Гибельный огонь [Дэвид Аллен Дрейк] (fb2) читать онлайн

Дэвид Дрейк

Гибельный огонь

Перевод с английского Белоголова А.Б.

Я родился в Дубьюке, штат Айова, и в возрасте десяти лет переехал с семьей в Клинтон, в пятидесяти милях к югу вдоль реки Миссисипи. Посторонние люди склонны думать, что Айова плоская. Большая часть штата действительно такова, но там, откуда я родом, утесы поднимаются прямо из реки. У Дубьюка есть действующая канатная дорога (фуникулер), которую построил богатый банкир, чтобы доставлять его из его офиса в пойме реки к своему дому на утесе в 300 футах выше. Вид на реку Иллинойс открывается поистине потрясающий.

Другие люди тоже так думали. По всей округе находятся могильные курганы американских индейцев, глядящие вниз с утесов. Один из них находится на ферме, которая принадлежала моему тестю.

Мой отец был электриком, но в Айове никто не живет далеко от фермы. Когда я был мальчиком, у друзей семьи тоже были фермы. А семья моей жены была и остается молочными фермерами. Я провел достаточно времени на некоторых из самых продуктивных семейных ферм в мире и вокруг них, чтобы иметь чувство реальной жизни.

А это очень, очень трудно. Работа должна выполняться каждый день, независимо от того, как вы себя чувствуете или что делает погода: вы не можете сказаться больным, позвонить и сказать коровам, что они не будут доиться сегодня утром. Техника опасна настолько, что современный фабричный рабочий и представить себе не может. И еще органо-фосфатные инсектициды, которые были изобретены как раз к началу Второй мировой войны, когда они снабдили нацистов первыми нервнопаралитическими газами. И даже горожане знают, что если кто-то и разбогател на сельском хозяйстве, то это не семейный фермер.

Персонажи этой истории созданы по образцу реальных людей, но они не мои родственники. Ферма принадлежит моей свекрови, включая такие детали, как шкафчик с редкостями и охотничье ружье.

Я часто использую историю, которая произвела на меня большое впечатление, как образец для одного из моих собственных приключений. Это не совсем такой прямой случай, как некоторые, но я хочу отметить сходство с «Киллдозером» Теодора Старджена. Заглавие (которое было генезисом истории) происходит от поэмы Роберта Браунинга «Чайлд Роланд дошел до Темной Башни».

***

Развернув трактор, чтобы в последний раз пересечь поле Сак-Ридж, Дихолтер увидел, что земля на склоне индейского кургана перевернута. Здоровяк включил ручную муфту «Аллис-Чалмерса» и заглушил дизель, глядя сквозь колючую проволоку на новую траншею. — Этот чертов Кернес, — прошептал он. — Если мне еще долго придется с ним работать…

Он завел двигатель и включил передачу трактора. Хмурый взгляд фермера был таким же черным, как волосы, вьющиеся по его рукам от тыльной стороны ладоней до закатанных на бицепсах рукавов рубашки.

На южной оконечности поля Дихолтер поднял культиватор и повел «Аллис» по длинной петляющей тропе к хозяйственным постройкам. От вершины хребта вела какая-то дорога прямо на запад, но она была слишком крутой для трактора. Более пологий склон вывел Дихолтера через полдюжины ворот и, в конце концов, привел к зданиям с юго-запада. Слева виднелся коровник и три бетонных силосных бункера, выглядывавшие из-за его крыши. Доильный зал представлял собой одноэтажную пристройку к восточной стороне коровника, обращенную к сараю с оборудованием и бензоколонке. А у бензоколонки Том Кернес со своим десятилетним сыном — племянником Дихолтера, заправлял джип.

Дихолтер остановился рядом с ними и, прежде чем выключить двигатель, позволил ему на мгновение потарахтеть. Кернес, невысокий рыжеволосый человек, поднял голову. Его руки были не загорелыми, а темно-красными, с более яркими наклонными полосами там, где лямки его нижней рубашки перекрывали часть солнечного света. Кернесу было тридцать пять, на пять лет меньше, чем его шурину, но его морщинистое загорелое лицо сошло бы за любой возраст. — Уже закончили Сак-Ридж, Ди? — спросил он своим приятным гортанным голосом. Напряжение в его мышцах свидетельствовало о том, что он правильно понял гнев Дихолтера.

— Кернес, что вы делали с индейским курганом?— спросил более мощный мужчина с сиденья трактора. — Вы же знаете, что это надо оставить в покое! На заднем сиденье джипа лежали кирка и лопата. Дихолтер заметил их, и по его лицу пробежал черный румянец.

Кожа Кернеса была слишком красного цвета, чтобы можно было разглядеть румянец, но в его голосе прозвучал вызов. — Когда фермой владел старый Джон, он мог говорить что угодно, но теперь он мертв. Будь я проклят, если не получу индейский череп, как твой. Указывая на восток, на гребень холма, маленький человечек добавил: — Мне принадлежит половина этого проклятого места, и я собираюсь получить череп.

Антикварный шкаф в гостиной Дихолтера был собран его дедом еще до Первой мировой войны. Среди агатов и наконечников стрел, трости-меча и страусовых перьев виднелся коричневый человеческий череп. Семья всегда считала, что череп был найден в каком-то кургане, но даже старый Джон не был в этом уверен. Череп очаровал Кернеса, возможно, только потому, что Дихолтер отказался отдать ему его. Главный дом и вся его обстановка, включая кабинет, перешли к Дихолтеру по завещанию отца — точно так же, как новый дом, в котором жила его сестра Алиса с Кернесом и их детьми, перешел к ней. Остальная часть шестисот акров фермы была завещана Дихолтеру и Алисе совместно, с условием, что если кто-то из них попытается разделить имущество, то все это перейдет к другому лицу. Дихолтер разговаривал с адвокатом, и он был уверен, что Кернес сделал то же самое. Худшей новостью, которую они оба слышали за долгое время, было то, что завещание, вероятно, будет рассмотрено в суде.

— Есть закон, запрещающий раскапывать курганы, — пробормотал Дихолтер.

— Есть закон, запрещающий выставлять череп индейца напоказ, — выпалил в ответ коротышка. — Вы собираетесь привести сюда закон, Ди?

— Ну, — неуверенно произнес Дихолтер, — в кургане всего не найдешь. Вы не имеете на это права.

Кернес стоял, уперев руки в бока, пот от июньского солнца блестел на его лице. — Если я буду копать всю эту чертовщину, то я буду, — сказал он. — И вообще, сначала я вытащу череп.

Дихолтер вытер лицо огромной мозолистой ладонью. Ему не нравилось возиться с курганом. Тридцать лет назад старый Джон ударил его наотмашь, когда поймал своего сына, ковырявшегося в гладком склоне с помощью бура-ямкокопателя. Но Дихолтер помнил также кошмар, который будил его в течение многих месяцев после того дня, и этот сон был не более обычным, чем избиение его отцом. Тем не менее, позволить Кернесу забрать все… — Хорошо, — сказал Дихолтер, — я помогу вам копать. Но я могу выбрать всё, что угодно, кроме черепа. Я бы не удивился, если бы там было золото вместе с вождем. Вообще-то Дихолтер знал о курганах достаточно, чтобы сомневаться, что найдется что-то, что заинтересует не-археолога — часто курганы даже не были построены над телом. Но это было не то, что мог сказать массивный фермер своему шурину.

— Папа, — неожиданно сказал мальчик Кернес. — Если дядя Ди поможет тебе, я тебе не понадоблюсь, не так ли?

Кернес посмотрел на ребенка так, словно хотел его ударить. — Тогда продолжай, — рявкнул он. — Но я хочу, чтобы этот чертов сарай был покрашен, когда я вернусь. Это все!

Мальчик бросился бежать к дому. Винер, фермерская собака — наполовину колли, с лаем погнался за ним. — Малыш послушал свою мать, — проворчал Кернес. — Судя по тому, как вела себя Алиса, можно было подумать, что старина Джон вылезет из могилы, если я раскопаю этот курган. Должно быть, он вбил это ей в голову кувалдой.

— Он был силен в этом, — рассеянно согласился Дихолтер.— Я знаю, что когда он был мальчиком, на ферме еще жила пара индейцев племени саков. Может быть, они с ним разговаривали. Но он был силен во многих вещах.

— Ну что, вы готовы идти? — потребовал Кернес. Он повесил шланг насоса и теперь вспомнил, что нужно закрыть бак джипа.

Дихолтер поморщился.— Я поставлю культиватор в сарай, — сказал он. — И тогда мы отправимся.

Кернес ехал по прямой тропе через восточное пастбище. Там был ручей, который можно было перейти вброд, и пара оврагов, которые нужно было объехать, но трудный путь начался только тогда, когда они достигли подножия хребта. Они купили джип десять лет назад из армейских излишков, и резкие уклоны гребня заставляли мотор хрипеть даже на повышенной передаче. Склон усеивали кедры, перемежаясь с бычьим чертополохом, чьи пурпурные прицветники были готовы лопнуть. Перед самым подъемом на вершину, тропа сделала последний поворот назад. Когда Кернес резко повернул руль влево, мотор зашипел и заглох. Дихолтер вылез из джипа и прошел последние тридцать ярдов, а тот, что пониже ростом, выругался и нажал на стартер.

Курган был построен на северном конце хребта. Эта часть никогда не использовалась как поле, потому что почва была слишком тонко разбросана над скальной породой. Курган был овальной формы, около пятнадцати футов в длину по оси восток-запад и три или четыре фута в высоту. Хотя он и был маленьким, но явно искусственным — рельефный вал земли на гладкой поверхности гребня. Траншея Кернеса находилась в центре южной стороны, на полпути вниз до уровня окружающей почвы. Дихолтер изучал раскопки, когда джип поднялся за ним и снова заглох.

— Мы просто уперлись в камни, — объяснил тот, что пониже. — Мы не продвинулись так далеко, как я предполагал, перед тем, как начать.

Дихолтер присел на корточки и ткнул в раскопки пальцем, похожим на кукурузный початок. — Вы уперлись не в камни, — сказал он, — а в камень. Это какая-то, богом проклятая плита. Мы ни за что не очистим ее от грунта, не поработав неделю, или не взяв напрокат бульдозер. И даже если мы доберемся до скалы, эта плита толщиной в фут и весит тонны. Мы просто потеряем здесь время — или могли бы потерять, если не вернемся назад прямо сейчас.

Кернес выругался. — Мы могли бы прицепить цепь к «Аллису»… — начал он.

Дихолтер прервал его. — Сначала нам надо будет убрать грунт с верхней части плиты, а на это уйдет все это чертово лето. Это была плохая идея, и она быстро стала еще хуже. Ну же, давай вернемся. Он выпрямился.

— А как насчет динамита? — выпалил Кернес.

Дихолтер уставился на своего шурина. Тот, что пониже ростом, избегая встречаться с ним взглядом, продолжал: — Под сиденьем все еще лежит одна шашка, оставшаяся с тех пор, как вы взорвали бобровую плотину. Мы могли бы использовать ее.

— Кернес, — сказал Дихолтер, — вы так боитесь этого динамита, что скорее оставите его в джипе, чем дотронетесь до него, чтобы достать. Кроме того, он вышибет всю дрянь, которая находится под этой плитой — если там что-то есть, и плита не лежит плашмя на скальном основании по всей длине. Что вы пытаетесь доказать?

Красное лицо Кернеса стало еще ярче от смущения, достигнув оранжевого цвета. — Послушайте, — сказал он, — я собираюсь вляпаться в эту чертову историю, даже, если мне придется нанимать подрядчика. Я сказал, что сделаю это, и я сделаю. Вы не хотите помогать, это ваше чертово дело.

Дихолтер еще мгновение смотрел на него. — О, я сделаю все, что в моих силах, — сказал он, наконец. — Он указал на кирку и добавил: — Посмотрите, сможете ли вы прорезать щель глубиной в один дюйм, и, может быть, в восемь дюймов длиной в шве между верхней плитой и скальной породой. А я приготовлю динамит. Он ухмыльнулся. — Если только вы не хотите сделать это вместо меня?

Единственным ответом Кернеса было то, что он поднял инструмент, сжав его в кулаках, и начал рубить камень.

Дихолтер откинул сиденье джипа вперед и вытащил из-под него коробку из гофрированного картона. Там, как и сказал Кернес, осталась еще одна динамитная шашка, моток проволоки и коробка поменьше с детонаторами. Взрывчатка пугала Кернеса так же, как змеи или пауки пугают других людей. Несмотря на частые просьбы шурина, Дихолтер намеренно отказывался вынуть шашку из джипа. Наконец, Кернес перестал упоминать об этом — до сих пор. Кернес был так упрямо настроен, чтобы заполучить индейский череп, что преодолел свой страх перед взрывчаткой. Дихолтеру пришло в голову, что он сам делает то же самое со своим страхом перед курганом.

Большой фермер прислонился к джипу, расковыривая огрызком карандаша стакан взрывателя в динамите. Кернес эффективно раскалывал мягкую породу даже в ограниченном пространстве. — Не слишком широко, — предупредил Дихолтер, прикручивая провода от капсюля-детонатора к удлинителю.

Ему не нравилось то, что они делали. Образы из давних кошмаров витали в его сознании, неясные, но от этого не менее неприятные. Он никогда не слышал, чтобы индейцы использовали камень в своих курганах, и это тоже беспокоило его. Но почему бы и нет? Бассейн Миссисипи был богат мягким желтым известняком, уже слоистым из-за наводнений и отложений в мелководных морях. Значит, не камень или что-то еще рациональное грызло Дихолтера, а что-то холодное и очень неправильное внутри него.

— Этого достаточно, Ди? — задыхаясь, спросил Кернес. Его футболка без рукавов посерела от пота.

Дихолтер наклонился вперед.— Сойдет, — согласился он. Кернес отпрянул от взрывчатки в руке Дихолтера.— Перегони джип через гребень холма и открой капот. Этого провода достаточно, чтобы дотянуться до него.

Пока его шурин пытался подчиниться, Дихолтер опустился на колени в траншее и выполнил свои приготовления. Сначала он вставил капсюль-детонатор в отверстие на конце динамита. Затем он осторожно вставил взрывчатку в прорезь, которую Кернес проделал в скале. Тяжелая вощеная бумага и наполнители из опилок, нитрата аммония и нитроглицерина были горячими и легко деформировались. Многие люди не знали, как пользоваться динамитом; они растрачивали силу взрыва впустую. Дихолтер не хотел взрывать курган, но будь он проклят, если не сделает этого правильно, если вообще сделает.

Когда динамит был воткнут в скалу, здоровяк набросал сверху земли и ногами плотно утрамбовал образовавшуюся кучу. Тонкая проволока торчала из земли, как тень от травинки. Дихолтер повесил моток провода на ручку кирки, используя ее как свободное веретено, чтобы размотать провод, пока он шел к джипу.

— Так достаточно далеко от заряда? — спросил Кернес, с опаской оглядывая курган.

— Если только по-настоящему большой кусок не упадет прямо сюда, — сказал Дихолтер, безмолвно радуясь нервозности собеседника. — Господи, это всего лишь одна шашка, даже если она эквивалентна шестидесяти процентам.

Кернес пригнулся за джипом. Дихолтер присел на корточках впереди. Он был защищен от взрыва выступом холма. Он поднес оголенный конец одного провода к отрицательному полюсу аккумулятора, затем прикоснулся другим проводом к положительному полюсу. Но ничего не произошло. — Черт возьми, — сказал он, с силой ткнув проводом в полюс, чтобы пробить белую коррозию на нем.

Динамит взорвался с громким ударом.

— О, Господи! — крикнул Кернес, вскакивая на ноги. Более опытный Дихолтер сгорбился под бейсбольной кепкой, в то время как грязь и крошечные осколки камней дождем сыпались на него и джип. Наконец, он встал и последовал за своим шурином. Тот, что поменьше ростом, теперь ругался и пытался левой рукой смахнуть грязь с головы и плеч; в правой руке он держал батарейный прожектор.

Едкий черный дым клубился в яме, как клубок змей. Дерновые стены траншеи выглядели так же, как и до взрыва, но земля, утрамбованная зарядом, исчезла, и открытый край каменной плиты разлетелся вдребезги. Поскольку известняк не мог ни сдвинуться, ни сжаться, удар сломал его так же основательно, как падение с двадцатифутовой высоты.

Кернес наклонился над отверстием и схватил кусок камня, чтобы отбросить его в сторону, и тотчас динамитные пары обвились вокруг его лица. Кернес закашлялся и задрожал, и на мгновение Дихолтеру показалось, что его компаньон потерял концентрацию. Затем Кернес снова вскочил на ноги, обмахиваясь лопатой, чтобы быстрее разогнать дым, и воскликнул: — Ей-богу, Ди, там действительно что-то есть! Ей-богу!

Дихолтер, нахмурившись, ждал, пока Кернес разгребал завалы. Немного поднапрягшись, лезвием можно было раскрошить край плиты на кусочки размером с кулак, как трехмерную головоломку. Еще больше грязи попало внутрь, но ее легко было вычерпать. Само отверстие оставалось небольшим, потому что единственной полостью в скальной породе была неглубокая, размытая водой, впадина. Она шла под уклон так постепенно, что даже после того, как с верхней плиты был отрублен двухфутовый зубец, в полости едва хватало места, чтобы просунуть руку.

Дым рассеялся. Кернес отсыпал последнюю лопату земли и гравия, а затем отбросил инструмент в сторону. Опустившись на колени так близко к отверстию, как только мог, и, оставив место для прожектора, он начал обыскивать полость. — Черт возьми, — вдруг сказал Кернес. — Черт возьми! Он попытался дотянуться левой рукой, но обнаружил, что там слишком мало места, и отодвинул фонарь в сторону, так как он уже нашел предмет мысленно. Луч прожектора коснулся травинок, затененных от Солнца, — скорее это был цвет, чем освещение.

— Посмотрите на это, Дихолтер! — закричал Кернес, отползая назад. — О, Боже!

— Я уже видел черепа, — кисло сказал черноволосый человек, разглядывая обесцвеченную кость, которую его шурин держал за глазницы. Нижняя челюсть отсутствовала, но взрыв, казалось, не причинил большого вреда. Разве что передние зубы…

— Там есть что-то еще, — буркнул Кернес.

— Тогда они мои, — резко ответил Дихолтер.

— Я что, черт возьми, сказал, что это не так? — потребовал Кернес. — И вы можете вытащить это сами, — добавил он, глядя на свою рубашку, испачканную грязью и потом.

Больше Дихолтер ничего не сказал. Он осторожно лег на свежую землю и направил луч прожектора себе за голову. В неглубокой впадине виднелись и другие кости. Взрыв потряс их, но их порядок был слишком точен, чтобы какое-нибудь крупное животное могло сорвать с них плоть. Действительно, пучки кожи и сухожилий, все еще цепляющиеся за бедра, указывали на то, что даже мыши не входили в гробницу. Точность укладки «камень к камню» была удивительно безупречной.

За костями поблескивал металл. Дихолтер приметил его место и потянулся вперед, так что его плечо сильно прижалось к неровному краю плиты. Он ожидал почувствовать отвращение или внезапный страх своего детства, но полость была сухой и пустой даже от смерти. Его запястье скользнуло по ребрам, и он подумал, что предмет за ними был слишком далеко. Затем его пальцы коснулись его, коснулись их, и он осторожно их вынул.

Кернес перестал рассматривать череп на солнце под разными углами. — Что за чертовщина у тебя там, Ди? — осторожно спросил он.

Дихолтер и сам не был уверен, поэтому промолчал. Он держал две половинки полой металлической капли, похожей на слезинку, длиной шесть дюймов. Снаружи она была черного цвета, и казалась пузырящейся, внутри же сферическая полость была не больше ореха гикори. Сопрягающиеся поверхности и сама полость были насыщенного серебристого цвета, без единого пятнышка и гладкие, как линзы фотоаппарата.

— Одна из них моя, — резко сказал Кернес. — Череп и половина всего остального. Он потянулся за одним из кусочков.

— Черта с два, — мягко сказал Дихолтер, сосредоточившись на кусках металла. Его большое плечо без малейшего усилия блокировало Кернеса. — Кроме того, это единая вещь, — добавил он, держа секции так, чтобы полированные поверхности соприкоснулись. Затем, когда он попытался их раздвинуть, половинки не разделились.

— А-а, — недоверчиво протянул Кернес и снова протянул руку за предметом. На этот раз Дихолтер позволил ему взять его. Несмотря на все усилия рыжеволосого мужчины, слезинка держалась крепко. Только после того, как Кернес, вспотевший и злой, вернул ему предмет, Дихолтер понял, в чем тут фокус. Было необходимо вращать половинки вдоль плоскости разделения — что, поскольку не было никакой видимой линии соприкосновения, было чисто вопросом удачи в первый раз, когда это сработало.

— Пошли домой, — сказал Дихолтер. Он кивнул на запад, в сторону солнца. До заката оставался еще час, но им потребуется время, чтобы вернуться. Хребет уже отбрасывал широкую тень на возвышенность на востоке. — Кроме того, — добавил Дихолтер почти шепотом, — мне не нравится ощущение, что я иногда здесь просыпаюсь.

Но прошло почти две недели, прежде чем у Дихолтера появилась хоть какая-то причина для беспокойства…

***

Несмотря на полную луну, стоявшую низко на западе, и свет большой ртутной лампы над коровником к северу от сарая, пухлая блондинка дважды споткнулась на посыпанной гравием дорожке, ведущей к машине. Во второй раз она схватила руку Дихолтера и, хихикая, вцепилась в нее. Фермер открыл пассажирскую дверцу «Крайслера» скорее для того, чтобы отвязаться от нее, чем из рыцарских побуждений. Естественно, она плюхнулась ему на колени, когда он сел за руль. Он с отвращением ее отодвинул.

Было три часа ночи, а в доме Алисы и ее мужа еще не горел свет. Дихолтер знал, что они видели, как он вечером привез Венди домой, знал также, что Винер разбудит их, когда будет гоняться за машиной. Кернес однажды пожаловался раскрасневшемуся Дихолтеру на пример, который он подавал племяннику и племянницам, приводя шлюх в дом их деда. Дихолтер ответил ему, что по завещанию это его дом, и что когда Кернес и Алиса перестанут заниматься любовью в их доме, он подумает о том, чтобы прекратить это в его доме. Тот, что поменьше ростом, даже не колебался, как на это надеялся Дихолтер.

Когда машина, хрустя гравием, начала проезжать мимо нового дома, Винер вприпрыжку выбежал к ним из сарая, сокращая путь. Он взлаивал каждый раз, когда его передние лапы касались земли. Шум был более раздражающим, чем даже быстрое стаккато. Окна машины были закрыты от ночного сырого холода. Палец Дихолтера уже лег на выключатель, чтобы опустить стекло и крикнуть дворняге, когда крик Венди заставил его обернуться.

Насыпь слева от подъездной аллеи шла под уклон, так что существо, стоявшее там, виднелось только на краю света фонарей. Оно было тонким и высоким, как проволока — на первый мимолетный взгляд в два раза выше человеческого роста, хотя какая-то часть Дихолтера поняла, что это был эффект насыпи и угла зрения. Сверкнула плоская морда, как у ящерицы с острыми зубами. Затем зверь развернулся, а большая машина рванулась вперед по подъездной дорожке, когда Дихолтер нажал на акселератор. Венди все еще кричала, спрятав лицо в ладонях, когда машина протаранила прорезь ограждения для скота и выехала на гравийную окружную дорогу.

Первые три мили, пока они не добрались до таверны и заправочной станции, Дихолтер держал скорость на опасной черте выше шестидесяти. Там он затормозил и включил верхний свет. Девушка захныкала. Большие руки Дихолтера схватили ее за плечи и рывком приподняли. — Заткнись, — жестко сказал он.

—Ч-что это было? — она всхлипнула.

— Заткнись, ради Бога! — крикнул Дихолтер. — Ни черта не было! Он приблизил свое лицо к лицу Венди, и в глазах девушки был такой же страх, как и несколько минут назад при виде этого существа. — Ты видела кошку в свете фар, вот и все. Ты ведь не собираешься заставить всех топтаться по моей ферме и стрелять в мое дойное стадо. Ты будешь держать свой, чертов рот на замке, слышишь?

Блондинка кивала в такт словам Дихолтера. Слезы текли из ее глаз, и когда она попыталась вытереть их, то размазала остатки теней по щекам.

Дихолтер неожиданно отпустил ее и включил передачу. Никто из них не говорил во время остальной части поездки в город. Когда крупный фермер остановился перед квартирой девушки, она вышла и побежала вверх по лестнице, не удосужившись закрыть дверцу машины. Дихолтер закрыл ее и заблокировал.

Он вернулся на ферму в умеренном темпе, который заметно замедлился, когда он приблизился к дому. Сейчас ночь имела только свои обычные движения и шумы. Спустя час, когда Кернес вышел из дома, чтобы начать дойку, Дихолтер ждал в своей запертой машине, наедине с воспоминаниями, которые его беспокоили.

***

После ленча — сытного обеда из жареного мяса с картошкой, который Дихолтер готовил для себя и своего отца еще до того, как умер старый Джон, здоровяк спустился по дорожке и принялся обыскивать поросшую травой насыпь слева от нее. Однажды, подняв голову, он увидел, что его сестра пристально наблюдает за ним из окна кухни Кернеса. Он помахал ей рукой, но она отвернулась. К трем часам сам Кернес вернулся на джипе после осмотра заборов вокруг северо-западного пастбища. Дихолтер окликнул его. После секундного колебания рыжеволосый мужчина развернул машину и остановился.

— Подойдите и посмотрите на это, — сказал Дихолтер. Там, куда он указывал, дерн был размытым пятном. — Разве это не похоже на три отпечатка когтей? — спросил он.

Кернес странно посмотрел на него. — Отпечатки когтей? Что вы имеете в виду, Ди?

— Это… О, Боже, я не знаю, — сказал здоровяк, выпрямляясь и приподнимая фуражку, чтобы провести рукой по волосам. Он мрачно посмотрел назад, за сарай, на длинную громаду Сак-Риджа.

— Не видели ли вы сегодня Винера? — неожиданно спросил Кернес.

— Нет, не видел, с тех пор как я отвез Венди домой сегодня утром, — ответил Дихолтер со странным выражением лица. — Он облаял машину, как обычно. Вы, должно быть, слышали его.

— Научился спать, наверное, — сказал Кернес, и слова его прозвучали не совсем правдиво… Хотя, возможно, на это повлиял размытый отпечаток на земле и расплывчатая память Дихолтера о том, что оставило отпечаток. Кернес сел в джип. — Обычно он гоняется за кроликом и возвращается к завтраку. Дети до смерти достали меня из-за этой чертовой собаки.

— Я поеду с вами до коровника, — сказал Дихолтер. Весь остаток дня они не говорили ни о собаке, ни об отпечатке.

***

Вечером, когда Дихолтер закончил свою очередь доить, Алиса пришла в сарай, чтобы помочь вымыть оборудование. Алиса Кернес была на десять лет моложе брата. Хотя они никогда не были близки, между ними существовала нить взаимной привязанности, несмотря на взаимную ненависть Дихолтера к своему шурину. Алиса напевала, полируя стеклянные трубки и нержавеющую сталь. Это была невысокая женщина с черными волосами, стянутыми сзади платком, и в мужской рубашке, развевающейся на поясе поверх ее серой юбки.

— Винер уже вернулся? — спросил Дихолтер с притворным безразличием.

— Нет, а ты его видел? — сказала Алиса, остановившись, чтобы уловить, как Дихолтер покачал головой. — Сьюзи плакала весь день. Сегодня утром Том вышел, чтобы успокоить собаку, и я думаю, что он спугнул ее. Но я думаю, он вернется сегодня вечером.

Дихолтер щелкнул выключателем, который должен был слить воду, циркулирующую по передаточному трубопроводу. — Кернес встал, чтобы погнаться за ним?

— Угу. Ты разобрался с большой емкостью?

— Да, мы можем покричать его ночью, — сказал Дихолтер. Пятна крови в густой траве трудно распознать, даже труднее, чем следы на дерне, поэтому он не упомянул о пятнах, которые обнаружил в тридцати ярдах от дороги в тот день. Не было ни тела, ни даже клочка собачьей шерсти, оторванной в борьбе.

Но, несмотря на это, Дихолтер догадывался, что дворняга не вернется домой в эту ночь.

***

Корова разбудила Дихолтера резким звуком, похожим на обрывок звучания клаксона. Его «Ремингтон 30-06» стоял, прислонившись к оконной раме, и купаясь в лунном свете. Прежде чем натянуть комбинезон и ботинки, Дихолтер извлек из полной кассеты и защелкнул в патронник заряженный патрон. Без рубашки, в мешковатых брюках, отягощенных остатками коробки с патронами, Дихолтер открыл входную дверь и побежал через двор.

В коровнике было сто шестьдесят голов скота, и от шума все они обезумели. Сверх их рева раздался грохот и треск, когда обезумевшие тонны говядины разбили оборудование коровника. Обычно летом коровы могли свободно бродить по двору и пастбищу, но сегодня вечером Дихолтер загнал их в безопасное место. Он был в сотне футов от электрической ограды двора, проклиная свою ошибку, когда сосредоточил стадо в одном месте, и оставил его незащищенным, когда одна из черно-белых голштинок вылетела из коровника на коровий двор через обе половинки голландской двери.

Позади нее было что-то еще.

Язык твари и кровь на ее челюстях казались черными в ртутном свете фонарей. Стоя у стены коровника, она была почти восьми футов в высоту, хотя только тени придавали массу ее тонким конечностям. Она увидела Дихолтера и заскользила по скользкому бетону, царапая когтями шлам. Дихолтер вскинул винтовку к плечу. Казалось, он целился в скелет, сделанный из вешалок для одежды, настолько тот был тонок. Руки Дихолтера дрожали. Существо наклонилось вперед, выгибая свои бедра назад для равновесия. Оно так широко раскрыло пасть, что казалось, все игольчатые зубы были направлены на фермера. Затем оно завизжало, как разрывной снаряд, когда Дихолтер выстрелил. Его пуля аккуратно пробила стену коровника в десяти футах над землей.

Одним движением существо исчезло в глубине здания. Дихолтер еще раз выстрелил в пустой дверной проем.

Тяжело дыша, здоровяк опустился на колени и, не выпуская из рук винтовки, нащупал коробку с патронами. У него заныло плечо. Стреляные гильзы поблескивали серебром на траве справа от него. Когда Дихолтер перезарядил винтовку, он снова двинулся вперед. Он держал свою винтовку так, словно проталкивал ее сквозь густую жидкость. Двор был заполнен беспорядочно двигающимися коровами. Дихолтер прошел мимо них в низкий доильный зал и тщетно пытался заглянуть в пыльные окна. Затем, неловко держа винтовку, как огромный пистолет, он отпер дверь и включил свет. В помещении ничего не было, а его металлические ворота все еще были закрыты.

Дихолтер включил свет в главном здании. Внутри оставалось только два десятка испуганных коров. На полу-чердаке в восьми футах над голым полом было только немного соломы. Дверь чердака на южной стене висела косо. Вокруг сломанной защелки виднелись глубокие царапины. Дихолтер мрачно оглядел коровник слева. Внутренние стены были забрызганы кровью. В своем стойле лежала мертвая телка; длинные красные борозды были видны на шкурах нескольких других членов стада.

Уже почти рассвело. Черноволосый фермер стоял у двери на чердак, бормоча проклятия, и глядя на красный рассвет, который, словно длинный занавес, окутывал пастбище тенью от гряды холмов.

Хлопнула дверь доильного зала. Дихолтер резко повернулся и поднял ствол винтовки. Это был Кернес, босой, в рваной пижаме, а за ним, широко раскрыв глаза, стояла Алиса. Увидев кровь и мертвую телку, она закричала на мужа: — Боже мой, Том, неужели вы с Джорджем стреляли в коров?

Кернес раскрыл рот и молчал. Дихолтер не мог понять, почему вопрос был обращен к его шурину. — Нет, это было… — начал было Дихолтер, и запнулся, не зная, что сказать, и не зная, сказать ли правду, или что-либо иное по этому поводу. Чтобы сменить тему, он сказал: — Мы должны позвонить Доку Джепсону. Некоторые коровы «порезаны».

— Позвонить ветеринару? — вспыхнула Алиса, а Кернес все еще молчал. Она потянулась к коробке с телефоном, которая висела на стене выше, чем корова могла достать ее своей головой. — Мы позвоним Шерифу, мы позвоним…

— Положи, этот чертов телефон! — сказал Дихолтер негромко, но слишком громко, чтобы кто-то, хорошо его знавший, мог это проигнорировать.

Сама Алиса тоже была в ярости, но отступила от телефона и смотрела, как ее брат осторожно спускается с чердака. — Что это было, Джордж?— спросила она.

— Я плохо это разглядел.

— Черт побери, Джордж, — сказала Алиса, выплескивая свой гнев теперь, когда Дихолтер остыл достаточно, чтобы не застрелить ее в ярости, — почему ты не даешь мне позвать на помощь?

— Потому что мы занимаемся молочным бизнесом, — сказал здоровяк, в изнеможении прислоняясь к лестнице. Кернес, казалось, на самом деле не слушал, а лицо Алисы было пустым. — Потому что если мы пойдем и скажем людям, что на нашей ферме живет восьмифутовая ящерица…

Кернес выругался. — Ладно, я все видел, — крикнул Дихолтер. — какая, к черту, разница? Что-то убило корову, не так ли? Он посмотрел на остальных и продолжил: — Сначала они подумают, что мы сошли с ума. А потом, когда они узнают, что это правда, они скажут: — «Это стронций 90» или «чем они опрыскивают свои поля, чтобы сделать это»? или «в их воде что-то есть». И мы никогда больше не продадим отсюда ни пинты молока, пока живы. Вы же знаете, что такое молочный бизнес!

Алиса резко кивнула.— Тогда мы просто будем разводить свиней, — сказала она, — или кукурузу, или продадим ферму и все получим работу у «Пурины», ради Бога. Молочные заводы «Спринг Хилл» это еще не все…

— Алиса!

Кернес переводил взгляд с брата на сестру — скорее зритель, чем судья. Алиса пристально посмотрела на него, потом сказала брату: — Хорошо, Джордж, но я забираю детей в город, чтобы оставаться у Айрис, пока ты не придешь в себя. Затем, обращаясь к мужу, она добавила: — Том, ты тоже поедешь?

— Если вы уедете отсюда, Кернес, — тихо сказал Дихолтер, — вы никогда не вернетесь. Мне плевать, что говорит закон.

Мужчины уставились друг на друга. — Я останусь, — сказал Кернес. Алиса, не оглядываясь, проскочила через калитку в доильный зал. — Я бы все равно остался, Алиса! — закричал тот, что поменьше, ей вслед.

— Позвоните доктору Джепсону, — устало повторил Дихолтер. — Мы можем сказать ему, что это были собаки или что-то в этом роде, — следы зубов были слишком высокими и широкими, чтобы это можно было назвать откровенной ложью, — и надеяться, что мы сможем как-то сдержать эту штуку до того, как случится худшее.

Оцепенев, Кернес набрал номер. Когда коротышка повесил трубку, они услышали скрежет стартера старого универсала. Мгновение спустя посыпался гравий, и Алиса понеслась вниз по подъездной дорожке. — «Почти так же быстро, как я сам ехал прошлой ночью», — подумал Дихолтер.

— Это из-за того, что мы забрали из того кургана, — тихо сказал Кернес.

Дихолтер раздраженно покачал головой. — Эта штука не была сделана из черепа или кусочка железа, — отрезал он. — Она достаточно большая, чтобы убить корову.

— Она все равно была там, — ответил Кернес. — Мы должны снова закрыть эту могилу со всем, что в ней было. Тогда, может быть, все будет хорошо.

— Вы, похоже, спятили, — ответил Дихолтер. Но он помнил глаза чудовища и разинутую пасть; и он знал, что когда-нибудь, в этот, же день, он поможет Кернесу снова похоронить эти предметы.

***

Дихолтер, молча, подошел к кургану и припаркованному джипу. В поле позади него вороны снова с шумом уселись на падаль.

Кернес вытащил пару лопат и джутовый мешок, в котором лежали привезенные объекты. — Ну и что? — спросил он.

— Да, — ответил, пожав плечами Дихолтер, — это был Винер.

Кернес начал развязывать узел, стягивавший горловину мешка. Не поднимая глаз, он сказал: — Я думаю, дело в луне. Вот, почему этот зверь не вышел, когда мы вскрыли курган. Ему нужна была полная луна, чтобы выйти наружу.

— Чушь собачья, — ответил Дихолтер.— Я видел, что это за штука, и она не лунная, а такая же твердая, как вы или я. Проклятая куча тверже, чем старый Винер, — добавил он, мрачно склонив голову. — Во всяком случае, лунный свет — это просто свет.

— Флуоресцентный свет — это тоже свет, — возразил Кернес, — но он заставляет растения расти так, как они не растут при обычной лампочке. Господи, Ди, неужели вы не чувствуете, как луна светит на вас ночью?

Дихолтер так и делал, но он не собирался признаваться в своей слабости даже под полуденным солнцем. Кернес помедлил, открывая мешок, не желая ни вываливать его содержимое в яму без церемоний, ни прикасаться к нему голыми руками. Большой человек тоже заколебался. Затем он взглянул на оружие, лежавшее в пределах досягаемости между передними сиденьями джипа, и вытащил череп.

Кость казалась теплой. Поскольку до сих пор Дихолтер не обращал на нее особого внимания, он сделал это сейчас, при последней возможности. Зубы были повреждены таким образом, что сначала он не мог этого объяснить. Тогда фермер выругался, положил череп на землю и растянулся в открытой траншее. Угол был слишком плоским, чтобы Дихолтер смог что-либо разглядеть, даже если бы взял с собой фонарик, но кончики его пальцев нашли неглубокие бороздки, которые он ожидал увидеть под поверхностью плиты.

— Господи, — пробормотал он, снова вставая на ноги. — Этот бедняга был еще жив, когда его там накрыли. У него не было ничего, чтобы копать, поэтому он попытался проскрести камень своими зубами.

Кернес уставился на череп и выглядел немного слабее, чем раньше. Его пальцы потянулись к передним зубам, но не коснулись их. Все четыре резца были стерты поперек плоскостей, словно напильником. Они были глубоко вдавлены в нервные каналы. Одна из передних пар треснула примерно на половине расстояния от корней. — Да, я видел это, но не подумал… — сказал он. — Господи, ну и ну! Он наверняка знал, что не сможет прогрызть себе путь сквозь основание скалы.

— Может быть, он не знал, что это основание скалы, — предположил Дихолтер. — Кроме того, у него не было большого выбора.

Большой человек осторожно положил череп так глубоко в курган, как только могла дотянуться его рука. Мусор из костей и каменных осколков хрустел под рукавом его рубашки.

Каплевидная железка с рифленой поверхностью, похожая на слезинку, была еще закрыта. Дихолтер мгновение смотрел на нее, затем повернул, чтобы разделить половинки, потому что они были разделены, когда он их нашел. Металл разделился с тихим вздохом, как будто открыли холодную банку. Дихолтер положил половинки под плиту так же осторожно, как и обесцвеченный череп.

Прежде чем он успел откатиться в сторону, его шурин бросил в яму полную лопату земли. Кернес лихорадочно перебрасывал кучу земли, которую они с сыном выбросили, копая яму. К тому времени, как Дихолтер отряхнулся и взял лопату, обломанный взрывом край плиты был снова погребен.

Они закончили свою работу еще до полудня, оставив на склоне кургана черный шрам, который закрывал большую черноту внутри.

***

Окна коровника были сделаны из зеленого стекловолокна, которое западный лунный свет резко обрисовывал на стенах. Рассеянное освещение было слабым и без четких теней, что делало пол чердака серым на сером фоне, который мягко колыхался, когда Дихолтер шагал по нему. Скот, запертый внизу, что-то бормотал, время от времени громко проклиная свою непривычную сдержанность. При каждой вспышке Дихолтер останавливался и перегибался через перила чердака, выставив вперед винтовку; но этот рев никак не был связан с тем, почему двое вооруженных людей наблюдали за коровником сегодня ночью.

В северном конце чердака Дихолтер остановился и выглянул в открытую загрузочную дверь. Коровий двор внизу ежедневно чистили и поливали из шланга, но отходы жизнедеятельности животных окрашивали бетон в несмываемый коричневый цвет, который в ртутном свете становился фиолетовым.

Слева, в ограде коровьего двора и в углу, образованном коровником, сгорбился Кернес с дробовиком, заряженным оленьими пулями. С угла зрения Дихолтера, меньший человек был уменьшен до размеров пня, растущего из бетона. Ничто не двигалось в ночи, хотя автоматическая кормушка в загонах для свиней хлопала несколько раз. Пока Дихолтер, молча, наблюдал, Кернес поднял глаза на Луну. Несмотря на ночную прохладу и западный ветерок, Кернес достал носовой платок и вытер лоб.

Дихолтер повернулся и зашагал обратно к южному концу коровника. Он допил свой кофе из термоса несколько часов назад, и только оставаясь в движении, он мог не заснуть. Он не мог понять, как Кернес мог оставаться в одном углу с десяти часов и все еще быть настороже; но, с другой стороны, Кернес не был человеком, которого Дихолтер хотел понять.

Дихолтер выглянул в южную дверь. Ничего, ничего, конечно, ничего. В невидимой дали залаяла лиса, и здоровяк крепче сжал приклад винтовки. Он спохватился, прежде чем в отчаянии выстрелить пулей в ночь, и начал пятиться назад.

Но каждый раз это существо появлялось на рассвете. Как будто оно шло к ферме издалека или потому, что поздно встало. Выемка, которую они с Кернесом проделали в индейском Кургане, выходила на юго-запад. Лунный свет не проникал туда почти до утра. Но в этой узкой каменной впадине не было, ни одного живого существа, только мусор из костей и то, что, вероятно, было метеоритом.

Почему этот индеец был погребен заживо?

В кургане ничего, кроме костей и железа. На мгновение в сознании Дихолтера всплыло воспоминание о том, как он проснулся и схватил ружье в лунном свете, падавшем на комнату сквозь жалюзи. Теперь он крепче сжал оружие и наклонился вперед, чтобы посмотреть на своего шурина.

Кернес слегка подвинулся вдоль электрического ограждения. Освещение двора окрашивало его рубашку в синий цвет, но не могло отбросить тень вперед — в сияние полной луны. Кернес смотрел на запад, на этот пятнистый шар. Ствол его дробовика описывал нервные дуги, поднимаясь и опускаясь к высокому окну. Это было почти так же, как,если бы маленький человек хотел выстрелить в луну, но поймал себя на мгновении, прежде чем сделать что-либо такое… сумасшедшее.

Тело Кернеса поползло.

— Кернес! — закричал Дихолтер.

Человек внизу повернулся и снова стал человеком. Дробовик упал на бетон. Одежда Кернеса перекосилась оттого, что из нее начало вылезать что-то чудовищно тонкое. Какая-то часть сознания Дихолтера задавалась вопросом, о чем думал Кернес по утрам, когда обнаруживал себя голым на пастбище, в своей спутанной пижаме, вне своего дома.

Теперь маленький фермер смотрел на Дихолтера, и его лицо было таким же мертвым и испуганным, как у статуи Лаокоона. Затем он снова изменился, и длинные челюсти раздвинулись, чтобы зашипеть на человека, находящегося наверху. Дихолтер прицелился в середину грудины твари и выстрелил.

Пуля пролетела высоко из-за угла, но большой человек был достаточно хорошим охотником, чтобы это учесть. Мягкая головная часть пули пронзила нижнюю челюсть и вошла в горло, выйдя, наконец, через спину существа. Свинцовая оболочка, частично расширенная, но потерявшая лишь часть своей энергии, ударила по бетону снаружи и разлетелась дождем искр и расколотого воя.

То, что было Кернесом, отлетело назад и заскользило, пока не ударилось о забор. Его тонкие, как палки, конечности бились, разрывая остатки одежды когтями, и с силой гризли. Его челюсти щелкнули. Отверстие в его горле было небольшим, но Дихолтер знал, что сверхзвуковая пуля оставила бы в спине рану, размером с банку для пирога.

Входное отверстие пули закрылось. Зверь с трудом поднялся на ноги.

Дихолтер закричал и выстрелил ему в грудь, и от смещенного от центра удара существо снова рухнуло на бетон. На этот раз Дихолтер увидел, как пластиковая плоть смыкается на покрытом чешуей торсе. Он вспомнил Винера и горло коровы с огромными царапинами. После секундного колебания здоровяк выставил перед собой винтовку и прыгнул в окно справа от себя. Стеклопластиковая панель окна разлетелась на куски, когда разорвалась рама. Дихолтер ударился головой о низкую крышу доильного зала, перекатился и спрыгнул на землю. Джип был всего в двадцати футах, и он побежал к нему.

Замка зажигания не было. Дихолтер включил питание и нажал кнопку стартера под педалью сцепления. Двигатель заскрежетал, но не запустился. Сзади послышался какой-то разрывающий шум, и, несмотря на возникшую проблему, большой человек повернулся, чтобы посмотреть. Существо находилось в ограде коровьего двора. Верхняя прядь забора была наэлектризована. Голубые искры потрескивали вокруг передних лап твари. Ее очертания находились в таком быстром движении, что казались почти подсознательными. Как будто наложенные друг на друга голограммы Кернеса и существа, которым он стал, проецировались на забор. Затем горячая проволока лопнула, и лапы существа разорвали оставшиеся пряди, как серпы сквозь туман.

Дихолтер выстрелил, держа винтовку одной рукой, и промахнулся. Он выровнял винтовку, упершись левым локтем в трубчатую раму сиденья, и выстрелом отбросил тварь обратно на коровий двор без верхней части черепа. Затем двигатель запыхтел, и большой фермер врубил вторую передачу на более высоких оборотах, чем она обычно использовалась с изношенным сцеплением. Изрыгая гравий, но, не имея возможности соскользнуть в сторону, машина рванулась вперед.

Если бы у него был выбор, Дихолтер направился бы на запад, к окружной дороге, как он сделал это двумя днями ранее в своем Крайслере. Это означало бы развернуться и попытаться проехать мимо коровьего двора, где существо уже снова было на ногах и двигалось по направлению к нему. Дихолтеру не требовалось большого воображения, чтобы представить себе эту сцену: длинные когтистые руки протягиваются через руль и выдергивают его, как мясо из ореховой половинки, оставив пустой джип скатиться в канаву. Вместо этого он направился к Сак-Ридж и кургану, откуда, должно быть, пришел весь этот ужас.

Дихолтер включил фары, но они были установлены слишком низко, чтобы вовремя заметить выбоины даже на умеренной скорости, а его теперешняя скорость была далеко не умеренной. Джип дернуло так сильно, что только крепкая хватка на руле удержала его в машине. Лопаты, лежащие в кузове, улетели в ночь. Дихолтеру пришло в голову, что винтовка, которую он засунул прикладом вниз под заднее сиденье, может выстрелить и навсегда прикончить его, как это не удалось сделать преследующему его существу. Но ему было не до этого. Он только знал, что смотрел на разинутую пасть чудовища и предпочел бы что угодно, лишь бы не умереть между этими челюстями.

Несмотря на охватившую его панику, Дихолтер перешел на более низкую скорость, чтобы пересечь ручей, зная, что любая попытка взобраться на скользкий берег на более высокой скорости означала бы верную смерть. На изрытом за ним колеями пастбище, он резко развернулся и резко вздрогнул. Он гордился своим мастерством вождения лишь за мгновение до того, как низкая луна отбросила прыгающую тень на угол его зрения. Страх смыл гордость и все остальное.

Несмотря на рытвины, джип хорошо двигался по пастбищу, но когда старая машина начала подниматься по склону хребта, Дихолтер понял, что существо, должно быть, приближается. Выбора не было, бежать было некуда. Если бы он повернул на север или на юг, то длинные ноги твари пересекли бы его путь под прямым углом.

Откуда изначально появилось это существо? Возможно, индейцы знали об этом, но даже если найденная слеза и была источником, она, с таким, же успехом, могла упасть миллион лет назад и в тысяче миль отсюда, унесенная на юг ледником. Дихолтер представил себе нервную группу индейцев, тащивших одного из них к каменной чаше, связанного или без сознания. Или это было племя из доколумбового прошлого? В кургане не было ничего, что могло бы его датировать. Что-то вышло из железного кокона и застряло между слоями скал. Оно было поймано в ловушку, пока они с Кернесом не выпустили его в виде тумана, который слился с черными завитками взорванного динамита.

Приблизившись к вершине холма, Дихолтер оглянулся по сторонам. Существо находилось в футе позади него и в футе слева, его правая нога была готова к прыжку, а правая рука длиной в ярд была готова разорвать горло фермера. Дихолтер ударил по тормозам, действуя рефлекторно. Это был правильный рефлекс, хотя джип и заглох. Когти зверя метнулись туда, где должна была быть голова Дихолтера, и его тело зазвенело и отскочило от неподатливого крыла машины. На мгновение тварь растянулась на склоне холма, затем резко выпрямилась, как ящерица, и сделала выпад.

Дихолтер приставил ствол своего «Ремингтона» к чешуйчатым ребрам и выстрелом отшвырнул тварь на дюжину ярдов вниз по склону. Гильза улетела по высокой дуге, ее устье было разрушено чрезмерным давлением заблокированного ствола.

И хотя у Дихолтера в кармане все еще лежала коробка с патронами, это был последний выстрел его оружия.

Затормозив, Дихолтер выпрыгнул из джипа, и, уже задыхаясь от страха, двумя длинными шагами взобрался на гребень. Свет фар тускло желтел позади него, где он уже слышал движение существа. Небо на востоке было цвета крови. Дихолтер побежал к кургану, словно его мягкие очертания могли защитить его. Он попытался вскочить на его вершину, но его нога провалилась в мягкую землю раскопок. Здоровяка, как ветром сдуло, и он упал лицом в траву. Вцепившись в пустую винтовку, он ободрал костяшки пальцев правой руки о землю. Его вывихнутая лодыжка болела; она могла снова выдержать его вес, а могла и не выдержать.

Дихолтер повернулся, пытаясь нащупать еще один патрон. Но было уже слишком поздно. Шипя, как кошка в смертельной ярости, существо осторожно прыгнуло на вершину кургана.

Оно было еще тоньше, чем выглядело, когда мерцающие тени покрывали его конечности. Конечно, оно должно было быть тонким, и только сто тридцать фунтов Кернеса покрывали его тело. Изгиб кургана делал рост существа чудовищным, хотя его ноги были готовы к прыжку, а плоский череп выдавался вперед, как у близорукого богомола. Узкие губы растянулись в мгновенной, серо-белой усмешке, а затем багровой, когда первые лучи солнца коснулись существа через край следующего холма.

На мгновение ухмылка повисла в воздухе. Лежа на спине, Дихолтер смотрел на него, как кролик, на которого упал взгляд охотящейся змеи. Затем тварь исчезла, и исчез страх, а натренированные пальцы Дихолтера загнали патрон в патронник винтовки.

— Ч-что случилось, Ди? — захныкал Кернес. Он был жалок в своей наготе, еще более жалок в своем ошеломленном удивлении от того, где он оказался. Кернес действительно не знал, что происходит, как понял Дихолтер. Возможно, Алиса начала догадываться, куда ее муж ходил ночью. Возможно, именно поэтому она так быстро убежала, прежде чем подозрения превратились в уверенность.

— Ди, почему ты так на меня смотришь? — взмолился Кернес.

Дихолтер встал. Его лодыжка только пульсировала. Если бы его первая пуля убила существо, как и должно было быть, он похоронил бы тело и заявил, что что-то утащило Кернеса. Возможно, он закопал бы его здесь, в кургане, из которого сбежало это существо. Алиса и доктор Джепсон могли бы засвидетельствовать предыдущие повреждения скота, независимо от того, что они могли предположить, что вызвало их.

Этой же истории было бы достаточно и сейчас.

— Прощай, сукин сын, — сказал Дихолтер и поднял винтовку. Он выстрелил в упор в грудь маленького человека.

Кернес отшатнулся назад, будто его пнул великан. На его лице застыло изумление, но на мгновение что-то повисло в воздухе между мертвецом и живым, что-то столь, же неосязаемое, как взрыв, сотрясший склон холма, — и столь, же реальное.

Тело Дихолтера дрогнуло, и он моментально понял, почему индейцы похоронили своего одержимого брата живым, чтобы заманить заразу вместе с ним в скалу, вместо того чтобы просто отдать его на пожирание ворону и убить снова…

Затем солнце ярко осветило спину Дихолтера, отбрасывая тень на тело убитого им человека. Он ничего не помнил о только что прошедшем моменте.

Если не считать того, что когда он вспомнил последний красный оскал существа, ему показалось, что он видит отражение в зеркале.

Страна романтики

Л. Спрэг де Камп оказал на меня большее влияние как на читателя и писателя научной фантастики, чем кто-либо другой. После Второй мировой войны многие поклонники стали издателями, присоединившись к Августу Дерлету из «Аркхем Хауз» в перепечатке работ из «Голден Эйч» и более ранних дешевых журналов. Публичная библиотека Клинтона (штат Айова) в 1957 году имела большую коллекцию этих книг. (Выход на рынок научной фантастики издательств, в частности «Даблдей», в начале 50-х годов сокрушил специализированные компании, за исключением самого «Аркхем Хауз».)

Два небольших издательства, «Фэнтези Пресс» и «Фэнтези Паблишинг Кампани Инкорпорейшин», собрали большую часть фантастики Спрэга из журналов «Поразительное и Неизвестное». Либо его строгость, ум и сосредоточенность на сюжете сформировали мое мнение о том, какими должны быть фантастика и фэнтези, либо они идеально соответствовали модели, таящейся где-то в моем детском подсознании.

В более поздние годы я познакомился со Спрэгом на дружеских началах, хотя мы не были так близки, как я был с Мэнли Уэйдом Уэллманом, его современником и другом из 30-х и 40-х годов. Я поощрял Джима Баена перепечатывать истории Спрэга, которые мне больше всего нравились. В качестве поддержки я сделал предисловия к книгам и рассказам о стиле работы Спрэга.

Гарри Тертлдав, на которого, как и на меня, большое влияние оказал Спрэг, предложил де Камп Сборник для «Баен Букс». Я с радостью написал для него «Страну романтики», пытаясь создать историю, которую Спрэг мог бы написать для «Неизвестного».

Я добавлю две незначительные заметки о самой истории. Полное имя бывшего министра обороны — Роберт Стрейндж Макнамара, а самого крупного предпринимателя по производству мяса буйволов в стране — Тед Тернер (в то время, когда я писал эту историю, это был Мистер Джейн Фонда). Оба эти факта имеют отношение к тексту.

***

В отделе маркетинга штаб-квартиры «Стрэнджеко» было семьдесят пять столов. Говард Джонс был единственным человеком в огромной комнате, когда зазвонил телефон. Он проигнорировал звук и продолжил то, что делал. Должно быть — был набран неправильный номер. Никто не станет звонить всерьез в воскресенье утром.

Динамичный двадцатипятилетний исполнитель… Говард втянул живот, набирая текст, но это было не то, о чем ему стоило беспокоиться. Он был готов принять на себя новые авантюрные вызовы…

Телефон продолжал звонить. Это мог быть менеджер одного из ближневосточных торговых центров, где у них были выходные в пятницу и субботу, с проблемой, которую мог решить только такой дерзкий специалист по маркетингу, как Говард Джонс. Был ли у «Стрэнджеко» филиал в Алжирской Касбе?

На потолке неоновыми буквами мерцал слоган компании: «Это не сэндвич — это Стрэнджвич! Кусочки кенгуру, казуара и лося в секретной заправке! Стрэнджвич — здоровая альтернатива»!

Телефон все еще звонил. Изображение Говарда, смотревшего из его резюме на экране монитора, было суровым. Неужели он упустил свой большой шанс? Звонивший человек мог быть охотником за головами, которому требовалась твердая решимость человека, готового работать все часы напролет.

Говард схватил телефон и нажал кнопку первой линии. — Стрэнджеко Инкорпорейшин! — он сказал это, как он надеялся, твердым тоном. — Говорит Говард Джонс, помощник по маркетингу. Чем я могу вам помочь?

— О! — сказал мужской голос на другом конце провода. — О, мне очень жаль, я не хотел беспокоить никого важного.

Конечно, ошиблись номером. Ну, Говард знал, что на самом деле не будет призыва к жизни, полной головокружительных приключений, когда он… — Я в доме мистера Стрэнджа, — продолжал голос, — и я надеялся, что кто-нибудь сможет прийти и помочь мне написать объявление. Извините…

— Подождите! — сказал Говард. Он знал, что этот звонок не может быть тем, на что он похож, но он был уверен, что это самое интересное, что происходит в это воскресное утро. Для Говарда Олбинга Джонса это была самая интересная вещь в жизни.

— Ах, сэр, — продолжал он, надеясь, что парень не обиделся на то, что Говард только что ответил ему слишком резко.— Вы сказали, что звоните из дома мистера Стренджа. А это, ах, какой дом?

— О боже, у него, наверное, их много, не так ли? — сказал голос. — Я имею в виду тот, что прямо по соседству. Не могли бы вы прислать мне на помощь кого-нибудь не слишком важного, сэр?

Говард откашлялся.— Ну, по правде говоря, я бы и сам не прочь побывать в этом Особняке Стрэнджа. Но, э-э, персоналу «Стрэнджеко» обычно не разрешается пересекать эстакаду, знаете ли.

— О, все в порядке, — сказал голос с явным облегчением. — Мистер Стрэндж сказал, что я могу обратиться к любому из его людей за тем, что пожелаю. Но мне действительно, не хотелось бы беспокоить вас, мистер Джонс.

— Все в порядке, мистер… — сказал Говард. — Ах, боюсь, я не расслышал вашего имени.

— О, я Уолли Поппл, — сказал голос. — Приходите, когда будете готовы, мистер Джонс. Я скажу охранникам, чтобы они отправили вас вниз.

Он повесил трубку. Говард также положил трубку и уставился на свою фотографию в резюме. Этот Говард Джонс выглядел очень профессионально в синем костюме, синей рубашке и галстуке с беззаботной красной полосой. В то время как сегодня — в воскресенье — помощник по маркетингу Джонс был одет в джинсы и футболку Школы Бизнеса Фукуа.

Говард поднялся на ноги. Дерзкий, отчаянный Говард Джонс собирался рискнуть войти в Особняк Стрэнджа в повседневной одежде.

***

Между третьими этажами Особняка Стрэнджа и штаб-квартирой «Стрэнджеко» протянулась аркой прозрачная труба, соединяющая два огромных здания. Когда Стрэндж время от времени вызывал в особняк кого-нибудь из начальства, остальные сотрудники выстраивались у окон, наблюдая, как избранный человек шаркает через открытое небо в страхе перед тем, что ждет его с другой стороны.

Вскоре после этого, иногда всего через несколько минут, вызванные лица возвращались. Некоторые из них сразу же перебрались в более просторные кабинеты; большинство же принималось чистить свои столы.

Было известно, что эстакадой пользовались только руководители, хотя ходили слухи, что иногда Роберт Стрэндж сам пересекал ее в полночь и бесшумно, как летучая мышь, расхаживал по коридорам своей штаб-квартиры. Теперь уже Говард Джонс смотрел с эстакады в одну сторону на кукурузные поля и лес, а в другую — на огромную служебную парковку.

На эстакаде было жарко и пахло плесенью. Это имело смысл, когда Говард подумал об этом: прозрачная пластиковая труба должна была нагреваться на ярком солнце, а арка означала, что самый горячий воздух будет висеть в середине, как пузырь в уровне. Говард никогда раньше не задумывался о физике, когда мечтал получить вызов Роберта Стрэнджа.

Кованая решетка в дальнем конце была тонкой, но, все, же реальной преградой, даже без двух охранников с другой стороны, наблюдавших за приближением Говарда. Они были настороже, очень большие и совсем не дружелюбные.

— «Мускулистые парни», — сказал себе Говард. — «Я мог бы разрезать их на кусочки своей рапирой»!

Он знал, что лжет, и от этого ему даже не стало легче. Помимо того, что большие мужчины не обязательно были медлительными, эта пара держала ружья.

— Доброе утро! — сказал Говард, пытаясь сказать это «ярко», но вместо этого у него получилось «хрупко». — У меня срочный вызов от мистера Поппла!

Господи ты, боже! Что, если это была детская шутка? Давайте посмотрим, сможем ли мы обмануть какого-нибудь лоха, чтобы вломиться в этот Особняк Стрэнджа! Может быть, они пристрелят его прямо там, где мы сможем наблюдать!

Говард посмотрел вниз, что, вероятно, сейчас было не самым умным поступком, когда он не был защищен восхищением от этой штуки. По крайней мере, он не видел детей с мобильными телефонами и радостными лицами, выжидающе глядящими вверх.

Один из охранников спросил: — Кто вы? Его тон был бы даже слишком мрачным для судьи, выносящим смертный приговор.

В голове у Говарда помутилось. Все, о чем он мог думать, был обвиняющий взгляд его фото на резюме — но подождите! Рядом с фотографией было имя!

— Говард Олбинг Джонс! — торжествующе произнес он.

— Здесь нет никакого Олбинга, — сказал другой охранник.

Первый охранник пожал плечами. — Послушай, сегодня воскресенье, — сказал он своему напарнику. Уставившись на Говарда взглядом, которым можно было заклепать заклепки, он сказал: — Мы впустим тебя, приятель. Но как Говарда Джонса — это все. Так, как указано в книге.

— Хорошо, — сказал Говард. — Я готов быть гибким.

Один из охранников отпер решетку, другой кивнул Говарду на фолиант в кожаном переплете какой-то незнакомой формы, стоявший в открытом виде на подставке в дверном проеме. Последним именем, стоящим над именем Говарда стояло имя регионального менеджера, который рыдал, когда в последний раз входил на парковку.

Первый охранник приколол пустой металлический бейдж к футболке Говарда, прямо в центре «Фукуа». — Не потеряй его, — сказал он. — Видишь желтую полосу?

Он взмахнул ружьем, затем вернул ствол в точку как раз ниже бейджа.

В центре коридора вспыхнула янтарная дорожка. Свечение было таким слабым, что освещало только себя. Сфокусировать взгляд на ней означало, что Говарду не нужно было смотреть на ружье.

— Хорошо, — сказал он. — Хорошо!

— Следуй по ней, — сказал охранник. — Она доставит тебя туда, куда ты должен прибыть. И не вздумай сходить с нее, ты понял?

— Хорошо, — сказал Говард, опасаясь, что его голос снова прозвучит неубедительно. — Я определенно не хочу, чтобы вы, джентльмены, провожали меня.

Второй охранник рассмеялся. — О, мы бы этого не сделали, — сказал он. — Мы с Питом наблюдаем… — он кивнул на ряд телевизионных мониторов, потухших в присутствии Говарда, — но нам не разрешают бродить по особняку. Поверь мне, приятель, мы еще не собираемся умереть.

Говард шел по коридору с застывшей улыбкой, пока янтарная полоса не завела его за угол. Он рискнул оглянуться назад и увидел, что свет позади него угасает. Он предположил, что она появится снова, когда ему нужно будет уходить.

Он так и подумал.

Говард понятия не имел, как будет выглядеть этот Особняк Стрэнджа изнутри. О Волшебнике Фастфуда ходили тысячи слухов, но фактов почти не было. Сам Говард представлял себе сводчатые потолки собора и качающиеся люстры, с которых смелый человек мог бы, держась одной рукой, парировать удары двух десятков фаворитов лезвием своей рапиры.

По ту сторону глухих серых стен могли быть люстры, каменные карнизы и высокие балконы, но теперь это казалось маловероятным. Поверхности коридора казались прессованными из какого-то плотного пластика, а двери располагались как воздушные шлюзы без внешних защелок.

Янтарная полоса вела через разветвляющиеся коридоры, иногда спускаясь вниз по пандусам. Здание вздыхало и бормотало, как спящее животное.

Говард попытался представить себе Багдадского Вора, убегающего от врагов в этом безликом лабиринте, но быстро отказался от этой мысли, как от плохой работы. Это было все равно, что пытаться представить Кинг Конга на съемочной площадке 2001 года.

Полоска света остановилась у закрытой двери. Говард посмотрел на пустую дверную панель, затем попытался постучать. Это было похоже на постукивание костяшками пальцев по банковскому сейфу, беззвучное и довольно болезненное.

— Алло? — неуверенно произнес он. — Привет!

Коридор тянулся направо и налево, пустой и безмолвный. Янтарное сияние растворилось в окружающей серости, оставив лишь смутное воспоминание о себе. Что бы сделал Робин Гуд?

— Привет! — крикнул Говард. — Мистер Поппл!

— Привет, — произнес приятный голос девушки, которая подошла к нему сзади.

Говард выполнил прыжок и пируэт, которыми гордилась бы Робин, или, если уж на то пошло, прима-балерина Большого Театра. — Что? — сказал он.

Девушка была среднего роста, с короткими черными волосами и веселым выражением лица, которое подразумевало, что ее бледная кожа была наследственной, а не стилем. — Боюсь, Уолли отвлекся, — сказала она с улыбкой. — Пройдемте через мои комнаты, и я впущу вас сбоку. Лаборатория начиналась как гараж, знаете ли.

— Ах, мне сказали не сходить… — начал Говард, слегка наклонившись вперед, но не сдвинув ноги с того места, куда его привела направляющая полоса. После случайных угроз охранников он больше не верил, что худшее, что может случиться с ним в этом Особняке Стрэнджа, — это потеря работы.

— О, дайте мне это, — сказала девушка. Она ловко отстегнула бейдж от футболки Говарда и прижала большой палец к середине его пустоты, затем вернула ему. — Ну вот, я его выключила.

Она направилась к двери, из которой вышла, увлекая за собой Говарда своей непринужденной беспечностью. Он сказал: — А, так вы здесь работаете, мисс?

— Вообще-то здесь работают только Уолли и уборщики, — сказала девушка. — И мой отец, конечно. Я Джинн Стрэндж.

Она провела Говарда в комнату с низкой мебелью в японском стиле и прозрачными стенами пастельного голубого цвета. Это было похоже на прогулку по дну мелководного моря.

— Вы давно знакомы с Уолли? — спросила Джинн, очевидно, не подозревая, что оглушила Говарда, сказав ему, что она дочь Роберта Стрэнджа. — Он такой милый, вам не кажется? Конечно, я встречаюсь не со многими людьми. Роберт говорит, что это для моей безопасности, но…

— До сих пор мне нравилось общаться с мистером Попплом, — ответил Говард. Он не видел никакой причины усиливать правдивое объяснение. Ну, более или менее правдивое…

Джинн открыла еще одну дверь в конце короткого коридора в задней части помещения. — Уолли? — позвала она. — Я привела вашего гостя.

Лаборатория гудела, как луг, заполненный пчелами. Освещение было как в обычном офисе, но глаза Говарда приспособились к приглушенному освещению коридоров, и он чихнул. Если комната была гаражом, то она предназначалась для людей, которые ездили на фурах.

Черные шелковые занавеси скрывали стены. Хотя скамейки, полные оборудования, заполняли большую часть интерьера, пол был нелепо покрыт турецкими коврами — полосами шириной в метр и длиной в четыре метра — за исключением участка голого бетона вокруг дренажной трубы в наружном углу.

— О Господи, мистер Джонс! — сказал худенький человечек, который склонился над печатной платой, когда они вошли. Он поспешил к ним, подняв очки на лоб. — Я хотел оставить дверь открытой, но совершенно забыл. О, я, Ифигения, ты, должно быть, считаешь меня величайшим дураком на свете!

— Я думаю, что вы самый милый человек из всех, кого я знаю, Уолли, — сказала девушка, поглаживая его лысую голову. Он густо покраснел. — Но, возможно, немного рассеянный человек.

— Мистер Джонс поможет мне дать объявление, чтобы найти добровольца, — сказал Уолли девушке. — Я не вижу, как мы можем кого-то заполучить, а нам действительно кто-то нужен.

— Рада познакомиться с вами, мистер Джонс, — сказала Джинн, протягивая руку с наигранной официальностью.

— Ах, я Говард, с вашего разрешения, — сказал Говард. — Да, у меня есть должность в «Стрэнджеко». В настоящее время очень скромная должность.

— Вот что нравится моему отцу в работниках, — полушутя сказала Джинн. — Скромность. Моему отчиму, я должна сказать. Моя мать похоронила двух мужей, но Роберт похоронил ее.

Говард пожал ей руку, понимая, что узнает о Волшебнике Фастфуда такие вещи, за которые таблоиды заплатят хорошие деньги. Вспомнив беспокойство, которое он испытывал, проходя по особняку, он также понял, что денег, которые он получит за вторжение в частную жизнь Стрэнджа, вряд ли будет достаточно.

На площади в двадцать квадратных футов в центре лаборатории не было никакого оборудования. Напротив Уолли, когда Говард повернулся к нему лицом, находилось нечто, похожее на неровный, тонкий, как бритва лист стекла, на котором мерцали яркие изображения. Если это действительно был плоский компьютерный дисплей, то он был более совершенным, чем все, о чем Говард слышал на рынке.

— Ну, Мистер Поппл… — сказал Говард. Если разговор пойдет в том же направлении, что с Джинн, Говард узнает то, что, по его мнению, ему будет небезопасно знать. — Не могли бы вы сказать, что вам от меня нужно?

— О, пожалуйста, зовите меня Уолли, — сказал маленький человечек, беря Говарда за руку и подводя его к тонкому дисплею. — Видите ли, этот кусочек слюды — это, ну, можно сказать, окно.

Уолли оглянулся через плечо, затем отвел глаза и снова густо покраснел. Как он и надеялся, Джинн последовала за ними.

— Я заметил, что там, кажется, двигаются тени, — сказал Уолли, пристально вглядываясь в то, что действительно было куском слюды, а не высокотехнологичной конструкцией. Тонкие, как волос, провода от шины, расположенной сзади, касались неровной окружности листа примерно в сотне мест. — Это было шесть лет назад. Модулируя ток на каждый лист отдельно — это, знаете ли, не один кристалл, это серия листов, как стопка бумаги, и между каждой парой есть диэлектрик. Я смог увеличить резкость изображения до такой степени, как вы видите сейчас.

Говард посмотрел на дисплей. Группа ярко одетых людей прогуливалась по английскому саду. Женщины были одеты в платья, длинные шлейфы которых держали мальчики-пажи, а мужчины — в трико и туники с пышными рукавами. Они также носили мечи, длинные рапиры с украшенными драгоценными камнями рукоятями.

— Как вы генерируете эти образы, Уолли? — спросил Говард. — Это ведь не широковещательный сигнал, не так ли?

— Они вообще не генерируются, — сказала Джинн. — Они настоящие. Покажите Говарду, как вы можете изменить точку обзора, Уолли.

Коротышка послушно подошел к компьютерному терминалу, стоявшему на скамье рядом со слюдяной пластиной. На мониторе был график с примерно тридцатью полосками в каждой из двух наложенных друг на друга строк.

Уолли коснулся клавиш, наблюдая за слюдой. Полоска уменьшалась или увеличивалась с каждым ударом, и изображение менялось с резкой четкостью вращающегося калейдоскопа.

— Эй! — изумился Говард, когда то, что он принял за льва, повернулось и подняло свою оперенную голову. Его крючковатый клюв раскрылся, и длинный раздвоенный язык завибрировал в крике, который слюда не передала. — Это же химера!

— Сначала я так и думала, — сказала Джинн, — но ведь предполагается, что они также должны быть наполовину козлами.

— Я не думаю, что это что-то, что имеет название в нашем мире, — сказал Уолли, делая дальнейшие небольшие регулировки. — Конечно, люди кажутся… ну, нормальными.

— Там, откуда я родом, это ненормально! — ответил Говард. — Разве что во сне. А, что вы имеете в виду, говоря о нашем мире? А это где?

Он показал пальцем. Изображение превратилось в сцену ярко одетых кавалеров, фехтующих в то время, как полукруг женщин и других мужчин наблюдал за ними. Дуэлянты были хороши, чертовски хороши, и у них не было грибков на концах шпаг.

— Роберт думает, что это волшебная страна, — сказала Джинн. Ее тон был нейтральным, но Говард услышал эмоции, скрывающиеся за этими словами. — Он думает, что Уолли — волшебник. Роберт тоже считает себя волшебником.

— Твой отец был очень щедр, поддерживая мои исследования, Ифигения, — сказал маленький человечек. При этом он смотрел на Джинн, но, правда, немного в сторону. — Хотел бы я убедить его, что эти эффекты — обычная наука…

— Он помолчал и смущенно добавил: — Во всяком случае, обычная физика. Боюсь, что мои исследования были слишком эмпирическими, чтобы считаться настоящей наукой. Но основные законы — физические, а не магические.

Слюда показывала тусклый интерьер Большого зала, такого места, каким Говард представлял себе этот Особняк Стрэнджа. Труппа акробатов прыгала по усыпанным камышом каменным плитам, совершая замечательные прыжки и жонглируя зажженными факелами.

Превосходные мужчины и великолепные женщины наблюдали за происходящим из-за столиков по краям зала, а из-за перил балкона выглядывали дети и скромно одетые слуги. В центре высокого стола сидел серьезный бородатый человек с короной на голове. Он держал хрустальный посох, в котором плясали фиолетовые искры.

Рядом с королем, время от времени потирая чешуйчатую голову о спинку резного трона, сидел дракон размером с носорога. Он не выглядел совсем уж недружелюбным, но его глаза постоянно сканировали все вокруг.

— Я… — начал Говард. — Уолли, это замечательно, просто потрясающе, но я не понимаю, зачем я вам нужен. Вы уже добились успеха!

Изображение снова изменилось. Вместо ответа Уолли с восторженным вниманием уставился на новую сцену. С лесистого склона холма выстрелила пружина и, перепрыгнув через камни, упала в пруд в двадцати футах внизу. На цветущей поляне порхали бабочки; в окружающем лесу стояли сплетенные из виноградных лоз беседки.

— Уолли сам построил это окно, — тихо сказала Джинн.— Роберт заинтересован в том, чтобы открыть дверь внутрь… туда.

Она кивнула в сторону слюды. Парочка, взявшись за руки, направилась к бассейну. Мужчина опустился на колени, опустил серебряный кубок в прозрачную воду и протянул его прекрасной женщине, стоявшей рядом с ним. Она сделала глоток, затем вернула чашу ему, чтобы он тоже выпил.

Уолли вздрогнул, будто его бросили в бассейн. Он несколько раз наугад постучал по клавиатуре, превращая изображение в завесу электронного снега.

Он повернулся к Говарду и сказал, говоря очень быстро, чтобы сфокусировать свой ум где-то еще, кроме того места, куда он хотел пойти: — Мистер Стрэндж чувствовал, что если мы могли видеть другое место, мы могли бы войти в него. В него мог бы войти человек. Он прав — я послал кролика через этот портал на прошлой неделе, но я не думаю, что кто-то захочет пойти, когда поймет, насколько это опасно. Вот, почему мне нужно, чтобы вы помогли мне написать объявление для поиска волонтера, мистер Джонс.

Говарду, по крайней мере, нужно было попытаться успокоить его. Это сработает лучше, если малыш расслабится… что, вероятно, не произойдет, пока Джинн Стрэндж будет находиться в этой же комнате, что было очевидно.

— Говард, просто Говард, Уолли, — сказал Говард, похлопав Уолли по плечу. — Пожалуйста, зовите меня Говард. Итак, что опасного в этом путешествии? А если что-то пойдет не так, вы поменяете свою голову на голову мухи?

— Нет, это не так, мистер… а, Говард, — сказал Уолли, поджав губы. — Проблема возникла позже.

Он снова настроил величины на своем дисплее, возвращая изображение королевского развлечения на слюду. Молодая девушка танцевала на спине лошади, которая медленно изгибалась, ее копыта выбивали случайные искры из каменных плит. Все это выглядело довольно заурядно, если не считать прямого рога в центре их лбов.

Видя, что Уолли не собирается больше ничего говорить, Говард вопросительно поднял бровь на Джинн. Она пожала плечами и сказала: — Я сама этого не видела — Роберт не пускает меня сюда, пока идут тесты. Но все, что произошло на самом деле, это то, что кролик прыгнул совершенно нормально, но его съела ящерица. То же самое может произойти где угодно.

— Ящерица уставилась на бедного кролика и втянула его прямо в пасть, постепенно, — сказал Уолли, не глядя на остальных.— Он знал, что обречен, но все равно пошел. Я никогда в жизни не видел ничего более ужасного.

— «Значит, ты не часто смотришь новости по телевизору», — подумал Говард. Вслух он сказал: — Вы хотите сказать, что это был василиск? Не просто ящерица?

— Это была ящерица, — упрямо настаивал Уолли. — Но это была не ящерица из этого мира. Это было ужасно, и там есть много других ужасных вещей. Посылать кого-то в этот мир действительно слишком опасно, но это единственный способ, чтобы получить… некоторые вещи.

— Ну, штурмовая винтовка может позаботиться о любом василиске, который появится, — резонно заметил Говард. — Или о драконах тоже, что более важно. Василиски не должны быть достаточно большими, чтобы есть людей.

Он вздохнул. — Мне неприятно это говорить, Уолли, но наука всегда побеждает романтику. Мне очень неприятно это говорить.

— Но именно это я и имел в виду, Говард, — в отчаянии сказал Уолли.— У меня был поводок на кролике, так что я мог потянуть его назад, но он не прошел через портал. Поводок все еще лежал на полу, когда кролик исчез. Доброволец не сможет взять с собой ни ружья, ни даже одежды, и я действительно не верю, что он сможет вернуть скипетр мистеру Стрэнджу.

— Роберт думает, что фиолетовый скипетр дает волшебному королю его власть, — сказала Джинн, сцепив руки за спиной, как бы подчеркивая сдержанность своего голоса. — Роберт хочет, чтобы кто-нибудь прошел через портал Уолли и украл скипетр.

Совершенно бесчувственно она добавила: — Роберт принес в жертву черную курицу в ту ночь, когда Уолли послал туда кролика. Он сделал это там, над сливной трубой.

Она кивнула в сторону голого бетона.

— … но вы все еще можете чувствовать запах крови, попавшей в трубу. А вы не чувствуете?

— Ну, Ифигения, — сказал Уолли, снова, покраснев. — У вашего отца свои привычки, но он был очень щедр со мной.

Говард наморщил нос. Он почувствовал слабый затхлый запах, но комната была настолько пропитана запахами работающей электроники — озона, горячей изоляции и флюса, что он даже не подумал об этом. Он все еще не был уверен, что пахнет гниющей кровью, а не плесенью или мокрой шерстью, но теперь, когда Джинн сказала об этом, он не мог выбросить из головы другую мысль.

— Уолли, вы гений! — девушка сказала это так резко, что в ее голосе прозвучала враждебность. — Вы можете пойти куда угодно и найти кого-нибудь, кто будет финансировать вашу работу! Я только хочу, чтобы вы это сделали.

Уолли повернулся и впервые посмотрел ей в лицо. — Спасибо, что сказали это, Ифигения, — сказал он, — но это неправда. — Я побывал во многих местах после того, как впервые увидел, на что способна слюда, и все они прогнали меня. Ваш отец думает, что я волшебник, и он ошибается, но он не называет меня сумасшедшим или шарлатаном.

Дверь — та самая, к которой янтарный свет привел Говарда, — открылась. Роберт Стрэндж, которого можно было узнать по редким фотографиям, появлявшимся в новостных лентах, но гораздо более резкий и грубый при личной встрече, шагнул вперед. На нем была черная мантия с длинными рукавами, расшитая незнакомыми Говарду символами, а из-за пояса торчал изогнутый кинжал в арабском стиле. Рукоять и ножны были серебряными, но украшены рунами, заполненными черным никелем.

— Кто вы такой? — спросил Стрэндж, не сводя глаз с Говарда. Его голос напоминал скрежет скребка по камню, а черные зрачки сверкали, как у рептилии.

На новостных фотографиях не было видно длинного шрама на левой скуле Стрэнджа. Было много способов порезать его, но Говард мог представить себе только одну причину, по которой человек с деньгами Стрэнджа не стал бы удалять шрам пластической операцией: гордость. Это был шрам фехтовальщика, след стилизованных дуэлей на тяжелых саблях, которые все еще тайно происходили в старых немецких университетах. Цель поединка фехтовальщика состояла не в том, чтобы победить врага, а скорее в том, чтобы получить шрам как доказательство мужества и пренебрежения законами, которые запрещали эту практику.

Заметьте, Говард был совершенно уверен, что противник Стрэнджа тоже оставил свою долю крови на полу зала.

— Он… — начала Джинн, прежде чем Говард или Уолли успели заговорить.

— Ифигения, немедленно отправляйтесь к себе, — сказал Стрэндж тем же шуршащим голосом, что и раньше. Он говорил негромко, но его голос перебивал жужжание электроники так, же уверенно, как косилка срезала бы цветущий луг, о котором Говард подумал, входя в комнату. — Вы беспокоите мастера Поппла. Я предупреждал вас об этом.

— Но мне больше не с кем поговорить! — сказала Джинн. Хотя она и пожаловалась, но быстро направилась к двери своей комнаты.

Стрэндж снова обратил свое внимание на Говарда. — Я спросил, — повторил он, — кто вы?

— Мистер Стрэндж, я попросил м… то есть Говарда помочь мне… — начал Уолли.

— Я доброволец, который вам нужен для вашего эксперимента, сэр, — сказал Говард без малейшего намека на дрожь в голосе. — Уолли… Мистер Поппл, заметил, что агент не сможет пронести оружие в другое царство, поэтому мое умение обращаться с рапирой имеет решающее значение.

— Вы умеете обращаться с мечом? — рявкнул Стрэндж.

— Да, сэр, — ответил Говард, выпрямляясь и не сводя глаз с магната, надеясь, что это заставит его выглядеть открытым и честным. Хотя Говард говорил правду о фехтовании, весь тон и манеры Стрэнджа заставляли его думать, что все сказанное им было ложью.

Кроме того, учитывая, что Стрэндж мог застрелить его как шпиона, существовала вероятность, что Волшебник Фастфуда потребует от Говарда дуэли, чтобы доказать его мастерство. Нанести поражение Стрэнджу было бы опасно — богатые люди своенравны и взрывоопасны, если не получают того, чего хотят. Проигрыш Стрэнджу может оказаться еще хуже, тем более что Говард не представлял себе, что у них на остриях мечей будут грибки, как и у людей по ту сторону слюдяного окна.

— Поскольку я служу в «Стрэнджеко», — продолжал Говард, представляя себе Багдадского Вора, танцующего на дворцовых стенах, а внизу рычат чудовища, — моя преданность вам уже гарантирована.

— Вы работаете у меня? — спросил Стрэндж. Затем, словно вспомнив каждого из тридцати тысяч сотрудников «Стрэнджеко» по всему миру, он спросил: — Как вас зовут?

Дверь за Джинн почти закрылась. — Говард Олбинг Джонс, сэр, — ответил Говард.

— Помощник по маркетингу в домашнем офисе, — сказал Стрейндж. Боже мой, может быть, он действительно знал все тридцать тысяч! — Преданный сотрудник, не так ли? Старайся, мальчик! Но это не имеет значения, если у вас есть мужество для этой работы.

— Да, сэр, я стараюсь,— сказал Говард. Он откашлялся и продолжил: — Я думаю, что могу честно сказать, что всю свою жизнь готовился к этой возможности.

— А занимаетесь ли вы Искусством, Джонс? — потребовал Стрэндж, и в его голосе снова зазвучало сомнение. — Я имею в виду Черную Магию. Так ее называют пигмеи, которых знатоки вроде меня давят своими каблуками!

— О, я не могу претендовать на звание знатока, сэр, — ответил Говард. Он не мог честно утверждать, что был кем-то, кроме парня, который иногда смотрел фильмы ужасов. Насколько это было возможно, он знал больше о вампирах, чем о волшебниках.

— Нет? — сказал Стрэндж. — Ну, так и есть, Джонс. Именно так я превратил «Стрэнджеко» из углового киоска для хот-догов в то, чем он является сейчас. И Его Инфернальным Величеством! Вот как я буду править миром, когда у меня будет посохвласти. Ничто не остановит меня, Джонс. Ничто!

— Мистер Стрэндж, я ваш человек! — сказал Говард. Он говорил с энтузиазмом, несмотря на беспокойство, что Стрэндж может ответить что-нибудь вроде: — Хорошо, я возьму твои почки, чтобы покормить ими моих домашних хорьков.

— Если вы будете хорошо служить мне, то не пожалеете об этом, — сказал Стрэндж. Невысказанный, но гораздо более громкий вывод прозвучал в голове Говарда: — Но если ты потерпишь неудачу, я ничего не оставлю от тебя, даже, чтобы похоронить!

— Мастер Поппл, вы можете приступить через два часа? — спросил Стрэндж. Когда он разговаривал с Уолли, в его голосе звучало уважение, которого, конечно же, не было, когда он разговаривал с Говардом или Джинн.

— Ну, я полагаю… — начал Уолли. Он сосредоточенно нахмурился, потом пожал плечами и сказал: — Не понимаю, почему бы и нет, если Говард согласен. Полагаю, мы можем начать прямо сейчас, мистер Стрэндж.

— У меня уйдет два часа на собственные приготовления, — сказал Стрэндж, коротко покачав головой. — Я уважаю ваше искусство, мастер Поппл, но не буду полагаться только на него.

Когда он направился к двери, Стрэндж, не поворачивая головы, добавил: — Я прикажу прислать черную овцу. А если этого окажется мало — мы посмотрим!

***

— А теперь, пожалуйста, уберите руки с плеч, Говард, — сказал Уолли, меняя значения на дисплее. Говард повиновался так, как повиновался бы, если бы парикмахер велел ему наклонить голову.

Ожидание, пока маленький человечек внесет необходимые регулировки, дало Говарду достаточно времени, чтобы оглядеть комнату. Большая часть разбросанного оборудования ничего для него не значила, но его глаза постоянно возвращались к черному шкафу, который выглядел как труба размером с холодильник, соединенная с круглым диваном.

— Уолли? — спросил он, все еще протягивая руки. — А что это там, в северо-восточном углу? Это кондиционер?

— О, это компьютер, который делает модуляции, — ответил Уолли. — Можешь опустить руки, если хочешь. Я использовал солнечную рабочую станцию для управления окном, но портал требует значительно большей емкости. Я думал, что мы просто соединим сеть вычислительных серверов с рабочей станцией, но мистер Стрэндж вместо этого предоставил суперкомпьютер фирмы «Крей», чтобы упростить настройку для коррекций.

— Ох, — выдохнул Говард, гадая, сколько стоит суперкомпьютер. — «Карманная мелочь для Волшебника Фастфуда», — предположил он.

— А теперь, пожалуйста, повернитесь против часовой стрелки… — сказал Уолли. — Около пятнадцати градусов.

На Говарде был хлопчатобумажный кафтан, поступивший из апартаментов Джинн. Она принесла его, когда Говард запротестовал, представив голого самца посреди комнаты с камерами слежения. Говард был готов признать, что одежда не пройдет через портал вместе с ним, но ждать, пока Пит и его напарник посмеются над его мужскими достоинствами, было совсем другое дело.

Не то чтобы с его мужскими достоинствами было что-то не так.

Джинн не осталась, но Говард знал, что она следит за тем, что происходит через приоткрытую дверь. Он не был уверен, рад он этому или нет.

Слюдяное окно выходило на поляну, где Говарду предстояло войти в другой мир, если все пойдет как надо. Иногда на короткое время появлялось маленькое животное — однажды Говард увидел нечто очень похожее на розового окуня, плывущего по воздуху, — но Уолли выбрал это место, потому, что оно было изолировано. Было так много всего, что можно было получить от дрожащих листьев, даже если они казались сплошным золотом.

Ковры, уложенные на бетон, как черепица на крышу, не имели нейтральных экзотических узоров, которые обычно можно видеть на восточных коврах. Некоторые из них были стилизованы под верблюдов и птиц, конечно; но на одном были танки, реактивные самолеты и яркие взрывы, в, то время, как дьяволы с павлиньими крыльями прыгали, мучая людей на черном фоне более новых ковров.

Вокруг того места, где стоял Говард, была нарисована известью, как разметка футбольного поля, шестиконечная звезда. Говард ожидал увидеть магическую фигуру, но не сомневался, что Стрэндж знает, что делает.

Сам Говард был уверен лишь в том, что он получает шанс на приключение, когда оно появится. Если это была плохая идея, то он надеялся, что ему не придется долго сожалеть о своем решении.

Это может быть очень плохой идеей.

— Вот, — сказал Уолли. — Я больше ничего не могу сделать, пока мы не начнем набирать заряд. Тогда, возможно, мне придется…

Роберт Стрэндж вошел через пешеходную дверь на внешней стене, появившись из одной из шести дверей автомобиля. Черная овца, которую он вел, выглядела озадаченной, и Говард сам разделял это чувство.

— Вы готовы, мастер Поппл? — спросил он.

— Эй-а-он-э, — сказала овца. Стрэндж злобно дернул поводок. Веревка выглядела как серебряная. Но она была достаточно функциональной, чтобы заставить овцу замолчать, когда Стрэндж поднял руку.

— Да, мистер Стрэндж, — ответил Уолли. — Хотя меня немного беспокоит масса Говарда. Восемьдесят семь килограммов — это слишком много.

— Слишком много?— резко сказал Стрэндж. — Если вам нужно было больше трансформаторов, вы должны были сказать об этом!

— Слишком много для матрицы мироздания, мистер Стрэндж, — сказал Уолли, как всегда кроткий, но совершенно не испуганный гневом человека, который до смерти напугал Говарда Джонса. — Я действительно не хочу подниматься выше тридцати киловатт.

Стрэндж принюхался. — Объект готов? — спросил он. — Вы, Джонс, вы готовы?

— Эй-а-он? — повторила овца, закатив глаза. — «Ее глаза», — предположил Говард, поскольку Стрэндж сказал, что идет за овцой. Рукоятка кинжала магната блеснула в ярком свете лабораторного освещения.

— Да, сэр! — сказал Говард.

Стрейндж поморщился, затем наклонился и привязал поводок к кольцу, вставленному в дренажную трубу. Он повернул голову к Говарду и спросил: — Знаете ли вы, что вам нужно сделать?

— Сэр, я собираюсь войти в другую страну, — ответил Говард. — Я заберу скипетр у короля этой страны и вернусь с ним сюда, к вам.

Как заявление о намерениях оно было кратким и точным. Как план действий он был лишен деталей, но на этой стороне портала было недостаточно информации, чтобы сформировать реальный план. Говард с тревогой осознавал, что его вылазка, даже если он окажется в глотке дракона, даст информацию, так что следующий агент сможет действовать лучше.

— Хорошо, — сказал Стрэндж. — Дайте мне минутку, а потом продолжайте.

Между гобеленами на стенах висели занавески. Пока Стрэндж говорил, он сдвинул их по карнизу на потолке, отделив свой угол комнаты от Говарда и Уолли. Овца снова заблеяла.

— Можете начинать, мастер Поппл, — произнес Стрэндж голосом, приглушенным тканью. Он разразился музыкальным пением. Звуки, вырывавшиеся из его горла, не были словами, по крайней мере, английскими.

— Вы готовы, Говард? — спросил Уолли.

Говард кивнул. У него пересохло в горле, и он не хотел смущать себя тем, что его голос срывается на полуслове вроде: — Да.

Уолли повернул выключатель, превращая потолочные светильники в красные бусинки среди тускнеющих призраков люминесцентных ламп. Лист слюды, ярко освещенный дневным светом другого мира, сиял, как фонарь, рядом с маленьким человеком, когда он набирал команды на клавиатуре.

В голосе Стрэнджа звучала злоба рептилии, а овца умудрялась хныкать, как испуганный ребенок. Волосы на руках и затылке Говарда встали дыбом. На мгновение он подумал, что это его реакция на звуки, доносящиеся из-за занавесок, но когда флуоресцентные лампы остыли до абсолютной черноты, Говард увидел слабую фиолетовую ауру, цепляющуюся за три стеллажа с оборудованием.

Уолли вырабатывал ток очень высокой частоты при значительном напряжении. Говард решил, что не хочет думать о том, насколько велико напряжение.

Уолли что-то бормотал, продолжая работать. Хотя Говард видел, как шевелятся его губы, слова не были слышны из-за гула пяти трансформаторов, установленных вдоль внешней стены. Щель между дверью Джинн и косяком была едва видна.

Воздух задрожал. Говард ощутил напряжение, не имеющее направления, неприятное и в то же время без ощущения реальной боли. Фиолетовый свет мерцал сквозь слюду, как мгновенный импульс из мира, находящегося за барьером.

Стрэндж выкрикнул последнее слово. Овца заблеяла на нарастающей ноте, закончившейся таким ужасным бульканьем, что Говард зажал уши руками, прежде чем вспомнил, что движение может повлиять на расчеты Уолли. Копыта овцы застучали по бетону; занавеска колыхнулась, когда животное забилось в судорогах.

Говард заткнул бы уши, даже если бы подумал об Уолли. Звук был ужасный.

Уолли набирал команды, не отрывая глаз от экрана компьютера. Он втянул нижнюю губу между зубами, чтобы пожевать, и сосредоточился. Трансформаторы загудели громче, но тон не изменился.

Говард снова ощутил неописуемое притяжение. В другом мире снова образовалась фиолетовая дымка, на этот раз в виде человеческого существа.

Голубая вспышка и ВЗРЫВ! Словно пушечный выстрел прогремел в лаборатории, оглушив Говарда бессловесным криком. Он захлопал в ладоши, рефлекторно доказывая, что все еще жив.

В воздухе запахло горящей смолой. Грязное красное пламя облизывало один из трансформаторов у внешней стены. Говард глубоко вздохнул с облегчением. Он тут же пожалел об этом, когда едкий дым вызвал приступ кашля.

Стрэндж резко отдернул занавески, его лицо превратилось в маску холодной ярости. Овца лежала у дренажной трубы, раскинув ноги, как раздавленное насекомое. В ее глазах все еще было недоумение, но они уже начали стекленеть.

Уолли с покорным видом менял значения на клавиатуре. Говард огляделся в поисках огнетушителя. Он не увидел ни одного, но прошел мимо Уолли и снова включил главный свет. Трансформатор тлел сам по себе, хотя редкое шипение заставляло Говарда благодарить судьбу за то, что пол был покрыт непроводящей шерстью.

— Что пошло не так? — спросил Стрэндж. — Я понял, что трансформатор вышел из строя, но почему он вышел из строя?

— Нагрузка была слишком велика, — просто ответил Уолли. — Нам это почти удалось. Если мы заменим трансформатор…

— Мы удвоим мощность, — сказал Стрейндж. — Мы сделаем еще одну попытку сегодня ночью, на этот раз в полночь. Я никогда не думал, что вы достаточно осторожны в выборе вашего времени, мастер Поппл.

— Сэр, я не думаю, что было бы безопасно увеличивать мощность сверх… — начал Уолли.

— Мы удвоим ее! — ответил Стрэндж, его тон был похож на скрежет стали по ребрам. — Если нам не потребуется дополнительная мощность, то мы не будем ее использовать, но мы будем использовать столько, сколько потребуется!

Он с отвращением посмотрел на кинжал в своей руке, затем вытер лезвие о занавеску и вложил оружие в ножны. Он прошел мимо Говарда и Уолли к двери в холл; Говард смотрел на него с застывшей улыбкой, чувствуя неловкость от того, что инстинкт заставлял его бежать в случае, если Стрэндж схватит его за горло.

У Багдадского Вора могла быть идея лучше этой. С другой стороны, Говард не помнил, чтобы Багдадский Вор сталкивался с чем-то подобным Роберту Стрэнджу.

Стрэндж ударом захлопнул входную дверь — она была слишком тяжелой, чтобы так грохнуть. При этом звуке дверь Джинн открылась чуть шире, и стройная девушка вернулась в помещение. Увидев овцу, она поморщилась. Овца опорожнила свои внутренности, когда умерла, так что запах смешался со свежей кровью и горелой изоляцией.

— С вами все в порядке, Уолли? — спросила она. — И с вами, Говард? Я не привыкла, что здесь есть кто-то, кроме Уолли.

— Мне жаль, что вам пришлось это увидеть, Ифигения, — сказал Уолли, бросив встревоженный взгляд на овцу. — Вам не следовало заходить, пока уборочная команда не приберется.

— Уолли, я живу с Робертом уже пятнадцать лет, — резко сказала Джинн.— Бывали вещи и похуже, чем случайная смерть животного. Я беспокоилась о вас и Говарде.

— Просто было немного щекотно, — сказал Говард. Если бы он позволил себе думать о событиях в правильном ключе, он был бы уверен, что мог бы сделать последние десять минут или около того более героическими, чем они казались, когда они происходили.

— Я ничем не рисковал, Ифигения, — сказал Уолли. Сначала он не смотрел прямо на нее, но потом усилием воли поднял глаза. — Ах… я действительно ценю вашу заботу, но сейчас мне нужно обсудить кое-что важное с мистером… то есть, с Говардом. Можете ли вы, я имею в виду, будете ли вы…?

— Хорошо, Уолли, — сказала девушка озадаченно и немного обиженно. Она кивнула Говарду и быстрыми, элегантными шагами направилась в свою комнату. На этот раз дверь плотно закрылась.

Одна из дверей в наружной стене открылась с грохотом тяжелого механизма. Группа смуглых мужчин, безбородых, но с густыми усами, стояла рядом с грузовиком. Они вошли, не обращая внимания на Говарда и Уолли. Один из них взвалил овцу на плечо и вернулся с ней к грузовику; трое его товарищей начали отсоединять сломанный трансформатор. Они разговаривали между собой гортанными голосами.

— Пожалуйста, подойдите сюда, Говард — попросил Уолли, проявляя к рабочим не больше интереса, чем они к нему. Он настроил слюдяной экран, чтобы снова показать рощицу. — Я… э-э… хочу попросить вас об одолжении.

Парочка — уже не та, что раньше — сидела на мшистом берегу пруда, переплетая пальцы одной руки и передавая чашку другой. Уолли усилил фокус так, чтобы их взаимно любящие выражения были безошибочно узнаваемы.

— Да, Уолли? — подсказал Говард.

— Похоже, вода этого источника обладает определенными свойствами, — сказал Уолли. Он пристально посмотрел на Говарда, чтобы не видеть парочку, которая начала ласкать друг друга. Статная блондинка откинулась на газон и потянула своего партнера на себя, не потрудившись пройти в уединение ближайших беседок. — Вы наверняка заметили это.

— Я точно что-то заметил, — сказал Говард. Он не был уверен в своих чувствах к этому шоу: это были реальные люди, а не актеры. Ну, актеры тоже были настоящими людьми, но они знали, что за ними будут наблюдать.

Рабочие подняли трансформатор вручную вместо того, чтобы принести подъемное устройство для работы. Он должен весить около полутонны. Они вынесли и положили его в кузов грузовика, заставив взвизгнуть рессоры.

Уолли поморщился и размыл изображение до ярких искорок внутри слюдяного листа. — Если мне удастся открыть портал в другой мир, Говард, — сказал он, — вам придется очень нелегко, чтобы заполучить королевский скипетр. Я не верю в магию, ни здесь, ни там, но животное, охраняющее короля, кажется грозным.

— Дракон, — сказал Говард. — Да, это так.

Если бы Говард позволил себе вдуматься в детали того, как он собирается заполучить скипетр, это напугало бы его до смерти. Ограничив свои мысли неопределенными прыжками через холл на удобной веревке, и мощным прыжком из окна на уровне балкона, он сумел сохранить свой апломб.

— И конечно, мы не уверены, что сможем пронести неодушевленные предметы через портал в этом направлении, так как мы не можем сделать этого, идя в другую сторону, — продолжил Уолли с торжественным кивком. Он снова сосредоточился на источнике, потом, покраснев, отдернул руку от клавиатуры.

— Я понимаю все трудности и опасности, с которыми вы столкнетесь, Говард, — сказал Уолли. Он посмотрел в сторону закрытой двери Джинн; казалось, он вот-вот заплачет. — Как бы то ни было, я бы хотел, чтобы вы оказали мне услугу, если сможете. Я хочу, чтобы вы принесли мне склянку воды из источника, который мы только что осмотрели. Я… Я был бы вам очень признателен.

— «Эх, ты, бедный маленький парень»! — подумал Говард. Вслух он сказал: — Ах, Уолли? Я сделаю все, что смогу…

Что, возможно, не так уж и много. Если бы Говард попал туда, он был бы голым с голым задом, и в середине группы парней с мечами, которые они знали, как использовать. Не говоря уже о случайных драконах.

— …Но, знаете ли, не так уж трудно, э-э, познакомиться с девушками. Он сделал паузу, тщательно подбирая следующие слова. — Просто нужно много раз побыть рядом с одной из них некоторое время. Этого достаточно, чтобы свести вас вместе. Если вы правильно разыграете свои карты.

Грузовик отъехал с фырканьем дизельного выхлопа, когда дверь начала с грохотом опускаться. Трупы овцы и трансформатора лежали вместе в кузове машины.

— Я вообще никогда не играл в карты, Говард, — сказал маленький человек с грустной улыбкой. — Наверное, такому красивому молодому человеку, как вы, трудно это понять, но…

Он отвернулся и яростно вытер глаза.

— Эй, все в порядке, Уолли, — сказал Говард, похлопывая его по спине. — Конечно, я позабочусь об этом, если есть какой-то способ сделать это. Без проблем.

По сравнению с остальной частью задания, это была евангельская истина.

— Спасибо, Говард, — сказал Уолли сквозь мучительное сопение. — Ну, мне повезло, что в трудную минуту я встретил такого настоящего героя, как вы.

Едва слышно за тяжелыми дверями подъехал еще один большой грузовик. Щелкнуло реле, и оборудование снова загрохотало.

— Я уверен, что у нас все получится, — добавил Уолли. — Если нам придется удвоить напряженность поля, что ж, именно это мы и сделаем. Несмотря ни на что!

Когда Уолли давал это обещание, голос его звучал гораздо веселее, чем Говард был способен его услышать.

***

С шестью новыми трансформаторами, установленными на месте, их ряд почти заполнил внешнюю стену. С той стороны остался только занавешенный шторами — они уже были задернуты — угол, который не имел установленных механизмов. Говард все еще чувствовал запах горелой изоляции. Он никогда не думал, что будет благодарен за такое зловоние, но оно скрывало другие возможные напоминания о дневном эксперименте.

Уолли посмотрел на Говарда и попытался выдавить из себя улыбку. Выражение его лица было бы более подходящим для того, кого измучили мероприятия на рождественской елке.

— Эй, приятель, взбодрись, — сказал Говард. — У нас все будет хорошо!

Забавно, но эта ложь заставила Говарда почувствовать, что слова, возможно, были правдой. С точки зрения логики он знал гораздо больше.

Дверь, скрытая за занавеской, открылась. Говард услышал звон, перекрывающий гул оборудования, когда что-то твердое ударилось о поднятую перемычку двери. Интересно, какое животное Стрэндж собирается принести в жертву на этот раз? Говард ожидал увидеть телку или, может быть, слона, но Стрэнджу пришлось бы поднять дверцу машины, чтобы привезти таких больших животных.

Стрэндж просунул голову между двумя занавесками. — Вы готовы продолжить, мастер Поппл? — спросил он. Он сдвинул занавески так, что Говард мог видеть только узкую часть его одежды. Казалось, он был одет в тот же серебристо-черный атлас, что и днем.

— Я полагаю… — начал Уолли. Он поймал короткий кивок Говарда и продолжил: — Да, мы готовы действовать, мистер Стрэндж. Это займет девяносто секунд с того момента, как мы начнем генерировать поле.

— Тогда начинайте прямо сейчас, — коротко сказал Стрейндж. Он плотно задернул за собой занавески и начал петь. Его слова обладали значительной музыкальной силой, несмотря на полную тарабарщину. То же самое, конечно, относилось и к опере — в том, как это касалось Говарда.

Уолли снова попытался улыбнуться, затем занялся клавиатурой. Слюдяное окно выходило на поляну, пустую, если не считать деревьев и порхающей птицы, чье оперение было абсолютно голубым, как летнее небо. Говард наблюдал за ученым и за изображениями на слюде; но, кроме того, он прислушивался сквозь занавески, находящимися за его спиной, к голосу Роберта Стренджа, поющего нараспев.

Говард почувствовал, как его волосы встают дыбом. Там, где его грудь касалась свободного кафтана, они щекотали с таким ощущением, как в сухом горле, когда невозможно сглотнуть. Фиолетовая дымка затуманила воздух за слюдой.

Джинн Стрэндж закричала.

Говард обернулся. Дверь в комнату Джинн была закрыта — закрыта и заперта на задвижку. Занавески вокруг Стрэнджа и его деятельности стали выпирать наружу.

Джинн выскочила и упала, волоча за собой кусок бархата. Шарф, которым был заткнут ее рот, выскользнул у нее изо рта; это была единственная одежда, которая была на ней. Ее запястья и лодыжки были связаны вместе за ее спиной, но ей удалось развязать веревку, которая привязывала ее к дренажной трубе.

Роберт Стрэндж, с лицом жестким и искаженным, как у мраморного демона, вылетел следом за ней. Свободной рукой он схватил Джинн за черные волосы.

— Эй! — крикнул Говард. Между ним и Стрэнджами был целый склад оборудования. Так грациозно, будто он тренировался всю свою жизнь, Говард сделал два беговых шага, уперся правой ладонью на стойку и прыгнул, перенеся ноги через левую сторону. Даже Багдадский Вор был бы впечатлен, пока вздымающийся подол кафтана не зацепился за шасси, полное подключенных цепей на верхней части стойки. Когда ноги Говарда выпрямились, стягивающая ткань сбросила его на пол, как заарканенного бычка. Стрэндж посмотрел на него без всякого выражения.

Говард вскочил. Рваный кафтан, который теперь обмотался вокруг его лодыжек, снова сбил его с ног.

Стрэндж приподнял голову Джинн, избегая ее попыток укусить его. Он приставил изогнутый кинжал, который держал в правой руке, к ее горлу. Говард схватился за край ковра, на который упал, и дернул изо всех сил, выдергивая ноги Стрэнджа из-под него.

— Вы…! — крикнул Стрэндж, падая навзничь. Джинн высвободила свои короткие волосы из его хватки, но он не выпустил кинжал из другой руки. Он был внизу, когда Волшебник Фастфуда ударился о бетон.

Шасси, которое Говард стащил с собой на пол, трещало и разбрызгивало искры, но он не был готов к вспышке фиолетового света, заполнившей всю лабораторию. Она была настолько интенсивной, что Говард лишь смутно заметил сопровождающий его удар грома. Он услышал, как Уолли вскрикнул, и обернулся.

Уолли там не было. Его одежда, от коричневых ботинок до очков для чтения, которые он носил на лбу, лежала в центре гексаграммы. Сто двадцать три фунта Уолли Поппла исчезли.

Кроме изображения в слюдяном окне.

Говард приподнял Джинн, прежде чем вспомнил, что ее отчим и кинжал могут представлять более насущную проблему. Он оглянулся.

В первый раз он оказался прав. Лицо Стрэнджа было повернуто к Говарду. Он выглядел совершенно взбешенным. Умирая, он ухитрился упасть ничком, но серебряная рукоять, торчащая из середины спины, показывала, что смерть — это именно то, чего он достиг.

В трансформаторе на дальнем левом конце ряда произошло короткое замыкание. Тот, что был рядом, вышел из строя через мгновение, а когда не выдержал третий, он осыпал комнату каплями пылающей смолы. Одна из них ударила по слюдяному окошку и разбила его вдребезги, как бомбу.

— Пожалуйста, развяжите меня, Говард — попросила девушка у него на руках. — Хотя, судя по тому, что здесь происходит, это может подождать, пока мы не окажемся снаружи.

— Правильно! — сказал Говард. — Правильно!

Он остановился, чтобы стряхнуть остатки кафтана; тот тоже начал гореть. Так или иначе, он не мог беспокоиться о том, что сейчас подумают о нем охранники.

***

Поскольку они с Джинн собирались уехать, по меньшей мере, на три недели и еще на четвертую, если китайские власти согласятся открыть Тибет для «Стрэнджеко» — а они так и сделают; Говарда Джонса не зря назвали Головорезом Фастфуда, — Говард на минутку заглянул в бывший гараж особняка. Ему нравилось, ну, следить за тем, как там идут дела.

Сразу же после свадьбы он приказал очистить большую комнату и почти полностью ее опустошил, но все еще ощущал запах горелой изоляции. Он полагал, что сейчас это было очень важно.

Джинн хотела полностью снести гараж, так как он не оставлял у нее ничего, кроме плохих воспоминаний, но она согласилась позволить Говарду оставить эту комнату себе, до тех пор, пока будет закрыта дверь в ее старый номер. Она была не из тех девушек, которые возражают против каприза человека, спасшего ей жизнь; кроме того, она любила своего мужа.

Говард подошел к структурному аппарату, стоявшему на единственной оставшейся в комнате стойке. Три тончайших волокна все еще были прикреплены к верхнему краю куска слюды размером не больше четвертинки.

Говард наклонился, чтобы заглянуть в него. Если внимательно посмотреть в нужное время, можно увидеть изображения в слюде.

Фокус блуждал. Говард не пытался сам настроить аппарат и не позволял никому другому даже взглянуть на него. В основном он видел только снег, но на этот раз ему повезло.

Глазок смотрел на источник, где обычно резвились парочки. Уолли был там со своей свитой, проверяя генераторную турбину, которую он построил для питания первых электрических ламп в своем новом доме. Если Говард понимал, какие приготовления он наблюдал в королевском дворце на прошлой неделе, то вслед за турбиной должны были последовать телефоны.

