Волчок-доносчик (Рассказ для детей) [Евгений Андреевич Салиас] (fb2) читать онлайн

- Волчок-доносчик (Рассказ для детей) 1.98 Мб, 23с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Евгений Андреевич Салиас

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Евгений Салиас ВОЛЧОК-ДОНОСЧИК Рассказ для детей

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Ксении Евгеньевне

Салиас

I


В первых числах июня 1740 года петербургские жители, и богатые, и бедные, и сановные, и простые, были несколько смущены и встревожены.

Десять лет уже властвовал над столицей и над всей Россией всем ненавистный, хитрый и жестокий герцог Курляндский Бирон. Многие глубоко ненавидели его и при дворе Императрицы, и в обществе, и в народе, но никто не смел тягаться с ним и главные вельможи государства или увивались вкруг него, ухаживали за ним, или осторожно избегали его, чтобы не навлечь на себя его гнева, хотя бы случайного.

И вот, за последнее время нашелся человек происхождением и душой русский. Его любовь к отечеству, высокое положение, звание кабинет-министра и особенное расположение государыни к нему — побудили его потягаться с немцем кровопийцей. Это был — Артемий Петрович Волынский. Он возмечтал избавить Россию от Бирона. Борьба, однако, даже первого русского вельможи, оказалась невозможной с могущественным немцем.

Бирон явился к Императрице Анне Иоанновне с требованием отдать Волынского под суд за разные вполне вымышленные преступления или такие мелкие проступки, в которых был виновен в то время почти всякий вельможа.

— Или я, или он, — сказал Бирон. — Выбирайте!

Императрица проплакала целый день и уступила фавориту немцу. Волынский был отдан под суд и, к великому стыду русской земли, судьи были все на подбор избраны Бироном не из немцев, а из русских. В комиссию были назначены, чтобы судить своего ни в чем не повинного соотечественника, следующие лица: Чернышов, Ушаков, Румянцев, князь Трубецкой, Хрущов, князь Репнин, Новосильцев, Неплюев и Шипов.

Суд этот продолжался более двух месяцев. Волынский был обвинен во всем, что только клеветникам можно было выдумать, и даже в том, что имел «злой умысел и намерение сделаться государем Империи Российской».




II


В эти самые дни, в одном из небольших домиков в переулке около Адмиралтейского проспекта, часов в девять вечера сидело за ужином целое семейство. Человек лет тридцати пяти, — хозяин дома, Сонцев, жена его, молодая женщина, трое детей и собака Волчок.

Старшему мальчику, Пете, было восемь лет. Около него сидела сестра его Маша, немного моложе, а рядом с матерью маленькая, курносая, черноглазая и черномазая, как цыганка, и вечная вертушка Ксаня, девочка четырех лет, первый друг Волчка, более потому, что любила вообще всех собак и все собаки обожали ее. Это была особенность характера этого маленького человечка, бойкого и смелого не по летам. Между девочкой и отцом, на таком же стуле, как и все, сидела большая лохматая собака, пудель, с толстой мордой и большими, светлыми и умными глазами. Это и был Волчок, не только любимец всего семейства, но даже всего околотка.



Волчка все любили и дети считали его даже чуть не своим старшим братом. Отец часто говорил, что Волчок на полгода старше Пети. Мать часто говорила детям, что Волчок добрее их, послушнее, не шалит, меньше капризничает и не упрямится.

Отец часто повторял, совершенно серьезно, что Волчок умнее не только детей, но и многих знакомых. И дети давно привыкли любить и уважать друга-пуделя. Действительно, Волчок делал много, чего нельзя было бы поручить ни детям, ни даже крепостному человеку Степану. Волчок был отчасти умнее его, сметливее и расторопнее. Степану случалось перепутать что-нибудь, исполнить поручение наоборот. С Волчком же никогда этого не бывало.

Часто Сонцев посылал Волчка позвать кого-нибудь из людей, произнеся только отчетливо имя его, и Волчок тащил человека или девушку за платье, и всякий понимал, что барин зовет. Иногда посылался Волчок в людскую или на конюшню с приказом закладывать лошадей. Волчок отправлялся, начинал лаять над кучером известным образом. Кучер догадывался и, не говоря ни слова, шел закладывать. Точно также Волчок приносил своему барину туфли из спальни. Но этого всего мало. Когда Сонцев темной ночью, иногда зимой, отправлялся по соседству к приятелям пешком, так как не стоило закладывать колымагу или большой возок, то при этом Волчок шел впереди и нес небольшой фонарь, нарочно для него устроенный, с особенной ручкой, чтобы удобнее держать в зубах.



Только один раз за все время случилась беда. Волчок от сырой погоды или от снега, вдруг чихнул сильно, да и потушил фонарь. Барин его и остался в темноте. Когда Сонцев рассказал детям, как Волчок осрамился, — дети долго приставали к нему, особенно Петя. Как только Волчок примет важный вид и смотрит начальственно на детей, (а это иногда с ним случалось), то сейчас кто-нибудь и напомнит:

— Да! Важничай! А фонарь-то, брат, потушил!..

И Волчок понимает, потому что сейчас морду отвернет в другую сторону.

И наконец, однажды, летом, когда захворал рассыльный, Сонцев попробовал заменить его Волчком и дело пошло на славу.

