Магистериум морум
Пролог
«Демоны, принимающие мужской (инкуб, от лат. incubare — „лежать на“) или женский (суккуб, от лат. succubare — „лежать под“) облик и вызывающие ночной кошмар или вступающие в половую связь с человеком…»А. Е. Махов «Hostis antiquus: Категории и образы средневековой христианской демонологии. Опыт словаря»
— Смотри на меня, демон! — голос ломок и юн. Молодой человек высок, крепок. Поверх кольчуги — чёрно-алый, подбитый куницей плащ, на ногах — мягкие кожаные сапоги. На шее… Амулет, называемый «via sacra» или «святой путь». Довольно неприятный, но медный, а это срезает для потусторонних половину его магического «веса». Тяжёлое смуглое тело демона ворочается в пентаграмме, пылающей на каменном полу колдовской башни. Это инкуб: он черноглаз и черноволос, пугающе красив, даже пот его пахнет заморскими пряностями. Руки и ноги демона растянуты по углам пентаграммы заклятьями, но голова подвижна: он оглядывается. Глаза горят, словно угли. Впрочем, униженное положение позволяет ему видеть лишь стены, облицованные чёрным шерлом, что отражает магические атаки, прокопчённые балки стрельчатого потолка да жирандоль с сорока свечами. Ибо сорок — число властвующего человека. Юный человек полон любопытства и трепета, но прячет это за маской высокомерия. Пленника он разглядывает, борясь с холодком у сердца. Потаённо прислушивается: не застучат ли по винтовой лестнице сапоги отца. Старый маг ранним утром покинул остров Гартин, пообещав вернуться к исходу осени. Но желания и дороги людей переменчивы, и потому юноша немного трусит. Башня, однако, молчит, даже если внимать ей колдовским слухом. С улицы — тоже не протекает ни звука. Таково одно из заклятий отца юноши — создателя башни — противника скотского рёва и людской болтовни. Иногда юноше кажется, что отец боится внешнего мира. Особенно, когда повторяет: «Желание каждого — обрести власть над Мирозданием, но Мироздание рано или поздно торжествует над всеми!» Отец часто говорит запутанно и непонятно. Юноша и без него знает, что в своё время каждый становится землёй, а душа попадает в Ад. Но ведь сначала смертные проживают очень разную жизнь? Так стоит ли каждый день начинать с напоминаний о бренности? Демон издаёт рёв, больше похожий на жалобный стон. Мышцы его подрагивают в попытках нарушить колдовские путы, по напряжённому горлу пробегает судорога, потом ещё одна, ещё… Наконец вырывается натужное: — Чего-ты-хочешь? — Тебя! Юный человек разглядывает распятое тело, не стесняясь его наготы. В глазах его на миг вспыхивает и исчезает образ сорока свечей, и огонь окрашивает зрачки нестерпимо алым.
Часть I. Nigredo
Если ты — маг, то знай, что Великое Делание философского камня ведёт по лестнице из четырёх ступеней, и каждая из них имеет свой цвет. Сначала маг ступит на чёрную, затем на белую, жёлтую и красную. Нигредо — «чернота» — первая, подготовительная ступень. Тяжесть её — свинец, символ — ворон. На этой ступени маг видит растворение Меркурия и коагуляцию серы. Нигредо — начальная стадия трансмутации души и тела. Магу кажется, что мир его разваливается на части. Будущее видится смутным и беспросветным, без надежды на избавление от пустоты и одиночества. Жизненный ритм сбивается, сознание опустошается. В бездонной пропасти нигредо единственной реальностью для мага становится смерть. Нигредо — тёмное состояние сознания. Оно может быть отчасти соотнесено с гуной тамас в индийской философии. Тьма, печаль, тоска, ужас, сатурническая тяжесть — любой из магов без труда найдет огромное количество синонимов для него. Возможно, именно нигредо Святой Хуан де ла Крус описал как «тёмную ночь души».
Глава 1. Теория и практика воспитания
«Не оставляй юноши без наказания: если накажешь его розгою, он не умрёт; ты накажешь его розгою и спасёшь душу его от преисподней». Книга Притчей СоломоновыхМир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Год 1203 от заключения Договора. Провинция Р енге, магическая башня на острове Гартин. 1 день.
Ночь, наконец, выдалась ясной. Словно рыбья чешуя мерцала на быстрой воде Неясыти дорожка первой луны. Холодное ночное светило напоило серебром блёстки отражений и даже листья сирени, разросшейся у мостков, макнуло в лунное молоко. Однако магистр Фабиус вышел на узкий балкончик колдовской башни не для того, чтобы насладиться сумеречными играми земли и неба. Он ждал, когда окончательно стемнеет, и на небосводе появится вторая луна. Для наблюдений ему нужны были обе — бледная Ареда и голубоватая Сциена, похожая на яблоко с надкушенным боком. Движение лун давно занимало Фабиуса. Да и земледельцам провинции Ренге, находившимся под его опекой, не помешало бы уточнить календари большого и малого лунных месяцев. Потому на подоконнике среднего, рабочего этажа колдовской башни магистра, всё лето пролежал трактат «О сферах» Энгуса Фаруса, придавленный на нужной странице тяжёлой дубовой линейкой, и медная астрологическая машина загромождала балкон. Три обруча машины, движимые магией, беззвучно вращались вокруг монеты в один глей, закреплённой спицей внутри четвёртого, неподвижного обруча. Вращающиеся обручи символизировали пути двух лун и солнца, монетка — плоскость земного Серединного мира, а неподвижный обруч — условную границу земли и Ада, что совершенно совпадало с теорией, которую маг изучал когда-то в астрологических классах. Фабиус начал собирать свою конструкцию от глея — монеты самой мелкой по номиналу, но весьма внушительной на вид. Крутил её вот так же ночью в руках, примериваясь к ходу светил… Тогда и осенило. Он надёжно зафиксировал свою магическую машину на балконе и ночь за ночью наблюдал, как движутся над монеткой изображения лун, нанесённые каждая на своё кольцо. И мучительная странная истина всё чаще посещала его. По смещениям курсов небесных тел выходило, что луны и солнце продолжали свои пути в нижней полусфере машины, освещая находящийся под Серединным миром Ад. Но ведь в Аду предполагалась первозданная тьма, скрывающая в себе море огня? И непонятно было, куда же деваются тогда внизу луны и солнце? Магистр взглянул в небо, полное звёзд, задумчиво огладил коротко стриженую бороду: адский Мир решительно не помещался в неожиданно круглую модель Мира Всеобщего. Он покачал головой, достал из кармана фартука платок белёного полотна, вытер пот со лба и облокотился на каменные перила балкона. Сегодня Ареда показывала своё полное лицо, другая же луна, Селена, явилась похожей на маленький серп…. Словно… на неё падала чья-то… округлая тень… Но у чего на небе тень может быть круглой? Да и отчего может появиться вдруг тень среди небесных светил? Разве что… Магистр метнулся в башню, едва не своротив астрологическую машину, схватил со столика у окна огарок свечи, втиснулся опять на балкон, нагрел огарок заклинанием и припечатал к обручу, обозначающему пути солнца. Понял, что поторопился. Поморщился, оторвал огарок. Тщательно отмерил место на «подземной» части кольца, где по его новой странной логике должно было сейчас прятаться солнце. Снова припечатал. А потом, испытывая трепет, зажёг огонёк, пробормотав: «Lux». Покачал головой. Чуть подвинул дуги, изображающие движения лун, и… Тень! Тень, получившаяся от монетки и света самодельного солнца, упала на рисунок, обозначающий луну! Магистр ощутил себя вором, проникшим в сокровищницу правителя Серединных земель. Он замер, утратив от восторга способность дышать. Дивное чувство длилось всего пару мгновений и быстро покинуло его, оставив взамен тревогу. Жирный воск склеил пальцы, поднявшийся ветер задул свечу, рванул рубашку, охлаждая вспотевшую спину. Магистр скатал с пальцев воск, глянул для верности в трактат именитого астролога и рассмеялся его глупости. Нет! Луны и солнце никак не могли двигаться иначе, чем по кольцу вокруг плоскости Земли! Но где же тогда располагается Ад?! Загадка была острее кинжала. Торопиться, однако, не следовало. Нужно было продолжать неспешные наблюдения, тщательно зарисовывая и записывая полученный опыт. «Искра нового, ещё не открытого знания, рано или поздно посещает любые головы, но свет возжигает в тех, где царит незыблемый порядок!» — так обычно говорил себе магистр Фабиус, но именно порядок и тяготил его сейчас. Магу хотелось расхохотаться во весь голос, расправить магические крылья, чайкой броситься вниз с узкого балкона прямо в быструю Неясыть!.. Но Фабиус лишь вдохнул полной грудью холодный воздух с реки, усмиряя зудение в мышцах, и замер, исполненный благодарности к сущему. Он позволил себе расслабиться иначе, ощутить слияние со стихиями — ветром, дремлющим над водой, землёю сонной, огнём, скрытым под пеплом. И уже почти растворился мыслями в окружающем, когда его сосредоточенность нарушило вдруг негромкое звяканье. Внутреннее колдовское зрение Фабиуса тут же обострилось. Метнулось ласточкой по двору, коршуном поднялось к тяжёлому тёмному небу. Башня была расположена в достаточно защищённом месте — на скалистом острове посреди бурной реки. Мост надёжно охраняли заклинания, но мало ли каким тварям захочется проверить твердыню личной крепости действительного члена Магического совета? Однако звук прилетел не с дружественным магистру ветром. Он шёл снизу, похоже, что… из приоткрытого окна комнаты сына! Теперь оттуда же послышались вскрик, лязг железа о камень и словно бы… бормотание. Фабиус ощутил досаду. Дамиен давно обходился без няньки и был уже слишком взрослым, чтобы орать от ночных кошмаров и ронять подсвечники! Но всё-таки маг оправил одежду, стряхнув с рабочего фартука застывшие кусочки воска, и тихо направился вниз. «Может, стоит показать астрологические опыты сыну? Всё равно дурной сон разбудил его… — размышлял Фабиус. — Не смущая, разумеется, юный разум проблемами расположения Ада в привычной сфере мира, но хотя бы так, чтобы привить склонность к ночным наблюдениям? Конечно, в юном возрасте ночью полагается спать, но ведь мальчик — будущий маг…» Дамиен был единственным сыном и наследником весьма пожившего магистра. Мальчик входил в юношеский возраст, был пытлив, сообразителен, но несколько романтичен и малоуважителен к авторитетам Магистериума. Фабиус не раз замечал его за неподобающими разговорами с оруженосцами, подмастерьями… За дверью сына раздался звон. Да что же он там творит?! И на кой ляд он, Фабиус, так заколдовал башню, что сам внутри слеп, словно варёная курица! Магистр ускорил шаг, рискуя оступиться на узкой винтовой лестнице, освещённой единственным почти прогоревшим факелом, достиг неширокой площадки перед дверью в комнату сына, вошёл без стука и застыл на пороге: Дамиен скакал по комнате в ночной рубашке, размахивая тяжёлым учебным мечом! Двигался он уверенно, ловко совершая колющие и рубящие удары, уклоняясь от неведомого противника, парируя его выпады. Юноша раскраснелся, но дышал ровно. Видно, такая забава была ему не в новость. Фабиус беззвучно зашевелил губами, не находя подобающих слов: потомственный маг не может унизиться до того, чтобы взять в руки оружие воина! Мальчишке сравнялось восемнадцать взрослых зим, он не должен так опрометчиво, так глупо… — Дамии-ен! Магистр не сдержал внезапно просевший голос, дал петуха… Но сыну хватило и сиплого окрика. Меч с грохотом обрушился на каменный пол. Юноша замер — краснощёкий, с прилипшими ко лбу кудрями. Его губы медленно теряли улыбку. Фабиус молчал. Он не знал, о чём говорить. Дамиен осваивал магическое ремесло с раннего детства. И кодекс Магистериума занимал в его обучении должное место, как тому и положено. Мальчик должен был запомнить уже, что руки мага могут, конечно, касаться холодного железа, всё это предрассудки, что от железа теряется мастерство, но вот унижать себя перед чернью — нельзя. Маг не вправе уподобляться воинам и размахивать железяками. Только серебряный кинжал — подобающее оружие мага, и в цель его должно направить правильно сложенное заклятие, а не обезьяньи прыжки и ужимки! Ощутив гнев отца, юноша сделал шаг назад, но глаз не опустил. Так и смотрел, горячо, не моргая. Краснота сползала с его щёк: что-что — а стыдно ему не было. Дамиен был испуган, ощущал себя преступником, но и жажда нарушения запретов бушевала в нём сейчас в полную силу. — Как ты посмел!.. — начал Фабиус хмуро и осёкся. Дамиен сделал ещё один шаг назад. Глаза его блестели, зрачки расширились, дыхание участилось. Он родился бойцом, а не трусом, и порка на конюшне пришлась бы ему сейчас как никогда кстати. Но магистр не мог посвятить в случившееся слуг. А сам… Поднимется ли у него рука? Он никогда не наказывал мальчика, ведь это причинило бы боль обоим. Жалел его или себя? И вот — дожалелся! — Дамиен! — сказал Фабиус, сдвинув брови так, что они словно бы срослись в одну черту. — Иди за мной! Кнут был на конюшне. Нужно было спуститься вниз, пройти через двор мимо кухни, где часто бдел, мучаясь от бессонницы, старенький верёвочник; мимо младших конюхов, спящих под навесом на сене… Фабиус вышел на лестницу, подождал, пока сын набросит плащ прямо на ночную рубашку и… стал подниматься на средний, рабочий этаж колдовской башни. Туда, где он проводил большую часть времени. Чей круглый зал был для него и кабинетом, и даже в какой-то мере домом, потому что маг часто засыпал там на соломенном тюфяке, накрытом вылинявшим от времени гобеленом с тусклыми пятнами созвездий. Дамиен плёлся следом, не очень-то понимая, что ему грозит, пока не сообразил: они в любимой комнате отца, где ночью светло как днём от толстых свечей, где хранятся книги и минералы, где родитель его проводит свои научные эксперименты, далеко не всегда магические, но сложные и загадочные. Юноша остановился посреди округлого помещения, у стен которого теснились стеллажи, шкафчики и сундуки, стал озираться с любопытством и некоторой робостью. Отец нечасто звал его сюда. Учебные занятия проводились в комнате Дамиена, нужные книги и амулеты старый магистр приносил с собой, а после урока забирал, не очень-то допуская юнца к слишком «взрослым» фолиантам и артефактам. Но был и ещё более запретный зал башни, самый верхний, где огнедышащая пентаграмма покрывала добрую половину пола, куда по ночам тянулись с неба сверкающие шлейфы, вот там… Дамиен замечтался и не заметил, что отец велел ему сесть, кивнув на деревянное кресло рядом с пентаграммой. Магистр же склонился к шкафчику, достал толстую книгу заклинаний, перевернул десяток страниц и лишь тогда поднял глаза: — Садись же! — прозвучало не допускающее возражений. Выхваченный из созерцания, Дамиен захлопал глазами и, всё ещё не понимая, что хочет от него отец, забился поглубже в кресло. Фабиус положил ему на колени тяжёлую книгу, показал на длинное заклинание на полторы страницы и выдохнул: — Выучишь наизусть. Утром ты должен будешь сотворить всё это без книги, дабы язык зажжённого пламени обратился здесь в саламандру. Если результата не будет… Магистр в раздражении сделал несколько шагов к пентаграмме, потом к дверям, обернулся: — Я отправлю тебя в деревню за рекой! Будешь печь хлеб или пахать землю! Он вышел, хлопнув тяжёлой дверью. И только тогда сообразил, что в гневе оставил себя и без балкона, где наблюдения успокоили бы его, и без разговора с сыном. Ведь они могли бы поговорить наконец по душам? Или не могли? Но что же он сделал не так? Где просмотрел мальчика, полагая, что тот растёт, как яблоня в саду заботливого земледельца, а оказалось — ростком на пустоши? Фабиус осознал вдруг, что говорить ему с сыном не о чем, что его всегда тяготил неусидчивый, неровно взрослеющий ребёнок, мешающий ему работать и наблюдать, ставить эксперименты и конструировать. И вот Дамиен вырос для сложных магических наук. Они могли бы стать ближе: у них появились общие интересы, мысли, возможности. Но именно сейчас магистр ощутил, что между ним и сыном уже не трещина — пропасть. Он словно бы осиротел в один миг и без Дамиена, и без своего открытия, которое самое время было описать, снабдить чертежами… И ведь все письменные принадлежности — тоже остались в рабочем зале башни! Взбешенный Фабиус нёсся по лестнице вниз, пока не уткнулся в массивную подвальную дверь. «Отец людей, Сатана, кто виноват в том, что я никогда не бил мальчика и не смог сейчас себя пересилить?!» Кнут был бы лучше обоим — парень накричался бы и уснул, а Фабиус вернулся бы к своим исследованиям… А если Дамиен не справится с заклинанием? Магистр не сможет нарушить данного самому себе слова. Придётся везти сына в деревню. В какую, интересно? Из тех, убогих, что разрослись вокруг соседнего Лимса? Вот что способна натворить слабость! Фабиус коснулся левой ладонью, с которой почти никогда не снимал перчатку, призрачного колдовского замка. Дверь в подвал казалась воплощением силы: тяжёлые просмолённые брёвна, обитые полосами меди, массивные запоры. Магистр прошептал формулу, и иллюзия дубовых брёвен растаяла, обнажив суть — колючие побеги ядовитой лианы, растущей прямо из камня. Маг бесстрашно раздвинул их рукою в перчатке, и хищные плети нехотя пропустили его к скрываемой ими кованой решётке. Ещё одно заклинание… Решётка рассыпалась прахом, и магистр шагнул в подвал. Внутри было зябко и пахло слежавшимся пергаментом. На пути загорались сами собой свечи в канделябрах, единственное кресло, покрытое бараньей шкурой, узнав хозяина, встряхнулось, словно собака. Фабиус, вздрагивая от холода, подошел к камину. Тщетно… Его давно не чистили, да и дров никто не припас. Злость медленно уходила, уступая место ознобу. Когда-то маг любил здесь работать. Потом в подвале пришлось закопать ровно восемь невинно убиенных, чтобы девятую закон позволил похоронить под вольным небом, и он перебрался на средний этаж башни. Не потому что боялся теней, нет. Они вызывали в нём лишь смутную тревогу, но не будили сомнений. Все, кроме одной… Эта, девятая, лежала сейчас в родовом склепе магистра, но тонкий флёр её смерти продолжал витать в подвале, заставляя сердце Фабиуса стучать так, словно на грудь давила вся тяжесть колдовской башни. Магистр убил восьмерых, чтобы умерла девятая. Он не смог сегодня ударить плоть от плоти её. Он был виноват перед нею. Фабиус опустился на колени перед креслом, где сиживала когда-то и она, погладил вытертые её браслетами полоски на подлокотниках. Здесь он освобождал от медных заколок её тяжёлые косы, расплетал их, зарывался лицом в волосы цвета мёда. От её кожи всегда пахло свежим хлебом. И она всегда смеялась, когда он дышал её волосами. До самого последнего дня. Райана… Всегда юная. Он не мог поступить иначе. Она была обречена судьбой и самим магическим браком с ним, действительным магистром магии. Ибо сказано в кодексе Магистериума: «Действительный магистр может продолжить свой род отпрыском, наделённым магической силой, только ценой жизни той, что решится понести от него». Сразу после рождения Дамиена, лихорадка зажгла в Райане свечу. Фабиус лишь задул её так, чтобы не было больно. И получил за это всю меру боли двоих. За то, что он здесь и помнит! За то, что не смог спасти ни души её, ни тела! Тело угасло на его руках, а душа опустилась в Ад. Таков был Договор… Рано и поздно — все души людей отправляются в Ад. Иного пути для них нет. Дамиен был залогом того, что тело и душа Райаны погибли не зря. Мальчик должен стать магом. Если он не справится… Что тогда? Ответа не было. Магистр поднялся с колен, прошёлся по обширному подвалу, заваленному неудачными конструкциями, ошибками экспериментов. Наткнулся в углу на стопку пергаментов, куда заносил географические наблюдения, вынесенные из путешествий. Поднял свои, слегка отсыревшие, вирши, уложил на верстак (стол был завален старыми книгами), и стал перебирать, вглядываясь в потускневшие чернила. «…ибо плоскость земли…» Плоскость!.. Слово вдруг отдалось болью за грудиной, и тяжёлое марево безысходности окутало магистра. Кто решил, что именно плоскость? Ведь пути светил идут словно бы вкруг земли? Но где же тогда Ад?! Фабиус неловко отшагнул от верстака, сел в кресло, закрыл ладонями глаза. Мир встал к нему сегодня всеми своими острыми гранями сразу.
Магистр не понял, как сон сумел овладеть им, но, несомненно, уснул. Проснувшись — ощутил тяжесть и головную боль, однако и недавние картины сделались в памяти менее чёткими. Он выбрался из подвала во двор, зная, что решётки сами вырастут за его спиной и заплетутся лианы. Наполнил глаза ночной красотой, вдохнул сырой холодный воздух и увидел, как далеко за рекой над буковой рощей и древними развалинами из мягкого камня поднимается розовая дымка. Пора было идти в башню. Маг посмотрел в узкое окно на среднем этаже, свет которого стал заметно бледнее, вздохнул, покачал в сомнении головой и медленно направился к дверям. Факел на лестнице прогорел. Мягкие старые сапоги с обрезанными голенищами скрадывали звуки шагов, и магистр не слышал даже самого себя, а стук сердца заглушал дыхание. В полной тишине он поднялся на средний этаж, вошёл в рабочий зал, где оставил Дамиена. Колдовские свечи пылали всё также ярко… Над перегретой пентаграммой повисло тонкое марево испаряющейся субстанции… Мальчик всё также сидел в кресле, склонившись над книгой… Он… спал! Фабиус набрал было полную грудь воздуха, намереваясь рявкнуть так, что свечи посыпались бы с канделябров. Но сдержался и сказал негромко: — Просыпайся, Дамиен. Уже рассвет. Мальчик вздрогнул во сне, уронил книгу, вскочил, оправляя ночную рубашку. — Надеюсь, ты выучил формулу заклинания? — спросил Фабиус, демонстрируя безразличие и готовность стоически принять любой результат. Дамиен взглянул в окаменевшее лицо отца и кивнул. На книгу он даже не посмотрел, не пытаясь, как многие, оттянуть ужасное наказание. Фабиус, пренебрегая множеством горящих свечей в подсвечниках и канделябрах, щелчком правой руки зажёг огонь прямо в пентаграмме. Длинные невесомые языки повисли над канальцами в мраморном полу, пожирая кипящую в магической ловушке горючую субстанцию. Цвет пламени был близким к обычному, лишь зеленоватые отблески могли бы насторожить не знающего свойств колдовского огня. Такой был гораздо пластичнее, более годен для работы заклинателя. Но и жёг больнее. Фабиус сам, касаясь его ненароком, не всегда мог сдержать крик. Дамиен, не щурясь, смотрел в огонь и думал о чём-то своём. Растерянности на его лице и не ночевало. Он подошёл к пентаграмме, огляделся по сторонам… Фабиус понимал: мальчик не выучил урока. Сначала — бодрствовал полночи, занимаясь своими странными для мага забавами, потом утомился, зубря длинные непонятные фразы, и его разморило. Но отступать Дамиен не собирался. Что-что, а воля его была волей потомственного мага. Он покосился на шкатулку на столике у кресла, где лежали свежеизготовленные амулеты. Прошептал одну из недоученных фраз, замолчал, понимая, что, исковеркав заклинание, он может не только не получить саламандру, но и натворить страшных бед с колдовским огнём… Фабиус молчал. Взгляд его тяжелел. Дамиен покачал головой, закусил губу, снова огляделся в поисках чего-то, ведомого лишь ему, но спросить не посмел. Потом встал у пентаграммы на колени, протянул руки к огню, буркнув под нос обычное детское «аd modum». И, прокусив от боли и напряжения губу, взял в ладони обжигающее пламя, чтобы силой мысли и простенького заклинания сформировать из него фигурку саламандры. Ящерки, что живёт в огне, оставаясь холодной, и в том её власть над ним. Так дети лепят куличи из песка. Так Дамиен лепил когда-то прямо из воздуха своих первых эфирных зверушек, распадавшихся на глазах. Но теперь он стал уже гораздо сильнее и умелее, и у него вполне могло получиться. Если сумеет удержать пламя, прожигающее до самой души. Фабиус знал, какую боль испытывает сейчас сын. Магистр страдал. Все его мышцы сцепились в один каменеющий ком. Но он сам поставил это условие. И тоже должен был стерпеть его. Не только руки, всё тело Дамиена дрожало от боли и страшного усилия, пока он удерживал колдовской огонь и лепил саламандру из его податливых языков. Крошечная ящерка, рождающаяся в его ладонях, была холоднее льда. Но и колдовской огонь не желал сдаваться в борьбе стихий, и Дамиен дрожал всё сильнее, а пальцы его грозили разжаться и упустить зародыш магической плоти. Наконец земноводное, напитавшись силой магии, обрело достаточно жизни, чтобы соскользнуть вниз и заметаться по пентаграмме. И только тогда Фабиус разжал зубы и произнёс «ad manum», наполняя скрюченные пальцы мальчика свежим снегом. Колдовской огонь не уродовал тело, но оставлял болезненные шрамы в памяти души. Этот урок Дамиен унесёт с собою в могилу. Отец мог охладить его раскалённые руки, но не мог утолить более глубокие и разрушительные страдания юного естества, обожжённого колдовским огнём. Фабиус хотел было обнять сына, но сам испугался своего порыва. И раздражённо буркнул: — Выкрутился! Дамиен не сумел поднять глаз. Он стоял, вцепившись в благословенный тающий комок, пока не хлопнула дверь. Мальчик не видел, как чёрный ворон — магистерский вестник — опустился на каменные перила балкона и прошёлся по ним, охорашиваясь. А потом беззвучно разинул клюв… Во дворе ворону нестройно ответили собаки, запел петух. Но все эти звуки были бессильны перед магией колдовской башни. И слышно было лишь, как, испаряясь, шипит вода, капающая на раскалённый камень пентаграммы. ________________________ По образцу (лат.). Под рукой (лат.).
Глава 2. Холодное купание в Аду
«Самые жаркие уголки в аду оставлены для тех, кто во времена величайших нравственных переломов сохранял нейтралитет». Данте АлигьериПервый круг Ада Великой Лестницы Геенны Огненной. Туфовые пещеры. 1 день.
Ангелус Борн, демон-инкуб из глубокой Преисподней, сидел на берегу огненной реки в одной из пещер холодного Верхнего Ада и смотрел, как ползёт и пузырится раскалённая лава. В глазах его была тоска. Магическим зрением он видел многие и многие пылающие потоки, что поднимались из Адской толщи, где сияет единое огненное ядро: такое родное, далёкое и недоступное для него теперь. Над клокочущей огненной рекой висело облако раскалённых газов, но инкуб зябко поводил плечами. Он был гол и бос, и шерсти ему тоже не полагалось, но ведь и крепость тела у сущих соответствующая. И Борну давно пора было свыкнуться холодом Первого адского круга, пограничного Серединным землям людей: ссылка его тянулась без малого полтысячелетия. Однако горячее естество инкуба всё ещё жило памятью о Преисподней. По праву Договора он мог бы гореть сейчас там, в Нижнем Аду, где тело и сознание пребывают в раскалённой субстанции бытия, и это — желанное благо и наслаждение для демона. Но Сатана исторг инкуба из глубин, и Борн вынужден был довольствоваться раскалёнными газами, ласкающими его смуглую кожу. Внешне Ангелус Борн был очень похож на человека, такова была форма его телесного Договора с Адом и Сатаной. Издревле шло, что инкубы — посредники между глубинами Преисподней и Серединными землями людей, и по Договору они принимают вид земных обитателей. Но уже забылись в Аду времена, когда инкубы свободно посещали землю, а тела их до сих пор были связаны оковами формы. Договоры устаревают, но как их нарушить? Ведь именно Договор есть то, что делает демона демоном. В Бездне из средоточия огня, заменяющего сущим кровь, пот и слюну, в момент любовных игр частенько зарождается живое и условно разумное. Но именно Договор даёт ему окончательное право стать частью подземного мира. Безымянные дети Ада поначалу бесформенны. Заводятся они там, где есть свободные от огня пространства — лавовые реки и туфовые пещеры. Резвятся в лаве, питаются испарениями. Эти малые плохоразумные существа не имеют по-настоящему крепкого тела и не способны перемещаться по плотным слоям Ада силою воли. Откуда у них воля? Только разменяв первую сотню лет, существо подрастает настолько, что может слышать внутри себя Зов Ада и заключать Договор, становясь одним из его голосов. Тогда же определяется и то, кем станет «дитя» — чёртом, големом, демоном, бесом или ещё кем из многочисленных адских жителей. Ангелус, полюбив здесь, на границах, сумел полюбить и смешавшуюся «кровь» двоих: маленькую лужицу в складках камня. И родившийся из неё слизистый комок, больше похожий на огненный лишайник, он не отправил пинком к лавовым полям, где резвились его собратья. Инкуб забрал комок в свою пещеру. К удивлению Борна, через пару-тройку десятилетий «детёныш» стал напоминать меленького инкуба. Его сын выбрал форму сам, задолго до Договора, что было удивительным и необычным. Может, из-за пищи, гораздо более питательной, чем лавовые испарения, а может, помогло общение, в котором Борн никогда не отказывал малышу, возясь с ним с удовольствием и толком? Так или иначе, но к тридцати годам его сын напоминал пятилетнего человеческого ребёнка. Мало того — он мог говорить! И с каждым годом Ангелус говорил с ним всё больше, рассказывая о науках, которые изучал на досуге, об устройстве Ада и его обитателях. Единственное, что роднило сына Борна с другими здешними детьми — маленький инкуб не мог один покидать отцовскую пещеру, похожую на пузырь в толще твёрдой породы. Без Договора он не имел возможности перемещаться в Аду силою мысли. Но, глядя, как растёт и развивается мальчик, Борн всё чаще задумывался о том, что дело-то, может, совсем и не в Договоре, а в заботе и обучении? Может быть, сын и путешествовать по Аду начнёт, когда дорастёт до этого сам? Мысль была крамольной, но Ангелусу ли привыкать? Он был проклят. Выдворен из Глубинного Ада. Жил на границах почти изгоем. Почти — потому что проклятия не принял, бунта не замышлял и тихо сидел вдали от очей Сатаны в Первом Адском круге. В холоде и безвестности, где сонмы глупцов так и норовят помериться силами с облечёнными волей. Тем интереснее было ему здесь. Он изучал флору и фауну, которой нет в глубинном Аду, а последние пару десятков лет, мысленно путешествуя по Серединным землям, начал уже изучать и людей, что были забавны и по-своему опасны. Их трудно было не замечать в зябком Первом круге, на границе миров, где постепенно претерпеваешься к холоду так, что и земной не пугает до помутнения рассудка. К тому же у людей имелись книги. В Верхний Ад они попадали, благодаря корыстолюбию чертей, и Борн находил это забавным. Если бы не тоска по Преисподней, к которой добавлялось волнение за сына, он был бы счастлив и в холоде. Но беда близилась. Сыну — а он дал ему имя Аро, хоть это опять шло вразрез с традициями, (кто же именует детей раньше времени?) — на днях сравнялось девяносто. Мальчик сильно подрос за последние годы, и внешне его уже было не отличить от юных инкубов, что встречал иногда Борн в Верхнем Аду. Он понимал, что сто лет — мерка условная. Совершеннолетие могло постучаться к мальчику в любой день. И даже наследнику изгоя положено будет предстать тогда перед Правителем Первого круга Ада и склониться, принимая в его лице власть Сатаны. А великая книга Договоров впишет имя нового сущего и имена тех, кто дал ему возможность появиться на свет. Правитель будет в бешенстве, узнав, от кого завёлся этот ребёнок. И лучше всего Аро предстать у трона рука об руку с отцом, это вернее прочего сохранит мальчику жизнь при вспышке монаршего гнева. Но как это сделать, если Борна старый козёл, вернее, великий Правитель Первого круга Ада Якубус, с первого дня своего правления и на порог допускать не хочет? Аро не сможет не явиться пред его кровавые очи, голос самого Сатаны поведёт его туда, где откроется великая книга. Новое имя должно быть вписано в неё, хочет этого рогатый Якубус или нет. Но и Правитель в силах испепелить неугодного сущего до завершения обряда, пока буквы ещё черны и не налились алым, пока Аро слаб и не бессмертен! До записи в книге мальчик — пыль под ногами. «Стоящие рядом — отвернутся, а Сатана — моргнёт», — так говорят в Аду. И всё-таки инкуб был уверен, что сын его станет полноправным членом хотя бы этого адского круга, хотя бы оставаясь демоном из семьи проклятых! Пусть даже весь Ад воспротивится этому. Ангелус Борн никогда не видел пределов своих желаний. Он полагал, что сущий сумеет добиться всего. Если захочет. И сейчас он хотел.
Где-то в дальних пещерах лава подточила свод, и глухо плюхались, обваливаясь, гигантские камни, заставляя гулко вибрировать туф под ногами Борна. Можно было искупаться под этот домашний размеренный гул. Но инкуб явился сюда не для купания. У него была более соблазнительная и нужная цель. И он чуял, что цель эта на подходе. Сейчас он видел всё разом — всю сеть огромных раскалённых потоков, уходящих в сладкую глубину Ада. Эта сосредоточенность зрения стоила ему большого напряжения, но и добыча не заставила себя ждать. Тёмное пятно мелькнуло в одной из пещер, сместилось чуть дальше… Она! Борн встрепенулся и исчез, оставив лишь тающий отсвет своего горячего тела. Тут же от стены отклеилось Адское Покрывало, похожее на кусок мрака, и припало к следам на камне, поедая мельчайшие капли выпота от плоти инкуба. Безмозглые твари Первого круга всеядны. Борн же объявился в другой пещере, ещё более обширной, и спрятался за валун. Он успел вовремя. Тень только сгущалась, прямо на его глазах превращаясь в очаровательную демоницу. Чёрную, как смоль, с алыми губами и ладонями, большеглазую, с крохотными ножками, слегка похожими на копытца. Демоницу звали Тиллит, и имя это было как звон горячих водяных капель, разбивающихся о сталагмиты. Её нежный запах смешивался с серными парами, и этот ароматный коктейль слегка кружил Борну голову. Но инкуб не торопился. Он был опытным соблазнителем и знал, что всему есть время и место. Место было определено, оставалось дождаться подходящего момента. Тиллит подошла к лавовому потоку, потрогала ножкой, насколько горяча сегодня «водица»… О страсти демоницы к купаниям Ангелус Борн узнал давно и случайно. Было время, когда он, тоскуя, годами сидел на камнях, задумчиво отслеживая потоки, и однажды, блуждая умом по соседним пещерам, заметил купающуюся Тиллит. Демоница была молода и соблазнительна — отчего бы не посмотреть? И почему бы потом не отвлекаться иногда от раздумий, разыскивая её гибкое чёрно-красное тело? Сначала Борна умиляла её тяга к купаниям. В Первом круге их считают детской забавой, но ему ли было судить Тиллит? И он долгие годы просто наблюдал. Не подглядывал, нет. Какой смысл подглядывать в мире, где все и так предельно обнажены? Он сидел и смотрел на неё, а после…. Демоница Тиллит вытащила из лавы ножку, хихикнула и с разбега ухнула с головой! Только пузыри пошли! Борн улыбнулся за своим каменным укрытием. Он через камень видел легко, Тиллит же была ещё слишком юна для таких умений и совершенно не замечала сидящего в засаде инкуба. Да даже и заметила бы, в чём конфуз? В том, что молодая супруга правителя Первого круга Ада предаётся детским забавам? Из этого мало что можно выторговать. Борну нужен конфуз поосновательнее. Ему больше не к кому сейчас обратиться. Кто-то должен устроить ему протокольную встречу с Правителем. А уж там инкуб попросит за сына, возьмёт на себя любые обязательства, лишь бы мальчика признали. В первые сотни лет своего добровольного заключения в Первом Адском круге инкуб имел отношения со здешними Правителями. И не безуспешные. Пока не надоело льстить и носить маску идиота. Но ведь у него тогда и сына не было. Тиллит вынырнула, тряхнула очаровательной головкой в слипшихся от лавы кудряшках. Всё-таки она была необычайно мила и до сих пор возбуждала Борна. Он планировал воспользоваться врождённым оружием инкубов — соблазнить Тиллит. А когда она станет расслаблена и благодарна, вытянуть из неё обещание посодействовать встрече с Правителем, где он попросит за Аро. Да, это было своего рода обманом, но что оставалось делать? Тем временем демоница накупалась и наигралась с пузырями. Она выбралась на берег и стояла, подняв руки, ожидая, пока лава стечёт с неё. Пора было выходить Борну. Он привстал неспешно… Но тут же с потолка пещеры прямо на Тиллит обрушилось гигантское Адское Покрывало! Седое от старости. С краями, покрытыми язвами и гнёздами пустотных червей. Покрывало было такого размера, что легко могло проглотить десяток демониц! Слишком молодых, слишком неосторожных! Борн с рёвом вылетел из своего укрытия. Проклятья, выдыхаемые им, вспороли податливое тело обитателя подземных пещер. Адское Покрывало задёргалось, вздулось пузырём — Тиллит тоже не хотела умирать — а тут ещё инкуб бил по нему всей мощью своего тренированного естества. Покрывало зашипело, сдуваясь, пошло алыми трещинами, Тиллит вывернулась из его уже не таких плотных объятий и плюхнулась на камни, а Борн, озверевший от наглости неразумной твари, продолжал терзать её, пока не разорвал на куски. Однако возраст его скоро дал о себе знать. Не усталостью, нет. В Аду возраст даёт не слабость, но выдержку, и Борн быстро сумел овладеть собой. Адское Покрывало не было сильным противником. Оно имело шансы поесть, лишь напав исподтишка. И сейчас инкуб не желал тратить энергию на добивание истерзанных лоскутов. Он остановился, тяжело дыша не от усталости, а от гнева. Тиллит сидела на камне, обхватив руками колени и вжавшись в них головой. Борн бросился к ней, но замер на полпути. Он не знал, как объяснить демонице своё внезапное появление. — Я искал тебя, — пробормотал он. — Хотел поговорить. Тиллит всхлипнула, и инкуб, отбросив условности, уселся рядом. Обнял. Все его замыслы и планы показались вдруг неважными. Демоница едва не погибла. Разве достойно глубинного демона воспользоваться сейчас её слабостью? Борн ругал себя, но начать разговор не мог. Только гладил по голове судорожно вздрагивающую Тиллит. Супругу Правителя Первого круга Ада Якубуса. Молоденькую сущность, едва разменявшую трёхсотлетие. Девяносто лет назад её связь с Борном вышла мимолётной, терпкой. По сути, инкуб воспользовался молоденькой дурочкой, соблазнив её… Но ведь это было обычным делом в Аду. И Тиллит не испытала неловкости или гнева, узнав, что такой хороший любовник обладает такой отвратительной репутацией. Она просто сказала ему: «Убирайся». С тех пор они и не виделись. Борн ласково гладил Тиллит, разбирая кудряшки, и жидкий огонь всё быстрее бежал под его кожей. Демоница всхлипывала, но инкуб не был бы инкубом, если бы не сумел различить в ней пульс встречного желания. Он отстранился, заглянул в алые глаза, нежно скользнул ладонями по плечам. Ощутил, как ткани Тиллит становятся податливыми, как кожа льнёт к коже в порыве слиться в единое с ним. Такое горячее, томное, необузданное и… ласковое. Да, он всё ещё был желанен ей, несмотря на предрассудки и адский табель о рангах. Пальцы демоницы оказались вдруг на его шее, глаза вошли в глаза. Время остановилось, и вечность простёрлась над ними.
