11-я поправка Уэша [Игорь Юрьевич Маранин] (fb2) читать онлайн

Игорь Маранин 11-я поправка Уэша

6

Ботинки безнадежно промокли и жалобно хлюпали на каждом шагу. Небо над городом постепенно темнело, и брызги апельсинового заката отражались в осенних лужах.

«Хлюп… хлюп…» — жаловались промокшие ботинки.

«Шмыг… шмыг…» — простужено вторил им нос.

Выскочив на перекрёсток, Булька растерянно остановилась: куда двигаться дальше? Вместо парящего перехода над плотным транспортным потоком проносились мигающие разноцветными огоньками почтовые контейнеры. Их движение казалось хаотичным, словно рой гигантских насекомых висел над улицей. «Волшебный шар» указывал ей перейти на другую сторону, но сделать это оказалось невозможно, и Булька захлюпала ботинками вдоль длинного бледно-жёлтого здания, состоявшего из множества одинаковых сот с зеркальными окнами. В их равнодушных глянцевых стеклах отразилась девочка лет восьми, одетая в умный детский чехол — поношенный комбинезон со встроенной камерой слежения, меняющий форму и цвет в зависимости от посторонних взглядов. Девочка держала в руках «Волшебный шар» — игрушку-конструктор с разноцветными маленькими ячейками, из которых можно было собирать объёмные рисунки. Кроме неё, на улице почти никого не было: город давно разучился передвигаться пешком. Разве что механические уборщики, собиравшие выброшенные из проезжающих машин одноразовые стаканчики, мятые салфетки и прочий мусор, отъезжали в сторону, уступая дорогу.

Некоторые соты длинного здания были пусты, зияя некрашеными стенами и напоминая дырки от вырванных зубов. Благодаря им Булька и вспомнила этот дом! Ластик (её двенадцатилетний брат) рассказывал о гостинице для соттеров — людей, путешествующих в собственных комнатах. По воздуху их переносят пузатые шары-дирижабли, затем эвакуаторы — машины с длинными широкими фалдами за кабиной, везут их в специальные гостиницы, где с помощью кранов и автоматических лебёдок комната-блок вставляется в свободную ячейку. А обитатель её в это время пьёт травяной чай, смотрит кино или спит на удобной мягкой кровати. В других городах, говорил Ластик, таких гостиниц навалом, а в Последнем городе пока только одна.

«Хорошо быть богатым», — вздохнула про себя Булька.

«Хлюп… хлюп…» — насмешливо отозвались рваные ботинки.

В этот момент камера слежения на комбинезоне заметила слежку, и комбез-хамелеон немедленно «вылинял» под цвет гостиничным стен. Девочка настороженно оглянулась: одна из машин, вырулив на служебную полосу, медленно ползла за ней вдоль тротуара. Это был неприметный автомобиль, работавший на смеси сжатого воздуха — бесшумный и не имевший стекол, так что разглядеть, кто находился внутри, оказалось невозможно. Булька зябко передёрнула плечиками, ускорила шаг и засунула «Волшебный шар» в комбез, вытащив вместо него карманный ослепитель.

1

— Почему наш город называют Последним? — спросил у деда Ластик.

Они недавно вернулись из заброшенного парка, где добывали сок подобно древним людям, подрезая деревья острым ножом. У деда были длинные до плеч волосы с заметной сединой, большие зелёные глаза и морщинки вокруг губ. Во дворе он развел настоящий огонь и сварил на нём из сока сладкий сироп. Хватило не только им двоим, но и отцу с сестрёнкой.

— В мире ведь полным-полно городов, — пояснил свой вопрос мальчишка и снисходительно добавил: — Если верить географическим картам.

Поход в парк ему понравился, но Ластик не жаловал пешие прогулки. Он был весь в отца в отличие от сорвиголовы Бульки, любившей пространства больше, чем помещения.

— А сам-то как думаешь? — отозвался дед, чистя лезвие складного ножа старой зубной щёткой. В молодости он участвовал в подпольных боях без правил, пока ему не сломали перегородку в носу. В обычной жизни это не мешало, но без нормального дыхания на ринге делать нечего и он отправился путешествовать. Годы скитаний обучили бывшего бойца многим забытым умениям, которые похоронила всеобщая роботизация городской жизни. В огромных дедовых кулачищах зубная щетка казалась иголкой.