Он призывал пуделя и называл несколько раз имя своего подчиненного Нилова, которому чаще всего пересылал бумаги. Волчок прислушивался, скосив морду на сторону, потом брал в зубы осторожно и нежно пакет и отправлялся с поручением. Если у Нилова дверь с улицы была растворена, то он ловко влетал в дом. Если все было заперто, он клал осторожно пакет и начинал лаять до тех пор, покуда кто-нибудь не выйдет и не впустит его.



Впрочем, дома Волчку случалось часто и самому отворять иные двери. Станет он на задние лапы, положит одну переднюю на дверь, а другой бьет по ручке двери, покуда она не опустится.

За то многие в столице знали Волчка. Некоторые простые люди не знали фамилии господина, которому принадлежит умная собака, но знали пуделя. Редко говорили: «Сонцевская собака», а чаще говорили про самого Сонцева: «Волчковский барин».




III


Сонцев был человек образованный и даже довольно редкий человек в те времена. Он ездил учиться за границу и пробыл года три в одном из университетских городов Германии. Когда он вернулся в Петербург и определился на службу, умер Петр II-й и со вступлением на престол Императрицы Анны тотчас же началось ненавистное владычество Бирона. Знание иностранных языков и в особенности немецкого, на котором Сонцев объяснялся как на русском, сразу поневоле отличило его. Не прошло нескольких месяцев, как, именно за этот немецкий язык, он был представлен Бирону, быстро повышен по службе и отличен от всех товарищей. Несмотря на то, что Сонцев, чисто русский человек, отдалялся от Бирона и от всех немцев, тем не менее случайно, как-бы насильно, судьба все более влекла его в ненавистную ему среду.

Быстро прошли девять лет жизни в Петербурге. Сонцев был теперь уже давно женат, и для семейного человека с тремя детьми с очень скудными средствами. Кончилось тем, что когда тот же герцог предложил ему место в своей канцелярии с большим окладом, то Сонцеву, не смотря на все его отвращение к тирану-курляндцу и его клевретам, пришлось согласиться.

Он утешал себя мыслью, что новый кабинет-министр Волынский, пользовавшийся большой милостью Императрицы, одолеет наконец этого герцога и тогда он то же перейдет служить к Волынскому. И многие, кроме Сонцева, долго и тщетно таили эту надежду на перемену. Для Сонцева могло это случиться легко, так как он, по возвращении в Петербург, сблизился и подружился с человеком, хотя моложе его лет на десять, но тоже крайне образованным, который был теперь секретарем Волынского. Молодой человек этот был Теплов, ученик знаменитого Феоафана Прокоповича. Не смотря на службу в двух враждебных лагерях, оба оставались по-прежнему близкими друзьями и только за последнее время видались осторожно, даже умышленно делали вид и говорили, что поссорились. Одновременно они всячески помогали друг другу. Когда Волынский был отдан под суд, то Теплов тайком часто навещал Сонцева, расспрашивая его о видах, намерениях и мнениях Бирона. Сонцев хотя редко видал герцога лично, раз, два в неделю, но он был в состоянии знать кое-что от товарищей, могущее быть полезным опальному и судимому вельможе. Теперь именно, в эти июньские дни, Сонцев со слов герцога и своих сослуживцев в канцелярии уверял Теплова, что Волынскому не предстоит никакой беды, что Бирон хочет только спихнуть его с занимаемого им важного поста кабинет-министра и заставить покориться.

Герцог уверял и все в столице повторяли, что члены комиссии, судящие Волынского, нарочно избраны из чисто-русских людей, чтобы суд был совершенно беспристрастен. И только немногие умные и дальновидные люди чуяли, что Артемию Петровичу Волынскому не нынче-завтра будет худо и что в лице его будет осрамлен, затоптан в грязь и погублен весь русский лагерь.




IV


В этот вечер дети и Волчок сидели особенно смирно.

Ужин кончился. Дети простились с отцом и собрались спать, а Волчок по обыкновению отправился за ними наверх по лестнице. Он почему-то всегда присутствовал при их туалете вечером. Когда же они улягутся по постелям, Волчок осмотрит всех, как надзиратель в училище, повернет направо и налево свою умную, серьезную морду и затем, как то важно махнув хвостом, отправится вниз и ляжет около письменного стола своего барина.



Когда Волчок возвращался сверху, то Сонцев знал, как-бы по докладу, что дети уже в постели.

— Что? Уложил? — спрашивает он иногда в шутку.

Волчок тяфкал в ответ, будто понимал вопрос.

Вообще присутствие Волчка в доме было настолько разумно, он был так умен и точен в своих простых действиях, что по ним можно было узнавать многое.

На этот раз не прошло часу, как Волчок вдруг чуть-чуть взвизгнул, не жалобно, а весело, и поднял голову к растворенному окну. Вскочив с места, он положил передние лапы на окошко и начал лаять, поглядывая то в окно, то на Сонцева. И тотчас Сонцев опять понял доклад Волчка. Он догадался, что кто-нибудь из очень близких людей идет мимо дома или же остановился на подъезде. Так как было уже поздно, то посещение, нежданное и негаданное, близкого человека должно было означать что-нибудь особенно важное.

Сонцев поднялся с места, вышел в переднюю, сопутствуемый прыгающим Волчком и, действительно, увидел, что на подъезд входит человек, тщательно уткнувший лицо в воротник шинели, несмотря на то, что на дворе стояла теплынь.