Борн не знал, сколько утекло минут, часов или дней, когда «единое два» распалось. Сознание его испуганно заметалось в поисках ориентиров, ведь демоны, сливаясь в блаженстве любви, могут провести так столетия! Но оказалось, что они с Тиллит были вместе доли секунды. Лишь мир провалился для них в небытие. Сами же они любили быстро и судорожно, понимая, что им совсем не безопасно сливаться всеми своими сутями. Борн облегчённо выдохнул. И услышал такой же судорожный выдох, в котором были и боль, и радость, и облегчение. — Зачем ты пришёл сюда? — спросила Тиллит негромко и хрипло. У демона по спине побежали мурашки: она вся была здесь — её запах, вкус, флюиды её огненного дыхания. Он не посмел юлить: — Мне нужна встреча в тронном зале. С Ним. — Зачем это тебе? — спросила она, удивлённо взмахнув ресницами. — Он труслив и никогда не примет даже несостоявшегося изгоя. Радуйся, что он позабыл о тебе. — У меня есть сын, я хочу добиться для него хоть какого-то положения в Верхнем Аду, — тихо ответил демон и опустил потемневшие от волнения глаза. — Сын? — нахмурилась Тиллит и отстранилась, разрушая соприкосновение тел. — Я не слышала, чтобы об этом было объявлено. — Мальчик ещё не вступил в Договор, — повёл плечами Борн. Ему снова стало беспокойно и зябко. Тиллит пошла было к лавовой реке, но замерла, разглядывая обугленные лоскуты Адского покрывала. Даже самые маленькие кусочки твари продолжали цепляться за жизнь: пытались взлететь, возились, выискивая что-то между камнями. — Но откуда ты знаешь, что это именно твой сын? — демоница повернулась к инкубу и уставилась широко раскрытыми глазами, пытаясь считать мысли. — Мало ли уродцев плещется в лаве? Борн не открыл для неё сознание. Тиллит не стоило пока знать всю правду об Аро. — Я уверен, — только и произнёс он. Это не было ложью. Хотя он мог бы и обмануть Тиллит, у него хватило бы опыта и знания натуры обитателей Ада. Демоница задумалась, подцепила пальцами босой ноги камушек… То, что Борн не врал ей, она видела. Не говорил всего, но и не врал. Он искал её по своим делам. И это ей не стоило расслабляться с демоном, имеющим настолько скверную репутацию. Но ведь она была так напугана этим гадким Покрывалом… Если бы не Борн, она… Она могла бы… Два куска Покрывала столкнулись и стали тереться друг о друга, пытаясь срастись в целое. Хищные твари так гадки, так живучи… Тиллит встряхнулась. Ей даже думать не хотелось о том, что могло случиться сегодня. И её маленькая услуга будет совсем не потому, что Борн — отличный любовник. Нет. Она простопопробует быть благодарной. Инкуб прочёл ответ в глазах Тиллит и покорно склонил голову. — Ты гуляла в пещерах, и Покрывало набросилась на тебя, — сказал он. — И в благодарность ты подумаешь о моей просьбе. Борн встал, шагнул к супруге Правителя и торжественно опустился перед ней на одно колено. Тиллит нервно улыбнулась, соглашаясь с трактовкой их страшного приключения: — Да, я… подумаю. И мне уже кажется, что… Он примет тебя. Проявит милость, свойственную Правителям, и поговорит с тобой в тронном зале. Готовься. О решении ты узнаешь сразу же, как только оно прозвучит под сводами. Тиллит выпрямилась, отряхнулась и… растаяла. Борн, опустошённый и растерянный, поплёлся к выходу из пещеры. И лишь уткнувшись в глухую стену, вспомнил, что умеет перемещаться иначе. Но не переместился никуда, а упёр лоб в прохладный камень. Казалось бы, всё нечаянно сложилось лучше, чем он надеялся. Он хотел просить о милости, соблазнять, шантажировать, а судьба даровала ему шанс поступить благородно. Но… что будет с Тиллит, когда она узнает, чей сын Аро? В день заключения Договора правду будет скрыть невозможно. Она прозвучит в тронном зале, как ей и положено. И будет записана в живую книгу адских Договоров. А если бы он сказал ей сейчас? Решилась бы Тиллит сама попросить милости для Аро? Да нет же! Ерунда, блажь! Она мечтала бы скормить мальчика такому же Покрывалу! Пока она замужем за Правителем, чужие дети ей не нужны! Выходит, он обманул её? Но оглашение произойдёт, от него не скрыться. И Тиллит рано или поздно всё равно возненавидит Борна. Теперь — сильнее, ведь он сам сказал ей, что знает! А что, если она догадалась? Потому и исчезла так быстро? Самой ей не под силу будет проникнуть в хитроумно защищённую пещеру Борна, но у неё много сильных и влиятельных родственников… Демон нахмурился, резко обернулся, озираясь и собирая ориентиры для перемещения… И увидел, как куски недобитого Покрывала возятся там, где они с Тиллит только что предавались любви! Проклятое племя! Одним прыжком он очутился у уреза лавы… Поздно! Куски Покрывала уже справилось со всеми биологическими следами встречи инкуба и демоницы! Взбешенный Борн обрушил на кучу жадных обрывков весь свой гнев: искры так и полетели вперемешку с горелыми ошмётками! Разделавшись с остатками Покрывала, инкуб тщательно осмотрел камни. Кровь демонов живуча, вдруг она забилась в какую-нибудь щель? Но нашёл он лишь смешного скального червя. Безобидную тварюшку. Не пустотного, способного пожрать даже демоническую плоть, а мягкотелого гостя из стылых пещер на самой границе с миром людей. Хотел раздавить… и сжалился. Больно смешно изогнулся червяк, прикрывая плоскую голову толстеньким хвостом. Его эмоционального опыта едва хватило на то, чтобы ощутить угрозу. Вряд ли червяк понимал, что может сделать с ним Борн, но он жил и боялся. Как все. А ещё червяку было неуютно на голых камнях. Верно, он вывелся в Покрывале и симбиотировал с ним. И без симбионта червяка ждала голодная смерть. Борн смотрел на тварюшку и ощущал себя таким же, как и она. Что было у него? Ни семьи, ни связей. Только ласка лавовых испарений да сын, ради которого он и жил последние девяносто лет. Черти? Демоны? Он давно устал от них, как червяк, заброшенный в неподходящую для жизни пещеру. Где Ад, великий и раскалённый?! С его бурными интригами и балами?! Борн вздохнул и поднял червяка. И обернул вокруг запястья. Червяк тут же слился в одно испуганное пульсирующее кольцо. Пусть посидит. Борн не побоится настоящего холода и выпустит его в стылой пещере, там, где есть подходящая пища для подобных созданий.
Глава 3. Ворон — всего лишь вестник
«…Пришлите мне эту книгу со счастливым концом!» Иосиф БродскийМир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Год 1203 от заключения Договора. Провинция Ренге, магическая башня на острове Гартин. 1 день.
«Утро у природы на этот раз вообще не получилось!» — так думал Магистр Фабиус, вдыхая вместо прохладной свежести навязчивый дым пекарни. Как ни любил он уединение, но вокруг его магической башни постепенно выросла галдящая шумная деревенька. Немногие взятые на остров Гартин слуги понастроили домов, завели жён, нарожали детей. И теперь под патронатом у Фабиуса была не только провинция Ренге, славная своими ткачами, пивоварами и землепашцами, но и маленькая островная община — три конюха, прачки, кухарка, пекарь с помощниками, шорник… Да всех уже и не перечесть. По утрам хрипло орали петухи. Нетерпеливо хрюкали, чуя, как варятся им на завтрак очистки, свиньи. Хохотали и пели прачки… Жизнь так и липла к магистру Фабиусу, не давая уединения. Хорошо ли это было? Где-то и хорошо, если брать свежий хлеб да чистые рубашки. Но во время приступов утренней тоски люди раздражали мага своей суетой. Он и сам себя не хотел бы сейчас видеть. От себя, однако, не сбежишь. Как и не рявкнешь без дела на голосистых прачек, что чуть свет — уже у моста со своими корзинами. Да и понимал Фабиус, что рассвет не виноват в его внутренних метаниях. Что человек сам наклеивает ярлыки чувств на течение природных явлений. Но сие знание никак не меняло его самого. И потому солнце его сегодня было тусклым, вода в реке казалась похожей на скисшее молоко, буковый лес за рекой — так и вообще почернел весь, словно осень уже уступила вожжи зиме. На самом же деле над рекой начинался самый обычный восход, каких много бывает по ранней осени. С молочно-белой водой, с лёгкой дымкой над нею, с жалобными криками мелких птичек, что зовутся долгохвостками… И тут откуда-то сверху вместо квиканья долгохвосток донеслось громкое скрипучее: «Кар-р-р»! Фабиус поднял глаза: на балкончике колдовской башни охорашивался здоровенный смоляной ворон. Прачки тоже заметили страшную птицу. Заголосили, вспоминая старушечьи сплетни про вестника беды. Но ворон был вестником Магистериума. Просто начальство давненько не беспокоило магистра Фабиуса, и прачки подзабыли, как выглядят колдовские посланцы. Маг пристально посмотрел на птицу и протянул руку. И лишь тогда вспомнил, что куртки на нём нет, а тонкий холщовый рукав рабочей рубахи не убережёт тело от когтей ворона. Однако птица уже слетела на руку. Фабиус терпеливо погладил жёсткие перья, нащупал фальшивое, вынул осторожно и отпустил ворона кормиться и ожидать ответа, если таковой будет нужен. А сам, морщась, растер руку и отправился на конюшню. Там, в деннике любимого жеребца, его вряд ли кто-то решился бы побеспокоить. Мальчишки-конюхи убежали к реке умываться, а больше — плескать друг в друга водой. В конюшне было духовито и полутемно. Лошади не заволновались, узнав мага, только его любимец, вороной Фенрир, нетерпеливо заржал и вытянул шею, принюхиваясь — нет ли чего вкусного у хозяина. Фабиус вошёл в денник, похлопал по породистой морде, нахально учинившей полный досмотр карманам его прожжённого во многих местах фартука, и подбросил перо. Оно завертелось и пропало, а из флюидов воздуха соткалось лицо магистра Грабуса Извирского, одного из четырёх членов Совета Магистериума, высшего органа магической власти в Серединном мире людей. Грабус был ветх, вислонос, со скошенным подбородком и губами в ниточку. Многие обманывались, полагая, что старик слаб и безволен, но он лишь стёр себе зубы. Ведь ему давно перевалило за 200, и есть предел эликсирам молодости и ведьминской волшбе. (Магистр Грабус многое отдал бы за секрет, которым пользовался Фабиус — плотный и розовощёкий, словно тридцатилетний муж, хотя и ему уже сравнялось 166). — Именем Отца нашего Сатаны! — сказала голова Грабуса. И Фабиус ответил привычное: — Именем Его Огненным. — Магистериум призывает тебя, магистр Фабиус Ренгский, к делу секретному и опасному… Голова начала озираться, не подслушивает ли кто? Но только Фенрир смотрел на неё выпуклыми влажными глазами. — В провинции Дабэн осенние ливни размыли древние чумные кладбища. Префект проявил неблагоразумие, магистерский надзор оказался слаб в Дабэне. Кладбища были заброшены ещё в смутные времена, и после заключения Договора префекты не удосужились вызвать магов-лекарей и установить, что за могилы остались им от предков в наследство? Виновных много, а назад теперь не воротишь. Сведения достигли столицы удручающе поздно. Дикие лисы и бродячие собаки уже разнесли по округе чуму! — провозгласил Грабус и замолчал, давая Фабиусу сообразить самому, к каким это может привести последствиям. Тот подумал немного, пожал плечами: — Дороги Дабэна не идут напрямую через Ренге. Скорее, беженцы понесут чуму с севера на восток, ангонским трактом, если его не перекроют наши маги-лекари. — Это верно, — согласилась голова Грабуса. — Кордоны уже поставлены. Но здоровым мы даём уйти. И Магистериум желает, чтобы именно ты проверил и казну, и налоги в провинции Ангон. И дал нам отчёт, скольких сможет она прокормить в эту зиму? — Но почему — я? — удивился Фабиус. С Ангоном его не связывало ничего, кроме давней интрижки с тамошней ведьмой да странного письма одного из магистров, коим он, впрочем, так и не удосужился серьёзно озаботиться, поскольку писавший не был его особенным другом. Какие друзья в одной профессии? Партнёры да конкуренты. Голова пожевала губами. — Совет Магистериума не заявляет сиё официально, но всё-таки сомневается в прочности власти префекта, сидящего в Ангистерне, главном городе провинции. Грабус моргнул и снял с лица официальное выражение. — Неладно там что-то, Фабиус. Отчёты идут бойко. И так же бойко пропадают магистры магии, случайно проезжающие мимо. Провинция якобы скудна, а якобы и приторговывает — то лишним, неучтённым, то и краденым. А год для посыла магистерской комиссии в Ангистерн весьма неудачен. Весьма! На Границах Гариена уже третью зиму лезут из-под земли адские твари! Все крепкие знающие маги едут сейчас туда! В столице же… — он кашлянул, напоминая магистру, что о болезни правителя Серединных земель не говорят вслух, но всем и так ясно, что время его скоро пойдёт «мимо часов». Грабус нахмурился, видя, что Фабиус избегает его взгляда, поморщился: — Знаю, что ты домосед и не охоч до политики, но больше мне не на кого сейчас положиться. До Ангона тебе рукою подать, ты умён, знаешь людей… Магистр Фабиус вяло кивал. Мирское отродясь не воодушевляло его. Радость он находил в опытах и наблюдениях. Конечно, были годы, когда и он, направляемый Советом Магистериума, сражался с демоническими отродьями, лезущими то и дело из-под земли. Но их никогда не было особенно много, и маг давно переложил эту ношу на молодых и амбициозных. Магистра не прельщала карьера, хотя по мастерству он вполне мог бы войти в Магистерский Совет при правителе Серединных земель, а, может, и в Совет Магистериума. Однако — больше любой власти — он ценил покой да игру ума. Людское — отталкивало его своей суетой. Пройдя посвящение и получив из рук Грабуса магистерский камень, Фабиус, как и все, клялся защищать людей… Защищать! Но ведь не торчать среди них! — Вот и собери тут комиссию, попробуй, — насупился Грабус, по-своему толкуя склонённую голову Фабиуса. Великий Магистр знал, что признаки старости на лице не добавляют ему авторитета среди крепких и моложавых, а «сельские» магистры из удалённых провинций — так и вообще не очень-то рады подчиняться Совету. — Верно ли, что просьба не официальная, и подписью с печатью не скреплена? — спросил Фабиус, сдерживая раздражение. Ехать он не хотел. — Будет у твоей миссии хоть какой-то успех — подтвердим и печатью. Вскроешь делишки префекта — пришлю пергамент. А не вскроешь, так и отвечать не спрошу. Прощай! Голова начала было таять, но проявилась вновь: — Кстати, сообщаю тебе официально. Ходят слухи, что в Ангистерне опять проповедуют крещёные. Вот тебе и повод, чтобы установить там магистерскую власть через голову префекта, коли уж будет нужно. На это тебе печати не требуются. А накопаешь какой криминал — тут тебе и камешки в руки. Будет тебе и комиссия, и суд праведный. И ещё чего будет… Сам-то хочешь чего? Может, вторую провинцию? Фабиус покачал головой. Он хотел лишь, чтобы его оставили в покое. Но и объясняться был не намерен. Ангистерн так Ангистерн. Ворюга префект? Крещёные? Прекрасно! Просто нужно успеть управиться до зимы. Голова Грабуса кивнула, обозрела пространство вокруг и исчезла. Фенрир шумно вздохнул, сочувственно ткнулся носом магистру в ухо. Тот погладил его, пробормотав: — Ну вот и прогуляемся мы с тобой. Застоялся ты в лето, а, баловень? Жеребец тихонько заржал, подтверждая, что да, мол, застоялся. — Сходим до чужих кобыл? Я вона — тоже застоялся! — скупо рассмеялся Фабиус. Не хотелось ему собираться в дорогу. Но состоял он на службе, как и все маги Серединных земель, что достигли магистерского звания. И с членами Совета Магистериума не спорят, пусть даже это один единственный член, не поставивший в известность прочих. Фабиус вышел из денника, оглядел конюшню, отметив привычные чистоту и порядок, и направился к реке, сполоснуть лицо. Хоть ночь и была по большей части бессонной, но стоило ли нарушать привычные ритуалы? Он прошёлся по деревянным мосткам, что сам построил выше тех, где полоскали бельё и опять смеялись прачки, встал на колени, набрал в ладони ледяной воды, умылся, прочёл короткое: «Славься, Отец наш», посмотрел, как младшие конюхи играют, дожидаясь завтрака, в камушки, укладывая по пять круглых галек на тыльной стороне кисти, подбрасывая их разом и пытаясь поймать… Чего же хочет Грабус? Выслужиться? Но перед кем? Правитель-то при смерти… В желание Грабуса спасти беженцев из Дабэна от голодной смерти Фабиус не верил ни на глей. Крещёные, разве? Хочет чужими руками жар разгрести? Крестие было очередной ересью, что как поветрие побежало вдруг по всем провинциям Серединных земель. Как началось? Фабиус вспомнил Крохмора из Пущи, смешного носатого старика. Именно он всполошил магистров, рассылая из Гариена воронов с депешами, что, мол, некий оборванец пугает народ байками о неведомом боге. Новоявленный «пророк» крепко пил, речи свои говорил в харчевнях и кабаках. Хватал кузнецов, а Гариен — город кузнецкий, за грудки и, дыша им в рябые курносые лица, восклицал: «Вот крест на мне, не вру!» Может и не врал, кто его знает? Пришёл оборванец издалека, шпионы и дознатчики скрупулёзно записывали за ним имена земель и правителей, но магистерская служба не обнаружила таковых в архивах и церковных книгах. Получалось, что земли эти были крайне удалены от мира Серединного. Кто знает, может и жил там какой-то маг, дерзнувший называться богом? Ересь в Магистериуме приняли в штыки. Дальновидному Совету не понравился самовольный «защитник», якобы спасающий людские души от Ада. Магистры полагали, что одна-две ереси крепкому государству даже во благо, если не несут они мыслей по-настоящему революционных. Но идея о спасении и посмертной жизни души не годилась тут даже теоретически. Ведь если завтра люди перестанут кормить своими душами адских обитателей, обрушится весь существующий миропорядок, скреплённый Договором с Сатаной. И тогда голодные демоны снова дуром попрут в человеческий мир за добычей. И вернётся беда. Проповедника, чтобы упаси Сатана, не сделать из него мученика, быстренько опоили дурманом и подвели в пьяной драке под нож. Но ересь оказалась стойкой. С тех пор в провинциях постоянно объявлялись малые группы поклонников «милостивого бога» и разлагали речами чернь. Мол, веруйте, и после смерти души ваши спасутся от гибели в Преисподней. Хотя куда они, спрашивается, денутся, если есть в этом мире только земля и Ад? Совет Магистериума выпустил эдикт, призывающий городские советы наказывать смутьянов изображением креста. Калёным железом либо широким палаческим ножом. На самом видном месте — на лице, дабы показать, что никакой выдуманный бог защитить своих проповедников не в силах. Эдикт тоже вышел боком: вскоре крещёные сами начали уродовать лица, почитая это за некий божественный знак, по которому они после смерти попадут не в Ад, как все прочие, а в какое-то другое, тайное место. И как не объясняли людям магистры, что никакие знаки, поставленные на теле, не влияют на собственно душу — «крещение» лиц прижилось. Фабиус не имел пока собственного мнения о ереси крещёных. Он понимал опасения Совета Магистериума: толпа, как собака, помани самым несусветным — она и пойдёт. Однако чума казалась магистру гораздо более серьёзной проблемой, чем нелепые людские россказни. Потому к версии «я расследую здесь ересь» он решил прибегнуть в крайнем случае. Для начала же он предложит префекту простое объяснение своего визита: в Дабэне чума, и Совет Магистериума беспокоится, готова ли провинция принять беженцев. Некое официальное уточнение ролей, не более. А если префект поинтересуется, почему к нему не обратились через ангонского магистра Ахарора Скромного, то Фабиус просто сошлётся на дряхлость «официального» мага. Ахарор оскорбится, конечно… Придётся нажить ещё одного врага. Фабиус и ангонский магистр и так не были особенно дружны, но встречались. И именно Ахарор в начале лета писал Фабиусу о неких странных происшествиях в Ангистерне. (Нужно будет взять с собой его письма, может и пригодятся).
Фабиус отправился в башню, в свою рабочую комнату на среднем этаже, где наблюдал за звёздами, читал, составлял заклинания, делал амулеты и проводил колдовские обряды. Он уже позабыл, что оставил там сына, и вздрогнул, заметив разбросанные по полу книги, неубранный нагар в ещё чадившей пентаграмме… Самого же виновника беспорядка и след простыл! Маг поморщился, постоял в дверях. Думая заставить мальчика убрать за собой, спустился в его комнату. Но Дамиен крепко спал, умостив на подушке обожжённые колдовским огнём руки. Подушка была мокрой, на полу перед кроватью ширилась лужа в островках тающего снега…Фабиус долго смотрел на мягкие кольца тёмно-русых волос, на нежные черты лица, слишком напоминающие материнские, и раздражение покинуло его. Магистр убрал лужу, прошептав: «Ordinem». Всё это юность, сказал он себе. Парень подрастёт, и дурь выйдет из него сама. Главное — он одарённый маг и способный ученик. Нет тех, кто не бесился в юности, не отрицал авторитеты старших. Сейчас мальчик думает, что лучше отца знает, что ему читать и чем заниматься. Это пройдёт. Фабиус с облегчением ощутил, что равновесие духа восстановилось в нём. Он поднялся в рабочий кабинет, собрал с пола книги. Аккуратно почистил пентаграмму от гари специальной щёточкой — магический инструментарий требовал ручного ухода. Потом принёс с балкона стремянку и погасил толстые свечи, изготовленные по его личному эскизу. Обряды предполагали строгое сочетание элементалей — огня, воздуха, земли, воды и эфира. Для каждого магического предмета имелось своё предписание о форме, цвете, фактуре материала, из которого он был сделан. Если форма пентаграммы указывала на огонь, то цвет её должен был защитить элементаль земли, а камень — иметь фактуру, благоприятную для элементаля воздуха, и тут больше всего подходил дымчатый мрамор. Работа окончательно успокоила магистра. Он любил магию даже в мелкой суете хозяйственной рутины. Многие десятилетия настраивал он сочетания форм и цветов в рабочих залах башни: достаточно сильные сочетания. Пожалуй, уже одна эта настройка помогла сегодня Дамиену слепить из огня саламандру. Но всё-таки сын проявил и личное мужество, и сообразительность. Это сводило на нет мелкие огрехи. А меч… Фабиус вздохнул. Ему были очевидны мысли и поступки многих, но сыну он прощал то, что не простил бы и себе. Потому он решил дать мальчику время для осознания предназначения. Пусть он избавится от детских игрушек не по воле отца, а когда сам поймёт, что он маг, а не воин или кузнец. Магистр и раньше замечал, что Дамиен посещает в Лимсе лавки совсем не магических книг. Что его влекут древние бессмысленные истории о рыцарях, выдуманных землях и несуществующих городах. Мальчик не понял ещё, что книжные миры сродни мыльным пузырям — ткнёшь их булавкой, и миру конец. А булавкой может стать острое слово, меткое наблюдение или прозрение. Твоё собственное. Потому достойными книгами могут быть только книги о серьёзных науках. Ничего, думал Фабиус, всё утрясётся. Дамиену нужно больше ответственности и самостоятельности. Он слишком загружен зубрёжкой, а магия — это познание жизни во всех её мелочах — в движении растительных соков, дыхании ветров, поведении людей. Мальчик начитан, но не привык замечать простое. Это следует исправить. Нужно будет занять его хозяйственными делами, приобщить к управлению провинцией, к разрешению споров и ссор между слугами. Магистр закончил уборку и задумался о дорожных сборах. Первым делом он вынул из потёртого дубового сундучка связку последних писем. Письма Ахарора лежали сверху, но маг не стал их перечитывать. Сначала нужно было распорядиться на период своего отсутствия, перепоручить обязанности. До Ангона не больше трёх дней в седле. А может и меньше, если учесть сухую осень и резвость коня. Казалось, что для поездки вполне хватит тринадцати суток малого лунного месяца. Но Фабиус подозревал, что задание ему дали не из простых, и отсутствовать он будет гораздо дольше. Как бы не заставил его Совет расселять и кормить беженцев? А у самого на носу подзимний сев ячменя, сушка яблок едва началась. И главное — кому доверить подготовку первой варки осеннего пива? Фабиус поскрёб бороду, выложил письма Ахарора на маленький столик у окна, добавил туда же молитвенник, вспомнив, что не прочитал положенное число раз утреннего «Гори, Отец наш, в пламени Геенны своей», отмахнулся сам от себя, быстро сбежал вниз, вышел на двор и ввалился в летнюю кухню, притулившуюся у башни. Желудок гнал завтракать, а ум — срочно писать в Лимс, городок ниже по реке, неофициальную столицу Ренге. В официальной сидел избранный народом префект, акстат мэтр Тибо. Там справятся, нужно лишь сообщить о неожиданном отъезде, послав колдовскую птицу. Тибо, конечно, опять испугается ворона и говорящего магического пера, но что делать, раз такая спешка? Лишь городок Лимс и окрестности управлялись Фабиусом лично. Боялся акстат соваться слишком близко к магистру, сторонясь то ли ума его, то ли магии. Не так ладилось и у магистра с выбранным горожанами управляющим, как он хотел бы, но бухгалтерию тот вёл аккуратно, а человечьи страхи можно было понять и стерпеть. Магистр нахмурил брови и велел дородной кухарке Малице, что принесла ему ячменную кашу с маслом, достать сначала перо, чернильницу и лист пергамента. Он сдвинул с обеденного стола хлеб и мёд, размешал подсохшие чернила, расправил пергамент. Решил, что сейчас же пошлёт Тибо обычное письмо с нарочным. Это не так быстро, как с вороном, но ведь и ответа не требуется. И уже к следующему утру гонец достигнет столицы провинции, славного беспечного Тимбэка, где прилежно платят налоги церкви Сатаны и также прилежно посещают её только затем, чтобы зафиксировать смерть или рождение. Магистр мало что мог поделать с иррациональным страхом обычных горожан, который мешал им искренне почитать отца людей Сатану. Словно бы не понимали они, что станет с людьми без такого защитника. Верить-то они верили — ведь церкви Его сами вырастали из-под земли. Длинные, стрельчатые — появлялись в единую ночь, как грибы на навозной куче. Так же самостоятельно церкви выбирали себе служителей. Один из горожан вдруг просыпался с мыслью стать священником, отрекался от земного и уходил в церковь Отца, где были ему теперь и стол, и дом, и родня. Потому что родня, как правило, тут же забывала избранного, так уж устроены люди. Фабиус обмакнул перо в чернила, стряхнул слишком густую каплю и вывел: «Достопочтенному мэтру Тибо». И опять задумался: кого бы послать в Лимс на виноградники? Ведь есть ещё и вино! И там тоже не хочется бросать на самотёк! Как же не вовремя эта поездка. Как не вовремя… Магистр взглянул в окно, скользнул глазами по старинному зеркалу на подоконнике, задержался на отражении собственного лица… Предчувствие обожгло его, как жжёт это необычайно гладкое стекло, если поймать им солнце! Зеркало магистр привёз из поездки по старым развалинам возле Лимса, но изучить как следует не сумел. Может оно и скрывало древние тайны, но выяснил маг лишь то, что покрыто стекло не серебром, а сложным в обработке и получении металлом, называемым алюминий. Впрочем, алюминия в развалинах всегда находили в избытке. Когда артефакт наскучил, Фабиус подарил его тогда ещё смазливой кухарке, горячей и нежной, как её блины. И вот сейчас, благодаря зеркальному блеску, он понял, почему Грабус обратился именно к нему, старому магу, ведущему тихую жизнь отшельника вдали от столичной суеты. Зеркало было очень ветхим. Вот и Грабус был слишком стар. Он сам выучил когда-то Фабиуса, дал ему первые наставления. Он решил, что может положиться на мнение бывшего ученика, поймёт ход его мыслей. Грабус предощущал что-то, был напуган, не знал, на кого опереться в дальних от столицы землях. Не беженцы или крещёные волновали его, а сокрытое до поры. Может быть, зарождалась беда, а может, и радость: суть перемен трудно различить во тьме невежества. Но магистр Грабус был не на шутку встревожен, и тревога не сразу, но передалась Фабиусу. Он понял, чего опасался старик. Магистр Ренгский и сам замечал: мир становится слишком изменчив для тех, кто устал считать годы. Менялись границы провинций: четыре войны раздирали Серединный мир лишь за последнее столетие. Восемь правителей пережил Фабиус и почти пережил девятого. Недаром в Совете Магистериума давно уже говорят просто — «правитель», не прилагая имён. Да что имена, сами слова изменяются для магистров так споро, что не все мудрые старики понимают бормотание черни. Грабусу требовался взгляд такого же старика, как он, хорошо помнящего прежние времена. Потому советник и не стал посылать в Ангон мага помоложе. Нечто тревожащее давно дрожало в воздухе предрассветным маревом. Ожидание. Предчувствие. Неотвратимое, словно ужас, холодящий шею в утро перед казнью. И мир торопился сплясать, как повешенный спешит выдать свои предсмертные па на пеньковой верёвке. Грабус явно прозрел нечто. И в чём-то подозревал Ахарора, почти ровесника своего… В чём? В воровстве? А что за дело до мирских ценностей наследнику магической силы? Разве что Ахарор замыслил покуситься на власть? Правитель медленно умирал сейчас в столице, и Грабус не мог покинуть её, опасаясь, что выйдет из-под контроля подковёрная борьба столичных стяжателей власти. И тогда он выбрал своими глазами в Ангоне одного из тех, кого сам когда-то учил магическому мастерству, Фабиуса, 166-летнего магистра Ренгского. ___________ Порядок (лат.).
Глава 4. Гость из Ада
«Лишь глупцы называют своеволие свободой». Тацит Публий КорнелийВ Аду и на земле. 1 день.
Ангелус Борн не любил «перекладывать дела на голема». Он решил заняться судьбой червяка немедленно, пока магнитные токи не сменились, и в этой части Ада не наступил вечер. Кто знает, сколько проживёт тварюшка без своего симбионта? Стылые пещеры лежали на границах с Серединными землями людей. Там было слишком холодно для крупных адских тварей, но процветала мелочь, питаясь растениями, насекомыми и прозрачными слепыми рыбами. Борн переместился не наугад, однако удобная пещера над излучиной подземной реки, где он останавливался когда-то на пару десятилетий, чтобы изучить повадки фосфоресцирующего мха, оказалась заваленной камнями. Он метнулся сознанием, разыскивая другие полости в скале… Не нашёл. Завяз в камне… Дёрнулся, высвобождаясь…И вдруг — ощутил, что попал на поверхность! Узкая и длинная пещера, куда он проник, открывалась в нежное холодное серебро неба. Борн тенью скользнул туда, где каменный мешок коварно обрывался в пропасть, и, таясь, выглянул наружу. Холодное дыхание Серединных земель коснулось его лица, обожгло так, что опалесцирующие слёзы брызнули из глаз. Инкуб, испуганный и полуослепший, шарахнулся в спасительную тьму. Мелкие крылатые звери с писком кинулись от него прочь, вспыхивая на лету. Но отступать демонам непривычно. Приспособив зрение и умерив жар тела, чтобы не губить уцелевших пещерных жителей, Борн вернулся к выходу, встал на самый краешек обрыва и выглянул ещё раз. Кругом, насколько хватало его физического зрения, простиралось царство воздуха, такого плотного и серого, что он замечал в нём мелкие капли воды. Скала почти подпирала небо, внизу предощущалась каменистая долина, за ней — холмы. Борн привычно расширил возможности восприятия с помощью магии и легко, словно с горки, соскользнул вниз, прозрев увядающую зелень долины. Магия и на Земле была доступна ему также как и в Аду! Значит, Договора с Сатаной достаточно для всего, что есть в обитаемом мире? Это было странно. Инкуб замер, чтобы поразмыслить, но сбился от волнения. Поёжился. На Земле шёл более-менее тёплый сезон, а как зябко! Он знал, что в мире людей есть зимы и они так суровы, что вода замерзает и падает с неба обжигающим пухом. Так что ему ещё повезло, ведь он не высчитывал время визита. Нужно было срочно сообразить, сколько сил отдать на обогрев тела, чтобы оно не закаменело от холода, но и не сияло чрезмерно, обжигая местных живых. Вот ведь задачка… Борн почесал бровь, вдохнул первую порцию тяжёлого густого воздуха, посмотрел на червяка на руке. Тот выглядел на удивление бодрым. Демон погладил его неожиданно тёплую плоть: похоже, червяк-то совсем не замёрз! Инкубу стало немного обидно, что червяк сумел уже приспособиться, а он, великий демон из Огненной и Глубокой Преисподней, всё не сообразит, как согреть тело и не устроить пожара. Может, оставить червяка здесь, в пещере? Борн с сомнением оглядел негостеприимные камни, посмотрел сквозь них, прокалывая магическим взглядом пространство, и увидел вдалеке небольшой город. Колени его дрогнули, понуждая тело тут же двинуться на разведку, но инкуб нашёл в себе силы оставаться на месте. Мир внизу манил его. Там паслись сытые глупые души людей, праздные и расслабленные, там обитали неведомые ему малые существа, там хранились желанные книги, которые развлекали его больше прочего. Даже из-за одних книг он был готов броситься сейчас головою вниз с холодной высоты на благословенную знаниями твердь. Риск, что его застукают, был, но Аро спит, а кто ещё заметит отсутствие в Верхнем Аду неудавшегося изгоя? Он будет вести себя на земле тихо-тихо, даже травинки не повредит. Зато как любопытно будет проникнуть в хранилище людских мыслей, не испортив и не спалив его. Сумеет ли он? Борн умерил бушующий в жилах огонь так, что тело его с непривычки стало тяжёлым и ломким. Расслабился чуток, загораясь… Сообразил, что огонь нужно пустить по тонкой границе между собой и миром, чтобы он пылал над его естеством, служа преградой холодному воздуху. Инкуб согрелся. Стал озираться уже не со страстью к исследованиям, близкой к умопомешательству, а с обычным любопытством сущих. Черти ведь позволяют себе бродить по Серединным землям, что же мешало раньше ему? Ах, да… Он же соблюдал Договор о Магистериум морум. Запрет, что Сатана ввёл, чтобы сущие не пожрали его аппетитные стада. Даже созерцал их с опаской, отделяя естество от тела, чтобы наблюдая, мыслешествуя, не вылететь нечаянно из Ада на соблазнительную землю. Проклятое племя! Так вот ещё от чего зябко! Он — преступник, впервые по-настоящему нарушивший закон! Оказывается, нарушать законы — легко и забавно! Борн примерился, спрыгнул с обрыва, попал на курумник и съехал со скалы в водопаде камней! Лицо его осветила улыбка. Он давно не испытывал такого душевного подъёма и желания жить. Силою мысли демон поднял тело на скалу и съехал ещё раз, с ветерком! Потом замер настороженно, давая магическому сознанию ощутить, что происходит вокруг, там, где этого не видит уже обычное зрение и не слышит обычный слух. Но кругом было тихо и безлюдно. Только птицы замечали его да малые твари. Демон вдохнул полной грудью, давясь и захлёбываясь воздухом, словно лавой. Он был рад неожиданному простору: купался в нём, ласкался к нему! Сможет ли он взять сюда Аро? Сын так мечтает о путешествиях… А почему — нет? Аро всё равно не добьётся признания в Верхнем Аду, Нижний же — вообще закрыт для него. Почему бы не доставить сыну радость, дав ему увидеть мир людей? Конечно, страшно толкать такую юную сущность на преступление. Закон Сатаны строг… Но Сатана — глубоко, а магия сущих — вольна в этом мире! И это — прекрасно! Борн растворился в серости осеннего неба и возник внизу, в долине. Ещё раз растворился, уже более обдуманно, выбирая укромное место, и очутился в густой листве на развилке ветвей старого дуба. Кора дуба была нежно-шероховатой и даже не задымилась, когда плоть Борна соприкоснулась с ней. И птицы не прекратили свой свист. У него — получилось! Он был здесь почти свой, живой, не пугающий огненной сутью мелких лесных тварей! А где-то впереди предощущался город. С его соблазнительными библиотеками, ремесленными мастерскими, лавками редкостей! Борн с удовольствием послушал, как тело его вибрирует от возбуждения, закрыл глаза и начал магическим зрением изучать простёршуюся вокруг землю.
Самый близкий к горам городок оказался удручающе мал. Над неказистыми домишками, как разномастные рога, возвышались ратуша да церковь Сатаны — небезопасное место для заблудившегося демона. Именно церкви надзирали за исполнением на земле Договора с Адом, именно туда после смерти людей первоначально попадали их души, чтобы потом опускаться в Ад согласно своей тяжести: чем тяжелее — тем глубже. Горожане не стремились строить рядом с живым адским зданием свои мёртвые человеческие жилища. Но бедняков много, нашлись и те, что прилепили хибары недалеко от Кровавой площади возле церкви. Настоящий же центр города начинался левее, там, где высилась свечка ратуши, где гудела оживлённая торговая площадь с лавками государственного хлеба, рыбными, зелёными и мясными рядами. С высоты город был похож на людской муравейник с кровавой проплешиной церковной площади в центре и «ступеньками» крыш, поднимающимися к закату. Борн читал, что такова традиция городской застройки в мире людей. В направлении заката от церкви полагалось ставить приземистые дома с плоскими крышами. Церковь — живая тварь Сатаны — должна была смотреть на заходящее солнце. Зато когда в городе кто-то умирал, жители сразу узнавали об этом. Стёкла длинных стрельчатых окон церкви, окрашенные в свинцовые тона, алели вдруг, а потом долго переливались закатными красками. Это означало, что там, под высоким потолком, бьётся сейчас душа умершего перед отправкой в Ад. Таков был Договор. В Аду ничего не совершается без Договора. Также учредил Сатана и на Земле. Борн не интересовался особо подробностями сосуществования Ада и людей. С него было достаточно душ, что поступали на кухню бесперебойно (иметь бы регулярный доступ к этой кухне). Не интересовался он и такими маленькими городами — из Ада ему было удобнее наблюдать за столицей. Там хранились лучшие книги, там бурлила понятная ему политическая жизнь. А ещё он иногда подглядывал за смешными варварами, что кочевали вдоль морского берега, думая, что не подчиняются никому. Но Договор особенно жесток к тем, что питают иллюзии воли, и потому варварам после смерти тоже предлагалось отправляться в Ад. В качестве неприятного бонуса.
Борну очень хотелось прогуляться по улицам городка, и он направил магический взгляд вниз. Рассмотрел деревянную мостовую, сунулся в фонтан у ратуши, обшарил все большие и малые закоулки, пока не выбрал для более пристального изучения группу мягкотелых, что сидели на грязном помосте возле трактира. Эти люди казались бедными и измученными, но лица их были необычайно светлы и словно бы излучали сияние. Они вели беседы и творили песнопения, привлекая прохожих. Борну приспичило разобрать слова. Он решил, что, несмотря на рваные одежды, это — образованные мягкотелые, знающие много человеческих тайн. Он поёрзал на дереве, сосредоточился на магическом слухе… Но мир вдруг взметнулся какофонией, из которой совершенно невозможно было вычленить тихие голоса нищих! Да, магический слух был тоже по силам Борну, как высшему демону. Однако любой дар требует практики, а подслушивание никогда не было любимым занятием инкуба. Он не тренировался в приближении к источнику звука и удалении от него, в отсеивании ненужных шумов, и теперь всё вокруг гудело, шелестело, пищало разом и одинаково громко! Борн поморщился и заставил мир оглохнуть. Он решил воспользоваться обычным слухом: создать фантом сознания, влить в него малую часть себя, сгустить, напитать жизнью. А лучше — переместиться в него целиком! Хватит таиться там, где тебя даже не ждут! Инкуб попытался скопировать птицу, сидящую на соседней ветке, потерпел с полное фиаско и преобразился в привычную демонам тень. Тень раскинулась над городом, сгустилась у нужного трактира… И тут же инкуб понял свою ошибку! Стоило ему самому приблизиться к смертным, как ноздри его защекотал аппетитный аромат их душ! А ел он… Когда же он в последний раз сытно и вкусно ел?
