Катится камень [Екатерина Годвер Ink Visitor] (fb2) читать онлайн

- Катится камень 138 Кб, 18с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Екатерина Годвер (Ink Visitor)

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Екатерина Годвер Катится камень

I

Календарь

Подари мне календарь, да попроще.
Чтобы можно было день — в самолетик,
Или в пепельнице сжечь. Вместе с прошлым,
Не читая — что там на обороте…
Я про прошлое шучу, ты не думай.
Мне бы просто вновь начать верить датам.
И чтоб сумка не казалась подсумком,
А лимон в ней — не казался гранатой.
Я не знаю, право. Память — как тетка:
Что-то скажет — и поди, разберись с ней.
Дождь весенний отбивает чечетку
По стеклу. А мне мерещатся брызги
На лице. И первый снег, неохотно
Растворявшийся в ноябрьском ливне…
Перекрестки и мосты, повороты —
Все смешалось в толчее рекурсивной.
Подари мне календарь. Можно старый.
Не на счастье. Просто так. Чтоб однажды
На полях черкнуть записку — и парой
Строк сказать тебе о чем-то неважном

Паутина

* * *
Память, застрявшая в паутине
На потолке,
Нелепо дергается, перебирает
Крыльями, лапками, фактами —
И воздух становится глиной
В руке.
* * *
Нетронутой грушей рая,
Подземным аэростатом
Клонится старая лампа
Ко сну
Письменного стола.
Ты обещал, верно,
«Всем воздам по
заслугам»?
Или, может быть, «по делам»?
* * *
Паук — всегда успевает первым.

По тропинке воспоминаний

Примерзшая дверь подъезда.
Минус пятнадцать
Секунд
От часа
За час до полуночи.
Кто-то курит на лестнице.
Здоровается. Говорит:
«С Рождеством тебя!»
Ты поднимаешься
Выше
По тропинке воспоминаний
О растаявшем снеге
С чужих подошв.
Последний
Этаж.
Звонок звучит колокольчиком
На оленьих
Рогах
В прихожей.
«Ну, не стой на пороге».
* * *
«Внимание, атомная тревога!»
Открываешь глаза…
Послышалось.
Рядом только глухонемая
Радиоточка.
В эфире — зима. Дверь заклинило.
Отмеряешь секунды
По пульсу: часы остановились.
Вот еще пятнадцать…
Снаружи теперь всегда
Зима.
Интересно, как там
Санта-Клаус?

Полночь

Тишина. Только ветер бродит
И ломает сухие ветки.
Редкой тыкве на огороде
Не мечтается стать каретой.
Ненадолго, да хоть насколько, —
Но чтоб взрезали грязь колеса,
Чтоб от хрипа мышиной тройки
Отступила с дороги осень,
Чтоб извозчик хмельной на козлах
Глотку рвал с простодушной фальшью!
Чтоб горели, сгорали звезды!
Чтоб катиться все дальше, дальше…
Дальше — сказку облагородят.
Обернут продуктовой сеткой.
Тишина. Только кто-то бродит
И зачем-то ломает ветки…

На первый поезд

 —
Пустой проспект. Еще через минуту
На улицах погаснут фонари.
Автобус первый, первая маршрутка
Идут пустыми…
Несоизмерим
 —
Масштаб — но город, как волчок:
Замедлил бег и сбавил обороты,
Чтоб Всадник за минуту до субботы
Застыл, взмахнув игрушечным мечом.
 —
Ты едешь из гостей. На первый поезд
Метро успеть — не то, что на последний.
Такое лето — зимнего покроя,
Такие будни — смутные, как бредни.
 —
На кухне продолжают балаганить,
Гитару мучат, не щадя соседей.
Там сказка — быль, любимая богами…
А ты бредешь —
как будто вправду бредишь —
 —
К метро, и город дремлет под ногами,
Дыханием касается подошв.
 —

Концерт

Дергает струны рояля безумный Йедер.
Путь лакированных клавиш — скука, безвкусица
с крышкой в конце, которая непременно опустится.
Или с [censored], если вспомнить про полоски и зебру.
Зато — гармония.
С миром, с собой и с роялем.
В открытых ладонях
теплится настоящее,
время листает
рукой заботливой
ноты:
что ищешь, то и обрящешь.
У него же — ни звучания, ни мелодии.
Да где это видано: играть на рояльных струнах?
Не концерт — пустая бравада, пародия…
Должно быть, он и вправду
безумен.

