку до родов?! А тут ещё рисование с натуры…

— Ты же максимум пять занятий походишь, — попыталась я воззвать к разуму Аманды, но тот полностью растворился в её желании творить. И в четверг мы сидели в заставленной мольбертами аудитории и молчали. К лучшему — мазок оказался положительным, и даже стопроцентная уверенность врачей в безопасности естественных родов с антибиотиком не уберегли Аманду от слёз. Хорошо, что выплакала она их без меня. Я могла лишь читать выдержки с сайтов для её успокоения. Капельница и капельница, тоже мне проблема! Врач всё равно не станет делать кесарево по её желанию!

Сгустившиеся за окном сумерки навевали сон, и я пару раз, позабыв про уголь на руках, прикрыла рот. Модель была никакая — ни крутых форм, ни обвисшей кожи на животе — словно рисунок в учебник по анатомии делаешь. Или же я резко разучилась рисовать. Или же мне не отчего было отвлекаться рисованием. Про отца я уже не думала. Он молча прислал на мою почту два билета на Цирк дю Солей. Отдаёт долг матери Аманды, взявшей меня в театр, или действительно не знает, как ко мне подступиться? Но после короткого «спасибо» в ответном письме я действительно решила не думать про ссору. Пусть она растворится в утреннем тумане. Пока мы не собирались с ним встречаться лицом к лицу. День Президента мы проведём с Амандой дома за стиркой детских вещей — больше толку, чем молча смотреть пустой фильм с отцом.

Только стирку Аманда затеяла в субботу, хотя и говорила, что мы только пропылесосим и помоем пол перед прогулкой. Аманда теперь не слезала с весов в бассейне, вбив себе в голову, что слишком быстро набирает вес, хотя есть стала совсем мало, чувствуя постоянную тошноту. Или наоборот много, потому что реже. Или… Нет, я не смотрела ей ни в рот, ни в тарелку. Я пыталась хоть немного сосредоточиться на учёбе. Теперь же не запланированная стирка отсрочит моё возвращение к экрану ноутбука, а завтрашний цирк полностью украдет рабочий вечер…

— Давай переложим наши вещи на одну полку и освободим половину шкафа для детской одежды…

В конце не наблюдалось знака вопроса, да и возражать было бы глупо. Одёжке давно пора переместиться с пола, который толком пропылесосить не получалось последние дни. Мы отрезали верх от бумажных пакетов и превратили их во временные коробочки для носков, отдав имеющиеся малышу — а сэкономленные деньги действительно лучше потратим на рисование моделей.

— Зачем я на три месяца бодики постирала? — отвернулась от шкафа Аманда.

Я встряхнула последнюю футболку и попыталась не развивать опасную тему.

— Говорят же, что почти сразу большие вещи надевают. И тебе врач сказал, что малыш крупный. Перестираем потом, делов-то…

— Мать хотела их забрать, я не разрешила.

— И правильно.

Что именно правильно, я не знала. Впрочем, где-то глубоко в голове понимала, что Аманда всё равно уедет в Рино.

— Мы ведь на праздники в Салинас поедем?

Хорошо мы стояли друг к другу спиной, и Аманда не видела моих больших глаз. Я прекрасно поняла невысказанную просьбу. Она сдалась — и из двух зол выбирает меньшую, моего отца. Но если он откажет? Он ведь может. Я больше не верила в его безоговорочную помощь. Но как сказать об этом Аманде? Она-то уверена, что он поможет, даже если этот ребёнок перевернёт весь его уклад.

Ещё неделя впереди. Целая неделя! Аманда сто раз передумает ехать в Салинас! Ведь уже отказывалась от абстрактной помощи. Она вообще как-то последнее время сама себе изменяет. Решила оставить машину в жутком центральном районе и идти пешком до цирка. Конечно, мы вернемся ещё до темноты, но идти-то с её одышкой далеко.

— Мы забыли в машине воду!

Ну вот — а я думала, что только голову. Договорились же заплатить за парковку цирка! Но я готова была бежать обратно, хотя не могла сообразить куда и сколько раз мы сворачивали, но Аманда лишь рукой махнула:

— В цирке купим. Ну да, на сэкономленные ногами деньги! Жаль, что только воду… Попкорн нельзя.

Ещё за поворотом, до того, как мы увидели желто-синие купола шапито, я почувствовала масляно-горелый запах и, покосившись на спокойный профиль Аманды, сглотнула непроизвольно набежавшую слюну. Почему у меня не хватает смелости купить попкорн для себя? Я-то не беременна, мне-то можно! И вот я почти решилась, следуя за Амандой к прилавку.

— А что у вас есть из питья?

— Пепси, диетическая кола, спрайт, фанта, вода простая, вода газированная, яблочный сок…

Продавщица всё перечисляла и перечисляла, потому что Аманда глядела на неё немигающим взглядом. Зачем она вообще спросила? Стало даже интересно, что закончится раньше — ассортимент безалкогольных напитков или терпение продавщицы.

— Два пепси, пожалуйста, — заказала Аманда и протянула двадцатку.

Не знаю, что в тот момент ошарашило меня больше: то, что она взяла шипучку или то, что она издевалась над девушкой.

— И большой попкорн.

Я не решилась спросить о причине подобной щедрости и молча заграбастала огромный пакет, проклиная того, кто ввёл правило набивать его с горкой. Потому все без исключения в шаге от прилавка, начинают набивать рот попкорном, чтобы не растерять по дороге в зал знаменитое золото индейцев. И я так сделала.

— Ну и скажи, для чего было так торопиться, — улыбнулась я, оглядывая полупустой зал.

— Чтобы купить попкорн без очереди!

Аманда поставила пакет между сиденьями и взяла себе целую горсть. Так мы и прохрустели минут пять без всяких опасных разговоров. И я поняла, что не сумею остановиться до последнего зёрнышка, потому несказанно обрадовалась, что до начала официальной программы нас решили поразвлекать. Да, можно подавиться попкорном, если жевать! Появившийся «ящер» влез на высокую тумбу, явно предназначенную для гимнастов, и начал под общий хохот посыпать головы зрителей попкорном. Досталось и нам, хотя я заметила это не сразу. Ящер завораживал томно-эротичными телодвижениями — все с затаенным дыханием следили за каждым взмахом руки, надеясь, что воздушная кукуруза полетит именно к ним. И вот Ящер набрал полную горсть из огромного пакета с эмблемой Цирка дю Солей и стал быстро набивать рот попкорном. Я даже испугалась, что он начнёт сейчас им плеваться! Но зал и так уже хохотал, без всяких плевков.

— Кейти, тебе действительно смешно?

Я опустила глаза и только тогда заметила, почему злится Аманда. Попкорн застрял в её волосах и не желал выпутываться. Если я скажу, что мне подобное не нравится, она спросит: а чего тогда хохочешь? А если наоборот, то назовёт меня дурой. Тон вопроса не оставлял иных вариантов.

— Я понимаю, что попкорн не еда, а мусор, — Аманду видно не очень расстроило моё молчание. — Но какой посыл они дают детям? Играть с едой! Скажи, в школе какого чёрта мы красили макароны для бус и клеили радугу из цветных чириос. А потом собирали пустые банки, чтобы пожертвовать деньги на бедных. Да! — Аманда ударила по моей коленке с такой силой, что я еле сдержала возглас возмущения. — На одном уроке играем с едой, а на другом жалеем детей, у которых еды нет. Абсурд! Но даже если я никогда не стану делать подобные поделки со своим ребёнком, в школе его заставят… Как быть?

— Аманда, представление началось! — обрадовалась я возможности не отвечать и полезла выключать телефон, как попросила появившаяся на сцене клоунесса, и вдруг подумала, что вот уже который день мне никто не звонит. А не только отец. Ужас!

К счастью, Аманда вняла просьбе выключить не только телефоны, но и звук собственного голоса. Программа была пропитана эротизмом, и если бы Аманда начала обсуждать формы артистов, то съеденный попкорн пошёл бы обратно… Парные гимнасты были более-менее одеты, а остальные, особенно Ромео и Джульетта, наоборот подчёркивали костюмами внушительные формы. А я ещё не отошла от фигуры Ящера. Он сразил меня наповал, и улыбалась я, наверное, совсем не попкорну. И даже сейчас, когда он то и дело возникал на заднем плане, я следила лишь за ним. С такого надо ваять скульптуры или хотя бы приписывать черно-белой гуашью, такие светотени получатся… Я скосила глаза на Аманду и поняла, что она тоже смотрит на него.

— Заманить бы его позировать, — прошептала она, и я чуть не взвизгнула: ура, она только что признала, что мужское тело не уступает в красоте женскому.

Но нет, она не сумела сдержаться и указала на переплетённые тела танцовщиц. Я уставилась на Ящера и решила оглохнуть. Меня спасла клоунесса, хотя если бы я заранее знала, что за номер они нам заготовили, то лучше бы обсудила ласкавших друг друга девушек. Когда появилась коляска, я немного расстроилась — хотелось хотя бы в цирке отдохнуть от темы детей. А как только у клоунессы надулся под костюмом шарик, я перестала воспринимать слова, если те и были. В ушах стоял визг свистков, которые клоны держали в зубах, как утиные клювы. Я даже боялась обернуться к Аманде. Они под оглушительный хохот зала устроили на сцене настоящие роды. Клоунесса провалилась в коляске, как в кубе иллюзиониста, и на бортики вывалились пластиковые ноги, которые клоун всё наглаживал и наглаживал, подбадривая роженицу. Я почувствовала приступ тошноты и в очередной раз решила, что останусь у изголовья, когда наступит час Икс.

— Идиоты! — констатировала Аманда, и теперь я не могла ей возразить. Клоуны перекидывали родившуюся куклу по залу. — Идиоты!

Я ждала Ящера как спасителя, а он всё не появлялся и не появлялся. Неужели такие великолепные акробатические номера нельзя было разбавить чем-то более возвышенным?! Даже попкорн больше не выглядел таким уродским.

Я вновь покосилась на Аманду. Она сидела с закрытыми глазами. Я готовилась сказать, что клоуны давно ушли, но она сама увидела, открыв один глаз.

— У меня голова кружится.

Гимнасты волчком вертелись под самым куполом, и я сама непроизвольно прикрыла глаза.

— Хочешь уйти?

Жалко было покидать зал, не досмотрев гимнастическую программу, но лицо Аманды стало совсем белым.

— Если только вновь выпустят этих размалёванных идиотов.

И их выпустили, но мы сумели закрыть и глаза, и уши, чтобы насладиться мастерством акробатов до самого конца. На обратном пути я боялась продолжения обсуждения как клоунов, так и тел гимнастов, но Аманда как воды в рот набрала. Ей действительно хотелось пить — от ходьбы, от солёного попкорна и от переслащенного пепси — уж лучше бы менее калорийную колу взяла. Забытая в машине вода оказалась очень кстати. Погода стояла прохладной, и бутылка не успела особо нагреться, хотя сейчас, пожалуй, Аманда выпила бы и кипяток. Живот действительно сильно вырос, и Аманда вновь подвязала его резинкой.

— Чёрт, — Аманда заёрзала на сиденье. — Не смогу дотерпеть до дома.

И что она предлагает?

— Здесь все дома частные. Давай Макдональдс поищем, — и я сунулась в телефон, надеясь на скорую помощь «Гугла».

— Ты не понимаешь — я действительно не могу больше терпеть!

Чего я не понимаю?!

— Но ты же не мальчик, чтобы в бутылку попасть! — не мальчик, но точно ребёнок: чего мы время тратим на разговоры, когда надо ехать!

— Сдавая анализы, я научилась попадать. Дай чашку от термоса и не смотри!

Куда я смотреть буду — руками бы пылающее лицо закрыть. И почему до сих пор так светло! Я перегнулась назад за солнцеотражателем и завесила лобовое стекло. Хоть что-то!

Глава шестьдесят шестая "Как разбиваются надежды"


Неделя традиционно раскрасилась красными и розовыми сердечками — от витрин магазинов до футболок прохожих. На перекрестках появились продавцы роз, и их вёдра быстро пустели — старички спешили к своим бьюикам с охапками цветов, а я ограничилась покупкой шоколадных сердечек, чтобы раздать в классе — и, к ужасу, оказалась единственной, кто вспомнил, как мы объедались лакомствами в школе, не понимая ещё взрослого значения праздника. Во взрослом варианте он не для всех оказался весёлым, и многие лишь из-за дани традиции запасались «валентинками».

В магазине народ надолго зависал у стендов с открытками, но я не удосужилась разослать даже электронные — так запарилась с домашками, что с трудом вспомнила, кто из друзей действительно каждый год ждёт весточки. В итоге запостила огромное сердечко на странице Фейсбука — люблю всех, и пусть уже наступит завтра, потому что сегодня что-то шибко грустно, хотя ещё год назад этот праздник вызывал лишь приступы безудержного смеха.

Не беря в расчет ежегодные школьные безделушки, я впервые получила настоящую «валентинку» от своего серба — серебряный кулончик, и носила его рядом с крестом до нашего последнего свидания, а потом бережно положила в угол ящика и больше не надевала. Но не подарок я вспоминала, а наш праздничный поход в кино, который мы хотели отметить по-взрослому — вернее, Богдан просто поставил меня перед фактом, что налил в питьевую бутылку белое мускатное вино. Через тонированное стекло оно ничем не отличалось от воды. Однако мы не учли новых правил безопасности. Воду действительно всё ещё можно было проносить в зал, но только если мы нальем её из фонтанчика в самом кинотеатре. Охранник попросил Богдана вылить имеющуюся воду и наполнить бутылку внутри. Мы долго решали — чего нам больше жаль — вина или потраченных на билеты денег, и потом всё-таки решили посмотреть фильм, купив колу с попкорном.

Что делать нынче, я не знала — приглашать Аманду в кино даже с водой было глупо. Она объелась выходами в свет, что с подачи матери, что моего отца. К тому же, на носу была поездка к морским слонам. А про выходные в Салинасе думать вообще не хотелось.

И всё же для поднятия настроения я решила забежать в магазин за новой коробкой шоколадных сердечек. И зря.

— Зачем ты это купила? — напустилась на меня Аманда с самого порога. — Не видишь разве, что я кекс испекла!

От дверей действительно не было видно кекса, и как я вообще могла догадаться о её кулинарных планах заранее? Но оправдываться в очевидном не хотелось, и я просто отыскала печенью место в шкафчике. Как говорится, до лучших времён. И эти времена наступят явно не завтра.

— Не убирай! — Неужто передумала?! А что, беременная смена настроения! — Отцу отвезём.

Я открыла уже закрытую дверцу. «Мы» в отношении моего отца бесило больше отринутого печенья. Не «мы» собирались говорить, а «я». Я одна должна просить за Аманду перед тем, кто, возможно, даже в мыслях не собирается помогать. Очередной совместной прогулки с собакой я не вынесу. Отец изменился. Очень. И горечь предстоящей беседы не погасит никакой шоколад. По лицу же Аманды не догадаться, горчат ли её мысли, или она пребывает в лёгкой эйфории в предвкушении неожиданного разрешения всех проблем. Во всяком случае, связанных с жильём.

Я вскарабкалась на стул, подле которого бросила рюкзак, но тут же получила приказ вымыть руки и переодеться во что-нибудь более-менее соответствующее празднику. Так у нас праздник? В субботу я, скорее всего, поеду на похороны веры в собственную способность в чём-то убедить отца. Мама бы без раздумий пустила в дом Аманду, а отец может воспринять это вторжением в его личное пространство. Собственно так оно и есть на самом деле.

Пока я мыла руки, Аманда озаботилась моим нарядом. Вытащила из закромов красную майку, которую я не помнила, хотя ведь только недавно перебрала весь шкаф! Духовка нагрела комнату, и всё равно с голыми плечами я чувствовала себя некомфортно и нахохлившейся птицей сидела над тарелкой спагетти, борясь с ложкой и вилкой.

— Перестань сутулиться! — Аманда стояла над кексом с ножом в такой позе, будто собиралась пронзить меня клинком, если я тотчас не выпрямлюсь. — За месяц ты вообще осанку потеряла!

Я спрятала глаза в кекс — в форме сердечка. Неужели на кухне нашлась и такая форма? Ведь не могла же Аманда купить её специально к празднику — нам перед переездом ничего тащить в дом не следовало. Только я промолчала. Даже если так, Аманда отыщет для покупки оправдание. Праздник ведь!

Нож стрелой вошёл в сердце, и оно распалось на две равные половинки.

— Дальше резать?

Это что, вопрос? Даже если отменить ужин, я не запихну в себя такое количество шоколада! Однако ответом стало:

— Режь!

Аманда ведь для видимости спросила. Как всегда. Только выглядела не как всегда: взгляд бегающий, руки на бокале дрожат. И чего вообще достала бокалы для яблочной шипучки… Праздник…

— Я в магазине давление измерила, — ни с того ни с сего выдала Аманда. Или мой оценивающий взгляд приметила? — Пульс девяносто четыре при давлении сто четыре на шестьдесят четыре. Как такое возможно?

Надеюсь, вопрос всё же риторический. Откуда мне знать! Есть телефон медсестры — чего меня доводить своими нервами. Я должна в гугле спрашивать?

— Позвони медсестре.

— Я звонила, — ответила Аманда, не поднимая глаз от тарелки с кексом. — Сказали, на следующей неделе будут делать УЗИ. Если что не так, увидят.

— А что не так? — теперь я уже не удержалась от вопроса и опустила поднятый кусок кекса обратно на тарелку.

— Не знаю. С чего она вдруг про УЗИ сказала? Два должно же быть, по идее. Про третье врач ничего не говорил. Может, это плохо?

Я вновь пожала плечами. Теперь уже более демонстративно. Чего она от меня ждёт? Я в беременности понимаю меньше неё, это уж точно. Я могу лишь успокоить её, включив здравый смысл.

— Послушай. Было бы что плохое, они бы тебя до следующей недели не держали. И вообще, что может быть плохо в тридцать пять недель! В тридцать шесть детей сразу выписывают. Ты ведь слышала, что та тётка рассказывала на курсах. Чего нервничать? Твоя беременность уже почти закончилась.

— А я не хочу чтобы она заканчивалась!

Аманда сползла со стула и почти добежала до балконной двери — заплакала, что ли? Но утешать не хотелось — слишком болезненные послевкусия остались после предыдущих сцен. Да и говорить в пустоту пустые слова глупо. Может, Аманда опять чего-то не договаривает. Уж лучше съесть кекс и похвалить, что я и сделала и получила в ответ:

— Я знаю, что он вкусный. Я его из готовой смеси испекла.

Аманда продолжала стоять ко мне спиной. Я подняла бокал и допила сидр в одиночестве.

— Когда я спросила медсестру, зачем назначили УЗИ, — продолжила Аманда от окна, — она ответила, что будут проверять вес. Зачем он им, если по анализам и сердцебиению ребёнка всё нормально? Я всё равно не соглашусь на стимуляцию. Я готова рожать и крупного, но сама! Точка!

Я звякнула пустым бокалом о столешницу. Так вот, в чём дело. Аманда испугалась, что может лишиться своих желанных естественных родов. Она же, даже не прося моей помощи, продолжала каждый вечер обниматься с шариком и делать дыхательные упражнения. Теперь даже я помнила про эти два коротких выдоха, один длинный… Так, кажется… Или наоборот вдоха. Я действительно не прислушивалась, пытаясь разгрести завалы домашек. Никогда прежде я не чувствовала себя в учёбе такой черепахой.

— УЗИ всё равно не даёт чётких размеров! — Теперь Аманда развернулась ко мне лицом — блестящие глаза выдавали борьбу с настырными слезами. — Так какого чёрта меня нервировать?!

— Кажется, ты сама себя нервируешь. Сегодня праздник как-никак.

Ты испекла кекс и его не ешь.

— Я спекла для тебя!

— Спасибо, — выдала я тихо, не уверенная, что Аманда в действительности напрашивалась на мою благодарность.

— И ещё я Брекстоны почти не чувствую больше, — продолжила Аманда так, будто вставки про кекс не было вовсе. — А раньше вечером аж до десяти схваток подряд было. Это ведь тоже плохо? Это значит, что меня стимулировать будут?

Аманда сделала ко мне два шага, а я бы с удовольствием попятилась к двери. Её вопрошающий взгляд казался острее ножа, которым она недавно резала кекс. Почему я должна отвечать на её вопросы? Что я понимаю в её состоянии? Ничего!

— И у меня слабость, жуткая слабость, — тараторила Аманда без продыху. — Я почему села давление мерить? У меня голова закружилась — хорошо ещё за тележку держалась…

— Может, голодная была? — выдала я, уже не зная, как реагировать на длиннющий список болячек.

Пусть лучше для доктора его напишет. Он знает, что сказать в ответ! А что мне ответить — от голода, точно. Она действительно до жути мало ела последнее время. Решила небось похудеть после какой-нибудь статьи, как всегда…

— Съешь кекс. Мне одной не справиться!

Мне уже хотелось кричать, чтобы она наконец вернулась на кухню из своего виртуального медицинского офиса!

— Не могу, — вдруг выдала Аманда уж больно примирительно. — Меня от всего тошнит. Я и салат съесть не могу. И эти дурацкие спагетти, ты же видела, что я всё выкинула!

Видела? Я ничего не заметила, потому что не смотрела дальше собственной тарелки. Да я вообще последние дни смотрела только в экран.

— Лучше сливки мне налей!

— Сливки? — спросила я уже на подходе к холодильнику. Аманда пьёт сливки? С чего это?

— Витамины запить. До сих пор не приняла. В рот кладу, сразу рвотный рефлекс.

Час от часу не легче! А мне показалось, что Аманда теперь порхает, раз даже умудрилась на прошлой сессии попозировать! По многочисленным просьбам. Вернее просьба исходила от куратора курса, который хотел нашептать её Аманде, но вышло это у него так громко, что весь класс тут же поддержал его:

— Да! Да… Мы мечтаем запечатлеть такие формы!

Я ещё удивилась, что Аманда сняла лишь кофту и осталась в футболке. С её отдачей искусству могла и полностью обнажиться. Вместо десяти минут она просидела неподвижно почти все тридцать — как заправская модель. Ко мне она оказалась в три четверти, то есть не так! Пусть я видела лишь волосы, зато окружность живота очертилась, будто циркулем. Одной рукой Аманда держалась за стул, чтобы снять нагрузку со спины, которая выгнулась мучительно прямо, другую она уронила между коленок, а может и ей держалась за стул, но мне не было этого видно. Я успела запечатлеть почти всё — карандаш летал по листу с бешеной скоростью — лишь один кроссовок остался прорисованным лишь контуром.

— Почему все сделали акцент на живот?! — возмущалась Аманда по дороге домой. — Он не такой огромный, как у них получилось. Даже у тебя такой, будто там сидит маленький слоник.

Живот действительно был огромным не только на бумаге, но в машине я промолчала и сейчас несказанно радовалась своей немоте, ведь после назначения УЗИ Аманда явно озаботилась размером сына. Или живот не такой уж и большой, просто на фоне общей худобы выглядит гротески. Сказать, чтобы успокоить? Или лучше молчать, ведь большой, не большой, это может решить только врач. Осталось всего лишь пережить эти бесконечные три выходных дня в обществе отца. Может, всё-таки попытать счастья и отговорить Аманду от поездки. Я позвоню отцу, прямо сейчас!

— Если ты так плохо себя чувствуешь, может, мы не поедем в Салинас? Всё-таки сидеть в машине два часа. С лишним… — добавила я уже с потухшим энтузиазмом, поймав стальной взгляд Аманды.

— Ты что не понимаешь, зачем мы едем?

Ещё бы я не понимала! Именно из-за этого я и не хочу туда ехать. Я не хочу, чтобы отец говорил тебе «нет». После прошлой бессонной ночи, когда Аманда ходила в туалет аж четыре раза, я окончательно уверовала в отказ отца. Он сделает это мягко, но результат останется плачевным — Аманда будет рыдать от безысходности, в которую загнала себя конфликтом с матерью.

— Я посчитала деньги, которые мне удалось скопить.

Я протянула Аманде половину стакана сливок, чтобы заткнуть ей рот. Праздник или нет? Или наступил апрель? Неделя перед подачей налоговой декларации… Но Аманду уже понесло.

— На Пейпале сейчас аж пятьсот баксов — за проданные открытки и уроки английского. За флаеры нам заплатили по двести, так?

Я кивнула, хотя даже не проверяла сумму депозита.

— Сейчас снова поднимется продажа домов. Ещё сделаем за месяц кучу рекламы, так?

Я снова кивнула.

— За выгул собаки…

И тут я уже не выдержала:

— Аманда, на такие крохи одной с ребёнком не выжить, если ты для этого доходы считаешь. Ты должна на первый год принять помощь матери. У тебя нет выбора.

— Выбор есть всегда!

Так и вертелось на языке — так чего ж ты до сих пор его не сделала? И почему впутываешь во всё моего отца?! Но слова приклеились к языку намертво. К счастью, Аманда решила запить продолжение оставшимися после таблетки сливками, а я вернулась к шоколадному кексу.

— Тебе действительно нравится? — Аманда отщипнула кусочек. — Не ври только.

Чего мне про кекс-то врать! Она совсем свихнулась от своих страхов. Точно! Я вылила себе оставшийся сидр и, не подумав, протянула так и не тронутый Амандой бокал.

— После сливок? Чтобы меня точно вырвало!

Я действительно сглупила. Только отчего Аманда начинает говорить о неприятных вещах в самый неподходящий момент? Хотя для обсуждения гадостей никогда нет подходящего, но всё же она приготовила кекс не для того, чтобы присыпать его ссорой. Наверное, с медсестрой она поговорила уже после того, как замесила тесто — не выкидывать же деньги в мусор!

— Тогда я выпью одна, — подняла я примирительный бокал: — За твоё здоровье и здоровье малыша.

И тут же осеклась — зачем намекнула на возможные проблемы? Да нет никаких проблем! УЗИ как УЗИ. Может, им действительно нужно хоть примерно определить габариты ребёнка, чтобы он точно вписался в родильные пути матери. Это Аманда превратила муху в слона. Впрочем, чему удивляться?

— Хочешь, вместе позанимаемся твоими упражнениями? — предложила я, когда сложила в посудомойку грязную посуду.

За окном сгустились сумерки. Спать рано, а с собакой гулять сегодня не надо. Да и Аманда отвлечётся и порадуется, что я не совсем забыла о предстоящей миссии. Не забыла, но старалась не думать. Пять недель… Осталось пять недель… И у меня заранее трясутся руки. Только бы не заставили резать пуповину, я не справлюсь!

— Я без тебя всё выучила, а ты лучше мне массаж сделай.

Вот такого поворота я не ожидала. Я делала его от силы пять раз, а потом свалила вечернюю занятость на уроки. После массажа приходилось мыть не только руки, но и всю себя. Майка намокала под сердцем, и приходилось отрывать её от горящей кожи, как в жару. Я вспоминала свои прежние мысли и боялась искать объяснения нынешнему состоянию, которое больше не получалось списать на брезгливость. В темноте я не чувствовала оценивающего взгляда Аманды и не слышала от неё ни единого вздоха — только собственное сердце ухало в ушах.

— Хорошо, — согласилась я не своим голосом.

Лицо Аманды осталось напряжённым.

— У меня спина болит, а не то, о чём ты подумала, — точно выплюнула она в меня свою обиду.

Я стушевалась и побежала к раковине за кремом. Аманда специально оставила верхний свет, хотя могла бы зажечь торшер. В видео были свечи, очень бы подошли к нынешнему вечеру. Кекс в виде сердца, бокал, массаж… Мне сейчас и майки было много, хотя я не видела ничего, кроме изгиба напряженной спины. Она лежала боком и рядом наподушке примостился живот — теперь он выглядел приспущенным шариком, и мне даже показалось, что я чётко увидела ногу. Крем мягко струился по коже, и я гнала прочь неприятные воспоминания о массаже в доме Стива, когда к нам заглянула Абби и по дому расползлись противные слухи. Сейчас здесь не было посторонних теней, но эти же слухи, повторенные внутренним голосом заставляли дрожать руки. О чём думает Аманда? О чём? Она прекратила свою дурацкую игру, когда исчезли зрители и осталась только я… И теперь я исполняю чётко отведённую мне роль — помощницы в родах. Не больше, но и не меньше.

А на следующий день я ещё стала водителем. Пару раз приходилось останавливаться — Аманду тошнило, как в первые месяцы. Духота в машине становилась нестерпимой. Полоскание, которое Аманда предусмотрительно захватила с собой, не особо помогало убрать из салона неприятный запах, а окна она не позволяла открыть. Температура за бортом стремительно ползла вверх. Может, кто и успел соскучиться за зиму по теплу, но только не я, в тот момент воюющая с собственным обонянием, которое подтолкнуло к горлу кислый ком.

Напряжение передалось в руки, и по мультяшным законам, руль должен был треснуть. Но треснула педаль тормоза, которую я вдавила в самый пол, когда нас на скорости подрезал минивэн и сбросил скорость почти до нуля. Я даже выругаться не сумела. Аманда сделала это за меня. Ремень явно впился в неё больнее, и обе мы готовились встретиться если не со стеклом, то подушкой безопасности уж точно. Между машинами оставалось не больше метра. Как можно вести себя по-свински на полупустой дороге! Если бы за нами ехала другая машина, аварии было бы не избежать… Но об этом я подумала минут через пять или через десять. Потому что в ту минуту в меня бес вселился.

Не отдавая себе отчёта, я поменяла полосу и поравнялась с минивэном. Моя рука отлипла от дуги руля и прилипла к клаксону. И счастье, иначе бы я не удержалась и показала идиоту средний палец. Я была уверена, что за рулём минивэна окажется женщина, но даже круглое лицо мужика меня не остановило.

— Что ты делаешь, Кэйти?!

А я не знала, что делаю. Я просто не могла остановиться. Хорошо ещё не перестроилась прямо перед его носом, но водитель минивэна всё же съехал на запасную полосу к ограждению и остановился.

— Он сейчас вызовет полицию! — закричала мне в ухо Аманда.

— Это я сейчас вызову! — ещё истеричнее завопила я. — Он почти убил нас, дебил!

— Поехали!

И Аманда вцепилась в руль, не давая возможности повернуть. Я нажала на газ, и она выдохнула.

— Ты просто идиотка! А если он вооружён?

Я выдохнула. Шумно. Кислый ком уже долбил в зубы, но я сумела загнать его обратно. Аманда наконец опустила стёкла, пытаясь остудить мою голову. Лоб вспотел, и очки скользили по влажной переносице. Пришлось задвинуть их на волосы. От яркости солнца заслезились глаза. Или из меня слезами решил вытечь адреналин. Подмышками уже явно расползлись тёмные круги. Лучше бы надела вчерашнюю майку.

— Я не ожидала от тебя такой дури! — не успокаивалась Аманда, выискивая взглядом дрожь в моих пальцах. — Я могу сесть за руль.

— Я нормально доеду. Только отцу ничего не говори.

Я зря высказала просьбу. Аманда прекрасно понимала, что милого Джима сейчас нервировать нельзя ни в коем случае.

Отец выглядел осунувшимся и будто вообще не обрадовался нашему приезду, чувствуя в щенячьем взгляде Аманды подвох. Только собака счастливо крутилась вокруг нас. Я даже тихо спросила про здоровье, но отец отмахнулся:

— Работы много.

И чтобы я точно поверила, даже отказался от фильма, закрывшись в комнате с ноутбуком. Мы взяли собаку и пошли гулять, стараясь не смотреть друг другу в глаза. О том, чтобы поговорить нынче не могло идти и речи. Мы даже не стали засиживаться допоздна, не находя нейтральной темы для разговоров — обе хотели, чтобы скорее наступило утро и принесло хоть какую-то развязку.

Решив не портить воскресный завтрак, я промолчала. По его окончанию отец вознамерился покосить газон — в воскресенье? И даже не предложил никуда поехать, хотя собака не давала ему прохода. Я решила не ждать и, как только он выключил косилку, подошла к нему для тихого разговора. Тихого, но быстрого.

— Пап, можно Аманда поживёт у нас немного с ребёнком, пока он дорастёт до яслей? — выдала я на одном дыхании.

Отец продолжал спокойно скручивать провод.

— Она же едет к матери.

Это даже не был вопрос.

— Она не хочет жить с матерью. Ну, я тебе говорила. Так можно она поживёт у нас?

Это тоже не походило на вопрос. Мой голос совсем пропал к концу фразы.

— У нас? Ты тоже собираешься бросить учёбу?

Я нашла спасение от тяжёлого взгляда в розовом кусту.

— Конечно, нет! Я буду приезжать на выходные.

— А всю неделю она будет жить со мной, так?

Я кивнула. Отец повесил скрученный провод на крючок и едва не закрыл на меня гаражную дверь. Размашистой походкой он прошёл на кухню, где Аманда продолжала сидеть за пустым от грязной посуды столом.

— Я не собирался это говорить, — отец отодвинул стул и сел, а я осталась на пороге, испугавшись стальных ноток в его голосе. — Я не должен это говорить. Я тебе не отец. Я посторонний человек. Но я не могу просто молча указать тебе на дверь. И тут дело не только и не сколько в моём желании или нежелании помочь, а в том, — отец замолчал, переводя дух, но глаз от лица Аманды не отвёл. — А в том, что если я оставлю тебя в своём доме, я окажу тебе медвежью услугу, а я боюсь причинить тебе боль, слишком много ты её уже испытала.

Он снова замолчал, но ни одна из нас не думала вставлять реплику.

— Я не спрашиваю тебя о причинах конфликта с матерью. Я не желаю ничего знать. Я только пытаюсь объяснить тебе, что твои личные желания остались в прошлом. Сейчас на первом месте человечек, который сидит в твоём животе. Да, судьба оставила его без отца и повесила на его мать незапланированные проблемы, но это данность. Она есть, её надо принять и не прятаться за чужой спиной, а моя спина чужая, пойми это. Я не могу участвовать в твоей судьбе, не объяснив причины помощи, а я не желаю говорить твоей матери, что её дочь не желает жить с ней под одной крышей.

Он сделал паузу, но так и не дождался ответа:

— Аманда, ты не можешь, не имеешь права в сложившейся ситуации играть в обиженную девочку. Там, где заканчивается детство, начинается ответственность. Я говорил своим сыновьям, что любая женщина, которую они укладывают в свою постель, потенциальная мать их детей, и они несут ответственность за возможные последствия. Я просил их не терять головы и предохраняться. Но так же говорил, что если случится осечка, чтобы они не сбегали, а шли ко мне — я несу ответственность за своих детей и за внуков тоже, если дети не могут полностью взять её на себя. Такая же ответственность лежит на твоей матери, и она принимает её, а ты, как ребёнок, закрываешься в комнате, хлопнув дверью, и нарочно громко ревёшь, чтобы она пришла первой мириться. Она уже пришла. Точка.

Отец поднялся и, схватив со стола газету, которую начал читать до завтрака, вышел во двор к лежаку. Я стояла пришибленная, боясь даже поднять на Аманду глаза. Если отец хотел отказать в помощи мягко, у него это не получилось. Аманда продолжала молчать и даже не двигала по скатерти пальцами. На столе осталась лежать наполовину опустошённая коробка с шоколадными сердечками.

— Хорошо, что сейчас утро. Я хочу уехать.

Я и не сомневалась в её желании. Мне самой не хотелось оставаться в Салинасе. Отец должен был предугадать наше решение, но не вернулся в дом, даже заметив наши сборы. Мы так и не сказали друг другу «пока».

Глава шестьдесят седьмая "Дождь с примесью слёз"


Дни в молчании хуже дней в ругани. Я молча взяла на себя вину за отказ отца. Я могла отговорить Аманду от поездки в Салинас, если бы проявила хоть малость настойчивости, но я пустила всё на самотёк: мои жалкие вопли протеста не приравнивались даже к лилипутским шажкам. И Аманда имела полное право злиться. Я точно знала, что отец откажет, а она надеялась. Вернее даже ни на минуту не сомневалась, что милый Джим распахнёт перед ней двери своего дома.

Вина за содеянное легла на одно плечо и невысказанная обида Аманды — на другое, ещё сильнее сгорбив меня над компьютером. Её игнорирование лишь в одном было хорошо — Аманда не критиковала мою работу. Однако непрерывные часы перед экраном всё равно не переводились в качество проектов. В голове шумело от духоты и роя досадных мыслей. Я не находила слов для оправданий, как и Аманда — минуты их выслушать, потому что с головой ушла в рисование.

Она рисовала акварелью и развешивала будущие открытки сушиться на веревку, протянутую от дверцы верхнего кухонного шкафчика к жалюзям на балконной двери. Краски менялись, модель оставалась неизменной — она сама. Беря за основу рисунки, которые сфотографировала в студии и профессиональные портреты, сделанные Логаном, Аманда создавала лёгкие, словно парящие фейри, силуэты беременной женщины, сдабривая их то облаками, то морем, то детской вещичкой.

Готовые открытки превращались в поздравления с беременностью или оповещения будущего отца или родителей о грядущей смене статуса. Даже художественно обрезать углы не нужно и ленточки привязывать лишнее. Однако Аманда делала и эти, и множество других манипуляций прежде, чем выставить на продажу готовый продукт. И он пошёл, десяток открыток раскупили меньше, чем за три дня, и Аманда принялась за новые, а я… Я нашла повод помириться и надеялась на положительный исход дела.

Аманда больше не ждала меня к обеду. Эти дни мы ели врозь, занятые каждая своим делом. Аманда попыталась сгладить углы, заявив, что не может предсказать, что и когда в неё влезет. Настаивать на правде, только усугублять ситуацию, и я решила обедать в кафетерии. За эти месяцы правильного питания я позабыла вкус китайской и мексиканской еды и теперь набросилась на неё изголодавшимся зверем. Но ссора продолжала горчить на кончике языка, портя самое вкусное блюдо.

Я устроилась с цветными карандашами в пустой аудитории. Идея действительно казалась великолепной — создать открытку-анонс о рождении ребёнка. В голове продолжали крутиться колеса рожка для кормления, но я сумела победить учебное наваждение и нарисовать маленькую фейри на листке ромашки. Мальчики и девочки у народа из холмов очень похожи друг на друга. Вдруг Аманде станет не так обидно от статуса мамы мальчика?