— Григорий Николаевич, — воскликнул Сонцев, узнав Теплова. — Чего это ты так поздно? Иль беда какая?

Теплов сбросил шинель, молча и быстро подошел к приятелю и, взяв его за руку, также молча потянул в кабинет. Он был бледен, как снег, и глаза особенно сверкали от чрезмерного волнения.

— Что такое? — воскликнул Сонцев.

Теплов хотел заговорить, но губы его дрожали, он едва мог только вымолвить одно слово:

— Осужден!

— Кто? Артемий Петрович? — воскликнул Сонцев.

— Осужден на смерть! На казнь!

И оба друга замолчали. Теплов начал ходить по горнице, ничего не говоря, но шевеля губами и размахивая руками. Очевидно, что целые речи, горячие и сердечные, просились ему на язык, но он не сообщал ничего другу, так как все это тот знал, чувствовал и думал то же в эту минуту.

Эти два человека, как и многие люди в Петербурге, были просто обмануты. Они ожидали, что комиссия и суд над бывшим кабинет-министром кончится только его смещением и опалой, быть может, ссылкой временной, не в дальний город, но никто не мог предвидеть и поверит, чтобы любимец государыни, ни в чем важном невиновный, был бы неизвестно за что, несправедливо и предательски, приговорен к смерти… и к позорной смерти разбойника и убийцы.

— Да это, может быть, так, только острастка, — выговорил, наконец, Сонцев. — Попугают, а потом помилуют и сошлют, ну хоть в Пелым.

— Нет, — выговорил Теплов, — государыня на днях должна подписать его безвинную погибель. Так говорят.

Покуда два друга, оба пораженные и встревоженные, говорили, Волчок сидел на задних лапах около них и глядел своими умными глазами в лица, то хозяина, то его друга.

Из всех друзей своего владельца он наиболее любил Теплова, быть может потому, что Теплов чаще других бывал, дольше засиживался, иногда даже оставался ночевать, или же Волчок чуял, что это самое близкое лицо Сонцеву.

За последнее время, Теплов, из опасности, чтобы не навлечь на друга беды, заходил гораздо реже и всегда тайком. Он был почти единственный человек, оставшийся на свободе из всей канцелярии Волынского, и это случилось, главным образом, благодаря тонкому и умному вмешательству за него Сонцева. Когда герцогу была подана записка, где были перечислены все сослуживцы, все чиновники, до последнего писаря, бывшие при Волынском, то Сонцев, конечно, не от себя лично, а через своих приятелей, постарался очень хитро выгородить своего друга. Наконец, и сам Теплов был на столько ловкий и увертливый человек, что, когда всех бывших при Волынском перебрали, некоторых арестовали и судили, других уже выслали из города, он один остался на свободе.

Хотя Теплов любил Волынского, но сам был человек в высшей степени хитрый и себялюбивый, и, конечно, всячески позаботился о личном своем спасении. Теперь, переговорив с приятелем, Сонцев тотчас же решился отправиться, несмотря на позднее время, к одному из любимейших секретарей герцога, с которым он был в хороших отношениях, и узнать наверное о судьбе Волынского. Секретарь этот жил недалеко и Сонцев отправился к нему пешком. Теплов остался дожидаться его возвращения в кабинете, наедине с Волчком. Собака, будто понимавшая горе и заботы своего хозяина и Теплова, подсела теперь поближе к гостю, ласково глядела ему в лицо и лизала его руки, будто утешая в горе. Теплов понял ласки собаки, положил руку на лохматую голову Волчка и невольно выговорил:

— Да, Волчок, тяжелые времена!

Затем, он замолчал и около часу неподвижно просидел в кресле, дожидаясь друга и вестей. Сонцев вернулся еще более грустный. Вести Теплова оказались вполне верны! Действительно, Волынский был осужден безжалостно на позорную смерть чрез палача, на отсечение руки и головы!..




V


Двадцать седьмого июня 1740 года вся столица была на ногах с утра. И вельможи придворные; и гвардия, и простолюдины — все волновались, у всех на устах было имя «Артемий Петрович».

В этот день на большой площади густые толпы народа сбежались со всего Петербурга поглазеть, молча и с тайным трепетом, как палач на высоком помосте отсек несчастному Волынскому сначала руку, а потом и голову.

После казни тело было отвезено на кладбище церкви Самсония, на Выборгской стороне, и похоронено без отпевания.

Народ, молча, угрюмо разошелся с площади по домам. Всякий понимал, что злодей Бирон теперь будет могущественнее, чем когда либо. Кто посмеет теперь идти и тягаться с Курляндским герцогом, когда даже любимец царицы сложил за это голову на плахе.

Вместе с другими приходил грустно поглядеть на гибель русского вельможи и Сонцев. Он тоже стоял в толпе, а около него и Волчок. И оба вернулись домой сумрачные. Волчок никогда не прыгал и не шалил, если хозяин его был печален и задумчив.

Когда они были уже только за несколько шагов от дома, на Волчка вдруг наскочила какая-то огромная собака, повалила его и начала грызть. Бедный Волчок завыл страшно. Сонцев тотчас бросился спасать своего любимца и ударил палкой чужую собаку!



В ту же минуту за ним раздался голос и вельможа, пунцовый от гнева, крикнул наступая:

— Как ти смейт мой сопак пить! Я тепя, как Волински, колов отрешу! Колóв чик-чик!