Карандаш

Задумчивый старик в небесной мастерской
Заваривает чай и щедро сыплет рифмы.
Он пишет жизнь твоей нетвердою рукой,
Не думая о том, что стачивает грифель.
Он — чудотворец, ты — покорный инструмент.
Ему, а не тебе достанутся овации.
Но ты готов на все за шанс поймать момент
И на свой лад, тайком, подправить пунктуацию…

II

Стеклянный человечек

 —
В доме сумрачном и хмуром,
На шкафу обетованном —
В череде других фигурок
Человечек жил стеклянный.
 —
По наследству от природы
Лишь стекло ему досталось:
Человечек был уродлив
И внушал собою жалость.
 —
Сам кривой — взглянуть противно,
Пара шрамов в виде трещин…
Враз его прозвали «быдлом»
Все фарфоровые вещи.
 —
Но давно лишившись слуха
Вместе с разумом и речью,
Знать не знал — ни сном, ни духом,
Наш стеклянный человечек
 —
Про презрение, про жалость
И про ненависть соседей.
Хорошо ему стоялось
На надежной шкафа тверди.
 —
Может, думалось про что-то,
Может, сны какие снились,
Про детей, семью, работу,
И другие «счастья» жизни.
 —
Если свет звезды стоВаттной
Задевал его макушку,
Преломлялся многократно
Луч в стеклянной черепушке —
 —
И как будто солнца блики
Разбегались по квартире.
В этот миг урод безликий
Многих был красивей в мире.
 —
Не фигурка — загляденье!
Но, как только свет погасят,
Растворится наважденье —
Все вернется восвояси.
 —
И опять соседи пилят:
«Занимаешь столько места!
Чтоб тебя уже разбили —
Нам и так на полке тесно!»
 —
Жизнь ключом к реке стремится —
Торопливо и устало.
Вот пришла пора случиться
Предсказуемому финалу.
 —
Раз, придя домой под вечер,
Я плечом задела полку…
Был стеклянный человечек —
А теперь стекла осколки.
 —
Ну, да мне какое дело?
Целый полк таких уродцев,
Наштампованных «системой»,
В магазинах продается.
 —
Но прошла лишь пара дней —
Без фигурки стало грустно.
Новый краше и стройней,
Только светит как-то… тускло?

Книжные дети нового века

 —
Растворились в пожарах Берлинские Стены,
Но содвинуты кружки, нахмурены брови:
Сторожей поколенью достойная смена —
Поколенье философов, жаждущих крови.
 —
В чистых залах собраний, на кухнях «совковых»,
По дворам, по лесам у костров на рассвете,
Ищут старую правду и спорят о новой
Пережившие прошлое книжные дети.
 —
Не нужны им ни пепси, ни джинсы, ни гласность —
Не хватило беды, революций, войны.
Каждый ищет врагов, каждый ищет опасность —
И находит ее посреди тишины.
 —
Идеалы и цели плодятся, как крысы.
Суть у многих одна — только разный жаргон.
В них про долг и про братство бессчетные мысли,
Вместе с верой в незыблемый джунглей закон.
 —
Так рождаются новые сказки о мире,
Где вся правда — в руках, где ресурсы — ничто,
Где царят первобытные разум и сила.
Сказки тех, кто не знал и не знает про то,
 —
Что звериная ярость есть следствие голода,
Да такого, что в книжках о нем не прочесть.
Что желание жить служит храбрости поводом,
Без привычных отсылок на верность и честь.
 —
Поколение тех, кто погряз в переменах,
Покорявшихся без разрушения стен.
Как бы не было жалко всех честных стремлений,
Я надеюсь, они завершатся. Ничем.
 —
Примечание: написано 05.2009.

Зарево

 —
Каждый новый день
застает врасплох.
Каждый новый год
убавляет сил.
Если б снова здесь
смог родиться Бог,
Он бы спился и
обо всем забыл.
 —
Как тут днем с огнем
отыскать добро.
Раз уже на все
не хватает зла?
Седина — по сердцу,
тут и бес в ребро:
Выноси, кривая,
дуй куда несла!
 —
Уходя, оставь
за собой костер —
Ветер пролетит,
распалит угли,
И пойдет пожар,
осветит все то,
Что забыли мы,
что не берегли.
 —
Прошлое лизнет
пламя языком,
Мусору не даст
вырасти травой
Пусть горит огнем
тот проклятый дом,
Дом, который мог
стать твоей судьбой.
 —
Может слишком зло
думать стала я.
Плачет Бог в стакан,
верит, что спасет.
Только пал идет,
корчится земля,
Аленьким цветочком
зарево цветет…