— Ты издеваешься?! Или у тебя просто ума не хватило нарисовать другое?

Я не ждала похвалы, но такое презрение во взгляде явно не заслужила.

— Я только смирилась с мыслью о сыне, а ты лезешь со своими феечками в воздушных платьицах! Дура!

Аманда вырвала листок из моих дрожащих рук и швырнула на балкон.

— Я хотела сделать тебе приятное. Я хотела прекратить ссору, — проговорила я голосом робота, следя за полётом своего творения.

— Я с тобой не ссорилась, — ещё злее выдала Аманда. — Я не мешаю тебе учиться.

Листок не перелетел за перила, и я шагнула за ним на балкон.

— Брось в мусор! Я не хочу его видеть!

Я ещё не разогнулась и лишняя секунда спиной к Аманде помогла набраться храбрости и сказать:

— Раз тебе не нравится, другим понравится.

Толстая бумага выдержала пальцы и гнев Аманды.

— Собралась продавать открытки? — в её глазах горел непонятный мне вызов.

— А почему бы и нет! — выдала я неожиданно по-испански.

— А потому что не надо меня во всём копировать!

— Я тебя не копирую, — мой голос, к счастью, звучал спокойно.

— О, да! — не унималась Аманда. — Ты даже забеременеть хотела!

Я прикрыла глаза, не находя, что ответить, но Аманда и не ждала от меня ответа:

— И опять же обставила всё так, будто ты не причём! Но ты никогда, никогда не поймёшь, что я испытала тогда с Майклом! Он не Стив!

— А я и не хочу понимать! — отрезала я, и сердцем, и головой желая прекратить пустую перебранку. — Лучше расскажи, что сказал врач!

Аманда ходила к врачу одна, хотя изначально назначила встречу на вторую половину дня, чтобы утром не срывать меня с лекций. И вечером сказала только, что с ребёнком всё хорошо. Я не настаивала на подробностях. И на сопровождении тоже, потому что всегда чувствовала себя в смотровом кабинете неловко. А если меня ещё и на роды не возьмут, я, возможно, стану прыгать от счастья. Без одного дня тридцать шесть недель. Ужас-то какой…

— Всё нормально, — повторила Аманда то, что я уже слышала, и тем же каменным голосом, не предвещавшим никакой откровенности. И вдруг, когда я почти ушла на кухню, добавила: — Только кальций стал образовываться в плаценте, что собственно тоже норма на данном сроке, но я больше не буду пить сливки, так что можешь забрать себе в кофе.

Мне в кофе? Разве я пью кофе? Разве я позволяю себе раздражать беременную запретным ароматом? Она что, рехнулась?

— Врач сказал, что меня не может мутить от витаминов. На таком сроке это возможно только во время раскрытия, а у меня на него и намёка нет. Говорит, надо гулять больше.

— Ну вот! А ты акварель нюхаешь! — нашла я, что вставить, понимая, что список болячек на этом не закончился. И раз Аманда раскрыла рот, то точно не закроет в ближайшие полчаса.

— А я и не хочу никакого прогресса. С удовольствием еще месяц отхожу. И даже два!

— Два не получится! — уж это даже я знала.

— И не надо, а то кожа совсем лопнет! Смотри, какой живот! — Аманда даже встала и выпучила его. Напрасно, больше не стал. Но можно нарисовать, коль так хочется! — А врач говорит, что ребёнок средним будет. Сейчас вон всего пять с половиной фунтов намерил. Говорит, хочешь подрастить, ешь виноград. А вот и буду!

— Так не сезон, — попыталась вставить я разумную, по правильному питанию, вещь.

— А мне что, до августа сезона ждать!

Да что она злится на ровном месте!

— И, как ты, спросил, кто будет? Мальчик или девочка, словно в карточке не написано. Ему, типа, не видно! Да какое ему вообще дело!

Давай, теперь только разреветься не хватало. Тридцать шесть недель, блин! Научилась же не дуться, когда спрашивают все, кому не лень, когда ей рожать! А тут… Я наконец дошла до кухни и достала сливки. В вазочке заманчиво чернел банан. Банановый хлеб мы точно печь не будем.

— Ты ещё хочешь ехать с Бьянкой смотреть детёнышей морских слонов? — спросила Аманда.

— А ты уже не хочешь? Тебе детёныши уже не интересны?

Наверное, я плохо пошутила, потому что Аманда насупилась.

— Ты вообще за погодой не следишь? Дождь обещают.

— Ну так ещё могут отменить до завтра. И у них на сайте написано, что экскурсия будет и в дождь. Деньги они всё равно не возвращают.

— Ты согласна мокнуть из-за десяти баксов?

— Да я ничего не сказала. Не хочешь, не поедем! — не выдержала я словесной пытки.

— Я вот хочу и в дождь. Хотела убедиться, что ты не против…

Странная манера задавать простые вопросы! Я взяла чашку от блендера и принюхалась. Даже принюхиваться не надо было. За милю разило какой-то специей! Только какой и почему?

— У меня кардамона в порошке не было и тмина. Думала, смогу в блендере смолоть, не получилось.

Я ещё раз понюхала чашку. Такой запах не перебьёт даже самый перезрелый банан. И я потянулась за ручным блендером. Сливок чуть больше стакана — один банан я сумею взбить. Да не тут-то было. Рука вибрировала, брызги летели во все стороны, а банан, который я не додумалась изначально помять вилкой, намертво застрял в плену ножей. Ну что за чёрт! Я подцепила его ногтем. Только палец испачкала — без толку! Может, ногтем подковырнуть и поднажать…

— Ты можешь вынуть палец?

Неужели я позвала Аманду? Ведь даже крикнуть не могла, глядя, как по сливкам растекаются розоватые ручейки.

— Разожми пальцы! — Аманда сумела снять верхнюю часть миксера и выдрать шнур из розетки. — Вынь палец!

— Не могу!

Или не хочу. Кровь затекала в ладонь и уже оттуда попадала в сливки. Аманда уж не знаю чем — бедром, что ли — пихнула меня к раковине, где на всю мощность бежала вода. Миксер оставался висеть на пальце.

— Дай я выну!

— Нет! — Сколько прошло: минута, две, три? Голос прорезался только сейчас! Наверное, Аманда наблюдала за мной в тот момент и увидела, как я провернула по пальцу лопасти миксера. — Нет!

Аманда держала железку — вода падала сверху, но я не ощущала её холода.

— Вынимай палец!

— Я его не чувствую… — Теперь голос перекрыли слёзы, побежавшие по щекам быстрее воды.

— Вот и вынимай, пока не чувствуешь…

— А если…

Я не сумела выговорить глагол. Ножи провернулись не один раз, пока я сообразила, что другой рукой надавливаю сверху на пусковую кнопку. С пальца стекали розоватые струйки воды.

— Закрой глаза!

Что закрывать? За пеленой слёз и воды я уже ничего не различала. Миксер ударился о дно раковины, но пальца я не чувствовала, только поддерживающую под локоть руку Аманды, но и та исчезла. За спиной хлопнула дверца шкафа, и что-то зашумело — наверное, в ушах, и, побоявшись потерять сознание, я открыла глаза. Мой палец лежал в пенящемся стакане.

— У нас обязан быть обезболивающий спрей!

С трудом переведя взгляд со стакана на Аманду, я увидела разбросанные по полу лекарства и солнцезащитные крема. Она вскочила с пола так ловко, словно живота вообще не было. Я вновь закрыла глаза и открыла лишь, когда Аманда налепила на палец третий пластырь.

— Поедем в неотложку? — спросила она чужим голосом.

— А надо? — отозвалась я дрожащим. Это Аманда видела мой палец, не я.

— Там только один глубокий порез, — Только в голос её по-прежнему не вернулась твёрдость.

— Я не хочу, чтобы отец знал…

В тумане я добрела до дивана. Палец камнем висел в воздухе. Я даже подложила здоровую ладонь под локоть.

— Поедем? — Аманда стояла надо мной, но я не могла оторвать взгляда от забинтованного пальца, потому видела лишь её живот, на этот раз действительно показавшийся мне слишком большим. —Ответь мне наконец!

Но я лишь головой отрицательно замотала. В меня будто камней насыпали, и подняться с дивана представлялось непосильной задачей. Да и не нужной. Сквозь пластырь просвечивала кровь, но остальной палец, пусть и припухший, оставался сухим.

— Хорошо, что рука левая…

О, да, правой я жала на кнопку…

— Ну так что с морскими слонами?

Конечно же, мы поехали… Палец продолжал ныть, и из-под пластыря просвечивала побелевшая набухшая кожа. Аманда вычитала где-то полную фигню, но говорила её с такой уверенностью, будто и правда уверовала в народный метод — как можно залить палец супер-клеем! Да даже если тот развалился на кусочки, как пазл. Мой же, кажется, не раскрылся, подобно бутону, хотя я до сих пор толком не рассмотрела рану. Логан, на машине которого мы поехали, пытался шутить, но я умело заткнула уши пульсирующим пальцем.

С утра накрапывал дождик, но по прогнозу к часу дня обещали солнце, но пока работали дворники, и небо оставалось непростительно серым. Мы заехали в строительный магазин за дождевиками и заодно купили пиццу. Я попыталась держать кусок больной рукой, но от напряжения палец стало дёргать ещё сильнее, и я сдалась.

— За месяц заживёт?

Я не стала отвечать на вопрос Аманды, понимая, что та переживает за свои роды, а не моё здоровье. Если я на месяц останусь однорукой, то завалю межсеместровые проекты, и тогда мира с отцом можно не ждать. Мелкие дождинки продолжали бить в лобовое стекло, и я едва сдерживалась, чтобы не добавить к ним собственные слёзы.

— Может, вернёмся? — На этот раз разумная мысль принадлежала Бьянке, но Логан продолжал гнать машину вперёд:

— Раз они говорят, что и в дождь проводят экскурсию, то ничего страшного.

— А ты был в дождь на океане? — спросила я, пытаясь вспомнить, наблюдала ли шторм сама? Нет, никогда…

Напуганный нашим желанием бегства, дождь прекратился, и встретивший нас у здания музея рейнджер высказал надежду на хорошую погоду. Мы оделись тепло, но предпочли дождаться остальных экскурсантов внутри. Рейнджер указал нам на стенд с данными на конец января: вау, на почти две тысячи самок приходилось всего четыреста самцов. Ну, логично, вообще-то. Самостоятельных малышей насчитали сто, а тех, что ещё кормились материнским молоком, было аж тысяча триста голов.

— Аманда! Иди сюда! — послышался за спиной голос Бьянки.

Она тыкала пальцем в плакат, и я решила проверить, что её так поразило.

— За месяц они на материнском молоке увеличивают вес в три раза. Обалдеть! А дети так же?

Дожидаться ответа я не стала — он мог оказаться длиннее предстоящей экскурсии. Но меня поразило другое — что кормят малышей всего месяц, а потом они начинают жить самостоятельно. Почему же люди настолько не приспособлены к жизни?

Сумасшедших оказалось человек десять, и мы отправились в путь, пообещав рейнджеру не отходить от него ни на шаг, потому что самцы продолжают воевать за самок, и матери утаскивают малышей подальше, чтобы их всех не передавили. Пока мы заглядывались на пляж, усеянный разного размера тушками, начал накрапывать дождь, или же сильные порывы ветра доносили в нашу сторону висящий над водой туман. Мы плотнее закутались в дождевики и почти перестали разбирать дорогу, то и дело двигаясь спиной, чтобы спрятать носы от колючего ветра. И если бы Логан не схватил меня за локоть, я бы споткнулась о малыша, валявшегося прямо у меня под ногами.

— Он мёртвый?! — почти что завизжала я, даже забыв про боль в пальце, но старый рейнджер поспешил нас успокоить и напомнил про внимательность.

Но я перестала его слушать, потому что не сводила глаз с тельца цвета мокрого асфальта — блестящего и остававшегося всё это время неподвижным. Как он определил, что малыш жив? До замёрзших ушей долетали обрывки фраз: сильнейшие самцы собирают самок в гаремы и до крови защищают от посягательств других. Лишь мать прекращает кормить одного малыша, сразу беременеет следующим и уходит до следующий зимы в океан, чтобы вернуться на пляж только к родам. И снова и снова… Без какой-либо остановки и пресловутого материнского инстинкта. Месячные детёныши сами учатся плавать и добывать пропитание, и если выживет половина, будет счастье.

— Он не будет двигаться ещё долго, — потащил меня прочь Логан. — Дядька говорит, потому их почти всех в девятнадцатом веке истребили. Много жира для лампового масла и безопасная охота. Сейчас слоны под надзором хотя бы на лежбищах — и они каждый раз не знают, сколько их вернётся из океана.

— Идите вы со своими слонами! — подскочила к нам Бьянка. — Вы как хотите, а я возвращаюсь.

Под ногами хлюпало — песок не впитывал воду, и маленькие слоники валялись в ледяных бассейнах, привалившись друг к другу, и я с трудом могла разобрать в этой куче, кто там мать, а кто просто переросток. Они не вызывали умиления, как морские котики — быть может из-за склизкой даже на вид кожи, или всё же убивали всё впечатление своей неподвижностью… Хотя там, у кромки воды, жизнь кипела. Мы даже бой самцов наблюдали, так похожий на борьбу сумо.

— Я возвращаюсь! — не унималась Бьянка.

Ветер усиливался и трепал дождевики с такой силой, что, казалось, сейчас поднимет нас в воздух. Я глянула прищуренными глазами на рейнджера и поняла, что старик не собирается возвращаться. Дети в группе прыгали на месте, пытаясь согреться, и я уже готова была последовать их примеру.

— Ну, пошли, — странно быстро согласился Логан.

В спину ветер чувствовался ещё сильнее и приходилось почти что бежать. Дорожка петляла, и мы то и дело ловили лицом острые ледяные капли.

— У меня, кажется, даже трусы мокрые!

После слов Аманды я глянула на свои джинсы — непонятно что спасал дождевик — со штанин вода капала в кроссовки. Мы уже почти бежали. Почти… Мы трое примеривались к шагу Аманды, которая, плюнув на бесполезный уже капюшон, обеими руками поддерживала живот. За следующим поворотом дождь будто выключили… На асфальте даже просматривались сухие куски.

— Идиотизм! — выдал Логан, пытаясь выжать штанину.

— До трусов будем раздеваться или как? — похоже, на полном серьёзе спрашивала Бьянка, ища поддержку в лице Аманды.

— Я голым за горячим шоколадом не пойду, — без намёка на смех выдал Логан, но стащил мокрые носки и пощупал босой ногой педаль газа. — Залезайте уже!

Бьянка закрутила штанины и подняла ноги на торпеду. Мы же с Амандой с трудом жались на заднем сиденье. Дворники не работали. Дождя не было, а мы четверо будто искупались в океане.

— Мы только чудом не заболеем! — заключила Бьянка.

Глава шестьдесят восьмая "Сын Луны и прочие обиды"


В эти выходные я возненавидела и лимон, и имбирь, и даже простую кипяченую воду. Живот приобрёл округлую форму, превратившись в аквариум, в котором булькало антипростудное питьё. Мы в страхе переживали первую ночь, и впервые Аманда не обвинила меня в неосмотрительности. Но я продолжала корить себя: зачем мы потащились к океану в шторм? Зачем? И Бьянка, затеявшая поездку, боялась звонить, потому проявилась лишь к следующему вечеру, бросив короткую смску: в порядке ли мы? Могло, наверное, быть и хуже, но мы точно не были в порядке.

Нос заложило у обеих, хотя мы с первых минут пытались победить насморк солевым раствором. А к середине недели обе кашляли так, что закладывало уши. Медсестра по телефону посоветовала пить тёплое и стараться не надрывать живот. Аманде, конечно! А мне можно было не сдерживаться. В кашле даже была польза — я меньше думала о пальце, который не прекращал ныть, хотя на смену бинту к понедельнику пришёл обыкновенный пластырь, но заглядывать под него всё равно не хотелось Я меняла грязный на чистый почти что с закрытыми глазами.

Из-за руки пришлось отказаться от рисунка — и так пластырь так быстро загрязнялся, словно уголь летал в воздухе. Зато теперь я легко оценила, насколько Аманде осточертели вопросы про роды. Меня тоже каждый второй норовил спросить про палец. Но если Аманда могла назвать приблизительную дату родов, то я не знала, когда палец заживёт и на что в итоге будет похож. И сумею ли я когда-нибудь согнуть его!

Я кашляла и едва сдерживалась, чтобы не разорвать ногтями кожу на груди, пытаясь пробраться внутрь и вытащить то, что не желало выполаскиваться.

— Мы пойдём гулять с собакой? — поинтересовалась я, держа в руках коробочку с микстурой. Она была со снотворным и могла подействовать в любой момент, потому что я и без неё уже клевала носом из-за болезненного недосыпания. Кашель выматывал, лишал аппетита, и вся моя еда состояла сейчас из леденцов от кашля — единственного средства спасти тишину в классе.

— У меня живот тянет, — протянула Аманда с дивана. — Всё от этого дурацкого кашля. Погуляй сама.

Погуляю, без вопросов! Достаточно светло. К тому же, одной можно не сворачивать в парк, а сделать пару кругов по району. И заодно нагулять хоть какой аппетит, чтобы не глотать лекарство на голодный желудок. Собака мне обрадовалась, и я на миг сумела позабыть даже про боль в груди, но Аманда напомнила о ней, едва я переступила порог:

— Спи, пожалуйста, сидя — так ты меньше кашляешь.

Сидя? Впрочем, после микстуры я, пожалуй, усну даже стоя. И всё же я присела на диван с ноутбуком, понимая, что должна убить глаза окончательно, чтобы они сами закрылись. Аманда скрючилась вокруг своей подушки и почти сложила на меня ноги. Я не подвинулась, потому что на ум пришло странное сравнение — как собака боком прижалась. Такое же тепло и мягкость. Не нарушаемые злыми словами. Будто слова и тело принадлежали двум разным личностям — доброй и злой Аманде. Она была злая, как натасканная на воров собака. Только я уже давно не нарушала её персональных границ по собственной воле. Ноги она сложила на меня сама. И прежнего трепета не чувствовалось. Спокойствие. Мной овладело мёртвое спокойствие. Здесь сейчас, как в гробнице, которую наконец-то покинули плакальщицы.

Аманда лежала ко мне спиной, и я видела лишь прикрытые волосами уши. А дальше, на тёмной стене само собой прорисовывалось моим воображением лицо. Лицо спящей красавицы. И вдруг подумалось, что на месте принца я бы не будила принцессу. Спящие не мелят языком, который может быть ядовитее змеиного. И к ним можно сидеть так близко, как хочется, без страха, что от тебя отодвинутся. В тишине и темноте, не нарушаемой сейчас погасшим экраном ноутбука, я впервые не чувствовала себя одинокой. Странно — может, так воздействовал на меня отпустивший после микстуры кашель?

Я сунула ноутбук под подушку, не в силах дотянуться с ним до пола, не потревожив спящую Аманду. Ничего, подушка мне не понадобится. Я посплю на собственном плече, как в самолёте. Только с утра никто не спросил про мою шею. Аманда была занята животом.

— Может, мы не то съели?

Не мы, а она — я с трудом запихнула в себя после прогулки круассан.

— Живот крутит, но, кажется, не так как при месячных. Может, не то съела? — повторила Аманда, будто я спрятала от неё ответ. Его у меня просто не было, и пришлось выкручиваться привычной фразой:

— Может, это нормально для твоего срока?

Минула почти неделя. Ещё одна. Оставалось четыре. Четыре, то есть, по идее, в тридцать шесть недель, можно спокойно родить. Но ведь Аманда не родит сейчас? Ведь не родит?

Конечно, не родит. Но я всё равно на лекции тыкалась больным пальцем в телефон, проверяя сообщения. Возможные. Не получила я никаких. И не от кого. И почти успокоилась — ещё не время, ещё рано, как тут же меня огрело новым знаком. Песня на испанском оказалась про роды.

К счастью, Аманда не посчитала её знаком и посмеялась над сатирическим текстом, в котором прекрасная невеста и прекрасный жених прожили долго и счастливо, нажив восемь детей, маленьких светловолосых, как родители, ангелочков. И вот рождается долгожданный девятый ребёнок — чёрный, «негритто». Много лет муж молчал, полюбив его, как сына, но под конец жизни не сдержался и попросил жену признаться, кто отец её негритто. Жена улыбнулась: ты его отец, и он твой единственный сын. И тут их дороги разошлись: она ушла, забрав белобрысых ангелочков, а он остался со своим чернышом.

Смешно, да только не надолго. Лицо Аманды сделалось серьёзным.

— Интересно, а трёхмерное УЗИ действительно цветное, и они способны заранее знать цвет кожи ребёнка?

Тут уж мне точно следовало молчать. Не называть же её в лицо дурой! Ну у неё-то откуда в роду чернокожие?!

— Наверное, нет. Иначе бы про такие сюрпризы не писали, — продолжала она извечный разговор сама с собой. Я в этот раз даже не была благодарным слушателем и раз двадцать успела пожалеть, что дала ей послушать песню. — А вдруг он будет копией отца Майкла? И дед догадается, ведь существует же вероятность, что мы столкнемся на улице хотя б однажды. Да и соседи могут заметить. А?

Что, а? Можно перебрать хоть весь алфавит и всё равно не доберёшься до разумного ответа. И я снова промолчала, но в этот раз Аманда слишком серьёзно вглядывалась в моё лицо. Что сказать?

— Ты ведь только на год туда, а младенцы все друг на друга похожи. Да и на площадках с таким мелким ты ошиваться не будешь. И отцу Майкла уж точно там делать нечего!

— А с чего ты решила, что я в Рино всего на год?

Тон вопроса предполагал ответ, и в этот раз я не раздумывала над ним и минуты:

— Потому что у тебя академка всего на год.

Аманда слишком долго испепеляла меня взглядом, а потом отвернулась. Я напряглась. Плачет? Только встать не решилась. Утешать меня не просили.

— Нет смысла продолжать эту учёбу. Я не смогу вкалывать на равных с тобой, — говорила она глухо, уткнувшись, наверное, в кулак. — Мне нужно что-то простое и стабильное. Ясли работают до шести вечера и всё.

Мне нечего было возразить. Но останься она в Рино дольше, многое изменится.

— А если ты будешь с матерью, она сможет забирать…

Зачем, зачем я открыла рот?! Аманда обернулась, но глаза вместо слёз сверкали гневом.

— У матери уроки по вечерам. А по утрам собаки. В её доме невозможно жить. И помощи никакой не будет. Только проблемы!

Может, она и права. Я миссис О’Коннор не знаю. Однако ж всё уже решено. Выбор сделан. И в какой-то мере самой Амандой. Она не сделала ничего, чтобы избежать переезда в дом матери. Может, всё-таки она врёт, и смерть Майкла смешала ей карты? Слишком уж спокойной она была до Тахо, а потом её будто подменили. Но я не хочу об этом думать. Я не хочу об этом думать. Не хочу! Я достаточно нафантазировала про отца её ребёнка, и последствия буду расхлёбывать ещё долго.

Аманда вернулась к акварелям и игнорировала все мои предложения выйти погулять дальше балкона. Даже если тянет живот, не сидеть же дома до самых родов! Вон сколько беременных в магазинах — у них что, ничего не болит? Только возмущение моё оставалось молчаливым. Озвучь я хоть одну мысль, получила бы простой ответ: Тебе не понять! Да, мне не понять! Не понять…

Аманда вдруг перекинулась на испанские песни и прошустрила, кажется, весь ютюб, ища более-менее понятную лирику.

— Вот, послушай! — включила она на телефоне песню в субботнее утро.

Кроме «Ихо де ля луна» я почти ничего не поняла, и Аманда сунула мне под нос текст: на этот раз героями были цыгане. Жгучая красавица молила Луну дать ей в мужья красавца-цыгана, а та взамен требовала отдать ей первенца. Она одинока, и женщина не может называться женщиной, пока не познала счастья материнства. Девушка рассмеялась в бледное лицо Луны — что же станешь делать ты с ребёнком из плоти и крови, поить его из млечного пути? Но одолеваемая страстью, девушка всё же заключила с Луной сделку, вышла замуж и в положенный срок родила сына — с прозрачной кожей, серыми глазами и белыми волосами. Взбешённый отец выхватил кинжал и заколол верную жену за измену, а ребёнка отнёс на вершину горы… Луна склонилась к младенцу, и тот сразу же перестал плакать. И кто из вас знает, почему луна не всегда полная? Да потому, что ей надо укачивать на своём полумесяце дитя, словно в колыбельке.

Я дочитала текст и прилипла взглядом к чёрной точке. Теперь Аманда боится, что ребёнок будет альбиносом? Я сойду с ума за этот месяц, если каждый день она станет выдумывать новый страх!

— Ну, поняла?

Аманда глядела на меня глазами, полными ожидания, и я даже испугалась, что пропустила что-то то ли в тексте песни, то ли в скудной ныне врачебной информации.

— Что? — спросила я на всякий случай.

— Вот почему дети плохо спят в полнолуние! — выпалила Аманда так громко, словно желала докричаться до соседей.

— Что? — спросила я снова, на этот раз из-за отсутствия в моей голове подобной информации. Откуда мне знать про луну и детей? С тех пор, как Аманда перестала подсовывать мне статьи, я не читала про беременность.

— Здорово как они объясняли необъяснимое в легендах — гены расовые, альбиносов, фазы луны, — перечисляла Аманда, пока я запихивала в рот остатки тоста с джемом. — А ещё говорят, если родишь с утра, ребёнок будет лучше спать ночью, а если ближе к вечеру, то у него сдвинутся фазы сна, и ночью ему захочется бодрствовать.

— Так поэтому кесарево делают с утра?

Я не договорила. И хорошо, потому что Аманда успела уже по-своему истолковать фразу и придумать к ней продолжение, на которое обиделась. Она молчала, но взгляд был достаточно красноречивым, чтобы погнать меня к раковине ополоснуть чашки. Я вновь забыла про перчатки, и порез под пластырем ужасно защипало. Не зная, что делать, я сунула палец под струю холодной воды. Повязка размокла, и я впервые увидела рану при свете дня. Края топорщились бахромой, но внутри всё успело сростись. Через месяц даже научусь сгибать палец, а пока я всё же однорука. Только Аманда не пришла на помощь. Я домывала ложки двумя пальцами. Впереди ещё была субботняя уборка. И была она на мне.

Глава шестьдесят девятая "Чаепитие состоялось"


Чем сильнее хотелось, чтобы день не кончался, тем быстрее я оказывалась дома под печальными очами Аманды, заставлявшими меня чувствовать себя виновной во всех смертных грехах. И больше всего в унынии, которое ныне полностью завладело Амандой. Она отложила кисти и краски, и я понятия не имела, чем заняты её будни. И на прямые вопросы, и на намёки она отвечала стандартными пустыми фразами. Такими же пустыми, как и её глаза.

Дорога с занятий домой теперь была занята обдумыванием возможных тем для разговоров. О чём же мы говорили раньше? Неужели только об учёбе, ведь обе не сплетничали и не делились собственными переживаниями. Да и переживаний собственно никаких не было. До чёртового плюсика на тесте на беременность, а потом? Потом уж точно растущий живот стал единственной темой нашего общения. А вот было ли общение двусторонним, или всё время я пребывала в роли слушателя, вставлявшего междометия, чтобы обозначить непогасший интерес?

А интерес никогда не угасал, я слушала Аманду с раскрытым ртом и глядела на неё круглыми глазами, более круглыми, чем даже её нынешний живот. А теперь… Не произошло чего-то экстраординарного. Просто Аманда перестала со мной общаться. Вернее общение полностью перешло на бытовой уровень. Что поесть? Что купить? Вот я и оказалась в информационном вакууме.

Но сегодня этот вакуум прорвало. Я не успела захлопнуть дверь, как Аманда подлетела ко мне с телефоном:

— Ты только погляди, что эта сумасшедшая сделала!

Я изогнулась змеёй, чтобы рассмотреть фотографию — детская комната, кроватка с одеялком, украшенном жирафиками и слониками, стены в зеленоватом тоне и зверюшки по стенам. Стоп! Это, что ли, комната, в которой я ночевала? Хорошо, что я не успела выпалить «клёво!» Потому что сумасшедшей была, выходит, миссис О’Коннор.

— Стены ведь не в голубой выкрашены! — вставила я робко, поняв, что уклониться от ответа не получится.

— Ты не понимаешь! — всплеснула руками Аманда, да так, что телефон полетел на пол, и я еле успела его поймать.

Конечно, я ничего не понимаю, согласилась я внутренне, протягивая телефон.

— Она спросила меня про комнату, я чётко сказала — нет. Нет, моему ребёнку не нужна отдельная детская. Он будет спать со мной. И вот — она не только сделала ремонт, она ещё купила стандартную детскую мебель, вплоть до кресла-качалки! Она не слышит! Совсем не слышит меня!

И как же вы с матерью в этом схожи! Ты меня тоже не слышишь, а я-то слышу прекрасно, и потому не надо кричать так, чтобы о твоих проблемах знал весь этаж!

— Аманда, это не конец света. Ты можешь туда просто не заходить…

Ведь, что может быть проще — держать закрытой дверь, которую не хочется открывать.

— Ты не понимаешь, — повторила Аманда уже тише и уселась на диван. — Это не только комната. Она договорилась с педиатром, который лечил меня в детстве. А мне, чуть что, пихали антибиотики, понимаешь? Понимаешь?

Я кивнула, хотя ничего не понимала. Она сомневается в компетентности врача, который довёл её до окончания школы здоровой? Разве не это самая лучшая рекомендация доктору? Как вспомню эти бесконечные просмотры отзывов на врачей, прикреплённых к госпиталю… Я стонала вместе с Амандой — кому верить: одни родители в восторге, другие в ужасе от врача!

Об этом я уже думала, колдуя над чайником, потому как прихватила в магазине пакетик греческого чая, позарившись на шикарный гербарий из высушенных цветочков, и теперь судорожно крутила упаковку в поисках инструкции по завариванию. Её не было! Может, олимпийские боги затеяли игру, чтобы оторвать Аманду от рассматривания фотографии детской, а до этого заставили меня ошибиться поворотом и оказаться подле овощной лавки. Приди я домой часом раньше, Аманда могла в запале назвать мать не только сумасшедшей, а сейчас быстро отыскала рецепт в интернете, и вот мы уже сидим с чашками ароматной жидкости, по цвету напоминающей воду, в которой ополаскивали от жёлтой краски акварельные кисти. Однако у этого горного цветка богатый послужной список и нет противопоказаний при беременности — наверное, именно эту фразу Аманда дольше всего искала в сети.

Мы молчали. Как всегда. Чай почти не имел вкуса, и сладость аромата сушёных цветков почти не передалась напитку.

— Ну что у вас нынче поют на испанском? — не выдержала первой Аманда.

Нынче мы не пели, а занимались переводом Карлоса Фуэнтеса, про покойника и индейское божество, а эту тему лучше с Амандой не поднимать — ещё ненароком приплетёт мистику к своим родам, и я вновь окажусь кругом виноватой. Пришлось перечислить грамматические темы, все подряд, чтобы хоть как-тозаполнить пустоту и избежать продолжения разговора о детской, но нет, армада из испанских глаголов не способна была победить раздражение Аманды на самоуправство матери.

— Послушай, — попыталась я остановить излияния Аманды, пошедшие по седьмому кругу. — Ты можешь отодрать эти наклейки, делов-то! После родов ведь можно уже руки поднимать, так ведь?

Я готова была выслушать новую беременную лекцию, только бы уйти на безопасное расстояние от обсуждения детской, но Аманда не вняла моей молчаливой просьбе, и я… Я сказала то, что не успело и секунды провести в моём мозгу, а сразу прыгнуло на язык:

— Зелёный прекрасный фон для настенной росписи. Давай распишем стены так, как тебе хочется. Можно даже наши обычные краски использовать, а?

Я действительно ждала ответа. Непонятно только, какого больше — согласия или же очередной констатации того факта, что я дура.

— Ты сказала «распишем»? Что это значит?

Мы, кажется, обсуждали испанские глаголы, и я была уверена, что в родном языке мы не путаемся.

— Мы — ты и я. Конечно, идея будет твоя.

— Верно, ты бы феечек нарисовала…

Я не обиделась. Я восприняла напоминание о моей дурацкой открытке белым флагом. Я сказала. Аманда услышала. И всё, точка. Да, оказалось, не тут-то было!

— Ты серьёзно планируешь приехать в Рино?

Я кивнула. Почему, собственно, нет, если я не планирую записываться на летний интенсив. Мои пальцы и глаза ещё не отошли от зимнего. И если мне отдадут стену под роспись…

— Могу в конце мая, сразу после экзаменов. Ребёнку два месяца будет. Уже не так страшно…

— Что не так страшно? — Аманда опустила чашку на стол и, не получив ответа, повторила вопрос. Но что я могла сказать внятного? Я ведь просто так брякнула. — Я не уеду в первый же день. Ты будешь жить тут с ребёнком какое-то время, — она раскинула руки. — Неужто ни разу на руки не возьмёшь?

Я только сильнее замялась. Ладони нервно зачесались, и я сильнее сжала чашку.

— Или ты решила, что мать меня из госпиталя заберёт?

Это не я, это она решила. Я вообще не говорила то, что она вновь услышала. Вообще не надо было рот открывать! Ничему я так и не научилась, похоже.

— Нет, я так не думала, — выдала я, как можно твёрже, пряча лицо в кружку, чтобы списать стыдливый румянец на паровую баню! — Но почему ты до сих пор ничего не приготовила? Абсолютно ничего для ребёнка здесь нет. Ну кроме автокресла в машине да шмоток. Как мы жить будем?

Я сделала упор на местоимение «мы»: это я, она и малыш. Мы трое и в абсолютно непригодных для младенца условиях. Аманда явно соглашалась с таким вердиктом, потому и изучала у меня за спиной пустую стену.

— Я же не могу попросить тебя спать на полу…

— А что, как в походе…

Предложение ничуть не удивило меня. Двадцатым каким-то там чувством я понимала, что окажусь на полу, но ума не хватило захватить из дома спальник, а ехать сейчас к отцу я соглашусь лишь под дулом пистолета.

— Только спальник купить надо, — улыбнулась я. — Может, прямо сейчас в магазин поедем?

На часах четыре. Собаку выгуливать в восемь. Времени вагон.

— Много чего купить надо, — кивнула Аманда. — И тортик.

— А его-то зачем?

Вот его-то совсем не надо — я не бегаю, совсем, и пуговица на джинсах врезалась в пупок.

— Примирение отметить, — выдала серьёзно Аманда. — Ты на меня злилась.

Я? Впрочем, можно не возражать, если молчаливое противостояние закончится. И я кивнула, а она ухватила меня за пальцы, позабыв про больной. Я сняла уже пластырь, чтобы быстрее заживало. Однако рана временами побаливала, но я не вырвала руки. Аманда собралась что-то сказать. Наверное, важное, и перебей я её сейчас, другого момента не будет.

— Я в Рино абсолютно одна буду.

Она молчала довольно долго, и я успела испугаться, что следующая фраза должна быть моей.

— И если ты приедешь хотя бы на месяц…

Теперь я обязана была открыть рот.

— Буду няней с проживанием, — попыталась сострить я, чтобы сгладить величественность момента. И, поняв, что шутка провалилась, добавила: — Всё же буду лучше собаки семейства Дарлингов. Кстати, а что с собаками?

— Мать почти всех пристроила. Оставила одну, самую спокойную. Хотя разве бывают биглы спокойными!

Аманда отвернулась, и подбородок ещё больше расслоился, хотя в фас полнота лица оставалась неприметной. Зачем я вновь навела её на нерадостные мысли о матери… И следующая мысль напоминала балансирование на доске, но я решилась её озвучить.

— Это для твоей матери шанс наладить отношения с тобой, — едва различимо говорила я. — И дать внуку то, что она не успела дать тебе.

Молчание Аманды продолжалось целую вечность.

— А для нас, — таким же шёпотом откликнулась Аманда, возвращая немного растерянный взгляд на моё лицо. — Не шанс ли забыть весь этот ужас?

— Какой? — встрепенулась я, испугавшись, что она вновь предложит разобраться со Стивом!

Аманда подскочила со стула, но не схватилась за живот, как делала всякий раз, вставая.

— Я знаю, что достала тебя! — Она подошла почти вплотную к балконной двери, и я не ждала продолжения, но Аманда заговорила. Теперь твёрдо. — Но мне так плохо, что я не в силах держать это в себе.

Что именно? Мысли обо мне? Которые высказывала последнее время. Ничего другого я уже не могла вспомнить.

— Все эти мои мысли про мать, про отца… Да и всё остальное… Я не могу остановиться… Сдержать себя…

Почему она не поворачивается? Я поднялась и сделала шаг к балкону.

— Нет, ты держала. Долго держала.

Я даже протянула руку, но не успела коснуться её плеча. Аманда так резко обернулась, что мы столкнулись животами.

— А у меня больше, — зачем-то сказала она. — Так что тортик точно купим. И потом… Ты всё равно не набрала половины моего веса, как некоторые папашки.

Я втянула живот и отступила. Чёрт, пуговица действительно оставила под пупком след. Я снова подняла глаза на Аманду. Та зачем-то задрала футболку. Её пупок стал похож на приплюснутую спираль.

— Хочешь потрогать ножку?

Когда она в последний раз предлагала мне дотронуться до живота, я не вспомнила бы и приблизительно. Пальцы легли на скользкую блестящую кожу. И почувствовали удар. Такой хороший, сродни взмаху собачьего хвоста. Между пальцами застряло нечто твёрдое. Нечто. Твёрдое.

— Ну как? — теперь голос Аманды дрожал от радости.

— Страшно, — выдохнула я и отдёрнула руку. — Пошли лучше в магазин.

Мы купили спальник. Зелёный с подкладкой в красную клетку.

— Я плачу, — заявила Аманда, когда я полезла за банковской картой. — Потом ребёнок сможет по нему ползать. Я потому и выбрала яркие цвета.

И не успели мы перейти из спортивного магазина в продуктовый, как Аманда схватилась за живот.