— Это последний город страны, если ехать на восток, — предположил Ластик. — Дальше только Непригодные земли с мелкими деревушками, куда даже почту не доставляют.

Он задрал голову и проводил взглядом одну из посылок, пролетевшую над их головами. Почтовый контейнер завис у соседнего двора, сверяясь с данными навигатора. Раздался тонкий оповещающий писк, затем лёгкое жужжание, нижняя створка контейнера открылась и объёмистый свёрток с небольшим одноразовым парашютиком вывалился наружу.

— Опять в мусорный бак, — хихикнул Ластик.

Через минуту из своего дома выскочил взлохмаченный разъярённый сосед.

— Грёбаная контора! — орал он. — Второй год обещают данные навигации исправить. Я им иск вчиню! Прямо в задницу!! Уроды!

В ответ над его головой снова раздалось жужжание, створка почтового доставщика захлопнулась, и контейнер отправился в обратный путь.

— У людей не осталось стимулов создавать новые города, — подсказал Ластику отец. — Раньше их строили для защиты, торговли или производства. А теперь всё делают роботы… Наш город — последний, созданный людьми.

— И последнее место, где я хотел бы жить, — проворчал дед. — Что с твоим домашним принтером? Хотел пацану новые штаны распечатать, но эта безмозглая коробка меня не слушает.

— Срок лицензии вышел… — вздохнул отец.

Больше всего Ластик боялся, что мужчины опять сцепятся между собой: в последнее время у них то и дело возникали ссоры. Отец не хотел продавать дом и уезжать из города. Дед настаивал. Иногда казалось, они вовсе и не родственники — настолько разными были эти двое. У одного — грубоватый сленг, скупая основательность в движений, вечно занятые работой руки и готовность рисковать, идя напролом. У второго — чистая речь, неуклюжая угловатость жестов, вечно занятая размышлениями голова и предельная осторожность в решениях.

— Ничего, я в старых похожу, — торопливо произнёс Ластик, умоляюще глядя на деда. — Им же сносу нет, сам говорил!

Тот взглянул на внука и чуть слышно хмыкнул. Но спорить не стал, не желая расстраивать мальчишку.

3

Одеты они были в безликие силовые куртки, отчего выглядели как братья: одинаково широкоплечие, угрюмые, коренастые, с толстыми шеями и бритыми черепами. У одного были усы — почти седые, грубые, мужицкие. У другого — опалённая бровь над левым глазом.

— Фама Стегг? — поинтересовался Усатый, взглянув на наручный браслет, как в старинных фильмах герои смотрели на часы.

— Гони деньги, Фама! — просипел из-за его плеча Однобровый простуженным басом. Толстыми пальцами он сжимал банку «Опохмелина», уже наполовину пустую.

Вышедший на крыльцо отец нервно посмотрел на гостей и торопливо прикрыл за собой дверь, оставляя Ластика в доме.

— Кто вы такие?

— Коллекторское агентство «Радость встречи», — представился Усатый. — Кредитор передал нам право на взыскание с вас долга по закладной земли.

— Хана тебе пришла, Фама, — вклинился Однобровый, шумно отхлёбывая из банки. — Смекаешь, босота? Работы нет, бабла нет, долгов куча. Нам таких в городе не надо.

На его бритой голове и волосатых руках вспыхивали и гасли наколки: черепа, кости, клыкастые уродливые морды неведомых тварей вперемешку с матерным граффити и пылающими в огне пожаров зданиями. Казалось, он пылал изнутри подобно некоему адскому созданию. Из окна Ластик видел, как напрягся отец, но голос у него остался спокойным.

— Попрошу предъявить документы, — потребовал он. — И пусть ваш спутник прекратит мне угрожать.

— Это ознакомительный визит, — вежливо ответил Усатый. — Вам следует погасить долг в течение десяти календарных дней.

— Слышь, Фама, я те по-простому заясню, — его спутник допил «Опохмелин», шумно отрыгнул и, смяв банку, бросил её под ноги отцу. — Гаси долг либо катись на помойку. А то некоторые продолжают гондоны штопать, пока с их детьми что-нибудь не случится. На наркоту подсаживаются, например.

Он похлопал по карманам куртки и вытащил голографическую шутиху — разноцветную пластиковую трубку с тонким шнурком. Держа одной рукой за корпус, другой громила дёрнул шнурок, и в тот же момент последовала ослепительная вспышка, после которой во дворе появилось полупрозрачное светящееся изображение — девчонка, похожая на их маленькую Бульку, истерически хохотала, находясь под кайфом.