Демоны принимают пищу без особых затей. Почуяв живые души, Борн тут же выделил по запаху самые слабые. Вот, к примеру, старик в мешке, повязанном на манер плаща. Утром он просыпается с болью в изъеденных костной болезнью ногах, а вечером, перед тем, как заснуть, часто думает о смерти. О том, что жизнь тяжела, а он не знает, добудет ли завтра хотя бы четверть ячменной лепёшки на обед; что боль в ногах, наверное, отступит, когда он умрёт; что здесь он никому не нужен, и никто о нём не заплачет. К трактиру старик пришёл послушать байки о новом боге. Он наощупь искал мечты и цели, чтобы иметь желание жить дальше. И это отсутствие даже мнимого будущего — больше всего привлекало в нём демона. На такого бедолагу дохни — и душа его с лёгкостью и радостью отделится от тела. И невидимым облачком войдёт в сущего, накормив его огонь подходящим топливом. Конечно, душу можно и приготовить. Она неоднородна: состоит из грубой оболочки, называемой обычно «двойник», трёх толстых покровов и сладкой сердцевинки. Потому душу в Аду сначала подвергают мучениям, дабы разлучить с «двойником» — каркасом терпения и проводником в мир смертных. Потом долго томят в котлах, размягчая жёсткие покровы судьбы. А после… Борн мечтательно вздохнул и почти не заметил, как средоточие его поглотило аппетитно слабую душу старика в мешковинном плаще. Демон икнул и в испуге зажал рот руками. Люди, сидящие рядом со стариком, не сразу заметили, что тело его обмякло. Старик всё так же подпирал спиной коновязь у трактира, он лишь осел, словно дырявый бурдюк, из которого убежало вино. — Смотри-ка, Якоб, — сказал наконец один из людей, рыжий, с круглыми птичьими глазами. — Наш Лубень, кажется, отдал милостивому богу то, что полагается Сатане. Борн едва не подавился съеденным: оно задёргалось и заколыхалось у него внутри. Сидящие вскочили, один закричал, указывая на шпиль церкви: — Молчит! Лубень мёртв, а церковь не покраснела! Люди начали поднимать старика, бить его по щекам, слушать сердце. Но тот был блаженно мёртв и уже не страдал от их грубого обращения. Толпа вокруг покойного росла. Некоторые пытались оживить его, другие полезли на крышу трактира, чтобы яснее увидеть церковные окна. Но ничего не менялось. Душа Лубня действительно не долетела до ловушки, поставленной Сатаной, ведь её прибрал и переваривал Борн, потея от страха. — Мёртв! — провозгласил самый главный из оборванцев. — Чудо свершилось! Душа его избегла Ада и отправилась в мир милостивого бога! Вознеслась на небо! Борн, чтобы не устроить ещё одно нечаянное вознесение, начал потихонечку отползать прочь. Правда, перед бегством, он сумел заглянуть в мешок старика и стянуть оттуда исписанный пергамент. Вряд ли что-то ценное, но всё-таки… Стыдно ему, разумеется, не было. Сущие не знают стыда. А вот страх… Сатана не дополучил душу, и Борн прислушивался к миру вокруг, ожидая заслуженной кары. Но молчал воздух, ровно тянулись магнитные токи, мерно покачивалась в паутине своего движения земля. Сатана не видел, что происходит в мире людей. Глазами его были церкви, а церкви не сумели рассмотреть ничего! Борн вздохнул с облегчением, и горячий воздух сжёг у его лица нахальное насекомое. Вот, значит, как! Земля всё-таки не Ад, и Закон Сатаны здесь не всесилен. Твори, что хочешь, лишь на глаза не попадайся! Он рассмеялся беззвучно и в тот же миг оказался там, где бестелесно бывал многожды — в центральном хранилище Магистерской библиотеки в Вирне, столице Серединных земель. Худенький библиотекарь, нагруженный фолиантами, даже вскрикнуть не успел, как составил компанию душе старика. Борн огляделся: больше в огромной зале, уставленной шкафами, сундуками и полками, не было никого. Он мог выбирать, что хочет. Или даже забрать всё! Все книги! А там… да хоть бы и пожар скроет следы! Ликуя, инкуб горячим вихрем носился между стеллажами, иссушая воздух. Он концентрировался то тут, то там, брал в руки и жароустойчивые пергаменты, и самую тонкую бумагу. Теперь он не боялся, быстро листая полупрозрачные страницы, спалить их. Книг было так много, что демон стал расточителен. Наконец он отобрал то, что возьмёт с собой и прочтёт в тишине. Понятно, что это были книги с толстыми пергаментными страницами в кожаных и медных переплётах. Иные не выдержали бы горячего воздуха его пещеры. В подарок сыну Борн подыскал особенно толстую книгу о мироздании, украшенную по медному окладу самоцветными камнями. И только вернувшись в скальную пещеру,откуда начал своё путешествие, демон вспомнил про червяка. Червяк всё так же покорно обвивал его запястье, совершенно не мешая и не давая знать о своём присутствии. Инкуб погладил тварюшку по плоской голове и заметил, что она покрылась шелушащейся коркой. Видно, не перенёс-таки червяк земного холода! Борн опечалился: ну вот, хотел спасти, а сам — почитай, угробил животное. Он подковырнул червяка, чтобы снять его с руки, но в пальцах осталась пустая шкурка. Под ней изумлённый демон обнаружил хитрую морду с блестящими глазками, толстенькое безлапое тельце с крепкой чешуёй и острым хвостом. Скорее, помесь змеи и ящерицы, чем червяк! Тварюшка подняла голову и зажмурилась, выпрашивая ласку. Борн засмеялся: нет, она не погибла, а переродилась в незнакомом ей мире! — Я не хочу тебя отпускать, малыш, — демон погладил плоскую голову. — Ты будешь напоминать мне о том, что любой из нас тоже может переродиться. «Малыш» блаженно прикрыл круглые глазки плёнкой. — Может, для тебя это было легко, и ты из тех промежуточных тварей, что живут между людьми и Адом? Но знак, который ты подал мне… Борн посмотрел вниз, в долину, бережно укрытую туманом, и продолжил едва слышно: — Я назову тебя Локки. Я не знаю, из каких глубин памяти пришло ко мне это имя. Но что-то внутри подсказывает мне, что оно — подойдёт. Бывший червяк благодарно внимал. — А теперь мы с тобой отправимся домой, — улыбнулся демон. — Скоро стемнеет, а мне ещё нужно поделиться радостью с Аро, моим сыном. Ангелус Борн поднял глаза и увидел отблески заката на облаках. Заворожённый, он долго стоял, впитывая всей своей сутью меняющиеся тона неба, а потом исчез без вспышки и колебаний воздуха.
Глава 5. Свобода и расстояние
«Глупцов глупей, слепцов слепей Те, кто не воспитал детей». С. БрантМир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Год 1203 от заключения Договора. Провинция Ренге, магическая башня на острове Гартин. 2 день.
— Ай, клята зверюга! Да что б тебя волкодлаки в лесу сожрали! — Голову береги, голову! — Дюже лягается! — раздавалось в сером предутреннем небе. Крики доносились от конюшни, где суетились два молоденьких конюха. Во дворе возле коновязи стоял крепкий осанистый главный конюх, рядом зевали и почёсывались другие слуги, разбуженные шумом. На рассвете хозяин острова, облачённый магистр Фабиус Ренгский, член Магического совета и Исполнительной ложи Магистериума, должен был куда-то отправиться по своим тайным делам. Вроде как, ворон принёс ему весточку от самого высшего начальства, а может, опять взбрело в голову магу что-то своё, или заныло от долгого бдения в колдовской башне его неуёмное седалище. Отец Сатана, и как его одного отпускать-то? Второй век доживает, а дитя дитём! Такие выводы можно было сделать, послушав разговоры слуг, ожидающих, чем кончится незаладка со злобным магистерским конём: боевым, породистым. Вот, говорили же — зачем магу боевой конь? Сейчас зверюга бесновалась, хотя вчера вполне поддавалась на уговоры двух младших конюхов. Будь день обычный, можно было бы вывести из соседнего денника рыжего мерина, или чубарую кобылу, а чёрному болвану дать перебеситься. Но вот беда, именно сегодня без жеребца было никак не обойтись. Магистр Фабиус только на нём и ездил в свои дальние походы. Звали коня по-благородному — Фенрир ап Грей, был он огромный, в полтора раза крупнее рабочей коняги, чёрный, как стоящие против солнца, учёный и злой. Слуг пугало и странное имя его, взятое из древних летописей, и родословная, что была длиннее, чем у самых остепенённых магов. Малых детей жеребец, однако, любил и баловал вниманием, но вот конюхи, хоть и не обзавелись ещё реденькими бородками, на детей были уже никак не похожи. Главный конюх, сложив могучие руки на аккуратное пузцо, с усмешкой наблюдал за суетой и прыжками дуралеев, не сумевших даже недоуздок надеть и вывести коня в проход на развязку, чтобы почистить и оседлать. Жеребец метался в деннике, бил, куда попало, копытами, а особенно норовил попасть по самому молодому конюху, франтоватому рыжему парню в новеньком жилете, украшенном медными начищенными бляхами, здорово блестевшими в свете двух факелов. Второй младший конюх, широкоплечий, чернявый, не понимая, чего дурит зажравшаяся скотина, бросил испытывать судьбу и встал у стеночки. — А ну не ленись, Петря! — гаркнул главный конюх, напугав сонных прачек. — Вот превратит тебя маг в лягушу! И, понимая, что не проймёт парня угроза, ведь маг у них был строг и заумен, но вполне справедлив по местным понятиям, добавил: — А то и я кнутом вздрючу! Парнишка кинулся к деннику. Жеребец воспринял такой оборот как нападение, взбрыкнул, ударил копытами в двери… Двери слетели с петель, и жеребец, козля и лягаясь, выскочил во двор. Тут невесело стало и глазеющим слугам. — Дарёнка где? — Дарёнку будите! — закричали, прячась за главного конюха, прачки. — А-а Лебезьку ужо и посла-ал! — откликнулся шорник и махнул в сторону флигеля, где жила молочница с подкидышем Дарёнкой, которую Фенрир особенно баловал вниманием. Лишь главный конюх спокойно стоял, похлопывая себя по пузу. Он знал, что конь магистра прирождённой злобностью не отличался, но учили его как боевого. Слуги, одетые в шитые бляхами кожаны, дразнили жеребца, приучая топтать военных и разбойников, вот и взбесили его медяшки на новом жилете рыжего Мялко — сунулся парень в денник и едва не был бит копытами. Тем временем Фенрир, не видя ненавистного жилета, немного успокоился. Раздувая ноздри, он застыл посреди двора, чуть что — принимаясь грозно рыть копытом землю. Но только чубарая сочувственно подавала голос из своего денника, люди же стояли недвижно, даже не пытаясь усмирить бунтаря. Да и немного их было — конюх, шорник да прачки. Остров Гартин ещё дремал, таращась в зенит круглым глазом колдовской башни. Наконец из флигеля длинного «господского» дома, что был выстроен изначально для магистра, но заселен, в основном, слугами, выбежал тощий мальчишка, а следом вышла крошечная девочка — на вид лет пяти, а на самом деле на две весны старше, — и босиком прошлёпала к чёрному чудовищу. Подол она держала обеими руками: там полно было маленьких, с её кулачок, крепких осенних яблок. Фенрир зашевелил ноздрями, всхрапнул, ткнулся мордой девочке в шею, потом в подол… и благодарно захрупал яблоками. — Эй, бездельники! — позвал конюх. — Ты-то сними свой кожан, чудила, да неси щётку и седло!
Вся эта суета совершенно не мешала магистру Фабиусу собираться в дальнюю дорогу. Ещё до рождения сына маг наложил на колдовскую башню заклятие, чтобы шум во дворе и в доме не отвлекал его от работы. И сейчас он в полной тишине откладывал книгу за книгой, понимая, что бесценные колдовские фолианты слишком тяжелы для дальнего пути. С особенным сожалением Фабиус взвесил в руках недочитанное философское исследование «Геенна лжи», заложенное в первой трети полоской змеиной кожи. Магистр-исследователь Гаргиго Бесноватый рассуждал в нём о нравах, царящих в адских глубинах. Тема эта с прошлой зимы будоражила магическое сообщество. Переписчики не успевали рассылать копии. У Фабиуса же был почти оригинал — официальный список из библиотеки Магистериума, что в столичной Вирне. Он вздохнул и упаковал в седельную сумку одну только тонкую походную книжицу заклинаний, да и ту выронил, прежде чем уложил как надо. Магистр плюнул через плечо, прогоняя дурное помрачение ума, но это не помогло. Поворачиваясь к шкафу с зельями и амулетами, он запнулся о свой же сапог, покачнулся и едва устоял ногах, едва не рухнув аккурат в пентаграмму! Что за напасть? Одурел с недосыпу или?.. Чья-то едва приметная тень скользнула под ноги… — Lux! — звонко воскликнул Фабиус. Колдовской свет залил круглый зал башни. Никого. Но злое предчувствие уже камнем легло на сердце. Ладно бы — в дороге, но здесь, в башне?.. Магистр орудовал сейчас в святая святых — в пентерном зале. Здесь он проводил самые сложные обряды, требующие особого сосредоточения. Тут же хранились редкие книги, зелья и ценные амулеты. Это была круглая комната на самом верху башни. Её украшали шесть стрельчатых окон, забранных красноватым енским стеклом. По центру, как и положено — пентаграмма, чьи линии были выдолблены в мраморе пола и залиты агис фарии — самовозгорающейся субстанцией, похожей на воск. Весьма дорогой субстанцией. Добывали её из жира потусторонних тварей Верхнего Ада, что выбирались иногда на свет в местах пограничных, где тонки были земные своды. В остальном же ничего необычного в пентерном зале не было. Буковые полки в двух дубовых шкафах гнулись от тяжёлых фолиантов — маг считал, что в сундуках книги покрываются плесенью. Рядом с окном, выходившим на единственный балкончик, стояли шкафчики и сундуки с зельями, амулетами, минералами… С собой лучше всего было взять готовые. Но травы проще упаковать, они не разольются и не просочатся каким-нибудь колдовским образом из самых хитрых пузырьков. Скоро и травы были упакованы в холщёвые мешочки. Руки потянулись к минералам и амулетам… В его годы Фабиус распоряжался уже всем немалым хозяйством своих родителей, вёл погодовые записи, мог нанять на уборку сезонных рабочих, не гнушался выйти вместе с ними в поле, когда свободных рук не хватало. Сын же… Дамиен с наслаждением вдохнул тяжёлый запах слежавшегося железа и каменного масла. Взял тряпицу и мел, натёр кольца, сразу заблестевшие. Снял обычную одежду и облачился с умелостью, достойной бродячего рыцаря: надел сначала простёганную на плечах и груди рубаху, потом кольчугу, следом — пояс, а сверху накинул плащ. Он торопился, хоть и уверен был, что слуги не посмеют войти в башню. Юноша улыбнулся, он счёл это хорошим предзнаменованием. А после сотворил охранные знаки и начал нараспев читать давно вызубренное заклинание. Магистр судорожно вздохнул, шагнул к письменному столу, где стоял кувшин с водой. Взял, встряхнул, проверяя, много ли там содержимого, отпил глотка два, потом набрал воду в горсть и тонкой струйкой вылил на шею спящему. Юноша распахнул глаза, сразу потемневшие от гнева, подскочил, было, в постели, чтобы дать отпор неведомому шутнику. Но увидел отца, сник, испуганно оглянулся на погасшую свечу… На лбу его выступила испарина.
— Помни, что ты теперь — хозяин башни и всех людей здесь и в долине! — громко резюмировал магистр. — Будь же достоин этого! Юноша не проснулся. Ум его продолжал блуждать в заоблачных далях. Открытое окно ломало заклинание неслышимости. Пришлось створку притворить, довольствуясь для проветривания щелями между плохо подогнанными стёклами. Дыхание юноши то и дело сбивалось — он был больше не в состоянии медлить. В головах кровати, на резной спинке кривилась сильно оплавленная свеча. Книга в простеньком деревянном переплёте лежала рядом с постелью. Магистр поднял её, полистал и, тяжело вздохнув, засунул подальше под кровать. Кольчуга, лёгкая, плетёная «четыре в один», когда одно кольцо связывает две пары соседних, была ещё великовата весной, а теперь стала, наверное, впору. Башня была выстроена на совесть, и в ней не гуляло обычных для каменных зданий ветерков-троллей. Когда-то Фабиус дневал и ночевал на этой стройке, не давая работникам халтурить. А вот хорошего стекольщика в провинции Ренге не сыскать было и сейчас. Но магистр плохо смотрел за сыном. И сейчас свёрток был раскрыт, как раскрывался он только во время родительских отъездов, и из него были извлечены короткая кольчуга и настоящий воинский плащ, купленные в городе на деньги, сэкономленные на хозяйственных расходах. Дамиен совсем не был так рассеян в делах с ячменем и пенькой, как полагал отец. — Ты снова читал ночью? — строго спросил магистр. — Что ты читал? Дамиен же, как только отец миновал мост и выехал на дорогу к Лимсу, быстро вернулся в колдовскую башню. Слугам он бросил что-то малоразборчивое, чтобы не беспокоили. Внутри у него всё зудело от нетерпения, а это допекает сильнее боли ожогов. Ведь даже магический огонь причиняет муки, но не томление страсти. И страсть — больнее. Но дышал он ровно. Видно, дурной сон, посетив его ночью, отправился восвояси, и парень заснул под утро крепко и сладко, как и положено в его юные годы. Короткая кольчуга с рукавами, не достающими до локтей, носилась обычно не в бою, а в городской сутолоке для защиты от случайного ножа. Её прикрывали кафтаном и плащом. Но Дамиен очень нравился себе в кольчуге и кафтан надевать не стал. Настоящего меча у него пока не было, и он прицепил на пояс кинжал. Звякнул пентакль-напоминалка. Рассвет близился. Пора было будить Дамиена. Уже понятно было, что сын сам не встанет — проспал. Свет (лат.). Сын был трепетно, мучительно похож сейчас на мать. Вот так же лежала она, разметавшись, когда в крови её бродил ядовитый отвар сонницы… Фабиус запнулся. Он хотел дать какое-то живое напутствие, чтобы сын не забывал, что отец помнит о нём, надеется на него, любит. Но подходящих слов, чтобы не были они слишком мягкими, магистр так и не подобрал. И он завершил: — Оденься, как подобает. Тебе положено проводить меня в дорогу. Комната сына располагалась в среднем ярусе. Под тихий скрип колец Дамиен поднялся на самый верхний, запретный для него этаж башни, успокоил на пороге зачастившее сердце. Отец уехал, он воротится нескоро, но всё-таки хотелось поторопиться с задуманным. Магистр Фабиус знал, что сын обманывает его. Это нужно было как-то решать. «Сразу же по приезду», — пообещал он себе. А вслух сказал: В комнате Дамиена было немного душно, но утренняя свежесть уже сочилась сквозь плохо стеклённые окна. Юноша выбрался из постели. Ростом и шириной плеч он почти догнал отца, но поступки его всё ещё оставались поступками мальчика, не достигшего положенных для первой ступени совершеннолетия мага восемнадцати мерных зим. Башня была спланирована как три больших рабочих этажа-зала, а между ними притулилось несколько комнат. На верхнем этаже магистр проводил самые сложные и запретные эксперименты, на среднем работал и иногда спал. Вход на нижний был надёжно заперт — туда из подвала поднимались иногда «языки бездны» — разрушающие душу отголоски тёмных заклятий. ____________________ Чего только ни делал Фабиус, чтобы приучить мальчика к дисциплине. Но парень пошёл в мать, любившую понежиться под одеялом. Это и сердило магистра, и будило в нём болезненную сосущую тоску. Да и не стоило начинать прощание с воспитательных бесед, не тот сегодня был день. Дамиен скользнул глазами по одеялу и, не найдя там книгу, выдохнул с облегчением:
Ну что ж. Долгое отсутствие отца будет Дамиену уроком. Осеннее время даёт много забот. Плюс — нужно будет найти время и на учёбу, и на чтение серьёзных магических книг, а не пустых романов о рыцарях. — Ты должен пообещать мне пять вещей, Дамиен. Первая: держать в порядке погодовую книгу и книгу сезонную. Вторая: оберегать имущество и души вверенных тебе слуг. Третья: каждый день учиться по книгам и проходить положенный урок, который мы с тобою наметили. Четвёртая: блюсти собственные душу и тело, уделяя время гигиене, созерцанию и ежедневным прогулкам. Помни, что сила души связана с силою тела крепко. Нетренированная душа слабостью своей подведёт и тело, а слабое тело не даст правильно провести нужные для души бдения. И пятая… Застоявшийся жеребец нетерпеливо ударил копытом. Фабиус сдвинул брови, наблюдая, как одевается ладный и крепкий, но такой ещё, в сущности, несамостоятельный парень. — Lux! — произнёс он, зажигая разом и свечи, и огонь в пентаграмме. — Мне не спалось. Я читал кодекс Магистериума, как вы мне и посоветовали, отец. Ноша, однако, всё тяжелела. Магистр приподнял седельные сумки, крякнул, поморщился. Был он крепок и моложав. Кожаный походный колет ладно сидел на нём, короткая тёмно-русая борода завивалась задорными колечками. Раз сумки показались ему тяжёлыми, не понравятся они и Фенриру. — Дамиен! — позвал он негромко. — Помни же, что я вернусь не позже конца осени, и хочу увидеть, что ты здоров и выполнил всё, что я тебе наказал! Дамиену рано было знать о них. Фабиус иногда разрешал ему бывать в пентерном зале, но никогда не допускал на нижний и подвальный этажи, где творил когда-то не самые лучшие обряды. Поднявшись в свою комнату на среднем этаже башни, юноша открыл сундук с личными вещами и нашарил на самом дне свёрток. Дамиен был способен замечтаться и забыть самое простое — проследить за подготовкой к встрече гостей или записать количество мешков ячменя, удачно проданных на рынке в Лимсе. — Я вверяю тебе остров и прилежащий ему город Лимс! Управляй же до моего возвращения достойно! — громко провозгласил он. Фабиус распахнул витражную створку в беспорядочных узорах рыжих и синих потёков, вдохнул обновлённый рассветом воздух, но услыхал теперь и крики внизу, и злое конское ржание. Маг повернулся к широкой сосновой кровати. Дамиен спал, разметавшись: русые волосы прилипли к высокому лбу, одеяло спустило на пол хвост… Едва перешагнув порог чернёного дерева, Дамиен нашёл глазами пентаграмму и увидел её вычищенной, наполненной горючей субстанцией и готовой к работе. Свёрток этот постоянно кочевал из сундука под кровать, из-под кровати — в тайник в саду. Дамиен боялся, что отец сумеет почуять в башне чужеродный предмет. Фабиусу очень хотелось поговорить с сыном неспешно, наедине, но час расставания близился. Слуги собрались у моста через Неясыть, и магистру пора было обратиться к Дамиену с наставлениями. Фенрир припустил через мост галопом — аж брёвна загудели под копытами! Холодный ветер с реки ударил мага в лицо и вышиб слёзы. Колдовской остров, прощаясь с хозяином, замерцал, обозначая паутину охраняющих его заклятий. Фабиус знал, что защита Гартина крепка, но крепка ли защита сердца Дамиена? Средний же ярус башни казался магистру довольно тихим местом. Там, в комнатах между нижним и средним залом, хранился всякий магический хлам, дожидались переделки результаты не очень удачных экспериментов. В каком-то смысле средний ярус башни олицетворял мир людей, что демоны называют Серединными землями — разноликий и быстро ветшающий.
Маг помедлил, взглянул в серые глаза сына и добавил чуть тише: Фабиус вздохнул и начал доставать из сумок минералы, возвращая их на полки.
Глава 6. Опасный подарок
«Если кто-то и умеет верить, несмотря ни на что, надеяться на чудо, так это дети». Олег Рой. «Семь признаков счастья» Сначала Аро не замечал его, увлечённый рисованием, потом поднял глаза и замер: на базальтовом полу ярко горел… один, два… пятиугольник! Некоторые книги отец приобрёл у чертей, ловко ворующих всё и вся. Некоторые — сочинил сам, выдавливая буквы на податливой остывающей лаве, а потом вырезая окаменевшие куски. Грамоте отец прозрел в считанные мгновения, а вот подобрать в Аду необходимый материал для написания книг ему долго не удавалось. Последним его достижением стали тонкие деревянные доски из адского древа, одного из немногих, что растёт под землёй. Что же за подарок приготовил для него отец? Оставалось действовать на свой страх и риск. Больше медлить было нельзя: промедление — величайшая невежливость среди демонов и чертей. Сначала юный инкуб устроился было на троне, но там ему показалось тесно. Тогда он улёгся сам и уложил деревянный лист в центре пещеры прямо на отшлифованной плите базальта — отец бился над её гладкостью не одно столетие. Вот только что так болезненно дёрнулось в груди?.. Предчувствие? Ангелус Борн, однако, вообще отличался массой забавных странностей. Потому и сын его повзрослел, наверное, необычайно рано. Аро был мал и наивен, девяносто лет для демона — даже подросток-то — едва-едва, но проницательность он явно унаследовал от отца! Глаза Борна затянуло красноватой дымкой. Он вспоминал удивительный город, непрочитанные книги, тучи неизученных насекомых, поля трав и цветов, шершавую кору дерева, приютившего его в мире людей… И… завидовал смертным. Их мотыльковой глупости, поспешности в страстях и желаниях. Возможности биться в тенётах загадок и гореть «здесь и сейчас» так же, как демоны горят лишь в самых раскалённых и жарких адских глубинах. Аро погладил драгоценный деревянный лист. Добыть адское дерево было совсем непросто. Ещё труднее было подготовить его для письма. Юноше не хотелось испортить красивую чёрную плоть в ветвистых розоватых прожилках. — Но ты же сказал — заманивают? Значит — они охотятся на нас? — А как именно слабы люди? — Аро перевернул страницу тяжёлой книги, потрогал чуть выпуклую гравюру с рыцарем в латах. — Как муравьи? — Люди наделены душой, как ты уже прочёл, — вспомнив свои приключения на земле, Ангелус Борн не смог сдержать улыбку. — Душа непознаваема для них, потому что она больше их самости, следовательно, они плохо разбираются в самих себе и предпочитают рассуждать о нас. Мы, демоны — тоже имеем некое хранилище того, что нельзя понять до конца. Люди называют это средоточием огня. Ты можешь увидеть его, если поранишься или заплачешь. Впрочем, легче всего тебе будет лизнуть собственную ладонь. Да, он преступил вчера все мыслимые запреты. Сумел окунуться в холод людского мира. И явственно ощутил — именно такой мир ему интересен, открывает новые перспективы, а, главное, манит свободой. Он нарисовал для муравья лавовую реку и круглые камни, чтобы хищник мог перебраться через неё. Нарисовал заросли белого мха, где таилось голодное Адское Покрывало… Ангелус вздрогнул, спохватившись, что подросток уже, может быть, способен читать плохо прикрытые мысли. Ему следовало внимательнее относиться к потокам слов и образов. Жизнь в Аду была опасна не дикими тварями, но политикой и кознями родни. Чем ближе — тем страшнее, ибо конкурировали они за одно и то же место у трона. Не нужно бы сыну даже знать пока, что правители Ада — далеко не безгрешны, да и не выше по рождению самих Борнов. — Суть в том, что люди, как бы слабы они не были, должны быть равновесны демонам по самой сути мировых законов. Равновесие — свойство нашего мира. Если плод акры трудно достать — он же и вкуснее многих. Так и здесь — человечишка слаб телом, но стержень его воли уравновешивает эту слабость своею стойкостью. А демон — силён, но в нём нет стремления ставить цели и достигать их. Смотри: между миром Ада и людей стоит лишь Договор. Тем не менее, большинство демонов, бесов и чертей боятся нарушать его, ведь договоры — часть нашего естества, ключ к самости. Только низшие и совершенно тупые твари решаются просачиваться в земли людей за добычей. В Аду не считают такие проделки нарушением Договора, какой спрос с безмозглых? Лишь осознание — достаточный повод для соблюдения законов. Гарантия Договора — внутри нас самих. Я и сам недавно помыслить не мог о том, что Договор вообще может быть нарушен достаточно сильным и разумным сущим. Черти? Черти — не в счёт… А вот людские маги частенько сознательно преступают невидимые границы Ада. И не боятся возмездия, действуя тайно и изощрённо. Они заманивают глупых демонов, похищают их средоточие огня… Нет, нет! — рассмеялся Ангелус, видя, как испуганно задышали, то расширяясь, то сужаясь, зрачки мальчика. — Не бойся, они не способны пожрать его!Он улыбнулся, обошёл вокруг, не понимая, как пользоваться необычным сюрпризом. Ведь не просто же так он появился здесь? И даже подпрыгнул от любопытства на жёстком базальтовом сидении. Ангелуса занимало теперь в мире людей всё — философия, минералы, наблюдения за растениями, животными, звёздами. Вот только Аро…
К детям в Аду не привязываются, относятся, как к докучливым муравьям. Ребятня легко появляется на свет, отца или мать напоминает весьма отдалённо. А вот напакостить по глупости и необразованности может. Потому основа воспитания здесь: мелочь должна знать своё место! И — не более. Аро не успокоили слова отца. Он поёжился, перевернул тяжёлую страницу книги и пробормотал: Свет её был маняще ласков. Ад полон чёрного и бордового, а эти линии пульсировали алым, как глаза самого Аро. Борн замолчал. За пафосом его пряталась досада. Он не стал кормить сына тайными и смутными надеждами на обещанную Тиллит встречу с правителем Первого круга. Он слишком боялся отказа. Аро взял тонкую каменную трубочку и задумался. О чём же писать? Отец начал с того, что попытался сохранить свои наблюдения для сына. Но вот беда — сыну пока не о чём сообщить ни отцу, ни тем, кто, возможно, когда-то родится от его собственного горячего дыхания, слюны или крови. Линии вспыхнули и растворились вместе с ним, оставив на базальтовом полу оплавленный контур. Борн рассмеялся.
— Мы? — чуть усмехнулся Ангелус Борн, обернувшись и задумчиво глядя на сына, сидящего прямо и ровно, так уж заведено у сущих, немногое знающих об усталости тела. — Мы — плохое слово для демона, Аро. Каждый здесь — сам по себе. Он не верит другим, но и не привык заглядывать вглубь своего естества. Какое ему дело до того, что там, внутри — кровь, вода, средоточие огня? Мы живём мучительно долго. Мы обеспечены многими умениями и силами уже по праву рождения. Это не способствует развитию наук. Науки — удел слабых, так принято думать в Аду. А слабые людишки тем временем исследуют и изменяют мир… Да что сделки! Борн был готов шантажировать и даже лгать, так долго он ждал этого разговора и готовился к нему, поглощая местные слухи и сплетни, наблюдая, обрастая возможными и невозможными идеями о том, как легализовать совершеннолетие Аро. Инкуб освежил в памяти сотни хитрых аргументов, вариантов сделок — честных и не очень, что он планировал предложить правителю Якубусу. — А мы? — переспросил Аро. — Они не могут питаться, как демоны. Но вливают средоточие огня в Серединный мир, создавая амулеты, и тем укрепляют своё слабое тело. Он качнулся на пятках и исчез. Инкуб поднял камушек — кусочек неудавшегося листа каменной книги, — и бросил в центр алого пятиугольника. Он имел удивительно светлую кожу и чистейший алый блеск зрачков. Однако был ещё слишком наивен и совершенно не владел чарами своего обаяния — для этого сущему следует разменять хотя бы первое столетие. Юный демон был ярко и необычайно, но несколько болезненно красив даже для инкуба, вся суть которого — источать в мир прелесть. — А чем же они питаются? Средоточием огня? Так же, как мы — душами? Инкуб попытался уцепиться за связь с Тиллит, проникнуть в её мысли, чтобы узнать, что его ждёт при встрече, но не сумел. Демоница находилась в тронном зале Правителя, а магия была там бессильна. Аро засмеялся. Это было чудом, но у него получилось не хуже, чем на гравюрах из похищенных книг! Ангелус Борн рассмеялся: адские муравьи показались бы мягкотелым свирепыми огнедышащими хищниками. С одной стороны — сын имеет уже свои взгляды на мироздание. Он вырос рядом с отцом, больше озабоченным чтением и исследованиями, нежели подтронной суетой, возможно, он будет даже рад покинуть негостеприимную Бездну. Но с другой… — Я начну твой новый цикл обучения позже, — сказал он сыну. — А сейчас мне нужно отлучиться по делам. Очень важным делам. После тебя ждёт подарок! Ты давно мечтал о таком! — А мы — как называем? — полюбопытствовал юноша, разглядывая ладонь, которую, разумеется, поспешил лизнуть. Розоватая опалесцирующая влага с шипением испарялась с его кожи. Маленькому инкубу тоже хотелось беспечно плескаться в лаве. И отец не препятствовал. Он приносил мальчика на берег по первой просьбе. Пока эти просьбы не иссякли. Пещера Уединения инкуба Ангелуса Борна. В углу пещеры вспыхнул флюид сухого воздуха, на миг осветив овальный каменный зал с двумя базальтовыми тронами. На одном из них восседал юный инкуб, около другого лежали два больших плоских камня, напоминающие жернова, и высились аккуратные стопки деревянных и каменных пластин. Корни его уходят в огненный мрак. Но Сатана может заставить древо расти корнями вверх, и тогда оно становится Его Церковью в людском мире. Там адское древо собирает дань, поглощая души умерших людей. Но не все они попадают в котлы, часть — питает страдающие в огне листья. Аро давно хотелось попробовать отцовский способ письма. Он припас в углу чистый «лист» и «волшебный» песок. Потому не в прямом смысле, но «душами» сущих люди всё-таки питались, вот только кто в Аду осмелился бы говорить об этом? — Изгой? Да, по официальному мнению, распространяемому в Аду, мягкотелые человечки являлись всего лишь живыми горшками для душ. Но были ли они так беспомощны на самом деле? Борн удивлённо уставился на сына. Он был почти потрясён его детской прозорливостью. — Нет, Аро. Люди гораздо слабее самых слабых из порождений Ада. Аро же, не умея пока проникать в тайные думы отца, рассмеялся и спрыгнул с трона. Больше всего он любил учёбу. — Нет, Аро, изгой тот, кто принимает проклятие. Тогда Сатана расторгает Договор о его жизни в Аду, и он погибает или переворачивает существующий мир, строя мир новый. Я же — смирился. У меня есть ты. Я хочу, чтобы ты рос, вбирая ту гармонию, что я видел во время своих скитаний по Аду. Ад прекрасен: и внутренний, и окраинный. Я надеюсь, что правители здесь, на границах его, меняются быстро. И кто-то из них простит меня. А пока — я буду учить тебя сам! — Это то, что заставляет тебя настаивать на своём, — пояснил Ангелус. — Помнишь себя пятьдесят лет назад? Не плакать, когда в игру не берут сверстники, бултыхающиеся в лаве. Помнишь? Инкуб подошёл к пентаграмме. Свершилось! Из-за тяготеющего над семьёй проклятия юный инкуб был с детства лишён привычного в Аду воспитания. Он не бултыхался дни напролёт в кипящих озёрах, не носился над магмой на летучих камнях, не мечтал об ароматном дыме преющих в адских котлах душ, а всё время проводил в пещере, изучая и анализируя. Он не такой, как другие дети. Вот и вопросы его с каждым днём всё острее. — Ад не имеет неба — лишь Бездну разверстую. Ад не имеет земли — лишь пылающую твердь. Создания его бездушны и питаемы средоточием огня, — прочитал Аро и повернулся к отцу. — А что такое «средоточие огня»? — А если такой маг поймает меня? Всегда есть вторая сторона правды. Род Борнов — род высших демонов, способных жить в самых глубоких кругах Ада. Способных, а значит и достойных. Место в Верхнем Аду Агнелус занимал сейчас до ужаса неподобающее. И Аро тоже был рождён для иной судьбы, а не для прозябания в холоде! Древесина адского древа необыкновенно крепка и не поддаётся магии. Срубить его можно только топором из костей и зубов сущих. Но отец методом проб и ошибок подобрал состав минералов, прожигающий в плотной древесине светло-пепельные дорожки. И уже несколько дней увлечённо писал свои заметки, высыпая на деревянные листы огненный песок из тонкой каменной трубочки. И был счастлив. Пусть сын лишён беспечного детства, но род его — род глубинных и славных демонов, рождённых также глубоко, как сам Сатана. Это сейчас Борна не принимают даже в тронном зале Первого круга, этого пограничного с мягкотелыми холодного охвостья Ада. Такого никчёмного, что здесь не особенно преследуют за страшные в более глубоких кругах пороки — складывание частушек про Сатану или симпатии к тем же книгам. Борн слыхал, что даже правитель Якубус был замечен в чтении! И вот на листе ожил хищный огненный муравей! Ангелус Борн не удержался и расплылся в улыбке. Ему было больно видеть возможную судьбу сына, говорящего запросто такие ужасные вещи, но и радостно. Борн приобнял мальчика ласково. Он знал, что выглядит сейчас по-дурацки. В Аду не принято возиться с молодью, не достигшей первого столетия. Не имело смысла вкладывать силы в обучение создания, которое в любой момент могло утонуть в лаве или сорваться в пропасть. Бессмертными в Аду становятся при вступлении в Договор, а дожить до формального совершеннолетия удаётся далеко не всем. Так кому нужны юные и беспомощные? Зачем бы Сатане создавать совсем никуда не годных живых? И так ли слабы людские маги, если способны сдерживать рвущихся из Ада низших тварей? А те мягкотелые, что по рассказам могли одурачить чёрта и даже беса? Похитить молоденького глупого демона, вытянуть из него силы, запитав свои слабые амулеты? Что выберет сын? Да и сумеет ли выбрать сам? Камушек завис над полом, крутанулся и… исчез! Кажется, такие называются в людских книгах пентаграммами? Но откуда он здесь? Может быть, это — обещанный отцом подарок? — Папа? — переспросил Аро. Юный инкуб положил неоконченный рисунок на пол и шагнул в пентаграмму. Он даже задумался было, а не рассказать ли Аро о своём ночном путешествии в Серединный мир? Но ощутил нутром зов: Тиллит сообщала, что выполнила своё обещание, и его готов принять у себя правитель Первого круга Ада. У Аро не было приятелей по детским играм, но у него были книги и терпение. Аро кивнул. Адская мелюзга, шустрая, едва умеющая выкрикнуть десяток слов, причиняла ему когда-то много обид, дразня сыном проклятого. Они сами были ещё ничьи дети, и вот — поди ж ты! — Когда дети играют вместе, — продолжал Ангелус Борн, — ими движет коллективная воля, и они становятся сильнее сущего-одиночки. Но вот юный демон вступает в Договор и остаётся один на один с собой. Сущие в Аду — как мириады тонких нитей, где каждая, свившись с другой, может придать ей часть силы. Но хочет ли? Чем ты сильнее, тем сильнее в тебе самость. Желание быть центром мира, местом притяжения сил и идей. Лишь самые слабые из нас — черти и бесы — ходят толпой, поддерживая друг друга. Но в толпе они теряют себя, растворяются в себе подобных, становятся единой безликой массой. Платят за силу — самостью, а именно самость — есть то, что делает демона демоном. Потому уважающий себя сущий сторонится соплеменников. Иное дело — смертные. Воля самого слабого человечка может быть свободна и независима — один он или в толпе. От потери себя в массе других человек защищён теми, к кому привязан душой. Люди живут семьями, обретая друг в друге поддержку, чтобы противостоять миру. Это странно и удивительно для нас. Но и это ещё не всё! Юный инкуб восседал на троне, вполне равном другому такому же трону в противоположном углу пещеры, и листал подаренную отцом книгу. Тот стоял рядом, поглаживая на запястье живой браслет, и даже в ум не брал, что роняет своё достоинство, находясь ниже сидящего на возвышении сына. Первый круг Ада Великой Лестницы Геенны Огненной. Больше всего Аро мечтал, чтобы кто-то скрасил его одиночество, но вряд ли такое было возможно. Репутация отца закрывала для юного сущего множество приличествующих ему пещер. Да, с одной стороны он был инкубом, знакомцем в Аду вполне желанным, ибо инкубы, по преданиям, лечат ум и тело уже одним своим видом. Но с другой — он же был сыном проклятого. И никто не озаботился бы его судьбой, хоть погибни он на глазах у толпы демонов и чертей. 2 день. — Воля — что это? — удивился Аро. — Скорее, кусачие красные мухи съедят тебя по весне, если ты не будешь натирать тело пряностями. Не бойся. Страх — плохой помощник. Воля есть и у нас. Тебе пора бы тренировать её, чтобы ты знал, что сумеешь противостоять людской магии, если таковая встретится вдруг тебе. Заклятия людей построены на овеществлении желаний души. Воля — выше желаний души, и для настоящего демона человеческая магия — детский лепет. Я мог бы послать тебя в Академию Воли, что находится в Бездне, но ты же знаешь, что я… Юный инкуб смотрел в извилистые линии, пока не уловил в них намёки на уже существующий рисунок. И тогда он провёл первую черту, высыпая тонкую струйку песка. Подумал, провёл другую… Аро ёрзал и хлопал ресницами и Борн, походив по залу, продолжил, поясняя: Ангелус Борн вздохнул и не ответил. Он прошёлся по тщательно отполированному каменному полу, посмотрел, как стекает со сталактитов жирная чёрная субстанция, называемая «кровь земли». Она легко воспламенялась и даже порождала неожиданные вспышки огня. Вот бы разобраться — отчего? — Это сложный вопрос, — начал Ангелус медленно. — Слабость тела — не абсолютная категория. Физически, и это проверено многократно, человек не в состоянии противостоять мыслящему созданию Ада. Но любое живое на Земле и в Аду состоит из трёх тел — мясного тела, тела души и тела воли. Мясное тело людей слабо неимоверно, душа — уязвима и вкусна, но уже хитра и изворотлива. И не каждому демону удаётся легко расщёлкнуть её скользкую оболочку и выпить содержимое. А воля… Воля людей крепка и свирепа! Аро вскрикнул от восторга! Похоже, папа изобрёл способ для перемещения по подземным пределам! Он зовёт присоединиться к нему в его путешествии! Аро, ещё не умеющий самостоятельно перемещаться в Аду, завистливо вздохнул и с ногами забрался в жёсткое тронное кресло. В это время посреди пещеры возникло вдруг сияние в виде некой смутно знакомой юному инкубу геометрической фигуры.