— Брекстоны?

Аманда сжала губы и замотала головой.

— Нет, в туалет надо.

Так что тортик я выбирала одна. Думала взять лимонный с меренгами. Даже в корзинку положила, но вспомнила про ненужную нынче Аманде кислоту и поменяла на морковный. Только кусок показался слишком маленьким, и я взяла вторую упаковку.

Кассир долго искал что-то в системе, а потом жалостливо выдал:

— Сожалею, мисс, но на него сегодня нет акции «два по цене одного».

— Я знаю. Пробивайте.

У каждой будет кусок в полтарелки, но раз нет ужина и впереди прогулка с Лесли, то новые джинсы не понадобятся. Ведь так?

— Надо срочно домой, — выдала Аманда, не обратив внимания на количество сладкого.

— Что? — успела испугаться я до продолжения фразы.

— Ничего. Переодеться надо.

Торт оказался до безумия сладким. Не помог и греческий чай. Зато я сумела убедить Аманду выйти из дома не только на прогулку с собакой. На другой день я засунула руку в пластиковую перчатку, и мы отправились рисовать.

— А мы думали, ты уже родила, — норовил сказать каждый и протянуть к животу руку.

Аманда не только не отстранилась, она вновь уселась позировать, только больше двадцати минут не выдержала — малыш разбушевался. И если он колошматил по руке так чувствительно, то о том, что происходило внутри Аманды, не хотелось и думать. Ещё ему понравилась музыка, потому что мы увидели объявление о корридах, испанских балладах, которые под аккомпанемент настоящих старых марьячи инсценировали студенты театрального факультета.

— Правда, в ритм танцует? — прошептала, Аманда, положив мою руку себе на живот.

У меня вспыхнули уши и перестали улавливать какой-либо ритм! В почти пустом зале мы уселись на первый ряд, и мне казалось, что все актёры только и смотрят, что на живот Аманды, а теперь и на мою руку. В голове окончательно смешался испанский с английским, и мои золотоискатели стучали молотами громче железнодорожников, а влюбленная сеньорита оседлала вместо коня мой мозг. Я с нетерпением ждала, когда же завершится песенный экскурс в историю Калифорнии, и Аманда наконец отпустит мою руку. Ладонь горела от соприкосновения с живым существом, который, пусть и не был частью меня, перевернул мою жизнь с ног на голову — это были самые сумасшедшие девять месяцев в моей жизни. Были? Они всё ещё есть.

Глава семидесятая "Ещё рано! Только не сейчас!"


За пару месяцев я успела позабыть, как выглядит медицинский офис, и вновь, как в первый раз, не могла оторвать взгляда от чужих животов, когда осталась ждать Аманду в холле. Читать журналы не хотелось, и я решила пройтись по коридору, увешанному картинами, и остановилась в конце у окна, под которым стояла низкая витрина с погремушками. Мы не купили ещё ни одной. Неужели и игрушки не сочетались в голове Аманды со слингом и тканевыми подгузниками?

— Зачем? Мать явно купила всё, что рекламируют в журналах. А в первую неделю ему ничего не будет нужно, — надулась Аманда, и я испугалась, что врач сказал что-то не очень хорошее. Я так и не спросила, а она так и не сказала про результат анализа на стрептококк. Спросить сейчас или и дальше молчать? Уж лучше молчать, чем в очередной раз нарваться на грубость. Сама скажет, когда будет готова.

Мы вышли из здания, прошли всю парковку и уселись в машину. Молча. Аманда была за рулём и на пути сюда, но сейчас зачем-то ещё дальше отодвинула кресло.

— Куда ему ещё расти, скажи! — выдала она, глядя перед собой.

Между животом и рулём оставалось довольно много места. В сидячем положении живот будто сдувался — наверное, весь переходил в дополнительные подбородки, но о них лучше не заикаться. К тому же, они не портили лицо, а просто делали Аманду похожей на пупса, разодетого под взрослую куклу.

— Врач сказал, что я перехожу. Шейка матки даже не начала размягчаться.

Я пожала плечами.

— Ну и что! Ты только позже в Рино уедешь и больше постановок нарисуешь. Это же здорово!

Только подбодрить её у меня не получилось. Я вновь ошиблась с выбором слова.

— Что здорово?! Он же после сорока недель расти как ненормальный начинает! Как я слона сама рожу?

— Да что ты нервничаешь! Врач же только предполагает. И ничего больше. Ведь так? Дети ж, они ж не предсказуемы!

— Да что ты знаешь о детях!

Аманда махнула рукой и в сердцах надавила на газ. Только газанула не вперед, а назад. Прямо в дерево! Хруст был очень громким. Затмил даже её вскрик.

Аманда сидела истуканом, и я первой выскочила из заведенной машины. Бампер присыпало старой корой, и оценить ущерб не удалось.

— А теперь можешь поехать вперёд? Чуть…

Я сжала губы. От фразы разило сарказмом, хотя у меня и в мыслях не было смеяться над Амандой. Просто я сама струхнула. Против дерева не сработает никакая краска.

— Сама. Я не могу.

И Аманда действительно вылезла из машины, так и не дотронувшись до ключа. Я отыскала ногой газ и ещё раз проверила коробку передач. Сердце выскакивало из ушей. Я дёрнула машину, даже не взглянув в боковое зеркало, чтобы удостовериться, что Аманда отошла, и потому слишком громко выдохнула, увидев её у дерева. Только она и не думала отряхивать бампер. Она держалась за живот. Тренировочные схватки? Или в туалет от страха приспичило?

Я сжала ключи и провела кулаком по бамперу. Дерево магическим образом нас пожалело, отдав на растерзание беременным нервам кору.

— Ничего! — обернулась я к неподвижной Аманде. — Слышишь, даже царапины нет.

Но она не дёрнулась. Только руку выставила — замолчать или не подходить? Я решила не делать ни того, ни другого.

— Фу, — выдохнула наконец Аманда. — Я уже и забыла, что такое брэкстоны. Врач даже давал послушать схватки, но я абсолютно ничего не чувствовала. А сейчас хоть кричи, так сжимает живот.

Я приблизилась на пару шагов.

— Тебе помочь?

— Как ты поможешь?! — огрызнулась Аманда.

— Ну, не знаю, — отступила я на шаг. — За руль сяду.

— Понятно, что сядешь! — с прежней злобой перебила она. — У меня аж руки трясутся после дерева!

Я уселась на место водителя, но не захлопнула дверцу. В зеркало было видно, как Аманда продолжает держаться за живот. Но моя помощь — это вести машину. Больше ничего.

Казалось, прошло минут пять, прежде чем Аманда заняла место пассажира. Лицо каменное. Руки сложены на животе. Молчит, а мне не хотелось первой нарушать зловещую тишину. Но лучше спросить, куда ехать. Может, ей от пережитого страха захотелось съесть что-то необычное, и надо завернуть в магазин. Ещё минуту тишины я выдержала, но больше не смогла.

— Послушай, а может всё же купим игрушку какую-нибудь?

— Зачем? — прозвучал ледяной ответ.

— Я тут подумала… Но, может, я и не права, — тут же добавила я на всякий случай. — Ребёнок же чувствует, что ты не хочешь ехать в Рино, вот и решил не вылезать. А если мы украсим квартиру детскими вещами, он захочет их посмотреть, и вылезет…

— Они две недели ничего толком не видят.

— Что, даже лицо матери? — удивилась я.

— Наверное, оно для него как подушка…

Отличное сравнение! Только мятая подушка… Я завела машину, продолжая ждать объявления маршрута.

— Ну давай заедем в магазин, — разрешила Аманда, и мы поехали в ближайший универмаг, где можно было отыскать что-то со скидкой.

Мне понравился мобиль, но Аманда покачала головой — у нас нет кроватки. Тогда я взяла большую погремушку с мелкими шариками. Аманда опять покачала головой — громко, а ему надо спать. Тогда я схватила синее одеяло с корабликом, но вовремя бросила. Аманда, к счастью, воздержалась от комментария.

— Видишь, покупать-то нечего!

Тогда я стащила с полки ботиночки — такие крохотные. Явно малыш в них на ноги не встанет, но их можно подвесить к лампе, как украшение.

— Зачем деньги тратить?! — не выдержала Аманда. — С ребёнком нужно просто поговорить. И уговорить вылезти.

— Но только через неделю. А то мы же на «Призрака Оперы» идём.

— Я пока рожать не собираюсь. Ещё полных тридцати восьми нет.

— Завтра будет!

За эту неделю мы уже дважды были в театре — после мексиканских баллад побежали на оперу «Отелло» местной труппы — без декораций, на сцене только кровать, на которой мавр убил жену, да ещё и пели на итальянском. Я уж не знала за чем следить — экраном с переводом или жуткими гримасами Дездемоны. Нельзя в театре садиться так близко — актриса была лет на двадцать старше Отелло, и никакой грим её не спас. Я всё ждала, когда тот выкрикнет «Нонна», или как у них там на итальянском будет «бабушка» — но, кажется, именно так написано на упаковке с бискотти —, а Отелло продолжал петь про любовь… В конце я уже только на него и смотрела, игнорируя действо и хор из переодетых мужчинами женщин. Я ждала на роль афроамериканца, и для меня стало откровением, что Отелло на деле араб. По фамилии актёр был мексиканцем, но казался цыганом — высокий, смуглый без грима, и с такой улыбкой, что ему можно было и не петь. Я жалела, что в зале темно, и у меня нет блокнота с карандашом. Его портрет надо было ставить на афишу, а не какую-то дурацкую картину!

— У меня аж голова закружилась от слежения за экраном, — пожаловалась Аманда. — В следующий раз пойдём на что-то на английском.

Я не думала, что этот «следующий раз» наступит так быстро. Я пыталась остановить Аманду, но та не слышала доводов разума.

— Ты не понимаешь, что это мой последний шанс? — выпалила она на мой протест.

Это тоже был мой последний шанс довести проекты до ума. Минус ещё один вечер уменьшал мои шансы получить приличную оценку.

— Ты всё успеешь, а я нет. Потом я ни в какой театр не пойду с ребёнком. И Бродвей не приезжает в Рино!

Да, он приезжает в Сан-Франциско! И дешёвые билеты оказались только в среду днём. Минус ещё один мой день в университете, ведь я согласилась пойти с ней к врачу в учебное время. Вернее, у меня не было выбора.

— А если у меня раскрытие? Я ведь могу не чувствовать. И тогда меня не отпустят домой.

И после такого заявления она купила билеты на мюзикл! Эти билеты отлично сочетались с полиэтиленом, которым она вновь попыталась застелить диван, чтобы сберечь от околоплодных вод.

— Может, три простыни постелить? — спросила Аманда из темноты. — Тогда не будет скользить.

А я думала, что не сплю одна. Какое там скользко? У меня давно не было места для кручения, но даже сквозь пижаму я чувствовала холод пластика.

— А, может, тебе спать в спальнике на полу? Ковролин можно будет отмыть специальным пылесосом.

И Аманда согласилась. Даже как-то умудрилась забраться в спальник вместе с подушкой. Я с радостью стащила с дивана полиэтилен, но уснуть не смогла. Теперь надо было перебраться к стенке, чтобы ненароком не свалиться на пол прямо на Аманду, но я разучилась так спать — и как бы ни легла, упиралась в стенку то спиной, то коленками, и при любом неловком движении выстукивала по ней глупый такт.

— Знаешь, — послышался теперь уже издалека голос Аманды. — Если бы мне оказалась нужна капельница, это было бы лучше.

Я напряглась, но побоялась вставить в паузу глупую реплику.

— Тогда бы я хоть что-то точно знала про свои роды, — продолжила она. — Как думаешь, животные так же боятся родов, как и люди?

Идиотский вопрос, на который невозможно подобрать нейтральный ответ, но я рискнула выдать:

— Нет, они же не читают в интернете страшных историй.

Аманда на минуту замолчала. На слишком долгую минуту, за которую я успела раз пятнадцать прикусить язык.

— Они тоже видят, как звери умирают, — буркнула она и зашуршала спальником. Наверное, отвернулась.

— Аманда, неужели ты именно этого боишься? Какая глупость! — я даже села. — Мы же не дикари больше! Ты кучу анализов сдала, столько УЗИ сделала! Да врачи тебя всю по косточкам разобрали. Сейчас надо сделать что-то сверхъестественное, чтобы отдать концы в родах. Но ты же этого делать не будешь? — попыталась я закончить тираду на смешливой ноте, но всё равно не получила ответа. — Аманда, чего тебя так расстроило, ты можешь сказать нормально? Капельницу ставить не надо! Раскрытия нет. Да и вообще ты же уже, можно сказать, доносила ребёнка. Аманда! — повторила я настойчивее, и спальник наконец зашуршал.

— Врач спросил, почему я не принесла ему план родов. Я ответила, что не понимаю его смысла. Ну, действительно кто будет меня спрашивать, если встанет вопрос кесарева. Они ведь сделают и всё. А эти разговоры, что я не хочу анестезию. Да, не хочу, а вдруг это будет так больно, что я буду умолять позвать анестезиолога. Ну, какой к чертям план! Я только одно ему написала, что при любом исходе режешь пуповину ты.

Повисла пауза. И я слишком долго молчала, не уверенная, что Аманда высказалась.

— А что, можно было отказаться?! — вскричала я с великой надеждой.

— Ты что, сдурела?! — перекричала меня в ночи Аманда. — Такой шанс раз в жизни выпадает. И единицам! Отказываться? К кому ты ещё на роды пойдёшь… А сама рожать будешь, никто тебе ножницы не протянет…

Я упала обратно на подушку. Ладони вновь зачесались, будто в них уже вложили ножницы. Я бы с радостью вернула их доктору. И если не получится, он ведь поможет мне, ведь поможет? Я, кажется, и уснув, задавала этот вопрос. Во сне меня трясло даже больше, чем наяву. Мне снился медицинский офис, приглушённый свет, врач, лицо которого оставалось в тени. Он бегал за мной с ножницами, а я сигала через стулья в поисках двери и нашла её лишь к утру… Только рассказывать про сон не стала. Лучше скорее сбежать на учёбу и позабыть про грядущие роды.

Аманда тоже должна перестать о них думать, потому что собиралась доверстать флаерсы для агентства по недвижимости. А я в спешке доделывала проекты — когда родится малыш, я явно выпаду из университетской жизни минимум на неделю.

— Знаешь, а лучше родить чуть раньше, — выдала Аманда, когда мы уселись в поезд, чтобы ехать в театр. — Если перехожу и будут стимулировать, мать может приехать, потому что будет известна дата. И даже ближе к сорока неделям может приехать.

— Она тебе так сказала?

— Нет, но мне показалось, что она так думает. Уехать от учеников на две недели она не может, но взять неделю отпуска вполне. А я не хочу её видеть на родах. Не хочу делить с ней этот момент.

— А со мной? Почему ты хочешь делить его со мной? — я задала лишь половину вопроса. Не высказанным остался конец фразы: или ты просто боишься идти туда одна?

— А с тобой хочу! И не спрашивай почему. Просто хочу. И всё тут, — и почти уже через минуту добавила: — Если мать перережет пуповину, она станет напоминать мне о своей связи с внуком до конца дней. А ты — нет, понимаешь?

Я кивнула. Конечно, меня ведь не будет рядом. За стеклом мелькали разноцветные коробки домов. Поездка в Рино стала казаться глупостью. У них будет семья — и чтобы там Аманда ни говорила, настоящая. Куда я лезу со своими кисточками и красками?

— Я засекла время, — выдала Аманда, выходя из вагона. — Мы за два часа добрались. Первые роды длятся в среднем часов восемь. Мюзикл идёт два с половиной часа, плюс два часа дороги и ещё час накинь. Мы успеваем в госпиталь!

На лице Аманды играла улыбка, а у меня дыхание захватило. Я дотронулась до её локтя:

— У тебя что, схватки?

Аманда остановилась на середине лестницы, и мне пришлось заискивающе задрать голову.

— Я просто шучу. Ты что?

Я — ничего. Я пыталась отговорить её от поездки. Поезд ведь трясёт. Даже для меня ощутимо, а она до сих пор ойкает на выбоинах в асфальте. Но желание развлечься взяло верх над страхами. Или те только в ночи её одолевают?

Мы успевали забежать за сэндвичем в забегаловку в квартале от театра. Аманда даже взяла колу, подмигнув:

— Может, в последний раз…

Её шуточки не казались смешными. Я её ещё утром спросила про самочувствие, потому что этой ночью она раз десять бегала в туалет.

— У меня всё нормально. Просто в тридцать восемь недель ребёнок вдруг в настоящего слона превратился.

Только в театре я сумела расслабиться, хотя в желудке чувствовалась тяжесть от плохо пережёванной булки, и так же, как и Аманда, я держала руку на животе, пытаясь успокоить неприятные ощущения. Но в отличие от неё действо меня отвлекло, а Аманда постоянно заглядывала в телефон. Может, мать что написала? Не может же ей быть не интересен знаменитый мюзикл. Шикарные декорации, падающая люстра и голоса, какие голоса! Возможно, лицами они не дотягивали до Отелло, но в остальном явно его обошли. Хотя как можно сравнивать оперного певца с ними… И как можно в театре уткнуться в телефон?

После такого я ожидала, что в антракте Аманда предложит уйти, и уже перебрала в голове с сотню доводов, чтобы убедить её остаться, но ни один не казался мне достаточно хорошим.

— Давай походим, — вскочила Аманда первой из всего ряда. — Если они не настоящие, то пройдут.

— Что? — я уставилась в её бледное лицо.

— Я засекала время. Схватки идут весь этот час каждые пятнадцать минут.

Я приросла к креслу, но Аманда сумела выдернуть меня из него.

— Пойдём!

Мы исходили холл и лестницу. Даже на улицу вышли и прошли от одного светофора до другого. Я боялась открыть рот. Только держала её под локоть.

— Кажется, прекратились. Но я хочу в туалет. Иначе не высижу до конца.

— А ты уверена, что мы должны сидеть?

— Мы же в театр пришли, я не хочу просто так уходить…

Мне хотелось сказать, что она всё равно ведь не смотрит, но я промолчала. И поспешила в очередь в туалет. Уже дали звонок, но мы дождались свободной кабинки. У меня самой скрутило живот то ли из-за сэндвича, то ли от страха.

— Ты чего? — Аманда показалась мне бледнее прежнего. — Снова схватки?

— Нет. Но есть кровь на прокладке. Правда, всего пару капель.

— И?

— Пошли в зал, а то ещё не пустят.

И всё равно она остановилась на середине лестницы подле плаката для селфи.

— Давай попытаемся улыбнуться.

И мы попытались.

— Ну как? — спросила я шёпотом минут через двадцать после начала второго действия.

— Он постоянно двигается, — нагнулась ко мне Аманда. — И так больно, что я уже не могу понять, есть ли схватки. Наверное, всё же нет, потому что он обычно при них замирает.

И мы смотрели дальше, а потом я заметила, что Аманда вновь вытащила телефон и показала мне два пальца. Две схватки были? Что, уже не с пятнадцатиминутным разрывом, а чаще? Но два пальца оказались знаком победы — схваток не было, она смотрела, сколько осталось до конца, потому что малыш передавил всё, к чему сумел привалиться. Мы даже не дождались окончания аплодисментов и понеслись в туалет.

— Есть кровь? — метнулась я к Аманде, когда та вышла из кабинки.

Я выглядела хуже после того, как умылась и замочила волосы. Юбка измялась, потому что я воспользовалась ей, как полотенцем, отключившись на мгновение от мозга.

— Нет, но я вновь почувствовала схватку.

Я глянула на часы. Если прибавить шагу, то мы успевали перехватить ранний поезд и не ждать лишние двадцать минут. Аманда двигалась быстро, но как-то всё боком, будто вновь хотела в туалет.

— Ты вообще можешь идти?

Она без слов кивнула. Как мы только не полетели с лестницы, спеша вставить билеты в валидатор. Табло показывало минуту до прибытия поезда, и двери вагона захлопнулись сразу за нашими спинами. Аманда плюхнулась на диванчик и вцепилась в телефон.

— Новая…

Она опустила телефон на живот, будто на столик, и ухватилась за бока, которые, мне показалось, раздулись, словно жабры. Она дышала так громко, что на нас обернулось несколько пассажиров, и кто-то даже предложил вызвать медиков, но Аманда отказалась.

— Всё хорошо, всё хорошо, — убеждала она, кажется не их, а себя. — По плану мне ещё рано рожать.

Подол моего платья теперь стал ещё и мокрым, потому что я тёрла о него вспотевшие ладони. Мы уже насчитали две новые схватки, а до конечной станции ехать минут двадцать. Осталась одна схватка, а потом в машину и в госпиталь. Мы всё успеем, мы всё успеем, шевелились беззвучно мои губы. Я сидела напротив Аманды, но она так и не подняла на меня глаз.

Никогда ещё поезд не подпрыгивал так сильно. Мои коленки трясло не меньше зубов. И никогда он ещё не ехал так медленно. И так резко не тормозил. И вот при очередном торможении я оказалась на полу между сиденьями, но даже не почувствовала голыми коленками ледяной пол. Я уткнулась носом в живот Аманды.

— Только не сегодня. Давай не сегодня… — шептала я едва слышно.

— Ты что делаешь? — впервые заговорила со мной Аманда.

— С ним ведь можно поговорить. И он поймёт, что ещё не время. Так ведь?

— Сядь на сиденье! На нас смотрят! — почти прошипела Аманда, и я подчинилась.

К нам снова подошли, держа наготове телефоны. Спрашивали, кому позвонить? Вызывать ли «911»? Аманда крутила головой и первой вылетела на перрон. Я еле поспевала за ней.

— Мне надо в туалет. Я не могу больше терпеть.

Но мы уткнулись в закрытые двери. Что? Рядом прогуливался охранник, и я нашла в себе силы подойти.

— Все туалеты на станции давно закрыты по решению полиции, вы разве не знали? — Да откуда нам было знать, мы второй раз за год на поезде едем! — Там наркотиками торговали.

— А нам что делать? — появилась за моей спиной Аманда. — Я не могу дотерпеть до дома.

Охранник минут пять изучал её живот, и мы не смели нарушить его животрепещущее молчание. Потом он бросил короткое «идёмте» и повёл нас в служебку.

— Крови больше нет, — выдала Аманда. — Прокладка мокрая, но это ведь не могут быть воды? Слишком мало…

— А схватки, они есть?

И только я спросила, Аманда тут же привалилась к стене. Она дышала, а я лихорадочно пыталась вспомнить номер парковочного места. Обычно мы фотографировали его, а сейчас число показалось обеим таким простым, что мы не стали тратить времени на фотографию. Аманда тоже забыла. Мы вышли на парковку и стали лихорадочно оглядываться, чтобы вспомнить хотя бы направление поиска.

— Ты стой здесь, — указала я на фонарь. — А я обегу парковку.

Аманда согласилась, а какой у неё был выбор?! Мне явно предстояло пробежать кросс. Сумка хлестала по сжавшемуся животу. Я чувствовала, что у меня теперь мокрые не только подмышки, но и трусы, но останавливаться не имела права. Никогда я не думала, что на парковках так мало фонарей. Я пару раз в полутьме кидалась к чужим машинам и чуть не попала под колёса. Один ряд, второй, третий… На седьмом я перестала считать. Просто бежала.

Наконец я ударилась животом о водительскую дверцу «тойоты» и два раза уронила на землю ключи. Пристегнув ремень безопасности, я выдохнула, как Аманда, глубоко и шумно. Теперь только бы ни в кого не врезаться и суметь отыскать короткий путь к дверям вокзала. Когда мне посигналили, потому что я не пропустила машину на знаке «стопа, » я встала как вкопанная и лишь спустя долгое мгновение поехала дальше.

— Соберись, соберись, соберись, — шептала я себе, заметив фигуру Аманды. Она продолжала держаться за живот, и подле неё остановилось несколько человек, но она, заметив машину, замахала мне рукой.

Я затормозила подле неё и ещё сильнее сжала руль.

— Уже двадцать минут, а новой схватки нет, — шепнула она, пристёгиваясь, когда я уже рванула вперёд.

Впереди маячила пробка. Нам за час не добраться до госпиталя. Ну никак.

— Мы ведь домой едем, ведь да? — спросила жалобно Аманда, как будто это я, а не она должна была дать ответ.

— Как ты скажешь, как ты скажешь, — протараторила я, вклиниваясь в плотное движение на трассе.

— Домой. Уже двадцать пять минут, как схватки нет.

Габаритные огни сливались в кровавое море, и очень солёное — я даже приложила пальцы к переносице, пытаясь вернуть потерянное спокойствие. Без паники. Только без паники. Но паника бушевала внутри, безжалостно отрывая нерв за нервом.

Глава семьдесят первая "Час Икс"


Первая мысль по своей простоте и скорости, с которой она ворвалась мне в голову, казалась абсолютной правдой — Аманда разыграла меня. Продуманно и цинично. За пять минут до съезда в сторону госпиталя, она заявила, что ничего больше не чувствует. Даже ребёнок едва ворочается и явно уснул. Что это было: очередная проверка на вшивость? Ей захотелось вдруг узнать, как я поведу себя в час Икс? И как я себя повела? Перепугалась за неё, как последняя идиотка!

Закусив от обиды губу, я нашла в себе силы безопасно довести машину до дома. Только вот в подземном гараже остановилась на долгие десять секунд, чтобы вписаться в парковочное место, не снеся бетонный столб, так у меня вдруг затряслись руки. Зачем нужна была такая проверка? Что я сделала не так, чтобы дать Аманде повод настолько в себе усомниться? Ведь не сотворила же она такой спектакль от скуки! Или же, глядя на актёров, ей тоже захотелось поиграть, и единственным благодарным зрителем оказалась я. Нет, нет, я никогда не скажу ей «браво». Пусть не выходит на поклоны.

И Аманда действительно не вышла из машины. Быть может, я так шарахнула дверью, что даже слепой мог догадаться, что я уже на пределе. Надо было оставить её в гараже и уйти домой. Но я бросила связку ключей на сиденье, а моя осталась в сумке, лежащей рядом с автокреслом. Подождав минуту, я всё же открыла заднюю дверь.

— Возьми, пожалуйста, сумку, — сказала Аманда.

Зачем напоминание? Именно это я и собиралась сделать. Лучше бы сказала, что просидит в машине до утра. Говорить не было ни сил, ни желания После такого вечера я и так буду спать на раскаленных иглах.

Сумка камнем повисла на шее, и я почти закрыла дверь, когда Аманда остановила меня:

— Сумку для госпиталя. Мы сожгли в пробке весь бензин. Лампочка загорелась. Если ночью всё начнётся, придётся ехать на твоей машине.

Я машинально перегнулась через автокресло к сумке и вытащила её, впервые ощутив, насколько та тяжёлая. Что могло так весить? Фотоаппарат точно оставался дома.

— А кресло? — спросила я больше с издёвкой, продолжая на все сто верить в розыгрыш.

— Успеешь поменять машины, когда я уже рожу.

«Да когда ж ты уже родишь?!» — чуть не закричала я, но сдержалась и повесила на плечо спортивную сумку. Что же там такое тяжёлое?

Аманда наконец вылезла из машины и прошла к лестнице какой-то уж совсем утиной походкой, которую я прежде не замечала. Тогда в мозг закралось первое сомнение в правоте моих выводов. Аманда держалась за перила, словно старуха. Я даже крикнула снизу, чтобы она дождалась меня, и она действительно остановилась.

— Как же я перепугалась! — Когда Аманда всем телом навалилась на моё левое плечо, сумка на правом сразу полегчала. — Тётка ещё одна утешала, что родила шестого в лифте госпиталя и сама на руках вынесла его акушерке.

Меня передёрнуло, и Аманда тут же добавила:

— Я с собакой не пойду, а ты оденься.

Не оденься, а переоденься! Мне хотелось залезть под душ, а не гулять с Лесли, но пришлось ограничиться раковиной. Аманда сидела на краю дивана в той же позе, что и в поезде.

— Опять?

Она мотнула головой и молча прошла мимо меня в ванную комнату. Я закрыла глаза и выдохнула, но не успела дойти до двери, как Аманда высунулась из-за косяка:

— Телефон не забудь!

Я не забыла его взять, но так и не включила после театра. Батарейка почти разрядилась, и я отключила в телефоне всё, что было можно, поставив звук на максимум, и извинилась перед Лесли, что длинной прогулки не получится. Коленки болели, словно я пробежала полумарафон. Хотя пару кроссов я точно сдала!

Аманда не позвонила. И дома я нашла её уже в спальнике.

— Надо выспаться. А то вдруг…

Она отвернулась, не закончив фразу. Хотя и смысла не было заканчивать.

— Аманда, ты действительно что-то чувствуешь?

Свет горел только в кухне, и я не видела, какого цвета у Аманды сейчас лицо.

— Я теперь всегда что-то да чувствую! — и она отвернулась, натянув ткань к самому носу.

— Аманда, я тебя серьёзно спрашиваю!

— Я тебе серьёзно отвечаю, что не знаю! Я ничего теперь не знаю! У меня неделю живот тянет.

— У тебя кровь есть?

— Нет, пока больше нет. Но это ни о чём не говорит, понимаешь?

— Понимаю!

Но понимала я лишь одно: мне нужно срочно в душ, пока Аманда не спит. И поесть. И так сегодня будет сложно уснуть, а на голодный желудок и подавно.

Я намылила голову и чуть не задохнулась от арбузного запаха. И мне захотелось арбуза. До такой степени, что аж слюни на губах выступили. Или я заглотила пену, пока смывала её с волос? Какая гадость! Душ не успокоил, а только больше вывел меня из себя. Я схватила фен и поняла, что в комнате темно. Аманда не поленилась сходить на кухню.

Пришлось на цыпочках подходить к шкафу и выуживать сухое полотенце. Если замотать голову, то есть шанс проснуться без соплей. На кухню я так же кралась — разминуться с холодильником было сложно. На полке оставался последний йогурт. Ничего. Аманда съест на завтрак вафлю. Надо было не на мюзикл, а в магазин ехать. Может, её действительно в поезде растрясло?

Поев, я стала пробираться к дивану и чуть не перекувырнулась через сумку. Нога ударилась о что-то жёсткое и теперь жутко ныла. Я раскрыла молнию и извлекла бутылку. На вскидку три фунта, а то и все четыре! Свет был лишь в холодильнике, и я сунула под него бутылку — оливковое масло! Зачем?

Оставив бутылку на столешнице, я наконец добралась до дивана. Сейчас мне никакие стены не были помехой. Я провалилась в сон, как в чёрную дыру, и еле открыла глаза на голос Аманды.

— Ты зачем перерыла сумку?!

Глаза с трудом привыкали к свету, и я даже закрыла лицо ладонями.

— Я не копалась в твоих вещах. Я споткнулась в темноте о сумку.

— И вытащила масло?

— Зачем тебе масло?

— И ты спрашиваешь?! — закричала Аманда с не меньшим надрывом. — Ты совсем Ванду не слушала? Меконий к попе прилипает! И его можно снять только маслом.

Да, я теперь что-то такое припоминала.

— Но зачем такую огромную и тяжёлую бутылку тащить?

— Другой у нас не было! — перебила Аманда.

— Так давай купим. Нам всё равно за йогуртами надо. Я после занятий заеду в магазин.

— Ты никуда не поедешь. У меня снова схватки. Уже были две по пятнадцать минут.

Я ещё сильнее вдавила пальцами веки, желая проснуться.

— Который час? — Что-то слишком светло для раннего утра.

— Почти десять. Я дала тебе выспаться. Даже с собакой погуляла. Думала схватки пройдут.

— Что?! — Я скатилась с дивана. — У меня лекция через пятнадцать минут начинается!

— Ты не слышишь меня? Ты никуда не поедешь! У меня схватки!

Я прижалась лбом к зеркалу над раковиной. Мне надо показать преподавателю эскиз, мне надо…

— Мне надо в туалет. Чего ты стоишь тут? — Аманда чуть ли не отпихнула меня. — Опять кровь…

Я плеснула в лицо водой и только тогда заметила на голове тюрбан. Волосы оставались мокрыми, и я схватила фен.

— Ты слышишь меня? — орала Аманда сквозь шум. — Десять минут, а не пятнадцать. Что делать?

— Врачу звони! — перекричала я горячий воздух, которым сушила на лице капли.

— Да выключи этот чёртов фен!

Аманда действительно схватила телефон, а я дезодорант. Если это час Икс, его мне понадобится много. И почему я не собрала сумку для себя? Лишняя футболка, щётка да прокладки мне не помешают! Этим я и занялась, вытряхнув из рюкзака всё учебное.

— Что ты делаешь? — прошипела Аманда, отстраняя от лица трубку, из которой лилась классическая музыка.

— Собираюсь с тобой в госпиталь.

— Лучше фотик на зарядку поставь!

Я сделала это и пошла к раковине за щёткой.

— Твою брать? — обернулась я к Аманде.

Та покачала головой.

— Медсестра сказала, что пока воды не отойдут или схватки не станут каждые пять минут, не ехать. И вообще сказала сегодня не рожать. У Кена назначено несколько кесаревых, и он будет уставший и вообще может уйти домой, и у меня роды будет принимать другой врач.

Аманда продолжала держать телефон у подбородка, словно собиралась откусить от него угол.

— Вот и не рожай, — согласилась я с медсестрой. — Рожай завтра, когда у меня учёбы нет. И за выходные тебя выпишут, и в понедельник я пойду в школу.

— Что? Ты оставишь меня с ребёнком одну?

Наверное, её неприкрытое возмущение спасло телефон — она убрала его ото рта.

— Не одну, а с матерью. Думаешь, ты сможешь ей неделю голову морочить, что ещё не родила?

Аманда не ответила.

— Как твои схватки?

— Не чувствую больше.

— Так я могу поехать в университет?

— Делай, что хочешь, — огрызнулась Аманда.

Я схватила учебник, тетрадь и ноутбук подмышку. Перепаковывать рюкзак не хотелось, потому я так и направилась к двери.

— Возьми мой рюкзак. Он в шкафу пустой! — бросила мне в спину Аманда всё так же зло, но я отказалась.

Надо было быстрее уйти, пока Аманда вновь не придумала схватки.

— Я помню, что Ванда советовала на начале схваток спать. У меня телефон включен. Пробок ещё нет.

Аманда проигнорировала мои слова, ия понеслась вниз по лестнице с такой скоростью, что чуть не выронила ноутбук. Что она злится? За четыре часа, которые мы провели вчера в дороге ничего не произойдёт. Я успею и поучиться, и к ней вернуться.

Однако поучиться не получилось — я постоянно тыкалась в телефон, боясь не почувствовать вибрации. И он затанцевал в кармане именно в тот момент, когда я выслушивала вердикт своему дизайну. Телефон бил по заднице, словно кнутом, и я выскочила в коридор быстрее беговой лошади, и только телефонный ангел хранитель уберег мой телефон от встречи со стеной. Сообщение оказалось от Стива: «Аманда ещё не родила?» Ни здрасте, ни извини… Так я ему и ответила! Пусть пишет своей подружке сам. Я и смайлика не пошлю. Пусть валит в игнор!

А меня в игнор уже отправили двое: отец и Аманда. Правда, первый два дня назад молча перевёл мне на карту деньги, а вот Аманда могла бы послать хотя бы короткое «я — о’кей». Самой лучше не звонить, а вдруг она действительно уснула. С другой стороны в госпиталь без меня она всё равно не поедет, потому раз нет звонка, можно спокойно ехать в магазин.

Набрав полную корзину йогуртов, я выдохнула: не все знания с курсов выветрились из больной головы. Перед родами надо есть. И лучше всего йогурты. И как можно больше! Столько, сколько влезет в тележку после коробки минеральной воды. И я чуть не забыла про оливковое масло. Из десяти бутылок ни одной маленькой, и я почти ушла, как увидела у самой стенки малютку на шестнадцать унций. Хоть не кирпич по весу, пусть тоже стекло.

Дома Аманда встретила меня молчанием. Я сразу догадалась, что до Стива дошло позвонить со своим вопросом ей напрямую. Только решила сделать вид, что ничего не знаю, хотя ладони так зудели от любопытства, что я даже палец больной задела. Почему же он так раздражает Аманду? Неужели напоминанием про Майкла. Может, стена равнодушия, которую ещё в августе она возвела вокруг его отцовства, не каменная, а бумажная из детских обид. Может, она любила Майкла?

Я показала Аманде купленное оливковое масло, и она молча бросила бутылку в собранную сумку.

— Так мы едем?

— Видишь же, что нет! — огрызнулась Аманда. — У меня схваток нет. И ещё у нас нет электричества.

— Как?

— Ремонтируют что-то, и это, кажется, надолго.

— А я сказала, что пошлю сегодня новые эскизы на проверку.

— Библиотека до восьми сегодня. Можно туда поехать.

А разве ремонтники оставили мне шанс на спокойную работу? Нет, и я, схватив банан, развернулась к двери.

— Я с тобой! — вскочила Аманда. — Телефон почти разрядился. Я не смогу позвонить тебе, если что.

— Так ты всё же что-то чувствуешь?

— Сейчас нет, но у меня уже тридцать восемь недель и два дня. Почти три!

— Какие три? Недели меняются в среду, а сегодня четверг!

— Какая разница?! Теперь я могу родить каждый день!

Почему она кричит? Я ведь всё слышу и не запрещаю ей ехать.

— Если ты собралась завтра родить, тогда мне точно надо доделать и отправить проект сегодня.

В библиотеке я забилась в самый угол, подальше от бегающих с книжками детей и попросила Аманду не отвлекать меня. Я не заметила, чтобы та обиделась. Она должна прекрасно понимать моё нервное состояние. Времени ровно до восьми часов, и я не собиралась терять и минуты. Даже на музыку, потому сунула в уши пустые наушники вместо берушей. Когда я подняла голову, Аманда уже что-то говорила, но, увидев на часах почти семь тридцать, я попросила не мешать. И она закричала так, чтобы её услышала вся библиотека:

— Тогда я иду домой!

— Иди, — бросила я, вернувшись глазами к экрану. Проект почти готов, но это «почти» никак не укладывалось в оставшиеся до закрытия полчаса. Почему я не в силах верно рассчитать время и силы? Выдохнув, я вновь взглянула на Аманду, но рядом со столиком её не оказалось. Неужели оставила меня в покое без скандала?