— Я иду в полицию, — внезапно севшим голосом произнёс отец. — Напишу заявление об угрозе жизни и здоровью моей семьи со стороны…как вас там?… агентства «Радость встречи».

— Заявите на нас? — удивился Усатый, издевательски глядя на хозяина дома. — Я вам не угрожал. Если вы про своего гостя, — он кивнул на спутника, — то я с ним незнаком. Более того, в нашем агентстве он не числится. До свидания, Фама Стегг! Рад был с вами познакомиться и, надеюсь, радость нашей встречи была взаимной.

— Сколько твоей девчонке, девять? — осведомился, пылая наколками, Однобровый. — Жалко её, ничего в жизни и не видела ещё.

В следующий момент отец резко выбросил свой чахлый кулак, стремясь угодить говорившему в зубы. Но тот был начеку. Лениво, безо всякой суеты, выставил навстречу ладонь, а другой рукой резко, со знанием дела, заехал должнику в бок, отчего тот согнулся и осел на крыльцо, жадно хватая ртом воздух. Ластик выскочил из дома и бросился к отцу.

— Всё нор… нормально, — держась за бок двумя руками, успокоил его Фама.

Во дворе продолжала хохотать голографическая наркоманка. Она успокоилась только через полчаса, напугав и взбудоражив всех соседей.

4

Сенатор Уэш смотрел с экрана так, словно находился тут же, рядом со своим зрителем, а не в Зелёном Доме, где заседал избранный городской Совет. Это был фирменный взгляд Уэша, проникновенный и убедительный.

— Добрый вечер, господин Председательствующий! — начал он. — Добрый вечер, господа сенаторы! Сегодня исполняется ровно тридцать лет со дня исторического заседания, на котором были приняты Седьмая и Восьмая поправки к Закону о Всеобщем избирательном праве. Благодаря этому решению жители Города получили возможность свободно распоряжаться правом избирать Совет, а через этот представительный орган — и Городского голову. Мне посчастливилось принимать участие в том самом заседании, и я отчетливо помню как трудно, «с боем» проходило принятие поправок. Сейчас мы можем с огромным удовлетворением заявить, что это смелое решение полностью оправдало себя. Что толку иметь право избирать, если ты не можешь его продать, подарить, завещать, заложить — иначе говоря, полностью владеть им и свободно распоряжаться? Знаменитая «Седьмая» устранила этот нелепый недостаток, очистила закон от замшелых, давно отживших своё древних догм, а Восьмая — понизила избирательный возраст граждан с 14 до 11 лет.

После визита коллекторов прошло двое суток, и Фима не нашёл ничего лучшего, как отправиться в бар после второй бессонной ночи размышлений. Пил он мало. Просто сидел за стаканом виски и ни о чем не думал. Но трансляция из Зелёного дома вывела его из этого странного оцепенения. Бармен тоже заинтересовался и прибавил громкость.

— К сожалению, и сегодня находятся отдельные граждане, желающие вернуться к прежним порядкам, — продолжал свою речь сенатор. — Эти уравнители говорят нам: свободный рынок голосов лишает права избирать бедных и позволяет богатым иметь сотни и даже тысячи голосов. Позвольте! Бедных никто ничего не лишает. Право избирать предоставлено каждому гражданину, достигшему одиннадцатилетнего возраста. Мы ничего не отбираем у человека — наоборот, мы даем ему свободу распоряжаться не только собственным имуществом, но и собственными правами! Священная частность собственность не должна ограничиваться только кастрюлями и личным автомобилем. Каждый имеет полное право не только иметь что-либо, но и продать это что-либо. Либо купить у другого. Может быть, господа уравнители хотят всех одеть в одинаковые штаны и поселить в одинаковых домах? Может, они желают ввести для горожан универсальные завтраки, обеды и ужины? А, может, они планируют «усреднить» человека с помощью новейших достижений науки? Зачем нам умные, правда? Давайте сделаем всех одинаковыми по уму!

Разговоры в баре смолкли, люди прислушивались к трансляции — не только у Фимы были непосильные долги. Население Последнего города стремительно расслаивалось: немногие богатели, а остальные нищали. Избирательные права (своё и сына) Ефим давно продал, но тоже внимательно слушал оратора.