Корабли

 —
Мы сегодня будем пить до зари.
Говорить — и до краев наливать…
Нам сегодня провожать корабли.
Те, которых не смогли мы создать.
 —
Им не гнить в земле, в воде не тонуть
И в огне не погибать в облаках.
Не найти их чертежей… Но плеснуть
За окно вина подскажет рука:
 —
Пусть не вспыхнет ни звезда, ни свеча,
И сугроб не прорастет трын-травой —
Те, кто должен корабли был встречать,
Нас услышат. И нальют по второй.
 —
Мы сегодня будем пить до утра.
До гудков заводов, гула машин —
Мы сегодня провожаем вчера
И поэтому не можем спешить.
 —
Пусть прохожие бранят гололед,
Торопясь, но не надеясь успеть —
День сегодняшний получит свое
Став прошедшим и непрошеным впредь.
 —
Мы нальем еще и выплеснем вон:
Градус тот же, что портвейн, что мороз.
Нам весну сегодня звать не резон,
Мы с зимой идем сегодня вразнос.
 —
Мы сегодня будем пить дотемна,
Пить до рвоты, до зеленых соплей.
Будет пепел снегом падать в стакан.
Будет снег кружить вокруг фонарей.
 —
Будет кто-то говорить: «Дурачье!
Наше время! Что мы делаем с ним?!»
Кто-то голову склонив на плечо,
Зажигалкой щелкнет, выдохнет дым.
 —
Будет тусклый электрический свет,
Темнота за пеленой коньяка
И неверные огни сигарет —
Как далекий огонек маяка.
 —
Мы сегодня будем пить до зари.
Пить за тех, кто в ночь не может уснуть…
Пить за тех, кто все же ждет корабли.
Пить за ветер в парусах.
В добрый путь!

Никогда не пропускай поезда…

 —
Никогда не пропускай поезда.
Никогда не вспоминай про вокзал.
Никогда не говори никогда.
Никогда не забывай, что сказал.
 —
Не жалей своих не прожитых лет.
Не жалей своих проваленных дел.
Не жалей, что здесь всему есть предел.
Не жалей проводнику сигарет.
 —
Не смотри, как догорает закат.
Не смотри, что за окном рассвело.
Не смотри ни на минуту назад.
Не смотри, не протеревши стекло.
 —
Полюби того, кто знает, как жить.
Полюби того, кто честен в словах.
Полюби того, кто может любить.
Полюби игру колес в поездах.
 —
Думай, что с собою взять, наперед.
Думай, что придется выбросить прочь.
Думай, что тебе несет поворот.
Думай чаще. Это может помочь.

III

Катится камень

В мире, в котором все хороши в кавычках,
забивать на людей
легче легкого входит в привычку.
И катится камень вниз. И катится камень.
К чему нам Сизиф? Мы и сами себе с руками.
Зона больных
гор.
Не видно за этими облаками
ничего такого, на что стоило бы смотреть,
выпив бутылку хотя бы на четверть, хотя бы на треть.
Привыкшие врать, не привыкшие верить, забывшие
хор
голосов эха каменных стен, рукотворные нищие,
встречают обвал.
как награду
Всевышнего.
Вверх — значит можно не думать о поворотах.
Вверх — значит можно забыть. Навсегда. Про что-то
на белой полосе, посреди дороги, разрушенной камнепадом.
Кто так сказал?
Впрочем, не надо.
Это лишнее.
Катится камень вверх — значит, под него не течет вода.
Значит, можно забыть. Значит, можно. Достаточно, господа!
Что с того, что это не облако — дымовая завеса:
самолет с серебристым крылом
врезался в склон
в зоне леса.
Будет поезд в огне, значит, будут цветы, а потом
теплый воздух от крыш
чьей-то песне наступит на горло.
Но в парадном темно — может, звезды еще не зажгли?
Кто разводит мосты — тот и сам в день седьмой на мели,
и с него, может статься, довольно
той, что с маленькой буквы, земли…
Акробат в генеральских погонах под куполом цирка
гонит к лесу волков, поднимает погибших в атаку,
поднимается
мусорный ветер с развалин Итаки…
Катится
Камень, катится.
Катится
камень…

Наблюдатель

Закрой окно.
Закрой его, сейчас же.
Там слишком много воздуха и звуков.
Там слишком холодно,
а, может быть, тепло
не так, как здесь.
Закрой, я повторяю!
Что за чудаческая внутренняя спесь —
следить за ними, затаив дыханье,
но, не касаясь делом или словом,
боясь разрушить хрупкую основу
чужой картины в пластиковой раме?
Ты — Наблюдатель.
Нет, не приговор,
но что-то вроде. Что-то вроде вазы
с цветком в больничной переполненной палате:
с ней хорошо, и без нее
не хуже,
и воду кто-то в спешке подольет,
оставив на столе стерильном лужу.
Они меняются по датам, как белье —
цветы и люди, сестры, пациенты,
на мониторах бьется жизни лента…
Они меняются. Но ты здесь не причем.
Они приходят сами.
Чаще, реже,
в случайный час, с попутною машиной.
Приходят, захлебнувшись чудесами,
а, может статься,
в поиске чудес
им нужно хоть куда-то возвращаться.
Куда-то, где хоть кто-нибудь, да есть,
где можно говорить, молчать и слушать,
где пар идет от чашки с крепким чаем,
а после можно, будто бы случайно,
исчезнуть, не таясь и не прощаясь…
Они уходят.
Так же, как пришли,
и так же возвращаются обратно
в квартиру. Или все-таки в палату?
Отряхивают снег, бранят погоду,
начальника, работу за гроши,
нащупывают пыльный выключатель…
Там холодно.
Без шуток, поспеши —
закрой окно.
Ты слышишь, Наблюдатель?