Когда Уолли повернулся с довольным выражением лица, Говард помахал ему рукой. Он знал, что малыш его не видит, но Говарду казалось, что он как бы поддерживает с ним контакт. Уолли вышел из зоны изображения в окружении придворных.

Говард посмотрел на свои часы и вздохнул: ему нужно было двигаться. Он пообещал команде фехтования компании, что он и Джинн хотя бы заглянут на их матч с Принстоном. После того как Говард ввел утренние упражнения по фехтованию для укрепления единства по всему «Стрэнджеко», многие сотрудники стали энтузиастами фехтования.

Говард бросил последний взгляд на бассейн в другом мире. Он никогда не видел, чтобы Уолли пил эту воду, да и вряд ли когда-нибудь увидит.

В конце концов, такой могущественный волшебник, как мастер Поппл, должен был отбиваться от красивых женщин палкой.

Смоки Джо

Я недавно начал писать высокобюджетные новеллы в жанре фэнтези. Первый вопрос, который мне задают интервьюеры, почти всегда звучит так: — Почему вы перешли от военной фантастики к фэнтези?

Правда — как доказывает этот том — заключается в том, что я действительно начал писать фэнтези. После того как я вернулся из Юго-Восточной Азии в 1971 году, у меня были непосредственные знания о войне и военном деле. Я использовал этот опыт в научно-фантастических рассказах, которые в конечном итоге (я и имею в виду — в конечном итоге) дали мне имя для написания военной фантастики; но я люблю фэнтези, и я никогда не прекращал ее писать.

Британский писатель и редактор Мишель Парри в 1970-х годах издал несколько интересных оригинальных (или частично оригинальных) антологий ужасов и фэнтези. Они не стоили много — я думаю, что все, что я продавал Мишелю, было по пенни за слово, — но они продавались (и настоящими издателями, такими как «Мейфлауэр» и «Стар») в, то время, когда в США было очень мало магазинов для фэнтези. Еще больше магазинов в США купили бы научную фантастику. По большей части, они мне отказывали, но были, по крайней мере, журналы, куда я мог посылать свои рассказы.

Одним из самых странных начинаний Мишеля было редактирование «Поцелуев Дьявола» и «Еще Поцелуи Дьявола» — антологий эротических страшилок, под именем Линды Лавкрафт — торговой марки сети британских секс-шопов. Насколько я понимаю, Линда Лавкрафт, как и Хуан Вальдес, была плодом воображения маркетингового противоречивого смысла; я помню, как Мишель говорил, что он задавался вопросом, не придется ли ему появиться в суде в женском платье и светловолосом парике после решительной акции.

Мы вернемся к этому позже.

Мишель попросил меня предоставить второй том, и я написал «Смоки Джо». Следует сказать, что своеобразное написание «смоки» казалось правильным для этого персонажа, даже не знаю почему. Там есть секс, но я не хочу встречаться с человеком, который получает эротический трепет от этого.

«Смоки Джо» — это история о сделке с Дьяволом (действие происходит в Джолиет, штат Иллинойс, хотя обстановка не имеет решающего значения для сюжета). Моя проблема с большинством жанров заключается в том, что Дьявол не является по-настоящему злом. Мой Дьявол — это зло, и я не преуменьшаю зло, особенно с тех пор, как вернулся из Вьетнама.

Мишель прислал мне один экземпляр «Еще Поцелуи Дьявола» только что снятый с печатного станка. Это было хорошо, потому, что не успела книга попасть в газетные киоски, как полиция конфисковала все экземпляры по жалобе на непристойность и ненадолго подвергла редактора домашнему аресту. Обвинения были сняты, когда издатель (Корги) уничтожил все издание.

Поскольку дело не дошло до суда, нет никакой уверенности в том, какие именно вопросы были предметом жалобы. Лучше всего было бы сказать, что причиной проблемы стала статья Криса Миллера, но это была перепечатка из журнала, который был продан в Британии без возражений. Единственным другим доказательством является то, что, когда книга была выпущена в Германии, два рассказа были исключены: статья Миллера и «Смоки Джо».

Меня запретили не только в Британии, но и в Германии.

***

Был субботний вечер, но в гостиной Тома Малленса было так тихо, как в морге, который Большой Том ожидал увидеть на следующий день. Он весь вспотел. Он сделал вид, что ничего не заметил, думая, что это будет воспринято как страх тремя парами глаз, устремленных на него через расчетный стол; но капли пота стекали с его все еще темных кудрей и текли по мясистому лицу. Он всегда хвастался, что два его узловатых кулака делают его ровней любому дешевому бандиту. Ребята Туллио работали недешево, и у Большого Тома перехватило горло от прежнего хвастовства, когда он увидел изрытые воронками отбросы, оставленные их «УЗИ», от семи его курьеров.

Лода Махони ничуть не волновал пот Малленса: его глаза были слепы и глядели на него со своим собственным страхом. Лод был тучным лысеющим мужчиной пятидесяти пяти лет, подмышки и длинные рукава его белой рубашки были влажными, но галстук-бабочка все еще оставался аккуратной темной лентой респектабельности. Он провел эту последнюю, ужасную неделю с большим Томом не из верности, а потому, что он был всего лишь бухгалтером, таким, каким он был. Будучи преступным в своих связях, а не инстинктах, Лод не знал, как бежать.

Если Большой Том был похож на загнанного кабана, то его сын Денни обладал угрюмой нервозностью хорошо выпоротого пса. Его глаза метались туда-сюда между других людей, находящихся в комнате. Он был взволнован тем, что он оказался там, куда его никогда раньше не пускали, но раздражен тем, что это было только потому, что его отец не доверял ему полностью. Подростковое лицо Денни было каркасом для противоречивых эмоций, которые вызывал в нем его разум. В понедельник выстрелы заставили его подойти к окну. Воспоминание о том, что он увидел на улице, теперь время от времени вызывало ужас на его лице.

Напротив Большого Тома, чьи руки были нежными, но почти такими, же темными, как покрытый шрамами кленовый стол, на котором они лежали, улыбался Смоки Джо. Его козлиная бородка подпрыгивала в шутливой позе, которую никто из присутствующих в комнате не видел. — Я могу найти парочку крепких парней,— сказал он медово-золотистым голосом, — которые смогут вытащить вас отсюда, Большой Том.

— Ну и что же? — прорычал Малленс, сжимая кулак, чтобы стереть ухмылку, которая, как он был уверен, скрывалась за этими словами. Но спокойствие Смоки Джо опровергало шутку. Черные глаза были спокойны, идеальные черты лица четко вырисовывались под гладкими черными волосами. — Актер, — пробормотал Большой Том, но вслух потребовал: — Ладно, в чем загвоздка? И что теперь кто-то из психушки хочет со мной связаться?

— Ну что ж, — сказал его худощавый помощник с той же учтивой непринужденностью, которая привела его на вершину организации Малленса за те короткие месяцы, что он провел в ней. Он развел руки ладонями вверх. — Конечно, они захотят урвать кусок в этом деле. Половину всего, что они производят после того, как все вокруг выправится.

— Это ничего! — изумленно воскликнул Большой Том.

— Том, это будет Синдикат… — выпалил Махони, и новый страх отразился на его лице.

— Вы думаете, меня это волнует? — выкрикнул Малленс. Он встал, бросив взгляд на опущенные жалюзи на окнах, в которых пуленепробиваемый лексан заменил стекло. Он скрестил руки на груди, словно поднимая огромный груз на свою грудь. — Я не буду смотреть, откуда придет помощь, если она уберет Туллио, — сказал он. — Знаете, моя бабушка всегда говорила, что она ведьма. Когда полгода назад я понял, что это произойдет, я открыл ее книгу заклинаний и помолился Дьяволу, чтобы он помог мне. И я действительно так думал, клянусь Богом.

— А вы думали, что все так просто? — улыбнулся Смоки Джо, тоже поднимаясь на ноги. — Но вот еще что, — добавил он, слегка наклонившись вперед и положив костяшки пальцев на стол.— У вас есть выбор, Большой Том. Но после того, как вы сделаете выбор, пути назад уже не будет… Вы меня понимаете?

— Я не отступлюсь от своего слова, — сказал Малленс. Он глубоко вздохнул, потому что Смоки Джо, казалось, вырос и стал огромным в искусственном освещении. — Клянусь могилой моей матери.

— Клянитесь своей душой, Том Малленс, — потребовал медовый голос.

— Клянусь моей душой.

— Какого черта вы думаете… — начал, было, Денни Малленс, но презрение Смоки Джо заставило его замереть рядом с отцом.

— Держи язык за зубами, когда мужчины разговаривают, парень, — усмехнулся Джо. Затем, подойдя к входной двери, которую должен был охранять вялый Руди Люшер, он крикнул: — Входите, ребята.

Дверь открылась. Обе фигуры, стоявшие там, были высокими и одетыми с замасленной небрежностью механиков заднего двора. Один был худой и бледный, другой — приземистый великан, чьи толстые ноги придавали ему телосложение двукратно увеличенного карлика. — Ник, Анджело, познакомьтесь с Большим Томом Малленсом, вашим новым работодателем, — сказал Джо. При этом он указал рукой на вошедших людей с грацией ведущего, выдавшего гвоздь программы.

— Где, черт возьми, Руди? — спросил Большой Том. — Пьяный, спит… — великан пожал плечами.

— Если бы ваши люди, хоть на что-нибудь годились, мы бы вам не понадобились. Его голос был неуместно сладок, как церковный колокол. — Вы хотите, чтобы мы уничтожили Туллио, мистер Малленс?

— Черт побери, это так, — согласился Малленс с сердитым кивком. — Любым доступным вам способом.

— А потом мы станем частью вашей организации, — добавил мертвенно-бледный пришелец. Ни у одного из них не было никакого выражения в глазах.— Мы получаем половину всего, что приносим, а вы даете нам полную свободу действий.

— Я уже сказал об этом! — вспыхнул Большой Том. — А теперь, вы будете стоять здесь всю ночь, ожидая, когда Туллио нанесет последний удар?

Смоки Джо воскликнул со смехом, от которого в комнате похолодало: — О, не беспокойтесь о Туллио. Не позднее завтрашнего утра. Он все еще смеялся, когда Ник и Анджело повернулись и вышли из комнаты. Они очень осторожно закрыли за собой дверь.

***

Черный «Кадиллак» получил последнее прикосновение, прежде чем шофер Туллио сложил замшу и отступил назад. Каждое воскресное утро он ставил машину прямо перед собором Святого Иринея, чтобы выпустить двух телохранителей и своего хозяина: за тридцать семь лет Туллио ни разу не пропустил мессу и исповедование. К этому времени люди уже знали, что место Туллио на обочине им не стоит занимать. Люди наблюдали, как собирался сделать это владелец красного «Фольксвагена». Шофер сплюнул комок, который потек вниз по багажнику, прикрепленному, как спинной плавник, к крыше «Фольксвагена».

Маленькая бомба за алтарем Святого Иринея сотрясла воскресную тишину и заставила задрожать розовое окошко со стороны улицы. У шофера задрожала челюсть. Он бросил тряпку и прыгнул внутрь, чтобы завести большой бесшумный двигатель «Кадиллака». Церковные двери с грохотом распахнулись, телохранители с пистолетами в руках развернулись направо и налево. Туллио, спотыкаясь, вышел следом за ними, его худое лицо было желтым, за исключением тех мест, где на нем остались следы крови священника. Троица сбежала вниз по ступенькам, их глаза метались по улице, как языки ящериц. Безжалостные локти и приклады оружия прорвали гангстеров сквозь потрясенных прихожан, но теперь из дверей высыпали покрытые паутиной женщины и мужчины в темных костюмах.

Направленная мина на крыше «Фольксвагена» разорвала их более чем тысячей стальных гранул.

Шофер Туллио забарабанил в свою дверь, прижатый силой взрыва. Четырехдюймовое лобовое стекло стало матовым от осколков. Фасад церкви был покрыт дымкой из толченого камня; свежие осколки образовали сотни выбоин на фоне темного дерева дверей.

Ступени церкви напоминали скотобойню. В центре сидел Энрико Туллио, кричащий, как проклятый. Большая часть крови, брызнувшей на него, была его собственной.

***

— Семнадцать долбанных тел, — завопил Большой Том Малленс, — и вы не убрали Туллио! Если понадобится, он сейчас же применит против нас водородную бомбу!

— Туллио ничего не применит, — беззаботно сказал Ник. Он открыл свои черные глаза и пристально посмотрел на Малленса. Тяжелый главарь банды почувствовал удар. Его желудок втянулся, и он тыльной стороной правого кулака вытер слюну со рта.

— Туллио потерял свои кишки из-за дыр, которые проделал в нем Клеймор, — добавил Смоки Джо, сидя в кресле, прислонившись спиной к стене. — Конечно, он будет жить. Он устроится где-нибудь в другом месте, может быть, вернется в Чи…, и подползет к ребятам, которые поддерживали его здесь. Но вы видели его в последний раз, Большой Том. Каждый раз, когда он услышит ваше имя, он будет вспоминать взрыв и кровь, льющуюся по камням рядом с ним. Когда вы играете на деньги, вы играете на человека; и Туллио теперь знает, что он не может играть так же сильно, как вы.

В безмолвной комнате громко и страшно зазвонил телефон. Денни Малленс прикусил нижнюю губу до крови и попятился к стене. Большой Том уставился на телефон так, словно это была кобра, прижатая к его ноге.

— Вперед, Большой Том, — раздался ровный голос Смоки Джо.— Это не может быть хуже, чем вы думаете, не так ли?

Малленс бросил на него полный ярости взгляд. Однако у него не было никого, кто мог бы поддержать игру, кроме перепуганного шестнадцатилетнего подростка и бухгалтера, потрясенного до полной неподвижности. Вместо этого он обратил свой гнев на звонившего человека, прорычав в трубку: — Алло! Его красное ирландское лицо менялось, когда он слушал, двигаясь через нейтральную пустоту к сияющему, недоверчивому триумфу. — Конечно, — прогремел он, — но у вас есть один час. Если вы к этому времени не справитесь с больничной ерундой, то да помилует вас Господь, Туллио, потому что я точно этого не сделаю.

Громко вскрикнув, Большой Том швырнул трубку на рычаг и перемахнул через стол, словно это был конь для опорных прыжков. Его руки прижали к груди обоих убийц. В своем бурлящем счастье он не замечал, что они все еще оставались такими же холодно-отчужденными, как тогда, когда он думал, что ругал их за неудачу.

— Самое время поговорить об оплате, не так ли, Большой Том?— легко предложил Смоки Джо.

— Платить? О Господи, да, — сказал Малленс с удивленной щедростью.— Послушайте, ребята, а чего вы на самом деле хотите за то, что сделали?

— То, что вы обещали,— сказал бледный как кость Анджело. — Половину того, что зарабатывают мои девочки.

— И половину того, что я получаю от героина, — добавил Ник. — Этого будет достаточно, когда несколько ребятишек сядут на наркотики и начнут толкать их своим друзьям.

— Ха? — удивился Большой Том. — Господи, да ведь никто не может подсесть на то дерьмо, что здесь имеется. Его уже сократили в пятнадцать раз.

— У меня есть связи в Азии, — ухмыльнулся Ник. — То, что я предлагаю, будет чистым, как мыло цвета слоновой кости.

Его слова пробудили в памяти Большого Тома обрывок кинохроники. — Вы ведь были во Вьетнаме, не так ли? — спросил он. — Именно там вы научились использовать одну бомбу, чтобы установить настоящую прямо перед собой.

— Мы были во Вьетнаме, — согласился Анджело с улыбкой, которая заставила бы содрогнуться даже акулу. — Мы там вроде как инструктировали.

Лод Махони подошел к Малленсу и схватил его за запястье. — Том, — взмолился он, — ради Бога, вы же не собираетесь заняться героином? Есть деньги, есть все деньги, которые нам нужны в нужном количестве. Вы же знаете людей, с которыми приходится иметь дело в торговле наркотиками и со шлюхами.

— Деньги? — ухмыльнулся Смоки Джо с другой стороны. — Копейки! Если вы будете придерживаться этого, то станете подставой для кого-то другого, как Туллио, который знает, что может сделать парень, который готов это сделать. И если вы сейчасскроетесь от нас, не уплатив долга, Большой Том, то в следующий раз мы вам не поможем. И что же это будет?

Малленс облизал языком оба уголка губ, переводя взгляд с Махони на ожидающую ярость двух убийц.— Я дал слово, — сказал он, наконец. — Я верну все, что будет нужно, чтобы все отрегулировать.

Их улыбки были ужасными отражениями друг друга, и Ник и Анджело встали по обе стороны от хнычущего бухгалтера. — Умный тип, — сказал Смоки Джо. Кулак Ника врезался Лоду под грудину. Когда Махони согнулся пополам, Анджело ударил его кулаком в спину с такой силой, что у него чуть не лопнуло ребро. Толстяк корчился на полу, как раздавленная собака.

— Он не умер, — сказал Ник.— Он даже не потерял сознания. Но у него лопнула селезенка, и через десять-двадцать минут он истечет кровью.

Денни Малленс отвернулся к стене, и его вырвало.

— Избавьтесь от этого мяса, ребята, — приказал Смоки Джо. — Никогда не доверяй тому, кто увлекается религией, — серьезно сказал он Большому Тому, когда Ник и Анджело вынесли Махони за дверь.— Они еще хуже, чем те, кто все время был паинькой. Они думают, что у них есть что-то, чтобы компенсировать это, и они не возражают поставить вашу задницу на горячее место, если решат, что это «правильно».

Передние ножки стула Джо глухо стукнулись об пол, когда он встал. Он игриво похлопал большого Тома по плечу. — Взбодритесь, улыбнитесь нам. Мы направляемся по разным местам. Большой Том встряхнулся, словно огромный бык, вырвавшийся из пасти волнующего его чувства. Он выдавил из себя бескровную улыбку. — Да, вперед. — В некотором смысле, — добавил Смоки Джо.

— Я не могу в это поверить, — сказал Большой Том Малленс, толкая бухгалтерскую книгу через исцарапанный стол.

— Вы думаете, я вас обманываю? — беззлобно спросил Смоки Джо. — Вовсе нет. А Ник и Анджело выполнят свою часть сделки.

— Не то чтобы я думал, что вы губите меня, — признался Малленс, озадаченно хмурясь на стройную фигуру. Смоки Джо оказался таким же безупречным бухгалтером, каким он был человеком действия до смерти Лода. — Это… ну, черт возьми, Джо; я не понимаю, как Ник мог бы все это устроить, начав с нуля, без всякой уличной организации. А Анджело держал бордель в университетском городке — Господи, он же мог продавать лед эскимосам.

Джо удовлетворенно рассмеялся, как отец, собирающийся объяснить сыну, как ему удалось заставить работать заглохшую газонокосилку. — У Ника нет никакого секрета, — сказал он. — Конечно, люди толкают героин за деньги, но самые лучшие толкачи — это те, кто только что сам взялся за это дело. Они «на коне», они счастливы, и они хотят, чтобы все их друзья были там вместе с ними. Бог для них — белый порошок, и у них столько же энтузиазма, как у апостола Павла.

Смех Смоки Джо, когда он встал, внезапно стал ужасным. Он повернулся лицом к окну, но сквозь панели из лексана можно было увидеть только рябь, без тени.— А эти дети, они такие умные. Они «знают», что не могут подсесть на крючок, если только нюхают эту дрянь, потому что она мало попадает в их кровь. Только они не знают, что мы продаем 97% чистого героина — пока для них не станет слишком поздно об этом позаботиться.

Большой Том сжал виски. Богатство, которое просачивалось сюда в течение последних месяцев, не улучшило его внешности. Его костюмы были сшиты на заказ из шелка, но живот уже начал выпячиваться за пояс, и пот быстро выступал на всем, что он носил. Возможно, его волосы на самом деле не поредели, и только усилившийся румянец лица придавал ему такой вид. — А как же тогда Анджело? — спросил он.

Смоки Джо обернулся. — Вы продаете клиенту то, что ему никто не даст, — тихо сказал он. — Я думаю, что экскурсия будет лучше, чем любые слова, которые я мог бы использовать для объяснения. Давайте прокатимся до Третьей улицы.

— В три часа пополудни?

Джо приподнял тонкую линию бровей.— В десять утра, Большой Том. Даже банкиры стали работать столько, сколько хотят клиенты, а мы продаем то, что они не могут получить бесплатно, понимаете?

Поездка была короткой, и без дальнейших разговоров. Штаб-квартира Большого Тома находилась в старом промышленном районе, рядом с железнодорожной станцией и автосалонами. Анджело обосновался в огромном каркасном доме, оставшемся от викторианской эпохи на окраине делового района. Малленс вспомнил, что прежний владелец однажды отказался продать дом, предпочтя сохранить его от дальнейшего перепродажи в коммерческое или квартирное пользование. До сих пор Большой Том не задавался вопросом, почему старик решил продать его Анджело.

Смоки Джо вывел машину через переулок на огороженный двор позади дома. Внутри уже стояли три машины: «Бьюик», «Крайслер» и ржавый серый «Нэш». — Персонал здесь не паркуется, — сказал Джо. — Конечно, девочки вообще не покидают этого места.

Дверь открылась прежде, чем кто-либо из посетителей успел позвонить. Анджело коротко кивнул Смоки Джо, что могло означать либо признание, либо почтение. — Хорошо, что вы пришли, мистер Малленс, — сказал он. — Я думаю, вы будете впечатлены нашей деятельностью — то есть вашей деятельностью.

Внутри дом, казалось, был немного изменен по сравнению с его первоначальным дизайном. По задней лестнице спустились двое смеющихся мужчин — огромный негр в сапогах, набедренной повязке и с хлыстом; и белый мужчина средних лет, который при виде Большого Тома прикрыл лицо полями шляпы. Малленс уже узнал судью Фейрберна.

Фейрберн поспешно вышел за дверь. Чернокожий кивнул Анджело, с легким интересом оглядел Джо и Малленса, а затем с важным видом прошел через холл в соседнюю комнату. Что-то капнуло с его хлыста на запястье большого Тома. Похоже, это была кровь.

— Это принц Руперт, — вмешался Анджело. — Некоторые наши клиенты предпочитают наблюдать, а не что-либо делать. Руперт очень хорош для этого. И мы, конечно, используем его и для других целей.

— А почему он так гладит свою промежность? — спросил Большой Том с отвращением, но, не желая признаваться в этом.

— Здесь нет мягкой обивки, — вмешался Смоки Джо, ведя своего работодателя по коридору с высоким потолком. — У него лимфогранулема, и рубцы в его случае привели к слоновости.

— О, Господи! — хмыкнул Малленс. — Я не знаю, как вы можете платить женщинам достаточно за это.

— Мы не можем, — с улыбкой согласился Анджело. Он отпер первую дверь слева. — По крайней мере, не деньги. Все девчонки под наркотиками. Пока они получают свои четыре дозы в день, им все равно — они даже не понимают, — кто и что с ними делает.

Он рывком распахнул дверь. Большой Том с трудом сдержал рвотный позыв, когда увидел кровать, обширный реквизит и хныкающую женщину, лежащую посреди него. Он сам закрыл дверь. — Ей всего восемнадцать лет! — сказал он.

Анджело развел руками. — Они стареют быстрее, чем вы думаете, — ответил он. — Затем нам придется продать их на юг или в Азию.

— Они сами идут к нам, Большой Том, — сказал Смоки Джо. Его глаза были напряжены, как алмазные иглы. — Помните это. Каждая из участниц предупреждается о том, что ей предстоит. Если они потом передумают, это очень плохо.

Малленс стряхнул с себя тошноту. — Как, черт побери, вы с этим справляетесь? Никакая взятка не смогла бы скрыть такое дело, как… Он взмахнул руками, чтобы сохранить в душе слова, которые не хотел произносить.

— Как вы думаете, судья Фейрберн подпишет ордер на обыск этого дома? — съязвил Смоки Джо.

— В округе есть и другие судьи. Они еще не все здесь побывали.

— Вы бы удивились, — сказал Анджело. — И даже те, кто не…

Его голос затих, но Смоки Джо уже открыл дверь переделанного чулана для метел, и отпер ящик встроенного картотечного шкафа. — Предположим, вы мэр, и вы собирались выступить против… ну, вы назвали их «силами преступности и разложения», когда проводили свои пресс-конференции. Потом ваша дочь напилась настолько, что ее подзадорили несколько подружек-девушек, с которыми она выросла, хотя, возможно, если бы вы уделяли ей больше внимания, вам было бы наплевать на их компанию в последнее время. Она рискнула и пошла немного дальше, чем ожидала.

— Итак, на следующее утро, — продолжал Смоки Джо, доставая пачку фотографий, — посыльный приносит вам ролик фильма «Супер-8». Что же вы тогда делаете, мэр Лоуренс?

Большой Том Малленс просмотрел фотографии. — Господи Иисусе, да вы и впрямь заполучили Бетти Джейн Лоуренс! Господи Иисусе! Она ходит в школу с моим сыном, он с ней встречался!

— Вы все еще думаете, что принц Руперт носит прокладку? — спросил Анджело.

— Это… Боже, меня тошнит, — простонал Большой Том, возвращая снимки улыбающемуся помощнику. — Его член выглядит так, будто он гниет.

— Ну, венерическая лимфогранулема — это неизлечимая болезнь, вы же знаете, — согласился Смоки Джо. — Не так уж и плохо на какое-то время, если вы обладаете личностью принца Руперта. И если у вас есть работодатель, который дает вам некоторые дополнительные льготы.

— Хотите посмотреть еще? — спросил он, указывая на десятки папок с документами. Когда Большой Том болезненно покачал головой, Джо захлопнул ящик и продолжил: — Между выплатами и таким давлением, Анджело здесь не в опасности. Однако операция Ника немного отличается, так как полицейское преследование на него в основном государственное, и у нас нет таких же запоров, как на этом бизнесе.

— А в чем дело?— спросил Большой Том, поворачиваясь к наружной двери, будто это были ворота его тюрьмы. — А вы не могли бы представить себе, как весь отдел по борьбе с наркотиками занимается групповой мастурбацией?

— О, что-нибудь такое возможно, — согласился Смоки Джо, следуя за большим рэкетиром по коридору. — Но нам повезет больше, если мы дадим парням из штата что-нибудь еще, кроме нас самих. Может быть, Ник устроит им небольшую диверсию, а, Большой Том?

— Устраивайте все, что хотите, — сказал Малленс. — Я не уверен, что мне вообще есть до этого дело. Кроме того, я больше не хочу видеть вас сегодня, и я никогда не хочу видеть Анджело.

Он захлопнул за собой дверь в нескольких дюймах от улыбки Смоки Джо. Из передней части дома донесся крик, затем еще один и еще, ритмично пульсируя. Улыбка стала еще шире.

***

Большой Том Малленс шлепнул сложенную газету перед Смоки Джо, который ждал его со стопкой бухгалтерских книг. — Мне чертовски надоело, что ваши люди играют со мной, в эти чертовы игры, — прорычал он. — Мне позвонили из Академии Шайло и сказали, что Денни не появлялся на занятиях уже полтора месяца. Я прихожу сюда, и Ник протягивает мне эту бумагу, спрашивая, как мне нравится работа, которую он сделал для меня. — Что это за работа?

Джо спокойно развернул газету.— Знаете ли, это не так уж необычно, когда мальчики в возрасте вашего сына бросают школу, — сказал он.

— Я не собираюсь тратить восемь гребаных тысяч долларов в год на то, чтобы этот ребенок бросил учебу! — сказал Большой Том.— У него есть шанс, которого никогда не было у меня, и он может быть наравне с детьми, чьи родители имеют деньги, и мне не нужно за это бороться. Если Денни думает, что он собирается бросить учебу, я оторву его чертову башку!

— Деньги не имеют значения, Большой Том, — сказал Смоки Джо. — Теперь у вас больше денег, чем вы могли мечтать год назад. Он разгладил первую страницу и повернул ее к Малленсу. — Ник, наверное, имеет в виду этот заголовок, — сказал он.

Большой Том повторил эти слова одними губами, а затем прочел вслух: — «ЛСД отравляет Блумингтонское водохранилище; Заговор хиппи убивает десятки людей; Город парализован». — Какого черта?

— Это та самая диверсия, которую вы нам поручили устроить, — с улыбкой объяснил Смоки Джо. — Кислота проходит через очистную установку, не отфильтровываясь. Мы подкрепили это письмом в «Дейли Ньюс», в котором говорилось, что если марихуана не будет легализована и армия не будет распущена в течение трех дней, то мы сделаем, то же самое со всеми другими городами страны. Так что теперь наркобароны, и почти все остальные — не только в Блумингтоне и не только в наших краях, они просто сбросили тяжелые наркотики по всему штату, чтобы досаждать хиппи из-за марихуаны и гашиша. Ловко, не правда ли?

Рот Большого Тома был открыт, но из него не доносилось, ни звука. Его ладони лежали на столе ровно, чтобы выдержать вес тела, но предплечья дрожали.

Дверь открылась. Большой Том резко обернулся. — Денни! — воскликнул он. А потом: — Эй, что с тобой, черт возьми, случилось?

Мальчик был одет в засаленную спортивную куртку и пару хорошо подобранных слаксов, на которых почти вся правая манжета была оторвана. Хотя в прошлом году отец откормил его, сейчас Денни выглядел почти таким же мертвецом, как и Анджело. Он посмотрел на себя с легким удивлением. — Я не обратил особого внимания на то, как я выгляжу, — сказал он. — Нет, с тех пор как я ходил к врачу. Его рука сжала лист гладкой бумаги, который он сунул отцу. — Тебе это о чем-нибудь говорит? — потребовал он ответа.

Большой Том хмуро посмотрел на листок, вырванный из медицинского учебника. — Я даже не могу прочитать эту чушь, — сказал он. — Нет, это ничего не значит.

— Тогда, может быть, это скажет. Этот тон заставил бы Большого Тома резко повернуть голову, даже если бы не движение руки Денни из-под пальто. Смоки Джо наблюдал за мальчиком с выражением скучающей покорности, которое не изменилось при виде автоматического пистолета 45-го калибра, дрожащего в тонком кулаке.

— У людей есть свои дела, парень, — протянул Смоки Джо. Его пальцы рассеянно барабанили по бухгалтерским книгам. — Почему бы тебе не взять свою маленькую игрушку и не закрыть за собой дверь?

— Вы ублюдок, — сказал мальчик, направляя пистолет прямо на стройную сидящую фигуру.

— Вы ведь и есть настоящая причина, не так ли? Я должен использовать эту игрушку на вас.

— Конечно, малыш, — согласился Смоки Джо, слегка отодвигая стул, — но у тебя кишка тонка. У тебя, наверное, кишка тонка, чтобы использовать ее даже на себе.

— Это я-то не смогу? — спросил Денни. Он посмотрел на озадаченный гнев в глазах отца, а затем снова на холодное презрение Смоки Джо. Пистолет, казалось, сам по себе воткнулся ему в правое ухо.

— Подожди, Денни! — воскликнул Большой Том. Он выбросил вперед руки, когда пистолет выстрелил. Стекла в окнах задрожали. Глазные яблоки Денни выпучились, и осколки его головы хлюпнули в сторону от выстрела, прежде чем его тело рухнуло на пол.

Большой Том скорее споткнулся, чем опустился на колени рядом с сыном. Смоки Джо поднял вырванную страницу с того места, где она упала. — Конечно, — сказал он, — он, наверное, сам пытался вылечить ее с помощью того, что у его соседа по комнате осталось от дозы для лечения гонореи в прошлом году. Когда доктор сказал ему, что у него есть, и каковы его шансы избавиться от этого сейчас, Денни не захотел ему поверить. Да и кто ему поверит? И он взял книгу, чтобы проверить это. Венерическая лимфогранулема — это заболевание вирусного происхождения, обычно передаваемое половым путем. Ну, единственное, что важно в этой лимфогранулеме, так это то, что она похожа на веснушки — она не убьет тебя, но ты будешь носить ее до самой смерти.

Малленс сжимал вялые руки сына. — Обычно ее получают только черные, — продолжал Смоки Джо. Он присел на корточки рядом с рэкетиром, лицо которого приобрело восковой оттенок. — Это не… скажем, закон Божий? Дайте ей шанс, и белая девушка поймает ее. И если у нее будет шанс, она сможет передать ее дальше… Джо протянул руку мимо Малленса, чтобы расстегнуть ремень Денни. — Забавно, но вы, же не ожидали, что Бетти Джейн заинтересуется мужчиной в течение долгого времени после того, что Принц Руперт сделал с ней. Может быть, она была слишком пьяна, чтобы обращать на это внимание, а может быть, Денни использовал довольно прямой подход. Ведь нет никакого реального вреда в том, чтобы, хм… вставить девушке, не так ли? Он рывком стянул с Денни брюки.

Трусов на мальчике не было. Его пенис был искажен тремя узловатыми язвами, покрытыми желтым гноем.

Большой Том поперхнулся и с трудом выпрямился. Его правая рука обхватила рукоятку пистолета. Смоки Джо удивленно поднял на него бровь. — Это ошибка, Большой Том. Разве вы не слышите эту сирену? Когда приедет полиция, они подумают, что вы застрелили собственного сына. Лучше позвольте мне позаботиться об этом — просто скажите мне, и я все улажу так, чтобы вас не беспокоили. Вам ведь все равно, как я об этом позабочусь, правда? Он протянул руку к пистолету.

— Сначала я увижу тебя в аду! — проскрежетал Большой Том.

— Конечно, Большой Том, — согласился Смоки Джо. — Если вы этого хотите.

Большой Том с грохотом выпустил шесть пуль, остававшихся в магазине пистолета. Среди дульных выхлопов прокатились раскаты сатанинского смеха Смоки Джо.

Пробуждение

Многие фантасты 1930-х и 40-х годов были очарованы коллекциями необъяснимых явлений Чарльза Форта. Мой друг Мэнли Уэйд Уэллман рассказал мне, что Ф. Орлин Тремейн, редактор журнала «Эстаунинг» с 1933 года до прихода Джона У. Кэмпбелла в конце 1938 года, купил права на коллекцию Форта, чтобы искать идеи для рассказов. Я не уверен, что это правда, но Тремейн определенно выпустил серию книг. Я не видел ни одного дешевого журнала, пока один из моих школьных учителей не одолжил мне пару выпусков «Странных историй», но в подростковом возрасте я прочитал много научной фантастики того периода в антологиях.

Метод Форта состоял в том, чтобы просматривать научные журналы и отмечать странности, которые он затем пересказывал в четырех томах, начиная с «Книги проклятых». Он высказал несколько предположений о том, чем вызваны факты, которые он сообщал: — «Я думаю, что мы чья-то собственность» или «возможно, кто-то собирает Амброзию», которые знакомы даже людям, которые не имеют ни малейшего представления о том, откуда берутся эти фразы. Лично я убежден, что Форт шутил — то есть верил в то, что эти предметы были такими же правдивыми, как и все остальное, что вы найдете, скажем, в природе, но он понимал, что причины явлений, о которых он сообщал, были непознаваемы по имеющимся данным.

С другой стороны, возможно, он был ненормальным, не имеющим чувства юмора, который верил в дикие заговоры. Видит Бог, многие люди, которые пошли по его стопам, подходят под эту категорию.

Фантастические рассказы привели меня к Чарльзу Форту, но потом я прочитал его ради него самого. Что касается того, во что я сам верю: я верю, что мир — это очень странное место, определенно более странное, чем я могу объяснить.

Я не использовал много материала Форта в своей художественной литературе, потому что нахожу, что попытка объяснить эти явления приводит к очень глупым результатам. Это так же верно для фантастики, как для «Что-то сверху» Дональда Уондри, как и для «научных» объяснений всех НЛО как плазменных эффектов (понятие, которое физики плазмы считают смехотворным). Правда, время от времени я пытался это сделать. «Пробуждение» — тому пример.

Я не уверен, что стал бы утруждать себя включением этого маленького кусочка настроения в «Гибельный огонь», но была одна вещь: это единственная история, которую я продал, пока был во Вьетнаме. Я написал ее от руки и напечатал второй черновик на машинке в ординаторской однажды воскресным утром в Диане. Пока я печатал рассказ, за моей спиной раздался громкий хлопок. Я оглянулся через плечо и увидел, как склад боеприпасов разрушается серией все более громких взрывов. Никогда не бывает скучно…

Я послал свой машинописный текст моей жене Джо, домой в Чапел-Хилл. Она перепечатала его и отправила мистеру Августу Дерлету, владельцу «Аркхэм Хаус», который купил у меня два предыдущих рассказа. Он взял «Пробуждение» за 25 долларов. Это одна из немногих хороших вещей, которые случились со мной в Юго-Восточной Азии.

***

Некоторое время они, молча, сидели в затененной гостиной, попивая чай и лениво глядя на тусклые деревья, видневшиеся за сетчатыми занавесками. Наконец, Маб прочистила горло, издав негромкий кашляющий звук. Мужчина поднял голову. — Да, Маб? — Фрэнк, я думаю, нам пора попробовать. Вы же знаете, что мы никогда не увидим равных Мисси.

Фрэнк поставил чашку с блюдцем на старый ореховый стол. Он провел левой рукой по гриве седых, как сталь, волос — почти все, что осталось от великолепного мужчины, каким он был в молодости. — Я полагаю, что вы правы, — наконец, признался он.— Мои… стремления, я полагаю, уже не те, что были прежде. И еще, Маб, я очень боюсь, что девочка еще не готова. Она все еще не считает себя одной из нас.

— Мисси уже год живет в этом доме, Фрэнк.

— Она провела двенадцать лет в переулке и сиротском приюте, изучая, что ведьмы — это ведьмы, которые живут в темных углах, научилась смеяться, когда кого-то запихивают в печь. Ее первая реакция… Ну что ж, Мисси не такой уж утонченный ребенок.

Маб, как подобает почтенной женщине, в узоре из пастельных роз, уклонилась от неодобрения. — И она вовсе не глупа. Времени, которое Мисси провела здесь, было более чем достаточно, чтобы она поняла, кто она и кто мы. Наш долг как старших — не дать ей растратить себя впустую.

Фрэнк рассеянно покусывал оправу своего кольца.— Ее нельзя заставить… Нет, я не имею в виду физическую силу. Но мы не можем заставить ее поверить в то, во что она не хочет верить, во что она была приучена, не верить. Это не поможет даже доказать ей, что у нее есть Всемогущество. Это будет означать для нее только то, что она сама — зло, и она возненавидит вас за это. В лучшем случае она не присоединится к нам, в худшем — с ее Всемогуществом…

Маб улыбнулась: — Так вот, Фрэнк, вас беспокоит сила этой девушки. Но мне уже давно пора было уйти в отставку. Я никогда не была очень хорошей Служанкой — теперь я знаю, что вы хотите сказать, что я была очень хорошо обучена. Вы научили меня всему, чему только можно было научить; вы были удивительно терпеливы. Но у меня никогда не было такого Всемогущества, этому нельзя научиться.

— Но она даже не умеет читать по-латыни, — сказал Фрэнк, печально качая головой.

— Нет, — твердо ответила Маб, — и, возможно, никогда не научится. Наша Мисси вовсе не ученица. Но у нее есть понимание вещей, которые мы с вами едва ли можем себе представить.

Она протянула руку к столу и резко позвонила в колокольчик.

— Мадам?

Девушка в дверях была одета в униформу горничной с чепцом и передником. Темные волосы и большие глаза подчеркивали ее треугольное лицо.

— Мадам? — повторила она.

— Мисси, мистер Бирни и я…

— О, Маб, — вмешался Фрэнк, поднимая свое тучное тело с мягкого кресла, — возможно, я оставлю вас с Мисси, чтобы вы могли обсудить все сами.

— Фрэнк, вы ведь подождете, правда?

— Да, в коридоре. Фрэнк кивнул обеим женщинам и закрыл за собой дверь в холл.

— Ну что ж, Мисси,— продолжала Маб, — я… но садись, дорогая, это не деловой вопрос.

Она махнула рукой в сторону места, которое освободил Фрэнк. Но девушка села на стул с плоской спинкой подальше от своей хозяйки.

— Ты пробыла со мной уже некоторое время, и ты узнала меня и группу друзей, которых встретила здесь. Мы бы хотели, чтобы ты присоединилась к нам сегодня вечером.

Девушка всплеснула руками. — Мэм, это было бы неправильно, только не я. Я не вашего класса.

— Но ты ведь наш человек, — спокойно настаивала Маб. — Например, зеркало в твоей комнате…

На лице Мисси промелькнула паника, и Маб быстро добавила: — О, не волнуйся, дорогая, именно поэтому мы его туда и поставили. Это старое стекло, и найти его было довольно трудно, но мы знали, что оно предназначено для тебя.

— Я не сделаю ничего плохого, — угрюмо настаивала девушка.

За кухонной дверью послышался легкий визг, царапанье когтей, и в гостиную проскользнула сиамская кошка с темным кончиком хвоста. Она, молча, свернулась под стулом девушки, но не сводила глаз с Маб.

— Мы не хотим, чтобы ты поступила неправильно, — продолжала Маб, тряхнув седыми волосами, — но все говорит о том, что ты должна присоединиться к нам. Даже то, как животные обращаются с тобой — это ведь не только Хайма, правда, дорогая?

Девушка ничего не ответила, только слегка заерзала на своем сиденье.

— Со мной они не такие, — сказала Маб, — но у меня нет настоящего Всемогущества. Но у тебя есть, Мисси. В удивительной степени.

— Нет, Мэм, — прошептала Мисси. — У меня ничего нет. У меня этого не будет.

Маб, казалось, ничего не слышала.— Фрэнк был разочарован, когда ты проигнорировала книги, которые мы тебе оставили, но я это понимаю. Возможно, они тебе понадобятся после того, как ты поживешь у нас некоторое время.

— Сударыня, сударыня, — выдохнула девушка, вертя в узких руках свой фартук, — я не хочу быть с вами, я хочу уйти…

— Потому что мы ведьмы? — осторожно спросила Маб. — Нет ничего плохого в том, чтобы быть ведьмой, дорогая.

— Я не хочу быть ведьмой! — воскликнула Мисси, соскальзывая со стула и прячась за ним, словно деревянная спинка была щитом. Кот отступил между ее ног, не шипя, но с негнущимися ногами, и его позвоночник был окаймлен высоким гребнем меха.

— Но, Дорогая, — неумолимо настаивала Маб, — ты ведь уже ведьма…

— О, нет!

— …самая могущественная ведьма, которую я когда-либо встречала.

— НЕТ! — закричала девушка, и из груди пожилой женщины вырвался невнятный крик, когда ее ударил первый порыв обжигающего жара. Маб наполовину поднялась с кресла, окутанная белым пламенем, которое расплавляло плоть и сжимало ее до самых костей в своем шипящем реве.

— Маб! Маб!— крикнул Фрэнк, врываясь в комнату.

Но ответа не последовало. Комната была пуста, если не считать сморщенной мумии, откинувшейся на обгоревшую обивку кресла. Это, и еще толстый слой сажи, покрывший все вокруг.

Открытая дверь кухни дрожала на сквозняке.

Денкирх

Вот как я начал. Каждый должен с чего-то начать, но я должен признать, что многие писатели сделали это более благоприятно.

В 1961 году я позаимствовал несколько выпусков «Странных историй» у своего школьного учителя. В одном из них была реклама книги «Костяное Лицо и Другие» Роберта Э. Говарда, автора рассказов о Конане. Я прочитал «Конана Завоевателя», как половину «Двойного туза», и мне это понравилось. Несмотря на то, что объявлению было больше десяти лет, я рискнул и написал издателю «Аркхэм Хаус», чтобы узнать, доступна ли еще эта книга.

Мистер Август Дерлет ответил, что эта книга уже не печатается, но приложил каталог доступных названий. Я начал покупать книги «Аркхэм Хаус», получая введение в дешевую фантастику и ужасы, какие выбрал Мистер Дерлет. (Между прочим, несколько лет спустя он продал мне экземпляр книги «Костяное Лицо и Другие», который был не совсем из печати, как хорошему покупателю, а не незнакомцу.)

Летом 1965 года моя невеста Джо (с 1967 года моя жена Джо) и я поехали из Дубьюка в Сок-Сити, чтобы посмотреть «Аркхэм Хаус». Мы познакомились с мистером Дерлетом и его детьми, посмотрели «Аркхэм Хаус» — Издательство (которое он пристроил к своему дому) и купили книги.

Одна из этих книг только что поступила: «Обитатель озера» — сборник ужасных историй молодого британца Дж. Рамсея Кэмпбелла. Там была фотография автора на откидной створке. Молодежь не стеснялась — Рамсей выглядел не старше пятнадцати, а на самом деле ему было всего восемнадцать лет. Два года назад он продал мистеру Дерлету свой первый рассказ для антологии «Аркхэм Хаус».

Мне было девятнадцать лет. Учитель, который одолжил мне эти «Странные истории» — Мистер Юджин Олсон, сам продавал художественную литературу; действительно, через год после того, как я окончил школу, он стал писателем на полную ставку под своим нынешним законным именем Брэд Стейгер. Благодаря Мистеру Олсону я понял, что можно писать профессионально, и в течение многих лет убеждал себя, что когда я достаточно подрасту, то продам свой рассказ.

«Достаточно подрасту» — очевидно, был возраст не менее шестнадцати лет. Я уже давно прошел через это.

Я вернулся домой (с кипой купленных книг) и послал мистеру Дерлету письмо, в котором спрашивал, не согласится ли он купить рассказ, если я напишу его достаточно хорошо, чтобы опубликовать. Он неохотно согласился.

Я написал то, что посчитал рассказом, и послал ему. Он состоял из 1600 слов и имел название «Посмертное вскрытие». (Я был латинским майором и думал, что латинский каламбур — отличная идея для названия). Мистер Дерлет прислал рассказ обратно с запиской, что это был хороший набросок, и теперь я должен расширить его до рассказа; и, кстати, добавил, что название было ужасным. Я деловито принялся за работу и закончил ее рассказом длиной около 4000 слов, озаглавленной (насколько я помню) «Звезды — это ад».

Мистер Дерлет снова прислал его обратно, сообщив, что я уже близко к цели. Мне просто нужно было убрать «фиолетовые проходы». Я не знал, что такое «фиолетовый проход», но старался изо всех сил. Поскольку я моделировал стиль письма на основе худших копий плохой прозы Г. П. Лавкрафта, написанной самим мистером Дерлетом, в рассказе было много витиеватого текста. Я снова отослал его.

На этот раз я получил чек на 35 долларов и записку от мистера Дерлета, в которой говорилось, что рассказ все еще не совсем хорош. Он сам его отредактирует; а я должен сравнить опубликованную версию с моей копией, полученной под копирку (это было еще до того, как повсюду появились копировальные машины), чтобы научиться, как не писать рассказ в следующий раз.

Я даже не знал, что нужно было хранить копию, полученную под копирку.

Я не думаю, что правка была очень обширной, но мистер Дерлет изменил название на имя центрального персонажа. Мне не нравится этот стиль названия, (который Мистер Дерлет часто использовал в своих собственных работах), но он был лучше любого из моих предложений.

Недавно я перечитал «Денкирх» впервые за сорок лет и понял, что это была хорошая компиляция незначительных «Странных историй» примерно из 1938 года. Это позитивный комментарий к моему мастерству, но в 1966 году это было очень глупо.

Так что это была моя первая продажа. Вы можете назвать это замечательной историей успеха: я продал свой первый рассказ первому редактору, которому отправил его. Но я слышал, что потенциальных писателей сокрушали письма с отказами. Я был так опустошен своим первым признанием, что только через полгода попытался написать еще один рассказ.

***

Теперь я сплю только днем или когда небо затянуто тучами, а когда звезды ярко светят на небе, я хожу маленькими закоулками, избегая других людей, потому что не хочу, чтобы мне напоминали о моей человечности и моей неизбежной судьбе. Мои знакомые считают меня странным, но они не поймут, если я скажу им, что в такие прелестные ночи звезды говорят со мной, и что если я не буду ходить, то сойду с ума. Итак, я иду по пустынным улицам, и гулкий ритм моих шагов помогает приглушить ритмичный шепот, но все же мой разум возвращается к Денкирху, который доказал уникальное место человека во Вселенной.

Я познакомился с Денкирхом в колледже, когда в конце нашего первого семестра каждый из наших соседей по комнате попросил перевода, и мы оказались вместе. Хотя он специализировался на физике и электронике, а я был на подготовительном курсе по истории, мы обнаружили, что у нас было удивительно много общего. Наши общие взгляды были очень схожи, мы оба хвастались чистым знанием и отказывались принимать что-либо священное или нечестивое, как нечто недоступное человеческому разуму.

Мне было так же скучно с основными предметами Денкирха, как и он высокомерно (хотя и молча) относился к моим предметам, но я испытывал огромное уважение к его работе. Он не только посещал ошеломляющие курсы по специальному разрешению, так что смог закончить обе специальности за четыре года, но и сам преподавал широкий спектр иностранных языков. Они включали в себя восточные и океанические диалекты в дополнение к обычным европейским и классическим языкам. Было даже несколько языков, о которых я никогда раньше не слышал. В частности, однажды я увидел на столе Денкирха старую, странно неприятного вида книгу в выцветшем переплете из змеиной кожи. Когда я спросил его, что это было, он ответил: — Трактат о некоторых древностях на Р’Лайянском.

Я достаточно разумный человек, но Денкирх, вне всякого сомнения, был одним из самых блестящих людей этого или любого другого века. Он обладал превосходным, уравновешенным интеллектом — гораздо менее распространенным, чем гениальность, и именно это придавало ему энергию и способность превращать наши праздные дискуссии во что-то очень осязаемое.

В основном мы спорили о месте отдельного человека во Вселенной, как из интереса, так и потому, что это было в равной степени вне наших непохожих специальностей. Мы оба были романтиками, верившими в целеустремленность Вселенной, но я утверждал, что каждый человек — лишь ступенька к этой цели, в, то время, как Денкирх настаивал, что индивидуум бессмертен. Я обосновывал свою аргументацию на крайней редкости даже возможных духовных проявлений, а Денкирх пошел по другому пути, указывая на исключения, для которых никакое другое объяснение не было удовлетворительным. Это была неисчерпаемая тема, так как ни у кого из нас не было конкретных доказательств, но вопрос захватил воображение Денкирха, и даже в колледже он начал углубляться в эту тему глубже, чем я мог последовать.

После окончания учебного заведения я поступил в Чикагскую юридическую фирму, а Денкирх без труда получил отличную преподавательскую должность в Калифорнийском технологическом институте. Мы поддерживали связь, и в нарастающем волнении писем моего друга я видел, что материал, который он раскрывал в своем воображении, быстро превращался в навязчивую идею. Через несколько лет он перешел из Калифорнийского технологического института в Массачусетский технологический институт просто потому, что это приблизило бы его к великим восточным библиотекам, с которыми он хотел проконсультироваться, и когда он немного позже перестал упоминать о своем проекте, я понял, что это был результат успеха, а не неудачи. Он был на пороге великого открытия, но боялся, как и все ученые, высказать свои сомнения, пока не будет абсолютно уверен. Затем в один прекрасный день он оставил свой преподавательский пост и переехал в Южный Иллинойс, и даже без его письма я понял, что он ищет уединения, чтобы воплотить свои теории на практике.

В течение шести месяцев я больше ничего не слышал о Денкирхе. Затем пришло короткое письмо, в котором он просил меня приехать к нему и давал указания, как и где его найти. Я заметил, что на самом деле он не жил ни в одном городе, а находился в нескольких милях от ближайшего, крошечного местечка под названием Мерриам, где жило всего триста душ.

С моей стороны тогда было глупо уезжать. Я был младшим компаньоном, которому предстояло многое сделать, если мне удастся добиться успеха в крупном деле, которое должно было быть рассмотрено в течение месяца, но, несмотря на это, я не подумал об отказе. Денкирх был моим другом, и для нас, у кого их было немного, это не мелочь, но еще более убедительным было чувство непреодолимой важности, которое цеплялось даже за это прозаическое письмо. Дело было не только в том, что я знал, что ответ на великий философский вопрос может быть совсем рядом, но и в другом, более важном. И если бы я знал, в насколько более важном, то спрятался бы в таком отдаленном месте, что никогда больше не услышал бы ни о Денкирхе, ни он обо мне.

Ближе к вечеру следующего дня я добрался до Мерриама, который представлял собой всего лишь скопление домов вдоль шоссе, а затем свернул налево на узкую, изрытую колеями гравийную дорогу, отмеченную большим почтовым ящиком деревенского типа с надписью «Самюэль Денкирх». С правой стороны дороги земля была срезана в высокий гребень на уровень выше крыши автомобиля и увенчана шатающимся забором из колючей проволоки, вырисовывавшимся на фоне низкого солнца. Пастбище слева выглядело каменистым и бесперспективным, редкие заросли дикого сумаха выделялись среди высокого чертополоха и густой травы как темно-красное пятно в тусклом свете и придавали ужасный, забрызганный кровью вид всему остальному просто уродливому ландшафту. Дорога была в таком же неухоженном состоянии, как пастбище и изгороди, но явно использовалась гораздо чаще. Тяжелые грузовики, казалось, проехали по ней вскоре после дождя, и образовавшиеся в результате этого колеи были почти шести дюймов глубиной, за исключением тех мест, где каменная плита лежала на подстилке из гравия. От тряски мои зубы дребезжали, хотя я ехал на второй передаче.

Из-за моего медленного продвижения дорога показалась мне гораздо длиннее, чем она, вероятно, была, и я начал задаваться вопросом, правильно ли я все-таки свернул, несмотря на почтовый ящик. Было невозможно повернуть назад, так как сама дорога была слишком узкой. И, кроме того, она была ограничена высоким гребнем, а слева — дренажной канавой. Но ощущение чего-то важного, которое было со мной с тех пор, как я получил приглашение Денкирха, неуклонно росло и начинало приобретать отчетливо зловещий оттенок. Дребезжание и скрежет машины были почти желанным развлечением от бесформенной депрессии, которая оседала в моем сознании, депрессии, которая не могла быть полностью объяснена моим беспокойством, что я свернул не туда, или даже похоронным пейзажем. Однако как только я решил вернуться на шоссе, даже если мне придется отступить, чтобы не заблудиться ночью в лабиринте незнакомых проселочных дорог, я поднялся на вершину пологого холма и увидел то, что должно было быть домом Денкирха всего в полумиле от моего места.

То, что это был дом моего друга, было совершенно ясно из леса антенн, торчащих из него и вокруг него. Территория вокруг дома, вероятно, была густо заросшей лесом еще до того, как Денкирх купил ферму; теперь почти дюжина толстых пней окружала обветшалый, но в остальном нормально выглядевший двухэтажный дом. Спиленные стволы были свалены в большую кучу на соседнем поле, где, по-видимому, они больше не могли мешать антеннам, захватившим территорию. Действительно, антенны были единственным, что не позволяло дому казаться таким же пустынным, как и пастбища вокруг него. Крыша дома провисла, а белая краска потрескалась и покрылась волдырями в тех местах, где она еще не совсем облупилась. Коровник и сараи были снесены или просто рухнули сами по себе, а трава на лужайке была высокой и заросшей сорняками.

Антенны, казалось, жили своей собственной жизнью, господствуя над этой медленно разлагающейся руиной: горизонтальная решетка на крыше, десятифутовая тарелка чуть западнее дома и, по меньшей мере, дюжина столбов, балок и катушек, установленных на пнях, дымоходе, крыше и боковых стенах. Некоторые антенны были статичными, а некоторые находились в постоянном отрывистом движении, вращаясь или кивая, как вороны на заборе. Но мрачным правителем этой сцены был огромный медно-сетчатый конус, чей широкий рот открывался в небо более чем на двадцати футах над землей. Пока я смотрел, он поймал последний луч заходящего солнца и, сделавшись темнее, чем сумах, вырисовывался над домом, как чудовищная кобра. На мгновение я почувствовал приступ необъяснимой паники, которая, хотя и быстро прошла, еще больше усилила мое мрачное предчувствие.

Я остановился перед домом, где на самом деле заканчивалась дорога. Был теплый августовский вечер, как раз в то время, когда обычно все кажется самым безмятежным; но сегодня была зловещая разница. Возможно, это был низкий гул роторов антенн, столь неуместный среди цикад и одиноких криков птиц. Даже звезды казались злыми, хотя они были необычайно великолепны на фоне темно-синего вечернего неба. Они сердито посмотрели на меня, когда я взглянул на них, и я быстро опустил глаза, чтобы увидеть, как Денкирх только что открыл сетчатую дверь крыльца.

— Я боялся, что вы сломались на этой жалкой дороге, — сказал он, когда мы пожали друг другу руки, и я тоже был встревожен этой мыслью. Но каким-то образом сорняки и камни были, по крайней мере, естественными, в, то время, как антенны, особенно конус, имели очень странную ауру вокруг себя, что еще больше увеличивало мою нервозность.

Денкирх извинился за внешний вид дома и недожженную кучу деревьев. — Я давно хотел позвать кого-нибудь, чтобы по-настоящему прибраться в этом месте, но у меня просто не было времени, — сказал он. — Кроме того, мне трудно найти здесь хоть какую-то помощь. Мне даже приходится самому покупать продукты в Мерриаме.

— Это место, должно быть, населено привидениями? — спросил я, глядя сквозь ширму на темные развалины фермерского двора.

— Нет, ничего подобного. Ферма просто пришла в упадок, когда ее последний владелец стал старше, и к тому времени, когда он умер, здания стали еще более бесполезными, чем земля, которая никогда не была хорошей. Нет, — повторил он, — проблема во мне и моем оборудовании. Горожане, похоже, его боятся. Я полагаю, что какой-то невежественный дурак распространяет историю о том, что у меня здесь есть все — от атомного котла до луча смерти. Но, давайте, не будем стоять здесь, и болтать — заходите и посмотрите мою мастерскую.

Я наблюдал за самим Денкирхом с таким же интересом,как и за огромной массой приборов и печатных материалов, которые он мне показывал. Он очень изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз. Раньше он был худым и подвижным, а теперь стал бледным, как мертвец, и нервным. Хуже, и все же более незаметной, была перемена в его отношении к своему проекту, его глубинный интерес превратился в жгучий фанатизм, который должен был осуществиться любой ценой. Все это можно было легко объяснить как нормальные результаты переутомления, которое должно было пройти по завершении эксперимента, но глубоко внутри я понимал, что Денкирх тоже чувствовал смутный ужас, который медленно приближался.

Превращение ветхой фермы в современную экспериментальную станцию, должно быть, само по себе было огромной работой. Еще более захватывающим для меня, чем приборы, было помещение, заполненное тысячами книг, в основном техническими справочниками и схемами. Но самым удивительным было огромное количество очень древних рукописей или факсимиле рукописей на языках, которые я не мог идентифицировать, не говоря уже о том, чтобы читать. Это были донаучные работы, посвященные духовному выходу из мирской оболочки, которые Денкирх считал наиболее точными и информативными.

— Среди современных людей, которые вообще используют древние тексты, — сказал он, — есть тенденция строго соблюдать их, бормоча точную тарабарщину и используя в ритуале всевозможные мерзости, обычно относящиеся к трупу. Теперь это и глупо, так как истинные заклинания были формой самовнушения, и крайне маловероятно, что они одинаково действуют на двух разных людей, и также опасно — или, по крайней мере, может привести в замешательство, потому что это просто может сработать. Эти работы рассказывают о множестве провидцев, которые входили в транс, но вместо того, чтобы просыпаться с чудесными историями о далеких местах, они просто не просыпались вовсе. Тем не менее, их неудачи дали мне ключ, в котором я нуждался, и теперь я могу продолжить работу с электронной помощью там, где обычная прямая попытка так часто была окончательной.

Другие комнаты были заполнены оборудованием, которое, хотя и впечатлило меня, но не содержало в себе тех чудес, которые, несомненно, могли бы восхитить другого инженера. Довольно много приборов было у поискового радара, довольно простого и единственно необычного в своем, почти полностью автоматическом режиме функционирования. Он не только работал сам, но и мог проверить себя в случае отказа, что делало необходимым действия оператора только для замены неисправных деталей. Денкирх обнаружил, что сталь имеет тенденцию искажать работу некоторых из его приборов, и радар должен был предупреждать, если близко над головой находится самолет (дом был недалеко от авиалинии Чикаго — Сент-Луис). Это было необходимо, чтобы он мог учитывать это влияние. В то время я еще не совсем понимал, что такое имел в виду Денкирх, но, как и все остальное, вскоре понял.

Даже при такой высокой степени автоматизации всех остальных приборов — от радиотелескопа до приборов для точной регистрации скорости вращения Земли в любой момент времени, как мне показалось, их было больше, чем один человек мог разумно управлять ими, и я спросил Денкирха, почему у него нет хотя бы лаборанта.

— Я так и сделал, — сказал он, нахмурившись. — По правде говоря, их было двое. Они были моими студентами в Массачусетском технологическом институте и должны были идеально подходить для этой работы, но я думаю, что, ни один из них не любил эту сельскую местность. Через две недели после того, как они помогли мне устроиться здесь, они сказали, что больше не могут выносить эту атмосферу, и уехали. Потом он слегка вздрогнул, а когда заговорил снова, в его глазах светилось что-то от страха, который он, должно быть, испытывал последние полгода, а может быть, и дольше. — Знаете, Джонни, — сказал он, — я не могу их за это винить. Наверное, все дело в изоляции этого богом забытого места. Вы тоже это чувствуете?

Я признался, что действительно чувствовал себя несколько неловко, но пока я говорил, чернота, которую я отодвинул на задворки своего сознания, снова нахлынула на меня. Это был чернильный холод страха, который был еще хуже от того, что не имел достаточного основания. Я не знаю, как даже твердая воля Денкирха удерживала его от безумия все это время, так как он должен был подвергаться тому же самому испытанию.

Наконец, обойдя все верхние этажи, Денкирх повел меня вниз по крутому лестничному пролету к тому, что раньше было подвалом, а теперь, по его словам, стало сердцем его проекта. Внизу он щелкнул несколькими выключателями, и я увидел, что рядом с лестницей стоит большой дизельный генератор, а остальная часть подвала была отделена недавно установленной перегородкой с занавешенным дверным проемом, на который Денкирх жестом указал мне. Когда я вошел, раздвинув занавески, меня встретил ужасно знакомый блеск меди. Еще один конус, дубликат того, что был снаружи, свисал с его вершины внутри.

Приглядевшись внимательнее, когда Денкирх вошел следом за мной, я увидел, сколько труда было затрачено на установку огромной антенны. Оба верхних этажа были пробиты на всю их высоту, и проем был окружен колодцем, объясняя, почему я не видел никаких признаков этого наверху. Тонкая медная паутинка была испещрена тенями от алюминиевого каркаса, на котором она держалась, и в том месте, где она была прикреплена, примерно в двадцати футах над моей головой сверкал в свете флуоресцентных ламп большой кристалл. Это было зрелище, внушающее благоговейный трепет, но все же, ощущение активной злобности нависло над ним.

Еще один тревожный предмет вторгся в мое сознание, когда я перевел взгляд вниз, с конуса, потому что прямо под ним и, полностью скрытый его широким отверстием, была обычная односпальная кровать с матрасом, но она была снабжена широкими брезентовыми ремнями, и с ножками, привинченными к полу. С трех сторон кровати и под ней находились подставки для инструментов, а на одной из них покоился большой шлем, к которому были прикреплены десятки проводов.

Затем Денкирх дал мне первое реальное представление о том, что он намеревался сделать и как он будет это делать, объяснив различные части аппарата. Он начал с того, что подключил наушники к панели в изголовье кровати и велел мне надеть их. Как только я это сделал, он уселся за приборную консоль вдоль одной из стен и повернул на ней несколько переключателей. Свет немного потускнел, когда окружающие машины начали гудеть, а затем в наушниках послышалось слабое потрескивание. Через минуту или около того на заднем фоне из общего гула стали выделяться отдельные слова, а затем внезапно последовал непрерывный поток имен и профессий, одно за другим, без паузы или остановки. Некоторые из них были на языках, которые я знал, а некоторые даже не мог угадать, но все они были произнесены одним и тем, же ровным, невыразительным монотонным голосом прихожанина, читающего молитву в унисон. — Мария Варронес, продавец…

… Дэниел Малвихилл, адвокат… Гауптман Герхард Клеппе, Лейбштандарт Адольф Гитлер…

— Что это такое? — ахнул я, снимая наушники. — Они звучат как говорящие трупы.

— Это разумы мертвых, — поправил меня Денкирх, — а не их тела. И они даже не мертвы в обычном смысле этого слова, конечно. Я всегда говорил вам, Джонни, что человеческий разум — слишком чудесный инструмент, чтобы его можно было выбросить после одного использования. Вот мое доказательство, оно там, среди звезд.

Затем он рассказал мне всю историю, историю шедевра самого талантливого человека нашего поколения. Сначала он прочитал все, что мог, о более ранних попытках проникнуть в загробную жизнь: Элайдж и Брайди Мерфи, Калиостро и Будда, а также многих исследователей, более древних и страшных, чем они сами, которые намекали на малоизвестные пергаменты и надписи, которые сами по себе должны были бросить темную тень на сознание Денкирха. За этим колоссальным трудом последовал еще более грандиозный труд — сопоставление этих данных и устранение менее перспективных областей деятельности.

В конце концов, Денкирх пришел к поразительным, но вполне обоснованным выводам относительно человеческих умов и тел. Как он полагал с самого начала, ум действительно имеет вечное существование отдельно от любого другого тела. Но ему стало ясно, что ум никогда не может быть полностью свободным; другими словами, если он покинет одно тело, то будет вынужден немедленно войти в другое.

Тогда я не понимал, почему мои ладони вспотели при этих словах; теперь же мне стало ясно, что именно осознало мое подсознание, а сознание — нет, но я просто вытирал руки о бедра и слушал.

Очевидный вывод, который можно было сделать из ситуации, только что объясненной Денкирхом, состоял в том, что разумы переносятся от мертвых к новорожденным — реинкарнация или переселение душ. Это было соблазнительно просто, но не могло быть применено только к человеческой расе, так как рождение и смерть почти никогда точно не уравновешивались. Избыток разума двух или более человек мог бы разместиться в одном теле, и это было вероятным объяснением видений во время транса некоторых великих магов. Они просто подавляли изначальный разум другого тела, и некоторое время смотрели его глазами, а нормальный владелец тела вскоре прогонял нарушителя обратно. Тем не менее, большой избыток рождений над смертями означал, что, по крайней мере, некоторые умы должны были быть созданы заново вместе с их телами. И большая редкость доказуемых случаев реинкарнации, по крайней мере, в человеческих телах, указывала на то, что это было верно во всех случаях, кроме нескольких. Куда же тогда делись умы большинства умерших людей? — К звездам, — решил Денкирх и принялся доказывать это.

Его первые попытки были основаны на использовании радиотелескопов и закончились полным провалом. Затем он начал работать с противоположного конца, модифицируя энцефалограф, и с помощью этого относительно грубого инструмента он уловил первые намеки на ужасные шепоты звезд, и в ту же ночь он обладал всеми знаниями об этой первобытной тайне, которые позже только усилил. То есть все, кроме ее глубинного смысла.

Затем последовали более поздние усовершенствования, более простые, чем тот конечный результат, который висел над кроватью, на которой я сидел, но, такие, же эффективные, для прослушивания мыслей наших предков. Ранее Денкирх отмечал, что различные исторические периоды были сгруппированы в узнаваемых частях неба, хотя и имели значительные перекрытия. Осмысленные имена, конечно, были редкостью, но многие профессии давали ключ к определению их датировки. Например, автомеханик должен был быть совсем недавно, а рядовой Железной Бригады был так же полезен, как и Авраам Линкольн. В общем, самые последние имена группировались на Денебе или в направлении Ориона, в то время как имена периода вокруг Первой Мировой Войны можно было услышать, когда антенна была направлена на Плеяды, и так далее. Казалось вероятным, что со смертью каждого занятого тела человеческий разум делал еще один шаг в медленной, величественной процессии вокруг вселенной.

Этого знания, этого доказательства его утверждений для Денкирха вскоре стало недостаточно. У него был целый список имен, но сейчас он хотел получить сведения о вселенной из первых рук.

Я до сих пор помню, как выглядел Денкирх в тот вечер, когда он говорил, бессознательно расхаживая по комнате и размахивая руками, а блеск в его глазах был гораздо ярче, чем могли дать ему мягкие флуоресцентные лампы. — Джонни, вы всегда говорили мне, что смерть — это забвение. Теперь я могу доказать вам, что это не забвение, а вселенная во всей ее чудесности и красоте! Подумайте об этом, Джонни — грохочущие азотные катаракты под бледно-зеленым солнцем. Ночь в ослепительном центре шарового скопления! Что вы когда-нибудь хотели увидеть? Вам нужно было просто ждать этого. А теперь, с этим, — он махнул рукой в сторону огромного конуса, безмолвно ожидавшего надо мной, — нам даже не придется ждать.

С этой последней фразой — его триумфальным заявлением — мой дух, который был захвачен против воли его диким энтузиазмом, снова погрузился в слепое отчаяние. Я знал, что здесь что-то не так. Не в теориях, потому что они были подтверждены приборами; не в приборах, потому что Денкирх был слишком логичен даже в своем фанатизме, чтобы принять свои результаты, не дублируя их в многочисленных перекрестных проверках; и все же где-то…

— Вы хотите сказать, что конусы — это передатчики материи? — спросил я, когда до меня дошел весь смысл слов Денкирха.

— Ну, во всяком случае, не передатчики, — ответил он, — и я сконструировал их только для того, чтобы принимать разумы. Но, осмелюсь сказать, что они неплохо работали бы и для материи, если бы ее можно было каким-то образом послать им. В основном, однако, они предназначены для выполнения работы, аналогичной работе моих более ранних пассивных приемников, и они будут делать все, что делали более ранние, как вы слышали. Они делают только один шаг дальше. Не бросать тело через всю вселенную, а притягивать разум назад, и это все, что нужно.

Пока Денкирх рассказывал о своем шедевре, я испытывал тот же благоговейный трепет перед величием его замысла, что и тогда, когда он рассказывал о ступенях, ведущих к нему, но под мягкой подушкой чуда лежали те же раздирающие когти страха, и мой желудок сжимался, когда я слушал.

Разница между конусами и их предшественниками заключалась в их способности активно выхватывать разум оттуда, куда он ушел, когда покинул свое первоначальное тело. Отсутствие этой особенности, подумал Денкирх, преждевременно изгнало многих древних мистиков в далекие миры. Если бы они просто усилием воли направили свой дух в другое, уже занятое тело, то очень скоро были бы вынуждены вернуться обратно в свое собственное. Если бы вместо этого они освободили свой разум, не дав ему никакого основного направления, что, вероятно, было более распространенным явлением, они были бы непреодолимо притянуты к Денебу. Совершенно так, если бы их тела умерли, неспособные вернуться без той же духовной дисциплины, с помощью которой они пришли, и которую инопланетная среда вполне могла сделать невозможной, пока их земные тела не соскользнут в бессмысленную смерть.

Конусы, подключенные к разуму Денкирха, когда он освободится от своего тела (также электронный процесс, поскольку Денкирх был ученым, а не мистиком), должны были вытягивать его обратно из Денеба, когда они будут активированы. В промежутке между тем, как его разум будет отделен от мозга, как он объяснил, интерференционным полем, и тем, когда я включу конусы, Денкирх будет иметь столько же свободы на какой-то чужой планете, сколько даст ему его новорожденное тело. Он получит свободу бегать, рыть норы, летать или, возможно, просто сидеть и впитывать новизну своего окружения.

В этот момент он перестал расхаживать и вернулся к пульту управления, жестом приглашая меня присоединиться к нему. Большая часть его восьмифутовой длины была покрыта циферблатами, но к одной стороне был прикреплен шлем, очень похожий на тот, что лежал на кровати. В трех футах консоли, ближайших к месту подключения шлема были встроены еще две штуки: большой трехпозиционный переключатель и маленький красный световой индикатор, похожий на контрольные лампы зарядки большинства новых автомобилей.

— Вы наденете этот шлем, — сказал Денкирх. — С ним вы будете в полном контакте со всеми моими чувствами, до тех пор, пока переключатель находится во втором положении. То есть, пока я нахожусь на Денебе, все, что я испытываю в любом случае, будет так же ясно для вас, как, если бы это были вы сами. Единственная разница в том, что вы не сможете контролировать новое тело, как это сделаю я. Через десять минут или что-то около этого, вы сможете использовать ваши собственные глаза, когда они будут открыты. Хотя все это может выглядеть как двойная экспозиция. Убедитесь, что красный свет не горит, и переведите переключатель в третье положение, чтобы включить конусы. Лампа подключена к радару, и если она светится, это означает, что самолет почти над головой. Просто подождите, пока она не погаснет, прежде чем нажать на переключатель.

Затем, как всегда, будучи ученым, его мозг уловил загадочную нить, которую он мысленно прочертил, и он задал простой, задумчивый вопрос, который заставил меня, снова вспотеть: — Интересно, почему я могу принимать только личности умерших людей? Вы могли бы подумать, что, либо все поверхностные мысли будут проходить, либо, их, вообще, не будет. Конечно же, представители других рас не тратят все свое время на повторение своих человеческих имен, не так ли?

Но это казалось лишь незначительным вопросом, который вскоре должен был проясниться вместе с гораздо большими тайнами, а Денкирх вернулся к своим текущим делам.

— Все, что вам нужно сделать, — повторил он, — это надеть шлем, перевести переключатель во второе положение, чтобы освободить мой разум, а затем в третье положение, через десять минут, чтобы вернуть меня обратно.

Я подождал немного, сцепив руки на коленях, чтобы они не дрожали, и задал вопрос, ответа на который уже боялся: — Когда вы планируете попробовать это?

— И когда же? — удивленно повторил он. — Ну, конечно же, сегодня вечером. Небо чистое, статический уровень низкий — чего еще можно желать?

Следующие сорок пять минут я, молча, и смиренно ждал, пока Денкирх в последний раз проверит свое оборудование, пока, наконец, он не отступил назад, не посмотрел на него с минуту, уперев руки в бока, и не сказал: — Ну, я думаю, все, что нам остается, это включить его и дать ему прогреться.

Он коснулся выключателя на дальнем конце консоли, и комната задрожала, когда стоящий рядом генератор набрал скорость. Через несколько минут тряска утихла, сменившись тихим мурлыканьем, и Денкирх объяснил: — Это просто была зарядка конденсаторов. Конусы будут потреблять много энергии, когда они начнут работать. Над консолью есть выключатель освещения, которым вы должны щелкнуть, прежде чем включить аппаратуру. Он отключает все, кроме необходимых приборов, чтобы снизить нагрузку, когда вы включите конусы. Освещения циферблата будет достаточно, чтобы вы могли видеть, когда ваши глаза привыкнут, и, кроме того, большая часть того, что вы увидите, будет поступать через мои глаза.

С этими словами Денкирх сел на кровать, надел шлем и лег во весь рост, вытянув руки по бокам. — Вы можете пристегнуть меня, Джонни? — сказал он, и его слова были несколько приглушены подбородочным ремнем шлема. — Я сомневаюсь, что это имеет большое значение, но есть небольшой шанс, что мое тело может немного двигаться после того, как мой разум отключится, и я не хочу повредить свой шлем и не дать вам увидеть, что происходит, вот как.

Щелкнула застежка, и я пошел от кровати к консоли, пытаясь придумать слова, чтобы объяснить Денкирху, чего я боюсь. Но это был не тот страх, который можно было бы объяснить; он был слишком прост для этого.

Провода от шлема были слишком коротки, чтобы я мог дотянуться до выключателя с надетым шлемом. Поэтому я выключил свет, а затем сел и подождал, пока снова смогу видеть, прежде чем попытаться надеть эту громоздкую штуку… Возможно, даже больше, и в каком-то смысле эта минута была самым ужасным испытанием, которое я пережил в тот вечер. Это было так, как, если бы я проснулся за мгновение до того, как мой будильник зазвонит утром, все еще удобно устроившись в постели, но зная, что резкий шум может разразиться в любой момент. Это и даже больше, потому что это был последний блаженный сон, который вот-вот должен был разбиться вдребезги, и мое подсознание знало это, хотя и не могло сказать.

Денкирх крикнул из темноты позади меня: — Вы готовы?

Многочасовой страх, который я испытывал, наконец, прорвался сквозь мое достоинство, и я закричал: — Денни, это неправильно! Ради Бога, забудьте об этом и просто опубликуйте остальные ваши находки. Одного этого достаточно, чтобы сделать вас настолько богатым и знаменитым, насколько вы можете захотеть.

— Нет, — ответил он, — я уже так богат и знаменит, как мне хочется. Я просто хочу узнать правду. Я не иду на дикий риск, но даже если бы и рисковал, то это стоило бы того, чтобы иметь шанс продвинуть человеческое понимание настолько, насколько это будет возможно. Поворачивайте переключатель, Джонни.

Как только он закончил, передо мной замигала красная сигнальная лампочка, предупреждающая о самолете.

— Над нами самолет, — нетерпеливо сказал я, теперь уверенный, что, по крайней мере, есть небольшая задержка. Если бы мы задержались… Но это ничего не могло изменить.

— Это не имеет значения для первого этапа, и он исчезнет прежде, чем я вернусь. Переключайте.

И, да поможет мне Бог, я это сделал. Но ведь бога нет, не так ли? Ни бога, ни рая, только ад, который взирает на нас каждую ясную ночь. Как только я щелкнул переключателем, стало ясно, что Денкирх был совершенно прав. Но до сих пор никто из нас не понимал, насколько беспомощным окажется земное эго в новом теле. Я даже не успел пошевелить рукой, как она почти сама дернула переключатель, и я сел, дрожа в темноте от собственного крика и криков Денкирха, которые все еще отдавались эхом в моей голове.

Можете ли вы себе представить — можете ли вы начать воображать! — что значит быть совершенно чуждым? Ваше тело, ваш мир, даже ваш ум, за исключением этого крошечного, бессильного пятнышка эго, которое кричит: — Это не я. И кричит еще громче, зная, что оно есть и будет вечно, тело за телом, вечность за вечностью, пока пространство и время не исчезнут! Вот, почему я больше не сплю безоблачными ночами, потому что мириады звезд приветствуют меня во сне шепотом: — Скоро ты будешь с нами, с каждой из нас, — и высокий тонкий крик Плеяд говорит мне, где сейчас находится Денкирх.

Я знаю, что это неправдоподобная история, и я сам мог бы подумать, что это сон, если бы не обернулся и не увидел в зеленом колдовском свете светящихся циферблатов последние земные останки Самюэля Денкирха. Затем я швырнул свой шлем в консоль и выбежал из подвала, который полыхал позади меня, когда брызжущие дуги от разбитых приборов зажигали каркасы стен; и потом я ничего не помню, кроме своих собственных криков, пока патрульная машина не остановила меня в Индиане. Возможно, само возвращение было фатальным, но я скорее думаю, что это была атмосфера; ибо Денкирх возвратился на Землю в виде мерзости со щупальцами, которой он стал на Денебе…

Лжепророк

Латынь была якорем моей души еще со второго семестра учебы в колледже. Я не знаю, почему так должно было случиться, но я могу рассказать, как это произошло.

Я два года изучал латынь в старших классах, потому что это было именно так, или же Испанский. Ни тот, ни другой вариант меня не устраивал, но я был вынужден изучать несколько иностранных языков. Мои оценки были вполне адекватны, но никто не мог принять меня за латиниста, и я не помню, чтобы получал какое-то особое удовольствие от занятий.

Мой план в колледже (Университет Айовы) состоял в том, чтобы специализироваться на химии, поступить на юридический факультет и стать патентным поверенным. Химия требовала немецкого языка, поэтому я начал изучать немецкий в надежде, что никогда больше не прочитаю ни строчки по-латыни.

Я довольно быстро понял, что мне не суждено стать химиком (или, как я подозревал, патентным поверенным), и я переключился на историю. Я продолжал заниматься немецким языком (который мне не очень сильно не нравился), потому что не верил, что смогу когда-нибудь вернуться к латыни после года пропуска этого языка.

Вот тогда-то все и стало становиться немного странным. Колледж полностью разрушил мою жизнь. Все изменилось. Я не хочу сказать, что все было плохо — огромная библиотека Айовы, в частности, была замечательным ресурсом для такого человека, как я, который может интересоваться широким кругом предметов, но все было по-другому. Я поймал себя на том, что я думаю, о латыни как, о той части, которую я мог бы вернуть себе из той, ну, юности, от которой я отказался, когда ушел из дома.

Я позаимствовал старый экземпляр учебника латинского языка, которым пользовался в старших классах, и стал изучать его самостоятельно. По правде говоря, я изучал его впервые: в старших классах у меня было чутье на зрительные переводы, но грамматика меня мало интересовала. Я начал регулярно заниматься на моем третьем семестре и прошел почти все латинские курсы, предлагаемые в Айове, прежде чем я закончил колледж. Я закончил обучение с тридцатью семестровыми часами и спросил, могу ли я назвать Латынь моей второй специализацией вместе с историей. Администрация согласилась.

Я поступил в юридическую школу Дьюка в 1967 году. Это тоже было напряженно; я посещал курсы латыни в главном университете, чтобы закрепить свое решение. (Раньше никого и никогда не заставляли этого делать, но не было никаких правил, запрещающих это.)

Когда меня призвали на воинскую службу из юридической школы, я не мог посещать курсы, но я пронес свой Оксфордский классический текст Горация через базовую подготовку и всю Юго-Восточную Азию, которую я видел. Я продолжаю читать по-латыни для удовольствия. Я также много читаю по классическим предметам, потому что они меня интересуют, и у меня есть хорошая надлежащая основа, полученная во время моих студенческих дней.

Естественно, я использовал много классических историй в своей фантастике, научной фантастике, а также фэнтези и ужасах. Я написал «Лжепророка», чтобы пополнить сборник ранее написанных историй в классической среде.

Иногда я прихожу к выводу, что многие читатели думают, будто они знают кое-что о Древнем Риме. Когда они читают противоположное утверждение в моей истории, некоторые считают, что я совершил глупую ошибку. Ну, я действительно совершаю глупые ошибки (например, когда я почти перерезал сухожилие, когда точил нож), но когда речь идет о римской истории или культуре, умные деньги ставят на меня.

Общепринятый случай состоит в том, что образованные люди не хотят верить, что римские щиты были сделаны из фанеры. Мне позвонил незнакомый человек из Калифорнии и сказал, что фанеру изобрели только в девятнадцатом веке. Римские щиты были сделаны из трех слоев (как правило) березы, склеенных вместе. Волокна на переднем и заднем слоях шли поперек, но на центральном слое они были вертикальными. Археологи называют этот материал фанерой (а как еще они могли бы его назвать?); обычный образованный человек находит эту истину смешной.

Однажды я пожаловался, что мне повезло, что я не получаю подобных возражений, когда упоминаю, что большинство римских зданий были бетонными. На следующий день я получил запрос от редактора, который хотел знать, было ли мое упоминание о «Римском бетоне» ошибкой.

Похожая проблема имеет место с читателями, которые считают, что разговорная латынь должна быть переведена на что-то более близкое к Уильяму Моррису, чем к нормальному английскому языку. Здесь есть место высокому стилю, но он не находит большого применения среди солдат или обычных людей вообще, сейчас или две тысячи лет назад. Мой диалог (как и диалог Марциала, Катулла, Петронис и очень длинного списка других латинских писателей) имеет тенденцию быть разговорным по форме.

В эти истории было вложено много книг и исследований, но мое сердце тоже погрузилось в них.

***

Крупный молодой человек, ухмылявшийся Даме через дверной проем личного кабинета городского префекта, был похож на убийцу. Дама знал имя этого парня — Луций Веттий — и знал, что он офицер имперской гвардии, хотя в данный момент он носил гражданскую тогу. Дама улыбнулся в ответ. — Добродетельный Марк Лициний Дама! — проревел дворецкий с сильным сирийским акцентом. Почему Гай Рутилий Рутилиан, который, по словам Митры, будучи городским префектом Рима, не мог купить слуг, которые хотя бы правильно произносили латынь?

— Он не упомянул, что вы всего лишь торговец! — Менелай прошептал Даме в изумлении. — Нет, он этого не сделал, — согласился Дама, не уточняя своего ответа. На дворецком была новая туника. Так же, как и на привратнике, который позволил Даме и его старшему спутнику войти в приемную Рутилиана вместе с толпой из более сотни других просителей милости. Туники были из лучшего египетского льна и стоили немалых денег даже Даме, который привозил их вместе с шелками, которые были его основным товаром. — Его спутник, — воскликнул дворецкий, — ученый Фауст Помпей Менелай! Дворецкий сделал паузу. — Известный как Мудрый. Менелай внезапно помолодел лет на десять. Он выпрямился во весь рост и взъерошил свою длинную седую бороду.

Хотя Дама ничего не сказал, когда они вдвоем вошли в личный кабинет Рутилиана, дворецкий заработал себе бонус за то, что его красноречивый комментарий осветил лицо старика.

Менелай и отец Дамы оставались друзьями на протяжении всей жизни последнего. Дама перестал навещать своего родителя, когда болезнь и боль так мучили старика, что каждый разговор превращался в литанию оскорблений и жалоб; но Менелай продолжал приходить, читать вслух и терпеть горькие оскорбления, потому что это был долг философа — и друга.

— Ну, он действительно выглядит так, как надо, не правда ли?— язвительно заметил Целиус, один из четырех штатских, стоявших вокруг дивана префекта. — А совы в этой бороде не гнездятся, старина?

— Хорошо выглядеть в этой роли достаточно просто, — возразил Вулко. — Но если вам нужен настоящий философ, вы наймете Пактолидеса.

— По-моему, это не по-христиански — нанимать какого-то языческого философа, — сказал Мейсер. — Северьяне это совсем не понравится.

— Моя жена не принимает решений в этом доме, — сказал префект с такой силой, что все присутствующие поняли, что Рутилиан, скорее всего, выказывает желание, чем констатирует факт.

Префект передвинул свое тяжелое тело на кушетке и почесался. Несмотря на то, что утренний воздух был комфортным по большинству стандартов, Рутилиан вспотел, несмотря на то, что отказался от формальности своей тоги во время этой частной беседы.

Эти люди были друзьями, советниками и служащими префекта — и носили все эти отдельные маски одновременно. За исключением Веттия (который был примерно ровесником Дамы), они сопровождали Рутилиана во время его губернаторства в Испании и Северной Африке. Они выполняли важные поручения, давали конфиденциальные советы — и подбирали объедки и остатки, которые составляют привилегии тех, кто имеет высокий пост.

— В любом случае, — сказал Сосий, — я не думаю, что есть что-то греховное в том, чтобы послушать советы о хорошей жизни, даже если они исходят от язычника.

За то, что Дама заплатил Сосию, он ожидал более энергичной поддержки. Пактолидес получал гораздо более высокую цену за свою взятку Вулко.

— Ну что ж, давайте послушаем, что он сам скажет, — сказал Префект, все еще раздраженный упоминанием о своей жене. Он кивнул в сторону Менелая. — Вы ведь можете говорить, правда? — потребовал он ответа. — Не так уж много пользы иметь личного философа, который не может этого сделать, не так ли?

— Пактолидес может говорить как ангел, — пробормотал Вулко. — У этого человека голос, как у мальчика из церковного хора…

Дама подтолкнул своего друга, похлопав его по плечу. Менелай шагнул вперед и поклонился. — Если когда-либо и был человек, который справедливо боялся говорить в вашем присутствии, благородный Рутилиан, — прогремел старый философ, — то это я. И я чувствую, — он отвесил легкий, широкий поклон спутникам Префекта, — что те, кто участвует в ваших советах, вполне способны видеть мое горе.

Менелай сразу же стал другим человеком, как только начал свою торжественную речь — уверенным, повелительным; его тон и громкость прорвались сквозь шум, наполнявший переполненную дождем базилику, когда он обратился к своим слушателям в одном из углов. Дама беспокоился, что отчаянная потребность старика в работе заставит его застыть, когда представится такая возможность. Ему следовало бы знать это лучше.

… ибо мое сердце наполнено сознанием того, как вы, вооруженные подобно самому Марсу, сохранили свободу этой Республики; а теперь, надев тогу, увеличиваете ее гражданскую славу. Для…

Солдат Веттий поманил пальцем Даму и кивнул в сторону сада позади здания.

Остальные советники Рутилиана выглядели скучающими — Вулко демонстративно зевал, — но сам Префект слушал панегирик с удовольствием. Он кивнул с бессознательным согласием, в то время как Менелай продолжал: — … хотя все те, кто нес бремя вашей возвышенной префектуры, заслуживают похвалы, вам в особенности воздается честь.

Веттий, ожидавший у двери в сад, снова поманил его пальцем. Дама поджал губы и последовал за ним, ступая мелкими шажками, чтобы как можно меньше потревожить собравшихся, хотя Менелая невозможно было сбить с толку даже тем, если бы кто-нибудь крикнул «Пожар»! Префект был восхищен сладкозвучным описанием его добродетелей.

Сад позади дома Рутилиана имел крытую дорожку с трех сторон, обеспечивая тень в любое время дня. Открытое пространство было достаточно большим, чтобы вместить дюжину фруктовых деревьев, а также небольшую, увитую виноградом беседку и множество роз, экзотических пионов и других цветов.

Рядом с дверью было сложено военное снаряжение: бронзовый шлем и латы, смоделированные с идеализированными мускулами, над которыми скакала пара наяд; портупея с вложенным в ножны кинжалом и длинная кавалерийская спата с прямым лезвием; и большой круглый щит в парусиновом чехле.

Веттий проследил за взглядом Дамы, устремленным на снаряжение, и вызвался сам: — Я в армии, и на данный момент прикомандирован к городскому префекту.

У Дамы было два способа справиться с ответом. Он принял поспешное решение, что сокрытие своих знаний от этого большого, сурового солдата не принесет никаких дивидендов, равносильных получению уважения этого человека с самого начала.

— Да, — сказал он. — Декурион в эскадроне Домашней Лошади.

Веттий был достаточно удивлен, чтобы бросить взгляд в сторону и убедиться, что холст все еще скрывает позолоченные шипы и сердца на синем фоне его щита. — Да, это я, — мягко согласился он. — Более или менее, телохранитель Префекта. Меня зовут Луций Веттий, как вы, наверное, и сами знаете.

В последнем предложении не было никаких вопросов, но Дама все равно кивнул в знак согласия. Он подготовился заранее — как всегда это делал перед крупной распродажей.

Это дело, поскольку оно был личным, а не просто вопросом денег, было самой крупной продажей в его жизни…

— Позвольте мне надеяться, — донесся голос Менелая через открытую дверь и окно кабинета, — что мои сегодняшние слова могут быть тронуты той радостью, с которой весь Рим встретил известие о том, что вы назначены его кормчим.

— Интересно, — сказал Веттий, — сколько же вы заплатили Сосию?

Дама уперся своим языком в щеку изнутри.

— Причина моего интереса, — продолжал солдат, — в том, что он тоже берет деньги у Пактолидеса. Он рассмеялся. — Знаете ли, Вулко — необыкновенно добродетельный советник.

Дама горько поморщился. — Да, — согласился он. — Вулко подкуплен.

— Мои слова вытесняются под давлением той добродетели и благожелательности, которые я вижу перед собой… — продолжал Менелай высокопарным голосом.

— Я и не думал, — продолжал Дама, тщательно подбирая слова, — что декуриона стоит подкупить. До тех пор, пока я не встретил вас.

— Я бы взял ваши деньги,— сказал Веттий с той же холодной улыбкой, что и раньше. — Но это ничего бы вам не дало. Вот чего я действительно хочу от вас, Гражданин Дама…

Дама согласно кивнул головой. — Продолжайте, — сказал он.

Если не деньги, то женщина? Конкретная женщина, к которой мог бы иметь доступ торговец шелком…?

— … это информация. Ровная уверенность, с которой эти слова слетели с губ Веттия, подчеркивала размеры и силу говорившего человека. У него были черные волосы, и он говорил со слабым привкусом иллирийской границы.

— Продолжайте, — повторил Дама с внешним спокойствием.

Из помещения вышли. — … хотя я боюсь, что, упомянув сначала о каком-либо особом совершенстве, я, по-видимому, обесцениваю его…

— Теперь я понимаю, почему старик хочет стать домашним философом Рутилиана, — сказал Веттий. — Становится все труднее и труднее наскрести достаточно внештатных учеников, чтобы удержаться на хлебе, луке и глотке вина…

Дама кивнул.

— Дело в том, что я не совсем понимаю, какова ваша роль в этом деле, Гражданин.

На этот раз улыбка солдата заставила Даму мысленно измерить расстояние между ним и рукоятью меча, прислоненного к стене. Слишком далеко, почти наверняка.

И совершенно ненужно. Почти наверняка.

— Менелай был другом моего отца, — сказал Дама. — Хорошим другом. Последний, единственный друг моего отца. Менелай слишком горд, чтобы принимать милостыню непосредственно от меня, но он был рад, что я стою рядом с ним, когда он искал эту должность в доме Префекта.

Веттий усмехнулся. — Стойте рядом с ним, — иронически повторил он. — С полным кошельком серебра вы раздаете его всем, кто может облегчить дорогу вашему приятелю.

— … упомянуть ли о реке Тежу, красной от крови разбойников, которых вы, как Губернатор, убили там?

— Он этого не знает, — отрезал Дама.

— Но вы, же знаете, купец, — сказал солдат.— Вы очень серьезно относитесь к своим семейным обязанностям, не так ли?

— Да, конечно, — согласился, Дама так просто, будто не знал, что над ним издеваются… и возможно, над ним вовсе не издевались. — Менелай — мой друг и мой долг, но… я серьезно отношусь ко всем своим обязанностям.

Большой человек улыбнулся; на этот раз, для разнообразия, это придало его лицу приятное выражение. — Да, — сказал он. — Я тоже так думаю.

— Я вижу это, — согласился Дама, чувствуя, как его тело расслабилось в первый раз с тех пор, как он начал беседовать с этим большим, смертоносным человеком. — И это ваш долг — охранять Рутилиана.

— Скорее дело в том, чтобы уберечь Префекта от удара с того места, куда он не смотрит, — сказал Веттий, пожимая плечами.— Поэтому мне нравится знать людей, которые приближаются к нему.

Он ухмыльнулся. — Обычно мне не очень нравится то, что я узнаю. Обычно.

Дама кивком указал в сторону кабинета, где размеренная, риторическая речь Менелая сливались с общей болтовней всех присутствующих. — Я думаю, нам лучше вернуться, — сказал он. — Я был рад познакомиться с вами, Луций Веттий.

И это было правдой.

— А, Веттий! — позвал Префект, вытягивая шею, чтобы посмотреть через плечо, как Дама и солдат возвращаются в комнату. — Нам здесь понравился Менелай, не так ли, господа?

(Да, да, действительно, хорошо говорящий человек может казаться солидным для язычника). — Ну, если он в состоянии произнести заданную речь, то это не делает его ученым, сир, — раздраженно сказал Вулко.

Он смерил Менелая взглядом, который должен был быть стальным. Голова Вулко была сдвинута так, что только один глаз выдавал его присутствие, что делало его похожим на разъяренную ворону.

— Скажите мне, братец, — потребовал он, — кому Терсит скормил своих сыновей? Быстро, и немедленно — никаких поисков в ваших книгах.

Философ растерянно заморгал. Дама на мгновение подумал, что его друга поймали, но Менелай сказал: — Добрый господин, это Атрей убил сыновей своего брата Фиеста и приготовил их для их отца.

Дама подавил смешок. Менелай сделал паузу, чтобы найти способ ответить на этот вопрос, не выставляя своего собеседника слишком глупым.

Вулко мигнул. — Ну, кажется, все в порядке, — пробормотал он, уставившись на свои руки и, казалось, изучая свой маникюр.

— Да, конечно, — согласился Рутилиан. — Теперь вы, Луций Веттий. Какая информация у вас есть для нас?

Все остальные в комнате посмотрели на высокого солдата: Менелай с удивлением, Префект и его спутники с частично скрытой жадностью к скандалу; Дама — с профессионально пустым выражением лица, ожидая услышать, что будет сказано, прежде чем он решит, как поступить с тем, что нужно будет противопоставить.

Веттий взглянул на Даму. — Я предложил бы Его Превосходительству, — сказал он, — чтобы он дал мне возможность посмотреть, что я могу узнать об ученом Менелае.

— Конечно, — согласился Рутилиан, подняв брови. — В конце концов, мы должны быть уверены в человеке, который будет отвечать за моральное воспитание моих детей.

Его спутники покачивались и одобрительно что-то бормотали.

Веттий достал из бумажника на груди тоги сложенный вдвое блокнот из вощеных дощечек, но не потрудился открыть его, прежде чем сказать: — Менелай родом из Кесарии Каппадокийской, где его отец был одним из городских советников.

Как и отец Дамы.

— Учился в Газе, потом в Афинах. Вернулся домой и преподавал там большую часть своей жизни. Переехал в Рим около пяти лет назад. Дает уроки ораторского искусства и философии…

— Эпикурейской философии, — поправился он, прежде чем Дама успел его прервать.

— Эпикурейской философии, — продолжал Веттий, одарив Даму, а не Менелая, не совсем дружелюбной улыбкой. — На Форуме Траяна, примерно для дюжины учеников одновременно. Он не очень хорошо ладит сдругими учителями, которые работают в том же районе. В течение последних трех месяцев он нападал на одного Пророка Пирра в своих лекциях, но эти двое никогда не встречались лицом к лицу.

На этот раз Дама был готов. Он с силой постучал пальцем по плечу Менелая, хотя тот уже открыл рот, чтобы яростно — и без всякой необходимости, высказать свое мнение о Пирре.

— Ну, мы же знаем, что он философ! — сказал Целиус. — А какова же его личная жизнь?

— У него не так уж много личной жизни, — ответил Веттий. Он выдал свое беспокойство таким слабым тоном, что только Дама, находившийся в кабинете, услышал и понял его. — Когда его дела немного идут вперед, то он покупает подержанные книги. Когда дела идут хуже…

Менелай поморщился и уставился в пол.

— … то есть, как обычно, как и сейчас, он их закладывает. Держится подальше от винных лавок. Примерно раз в несколько месяцев он навещает шлюху по имени Дром, которая работает в переулках за Мясным Рынком.

— Это не слишком дорогие сделки, — сухо добавил Веттий.

Дама изумленно взглянул на философа. Менелай искоса встретился с ним взглядом и пробормотал: — Ах, Дама, я думал, что когда я стану старше, некоторые препятствия для спокойного ума перестанут вторгаться в мою жизнь. Но я еще не настолько стар. Мне стыдно признаться.

Мейсер открыл рот, словно собираясь что-то сказать. Луций Веттий повернулся к нему и… постучал указательным пальцем левой руки по своему блокноту, как это показалось Даме.

Дама подумал, что жест солдата мог быть всего лишь праздным жестом, но Мейсер кое-что из этого понял. Глаза советника выпучились, а рот закрылся с громким хлопком.

— В прошлом году,— спокойно продолжал Веттий, — Менелай ночью съехал из своей чердачной квартиры, вымогая у хозяина деньги за восемь дней аренды.

— Сир! — в гневе выпалил философ, несмотря на сдерживающую руку Дамы. — Когда я переехал туда весной, мне сказали, что черепица на крыше будет заменена через несколько дней. К зиме ничего не было сделано — и мои книги промокли от первых же проливных дождей!

— Пара мавров, которые сейчас делят комнату… — сказал Веттий.

— Если вы хотите поверить… — начал Вулко.

— … говорят, что хозяин сказал им, когда они въехали, что черепица на крыше будет заменена через несколько дней, — продолжал Веттий, отрезая вмешательство, как меч режет веревку. — Это было три месяца назад.

Он повернулся к философу и холодно сказал: — Вы можете что-нибудь добавить к этому, Фауст Менелай?

Менелай моргнул.

Дама низко поклонился солдату и сказал: — Мой спутник и я просим прощения, сир. Он не понимал, что жизнь исключительно порядочного и благородного человека может содержать в себе, при ближайшем рассмотрении… инциденты, которые выглядят достойными сожаления вне контекста.

— Ну, все равно… — сказал Рутилиан, хмурясь и ерзая на своем ложе. — А вы, коллеги, что думаете?

Все четверо его гражданских спутников открыли рты, чтобы заговорить. Мейсер немного опередил остальных, выпалив: — Ну, Северьяна определенно не обрадуется, если противник Пророка Пирра войдет в ваш дом!

— Разве я не говорил вам оставить мою жену в покое? — прорычал Рутилиан.

Мейсер вздрогнул, как от пощечины. Остальные гражданские лица замерли, не желая произносить то, что, возможно, не было словами, которые хотел услышать возбужденный Префект.

Веттий посмотрел на них с холодным удивлением, потом снова на Рутилиана. — Могу ли я сказать, сир?— спросил он.

— Конечно, конечно, Луций, — сказал Рутилиан, вытирая лоб салфеткой. — Как вы думаете, что мне сделать?

Дама очень крепко сжал плечо Менелая, чтобы старый философ снова не перебил его, что, по мнению Дамы, означало бы катастрофу. Солдат был не из тех людей, чьи предупреждения, озвученные или подразумеваемые, можно было проигнорировать без всяких затрат.

— Я не могу говорить о философии этого человека, — сказал Веттий.

Он остановился на полпути, чтобы посмотреть, не вмешается ли Менелай, и улыбнулся, когда философ промолчал. — Но, что касается его жизни — Гражданин Дама правильно изложил ситуацию. Ученый Менелай — исключительно достойный и благородный человек, достойный войти в ваш дом, сир…

Вулко начал что-то говорить. Прежде чем эти слова прозвучали, солдат повернулся и добавил совершенно бесстрастным голосом: — … или ваш консилиум. С моральной точки зрения.

Вулко побледнел и замолчал.

Дама бесстрастно наблюдал за этим обменом репликами. Этот Веттий мог далеко продвинуться в имперской бюрократии, с его способностью собирать информацию и безжалостной готовностью использовать то, что у него было. Но то, как двигался солдат, как он рассчитывал время — бросаясь вперед, прежде чем его цель ожидала этого, прекращая спор, прежде чем он становился двусторонним, — это были достоинства фехтовальщика, а не бюрократа.

Правую ладонь Дамы покалывало, она вспомнила ощущение меча. За пять лет он превратил скромное наследство своего отца в настоящее богатство благодаря своей готовности идти туда, где прибыль была столь же высока, как и риск. Он знал фехтовальщиков, знал убийц…

— Даже с…? — промолвил Префект. На мгновение его глаза обратились внутрь себя. — Но, да, я вижу, что любая жизнь, изученная внимательно, может выглядеть…

Рутилиан резко замолчал, словно испугавшись, что его размышления вот-вот войдут на территорию, которую он не хотел исследовать.

— Ну, как бы то ни было, Менелай, — продолжал он, — я думаю, что мы дадим вам…

— Гай, дорогой, — объявил одетый в шелка юноша, проходя мимо хмурого дворецкого, — здесь есть кое-кто, кого вы просто должны увидеть.

Рутилиан поднял голову и нахмурился, но тут, же смягчился, увидев говорящего юношу — точнее, мальчика. — Я сейчас занят, Ганимед. Неужели это не может подождать?

— Ни одной лишней минуты, — твердо сказал Ганимед, задрав свой дерзкий нос, и глядя на Префекта поверх пухлых щек.

— О, тогда пошли его сюда, — со вздохом согласился Рутилиан.

— Достопочтенный Гней Аэлий Асер, — возвестил дворецкий, чей голос был на полшага выше возмущения и скандала… — он сделал паузу… — посланник Пророка Пирра.

— Это шарлатан! — выкрикнул Менелай.

— Не подобает язычнику критиковать христианина, послушайте, вы! — возразил Мейсер.

— Пирр вовсе не христианин! — сказал Менелай. — Это такой же обман, как и его заявление о том, что он знает будущее и…

Дама приложил палец к губам своего друга.

Молодой человек, чья одежда и осанка свидетельствовали о том, что он из хорошей семьи, был приглашен в кабинет дворецким.

Рутилиан перевел взгляд с новоприбывшего на Менелая и отстраненно заметил: — Один совет, добрый философ: моя жена считает Пирра христианином. Это вера, с которой я предпочитаю согласиться.

Он повернулся к вошедшему человеку и сказал: — Приветствую вас, Гней Асер. Прошло слишком много времени с тех пор, как вы или ваш отец удостаивали нас своим обществом.

Вместо того чтобы кратко ответить, Асер начал: — Приветствие Гаю Рутилиану от Пирра. Есть…

Глаза молодого человека остекленели, а голос казался свинцовым. Он даже не взглянул на Префекта, когда его язык запел нараспев, чтобы продолжить:

— …один перед вами

— Чьей бородой он прикрывает для мальчиков свою похоть.

— Скорее отгоните его от себя

— И отвергните его в прах.

Посланец Пирра замолчал. — Я думаю, что это ошибка… — начал Дама, в то время как его мозг лихорадочно работал, ища дипломатический способ опровергнуть абсурдное обвинение.

Менелай не был ни заинтересован в дипломатии, ни способен к ней. — Это дурные стишки, — сказал он, обращаясь прямо к Префекту. — И это чушь собачья. Я никогда в жизни не прикасался к мальчику с плотской целью.

После паузы, слишком короткой для того, чтобы кто-то другой мог вставить комментарий, философ добавил: — Я не могу утверждать это, как достоинство. Потому что, честно говоря, у меня никогда не было такого искушения.

— Веттий? — спросил Префект, и его глаза сузились от предположения.

Солдат пожал плечами: — Я не могу доказать отсутствие, — сказал он, его тон отрицал возможность, скрытую в этих словах. — Но если бы у ученого Менелая были вкусы в этом направлении, то кто-нибудь из соседей или рабов непременно упомянул бы об этом.

— В его бумажнике… — неожиданно вмешался Асер.

— … хранится соблазнитель… письмо к мальчику, с которым он спит.

— Это ложь, — закричал Менелай, — такая же лживая и черная, как сердце шарлатана, чьи слова произносит этот бедный обманутый юноша!

Веттий потянулся к груди тоги философа.

Менелай поднял руку, чтобы отразить то, что он посчитал посягательством на свое чувство приличия. Дама схватил философа за руку и сказал: — Пусть он обыщет тебя сейчас. Это продемонстрирует ложь всем этим господам.

Веттий достал потрескавшийся кожаный кошелек, углы которого так часто зашивали, что его вместимость уменьшилась на треть. Он приподнял большим пальцем клапан — завязки сгнили лет десять назад — и высыпал содержимое, предмет за предметом, на левую ладонь.

Перо. Пара луковиц.

— Я, э-э, — пробормотал Менелай, — это мне на обед…

Дама похлопал его по плечу, призывая к молчанию.

Половина корки хлеба, скорее откушенная, чем оторванная от большого куска. Губы Рутилиана и его спутников скривились.

Блокнот, закрытый так, чтобы две дощечки защищали надписи на их вощеных внутренних сторонах. Все взгляды обратились к философу.

Все глаза, кроме глаз Гнея Асера, стоявшего тихо, как отдыхающая овца.

— Моя записная книжка, — объяснил Менелай. — Я записываю идеи для своих лекций. А иногда и встречи.

Веттий стряхнул обратно остатки содержимого кошеля и открыл записную книжку.

— Это по-гречески, — заметил он. Он подвинулся так, чтобы свет из садовой двери отбрасывал тени на отметины, нанесенные на воск, и делал их разборчивыми.

— Да, я делаю записи… — начал философ.

— Менелай своему возлюбленному Курносу, — сказал Веттий, скорее переводя строки, чем читая их в оригинале. — Курнос, не гони меня под ярмо против моей воли, не подгоняй мою любовь слишком сильно.

— Что же это! — удивился Дама.

— О…! — пробормотали несколько человек в комнате.

— Я не приглашу тебя на вечеринку, — продолжал солдат, повышая голос до уровня, достаточного, чтобы выкрикивать команды через все поле боя, — и не запрещаю тебе. Когда ты рядом, я огорчаюсь, но когда ты уходишь, я все еще люблю тебя.

— Да это же не мой блокнот! — воскликнул Менелай. — И не мои слова тоже. Ведь это всего лишь цитата из древнего поэта Теогниса!

Дама начал протягивать руку к блокноту. Он поймал себя прежде, чем подумал, что этот жест был заметен, но солдат увидел и понял его. Веттий протянул Даме открытый блокнот.

Посланец Пирра должен был бы улыбаться — и на лице его должно было появиться какое-то выражение. Но лицо Гнея Асера оставалось добрым и мягким, как масло. Он повернулся, чтобы выйти из кабинета так же бесстрастно, как и появился.

Менелай потянулся было к руке Асера, но Дама загородил его своим телом. — Держи себя в руках! — прорычал он себе под нос.

Послание в блокноте не могло быть написано старым философом… но подделка была очень хороша.

Слишком хороша, чтобы Дама заметил разницу между рукой Менелая и рукой подделывателя.

— Ложь не меняет правды! — крикнул Менелай в спину Гнея Асера. — Скажи это своему хозяину! Правда еще найдет его!

— Гражданин Менелай,— сказал Префект сквозь сжатые губы, — вам лучше… — в голове у него мелькнула целая серия картин: Менелай дерется с посланником Пирра в приемной, — выйдите на минутку в сад, пока мы обсуждаем дела. И ваш друг тоже…

— Сир, — вмешался Веттий, — я думаю, было бы желательно, чтобы Гражданин Дама присутствовал при обсуждении.

— Но ведь мы не обязаны объясняться с каким-то странствующим гомосексуалистом?— сказал Целиус.