Глава 7. Число человека
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Год 1203 от заключения Договора. Ум снова испуганно заметался, пока память не подсказала — демон способен часами дышать одной только кожей. А вот внешняя уязвимость его может оказаться хитростью. — Подчинишься ли ты сразу? — улыбнулся «Киник». — Или попробуем это? Голос Дамиена дрожал. Страх ещё не покинул его. Ему хотелось шутить и громко смеяться. А вот инкубу было не до веселья. Он тяжело дышал, громко, со всхлипом. Глаза слезились. — Ты-будешь-наказан, — еле слышно прошипел демон. Не очень-то понимая, зачем ему это, «Киник» забрал со столика шкатулку с амулетами и одну из запретных книг. Спрятал за пазуху. Побрёл к порогу. «Киник» склонился к маленькому столику на витых медных ножках, где лежали самые сильные амулеты. Отец запрещал даже прикасаться к ним, но сегодня — некому было рявкнуть и хлопнуть по протянутой руке. Его начало рвать воздухом: грудь раздувалась и с шипением исторгала пустоту. На губах выступила пена. Дамиен сглотнул, давя комок в горле. Заставил себя улыбнуться. Спустившись кое-как до среднего этажа, «Киник» повис на косяке, но не удержался, упал на колени, на четвереньках перебрался через порог своей комнаты. Царапин не наблюдалось, кожа была гладкой и немного светилась изнутри, вот только выпот заливал её слишком обильно, впрочем, тут же и испаряясь. И лишь пентаграмма чадила, потухая. И обессиленный демон лежал в ней недвижно. Но вдруг огромный мир схлопнулся. Схлынул. — Прекрасно! — Зачем-тебе? — прошипел инкуб, пристально наблюдающий за его приготовлениями. Проблема была не в самом «Кинике», а в его могучем отце. В отце, уважаемом и боготворимом юношей до того дня, пока любопытство не заставило его понаблюдать за любовными забавами старого мага. «Киник» всегда знал, что именно объятия инкубов дают отцу силу и молодость, но не ожидал узреть, как великий маг сам терпит надругательства адских тварей! Киник рассмеялся и уверенно положил руки на удивительно нежную кожу смуглых ягодиц Аро, вдохнул его волнующий запах. Он зря боялся — кожа инкуба оказалась горяча, но — и только. А когда демон истает весь, месть иного мира настигнет куклу из тряпок, ту, что юноша нарёк и посадил на маленький алтарь возле башни. Маг не должен иметь друзей, не должен иметь близких. Все они — вместилища для его врагов. Маг должен быть один. Как солнце на небе, как колодец в пустыне. Потому матери настоящих, потомственных магов сгорают в родах. Таков закон магического дара. И не нужно пытаться спасти то, чему спасения нет. «Киник» хмыкнул, уложил абак, вытянув бусины по ложбинке гибкого позвоночника инкуба, и конвульсии боли обеспечили ему желанное движение. — Я-могу-взять-тебя, — согласился демон. Горы томов, переплетённых в телячью кожу, что должны быть выучены, растут перед кроватью. А самые главные книги ещё впереди. Те, что не позволено даже выносить из башни. Именно в них сокрыты секреты магического мастерства, что сделают Дамиена таким же великим, как и отец. Но и таким же старым и мёртвым внутри. Зачем ему тогда вечная жизнь? Это было правильно. Обряд завершён. Жизненная сила инкуба будет перетекать теперь день за днём в жилы назвавшегося «Киником». Кровь ударила в голову «Кинику». Перед глазами растеклась пелена, мир закружился от неведомой раньше узости и вседозволенности.… Сорок лет — проклятое число человека. К сорока годам тело изнашивается: зубы начинают выпадать, покрываются сединой волосы. «Киник» ощутил, как заныло его мужское естество. Он был уже полностью готов, уверен в себе. Дамиен усмехнулся: не на того напал. И тут же ему пришлось попятиться: инкуб выгнулся, задышал, захлёбываясь тяжёлым земным воздухом. Мышцы его вздулись в попытке разорвать колдовские путы, губы скривились в гримасе страдания, горячие слёзы побежали по щекам, шипя и испаряясь. Но разве демону может быть больно? И вдруг — дурное эхо сбило с ритма, смешало привычный набор слов и фраз. Выученное из книги, что он стащил у отца, помогло. Сердце замедлило бег, успокоилось дыхание и прояснились мысли. — Ты в этом уверен? Ну и пусть… Какое ему дело до демонической твари? Она — проиграла, повержена. Он сделал то, что хотел. Он станет сильнее отца. Он… Он отомстил за него и должен торжествовать! Юный маг поднялся с колен. «Как жарко…» У тяжёлых дверей, окованных медью, оглянулся испуганно: никого! Мгновение назад Дамиену казалось, что он может и знает всё. Обряд выучен наизусть, заклинания отскакивают от зубов. Слышал бы его сейчас отец, где были бы его слова о лени? Но торжества «Киник» не ощущал. Чувства его были в смятении, а внутренности пылали от жара. В нём пробуждался чужой беспричинный страх. — Боишься? — «Киник» приподнял в деланом удивлении брови. — Учти, в этой шкатулке есть средства от самого стойкого упрямства. Вот кровяная яшма, называемая так же гелиотроп, она выпивает рассудок. А вот ошейник из шкуры кошки, служившей вместилищем для беса… — юноша запустил руку в шкатулку, пытаясь понять, что больше пугает пленника. — Я убедителен, Аро? — Смотри на меня, инкуб! — юноша грозно возвысил голос, но неожиданно-звонкое эхо заставило его сердце заколотиться, а ладони — намокнуть. Очертания тела сущего с каждым мгновением наливались плотью, набухли, как зреющий плод… Где? Где это написано?! Запертый в пентаграмме инкуб словно бы что-то услышал: кожа его заискрилась, повлажнела от выпота, он пошевелил ресницами, такими длинными, что касались бархата щёк.И взметнётся на миг чёрное пламя. И кукла сгорит, а пламя умрёт, не найдя человека. Отец делал именно так. Попытка манипулирования была так наивна и безыскусна, что Киник расхохотался. Демон растерянно озирался, вытягивая голову и пытаясь рассмотреть — что делает человек.
Юноша сжал амулет на шее, озираясь и вздрагивая от каждой тени, побрёл вниз по лестнице. Ноги почти не ощущали ступеней. У настоящего мага не может быть матери. Он не может любить, ведь жена его всё равно погибнет, родив наследника. И друзей — тоже не может быть. Не следует заводить их, чтобы не подвергать себя риску. Аро пытался противиться, но силы были неравны. В руках Киника исходили магическим жаром могучие амулеты, страшная башня давила весом охранных заклятий. Только глаза демона были свободны на искажённом гримасой лице, тело же подчинилось юному магу, выворачиваясь в униженной позе. Свечи на стенах гасли одна за другой, словно один его вид — убивал их. Дамиен оступился на скользком полу, обругал себя дураком. Демон хитёр, он напускает морок! Не хватало поддаться ему и пожалеть тварь!
«Киник» вошёл в пентаграмму и опустился на колени перед инкубом, безвольно открытым для ласки или насилия. Юноша поёжился, вспоминая. Он вырос без матери, но отец рано открыл ему тайну её мучительной смерти. Как и невозможность долгой любви и постоянной связи для настоящего мага. Чужое тело легко и умело пропустило юношу внутрь. Инкуб был невыносимо горяч, но жар этот оказался прекрасен! А запах… Запах — бежал, как песня, как музыка, волнующая сердце. Он порылся в шкатулке и показал пленнику добычу — простенький с виду деревянный абак. — Да, Аро, — в голосе «Киника» проскользнула снисходительность. — Мой отец не из числа магов, ведущих дружбу с мёртвым железом. Но не питай надежд, видя на мне кольчугу. Даже если я плохой ученик своего отца, тебе не сбежать. Башня защищена кровью жертвенных быков, убитых и замурованных в фундамент. Их черепа ещё не сгнили.
— Это самообман, Аро. Или ты хочешь проверить, как обжигают эти бусины? Говори же мне о любви! Возбуди меня! Он забормотал: «…Где есть тело — там есть дыхание. Твоё тело есть вдох, а тело инкуба — есть выдох. Обрети его выдох — и ты обретёшь энергию, недоступную миру смертных. Душа демона будет питать тебя, пока он не истает в пентаграмме…». Наконец зрачки пленника приобрели характерный для демонов алый блеск, и он заметил человека. Тут же по горлу инкуба пробежала судорога, Дамиен услышал неразборчивый рёв, потом — слова. Они текли, сливаясь в одно, слишком длинное: — Отлично! — «Киник» насладился игрой красок в глазах инкуба и вытащил абак. «Дьявол коварен — он может явиться к нам просто в образе дьявола».
Желудок не выдержал, «Киника» вырвало. Скудно, больно, словно тело его пыталось вывернуться наизнанку. Потом ещё раз, ещё. Он понял, что мучил его страх. Страх, что сила, даётся лишь так, как делал это отец. Что демона нужно принять в себя… Но… «Киник» рассмеялся и снял с запястья абак. — Я-беру-всегда! — тело демона дрожало, из глаз текла мерцающая красноватая влага, слишком похожая на человеческую кровь. — Чтобы нам было нескучно общаться, ты можешь называть меня «Киник», — «представился» Дамиен. — Но это, конечно, не имя. Ну, а как я могу называть тебя? Но отец даже слышать не хотел о том, что Дамиену пора бы приобрести настоящую магическую мощь. Конечно, он тоже не выглядит стариком — моложавый, стройный, подвижный в свои сто шестьдесят шесть… И даже доказавший, что и семя его… «Киник» поправил абак на запястье. В другой его руке возникло крохотное рубиновое распятие. Он сам не понял, зачем его взял, но видел, как страх охватывает инкуба уже от одних бликов на древних камнях. Он обошёл пентаграмму, встал в головах и стал разглядывать бьющегося в ней пленника — задыхающегося, полуслепого — холодно и равнодушно, фиксируя, как научил отец, самое мелкое и неприметное — где темнее кожа и больше капель выпота, густо ли растут волосы, есть ли царапины и мозоли? — Как полагаешь, Аро, глубокие ли ожоги оставит на твоей нечеловеческой плоти рябина, выросшая на могиле девственницы? И всё-таки, имей «Киник» возможность выбирать, он выбрал бы суккуба. Однако книга прямо указывала на опасность вызова женских сущностей, полагая их более хитрыми и непредсказуемыми. Да и заклинание вряд ли подошло бы, ведь отец составил его сам, а он… Он увидел вокруг не камни, а мёртвых окровавленных быков. Они рыли копытами землю, пригибали в гневе рогатые головы… Что будет, когда они вырвутся? Он перестал узнавать знакомые стены. Ужас магической башни, родной, привычной, ставшей ему и спальней, и площадкой для детских игр, наконец, настиг его. — Здесь беру я! Я здесь главный! И ты призван сюда служить мне! Прими же соблазнительную позу, как положено тебе по рождению инкубом! — И-не-разрешают-брать-в-руки-меч? — подсказал демон. Дамиен нахмурился, злясь на самого себя. Он здесь хозяин! Он сможет, сделает! Сущность мага — делание, а он — настоящий потомственный маг! Смех сверстников ударил его в грудь, словно горсть мелких камней. «Киник», не открывая глаз, поднял руку в жесте заклятия подчинения: «Киник» заколебался на миг. Задуманное всё ещё пугало. Он даже себе не сумел признаться, почему смех приятелей так больно ранит его. Мало ли девственников среди младших сыновей членов городского совета? А уж про юных магов-подмастерьев и говорить нечего. И на внутреннем дворе городской крепости в Лимсе смеялись над многими юнцами. Самое ценное хранилось в резной шкатулке морёного дуба. «Киник» взял её, ощутив приятную прохладу и тяжесть. И уверенность, чужая, магическая, сразу пустила в нём корни, прогоняя страх. — Извини, красавчик, но в этот раз брать — моя очередь, — пробормотал он. — Или… — он улыбнулся и посмотрел в зарево глаз Аро. Очень красивых глаз, обрамлённых чернотой ресниц. — Или я распущу абак, и ты будешь глотать бусины по одной! — Кто-ты? — звуки слились в яростное шипение. — Разве тебе положено знать имя вызвавшего тебя?! Станислав Ежи Лец Если забыть про адов огонь, у инкуба такие глаза, словно он тоже способен страдать и думать… «Пусть скалится», — усмехнулся Дамиен. Тяжёлая шкатулка вернулась на стол, абак «Киник» небрежно захлестнул вокруг запястья… Но тут взгляд его упал на крохотное рубиновое распятие — и оно тоже исчезло в ладони. — Я-инкуб-а-не-суккуб! — зарычал демон, внутренности которого раздирало заклятие. Провинция Ренге, магическая башня на острове Гартин. Самое трудное — сделано. Не так-то просто сотворить действительно сильное заклинание, чтобы пробить, словно копьём, Серединные земли и дотянуться до Ада. Похитить там демона-ротозея! Инкуб слишком отличался от человека, чтобы представить на его месте пажа или конюха. Он не справлял естественных надобностей, тело его пахло пряностями и было таким нежным, что хотелось гладить и целовать самые укромные места. Ведь они только напоминали таковые у человека. Но ветер сдался, опал, и «Киник» вздохнул с облегчением. Поднял глаза: тело Аро корчилось в пентаграмме. — Аро, — скривился, но выдохнул демон. Не может овладеть чувствами в чужом для него мире? Трусит? Слабак! — Зачем-тебе-владение-мечом? — прошептал он еле слышно. — Ты что, оглох? — зло поинтересовался Киник. — Это я буду брать тебя, как захочу! Ведь во время соития человек забывает о бдительности, открывает другому доступ к слюне, волосам, крови и семени. С помощью этих флюидов враг сможет сотворить с тобой всё, что пожелает. И ему легче принять облик самого близкого для тебя человека. — Хочешь предложить мне умения воина? — «Киник» не смог сдержать невесёлый смех. — Нет, Аро, я не ленивый бездельник, неспособный учиться по гравюрам. Мечом я владею изрядно. Но у меня нет возможности открыто показать это. Даже кольчугу я надеваю, только оставшись один. Я не смею огорчить отца тем, что хочу подвигов и путешествий. На виду у всех — я смиренный ученик мага. В нашем городе хватает сыновей младших вассалов Магистериума, искусных к моим годам в убивании железом. Они… Инкуб был измучен страхом, давлением стен, чужим воздухом, застревающим в горле. Что сумело придать ему сил? Горячие едкие испарения мешали разглядеть: получилось ли? Если задуманное не удастся, демон так и останется в пентаграмме до приезда отца. И что тогда? Отправляться в деревню, выращивать репу? Дамиен сморгнул набегающую на глаза влагу: вроде бы есть! Сгусток тьмы в пентаграмме стал плотнее и приобрёл очертания мужского тела. Отец выжил из ума, свихнулся, заперев себя в колдовской башне. Отец полагал, что каждые сорок лет человек нуждается в обновлении средоточием огня сущих. Это была его тайна, которой он не хотел делиться с другими магами. Но Дамиен был наблюдателен и до многого сумел додуматься сам — вычислил, где могут лежать запретные книги, прочёл, сопоставил с увиденным, выучил… Единственное, чего он не понимал — зачем ждать сорока лет? Зачем обновлять себя в старости? Ведь сорок лет — это древний старик! А ему казалось, что сила нужна молодым, тем, кто ещё умеет желать и мечтать, горит горячо и жарко. «Киник» погладил гладкую спину Аро. Он не испытывал стыда, лишь любопытство и возбуждение. Инкуб молчал, лишь воздух с сипением вырывался из его рта. Инкуб вздрогнул. Глаза его распахнулись, вот только зрачки остались темны и недвижны. Он знал: Отца всех демонов и людей, Сатану, называют также отцом лжи, и потому дискутировать с демонами бессмысленно и даже опасно… Но уж больно по-детски прозвучали слова того, кто должен быть хитёр и коварен. Но юноша был ещё и учеником мага, приученным к сдержанности и аскезе, и он не торопился двигаться. Боролся он тщетно: иная реальность не выпускала изменившееся тело. Аро стонал и бился, словно утка, вмёрзшая в полынью. Страх ушёл совершенно. Он ощутил, что не против и поболтать. В пентерном зале вдруг потемнело, свечи в жирандоли начали трепетать, борясь с невидимым ветром. Юноша испуганно замер, начал шептать охранные заклинания. Метнулась мысль: «Неужели он сделал что-то не так?» Почуял ли это инкуб? Способен ли он распознать кислый запах холодного пота, как это делают звери? Фигура в пентаграмме была распластана на спине, словно ничего и не случилось. Вот только из рун, выдолбленных в каждом из пяти углов, сочился незнакомый голубоватый дым. «Киник» засмеялся, и стены башни ответили ему эхом. Но эхо не пугало его больше, да и инкуб не казался уже таким чужим и страшным. Стоп. Это — морок! Обман! Глупый инкуб не заметил ловушки — и вот он здесь! Лежит в пентаграмме, словно олениха, истыканная стрелами, и только и ждёт, чтобы охотник достал из-за голенища нож… Только отчего же он так долго не дышит? Цепляясь за выступы в кладке, он потащился вниз, шатаясь, как пьяный. Дамиен тщательно изображал презрение и скуку. На самом деле он не очень-то понимал, чего хочет. Влить в себя столько сил, чтобы встать на равных с отцом? Чтобы тот перестал командовать и взирать свысока? Или?.. Отомстить за то, что видел здесь, в башне? За унижение, что не давало ему покоя? — Инкуб-может-только-брать! — еле слышно прошептал демон. Демон покачал головой, губы его скривились, словно от боли. «Киник» оделся, поднял амулеты: абак он нашёл слева от пентаграммы, распятие — справа. В миг страсти он уронил их, стал беззащитен. Будь демон посильнее… — Меня с детства готовят в маги, целыми днями держат за книгами в четырёх стенах… «Киник» покосился на неестественно прекрасное тело демона, и в его глазах вспыхнуло нетерпение. Он развязал плащ, позволив ему упасть под ноги. — Смотри на меня, демон! Демон испуганно моргал. Глаза его стали похожи на остывающие угли — красный зрачок почти исчез в чёрной радужке. В глазных яблоках человека радужка смешивает многие оттенки, и только у демонов всё многообразие — чёрный да алый. Однако и их зрачки дышат: то порастают огненными сполохами сквозь черноту, то сужаются до малого обиталища огня. — Скажи мне, я тебе нравлюсь? — «Киник» улыбнулся, наслаждаясь униженной позой демона. — Ну? Что ты обычно говоришь, когда бываешь с мужчиной? — Я-беру-всегда! — почти потухшие глаза Аро вдруг вспыхнули и начали разгораться. Инкуб скоро истает. Пентаграмма будет вычищена. Отец не узнает, он не всесилен. А демонический жар пройдёт, впитается в ткани тела. Даст силу. Но как же это тоскливо — длить себя в одиночестве! Зачем нужны мысли, мечты, желания, если их ни с кем нельзя разделить?! Ладони снова намокли. Да что за напасть! В отличие от юного мага, он солгать не сумел. Юноша опасался, что в первый раз не сумеет совладать с собой, ведь, понуждаемый отцом к наукам, он едва находил время щупать в тесных коридорах служанок. Но запах чужого пота ударил в ноздри, жар залил тело, и он уже дышал также тяжело, как и пленник. Вспомнив о подсмотренных грехах отца, юноша начал мелко дышать, пот выступил над его верхней губой, едва покрытой пушком: «Мужчине не пристало! Его идеал — возвышенная любовь к прекрасной леди! Пусть и на один страшный колдовской год, как это положено магам!» 2 день. Разум юноши заметался в попытках вспомнить, что написано об инкубах в «Путях демонов» Игресимуса из Вирны. Душу они находят по запаху, но способны ли ощутить запах еды, напитков, пота? Интересно, сильно ли горяча его кожа? А внутренности? А что, если он обжигает касанием, и заклинания не спасут? Дамиен разжал горячие влажные ладони и украдкой вытер их о плащ. Принюхался: сквозь запах дыма пробивался острый аромат незнакомых пряностей, что принёс с собой пленник. Отец говорил: это именно пряности. Демоны зачем-то натираются ими. Вот бы узнать — зачем? Демон молчал. Юноша кое-как выбрался на лестницу. Глянул в пролёт: голова закружилась, а стены надвинулись и пошли в пляс. Он знал: инкубы беззащитны в пентаграмме. Они могут лишь корчиться, исполняя приказанное, когда отец предаётся с ними похоти, удовлетворяя свои извращённые желания. Застань он подсматривающего юнца… — Мама, где же ты? — прошептал он. — Мама! Юноша пригляделся к демону и вздохнул с облегчением: грудь сущего не вздымалась, глаза были закрыты. Инкуб всё ещё блуждал между мирами и вряд ли мог сейчас что-то учуять. Дым рассеялся. Киник бросился к пентаграмме, развязывая кожаную верёвочку мягких замшевых штанов. Враги? Сейчас? Да какие враги у ученика мага, кроме занудных колдовских книг? Взгляд юноши затуманился. Он уставился на обнажённое тело Аро, на его могучую мужскую плоть, такую пугающую даже когда она спит. Его охватили жар и… сомнения. — Они смеются надо мной, — пробормотал он. — Кличут девчонкой. Говорят, что даже старая поломойка не пойдёт со мной, ибо в магах нет мужской силы. Ведь отец сумел зачать меня, лишь разменяв полторы сотни лет! Они не понимают, что у магов есть более важные дела! Не понимают, насколько я выше любого из них! И придёт время, когда я каждого смогу заставить служить мне — хоть магией, хоть умом! Но я… Я хочу силы сейчас. И я извлеку из тебя чудо телесного огня, инкуб! Я хочу силы и долгой молодости, как отец! Капля расплавленного воска сорвалась с жирандоли над головой Дамиена, разбилась о серый мрамор пола, и юный маг вздрогнул. Инкуб перестал вырываться. Он замер, жмурясь и разглядывая человека. Похоже, просьба удивила его. И тут же рябь пробежала по коже демона, словно по шкуре норовистой лошади, зрачки его вспыхнули адовым огнём, разрастаясь на всю ширину радужки, а белоснежные зубы обнажились в оскале. Рецепт силы, описанный в древней книге «О демонах», что была похищена Дамиеном из крепко запертого шкафа, был прост: вызвать инкуба, выпить его до дна магией и так приобрести силу и бессмертие на обычный человеческий век! Инкубы неразумны и не имеют души. Их жизненная сила — суть ценность для магов, эфирный движитель, способный питать человека, продлевая жизнь, веселя кровь и оберегая от тягостных размышлений, но и только! — Тебя! — Я-беру-всегда! — демон оскалился и издал рычание, но сияющее распятие заставило его вжаться в ледяной камень. Он хочет жить, пока юн и полон надежд. Любить, сражаться, повелевать. Под длинным пологом его кровати спрятаны совсем другие книги: о рыцарях и прекрасных девах, о мужестве, чести и бесчестии, о волшебных странах и ратных подвигах. А сила… Сила — защитит его от врагов и завистников. — Ты не поверишь, но я — ученик своего отца, — невесело усмехнулся «Киник». Этот инкуб был красив гораздо тоньше и вернее, чем демон, призванный когда-то отцом. Тот казался вырезанным из камня, этот — изображённым уверенной рукой каллиграфа: чётко, легко, одним росчерком. — Чего-ты-хочешь? Горечь во рту уже сама вызывала всё новые и новые спазмы. И с каждым приступом рвоты юноше становилось всё жарче. Когда наслаждение захватило юношу целиком, он вдруг потерял себя. Стал на миг тысячей птиц, проник разумом на вершины гор и к корням воды. Самые отдалённые уголки людских сознаний открылись ему. Он даже увидел отца, скачущего на коне сквозь дремучий лес… Всё это было умелой игрой, но сердце юноши отозвалось, и он прикрыл глаза, чтобы не терять настроя… И снова увидел пред мысленным взором униженную позу отца! Сила нужна сейчас! И он возьмёт её так, как хочет и понимает сам!
Часть II. Albedo
О переходе из мира нигредо в мир альбедо Юнг писал так: «Неясность слегка рассеивается, как мрак ночи при появлении на небосклоне луны… Этот робкий свет относится к альбедо, лунному свету». На этой стадии алхимического процесса распад старого уже завершён, а новое ещё только начинает появляться. Это период пассивного ожидания, когда в душе мага начинают складываться новые ценности и ориентиры.
Альбедо — вторая стадия в изготовлении философского камня. Из получившейся светящейся жидкости маг выпаривает шлаки, чтобы явить миру малый эликсир (aqua vitae), способный превращать металлы в серебро.
Глава 8. В первом из кругов
«…Уже иным мы движемся путём, И я — во тьме, ничем не озарённой». У Борна, когда он осознал, что означает этот вопрос, даже зрачки присыпало пеплом. Он скривился, скрывая растерянность, отослал посох. — Замер, лицезря, Правитель, — изящно извинился гость за чужую паузу. «Ох, непрост этот Борн, — размышлял Правитель. — Способен лгать мне, глядя в глаза? Невероятное! Потрясающее искусство! И ведь неизвестно, что он от меня утаил. Было ли похищение? Книга молчит… Но что, если было? Что, если Сатана уже знает о нём? И ждёт, что я промедлю, промахнусь? Но что? Что я должен сделать? Объявить о похищении? Растерзать проклятого Борна? Но зачем? Зачем он припёрся?!» Правитель скрывал плешь, как иные скрывают срамную болезнь. Ведь, страшно сказать, но больше всего расположением и гладкостью лысина Якубуса напоминала тонзуру неких земных монахов, к счастью, давно исчезнувших вместе с сопутствовавшей им цивилизацией. 2. Верьте, верьте женщинам, особенно в теме возраста. Корона, мерно звякая, покатилась по мозаичному полу из золотых пластин и кусков жирного чёрного уранита и замерла возле узкой миниатюрной ножки Тиллит, слегка напоминающей копытце. Книга, однако, молчала. Но означало ли это, что похищения не было, и Борн изощрённо врёт, что может быть вполне по силам мерзавцу из опальной семейки? Или книге просто плевать на сына проклятого? Глаза Правителя начали наливаться отблесками самого жаркого адского огня. Да как посмела Тиллит пригласить сюда ЭТОГО Борна! — Кто знает о похищении? — хмурясь, спросил Якубус. Инкуб молчал, кожа его продолжала тускнеть, глаза заполняла тьма. Но испуганным он не выглядел. Его мучило что-то далёкое от трона. Оно вызывало в нём… Смятение? Ярость? — Не было выбора? Нет, на козу демоница была совсем непохожа. Её ало-чёрное, но достаточно женоподобное тело, было прекрасно усовершенствованным телом земных красавиц, но вот ножки… Они были слишком малы, напоминая о том, что муж и жена всё-таки со временем становятся… если не отражением, так пародией друг на друга. Зачем же он пришёл? Было похищение или не было? А вдруг бедняга лишился разума от одиночества? Самоубиться решил? Вон, как пылают его глаза! — Даже если ты не врёшь, что я велю проверить с пристрастием, на что же ты надеешься, торгуясь со мной? — прошипел Правитель, боясь, что и голос его предательски задрожит. — Подумаешь, сын пропал! Сидел бы и молчал в своей дыре! Защитники адского закона найдутся и без тебя! ________________________________________ — Я знаю, что подписал себе смертный приговор, не заручившись поддержкой…Пока Правитель мечтал о казнях, инкуб сумел овладеть собой, только лицо его так и осталось пепельно-серым. Чихание заодно убило и едва зародившихся неразумных тварей, копошившихся по углам. А правитель Якубус вздрогнул, уронил корону и проснулся. Борн медленно опустился на одно колено и, не удержавшись, вытер со лба кровавые капли выпота. Самые мучительные казни казались сейчас Правителю слишком мелкими и недостойными охватившего его гнева. Просителем оказался высокий стройный житель Ада с двумя ногами и двумя руками. Скорее всего, инкуб или демон-обманщик. Такие привыкают к человекоподобной внешности и с охотой используют её в быту. Тиллит потыкала в одну из клеточек пальцем, заставляя её обладателя извергать самые страшные проклятия (именно праведники особенно жутко ругаются), и губы её наполнились кровью, а глаза засияли. Проклятия добавляют демонам жизненных сил. Для демона проклятие смертного — это как для людей — блины со сметаной. Не война — уже хорошо. Были в его памяти времена, когда между адскими кругами вспыхивали распри, и безвременье расправляло тогда крылья над теми, кто мог бы жить вечно, пока не обветшает и не истает от скуки. Якубус удивился. Выбора у демона нет, если Ад на пороге войны или иной страшной напасти. Якубус спрыгнул с трона и засеменил, щёлкая копытами, к неработающему камину, дабы лично спуститься по его жерлу к подтронной темнице и запечатать дверь узника личной печатью. Правитель подался вперёд, и в руках его сам собой образовался боевой огнемётный посох. — Да нет же, другого Борна, мой вулканчик. Ты наверняка помнишь его… Якубус ощутил, как утробная дрожь сотрясла зал, и его члены тоже затряслись мелко и пакостно. Пристукнуть бы этого Борна сразу, с порога, когда он ещё не успел открыть свой грязный рот! Решать дела сгоряча — вот лучшее качество настоящего правителя! Посох его слегка опустился. Видимо, немедленная смерть инкубу уже не грозила. — Сущая мелочь, мой пакостник. — Всего лишь маленькую аудиенцию. Ты же не откажешь бедному Борну в ма-аленькой аудиенции? Это даже не официально, а так, поболтать перед обедом? Ну, лапушка? — У меня не было выбора, — безо всякого страха ответил опальный Борн. — Если я оставлю тебя в живых, то прикажу пытать, это ты знаешь? — грозно спросил Правитель. 2 день. Правитель был в бешенстве. Спасти сына! Мерзавец Борн мог бы ещё заявить, что явился в тронный зал с просьбой позволить ему обучаться вышиванию крестиком! Якубус замер. Такое странное звучание музыки под сферами тронного зала всегда было самым дурным знаком. Так звенела опасность, так подкрадывалось коварство, так таилась под сводами месть! А что если она выжидает? Хочет свалить тяжесть принятия решения на него, Правителя первого Адского круга? — Ну? — взревел он с ещё большей нервностью. — На что ты надеялся, когда явился сюда? — Отвечай же! — Правитель возвысил голос, и сталактиты под потолком вдруг зазвучали тонко и совсем не переливами созвучных Аду мелодий. Правитель покосился в тот угол зала, где дремала, невидимая до поры, книга адских Договоров. В ней были прописаны имена всех сущих — от великих правителей до самого тупого голема. Если некий молодой инкуб и вправду подвергся нападению человеческих магов, книга раскроется и кровавыми буквами выступит на её страницах имя жертвы. А натёки? Ну вот тут ещё нужно разобраться, а не маскируются ли под ними души, выжившие в Аду и слишком охочие до знаний. Ходят легенды, что есть и такие, но никто ведь не знает наверняка? Как только сгинула тень любимой супруги, тут же, пока Правитель не передумал, явилась и тень просителя. — Ну же! — сердито мекнул он, возвращая просителя в реальность. — Кто ты и чего тебе нужно? Услышав вопрос, Тиллит удивлённо подняла бровь и даже пожала плечиками. Посох дрогнул в толстых пальцах Якубуса, больше похожих на клешни. Убить возмутителя спокойствия, вот чего он хотел. Убить — а уж затем разбираться. Вот же придумал — спасти! Это дети должны страдать за родителей, а не наоборот. Тиллит очень ревностно относилась к своему разветвлённому семейному древу, и многочисленные родственники жены постоянно доставали Правителя просьбами и жалобами. Особенно досаждали потомки прапрабабки, бывшей когда-то жуткой развратницей и вступившей в далеко идущие связи с демонами самых глубоких адских кругов! Якубуса передёрнуло: гундение молодого перспективного музеписца до сих пор стояло у него в ушах. Демоница материализовала пудреницу, где на крышке помещалось что-то вроде зеркальца, а сама коробочка была разделена на клетки. Лишь одна мысль зудела и мешала ему опустить посох на голову инкуба. Вдруг проклятый припас для своей защиты что-нибудь адски хитрое? Ведь не на магическом аркане его сюда притащили — сам пришёл… Первый круг Ада Великой Лестницы Геенны Огненной. Отзвуки сановного рёва ещё дрожали и отражались от стен, а Борна в зале уже не было. Ах, этот аромат глупости… — Как ты посмел явиться сюда? — … и вот тогда его троюродная прапрабабушка… Как известно, одни лишь люди способны желать зла собственной стране, на то они и низшая мразь, хоть и сидят, как может показаться, сверху. А демоны, учуяв угрозу родному адскому очагу, просто обязаны встать единым строем, закрыть грудью и всё такое прочее. Тронный зал правителя Первого круга Ада. Данте Алигьери, «Божественная комедия» История становилась всё более странной и неприятной, а махать тяжеленным орудием, если не хочешь прибить, — вообще не с руки. Ревматизм и всё такое. Удивительно, что и людям Ад кажется, некоторым образом, слишком плотным. Его воздух больше похож для них на вездесущее пламя. Он не просто обжигает кожу земных созданий, но и наполняет их лёгкие, прожаривает двуногого изнутри, за пару десятков часов превращая его в лакомое для здешнего населения блюдо «человек суточный». В общем, Правитель спал, всё было чинно и спокойно, и вдруг… Прямо в центре тронного зала, на знаменитом мозаичном полу, блокирующим возможность практически любого колдовства, кроме женского (потому что женское колдовство — тип тёмный, неизученный и анализу не поддаётся), сгустилась небольшая вертлявая тень. Она покочевряжилась немного, а потом превратилась в молоденькую демоницу. Тиллит сочла возможным принять судорогу за согласие и весело испарилась. Стар становился Якубус, раз так быстро сдался. Глядишь, истончится и издохнет на пару веков раньше предсказанного — чем не праздник? Но голову он не склонил. С мрачной решимостью смотрел инкуб на огненный посох в руках огромного козла. Посох, способный уничтожить любого в доли мгновения! И здесь Правитель будет полностью в своём праве, ведь для Сатаны — Борн давно уже мёртв, а кто ещё посмеет вступиться за сущего в тронном зале? Свод дрогнул, и сталактиты, звеня, посыпались на мозаику пола. — Меня зовут Ангелус Борн… — рассеянно начал гость, и Якубус ощутил, как зашевелились волоски на лысине под короной. Наконец Якубус вспомнил одну старинную, но забавную казнь, когда на теле провинившегося пишут хищные руны. Он улыбнулся, пусть губы его и вывернуло при этом уголками вниз, и рявкнул: Ясно было одно — проклятый Борн опасен… Сгустилась она не сразу, с заминкой, словно бы гость колебался — идти или не идти? Наконец мерцание возвестило о прибытии полной телесной формы. Какая изощрённая, отвратительная ложь! «Твердь тяжела», — так говорят здесь про мир людей. Созданиям Ада трудно дышать земным воздухом, он слишком плотен и тягуч для них. Ад построен из более лёгких огненных флюидов. На Земле создания Ада остывают и вязнут, но тем сильнее их тянет вверх. И истинных причин любопытства сущих к неуютным для них землям людей пока не знает никто. И вдруг алое сияние его зрачков залило радужку, лицо стало серым и испуганным, словно смотрел он на Якубуса, а видел иное и такое ужасное, что это почти заставило его позабыть о высокой чести — стоять одиноко пред ликом владыки Верхнего Ада. Потому живой смертный в Аду — всё равно, что горячий ужин (для низших его тварей). Высшие же питаются флюидами, и в человеке их интересует исключительно духовное начало. Да, такова была простая тайна второго камина. Он являлся коротким путём в государственную тюрьму. Тяжёлый адский день медленно тлел. Близился обед. Правитель дремал в своём железном кресле, которое снизу подогревал небольшой камин с пылающей в нём лавой. Нужен ли Верхнему Аду сын проклятого? Достойно ли затевать из-за него кипиш? Однако время праведного гнева было упущено. Придётся терпеть, ждать слухов, чтобы выяснить, что задумал мерзавец. Выяснить и казнить! Медленно. С любовью, толком и расстановкой! — Признайся сейчас! Зачем ты явился сюда? Правитель Якубус так и вгрызся глазами в инкуба, преклонившего перед ним колено. Преклонившего по собственной воле, а не сломленного и не распластанного на золотых и урановых фигурах паркета. — Знаю, — кивнул Борн и зашипел от боли, пригибаемый к мозаичному полу яростным взглядом Якубуса. — Что-то слишком светлое, видно, приснилось тебе, исчадьице моё, — торопливо защебетала Тиллит. — Ведь семья Борна такая древняя… — В башню! — заорал он. — В башню его! Гиллиада Бром и была той самой развратной и многолюбивой прапрабабкой жены. «Так негалантен, что не может сдержать чувства и отбросить заботы? — удивился про себя Якубус. — Но ведь это же инкуб? Да, точно, инкуб! А они, в массе, довольно образованы и даже куртуазны…» Но разве повара допустили бы утечку ценного и питательного страдания? На самом деле Тиллит (а это была она) могла бы выглядеть старше, если бы пожелала. Но, в отличие от условно-маскулинных сущностей Первого круга Ада, условно-феминообразные не видят никакой пользы в постепенном старении своего облика. И даже как бы наоборот. Высоко над тронным залом начали зажигать костры под котлами. Якубус чуял, что сегодня там будут кипеть особенно аппетитные души, наполняя верхний Ад флюидами приятных желудку страданий, а за такими разговорами легко получить несварение. В зале имелся ещё один камин, в стене прямо за троном, но огня там не разжигали. Запасной камин Правитель использовал не по назначению и почитал это глубочайшим секретом. Хотя, это был, скорее, секрет Полишинеля. Старый козёл нахмурился: сей конфуз был вполне возможен, учитывая развитость дальнего зрения у высших демонов, но считался ужасно невежливым. Игольчатый свод зала ответил ему мелодичным звоном. И от этого мерзкого звука все шерстинки поднялись на теле старого козла, в висках заломило, в животе закипело. В клетках томились и сохли души самых стойких земных праведников, всю свою жизнь честно почитавших Отца людей Сатану. Заточение в пудреницу было отнюдь не жестоким для них, ведь это излишняя свобода размягчает души, заставляя их киснуть и покрываться плесенью, а вот в подсушенном виде бывшие святоши сохраняют и стойкость, и нежный аромат глупости, что в Аду считается особенно ценным. Борн низко склонил голову. Но, как ни давили на него стены и взгляд правителя, остался стоять, как стоял. Поза покорная, но выбранная лично. И устойчивая. — Я хотел просить тебя о сыне… 1. А фиг его знает, что у них там были за традиции. Они прожили с демоницей восемьдесят лет и давно уже не приветствовали друг друга без официальной необходимости. Греха досужих визитов и разговоров за женой тоже последние лет двадцать не наблюдалось. — Не молчи же тогда, отступник! Ад устроен так, что неизменен он — исключительно пока находится под чьим-нибудь бдительным оком. Пока Якубус дремал, в углах потихоньку начала самозарождаться разная нечисть, а на потолке пошёл в рост частокол сталактитов, натёки которых образуются здесь, как думают глупцы, из выпота душ, страдающих над тронным залом. Ведь над резиденцией Якубуса располагается зал обеденный, где кипят большие котлы с теми, кто обречён страдать, чтобы стать пищей. Дети — мученики на костре родительского долга! Хоть жри их, чтобы они не позорили твоё имя, коль оно у тебя есть! А хотят сатисфакции — пусть заводят собственных детей, и мучают, как им заблагорассудится! Борн молчал. Нет, этот инкуб был отнюдь не из ветви лояльных к трону Борнов-предателей! Ангелусом звался внук Матиса Хробо, преступника и отступника. Его сын принял материнскую фамилию, но Якубус выучил список имён этой мерзкой семьи наизусть! И знал, что Ангелус пошёл по дороге своего деда, особенно широко ступая! Он был проклят Сатаной и с позором изгнан из глубинного Ада. И Якубус, едва воссев на трон, повелел на порог не пускать эту мразь, по слухам, затаившуюся подло и коварно в Верхнем Аду при попустительстве прочих его владык! Ведь ходили слухи, что опальный Борн мог посягнуть на трон! Иначе, зачем бы он обосновался там, где его глубинное происхождение было дерзким и неуместным? У Правителя закололо там, где у человека находится печень. Он сбросил с колен скукожившуюся книгу и, кряхтя, слез с трона. Тиллит, видя неподдельное недовольство супруга, тут же с почтением подняла корону, недоумевая, что же разгневало старикашку? — Толстого Борна? — мрачно уточнил правитель, чуя, что не ошибся, распознав визит жены, как семейно-политический. Якубус набычился и пожевал губами. Правитель вздрогнул. Лапушкой супруга называла его, когда в её крохотной головке возникали просто запредельные кошмары бытовой мести. За отказ в этой «ма-аленькой» просьбе Якубуса ждали недели плохо прогретой лавы в ванной, зелёные густрицы вместо любимых синих, а уж чего стоила новая музовывальная поэма «Гнусавый грешник», которой Тиллит изводила его в прошлый раз!..