Будет

День. Улица уже не та.
Солнце в лужах. Пахнет лекарствами немудрёная суета.
Покорёженный столб — чья-то последняя путевая веха.
Рекламный плакат — апломб
нового века.
Красный человечек — дороги нет.
Зеленый человечек — да будет свет!
И люди идут, тень от креста падает на их плечи…
Семнадцать шагов. Последний — с моста,
в весну на Заречной.
Складывать из жёлтого кирпича пересохшего русла
Бессмысленно-тусклый сгусток
Слова «Вечность»,
Чтоб ему было
пусто.

Перекресток

Вышел вон, да не весь — режет руки, крошится осколок,
Пахнет хлебом и солью земли перекошенный крест.
«Там» и «здесь» иногда так легко перепутать спросонок…
Не сумел покорить невесомость танцующий лес,
Но вошедшие в реку всегда возвратятся обратно,
И в каратах не меряют ценность любви или смеха.
Слышит эхо прибоя чудак, что бредет по канату,
Сквозь заплаты блестят первозданные звезды-прорехи.
Рассыпается ткань. Он бы вышел, да некуда деться.
Не кончается детство, не молкнет площадная брань —
Только странный осколок крошится, колотится сердцем
В поседевшие доски креста, да в пустую лохань
и в минувшие версты.
А вокруг, как ни глянь —
Перекресток.

III 1/2

Триптих в прозе На берегу

Посвящается.

1. Кольцо

Смотри — видишь, блестит? Вон, между голышей. Может, пробка пивная, а, может, кольцо, железное или серебряное… Да, точно — кольцо. Откуда оно здесь? Выбросили, обронили? Кто знает. Я, вот, не знаю, зато придумать могу. Хочешь послушать?

Жил на свете человек, точнее, два человека — «первый» и «второй». Представь себе, бывает такое: бывают сиамские близнецы, бывает, что голоса в голове на два тона поют, а бывает просто — два в одном. Два, и всё тут. Не храбрец и трус, не трудяга и лентяй, не бессребреник и хапуга — сложнее. Но каждый всё равно одеяло в свою сторону тянет. Смешно? А у людей таких жизнь по швам трещит.

«Первый», к примеру, порядок любил. Придумал фокус, чтоб им со «вторым» друг другу не мешать: купил кольцо, на правую руку наденет — он, значит, у руля, на левую — «второго» очередь. Придет, бывало, сюда, в волны смотрит, кольцо на пальце крутит… На следующий день — «второй». И тоже смотрит, только иначе так, задумчиво, и щурится хитро. Не нравилось «второму» по расписанию жить, понял он, что обманул его «первый». Что, думаешь, отказался он от кольца? Ничего подобного. Сдаваться «второй» не любил, но решения очевидные, шаблоны всякие, ну, там, чтоб по правилам играть, да как попроще — не любил ещё больше.

Нашёл он им с «первым» подругу. Вскоре съехались, свадьбу сыграли. А у женщин, как известно, порядок свой, особый. Ох, и заела она «первого»! Не со зла и не по умыслу, вот только кому от того легче? Не жилось им вместе никак, «первый» аж в море броситься готов был. Не бросился, конечно — не по порядку так поступать, да и непорядочно, пожалуй, — но «второму» постоянно место уступал на месяц-другой. В отпуск уходил, можно сказать. «Второму» это только в радость было, — ему-то на женские порядки плевать, знай, пускается себе во все тяжкие, когда захочет…

Так и жили они. Не коротко, долго — все не решался «первый» развестись, момента ждал правильного. Но однажды взял себя в руки и подал заявление. Говоришь, это тот самый момент и был? Может и так, не спорю. После развода выбросил другое кольцо, обручальное — да-да, на этом же самом месте в волны зашвырнул, только оно золотое было, — и обустроил сызнова жизнь по-своему. И тут уж «второй» поделать ничего не смог, лишь за седую голову хватался от спокойствия такого да размеренности, когда его очередь подходила.

Что дальше случилось? Неужели не догадываешься? Да просто всё было. «Первый» жил по правилам и по расписанию — ну и умер по расписанию, как положено, когда срок подошёл. А «второй» — остался. Он-то кольцо и выкинул. Думал сначала сохранить на память, но не смог. Почему?