Рутилиан посмотрел на него. — Нет, — сказал он. — Я никому ничего не должен объяснять, Целиус. Но мой друг Луций прав в том, что иногда объяснение может избавить нас от дальнейшей неловкости — даже в таких тривиальных вопросах, как эти.

Впервые Дама понял, что Рутилиан достиг высокого поста по более веской причине, чем тот факт, что у него были правильные предки.

Мгновенная дрожь сотрясла тело Менелая. Философ выпрямился, спокойный, но выглядевший старше, чем Дама когда-либо видел его прежде.

Он поклонился Префекту и сказал: — Благородный Рутилиан, пусть ваша милость не заметит моей вспышки гнева, но я уверяю вас, что никогда не прощу себе моего собственного поведения, столь недостойного философа и гостя в вашем доме.

Менелай вышел в сад, высоко подняв голову, словно не замечая хихиканья Целиуса и самодовольной уверенности в глазах Вулко.

— Гражданин Дама, у вас есть что добавить? — спросил Префект. Теперь он был судья, а не глава богатого дома.

— Нет никакой возможности, чтобы это обвинение было правдой, — сказал Дама, подбирая слова и зная, что ни в одном языке нет слов, которые могли бы достичь его цели. — Я говорю это как человек, знавший Менелая с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы иметь память.

— А письмо, которое он написал?— требовательно спросил Мейсер. — Я полагаю, что это невинно?

Дама взглянул на своего обвинителя. — Я не могу объяснить, что это за письмо, — сказал он. — Разве что обратить внимание, что Пирр знал об этом, хотя сам Менелай, очевидно, понятия не имел, что написано в блокноте.

Целиус снова хихикнул.

— Луций Веттий, что вы на это скажете? — спросил Рутилиан со своего ложа. Он вытер лицо салфеткой, аккуратно промокнув его, вместо того чтобы беспорядочно провести ею по своей коже.

— По-моему, — сказал солдат, — старик не знал, что написано в блокноте. И он не интересуется мальчиками. Это — на мой взгляд.

— Значит, вы советуете мне нанять ученого Менелая, чтобы он научил моих сыновей правильной морали? — спросил Рутилиан.

На мгновение Дама задумался в надежде и мольбе. Большой солдат посмотрел на Даму, а не на Префекта, и сказал: — В Риме есть множество философов, которые были бы рады такой должности. У вас нет никаких причин идти на ненужный риск.

И конечно, Веттий был совершенно прав. Такой торговец, как Дама, вполне мог оценить соотношение риска и прибыли.

Пророк Пирр тоже понимал эти принципы.

— Да, очень жаль, — сказал Рутилиан. — А ведь хорошо говорит старина. Но… — его взгляд скользнул мимо дворецкого, словно надеясь еще раз увидеть мальчика Ганимеда, — некоторые из этих извращенцев слишком хорошо умеют это скрывать. Мы ведь не можем рисковать, правда?

Он оглядел комнату, и его улыбающиеся гражданские советники хором выразили свое согласие. Веттий смотрел на Даму с выражением сожаления, но у него не было причин стыдиться того, что он сказал. Даже Дама согласился с такой оценкой.

Хриплый вздох из сада был достаточно громким, чтобы его услышали все в кабинете, но только Веттий и Дама поняли, что это значит.

Сосий на мгновение оказался между Веттием и дверью в сад. Солдат с силой прижал его к стене, потому что это было быстрее, чем слова, и не было времени, когда Веттий и Дама вместе ворвались в сад. Торговец вырвался на полшага вперед, и ему не пришлось расчищать себе путь.

Человек умирал.

На мгновение показалось, что старый философ пытается прислониться лбом к стене дома. Он прислонил рукоять меча Веттия под углом к штукатурке и навалился на нее всем телом. Менелай задохнулся, когда его вырвало кровью, и он повалился на бок, прежде чем Дама успел его подхватить.

Острие меча пробило сопротивляющуюся кожу под грудиной Менелая и быстро скользнуло вверх, пронзив легкие, желудок и сердце старика.

Веттий схватил обмякшее запястье Менелая, чтобы тот не упал на спину. Острие меча торчало на ширину пальца между лопатками Менелая. Оно бы заскрежетало по камню, если бы телу позволили лежать естественно.

Дама просунул руку под шею старика и принял на себя тяжесть его туловища. Веттий мельком взглянул на него, затем отступил назад, поместив свою большую фигуру между возникшей сценой и возбужденными штатскими, высыпавшими из кабинета, чтобы поглазеть на нее.

— Ты не должен был этого делать, старый друг, — прошептал Дама.— Были и другие домашние хозяйства…

Но не было бы, ни одной семьи, которая не услышала бы историю о том, что здесь произошло — или подобную историю, рассказанную эмиссаром Пророка Пирра. Менелай это знал… а Менелай не был готов принять явную милостыню от своего друга.

Старик ничего не ответил. Из уголка его рта медленно сочилась струйка крови. Его глаза один раз моргнули от яркого солнечного света, потом еще раз, остались открытыми и начали стекленеть.

Дама сжал рукоять спаты. Один край лезвия вонзился в позвоночник Менелая. Он вытащил оружие, услышав, как хрустнула кость, когда сталь высвободилась.

— Отойди назад! — рявкнул торговец тому, чье движение расплылось сквозь пленку слез. Он вытащил клинок, чувствуя, как тело его друга судорожно сжалось под его поддерживающей рукой.

Он почувствовал запах отходов, которые труп опорожнил после того, как его ум и душа исчезли. На Менелае была новая тога. Дама одолжил ее Менелаю для интервью с Рутилианом.

Дама встал. Он взял левой рукой складку своей одежды и протер ею сталь, полагаясь на толщину шерсти, чтобы защитить свою плоть от края лезвия, которое только что убило человека, которого он знал и уважал с тех пор, как сохранил память.

Его знали, уважали и любили.

И когда клинок был чист, он передал меч Луцию Веттию — рукоятью вперед.

В боковом зале таверны стояли столы и стулья, но Веттий обнаружил купца, склонившегося над каменной стойкой бара в передней части. Содержатель, разливавший суп из одного из котлов, встроенных в прилавок, с надеждой наблюдал, как солдат осматривает комнату с порога, а затем подошел к Даме.

Маленький человек был там уже пару часов. Он не создавал никаких проблем. Даже не пил так много…

Но в его глазах было выражение, которое содержатель видел у других тихих людей в начале действительно плохого вечера.

— Я думал, вы уже ушли домой, — сказал Веттий, положив широкую левую ладонь на прилавок бара между собой и Дамой.

— Я не ушел, — сказал торговец. — Пойдите прочь.

Он допил остатки вина и протянул содержателю бронзовый кубок, прикованный цепью к прилавку. — Еще вина.

Таверна имела название «Под знаком Венеры». Он ждал, пока бармен наполнит кубок, и пока он демонстративно игнорировал короткое требование Дамы к нему, Веттий рассматривал статую на уличном конце стойки.

Терракотовая статуэтка высотой в два фута дала этому месту свое название. Она изображала Венеру, завязывающую сандалию, а ее свободная рука покоилась на головке члена Приапа, чтобы удержать равновесие. Тело Приапа было оставлено в естественном красноватом цвете грубой керамики, но Венера была выкрашена в белый цвет, с синими украшениями и кружевным лифчиком и трусами, которые она носила. Цвет был стерт с ее правой груди, той, что ближе к улице.

Дама отпил из вновь наполненного кубка. — Менелай гостил у меня последние дни, — сказал он в бокал с вином. — Поэтому, я не вернулся в свою квартиру.

Содержатель бара сидел за другим концом стойки, как и должно было быть. — Один для меня, — крикнул Веттий. Мужчина кивнул и налил вина в другую чашу, затем смешал его с вдвое большим количеством нагретой воды, прежде чем вручить солдату.

— Сожалею о вашем друге, — сказал Веттий тоном, который можно было бы по ошибке принять, как легкий.

— Простите за ваш меч, — пробормотал Дама и сделал большой глоток из своего кубка.

Солдат пожал плечами: — На нем и раньше была кровь, — сказал он. — Есть какие-нибудь соображения насчет того, как Пирр подменил записную книжку в сумочке вашего друга?

Как и все остальные в таверне, эти двое мужчин были одеты только в туники и сандалии. На протяжении столетий тоги были низведены до официального ношения: например, для придворных выступлений или для посещения танцев у богатого покровителя вроде Гая Рутилия Рутилиана.

Дама, должно быть, отправил свою тогу домой вместе с рабами, которые сопровождали его и Менелая на собеседование. Конечно, прежде чем снова надеть эту одежду, ее придется постирать…

— Это было бы нетрудно, — сказал купец, поставив кубок и встретившись взглядом с Веттием впервые с тех пор, как он шел за трупом своего друга мимо глазеющих слуг и просителей милости в приемной. — На улице это довольно легко. Или, возможно, это сделал слуга.

Он посмотрел на вино и снова отпил. — Мой слуга, возможно, так мог сделать.

Веттий тоже выпил. — Знаете, — сказал он как бы лениво, — я не очень люблю, когда меня выставляют дураком перед Префектом.

— Вы все еще живы, — отрезал Дама.

Веттий без всякого выражения посмотрел на маленького человека. Содержатель бара, который видел такой взгляд ранее, настойчиво махнул рукой паре крепких официантов, но солдат только сказал: — Да. Мы ведь живы, не так ли?

Дама встретился взглядом с солдатом. — Извините, — сказал он. — Это было бы уже слишком.

— Тяжелый выдался денек для многих людей, — сказал Веттий, пренебрежительно пожимая плечами. — Для… почти всех, кроме Пирра, я бы так сказал. Вы что-нибудь знаете об этом господине?

Торговец усмехнулся. — Я знаю то, что слышал от Менелая, — ответил он. — Главное, что Пирр не благородный человек. Он священник откуда-то с Востока — я слышал об Эдессе, но слышал и о других местах. Приехал сюда, в Рим, нашел старый храм, который рушился, и сделал его своей церковью.

Дама отхлебнул вина и покатал его по губам, словно пытаясь избавиться от неприятного привкуса. Может быть, так оно и было. Он не почувствовал никакой боли при упоминании имени Менелая, даже несмотря на то, что тело его друга все еще не было предано земле.

— Менелай всегда хотел, чтобы его кремировали. Он говорил, что новая мода на погребение возникла из-за… — он оглянулся вокруг, чтобы убедиться, что его не подслушивают те, кто может сильно обидеться, — мистической чепухи о воскрешении тела.

Веттий посмотрел мимо Дамы на бармена. — Эй, вы там, — позвал он, выуживая серебро из бумажника. — Колбасные рулеты для меня и моего друга.

Обращаясь к торговцу, он добавил так мягко, будто они были старыми друзьями: — Есть что-то такое в змее?

— Да…— сказал Дама, приводя в порядок свои воспоминания.— Он утверждает, что у него есть одна из бронзовых змей, которых Христос установил в пустыне, чтобы отогнать чуму. Что-то вроде того. Он утверждает, что она говорит, дает пророчества.

— Так ли это?

Дама фыркнул.— Я могу заставить змею говорить — с дураками, — если это стоит достаточных денег. И в этом деле есть деньги, поверьте мне.

Он откусил кусок парящего колбасного рулета. Он был сочным, хорошо приготовленным, а вино — более чем приличным. Это была хорошая таверна, вполне подходящее место для остановки.

Кроме того, это было самое близкое к двери Префекта место, где Дама мог выпить.

Он вылил немного вина на пол «терраццо». Капли казались прохладными, когда падали на его обутые в сандалии ноги. Веттий удивленно поднял бровь.

— Подношение другу, — коротко ответил Дама.

— Один вид подношения, — ответил солдат. — Не обязательно из тех, что приносят наибольшую пользу.

Дам думал о том же самом. Вот, почему он был не прочь поговорить о своем друге…

Какое-то мгновение оба мужчины холодно смотрели друг на друга. Затем Веттий продолжил: — А вы случайно не знаете, где находится этот храм, в котором живет Пирр?

Дама не упоминал, что Пирр живет в своей церкви. Его не удивило, что солдат уже знал об этом, как и то, что Луций Веттий, вероятно, знал и другие вещи о Пророке.

— Раз так уж вышло, — громко сказал торговец, — я знаю. Это в девятом округе, совсем рядом с портиком Помпея. И…

Он сунул в рот остатки колбасного рулета и медленно жевал его, пока Веттий ждал окончания фразы.

Открытое расследование дела Пирра гарантировало бы солдату немедленное отправление на ту границу, которая выглядела бы наиболее плохой в тот день, когда жена Рутилиана узнала бы, что он делает для ее возлюбленного.

— Вы же знаете, я не очень люблю, когда меня дурачат перед Префектом.

Веттий не собирался получать поддержку по своим обычным каналам, но вполне возможно, что ему удастся найти кого-то полезного, кто проявит личный интерес к этому делу…

Дама запил рулет остатками своего вина. — А так, как сегодня воскресенье, — продолжал он, — у них будет открытая церемония. Он покосился мимо Венеры и ухмыляющегося Приапа, чтобы рассмотреть угол склонения солнца. — Думаю, у нас будет достаточно времени, чтобы добраться туда.

Он достал из кошелька серебряную монету, проверил ее вес пальцем и добавил бронзовую монету, прежде чем швырнуть деньги на прилавок. — Это за вино, — крикнул Дама стоящему за прилавком человеку. — Мое вино, и моего друга.

Двое мужчин плечом к плечу пробирались по людной улице, двигаясь вместе, как будто они были опытной командой.

***

Они услышали барабанный бой еще до того, как свернули за угол и увидели край толпы, в которой, по оценке опытного глаза Веттия, находилось более тысячи душ. Сумерки задержатся еще на полчаса, но факелы уже горели в руках служителей на возвышении небольшого храма, окруженного трехэтажными жилыми домами.

— Мы что, опоздали?— спросил солдат.

Дама отрицательно опустил подбородок. — Им нужны места поближе к храму, и многие из них не могут позволить себе купить право на проход.

Его глаза сузились, когда он окинул взглядом дорогие крашеные плащи и драгоценности, сверкающие в ушах и прическах матрон, ожидающих возле ступеней храма. — С другой стороны, — добавил он, — многие из них могут позволить себе заплатить.

Толпа полностью перекрыла улицу, но это, по-видимому, не касалось, ни гражданских властей, ни местных жителей. Веттий проследил за взглядом купца и пробормотал: — Сам Пирр владеет зданием напротив. Он использует его для размещения своего персонала и размещения богатых паломников.

Флейтист, игравший контрапункт на двойных трубах своего инструмента, присоединился к барабанщику и факельщикам на крыльце. Двое служителей в задней части толпы, опознаваемые по их выбеленным туникам и дубинкам из крепкого корня дерева, целеустремленно двинулись к Веттию и Даме.

У купца на ладони лежали два серебряных динария. — Мы пришли поклониться вместе со святым Пирром, — объяснил он, проводя рукой по руке одного из служителей. Обмен был искусным, маневр, который обе стороны часто практиковали в прошлом.

— Да, — ответил служитель. — Если у вас есть просьба о наставлении от святого Пирра, передайте ее в запечатанном блокноте слугам, стоящим у входа.

Дама кивнул и потянулся за другой монетой. — Не сейчас, — сказал служитель. — Вам будет предоставлена возможность сделать подарок непосредственно божеству.

— Ах… — сказал Веттий. — У меня нет собственного блокнота. Могли бы вы…

Другой слуга, молчаливый, уже протягивал Веттию обычный блокнот из вощеных дощечек. У него в большой сумке было не менее дюжины таких же блокнотов.

— Идемте, — сказал-приказал первый слуга. Его дубинка — опасное оружие, а также посох управления, пронзил толпу, как бронзовый таран военного корабля, рассекающего неспокойные волны.

Последовали громкие жалобы от более ранних — и более бедных верующих, но никто не пытался физически противостоять слуге Пророка. Веттий схватил Даму за плечо сзади, когда они последовали за ним, чтобы давление толпы не разлучило их без какой-либо причины, кроме открытого насилия.

— Ребята Пирра не очень-то разговорчивы, — прошептал Веттий на ухо тому, что был поменьше ростом. — Может быть, наркотики?

Дама пожал плечами. Хотя служитель перед ними говорил с культурным акцентом, он был так же лишен светской болтовни и эмоций, как и гонец, который принес Префекту смертельную ложь о Менелае. Возможно, причиной тому были наркотики, но торговец уже знал немало мужчин — и еще больше женщин, — для которых религиозный экстаз того или иного рода полностью вытеснил все остальные страсти.

Перестроенный храм Пирра не производил никакого впечатления. Здание, достигавшее двадцати футов в ширину и, возможно, тридцати в высоту до самой крыши, стояло на ступенчатом основании из грубой вулканической породы. Фронтон поддерживали две колонны и пилястры, образованные продолжениями боковых стен. Эта треугольная область была украшена картиной на досках, изображающей змею с человеческим лицом, обвившуюся вокруг тау-креста.

Первоначально храм был посвящен Асклепию, Богу-целителю, который прожил часть своей жизни как змея. Нынешнее убранство вполне соответствовало языческому обиходу здания.

Теперь на крыльце храма стояли шесть служителей. Вновь прибывшие люди — один из них был Гней Асер, выбивали бронзовыми трещотками постоянный ритм. При этом ритмы обоих мужчин не совпадали между собой, и ни в коем случае не совпадали с ритмом, который барабанщик с вытаращенными глазами выводил из своего собственного инструмента.

Проводник подтолкнул Веттия и Даму в один из первых рядов толпы. Большинство молящихся людей, которые все еще были впереди, были богатыми матронами, но некоторые были сельскими жителями. Веттию показалось, что он также заметил мелькнувшую тогу с широкой красноватой полосой сенатора. Еще несколько служителей, некоторые из которых несли не дубинки, а фонари с роговыми линзами, выстроились в ряд у подножия ступеней.

Дама заплатил серебром за место второго ранга. Первая шеренга почти наверняка заплатила золотом.

Торговец открыл чистый блокнот и, сгорбившись, принялся писать в тесноте толпы. Блокнот, который дали Веттию, на первый взгляд выглядел вполне нормально: пара дощечек размером четыре на пять дюймов, скрепленных на петлях так, чтобы они могли закрывать друг друга. Одна из дощечек была натерта воском внутри приподнятого края дерева, который, когда блокнот был закрыт, защищал слова, написанные на мягкой поверхности. Шнурок, прикрепленный к задней панели, можно было завязать или запечатать к передней панели, чтобы держать блокнот закрытым.

Дама закончил то, что он делал, ухмыльнулся и взял у Веттия блокнот. — Прикрой меня, — прошептал он.

Веттий послушно переступил с ноги на ногу, хотя эти двое, вероятно, были единственными в толпе, кто не был полностью сосредоточен на своих делах.

Дама что-то строчил костяным пером. Теперь, используя кончик пера, он нажал на то, что казалось крошечным узлом на деревянном краю блокнота, переданного Веттию. Узел выскользнул в его ожидающую ладонь. Быстрый рывок заставил вощеный деревянный корешок соскользнуть с края того, что раньше казалось цельным куском.

— Пророк Пирр действительно обладает странной силой, — сказал Веттий, снова складывая блокнот. — Позвольте мне одолжить ваше перо.

Он писал быстро, разрезая воск большими квадратными буквами; это была не рука каллиграфа, а та, которая могла писать совершенно четкие боевые приказы.

— О чем вы спрашиваете? — прошептал Дама.

— Умрет ли Амасий, чтобы я получил звание легата «Домашней Лошади», — ответил солдат. Он захлопнул блокнот. — Полагаю, служители запечатают их для нас?

— Ах…— сказал Дама с озабоченным выражением лица. — Возможно, это был бы не очень тактичный вопрос… Ах, если информация попадет не в те руки…

— Конечно, так не должно быть, — согласился Веттий, — если бы я подписал «Декурион Веттий» вместо — «Глава Секции Ликорид».

Он усмехнулся. — Вы знаете, — добавил он, — Ликорид достаточно глуп, чтобы не понимать, как подобный вопрос открывает вас для шантажа.

Он ухмыльнулся, глядя на фронтон церкви, и сказал: — Но Пирр все равно догадается. Разве не так?

Дама наблюдал, как коренастая женщина в первом ряду помахала своим блокнотом из слоновой кости служителю. На ней был тяжелый крест на золотой цепочке, а на шелковой ленте, стягивающей ее волосы, была вышита христограмма Христа. Возможно, Менелай и не считал Пирра христианином, но, как возразил Префект, некоторые христиане считали иначе.

— О, Геркулес! — Веттий выругался себе под нос. — Это Северьяна, жена Префекта!

Он фыркнул. — И Ганимед тоже здесь. Этот мальчик ходит вокруг.

— Может быть, теперь вы пригнетесь и позволите мне прикрыть вас? — предложил торговец.

Веттий поморщился. — Они меня не узнают, — сказал он тоном человека, молящегося и одновременно оценивающего ситуацию.

Служитель наклонился к Даме, проходя мимо закутанной в покрывало матроны и ее дочери в первом ряду, которые громко читали молитвы на массилиотском греческом.

— Если у вас есть прошения о совете от Пророка, — сказал человек, — подавайте их сейчас же.

Пока служитель говорил, он катал воск между большим и указательным пальцами, держа его над верхушкой фонаря, который держал в другой руке. Стрекотание молитв прекратилось, когда женщины отодвинулись от шипящего металлического каркаса фонаря.

Дама протянул ему закрытую записную книжку со шнурком, перекинутым через переднюю панель. Служитель покрыл петлю воском, в который Дама затем сильно вдавил свое кольцо с сердоликовой печаткой. Процесс запечатывания блокнота Веттия был точно таким же, за исключением того, что у солдата была печатка из позолоченной бронзы.

— О чем вы спрашиваете? — прошептал Веттий под прикрытием музыки, доносившейся с крыльца, и молитв, которые женщины возобновили, как только служитель вошел в церковь с блокнотами.

— Я спрашиваю о здоровье моей жены и троих детей там, в Гадесе.

— Вы ведь не из Испании, не так ли?— спросил солдат, рефлекторно проверяя в уме свои данные.

— Никогда там не был, — согласился Дама. — И никогда не был женат.

Дверь церкви открылась, пропуская служителя с маленькими тарелками. Он поднял их, но не двинулся с места, пока за ним не закрылась дверь.

Музыка прекратилась. Ропот толпы стих до общего вздоха.

Тарелки с грохотом ударились друг о друга. На крыльце перед служителями стоял высокий худощавый мужчина.

— Митра! — выпалил торговец — слишком тихо, чтобы его могли подслушать, но все, же было глупо говорить это здесь.

Дама разбирался в говорящих змеях и способах чтения запечатанных блокнотов, но у него не было, ни малейшего представления о том, как Пирр появился из ниоткуда таким образом.

— Я приветствую вас, — воскликнул Пирр голосом, пронзительным, но не особенно громким, — во имя Христа и Глаукона, Раба Божьего.

Веттий прищурился.

Дама, хотя и не был уверен — было ли невежество солдата настоящим или просто притворством, наклонился еще ближе, чем того требовала толпа, и прошептал: — Это имя его змеи. Той, бронзовой.

— Добро пожаловать, Пирр! — загудела толпа. — Пророк Божий!

Двойной удар! Это испугало обоих мужчин, но мало кого из других верующих встревожило. Служители с факелами размотали короткие хлысты с хлопушками. Они стегали воздух, чтобы поставить выразительный период в последовательности утверждения и ответа.

Пирр развел руками, словно распахивая двустворчатую дверь. — Пусть все враги Бога и его слуги будут далеки от этого дела, — воскликнул он.

— Пусть все враги Пирра и Глаукона будут далеки от этого дела!— откликнулась толпа.

Треск - треск!

— Да благословит Господь императоров и их слуг на Земле, — сказал Пирр. Пирр, как показалось Веттию, приказал, хотя объектом приказа было божество.

— Он ведь не станет рисковать, если дело дойдет до суда за измену?— пробормотал солдат.

— Да благословит Господь Пирра и Глаукона, его слуг! — радостно откликнулась толпа.

Торговец кивнул. Те, кто находился вокруг них, были слишком погружены в трепетную атмосферу происходящего, чтобы заметить эти придирки. — Я хочу знать, — прошептал он в ответ, — как долго это продолжится?

— Пирр! Лжец! — закричал человек, стоявший в самом первом ряду. Толпа отпрянула, будто этот крик был камнем, брошенным в ее середину.

— Два месяца назад вы сказали мне, что мой брат утонул во время кораблекрушения! — крикнул мужчина в паузу, которую его обвинение взорвало в ходе процесса.

Обвинитель был невысок и уже лысел, несмотря на то, что ему было всего несколько больше двадцати пяти лет, но черты его лица, вероятно, были достаточно красивы в те моменты, когда ярость не искажала их.

— Богохульник! — крикнул кто-то, но большая часть толпы замерла, ожидая ответа Пирра. Служители были неподвижны, как статуи.

— Его корабль выбросило на берег на Мальте, но он в полном порядке! — в отчаянии продолжал мужчина. — Он вернулся домой, а я женился на его вдове! Что же мне теперь делать, лживый ублюдок!

Пирр сложил руки вместе. Дама ожидал услышать громкий хлопок, но его не было, только пронзительный голос Пророка закричал: — Грешит тот, кто злословит о Боге! Изгони его прочь со своей дороги!

— Вы погубили меня… — начал, было, мужчина.

— «Что за дурные стишки», — подумал Дама. И тут дородная матрона, стоящая рядом с обвинителем, оставила на его лбу кровавую полосу — булавкой с золотой и гранатовой застежкой от ее плаща. Жертва вскрикнула и отшатнулась назад, попав под неуклюжий удар хрупкого на вид мужчины вдвое старше его.

Толпа дружно зарычала, как собаки, загоняющие кабана, а затем дружно бросилась вперед.

Брусчатка была плотно уложена в бетон, но несколько разъяренных прихожан нашли куски строительного материала такого размера, что ими можно было размахивать, и швырять. Это грубое оружие представляло большую опасность для остальной толпы, чем для предполагаемой жертвы, — его сбили на четвереньки, и он полз мимо вышитых сандалий, сапог с шипами и голых ступней, и все это пинало его с убийственным намерением.

Веттий с целеустремленным взглядом начал приближаться к сердцевине насилия. Торговец, для которого общественный порядок был скорее благом, чем обязанностью, схватил его за руку. Веттий резко дернул руку, чтобы высвободить ее.

Он попытался высвободить свою руку еще раз. Маленькая фигура Дамы противоречила его силе, но гораздо более удивительной была его готовность противостоять солдату, который, как он знал, был намного сильнее, а также находился на грани убийственной ярости.

Шок вернул Веттия к осознанию. Обвинитель, вероятно, переживет это неумелое избиение, и один человек, даже такой сильный и решительный, как Луций Веттий, вряд ли сможет изменить сложившуюся ситуацию.

Толпа толкала их, будто они были камнями в прибое гнева. — Два месяца назад, — сказал Дама, приблизив губы к уху солдата, — он был бы одним из тех, кто сейчас его пинает. Это не то, почему мы здесь.

Жертва добралась до конца толпы и, пошатываясь, снова поднялась на ноги. Несколько нетерпеливых фанатиков последовали за ним в темноту, но Пирр раскинул руки на паперти церкви, успокаивая толпу, как учитель может появиться и успокоить классную комнату.

Хлысты привели прихожан к вниманию.

— Братья и сестры в Боге, — воззвал Пророк, отчетливо слышимый, несмотря на тяжелое дыхание и шарканье ног, которые заполнили улицу даже после того, как убийственные крики стихли. — Теперь молитесь за Республику и Императоров. Пусть они стремятся к правильному руководству во время испытания, которое им предстоит!

— Что это значит? — прошептал Дама.

Солдат пожал плечами: — Я ничего особенного не знаю, — пробормотал он. — Конечно, такие вещи можно было бы сказать в любое время за последние два столетия, и быть скорее правым, чем неправым.

Долгая молитва Пирра дала не больше информации о природе «испытания», о котором было сказано в начале, но предложения бессвязно пробивались сквозь призрачные угрозы и пророческие заросли, заросшие словами на неизвестных языках. Иногда — как показалось Веттию — Пророк опускал руки, и толпа кричала: — Аминь! После первого раза солдат и купец присоединились к ним с притворным энтузиазмом.

Несмотря на свое намерение слушать внимательно — и на абсолютную необходимость бодрствовать, если он хочет пережить эту ночь, — Веттий был поражен, когда из тумана раздался крик Пирра: — Расходитесьсейчас же, во имя любви Бога и его слуг Пирра и Глаукона!

— Да благословит Господь Пирра, раба Божьего! — гремела толпа, как будто бессмысленная, извилистая молитва привела молящихся людей к какому-то радостному прозрению.

Трещали кнуты. Музыканты, стоявшие позади Пирра, разразились хором молитв, похожим на тот, которым они возвестили о появлении Пророка. Пирр исчез так же внезапно и необъяснимо, как и появился.

Толпа затряслась вокруг изумленно моргающих Веттия и Дамы. — Я ничего не понимаю… — пробормотал торговец. Факелы высекали искры и густой дым из-за фронтона, но, ни тумана, ни дымки не было достаточно, чтобы скрыть человека, исчезающего в нескольких футах от них.

— И это все… — начал Веттий.

— Терпение, — сказал Дама.

Служители, которые не двинулись с места во время недавнего бунта, выстроились в двойную линию вдоль ступенчатого основания здания к тому месту, где барабанщик открыл дверь. Боготворящие из первых рядов толпы — те, кто заплатил за свои места и мог позволить себе заплатить больше за личное пророчество, продвигались между направляющими линиями.

Лицо Веттия скривилось в гримасе, когда он и Дама присоединились к очереди. Он не должен терпеливо советоваться с торговцем шелком…

Частные молящиеся проходили один за другим через дверь, наблюдаемые служителями. Человек, стоявший в паре шагов от Веттия, был одет в дорогой парчовый плащ, но его щеки были покрыты шрамами, а одно ухо обглодано до небольшого кусочка. Когда он шагнул вперед, один из служителей протянул руку в запрещающем жесте и сказал: — Никакого оружия. У вас есть…

— Эй!— прорычал мужчина. — Оставь меня…

Служитель с другой стороны сунул руку под плащ и вытащил оттуда кинжал с острым концом и длинным обоюдоострым лезвием.

Две женщины, стоявшие ближе всех к месту происшествия, завизжали от ужаса, а Веттий приготовился отреагировать в случае необходимости. Мужчина схватил за руку служащего, державшего его кинжал, и сказал: — Эй! Это по личным причинам, понимаешь?

Первый служитель ударил тяжелым торцом своего хлыста по затылку мужчины. Парень обмяк, как пустой бурдюк из-под вина. Двое музыкантов положили свои инструменты и потащили его к стене здания. Щебеча, женщины прошли мимо того места, где он упал.

Веттий вопросительно взглянул на Даму.

— У меня ничего нет, — пробормотал торговец сквозь призрачную невеселую улыбку. Он знал, как и Веттий, что человек, которого утащили, скорее всего, был мертв, чем просто без сознания.

Это, наряду с тем, что случилось с парнем, который женился на жене своего брата, стало второй демонстрацией того, как Пирр содержал себя в безопасности. Пророк мог казаться тупым шарлатаном, а его служители могли выглядеть так, словно большую часть времени они ходили во сне, как лунатики, но он и они были безжалостно компетентны там, где это имело значение.

Проходя внутрь церкви, Дама бросил взгляд на дверные створки. Он надеялся увидеть признак какой-нибудь фальшпанели, — лист зеркально отполированного металла, или что-нибудь такое, что намекнуло бы ему на иллюзию, с помощью которой Пирр появился и исчез с крыльца. Наружная поверхность деревянных панелей была покрыта алой кожей, но внутри виднелись трещины и искривления от старости.

Это были те же самые двери, которые были на этом месте, когда здание было заброшенным храмом. В них не было никаких хитростей.

Внутренняя часть церкви была разделена поперечной стеной на две квадратные комнаты. Широкая дверь между ними была открыта, но избранная группа верующих остановилась в первой, приемной комнате.

Пророк Пирр лежал поперек в центре внутренней комнаты на каменном помосте, словно труп, приготовленный к погребению. Его голова покоилась на приподнятой части камня, грубо вырезанной в форме змеи с открытой пастью.

За спиной Пророка, у задней стены, где когда-то стояла культовая статуя Асклепия, стоял тау-крест, вокруг которого обвивалась металлическая чешуйчатая змея. Гуманоидная голова существа, мастерски задрапированная, находилась на перекладине.

В обеих комнатах на подставках стояли по две лампы с тройными фитилями, но их свет был приглушен тенью высоких черных балок, поддерживающих крышу. Сразу под карнизом, когда здание ремонтировали, был встроен ряд верхних окошек, но даже при дневном свете они больше повлияли бы на вентиляцию, чем на освещение.

Веттий подсчитал, что сорок или пятьдесят человек были допущены внутрь, прежде чем служители снова закрыли двери и заперли их на засов. Приемная комната была достаточно просторной, чтобы вместить такое количество людей, но верующие — он и Дама, конечно же, как и все остальные — столпились в центре, откуда они могли заглянуть через дверной проем в святилище.

Бронзовая чешуя мягко звякнула, когда змея подняла голову от перекладины. — Да благословит Господь Пирра, его слугу! — проскрежетало существо голосом, похожим на скрип ворот, раскачивающихся на ветру.

Веттий схватился за меч, которого сегодня у него не было. Он с удивлением заметил, что рука Дамы изогнулась в подобном же движении. Не такой рефлекс он ожидал бы увидеть у торговца… но Веттий уже решил, что маленький каппадокиец был не из тех купцов, которых обычно встречаешь.

— Да благословит Господь Глаукона и Пирра, его слуг, — ответила толпа, и слова эти были заглушены резким эхом пространства, предназначенного для визуального, а не акустического поклонения.

— Митра!— тихо сказал Дама, прикрывая рукой губы, когда они имитировали языческие слоги.

Он понял, что змея движется по невидимым во мраке нитям. Он понял, что один из сообщников Пирра произнес приветствие через отверстие в задней стене, которое закрывала бронзовая фигура.

Но скрипучий, как рашпиль, голос змеи испугал его так, как ничто не пугало прежде.

По стенам приемной были разложены различные товары. Запечатанные амфоры — остроконечные кувшины, в которых могло содержаться что угодно, от вина до маринованной рыбы, группами стояли в трех из четырех углов. С деревянных стеллажей вдоль прохода свисали пучки лука-порея, репы, редиски, и пара мертвых цыплят. В четвертом углу стояла стопка фигурной посуды (высококачественные изделия, все еще упакованные в обрезки папируса для защиты от сколов во время транспортировки) и плетеная корзина с новыми льняными туниками.

Какое-то мгновение Веттий не мог понять, почему церковь используется для хранения такого рода вещей. Затем он заметил, что каждый предмет был помечен: это были дары верующих в натуральном виде, освященные присутствием Пророка перед тем, как их раздадут. Учитывая количество служителей, которых Пирр нанял для своей операции, такие подарки были бы очень полезны.

Пирр медленно сел на кушетке, намеренно подчеркивая свое сходство с трупом, поднимающимся с одра. Черты его лица имели восковую неподвижность, и единственным цветом кожи был желтый оттенок, отбрасываемый пламенем лампы.

— Приветствую вас, братья и сестры в Боге, — сказал он. Его тихий, пронзительный голос, казалось, не отражался камнем.

— Приветствую тебя, Пирр, Пророк Божий, — завопили толпа и эхо.

Рядом с кушеткой была груда блокнотов, перекошенных и пестрых от воска, которым был запечатан каждый из них. Пирр взял лежавший сверху блокнот и на мгновение сжал его обеими руками. Пальцы у него были тонкие и исключительно длинные, что никак не вязалось с его слегка пухлым лицом.

— Клеа, дочь Менандроса, — сказал он. Старшая из двух молящихся женщин, стоявших перед Веттием во время открытой службы, ахнула от восторга. Она шагнула в дверной проем, опустилась на колени и взяла блокнот из рук Пророка. — Повторный брак, — сказал Пирр нараспев, произнося свои строфы, — это не для тебя, а для Веры. Ты можешь принять постриг для меня в смерти.

— О, Пророк, — пробормотала женщина, поднимаясь на ноги. На мгновение показалось, что она собирается поцеловать Пирра.

— Бог благосклонно взирал на тебя, дочь моя, — сказал Пророк далеким, резким голосом, который вернул просительнице чувство приличия. — Он примет твою жертву.

Клеа достала из-за пазухи платья кошелек и сунула его глубоко в пасть каменной змеиной головы, служившей Пирру подушкой. Монеты звякнули — «золотые», — подумал Дама, «и уж точно не бронзовые» — под полом. Скамья служила крышкой для сокровищницы Пирра, вероятно, это была конструктивная особенность, оставшаяся с тех времен, когда здание было храмом.

— О, господин, — сказала женщина, возвращаясь на свое место в приемной.

Слезы текли по ее щекам, но даже опыт Веттия в оценке женских эмоций не позволял ему быть уверенным в их причине. Возможно, Клеа плакала из-за того, что ей было отказано в повторном браке при жизни… но столь, же вероятно было и то, что ее переполняла радость при мысли о том, что после смерти она присоединится к Пирру.

Пророк взял еще один блокнот из стопки. — Гестия, дочь Мимнермоса, — позвал он, и младшая из двух женщин шагнула вперед, чтобы принять ее пророчество.

Пирр обрабатывал серию вопросов блокнот за блокнотом. Некоторые ответы были абсолютной тарабарщиной, которая, казалось, внушала благоговейный трепет и производила впечатление на адресатов. И, даже когда ответ можно было понять, он обычно был восприимчив к разнообразным значениям. Дама начал подозревать, что человек, которого побили камнями и пинками выгнали из толпы, выбрал именно ту интерпретацию, которую он сам хотел получить, а именно, двусмысленный ответ о судьбе своего брата.

Одному мужчине сказали, что его жена неверна. Никто, кроме самой женщины, не мог с уверенностью сказать, был ли оракул прав.

Одной женщине сказали, что вор, похитивший ее ожерелье, был рабом, которому она полностью доверяла. Она будет ходить по дому с плетью и тисками для больших пальцев… а если она ничего не найдет, то будут ли ее подозрения насчет того или другого доказательства тем, что ее доверие не было полным?

— Северьяна, дочь Марка Северьяна, — позвал Пророк. Веттий напрягся, когда жеманная жена Префекта присоединилась к Пирру в святилище.

— Дочь моя, — произнес Пирр в своем звенящем стихе, — благословенна ты от Бога. Твой ранг и власть будут увеличены. В любом случае дела твоего мужа растут. А завтра вечером я буду обедать с тобой.

Дама подумал: — «Акцент Пирра был безупречен, в отличие от акцента дворецкого Префекта; но в своих стихах он искажал латынь хуже, чем когда-либо делал ирландский нищий»…

Веттий подумал: — «Кастор и Поллукс! Достаточно того, что жена Префекта была замешана в этом ужасном мошенничестве. Но если Пирр приблизится к самому Рутилиану, он может причинить реальный вред всей Республике»…

— О, возлюбленный Пророк! — Северьяна булькнула, когда скормила каменному змею кошелек, который ударил тяжеловеснее, чем большинство предыдущих пожертвований. — О, мы будем так польщены вашим присутствием!

— Командир Секции Ликорид! — позвал Пирр. Веттий шагнул вперед, слегка сгорбившись и отворачивая лицо, когда проходил мимо Северьяны. Момент был неподходящий, но жена Префекта так обрадовалась известию, что не узнала бы и своего мужа, а тем более одного из его лакеев. Хотя тонкая фигура Пирра возвышалась над предыдущими просителями, стоявшими перед ним лицом к лицу, Веттий привык быть самым большим человеком в любой комнате. Ему и в голову не приходило, что ему тоже придется запрокинуть голову, чтобы встретиться взглядом с Пророком.

Радужки Пирра были такими черными, что их едва можно было отличить от его зрачков; тяжесть их пристального взгляда впивалась в Веттия, как сапоги с шипами.

На мгновение солдат замер. Он понял, что тот, с кем он столкнулся, не был шарлатаном, не был простым обманщиком, охотящимся на религиозно доверчивых людей. Сила глаз Пирра, нечеловеческое совершенство его бородатого патриархального лица свидетельствовали, что Пирр был не просто пророком, он был божеством.

Пирр открыл рот и сказал: — Зло, совершенное в воздаяние, воздается людям. Всем до единого, бао нхиу тянь.

Иллюзия исчезла в потоке бессмысленных слогов. Веттий столкнулся лицом к лицу с высоким шарлатаном, имевшим виды на чиновника, которого Веттий обязан защищать.

Рутилиан будет защищен. Не бойся!

— Бог благосклонно взирал на тебя, сын мой, — сказал Пирр. — Он примет твою жертву.

Веттий пожал плечами в полной готовности и порылся в своем кошельке. Он не подумал заранее завернуть несколько монет в сверток из папируса, так что теперь, когда он наклонился к входу в сокровищницу, ему пришлось отчаянно соображать. Он не осознавал, что Пирр мог бы сказать, если бы он бросил пару кусочков бронзы вместо реальной оплаты, но…

Веттий бросил в каменную пасть три динария и трапециевидный серебряный обол. Он не мог допустить, чтобы Пирр или кто-то из его сообщников узнал о том, что он сделал, и в лучшем случае разоблачил бы его перед Северьяной.

Он отступил на свое место.

— Маркус Дама! — крикнул Пророк, к удивлению Веттия, который ожидал, что Дама воспользуется чужим именем. Робко опустив глаза, маленький человек взял блокнот, который Пирр вернул ему.

— Бог дарует нам возможность учиться трудным вещам, — пропел Пророк.— Печали и радости ждут твоего возвращения.

Вполне безопасный ответ — если бы проситель сказал вам, что он оставил свою жену и троих несовершеннолетних детей в Испании за несколько месяцев до этого. Дама, не поднимая глаз, расплатился своим подношением и зашагал обратно к Веттию.

Последовало еще с полдюжины ответов, прежде чем Пирр поднял руки, как он это сделал перед тем, как заговорить с крыльца. — Да благословит Вас Господь! — воскликнул он.

На полу рядом с каменной скамьей лежал единственный, оставшийся блокнот. Веттий вспомнил хорошо одетого головореза, который пытался пронести туда кинжал…

— Да благословит Господь своих слуг Пирра и Глаукона! — откликнулось то большинство толпы, которое знало литургию.

— Отправляйтесь с миром…— проскрежетал бронзовый змей со своего креста, вытягивая латинские шипящие звуки и снова холодя кости Дамы.

Двери со скрипом открылись, и прихожане начали расходиться. Большинство из них, казалось, пребывали в состоянии дремотного экстаза. Пара служителей собрала блокноты, которые были вручены просителям, которые не принесли свои собственные; при достаточном досуге даже самый набожный верующий мог бы заметить, как вощеная поверхность может быть выдвинута из-под запечатанной панели.

Воздух снаружи был густым от пыли и запахов трущобных домов. Дама никогда еще не ощущал такого освежающего запаха, как тот первый вздох, который наполнил его легкие за стенами церкви Пирра.

***

Почти все те, кто присутствовал на частной службе, уехали в паланкинах.

Вместо этого Веттий и Дама, молча, прошли квартал до нескольких швартовых тумб, охраняющих вход в торговый центр «Юлиан». Они остановились, каждый на мгновение, потерявшись в пейзаже воспоминаний. Никто не прятался поблизости в лунном свете, и грохот грузовых повозок и строительных экипажей, запрещенных днем на улицах, не позволял услышать их слова на любом расстоянии.

— Ловкая операция, — сказал Веттий.

Торговец поднял подбородок в знак согласия, но затем добавил: — Хотя его клиентура делает это легко. Они приходят, желая быть обманутыми.

— Я не уверен, как… — сказал Веттий.

На мгновение его язык замер, завершая вопрос так, как он его начал: — Я не знаю, как Пирру удалось появиться и исчезнуть таким образом. Но хотя он знал, что это всего лишь уловка, то, как какой-то трюк внушал благоговейный трепет, когда Пирр смотрел в глаза солдата… ни то, ни другое Веттий не хотел сейчас обсуждать.

— … он знал, о чем ты спрашиваешь, — закончил Веттий. — А блокнот все еще запечатан?

— Полагаю, он снова запечатан, — мягко сказал Дама, поднимая блокнот к полной луне. — Они могли бы скопировать отпечаток моей печати в быстросохнущем гипсе, но я подозреваю… да, вот.

Кончиком пальца он показал небольшую неровность на краю печати. — Они использовали горячую иглу, чтобы разрезать воск, а затем снова запечатать его после того, как прочитали сообщение.

Он посмотрел на своего спутника с выражением, которое тот, что крупнее, не мог прочесть. — Пирр обладает исключительной памятью, — сказал он, — чтобы держать блокноты и ответы в надлежащем порядке. Он не дает себе много времени на изучение.

Веттий рассеянно махнул рукой в знак согласия. Мозг солдата обдумывал различные способы, более или менее опасные, чтобы затронуть следующую тему.

Мимо с грохотом пронеслись три повозки, перевозившие базы колонн, запряженные упряжками мулов с матерящимися погонщиками. Грузы могли быть отправлены на строительную площадку в черте города, но более вероятно, что они направлялись в гавань и на корабль, который доставит их в Константинополь или Милан.

Рим больше не был главной столицей империи. Транспортировать искусство было легче, чем создавать его, поэтому новые имперские отпрыски Рима пожирали город, который их породил. Все вещи умирают, даже города.

Даже империи… но Луций Веттий не позволял себе думать об этом.

— Похоже, он не делает ничего противозаконного, — осторожно сказал солдат. — Нет никакого закона, запрещающего лгать людям, даже если они решили дать вам деньги просто так.

— Или ложь о людях, я согласен,— так сказал Дама, что означало бы, что в его голосе были какие-то эмоции, но их не было. — Например, ложь о философах, которые говорят людям, что вы шарлатан.

— Я думаю, что он может уклониться от измены, — продолжал Веттий, глядя на улицу позади себя. — Знаете, очень легко сказать что-то не то… Но если Пирр скажет какую-нибудь ложь, — при следующих словах Веттий сам будет опасно близок к преступлению; но, возможно, его риск вызовет тот ответ, который он хотел получить от купца: — «именно так он хвалил все, что связано с правительством».

— Это был… бунт, я полагаю, вы можете назвать его так, — предположил Дама, пока его пальцы лениво трогали печать на блокноте.

— Подстрекаемый жертвой, — ровным голосом сказал солдат. — И некоторые из тех, кто принимал в нем участие, были очень влиятельными людьми, я бы так сказал. Никакого судебного преследования на этом основании не будет.

— Да, — согласился торговец. — Я тоже так считаю. Так что, наверное, нам лучше вернуться домой.

Веттий согласно кивнул головой.

Следующий шаг ему придется сделать одному. Очень жаль, но штатский человек уже вовлек себя в это дело больше, чем можно было ожидать. Дама вернется и заработает еще больше денег, в то время как Луций Веттий выполнит свой долг, зная, что ему грозит военный трибунал и казнь, если его начальство узнает об этом.

— Рад был познакомиться с вами, Маркус Дама, — пробормотал он и зашагал прочь сквозь образовавшийся просвет в дорожной пробке.

Позади него раздался какой-то треск. Он оглянулся через плечо. Дама шел к своей квартире в противоположном направлении.

Но у основания швартовой каменной тумбы лежали осколки блокнота, который торговец до этого держал в руках.

***

Экипажи двух паланкинов шумно, и нелегально, играли в кости возле скамьи, на которой ожидал Веттий, наблюдая за входом в церковь Пирра прищуренными глазами. В этот вечер дела в маленькой соседней бане шли настолько вяло, что привратник вышел из своего заведения и сел рядом с солдатом.

— Что-то я вас здесь раньше не видел, — сказал привратник.

Веттий широко раскрыл глаза и нахмурился, глядя на этого человека. — Скорее всего, вы меня больше не увидите, — сказал он. — И это очень плохо для вас, учитывая, сколько я вам заплатил, чтобы вы не лезли не в свое дело.

Ничуть не смущаясь, привратник оторвал одну луковицу от пучка лука-шалота, который держал в руках, и протянул ее солдату. Зубы у него были желтые и неровные, но крепкие, как у мула.

— Венера! — воскликнул один из игроков, когда на его костях выпали все шестерки.— Как тебе это, мавританский пушистик?

— Нет, спасибо, — ответил Веттий, снова переводя взгляд на улицу.

Хорошо одетая женщина с густой вуалью, прибывшая в церковь около часа назад, уходила. Она была вторым человеком, допущенным на частную консультацию, но дюжина других — очевидно, менее богатых просителей, были отвергнуты за, то время, пока солдат наблюдал за ними.

Он наблюдал за ними с самого рассвета, то из одного места, то из другого по соседству.

— Мне нравится следить за тем, что здесь происходит, — продолжал привратник. Он съел еще одну луковицу и рыгнул. — Может быть, я смогу помочь вам с тем, что вы ищете?

Веттий сжал свои огромные мозолистые руки, лишь отчасти сознательно пытаясь отогнать эту неприятность. — Прямо сейчас, — сказал он хриплым голосом, — я ищу немного покоя и…

— Эй, там! — крикнул один из игроков по-гречески, когда они отскочили друг от друга. Один потянулся к ставкам, другой пнул его, а третий вытащил короткий нож с одним лезвием из потайного места на поясе, которым была перевязана его туника.

Веттий и привратник вскочили на ноги. Солдат не хотел вмешиваться, но если бы началась драка, она, скорее всего, отозвалась бы и на нем.

В лучшем случае это выдаст тот факт, что он прятал свой длинный кавалерийский меч под плащом.

Двое пухлых владельцев магазинов, нанявших паланкины, вышли из дверей, розовые от парной и массажа. Игроки сразу же разбились на группы возле своих экипажей. Бригадир одного паланкина взглянул на другого, кивнул и собрал ставки для последующего дележа.

Веттий откинулся на спинку скамьи. Дальше по улице четверка носильщиков несла вверх по ступеням церкви тяжелый сундук. Служители открыли для них двери.

Ранним утром товары, которые Веттий видел в прихожей здания днем, были рассредоточены, в основном, по улице, ведущей к жилому дому, принадлежавшему Пирру. С тех пор здесь был постоянный поток жертвоприношений. Все, кроме связки живых овец, были отнесены внутрь.

Пирр не выходил весь день.

— Скверный народ эти носильщики паланкинов, — продолжал привратник, отряхивая руки, будто он сам уладил эту ссору. Полые стебли лука-шалота свисали из-за пазухи его туники, словно грубое украшение. — Меня это всегда беспокоит…

Веттий взял воротник его одежды большим и указательным пальцами левой руки, и слегка приподнял ткань. — Если вы не оставите меня в покое, — тихо сказал он, — вам будет о чем побеспокоиться. В ближайшее время.

Полдюжины мужчин, домохозяев и рабов, покинули баню, распевая непристойные песни. Один из них на ходу пытался отбить жесткий кожаный мяч, но тот бешено покатился по улице.

Как только Веттий отпустил привратника, он поспешил обратно к своей бане.

Трое служителей, все те, кто был в церкви вместе с Пирром, вышли и встали на крыльце. Веттий сидел очень тихо. Уже почти наступили сумерки — время, когда Пророк должен был идти обедать.

Если он действительно собирался это сделать.

Пирр мог лгать, обманывать и клеветать в течение следующих пятидесяти лет, пока не умрет на вершине богатства и греха, и это все еще устраивало Луция Веттия. В мире было слишком много нечестивых ублюдков, чтобы Веттий беспокоился о том, насколько их больше или меньше…

По крайней мере, так он научился говорить себе, когда гнев грозил перерасти в убийственную ярость, которую можно было безопасно выпустить только на поле боя.

Веттий больше не был простым солдатом: он был агентом гражданского правительства, чьи обязанности требовали от него защищать и давать советы городскому Префекту. Если бы Пирр держался подальше от Рутилиана, то ему нечего было бояться Луция Веттия.

Но если Пирр решил привлечь Рутилиана к своим делам, тогда…

К церковным ступеням из квартиры напротив трусцой подбежали четверо слуг Пирра, которые несли паланкин. Еще дюжина людей Пророка в сверкающих туниках сопровождала экипаж. Некоторые из них несли фонари для обратного пути, хотя сальные свечи внутри были в данный момент не зажжены.

Пирр вышел из церкви и сел в паланкин. Он казался нечеловечески высоким и худым, даже закутанным в официальную тогу. Это было само по себе колдовским трюком — наблюдать, как Пророк складывает свою длину и укладывает ее в паланкине, а затем исчезает за черными занавесями, вышитыми змеей на кресте.

На крыльце остались трое служителей. Остальные сопровождали паланкин, направлявшийся на северо-восток, в направлении жилища Префекта. Дубинки сопровождающих гарантировали экипажу свободный проход, независимо от того, насколько переполненными становились улицы ближе к центру города.

Веттий вздохнул. Ну что ж, теперь у него есть оправдание. Но следующие — часы, дни, годы; он не знал, сколько времени ему понадобится, чтобы найти что-то об этом «Пророке», что заставит…

Оставшаяся часть жизни солдата могла бы быть проще, если бы он вообще не начинал этого дела. Но он собирался начать с ограбления церкви Пирра и его личного жилища, пока Пророк будет обедать. И если это не приведет к доказательствам преступления против Государства, то есть и другие вещи, которые нужно попробовать…

Охотник учится ждать. Скоро совсем стемнеет, когда солнце сядет, а Луна еще два часа будет за горизонтом. Значит, пора двигаться к задней части церкви, которую он осмотрел с первыми лучами рассвета.

Из бани вышли мужчины, и, смеясь и болтая, и направились к своим обедам. Веттий наблюдал за тремя служителями, неподвижными, как статуи на церковном крыльце; такими же неподвижными, как и он сам.

И он ждал.

***

Когда Веттий был уже на полпути к задней стене церкви, по улице перед зданием неторопливо прошел караульный патруль.

Сторожевые патрули были в основном пожарными стражами, но государство снабдило их шлемами и копьями, чтобы справиться с любыми другими неприятностями, с которыми они могли столкнуться. Эта группа с оглушительным грохотом волочила по мостовой наконечники своих копий, стараясь не наткнуться на подобные неприятности… но Веттий все еще стоял и ждал, когда грохот стихнет в направлении театра Бальба.

Здесь же никто не позаботился покрыть кирпичную кладку здания мрамором, а известковый раствор между рядами, вероятно, не обновлялся в течение столетий с тех пор, как здание было возведено как храм. Склад, глухая боковая стена которого примыкала к задней части церкви в двух футах от нее, тоже был кирпичным. Это обеспечивало легкое зацепление подошв с шипами туго зашнурованных ботинок Веттия.

Шаг за шагом, удерживаясь кончиками пальцев, солдат поднялся к окнам церковного здания под фрамугой церкви. Каждая из них была около трех футов длиной, но только восемь дюймов высотой, а деревянные створки окон были лишь слегка прикреплены к кирпичам.

Веттий острием меча распахнул окно, затем вывернул створку наружу, так что кирпичная кладка продолжала удерживать створку за один конец. Если дела пойдут хорошо, он сможет скрыть все следы своего проникновения, когда будет уходить.

Он повесил свой плащ на край окна, которое только что распахнул. На обратном пути ему понадобится эта одежда, чтобы спрятать меч.

Длинный меч-спата был очень плохим инструментом для настоящего использования. Он взял его с собой, а не крепкий кинжал или просто ломик, потому, что все еще боялся того, что, как ему показалось, он увидел в глазах Пирра прошлым вечером. Меч ничего не смог бы с этим поделать, но Веттий чувствовал себя более комфортно.

Внутри здания виднелся слабый свет; один фитиль лампы был оставлен гореть, чтобы осветить возвращение Пророка домой.

Веттий размотал свою шелковую веревку. Он думал, что ему может понадобиться небольшая веревка, чтобы взобраться к окну, но состояние соседних стен делало крючки такими, же ненужными, как и потайной фонарь, который он нес на случай, если церковь не будет освещена. Обмотав веревку вокруг оконной рамы рядом с той, которую он снял, он опустил оба конца так, что они свисали на пол святилища Пирра.

У него не было другого выбора, кроме как проскользнуть головой вперед в узкое отверстие. Он вцепился в сдвоенный шнур обеими руками, чтобы не упасть с высоты тридцати футов на каменный пол.

Его правая рука по-прежнему сжимала рукоять обнаженного меча. Оружие в ножнах могло бы выскользнуть наружу, когда он вывернулся через окно; по крайней мере, так он сказал себе.

Бронзовая змея Пирра зияла всего в нескольких футах от Веттия, когда он спускался по веревке, перебирая руки. Проклятая штуковина была больше, чем казалась снизу, восемнадцать — нет, наверное, двадцать футов в длину, если учесть, как ее кольца обвивали крест. Тени от света лампы внизу превратили раздувающиеся ноздри существа в демонические рога.

При ближайшем рассмотрении бронзовая голова выглядела гораздо меньше человеческой, чем из приемной. В каждом глазу было по шесть вертикальных трубок. Они попеременно загорались красным и зеленым светом.

Сапожные гвозди Веттия выбили искры, когда он преодолел последний ярд прыжком на пол. Ощущение от удара было очень приятным.

Если не считать отсутствия Пирра, святилище выглядело точно так же, как и накануне вечером, когда его увидел солдат. Сначала он подошел к кушетке, которая скрывала сейф Пророка. Она была из цельного мрамора, прикрепленного к полу бронзовыми шарнирами. Веттий ожидал увидеть какой-нибудь замок, но только тяжелый вес мешал поднять камень. Так…

Он вложил меч в ножны и обеими руками ухватился за край кушетки. Чтобы поднять камень, потребовалась бы сила трех или четырех обычных людей, но мрамор повернулся вверх, рыча, как спящая собака.

Полость под ним была пуста.

Веттий резко выдохнул. Он почти с отвращением собрался отпустить крышку, но камень мог сломаться, и шум, вероятно, насторожил бы служителей.

Сердито кряхтя, — и без надежды на немедленное торжество, которое могло бы его подтолкнуть, — Веттий изо всех сил опустил ту тяжесть, которую поднял его энтузиазм.

Он тяжело дышал и с минуту массировал ладонями мышцы бедер. Один балл в пользу Пророка.

Веттий не знал точно, что именно он ожидал найти в склепе, но в этом здании должна была скрываться какая-то темная тайна, иначе Пирр не жил бы в нем один. Что-то настолько секретное, что Пирр не решался доверить его даже своим слугам…

Возможно, это был список высокопоставленных правительственных чиновников, которые были клиентами Пирра, или снабжали его секретной информацией. Императоры — и вполне справедливо — боялись заговоров. Подобный список, доведенный до сведения правых партий, гарантировал бы массовые аресты и осуждение.

С весьма вероятным повышением для декуриона, который раскрыл заговор.

При необходимости Веттий мог бы сам создать такой документ, но он предпочел бы найти настоящий, так как кое-что такого рода должно существовать.

Бронзовая лампа была изготовлена специально для Пирра. Противовесом носикам, удерживающим три фитиля, служила рукоятка в форме креста. Вокруг него извивалась змея с человеческой головой.

Веттий поморщился от ощущения предмета, когда взял его с подставки. Он прошелся по святилищу, держа фонарь поближе к стенам.

Если в кирпичах и было скрыто какое-то тайное место, то Веттий, конечно же, не мог его найти. Комната была большой, и чистой, но пустой, как тюремная камера.

Здесь был слабый запах, который солдату не очень нравился, теперь, когда он достаточно успокоился, чтобы его почувствовать.

Он поднял глаза на змея Глаукона. Свет лампы разбивал кольца существа на бронзовые блики, которые вырывались из озер теней, словно вынырнувшие на поверхность огромные рыбы. Пирр мог бы спрятать свиток папируса в полой внутренности существа, но Веттий прошел через внутреннюю дверь, ступая осторожно, чтобы щелканье его, подбитых гвоздями подошв, не встревожило слуг снаружи. Он проверит другую комнату, прежде чем разбираться с Глауконом.

Он не очень любил змей.

Приемная выглядела более уютно, чем святилище, возможно, потому, что товары, разложенные вдоль стен, придавали ей вид большой домашней кладовой. Веттий поднес лампу поближе к верху каждой амфоры, проверяя метки, нацарапанные на глиняных печатях. Тазианское вино от судовладельца Глириуса. Луканское вино от Леди Антониллы. Датируется… — Веттий мрачно усмехнулся: — Ну да, сенатор. Гай Корнелиус — Своему Другу.

Связка кроликов; плетеная корзинка с дроздами, посланными живыми, с надеждой защебетавшими, когда Веттий поднес лампу поближе.

В углу, где раньше стояли стопки фигурной посуды, Веттий обнаружил большой сундук, который, как он видел вечером, шатаясь, внесли носильщики. Надпись гласила: «Подарок П. Северуса Ауктуса, поставщика тонких шерстяных тканей».

Маленький горшочек сони, хранящейся в меду. Пучки и корзины свежих овощей.

Тот же товар, что был здесь накануне вечером. Никакого сейфа, никаких следов тайника, спрятанного в стене.

Это не оставляло Веттию иного выбора, кроме как попробовать эту проклятую бронзовую змею. За передними дверями заскрежетал ключ по лицевой пластине замка.

Чертов проклятый Зевс! Пирр уже давно должен был уйти!

Веттий рефлекторно поставил лампу и побежал в святилище. Позади него завизжал ключ, выдвигая железные засовы из гнезд в обеих дверных рамах.

Он сможет выбраться из здания достаточно безопасно, хотя несколько служителей, вероятно, бросят в него свои дубинки, пока он будет извиваться в окне. Однако узкий переулок был бы самоубийством. К тому времени, как он доберется до земли, они уже перекрыли бы оба его конца, а размахивать спатой не было места. Вместо этого он поднимется по тройной сводчатой крыше склада и спустится вниз. Дверь открылась. — Подождите здесь, — обратился к своим служителям пронзительный, лишенный эха голос Пирра.

Шелковая веревка Веттия лежала на полу спутанным клубком. Она не могла соскользнуть с окна сама по себе, но…

Дверь закрылась, и засовы со скрежетом вернулись на место.

Веттий резко обернулся и выхватил меч.

— Берегись, Пирр!— воскликнул бронзовый змей. — Злоумышленник! Нарушитель!

Веттий переминался с ноги на ногу, как танцор. Слабый свет лампы мерцал на лезвии его спаты, изогнутой дугой вверх. Глаукон скорчился еще выше на кресте. Его почти человеческое лицо покачивалось на кончике перекладины, в нескольких дюймах от того места, где висела веревка. Зубы существа сверкнули в злобном ликовании.

От креста отлетела щепка, когда меч Веттия вонзился так высоко, как только он мог дотянуться; на ширину ладони под дрожащим хвостом Глаукона.

— Подойди ко мне, Декурион Луций Веттий, — приказал Пирр из передней.

Он не мог этого знать.

Мерцающего света лампы в соседней комнате едва хватало, чтобы осветить тогу Пророка и мягкий блеск его бороды. Веттий был фигурой в тени, всего лишь смутной угрозой с мечом, даже, когда он снова повернулся, чтобы встретиться лицом к лицу с Пирром.

Пирр не мог этого знать. Но он знал.

— Опусти свой меч, Луций Веттий, — сказал Пророк. Какое-то мгновение ни один из них не двигался; затем Пирр шагнул вперед. Нет, это было не так. Пирр отошел от самого себя, один Пирр шел, а другой неподвижно стоял у двери. В неподвижной фигуре было что-то неправильное, но свет был тусклым, и ближайшие формы скрывали остальное…

И Веттий не мог сосредоточиться ни на чем, кроме глаз идущего к нему человека. Они были красными, светились все ярче с каждым шагом и вытягивали душу Веттия из его дрожащего тела.

— Ты отличный улов, Луций Веттий, — сказал Пирр. Его губы не шевелились. — Лучше, чем ты можешь себе представить. Через десять лет, через двадцать… в этой империи не будет никого, кого бы ты не знал, если бы захотел, кого бы ты не мог поколебать, если бы захотел. От имени Пророка Пирра. Или как там я себя называю.

— Положи свой меч, Луций Веттий.

Рукоять меча Веттия стала горячей, такой же горячей и пылающей, как глаза приближающегося Пирра. Он не мог надежно держать клинок; свет дрожал вдоль его острых двойных краев, как капли дождя на ивовом листе.

Но он не выпал из его руки.

Пирр шагнул в дверной проем между комнатами. Его плечо коснулось косяка, и прошло сквозь него — очертания фигуры и оштукатуренная кирпичная кладка то сливались, то разделялись; фигура шагала вперед.

— Я получу эту империю, — сказал Пирр. — И я получу весь этот мир.

Веттий уставился в темный туннель. В конце туннеля пылали глаза Пирра, оранжево-горячие и размером с вселенную. Они подошли еще ближе.

— А когда я вернусь к тем, кто прогонял меня, когда я вернусь к тем, кто хотел убить меня, Луций Веттий, — сказал голос, эхом отдавшийся в голове солдата, — они поклонятся! Ибо моя сила будет силой целого мира, выкованного по моему замыслу…

— Положи свой меч!

Веттий вскрикнул и взмахнул своим клинком резким, спонтанным движением, не имеющим ничего общего с его мастерством или многолетней практикой, чтобы управлять им. Сталь рассекла пылающие глаза, как вспышка, взрывающая белое сердце кузнечного горна, и глаза снова впились в глаза Веттия. Смех Пророка шипел и клокотал в голове солдата.

— Ты мой, Луций Веттий, — ласково произнес голос. — Ты мой с тех пор, как встретился со мной взглядом прошлым вечером. Неужели ты думал, что сможешь скрыть от меня свое сердце?

Ноги Веттия сделали деревянный, спотыкающийся шаг вперед; еще один шаг, следуя за глазами, когда они отступили к фигуре, стоящей у внешней двери. А также к фигуре Пирра, или, возможно, к единственной фигуре, которая действительно была Пирром. Теперь солдат понял, как Пророк появился и исчез на церковном крыльце прошлым вечером, но это уже не имело значения.

Ничто не имело значения, кроме глаз.

— Я привел тебя сюда сегодня вечером, — сказал голос.

— Нет… — прошептал Веттий, но он не был уверен, ни в том, что произнес это слово, ни в том, что оно было правдой. Он не имел никакой власти ни над своими мыслями, ни над своими движениями.

— Ты будешь моим императором, — сказал голос. — Со временем. Для меня, и это, вообще, не займет много времени. С моими знаниями и оружием, которым я научу тебя, как создавать, ты завоюешь ваш мир для меня.

Пылающие глаза в глазницах существа, называвшего себя Пирром, уменьшились до нормального размера. Бородатый призрак сделал еще один шаг назад и слился с фигурой, которая не двигалась с тех пор, как вошла в церковь.

— И затем…— произнесла фигура, когда все подобие Пирра исчезло, как иней на солнце… я вернусь домой.

Тога, борода, пухлые человеческие щеки — все исчезло. То, что осталось, было голым, тонким, как кость, и покрытым чешуей. На щелевидных зрачках глаз мерцали перепонки, очищая их поверхность; затем глаза рептилии начали прорезать себе путь в разум Веттия с хирургической точностью.

Он услышал скрип петель поднявшейся крышки, но звук был таким, же обманчивым и бессмысленным, как крик чайки на фоне грохота прибоя.

— Пирр! — взвизгнул бронзовый змей. — Незваный гость! Стража! Стража! Стража!

Веттий очнулся, тяжело дыша и отряхиваясь. Он чувствовал себя так, словно его похоронили в песке, под тяжестью, которая жгла и раздавливала каждую клеточку его тела.

Но вовсе не его тело было вытеснено из существования.

Сундук — подарок П. Северуса Ауктуса, поставщика тонких шерстяных тканей, — был открыт. Из него вылезал Дама, настолько окоченевший, насколько можно было ожидать, когда даже маленький человек замкнулся в таком тесном пространстве. Он отбросил в сторону кусок ткани, прикрывавший его в сундуке, и держал в левой руке ножны пехотного меча.

Его правая рука выхватила короткий, тяжелый клинок с музыкальным звоном!

— Стража! — снова крикнул Глаукон.

Змей уже покинул свой насест. Он скользил длинными изгибами к Даме.

Пирр потянулся к дверной задвижке одной рукой рептилии; Веттий замахнулся на него, потеряв равновесие. Он промахнулся, но острие спаты ударило прямо над пластиной замка и глубоко вонзилось в потрескавшееся от времени дерево.

Пирр зашипел, как жир на гриле. Он прыгнул в центр комнаты, когда солдат освободил свое оружие и повернулся, чтобы закончить дело.

Глаукон бросился на Даму, как кобра. Купец, двигаясь с рефлекторным мастерством, которое произвело бы впечатление на Веттия, если бы у него было время подумать, блокировал бронзовые клыки ножнами в левой руке. Вместо щелчка, когда встретились зубы, свет потрескивал, как миниатюрная молния.

Дама пробормотал молитву по-гречески и ударил мечом в голову чудовища. Глаукон отпрянул, плавно изогнувшись. Зубы змеи прожгли глубокие борозды на железной оковке ножен.

Веттийразвернулся на кончике левой ноги, развернув свой клинок по свистящей дуге, так что глаза Пирра сверкнули в глазах солдата. — Опусти свой меч, Луций Веттий, — раздался голос в его голове. Веттий неподвижно замер, как комар в янтаре.

Снаружи послышались крики. Кто-то постучал, затем ударил рукояткой дубинки по ослабевшей дверной панели, которая начала трескаться изнутри.

Глаукон представлял собой двадцать футов мерцающих спиралей, а в его гуманоидных челюстях была смерть. Дама сделал ложный выпад. Глаукон вздрогнул, а затем нанес серьезный удар, когда торговец повернулся в сторону Пирра, который стоял в центре приемной, а его глаза впивались в Веттия.

Дама отпрыгнул назад, едва не споткнувшись о сундук, в котором он прятался. Он был в безопасности, но подол его туники тлел там, где его зацепили зубы.

Несколько дубинок начали стучать в дверь одновременно. В комнату влетела верхняя половина доски, отколовшаяся от двери. Служитель протянул руку сквозь кожаную обивку и стал возиться с механизмом замка.

— Опусти свой меч, Луций Веттий.

Меч Дамы опустился, зацепил кусок ткани, который прикрывал его в сундуке, и перекинул его через голову бронзового змея. Завизжала и заскрипела шерсть ткани, когда Глаукон попытался вырваться из нее.

Дама улыбнулся с холодной уверенностью и нанес удар в то место, где ткань возвышалась выше всего, вытянув все свое тело в соответствии с ударом. Острое стальное лезвие прорезало ткань, бронзу и все остальное, что заполняло пространство внутри металлического черепа Глаукона.

Дверь распахнулась внутрь, и Пирр рванулся в нее, как колесница, когда в цирке опускаются решетки. Веттий, освободившийся от наваждения в глазах, и от всех смертоносных инстинктов, рубанул косолапую фигуру, когда она проскочила мимо.

Спата скользнула выше подбородка, разбивая острые зубы рептилии, прошла вниз по извилистой шее, и вышла, сломав по дороге ключицу.

Кровь, брызнувшая из вопящего чудовища, в свете лампы казалась зеленой.

Служители с воплями ужаса бросились вон из дверного проема, когда существо, управлявшее ими, проскочило сквозь них. Власть Пирра истощалась с каждой струей из его разорванных артерий. Люди — опять люди, а не автоматы Пророка, побросали свои дубинки и фонари — торопясь убежать. Некоторые из бегущих фигур снимали забрызганные кровью туники.

Острие меча Дамы было искривлено и почернело. Торговец отшвырнул свое испорченное оружие, когда они с Веттием проскользнули мимо расколотых остатков двери. Позади них, в центре циновки из обугленной шерсти, змея Глаукон изрыгала зеленое пламя и клочья бронзы.

Пирр лежал, растянувшись, в зеленой луже у подножия лестницы. Тонкие чешуйчатые конечности дергались до тех пор, пока Веттий, пробегая мимо, не вогнал свою спату в основание куполообразного черепа существа.

Солдат тяжело дышал, скорее от облегчения, чем от напряжения. — А откуда он взялся?— пробормотал он.

— Это не имеет значения. Дама тоже тяжело дышал. — Он не ожидал, что могут появиться такие же, как он.

— А я думал, что он обманщик. Блокноты…

Они медленно проходили мимо причальных тумб, где разговаривали накануне вечером. Дама замедлил шаг, когда они удалились от места непосредственного инцидента. — Он был шарлатаном там, где ему было легче всего быть шарлатаном. И это все.

Веттий положил руку на плечо маленького человека и повел его в тень закрытой ставнями будки. — Почему вы не сказали мне, что вернетесь, сегодня вечером? — требовательно спросил солдат.

Дама посмотрел на него.— Это было очень личное, — сказал он. Их лица казались бесстрастными размытыми пятнами. — Я не думал, что кто-то из администрации Префекта должен быть вовлечен в это дело.

Веттий вложил клинок в ножны и передвинул ножны параллельно левой ноге. Если боги будут благосклонны, то оружие можно будет незаметно пронести по пути домой в затянутом облаками лунном свете. — Я уже был вовлечен в это дело, — сказал он.

Купец повернулся и встретился взглядом с Веттием. — Менелай был моим другом, — ответил он слишком тихо, чтобы его можно было услышать. — Луций Веттий, сегодня вечером я пришел сюда с мечом, чтобы поговорить с убийцей моего друга.

Где-то совсем рядом ночь огласилась криками ужаса. Стража обнаружила труп Пророка Пирра.

Черное железо

Аммиан Марцеллин был последним великим латинским историком и фактически единственным великим латинским историком, последовавшим за Тацитом, его предшественником примерно на триста лет. (Были крупные историки второго и третьего веков нашей эры, и после, но они писали по-гречески.) Он оказал на меня огромное влияние, и один маленький аспект его влияния — «Черное железо».

Аммиан был офицером личной императорской охраны в середине IV века нашей эры, — период, охватываемый сохранившимися книгами его истории. Императоры использовали своих телохранителей в качестве курьеров и для других специальных миссий. Аммиан был не только в состоянии говорить практически с кем угодно в империи, но и лично присутствовал на некоторых наиболее важных событиях своего времени. Хотя Аммиан не такой хороший писатель, как Тацит (который является одним из лучших стилистов прозы на латыни или любом другом языке), он рисует яркую картину своего мира.

Этот мир соскальзывал в кровь и хаос. Он не выйдет из тьмы еще много веков.

Здесь может быть важен выбор времени. Я читал Аммиана, когда учился во Вьетнамской языковой школе, а потом во время обучения допросам. Будущее, которое я видел перед собой, было наполнено кровью, хаосом и тьмой, так что я мог отождествить себя — и даже должен был отождествить — с древним солдатом и историком, когда читал его труд.

Я вернулся в Мир, вернулся в юридическую школу и снова стал писать беллетристику. «Черное железо» — это первый рассказ, который я написал после своего возвращения. Это также первый рассказ, который я написал после знакомства с двумя фантастами из Чапел-Хилла — Мэнли Уэйдом Уэллманом и Карлом Эдвардом Вагнером.

Карл только что бросил стандартную медицинскую школу, чтобы писать полный рабочий день (позже он закончил учебу и получил степень доктора медицины). Мэнли был гигантом научной фантастики и фэнтези; он практически всю свою жизнь зарабатывал внештатным писательством с конца 30-х годов. Ни Карл, ни я никогда не были учениками Мэнли, но мы были его младшими коллегами и друзьями. Мы регулярно собирались вместе за семейными трапезами и читали друг другу художественную литературу, над которой работали.

Это было первое, что я прочел Мэнли и Карлу. За последующие годы будет много других историй.

Аммиан был в Амиде, когда персы осадили и захватили этот город. Это не было критически важным событием в тысячелетней борьбе между Месопотамией и Средиземноморским бассейном, но Аммиан создал мрачный, блестящий материал из первых рук. Когда много лет спустя я посетил Турцию, я стоял на огромных стенах Амиды (современный Диярбакыр) и думал об Аммиане.

Заслуживает упоминания еще одна вещь о «Черном железе». Я отправил рассказ мистеру Дерлету, который купил у меня три предыдущих рассказа. Он написал мне письмо о получении в июне 1971 года, а затем приложил чек издательства «Аркхем Хаус», датированный 3 июля.

На следующее утро мистер Дерлет умер от сердечного приступа. Это была не только последняя история, которую я ему продал, но и последняя история, которую он купил у кого-либо.

Фишки Веттия были сделаны из зеленого турмалина, который жестоко блестел в свете лампы. Эти штуки были вырезаны персом. Хотя они были обработаны так же гладко, как и все, что Дама видел на Западе, в их головах была грубость, жесткость линий, которые ему не нравились. Жизнь вблизи границы потрясла его, подумал он со вздохом.

Солдат сделал ход, взяв одну из фигур Дамы. Стройный Каппадокиец парировал ловким двойным захватом.

— Господи, да сгниют твои глаза! — взорвался Веттий, ударив своей большой рукой по игровой доске. — Мне следовало бы знать, что лучше не играть с торговцем. Клянусь бычьей кровью, вы все равно воры. Дорис, принеси нам чаши!

В комнату впорхнула маленькая рабыня с парой чаш. Когда она выходила из комнаты, Веттий хлопнул ее по боку и сказал: — Не возвращайся, пока тебя не позовут.

Девушка улыбнулась, не оборачиваясь.

— Маленькая шлюшка, — ласково сказал солдат. Затем, обращаясь к Даме: — Как вам приготовить вино?

— Один к трем, как всегда, — ответил белокурый торговец.

— Я думал, что у вас яйца отвалились с тех пор, как мы виделись в последний раз, — сказал Веттий, качая головой. — Ну, вот вам вино, наливайте сами.

Он наполнил свою чашу густым, как смола, вином и отхлебнул половину. — Знаете, — задумчиво сказал он, — когда я был на Наксосе три года назад, я специально съездил на виноградник, чтобы выпить этого напитка, прежде чем добавят смолу, чтобы сохранить его при транспортировке.

Веттий помолчал. — Ну, — подтолкнул его Дама, — и как все прошло?

— Не очень, — признался солдат. — Я бы лучше выпил египетского пива.

Он засмеялся, и Дама неохотно присоединился к нему. Наконец Веттий вытер слезы с глаз и допил остатки вина. Наполнив свою чашу, он откинулся на спинку стула и проницательно посмотрел на своего друга. — Сегодня вечером вы принесли с собой кусок ткани, — сказал он.

— Это верно, — согласился Дама с тонкой улыбкой. — Это кусок шелковой парчи, гораздо более тяжелый, чем то, что мы обычно можем видеть.

Веттий улыбнулся ему в ответ, оскалив зубы, как рычащий медведь. — Значит, теперь я любитель шелка? — спросил он.— Ну же, продолжайте, никто не придет, пока я их не позову. Что у вас там под шелком, чего вы не хотели показывать моим слугам?

Дама, молча, развернул шелк. Блестящая ткань была обернута вокруг меча, рукоять которого ярко блестела над парой планок, закрепленных на лезвии. Он потянул за рукоять, и планки отвалились, обнажив тонкий клинок, длиннее, чем у военного меча. Серая сталь была помечена, как рябь от ветра на воде.

— Вы верите, что металл можно заколдовать?— спросил Дама.

— Держитесь за свой шелк, купец, — усмехнувшись, ответил солдат и взял меч у Дамы. Он дважды взмахнул клинком в воздухе.

— О да, — продолжал он, — я уже давно не видел ничего подобного.

Приставив острие к стене, рослый солдат навалился на него всем своим весом. Клинок согнулся почти вдвое. Острие чуть сдвинулось, и сталь, выпрямившись, заскользила по камню. Меч завибрировал, издав низкий гудящий звук, от которого у обоих мужчин задрожали внутренности.

— Я подумал, что то, как он изгибается — волшебство, а?

Дама кивнул. — Я уже подумал, что так и есть.

— Ну, это вполне разумно, — сказал Веттий. — Он ведь не очень похож на кусок стали, правда? Хотя, дело в том, как он закален. Вы знаете об этом?

— Мне кажется, я знаю, как закалялся этот клинок, — ответил торговец.

— Да, надо пропустить его через толстую задницу раба несколько раз, чтобы закалить,— небрежно бросил Веттий. Свирепая улыбка вернулась на его лицо. — Не очень… цивилизованно, скажем так? Но это была не магия.

— Это не магия? — повторил Дама со странной интонацией. — Тогда позвольте мне рассказать вам остальную часть истории.

Веттий поднял свою чашу в молчаливом согласии.

— Я был в Амиде… — начал торговец, и его мысли вернулись к страху и глинобитным домам с видом на реку Тигр.

— Мы, конечно, знали, что приедет Шапур. Той весной, или следующей весной — по крайней мере, скоро. Он заключил мир с Хионитами, и они присоединились к нему как союзники против Рима. И все же со дня на день у меня должен был появиться караван, и я не доверял никому другому доставить его домой в Антиохию. Это была азартная игра, и в то время она того стоила.

Дама фыркнул про себя: — Ну, наверное, могло быть и хуже.

— Кроме того, что я ждал, когда мои люди прибудут раньше персов, в Амиде мне нечего было делать, кроме как жариться в пыли. Это место никогда не было большим, и теперь, когда заброшенные лачуги за стеной, и вся сельская местность были стеснены гарнизоном, плюнуть было некуда.

Купец сделал большой глоток вина, вспоминая, как это было. Веттий налил ему еще прямо из кувшина. — Митра! Там стояли два полка галльских пехотинцев, полумертвых от жары и обезумевших от пребывания взаперти. Это было позже, однако, после того, как ворота были закрыты.

— Богатство имеет свои преимущества, и я получил целый дом для своей команды. Я поместил животных на первом этаже, а людей — на втором, так что крыша осталась за мной. Там иногда дул легкий ветерок.

— Дом по соседству принадлежал кузнецу по имени Хусрав, и я мог видеть через его стену двор, где была устроена его кузница. Он утверждал, что он армянин, но поговаривали, что на самом деле он перс. Это не имело значения, особенно потому, что он производил оружие, а мы так нуждались в нем.

— Это он сделал? — спросил Веттий, постукивая ногтем по мечу. Сталь тихо застонала.

Дама рассеянно кивнул, не отрывая глаз от сцены из прошлого. — Я наблюдал за ним, когда он работал по вечерам; звон молотка все равно не давал бы мне спать. По вечерам он пел. Он стоял там и пел, а очаг ярко светил на него, высокого, жилистого и старого, как мир. У него был маленький раб, который помогал ему, накачивая мехи. Вы видели, как горит угольный очаг под мехами?

Веттий кивнул. — Как капля солнца.

Дама удивленно поднял брови.— Возможно, — сказал он, потягивая свое густое вино, — но я не нахожу его чистым светом. Все это выглядело таким странным, таким плоским, что прошло несколько часов, прежде чем я понял, что пластина, которую ковал Хусрав, должно быть, весила столько же, сколько и я.

— Осадные доспехи? — предположил солдат.

— Только не осадные доспехи, — ответил Дама. — Там были и другие пластины, и некоторые из них он сварил в трубочки, и все время пел.

Белокурый Каппадокиец сделал паузу, чтобы допить вино. Он протянул чашу хозяину дома с бледной улыбкой. — Вы можете наполнить ее снова. Я потею быстрее, чем выпиваю.

Он вытер лоб салфеткой и продолжил: — Это был забавный дом и в других отношениях. Хусрав, его жена и сын — мальчик лет восьми или десяти. Трудно было утверждать, что они персы. Я никогда не слышал, чтобы эти трое и мальчик-раб разговаривали. Других слуг в доме не было, хотя женщина выглядела так, словно вот-вот что-нибудь уронит.

— Однажды я видел ее вблизи, когда пытался купить меч для моего десятника, и обратил на это внимание. Ее живот выглядел неправильно. Он не двигался так, как должен был бы, когда она двигалась, и она, казалось, не несла столько веса, как, если бы действительно была беременна. Была ли она с какой-то подкладкой, или нет, но в ней было что-то странное.

— Что касается моей собственной проблемы, то она была решена в то утро, когда появились персы. О, я знаю, вы сражались с ними, но Луций, вы не можете себе представить, как они выглядели, растянувшись по всему горизонту, когда солнце освещало их наконечники копий и доспехи. Митра! Но даже в этом случае поначалу все было не так уж плохо. Стены были крепкими, и мы были уверены, что сможем продержаться до тех пор, пока Урсициний не освободит нас.

Веттий издал гортанный звук и уставился на стол. Дама положил свою руку на предплечье большого солдата и сказал: — Луций, вы же знаете, что я ничего не имел против вас или армии.

Веттий поднял глаза с призраком своей прежней улыбки: — Да, я знаю, что вы этого не делали. Во всяком случае, у меня нет причин быть чувствительным. Я не отдавал никаких приказов.

— Или отказался их отдать, — с горечью добавил он после минутного раздумья. — Выпейте еще вина и продолжайте свой рассказ.

Дама выпил и поставил свою пустую чашу. — Пока все не стало по-настоящему серьезно, я почти все ночи проводил на своей крыше. Теперь Хусрав работал над мечом, и я забыл о других вещах, которые он ковал. Но каждый раз, когда он выковывал из металла плоский клинок, он сворачивал его обратно и начинал все сначала.

Солдат понимающе кивнул и провел пальцем по покрытому водяными знаками лезвию. Торговец пожал плечами.

— Однажды я проснулся глубокой ночью. Хусрав стоял рядом с кузницей, и зловещий белый свет вспыхивал над двором каждый раз, когда пульсировали мехи. К наковальне был привязан наполовину заполненный мешок с зерном. Однако единственным звуком был шум мехов и, возможно, шепот слов, которые распевал Хусрав, и я не мог понять, что же меня разбудило. Затем из дома донесся еще один стон. Этот звук я понял — у жены Хусрава начались роды, и я подумал, что ошибся насчет того, что ее живот был набит ватой.

Во дворе кузнец положил одну руку на мешок с зерном. Другой рукой, завернутой в шкуры, он вынул клинок из очага. Раб остановил мехи, и на мгновение я увидел, как обе пары глаз отразили оранжевую сталь меча. Затем Хусрав проткнул им мешок насквозь. Раздался ужасный крик…

— Держу пари, что так оно и было! — вмешался Веттий, и его глаза заблестели, как цитрины.

— … и внутри дома женщина тоже закричала. Хусрав вытащил клинок, наполовину остывший и едва видимый, а затем снова вонзил его в мешок. На этот раз крика не было слышно, кроме крика его жены. Раб упал на колени и что-то бормотал себе под нос. Когда кузнец вонзил меч в мешок в третий раз, женщина закричала в последней агонии родов, и раздался такой громкий звон металла, что мне показалось, будто персидская катапульта попала в дом Хусрава. Он вбежал внутрь с криком: — Сын мой! Мой сын! — оставив меч лежать поперек этого мешка.

Дама помолчал. Веттий бросил ему свежую салфетку и налил еще вина. — Его собственный сын, — задумчиво произнес солдат. — Странно. Может быть, Ромул действительно принес в жертву своего брата, чтобы сделать свой город великим, как говорят старые легенды.

Торговец одарил его странной улыбкой и продолжил: — Это была последняя ночь, которую я провел в доме. Наш гарнизон был слишком измотан, чтобы продержаться дольше, и каждый способный человек в городе должен был помогать на стенах.

— Семьдесят три дня,— сказал Дама, качая головой. — Не очень-то это много, чтобы продержаться, не так ли? Только не в таком сильном городе. Но там было так много персов…

— Неважно. Конец наступил, когда часть стены рухнула. Персы не разрушили ее, а мы сами — построили слишком высоко, и она рухнула. Мы попытались собраться в проломе, когда туда хлынули персы.

Дама помолчал с кривой усмешкой. — О, вам бы это понравилось, Луций; пыль была липкой от крови. Когда рухнула стена, наш арсенал был погребен, а поскольку персы оттесняли нас назад, то всякий раз, когда человек терял свое оружие, он выходил из боя. Я увернулся от рукопашной схватки, когда мой меч разбился о выступ щита. Затем, отдышавшись, я побежал в лавку Хусрава, думая, что у него еще есть какое-нибудь оружие, которое я мог бы взять с собой в бой.

— Передняя часть лавки была пуста, поэтому я ворвался в заднюю часть. Кузнец был один, держа на коленях раскрытую тонкую коробку. Увидев меня, он захлопнул крышку, но я уже успел заметить внутри блеск стали. — Отдайте мне меч! — сказал я. — Нет! — воскликнул он. — Это для моего сына, чтобы передать Королю Шапуру. Тогда я схватил коробку и сбил его с ног свободной рукой. Не было времени на разговоры, боже мой! Но мне было страшно.

— Я разорвал коробку и вытащил этот меч, пока Хусрав кричал что-то, чего я не понимал. Во внутренней комнате что-то лязгнуло. Я обернулся и увидел, как распахнулась дверь, и тогда я понял, что кузнец сделал из своих поковок.

— Он был примерно в человеческий рост, но, судя по тому, как тряслась земля, в нем было железа, наверное, столько, сколько весят двадцать человек. Я сделал шаг назад, и это создание последовало за мной. Даже с таким весом я мог бы подумать, что это человек в доспехах, но глаза! Это были маленькие шарики мутно-оранжевого цвета. Никто не мог видеть сквозь них, но они поворачивались, когда я двигался.

— Я ударил по голове этого человека… железного человека. Меч отскочил в сторону.

Каким бы острым ни было лезвие, оно лишь царапнуло тварь. Хусрав стоял спиной к стене слева от меня. Он начал хихикать, но я не мог оторвать глаз от его творения достаточно долго, чтобы разобраться с ним.

Я ударил эту тварь в горло. Острие попало туда, где шея соединялась с черным железным черепом, но у меня не было достаточно сил, чтобы пробить его до конца. Прежде чем я успел опомниться, железный человек сомкнул ладонь на клинке. Я дернулся назад, и меч с визгом вырвался из его хватки, рассекая металлические пальцы так же аккуратно, как и плоть.

Дама мрачно рассмеялся и выпил свое вино. — Я уже упоминал, как Хусрав хихикал надо мной? Ну, тогда он остановился. Он закричал: — Сынок! и прыгнул на меня, как раз, когда его игрушка попыталась ударить меня кулаком. Я пригнулся, и стальная рука попала Хусраву в висок и швырнула его в стену. Тогда я попытался проскользнуть в дверь, но поскользнулся в крови. Я выкарабкался из-под ноги твари, но она прижала меня спиной к стене.

Я ударил снова, на этот раз в лицо. Острие скользнуло в глазницу, не проникая внутрь, и тяжесть железного человека придавила рукоять меча к стене позади меня. Клинок согнулся, но сама тяжесть на нем крепко держала рукоять. Затем, когда тварь потянулась к моей голове, острие меча сдвинулось, и лезвие спружинило, пронзая череп. Оставшийся глаз почернел, и существо рухнуло на пол.

— Тогда еще не было времени подумать над всем этим. Я выдернул меч и выбежал на улицу, чтобы посмотреть, что сделали персы… ну, а остальное, я полагаю, не имеет значения. Я оказался одним из тех счастливчиков, кто ускользнул из города той ночью.

Солдат осмотрел меч по всей длине клинка.— Значит, ваш кузнец вложил в меч душу своего собственного сына, и он разрушил его машину, — сказал он, наконец.

Худощавый торговец провел рукой по своим светлым волосам, напряжение покинуло его теперь, когда он закончил свой рассказ. — Нет, я так не думаю, — тихо сказал он. — Вы забываете о жене Хусрава.

— Ее беременность? — в недоумении спросил солдат.

— Она не была беременна, — объяснил Дама, — она была просто носителем. У кузнеца были его материалы, душа и тело. Каким-то образом симуляция родов его жены позволила ему соединить их. Это существо было живым, автоматом.

Веттий покачал головой. — То, что вы называете автоматом, должно быть, было карликом с каким-то очень умным механизмом.

Дама мягко улыбнулся. — Внутри никого не было. Луций, когда я вытащил этот меч, он был так же чист, как вы видите его сейчас — ни крови, ни мозгов на нем не было.

Солдат перевел взгляд с друга на меч. Клинок теперь имел слабый зеленый оттенок, поскольку в нем отражались игровые фишки, так тонко вырезанные персидским мастером.

Самый короткий путь

Прежде чем отправить свой первый рассказ, я сказал себе, что когда-нибудь мой рассказ будет опубликован. После этой первой продажи я решил, что хотел бы продать еще один рассказ, чтобы не быть одноразовым автором.

Позвольте мне сказать вам, что продажа рассказов — это зависимость. Потребность только усиливается.

Я достаточно хорошо учился в юридической школе, и в начале второго курса мне предложили место в Юридическом журнале Дьюка. Старшекурсник, описывая этот журнал, сказал мне, что если мне действительно повезет, то на третьем курсе я смогу опубликовать заметку в один абзац под своим собственным именем. — Как приятно увидеть свое имя в печати! — сказал он.

И я подумал: — «Ну, ты и кретин. Люди платят, чтобы напечатать мое имя!»

Но это было неправдой: Август Дерлет заплатил за то, чтобы напечатать мое имя, и он был мертв. Мне предстояло найти другой рынок, если я надеялся когда-нибудь снова что-нибудь продать.

Два профессиональных журнала в 1971 году публиковали некоторую фантастику. Я послал в «Фантастику» рассказ, который полностью исчез. Это событие, возможно, было связано с проблемами, которые позже привели редактора к обвинению в уголовном преступлении за торговлю наркотиками. После этого опыта «Фантастика» больше не была для меня потенциальным рынком сбыта.

А еще был «Журнал фэнтези и научной фантастики», прекрасное периодическое издание, которое примерно в то же время опубликовало героическую фантастическую повесть писателя с высокой литературной репутацией. (Это была не очень хорошая история сама по себе, что должно было насторожить меня.)

Я написал «Самый короткий путь», и отправил его в этот журнал с сопроводительным письмом, в котором говорилось: «Я знаю, что вы не публикуете много героической фантастики…» Оно вернулось с приятным личным отказом от редактора, мистера Фермана, согласившегося, что они не публикуют много героической фантастики, хотя это был хороший рассказ.

Точный подсчет бывает только в подковах и ручных гранатах. И действительно, у моего друга Карла было еще более сильное столкновение. Одна из его героических фантазий «Темная муза» вернулась из «Журнала фэнтези и научной фантастики» уже скопированной. В этом деле мистер Ферман очень поздно решил — не публиковать.

«Самый короткий путь» основан на легенде о Соуни Бине. Я слышал о Соуни Бине много лет назад, но впервые узнал подробности, когда прочитал полный «Ньюгейтский Календарь» в библиотеке юридической школы Дьюка. (Мне не нравилась юридическая школа, но были кое-какие компенсации). Сама дорога — настоящая дорога в Далмации, разрушенная в третьем веке до нашей эры по причинам, которые археология не может определить. И я использовал для этой истории те же два персонажа, что и в «Черном железе»: я начал писать серию.

Стю Шифф — Стюарт Дэвид Шифф, основал журнал «Виспэс» в системе каталогизации книг в 1972 году с заявленным намерением заменить издательство «Аркхем» (которое умерло вместе с мистером Дерлетом) в качестве обиталища для новой фантастики, поэзии и статей. Стю использовал бы название «Виспэс из Аркхема», если бы «Аркхем Хаус» согласился. Но они не согласились. Он купил этот рассказ и опубликовал его в третьем номере журнала, с замечательной обложкой Ли Брауна Койе.

В то время, когда я писал «Самый короткий путь», я не был уверен, что «Черное железо» когда-нибудь будет напечатано. В конце концов, оно вышло в 1975 году как часть антологии, которую Джерри Пейдж собрал для «Аркхем Хаус», используя весь материал, приобретенный мистером Дерлетом перед смертью, дополненный значительным количеством, который сам Джерри купил для этого тома. Эти истории не обязательно читать в каком-то определенном порядке; они просто часть одного и того же мира.

Тем не менее, решение написать эти истории в серии, вероятно, было связано с тем, что я немного позже написал вторую историю о группе будущих наемников под названием «Молотобойцы». Именно этот выбор помог мне начать настоящую писательскую карьеру, хотя в то время я этого еще не знал.

***

Грязная сменная станция скособочилась у дороги. Она выглядела заброшенной и покинутой, хотя свет просачивался сквозь щели в камне, где осыпался известковый раствор. Разбитые черепицы крыши темнели в лунном свете, словно отсутствующие зубы. Сзади громоздились конюшни, где в своих грязных стойлах топтались и ржали сменные лошади для посыльных, а душную ночь сгущал запах лошадиного помета.

Приближаясь, трое всадников замедлили шаг.

— Подождите, не спешите, — приказал Веттий. — Мы здесь поедим и спросим дорогу.

Харпаго проскакал еще немного, прежде чем остановиться. Он был достаточно аристократичен, чтобы спорить с вышестоящим офицером, и достаточно молод, чтобы считать это достойным внимания. — Если мы не будем двигаться дальше, сир, то никогда не доберемся до Аврелии до рассвета.

— Мы никогда туда не доберемся, если будем продолжать блуждать по этим проклятым Далматинским холмам, — парировал Веттий, спешиваясь. У него болел бок. Возможно, он стал слишком стар для такого дела. На рассвете он крепко привязал свой круглый щит к спине, чтобы тот не хлопал по ней во время долгого пути. Весь день щит терся о его кирасу, и теперь от него осталась рана размером с его ладонь.

Сам щит раздражал его меньше, чем то, что он собой представлял. Яркое солнце, лучи которого разделяли десять сердец, расположенных по периметру, были нанесены чернением на тонкую бронзовую облицовку: герб Домашней Кавалерии. Командование отрядом телохранителей императора должно было стать кульминацией карьеры Веттия, но он быстро обнаружил, что на самом деле его работа — это работа специального штаба, у которого мало возможностей сражаться. Его посылали собирать информацию для императора там, где ставки были высоки, а тайная полиция ненадежна. Было опасно прощупывать язвы умирающей империи, но Веттий не находил в этом никакого возбуждения, только отвращение.

Дама усмехнулся с облегчением, снова оказавшись вне седла. Он использовал свою тунику, чтобы смахнуть пот с ног, выглядя несерьезно рядом с двумя сильными солдатами. Несмотря на то, что он был штатским, меч ударил его по бедру. В отдаленной местности оружие было скорее признаком осторожности, чем воинственности. Он кивнул в сторону все еще безмолвного здания, его светлые волосы блестели так же ярко в лунном свете, как и бронзовые шлемы двух его спутников. — Если бы не свет, я бы сказал, что там никого нет.

Дверь станции со скрипом отворилась, так что отвечать было бесполезно. Человек, стоявший на пороге, был таким же старым и искривленным, как сосны, которые росли на склонах долины. Он смотрел на них с бессловесной враждебностью. Последний постоянный курьер уже прошел, и он уже задремал, когда прибыла эта новая партия. Как и многие мелкие чиновники, начальник станции упивался своей властью — но не хотел, чтобы ему напоминали о тех обязанностях, которые сопутствовали его положению.

Веттий шагнул вперед, держа в руках свиток пергамента. — Еды для нас, — распорядился он, — и вы можете дать нашим лошадям немного зерна, пока мы едим.

— Все будет в порядке для вас и вашего спутника, — прохрипел начальник станции. — Штатский пусть сам находит себе еду.

— Это государственная служба, — пробормотал Харпаго. Он сплюнул.

Веттий принялся разминать одно запястье другой рукой. Маленький торговец тронул своего друга за локоть, но Веттий оттолкнул его. — Я сам обо всем позабочусь, — сказал он. За время изнурительной поездки его терпение истощилось, и насмешливая неряшливость начальника станции действовала ему на нервы.

— Старина, — продолжал он сдержанным голосом, — я имею право распоряжаться пищей и жильем для себя и моего персонала. Штатский человек находится со мной в составе моего штаба. Вы оспариваете полномочия императора?

Начальник станции запрокинул голову и посмотрел солдату прямо в глаза. — Даже император не может позволить себе накормить каждого голодного вора, который попадется ему на пути, — начал он.

Веттий сбил его на землю. — Неужели вы снова назовете моего друга вором? — он заскрежетал зубами.

Глаза старика сузились от ненависти, когда он угрюмо вытер кровоточащую губу, но он покачал головой, съежившись перед солдатом. — Я вовсе не это имел в виду.

— Тогда позаботьтесь об этих лошадях и скажите спасибо, что я не заставляю вас обтирать их вашим языком. Веттий сердито потопал на станцию, Харпаго и Дама последовали за ним.

— Еды! — с гневом сказал Веттий. Коренастая крестьянка поспешила открыть шкаф.

— Я мог бы кое-что заплатить, Луций, — предложил торговец, когда они уселись за стол на козлах. — В конце концов, я приехал сюда, потому что думал, что смогу открыть здесь свое собственное дело.

— А я привел вас сюда, потому что мне нужны ваши контакты, — ответил его друг. — Здешние торговцы не скажут мне, действительно ли губернатор пытается собрать деньги на бунт.

Он помолчал, массируя внутреннюю сторону бедер, где они болели от того, что он с раннего рассвета сидел в седле без стремян. — Кроме того, — тихо добавил он, — это был долгий день — слишком долгий, чтобы нас мог провести какой-то ленивый бюрократ.

Дама вздохнул, когда служанка поставила на стол ячменный хлеб и сыр.— В любом случае, это не очень хорошая еда, не так ли?— сказал он.— Я думал, что империя кормит своих почтовых курьеров лучше, чем этим, даже в глубинке страны.

— А я-то думал, что здесь мы узнаем дорогу, — пожаловался Харпаго. — Если мы не доберемся до Аврелии до конца ярмарки, то обнаружим, что все купцы разъехались, и тогда как мы вообще что-нибудь узнаем?

— Мы найдем способ, — кисло заверил его Веттий. Он сделал большой глоток вина, которое женщина налила ему, и с грохотом поставил деревянную чашу обратно на стол. — О боги! Ужасное вино.

— Местный винтаж, — согласился Дама. — Может быть, мне стоит попробовать продать здесь какое-нибудь приличное вино вместо шелка.

Более старый солдат отхлебнул еще вина и криво усмехнулся. — Старик! — закричал он. Через минуту в дверях показался начальник станции. Он слегка прихрамывал, и его распухшая губа казалась цветным пятном на напряженном лице.

Солдат не обратил внимания на гнев в глазах старика.— А как далеко отсюда до Аврелии? — потребовал он ответа.

— По какой дороге?— прорычал старик.

Веттий ухватился за рукоять своей спаты так, что длинный прямой клинок с грохотом ударился о скамью. — Самым коротким путем, — раздраженно ответил он.

— Вам придется… — начал начальник станции и замолчал. Казалось, он тщательно обдумал этот вопрос, прежде чем начать снова. — По самому короткому пути, говорите вы. Ну, есть дорога сразу за станцией. Если вы повернете на север, это всего, лишь около двадцати миль. Но вы должны хорошо смотреть, потому, что никто не ездил по этой дороге в течение пятидесяти лет, и начало дороги заросло деревьями.

Служанка вдруг что-то забормотала на своем родном языке. Мужчина зарычал на нее в ответ, и она замолчала.

— А вы что-нибудь поняли из того, что она сказала? — тихо спросил Веттий у Дамы.

Маленький каппадокиец пожал плечами. — Она говорила что-то о бандитах. Он велел ей молчать. Но я ведь на самом деле не знаю этого языка.

— С бандитами мы справимся, — пробормотал Харпаго, проводя пальцем по вмятине на шлеме, который он положил на стол.

— А как еще мы можем добраться до Аврелии? — переспросил Веттий, слегка прищурившись, словно пытаясь измерить начальника станции для креста.

— Вы можете продолжать путь до Пасини, а затем повернуть на запад по дороге на Сальвиум, — ответил тот, не глядя офицеру в глаза. — Это в несколько раз длиннее.

— Значит, мы пойдем прямым путем?— спросил Веттий, вопросительно глядя на своих спутников.

Харпаго встал и поднял за ремень свой щит.

— А почему бы и нет? — согласился Дама.

Начальник станции смотрел, как они садятся в седла и уезжают. Его узловатое лицо исказилось от ужасного ликования.

***

— А что же они сделали, всю дорогу раскопали, что-ли? — спросил Харпаго. Несмотря на предупреждение начальника станции, они почти проехали перекресток. Дорожные плиты и бетон, конечно же, были подняты и убраны. В оставшемся щебне поселились семена, и к этому времени они уже превратились в большие деревья, так что единственным признаком узкой дороги было относительное отсутствие подлеска.

— Местные жители, должно быть, разобрали эту дорогу, потому что она мало использовалась, и они устали от налогов на рабочую силу, чтобы чинить ее, — предположил Веттий. — Они, вероятно, использовали камень, чтобы заполнить ямы на одной из главных дорог.

— Но если эта дорога ведет в районный рыночный городок, то она должна была бы приносить довольно много пользы, — возразил Дама.

— По крайней мере, он приведет нас туда, куда мы идем, — вставил Харпаго, ныряя в лес.

Сосны росли близко друг к другу, и их ветви часто переплетались; ехать через них было трудно. Веттий начал подумывать, не остановиться ли им и не повернуть ли назад, но примерно через сотню ярдов разобранный участок дороги сменился обычной дорогой.

Дама помолчал, озадаченно оглядываясь назад, пока его пальцы вычесывали сосновую хвою из волос. — Вы знаете, — сказал он, — я думаю, что эти деревья посадили на дорожном полотне, когда разобрали поверхность.

— А зачем это было делать? — фыркнул Веттий.

— Ну, так посмотрите вокруг, — заметил его друг. — Дорога здесь тоже потрескалась, но деревьев на ней нет. Кроме того, нигде в округе деревья не растут так густо, как на этом участке дороги. Кто-то посадил их, чтобы полностью блокировать ее.

Солдат снова фыркнул, но тут, же повернулся в седле. Дама был прав, понял он. На самом деле сосны, возможно, даже растут грубыми рядами. — Странно, — признал он наконец.

— Сир!— позвал Харпаго, который уехал далеко вперед. — Так вы едите?

Веттий поднял бровь. Дама рассмеялся и хлопнул своего коня по боку. — Он молод, он еще научится.

— Извините, если я слишком тороплюсь, — извинился адъютант, когда они рысцой двинулись вперед, — но мне не нравится терять время на этом отрезке дороги. Здесь для меня слишком мрачно.

— Мрачно? — изумленно повторил Веттий. Впервые за все время он обратил более чем поверхностное внимание на окружающую обстановку. Болотистый овраг слева от дороги когда-то был дренажной канавой. Длительное отсутствие чистки привело к тому, что канава задыхалась от тростника, а редкие ивы лениво прорастали по ее краям. Справа неровный лес поднимался по склону долины. Сосновый молодняк пробивался сквозь густо переплетенный подлесок, образуя суровый, пустынный ландшафт.

Но мрачность? Лунный свет омывал разбитую мостовую, превращая ее в металлическую змею, извивающуюся в лесу. Деревья были низкорослыми, чтобы затенять дорогу, а брусчатка блестела на фоне частых трещин и выбоин. Даже на покрытых струпьями стволах сосен виднелись серебряные чешуйки там, где на них попадал лунный свет.

— Я бы не назвал это место мрачным, — вслух заключил Веттий, — хотя в этих зарослях можно спрятать целый полк.

— Нет, он прав, — неожиданно возразил Дама. — Здесь действительно мрачно, и я не могу понять почему.

— Только не говорите мне, что вы оба начинаете нервничать из-за теней, — усмехнулся Веттий.

— Я просто не могу понять, почему перекрыли эту дорогу, — неопределенно ответил торговец. — Судя по всему, эта работа заняла большую часть района. Интересно, куда нас отправил этот начальник станции…

***

Под копытами их лошадей мрачно прогремели пройденные мили. Это была вырубка, пустошь, жалкая парадигма для большей части империи в эти последние дни. Однако эта извилистая долина никогда не могла бы сильно измениться. Влажные низины никогда не были обработаны; возможно, лишь несколько охотников ловили оленей среди ее поникших сосен. Для остальных, кто прошел этим путем — одиноких путников, караванов, солдат в сверкающих доспехах, — долина была лишь случайностью перехода.

Теперь даже дорога начала рушиться. Хотя систематически уничтожалась лишь небольшая часть дороги, природа и время взяли верх над остальными. Плиты сгорбились и раскололись, когда зимой замерзала вода, и одна большая секция упала в овраг, который подрезали весенние потоки. Они вели своих лошадей по развалинам, а сосны принимали их проклятия.

Обычные ночные птицы притихли или вовсе отсутствовали.

Даже Веттию стало не по себе. Лунный свет давил на его плечи, словно осязаемая сила, придавливая его к седлу. Луна теперь висела прямо над головой. Редкие полосы света пронзали ощупывающие их ветви, окрашивая темные стволы лезвиями мечей.

Стало совсем темно. Ни одно белое лицо не сверкнуло на опушке леса, предупреждая о том, что бандитская стрела вот-вот полетит в них. Неужели именно страх перед бандитами так напрягал его? За двадцать лет службы он ездил в нужную точку и в более труднодоступных местах!

Позволив своей лошади самой выбирать путь по разбитой дороге, Веттий оглядел лес. Он снял шлем и плотно облегающую его голову кожаную шапочку. Воздух был приятен, колючая прохлада сохранялась даже после того, как он снова надел шлем, но от зловещего напряжения не было никакого облегчения. Кряхтя, он попытался поднять свой щит немного выше на спине.

Дама хихикнул в подтверждение своих слов. — Нервничаете, Луций? — спросил он.

Веттий пожал плечами. — Женщина на станции сказала, что здесь есть бандиты.

— На таком заброшенном участке дороги, как эта? — Дама горько рассмеялся. — Жаль, что ее сейчас здесь нет. Я бы точно узнал, что она сказала. Как вы думаете, она знает что-нибудь по-гречески, кроме «еды» и «вина»?