Сонцев поневоле промолчал, скрепя сердце, и только вернувшись домой, рассказал жене и детям приключение.

— Вот до чего дожили мы, — прибавил он. — Немецкие собаки грызут русских, а если кто заступится, то немец грозится за своего пса русскому человеку голову отрезать. Что, братец, Волчок, задали нам сегодня трепку?

Волчок сердито рыкнул и ушел лечь под стол.




VI


Прошел месяц после погибели Волынского, и в Петербурге уже перестали даже и говорить о прежнем кабинет-министре, перестали даже и втихомолку ужасаться страшному преступлению, взятому на себя несколькими чисто-русскими людьми в угоду всесильному немцу. Все, что было у Волынского близких людей или простых служащих при нем, все исчезли. Одни были сосланы, другие добровольно уехали из столицы из боязни безвинно пострадать.

Один Теплов оставался в Петербурге, и многие удивлялись, что он был цел и невредим. Многие и отчасти справедливо объясняли его спасение двоедушием, а другие даже более: обвиняли его напрасно в том, что он спас себя ценою доноса и оклеветания своего покровителя.

Теплов уже пробовал было поступить на службу к кому-либо из клевретов Бирона, но все они сторонились от единственного уцелевшего сослуживца казненного вельможи. Многие из прежних знакомых даже сказывались не дома и избегали принимать Теплова. Бирон тоже знал, что секретарь Волынского уцелел, знал его даже в лицо. Занятый более важными делами и заботами, он все собирался и все забывал узнать из бумаг по делу Волынского, почему этот секретарь остался невредим.

Теплов, видя, как избегают его все в Петербурге, понял, что он сделался личностью для всякого опасною. Ему надо было на время уехать из столицы и во всяком случае не бывать у тех, которые продолжали принимать его из любви, рискуя попасть из-за него в ответ. Таким образом, Теплов прежде всего перестал бывать у Сонцева и не решался завернуть к нему даже и ночью. Зато они постоянно переписывались через верного человека, крепостного Сонцева, старика Степана. Теплов просил приятеля всячески похлопотать, чтобы снова иметь какое-нибудь место на государственной службе. Сонцев обещал и старался. Но это оказывалось совершенно невозможным.

За это время Сонцев был случайно повышен по должности и ему приходилось часто являться с докладом лично к самому герцогу. И будто нарочно за последнее время Бирон все ласковее стал относиться к Сонцеву. Возможность говорить с ним по немецки, прямодушие, скромность Сонцева, знание дела — все нравилось деспоту-герцогу. В особенности понравился ему однажды один ответ Сонцева. Герцог во время доклада прямо спросил:

— Скажи мне: а очень меня русские не любят?

— Да-с! Ненавидят! — прямо и честно отвечал Сонцев.

Герцог имел привычку всякий день после занятий отправляться на прогулку, чтобы пройти пешком ради моциона. Он всегда в этих прогулках брал кого-нибудь из своих секретарей. При этом, конечно, несколько полицейских, ради его безопасности, отправлялись тоже поневоле гулять, — одни далеко впереди герцога, другие сзади. Все эти люди были чистокровные немцы, выписанные из Курляндии и слепо преданные своему верховному начальнику и соотечественнику. С того дня, как Сонцев попал в милость к герцогу, Бирон стал часто брать его с собою на эту прогулку. Постоянно занятого серьезными делами герцога забавлял при этом не столько Сонцев и разговор с ним, сколько его умный Волчок. Раза два герцог прямо объяснил Сонцеву:

— Я тебя беру с собою из-за твоего умного пуделя. Презанимательная собака!

Сонцев поневоле сопутствовал герцогу в его прогулках, не воображая, что может произойти из этого. А между-тем, однажды и стряслась беда, которую можно было отчасти предвидеть и легко предотвратить.

Однажды, в конце августа, в ясный тихий день герцог по обыкновению собрался прогуляться по площади или вернее по зеленому лугу, который расстилался вокруг Адмиралтейства. Выходя из дворца своего, он встретил Сонцева с его собакой, вышедшего из канцелярии, и позвал с собою.

Прогулявшись и побеседовав о разных мелочах, герцогу захотелось пешком зайти к одному из своих любимцев, тоже из немцев, который хворал и сидел дома. Сонцев, конечно, отправился ради вежливости проводить герцога до дома больного. С Адмиралтейского проспекта они повернули на Большую Морскую и молча, тихо, подвигались вперед. Волчок, как всегда, прыгал и скакал, то отставая, то опережая их. При этом он часто бесцеремонно проскакивал между идущими рядом герцогом Бироном и своим владельцем. Пройдя несколько шагов, Бирон вдруг остановился, показал Сонцеву пальцем перед собою на другую сторону улицы и вымолвил:

— Посмотри! Видишь этого человека, что идет там. Отвратительная Фигура! Это Теплов, бывший клеврет Волынского. Узнай ты мне, пожалуйста, почему он остался цел, когда другие… И Бирон запнулся. Переведя глаза на лицо Сонцева, он вдруг невольно заметил сильное смущение, изменившее все черты лица прямодушного человека. Бирон хотел уже двинуться далее, предполагая, что ему это только показалось, но в эту минуту шустрый Волчок вдруг взвизгнул, стрелой бросился через улицу и, достигнув Теплова, которого он не видал давным-давно, с жалобным воем начал бросаться на него, лизать его руки и всячески радоваться.