Кто знает. Скажи лучше, кольцо подберём или пусть себе лежит? Вон, видишь, как блестит. Не хочешь на пальце носить — могу цепочку к нему купить, на шею повесишь. Да говорю же, придумал я это всё, придумал. И человек в человеке — он не только умереть, но и родиться может. Ну, решай уже, и пойдем — а то солнце садится.

2. Бутылка

Осторожно! Под ноги смотри. Море разные сюрпризы преподносит… Сейчас бутылка попалась, а я однажды задумался вот так же — и о мертвого дельфина чуть не споткнулся. Знаешь, как люди превращаются в дельфинов? А дельфины в людей? Эх, да откуда тебе.

Ты, вон, и на бутылку эту свысока смотришь. Обычная, неказистая, этикетка на ней — вместо загадочной записки. Но сколько историй такая бутылка хранить может — ни одной книги не хватит, скольких судеб она коснулась — не всякий остров вместит.

Представь, вот сидел здесь парень. Бутылку в руках вертел, прихлебывал иногда. Может, поругался с кем-то, может, всегда приходил закатом любоваться, а, может, случайно его в тот день ноги сюда привели. Сидел он, значит. Вспоминал. Думал. О чем? Да много о чем. О том, сколько сделал всего — и сколько не сделал, что в будущем сделать доведется. Желания — они как отражение в воде: тронешь рукой — идут рябью, исчезают… А дела — тоже как отражение, только в стекле, в зеркале: взгляд приковывают, давят, но отвернешься — вроде как и нет тебя больше.

Он не врач был, не ученый, не спасатель — автослесарем в техцентре работал. Думаешь, не важная профессия? Ты это водителю, из-за неисправности в аварию попавшему, скажи. Или наоборот, аварии, благодаря умелым ремонтникам, избежавшему — хотя этот, может статься, с тобой и согласится. Да, по-хорошему, кем угодно тот парень мог быть — хоть дворником: одному гайка незатянутая жизнь перевернет, другому — слово, походя брошенное, третьему — кожура, под ногу попавшая… И в будущем парню тому было еще многое предначертано. Да только бутылка к концу подошла.

Случись это чуть раньше — он бы вторую достал и нырнул с ней обратно в мысли. Чуть позже — и солнце бы село. Но случилось все тогда, когда случилось. Парень сделал последний глоток, отложил бутылку, взглянул на море — и ушел по солнечной дорожке. Просто так. Не просто так — топятся, а просто так — в дельфинов…

Поберегись! Да что ж такое, светло ведь еще. Теперь обрывок от сети старой. Внимательней надо быть и под ноги… Что? Дельфины в людей? Говорят, возможно это — если есть на берегу тот, кто ждет. Но дельфин на берег ступить не может, потому должен сначала предметом каким обернуться, запиской, к примеру. Чтоб человек в руки взял, прочел, поверил… Только редко такие истории хорошо заканчиваются, чаще желания рябью идут. Хотя это уж дельфинам виднее — хорошо или плохо. Тот, которого я встретил — он все равно ни о чем не жалел. С чего я взял? Так он сам мне и рассказал. Мертвые, бывает, лучше живых истории рассказывают.

Да оставь ты ее уже, бутылку эту. Тем паче, урны рядом ни одной. Пусть море её заберет — может, пригодится кому.

3. Перо

Надо же, сколько их здесь. Будто снег выпал. И, приглядись повнимательней — ни одно не похоже на другое… Про камни то же самое говорят. Врут. Камни бывают такими, что не отличишь — да и зачем? А перья — никогда. Даже пуховые, которыми подушки набивают. На вид, вроде бы, одинаковые, но сны на них — совсем разные снятся. Хочешь — проверь.

Вот этим, пожалуй, и писать можно, если обточить правильно. Для каждого пера — своя история, другую им не запишешь, как ни старайся. Хорошее, настоящее перо, но неправильное: обтрепанное, неровное. И история его такая же — неправильная, но настоящая.

Почему птицы следуют за кораблями? Люди считают — объедками кормятся, и ты, вижу, так же думаешь. Мало кто сейчас про Город знает, вот, птицы, разве что…

В сумерках, когда исчезает горизонт — в море появляется Город. Всего на несколько минут, но большего и не надо. Он, как и всякий город, для людей… для всяких людей. Без разницы — правильных, неправильных. Те, которые с опустевших кораблей — они тоже там. И те, которых двое в одном, и люди-дельфины. Только птиц в Городе нет. Мелочь, скажешь?