— Нет, она слишком уродлива для других развлечений, — ответил Веттий. Его вымученный смех пронесся сквозь деревья.

После недолгого молчания Харпаго сказал: — Ну, по крайней мере, мы уже почти добрались до Аврелии.

— Посмотри, где Луна, мальчик, — усмехнулся Веттий. — Мы едем всего два часа илиоколо того.

— О, конечно же, прошло гораздо больше времени, — настаивал молодой человек, с изумлением глядя на небо.

— Нет, это не так, — решительно заявил его командир.

— Может быть, мы дадим лошадям немного отдохнуть? — предложил Дама. — Этот водоем, кажется, весной наполняется водой, а я немного хочу пить.

— Хорошая мысль, — согласился Веттий. — Я бы тоже хотел смыть это мерзкое вино из своего рта.

— Послушайте, — вмешался Харпаго, — Аврелия, должно быть, уже за следующим поворотом. Почему бы нам не проехать немного дальше и не посмотреть…

— Езжай сам, если хочешь быть проклятым дураком, — огрызнулся Веттий. Он не любил, когда его подталкивали, особенно когда он был прав.

Харпаго покраснел. Он официально отдал честь. Когда Веттий не обратил на него внимания, он развернулся и уехал.

Веттий отстегнул свой щит и огляделся, пока каппадокиец хлебал воду из сложенной чашечкой ладони. Адъютант уже скрылся из виду, но до них отчетливо доносился быстрый стук копыт его лошади.

— Если этот молодой осел не научится хорошим манерам, кто-нибудь сломает ему шею, прежде чем он станет старше, — проворчал Веттий. — Может быть, даже я.

Дама вытер лицо рукавом и начал наполнять бутыли водой. — Здесь что-то витает в воздухе, — объяснил он. — Но мы вместе.

Солдат поковырял пень, расположенный у дороги. Гнилая древесина осыпалась от удара его ноги, и изношенные остатки бронзового гвоздя звякнули о мостовую. — Здесь кого-то мучили или распяли, — сказал он.

— Урна?

— Эти столбы вдоль дороги, — объяснил Веттий. — Там, позади, было еще несколько других. Это то, что остается от крестов, когда верхушка сгниет.

За поворотом послышался топот копыт, и в ужасе заржала лошадь. Веттий выругался и просунул левую руку между ремнями щита. Металл с грохотом упал на камень.

Кто-то страшно закричал.

Рослый солдат вскочил в седло. Одним быстрым рывком Дама освободил плащ, привязанный к луке седла, и быстро взмахнул им в воздухе, чтобы обернуть его вокруг левой руки для защиты. Он вскарабкался на своего коня.

— Подождите! — крикнул Веттий. — Вы одеты не для таких неприятностей. Поезжайте назад и приведите помощь.

— Не думаю, что я это сделаю, — заметил торговец, вытаскивая короткий пехотный меч, висевший у него на поясе поверх туники. — Вы готовы?

— Да, — ответил Веттий. Его спата мерцала в руке.

Они галопом обогнули поворот. Ветер трепал их одежду. Туника каппадокийца раздулась, превратившись в приземистого тролля, а короткая красная офицерская накидка Веттия слетела с его плеч. Когда какой-то человек уставился на их приближение, солдат испустил ужасный вопль банши, которому он научился у своего первого командира эскадрона ирландских наемников, когда они убивали пиратов на саксонском берегу.

Один из мужчин на дороге завыл в ответ.

Лошадь Харпаго дико дернулась, когда двое грязных, одетых в кожу людей отрезали ее поводья. Вздрогнув от вопля Веттия, дюжина таких же фигур на середине дороги расступилась, открывая взору самого адъютанта. Он лежал на спине, широко раскрыв глаза и глядя на Луну. Один из убийц все еще лакал кровь, вытекающую из разорванного горла Харпаго.

Бандиты бросились им навстречу. Юноша со спутанными волосами и в шерстяной тунике, слишком грязной, чтобы показать ее первоначальный цвет, замахнулся дубинкой на Веттия. Она ударила по его щиту с глухим звуком, и бандит зарычал от ярости. Веттий нанес ответный удар с отработанной грацией, свалив владельца дубинки ударом через плечо, а затем, нанес удар другому противнику по его спине, когда тот выдернул свой клинок. Бросив поводья, он с размаху ударил щитом в лицо третьего, который ударил его по бедру ниже кожаного фартука с шипами. Ее грубый плащ упал с туловища, когда она откинулась назад.

Дама сбил одного из бандитов, наехав на него верхом. Он обменивался яростными ударами со вторым, облаченным в пурпур старцем с мечом, когда третий человек прополз под брюхо его лошади и ударил ее закаленным копьем. Животное взвыло в агонии и сбросило каппадокийца в овраг. Он едва успел выпрямиться, чтобы отразить удар человеческой бедренной кости, использовавшейся в качестве дубинки, а затем ударил нападавшего человека в шею.

— Возьмите лошадь Харпаго! — крикнул Веттий, прорываясь сквозь толпу, чтобы освободить своего друга.

Дама схватил поводья животного. Бандит с запачканным кровью ртом ударил его дубинкой по плечам, и он снова уронил их. Ошеломленный, он, шатаясь, подобрался к лошади. Прежде чем его противник успел поднять оружие для очередного удара, Веттий рассек ему позвоночник. Капли крови стекали с кончика меча солдата, когда каждый удар достигал цели.

Дама бросился в седло. Пока он пытался разместиться в нем, одетый в пурпур воин, который нанес ему удар ранее, проскользнул за спину лошади Веттия и ударил белокурого торговца по лицу. Веттий ловко развернулся и отрубил бандиту правую руку.

Горстка уцелевших бандитов бросилась назад в хныкающем ужасе. Затем из темноты донесся плач ребенка, будто мать оторвала его от груди и бросила его на землю. В лесу раздался треск от безумного движения. Из черных сосен выскочили дикие фигуры — дети, едва способные ходить, и дикие женщины. В тишине было слышно, как их босые ноги скребут по камням. Их мужчины, увеличив численность, целеустремленно двинулись вперед.

Все они были похожи на зверей.

Веттий схватил шатающегося главаря разбойников за волосы и приставил клинок к его костлявому горлу. Омерзительная орда застонала в бессильной ярости, но заколебалась.

Затем одна из женщин громко зарычала и бросилась на всадников в одиночку. Дама, пошатнувшись в седле, ударил ее. Она нырнула под его меч и вцепилась в ногу торговца зубами и ороговевшими ногтями. Дама неуклюже рубанул ее по спине. Женщина пронзительно вскрикивала каждый раз, когда тяжелый клинок ударял ее, но только после четвертого удара она осела на мостовую.

— Давайте выбираться отсюда! — воскликнул Дама, указывая на сгусток диких тел. Он мог противостоять их грубому оружию, но жажда крови в их глазах была ужасающей.

Веттий короткими ударами рубил бандита по шее. Наконец позвоночник развалился, и солдат снова взвыл, щегольнув своим трофеем, и пустив коня в галоп.

Когда они свернули за следующий поворот, Дама оглянулся через плечо. Тело Харпаго снова было покрыто корчащимися людьми. Или непонятными существами, имеющими форму людей.

***

Проехав милю по дороге, они на мгновение остановились, осматривая свои раны и жадно глотая воздух. Торговец низко опустил голову, чтобы осмотреться. Его лицо все еще было бледным, когда он выпрямился.

Веттий бросил свой трофей в седельную сумку, чтобы снова взять поводья левой рукой. Он продолжал держать спату на луке седла, вместо того чтобы вложить ее в ножны.

— Нам лучше уйти отсюда, — коротко сказал он.

***

Небо на востоке заметно посветлело, когда их забрызганные пеной лошади, шатаясь, въехали на очередной участок разбитой дороги. Кожа всадников покрылась мурашками, когда они пробирались между рядами деревьев, но дальнейший проезд прошел без происшествий. Дальше лежала Аврелия — кучка жалких домишек, окруженных шатрами купцов, приехавших на ярмарку.

Свет закачался вверх-вниз, когда стражник поднял свой фонарь в их сторону. — Эй, вы! — крикнул он, — откуда вы взялись?

— Со стороны юга, — мрачно ответил Веттий.

— О, Боги, — начал стражник, — никто не ходит по этой дороге… Всадники оказались в круге света фонаря, и его испуганный взгляд остановился на их разорванной одежде и окровавленном оружии. — О боги, значит, это правда! — снова выпалил он.

— А что за история? — прохрипел Дама, не отрывая взгляда от стражника. Он рассеянно вытер меч о свою испорченную тунику.

— На этом участке жила семья бандитов — точнее, каннибалов…

— Вы знали об этом и ничего не сделали?— взревел Веттий, и лицо его побагровело от ярости. — Клянусь кровью быка, я получу за это еще одну голову!

— Нет!— взвизгнул стражник, съежившись от поднятого меча.— Говорю вам, прошло уже пятьдесят лет! В течение долгого времени они убивали всех, на кого нападали, так что это продолжалось в течение многих лет, и никто не знал, что происходит. Но когда кто-то от них сбежал, губернатор привел с собой целый эскадрон кавалерии. Он распял их всех вдоль и поперек дороги и оставил там гнить.

Веттий разочарованно покачал головой. — Но они все еще там! — утвердительно произнес он.

Стражник судорожно сглотнул. — Так говорил мой дедушка. Вот, почему им пришлось закрыть эту дорогу пятьдесят лет назад. Потому что они все еще были там — хотя все они были мертвы.

— Луций, — тихо сказал торговец. Он открыл седельную сумку своего друга. Мгновение спустя отрубленная голова с глухим стуком упала на землю.

Розовый свет отражался от глаз, которые внезапно превратились в пустые глазницы. Кожа почернела, обвисла и исчезла. Остался только череп, ухмыляясь какой-то тайной шутке, которую могли бы понять только мертвые.

Повелитель глубин

«Повелитель глубин» — это более или менее сознательная копия «Королевы черного берега», одного из лучших рассказов Роберта Говарда о Конане. Однако детали моей истории выросли из классических моделей.

У меня есть латинское издание «Естественной истории» Плиния, и во время моего медового месяца я читал отрывки из него. Один интересный момент заключался в том, что Александр Великий послал эскадру под командованием Неарха из Инда в Вавилон морем, в то время как сам Александр отправился обратно по суше со своей армией. Плиний отметил, что в пути моряки обнаружили очень крупных, агрессивных кальмаров. Я предположил, что Неарх отправился в исследовательское путешествие с несколькими кораблями.

Другим классическим влиянием была 14-я сатира Ювенала. В ней он борется с безумной жаждой богатства, которая заставляет капитанов кораблей грузить свои суда по планшир, рискуя жизнью ради еще большей прибыли.

Ювенал — блестящий и запоминающийся писатель. Критики всегда говорят о его горечи и брани, но я нахожу гораздо более интересным его замечательную способность рисовать характер с помощью одной или двух линий. Я надеюсь, что мне удалось чему-то научиться у его мастерства в целом, но только что упомянутая сцена, безусловно, сформировала настоящую историю.

Я специально не упоминал Александра в «Повелителе глубин» и намеренно не узнал о путешествии Неарха больше того, что нашел в мимолетном упоминании Плиния в разговоре о кальмарах. Я не хотел запятнать свою выдумку реальностью. Если вам это кажется очень глупым, то мне сейчас кажется еще глупее. Я не могу себе представить, почему я так себя чувствовал, но я знаю, что я чувствовал.

На самом деле Неарх командовал многотысячным флотом, предназначенным для снабжения Александра и армии на марше. Им это не удалось, потому что греки узнали о южно-азиатском муссоне лишь спустя два столетия. Я мог бы превратить настоящее событие в историю, но все было бы совсем по-другому.

Я написал «Повелителя глубин» на первом курсе юридического факультета и послал его мистеру Дерлету. Он потребовал, чтобы я вырезал сцену, которая, по его словам, не подходит: персонажи смотровой площадки преследуются гигантской ящерицей, которая убита стрелой из катапульты, установленной на палубе одного из судов. Мистер Дерлет не совсем ошибся — в этой сцене не было необходимости. Хотя я не думаю, что это повредило бы истории. Ему нравилось обращать внимание на разные мелочи. Когда я сделал это изменение, он купил эту историю за 50 долларов. Это самая большая сумма, которую он когда-либо платил мне.

Это была моя вторая продажа. Те из вас, кто уже читал рассказ «Денкирх», заметят, что в этой книге я сделал совершенно другой набор ошибок. Мне нравится думать, что это история моей жизни: бесконечные поиски новых форм, в которых можно было бы опростоволоситься.

***

У нас было пять кораблей. Я, вахтенный на палубе флагмана, керкуроса «Флайер» (своего рода легкое судно, свойственное Киприанам), отвернулся от постоянства моря и залитых лунным светом джунглей, чтобы оглянуться назад вдоль нашего кильватерного следа. Позади нас тянулись наши сестры «Форсайт» и «Кран», тащившиеся, как и мы, через тысячи лье равнин и пустынь, чтобы достичь, наконец, своей стихии в Великой реке, а оттуда — к морю. Несмотря на неправильное обращение, легкие суда были более мореходными, чем триера «Сервис» или пентера — «пятерка» «Доминатор» (судно с пятью рядами весел), которые барахталась далеко за кормой. Построенные на реке большие корабли страдали от недостатка знающих мастеров и высушенного дерева. Оба корабля протекали с самого начала, и «Доминатор» деформировался до такой степени, что дюжина членов экипажа захлебнулась в трюмах, удерживая уровень протекающей воды.

Мы двигались по ночам, потому что дневная жара была слишком сильной, чтобы ее выносить, не говоря уже о том, чтобы грести, на мерцающей, как печь воде. На рассвете мы причаливали к берегу, готовили то, что было поймано ночью или добыто на берегу, и молились, чтобы найти пресную воду. Дело в том, что все наши бочонки, кроме нескольких штук, тоже были из свежесрубленного дерева. Затем мы искали тень и покой, проклиная все это время безумие нашего вождя, отдавшего приказ о путешествии, и наше собственное, повинующееся ему.

Дул легкий бриз, и мы неслись перед ним, легко отдаляясь от более тяжелых судов, хотя по их бортам двигались весла. Их капитаны сформировали посменные команды, чтобы все время работать веслами в тщетных попытках не отставать от своих более проворных сородичей. Но только в бурных морях, где вес имел значение, а мы должны были уменьшать паруса, им это удавалось. Большие корабли были ошибкой. В то время как у нас были экипажи всего из восемнадцати человек, и ростры на носу были сняты для удобства на длинном переходе, палубные корабли были отправлены в полном боевом снаряжении. «Доминатор» нес триста человек, артиллерию на носу и корме, а также бронзовый таран в десять талантов, отлитый из трофеев нашего вождя и пригодный только для того, чтобы еще больше искривить корабельные швы в таком плавании, как наше.

Далеко позади из серебристой темноты донеслось тройное шипение командного рожка «Доминатора»: Сблизиться! Это означало, как всегда, установку рифов на парусах и ожидание отстающих. Я вздохнул с досадой, потому что мы и так уже много месяцев были далеко от дома, а поскольку пентеры протекали, как дырявые корыта, ситуация могла только ухудшиться. Вспышка с правого борта и берега привлекла мое внимание, когда я наклонился, чтобы поднять Гиппариона, нашего боцмана; Луна отражала свет от чего-то гладкого в джунглях — металла или полированного мрамора.

— Оставьте ваши сновидения в покое, Гилас, — сказал я, ибо этим прозвищем мы высмеивали седого старого боцмана. — Здесь есть на что посмотреть.

Он только хмыкнул, когда проснулся, но его взгляд достаточно точно проследил за моим жестом.

— Я полагаю, мы должны заниматься содомией, пока они нас не догонят? — прорычал он и, увидев мой кивок, и продолжил: — Вперед и прямо, леди, пора снова притвориться моряками. Прошу прощения, сир.

Последнее относилось к Антиопе, храброму человеку и нашему капитану, но скорее всаднику, чем моряку. Он резко проснулся, потянувшись за длинным кавалерийским мечом, который теперь лежал внизу, как слишком неудобный даже для его ранга. — В чем дело, Гилас?— пожаловался он. — А что это за ерунда, из-за чего мы все должны бодрствовать?

— Ксений нашел кое-что интересное, сир, — ответил боцман и указал на берег. Теперь стало видно еще больше — каменная кладка и то, что казалось остатками пирса, выступающего из джунглей.

— А это будет трудный подход к берегу?— спросил Антиоп.

— С пирсом в качестве надежды и лотовым для уверенности я не вижу никаких проблем, — решил боцман, а я взял инициативу на себя, пока он выкрикивал приказы остальным членам команды. «Форсайт», следуя или, возможно, предвосхищая наши действия, преследовал нас, в то время как менее предприимчивый капитан «Крана» занимал позицию у берега.

Я выругался, когда поднял лот в третий раз, и мы стояли всего в нескольких шагах от берега.

— Какая глубина?— спросил Гилас.

— Вовсе нет дна, — ответил я, прекрасно понимая, каким дураком выгляжу. Боцман, удивленный, молча, взял лот и бросил его сам. Двадцать саженей проскользнули сквозь его руки, как по маслу. — О, Рога Танит, здесь нет дна! — прорычал он. — Только осторожно, — предупредил он четверых мужчин на веслах. — У нас здесь странный берег, и я не желаю узнавать о дальнейших странностях на собственном горьком опыте.

Я продолжал зондирование, пока мы ползли к берегу. Наконец, на расстоянии длины одного корабля от пирса, я нашел дно на глубине шестидесяти футов. После этого не было никакого подъема дна, о котором можно было бы говорить, даже когда совсем рядом лежал осыпающийся камень.

Климат давно уже разрушил швартовые тумбы, но декоративная каменная скамья в конце пирса, параллельная берегу, была еще достаточно крепкой, чтобы удержать нас парой оборотов буксирного троса. Пирс был почти единственным голым камнем, который можно было увидеть. Здания, которые не заливала соленая вода, были полностью заросшими, за исключением тех мест, где массивный фронтон достаточно недавно был вырван из земли побегами растений, что оставило фундамент голым. Без этого моему глазу не за что было бы зацепиться, потому что низкий пирс был едва виден среди волн.

— Я собираюсь устроить небольшую прогулку, — сказал капитан Гиласу. — Но вам нужно быть готовым срочно вытащить нас отсюда, если понадобится.

Антиоп взял с собой еще пятерых человек с копьями, и они, по большей части, держались в пределах видимости корабля. «Форсайт» пришвартовался напротив нас, но его капитан оставил всех на борту в ожидании доклада Антиопа. Сундуки с оружием были открыты, и это еще больше, чем сами руины, тревожило нас. Как только «Доминатор» снова подал сигнал, один из людей на берегу поднял что-то с земли и позвал своих товарищей. Все шестеро собрались вместе, но расстояние и неясный свет скрывали предмет, который они обсуждали. Затем они с явным волнением побежали обратно. — Сир, — крикнул Гилас, когда капитан приблизился, — флагман подает сигнал.

— Позовите их сюда! — крикнул в ответ Антиоп.— Мы не уйдем отсюда, пока не продолжим поиски.

Он поднял руки, и тяжелое оружие, которое он нес, мягко блеснуло в лунном свете. Цвета были размыты, но полное отсутствие коррозии не оставляло сомнений в том, из чего сделано украшение. Если в одном ювелирном изделии содержалось несколько фунтов золота, то дальнейшие поиски действительно стоили того.

В течение ночи мы вытащили меньшие корабли, включая «Сервис», на берег. Там был песчаный пляж, и оказалось, что дно в большинстве мест довольно пологое. Какой-то канал, слишком большой, чтобы не быть естественным, вел прямо к морю от пирса. «Пятерка», слишком массивная для того, чтобы мы могли вытащить ее на берег, была привязана к пирсу с некоторым трудом, так как казалось, что там никогда не было ни кнехтов, ни других приспособлений для стоянки кораблей. «Доминатор», прикрепленный к скамье, и, дополнительно, якорями, держался вполне прилично, но кое-кому это показалось странным.

Несколько человек провели ночь в поисках, но я, со своей стороны, чувствовал, что солнечный свет и ясная голова — лучшие товарищи, чем энтузиазм, и растянулся на берегу. События подтвердили мою правоту на рассвете, и наступил третий час, прежде чем было найдено еще больше золота.

Когда произошло это открытие, оно компенсировало задержку своей огромной величиной. Пока я вел отряд через руины к западу от города, который лежал полукругом с улицами, отходящими от пирса, кто-то в дальнем квадранте ударил в бронзовый колокол и поднял крик, который вскоре заставил почти всех собраться вокруг него.

Когда я, наконец, подошел достаточно близко, чтобы разглядеть то, что было найдено, а произошло это после того, как члены экипажа уже начали опустошать найденное сокровище. Я увидел огромную подземную комнату, пустую, если не считать тонн золотых украшений, разбросанных по ее полу. Комната была круглой, и к ней вели восемь лестниц по всему периметру — единственное неотъемлемое нарушение ее пустоты. У подножия лестницы, на которой я стоял, на мозаичном полу корчился от боли человек. Рисунок пола был продолжен расширяющейся волнистой линией, ведущей к центру. Было слишком далеко и слишком темно, чтобы разглядеть, что лежит там или у других входов, и я не хотел оставаться в комнате. Возможно, это был какой-то театр, хотя здесь, похоже, не было никакой вентиляции. И, конечно же, драгоценности там не хранились. Но почему тысячи людей заполнили большую комнату, а затем закрыли двери и умерли так много лет назад, что не осталось даже костей? Ибо так оно и должно было случиться. Я не философ; скажу только, что мы встретили более странные места, прежде чем вышли из порта.

В течение дня были найдены еще три камеры; это было легче, когда мы знали, что искать. Золота было в избытке; на самом деле его было больше, чем могли безопасно вместить наши корабли. Парусный мастер «Доминатора» провел несколько гневных совещаний со старшими офицерами, но безрезультатно: золото продолжало поступать в трюмы «пятерки».

Перед вечерней трапезой мы загрузили «Флайер». Это была скудная еда — сушеная рыба и горькие фрукты, но золото придавало ей аромат амброзии. Мы не могли ловить рыбу, как обычно, и охотники не нашли ничего, кроме нескольких птиц, которые украсили стол Адмирала. Возможно, они потратили больше времени на поиски золота, чем на поиски пищи, но, все же, джунгли казались более бесплодными, чем ожидалось.

Работа продолжалась почти весь следующий день; Адмирал, казалось, не мог оставить после себя ничего ценного, хотя это означало, что он должен был последовать за добычей на дно моря. Антиоп, несмотря на всю свою неряшливость, был человеком здравомыслящим, и когда боцман объявил, что мы нагрузились до предела, он отказался брать на борт что-либо еще. Его заявление вызвало бурную вспышку раздражения, но поскольку у Антиопа действительно были высокие связи, никто не хотел отменять его решение по вопросу, касающемуся безопасности его собственной команды. По крайней мере, когда он был так явно прав.

В результате мы, экипаж «Флайера», оказались свободными от работы, а остальные таскали на борт металл. Я предложил настоящую исследовательскую прогулку, а не просто поиск золота. Капитан разрешил всем желающим отправиться со мной, хотя и опасался, что в его отсутствие корабль может быть перегружен. В конце концов, он решил, что может выбросить такой излишек за борт, если до этого дойдет, и присоединился к нам.

Всего нас было шестеро: Антиоп, боцман и четверо членов экипажа, более предприимчивых или более скучающих. Мы шли по главной улице, направляясь по молчаливому согласию к огромному куполообразному строению на краю джунглей. Ясно, что это был храм или дворец, скорее всего бывший, и когда люди умирают, как этот, можно задаться вопросом, каким богам они поклонялись. Джунгли все восстановили, и состояние дороги заставило меня пожалеть, что я не взял с собой секач. В некоторых местах проросшие семена сдвинули брусчатку и превратились в деревья, а виноградные лозы покрывали почти все вокруг.

Расстояние оказалось больше, чем ожидалось, и к тому же утомительно; огромные размеры купола делали его обманчиво близким. Когда, наконец, мы добрались до тройного основания сооружения, мы все утомились и отдохнули в тени купола.

Без всякого особого намерения я очистил участок камня от растительности. Результат меня встревожил: круглый, с узким зрачком глаз уставился на меня из центра группы резных завитков. — «Кошка», — подумал я, но больше не хотел смотреть на украшение. Чтобы избежать этого взора, я начал подниматься по ступенькам к зияющему порталу, и остальные последовали за мной.

От бронзовых дверей почти ничего не осталось, но само здание, черное и не мраморное, сохранилось очень хорошо. Джунгли почти не проникли внутрь, возможно, потому, что сквозь открытую верхушку купола проникало относительно мало света, если не считать плоского эллипса, охватывающего его. Это могло быть вызвано структурными причинами — я мало что знаю о куполах, варварских, внутренне напряженных вещах, которые они представляют, — но эффект был неприятно похож на резной глаз снаружи. Однако мы могли видеть достаточно хорошо, когда наши глаза привыкли к полутьме. Большая часть пола была вырезана в виде узора из завитков, подобных тому, что окружал глаз, вырезанный на постаменте. В центральной части, прямо под центром купола, возвышалась небольшая платформа, похожая на алтарь, но пол вокруг нее казался провалившимся.

— Как вы думаете, это изображение Солнца с лучами? — спросил капитан.

— Я видел такую резьбу снаружи, — ответил я. — Это было похоже на какой-то глаз.

— Ладно, если это не самое ужасное, — сказал Гилас. — А как вы доберетесь до алтаря?

Я сделал несколько шагов по залу, чтобы посмотреть с другой стороны. Все было именно так, как сказал боцман: алтарь был полностью отделен от прохода вокруг края здания провалом глубиной около десяти футов. Затем один из матросов спрыгнул вниз и сделал еще одно открытие.

— Смотрите, здесь водосток, — крикнул он. — Весь этот провал, должно быть, был сплошным бассейном.

Мы все посмотрели туда, где он стоял рядом с каменной решеткой в углублении.

— Может быть, это место для жертвоприношений? — предположил кто-то, вспомнив о мистических ритуалах, когда причастники преклоняли колени под решеткой, а над ними убивали жертв.

— О, Зевс, нет, — не согласился первооткрыватель, глядя сквозь решетку.— Я даже дна не вижу.

— Эй, там есть что-нибудь на алтаре, — крикнул кто-то.

Луч солнечного света отражался от какого-то зеленого камня на алтаре. Из-за ослепления никто из нас не мог разглядеть, что это такое, но все мы надеялись увидеть огромный изумруд.

— У кого-нибудь есть веревка? — спросил я, и пустые взгляды ответили мне. — Ну и кто же тогда меня подтолкнет?

Леон, мускулистый парень и просто человек, согласный на любую работу, был готов, и мы спрыгнули в пустой бассейн, а остальные последовали за нами. Центральное украшение в виде шара было приподнято и осушено точно так же, как и конусообразные изогнутые руки; ни одно из них не давало никакого намека на его назначение.

Алтарь стоял на круглом пьедестале высотой, равной высоте пола зала, и имел около четырех футов в диаметре. Поскольку сам алтарь был прямоугольным, мне не составило бы никакого труда там встать, если бы я мог взобраться на него. После недолгого обсуждения Леон прислонился к пьедесталу, выставив вперед одно бедро. Я сделал короткий разбег, и перепрыгнул с его бедра на плечо, а затем забросил себя на алтарь. На мгновение возникло неловкое ощущение равновесия, так как уступ был шириной не более полутора футов, но второй попытки не потребовалось.

Первое, что я почувствовал, увидев этот камень, было просто разочарование. Это был хрупкий кусок резьбы размером с мой кулак, но материал был всего лишь каким-то стеклом. Второй взгляд сменил мое разочарование на ужас; наконец-то я понял мотив храма. Бросив маленькую фигурку в карман туники, я спрыгнул вниз рядом с Леоном.

— А сколько это стоит? — нетерпеливо спросил он.

— Совсем мало, — сказал я. — Давайте выбираться отсюда.

Мы проковыляли по гладкому полу к остальным, которые сумели поднять решетку своими копьями.

— Ну, давайте посмотрим, — потребовал Антиоп. Я опустил маленькую штучку ему на ладонь.

— Клянусь Кастором! — выругался он, — стеклянный осьминог.

— Адская штука для храма, — пробормотал кто-то. — А как вы полагаете, для чего он здесь?

— Взгляните еще раз на бассейн, — сказал я, — или на эти узоры вокруг глаз. Восемь рук и прищуренный кошачий глаз — вот чему они поклонялись, это точно.

— И это объясняет, для чего был создан этот бассейн, — добавил капитан.

Леон моргнул и выглядел потрясенным. Он был воспитан горцем, и я не думаю, что ему нравилось находиться в бассейне с осьминогами, даже после того, как звери давно ушли. Ну, мне это тоже не очень понравилось.

— Капитан! — крикнул один из мужчин. — Снизу слышен шум.

Мы все собрались вокруг водостока, с тревогой сознавая, что нам придется взобраться на десятифутовую стену, чтобы уйти.

— Там просто плещется вода, — сказал Гилас. — Именно этого и следовало ожидать под водостоком.

— Это очень далеко отсюда, — задумчиво произнес Антиоп.

В глубине провала мелькнуло что-то желтое.

— Зевс, Отец и Спаситель! — воскликнул Антиоп, отскакивая назад, как и все мы.

Затем, когда все остальные стояли в панике, его лицо прояснилось, и он начал смеяться, указывая на вершину купола.

— Отражение, — выдохнул я с внезапным пониманием.— Это был не глаз, а просто отражение верхнего света в воде.

Никто точно не понял, что произошло потом, потому что мы все смотрели вверх, когда Гилас закричал и рухнул в проем. Послышался всплеск, а может быть, он прозвучал и раньше; когда я инстинктивно выглянул за край, внизу не было ничего, кроме клубящихся пузырей.

Мы подняли друг друга в напряженном молчании, все, кроме Леона, который бормотал себе под нос о том, что он видел краем глаза. Он кричал всю ночь, и мои собственные сны были кровавыми и мучительными, пока серый рассвет не разбудил меня.

Когда я открыл глаза, капитан уже ждал меня. — Хорошо спалось?— спросил он.

— Я поморщился. — А вам?

Он поднял руки ладонями вверх. — Достаточно плохо, я почему-то только мечтал утонуть. Хотя, похоже, это может произойти уже сегодня.

Я взглянул на небо. Оно было затянуто черными кучевыми облаками, хотя ветер был все еще не очень сильным.

— Сегодня мы никуда не поплывем, — сказал я.

— Неужели? Вы теперь боцман, вот как, и я поверю вам на слово, но «Доминатор», похоже, готовится к этому.

Я, молча, кивнул. — Адмирал хочет выйти в свободное пространство в море, достаточное для маневрирования кораблей, — предположил я. — Не забывайте, что у нас здесь нет настоящей гавани, и «пятерку» нельзя вытащить на берег. Он постарается удержать корабль носовой частью к шторму с помощью весел и не даст возможности разбить его вдребезги о берег. Хотя, на его месте, я бы больше беспокоился о том, что киль переваливающегося корабля может разломиться, и можно утонуть в середине корабля.

Гонец в течение часа подтвердил мое предсказание, и «Доминатор» вышел один. Однако шторм пока ничего не сломал, и он проплыл уже полмили по гладкому морю, в то время как знойная жара становилась все более невыносимой. Вода была так спокойна, что мы с Антиопом, сидя на носу «Флаера», могли видеть канал на морском дне как прямую темную полосу в зелени.

— Как вы думаете, куда он ведет?— спросил он.

— А куда ведет эта гора? — ответил я, пожав плечами.

Антиоп продолжал настаивать. — Этот конец канала ведет к пирсу, — сказал он. — По крайней мере, это понятно, а другой конец…

Он озвучивал мысли, которые тоже приходили мне в голову. — Дренажная канава, — сказал я. — Полагаю, она должна куда-то вести.

Некоторое время мы оба молчали. Когда я это делал, то намеренно избегал того, о чем мы оба думали.

— Жаль бедняков с нижних палуб, — сказал я, указывая пальцем на пентеру — корабль с пятью рядами весел.

— Жаль всех нас, проклятых этим путешествием, — ответил Антиоп и порылся в своем мешочке. — Как вы думаете, есть ли в этом какая-то ценность? — продолжал он, вытащив на свет фигурку осьминога.

Я присмотрелся к маленькому идолу поближе, держа его в руке. — Только стекло, — ответил я. — Бог знает, но не очень хорошая вещь. Кроме того, мне не очень нравится идея носить с собой чужих богов. Почему бы нам просто не бросить его за борт и покончить с этим?

— Изображения богов, — поправил меня Антиоп. — Камень — это не Бог, а символ Бога.

— «Тогда зачем ходить в храмы, если там нет богов»? — подумал я, но ничего не сказал и стал наблюдать за игрой света внутри статуэтки. Стекло было таким гладким, что скользнуло в моей руке, и там, где одна из рук уколола меня, образовалась крошечная капелька крови.

— Кастор! — выругался Антиоп, — «Доминатор» движется; он направляется туда. А теперь-то что такое?

Я оторвал взгляд от идола. Поверхность воды была взбаламучена пятью рядами весел, и далеко за кораблем виднелось еще одно пятно пены, почти на горизонте от того места, где мы сидели, хотя и гораздо ближе к пентере. Я встал и, молча, указал на него пальцем.

Антиоп тоже встал, и лицо его побелело. Одна часть моего сознания помнила, как маленькие коричневые человечки рассказывали нам, что эти моря могут подниматься за считанные минуты от горизонта до горизонта и сметать все, что там находится. И все же, я не испытывал страха — ни перед этим, ни перед тем, что, как я знал, действительно приближалось. Идол горел у меня на ладони.

По всему берегу люди в замешательстве смотрели на «Доминатор», на котором прозвенел боевой гонг. Пока мы смотрели, море перед пентерой потемнело, и снова раздался всплеск пены.

— Это не волна… — начал Антиоп и в ужасе осекся, уставившись на статуэтку в моей руке. — Геракл, очистивший мир, — прошептал он, — будь теперь с нами.

Некоторые бросились бежать, но я думаю, что только мы вдвоем поняли, что происходит. Команда «Сервиса» готовила катапульту на своем баке. Хотя Адмирал, должно быть, уже понял, что «Доминатор» — это не добыча, большой корабль продолжал рассекать море, преследуя, а не убегая.

Когда чудовище появилось в третий раз, то было уже на половине расстояния между берегом и быстро приближающимся «Доминатором». Мешкообразное тело извивалось — Боги, оно было огромным! — и один глаз с узким зрачком повернулся и уставился на нас. Затем оно нырнуло с очередным всплеском пены.

Кто-то выстрелил из катапульты «Сервиса», прежде чем присоединиться к бегству. Стрела скользнула по волнам, вероятно, бесполезная, даже если прицел был бы точнее. Люди потоком устремились прочь от берега, их крики заглушали грохот барабана пентеры, отбивавшего удары, когда бронзовый нос корабля вскипал в гладком море. Теперь на ее палубе было только двое мужчин — рулевой и сам Адмирал. Пока я смотрел, рулевой нырнул за борт, а Адмирал взялся за штурвал. Вероятно, экипаж в трюме не имел ни малейшего представления о том, что происходит; они могли видеть только через проемы для весел и вентиляционные решетки.

— Беги, дурак!— кто-то крикнул мне в ухо, и это был Антиоп, мой капитан. Но я не мог пошевелиться, потому что время еще не пришло, хотя Бог пылал как огонь в моей руке.

— Скамейка, — прошептал я, — я должен быть на скамейке.

— Беги!

Через борт змеей вынырнуло щупальце и обвилось вокруг балки. «Флайер» вздрогнул, когда он соскользнул с берега и продолжил наклоняться в воду к огромной массе, которая тянула его вниз. Я уставился на воду, когда корабль накренился, и поднялись еще два щупальца, два щупальца и белый как мел клюв, который был больше меня.

Антиоп закричал и ударил мечом, но не по щупальцу, которое тянулось к нему, а по Богу в моей руке. Затем нос нашего корабля вздыбился и рассыпался, швырнув нас к берегу, когда дуб, золото и огромный бронзовый таран «Доминатора» проломили «Флайер» и навсегда втоптали то, что было под ним, в грязь дна.

Мы похоронили наших мертвецов — а их было много, потому что пентера разрушилась до степсов мачт. Похоронили под подлинным курганом, где не было ни одного куска оскверняющего их разлагающегося мрамора. Золото, которое мы отдали морю, пусть лежит там вечно. Но все же, есть то, что гниет непогребенным в моем сознании, и мои сны — дурные сны для моряка.

Дети леса

Много лет назад в разговоре с осторожным репортером, который записывал интервью на пленку, я упомянул, что был Фортеанцем. Несколько моих друзей-психиатров были чрезвычайно удивлены, когда печатная версия интервью утверждала, что я был Фрейдистом. С тех пор я старательно объясняю, что я подразумеваю под этим словом.

Чарльз Форт собирал сообщения об аномальных явлениях из периодических изданий (в основном из научных журналов) и опубликовал их в четырех томах с 1919 по 1932 год. Они включают в себя сообщения о вещах, которые сейчас считаются истинными (например, гигантский кальмар и шаровая молния), но которые тогда ортодоксальная наука отвергала как ошибки наблюдателей. В частности, вопросы, которые необъяснимы, но не особенно спорны (например, неподтвержденные наблюдения астрономических тел уважаемыми наблюдателями); и совершенно причудливые вещи, такие как дождь из лягушек в Англии или дождь из бритого мяса в Кентукки. Форт не писал об НЛО, но они являются частью современных интересов Фортеанцев.

Но тот факт, что я интересуюсь такими вещами, вовсе не означает, что я верю во все это. Есть люди, которые это делают, точно так же, как есть люди, которые считают, что опровержение сообщения о спонтанном самовозгорании человека опровергает все подобные сообщения. Я считаю обе группы бредовыми (и я считаю, что люди, которые думают, что вы получаете настоящую науку или реальную историю из телешоу, глубоко невежественны, но это немного другой вопрос).

Одним из самых интересных авторов в Фортеанском обществе (и, вообще, в естественной истории) был Айвен Т. Сандерсон. Он был способен модифицировать свои данные, чтобы улучшить рассказ, но он был прекрасным писателем и человеком большой культуры и интеллекта.

Одно из эссе Сандерсона было посвящено вудвасам, или вудхаусам (да, именно от них происходит имя юмориста П. Г. Вудхауса): описания диких людей, найденные на полях средневековых рукописей. Он предположил, что существовала европейская версия снежного человека, но это был скорее человек, а не гигант, как дикарь на северо-западе Соединенных Штатов.

Вероятность того, что это — правда (или, если уж на то пошло, вероятность того, что снежный человек бегает по Северной Калифорнии), не имела значения для моих целей. Я подумал, что эта идея подойдет для рассказа, поэтому написал «Дети леса».

Эта форма восходит к сказкам, которые я так любил, как только сам мог читать. Стало модным придавать сказкам современный уклон или переделывать их. Я не пытался быть умным, но пытался относиться к реалиям средневековой жизни и ее классовой структуре с тем, же реализмом, который я привнес бы в историю, действие которой происходит во Вьетнаме.

Когда «Дети леса» были впервые опубликованы в печати, они принесли мне два гневных письма. (Только одна другая моя история из 70-х годов вообще вызвала какие-либо комментарии.) Я не уверен, что это означает, поскольку авторы писем были возмущены совершенно разными аспектами рассказа (и оба были неправы). Это может просто указывать на то, что когда я пишу, мой вымысел вызывает эмоциональную реакцию у читателей.

Если это так, то именно это я и пытаюсь сделать.

***

Когда Теллер вернулся с поля, скрюченный, как ручка мотыги, и выглядевший вдвое старше своих сорока лет, его жена сказала: — Корова совсем высохла, старик. Теллер нахмурился. Она выпалила свои слова, как стрелы из арбалета. Он понимал их, понимал также, почему она точит черное железное лезвие их единственного ножа. От жены, искореженной и почерневшей от времени за те же годы, что погубили его самого, Теллер повернулся к своей дочери Лене.

А Лена была ослепительной вспышкой солнечного света в темной хижине.

Ей было шесть лет, хотя ни один из ее родителей не смог бы сказать об этом постороннему человеку, не пробормотав что-то невнятное и не приложив пальцы к потрескавшимся губам. Но незнакомцев здесь не было. За дюжину лет, прошедших с тех пор, как Черная Смерть охватила Южную Германию, дорога, которая когда-то вела к большой дороге, а оттуда в Штутгарт, снова слилась с лесом. Хижина была воплощением цивилизации — улей с двумя отверстиями в соломенной крыше. Теллер теперь стоял в дверном проеме; над ним было отверстие в крыше, служившее дымоходом для открытого огня в центре комнаты. У этого костра сидела Лена, подкладывая еще одну охапку дров под горшок с кашей, прежде чем посмотреть на отца. Ее улыбка была робкой, но радость, подчеркивающую ее, была такой, же реальной, как и белокурость ее покрытых сажей волос. Она не осмеливалась показать Теллеру рубцы под рубашкой, но знала, что мать не станет бить ее в его присутствии.

— Я сказала, что корова высохла, — повторила женщина.

Скрежет железа по камню эхом отозвался на ее слова. — Ты же знаешь, что мы не сможем прожить до жатвы с тремя ртами и без молока.

— Женщина, я забью…

— Ты не будешь этого делать. Она соскользнула на пол и повернулась к нему лицом, кривоногая и более короткая на своих собственных ногах, чем когдасидела на табурете. — Мясо сгниет через месяц, а у нас нет соли. Три рта не продержатся все лето на коровьем мясе, старик.

— Три рта не протянут до конца лета.

Это была железная женщина с черным лицом и черным сердцем. Она не смотрела на Лену, которая съежилась, когда ее мать шагнула вперед и протянула Теллеру нож с деревянной ручкой. Он взял его, его глаза были такими же пустыми, как и уголки рта, открывающиеся и закрывающиеся в его бороде. — Возможно… Я могу еще больше охотиться…

— Ого-го, трус! — передразнила его женщина.— Ты и сейчас боишься пойти с поляны к лесным дьяволам, боишься выйти за дверь, чтобы помочиться ночью! Вонь от стены напротив подстилки из сосновой хвои подтверждала ее слова. — Ты не пойдешь на охоту, старик.

— Но…

— Убей ее. Убей ее! — закричала она, и чистый голос Лены безнадежно завыл на фоне хриплых криков. Теллер уставился на оружие так, словно это была гадюка, которая ночью заползла ему в руку. Он отшвырнул его от себя в ярости отчаяния, не слыша, как оно звякнуло о точильный камень или звона лезвия, когда оно разломилось.

Недолгое молчание женщины было таким полным, словно нож пронзил ее сердце, а не разбился. Она подняла самый длинный осколок — кусок железа шириной в ладонь, с края которого все еще сочился свет, и положила его на ладонь. Ее голос ничего не выражал, а Теллер наблюдал, как Лена зарылась лицом в сосновые иголки.

— Мы не сможем все трое что-нибудь есть, и дожить до урожая, старик, — спокойно сказала женщина. И Теллер знал, что она была права.

— Лена, — сказал он, глядя не на девочку, а на свой плащ, скомканный на земляном полу. Это была бычья шкура, покрытая пятнами лысин с тех пор, как он выменял ее на яйца у проходящего мимо торговца. Это был последний из разносчиков, да и цыплят больше не было с тех пор, как лесные демоны осмелели.

— Дитя, — повторил он чуть громче, но в его голосе звучала только доброта. Левой рукой он приподнял плащ, а правой погладил дочь между лопаток. — Пойдем, нам с тобой надо немного попутешествовать.

Женщина снова попятилась к стене хижины. В ее глазах и на острие ножа был одинаковый жесткий блеск.

Лена подняла лицо к колену отца; его рука, сильная, несмотря на всю свою жесткость, прижала ее к его груди. Плащ окутал ее, и она резко высвободила голову. — Мне жарко, папа.

— Нет, мы сыграем в игру, — сказал Теллер. Он харкнул и с треском плюнул в огонь, прежде чем смог продолжить. — Ты не будешь смотреть на дорогу, по которой мы пойдем, ты будешь прятать голову. Хорошо, малышка?

— Да, папа. Ее кудри, гладкие, как золото, вымазанное речной грязью, заколыхались, когда она послушно повернулась лицом к его груди и позволила ему снова натянуть на себя кожу.

— Лук, женщина, — сказал Теллер. Она, молча, повернулась и протянула его: короткое, упругое изделие его собственного мастерства. С ним были три оставшиеся стрелы, с прямыми древками и железными наконечниками, но от оперения остались только пучки. Он так яростно сжал челюсти, что выступили желваки. Он сунул ей лук обратно, и на его обнаженной левой руке появились узлы от гнева. — Натяни его! Натягивай его, скотина, или…

Она отступила от его гнева и быстро подчинилась ему, без труда натянув веревку. Дерево было слишком гибким, чтобы сделать хороший лук, но более жесткая дуга лука порвала бы тетиву из луба. Теллер вышел из хижины, не удостоив больше ни словом свою жену.

У них не было никакого проводника, кроме солнца, и это было слабое, слабое мерцание сквозь ряды сосен и елей. Это была старая поросль, за исключением прогалин, когда возраст или молния сбивали гиганта и давали возможность для новой поросли. Люди не совершали серьезных набегов на эту часть леса даже до того, как чума унесла треть населения континента. Страх заставил Теллера и его жену бежать с их первым ребенком, поменяв свою деревню на одинокую поляну, свободную от заражений. Но были и другие страхи, кроме страха Черной Смерти, на которые только намекали в шумной деревушке. В лесу эти страхи соответствовали еще более глубокой черноте в тенях и тяжелой поступи в безлунные ночи.

И теперь эти страхи были совсем рядом с ним.

Теллер ускорил шаг, отказываясь смотреть по сторонам или назад. Он не был умным человеком, но инстинктивно понимал, что если признает то, что чувствует, то погибнет. Он вообще не сможет двигаться, будет сидеть, прислонившись к стволу дерева, пока за ним не придет голод или демоны.

Лена начала напевать какую-то мелодию. Хотя она и была не совсем складной, в ней можно было узнать колыбельную. Жена Теллера никогда не утруждала себя укачиванием Лены, но их старшая дочь, родившаяся до панического бегства в дикую местность, впитала достаточно воспоминаний о своем детстве, чтобы передать их сестре. Девочку забрала не чума, но и не демоны. Скорее, это было общее недомогание, истощение, в течение семи лет в среде, которая поддерживала жизнь, но ничего не делала, чтобы сделать ее пригодной для жизни. В конце концов, она умерла, возможно, спасая Теллера от мучений путешествия, подобного тому, что он совершал сейчас.

— «Достаточно далеко», — решил он. Из-за трех взрослых деревьев выглядывала молодая ель. Хотя ее ствол был всего лишь в ладонь шириной, нижние ветви находились на высоте целых десяти футов. Это был более твердый столб, чем тот, на котором был замучен Себастьян.

— А теперь, Лена, — сказал Теллер, опуская девочку на землю, — ты немного подождешь здесь, у этого дерева.

Она открыла глаза в первый раз с тех пор, как вышла из дома вместе с отцом. Хвойные деревья вокруг нее были остриями копий, воткнутых в землю. Черно-зеленые ветви вздрагивали от дуновения ветра. Девочка вскрикнула, сделала паузу и снова закричала.

Теллер запаниковал от этого звука и открытого ужаса в ее ярко-голубых глазах. Он перестал возиться с веревкой, обвязанной вокруг его талии, и ударил ее открытой ладонью, размазав сажу по ее щеке. Лена отскочила назад к стволу ели, оглушенная скорее морально, чем физически этим ударом. Она закрыла рот, не моргая, затем резко вскочила на ноги и побежала. Теллер проглотил страх и раскаяние, когда схватил свой лук, чтобы последовать за ней.

Лена бежала, как раненный олень. Она не могла бы убежать от взрослого мужчины, но страшные тени пришли ей на помощь. Когда Лена увернулась от чешуйчатого ствола болиголова, Теллер, следуя за ней, споткнулся о ветку, и упал. Он поднялся, и собрал стрелы, которые разлетелись при падении. Он взял ту из них, на которой больше всего сохранилось оперение, вложил ее в лук и натянул тетиву, хотя и не смог бы ответить на вопрос, что он собирается с ней делать. — Лена? — позвал он. Деревья поглотили его голос.

Его внимание привлек шорох и дрожание света, но это был всего лишь хвост белки, дергающийся на кончике еловой лапы. Теллер ослабил натяжение тетивы своего лука.

Еще один звук послышался сзади, и он очень быстро обернулся.

Лена, дрожа в изгибе гигантского дерева, упавшего так давно, что деревья, растущие вокруг него, были почти одинакового с ним обхвата, услышала, как ее отец неловко топает рядом. Ее испуганное хныканье было почти безмолвием, не громче, чем шорох ног многоножки в листовой плесени перед ее носом. Она услышала зов Теллера, а затем ужасный двойной крик, который слился со звоном тетивы лука. И больше никаких голосов, только ворчание и глухой звук чего-то полого, бьющегося о ствол дерева.

На мгновение воцарилась настоящая тишина.

— Ку-у? — пропищал голос, слишком глубокий, чтобы походить на голос птички. — Ку-у?— повторил он, теперь уже ближе к Лене, хотя и без сопровождения потрескивающих кустов, которые возвещали бы о приближении ее отца. — Ку? — и он был прямо над ней. Больше боясь поднять глаза, чем не смотреть, Лена медленно повернула голову.

Оно склонилось над бревном, чтобы посмотреть на нее сверху вниз, — широкое лицо с острыми черными глазами и курносым носом. Ухмыляющиеся губы были черными, а кожа была розового цвета там, где ее можно было разглядеть под тонким рыжеватым мехом. Лена поднесла руки ко рту и сильно прикусила костяшки пальцев. Существо беззвучно перепрыгнуло через бревно. Оно было примерно одного роста с отцом Лены, но гораздо глубже в груди. Ладони и подошвы были обнажены от меха, который покрывал все остальное. Его правая рука протянулась и выдернула стрелу, торчащую из левого плеча. В этом месте мех был окрашен кровью, но торс и длинные руки существа были липкими от чужой крови.

Руки потянулись вниз, к Лене. Она бы снова закричала, но ее разум свернулся внутри нее белым пятном.

***

— Ку-ри? — послышался вопросительный, мягкий голос в ухе Лены, и она моргнула, просыпаясь. Девочка с застенчивой улыбкой наблюдала за ней, ребенок был таким невинным, что Лена забыла о страхе. Хотя ребенок был таким же пушистым, как и взрослый, который, должно быть, принес Лену в травянистую лощину, в которой она сейчас лежала. Улыбка, обнажившая квадратные, пожелтевшие зубы, раскрыла мех, и маленькое — даже ниже Лены, хотя и более компактно сложенное существо протянуло двойную пригоршню клубней болиголова, старательно очищенных от грязи. Кожа ее рук была насыщенно-черной, как оникс, в отличие от сломанных ногтей медного цвета.

Так же робко, как и ее благодетельница, Лена взяла корешки и с хрустом зажала один между зубами. Клубень имел насыщенный, почти мясистый вкус и приятную для десен текстуру. Она улыбнулась в ответ. Щебетание на гребне лощины заставило ее обернуться и уставиться на широкогрудое существо мужского пола, которое она встретила в лесу, а теперь еще и с меньшими компаньонами по обе стороны. Справа стояла самка, у которой было четыре вымени, более стройная, чем самец, и слегка сгорбленная. Еще один лесной человек — но разум Лены все еще кричал, что это демон, тролль — был еще одним ребенком, очевидно мужского пола и более светлой окраски, чем его родители. Его детская округлость еще не уступила место крепкой взрослой мускулатуре, а нервная улыбка была отражением улыбки его сестры.

Лена встала. Ее тело бросило в холод, и яркий солнечный свет, казалось, внезапно отвернулся, как от глыбы льда. Взрослый самец помылся с тех пор, как она впервые увидела его: его шкура была гладкой и чистой, если не считать запачканного левого плеча. Еще одна капля крови просочилась на поверхность, и самка, увидев ее, заворчала от досады и уткнулась носом в рану. Ее зубы стучали, когда она чистила ее. Самец мягко оттолкнул ее, и его глаза встретились с глазами Лены. Дрожа от смелости, о которой она и не подозревала, Лена откусила еще один кусочек от клубня болиголова, а затем протянула оставшуюся часть клубней, наблюдающим за ней лесным людям. Все трое, стоящие перед ней, запрыгали от радости, и теплая мохнатая рука обхватила Лену сзади за талию.

Они были собирателями и потому по необходимости странниками — семья, в которую теперь входила и Лена. Проведя месяц в лощине, которую случай или древний вулканизм образовали в горах Юры, они провели пару недель, прочесывая ручей, и меняя каждую ночь место для ночлега. В ту весну и в то лето, когда оно наступило, еды было вдоволь: корни и ягоды, еловые верхушки и нежные побеги другой растительности; птичьи яйца, пока они были съедобны, но никогда не сами птицы. Лена была еще слишком мала, чтобы помнить последнюю родительскую курицу. И все же, узнав, что они только осуществляют набег на гнезда, а не резню птиц, успокоилась.

Она старалась вообще не думать о Теллере.

Отцом их семейства был Корт, уравновешенный, но невероятно сильный. Вместо того чтобы лезть на дерево и собирать орехи до того, как их почистят белки, он находил валун или самую большую упавшую ветку в округе и ударял ею о ствол дерева, осыпая себя и землю спелыми подношениями. Корт мог без устали целый день идти к пещере, в которой зимовала семья, и нести в корзине из коры высушенные излишки собранного ими урожая. Зимние запасы хранились под плотно прилегающим камнем, чтобы мыши не могли добраться до них, и слишком массивным, чтобы неуклюжие лапы медведя могли оттолкнуть его в сторону.

Но если сила Корта была тем стержнем, который поддерживал существование семьи, то быстрый ум Ку-ме, его самки, обеспечивал направляющую силу. Ее пальцы сплетали полоски камбия в ткань, такую же гладкую и эластичную, как шерсть и лен деревень, находящихся за лесом. Лесные жители использовали ткань для переноски громоздких вещей, а не как одежду, хотя однажды Лена неумело сплела себе перевязь, когда ее рубашка распалась. Ку-ме руководила добычей пищи, оценивая ее ход и определяя, когда и куда переместится семья. Она с первого взгляда могла определить, какой орех гикори был крепким и сладким, а какой — съеден червями.

Поначалу дети никогда не оставались совсем одни, потому, что в лесу их подстерегали опасности. Но только не медведи, потому что их сила и отвратительный нрав были перевешены неуклюжестью и предпочтением другой пищи. Даже Лена вскоре могла вскарабкаться на дерево, прежде чем раздраженное ворчание сменилось атакой. Рыси представляли собой скорее потенциальную угрозу, поскольку были быстры и обладали кровожадностью, присущей всем кошкам. Тем не менее, Чи, самая маленькая из трех лесных девочек, весила уже сорок фунтов и была слишком сильна и активна, чтобы быть удобной жертвой.

А вот волки — это да, волки…

Они ничего особенно не боялись, эти тощие серые убийцы. Огня, возможно; но лесные жители боялись его еще больше, и Лена научилась избегать огня после того, как ее свирепо оттолкнули от разбитого молнией дерева. С весны до осени волки бродили по лесу поодиночке и парами, выслеживая упитанную лань или здорового олененка, чтобы убить их и сожрать. Как и большинство сильных хищников, волки выбирали себе жертву не из-за ее слабости, а из-за ее вкуса — и после многих лет хаоса и чумы некоторым из них понравился вкус людей.

Длинные ноги Лены и новое чувство свободы, которое принесло ей скитание по лесу с людьми, считавшими его своим домом, а не изгнанием, привели ее и Фаала, молодого самца, почти в самую пасть с длинными зубами. Они выкапывали клубеньки корней, используя заостренные колья и матерчатые мешки, пока Ку-ме ткала. Фаал обошел с одной стороны огромный болиголов, а Лена с другой — на дальней стороне. Пустой лес, хор черного, зеленого и коричневого, внезапно заговорил с ней. Бросив свое снаряжение с тихим смешком, Лена бросилась прочь по проходам между деревьями.

Фаал услышал топот ее ног — месяцы в дикой природе натренировали походку Лены, но не настолько, чтобы ее не заметили уши, которые там родились. Он последовал за ней, не окликнув и даже не подумав. Фаал в своем росте быстро приближался к глубокой груди своего отца, но он также проявлял и умозрительный образ Корта. Двое детей ушли за минуту или даже больше, прежде чем Ку-ме оторвалась от своей работы и от Чи, и заметила, что другие ее подопечные ушли. Она гневно засвистела, но Фаал уже был вне пределов слышимости, а Лена опередила его.

Она была челноком, мчащимся над ткацким станком из иголок и еловых веток. Фаал был сильнее, и его грудь могла бы вовремя встать на ее защиту, но ногам Лены позавидовала бы даже лань. Фаал же, на своих приземистых конечностях не мог обогнать девочку. Но два волка, которые сблизились с Леной в буковой роще, оказались еще проворнее.

Лена остановилась, слишком пораженная поначалу, чтобы испугаться. Фаал принял это за какую-то игру, прежде чем понял причину ее остановки. Вместо нужного действия он плюхнулся на листовую плесень и затормозился. Ближайший из волков с красным языком опустил хвост и сгорбился.

Лена без раздумий встала между Фаалом и серым убийцей. Волк отпрянул назад. Это было нечто большее, чем запах настоящего мужчины, разбойника с железом и огнем, в месте, где можно было встретить только лесных жителей. В самой Лене было что-то такое, что позволяло ей, стройной шестилетней девочке, встретиться лицом к лицу с парой волков. Они замерли на мгновение. Каждый из них ростом был вдвое меньше девочки, а затем бросились бежать. Мгновение спустя был виден только их свежий след, когда Ку-ме вбежала на поляну с Чи под левой рукой и шестифутовым сосновым сучком в правой руке. Лена и Фаал были сильно побиты за побег, но Ку-ме провела остаток дня в раздумьях. Потом она отпустила всех троих детей гулять, в то время, как ее собственные двое детей держались поближе к Лене.

Ранний голод и вегетарианская диета должны были замедлить рост Лены. Вместо этого она набрала несколько гибких дюймов, чтобы быстро обогнать Фаала и Чи. Лесные жители поддерживали чистоту, и грязь, которая уродовала первые шесть лет жизни Лены, исчезла в ледяном ручье, ближайшем к лощине, в которой она присоединилась к семье. Прошлая жизнь никогда не вернется. Ее кожа была чистой и даже обнаженная солнце и ветру, не имела такого смуглого оттенка, как у ее родителей. Летом она была теплого коричневого цвета, покрытая тонкими струпьями ежевичных порезов; зимой ее цвет лица был похож на кремовую желтизну старой слоновой кости, отполированной любящими руками.

Несмотря на всю красоту ее тела и кожи, короной Лены были ее волосы. Они никогда не были обрезаны — скорее из-за равнодушия матери, чем из-за интереса к нарядности девочки. Вымытые, и тщательно расчесанные ветками всеми четырьмя лесными жителями, они стекали по ее спине, как жидкое золото. Они были ярким потоком позади нее, когда она бежала, но однажды зацепились за ветку и часть волос была потеряна. Как-то вечером Фаал принялся заплетать их в косички, подражая тому, как плетет луб Ку-ме. Простые поначалу косы становились все более сложными и менялись каждый вечер. Эти волосы доставляли Фаалу огромное удовольствие. Долгими зимними вечерами он часами заплетал и расплетал ее локоны, а потом снова заплетал. Лена терпела это внимание, но ее мысли блуждали далеко за пределами нежных пальцев мальчика.

В лесу был еще один хищник, хотя Лене было уже двенадцать лет, когда она столкнулась с ним. Она была уже в нескольких милях от высокого утеса, который занимала тогда семья, следуя за Кортом к зимней пещере, когда где-то совсем близко раздался звук рога. Реакцией Корта была паника. Он протанцевал в нерешительности небольшой круг, а затем начал карабкаться на величественную ель. Мешок с припасами дергался при каждом сгибе его спины, разбрасывая пучки клубней болиголова. Ноги Корта и его длинная правая рука — в левой руке он держал мешок и, во всяком случае, не поднималась выше уровня плеча, поскольку рана от стрелы уже зажила, — позволили ему подняться на половину высоты ствола, прежде чем он понял, что Лена продвигается гораздо медленнее, чем он сам. Разница была не только в силе. Хотя у лесных жителей тоже не было больших противоположных пальцев на ногах, их контроль над мышцами стопы был намного выше, чем у подвида Лены.

Корт снова спустился вниз, торопливо чертыхаясь сердитым голосом. Лена, напуганная неопределенностью ситуации, попыталась подчиниться и потеряла хватку, соскользнув на десять футов к земле. Нервная ярость Корта вырвалась наружу в грохоте разрозненных слогов. Наконец, коренастый самец бросился вверх по стволу прыжками, которые были бы впечатляющими даже в горизонтальном положении. Он прицепил мешок с провизией в развилине огромных ветвей на высоте восьмидесяти футов, а затем опустился обратно на уровень Лены в четыре невероятных рывка. Закинув девочку на спину так же бесцеремонно, как и мешок, он с той же скоростью вскарабкался на дерево. Дрожа от страха, зажатая между громким задыхающимся дыханием Корта и стволом, Лена смотрела на землю, находящуюся далеко внизу, а ствол дрожал на ветру. Рог протрубил снова, совсем рядом.

Из зарослей елей, шатаясь, вышел олень, его язык был сероватым, а из уголка челюсти текла слюна. В двадцати ярдах от дерева, на котором укрылись Корт и Лена, олень упал под ударом двух мастифов. Каждая собака выглядела такой же большой, как и жертва. Олень перекатился и попытался встать. Одна из огромных пятнистых собак вцепилась оленю в горло, другая вцепилась в правую переднюю ногу. Хребет оленя треснул, как дерево под ударом молнии.

Теперь на лесной подстилке кружилась дюжина собак — гончих, натренированных отступать после того, как они приведут мастифов — убийц к их добыче. Они ревели и прыгали за кусками оленя, все еще бьющегося в предсмертной агонии. Затем на них набросились всадники — два охотника в зеленых одеждах, с пышными бородами и длинными хлыстами, которыми они отгоняли толпящуюся стаю… и третий мужчина, юноша, чьи волосы почти белели в блуждающем луче солнца. Он откинулся назад в седле своего огромного серого жеребца и рассмеялся в небо. Лена застыла, увидев, как поднялось его лицо, но он не смотрел на верхушки деревьев, он просто кипел в радости убийства.

Он был великолепен, совершенен в ее глазах.

Всадников было больше, десятки пеших людей, включая кинологов, таких же лохматых и мрачных, как звери, которых они стащили с искалеченного оленя. Сверкнул широкий нож охотника, и он поднял уши и хвост оленя к смеющемуся юноше. Неожиданная теплота прогнала страх из головы Лены. Она смотрела, даже не удивляясь происходящему внизу — в десять раз больше мужчин, чем она когда-либо видела, — а ее глаза впитывали каждое движение, каждый нюанс молодого всадника в красном и золотом.

Быстрые ножи разделали оленя, вывалив внутренности в награду гончим. Мастифы сидели поодаль на корточках, почти вровень с лакеями, которые нервно присматривали за ними. Этих убийц кормили один раз в день и презирали за то, что они проявляли интерес к той забаве, которую они выполняли. Только их языки… они сверкали и перекатывались, бесконечно гибкие, когда вытирали окровавленные челюсти.

Болтовня стихла, как и толпа внизу. Собаки устали и были сыты. Они скулили, когда надсмотрщики связывали их попарно, но позволили людям вести их обратно тем, же путем, каким они пришли. Двое мускулистых слуг повесили выпотрошенного оленя на шест и трусцой пошли следом за юношей на лошади. Всадники направились за ними, разговаривая и смеясь, когда они уходили за пределы слышимости. Ничего не осталось, кроме неровного круга, вытоптанного черным цветом на листовой плесени. Рог сыграл караколь, который, казалось, висел в воздухе даже после того, как его фактически не было слышно.

— Риттер Карл, — прошептала Лена себе под нос. Она невнятно произнесла на тяжелом швабском языке своих родителей имя, которое мурлыкали слуги. — Карл фон Арнхейм…—

Корт, уже переложивший свою ношу с едой, не обратил на нее никакого внимания. Но Лена продолжала перекатывать эти слоги под языком.

Прошли месяцы. Время от времени в лесу появлялись настоящие люди: пара нервных путников с вьюками и посохами, свистевшие в затемненных местах; бродяга, чьи лохмотья были испещрены гноем от язв, которые его покрывали; однажды дюжина мужчин, вооруженных и тощих, как волки… на них были разномастные наряды и по дюжине колец на каждой руке.

Охота фон Арнхейма проходила не так близко, чтобы Лена могла услышать и подбежать к ней.

Лесной народ путешествовал, но они не скитались. Походы Лены, сначала многочасовые, а потом и многодневные, вызывали в семье большое беспокойство. Ку-ме умоляла ее, но в мягком воркующем языке народа не было слов для выражения эмоций, которые двигали девочкой. Мольбы прекратились вовремя, потому что теперь никто из семьи не смог бы догнать Лену, если бы она побежала. А люди, добывающие пищу, учатся не тратить зря усилий. Из путешествий были получены некоторые полезные знания: источники пищи, которые семья могла использовать сейчас или в будущем, пещеры, которые открывались в просторные камеры с горловинами, слишком узкими для медведя. Но все больше и больше Лена путешествовала по краям полей настоящих людей; и это она не объясняла лесному народу, инстинктивно зная, что если бы она это сделала, то ничто не удержало бы Ку-ме от немедленного перемещения на десятки миль вглубь леса.

И все это требовало уже немалых усилий. Поселения отступили от деревьев, за исключением разбросанных домишек, как это было у Теллера. Их было больше, чем Лена могла предположить в те дни, когда лес был тюремной стеной, но жители редко пытались возделывать тощую почву, как это делали ее родители. Большинство из них были угольщиками, почерневшими мужчинами или парами, слишком склонными к проявлению половых различий, идущими все дальше и дальше в поисках лиственных пород, которыми топили свои жадные печи. Их хижины представляли собой жалкие развалины, а иногда навесы, которые стояли рядом с каким-нибудь лесным великаном; но печи были якорями, слишком медленными и требовательными к строительству, чтобы их можно было перенести на новые площадки, расположенные ближе к топливу. Все более частые походы в поисках дуба в вечнозеленом лесу, а затем усилия, чтобы повалить его и с трудом тащить назад с помощью плечевого ремня, не оставляли времени для необходимого досуга по строительству еще одной печи.

Разделенные чумой, одинокие фермеры были людьми, которые пытались спастись от смерти бегством и задержали ее приближение на двадцать несчастных лет. Угольщики оказались зажаты между верхним и нижним жерновами просевших рынков и скудеющим сырьем, фермеры — между снижением плодородия и обнищанием орудий труда. Третья группа, охотники за мясом, тоже уменьшилась, хотя можно было ожидать, что она увеличится. Дичь вернулась на окраинные земли, когда люди растаяли в черной тине чумы, но лес стал еще темнее. Даже те, кто десятилетиями жил в нем, начали выходить на солнечный свет.

Демоны, которые преследовали умы людей в лесу, не были лесным народом. Во всех своих хаотичных поисках Лена не обнаружила никаких признаков волосатых людей, кроме Корта и его семьи.

Ее поиски стали простираться дальше, в те места, где фермы находились на открытом месте, а люди пахали с помощью животных, вместо того чтобы тыкать землю палкой. В сумерках она кралась вдоль живой изгороди так тихо, что куры, гнездившиеся в ней, не шевелились. Там, где были собаки, они поднимались и на полусогнутых ногах подходили к Лене. Обнюхав ее, они тихо скулили и уходили. Время от времени какой-нибудь настойчивый зверь тыкался носом в девушку, пока ее пальцы не начинали поглаживать урчащее или мурлыкающе животное. Никто из зверей не лаял и не нападал на нее.

Домашние животные были для нее в новинку, но она почти не обращала на них внимания. Лена пришла в земли людей, чтобы найти мужчину.

Крестьянские хижины были без окон, иногда каменные или из настоящего дерева, но чаще плетеные и мазаные. Глаза девушки находили щели, когда дома освещались, и обшаривали лица сонных жителей, или, когда они, спотыкаясь, выходили облегчиться на землю. Но человек, которого она искала, не мог быть найден в лачуге. Однако прошли долгие месяцы, прежде чем она поняла, что с тех пор, как ее воспитывали в раннем возрасте, она ничего не знала о Господах, Хозяевах.

С течением времени, когда месяц поисков превратился в двенадцать, жизнь Лены все еще продолжалась почти полностью в лесу. Походы за его пределы были окнами возбуждения, которые сверкали, чтобы оттенить полюбившиеся деревянные конструкции. Высокий ребенок превратился в высокую девушку, мускулистую, как олень, но с той, же гибкой стройностью, которую она носила с самого начала. Лесные жители почти все делали с изяществом, но бегать они не могли. Фаал наблюдал за внезапными вспышками безудержного веселья Лены, ее молниеносными рывками через поляну или сквозь заросли шиповника, которые она делала, не сбиваясь с шага. Его глаза светились удивлением и восторгом пророка, к которому спускался ангел.

По вечерам его медные ногти сверкали, когда он заплетал ей волосы в удивительную косу.

В человеческом мире, где почти не было романтики, золотой призрак стал легендой еще до того, как стал настоящим слухом. Крестьяне кивали и потягивали жидкое пиво, пока один из них приукрашивал мгновенное видение. Иногда Лена становилась посланницей Бога или феи Ада, ищущей душу младенца, чтобы украсть ее. Чаще всего эти истории уходили корнями глубже в душу крестьян, чем когда-либо уходил Христос, и тихие голоса говорили о лесных тенях и духах Земли.

Чудо у большинства слушателей превратилось в профессиональное любопытство у седого охотника Рауша. Его поясной нож, отточенный, как игла, на разбитом потоком гранитном яйце, имел серебряную оправу и грозный герб крылатого дракона фон Арнхеймов. Покойный Риттер, отец Карла Отто, подарил его Раушу двадцать один год назад, чтобы заменить нож, который его младший егерь сломал о лопатку кабана. Голыми руками, не обращая внимания на скользкие от крови клыки, Рауш повалил зверя на землю у ног беременной жены Риттера. С этого дня он ехал у правого стремени Отто, а Карл — вслед за ним. Он не променял бы этот клинок на императорский скипетр.

За исключением тех случаев, когда фон Арнхейм охотился, время Рауша было его собственным. Если он решил обследовать живую изгородь, стоя на коленях и сопя, как собака-ищейка, то кто мог ему возразить? Поэтому Рауш слушал и наблюдал, в то время как его мозг так же тщательно, как масон в соборе, строил план охоты, которая вознаградит его и его хозяина.

Когда первая гончая подала голос, Лена не обратила на это внимания. Теперь она по долгому опыту знала, что собаки ей не враги. Последние три дня она была вдали от семьи, проводя дневные часы на опушке леса, а ночи — в более отдаленных открытых землях, в которых бывала когда-либо прежде. Серый замок, стоящий на отдельно стоящем плато, привлек ее внимание еще несколько месяцев назад, но само ожидание задержало ее приближение к нему. Теперь, наконец, она скользнула к самому краю его беспорядочно разбросанных стен, позволив своим пальцам ласкать грубый камень. На него можно было легко взобраться, но его скрытое содержание делало это действие не мгновением, а предметом для долгих размышлений в глубине леса. Лена мысленно двинулась назад, ее путь через поля был скорее поспешным, чем обдуманным, поскольку она позволила рассвету приблизиться слишком близко, пока изучала стену.

Второй радостный звук горна тоже был бы поверхностным впечатлением, если бы не быстрое эхо охотничьего рога.

Лена уже была среди деревьев. Первой ее реакцией была привычка приемного отца выбрать самую высокую ель и спрятаться в верхних ветвях. Предчувствие, что эта охота не была случайной встречей на ее пути, заставило ее вместо этого бежать сломя голову. Ее охватила паника, жестокий обманщик, насилие которого извергло силу, которая в противном случае могла бы освободить ее.

Целую милю она бежала вприпрыжку, перепрыгивая через препятствия, и каждый миг, опасаясь, что гончие снова обнаружат ее. Но они этого не сделали. Затем она повернулась вполоборота, ее нервы молили о том, чтобы найти объект их страха, и ее правое плечо зацепилось за молодой дубок. Это был всего лишь скользящий удар, но его было достаточно, чтобы сломать ее поступь, и позволить реакции на ее неумелое усилие сбросить ее на землю.

И когда она лежала, рыдая, на усыпанной иголками земле, снова зазвучали гончие и рог. Она обогнала своих преследователей, но они, собаки и люди, знали, что охота решается в последний момент, а не в первый. Они приспособили свой темп к этой уверенности. При правильном раскладе сил Лена могла бы бегать весь день. В темноте, когда люди были слепы, а собаки нервно не желали идти вперед, она бы исчезла. Но ночь бессонного возбуждения и катастрофический спринт вывели ее из себя. Страх заставил Лену снова вскочить на ноги, но она уже потеряла способность ускорять шаг.

Имея свободное время для выбора маршрута, Лена могла бы увести охоту в пустые участки леса, где только белки были бы потревожены ее прохождением. Однако ужас уничтожил всякую возможность такой предусмотрительности, и она устремилась прямо, как отвесная линия, к далекой кедровой роще, в которой она в последний раз ютилась у лесного народа. Возможно, она поступила бы так же в любом случае: на Лену никогда раньше не охотились, и у нее не было инстинктов дикаря.

Солнце уже поднялось высоко, когда яркое гусиное перо просигналило о ближайшем из охотников, когда Лена оглянулась назад. Перо, как она увидела мельком, качнулось, в то время, как не было видно ни зеленой шляпы, ни человека, ни коня под ней. Она повернулась, словно бесчувственная, ее лицо было словно камея из слоновой кости, а ноги — словно ножницы из бронзы. Она не размахивала руками во время бега, избегая практики, которая могла бы схватить тело бегуна судорогами, в то время как большие вены ее ног все еще уравновешивали кислород и яды в работающих мышцах.

Собаки были совсем близко от нее. Люди, возможно, и не знали, насколько близко, потому что, если не считать мгновенной вспышки пера в просвете между деревьями, они были вне поля зрения. Рауш почти ничего не оставлял на волю случая, и двое всадников, которые были конюхами, вели за собой смену. Но для смены уставших лошадей свежими животными было необходимо время, и их связки не могли следовать с легкостью одиночных всадников через кустарник, который цеплялся за веревки. Собаки, высоко задрав морды и трепеща от свежего запаха, бешено визжали, но не пытались приблизиться ближе двадцати ярдов, отделявшим их от добычи. Это были пальцы смерти, но не ее челюсти.

На ярко освещенной полуденным солнцем поляне в глубине леса Лена споткнулась во второй раз. Она плавно перекатилась на ноги и рухнула, ее рефлексы были целы, но у тела не было сил, чтобы их осуществить. Собаки с лаем и визгом окружили ее со всех сторон. Когда она снова попыталась подняться, покрытая пеной грудь огромного жеребца сбила ее с ног.

Легкие Лены превратились в шары желтого огня. Над ней победно проревел охотник в зеленом костюме, маленький человечек, который снял свой взведенный арбалет, чтобы помахать им в знак триумфа.

Шишковатый конец десятифутовой ветки дерева вышиб ему мозги с эффективностью камнемета — требюше.

Ку-ме, кривоногая и худощавая, метнулась сквозь свору. Если ее сила и уступала силе Корта, то все же она была выше стандартов истинных мужчин, а у женщины была холодная воля, чтобы преодолеть панику и действовать перед лицом катастрофы. Собаки с рычанием отступили назад. Лошадь без всадника отпрянула от волочащейся тяжести, все еще цепляющейся за поводья. Еще двое мужчин, Карл в красном шелке и золотой ткани и Рауш рядом с ним — его мрачное лицо было крепостью посреди хаоса — ворвались на поляну, где лежала жертва: Ку-ме зашипела на них и замахнулась своей забрызганной мозгами дубиной.

Рауш натянул поводья, и его левая рука ухватилась за уздечку хозяина, не давая юноше ворваться в смертоносный круг дубинки. Затем он свистнул, и из-за спины его лошади, суровой, как фурия, выскочила пара мастифов.

Не было ни выбора, ни надежды. Ку-ме шагнула вперед, так смело, словно ее смерть не была неизбежна. Она замахнулась на ближайшего мастифа, и промахнулась, когда тот отскочил назад. Корт крикнул с края поляны, но его ярость была слишком запоздалой. Второй прыжок мастифа закончился тем, что его клыки заскрежетали по костям правого плеча Ку-ме. Она отчаянно вскрикнула, когда челюсти первого пса сомкнулись на ее голове.

Ее шея громко хрустнула.

Одновременно раздался щелчок охотничьего арбалета.

На полпути между кустами и собаками-убийцами тело Корта дернулось назад. На поляну выехал четвертый охотник, первым делом остановившись, чтобы вставить стрелу с квадратной головкой в пусковую канавку своего оружия. Огромная железная стрела подбросила Корта, пронзив его грудину, и вышла через спину.

Мастифы отошли прочь, когда стая начала драку за свои трофеи. Лучник отцепил свой арбалет от седла тяжело дышащего коня и спешился, чтобы отогнать собак подальше от Корта. Рауш тоже соскользнул на землю, целеустремленно проверив большим пальцем острие клинка, и направился к Ку-ме.

— Нет, эти… существа… нечистые, — сказал Риттер, торжествуя сквозь усталость в своем голосе. — Мы не потащим их обратно. Пусть их едят собаки. Он приподнялся в седле, и не сводил глаз с Лены, держа ее крепко, как змея кролика. Его бриджи и туника отливали золотом не ярче, чем его распущенные волосы. Пена от череды лошадей, на которых он скакал до самого измора, почернела на его икрах и бедрах, а туника потемнела от его собственного пота. Но его широкие плечи по-прежнему не опускались, и на языке у него прозвучал смех после того, как он плеснул в рот вина из предложенного Раушем кожаного мешка. — Так… Ведь это она устроила нам пробежку, правда, мой дорогой Рауш? Но я думаю, что она стоила нескольких лошадей, нет…? И даже бедняга Герман хорошо мчался верхом, но он сам был виноват, если позволил троллю размозжить себе голову.

И уже более деловым тоном он добавил, обращаясь к Раушу: — Будь готов держать ее за руки.

Глаза Лены были открыты, и она смотрела во все глаза. Но даже если бы это обстоятельство всплыло у нее в голове, она не сразу поняла бы, почему фон Арнхейм расшнуровывает свои бриджи.

***

В конце концов, к ней вернулось сознание. На обратном пути к замку ее привязали: — запястья к седельной луке, а лодыжки — друг к другу под брюхом лошади. Этой боли она избежала, так как во время мрачной, медленной поездки она упала на труп Германа, который висел перед ней крест-накрест. Ее светлые волосы были спутаны над парой поперечных рубцов, оставленных ударами. Рауш, наконец, использовал тяжелый конец своего хлыста, чтобы успокоить девушку для своего хозяина.

Ее бедра были липкими от крови, частично из-за колючек ежевики.

Когда она проснулась, то поняла, что находится в крошечной комнатке. Снаружи зарычал мастиф. У него был низкий рокот, проникающий внутрь, но не слишком громкий, который мог напугать так, как не мог бы напугать бешеный лай мелких зверей. Уже давно миновал закат, и только запах говорил Лене, что ее засунули в пустую собачью конуру, а мастифы стояли на страже у входа. В отличие от людей — слуг Карла, большие псы могли держать всех остальных подальше от того, что пока было собственностью только Риттера.

Лена, извиваясь, поползла к двери. Поперек нее лежал огромный, как лошадь, мастиф. Голова зверя была поднята, и один из кинологов, прекрасно зная о его способностях, поспешил прочь через грязный двор. Только бочонки крепкого эля, доставленные в честь триумфа Риттера, придали ему смелости подойти так близко, как он это сделал.

Разбуженный незваным гостем, пятнистый пес повернулся, чтобы облизать собственные бока. Лена замерла, но лунный свет на ее волосах привлек широкую морду пса к открытой двери. Глаза собаки были спокойные, с темными зрачками, которые были больше, чем у человека, а язык мастифа прошелся по виску Лены, как мягкая тряпка, вытирая запекшуюся там кровь.

Со страхом — никакая теперешняя доброта не могла стереть память о последнем мгновении жизни Ку-ме, Лена провела пальцами по лбу собаки, а затем погладила ее торчащие уши. В груди пса снова забурлила сила, но теперь она была полна восторга. Голова собаки, направляемая толчками девушки, откинулась назад, и выпустила ее, ползущую, как червяк наружу.

Во дворе не было никого, кроме двух собак и убожества, которое ясно освещала даже нежная Луна. Второй, рыжеватый мастиф заскулил и влажно уткнулся носом в Лену. Из других псарен доносилось слабое бормотание — плетеные купола мало чем отличались по конструкции от крестьянских хижин. Ни один человек или другая собака, казалось, не пытались испытать на себе гнев убийцы, который теперь поддерживал девушку.

Ее руки впитывали силу из кожи, обтянувшей холку собаки, и Лена направилась к стене. Позади нее, на высоте семидесяти футов от Земли, возвышалась башня цитадели. Сквозь ее стреловидные щели не пробивалось ни одного огонька. Выпивка, околдовавшая одного человека, смяла всех его товарищей. Даже абсолютный успех мог лишь на короткое время нейтрализовать усилия, необходимые для его достижения, и пропитанный элем пир Риттера сделал то же самое для домоседов. Трое арбалетчиков, выставленных для охраны на башне, храпели, а редкие звуки, доносившиеся из-за низкой стены во внутренний двор, доносились от кур, свиней, и людей, расквартированных там. Фырканье лошадей, деливших внешний двор с Леной и собаками, было приглушенным. Семь из них были загнаны насмерть в течение утра или были потеряны в лесу, о чем позже не могли вспомнить измученные охотники.

Лена прикоснулась к камням несущей стены, массивным серым глыбам, имеющим больше природы, чем человек. Теперь она была вне пределов силы или слабости, такая же безжизненная, как известняк, в котором ее руки нашли естественную опору. Более крупный пятнистый мастиф встал во весь рост у стены и лизнул подошву ее ноги. Затем она оказалась над ним, соскользнула вниз по стене и побежала, едва касаясь каменистой почвы. На этот раз погони не было.

Она шла по следу, оставленному дневной охотой, понимая, что запутанные запахи будут мешать собакам, если их выпустят на нее. Ее руки срывали ягоды и бледные, нежные побеги распускающейся ели, когда она проходила мимо них. Однажды, переходя через ручей, она остановилась, чтобы сделать три быстрых глотка и сделать еще один глоток, который она проглотила через несколько минут вместо того, чтобы проглотить его сразу. Ее шаг был не особенно быстрым, но ровным, как у машины.

Лесная подстилка почти не обращала внимания на рассвет или темноту, но иглы солнечного света, пронзающие суглинок, были почти вертикальными, когда Лена добралась до места смерти и пленения. Корт лежал, скорчившись, мухи чернели на сырых ранах, которые вороны уже успели расклевать. Три птицы сердито каркали светки, куда их загнало вторжение Лены, расхаживая из стороны в сторону и сгорбив свои крылья.

Лицо Ку-ме, не тронутое клыками стаи, выражало необыкновенную доброту и умиротворенность. Это было то самое лицо, с которым она приветствовала Лену семь лет назад, не столько смирившись, сколько желая принять ее. Лена отвела взгляд. Это было не то, ради чего она вернулась.

— Ку-и?— тихо позвала она.

В лесу стало очень тихо. Даже вороны перестали ворчать.

— Ку-и?— повторила девушка. Кусты раздвинулись, как она и предполагала, и Чи, а затем и Фаал робко встали перед ней. Издавая булькающие звуки, которые были отчасти слезами, а отчасти словами языка еще более древнего, чем язык лесного народа, Лена бросилась в их объятия. Она обнимала их гладкие, покрытые мехом тела, словно тени своей утраченной невинности. Наконец, она отодвинула их на расстояние вытянутой руки. Вытирая лицо от смешавшихся слез, она сказала: — Мы должны сейчас идти, идти очень быстро. В лесу есть места так далеко отсюда, что другие люди никогда не придут. Они никогда больше не найдут нас. Она сказала и, не оглядываясь, направилась вглубь леса. Чи сразу же последовала за ней. Фаал, который теперь был похож на своего отца во всем, кроме седины, окрасившей мех Корта, заколебался. Пока что ему не хватало сознания своей силы, которая позволила бы ему беззаботно следовать в неизвестность. Но через мгновение он побежал догонять женщин и, пока он ковылял рядом с Леной, его пальцы начали ласкать рыжевато-золотистые волосы девушки.

Курганный Тролль

Когда я был совсем маленьким, моей семье дали выпуск детского журнала за 1938 год под названием «Джек и Джилл». Последней особенностью в каждом номере был сериал, а один из этих сериалов был адаптацией «Беовульфа».

Я понятия не имею, кто сделал эту версию (я даже не уверен, что был способен читать сам в то время; возможно, это было что-то, что мои родители читали мне), но это было действительно превосходно. Я не оценил, насколько это было хорошо, много позже. В адаптации есть ссылка на щиты воинов из желтой липы, ярко реалистичная деталь, которую я с тех пор помню всю свою жизнь.

Двадцать с лишним лет назад, когда я готовил свой первый роман, я внимательно прочитал «Беовульфа» в дословном переводе. Щитов из желтой липы там не было. Они, должно быть, были добавлены адаптером, чтобы закрепить историю в физической реальности, что не означает знакомую реальность, а скорее нечто конкретное, что читатель может охватить своими ментальными руками, даже если он не совсем понимает ее цель. Для меня это был важный урок.

А для тех из вас, кто интересуется (как и я), то «липа» — это общее континентальное название деревьев, которые американцы называют американской липой. В Британии их обычно называют просто липами.

Помимо «Беовульфа» я читал и перечитывал «Век басен» — пересказ Булфинчем скандинавского мифа в серии связанных историй. (Я понятия не имел, как трудно это будет сделать, пока не попробовал то же самое много лет спустя в трилогии «Северный мир»). Затем я прочитал переводы «Эдда» — исландских оригиналов, над которыми работал Булфинч, и наконец, добрался до самих исландских саг. Я нашел их стиль, и мировоззрение очень похожими на мои собственные мысли. Их повествование очень скупо. Хотя сказки являются вымыслом или, по крайней мере, вымышленными историями, есть реальная попытка сохранить реалистичность действия: даже сверхъестественные события описываются реалистично.

Кроме того, саги содержат много юмора, но он сдержанный и часто черный за пределами современного воображения. Например, отряд, охотящийся на Гуннара, прибывает к его дому. Один из них подходит к двери, чтобы разведать обстановку. Гуннар пронзает его копьем. Разведчик возвращается к своим товарищам, которые спрашивают: — Гуннар дома? — Не знаю, — отвечает разведчик, — но его копье у него дома. И падает замертво.

Да, я, действительно, имею расположенность к таким шуткам. И это — одна из причин, отчего люди часто думают, что в моих рассказах вообще нет юмора. Они ошибаются, но они, вероятно, более счастливые люди, потому что не понимают этого.

«Курганный тролль» был попыткой превратить элементы, которые я нашел в повествовании саги, в современный фантастический рассказ. Мишель Парри купил его для британской коллекции под названием «Дикие герои», но Стю Шифф опубликовал эту историю в журнале «Виспэс» еще до ее Британской публикации.

Я думаю, что «Курганный тролль» преуспевает в этом, так же как и все, что я написал.

***

Ульф — убийца женщин игриво дернул веревку, привязанную к луке его седла. — Проснулся, священник? Скоро вы сможете приступить к работе. — Моя работа заключается в спасении душ, а не в том, чтобы безумцы тащили меня в пустыню, — пробормотал Иоганн себе под нос. Другой конец веревки был обмотан вокруг его шеи, а не шеи лошади. Из вновь открывшейся раны на его сутану сочилась струйка крови, но он боялся ослабить узел. Ульф может оглянуться назад. Иоганн уже видел, как его похититель впал в неистовую ярость. Над правым плечом Северянина нависал его топор — тяжелое крючковатое лезвие на четырехфутовом древке. Ульф взмахнул им, как ивовой палочкой, когда трое христианских торговцев в Шлезвиге увидели священника и попытались освободить его. Воспоминание о последнем человеке, разрубленном на три части, когда голова и рука с мечом отлетели от его извергающего кровь торса, было все еще достаточно, чтобы всколыхнуть желудок Иоганна.

— У нас будет ясная, лунная ночь, священник, хорошая ночь для наших дел. Ульф потянулся и громко рассмеялся, посадив ворона на еловый сучок, и тот пронзительно закричал ему в ответ. Неистовый древний витязь — берсеркер двигался вдоль линии хребта, разделявшего лесистые склоны с хребтом со слишком тонким слоем грунта, чтобы на нем росли деревья. Над всадниками по-прежнему нависали густые леса. Вот уже три дня, как Иоганн не видел никого, кроме своего похитителя, и ни одного завитка дыма из одинокой хижины. Даже маршрут, по которому они ехали в Пармаваль, был не человеческим путем, а случайностью природы.

— Так одиноко, — сказал священник вслух.

Ульф сильно сгорбился в своей медвежьей шкуре и ответил: — Вы, мягкий южный народ, все равно живете слишком близко. Как ты думаешь, это твой Бог-Христос?

— Хедебю — это город, — возразил немецкий священник, теребя пальцами порванную рясу, — а мой брат торгует в Упсале… Но зачем было привозить меня в эту безлюдную пустыню?

— О, когда-то здесь были люди, так гласит легенда, — сказал Ульф. Здесь, в пустом лесу, он был более готов к беседе, чем в первые дни их путешествия на север. — Правда, достаточно мало, и довольно давно. Но в Пармавале были фермы и какой-то глупый лорд, который пошел викингом против ирландцев. Но потом появился тролль, и люди ушли, и не осталось ничего, что могло бы привлечь других. Так они думали.

— Вы, Северяне, верите в троллей, так говорит мне мой брат, — сказал священник.

— Да, я слышал о Пармском тролле задолго до золота, — согласился берсеркер. — Это огромный бык, сильнее десятерых мужчин, лохматый, как загнанный медведь.

— Как и вы, — сказал Иоганн голосом более нормальным, чем требовала осторожность.

Кровавая ярость сверкнула в глазах Ульфа, и он яростно дернул за веревку. — Вы будете считать меня троллем, жрец, если не сделаете так, как я говорю. Я выпью вашу горячую кровь, если вы будете мне перечить.

Иоганн, задыхаясь, не мог и не хотел говорить.

С каждой пройденной милей небо, и деревья становилось все более темными. — Нет, я ничего не знал о золоте, пока Тора не сказала мне, — снова нарушил Ульф гнетущее молчание.

Священник кашлянул, чтобы прочистить горло. — Тора — это ваша жена?— спросил он.

— Жена? Ха! — завопил Ульф, и его хриплый смех зазвенел, как у демона. — Жена? Она была женой Халльштейна, и я убил ее вместе со всеми ее домочадцами! Но перед этим она рассказала мне об орде троллей, действительно рассказала. Вы бы послушали эту историю?

Иоганн кивнул, не переставая улыбаться. Он учился распознавать смерть, когда она стрекотала под острием топора.

— Итак, — начал огромный Северянин. — Там был закладчик, сын Кари Халльштейна, который последовал за королем на войну, но оставил свою жену, то есть Тору, чтобы она управляла поместьем. В первый же день я пришел и взял у ее пастуха овцу. Я сказал ему, что если ему это не нравится, то пусть он пришлет ко мне своего хозяина.

— Зачем вы это сделали? — удивленно спросил толстый священник.

— Почему? Потому что я Ульф, потому что я хотел овцу. Женщина, играющая роль мужчины, в любом случае неестественна.

— На следующий день я вернулся на участок Халльштейна, и увидел, что стада были загнаны. Я вошел во двор, окружающий дом, и позвал хозяина, чтобы он вышел и привел мне овцу. Берсеркер громко заскрежетал зубами, вспоминая. Иоганн увидел, как побелели костяшки его пальцев на рукоятке топора, и застыл в ужасе.

— Хо! — крикнул Ульф, опустив левую руку на щит, висевший на боку его коня. Медный щит зазвенел, как гром в облаках. — Она вышла, — проскрежетал Ульф, — и волосы у нее были рыжие. — Все наши овцы в загоне, — сказала она, — но вы как раз вовремя, для забоя. А из зала вышли три ее брата и люди из поместья, всего их было десять. Они были в полных доспехах, и в руках у них были мечи. И они убили бы меня, сына Ульфа Отгейра, по приказу женщины. Мне пришлось бежать от женщины!

Берсеркер прорычал свои слова в сторону леса. Иоганн понял, что он наблюдает за сценой, которая разыгрывалась перед ним десятки раз, и свидетелями которой были только деревья. Ярость позора горела в Ульфе, как смола в сосновой хвое, и его разум был потерян для всего, кроме прошлого.

— Но я вернулся, — продолжал он, — в темноте, когда все они пировали в зале и пили свой эль за победу. Позади помещения горели дрова, чтобы зажарить овцу. Я убил там двоих и сунул под карниз крыши одно из горевших бревен. Затем я подождал у двери, пока те, кто был внутри, не заметили пожар, и Тора выглянула наружу.

— Приветствую тебя, Тора, — сказал я. — Вы не дали мне баранины, так что сегодня вечером я должен поджарить ваших людей. Она попросила меня дать ей возможность что-то сказать. Я знал, что она была обречена, и поэтому согласился. И она рассказала мне о Пармском лорде и о сокровищах, которые он привез из Ирландии — золоте и драгоценных камнях. И еще она сказала, что эти сокровища находятся под проклятием, что их должен охранять тролль, и что мне нужен священник для мессы, потому что тролль не может пресечь воодушевление христианина, и затем я должен убить его.

— Разве вы не пощадили ее за это? Иоганн задрожал, больше боясь молчания, чем неправильной речи.

— Пощадить ее? Нет, и никого в ее доме тоже, — прогремел в ответ Ульф.— Ей лучше было бы попросить пощады у огня, как она и предполагала. Огонь и так был в ее волосах. Я ударил ее, и никогда еще женщина не была так хороша для удара топором — она раскололась, как восковая кукла, и я отбросил куски в стороны. Затем появились ее братья, они один за другим прошли через дверь, и я убил каждого по очереди. Больше там никого не было. Когда крыша рухнула, я оставил их с пеплом вместо надгробия и пошел искать священника для мессы — чтобы найти вас, жрец. Ульф, к которому вернулось хорошее настроение после кульминации его рассказа, снова дернул за веревку.

Иоганн уткнулся в шею лошади, чувствуя тошноту не только от этой истории, но и от петли. — Почему вы доверяете ее рассказу, если она знала, что вы ее убьете, так или иначе?

— Она была обречена, — усмехнулся Ульф, будто это все объясняло. — Кто знает, что сделает человек, когда его ждет смерть? Или женщина, — добавил он более задумчиво.

Они ехали дальше в сгущающейся темноте. Деревья, без малейшего дуновения ветра стояли такие же мертвые, как и камни под ногами.

— Вы узнаете место? — вдруг спросил немец. — Разве мы не должны сейчас разбить лагерь, а утром двинуться дальше?

— Я узнаю его, — проворчал Ульф. — Мы уже недалеко, мы спускаемся с горы, разве вы не чувствуете? Он отбросил копну своих волос, посеребренных луной до фальшивого блеска старости. — Пармский владыка разграбил, как говорят, дюжину церквей, а потом еще одну, где золота было больше, чем в двенадцати других церквах, да еще и получил отлучение от церкви. И он привез его с собой в Парму, и там оно покоится в его кургане, а тролль охраняет его. Это я говорю со слов Торы.

— Но она возненавидела вас!

— Она была обречена.

Они были среди деревьев, и, посмотрев по сторонам, Иоганн увидел уходящие вдаль склоны холмов. Они были в какой-то долине, в Парме или еще где-то. Справа торчали обломки плетня и глиняной мазанки — остатки дома или ограды внутреннего двора. Ели, выросшие в нем, были уже не в первом поколении. Щетинистая тонзура Иоганна медленно двигалась в ночном воздухе.

— Она сказала, что там есть поляна, — пробормотал берсеркер, обращаясь скорее к самому себе, чем к своему спутнику. Лошадь Иоганна споткнулась. Священник рефлекторно ухватился за веревку, когда она натянулась. Когда он поднял глаза на своего захватчика, то увидел, что огромный Северянин возится с застежками своего щита. Впервые за этот вечер поднялся легкий ветерок. От него пахло смертью.

— До нас здесь побывали и другие люди, — без всякой необходимости сказал Ульф.

Ряд черепов, по меньшей мере, дюжина их, смотрели пустыми глазницами с верхушек кольев, вбитых через их спинные отверстия. У одного из них высохшие сухожилия все еще держали нижнюю челюсть в ужасном раскрытии рта; другие же упали в общую россыпь костей, белевших на земле. Все они были людьми или могли ими быть. Они были перемешаны с редкими проблесками пуговиц и пятнами ржавчины. Самый свежий из этих ужасных трофеев был очень старым, возможно, ему было несколько десятков лет. Он был слишком старым, чтобы объяснить ужасную вонь разложения.

Ульф обхватил левой рукой двойную рукоятку своего щита. Это был тяжелый круг из липы, облицованный кожей. Его обод и центральный выступ были сделаны из меди, а заклепки из бронзы и меди украшали лицевую сторону в виде змеиного узора.

— Хорошо, что луна полная, — сказал Ульф, глядя на яркий шар, все еще запутавшийся в еловых ветвях. — Я лучше всего сражаюсь при лунном свете. Я думаю, мы позволим ей подняться до самого верха.

Иоганн весь дрожал. Он сцепил руки вокруг седельной луки, чтобы не упасть с лошади. Он знал, что Ульф может позволить себе дергать и даже задушить его, даже после того, как он протащил его через половину северных земель. Юмор этой идеи мог бы поразить его. Четки Иоганна, его распятие — все, что он привез из Германии или купил в Шлезвиге, кроме халата,— было оставлено в Хедебю, когда берсеркер разбудил его в постели. Ульф натянул петлю почти до смертельной тугости и прошептал, что ему нужен священник, что этот подойдет, но есть и другие, если этот предпочтет кормить ворон. Бескорыстная жажда крови в голосе Ульфа была еще страшнее, чем сама угроза. Иоганн, молча, последовал за ним к ожидавшим его лошадям. В отчаянии он снова подумал, что быстрая смерть была бы лучше, чем эта медлительная смерть, которая уже несколько недель не давала ему покоя.

— Это похоже на палисад дома, — сказал священник вслух, притворяясь говорить нормальным голосом.

— Совершенно верно, — ответил Ульф, испытующе взмахнув топором, отчего по его лезвию пробежали отражения лунного света. — Здесь был дом, очень большой. Как вы думаете, он сгорел? Его колени заставили чалого мерина неуклюже двинуться вперед мимо шеренги черепов. Иоганн по необходимости последовал за ним.

— Нет, сгнил, — сказал берсеркер, наклоняясь, чтобы изучить отверстия от столбов.

— Вы сказали, что он давно опустел, — заметил священник. Его глаза были устремлены прямо вперед. Один из черепов был на уровне его талии и достаточно близко, чтобы укусить его, если бы он повернулся на своем колу.

— Было достаточно времени, чтобы дом рухнул, земля ведь сырая, — согласился Ульф. Но колья были заменены. Наш тролль обновил свой передний забор, жрец.

Иоганн сглотнул и ничего не сказал.

Ульф коротко махнул рукой.— Ну же, вы должны подготовить свой костер. Я хочу, чтобы он был действительно святым.

— Но мы ведь не приносим жертвы огнем. Я не знаю как это…

— Тогда учитесь! — берсеркер зарычал со злобным рывком, от которого у немца застыла кровь, и перехватило дыхание. — Я видел, как вы, крикуны Христа, любите благословлять вещи. Вы благословите мне огонь, вот и все. А если что-то пойдет не так и тролль пощадит вас, я не буду этого делать, жрец. Я разорву вас на куски, даже если для этого мне придется слезть с кола!

Лошади медленно продвигались вперед через кустарник и мокрые обломки, которые когда-то были домом. Запах разложения становился все сильнее. Сам священник старался не обращать на это внимания, но его лошадь начала упираться. Во второй раз он был слишком медлителен, ударив пяткой по ребрам, и веревка чуть не обезглавила его. — Подождите! — захрипел он. — Дайте мне проехать.

Ульф снова посмотрел на него пустыми глазами. Наконец, он, коротко, как ворон, кивнул головой, выпрыгнул из седла, и накинул обе пары поводьев на маленькую ель. Затем, пока Иоганн неуклюже спешивался, он снял с седла веревку и взял ее в руку с топором. Мужчины, молча, двинулись вперед.

— Там… — выдохнул Ульф.

Курган представлял собой всего лишь черную выпуклость на земле, размеры которой было невозможно определить. Те деревья, которые пытались расти на ней, были обломаны несколько лет назад. Некоторые пни превратились в крошащиеся углубления, в то время как от других древесные волокна все еще неровно извивались. Только когда Иоганн сравнил деревья по другую сторону надгробия с теми, что росли рядом с ним, он понял, на каком уровне был построен курган: через входной туннель должен был пройти вертикально идущий человек, даже ростом с Ульфа.

— Разведите ваш огонь у входа в туннель, — сказал берсеркер приглушенным голосом. — Он будет внутри.

— Вам придется меня отпустить…

— Мне ничего не придется делать! — Ульф тяжело дышал. — Мы подойдем поближе, вы и я, и вы разведете костер из упавших деревьев прямо на земле. Да…

Северянин скользнул вперед с кошачьей мягкостью и никогда не отрывался от земли на расстояние вытянутого пальца. Вокруг них, словно лениво выброшенные из пасти кургана, были разбросаны фрагменты и останки животных — источник зловония, наполнявшего поляну. Когда его похититель на мгновение остановился, Иоганн коснулся носком сандалии одного из останков. Это была шкура и лапы какого-то зубастого существа, кролика или кого-то еще, что было невозможно определить в лунном свете и состоянии разложения. Кожа была покрыта какими-то усиками, а череп вскрыт, чтобы выпустить мозги. Большинство других кусков казались такими же маленькими зверьками, хотя яркое пятно на склоне холма вполне могло быть волчьей шкурой. То существо, что убивало и пировало здесь, не было привередливым.

— Он старается быть охотником, — пророкотал Ульф. Затем он добавил: — Длинные кости у забора, они были сломаны.

— Ммм?

— Для костного мозга.

Дрожа всем телом, священник принялся собирать обломки деревьев, ни одно из которых не достигало нескольких футов в высоту. Они были скручены почти у самой земли, за исключением нескольких, чьи корни лежали голыми в виде сморщенных, высохших кулаков. Хрустящие чешуйки резали руки Иоганна, но он не обращал внимания на боль. Вполголоса он молился, чтобы Бог наказал его, помучил, но, по крайней мере, избавил от этого ужасного демона, который похитил его.

— Сложите их там, — приказал Ульф, кивнув топором в сторону каменного края кургана. Вход из тяжелых камней выступал из кургана, и был засыпан грязью и дерном. Как и фрагменты зверей, вокруг него, отверстие было пустынным и зловонным. Прикусив язык, Иоганн бросил свою кучу хвороста и поспешил обратно.

— Там внизу есть свет, — прошептал он.

— Огонь?

— Нет, он бледный, как лунный свет. В крыше гробницы есть дыра.

— Свет, чтобы я мог убить его, — сказал Ульф с холодной усмешкой. Он посмотрел на сложенный низкий костер, потом опустился на колени. Сверкнуло его огниво, выбросив сноп искр в кучку сухого мха. Когда трут разгорелся, как следует, он прикоснулся им к смолистому хворосту, и уронил свой конец веревки. Свет факела отражался от его лица, белого и грубоватого, где его не скрывали спутанные волосы и борода. — Благословите огонь, священник, — приказал берсеркер тихим, страшным голосом.

С застывшим лицом и немигающим взглядом Иоганн пересек заросли кустарника и сказал: — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, Аминь.

— Пока не зажигайте, — сказал Ульф и протянул Иоганну факел. — Может быть, — добавил берсеркер, — вы думаете сбежать, если представится такая возможность. Но нет такого глубокого ада, чтобы я не пришел за вами из него.

Священник кивнул с побелевшими губами.

Ульф интенсивно пожал плечами, чтобы размять мышцы и медвежью шкуру, которая их покрывала. Топор и щит поднимались и опускались, как корабли в открытом море.

— Хо! Тролль! Курганный жилец! Лизатель трупов! Выходи, и сразись со мной, тролль!

Из гробницы не доносилось ни звука.

Глаза Ульфа начали стекленеть. Он дважды рубанул топором по пустому воздуху и снова закричал: — Тролль! Я плюну на твой труп, я лягу рядом с твоей собачьей матерью. Иди и сразись со мной, тролль, или я замурую тебя в стену, как крысу, твоей же грязью!

Иоганн застыл, не обращая внимания даже на каплю смолы, которая шипела на его руке. Берсеркер снова взревел, теперь уже без слов, ударяя по краю своего щита так, что звук клокотал и гремел в ночи.

И гробница ответила ревом на вызов: БАХ, БАХ, БАХ, более глубоким, чем Ульф.

Взбешенный Северянин перепрыгнул через кучу хвороста и побежал вниз по туннелю, выставив перед собой топор, чтобы расчистить каменные арки от порослей.

Туннель на дюжину шагов уходил под уклон в сводчатый зал, слишком широкий, чтобы через него можно было перепрыгнуть. Лунный свет лился через круглое отверстие на скользкие от сырости и жидкости плиты. Ульф, обезумев, рубанул по этому свету, высоко подняв топор, который бессмысленно зарылся в бревна.

Размахивая парой мечей, тролль прыгнул на Ульфа. Он был размером с медведя, седой в лунном свете. Его глаза горели красным огнем.

— Привет! — крикнул Ульф и блокировал первый меч в ливне искр на обухе своего топора. Второй клинок вонзился в край щита, выбив из него медную прядь длиной в ладонь и завиток желтой липы. Ульф нанес удар прямой рукой, который был бы похож на таран, если бы тролль не метнулся назад. Оба воина непрерывно кричали; их голоса были ужасны в круглой комнате.

Тролль снова отскочил назад. Ульф рванулся к нему, и только звон лезвий, режущих ножницами с обеих сторон, предупредил его. Берсеркер бросился вниз. Тролль прыгнул на гниющий сундук, стоявший вдоль стены гробницы, и неожиданно ударил сверху по щиту Ульфа. Сапоги верзилы вылетели из-под него, и он ударился спиной об пол. Щит все еще прикрывал его тело.

Тролль с торжествующим криком бросился вниз, широко расставив ноги. Обе его босые ноги ударили по щиту Ульфа. Тролль был еще тяжелее Ульфа. Взвизгнув, берсеркер вскинул вверх руку со щитом. Чудовище отлетело, ударившись о бревенчатый потолок, и с грохотом рухнуло в другой сундук. Сгнившая древесина взорвалась под тяжестью груза мерцающей золотой вспышкой. Берсеркер вскочил на ноги и тем же движением нанес удар через плечо. Его выпад увел острие топора слишком далеко, в скальную стену, образовав россыпь голубых искр.

Тролль вскочил. Два убийцы смотрели друг на друга, крадучись в полумраке. Правая рука Ульфа онемела до самого плеча, но он пока этого не осознавал. Косматый монстр прыгнул с еще одной двойной вспышкой лезвий, и топор двигался слишком медленно, чтобы противостоять ему. Оба лезвия отрубили куски липы, которые отлетели в стороны. Ульф нахмурился и отступил на шаг. Его сапог наступил на кувшин, который отлетел в сторону. Когда он закричал, тролль ухмыльнулся и рубанул снова, как Образ Смерти. Шарообразное украшение щита расплющилось, когда верхняя треть щита откололась. Ульф зарычал и рубанул тролля по коленям. Тот прыгнул над топором и рубанул левой рукой, его лезвие ударило по топорищу в дюйме от руки Ульфа.

Берсеркер швырнул бесполезный остаток своего щита в лицо троллю и побежал. Факел Иоганна превратился в оранжевый пульс в треугольном отверстии. За спиной Ульфа острие меча зазвенело, когда ударилось о выступ каменной стены. Ульф перепрыгнул через кучу хвороста и резко обернулся. — Давай, сейчас же! — крикнул он священнику, и Иоганн швырнул факел в пропитанное смолой дерево.

Вспыхнувшие иголки затрещали на лице тролля, как сеть из оранжевого шелка. Пламя охватило существо, а затем ласково лизнуло его спутанные волосы. Мечи тролля рассекали огонь. Дождь из углей рассыпался, затрещал и заставил зверя завыть.

— Гори, собачий изверг! — крикнул Ульф. — Горите, рыбьи потроха!

Клинки тролля снова и снова звенели друг о друга. На мгновение он застыл — холмик грязно-серого цвета, такой же широкий, как арки туннеля. Затем он шагнул вперед, в белое сердце пламени. Огонь вспыхнул еще сильнее, и его рев перебил крик агонии тролля. Ульф шагнул вперед. Он держал топор обеими руками. Пламя вырвалось из неподвижного тролля, и в этот момент мерцающая дуга топора врезалась в ключицу зверя. Один меч упал, а левая рука безвольно повисла.

Топор берсеркера погрузился в плечо тролля по самую рукоятку. Хворост разлетелся во все стороны, но волосы тролля горели по всему телу. Ульф потянул свой топор на себя. Тролль пошатнулся и застонал. Его оставшийся меч был направлен вниз, в землю. Ульф снова дернул свое оружие, и оно с хлюпаньем вырвалось на свободу. За ним последовал густой бархатный фонтан крови. Ульф поднял свой мокрый топор для следующего удара, но тролль двинулся к потерянному оружию, наклонившись вперед, к тлеющему камню. Его тело ударилось о землю, а затем перевернулось так, что оказалось лежащим на спине. Правая рука была вытянута под углом.