На самом деле Верхний Ад, скорее, форпост между землями Морум и Мортем — плоской людской морали и выдержанной адской муки. Толща земли и сияющих вод людского Серединного мира давит на своды мира Нижнего, грозя разрушить его. И если есть в Аду самый опасный трон, то он именно в Первом его круге. Стражей Правителю Первого круга Ада служат духи, они мгновенны и вездесущи. И, что главное — молчаливы. — Я — помню? — удивился Якубус. — Уж чем-чем, а хорошей памятью он не страдал отродясь. — Я знаю, что уязвим! — продолжал Борн негромко, но решительно. — Но знаю также, что равновесие Земли и Ада в опасности. От нас, демонов, не сокрыто, что любой Договор можно нарушать до поры. Никто не знает, сколько капель может упасть в Чашу Терпения, прежде чем весы стронутся. И вот мы нарушаем Договор раз, потом другой, третий, пьянея от безнаказанности. И вдруг… Одно неверное движение!.. И последняя соломинка ломает хребет быку. И рушится мироздание. Рушится всё — неотвратимо и разом. От самого малого до великого! И потому, и ты знаешь это, Правитель, любое нарушение Договора опасно. И действовать нужно сейчас, без промедления… — Я хотел спасти сына, — сказал он тихо. Якубус слушал проклятого Борна и качал плешивой головой. Тот изрекал банальное и правильное, но было ли нарушение Договора, вот в чём вопрос? Правитель Якубус отвернулся: что без толку разглядывать проклятого? Лучше бы и вообще не видеть его. Чего не видишь — того и нет. А если попалось вдруг… Пора поразмыслить о казнях, ещё не представленных в этом сезоне на сцене адского Колизея! — Деверь? — злобно спросил Якубус, втискивая несносный обод между рогами и нащупывая задом трон. — А кто? — не поверил Якубус. Он слишком хорошо знал жену. — Сношенница? Шурич? Дщерич? Внешне Правитель напоминал вставшего на задние копыта плешивого козла с начинающимися рогами. Обычный чёрт пограциознее будет, но и покороче. Якубус был довольно крупным козлом. Якубус с тоской смотрел на мозаику пола. Пластины и камни образовывали несимметричный головоломный узор, что в сочетании с уникальными свойствами золота и урана обрекало на неудачу даже безобидную попытку призвать корону обратно на лысину, прикрытую тщательно уложенными волосиками. Нужно было спрыгнуть с трона и поднять злополучный головной убор. Но тогда волоски всколыхнулись бы и!.. «Разрывание на тысячу кусков свирепыми гарпиями? Было. Поджаривание изнутри? Тем более, было. Поедание заживо?..» Однако это не принесло старому чёрту утешения: монахи исчезли, но лысина-то осталась! И самые ушлые демоны всё ещё хранили древние гравюры со смешными причёсками, дабы Правитель не спал слишком крепко. — Да помню я твоего Борна! — взвыл Правитель, решив, что разберётся в генеалогическом древе по ходу визита. — Чего ему от меня надо?! — Свидетельствую о том, что видел сейчас, — сказал он тихо и совсем не торжественно, как подобало бы. — Люди нарушили Договор. Мой сын похищен из родной пещеры. Его связь с Адом разорвана изощрёнными заклятиями. Я больше не слышу его. Боюсь, мой мальчик мёртв или страшно страдает. Якубус некоторое время потомил просителя, слушая, как падают капельки воды на сталагмиты в дальних пещерах. Попытался пересчитать золотые плитки на мозаичном полу (как всегда безуспешно). Потом помолчал ещё немного для важности и кашлянул, понуждая вежливого демона высказать уже свою просьбу, а то обед на подходе. Сына украли? Железный трон Правителя Первого круга Ада массивен и весьма устойчив с виду. Он даже кажется незыблемым и внушающим трепет. Бунт «тонзурщиков» был уже дважды жестоко подавлен в Верхнем Аду, но Якубус чуял, что опальных гравюр стало от этого только больше. Вполне возможно, что среди его подданных даже завёлся рисовальщик! Но что же тогда привело инкуба в тронный зал? В чём его коварный замысел? Может, он сам похитил этого своего «сына» чтобы обвинить людей? Но — зачем? Видимо, истории были скучными, и Правитель позабыл про них. Книга постепенно умирала: листы её сворачивались и желтели — жарковато ей было в тронном зале. Да, она ещё возбуждала его, нагая и прекрасная, но это и было худшим в их браке. Пользуясь похотью старого Правителя, демоница вертела им, как собственным задом. Подправив внешность, Тиллит, виляя бёдрами, прошлась вокруг трона, в надежде, что уже её возбуждающего запаха будет достаточно для пробуждения Правителя. Не добившись результата, она ещё раз открыла пудреницу, вдохнула мельчайшую пыль, на которую постепенно распадаются даже самые стойкие души, и оглушительно чихнула. — Но это же восьмиюродный племенник моей семиюродной тёти! — наигранно удивилось Тиллит. — Разве ты не помнишь тётю Аугусту? Она приходилась внучатой племянницей Гиллиаде Бром… Якубус нахохлился и забился поглубже в трон. «Ведь заповедано же было кем-то, что жениться надо на сироте», — тоскливо думал он, слушая перечисляемые супругой семьдесят семь колен родства. Впрочем, старенький Правитель Первого круга Ада, носящий по традиции имя Якубус, вряд ли размышлял сейчас о мироздании. Да и о бренном он тоже не размышлял, ибо… попросту дремал, спустив на нос тонкую чёрную корону, больше похожую на обод от бочки. На коленях у него потихоньку усыхала и скукоживалась книга «Историй сношения демонов и людей». Из инкубов в роду Тиллит имелись разве что Борны-предатели, такая была репутация у этой уважаемой семьи. Конечно, быть отравителями или убийцами почётнее, но тут уж как повезёт. Как говорится, что натворили предки, то и носи — не марай. Впрочем, именно предатели считаются в Аду самыми надёжными партнёрами.
Глава 9. Слуга бездны
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Год 1203 от заключения Договора.«Киник» упал на колени, его желудок с готовностью подскочил к горлу, опять наполняя рот горечью. — А парнишка-то как же? На съедение, что ли, сидит, а? — разъярилась вдруг Малица. — А ну побёг до конюха, старая жаба! Жар захлестнул его, и сознание снова померкло. Как только она исчезла, слуги засуетились, окружили юношу, уложили на траву, стали бить по щекам. Конюх снял с его плеч волосяной аркан, что держал натянутым на всякий опасный случай. Он не хотел пускать никого. За ним сгрудились те, в ком ощущал он сейчас не кровное, но иное сродство. Это было странно. Но это было здесь, сейчас: тёплое и живое. Но, как ни мутило, он разогнулся, вглядываясь: «Мама?» — Не родня мне… — пробормотал «Киник» и вспомнил вдруг. И на мигперед его глазами встал Ад. — Нет, ты — родня! — закричал он, задрожав и пытаясь вырваться из рук конюха. — Но ты пришла не спасти меня! Ты пришла сюда жрать! Я — никто для тебя! Всего лишь зов, дыра меж мирами! Там, где не пролёг ещё Договор — нет и обязанного сродства! Прочь, тварь! Ты лжёшь! Ты — никто для меня! Я отвергаю твою кровь! Он встал, пошатываясь, сделал шаг ей навстречу. Что-то в его естестве рвалось к ней, узнавало её. — Малица! Спишь ли? Киник боролся с туманом перед глазами. Он — то помнил, зачем взобрался на мост, то забывал. Мир закачался, поплыл… Старый Бацлев был мастером аккуратным, экономным. Долгие годы чинил он для здешних коней старую упряжь и выправлял новую, векуя бобылём с дочкой-последышем в деревеньке Слободье, что в сторону Лимса. И лишь недавно решился переехать доживать на остров: когда любимица-дочка умерла в родах, а молодой муж стал коситься на старика, хоть тот и не объедал совсем, а руками мог себя прокормить. «Киник» узнал тварь. Он видел её в книгах. Это была фурия. Всё вокруг зазвенело и застонало.
Скамью в комнате Малицы прачки покрыли соломенным тюфяком, застелили полотенцами. Юношу раздели, обтёрли пылающее тело уксусом. Он спустил ноги на пол, пощипал больные колени, чиркнул кремнем, зажёг свечу, благо мажордом выделял их старикам в достатке, стукнул по стене и позвал: — Бацлев, старый кукун! Чего опять колобродишь! На-ка вот тебе на твои ноги! С хреном! — Сейчас уже все пойдём, скотина кричит, — отозвалась молочница, не весть когда прибившаяся к защитникам острова.
— Да подвинься ты! — старый Бацлев втиснулся рядом с кухаркой. — Кто там, на мосту, Малица, а? Верно, маг? Он сел в кровати, заохал, растирая одеревеневшие ноги. Хотел было снова прилечь: чего вставать, коли тёмно? Но решился отдёрнуть шторку и глянуть в окно — долго ли до рассвета? Вставать-то ведь для этого и не надо — руку всего протяни. Но что, если сила была? Вдруг отец соврал ему? Вдруг мама — не умерла? Старик потёр колени, ткнул в оконный проём, слабо светившийся в темноте далёкой чернотой: — В окно грю, глянь! Остров гудел. Некоторые из линий гасли, не выдерживая напора, но загорались вновь. Что будет, если заклятие распадётся, померкнет? — Лучше бы во двор уже шли, дышать ему нечем, — буркнул старший конюх, Троим, косясь на подмастерьев. — И без вас — тошно. Не очень и испугаешься рядом с таким огромным мужем. Вспышка света загорелась в воздухе одинокой белой свечой, но и этого хватило, чтобы разорвать пламень тьмы. Фурия с остервенением билась о кровавые линии, и чёрная тьма языками костра взмётывалась за её спиной. А куда ещё подашься? От сыновей старших — одни могилки. Шорник магу был ой как нужен: кони у него стояли балованные, породистые, уход за упряжью требовался постоянный, а жить под руку настоящего титулованного мага пойдёт не каждый умелец. Слуги тихонечко потянулись на двор. Прачки плакали и оглядывались. Петря и Мялко, всё ещё пытались перейти мост. Осмелев, добегали до середины, грудями бросались на невидимое препятствие и с хохотом отлетали назад. Вот и съедь теперь с этого острова. И с работой тут хорошо, и баба в соседках — справная. Только за окном — опять не разбери Сатана, чего творится. Даже не хочется смотреть на мягкие кухаркины телеса, такой озноб дерёт! Фурия облизнулась, окидывая его хищным взглядом, но солнце прорезало за рекой краешек, и она отшатнулась с визгом, оборотилась в тварь и крылатой тенью метнулась к горам. Слышно было, как она слезла с кровати, зашлёпала босыми ногами по дощатому полу. Настоящему, тёплому, струганому. Зачем он здесь? За что борется? Что с ним? Почему так больно и горячо? Ведь где-то же есть покой? Она схватила со стола тяжёлую киянку и первая пошла в дверь. Женщина сделала шаг на мост, нити раскалились перед ней, заалели, оставаясь зелёными со стороны юноши. — Мама? — Чё те, кукун ночной? Опять колени ноют? — Точно, барчонок, — кивнул конюх. — Пусть сидит, кто ему указ! Конюх Троим вышел босой, в ночной рубахе. Следом вышла его жена с мальцом на руках, встряхивая ребятёнка и глазея за реку. — Это ты? — тихо и жалобно спросил он. Что если мама была ведьмой, и душа её избежала адского котла? Вот она и скитается сейчас по земле! Ведь так бывает, он читал это в книгах! Что если Ад отринул её, а смерть — изменила неузнаваемо? Голоса затухали, глохли. Он ощущал, что и сам он глохнет, что мир его разламывается, гаснет и затухает. Молодой маг жалобно посмотрел в чёрное небо. Он устал бороться. Кругом был обман, холод. Лучше бы смерть, но смерть всё не приходила. И он всё ещё мог кричать. Его… просили кричать. Омар Хайям — Так она ж умерла! — испугалась Еленка и зашептала, продолжая нервно встряхивать замолчавшего уже младенца. — Сатана, Отец наш, спаси нас в геенне своей огненной… И тут же заорал его младший мальчонка, запричитала жена. — Не помнишь заклятий — гони простыми словами. Ты — потомственный маг, у тебя есть сила, она сработает. Гони! — Да он и сам помрёт, — фыркнул чернявый подмастерье. — Синий уже. Заклинание, охраняющее магический остров вспыхнуло куполом, наливаясь новой силой. Отсветы его преобразили тварь полностью: скрюченное кошачье тело, два могучих крыла, клюв, растущий прямо из груди. Бацлев, набравшись смелости, тоже просунул голову рядом с её горячим налитым боком. Заморгал, приглядываясь. — Скажи ей, пусть убирается! Гони, её, барчук! — горячо зашептали в ухо. — Прочь! Ну! Прочь! Кричи — прочь! Иначе сгибнешь! Мы умираем раз и навсегда. Малица потянулась за мокрой тряпкой, но не успела сделать компресс, как многострадальный лоб опять обсела испарина. Его тело пыталось вывернуться наизнанку, вылезти из него мясом наружу. Это измучило его, не давало сомкнуть глаз, поспать. Он так хотел уснуть и перестать бороться. Дарёнка, пронырнув между ногами взрослых, погладила «Киника» по щеке, заглянула в глаза, испуганно отшатнулась, но устыдилась и сунула ему в руку нагретую ладошкой ранетку. Малица осталась одна. Она склонилась к лицу юноши снова покрытому испариной, пристроила ему на лоб мокрую тряпку. Страшно помирать. А с магом жить — вдругорядь страшнее. Пусть он из своей башни иной день и не выйдет ни разу, а всё одно — жуть голимая. А ну как припрётся сюда из Ада голодная тварь? За стеной завозилась и засопела кухарка. Чёрный огонь погас, и дым поплыл над Неясытью, затуманивая шевелившийся вдалеке восход. В дверь комнаты разом протиснулись оба младших конюха. Подмастерья конюха, бесстрашные в своей юной глупости, влезли на мост, разглядывая, осталось ли там чего от схватки с фурией. Заголосили, махая руками, зовя остальных. — Как — кто? — удивился конюх, крепко прижимавший парня к себе. — Ты маг! Самый сильный маг. Наш защитник. Гони же её! Ты сможешь, парень. Влупи ей своё заклятие! Мост содрогнулся. Паутина заклятий проступила над ним зеленоватыми пламенными нитями. Женщина в чёрном плаще ступила на деревянные слеги, и лини запылали злыми алыми лезвиями. А чего ему бояться этого мага? Жена в могиле, сыновья — в могиле, дочка — в могиле. Ничего от них не осталось: мясо сожрали черви, души — адские твари. Конюх тоже пошёл к мосту, но уже на середине дороги понял, чего развопились юнцы: они не могли перейти мост. — Не каркай, Айса, — старенький шорник, кое-как ковыляя на негнущихся ногах, подошёл к постели и окинул взглядом синее лицо юноши, вышитые полотенца в ногах и в головах импровизированной постели… Адская тварь не сразу сообразила, что разоблачена. Она всё ещё тянулась к юноше, полуослепшая, гримасничающая от магического света… — Мать-то умерла, а химер в Аду много. — Конюх сплюнул. Повернулся в Бацлеву. — Буди баб. Пусть несут рушники. Зацепим его арканом, оттащим с моста. А там, говорят, надо в рушник запеленать от безумия. Не дай Сатана, пролезет пацан к этой твари промежду ниток. — Мама! — закричал мальчишка и ударился о мерцающую стену. — Мама! Конюх пригрозил им кнутом, согнал с моста. Вернулся к лежащему на земле барчонку, вокруг которого хлопотали женщины. «А если заклятия не удержат?» — успел подумать юноша, когда что-то схватило его за плечи и поволокло с моста. Что-то болезненно защемило внутри, огнём побежало по жилам. Тело «Киника» не выдержало, и тьма разлилась перед его глазами, слизала, поглотила. Сознание ушло. А Малица — мягкая, сдобная. Груди у неё, как перина, любое бедро — что подушка. Вот сладко с ней было бы спать! Маг, опять же, в отлучке — самое время, чтоб подкатиться под круглый бок… Болтают, он и сам к ней когда-то хаживал… Женщина протянула руки, и сомнения с удвоенной силой насели на «Киника». Киник не помнил матери, её лицо он знал по единственному рисунку заезжего художника да по рассказам отца. Но глаза земной женщины просто не могли так пылать. Алые глаза — знак адской твари. А мама… Она была доброй. И магической силы в ней вроде бы не было. По крайней мере — так говорил отец. Да, женщина чем-то напоминала мать, но, освещённые алыми линиями заклятий, черты лица её текли и менялись, обнажая незнакомую, иную суть. — Сбрендил, кукун? Маг — с бородой! — прошептала кухарка. — Да и в Лимсе он уж, поди, ночует. Глянь! Парнишка там, на мосту! Этот был не из пугливых, построил себе хибару, перевёз жену и трёх пацанов мал мала меньше. Да ещё двух подмастерьев с собой привёз. А больше на острове и не было молодых парней, не считая магского барчука. «Киника» толкнуло в грудь, отбросило ударом стихии к краю перил. Что-то боролось внутри него, не пускало и одновременно тянуло… к матери? К матери? «Киник» поднял голову: над ним стояли слуги отца. Толстая Малица высилась, расставив мощные ноги и вытянув перед собой деревянный молот. Жена конюха молилась в голос, прижимая к груди младенца, за её юбку цеплялась Дарёнка, найдёныш, которого некому было прогнать. Три прачки стояли с вениками вербены, отгоняющими всякое зло. На миг вспыхнуло озарение, что и сам он ещё — вне закона. И потому он может быть пожран, но не может быть призван. И фурия не имеет над ним силы, если он сам не впустит её на остров. — Не жилец, — пробормотала она. — Не уберегли. Конюх показал ей неприличный жест пальцами правой руки, левой — он крепко держал юношу. — Lux! — прошептал он. Что оставалось шорнику, как не потянуться следом? А вдруг и нету там ничего? Ведь засмеёт потом чумная баба! По общему коридору застучали деревянные подошвы мажордома, проспавшего весь ночной ужас. — И не боится? Ночь-то какая лютая! — пробормотал шорник. Ветер тут же задул свечу, стало зябко и тревожно. «Мама», — хотел прошептать «Киник», но из горла не вырвалось ничего. Он упал. Не чувствуя боли, проехался на спине по брёвнам. — Чего опять? — рявкнул спросонья конюх. Старый шорник и подумать не мог, что вдруг приснится такое: чёрная тварь, дуром ревущая в горящих колдовских нитках! — Я не помню… — «Киник» хотел сказать, что не помнит сейчас самого себя, но конюх понял иначе. — В дом надо нести… Пусти, подыму. Растревоженный фурией остров не хотел больше никого выпускать. Или угроза всё ещё была явной, или сломалось что-то в сложной вязи магических слов, но остров сделался вдруг ловушкой для живущих на нём людей. — А зачем мне её гнать? Было дымно, но солнце всё поднималось. Утро постепенно взрезало ночь, выпуская из неё густую дурную кровь, — и слуги приободрились. — Ко мне неси, что ли… Мужчины теснились чуть сзади: шорник, пастух, мальчишки конюха. Может, им было страшнее, а может, не было в них той сумасшедшей безбашенной ярости, что просыпается иногда в бабах. — Выходи Троим! — заблеял шорник не громче козла, но конюх спал с открытым окном и сразу услышал. «Фурия, — думал он в моменты прояснения сознания. — Она же не может быть моей матерью? Зачем же она пришла сюда? Зачем рвётся на остров? Ко мне ли? Или к людям за моей спиной? К их душам? К пище? Да нет же, она пришла ко мне! За мной! Но… Люди хотели защитить меня? Меня никто никогда не защищал. Или защищал? Отец? Кто мой отец?» Глянул и обомлел: за окном сияла тьма. — Мама? — пробормотал «Киник» и снова ощутил мучительный позыв рвоты.
«Я умираю? — подумал он. — А зачем? Зачем мне жить? Чего я ещё не сделал? Не разрушил? Я? Кто я?» Он помог юноше подняться, но продолжал зачем-то сжимать верёвку, что давила на плечи и грудь. Она не договорила и испуганно зажала рот. Фурия стояла у моста, распустив крылья. Она словно бы оцепенела и больше не пыталась сломать заклятия. И уже повернулся, чтобы уйти, но тут тьма над рекою дрогнула, разошлась на миг алой болезненной трещиной, и перед мостом соткалась из воздуха женщина в чёрном плаще, похожем на крылья. — Никак Петря сидит? — предположил Бацлев. «Киник» не знал, кто нашептал ему эти слова. Он выкрикнул их и бессильно обвис в руках конюха. Образы наслаивались, путались в памяти: «Кто я сам? Моё лицо? Какое у меня лицо?» Едва уложили на постель и укрыли полотенцами, как весь лоб его покрылся каплями пота, но тут же, прямо на глазах изумлённых слуг, стал сухим, синюшным, словно пролежал тут парень положенные после смерти два дня и начался день третий. — Да чё ж ты без валенок-то сидишь-то опять, дурень! Вот и ноют! — не унималась кухарка, доставая из кармана тряпицу. — Валенки я говорю… — Беда какая-то, — пробурчал Бацлев. — Глянь, иде твои подмастерья? А то как бы не худо чернявому твоему. Кабы не он — на мосту-то сидит!
— Лихорадит его уж больно сильно, — сказала одна из прачек. — Небось теперя помрё… В дверях показалась кухарка в широченной ночной рубахе. В руках она держала бутыль с растиркой. — Сдурел, — констатировал конюх. — Видно, свихнулся от одиночества и мать вызвал. Кухарка прошлёпала к небольшому окну, забранному толстым пузырчатым стеклом, посмотрела, не разглядела ничего со свечного ослепу, распахнула створку. «Киник» со стоном приоткрыл глаза. Заплакал. Парень на мосту вскрикнул, кинулся ей на встречу, но остров не пустил его, выставив впереди стену из зелёных пылающих нитей. — Да не Петря там. Космат больно! — пробурчал шорник и, быстро перебирая худыми ногами, почастил к домику конюха. — Ой, чего же там? — удивилась она без испуга. Долгий тоскливый вой был ему ответом. — Да ты глянь! Она задёрнула шторку на окне: пока возились с постелью, да обустраивали барчука, солнце разожглось не на шутку, и в его свете лицо юноши казалось ещё страшнее. Нет, старик совсем не был склонен к книжным умствованиям: тьма и в самом деле сияла! Чёрное свечение разливалось от противоположного берега Неясыти, захлёстывая мост. — Жар, — отозвалась Малица. — Горит весь. Я раньше и не видала, чтобы такой жар. Женщина стояла, едва не касаясь алых, пылающих линий. Юноша видел её лицо: знакомое и незнакомое сразу. Провинция Ренге, магическая башня на острове Гартин. Но фурия всё ещё стояла у моста. Теперь она была снова похожа на женщину. Шорник жил на колдовском острове третью осень, к некоторым штучкам сумасшедшего мага уже притерпелся, но такого фейерверка Сатана ему ещё не подкидывал. Страшно… И вонь от этого мага, и молния иной раз как вдарит… Он попятился, оступился, пошатнулся и едва устоял на неровных брёвнах моста. 3 день. Спросил коротко: — Нет-нет… Ты — не она… — пробормотал юноша, узрев вторую личину. Чёрный свет упал на её лицо. Оно стало маской, страшной, исчерченной чёрными и алыми отсветами. Лучи дробили её облик: чёрные — рисовали лицо матери, за отсветами алого — мерещилась страшная клювастая тварь. Повитуха запоздала из Лимса, своей не нашлось в деревне. А без дочки — кому он нужен? Разве что магу вдруг занадобился. Тёплый угол нашёлся для старика. Да свечи. Да еда с кухни. — Эй, малый! — неуверенно крикнул Бацлев. — Ты не поняла, тварь? — заорал конюх. — Пошла прочь! Он отвергает твою кровь! Убирайся! — Да темно же совсем! Конюх завернул горячее тело юноши в полотенце, взвалил на плечо и понёс в каморку Малицы, а та — пошла впереди, угрожающе подняв деревянный молоток. Свет больно обжёг женщину. Она закрыла лицо руками, попятилась. «Киник» услышал злобный клёкот. Линии вспухли канатами! Мост застонал, и стон его передался острову. Небо вздохнуло и выплюнуло ветер. — Вот натворил! — ввернул рыжий Мялко, возбуждённый ночными приключениями, радостный и готовый теперь биться в своих снах с адскими тварями ещё неделю. — Отец вернётся — убьёт! — Заклятия-то помнишь какие? — зашептал конюх, тряся «Киника» за плечи. — Гони тварь! — Мама? Их холостяцкие коморки располагались в левом крыле господского дома. Маг, дай ему Сатана подольше топтать землю, выделил слугам большую часть своего жилья, даже стариков не обделил. — Душа-то на месте, — сказала Малица. — Не взяла её тварь. А остальное — даст Сатана — переболит. — Ну, чего он? — Иди-ка будить конюха, похоже, его мальцы озоруют! — Малица всунулась в комнату, распрямилась, отряхнула рубаху. — Иди, чего торчишь! Малица поддёрнула рубаху, показав аппетитные лодыжки, высунулась едва не по пояс да и застыла так, торча в окне задом. А линии заклятий над островом отыгрывали у времени миг за мигом, постепенно разбухая и наливаясь алым… Купол пол рос. Остров превратился в пылающий шар, когда фурия опомнилась и с визгом кинулась на мост. Слёзы были необыкновенно горячими: они шипели на его лице. Старик подобрался враз, как петух, что решил обиходить курицу. Кухарка, конечно, не молодуха уже, но зачем ему, старику, больно-то молодая? — Ни-и, — протянула глазастая жена конюха Еленка. — То не Петря, то, верно, барчонок. Вон и кольчуга на ём блестит промеж плаща. Как отец долой со двора, так и принарядился опять. Кнута на него нет. Люди замерли у моста. Слышно было лишь бормотание жены конюха да рёв твари. Тьма на дворе была плотной, сажевой, а у моста — пылала, как чёрный костёр. Мост высился невидимой преградой на её пути. А на мосту… Тьма рассеялась — и чёрная, огненная, что была наслана фурией, и тёплая, густая, что защищая, висела над островом. — Тогда — так и так хана, — фыркнул конюх. — Но, думаю — остров обережёт. А вот парень и учудить чего может. Дурной он. Беги, буди баб. Я за арканом пойду. — Ты глянь лучше, чего на мосту-то, Малица! — Петря! — позвала Малица, распознав по волосам, что это точно не рыжий кудрявый Мялко. — Да ведь боюся я, — шорник с сомнением поглядел на дверь. — Маг-то уехал, а вдруг какая дрянь прячется за мостом? На небе не нашлось ни единой луны, но в свете дальней заречной тьмы стало понятно всё же, что на мосту — и впрямь свернулся в комок парнишка. Видно было, как ветер треплет его волосы. Он вскочил, бросился к ней, но зелёная вязь заклятий отшвырнула его. Женщина зашипела, обнажив сросшиеся в подкову зубы. Плащ за её спиной распался на два чёрных крыла. Она устремилась к нему!
Страшна не смерть, а смертная страда. — Ты пожалеешь, — сказала она. — Ой, что же будет-то, — на разные голоса запричитали прачки. — Кто я? — прошептал «Киник». Женщина протянула к нему руки и вновь попыталась взойти на мост. — А если она к нам сюда пролезет? — Иначе тварь пожрёт твою душу, — терпеливо прошептал конюх, ощущая жар, идущий от юноши и понимая, что он сейчас — не в себе. — И мою сожрёт. И моих детей. Весь её смысл — жрать. Ты не понял, кого позвал, да, чумной? Это не мать. Это — адская пакость. Она не родня тебе.
Глава 10. Картина, написанная слепым
«Там же, где начинаются неопределенность и страх, — кончается мысль и в полной мере вступает в силу нерассуждающая вера в авторитет». Г. Райт, «Свидетель колдовства» Первый круг Ада Великой Лестницы Геенны Огненной. — Потому что они — люди. А люди — самые порочные существа из известных Аду. Возьми гарпий — они коварны, но напои их кровью, и они будут служить тебе вечно и преданно. Теперь возьми человека и дай ему то, что он хочет больше всего: денег, женщин, славы? Будет ли он служить тебе верой и правдой? Ну, не посмотрел он вниз, не заметил зловещего мерцания золотых плит под копытами беса. Шкурой не уловил приближения грозы, не услышал зарождающихся в Бездне раскатов её. *демоны-обманщики, дурачащие человека,Правитель Якубус вздрогнул и уронил оледеневшие щипцы на многострадальное копыто! Мерзавец смеялся над ним! Решил, что Правитель свалял дурака, решив воспользоваться для брани проклятьями? Наконец Правитель добрался до двери искомой камеры, защищённой решёткой из ветвей нерушимого адского древа, которое не брал даже огонь, такой же адский, как и само растение. В эту ночь ей нездоровилось, и то место, где у людей водится иногда сердце, а у демонов — округлый кусок мяса, регулирующий температуру их горячей «крови», скребло и пилило. Лишь утром демоница сладко уснула. Дикие крики из тронного зала, располагавшегося прямо под спальней, разбудили её. И никто не вопросил, почему же именно Верхний, холодный и приграничный Ад должен вдруг отвечать за похищение фурии из самых глубин? Почему? А потому что стрелочников придумали именно здесь, в Аду. Удар огромного кулака! Ещё!.. И голова тролля с хрустом обрушилась на мозаичный пол. О чём думал правитель, доподлинно неизвестно, но первыми словами, которые он произнёс, были такие, что, напечатай мы их, бумага тотчас воспламенилась бы. Глупая молодая демоница не знала этих премудростей. Мир её был так прост и лёгок, что, обрушившись, лишил бедняжку всего.
Собравшиеся в тронном зале зашушукались, и голоса их становились всё громче. Ни чертям, ни демонам, не говоря уже о менее интеллектуальной публике, неведомо было о каком именно нарушении идёт речь. Нет, Тиллит не бросилась сломя голову вниз из тёплой лавовой постели. Сначала она привела в порядок причёску, напудрила тело, налюбовалась на себя вдосталь… А ведь в это время вершилась и её судьба! Ну недалёким он был, что тут попишешь? И с этой точки зрения конфликт с людьми осмыслить ещё не успел.
До тех пор, пока ни один маг не был пойман за руку, Ад терпел. Ведь и его создания были не без греха. Уж больно удобен был приграничный Первый круг для кулинарного туризма. Замороженный металл раскололся на куски, чёрт взвыл не своим голосом и снова запрыгал на одной ноге, неизящно балансируя хвостом. И вот побежали алые буквы. — Много знаешь, инкуб. Боюсь, ты почитываешь запретные земные книжонки? — фыркнул козёл. — Но ты не бойся, мучить я тебя буду ювелирно, мне ж тебя ещё предъявлять как пострадавшую сторону. Он-то знал, отчего молчит Сатана. Аро так и не вступил в Договор, не успел стать настоящим инкубом. Для Сатаны он никто, кусок непризнанной плоти, пока имя его и форма существования не утверждены в Аду. Впервые за триста лет его правления происходило странное: некий юный инкуб был похищен, но книга Договоров не раскрылась в тронном зале, и Глас Сатаны так и не прозвучал. Особенно часто конфузы случались с полуразумными тварями, что не знали удержу в еде, и с инкубами, кожа которых по недоразумению не была использована для переплетения книги, а значит, их перемещения трудно было отследить даже адскому фолианту. Это давало им некоторую свободу действий, но и людским магам позволяло несанкционированно выдёргивать заклинаниями именно этих сущих адского мира. Или же… Или проклятый врёт ему?! Врёт изощрённо и нагло, уподобившись в дерзости самому Сатане?! Но… по силам ли ему такое?! Больше голос не сказал ничего. Верховный правитель был немногословен, как и положено всем верховным правителям. Впрочем, на сей раз его поняли без недельного заседания толкователей. — Оправдать нападение на создание Ада? — шерсть на загривке правителя встала дыбом, глаза налились кровью. Нет, ему докладывали, что такое, якобы, случалось и раньше. И рок тяготел именно над молодыми инкубами, едва вступившими в Договор. Да-да, ухватить родственника «за кошелёк» — это высший пилотаж даже для слуг Ада. Хотя денег здесь пока не придумали, но есть обещания и обязательства, которые презренному металлу вполне сродни. Стража видела, конечно, куда цокает старый козёл, но усиленно делала вид, что ничего не происходит, хотя именно сегодня Якубус позабыл изобразить невидимость. Но кто бы посмел ему об этом сказать? — Люди ухитряются нарушать Договор, даже когда их души у нас в закладе. Их лживость не знает пределов. Боюсь, людские маги сумеют оправдать и открытое магическое нападение на моего сына. *полтергейсты, что не дают ему спать по ночам шумом, *чистые демоны, нападающие только на святых людей, У подножия трона вспыхнула потасовка троллей, потом подоспели нерасторопные големы, слились в одну, почти неразделимую массу могучих тел, из которой полетели оторванные руки, ноги, головы. Наконец из общей схватки выкатились, сцепившись, двое самых больших и страшных — голем и тролль. Нужно было срочно принять какое-то решение. И не надуться важно и выдержать многозначительную паузу, а на самом деле предпринять хоть что-нибудь! Сейчас, молниеносно! Но — что? Массивные големы и тролли бросились вперёд, разгребая толпу. Бесы швыряли им вслед сети проклятий, чертовки визжали, черти толкались, пытаясь занять самое удобное для наблюдения место. Начиналось сражение за голову бывшего повелителя Первого круга Ада! И никто, ни один из многочисленных родственников (а ведь их было так много, что даже Алекто приходилась ей пра-пра-прабабкой, а проклятый Борн — десятиюродным дядей!) не удосужился постучать деликатно в мозг и сообщить, что там, в тронном зале, старый козёл теряет вместе с рогами корону. И что нужно бы успеть занять правильное место в рядах тех, кто тоже лишился верной кормушки. Успеть высмотреть нового кандидата, нужного, перспективного. Успеть броситься ему на шею… К счастью, Правитель был подслеповат, да и Борн не выпячивал своих неожиданных достоинств. Он грудью вперёд поднялся с каменного пола навстречу Якубусу, придерживая толстую магическую цепь, прикреплённую одним концом к кольцу в стене, другим — к тяжёлому ошейнику, державшему его горло мёртвой хваткой. (Ошейник был сделан из хвоста гургла, а этот зверь и после смерти не выпускает добычу). Копыта защёлкали по камере — Якубус думал. Варрава материализовался в центре зала, усмехнулся, огляделся торжествующе, ухватил голову бывшего правителя за рога и сделал то, чего не успел голем — вскинул её на вытянутых руках. Друзья и родственники в преддверии смены политического климата шарахнулись от «бывшей», как от чумной. Глупые избегали её, умные, бесстыдно таращились, не узнавая вполне искренне… 3 день. Проклятия Варравы звучали всё тише, пока, гейзер уничтожив останки неудачника, не иссяк. И тогда в центре зала возник дымящийся свиток с адской печатью, а из глубин Ада донёсся выпивающий волю голос Сатаны: Ругаться он не посмел. Ведь ясно же, что весь адский круг может трясти в одном единственном случае — если весть о беспорядках в нём дошла до самого Сатаны. Тролль сдавал. Он был чуть более разумен, чем голем, и совершенно тупой собрат просто не давал ему шансов. *демоны из семени человека, которые наводят на него фантазии о женщинах с целью получения этого семени, для создания других демонов, Неожиданное явление разъярённого чёрта произвело удивительный эффект. Ведь его подданные зависали в этот момент в активном мысленном дискурсе на тему того, что телепортировать старику давно не по силам, что пора бы его отправить в тихое место растить капусту, а лучше — кормить червей. Капустой, разумеется…
Старый козёл сам отыскал этот аппендикс и почитал его достаточно укромным местом. На деле же слуги лабиринта и его стражники прекрасно знали, куда Правитель предпочитает вываливаться. Да и Якубус мог бы догадаться, от чего это в тупичке поддерживается такая подозрительная чистота? ________________________________ *домашние духи ведьм, оберегающие их от людей, — Но в чём я провинился, Правитель? — Борн приподнял и тут же снова склонил голову, понуждаемый ошейником и цепью. Голем безмолвно молотил ревущего от боли тролля, выхватывая из него куски каменной плоти. Голова козла каталась под их могучими ступнями, словно живая: магически и физически недосягаемая для ног и копыт, она далась бы только в руки победителя. Возникла нехорошая пауза. В зале снова зашептались. Здесь знали, что жители Первого круга Ада время от времени всё-таки попадают в лапы человеческих магов. Как и люди служат, порой, пищей для сущих при жизни, а не после смерти. Всё громче раздавались голоса, что людские маги перешли все допустимые границы и должны быть наказаны; что одно дело похитить пьяненького старого чёрта, и совсем другое — отставную богиню из адских недр; что демонам пора бы навести порядок на границах, а не плести козни по захвату трона. И что была же когда-то назначена двухсторонняя комиссия по людской и адской морали, именуемая также «Магистериум морум»? Не плесенью же она поросла, в самом деле! *инкубы и суккубы, вступающие с ним в половую связь, Но… стоило ли говорить об этом, раз Правитель настолько глуп, что не видит самого явного ответа? Спроси он в лоб, и Борн не сумел бы соврать. Но Якубусу это и в ум не шло, что ему мнение проклятого? Борн не удержался и всё-таки скривил губы. Круглые красные глазки правителя буравили инкуба. Тот вежливо смотрел в сторону, но Якубусу казалось, что губы пленника подрагивают в скрытой усмешке. Якубус взревел, как раненый козёл, и безо всякого камина материализовался в тронном зале, свалившись на голову бесу-распорядителю, безуспешно пытавшемуся в этот момент навести порядок среди чертей, демонов, големов и прочих многообразных жителей границ Ада и земли, которые собрались сюда со всех концов необъятного Первого круга. Копыта суетливо цокали, пока Правитель не оказался в любимом тупичке. И вот тут глазам его вдруг открылось и отсутствие паутины на потолке, а грязи — на полу, и то, что даже вечный факел стражники прикрутили в основном коридоре так ловко, чтобы аппендикс был в меру подсвечен.
Бесы удивлённо залопотали, какая-то чертовка жалобно всхлипнула: «Бедная девочка!» Правитель поманил пальцем ошейник, и тот дёрнул узника, бросив его к ногам чёрта. Заклинание Якубус произнёс шёпотом, ведь мудрые и сильные в Аду тем и славятся, что обходятся без словесных костылей. Но (о, страх!) он так запыхался, что заклинание… э-э… несколько не получилось. И (о, ужас!) пленник не спал, а видел сейчас его убогие потуги колдовства! Но свет вдруг померк, распорядитель завопил не своим голосом… И вот уже сановный козёл пришпорил беднягу-беса и поскакал на нём к своему железному трону… Но время шло, Глас молчал, и аппетит вернулся. А с ним вернулась и привычка к простым домашним забавам, вроде пыток, которые старый козёл любил проводить для улучшения пищеварения.
Варрава был силён в магии, крепок сутью, хитёр. Толпа заволновалась — найдётся ли ему достойный соперник? Голем сгрёб рогатый трофей, с сопением торжества дотянул его до груди, пытаясь задрать в победном жесте… И… рассыпался глиной от метко пущенного заклинания одного из самых сильных демонов Первого круга Ада, Варравы.
Правитель слетел с его плеч, плюхнулся прямо в железное кресло, которое пять минут назад было ЕГО креслом… Другие кандидаты робели. А вот фантазию книги и в самом деле будят. Именно начитавшись как следует трофейной человеческой литературы, Якубус ощутил в себе достаточно задора, чтобы навестить пленника. * люди также не могут самовольно спускаться в Ад, а если спускаются — становятся пищей для сущих, если сущие сумеют взять свою пищу.
А потом он весь затрясся мелкой дрожью, вздулся, словно пончик в кипящем масле и лопнул, выстрелив в потолок свой рогатой головой. Это гнев Сатаны превратил трон в орудие сурового возмездия! Вбежала стража, таща приспособление, больше похожее на… козла, чем на дыбу. Бесы, боясь подойти ближе, визжали, подбадривая то одного, то другого бойца. Демоны замерли в мрачном ожидании, готовые сразиться с победившим. У чертей же в этом раунде борьбы за трон почти не было шансов: по милости правителя-козла они стали самым любимым, а потому уже и самым слабым народом. — Людские маги будут наказаны! — проревел он торжественно. — Мы соберём комиссию по надзору за людьми, активируем магическое зеркало, велим вернуть инкуба и отдать нам преступников целиком или по частям! — И буднично закончил. — А сейчас пора перейти к пыткам. Но только радостный, как дитя, завладевшее вожделенной игрушкой, Правитель занёс над ним щипцы, как весь адский предел содрогнулся вдруг, словно его пронзила гигантская игла. Вот так прочищая нос, кашляя и отплёвываясь, Правитель Якубус достиг освещённого вечными факелами коридора, ведущего к камерам, куда сажали наиболее ценных узников. Борн, чтобы не мешать Правителю размышлять ногами, прижался к ледяной стене, стараясь не ёжиться — создания Ада не любят холода, хотя выдерживают какое-то время и абсолютный. Правителя, впрочем, инкубы не возбуждали, он был суккубосексуален. Единственное, что могло бы заинтересовать его в обнажённом теле Борна — маленький хвостик, размером не больше ящерицы. Не положено было инкубам по их природе никаких хвостов. Пока стоят Земля и Ад — Договор существует. И был скреплён кровью людей и сущих 13 месяца Бурь 289999 цикла от начала начал». *демоны, которые обманывают старух, внушая им мысли о том, что те якобы летали на шабаш. Это был жест победы. Жест утверждения нового правителя Первого круга. Он должен был принести Варраве корону. Но вместо этого мозаичный пол вдруг вздыбился огненным гейзером расплавленного золота, и демон стал жариться заживо, жутко визжа и изрыгая проклятья. Голова козла вылетела из его рук и плюхнулась на трон. Стены темницы поглотили смысл Гласа, Правитель не знал, чем недоволен Великий Изменчивый. Как же было решить, с каким лицом явиться сейчас в тронный зал? Страницы книги снова заколыхались: не только секретарь, многие в зале желали знать, что за демон подвергся нападению людских магов? Ведь иначе бы не разгневался Сатана. Вряд ли он пожалел бы чертёнка из приграничья. Книга распахнулась, листы её, как всегда совершенно пустые, пришли в движение. И кровавые буквы потекли на страницы: Секретарь призвал хранителей адских уложений — трёх престарелых чертей и беса, тело которого просвечивало от ветхости. Тут же из своего угла выбралась и живая книга адских Договоров. Голова ударила рогами в потолок и плюхнулась на свободную середину зала. Золотые плиты побагровели, впитав неправедную влагу, а чёрные стали, казалось, ещё чернее. Да, далеко не все сущие, попадая в Серединный мир, могли принять там привычную форму. В основном они шастали среди людей крылатыми тенями. Лишь те, кто посильнее, способны были оборачиваться в чудовищ, а самые одарённые — копировали людей. (Не считая инкубов и суккубов. Эти удивительно хорошо вписывались и во все адские круги, и в гостях у людей особенно не страдали. Секс — великий движитель мира, и проводники его — вездесущи). Взять с неё сейчас было решительно нечего, иначе бы рядом с ней остались-таки самые жадные из «друзей» и кровных. Стар и глуп стал правитель. Но это не означало, что вместе с ним отупели и его подданные. Даже бес, не доскакав до трона, опомнился и встал, как вкопанный! 2. А что, вечные лампы есть, а вечных факелов быть не может? Наконец старый козёл переварил ситуацию в полном объёме и удовлетворённо дёрнул себя за бороду. — Ты полагаешь, что признав за тобой право на сатисфакцию, я откажусь от сладкого? — расхохотался Якубус. — Я шёл сюда развлечься, и намерен развлекаться! Впрочем, инкуб, заточённый в темнице, глядел на ужимки и прыжки Правителя совсем невесело. А чего корове той веселиться? На него надели ошейник, физиономию заставили поцеловаться и с полом, и со стенами. Хотя даже синяки на лице не испортили его природной красоты, и любая чертовка, а уж тем более земная женщина, ощутила бы сейчас волнующую тесноту в груди и прилив крови ко всем, нужным для любви, органам. «Алекто, крылатая дева». «8-го числа месяца Арок Договор о «Магистериум морум» между магами Серединных земель и вольными сущностями Ада был нарушен человеком…». Поэтому Договор о «Магистериум морум» считался нерушимым исключительно в самых глубоких Адских кругах, откуда лазить за душами было неимоверно трудно. И если люди исхитрились похитить сущего оттуда!.. Договоров в Первом круге Ада нарушается примерно столько же, сколько и заключается. Первый круг — предземный форпост, какой только швали здесь нет. Однако понятно было, что Сатана имеет ввиду договор из тех, приграничных, что блюдутся и его авторитетом, а, следовательно, относительно незыблемы. То есть нарушаются, конечно, но негласно, исподтишка. * сущие Первого круга Ада не приходят в Серединные земли, а если приходят, то маги имеют право власти над ними согласно личной силе этих магов; * маги не властны над сущими, находящимися в Аду.