— За тридцать лет, прошедших с исторического заседания Сената, — рубил на трибуне рукою воздух Уэш, — Седьмая поправка дала мощный толчок развитию экономики. Достаточно взять в руки любой статистический сборник, чтобы убедиться в этом лично. Финансовые рынки обогатились новыми инструментами: избирательное право теперь можно страховать, под него можно взять в банке кредит, его можно заложить, в конце концов! У всех бывают трудные времена, знаете ли. И Город в лице его лучших представителей, избранных народом, всегда готов протянуть руку помощи нуждающимся. У тебя ничего нет от рождения? Тебя, не подумав, зачали и родили в лачуге безответственные папа и мама — не бойся, Город окажет тебе поддержку! Он дарует тебе право избирать, и если у тебя ничего не было — теперь у тебя есть твоя первая частная собственность. Совет, а не господа уравнители! Они, наоборот, хотят тебя обобрать. Обобрать тысячи человек, лишить их имущества и даже работы. Например, в городской экономике работает множество частных фирм, специализирующихся на финансовых операциях с избирательными правами. Давайте вместе с их работниками (а это сотни рабочих мест!) спросим у господ уравнителей, они готовы выгнать людей на улицу, оставив их без работы? Уважаемый Совет! Граждане Последнего города! Наша цель — новые возможности и новые права! Наша цель — расширение поля гражданских свобод. Сегодня мною и моими товарищами выносятся на голосование Девятая и Десятая поправки к Закону об избирательном праве, предусматривающие понижение избирательного возраста с 11 до 8 лет и введении так называемого «избирательного предела». Как известно, сейчас избирательное право ликвидируется в случае смерти (иногда внезапной) первичного владельца. Мы предлагаем ввести нормативное время действия голоса избирателя — 100 лет и передавать его по наследству. Таким образом, мы не только решим названные мной проблемы, но и упорядочим всю экономическую систему в области избирательного права. Да здравствует свобода, господа! Да здравствует наш Город!

Вместе с частью Совета паб взорвался бурными аплодисментами.

— Браво, Уэш! — радостно плясал у стены с кружкой пива какой-то толстяк, обливаясь сам и обливая своих соседей. — Мои близняшки теперь богачи! Я выкуплю грузовик и смогу возить товар в Непригодные земли. Как в старые добрые времена!

— Я за него голосовал! — доказывал за соседним столиком пропойца с синим, как слива носом. — Всегда только за него!

— Да ты свой голос давно пропил! — кричал ему.

— Я деньги пропил, — горячился тот, — А голос я Уэшу продал — значит, за него и голосовал!

Впервые за несколько дней Фама радостно улыбнулся: завтра он продаст избирательное право Бульки и выкупит закладную на землю.

2

Самая страшная беда в Последнем городе — угодить в больницу. Лучше быть серийным убийцей, чем больным: убийц бесплатно лечат в тюрьме и кормят за счёт общества. Им гарантирована работа. Они могут голосовать на выборах в Городской Совет. А если ты честен, но беден — ты никому не нужен.

— Если бы деньги на содержание убийц, — сказал в тот день дед, — отдали на лечение больных, было бы лучше и тем, и другим.

Ластик уже неделю лежал на больничной кровати, укрытый обычным одеялом (медицинское вышло из строя), пил много воды и почти не разговаривал. Они и раньше болели с сестрой — то простудой, то ветрянкой, то сыпью (дед называл её аллергией), но тогда никто из взрослых сильно не переживал по этому поводу.

— Марш в кровать! — говорил обычно отец.

И через пару дней болезнь отступала. Теперь это была какая-то другая болезнь.

Среди ночи Ластика разбудили голоса. Отец с дедом говорили тихо, но как-то нервно, будто кричали друг на друга шепотом.

— Давай уедем отсюда! — настаивала дед.

— Он не перенесёт переход, — отвечал Фама. — Ему нужна операция.

— Так достань на неё денег!

— Где? Я живу на социальное пособие, если ты забыл.

— Продай этот чёртов дом!

— А где мы потом будем жить? Ты не думаешь дальше своего носа!

— Потом мы уедем отсюда.

— Ты помешался на этом отъезде! Нас никто не ждет. Не говоря уже о том, что…

Окончание фразы Ластик не дослушал, снова провалившись в сон.

Наутро дед исчез.

