Свой [Майк Гелприн Джи Майк] (fb2) читать постранично

Майк Гелприн, Елена Щетинина Свой

1. Вика

— Сто пять грамм, — заявила дебелая продавщица в несвежем переднике.

Я отрицательно покачала головой и упрямо повторила:

— Сто одиннадцать. Ровно.

Продавщица вновь принялась пересыпать конфеты. Скопившаяся за спиной очередь недовольно загудела. Пусть. Во всем важна точность. Конфет «Коровка» должно быть ровно сто одиннадцать грамм.

— Сто семь! — зло рявкнула продавщица, шлепнув пакетик на весы.

Я покачала головой. Нет. Подбирай дальше.

— Девушка, сколько можно? — сердито спросил сопящий мне в спину старичок со съехавшими на нос очечками. Он походил на университетского профессора: скучного, унылого, бубнящего занудную околесицу.

Я не ответила. Мне было не до старого козла — я внимательно следила за манипуляциями продавщицы.

— Сто одиннадцать! — торжествующе швырнула пакетик на весы эта сука.

Конечно, там было не сто одиннадцать. Возможно даже, и не сто десять — весы определенно были подкручены. Однако заветные цифры высветились, и я протянула полные пригоршни монет. Все рублевые и десятикопеечные. Без сдачи — во всем должна быть точность.

— Твою мать! — взвыл кто-то в середине очереди. — Она их наклянчила, что ли?

Я взяла пакетик, прикинула вес на ладони — точно, граммов сто восемь, не больше, обвесила-таки, мразюка. Можно было, конечно, затребовать контрольное взвешивание, но затеваться с этим было лень.

— Счастливо оставаться, — пожелала я очереди и шагнула в сторону.

За спиной зашуршали — видимо, «профессор» встал на мое место. Миг спустя в носу запершило от терпкой вони гнилого желудка и старческого недержания, а хриплый шепот выплюнул фразу:

— Курва ненормальная.

Меня пробило, прострелило насквозь, как бывало всякий раз, когда кто-нибудь изрыгал из себя гнойное, паскудное, говёное словцо из тех, что действовали на меня, будто вспарывающая плоть заточка или финка. Ещё чуть-чуть, и меня не станет, ускользающим сознанием поняла я. Вика исчезнет, на её месте материализуется Виталя, и тогда…

Собрав волю, я ухватила норовящее удрать Викино сознание. Удержала, а затем загнала, забила его обратно в черепную коробку. Вокруг было слишком людно.

Я попятилась, заталкивая, запихивая в себя норовящего вылезти, вырваться из меня Виталю. Вывалилась на улицу, судорожно вцепилась в пакетик, разодрала его ногтями. Хватанула конфету, «Коровка» с негромким чмоканьем разломилась пополам, и между половинками повисла тягучая, чуть поблескивающая карамель. Я отшвырнула одну половину, сунула язык в середину другой. Влажная сладость обволокла его, стеснила, связала. Я задвигала языком. Туда-сюда, взад-вперёд, как добытым Виталей членом в узкой мальчишеской попке…

Голос мерзотного старика еще стоял в моих ушах, а значит, и в Виталиных. Голос гулял, отдаваясь эхом в нашей с ним голове, но дряблое тело с обвисшей кожей, редкими седыми волосками, специфическим запахом то ли застарелой мочи, то ли нестираного белья отходило уже на второй план. Теперь мы с Виталей видели его молодым, свежим, упругим. Юный старик орал, выворачиваясь из-под нас. Скрюченные пальцы скребли землю, тело выгибалось, ягодицы ходили ходуном.

Туда-сюда, взад-вперёд — я вылизывала конфету всё быстрее, пока мальчишка, наконец, не пропал, не растворился в призрачном, морочном небытии… Вместе с ним во мне растворился Виталя.

Я выплюнула сладкие обломки. Я была одна. Опустошённая, будто оттраханная до бесчувствия.

2. Стас

Утро выдалось промозглым и слякотным. Ветер хлестал по лицу косым дождём. Чавкала под ногами бурая жижа — глина вперемешку с собачьим дерьмом. Вокруг — ни души. Отличное утрецо для тех, кто в теме.

Место тоже было отличное: пустырь на окраие спального района. Захламленный обветшалой рухлядью, изношенными протекторами, консервными банками и кое-где присыпанный битым стеклом.

Я присмотрел трещину в расколотой бетонной плите. Выудил из-за пазухи полиэтиленовый пакетик со спайсом. Запихал его между арматуринами, прикрыл промасленной ветошью, присыпал её землицей, утрамбовал. Укрыв «Самсунг» полой плаща, сделал фотку, скинул её Прыщу, стёр и потопал дальше.

Закладка была восьмой по счёту. Оставалось ещё шесть. Пара-тройка часов работы, и пара-тройка недель вольготной жизни. Прыщ был гнидой, конечно, редкостной, но не дураком и не сукой: платил он честно, иначе долго бы не прожил.

Я сделал новую закладку, забив спайс в траченую ржавчиной трубу бывшей отопительной батареи, и ещё одну у подножия мусорной кучи. Пора было убираться — до того, как на пустырь явится Прыщовая клиентура — заранее расплатившиеся за товар торчки. Людьми наркоши были, конечно, опытными. Но когда корёжит от ломки, а фотка со схороненной дозой греет душу за пазухой, потерять башку и привести на хвосте мусоров может любой. И тогда вместо пары недель сытой жизни я мог бы запросто огрести срок. Пять-шесть лет общего режима на первый раз.