В Городе ведь небо, вода, земля — все вперемешку. Море — дельфины чувствуют, земля — то, что под ногами, а небо — так просто не увидишь. Каково людям без неба? Истории из уст в уста, из рук в руки передавать можно, и спать можно на камнях, но небо… Нельзя без него. Ждут люди птиц, зовут. Птицы всегда небо найдут, даже в Городе, только сам Город найти не могут — не их это место. Оттого и собираются вокруг кораблей, надеются — не пойдет ли какой в Город? Так и ищут люди и птицы друг друга. До сих пор ищут. Предупреждал же, неправильная это история. Пока неправильная.

Не все в мире изменить можно, но кое-что в наших силах. Смотри, там, чуть впереди, берег осыпался? Давай и мы поищем… Верно, глину. Теперь твой черед, да?

Клюв на месте, глаза на месте… Крылья, главное, побольше сделай. Здорово, отлично получилось. И последнее осталось — жизнь вдохнуть. Дорогая цена? Другой за чудеса и не бывает — ничего на пустом месте не возникнет. Это настоящая, правильная цена. Не бойся: возьмем у тебя половину и у меня половину. Ты даже не почувствуешь ничего.

Вот так. А теперь отпусти его. Посади на камень. Конечно, сразу не полетит — это пока птенец. Но он справится и отыщет небо для Города, обязательно. Веришь? И он верит. И я. Значит, получится.

Нам же с тобой — пора. Сумерки густые, как кисель, море и небо сомкнулись… Идем домой. Еще минута — и Город появится. Но он не для наших глаз. Пока — не для наших.

IV

Рельсы

*** beta ***
Пахнут минуты дымом из тамбура,
по вагону идет проводник —
сомнамбула.
С него достаточно, он привык
к тому, как выныривают из темноты
островки присутствия, как качается полка…
А ты?
Соседи храпят, ругаются постольку поскольку,
едут из пункта Альфа в созвездие Йота.
Протираешь стекло, уничтожая отпечаток дыхания…
Кто-то
улыбнулся во сне параллельному мирозданию,
Увидев цель назначения, точку
подсчета. На столе зазвенела кружка,
точно
почувствовав, о чем ты думаешь.
*** epsilon ***
Проложенный сквозь времени гремучий студень,
отполированный тысячами колес —
судеб,
путь щерится на тебя прямотой железных полос.
Даже закрыв глаза, видишь блестящий контур —
линии бок о бок тянутся
к горизонту,
разрезая надвое горы, леса, станции.
Расстояние постоянно — полтора метра.
Дорога перечеркнута шпалами, будто
клетка,
будто ветер в лицо в самом деле зовется попутным.
Двуединство ее однозначно, безжалостно-честно,
в расписании все отмерено и оформлено:
рельсы
всегда ведут в одну сторону.
*** zeta ***
Стоянка десять минут. Слушай,
как тишина с привкусом остывшего кофе —
случая
подчеркивает семафора угрюмый профиль.
Позади — пункт Альфа, впереди — созвездие Йота,
поддерживать направление —
забота
беспристрастных металлических параллелей,
электричества, скрытого в проводах.
Ты ждешь, что состав поедет…
Куда?
Промеж двух линий вклинивается третья.
Проводник материт задержку. Он знает больше
тебя, и этот перегон ему опостылел.
Часом позже
он увидит во сне, как у поезда вырастут
крылья.

Фонарщик

Время уснет, когда его перестанет слушаться часовая стрелка.
Бела его борода, снегопадом начищена полустанка асфальтовая тарелка…
Он выйдет из теплоты вагона — старик, не знающий слова старость.
Он скоро уснет. Ты останешься — и простишь ему эту слабость.
Видишь, как он неумело пробирается сквозь сугробы?
Теперь твое дело — раз — за разом переворачивать колбу,
Теперь — только песок, стекло, дрожащие, слишком грубые пальцы…
Два — и его следы уже замело, только ветер режется ледяным кварцем.
Три — безжизненный механизм дернулся, нелепо заплакал ржавчиной.
Он уже не вернется. Песок сыплется, о чем-то шелестит вкрадчиво.
Смотри, трещина. Еще немного — и день навсегда стал бы короче…
Четыре. Пять. Зажигать фонарь было проще.
Дорога, которую не нужно искать,
Предательски пульсирует где-то под кожей.
Ну вот, опять.
Новая.
Осторожней. Пожалуйста, осторожней…