Проснувшийся Ластик жутко обиделся, решив, что тот ушёл на месяц, а то и два в Непригодные земли. Даже Булька на этот раз жутко на него разозлилась. Но их обиды длились недолго. Оказалось, что дед продал своё избирательное право и все деньги поставил в тотализаторе подпольных боёв на то, что продержится десять раундов против нынешнего чемпиона. Во втором раунде он встал после пропущенного в голову прямого удара. В четвертом дотянул до перерыва, повиснув на сопернике и перетерпев серию отчаянных ударов по корпусу. В пятом снова пропустил фирменный чемпионский удар — ногой в подбородок, вылетев за канаты. Судья уже собирался поднять руку победителю, когда на одной воле, ничего не соображая, упрямый старик вернулся на площадку. Шестой, седьмой, восьмой раунд он провёл как в тумане, но разозлившийся чемпион так и не смог уложить его на помост. В девятом дед уже ничего не видел из-за многочисленных рассечений и заливающей глаза крови. Толпа, собравшаяся в зале, ревела так, что слышно было на экранированными стенами на улице. За старика болели даже те, кто поставил деньги против. Десятый раунд превратился в простое избиение бывшего бойца, он дважды падал на пол, но снова поднимался, словно заколдованная кем-то кукла. Совершенно невероятным образом он выстоял! Пораженный судья самолично попытался отвести его в комнату отдыха, но дед его не слушался. Он не понимал, сколько раундов отстоял и, отмахиваясь, рвался обратно на ринг.

Выигранных денег всё равно не хватало, и тогда Фама заложил землю. А своего отца тайно переправил за город, в одну из деревушек Непригодных земель. После боя тому нельзя было оставаться в городе: один из боссов сильно проигрался — такие люди не прощали своего поражения.

5

Желающих продать избирательные права детей оказалось столь много, что торговый сайт Уэша едва-едва «ворочался». Сидя на тавернах и в пабах, в заложенных квартирах доходных домов, в приёмных покоях больниц и даже тюремных камерах, люди скачивали и заполняли Стандартные договоры купли-продажи. До конца Осенних Бед оставалось несколько дней — ежегодный сбор кредитной дани должен был скинуть на игральный стол времени множество новых отыгранных карт-судеб. Но в нынешнем году вместо уныния среди запутавшихся в долгах бедняков царило радостное оживление. Их спас старина Уэш! За него поднимали тосты в пабах и молились в больницах. Он бросил вызов ненавистным ростовщикам во время Осенних бед — так пусть станет самым крупным владельцем избирательных голосов Последнего города.

Булька приложила палец к монитору, громко и отчётливо произнесла «да, я согласна со всеми условиями» и, не моргая, уставилась на мигающий огонёк сканера-нотариуса. Через мгновение огонёк погас, заверив договор о продаже её избирательных прав.

— Теперь дом наш! — победно вскинул худенький кулачок вверх Ластик.

— Надо ещё выкупить закладную, — остерёг его отец.

Но оказалось, коллекторы и кредиторы объявили этот черный для них день внеочередным выходным, приостановив все операции по договорам. Горожане глухо ворчали и нетерпеливо ждали выступления Уэша на вечернем заседании Совета. Ходили слухи, что ожидается внесение Одиннадцатой поправки. Фама решил устроить детям праздник, заказав сладости, фрукты и напитки. Через полчаса над их крыльцом завис почтовый контейнер и аккуратно упакованный заказ спустился на парашютике прямо под ноги Бульке. Радостно визжа, дети принялись распаковывать покупку. Затем Фама вытащил на улицу голографический проектор и выпустил во двор героев старых семейных записей — ещё молодого дедушку, ещё не исчезнувшую маму, совсем крошечных и забавных Ластика и Бульку и себя самого — весёлого и смеющегося. Прямого, как жердь, а не сутулившегося вопросительным знаком.

— Дедушка не вернётся? — набегавшись среди проекций, дети сидели за столом, впихивая в себя остатки торта.

— Нет, Ластик, — вздохнул отец. — Если он вернётся, его посадят в тюрьму. На всю жизнь.

— За что?

— За участие в подпольных боях и незаконную игру на тотализаторе. Все думают, что он сбежал с крупной суммой денег, и никто не знает, что мы оплатили ими твоё лечение.

— А почему оттуда нельзя вернуться?