— А химера-то в чём виновата? — негромко спросил узник, и словесный поток тут же иссяк. Эх, бабы, бабы… Для того, чтобы ценила родня, особенно кровная, следует, пока ты в силе, держать её в ежовых рукавицах, а в слабости — изо всех сил вцепляться в обширный компромат на «родных и любимых». Вот тогда они будут бросаться к тебе — то с поздравлениями, то с показным сочувствием, клевать в щёки, брезгливо поджимая губы и крепко держась на всякий случай «за кошелёк». Между Временами и Вечностью оговорено было: пока души умерших земных достаются Аду — покой живых земных охраняется волею правителя Ада Сатаны. Зачем? Да просто так, на всякий случай. Якубус тем временем скакал во весь опор к своему тайному ходу, понимая, что пользоваться им сейчас — глупее некуда. В тронном зале уже столпотворение подданных. Если он на виду у всех выскочит из камина… Книга была огромной, выше самого рослого тролля и толще голема. Она была переплетена в кожу, снятую с ещё живых созданий Ада и Земли, а потому находилась в курсе всех изменений, происходивших в обоих мирах. А дело-то выходило скверное. Конечно, Борн — мразь, тварь и проклятый… Но сегодня люди открыто накинутся на проклятого, а завтра? Старый чёрт видел магическим зрением, как его проклятья разлетаются сейчас по Верхнему Аду, словно сгустки мрака, впиваются в зазевавшихся низших тварей и превращают их в бездушные ошмётки плазмы. Ему по рангу было положено видеть сквозь стены магической темницы. Но, выходит, и пленник видел это? И ошейник, и заговорённые стены подземелья не послужили ему преградой? — Почему же так вышло? — не удержался от вопроса Правитель. Правитель хрюкнул, оценив шутку, и Борн продолжал:
Вчера Правитель Первого круга Ада плохо спал и мало кушал, ожидая, что раздастся под сводами тронного зала всепроникающий Глас Сатаны и возвестит о похищении юного инкуба. Борн удивлённо вскинул бровь. Вывалился Правитель Якубус в каменном тупичке коридора, что был одним из многих бесполезных и бессмысленных ответвлений лабиринта правительственной темницы. Чёрт-секретарь, служивший Якубусу, но так и не разжалованный, поскольку сделать это было просто некому, робко зацокал к свитку, боязливо поднял его, дуя на лапы, ведь свиток поднялся из раскалённых адских глубин, и прочёл вслух: В воображении Правителя Первого Круга Ада коварные старухи были похожи на огромных лысых куриц. Сами они летать разучились и потому вынуждали несчастных демонов внушать им радость полёта. Практически насилие над подневольными слугами Ада! Тронный зал правителя Первого круга Ада и его же темница. Правитель поплевал на волосатые ладони, навалился… (стражу он не мог позвать, ведь официально его в темнице не было) и, сипя от натуги, поднял решётку. Потом провернул копыто в замке тяжёлой двери из магического камня, пробормотал заклинание, чтобы распахнуть тяжёлые створки… — Вот-вот, — насмешливо мекнул Правитель. — За это и потешишь меня сейчас сладкой музыкой. Говорят, инкубы как-то особенно тонко пищат, когда им вынимают через рот сердце щипцами, выдержанными в жидком азоте? Понятно, что через недельку у тебя отрастёт новое. И, глядишь, оно даже перестанет мучить тебя забавными страданиями по потомству, а? Однако во взгляде, брошенном на Тиллит старым демоном, читалась неожиданная отеческая забота. Он решил, что именно бывшая супруга правителя поможет ему разобраться, чем же должен был заниматься этот проклятый «Магистериум морум»? В толпе быстро вычислили сухонького старого демона, избранного когда-то председателем сего странного «института по вразумлению людей» и, как он ни отпирался, уполномочили учинить строгое разбирательство в кратчайшие сроки! Потому что без крылатой девы нижний Ад как-нибудь проживёт, а вот верхний — вряд ли протянет без правителя даже до следующего месяца. Борн равнодушно молчал, не выказывая внешне никакого страха. Толстенькие бодрые стражники, с хвостиками и пятачками, живо скрутили его и распяли на козле лицом вверх. Борн даже не поморщился, понимая, что любая его реакция вызовет хорошо, если смех и издевательства, а то и побои. Но его маленький и совершенно неуместный для инкуба хвост изогнулся и вцепился мёртвой хваткой в амулет на поясе стражника. Цепочка амулета лопнула, и артефакт исчез в… хвосте. Чего ни Борн, ни стражники не заметили. Однако сущие жили уединённо, и явно свидетельствовать, что некий инкуб именно похищен, а не отправился куда угодно по собственным же делам, наушники не могли. Ангелус Борн смотрел на нелепые прыжки правителя и понимал, что разговора у них сегодняне получится.
«Магистериум морум» Красные горячие слёзы потекли от обиды по лицу Тиллит. Минус таких решёток состоял в том, что и открыть их можно было только вручную. Древо сопротивлялось магии не хуже, чем огню. Альфонсо де Спина в своей книге «Крепость веры» установил 10 разновидностей демонов: Выходит, мир и в самом деле катится в пропасть, раз великая книга Договоров не всесильна, и Сатана приослеп на один глаз? И вскрыв упущение, Правитель Якубус, из заштатного царька, рискует стать великим?
— … химера и отродье химеры! Правитель Первого круга Ада Якубус полагал, что в безобразиях нечисти на Серединной земле был виноват сам человек. Ведь это его нужно было дурачить, пугать шумом, соблазнять. Без человека, какие претензии к демонам? Что плохого в том, что они обманывают старух? Возле трона остались двое — старенький демон, который судорожно вздыхал, вспоминая, что же за комиссию он поручился когда-то возглавить, и куда сгинули остальные её члены, и Тиллит, бывшая супруга бывшего правителя, потрясённая и раздавленная неблагодарностью близких. Разочарованные стражники начали быстро отвязывать инкуба, понимая, что Правителю уже не до узника. Один из них злобно укусил Борна за ногу. 1. Казалось бы, кто может проклясть повелителя чертей? А ведь могут. *марширующие призраки, появляющиеся в виде толпы людей, — Я — инкуб, нас этому не обучают, — пожал плечами Борн и поморщился — цепь дёрнула ошейник. — Да и чего мне бояться здесь, в темнице, если даже в своей пещере я в любой момент могу подвергнуться нападению магов Серединного мира? Тебе ли не знать, что перемирие все эти столетия соблюдалось весьма формально. И рано или поздно люди должны были ступить на грань открытой войны. И они — ступили. *сущие не властны над людьми, находящимися на земле. — Стража! — возопил Якубус, уже забывший, что в подземелье его якобы нет. — Тащите дыбу! Однако Правитель в момент попадания в темницу был слеп, глух и напрочь лишён обоняния. Дело в том, что и глаза, и уши, и нос его во время спуска по жерлу трубы здорово забивались пылью. Ведь к тайному своему камину он никаких чистильщиков не подпускал, за что и платил, чихая, как проклятый. *парки, что вмешиваются в судьбу человека, Правитель Якубус закрыл старинный фолиант и уставился в пол. Книга, к сожалению, была чистой беллетристикой. Потому что кроме инкубов и суккубов, других, описанных земным автором демонов, в Аду не наблюдалось. Потому начнём с того, что правитель сказал чуть далее: Добавило ли это присутствия духа правителю Якубусу — вопрос спорный. Дух — это всё-таки признак смертного человека, есть ли он у созданий Ада? Адресуем эту тему учёным, а сами понаблюдаем, как прыгает на одном копыте старый чёрт, ибо второе он по неосторожности обжёг неудачным заклятием. — Восстановившему Договор! Отсутствие законного правителя в верхнем Аду означало полный беспредел в его не очень горячих землях. Чем и торопились заняться сейчас многочисленные адскоподданные. Подданные, восхищённо созерцавшие казнь, всколыхнулись, заорали на разные голоса! Краснота золота символизировала, что магическая защита снята! Что теперь здесь, в тронном зале, место и насилию, и магии, и всему, чего могут пожелать лишённые душ! Тиллит не успела. Медленно и надменно проявилась демоница у опустевшего трона… И поняла, что осталась она. *кошмары, вызывающие у него ужасные видения во сне, Наступила редкая в Аду абсолютная тишина. Только правитель Якубус, в запале неправедного гнева, не понимал ещё, что сейчас случится. Секретарь уважительно поклонился гигантскому фолианту и попросил показать собравшимся запись о Договоре называемом «Магистериум морум» между магами людей и сущими. Также следует, что: Как только председатель комиссии по морали был выявлен и вытолкан на середину, тронный зал тут же стих и опустел. Лишь запах палёной козлиной шерсти да покрасневшие плитки пола напоминали о том, что затишье это — временное. Камин, хоть и фальшивый, был полон пыли, что взметнулась вверх не хуже золы. Якубус оглушительно чихнул и съехал по трубе вниз. Ну не вверх же ведут дымоходы в Аду, не хватало ещё чертям коптить Серединный мир! Старух правящий чёрт за людей не считал. Ведь иначе зачем бы составитель книги взялся упоминать их особо? Но мы сейчас не будем рассказывать, как на самом деле устроен Ад. Дело в том, что Правитель уже цокает к камину. А больше вам тут никто ничего не разболтает. Это ведь как надо поплохеть умом, чтобы излагать устройство Ада человеку? От людей всё зло, и все это знают. От людей и от книг. — Не боишься, значит? — грозно проблеял Правитель.
Глава 11. Кубок с драконом
«Когда папа, собор, епископ, проповедник, исповедник, богослов или катехизатор учат тому, что действительно принято церковью в качестве истины, они осуществляют magisterium Ecclesiae». http://allvatican.ru/ehntsiklopedija-krugosvet-1 — Оцениваю, что несут с рынка, — с искусственной весёлостью сообщил магистр. — Утренняя рыба из соседней реки, овощи с полей, что возле городских стен… Чечевица и ячменный хлеб. Сколько в городе пекарен? Магистр засмеялся, было, но невидимая рука снова сдавила ему сердце, и улыбка стала гримасой. Но тут рыжего отодвинул дородный начальник стражи — в новых сапогах, с улыбкой во всё лоснящееся от жары лицо, с серебряным кубком в руках и глиняной бутылью под мышкой. Он грозно зыркнул на подчинённого и предложил «почтенному мейгиру» отдохнуть в комнатах для гостей, покуда из почтовой не пришлют для него повозку или свежего коня. Уж что пожелает высокий гость. — Вот и не беспокой, — кивнул Фабиус. — Я отдохну с дороги в комнатах для гостей. — Что в городе говорят? Тяжёлые шторы в большой обеденной зале были опущены, но свечей горело в достатке. Можно было различить даже рисунки на гобеленах, украшавших стены: фрукты и вино — слева, оленья охота — справа. Она опустила рукава и оправила юбки. За её спиной теребила передник девочка лет двенадцати с полной корзинкой жёлтых слив. Платье ребёнка было таким коротким, что магистр видел поцарапанные коленки. Магистр, не брезгуя, хлопнул рыжего по плечу, поймал его взгляд и прошептал формулу, излечивающую горло и дыхание. Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. — Комнаты! — приказал Фабиус подбежавшим слугам. — Горячую ванну и вина! На этот раз вино оказалось из подвала префекта. Оно не вскипело, когда аметист коснулся его, хотя у мага не было сомнений, что кубок просто создан для яда… Нехорошо встретил магистра Ангистерн, не любезно. Вот и предчувствия в руку! Да не случится такого! (Чур меня!) Магистр кивнул сам себе. — Спасибо, милая. Позови кого, пусть меня проводят в обеденную залу. Год 1203 от заключения Договора. Кубок был гербовой, серебряный. На печати горбился, расправляя крылья, дракон — символ правителя Серединного мира людей. Он снова пригубил, изучил влажный след собственных губ на кромке кубка и снова переключился на герб. Дракон силился распахнуть крылья. Казалось, сейчас он встрепенётся и вырвется из серебряного плена. Давно магистру не приходилось видеть такой тонкой работы. В кубке явно крылась загадка, и не безобидная… Мэтр Грэ начал рассказывать, что слухи обманчивы, что на самом деле в Ангоне всё — лучше некуда. Магистр кивал в ответ, но смотрел лишь на игру света на перстнях здоровой руки. Пока не отметил, что собеседник запутался в собственной лжи, и можно задавать ему вопросы напрямую. После горячей ароматной ванны, распаренный и облегчивший чресла, магистр отдыхал в постели, когда префект прислал слугу, пригласить почтенного «мейгира» к ужину. Волосы Райана успела заколоть в узел. Это было первое, что она сделала, ощутив тяжесть под сердцем. Могли бы и выпить в трактире вина, всё равно тишину нарушало только цоканье подков магистерского коня. Горожане отдыхали. Разве что в проулке, ведущем к рынку, колобродили нищие, приставая к редким прохожим, да прачки в ограде городской лекарни развешивали мытое бельё. Служанка едва заметно смутилась, но тут же склонила голову: — Что боязно стало, мейгир, — так же тихо отозвался рыжий, называя магистра на южный манер и чуть картавя. Магистр Фабиус вертел в руках кубок и наблюдал за лицом префекта. Здоровье? Молодость? Деньги? Близко, да не то… Еду подали дорогую, но слишком пресную: пирог с голубями, фаршированную щуку, запеченную оленину и студень. Фабиус усмехнулся в бороду. Если и не слыхали ещё в Ангоне про колдовского коня магистра Ренгского, то теперь точно придумают. В столице — и то болтают, будто откусил жеребец лорд-протектору Хеймы руку по локоть. Лес был тих и не по-осеннему сух. Бурундук перебежал тропу. Совсем рядом застучал пугливый зеленоголовый дятел.Магистр вздохнул и одним движением стёр нечаянный узор. А затем повторил заклятье и подул на стекло. Магистр Фабиус хмыкнул в бороду. Похоже, дурацкий титул приклеился здесь к нему. И вот уже лес впереди светлеет, значит скоро поля, а там — рукой подать и до городских ворот… Неужто придётся поворачивать? Фабиус прошёл в гостевые покои, состоявшие из двух комнат — одна предполагалась под кабинет, вторая, с узким высоким окном, под спальню, — достал из седельных сумок, принесённых слугой, чистую рубашку. Он оглянулся: к обочине беспечно склонились тяжёлые от горьких ягод рябиновые кусты, дальше, куда ни глянь, высился ровный частокол строевой сосны. Было мучительно тихо и так фальшиво спокойно, словно за деревьями прятались разбойники. Он решил, что стал слишком стар и нервен для дальних одиноких поездок. Не было же никаких недобрых знаков? Да и особенных причин волноваться — тоже не было. Магистр Фабиус покачал головой, похлопал жеребца по морде, отвлекая от медного блеска. Он успел ощутить, как чья-то сила скользнула между ним и рыжим, заставив того замолчать. Но чья? Свет упал на багровую вышивку по горлу его туники, блеснул маслянисто, и магистру показалось на миг, будто префект пролил на себя вино. Рукава её были высоко закатаны, юбки подоткнуты так, что обнажали белую кожу щиколоток. Маг грубо отстранил руку с кубком и вскочил в седло. Фенрир обойдётся без отдыха! Скакали они сегодня всего лишь с рассвета и до полудня, а предчувствие мага — это не шутки бродячего скомороха! — Мои родители разорились, мейгир. Марк взял меня без приданого. Он сам не из чёрного рода, но вынужден был пойти в услужение, а потом и к вербовщику. Нашей дочке едва исполнился годик, и нам не хватало на хлеб. Мэтр Грэ — немолод, нездоров, а потому уязвим для тварей Отца людей Сатаны… Но что именно было предложено? — Помоги-ка мне одеться, милая, — ласково попросил магистр и по зарумянившемуся лицу понял, что женщина отдалась ему не по обязанности. Видно, чем-то приглянулся ей заезжий гость. Префект Ангистерна мэтр Грэ и магистр Фабиус сидели за длинным дубовым столом. Гость попросил накрыть рядом, без церемоний, но хозяин поспешил усесться во главе стола, спиной к единственному, но большому окну, гостю же накрыли на противоположном конце. Свечу он поставил на стол в комнате с большим окном, рядом положил зеркальце и книгу, прочитав из неё предварительно несколько фраз. И как только магистр удалился во вторую комнату, с окном-бойницей, как над столом тут же сгустилась тень читающего человека. — Господин префект отдыхают по-полуденному — подтвердила высокогрудая круглолицая ключница. — Да, мейгир. Фабиус справился с собой: лекарское искусство — низшая ступень обучения, через которую проходят все маги. Он спешился, совершил молитву, успокоив дух; развёл водой взятую в дорогу травяную настойку из ландыша и боярышника, хлебнул, успокоив тело. Маг слухам не препятствовал, дабы коня не свели охочие до породистых лошадей. Он пустил Фенрира не шагом и не в галоп — кентером. Медлить не стоило, но и торопливостью не отличается в человеческом мире даже смерть. Фабиус въехал с улицы, постучав в калитку для слуг (хотя прекрасно видел нарядные парадные ворота, выходящие на Ярмарочную площадь), спешился, отдал повод выбежавшему навстречу привратнику. Женщина не просто опустила глаза, но и укусила губу. Пока служанки суетились и грели воду, Фабиус распаковал парочку защитных амулетов, один от яда, в виде аметиста на золочёной нитке, а другой «ad patres» (к праотцам), внешне напоминающий перстень и оберегающий в бою запястье. Непослушные вихры его торчали из-под форменной кожаной шляпы, глаза бегали.
— Я задержусь в городе на один малый лунный круг, — вымолвил он, так и не отыскав решения. — Завтра с утра мне хотелось бы видеть доклад о готовности города принять беглецов из чумной провинции. Учитывая близящийся холодный сезон, нужны не только походные кухни, но и тёплые ночлежки. А сейчас я прошу вашей милости отдохнуть с дороги… Он умел читать по следам жидкостей будущее и увидел также, что беда висела над домом префекта тёмной тучей. Увидел он и прожилки яда, спрятанного где-то до времени. Магистр жестом отослал ребёнка. Наверное, слишком резко: испуганная девочка выронила корзинку, бросилась поднимать сливы и, наконец, пятясь, исчезла за тяжёлой дверью. Фабиус нашарил на груди синий камень в серебряной оправе — магистерский амулет, защищающий и от тьмы на окраинах, проверил на поясе верный нож с серебряной рукоятью, способный окоротить низшую адскую тварь. — Готова ли ванна? — Дурные вести, как водится, идут с северным ветром, — усмехнулся Фабиус. — В провинции Дабэн — чума. Люди перебираются из городов в соседние деревни, а чуму несёт по ветру. Магистериум установил на границах провинции магическое сито, больные сквозь него не пройдут, но мы ждём наплыва беженцев. Меня послали с инспекцией по окрестным городам. У торговых ворот — да серебро с драконом? Маг пробормотал «bis ad eundem lapidem offendere» (дважды споткнувшись о тот же камень), хмыкнул, оценил упруго налитую грудь служанки, сам плеснул на дно кубка (да, кубок был точно такой же, что пытался всучить ему стражник, серебряный, с драконом), окунул в вино амулет, пригубил и поблагодарил кивком старшую из женщин. Фабиус сдвинул брови. Предчувствие тут же взобралось по руке и кольнуло грудь. Он вгляделся в лицо начальника стражи, перевёл глаза на кубок… — Семья твоя была не из бедных, — констатировал он. Он не торопился. Знал, что префекту уже доложено о его приезде, однако страх и чванство не дадут чиновнику слишком поспешно выразить радушие. Мэтр Грэ будет бдеть и маяться неизвестностью, но не примет магистра раньше ужина. Были ли тогдашние жители Ангистерна повстанцами или бунтовщиками, магистр Фабиус не знал. Возможно, они были глупцами, подстрекаемыми провокаторами. Ведь чего они добились? Что улицы города многожды были омыты кровью, и адские твари бродили по ним ещё сутки после того, как Сатана изгнал их из всех прочих мест, населённых людьми? Договор с Сатаной положил конец беззаконию. В единый час закрылись для адских созданий границы, а Серединный мир порос Его церквями.
4 день. Он страховал себя с любовью, как мог. Взял в жёны девочку из отдалённой провинции Ларге. У небогатых родителей справился лишь о здоровье невесты, прежде чем заочно подписать брачный контракт. Он желал увидеть дурнушку, а увидел любимую. Всегда и вечно. Нежную и трепетную, как птица, которую вспугнул охотник, поднимающий лук. Бандитов магистр не боялся, как и мелкой нечисти. Но конь-то чего так бесится? Что чует? Не иначе завёлся в предградье волкодлак или хуже того — псоглавец? Тот, если обиженный, как не гони — от людей не уйдёт, а убивать будет хоть каждую ночь, циклы двух лун ему не указ. Магистр нахмурился: он ожидал другого эффекта. Провёл пальцем по влажной поверхности, рисуя какой-то нужный ему узор… Но линии сами собой сложились в очертания женской головки с тяжёлым узлом волос. Сатана — жестокий отец, и бунт в Ангистерне его тварями был подавлен быстро. Из столицы прислали новых магистров, Договор подписали. Осталась лишь сказка о непокорности горожан, хотя мало кто помнил даже место, где были установлены когда-то виселицы, лишившие на время город закона о Магистериум морум. В комнате с большим окном стояли стол, бюро с письменными принадлежностями, два стула, большой сундук и маленькие клавикорды, к сожалению, изрядно расстроенные. (Магистр постучал по клавишам и поморщился). В комнате с окном-бойницей имелись широкая деревянная кровать, маленький прикроватный столик (куда перекочевали вино и сливы), да ночной горшок. Магистр засиделся на своём острове, застоялся, как Фенрир, что тяжело поводил боками уже к обеду первого дня пути. Но конь-то разошёлся, рысил экономно и неутомимо, а Фабиуса всё тянуло домой, всё глодала душу беспочвенная глухая тоска, так и не внявшая увещеваниям разума. ___________________________ Магистр по следу вина на бокале уже понял, что девочка со сливами была не провокацией, а случайным хвостом, сиротой, что таскалась за ключницей. Он не любил ездить лесом, но торная дорога на Ангон, изгибаясь, как змея, заворачивала сначала к Лежену, и маг подсчитал, что сэкономит полдня, двинувшись напрямик. Префект молчал. Грабус был прав, к нему следовало присмотреться. Это был ветхий больной старик, не способный уже ни исполнять, ни возражать. Но отчёты-то приходили из Ангона исправно! А вот подсылать гостю малолетку было неумным шагом со стороны мэтра Грэ. Конечно, магистр был одинок, что уж говорить, и воздержание в последние дни было с ним в панибратских отношениях. Но устав Магистериума — это устав Магистериума. И переход женщины в детородный период доказывается легко. Фенрир вздыбился и захрапел, словно почуял волка. Только перчатка из кожи химеры позволила магистру Фабиусу удержать коня на утоптанной тропе между сосен. Жеребец, почуяв вонь из городского рва, наддавал без понуканий, и к полудню магистр подъехал к южным воротам Ангистерна, где пропускали по простому деревянному мосту торговцев средней руки и зажиточных крестьян. Магистр кивнул — он знал, что творилось в Гариене, — и погладил низко склонённую голову. Ему захотелось снять чепец и снова вдохнуть запах её волос. Женщина была слишком хороша для простой солдатки, да и говорила неожиданно складно. Воздух в комнате всколыхнулся, стекло растаяло, а на подоконнике захлопал крыльями огромный чёрный ворон. Фабиус потянулся к висящей на поясе бутылочке с зельем. Глотнул. Оглянулся… Префект вздрогнул. Даже само слово «дорога» пугало его. — Да, мейгир. С самого начала пути с душевным покоем у магистра не задалось. До Лимса он ещё как-то доехал, сбиваясь с созерцания засыпающей осенней степи на размышления о том, почему так дурно расстался с сыном. А едва успел свернуть на ангонский тракт, как в сердце вонзилась игла, да так глубоко — хоть поворачивай обратно! Выходит, сам он и накликал беду? Дурные предчувствия шевелили магистру сердце, вот и угодил на плохую тропу? Знал же, что в пути сердце положено убирать в кованную латную рукавицу! После маг отряхнул руки, не имея возможности омыть их, и тронул коленями Фенрира, решительно направив его в сторону торговой дороги. — Что там? — удивился префект, видя, что гость буквально застыл у окна. Ответ тут мог быть один: тварь, что затаилась у города — не безмозглый хищник верхнего Ада. И она уже пыталась предложить префекту свои услуги. Префект болел. Это было видно по его скудному лицу с тонкими лисьими чертами, по бледной коже с капельками пота, выступившими над бритой верхней губой от единственного бокала вина. Окно второго этажа, где была расположена обеденная зала, выходило на улицу, ведущую к рынку. Приближалось время стражников с колотушками, прекращающих всякую торговлю, и люди спешили раскупить по дешевке остатки рыбы, хлеба и овощей. Слуга шёл впереди со свечой — в доме префекта было темно и сонно, хотя дело близилось к девятому часу от полудня. Осень пришла в мир. Стало раньше темнеть, а горожане экономили свечи и ложились спать загодя. Жители Ангистерна не захотели кормить Ад своими душами. Не смирились, хоть жуткие твари свободно терзали в те тёмные времена людей, действуя по своей прихоти и днём, и ночью. Но Фенрир даже под гнётом химерьей кожи всё храпел и пятился, и маг засомневался, что беда так проста. Ангистерн и раньше не ложился магистру на душу, хоть и бывал он тут пару раз по делам магическим и торговым. Надсада и серость — вот что ощущал здесь Фабиус. Но не очень задумывался, почему.
— Тем более, мне донесли, что в городе неспокойно! — магистр возвысил голос и префект вздрогнул. — Что за тварь бродит здесь по окрестностям? Двухстворчатая дверь, выходившая на лестницу, неимоверно раздражала магистра. Слуги то и дело скрипели створками, тенями появлялись из-за спины… Разве что… сердце противится въезду в город? Но для магистра церковь была не дырой в Бездну, а местом, где хранились списки родившихся и умерших да стояли клетки с магистерскими вестниками — воронами. Вот и развилка. Магистр повернул коня на изрытую свежими колеями дорогу, проложенную в спешке и как попало. Значит, и жители окрестных деревень стали бояться ездить напрямик через лес? Но куда смотрят здешние маги? Подъехав к дому префекта, Фабиус отметил, что чиновник отгородился от черни забором, возвышающимся от узаконенного эдиктами локтя на два. Может, кричала и жертва, но адские твари хитры и часто зазывают путников жалобными голосами. А заклинание будет набирать силу постепенно. И глупая нечисть, если таковая действительно бродит в окрестностях, рано или поздно угодит в ловушку, расставленною волей мага. И издохнет там! Маг недоверчиво хмыкнул, и стражник полуобиженно зачастил: Вышколенная служанка почтительно склонилась: Ворон же — посидел, охорашиваясь, а потом встрепенулся и вылетел в окно. — Как зовут тебя? — спросил Фабиус, протягивая ногу, чтобы служанка натянула на неё сапог. Он не возражал. Он смотрел на неё и не мог наглядеться, зная, что судьба уже занесла над нею свой меч. Что ей суждено стать матерью его единственного законного сына и наследника, а, значит, родов она не переживёт. — Что смущает тебя, милая? — ласково спросил магистр Фабиус. — Спрашивай, не бойся? Я обеспечу будущее ребёнка, если таковой случится. Это тебя волнует? — Мужа моего забрали на службу, на границы Гариена, где страшные твари лезут на стены города. Я не слыхала от него вестей уже две зимы. — Да что стряслось? — встревоженный перфект резко поднялся и, путаясь в длинных одеждах, подошёл к окну. Куда ещё спокойнее? Вот только сердце, не внимая уговорам и травяному элексиру, частило в сгустившейся крови. И не было этому внятных причин. Но что за грехи могут быть у префекта, кроме малолеток, что таскает в свою постель? Чем так обеспокоила его засевшая у городских стен тварь, что пот так и течёт у него по вискам? Не о горожанах же печётся? Подумаешь, баба разорвана в клочья? Цена бабы — цена сплетен. Фабиус покачал головой, отставил кубок и поднялся. Ему не терпелось узнать, попалась ли тварь в ловушку, что он устроил ей? Достал он и письма от здешнего магистра Ахарора Скромного. Едва успел пробежать первое из них глазами, как давешняя ключница принесла вина и жаровню для ароматных масел. Тьма — время нечисти. Если заклятие оказалось слабым, исчадье Ада будет мстить сегодня ночью магистру, искать его в спящем городе. — А по окраинам что слышно? — спросил он, отметив про себя, как быстро полегчало стражнику. Точно — наведённая магия! «Говорят, что префект Ангистерна был когда-то охоч до женского пола, но, похоже, годы не пощадили его, если судить по растерянности прислуги…». Церкви собирали души погибших и умерших людей и направляли их в Ад. И мир наступил на земле. Цена его была велика, но имелся ли иной выбор?
— Да, мейгир. — А сколько амбаров с запасами муки? — спросил магистр. — Вам будут прислуживать в ванне, мейгир, — пролепетала женщина. — Более молодые и… Магическое чутьё и без того позволяло магистру отличать правду, а потерявший контроль над эмоциями и вовсе становился для него открытой книгой. Он проводил глазами ладную фигуру служанки и снова ощутил, как шевельнулась в сердце игла… Да что с ним такое! Следовало разобраться с этими предчувствиями! И провести сегодня же вечером серьёзный обряд, очищающий душу от страхов и проясняющий будущее. — Магический совет ценит ваш верный глаз, — выдохнул префект и закашлялся, закрывая лицо вышитым платком. Умный конь чуял серьёзную нечисть, опасную и для практикующих высокие магистерии. Следовало объехать дурное место, поискать иной путь в Ангистерн. Была ведь развилка на местную торговую дорогу, нужно было свернуть туда, да думы помешали. — Unusquisque sua noverit ire via! (Пусть каждый сумеет идти своим путём). — Сирота? — спросил Фабиус. Маг неспешно встал, и всё та же служанка внесла глаженое белье. Локон выбился из-под её чепца и вился над нежным ухом. Дом префекта, как и положено, располагался рядом с ратушей, недалеко от центральной городской площади, носившей имя Ярмарочной. К ней прилегала площадь церковная, мощёная красным кирпичом. Фенрир оскалился, и начальник стражи кубарем отлетел от него, разом теряя и кубок, и напыщенность. Початую бутыль он уберёг — сумел ловко прижать к пузу… Мужичок был измождённый, но чистенький. Руки у него дрожали и зрачки расширились от страха, когда он потянул за узду свирепо скалящегося жеребца. — Вы слишком увлекаетесь лечебными тинктурами, мэтр Грэ, — произнёс магистр Фабиус, поднялся, подошёл к окну и отогнул тяжёлую штору вышитого бархата. — Неумеренность в тинктурах может нанести серьёзный вред телу. Но тяжесть в груди не уходила, лишь затаилась, налив свинцом левую руку. Что ж за проклятое место, отец наш, Сатана, этот город? И тут же часы на городской ратуше пробили девять. А следом сторож истошно заорал вдалеке: «Девять часов в Ангистерне! Время спать!» Однако, уединившись для отдыха, спать магистр Фабиус не стал. Он тщательно, по периметру, обошёл со свечой доставшиеся ему скромные апартаменты: две комнаты, в одной из которых окно было большое, застеклённое хорошо сделанным желтоватым стеклом, а в другой — узкое, как бойница, затянутое непрозрачной запузырившейся слюдяной плёнкой. — Ты одинока? «И ты была благодарна мужу, но не любила. Он продал себя в солдаты, а девочка умерла». Магистр отпустил штору, сел и сам налил себе вина, хоть рядом с бокалом лежал колокольчик для вызова слуг. Город казался пустым. Полуденное солнце палило, навевая головную боль двум стражникам в медных кирасах и шлемах, что тащились посреди улицы, изображая служебное рвение. Совет Магистериума пока закрывал на это глаза. Сон его не мог длиться вечно, чего префект, как человек светский, имел право не знать. А вот чутьё могло бы и предупредить дурака о неприятностях, что могут последовать по приезду «чужого» магистра. Но какое у дураков чутьё? Тем более магистр и не желал пить дрянное вино, пока досужие разносят слух о его прибытии в Ангистерн. Мэтру Селеку Грэ, городскому префекту и попечителю провинции Ангон, Фабиус намерен был заявить о себе лично. Хватит намёков и предчувствий! Пусть свершится то, чему суждено!
И огляделся по-хозяйски, отметив, что окна на третьем этаже флигеля, пристроенного к обширному дому, закрыты тяжёлыми шторами. Фабиус быстро перебрал в уме привычные препятствия, что могли бы поджидать его в городе. (Он знал: найдёт отгадку — и беспокойство ослабнет.) Козни местных магов? Грязные делишки префекта? — Готова ли ты прислуживать мне и в ванной? Эти звуки легко заглушили шипение вина в серебряном гербовом кубке. С первым ударом часов оно поднялось шапкой колдовской зелёной пены, но тут же опало и приобрело свой обычный вид. Повозок в жаркий полуденный час было немного. Фабиус обогнал фургон с комедиантами да телегу мельника, груженую мешками с мукой. — Ангистерн — не торговый город, здесь продают лишь то, что идёт на еду. Но всё-таки три пекарни мы держим, — процедил чиновник. — Одна из них — в ведении городских властей, ещё две получают деньги из казны. Есть и малые пекарни, они выживают, как могут. — Так ворьё же лютует! Бродяги воруют младенцев! А по окрестным сёлам — крещёные языками ботают! Вроде как в город их не пущают, а я завчерась сам видал одного, с рожей, развороченной на четыре части. От них, говорят, бабы скидывают и мрут. Так вот и по вечерней заре — прямо у ворот растерзало одну, молоденькую! А что как глянула на крещёного? Кровищи-то было, менгир! Кто говорит — глянула, а кто судачит про крылату тварь… У входа в гостевые комнаты томились три молоденькие служанки. Магистр велел им удалиться, даже не присмотревшись к напудренным лицам и излишне открытым грудям. Слуге он сообщил, что устал и не желает, чтобы его беспокоили до завтрака.
Он на секунду склонился в полупоклоне и тут же подхватил повод, помогая Фабиусу спешиться. Магистр достал из седельной сумки охранную грамоту и спросил негромко: Фабиус невесело усмехнулся, подошёл к бойнице, коснулся стекла одним из перстней, а их на его правой руке было три, и произнёс тихо «Absit omen!».
Служанка открыла пыльную бутыль и стала раскладывать на блюде сливы, загребая их из корзинки девочки. Потом отомкнула стоящий в углу сундук с посудой и бельём и достала из него знакомый магистру кубок. — Да и я не ценю своё седалище, — согласился Фабиус. — Последние несколько дней седло мне служит вернее кресла. Но я не вижу, как ни вглядываюсь, чтобы Ангистерн смог принять голодных из Дабэна. А ему нужно будет принять. Маг оглянулся из-под руки, но не заметил в толпе горожан и приезжих людей подозрительных, держащих спину излишне прямо или глядящих дерзко. Но ведь и не почудилось! Маг не хотел лишней огласки, однако первый же страж узнал и фибулу на плаще, и вышитый на горловине походной рубахи знак магистра магии. Глазастый оказался стражник, молодой, рыжий. Магистр хмыкнул, не спешиваясь, достал из седельной сумки походную книжицу заклинаний, долистал до достаточно редкого и мудрёного заговора «На ограждение дурного места», и, бросив прямо на тропу в качестве жертвы амулет из когтя рыси, прочёл на распев: Стал понятен и его интерес к молодухам — видимо мэтр Грэ надеялся этим простым способом продлить жизнь и разжечь огонь юности. Он полагал, что правила Магистериума, ограничивающие распущенность власть имеющих, не для мирян? Он ошибался. Голос стражника сорвался на хрип, парень зашёлся в кашле и едва не выпустил конский повод, а ведь Фенрир и без того уже косился на начищенную пряжку его пояса. Ангистерн называли в народе городом трёх висельников. Это был единственный город, в котором двенадцать столетий назад чернь взбунтовалась и повесила магистров, делегированных городским советом подписать Договор о «Магистериум морум» — особом порядке взаимоотношений между смертными и Сатаной. Да что за напасть! Маг поднял глаза на ключницу: Пусть даже блудит вокруг Ангистерна адская тварь, мало ли видел магистр тварей? Не в его годы — пугаться до сердечного стука. Провинция Ангон, город Ангистерн. И тут перстень согрелся на пальце магистра: префект лгал ему враз стянувшимся в недоумевающую улыбку лицом! Двенадцать столетий назад земля людей и без того утопала в крови. Страшные демоны из глубинного Ада выпивали души живых, а их плоть пожирали твари низшие. — Алисса, мейгир. Магистр Фабиус уже поворотил коня, когда услыхал тонкий жалобный крик. Вокруг церкви на необлагаемой налогом земле притулились самые бедные дома. Так было принято во всех городах людского мира — власть Сатаны и власть людей разделяла тонкая полоса самостроя. Живущие здесь каждый день и каждую ночь могли наблюдать, как краснеют стрельчатые окна демонического здания, когда очередная душа отправляется через алтарный зал прямиком в Ад. И без того мутное и пузырчатое стекло запотело вдруг, словно украшало не спальню, а баню.
Завершив обход, магистр достал из седельных сумок зеркальце из отшлифованной серебряной пластины, толстую свечу, и переплетённую в кожу походную книгу заклятий. Магистр усмехнулся в бороду. На самом деле конь его был не более горяч, чем положено плизанским кровным, и не особенно заколдован. Лишь подковы были магическими, да и то — чтобы не терялись. — И не спорь со мной, я не охотник до малолеток!