Слишком быстро по громкой связи объявили, что до закрытия осталось пятнадцать минут. Я судорожно заработала мышкой, ожидая, что Аманда подойдёт, чтобы поторопить меня, но она отнеслась с пониманием к моим творческим метаниям. Или на этот раз обиделась, тогда мне предстоял молчаливый вечер. Что тоже неплохо. Я наконец закрыла файл и прикрепила его к письму. А когда нажала на стрелку «отправить», ко мне подошёл библиотекарь.

В зале я оставалась одна. Сунув ноутбук в позаимствованный у Аманды рюкзак, я поспешила на улицу. Вечерами всё ещё было прохладно, и в одной футболке Аманда замёрзнет, ожидая, пока я принесу ключи от машины.

Только на парковке её не оказалось, но я успела вбежать в здание библиотеки, чтобы проверить туалет.

— Аманда! — позвала я и, не получив ответа, заглянула в каждую кабинку.

Где же она меня ждёт? Неужели я не заметила её за стеллажами? Но обратно в зал меня не впустили, сказав, что никого из посетителей там нет. Я побежала обратно к машине. Парковка почти опустела, а за деревьями Аманде не спрятаться. Да и зачем прятаться? Зачем?

И тут я вспомнила её слова про дом. Неужели действительно уехала домой? На «убере», что ли? Я ещё раз, уже не надеясь увидеть Аманду, оглядела парковку и села в машину. Сейчас со злости она уляжется спать, и я опять не сумею нормально поужинать, а если учесть, что сегодня я не успела пообедать, перспектива не из приятных.

В гараже горел свет, и я радостная поспешила к дому, дождалась лифта, и пока тот поднимал меня на третий этаж, придумывала, как объяснить Аманде, что с ней ничего бы не случилось, дождись она вместе со мной закрытия библиотеки. Голодная была, что ли? Могла ведь в автомате шоколадку купить. Я вот за работой о голоде напрочь забыла, а сейчас живот завёл рулады, и я радовалась, что никого нет рядом.

Стучать я не стала, потому что подошла к зданию со второй двери, а наш балкон выходил на другую сторону. Если Аманда спит, лучше её не будить. Света в квартире не оказалось, и я тихо прикрыла дверь. Снова пришлось красться к холодильнику, и, открыв дверцу, я решила посмотреть, что мне оставила в наказание её величество беременная — диван или спальник. Комната была пуста. Захлопнув холодильник, я включила свет и направилась в ванную. Никого.

Неужели? Я схватила телефон и набрала номер Аманды. Может, она пыталась сказать, что у неё схватки, а это я вместо «госпиталя» услышала «дом»? После соединения меня сразу перекинуло на автоответчик.

— Аманда, позвони мне! — оставила я глупое сообщение.

Либо у неё телефон окончательно разрядился, либо ей уже не до телефона. Почти половина девятого. Медицинский офис закрыт. Не дожидаясь лифта, я сбежала вниз, чтобы проверить, стоит ли в гараже её машина. Может, она доехала до дома и пересела в свою? Машина оказалась на месте. Значит, она попросила везти себя напрямую в госпиталь.

Где же номер госпиталя? Как же я до сих пор не сохранила его в телефон. Вот их сайт. Контакты. По которому звонить? Родильное отделение, наверное… Я закрыла глаза и произнесла имя и фамилию дрожащим голосом. Нет. Аманды у них нет и она им не звонила.

— Могу я ещё чем-нибудь помочь? — спросила медсестра спокойным тоном.

Я покачала головой, но потом сообразила проговорить:

— Нет. Спасибо. Доброй ночи!

Доброй ночи? Где Аманда? Что мне делать?

Я съехала по капоту прямо на бетонный пол и привалилась к колесу. Что делать? Уткнувшись в телефон, застрявший между коленей, я разревелась. От страха. И жутких мыслей, полезших в голову.

Глава семьдесят вторая "Ты себя ещё не знаешь"


— Мисс, вы в порядке?

Я сумела кивнуть и даже промычать что-то, но явно не убедила склонившегося надо мной мужчину пойти по своим делам. Темноту гаража прорезали яркие фары, и я поспешила вскочить на ноги, чтобы избежать новых вопросов.

— Вы уверены, что вам не нужна помощь?

Он был белый, а в акцентах я так и не научилась разбираться, но по чистоте грамматики не приходилось сомневаться, что он понял мои слова. Видно, глаза говорили не то, что язык. Сжав телефон, я шагнула прочь от машины и уже бегом бросилась к лестнице. Пусть думает, что реву из-за несчастной любви!

Обежав здание, я с надеждой подняла глаза на балкон — увы, он оставался чёрен. Тогда я побежала к дороге, чтобы ненароком не столкнуться с заботливым соседом, на ходу набирая номер отца. Голос почти не дрожал, когда я начала говорить, но в какой-то момент он прокричал в трубку «Стоп!», и я поняла, что размазываю по лицу сопли. Вопросы сыпались градом, и я всё сильнее и сильнее втягивала голову в плечи, шмыгая перед каждым ответом.

— Я не ругалась с ней, честно. Я просто делала уроки! — закричала я и закашлялась.

Отец подождал, пока я успокоюсь, и спросил:

— Какой именно глагол Аманда использовала?

— Пойду…

И тут у меня кликнуло в голове и возникшая мысль окончательно подкосила колени, заставив плюхнуться на траву, мокрую от недавней поливки.

— Пап, это три мили, а то и все четыре! Аманда беременная, она не может пройти столько пешком!

Аманда не может… Она может многое. Но ведь не это?

— Пап, ты действительно думаешь, что Аманда могла пойти пешком?

После секундной заминки отец ответил:

 — Насколько я знаю беременных женщин, могла.

— Папа! — закричала я в трубку.

— Никаких подробностей. Это наш с мамой секрет. Поняла? А теперь успокойся. Подожди час и позвони мне. Если Аманда не придёт, будем решать, что делать дальше.

— А пока?

— Пока иди домой, — проговорил отец чуть ли не по слогам и отключил телефон.

Я начала судорожно отряхивать мокрые штаны, но они продолжали липнуть к телу. Действительно стоило вернуться в квартиру и переодеться. Меня трясло не на шутку. Ветер пробрался под футболку и трепал её, как поднятый на рассвете флаг. Горячий чай тоже б не помешал, но я всё тянула в надежде, что дверь распахнется, и я заварю уже две чашки. Впрочем, даже выдуй я сейчас галлон бодрящего напитка, мне не получить и унции отцовского спокойствия!

Чтобы меньше смотреть на часы и прекратить считать минуты ужасного часа, который дал мне отец, я принялась перемывать посуду. Днём посудомойка остановилась на середине цикла, и, переложив всё в раковину, я принялась ополаскивать тарелки и составлять обратно в машину просохнуть, а тяжёлую стеклянную форму оставила на плите. И напоследок включила в раковине измельчитель. Не глядя. Вжик! Как, как в дырку мог попасть шнур от чайника… Я вытащила покореженный штекер. Чай отменился сам собой. Но разве чайник сейчас важен?!

Минуты утекали, а вместе с ними и остатки надежды, но я упрямо гнала страшные мысли прочь, напевая чуть ли не через слёзы испанскую песенку про сына луны. По двадцатому кругу, когда минуты перевалили за второй десяток. Не сейчас, ещё рано, ещё пять минут подожду. Ну, ещё десять… Ну… Ещё… Я не хочу никуда звонить…

Я подняла кулак и чуть не ударила беспощадный дисплей на микроволновке. И в этот момент в дверь постучали. Я не верила, что это Аманда. У той есть ключи. Полиция? Но откуда им знать…

Коленки затряслись, и у меня взяло, кажется, больше пяти минут, чтобы доползти до двери, а дрожащие пальцы пару раз срывались с замка, прежде чем сумели его повернуть. На пороге стояла Аманда. Бледная, как смерть. Или же у нас что-то случилось в коридоре с освещением. Жилка под коленкой задрожала пружинкой, и я не сумела отступить. Аманде пришлось подвинуть меня, чтобы пройти внутрь.

— Ты что, пешком шла? — выдала я, привалившись к двери.

— А ты как думала? — отчеканила Аманда, опускаясь на диван на манер робота, то есть медленно сгибая ноги.

— Как?

— По дороге. Прямо, потом налево, а потом направо. Так же, как мы едем. Другой дороги я не знаю.

— Я бы тебя увидела!

— Я бы тебя тоже, если бы смотрела по сторонам.

— А куда смотрела ты?

— На живот! — заорала Аманда. — Чтобы тот не отвалился!

— Зачем ты ушла?! — кричала я с тем же надрывом, что и она, и Аманда вдруг уставилась на меня и отчеканила:

— Прекрати орать на меня!

Я провела мокрыми ладонями по штанам и уставилась в пол. Ноги босые, а плитка ледяная, вот я и дрожу.

— Если бы ты не орала в библиотеке, я бы не ушла.

Дрожь становилась сильнее, пришлось даже обхватить себя руками. Я орала? Я просто попросила не мешать мне работать. Но я, кажется, не произнесла и слова в оправдание. Слёзы брызнули раньше, чем первый звук достиг конца языка. Я съехала по двери на пол и уткнулась в дрожащие колени. Как она могла! Я так бы и проревела до утра, если бы не телефон. Тело с трудом вскарабкалось по стенке, и рука сумела дотянуться до телефона. На экране горел отцовский номер.

— Пап, — едва выговорила я, заглотив слёзы. — Всё хорошо, — опередила я вопрос и возможный нагоняй.

Однако отец не отругал, а без слов отключил телефон. Обиделся, что я не позвонила.

— Что ты ему наговорила? Зачем ты вообще ему позвонила? — напустилась на меня с дивана Аманда.

— Да потому что я не знала, что делать! — попыталась прокричать, а в итоге прохрипела я в выключенный телефон. — Я испугалась за тебя. Разве я могла подумать, что ты пошла домой пешком! Почему ты ушла? Почему?

Аманда пожала плечами.

— Могла же позвонить или хотя бы «убер» вызвать!

— Я музыку включила, и телефон сдох. А денег с собой не было.

Опять у неё не было денег! Идиотка! Так ведь родить можно на улице! И даже не в лифте!

— Я как-то не думала, что по прямой так тяжело пройти. Если б хоть какой парк был по дороге воды попить, — продолжала между тем Аманда. — Поставь чайник.

Я рассказала про измельчитель и, к великому удивлению, не услышала ничего в свой адрес. Аманда просто сказала:

— Вскипяти воду в кастрюльке.

Я так и сделала, а пока принесла ей бутылку минеральной воды.

— Знаешь, — Аманда сделала первый глоток, — ничего не делается просто так. Может, эта прогулка поможет мне родить? Ну хоть как-то ускорит процесс…

— Почему ты так нервничаешь? — Я поставила на плиту кастрюльку и привалилась к раковине спиной, чтобы не смотреть на Аманду. Глаза продолжало щипать, и я с силой сжала переносицу. — Дождись хотя бы полных тридцати девяти недель, а потом уже нервничай.

— Ну как ты не понимаешь! — завелась за моей спиной Аманда. — Мать названивает каждый день. Зная её настырность, я не удивлюсь, увидев её завтра на пороге. Чем быстрее я рожу, тем лучше. И чем дольше скрою от неё, что родила, тем больше у меня шансов насладиться ребёнком, потому что потом придётся делать то, что она считает правильным. Как ты не понимаешь?

Наверное, я просто не хотела понимать, как можно радоваться отсутствию матери. Скорее бы вода вскипела, но та даже пузыриться не начала. В холодильнике нашёлся хлеб, но на голодный желудок совершенно не хотелось тоста, и я решила сунуть кусочек в микроволновку, напрочь позабыв, что там всё заставлено специями.

— Когда уже можно будет это всё убрать?! — почти простонала я, не поворачиваясь к Аманде лицом — так, может, удастся, избежать очередной лекции о вреде микро и каких-нибудь ещё волн.

Пальцы как приклеились к ручке микроволновки, и я даже не дёрнулась, когда за спиной что-то грохнуло, и сумела обернуться, когда увидела под ногами осколки. Что это?

— Ты какую конфорку включила?! — уже успела допрыгать до кухни Аманда.

Я молча глядела на усыпанную осколками плиту. Это разнесло вдребезги стеклянную форму для выпечки. Как же я так ошиблась… Аманда выключила красную конфорку и вылила в раковину из кастрюли воду с кусочками стекла.

— Кейти, метлу возьми! Чего стоишь, как истукан! С пола собери, пока плита остывает.

Я сунулась в кладовку за метлой. Аманда собирала с края плиты осколки прямо в ладонь.

— Порежешься! — испугалась я.

Она сурово взглянула на меня:

— Я не ты. Не порежусь. Знаешь, ацтеки верили, что умершая в родах женщина сразу попадает в Миктлан, а другим ещё четыре года до рая идти. Ведь они верили, что не важно как ты живешь, главное как ты помер. Вот интересно, куда они отправляли женщину за смерть на кухне? А если бы ты лицом к плите стояла, идиотка!

Я не смогла сказать и слова. В горле совсем пересохло, колени затряслись ещё сильнее, и только метла удержала меня в вертикальном положении. Что за вечер! Уж лучше лечь спать, чем заполучить чего похуже. Аманда безнадёжно уставилась на плиту. Согреть на ней воду в ближайшие полчаса не представлялось возможным. Она достала из холодильника молоко и со злостью распахнула микроволновку. Баночки со специями чуть ли не посыпались на столешницу. Наконец она протёрла тарелку и поставила чашку туда, где та давно не бывала. Мне молока она не согрела, но я, собравшись с силами, приготовила себе какао.

— Ложись спать! — почти скомандовала Аманда. — После такой прогулки у меня ночью могут отойти воды.

Я кивнула и пошла чистить зубы. Уж поскорей бы это закончилось. С ребёнком на руках Аманда перестанет дурить. И ещё она уедет в Рино. Впервые я чётко поняла, что жду её отъезда больше, чем самих родов.

Только ночью ничего не произошло, и утром я пошла разбираться с последствиями ночного взрыва. Пропылесосила, вымыла, вычистила, собрала вещи в стирку и уставилась на Аманду, уткнувшуюся в телефон.

— Мне Стив вчера написал. Спрашивал, родила ли ты, — сказала я, не понимая толком, какой реакции ожидаю. Но реакции не последовало никакой. Аманда просто буркнула:

— Знаешь же, что ему написать. У меня вообще что-то ничего не болит, кроме ног. Так я действительно перехожу. А ещё три недели в таком состоянии находиться не желаю. Пойдём в горы погулять.

— У тебя же ноги болят.

— Должно болеть другое, чтобы родить уже наконец!

Стирка откладывалась на вечер, а прогулка не обещала ничего, кроме очередного нытья.

— Можем ходить так каждое утро. Если выйдем из дома в половине восьмого, ты успеваешь в университет.

— Я не могу туда ехать без душа, — попыталась я предотвратить надвигающееся изменение в распорядке моего дня.

— Какой душ в такой холод! Я бы кофту ещё одну надела.

Наверное, у Аманды мёрз живот, потому что застегни она молнию, та бы тотчас же расползлась на пупке. Из прогулочного трёпа я не могла восстановить и секунды, настолько переключилась на собственные проблемы, виновницей которых вновь оказалась Аманда. Не успела ещё с прошлого раза помириться с отцом, как снова поругалась. Как же у меня из головы вылетело позвонить, а он сидел, нервничал, выжидал и в итоге позвонил сам. Сам! И Стив, небось, ждал, когда Аманда напишет ему хоть строчку, и не выдержал, но побоялся спрашивать напрямую. Почему бы мне не пожалеть его и не ответить? Я даже достала телефон, но в этой части парка сигнал не ловился. Ничего, я не передумаю до возвращения в машину.

— Чего ждёшь? Позвони сама!

Я чуть телефон не выронила от слов Аманды. Откуда ей известно о моём намерении? Не могла же я озвучить его без моего ведома?

— Ну скажи отцу, что ты вокруг меня бегала, потому не позвонила. Вали всё на меня.

Ах, так она не про Стива… Отцу действительно стоит позвонить первой, но не сейчас. Ему надо дать время остыть. Тогда он и не вспомнит про обиду и можно будет не извиняться. Небу видно не понравилось такое моё решение, и оно начало хмуриться. Или решило наполнить бутылку Аманды. Даже в такой холод она умудрилась выпить четверть галлона!

— Я ему уже написала, — буркнула я, чтобы та отстала, и желание ответить Стиву стало ещё сильнее.

В машине я сразу написала послание. Всё равно короткое: «Ещё две недели можешь не спрашивать. Потом она тебе сама напишет». Во всяком случае я надеялась, что Аманда всё же разошлёт друзьям хотя бы электронное сообщение о рождении сына. Но спрашивать я не стала. Вдруг вспомнит мою феечку. Вот будет у меня дочь, я сама такую открытку всем пошлю. Надо бы засканировать рисунок и сохранить до лучших далёких времён.

Первые дождинки падали медленно, но мы не успели выехать за ворота парка, как дождь полил стеной.

— Не хочет прощаться с Калифорнией, — усмехнулась Аманда.

Интересно, а насколько ей тяжело будет уехать? Всё-таки три года достаточный срок, чтобы привязаться к месту. Это только родной город может надоесть до невозможного. Но Аманда возвращается домой не одна и потому совершенно другой в ожидании новой жизни. Неужели она видит перед собой лишь старую? Откуда столько нелюбви к матери? Откуда? Теперь они полноценные взрослые женщины. Неужели им не по силам будет найти общий язык? Странно…

Мы вернулись домой и занялись стиркой. Всё как прежде — вместе складываем ещё горячие от сушилки вещи. Неужели я буду складывать их скоро одна?

Месяц, в крайнем случае — два. Потом я поеду в Рино. Но, может, Аманда изменится? Перестанет нервничать, станет прежней. Или она изменилась насовсем?

Люди меняются. Даже Стив не ответил. Не станет же он, как я, раздумывать над простым «спасибо». Обиделся. Что-то все на меня обижаются. Поскорей бы уже понедельник. Аманда обещала сама сходить к врачу и не срывать меня с занятий. Обещала. Да только в понедельник может поменять решение раз сто за десять минут завтрака.

Дождик накрапывал всё воскресное утро, и Аманда решила провести его в спорт-клубе — поплавать, а я вдруг поняла, что совершенно не хочу опускаться в воду. На доске красовалось объявление о мастер-классе по самообороне. Начинался он ровно через десять минут.

— Хорошо, иди, — получила я разрешение от Аманды и побежала наверх быстрее лани, но перед входом в зал чуть не передумала, потому что желающих поучаствовать собралось не больше пяти, если не считать пары девочек лет десяти. Однако ретироваться не получилось, за моей спиной закрыли дверь.

Проводили мастер-класс местные каратисты. После долгой вступительной речи с никому не нужной статистикой они наконец перешли к действиям, а лучше бы говорили. Цифры насилия хотя бы ужасали, а действия по защите от них вызывали лишь безудержный смех. Мне больших трудов стоило сохранить непроницаемое лицо и сделать голос твёрдым, как сталь, когда потребовалось взглядом остановить подозрительную личность и за два шага до того, как поравняешься с ним, сказать «Нет!» Что за бред! Этим можно напугать? Этим можно остановить? Да невозможно знакомому сказать твёрдое «нет», чтобы он понял. Не то что человеку с улицы. Или можно?

Знакомому нельзя, потому что «да» кажется такой мелочью, и временная помощь делает тебя только лучше. Но вот если бы я смогла тогда сказать Стиву «нет», если бы смогла… Да хотя бы перейти на другую сторону улицы, заметив впереди опасность. Это лучше, чем говорить «нет», уже столкнувшись лицом к лицу, но как не отвести взгляд, как смотреть в лицо тому, от кого бежишь. И почему мой прямой взгляд должен кого-то остановить?

— Потому что нападают на того, кто не ждёт нападения. На того, кто не смотрит по сторонам, уткнувшись в телефон. Забудьте про социальные сети, когда идёте по парковке. Смотрите в реальный мир, который много опаснее виртуального.

Что за детский лепет? Лучше бы я проплыла сорок бассейнов. Толку было б больше! И что делать, если взгляд не подействовал? Как высвободить руку?

— Следует повернуть ладонь ребром и рвануть вниз.

Действительно получилось. А как избавить от захвата сзади? Ударить задницей по яйцам? От природы это у нас самая сильная мышца, интересно… Или кулаком через плечо в скулу? Я так не вывернусь никогда. А вот дотянуться коленкой до собственного подбородка смогу и опустить пятку на стопу нападающего, возможно, тоже сумею. Неужто и без каблука можно её сломать? А вот из положения лёжа я уже не выберусь, потому что не сумею ткнуть двумя пальцами в глаза. Не смогу… А если и сумею, то не откачусь в сторону, а коль откачусь, так не поднимусь на ноги и не удеру…

— Это тебе только кажется, — сказал тренер, протягивая мне руку, и я постаралась не коснуться зудящей коленки, которой ударилась об пол. — Ты себя просто ещё не знаешь. Следующая!

Я уселась в угол и задрала штанину. Точно будем синяк. Чёрт! Я вот не помню, что на родах делать, разве вспомню, как выкрутить руку, когда понадобится. Если понадобится… Да не дай Бог!

— Ну что, толк был? — спросила Аманда, отрываясь от телефона.

Волосы мокрые. На улице холодно. Какого чёрта! Ведь сопли будут.

— Никакого.

— Что? Вообще ничего толкового не сказали?

— Сказали, — произнесла я с расстановкой. — Меньше пялиться в телефон и смотреть по сторонам.

Аманда сжала губы и сунула телефон в сумку.

— Довольна?

— Они правда это сказали. Говорят, что всегда надо смотреть по сторонам, чтобы первой заметить подозрительную личность и вовремя уйти.

Аманда осталась сидеть на диване.

— А не сказали, как её распознать в знакомом? Эту подозрительную личность.

Я отвернулась. Это касалось нас обеих, но в моём случае я сама не сказала «нет».

— Волосы высуши. Холодно. А шапки нет.

— Я в детскую раздевалку пошла. Там кремами хоть не воняет, но у них только два ручных фена. Не буду же я сушиться под феном для рук!

— Иди хоть под чем-нибудь уже высушись! Тебе только соплей сейчас не хватало!

Аманда действительно пошла обратно в раздевалку, и я подумала, что у неё точно сорвет крышу во время родов, а я… Я вообще ничего не помню с курсов! Может, пойти с ней завтра? Но если я пропущу хоть одно лишнее занятие, хорошей оценки мне не видать. А я ведь пропущу, точно пропущу… Совсем скоро!

Однако утром я всё же предложила Аманде пойти с ней к врачу, но она отмахнулась:

— Я тебе позвоню, если что.

Но, к счастью, прислала лишь короткое сообщение: «Идёт прогресс, но раскрытия не намечается, хотя шейка матки начала готовиться к процессу. Скорее всего неделю перехожу».

Ещё две недели такого стресса? Да я на стенку полезу!

Глава семьдесят третья "Хи-ха-ху"


Я боялась найти микроволновку вновь забитой специями, но Аманда позабыла о микроволнах. Она следила за часами, засекая каждую схватку, даже не удостоверившись, что за той последует вторая. Как она пережила готовку брокколи, даже не знаю.

— Помнишь, я говорила тебе, что острая еда провоцирует схватки?

Звонок Аманды поймал меня у самой машины. Пришлось согласиться и заехать в магазин. Я набрала в корзину несколько пачек мороженной говядины с брокколи и острым соусом и безалкогольную основу для Кровавой Мэри. Заодно прихватила соус Табаско на случай, если еда покажется Аманде пресной.

Плита сияла чистотой, но мне всё равно мерещились хрусталики осколков. Мясо шипело на сковороде, и пришло время добавить соус. Запах тут же отозвался в животе желанием выпить полный стакан газированной минеральной воды.

— Ты мало купила, — заявила Аманда, наливая мне полный стакан Кровавой Мэри, но я тут же отодвинула его к ней.

— Это только для тебя. Я буду чай.

Во рту горело от брокколи. Если Аманда не загнётся сегодня от изжоги, я удивлюсь. Но удивляться не пришлось. Перед сном она выпила бутылку минералки и потом долго тяжело дышала, сгорбившись над животом.

— Может, дышать потренируемся? — предложила я, пытаясь её хоть как-то развеселить.

В блокноте у меня действительно нашлась запись о дыхательных упражнениях, и я поспешила перенести всё в заметки на телефон.

— Хи-ха-ху, хи-ха-ху, хи-ха-ху…

Мы приговаривали обезболивающее заклинание вместе, и образовавшийся от китайской еды горький комок мячиком скакал и в моём горле. Пять, десять, пятнадцать минут. Потом Аманда выдохнула, как паровоз, и заявила:

— Не помогает. Надеюсь, на схватках это всё же действует магически.

— Ванда говорила ещё про упражнение «дуть на свечки»…

— Так я это постоянно использую! — перебила Аманда зло. — Но сейчас мне кажется помогут лишь два пальца. Как на римских пирах. И можно снова жрать.

Я бы хотела рассмеяться, да не могла. Слишком крутило живот. Кажется, я отвыкла от готовой еды или подобной остроты.

— Лучше расскажи мне что-нибудь интересное.

Я пожала плечами: интересного ничего на уроках не было. Если только информация про первую феминистку Мексики заинтересует Аманду. Сестра Хуана Инес де ля Круз пошла в монахини, чтобы избежать участи женщины семнадцатого века— дома и детей — и продолжить учиться и творить литературу, став признанной десятой музой латинской Америки. Мы читали на уроке её стихи.

— Сейчас можно просто не рожать.

Аманда почти вскочила с дивана и ринулась в ванную. Звук откинутой крышки унитаза остановил меня. Два пальца не понадобились. Может, теперь ей полегчает?

— Я больше это есть не буду, — Аманда, пошатываясь, вернулась к дивану. — Как мы это ели раньше…

На этот риторический вопрос мой живот отказывался отвечать. Может, это нервное?

— Спать ляжешь? — спросила я очевидное.

— Я теперь всегда буду рано ложиться, ведь всё ночью обычно начинается. А ты можешь сидеть пока. Свет мне не мешает.

Сидеть надо было. И много. Доводить до ума все проекты, но хотелось одного — спать. Сейчас Аманда вновь выдула почти галлон жидкости — значит, станет бегать в туалет больше обычного. Пусть она теперь спит на полу, но мягкие кошачьи лапки ей никто не приделал, пока ещё. Как же мамы крадучись выходят из комнаты со спящим ребёнком?

Я загрузила в программу фотографии, сделанные на прошлой неделе в университете. Пальмы показались слишком тонкими, черепичные крыши плоскими, башни перекошенными — архитектурный проект я, кажется, завалю. За месяц я не научилась снимать ничего. Смотреть на мир через объектив, как у героя из фильма «Мосты округа Мэдисон» у меня никогда не получится. Если бы курс не входил в обязательную программу, я бы его бросила без всяких сожалений. Может, с пейзажами будет легче?

И я взяла на утреннюю прогулку фотоаппарат. Да, ту самую, которую Аманда решила сделать ежедневной. Хорошо ещё сумела отговорить её от гор. Мы не можем отказаться от прогулок с Лесси, но сажать собаку на сиденье рядом с автокреслом нельзя, а на моей машине Аманда ездить отказалась, боясь не успеть поменяться, когда потребуется ехать в госпиталь. Хорошо ещё, что она сама залила полный бак и позволила мне ездить на учёбу на собственной машине. Мне хоть не приходилось отчитываться за фантики от шоколадок, которыми я утоляла зверский голод после окончания занятий. Да и вообще хоть какая-то свобода и безотчётность.

Телефон зазвонил за один светофор от выезда на скоростную трассу. Сердце подпрыгнуло к горлу, и я еле сумела втиснуться между припаркованными у обочины машинами. Даже наехала на красную пожарную линию. Сейчас это не важно, я ж не оставляю машину, мне только надо ответить на звонок, который нельзя пропустить. Неужели оно самое?

Но нет, могла бы ехать дальше. И почему я не посмотрела на номер звонящего? А теперь уже было поздно.

— Как дела?

Когда же я сумею позабыть голос Стива!

— Нормально, а у тебя?

Только бы додумался промолчать. Но нет, пустился рассказывать про свои успехи с Гуглом. Хочет предупредить, что летом будет рядом? Угу, только я далеко. Я тогда вообще из Рино не вернусь до того момента, как ты, милый, свалишь обратно в Девис.

— Я просто хотел сказать, что если Аманде нужна помощь с переездом, — неожиданно прервал свою похвальбу Стив, — я готов помочь.

Он для этого звонил? Или наконец догадался, что раз я молчу, мне его профессиональные успехи мало интересны. Вернее, интерес мой скатился ниже нуля в негатив, и я еле сдерживалась, чтобы не попросить его заткнуться.

— А Аманда разве просила тебя о помощи?

— Она никогда не просила никого о помощи и не попросит. Потому я у тебя спрашиваю, нужна ли моя помощь?

— Не нужна, — отрезала я и тут же добавила, чтобы Стив не подумал, что я просто злюсь: — У неё вещей мало. Она специально не покупала для ребёнка ничего, кроме одежды. К тому же, мать за ней приедет. У неё в машину всё войдёт.

— А что с машиной Аманды? Я могу её перегнать. Приеду из Девиса на поезде.

Какой смышлёный! Только бы влезть со своей помощью.

— А машину я привезу ей, когда приеду в Рино на лето.

Мы вообще не подумали о машине. Но верно, не поедет же Аманда сама за рулём восемь часов после родов. Так что моя ложь могла оказаться правдой.

— Значит, ты летом у нас?

«У вас?» — чуть не сказала я, но вовремя сдержала эмоции.

— Я думала, ты работаешь летом у нас, — я специально растянула на его манер последнее слово. Решил поиграть в брумбол — пожалуйста! Я могу метлой заехать нехило!

— В общем, да, у вас, но всё же надеюсь выбраться в Рино, чтобы увидеть ребёнка Аманды и…

Стив запнулся, проглотив имя друга. Так хотелось сказать, что младенцы не похожи на родителей, они похожи на пупсов, но, вспомнив слёзы Стива в кофейне, решила вежливо промолчать.

— В общем, Кейти, если вдруг…

О, боже, Стив, не начинай только про очередную попытку!

— Если Аманде действительно нужна помощь, пусть это буду я, к кому она первым обратится. Мне это важно, понимаешь?

— Понимаю. Я всё, Стив, прекрасно понимаю…

И, главное, понимаю, что я полная дура, что не могу перестать о нём думать, хотя Стив, похоже, перешагнул через наши с ним приключения, и стремится всеми правдами и неправдами отдать долг мёртвому другу. Неужели это и есть мужская дружба? Или просто Стив такой? Или это его с Амандой дружба, которой мне не понять…

— Спасибо, Кейти. Хорошего дня.

Я швырнула телефон на сиденье и сжала руль и ресницы, чтобы не дать волю слезам. Почему, почему я была на Тахо такой дурой! Кое-как собравшись, я доехала до дома и озадачила Аманду с самого порога:

— Я вдруг подумала, а что ты будешь делать с машиной? Мать ведь приедет за тобой на собственной.

Аманда подняла голову от акварельной бумаги.

— Я поеду на ней. Там правильно стоит автокресло. Я не собираюсь переставлять его к матери.

Она замолчала на мгновение, что-то явно обдумывая. Наверное, тоже, что и я: как она столько часов проведёт одна с ребёнком: покормить, переодеть, да и самой отдохнуть.

— Ты хотела предложить поехать со мной?

Я этого не хотела, но в голосе Аманды не слышалось вопросительных ноток, хотя это обязан был быть вопрос!

— Я бы с радостью, но учёба.

— В пятницу поедем, а в воскресенье вернёшься на автобусе или отыщем тебе попутчика. Может, кто из наших поедет сюда…

О ком она сейчас подумала? О Стиве? Спасибо, я пешком пойду.

— А мать что думает? — нашла я безопасный переход на другую менее опасную для меня личность.

— А это меня волнует в последнюю очередь, — отчеканила Аманда. — Я еду на собственной машине. А она вообще может сюда не приезжать. Зачем?

— Но ты с ней говорила?

— Нет. Я не хочу с ней говорить. Я пишу ей текстовые сообщения. Я не могу слышать её голос.

— Аманда, это же мать…

— Да, это мать! — Аманда швырнула мокрую кисть на почти готовый рисунок. Я аж вскрикнула от жалости. — Но не мама. Чувствуешь разницу?

— Наверное, не чувствую.

— К твоему счастью!

Я отвернулась, чтобы оторвать от рулона бумажное полотенце. Может, рисунок ещё можно спасти?

— Спасибо, — буркнула Аманда, промокая водяной пузырь. — Прошу, не говори мне о матери. Если тебе что-то нужно будет знать, я скажу. Дай мне спокойно дожить оставшиеся мне дни.

Голос умирающего лебедя! Оставшиеся дни… Знала бы она, что значит никогда не слышать голос матери!

Отцу я так и не позвонила. Просто написала сообщение о своих псевдоуспехах. Пусть думает, что я учусь. А мне бы точно уж пора начать учиться. Утренние фотографии мне тоже не понравились. Пусть на них и была мимоза, солнечный предвестник весны. Горы раскрасили яркие полевые цветы, но на такие вершины мы явно с животом не заберёмся. Зато фотографии Аманды вышли хорошими. Жаль, их не сдашь вместо пейзажа. Аманда теперь заставляла меня снимать живот чуть ли не каждый день, который считала последним.

— Завтра я уже могу заснуть мамой, — иногда мечтательно выдавала Аманда каким-то не своим счастливым голосом, и я старалась уловить в нём прежние знакомые нотки, которые почти изгладились из памяти злобными окриками.

Дождь не вернулся. Воздух вновь стал до безумия сухим, как и моя кожа, и я судорожно принялась перед сном перерывать ящики в поисках нового крема, потому что тюбик в рюкзаке закончился.

— Что ты там ищешь? У меня уши от шума закладывает!

— Крем для рук, — ответила я, не обернувшись, стараясь теперь переставлять вещи потише.

— Он у меня.

Тогда я обернулась. Аманда намазывала кремом ноги.

— Он же для рук…

— Для ног закончился, а мне обязательно надо сделать массаж.

Я молча протянула руку в надежде получить тюбик, но Аманда играла со мной, будто с ребёнком:

— А почему ты не спрашиваешь, зачем мне массаж?

— Зачем тебе массаж? — не стала противиться я.

— Ничего ты не помнишь с курсов! — опять чуть ли не закричала Аманда, и я решила не подсаживаться к ней на диван. — Раз в начале беременности не рекомендуют массировать ноги из-за возможных сокращений матки, то в конце он как раз стимулирует роды, — И когда моё лицо осталось непроницаемым, добавила: — Кейти, у тебя что, всё тело нечувствительное?

Причём тут моё тело? Я-то к её родам какое отношение имею!

— Ты не чувствуешь ничего, когда мажешь ноги и руки? — не унималась Аманда.

— А что я должна чувствовать?

— Тебе просто должно быть хорошо…

— Мне будет хорошо, когда пропадёт эта сухость, — отчеканила я и протянула руку. — Дай крем.

Она протянула тюбик.

— Знаешь, Кейти, я сейчас даже завидую тому, что ты ничего не чувствуешь. Я вот до груди дотронуться не могу.

— Ну так и оставь её в покое! Что грудь-то тебе сдалась! Молозиво потекло?

Нет, молозива не было. Я бы увидела прокладки в бюстгальтере.

— Кейти! Что за идиотские вопросы! Всё, что я сейчас делаю, помогает вызвать роды. Что тут непонятного?

Я промолчала. Этот пункт был мне понятен без объяснений. Стимуляция сосков. Отлично! Но зачем, если это больно? Только спрашивать не стоит. Аманда видно на взводе, хотя до понедельника далеко.

— Я не хочу стимуляции, не хочу, понимаешь? — Аманда не собиралась прекращать беседу, но лучше поддерживать её лишь кивками. — В понедельник врач обещает мониторинг, чтобы понять, сколько они могут позволить мне переходить. А могут и сразу же послать на стимуляцию. Понимаешь?

Конечно, я понимаю её желание родить самой как по книжке, но какое отношение её желание имеет к реальности? Если врачи не в силах предсказать течение родов, то что она хочет от меня?

— Я сама не могу, мне больно. Но если ты сделаешь это…

Аманда замолчала, а я явно что-то пропустила. Что? Она смотрит слишком выжидающе. Она явно что-то спросила, а я слишком увлечённо продолжала тереть влажные руки, словно могла содрать старую кожу.

— Ты не думай, я смогу, — продолжала гипнотизировать меня Аманда. — Это самому себе тяжело причинить боль, но когда боль причиняет тебе другой, намного проще её вынести. И ты ничего же не чувствуешь. Для тебя ведь без разницы держать меня за пальцы или за соски…

Она сама замолчала, или моё шумное приземление на пол заставило Аманду закрыть рот. Подо мной случайно оказался скрученный спальник, и я забалансировала на нём, как на мяче.

— Оставь для другого времени свои чёртовы комплексы! — разозлилась Аманда на моё ошарашенное молчание. — Пожалей меня! Я не хочу стимуляции. Это больно, понимаешь? При ней схватки сильнее обычных. Ну что тебе стоит?

Ничего, мне это действительно ничего не стоит. Я ничего не чувствую. Абсолютно ничего. Наваждение первых месяцев пропало. Оплеуха Стива отрезвила меня. И сколько бы я ни желала после Тахо смотреть на Аманду прежними глазами, у меня не получалось — между нами встала смерть Майкла, враньё матери, выкрутасы со Стивом. Каменной стеной, в которую я продолжала биться головой, понимая, что не разрушу её, а только себя покалечу. И я выдохнула:

— Хорошо.

— Руки у тебя как раз мягкие сейчас, — скривила рот Аманда, и её плохо скрываемый страх перешёл дрожью в мои пальцы.