— Это портал, сынок. Переход на другую планету и он работает (если ещё работает) только в одну сторону. За ним находится родина вашей мамы — она называла свою планету «Земля». Похожий переход был здесь, в городе, пока не начались погромы. Всех землян, и вашу маму тоже, погромщики загнали в него, а переходы разрушили. Это были плохие времена, тогда даже у хороших людей помутился рассудок. Помню, что сенатор Уэш тоже был среди погромщиков. Но позже дедушка нашёл где-то в Непригодных землях забытый всеми портал и был убеждён, что тот работает. Если бы мы потеряли свой дом, нам оставалось только отправиться вслед за ним, рискуя попасть вовсе не на Землю или вовсе никуда не попасть, а рассыпаться на атомы. Правда, дороги к порталу я не знаю. Только очень приблизительно местность, где он расположен.

Вечернее выступление Уэша собрало рекордную для города аудиторию. Он вышел к трибуне, как всегда улыбающийся и уверенный в себе.

— Четырнадцать тысяч! — вместо обычно приветствия произнёс сенатор. — Четырнадцать тысяч человек стали субъектами экономической жизни страны только за один день. Четырнадцать тысяч счастливчиков, увеличивших свои счета на крупные суммы. Благодаря новым сторонникам наша фракция в Совете преодолела рубеж в три четверти голосов и получила право самостоятельно принимать поправки к городским законам. Должен вас успокоить, господа! Мы не собираемся злоупотреблять своим правом. Более того, мы готовы слышать доводы оппозиции, и прямо сейчас я докажу вам это.

Крупным планом камера показала напряженные и недоверчивые лица противников Уэша.

— На прошлом заседании, — голос оратора стал вкрадчивым, а жесты неторопливыми, — оппозиция критиковала нас за Девятую и Десятую поправки. Наши уважаемые оппоненты риторически спрашивали нас: а если человек решил расстаться со своим правом, подавшись минутному порыву? А если он на следующий день пожалеет о своём решении? Это были совершенно разумные вопросы! Такая проблема действительно существует! И сегодня мы вносим Одиннадцатую поправку к избирательному закону — о двухнедельном моратории на использование продавцом полученных при сделке купли-продажи своих прав денег. По истечении моратория, хорошенько обдумав свой шаг, сможет расторгнуть сделку, выплатив компенсацию за нарушение экономических ожиданий партнёра. При этом считаем, что добросовестный покупатель не должен страдать от колебаний настроения своего партнера. И в эти две недели может использовать купленные голоса по своему усмотрению, за исключением их перепродажи третьим лицам.

— Это жульничество! — раздался возмущенный выкрик со скамьи оппозиции. — Вам продали голоса в надежде расплатиться по долгам. А если мы примем поправку, бедняки не смогут этого сделать.

— Сегодня не работала ни одна кредитная организация, — последовал другой выкрик. — Уэш в сговоре с ростовщиками!

— Демагогия! — тут же отреагировал Уэш. — Закон — это не единичный акт. Он принимается не ради текущего момента, а на долгие годы. И я самым решительным образом отвергаю любые голословные обвинения, а на клеветников буду подавать в суд!

Наевшись сладкого и от души повеселившись, Ластик и Булька спали, не слушая речь сенатора. Слушал Фама. Пальцы его мелко тряслись, а в горле стало сухо.

— Уэш кинул четырнадцать тысяч человек, — охрипшим голосом произнёс он вслух.

7

Если бы Булька сумела перебраться на другую сторону дороги, ей бы не пришлось бежать через заброшенный парк, где по весне дед с Ластиком добывали древесный сок. Сгустившиеся сумерки накрыли тропинки, лишь в просветах между ветвей деревьев мелькали последние отблески заката. Искусственного освещения в парке не было. Погасшие лампы по-прежнему парили в воздухе, но большая их часть была давным-давно разбита камнями — подростки, сбиваясь в стаи, похожи на саранчу, уничтожающую всё вокруг. Даже идти через парк в тёмное время суток было страшно, а уж спасаться от погони двух взрослых мужчин тем более. Булька уже сто раз пожалела, что нарушила строгий наказ отца никуда сегодня не отлучаться.