Глава 12. Тьма как предчувствие
«Кучеру для обуздания лошади, во много раз его сильнейшей, необходимы вожжи и удила; в человеке это будет нервная сила, представляющая средство воздействия воли на организм. Умение направлять и концентрировать ее — первая степень магического развития». Папюс, «Практическая магия» — И вряд ли маги сделали это добровольно, — кивнул магистр. — Боюсь, сидят они сейчас в тесном вонючем подвале. И руки у них связаны совсем не безобидными путами. Фурию мало вызвать, ей нужно и управлять. И одного мага тут маловато. Но чтобы загнать префекта в угол, мне нужны твёрдые доказательства. И мне не к кому сейчас обратиться, кроме тебя. Фабиус вздохнул, тоскливо нашёл глазами окно. Не любил он мирские дела и суету, но если уж сталкивался с бедой, не враз умел и объехать. — Законы Магистериума суровы. Даже меня ничто не защитит от праведного огня, если не смогу доказать своих слов. Помоги же мне действовать наверняка? Твой дар был велик, неужто ничего не осталось? На сей раз магистр поехал не по центральной улице — мощёной камнем, с деревянными тротуарами, а свернул сначала на выщербленную боковую, а следом и вообще в пыльный грязный проулок, пустив коня по подсохшим помоям, которые жители Ангистерна, по обычаю всех горожан, стремились вылить куда попало. Даже по внешности было видно, что дар у парня сильней материнского. Хоть отдала она его в лекари, обладал он и способностью проникновения в суть вещей. Мог бы стать не просто лечащим магом, для чего ему нужно было поступить хотя бы в ученики к одному из дипломированных магистров. — И чем же я могу помочь тебе в твоих поисках? Я стара и едва могу вскипятить волошбой чашку чая. Фурии я не боюсь, даже адская тварь не сунется туда, где круглый год — одни гнилые рыбьи потроха, тут и адская чуйка не сдюжит. А вот если префект отберёт мои немудрёные пожитки, прознав про помощь тебе, — тут я и закончу жизнь в канаве… Он не сдержался и стукнул кулаком по столу. Подросток держал жеребца уверенно, оттого тот легко слушался тонкой, но твёрдой руки. Высокий чернобородый конюх шёл рядом, нервно косясь на «адскую тварь», тиская тяжёлый кнут. Фабиус видел, однако, что Заряна не собирается ни о чём его просить. Карьера мага — дело долгое и смутное, местами даже опасное, а ремесло лекаря прокормит всегда. И она уже выбрала для мальчишки судьбу. Таков дар ведьмы — первой гибнет её красота, потом сила, и даже мёртвую оболочку магия не может иногда покинуть без посторонней помощи. Старуха посмотрела в лицо магу, который когда-то выглядел гораздо старше её, двадцатилетней девчонки, но таким и остался, и вздохнула. — Всё так же сдержан и недоверчив… — пробормотала она. — И милуешь, и судишь опять не по чину. Нет бы — пойти тебе к магистру нашему Ахарору, хоть и дурак он. А окажется предателем — так и поделом. Тебе он не ровня, справишься, поди. А лучше бы тебе просто отписать с вороном кому следует, и с плеч долой чужую беду! Ты ж не за этим сюда приехал?— Ах, даже так? — лицо магистра Фабиуса озарилось поддельной радостью. Он отшвырнул пустой бокал, поднимаясь. — Даю тебе время до захода солнца! На понимание! Тогда и договорим! И когда парень неловко встал и попятился, маг нащупал бутыль с вином, налил, даже не повернув головы, но и не пролив ни капли, и совой уставился на префекта. За завтраком мэтр Грэ кашлял и кутался в беличью накидку, а тяжёлые шторы в обеденном зале были всё так же плотно задёрнуты, как и вчера за поздним ужином. Ведьму, это чувствовалось, любили и уважали на рыбачьей улице. Наверное, здесь, на задворках города, она принесла немало добра, заговаривая раны и лихорадку. Незаконно, но магистр Фабиус прибыл в Ангистерн с хозяйственными делами, а не возглавляя магистерскую комиссию по чистоте ремесла. И не его это сейчас было дело, что Заряна не платит городу налогов за лекарскую практику. — Не поминай Отца всуе. И вылазь уже к столу, я привёз тебе наливки и конскую колбасу! Это была несложная шутка, вроде тех, что первыми осваивают студенты, но она вдруг развеселила мага. А служанка зарделась почему-то, словно и не отдавалась ему в полутьме купальни. — …заковала бы самого уважаемого человека в городе в кандалы? — рассмеялся маг. — Пытать бы стала? Только согласно вот этому списку имён, — он потряс свитком, — и крылатой тени, что я видел? Почему? Был выборочно слеп? Но зачем он тогда вообще сочинил эти странные послания малознакомому магистру, славящемуся, разве что, нелюдимым образом жизни и безразличием к соблазнам власти? Ворон летел, почти не взмахивая крылами. Так следуют воздушным потокам старые опытные коршуны. Но коршун не может скользить над самыми крышами, и тот, кто способен видеть в темноте, легко опознал бы сейчас колдовскую птицу по полёту. В харчевне тоже воняло рыбьими потрохами, но «бабушке Море», как называли рыбаки Зоряну, сразу отвели почётное место рядом с камином. Там, несмотря на запах, оказалось уютно. И столы были скоблены чисто, а кружки, видно, драили с прибрежным песком. — Я не понимаю… — пробормотал наконец префект. — Устал я смеяться, почтенный. Ночью — комедианты, днём — клоуны. В городе разговоры, что какая-то тварь вторую ночь убивает женщин. Да и маги мрут здесь, как мухи, — Фабиус пристально и нехорошо глянул на префекта и отхлебнул вина. — А вот трорское было дорого этим летом по причине всё той же засухи. Да ещё и из южных… подвалов? Угрозы сделали своё дело. И без того напуганный секретарь начал запинаться и мямлить, потому магистр Фабиус просто выдернул из его дрожащих рук свиток с докладом и быстро пробежал глазами. Заряна хмыкнула. Прибрала колбасу в карман передника. Открыла бутыль и шумно понюхала наливку. Глянула на мага мягче, словно бы сжалившись: Фабиус был рассержен неудавшимся разговором, но не настолько, чтобы удержаться от лёгкой магической шалости. Когда женщина положила на кровать вычищенную и выстиранную одежду гостя и наклонилась, подбирая с пола испачканную рубашку, корсет её расшнуровался сам собой, левая грудь выскользнула и обнажилась почти вся, показав напряжённый сосок. — А так и скажешь: любила, мол. И он когда-то меня любил, — пробормотал магистр, вглядываясь в ту, которую не видел уже 30 лет. Не узнавая, и всё-таки отмечая отблеск былой силы и прелести. Даже старческое пёстрое платье как-то особенно шло к ней, делая похожей на лёгкую птицу. Тут же повисла пугающая тишина, даже голуби перестали возиться под крышей. — Двенадцать возов с вяленой рыбой? — спросил он удивлённо. — Так мало? Рыбаки подходили к столу магистра и ведьмы с кружками, с охотой слушали старческую болтовню Заряны, удивлялись молодости её «старинного друга», который на вид не перевалил и сорокалетнего рубежа. Фабиус ощутил, как дрогнуло у него сердце, как согрелось в паху. Он высвободил из корсета вторую грудь, взял обе в ладони. Маг был опытным любовником, но сейчас ему захотелось превзойти самого себя. Он медленно и нежно поцеловал каждую грудь, опустился перед женщиной на колени и поднял её юбки. Скоро магистр и к запаху притерпелся. Да и спокоен он был в обращении с простым людом. Не брезговал и пивом, было бы без яда. Бледная луна ещё поджидала свою голубоватую подружку и светила тускло, как сиротская свеча над выплакавшим глаза небом. Ворон то низко парил над городом, то поднимался выше, вглядываясь в чуть более светлые реки улиц, в сажевые заплатки теней между домами. И кружил, кружил во тьме… Паренёк-секретарь упал на колени, понимая, что крайним он сейчас может оказаться с обеих сторон. — По следам на телах двух женщин, что погибли у ворот и в городе, я предположила бы, что у нас объявилась гарпия. Она крылата. И когти её достаточно велики, чтобы оставлять глубокие борозды. А здешние маги — старик да три сосунка. Вот и залетела к нам Подменная Птица… Всю ночь он размышлял, сравнивая увиденное и то, что прочёл в письмах Ахарора. — Не за этим. Ворон покружил над домом с резной башенкой, жавшимся слепым боком к рыночной скотобойне, и… камнем ринулся вниз! Следом вылетела из тьмы огромная крылатая тварь и с визгом заметалась между домами, пытаясь поймать его. Но быстро потеряла тень живой птицы среди мёртвых теней зданий. — Мало ли было тех, кого ты любил, как меня? — В беде я тебя не оставлю, — твёрдо сказал Фабиус. — Отберёт хижину — получишь добротный дом. Ты знаешь, что слово моё всегда было твёрдо. Твоя помощь — наименьший риск для здешнего магического сообщества. Имя твоё исключено из городских претревальных списков. Ты не промышляешь официальной практикой. И отнять у тебя особенно нечего. Но ты прожила в Ангистерне всю жизнь. И видела когда-то этот город до самых корней. А мне нужно отыскать место, где префект держит магов. Тут нужен даже не колдун, а опытный соглядатай. Если не сама — так укажи мне кого? — Префект изменился в последние годы. Кусаться сталкак бешеная лиса. Руки рвёт тем, кто был с ним близок, такой идёт шепоток. Боюсь я. Да и в здешней городской тюрьме — Гейриковых ямах — долго не живут. Может статься, что там и закопали уже твоих магов. Нет у префекта своих подвалов, не слыхала я о таком. Всегда обходился общественными. Некому тут с ним спорить, что хочет — то и воротит. Тогда он позаботился о её радостях несколько формально, слишком устал. Но вроде,расстались они без обид? Тогда к чему сейчас эта краска? Ведь не делал он с ней ничего плохого или стыдного? В гостевые комнаты магистру заходить не хотелось, однако вино брызнуло на рубашку, окропив не только манжет, но и весь рукав. Служанку он позвал, не думая, что придёт та, вчерашняя. С высокой грудью, крепко затянутой в простой чёрный корсет, с девчоночьим румянцем на щеках. — Мне не понравился здешний префект, Заряна, — тихо продолжил он. — А второй ночи у меня, наверно, не будет, меня и без того пытаются отравить. Через полчаса магистр Фабиус спустился во двор и приказал седлать коня. Он был одет, словно собрался на приём к королю. Рубаха накрахмалена, камзол вычищен до такой замшевой матовости, что можно было принять его за новый, даже вышивка на камзоле была обновлена сияющей золотой нитью. — А как ты полагаешь сама? — Ну так и не реви, коли ты, — прищурилась старуха. — Слепну я, а не глохну. — Ты мне вот что скажи, — он достал из-за пазухи письмо Ахарора и развернул его, вглядываясь в рунную вязь. — Деребиус Марк, как утверждают в здешней переписной службе, выехал из города ещё по весне и направился в Данков Гребень, где его никто так и не увидел. Испокронус Безумный умер, якобы, в середине лета. Могила его на кладбище имеется, но опрошенные сторонними шпионами соседи указали, что на похоронах никто не присутствовал, а закопала мага городская стража. Также Стериус Сагус, маг первой степени, пребывавший в Ангистерне проездом, в Клаум Мирум не прибыл. Я не могу пока обратиться с этим списком к Совету Магистериума, у меня нет доказательств, одни домыслы. Но совпадения беспокоят. Как и то, что я видел вчера ночью в городе. Маг бесстрашно углублялся всё дальше, в самые грязные закоулки, пока не доехал до реки, где тянулись вдоль берега распоследние хижины рыбаков, бродяг и голодранцев. Здесь так воняло гниющими рыбьими потрохами, что маг то и дело вытирал рукавом слезящиеся глаза. Визг порвал тонкую шаль ночи на лоскуты. Замелькали факелы, захлопали ставни, а крики звучали теперь сильнее, чем тот первый, самый страшный крик. — А кто ему тут указ? Совет города — стал сборищем самых никчёмных людишек, с тех пор как префект лично утверждает каждого кандидата. Увидев мелькнувшее удивление в глазах магистра Фабиуса, старуха засмеялась: Главная улица города золотилась обилием масляных фонарей. Ворон не торопился пересекать этот слабый поток огня. Он двигался параллельно ему, к яркому квадрату света на Ярмарочной площади. — Так не узнала тебя в окно. Лошадина твоя — так и молотила копытами землю, так и молотила. Как бесы толкут в ступе грешные души! — Ох, не к добру ты ко мне пожаловал, — шипела старуха, протискиваясь в низкую дверь. — А придут ко мне от префекта — что я скажу? Женщина вскрикнула, и наслаждение — маг ощутил это всем телом — смешалось в её душе с болью утраты. Нет, она не хотела от него каких-то особых милостей, трепетала болезненно и неловко, открываясь тому, что пока ещё не случалось с ней. Видно, не было в её потерянном браке особенной женской радости. И, тем не менее, Ахарор писал исключительно о таинственных похищениях: скорее обычных, бандитских, чем устроенных гостями из Ада. Фабиус принял коня, хлопнул по мощной шее, проверил подпругу. (Коня явно седлал подросток). Но ремни были затянуты, как надо, и Фабиус одобрительно улыбнулся, порылся в поясном кошеле, нащупал медяшку. Доброе слово приятней монеты, но есть слугам нужно каждый день. Маг бы не пожалел и серебра, да крупную подачку отберёт конюх. — Ты видел «её»? — старуха вскинула белесоватые глаза на магистра. — И какова она? — А почему бы тебе не обратиться в Совет Магистериума? Стража быстренько… Провинция Ангон, город Ангистерн. — Неужто префект так осмелел, что держит городскую тюрьму как собственный дом? Ждали секретаря с докладом. Чадили свечи. За окном голосила торговка молоком. Голуби вели на чердаке бурную невоздержанную жизнь, радуясь тёплой осени. Магистр Фабиус зевал, ковырял двузубой вилкой холодный рыбный пирог и вертел в руках кубок, то отхлёбывая из него, то разглядывая узор. Магистр поморщился: от бессонной ночи у него ныло в висках. С площади доносились звуки музыки, слышался смех, стук деревянных мечей. Видно, там давали представление заезжие комедианты. Ворон хотел было присмотреться получше к этому оазису ночного веселья, как вдруг тишину прорезал тонкий скрип, перемежающийся с хлюпаньем, а следом раздался человеческий визг, полный такого ужаса, словно кого-то пожирали заживо. Старуха поджала губы: — Это — страшное обвинение, — покачала седой головой старуха. — Фурия не заведётся сама по себе. Она — создание нижнего Ада. Чтобы впустить её, нужен посредник. Да даже и одного маловато будет. Ты думаешь, что пропавшие трое?.. — Дом — это, конечно, неплохо на старости лет. И я помню, Фабиус, что ты всегда старался быть честен со мной. Но я стала слишком слаба, чтобы помогать. Раз уж пришёл — посиди со мной пару часов, проводи в харчевню. Я люблю теперь мягкую кровяную колбасу и тёмное пиво, наливка — слишком крепка для меня. А я — укажу тебе молодого расторопного помощника. Парнишка учтив, быстр на ногу, чист помыслами и тоже видит город до самых корней. — Ты забыла, что гарпия нападает на дев порочных. Но под стенами судачат, что второго дня в лесу была растерзана крестьянка из замужних, а в городе говорят про девочку десяти лет, что была разорвана прямо в своей постели. Откуда там порок? А что если выжидает он неспроста и решил заманить Фабиуса в ловушку? Что если тварь подчиняется ему?
Заряна поднялась с табурета.
— Согласен? Ну, идём же быстрее! Да подай мне руку! Должна же я пофорсить сегодня перед соседями! — Выходи, Заряна! Да выходи же, не бойся, это я, Фабиус! В единственной скудно обставленной комнате было неожиданно чисто, пахло дымом и сухой сладостью, как часто пахнет в домах стариков. За дверцей, едва достававшей ему до груди, звякнул засов, и в проёме показалось пергаментное старушечье лицо. — Я сам видел ночью крылатую тварь с головой кошки и длинным клювом, растущим прямо из груди. Кто это, если не фурия? Она гналась за мной, да города не узнала ещё, чтобы поймать. Я же с наших с тобою времён помню здесь многие закоулки. А об исчезновении магов мне написал уважаемый человек, посетить которого для расспросов открыто я не могу. Если письмо — обман, я спугну врагов, если крик о помощи…
Тьма раскинула над Ангистерном шаль — тоньше паутины, темнее воронова крыла. Птица, взлетевшая с подоконника гостевых покоев в доме префекта, растворилась в ней, как горсть соли в мутной воде. 5 день. Не прошло часа, как в харчевню вошёл Саймон — парень лет двадцати, белобрысый, с пронзительными чёрными глазами. Они жили на его лице, как два жука, подвижные и блестящие. Год 1203 от заключения Договора. Магистр Фабиус купил для Заряны пару кровяных колбас и корзинку вяленой рыбы, проводил бывшую любовницу до хижины, по дороге перекинувшись парой фраз и с парнем. Так они и сидели некоторое время, достаточное, впрочем, чтобы курица отложила яйцо. — Не обольщайся! Это мой, а не твой сын! Он отдан в учение к лекарю, но я пошлю к нему соседского сорванца с запиской. Саймон знает грамоту, травы, он умён и неболтлив, поймёт всё с полунамёка. Если есть в Ангистерне чужие маги — найдёт среди живых или мёртвых. Да и от меня отведёт беду: я воспитала его как племянника, растила вдали. Даже на нашей улице знают лишь то, что парень покупает у меня снадобья да заговоры. Пошли-ка в трактир, подождём его на людях. Вряд ли кого удивит, что, раз уж ты вспомнил свою старую любовь, то захотел и пивком напоить! Магистр достал подарки из котомки. Поставил на стол глиняную бутыль, стукнул о столешницу крепкой, как деревяшка, плоской колбасой, которую когда-то любила Заряна. Тогда она была юна и пригожа. — Куда же ты гнёшь? — хмыкнула старуха. — Химера слишком велика, она воняет и теряет везде чешую, о ней давно болтали бы на каждом углу. Но тварь явно крылата. Остаётся… Неужто… — Заряна сделала охранных знак, хитро переплетя сухие пальцы. — Фурия? Но не у префекта же пытать о пропавших магах. Да ещё эти проклятые кубки с гербом умирающего правителя… Всех ли магистров пытаются здесь травить, или только его, Фабиуса?
— Много или мало, а префекту подтвердят. Да и стара ты. Глядишь — поверит. Другими же, кого здесь я знаю, рисковать не могу. А у Магистериума хватает проблем и без фокусов здешнего префекта. По взгляду женщины, брошенному в сторону двери, магистр Фабиус понял, что дело не в нём, улыбнулся и… запечатал вход заклятьем, а следом и рот — поцелуем. Пред словом «подвалы» он сделал очередной глоток, а, заговорив, прямо-таки вперился в лицо мэтра Грэ. Заряна заметила и взгляд, и картины воспоминаний, отразившиеся в зрачках. Пробормотала без зла: Когда она выбралась из тени хоть на какой-то свет, выяснилось, что годы хуже всего обошлись с её лицом. Сухое же тело было ещё крепким, хоть и невеликим от природы. Впрочем, это для магистра он был юнцом, мальчишкой. В небогатых городских семьях взрослая жизнь начиналась рано, и подмастерье вполне успевал к семнадцати годам обучиться грамоте и начаткам ремесла. Но ходить по возрасту он должен был всё-таки в помощниках у писаря. Видно, мэтр Грэ заранее решил свалить безграмотность доклада на глупость слуги. Очередной кубок снова объявился этим утром на столе, слева от магистерского прибора. Серебряный, всё с той же печатью в виде дракона, расправляющего крылья. Случайный гость подумал бы, что префект экономит на посуде, и у него просто нет других кубков. Разговор не клеился. Мэтр Грэ, случайно встретившись глазами с магистром Фабиусом, тут же опускал взор в миску с куриным супом, кроме прочего, имеющим славу домашнего средства от простуды. Префект изображал нездоровье, время от времени неискусно перхая, как простуженная овца. Он знал: ведьма не потеряла ещё колдовской памяти, и разговор сыну перескажет в точности. С оповещением тоже решилось просто. На случай, если Саймону удастся раздобыть нужные сведения, в корзинке с рыбой уже лежало перо голубя. Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Тут же померкло окно, споро зарастающее магической паутиной. А Фабиус, полуголый, по причине неудавшейся смены рубашки, схватил женщину за талию, скользнул губами по нежной коже в вырезе блузки… (Алисса, её же зовут Алисса?) и приник к соску. Фабиус прошёлся по маленькой комнате до очага и обратно, остановился в раздумьях, развёл руками: — Если маги мертвы, надо искать пособников. Фурия — потусторонняя тварь, префект не сможет сам управлять ею. Кто-то из магов помогает ему, а кто, если из магистров тут один Ахарор? — Плетей захотел? — процедил мэтр Грэ, когда в зал вбежал бледный, запыхавшийся парень лет семнадцати. — А чего в камору свою залезла? — Выходи, это я! — продолжал ораторствовать магистр. Магистр прищурился, видя страх одного и радость другого. Причина была одна — редкая красота и нервность коня. Красивое — часто бывает капризным. И легко становится злым, если не держать поводья крепкой рукой. Но рука должна быть крепка именно любовью. Фабиус отдышался, потом осмотрелся. У окна, затянутого бычьим пузырём, стоял крепкий деревянный стол, рядом притулилась полка с посудой, а в углу был обустроен очаг. Дымоход заменяло отверстие в крыше, а постелью невидимому хозяину служил большой сундук. Видно, хозяин этот полагал, что своё добро лучше держать поближе к телу. Стороннему наблюдателю трудно было понять, в каком настроении маг. Бессонная ночь не убавила ему румянца, не заложила тени под усталыми глазами, гнев не искривил губы, как и недавняя страсть не добавила неуместной улыбки торжества. Но слуги префекта, осведомлённые о том, что завтракать высокий гость отказался, ждали гнева, а, возможно, и рукоприкладства. И магистр едва успел измерить широкий двор вдоль, а парнишка уже вывел к нему Фенрира. Маг писал о бедах, что настигают здесь высокопоставленных магистров, но даже не упомянул о разгуле потусторонних тварей. А флёр их присутствия висел над городом, как убедился Фабиус, словно рыбачья сеть над кустом спелой ерги. Магистр выудил из-под стола табурет, усадил старуху. Магистр Фабиус оглядел с головы до ног его некрепкую фигуру и приказал в полголоса: Старуха потыкала неподатливую колбасную подкову, подняла оценивающий взгляд на мага: Пролетая над Ангистерном, маг чуял пришельцев из Ада всем телом. Что-то нечистое свило здесь гнездо. Ахарор не мог не замечать этого. Он был весьма опытным магом. Не самым сильным, но Магистериум доверял ему. Учитывая строгость законов Магистериума, за выплеснутые из окна нечистоты могли и руку отрубить, потому пакостили горожане глубокой ночью, а к утру город благоухал, как выгребная яма. — Река на излучине обмелела, — подсказал ему с усмешкой маг. — И рыбу бабы могли подолами черпать! — Вон отсюда. Встретиться с Ахарором? Он стар и, видно, слаб умом, раз до сих пор не соизволил, услыхав о госте, послать к нему слугу, пригласить в свой дом, протокольно, по праву хозяина. В полной тишине маг размашисто прошагал через весь немаленький обеденный зал, задержался у порога, чтобы окинуть взглядом почти нетронутый стол и сгорбившуюся фигурку префекта, и вышел вон, оттолкнув слугу с блюдом яблок. Магистр кивнул. Казалось, что в доме никого нет, однако магистр Фабиус быстро нашёл замаскированную дверь в крохотную каморку, постучал в неё носком сапога и рявкнул: Он спешился у ветхой развалюхи с крышей, подпёртой брёвнами, достал из седельной сумки небольшую котомку, постучал и вошёл, не дожидаясь приглашения. Фабиус вздохнул, потянул было руку ко лбу, стереть боль и усталость, но сдержался и погасил так и не родившийся жест.
— Думаешь, фурию маги вызвали из нижнего мира по трусости Ахарора да по приказу префекта? А письмо он тебе для отвода глаз прислал? — Осень выдалась засушливой… — проблеял мэтр Грэ.
Глава 13. На агнцев и козлищ
«Ты славную долю выбрал себе, сокол. Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай — вот и всё!» Он коснулся магистерского амулета на груди — мёртвого и пустого, как любой придорожный булыжник. Совет Магистериума молчал, иначе знак бы сейчас вопиил и обжигал грудь. Боги… В самых древних и тайных книгах написано, что во времена оные они мудро правили землями людей. Но боги погибли или отвернулись от смертных. Лишь байки о них переносили с места на место бродячие проповедники. Теперь вот настало время сказок крещёных о милостивом боге. Он крутил кольцо, медленно перехватывая «вожжи» этого странного управления. Ему не хотелось никого убивать без дела, и он тянул время, проникая с каждой секундой всё глубже в нити паутины, захватившей некрепкие сознания. И это нелепое нападение местного отребья из воровского квартала. Словно бы весь город ощетинился против него, как ёж… Магистр поморщился, глотнул настойку из фляжки. Про сына не мог знать никто. Но засада была. Она ждала его на самой окраине города, здесь можно незаметно покинуть Ангистерн через Коровьи ворота. Сын. Как же это? Он же оставил мальчика в надёжных стенах башни, на защищённом от чужой магии острове. Да даже если бы Дамиен и заболел внезапно, магистру прислали бы голубя! Но… внезапная смерть?.. По ухватке было видно, что бродяга — бывший кузнец. Время… Что для времени человеческая беда? — Вы уверены, что потеряли именно меня, добрые люди? — спросил маг с усмешкой. Нужно было скрепить сердце и ждать вестей из дома. Ждать, запретив глазам слезиться даже от яркого солнца. Заставить себя улыбаться встречным торговкам рыбой, что в восхищении глазели на хорошо одетого всадника на породистом коне, гадая, кто он — знатный господин или разбойник? Худой и бородатый дошли сначала до жилья ростовщика, откуда их прогнали не без участия ехидно чирикающей птицы, потом добрались до совсем бедного с виду трактира, больше похожего на бандитский притон, но и там у них не задалось, потому что средних размеров, но довольно наглая крыса, не посчитала, что люди в трактире действительно авторитетны по воровским меркам. На первый взгляд кажется, что именно ночь — самое подходящее время для воровского промысла. На самом же деле люди воруют согласно не времени суток, а собственному укладу, который в Ангистерне был вполне подходящим для любого часа. Возвращаясь, Фабиус заметил в углу двух новых гостей — бандитского вида молодчиков. Они то спорили вполголоса, то «ударяли по рукам», то опять начинали спорить. И слова долетали тревожащие: — Ничего, — прошептал он. — Ничего, мальчик. Не торопись, мы с тобою везде поспеем.О жизни женщины или ребёнка магистр не подумал бы ещё утром. Чего думать о малых, кого даже переписчики не вносят в свой лист? Фабиус, в своих скитаниях вполне изучивший воровской жаргон, понял, что двое торгуются о награбленном. И что бородатый требует поискать справедливости где-нибудь повыше. — … чтоб по семь остолпов да за два греха? — вопрошал, пришепётывая, бородатый и косоглазый. — А это, значитца, хозяин наш, Клёпка Барбр, — разъяснил кузнец. Фабиус поднял к глазам, в которых мир всё ещё мутился, правую руку.
Но магистр сделал, чего от него не ждали — спутал бандитам карты — отправился распивать пиво в рыбачьем трактире. Вот разбойные люди и утомились париться по жаре в засаде. — Барбр, — пробормотал Фабиус, объезжая нелепое воинство. — Барбр… Солнце показывало третий час пополудни, когда два вора остановились у довольно нарядного трактира, на этот раз расположенного для горожан весьма неудачно, в тупике, рядом с торговыми рядами. А, значит, и до дома префекта тут было — рукой подать. Оставалось до ночи покончить с разбойниками. А ночью… Фенриру дорога не нравилась, он шумно вздыхал, прядал ушами, но не решался выразить протест более явно. Чуткий конь понимал: всадник глубоко погружён сейчас в собственные мысли. «Минус три, плюс один», — невесело подсчитал он. Выходило, что три земных мага примерно равнялись на вселенских весах причинности одной неземной погани. Фабиус, выпрямился, успев, в прочем, подхватить перчатку, замер. Прямо на него надвигалась толпа не меньше чем в дюжину вооруженных оборванцев! Фенрир оскалился и снова стукнул копытом. Магистр огладил его, успокаивая. Оборванцев он не боялся. Вот только игла, пронзившая теперь его сердце… Жизнь сына, ещё не вошедшего в возраст. Такая же маленькая никчёмная жизнь, что не проставишь в переписном листе. Но как же больно… Нет! Он не будет сейчас ничего вспоминать! Путь даже каждая стена Ангистерна начнёт чертить тенями его лицо! Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Картина становилась всё более странной — «больной» префект, нелепая связь фурии и разбойников… Фенрир всхрапнул и вздёрнул морду: куда, мол, ты меня гонишь? Фабиус ослабил поводья, позволяя коню самому выбирать путь между кучами рыбьих потрохов. Будь Фабиус фурией, он бы и сам выбрал это место, чтобы воплотиться в мире земном: «здесь, под каждым ей кустом…». Где же он это прочёл? В большой библиотеке Вирны, в детстве?
Скверная история родилась в этом городе, где когда-то были повешены трое, что пошли против воли горожан. Тогдашние магистры желали спасти город, а что вышло? Видно, проклятье зависло над ним с тех пор. Скоро она войдёт в раж, и трупов день ото дня будет становиться всё больше. И Фабиус был сейчас в Ангистерне единственным высшим магом, хотя бы теоретически способным защитить его жителей. «Уважаемый информатор», известивший магистра письмом о здешних беспорядках, могущественный член Магистериума Ахарор — давно стал немощным стариком, устранился от серьёзных дел. Магистерское кресло он занимал в силу былых заслуг и сидел в нём тихо. Не мог он вызвать фурию, не сумел бы один!
— Да подпа ли тебе? — второй, тощий, плохо бритый, с впалыми щеками, говорил с присвистом, словно у него болели зубы. Фабиус мысленно сотворил охранную молитву, выбросил из головы посторонние мысли, пронумеровал проблемы и тайны. Солнце перевалило за полдень, а маг ещё толком не завтракал, не считая выпитого с Заряной пива. Магистр тяжело поднялся и отправился во двор отлить. Выпитое прошло сквозь него и вышло прочь, не задерживаясь, и даже не прервав горьких мыслей. — А не всё себе — иное в залог! — стучал кулаком по столу первый. Коротышка покосился на менестреля и тоже снял с плеча тяжёлое копьё. Только пальцы искалеченной левой руки Фабиуса сохраняли ещё подвижность. Побывав в пасти химеры, они стали немного не его пальцами и сейчас успешно сопротивлялись смертному холоду. Что холод — для огненного создания? Он снова сжал амулет, висящий на груди — не насылает ли кто морок? Но амулет был всё также хладен. Фабиус вспомнил вполне доброжелательных рыбаков и решительно повернул коня на более широкую улочку, где можно было найти трактир почище. Голод покинул его, и уже разумение требовало подкрепить силы, собраться с мыслями и сделать для начала простое — вызнать про этого «барбра», найти его и свернуть башку. И никаких больше серебряных кубков! Но по-иному не выходило. Бастарды один за другим рождались лишёнными дара, и Фабиусу некому было передать свой опыт даже формально, усыновив незаконно рождённого сына. Тогда и решился он эту свадьбу, вынувшую половину его души. И вот пришло время, когда душа умерла вся. — Чёй-то мы те добрыё? — взвизгнул худой коротышка с тяжёлым копьём наперевес. Сердце кольнуло. Спустя малое время фигура мага как-то осела, съёжилась, и на луку седла взлетел крупный воробей. Он чирикнул, оправил перья клювом, вспорхнул… Куда — уже было и не разглядеть, больно мелкая птица. Спиртное — не еда, но, если желудок здоров, оно отлично разжигает аппетит, и Фабиус то и дело переключался с классификации магических тварей на грёзы о добром куске мяса, вымоченном в вине, посыпанном молотым перцем и запечённом на углях. Провинция Ангон, город Ангистерн. Но зачем глубинной твари гнездо, да ещё и на торной тропе у городских стен? Фурии не охотятся из засады… Но чьё же тогда было гнездо у ворот? Фабиус мог увидеть сейчас, что происходит на острове Гартин разве что в магическом зеркале. Но это потребовало бы от него огромного расхода сил, а на второй чаше весов сидела, охорашиваясь, фурия. — И что ж вы, так и искали меня толпой по всему городу? — почти ласково осведомился магистр, почуявший над людьми тонкую пелену колдовского морока, подчинившего их воли. — И кто же приказал вам такую чушь? — осведомился он с усмешкой. Магистр покачнулся в седле, и сердце заныло уже обычной земной болью. — Нет, нет, мейгир… — бормотал менестрель. Он был уже весь во власти мага, чего нельзя было пока сказать о прочих. — Мы в засаде на тебя сидели. С утра. А ты не едешь и не едешь. Велено было убить тебя тихо, да бросить рядом буковые плашки с письменами, что, мол, убили тебя крещёные. Но почему он молчит? Неужто Ангистерн проклят? Сердце снова кольнуло — отозвалось отдалённым эхом пережитого. Третье: гнездо твари у ворот и фурия…
— Эка цаца! Мы их караулим, а оне тут променаж делают! Амбрэ тут им! — поддакнул худощавый, остротою лица похожий на мышь. Вообще-то фурий в энциклопедии Магистериума числилось три. Они носили разные имена, но видом своим не отличались, и потому именами Фабиус пока пренебрёг. Но зачем городскому отморозку понадобилось губить своих людей таким нелепым и бессмысленным способом? Или он надеялся, что Фабиус именно сейчас будет особенно слаб? Но почему? Не мог же он предвидеть что сын… Он где-то слышал это имя. Скорее даже читал. Но где? Не в том ли письме, что прислал ему Ахарор? Фабиус невесело усмехнулся. Он был немолод, законы давно не казались ему незыблемыми. Почему должен был соблюдаться именно этот? Двое потянулись дворами, а Фабиус подошёл к коновязи, похлопал Фенрира по шее, сбросил плащ на сено у его морды, сел рядом. Магистр нахмурился и провернул на безымянном пальце невзрачное серебряное кольцо — концентратор помыслов. Маг проехал по улице мусорщиков, свернул на улицу ткачей. Там он и углядел не новое и не старое здание, с коновязью и довольно чистым крыльцом. Вывеска гласила «У Марьяна вино слаще!» Вот и улицы стали пошире, и дома — поосанистей, и торговая Ярмарочная площадь, судя по запаху скотобойни, находилась уже где-то совсем рядом. Фабиус улыбался, тем бодрее, чем больше боли будили в нём мысли. Он дал себе слово не думать пока о сыне. О том, как он забирал его, годовалого, из рук кормилицы, чтобы первый раз посадить на коня. Потому и Фенрир так любит всякую мелюзгу — на нём до сих пор сохранились следы магического морока… Менестрель качнулся вперёд. В руке у него была тонкая шпага без ножен, похожая на вертел, что служит оружием ярмарочным шутам. Глаза его были широко раскрыты и не моргали. Этого жеста и уродства кисти достаточно было, чтобы потешное воинство шарахнулось. Как же так вышло? Что могло случиться с Дамиеном в колдовской башне? Под защитой магических стен и верных слуг? Фабиус коснулся изуродованной рукой шеи коня. Менестрель отбросил шпагу, сел в грязь. Глаза его подёрнулись влагой, по щекам, оставляя грязные извилистые дорожки, потекли слёзы. Он заморгал и стал разуваться, словно бы устал и готовится к отдыху. «Ведь это, в общем-то, почти одно и то же», — было написано на их лицах. Но этого они и сами пока не прочли, не имея зеркал. Дороги были в зеркала в Серединном мире. — Га! Да вот иде ентот маг! — взревел один, ширококостный, заросший до самых глаз чёрной бородой, и взмахнул топором. На сене же остался вздремнуть после обеда путник, накрытый плащом магистра. А, может, и морок, да только Фенрир, привыкший к таким метаморфозам хозяина, не позволил бы местному ворью проверить. Двенадцать веков прошло с времён, когда жители земли могли как угодно сноситься с жителями Ада. Именно Договор о «Магистерум морум» положил этому конец. «На земле умерли боги, и выросло семя тьмы», так говорили древние книги. А ещё: «Земля дышала и лопалась, выпуская из бездны огромных тварей. Плач и стоны были слышны от восхода и до восхода». Год 1203 от заключения Договора. Реального опыта сношения с фуриями магистр Фабиус не имел. Всё, что он знал, было прочитано им в книгах. Как и то, что контакты с глубинными тварями Ада в первые века после заключения Договора жёстко пресекались. Как только человек или тварь нарушали границы дозволенного, подземный Глас единовременно достигал всех членов Совета Магистериума, давая им силу уничтожить демона и покарать глупца. У Фабиуса заныла левая рука, уродство которой привычно скрывала кожаная перчатка — защита людского мира была не самым безопасным делом, а тут ещё и фурия объявилась… Бандиты тем временем встали, пошлёпали к дверям, не расплатившись, но пообещав что-то трактирщику. Магистр ощутил, как жжёт руку оправа кольца, потом кровь его свободно побежала по телу, а сердечная игла растворилась, словно её и не было. А вот сердце всё тяжелело. Миг — и острая игла пронзила его! Это означало, что род его прервался. Сын, его единственный сын и наследник, был… мёртв! Неведомый противник предполагал, что маг тайком отправится с утра за ворота? Фурию ловить? А бандиты должны были встретить Фабиуса на обратном пути, возможно раненого, и уж точно — усталого и обессиленного? А фурия… Чего лукавить — фурия и для Фабиуса была лютой и верной смертью. Это могло быть лишь колдовством: жутким, чёрным. И месть… Месть тоже будет страшна! Что же предпринять? Послать ворона Грабусу? Но и Совет магов тут беспомощен. Раз молчит глас Сатаны, где магистры возьмут сил, чтобы победить тварь? Не бывает, если стража не куплена… Ох, не прост этот Барбр… Но он всё-таки человек, а не демоническая тварь. И в первую голову кончать надо именно с ним. Не следует отправляться на поиски фурии, пока за спиной маячат неумелые косорукие бандиты.
Похоже на то. Фабиус достал из седельной сумки письмо старого магистра и развернул его свободной от поводьев рукой: Или — не весь? Бандиты — не стражники, они плюнули на приказ и пошли разыскивать Фабиуса. Тем более что страха на тот момент не имели, оплетённые колдовским мороком. На спорщиков заоглядывались, тут же отворачиваясь, впрочем, чтобы не доводить до беды. Точно! Селек Барбр, он же — Клёпка Барбр, возглавлял, по словам старого мага, теневой, преступный мир Ангистерна и его окрестностей. Неужели у разбойников есть свой маг? И знает, что именно Фабиус наложил заклятие на гнездо тварей у ворот? Но — откуда? И что там в конце концов за твари? Пальцы извивались, пытаясь сбросить перчатку. «…Особенно волнует меня некий разбойник по имени Селек Барбр, он же Клёпка, что неуловим для городской стражи совершенно, чего не бывает в городах приличных, ежели они так же малы как наш…». Так они перепирались, пока бородатый не рявкнул неожиданно громко: А Фабиуса вдруг стало клонить в сон, словно солнце не подпирало зенит, а покатилось вниз, увлекая за собой его душу в города снов. Магистр задумчиво допил вино, плеснул остатки на стол и нарисовал пальцем знак, размывающий совершенно его лицо для посетителей трактира. Услышанное было шансом разузнать про «Барбра», и он решил, что это удача сама зовёт его за собой. Копьё выглядело устрашающе только издалека, на деле же было старым и рассохшимся. Маг видел, что Ангистрен — город, где люди чутки к теням, что паутинными плащами тянутся за каждым из них. Даже глаза простолюдинов были здесь странно тревожны, а стены домов навевали страшные воспоминания. Слабость обездвижила тело магистра, сгустила кровь в жилах, закупорила сердечную вену. Он окаменел в седле, замер, хватая воздух синеющими губами. — Уконтропупить! — хохотнул кузнец. Магистр улыбнулся в бороду, вскочил на коня и расправил кисть левой руки, готовясь надеть на неё перчатку. Перстень был цел, но камень в нём выгорел дотла. Родовой камень. Может быть, именно с тех времён сохранились в Серединных землях развалины могучих бастионов? Остовы осыпавшихся домов из рыхлого камня? Кто знает наверняка? Не время медлило, ожидая пока Фабиус решится воплотить свой магический дар в наследнике. Это он тянул, не желая прибегать к проверенным ритуалам. Первое: исчезновение магистров, практикующих и действительных членов магического сообщества. Ветер с реки относил неприятные запахи, и желудок магистра оживился, стал подавать негромкие урчащие сигналы. По одежде было видно, что это — проворовавшийся слуга или камердинер. — А не хо — так пошли до бани! Лица других бандитов поскучнели, обмякли. Только кузнец грозно таращился на магистра, не понимая, почему топор в его руках становится всё тяжелее. — Звиняйте, мейгир, — проблеял парень, похожий на менестреля. — Но нам велено вас… того. Фурия голодна, жрать ей нужно каждый день. Ночью она убьёт ещё одну женщину. Взрослую или дитя — душа у них равновесная. А может, убьёт и троих. Это будет её третья ночь смертей. Тварь уже обвыклась в людском мире, окрепла, потеряла страх. Как же окоротить её? Много путешествовавший магистр опознал плохо выдержанное азанское, называемое также «акут», заказал целую бутылку, велев открыть при нём. Налил, выпил, съел, не чувствуя вкуса, кусок пирога с вездесущей рыбой. Ещё выпил. Магистр заметил отсутствие перчатки, спешился нетвёрдо, оступился на вонючих осклизлых потрохах… Поискал перчатку глазами, нагнулся за ней, морщась от запаха… «Фурия есть свирепа неистово», — так гласила «Багровая книга» Магистериума, повествующая о созданиях Ада и борьбе с ними. Писать её начали в годы безвластия, когда любая тварь могла самовольно объявиться в мире людей. Знания о том, как противостоять таким тварям, копились веками. Тщательно переписывалась, ведь пергамент не вечен. Но фурия… Барбр… На языке басаков слово это означает «маску, личину, что одевают на древние звериные праздники»… Нельзя сказать, что после подписания Договора адские твари совершенно оставили людей в покое. Но равные по силам погибшим в межвременьи богам демоны глубинного Ада больше не поднимались на землю, а против прочих Сатана дал магам знания. Совет Магистериума стойко стоял на страже закона, и готов был жестоко покарать: мага — за самоуправство, тварь — за нарушение границ. «Ну, что ж, — отстранённо подумал магистр. — Вот и узнаю, какое вино тут почитают за сладкое». Пришлось бедолагам искать правды дальше. То крыса, то воробей всё чаще слышали, как поминают встречные да поперечные главного над всеми ворами — Клёпку, потому звери не унывали, промышляли по дороге крошки да меняли личины. Второе: странное поведение префекта, наводнившего город магическими кубками, которые, по ещё неизвестно какому сигналу, превращают вино в яд. Трактир был темноват, народу в нём, несмотря на час полуденного покоя, хватало, а вино подали южное, густое. Действительно из сладких сортов винограда, которые на склонах здешних земель не растут, холодновато тут для них. Тем более что знания о числе и именах фурий могли оказаться ошибочными. Ведь эти твари в некотором роде выходили уже за рамки обычных адских существ и приближались к адским владыкам. Фурии могли бы самостоятельно заключать на земле контракты, позволь им Договор. Они не просто демонстрировали иную сущность, но и проводили иную волю. И тут же конь ударил копытом. — Не сторкаемся! — злился худой. 5 день. Нет от неё спасения. Едва солнце склонилось к югу, и недолгая жара спала, на улицы города тут же высыпали не только мастеровые да семейные, но и нищие всех сортов, мелкие воришки, бандиты и крупные воры, вроде судейских и приказчиков. Он ел и с удивлением ощущал, что нигде у него не болит, не мучают тяжёлые мысли и не опускаются руки. Он словно бы лишился не сына, а части самого себя — а это совсем не так больно. Видно, чувства хранили его, отказали, чтобы он не воспользовался ими сейчас к своей беде. Чтобы мог жить и дышать, пока не придёт его время. Но за свои 166 лет Фабиус Гласа не слышал и не знал магов, кои прочли бы об этом не в древних фолиантах. Со стороны это выглядело ужасно, но зрителей в столь жаркий час на улице пока не нашлось. Аксиома Гласа никогда не оспаривалась, но много поколений никто не был описан даже его свидетелем. И вот фурия в Ангистерне — и где он, Глас? Наконец левая рука явилась миру во всей красе обожжённой до черноты кожи и скрюченных посиневших ногтей. Словно обретя силы от своей внезапной наготы, она вцепилась в родовой перстень с рубином на указательном пальце здоровой правой руки магистра Фабиуса, и рубин вспыхнул искрящимся адским пламенем. Фабиус медленно ехал вдоль грязной портовой улочки, размышляя о природе фурий. Смерть сына сделала для него мир тусклым, а еду — лишь обязанностью жить, чтобы не умереть раньше, чем свершится месть. Глубинное создание Ада не могло забрести в Серединный мир случайно или по причине косоручия кого-то из неумелых юнцов. Лишь сильный и могущественный маг способен был проложить ей дорогу в обитель людей. Однако думать сейчас требовалось именно о мире магическом. Фурия была слишком неожиданным гостем в маленьком забытом Сатаной городе. — А ну — прочь! — возвысил голос магистр. Фенрир тревожно заржал, затоптался на месте, замотал головой, пытаясь дотянуться до хозяина… Но тот не видел его усилий. Магистр не мог бы нанять такое отребье. Он не снизойдёт до черни, не станет якшаться с барбрами. Это Фабиус с его пренебрежением к чинам и рангам мог запросто распивать пиво за одним столом с рыбаками. Если бы тот же Грабус увидел подобную распущенность — водой бы пришлось отливать. Все они успешно делали свои дела, и лишь двое наших знакомцев, худой и бородатый, никак не могли разрешить спор. Мало того, конфликт между ними всё разрастался, всплыли уже прошлые грехи и обиды, а на рукоприкладство бандиты никак не решались по причине трезвости и трусости. И виноват ли был в этом юркий серенький воробей? Молчал в своей бездне и Отец людей Сатана. А значит, Фабиус сам должен был разобраться в истории с пропавшими магами и объявившейся адской тварью. А уцелеет — подтянутся и беженцы из Дабэна.
