Коллекционер насекомых [Иван Дончевич] (fb2) читать постранично, страница - 2

всех вместе взятых, а страсти столько, что, дай я ей волю, она испепелила бы все вокруг. Но я смущенно улыбаюсь, тушуюсь, обдуманно, так сказать, преднамеренно держу себя в руках, а мою сдержанность люди понимают неправильно. Ну и черт с ними! Лучше пусть неправильно понимают! А то еще проникнут в мои намерения —а они по-настоящему страшны, они… Нет, лучше молчать, ни слова, это моя тайна, ужасная тайна.

Недавно мне исполнилось сорок лет. Я не суеверен и не верю в пророчества, я далек от таких глупостей. Как всякий разумный человек я убежден, что познание всех тайн жизни под силу лишь науке. Но в отличие от других мыслящих людей я считаю, что звезды оказывают влияние на характер человека и даже на его судьбу и что это влияние не глупость, не суеверие, не мистика, а научный факт, потому что астрология — наука не хуже любой другой и я бы даже сказал, более точная, чем философия или политическая экономия. Я в своей жизни дважды консультировался у астрологов. Одним из них была женщина, и весьма привлекательная — крупная блондинка средних лет с влажными, очень умными серыми глазами и тонкими руками, я даже чуть-чуть в нее влюбился, а второй астролог был величественный старик с красивой седой бородой, подстриженной и завитой как у ассирийского царя. На основе данных, которые они у меня попросили, независимо друг от друга, они составили мой гороскоп. Они сделали изумительные и почти одинаковые выводы. Оба не только с поразительной точностью описали мой характер и растолковали кое-какие мне самому ранее не понятные явления, но и перечислили наиболее значительные события моей жизни, о которых никто, кроме меня, знать не мог. Помимо многого другого, я выяснил, что рожден под знаком Рака, что у меня склонность к ревматизму, заболеваниям кровообращения и печени, что мне недостает решительности в любовных делах, что мое счастливое число — семь, а день — понедельник. И еще я узнал, что промахнулся с выбором профессии: мне следовало быть аптекарем, медиком, моряком, музыкантом или историком, но никак не бухгалтером. Вероятно, эта дурацкая профессия стала источником многих несчастий, постигших меня на протяжении моей жизни. И еще я узнал, и это важнее всего, что, когда мне исполнится сорок лет, в моей судьбе произойдет крутой поворот и этот поворот будет иметь решающее значение как для меня, так и для окружающих. Сорок лет! С трепетом ожидал я свой сороковой день рождения, и действительно, через две недели, а если быть совсем точным, тридцатого июля, в день франкопанско-зринской годовщины, его дождался. Что же дальше? Я потерял покой. Что должно произойти? Что произойдет в моей жизни? Какая коренная перемена повернет ее в благоприятном направлении? Я не мог ни спать, ни есть от неуемной тревоги перед неизвестностью. Ведь человеческие знания, к сожалению, весьма ограничены, и даже мудрость астролога не в силах до конца открыть тайну…

Но вскоре тайна открылась сама. Однажды утром, только я вышел из дома, начался дождь. Около десяти часов я поглядел в окно — дождь еще шел. То был мелкий, серый, холодный дождь, словно стоял не август, а глубокая осень. У меня не было зонтика, а на ногах легкие туфли. Вошел директор и, как обычно, остановился у моего стола. Я занервничал, быстро перевернул несколько страниц и со стуком опустил перо в чернильницу. Но на сей раз он не проронил ни слова, постоял, покашлял и пошел дальше. Немного погодя меня вызвали. «Расчет!» — промелькнуло у меня в голове. Ручка двери директорского кабинета, за которую я взялся, осталась мокрой от пота. Колени у меня просто тряслись и я покраснел, как мальчишка.

— Садитесь, — сказал директор и, улыбаясь, протянул сигарету.

— Спасибо, не курю,— пробормотал я, но он продолжал улыбаться, глядя на меня поверх очков. Потом закурил сам и выпустил дым над моей головой.

— Так вот, — сказал директор немного погодя и вторично выпустил дым над моей головой.— У меня возникла идея предложить вашу кандидатуру в производственный совет. Что вы на это скажете?

Я не сразу его понял и, вероятно, раскрыл от удивления рот. Тогда он принялся пространно развивать свою идею, я уже не помню всех подробностей, помню только, что он сказал, будто у него есть серьезные основания в пользу моей кандидатуры. Осознав, что мне не угрожает опасность, я начал приходить в себя. Ага! Значит, он полагает, я не буду ему помехой в производственном совете и на все решения буду реагировать кивком головы. Вот почему он остановился на мне! Его самоуправство известно всем. У нас многие на него жалуются, громко, совершенно в открытую. Что ж, посмотрим! Вот еще один из тех, кто сильно во мне ошибается!

— Ну? — спросил он, глядя на меня поверх очков. Конечно, я согласился, почему бы нет? Секретарша прямо побелела и раза два икнула, увидев, как он проводил меня до дверей; потрепал по плечу и протянул на прощание руку. Такого у нас еще никогда не бывало!

Просто невероятно, с какой решительностью и быстротой многие мои сослуживцы и сослуживицы переменились