— Это был человек, — прошептал Иоганн. Он схватил горящую ветку и поднес ее поближе к лицу тролля. — Смотрите, смотрите! — взволнованно потребовал он. — Это всего лишь старик в медвежьей шкуре. Просто человек.

Ульф склонился над своим топором, словно тот был колом, пронзившим его насквозь. Его тело содрогнулось, когда он втянул в себя воздух. Ни один из мечей тролля не коснулся его, но реакция повлияла на него так, что он чувствовал себя, как смертельно раненный. — Пойдемте, — прохрипел он. — Возьмите факел и ведите меня внутрь.

— Но… почему… — с внезапным страхом произнес священник. Его глаза встретились с глазами берсеркера, и он проглотил остатки своего протеста. Факел отбрасывал блики на стены и плиты, пока он рысцой бежал по туннелю. Сапоги Ульфа зловеще топали у него за спиной.

Центральная комната была аскетически проста и обставлена только шестью сундуками, стоявшими вдоль задней стены. Здесь не было ни трупа, ни даже плиты для него. Пол был студенистым от десятилетиями накопленной грязи. Скользящие следы, оставленные недавним боем, покрывали мощение длинными знаками. Только от входа к сундукам тянулась извилистая тропинка, черная на фоне слизи разложения. Глаза священника метнулись в сторону разбитого сундука и выпавших из него предметов.

— Золото, — пробормотал он. А затем: — Золото! Там должно быть… другие… во имя Господа, их еще пять, и, возможно, все они…

— Золото, — жутко проскрежетал Ульф.

Иоганн подбежал к ближайшему сундуку и открыл его одной рукой. Крышка влажно провисла, но частое использование удерживало ее от набухания к боковым панелям. — Посмотрите на это распятие!— изумился священник. — А крученое ожерелье, оно должно весить килограммы. И Господь на небесах, это…

— Золото, — повторил берсеркер.

Иоганн увидел, как топор начал подниматься. В этот момент Иоганн поворачивался с чашей, украшенной эмалью и розовым золотом. Она повисла в воздухе, когда он бросился в сторону. Его крик и глухой звон чаши, когда топор разрубил ее, раздались одновременно, но жрец уцелел, а Ульф потерял равновесие. Берсеркер нанес удар наотмашь с силой, достаточной чтобы перерубить молодое дерево. Его сила удара была чрезмерной, и он не смог устоять на ногах. Его ноги заскользили, и в этот момент голова ударилась о стену гробницы.

Ошеломленный, огромный Берсеркер с трудом поднялся на ноги. Священник превратился в бегущее пятно на фоне входа в туннель.— Священник! — крикнул Ульф внезапно исчезнувшему лунному свету. Он с глухим стуком поднимался по плитам туннеля. — Священник! — закричал он снова.

Поляна была пуста, если не считать трупа. Ульф услышал, как неподалеку заржала его чалая лошадь. Он направился было к ней, но вдруг остановился. Священник все еще мог прятаться в темноте. Пока Ульф будет искать его, он может обыскать курган и унести золото. — Золото, — повторил Ульф. Никто не должен брать его золото. Никто и никогда не должен случайно обнаружить его.

— Я убью тебя! — он пронзительно закричал в ночь. — Я убью вас всех!

Он снова повернулся к своему кургану. У входа, все еще дымясь, ждал труп того, что когда-то был троллем.

Чем проклинать тьму

Я поклонник жанра ужасов и начал свою карьеру написанием рассказа для «Аркхем Хаус» — издательства, основанного, чтобы сохранить рассказы Лавкрафта в книжной форме. Но «Чем проклинать тьму» — это моя единственная история о «Мифах Ктулху». («Денкирх» — это последователь Лавкрафта, но ее моделью была ранняя, домифическая история ужасов «Поларис»). Рэмси Кэмпбелл, невольно подтолкнувший меня к написанию моего первого рассказа для публикации, заказал этот рассказ для антологии, которую он редактировал для «Аркхем Хаус», «Нью Тэйлс оф Кхултху Мифос».

Что всегда озадачивало меня в мифах, так это то, почему у Великих Древних были человеческие любимцы, поскольку было ясно заявлено, что если Великие Древние вернутся на Землю, они уничтожат всю нынешнюю жизнь. Зачем людям служить тому, что в человеческом понимании является абсолютным злом?

Написание рассказа — это очень хороший способ логически сосредоточиться на вопросе. Я нашел ответ, который удовлетворил меня в истории человечества. Я изложил свою историю, происшедшую в свободном государстве Конго, когда оно еще было личным владением короля Леопольда II, но я мог бы выбрать любое время или место. (Знание истории — не совсем радостное достижение.) Дела в Конго пошли немного лучше после того, как Леопольд объявил дефолт по кредиту, и бельгийское правительство взяло на себя управление колонией, но только немного лучше.

Примерно в то же время, когда произошла эта история, мой друг Мэнли Уэйд Уэллман родился в португальской Западной Африке (ныне Ангола), чуть южнее Конго. (Его родители были медицинскими миссионерами). Мэнли всю свою жизнь сохранял глубокий интерес к Африке, и в его библиотеке было много томов, посвященных этому континенту.

История, оглядываясь назад на определенный период, может объяснить то, что произошло в то время и в том месте, но современные произведения делают нечто еще более ценное (по крайней мере, для писателя-фантаста): они объясняют то, что в то время думали люди о том, что происходит. Для предпосылки этой истории я использовал книги из библиотеки Мэнли, такие как «Настоящая Африка — континент грядущего», а также работы миссионеров, протестующих против бельгийских зверств, и современные обзоры «развития» бассейна Конго.

Разве это похоже на большое исследование для фантастической истории? Ну, может быть, но эта привычка сохранилась у меня на протяжении всей моей карьеры. Думаю, это сослужило мне хорошую службу.

Одна писательская трудность, с которой я столкнулся в этой истории, заключалась в том, чтобы решить вопрос о точке зрения персонажа. Я написал около половины рассказа, остановился и бросил все это дело, чтобы начать снова с женщиной-ученым вместо мужчины-авантюриста в качестве моего главного героя. Тогда все встало на свои места.

Название, кстати, взято из девиза Кристоферов, религиозного общества: «Лучше зажечь одну свечу, чем проклинать тьму».

Что касается исследований, переписывания и того факта, что в то время я работал на полную ставку помощником городского прокурора в Чапел-Хилле, то «Чем проклинать тьму» заняло у меня пять месяцев. Это имело неожиданный, но очень полезный побочный эффект.

Однажды ночью, вскоре после того, как я отправил эту историю Рэмси, зазвонил телефон. Под «ночью» я подразумеваю, что мы с женой уже спали. Звонивший представился Роджером Элвудом (которого я знал как неутомимого составителя антологии фантастики и ужасов, но никогда не встречал и не имел с ним дела). Он сказал мне, что сейчас редактирует ряд романов, и ему дали мое имя. Хотел бы я написать романы?

Я был совершенно ошарашен. В то время я продал всего около десяти рассказов, и не все они появились в печати. Я выпалил, что благодарен ему за этот звонок, но вряд ли смогу написать роман: мне понадобилось всего пять месяцев, чтобы написать повесть. Мистер Элвуд сказал, что сожалеет об этом, потому что он готов предложить мне контракт на две книги прямо сейчас по телефону, если я смогу сдать первую за шесть месяцев. Я повторил свой отказ, и он отключился.

Именно так я избежал фиаско с «Лазерными Книгами», которое подорвало (а в некоторых случаях и разрушило) карьеру многих из тех, кто принимал подобные предложения.

Я думаю, что отказался бы от этого предложения при любых обстоятельствах, но моя недавняя борьба за то, чтобы сделать хорошую работу над «Чем проклинать тьму», защитила меня от мысли о «легких деньгах». Писать нелегко, если тебя волнует результат. «Лазерные Книги» научили многих людей не заботиться о своей работе. Если в начале твоей карьеры и есть урок похуже, то я не знаю, какой именно.

Мне пришлось ждать еще несколько лет, чтобы продать роман. Я не жалею об этой задержке.

«А как же неизвестная Африка»? — Г. Ф. Лавкрафт.

***

Огромные черные деревья тропического леса нависали над деревней, затмевая ее и группу людей в центре. Человек, привязанный к столбу для битья, был с серой кожей и очень худой. Он задыхался от борьбы, но не мог сравниться с парой крепких лесных стражников, которые держали его. Еще десять стражников, каннибалы Баенга, жившие далеко на Западе, у устья Конго, стояли рядом с копьями или ружьями Альбини. Они шутили, болтали и смотрели на хижины, надеясь, что жители деревни вырвутся наружу и попытаются освободить своих товарищей. Тогда убийство будет в порядке вещей…

На это было мало шансов. Все мужчины, достаточно здоровые, чтобы работать, были в лесу, ища новые деревья, чтобы рубить их в пародии на сбор каучука. Закон гласил, что каждый взрослый мужчина должен приносить четыре килограмма латекса в неделю агентам короля Леопольда; закон не говорил, что агенты должны научить туземцев, как сливать сок, не губя деревья, с которых он поступает. Когда деревья погибали, деревенские жители не исполняли свои квоты и умирали сами, потому что это тоже был закон — хотя и неписаный.

Дальше, вверх по реке было еще много нетронутых деревень.

—Если ты не можешь научиться работать в лесу, — сказал один из Баенга, который закончил привязывать жертву к столбу рывком, который сам по себе разрезал плоть, — мы можем научить тебя не ложиться в течение многих недель.

Лесные стражники не носили униформы, но в бассейне реки Конго их крепкое здоровье и насмешливая гордость отмечали их более уверенно, чем могла бы быть любая одежда. Пара, связавшая жертву, отступила назад, кивнув своему спутнику с плетью. Тот ухмыльнулся, дернув деревянной ручкой так, чтобы развернуть десятифутовую плеть из квадратной шкуры гиппопотама. Он уже успел измерить расстояние.

Из ближайшей хижины выскользнул голый мальчик лет семи. Солдаты повернулись, чтобы уловить выражение лица жертвы при первом ударе плети, поэтому они не видели мальчика. Его отец резко выпрямился на столбе для битья и закричал: — Самба! Как раз в этот момент легкое шипение и треск от удара хлыста открыл восьмидюймовый порез под его лопатками.

Самба тоже закричал. Он был мал даже для лесного ребенка, тощий и с обезьяньим лицом. Он был также по-обезьяньи быстр, шныряя среди охранников, пока они поворачивались. Прежде чем кто-либо успел поймать его, он уже обхватил за талию человека с хлыстом.

— Вау! — удивленно крикнул стражник и рубанул его тиковой рукояткой хлыста. Угол удара был неудобный. Один из его товарищей помог ему, размахнувшись наотмашь ружьем «Альбини». Стальная пластина приклада глухо стукнула, как молоток о кол палатки, оторвав мальчику левое ухо и деформировав всю сторону черепа. Но это не оторвало его от человека, которого он держал. Двое лесных стражников придвинулись поближе, держа свои копья рядом с наконечниками, чтобы не задеть своего товарища, когда они их вонзят.

Избиваемый человек хрюкнул. Один из хихикающих стрелков обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как он оторвался от столба. Грубая веревка разрезала ему запястья еще до того, как разорвалась. Кровь забрызгала его, когда он сделал два шага и ударил руками по шее человека с хлыстом.

Стрелок прострелил ему тело насквозь.

Пуля «Альбини» была большой и медленной, и имела удар, как у набивного шара. Отец резко повернулся назад и сбил с ног одного из Баенга. Несмотря на рану, он снова встал и, пошатываясь, направился к Самбе. Из выходного отверстия пули у него за спиной покачивался розовый клубок кишок. Обе оставшиеся винтовки выстрелили. На этот раз, когда выстрелы сбили его с ног, пятеро копейщиков подбежали к телу и начали колоть его.

Баенга с хлыстом поднялся, оставив Самбу лежать на земле. Глаза мальчика были открыты и совершенно пусты. Лейтенант Трувиль перешагнул через него и крикнул: — Прекратите, идиоты! — на ревущую толпу копейщиков. Они тут же отступили. У Трувиля были навощенные усы и белый льняной костюм, который выглядел свежим, если не считать пятен пота под мышками, но револьвер на поясе был не для вида. Однажды он выстрелил из пистолета в охранника, который, опьянев от высокомерия и пальмового вина, начал жечь деревню, где все еще производили каучук.

Теперь худощавый бельгиец уставился на труп и поморщился. — Идиоты, — повторил он смущенным Баенга. — Три пули на счет, когда вообще не было необходимости стрелять. Разве квартирмейстер берет с нас плату не только за пули, но и за удары копьем?

Они смотрели в землю, делая вид, что их интересуют только безмолвные хижины или почесывание мест укусов насекомых. Человек с плетью свернул ее и опустился на колени с кинжалом, чтобы отрезать правое ухо мертвеца. На шнурке вокруг его шеи уже висела дюжина других, коричневых и сморщенных. Они будут сданы в Боме, чтобы оправдать подсчет израсходованных патронов.

— Возьми ухо у мальчика тоже, — отрезал Трувиль. — В конце концов, это он все начал. И нам все равно будет не хватать одного уха.

Патруль удалился, подавленный гневом своего лейтенанта. Трувиль бормотал: — Как дети. Вообще никакого смысла. После того как они ушли, из ближайшей хижины вышла женщина и стала укачивать своего сына. Они оба тихо стонали.

Прошло время, и в лесу забил барабан.

В Лондоне леди Элис Килри склонилась над письменным столом в своей библиотеке и открыла книгу, которую ей только что привез посыльный из Вены. Ее волосы были собраны в мышиный пучок, из-за которого средний возраст скрыл все, кроме намека на каштановый цвет. Она рассеянно теребила выбившийся локон, переворачивая страницы и щурясь на свой выдающийся нос.

На середине книги она остановилась. В немецком заголовке были даны инструкции, в которых говорилось, что приведенная там формула является средством отделения смерти от подобия жизни. Остальная часть страницы и три последующих были написаны фонетической транслитерацией с языка, который мало кто из ученых смог бы распознать. Леди Алиса не произнесла ни одной из этих фраз. Предчувствие больших затруднений и чего-то большего, чем они, затуманило ее сознание, когда она, молча, читала дальше по странице.

Пройдет восемнадцать лет, прежде чем она произнесет хоть одну часть формулы вслух.

Сержант Остерман, как обычно, пил пальмовое вино в тени баобаба, а Балоко наблюдал за взвешиванием деревенского каучука. На этот раз Баенга приказал М’фини, вождю, подождать, пока не будут приняты все остальные мужчины. Когда жилистый старик подошел к столу, за которым сидел Балоко, окруженный своими компаньонами — лесными стражниками, в деревне воцарилась зловещая тишина.

— Эй, М’фини, — весело сказал Балоко, — что ты нам принес?

Не говоря ни слова, вождь протянул ему серо-белые листы латекса. Они были покрыты слоем листьев подорожника. Балоко положил латекс на одну чашу своих весов, наблюдая, как она легко перевешивает четырехкилограммовый вес другой чаши. Вместо того чтобы положить латекс на кучу, собранную другими жителями деревни, и заплатить М’фини латунной проволочкой,Балоко улыбнулся. — Вы помните, М’фини, — спросил Баенга, — что я ответил вам на прошлой неделе, когда вы сказали мне, что ваша третья жена Т’сини никогда не будет спать с другим мужчиной, пока вы живы?

Вождь вздрогнул. Балоко встал и указательным пальцем сбросил латекс М’фини с весов на землю. — Плохой латекс, — сказал он и ухмыльнулся. — Камни, мусор, спрятанный в нем, чтобы поднять его вес. Такой старик, как вы, М’фини, должно быть, тратит слишком много времени на то, чтобы удовлетворять своих жен, в то время как вы должны искать латекс для Короля.

— Клянусь, клянусь Богом Ива, который есть сама смерть, — воскликнул М’фини, стоя на коленях и сжимая в руках колыхающуюся резиновую массу, будто это был его первенец, — это хороший латекс, гладкий и чистый, как само молоко!

Двое стражников схватили М’фини за локти и поставили его на ноги. Балоко обошел вокруг стола с весами, одновременно вытаскивая свой нож с железным лезвием. — Я помогу вам, М’фини, чтобы у вас было больше времени найти хороший латекс для короля Леопольда.

Сержант Остерман не обратил внимания на первые крики, но когда они продолжались, он допил остатки из своего калебаса и неторопливо подошел к группе людей, собравшихся вокруг весов. Это был крупный мужчина, смуглый, со шрамом на лбу, оставленным копьем туарегов во время службы у французов в Алжире.

Балоко предвосхитил вопрос, ухмыльнувшись и указывая на М’фини. Вождь корчился на земле, зажмурив глаза и схватившись обеими руками за пах. Кровь, хлынувшая из-под его пальцев, испещрила черными полосами пыль, на которой он бился. — Его большой человек, принеси нехорошую латекс, — сказал Балоко. Остерман мало знал банту, поэтому общение между ним и охранниками велось, в основном, на гибридном языке. — Я сделать его никчемный человек, а теперь принести большую латекс.

Дородный Флеминг рассмеялся. Балоко придвинулся ближе и ткнул его локтем в ребра.— Его жена Т’сини, ему больше не нужно, — сказал Баенга.— Ты, я, все эти стражи — мы делать Т’сини счастливый жена, да?

Остерман окинул взглядом окруживших его жителей деревни, которых любопытство заставляло наблюдать, а страх теперь не давал разойтись. Стоявшая в ряду девушка пошатнулась, и ее соседи быстро отодвинулись, словно ее прикосновение могло оказаться смертельным. Ее волосы были высоко закручены латунной проволокой, как у жены сановника, а тело обладало стройной прелестью ивового побега. Даже в буйной жаре экватора двенадцатилетние дети выглядят скорее девочками, чем женщинами.

Остерман, все еще посмеиваясь, подошел к Т’сини. Рядом с ним стоял Балоко.

Время шло. Из глубины леса донесся грохот, который не принадлежал ни человеку, ни Земле.

В лондонском кабинете эркерное окно было занавешено от мороза, и серой слякоти, дрожащей над улицами. Уголь в очаге зашипел, когда леди Элис Килри, держа пальцы шалашиком, диктовала своему секретарю — мужчине. Платье у нее было из хорошего льна, но на планке не хватало двух незамеченных пуговиц, а на кружевной груди виднелись следы обеда, наскоро проглоченного в библиотеке… — и благодаря вашему вмешательству куратор особого читального зала позволил мне самой справиться с Альхазредом, вместо того чтобы поручить стюарду переворачивать страницы по моей просьбе. Я трижды наугад открыла книгу, и прочла отрывок, на который попал мой указательный палец.

— Раньше я был обеспокоена, а теперь уверена и напугана. Все судьбы были конгруэнтны, ссылаясь на аспекты Посланника. Она посмотрела на секретаря и сказала: — Посланник — с большой буквы, Джон. Он кивнул.

— Ваша поддержка оказала мне неоценимую помощь, а теперь моя потребность в ней удвоилась. Где-то в джунглях этого темного континента ползучий хаос растет и набирает силу. Я вооружена против него формулами, которые Шпидель нашел в библиотеке Клостернойбурга незадолго до своей смерти; но это не принесет нам никакой пользы, если они не будут применены вовремя. Вы знаете, как и я, что только самое возвышенное влияние приведет меня в зону разрушения в критический момент. Это время может быть еще впереди, но это годы величайшего значения для человечества. Поэтому я прошу вашей безграничной поддержки не от моего имени и не от имени нашего родства, а от имени самой жизни.

— Абзац, Джон. Что же касается остального, то я готова действовать так, как действовали другие в прошлом. Личный риск всегда был монетой, заплаченной за знание истины.

Секретарь писал быстрыми, твердыми движениями. Он был зол и на себя, и на леди Элис. Ее письмо вытеснило из его головы мысли о мальчике, которого он намеревался соблазнить в тот вечер в Кеттнерсе. Он уже давно знал, что ему придется искать другую ситуацию. Проблема была не в том, что леди Элис была сумасшедшей. В конце концов, все женщины сумасшедшие. Но ее безумие было так коварно правдоподобно, что он и сам начинал в это верить.

Как, вероятно, и ее нынешний корреспондент. А письмо к нему будет адресовано: «Его Королевскому Высочеству…»

В большинстве мест деревья росли до самой кромки воды более плотно, так как могли принимать солнечный свет как со стороны, так и сверху. Края неглубоких заводей распадались после каждого дождя на отдельные водные пространства, густые от растительного богатства и такие же черные, как кожа тех, кто жил в них. В более сухие часы здесь были песчаные отмели и легкие просторы, на которых можно было торговать с лесным народом.

Долбленая лодка Гомеса уже соскользнула обратно в топь, оставив на песке ровную выемку киля, в центре которой виднелись размытые следы босых ног. Несколько десятков туземцев все еще толпились вокруг такого же судна Каминского, поглаживая его рулоны яркой ткани или болтая с гребцами. Затем из-за лесистого мыса показался пароход.

Деревья действовали как идеальный глушитель для пыхтящего двигателя. С поспешностью, мало похожей на панику, лесные жители растаяли в лесу. Смуглый португалец отдал сердитый приказ, и его команда погрузила весла. Освободившись от груза, лодка погрузилась всего на несколько дюймов в воду, и могла бы, если бы это было необходимо, скользить по поверхности среди корней деревьев, где двухпалубный пароход никогда бы не смог последовать за ней.

Притормозивший до такой степени, что его кормовое колесо лишь изредка шлепало, правительственный корабль приближался к Гомесу. Для Верхнего Касаи это был линкор, хотя его максимальные двадцать четыре метра вряд ли вызвали бы интерес в более цивилизованной части мира. Навесы защищали сотни солдат, перегрузивших боковые перила. Капитан был европеец, светловолосый, мягкий на вид человек в бельгийской военной форме. Единственным другим белым человеком, которого можно было разглядеть, был унтер-офицер, стоявший за пулеметом «Готчисс» на носу судна.

— Как я понимаю, это господа Гомес и Каминский? — крикнул офицер, когда пароход развернулся в дюжине ярдов от каноэ. Он улыбался, используя кончики пальцев, чтобы уравновесить свой вес на перилах мостика правого борта.

— Вы же знаете, кто мы такие, де-Врини, черт бы вас побрал, — огрызнулся Гомес. — У нас есть патент для торговли, и мы платим свою долю вашему Обществу Космополитов. А теперь оставьте нас!

— Да, платите свою долю, — промурлыкал де-Врини. — Золотая пыль и золотые самородки. Где вы берете такое золото, мои прекрасные друзья — полукровки?

— Карлос, все в порядке, — крикнул Каминский, стоя в своей застрявшей на грунте лодке. — Не сердись, господин просто выполняет свой долг по защите торговли, вот и все. Под сомбреро, которое он научился носить на американском юго-западе, у Каминского закипал пот. Он знал вулканический характер своего друга, знал также репутацию блондина, который их подстрекал. Только не сейчас! Не на грани того успеха, который принес бы им вход в любое общество мира!

— Торговля? — закричал Гомеш. — А что они знают о торговле? Он погрозил де-Врини кулаком и заставил каноэ нервно покачнуться, так что пухленькая ангольская женщина, на которой он женился дюжину лет назад, успокаивающе положила руку ему на ногу. — Вы приставляете ружье к голове какого-нибудь бедного негра, и платите ему полпенни за латекс, который продаете в Париже за шиллинг четыре пенса. Торговля? Не было бы никакого золота из этого леса, если бы племена не доверяли нам и не получали справедливую цену за пыль, которую они приносят!

— Ну, это мы еще посмотрим, — ухмыльнулся бельгиец.— Видите ли, ваш патент на торговлю был выдан по ошибке — кажется, он предназначался для какого-то Гомеза, имя которого пишется с буквой «з», — и у меня есть приказ сопровождать вас обоих в Бома, пока этот вопрос не будет решен.

Широкое лицо Гомеса стало шафрановым. Он начал оседать, как снежная фигура в солнечный день. — Они не могут забрать наш патент из-за орфографической ошибки, допущенной их собственными клерками?— заскулил он, но его слова были скорее больным апострофом, чем настоящим вопросом.

Бельгиец все равно ответил на вопрос. — Вы так не думаете? Разве вы не знаете, кто назначает судей нашего Свободного Государства Конго? Уверяю вас, это не евреи и не портовые девки — негритянки.

Гомес, вероятно, упирался своей обвисшей тушей о поперечину лодки, хотя вполне мог дотянуться до «Маузера», лежащего на рюкзаке перед ним. Вероятно, именно это и подумал Баенга, когда сделал первый выстрел, который сбросил Гомеса в воду. Каждый лесной стражник с винтовкой последовал за ним неровным залпом, превратившим лодку в щепки, танцующие на декоративном фонтане. Струи дерева, воды и крови хлынули вверх.

— Кровь Христова, дураки! — воскликнул де-Врини. А потом: — Ну, так давайте и остальных!

Каминский закричал и попытался догнать своих гребцов, но он был тучный человек, и его сапоги по щиколотку врезались в мягкий песок. У туземцев тоже не было никаких шансов. «Готчисс» заикнулся, сбив с ног парочку из них, пока стрелок проверял прицел. Затем, изрыгая пустые гильзы, которые с шипением отскакивали в воду, пулемет выпустил пули в других бегущих людей. Каминский полуобернулся, когда чернокожий человек, бегущий перед ним, наклонился вперед, истекая яркой кровью изо рта и носа. Это желание увидеть приближающуюся смерть спасло торговца от этого: пуля, которая в противном случае вышла бы из его лба, вместо этого просверлила обе верхние челюстные кости. Глаза Камински вылезли из орбит так же аккуратно, как устрицы в серебряную ложечку гурмана. Его тело шлепнулось так сильно лицом вверх, что песок, в который он упал, покрылся рябью.

Стрельба прекратилась. Опрокинутая, пробитая и тонущая лодка Гомеса дрейфовала мимо носа парохода. — Я хочу, чтобы сюда доставили их рюкзаки, — приказал де-Врини. — Даже если вам придется нырять за ними весь день. То же самое с вещами на берегу, а затем сожгите лодки.

— А тела, хозяин?— спросил его вождь Баенга.

— Фу, — фыркнул бельгиец. — А зачем еще Господь Бог поместил крокодилов в эту реку?

Они не стали брать ухо Каминского, потому что оно было белым, и это привлекло бы внимание.

Даже в Боме.

Время шло. Глубоко в лесу земля вздымалась вверх, как грейпфрут, пораженный винтовочной пулей. Что-то толще древесного ствола рванулось вперед, схватило ближайшего человека и швырнуло тело, уже не различимое ни по полу, ни по расе, на четверть мили сквозь кроны деревьев. Земля тут же осела, но местами поверхность продолжала пузыриться, словно сделанная из нагретой смолы.

В пяти тысячах миль от этого места леди Элис Килри быстро вышла из своей адвокатской конторы, выполнив свое завещание, и приказала водителю ехать в Док «Норд Дойчер-Ллойд». Вместе с ней в экипаже ехал саквояж с одной старинной книгой и пачкой документов, толстых от воска, лент и золотой фольги — все эти атрибуты и королевские подписи под ними. Напротив нее сидел слуга — американец, которого она наняла всего неделю назад, когда закрывала свой лондонский дом и расплачивалась за оставшуюся часть своего заведения. Слуга, Сперроу, был юркий человек с загорелой кожей и глазами морозного цвета свинца, отлитыми в слишком горячей форме. Он почти ничего не говорил, но часто оглядывался по сторонам, и пальцы его шевелились, будто в них жила отдельная жизнь.

Время от времени удары молотов и топоров, раскалывающих дрова в дюжине частей леса, случайно сливались в единый ритм. А потом раздавалось стук — стук — СТУК, словно приближающийся из темноты зверь. У своего костра офицеры при этом, обычно замирали. Баенга посмеивались над этой шуткой и позволяли стуку утихнуть. Мало-помалу он появлялся вновь у каждой отдельной группы лесорубов, чтобы, в конце концов, повторить свое крещендо.

— Как дети, — сказал полковник Трувиль леди Элис. Инженер и два сержанта все еще находились на борту «Эрцгерцогини Стефании», обедая отдельно от остальных белых. Цвет кожи был не единственным показателем класса, даже в бассейне реки Конго. — Они будут рубить дрова, и пить свое малафу, жалкое пойло, называть его пальмовым вином, — значит, оскорблять слово «вино», и будут заниматься этим почти до рассвета. Через некоторое время вы привыкнете к этому. Тут уж ничего не поделаешь, ведь мы можем взять с собой на пароход только дневной запас топлива. Хотя они, конечно, могли бы найти и нарубить достаточно сухого дерева к разумному часу каждый вечер, но каждый имеет дело с собственным «умом»…

Де-Врини и Остерман присоединились к осуждающему смеху полковника. Леди Элис сумела лишь озабоченно улыбнуться. Днем, поднимаясь вверх по реке от бассейна Стэнли, она смотрела на местность, где ей предстояло вступить в бой: густой лес, здесь в основном узкий пояс, окаймляющий русло реки, но далее превратившийся в обширное, едва проходимое пространство. Деревья забирались до самой кромки воды и росли над берегами, как грибы. Леди Элис смогла себе представить, что там, где поток был меньше нынешней мили ширины Конго, ветви смыкаются наверху в кружевной черноте.

Теперь, ночью, даже в нижнем течении реки царила полная темнота. Это охладило ее душу. Экваториальный закат был не занавесом из постоянно сгущающейся марли, а лезвием ножа, разделяющим полушария. На этой стороне была смерть, и ни смех солдат Баенга, ни кубки португальского вина, выпитые у костра Трувиля, не могли этого изменить.

Капитан де-Врини отхлебнул глоток и посмотрел на окружающий его круг. Это был человек среднего роста, с округлостью медведя и кажущейся мягкостью, которая обычно скрывала скрытую под ней жестокость. Сидевший напротив него Сперроу затянулся сигаретой, которую свернул, и осветил свое лицо оранжевым светом. Капитан улыбнулся. Только потому, что этого потребовала его хозяйка, безумная аристократка, Сперроу сел рядом с офицерами. На нем была дешевая синяя хлопчатобумажная рубашка, застегнутая на все пуговицы, и джинсовые брюки, поддерживаемые подтяжками. Невысокий и узкогрудый, Сперроу выглядел бы глупо даже без поясного ремня и пары огромных самозарядных револьверов, висящих на нем.

Леди Элис, напротив, была безоружна. Как и мужчины, она носила брюки, заправленные в сапоги на низком каблуке. Де-Врини посмотрел на нее и, придав своей насмешливой улыбке выражение дружеского интереса, сказал: — Меня удивляет, госпожа Элис, что такая благородная и, я уверен, нежная женщина, как вы, захотела сопровождать экспедицию против самых злобных нелюдей на земном шаре.

Леди Элис приподняла слегка выпуклый кончик носа и сказала: — Это не вопрос желания, капитан. Она посмотрела на де-Врини с легким отвращением. — Я не думаю, что вы сами захотели бы поехать, если бы только вам не нравилось стрелять в негров за неимением лучшего развлечения. Человек делает неприятные вещи, потому что кто-то должен это делать. У каждого есть свой долг.

— Капитан хочет сказать, — вставил Трувиль, — что в этих джунглях нет никаких укрепленных боевых порядков. Человек с копьем может выйти из-за соседнего дерева и, хмыкнув, положить конец всем вашим планам. Хотя мы уверены, что эти планы должны быть.

— Совершенно верно, — согласилась леди Элис, — и поэтому я привезла сюда Сперроу, — она кивнула на своего слугу, — вместо того чтобы довериться случайности.

Все головы снова повернулись к маленькому американцу.

— Надеюсь, он никогда не упадет за борт, — сказал де-Врини по-французски, хотя до этого разговор шел на английском языке, включая и Сперроу. — Груз скобяного железа, которое он носит, погрузит его на двадцать метров в донный ил, прежде чем кто-нибудь поймет, что он упал.

Бельгийцы снова засмеялись. Голосом тусклым и твердым, как дно сковороды, Сперроу сказал: — Капитан, я был бы вам очень признателен, если бы мог взглянуть на ваш замечательный пистолет.

Де-Врини моргнул, не зная, был ли этот вопрос случайностью или американец понял шутку, из которой его сделали посмешищем. Нарочито стараясь сохранить самообладание, бельгиец расстегнул клапан своей лакированной кобуры и протянул ему свой «Браунинг». Он был маленький и продолговатый, его синеватая отделка блестела в свете костра, как мокрая тюленья шкура.

Сперроу повернул оружие, коротко осмотрев его внешность. Он нажал большим пальцем на защелку в рукоятке и вынул магазин, держа его так, чтобы свет падал на самую верхнюю часть стопки маленьких медных патронов.

— Значит, вы знакомы с автоматическими пистолетами? — спросил Трувиль, несколько удивленный быстрым пониманием американцем оружия, редко встречающегося на его родном континенте.

—Не-а, — сказал Сперроу, возвращая магазин на место. Его пальцы двигались, как у пианиста, играющего гаммы. — Но ведь это пистолет. Я, конечно, могу понять, как работает пистолет.

— Вам следует приобрести такой, как этот,— сказал де-Врини, улыбаясь, когда он взял оружие, которое ему вернул Сперроу. — Вам было бы гораздо удобнее носить его, чем эти… ваши.

— Носить с собой такую игрушку? — спросил стрелок. Его голос пародировал изумление. — Нет, только не я, капитан. Когда я стреляю в человека, я хочу его смерти. Мне нужен пистолет, который сделает эту работу, если я сделаю свою, вот как. 45-ый делает это прекрасно, каждый раз, когда я использую его. И Сперроу впервые за все время улыбнулся. Де-Врини почувствовал, как дрожат его собственные руки, пытаясь вернуть «Браунинг» в кобуру. Внезапно он понял, почему солдаты-туземцы так далеко обходят Сперроу.

Леди Алиса кашлянула. Этот звук разбил вдребезги лед, который оседал над людьми. Не двигаясь с места, Сперроу отошел на задний план, превратившись в ничтожного человека с узкими плечами и слишком тяжелыми для него револьверами.

— Расскажите мне, что вы знаете о восстании, — тихо попросила ирландка мягким, приятным голосом. Ее черты лица победили ожидаемое от нее гнусавое сопение. Через костер донесся храп Остермана, лейтенанта по положению, но, ни в каком другом отношении, не офицера. Он проигнорировал вино ради малафу туземцев. Третий калебас выскользнул из его онемевших пальцев, оставив на земле лишь небольшое пятно, когда бородатый Флеминг откинулся на спинку походного стула.

Трувиль переглянулся с де-Врини, затем пожал плечами и сказал: — Что вообще можно знать о восстании туземцев? Время от времени кто-нибудь из них стреляет в наши пароходы, может быть, режет одного-двух концессионеров, когда они приезжают за каучуком и слоновой костью. Тогда мы получаем вызов, — полковник жестом обнял невидимую «Эрцгерцогиню Стефанию» и дюжину каноэ Баенга, вытащенных на берег рядом с ней. — Мы окружаем деревню, расстреливаем пойманных негров и сжигаем хижины. Конец восстанию.

— А как же их боги? — настойчиво спросила леди Элис, покачивая головой, как ныряющая птица с длинной шеей.

Полковник рассмеялся. Де-Врини похлопал себя по кобуре и сказал: — Мы — Боги в концессии Маранга.

Они снова рассмеялись, а леди Элис вздрогнула. Остерман фыркнул, проснувшись, и громко высморкался в синий рукав форменной куртки. — Да, в буше появился новый бог, — пробормотал Флеминг.

Остальные уставились на него так, словно он был лягушкой, декламирующей Шекспира. — А ты откуда знаешь?— раздраженно спросил де-Врини. — Единственные слова на банту, которые ты знаешь, — это «пить» и «женщина».

— Я ведь могу говорить с Б’локо, разве не так? — возразил лейтенант голосом, который, несмотря на свою невнятность, продемонстрировал некоторую обиду. — Добрый старина Балоко, мы уже давно вместе, очень давно. Лучший парень, чем некоторые белые ублюдки, которых я мог бы назвать…

Леди Элис наклонилась вперед, в ее глазах отражался огонь костра. — Расскажите мне о новом боге, — потребовала она. — Скажите мне его имя.

— Не помню имени, — пробормотал Остерман, качая головой. Теперь он просыпался, удивленный и немного обеспокоенный тем, что оказался в центре внимания не только своего начальства, но и иностранки, которая пришла к ним в Бома, когда они готовили свои войска. Трувиль попытался отмахнуться от Леди Элис, но ирландка показала ему патент, подписанный самим королем Леопольдом… — Балоко сказал, но я забыл, — продолжал он, — и он тоже был пьян, иначе я не думаю, что он сказал бы. Вот его он и боится.

— А что это такое? — перебил его Трувиль. Он был практичным человеком, готовым принять и использовать тот очевидный факт, что свинские привычки Остермана сделали его доверенным лицом солдат-туземцев. — Один из наших вождей Баенга боится бога Баконго?

Остерман снова покачал седеющей головой. Все больше смущаясь, но полный решимости объяснить, он сказал: — Не их бог, не так. Баконго, они живут вдоль реки, у них есть свои идолы, как и у всех негров. Но там, в буше, есть еще одна деревня. Не племя, а несколько мужчин отсюда, несколько женщин оттуда. Собирались по одному, по паре в год, ради Христа… может быть, лет двадцать. У них появился новый бог, и именно они начали эту беду.

— Они говорят, что вы не должны отдавать свой латекс белым людям, вы не должны молиться ни одному идолу. Их бог собирается прийти и съесть все подряд. Со дня на день.

Остерман протер затуманенные глаза, потом крикнул: — Эй, парень! Малафы!

К нему подбежал стюард Кроумен в бриджах и фраке, держа в руках еще один калебас. Остерман выпил сладкую, ошеломляющую мозг жидкость тремя большими глотками. Он начал напевать себе под нос что-то бессмысленное. Пустой сосуд упал, и через некоторое время Флеминг снова захрапел.

Остальные мужчины посмотрели друг на друга. — Как вы думаете, он прав?— спросил капитан Трувиля.

— Вполне возможно, — пожав плечами, согласился худощавый полковник.— Они вполне могли сказать ему все это. Он и сам не намного лучше негра, несмотря на цвет кожи.

— Он прав, — сказала леди Элис, глядя на огонь, а не на своих спутников. Пепел рассыпался в центре костра, и клубок искр устремился к пологу леса. — За исключением одного момента. Их Бог не нов, он совсем не нов. В те времена, когда мир был свеж и дымился, а рептилии летали над болотами, он тоже не был новым. Баконго называют его Ахту. Альхазред дал ему имя Ньярлатхотеп, когда писал двенадцать столетий назад. Она помолчала, глядя на свои руки, склонившиеся над желтым вином, оставшимся в бокале.

— О, тогда вы миссионер, — воскликнул де-Врини, радуясь, что нашел подходящую категорию для этой загадочной женщины. Ее ответом был полный отвращения взгляд. — Или изучаете религии? — де-Врини попробовал еще раз.

— Я изучаю религии только так, как врач изучает болезни, — сказала леди Элис. Она посмотрела на своих спутников. В их глазах застыло непонимание. — Я… — начала она, но как она объяснит свою жизнь людям, не имеющим понятия о преданности идеалу? Ее детство было обращено вовнутрь, к мечтам и книгам, выстроившимся вдоль стен холодной библиотеки Грейнджа. Внутри, потому, что внешне она была похожа на гадкого утенка, который, как все знали, не имел ни малейшего шанса стать лебедем. А из ее мечтаний и нескольких самых старых книг появились намеки на то, что именно грызет умы всех людей в темноте. Ее отец не мог ни ответить на ее вопросы, ни даже понять их, как и викарий. Из упрямого ребенка она превратилась в женщину с железной волей, которая расточала свою фантазию и энергию, которые, по мнению ее родственников, лучше было бы потратить на Церковь… или, возможно, на разведение спаниелей.

И по мере того, как она росла, она встречала других людей, которые чувствовали и знали, что она делает.

Она снова огляделась по сторонам. — Капитан, — просто сказала она,— я изучала некоторые… мифы… большую часть своей жизни. Я пришла к убеждению, что некоторые из них содержат правду или намеки на правду. Во вселенной есть определенные силы. Когда вы знаете истину об этих силах, у вас есть выбор: присоединиться к ним и работать, чтобы вызвать их приход — ибо их нельзя остановить — или вы можете сражаться, зная, что нет окончательной надежды на ваше дело, и идти вперед в любом случае. Мой выбор был вторым. Выпрямившись еще сильнее, она добавила: — Кто-то всегда был готов встать между человечеством и хаосом. До тех пор, пока существуют люди.

Де-Врини громко хихикнул. Трувиль бросил на него ужасный взгляд и сказал леди Элис: — И вы ищете бога, которому молятся эти мятежники?

— Да. Того, кого они называют Ахту.

***

С десятка освещенных огнем полян вокруг них донеслось тук — тук — ТУК топоров и клиньев, а затем раскатистый туземный смех.

— Остерман и де-Врини уже должны были занять свои позиции, — сказал полковник, постукивая кончиками пальцев по перилам мостика и оглядывая лесистую береговую линию. — Мне тоже пора пристать к берегу.

— Мы должны пристать, — сказала леди Элис. Она прищурилась, пытаясь разглядеть деревню, на которую готовились напасть бельгийские войска.— А где же хижины?— наконец спросила она.

— О, они отстоят от берега на несколько сотен метров, — небрежно объяснил Трувиль.— Деревья скрывают их, но рыбные плотины, — он указал на ряды вертикальных палок, по которым струилась пена, — достаточно хороший проводник. Мы стояли на якоре здесь, в потоке, чтобы жители деревни могли наблюдать за нами, пока их окружают силы на лодках по реке.

В лесу глухо, но безошибочно прогремел выстрел. Последовал залп, сопровождаемый слабыми криками.

— Идем туда, — приказал полковник, дергая себя за левую половину усов в единственном проявлении нервозности.

«Эрцгерцогиня» заскрипела, когда ее нос уткнулся в деревья, но сейчас не было времени для деликатности. Лесная стража пронеслась мимо «Готчисса» и спустилась по трапу в джунгли. Стрелок сидел на корточках за металлическим щитом, который защищал его только спереди. Стволы деревьев и их тени теперь окружали его с трех сторон.

— Полагаю, на берегу будет достаточно безопасно, — сказал Трувиль, поправляя портупею, словно готовясь к параду, а не к битве.— Вы можете сопровождать меня, если пожелаете, и если будете находиться рядом.

— Хорошо, — сказала леди Элис, будто она не пришла бы сюда без его разрешения. В руке она сжимала не пистолет, а старую книгу в черном переплете. — Но если мы окажемся там, где вы думаете, я понадоблюсь вам, прежде чем вы здесь закончите. Особенно, если это продлится до заката солнца. Она спустилась по трапу вслед за Трувилем. Последним с мостика спустился Сперроу, чумазый, маленький и смертоносный, как акула.

Тропинка, петлявшая между стволами, представляла собой узкую линию, втоптанную в суглинок ороговевшими ногами. Она отличалась от звериной тропы только тем, что плечи расчищали листву на большую высоту. Баенга шагали по ней с некоторым неудобством — это было племя Нижнего Конго, никогда не чувствовавшее себя как дома в джунглях выше по реке. Шаг Трувиля был нарочито небрежен, в то время как леди Элис ступала грациозно и производила точное впечатление незаинтересованности в своем физическом окружении. Глаза Сперроу, как всегда, бегали по сторонам. Руки он держал высоко над поясом, поверх ремней с револьверами.

На поляне царил полный упадок. Десятки хижин в центре были защищены чем-то вроде частокола, но первый, же натиск окруживших их Баенга пробил в нем огромные бреши. Три тела, все женщины, лежали на просяных полях за частоколом. Внутри частокола было еще несколько тел, и одно из них — солдат-туземец с длинным копьем с железным наконечником в грудной клетке. Около сотни деревенских жителей, дрожащих, но живых, были согнаны вместе во дворе перед хижиной вождя к тому времени, когда прибыл отряд с парохода. Несколько хижин уже горели, поднимая вверх дрожащие столбы черного дыма.

Трувиль уставился на толпу окруженных людей, застывших от страха в ужасной, вонючей апатии овец в забойном желобе.— Да… — пробормотал он одобрительно. Его глаза уже заметили тот факт, что идолы, которые обычно стояли справа или слева от входа в дом состоятельной семьи, в этой деревне отсутствовали. — А теперь, — спросил он, — кто расскажет мне о новом боге, которому вы поклоняетесь?

Как чернота на фоне тьмы, так и новый страх рябью пробежал по уже перепуганным лицам. Рядом с бельгийцем стоял старик, лицо которого покрывал узор ритуальных шрамов. Он определенно был священником, хотя и без обычных для священника украшений из перьев и раковин каури. Задыхаясь, он сказал: — Лорд, л-л-лорд, у нас нет новых богов.

— Ты лжешь!— воскликнул Трувиль. Кончик его пальца в перчатке торчал вперед, как клык. — Вы поклоняетесь Ахту, вы ниже обезьян, а он — бедный слабый бог, которого наша медицина сломает, как палку!

Толпа застонала и попятилась от полковника. Старый священник не издал ни звука, только сильно задрожал. Трувиль посмотрел на небо.— Лейтенант Остерман, — обратился он к своему дородному подчиненному, — у нас есть час или около того до заката. Надеюсь, к тому времени вы сможете заставить эту падаль, — он указал на священника, — заговорить. Кажется, он что-то знает. Что же касается всех остальных… де-Врини, позаботьтесь о том, чтобы надеть на них кандалы. Что с ними делать, мы решим позже.

Ухмыляющийся Флеминг хлопнул Балоко по спине. Они, вдвоем схватили священника за руки, и потащили его в тень баобаба. Остерман принялся подробно перечислять необходимые ему вещи с парохода, а Балоко, увлеченный, как ребенок, помогающий отцу чинить машину, без умолку переводил список на язык туземцев.

Вечерний бриз принес намек на облегчение от жары и запахов, а также маслянистый запах страха и других, которые было легче распознать. Остерман поставил опрокинутое ведро над тарелкой с горящей серой, чтобы затушить ее, когда она больше не понадобится. Предупрежденный Трувилем, он также накрыл помело из веток, которым размазывал клейкое пламя по гениталиям священника. Затем, закончив свою работу, он и Балоко отошли в сторону, чтобы охладить сосуд с малафой. — Благодарю вас, лейтенант, — вот и вся похвала, которую Трувиль произнес за их усердие.

Предмет их служения — с закрытыми глазами, и запястьями и лодыжками, привязанными к земле, — заговорил. — Они приходят, мы их пускаем, — сказал он так тихо и быстро, что Трувилю пришлось напрячься, чтобы пробормотать грубый перевод для дамы Элис. — Они живут в лесу, они не трогают нашу рыбу. Лес здесь злой, думаем мы. Мы чувствуем там бога, но мы не понимаем, не знаем его. Хорошо, что кто-то хочет, хочет жить в лесу.

Туземец сделал паузу, повернув голову к выхаркнутой мокроте, которая уже скопилась в рвоте рядом с ним. Леди Элис сидела на корточках и бессознательно перелистывала страницы своей книги. Она отказалась использовать перевернутое ведро вместо табурета. Сперроу почти не обращал внимания на пленника. Его глаза продолжали обшаривать поляну, многолюдную и хриплую теперь от туземцев Баенга и их закованных в кандалы пленников; людей и деревья за ними. Лицо Сперроу сияло с отчаянием человека, уверенного в засаде, но не способного ее предотвратить. Тени уже начали превращать пыль в цвет наконечников его пуль.

Священник продолжал. Ритмы его собственного языка были богаты и тверды, напоминая даме Элис, что за прерывистым французским языком Трувиля скрывались слова человека, наделенного достоинством и властью — до того, как они сломили его. — Все они — частично обрезанные люди. Сначала пришел мальчик, у которого нет ушей. Его голова смотрит на меня, как дыня, которую уронили. Он слышит, как бог Ахту говорит то, что бог велит ему делать.

— Один человек, у него нет, э-э, мужественности. — Бог приказывает, мальчик говорит ему… он… он оживляет землю, где спит Ахту.

— Один человек, у него только половина лица, без глаз… он видит, он видит Ахту, он говорит, что становится, приближается. Он…

Голос священника превратился в пронзительную тираду, которая заглушила перевод. Трувиль бесстрастно дал ему пощечину, чтобы он замолчал, а затем с помощью тряпки из волокон древесной коры, которую он держал в руке в перчатке, вытер кровь и слюну со рта священника. — В лесу только трое мятежников?— спросил он. Если он и понял, что священник утверждал, что третий человек был белым, то совершенно не обратил на это внимания.

— Нет, нет… много людей, десятки десятков, а может, и больше. Раньше мы не видели, не видели обрезанных людей, только сейчас, сейчас, э-э, опять же, в лесу. Теперь бог готов и, э-э, его посланники…

Как только край солнца скрылся за горизонтом, вся поляна потемнела до цвета жженой умбры там, где она вообще имела цвет. Земля содрогнулась. Привязанный к ней туземец начал кричать.

— Землетрясение? — удивленно и озабоченно выпалил Трувиль. Деревья тропического леса не имеют глубоких стержневых корней, чтобы держать их в вертикальном положении, поэтому сильный ветер или сотрясение земли раскидают гигантов, как солому на молотилке.

Лицо леди Элис выражало беспокойство, близкое к панике, но она полностью игнорировала баобаб, шатающийся над ними. Ее книга была открыта, и она громко произносила из нее слоги. Она остановилась, повернулась так, чтобы страницы были повернуты в сторону заходящего солнца, но голос ее снова дрогнул, и земля содрогнулась. Она втягивалась под жрецом, чей страх настолько захватил его, что, перехватил дыхание, и, закричав, он не смог сделать еще одного вдоха.

— Свет! — воскликнула леди Алиса.— Ради всего святого, свет! Если Трувиль и услышал требование против литании страха, исходящей от чернокожих, охранников и заключенных, то он ничего не понял. Сперроу с лицом, похожим на костяную маску, сунул руку в карман рубашки и достал оттуда спичку, которую зажег большим пальцем державшей ее руки. Голубое пламя пульсировало над страницей, ровное, будто движение земли позволяло секретарю удерживать его. Его свет окрасил тугой пучок волос леди Элис, когда она снова начала выкрикивать слова, не имеющие никакого значения для ее человеческой аудитории.

Земля собралась в щупальце, которое вырвалось из-под пленника и швырнуло его в небо в своих объятиях. Одна рука и запястье, все еще привязанные к глубоко забитому колу, остались позади.

В двухстах футах над головами остальных щупальце остановилось и взорвалось, словно в него ударила молния. Леди Элис упала навзничь, когда земля вздыбилась, но хотя книга выпала из ее рук, она смогла выкрикнуть последние слова того, что было необходимо. Взрыв, ударивший в лимб земли, разбил вдребезги и баобаб. Сперроу, единственный человек, способный устоять на брыкающейся земле, был сбит с ног ударной волной. Он ударился и перекатился, все еще сжимая два револьвера, которые направил на остаточное изображение светящегося щупальца.

Потом они решили, что запах горелого мяса, должно быть, исходил от священника, потому что больше никто не пострадал и не пропал без вести. От щупальца не осталось ничего, кроме следа на суглинке, рассыпавшегося как веревка из зеленого стекла, образовавшегося из-за жара фальшивой молнии.

Полковник Трувиль поднялся, закашлявшись от резкого запаха озона и вытесненной им серы. — Де-Врини! — крикнул он. — Найдите нам одну из этих дьявольских свиней, которая сможет привести нас к поселению мятежников!

— И кого же вы найдете себе в проводники, увидев это? — спросила ирландка, опускаясь на колени и отряхивая грязь с упавшего тома, будто от ее заботы зависело больше, чем сама жизнь.

— Увидев? — повторил Трувиль. — И что же они увидели? Ярость в его голосе ненадолго утихомирила ночных птиц. — Они не поведут нас, потому что один из них был раздавлен, разорван на части, сожжен? И разве я сам не делал этого уже сто раз? Если нам понадобится накормить двадцать из них их же собственной печенью, фу! Двадцать первый поведет нас — или тот, кто последует за ним. Это восстание должно прекратиться!

— Так и должно быть, — прошептала леди Алиса, поднимаясь, как чемпион, выигравший схватку, но знающий, что настоящее испытание уже близко. Она больше не казалась хрупкой. — Так и должно быть, если через месяц на этой земле появятся люди.

Земля слегка содрогнулась.

Ничто не двигалось в лесу, кроме теней, отбрасываемых танцующими вокруг костра людьми. Пламя размазывало их, прыгая по листьям и стволам деревьев, искаженных и деформированных мерцанием.

Тени были не более уродливы, чем сами танцоры, когда их можно было увидеть на свету.

С высокого дрожащего помоста трое мужчин наблюдали за танцем. Танцоры были обнажены, так что их разнообразные увечья были совершенно очевидны. Де-Врини вздрогнул при виде существа, чье бледное тело мерцало красным и оранжевым в свете костра; но он был безликим существом, неузнаваемым. Кроме того, он был гораздо тоньше, чем тот пухлый торговец, которого когда-то знал бельгиец.

Поляна представляла собой углубление в джунглях длиной в четверть мили. Хижины, простые лачуги из увядших листьев, а не ульи обычной деревни, теснились на одном ее краю. Если все прошло хорошо, то туземные воины Трувиля уже развернулись за хижиной, а группа Остермана замкнула третий сегмент кольца. Все должны быть готовы к атаке по сигналу. Там даже не было ограды, чтобы задержать копейщиков.

Да и вообще не было никаких посевов. Грунт на поляне был гладким, и твердым, вытоптанным в эту консистенцию тысячами ритуальных узоров, подобных тому, что сейчас соткали вокруг костра. Внутри, снаружи и вокруг были мужчины и женщины с короткими конечностями, которые ковыляли, если у них была только одна нога. Или, которые шатались, сгорбившись и извиваясь от ударов, оставлявших голые кости сверкающими среди узлов рубцовой ткани. Или, которые следовали за движениями танцующих впереди них, если их собственные глазницы были пустыми отверстиями.

Музыки не было, но голоса тех, у кого были языки, барабанили в непрерывном пении: — Ахту! Ахту!

— Подонки земли, — прошептал де-Врини.— Низкие лбы, толстые челюсти, кожа цвета обезьяньей под волосами. Ваш мистер Дарвин был прав насчет происхождения человека от обезьян, леди Элис, если эти животные действительно родственны человеку.

— Только он не мой, этот мистер Дарвин, — ответила ирландка.

Стюард Кроумен, теперь уже не во фраке, а в набедренной повязке, стоял позади трех белых с шипящим фонарем в форме бычьего глаза. Но леди Элис побоялась поднять шторку фонаря и вместо этого нервно провела пальцами по полям раскрытой книги. Трое других чернокожих, вооруженных только ножами, стояли рядом с де-Врини в качестве курьеров на случай, если свисток окажется недостаточным. Остальная часть отряда капитана была невидима, растянувшись по обе стороны от него вдоль кромки деревьев.

— Мне это не нравится, — сказал Сперроу, передвигая револьверы на миллиметр в кобуре, чтобы убедиться, что они свободно сидят в кожаном чехле. — Здесь слишком много негров. Некоторые из них, те, которые возвращаются поздно с охоты или что-то в этом роде, вероятно, могут стать частью толпы там, внизу. Любой негр может подбежать в темноте, и я собираюсь задержать их.

— Вы никого не застрелите без моего приказа, — отрезал де-Врини.— Полковник может посылать приказы, а Остерману может понадобиться помощь — это дело будет достаточно опасным и без того, чтобы какой-то дурак убил наших собственных гонцов. Вы меня слышите?

— Я слышу, как вы говорите. Блуждающий отблеск огня отразился от пульсирующей вены на виске Сперроу.

Вместо возражения бельгиец снова повернулся к поляне. — Я не вижу того бога, которого вы ищите, — сказал он через мгновение.

Губы леди Алисы дрогнули. — Вы хотите сказать, что не видите никакого идола? Ахту — это не идол.

— Ну и что же он тогда за проклятый бог? — раздраженно спросил де-Врини.

Ирландка серьезно задумалась над этим вопросом, а затем сказала: — Может быть, они вовсе не боги, он и другие… об этом и других вещах писал Альхазред. Назовем их новообразованиями, извергнутыми на Землю много веков назад. Не жизнь, конечно, и даже не вещи — но способные формировать, искажать вещи в подобие жизни и расти, расти и расти.

— Но во что вырасти, мадам? — настаивал де-Врини.

— Во что именно? — резко повторила дама Элис. Ее глаза вспыхнули внезапным высокомерием ее предков — разбойников, уверенных в себе, как ни в чем другом на свете. — В эту землю, в эту самую планету, если ее не остановить. И сегодня вечером мы узнаем, можно ли их еще раз сдержать.

— Значит, вы всерьез верите,— начал де-Врини, посасывая свои пышные усы, чтобы найти менее оскорбительную фразу. — Вы верите, что Баконго поклоняются существу, которое начнет править миром, если вы не остановите его?

Леди Элис посмотрела на него. — «Не править» миром, — поправила она. — Скорее,стать миром. Это существо, это семя, пробудившееся в джунглях от действий людей более порочных и глупых, чем я могу легко поверить. Это существо, ничем не сдерживаемое, будет проникать в наш мир, как плесень в буханку хлеба, пока сама планета не превратится в шар вязкой слизи, несущийся вокруг Солнца и протягивающий щупальца к Марсу. Да, я верю в это, капитан. Разве вы не видели, что происходило прошлой ночью в деревне?

Бельгиец только нахмурился в недоумении.

Серебряная нота пропела с другого конца широкой поляны. Де-Врини хмыкнул, затем поднес к губам свою длинную боцманскую трубу и протрубил в ответ, как раз, когда к нему присоединился сигнал Остермана.

Танец прервался, когда некогда твердая земля начала прогибаться под тяжестью людей.

Лесные стражники выскочили из-за деревьев с криками, прерываемыми грохотом винтовок «Альбини». — Свет!— приказала леди Элис потрескивающим альтом, и фонарь ярким веером обрушился на книгу, которую она держала. Подмостки двинулись, казалось, погружаясь прямо в землю, ставшую текучей, как вода. В последний момент три фигуры на них взялись за руки и закричали в триумфе: — Ахту! А потом они исчезли.

Волнами, столь же сложными, как швы черепа, движение начало распространяться через почву поляны. Визжащий Баенга, подняв копье, чтобы вонзить его в ближайшего танцора, пробежал по одной из дрожащих линий. Она поднялась над его телом, как разбивающийся прибой, и он снова закричал, но уже другим тоном. На мгновение его копье с черным наконечником закачалось на поверхности. Затем он тоже был поглощен слабым хлопком, который оставил после себя только пятно крови.

Леди Элис начала говорить нараспев, превращая язык, предназначенный для тягучего ирландского языка, в язык, который вовсе не был языком. Дрожь в земле подступила к ней, и к тем, кто был рядом. Она обладала отвратительной уверенностью следа торпеды. Руки Сперроу напряглись. Де-Врини стоял ошеломленный, труба все еще была у его губ, а пистолет вытащен, но уже забыт.

Три курьера посмотрели на приближающееся движение, переглянулись… и исчезли среди деревьев. С побелевшими глазами Кроумен уронил свой фонарь и последовал за ними. Даже быстрее, чем Сперроу, леди Элис опустилась на колени и поправила ногой фонарь. Она действовала, не пропуская ни единого слога из формулы, запечатленной в ее памяти долгим повторением.

В трех метрах от нее полотно белого огня разорвало крест, который смерть несла сквозь землю. Извилистый след устремился к центру поляны, как муравей, унесенный дисульфидом углерода.

Де-Врини в изумлении повернулся к женщине, которая сидела на корточках так, что свет фонаря падал на исписанные черными буквами страницы ее книги. — Вы это сделали! — воскликнул он. — Вы остановили эту штуку!

Середина поляны поднялась к ночному небу, осыпая дождем остатки костра, венчавшего ее. Люди закричали — одни от прикосновения огня, другие от того, что щупальца, выступающие из возвышающегося центра, обвились вокруг них.

Леди Элис продолжала нараспев.

В подлеске послышался шепот. — Сзади вас, капитан, — сказал Сперроу. На его лице появилась тонкая улыбка. Де-Врини обернулся, ответив на сообщение. Кустарник раздвинулся, и в нескольких футах перед ним оказались семеро вооруженных туземцев. Ближайший к нему туземец шел на одной ноге и на культе. Его левая рука сжимала приклад Винчестерского карабина; ствол его опирался на правое запястье, поскольку там, где должна была быть рука, имелся набалдашник из древней рубцовой ткани.

Де-Врини поднял свой браунинг и трижды выстрелил в грудь туземца. На темной коже проступили кровавые пятна, похожие на дополнительные соски. Черный человек кашлянул и нажал на спусковой крючок своего оружия. Карабин был так близко от груди бельгийца, что вспышка из дула воспламенила полотно рубашки, когда он отлетел назад.

Сперроу хихикнул и выстрелил туземцу в переносицу, отчего его голова повернулась так, будто его по лицу ударила лошадь. Остальные негры попытались убежать. Сперроу убил их всех в огненной пульсации, которая была бы справедлива для пушки «Гатлинга». Большие револьверы хлопали поочередно, Сперроу использовал каждую оранжевую вспышку из дула, чтобы осветить цель для другой руки. Он перестал стрелять только тогда, когда перед его револьверами ничего не осталось; ничего, кроме корчащегося клубка тел, слишком недавно ставших мертвыми, чтобы быть неподвижными. Воздух был насыщен белым дымом и фекальным зловонием смерти. Леди Элис Килри продолжала читать нараспев позади смеющегося стрелка.

Пульсируя, поднимаясь уже выше, чем окружавшие его гиганты леса, пятидесятифутовая колонна того, что раньше было Землей, господствовала в ночи. Копье ложной молнии пронзило ее и скользнуло прочь, замораживая хаос внизу для глаз любого наблюдателя. Из основания главного горлышка торчало кольцо усиков, красноватых и золотистых, поблескивающих поверх всего вкраплениями кварца. Они змеились среди воюющих сторон, гибкие, как шелк; когда они смыкались, то скрежетали друг о друга, как жернова, и разбрызгивали кровь на дюжину ярдов вверх по бокам центральной колонны. Щупальца не делали различия между лесными стражами и другими, кто танцевал для Ахту.

Леди Элис остановилась. Колонна вздымалась и клонилась к небу, ее вершина была похожа на морду охотящегося динозавра. Сперроу зашипел: — Ради любви к Богу, сволочь! — и поднял револьвер, зная, что это бесполезно.

Леди Элис произнесла еще пять слов и швырнула книгу прочь. Земля взорвалась потоками обжигающего пламени.

Все это было не слишком быстро. Искры ревели и пылали, словно поляна была котлом, в который боги заливали целые печи расплавленной стали. Черная колонна, которая была Ахту, сильно изогнулась, словно кобра, приколотая к костру. Жара не чувствовалось, но сам свет обжигал глаза и заставлял ползти мурашки по голой плоти.

С внезапностью разорванного клубка дыма Ахту втянуло внутрь. Земля осела, как будто, потеряв способность двигаться, она также потеряла всякую жесткость. Поначалу поляна была слегка подавлена. Теперь же ее центр зиял, как опустошенный фурункул, искривленный цилиндр, питаемый коллапсирующими венами, которые он ранее пробил сквозь землю.

Когда раздался взрыв, он был тем более ошеломляющим, что за ним последовала относительная тишина. Раздался оглушительный грохот, когда что-то глубоко под землей провалилось; затем тысячи тонн камня и почвы с вулканической силой взметнулись в небо позади них. Там, где земля дрожала от поддельной жизни, вслед за основной массой тянулись нити. В некоторых местах они вспарывали поверхность земли, на целую милю вглубь леса. Через некоторое время пыль и гравий начали сыпаться на деревья, более легкие частицы окрашивали полог леса длинным потоком с подветренной стороны, в то время как более крупные камни пробивались сквозь слои мешающих листьев. Но это была всего лишь грязь, ничем не отличающаяся от почвы на сотни миль вокруг, в которую деревья вонзали свои корни и черпали жизнь из того, что было безжизненным.

— Будь я проклят, если вы не убили его, — прошептал Сперроу, с изумлением глядя на новый кратер. Там уже не было никакого света, кроме света крючковатой луны, которая серебрила кровавую бойню и удивительное количество лесных стражников, возвращавшихся из джунглей, куда они бежали. Некоторые начинали шутить, когда выбирали среди тел своих товарищей и танцующих.

— Я никого не убивала, — сказала леди Элис. Ее голос был хриплым, приглушенным еще и потому, что она сидела, уронив голову на колени. — Хирурги не убивают раковых опухолей. Они вырезают все, что могут найти, зная, что всегда остается немного, чтобы снова вырасти и распространиться…

Она подняла голову. С другой стороны поляны к ним приближался полковник Трувиль. Он был так же щеголеват и хладнокровен, как всегда, обходя выемку в центре, обходя также группу Баенга с двухлетним ребенком, которого они, должно быть, нашли в одной из хижин. Один из них держал ребенка за лодыжки, чтобы слить всю кровь через перерезанное горло, пока его товарищи собирали хворост.

— Но без тех, кто поклонялся ему, — продолжала леди Элис, — без тех, кто вытягивал ядро до такого роста, который мог бы стать… концом Человека, концом Жизни здесь, в любом смысле, какой вы или я — или те, кого здесь нет — могли бы распознать… Пройдет гораздо больше времени, чем наша жизнь, прежде чем Ахту вернется. Я удивляюсь, почему эти люди так всецело отдались злу, которое должны были уничтожить первыми?

Сперроу снова захихикал. Леди Элис отвернулась от приближающегося бельгийца, чтобы посмотреть, не отразился ли источник юмора на лице стрелка.

— Это вот на что похоже, — сказал Сперроу. — Если они были злыми, то, наверное, это делает нас добрыми. Я никогда раньше об этом не думал, вот и все.

Он продолжал хихикать. Смех Баенга эхом дошел до него с поляны, когда они нанизали ребенка на грубый вертел. Их зубы были подпилены до острых углов, которые лунный свет превращал в драгоценные камни.

Песня кости

Я прочитал во Вьетнаме двухтомный перевод финского эпоса «Калевала». Действие «Песни кости» происходит в Норвегии во времена викингов, но свадебный пир из Калевалы — это генезис этой истории.

Я написал «Песню кости» только после того, как вернулся обратно в Мир. У меня не было потенциального рынка сбыта. Поскольку я был очень подавлен этим произведением, когда закончил его, я не пытался отправить его куда-либо. Честно говоря, в то время я был довольно подавлен большинством вещей. Прошло несколько лет, прежде чем я смог смотреть честно и много времени на Вьетнам, прежде чем это не сделало мою жизнь еще более унылой. Я не уверен, что уже вышел из этой стадии.

Стюарт Дэвид Шифф, армейский дантист, который только что получил назначение в Форт Брэгг в Фейетвилл, приехал на воскресную вечернюю встречу в дом братьев Муррей, экстраординарных коллекционеров, в Дарем. Стю планировал основать небольшой журнал фэнтези и ужасов, чтобы заменить коллекционера Аркхема. Отчасти это объяснялось тем, что он был художественным редактором огромного сборника «Мид Фриерсон» в 1971 году и не чувствовал, что получил должное признание за свою работу. Сделав производство самостоятельно, он не допустит, чтобы это повторилось снова.

Стю хотелось фантастики, но платить за нее он не собирался. Я отдал ему «Песню кости», но сказал, что, по-моему, он совершает ошибку: бесплатная литература обычно стоит того, что он заплатил. Я думал, что мой рассказ ничего не стоит, и это была единственная причина, по которой я отдал его ему.

Стю взял рассказ, но гораздо важнее было то, что он последовал моему совету: после второго выпуска журнала «Виспэс» он начал платить по пенни за каждое слово рассказа. Мы оба убеждены, что решение платить за художественную литературу является причиной того, что «Виспэс» сохранил живой жанр фэнтези/ужасы в течение 1970-х годов.

Разница между низкой оплатой (и пенни за слово была так же хороша, как некоторые профессиональные журналы фантастики платили в то время) и отсутствием оплаты была разницей между профессионалом и дилетантом. Это было важно для некоторых из нас, включая меня, хотя прошло почти десять лет, прежде чем я только стал мечтать, чтобы зарабатывать на жизнь писательством художественной литературы.

В следующем номере я стал помощником редактора Стю. На протяжении всего издания «Виспэс» я читал всю художественную литературу, поступавшую в журнал, и отсылал Стю те работы, которые считал пригодными для публикации. Это была неприятная работа, но я рад, что сделал ее. Мистер Дерлет потратил на меня больше времени, чем я того стоил. Я не мог отплатить ему тем же, но мог передать свои усилия дальше.

***

Олаф был королем в Дронтхейме и молился Белому Христу, но в горах еще оставались другие боги, и именно им Хединн и его жена приносили жертвы по вечерам. Закончив, они немного подождали, наблюдая за облаками, которые громоздились высоко над верхушками елей. Хединн улыбнулся, когда первая из его коров прошла через поляну к сараю для скота, остальные последовали за ней молчаливой процессией. Слева топала черная дворняжка, которая слегка куснула за нос отставшую корову, а в конце шеренги ковылял пастух Гейдж, почти теряясь на фоне леса позади него.

— У него нет помощников, — сказала Гудрун мужу. — И как же ему удается держать их в стаде?

Хединн пожал плечами.— Кажется, он им насвистывает. В нем, знаете ли, течет лесная кровь, и они умеют обращаться с животными. И большую часть работы делает собака.

Пастух повернулся к парочке, и хотя темнота и расстояние скрывали его черты, Гудрун вздрогнула. — Фу, — сказала она, — лучше бы нам не смотреть на него. Почему бы вам не продать его торговцу?

— Сейчас, милая моя, — сказал Хединн, ласково поглаживая прекрасные волосы своей жены, — он хороший пастух, несмотря на свою внешность. И мы никогда не дадим ему даже изношенного чайника, вы же знаете.

Пес ждал своего хозяина у дверей сарая. Они вошли вместе, и Гейдж закрыл за ними дверь.

— Значит, он спит с коровами? — удивленно спросила Гудрун.

— В углу коровника, — согласился ее муж. — Он и его собака спят вместе. И он ест любые объедки, которые ему дает повар. Он действительно ничего не стоит в своей работе, — самодовольно заключил Хединн, — если вы научитесь выносить его лицо, дорогая.

Гудрун рассмеялась и похлопала мужа по руке. — Другие мужчины не имеют никакого значения, милый, никаких других мужчин.

***

— О, Гудрун, как я выгляжу? — спросила Инга, делая пируэт в голубом вышитом платье, которое полностью демонстрировало ее пышные прелести над поясом из медных дисков. Гудрун прислонилась спиной к стене и критически посмотрела на сестру своего мужа. Толстая коса девушки свободно свисала, а не собиралась вокруг головы, и она блестела в свете лампы. Несколько прядей запутались в ожерельях Инги из граненых оловянных бусин.

— Ну вот, — сказала Гудрун, высвобождая волосы, — ты не должна так метаться, иначе не сможешь встретиться с Бьорном. Ты не должна опозорить ни дом, ни брата.

— Ой, тише, — пожаловалась девушка, — они ничего не заметят, они уже напьются к этому времени. Почему Бьорн не мог увидеть меня, пока был еще в состоянии увидеть?

— Вопрос о свадьбе еще не обсуждался, — упрекнула ее Гудрун. — Это было бы неприлично. И независимо от того, кто может это оценить, ты должна выглядеть наилучшим образом для своего мужа.

— О, я действительно хочу быть красивой, — раздраженно ответила Инга, — но я не думаю, что Бьорну нужна жена, которая просто как кукла на палочке, которая сидит в углу, ничего не делая. Знаете, — добавила девушка с задумчивой усмешкой, — говорят, что он действительно медведь, как и его имя. Все грубые и сильные…

Гудрун строго кивнула, чтобы девушка замолчала. — Ты готова настолько, насколько это возможно, — сказала она, — и мужчины ждут.

Обе женщины вышли в теплую майскую темноту, где в облаках пряталась тонкая луна. Летняя кухня была ярко освещена, и слуги бегали между ней и главным залом. Перед открытой парадной дверью уже стояли две пустые фляги из-под медовухи. Трудно было поверить, что гуляки могли потребить такое количество спиртного и при этом еще уменьшить количество оленины, которую им приносили.

— Ох! — ахнула Инга, увидев сидящую на корточках фигуру, освещенную ярким светом из дверного проема холла. — Но это всего лишь Гейдж.

Пастух повернулся и пристально посмотрел на женщин. У его ног лежала черная дворняжка, грызущая оленью ногу. Гейдж выглядел более по-человечески, когда его короткие ноги были сложены под ним, но его конечности были почти такими, же лохматыми, как у его собаки, и его покатый лоб был едва ли похож на человеческий.

Когда женщины остановились около него, Гейдж выхватил кость из собачьей пасти и помахал ею Инге, которая завизжала и отпрянула назад.

С глупой насмешливой ухмылкой пастух вставил кость между своими коренными зубами и с хрустом раздробил ее на мелкие кусочки.

Он все еще ухмылялся, когда Гудрун подтолкнула девушку в холл, крепко держа ее за талию.

Лампы с рыбьим жиром в стенных нишах освещали зал, но самое качественное масло уже выгорело, и по комнате начала оседать пленка сажи. Никто, казалось, не замечал этого; некоторые были уже слишком пьяны, чтобы стоять, а одного вырвало — поверх выброса была брошена лисья шкура, но кислый запах пропитал комнату. Однако только один человек действительно упал, а большинство из них говорили полными голосами.

Женщины неуверенно остановились в дверях. Через мгновение Хединн оторвался от своего спора с неуклюжим молодым человеком, сидящим рядом с ним, и увидел их. Он встал и закричал что-то неразборчивое и незаметное в общем шуме. Рассердившись, он взял свою бронзовую чашу для питья, передумал и вытащил меч, который носил на поясе, как и все остальные. Он дважды ударил рукоятью по столу, встряхнул его, и столкнул спящего человека на пол. Постепенно в комнате воцарилась тишина.

В зале собралось около двадцати человек — родственники и слуги Хединна, а также люди предполагаемого жениха. Переговоры о выкупе за невесту и приданом оказались более острыми, чем ожидал любой из двух преуспевающих фермеров, так что, несмотря на выпивку, настроение в зале было довольно суровым. В результате Хединн впился взглядом в Бьорна, и его голос зазвенел громче, чем требовалось: — Моя сестра!

Бьорн встал, слегка пошатываясь, и прищурился через стол. — Ого! — воскликнул он, покраснев, — она сойдет и за дойную корову, если не за жену. Но мы превратим ее безделушки в настоящее серебро и золото, когда я женюсь на ней.

Хединн побелел, но вмешалась Гудрун. — Муж мой, неужели мы должны слушать болтовню каждого безусого прещелыги, когда мы кормим его?

Инга закричала, когда Бьорн схватился за свой меч, но его дядя Скегги зажал юношу в блок и вырвал меч из рук его хозяина. Стол с грохотом опрокинулся на бок, и те, кто был не слишком одурманен, отскочили от него. Скегги взревел: — Выведите его! Никакой крови! Никакой крови!

Двое или трое из отряда Бьерна помогли Скегги вытолкнуть его наружу. Хединн и его люди столпились у двери, не в силах помочь и почти не желая мешать.

Никогда еще Бьорн не был так похож на медведя, как сейчас. Даже с четырьмя здоровяками, цеплявшимися за него, он сумел выхватить свой палаш, но еще не дошел до того, чтобы пустить его в ход против своих сородичей. С судорожным усилием они вытолкнули его в дверь, но он отряхнулся от них снаружи.

Гейдж отполз в сторону, но его собака взвизгнула от страха, что ее затопчут. В неистовой ярости Бьерн развернулся и разрубил черную дворняжку пополам. Его удар сверху закончился тем, что лезвие меча разбилось о булыжник, оставив труп собаки в большом всплеске крови. Правая передняя лапа дернулась, и в свете лампы по ней пробежала темная рябь.

Скегги удержал человека, готового снова схватить Бьорна. Фермер медленно повернулся, его гнев был смыт шоком, от которого онемел весь бок.

— Быстро, лошадь, — скомандовал Скегги. Один из слуг уронил тарелку и побежал к сараю. В напряженной тишине, сопровождаемый двумя людьми Бьорна, он оседлал ближайшую, большую чалую лошадь, и подвел ее к Скегги, который держал племянника за руку. Скегги что-то проворчал и поднял Бьорна в седло, где тот осел, слишком ошеломленный, чтобы сунуть ноги в стремена.

— А теперь уведите его отсюда, пока он не проснулся, — приказал Скегги одному из мужчин. — Мы отправимся следом. Этот вечер длится уже достаточно долго.

Гудрун, поскольку она уже шагнула к двери, оставив Ингу рыдать в коридоре, была единственной, кто видел, как Гейдж приложил два пальца ко рту и коротко свистнул.

Лошадь тихонько заржала, а потом вырвала поводья. Прежде чем кто-либо из полупьяных мужчин успел остановить ее, чалая лошадь слепо помчалась в лес.

— Только не пешком, лягушачье отродье! — крикнул Скегги людям, которые спотыкаясь, пошли вслед за Бьорном. — Седлайте лошадей!

Инга плакала, пока не уснула, но Гудрун уже стояла в дверях кухни, когда Хединн и его люди вернулись на рассвете.

— А где же Бьорн?— тихо спросила она, когда муж подошел ближе.

— Он мертв, — ответил Хединн ровным, невыразительным голосом. — Должно быть, лошадь протащила его целую милю. Мы так и не нашли его ногу.

— Там есть горячая вода, — сказала Гудрун.

Она стояла рядом с Хединном, когда он погрузил лицо в воду. Когда он выпрямился, она начала массировать шею мужа, расслабляя напряженные мышцы. Наконец Гудрун повернула Хединна лицом к себе.

— Вы видели, что Гейдж убил его? — спросила она.

— Не говорите сейчас о Гейдже, милая, — устало приказал Хединн.

— Гейдж убил Бьерна, Хединн; он свистнул и лошадь…

— Прекратите это!— огрызнулся ее муж. — Сейчас это важнее, чем то, нравится ли вам пастух. Человек умер после оскорбления в моем доме, он мертв!

Гудрун посмотрела на него без всякого выражения, затем провела рукой по изгибу его бицепса. — Это была долгая ночь, милый, давай ляжем спать.

Гудрун была одна в холле, когда услышала, что вечером возвращаются коровы. Незнакомый звук, высокая трель, привлекли ее к двери, чтобы посмотреть. Гейдж дул в какую-то трубку. У изголовья шеренги заколебалась тень, и отставшая корова резко встала в строй.

Гудрун направилась к стаду. Ее живот начал дрожать, и она побежала, распустив волосы, которые струились за ее великолепным телом. Пастух поднял глаза и сделал паузу, когда она приблизилась.

Женщина остановилась на расстоянии вытянутого тела от него, тяжело дыша и задыхаясь. В руке Гейдж держал костяную флейту, с грубо просверленными отверстиями для пальцев. Это была маленькая бедренная кость, и Гудрун вспомнила искалеченное тело собаки, когда Гейдж поднес флейту к губам. Этот звук прошелестел между ними, удивительно мелодичный для такого грубого менестреля.

Маленькая черная тень заплясала на траве, такая реальная, что Гудрун увидела, как вытянулся ее розовый язычок. Гейдж заиграл еще громче…

Гудрун вскрикнула и выхватила флейту, сломав пальцами, свежую кость.

— Колдун! — закричала она. — Колдун убийца!

Пастух издал гортанный звук. Где-то позади Гудрун услышала крик мужа и повернулась, чтобы бежать.

— Хединн! Он пытался изнасиловать меня! Убейте его, убейте его!

Но прежде чем Хединн успел подойти к ней, Гейдж исчез в лесу, и скот уже начал разбредаться.

Ночью она услышала свист, когда лежала на низкой кушетке рядом с мужем. На мгновение ей показалось, что все это было не по-настоящему, а просто сон, но еще одна трель из темноты заставила ее замереть. Она все еще ждала, холодея до костей, пока звук не прокатился вокруг нее в третий раз. Казалось, он уже совсем близко.

— Хединн, — прошептала она, встряхивая спящего мужа, — Хединн.

— Ух…?— крякнул Хединн. — Что милая?

— Тсс. Слушай.

Через мгновение Хединн подошел к окну и откинул кожаный клапан, чтобы выглянуть наружу. Он выругался и начал натягивать сапоги.

— Это он?— прошептала Гудрун.

— Да, это он, — ответил Хединн, нащупывая свой меч.

— Тогда позови людей, — прошипела Гудрун.

— Мне не нужна помощь, чтобы преподать урок этой собачьей блевотине, — сказал Хединн, распахивая дверь. Гудрун босиком последовала за ним.

Пастух стоял лицом к ним в пятидесяти шагах, его лицо было затенено густой копной волос. Он держал кость, достаточно большую, чтобы использовать ее, как опасную дубину. Но это была не дубина, Гудрун поняла это, потому что увидела тени от отверстий для пальцев, как на маленькой флейте.

Это была бедренная кость, большая мужская кость.

Хединн направился к своему рабу, низко держа меч поперек своего тела.

— Подождите! — закричала Гудрун, бросаясь вслед за мужем, когда Гейдж поднес флейту к губам. На этот раз не было слышно ни шепота, ни пронзительного крика, а только гортанное жужжание, от которого пот Гудрун стал кислым.

Рядом с Гейджем маячил медведь, размахивая правой лапой с ужасающей точностью. Ребра Хединна сломались, и его тело отлетело назад, к жене.

Гудрун снова закричала, когда медведь вразвалку подошел к ней, и смех бедренной кости зазвенел позади нее.

Повелитель демонов

Я переписывался с Рэмси Кэмпбеллом большую часть 1970-х годов, когда он стал президентом Британского общества фэнтези, и я присоединился к этой организации (оригинальные антологии, в которых появилась большая часть моих фэнтези и ужасов, все равно были британскими). Затем по просьбе Рэмси я написал «Повелителя демонов» для клубного журнала фэнтези «Темные горизонты».

«Темные горизонты» не платили за этот материал. Здесь можно вспомнить мое предупреждение Стюарту о ценности подаренных историй. Сказав это, я почувствовал себя свободным экспериментировать с этой историей. Я не разочарован результатом, хотя эту стилистическую форму я никогда не пробовал, когда ожидал, что мне заплатят за мою работу.

Суть этой истории заключается в том, что Вильгельм Завоеватель поклялся: — Клянусь лицом Лукки! Лукка — это святилище Пресвятой Девы в Северной Италии, но источник, который я использовал, утверждал, что смысл клятвы неизвестен. Карьера Вильгельма и тот факт, что его отца звали Роберт Дьявол, дали мне основную идею.

Действие этой истории происходит в Европе позднего Средневековья, когда существовал уникальный климат для обучения. Классическая наука и литература возвращались в интеллектуальный мейнстрим, но многое было открыто и впервые. Все ученые говорили на латыни, поэтому каталонец и богемец могли встретиться в Болонье, например, чтобы обсудить арабские исследования в области оптики.

Разделение между тем, что мы сейчас считаем наукой, и тем, что мы называем мистицизмом, было менее очевидным и несколько сотен лет назад. (Полезно помнить, что Ньютон разработал специальный метод расчетов, чтобы упростить астрологические вычисления.)

Мне бы очень хотелось, чтобы в этой истории было больше чудес из того времени, и я надеюсь, что хоть что-то из этого получилось.

***

В аду существует иерархия, и этот Герман из Праги знал об этом; но он не сумел постичь ее суть, так что вот история его гордыни и невежества и того, что из них вышло. Возможно, он родился в Праге, но, в конце концов, остался жить один в комнате, вырубленной в скале на западной оконечности материка, где рядом бушевало море.

Его стеклянная стойка была ключом, высокая спираль извивалась в воздухе из колбы с пурпурной жидкостью, без которой пергамент Андромеда был бы бесполезен, просто, как слова в темноте.

И даже обладание мемуарами ожесточенного грека проистекало из полного сновидений стекла. Были слухи, намеки, но только до тех пор, пока Герман не зажег масляную лампу под основанием спирали. Затем, обнажившись, он намазал свое тело мазью из жиров и белладонны, а затем откинулся на кушетку, чтобы наблюдать, как пурпурная жидкость шевелится и пузырится, освещенная только одной лампой. Когда в закрытой пробирке появились вялые цветные сгустки и наркотик начал действовать, казалось, что спираль бесконечно удлинилась, и разум Германа последовал за пузырьками в высоту диссонанса и шепота. Со временем лампа догорела, и жидкость снова потекла в резервуар, но когда Герман проснулся, он уже знал, где спрятана рукопись и, как ее можно получить.

***

И все же прошло три года, прежде чем Герман получил в руки этот пергамент, но спорить с необходимостью — это время, потраченное впустую, а другого выхода не было. Это была короткая хроника знаний и неудач, мудрости, ставшей бесполезной из-за несоответствия ее целям. В середине греческого текста выделялась одна-единственная строчка на латыни, но не подстрочник, а она была нацарапана рукой самого Андромеда:

QUICVNQVE+DAEMONEM+LVCCAE+DOMINVM+CLAMARE+FECER

IT+CONSPICABITVR+POTESTATEM+INFINITAM.

Всякий, кто заставит духа Лукки закричать: — Повелитель!! — тот увидит проблеск безграничной силы.

Эта строчка привлекла внимание Германа, как Большая Медведица — моряка, и, читая и перечитывая ее, он начал дрожать от ее смысла. Он больше не мечтал о Земле, ее замках и плодородных долинах, но о силе, которая бродила среди вечности и играла в кости с солнцами.

В конце концов, он снова обратился к мази и пурпурному шепоту, который никогда не задавал вопросов, никогда не советовал, а только отвечал на вопросы, задаваемые им, с жесткой, ледяной правдой. Теперь он боялся, потому что, хотя Герман и не представлял себе всей полноты сил, с которыми ему приходилось иметь дело, он знал о Лукке и боялся ее. Но остановиться — значило умереть в свое время, и Герман гордился тем, что принял то, что ему предлагала судьба. И вот стойка и вот мечты; утром его страх был еще сильнее оттого, что он знал больше о своей задаче, но он начал готовиться.

И это тоже было медленным делом, так как требовало много настоящей ртути, чтобы разложить магическую фигуру. Если Лукка будет пойман, то у него не будет никаких шансов, чтобы потом спастись. Сначала гидрагирум, потом два заклинания, которые нужно запомнить. Первое, чтобы отправить его в то место, и в то время, когда Лукка танцевал и ждал, когда взорвется Солнце. Второе, чтобы вернуть его вместе с ним, в ту долю секунды, когда Лукка останется внутри магической фигуры, а Герман — снаружи: иначе маг сможет спрятаться в одиночестве, пока весь мир не растворится в нечестивой алхимии.

Поэтому Герман ждал, пока фигура не будет готова, и звезды соединятся таким образом, что станет возможным немыслимое. Затем он произнес три слова, которые заглушили бормотание всего, его окружающего, три слова и четвертое, которое потонуло в раскате грома, пробившего дыру во вселенной и швырнувшего его в нее.

Огромное солнце висело прямо над головой, горгона, которая лизала небо длинными огненными змеями. По голым скалам извивались тени трех танцоров: первый, омытый пурпуром темно-красного света, колотил своими растопыренными ногами в такт звуку, который завывал у него из носа, который был такой же длинный, как и его рост. Второй гарцевал, как козел, ступая по камням, которые искрились под ним. Его рот искривился в гримасе восторга, и из него не вырвалось ни звука.

Третий взгромоздился на низкий пьедестал: это была Лукка, и танцевало только его лицо. Один глаз, такой же умирающий, как солнце, горел в центре тысячи движущихся узоров; каждый из них был мертвой проклятой душой, и каждый из них был самим Германом.

Но Герман стоял и шептал слова возвращения, не останавливаясь и не спотыкаясь. Вой и стук копыт продолжались, но остался только Лукка, и только его лицо исказилось, выросло и сплело сеть для души Германа. Но он был опьянен мечтами о власти и не мог быть связан; слова срывались с его языка, не обращая внимания на форму, которая расширялась перед его глазами, пока не заполнила весь мир. Когда последнее слово прозвучало во внезапно наступившей тишине, Герман, не глядя, отступил назад, и шум моря обрушился вокруг него.

Он был в безопасности, и Лукка глядел в темницу, непрерывно меняющуюся, как его собственное лицо.

А потом — к овладению. В первый раз спираль мечты мага подвела его, и он очнулся от своего оцепенения, не имея ничего, кроме воспоминаний о бесплодном стуке зубами. Герман к тому времени уже оцепенел от ужаса, но не мог остановиться; Лукка сидел у него в голове на корточках, хотя он и закрыл пентаграмму. Рано или поздно он совершит ошибку, нарушит линию поведения. Если не…

Знание Германа было столь же велико, как и его безрассудство в использовании этого для того, чтобы сделать то, что, как говорилось в его сне, не могло быть сделано: сокрушить Лукку до такой степени, что он должен признать его господство и власть. И тут Герман неправильно понял то, что было задумано, но было уже слишком поздно, и его судьба приближалась к нему.

Он взял большой дымчатый гранат и подвесил его на серебряной проволоке к потолку. Затем он достал из шкафа крошечную коробочку с оранжевыми кристаллами и флакончик с темно-синей жидкостью. Он открыл коробочку и поставил ее под камень. Затем, хотя ему и не нужно было этого делать, Герман сорвал завесу между собой и Луккой. Красный глаз уставился на него, и гранат сверкнул в ответ. Герман откупорил склянку и начал нараспев произносить соответствующие слова. На двадцать первом слоге он опрокинул жидкость в коробку и отступил назад, когда змея дыма взметнулась вверх, чтобы схватить гранат.

Несмотря на всю мощь Лукки, он был пойман в ловушку, оказавшись за пределами инстинкта самосохранения, потому что камень был мертв, а дым, который шипел вокруг него, был ужасно живым. Психическое воздействие на гранат омыло лицо Лукки до ледяного серого цвета, остекленело пламя единственного глаза и превратило мерцание душ в мутную дрожь. Минута, другая — и Лукка заговорил.

Это был звук без земного аналога, но Герман услышал его и в последний миг понял свою ошибку. Затем море и скалы вскипели вместе, когда повелитель Лукки пришел освободить своего вассала.

Танцовщица в огне

Большую часть 1970 года я провел в качестве дознавателя в 11-м бронетанковом кавалерийском полку. Этот опыт изменил мою жизнь во многих отношениях, и лишь некоторые из них были хорошими.

Большинство же изменений были не очень хорошими. Когда я слышу, как люди цитируют Ницше: «То, что не убивает нас, делает нас сильнее», я всегда думаю, — да, но сильнее чего? Не сильнее человеческого существа, в этом я уверен.

Я не думаю, что мне когда-либо приходило в голову послать «Танцовщицу в огне» куда-нибудь, кроме Стю Шиффа. Журналам фэнтези или фантастики потребовалось бы шесть месяцев или больше, чтобы ответить, и я предположил, что ответ будет отказом.

Теперь я уже не так уверен. Меня удивляет, что многие люди с литературным прошлым восхваляют эту историю как исследование психоза, тогда как я думал, что это просто фантастика о Вьетнаме.

Для меня Вьетнам — это психоз. Как бы мне хотелось, чтобы это была всего лишь фантастика.

Положение персонажа — офицер. А я — нет. Изображенные обстановка, инциденты и отношения — все это было реально. Если вы спросите вьетнамцев, какая самая популярная песня в стране, они все скажут вам: «Мы должны выбраться из этого места».

Это не та история, которая мне очень нравится. Одна из причин заключается в том, что мне не очень нравится человек, который жил в том окружении, о котором я здесь пишу. Хотя, мы застряли там друг с другом с 1970 года.

Пламя, вырывавшееся из пепельницы, было оранжевым, облизывающим глазные яблоки. На мгновение лейтенанту Шейдину показалось, что в них пляшет образ девушки, которую он заживо сжег в Камбодже полгода назад. Но нет, не совсем так, хотя другое лицо тоже было галльским.

Двое рядовых обернулись на звук того, как офицер откинул занавеску из плащ-накидки, отделявшую его жилище от заднего отсека командного транспортера. В правую стенку машины над узким прилавком были встроены радиоприборы. На прилавке лежали планшет связи и дешевая стеклянная пепельница, полная пламени. Люди внутри — Скип Слоун, который управлял командным транспортером и теперь отвечал за помещение, и медик Ивенс — наблюдали за огнем, когда Шейдин заглянул внутрь. Именно к этому десятидюймовому пламени и были прикованы глаза лейтенанта.

Он уставился на ее икры и вверх по выпуклости бедер, которые поднимались к талии, которая тянулась к нему. Затем она посмотрела прямо на Шейдина и поджала губы, чтобы позвать его. Над изображением повисли черные струйки дыма — это были ее волосы. Внезапно пламя превратилось в дрожащую иглу и погасло. Отсек был освещен только приборными шкалами, совершенно темными после оранжевого сияния. Воздух стал резким от остатков пламени, но от этого у Шейдина еще больше сжалась грудь. Он вспомнил, что выкрикнул какую-то шутку, когда дотронулся до спускового крючка огнемета и послал петлю напалма в окно казармы, которую они должны были уничтожить. Камбоджийская девушка, должно быть, пряталась в соломе или среди мешков с рисом. Она вся горела, когда выскочила на открытое место, крича и извиваясь, как дервиш, пока не умерла. Но это крошечное изображение не кричало, оно действительно говорило. Оно/она сказала: — Как ты это сделал? Шейдин ахнул, и чуть не задохнулся.

Рядовые переглянулись, но их командир не казался сердитым, только… странным. Слоун поднял двадцатиунциевый блок пластиковой взрывчатки С-4. По груди водителя и пивному животу катился пот. На нем не было рубашки, поскольку радиоприборы обогревали командную машину даже в относительной прохладе вьетнамской ночи. — Вы возьмите немного С-4, сэр, — сказал Слоун. Его волосатый большой указательный палец отковырял кусок белой взрывчатки размером с желудь. Еще один кусок уже был удален. — Чтобы заставить его взорваться, нужен удар. Если вы просто прикоснетесь к нему спичкой на открытом месте, он просто сгорит. Как это.

Слоун передал шарик Шейдину, который стоял с ошеломленным выражением лица. С-4 имел консистенцию нуги, но был гораздо плотнее. — Но мы должны проветрить это место, — продолжал водитель. — Эти испарения никому не приносят особой пользы.

— Но как вам удалось сделать эту штуку похожим на женщину? — требовательно спросил Шейдин.— Я видел ее прямо там, ее лицо, ее глаза… и она говорила…—

Ивенс протянул руку мимо лейтенанта и взмахнул занавеской из плащ-накидки, чтобы развеять рассеивающиеся завитки дыма. — С-4 дает неплохое пламя, — сказал коренастый медик, — но вы, же не хотите, чтобы это вещество попало в ваш организм. Раньше у нас был талисман — маленький щенок. Он съел часть блока С-4 и совершенно свихнулся. У него были видения. Он забивался в угол, огрызался и лаял, будто за ним гнался медведь… В середине того же дня он выскочил на насыпь, тявкая, чтобы побить Ад. Больше мы его никогда не видели.

Медик отвел взгляд от своего командира и добавил: — Не думаю, что вам следует вдыхать этот дым. Трудно сказать, что это может заставить вас увидеть. Не думайте, что я хочу сжечь еще один С-4, даже если он действительно создает самые проклятые тени, которые я когда-либо надеялся увидеть.

Лейтенант открыл, было, рот, чтобы возразить, настаивая на том, что он видел эту картину в тот самый миг, когда отодвинул занавеску, но уловил выражение лиц своих людей. Его мозг, казалось, снова работал нормально. — Вы, ребята, только что видели… огонь?

— Это все, что можно было увидеть, — ответил Ивенс. — Слушайте, уже поздно, я лучше пойду, и лягу в постель. Слоун кивнул, бросая ему часть блока взрывчатки. Медик протиснулся мимо Шейдина в отсек и в тихую ночь за ним.

— Пора проверить охрану, — неловко сказал Слоун и снова уселся перед микрофоном. Один за другим грузный мужчина начал вызывать машины, расположенные вокруг круглой насыпи. Транспортеры ответили тихими отрицательными сообщениями, которые показывали, что кто-то проснулся в каждой башне. Оператор связи даже не взглянул на своего командира, но когда Шейдин вышел из отсека и отвернулся, он услышал шорох. Слоун натянул плащ-накидку плотнее.

Шейдин присел на край своей койки, уставившись на кусочек взрывчатки. Вместо этого он увидел девушку, мельком увиденную им в пламени костра. Она танцевала всем своим телом, извиваясь, как танцовщица живота, когда ее груди вздымались в просветах огня. Шейдин не мог ошибиться, девушка была такой же реальной, как и та камбоджийская девушка, которую он сжег. И выражение лица этой девушки было таким же живым, ее огненно-яркие глаза сверкали высокомерным требованием. О чем же плакала эта камбоджийская девушка? Но ее глаза потускнели от липкого напалма…

Гранула С-4 попала в фокус, когда пальцы Шейдина повернули ее. Ну ладно, есть простой способ проверить, не подшутил ли над ним его разум.

Шейдин положил шарик взрывчатки на крышу контейнера, запечатанного стального ящика с боеприпасами, который люди в бронетанковых частях оценивали, как обычный багаж. С-4 горел при температуре более 1000 градусов, вспомнил лейтенант, но он горел достаточно быстро, чтобы мог опалить только краску. Пламя зажигалки Шейдина отскочило от белого шарика и нагрело корпус в его руке. Затем сквозь желтую вспышку керосина промелькнула крошечная искра и оранжевое мерцание. Шейдин отдернул зажигалку и закрыл ее. Из пластиковой бомбочки вырвался огонь. Его шипение наполнило палатку точно так же, как рев приближающейся ракеты наполняет лагерь.

И танцовщица снова была там.

Инженерный взвод запустил генератор, который питал освещение по всей базе огневой поддержки через импровизированные линии из телефонных проводов. Левой рукой, не глядя, Шейдин отдернул провод от лампочки в своем жилище. Потрескивающий огонь ярко вспыхнул в темноте, и в нем черты лица девушки были резкими, как камея, вырезанная в красноватом камне. Но губы шевельнулись, и танцовщица крикнула Шейдину сквозь шум огня: — Viens ici! Viens a Marie! Шейдин изучал французский язык еще на первом курсе богословской школы, и этого было достаточно, чтобы понять, что ее интонации не совсем соответствуют современному французскому языку; но было ясно, что танцовщица зовет его к себе.Его тело напряглось от невозможного желания повиноваться. Пот покрыл все его напряженные мускулы.

Затем пламя и девушка исчезли вместе, хотя в глазах Шейдина плясали остаточные образы того и другого. Лейтенант некоторое время сидел в темноте, не обращая внимания на полудвижение, которое он мог бы заметить сквозь щель в плащ-накидке. Радист снова повернулся к микрофону, сморщившись от того, что он увидел.

***

Утром Шейдин был еще более замкнут, чем обычно, но если кто-то из его товарищей и заметил это, то они списали это на естественную тревогу лейтенанта по поводу его положения. В ближайшие дни решится вопрос, будет ли Шейдин произведен в капитаны и займет ли он до конца своей смены место раненого капитана Фуллера. Иначе Шейдину пришлось бы передать роту другому офицеру и вернуться в третий взвод. За всю предыдущую неделю своего командования Шейдин почти ни о чем другом не думал, но сегодня это едва ли пришло ему в голову. Его разум дрейфовал в нереальности Юго-Восточной Азии; теперь он нашел якорную стоянку где-то еще во времени и пространстве.

Худощавый лейтенант большую часть дня проводил в своей палатке, свернув оранжевые боковые стенки, чтобы сделать ее крышу навесом. Первый сержант роты постоянно находился в базовом лагере полка в Диане, руководя штатом с почти таким же количеством войск, как и в полевых условиях. Во Вьетнаме, даже в составе боевой части, большинство военнослужащих были нестроевыми. Беллью, первый полевой офицер, находился на Тайване, так что необычное количество повседневных дел роты должно было свалиться на самого командира.

Сегодня Шейдин отмахивался от них, отвечая на самые насущные вопросы рассеянно и без особого интереса. Его глаза часто останавливались на контейнере, где краска вспузырилась и потрескалась, образуя круг размером с пятидесятицентовую монету.

Она казалась невысокой, хотя он не мог быть в этом уверен, так как изображение было меньше фута высотой, когда пламя поднялось на максимальную высоту. Не совсем пухленькая, потому, что это подразумевало жирность, а танцовщица была вся покрыта волнистой мускулатурой; но она была коренастой девушкой, скорее спортсменкой, чем гурийкой. И все же Шейдин никогда прежде не видел женщины столь соблазнительно страстной, столь сияющей от желания. Каждый раз, когда Шейдин думал о глазах танцовщицы, его пах сжимался, и он почти постоянно думал о ее глазах.

Иди ко мне… Иди к Мари…

***

Деятельность базы огневой поддержки шла своим чередом, игнорируя Шейдина так же, как и он сам это делал. Второй взвод и несколько машин из штабной роты с ревом отправились в санитарный патруль, в деревню, расположенную в десяти километрах по шоссе 13. Там медики раздавали антибиотики и бинты слабым больным. Солдаты также будут таращиться на изуродованные фигуры, которым даже Джонс Хопкинс не смог бы помочь: ребенок, чьи ноги были ампутированы три года назад направленной миной; тридцатилетний мужчина со слоновьей болезнью мошонки, ходящий кривоногим из-за огромных яичек размером с дыню…

Вертолеты «Чинук» доставляли топливо и боеприпасы в грузовых сетях, раскачивающихся под их брюхом. Шайдин не замечал их воющего приближения; синкопированного стука их сдвоенных винтов, когда они зависали; суеты людей и машин, направляющихся к железно-дощатой площадке, чтобы забрать груз. Лейтенант невозмутимо сидел в своей палатке даже тогда, когда гаубичная батарея открыла огонь, хотя выстрелы поднимали часть своих снарядов на максимальную дальность. Выбросы дульных тормозов подняли клубы пыли, которые окутали всю базу. Мысленный взор Шейдина был прикован к танцующей девушке, а не к мужчинам в мешковатых зеленых комбинезонах; рев, который он услышал, принадлежал далекой толпе, наблюдавшей за танцовщицей… и даже пыль в ноздрях Шайдина не пахла так, как измельченный латерит провинции Тай Нинь.

— Пора на офицерское собрание, сэр, — пробормотал Слоун.

Шейдин продолжал сидеть в шезлонге, как худой, нервный Будда.

— Сэр, — громко повторил водитель, — только что звонили из оперативного штаба. Уже 15 часов.

— Ну да, конечно, — пробормотал лейтенант, чувствуя головокружение. Он покачал головой и встал, затем рассеянно провел кончиками пальцев по почерневшему контейнеру. — Хорошо.

***

Тактический оперативный центр представлял собой всего лишь три командирских машины вокруг большой палатки в центре базы огневой поддержки. Шейдин забыл взять с собой раскладной стул. Он вытащил коробку с минометными снарядами и сел лицом к покрытой ацетатом карте с нарисованными мелками символами подразделений. Начался очередной послеполуденный дождь, окатывая полотно палатки струями воды, которые заставляли его подпрыгивать, как кожа барабана. Это звучало, как разъяренная толпа.

Офицер по гражданским вопросам и лейтенант из отряда военной разведки поделились презентацией о результатах медицинского патруля. Они доказали, что ноль можно разделить пополам, чтобы заполнить двадцать минут. Затем офицер оперативного отдела сообщил результаты утренней зачистки, выполненной отрядом «F». Он обнаружил два старых бункера и несколько гильз от патронов, но никаких признаков недавнего присутствия не обнаружил. В секторе было тихо.

Затем лысеющий оперативник переключился на обсуждение операции, запланированной через два дня. Когда он обратился с вопросом к Шейдину, лейтенант продолжал, молча, раскачиваться на своем ящике, его глаза были открыты, но они смотрели в никуда. — Шейдин! — прорычал командир подразделения. — Перестаньте сидеть, засунув палец в задницу, и будьте внимательнее!

— Есть, сэр! Лицо Шейдина вспыхнуло, а все его тело покалывало, как, будто он только что очнулся от мертвого обморока. — Не могли бы вы повторить вопрос, сэр?

Встреча продолжалась еще десять минут, пока дождь не прекратился. Шейдин впитывал каждую бессмысленную деталь с лихорадочной остротой. Его плоть все еще покалывало.

***

После того как полковник Брукингс отпустил своих офицеров под ясное небо, Шейдин направился к дальней стороне оборонительного вала, вместо того чтобы направиться прямо к своей палатке. Он шел по тропинке позади одной из самоходных гаубиц, избегая кучи белых матерчатых мешочков, набитых артиллерийским порохом. Заряды для гаубиц были упакованы по частям. Для обстрела с близкого расстояния некоторые сегменты вынимались, и выбрасывались, как это было раньше. Скоро порох вынесут за пределы периметра и сожгут.

Сожжение. Ревущий, искрящийся столб оранжевого пламени, и в нем проклятый Шейдин. Он снова вспотел.

Совсем рядом прозвучали три звонких взрыва. Этот шум тоже был частью фона перед дождем, как вспомнил сейчас Шейдин. Он направился к источнику звуков — одному из танков первого взвода. Он был осторожно отодвинут от насыпи, и его правая гусеница была растянута по земле, прямая, как буксирный трос, между машиной и земляной стеной. Четверо мужчин сгорбились за трейлером в нескольких ярдах от танка. Один из них, голый по пояс, держал в руке детонатор. Солдат увидел приближающегося Шейдина, и крикнул: — Отойдите, сэр. Мы вышибаем торсионные стержни.

Лейтенант остановился, наблюдая за происходящим. Солдат кивнул и захлопнул режущую рукоятку детонатора. Из-под колес танка вырвался дым и прогремел еще один лязгающий взрыв. Рядовые выпрямились. — Вот и все, — пробормотал один из них. Шейдин подошел к ним, пытаясь вспомнить имя высокого человека с детонатором, командира танка этой машины.

— Что происходит, Эммет? — спросил Шейдин.

Никто из солдат не отдал честь. — Эмери, сэр, — поправил его командир танка. — У нашего танка было сломано шесть торсионов, поэтому он управлялся и ехал, как грузовик с квадратными колесами. Там, в Мире, есть специальные машины для выдавливания торсионных стержней, но здесь мы просто используем пару унций С-4, чтобы выбить каждый из них. Высокий унтер-офицер указал на блок взрывчатки, брошенный на землю рядом с ним. Его зеленая многослойная подложка была содрана с обеих сторон, и половина рыхлого белого пластика была отщипнута. Несколько медных капсюлей-детонаторов лежали на земле рядом с С-4.

Эмери не обратил внимания на внезапную бледность лейтенанта. Он совершенно перестал обращать внимание на Шейдина, так как было очевидно, что офицер не собирается помогать им в этом деле. — Пошли, змеи, — сказал Эмери, — нам еще многое нужно сделать до заката.

Члены экипажа вскарабкались на своего пятидесятитонного скакуна, неуклюжего, ржавого и более темпераментно хрупкого, чем кто-нибудь, кроме людей, ответственных за таких монстров, когда-либо известных. Пристальные глаза Шейдина следили за ними, пока он сам, согнувшись в коленях, дотронулся до блока С-4. Его гладкая внешняя оболочка была прохладной на ощупь. Не глядя на взрывчатку, Шейдин сунул ее в боковой карман своих военных брюк. Он быстро зашагал обратно к своей палатке.

***

Тропический закат столь же быстр, сколь и ослепителен. Он втискивает все красные, охристые и пурпурные цвета умеренных зон в несколько минут, которые затем поглощает ночь. Но до темноты, хотя она и будет внезапной, оставалось еще несколько часов, а пульсирующая память Шейдина не позволяла ему ждать еще несколько часов.

Сегодня днем на радиостанции дежурил Слоун. Водитель сидел у задней двери командирской машины, положив ноги на раму своей койки. Он разговаривал со штабным сержантом, который должен был сменить его на посту в 20 часов. Они замолчали, когда появился Шейдин.

— Давайте, Скип, возьмите себе что-нибудь на ужин, — сухо сказал лейтенант. — Я подежурю на радио некоторое время.

— О’Кей, сэр, меня сменит Уолш, — сказал Слоун. Он указал на бумажную тарелку с остатками говядины и картофельным пюре, стоявшую на его солдатском сундучке. — Идите и поешьте сами.

— Я же сказал, что подежурю на рации! — рявкнул Шейдин. Он дрожал, хотя и не осознавал этого. Слоун быстро взглянул на своего командира, потом на удивленного сержанта. Водитель спустил ноги с койки и протиснулся назад, чтобы Шейдин мог войти в транспортер. Двое рядовых зашептались в открытом конце транспортера, когда их лейтенант натянул плащ-накидку, закрывая весь остальной мир.

В машине с плоскими стенами было темно, но стало еще темнее, когда Шейдин отключил из розетки настольную лампу. Шкалы радиоаппаратуры поблескивали и отражались от прилавка из формики, сквозь занавеску просачивались полоски света. Но так годится, годится…

Текстура С-4 успокаивала пальцы Шейдина, когда он формировал ее. Высокие стенки пепельницы затрудняли воспламенение слепленного катыша. Раскаленная сталь зажигалки обожгла ему пальцы, и он выругался в слезливом отчаянии; но как раз перед тем, как Шейдину пришлось бы отстраниться, мигнула искра и оранжевая вспышка — и в ней танцевала девушка.