Бирон остановился, как вкопанный, и взглянул на Сонцева. Сонцев стоял бледный, как смерть. Руки и ноги его дрожали.

Все сразу было понято умным и ехидным герцогом.

— А?! — усмехнулся Бирон, странно складывая в злой усмешке свои тонкие губы. — Умная у тебя собака, и честная! Не даром я ее полюбил: она честнее тебя! Ну, ступай, я и один дойду.

И герцог, усмехнувшись, двинулся и закачал головой.

Сонцев, несмотря на то, что совершенно потерялся, все-таки увидел и понял это движение герцога. Герцог, качая головою, как будто говорил:

— Каковы люди! Каковы предатели! Как надо быть осторожным с ними. Мой чиновник и друг секретаря Волынского!..

Герцог скрылся из виду, а Сонцев все стоял, как истукан на том же месте. Наконец, его привел в себя знакомый голос.

— Друг, ты пропал из за меня, погиб из за этой собаки, — говорил Теплов. — Надо что-нибудь придумать. Ты можешь потерять свое место! И даже худшее может приключиться.

Сонцев ничего не отвечал; наконец, развел руками, потом перекрестился и выговорил:

— Будь, что будет!

И переведя глаза на стоявшую возле них собаку, Сонцев прибавил:

— Да, Волчок, удружил ты мне! Донес на своего барина, — как есть, донес! Доносчик ты и Иуда-предатель!

Сонцев отправился на квартиру Теплова. Оба друга до вечера пробеседовали, придумывая, как выдти из беды, но, разумеется, ничего придумать было нельзя.




VII


В этот вечер в доме Сонцева дети с матерью ужинали одни. Волчка не было. Он не уселся на своем обыкновенном месте, а бродил робко по коридору. Сонцев, вернувшись, сидел в своем кабинете встревоженный, задумчиво опустив голову на руки.

Чтобы понапрасну не пугать жены, он ничего не рассказал ей и только отказался ужинать. Сонцева заметила смущение мужа, заметила даже странную перемену в Волчке, который, как его ни звала его приятельница Ксаня, ни за что не хотел занять свое место за столом.

А между тем, это было очень просто.

Волчок привык быть за столом вместе с своим барином или же быть с ним в его кабинете. Теперь Сонцев заперся, не пустил к себе Волчка и собака поняла, что на этот раз случилось что-то недоброе. Волчку оставалось только караулить, когда отворится дверь кабинета и бродить по коридору.

Дети ушли, по обыкновению, спать и через несколько времени их мать сошла вниз к мужу осведомиться: не хворает ли он? Вслед за барыней проскочил было в кабинет и Волчок. Но Сонцев в первый раз с тех пор, как имел эту собаку, крикнул на нее, выгоняя вон. Волчок сначала остановился, как бы в изумлении, почти окаменел и прислушивался, навострив уши, действительно ли барин крикнул так на него или же он ослышался. Но Сонцев схватил в руки книгу, пустил ею в собаку и крикнул снова. Волчок жалобно взвыл, выскочил в коридор и начал визжать. Случившееся чересчур поразило собаку и опечалило.

Между тем Сонцев в припадке гнева передал жене все случившееся днем на прогулке. Жена страшно испугалась и начала плакать. Конечно, можно было ясно предвидеть, что должно случиться.

— Так сожги скорее все, что у тебя есть, что же ты сидишь?! — воскликнула она. — Сожги скорее письма Григория Николаевича, и все, что может тебя уличить, что ты с ним дружен и за него заступался.

Сонцев схватился за голову, как бы от испуга. Быстро и молча расцеловал он жену за совет и бросился во все ящики стола и шкафа. Часа три занимался он уничтожением всего, что мало-мальски могло его компрометировать. Куча всякого рода бумаг, даже не имевших ничего общего с Тепловым, сгорела в растопленной печке. Но затем пришлось уничтожать и самую груду бумажного пепла.

Когда часа в четыре утра Сонцев, почему-то несколько успокоившись, лег в постель, то Волчок влетел в растворенную дверь и по обыкновению улегся около постели барина. Сонцев поглядел на собаку, не выгнал ее, но невольно вздохнул и выговорил:

— Да, Волчок, не пройдет это мне даром!

Сонцев был убежден, что герцог знает теперь про его дружбу с Тепловым, тщательно скрываемую. Но главное знает, что именно он, Сонцев, тот человек, который в следствии по делу Волынского выгораживал одного из его секретарей, чья невидимая рука таким образом спасла одного из клевретов казненного. Часов в семь утра, когда Сонцев крепко спал, уставши от тревожной ночи, у подъезда его дома появились немцы полицейские, чтобы его арестовать. Сонцева с криком бросилась к мужу, и, не имея сил произнести ни одного слова, только показывала пальцем в окно.

Сонцев не смутился. Он как будто знал заранее и наверное, что его ожидает. Он быстро оделся, покуда полицейский офицер ожидал его в столовой. Волчок тоже, вероятно, понял, что за гости явились в доме. Он рычал, лаял и рвался ухватить за ноги кого-нибудь из непрошеных гостей. Старик Степан, несмотря на свой перепуг, все-таки убрал Волчка насильно и запер его в отдельной горнице.

Сонцев простился с женой, перецеловал и перекрестил детей и, выйдя вслед за офицером из дома, сел в его бричку и поехал. Через полчаса он был посажен в тюрьму и заперт с караулом, как преступник.