И всё же я села на диван, а она поправила подушку и улеглась на бок. Теперь, чтобы дотянуться до груди, пришлось вновь сползти на пол, только на этот размягкого спальника подо мной не оказалось. Свет от торшера падал Аманде на лицо, и она зажмурилась. Пусть так и лежит с закрытыми глазами, чтобы не видеть моей прикушенной губы. Соски огромные, тёмные, с прежними жёлтыми крапинками. Я сжала правый сосок, левый не могла — больной палец отказался сгибаться. И когда надавила сильнее, почувствовала под пальцами сухие крупицы молозива.

— Мне не больно, можешь сильнее.

К счастью, Аманда не открыла глаз. Возможно, ей тоже не хотелось меня видеть. Наша прежняя близость растворилась в холоде последних месяцев. Сжавшийся в комок живот выдавал мой страх сделать ей больно. Что, что должно сейчас произойти?

— Он шевелится, чувствуешь?

Аманда поймала мою свободную руку и, стиснув больной палец, приложила к голому животу. Влажная уже не от крема ладонь приклеилась к коже. Меня били — сильно, явно требуя прекратить издеваться над матерью, но пальцы уже работали отдельно от моего мозга, будто крутили на ручке колпачок с сорванной резьбой.

— Когда же это уже закончится…

Стон Аманды заставил пальцы остановиться.

— Продолжай! — тут же приказала она. — Я говорю про беременность. Я уже не могу, я хочу родить, я устала от постоянной боли… Я хочу спать на спине. Я ничего в жизни больше не хочу. Просто лечь на спину и уснуть! Я вообще хочу уснуть, проспать восемь часов подряд…

— Не сможешь. Ребёнок ест каждые три часа.

— Но если спать вместе, говорят, он сам может присасываться ночью, а ты продолжаешь спать. Тебе не понять, как мне хочется спать!

— Почему не понять? Думаешь, я сплю? Думаешь, я не слышу, как ты в туалет бегаешь?

Аманда дёрнулась и вырвала сосок из моих пальцев.

— Я тебе предлагала разъехаться, забыла? — прорычала она, сев на диване и запахнув пижаму. — Ты сама осталась.

Я отползла к спальнику, но привалилась к нему лишь спиной.

— Я хотела помочь, и я помогаю.

Сцепив пальцы в замок, я поднесла их к губам и принялась кусать кожу.

— Только ты постоянно тыкаешь меня своей помощью!

— Я?

У меня не осталось слов, у меня даже не осталось эмоций.

— Ты! Ты! Мне плохо, понимаешь? Мне безумно плохо! Ты могла бы промолчать иногда.

Это я говорю? Да я только и делаю, что молча слушаю, а сейчас точно не собиралась раскрывать рта.

— Я хочу родить. Хочу перешагнуть этот рубеж. Сейчас я будто вишу в воздухе — я не знаю, кто я. Даже собственное имя кажется мне чужим.

— Послушай, — сказала я, потому что не хотела дальше слушать то, что уже крутилось на языке Аманды. — Ты точно родишь. Беременной не останешься. Знаешь, говорят не думай и того не будет. А ты наоборот думай… Ну, например, о Дне Святого Патрика. И тогда обязательно родишь в этот день. Ну? Переходишь всего два дня. Тебя никто не станет так скоро стимулировать. Давай думать о Патрике, слышишь? Хочешь, поплетём змеек вместе? Это поможет. Я уверена.

— Ну да, — огрызнулась Аманда. — Ещё скажи пообещать ему, что я сына назову Патриком.

— А почему бы нет? У тебя же нет имени.

— Почему нет? Я просто тебе не говорю его. Оно есть.

Я отвела глаза. Мне просто не говорят. Мне ничего не говорят. Хорошо. Почти сорок недель. Всё почти закончилось. Почти.

Глава семьдесят четвёртая "Когда же уже "оно"?"


Ехать в университет или не ехать? — было теперь моим ежедневным гамлетовским вопросом. Вторник не стал исключением. Аманда стояла перед часами и отрывисто дышала.

— Снова пять минут, — выдохнула она наконец, и я зачем-то загнула четвёртый палец, больной. Зачем? Мы замеряли схватки уже второй час! Все пальцы давно закончились, и я сбилась со счёта.

— Тебе больно? Или, как и прежде, нет? Что мне делать? — спросила я уже громче, не получив за минуту никакого ответа.

Подскочили мы обе в шесть утра. Аманда ринулась обратно в туалет, не успев вернуться в спальник.

— Принеси мне прокладку! — крикнула она уже из ванной комнаты.

И я стала судорожно рыться в шкафу, пытаясь отыскать полупустую упаковку.

— Теперь надо ждать, — выдала она, получив желаемое.

Только сколько, не сказала. Прокладка не окрасилась в розовый цвет. Получается, воды не отошли. Однако схватки шли одна за другой, но на лице Аманды читалось больше удивления, чем боли.

— Позвони врачу! — прокричала я, понимая, что тихий голос она сейчас просто не услышит.

— Рано, — отрезала Аманда.

А мне не рано! Мне уже поздно ехать на учёбу. Снова опоздаю!

Вчера, поддавшись на уговоры, я ушла с лекции, чтобы ехать к врачу, и даже зашла в кабинет, потому что мониторить Аманду должны были целый час. Я уселась в кресло, и пока медсестра крепила на живот датчики, могла делать вид, что мне это очень интересно, а потом еле уговорила Аманду дать мне возможность подготовиться к тесту по испанскому. Она может и сама послушать сердце малыша, без моего участия.

Я включила на телефоне учебное приложение, вставила в уши наушники и попыталась сосредоточиться на лекции — о том, чтобы делать упражнения, речи не шло. Аманда то и дело дёргала меня за локоть, чтобы я посмотрела, как ходят ходуном датчики.

— Может, ему страшно? Сердце же нереально быстро стучит. Как у зайца.

Живот перетягивала толстая резинка, которая явно не нравилась малышу — кожа под ней от ударов маленького тельца перекатывалась, как волна, и заглянувшей к нам медсестре пришлось заново крепить датчики.

— Сейчас больно? — склонилась она над Амандой, указывая на монитор, который показывал схватку.

— Я ничего не чувствую, — прошептала дрожащим голосом Аманда. — Это плохо?

— Всё хорошо. Всё хорошо, — успокоила её медсестра. — Хочешь, я отключу звук?

Аманда кивнула. Медсестра убавила громкость и оставила нас одних. Теперь я точно не смогу поучиться — чего она так на меня смотрит? Чего она нервничает? Ей же только что сделали УЗИ и сказали, что малыш чувствует себя прекрасно, плацента не стареет, околоплодных вод предостаточно — со стимуляцией ещё неделю её не будут торопить, а эти датчики простая формальность. Чего она опять там фантазирует?!

— Я действительно не чувствую схватки. Только шевеления, — и не сделав паузы, Аманда добавила: — Дай мне ту книгу, пожалуйста.

Из держалки для журналов торчала детская книжка. Наверное, кто-то пришёл с ребёнком, и тот прихватил книгу из холла. В ней оказались достаточно интересные рисованные изображения негритянских рабов, выполненные на тёмном фоне. На некоторых страницах рисунки превращались в коллажи, а текст давался вперемешку разными шрифтами. Я придвинула крутящийся стул к креслу Аманды, чтобы лучше видеть, и заодно решила поправить на её ногах одеяло, но Аманда так дёрнулась, будто я прикоснулась к ней каленым железом! Или искусственным льдом. Мои руки действительно были холодными, но не настолько, чтобы почувствовать холод аж через две простыни.

— Аманда, ну не нервничай ты так. За полчаса, что прошли с УЗИ, ничего не изменилось. И главное, что схватки идут. Придёт время, почувствуешь.

Не думаю, что она сумеет родить безболезненно.

— Ты текст читаешь или только картинки смотришь?

Она что, просит отодвинуться?

— Картинки смотрю, — ответила я и почти оттолкнулась ногой от пола.

— А ты текст почитай. Хозяева в семь лет забирали детей у родителей и продавали на другие плантации. Почему именно в семь?

— Наверное, в этом возрасте ребёнок уже может жить без родителей и учиться чему-то, — предположила я.

— Семь лет, представляешь? Знать, что у тебя с ребёнком всего семь лет…

— Аманда, отдай книгу!

Тот, кто положил подобную книгу в медицинский офис, ни черта не понимает в беременных!

— Я читаю. А ты знаешь, для чего рабы шили лоскутные одеяла?

— Чтобы холодно не было.

— А вот и неверно. Они делали карту побега с Юга на Север — звёзды, деревья, перекрестки дорог. Они выбирали искусную девочку, обучали её и в новом доме ей обычно давали работу швеи и не обращали внимания на то, что во время отдыха та шьёт из лоскутков одеяло. А потом она показывала одеяло взрослым, они запоминали путь и потом в ночи бежали. Кому-то удавалось добраться до свободных штатов. А в каком году рабство отменили?

— Не помню.

— В тысяча восемьсот шестьдесят третьем.

— Как ты помнишь?

— В книжке написано.

Я облегчённо выдохнула, хотя и обидно было бы провалить тест по истории. А вот не написать правильно неправильные испанские глаголы завтра никак нельзя, и я отпросилась в холл поучиться. Слишком скоро Аманда вышла ко мне в сопровождении доктора, и его «до скорого» прозвучало обнадеживающе.

— А вдруг действительно родишь в день Святого Патрика. У тебя же полтора сантиметра раскрытие, — повторила я за доктором, не особо понимая смысла этих сантиметров.

Аманда промолчала, а в машине сказала:

 — Давай всё же будем подольше гулять. Мне уже не верится, что сама рожу.

— Да родишь ты, родишь… Но гулять дольше только радость Лесси.

— Нет, я про горы говорю. Парк мне не поможет.

— Аманда, у меня учёба! Вот до пятницы не родишь, поедем в горы.

— Ты забыла, что ребёнок растёт очень быстро после сорока недель. Мне нельзя ходить до пятницы.

— Аманда, а мне нельзя пропускать учёбу. Больше нельзя. Я уже все лимиты исчерпала!

— Ты хочешь, чтобы я поехала в горы одна? — с вызовом взглянула на меня Аманда, а я уставилась на дорогу.

— Ты не поедешь одна. Если тебе не терпится, то можем поехать в горы часа в три. Хочешь?

— Хочу!

А сейчас я хотела знать, смогу написать сегодня тест по испанскому или нет? После него я готова прошагать калифорнийскую землю, как солдаты генерала Валехо с восьми утра до пяти вечера без перерыва на обед. Но только после сегодняшнего теста!

— Езжай, — соблаговолила отпустить меня Аманда, и я бросилась к двери, чтобы вновь нервно проверять в кармане телефон.

Никто не позвонил. Слава Богу! Я даже заехала в пакистанское кафе за лепешкой с острой курицей. Туда добавляют огурец с йогуртом, и живот не спешит от них избавиться. Кто вообще придумал эту глупость с острой едой для вызова родов? Кто?!

После еды Аманда вновь считала схватки. Пошёл второй час, снова пять минут… Я сидела у двери, не зная, куда отправит меня Аманда: в парк или учиться. В итоге я так прождала до вечера и пошла одна выгуливать Лесси.

— У меня ночью отойдут воды. Вот увидишь, — говорила перед сном Аманда так убедительно, что я поверила, и разочаровалась не меньше её, когда утром не было даже схваток.

— Только мать позвонит, сразу начнутся, — попыталась пошутить Аманда, но у меня от её шутки скрутило живот. Как, как они собираются жить под одной крышей? Почему, почему Аманда не даёт матери шанс наладить отношения?

Но лучше об этом не думать и сосредоточиться на учёбе. После занятий мы точно идём в парк. Аманда сидит в библиотеке и ждёт меня, а после парка мы можем поехать прямо в госпиталь, поэтому едем снова на её машине. Все постоянно донимали меня вопросами, родила ли Аманда. Нет, нет, нет! Иначе бы меня сейчас на лекции не было.

Аманда решила ехать высоко в горы. Если вызывать роды, то вызывать. Заодно обещала мне прекрасные виды для фотографии. О, да, сиренево-жёлто-красные пласты весенних полевых цветов — это по-настоящему фееричное зрелище. Мы поднялись на машине почти на самую вершину, чтобы избежать особо крутых троп, но и на оставшихся дыхание захватывало даже у меня. Вода в бутылке уменьшалась с космической скоростью, и даже схватки какие-то появились. У Аманды, но живот крутило и у меня.

Аманда остановилась и принялась считать минуты.

— Давай вернёмся.

За плечами висел трипод и постоянно бил меня ниже спины, когда я цеплялась за кусты, чтобы стало легче карабкаться по козьей тропе. Мы почти ползком добрались до машины, и если бы тогда не повернули назад, не дошли бы. Я уже проверила на себе все эти «хи-ха-ху», но ровность дыхания не возвращалась. Хотелось откинуться на сиденье и спать, а не крутиться по серпантину под слепящим солнцем. На подъезде к городу мы ещё встали в пробку, и я почти что опоздала на прогулку с Лесси. На всякий случай я предупредила хозяйку, что если не приду к ним завтра утром в половине восьмого, то Аманда решила рожать.

Но я явилась и даже поехала на лекцию. Вернее бежала на неё. Аманда перехаживала всего два дня, а уже закатила истерику, что не родит без стимуляции. Наверное, она долго не могла успокоиться, потому что по возвращении я нашла её за валянием шерстяных змеек. Я водрузила на столешницу упаковку безалкогольного имбирного пива и шоколадное брауни.

— Если не родим завтра, так хоть отметим, — попыталась я пошутить, но Аманда бросила змеек и засобиралась в горы. — Может, спокойно дождёмся завтра?

— Мы так спокойно дождёмся стимуляции! А после питосина рожать ещё больнее!

И мы пошли в горы. На этот раз недалеко, в получасе езды по менее жуткому серпантину. Там пахло хвоей, напоминая о Рождестве. Может, ребёнку такой запах понравится, он решит посмотреть, откуда ветерок, и вылезет?

— Я и не помнила, что тут дорога прямая. Хоть пешком с серпантина спускайся! — возмутилась Аманда.

— Зато воздухом подышишь, — попыталась я остудить её пыл, но Аманда зашагала так быстро, что пришлось её догонять чуть ли не бегом. — Аманда, у тебя вообще ничего не болит? Куда ты бежишь?

— Болит, но я уже привыкла. Если остановлюсь, то уже не пойду дальше, и что прикажешь, рожать среди ёлок?

Такого счастья мне не надо! Я даже не буду знать, как объяснить пожарным, где нас искать. На лесной тропе было темно. Пришлось даже заглянуть в телефон, чтобы узнать время, и ужаснуться — сети здесь не наблюдалось.

— Аманда... — почти проговорилась я, но вовремя сдержалась: — А я не могу так бежать.

— Лучше побеги. Здесь жутко холодно. Скорее бы уже в поле выйти. Там же скамейка на солнышке прямо.

— Солнышка-то уже не будет.

— А, может, ещё будет…

И мы действительно уселись на скамейку, и я впервые до неё действительно доползла. Никогда прежде не уставала от, казалось бы, маленькой прогулки. Мы от силы две мили прошли.

— Пойдём вперёд или уже развернёмся? — спросила я, чувствуя, что если позволю ногам бездействовать ещё хотя бы минуту, они меня обратно не донесут.

— Там через полмили ещё одна скамейка, — улыбнулась Аманда и пошла дальше.

Я нервно закивала и поскакала следом. Но вдруг Аманда остановилась.

— Что? Схватка?

Аманда покачала головой и принялась потирать бока.

— Будто хрустнуло внутри.

— Где внутри? Как? — не поняла я и могла бы и дальше задавать наводящие вопросы, но Аманда молчала и не двигалась с места. — Ты в порядке? Идти можешь?

Вместо ответа Аманда сделала несколько шагов. Резвости к третьей мили в ней давно поубавилось, но сейчас она напоминала черепаху.

— Аманда…

Я только имя назвала. Ничего не сказала. А она чуть не испепелила меня взглядом.

— Пойдём! — отрезала она, и мы пошли, хотя ходьбой её передвижение называлось с натяжкой, но я решила не задавать больше вопросов.

Она шла. Медленно. Потом быстрее и быстрее. И мне пришлось прибавить шагу, чтобы поравняться с ней. Мы почти долетели до машины, и Аманда рухнула в кресло.

— Знаешь, как после первого секса, будто между ног что-то застряло, — выдала она, хотя я не задала вопроса и решила промолчать, чтобы она вдруг не заговорила о Майкле. — Кости таза, по идее, уже месяц как должны разойтись. Неужели у меня так поздно? Тогда я до сорок третьей недели ходить буду, выходит? Что смотришь? Я читала, что некоторые дохаживают!

— Я не смотрю. У меня у самой ноги отваливаются. И есть хочется. А дома только брокколи и брауни.

— Брауни на завтра. Не зли Святого Патрика!

— Не буду. Вдруг поможет, а?

— Я уже не верю, — отвернулась Аманда, и я завела машину.

Наверное, всё-таки не поможет. Дома Аманда разогнулась и даже пошла со мной выгуливать собаку. И всё равно мы уселись крутить шерсть, решив сделать браслет, чтобы добро не пропадало. А вот ночью уверенность пропала. Аманда каждые пять минут бегала в туалет и даже обнаружила кровь, но схватки не начинались. Я пыталась заставить себя спать, убеждая воспаленный мозг, что мне придётся ехать в госпиталь в утренний час-пик. Ночное время утекало, и о свободной дороге я могла забыть.

— Я прокладку подложила, на всякий случай, — сообщила мне Аманда чуть позже шести, когда я пыталась закрыть глаза хотя бы с помощью подушки.

— Аманда, скажи уж наконец, рожаешь или нет… Я впервые не хочу ехать в университет.

Я вообще не хотела подниматься с дивана. Только бы провалиться обратно в сон, и я в него провалилась. Проспала меньше часа, но сумела хотя бы не шатаясь дойти до душа и получить хоть какой-то заряд бодрости.

— Схватка была минут пятнадцать назад, или двадцать, — встретила меня Аманда на кухне, но я безразлично махнула рукой:

— Это не считается.

Она промолчала. Мы поели молча, но в конце, заметив мой плотоядный взгляд, Аманда отодвинула коробку с брауни.

— Днём отметим.

Значит, не рожаем. И я направилась к машине с одним только желанием добраться до кофейни и купить двойной эспрессо. Только на лекции он не помог. Я уснула сидя и шарахнулась лбом о парту, едва не сгорев после от стыда. Дома я без обеда рухнула на диван и уснула. И зачем меня Аманда разбудила?

— С Лесси гулять? — почти закричала я спросонок.

Аманда вместо ответа ткнула мне в лицо прокладкой. Розовой? Или свет так падает?

— Снова кровь? — зачем-то спросила я.

— Какая кровь?! Воды! — закричала Аманда и схватилась за живот.

Я опустила глаза, под ней была настоящая лужа. Я кинулась в кухню и сорвала с вешалки полотенце.

— Мне дай! — завопила Аманда, когда я опустилась на колени, чтобы промокнуть мокрый ковролин.

Она вырвала полотенце и, зажав между ног, проковыляла обратно в туалет.

— Принеси трусы и спортивные штаны!

Я захватила заодно и футболку. На полу ванной лежало мокрое полотенце, но не такое, чтобы отжимать, и я всё же вытерла им ковролин.

— Больше не течёт! — закричала Аманда из туалета.

— Может не оно? — появилась я подле неё со всё ещё мокрым полотенцем.

— Полотенце не пахнет мочой, — взвизгнула Аманда, но я всё равно принюхалась.

Неужели началось? Господи, дай мне силы!

— Ты ела? — спросила я серьёзно.

Аманда затрясла головой, и я побежала к холодильнику. Йогурт, яблоки, виноград, сыр… Я вытаскивала всё, что попадалось под руку.

— На уже ешь!

Я всучила Аманде йогурт и ложку, едва та появилась в дверях.

— Я две прокладки подложила…

— Прокладки тебе есть не мешают! — перебила я, со свистом срывая упаковку со своего йогурта.

Есть не хотелось, к горлу подкатывал ком, но я запихивала его обратно ложкой, головой понимая, что скоро есть не придётся.

— Слушай, каждые пять минут… Надо в госпиталь звонить, да? — пролепетала Аманда, но я с полным ртом могла только кивнуть. — Позвони сама. Можешь?

Я замотала головой и, едва прожевав, выдала:

— Как я могу звонить? Они же спрашивать тебя о чём-то станут!

Но я смогла протянуть ей телефон. Свой. Там в недавних звонках выходил нужный номер. От воспоминаний задрожали руки. Или от страха за грядущее…

— Да, воды отошли в четыре часа и десять минут, — щебетала Аманда в трубку. — Розовые, чистые. Да, каждые пять минут вот уже полчаса, — почти не соврала она. — Как доктору? А… — Я перехватила её взгляд, она смотрела мимо меня на часы. — Хорошо, — Аманда убрала от уха телефон. — Сказали в офис звонить, а не им.

— Так звони, чего ты ждёшь! Сейчас офис закроют! — заорала я, увидев на часах две четвёрки и пятёрку.

Оставалось пятнадцать минут.

— Да, хорошо, сейчас приедем, — продолжала Аманда в трубку после повторения предыдущего разговора. — Медсестра сказала ехать в госпиталь к семи часам. Она им позвонит, чтобы те подготовили палату и передаст доктору, что у меня начались роды. Кейти, у меня начались роды. У меня начались роды, — повторяла она, как заведённая.

Я выскочила из кухни и схватила её за плечи.

— Так это же хорошо. Этого же ты и хотела, Аманда!

— Я не хочу называть сына Патриком! — закричала она в ответ, и я почти отшатнулась.

— Аманда, успокойся. Про Патрика была шутка. Он не обидится, слышишь?

Я усадила её в кресло у компьютерного стола и побежала к холодильнику за имбирным пивом. Обе крышки полетели на пол, но я не стала их поднимать. Теперь надо было нарезать брауни, но я два раза роняла нож, прежде чем отрезала первый кусок.

— Ну… — подняла я бутылку. — А ту салюд! — выпалила я по-испански.

Сейчас важнее здоровья и здравого ума ничего нет. Ничего! Ничего страшного не произойдёт. Всё будет хорошо. Убеждала я мозг.

Аманда жевала второй кусок брауни, когда зазвонил её телефон, и еле сумела ответить.

— Ага, ага, ага… — кивала она и наконец произнесла. — Могу терпеть. Пять минут… Или… Нет, последние пять минут ничего не было. А? Что? Хорошо. Мы приедем к восьми. Хорошо. До встречи…

Она опустила телефон на стол прямо на крошки.

— Доктор позвонил. Сказал сидеть дома до последнего, хотя в семь палата будет ждать меня. Сказал есть надо.

— Вот и ешь. И пей! Хочешь ещё бутылку открою, а?

Аманда затрясла головой.

— Схваток нет.

— Как нет?

— Были же каждые пять минут, а теперь нет вот уже пятнадцать, а то и больше. Что делать?

— Ждать.

— Не могу ждать.

— А воды? Где воды?

Аманда сунула руку за резинку трусов.

— Сухо.

— Аманда, а ты уверена, что это оно?

— Хватит издеваться! Поехали! Пусть они говорят, оно или не оно. Поехали!

Я запихнула в рот остатки брауни и промычала.

— Шести даже нет!

— Так пробки.

— В противоположном направлении.

Я пропрыгала обратно на кухню и принялась за мытьё фруктов.

— Что ты делаешь?

— Ванда советовала взять с собой виноград. Я что-то помню…

Сказала я Аманде, а потом ещё раз десять про себя повторила, что «я что-то помню», как заклинание. На деле казалось, что уже ничего не помню. Наконец я повесила за плечи рюкзак со своими вещами и взяла в руки сумку с едой. Остальное, кроме нас самих, находилось в машине.

— Фотоаппарат! — закричала Аманда у дверей, и я кинулась за новой сумкой.

Если она помнит о фотографиях, то ей не больно и не страшно, а страшно мне. Я даже вести машину быстро не могла. Едва дотягивала до пятидесяти миль в час.

— Не гони так! — возмутилась Аманда, прикрыв глаза, но я сбавлять не стала, списав возглас на схватки. Они вновь вернулись, и одна, со слов Аманды, началась аж через три минуты. Я даже газу прибавила, но потом вновь сбросила, взглянув на часы. Зачем стоять под дверью палаты, если чётко сказано приезжать не раньше семи.

— Опять ничего нет! — со слезами завопила Аманда.

— Какое ничего?! Ещё и десяти минут с прошлой схватки не прошло!

Мы почти приехали, и я хотела попросить Аманду вернуть назад сумку, но она продолжала в ней копаться, бормоча нечленораздельно:

— Трубочки, бумажный пакет… Мы с тобой забыли дышать в пакет… Это же для баланса кислорода и углекислого газа…

— Аманда, мы ещё не рожали! Какой баланс!

— Носки тёплые только одна пара!

— А сколько тебе надо?

— Для тебя.

— Мне не надо!

Мне потом не будет надо, а сейчас ноги мёрзли, словно вместо резинового коврика кроссовки стояли на снегу.

— Бальзам для губ на месте, а конфет нет!

Так и хотелось выкрикнуть — ты сама собирала эту сумку. Я не виновата! И зачем в последний момент в ней ковыряться. Разворачиваться я не буду…

— Конфеты можно у них купить, наверное, — озвучила я лишь окончание своей мысли. — Или без них обойтись. Главное, полотенца цветные взяли…

Ванда сказала, что в госпитале все белые, а лучше знать, которым вытирался, а которое сосал. Хотелось развеселить Аманду, а получилось только разозлить.

— Я не стану сосать полотенце! Мне не больно совсем.

— И не надо, чтобы было больно.

Я наконец-то крутанула руль, чтобы завернуть на парковку госпиталя.

— Давай поищем место в подземном гараже.

На нём горел зелёный свет. Теперь бы только не обнаружить машины, припаркованные прямо на разделительных линиях. Но нет, я даже нашла место в первом ряду и втиснулась между минивэном и джипом.

— А как я выходить буду? — заявила Аманда потерянным голосом.

Об этом я как-то не подумала, но перепарковываться было поздно.

— Я тебе помогу.

Придержав животом дверь, чтобы не поцарапать чужую машину, я протянула Аманде руку. Теперь оставалось навьючить себя сумками.

— Всё-таки хорошо, что ты решила рожать не ночью. Дежурный вход с другой стороны здания, а тут прямо к лифту можно выйти.

Холл показался слишком тёмным, но только когда подъехал лифт и осветил полумрак, я поняла, что в регистратуре просто не горел свет — приёмные часы закончились, медицинские офисы уже час, как закрыты. На втором этаже нас встретил тот же полумрак, только, похоже, искусственный, потому что свет от дневных ламп падал ровно на стойку регистратуры, за которой сидело три медсестры. Одна поднялась нам навстречу, а остальные продолжили следить за мониторами.

— Аманда, как ты себя чувствуешь? — обратилась медсестра сразу по имени и, получив в ответ невразумительное «отлично», повела нас в палату под номером семь. Как раз день рождения Аманды, но я не стала обращать её внимание на цифру, боясь неадекватной реакции — ей сейчас всякое могло прийти в голову.

— Располагайтесь, — махнула рукой медсестра.

Больничная кровать с железными бортиками, стол, два кресла и шкаф. Жалюзи на окнах были опущены, но медсестра не включила свет. Горела только крохотная лампочка подле двери в туалет. Медсестра протянула Аманде рубаху. Скинув на пол сумки, я поспешила помочь, но та сама с молниеносной скоростью успела переодеться и затягивала под шеей бантик.

— Ой, я сказать забыла, что надевать наоборот, не как у доктора, — вздохнула медсестра. — И дай мне, пожалуйста, прокладку. Я хочу удостовериться, что это воды, и посмотреть их цвет. Там есть новые.

Теперь уже я затянула завязки на спине, и Аманда пошла к медсестре, будто на эшафот. Уселась на кровать и принялась отвечать на вопросы: от имени до даты последних месячных. Медсестра ничего не записывала — наверное, сверяла данные. А я, чтобы успокоить дрожь в руках, принялась взбивать подушки и тут же получила от медсестры похвалу.

Аманда улеглась на них, медсестра закрепила на животе датчики, и малыш по старой памяти тут же начал их скидывать.

— На мониторе показываются схватки. Ты можешь следить за ними — когда пик и когда уже идут на спад. Тебе сейчас больно?

Аманда мотнула головой.

— Станет больно, я поставлю капельницу. Анестезиолог сейчас на кесаревом и сможет прийти только через час.

— Я не хочу эпидуралку! — почти взвизгнула Аманда.

Медсестра аж глаза выпучила:

— Совсем не хочешь?

Аманда нервно кивнула. Медсестра что-то чиркнула в карте.

— В любой момент можешь передумать. Сейчас я давление тебе измеряю.

— А раскрытие смотреть? — простонала вопрос Аманда.

— Рано ещё. Рано.

И совсем скоро она ушла, оставив нас вдвоём. Вернее, почти втроём.

Глава семьдесят пятая "Самая длинная ночь"


Казалось, мы целый час пялились на монитор, но когда в дверь раздался лёгкий стук, стрелки круглых часов показывали всего лишь десять минут девятого. Тёмный полог откинулся. Вошёл доктор в своей обычной синей униформе. От взгляда на короткий рукав его футболки по телу пробежала дрожь, и я потянула вверх уже закрытую до предела молнию кофты.

У него, как всегда, улыбка до ушей, но в этот раз я не смогла улыбнуться в ответ. Всё это время я спрашивала Аманду про схватки, едва заметив появившуюся на экране волну, но та огрызалась, что ничего нет, и я всё выдумываю, хотя прекрасно видела монитор. Теперь я передала эстафету доктору, но ему Аманда отвечала спокойно, хотя и то же самое. Неужели она и правда не чувствует схваток?

— Тогда чего разлеглась? — спросил он и повернулся ко мне. — Ходите по коридору. Схватки нагуливайте.

Я согласно кивнула, а Аманда жалобно повторила просьбу, проигнорированную медсестрой — проверить раскрытие. Доктор пытался тоже отмахнуться, но, не выдержав, наверное, взгляда просительницы, натянул фиолетовые перчатки.

— Почти два сантиметра, — сообщил доктор. — Это хорошо. Даже очень хорошо, — повторил он, чтобы мы не особо сомневались в его словах. — Теперь идите гулять.

— А датчики? — снова блеющим голосом спросила Аманда.

— Они беспроводные. Идите уже!

Мы вышли почти что следом за ним в прежний полумрак и чуть не столкнулись с другой роженицей. Хорошо, колёсики капельницы, которую катил её муж, сообщили об их приближении. Я не считала минуты, я считала шаги от начала коридора до конца, потому что мы прошли его туда-обратно, наверное, раз двадцать. Достаточно резво, потому что Аманда ни разу не остановилась, чтобы продышать схватку, хотя придерживала датчики, чтобы те не свалились с живота. Я молчала, боясь расстроить её ещё больше необходимостью сообщать мне, что ничего не происходит — дома схватки были чувствительными, во всяком случае, она останавливалась и дышала. Сейчас же шла размашистым шагом.

Медсёстры не обращали на нас внимания, но всё же, когда Аманда слишком долго задержалась у стойки, спросили, что ей надо.

— У меня схватки есть?

Медсестра кивнула:

— Сейчас как раз идёт.

— Но я ничего не чувствую, — уже чуть ли не плача, воскликнула Аманда. — Можете проверить раскрытие?

Медсестра покачала головой и попросила прийти через полчаса. Полчаса в коридоре!

— Вы видели коллекцию кукол? — подошла вторая медсестра. — Одна из наших врачей, уходя на пенсию, подарила её госпиталю. Всю жизнь собирала.

Мы смотрели на стены, увешанные детскими рисунками и фотографиями малышей, и странно, что не заметили стеклянной витрины с маленькими куколками в народных костюмах. Здесь мы сумели задержаться минут на пятнадцать, и только сделали шаг в сторону, как Аманда остановилась.

— Схватка?! — не сумела я удержаться от вопроса.

Аманда кивнула и даже начала дышать, а потом сказала, что больше по-привычке, чем от необходимости. И всё же медсестра остановила нас и попросила пройти в палату, потому что датчики дёргаются, а ей необходимо увидеть чёткую картину. В этот раз я отказалась смотреть на монитор, предоставив это Аманде. Она молчала и так же молча подчинилась приказу медсестры идти погулять ещё полчаса. В этот раз Аманда останавливалась пару раз. Были ли схватки каждые десять минут, или всё же пять — просто только две сильные, мне не сообщили, а я не спрашивала. Зато решила отвлечь Аманду рассматриванием фотографий и разговорами о том, как она хочет, чтобы я сфотографировала ребёнка.

— Ты просто сфотографируй, ладно? Только чтобы руки не тряслись…

Снова огрызнулась. Ну да ладно… Ей сейчас не до фотографий. Полчаса прошло безрезультатно, и на другие полчаса её вновь уложили в кровать, а потом снова отправили гулять, но тут Аманда не выдержала:

— Можете проверить раскрытие?

Медсестра попыталась улыбнуться:

— Пока ты просишь нас об этом с таким лицом, проверять нечего. Иди гуляй!

Аманда отвернулась, но через три шага я разрешила себе тронуть её за локоть:

— Если тебе скажут, что там три сантиметра, тебе ведь еще хуже будет.

Аманда ничего не ответила и уселась на пол подле огромного железного бегемота — вернее бегемотихи, слишком уж раскормленные у неё были бока. Я предложила сфотографировать Аманду на фоне смешной статуи.

— В этой рубахе?! — завелась она, и я отказалась от идеи бежать за фотоаппаратом.

Голубенькая в цветочек. Интересно, у них все такие — или мамам девочек они выдают розовенькие? Хорошо, что Аманда об этом не подумала, а может и подумала… Даже представлять не хочется, что сейчас творится в её голове. Она смотрит куда угодно — на пустые скамейки, кадки с пальмами и цветами — но только не мне в глаза. И я не ищу её взгляда. Где схватки? Даже в моих глазах, наверное, читается этот вопрос, когда мы проходим мимо медсестёр.

Если бы Аманда сумела родить вот так, без схваток. Но ведь такого не бывает. Как не бывает и того, чтобы всё шло, как запланировали. Я уселась рядом, поджала ноги. На смену холоду пришёл жар, и я повязала кофту вокруг поясницы, чтобы почувствовать хоть чуть-чуть холод железного животного.

Тишину прорезала музыкальная трель, оповестившая всех о том, что на свет появился новый человек. У кого-то закончились роды. И у Аманды они закончатся. Обязательно! Только бы они скорее уже начались. И тут Аманда схватилась за живот — малыш вновь датчики скинул?

— Аманда, у тебя только что схватка была? — спросила я, не заметив, чтобы она привычно дышала.

Она кивнула и попросила идти дальше. За пять шагов до стойки медсестёр, мы услышала радостный вопль той, что ставила датчики:

— Аманда, у тебя только что сильная схватка была!

Аманда замотала головой:

— Не сильная.

— Ну… — протянула медсестра. — С чем сравнивать.

Нас снова загнали в палату. Поправили датчики. Я достала виноград и протянула Аманде. Она за секунду умяла всю ветку и попросила воды. Я тоже чувствовала на зубах сладость и потянулась к сумке за соломинкой.

— Я не умираю, могу пить просто из бутылки, — остановила меня Аманда.

Медсестра заглянула к нам и похвалила за воду:

— Пей больше — сократишь роды на час.

— А раскрытие?

Медсестра взглянула на монитор, покачала головой и ушла. Я вышла следом, чтобы наполнить бутылку холодной водой. Лёд добавлять не стала — Ванда предлагала его сосать, чтобы уменьшить боль, но боли не было. Был страх, что она никогда не начнётся. Аманда присосалась к бутылке и прилипла взглядом к монитору, а я устроилась подальше в кресле и очнулась только, когда хлопнула дверь туалета. Притушенный свет и тишина сделали своё дело, усыпив меня, но сон действительно подарил силы, и я вскочила, чтобы помочь Аманде взобраться на высокую кровать, но она оттолкнула мою руку.

— Я не умираю!

Спросить про схватки я не успела, из-за полога возникла медсестра с каким-то пакетиком в руках. Аманда побелела.

— А может ещё не надо? — простонала она, когда та потянулась к капельнице.

— Теперь уже надо, — медсестра взяла Аманду за руку, а я отвела глаза к часам: время подходило к одиннадцати. — Я ухожу домой. И если я сейчас тебе не поставлю питосин, то ты всё ещё будешь рожать, когда я снова заступлю на смену.

Я продолжала смотреть в сторону, даже когда за пологом щёлкнул замок закрывающейся двери.

— Мы можем и с капельницей погулять, — начала я осторожно, но Аманда наотрез отказалась.

Больше я не знала, что предложить, Только яблоко, и его она взяла. Шоколад? От него она отказалась, а я съела, чувствуя неприятное кручение в животе. Мне передались её схватки? Или они идут у меня, а не у неё. Чертовщина! Отвернувшись к окну, я попыталась дышать. Отпустило.

Аманда продолжала в упор глядеть на монитор. Линия была почти что прямая. Щёлкнула дверь. Пришла новая медсестра. С такой же широкой улыбкой. Её звали Джоди.

— Ну как, не больно? — поинтересовалась она.

Аманда мотнула головой, и Джоди, поправив капельницу, ушла, напоследок предложив всё ж перебраться в кресло, которое она подвинула поближе к капельнице. Я подняла взгляд от сжатых губ Аманды к глазам. На них блестели слёзы.

— Ты чего?

— Где схватки?! — то ли простонала, то ли прокричала Аманда. — Они никогда не начнутся. Никогда. И мне сделают кесарево!

Я сжала её плечи, и она уткнулась носом мне в плечо. Может, позволить ей выплакаться — самое разумное сейчас? Или всё же важнее последовать совету медсестры и пересесть в кресло?

В этот раз Аманда не отказалась от помощи. Я осторожно придерживала трубку капельницы, пока она слезала с кровати, продолжая хлюпать носом.

— Хочешь, я принесу клюквенной воды?

Аманда кивнула. Столик с соками стоял подле медсестёр, и те перестали говорить, заметив меня, и я чуть не опрокинула банку, пытаясь совладать с охватившим меня страхом. Медсестра бесшумно двинулась за мной, и только в палате я заметила в её руках новый пакетик. Аманда молча смотрела, как на капельнице появляется новое лекарство. Джоди улыбнулась и ещё раз спросила про боль. Аманда едва выговорила, что ей не больно. Зачем спрашивает? Ведь видит же, что монитор почти уснул, как и ребёнок в животе. Во всяком случае руки Аманды покоились на подлокотниках кресла.