Ее голова была откинута назад, черные, колышущиеся, дымчатые волосы развевались позади нее. Шайдин снова услышал слова: — A Marie! Ici! Viens ici! Рация тоже что-то бормотала на командной частоте, но все, что она требовала, терялось в реве толпы. Страсть, столь же яростно горячая, как и взрывчатка, придавшая ей форму, вспыхнула в глазах девушки. — Иди ко мне!

Пламя с шипением погасло. Шейдин ничего не видел, кроме остаточного образа.

В отсеке было жарко и зловонно. Капельки пота выступили на лбу Шейдина и на его коротких черных усах. Он отодрал боковую часть от остальной взрывчатки и начал месить весь кусок, весом в полфунта, в один шар.

— «Шаттл шесть вызывает шаттл один-шесть», — сердито повторило радио, голосом полковника Брукингса. — Черт возьми, Шейдин, докладывайте!

Пепельница разлетелась вдребезги от жара. Шейдин нервно смахнул осколки на пол, затем положил кусок взрывчатки на окровавленный прилавок. Осколок прозрачного стекла незаметно подмигнул ему в его ладони. Он щелкнул зажигалкой, и она вспыхнула, и она вспыхнула — и позвала. Ее руки не могли дотянуться до него, но это сделала ее душа и ее адски яркие глаза. — Viens ici! Viens!

Гладкая плоть танцовщицы извивалась без всякого плаща, кроме пламени. Еще выше, таяли циферблаты радиоаппаратуры, на алюминиевой крыше сверкали языки пламени, похожие на языки ящерицы. Но Шейдин неподвижно стоял, его лодыжки были так, же тесно прижаты друг к другу, как и у нее. Он не потянулся к ней, не из-за жары, а потому, что это движение было бы… неправильным. Вместо этого он заложил руки за спину и скрестил запястья. За занавеской брюзжали голоса, но драконье шипение С-4 заглушило бы даже нормального человека. Она изогнулась, ее глаза манили к себе, рот открылся, чтобы заговорить. Шейдин выгнулся дугой, сгибая свое тело именно так и — «Иди»!!

… и он ушел.

Плащ-накидка вырвалась из рук полковника Брукингса, и из пылающей радиорубки выскочила девушка. Она была смуглой, но не вьетнамкой, голой, если не считать тлеющих обрывков шерстяной сорочки. Ни Брукингс, ни рядовые солдаты не понимали, что она бормочет по-французски, но ее радость, несмотря на сильные ожоги на ногах и ступнях, была безошибочной.

В машине больше никого не было.

14 октября 1429 года собравшиеся жители деревни Бриансон, провинция Дофин, Королевство Франция, взревели от изумления. Ведьма Мария де ла Барте, которую заживо сжигали на костре, внезапно приняла облик демона с мешковатой зеленой кожей. Однако эта перемена не помогла ведьме, потому что узы все еще держались. Несмотря на свои извивающиеся и неразборчивые крики, демоническая фигура горела в огне так же хорошо, как и девушка.

Перестрелка

Одно из лучших из среды многих хороших событий, которые произошли в моей писательской карьере, — это то, что я получил Кирби Макколи в качестве агента. (И кстати, если эти вводные не дают понять, что мне удивительно везло всю мою жизнь, то они искажают правду, которую я чувствую до самых своих костей.)

После смерти мистера Дерлета мне пришлось искать новые рынки сбыта. Мне удалось продать рассказ в журнал фэнтези и научной фантастики, но много коротких вещей было опубликовано в одноразовых антологиях, о которых я даже не слышал до их закрытия. Я думал об агентах, но на самом деле не знал, как их получить, и чувствовал (справедливо), что любой, кто возьмет меня на этом этапе моей карьеры, сам по себе был бы довольно сомнительной перспективой.

Друг торговца целлюлозой Ричард Минтер упомянул, что корреспондент из Миннеаполиса Кирби Макколи начал представлять интересы писателей-фантастов. Он был агентом нескольких писателей в жанре «Странные истории» (например, Карла Якоби), а также новых авторов «Аркхем Хаус», такие, как Рэмси Кэмпбелл и Брайан Ламли.

Будет ли он представлять мои интересы? Неужели мне действительно нужен агент? И, возможно, самое главное, насколько болезненно будет получить отказ? Довольно болезненно, как я подозревал, но я мог бы отложить это событие, не написав Макколи.

Тут произошли две вещи. «Фэнтези и научная фантастика» опубликовала роман Брайана Ламли «Мифы Ктулху». Начиная с 1950-х годов, единственными рассказами Лавкрафта в журнале были пародии — это было слишком сложно для «психологической прозы», чтобы цитировать комментарий одного редактора о собственном стиле Лавкрафта. И все же здесь была беззастенчивая подделка. Я мог только предположить, что агент мистера Ламли был невероятным коммивояжером. (Как ни странно, это было именно то предположение, которое следовало сделать из этого события.)

Во-вторых, «Марвел Комикс» выпустило журнал фэнтези размером с дайджест, — «Прибежище ужаса». Большая часть его была написана собственными сценаристами комиксов, но был также и новый рассказ Рэмси Кэмпбелла. Агент мистера Кэмпбелла явно был в курсе дела.

Кроме того, я узнал, что «Прибежище ужаса» было уничтожено после второго выпуска (который уже был в типографии). Я упустил свой шанс на продажу, потому что у меня не было такого агента, как Кирби Макколи.

Я не думал, что смогу просто написать Кирби (ну, мистеру Макколи) и сказать ему, что мне нужен агент. Я только что закончил рассказ («Контакт!»), который я намеревался отправить в «Аналог». Вместо этого я отправил его Кирби вместе с моим письмом-запросом.

Он ответил мне с большим энтузиазмом (Кирби все делает с большим энтузиазмом; вы можете иногда сомневаться в его суждениях, но никогда в его вкусе), сказав, что он уже знал о моем писательском труде и намеревался вскоре связаться со мной. Он решил, что этот рассказ был великолепен (он отправил его в «Аналог» и получил ответное письмо, самое быстрое, которое я когда-либо имел в своей жизни), и с нетерпением ждал долгого и прибыльного союза.

Мы уже это проходили, хотя прошло много лет, прежде чем я заработал достаточно денег, чтобы оправдать Кирби и его сестру Кей, которые держали меня в качестве клиента. Кирби шел от успеха к успеху, привлекая клиентов на порядки выше, независимо от того, начинали ли они с нуля (как Карл Вагнер) или с чего-то уже впечатляющего (как Стивен Кинг, который стал клиентом Кирби после его ранних шестизначных сделок с книгами).

В ходе своей другой деятельности Кирби редактировал оригинальные антологии. Я написал «Перестрелку» для первой из них — «Испуг». Инцидент с ребенком в огненной дорожке, разрушающий атаку, был вполне реален, хотя, конечно, враг был батальоном ВНА, а не чем-то сверхъестественным.

На самом деле, весь фон реален. Я оглядываюсь на то время и понимаю, что это был совершенно другой мир.

Но, в, то время это был реальный мир, и единственный мир, который у меня был.

***

— Господи, — сказал Джинелли, глядя на пыльную пустыню, — если это стандарт, то следующий шаг — в Ад. А на базе огневой поддержки было бы прохладнее. Херрольд закурил сигарету и ткнул пачкой в сторону своего подчиненного. — Закуривайте, — предложил он.

— Если только это не трава, — пробормотал грузный новичок. Он стряхнул с себя бронежилет без рукавов, почувствовав, как из-под стеганого нейлона на мгновение потекли холодные струйки пота. — Господи, как вы это выдерживаете?

Херрольд, поджарый и широкоплечий человек, откинулся на спинку купольного сиденья, и закинул одну ногу на ствол огнемета. Джинелли завидовал телосложению командира боевой машины всякий раз, когда смотрел на более высокого мужчину. Его собственная базовая подготовка всего лишь четыре месяца назад представляла собой ужасный раунд дополнительных физических тренировок, чтобы выпотеть из него фунты макарон его матери.

— Вам лучше привыкнуть к этому, — лениво предупредил Херрольд. — Эта команда поджигателей строений всегда оказывается в хвосте колонны, так что мы всегда ждем, чтобы обосноваться в новом лагере. Подумайте о них — представьте, что вы дерево.

Джинелли проследил за пальцем своего командира, указывающим на восемь гигантских деревьев в каменной ограде. Но это не помогло. Их вершины поднимались на сотню футов в воздух над пустынной равниной, стоя в стороне от бурлящей вокруг деятельности, поднимавшей облако пыли. Тени, сгущавшиеся внизу, не могли охладить Джинелли, когда он сидел на корточках, ослепленный солнцем, на крыше огнеметного танка.

По крайней мере, полковнику Бойлу было так же жарко там, где он стоял, руководя размещением людей с заваленного мешками с песком верха своей машины. Хиеу, как обычно, стоял рядом с ним. Переводчика всегда можно было узнать на расстоянии, потому, что он был одет в тигровую униформу с темными черными и зелеными прожилками. Внизу радисты натягивали последний из брезентовых проходов, соединявших три командные машины в тактический оперативный центр. Теперь можно было двигаться между затемненными машинами в темноте, но ночная прохлада казалась далекой.

На крыше Бойль показал пальцем и что-то сказал Хиеу. Темнокожий переводчик выразительно кивнул; полковник заговорил в висевший на шее микрофон, и две машины, находящиеся впереди огнеметных танков с ворчанием пришли в движение. Херрольд внезапно выпрямился, когда его радиошлем как будто рыгнул на него. — Семь — ноль, вас понял, — ответил он.

— Мы переезжаем? — спросил Джинелли, наклоняясь ближе к устройству связи, чтобы лучше его слышать. Херрольд щелкнул выключателем интеркома у левого уха, и сказал: — О’Кей, Мюррей, они хотят видеть нас на западной стороне, у той каменной стены. Там будет проводник, и мы легко это сделаем.

Мюррей направил огнеметную машину вперед, ведя ее по часовой стрелке вокруг круга, который другие гусеницы уже прочертили в бесплодной земле. Если не считать рощи внутри просторного латеритового ограждения, то ближе каучуковой плантации, чьи жесткие ряды тянулись зелеными и серебристыми полосами в миле к востоку, не было ничего. Низкие дамбы, большей частью провалившиеся в осыпающуюся почву, упорядочивали пустошь. Вдалеке взвилась пыль, когда мотоцикл выехал из плантации и повернул к базе огневой поддержки. — «Девчонки с кокаином уже здесь», — подумал Джинелли. — «Даже в этой пустыне».

Какой бы ни была проблема этого региона, она не могла быть связана с самой почвой; нет, если в ней могли расти деревья, подобные чудовищам за низкой стеной. Каждое из восьми массивных деревьев, опоясанных каменным кольцом, имело сорок футов в обхвате. Морщинистый ствол центрального титана мог бы быть и вполовину больше.

Огнеметная машина остановилась, когда танковый мостоукладчик взревел, взбивая податливую грязь, поворачиваясь своей лобовой броней к грубому латериту. Проводник, танкист с обнаженной грудью, покрытыми бисеринками пота, опустил руки, подавая сигнал мостоукладчику остановить двигатель, а затем жестом указал огнеметному танку место рядом с большей громадой. Мюррей заглушил мотор и поднялся из люка водителя.

Здравый смысл и приказ полковника требовали, чтобы все танкисты были в шлемах и бронежилетах. Однако такие люди, как Мюррей, которые продлили свои командировки до четырех лет, обычно игнорировали смерть и своих офицеров, когда речь шла об удобстве. Водитель был обнажен до пояса; выбеленные золотистые волосы торчали, как проволока, на фоне его глубокого загара. — Найди немного пива, черепаха, — сказал он Джинелли с легким высокомерием. — У нас есть время, прежде чем они начнут собираться вместе. Дорожная пыль покрыла коренастого, мощного водителя от самого горла до высоты, на которую он высунулся из люка с поднятым сиденьем и откинутой крышкой. Годы вьетнамского солнечного света смыли все краски с его некогда голубых глаз.

Справа от огнеметного танка остановился танк бронированной кавалерии, его командир беззаботно сидел в куполе позади пулемета 12,7мм с бронебойными пулями. К изумлению Джинелли, мотоцикл, который он видел, когда он покидал каучуковую плантацию, был следующим экипажем в ряду. Это был крошечный зеленый Сакс, а не одна из вездесущих Хонд 50-х годов, и водитель его был Белый Европеец. Мюррей ухмыльнулся и вскочил на ноги. — Крозье! Жак!— радостно воскликнул он. — Какого черта ты здесь делаешь?

Штатский в белой рубашке аккуратно развернул мотоцикл и поставил его на тенистую сторону танка. Если кто-то из начальства и заметил его, то не подал виду. Спешившись, Крозье поднял голову и смахнул бейсболку с редеющей шевелюры. — Да, я так и думал, что найду тебя, Джо, — сказал он. Его английский был слегка шипящим. — Но в любом случае я приехал бы только для того, чтобы снова поговорить с Белыми. Это великое счастье, чтобы увидеть вас.

Херрольд отвязал брезент от груза и позволил ему со стуком упасть за борт. — Давайте, сделаем немного тени, — приказал он.

— Джек управлял плантацией Мишлен на севере, когда мы были в долине А-Шау, — объяснил Мюррей. — Он хороший чувак. Но почему ты здесь, парень?

— А что ж, — сказал француз, неодобрительно пожимая плечами. — Из-за вашего уничтожения растительности, понимаете? Через несколько месяцев после того, как уйдет ваше подразделение, сюда прилетят самолеты. Пуф! Седьмая плантация будет мертва, и я должен быть переведен. Сейчас там выращивают арахис.

Херрольд рассмеялся. — Вот это и есть самое приятное в нашей работе в этой стране, — сказал он. — Завтра всегда что-нибудь новенькое.

— Да, здесь не так много вьетнамских коммунистов, как там, — согласился Мюррей.

Крозье поморщился. — Вьетнамские коммунисты, с которыми я могу здесь жить? Как они? Нет. Но я понимаю их, понимаю их цели. Но эти люди вокруг, эти Менги — они не будут работать, они не будут говорить, а только смотреть на вас и сажать достаточно риса только для себя. Мишлен вынужден привозить Вьетов для работы с каучуком, и даже они, они не остаются, потому что им не нравятся Менги так близко.

— Но ведь все они вьетнамцы, не так ли?— озадаченно спросил Джинелли. — Я имею в виду, кем еще они могут быть?

Француз усмехнулся, засунув большие пальцы рук в карманы брюк. — Они живут во Вьетнаме, значит, они вьетнамцы, нет? Но у вас, американцев, есть свои индейцы. А еще канадские Монтаньяры — мы называем их горцами, понимаете? Но вьетнамское название для них означает — «грязные животные». Нет, нет, это не тот же самый народ. Они были здесь задолго до того, как с севера пришли Вьеты. И Менги, которые живут здесь и в некоторых других местах, они тоже не такие, как Вьеты или даже монтаньяры. А может быть, они еще и старше, так они говорят.

Некоторое время группа, молча, ждала. Херрольд открыл банку «Мермита», служившую охладителем, и начал раздавать пиво. — Ключ от церкви? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. Мюррей, единственный человек на танке с ножом, вытащил свою огромную финку и принялся вырезать на крышках неровные треугольники. Прохладное пиво булькало, когда четверо мужчин пили. Джинелли поставил свою банку.

— Умм, — сказал он своему командиру, — а как насчет соосного пулемета?

Херрольд вздохнул.— Да, мы не хотим, чтобы этого сукиного сына заклинило. Суставы хрустнули, когда он встал и потянулся всем своим длинным телом.

Крозье сделал большой глоток пива, все еще остававшегося у него во рту. — Конечно, нет, — согласился он. — Особенно здесь. Этот район имеет очень плохую репутацию.

— И это факт? — с легким удивлением спросил Херрольд. — Вчера вечером на собрании отряда старик сказал, что здесь будет довольно тихо. На разведывательных картах особой активности не наблюдалось.

— Активности? — повторил француз, подняв брови. — А кто может это сказать? Вьетнамские коммунисты время от времени проникают сюда, правда, не столько здесь, сколько возле А-Шау. Но когда меня впервые перевели сюда три года назад, в деревне было пять, может быть, шесть сотен человек — Менги, знаете ли, не с плантаций.

— То маленькое местечко, где мы применили жесткие меры? — спросил Джинелли вслух. — Господи, да там же нет и дюжины хижин.

— Совершенно верно, — согласился Крозье, серьезно кивнув головой. — Потому что однажды ночью его окружил батальон коммунистов и перебил всех Менгов, которых они нашли. Может быть, двадцать человек выжили.

— Господи, — в ужасе выдохнул Джинелли, но более богатый опыт Херрольда заставил его глаза сузиться от любопытства.

— Какого черта? — спросил высокий командир танка. — Я имею в виду, я знаю, что у них есть ударные отряды, чтобы расстреливать деревенских полицейских, старост и все такое. Но почему все это место? Неужели они настолько сильны для правительства?

— Правительство? — эхом отозвался штатский и рассмеялся. — Они плевали в окружного губернатора, когда он проходил мимо. Но за неделю до того, как пришли коммунисты, возле этого самого места была стрельба. Коммунисты, в этом нет никаких сомнений. Я сам видел трассеры, и они были зелеными.

— Остальные — и это только слухи, то, что мои старшие рассказали мне в то время, прежде чем они перестали говорить об этом — рота, тридцать человек, попала в засаду. Уничтожены все, до единого, и изувечены, ах… плохо. Как решили, что в этом виноваты Менги, я не знаю, но это могло быть причиной того, что позже уничтожили деревню.

— Хмм, — буркнул Херрольд. Он смял свою пивную банку и стал искать мусорную бочку. — Давайте, я выйду на связь, и мы посмотрим, как сработает соосник. Банка с грохотом упала в бочку, когда командир танка поднялся на заднюю часть огнемета. Остальные слышали его голос, когда он говорил в микрофон: — Баттл пять-шесть, машине семь-ноль. Запросите разрешение на проверочный огонь нашего Майка семь-четыре.

Мгновение спустя в наушниках раздался неразборчивый треск. — Нет, сэр, — возразил Херрольд, — нет, если мы хотим, чтобы это сработало сегодня вечером. Он кивнул в ответ. — Да, да. Он помахал рукой. — О’Кей, — сказал он своему экипажу, опуская радиошлем, — давайте посмотрим, что получится.

Джинелли вскарабкался рядом с Херрольдом, с трудом перекатывая свое пухлое тело через край гусеницы. Мюррей продолжал бездельничать, прислонившись к краю гусеницы. — Черт возьми, — сказал он, — я вообще никогда особо не любил оружие, а вы, ребята, занимаетесь своим делом. Крозье стоял рядом со своим другом, заинтересованный, но немного сдержанный из-за деликатности незваного гостя. Пулемет когда-то был соосен огнемету. Теперь он висел на шарнире, приваренном к верхушке купола танка. Херрольд повернул его, целясь в огромное дерево в центре рощи. Десятифутовый шрам прочертил светлый ствол дерева вертикально к земле, и он установил прицел прямо в ствол. Другие солдаты, предупрежденные по радио, что их ожидает, с любопытством наблюдали за происходящим.

Пулемет заикнулся от короткой очереди и его заклинило. Пустые медные гильзы звякнули с правой стороны гусеницы. Херрольд выругался и со щелчком открыл крышку приемника. Его отвертка терзала застрявшую гильзу, пока он ее не вытащил. Захлопнув крышку, он вставил в патронник еще один патрон.

БАМ-БАМ-БАМ-БАМ-БАМ.

— Черт побери, — сказал Херрольд. — Похоже, нам придется все это снять.

— Или бросать камни, — предположил Джинелли.

Херрольд приподнял рыжую бровь. В отличие от толстоватого новичка, он пробыл здесь достаточно долго, чтобы чувствовать реальную опасность. Через мгновение он улыбнулся в ответ. — О, нам вовсе не обязательно бросать камни, — сказал он. Он снял со стены купола свой старый автомат. Двадцать лет службы стерли большую часть отделки с его грубо отштампованного металла, но он все еще выглядел осанистым и смертоносным.

Херрольд приложил металлический приклад к своему плечу; очередь, когда он прижал его, была оглушительной. Линия яростно-красных трассирующих пуль вырвалась из дула и раздробила восходящий изгиб на стороне центрального дерева.

— Нет, пока работает старый смазанный автомат, мы в порядке, — сказал Херрольд. Он рассмеялся. — Но, — добавил он, — нам все равно лучше демонтировать этот соосный пулемет.

— Пожалуй, мне лучше уехать прямо сейчас, — предложил Крозье. — Уже поздно, и я должен вернуться к своим обязанностям.

— Черт побери, — запротестовал Мюррей, — задержитесь хотя бы на перекус. Ваши придурки обойдутся какое-то время без нянек.

Француз поджал губы. — Ему придется объясниться с полковником, — предупредил Херрольд.

— Не парьтесь, — настаивал водитель. — Мы расскажем ему обо всех местных разведданных, которые Жак может нам дать. Ну же, дружище, пойдем, сейчас мы его перехватим. Крозье последовал за энергичной походкой Мюррея, все еще озабоченно хмурясь.

— Слушайте, а где вы их взяли?— спросил Джинелли, поднимая толстый красноносый патрон, похожий на тот, что Херрольд только что вставил в свой шприц для смазки.

— Трассеры? — рассеянно ответил командир танка. — О, я нашел одну коробку еще в Ди Ане. Красиво ночью, и, черт возьми, они бьют так же сильно. Но давай-ка займемся соосным оружием.

Джинелли спрыгнул на землю. Херрольд протянул ему сундучок, служивший ему столом — задняя платформа огнемета была слишком загромождена, чтобы там можно было разобрать пулемет. Через несколько минут они разобрали его на составные части и начали их чистить.

По сундуку скользнула тень. Джинелли поднял голову, все еще держа приемник патронов, который чистил зубной щеткой с растворителем. Переводчик, Хиеу, отошел от оперативного штаба и стоял лицом к роще. Он, казалось, не замечал солдат рядом с собой.

— Эй, Хиеу, — окликнул его командир танка. — Какого черта полковник засунул нас сюда, ты не знаешь? Мы вступим в перестрелку, а эти чертовы деревья спрячут целую дивизию вьетнамских коммунистов.

Хиеу медленно оглянулся. В его чертах не было ни хрупкости чистокровного вьетнамца, ни лунной полноты тех, в ком текла китайская кровь. У него было массивное лицо, застывшее, как всегда, в жестких линиях, цвета красного дерева. Прежде чем ответить, Хиеу подошел к стене и провел ладонями по грубому камню, как двумя сухими дубовыми листами.

— Нет времени делать защитный вал, — сказал он, наконец, указывая на ревущий Катерпиллер, вылезающий из траншеи рядом со штабом. Д-7А закапывал спальные вагончики для высшего руководства, вместо того чтобы начать возводить земляную стену по периметру. — Из-за здешней стены нам был бы нужен ти-ти крепостной вал, — сказал я полковнику.

Херрольд кивнул. Каменная ограда была квадратной формы, примерно сто ярдов в каждую сторону. Хотя древняя стена была всего четыре фута высотой, она была почти такой же толстой и могла остановить все, что угодно, кроме восьмидюймового снаряда. Но даже с учетом того, что стена спасет военнослужащих с западной стороны, эти деревья, несомненно, играли адскую роль в зонах огня. Семь из них показались Херрольду филиппинскими махагониями; и Бог знает, что за чудовище было в середине; может быть, это был баньян с рассеченным стволом, но кора была совсем не похожа на кору баньянов, которых он видел раньше.

— Никогда раньше не видел таких больших деревьев, — сказал командир танка вслух.

Хиеу снова взглянул на него, на этот раз с легким намеком на выражение своего лица. — Да, — подтвердил он. — Ти-ти ушел, когда пришли французы, теперь только один. Его пальцы теребили выцветшую парусину мешочка с патронами, прикрепленного к поясу. Оба солдата думали, что темный человек закончил говорить, но язык Хиеу снова скользнул между его тонкими губами, и он продолжил: — Может быть, три, может быть, только два года, но был и другой. Теперь только этот. Голос переводчика превратился в шипение. — Но много лет назад везде было дерево, везде был Менг!

По пыльной грязи зашуршали ноги; Мюррей и француз возвращались из оперативного штаба. Хиеу потерял интерес к Херрольду и грациозно перемахнул через латеритную стену. Водитель и Крозье смотрели, как он целеустремленно шагает к центру широко раскинувшейся рощи, и остановились рядом с остальными.

— Кто же это? — резко спросил Крозье.

— Эээ? Это Хиеу, он наш переводчик, — удивленно проворчал Мюррей. — А что такое?

Француз нахмурился… — Но ведь он Менг, верно? Я не знал, что кто-то из них служит в армии, несмотря на то, что правительство пыталось ввести их больше.

— Черт возьми, я всегда слышал, что он из Сайгона, — ответил Херрольд. — Он бы сказал, если бы был отсюда, разве нет?

— А что, черт возьми, задумал Хиеу? — спросил Джинелли. Он указал на рощу, где стоял переводчик, повернувшись лицом к покрытому шрамами стволу центрального дерева. Он не мог видеть руки Хиеу под таким углом, но переводчик ритуально подергивался под струящимися полосками своей униформы.

Никто не произнес ни слова. Джинелли поставил одну ногу на гусеницу и поднялся на огнеметный танк. Красные и желтые дымовые гранаты висели на предохранительных кольцах внутри купола. Еще ниже покачивался запыленный бинокль. Джинелли подул на линзы, прежде чем поднести окуляры к глазам и повернуть отдельные лимбы фокусировки. Хиеу опустился на колени, но солдат все еще не мог понять, что он делает. Что-то еще привлекло его внимание.

— Черт возьми, — выпалил пухлый новичок. Он перегнулся через край и протянул бинокль в сторону Херрольда, который был занят тем, что снова собирал пулемет. — Эй, Рэд, посмотрите на ствол дерева!

Мюррей, Крозье и сам Джинелли выжидающе ждали, пока командир танка наведет бинокль. На увеличенном дереве стала видна его безобразная внешность. Его кора была розоватой и тонкой, как бумага, более гладкой, чем у березы на большей части поверхности ствола. Выщербленный, сморщенный вид ствола был вызван лежащей под ним древесиной, а не какой-то неровностью коры, покрывавшей его.

Высокая кошачья морда перед Хиеу была единственным настоящим изъяном ствола. Там, где разрыв сморщился почерневшим швом, на ветру трепетали рваные края коры. Лоскуты были нездорового цвета, как кожа, шелушащаяся от сильного ожога. Приземистое тело Хиеу скрывало лишь треть шрама; верхняя его часть мрачно возвышалась над ним.

— Ну, тут не так уж много интересного, — сказал, наконец, Херрольд. — А в чем тут дело?

— А где же дырки от пуль? — торжествующе воскликнул Джинелли. — Вы ведь всадили в него двадцать-тридцать пуль, верно? Куда же они подевались?

— Вот, сукин сын, — согласился командир, бросив еще один взгляд. Пулемет должен был оставить плотный узор из расколотого дерева над древним шрамом. Если не считать нескольких коричневатых ямочек на коре, на дереве не было никаких отметин.

— Я видел, как летели осколки, — заметил Мюррей.

— Должно быть, проклятое дерево распухло прямо над ними, — предположил Херрольд. — Да, именно туда я и попал.

— Это очень странное дерево, — сказал Крозье, заговорив впервые с момента своего возвращения из штаба. — Рядом с седьмой плантацией было еще одно такое же. Вокруг него тоже росли миндальные деревья, хотя стены не было. Они называют их божьими деревьями — так говорят Вьеты. У Менгов есть свое собственное слово, но я не знаю его значения.

Над огневой базой с юга пронесся «Чинук», на мгновение, заглушив разговор синкопированным грохотом своих сдвоенных винтов. Он завис сразу за периметром, затем медленно осел в круглое облако пыли, а его турбины громко взвыли. Люди побежали его разгружать.

— Как-то он довольно быстро, — прокомментировал Мюррей. Было уже почти четыре часа. Джинелли отвел взгляд от вертолета. — Что-то тут не так, — сказал он. Остальные мужчины выглядели озадаченными. Он попытался объяснить: — Я имею в виду этот «Чинук», реактивные двигатели и все такое, и это, такое старое дерево, там.

Водитель фыркнул: — Черт побери, оно же совсем не старое. А в Калифорнии, где делают эти штуки, — его широкий палец указал на вертолет в форме банана, — там есть секвойи, которые на самом деле очень старые. Вы ведь не находите в этом ничего смешного, правда?

Джинелли беспомощно развел руками. К его удивлению, на помощь ему пришел Крозье, прислонившийся к латеритовой стене. — А почему вы думаете, что это дерево бога менее древнее, чем секвойя, Джо? — мягко спросил он.

Мюррей моргнул. — Черт побери, секвойи — это самые древние вещи, что есть на свете. Живые, я имею в виду.

Француз рассмеялся и повторил свое осуждающее пожатие плечами. — Но деревья — это мое дело, понимаете? Теперь в Аризоне есть сосна, которая старше, чем ваши калифорнийские секвойи; но никто не знал об этом долгое время, потому что их не так уж и много… и никто этого не замечал. А вот и это дерево, оно старое, но кто знает? Может быть, во всем мире остались только два, и еще одно, то, что на севере, возможно, оно погибло вместе с моей плантацией.

— Вы никогда не считали кольца или что-то в этом роде? — с любопытством спросил Херрольд, заперев ствол пулемета, пока остальные разговаривали.

— Нет… — признался Крозье. Его язык коснулся губ, когда он взглянул на дерево бога, задаваясь вопросом, как много он должен сказать. — Нет, — повторил он, — но я видел это дерево только один раз, когда был на седьмой плантации. Оно стояло в джунглях, более чем в миле от каучуковой плантации, и рабочие не беспокоились, что кто-то может приблизиться к нему. Мне сказали, что там тоже были Менги, но их было всего несколько, и они прятались в лесу. Без сомнения, между ними и моими рабочими была вражда.

— Ну, черт возьми, Жак, — подсказал Мюррей. — А когда вы его видели? Крозье все еще колебался. Внезапно осознав, в чем может быть проблема, водитель сказал: — Черт возьми, не беспокойтесь о наших желудках, ради бога. Если только вы не брезгливы, черепаха? Джинелли покраснел и покачал головой. Смеясь, Мюррей продолжал: — Во всяком случае, вы довольно быстро повзрослеете после этого — те, кто доживет. Рассказывайте эту историю, Жак.

Крозье вздохнул. Поляна позади него была пуста. Хиеу куда-то незаметно исчез. — Ну, — начал он,— я уверен, что это не имеет никакого значения, все это произошло за сто миль отсюда, как вы знаете. Но…

—Это было вскоре после того, как Мишлен отправил меня в Индокитай, в 1953 году. Как только я прибыл на седьмую плантацию, мне рассказали о дереве бога, но это было все. Один из моих бригадиров предупредил меня, чтобы я туда не ходил, и я решил, что это из-за Вьетминя.

— Как-то около полуночи — это было перед битвой при Дьенбьенфу, как вы должны помнить, — неподалеку от плантации началась сильная стрельба. Я позвонил в окружной гарнизон, так как по какому-то чуду радио работало. Но, конечно, никто не пришел, пока не стало светло.

Херрольд и Мюррей дружно кивнули в знак согласия. Броситься на ночную засаду — это не способ помочь своимприятелям, особенно в этой стране. Крозье прочистил горло и продолжил: — Прибыли две роты колониальных солдат и сам полковник из форта. Никто не мог им помочь, кроме того, что я должен был направить их туда, где была стрельба. По их словам, один из взводов устроил засаду, но никто не позвонил — даже для огневой поддержки. Когда я связался по рации, они предположили… Он выразительно пожал плечами.

—И вот что мы обнаружили. Все люди, все они были мертвы, это было незабываемо. Они были в роще этого божественного дерева, по обе стороны от тропы, ведущей к нему. Возможно, лейтенант думал, что здесь собрались вьетконговцы. Десантники были хорошо вооружены и много стреляли из найденного нами оружия. Но врагов нигде не было видно, и десантники не были расстреляны. Они были разорваны, понимаете? Изуродованы настолько, что я не мог поверить. Но никто из них не был застрелен, и их оружие лежало рядом с телами.

— Это безумие, — сказал Джинелли, озвучивая мысли всех присутствующих. — Узкоглазые забрали бы оружие.

Крозье пожал плечами. — Полковник сказал, наконец, что его люди были убиты каким-то диким племенем, настолько диким, что они не понимали оружия или не хотели им пользоваться. Он имел в виду Менгов. Они были… возможно, более дикими, чем здешние, но все же… Я никогда бы не подумал, что их было достаточно, чтобы уничтожить целый взвод, ожидая, как все это произойдет.

— Как были убиты эти люди?— спросил, наконец, Херрольд.

— Ножами, я думаю, — ответил француз, — короткими. Я мог бы сказать «зубами», но, на самом деле не было никаких признаков того, что кто-то питался телами. То есть, убийцы этого не делали. Один человек…

Он сделал паузу, чтобы сглотнуть, и продолжил: — Один человек, как мне показалось, был одет в длинную черную рубашку. Когда я подошел ближе, с него слетели мухи, а с его рук и груди исчезла кожа. Одному Богу известно, что его убило, но хуже всего было видеть его лицо, да и оно было без всяких отметин.

Некоторое время после этого никто не произносил ни слова. Наконец Мюррей сказал: — Пора бы перекусить. Идем?

Крозье развел руками: — Вы уверены, что все в порядке? У меня нет никакой посуды.

— Не парьтесь, там есть бумажные тарелки. Отдохнем, ребята?

— Я сейчас приду, — сказал Херрольд. — Сначала дайте мне закончить ремонт пулемета.

— Я это сделаю, — предложил Джинелли. Его лицо было шафрановым, бескровным под загаром. — Во всяком случае, сегодня я не голодный.

Командир танка улыбнулся. — Вы можете мне помочь.

Когда оружие было надежно закреплено на своем основании, Херрольд заложил ленту с патронами на загрузочный лоток и защелкнул крышку. — Ай, — пробормотал Джинелли, — Эй, Рэд, вам не кажется, что неплохо было бы поддерживать давление в баках с напалмом? Я имею в виду, что здесь много Менгов, и то, что рассказал приятель Мюррея…

— Мы обойдемся пулеметом, — ухмыльнувшись, ответил командир танка. — Вы же знаете, как в муфтах подтекает напалм при включенных насосах.

— А если будет нападение?— взмолился Джинелли.

— Послушайте, черепаха, — объяснил Херрольд еще резче, чем прежде, — мы сидим на двухстах галлонах напалма. Одна искра в этом танке, при повышенном давлении — и нам не будет дела ни до какой атаки. — Хорошо? Джинелли пожал плечами. — Ну, тогда пошли на перекус, — предложил командир танка.

— Пожалуй, я останусь.

— Ну, хорошо. Херрольд соскользнул с гусеницы и направился к палатке-столовой. Он негромко напевал: — Нам нужно сматываться из этого места…

Крозье уехал как раз перед тем, как прекратилась буря. Дождь, который лил, как из ведра, почти весь день, с наступлением сумерек немного утих. Молния, когда она вспыхивала, прыгала с вершины облака на невидимую вершину облака. Она освещала небо с обратной стороны.

Члены экипажа сгрудились под ненадежным брезентом, прислушиваясь к рваным статическим помехам, которые только мог уловить транзисторный приемник Мюррея. В конце концов, он отключил его. Джинелли отчаянно выругался. Косой дождь запустил водяного червя в изголовье его койки. В конце концов, он перебрался на другой конец, где сел, сгорбившись от холодного ветра. — Разве кто-нибудь не должен быть сейчас на танке? — спросил он. Обычная смена караула начиналась в десять часов, но обычно до этого момента все были более или менее бдительны.

— Давайте, черепаха, вперед, это ваша блестящая идея, — сказал Мюррей. Херрольд нахмурился более серьезно. — Да, если вы так беспокоитесь, то можете… Слушайте, вы сейчас же подниметесь в купол, и Мюррей поменяет свою первую смену на вашу вторую. Так пойдет?

— Конечно, — согласился водитель. — Может быть, к тому времени этот проклятый дождь прекратится совсем.

Надев поверх бронежилета плащ-накидку, Джинелли вскарабкался по наклонному борту огнеметного танка. Металлические борта были слишком скользкими от дождя, чтобы подниматься таким образом. За исключением времени во время ударов молнии, темнота была непроницаемой. Когда она вспыхнула, деревья вонзились в неожиданно яркое небо и заставили Джинелли подумать о находящемся внизу напалме. Господи, эти деревья были самыми высокими на многие мили вокруг, и только Бог знает, что танк был не очень далеко, если в них попадет молния. Боже, как же они были высоки!

И они были очень старыми. Джинелли вспомнил то чувство, которое он испытывал с тех пор, как огнеметный танк приблизился к стене и повернулся лицом к роще: аура старости. То же самое он чувствовал, когда был ребенком и видел Большой Каньон. Там было что-то настолько древнее, что каньону было наплевать на человека или на что-то еще.

Господи! Ни одно дерево не было таким старым, как это; должно быть, именно его размеры заставляли Джинелли так нервничать. Несмотря на темноту, вьетнамцы вполне могли подползти ближе между вспышками молний. По крайней мере, дождь немного утих.

Крышка люка была откинута назад и служила в качестве сидения для человека на куполе. На сталь можно было положить специальную волокнистую подушку, но она промокла, и Джинелли убрал ее в сторону. Впервые на его памяти толщина бронежилета была приятной, потому что воздух был очень холодным. Вода, которая стекала с плащ-накидки или капала с бесполезного плоского дула огнемета, присоединялась к каплям, падавшим прямо на платформу огнеметной машины. Она собиралась в лужу и медленно стекала к самой нижней точке — открытому люку водителя.

Небо начало проясняться. Время от времени падали брызги, но буря уже кончилась, и четверть луны сияла через разрывы в облаках. Херрольд высунул голову из-под брезента. — Как дела, приятель?

Джинелли немного расслабил затекшую спину и начал снимать плащ-накидку. — Неплохо, наверное. Я бы не отказался от кофе.

— Понятно. Ну что ж, продержитесь там до полуночи и разбудите Мюррея. А теперь мы собираемся лечь и заснуть.

Тени от верхушек деревьев густо собирались вокруг стволов. Хотя ветерка было достаточно, чтобы заставить ветви дрожать, сами стволы были тверды, как скалы, и тверды, как само Время. Шрам на основании дерева бога был искаженно освещен луной. Вся роща в темноте выглядела зловеще, но сам шрам был чем-то большим.

Только постоянная получасовая рутина проверки периметра не давала Джинелли уснуть. Голоса потрескивали вокруг сектора штаба войск, пока Джинелли не смог повторить: — «Семь ноль, доклад отрицательный», в последний раз и, с удовольствием снять шлем связи. Его ботинки хлюпнули, когда он опустился рядом с койкой, где тихо похрапывал Мюррей, завернувшись в пятнистый зелено-коричневый нейлон своей плащ-накидки. Джинелли встряхнул его.

— Э! — проворчал водитель, и быстро проснулся. — Ах, да; мне только нужно надеть мои ботинки.

Одно из немногих оставшихся в небе облаков плыло над луной. Когда Мюррей выпрямился, Джинелли показалось, что на темном камне стены мелькнуло какое-то движение. — Эй!— прошептал водитель. — А что там делает Хиеу?

Джинелли всматривался в рощу, но не видел ничего, кроме деревьев. — Это он перелезал через стену, — настаивал Мюррей. — Он держал свою винтовку М16 с задвинутым затвором, готовый выстрелить в любой момент. — Послушайте, я собираюсь проверить, куда это он направляется.

— Черт побери, кто-нибудь увидит вас и откроет огонь, — запротестовал Джинелли. — Вам не стоит туда идти!

Мюррей решительно покачал головой. — Нет, все будет хорошо, — сказал он, перелезая через стену.

— Сумасшедший, — пробормотал Джинелли. И тут его вдруг осенило, что человек, добровольно отдавший три дополнительных года боевым действиям, вероятно, не совсем нормален в том смысле, как это принято на родине. Облизнув губы, он напряженно ждал в темноте. С тех пор как дождь прекратился, воздух стал теплее, но пухлый новичок почувствовал, что дрожит.

Среди ветвей ближайшего красного дерева порхала птица. Казалось, в этой стране можно увидеть не так уж много птиц, как в Мире. Джинелли вытянул шею, чтобы лучше разглядеть происходящее, но неровный лунный свет оставлял лишь впечатление крыльев тусклого цвета.

Больше в роще ничего не двигалось. Джинелли ужасно выругался, и попытался разбудить Херрольда. Командир танка спал, положив вместо подушки бронежилет, а рядом с ним на койке, несмотря на его беспечное отношение, лежал неуклюжий шприц для смазки. Его пальцы были сомкнуты на рукоятке шприца, когда он пробудился.

— О, ради бога, — пробормотал он, когда Джинелли выпалил ему эту историю. Херрольд не снимал ботинок, только верхние части были расшнурованы, и он быстро завязал тесемки вокруг голеней. — Господи, минут десять назад?

— Ну что, может быть, мне стоит позвонить в штаб? — неуверенно предложил Джинелли.

— Черт побери, — пробормотал Херрольд, — нет, я лучше пойду, скажу старику. А вы возвращайтесь в купол и ждите меня. Он поднял свой автомат за ствольную коробку.

Джинелли начал взбираться на гусеницу. Повернувшись, он сказал: — Эй, приятель. Херрольд остановился. — Только не слишком задерживайтесь, ладно?

— Да, хорошо. Командир танка поплелся к неосвещенной штабной палатке. Над головой Джинелли на уровне верхушек деревьев пролетела птица, а, может быть, и большая летучая мышь из-за ее беспорядочного полета. Он приподнял зарядную крышку пулемета, чтобы еще раз проверить положение вставленной ленты с патронами.

В роще появился свет.

Он не был ни искусственным, ни лунным отражением, и поначалу он был слишком слабым, чтобы вообще иметь какой-либо источник. Джинелли оцепенел, и уставился на огромное дерево бога. Сияние превратилось в радужную линию по центру шрама, в яркую полоску, которая заметно расширилась, когда края рубца отодвинулись назад. Внутренность дерева казалась полой, обрамленной самосветящейся зеленью, к которой цеплялись какие-то формы. Пока Джинелли наблюдал, от внутренней стены дерева отделилась горстка тварей и выпорхнула наружу через расширяющийся шрам.

В лагере кто-то закричал. Джинелли резко обернулся. Тактический оперативный центр стал зеленым и двухмерным там, где его облизывали какие-то холодные блики. Какой-то человек прорвался через брезентовый проход, соединяющий машины, завывая и хватаясь за шею, пока не упал. От него отлетела темная фигура. Оставшиеся пятна, прилипшие к зелени дерева, сверкнули наружу, и шрам на стволе начал закрываться.

Крупнокалиберный пулемет штурмовой машины справа внезапно начал посылать трассирующие очереди прямо в уменьшающееся зеленое пламя. Тяжелые пули, способные пробить полдюйма стали, разрывали дерево. Это было все равно, что колоть губку ледорубом. На купол танка бронированной кавалерии что-то упало сверху. Выстрелы прекратились, и стрелок хрипло взревел.

Джинелли повернул свой пулемет к дереву и нажал на спусковой крючок. Ничего не произошло; в панике он забыл взвести затвор. По всему лагерю вспыхивали искрящиеся дульные вспышки. Рядом с оперативным штабом солдат стрелял из своей М16 под сумасшедшим углом, пытаясь сбить одну из летающих фигур. Еще одна спираль спускалась на него по собственной смертоносной воле. Его винтовка продолжала стрелять, когда он рухнул на нее сверху. Он послал последнюю случайную пулю, чтобы оторвать кусочек алюминия от боковины огнеметного танка, буквально в футе ниже открытой головы Джинелли.

Силуэт солдата на фоне зеленого света метнулся к прорезанному порталу божественного дерева и разрядил винтовку в упор. Нож в его руке светился зеленым светом, когда он рубил им вверх и вниз по краю шрама, пытаясь расширить щель. — Мюррей! — крикнул Джинелли. Он отдернул назад затвор своего пулемета, но не выстрелил. Он слышал, как Мюррей выкрикивает непристойности в перерывах автоматных очередей позади него.

Джинелли без всякого осознания того, что он делает, повернул голову. У него было достаточно времени только для того, чтобы нырнуть в отсек, когда тварь спикировала вниз. Ее крылья, растянутые, как у летучей мыши, между руками и ногами, уже обрушили ее вертикально, притормозив для убийства. Зеленое сияние демонстрировало ее черты на совершенном рельефе хаоса базы огневой поддержки: тело длиной в двадцать дюймов, с мощным торсом, как у мумифицированного пигмея; зубы, как у ласки, в виде тонких конусов, идеально сформированные для убийства. И лицо, которое могло бы быть человеческим, если бы не его размер и полосы черной крови, которые уродовали его. Свет от дерева отбросил тень на люк, когда щебечущее существо на мгновение метнулось к другой добыче.

Джинелли медленно выпрямился и выглянул из купола. По спине у него пробежал холодок, а вся нижняя часть тела словно принадлежала кому-то другому. Он понял, что даже для него самого нет смысла захлопывать люк купола над головой и надеяться переждать этот кошмар. Водительское отделение было открыто; между сиденьем и стенкой моторного отсека было достаточно места, чтобы убийцы могли пролезть внутрь.

Сделав глубокий вдох, Джинелли выпрыгнул из люка, проигнорировав свой пулемет. Уклончивый шаг вперед, низко пригнувшись, и он скользнул ногами вперед в люк водителя. Дроссельную заслонку вперед, оба рычага сцепления на нейтраль. На мгновение взвыл стартер; затем шестицилиндровый дизель кашлянул, вздрогнул и с грохотом ожил. Дисбаланс где-то в двигателе заставил задрожать весь танк.

Мюррей все еще долбил основание шрама на дереве, лицо его было искажено маниакальной жестокостью. Каждый раз, когда ударяло лезвие, летели щепки, и внутренний блеск выплескивался наружу. Джинелли сбросил подачу топлива, придавая себе храбрость, чтобы двинуться. — Мюррей! — крикнул он, перекрывая слабеющий гул дизеля. — Отойди… черт возьми, убирайся!

Какая-то фигура вынырнула из тени и схватила Мюррея за плечо. Возможно, водитель закричал прежде, чем узнал Хиеу; если так, то собственный крик Джинелли заглушил этот звук. Менг заговорил, его лицо исказилось от торжества. Пока недоверчивый водитель смотрел на него, Хиеу выкрикнул несколько слов в сторону божественного дерева на гортанном языке, сильно отличающемся от носовых трелей вьетнамцев.

Дерево снова открылось. Края шрама смялись в сторону, полностью обнажив зеленоватый интерьер и то, что находилось в нем сейчас. Мюррей резко обернулся, подняв клинок для удара. Чья-то рука вцепилась в его руку, удерживая нож неподвижно. Существо было таким же высоким, как и отверстие, в котором оно стояло, двуногое, но нечеловеческое.

Его лицо было зеркальным отражением лица самого Хиеу.

Мюррей бросился назад, но другая бледная, бескостная рука обхватила его и потянула к дереву. Его крик был мгновенным, и он оборвался, когда зеленое отверстие почти закрылось за ним и тем, кого вызвал Хиеу.

Крючковатая Луна снова появилась на небе. Хиеу повернулся и зашагал к разбитому вдребезги лагерю. Его единственная сумка с патронами распахнулась, обнажив грудь; на шее было грубое ожерелье, сделанное из человеческих пальцев, высушенных и нанизанных на спираль из камбия. Позади него из рощи выскользнуло еще с десяток человекоподобных фигур, все их лица были одинаковыми.

Джинелли подобрал под себя ноги на сиденье, а затем вскочил на верхнюю часть танка. Одна из крылатых фигур ждала его, призванная ворчанием двигателя. Она метнулась вперед, легко обвив вытянутую вперед руку Джинелли. Джинелли споткнулся о широкую трубу огнемета и тяжело упал вперед. Когтистые пальцы прочертили четыре кровавых следа на его лбу, когда летающая тварь промахнулась. Она целеустремленно метнулась назад.

Джинелли прыгнул в люк купола и схватился за крышку люка, чтобы закрыть его. Когда стальная крышка качнулась, весь вес крылатого существа со звоном откинул ее назад на петлях. Зазубренные зубы впились в голую правую руку солдата, заставив его закричать в исступлении. Он с бешеной силой дернул крышку люка. Люк закрылся без лязга, но что-то хрустнуло между краями бронированных плит. Короткий крик агонии был выше, чем у человека, а снаружи шрам на дереве снова начал расширяться.

Джинелли схватился за клапан и зашипел от боли. От шока его правая рука онемела лишь на мгновение. Левой рукой он открыл нужные краны. Его пальцы нащупали выключатель, щелкнули им, и насос начал пульсировать позади него. Все его тело содрогнулось, когда он повернул купол по короткой дуге так, что пылающий шрам дерева оказался в центре прицельного перископа. Универсальная муфта толстого напалмового шланга протестующе заскрипела, когда он сдвинулся, и капля загустевшего, брызнувшего топлива прилипла к бронежилету Джинелли.

С криком ужаса и понимания Хиеу прыгнул на каменную стену между Джинелли и деревом. — Ты должен… — только и успел сказать Менг, прежде чем струя напалма ударила его прямо в грудь и отбросила обратно за стену. Но там не было никакого пламени. Воспламенитель не сработал.

Бормоча полузабытые фрагменты Латинской молитвы, Джинелли снова нажал на курок. Напалм хлестнул по дереву свободной черной дугой. Воспламенитель грохнул в середине выстрела, и темнота превратилась в адское красное сияние. Дерево запричитало, когда гигантский кулак огненного жезла ударил по нему. Его внешняя кора сморщилась, и глубокая кровавая волна напалма заглушила все остальные цвета. Огненная коса Джинелли взревела, когда он полоснул ею вверх и вниз по стволу. Дерево начало потрескивать, как при ружейной пальбе, взрываясь и отбрасывая гейзеры искр. В бурлящем воздухе к лагерю потянулась волна сухого жара. Он был тяжелым от запаха горящей плоти.

Серия быстрых ударов предупредила Джинелли о том, что на крышу огнеметной машины приземляются летающие твари; по броне клацнули зубы. В кабине водителя что-то зашуршало. Солдат напрягшейся правой рукой включил внутреннее освещение. Желтые лампочки мерцали в близко посаженных глазах, выглядывающих из-за водительского сиденья. Джинелли пнул его ногой. Вместо того чтобы захрустеть под его сапогом, лицо подалось с ужасной упругостью, и крылатый человек продолжал корчиться в отсеке. За первой парой мелькнула сверкающая цепочка других глаз. Весь рой убийц пробирался в танк.

Единственным оружием Джинелли было только само пламя. Инстинктивно он повернул сопло огнемета влево и опустил его вниз, пытаясь излить огонь в передний люк своей машины. Вместо этого неожиданно разъединилась застрявшая муфта. Струя напалма с линии огня прекратилась. Пламя погасло со змеиным наклоном, оставив древо бога в одиночестве, как огненное копье. Сам транспортер был заполнен липкой жидкостью; она прилипла к груди Джинелли и бронежилету, а затем медленно покатилась вниз.

Окровавленные лица, омытые черными пятнами напалма, крылатые люди неумолимо приближались к Джинелли. Едва соображая, что происходит, солдат распахнул люк и, пошатываясь, вылез на крышу огнеметной машины. Одна летающая тварь, которую он не видел, все еще висела в воздухе. Она ударила его в середину спины и сбила его с машины. Джинелли кувыркнулся через пыльный, освещенный пламенем провал породы. Клейкое сцепление напалма крепко прижало существо к бронежилету Джинелли; его крючковатые когти впились в ткань, а зубы разодрали ему скальп.

Огромный факел божественного дерева рухнул в сторону лагеря. Пылающая ветка треснула, и подпрыгнула высоко в воздухе, прежде чем упасть на заполненный напалмом огнеметный танк. Джинелли с трудом поднялся на ноги и попытался бежать. Танк взорвался с глухим грохотом и грибом пламени, снова сбив его с ног, но, не сбросив мстительного ужаса с его спины.

Из последних сил Джинелли сорвал с себя расстегнутый бронежилет и швырнул его в воздух. На одно блестящее мгновение ему показалось, что пропитанный напалмом нейлон упадет рядом с огненной лужей, окружавшей танк. Его нескоординированный бросок оказался слишком высок, и крылатый убийца успел освободить одно крыло, пока летел жилет. Он ударился о землю, погрязнув в зажигательной смеси, которая расцвела, чтобы поглотить его.

Джинелли лежал на спине, уже не в силах пошевелиться. Над верхушкой стены сгорбилась тень: это был Хиеу, который двигался очень неуклюже. В правой руке он держал тростниковое копье. Менг увял, как фиалка, у которой отрубили корни, но он не был мертв.

— Ты убиваешь всех, ты… животные, — пробормотал он. Его голос был хриплым и наполовину заглушенным напалмом, который облил его, как из шланга. Он балансировал на стене, черный на фоне горящих обломков дерева бога.— Всех… — повторил он, поднимая копье. — Резать… травить… жечь. Но вы…

Рядом с Джинелли грохнул смазочный шприц Херрольда, выброс из его дульного конуса прозвучал оглушительно даже на фоне рева пламени. Сплошная полоса красноватых трассирующих пуль прошила грудь Менга и отбросила его от стены, как кричащий огненный шар.

— «До рассвета еще четыре часа», — подумал Джинелли, погружаясь в бессознательное состояние, но до тех пор пламя будет давать достаточно света.

Желаю удачи

Как я уже упоминал при обсуждении «Перестрелки», в 1973 году «Марвел Комикс» запустила журнал-дайджест фэнтези/ужасы под названием «Прибежище ужаса». Когда «Прибежище…» уничтожили в качестве дайджеста, были распущены слухи о возможности оживить его как комикс ужасов с двумя страницами прозаической фантастики. (Я полагаю, что цель прозы состояла в том, чтобы соответствовать почтовым критериям для снижения почтовой ставки.)

Две страницы комиксов должны составлять до 1600-1800 слов. Я сел писать рассказ, который подходил бы под эту длину. В результате получился «Желаю удачи», еще одна стандартная история ужасов, использующая Вьетнам для декорации (как я сделал с «Дуговым светом» и «Контактом»!).

Проблемой было количество слов. Моя первая версия этой истории состояла из 2000 слов, что было мало даже для меня, но слишком много для места. Даже в самом начале своей карьеры я понял то, что многие писатели не могут понять: если есть фиксированное количество свободного места, то подача рассказа, в котором фиксированное количество слов, плюс больше, — это верный путь к отказу. Поэтому я вырезал 200 слов, которые, на самом деле, удалять не следовало. Я никогда не был удовлетворен рассказом после этой окончательной правки.

А «Прибежище…» не возродился, ни в каком формате, так что все это было напрасным усилием в любом случае. Эта история совершенно вылетела у меня из головы.

В 1977 году Джерри Пейдж, редактор лучших в этом году рассказов ужасов для «ДАУ Букс», изменил прежний формат (к которому Карл Вагнер вернулся, когда через несколько лет сменил Джерри). Он спросил меня, есть ли у меня новый рассказ для продажи, и я ответил, что нет.

После чего Кирби продал Джерри «Желаю удачи». Как я уже сказал, я совсем забыл об этом.

Честно говоря, я не был в восторге от продажи истории, которую, как мне казалось, я искалечил при редактировании, но вскоре после этого я получил еще один сюрприз: журнал «Эн-Би-Си» разработал антологию ужасов, продюсеры которой выбрали «Желаю удачи». И не только это, позже они возобновили этот выбор. В течение довольно долгого времени «Желаю удачи» был моей самой прибыльной историей в общем выражении, не говоря уже о том, что она касалась каждого слова.

Я все еще жалею, что убрал эти последние 200 слов.

***

Пулемет 51 калибра русской разработки стреляет пулями размером с большой палец женщины. Когда человек ловит пару таких пуль в грудь и горло, как это сделал радист капитана Уордена, его удача на этом заканчивается. Струя крови брызнула на Кертиса, следующего человека в колонне. Он мельком увидел открытый воздух через середину тела радиста: в дыру, пробитую в бьющемся теле, мог бы уместиться его кулак.

Но не было времени беспокоиться о мертвых, не было времени делать что-либо, кроме, как нырять с линии огня. Дикий прыжок капитана Уордена унес его в противоположном направлении, из поля зрения Кертиса в темноту каучуковых деревьев. Дульные вспышки мелькали над серебристыми стволами деревьев, когда пулеметы в бункерах разрывали «Собачью роту».

Приносящая удачу штучка Кертиса ужалила его сквозь ткань рубашки, когда он врезался в гладкую землю. Единственным укрытием на упорядоченной плантации служили сами деревья, и их точное расположение оставляло три прохода открытыми в любое укрытие. Тяжелые пулеметы разрывали темноту короткими очередями из нескольких мест, и не было никакой возможности выжить, и даже нельзя было сказать, откуда ударит смерть.

Кертис отдернул затвор своей М16, но у него не было цели. Слепая стрельба только привлекла бы внимание коммунистических пулеметчиков. Он чувствовал себя таким же голым, как ведущий в шоу Хуареса на танцполе, и ужасно осознавал, что сделают большие пули, если они попадут в него. Он взял счастливый доллар Марии Терезии на Тайване, наполовину в шутку, наполовину в память о людях, которые были спасены, когда монета или Библия отвернули в сторону вражескую пулю. Но, ни одна монета не сможет отклонить пулю 51 калибра от прямой линии, по которой она пройдет сквозь него.

Красно-оранжевый свет расцвел в сотне ярдов слева от Кертиса, когда пулемет открыл огонь, пробивая сноп свинца сквозь деревья. Кертис отметил это место. Сжавшись от страха в животе, он направил свою неуклюжую винтовку в замеченную цель и выпустил очередь.

Ответный огонь был мгновенным, и из пулемета справа, незамеченного до этого момента. Дерево, за которым присел Кертис, разлетелось на куски по всему основанию с оглушительными ударами, которые солдат скорее почувствовал, чем услышал. Он вонзил пальцы в грязь, пытаясь втиснуться еще ниже и мысленно крича от давления монеты, которая держала его так близко к грохочущим пулям. Каучуковое дерево провисло, его двенадцатидюймовый ствол был распилен огнем, но для Кертиса ничто не имело значения, кроме неистовой смерти на ширину пули над его головой.

Стрельба прекратилась. Кертис сжал кулаки и чуть приподнял голову над землей. Из первого бункера раздался одиночный злобный выстрел. Пуля ударила в край шлема Кертиса, не задев плоти, но откинув его голову назад с силой брошенной наковальни. Он был уже без сознания, когда дерево медленно упало на его ботинки.

***

В темноте раздавался шепот, но все, что он мог видеть, были только синие и янтарные полосы в глубине его сознания. Он попытался пошевелиться, но тут, же задохнулся в агонии, когда связывающая его масса сдвинулась с его скрюченных лодыжек.

В темноте послышался шепот, и Кертис догадался, что это такое. «Собачья рота» отступила назад. Теперь вьетконговцы скользили между деревьями, снимая с убитых оружие и перерезая горло раненым. Куда бы ни отлетела винтовка Кертиса, она была вне досягаемости его отчаянных пальцев.

Что-то громко чавкнуло рядом с Кертисом справа от него. Он повернулся лицом к звуку, но его источник таился в осязаемой черноте. С той же стороны послышался слякотный, рвущийся звук, сразу же перешедший в ритмичное судорожное глотание. Кертис бессмысленно прищурился. Луна стояла полная, но облака были плотными, как стальные занавеси.

С левой стороны к нему приближались два вьетнамца. Шарканье их сандалий с подошвами из покрышек на мгновение замерло в жидкой трели речи, а затем возобновилось. Вспыхнул фонарик, и его узкий луч прошел совсем рядом с левой рукой Кертиса. Судорожный шум прекратился.

— Онг во?— прошептал один из вьетнамцев, и свет вспыхнул снова. Послышалось рычание, крик и мгновенная красная очередь автомата АК-47, вспыхнувшая как сигнальная ракета. Тело радиста было разорвано на куски. Куски легких и внутренностей, брошенные пирующим существом, были разбросаны вокруг трупа. Но настоящим ужасом Кертиса было то, что высветила вспышка дула — зубы, сверкающие белизной на кроваво-малиновом фоне, личина желтоглазого зверя, более свирепого, чем ночной кошмар, и совершенно не испуганного пулями, пробивающими его насквозь. А торс под мордой был одет в американскую униформу джунглей.

***

— Рад, что вы вернулись, Кертис, — сказал капитан Уорден. — У нас слишком мало сил, и замены прибывают недостаточно быстро. Лучше соберите свои вещи прямо сейчас, потому что в 19.00 рота отправляется в ночной патруль, и я хочу, чтобы каждый человек был с нами.

Кертис беспокойно заерзал, завороженный шафрановой склерой глаз капитана. Водитель, который подобрал его на вертолетной площадке, рассказал Кертису о том, что произошло за восемь недель его пребывания в больнице. В первой засаде погибло семнадцать человек. Конечно, в состоянии тела радиста обвинили вьетнамцев, но это само по себе способствовало падению боевого духа, люди кричали во сне или нервно стреляли в темноту. Месяц спустя Уорден возглавил еще одну зачистку. Гибкому, атлетически сложенному капитану следовало бы быть популярным офицером за его очевидную готовность разделить с личным составом опасности своего командования; но когда его вторая крупная операция закончилась очередной катастрофой у бункеров и паучьих нор, единственной эмоцией, которую могла найти для него «Собачья рота», была ненависть. Все знали, что этот район операций был переполнен вьетнамцами, и что найти их — дело «Собачьей роты». Но, как бы, ни были успешны эти операции с точки зрения командира дивизии — в ходе последующих операций были захвачены тонны снаряжения и брошенных боеприпасов, — люди Уордена знали, что они дважды подряд оставались с носом.

Не помогло и то, что тело лейтенанта Шейдина, убитого рядом с капитаном в первой же перестрелке, было найдено на следующий день в жутко изуродованном состоянии. — Он выглядел так, — прошептал водитель, — словно его кто-то обглодал.

***

Они двинулись вперед в коротких сумерках; нервные отделения сжались до размеров пожарных команд под ударами, которые нависли над ними. Остальная часть батальона наблюдала за отходом «Собачьей роты» перешептывающимися группами. Кертис знал, что они заключают ставки на то, сколько патрульных не вернется на этот раз. Что ж, многие люди в самой роте задавались тем же вопросом.

Рота отходила от базы, избегая известных путей. Разумеется, у капитана Уордена был пункт назначения. Кертис, снова шедший сразу за группой командиров, мог видеть, как капитан, используя фонарик, проверяет маршрут с помощью компаса и карты на каждой из их частых остановок. Свет был почти не нужен. Послеполуденный ливень очистил небо, и теперь в нем сияла полная луна. Это облегчало передвижение сквозь путаницу деревьев и виноградных лоз, но освещало бы роту, как уток в тире, если бы они случайно наткнулись на другой комплекс бункеров вьетнамцев.

Серебряный доллар в кармане Кертиса болезненно шлепнул его. Синяк, который он нанес ему во время той засады, все еще пульсировал. Он начинала болеть сильнее, чем его лодыжки, но ничто не заставило бы его оставить его сейчас в своем шкафчике. Он ведь вернулся в прошлый раз, не так ли? Несмотря на убийственный перекрестный огонь, дерево и… что-то другое. Кертис крепче сжал свою потную М-16. Может быть, это и не было поцарапанное лицо Марии Терезии, которое спасло его, но он не попадет, ни в одну из ставок.

Потому что каждый шаг, который он делал в джунглях, усиливал его мучительную уверенность в том, что «Собачья рота» вот-вот поймает ее снова.

Капитан пробурчал в трубку короткий приказ, наклонившись к своему радисту. В джунглях каждый из командиров взводов прошептал: — Стой! Лицо Уордена было освещено пятном лунного света. Его левая рука сжимала компас, но он не обращал на него никакого внимания. Вместо этого его худой, властный нос поднялся и явно втянул носом неподвижный воздух. С кивком и тайной улыбкой, которую Кертис с содроганием увидел, капитан снова заговорил в рацию, чтобы вести роту.

Через три минуты их прошили первые выстрелы.

Пуля попала в ствольную коробку винтовки Кертиса вместо того, чтобы просто выпотрошить его. Вдавленный ствол с силой кувалды ударил его по обоим бедрам. Его левый большой палец был вывихнут, хотя его правая рука была не в том положении, в котором 51-й калибр выбил винтовку, и ее только слегка покалывало. Изумленный Кертис лежал на спине, прислушиваясь к глухим ударам выстрелов и пролетающим над головой пулям. Он даже не кричал: боль была еще впереди.

Американский пулемет прочертил длинную красную полосу в шести дюймах от головы Кертиса, не менее опасную для жизни из-за того, что в него не целились. Раненый солдат нащупал нагрудный карман и схватился за счастливую монету. Это было единственное действие, к которому он мог принудить свое наказанное тело. Луна мрачно смотрела вниз.

Что-то шевельнулось рядом с Кертисом. Капитан Уорден с непокрытой головой крался к нему по грунту джунглей. Уорден усмехнулся. Его лицо внезапно осунулось, как свинец в литейной опоке, придавая себе жуткую новую форму, которую Кертис уже однажды видел. Уорден — клыки существа сверкнули, когда оно остановилось, а затем прыгнуло — прямо в поток коммунистического огня.

Пуля весом в две унции пробила грудь твари сзади — наперед, ударив ее о дерево. Кертис облегченно хихикнул, прежде чем понял, что существо поднимается на колени. Текучий удар пробил огромную воронку в его плоти над грудиной, а нижняя половина лица была покрыта кровью, вылетевшей из его легких. Глаза были ярко-желтыми и ужасно живыми, и пока Кертис зачарованно смотрел на них, зияющая рана начала затягиваться. Существо шагнуло к беспомощному солдату, и торжествующая гримаса исказила его лицо.

Без всякого осознания, того, что он делает, Кертис повернул серебряный доллар в сторону приближающегося существа. Наполовину зажившие края раны на груди существа, казалось, засасывали монету внутрь. Последовавший за этим крик был криком животного, привязанного к раскаленной добела проволоке, но он быстро оборвался бульканьем, когда начался распад.

***

Утром бригада санитаров вынесла Кертиса на носилках. Его правая рука была погружена в лужу грязи, пропитавшую землю рядом с ним, и врачи не могли разжать кулак от предмета, который был в нем зажат, пока не подействовал морфий.

Дуговой свет

Моим подразделением был 11-й «кавалерийский» полк — «Полк черной лошади». У нас были разведывательные группы из шести человек на уровне батальонов (уникально низкий уровень для американских сил во Вьетнаме). Проведя пару недель на полковой базе в Ди Ане, я попросил перевести меня в одну из полевых частей. Меня направили во второй эскадрон, который только что захватил Снуол в Камбодже.

Моя первая ночь в Камбодже совпала с «Дуговым светом» — операцией под кодовым названием, которое, как я теперь знаю, должно быть написано «Дуговая Лампа». В то время мы не знали, как это правильно написать, особенно там, где я был.

В «Дуговой Лампе» бомбардировщики В-52, модифицированные так, чтобы нести максимальное количество обычных вооружений (сегодня в арсенале ВВС нет ничего подобного, что командиры с сожалением отмечали во время войны в Персидском заливе), летели по три в ряд, обрушивая 750-фунтовые бомбы на джунгли. В зависимости от количества самолетов, выстроившихся в линию позади лидеров, полоса полного разрушения продолжалась на мили или даже на многие мили.

Я никогда в жизни не видел ничего подобного. (Да, есть целый ряд других вьетнамских событий, о которых я мог бы сказать то же самое; но это не менее верно). Бомбы падали в десяти милях к югу от нас, но вы не могли говорить из-за звука непрерывных взрывов. Земля дрожала, весь горизонт горел белым светом, и все это продолжалось, продолжалось и продолжалось.

Я вернулся в Мир и снова принялся писать. Я хотел заняться мечом и колдовством, но, как я уже упоминал, в профессиональных журналах не было рынка для этого жанра. Мои друзья Мэнли и Карл во время одной из наших семейных встреч предложили мне попробовать использовать мой вьетнамский опыт в сюжете вместо того, чтобы переносить все в далекое прошлое.

Кажется ли это довольно очевидной идеей? Это определенно так — сейчас. А в то время… Я не знаю. Я немедленно последовал совету своих друзей, но уже тогда понимал, что есть много вещей, от которых я старался дистанцироваться.

На самом деле, писать о Вьетнаме в виде художественной литературы — это лучшая терапия, которую я мог бы найти для тех вещей, которые меня беспокоили. Сказав это, нужно добавить, что это похоже на прививку живой культуры: результат можно ожидать очень хороший, но возможность катастрофической вспышки как прямой результат этого процесса была реальной.

Я написал «Дуговой свет» и отправил его в издательство «Фэнтези и научная фантастика». Мистер Ферман, который по-дружески отверг мои рассказы о мече и колдовстве, купил эту историю чуть меньше чем по 2 цента за слово.

Один знакомый прокомментировал, что следующий рассказ, который я написал о юго-восточной Азии («Контакт»!) воспринимается так, будто я думал, что все побывали во Вьетнаме. Это возражение в равной степени справедливо и для «Дугового света». Там много непонятного жаргона и много оборудования, незнакомого тому, кто не имел с ним дела.

Проблема более фундаментальна, чем неудача ремесла (хотя это, конечно, плохое мастерство с моей стороны): это было симптоматично для неспособности понять границы гражданской жизни. Большинство читателей глубоко невежественны в вопросах, которые постоянно волновали меня, будь то жизнь или смерть, и я просто не понимал этого.

Это была моя первая продажа (а позже и первое появление) в профессиональном научно-фантастическом журнале.

***

Кряхтя и рыча, девятнадцать гусеничных машин отряда «G» заняли ночную оборонительную позицию. С дороги за ними наблюдала семья бесстрастных камбоджийцев. Командир ближайшей машины, «три-шесть», помахал им рукой, когда его «штурмовой бронированный конь», содрогнувшись, описал тридцатиградусную дугу и приготовился занять свое место в лагере. На плоских алюминиевых бортах танка красной краской было написано название «Рогатый конь», и графическая пародия на эмблему полкового жеребца. Никто из невозмутимых, плосколицых зевак не выказал ни малейшего интереса, даже когда танк покачнулся в сторону и начал крениться. Командир танка высунулся из своего купола посередине, тщетно пытаясь понять, в чем дело. Джонс, левый стрелок, выглянул из отверстия под гусеницей и отчаянно замахал руками, пытаясь перекричать шум мотора. Командир кивнул и рявкнул водителю через интерком: — Рывок вправо, и пушкой вперед, Джоди, мы падаем в чертов бункер!

Дизель взревел, когда Джоди полностью выжал левое сцепление и нажал педаль газа. Танк снова стал менять уровень, когда левая гусеница начала выплевывать из-под себя искореженную растительность. — Глушите двигатель, — приказал командир машины и во внезапно наступившей тишине крикнул в командную машину, которая была в центре неровного круга машин: — Капитан Фуллер! Мы находимся в бункерном комплексе!

Голый, потный офицер уронил банку пива, которую уже начал открывать, и схватил свою грязную М16. Что бы вы ни делали, ежедневно чистя винтовку и держа ее в футляре, удушливая пыль, поднятая гусеницами, неизбежно вползала в нее в конце дневного перехода. И если они действительно были в бункерном комплексе, то переезд еще не закончился. Все знали, что случилось с отрядом «Е» в ноябре прошлого года, когда они расположились лагерем на незамеченном комплексе, и дюжина саперов той ночью прокралась внутрь этой ночной позиции обороны.

Провал в грунте — неправильный овал примерно в фут вдоль большей оси, выглядел бескомпромиссно черной дырой на фоне красного латерита голой земли. Хуже того, наклоненный край плиты был отчетливо виден сзади, доказывая, что полость внизу была искусственной. Все знали, что азиаты строили бункеры здесь, в «Клюве попугая», уже лет двадцать, а то и больше, но капитан никогда раньше не видел каменных бункеров.

— Хотите, чтобы я взорвал его? — сказал кто-то. Фуллер увидел, что это был рыжеволосый командир танка, который обнаружил бункер. Его звали Кейсли. Он держал наготове свое нелегальное оружие 45-го калибра в одной руке, и пару безосколочных гранат в другой.

— Дайте мне одну из них, — прорычал сержант Пикок, протягивая свою огромную черную руку к более молодому солдату. Кейсли передал ему одну из гранат и наблюдал, как тот мастерски лепит вокруг нее фунт с четвертью пластиковой взрывчатки. Белая взрывчатка заключила весь металл, кроме ручки и предохранительной чеки, в комковатый кокон. — Сначала мы этой бункерной бомбой, попытаемся узнать, нет ли кого дома, — удовлетворенносказал сержант. — Лучше отойдите назад. И он выдернул чеку.

По всему лагерю люди наблюдали за тем, что происходило рядом с «три-шесть». Никто не следил за джунглями, но ведь узкоглазые не нападали на бронетанковые части днем. Кроме того, дюжина камбоджийцев все еще сидела на корточках на дороге. Разведка могла ошибаться, но местные жители всегда знали, когда возникнут проблемы.

Пикок придвинулся поближе к провалу, слегка пригнувшись при мысли, что в последний момент из нее может выскочить плоское коричневое лицо с горящими за прицелом автомата АК глазами. Он зажмурился и моргнул, затем судорожным движением бросил бомбу на последний ярд и метнулся назад.

— Господи Иисусе! — прохрипел он. — Господи Иисусе! Там, внизу, воняет как ничто на свете!

— Ну и что из этого? — оборвал его Фуллер, нервничая из-за чего-то необычного. Бункерная бомба взорвалась с глухим грохотом, как «вишневая бомба» в мусорном баке, только в тысячу раз громче. Грязь и свистящие осколки камня взметнулись вверх, падая, в основном, на «три-шесть» и осыпая его в течение тридцати секунд. Команда прикрыла глаза руками и прижала к плечам стальные каски. Капитан Фуллер, стоявший на коленях рядом с танком под неожиданным дождем грязи, вдруг задохнулся и с проклятиями вскочил на ноги. — Боже мой, — взревел он, — куда дует ветер? Склепная вонь, которая сочилась из недавно открытого бункера, была очень сильной, и неописуемо отвратительной. Ранее его отряд нашел останки вьетнамских солдат, закопанных в джунглях несколько месяцев назад в сыром тепле, нашел их и выкопал, чтобы найти документы; но та вонь ничего не значила для него.

— Должно быть, это был госпиталь, — предположил сержант Пикок, выбираясь из ямы с подветренной стороны. Он прикрывал нос темно-оливковым носовым платком. — Господи, — повторил он, — я никогда ничего подобного не нюхал.

Дизель «три-шесть» снова ожил и повел танк против ветра от провала по широкому кругу. В десяти ярдах он остановился, повернувшись носом на дорогу рядом со следующей машиной, и Кейсли небрежно спустился с танка. Он все еще держал в руке пистолет. — Боже, вы только посмотрите, — сказал он.

Когда взорвался заряд, он поднял крышу над узким склепом длиной около десяти футов и шириной вдвое меньше. В любом месте крыша не могла находиться ниже поверхности почвы более чем на несколько дюймов. Относительно небольшая часть обломков, поднятых взрывом, упала обратно в полость, оставив ее открытой для глаз людей, стоявших на ее краю. Большая часть мусора на полу склепа состояла из костей. Все они были сухими, и многие из них были разбиты взрывом в порошок. Один череп, оставшийся целым по какой-то случайности, таращился на северную стену.

А на него свирепо уставился идол. Он был около шести футов высотой, вырезанный из полосчатого мыльного камня вместо вездесущего латерита, чья рябая шероховатость образует стены и орнамент большинства камбоджийских храмов, даже Ангкор Ват. Хотя существо стояло на двух ногах, в нем не было ничего человеческого. Клыкастая челюсть скривилась в злобной гримасе, глядя поверх своего брюха. Одна когтистая рука покоилась на животе, другая, очевидно единственная пострадавшая от взрыва, была отломлена у плеча и лежала наполовину засыпанная гравием на полу. Серо-черные отметины на камне смешались, придавая изображению живость, которой у него не должно было быть; Фуллер моргнул, почти ожидая, что из отрубленной руки хлынет кровь. Повсюду лежали миазмы разложения, медленно рассеиваясь на горячем ветру.

Фуллер на мгновение заколебался, заглядывая через край. — Кто-нибудь видит здесь дверь?— спросил он. Никто из группы, медленно собравшейся на краю склепа, не ответил. Весь склеп был облицован тонкими плитами из того же камня, что и идол. Линия за линией волнистые, декоративные камбоджийские письмена непонятно покрывали их поверхность. На фрагментах крыши склепа виднелись похожие отметины.

— Это не госпиталь, — без всякой надобности заявил сержант Пикок, вытирая ладони о ягодицы своей униформы. Светло-зеленый материал потемнел от пота.

Джоди Бредт, низкорослый рядовой первого класса, который управлял машиной «три-шесть», неторопливо подошел с противогазом в руке. Он относился к войне чуть более серьезно, чем большинство остальных членов отряда, и держал свой противогаз в танке вместе с собой, вместо того чтобы похоронить его на дне своей спортивной сумки. — Хотите, я загляну вниз, капитан Фуллер? — важно спросил он.

— А почему бы вам не подать заявление, чтобы стать официальной туннельной крысой? — усмехнулся его командир, но одобрительно кивнул. — Да, давайте. Будьте осторожны, ради Бога, но я думаю, что это мог быть просто старый храм.

Джоди натянул маску противогаза, практически ослепив себя даже в ярком солнечном свете. Линзы были пыльными и поцарапанными от многомесячного пребывания в танке. Предварительный вдох убедил его, что зловоние почти рассеялось, но теперь он уже не мог снять маску, когда сделал такую презентацию. Он осторожно спустился с края обрыва. Сержант Пикок опустился на колени, чтобы придержать его за запястье на случай, если он поскользнется; под любой из изящно вырезанных плит могла быть мина. Азиаты были очень умны в таких вещах. Тем не менее, любые мины там внизу должны были взорваться, когда взорвалась брошенная граната. Он позволил своим ногам коснуться земли немного увереннее и провел рукой по стене. — Я не вижу никаких вращающихся дверей или чего-то еще, — доложил он. — Может быть, они проникали сюда через крышу, а?

— Черт возьми, теперь мы этого никогда не узнаем, — фыркнул Кейсли.— Эй, капитан, по-моему, этот запах уже почти исчез. Позвольте мне спуститься туда.

— А зачем же? — хмыкнул Фуллер. — Хотите забрать эту статую с собой в отпуск?

Командир танка ухмыльнулся — капитан довольно хорошо знал своих людей. — Нет, она слишком большая. Я подумал, что один из этих черепов будет хорошим сувениром, если мой багаж не будут проверять слишком тщательно.

Фуллер выругался и рассмеялся. — О’Кей, — сказал он, присаживаясь на корточки и готовясь прыгнуть внутрь, — давайте, вы нашли это место. Но я хочу, чтобы все остальные вернулись на свои места. Мы уедем отсюда через пять минут, как только я сам здесь посмотрю.

— Эй, Рэд, бросьте мне что-нибудь, — небрежно попросил Кейсли один из свидетелей, но капитан повелительно махнул на него рукой. — Идите, черт побери, я не хочу, чтобы вы все торчали здесь на случай, если эти узкоглазые уже там. Он спрыгнул вниз, присоединившись к Кейсли и водителю, чья маска свисала с его руки. Воздух был густым, но уже утратил прежнее зловоние.

Кейсли поднял череп, который он хотел получить в качестве трофея, просунув пальцы в обе глазницы. Когда он поднял его до уровня пояса, кость рассыпалась в порошок. То, что осталось от черепа, разбилось до неузнаваемости, когда упало на пол. — Черт возьми, — выругался командир танка, сердито пиная кучу пыли, — почему он не сделал этого, когда взорвалась граната, если он вообще должен был это сделать? У меня появилась надежда, и посмотрите, что из этого вышло!

Пикок, сидевший на корточках, как черный Будда, на краю склепа, хихикнул. — Ну, в следующий раз, когда у нас будет узкоглазый, вы просто отрежете ему голову и высушите ее. Как же так, Рэд? Найдите себе хорошую, свежую голову, чтобы отвезти ее своей жене.

Кейсли снова выругался. Капитан держал в руках еще одну кость. Это была бедренная кость, срезанная в нескольких дюймах от коленного сустава. Если бы осколок не сделал этого, то ущерб был нанесен из невообразимого прошлого. Кость была почти такой же сухой и хрупкой, как и череп, который рассыпался в порошок в руках Кейсли. Он бросил ее сержанту, озадаченно покачав головой. — Как вы думаете, сержант, сколько ей лет? — спросил он. — По-моему, я никогда раньше не видел ничего такого, чем можно было бы воспользоваться.

— А вот этот старикан все еще в прекрасной форме, — вставил Джоди, стукнув жестокого идола по носу противогазом. — Граната почти не причинила ему вреда, правда? Он пнул ногой отломанную конечность, лежащую рядом со статуей. Остальные, более или менее сознательно, избегали смотреть на идола своими глазами. Если присмотреться внимательнее, то грубые завитки на том предмете, который должен был изображать волосы, казалось, двигались сами по себе. Вероятно, это было зерно камня.

— Черт возьми, — сказал Фуллер. То, как он это сказал, было не совсем кощунственно. — Вы только посмотрите на это.

Водитель ногой выбросил сломанную то ли руку, то ли лапу, или что-то еще из груды обломков, в которой она лежала. Прежде невидимая фигура человека — это явно был человек — была зажата в когтистой хватке чудовища. Человек был вылеплен лишь частично из того, что удерживало его, примерно в тридцати дюймах от ноги до того места, где была бы голова, если бы она не была отломана взрывом. Фуллер присмотрелся внимательнее. Нет, фигура изначально была вырезана именно так, безвольная и безголовая в когтях идола. Ухмыляющаяся пасть бога-зверя, казалось, приняла еще более неприятное измерение. Фуллер протянул руку сержанту Пикоку. — Сержант, дайте мне руку. Ну же, вы двое, мы уходим отсюда.

— Думаете, узкоглазые использовали это место как госпиталь? — спросил Джоди, выкарабкиваясь на поверхность при поддержке Кейси. Джоди всегда упускал последнее слово, и у него не хватало ума самому его произнести.

— Я не знаю, что они там делали, — проворчал Фуллер. — Если здесь есть один бункер, то их может быть и сотня, и я не собираюсь сидеть, сложа руки, чтобы это выяснять. Я попрошу, чтобы Б-52 нанесли здесь удар. Видит Бог, они уже достаточно расплющили пустые джунгли, и захотят ударить в такое место, как это.

Кейсли поднял кусок крыши склепа и подбросил его на ладони.— Эй, — сказал он, — может быть, кто-то из местных говорит по-английски. Я хотел бы знать, что скажут эти закорючки.

— Вам придется найти их, чтобы спросить, — пожал плечами Пикок. — Должно быть, они убежали, когда взорвался бункер.

— Ммм, — проворчал Рэд. — Ну, в любом случае это будет сувенир. В кругу стоящих машин заработали двигатели. Один из стрелков, держа в руке радиошлем, подал знак Кейсли. — Давайте, Рэд, — крикнул он, — мы выдвигаемся. Кейсли кивнул и побежал трусцой к танку. Он тоже не жалел, что покидает это место. Совсем не жалел.

***

Полный экипаж «три-шесть» состоял из четырех человек, и поэтому они разделили охрану на двухчасовые смены с 22.00 до 06.00. Новое место было точной копией того, которое они только что покинули, низкие джунгли приближались к посыпанному гравием Шоссе 13, но, по крайней мере, здесь не было никаких бункеров. Или идолов. У Кейсли была последняя смена, соответствующая его рангу, которая означала, что он мог спать шесть часов без перерыва, но он, похоже, никак не мог заснуть. Воздух был прохладным, и туманным, скрывая танки так плотно, что «Шеридан», стоящий в лагере слева, был почти невидим. Хорошая ночь для саперов. Кейсли почти физически ощущал, как они подползают все ближе.

Он взглянул на часы. Три часа — смена Джоди. Командир растянулся на закрытом грузовом люке танка бронированной кавалерии, в то время как два артиллериста спали внутри на матрасах, уложенных поверх упорядоченных ящиков с боеприпасами. Он должен был видеть Джоди, сидящего в куполе и смотрящего в джунгли. На первый взгляд водителя там не было, и Кейсли сел, чтобы убедиться, что маленький парень не ушел, и не сделал чего-то необычно глупого. При первом же звуке движения у себя за спиной Джоди, склонившийся над пулеметом пятидесятого калибра, ахнул и выпрямился. — Господи, Рэд, это же вы. Господи, да вы меня просто шокировали! — нервно прошептал он.

Кейсли резко повернулся, оперся левым боком на наклонную сталь купола и выглянул в темноту. — Не могу заснуть, — пробормотал он. Шорох помех, вырывающихся из радиошлема водителя, был успокаивающим, механическим.

— Мне кажется, там кто-то есть, — внезапно выпалил Джоди, махнув рукой в сторону тумана. — Я все время слышу, как что-то движется.

Где-то вдалеке раздалось что-то похожее на гром. Он не казался громким, пока вы не попытались пошептаться на его фоне. В отличие от грома, он не прекратился. Шуршащий, грохочущий звук все продолжался и продолжался, а на западе небо периодически озарялось белыми вспышками.

Джоди напрягся. — Что это за чертовщина?— он запнулся, его правая рука уже потянулась к зарядной рукоятке пулемета. Командир танка усмехнулся и остановил его. — Господи, да вы же новенький, — беззлобно сказал Кейсли. — Это первый раз, когда вы слышите Дуговой свет?

Безучастное выражение лица Джоди было заметно даже в полумраке. — Дуговой свет, — повторил командир. — Ну, знайте, что это удар бомбардировщиков Б-52. Черт побери, это должно быть, по меньшей мере, в десяти километрах отсюда.

— В десяти километрах? — удивленно спросил водитель. — Я даже на минутку испугался.

— Если там и есть какие-нибудь узкоглазые, то это их еще больше напугает, — уверенно заявил Кейсли.

— Подождите, пока мы не пройдем через один из разбомбленных районов, и вы все увидите. Они просто сглаживают целые полосы джунглей, шириной в четверть мили и длиной, на которую бомбят самолеты. И не остается ничего выше травы.

Он снова взглянул на часы и выругался.— Послушайте, мне нужно немного поспать. Разбудите меня через полчаса, ладно?

— Вы же не думаете, что там что-то есть, Рэд?

— Черт возьми, я не знаю, — проворчал командир танка. — Смотрите внимательно и разбудите меня через полчаса.

Что-то давило на них из темноты, но это мог быть только туман. Кейсли плотнее завернулся в свою плащ-накидку и снова погрузился в беспокойный сон. Сначала он бесцельно дремал, но потом вспомнил покрытый письменами склеп, в котором стоял днем. Он снова был там, но крыша была заменена, а стены были высотой в несколько миль. Идол уже ждал его. Его челюсти из мыльного камня оскалились, и оставшаяся рука начала вытягиваться вперед. Зловоние почти ощутимо исходило из его пасти.

— Господи Иисусе! — пробурчал командир танка. Его голова зазвенела от удара, который он нанес ей, неудержимо ударившись о купол, чтобы вырваться из своего сна. Даже проснувшись, он ощущал в ноздрях тяжелый запах склепа. — Господи, — повторил он уже тише. Если бы он знал, какой кошмар ему предстоит пережить, то он сменил бы Джоди прямо сейчас, в 3.15, и пусть бы водитель увидел кошмар в своем сне.

Было еще совсем темно; рассвет и закат в тропиках случаются внезапно. Светящиеся стрелки его больших наручных часов были видны ровно на пяти минутах пятого, то есть через двадцать минут после того, как Джоди должен был разбудить его. — Эй, черепаха, — прошептал он, — я же сказал вам, чтобы вы подняли меня без четверти. Вам так понравилось дежурить, что вы решили сдвинуть мою смену?

Нет ответа. Кейсли, встревоженный молчанием водителя, заглянул в купол. Легкая ткань рубашки водителя слабо выделялась там, где его торс прикрывал пулемет. Несмотря на все его разговоры о том, что он слышал что-то в джунглях, Джоди заснул.

Внутри бронированной машины тихо зашипело радио. — Ну же, Джоди, — подтолкнул его Кейси. Он положил руку на плечо водителя. Тело Джоди плавно соскользнуло с сиденья, провалившись сквозь купол внутрь машины. Один из стрелков резко проснулся с испуганным проклятием и включил фонарик.

Стоя на задней платформе танка, Кейсли уставился на темную влагу на своей руке. На какое-то мгновение он был слишком ошеломлен, чтобы посмотреть внутрь машины, на тело Джоди, распростертое в безголовой непристойности.

***

Капитан Фуллер зевнул, затем тряхнул головой, чтобы прийти в себя. — Очень надеюсь, что сегодня у нас не будет еще одного сапера, — пробормотал он. — Господи, как же я устал.

Сержант Пикок методично проверил створку палатки, убедившись, что она закрыта и не пропускает свет от маленьких желтых лампочек внутри. Двигатель командной машины был включен, громыхая, чтобы питать освещение и два радиоприемника в самом танке позади палатки. Была уже полночь, и послышались потрескивающие голоса, когда радист объявил перекличку машин, собранных вокруг ночной позиции обороны.

— По правде говоря, — продолжал Фуллер с улыбкой скрытого смущения, — я плохо спал прошлой ночью еще до того, как Кейсли начал кричать. Мне приснился адский кошмар. Господи, что же это была за штука.

— Я знаю, как узкоглазые делают это в Корее, — сказал Пикок, его большие карие глаза насторожились. — Отрезают парню голову и оставляют ее его приятелю спать рядом с ним. Я думаю, они решили, что эта история, которая везде распространилась, приносит больше пользы, чем, если бы они просто убивали их обоих.

Офицер нетерпеливо пожал плечами, погруженный в свои мысли. — Я имею в виду этот сон. Ты же не ждешь, что твои собственные сны вернутся к тебе здесь. Господи, у нас и так достаточно проблем с этими азиатами.

— Сегодня мы продвинулись на десять километров, — мягко сказал чернокожий сержант, ерзая всем телом на своей койке. — Вероятно, вы были правы, полагая, что в джунглях, где мы были прошлой ночью, есть бункерная система. Они будут только рады, если бы мы убрались отсюда, и не станут нас преследовать.

Капитан Фуллер его не слушал. Его лицо было странно напряжено, и он, казалось, пытался уловить какой-то звук снаружи палатки. — А кто там бродит, Пикок? — наконец, спросил он.

— Да, сэр? — сказал тот, встал, и просунул голову в полог палатки, держа края ткани близко к шее, чтобы блокировать свет изнутри. Там не было ничего, ничего, кроме ужасной вони, которая, казалось, пропитала все вокруг. Он вернулся обратно в палатку. — Кажется, все в порядке, сэр; на одном из танков работает радио, может быть, вы его и слышали.

— Нет, нет, — раздраженно возразил офицер, — это кто-то двигался. Наверное, кто-то просто сходил помочиться. Господи, я слишком нервничаю, чтобы заснуть, и слишком устаю, чтобы мыслить здраво, когда не сплю. Черт возьми, как бы я хотел, чтобы скорее наступил июль, чтобы я мог получить отпуск и забыть это проклятое место.

— Пусть вас не беспокоят сны, — тихо посоветовал сержант Пикок.— Я знаю, что такое сны; в детстве мне снились дурные сны, но мама будила меня и говорила, что все в порядке, что это ничего не значит. И это так, как только вы проснетесь. Даже то, что было вчера вечером…

— Послушайте, Пикок, — прорычал капитан, — вот чего я не хочу, так это выслушивать ваши нотации о том, что я веду себя по-детски. Кроме того, откуда вы знаете, что мне снилось прошлой ночью?

— Простите, сэр, — сказал сержант с бесстрастным достоинством, — но я не знаю, что вам снилось. Я имел в виду свой собственный сон об идоле — ну, вы знаете, о том, что был на вчерашней, первой позиции обороны. Это было довольно плохо, эта тварь тянулась ко мне и все такое, но я знал, что это было просто …

Капитан в ужасе уставился на него, и вся красновато-желтая краска сошла с его лица. — Боже мой, — прошептал Фуллер. — Боже милостивый, вы хотите сказать, что вам тоже это приснилось? Он встал. Койка заскрипела, и на голой груди звякнули жетоны. По крайней мере, до его ушей донесся еще один звук, доносившийся снаружи.

— Черт побери! — крикнул Фуллер. Его М-16 лежала под койкой, поперек, между головой и центральными ножками койки. Он выхватил ее и отдернул назад затвор, который с лязгом вернулся на место, открыв патронник. С винтовкой в руках, не сказав больше ни слова сержанту, капитан шагнул через полог палатки. В заднюю часть палатки заглянул радист, чтобы посмотреть, что там происходит. Сержант Пикок пожал плечами и покачал головой. За пределами палатки они услышали сердитый голос командира: — Ладно, кто там, черт возьми…

Голос чудовищно перешел в крик, пронзительный и полный ужаса.— Боже Мой! — выпалил радист и снова прыгнул на свое место перед аппаратурой. Сержант Пикок схватил свой пистолет в кобуре и мачете, которое было рядом с ним, его правая рука коснулась выключателя и погрузила палатку в темноту. В танке, позади него зловеще замигали рации, когда атлетично сложенный сержант нырнул в ночь.

Там ничего не было видно. Крик оборвался так же быстро, как и начался. С одного из стоящих кругом танков донеслось сердитое шипение, когда кто-то выпустил вверх осветительную ракету на парашюте. Ее холодное сияние показало не более чем черные тучи, когда она дымно опускалась вниз, двигаясь на юг под вялым ветром. Теперь по всему кругу раздавался грохот оборудования, люди нервно приводили в действие оружие и запускали дизели. — Вот там! — крикнул кто-то с южной части лагеря. Ракета, теперь уже желтая, в свои предсмертные мгновения осветила что-то, лежащее на краю джунглей.

— Прикройте меня, — крикнул Пикок. С пистолетом в руке он побежал к остаточному изображению объекта. Что-то твердое скользнуло под ногами, но не настолько, чтобы он споткнулся и упал. Это была М-16. Он даже не остановился, чтобы поднять ее. Он тяжело пробежал между двумя танками, выходя на узкую полосу между лагерем и джунглями, разрытую машинами, маневрировавшими там днем. Он был уже очень близко к тому, что осветила ракета. — Дайте мне немного света! — взревел сержант, не обращая внимания на то, что это может выдать его любому затаившемуся снайперу.

С ближайшего танка тут же засиял пятикамерный прожектор. Свет заколебался, а затем, найдя цель, стал ровнее. Плоский луч лежал длинным овалом поперек предмета, мелькнувшего в свете ракеты.

— Сержант, это капитан?— крикнул кто-то с танка. Должно быть, радист сказал им, кто кричал.

— Нет, не совсем, — странным голосом ответил сержант. Он смотрел все дальше в джунгли, на тени, прыгающие позади света. — Это всего лишь его нога. Нет, я ошибаюсь, я думаю, что остальная его часть все-таки здесь. Господи, я очень надеюсь, что его семья знает гробовщика, который любит собирать паззлы.

***

Лейтенант Уортингтон снова повернулся к сердитому солдату, почесывая каштановые волосы, прилипшие к его голове. На карточном столе перед ним лежали три части рельефной карты, соединенные вместе, и покрытые слоем прозрачного ацетата.

— Послушайте, Кейсли, — сказал офицер с угасающим терпением, — я знаю, что вы потрясены; мы все потрясены. И вдобавок ко всему, я должен держать этот отряд в боевом состоянии, пока не найдут замену Фуллеру. Но я не собираюсь вести отряд обратно на юг, чтобы взорвать проклятого идола только потому, что у вас о нем плохие сны. Кроме того, посмотрите сюда, — он подтолкнул карту в сторону командира танка, указывая толстым пальцем на длинный прямоугольник, закрашенный красным карандашом. — Это место закрыто с шести утра до полуночи воскресенья. Наверное, там действует кто-то еще, и в штабе не хотят, чтобы мы стреляли друг в друга.

Рыжеволосый командир танка сжал кулаки. — Я же говорю вам, — проскрежетал он напряженным голосом, — он идет за нами. Сначала Джоди, потом капитан… черт возьми, а почему вы думаете, что он уйдет, когда получит меня и Пикока? Мы все были там.

— Капитан Фуллер был съеден тигром, — отрезал лейтенант.— А теперь почему бы вам не прекратить обсуждать это дерьмо и не вернуться к своему танку?

— Чертовски забавный тигр, который не оставляет следов…

— Так он прыгнул! Вы собираетесь выбраться отсюда или вернетесь в Куан Лой под охраной? — Уортингтон начал подниматься с шезлонга, чтобы придать своим словам особую выразительность.

На мгновение ему показалось, что военнослужащий сейчас ударит его, но затем Кейсли повернулся и зашагал прочь, не отдав чести. Ну что ж, отдание чести, все равно, не было обычным делом в полевых условиях, сказал себе лейтенант, возвращаясь к своей работе по разбору беспорядка, который оставил ему капитан.

Под брезентом у танка снабжения сержант Пикок сидел за другим карточным столом, потягивая сок из пятигаллонного контейнера. Он поднял глаза, когда приблизился Кейсли. Первый взвод вернулся из конвоя поздно, и несколько человек все еще ужинали неподалеку.

— А разве вы не можете что-нибудь с ним сделать, сержант? — взмолился командир танка. Его тело под загаром приобрело нездоровый оттенок, который первый сержант впервые заметил без пояснений. Молодой человек был готов сорваться.

— Ну, я думаю, он прав, — сказал негр без всякого выражения. — Я знаю, о чем вы думаете, это просто был плохой сон…

— Один и тот же сон два раза подряд! — перебил его Кейсли, — и у вас это тоже было. Он налил из контейнера чашку сока, и это действие, казалось, успокоило его. — Господи Иисусе, вы же не можете сказать мне, что это просто совпадение, а не то, что случилось именно тогда, когда мы спали!

Сержант пожал плечами. — Так что, может быть, мы чем-то надышались, — согласился он, — и это заставило нас вспоминать о той вонючей дыре, которую мы недавно открыли. Это может быть так, вы же знаете. Может быть, какой-нибудь тигр использовал это место как пещеру и уловил исходящий от него запах. Сон ничего не значит, вот и все, что я хочу сказать. Если здесь бродит этот тигр, мы пристрелим его в следующий раз.

Рыжеволосый сделал глоток сока, с хлюпаньем проглотил его, и криво усмехнулся. — Сержант, — сказал он, — я почти уверен, что вы в это верите. Даже если вы чертовски хорошо знаете, что единственный шанс для нас с вами и, возможно, для остальных членов команды — взорвать этого идола, прежде чем он доберется и до нас. Само собой разумеется, что если мы увидим его во сне только с одной рукой и разнесем вдребезги все остальное, то он вообще не сможет прийти за нами.

Сержант усмехнулся: — Ну, тебе лучше просто надеяться на то, что ты ошибаешься, сынок, потому, что нам не позволят вернуться и взорвать эту штуку. Было бы здорово, если бы арвины напали на нас из засады или мы попали бы под батарейный веер наших собственных орудий 155 мм, не так ли?

— Черт побери, как вы можете оставаться таким спокойным?— взорвался более молодой человек. Сержант Пикок оглядел его с ног до головы, прежде чем ответить: — Ну, я же говорю тебе, сынок, когда я был примерно твоего возраста в Корее, мой взвод удерживал хребет, который азиаты очень хотели заполучить. Они напали на нас со штыками, помнишь те старые русские штыки, с лезвием в семнадцать дюймов? Один из них шел прямо на меня, и я клянусь, что он был самым большим узкоглазым, которого я когда-либо видел, даже больше меня. У меня был карабин с обоймой на тридцать патронов, и я выстрелил этому сукину сыну прямо в грудь. Я имею в виду, что выстрелил в него тридцать раз, черт возьми. И он продолжал идти.

— Я не мог в это поверить. Вся передняя часть его одежды была в крови, а он просто продолжал идти. Я выстрелил в него в последний раз, находясь ближе, чем ты сейчас, а потом он проткнул своим проклятым штыком все мои внутренности, прежде чем умереть. Я сказал себе: — «Миссис Пикок, ваш любимый сын не вернется, потому что эти хачики заставили зомби сражаться за них». Но, оба раза я ошибался. Меня отправили в Японию и вернули обратно вместе с остальным подразделением еще до перемирия. И этот хачик тоже не был волшебником, просто он был сильнее всех на свете. С тех пор я просто не позволяю ничему напугать меня — особенно магии, даже когда я ее вижу. Все это вылетело из меня, когда меня проткнул штык.

Кейсли обреченно покачал головой.— Надеюсь, вы сможете сказать это завтра утром, — пробормотал он. — И я молю Бога, чтобы он вас услышал. И он пошел в направлении своего танка.

Бейли и Джонс сидели перед куполом, играя в криббидж и рассеянно наблюдая за окружающими джунглями. Теперь, когда Джоди не стало, водителем стал Бейли, а это означало, что в перестрелке будет задействован только один пулемет. — «Господи, ну почему я должен беспокоиться об этом»? — яростно спросил себя Кейсли. — Привет, — поприветствовали его остальные, на что он просто кивнул, забрался в купол и внимательно посмотрел вдоль ствола пулемета. Однако это не доставило ему того приятного ощущения, которое иногда возникало ранее.

— Слушайте, Рэд, — сказал Джонс, не отрывая глаз от своих карт, — вы что-то не очень хорошо выглядите. Мы с Питом решили сегодня вечером прикрыть вас и дать вам немного поспать.

— Нет, большое спасибо, дружище, но нет.

— Да ладно вам, Рэд, — вмешался Бейли. — Вы так устали, что упадете с танка, если не поспите немного. Черт возьми, мы же не можем допустить, чтобы это случилось с дембелем, до которого осталось всего двадцать семь дней, не так ли?

— Двадцать восемь, — машинально поправил его Кейсли. Боже, так близко к дому, и должно же было это случиться! Было бы очень плохо получить удар от азиатов сейчас, но, черт возьми, представьте себе…

— Что скажете, старина? — попытался уточнить Бейли.

— Извините, я действительно очень вам благодарен. Но сегодня я спать не собираюсь. Я знаю, о чем вы думаете, но я прав. Если он захочет меня достать, то обязательно так, чтобы разбудить. Вот в чем дело.

Джонс поймал взгляд Бейли, стоящего ниже линии взгляда командира. Водитель нахмурился и пожал плечами. — «Пятнадцать-два», «пятнадцать-четыре» и пара «шестых», — угрюмо подсчитал он танки.

Небо было прекрасным. Полосы облаков на западе разбили яркий закат на три оранжевых лезвия, пронзивших небеса и истекающих кровью в потоке кучевых облаков. Отражающие клинья высотой в несколько миль стояли, как три краеугольных камня арки, более ошеломляющие, чем любой восход солнца. Они быстро съежились, углубились и исчезли. Те же самые облака, которые сделали возможным это красивое представление, полностью закрыли луну и звезды. Это будет еще одна непроглядная ночь.

Джонс подошел к грузовому люку и достал из холодильника три пива. Он передал их командиру танка, чтобы открыть открывалкой, висящей на боку купола. Во Вьетнаме нет крышек с выдергивающимся сегментом. — «Господи, как же мало льда», — подумал Кейсли, потягивая теплый Пабст. — «Что за адское место для смерти»!

По щебнистой почве заскрипели шаги. Сердце Кейсли подпрыгнуло, когда он обернулся, чтобы найти источник звуков. Тигр, чудовище, кто угодно, но эта тварь может напасть на тебя еще до того, как ты увидишь ее в этой темноте.— Ну, как дела? — спросил знакомый голос сержанта Пикока.

Командир танка расслабился, почти смеясь над своим испугом. — Неплохо, пока прямо сейчас вы не напугали меня до смерти.

— Ты держись спокойно, — предупредил сержант. Он не пытался забраться на танк; вместо этого он стоял рядом, и его голова была немного ниже уровня его бортов. Кейсли выбрался из купола и присел рядом с ним на корточки, чтобы лучше разглядеть большого негра.

— Вы могли бы улететь на вертолете снабжения сегодня вечером, — сказал Пикок, его голос был тихим, но хорошо слышным Джонсу и Бейли внутри танка, а также его командиру.

Но Кейсли было все равно. Он мог бы пережить все, что угодно, если бы ему оставалось жить больше одной-двух ночей. — Не думаю, что это принесло бы много пользы, сержант, — ответил он обычным тоном. — Мы ведь находимся по меньшей мере в десяти километрах от того места, где нашли эту штуку, верно? Первый сержант согласно кивнул.

— Ну, само собой разумеется, что если он вообще может следовать за нами, то с таким же успехом может следовать и за мной в Куан Лой. По крайней мере, здесь у меня есть шанс. Он протянул левую руку и похлопал по тяжелому стволу пулемета пятидесятого калибра, торчащему более чем на три фута из-под купола орудийного щита. — О, я понимаю, — продолжал рыжеволосый, — у капитана была винтовка, а Джоди был прямо здесь, когда идол напал на него, но, черт возьми, там, в Куан Лой или Ди Ан, между мной и ним не было бы ни черта.

Сержант невесело усмехнулся. Кейсли показалось, что он видит очертания мачете, пристегнутого к пистолетному поясу под массивной выпуклостью живота негра. Единственный другой раз, который командир танка мог вспомнить, Пикок носил большой нож, когда был вечер, и они получили сообщение, что на огневую базу ожидается налет, начиная с часу ночи, и что ночные позиции обороны могут ожидать своей доли в любой момент. — Эй, хотите пива? — спросил он. — Оно теплое, но… О Господи!

Более молодой человек прыгнул обратно в свой купол. — А в чем дело? — потребовал ответа сержант. Затем его ноздри сморщились.

— Осветительные ракеты! — закричал сержант во всю силу своих легких. — Всем стрелять осветительными ракетами!

— Какого черта? — в замешательстве выпалил Джонс, когда они с Бейли высунули головы из грузового люка. Затвор пулемета в куполе громко лязгнул, когда Кейсли отдернул рукоятку заряжания. На другой стороне лагеря, кто-то услышал крик сержанта, и с энтузиазмом подчинился, выпустив пару белых осветительных ракет. Они взметнулись вверх, как «римские свечи», рисуя причудливые тени своими короткими множественными бликами и очерчивая силуэт самого сержанта Пикока, когда он пробирался по грязи к командирской машине. Все вокруг было пропитано ужасным зловонием.

Ракеты сгорели дотла. Сержант, черный в еще более глубокой темноте, исчез. Лейтенант Уортингтон, пошатываясь, появился у входа в командную палатку с винтовкой в руке. Затем сержант взревел, и ужасная смесь ненависти и удивления почти заглушила шипение еще одной вспыхнувшей ракеты. В куполе «три-шесть» Кейсли с усилием выругался, развернув взвизгнувшую броню, и направив большой пулемет через позицию обороны.

— Рэд, ради Бога, что вы делаете?— взвизгнул Джонс. Ракета вспыхнула и поплыла вниз на своем парашютике. Сержант Пикок находился в это время между «три-шесть» и командирским танком. Его увеличенная тень извивалась на земле, но, ни одна из его ног не касалась земли. Кейсли нажал на сдвоенную гашетку пулемета двумя большими пальцами. Оглушительные дульные выхлопы ударили по стенам командирской палатки, когда красные трассирующие очереди пронеслись мимо нее. Поток огня хлестал почти прямо по лагерю. Длинная наклонная очередь угрожала всем в отряде, когда ударила в воздух прямо над головой сержанта Пикока. Первый сержант титанически боролся с чем-то невидимым; его правая рука снова и снова полосовала по воздуху сверкающим лезвием мачете, в то время как левая, казалось, цеплялась за невидимое нечто, что его держало.

Небо на юге посветлело и замерцало. — «Это не очередная ракета», — подумал Джонс, когда звук донесся до него, — «и не гром тоже». — «Дуговой свет, удар по району, где они встали лагерем две ночи назад».

Повсюду, в ночной позиции обороны люди кричали в замешательстве. Лейтенант первым подбежал к первому сержанту, но, тут, же рухнул на землю, подавив рвотные позывы и сделав глубокий вдох. Заурчали дизели, но больше никто не стрелял. Ствол пулемета Кейсли окрасился вишнево-красным цветом. Можно было наблюдать, как трассирующие пули начинают падать визжащими дугами, как только они покидают сгоревший ствол, но командир танка продолжал поливать воздух, как из шланга. Сержант Пикок сдавленно вскрикнул, его мачете сломалось и выпало из рук. В тот же миг пулемет израсходовал свой боезапас, и, заикнувшись, замолчал. Отчаянные проклятия стрелка были едва слышны из-за нарастающего грохота взрывов бомб, сотрясающих джунгли к югу от них.

Рядом с сержантом Пикоком в воздухе раздался непонятный хлопок. Первый сержант упал на землю, без сознания, но живой. С улыбкой недоверчивой надежды, запечатленной на его лице последним отблеском вспышки, Кейсли, пошатываясь, вылез из своего купола. Его глаза были прикованы к рябящему свету на юге, и он, казалось, не заметил, как Джонс дернул его за рукав.

— Да благословит Господь Военно-Воздушные Силы, — прошептал командир танка. — Да благословит Господь Военно-Воздушные Силы.

Надо было что-то сделать

В этой истории есть ошибка, на которую обратил мое внимание фанат, служивший в подразделении писарем. Я не исправил ее в этой публикации, но хочу указать на нее.