Сонцева немедленно бросилась по разным друзьям и знакомым хлопотать и просить аудиенции у Императрицы. Но везде встречала она один и тот же ответ.

— Сделать ничего нельзя!

Да и кто же мог пойти теперь не только против Бирона, но решиться, хотя бы даже его самого, просить за того человека, на которого пал гнев такого всемогущего временщика?

Был один вельможа, который не боялся и не любил Бирона, хотя сам был немец, Фельдмаршал Миних. И его просила Сонцева, но и он побоялся теперь заступиться за ее мужа.




VIII


Сонцев, разумеется, попал под строжайшее следствие. Его всячески пытали и допрашивали об его отношениях не только Теплову, но уже и к самому казненному преступнику Волынскому.

Между-тем, в доме Сонцевых было, разумеется, тихо и грустно. Мать ни слова ни говорила ни с кем, а только плакала, а дети, в особенности Петя, который был уже мальчик большой, понимали, что злой немец-кровопийца засадил и мучает их отца в тюрьме. Дети, разумеется, знали то же, что доносчик, который по глупости погубил отца их, — этот самый Волчок.

— Злой, скверный Волчок! Иуда-предатель! А еще отец всегда говорил, что он всех добрее и умнее. А Волчок оказался или дурак, или злой, хуже и злее самого Бирона!

Петя и Маша на другой же день попросили Степана прогнать скверного Волчка из дому. Они не хотели и видеть его!

Одна маленькая Ксаня жалела Волчка, тихонько все поглядывала в окошки в сад и во двор, не увидит ли прогнанного приятеля? Она будто лучше других понимала, что если и виноват Волчок, то без злого умысла.

На дворе Волчку тоже житья не было. Люди лучше детей понимали беду, которая стряслась на голову их любимого барина. Все люди от зари до зари гоняли от себя Волчка, проклинали его, били на все лады во всех углах дома.

Наконец, кончилось тем, что однажды кучер вдруг крикнул, увидя Волчка:

— Да что со псом толковать! Нешто можно ему, проклятому, спустить даром этакое дело.

И кучер достал веревку, ухватил Волчка за шиворот и потащил в сад, чтобы повесить на первом же дереве. Но на счастье Волчка и на счастье всей семьи (как мы увидим после), черноглазая Ксаня, все выглядывавшая в окошки, чтобы увидеть прогнанного приятеля своего, увидела вдруг кучера, тащившего Волчка и услыхала пронзительный, жалобный вой своего друга, будто чуявшего, что хотят с ним сотворить.

Ксаня от перепуга и жалости начала сама так кричать и плакать, что весь дом сбежался к ней… А в числе первых и сама Сонцева.

— Мама! Мама! Волчок! Волчок! — плакала Ксаня.

Сонцева, узнав в чем дело, разумеется тотчас же приказала отнять Волчка у кучера, но зная и боясь, что люди уж злы на собаку, она приказала найти кого-нибудь, кто возьмет собаку себе. Сонцевой и самой неприятно было в горе иметь эту собаку перед глазами.

У Сонцева был знакомый старичок, чиновник Карпушин, человек такой добрый и очень умный. Он часто заходил теперь узнавать, нет ли чего нового в участи арестованного. Узнав, что люди хотели сделать с Волчком, он предложил взять его к себе. Волчок мог и старика в беду ввести. Теперь весь город знал собаку, как доносчика. Бирон мог узнать Волчка и тоже арестовать и Карпушина! Но доброму старику жаль было всеми гонимой собаки, и он увел ее к себе. Волчок у старика совсем переменился, был скучен, не ел, не пил и все бродил по всем горницам, тоскуя и будто не находя себе места…




IX


Через два месяца Сонцев был сослан в Углич и рад был, что отделался так дешево. Вскоре после этого он стал хлопотать, чтобы семейству его дозволили тоже соединиться с ним.

В октябре месяце, по первому зимнему пути, приехала и Сонцева с детьми и семья была отчасти счастлива тем, что все были вместе, все живы и здоровы. Богатый родственник Сонцева обещал помогать ему и давать средства к жизни. Однако, часто Сонцевы, беседуя с новыми знакомыми и приятелями, такими же ссыльными и опальными, как и они, мечтали, надеялись и желали друг другу поскорее счастливой перемены в судьбе.

— Вед не может же веки-вечные продолжаться царствование больной Императрицы. Не может же вечно властвовать кровопийца курляндец. Бог даст, все скоро переменится к лучшему.

В Угличе, конечно, все скоро узнали, как и за что был сослан Сонцев, но о злодее и доносчике никто никогда не говорил. Только раз и случилось, что Ксаня пригорюнилась и, вздохнув, спросила вдруг:

— Где-то теперь Волчок?

Сонцев ничего не отвечал, а мать обратилась ко всем трем детям и строго сказала им:

— Не поминайте никогда про эту собаку, чтобы я не слыхала и имени Волчка. И ты, Ксаня, не смей поминать про злого Волчка… Хоть он и не совсем виноват… А все-таки несчастие наше от него приключилось!