— Как ты думаешь, доктор уже ушёл? — спросила меня Аманда.

Пять минут первого. Даже не хотелось отвечать на вопрос. Конечно, ушёл. У него же приём с девяти утра. Аманда просто так спросила, можно не отвечать.

— Здесь же все врачи хорошие, — выдала я после двух минут тишины.

Аманда ничего не сказала. Теперь мы обе смотрели на монитор. И вдруг поднялась волна.

— Ты чувствуешь? — почти выкрикнула я.

Аманда кивнула и закрыла глаза. Я тоже принялась дышать, хотя на этот раз живот меня пожалел.

— Может, тебе спину помассировать? — вдруг вспомнила я урок Ванды.

Аманда мотнула головой. На мониторе шла прямая линия. Слишком долго, но вот вновь начала подниматься. Аманда нагнулась к животу и после схватки сказала:

— Монитор не нужен. Он бьёт меня ногой перед схваткой. Типа, мама, готовься.

Я улыбнулась, а Аманда закусила губу. Новая схватка? Жалеть её не хотелось. Радоваться надо, раз лекарство подействовало! Только я рано обрадовалась. Минут десять мы просто так смотрели на монитор. Тишина. Ещё минута, две, три… И лёгкий стук, но не в живот, а в дверь. Мы обе ахнули, увидев доктора с прежней улыбкой. Первый час! Что он тут делает?

— Не спите? — наверное, это была шутка, только не смешная. — Тогда ляг на кровать на минуту.

И в этот момент кривая пошла вверх. Аманда осталась в кресле, а потом доктор помог ей дойти до кровати, а я подхватила упавшее полотенце. Оно было мокрое, насквозь.

— Четыре сантиметра! — объявил он. — Вот видишь, порядок. Тебе совсем мало лекарства дали.

Врёт с улыбкой. Два пакета не может быть мало! Аманда же прицепилась к другой его фразе и выдала, когда доктор ушёл:

— Какой порядок?! Нормально, когда в час по сантиметру, а мы уже здесь с семи вечера и всего два!

Порадовалась бы, что доктор здесь, а не ушёл домой. Хотя, наверное, успел поспать — хотя не выглядел ни уставшим, ни заспанным. Я же сама зевнула, но, поймав убийственный взгляд Аманды, сжала губы.

— Мне тоже скучно! Я хочу родить! — почти закричала Аманда, и я предложила ей перебраться в кресло. Ванда говорила, что лёжа раскрытие идёт медленнее. А сидя к утру мы дойдём до десяти сантиметров и родим. Неужели доктор вообще домой не пойдёт? Или отменит утренний приём? О чём я думаю?! Аманда сейчас важна, не он!

— Ну, чувствуешь?

— Немного.

— Так это же отлично! На два сантиметра ты как-то без боли раскрылась, — пыталась я хоть как-то подбодрить Аманду, глядя на пластырь, прикреплявший к руке трубку капельницы.

Чтобы отвлечься, я решила посмотреть, что в шкафу — полотенца ведь лежали в ванной комнате, но не успела открыть дверцу, как на меня выкатился мяч. И тут я вспомнила ещё одну вещь с курсов.

— Давай пересаживайся на мяч. Ванда говорила, что боль со спины снимает.

— У меня не болит спина!

— Всё равно пересаживайся. Вдруг это помогает, а?

Мне удалось её уговорить, но теперь я боялась отойти, взяв на себяроль спинки стула. Монитор остался за моей спиной, но он лишь раздражал, как и настенные часы, стрелки которых ползли по кругу слишком медленно. Одна схватка, вторая… Я не видела глаз Аманды, но, скорее всего, они были закрыты. Я тоже дышала вместе с ней и потому чуть не захлебнулась воздухом, когда к нам ворвалась Джоди. Она едва сумела затормозить у мячика. Перевела взгляд с монитора на датчик.

— Фу! — выдохнула она громче Аманды. — Он у тебя просто съехал и потому фиксирует то сердце малыша, то твоё. То сто сорок, то семьдесят восемь ударов.

Какое счастье, что мы это пропустили! Джоди протянула к Аманде руки и заставила встать с мяча.

— Ложись на кровать, пожалуйста. Я попытаюсь прикрепить датчики к голове ребёнка, а то мы все тут от страха умрём.

Джоди достала прямо-таки антенны инопланетян и натянула перчатки. Я поспешила отойти к изголовью.

— Пять сантиметров, а ещё и часа не прошло! — объявила Джоди, но Аманда не улыбнулась.

— Она не врёт, — сказала я после того, как медсестра ушла. — Иначе как бы она дотронулась до его головы.

— Не знаю! — Аманда злилась, но я ничего не могла с этим поделать. Она даже одеяло натянула на нос и осталась лежать ко мне спиной.

— Надо сесть! Так же не раскроешься!

— Мне холодно. Жутко холодно!

Я нашла в шкафу ещё одно одеяло и укрыла Аманду, получив короткое «спасибо», но ответить «пожалуйста» не успела. Аманда вцепилась в поручни кровати и закричала. Я отшатнулась и чуть не плюхнулась в кресло. Одеяло доходило почти до носа, и Аманда закусила край, чтобы не кричать. Я обернулась к монитору — такой высокой линии мы ещё не видели, но вот она начала опускаться…

— Сейчас закончится! — закричала я. — Вот, вот, почти…

Но моё «почти» перекрыл новый стон. На экране дёрнулась линия и снова упала. Теперь я слышала всхлипывания.

— Аманда… — Других слов у меня не было. Спрашивать, больно ли, глупо. — Аманда…

Я напрасно звала её аж до следующей схватки, когда она снова свернулась калачиком. Тогда я опустилась на колени и вцепилась в перекладину рядом с её пальцами. Такими же ледяными, как сейчас мои. И попыталась дотянуться до спины поверх одеял. Слишком толстые. Она не почувствует массаж. Монитор показал новую схватку, а не прошло ещё и трёх минут с предыдущей.

Я сунула руку под одеяло и поняла, что кровать мокрая. Но сейчас главное — надавить на копчик, как учила Ванда. Я тёрла минуту, две, три, а Аманда всё это время стонала в одеяло.

— Перевернись на другой бок…

Бесполезно. Её скрутило ещё сильнее… Но вот на смену трём минутам пришли пять. Это плохо? Хорошо? Никак? Или возможность передохнуть? Идиотская природа должна же была придумать что-нибудь, чтобы помочь женщине родить! Или хотя бы дать время перестелить кровать.

— Ты можешь встать?

— Я должна. Я хочу в туалет, — через слёзы выдала Аманда, и мы успели добежать до двери даже с капельницей, и нам не хватило какой-то секунды, чтобы спокойно опуститься на унитаз. Аманда на него рухнула, уткнувшись носом мне в плечо. Вернее зубами, она сжала шов на плече, а могла бы вгрызться и в кожу.

— Я хочу ещё пить, — простонала она уже в кресле, и я, бросив на кровать сухие полотенца, схватила пустую бутылку, в которую успела сунуть трубочку.

Сдала стометровку я быстро и, должно быть, выглядела совсем плохо, потому что медсестра неожиданно протянула мне завёрнутый в целлофан сэндвич.

— Может перекусишь? — предложила она, но я замотала головой, не в силах открутить крышку на банке с клюквенной водой.

Она пришла мне на помощь и даже протянула специальную бутылку с трубочкой.

— Из такой удобнее пить.

На ней был логотип госпиталя. Я взяла и побежала обратно в палату, боясь услышать новый крик, но дверь не выпускала в коридор и звука.

— Вот! — я протянула Аманде бутылку. Она не спросила, откуда та, а только жадно сжала губами трубочку.

Следом явилась Джоди с подогретым одеялом и укутала им Аманду. Я сказала про постель. Она обещала перестелить, но явилась не с новым комплектом белья, а со столиком на колёсиках — над ним лампа, весы для младенца. Что это значит? Джоди присела подле Аманды:

— Хочешь анестезию? Ещё можно сделать.

Но Аманда вновь закрутила головой. Медсестра ушла, а я уставилась на весы. Почему так рано привезли? У Аманды от силы сейчас раскрытие шесть сантиметров. На часах два часа ночи.

— Аманда, тебе действительно не больно? — спросила я, проклиная вопрос. Ей больно! Ей больно! И я это вижу!

— Не настолько, чтобы делать анестезию. Я хочу, чтобы хотя бы что-то было, как я хотела.

— Аманда… — Но слова вновь закончились. Зачем? Зачем она так мучается?

Я продолжала тереть ей спину и, кажется, протёрла рубашку насквозь, пока не сообразила просунуть ладонь в прорезь.

— Ай, у тебя руки ледяные!

Я убрала руку. Как она может быть ледяной?! Я уже мозоль натёрла.

— Дай ещё одеяло!

Я побежала искать Джоди, чтобы получить тёплое и столкнулась с доктором. Хорошо, он подтянул ноги, а то бы я растянулась на полу.

— Всё нормально?

Даже не знаю, к чему был задан вопрос: к моему скоростному бегу или к схваткам Аманды, но я кивнула. Пусть думает что хочет. Сидит на диване и играет в тетрис. Да, шарики цветные переставляет…

Джоди протянула мне два одеяла, и только я укутала Аманду по самый нос, как она попросилась в туалет. Хорошо, одеяла не успели остыть за те схватки, что мы провели в ванной комнате, и я подоткнула их за спиной, решив попытаться массировать через них.

— Ванда говорила ходить в туалет каждый час, а я три раза за час бегаю.

— Аманда, это воды…

— Нет, не воды…

— Тогда схватки…

— Почему так давит на позвоночник? Может, он затылком к спине лежит, а не лицом? Ванда говорила, что это больнее…

— А что в этом плохого?

— Не знаю, но это плохо!

— Аманда…

Новая схватка спасла меня от необходимости продолжать разговор. Я уткнулась лицом ей в спину, чтобы вложить в массаж как можно больше силы.

— Твой доктор здесь, — пыталась подбодрить я Аманду. — Он не ушёл домой и явно не собирается уходить. У него игрушка на телефоне на всю ночь.

На всю ночь… Как Аманда выдержит такие схватки всю ночь…

— Снова в туалет!

Я подняла её из кресла и взглянула на часы. Уже три часа! До ванной комнаты три шага, но мы не сумели их пройти. Пришлось остановиться на середине. Я обхватила Аманду со спины и почувствовала каменный живот. Как же ей больно, как же ей больно. Мой собственный нос хлюпал, а слёзы не останавливались. Я еле вытерла их волосами прежде чем втолкнула капельницу в туалет. Там мы просидели три схватки.

— Так это же хорошо, что ты тут, — утешала я. — Ванда говорила, что раскрытие в позе орла идёт быстрее.

Я сама удивлялась своей памяти, вдруг начавшей выстреливать, казалось, слышанными вполуха деталями.

— О, ты ещё улыбаешься? — обратилась Джоди к Аманде, когда мы вернулись в кресло.

Аманда пыталась играть в героиню, а я уже не могла. Я почему-то думала о сэндвиче, от которого отказалась.

Джоди принесла новое одеяло и забрала старое.

— Хорошо, что тебе холодно. Это хороший знак, уровень гормонов понижается. Значит, конец уже близок. Я уверена, что к пяти утра вы уже будете держать малыша на руках.

Мы? Да, она переводила взгляд с меня на Аманду и обратно.

— Вы замечательная команда.

И ушла. Неужели вернётся только через два часа? И два часа я одна буду выслушивать эти стоны. Аманда вновь поднялась, но тут же опустилась в кресло. Вернее, хотела в кресло, но получилось мимо, и если бы я не поймала её, то явно упала бы на пол.

— Аманда, поднимись, пожалуйста, — попыталась я просунуть под неё руки после окончания схватки, но она лишь неистово замотала головой, и я увидела кровь на прокушенной губе. Она не поднимется. Схватки, похоже, забыли, что обязаны идти с перерывом. Я схватила одеяло и попыталась просунуть его Аманде под колени.

— Кейти, я больше не могу!

— Анестезию, да?

— Врача зови! Он, он выходит…

Сумасшедшая! У неё только шесть сантиметров…

— Нельзя тужиться. Ванда сказала, что нельзя…

— К чёрту Ванду! Зови врача, дура!

Я бросилась в коридор. Диванчик оказался пустым. Ушёл! Ко мне подбежала медсестра.

— Что?!

Судя по тону её вопроса, взгляд у меня был бешеный.

— Аманда тужится.

Джоди кинулась за мной, и теперь мы обе стояли на коленях подле Аманды.

— Я не поднимусь! — закричала она.

Вошла вторая медсестра и оттеснила меня от Аманды.

— У неё девять сантиметров!

Я привалилась к креслу и смотрела, словно в замедленном кино, как обе пытаются поднять Аманду.

— Я не встану! — продолжала кричать она.

— Ты же не будешь рожать на полу!

— Буду!

— Не тужься!

Дверь с грохотом ударилась о стену. Доктор вбежал и на ходу схватил протянутые новой медсестрой перчатки.

— Хорошо! — ответил он на протест Аманды. — На четвереньках, но не на полу!

Но лоб её уже вжался в пол. Я смотрела схватку на мониторе, не в силах глядеть на распластанные по полу волосы Аманды.

— Я осторожно подниму тебя. Слышишь? Осторожно.

Аманда так и не разогнулась. Доктор подхватил её под грудь, медсёстры под ноги, и как трансформер из лего перенесли на кровать. Аманда продавила коленками матрас и протаранила головой подушку. Я осталась сидеть на полу. Обо мне забыли.

— Не могу! — продолжала кричать Аманда.

Минуту, пять, десять… Я смотрела на часы, борясь с желанием заткнуть уши.

— Можешь! — перекрикивал суету доктор, и когда я подняла глаза, Аманда уже лежала на спине.

Джоди держала её за коленку.

— Не могу! — кажется, именно это ответила я медсестре, когда та попросила меня подняться.

Но со мной особо не церемонились, меня подняли за локоть подтянули в воздух и толкнули к кровати.

— Скажи ей, что ты видишь голову! — закричала мне в ухо Джоди, но для этого мне хотя бы надо было открыть глаза, которые я закрыла, увидев залитый йодом лобок Аманды, а ниже был развороченный кусок мяса с антеннами. Да, где была голова, я не знала, но повторила за Джоди, что вижу голову, и ухватилась за вторую коленку Аманды, чтобы не упасть, вдруг почувствовав на лбу жуткую испарину. Про подмышки говорить не приходилось.

— Два глубоких вдоха и тужься! Ну, давай же!

Откуда у доктора такой командный тон?! Я сейчас сама не добегу до туалета. Ну же, Аманда! Раз, два, три… Теперь уже и я различала голову ребёнка. Доктор почти держал её, и вот она вновь исчезала.

— Аманда! — уже кричала я. — Я её вижу! Я её вижу!

— Не могу… — уже не кричала, а шептала она, откидываясь в подушки.

— Ты оставляешь мне только один вариант, — отрезал доктор совсем грубо. — Взять щипцы или вакуум!

— Нет! — у Аманды вдруг прорезался голос.

— Тогда тужься! Два вдоха… Ну же…

Почти… Снова почти. Я видела головку, но вот антенны вновь исчезли, но «не могу» Аманда не сказала. Я сама уже хватала воздух, как рыба, ну… Ну… Ну… Опять нет. Все переглянулись. Медсестра протянула ножницы, но доктор покачал головой и крикнул:

— Аманда, давай! Ты сможешь! Два вдоха…

Я смотрела на её стиснутые ресницы, раздутые губы, и даже не поняла, почему доктор вдруг скомандовал:

— Всё! Стоп!

Я опустила глаза: в руки медсестры упали антенки. Голова ребёнка лежала на окровавленных перчатках. Аманда вновь застонала или закричала, не разберёшь, потому что я успела оглохнуть от собственного сердца. Доктор подался назад — у него на руках лежал ребёнок. Я сильнее вцепилась в коленку Аманды, будто сама получила шлепок. В комнате включилась сирена — малыш плакал. Доктор опустил его на живот Аманды, и медсестра принялась протирать кровь и слизь пелёнкой, а малыш ухватил маму за палец и не отпускал. По-мужски!

— Кто-нибудь на время посмотрел? — вдруг прорвался через радостный женский смех вопрос доктора.

Медсёстры замолчали. Все уставились на часы.

— Три пятьдесят три всех устроит? — откинул пару минут доктор.

Все закивали. Аманда тоже.

— Кейти, фотоаппарат, — простонала она, и я ринулась к сумке. Только бы не уронить его, только бы не уронить. Навела объектив и поняла, что не включила аппарат. Наконец сделала снимок, первый, второй, третий, пока медсестра не постучала мне по плечу, желая забрать фотоаппарат. Доктор протянул ножницы. Я схватила их, даже не поняв, что мне предстоит.

— Ты будешь резать? — прежним мягким голосом спросил доктор, и я кивнула, почувствовав, как лёгкие ножницы гирей оттянули руку.

Я с трудом поднесла их к железному зажиму, передавившему пуповину. Скрученные водоросли, Раз, два, три… Как их перерезать? И где… Я подняла глаза на доктора.

— Что? — спросил он. — Режь.

Я вновь взглянула на пуповину и ниже.

— Где? — я забыла все слова и лишь облизывала губы.

— Режь прямо здесь.

— Это же не мальчик?

— Конечно, это не мальчик, — рассмеялся доктор.

Я подняла глаза на него, перевела взгляд на Аманду.

— Что, Кейти? — выдохнула та.

— У тебя дочка, — едва выговорила я.

Аманда промолчала.

— По УЗИ был мальчик? — переспросила незнакомая медсестра. — Ну бывает. Не расстраивайся. Сына ещё родишь. А девочек в наших краях мало.

— Девочка? — выдохнула Аманда. — Кейти, это правда?

Я кивнула и хотела снова сказать «это девочка», но доктор перебил меня:

— Режь уже наконец!

Водоросли не поддались сразу. Лишь одна за другой, и наконец я выронила ножницы в подставленные медсестрой ладони. Она вернула мне фотоаппарат. Другая понесла ребёнка на весы под лампу. Восемь фунтов и шесть унций. Ничего себе! Я сделала снимок. Один, второй, пока малышку не вернули маме. Тогда я навела объектив на лицо Аманды. В фокусе оказались её слёзы и покрасневшие глаза. Но через секунду она вновь глядела на дочь, наскоро завёрнутую в пеленку с голубыми мишками. Они у них одинаковые? Или только для мальчиков такие? Малышка секунду смотрела в глаза мамы, и я успела поймать два тёмно-синих огромных шара. Потом уже сморщенный носик дёрнулся в сторону, и медсестра отвела от соска пальцы Аманды, помогая малышке взять грудь.

Я сделала ещё пару снимков и отступила от кровати, чувствуя, что в моём носу не хватает больше места для слёз которые я втягивала. Медсестра тем временем отнесла в сторону таз с пуповиной и плацентой, будто мясник, и доктор наконец скинул перчатки.

Медсестра тронула меня за плечо:

— Я сделала на телефон пару фотографий в первые минуты. Скажи свой электронный адрес, и я при тебе удалю их со своего телефона.

Малышка в крови, сморщенная, орущая… Я пропустила этот момент. Где я была? В каком измерении? И где нахожусь сейчас?

Глава семьдесят шестая "Первый день втроём"


Дрожащей рукой я нажала на кнопку и под уже до боли знакомую музыку отступила от медсестры. Сейчас кто-то с той же надеждой слушает эту трель, что и мы с Амандой несколько часов назад. А мне бы дождаться, чтобы малышка наконец устала плакать, если это вообще возможно… Фотоаппарат больно ударил по животу, заставив вздрогнуть всем телом, или же в детской комнате было холоднее, чем в родильной палате. А, может, и мои гормоны куда-то поскакали после чужих родов.

Малышку давно обтёрли мокрыми губками, сделали прививки, надели подгузник и запеленали. С пелёнки глядели всё те же голубые мишки. А вот белые вязаные шапочки были разных цветов, но я, вместо розового помпона, взяла всё же зелёный.

— Сама повезёшь люльку или я? — спросила медсестра, прикрывая ребёнка второй пелёнкой.

Я замотала головой. Не хотелось даже касаться стеклянной кроватки. От детского крика хотелось заткнуть уши, как от включенных в магазине детских игрушек. Почему она так долго плачет? Ей больно, холодно, голодно? И где медсёстрам раздают безразличие? Мне бы взять хотя бы фунт на предстоящую неделю!

Однако только медсестра выкатила люльку в коридор, малышка тут же замолчала. Будто сирену выключили. Она спала! И не проснулась даже в палате. Медсёстры перекинулись друг с другом тихими фразами и оставили нас вдвоём. Вернее уже втроём. Как привыкнуть к этому? Как?

— Я позвонила матери, — сказала Аманда.

И я даже не успела спросить, почему?

— Мне так хотелось рассказать хоть кому-то, что у меня дочка, но будить людей в пять утра…

Часы показывали без четверти шесть. Аманда протянула мне телефон с просьбой сфотографировать ребёнка. Я не взяла.

— Она же только что уснула. Не надо. Разбудим!

— Пожалуйста. Она не проснётся. Ну, пожалуйста! Мама ждёт. Я обещала.

Аманда впервые назвала мать мамой. Я схватила телефон. Отключила вспышку. Нажала на кнопку. Аманда принялась набирать сообщение, а я привалилась к стене, чувствуя себя лишней. Мне действительно лучше не подходить сейчас к Аманде, потому что дезодорант не прошёл проверку.

— Как думаешь, мне можно здесь в душ? — спросила я, когда Аманда наконец подняла глаза от телефона.

Она пожала плечами, и я, поспешив воспользоваться молчаливым согласием, схватила так и оставшееся лежать в сумке розовое полотенце и свой рюкзак. Ванда твердила про душ во время схваток. Она что, ничего не слышала про датчики?

Я подставила лицо под холодные струи, пытаясь остыть — даже голова вспотела, и волосы поблагодарят меня даже за гель для тела, пусть потом я и вырву пару клоков, пытаясь расчесаться. Да разве сейчас это важно! Я буду чистой, чистой, чистой! Только слишком скоро сквозь шум бегущей воды прорвался хлопок двери и суетливые шаги. Я поспешила повернуть кран и вытереть насухо оставшуюся на теле пену. Сушить подмышки времени не осталось, и, наплевав на белые разводы, я натянула свежую футболку, оставив на голове полотенце — не стоило мочить единственную одежду.

В палате суетилась одна Джоди — измеряла Аманде давление, пока та уплетала сэндвич. Как раз тот самый, от которого я по дурости отказалось. Живот возмутился, к счастью, не слишком громко. И вот дверь снова распахнулась — другая медсестра вкатила кресло-каталку. Джоди тут же нагнулась к кровати и вытащила из-под одеяла надутую перчатку. Её содержимое осталось для меня тайной, потому что Джоди бросила перчатку в раковину, чтобы с пустыми руками вернуться к кровати и помочь Аманде подняться и сделать пару шагов до кресла.

Я по стойке смирно простояла всё время у двери в туалет, пока меня не попросили собрать вещи. Мой рюкзак уже был в руках, а у сумки Аманды оставалось только молнию застегнуть, потому что, вынимая полотенце, я запихнула на самое дно скомканную одежду, в которой Аманда приехала в госпиталь. Штаны мокрые, хоть выжимай, и надо не забыть дома первым делом кинуть их в стирку. Вместе с моей футболкой, для которой придётся, наверное, запускать дополнительный цикл.

Мы паровозиком покинули палату: первой выкатили люльку, потом Аманду, процессию замыкала я с сумками. Остальные медсёстры выстроились в коридоре, чтобы поздравить Аманду и ободряюще мне улыбнуться. На этот раз я сумела ответить им улыбкой. И Аманда улыбалась, будто пару часов назад не корчилась от боли у них на руках.

В новой палате кровать и кресло со столиком в углу. Только нет полумрака, потому что жалюзи подняты, и за окном рассвет. На стенах цветочки, и у местной медсестры на халате тоже. Картину портила лишь капельница у кровати, но я надеялась, что в ней не появится очередной пакетик чего-нибудь страшного. Но пока новая медсестра держала в руках лишь перчатку. Теперь я знала, что в ней — лёд. Она положила его Аманде на живот и прикрыла её одеялом. Потом указала на прикреплённый к стене плакат и попросила оценить нынешнюю боль по десятибалльной шкале, чтобы лучше подобрать дозу ибупрофена. Аманда отказалась от обезболивающего. Снова решила терпеть? Её право. А я уже валилась с ног и тайком поглядывала на кресло, жаждая скорейшего ухода всего медицинского персонала.

— Оно разбирается, — поймала мой взгляд медсестра и повернулась к Аманде: — Если ребёнок будет мешать, можете позвонить, и мы заберём его в детскую. А пока обе попытайтесь поспать. Завтрак у нас до десяти.

Слово «завтрак» отозвалось в моём животе очередным стоном, но я вспомнила про шоколад, до которого во время родов мы не добрались, и еле дождалась, когда мы остались одни.

— Хочешь половинку? — обернулась я к Аманде, и когда та отказалась, чуть ли не за два укуса слопала всю плитку.

Шоколад дал силы разложить кресло. Мышцы рук болели так, будто я таскала стопудовые мешки. Хотелось рухнуть и уснуть. Даже отсутствие подушки не пугало. Только нечищенные зубы мучили, и я заставила себя сделать пять длиннющих шагов к сумке.

— И мою щётку достань. Хоть зубы почищу. На душ сил нет.

Аманда оказалась слишком резвой для только что родившей: я даже подняться от сумки не успела, а она уже перешагнула порог ванной. Перешагнула и… Я прокатилась по линолеуму, как по льду, и успела подставить под падающее тело руки, толком не понимая, что произошло. Лишь спустя долгие пять или десять секунд до меня дошло, что Аманда в обмороке. Что делать? Кого звать? Но Ангел-Хранитель сам прислал к нам медсестру. Только колдовать не пришлось, Аманда открыла глаза и уставилась на меня бессмысленным взглядом. Медсестра бросилась в коридор за креслом-каталкой — до кровати три шага, но как преодолеть их? Аманда вдруг стала, словно из чугуна, и я согнулась под её весом, едва встав на ноги. К счастью, рядом уже было кресло, а на кровать её затаскивали уже две медсестры, а я снова привалилась к стенке, прямо на плакат со шкалой боли. Моя боль зашкаливала, и я уже не понимала, что именно у меня болело. Всё, и главное — голова.

— Не позволяй ей вставать, — обернулась ко мне медсестра. — В туалет только с тобой.

Я кивнула, не желая верить, что мне придётся дежурить с открытыми глазами. Страх за Аманду, конечно, разбудил меня, но не настолько, чтобы не смыкать глаз до завтрака. А впрочем, времени-то оставалось не так и много — часа три. Но и их Аманда решила проболтать. Слова лились горным потоком, и я даже не пробовала вникать в сказанное. Зачем? От меня не ждали ответа. Можно было и подремать.

— Рутинная проверка! Не пугайтесь!

Я подскочила не от шагов медсестры, а от её голоса. Часы сообщили, что прошёл час. Я спала? А Аманда? Та приподнялась на локтях и тянула шею к ребёнку — пусть люлька стояла в метре от кровати, с кресла открывался лучший обзор. Я протёрла глаза слишком поздно — медсестра уже перестала тыкать ребёнка разными приборчиками и, чтобы унять, крик, взяла на руки.

— К маме хочешь? Голодная? Нет, мокрая.

Медсестра сама поменяла подгузник. Мне бы встать, да в джинсы будто камней навалили, и я так и осталась сидеть в кресле.

— А теперь поесть?

Медсестра положила малышку к Аманде на живот. В новой рубашке — в розовый цветочек — на груди имелись прорези, и малышка легко нашла грудь. Со вздохом облегчения я тут же упала обратно в кресло, радуясь установившейся тишине. Можно больше не смотреть на них: даже с открытыми глазами я видела лишь руки — маленькие пальчики переплелись с большими — и прикрыла веки даже не от усталости, а от ревности — непонятной, удушающей, жестокой ревности.

Я выстрадала за этого ребёнка не меньше его матери, но даже не удостоилась одного взгляда. Он оставался только на снимках — огромные глаза цвета штормового моря, как только что выдавленная из тюбика краска. А я? Похожа сейчас на пустой скукоженный тюбик с поджатыми ногами и губой. Я закусила обиду и попросила себя не плакать, но слёзы не послушались, а спасительная ночная тьма давно сбежала сквозь жалюзи в яркий солнечный день.

Я отвернулась к стенке, чтобы Аманда случайно не увидела моих влажных щёк. Хотя предосторожность была излишней. Какое ей дело до моих покрасневших глаз, когда другие только-только взглянули на мир, где Аманда является центром вселенной. А моё место здесь в уголке, лежать тихо и не мешать их единению.

— Она уснула. Можешь положить её обратно в люльку?

Я, похоже, тоже уснула, но подскочила так резво, что чуть не поскользнулась на полу — зря кроссовки сняла. Или надо было носки заодно стянуть. Зачем я об этом подумала? Да чтобы не думать о том, как донести ребёнка до люльки, не уронив, ведь руки начали дрожать заранее, как и колени.

Малышка спала, откинув голову. Глаза — две длиннющие линии, нос — огромный шар, и только губы как у взрослого, надутые и точно подведённые помадой.

— Красивая, правда?

Я кивнула, протянула руки, но тут же отдёрнула.

— Чего ты боишься?

— Разбудить, — соврала я, чтобы не выдать себя, сказав «уронить».

— Не проснётся, куда там… Представляешь, что она пережила за эти часы!

Я вновь кивнула. Ещё бы не представлять! Я пережила не меньше, только кого это заботит! Уж явно не Аманду. Однако вторая попытка поднять спящую красавицу удалась. Я подсунула пальцы под тонкую шею и так и понесла ребёнка к люльке на вытянутых руках. Будто несла кирпич, так было тяжело, и почти невесомое тельце придавило пальцы настолько сильно, что я с минуту простояла над люлькой сгорбившись, пока решилась высвободить руки.

— Что-то не так? Ты что-то увидела? — всполошилась Аманда, и я поспешила её успокоить, сказав, что просто устала. — Тогда ложись спать.

Даже солнце, бьющее сквозь жалюзи, не станет мне помехой. В коридоре оставалось тихо, или медсёстры умели ходить на цыпочках. Я вжала голову в подлокотник и зажмурилась.

— Как самочувствие мамы?

На этот раз я устояла на ногах, хотя вскочила с закрытыми глазами. Они издеваются? Поспать-то дадут наконец? Давление, температура и… Аманда попросила у медсестры таблетку. Я втянула живот, который скрутило от голода. Ей, наверное, больнее. Хотя что может быть больнее родов? Кажется, после них женщины обязаны перестать ощущать боль вообще, даже самую острую. Вот бы и моя шея занемела от обезболивания, а не от дурацкой позы, в которой я успела урвать сколько-то там минут сна.

— Завтрак принесут через час.

— А поспать? — кажется, Аманда всё же озвучила вслух мои мысли.

— Тебе лучше поесть, потому что кому-то ты не сможешь сказать «подожди», — улыбнулась медсестра и ушла.

Аманда вжалась в подушку, я — в подлокотник кресла. Спать уже не хотелось, но по телу будто проехались катком.

— Как ты назовёшь дочь? — почти шёпотом спросила я на случай, если Аманда всё же уснула.

— А у тебя есть сомнения? — отозвалась она тут же.

Видимо, давно ждала от меня вопроса. А я задала его, потому что вообще не представляла, как можно за день придумать ребёнку имя, не то что подумала о каком-то там конкретном.

— Патриша, как же иначе?!

Неужто она действительно собиралась назвать сына Патриком?!

— Это ведь чудо, Кейти! Понимаешь, чудо! Одно на миллион!

Наверное, всё же врачи ошибаются с полом детей чаще, но вытащить счастливый билетик удалось именно Аманде.

— Кейти…

Она всхлипывала, и я поспешила к кровати, спрашивая на ходу:

— Тебе больно?

Она замотала головой и уткнулась мне в плечо. Я обхватила её руками скорее для того, чтобы удержать, чем обнять.

— Как же мне было страшно… Как же мне было страшно, — шептала Аманда в мокрое плечо, или слова мне только слышались, или же были моими собственными, ведь мне тоже было страшно и продолжало быть страшно сейчас, может, даже намного больше… Эфемерное существо, которое прежде сосало палец на экране врачебного монитора, теперь призывно сопело у меня за спиной.

— Мне тоже страшно, — прошептала я, склоняясь к волосам Аманды. — Но ты справишься, я знаю…

— Откуда ты знаешь! — с прежней злобой, но без прежней силы промычала Аманда. — Откуда такая уверенность! Я ничего не знаю, ничего не умею, да я до туалета сама дойти не могу!

— Тебе надо? — всполошилась я, и Аманда тут же меня оттолкнула.

— Не надо, мне ничего не надо. Теперь я сама, всё сама, понимаешь?

Я кивнула и сунула руки в карманы, чтобы не мешали Аманде. Развернуться к кровати спиной — некрасиво. Пятиться — ещё снесу что-нибудь. Сказать очередную глупость? Даже мыслей не было, не то что слов! Не хотелось думать, что всё действительно закончилось. Роды не конец. Роды только начало. Только начало чего? И для кого?

— Ты не понимаешь, — продолжала Аманда будто для себя, потому что даже с трёх шагов слов было не разобрать. — Не понимаешь, что Патриша будет ждать от меня того, чего у меня никогда не было. Я не знаю, как дать ей любовь так, чтобы она почувствовала её…

Я приблизилась к кровати вплотную и открыла рот:

— Разрешить себе её почувствовать. Ты же позвонила матери. Позвонила…

— Ты не понимаешь, ты не понимаешь, — заладила Аманда.

Я уже действительно с трудом что-то понимала: шёпот, слёзы, злость — всё слилось воедино, во взрывоопасный коктейль, и я не желала пригублять из этого стакана. Хотя и губы пересохли.

— Я за водой схожу, — вновь ретировалась я на безопасное расстояние. — Тебе принести?

Аманда кивнула и сама протянула мне банку с больничным логотипом. Я вышла в коридор, где оказалось довольно оживлённо — время завтрака, чему удивляться. Даже пришлось отступить в сторону, чтобы пропустить медсестру с двумя подносами. Какое счастье, что у Аманды отдельная палата. Хотя… Хотя присутствие другой женщины избавило бы нас от неприятных разговоров. Это только такая соседка, как я, никого не сдерживает…

Запив голод водой, я решила вернуться в палату и спросить Аманду, когда могу уйти, чтобы позавтракать. Ей-то завтрак уже, небось, принесли.

— Куда ты собралась уходить? — Аманда подтянулась в подушках, чтобы одеяло не свешивалось на кроватный столик. — Мне одной это не съесть!

Жареная картошка и яйца, сосиски, йогурт, овсянка… Она протянула мне тарелку с кашей.

— Я это больше есть не буду! Никогда!

Овсянка и в моей душе оставила нерадостные воспоминания, но сейчас живот и не подумал ей противиться. Я забралась с ногами в разложенное кресло и принялась есть со скоростью новобранца.

— Кекс будешь? А шоколадку?

Я на всё соглашалась.

—Какао или чай?

— А что ты хочешь?

— Я спрашиваю, что хочешь ты? Я буду сок.

— Тогда какао.

И тут проснулся ребёнок, и я, не обтерев губ, бросилась к люльке и раньше, чем сообразила, что делаю, взяла Патришу на руки.

— Дай мне доесть! — почти панически закричала Аманда, и я сильнее прижала ребёнка к груди.

— Но она кричит…

— Поменяй подгузник.

Руки вновь задрожали, но я сумела как-то распеленать малышку и разлепить липучки, а потом руки затряслись ещё больше, потому что Патриша не описалась: в подгузнике оказалось обещанное Вандой зелёное пятно. Я схватила влажную салфетку, но та лишь поменяла цвет, но не сделала своего дела. Тогда я ногой подтолкнула к столику сумку, но в ней не оказалось заветной бутылки с маслом: купить-то я его купила, а упаковать забыла.

— Что? — промычала, давясь тостом, Аманда.

— Масла нет…

Я зажмурилась, будто можно было так заткнуть и уши. Да, да, я вынула одну и не положила другую, но сейчас делала всё, что могла, чтобы справиться с ситуацией. Ушло на это пять салфеток или того больше. Кожа покраснела, крик усилился, и я в страхе уронила тюбик с вазелином. Моя голова заледенела. Вот бы тоже напялить вязаную шапочку. Но дело всё же дошло до подгузника. Застегнуть его на ребёнке оказалось даже легче, чем на кукле, но я всё равно успела получить свою порцию упрёков за копание. Наконец я отдала ребёнка матери и плюхнулась в кресло, но тут же вскочила, решив собрать его. Руки продолжали ныть, и я принялась растирать мышцы.

— Мы забыли ещё и ножницы. Смотри, какие длиннющие ногти… Эти кармашки на кофточке не спасают. Гляди, уже царапина…

Я пожала плечами, что делать-то?

— Сходи вниз в лавку и купи.

Я кивнула. Только дойти до лифта оказалось делом затруднительным. Ноги едва передвигались, и я сама не отказалась бы сейчас от каталки. Но надо было идти, и я дошла и выполнила миссию. Только она оказалась не конечной.

— Я не буду сама стричь ногти! — запротестовала я, но Аманда приподняла малюсенький пальчик.

— Я просила медсестру. Она сказала, что им запрещено. Стриги, пока Патриша спит. Стриги!

Ножницы хоть и маленькие, но пальчики того меньше, а уж сами ноготки… А когда ещё и руки дрожат, то подобны огромным секаторам. Только пальцы не ветки, не отрастут.

— Кейти…

В тот момент я ненавидела своё имя. Я не хотела, чтобы оно принадлежало мне. Не хотела стричь ногти чужому ребёнку. Даже красная царапина на щеке, с крохотной капелькой крови в уголке, не придавала необходимых сил. Но вот ножницы щёлкнули, и первый ноготь упал на простынь. Он казался таким огромным, словно срезанный с мизинца взрослого! Или у моего страха выросли глаза!