Утро

Утро дымом под потолком клубится, в окно скребется солнечными лучами.
Мы не виделись с ним давно. Надо признаться, я в чем-то по нему скучаю,
Но задергиваю шторы, выключаю свет и опять притворяюсь спящим —
Оно не должно знать о том, что я здесь, не должно понять, что я настоящий.
Я умею улыбаться людям, ждать, молчать и материться на публику,
Но в пустом кармане не спрячешь второго дна, и даже дырку от бублика —
Тоже не спрячешь. А потому приходиться тщательно выбирать маршруты,
Сторониться сторонников, благоразумно складывать секунды в минуты,
Расставлять над «и» многоточия, своевременно подстригать запятые —
Иначе заметят, поймают за руку, заменят линии холостыми,
Отведут туда, где только одна звезда в единственном небе пульсирует,
Своей судьбой обездвижена, переменной в формуле зафиксирована.
Звезд ведь гораздо больше, и как Вам только удается без них обходиться?!
В темноте под закрытыми веками млечным путем катится колесница,
Туда, где это небо заканчивается и начинается новое,
А за ним — следующее. Янтарная крошка стелется под подковами…
Слишком много для меня одного, и слишком много, чтобы забыть набело,
С чистого листа поверив в чернильную полуправду и полуправила.
Утро всегда возвращается. Улыбается уголками солнечных глаз,
Соцветием звуков смеется, заботливо спрашивает, все ли в порядке.
Однажды мы с ним поладим. Да и сейчас…
Возможно, что нам просто нравится играть в прятки.

Не лечится

Похоже, что это уже не лечится:
Наш остров — между ленью и прокрастинацией,
Между невниманием и пониманием,
Между невежеством и неведением.
Он не только нам кажется обитаемым:
Черепахи устали и ждут возмездия,
Вершители спешат довершить затеянное,
Волхвы спят с ружьями на изготовку,
Спаситель надеется оформить страховку,
Дни оборачиваются неделями…
Но солнце садится за небоскрёбами,
Волны перебрасывают пивную банку,
И что-то еще, неуловимо-протерянное,
Носится в воздухе, вывернутом наизнанку
Голодным дыханием цивилизации,
Сердцебиением человечества.
Наблюдатель курит в окно,
Обдумывает результаты вмешательства,
Эритроциты машин
Расцвечивают дорожное полотно…
Подобное, в самом деле, не лечится:
Невозможно вылечить жизнь.
Она
всегда
продолжается.

V

С обратной стороны Рая

У соседа скелет в гараже, у соседки — в шкафу и еще один, в косметичке. Из фотоаппарата вылетает птичка… Ну а этих если встряхнуть — то что мы увидим? Тьфу! Костяная пыль — штука вредная, честное слово — Минздрав тут зря схалтурил. Ему не впервой. Я вон уже третий раз закуриваю. Говорит — «убивает», а я — хоп! — и снова-здорово, жаждущий да обрящет.

Все почему? У меня тоже скелет есть, но не какой-нибудь — собственный, настоящий. В саду закопан, травой прорастает, колючей и говорящей. Такое порой расскажет — хоть спокойной, хоть покойной будь, а к косе рука сама собой тянется. Костлявая. Ну вы поняли уже, кто я и почему не в ладах с Минздравом.

И с соседями, но давайте лучше про сад, право. В нем понедельник начинается в пятницу — современная адаптация: Жизнь тоже вносит поправки. Он, кстати, хороший мужик, частенько сидим на той самой травке. Зря смеетесь: нам не колется, подобные радости — это по вашей части, как и скелеты лишние. Почему радости без кавычек? Так это не нам судить. Мы яблоки жуем. Привычка…

Понятно, откуда. Еще в саду растет вишня. По весне, скажу — загляденье. Под ней мы в пропал-ребро играем, по-честному, на фотоаппарат: вдруг вытворите что интересное? Ведь с обратной стороны Рая — сейчас никого, кроме нас с вами, а вас — немерено. Знаю, о ком вы подумали — нет, не исчез, сказал кое-что про доверие — и ушел наливку готовить. Обещал вернуться, так что — приберите скелеты, имейте совесть, и передавайте Минздраву — чтоб завязывал с глупостями.

Не до разумения

Хочешь знать, как дела, почему не беру телефонную трубку?
Я тебе расскажу, только ты ни за что не поверишь, спорим?
У меня есть собственный замок… Ладно, не замок — пятиэтажка,
Но зато — на берегу самого синего-Синего моря
(ничего, что полметра в длину, когда глубины довольно).
Ночами ее охраняет дракон, пушистый и совсем не страшный:
Оказалось, лучше всего драконы умеют есть и мяукать.
А еще, по утрам, они умеют будить Степана Сергеича.
Дядя Степа — Атлант, в милиции служит только по совместительству.
Он любит работу, дракона и фисташковое мороженное
(если супруга позволяет подобное расточительство).
Жена дяди Степы заделалась школьной учительницей,
При обращении с зонтиками соблюдает разумные предосторожности,
Но в ветреном настроении может исчезнуть на целый вечер.
Каждый год, по весне, лавочки во дворе превращаются в баобабы
И расцветают простыми початками со сложными разговорами.
Барон (из приезжих) однажды схлестнулся со Шляпником:
Сможет ли дом взлететь, если на прошлой неделе сменился курс доллара?
Старик с третьего этажа только усмехнулся в седую бороду —
нечем заняться, вот молодежь и выдумывает всякое —
И предложил всем желающим поучаствовать в этой забаве.
Теперь я стою у штурвала, вместе с Тем, Который на Крыше.
Рядом дракон порхает, привет тебе передает, слышишь?
Конечно, не веришь, я и не сомневаюсь…
Ты любишь сюрпризы? Тогда, отгадай загадку:
Где мы сейчас, и куда идем на посадку?
До скорого, не прощаюсь!