Персонаж описывается как кавалер «Серебряной Звезды» (медаль) со знаком V — «За доблесть». Писарь объяснил, что «Серебряная звезда» была по определению наградой «За доблесть»; и не было никакого дополнительного упоминания, как это могло бы быть с наградами более низкого статуса: «Бронзовая звезда» или «Благодарственная медаль за службу».

Я ошибся, потому что обосновал описание на реальном солдате, которого я знал во 2-й роте и который, как мне сказали, был награжден «Серебряной звездой» с надписью «За храбрость» в Форте Дефианс. Очевидно, мне неправильно сказали. Теперь я готов поспорить, что этот парень получил «Бронзовую звезду», потому что он был Спец-4, и, честно говоря, медали были больше вопросом ранга, чем заслуг во Вьетнаме. Я знаю одного подполковника, который получил «Серебряную звезду» за то, что его люди так его ненавидели, что они сбили его вертолет, когда он пролетал над ними на марше. Разумеется, эти потери были отнесены на действия противника.

Но это поднимает вопрос об истине, за которую я постоянно борюсь. Я написал эти истории очень близко ко времени, когда эти события произошли, и они настолько правдивы, насколько я мог их сделать, но то, что люди «знали» на месте действия, не обязательно является правдой.

Например, существовала широко ненавидимая всеми форма 90-мм боеприпаса — шрапнельный снаряд, называемый зеленым шаром (от цвета носа) или D-A-D — снаряд с дистанционным взрывателем. Нужно было так установить взрыватель, чтобы снаряд взорвался на выбранном расстоянии от пушки; в идеале просто недалеко от азиата, вьетнамца, которого вы пытаетесь убить. Это был сложный и не особенно надежный снаряд. У нас их было много, и они всегда были первыми, которые использовали командиры танков в безумные минуты, когда они стреляли в темноту, чтобы выпустить как можно больше снарядов в течение шестидесяти секунд.

90-мм пушка наших танков М48 имела Т-образный дульный тормоз. Мне сказали, что «Зеленый шар» имел тенденцию сметать переднюю половину тормоза, и это, конечно, было правдой, так как на многих танках дульные тормоза были повреждены.

На самом деле повреждения (теперь я это знаю) не имели никакого отношения к типу боеприпасов. Это был просто результат того, что пушки стреляли тысячами снарядов в джунглях против партизанских операций, хотя они были предназначены для стрельбы сотнями снарядов (самое большее) во время бронетанковых сражений в Европе. Поскольку нам не нравился «Зеленый шар», мы винили в неудачах боеприпасы.

Так что вы не можете полагаться на мою выдумку, чтобы сказать вам правду… но что касается того, что мы чувствовали и о чем думали, то это реально, и я поддерживаю это сегодня. Написание коротких рассказов и романов — это две разные вещи, такие же разные, как написание прозы и сценариев для телевидения. Есть люди, которые прекрасно справляются и с тем, и с другим (прежде всего Артур Кларк), но способность сделать одно не говорит о вероятности того, что один человек сможет сделать и другое. Рынок сегодня ориентирован на романы. Это прекрасно, и именно написанием романов я зарабатываю себе на жизнь.

Но я пришел к этому через короткие рассказы, что потребовало от меня развития навыков в написании жесткой прозы. «Надо было что-то сделать» — это лучшее, что я когда-либо делал, чтобы эффективно упаковывать историю в сжатые рамки. И я очень горжусь этим.

***

— Он был в коридоре всего минуту назад, сэр,— сказала сморщенная сержант вспомогательной службы, раздраженно отрывая взгляд от пишущей машинки. — Вы не могли обознаться.

Капитан Ричмонд пожал плечами и вышел из оживленного кабинета. В тусклом мраморе моргала дюжина сбитых с толку гражданских лиц, пришедших на допризывный медосмотр. В коридоре больше никого не было. Офицер с толстой талией нахмурился, а затем решил открыть дверь мужского туалета. — Сержант Моржек?— позвал он.

В одной из закрытых кабинок звякнуло стекло, и низкий голос с запинкой пробормотал: — Да, я сейчас. Ричмонду показалось, что он почувствовал запах джина.

— А вы другой любитель страшного?— спросил голос, когда кабинка распахнулась. Любая отповедь Ричмонда увяла бы, если бы его глаза остановились на мертвенно-бледной фигуре в плохо сшитом зеленом костюме. На рукавах — шевроны взводного сержанта, а под ними — более длинный ряд служебных нашивок, чем капитан только мог помнить. Боже, этот ходячий труп мог бы служить и во Второй мировой войне! Большинство ленточек, расположенных над нагрудными карманами сержанта, были незнакомы, но Ричмонд заметил маленькую букву «V» — за доблесть, мелькнувшую в центре серебряной звезды. Даже в те счастливые медальные дни в Юго-Восточной Азии они достались немногим.

Щеки сержанта ввалились, а пальцы казались нелепо тонкими там, где они лежали на двери или сжимали ручки застегнутой на молнию сумки, приготовленной для самоволки. Там, где не было бородавок, его кожа была белой, как у каторжника; но бородавки были почти повсюду, на руках и на лице, десятки и десятки их, теснились друг к другу в расплывчатой непристойности.

Сержант резко рассмеялся. — Хорош я, правда? Врачи говорят, что там я получил слишком много солнечного света, и от этого у меня появляются бородавки. Черт возьми, четырех лет для этого было вполне достаточно.

— Ммм, — смущенно пробормотал Ричмонд, продвигаясь обратно в холл, чтобы что-то сделать. — Ну, машина стоит сзади… если вы готовы, мы можем повидать Лунковски.

— Да, черт возьми, — сказал сержант, — именно за этим я и пришел, чтобы повидаться с Лунковски. Он передвинул свою сумку, следуя за капитаном, и она снова звякнула. Раньше вгруппе извещения всегда был другой человек — офицер США, как и сам Ричмонд. Он слышал, что в некоторых подразделениях с низкими потерями принято позволять тем, кто хорошо знал покойника, сопровождать тело домой, но это был его первый реальный опыт на практике. Он надеялся, что это будет и в последний раз.

Пробираясь на зеленом Форде сквозь плотный поток машин в центре города, Ричмонд спросил: — Я так понимаю, что рядовой первого класса Лунковски был одним из ваших людей?

— Да, парень Стиви был в моем взводе около трех недель, — согласился Моржек со смешком.— За это время мы потеряли шестерых человек, и он был последним. Шесть из двадцати девяти — это не очень хорошо, черт возьми, не так ли?

— Вы подверглись сильному нападению?

— Черт возьми, нет, в основном эти азиаты оставляли нас в покое для разнообразия. Мы были в самом центре зоны военных действий «С», ну, вы знаете, это был самый проклятый богом участок страны, который вы когда-либо видели. Ни азиатов, ни деревьев — все они были лишены листвы. Ни черта, кроме пыли и общества друг друга.

— Ну и что же произошло?— нетерпеливо подсказал Ричмонд. Движение между кварталами старых зданий несколько поредело, и он начал искать номера домов.

— О, в основном они просто умирали, — сказал Моржек. Он пьяно зевнул. — А, что касается Стиви, так вот, его разнесло к чертовой матери гранатой.

Ричмонд научился, когда его впервые назначили в службу извещения, не зацикливаться на том, как погибали те, о ком он извещал. Возможности варьировались от неприятных — до ужасных. Он старательно избегал говорить что-либо еще сержанту, сидящему рядом с ним, пока не нашел нужный номер. — Сто шестнадцать. Это, должно быть, дом Лунковски.

Моржек вышел на обочину, выглядя еще более костлявым, чем раньше, в пятнистом солнечном свете. Он все еще держал свою сумку для самоволки.

— Можете оставить ее в машине, — предложил Ричмонд. — Я запру дверь.

— Нет, я возьму ее, — сказал сержант, ожидая, пока Ричмонд обойдет машину. — Знаете, что это за чертовы вещи, которые я привез из Вьетнама? На базе ВВС Тревис даже не потрудились открыть ее, а просто спросили, что там у меня. — Кварта джина, — сказал я, — но это ненадолго. И на меня махнули рукой, чтобы не связываться. Одно из преимуществ такого путешествия.

Когда Ричмонд нажал на кнопку, где-то далеко в доме прозвенел колокольчик. На затененной соснами веранде было прохладнее, чем он ожидал. Как ни жалки были эти высокие, темные старые дома с точки зрения обогрева зимой, летом их дизайн казался вполне осмысленным.

Внутри загорелся свет. Витражное окно слева от двери потемнело, и защелка со щелчком открылась. — Пожалуйста, проходите, — пригласила негромкая фигура, скрытая темной дубовой панелью. Моржек неуместно ухмыльнулся и первым вошел в ярко освещенный электрической люстрой холл.

— Мистер Лунковски? — Ричмонд обратился к тоненькому человечку, который их впустил. — А мы…

— Но ведь вы здесь, чтобы сказать нам, когда вернется Стефан, не так ли?— перебил его Лунковски.— Проходите в гостиную, пожалуйста, там Анна и моя дочь Роза.

— Ах, Мистер Лунковски, — попытался объяснить Ричмонд, следуя за ним, слишком хорошо понимая сардоническую усмешку на лице Моржека, — вам сообщили телеграммой, что рядовой Лунковски был…

— Его убили, да,— сказала младшая из двух рыжеволосых женщин, вставая с дивана. — Но ведь его тело скоро вернется к нам, не так ли? Человек по телефону сказал…?

— «Она великолепна», — подумал Ричмонд. Холодная и уверенная, она слегка улыбнулась, когда ее волосы каскадом упали на левое плечо, как толстый медный кабель. Смущенный всей этой ситуацией, он лишь через мгновение понял, что говорит сержант Моржек: — О, гроб, вероятно, уже в аэропорту, но в нем нет ничего, кроме ста пятидесяти фунтов гравия. А в телеграмме вам не сказали, что случилось со Стиви?

— Сержант! — крикнул Ричмонд. — Вы пьяны…

— О, успокойтесь, капитан, — мрачно перебил его Моржек.— Лунковски, они все понимают. Они ведь хотят услышать всю историю целиком, не так ли?

— Да. В этом слове было слишком много шипения, когда оно донеслось от пожилой женщины, матери Стефана Лунковски. Ее волосы были теперь слишком седыми, чтобы иметь оттенок рыжинки, достаточной, чтобы окрасить тугие локоны, прилипшие к ее голове, как кольчужный шлем. Не вполне понимая важность этого, Ричмонд заметил, что мистер Лунковски стоит перед единственной дверью комнаты.

С совершенным безразличием сержант Моржек сел на мягкий стул, положив сумку на колени.

— Ну что ж, — сказал он, — по этому поводу было довольно много рапортов. Мы рассказали, как Стиви пытался сделать мину-ловушку из гранаты с белым фосфором. Он хотел сделать так, чтобы она взорвалась, как только какой-нибудь азиат вытащит чеку, а не через четыре секунды. И он попал впросак.

Миссис Лунковски очень тихо выдохнула, но ничего не ответила. Моржек подождал дальнейшей реакции, а потом жутко улыбнулся и добавил: — Он сгорел. Пара фунтов белого фосфора, который загорелся, ну и все… он продолжает гореть, пока не прожжет тебя насквозь. Как я уже сказал, гроб полон гравия.

— Боже мой, Моржек, — прошептал капитан. Но не свирепая ухмылка сержанта заставила его замереть, а ледяное молчание троих Лунковски.

— Граната была настоящая, — заключил Моржек. — Остальная часть отчета была ложью.

Роза Лунковски грациозно опустилась на стул перед плотно зашторенными окнами.— Почему бы вам не начать с самого начала, сержант?— сказала она с тонкой улыбкой, которая не показывала ее зубов. — Прежде чем вы уйдете, мы хотели бы многое узнать.

— Конечно, — согласился Моржек, проводя пятнистым указательным пальцем по пигментированным наростам на лице. — Рассказывать особо нечего. В ночь после того, как Стиви получил назначение в мой взвод, на нас напали узкоглазые. Ничего особенного. У одного парня на щиколотке была медная пыль от взорвавшегося пулемета, вот и все. Но очередь автомата АК сбила Стиви с его танка прямо на старте.

— Что все это значит? — возмутился Ричмонд. — Если он был убит ружейным огнем, то зачем говорить о гранате…

— Помолчите! — команда прозвучала, как удар каблучных набоек по бетону.

Сержант Моржек кивнул. — Благодарю вас, мистер Лунковски. Видите ли, капитан не знает, что пули не ранили Стиви. Он сказал нам, что их остановил его бронежилет. Этого не могло быть, и не было. Я видел его в ту ночь, перед тем как он сгорел — было пять дырок, через которые можно просунуть пальцы, прямо над нагрудным карманом. Но Стиви был в порядке, на нем не было, ни единой царапины. Ну, господи, может быть, у него под курткой был нагрудный патронташ с патронами. Но мне нужно было подумать о другом.

Моржек сделал паузу, чтобы оглядеть собравшихся людей. — Все эти разговоры, я устал, и не отказался бы выпить. Но я прикончил свою бутылку еще в федеральном здании.

— Вы надолго не задержитесь, — прошипела девушка в ответ.

Моржек ухмыльнулся.— Роту разделили, а затем, — проскрежетал он, — дали каждому взводу сектор в зоне боевых действий «С» для прикрытия, чтобы держать оборону от узкоглазых. На Луне больше жизни, чем на том участке, который мы патрулировали. На третью ночь погиб один из артиллеристов. Его отправили в Сайгон на вскрытие, но будь я проклят, если знаю, что они там нашли. Галопирующая малярия, решили мы.

— Через три ночи умер еще один парень. Доусон с «три-шесть»… Господи, имена не имеют значения. Вскоре после полуночи его командир танка проснулся и услышал, как он стонет. Мы отвезли его в Куан Лой в больницу, но он так и не вышел оттуда. Лейтенанту показалось, что его укусила оса в шею, вот здесь, понимаете? Моржек коснулся двумя пальцами своей яремной вены. — Как будто у него была аллергия. Ну, это бывает.

— А как же Стефан? — спросила миссис Лунковски. — Остальные не имеют значения.

— Да, заканчивайте скорее, сержант, — сказала молодая женщина, и на этот раз Ричмонд заметил, как блеснули ее зубы.

— У нас была и третья смерть, — согласился Моржек, поглаживая молнию своей сумки. — Мы все тогда нервничали. Я удвоил охрану, по два человека бодрствовали на каждом танке. Прошло три ночи, и никто во взводе ничего не помнил с двадцати четырех часов до тех пор, пока напарник Риггса не моргнул в десять минут первого, и не обнаружил его мертвым.

— Утром ко мне пришел один из парней. Он сказал, что видел, как Стиви проскользнул к Риггсу, но он был в отключке на траве и не думал, что это действительно произошло, пока не проснулся утром и не увидел Риггса под плащ-накидкой. К тому времени он уже был достаточно напуган, чтобы рассказать всю эту историю. Ну что ж, мы все нервничали.

— Это вы убили Стефана. Это был не вопрос, а простое утверждение.

— Черт возьми, Лунковски, — рассеянно сказал Моржек, — какая разница, кто завернул гранату в его койку? Эта история распространилась и дальше… и надо было что-то сделать.

— Зная то, что вы знаете, вы пришли сюда? — вкрадчиво пробормотала миссис Лунковски. — Вы, должно быть, сошли с ума.

— Нет, я не сумасшедший, я просто больной. Сержант провел левой рукой по лбу. — Злокачественная меланома, как мне сказали врачи. Двадцать шесть лет в этой чертовой армии, и еще через неделю-другую бородавки доведут меня до смерти.

— Капитан, — добавил он, повернув свое опухшее лицо к Ричмонду, — вам лучше уйти через окно.

—Никто из вас не уйдет! — прорычала Роза Лунковски, шагнув к мужчинам.

Моржек достал из сумки толстый серый цилиндр. — Знаете, ЧТО ЭТО такое, милая?— спросил он как бы, между прочим.

Ричмонд вскрикнул и бросился к окну. Роза не обратила на него внимания, протянув руку за фосфорной гранатой. Драпировка, обернувшая тело капитана, защитила его от осколков стекла и обломков оконной рамы, когда он вывалился во двор.

Он все еще кричал там, когда взрыв белого огня вспучил стены дома.

Дом эльфов

Билл Фосетт, мой друг и книгоиздатель, собрал для «Баен Букс» то, что должно было стать оригинальной антологией новелл Дэйва Вебера, Эрика Флинта и меня самого. (С самого начала она была немного сложнее, чем эта, и намного сложнее, прежде чем книга, в конце концов, вышла.) Для этого тома я написал новеллу «Молот», которая стала частью эпизодического романа «Молот».

Затем Билл продал фантастический эквивалент и попросил меня написать небольшой рассказ для «Айэлс Юнивёс». Каждый том этой моей серии фантастики имеет четыре отдельных перспективы, которые объединяются для кульминации. Если бы Билл умел использовать новеллы, я мог бы написать последовательность, которую я бы разложил на пять или шесть глав, чтобы они появились в следующем романе «Айэлс». Короткий рассказ не соответствовал этому формату романа, и поэтому я просто написал «Дом эльфов» с нуля, не ожидая — ни тогда, ни сейчас повторно использовать его как часть романа.

Я написал эту историю, чтобы быть самодостаточным. Если она вообще имеет какую-то ценность, помимо того, что делает одолжение другу, она должна быть доступна читателям, которые ранее не были знакомы с серией «Айэлс Юнивёс». Это означало, что нужно ограничиться одним действующим лицом.

Я выбрал Кэшел, потому что он дружелюбный, веселый и очень прямой. В общем, он мне нравится. (Я отождествляю себя с сестрой Кэшел Илной, которая сердита, резка и вообще подавлена, но это совсем другое дело.)

Я знал, что понятие «Дом эльфов» не было для меня оригинальным, но пока я не закончил черновик, я не мог сказать вам, у кого я его украл. При первом прочтении его источник очевиден: — «Казам собирает», ранняя работа Сирила Корнблута.

Если бы я нуждался в доказательствах того, насколько лучшим писателем я мог бы быть, все, что мне нужно было бы сделать, — это перечитать любую из дюжины или более пьес, которые Корнблут набросал еще до того, как ему исполнилось двадцать. Поскольку я не нуждаюсь в этом доказательстве, я перечитываю Корнблута просто для удовольствия открывать новые вспышки его блеска с каждым чтением. Я предлагаю всем вам тоже прочитать его.

Кэшелу не нужно было таскать свою дубину с железным наконечником по коридорам дворца викария — того самого, где жил граф Хафт до приезда принца Гарри неделю назад, — но ему было гораздо удобнее держать гладкую, знакомую вещь, сделанную из пекана, чем не делать этого. Он не испытывал неприязни к большим зданиям, но ему не нравилось находиться в них, и этот дворец был сам по себе неприятен.

Кроме того, посох был другом в тех местах, где у Кэшел не было других друзей. Ему не хотелось оставлять его в отведенном ему огромном номере, пока он будет ужинать с Гарри в саду на крыше. Если слуги, чиновники и поразительное количество других людей, толпившихся во дворце, смотрели на него, то человек такого роста, как Кэшел или — Кенсет, привык к тому, что на него пялятся, независимо от того, есть у него посох или нет.

Удивительно, что в этот момент поблизости никого не было. Кэшел неторопливо прошел по коридору, разглядывая фреску с изображением херувима, нарисованную чуть выше уровня плеч. В тусклом свете, проникавшем через фрамуги комнат по обеим сторонам коридора, каждый раз, когда он проходил мимо, можно было уловить что-то новое.

Кэшел начал ухмыляться на маленького человечка с распростертыми крыльями, который изо всех сил пытался вести за собой козла, который не хотел идти. Звук девичьего плача заставил его резко обернуться.

Он держал посох вертикально перед собой одной рукой. Теперь же, не думая об этом, его левая рука скользнула на одну пядь ниже правой руки, и он наклонил посох перед собой. — Мэм?— сказал он, готовый справиться с тем, что заставляет женщину плакать.

На девушке была одежда служанки, шапочка и простая серая туника, подпоясанная поясом из беленой шерсти. Она опустилась на колени чуть дальше по коридору, который соединялся с главным проходом справа. Кэшел не помнил, чтобы там было что-то, кроме глухой стены, но он догадывался, что всегда пропускал ее, потому, что был сосредоточен на фреске напротив.

Она еще раз тщетно толкнула дверь, открывающуюся внутрь, а затем посмотрела на Кэшела блестящими от слез глазами. — О, сэр! — сказала она.— Я уронила ключ, и он проскользнул под дверью. Стюард побьет меня, если я не достану его обратно!

— Не думаю, что он это сделает, — сказал Кэшел. Мысль о том, что кто-то изобьет маленькую, допустившую ошибку девушку, удивила его настолько, что он заговорил рыча. Он не знал ее, но считал, что мужчины не должны бить девушек. Он был совершенно уверен, что ни один мужчина не сделает этого дважды в присутствии Кэшела или — Кенсета.

Он прочистил горло и продолжил нормальным голосом: — Но все равно, давай посмотрим, не смогу ли я достать твой ключ.

Дверь была приоткрыта на ширину пальца. Кэшел надавил на нее кончиками пальцев правой руки, не двигая ее дальше. Она застряла, вот и все; ржавые петли, решил он, поскольку дверная панель не прикасалась к перемычке или косяку. Через щель на краю он увидел блеск золота в том, что в остальном было темнотой; ключ был там, все в порядке. Должно быть, он неправильно отскочил от каменного пола.

Кэшел прислонил свой посох к стене рядом с собой и положил руки одну над другой на дверную панель со стороны замка. Девушка пристально посмотрела на него. Она вдруг стала казаться старше, и не было никаких признаков ее испуганного отчаяния, как минуту назад. Он убедился, что твердо стоит на ногах, а затем навалился всем своим весом на дерево.

Во дворце жило больше людей, чем во всей деревушке Барка, где вырос Кэшел. Несмотря на то, что в главном коридоре не было никакого движения, звуки постоянно отдавались эхом по коридорам и заставляли дрожать пол. Все это прекратилось; Кэшел прижался к панели в мертвой тишине. Может быть, это было достижение, потому что сначала дверь все еще не хотела поддаваться, а затем она сделала это, хотя и со скрипом, и неохотно. Она открылась еще на один палец шириной, в два раза больше…

Девушка просунула руку внутрь, выкрикивая что-то, что Кэшел едва мог расслышать сквозь шум крови в ушах.— Я не совсем понимаю… — сказала она, так что он продолжал толкать, и дверь поддалась еще немного, достаточно, чтобы она втиснула свой торс в комнату за дверью.

Кэшел толкнул еще сильнее. Он чувствовал, как дерево борется с ним, словно древко согнутого лука, готовое распрямиться, если он ослабит давление. — Я пролезла!— сказала девушка, и только ее ноги ниже колен были выставлены в коридор, где их мог видеть Кэшел. — Я…

А потом она пронзительно закричала: — Милорд, я падаю! Ее ноги исчезли из поля зрения, следуя за остальными частями тела. Она была в сандалиях с ремешками из выкрашенного в зеленый цвет материала.

Кэшел не понимал, что происходит, но когда девушка скользнула внутрь, он сильно ударил плечом по дверной панели, вместо того чтобы просто толкать ее руками. Он не делал этого раньше, потому, что не хотел ломать дверь, но теперь ему было все равно.

Дверь не сломалась — ни толстая еловая панель, ни визжащие петли, которые боролись с ним, и он распахнул ее под прямым углом. Комната внутри была маленькой и грязной. Мебели здесь не было, и часть прогнивших досок облицовки стен упала на пол.

Девушка держала ключ в одной руке, а другой потянулась к Кэшелу. Она выглядела так, словно скользила назад, но была уже дальше, чем дальняя стена комнаты.

Кэшел схватил посох левой рукой и протянул его девушке. Она не смогла дотянуться до него и снова закричала. Ее голос становился все слабее; он видел, как ее тело сжимается по мере увеличения расстояния.

— О, Господи! — взревел Кэшел. Он шагнул в комнату, держа посох в обеих руках. Девушка схватила его, но ноги Кэшел соскользнули, будто он стоял на ледяном склоне холма.

Дверь за ним захлопнулась. Единственным источником света было тусклое желто-коричневое свечение, очерчивавшее силуэт девушки, и они вместе бросились вниз по невидимому склону.

***

Кэшел почувствовал, что он вращается, когда падал, но его тело, ни к чему не прикасалось. Девушка держалась за другой конец его посоха; он не видел выражения ее лица, но она не кричала от страха и не издавала никаких звуков, которые он бы заметил.

Они съехали на песчаный склон холма и остановились. Кэшел оглянулся через плечо. Все, что он увидел, было серое небо и поднимающийся склон. От комнаты, в которой они провалились, не осталось и следа. Он огляделся вокруг и не увидел ничего, что бы ему понравилось.

Голые холмы были окрашены от желто-белого до красного цвета ржавого железа. По большей части скала выветрилась и превратилась в гравий, но там, где камень должен был быть тверже, виднелись выступы. Общий ландшафт был не слишком красив, но выходы на поверхность были еще хуже. Всякий раз, когда Кэшел пристально смотрел на один из них, он начинал видеть большое, сердитое лицо.

Он встал, стряхивая крошащийся камень со спины своей туники. Он ударился совсем не сильно, несмотря на то, что они, казалось, стремглав неслись сквозь пустоту. Он взглянул на девушку, которая уже была на ногах. — Меня зовут Мона, Лорд Кэшел, — сказала она с улыбкой. Вы знаете, где мы находимся? — Просто Кэшел, пожалуйста, госпожа, — сказал он с гримасой. — Я вовсе не лорд какой-нибудь.

Он прочистил горло и снова огляделся. При внимательном осмотре ландшафт был не более привлекательным, чем тогда, когда он впервые приземлился в нем. — И я ничего не знаю об этом месте, кроме того, что хотел бы, чтобы мы были где-нибудь в другом месте.

— Это место, где живет домашний эльф, — сказала Мона. Она тоже смотрела на пейзаж, медленно поворачивая голову. — Я имею в виду, когда-то жил. Здесь не может быть ничего живого, кроме самого жилища.

Она скрестила руки на груди, выражение ее лица было холодным и неодобрительным. Судя по чертам лица Моны, она была моложе Кэшела лет на девятнадцать, но ее глаза были намного старше.

Кэшел проследил за направлением ее взгляда вверх по ряду изрезанных полосами неровных склонов. На вершине холма находилось то, что сначала он принял за белый камень, выветрившийся в виде шпиля. Когда он прищурился и опустил взор под углом, он понял, что видит искусственную башню с зубчатыми стенами на вершине. Окна, сделанные по восходящей спирали, изгибались вокруг шахты так, если бы они освещали винтовую лестницу.

— Ты имеешь в виду тот замок? — спросил Кэшел, кивнув в сторону строения, а, не указывая пальцем. — Что, там живут люди?

— Здесь нет ни людей, ни эльфов, — сказала девушка, глядя в сторону башни. — Только мы. И я не имею в виду здание, Кэшел. Весь этот мир был обиталищем для домашнего эльфа.

Кэшел прочистил горло. Он достал из поясного кошелька подушечку из шерсти и задумчиво вытер гладкую поверхность своего посоха.

— Мона, — сказал он, не отрывая глаз от своего занятия. — Единственные домашние эльфы, о которых я слышал, это маленькие человечки, которые живут под очагом и, делают так, чтобы все было хорошо. Некоторые люди называют их «Удачей Дома».

Он снова прочистил горло. — Не то, чтобы я их когда-нибудь видел. Или знал кого-то, кто их видел.

— Как можно жить под очагом?— спросила Мона с милой улыбкой, которая убрала колкость из ее слов, которые могли бы быть довольно резкими, если бы были сказаны неправильно. — Но они могли бы жить между разрывами реального мира, в месте, которое существует для них. Такое место, как это.

Она огляделась вокруг, больше не улыбаясь.— Когда эльф умер, — сказала она, — дом должен был развалиться, как паутина, когда умирает паук. Вместо этого это жилище обрело собственную жизнь. Какой-то вид жизни.

Небо становилось все темнее. Оно было плотно затянуто тучами, тяжелыми и гнетущими, как глыба серого камня. Кэшел почувствовал, как в воздухе собирается буря. Дузи, маленький бог пастухов, знал, сколько раз его застигала непогода, когда он пас овец; но на этот раз у него не было овец, чтобы беспокоиться об этом, так что он мог пойти куда-нибудь еще.

— Ах, Мона?— сказал он. — Я думаю, нам лучше спрятаться, пока есть такая возможность. Если у тебя нет лучшей идеи, давай, отправимся в тот замок.

— Да, — ответила она. — Мы так и сделаем. Хотя буря все равно нас настигнет.

Им оставалось пройти около полумили. Дорога шла, в среднем, в гору, но Кэшел видел, что между ними и замком было несколько хребтов и оврагов. Опыт научил его, что местность всегда хуже, чем она, кажется на расстоянии. Но он не предвидел ничего такого, чего они не смогли бы пересечь, даже если бы ему пришлось нести девушку часть пути.

Он снова посмотрел на Мону. Она уже не была той хрупкой маленькой девочкой, какой показалась ему, когда он впервые увидел ее в коридоре дворца. Она решительно шагала по пересеченной местности, избегая каменных глыб размером с голову, но, казалось, не обращая внимания на грубый гравий. Может быть, подошвы ее сандалий были крепче, чем казались. Сам Кэшел был в массивных сапогах. Ему не нравилось ощущение обуви, особенно в теплую погоду, но каменные полы дворца и мощеные булыжником улицы города за его пределами не слишком подходили для мозолей, которые образовались, когда он ходил босиком по грязи и лугам, там, где он вырос.

Где-то над облаками сверкнула молния, на мгновение, придав им структуру, если не форму. Кэшел держал посох поперёк, готовый упереться железным наконечником, если соскользнет гравий или камень перевернется под его ногой. Здесь нельзя было доверять своим ногам…

— Я удивлен, что здесь ничего не растет, — сказал Кэшел. Девушка была на пару шагов впереди него, выбирая место для каждого шага, и сохраняя идеальное равновесие. — Здесь не очень хорошая почва, — носок его сапога врезался в склон, — но с дождем, должно же, что-то быть.

— Здесь ничто не может выжить, — с горечью сказала Мона. Она наклонилась и отряхнула сыпучий песок. — Смотрите.

Материнская порода была, в основном, темно-коричневой и кремовой, с прожилками темно-бордового и других цветов. Кэшел нахмурился, когда его глаза встретились с узором.

— Это ствол дерева, — сказал он, наконец. — Это каменная статуя из ствола дерева.

— Это был ствол дерева, — возразила девушка. — Дом превратил его в камень, чтобы поглотить его. Меньше растительности…

Она описала левой рукой короткую дугу, ладонью вниз.

— … уже нет. Камень и пыль. У дома есть только полужизнь; он ненавидит настоящие вещи.

Она криво улыбнулась Кэшелу.— Простите меня, если я слишком увлеклась, — сказала она. — В том, что здесь происходит, нет ничего дурного, как и в случае с раком или волчьим деревом. Но это извращение, и его нельзя допустить.

Кэшел кивнул. — Нам лучше поторопиться, — сказал он, кивнув в сторону башни, находящейся перед ними. Здесь холм был особенно крут; с того места, где он стоял, ему были видны только высокие зубчатые стены. — Хотя ты была права насчет того, что мы не успеем до начала бури.

Они снова двинулись вверх, теперь уже по крутому склону. Девушка часто помогала себе руками, в то время как Кэшел использовал свой посох, чтобы поддерживать себя там, где он не доверял фиксации своих ног.

Он знал, что такое волчье дерево. Если бы лес рос диким, то всегда было бы несколько деревьев, чаще всего дубов, которые благодаря удачному сочетанию почвы и погодных условий могли бы поддерживать дюжину обычных деревьев. Их ветви затеняли рост меньших деревьев, а стволы становились узловатыми и гнилыми в сердцевине, непригодными ни для чего, кроме дров.

Леса, конечно, не одичали: древесина была для этого слишком ценным ресурсом. Если дерево начинало забирать больше своей доли, владелец участка леса нанимал крепкого молодого человека, похожего на Кэшела, чтобы срубить его.

Путь им преградил крутой овраг, не слишком широкий, но более глубокий, чем двойной рост Кэшела. Он полагал, что сможет перебраться через него, но девушке пришлось бы спускаться, и тогда Мона перепрыгнула через овраг без какого-либо разбега, как белка, прыгающая между деревьями. Она оглянулась через плечо. — Я подожду вас здесь, мастер Кэшел, — сказала она с легким смешком в голосе.

Кэшел хмыкнул. Он осмотрел землю, затем отступил на два шага и бросился вперед. Он крепко уперся своим посохом в край оврага и использовал огромную силу своих плеч, чтобы перебросить себя. Он приземлился рядом с ней, согнув колени, чтобы принять свой вес.

— Вы очень грациозны, несмотря на свой рост, — сказала девушка, продолжая свой путь к башне.

— Кто же вы, госпожа Мона? — спросил Кэшел. — Кто вы?

— Я всего лишь служанка, — ответила она. — Мы все слуги того или иного рода, не так ли? Вы, например, раньше служили при овцах.

— Я не обслуживал овец, — сказал Кэшел, потрясенный этой мыслью. — Я…

Он замолчал. Пастух делает много разных вещей, но если свести их все вместе, то получается, что задача состоит в том, чтобы его овцы находились в безопасности и порядке. В таком виде это действительно звучало как быть слугой.

— Ну, может быть, и так, — согласился он, произнося эти слова вместо того, чтобы просто держать язык за зубами и притворяться, что он не ошибся с самого начала. Дождь хлестал, яростно прорезая воздух прямо перед ними. Каждый порыв бил Кэшела в лицо, будто он стоял в шлюзе мельницы у себя дома, в деревушке Барка. Он не понимал, как Мона могла устоять против этого, но она делала это, опустив голову и шагая дальше.

Молнии сверкали почти постоянно, танцуя в облаках, а воздух содрогался от раскатов грома. Потоки воды образовали свежие ручьи, которые стекали вниз по склонам, как потоки жидкой грязи.

Овраг, который они пересекли, теперь, должно быть, превратился в бушующий паводок. Было бы совсем некстати потерять равновесие при переправе и скатиться в поток.

Буря прекратилась так же внезапно, как и началась. Дождь больше не шел, но небо оставалось все таким, же темным. У Моны была маленькая остроконечная шляпка, как часть ее ливреи. Ее сдуло ветром, а ее простая туника прилипла к телу, насквозь промокшая и стала на три тона темнее, чем была изначально светло-серой. Кэшел решил, что он и сам похож на утонувшую крысу.

Он ухмыльнулся и стряхнул воду с посоха, скользя большим и указательным пальцами, сначала правой рукой к наконечнику, а затем вторую половину — левой рукой. — «Может быть, на утонувшего быка», — подумал он. В его худший день никто не перепутает Кэшела, или Кенсета с крысой.

Они подошли к основанию огромного выступа, на котором стояла башня. Утес был довольно крутым, но с левой стороны к нему вела наклонная тропинка. Она выглядела ужасно истоптанной… ну уж нет. Это больше походило на то, что камень был каким-то образом расплавлен. Во всяком случае, они смогут подняться по ней, даже если снова пойдет дождь.

— Подождите! — сказала девушка, пристально глядя на скалу в сторону от тропинки. Она провела указательным пальцем по выступу на камне. Он был размером со спелую дыню и имел жемчужный блеск вместо тусклой, меловой поверхности, поддерживающей его.

Теперь, когда Мона указала на первый из них, Кэшел увидел, что в скале рядом с ним было еще больше таких же шаров, столько, сколько он мог сосчитать на пальцах одной руки. Они были похожи на лягушачьи яйца, и это было все, что мог придумать Кэшел, хотя, конечно, они были гораздо больше.

— Это семена новых жилищ, — тихо сказала девушка. Она убрала руку с камня. — Каждое семя должно вырасти в дом для молодого эльфа, который сделает людей в их домах, в реальном мире немного счастливее. Это место также поглощает их.

Она повернула голову в сторону Кэшела. — Наверное, я ошиблась, — сказала она. В ее голосе не было злости, но он звенел так сильно, как лезвие меча. — То, что здесь происходит, — это зло.

— Пошли дальше, — сказал Кэшел, но Мона уже начала подниматься по тропинке, прежде чем он успел произнести эти слова.

Ветер снова поднялся, прежде чем они поднялись до половины пути. Он кружил вокруг выступа, ударяя навстречу Кэшелу, независимо от того, в каком направлении он шел по извилистой тропинке. Начал накрапывать дождь, по несколько капель за раз, но крупные дождевые капли жалили, как сильно брошенные камешки.

Туника Моны была без рукавов и только до колен. Но даже при этом Кэшел боялся, что у бури достаточно силы, чтобы сбросить ее с тропинки и швырнуть на разбитый ландшафт внизу. Несмотря на порывы ветра, она прекрасно сохраняла равновесие, а ее шаги были устойчивыми.

Вершина выступа была плоской, как стол. Башня стояла в центре, не оставляя больше свободного пространства, чем мог бы измерить Кэшел, вытянув руки в обе стороны. Он задумался, был ли сам шпиль искусственным, и был ли постамент построен в то же время, что и башня. Хотя, если то, что сказала Мона, было правдой, то весь этот мир был создан, или выращен, что, по его мнению, было одно и то же.

Вход находился на полпути вокруг башни, от того места, куда их привела тропинка. Мона направилась к нему, Кэшел следовал за ней по пятам. Теперь, когда они подошли совсем близко, Кэшел увидел, что окна в башне были заложены камнями, а не просто закрыты ставнями. То, что он увидел раньше, было очертаниями того места, где раньше были створки.

Дождь снова хлынул потоками, теперь уже вперемешку с градом размером с перепелиное яйцо. Кэшел вскинул левую руку, чтобы прикрыть глаза. — «Когда все это закончится, наверняка останутся синяки», — подумал он. Ледяные шарики разбивались о камень, потрескивая, как костер из сосновых веток. Острые кусочки отскакивали от земли, покалывая Кэшела в лодыжки и голени.

Дверной проем башни был утоплен в стену. Мона наклонилась к нему, что-то делая с дверной панелью. Кэшел сгорбился позади нее, пытаясь укрыть ее от града, который проскальзывал мимо нависающего края.

Грохочущий град заглушил раскаты грома, но его более глубокие ноты все еще вибрировали в сапогах Кэшела. Молнии постоянно пульсировали над ними. Стены башни были из алебастра; Кэшел провел по ним кончиками пальцев, пытаясь найти стыки между плитами. Если они и были, то слишком тонкими, чтобы он мог их опознать на ощупь или рассмотреть.

— Мона, может быть, я смогу ее сломать, — сказал Кэшел, произнося все громче каждое слово этой короткой фразы. Град производил больше шума, чем он мог себе представить, пока не попытался заговорить.

От стены отвалилась корка, когда Кэшел потер ее. Хотя башня стояла на открытом воздухе, камень сгнил, как статуя, погребенная в кислотной почве леса.

— Я все поняла! — сказала девушка, и в этот момент башня открылась; она вошла внутрь.

Кэшел следовал за ней по пятам, стукнув в дверь, когда он вошел. Дверь была сделана из того же белого камня, что и все остальное здание, и вращалась на штырях, вырезанных из одного блока с дверной панелью. Как только Кэшел вошел, дверь захлопнулась со звоном, больше похожим на звук ксилофона, чем на звук удара камня о камень.

Грохот бури резко оборвался, когда дверь закрылась. Они находились в приемной.

— Здесь есть свет! — удивленно сказал Кэшел, и это было так: мягкое, лишенное теней свечение появилось от самого камня. Комната была без мебели, но на стенах висели резные узоры, такие, же богатые и причудливые, как гравюры на золотом столовом сервизе знатного человека.

Однако от прежней роскоши осталось лишь несколько лоскутов, чтобы показать, как выглядело первоначальное украшение. Чешуйчатая гниль, изуродовавшая внешнюю часть башни, захватила и большую часть внутренних поверхностей.

Мона шагнула во внутренний дверной проем. Кэшел последовал за ней, прижимая локти к бокам. Проход был так узок, что если бы он попытался пройти, подбоченившись, то наткнулся бы на косяки.

В центре зала стояла стройная женщина, протягивая правую руку в знак приветствия. — О! — сказал Кэшел, выпрямившись от удивления. В башне было так тихо, что он убедил себя, что она пуста.

— Ее звали Джилья, — сказала Мона, подходя к другой женщине. — Она была самой большой удачей дворца с тех пор, как граф Хафт построил его. Никогда не было домашнего эльфа, который мог бы сравниться с тем, что Джилья делала со стеклом. Она заставляла окна дворца сиять тысячью радуг при каждом восходе солнца.

Кэшел прикоснулся языком к нижней губе. Его посох был наклонен вперед, будучи не столько угрозой, сколько барьером между ним и молчаливой Джильей.— А почему она не двигается?— спросил он.

— Потому что она мертва, Кэшел, — ответила Мона. — Она состарилась и умерла, как и должно было случиться. Без смерти не может быть никакого обновления.

Она потянулась к мертвой женщине; их лица были похожи, как у близнецов. Когда ее пальцы коснулись другой щеки, Джилья рассыпалась на мелкие пылинки. Ее правая рука упала на пол целой и невредимой, а затем взорвалась гейзером мелкой пыли, кружащейся в воздухе.

В воздухе образовался сухой сладковатый запах. Кэшел прикрыл рукой нос, чтобы дышать через промокший рукав своей туники, хотя и не думал, что это имеет какое-то значение. — Мона?— сказал он. — Как же нам отсюда выбраться? Я имею в виду, обратно во дворец? Или еще куда-нибудь!

Вместо ответа девушка направилась к двери в другом конце центральной комнаты. Ее ноги превратили останки Джильи в умбровые завитки. Поморщившись, Кэшел последовал за ней.

В соседней комнате было темнее, чем в остальных. У дальней стены стоял трон, грубо вырубленный из камня; на нем восседала статуя столь же грубая и примитивная, как и сам трон. Это был мужчина, но у него были клыки и грубая обезьянья морда. В правой руке он держал каменную дубинку длиной с руку Кэшел.

— Это что, часовня? — спросил Кэшел. — Это тот самый бог, которому здесь поклоняются?

Башня содрогнулась. Кэшел услышал резкий треск — крак-крак-крак ломающегося камня. Статуя трепетала из стороны в сторону на своем троне.

Кэшел обернулся; наружная дверь за ними захлопнулась, но, может быть, он сумеет снова ее открыть. — Землетрясение! — воскликнул он. — Мы должны выбраться отсюда!

— Это не землетрясение, — бесстрастно ответила Мона, не двигаясь с места. — И мы не можем выбраться отсюда, пока все это продолжается. Жилище должно иметь хозяина, чтобы существовать, поэтому оно создало хозяина по своему образу и подобию.

Статуя встала. Стоя она казалась еще больше, чем когда сидела; Кэшел не думал, что сможет дотянуться до ее макушки, не вставая на цыпочки. Но это было не то, что он, вероятно, должен был сделать.

Статуя двинулась вперед, подняв свою дубину. — Мона, уйди с дороги! — крикнул отчаянно Кэшел.

Он поднял посох перед собой и попятился к двери в центральную комнату. Там было лучше освещено, а кроме того, там было больше свободного места. Он и его посох покрыли большую территорию, когда началась битва.

Камень застонал сам по себе. Лицо статуи дрогнуло, когда ее рот шевельнулся.— Я уничтожу тебя… — сказал камень тоном, слишком низким для человеческого слуха.

Кэшел знал, где находится дверь позади него. Он сделал ложный выпад в сторону головы статуи, а затем быстро и уверенно отступил назад. Он держал свой посох вертикально, чтобы расчистить узкий проем. Мона была где-то поблизости, не выдавая своего присутствия, потому что все внимание Кэшела было сосредоточено на статуе. Он надеялся, что девушка не пострадает от статуи, но сейчас об этом можно было не беспокоиться.

Статуя неуклюже проковыляла в дверной проем следом за ним, едва не задев косяки. Она выглядела еще уродливее, чем в относительной тени дальней комнаты. — Ты не можешь убежать от меня… — проскрежетала она бесстрастным угрожающим голосом.

Кэшел развернул свой посох по короткой дуге, ударив левым наконечником по шишковатому кулаку, сжимавшему каменную дубинку. Раздался треск и вспышка синего магического света; существо зарычало, как приближающаяся лавина.

Кэшел вовсе не искал спасения. Он пришел сюда, чтобы сражаться.

Статуя бросилась на него, размахивая каменной дубинкой в воздухе. Кэшел ударил посохом вперед, как копьем. Тупой торец посоха врезался в горло твари с новой синей вспышкой.

Голова существа дернулась назад. Могучая дуга его дубины не касалась ничего, кроме воздуха, пока он не рухнул на пол, разбив вдребезги алебастр. Дубина вылетела из каменной руки.

Кэшел попятился, тяжело дыша. Он ударил быстро и так сильно, как только мог, и дрожь волшебного света означала, что он использовал больше, чем силу своих огромных мускулов. Он чувствовал себя неуютно из-за этого другого, не его занятия — он был пастухом, а не волшебником. Но когда он столкнулся с таким существом, как это, он был рад любой помощи, которую мог получить.

Тварь подняла руки перед своим лицом. Ее пальцы были разделены между собой тонкими прожилками, как бы в каменных рукавицах; и только большие пальцы были отделены от остальных пальцев. Ее туповатые черты напоминали грубую куклу, которую ребенок слепил из глины.

Пасть существа открылась. Оно завизжало, словно трущиеся жернова.

— Смотрите!.. — закричала Мона, но Кэшелу не нужно было объяснять, что делать в драке. Существо прыгнуло к нему, как снаряд, выпущенный из огромной катапульты. Кэшел отступил назад и в сторону, низко опустив свой посох. Он просунул толстый деревянный шест между каменными лодыжками; он согнулся, но не сломался. Существо с грохотом врезалось головой в стену, и башня содрогнулась.

Алебастр треснул зубчатыми чешуйками, оставив выемку в месте удара, и существо плашмя упало на пол. Оно уперлось своими каменными руками под своим торсом, пытаясь подняться.

Кэшел, держа посох, как таран, ударил его по затылку, и существо снова ударилось о стену. Свет такой же голубой, как сердце сапфира, вспыхнул на двойной трещине! Да, железо на камне, и камень на камне.

Кэшел отступил назад, слегка наклонившись и втягивая воздух через открытый рот. Руки существа слабо шевелились, как у младенца, пытающегося плыть. Наконечник посоха, которым только что ударил Кэшел, засветился оранжевым светом, остывая до тускло-красного оттенка. Он поменял концы, а затем обеими руками вернул посох в обратное положение.

Существо просунуло руки под себя и слегка приподняло голову. Кэшел рванулся вперед, обрушив посох вниз всем весом своего тела. Торец посоха ударил существо в ту же точку, что и раньше. Голова статуи взорвалась со вспышкой и ударом грома. Массивное тело начало крошиться, как песчаный замок растворяется в прибое.

Кэшел почувствовал, что он шатается. Он уперся посохом в пол и использовал его, чтобы поддержать себя, когда опустился на колени. Его дыхание стало похоже на хриплый гром, а кровь стучала в ушах.

Единственной оставшейся частью существа была вытянутая вперед правая рука. Когда она внезапно превратилась в россыпь песка, Кэшел уловил краткое напоминание о сухом, сладковатом запахе, в котором исчезла Джилья. Затем не осталось ничего, кроме резкого запаха воздуха со слабой серной примесью близкой молнии.

***

Кэшел оставался в таком состоянии какое-то время. Он полагал, что сможет двигаться, если ему понадобится, но поскольку он этого не делал, то просто собирался отдохнуть, покаему не захочется заняться чем-нибудь другим.

Несмотря на то, что он держал глаза открытыми, он не очень хорошо осознавал окружающую обстановку. В конце концов, вокруг было не так уж много интересного, только следы грубого песка на полу перед ним, который был статуей. Это было похоже на то, что он видел на холмах, по которым поднимался, чтобы добраться до башни…

— Вы готовы отправиться домой, Кэшел? — спросила Мона.

Мир Кэшела снова резко сфокусировался перед ним. Он повернул голову и улыбнулся девушке, чувствуя себя немного смущенным. Как долго она стояла здесь, ожидая, когда он придет в себя?

— Я в порядке, — сказал он, желая знать, насколько это было правдой. Он встал, приподнявшись, частично опираясь на посох. Он слегка покачнулся, но не сильнее, чем обычно, когда вы вдруг наклоняетесь и встаете.

Он улыбнулся еще шире и сказал: — Я в порядке, — на этот раз, имея в виду именно это. — Но как мы вернемся домой, Мона?

Пока Кэшел говорил, он внимательно осмотрел стены. Его глаза сузились.— Мона? — сказал он. — Что-то здесь не так. Камень выглядит тонким. Раньше все было совсем не так.

— Этот мир разлагается, — сказала девушка, — и не раньше времени. Но мы должны вытащить вас отсюда. Пойдем.

Она шагнула через порог в комнату, где ждала статуя; золотой ключ снова был у нее в руке. Кэшел последовал за ней, как делал всегда с тех пор, как познакомился с девушкой, за исключением того случая, когда произошла битва.

Он снова усмехнулся. Все было в порядке. Мона была лучшим лидером, чем когда-либо хотел Кэшел, и она держалась в стороне, когда он действовал.

Мона снова посмотрела на него. — Простите, что мне пришлось обмануть вас, — сказала она. — Ваша помощь была очень важна.

Кэшел пожал плечами. — Ты не должна была обманывать меня, Мона, — сказал он. — Ты могла бы просто попросить меня. Но это не важно.

Трон превратился в кучу песка и гальки, как и то, что на нем сидело. На стене позади него была еще одна дверь. Мона вставила ключ в замочную скважину — там не было никакой замочной скважины, которую мог бы видеть Кэшел, но он был уверен в том, что она только что ее сделала — и открыла дверную панель.

— Проходите дальше, Кэшел, — сказала она, улыбаясь, как восходящее солнце. — Спасибо. Мы все вам благодарны.

Кэшел колебался. — Ты ведь тоже идешь, Мона, не так ли? — спросил он. Свет и цвет без формы закружились в дверном проеме.

Ее улыбка стала задумчивой. Она подняла ключ в руке, которая не держала дверь открытой. — Я должна освободить семена, которые мы нашли, — сказала она. — Иначе они сгниют, а не будут расти, как положено.

— Но что будет с тобой?— спросил Кэшел.

— Возвращайтесь в свой собственный мир, Кэшел, — сказала Мона твердым, но не резким голосом. — Там должно быть обновление.

Кэшел откашлялся. Однако ему было нечего сказать, поэтому он кивнул и направился к выходу. — Ваш дом всегда будет счастливым, дорогой друг, — сказала Мона, когда его шагнувшая вперед нога наступила на цветное пятно.

На мгновение Кэшел шагнул в пустоту так бесшумно, что услышал, как бьется его сердце; затем каблук его сапога стукнул по камню. Он стоял в знакомом коридоре, по которому шел обедать.

— О! — воскликнул слуга, роняя пару серебряных кувшинов, которые он нес, чтобы наполнить их из колодца во дворе в конце прохода. Они зазвенели на полу, звуча ласково или глухо, по очереди, когда катились.

Кэшел присел на корточки, держа посох вертикально в одной руке, и схватил ближайший кувшин. Возможно, в нем появилось несколько новых вмятин, но он не предполагал, что у слуги появятся какие-либо неприятности.

— О, ваша светлость, извините! — пробормотал парень. Он взял кувшин из рук Кэшела, но так сильно дрожал, что, казалось, вот-вот уронит его снова. — Я вас не видел!

Кэшел бросил взгляд на дверь, из которой только что вышел… и обнаружил, что там ничего нет, только глухая стена между входами в пару больших апартаментов. Он встал. — Извини, — сказал он извиняющимся тоном. — Я не хотел тебя напугать.

Кэшел направился в ту сторону, куда шел, когда впервые услышал плач девушки — ну, в общем, Моны. Он никогда по-настоящему не любил этот дворец. Это было грязное место, сильно обветшавшее до того, как появился Гарри и заменил графа Хафта викарием.

Теперь Кэшел не видел в нем ничего необычного, но коридор казался немного веселее, чем раньше. Он снова улыбнулся. Он бы начал насвистывать, если бы мог выводить мелодию.

Охотничье угодье

Я читал (и читал всегда) как научную фантастику, так и фэнтези. Мистер Дерлет настаивал, что научная фантастика — это всего лишь подмножество фэнтези, но даже если это — правда (а я не уверен, что это так), это утверждение не совсем точно описывает восприятие большинства людей. Тем не менее, поскольку я легко перехожу от фантастики к фэнтези, мне было легко писать и то, и другое.

И я не вижу никакой причины, по которой история ужасов не может быть фантастикой. Много лет назад Рэмси Кэмпбелл попросил меня выбрать одну из десяти лучших страшилок. Из них я сразу же выбрал «Холодные уравнения» Тома Годвина, чистую фантастическую историю, которую я нахожу ужасающей в том смысле, что никогда не может быть еще одного чудака с мясницким тесаком.

«Холодные уравнения» доказывают мою точку зрения и в другом отношении. Хорошо известно, что Джон Кэмпбелл опубликовал эту историю в журнале «Астондинг», который является квинтэссенцией жесткого научно-фантастического журнала. Менее известно, что Годвин заимствовал сюжет из комикса ужасов научной фантастики. Границы между ужасом и фантастикой легко проницаемы.

Рэмси Кэмпбелл попросил меня написать рассказ для «Суперужасов», оригинальной антологии ужасов, которую он собирал. Единственным критерием было то, что рассказ должен быть хорошим. (Одним из лучших в коллекции был «Виадук» Брайана Ламли, фрагмент автобиографии без какого-либо элемента фантастики.)

Я решил написать историю, которая была бы научно-фантастической по форме, хотя это могло быть сделано так же легко, как и в стиле фэнтези. Оплата должна была составить 2 цента за слово, но вместо этого я обменял эту историю на карандашный черновик первого романа Рэмси, который он только что закончил: «Девушка, которая съела свою мать».

Ни наука, ни возможная фэнтези не превращают «Охотничье угодье» в страшную историю; это ситуация персонажа. В ней меньше вымысла, чем мне бы хотелось.

Я вернулся из Вьетнама без каких-либо физических повреждений и с абсолютным отказом признать, что могут быть и другие проблемы. Мы — моя жена и я — снимали комнаты в старом доме, который был разделен на три квартиры для студентов и других людей без больших денег.

Одним из самых приятных аспектов дома был прилегающий пустырь. Год или два назад на нем было срублено большое дерево, а пень остался рядом с подъездной дорожкой. Я сидел, скрестив ноги, на этом пне, читал или писал — в любое время, когда не шел дождь. По какой-то причине это было то, в чем нуждалась моя душа.

Вы найдете этот пень в «Охотничьем угодье». Вы также найдете точное описание района Дарем, Северная Каролина, к северу от Восточного кампуса Дьюка. И вы найдете часть меня, но я подчеркиваю, только небольшую часть.

***

Шины патрульной машины зашипели на теплом асфальте, когда она подъехала к обочине рядом с Лорном. — Что ты задумал, змей? — спросил коренастый полицейский. Урчание машины на холостом ходу и жужжание кондиционера через открытое окно наполняли вечер. Лорн улыбнулся и кивнул зажженным кончиком сигареты. — Сижу на пне во дворе и смотрю, как копы паркуются не на той стороне улицы. А что ты задумал, Бен? Вместо ответа полицейский пристально посмотрел на своего друга. Им обоим было под тридцать; мужчина в машине был коренастый и смуглый, с коротко подстриженными усами; Лорн — стройный, его волосы песочного цвета спадают на шейный корсет. — Больно, змей? — тихо спросил Бен.

— Черт возьми, четырех лет вполне достаточно, чтобы привыкнуть ко всему, — сказал более худой мужчина. Хотя взгляд Лорна был прикован к колокольне заброшенной баптистской церкви в квартале от Ранкин Стрит, его мысли были погружены в далекое прошлое. — Знаешь, иногда по ночам я просто сижу здесь какое-то время, вместо того чтобы лечь спать.

Три машины в быстрой последовательности бросили волны света и звука на ряды стареющих домов. Одна из них коротко, ослепительно мигнула дальним светом на патрульную машину. — Ублюдок, — проворчал Бен без особого гнева. — Ну, ладно, вернемся к войне с преступностью. Он усмехнулся. — Лучше, чем в прошлую войну, когда нас заставили сражаться, а?

Лорн докурил сигарету глубокой затяжкой. — Черт возьми, я не знаю, сержант. Сколько заданий нужно выполнить, чтобы получить полную пенсию через два года?

— Ладно, увидимся, змей.

— До встречи, сержант.

Большая полицейская машина зарычала, когда Бен выехал на полосу движения и свернул на первом же повороте. Город был охвачен системой патрулей местной полиции, с тем, чтобы избежать анонимного патрулирования, которое превращало каждую машину в миниатюрную миссию поиска и уничтожения. В первую же ночь, когда Лорн сидел на пне возле своей квартиры, он с удивлением выругался, когда из любопытной патрульной машины выглянуло лицо Бена Грешема, командира его отделения, в котором он провел десять месяцев и девятнадцать дней, на танке М60 в зоне боевых действий «С».

И это было единственное прошлое, оставшееся у Лорна.

Задняя дверь дома Дженкинса с грохотом захлопнулась на пружине. Через несколько мгновений тяжелые сапоги проскрипели по гравию на общей подъездной аллее. Кресло Лорна представляло собой дубовый пень трех футов в диаметре. Вместо того чтобы попытаться повернуть голову, он повернулся всем телом на этом остатке дерева. Дженкинс, полный, наполовину лысый мужчина лет шестидесяти, поднял пару банок «Будвайзера». — Должно быть, здесь очень хочется пить, хотя оно теплое.

— Всегда хочется выпить хорошего пива, — улыбнулся Лорн. — А я поделюсь с вами своим пнем. Они потягивали пиво некоторое время без разговора. Миссис Пьюрфой, вдовствующая сестра Дженкинса и почтенная баптистка, вела его хозяйство. Лорн понимал, что хотя она и не запрещала брату время от времени пить пиво, но и не создавала ободряюще светской атмосферы для этого.

— Я видел вас здесь в три часа ночи, — сказал более пожилой человек. — А что вы будете делать, когда станет холодно?

— Заморожу свою задницу на некоторое время, — ответил Лорн. Он указал пивом на свою темную квартиру на втором этаже дома, очень похожего на дом Дженкинса. — Сяду там, наверху, и включу свет. Черт побери, существует же полно госпиталей для ветеранов, я побывал во многих из них. Если в Северной Каролине недостаточно тепло, то, может быть, мне найдут такую же квартиру во Флориде. Он сделал еще один глоток и сказал: — Я просто лучше сплю днем, вот и все. По ночам бродит слишком много призраков.

Дженкинс быстро обернулся, чтобы убедиться, что на лице более молодого человека появилась улыбка. Она вспыхнула при его движении. — Ну, не совсем обычные призраки, — объяснил Лорн. — Те, что я привез с собой… И он продолжал улыбаться, несмотря на то, что внезапно в его сознании вспыхнули лица в кипени белого огня. Шум лопающейся, кипящей плоти стих, и он продолжил: — Хотя прошлой ночью было что-то странное, — он взглянул на свои большие японские наручные часы, — ну, чертовски рано сегодня утром.

— Призрак Хэллоуина с белой простыней? — предположил Дженкинс.

— Ммм, нет, там, в церкви, — сказал Лорн, вытаскивая сигареты. Дженкинс отрицательно пожал плечами, и жало бутанового огонька зажгло только одну сигарету. — Там была башня… не знаю, я посмотрел на нее, и мне показалось, что она вибрирует. И, ни звука, а потом большая красная вспышка, тоже беззвучная. Я был уверен, что она загорелась, но это была всего лишь вспышка, и все вернулось на круги своя. Забавно. Вы же знаете, что если держать свои пальцы над фонариком, то свет как-то проходит, вроде так? Ну, вспышка была похожей, только через каменную стену.

— Я никогда не видел ничего подобного, — согласился Дженкинс. — Но старая церковь, похоже, от этого не пострадала. Она будет готова рухнуть сама, прежде чем суды разберутся, кому она принадлежит.

— Ммм?

— Братство баптистов построило новую церковь в полумиле к северу отсюда, там больше парковочных мест, и в любом случае ремонт этого старого сооружения без путей пожарной эвакуации обошелся бы дороже, чем строительство новой. Дженкинс ухмыльнулся. — Мэйбл уже сорок лет не пропускала ни одного богослужения в воскресенье, так что я в курсе всех дел.

— Город купил этот старый участок для мужского клуба или еще какой-то дурацкой затеи, и мне хочется плеваться каждый раз, когда я думаю о налогах на недвижимость, но оказалось, что Ранкины, в честь которых и названа улица, отдали эту землю еще до войны Кайзера. Черт побери, если некоторые из них все еще не подали в суд, чтобы получить участок обратно, если это больше не будет церковью. Хотя это было в прошлом году, и похоже на то, что так будет еще несколько лет, прежде чем кто-нибудь вложит деньги в снос старого дома.

— Судя по тому, как она заколочена, и заперта на висячий замок, я решил, что это было отражение, которое я увидел, — признался Лорн. — Но мне показалось довольно забавным, — смущенно добавил он, — что вчера вечером я пошел туда прогуляться.

Дженкинс пожал плечами и встал. У него была рыбацкая привычка, когда он опускал язычок банки в свое пиво, прежде чем выпить его. Теперь он дребезжал в самом низу. — Ну что ж, — сказал он, забирая банку Лорна, — пожалуй, мне пора спать. Вам лучше поскорее убраться отсюда, а то вас жуки унесут.

— Спасибо за пиво и компанию, — сказал Лорн. — В один из таких вечеров я принесу сундук со льдом, и мы действительно напьемся.

Уши Лорна следовали за спиной пожилого человека, его сапоги издавали дружелюбный ровный звук в теплой апрельской темноте. Легкий ветерок подхватил запах живой изгороди из глицинии на другой стороне улицы и принес ее сладость, уже слегка разбавленную, к Лорну. Он затушил сигарету и тихо сел, вдыхая этот запах. Мусорный бак Дженкинса со скрипом открылся, и одна из пустых банок упала в него, отдавшись эхом. Другая банка не упала. — Какого черта? — удивился Лорн вслух. Но было что-то в этой ночи, несмотря на ее городскую невинность, что пробуждало воспоминания о прошлых годах сильнее, чем когда-либо прежде. Через некоторое время Лорн пошел дальше. Он все еще шел, когда рассвет смыл огненные картины из его головы, и он вернулся к своему жилищу, чтобы найти три полицейские машины, припаркованные на улице.

Двое других жильцов ставили свои машины в боковом дворе многоквартирного дома. Лорн уже проходил между ними, когда услышал крик женщины — рекламного агента: — Это он! Не дайте ему уйти!

Лорн обернулся. Седовласая миссис Пьюрфой и двое полицейских в форме стояли перед ним на крыльце жилища Дженкинса. Более молодой человек наполовину вытащил револьвер. Третий человек в форме, Бен, быстро вышел из-за угла дома. — Я никуда не иду, только спать, — сказал Лорн, разводя пустые руки. Он направился к остальным. — Послушайте, в чем дело?

Самый старший и самый грузный из полицейских одним прыжком поднялся по ступенькам крыльца и едва сдерживаемой рысью приблизился к Лорну. У него были майорские звездочки на погонах. — Где ты был, змей? — спросил Бен, но майор тут, же встал между ними и прорычал: — Я разберусь с этим, Грешем. Мистер Чарльз Лорн?

— Да, — прошептал Лорн. Его тело вспыхнуло жаром, будто толстый полицейский был огнем, вздымающимся оранжевым листом, покрытым рябью от пылающих пятен трассирующих пуль…

— … и в любое время во время допроса вы можете отозвать свое согласие и после этого хранить молчание. Вы понимаете, Мистер Лорн?

— Да.

— Вы видели мистера Дженкинса сегодня вечером?

— Угу. Он вышел, когда ты уехал от меня, Бен? 10:30? Лорн сделал паузу, чтобы закурить еще одну сигарету. Его пламя колебалось, как лезвие малайского кинжала. — Мы выпили по банке пива и поболтали о разных мелочах. Это все. А что случилось?

— Где вы в последний раз видели мистера Дженкинса?

Лорн махнул рукой. — Я сидел на пне. Он обошел дом сзади — к своему жилищу. Я думаю, что мог его видеть. Во всяком случае, я слышал, как он выбросил банки в мусорный бак и… и это все.

— Обе банки? — вмешался Бен, несмотря на хмурый взгляд своего командира.

— Нет, ты прав — только одну. И я не слышал, как закрылась дверь. На ней есть пружина, которая закрывает дверь, и, как правило, сильно грохочет. Слушай, а что случилось?

Последовала пауза. Бен подергал себя за кончик усов. Слабый солнечный свет лился на Лорна сквозь деревья. Стоя, он казался выше своих шести футов, как шишковатый посох мужчины в пшеничных джинсах и зеленой крашеной футболке. Она начала распадаться за годы, прошедшие с тех пор, как ее выдали ему по дороге в зону боевых действий. Корсет был розовым, как у младенца. Это придавало ему совершенно неуместный вид человека с бычьей шеей, пришельца.

— Он мог бы переодеться, — предположил молодой патрульный. Он убрал оружие в кобуру, но продолжал держаться за рукоять.

— Он этого не делал, — отрезал Бен, признаки его вспыльчивости были очевидны Лорну, если не всем остальным полицейским. — Сейчас он одет в то же, что было на нем, когда я уехал от него.

— Мы отведем его туда, — неожиданно решил майор. В сопровождении конвоя — Бена и другого нервного патрульного по обе стороны от Лорна, а также майора, замыкавшего шествие, они вошли во двор Дженкинса по крутому склону. Миссис Пьюрфой смотрела на него с крыльца. Ниже нее рос куст гортензии, чьи цветки слева были красными, а справа — синими, с тщательно подобранной кислотностью почвы. Это было зеркало для ее лица, румяного на солнце и серого от страха в тени.

— А в чем проблема? — спросил Лорн вслух, осматривая заднюю часть дома. Мусорный бак был открыт, но стоял на ребре, его крышка лежала на гладкой лужайке рядом с ним. Рядом была одна из пустых банок «Будвайзера». Вторая банка лежала в одиночестве на дне мусорного бака. Самого Дженкинса нигде не было видно.

Квадратная рука Бена указала на дугу брызг высотой шесть-восемь футов, черную на фоне белого сайдинга. — Нам обещали прислать лабораторную команду, но, черт возьми, это, же кровь, змей. Мы с тобой видели достаточно, чтобы понять это. Миссис Пьюрфой встала в четыре утра и не нашла своего брата. Я увидел это, когда проверял и… Он замолчал.

— И нет тела? — спросил Лорн. Он закурил новую сигарету. Хлещущее пламя окружило его.

— Нет.

— А Дженкинс, сколько весит? 220 фунтов? Он рассмеялся тонким, как его запястья, смехом. — Вы ведь хотите достичь невозможного, доказывая, что человек со сломанной шеей измочалил его, не так ли?

— Со сломанной? Конечно, так мы в это и поверим! — усмехнулся нервный патрульный.

— Ты мне поверишь, фрикаделька! — прорычал Бен. — Он сломал ее, но вытащил меня из этого гребаного горящего вертолета, в, то время, когда наши боеприпасы начали детонировать. И клянусь Богом…

— Спокойно, сержант, — тихо сказал Лорн. — Если кому-то понадобится пострелять, я одолжу оружие и сделаю это сам.

Майор перевел хмурый взгляд с одного мужчины на другого. Его внезапная неуверенность была столь же очевидна, как и значок с флагом на лацкане: Лорн теперь был ветераном, а не стареющим хиппи.

— Я амбулаторный пациент в госпитале ветеранов, — сказал Лорн, видя, что ему удалось потушить огонь. — Что-то там не в порядке с нервами, и они пытаются что-то с этим сделать. Черт возьми, как бы хотелось, чтобы они поскорее это сделали.

— Грешем, — сказал майор, жестом приглашая Бена отойти в сторону для негромкого обмена репликами. Третий полицейский покраснел, когда Бен огрызнулся на него. Теперь он был белым, впервые за свои двадцать два года осознав свою смертность.

Лорн ухмыльнулся ему. — Расслабься, черепаха. Ни Бен, ни я никогда не убивали никого, кто не нуждался бы в этом больше, чем ты.

Парень начал дрожать.

— Мистер Лорн, — сказал майор рассудительным, но не враждебным тоном, — мы свяжемся с вами позже. И если вы вспомните что-нибудь, что может иметь отношение к исчезновению мистера Дженкинса, немедленно позвоните нам.

Руки Лорна согласно кивнули. Бен подмигнул, когда подъехал лабораторный фургон, и затем отошел вместе с остальными.

Боль Лорна была меньше, чем обычно, но сны будили его в холодном поту каждый раз, когда он засыпал. Когда он, наконец, включил радио, то услышал, что ночью исчезли еще три человека, кроме Дженкинса, и все они находились в пяти кварталах от квартиры Лорна.

***

Воздух был очень плотным, приглушая блеск звезд. Был вечер пятницы, и с Авеню Донован, расположенной в квартале к востоку, доносился рев машин, идущих на юг. Три северных переулка Джонс-стрит, следующий к западу от Ранкин, еще не были так забиты машинами, как будет позже ночью, но фары нервно мелькали среди домов и деревьев, когда Лорн поворачивался на своем пне, чтобы посмотреть. Ранкин стрит тихо лежала между ними, освещенная в разных кварталах голубыми шарами ртутных паров. Она была узкой, так что машины не могли проехать мимо припаркованных вдоль тротуара машин, не сбавив скорости; это был спокойный островок, окруженный современной стесненностью.

Но никто не исчез, ни к востоку от Донована, ни к западу от Джонса.

Лорн затушил сигарету о щербатую древесину пня. Он был пронизан термитами, и иногда он представлял себе, как они пробираются сквозь темноту. Он ненавидел насекомых, особенно личинок и спрятавшихся тварей, трупно-белых термитов… но он сидел на пне прямо над ними. Какая-то извращенно объективная часть сознания Лорна знала, что если бы он мог сидеть в самом сердце огненной печи, как товарищи Даниэля, он бы так и сделал.

Из густой тени соседнего крыльца донесся скрип пружин: Миссис Пьюрфой перемещала свой вес на подушках старого кресла с откидной спинкой. Ранним вечером Лорн заметил ее лицо, уставившееся в окно гостиной, с плоскими, как воск, мышцами. Когда глубокая тьма расплылась и сгустилась, она выскользнула под ее прикрытие. Лорн чувствовал, как горят ее глаза, понимая, что она никогда не простит ему исчезновения брата, даже если будет доказано, что Дженкинс уехал куда-то по собственному решению. Лорн всегда был для нее грешником; его невиновность этого не изменит.

Еще одна сигарета. Кто-то еще наблюдал за ним. Проезжавшая мимо машина отбросила угловатую тень Лорна вперед и на дом Дженкинса. У Лорна внутри все сжалось, и он раздавил пальцами незажженную сигарету. Свет. Двенадцать человек на рисовом поле, когда над ними вспыхивает осветительная ракета. Хлоп-хлоп-хлоп звуки пулемета вдалеке, и всплески, колеблющиеся вокруг лейтенанта Бернса. — Господи! — вскрикнул Лорн, вставая с такой быстротой, что боль пронзила все его тело. Ночью что-то было ужасно не так. Свет фонарей навевал воспоминания, но они гасили реальную угрозу, таившуюся в темноте. Лорн знал, что он чувствует, знал, что в любой момент из паучьей норы выглянет коричневое лицо с АК-47, или мина разнесет по тропе стальные окатыши…

Он остановился, заставив себя снова сесть. Если это было его время, то он ничего не мог с этим поделать. Новая сигарета автоматически легла между его губ, и яркое, как игла, пламя зажигалки сфокусировало его взгляд.

И наблюдатель исчез.

Что-то приготовилось убить Лорна, а затем прошло мимо, не нанеся удара. Это было так же неестественно, как, если бы рухнувшая на него стена отделилась в воздухе, оставив его невредимым. Руки Лорна дрожали, кончик сигареты превратился в оранжевое пятно. Когда патрульная машина Бена остановилась рядом с ним, Лорн сначала не смог ответить на вопрос другого мужчины: — Эй, змей.

— Господи, сержант, — прошептал Лорн, и из его рта и ноздрей повалил дым. — Здесь кто-то есть, и он плохой ублюдок.

Шум несущей частоты слегка брякнул, прежде чем автомобильное радио сообщило серию номеров и названий улиц. Бен теребил усы, пока не убедился, что его собственная патрульная машина не упомянута. — Да, он очень плохой человек. Сегодня вечером пропала еще одна маленькая девочка в трех кварталах отсюда. Пошла в магазин, чтобы обменять шесть пустых бутылок и десятицентовик на кока-колу. Господи, змей, я же видел ее два часа назад. Бутылки мы нашли, а ребенка — нет… Ты видел каких-нибудь маленьких девочек?

Перед радиоприемником Бена появилась вертикальная тень полицейской винтовки, прикрепленный к приборной доске. — Я не видел ничего, кроме машин, сержант. Много полицейских машин.

— Да, выделено дополнительно еще десять человек, — кивнув, согласился Бен.— Несколько минут назад мы обошли старую баптистскую церковь. Это была отличная тактическая работа наряда. И ничего. Проклятые замки были заржавлены.

— Думаешь, баптисты уже занялись принесением младенцев в жертву? — усмехнулся Лорн.

— Черт возьми, но где-то, же есть пять тел. Если этот ублюдок грузит их в кузов грузовика, то можно подумать, что он разбросал свои пикапы по чуть большей площади, не так ли?

— Послушай, детка, я не хочу встречаться с тем, кто утащил Дженкинса на своей спине.

— Не думаю, что сам Дженкинс хотел этого, — проворчал Бен. — Или другие.

— Полицейский участок вызывает Д-5, — прервало его радио.

Бен включил микрофон. — Да, продолжайте.

— 10-25 лейтенант Купер на Ранкин и Дьюк.

— 10-4, 10-76, — ответил Бен, возвращая микрофон в держатель.

— Д-5, подтвердите, — раздраженно приказал приемник.

— Чертов ублюдок! — прорычал Бен, с грохотом опуская микрофон. — Перепроверяет примерно половину этого гребаного времени!

— Будь сдержанней, сержант, — пробормотал Лорн, но даже если бы он закричал, его слова потонули бы в грохоте выхлопных газов, когда Бен развернул машину на улице, и левые колеса ударились о край тротуара. Затем педаль газа выровнялась, и большая машина рванулась к месту встречи.

Во Вьетнаме Лорн всегда сдерживал свое желание умереть во время обстрела, окопавшись и опустив голову. Теперь он встал и зашел внутрь, в свою комнату. Через некоторое время он заснул. Если его сны были яркими и мучительными, то так было всегда…

***

— Конечно, ты был в курсе насчет Джексона, — объяснил Бен, и выхлоп его мотора стал живым звуком в ночи. — Он тот блондинистый подонок, который… не верил, что ты сломал себе шею. Вчера утром.

— Тогда невелика потеря, — усмехнулся Лорн. — Но ты следи за своей пятой точкой, слышишь? Если там никого нет, кроме копов, там будет еще больше копов, чем когда исчез Джексон.

— Копы и чертовы дураки, — проворчал Бен.— Когда я не увидел тебя здесь в первый раз, я подумал, что, может быть, у тебя хватило ума остаться внутри.

— Я и собирался. Конечно… О, черт возьми! Какова сейчас сводная таблица результатов?

— Похоже, семерых не стало. Да, семерых точно, — поправил себя патрульный сержант. — Одного схватили за то время, пока он шел от крыльца своей девушки к машине. Этому ублюдку повезло, но он сумасшедший, если думает, что ему так и дальше повезет.

— Он сумасшедший, как черт, — согласился Лорн. С крыльца Дженкинса донесся скрип пружины, и Лорн, услышав шум, кивнул туда кончиком своей сигареты. — У нее тоже не все очень хорошо. Весь прошлый вечер она смотрела, уставившись на меня, а теперь снова смотрит.

— Господи, — пробормотал Бен. — Да, майор Хусман говорил с ней сегодня утром. Ты, наверное, самый плохой человек на свете, заставлял Джорджа курить, пить и, задерживать его, допоздна, прежде чем убить его.

— Никогда не заставлял его курить, — сказал Лорн, зажигая Бену сигарету, а себе — еще одну. — Скажи, Джексон курил?

— А? Нет. Бен нахмурился, глядя на закрытые окна со стороны пассажирского сиденья и отражение в них своих приборов. — Да, если подумать, так оно и было. Но он никогда не носил форму, в этом было что-то особенное.

— Он исчез вчера вечером, когда я закурил сигарету, — сказал Лорн. — Нет, не Джексон, а тот, другой. Мне просто интересно…

— Ты его видел? — голос Бена внезапно стал резким, как у охотника, почуявшего добычу.

Лорн покачал головой. — Я просто почувствовал его. Но он был там, детка.

— Как и до того, как они нас сбили, — тихо сказал полицейский. — Ты сжимаешь мою руку и кричишь сквозь треклятые двигатели: — «Они ждут нас, они ждут нас!» И ни хрена я не мог сделать — я не отдавал приказа о штурме, и капитан точно не собирался его отменять, потому что так сказал мой пулеметчик. Но ты был прав, змей.

— Пламя…— прошептал Лорн, и его глаза стали расплывчатыми.

— И ты тупой ублюдок, что сделал это, но ты вытащил меня от них. Нам никогда не помогало то, что ты знал, когда запахнет жареным. Но ты чертовски хороший человек, чтобы иметь тебя с собой, когда это происходит.

Мышцы Лорна задрожали от воспоминаний. Потом он встал и засмеялся в ночь. — Знаешь, сержант, за двадцать семь лет я нашел только одну работу, в которой был хорош. Мне это не очень понравилось, да и вообще — миру, похоже, не нужны убийцы.

— Мы всегда будем нужны, змей, — тихо сказал Бен. — Иногда этого не признают. Затем он продолжил: — Ну, я думаю, что потрачу еще немного бензина.

— Сержант… — слово повисло в пустой темноте. Слышался шум мотора, шипение шин на близком расстоянии — и ничего больше. — Сержант, минуту назад миссис Пьюрфой была у себя на крыльце и не заходила внутрь. Но сейчас ее там нет.

Мощный фонарик Бена скользнул узким лучом по крыльцу: диван на роликах, кресло с откидной спинкой. На дальних перилах ряд фиалок в горшках с промежутком в один горшок, который теперь рассыпался по доскам, будто кто-то перепрыгнул через перила, но волочил одну пятку…

— Я даже не слышал, как он упал, — пробормотал полицейский, открывая дверцу машины. Свет салона разлил на двух мужчин пугающее пятно желтого цвета. В этот момент белое мерцающее движение задрожало на полквартала дальше по Ранкин стрит.

— Ублюдок! — сказал Бен. — Он не мог перепрыгнуть через улицу, он бросил что-то, и оно вспыхнуло. И Бен вернулся в машину.

Лорн прищурился, взбешенный тем, что он ослеп в критический момент. — Сержант, клянусь Богом, он направился в церковь. Лорн с трудом обошел машину спереди и сел на пассажирское сиденье.

— Мать твою! — рявкнул коренастый полицейский, роняя микрофон, который уже трижды не давал ему ответа. Он потянулся к рычагу переключения передач и вдруг посмотрел на Лорна, когда субтильный мужчина взялся за ружье. — А куда это ты собрался?

— С тобой.

Бен включил передачу и с визгом развернулся на пустой улице. — Первый патрон — дробь, следующие четыре — двойные на крупного зверя, — сказал он ровным голосом.

Лорн дважды поднял затвор, дослав первый патрон, и затем выбросил его инжектором. Он бледно поблескивал в свете приборов. — Не думаю, что мы охотимся за птицами, — объяснил он.

Бен свернул на другую сторону улицы, перескочив на проезжую часть. Машина с грохотом остановилась на небольшой стоянке, заслоненной громадой старой церкви. Это было высокое, узкое здание с двумя ярусами заколоченных окон по всей длине восточной и западной сторон; квадратная башня стояла на южном конце. Через некоторое время после постройки церковь была облицована искусственным камнем. Это была тусклая серая масса в ночи, окруженная темнотой, которую не могла объяснить сама ночь.

Бен выскользнул из машины. Луч его фонаря коснулся маленькой двери справа от башни. — С замком все в порядке, — сказал Лорн. Это был внушительный замок, поставленный на патентованный засов, чтобы закрыть дверь от вандалов и бродяг.

— Вчера было крепко заперто, — сказал патрульный полицейский. — Он все же может залезть в одно из этих окон. Посмотрим. Он повернулся к багажнику машины и открыл его, держа фонарик на сгибе руки, чтобы освободить правую руку для револьвера.

Быстрый взгляд Лорна скользнул по стене над ними. Он согнулся в талии, вместо того чтобы наклонить голову. — У тебя есть ключ? — спросил он.

Коренастый мужчина усмехнулся, доставая пару складных лопаток, армейские излишки окопных инструментов. — Держи эту кукурузную молотилку наготове, — приказал он, убирая свое оружие в кобуру. Он зафиксировал лезвие одной лопатки под углом 90° к древку и установил его поверх замка. Другая лопатка, все еще сложенная, громко ударила по основанию первой и аккуратно открыла замок. — Полевые методы, змей, — рассмеялся Бен. — Если мы ничего не найдем, то просто снова закроем это место, и никто не заметит разницы.

Он отбросил лопатки в сторону и распахнул дверь. В дохнувшем из двери воздухе чувствовалась ожидаемая затхлость давно закрытого сооружения со сладковатым оттенком, который ни один человек не смог бы распознать. Лорн еще раз огляделся, затем последовал за патрульным сержантом внутрь. Пламя в его голове было очень близко.

— Выглядит примерно так же, как прошлым вечером, — сказал Бен.

— И в прошлом году, наверное. Колеблющийся овал фонарика высветился на полу. Твердая древесина искривилась, и через частые интервалы была покрыта дырами.

— Они демонтировали старые скамьи, когда уходили, — объяснил Бен. — Забрали и витраж, потому что его собирались снести.

Неф представлял собой единственную узкую комнату, идущую от алтаря на севере к башне, в которой находились органные трубы, а наверху — колокола. Главный вход находился в боковом проходе, через двойные двери в середине западной стены. Внутри все выглядело выпотрошенными развалинами.

— Вы проверили все здание? — спросил Лорн. Кафедра была сорвана. Перила алтаря остались, хотя и наполовину расколотыми, очевидно, чтобы пройти мимо органа и алтаря. В большой комнате валялись обломки дерева, смятые коробки и осколки стекла.

— Основную часть. У нас не было ключа от башни, а майор не хотел ничего ломать. Бен сделал еще один шаг в неф и поддал ногой стопку старых бюллетеней.

Белый жар, белый огонь… — Бен, вы проверяли потолок, когда были здесь прошлым вечером?

— А? Узкий готический свод чернел в сорока футах над землей. Луч фонарика Бена скользнул вверх по крашеной штукатурке к ребристому, обшитому панелями потолку, наклоненному к главной балке. И… — Господи!

К вершине крыши плотно прилегал большой кокон. Он мерцал бледно-лазурным светом, но из него пробивался мощный свет с человеческими очертаниями. Длинные тени дрожали на дереве, усиливая дрожь запястья полицейского, когда луч переместился от кокона к другому кокону рядом с ним, и к третьему… — Вся семерка ублюдков! — воскликнул Бен, делая еще один шаг и направляя свет в ближний конец комнаты, где южная стена перекрывала перевернутую V-образную форму потолка. Над дверью в башню висела суконная ширма чердака органных труб. За спиной миссис Пьюрфой, которая стояла, выпрямившись, в двадцати футах над землей, развевалась тряпка. Ее лицо, обрамленное взъерошенными седыми волосами, застыло в ужасе. Обе руки были слегка вытянуты вперед, но казались каменно-твердыми в кружевных рукавах платья.

— Она… — начал было Лорн, но в этот момент рука Бена легла на рукоятку револьвера, и миссис Пьюрфой начала падать, слегка наклонившись в шорохе юбок. Под смятым краем суконной занавески, освещенной лучом фонарика Бена, виднелась голова и передние лапы того, что сжимало женщину.

Глаза сверкали, как шестидюймовые опалы, яростные и горячие в мертвенно — белом экзоскелете.

Передние лапы со щелчком разошлись в стороны. Как будто они взвели пружину, и весь плоский торс обрушился на Бена.

Если бы существо было длиной в дюйм и юркнуло под камень, оно могло бы сойти за скорпиона, но этот прыгающий монстр был шести футов длиной, не считая длины хвоста, изогнутого дугой по всему телу. Когда палец Лорна дернулся в рефлексе опытного убийцы, сверкнули ноги, броня тела и жало, мелькнувшее, как драгоценные камни, и Лорн вздрогнул от отдачи тяжелого заряда. Существо развернулось, словно его ударили в воздухе, и рухнуло на пол в ярде от Бена, а не на полицейского. Револьвер выстрелил, из дула вылетела огромная желтая вспышка бутылочной формы. Пуля сорвала оконную ставню, потому что шестидюймовые клешни защелкнули запястье Бена. Существо встало на задние лапы двумя парами своих восьми суставчатых ног. Лорн отступил в сторону для точного выстрела, затвор его оружия дослал еще один патрон в патронник. На белом брюхе твари виднелась размазанная звездочка — заряд картечи срикошетил, оставив след, как воск на стекле.

Бен ударил своим фонариком. Он с треском врезался между горящими глазами, без какого-либо результата и вылетел из его руки. Другой коготь метнулся к лицу Бена и схватил его, не сокрушительно, но достаточно сильно, чтобы обездвижить и запустить кровавые дорожки по обеим щекам. Лезвия клешни тянулись от носа к волосам с каждой стороны.

Лорн перекинул дробовик через правое плечо Бена и выстрелил в упор. Существо отшатнулось назад, издав крик полицейского, когда когти сжались сильнее. Свинец ударил в огромный левый глаз и отлетел в сторону, притупив опаловый блеск. Фонарик, все еще светивший с пола позади существа, высветил его разделенный хвост, изогнувшийся над головой полицейского. Напряженный кончик вонзился в основание его шеи. Бен напрягся.

Лорн крикнул и выстрелил из дробовика. Второй плотный красный цветок распространил, как стробоскоп, пунктирную линию капель крови, соединяющую шею Бена с извлеченным острым кончиком. Коготь схватил Лорна за талию в раскатистом эхе выстрелов из дробовика. Приклад ружья ударил по броне существа, сверкнула сталь, когда он соскользнул. Вытянутая клешня отбросила дробовик в сторону и зажала лицо Лорна, наполовину заслонив от него вид поднимающегося жала.

Затем оно врезалось в шейный корсет Лорна, и темнота взорвалась над ним вспышкой сверкающей боли.

***

Когда Лорн очнулся, на него сквозь оставшийся глаз существа смотрело сочащееся кровью лицо миссис Пьюрфой. Все плавало в синей тьме, кроме одного яркого пятна. Он моргнул, и пятно внезапно превратилось в уличный фонарь, светящий сквозь разбитую доску. Легкие Лорна горели, и его скованность казалась больше, чем даже бессознательность, и боль, скользящая по нервным путям, могла объяснить это. Он пошевелил рукой, и что-то зацепилось за ее поверхность; весь мир задрожал.

Лорн висел на крыше церкви в тонкой прозрачной оболочке. Миссис Пьюрфой была в ярде от него, и многочисленные обертки еще плотнее окутали ее тело. С силой, близкой к панике, Лорн вонзил правый кулак в окружавший его пузырь. Материал, выдавленный в широкие полосы существом, а не как ткацкий станок из нитей, провис, но не порвался. Прозрачная лазурь стала молочно-белой от напряжения и обвилась вокруг запястья Лорна.

Он отдернул руку. Оболочка пропускала немного кислорода, но недостаточно для активного человека. Лорн похлопал себя по карманам и, как и ожидал, не обнаружил ничего острого. В последнее время он не обрезал себе ногти на больших пальцах. Оттолкнувшись от огня в груди, он вытянул левую руку перед собой. Зажав кокон между большими и указательными пальцами, он развел руки в стороны. В белой непрозрачности под большим пальцем правой руки появилась трещина. В оболочку ворвался чистый и прохладный воздух.

— О Господи, — пробормотал Лорн, даже забыв о боли в теле, когда он увеличил разрыв до своего лица. Кокон покачивался на коротком поводке, вращаясь, когда разрыв изменял его равновесие. Лорн увидел, что он стал девятым в ряду висящих тел, случайно спасенный от паралича благодаря шейному корсету. Бену, чье лицо было размыто оболочкой, удерживающей его рядом с Лорном, повезло меньше.

В десяти ярдах от того места, где висел Лорн, и в двадцати футах под балкой крыши дернулась суконная занавеска чердака. Лорн застыл в боящейся неподвижности.

Существо было способно перепрыгнуть всю ширину улицы, неся на себе вес взрослого человека; его сила, должно быть, была столь же устрашающей, как и жесткость его брони. Независимо от того, сможет ли он вонзить свое жало в корсет Лорна, он наверняка разорвет его на куски, если поймет, что он очнулся.

Занавес снова шевельнулся, узкий кончик клыка клешни слегка приподнял его. Существо наблюдало за Лорном.

У Бена было три бронебойных патрона в Магнум-357 для пробивания автомобильных дверей. Лорн попытался вспомнить, остался ли револьвер в руке Бена, когда тот упал. В сознании Лорна не было никакого образа этого, только факел, похожий на дуло его собственного дробовика. Как бы ни было он тонко, его единственной надеждой было то, что пули в оболочках пробьют экзоскелет существа, хотя мягкая картечь этого не сделала.

Лорн вывернул верхнюю часть туловища из отверстия, чтобы лучше рассмотреть Бена, и его собственный кокон сердито закачался. Суконная занавесь поднялось еще выше. Свет уличного фонаря лежал на ней бледной полосой. Почему эта тварь не исчезла, чтобы закончить дело?

Короткое движениеразбудило вспышку сверкающего цвета с чердака органных труб. Занавес захлопнулся, будто его прорвал залп выстрелов. Лорн узнал этот рефлекс: паника паука, когда палка пронзает его паутину. Но это был не предмет, а сам свет, каким бы слабым он, ни был, который отбросил существо назад.

Яркий фонарик Бена не остановил его, что можно было предполагать, но монстр, должно быть, чувствовал боль при человеческом уровне освещения. Его глаза были приспособлены к свету звезд или сиянию солнца, неизмеримо более слабому, чем свет Земли. — Откуда ты взялся, ублюдок? — прошептал Лорн.

Свет. Это навело его на мысль, и он достал газовую зажигалку, настроив ее на максимальное пламя. Оболочки были относительно тонкими на лицах жертв, чтобы облегчить им дыхание. Однако на талии, где выпуклость выдавала руку Бена, прижатую к туловищу, оболочка была достаточно толстой, чтобы быть непрозрачной в тусклом свете. Лорн опасно наклонился, проклиная жесткость своего шейного корсета. Создав дюймовую струю пламени, он попытался проникнуть сквозь кокон Бена. Неожиданно ткань немного поддалась, и Лорн качнулся вперед, соприкоснувшись пламенем с материалом, обтягивающим Бена.

Оболочка зашипела, больно лизнув руку Лорна. Он дернулся назад, выронив зажигалку. Она падала, холодная и бесшумная, пока не ударилась о пол в сорока футах внизу. Несмотря на пятно света над ней, занавеска на чердак снова сдвинулась. Лорн в ужасе выругался.

Полоска зеленого огня зашипела на боку кокона Бена в том месте, где пламя коснулось его. Материал на его лице вспыхнул. Полицейский не подал виду, что почувствовал, как его кожа съежилась. Револьвер в его руке подмигнул зеленым.

Лорн закричал. Его собственная гибкая тюрьма качалась и провисала, как нагретый полиэтилен. Бен был окутан раковым адом, который ревел и вздымался под балками крыши, как живое существо. Зеленые языки от сухого дерева лизали желто-оранжевое пламя. Кокон Лорна и тот, что был по другую сторону от Бена, деформировались от жара. Еще один рывок, и Лорн скользнул на двадцать футов, все еще захваченный за пояс в мешке из голубой оболочки. Он вертелся, как волчок.

Занавеска на чердаке поднималась все выше каждый раз, когда пролетала мимо его зрения.

Дно кокона Бена сгорело, и он нырнул мимо Лорна, лицом вверх, все еще охваченный пламенем. При ударе хрустнула его кость. Тело отскочило на несколько дюймов, чтобы снова упасть лицом вниз. Рев пламени заглушил яростный вопль Лорна. Его собственная удлиненная капсула начала протекать. В подвеску Лорна ударило пламя, и оболочка натянулась еще на несколько дюймов и лопнула, как натянутая резинка. Удар о пол разбил челюсть Лорна о шейный корсет, раздробив каждый измученный позвонок о другой. Он не потерял сознания, но шок парализовал его на мгновение так, же сильно, как и укус существа.

Купаясь в зеленом свете и оранжевом отсвете пылающих панелей крыши, существо — скорпион втиснуло свою грудную клетку в неф. Его ходильные ноги цеплялись за плоскую поверхность, оставляя ямочки на штукатурке. Существо повернулось к огню, и еще три кокона вспыхнули, и их голодное пламя плескалось по балкам. Затем, частично окрашенные светом, его ноги сдвинулись, и опаловые глаза уставились на Лорна. Свет, должно быть, был пыткой для него, заглушая в нерешительности его реакции, но оно собиралось действовать.

Маленькая фигурка, завернутая в пылающий саван, упала на пол рядом с Лорном. Его руки снова смогли двигаться. С их помощью он снял с ног остатки оболочки. Она прилипла, когда жар горящего трупа начал плавить материал. Что-то извивалось из трещащей опухоли на шее ребенка. Существо было длиной с палец и, казалось, хватало воздух десятком крошечных ножек; его опаловые глаза доказывали его происхождение. Существо вызывало у своих жертв нечто большее, чем паралич: это была беременная самка.

Зеленое пламя коснулось личинки. Она лопнула в гнойничковом пятне.

Взрослое существо сошло с ума. Его ноги пролетели почти по всей длине нефа, отскочив от боковой стены в облаке штукатурки. Горизонтально приплюснутый хвост существа инстинктивно удерживал его от огня, когда оно прыгнуло вверх к вершине крыши. Оно в бледном ужасе прижалось к дереву, не сводя глаз с приближающегося пламени. Еще три тела упали, разбрызгиваясь, как плоды гинкго.

Лорн с трудом выпрямился. Огонь обрушился на него, не причинив боли. Его тело вообще ничего не чувствовало. Волосы Бена сгорели. Его шея и скальп были черными там, где осталась кожа, и красными там, где она треснула до мышц под ней. На мраморном фоне отчетливо виднелся крошечный, бледный только что вылупившийся детеныш, пытающийся перекрутиться через него.

Носком ботинка Лорн стряхнул личинку на пол. Каблук его ботинка ударил по ней, ударил еще раз и вывернулся. Гнойные выделения струились между кожей и досками. Лорн опустился на колени. Одним движением он перекинул Бена через плечо и встал, точно так же, как после того, как их вертолет врезался в деревья и взорвался. Логика была выжжена из сознания Лорна, оставив лишь воспоминание о дружбе. Он даже не поднял глаз. Когда его механические шаги вынесли его и его ношу за дверь, в которую они вошли, на них упала тень. Существо прыгнуло обратно на чердак.

Лорн упал на колени на парковке. Церковь была прогнившей и сухой. Оранжевое пламя пробивалось сквозь крышу в нескольких местах, выбрасывая в ночное небо штопоры искр. Двенадцать футов черепицы с грохотом упали в неф. Пламя взметнулось вверх, как вторичный взрыв. В ночи завыли сирены.

Без предупреждения восточный фасад башни обрушился на парковку. Куски Теннессийского камня размером с голову врезались в патрульную машину, один из них пролетел мимо Лорна лишь в нескольких дюймах. Он поднял голову с пустыми глазами, его руки слегка касались тела его друга. По собственной воле правая рука проследовала вниз по плечу Бена до сырой плоти его локтя. Лестница башни спиралью поднималась из пыли и щебня, обнажаясь перед стальным каркасом, когда стена рухнула. На провисшем полу чердака стояла машина, не похожая ни на что другое на Земле, и существо находилось внутри нее. Трубки из серебристого металла, имеющие форму колыбели, поднимались от основания из аналогичного металла. Пустоты не были заполнены ничем материальным, но атмосфера, казалось, дрожала, размывая очертания существа.

И рука Лорна высвободила окоченевшие пальцы Бена из рукояти его револьвера.

Лорн снова встал, положив левую руку на рукоять большого «Магнума». Он был знаком с этим оружием: то самое, которое Бен носил во Вьетнаме, тот же самый инструмент, который он использовал для пяти из своих тринадцати убийств. Сегодня ночью оно снова убьет.

Даже в этом парящем Холокосте был слышен резкий треск выстрела Лорна. Предплечья Лорна качнулись вверх, как единое целое с отскакивающим пистолетом. Существо пошатнулось в сторону, чтобы коснуться мерцающей конструкции вокруг него. Красный поверхностный разряд пробежал по экзоскелету от точки попадания. Лорн выстрелил снова. Он видел, что броня потускнела в точке его прицеливания в центре грудной клетки.

Существо снова подпрыгнуло. Ни одна пуля не пробила цель, но брызги свинца от второй пули срезали вертикальную рамы машины. Тварь завертелась, вытянув из области ротовой полости ранее не замеченные усики. Они мерцали над контрольной панелью в ее основании. В ответ зазвенели механизмы.

Дрожание усилилась. Сама машина и то, что в ней находилось, казалось, исчезли. Лорн большим пальцем взвел курок «Магнума», опустил красную вертикаль мушки, пока она не сравнялась с задней выемкой; существо было белым пятном позади них. Оружие сильно дернулось назад, когда он сжал его; дуло выстрелило резче и ровнее, чем раньше. Первая из бронебойных пуль попала в существо между двумя усиками. Экзоскелет, окружающий усики, разлетелся вдребезги, как безопасное стекло, разбитое кирпичом.

Существо выпрямилось в безмолвной агонии, поднявшись на задние лапы и упершись хвостом в спину. Его яйцеклад был полностью вытянут, толщиной с большой палец и длиной в шесть дюймов.

— Забавно было убивать их, жучок? — вскрикнул Лорн. — Это было так же весело, как сейчас? Его четвертый выстрел хлопнул, оставив ямочку на брюшной пластине, которая затем вырвалась наружу в отвратительном потоке жидкости. Члены существа крепко обхватили его вздрагивающую грудную клетку. Хвост хлестал по стойкам красными брызгами. Машина постепенно угасала, и сквозь тело умирающего существа начали проступать ободранные панели чердака.

В барабане остался еще один выстрел, и Лорн навел прицел на панель управления. Он уже начал нажимать курок, когда остановился и опустил дуло. Нет, пусть он идет домой, в какое бы место и время это ни было. Пусть его собратья увидят, что Земля — не только их охотничьи угодья. А если они все равно вернутся — если только вернутся!

Вспышка была такой же пронзительной, как первая микросекунда ядерного взрыва. Взрыв сбил Лорна с ног и поглотил пламя так внезапно, что все звуки, казалось, замерли. Затем обе боковые стены обрушились в неф, и руины башни скрутились над ними. В последнее мгновение на чердаке не осталось ничего, кроме воспоминаний.

Пожарная машина пробиралась сквозь завалы на стоянке. Ее фары осветили фигуру рыжеволосого мужчины в обгоревшей одежде и шейном корсете. Он стоял на коленях рядом с лежащим телом, и слезы блестели на его лице.

Автоматический стрелок

Фрицу Лейберу приписывают разработку истории ужасов с городской обстановкой. Его серия «Фафхрд и Серый Мышелов» является скорее параллельным развитием работы Роберта Э. Говарда, чем копией (сравните Кармиллу Ле Фаню с Дракулой Стокера для другого «похожего» случая, но не означающего «того же самого»). А для ужасов в фантастической среде трудно было бы сказать лучше: «Плохой день для продаж» или «Ведро воздуха».

Я украл эту идею из городской фантазии Лейбера «Автоматический пистолет».

Ну, это не совсем так просто. Вергилия постоянно обвиняли в воровстве у Гомера, на что он отвечал: — «Почему бы вам самому не попробовать? Если бы вы знали, то поняли бы, что легче украсть дубинку у Геркулеса, чем стихи у Гомера». Но «Автоматический стрелок» не существовал бы в том виде, в котором он существует, если бы не оригинальная история Лейбера.

Если вам нравятся мои работы, выйдите и прочтите все, что написал Фриц Лейбер, скажем, до 1960 года. Я не знаю писателя с более разнообразным и блестящим взглядом на каждую тему, которой он касался.

Сама история — это фантазия об исполнении желаний, как и многие другие произведения ужасов, и некоторые из них очень хороши. История утверждает, что события находятся в их нынешнем состоянии, потому что некая внешняя сила работает, чтобы сделать их плохими; другими словами, мировые проблемы не являются результатом собственных действий человечества.

Хотел бы я действительно верить, что это правда.

***

Костер ждал их в затемненной комнате, скрытый еще большей тенью дивана. Его лицо было таким же худым и суровым, как и автоматическая винтовка, которую он держал направленной на дверь. — Где этот чертов свет? — пробормотал Пенске. Он нашел выключатель, повернул его и замер, держа руку на полпути к ножу в сапоге.

Дэвидсон налетела сзади на Пенске и выругалась, ее губы скривились в усмешке, которую она держала наготове, когда была рядом с коротышкой. — Пошевеливайся… — начала она, прежде чем поняла, почему Пенске остановился. Затем, не колеблясь, она крикнула: — Джордж, берегись!

— Слишком поздно, — сказал Костер с ухмылкой судебного пристава и едва заметным движением дула винтовки привлек внимание Джорджа Керра. Чернокожий мужчина в костюме и галстуке маячил позади своих спутников. Его глаза были открыты и казались бесхитростными, закрывая разум, который уже понял, что хлипкие стены квартиры не будут препятствием для винтовочных пуль. — Но мы все здесь друзья, — продолжал Костер, и его улыбка стала еще шире.

— Тогда я предлагаю всем войти и обсудить наши дела, — сказал Керр вежливым тоном, показывая при этом больной передний зуб. Его пальцы коснулись правого локтя Дэвидсон и остановили незаметное движение ее руки к открытой сумочке.

— Конечно, — кивнул Костер, — но оставайтесь в этом углу, если вы этого хотите. Его голова, но не винтовка дернулась, показав направление. — Пока вы не убедитесь в моих добрых намерениях, у вас будет искушение подвергнуть себя опасности. Мы этого не хотим.

— Кто ты такой, черт возьми?— потребовал Пенске, шаркнув в сторону, как ему было велено. Гневный румянец сделал его лицо почти таким же темным, как лицо Керра рядом с ним.

— Меня зовут Костер, — сказал стрелок. — Агфилд сказал мне, где я вас найду.

Дэвидсон сердито повернулась к Керру. — Я же говорила тебе не доверять этому ублюдку! — сказала она. — Кто-то должен взять один из его баскетбольных мячей и нафаршировать его…

— Ди, хватит, — сказал здоровяк, не сводя глаз со стрелка. Он тихо прикрыл за собой дверь в холл. Ничто в его поведении не привлекало внимания к пистолету, заткнутому за пояс.

— Он сказал, что для того, что вы задумали, вам понадобится стрелок, — добавил Костер. — Мы — то, что вам нужно.

— Мы? — натянуто спросил Пенске. Мускулы под его кожаной курткой были такими же твердыми, как и кости, к которым они были прикреплены, потому что он даже лучше других понимал угрозу оружия, которое было на них нацелено.

— Я, — сказал Костер, — и он.— Он постучал указательным пальцем левой руки по стволу пистолета, торчащему из деревянного кожуха. Его правая рука крепко держала винтовку, палец лежал на спусковом крючке.

— Агфилд не знает, что у нас на уме, — спокойно ответил Керр. Его правая рука была теперь свободна, не удерживая Дэвидсон.

— Конечно, знает,— ответил стрелок, снова сверкнув плотно сжатыми губами. — Каваниши, премьер-министр Японии. И я здесь, чтобы убедиться, что вы его получите.

Какое-то мгновение никто даже не дышал. Костер наклонился вперед, его правый локоть все еще прижимал приклад к ребрам. — Послушайте, если бы я был полицейским, разве я стал бы с вами разговаривать? Весь Всемирный Пролетарский съезд находится прямо здесь, прямо перед… нами. И если бы это были судебные процессы, обвинительные приговоры, они были бы после предоставления доказательств против вас, или, по крайней мере, снаружи в вашей машине. Вы убили кассира в Ла Пренса, и у вас все еще есть пистолет, не так ли? И именно тот, который убил ту маленькую девочку в Мейсон-Сити?

Дэвидсон пробормотала проклятие, и посмотрела на Пенске горящими глазами.

— Но мы ведь друзья, — повторил Костер. Очень осторожно он повернул винтовку так, чтобы ее дульный тормоз был направлен в потолок. Обрезиненный приклад лежал у него на бедре.

— Друзья, — сказал Керр. — Тогда нам надо устроиться удобнее. Он снял пиджак и повернулся, чтобы повесить его на спинку стула, так же неторопливо, как и Костер. Рукоятка большого «Кольта» казалась квадратным черным силуэтом на фоне его светлой рубашки.

Все немного успокоились. Костер положил винтовку на колени, одной рукой все еще поглаживая ствольную коробку. Дэвидсон и Пенске закурили, причем Пенске сделал это, щелкнув большим пальцем по головке кухонной спички. Он бросил деревянную палочку в мусорную корзину. Она пролетела мимо, но он проигнорировал это, так как она продолжала тлеть на дешевом ковре.

Керр взял один из прямых стульев из кухонно-столового уголка и сел к нему спиной, лицом к гостиной и Костеру. Таким образом, пистолет не был нацелен на него. — Пенске, почему бы тебе не принести вещи из фургона, — сказал он.

Коротышка нахмурился, но выражение его лица внезапно прояснилось, и он направился к двери. — Я постучу, когда захочу, чтобы вы открыли, — сказал он, выходя из комнаты.

Дэвидсон подошла к Керру и кончиками пальцев коснулась его плеча. — Похоже, вы очень уверены, в своей способности пользоваться этим оружием, — сказал здоровяк, указывая на винтовку странной формы. — Но я не уверен, что мне захочется строить планы, основанные на каких-то… предположениях.

Костер весело щелкнул языком. — Вам нужны рекомендации? Кто-нибудь видел, как мы убрали Кеннеди? Или Короля?

Дэвидсон выпустила струю дыма. — Ты не похож на дурака, — сказал Керр.

— Да, это так, — ответил стрелок. Он потряс головой, словно хотел что-то убрать с волос. — То, что мы сделали, не имеет значения. Вы мне не поверите, да это и не важно. Но если у вас есть место для демонстрации, мы… продемонстрируем.

Керр кивнул. — Это было бы лучше всего, — сказал он нейтрально.

Костер внезапно повернулся и снова опустил винтовку в сторону двери.— Кстати, о дураках, — сказал он, — ваш мистер Пенске…

Никакого стука не было. Дверь с грохотом распахнулась. — Хорошо, эй, ты… — крикнул Пенске, прежде чем понял, что толстый ствол автоматической винтовки упирается ему в грудь. Смуглый мужчина держал карабин на уровне пояса, левой рукой сжимая изогнутый магазин на 30 патронов.

Явно взбешенный, но, не издав, ни звука, кроме стука стула об пол, Керр направился к смущенному Пенске. Левой рукой негр схватил карабин и втащил маленького человечка в комнату. Затем он правой рукой ударил Пенске головой о стену. Он отступил, держа карабин дулом вниз.— А если бы ты им воспользовался, проклятый дурак? — потребовал ответа здоровяк.— Если бы ты натравил на нас полицию, каковы были бы тогда наши планы? Какой шанс?

— Тебе не обязательно было бить меня, — сказал Пенске, стараясь не встречаться взглядом с Керром.

Негр презрительно разрядил карабин, бросил обойму на мягкое кресло и выбросил патрон из патронника. Он сверкнул на фоне ковра. — Достань вещи из фургона, — сказал он.

Керр снял меблированную квартиру месяц назад, но на этом все приготовления закончились. Консервный нож рядом с раковиной был сломан, и Пенске, ворча, пришлось вскрывать их обеды своим кинжалом с тяжелым лезвием.

— Если бы вы были настоящим Зеленым Беретом, то могли бы просто откусить крышки, — усмехнулась Дэвидсон. — Заткнись к чертовой матери! — прорычал малорослый человек. Он поймал взгляд Костера, когда стрелок одной рукой намазывал печеные бобы на кусок хлеба. — Я бы сделал это, без сомнения, черт возьми, — сказал Пенске, защищаясь. — Только нас заставили бегать взад и вперед по ротной линейке с песком в рюкзаках. Какой-то хитрозадый клерк посчитал, что надо мной даже смешно смеяться. Я выбил ему зубы, и этому ублюдку чертовски повезло, что нам не выдали патроны. Но это чертово правительство не хочет, чтобы кто-то действительно сражался, поэтому мне пришлось совершить побег.

— Что же, неплохая история, — сказала Дэвидсон. — Я думаю, его поймали, с его же…

— Ди!— сказал Керр.

Глаза Пенске потемнели, и он медленно опустил нож на банку со спагетти. Он ударил ладонью по рукояти, расплескав красный соус на стол.

Несмотря на свою враждебность, Дэвидсон и Пенске после ужина принялись за беспорядочную игру в криббидж.