— Только не проси теперь перекладывать её в люльку! — выдала я абсолютно глупый протест.

— А я и не хочу её отдавать, — сказала Аманда, осторожно поправляя оттопыренное ухо дочери.

Но отдать пришлось. Пришла медсестра и сказала, что надо забрать ребёнка на проверку слуха и других рефлексов. Заодно и педиатр проведёт осмотр.

— Аманда, прекрати сидеть с таким лицом! — заявила я после минут десяти полного молчания. — Она здоровая. Если бы были какие-то проблемы, её бы не отдали нам в палату.

Но лицо Аманды осталось каменным, и она даже не улыбнулась, когда пришёл доктор Вебер. Он домой-то уходил?

— Как поживает наша мама?

Стандартные вопросы, стандартные ответы. Только когда доктор надавил на живот, Аманда поморщилась.

— С тобой всё хорошо. Могу выписать тебя к вечеру.

— Что?!

Мы задали вопрос в унисон, и я чуть не добавила, что у нас дома бардак. Да, да… Мне надо хотя бы там прибраться! Я и думала сделать это сегодня вечером. Вернее, я подумала об этом только сейчас, когда поняла, что новая жизнь официально началась. Даже для меня.

— Хорошо. Тогда оформлю выписку на завтрашнее утро. Подходит?

Аманда кивнула, и как только доктор ушёл, озвучила мою мысль.

— Только не уезжай прямо сейчас. Дождись, когда Патришу привезут. И… Эта кровь так пахнет. Я хочу в душ!

О, да! Ей же нельзя одной. Второго обморока я не выдержу. Но Аманда всё равно попыталась идти сама, и мне пришлось схватить её за руку, чтобы придержать подле себя. На моё замечание, она поджала губы и позволила раздеть себя. Я попыталась отмахнуться от первой мысли — куда же подевалось красивое тело? — но та не пожелала уходить. Мячик сдулся, и тёмная полоска собралась в гармошку. Разве это уйдёт? Врач посоветовал есть много мюсли с йогуртом и гулять с коляской. Мюсли, может, Аманда и станет есть, а вот коляску она решила заменить слингом. Как же тогда она избавится от этого мешка?

Но всё это потом, зачем дурацкие мысли лезут в голову в такой неподходящий момент? Сейчас надо вымыть Аманду, вытереть, одеть в чистую рубаху и уложить в кровать. Набор простых действий не требует философской мысли. Делай, не думай… Но Аманда попросила отойти. Я только мыло успела протянуть. А она не успела высушить волосы, потому что пришёл педиатр сообщить, что девочка абсолютно здорова, и он уже подготовил документы на выписку.

Только Аманда не успокоилась, пока медсестра не привезла ребёнка, снова голодного или скорее уставшего от осмотра. Патриша жадно прильнула к груди, и я отсела в кресло, решив вдруг написать отцу. Однако уткнулась в сообщение от Бьянки: «Вы ни одна не отвечаете. Что? Всё?» Я не стала спрашивать у Аманды разрешения и написала, что «да, она родила», и, к тому же, дочку… Да, да, я не шучу. Не шучу…

— Бьянка спрашивает, могут ли они с Логаном прийти?

— Пусть приходят, — согласилась Аманда и заправила за ухо влажную прядь.

И они пришли. Слишком быстро, точно торчали под дверью, или же у Аманды так долго взяло заполнить принесённые медсестрой бумажки для свидетельства о рождении.

— Я напишу вторым именем твоё, ладно? — У меня даже дар речи пропал. — Ничего другого на ум не приходит. Патриша Кэтлин О’Коннор не так плохо звучит, так ведь?

Я кивнула. Неплохо… И чтобы не смотреть на летающую по бумаге гелевую ручку, уставилась на прикреплённый к люльке листок с фамилией Аманды и отпечатком крошечных ножек Патриши. Наверное, она станет хранить его вместе с браслетиками её и ребёнка, а от меня останется только второе имя.

— Аманда, я всё не могу поверить! — почти в полный голос кричала Бьянка. — Девочка! Ты же на сына настроилась, как теперь…

Аманда сжала губы:

— Я девочку изначально хотела. Наверное, из-за моего желания у неё что-то там отвалилось, что увидел сначала узист.

Шутка удалась. Только Логан не улыбнулся. Он уселся на подлокотник моего кресла и чувствовал себя немного не в своей тарелке. Над его головой летал розовый шарик, а в руках грелся фотоаппарат. Бьянка наконец вытащила из сумки заветный чемоданчик.

— Тебе же косметику можно?

— Мне всё можно. Я не больна!

— Ну как бы немного больна, и это на всю жизнь, — и, не найдя поддержку глупой шутке, Бьянка добавила: — Ну как бы все мамы немного сумасшедшие…

Логан продолжал сидеть тихо, но с такой быстротой вдруг завертел фотоаппаратом, что я испугалась, что он сейчас его уронит.

— Мы тут на ферму ездили на пару дней, — продолжала тараторить Бьянка, орудуя кисточками, и минут через пять только спохватилась: — А я не громко говорю? Не разбужу…

— Патриша не проснётся, — успокоила её Аманда.

Жаль, что мне нечего было покрутить, и я почти оторвала от кофты застёжку, когда Логан сунул мне под нос экран фотоаппарата — козы в коляске антикварного мотоцикла. Я подняла глаза на Бьянку, поняв, что вовсе перестала её слушать, и когда Логан перенял нить разговора, с трудом вникла, о чём идёт речь.

Логан сфотографировал этих любопытных коз, которым хозяйка помогла залезть в мотоцикл парня, решившего разбить палатку на её земле, чтобы выложить на сайт фермы в качестве рекламы молока, а теперь не знает, что делать, потому что это последняя фотография мотоцикла. Парень купил эту советскую рухлядь, сам починил и довольно долго гонял на нём, а тут сразу после дурацкой фотосессии с козами «Урал» слетел с обрыва…

— Ну, мотоцикл слетел, а парень спрыгнуть успел. Тормоза отказали. А там в горах такие повороты, что меньше секунды есть для того, чтобы спрыгнуть, а он даже не оцарапался, поверить невозможно! Вообще-то есть одна царапина на запястье, где перчатка отошла от куртки. Вообще он один там, кажется, в полной защите ездил, остальные байкеры просто в футболках. Вообще финиш… Мы его потом домой в Окленд подвозили. Сказал, что пойдёт следующий мотоцикл искать. Сказал спасибо за последнюю фотографию его друга. Блин, мне теперь фотографировать страшно, будто накаркал беду…

— Ты хоть понял, что сказал?! — почти завизжала Бьянка, и я даже вздрогнула, и до меня не сразу дошло, в чём причина её возмущения, но Логан поспешил спрятать глаза.

Похоже, фотографический задор в нём пропал. Но, к счастью, проснулась Патриша, и я, уже на автомате, схватила её. Лучше будет оставить их одних, а самой отправиться домой прибраться.

— Только не задерживайся, — попросила Аманда, и я кивнула.

И тут же пожалела. За стенами госпиталя пахло свободой и не хотелось возвращаться в его стены. Мысль эта была короткой, но какой-то уж слишком яркой.

Глава семьдесят седьмая "Путь в новую жизнь"


Руки и ноги двигались самостоятельно, потому что я пыталась совладать с глазами, которые закрывались, несмотря на включенные по всей квартире лампы. В магазине я выпила аж пять дегустационных стаканчиков кофе, и даже без сахара, но они помогли только доехать до дома и выложить продукты в холодильник. Вернувшись из прачечной, я поняла, что силы покинули меня окончательно и поставила себе целью не дать ногам поблажки. Я мыла, скребла, тёрла и аж стёрла перчатку до дырки, а потом долго не могла понять, почему пальцы мокрые. Не догадалась даже тогда, когда вода из перчаток затекла врукав кофты.

Голова явно дала сбой. Хорошо ещё тело функционировало, пусть и в замедленном режиме. Зазвонил телефон, протяжно и нудно. Я начала искать у полотенца сухой край и, не найдя, так и схватила телефон мокрыми руками. Чёрт, он что, телепат!

— Да, сегодня. Да, девочка. Стив, откуда ты знаешь?

Если Аманда ему сообщила про дочь, то какого чёрта звонить мне уточнять?! Или он теперь не верит ни одному её слову?

— Миссис О’Коннор позвонила моей матери, а та мне… И… Можно мне приехать?

— Зачем? Через неделю Аманда будет в Рино.

— Домой я пока не собираюсь. И в долину мне ближе как-никак. Так можно?

— Почему ты у меня спрашиваешь?

— Потому что не хочу тревожить Аманду. Я ей поздравление послал.

— Я спрошу.

На этом получилось закончить разговор, но за его время я успела сесть на диван и вытянуть ноги. Подняться у меня уже не получилось. Я прикрыла воспаленные веки и вздохнула, а через секунду вновь зазвонил телефон. Что он ещё забыл?!

— Ты где вообще? Уже ужин принесли!

В открытую балконную дверь дуло. За окном разлилась темнота и, похоже, давно. Так и есть — восемь вечера.

— Я уже три раза медсестру вызывала, чтобы переодеть Патришу. И даже Логана просила поменять подгузник. Где ты?

Аж уши вспыхнули, но я заставила себя сказать правду:

— Уснула…

— Кейти!

— Но я же не специально!

Голова покоилась на валике дивана — я проспала несколько часов сидя. Почему тело само не приняло горизонтальное положение? Лишнее движение, похоже, оказалось ему не под силу.

— Мне нужно ещё два часа, Аманда, чтобы сушку запустить и… — я пыталась вставить слово между её недовольной тирадой. — Аманда, я не могу всё бросить… Я постараюсь побыстрее.

— Можешь не торопиться, — выплюнула она с такой злостью, что я даже щёку утёрла, когда Аманда отключила телефон.

Чёрт! Будто я для себя всё это делаю! Для себя надо хотя бы тост поджарить и умять с вареньем. Сон не дал сил для чего-то большего. Но сначала я спустилась в прачечную по лестнице, а наверх поднялась уже на лифте. Ноги продолжали болеть. Еда и окончание уборки заняли минут двадцать. Остальное время я решила провести за компьютером. На отсканированном рисунке моей феи быстро появилось имя новорожденной, рост, вес и фраза, что Аманда с гордостью сообщает о рождении дочери.

Без колебаний я отправила файл Аманде и побежала забирать бельё. В ответ не пришло даже сухого «спасибо». Наверное, Аманда уснула. Положив в рюкзак ноутбук на случай, если потребуется исправить открытку, я пошла к двери, но, взявшись за ручку, вспомнила про масло. Значит, мозг успел отдохнуть или хотя бы немного проснуться.

Аманда уже спала, когда я наконец добралась до госпиталя, и пришлось тихонько забраться в кресло с ногами. В темноте не видно было Патришу, но я успела запомнить её личико, и воображение прекрасно прорисовало его во мраке. Я достала блокнот и принялась водить по листу карандашом, вспоминая давнишние рисунки вслепую, которыми учителя мучили нас на первых порах. Время медленно, но верно приближалось к полуночи, а мой карандаш к последнему листу блокнота, когда Патриша наконец проснулась. И Аманда подскочила, как по будильнику, но ни «здрасте», ни «как дела?» в мою сторону не полетело, сразу «принеси ребёнка», будто я никуда и не уходила.

Я принесла, но она не взяла дочь.

— Подгузник поменять забыла!

Да, забыла, но быстро вспомнила. До бутылки с маслом руки опять не дотянулись — благо салфетки не закончились, и пользоваться ими я уже приноровилась. Если даже у Логана получилось, то чем я хуже?! Нет, не хуже. Смотрителем в зоопарк меня бы точно взяли: детёныш сух, чист, закутан в пелёнку и передан на кормление. Мною сделан набор простых механических движений, которые легко отработать до автоматизма. А что делать с душой, которая ничего не чувствует, кроме любопытства?

Неужели в женском организме спрятан специальный рычажок, который открывает канал с материнской любовью? И открывает его только при родах… Или Аманда сейчас ощущает то же опустошение, что и я — может, в организме вначале что-то должно отмереть, чтобы нечто новое дало ростки? Новая любовь, материнская, которая не сравнима ни с какой другой… Но она не для меня. Она для Аманды… Что же вырастет в моём вакууме, не скажет никто, но время покажет. Покажет так же чётко, как часы сейчас показывают час ночи.

— Выключи, пожалуйста, свет.

Я совершенно забыла о нём, включив машинально локтем, уже держа Патришу на руках. Тело заржавело и скрипело при каждом движении, но я сделала пять шагов в коридор.

— Я не почистила зубы, — продолжала Аманда из кровати.

— Может, утром?

— Нет, сейчас! — почти приказным тоном выдала она, и я больше не стала настаивать на утре и помогла ей слезть с кровати и дойти до туалета. Кто это делал весь вечер? Неужели Бьянка? Нет, Аманда не показала бы перед ней слабость больше той, что отразилась при встрече на лице, лишённом косметики. Сейчас даже макияж не скрывал мешков под глазами, в которых полопалось ещё пара сосудов. В желтоватом свете лампы Аманда не выглядела счастливой матерью, она выглядела уставшей женщиной. А, может, это одно и тоже. Мне даже сделалось совестно, что я не вернулась вовремя. Она ведь могла и в туалет не ходить при Логане и Бьянке…

— Стив звонил. Хочет навестить тебя, — сказала я, решив, что в таком состоянии Аманда откажет ему, не раздумывая. Пусть встречаются на нейтральной территории в Рино, а не в наполовину моей квартире. Когда же, когда меня перестанет колотить от одной только мысли о нём?!

— Пусть приезжает, — выдала Аманда полным белой пены ртом и лишь потом сплюнула пасту. — Знаешь же, что не отстанет…

Последовавший тяжёлый вздох явно относился не к принятому решению. Внутри всё сжалось от злости за её согласие и немного от жалости. И последняя пересилила.

— Может, косметику смоешь? — предложила я, но Аманда тут же замотала головой:

— Хочу уснуть, пока не так больно.

— Сходить за таблеткой?

Она вновь молча отказалась.

— Лучше новую прокладку дай. Сколько же во мне крови! А если вся вытечет? — спросила Аманда почти что серьёзно, но моей серьёзности было недостаточно, чтобы умно пошутить. Пришлось молча исполнить просьбу и вернуть Аманду в постель.

— А я открытку для тебя сделала из моей феечки, — сказала я, пока не забыла о ней напрочь, а я почти это сделала. — Хочешь посмотреть? — спросила я, надеясь отвлечь Аманду от боли, но та с ещё большим ожесточением, чем в ванной комнате, замотала головой.

— Я хочу спать!

Хорошо не закричала: мне не нравится твой рисунок и твои идеи! А могла… И я испугалась и попятилась к креслу: вдруг ей действительно не нравится моя легкокрылая красотка… Отличные мысли для сна в неразобранном кресле! Впрочем, сон не испугался отсутствия подушки. Я даже проспала ночной обход, если он был, и открыла глаза, когда медсестра уже заканчивала измерять Аманде давление. Тогда проснулась и Патриша. Неужели тоже спала всю ночь? Не могла же Аманда вставать к ней сама, да и мне не проспать детскую сирену… Впрочем, временной отрезок «вся ночь» мог оказаться коротким, ведь стрелки только подкрадывались к цифре семь.

— Выбери обед, — остановила Аманду медсестра, когда та потянулась к ребёнку.

Да, я сама не заметила, как оказалась возле пеленального столика с Патришей в руках. Патриша даже на мгновение перестала плакать, когда я сильнее прижала её к груди. Правда, пару раз ткнувшись носом в мою футболку, разревелась пуще прежнего, досадуя на обман.

— Обед тебе положен даже при утренней выписке, — продолжала медсестра абсолютно спокойно, протягивая Аманде лист и карандаш. — Я сделаю пометку, чтобы тебе подали его в полдень.

Наконец Патриша дождалась завтрака и, в последний раз всхлипнув, впилась в материнскую грудь.

— Я не могу и трёх капель выцедить, — выдохнула Аманда, сморщившись. — Чем она там наедается…

Это не был вопрос. Это был лишь глубокий вздох. Но во мне сработал студенческий механизм. В голове, словно на экране кинотеатра, встала лекция Ванды о грудном вскармливании. Паниковать нельзя — малыши чайной ложкой наедаются! И то верно, иначе бы не спали столько и не писали. Только пересказывать лекцию я не стала, меня не просили — её Аманда никак не могла забыть.

— Дай крем, — Аманда махнула рукой в сторону трубочки, и я тут же протянула ей тюбик.

Патриша откинулась на руку мамы и спала, не думая о надкусанном соске, а на нём действительно горело покраснение.

— Я неправильно снимала её с груди, — проследила Аманда за моим взглядом. — Надо было не просто вставлять мизинец в уголок рта, но и дожидаться, когда Патриша сама отпустит его, а я вытягивала сосок из стиснутых дёсен.

Я кивнула, благодаря за разъяснения, хотя ни о чём не спрашивала. Я просто не могла оторвать взгляда от соска, который впервые увидела при свете. Он вытянулся раза в два, не меньше, будто закрученная макаронина и напоминал цветом обветрившееся мясо. Меня аж передёрнуло от такого сравнения. Хорошо, Аманда не заметила моей реакции, потому что в это время осторожно наносила на сосок заживляющую мазь.

— Унести?

Спросила я про ребёнка, а Аманда протянула мне тюбик. Я убрала крем и уставилась на спящую Патришу.

— Унести? — повторила я вопрос.

Аманда отказалась. Хотела чувствовать дочь, но я всеми доступными мне словами пыталась убедить её перенести ребёнка в люльку сейчас, а не когда принесут завтрак — вдруг проснётся, но Аманда осталась непреклонной. Как всегда, у меня не хватило аргументов. Даже на то, чтобы она наконец посмотрела мою открытку. Неужели она о ней забыла, а я старалась. Старалась, как всегда, напрасно. Лучше бы уроки сделала. Вот сейчас возьму и усядусь перед ней с наушниками в ушах! Но нет, не успела.

Теперь Аманде потребовалось, чтобы я принесла автокресло. Я о нём забыла, а могла бы захватить из машины ещё вечером. Пришлось зашнуровывать ботинки и спускаться вниз, а когда я вернулась назад с оттянутой от тяжести кресла рукой, Патриша уже лежала в люльке, а Аманда спокойно уплетала завтрак. Мне опять досталась овсянка, но на этот раз без шоколада, который Аманда умяла сама.

— А переодевать ребёнка сложно? — вдруг спросила она, даже не прожевав кекс.

Аманда ещё ни разу не меняла подгузник и не вставала с кровати с ребёнком на руках. Сейчас Патришу перенесла в люльку явно медсестра, которая принесла завтрак. Хотелось ответить грубо. Сказать, что очень легко, раз даже у меня получается. Но я не хотела превращать глупый вопрос в бурю. К тому же, во мне теплилась надежда, что Аманда вспомнит о моей открытке. И она действительно вспомнила, ответив:

— Наверное, проще рисовать феечек.

Если фраза задумывалась шуткой, то я ей не рассмеялась За этот год мне вдруг всё стало делать сложно, если то не было механическим выполнением приказов Аманды. Но я заставила себя достать ноутбук и поставить открытым на прикрытые одеялом ноги Аманды.

— А мне твоя феечка изначально понравилась, — выдала она, кажется, даже не взглянув на экран. — И это только сильнее резануло по сердцу. Может, я так и не сумела смириться с тем, что у меня будет сын, потому что организм знал, что это неправда?

Я пожала плечами. Вопрос, наверное, не требовал ответа.

— Убери ноутбук, ты мне на живот поставила. Больно.

Я тут же схватила его. Как так получилось — я была уверена, что там ноги.

— Очень болит? — спросила я, чтобы не бросать простое «извини».

— Ну, с чем сравнивать, — почти улыбнулась Аманда. — Если со схватками, то я совсем ничего не чувствую. А если с месячными, — и тут она рассмеялась в голос, — то я забыла, как оно. Но судя по тому, как ты корчилась на диване, у меня, наверное, всё же не так болит. И я даже от таблетки отказалась.

Она помнила, как я корчилась, неужели?

— Или ты просто такая нетерпеливая. Но пока ты не родишь, мы не узнаем.

— Я пока не собираюсь рожать, — буркнула я почти шёпотом, вспоминая ужас ложной беременности.

— Ну пока не собираешься…

Патриша спасла положение. Только при первом же крике дочери лицо Аманды перекосилось.

— Так болит? — спросила я уже про грудь.

Аманда лишь кивнула, потому я решила отвернуться и действительно заняться уроками, чтобы оторвать взгляд от экрана лишь тогда, когда потребуется перенести Патришу в люльку. А потом Аманда попыталась самостоятельно дойти до ванной комнаты и даже попросила не помогать ей в душе. Оделась она тоже сама, радостно сложив на подушку больничное бельё. Мне оставалось только смотреть.

Зря она взяла с собой спортивные штаны —резинка пережала живот, и тот жировой складкой нависал над ней. Я видела этот лишний бугор даже под спортивной кофтой, потому даже обрадовалась, когда Аманда присела к столу, чтобы съесть ланч. Как же быстро наступил полдень. Я лично даже не успела проголодаться, но меня заставили поесть со словами, что дома всё равно есть нечего. Да, нечего, но магазины никто не закрывал. И не могла же я заниматься готовкой вместе с уборкой. Не могла, даже если бы захотела. Но придётся, потому что в понедельник Аманда останется с ребёнком одна, хотя я не представляла, как после бессонной ночи доберусь до учёбы.

Но пока стоило подумать о том, как посадить ребёнка в автокресло в том комбинезоне, который мы приготовили на выписку. Обе здраво оценивали двадцать один дюйм, на котором ткань придётся собирать гармошкой. Выбора не было — пришлось разложить на кровати, что имелось. Патриша почти не сопротивлялась — мы решили упаковать её сразу же после еды, полусонную или скорее полубодрствующую, но лишь на груди малышки щёлкнула застёжка ремней безопасности, как Патриша мгновенно уснула, будто фея волшебной палочкой махнула.

— Я нормально себя чувствую, — возмутилась Аманда, увидев в дверях палаты кресло-каталку, и я в этом с ней соглашалась: она впервые взяла дочь на руки и сама усадила в автокресло, потому что это для меня оказалось слишком сложно — больно тряслись собственные пальцы, чтобы протаскивать через ремни крошечные пальчики Патриши.

— Такое правило, — отрезала медсестра, и Аманда вскарабкалась в каталку, к ручке которой успели привязать подаренный Бьянкой шарик, а потом и меня лишили автокресла, которое я успела поднять. Его, по очередному правилу, поставили Аманде на колени — будто я выронить могла! А, может, кто-то и ронял…

Но если не доверяют мне, то как можно доверить катить каталку старушке, которая на ногах, казалось, не держалась. Тонкие руки её болтались в узких рукавах синего халата, словно ветки дерева по ветру. Я испугалась за Аманду и Патришу. Как только медсёстры с нами попрощались, я тут же обратилась к старушке с просьбой передать мне каталку, но получила строгий взгляд и отповедь:

— Это моя работа, и я с ней справляюсь.

Я извинилась и даже покраснела — хотела помочь и никак не рассчитывала на то, что обижу старушку. Потому минута в кабине лифта показалась мне вечностью. Но вот мы спустились в холл, где меня отпустили за машиной, и я чуть ли не стометровку сдала, пока бежала до гаража. Мне повезло в этот раз припарковаться под зданием госпиталя, а не через дорогу. И пяти минут не прошло, как машина была у дверей, но Аманду зачем-то выкатили на улицу раньше. Я бросилась к автокреслу, но от меня потребовали фотографию, и в спешке я чуть не выронила телефон. Наконец мне отдали ребёнка, и, даже услышав, как щёлкнуло крепление базы, я не успокоилась, пока не подёргала кресло за ручку раз десять.

— Опусти её! — скомандовала Аманда, когда уселась рядом на заднее сиденье.

Про ручку я напрочь забыла!

— Впереди больше места.

— У меня нет швов, ничего не болит, я нормально сижу. Давай уже уедем отсюда.

И мы уехали. В новую жизнь втроём. Вернее в неделю жизни втроём. А дальше нас ждёт неизвестность жизни вдвоём и жизни одной. Действительно одной.

Глава семьдесят восьмая "Крупицы сна и капли молока"


Первая ночь дома прошла хорошо, во всяком случае для меня — я застегнула спальник, вцепилась пальцами в подушку и проспала до самого утра. Аманда не разбудила меня, а, может, не добудилась, и сама поменяла дочке подгузник. Перед сном мы накинули на торшер кофту и превратили в ночник. В ногах дивана расстелили клеенку с одеялком, превратив в пеленальный столик, так что Аманде не потребовалось вставать, оставалось только переползти от подушки к клеёнке и обратно — путь достаточно короткий и безопасный даже в сонном состоянии. За вечер я пару раз поменяла подгузник, уча Аманду нехитрым премудростям ухода за ребёнком, а уход за собой сейчас был абсолютно прост — сон, сон и ещё чуть-чуть сна.

Когда я протёрла глаза, Патриша преспокойно спала в гнездышке, которое Аманда скрутила под своим боком из подушки для беременных. Могла бы ещё час наслаждаться сном, хотя тот и не был особо красочным — перед глазами разлилось чёрное пятно и поглотило всё моё существо, но впервые за последнее несчитанное количество ночей я действительно выспалась. Аманда уже не спала. Она отвела глаза от дочери и уставилась на меня. Распухшее приплюснутое лицо, круги под глазами — она выглядела ужасно.

— Ты не смогла уснуть? — спросила я осторожно.

— Смогла. Ненадолго. Неужели ничего не слышала?

Я уже сидела в спальнике, потому смогла пожать плечами.

— Если б услышала, то встала бы, — даже обиделась я немного за её недоверие. — Патриша не спала?

— Ела, спала, ела, спала, потом опять ела и спала…

— И давно она спит сейчас?

— Минут пятнадцать.

Что там говорили про детей, рождённых ночью? Патриша, кажется, и вправду перепутала время, потому что, пусть я и ходила по кухне на цыпочках, но не шуметь четыре часа не могла, а именно столько она проспала. Аманда же подскакивала каждый час, проверяя, что ребёнок дышит.

— А мы с собакой гулять больше не будем? — спросила я во время дневного кормления.

— Наверное, лучше не отказываться. Ты же два месяца сможешь её выгуливать. Наличных лишних не бывает.

Вечером я отправилась на прогулку одна, оставив Аманду кормящей ребёнка и нашла её в той же позе спустя почти час.

— Кажется, опять не будем спать, — сжала губы Аманда, принимая от меня чай с молоком.

— Может, днём не надо давать ей спать? — предложила я осторожно и во избежание отповеди пожала плечами.

— Не вариант. Если она уснула, её не добудишься.

Я сама разбудила себя с трудом, чтобы выгулять собаку. В эту ночь я бодрствовала вместе с Амандой и даже пыталась укачивать Патришу, но она плакала и смолкала только на руках у мамы. Аманда тоже попыталась наматывать с ней по комнате круги, но Патриша смолкала лишь, взяв её грудь и, потеряв, тут же просыпалась. В конце Аманда сдалась, подложила под голову руку и нависла над дочерью, чтобы та не слишком оттягивала сосок. Уснуть в таком положении мог только окончательно вымотанный человек.

Утренний сон Патриши вновь был крепок, хоть устраивай посудой барабанную дробь. После короткого сна Аманда не стала выглядеть лучше, и я предложила ей пойти погулять. Примотать малышку слингом-шарфом у нас не получилось, но Патриша отлично уснула в слинге-кармане, и мы даже сумели, не разбудив её, перевесить слинг на меня. Что бы Аманда ни говорила, а я чувствовала плечом вес ребёнка, хотя Патриша уже не казалась мне такой тяжёлой, как в госпитале.

Прогулка окрасила щёки Аманды в розовый, в глазах больше не лопались сосуды, даже живот, кажется, перестал так сильно выпирать из-под кофты, хотя, конечно, ничего не могло радикально измениться в её фигуре за одну прогулку — просто я привыкла к её новому образу, и недостатки перестали бросаться в глаза. Ешь йогурт с мюсли и гуляй с коляской — так сказал доктор. Можно ведь и со слингом гулять, верно?

Выходные как кот языком слизнул, я бы и не вспомнила, что сегодня понедельник, если бы не сработал будильник. Аманда зашипела на меня и зря — я только дольше тыкала пальцем в экран телефона, чтобы отключить звук. Заварив в термос какого-то специального травяного чая с бьющим в нос запахом аниса, я оставила Аманду с Патришей одну.

— Не задерживайся, — бросила она мне в спину.

Я кивала долго, даже когда вышла на улицу. Просыпаться было мучительно больно. Выгуливала собаку я с почти закрытыми глазами и потом так же нащупывала в кармане ключи от машины. Там, кажется, в экзаменационных билетах, был вопрос про подобное состояние, и верным ответом было — не садиться за руль ни в коем случае. Но я села, молясь доехать без приключений. На одном из долгих светофоров я даже выключила зажигание, чтобы закрыть глаза, и хорошо, что мне посигналили. Толку от нынешней учёбы не было никакого, но пропускать занятия я больше не могла. Мне надо было как-то отучиться эти четыре дня и ещё умудриться доехать в пятницу до Рино, не уснув за рулём. Может, надо будет в четверг вставить в уши беруши?

Патриша плакала ночью, а днём спала, как убитая. Пять дней. Прошло всего пять дней, а они казались вечностью. Выпив в университете два стакана кофе, я приехала домой готовая принять вахту, но не получилось. Патриша не позволила мне даже поменять ей подгузник. Орала, как резаная, пока вновь не получила грудь. Я даже липучки перестёгивала, когда она лежала на руке Аманды, и просто прикрыла её полотенцем.

— Завари ещё чаю, — попросила Аманда.

Это был специальный чай для кормящих матерей, хотя, по мнению многих, нет ничего лучше нашего обычного ирландского чая с молоком, но Аманда требовала травяной.

— Я уже кормлю её второй час, — сказала она, когда я подсела рядом, дуя на чашку, чтобы Аманда могла пить.

— Может, ей молока не хватает? — спросила я и почувствовала, как губы Аманды оттолкнули протянутую мной чашку.

— Всего ей хватает. Я записываю, сколько раз она писает, как посоветовала медсестра, — выплюнула Аманда и больше ничего мне не сказала.

Пока она пила чай, Патриша пару раз бросала грудь и начинала орать так сильно, что личико делалось багровым. Аманда пихала ей в рот сосок, но малышка не брала, она изгибалась всем телом и кричала ещё сильнее. Я обрадовалась возможности отнести в раковину пустую чашку. Патриша снова ела и снова орала. Аманда поднялась и начала ходить с ней по комнате.

— Посади в автокресло, — вспомнила я услышанный на курсах совет.

Аманда пристегнула Патришу и, сев на пол, принялась качать кресло за ручку, но ничего не помогало. Тогда мы решили ехать в магазин. Выбрали самую длинную дорогу и, когда Патриша наконец уснула, я всё не могла решиться остановить машину, а потом всё же пошла в магазин и, сметя в корзину продукты со скоростью урагана, вернулась в машину. Патриша продолжала спать, и даже дома мы не решились вынуть её из кресла. Аманда откинулась на спинку дивана и задремала. Тогда проснулась Патриша, и ужас начался по новой.

— Аманда! — перекрикивала я малышку. — Это ненормально! Она не должна так кричать. Позвони медсестре!

— Всё нормально, — рычала Аманда в ответ. — У меня просто ещё не пришло молоко.

— Как? — я едва на ногах удержалась от такого заявления. — А чем ты её кормишь?

— Молозивом, — процедила она, не разжимая зубов, будто сама держала сосок. — Там есть несколько капель. Молоко придёт. Вот завтра обязательно придёт.

— Завтра шестой день, Аманда! У тебя шесть дней нет молока!

— Ну и что? Оно придёт! Она просто ещё не рассосала грудь! — кричала Аманда слишком звонко, и я поняла, что это крик сквозь слёзы.

Я присела подле дивана и заглянула в лицо Патриши. Та судорожно жевала сосок. Пустой сосок.

— Аманда, дай ребёнку смесь.

— У меня будет молоко, слышишь?

— У тебя нет молока. У тебя есть голодный ребёнок!

— Она не голодная. Она писает!

— Аманда, она орёт, как резаная! — теперь орала я.

Патриша уже бросила грудь и завела голодную руладу по новой, но мать её оставалась глуха.

— Если я только дам ей смесь, она не станет рассасывать грудь, и молоко не придёт.

— В твоей груди нет молока, Аманда…

— Есть, просто она слабо сосёт. Не у всех молоко приходит на второй день!

— Аманда, это уже шестой день!

— Пятый! Только пятый!

Я закрыла глаза, будто то были уши. Сердце сжималось от крика. Я не хотела видеть, как Аманда суёт ребёнку пустую грудь. Почему она молчала? И как я не видела, что молока нет? А как, как я могла сама догадаться?

— Аманда, один раз. Дай ей смесь один раз…

— У нас нет смеси!

О, Господи, она сдалась…

— Смесь есть, я её не выбросила…

— Как ты могла! — точно фурия закричала Аманда и, не будь на коленях ребёнка, явно бы вскочила, чтобы огреть меня чем-нибудь.

— Не выкинула, — повторила я, чувствуя на данный момент себя в безопасности.

В сумке для детских принадлежностей, которую подарили Аманде при выписке помимо подгузников и купонов было две банки молочной смеси. Их Аманда велела тут же выкинуть, но я тайком поставила на полку. Собственно для себя. В школе подружка добавляла эту смесь в чай вместо молока в тайне от своей мамы. Это было вкусно. Во всяком случае, мне так помнилось.

— Аманда, только один раз, — не унималась я и даже сделала шаг к шкафчику.

— Нет, не сегодня!

Я хлопнула входной дверью и бросилась бежать по коридору. Она ненормальная, абсолютно чокнутая. Мои слова, что грудное молоко не сделает её автоматом самой лучшей матерью, сейчас бы не достигли её ушей… И говорить о том, что нет её вины в том, что организм отказался дать ребёнку молока, тоже бесполезно. Она не услышит, она ничего не слышит. Такое бывает. Редко, но бывает. И выбор природы пал на неё.

Я сбежала с лестницы, выскочила во двор, забрала собаку и бросилась с ней в парк, чувствуя, что на щеках горят слёзы. Надолго меня не хватило. Я уселась на скамейку и разревелась. В ушах звенели не ночные цикады, а надрывный плач Патриши. Кто-то даже остановился рядом со скамейкой и предложил помощь. Ох, если бы они пошли со мной и отобрали ребёнка у сумасшедшей матери, я сказала бы им спасибо. Но я могу сделать это только сама, и когда на смену слезам пришла уверенность в своих силах, я двинулась домой бодрым шагом, а потом даже побежала. Я сделаю это молча, просто разведу смесь, заберу ребёнка и накормлю. Не станет же Аманда со мной драться.

Однако квартира встретила меня тишиной. Обе спали. Обе выбились из сил. Борьба за молоко не прошла даром. И мне их сон был даже на руку. Я прочитала на банке инструкцию, приготовила бутылочку и воду. Она как раз остынет до нужной температуры, когда Патриша проснётся. И села ждать. Ни о какой учёбе не могло идти и речи. О сне тоже. Смысл засыпать, если тотчас же проснёшься. И я оказалась права. Правда, на часах тогда было почти одиннадцать. Сон придал ребёнку сил громче требовать еды.

— Что ты делаешь? — вскричала Аманда, заметив мои телодвижения на кухне.

— Ты прекрасно видишь, что я делаю, — ответила я, взбалтывая бутылочку.

— Это мой ребёнок и только мне решать…

Но я не дала ей договорить:

— Ты не о ребёнке думаешь, а о себе. Ты не хочешь смириться с тем, что у тебя не получилось кормить грудью. Шестой день, Аманда! Молока уже не будет. Но тысячи, миллионы детей, и мы с тобой тоже, выросли на смеси. Аманда, она голодная, — подступала я к дивану с бутылочкой.

На моём запястье горела капля искусственного молока. Оно было верной температуры. Оставалось дать его ребёнку, голодному ребёнку. Шестой день голодному.

— Ещё пятый день не закончился. Дай мне время до утра, — сквозь слёзы рычала Аманда. — Хочешь, я уйду с ней гулять на улицу, если мы мешаем тебе спать, — выдала она уже абсолютную чушь.

— Аманда, ребёнок голодный!

— Она не кричит, она сосёт. Не видишь, что ли?

Я наблюдала эту картину не один день, не понимая, что грудь Аманды пуста. Она оставалась полной с беременности, но не молоком, а лишь бесплотной надеждой матери быть лучше других. Потом будет, как обычно — Патриша побагровеет от крика, но не сумеет докричаться до своей чокнутой матери. Но она уже докричалась до меня. Она, может, даже больше мой ребёнок, чем Аманды, потому что я думаю прежде всего о ней, а не о том, получилось у меня стать образцовой матерью или же нет!

— Отойди, ты мешаешь! И убери бутылку!

Не надейся! Я не дам Патрише орать и минуты. Но пока ребёнок молчал и судорожно грыз сосок, даже щёки у неё раздувались от натуги выкачать из пустой груди каплю пропитания. Несчастная шумно сглатывала воздух, и у меня аж во рту пересохло от жалости.

— Слышишь? Слышишь?

Да, я слышала, это только Аманда оставалась глухой. Её уши оставались такими же закрытыми, как и глаза Патриши. Наконец, обессилев, малышка откинулась на руки горе-матери, и при свете ночника я увидела на её щеке две белые капли.

— Видишь? Видишь? Видишь?

Неужели молоко? Не может быть! Я даже на пол плюхнулась.

— А ты не верила мне! — вновь через слёзы, но теперь, видно, слёзы радости кричала Аманда, не боясь разбудить ребёнка.

Патриша впервые за пять дней насытилась и теперь явно проспит до утра. Но я ошиблась. Через два часа она вновь с жадностью накинулась на грудь и провисела на ней с полчаса, а потом выплюнула половину молока на плечо Аманды. Пришлось взять малышку на руки, пока Аманда переоденется. Только в этот раз Патриша не плакала. Она смотрела на меня и вытягивала губки, будто хотела сказать «молоко». Это слово светилось в её больших блестящих глазах. И в моих, наверное, тоже.