Весть из столицы, которая вскоре достигла Углича, была громкая, но далеко не радостная. Узнали вдруг, что царица умерла, но царство Бирона не кончилось, а напротив будто началось… Он стал как бы настоящим русским императором и только назвался иначе: принял титул регента Русской империи. Сотни людей опальных и ссыльных по разным русским городам, возликовавшие было при известии о смерти Императрицы Анны, повесили головы, когда узнали, что на престол вступил шестимесячный младенец Иоанн, а государством правил тот же ненавистный изверг, герцог Бирон. Стало-быть, он будет гнать, ссылать и казнить всех истинных россиян еще лет двадцать, до совершеннолетия Иоанна.

Затем вскоре пришла в Углич новая весть, поразившая всех и не мало обрадовавшая многих. Сосланный и вновь прибывший в Углич немец привез известие, что сам пресловутый герцог поехал в ссылку в Пелым, то-есть в глубь Сибири. Хотя пользы прямой для опальных и ссыльных не могло быть от падения изувера-временщика, тем не менее многие, в том числе и Сонцевы, радовались, что Миних погубил Бирона.

— Наконец-то немцы друг дружку поедают и этого кровопийцу Господь наказал за грехи! — говорил Сонцев.

Но вскоре после падения всесильного временщика случилось вновь нечто иное, уже изменившее судьбы России окончательно и надолго. Русские одолели немцев!

Над Русью взошло новое красное солнышко: вступила на престол русская цесаревна Елизавета. И во всяком городе, где было много опальных и ссыльных, шло особенное ликование. И чем более было этих ссыльных, тем более ликовал город и тем более трусили и поджимали хвосты местные немцы.

При известии о вступлении на престол Елизаветы, Сонцева тотчас же написала несколько писем своим прежним приятелям в столице и, между прочим, к Теплову, который должен был быть теперь более или менее в силе, как опальный при Бироне. Письма в то время путешествовали не скоро. Сонцевы только через месяца три узнали, что обещают похлопотать о них… Но прошло еще три месяца и, кроме обещания, не было ничего!




X


Между тем в Петербурге, действительно, многое и многое переменилось с царствованием Елизаветы Петровны. Чуть не ежедневно судили и высылали в ссылку или на родину всех тех, кто был близок прежним двум правительствам.

В первые же месяцы по вступлении Елизаветы на престол, она сама, ее министры и все присутственные места были можно сказать завалены просьбами о прощениях. Оказывалось, что сосланных такое количество, что приходится чиновникам хоть все дела бросить, самые важные, а только разбирать жалобы на Бирона, да читать прошения о помиловании и возвращении из ссылки.

Сначала взялись было горячо за это… А потом стали затягивать все больше, да больше, и все говорили:

— Хорошо… Погодите…

Вскоре и самой Императрице надоело все принимать или получать с почты прошения о помиловании. И вдруг, однажды, было совсем запрещено обращаться и наскучивать Государыне с такими просьбами. В это именно время друзья Сонцева стали было хлопотать о нем и тоже получили в ответ: — Хорошо… подождите…

Так прошло шесть месяцев, а затем и целый год…

Друзья Сонцевых все хлопотали, но узнали вдруг, что Государыня приказала произвести строжайшее следствие над чиновниками, которым было поручено рассматривать жалобы и прошения ссыльных. Оказалось, что некоторых лиц, действительно виновных в разных преступлениях, сделали невинными жертвами Бирона и простили.

Таким образом, дело прощения невинно пострадавших затормозилось вследствие недобросовестности некоторых правителей.

Нескольких лиц, которые решились подать прошения о помиловании родственников самой Государыне, отдали под суд за дерзость.

Между тем, в одном маленьком домике в переулке, на краю столицы, жил один небогатый старичок-чиновник, у которого из ума не выходило ссыльное семейство Сонцевых. Старик жид один-одинешенек с другом — собакой. Разумеется, это были Карпушин и пудель-доносчик Волчок.

Карпушин то же хлопотал не мало, но ничего не мог сделать. И ему отвечали целый год:

— Хорошо… Погодите.

Волчок, напротив, немного погоревав, как-будто утешился, как-будто забыл своих прежних друзей. Если люди, существа разумные, забывчивы, так собаке это, конечно, еще простительнее. Волчок был веселее, гулял с своим новым хозяином, и жизнь его была даже отчасти несколько приятнее. Старичок Карпушин, будучи одинок, постоянно беседовал только с Волчком и от зари до зари занимался с ним, выучивая его разным штукам. Умный Волчок стал теперь еще умнее и образованнее прежнего. Он уже делал такие штуки, что мог подивить собою целую столицу.

Прохлопотав и прождав год напрасно, и видя, что Сонцевы, пожалуй, и на веки останутся в ссылке, Карпушин надумался, что сделать и как горю пособить. Ежедневно с утра начал он учить Волчка все одной и той же новой штуке. Он давал Волчку в зубы разные вещи и выводил его на улицу; указав кого-нибудь из прохожих, он говорил собаке: подавай! т. е. приказывал отдать прохожему эту вещь. Разумеется Волчок долго не мог понять, чего желает старик-хозяин. Долго бился Карпушин с своим другом и даже раза два от досады поподчивал его палкой. Волчок не злился, а только жалобно завывал, как бы объясняя, что он не понимает, чего от него требуют. Наконец, однажды, Волчок вдруг понял-таки своего хозяина. Раз как то на улице Карпушин дал ему чурку в зубы, показал на проходившую в конце улицы какую то барыню и прибавил, как всегда, строго:

— Подавай!