Керр сидел в гостиной напротив стрелка. — Я не играю в игры, в которые вы должны выиграть, — сказал большой черный человек. — Когда я выиграю, об этом узнает весь мир. Когда я выиграю, не будет никаких вежливых выходцев с Востока, закачивающих ртуть в море, потому что отравлять детей дешевле, чем нет. Не будет никаких гестаповцев в синих рубашках, бьющих по головам их братьев, потому что так говорят банкиры. В течение четверти миллиона лет не будет больше ядерных электростанций, изливающих свою смертоносную энергию.

Стрелок улыбнулся. Он держал креманку, которую наполнил виски и не разбавил. — В Ла Пренса не будет трехлетних сирот, потому что их папочка слишком медленно опустошал свой денежный ящик.

— Зачем вы здесь?— потребовал Керр.

Свободная рука Костера играла с винтовкой. — Прямо сейчас? Убить японского политика в Америке, обсуждающего импортные квоты. Он сделал несколько глотков своего напитка.

Керр наклонился вперед. — Чтобы показать богатым, что есть справедливость для народа? — настаивал он.

— Человеческое общество — забавная штука, — сказал стрелок, глядя на отражение верхнего света в своем виски. — Очень сложное. Но если оно получает достаточно маленьких толчков, все в одном направлении… многие люди все равно ненавидят многих других людей. Когда-нибудь достаточно людей возненавидят достаточно других людей, чтобы один из них нажал на кнопку. И тогда все это прекратится.

Керр сжал губы. — Как бы плохо ни обстояли дела, я не верю, что они дошли до этого. Никто от этого не выиграет.

— Правильно. Никто не выиграет.

Пенске и Дэвидсон спорили о счете. Столовая была затянута сигаретным дымом. Керр посмотрел на мгновение на бывшего военнослужащего, затем сказал Костеру: — Там, как вы должны знать, будут телохранители. Люди Секретной Службы.

— Телохранители, — фыркнул Костер. — Как у Хьюи Лонга? Это был один из его охранников, который убил его, знаете ли, пуля срикошетила в мраморном коридоре. А когда в Марселе убили короля Александра, стрелок пробежал прямо сквозь строй конных жандармов.

— Полагаю, вы и его застрелили? — едко заметил Керр. — Как Кеннеди?

Костер со странным выражением посмотрел на толстяка. — Меня там не было, — сказал он. — Это было в 1934 году. Человек, который это сделал, стрелял из пистолета, но его прикрывала автоматическая винтовка. Если бы она для этого понадобилась. Он допил свой напиток большим глотком и сказал: — Нажать сюда, нажать туда…

Керр резко встал.— Это был долгий день для нас, — сказал он.— Теперь, когда я перестал видеть тротуар, я пойду спать. Вы можете отнести свои вещи в спальню поменьше, Костер. По-моему, для Пенске лучше подойдет диван.

Костер кивнул. — У меня их немного, — сказал он, тыча пальцем в холщовый мешок для «самоволки».

В столовой Дэвидсон, молча, вскинула свою руку. Она последовала за Керром в большую спальню, захлопнув за собой дверь.

Стрелок подошел к столу, держа оружие дулом вниз в левой руке. Он налил себе выпить и поднял бокал в ироническом приветствии. — Ваше здоровье, — сказал он задумчивому Пенске. Он выпил и прошел в оставшуюся спальню, даже не потрудившись взять сумку.

***

Пенске управлял машиной, и рядом с ним, на переднем сиденье сидела Дэвидсон. Ее короткие волосы были темными, за исключением корней, где они росли светлыми. Керр и Костер смотрели друг на друга со скамеек в задней части фургона, которая была без окон.

— Эй, Джордж… — бросил Пенске через плечо, — парень, который владеет фермой, Джесси, я познакомился с ним, когда учился в Брэгге, понимаешь? Может быть, его не будет рядом, и ему будет все равно, что мы будем стрелять, взрывать гранаты, что угодно. Только, может быть, тебе лучше остаться сзади, понимаешь? Было бы лучше, если бы Джесси тебя не видел…

— Джесси не любит своих черных братьев, не так ли? — легко сказал Керр. Его лицо исказилось, и он добавил: — Не так уж много пользы от ниггера, если не считать того, что он пинает свою же черную задницу.

— Ну, Джордж…— пробормотал коротышка. — Нам просто нужно место для стрельбы из пушек…

— Все в порядке, это не твоя вина, — сказал Керр. — Или вашего друга, — и он посмотрел на стрелка.— Вы понимаете, что они делают, разделяя естественных союзников так, что они скорее перегрызут друг другу глотки, чем оба разорвут своих угнетателей. Превращение людей в зверей.

— Люди, конечно, звери, — сказал Костер без всякого выражения. — Прав был Дарвин или нет, но в этом он был убедителен. Я думаю, что именно поэтому концепция оборотней, сегодня, гораздо менее страшна, чем в пятнадцатом веке. Мы все в основном убеждены, что человеко-звери — это нормальная реальность. Иероним Босх и его творения из части плоти, части металла… я не думаю, что мы переросли это. Всё еще.

— И это все, что значит для вас несправедливость? — резко спросила Дэвидсон. — Что мы все звери, так что ли? Вы только что вылезли из своей летающей тарелки или что-то в этом роде?

Костер посмотрел на нее, его пальцы играли с переключателем селектора под прицелом винтовки. — Точка зрения, я полагаю, — сказал он. — Но нет, я человек. Забавно, раньше я задавался вопросом, что такое инопланетяне… то есть существа из космоса… как они будет выглядеть. Я подумал, что они могут быть похожи на нас с вами. Он горько засмеялся.

На протяжении оставшейся части пути никто в фургоне больше не произнес ни слова.

Проехав почти час по шоссе, Пенске свернул на проселочную дорогу. Фургон тут же остановился перед воротами. Смуглый человек спрыгнул вниз, отцепил цепь и оттащил провисшую раму в сторону. — Джесси сказал, что сделает для меня петлю, чтобы не проезжать через шлагбаум, — объяснил он, садясь в машину и трогаясь с места.

Пенске остановился сразу за дугой ворот. Он сказал Дэвидсон: — Иди и закрой ее. Мы не хотим, чтобы какие-нибудь коровы вырвались на свободу.

Глаза Дэвидсон сузились. — Ты открыл, можешь и закрыть. Какого черта…

— Смотри, сука! — сказал Пенске, его правая рука рефлекторно сжалась в кулак.

— Пенске! — крикнул Керр, перегибаясь через сиденье и отталкивая водителя назад без всякого контакта. — Ты что, думаешь, что мы сами эксплуататоры, которые обращаются с женщинами, как с мебелью? Хочешь попробовать это и со мной, так ты думаешь?

— Джордж, я…— начал Пенске. Он яростно затряс головой, чтобы скрыть слезы разочарования. Затем он открыл дверь, чуть не вывалившись при этом из нее. Он закрыл ворота. Прошла почти минута, прежде чем коротышка вернулся в фургон и поехал дальше. На длинной дороге между шоссе и пастбищем, где они, наконец, остановились, было еще трое ворот. Пенске сам открывал и закрывал все ворота, не говоря больше ни слова.

В сырую погоду болотистая трясина впадала в ручей ярдах в трехстах от фургона. Берег за потоком был крутым, но в основном поросшим травой. На одной линии с осью болота был голый участок. Кусочки картона и металла там ярко украшали изрешеченный пулями берег. Другие мишени лежали изрешеченными кучками на разных расстояниях по пути. Кроме того, там была разбросана патронная латунь. Упаковки патронов 22 калибра центрального боя были собраны для перезарядки.

— Здешние мальчики часто ими пользуются, — удовлетворенно сказал Пенске, доставая чемоданы из фургона.

— Мальчики, — фыркнула Дэвидсон. — Больше похоже на Клан.

Пенске, молча, не двигаясь, посмотрел на нее. Он только что начал заряжать магазин в карабин. Через мгновение он снова посмотрел в направлении стрельбы.

Дэвидсон сглотнула и прикусила костяшку пальца. — Я установлю несколько мишеней, — сказала она.

— Для этого нужна оснастка, — не оборачиваясь, сказал Пенске. — А ты лучше заряди остальное оружие. Костер и я установим мишени.

— Хорошо, — сказала она и пододвинула коробку с разными пустыми контейнерами к автоматическому стрелку.

Костер ухватился за коробку левой рукой и прижал ее к выступающей бедренной кости. Другой рукой он держал винтовку наперевес. — Хорошо, — сказал он, — где вы хотите их поставить?

— Я сомневаюсь, что вам придется отбиваться от полевых мышей, — заметил Керр из фургона. — Вы можете оставить оружие здесь и не утруждать себя его ношением.

— Никаких проблем, — сказал Костер. Он начал спускаться к болоту.

Пенске с бельевой веревкой и пластиковыми молочными кувшинами в руках трусил рядом со стрелком. — Вы можете поставить несколько таких штук на расстоянии в сто и двести, — сказал он. — Но все же, приберегите немного для берега за ручьем, потому что именно там они и должны быть. Мы увидим, сможете ли вы справиться, или нет.

Человек поменьше остановился ярдах в пятидесяти от фургона. Он опустил свою ношу и показал ситуацию. Столб забора и металлический стержень стояли на противоположных краях болота. — Я установлю движущуюся мишень, — сказал он. — Вы установите бутылки.

Оба работали быстро. К тому времени, как Костер вернулся к столбам, к нему присоединился тот, что пониже ростом, разматывая за спиной бельевую веревку. — Хорошо, — сказал Пенске, с энтузиазмом заламывая руки, когда они зашагали обратно к линии огня. — Ну ладно, теперь мы просто увидим, насколько вы действительно хороши.

Костер промолчал.

На одеяле рядом с фургоном Дэвидсон разложила полдюжины разнообразных видов оружия. Керр все еще сидел в машине, то ли из уважения к просьбе Пенске, то ли из нежелания находиться где-то еще. Пенске забыл свою рубашку в дальнем углу. Струйки пота дрожали по ложбинкам, разделяющим гребни его грудных мышц. Он взял что-то похожее на обычную автоматическую винтовку и проверил магазин, прежде чем положить оружие в левую руку.

— Мы позволим леди стрелять, а? — сказал, широко улыбаясь, Пенске Костеру. — А затем и мы попробуем.

Автоматический стрелок пожал плечами.

Дэвидсон лишь хмуро пропустила мимо ушей замечание Пенске. Она взяла карабин М1 и направила его в сторону ближайших бутылок. Ее хватка на изящном маленьком оружии была достаточно сильной, чтобы побелела кожа на сухожилиях ее рук. Она держала ружейный приклад на расстоянии доброй четверти дюйма от плеча. Первый выстрел был громким и металлическим, поразив даже тех, кто был к нему готов.

— Ты же не хочешь, чтобы это тебя устрашило, — сказал Пенске, протягивая руку за карабином.

— Иди, засунь свою голову себе в задницу! — вспыхнула Дэвидсон, выхватывая оружие с явной готовностью разрядить его в смуглого человека. Она резко повернулась к мишеням и выпустила длинный, свирепый залп так быстро, как только смогла нажать на спусковой крючок. Когда она остановилась, дуло отклонилось под углом 30°. Никто из мужчин не произнес ни слова, когда она свирепо огляделась вокруг. Покосившись вдоль ствола, Дэвидсон начал стрелять более осторожно, пока рожковый магазин не опустел. Пустые гильзы закрутилась плоскими дугами вправо. Однажды облачко грязи на полпути к мишеням обозначило попадание. Дэвидсон бросила карабин обратно на одеяло и пошла в фургон.

Пенске хотел что-то сказать, но передумал. Он ухмыльнулся Костеру и поднял свою винтовку. Вместо выстрела раздалась очередь из пяти патронов, винтовка опустошила свой магазин, когда Пенске удерживал курок. Грязь брызнула вокруг бутылок, хотя последние три выстрела были отброшены к небу откинувшимся дулом.

— Вы думали, что здесь только у вас автоматическая винтовка, а? — выкрикнул низкорослый человек. — Переделал сам, так же как М1 и эту 22 калибра. Ничего особенного, правда?

— Ты попал только в одну бутылку, — сказал Костер. Его левая рука сжала захват на цевье винтовки.

— Только в одну? — яростно закричал Пенске. — И что? Человек гораздо больше, чем эта чертова бутылка!

Металл щелкнул, когда указательный палец Костера выдвинул предохранитель на спусковой скобе винтовки. Речь рассыпалась в сокрушительные дульные вспышки автоматической винтовки.

Костер проигнорировал ближайшие цели. Бутылки на расстоянии 200, затем 300 ярдов рассыпались в султанах выброшенной земли. Оружие стреляло короткими очередями по два-три выстрела, дуло моментально восстанавливалось между выстрелами, чтобы обнюхать другую цель. Когда затвор защелкнулся на пустой обойме, во всех точках прицеливания не осталось ничего, кроме пыли и осколков стекла.

Пальцы Костера на винтовке расслабились. Он вытащил магазин и начал вставлять в него патроны из коробки, лежащей на земле. Он искоса взглянул на Пенске.

— Мы попробуем движущуюся мишень, умник, — сказал тот, что пониже ростом.

Позади них из фургона вылез Керр. — Что это за оружие? — спросил он.

— М14Е2, — ответил Пенске.— Полицейская автоматическая версия стандартной винтовки М14. Имеет пистолетные рукоятки и прямой приклад. Их тоже было чертовски мало, пока не перешли с четырнадцатой на шестнадцатую. Он посмотрел на Костера.— Эй, разве это не так?

Костер пожал плечами и вставил магазин. Горячие волны танцевали от кончика ствола, где металл был открыт воздуху.

— Да вы что, черт возьми, даже не знаете этого? — спросил Пенске. — Кстати, откуда у вас эта винтовка?

Стрелок посмотрел на него. — Тебе лучше надеяться, что ты никогда этому не научишься, — сказал он. — Ну что, мы будем стрелять из винтовок или поговорим о них?

— Мы будем стрелять, — свирепо сказал низкорослый человек. — Мы, черт возьми, будем стрелять. Он указал на галлонный молочный кувшин, подвешенный рядом с металлическим столбом. — Одна веревка проходит через ручку, другая привязана к ней, — сказал он. — Когда я потяну вот за это,— он указал на петлю из веревки в левой руке, — кувшин будет двигаться к другому столбу. Не парься, я залил его доверху грязью, так что она будет видна, если ты попадешь в него. Если ты попадешь…

— Тогда тяни, — сказал Костер и напрягся. Костяшки его пальцев были такими же белыми, как и у Дэвидсон. Его низко опущенная голова больше походила на голову человека, пытающегося спрятаться, чем на голову целящегося.

Пенске усмехнулся. — Если вы так волнуетесь за свое оружие, то не попадете ни во что, кроме воздуха, — сказал он. Он двумя руками потянул за веревку, обмотанную вокруг столба забора. Кувшин полетел в сторону, и первые три пули разорвали его. Супесь брызнула из разорванного пластика во все стороны. От удара кувшин закрутило вокруг опорной веревки, и вторая очередь зацепила его на конце дуги. Снова полетела грязь, и обе веревки разошлись. Дуло винтовки проследило за летящим контейнером, пронзило его в воздухе, а затем последовало за ним вниз по болоту, пули сами поражали свою цель в обманчивом впечатлении жизни.

Летящие гильзы вынудили Керра отойти с того места, где он стоял справа от Костера. Теперь он массировал левый кулак правой ладонью, наблюдая, как стрелок методично перезаряжает оружие.

— Этого достаточно? — спросил Костер. Керр кивнул.

Пенске молча начал собирать принесенные ими принадлежности. Внезапно он остановился, уставившись на пустую коробку из-под патронов, которую держал в руке.— Вы зарядили вот из этой коробки, — спросил он, размахивая коробкой перед носом Костера. — В последний раз?

— Ну и что?— сказал стрелок. — Ты хочешь, чтобы я заплатил тебе за них?

— Ты тупой ублюдок! — вспыхнул тот, что пониже ростом. — Там были патроны 30-06 для моего Ремингтона. Они не подойдут к этой чертовой М14. Вам нужны патроны 308!

— Так вот, я все-таки не использовал ваши боеприпасы, — сказал Костер, отступая на шаг. — Ты же знаешь, я принес свои собственные патроны в моем мешке. Он легонько постучал ногой по своей сумке.

— Давайте посмотрим на эту чертову винтовку, — сказал Пенске, бросаясь вперед, и предохранитель щелкнул всего в шести дюймах от его переносицы.

— Не надо, — очень тихо сказал Костер.

Бывший солдат угрюмо попятился.— Кто-нибудь, помогите мне разобраться с этим дерьмом, — сказал он, засовывая оружие обратно в кейсы.

— Мы не соперники, ты же знаешь, — сказал Костер, не опуская М14. — Я тоже не был соперником Освальда. Если вы хотите, чтобы человек умер, и он умрет, что еще имеет значение?

— Просто заткнись к чертовой матери, ладно? — неожиданно выпалила Дэвидсон.

Трое мужчин удивленно огляделись. Кулаки Дэвидсон были сжаты на уровне талии, локти расставлены. Через мгновение Костер сказал: — Все в порядке. Он опустил дуло винтовки и начал убирать оружие в фургон.

***

Ртутный уличный фонарь отбрасывал сквозь жалюзи на стену над диваном цепочку, похожую на зубья пилы. Пенске лежал там, полностью одетый, наблюдая за завитками, которые его сигаретный дым гравировал на узоре. В квартире было тихо.

Пенске в последний раз затянулся сигаретой. Ее желто-оранжевое сияние на мгновение стало ярче, чем синий свет уличного фонаря. Он затушил окурок в миске вместе с остальными окурками и смял пачку от сигарет. Затем Пенске спустил ноги с дивана и встал, его правая рука бесшумно вытащила нож из ножен тем же движением. Он скользнул по потертому ковру к двери комнаты Костера.

Мгновение смуглый человек ждал, прижав ухо к дверной панели. Внутри не было слышно ни звука. На двери не было никакой задвижки, и она открывалась почти бесшумно. Пенске приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы проскользнуть в кромешную тьму спальни. Все его тело последовало за ножом, словно он был змеей, а лезвие — ее ищущим языком.

С кровати донесся металлический щелчок, крошечный и смертоносный, как у кобры.

— Выключатель справа, — тихо сказал Костер. — Лучше включи его. Осторожно.

Рука Пенске нащупала выключатель. Комната была узкой. Кровать стояла вдоль ее оси, изножье ее было направлено на дверь. М14 была направлена по той же оси. Указательный палец Костера лежал внутри спусковой скобы. Предохранитель щелкнул, когда он скользнул вперед. Коротышка уставился на дульный тормоз автоматической винтовки. Он вспомнил, как в то утро пули изрешетили наполненный землей кувшин. Теперь его кровь, куски ткани и осколки костей забрызгают внутреннюю сторону дверной панели.

— Убери свой нож, — сказал Костер.

Тот, что пониже ростом, только моргнул.

— Мы здесь не для того, чтобы убивать тебя, Пенске, — сказал автоматический стрелок. — Его голос был спокоен, почти льстив. — Убери свой нож и закрой за собой дверь. Завтра все будет выглядеть по-другому. Каваниши будет мертв, и у тебя будет столько заслуг, сколько ты захочешь.

Пенске сглотнул и попятился к двери. Дуло винтовки неодобрительно покачнулось. — Сначала нож, — сказал Костер.

Тот, что пониже ростом, сгорбился, не сводя глаз с винтовки, и попытался быстро вставить его в ножны. При первой попытке он вонзил острие в плоть выше своей лодыжки. Наконец ему это удалось.

— Отлично, — сказал стрелок. — Теперь ты можешь идти.

Лицо Пенске исказилось от ярости. — Ты, ублюдок, должен же ты когда-нибудь спать! — сказал он.

Костер улыбнулся, как череп. — Мы будем вместе?

Смуглый мужчина захлопнул дверь, повернулся и отскочил назад, прежде чем понял, что фигура, громоздящаяся на подлокотнике дивана, — это Керр. — Что ты здесь делаешь?— спросил Пенске хриплым шепотом.

Керр пожал плечами.— Давай выйдем на лестничную площадку, — предложил он.— Ди спит. Он кивнул в сторону прямоугольника света вокруг двери Костера.

В квартиру на втором этаже вела наружная лестница. Ее площадка образовывала небольшой балкон с перилами, открытый свежему воздуху и звездам раннего утра. Керр махнул Пенске, чтобы тот выходил, затем последовал за ним и захлопнул дверь. Здоровяк был босой, но в брюках и рубашке, которая была навыпуск, чтобы спрятать пистолет.

Пенске стиснул сцепленные руки. — Он не умеет стрелять, — тихо сказал он. — Ни черта не стоит.

— Ты мог бы одурачить меня прежде, — сказал Керр. — То, что я видел сегодня утром, было довольно убедительно.

— Говорю тебе, он этого боится! — вспылил Пенске. — Отдачи, и даже шума — он вздрагивал каждый раз, когда стреляла Ди, а когда стрелял сам — клянусь Богом, он держал глаза закрытыми!

Пальцы Керра двигались на перилах с облупившейся краской. В свете уличного фонаря цвет его лица стал поистине черным. — Мне тоже так показалось, — признался он, — но он попал во все, во что стрелял. Он не смог бы этого сделать, если бы… если бы ты был прав.

— Если только эта чертова винтовка не была живой, — пробормотал Пенске себе под нос. Он вцепился в перила обеими руками. Его глаза были сосредоточены на машинах, припаркованных на стоянке под ними.

— Не валяй дурака, — огрызнулся Керр.

— Джордж, я видел людей, которые умеют стрелять, — настойчиво сказал Пенске.— Этот ублюдок не из их числа. Кроме того, никто, черт возьми, не умеет стрелять так, как он стрелял навскидку. Никто из людей. Он где-то раздобыл ее и натренировал, чтобы она выглядела как М14 и стреляла для него. Господи, он даже не знает разницы между одним видом боеприпасов и другим. Но это не имеет значения, потому что он надрессировал эту штуку, и она похожа на сторожевую собаку. Маленький человечек замолчал, глубоко дыша. — Или это — колдовство, — добавил он.

Указательный палец Керра начал массировать десну над больным зубом. — Чепуха какая-то, — пробормотал он себе под нос. Он не смотрел на Пенске.

Мужчина поменьше коснулся запястья Керра. — Все сходится, Джордж, — сказал он. — Это единственное, черт возьми, что может все объяснить. Всё это правда и ничего более.

Керр поджал губы и сказал: — Если мы предположим, что… как ты говоришь… может быть, это и правда, но разве это что-нибудь меняет?

— Это все меняет… — выпалил Пенске, но замолчал, когда Керр поднял свою руку. Вопрос был риторическим.

— Мы приняли его как человека с изощренным оружием, — продолжал здоровяк, как, будто его никто не перебивал. — Теперь это не менее верно, чем раньше. И наша потребность в его оружии не менее реальна.

Пенске моргнул. — Может быть, ты знаешь, что делаешь. Но мне это не нравится.

Керр похлопал его по плечу. — Послезавтраэто уже не будет иметь значения, — сказал он. — То есть после сегодняшнего утра. Давай немного поспим.

Дверь Костера была темна, когда двое мужчин вернулись в тихую квартиру. Все было спокойно. Пенске на мгновение задумался, что было бы, если бы вместо этого они вернулись с твердым намерением убить автоматического стрелка. Он постарался отвлечься от этой мысли, как отвел бы руку от скорпиона.

Трое мужчин, сидевших в кузове фургона, по-своему ничего не выражали. Дэвидсон свернула на тротуар перед офисным зданием. На улице стояла табличка «Парковка запрещена», но в это раннее субботнее утро машин было мало. Керр едва заметно кивнул. Пенске, держа в руках коробку с надписью «Дьюар», выскочил через заднюю дверь. Костер последовал за ним с длинной плоской коробкой с трафаретной надписью «Стеллаж – Легкий – Регулируемый – Эффективный». Его правая рука просунулась в дыру в боку ящика, но случайный наблюдатель не заметил бы этого.

Входная дверь была заперта. Немного повозившись с ключом, который раздобыл Керр, Пенске открыл дверь. Убийцы услышали, как позади них отъехал фургон. Он будет ждать на стоянке ближайшего офисного здания, пока не придет время забрать их.

Коридоры были пусты и ярко освещены флуоресцентными лампами. Костер шагнул к лифтам, но Пенске жестом остановил его. — Мы поднимемся по пожарной лестнице, — прошептал он. — Мы не можем себе позволить садиться в лифт, который находится вне нашего контроля.

Лестница была узкой и стерильной. Это были серые бетонные ступени в темно-желтом колодце.

Один раз Пенске поскользнулся, делая два торопливых шага за раз, ободрав голени и упав с грохотом на коробку, которую нес. Он поднялся, ругаясь, и продолжал прыгать по ступенькам, но теперь держал в правой руке коробку с жидкостью, а левой хватался за квадратный железный поручень. На площадке третьего этажа маленький человек распахнул дверь и подозрительно выглянул в коридор.

— Чисто, — сказал он, проходя. Он позволил двери захлопнуться, прежде чем Костер схватился за нее. Пенске открывал нужный кабинет другим ключом, когда к нему присоединился стрелок. Затем они оказались внутри, дверь в коридор закрылась, и флуоресцентные лампы на потолке ожили.

Костер бросил коробку со стеллажом и обеими руками погладил М14. Пенске сидел на корточках на ковре, собирая приклад и механизм своего карабина. Он усмехнулся: — Тебе бы следовало разобрать его, чтобы не таскать чертову коробку такого размера. Или ты не знаешь, как это сделать?

— Я не собирался его разбирать, — сказал Костер. — Ты занимайся со своей частью, а я со своей.

Пенске с важным видом вошел во внутреннюю часть офиса. Судя по бланкам на письменных столах, помещение было каким-то образом связано с университетом. Смуглый мужчина отодвинул вращающееся кресло и поднял жалюзи.— Вот, — сказал он, махнув рукой. — Вот где будут эти ублюдки.

Легкая улыбка Костера не изменилась, когда он слегка пригнулся, чтобы последовать за жестом Пенске. Стрелок никогда раньше не бывал на месте засады. Окно выходило на парковку, теперь почти пустую, и на заднюю улицу, которая соединялась с другой улицей перед зданием с одной стороны. За стоянкой и улицей тянулся цепной забор, окружавший здание, растянувшееся на весь квартал. Ворота были открыты, но там стояла сторожевая будка с табличкой «Карр Индастриз — Трикотажное Подразделение».

Это название позабавило Керра.

На мощеном дворе между воротами и двухэтажной фабрикой уже собралось с десяток корреспондентов и примерно столько же сотрудников службы безопасности в штатском. У многих из них были атташе-кейсы и бинокли. Они выглядели скучающими и неуютно теплыми в своих костюмах.

Рядом с Пенске зазвонил телефон. Он подпрыгнул, взмахнув своим карабином. Костер ухмыльнулся, снял трубку с аппарата и протянул ее коротышке. Пенске нахмурился. — Да, все чертовски хорошо, — сказал он. — Только сами не напортачьте. Он положил трубку на стол, вместо того чтобы положить ее на аппарат. На другом конце провода в уличной телефонной будке находился Керр. Звук выстрелов в телефонной трубке будет сигналом к тому, чтобы фургон тронулся к месту сбора.

Костер распахнул самое нижнее окно в комнате. Он отодвинул стол еще дальше и опустился на колени, держа дуло винтовки в ярде от рамы. Относительный мрак офиса защищал их от охранников, которые усердно рассматривали окна и крыши в бинокли. Костер удовлетворенно ухмыльнулся. Он опустил винтовку и принялся разглядывать толпу через принесенную Пенске оптическую трубу, держа ее левой рукой.

— Собираетесь расстрелять всю компанию, ублюдков? — спросил Пенске. — Предполагалось, что здесь будет какая-то большая шишка из Госдепартамента.

— Никто не умрет, кроме Каваниши, — сказал Костер. Он не отрывал глаз от оптической трубы. — Иначе мы потеряем эффект.

Пенске хмыкнул. Костер скорчил ему гримасу и пояснил: — Если бы Мартина Лютера Кинга застрелили вместе с тридцатью белыми, у нас не было бы сомнений относительно… того, что мы имели в виду. Это был бы несчастный случай, а не нападение — и, возможно, ни один город бы не сгорел. Американские чиновники могут умереть, скажем, на Параде Памяти. Здесь же только японец. Только косоглазый япошка. Он снова повернулся к толпе.

Смуглый мужчина уставился в сторону головы Костера. Его правая рука начала незаметное, не вполне осознанное движение к сапогу. Когда его пальцы коснулись ножа, раздался резкий щелчок. Пенске подпрыгнул, как и в прошлый раз, когда зазвонил телефон. Винтовка лежала на коленях Костера, дуло было направлено на Пенске. Только что щелкнул предохранитель.

Стрелок положил трубу между ними. — Даже не думай об этом, — сказал он.

Губы Пенске пересохли, но он кивнул.

У входа на фабрику поднялась суматоха. Офицеры в форме присоединились к команде в штатском и образовали двойной кордон против собравшихся наблюдателей. Вдоль оцепления и через ворота въехала полицейская машина с сияющими мигалками, а за ней — три лимузина. Из первой черной машины вывалился груз гражданских лиц, как западных, так и японских граждан. — Мелкая сошка, — пробормотал Костер, не отрываясь от трубы.

Охранник из третьего лимузина с открытым верхом подбежал к задней двери второго большого автомобиля и открыл ее. Из машины вышел высокий седовласый мужчина в темном костюме. Он кивнул и протянул руку, чтобы помочь своему спутнику.

— Да… — выдохнул Костер. Он опустил трубу и положил левую руку на переднюю рукоятку автоматической винтовки. Коренастый мужчина, ниже ростом, чем первый, выпрямился и помахал камерам. Затем он бросился вперед, лицом вниз на пятно на бетоне, уже потемневшее от брызг его крови.

БАМ — БАМ двухзарядной очереди обрушились на офис, как удары молотка. Гравюра Домье на стене дернулась и упала. Костер поспешил обратно в приемную. Пенске выждал мгновение, его барабанные перепонки казались ему порванными от ударных выхлопов из дула. Трое охранников затолкали заместителя госсекретаря обратно в бронированный лимузин, словно уволенного защитника. Из атташе-кейсов появились короткие «УЗИ», но без мишеней они были бесполезны. Группа охранников кричала в рации, пытаясь защитить тело Каваниши. Они тоже были бесполезны. Каваниши был вне человеческой помощи, его позвоночник был раздроблен двумя пулями.

Пенске бросился к двери, оставив карабин и оптическую трубу там, где они лежали. Он мог бы заменить их другими в фургоне. Теперь они были слишком опасны, чтобы их можно было нести с собой. Дверь на лестничную клетку все еще подпрыгивала, когда коротышка добрался до нее. Костер делал два-три шага за один раз, правой рукой прижимая к себе винтовку через дырку в картонной коробке. Пенске, ничем не обремененный, отстал всего на шаг, когда стрелок повернулся на площадке второго этажа, поскользнулся на крашеном бетоне и кубарем скатился вниз по следующему пролету лестницы. Хруст его правого колена на первой ступеньке был громче, чем мог объяснить только удар.

Пенске помолчал, глядя на стрелка сверху вниз. Лицо Костера было желтовато-зеленым. — Дай мне руку, — прохрипел он, безуспешно пытаясь подняться.

— Со сломанной коленной чашечкой у тебя ничего не получится, — сказал смуглый мужчина, обращаясь скорее к самому себе, чем к упавшему человеку.

— Черт бы тебя побрал! — крикнул Костер. Он сбросил защитную коробку с автоматической винтовки, и нацелил оружие Пенске в живот. — Помоги мне!

Щелкнул предохранитель. Оба мужчины услышали этот звук. Костер побледнел еще больше и попытался сдвинуть указательным пальцем врезанную планку вперед. Она не двигалась.

— Конечно, я помогу тебе, — мягко сказал Пенске. Он вынул кинжал из ножен и шагнул вперед.

Фургон ждал у тротуара с приоткрытой задней дверцей. Пенске прыгнул внутрь, толкая перед собой коробку. Он крикнул: — Гони!

— Подожди! — крикнул Керр в сторону Дэвидсон. — А где Костер?

Теперь Пенске держал автоматическую винтовку на коленях. Он почувствовал, что у него немного кружится голова. — Он упал, и мне пришлось оставить его, — сказал он. — Не волнуйся, он ничего не скажет.

Без дальнейших распоряжений Дэвидсон вывела фургон в дорожный трафик. Случайные прохожие оглядывались в поисках источника сирен, которые они слышали, но никто даже не взглянул на машину с убегающими преступниками.

Керр прищурился, глядя, как пальцы маленького человека играют с автоматической винтовкой. Через мгновение он сказал: — Ну, может, оно и к лучшему.

Пенске не ответил. Его мозг заполняли образы людей, шатающихся и падающих, каждая сцена была отдельным осколком, отличающимся костюмом и фоном. Вместе эти образы плавно вращались, как зубцы зубчатой передачи, каждая из которых была частью незавершенной конструкции.

— Знаете, я не думаю, что у меня когда-либо была возможность взглянуть на это, — заметил Керр непринужденно. Он протянул руку, чтобы взять оружие.

— Нет!— сказал Пенске, и автоматическая винтовка взметнулась, направленная в грудь черного человека.

На мгновение Керр подумал о том, чтобы выхватить пистолет, но эта мысль прошла, и давление на спусковой крючок винтовки тоже прошло. — Хорошо, — сказал здоровяк, — тогда ты будешь стрелять из нее в то, о чем тебе скажут.

Пенске больше не слушал. Теперь картина была завершена. Она простиралась от холодного мира, все оставшиеся энергии которого были задействованы в великом замысле, до Земли без местных форм жизни. Ветры хлестали песок и нервнопаралитический газ вокруг пустошей, вырезанных в прошлом тысячелетии, и отравленные моря вздымались на фоне голубовато-светящихся береговых линий. Но над этими ландшафтами проносились металлические существа, которые сверкали, меняли свои формы и возносили к небесам торжествующие города.

И тут в голове Пенске что-то щелкнуло. Чей-то голос произнес не на человеческом языке: — Да, эта замена будет вполне удовлетворительной…

Долг крови

Я заинтересовался колдовством, когда учился в средней школе (или даже раньше), как результатом моего интереса к традиционной фантастике. Когда я стал студентом Университета Айовы, университетская библиотека дала мне больше информации на эту тему, но настоящий поток материала пришел в конце 60-х годов, когда «оккультизм» стал чрезвычайно популярным. Существует много пересечений между оккультизмом и более поздним Новым Веком, но более ранняя версия, как мне кажется, имела более острые края.

Я сосредоточился на научных источниках, таких как Маргарет Элис Мюррей и Монтегю Саммерс, писателях, которые, как подразумевалось, собирали оригинальные документы и теоретизировали на их основе. Я говорю «подразумевалось», потому что теперь я знаю, что оба авторитета были фальшивыми.

Мюррей была настоящим ученым, но она фальсифицировала свои цитаты, чтобы показать, что средневековое колдовство имело организованную структуру, которую факты не подтверждают. Саммерс был намного, намного хуже. Его эрудиция была столь же ложной, как и его заявление о религиозном призвании, и его пересказ худших средневековых фрагментов женоненавистничества (например, абсурдное происхождение слов «женственность», «женщина» от «femina» — «меньший в вере») быстро надоедают даже мне (который не может претендовать на то, чтобы быть феминистом).

Я никогда не верил в эффективность колдовства. Если мое чтение и ввело меня в заблуждение, то лишь потому, что заставило принять тот факт, что в Средние Века многие обычные люди организованно занимались колдовством. Это было не более вредно для писателя беллетристики (каковым я и пытался быть), чем вера в реальность дирижабля «Эаршип» в 1897 году, ныне известного как мистификация, оскорбившая «Путешественников», одну из моих лучших новелл.

Дело в том, что, хотя я и не верю в колдовство на интуитивном уровне, я интеллектуально убежден, что там есть что-то реальное. Иногда я сталкивался с писателем Эллиотт О’Доннеллом в его художественной литературе (скорее, чем с ненаучной), который был ярким примером, — кто, как мне казалось, действительно понимал вещи, о которых я предпочел бы не знать.

Тот факт, что гангстеры в Сьерра-Леоне верили, что пули будут отскакивать от их магически бронированных тел, не мешал команде САС складывать трупы, как дрова, когда они шли спасать британских заложников. Точно так же мое личное неверие в колдовство не поможет мне, если на меня нападет кто-то, кто может манипулировать оккультными силами. Эффективность оружия не зависит от системы убеждений цели. Вот фон, на котором я написал новеллу «Долг крови». Перечитывая ее, я бы сказал, что эта история точно отражает мое сочетание учености и скептицизма, приправленное малейшей долей страха.

***

В зимнем рассвете тень соседнего дома прорезала Ригсби насквозь. Сначала красный свет озарил кованые перила площадки на крыше дома. Паучьи звездообразные фигуры извивались в сиянии, стойки были вылеплены в виде тупых наконечников стрел, а наклонные пары конечностей соединялись причудливыми руками. Внизу темно-зеленая черепица мансардной крыши заострилась, но не стала ярче, когда свет коснулся ее. Только маленькое французское окно подмигивало солнцу.

Левая половина окна была открыта, и раскачивалась, когда вокруг нее двигался воздух. Рассвет бледнел, все быстрее скользя по белым боковым стенам второго этажа, обходя безумные углы шпалер и древний плющ, карабкающийся вверх по водосточным трубам. В кухне на первом этаже уже горел свет. Высокая блондинка поставила последнюю тарелку на поднос с завтраком и толкнула каблуком дверь на лестничную клетку. Она двигалась с такой же точностью, как и сорок лет назад. Жизнь, игнорируя ее надежды и попирая ее уверенность, не смогла изменить этого; но теперь «гусиные лапки» смягчили жесткие черты ее лица.

Ее туфли мерно застучали по задней лестнице, остановившись на треугольной площадке, где ее платье мелькнуло в узком окне, прежде чем взмыть вверх по лестнице. В старом доме были комнаты с высокими потолками, и ей нравилось, как они выглядят, хотя, конечно, отопление обходилось мистеру Джадсону очень дорого. Она сама выписывала чеки, кому же лучше было это знать.

Щелкнул засов, и дверь на второй этаж открылась прежде, чем она успела постучать. Сегодня утром Джадсон Ригсби был закутан в зеленый бархатный халат, и, открыв дверь, он улыбнулся ей. — Доброе утро, миссис Трейдер, надеюсь, вы хорошо спали. Он улыбался нечасто, и даже в ее присутствии это было немного неловкое выражение, как у незнакомца, который боится смутить себя излишней теплотой.

Миссис Трейдер аккуратно расставила на столике у двери все, что нужно для завтрака: тосты, яйца-пашот, кофе, большой стакан апельсинового сока. Мистер Джадсон не любил апельсиновый сок, но она настаивала, что он полезен для него. Этот человек сойдет на «нет», если она, не будет его запугивать — ведь Анита и пальцем не пошевелит ради своего дяди.

— Спасибо, я хорошо спала, — громко сказала высокая женщина. — Теперь, когда Харви и Стелла снова вместе, у меня совсем не болит голова, мистер Джадсон.

— Ну, я, конечно, рад, — сказал он неуверенно. Он слегка отодвинулся от решительных уверений экономки, пухлый на вид человек лет пятидесяти, в глазах которого не было заметно никакой твердости.

— Я уверена, что не понимаю мужчин, — продолжала миссис Трейдер, наливая кофе, — даже своего собственного сына. Они были самой милой парой, какую только можно было найти, он и Стелла. Это было в течение пяти лет, и я скажу это, хотя сама не хотела этого брака, они были слишком молоды. А потом, когда со дня на день должен был появиться малыш, Харви уходит, не сказав ни слова, ни Стелле, ни даже мне. Но он был там, в приемной, когда родился Кимберли, и Стелла забрала его, хотя я бы не винила ее, если бы она этого не сделала… Но это была тяжесть, свалившаяся с моей души.

— Благодарю вас, миссис Трейдер.

— Спасибо вам, сэр. Она взяла частично разгруженный поднос и решительно поднялась по оставшемуся двойному пролету полированного дерева. Мистер Джадсон выглядел изможденным, и ей очень хотелось, чтобы утром он поел бекона, но на этот счет он был настроен более решительно, чем она. — Апельсиновый сок или бекон, миссис Трейдер, но не оба сразу. Они оба мужского пола, и вместе они безнадежно выведут меня из равновесия. Ужасные вещи, тошнота в животе и зеленый халат никак не повлияли на цвет его лица. Хорошенькая штучка был сам по себе этот халат со всеми астрологическими символами в серебре на кайме ткани, но неподходящим было это платье для больного человека по утрам.

Она быстро постучала в дверь третьего этажа, прямо в середину огромного лаково - красного глаза, нарисованного там Анитой. — Если дядя Джад не позволит мне запирать мою дверь, я, по крайней мере, должна знать, кто придет, не так ли? — усмехалась девушка. Мистер Джадсон никогда особо не говорил о своей сестре, но миссис Трейдер догадывалась, что она была самой необузданной в семье. Кто бы удивился, что дочь пошла в мать, когда у бедного ребенка не было даже имени отца?

Второй стук не принес никакого ответа. Зловещий глаз ждал, не мигая. Что ж, это случилось впервые, но миссис Трейдер не замедлила с действием. Мистер Джадсон настоял, чтобы в доме все было по расписанию, чтобы не мешать его работе. Аните следовало бы узнать это за те месяцы, что она провела здесь. И если она не сделала этого, что ж… Миссис Трейдер распахнула дверь.

Комната внутри, стены которой были слегка наклонены к форме крыши, сильно отличалась от строгой гостиной Ригсби внизу. Мансардные окна были затемнены запертыми ставнями; вулканическая лампа освещала ковер и парчовые кресла, но ночью она перегрелась и отключилась. Ее парафин и масло уродливо застыли в красном стеклянном основании. Миссис Трейдер выключила ее, проходя в среднюю комнату.

На полу мелом недавно была начертана пентаграмма; свечи на ее концах все еще стояли на половине своей первоначальной длины, задутые перед тем, как сгореть, и воздух был тяжелым от ладана. — Анита, уже половина девятого, — позвала миссис Трейдер. — «Подражает своему дяде», — подумала она, с отвращением оглядывая комнату. Хотя, честно говоря, это не могло быть правдой. Миссис Трейдер видела, как эти принадлежности прибыли вместе с остальным багажом Аниты. Значит, всё это уже было в ее семье.

Девушка также не подошла к двери спальни. Миссис Трейдер фыркнула и, больше не постучав, сама открыла дверь.

Окно захлопнулось от внезапного потока воздуха. В комнате повеяло сыростью и холодом. Стены были блестящими, металлически-желтыми, что соответствовало покрывалу, теперь смятому в ногах кровати Аниты. Анита тоже была помята. Завитки волос, шелковисто лежавшие на простынях под ней, были не чернее ее высунутого языка. Поднос с завтраком соскользнул на пол, размазав по золотистому ковру клубничное варенье и кофе.

Миссис Трейдер резко повернулась и бросилась к лестнице. Когда она проходила через среднюю комнату, под ее ногой незаметно разбился подсвечник. — Мист… — начала она, но голос ее дрогнул, и ей пришлось облизать губы, прежде чем повторить попытку. — Мистер Джадсон!

Ригсби открыл дверь как раз вовремя, чтобы подхватить застывшую женщину, которая споткнулась на последней ступеньке и упала навстречу ему. Неожиданный толчок заставил их вернуться в гостиную. В кои-то веки миссис Трейдер, не глядя в глаза своему хозяину, выпалила: — Мертва, мистер Джадсон, она мертва и убита. О, боже мой! В своей собственной постели!

Ригсби повернул блондинку лицом к себе и, высвободив руки, бросился вверх по лестнице. Она плакала в одном из кресел с прямой спинкой, пока он не вернулся; и слезы ее были настоящими, но они были пролиты из-за этого события, а не из-за самой девушки.

Ригсби был очень тих, когда он вернулся через несколько минут. Его туфли слегка шуршали по ступенькам, вот и все. Кожа его лица была почти того же цвета, что и нейтрально короткие седые волосы. — Посмотрите на меня, Элинор, — тихо сказал он. Его пальцы, нежные, но неумолимые, направляли ее подбородок, когда она медленно повиновалась. Это был маленький человечек в комическом одеянии, но глаза у него были цвета расплавленного цинка. — Сейчас вы пойдете домой и забудете все, что видели наверху. Когда вы вернетесь завтра, вы никогда не будете знать Аниту, никогда не будет никого, кто жил бы на третьем этаже. Вы меня понимаете?

— Да. Голос из уст миссис Трейдер был не ее собственным, но он управлял ею.

***

Оставшись один в центре своих трех комнат, Ригсби переоделся в белое. Символы, нанесенные на края мантии, были из нитей того же оттенка, отличаясь только фактурой от основной ткани.

— Ну и что?— спросил голос из угла.

Ригсби пожал плечами. Его лысина становилась более заметной, когда он был подавлен. — Она была моей племянницей. Она была последней моей крови.

— Ты знаешь, кем она была, — проскрежетал голос. — Она была шлюхой, да, шлюхой.

— Некоторые вещи необходимы…

— Только не для нее. Она никогда так низко не опускалась…

— Она была моей кровью! — голос Ригсби пронесся по полутемной комнате и заставил другой голос замолчать. Он повернулся к внешней стене, сжимая руки, чтобы они не дрожали. Окна с этой стороны были закрыты книжными полками, тянувшимися вдоль длинной стены. Корешки книг под синей, зеленой и тусклой, красной библиотечной лентой располагались рядами по полированному ореху без каких-либо отметин, кроме нескольких цифр белыми чернилами. Он дотронулся до одной из них.

Каждый тонкий том представлял собой машинописный текст собственного сочинения Ригсби, переплетенный им между листами серого картона. Никто не помогал ему во время набора текста или компиляции. Отчасти цель Ригсби состояла в том, чтобы придать этим книгам некоторую дополнительную ценность, вытекающую из тесного контакта с ним. Более важным, однако, было другое соображение: каждый машинописный текст был утроен группами букв и цифр в таком порядке, который не имел бы смысла для неискушенного человека. Ригсби намеренно не кодировал результаты своих многолетних поисков, но форма записи, которую он стал использовать, была гораздо более специализированной, чем латинские и арабские символы могли вместить в свои обычные значения. Одна тривиальная ошибка разбиения на страницы, одно перемещение среди миллионов букв, незаметное и незамечаемое, означало бы мгновенную катастрофу в тот темный момент, когда данные будут использованы снова.

Очень немногие из книг в футлярах были не собственного сочинения Ригсби. Его рука потянулась к одной из них: приземистой, почерневшей от времени; ее переплет из свиной кожи треснул от шнурков. Он знал наизусть каждое слово загадочного латинского текста, но никогда прежде всерьез не задумывался над его использованием. Страницы через силу раскрылись, с трудом раздвигаясь под его пальцами.

— Неужели ты зайдешь так далеко?— печально спросил голос позади него.

Ригсби закрыл книгу, прежде чем ответить: — Наказание, которое прекратилось с телом, не будет, не будет достаточным для меня. Окончательность этого акта, кто бы его ни совершил, не может быть объяснена газовой камерой или автомобильной аварией. Мне очень жаль, Вера, но у меня нет выбора.

— Нет, — резко сказал он, поворачиваясь с бриллиантовой твердостью в голосе, прежде чем его слушательница успела ответить, — не говори мне, что мне придется отказаться от всего этого… Голос Ригсби сорвался, но его рука прочертила дугу по комнате. Книги, реторты, соединенные прозрачными червями трубок; карты, свернутые в углу под древней астролябией.— Оно уже ушло, оно мертво. Если бы я проигнорировал то, что произошло… Вера, я бы не был тем же самым человеком, человеком, который… сделал то, что сделал я.

Его лицо было вырезано из серой стали. Если он и испытывал какое-то колебание, то оно не дрогнуло у него в горле, когда он сказал: — Вы мне поможете, Вера?

— Так близко, — прошептал голос. — За это короткое время — и ты поймешь, как оно было недолгим, за день до того, как тебе исполнилось столько же лет, сколько мне, — ты подошел к единству ближе, чем я за все эти века. А теперь — ничего.

— Вера. Вы мне поможете?

— Даже если я отвечу тебе, это приблизит меня к Черноте больше, чем сотрут тысячи циклов Огня. Дос Линтрос попытался пройти этот путь после того, как написал книгу, которую ты держишь в руках. Где он теперь, когда за ним пришли?

— Я знаю, — тихо признался Ригсби.

— Ты знаешь? Ты думаешь, что знаешь! — взвизгнул голос. — Но ты будешь знать, Джадсон, вечно будешь знать, если ты это сделаешь…

— Но ведь это даже бесполезно говорить тебе, не так ли? — голос продолжал звучать. — Ты будешь делать эту вещь, я вижу. И ты мудрее, чем я когда-либо могла надеяться стать; но из-за того, что я есть, я знаю вещи, которые ты только принимаешь. Даже ты, Джадсон, не можешь себе представить, что ты собираешься с собой сделать. Со своей душой.

Ригсби пожал плечами, провел рукой по редеющим волосам и невидящим взглядом уставился на пронумерованные корешки своих книг. — Простите меня, Вера.

— До свидания. Ее слова были мягкими и тусклыми, как первая горсть земли на крышке гроба. Ригсби прошаркал в угол и провел рукой по проволочной клетке. Скворец — альбинос внутри каркнул, дернул головой вперед, чтобы ущипнуть подушечку его большого пальца.

— До свидания, Вера, — пробормотал Ригсби и снова отвернулся.

***

Задняя дверь застонала. Замок работал хорошо, но петли зафиксировались от долгого бездействия. Девушка взглянула на внешнюю стену, прежде чем войти. Было слишком темно, чтобы отличить плющ от шпалеры, по которой он взбирался.

— Милое местечко, — сказала она, поднимаясь вслед за Ригсби по лестнице. Ее пальто до колен было сшито из пластиковой искусственной воловьей кожи, теперь порванной в двух швах. Пояс отсутствовал, и она держала полы пальто закрытыми одной тонкой белой рукой.— Вы давно здесь живете?

— Большую часть своей жизни, — ответил Ригсби, открывая дверь на второй этаж. Несмотря на полумрак лестничного колодца, он вставил ключ, не нащупывая скважины.

И снова девушка отклонилась назад в дверном проеме, подняв одно бедро выше другого. Она была темноволосой брюнеткой; длинные пряди волос упали на ее пальто, когда она внезапно захихикала. — А соседи не удивятся, если увидят, как я вошла? Она снова рассмеялась, переступая через порог с преувеличенной величавостью. Сбросив пальто, она бросила его на один из прямых стульев и встала в майке и джинсах. Большая часть яркой вышивки стерлась. Ее босые пальцы, торчащие из сандалий ручной работы, были нездорового синего цвета под слоем грязи.

— Сюда, — коротко скомандовал Ригсби, захлопывая дверь на лестницу и жестом, приглашая девушку войти в свой кабинет.

— Потому что, если вам все равно, — продолжала она через плечо, медленно повинуясь приказу Ригсби, — это не обязательно будет секс только на одну ночь.

Взгляд Ригсби скользнул по ее слишком худому лицу, слишком белой коже. — В этом нет необходимости, — решительно заявил он. — Это в соседней комнате.

— Это было бы не так уж много, — сказала девушка с непоколебимым кокетством. — Я имею в виду, не один раз, а очень часто. Обеими руками она приподняла тонкую блузку над поясом джинсов. Стодолларовая купюра, сложенная вертикально, была засунута в джинсы на ее талии. — Я не могла положить ее в топик, — сказала она, снова, хихикая. Подняв тонкую ткань повыше, девушка сделала пируэт в сторону Ригсби. От этого движения ее груди обнажились под задранной блузкой. Они не были большими, но казались удивительно полными для такого тонкого тела; ареолы казались почти черными на фоне тусклой бледности ее тела.

Ригсби прошел мимо нее, его нейтральное выражение лица не изменилось. Он беззвучно распахнул другую дверь комнаты. Хлынул белый свет. — Заходи, — распорядился он, держа проход открытым. Внутренняя поверхность помещения была покрыта тонкой, жесткой тканью, которая казалась менее отражающей, чем самосветящейся. Несмотря на всю свою странность, девушка повиновалась на этот раз без колебаний. Ее движение замедлилось; затем, сделав три шага в последнюю комнату, она полностью остановилась.

Вся комната и ее единственная мебель — круглая кушетка, были покрыты гладкой тканью. Высокие потолки старого дома позволяли Ригсби плавно накрыть материал куполом в центре комнаты, не делая края неудобно низкими. Свет был не очень резким, но лишенным теней и вездесущим, как внутренность холодной белой звезды. Ригсби вошел вслед за девушкой, закрывая дверь за последним прямоугольником реальности, оставшимся в комнате. В правой руке он держал клетку с птицей из своего кабинета. Скворец беспокойно запрыгал на своем насесте.

Девушка позволила своей блузке упасть; ее голова повернулась, вбирая в себя невыразительность обстановки. — Эй, это нереально, — прошептала она. Неуверенный шаг привел ее к кушетке. Она оказалась твердой на ощупь, теплее крови. — Ты действительно стараешься изо всех сил, не так ли?— спросила она. Впервые в ее голосе прозвучало что-то искреннее.

Ригсби скинул туфли и шагнул на кушетку. Клетка висела в центре купола на крюке, который до этого был невидим. — Сейчас самое время.

Можешь раздеться, — сказал он. Он развязал расшитый золотом кушак, который носил поверх уличной одежды в качестве пояса.

Девушка стянула топ через голову, резко дернув его, когда он запутался в петле волос. Тем же движением она небрежно отбросила одежду к стене. Усевшись на краешек кушетки, она зацепила один длинный, тонкий носок сандалии за задний ремешок другой сандалии, затем остановилась. Хирургическая холодность света покусывала ее. — Я… — начала она. Она крепко обхватила свою грудь без сексуального намерения. — Послушай, — сказала она, — ты хочешь, чтобы я приняла душ? Я имею в виду…

— Я нанял тебя такой, какая ты есть, — мрачно ответил Ригсби. — Потом ты можешь помыться или нет, как тебе будет угодно. Сними с себя остальную одежду.

Девушка повиновалась без особого энтузиазма. Обе сандалии ударились о стену. Они должны были загреметь, но не сделали этого. Она сунула сложенную купюру в боковой карман, прежде чем стянуть рваные джинсы вниз по бедрам. — Послушай, — повторила она, не сводя глаз с маленького мягкого тела Ригсби, чтобы не видеть так отчетливо свое собственное, — неужели нам обязательно нужен такой яркий свет?

Впервые за этот вечер Ригсби улыбнулся. — Да, — сказал он, ирония все еще была на его лице, когда он потянулся к девушке, — но свет потускнеет позже.

Приступая к древним механизмам своего ремесла, девушка снова удивилась, как комната без видимого источника света может быть такой яркой. Затем, не меняя яркости, свет начал скользить волнами от белого к фиолетовому, такими же бессмысленными, как у моря.

Комната была желто-зеленой, пульсирующей шартрезом, который смывал тонкие седые волоски на груди Ригсби в новое, как бы сшитое поле. — Еще, — тихо сказал он.

— Еще, милый? Девушка провела мозолистой ладонью по его животу с чем-то вроде нежности, прижимаясь ближе. — Слушай, а ты неплохой. Но на этот раз… — она шелковым движением переместилась на светящейся кушетке.

— Да, — пробормотал Ригсби студенистым голосом, наклоняясь. Высоко торчащие ноги девушки отбрасывали тени на ее выпуклую грудную клетку. И свет в комнате стал оранжевым.

***

По ним струился гранатовый свет цвета застывшей крови. Ригсби неловко поднялся на ноги. Девушка поерзала на кушетке, потянулась. — Что теперь, милый?

— Ничего. Взгляд Ригсби был устремлен куда-то за пульсирующие стены комнаты. — Теперь ты можешь идти.

Выщипанные брови удивленно изогнулись. — В чем дело? Разве я не была хороша?

Его тон сам по себе игнорировал девушку, и Ригсби продолжил: — То, что я должен сделать, требовало, чтобы я был… бесполым, этого достаточно, чтобы связаться с теми, кто может мне помочь. С женщиной-партнером, с которой я мог бы слить свой дух, я смог бы стать нейтральным существом. Это было…

Он посмотрел на скворца, который ощутил воздействие его глаз, тонких рубиновых белков вокруг зрачков, которые все еще были металлически-серыми. Птица пронзительно закричала и запрыгнула на дальний конец насеста.

— … в данных обстоятельствах невозможно, — продолжал Ригсби. — Куда идет тело, туда должен следовать и дух. Стало необходимо, чтобы я истощил часть своей природы, мужскую часть. Для этого ты была мне нужна. Ничего больше.

— Боже мой, — сказала девушка, приподнимаясь на локтях. — Ты хочешь сказать, что даже совокупляться не хотел?

— А ты? — устало спросил Ригсби.

— Боже, как это грязно!— прошептала девушка. Грязные руки подтянули ее голени к краю кушетки.

Ригсби рассмеялся невеселым хихиканьем, эхом, отозвавшимся в комнате. — Да. Так и есть, — согласился он, и кожа на его лице натянулась до костей. — Гораздо грязнее, чем ты можешь себе представить. Я установил контакт, который я… хотел.

Он поднял птичью клетку.— Посмотрим, что они скажут? Скворец ударил по руке Ригсби, когда тот просунул ее в дверцу клетки. Его пухлые пальцы были проворнее птицы; большой и указательный пальцы сомкнулись вокруг ее шеи и вытащили ее из клетки.

— Что… — выпалила девушка. Ее мышцы напряглись, когда она попыталась вспомнить, какой кусок сверкающей ткани скрывает выход.

Ригсби не говорил вслух, но мучительная дрожь, пробегавшая по его телу, свидетельствовала о его сосредоточенности. Казалось, он забыл о птице, сжимая ее обеими руками. Пальцы на горле не давали скворцу кричать, но у него было достаточно свободы, чтобы щелкать крыльями. Перья стучали друг о друга, как шлепающие доски.

Ригсби ослабил хватку, а затем повернул кулаки в противоположные стороны. Крик девушки заглушил слабый хлопок, когда шея скворца лопнула. Крошечное птичье сердечко выплюнуло две мощные струи, последняя струя захлебнулась, когда вены, питавшие ее, опустели.

Глаза адепта уставились в пол. Девушка неохотно наклонилась, чтобы посмотреть, что там было. Вместо того чтобы лежать в неровной луже бесформенными пятнами, кровь сама собой вползала в связные слова. Буквы были паучьими, но совершенными, и они выделялись иронически черным цветом на жизнерадостном фоне:

ОЖИДАЮЩИЕ ГОНЧИЕ

— Мои гончие ждут, — прошептал Ригсби. Он начал смеяться. Его рот был открыт, губы неподвижны, и пустые слоги вырывались наружу в ужасной какофонии.

— Остановись! — закричала девушка, и захлопала ладошами по своим ушам. Ригсби не обратил внимания на ее дрожащее тело. Он поднял обе руки к небу, подавил смех, будто это было самое главное, и выкрикнул слово, нечеловеческое и жуткое от его силы. Для девушки, для всего мира, кроме Ригсби и еще одного человека, время замерло в этот миг.

Красные одежды легко соскользнули через его голову. У них не было никаких замыслов, и они свободно колыхались, и вздымались волнами. Кровавый свет, пронизывающий комнату, сгустился, когда Ригсби двинулся к подобию обезьяньего черепа, висящего в воздухе перед ним. Череп ухмыльнулся и бесшумно скользнул в открывшуюся перед ним дверь. Ригсби последовал за ним, его шаркающие шлепанцы издавали единственные звуки в неподвижном доме.

Вниз по лестнице на улицу. Темп черепа был неторопливой походкой, определенной неспешностью команды, сопровождающей повозку, осужденного на казнь. К Ригсби присоединилось еще одно движение: мягкий шелест плюща, дрожащий скрежет металла по каменной кладке. Только окаменевшая ночная сцена вырисовывалась в потоке алого света перед ним. Уличные фонари больше не заливали своей ртутной синевой лужи на асфальте. Машина застыла на середине поворота, кончик сигары водителя потух и почернел. Собака прыгнула к тротуару — одна нога на улице, а три других в воздухе, так что ее пятнистое тело висело под невозможным углом. Дом за домом, затем старый дом, построенный близко к тротуарам с огороженными дворами сзади. Ригсби последовал за своим проводником, не поворачивая головы, чтобы посмотреть на тварей, щебечущих прямо за пределами его поля зрения.

Новые дома, поменьше, но стоящие дальше. Моноцентрический ум Ригсби понятия не имел, как далеко он зашел. Наконец череп остановился и, дрожа, повернулся в сторону облицованной кирпичом резиденции. Ригсби остался на месте, в сотне футов позади, посреди улицы. Его проводник двинулся вперед. Отражатели старого «Бьюика», стоявшего под навесом, мигнули в ответ пунцовым светом братства.

Внутри дома показался красный свет, льющийся через фасадное окно. Женщина отдернула шторы за мгновение до того, как замереть. Теперь она невидящим взглядом смотрела в стекло, ее волосы были вымыты до черноты, а покрывало ребенка на ее руках было в красную полоску.

Ужасно громкий мужской голос в окружающей тишине, где были только возня и царапанье, прорезался из дома: — Ты, наконец, пришел, Ригсби? Я так долго тебя ждал.

Секундная пауза. Входная дверь с грохотом распахнулась, ширма с визгом открылась. Мужчина на узком крыльце был высок, его волосы были ярче желтого цвета, чем у его матери при любом нормальном освещении. Теперь это была корона из тусклого карбункула, горевшая над его измученным лицом.

— Где ты, Ригсби? — крикнул торговец, делая шаг на гравий тротуара, шаг ближе к черепу, неподвижно висящему в воздухе. — Я знаю, что ты стоишь за ним. Твоя племянница-ведьма рассказала мне, кто ты.

— Ты хочешь, чтобы я это сказал? Я убил ее! Ты можешь отправить меня в любой ад, но я убил Аниту и рад этому. Я избавил от нее весь мир!

— Она была моей дочерью, Харви. В отличие от резкого, отчаянного тона торговца, слова Ригсби были почти неслышны. Его одежда висела неподвижно, словно застывший поток крови.

Торговец сделал три шага по гравию. Череп обезьяны, не двигаясь, преградил ему путь. Мощное лицо торговца исказилось от проклятия, и он плюнул в эту тварь. Она беззвучно взорвалась, превратившись в шар светящегося пара, который медленно рассеялся в неподвижном воздухе. Мутный красный свет продолжал струиться вокруг двух мужчин после того, как его очевидный источник исчез.

— Я не хотел иметь с ней ничего общего, — натянуто сказал молодой человек. — Я сказал ей, что Стеллы для меня вполне достаточно, даже с появлением ребенка. Но она не могла этого вынести, не твоя Анита, и она все равно получила меня. Я забирался вверх по плющу и в ее окно, Ригсби, каждую ночь. И я не мог пойти домой по утрам и встретиться со Стеллой.

Ригсби закрыл глаза и потер их, словно от усталости. Торговец продолжал двигаться вперед, сокращая расстояние между ними. Шар света уменьшался с каждым его шагом. Помимо этого, щебень с нетерпением осаживался.

— Я вырвался, когда родился Ким, — продолжал высокий мужчина, его слова были такими же хрупкими, как пила по стеклу. Он протянул руки в инстинктивной мольбе. — Она была… ты и представить себе не можешь, Ригсби! Разве ей было недостаточно? Однажды она доказала, что может убрать меня, зачем ей это было нужно…

Впервые Ригсби посмотрел прямо в измученные глаза собеседника. Его тон был мягче, чем у неоперившегося пуха, и адепт сказал: — Харви, когда ты душил Аниту, ты сделал это наверняка. Вы и я — такие же части природы, как солнце и звезды, и наши пути так же неизменны. Тогда ты выбрал курс для нас обоих, и теперь он не изменится.

— До Свидания, Харви. И Ригсби поднял свою руку.

Мир ослепительно засиял, словно взошло алое солнце. Харви отшатнулся в шоке, увидев, что приближается к нему. Он попытался бежать.

Тонкая рука из кованого железа схватила его за лодыжку. Перила от дома Ригсби теперь бегали по лужайке, разделенные пятьюдесятью манекенами. Харви закричал, когда его лодыжка хрустнула под черными пальцами. Пятьдесят безликих заостренных голов вскинулись в восторге. Они лязгали, приближаясь к своей обезумевшей добыче, дрожа при каждом новом вое, прорезавшем воздух.

Торговец исчез за живой изгородью. Человеческие звуки прекратились мгновением позже, когда что-то круглое и кровавое взлетело в воздух.

Свет начал меркнуть. Вскоре вокруг Ригсби осталось лишь тусклое свечение. Затем взошла полная луна, и движение по дорогамвозобновилось.

***

Рассвет обрушился на город дождем. Пустой дом Ригсби медленно светлел в тусклом сером свете. Брызги капель хлестали по черепице, за ними следовал бледный моросящий дождь, который струился по карнизам и падал, покрывая землю. Паучьи магические фигуры перил почернели под ударами дождя, а желоба покраснели.

Люди, подобные нам

В 1979 году у меня началась писательская карьера. Я продал фантастический роман «Повелитель Драконов» и сборник научно-фантастических рассказов «Молотобойцы», а также довольно много коротких рассказов, примерно, поровну разделенных между фантастикой и фэнтези. В целом, у меня было около 200000 слов в печати, когда я остановился, чтобы подумать об этом.

Чего я совершенно не делал ранее. Я был штатным адвокатом и не собирался ничего менять, хотя и сделал это еще до истечения следующего года. (Моя жизнь, по-видимому, соответствует эволюционной модели прерывистого равновесия.)

Я продавал рассказы Джиму Биму, когда он был редактором журнала «Галактика». Став редактором научно-фантастического журнала «Эйс Букс», он купил «Молотобойцев», а также основал журнал в мягкой обложке «Судьбы», который платил отличные цены. На протяжении многих лет (и через различные изменения названия) «Судьбы» опубликовали много моих лучших рассказов.

Я написал «Люди, подобные нам», что, по-моему, было лучшим из всего, что я написал на сегодняшний день, и послал ему. Джим тоже решил, что это лучшее, что я написал, и тут же отверг его на том основании, что рассказ поддерживает политическую философию, с которой он был категорически не согласен.

Что ж, это было справедливо: в конце концов, это был его журнал. Я отправил рассказ в глянцевый журнал научной фантастики «Омни», и Бен Бова (который взял несколько моих рассказов в качестве редактора «Аналог» купил и опубликовал его). Мы с женой потратили 800 долларов на отдых в Новом Орлеане, где я познакомился с Джоном Бруннером. И он нанял меня в качестве технического редактора «Баллантайн Букс» для исторического романа, который он писал. И еще он стрелял из пистолетов-пулеметов с глушителями в болотах за озером Понтчартрейн.

«Люди, подобные нам» была единственной историей, которую я продал «Омни», и почти единственной, которую я туда послал. Мои наклонности не очень соответствовали редакционной политике «Омни», в то время как Джим Бим и я обычно очень хорошо ладили (отчасти потому, что за эти годы мы указывали друг другу на наши промахи). Но только в этот раз…

Сама история чем-то обязана новелле Пола Андерсона «Человек ООН». В ранние годы писательскую деятельность Пола часто можно было охарактеризовать как прозелитизм в пользу мирового правительства. В 1950-х годах у Пола произошел резкий сдвиг в философии, так что его поздние работы часто демонстрируют либертарианские наклонности. (Почти во всех случаях ценности истории остаются сильными; я говорю о художественной литературе с философской подоплекой, а не о пропагандистских шаблонах.)

Более поздние работы Пола вызвали у меня множество историй — «Человек ООН». Однако, был более ранний рассказ… что, возможно, как-то связано с реакцией «Омни» и Джима Бена на мой рассказ.

Я родился всего через несколько недель после взрыва первой атомной бомбы, и вырос в глубинах холодной войны, когда ядерная война казалась более вероятной, чем нет. Я до сих пор думаю, что «Люди, подобные нам» — один из лучших рассказов, которые я написал; и именно он всегда пугает меня, когда я перечитываю его.

***

На вершине перевала прямо напротив них была распята жаба. Десятилетия нахождения под солнцем в голубом тумане с востока оставили ее увядшей, но нетленной. Она осталась, даже теперь, когда туман был лишь воспоминанием. Трое путешественников присели на корточки перед талисманом и уставились на него.

— Деревня не может быть далеко отсюда, — сказал, наконец, Смит. — Я спущусь туда завтра.

Ссу-ма пожала плечами и возразила: — Зачем терять время? Мы можем спуститься все вместе.

— Время у нас есть, — сказал Козински, рассеянно поигрывая ребрами и глядя на жабу. — Многие истории, которые нам рассказывают, происходят от невежества, от страха. В этом случае правды может быть не больше, чем во многих других. У нас есть долг, но мы, также, обязаны не нарушать его понапрасну. Мы подождем тебя и посмотрим.

Смит криво усмехнулся. — Что за люди были бы на свете, — сказал он, — если бы не такие, как мы?

Все трое рассмеялись, но никто не потрудился закончить их старую шутку.

Тропа была крутой и узкой. Ручей теперь бурлил в двадцати футах внизу, но весной он наполнял свое узкое ущелье потоком, таким, же холодным, как и снег, который его породил. Спускаясь по долине, Смит хорошо разглядел Мосби, когда обогнул последний выступ скалы над городом. Он раскинулся под углом между ручьем и рекой, в которую он впадал. В нише на противоположном берегу ручья в стороне от домов стояло широкое каменное здание, освещенное узкими окнами на уровне второго этажа. Единственным входом была бронированная дверь. Здание могло бы быть тюрьмой или крепостью, если бы от него не тянулись линии электропередач, главным образом к плавильному заводу на берегу реки. Над его шиферной крышей висел столб пара.

Один из двух охранников у входа в электростанцию угрюмо осматривал противоположную сторону ущелья, не находя себе лучшего занятия. Он первым заметил Смита. У него отвисла челюсть. Путешественник помахал ему рукой. Охранник что-то пробормотал своему компаньону и щелкнул выключателем рядом с дверью.

То, что произошло потом, испугало Смита, так как он думал, что ничто в мире не сможет напугать его снова: зазвучала сирена воздушной тревоги на крыше электростанции, превратившись в вопль, который сотряс эхо из ущелья. Мужчины и женщины выбегали на улицы, некоторые из них были вооружены, но Смит не видел людей, этих людей, и не боялся, что они могут ему что-нибудь сделать.

Затем мысли путешественника вернулись в настоящее, на его лице играла улыбка, а в руках не было ничего, кроме дубового посоха, изношенного милями земли и камней, о которые он ударился. Он продолжал спускаться в деревню, мимо заборов и уборных ближайших домов. Там его встретили люди с арбалетами, но они не тронули его, а только жестом подозвали путника. Остальные горожане собрались на открытой площадке в центре города. Она отделяла отдельные дома на восточной стороне от ряда более хрупких строений, построенных вдоль реки. Последние строения, очевидно, служили бараками, тавернами и борделями для работников барж и плавильщиков. В рядах домов не было окон, выходящих на восток, и даже их уборные, должно быть, были вырыты на берегу реки. Несколько человек присоединились к толпе от них и от самого плавильного завода, но только несколько.

— Это достаточно близко, — сказал первый из тех, кто ждал путешественника. Местный житель был крупным мужчиной с розовым черепом. Он просвечивал сквозь длинные пряди седых волос, которые он аккуратно зачесывал назад. Его куртка и брюки были из шерсти, выкрашенной в синий цвет, так что они почти соответствовали рубашке из древнего полиэстера, которую он носил поверх нее. — Откуда вы взялись?

— Почти отовсюду, так или иначе, — ответил Смит с очаровательной улыбкой. — Первоначально из Дубьюка, но это было очень давно.

— Не валяйте дурака с Шефом, — прошипел несколько более молодой человек с жестоким лицом и в такой же униформе. — Вы пришли из-за гор, а из Жарких Земель никто не приходит.

— «Шеф полиции», — изумился Смит, соединив титул и рубашки, которые теперь носили как регалии. Вслух он сказал: — Когда в последний раз кто-нибудь отсюда ходил через горы? Когда-нибудь?

Бородатые лица стали жесткими. — Сто лет назад, двести, — продолжал путешественник, — было слишком жарко, чтобы вы могли отправиться куда-нибудь по ту сторону холмов… но не сейчас. Может быть, у меня никогда не будет собственных детей, но я никогда не нуждался в этом, мне нужно было увидеть мир. И я сделал это, друзья.

— Разденьте его, — решительно приказал Шеф.

Смит не стал дожидаться, пока мрачные на вид люди заставят его сделать это. Он сбросил рюкзак и передал его ближайшему стражнику, вооруженному арбалетом и мечами ручной работы. Он сказал: — Осторожно с этим, друг. Там есть кое-что хрупкое, и мне это нужно, чтобы обменять на комнату и питание в следующий раз. Он начал расстегивать свой кожаный жилет.

Шестеро мужчин, кроме Шефа, были одеты в остатки полицейской формы поверх пиджаков. Все они были старше остальных, не тощие воины, как арбалетчики, но у них было огнестрельное оружие. У пятерых из них были винтовки М16. Анодированная отделка ствольных коробок была отполирована до алюминия веками прилежного невежества. У шестого была одноразовая ракетница — верное доказательство того, что местные жители когда-то разграбили армейскую базу или караульное помещение.

— Просто парень со Среднего Запада, — любезно продолжал Смит, расправляя полы своей шерстяной рубашки. — Я хотел увидеть Нью-Йорк, вы можете в это поверить? Но ведь никто из нас не будет жить вечно, не так ли?

Он положил рубашку, сложенную по привычке, на жилет и принялся расшнуровывать ботинки из оленьей кожи. — Там сейчас есть кратер, и холмы все еще светятся голубым, даже если есть облака, чтобы затмить солнце. Кожу покалывает.

Путешественник ухмыльнулся. — Вы не пойдете туда, и я не пойду туда снова; но я видел это, где на смотровой площадке Башен Мировой Торговли был ближайший из смертных, достигших небес, стоя ногами на человеческой земле…

— Мы слышали эти истории, — проворчал Шеф. В кобуре более позднего образца он держал револьвер из нержавеющей стали.

— Брюки? — спросил Смит, подняв бровь и глядя на женщин в тусклых платьях.

Шеф коротко кивнул. — Когда человек приходит из Жарких Земель, у него нет от нас секретов, — сказал он. — У любого из нас.

— Что ж, я мог бы сделать то же самое в вашем случае, — согласился путешественник, развязывая шнурки на шерстяных штанах, — но я могу сказать вам, что в слухах, которые бродят по пустошам, мало правды. Он стянул одежду вниз и вышел из нее.

Тело Смита было жилистым, мускулы напряженными и густо покрытыми волосами. Если он и был чем-то необычным, так это тем, что ему сделали обрезание, что уже не было обычной операцией в мире, где время хирурга находило лучшее применение. Затем одна женщина заметила левую ладонь Смита, никогда не прятавшуюся, но почему-то никогда не видимую отчетливо до этого момента. Она закричала и показала пальцем. Другие подняли оружие, жужжа, как улей, когда к нему приближается медведь.

Очень осторожно, с лицом таким же пустым, как кожа его рюкзака, Смит протянул левую руку к толпе и растопырил пальцы. Выступы скрюченной плоти выделялись, будто они были парафином, вновь замороженным через мгновение после разжижения. — Да, я сжег ее, — спокойно ответил путешественник, — слишком близко подобравшись к чему-то… к чему-то, что взорвалось слишком близко. И она никогда не заживет, нет… но и хуже не становится, и это было много лет назад. Это не тот мир, где я мог бы пожаловаться, что потерял так мало, а?

— Опусти ее, — резко сказал Шеф. Затем, обращаясь к охраннику, который обыскивал рюкзак: — Оружие?

— Только это, — сказал охранник, держа в руках пращу и дюжину плотных камешков, закрепленных в ее кожаном кармане.

— У меня в кармане брюк есть маленький складной ножик, — сообщил Смит. — Я использую его, чтобы освежевать кроликов, которых иногда ловлю.

— Тогда одевайтесь, — приказал Шеф, и толпа затаила дыхание. — Вы можете остановиться в гостинице, поскольку у вас достаточно средств, чтобы заплатить за нее, — он кивнул в сторону аккуратной стопки товаров Смита, которую охранник сложил из них, — и, возможно, вы найдете девушек на Фронт-стрит, которые будут обслуживать вас. Предупреждаю, к востоку от Ассамблеи ничего подобного нет. Но прежде чем вы сделаете что-нибудь еще, поговорите со мной и ребятами наедине на Базе.

Путешественник кивнул и без всякого смущения начал одеваться.

Полицейские и их охранники, молча, сопровождали Смита, делая вид, что все еще не уверены в его статусе. Их целью было двухэтажное здание из местного камня. Вероятно, до Взрыва это была городская Ратуша. Теперь это была резиденция Шефа, а также штаб-квартира правительства. Несмотря на это, здание было гораздо менее удобным, чем многие из новых строений, которые были спроектированы так, чтобы обогреваться печами и освещаться лампами и окнами. В офисе, фанерные панели которого были тщательно сохранены, несмотря на его убогую мрачность, правящие олигархи города стали допрашивать Смита.

Они были испытующими и деловитыми. Смит отвечал честно и так полно, как только мог. Тайники с оружием, разграбленные выжившими людьми, или сгнившие за прошедшие столетия? Продовольственные склады? Миф, посеянный воспоминаниями о супермаркетах и расцветший в десятилетия голода и холода, которые убили в десять раз больше людей, чем непосредственно убил Взрыв. Металлолом для печей? Миллионы тонн, но не было никакого способа транспортировать его через горы… и кроме того, металлы часто были горячими даже при таком удалении от Взрыва.

— Хорошо, — сказал, наконец, Шеф, закрывая памятку из вощеных досок, на которых он делал заметки. К тому времени, как они зажгли закопченную керосиновую лампу, в комнате стало прохладно.— Если ночью мы придумаем что-нибудь еще, то утром спросим. Его глаза сузились. — Как долго вы собираетесь здесь пробыть?

Смит пожал плечами. — Несколько дней. Мне просто нравится… бродить. У меня действительно нет никакого желания делать что-то еще. Он поднял свой мешок за лямки и добавил: — Может, кто-нибудь из вас проводит меня до вашей гостиницы?

Картер, самый молодой из шести полицейских, встал. Это был коренастый мужчина с черными волосами и бородой цвета перца с солью. Большую часть допросов он проводил сам.— Я провожу его, — сказал он. В отличие от своих коллег, он носил тяжелый боевой нож в дополнение к своей автоматической винтовке. Он придержал дверь для Смита.

Ночное небо было пятнистым. Когда серебряная луна была ясной, снаружи было больше света, чем внутри давал огонек лампы. Пелена пара над электростанцией вздулась и стала похожей на мантию осьминога. Крошечные лазурные искры прочертили линии электропередач через мост и далее, в плавильню.

Смит ткнул пальцем в сторону электростанции. — Раньше получали свет из электричества, знаете? До Взрыва. Вы когда-нибудь пробовали это?

Проводник пристально посмотрел на него. — Но не так, как делали раньше. Предметы светятся, но они сгорают, так как мы не можем удалить весь воздух подальше от них. Но ты был бы умнее, если бы не задавал вопросов, парень. И, может быть, ты будешь умнее, если уйдешь отсюда немного раньше, чем планировал. Не хочу показаться недружелюбным, но если ты говоришь с нами, то заговоришь и с другими. А мы не очень-то любим, когда говорят о Мосби. Это способ распространения сведений, чего быть не должно.

Полицейский свернул в открытую калитку и зашагал по посыпанной гравием дорожке. Розовый свет просачивался сквозь ставни большого здания на краю Ассамблеи. Звук и теплый воздух расцвели в ночи, когда он открыл дверь. В теплую погоду входная дверь была открыта внутрь.

— Картер! — крикнул крупный мужчина у стойки бара. — Как раз вовремя, чтобы купить нам выпивку! Затем он увидел Смита и моргнул, и дюжина или около того людей компании успокоились и затихли, так, что стало слышно шипение огня.

— Друзья, я не кусаюсь, — сказал Смит с улыбкой, — но я выпью и буду спать. Если, конечно, я смогу договориться с нашим хозяином… — добавил он, улыбаясь бармену.

— Меня зовут Моделл,— сказал высокий шишковатый местный житель. Ни он, ни путешественник не подали друг другу руки, но он ответил на улыбку собеседника более короткой, профессиональной улыбкой. — Давай посмотрим, чем ты можешь торговать.

Мужчины в баре освободили место, чтобы Смит разложил свои небольшие запасы на столе красного дерева. Сначала путешественник положил долгоиграющую грампластинку, все еще запечатанную в пластик. Губы Моделла беззвучно шевельнулись, а палец завис в миллиметре над заголовком. — Что такое «Шер», — наконец спросил он.

— Имя этой дамы, — сказал Смит. — Она сама произносит это слово, как «Шеа». Понимающее ворчание мужчин вокруг него хором повторило объяснение. — Я вижу, у вас тут есть электричество. Может быть, есть фонограф?

— Нет, электричество еще недостаточно натренировано, — с сожалением сказал Моделл. Его глаза были заняты фотографией пиджака. — Оно нагревает плавильные печи, вот и все, и…

— Моделл, ты должен торговать, а не болтать без умолку, — перебил его полицейский. — Продолжай в том же духе.

— Ну, если не пластинка, то… — начал Смит.

— Я могу сделать вам предложение по поводу картинки, — вмешался один из местных жителей.

— Боюсь, я не стану их разделять, — возразил Смит, — иначе их нельзя будет использовать должным образом. Вот эти вещи могут быть более полезными, хотя я не могу гарантировать их после того, как они лежали без дела, и он положил красно-зеленую коробку патронов «30-30» на дерево.

— Шеф держит все оружие в Мосби, кроме этого, — сказал Картер, лаская пластмассовый приклад своей М16. — Так оно и будет в дальнейшем. И для него уже есть множество боеприпасов.

— Хорошо, хорошо, — невозмутимо ответил Смит, снова залезая в рюкзак. Он вытащил пластмассовую коробку, которая зажужжала, пока крошечная зеленая рука не потянулась из механизма, чтобы отключить себя. Это испугало зевак не меньше, чем собственные лучевые шрамы Смита. Путешественник задумчиво спрятал игрушку обратно в рюкзак, прежде чем вытащить свой последний предмет — армейский компас.

— Он всегда показывает на север, если только вы не находитесь слишком близко к железу, — сказал Смит, демонстрируя компас. — Вы можете повернуть основание на любой угол и снять показание через эту щель… но за него мне понадобится нечто большее, чем ночлег.

— Наши жетоны высоко ценятся здесь, и вверх и вниз по реке, — предложил один из местных жителей, положив на стойку маленький медный диск. На нем был отчеканен сложный узор молний с одной стороны и цифра «50» с другой. — Вы можете обменять их на слитки железа на причале, — объяснил он, указывая на реку. — Конечно, они теряют стоимость, чем дальше вы уходите от этого места.

— Я не очень-то следую по рекам, — с улыбкой солгал путешественник. — Допустим, я получу комнату, стол и все, что захочу выпить, на неделю…

Торг был добродушным и коротким, закончившийся трехдневным жильем и питанием, или… и тут Смит кивнул в сторону сурового Картера — гораздо более коротким сроком, чем то, что он полагал пробыть в деревне. Кроме того, теперь у Смита будет вся провизия, которую он запросит на дорогу, и выпивка в баре. Когда Моделл взял руку путешественника, протянутую, чтобы скрепить сделку, весь зал зааплодировал. Потребность в кружках острого, крепкого пива привлекла трактирщика, хотя он предпочел бы углубиться в изучение своего приобретения, изготовленного до Взрыва — чудесного, хотя и мало полезного для него.

Закончив сделку, Смит перенес свою кружку на один из табуретов перед камином. С балок крыши свисали колбасы, сушеные овощи и пара фонарей. Оленьи и лосиные рога были прибиты к сосновым панелям по всей комнате, а над камином сверкал череп крысы размером больше немецкой овчарки.

— Я удивляюсь, как это у человека хватает смелости идти туда одному, — предположил коренастый местный житель, набивая трубку подушечкой большого пальца, — в места с этими мутиками — мутантами и всем прочим.

Смит усмехнулся, отхлебнул пива и указал кружкой на крысиный череп. — Вот как эти, вы имеете в виду? Но это уже старовато. Я не сомневаюсь, что гигантские крысы были достаточно мерзкими, но они были не сильнее волков и гораздо глупее. Может быть, вы найдете их колонию время от времени в руинах с подветренной стороны Удара… но они не отважатся далеко выйти на свет, а те, что остались, их не так уж много, то камень пращи или стрела справятся с ними, если понадобится. Он помолчал и улыбнулся. — Кроме того, их мясо достаточно сладкое. Мне так говорили.

Несмотря на красноватый огонь, остальные лица в круге побледнели. Глаза Смита зафиксировали эту реакцию, а губы продолжали улыбаться. — Знаете, путешественники рассказывают истории, — сказал он, — и слушать их — настоящее искусство. В пути и так мало поводов для шуток, так что мне придется сделать это здесь.

На мгновение его лицо посерьезнело, и он добавил: — Но вот что я вам скажу и поклянусь: когда я был рядом с тем, что, возможно, когда-то было Кливлендом, мне показалось, что я поймал мышь, роющуюся в моем рюкзаке. И когда я вытащил его, он был не больше мыши, и его ноги были сложены под ним, так что он мог прыгать и бегать, как может мышь. Но его голова… там был рог, — путешественник коснулся кончика носа, — и еще один маленький, прямо за ним. Я думаю, что какой-нибудь смотритель зоопарка перед Взрывом назвал бы меня лжецом, если бы я сказал ему, что его носороги будут размножаться, вам не кажется?

Он сделал большой глоток. Компания гудела от удивления и непринужденного общения человека, который видел это.

— Скотти имел в виду полулюдей, не так ли, Скотти?— сказал грузный мужчина, чьи усы и борода вокруг рта потемнели от пива. Он изобразил сжатым кулаком лишнюю голову. — Такие чудовища водятся в Жарких Землях.

Голова Смита глубокомысленно качнулась в ответ на хор мрачного согласия остальных мужчин. — Конечно, я понимаю, что вы имеете в виду, — сказал он. — Двухголовые люди? Девушки с лишней парой ног, торчащих из их живота?

Раздались звуки ужаса и согласия.

— Видите ли, — продолжал путешественник, — Взрыв все изменил… но вы знаете, как и я, что это не изменило их, чтобы это было легче для людей. Они всегда были детьми, рожденными как… чудовища, если хотите. Может быть, сейчас рождается больше, чем было до Взрыва; но они рождаются, и я видел книги, которые были уже старыми во время Взрыва, которые говорят о них. И теперь они не живут, друзья мои. Жизнь повсюду слишком тяжела, и эти бедные невинные люди напоминают людям о Взрыве; и кто бы это запомнил?

Он оглядел комнату. Глаза, встретившиеся с его глазами, быстро опустились. — Некоторые родились здесь, в Мосби, не так ли? — спросил Смит, и его слова, без сомнения, вонзились в них, как лезвия ножей. — А где они сейчас?

Человек, которого они называли Скотти, прикусил тростниковый чубук своей трубки. Он захлебнулся, и передние ножки его табурета застучали по утрамбованному полу.

— Послушайте, я здесь не для того, чтобы совать нос в чужие дела, — быстро продолжал Смит. — То, что вы делаете, — это ваше личное дело. Со своей стороны, я был бы признателен за еще одну кружку этого превосходного пива.

Стулья заскрипели в знак согласия, когда все мужчины встали, потянулись и двинулись к бару. Моделл плавно нацеживал пиво, мелом записывая напитки на доске на задней стене — все, кроме Смита, были местными. Трактирщик даже принес новую бочку без заметного промедления. Несколько человек вышли через заднюю дверь и вернулись, зашнуровывая брюки. Наступила короткая пауза, когда все снова уселись вокруг огня. Потом Скотти сглотнул, нахмурился и сказал воинственно: — Хорошо, а как насчет Подменышей?

— Простите? Глаза путешественника дружелюбно смотрели поверх края кружки, но в них не было понимания.

— Да ладно вам! — сказал местный житель, краснея от смущения. — Вы же знаете о Подменышах, все знают. Их создал Взрыв. Раньше они были людьми, а теперь они светятся, синим цветом, меняют форму и ходят, как скелеты, одни кости! Скотти опустил глаза и, молча, отхлебнул пива. Наконец он повторил: — Все знают.

Мягко, будто это предположение не показалось ему таким же абсурдным, как всем остальным в комнате, Смит сказал: — Я видел некоторые Зоны Удара… Кажется, я уже говорил это. Там ничего нет, дружище. Разрушение тотально, все там разрушено. Вряд ли что-то было создано Взрывом.

— Взрыв все изменил, тут мы все согласны, — неожиданно сказал Картер. Глаза обратились к полицейскому, сидевшему в углу у камина. — Случайное изменение, — продолжал размышлять вслух Картер. — В общем, это означает разрушение, да. Но в бомбах было много энергии, и было очень много бомб. Так много энергии, что… кто знает, что они могли бы сделать?

Смит посмотрел на полицейского, подняв брови. Он снова кивнул. — Энергия, да. Но вероятность того, что изменения, клетка за клеткой, атом за атомом, будут… не разрушительны… Это миллиард против одного, Мистер Картер.

— Ну, в книгах говорится, что до взрыва в мире жили миллиарды людей, — сказал полицейский, растопырив пальцы левой руки ладонью вверх.

Покрытая шрамами левая рука путешественника была зеркальным отражением руки полицейского. — Это огромный мир, — сказал он, — как вы, должно быть, знаете. И я, конечно, знаю. Он выпил, снова улыбнулся и сказал: — Похоже, вы знакомы с бомбами, дружище. Во время своих путешествий я слышал разговоры о том, что в здешних горах есть запас бомб. Вы знаете эту историю?

Картер посмотрел на Смита с выражением, которое было ужасно в его неподвижности. — Моделл, — сказал он в наступившей тишине, — пора подбросить в огонь еще одно полено. Он сделал паузу, и трактирщик поспешил выполнить приказ. — И самое время, — продолжал полицейский, — поговорить о чем-нибудь другом, кроме Взрыва. Например, какую дичь вы находите в Жарких Землях?

— Ну, я больше ловлю, чем попадаю пращой по голове, — непринужденно начал Смит, и комната немного расслабилась.

Они разговаривали и пили до поздней ночи. Смит рассказывал о корявых лесах и о милях троп, проложенных не выше плеча свиньи. Местные жители отвечали рассказами о своих фермах в низовьях рек, управляемых для них наемниками, и о богатстве, которое они извлекали из доли в прибыли плавильного завода. Мало кто из них сам выполнял тяжелую и опасную работу по производству стали. Мосби был феодальным государством, но его основой была электростанция, а не земля.

Когда Картер, наконец, ушел, оставив в компании Смита и Моделла только Скотти и еще одного местного жителя, разговор стал более непринужденным. — Они плывут сюда, в Мосби, вверх по реке и вниз по течению, — прохрипел, наконец, Скотти. — Ты первый пересек горы, парень, и я расскажу об этом всему миру. Мы заставляем их работать в поле или на плавильне, или они работают на баржах вместо нас. Но они не Мосби, они не из Ассамблеи. Это у нас есть власть, то есть у Шефа и Полиции. Мы сохраняем Истинность и…

Моделл коснулся подбородка Скотти, заставляя его замолчать. Удивление Скотти переросло в пробудившийся страх. — Хватит с тебя на сегодня, старик, — сказал трактирщик. — Пук, и тебе тоже. Время для вас обоих, чтобы добраться домой, и для меня, чтобы добраться до постели.

— И мне, — согласился Смит. Моделл уже достал одеяла и развернул боковую скамью, превращая ее в раскладушку.— Хотя сначала я помочусь и, скажем, прогуляюсь, чтобы успокоить голову. Если вы оставите дверь на задвижке?

Моделл мрачно кивнул. — Вы слушали этого дурака Хауса и его болтовню о девушках по всей Ассамблее. А еще у него жена и шестеро детей! Ну, не пытайся привезти сюда кого-нибудь с собой. Они должны бы знать об этом, но если кто-то не знает, это было бы хуже для вас обоих. Трактирщик задул одну лампу и направился к другой.

Смит помочился в открытую канаву позади здания, давая глазам привыкнуть к лунному свету. Затем он пошел вдоль канализации с обманчивой бесцельностью. В тени ближайшего к ручью дома он остановился, наблюдая за дремлющими стражниками по ту сторону ущелья. Путешественник снял сапоги. Он нырнул в канаву и, воспользовавшись ее прикрытием, сполз на берег ручья.

Скала была крутая, но известняковая и выветренная настолько, что за нее могли ухватиться натренированные пальцы Смита. Плавно, но без спешки, путешественник проскользнул под линией видимости охранников у электростанции. Дойдя до эстакады моста, он снова остановился, старательно переводя дыхание. Его руки исследовали ближайшее из распиленных вручную дубовых бревен. Он проследил его от того места, где оно стыковалось со скалой и до того места, где оно пересекало другую балку на полпути к продольным балкам. Смит вскочил на эстакаду и начал преодолевать ущелье, как муравей в зарослях густой травы.

Все звуки, которые мог издавать путешественник, были скрыты шумом воды. Ее грохот внизу отдавался эхом на фоне, который было нелегко перекрыть разговором. Это само по себе представляло опасность для Смита, когда он добрался до дальнего конца моста и прислушался бы к разговору охранников, прежде чем продолжить путь. Осторожно, поскольку большая часть брызг падала на камни с этой стороны ущелья, Смит повернул налево, к западному углу здания. Стена там была возведена почти до самого края ущелья. Одежда Смита соответствовала цвету мокрого камня, так что его очертания были, по крайней мере, размыты для потенциального наблюдателя из деревни; но отсутствие бдительности со стороны охранников было его настоящей защитой.

Смит поднял голову. Оба стражника кивали носами в своих креслах, арбалеты были прислонены к дверным косякам рядом с ними. Путешественник легко вскочил на ноги. Еще шаг, и он уже прижимался к западной стене электростанции, скрывавшей его от посторонних глаз. Камень гудел.

Здание было таким же массивным, что видел Смит, как все созданное после Взрыва. Стены были сухой кладки, используя естественные слои известняка и их двухфутовую толщину, чтобы достичь адекватного уплотнения без раствора. Их выветрившиеся швы позволили силе и выносливости Смита легко взобраться на пятнадцать футов глухой стены к освещенным щелям прямо под крышей. Внутри все было так, как и ожидал путешественник, так же, как он видел это раньше здесь и там по всему миру.

Шесть огромных электромоторов располагались ниже него. Они использовались как генераторы, приводимые в движение сложной конструкцией из валов и широких кожаных ремней. Только один из них вращался в этот момент. Когда плавильщики работали на полную мощность и по очереди требовали максимальной производительности завода, в помещении царил настоящий бедлам из машин и их обслуживающего персонала. Теперь достаточно было одного мужчины и одной женщины, едва ли менее сонных, чем стражники снаружи. Свет керосиновых фонарей, освещавших комнату, возможно, и преувеличивал бледность слуг, но они определенно видели меньше солнца, чем жители деревни по ту сторону ручья. Трудно было поверить, что управление этим оборудованием оставлено рабам, но маловероятно, что свободные люди, знающие, что они должны делать, захотят войти в это помещение внизу.

В центре северной стены, прислоненной к породе в естественном состоянии, на склоне горы, находился реактор.

Его происхождение было очевидно, поскольку черные корпуса термоядерных бомб были расположены вдоль разделительной стены на востоке. Смит, высунув голову в узкое окошко, облизнул губы, увидев бомбы. Они больше не были оружием; плутоний их делящихся ядер распался сверх способности сформировать критическую массу при уплотнении. Но эти ядра, взятые из коконов гидрида лития и внутренних ванн дейтерия, все еще могли питать реактор.

Он представлял собой уродливую массу каменных блоков, над которой возвышалась похожая на богомола вышка. Пар из реактора приводил в движение поршни грубого парового двигателя. В отличие от электродвигателей, изготовленных до Взрыва, паровой двигатель был изготовлен для его нынешнего назначения. Он был неэффективен, так как пропускал пар через швы и веревочные прокладки. Но энергия для создания пара из воды была практически неисчерпаема в требуемом здесь масштабе.

Производственный навык, а не теоретические знания часто были тормозом человеческого прогресса: да Винчи мог спроектировать работоспособный самолет, но никто в течение четырехсот лет не мог построить двигатель, чтобы привести его в движение. Ядерная энергетическая технология была настолько проста, учитывая рафинированное топливо и необходимых людей, чтобы работать на ней, что век, который не мог производить бездымный порох, тем не менее, мог построить станцию деления ядер. Все, что для этого потребовалось: это склад оружия и пара техников из Окриджа, отдыхавших в горах во время Взрыва.

Это было именно то, что Смит пришел узнать.

В ночи раздался новый звук. Несколько десятков человек с глухим стуком шли по мосту к электростанции. Смит опустил голову под подоконник. Как только он это сделал, на крыше свирепо завыла сирена. Зная, что если его увидят, то вниз ему не выбраться, путник скользнул вбок и начал карабкаться вверх между двумя окнами. Когда его пальцы коснулись края шифера, снизу донесся голос: — Он там!

Смит собрался с силами, чтобы взобраться на пологую крышу и что-то стукнуло его по костяшкам пальцев. Он поднял голову. На него смотрело дуло М16 Картера. Полицейский улыбнулся, глядя поверх прицела. — Я видел, как что-то заблокировало одно из окон станции, — сказал местный житель. — Подумал, что ради этого стоит разбудить стражу. А теперь, «друг», спускайся потихоньку туда, где ждут люди, иначе мы с ребятами не дождемся церемонии.

Лица двух охранников, стоявших по бокам от Картера, были напряжены, как их взведенные арбалеты. Смит печально покачал головой и спустился к ожидавшим его наручникам.

Сирена издала три протяжных воя, когда охранники повели Смита обратно через мост. Горожане, предупрежденные первым сигналом, начали выходить из своих домов; мужчины были вооружены, женщины мрачны, как серая сталь. Они направлялись к закрытой платформе, расположенной по длинной оси Ассамблеи в стороне от моста. Никто из горожан, казалось, не хотел быть первым, кто достигнет общей цели. Они брели парами и тройками, отворачиваясь, когда Смит и его охранники проходили мимо них.

К тому времени, как Смит добрался до алтаря, Шеф полиции и остальные полицейские уже торопливо поднялись по ступенькам. Затрепетали веревки, когда парусиновая крыша была собрана внутри завесы из щитов, установленных на основании из каменных блоков. Что-то механическое замурлыкало и замерло. Вокруг линии электропередачи, протянутой к платформе, вдоль ряда низких столбов на западном краю Ассамблеи зашипели искры.

— Давай, поднимайся — сказал Картер, улыбаясь. Он подтянул Смита за наручники к ступенькам. Стражники заняли позицию у основания алтаря, лицом к Ассамблее. Несмотря на вой сирен, не было никаких признаков жизни или движения со стороны плавильни и связанных с ней зданий. Их глухие стены были не более чем физическим напоминанием о той власти, которую фригольдеры Мосби держали над умами и жизнями тех, кто работает в их деревне. Сегодняшнее дело не было делом работников барж или заводского рабочего.

Смит поднялся по ступенькам. Двое полицейских встретили его, держа свои винтовки за пистолетные рукоятки, будто винтовки все еще были функциональным оружием. Что ж, возможно, так оно и было.

В этом месте были и другие невероятные вещи…

Лунный свет затеняли непрочные стены. Это давало лишь намеки на закрытое пространство: полицейские в рваных мундирах; два больших вертикальных цилиндра, один из которых был установлен несколько выше другого; и в передней части платформы деревянная колода высотой с колено человека.

— Сюда, — пробормотал один из полицейских, направляя путешественника к колоде за его шею. Никакой силы не требовалось; Смит был послушен, как младенец у материнской груди. Картер быстро перестегнул правое запястье Смита к скобе, специально вделанной в пол. — Если бы ты не знал слишком много, — непринужденно сказал полицейский, — мы бы позволили тебе провести остаток жизни на заводе. Но кто-то, кто путешествовал так же, как и ты, видел то, что видел ты… мы, же не хотим приковывать тебя как Самсона, цепями в храме, чтобы ты мог обрушить это на нас, а?

— Привяжите его, и мы покончим с этим, — прорычал Шеф.

Картер снял наручники и привязал левое запястье Смита к другой скобе. — Это была хорошая идея, когда здесь рубили мутиков каждую неделю, — сказал он. — Это хорошая идея и сейчас. Церемония напомнит нам всем, что мы против всего мира и все мы вместе. Если не возражаешь, я возьму топор.

Смит, стоявший лицом к деревянным панелям, не мог видеть происходящего. Воздух облизнул его шею и щеку, когда что-то переходило из рук в руки между двумя мужчинами. — Опустите стены, — приказал Шеф. — И включите свет.

Штыри, скреплявшие углы щитов, выскользнули наружу. Панели по дуге опустились одновременно в потоке воздуха и коллективном вздохе Ассамблеи. Под платформой проснулось урчание электрического мотора, усиливающееся и становящееся свистящим в отсутствие конкурирующих звуков. Застонал натянутый приводной ремень; затем стон потонул во внезапном треске, и белый свет, словно ужас, заиграл на обращенных к нему лицах.

Смит повернул голову. Полицейские выстроились в ряд по всей ширине платформы. Картер, стоявший посередине, сжимал рукоять пожарного топора. Его верхняя часть все еще была покрыта пятнами красной краски. Он ухмыльнулся путешественнику. Позади правителей деревни сверкнула еще одна вспышка молнии между головками статического генератора — полированными корпусами пары термоядерных бомб. Никакие предметы не могли бы быть более подходящим символом власти Мосби. Генератор Ван де Граафа представлял собой грубый, но эффективный способ преобразования электричества в свет. Его двигатель постоянного тока протягивал диэлектрическую ленту, из которой электроны соединялись в одном корпусе бомбы.

Статические разряды на заземленный корпус были тем более впечатляющими, что они были прерывистыми.

— У вас еще есть шанс спастись, если вы меня отпустите, — сказал Смит, перекрикивая рвущиеся дуги разрядов. — Нет более страшного наказания для людей, которые снова используют атомную энергию, но у вас еще есть время избежать этого!

Улыбка Картера стала шире, его зубы блеснули в отраженном свете. — Мы посвящаем эту жертву силе, которая хранит нас всех! — проревел он и он поднял свой топор.

— Ты дурак, — тихо сказал путешественник. Он не пытался соскользнуть с колоды, даже когда увидел, как несколько разрядов прошили острие опускающегося топора. Целеустремленная сталь попала прямо в него, пронзив плоть, как осколок льда. Его позвоночник хрустнул в ушах громче, чем глухой стук лезвия о дерево. Топорное острие дрогнуло, отделяя шею путешественника от тела лишь на ширину пальца. Он моргнул, глядя на Картера.

Полицейский высвободил клинок топора. Статические разряды шипели позади него с интервалом в три секунды. Когда сталь отошла, Смит почувствовал теплую линию в месте удара, и его измененная Взрывом плоть снова соединилась вместе.

Все еще стоя на коленях, Подменыш повернулся к толпе. — Люди! — закричал он. — Чего бы это ни стоило людям сегодня, завтра люди должны знать, что ядерная энергия — это смерть! Ядерная энергия сделала этот мир таким, какой он есть. Ядерная энергия — это единственное зло, которое нельзя терпеть, никогда больше! Ради Человека, ради всего мира…

Вскрикнув, Картер обрушил топор на висок путешественника. Лезвие вонзилось в черенок. Смит поднял правую руку и оторвал скобу от пола. Он схватил колоду, и она раскололась, когда он вытащил топор из того места, где он застрял в его кости. Подменыш встал, его голова слилась воедино, как воск в форме. Его левое запястье восстановилось, когда хлыст из сыромятной кожи прорезал его.

Искры, похожие на осколки солнечного света, пробивались сквозь высокие окна электростанции. Поток света погас. Сирена завывала все выше и выше. Мотор генератора Ван де Граафа тоже набирал скорость, и ток, который приводил его в движение, больше не контролировался. Электрические дуги представляли собой сплошную белую простыню между корпусами бомб. Кто-то — две фигуры — прошли по мосту от электростанции. Их освещало голубое сияние, исходившее из задней части здания.

— Бегите! — воскликнул Смит, поднимая к толпе покрытую шрамами руку, которую он поднял два столетия назад, когда взорвалась бомба мощностью в сто мегатонн.— Бегите от этой мерзости, пока она не поглотила вас, — как она, несомненно, сделает, как это было с миром до этого!

Картер снова закричал и ударил прикладом винтовки, сбросив Подменыша с платформы. Смит поднялся на ноги. Охранники попятились от него, широко раскрыв глаза, их взведенные арбалеты были подняты как талисманы, а не как угрожающее оружие.

Две фигуры на мосту сбросили плащи. Плещущиеся дуги играли на половине лица и торса Козински, который был голой костью. Обнаженные органы пульсировали внутри, и его единственный глаз метался, как черный драгоценный камень. Взрыв иногда сохранял, а иногда разрушал; на этот раз он сделал и то и другое почти в равной степени.

Ссу-ма выделялась и без искусственной молнии. У нее была такая же стройная, красивая фигура, как и у той девушки, которой она была в ту ночь, когда смотрела в небо над Лоп Нором и видела, как три часа назад забрезжил рассвет. Теперь эта фигура сияла, синим светом, даже ярче, чем распространяющийся огонь, который пожиралстену электростанции позади нее.

Толпа рассеивалась по домам и к реке. Никто не приближался к платформе, кроме двух Подменышей, идущих к своему товарищу.

Шеф вытащил револьвер и щелкнул им три раза, четыре, и с пятой попытки оранжевая вспышка и глухой выстрел раздались в воздухе. Пятеро полицейских нажимали на спусковые крючки своих автоматов и дергали затворы, чтобы выбросить на платформу отказавшие патроны. Но старые автоматы еще могли стрелять. Выстрелы хлестали и рвали ночь короткими очередями, которые стучали по плоти Подменышей, как капли дождя по густой пыли. И все же они шли, направляясь к Смиту и платформе.

Невероятно, но противотанковая ракета воспламенилась, когда шестой полицейский дернул ее вытяжной шнур. В полном неведении он прижал трубу к плечу, как приклад обычного оружия. Обратное пламя выжгло руку и грудь мужчины, превратившись в жуткое подобие увечья Козински. Ракета завертелась штопором, но случайно ударила в грудь Ссу-ма. Красная вспышка на мгновение накрыла собственное свечение Подменыша. Ее тело разбрызгалось, как мякоть грейпфрута, попавшего под удар молотка. Одновременно передняя стенка электростанции разлетелась на куски, задувая дуги, бешено пляшущие между корпусами бомб.

Затем, заметные во внезапно наступившей темноте, кусочки светящейся протоплазмы Ссу-ма начали сближаться, как капли ртути, скользящие по ложечке. Ее голова не была повреждена. Ожидающие глаза улыбались, глядя на платформу.

Только Картер все еще стоял перед корпусами бомб. Он сунул в рот дуло М16 и пытался выстрелить из него вытянутым пальцем. Патрон дал осечку.

Электростанция снова взорвалась, выплеснув поток лавы, который разрыхлил склон холма под ней и опрыскал деревню. Дерево и ткань начали гореть в бледной имитации того, что происходило за ручьем. В процессе шлакообразования реактор плавил скалу и корпуса оставшихся бомб. Плутоний раскалился добела благодаря собственным внутренним реакциям, но он был слишком разрежен, чтобы вызвать еще один взрыв. Ручей взревел и закипел, когда в него хлынул дождь из камней и металла. Пар, который был шлейфом над электростанцией, теперь был саваном, окутывающим горящую деревню.

— Я еще не вызывал вас, — сказал Смит, перекрикивая шум и сжимая руку Козински своей левой рукой. Он протянул правую руку улыбающейся Ссу-ма.

— Мы слышали сирену, — сказал древний русич, и его голос прозвучал странно для рта, который был наполовину костяным. Это была половина, которая была отвернута от Удара, который испарил его пехотную роту, как он однажды объяснил.

— Мы все можем сказать, что они не жгли уголь, не так ли?— добавила Ссу-ма.

Трое путников начали ощупью пробираться сквозь ночь, сквозь дым и крики. — Я не думаю, что мы когда-либо проверяли, работает ли еще завод в Окони, — сказал Смит. — Самое время посмотреть.

Козински пожал плечами.— Нам надо как-нибудь вернуться в Англию. Прошло слишком много времени с тех пор, как мы были там.

— Нет, для этого еще есть время, — возразил Смит. — Никто там не будет строить атомную станцию, пока есть хоть один человек, который расскажет, что мы сделали, когда нашли ту, что в Хэруэлл.

Пара горящих зданий освещала им путь, очищая воздух от гневного восходящего потока. Козински прищурился, затем протянул руку, чтобы остановить Ссу-ма. — Твое родимое пятно, — сказал он, указывая на звездообразное пятно под левой грудью девушки. — Раньше оно было с правой стороны.

— Она пожала плечами. — Это только ракета, я полагаю.

Козински нахмурился. — Неужели ты не понимаешь? Если мы вообще сможем измениться, то когда-нибудь умрем.

— Конечно, — кивнул Смит. — У меня есть несколько белых волосков на висках. Мои волосы были сплошного каштанового цвета… когда я уехал в Нью-Йорк.

— Мы будем жить столько, сколько понадобится миру, — тихо сказала Ссу-ма, касаясь каждого из мужчин и направляя их к тропе, ведущей обратно через горы. Пар и ночь окутали их и приглушили. Сквозь них донесся ее голос: — В конце концов, какие люди были бы на свете, если бы не было таких, как мы?

И все трое произнесли последнюю строчку шутки, их голоса были полны припоминаемого юмора: — Людей, подобных нам!