После-словие

Записка

Сигаретного пепла следы на измятой записке.
Разгорается где-то огонь или гаснет свеча,
Стоит только начать — и далекое кажется близким,
Обжигает и режет ладонь — стоит только начать.
На бумаге — слова, а в словах просыпаются тени,
Наползают на стены и мелко дрожат на ветру.
Поутру на обоях найдут черных шрамов плетенье
И записку измятую рядом найдут поутру.
В ней про что-то такое, про что не споешь и не скажешь,
Не прочтешь: неразборчивый почерк, читай — не читай.
Край листа — это край, серый пепел и черная сажа.
Как его не сминай в кулаке, край листа — это край.
А за ним — человек.
И еще человек.
Ан, цвай, драй…

Корабли

Мы сегодня будем пить до зари.
Говорить — и до краев наливать…
Нам сегодня провожать корабли.
Те, которых не смогли мы создать.
Им не гнить в земле, в воде не тонуть
И в огне не погибать в облаках.
Не найти их чертежей… Но плеснуть
За окно вина подскажет рука:
Пусть не вспыхнет ни звезда, ни свеча,
И сугроб не прорастет трын-травой —
Те, кто должен корабли был встречать,
Нас услышат. И нальют по второй.
Мы сегодня будем пить до утра.
До гудков заводов, гула машин —
Мы сегодня провожаем вчера
И поэтому не можем спешить.
Пусть прохожие бранят гололед,
Торопясь, но не надеясь успеть —
День сегодняшний получит свое
Став прошедшим и непрошеным впредь.
Мы нальем еще и выплеснем вон:
Градус тот же, что портвейн, что мороз.
Нам весну сегодня звать не резон,
Мы с зимой идем сегодня вразнос.
Мы сегодня будем пить дотемна,
Пить до рвоты, до зеленых соплей.
Будет пепел снегом падать в стакан.
Будет снег кружить вокруг фонарей.
Будет кто-то говорить: «Дурачье!
Наше время! Что мы делаем с ним?!»
Кто-то голову склонив на плечо,
Зажигалкой щелкнет, выдохнет дым.
Будет тусклый электрический свет,
Темнота за пеленой коньяка
И неверные огни сигарет —
Как далекий огонек маяка.
Мы сегодня будем пить до зари.
Пить за всех, кто в ночь не может уснуть…
Пить за всех, кто все же ждет корабли.
Пить за ветер в парусах.
В добрый путь.

С. А. Есенину

«Черный человек, черный, черный!» (с) С. А. Есенин
* * *
Когда мне было пять лет,
И я ворочался в кровати,
Пытаясь уснуть —
Приходил Серенький Волчок.
Я был слишком мал, но совсем
Его не боялся.
К пятнадцати я стал силен и ловок —
И оседлал Серого Волка.
Вдвоем мы пережили
Множество замечательных приключений.
Но к тридцати пришел
Черный человек
И сказал
Завязывать.
Я тогда уже знал,
Что дело не в пьянке.
Не в гоноре,
Не в амбициях.
Не в Елене
И Василисе.
Черный человек
Смотрит из зеркала каждый день.
Каждую ночь
Он ждет только
Подходящего случая,
Чтобы протянуть руку —
И задушить
Всякого,
Кто откажется
Поменяться с ним местами.
Беги, Серый Волк!
Мимо кабаков и оград церковных,
По улицам каменным и проселкам заросшим,
Через чащобу лесную,
Рощи березовые,
Поля распаханные —
Беги!
Не оглядывайся.

Оглавление

  • I
  • Календарь
  • Паутина
  • По тропинке воспоминаний
  • Полночь
  • На первый поезд
  • Концерт
  • Карандаш
  • II
  • Стеклянный человечек
  • Книжные детинового века
  • Зарево
  • Корабли
  • Никогда не пропускай поезда…
  • III
  • Катится камень
  • Наблюдатель
  • Будет
  • Перекресток
  • III 1/2
  •   Триптих в прозе На берегу
  •     1. Кольцо
  •     2. Бутылка
  •     3. Перо
  • IV
  • Рельсы
  • Фонарщик
  • Утро
  • Не лечится
  • V
  •   С обратной стороны Рая
  •   Не до разумения
  • После-словие
  • Записка
  • Корабли
  • С. А. Есенину