— Отдай ребёнка!

Я отдала и занялась приготовлениями ко сну. Патриша просыпалась три раза, но молча, без криков, присасывалась к груди, и я благополучно опять проваливалась в сон. Вернувшись же с занятий, я нашла Патришу бодрствующей и не сосущей грудь.

— Она уже полчаса так на меня глазеет, — улыбнулась Аманда. — Дай игрушку.

В подарочной сумке нашлось небольшое кольцо с шариками. Патриша осознанно взглянула на него, когда я подняла игрушку к её лицу, и даже потянулась к ней руками. Но я, конечно, это выдумала. Она просто махала руками. Передо мной был абсолютно другой ребёнок — довольный и счастливый. Молоко сотворило с ней чудо.

— Теперь ты выкинешь смесь?

— Нет, — И когда лицо Аманды напряглось, я поспешила добавить: — Я сама её съем. Она вкусная.

— Моё молоко вкуснее, — заявила она и нажала на сосок, из которого тотчас брызнуло несколько тонюсеньких струек, будто из душа, прямо мне в лицо. — Ты рот открой.

И я действительно подставила рот, чтобы почувствовать на губах приторно-сладкий вкус грудного молока.

— А говорят в смеси много сахара! — попыталась пошутить я, облизывая губы.

— Много, в смеси много сахара. Потом зубы у детей плохими вырастают.

Я поспешила отойти от дивана, чтобы не слышать продолжения. В ушах всё ещё стоял вчерашний голодный крик Патриши. Наверное, я уже никогда не забуду его.

— Сегодня тепло. Давай вместе собаку выгуляем.

— Патриша в тёплом не влезет в карман.

— А мы её в автокресло посадим и одеялом прикроем. Надо же колеса к нему опробовать.

Аманда улыбалась, и я не смогла отказать. Мы вместе зашли за собакой, и хозяйка протянула Аманде открытку и игрушку-собачку, яркую с разными колечками на лапках и с косточкой в зубах. Мы повесили её на ручку автокресла, хотя Патриша уснула, как только мы вынесли её в коридор. Мы гуляли молча, не зная, наверное, с чего начать беседу, пока Аманда не тронула под кофтой грудь.

— Опять течёт, а Патриша небось ещё час дрыхнуть будет.

— Какие вы, мамы, смешные — нет молока, плохо, есть молоко — тоже плохо.

— Ты не представляешь, как это больно, когда молоко прибывает. Будто иголками грудь колет.

— Сама хотела кормить грудью.

— Говорят, скоро это пройдёт.

— Ну жди…

И мы ждали, когда Патриша проснётся, а она в этот раз проспала почти пять часов, из которых мы успели урвать два для себя. Так наступила среда, и мы стали собирать вещи, чтобы в пятницу выехать рано утром в Рино.

— Завтра приедет Стив, — сообщила Аманда. — Надеюсь, ему хватит получаса.

Я кивнула, выражая ту же надежду, но она не оправдалась. Он обещал зайти утром, понимая моё нежелание видеть его, но я застала его в квартире сидящим на стуле в полной тишине. Аманда, отвернувшись к балконной двери, наверное, кормила Патришу. Но на самом деле она просто сидела спиной к гостю. Патриша спала в гнёздышке из подушки. Я поздоровалась. Стив буркнул какое-то приветствие, а Аманда даже не повернулась ко мне. Я, похоже, пропустила что-то интересное, но нарушать тишину ещё раз мне не захотелось.

— Я убеждаю Аманду поехать в Рино со мной, — наконец сказал Стив.

— В плане — с тобой? Ты не возвращаешься в Девис?

— Я съездил в Рино, помог миссис О’Коннор с очисткой гаража и обещал привезти Аманду.

— Они всё решили, без меня! — наконец открыла рот сама Аманда. — Вдвоём с моей матерью, будто я вещь.

— Хватит нести чушь, Аманда! — начал криком Стив, но тут же смолк, опасливо поглядывая на спящего ребёнка. — Зачем гонять в Рино Кейти? Зачем?

— Потому что она хочет поехать со мной, — пробубнила Аманда.

— Нет! — вновь громко выдал Стив. — Потому что ты хочешь, чтобы она поехала с тобой. Потому что ты боишься матери. Потому что тебе так лучше. Ты не думаешь о Кейти вообще! Признайся в этом!

— Я не собираюсь тебе ни в чём признаваться! — взвизгнула Аманда и тут же обернулась. — Мы решили так и так сделаем.

— Нет, вы так не сделаете! Кейти должна учиться. Ты и так испортила ей семестр.

— Я ничего ей не портила!

— Хватит, Аманда! Ты прекрасно понимаешь, о чём я. Вы обе не спите. Как она поведёт машину столько часов?

— Мы остановимся…

— Хватит! Я специально приехал сюда за тобой. Я сейчас единственный вменяемый здесь водитель, пойми ты хоть это!

— Мне не нужна твоя помощь!

— А я её и не предлагаю. Это не для тебя.

Лицо Стива было абсолютно пустым.

— Ты надоел мне с Майком! Надоел!

— Майк тут ни при чём. Я делаю это ради Кейти. Поняла?

Непонятно, кому из нас Стив адресовал вопрос, но я ответила:

— Я сумею доехать до Рино.

— Но ты туда не поедешь. Потому что мы уже всё решили. А вы всё упаковали, потому самое лучшее время выехать — ночь. Пустая дорога. Мы действительно доедем за пять часов.

— Стив!

Аманда явно собралась ругаться, а я почувствовала подступающие слёзы, но успела сказать:

— Вы уж тут как-нибудь без меня решите, а я пока погуляю.

И осторожно, чтобы не разбудить Патришу, закрыла входную дверь.

Глава семьдесят девятая "Первый месяц"


Они уехали около полуночи. Даже толком не простились. Патриша раскапризничалась, и Аманда отправилась катать автокресло по парковке, а я помогла Стиву отнести в машину одну сумку, вернулась за новой и, не найдя её на диване, осталась ждать в квартире, уверенная, что Аманда вернётся проверить, всё ли взяла. И когда через пятнадцать минут никто не пришёл, я спустилась в подземный гараж, чтобы обнаружить парковочное место пустым. Таким же пустым в тот момент стало и моё сердце. Вернее оно заполнилось вакуумом, в котором не нашлось места даже обиде.

Я просидела на диване, обхватив колени, часа два, не в силах уснуть. Тишина вокруг с каждой минутой звенела всё сильнее и сильнее, и я даже подошла к балконной двери проверить, не цикад ли слышу. Они были там, в чёрной ночи, вместе, а я была здесь — по другую сторону стекла, абсолютно одна.

Утром я почувствовала одиночество ещё острее. Открыла глаза и поняла, что не хочу вставать. Живот молчал, будто у всего организма, а не только души, пропала необходимость в пище. Впереди маячило три пустых дня, и на долю секунды я даже решила схватить ключи и сбежать в Салинас, но потом вспомнила про незаконченные проекты. Если включить компьютер прямо сейчас и выключить в воскресенье вечером, я сумею не думать про Аманду и про её молчаливый отъезд. В квартире не осталось и следа её присутствия — скинь сейчас в чемодан и мои вещи, эти белые стены позабудут про наши три года вместе.

Помнила Аманду лишь кухня. Когда я заставила себя доползти до холодильника, я заодно открыла и шкафчик рядом с плитой, откуда на меня пахнуло ароматами со всего Востока и всей Европы. Можно выкинуть все специи, я не стану для себя готовить. Меня устраивает университетская еда. Мне и домой приходить рано не стоит — можно сидеть в библиотеке до самого закрытия. Там варят довольно приличный кофе.

Я до рези в глазах пялилась в экран ноутбука, понимая, что иначе не отведу глаз от телефона. Аманда не позвонила. Наверное, посчитала, что брошенной Стивом эсэмэски довольно. Им, наверное, довольно, а мне она лишь добавила боли, с которой не справились даже три шоколадки. Тогда я отправилась бегать и потянула ногу. Теперь я хромала и не могла выгуливать собаку. Но и встать из-за компьютера тоже не могла и закончила два проекта, подготовилась к тесту по испанскому и отредактировала пару фотографий для курса. Снимки Логана появились на странице Аманды. Моих фотографий Патриши среди них не было.

Настроение окончательно испортила предложенная на уроке испанского тема для обсуждения — что вы потеряли? Хотелось ответить всё, а главное себя, но я промолчала. Пусть другие говорят.

— Я потерял телефон.

Какая стандартная фраза. Да и потери, которыми в открытую делятся перед всем классом, стандартны.

— Ну, друг был пьян, ему не понравилась музыка на моём телефоне, и он выкинул его в окно. Ну что, что? Он был пьян. Чего вы не верите-то… Да, нет… Телефон есть. Новый. Он половину заплатил.

— Телефон новый, но друга потерял, — послышался комментарий из класса.

— Какое там потерял?! Да ну вас, честное слово, разве ж это повод. Просто в следующий раз не буду включать музыку на телефоне. И вообще сам буду пить, а он пусть за руль садится.

Не повод… А что есть повод поставить на человеке крест? Ребёнок? Ведь можно было попрощаться. На перемене я забилась в угол с кофе и круассаном. Казалось бы, вокруг знакомые всё лица, но никто даже привет не скажет. Может, меня не видно? Может, кофе имеет свойство растворять человека в пространстве и времени. Ещё в августе здесь была я, а в конце марта, похоже, меня здесь уже нет. Повод грустить? Или радоваться, что никому не надо улыбаться. Без повода! Дайте уже повод для маленькой радости!

Повод появился. Не маленький, а даже очень большой — больше восьми часов беспробудного сна. Беспробудного! Утром я тоже не вскакивала, а медленно выползала на кухню, чтобы съесть полбанки варенья. Когда-нибудь нога пройдёт, когда-нибудь я вернусь на беговую дорожку. Сейчас же надо радоваться вкусной вредной еде. И ещё тому, что моя наклейка на машину была одобрена, и я заказала их с десяток на сдачу проекта. Аманде не послала ни одной. Она отправит наклейку прямиком в помойку, и сомневаться нечего! Но вот старшему брату одну отослала. Если его жена выкинет, не так обидно.

В выходные я почти уехала домой, но накануне позвонил отец с новостью, которая и огорчила, и обрадовала. Хозяйка решила срочно продать квартиру, и если я уеду до мая, обещала вернуть деньги. Отец договорился со старым другом, что я поживу два месяца у него. Викторианский дом в японском городке, можно будет пешком добираться до университета. А если устанешь, три остановки на трамвае.

— Хорошо. Я соберусь и отвезу к ним вещи.

Этих людей я совсем не помнила. Ну и ладно. Друг делал одолжение отцу. И мне заодно, ведь эти стены перестанут на меня давить. Собирать было нечего. Важнее было подчистить холодильник, чтобы ничего не выкинуть. Специи я собрала в контейнер, решив отдать жене Тома.

Два дня я просидела за пустым столом перед открытым ноутбуком, решив въехать в новый дом в воскресенье вечером, чтобы не портить людям выходные. Почти перед самым выходом, когда оставалось отнести в машину школьный рюкзак, я получила сообщение на телефон. Увидев имя Аманды, я решила не открывать его. Прошла уже целая неделя. Я жила неделю без вестей от неё и проживу дальше. Я закрыла дверь и даже сделала три шага к лифту. На большее меня не хватило. Глаза впились в экран телефона:

«Нам завтра две недели. Идём к врачу. Пишут, что должны вернуться к прежнему весу. Не знаю, тяжёлая Патриша или нет. Она не ест положенные пятнадцать минут с каждой груди. В лучшем случае получается минут десять с одной, и всё — засыпает. Или глазеет, а потом опять есть требует. Ладноб сосать было тяжело или молока было мало, так нет же, льётся ручьём после того, как она грудь бросает.Почему так мало сосет, непонятно. Мама тоже не знает. Я же искусственница».

Я перекрутила сообщение. Ни приветствия, ни имени. Может, не я адресат, и Аманда прислала мне это по ошибке?

Я не стала отвечать, сунула телефон в задний карман, но он завибрировал, не успела я выйти из лифта. Терпела до машины. Пристегнувшись, прочитала продолжение:

«Она сосет уже намного дольше, чем в первые дни, но всё равно очень много срыгивает. Как думаешь, врачу рассказать? Или он сразу скажет давать смесь?»

Я отложила телефон, не послав никакого ответа. Вдруг не мне, а я влезу с дурацким советом? Да и какой из меня советчик… И с меня довольно обсуждения грудного молока и смеси!

До японского городка я доехала быстро, но с трудом отыскала место для парковки на слишком уж шумной улице. Вокруг дома такой густой сад, что не оценить размеры ни его, ни дома. И калитку не открыть. Старый засов заел. Я уже собралась звонить и чуть не прочитала очередное послание Аманды. Том увидел меня с крыльца и велел ждать. Высокий, худой, тёмные с сединой волосы собраны в длинный хвост. Длиннее моего.

— Где твоя машина? — спросил он после приветственных объятий.

Я махнула рукой на улицу, силясь вызвать хоть какие-то воспоминания детства. Наверное, мы всё-таки не встречались. Надо будет у отца уточнить, если Том сам не поделится семейными историями. Пока он взял ключи и загнал мою машину за ворота. Там уже стояло их четыре. Большое семейство, а тут ещё я…

На крыльце нас встретил высокий парень, копия Тома. Только без хвостика.

— Помощь нужна? — И, не дожидаясь ответа отца, сбежал вниз. — Привет, я Робин.

Я пожала руку. Вернее еле успела её схватить. Он уже был у машины и забирал у отца сумку. Босиком. Только ноги о половичок вытер.

— Идём, я комнату тебе покажу.

В гостиной камин и рояль. Больше ничего, не считая барабанов и двух гитар на стендах.

— Я на всём пытался играть, но ни на чём не получилось, кроме кларнета, — послышался за спиной голос Тома, и я проследила за его рукой — на верхней полке книжного шкафа лежал чёрный футляр.

Робин забрал у отца и мой рюкзак.

— Ещё сумка осталась. Я сейчас принесу.

— Не надо, Том. Там куртка и сапоги. Я к отцу отвезу в выходные.

Том кивнул, и я побежала за Робином, который был уже на середине лестницы. И уже почти наверху заметила, что не разулась.

— Брось, — сказал он, когда я нагнулась к шнуркам. — Я сейчас всё равно буду пол мыть.

Снизу донёсся детский плач. Я вздрогнула.

— Это Ноа, ему два года. Вот твоя комната.

Светлые занавески, белая кровать, белый комод.

— Нравится?

Я кивнула.

— За стенкой детская. Но Ноа обычно спит всю ночь. Другая комната пустая. Обычно. Потом родительская спальня.

— А где твоя? — неужели здесь больше четырёх спален.

— Мы вообще-то в ней находимся, — улыбнулся Робин.— Но я переживу.

— Как?

Робин продолжал улыбаться.

— Ну, я приходил сюда спать иногда, когда засиживался допоздна на работе или по клубам шлялся и было лень ехать к матери. Но младенец в доме меня напрягает. Так что я почти перестал приходить. Сестра обязана жить у отца три дня, а я уже большой, могу выбирать.

В голове прорисовалась картинка.

— Ноа тебе сводный брат?

Робин кивнул.

— Ладно, не буду мешать. Располагайся. Душ у вас с Мелоди на двоих, но она аккуратная девочка. А я пошёл пол мыть и к матери поеду, а сестра ещё останется. Ей надо вальс разучивать. Увидимся как-нибудь. Пока.

Я уселась на кровать. Слишком мягко. Взяла телефон, чтобы прочитать новое сообщение:

«Патриша уснула на руках. Я с ней час просидела, а потом смогла переложить в слинг, и она ещё два часа там проспала! А вчера за ночь только один подгузник сменила».

Я отложила телефон, достала из сумки тапки и решила отнести кроссовки вниз. По коридору кто-то бегал. Наверное, малыш, и я осторожно приоткрыла дверь. Топал Робин. Руки в тряпку, задом кверху, он намывал длинный коридор. У лестницы он остановился и вновь улыбнулся.

— Если мы не уважаем пол и тычем в него шваброй, то мы не уважаем себя, — и побежал с тряпкой вниз.

Я осторожно прошла по влажному полу и ступила на лестницу. Внизу стояла молодая китаянка с малышом на руках. Она приветливо помахала мне рукой и бросила «пока» Робину, вылетевшему из дверей с той же скоростью, с которой он драил пол. Затем пришёл черёд знакомиться с его сестрой. На вид шестнадцать. На отца не похожа. Должно быть, в мать. Она уселась за рояль и заиграла очень хорошо. Аманда бы оценила.

— Мелоди живёт у меня только со среды по пятницу, — подошёл сзади Том, — но каждый день с шести до семи приходит играть. В другое время у нас тихо. Ну, — он улыбнулся, — как может быть тихо в доме с двухлеткой. Но в основном они с Вэйминг во дворе или в парке, так что дом в твоём распоряжении. Я ухожу на работу в восемь, потом преподаю единоборства в клубе, и к десяти дома. Так что меня ты тоже не увидишь.

Том увёл меня в кухню напоить чаем. В пароварке дымился рис. Я не была уверена, что привезённые мной специи в этом доме уместны. В этом доме была неуместна и я, и всё же идти мне было некуда. Только в университет, и я решила сидеть там до поздна, получив у хозяина разрешение возвращаться к десяти, как и он.

В понедельник, закончив с проектом, я вышла из библиотеки в половине десятого.

— И ты собралась идти пешком? — С парапета спрыгнул Робин и в два прыжка оказался рядом. — Ну, привет, что ли?

Мне потребовалась минута справиться с шоком:

— Что ты здесь делаешь?

— Тебя встречаю. Вэйминг позвонила и сказала, что одна ненормальная девчонка решила прогуляться по нашему райончику ночью.

— Ещё не ночь.

— Для этого района уже ночь. Бомжи повылезали. Пьяные скоро повываливаются тоже.

— Ты с машиной?

— Без. Сестра на работу подбросила, а домой меня должен был отец отвезти после тренировки.

— И?

— Вместо тренировки у меня была маленькая пробежка до библиотеки, так что иди от меня на расстоянии, о’кей?

— О’кей.

— И обещай либо ездить на машине, либо возвращаться домой до семи. Я не хочу пропускать все тренировки. Я и так не частый гость в спорт-зале, как универ закончил. И вообще у меня девушка ревнивая, не поймёт.

Я выдохнула. Значит, его действительно пригнала сюда китаянка, а не его собственное желание. Спасибо ему, конечно, и раз у них тут опасно, я буду возвращаться домой пораньше.

Зазвонил телефон. По-умному надо было проигнорировать, но я ответила:

— Утром пупок отвалился, прямо перед визитом к врачу. И нам купаться разрешили. Завтра ванночку сделаю, — затараторила Аманда без приветствия, да так громко, что и Робин всё слышал. — Вообще нас расхвалили. Патриша такая сильная. Мы только в Рино приехали, недели ж ещё не было, а она уже на бок со спины переворачивается сама. Представляешь?

Я и в эту паузу ничего вставить не сумела.

— Но начались выделения из глаз. Я так обрадовалась, когда первую неделю ничего не было — думала, пронесло, но доктор сказал, что немного есть — так что надо промывать молоком, а массаж можно пока не делать. Через неделю посмотрит и решит, простые это выделения из узких каналов или гнойные. Если второе, то даст капли. Чёрт, я не хочу ребёнку антибиотик!

— Аманда, я на улице. Не могу говорить.

— Так перезвони из дома.

— Я не дома. Хозяйка квартиру продаёт. Я у папиных друзей.

— А что не сказала?

— Не знаю…

— Ладно, пока. Я тебе фотку пупка послала!

Я отключила телефон и спрятала в карман.

— Подруга две недели назад родила, — пояснила я, хотя Робин ничего не спросил.

Я его вообще не интересовала, а вот в среду попала под пулемётный обстрел его сестрёнки. Я с трудом выпихнула её из комнаты в одиннадцать, решив уехать в Салинас в четверг, сразу после лекций. Отец обрадовался, но выглядел грустным, и я понимала, что причина во мне и необходимости жить у Тома, потому решила развлечь его сообщениями Аманды и фотографиями Патриши.

— Представляешь, они пошли гулять в парк. Положили Патришу в слинг. К ним подошла старушка — всё никак не могла поверить, что в сумке ребёнок!

Мы гуляли с собакой, ездили на океан, говорили. Всё время говорили, но ни о чём. Отец давно не обсуждал столько политиков. Я поддакивала. Уж лучше обсуждать медицину и марихуану, чем мою учёбу. Хотя нынче мне нечего было скрывать — проекты сданы, оценки хорошие. Осталось сделать финальный проект и ждать решения комиссии.

— А что будешь делать, если не попадёшь в программу? — спросил отец.

У меня не было ответа. Не хотелось об этом думать. Хотелось хотя бы месяц пожить без проблем. Мне хватало эсэмэсок Аманды.

«Слушай, как странно: если кладу полусонную в коляску, то спит три часа, а в кроватке всего двадцать минут. Как матери объяснить, что кроватки зло?»

Не успеваю подумать — новое сообщение:

«Патриша вообще не плачет. Если не спит, то просто молча глазеет по часу. Обожает это делать у меня на коленях. Иногда у бабушки даже лежит спокойно. А в кроватке орёт. А сегодня проснулась в пять утра — лежит без плача. А я спать хочу. Пыталась её закормить, бесполезно. Сама пару раз отрубалась. Открываю глаза — лежит, смотрит на меня. Потом всё-таки уснула».

Я спала, как убитая. В воскресенье отцу даже пришлось будить меня к завтраку.

— Ты скучаешь без Аманды? — спросил он.

Я не знала, что ответить. Пролистывала простыни её сообщений и радовалась, что я этого не вижу собственными глазами. Я и Ноа не видела особо. Вэйминг постоянно таскалась с ним куда-то. За мной охотилась только Мелоди, которой мне всё хотелось вежливо напомнить про уроки. Может, она умудрялась сделать всё в доме матери? Тома я видела ещё реже. Только однажды за завтраком он мне пожаловался:

— Я не понимаю, как люди здесь работают. Робин головы не поднимает, а у меня инженеры, дай бог, к одиннадцати утра подтягиваются, в двенадцать у них уже ланч, с двух до трёх видимость работы, а потом они в пять ловят меня на выходе — мы хотели совещание назначить. Нет, ребятки, в шесть я преподаю карате. Кстати, хочешь к нам присоединиться?

Я мотнула головой. Нет, к этому я ещё не была готова. Мне хватило класса самообороны.

Аманда продолжала заваливать меня эсэмэсками:

«Слушать музыку Патриша пока боится. Сразу начинает плакать, а просто лежать в тишине ей нравится. А сегодня она впала в спячку, так что не знаю, что за ночь нам предстоит. И опять проснулась в пять утра и до семи лежала, как часы. Неужели так будет постоянно и как с этим бороться?»

Я не писала ответ, Аманда писала сама:

«Выключать свет и пусть орет? Но жалко такую маленькую…»

Я вспоминала крик Патриши, и меня кидало в дрожь. И так же начинало трясти от новых сообщений в семь утра:

«Ночью ест без перерыва. Как ни открою глаза, сосёт. Щёки отрастила, бодики трещат. Говорят, они так молоко себе нарабатывают, чтобы больше было…»

В какой-то момент я перестала их прочитывать. Отправляла смайлики. У Аманды всё хорошо. У меня тоже налаживалась учёба и жизнь в чужом доме. Мелоди уже не так сильно раздражала меня. Мы больше времени проводили за роялем, и я даже разучила пару гамм. Робин ночевал у отца в ночь с понедельника на вторник. Они возвращались после тренировки и играли до полуночи в карты. Почти не говорили. Наверное, им достаточно было видеть друг друга. Сама я за всё время перекинулась с ним лишь парой фраз. Мне было неловко за то, что я украла у него комнату. И однажды призналась ему в этом. Робин только рукой махнул:

— Брось! Мать радуется, что я рядом. Это лишь на пару месяцев.

Он прав. Я скоро уеду. На лето к отцу. Не в Рино.

— Алиша заканчивает университет в Санта-Крузе в этом семестре, и мы хотим снять квартиру. На две зарплаты сумеем как-нибудь. На одну мою жизнь нам не потянуть. Ладно, давай я тебя на учёбу подкину.

Ехать пять минут и двадцать стоять на светофорах. Уже бы пешком дошла, но от приглашения отказываться невежливо.

— Послушай, может ты и на будущий год у моих останешься? Отец у меня чокнутый немного — работа, волонтёрство. Вэйминг целыми днями одна. У неё здесь никого. Все в Китае.

Я промолчала, не совсем понимая, какого ответа ждёт от меня Робин. Подослан ли он мачехой, чтобы прощупать почву, его ли самоличная это инициатива и идёт ли это вразрез с желаниями самого Тома, из этого разговора было не узнать. И вообще всем этим займётся отец, не я. Моё дело попасть в программу, и я плотно занялась выпускным трёхмерным проектом.Настолько ушла в учёбу, что даже день рождения Патриши пропустила. Сообразила лишь когда получила от Аманды отчёт:

«Наше главное достижение за первый месяц — Патриша переворачивается со спины на бок. Правда потом ревёт, что дальше никак…»

А я больше не реву. Если только от лука. Моё самое большое достижение за месяц — пять блюд настоящей китайской кухни от начала до конца уже без руководства Вэйминг. С Ноа мы тоже подружились. Один раз он даже провёл со мной целых три часа, пока его мама была у врача. Но мне нравится уходить в комнату с белоснежной кроватью, падать лицом в подушку и не слышать ничьих криков. Внутренние тоже заткнулись. В кой-то веке!

Глава восьмидесятая "Минус дура"


Пивная пена шла уже из ушей. Я чувствовала себя загнанной лошадью. Хотелось улечься на стол и не поднимать головы.

— Ещё по одной?

В шуме паба я едва расслышала вопрос Робина и скорее даже поняла его намерение по звону стакана, которым он постучал по моему.

— Тебе и так уже придётся нести меня.

— Здесь недалеко, — хохотнул он. — Но мы ещё джигу не станцевали.

Робин издевался, ведь прекрасно видел, что пять минут назад я с трудом дошла до туалета.

— Прыгать через швабру — неуважение к швабре, — попыталась пошутить я на его манер: подобным танцем развлекали почтенную публику час назад. — И через неё я сейчас только кувырнусь. Может, пойдём уже?

— Ещё по пинте и пойдём.

— Робин, ты меня уже напоил. Хватит!

— Я тебя не поил. Я тебя тренировал перед встречей с настоящим ирландским мужчиной. В субботу ты одной пинтой не отделаешься!

— Я не собираюсь пить с отцом. Вообще с трудом представляю, как сумею протрезветь до пятницы.

— Даже не надейся отмазаться! Джим двадцать один год ждал этого момента! Ну, ещё по одной…

— Заказывай! — махнула я рукой, всё же опустив голову на стол.

Робину пришлось потянуть меня за волосы, когда он вернулся от барной стойки с двумя стаканами — к счастью, на этот раз не Гиннесс, а что-то светлое… Хорошо иметь такого парня под боком в свой день рождения. И всё же я предпочла бы на его месте Эйтана. Но с братом мы смогли чокнуться только в экран телефона — с днём рождения, сестрёнка!

Отец позвонил первым. Второй оказалась Аманда. Звонка от неё я не ожидала, а она даже удержалась от упоминания успехов Патриши. Впрочем, разговора не получилось. За стенкой скандалил Ноа, а у неё раскапризничалась дочь. Или же Аманда просто нашла предлог, чтобы не разговаривать со мной. Правда, горечь от невозможности поговорить по-старому открыто уступала пивной.

— Я действительно не могу это выпить, — пробормотала я, чуть не выплюнув обратно в стакан всё, что набрала в рот.

— Сейчас сможешь!

Робин полез в карман, и я успела испугаться, что у него припасена ещё какая-то таблетка. Мне и алкоголя довольно! Однако на квадратный подстаканник легли ключи с новым брелком. Увы, я не сразу догадалась, какую дверь они открывали. Пришлось объяснить недотёпе:

— За твою взрослую жизнь мы пили. Теперь пьём за мою!

Робин снял квартиру. Ура! И всё же, оставь я тот стакан полным, мои шаги были бы ровнее. Хотя ему всё равно не пришлось тащить меня на руках. Только лестница на второй этаж показалась слишком крутой, а дверь в комнату слишком узкой. Хорошо, кровать осталась большой, потому что мы рухнули на неё вдвоём.

— Можно мне остаться?

— Это вообще-то твоя комната, — промямлила я.

— Тогда оставайся ты, — прошептал Робин и следующие слова были уже от Вэйминг.

Я сначала не поняла, что ей надо, а потом увидела следы кроссовок на белом одеяле. Мы ночью даже обувь не смогли скинуть. Но сейчас надо было скинуть себя. Только даже голову поднять не получалось.

— Добро пожаловать во взрослую жизнь.

Даже просто улыбнуться на шутку Робина я не сумела, и вообще со щетиной он выглядел плохо. И так же плохо поступил, вытащив из-под меня одеяло. Оказавшись на полу, я попыталась подтянуть ноги, чтобы расшнуровать кроссовки.

— Иди в душ! — командовал Робин, сворачивая узлом грязную постель. — Я стиралку запущу и пойду в родительскую ванную. Мне бы ещё взять у отца свежую футболку.

А мне не помешало бы взять у кого-то свежее лицо. И новый желудок. На завтрак я даже смотреть не могла. Голова раскалывалась.

— А мне сейчас на работу, если тебя это хоть капельку утешит, — улыбнулся Робин.

Мне б чуточку его оптимизма! В подарок на двадцатиоднолетие. И новую голову! К счастью, мне уже идти никуда не надо было. Экзамены сданы. Портфолио подано на рассмотрение. Оставалось терпеливо ждать ответа от комиссии.

— Ты, главное, не нервничай, — говорил отец в прошлые выходные. — У тебя теперь есть работа. Можешь спокойно пропустить семестр или взять меньше курсов.

Да, работа была. Настоящая. Не подработка, не оплачиваемая практика, а контракт с дизайнерской фирмой, который я получила вместе с итоговой оценкой.

— Я не решаю за всю комиссию, — говорил мне преподаватель по дизайну. — Я отдам за тебя свой голос, буду убеждать других, но вас слишком много, претендентов, пойми и не обижайся. Но взять тебя в свою фирму могу прямо сейчас.

У меня даже собеседования не было. Только беседа с отделом кадров. Огорчало лишь одно — каникул не будет. Как и поездки в Рино, если бы я решила ехать к Аманде, как мы договаривались. Правда, она ни разу не напомнила про невадские каникулы, но когда я сообщила про подписанный контракт, взвилась на дыбы!

— Ты обещала!

Да, обещала, когда выбор стоял между Рино и Салинасом. Я выбрала её и потому, что в тот момент она была на пределе. Не похоже, что нынче детская с животными её сильно напрягает.

— Я ждала тебя! — не унималась Аманда, пока я судорожно искала слова для оправдания. — У меня здесь никого. Кроме матери и её подружек. И ещё эта всезнающая мать Стива! Я так ждала, что ты приедешь, и они заткнутся. И неужели ты не скучаешь по Патрише? Тебе не хочется её увидеть? Это же почти что и твой ребёнок, вспомни!

А я наоборот пыталась забыть. Выкинуть из головы все детские страшилки и настроиться на взрослую жизнь. Мне с неба свалилась работа, которую другие ищут годами. Как я могла ей рисковать?!

— Хочешь, я приеду на длинный уикенд? — спросила я, уверенная, что Аманда тут же согласится.

— Нет, не хочу, — отрезала та. — Работай!

К счастью, в мой день рождения Аманда не вспомнила этот разговор. И настроение осталось на должном уровне. Однако теперь его пытался испортить Том.

— Робин, я не ожидал от тебя такой безответственности! — напустился он на сына, когда тот уже мыл чашки после кофе. — Взял по одному пиву и достаточно. Ты не с приятелями был. Почему ты напоил Кейти?!

Робин остался к отцу спиной и старательно протирал чашку полотенцем.

— Никого я не спаивал. Она сама пила. Ну, мы вместе пили. И всё нормально. Чего ты завёлся?

— Ненормально! Это ты её повёл в паб.

Робин передёрнул плечами и повернулся к столу.

— Не «я привёл», а «мы пошли». Это снимает все вопросы. У нас равноправие полов. Чего сразу мужик виноват? И ни в чём мы не виноваты, — не дал он отцу и слова вставить. — Нам было хорошо. Верно, Кейти?

Я кивнула.

— Да, было хорошо.

Это сейчас плохо. Но не поведи меня вчера Робин в ирландский паб, было бы ещё хуже от одинокого сидения дома. Вэйминг купила торт, зажгла свечки, спела песенку, но без Робина это было бы пустое. Он заменил на вечер брата.

— Па, мне на работу надо Поехали уже… Или я пешком.

Они ушли, а я осталась. С тяжёлой головой, но лёгким сердцем. Даже отрицательного решения комиссии уже не боялась. Переживу. Не попаду на графический дизайн, переведусь в рекламу. Или буду рисовать. Я написала портрет Нои, и Вэйминг повесила его в гостиной. Было и приятно, и неудобно. Пока я здесь, им его не снять. А я здесь надолго. Между Томом и отцом состоялась долгая беседа, и он сумел убедить его, что я никого не стесняю. И мне очень хотелось в это верить.

В субботу отец действительно повёл меня в паб. Сразу после кино. Подарил мне «Макбук» с пожеланием профессиональной удачи и сказал, что ему немного грустно, что маленькая девочка выросла и ему некому теперь покупать платья. И на следующее утро мы отправились с ним в торговый центр, и я разрешила купить всё, что ему хочется. Он выбрал мне джинсы и футболки, но я настояла на платье. Он выбрал закрытое, довольно деловое, подходящее к балеткам и офису одновременно. Мне впервые действительно грустно было уезжать. Я сказала, что свободна на праздники и не еду в Рино. Отец промолчал. Том предложил поехать с ними в Аризону. Мелоди вцепилась в меня мёртвой хваткой. Робин не ехал, и она не желала возиться с Ноа. Я согласилась. Том звонил отцу, но не сумел убедить его присоединиться.

— А раньше Джим был лёгок на подъём! — негодовал он.

Когда было это раньше, непонятно. Видимо, до моего рождения. Всю поездку меня не отпускали мысли об Аманде. Сердце грыз червь сожаления. Я действительно обещала. И могла бы хотя б на день приехать. Даже без росписи детской. Если бы только Аманда настояла. Но она не настояла. Она, обидевшись, удалилась в тишину. И всё равно прислала подарок. Отец положил свёрток мне на кровать. Юбка, майка, сумочка. Её стиль. А теперь и мой, ведь в шкафу висело всё отданное ею. Не всё. Часть перекочевала к Мелоди.

Заметив интерес к хипповскому стилю, я захотела отдать ей всё, чтобы окончательно избавиться от воспоминаний — я смотрела в зеркало и продолжала видеть в себе жалкое подобие Аманды. А потом передумала. Я вросла в эту одежду, она стала моей неотъемлемой частью. Второй кожей. Видеть её на другой девушке будет больно. Я стану невольно сравнивать Мелоди с Амандой, хотя они и абсолютно разные. Как собственно и мы с Амандой.

Я не нашла, что подарить ей, потому в апреле отправила подарочную карту и самодельную открытку. Ей дарить подарки проще — я ни от чего не отказываюсь. И на работе тоже. Соглашалась на все дополнительные проекты.

Работа оказалась сложнее учёбы — совещания отнимали половину рабочего времени, и я умоляла Мелоди не заходить вечерами в мою комнату, но той будто мёдом в ней намазали. Робин не появлялся вообще — с отцовских тренировок ехал к своей девушке, но каким-то образом узнал про полученное мной из университета письмо.

— Идём пить? — спросил он с порога.

Я отказалась.

— Значит, ты не расстроилась?

Если совсем чуть-чуть. Не может человеку везти во всём. Я получила работу и почти что вторую семью. Дизайнерская программа могла подождать год. К тому же, я успела зарегистрироваться на два курса по маркетингу.

Аманда почти перестала писать мне эсэмэски. Наверное, теперь она во всех детских проблемах разбиралась сама. Однако про письмо спросила и даже помолчала с минуту.

— Зато будет шанс вновь вместе учиться, — сказала она наконец.

Про это я даже не подумала. Вообще мысли о возвращении Аманды в университет не приходили в мою пухнущую от рабочих проблем голову. Да, февраль не за горами, а именно тогда заканчивалась академка.

— Ты серьёзно думаешь про учёбу?

Аманда слишком долго молчала.

— Мне легко с матерью. И дочка спокойная, но я не могу и не хочу сидеть здесь вечно.

— Но в десять месяцев отдать ребёнка в ясли.

— Я возьму няню. Мне нужны только два курса, чтобы подать на программу. И у меня теперь есть отцовские деньги. Не много, но на няню я могу раскошелиться. Я действительно очень хочу уехать отсюда. Ты понимаешь?

Я понимала, хотя не могла выбрать, какая причина для Аманды главная: жить с матерью под одной крышей, близость семьи Майкла или скука Рино. Но я поверила, что в феврале Аманда снова будет учиться в университете.

— Я перевелась на маркетинг, — сообщила я. — Ещё не знаю, буду ли записываться на дизайн по новой.

— Университет-то один, — сказала Аманда и замолчала на мгновение. — Ты знаешь, я скучаю по нашей квартире… Ты ведь там с малышом живёшь, привыкла? — Я угукнула. — Как думаешь, мы могли бы снова жить вместе?

Я сжала телефон. Хотелось, чтобы связь прервалась. Я не знала ответа. Или ответ мне не нравился.

— Сомневаюсь, что буду хорошей соседкой. Я работаю все ночи напролёт.

— Ладно, — Аманда замялась. — Потом об этом поговорим. Ещё даже не середина лета.

Я отложила телефон и рухнула в мягкое одеяло чужой постели. Так хотелось, чтобы эта кровать подольше оставалась моей.

— Дура, — прошептала я, кусая губы.

Непрошеная слеза покатилась по щеке. Почему я плачу? Да потому что дура.

КОНЕЦ