Утром Фама устроил драку в коллекторском агентстве и даже, по словам брата, кого-то избил, а затем они с Ластиком отправились к Зелёному дому на митинг возмущенных Одиннадцатой поправкой горожан. Оставшись одна, Булька заскучала и отправилась-таки на прогулку. А теперь с прыгающим в груди сердцем неслась, не разбирая дороги, по тёмному парку. Она остановилась, прислушиваясь к погоне, и умный комбинезон принял аморфную форму, напоминавшую в сумраке куст. Совсем близко, но в стороне мелькали фонарики, и их длинные лучи то скрещивались, то разбегались, словно были клинками световых мечей из фантастического фильма.

— Туда! — услышала она сиплый голос. — Девчонка рядом. Остановилась.

«Откуда они узнали, что я остановилась?» — мелькнуло в голове Бульки. Но додумывать эту мысль было некогда. Преследователи повернули в её сторону и выскочили на тропинку. Один из них был похож на демона, мерцая вспыхивающими в темноте наколками, другой держал перед собой прибор с плоским экраном.

— Вот! — крикнул он, и фонарик в его второй руке метнулся к «кусту», который изображала Булька. Скорее рефлекторно, чем осознанно, девочка вскинула ослепитель и нажала на кнопку.

Вспышка.

Вопль.

Длинная матерная фраза.

— Убей её, Кислый! — вопил мужчина с прибором. — Она меня ослепила.

Булька сорвалась с места и бросилась бежать, не разбирая куда. Она неслась, прикрыв голову руками от хлещущих мокрых веток, крепко сжимая в соединенных ладонях свой «Волшебный шар».

«Хлюп-хлюп-хлюп», — изо всех сил пищали ботинки, но не скользили — и это давало ей небольшое, но преимущество.

Демон за спиной уже дважды падал, грязно ругаясь и угрожая. Земля словно защищала девочку, но только не ветки и не корни. Один из них предательски зацепился за ногу и, раскинув руки, вытянувшись в полёте, она с разбега рухнула на землю.

— Попалась, сучка, — демон догнал её, ухватил пятерней за ставший ядовито-жёлтым комбинезон, перевернул, собираясь обрушить свободный кулак в испуганное детское личико с закрытыми от страха глазами, но вдруг странно дёрнулся и осел. За его спиной возник Фама с длинным металлическим штырём в руках.

— Папа, — всхлипнула Булька и потеряла сознание.

Когда обморок прошёл, она обнаружила себя всё в том же парке, на руках отца. Рядом возился Ластик, затягивая ремень вокруг ног окровавленного Кислого — демона-коллектора с опалённой левой бровью. Тот был жив и что-то мычал, пытаясь вытолкнуть языком самодельный кляп из собственной порванной рубахи. Его спутник извивался поблизости, также пытаясь освободиться от пут.

— Как вы меня нашли? — спросила Булька, шмыгая носом.

— Так же, как они, — ответил отец. — Отследили по уличным камерам. Последняя засняла тебя у гостиницы.

— Мы пройдём домой? — прижалась к нему Булька.

Тот вздохнул и отвел глаза.

— Дома у нас больше нет, милая.

— За нами гонится полиция, — возбужденно сообщил Ластик. — На митинге такое было! Слезоточивый газ, водомёты, солдаты… Они стреляли в нас сонными пулями! Все, кто пришёл к Зелёному дому, объявлены вне закона!

— Мы уезжаем из города, — сообщил отец. — Я разрешил соседу вынести из нашего дома всё, что успеет до прихода коллекторов. А взамен взял его старенький электромобиль. Поедем в Непригодные земли. Попросимся в какую-нибудь деревню на постой. И будем искать портал, через который ушёл дедушка.

— Шар! — вспомнила Булька. — Где мой шар?

— Вот он, — подал ей игрушку Ластик. — Держи! Будет чем играть в дороге.

Булька схватила шар и радостно воскликнула:

— Смотрите!

Её тонкие пальчики перевернули несколько ячеек, набирая комбинацию. Игрушка засветилась, и тотчас над ней возникла полупрозрачная карта местности. Где-то далеко-далеко в уголке карты пульсировал оранжевый огонёк, обозначавший портал на Землю.

— Навигатор! — удивлённо воскликнул Фама. — Где ты его взяла?

— Дедушка подарил, — напомнила Булька. — Теперь мы отправимся на мамину планету, правда?

— Правда! — ответил Фама. — Пошли к машине, пока нас не хватились.

Последний город, где права людей стали товаром, равнодушно провожал их шелестом мокрых листьев. Они шли по тёмному осеннему парку и промокшие ботинки девочки звонко хлюпали. Но теперь с надеждой…