Уже тысячный раз слышал Волчок это слово и теперь случайно, вдруг, понял своим собачьим разумом.



Он бросился стрелой к указанной фигуре, и став пред ней на задние лапы, заиграл, как всегда делал это пред Карпушиным. Барыня, чтобы отвязаться от чужой собаки, поневоле взяла чурку из зубов Волчка. В этот день до вечера старик ласкал, целовал и миловал Волчка на все лады и закормил сластями. Волчок понял, что им были довольны наконец, и понял, что нужно делать. И начали они вдвоем всякий день подавать чурки и всякие вещи прохожим и чужим, и знакомым.




XI


Прошло месяца два. Быль теплый весенний день и новая Императрица, по обыкновению, захотела прогуляться пешком. Выйдя из небольшого дворца, она доехала до Летнего сада и вышла из своей золотой кареты, сопутствуемая фрейлинами. На противоположном конце сада в то же время появился маленький старичок с собакой. Этот человек и эта собака уже давно всякий день аккуратно являлись сюда, будто на дежурство. На этот раз старичок, завидя подъехавшую карету царицы, ахнул и перекрестился, будто случилось то, чего он уже давно ожидал. Даже слезы заблестели у него на глазах от тревоги и радости. Это был, конечно, Карпушин.

— Ну, Волчок, ты погубил, ты и спасай! — воскликнул он.

И вынув из кармана большой, толстый пакет, надписанный и запечатанный, Карпушин сунул его в зубы Волчку. Потом он повернул голову собаки по направлению к прогуливавшейся государыне, показал и выговорил строго:

— Подавай!

То, что требовалось теперь от Волчка, он уже так давно и хорошо выучился делать, что мог исполнить лучше самого Карпушина. Собаку судить за дерзость не станут, подумал Карпушин и тотчас спрятался. Живо перемахнул Волчок через маленькую ограду сада и пустился прямо навстречу к той барыне, которую ему показал хозяин.

Государыня еще издали увидела скачущую к ней собаку с чем-то белым в зубах. Волчок храбро подскакал прямо к ней, поднялся молодцом на задние лапы и приблизился, прыгая и держа пакет в зубах. При этом он вздергивал головой, как будто говорил нетерпеливо:

— Да бери-же!..



Государыня рассмеялась, тотчас же догадалась и взяла пакет.

— Вот удивительно, вот странно, — заговорили кругом нее фрейлины.

На пакете оказалась надпись на имя самодержицы всероссийской от верного Волчка. Государыня разорвала пакет и прочла четко и красиво написанную просьбу, в которой объяснялось подробно, каким образом, кем и за что был погублен и сослан дворянин Сонцев. Пудель-проситель умолял великую государыню приказать расследовать дело Сонцева, вызвать его из Углича и тем поправить великую ошибку и преступление, совершенное просителем. В конце просьбы была подпись такая: «доносчик на своего хозяина, ныне уповающий на милосердие и справедливость великой государыни, верный, добрый и умный, но опрометчивый по своей собачьей глупости, пудель Волчок».

Государыня, прочитав просьбу, долго и громко смеялась, а Волчок сидел перед нею на задних лапах и глядел на нее своими умными глазами. Он будто ждал. Государыня погладила собаку по голове и выговорила, смеясь:

— Ну, ступай, хорошо. На такие просьбы запрещения нет. Прикажу тотчас расследовать дело!

И Волчок, как-будто поняв все слова, вскочил и бросился в ту сторону, где остался ждать Карпушин.



Старик, спрятавшись за угол дома, видел, как государыня читала просьбу и смеялась, видел, как погладила она собаку.

И теперь Карпушин со слезами радости встретил Волчка, ухватил его за передние лапы, обнял как человека и расцеловал в обе мохнатые щеки.




XII


Через три месяца после этого, в Петербурге, в той же квартире, где когда-то жили Сонцевы, было снова шумно и весело. Снова вся семья была в своем доме и все шло по старому, даже лучше и счастливее устроилось. Только дети были уже больше, умнее, меньше шалили и меньше упрямились. Они уже знали, что бывают на свете и беды, и несчастия с людьми. И теперь, так же как и прежде, за обедом и за ужином сидел на своем месте тот же Волчок. Ему все простили, все забыли и, напротив, любили его больше, чем когда-либо. Никаких штук Волчка не заставляли теперь делать, как бы из уважения к тому, что он одной своей штукой с государыней спас из ссылки целую семью. Да и Волчок сам будто сразу постарел теперь, глаза блестели у него как-то меньше, будтонемножко потухли, бегал он тоже гораздо реже, а ходил как-то степенно-важно и любил чаще спокойно лежать около Сонцева.

Первым другом Волчка была все-таки Ксаня. Поумнев с годами, она уже понимала больше и стала еще бойчее.

Когда Сонцев рассказывал при ней новым знакомым, как его когда-то погубил, а потом и спас умный Волчок… то Ксаня всегда прибавляла бойко:

— А я еще умнее… Волчок папу и нас всех из ссылки спас… А я самого Волчка от смерти спасла!..

И всегда все должны были согласиться:

— Да, что правда, то правда! Если бы кучер повесил предателя Волчка, то не бывать бы ему и освободителем семьи из ссылки.




Оглавление

  • I
  • II
  • III
  • IV
  • V
  • VI
  • VII
  • VIII
  • IX
  • X
  • XI
  • XII