Магистр тоже поднялся, бросил на стол монету и вышел следом. М. Горький, «Макар Чудра»
Глава 14. Не промахнись!
«Справедливость напоминает оружие. Оружие может купить и враг, и друг — стоит лишь уплатить деньги». Рюноскэ Акутагава «Слова пигмея» Инкуб сидел недвижно — горе сделало его тело тяжёлым и непослушным. *** Оказалось, что зов шёл из подтронного зала в резиденции правителя Первого круга Ада Якубуса. — Явитесь же пред моими очами! — гаркнул Пакрополюс, подавился от усердия слюной и закашлялся. Кровь была у него в избытке, а поскрести ошейник из кожи гургла можно было об ту же каменную дверь. Пропорций он не помнил, но со второй попытки дверь ослепительно вспыхнула и сгорела дотла. Стены темницы отозвались стонущим эхом. «Хвост» сочувственно ткнулся в ладонь Борну, обвился вокруг запястья… — Но ведь кто-то изобрёл и чинил всю эту дрянь! — Пакрополюс пнул железную машину.— От гуся слышу! Борн очнулся и прозрел, что видение не обманывает его. Аро — мёртв. Он, отец, не успел его спасти, не смог сделать ничего. Да, зеркало прекрасно отражало теперь его лицо, но больше-то оно ничего не отражало! «Стоп, — подумал Борн. — Не боится огня и магии. А как же его обрабатывают? Да, костями же! Оттого и решётка была отгорожена от пленника дверью!» Однако стражник только хлопал глазами. Коротенькие белые ресницы торчали иголочками, делая его физиономию ещё больше похожей на свиную. — Да как ты смеешь, проклятая ведьма! — взревел он. Донеслись звуки потасовки, звон алебард… Тонкая магия требует постоянной не менее тонкой настройки. И когда к власти пришёл правитель Ослякобус, зеркало ему вообще не подчинилось. В нём что-то вроде бы подшаманили, а проклятый Борн получил тогда неожиданную и вполне приличную должность при троне. Хотя в сообществе бесов ходили слухи, что Борн злоупотребляет механикой и способен покалеченному чёрту так привинтить вместо головы шар, наполненный шестерёнками, что бедняга будет ходить с этим шаром, словно заводная шкатулка. К власти в Верхнем Аду пришёл сначала сущий гад, потом сущий осёл, а потом и сущий козёл. Контроль за «гласами» свалили на некую комиссию по человеческой морали, и поплыла она без руля и ветрил, пока не затерялась совершенно. Это потрясло его больше собственного внезапного побега. Он огляделся, жмурясь после тюремной «темноты», подавлявшей его не только психические, но и физические, способности к ориентации, узрел две фигуры — мужскую и женскую, и уставился на них, моргая и оглаживая саднящую руку. — Не думаю, что у меня есть инструменты… — Борн вгляделся в стены — вдруг он снова угодил в ловушку?.. Более же не произошло ничего. Они на полном ходу пронеслись мимо, даже не посмотрев в сторону странного укрытия. Ведь это было то самое ответвление лабиринта, которое их двести лет приучали не замечать! — Эй ты, мразь? — окликнул он Борна.
Закон?.. Да разве можно надеяться в этом мире на соблюдение иных законов, кроме физических? Борн нёсся по длинному коридору, ему наступали на пятки. И силы были не равны. Дохромав, он изумлённо уставился на узника через решётку из адского дерева. Да так и замер, открыв рот. Вот только не везло Первому кругу с исполнительными правителями. Особенно последние лет пятьсот. *** Пакрополюс приосанился, откашлялся и возгласил: В общем, за всей этой адской расслабухой как-то позабылись детали Договора с мягкотелыми. Души в Ад поступали исправно, границы кое-как блюлись, и этого было достаточно. Борн кинулся к решётке. Вот же дурацкое дерево! В огне не горит! Магии не боится! Он научился писать на нём, выжигая тоненькие дорожки, но прогорало от этого дерево едва ли на волос, да и смесь «чернил» была сложной… Кто бы мог усомниться, что двенадцать сотен лет назад, когда был заключён этот проклятый Договор с людьми, из Ада на землю действительно изливался настоящий магический Глас? Проблемы возникли, когда к власти в Первом круге Ада пришёл правитель Змеякобус Змеедержец, которого в кулуарах именовали попросту Гадом. К обязанностям надзирать за людьми он относился с таким пренебрежением, что Магическое зеркало стало давать сбои. Слова Тиллит следовало проигнорировать, как того требовал этикет… Но как это сделать, если для починки зеркала требовалось немедленно найти мастера? А если это и в самом деле был проклятый Борн?! Пакрополюс хмыкнул, но не стал мешать женщине делать глупости. Длинная жизнь убедила его, что занятие это — самое бессмысленное из возможных. — Низкие твари! Вы нарушили законы!.. Инкуб увидел, как горы и долины бегут внизу, словно он птицей летит над землёю. Как река выпрастывает свои рукава. Как вырастает посреди реки остров, а на нём — высится колдовская башня… Стражник продолжал пялиться на решётку. Ему явно не хватало чего-то в оформлении камеры, но он не мог сообразить, чего именно. Молоденькой глупышке Тиллит, например, стукнуло триста. А ведь она пока не видала даже пресловутой сатанинской супруги. И она старательно изображала недоумение, размышляя, не выторговать ли себе местечко в этой идиотской комиссии по морали? Мужика-то у неё теперь тю-тю, надо учиться выживать самой! — Проклятый Борн, я думаю. За что-то же его прокляли? Ведь не за людоедство же, как шушукаются чертовки. Что же плохого в людоедстве? Душилюдей от этого не портятся и всё равно стекают к нам. А вот если Змеедержец проклял Борна за страсть к немагическим вещам, а после помиловал, когда тот изобрёл ему зеркало… Ну, или наоборот… Или это Ослябикус его проклял? Прочь, наивность! Он заботился о желудке. Инкуб не знал, что случилось в Верхнем Аду такого, что Правитель вдруг потерял интерес к пыткам и допросам. Борн блефовал, демонстрируя козлу, как хорошо видит сквозь магические стены. Сатане, да и его самым горячим приспешникам, не пристало снисходить до общения с миром земным. Глас его должны были доносить до мягкотелых некие уполномоченные из Первого круга Ада. Разумеется, под бдительным и неусыпным контролем самого Правителя. — Низкие твари! Вы нарушили за… — начал опять Пакрополюс, но тут же осёкся, не дожидаясь эха. Он не имел времени и сил разбираться, кто подарил ему чудо спасения, а просто напрягся, сжался в комок и исчез. Инкуб быстро протиснулся в проломленное отверстие, зажал ладонью кровоточащее плечо, чтобы сияющие капли не выдали его, и побежал в противоположную шлепкам сторону. — Так этот «Глас» не магический?! — взревел Пакрополюс, тоже сунувшись зеркалу в тыл.
Пакрополюс стоял, открыв рот. Тиллит проявила сейчас просто невероятную для женщины сообразительность. Первым проклял Борна, конечно же, сам Сатана, но ведь и прочие власть имущие проклинали потом инкуба за что-то дополнительно! Не дожидаясь ответа, он собрал последние силы и телепортировал. Здесь инкуб уже был свободен валить, куда пожелает. — …коны-коны-коны… — ответило Пакрополюсу эхо. Стражник — профессия унизительная для свободолюбивого адского племени. В стражники нанимается самое низкое отребье Ада — полусущие-полусвиньи, жалкие плоды соития со зверями любвеобильных чертей. Они почти лишены магической силы и отвратительно глупы. Уже материализовавшись там, Борн воспринял сознанием новости и понял, что старый козёл, успешно или нет, покинул адский мир, Договор с людьми нарушен, дева Алекто похищена, а в Верхнем Аду царит безвластие. Старый демон покосился на Тиллит: не позабыла ли она уже свою пустую идею выбиться в моралистки? Но та сидела на табурете, надув губки, и позиций сдавать не собиралась. Борн кинулся в свой угол, кое-как приставил к горлу цепь, вжался в камень. Стражники были бы смешны, не сиди он сейчас взаперти, в каменном мешке, где его магия почти не имела силы, разве что предвидение баловало иногда случайными картинами с воли.
Тиллит захохотала: вот и соскочил с уважаемого демона весь лоск его многотысячелетней мудрости! Кто козлом родился, тот козлом и умрёт! — Э… Да, тебе же больно, Локки, — прошептал он. — Ты же подавился, бедняга. Ну-ка открой рот… Открой? Что там у тебя? Шаги за спиной шлёпали всё громче. Стражники бежали молча и упорно, словно охотящиеся свиньи. Сам-то Пакрополюс попал в комиссию по людской морали случайно, получив эту незавидную синекурочку в придачу к карточному долгу. Он и в подробности-то никогда не вдавался, в чём состояла сия смешная работа по надзору за людьми. Мягкотелые — момент кулинарный, не повар же он, в самом деле, чтобы разбираться в них? И вдруг вопросом жизни и смерти стало вспомнить — а за каким овощем создавалась эта самая «Магистериум морум»? Наконец стражник догадался, что дверь исчезла. Он потрогал решётку, чтобы убедиться, что уж она-то на месте, хрюкнул от удивления. Время в Аду тянется медленно. Создания его живут долго, очень долго. Пока не истончатся и не развеются от бессмысленности бытия. (Если раньше никто не прибьёт). Ну а в последние двести лет, когда правил этот выживший из ума и магического дара козёл, то есть правитель Якубус, и не могло быть, наверное, никаких сношений с людьми. Зеркало сломалось, а Якубус был не тем чёртом, что сумел бы создать настоящий магический предмет. Пакрополюс тоже понял, что выставил себя в глупом виде. «Да в конце концов с чего я взял, что этой женщине что-то известно о Борне? — осенило его запоздало. — Я сам — глава высочайшей комиссии, это у меня есть право потребовать, чтобы Борн явился сейчас же пред мои очи! Если проклятый Борн жив и рискнёт не выполнить повеление, тогда… Тогда… Вот тогда и можно будет подумать над словами Тиллит!» Тиллит прошептала заклинание мокрой тряпки, потом заклинание сухой тряпки… (Ей пока трудно было творить магию без слов.) Критически посмотрелась в заискрившуюся поверхность, но не увидела себя во весь рост, а ведь зеркало должно было вместить её целиком, такое оно было огромное. Инкуб дрожал от ужаса и усталости, ему казалось, что сами стены сейчас обрушатся на него. И тут… Он попробовал сделать что-то с твёрдым древом ногтями, не сумел, плюнул на сантименты и вцепился зубами, как Локки. Потом старый осёл понял, какого джинна может выпустить на волю этот несносный Борн. Создания Ада бессмертны, если никто не удосужится помочь им покинуть бренный мир. Стоит начать чинить калек, привинчивая им утерянные конечности, а то и головы, и Ад перенаселится. Чем кормить эту прорву? Как ей управлять, если без голов она станет ещё тупее? Зеркало не отреагировало и на это. Думаете, Сатана выступил благодетелем человеческого рода, наведя порядок в отношениях между людьми и тварями? За пятьсот лет вся система контакта пришла в расстройство. Бумаги потерялись, свидетели разбежались. Потому старый опытный бес Пакрополюс и молоденькая бывшая супруга правителя Тиллит едва отыскали Магическое зеркало в заросшем пылью зале, пол которого был усыпан железяками да шипастыми костями гурглов, сваленными здесь, наверное, для устрашения мягкотелых. К сожалению, вспышка не укрылась от стражи. Борн долго слушал стук собственного сердца и гул перебранки, наконец раздалось совсем близкое: Проклясть-то проклял, но что произошло с Магическим зеркалом? Не тогда ли к нему стали обращаться совсем уж редко? Однако ничего особенного не случилось. Лишь цепь упала и осталась лежать в своём углу. — А у магов тогда что? Локки, всё ещё изображающий браслет, разогнулся и впился зубами в решётку. Двое суток инкуб страдал и не знал мысленного покоя. Даже рана его никак не затягивались, и он вынужден был зажимать её, чтобы не оставлять за собой след из пылающих капель. — Приказываю Борну, называемому Проклятым, явиться сюда живым или мёртвым! А потом Отец людей потерял интерес к игре в человечков. Он удачно женился, отбыл в свадебное путешествие. После решил показать супруге ещё неизведанные земли в огненных недрах… Инкуб ощупал разумом стены тупичка и с изумлением понял, что может отсюда телепортировать! Прямо из тюрьмы! Борн напряг бицепс и снова расслабил руку. Плоть плохо противостоит копьям и топорам, даже если оружие не заговорённое, а на это не стоит и надеяться. Как он стал правителем? А всё интриги, интриги… Бесовская ложа интриговала против конклава демонов, вот и доинтриговалась — черти под шумок узурпировали власть, посадив на трон, как водится, самого бездарного и тупого… — Ну, сама подумай, зачем тебе эта должность, женщина?! — Но как же так вышло? И Ослякобус проклял Борна, лишив его милостей и должностей пожизненно. А чем ещё насолишь инкубу? К прочим проклятиям они весьма устойчивы. Была и чисто техническая проблема. Дело в том, что обладать Гласом обычные черти и демоны, в массе своей, не могли, и в помощь им было создано Магическое зеркало, через которое какое-то время и поступали на Серединную землю Гласы. Но рептилия грызла дерево с явным удовольствием. Это было невозможно, но, тем не менее, он явственно слышал, как кто-то, не самого сильного магического дара, но довольно высокой должности, повелевал ему, Ангелусу Борну, немедленно встать пред ним. Свиномордый стражник снял со стены факел, внимательно осмотрел решётку и, почесав в затылке, потопал обратно. Сейчас он сообщит о происшествии начальнику стражи, тот вызовет мастеровых чертей… Полчаса-час и весь план побега рухнет! Стены лабиринта грозно гудели, оповещая о том, что из тюрьмы совершён побег. Таким образом, на текущий момент дело обстояло так: люди размножались относительно привольно, не считая безобразий отдельных полуразумных адских тварей, которым даже иногда ставили на вид, но управлять землёй никто уже, в общем-то, и не рвался. Не было у трёх последних правителей Первого круга Ада интереса руководить смертными. Борн опустил глаза и заметил металлический блеск во рту у помеси червяка и змеи. Он вытер кое-как лицо и погладил существо, обвившее его руку. А стражники… Борн отдышался. Прислонился к стене, которая почему-то не поддержала игру своих товарок в общем коридоре и не тряслась, как чумная, и ощутил… магический зов! День 5. Тиллит с удовлетворением оглядела себя в зеркале всю, от коротких кудряшек до маленьких ножек, и отошла в сторонку. На всякий случай на линии возможных неприятностей лучше оставлять мужчин. Тогда Тиллит обошла невоспитанное стекло с тыла и возмущённо взвизгнула: спереди-то было гладко, а сзади торчали металлические шары, прутья и шестерёнки! Да и как он возьмёт её в комиссию? Это дело правителей, назначать туда нужных, или напротив, ненужных подданных. Тут уж как повезёт: поскачешь сановным бесом, или станешь козлом отпущения. Ни от тебя самого, ни от должности это не зависит. Удивительно, какими обидными показались Пакрополюсу такие простые оскорбления. Может, он интуитивно ощущал свою похожесть именно на козла, и Тиллит плюнула в самое больное пятно на его самолюбии? Вот назови козлом иного — он только засмеётся. А назови петухом — так и убежать не успеешь. Кто на что похож, тот на то и обижается. Тиллит вздохнула, протёрла усилием воли каменный табурет, валявшийся в углу, поставила его взглядом и уселась, устало поджав ноги. «Вот если плюнуть на камень — слюна испарится. А если плюнуть стражнику в морду — не факт, что он решится поднять решётку и вломить пленнику древком алебарды, — размышлял Борн. — Можно бы рискнуть, плевок — дело оскорбительное. Но если встать, даже эта тупая свинья сумеет заметить, что цепь не прикреплена к ошейнику…». Понятно, что выжили бы создания Ада и на подножном корму, но Сатана оказался дальновидным правителем. Он и сам был охоч до нежных паров, оседающих из Серединных земель. — Куда там, — фыркнула демоница, трогая железяки. — Обычная механическая игрушка.
И как земля содрогается! Это молния ударяет в соломенную фигурку человека, названного Киником. А в пентаграмме башни… Там окончательно гибнет то, что осталось от Аро… Теперь обратимся к Первому кругу Ада, чтобы пояснить, почему магистр Фабиус так и не дождался Гласа Сатаны, хотя в Верхнем Аду тот прозвучал достаточно грозно. Потому, обессиленный тяжкими думами, он несколько дней дремал, прислонившись к холодной стене темницы, пока сон его вдруг не потёк видениями. А может быть, в роду у Пакрополюса действительно были в каком-то колене обычные козлы? Потому что слова Тиллит просто вывели его из себя. — Ах, вся проблема в том, что я — женщина? — Тиллит изогнула губы в усмешке. — Ну тогда твоя проблема в яйцах! Отрежь их и брось свиньям! Зачем они тебе? Не сумеешь починить это стекло, и Сатана превратить тебя в золотой фонтанчик! Ах, я и позабыла, ты же ещё не Правитель. Пожалуй, это будет фонтанчик из козьего дерьма? — А какой из старого козла был маг? — грустно спросила она, листая картинки прошлого внутри себя. — Не лучшее, чем из старого осла… Борн торопился. Он не знал, что по случаю смерти Правителя свободолюбивые духи стражи давно разлетелись по своим делам, и темницу охраняли одни свиномордые, слишком недалёкие для того, чтобы сообразить, что время безвластия новый правитель всё равно вычтет из их зарплаты. Борн поймал тварюшку за голову, надавил на подчелюстные мышцы, разжал зубастую пасть и осторожно извлёк… амулет-ключ! — Может, надо его протереть сначала? — робко предположила Тиллит и ткнула пальцем в пыльное стекло. Не заметив ничего настораживающего, инкуб с облегчением закончил: — Ну? — нетерпеливо спросил Пакрополюс. Когда Правители меняются, про узников иногда забывают. Забыли и про Борна. Он догадался, что стоит в зале, где устанавливал когда-то вместо магического зеркала — механическое! Ведь если бы нечисть выела людей под ноль, а удержу она не знает — так уж устроена, то адский мир лишился бы регулярности в притоке душ, служивших его жителям лакомой и полезной пищей. Ум его был в смятении, тело ослабло. Он понимал, что не знает, как убежать из темницы, что рано или поздно за очередным поворотом откроется тупик, и что тогда? — От гуся? Всё дело в дьявольских чинах и рангах. Утомившись спорить с Тиллит, Пакрополюс обессиленно рухнул в кресло. Ну что за упрямая баба? Возьми да подай ей место советницы в комиссии по людской морали! Чего там бабам-то делать? Перед кем задом крутить?
Локки высунул алый язычок и начал слизывать стекающие по телу сущего горячие капли. Инкуб сначала не замечал осторожных касаний маленькой твари, но «хвост» напился «слёз» и больно ткнулся в ладонь. Был он седоват, осанист, и у людей, одетый соответственно, мог бы сойти за адвоката. Но лицом не вышел, оттого и накопил ума. Смазливый демон, как и любой симпатичный земной парень, тоже глуповат, и вообще не сумел бы отыскать в лабиринтах под тронным залом эту заброшенную комнату для контактов с людьми.
И тут же из дальнего конца коридора послышались шлёпающие звуки. Так ходила босая тюремная стража. — А ты — баран! Баран, бе-е! НИ-ЧЕ-ГО! Сатана по первости спрашивал с верхнего Ада строго: как там надзирают за людьми? (С новыми игрушками всегда поначалу носятся, как и с новыми договорами). — Нет, ты иди! Это я вчера проверял крайний коридор! Пакрополюсу, в общем-то, и не жалко было бы принять демоницу хоть в лигу адских девственниц, приди это в голову ему самому. (Всё равно он не имел права никого никуда принимать). Но поддаться на шантаж бабы? Борн, больше по голосу, опознал пожилого, но далеко не всесильного демона Пакрополюса, и расхохотался от боли, усталости и неожиданного комизма ситуации. Первый круг Ада Великой Лестницы Геенны Огненной. — Срочно чини эту дрянь! — взревел мужчина. Борн химичил с магической дверью. Да, к ужасу прочих созданий Ада, он был знаком и с химией. И знал, что будет, если смешать тёртый заколдованный камень и мёртвую кожу существ глубинного Ада, катализированную живой кровью демона. Пакрополюс начал копаться в минувших событиях, вороша слой за слоем. Прожил он не одну тысячу лет, и последние лет пятьсот память стала подводить его, пряча нужное и подсовывая всякую ерунду. Челюсти ныли, горло свербело, пот заливал глаза. Адское древо — не строевая сосна, но и не кустарник, — стволы на решётку пошли потолще руки инкуба. *** — Ты чего, дурной? — пробормотал Борн. — Отравишься! Борн сжал кулаки: ну войди же? Разберись, что происходит? Подними решётку! — Ах ты, ленивая свинья! Древо треснуло, острый обломок глубоко воткнулся в руку, но Борн, не обращая внимания на боль, уже просунул башку в отверстие. *** Пакрополюс пошарил мысленно в Верхнем Аду, отыскивая инкуба, но токи сознания Борна молчали. Старый демон слыхал, что инкуб был весьма умел в сокрытии помыслов… Где же он прячется? — Ну явно не ретрансляторы воли. Мини-зеркала, наверное, вроде медальонов или перстней. На квантовой тяге, я думаю. Тогда демоница материализовала тряпку и сама прошлась по углам, где пыль сумела укрыться от заклятий. Но ведь и Борн таков же! Зачем он обратился со своей бедой к Правителю Первого круга Ада Якубусу? Не проще ли было бежать из тронного зала в тот же миг, как он узнал об исчезновении сына? Почему он не догадался тут же подняться в земной мир и..? *** Мрачный лик свободы замаячил перед инкубом, алые цветы отмщения расцвели перед его затуманившимся взором. Вот только сначала нужно было ещё одолеть дверь и решётку из адского дерева. Пакрополюс уставился на демоницу. Та скромно потупила глазки. Тиллит уже усвоила, что лучшее оружие слабой женщины — вовремя прикинуться дурочкой. Спасибо родственникам, научили.
Тот не поднял головы. Огрызнуться он мог, но вряд ли это разозлило бы стражника настолько, что тот решился бы на близкий контакт. А значит — не стоило и силы тратить. Потасовка завершилась, судя по звукам, со счётом 2:1. Двое пошлёпали назад, волоча за собой алебарды, а третий направился, прихрамывая и ругаясь, к камере Борна. Да и люди усиления контроля не алкали. Церкви Сатаны росли в каждом городе, ежедневно напоминая смертным о смирении, призрак полного уничтожения перед ними больше не маячил, а мелкие беспорядки в Серединных землях мягкотелые привыкли терпеть задолго до Сатаны с его договорами. — Ну, пожалуйста, заработай? — прошептала Тиллит. На глазах Борна выступили кровавые слёзы, потекли по щекам, закапали на обнажённую грудь. Демоны не имеют слёзных желёз, но в минуты отчаяния и боли в глазных яблоках лопаются многочисленные капилляры, по которым течёт их огненная кровь. Сначала внутреннее зрение инкуба растворилось в средоточии огня, которое заменяет демонам жидкости тела и душу, потом поднялось над адскими землями и понесло его в мир людей. Он вдруг заметил крохотный тупичок, с виду никуда не ведущий… И… юркнул в него!
«Ничего, — думал он. — Сломаются зубы — так отрастут! Главное — перегрызть хотя бы одну перекладину, чтобы просунуть голову. Плечевой сустав можно и вывернуть, не сдохну. Быстрей бы… Проклятое племя! А вдруг тупые охранники догадаются призвать магическую стражу? От духов не убежишь!» *** — Обычно я не беру их с собой в тюрьму! Пакрополюс, обрадованный, что нашлось нужное место, и требуется всего лишь возопить и найти виноватых (а вопить и искать виноватых он умел исключительно хорошо), сел в массивное кресло, стоящее напротив грязного стеклянного овала, приосанился и торжественно изрёк:
Борну казалось, что он целую вечность давился жёстким деревом, прежде чем перекладина истончилась на треть. Посчитав, что этого достаточно, он изо всех немагических сил навалился плечом. Зеркальный зал и темница. Старый демон возлагал на дурочку большие надежды: поматросить, так сказать, и отпустить на все четыре стороны. Но проглядел в такой милой с виду особе коварную демоницу! Остатки слёз с шипением высохли на его теле. Он, продолжая поглаживать пальцем голову Локки, встал. Осмотрелся. Примерил ключ к цепи. Задержал дыхание, глядя, как поддаётся тяжёлый замок… Прыжком отскочил в сторону, опасаясь сопутствующего размыканию возвратного заклятья… Борн ощупал ошейник — снять его он не мог, но в чём вред ошейника, если нет цепей?
Часть III. Citrinitas
Цитринитас заканчивается, когда всё совершаемое человеком добро по отношению к другим людям становится обыденностью, привычным делом, когда человек перестаёт брать какую бы то ни было плату за совершаемое им добро, а плоды своих успехов безвозмездно, без тени в сердце, без капли сомнения, добровольно отдаёт другим людям. На стадии цитринитаса маг приобретает способность сметь совершать поступки. Он понимает, что жив только благодаря настоящему жёлтому земному золоту (земное золото — жёлтое, тогда как золото философов — красное), подлинному земному богатству, которое всегда было у него независимо от количества монет в сундуке. Это богатство — любимая жена, семья, близкие, жизненная позиция, которой он следовал. Это самая главная, сложная и тонкая стадия Делания, без которой невозможно получение Философского Золота. Алхимики передавали её подробности только из уст в уста. Цитринитас — третья стадия Великого Делания философского камня. Он становится спокойным, потому что понимает: всё, что он делал, он делал правильно. Он уже готов, не раздумывая, бороться за вечные идеалы добра и справедливости, зная, что ничего, кроме пользы, ему это не принесёт. Маг приобретает способность добиваться своих целей человечно, согласуя свои желания и цели с целями и желаниями других людей.
Маг в цитринитасе часто изображается раздумывающим над своим разрубленным телом и держащим в руках свою золотую голову.
Глава 15. Один против всех
«Я взял самца гориллы и, работая с бесконечным старанием, преодолевая одно препятствие за другим, сделал из него своего первого человека». Г. Уэллс, «Остров доктора Моро»Но лишних вопросов задавать не стал. У входа Фабиус почтительно коснулся груди, где под рубашкой прятался магистерский знак, отворил тяжёлую дверь, что никогда не запиралась, и вошёл в алтарный зал, освещённый кровавыми лучами закатного солнца. В другой день горожане радовались бы предвестникам небесной влаги, сбрызгивали молодым вином мечту о дождях, которые напоят перед зимой скудные здешние поля. Но не сегодня. В эту ночь Ярмарочная мечтала не о доброй зиме. — …Что за дело, говоришь? Дело у нас важное! — разглагольствовал тем временем худой бандит, махая руками. Он был из той самой двоицы, за которой следил магистр. — Архиважное дело до самого Клёпки! Я слыхал, здеся он сёдни квартирует? Князь-священник вышел, не скрывая своей расслабленности. Защищённый именем Сатаны, он не опасался за свою жизнь. Он заведовал отправлением воинской повинности, распоряжался городской стражей, имел влияние на управление доходами ремесленных цехов, наблюдал за сбором налогов и исполнением законов. В общем, представлял в Ангистерне некую высшую инстанцию, подконтрольную правителю Серединных земель да Совету Магистериума. Дом префекта тоже окружала немалая толпа бандитов. Больше половины — с уродливыми крестообразными шрамами на лицах, нарисованными, видимо, костяным или рыбным клеем. Впрочем, имелись среди них и немногие настоящие крещёные, те, кого Фабиус видел днём в трактире. А вот горожане не баловали вниманием это страшное место. Сатана — совсем не тот родитель, у дома которого постоянно толпятся беспутные дети. Казалось, что овальная комната с чёрным алтарём в центре — единственное внутреннее помещение церкви. Потолок её уходил под самую крышу, а чёрные полотнища гобеленов скрадывали острые углы. Но ум магистра Фабиуса занимали сейчас не красота заката и не полномочия хитрого префекта, а книга смертей и рождений, по обычаю, хранившаяся именно в церкви.
— Ты сам сказал мне, что маг силён, — поморщился бородавчатый. — Не по чину он здесь, не по месту! А что если пойдёт не так, как ты говоришь? Разбойники зашумели: кто в поддержку, а кто и велел тощему убираться. Из левого угла поднялись вышибалы.
— Пусть выйдет! Крыса, подслушав достаточно, блеснула глазками и хотела было юркнуть под кресло, но вдруг заметила отражение лица старика в висящем на стене зеркале. — Что приезжий маг не соврал. Дабэн тлеет и вот-вот полыхнёт. Магистерские вороны уже не справляются с вывозом трупов. Каждое утро на улицах находят десятки новых. И не только чумных. Днём горожанам запрещено покидать дома, но чернь не удержишь эдиктами, и она всё равно разносит болезнь. А ночью — свирепствуют мародёры. Ведь со светом и не отличишь синяков — чумной или задушенный… Стражник замолчал, испугавшись внезапной тишины досужих постояльцев трактира, что всё это время хмыкали, чесались, плевались, а тут затихли вдруг. Но всё-таки закончил: Весь он был, как вырубленный топором из чурки — крепкий, дородный. — Вот одиннадцать книг четвёртого огненного цикла, магистр, — сказал он, в два приёма выкладывая стопки тяжёлых фолиантов, переплетённых в чёрную кожу. Темно было. Да и народу у дома префекта собралось немало. Не разглядел крикун, да и не только он, кто подъехал к воротам. — Не мели ерунды! — возмутился купец. — Она даст тебе достаточно силы. После. Но сначала — помоги мне убить мага! Послышались шаги: сначала звонкие, со стуком каблуков по деревянным доскам, потом — мягкие, приглушённые. И тот же голос продолжал: Старик обернулся на звук, закричал: Шум разбудил Фабиуса, когда солнце склонилось к вечерней молитве во здравие Отца людей Сатаны. — Так крещённые же, еть их в кудель, — пояснил тот же стражник. — Говорят, хочут, чтоб весь город принял ихню веру. Грех их слушать, конечно, мейгир, но говорильцы оне страстные. Провинция Ангон, город Ангистерн. — А тот, кто видит, что ты — зашлякался! Чего сюда впёрся? Твоего ли ума тут люди сидят? Магистр уселся за маленький столик. Блеснула сталь, но зверёк ловко уклонился от метательного ножа, прыгнул на подоконник и ласточкой вылетел в приоткрытое окно! — Я велел позвать Гризато и его резарей. Думаю, это его шпион скучает вон там, у стены. Опытные головорезы, скрытые до времени в толпе отребья, сумеют устроить в городе настоящий погром. Толпа отведает крови, заревёт, как единый зверь. Маги трусливы, они боятся черни. Испугается и этот. Смешаются мысли, задрожат руки — тут ему и конец. Бандиты, которых у ворот стояло до трёх десятков, тем не менее, расступились в нерешительности. Увидев, что маг пробудился, один из стражников шагнул, было, к нему, но жеребец злобно заржал и ударил копытом. — Чё жа я?! Права на добрый суд не ймею?! Второй стражник осмелился подойти ближе. — Ото ж тварюга! На улице стемнело. Рядом с бледным серпом первой луны красовался кособокий блин её товарки. Фенрир нервничал и встретил магистра ржанием. Маг понимал, что именно чует конь — ночь пахла адским запредельным страхом. — Спалим крысу! — Ну и чего вы здесь собрались?! — громко, но спокойно спросил магистр Фабиус. — Селек, там! В кресле! Вот же тварь! Материализация животного облика отнимает у мага столько энергии, что можно сутки проспать после трёхчасового перевоплощения. Если, конечно, позволишь себе уснуть. Фабиус не мог, он знал, что времени у него — до заката. — Ворюга, я ж говорю — ворюга! — поддакнул кто-то из фальшивых мятежников. Крыса, не найдя щелей под столами, выскочила на открытое место, под хохот и улюлюканье бродяг проскользнула между ногами трактирщика, увернулась от брошенной кости, юркнула в дыру под барной стойкой, свернулась там в клубок и впала в чуткую звериную дрёму. Её тельце отдыхало, а маг воспарил сознанием — посмотреть на посетителей трактира и послушать разговоры бандитов и попрошаек. Его квалификация позволяла ему очень малое время наблюдать бестелесно. Старик прошёлся по большой комнате, почти сплошь выложенной коврами. Всего-то в ней и было, кроме ковров, что несколько кресел, столик для напитков и невысокая крепкая бочка, украшенная вышитой подушечкой, под задом бородавчатого. Да ещё оконное стекло играло редкой красоты витражами, рассыпающими разноцветные пятна бликов. — Хочу посмотреть книгу рождений, отче, — вежливо поклонился старику магистр. — Начиная с года Огня четвёртого цикла. Площадь была освещена большими факелами, что и в конце базарного дня стоят не меньше глея за связку. У деревянного помоста, где давали представления заезжие комедианты, разливали из конных бочонков бесплатное вино. Что-то стукнуло негромко, упав на столешницу. Маг был в ярости. Он проспал! Постыдно проспал те несколько часов форы, что у него были. А закат медленно опускался на город, и бледный серп первой луны уже показался в буреющем небе. Теперь он видел, что трактир ещё более странен, чем почуялось крысе. В правом углу его сидели люди, одетые чисто и даже вычурно. Они пили вино, держали на коленях распутых женщин. А в левом углу подавали пиво такому отребью, что не грязью несло от него, а кровью. — Они рассказывают, мейгир, что есть такой бог, кто создал и землю, и Ад, — тихо произнёс второй стражник. — И есть одно место высоко над землёй. Он сидит там, и прощает все наши обиды. — Убьём мага — вышлют магистерскую комиссию… — покачал головой бородавчатый. — А ты не трожь благородну скотину! Церковь Сатаны, как артефакт иного мира, была явным и незыблемым подтверждением силы владыки Ада. Она строилась не руками людей, а росла, как древо, из особого семени, что оживало в земле от молитвы магистров, закладывающих новый город. Один город — одна церковь. Один князь-священник, отвечающий за учёт паствы, обладающий милостью отца людей Сатаны даровать молящемуся смерть. Как и многие, разбуженные внезапно, он чувствовал себя бодрым, отдохнувшим и очень злым — Сатана бы побрал этот сон! Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Калитка чёрных церковных ворот душераздирающе лязгнула, когда маг вошёл, ведя в поводу Фенрира. Не знай он наверняка, что и калитка, и забор — из особенного дерева, никогда бы не поверил. — Да кто ты такой, не пускать меня до Большой Бочки? — взвыл тощий разбойник. Перепуганный слуга споро открыл боковую дверь, и магистр Фабиус, спрыгнув, ввёл Фенрира. Он знал, что «крещёные» сейчас опомнятся. Слишком много их было, чтобы колдовской морок мог продлиться долго. Народу собралось не меньше, чем бывает в дни осенних ярмарок. На помосте ораторствовали авторитетные в низких кругах люди, а подступы к нему охраняли оборванцы откровенно бандитского вида, допускающие к самому подножью импровизированной сцены лишь голосистых зазывал, что подхватывали удачные фразы. — Да как же я не трону, коли мне велено срочно мага найти да вести в дом к префекту! Стражник так и отскочил от «магической лошадяки». Его собрат почтительно поклонился магистру издалека: Там же, у самой стены, прямо на полу сидели усталые и измождённые люди со свежими крестообразными шрамами через всё лицо. Крещёные. Проповедники новой веры в то, что есть некий бог, сотворивший мир и милостивый к нему. Бог, что не даст Сатане пожрать души умерших. Церковь Сатаны сияла, как и положено ей было сиять на исходе дня. — А коли не выдаст? — поинтересовался магистр. — Он хочет, чтобы наши души сгинули в Аду! Страдал и колдовской слух магистра, ловящий отголоски нечистых мыслей; и чувства его, бьющиеся в тенетах чужих грязных чувств. Он терпел, хотя силы уже были на исходе. Фабиус утомился от череды перевоплощений и всё чаще искал место, чтобы передохнуть и отдышаться. — Милостив? — переспросил магистр Фабиус и громко провозгласил, чтобы слышали все. — Милость господа нашего Сатаны — это смерть! Они прошли в библиотеку, скрывавшуюся за одним из гобеленов слева от входа. Священник быстро нашёл нужные книги. — Это какую же — ихнюю? — продолжая расспрашивать стражника, Фабиус, размышлял, сколько же часов он проспал, и во что ему выльется это глупое промедление. Она замерла столбиком и изумлённо пискнула. — Думал я об этом, — кивнул старик. — Но магистр хитёр, а мои заклятия стали совсем слабы. Взгляни, чего стоило мне уничтожить его ловушку в Лосьем ложке у ворот? Камень мой почернел весь. Недолго и мне осталось… В Ад попадали все без исключения души прихожан. Независимо от их земных дел. И это было справедливо, потому что безгрешных людей — не бывает.
И решительно направил коня к боковой дверце в воротах, что нужна была для прислуги. — Ну так сотвори уже что-нибудь, чтобы досужие маги не совались больше в Ангон! А этого — убей! Одет был священник в длинную черную долу — рубаху до пят. На плечи была наброшена бойка из распущенных на полосы пушистых шкурок чёрной лисы. На груди сияла печать — круглая золотая пластина с выпуклой надписью: «A caelo usque ad centrum». Что означало «От небес до центра». — Любые силы человека — конечны. Что он сможет один, против сотен толпы? А люди Гризато умело стреляют из-за чужих спин. В Серединном мире не было никакой возможности сомневаться в существовании Сатаны. А если еретики и находились, бездушные твари Верхнего Ада, что прорывались иногда на землю, быстро лишали их самомнения. — Говори, я отпущу тебе грех, — пообещал магистр. Первую книгу магистр пролистал, не вчитываясь. Строчки, написанные уверенной рукой, вещали о рождениях, смертях и прочих напастях горожан. Старик приоткрыл окно и посмотрел вниз на городскую улицу. Вторую он просматривал уже более тщательно. Пока не нашёл запись о рождении в семье писаря Имрека Грэ сына Селека. Там же был отпечаток маленькой ладошки, в линии которой Фабиус всматривался особенно долго. Потом маг кивнул самому себе, поднялся и, не прощаясь, пошёл к выходу. В его церковь горожане и жители окрестных деревень не приходили без надобности. Но именно здесь каждую весну старший мужчина в семье фиксировал число умерших и вновь рождённых, привозя младенцев под лик Сатаны и оставляя в церкви отпечаток крошечной ладони. Здесь же князь-священник благословлял прихожанина на трудные рискованные дела. Или молился о лёгкой смерти болящему. Такова была милость создателя людей Сатаны — даровать своим детям лёгкий путь в Ад. Священника магистр поначалу не заметил, но гулкость шагов Фабиуса по мозаике из черных и жёлтых плиток алтарного зала, видимо, разбудила высокого крепкого старика, дремавшего в одной из смежных комнат, спрятанных за длинными полотнищами чёрных гобеленов. В этих комнатах также хранились книги и жили вороны, что служили магистрам для связи друг с другом и с Советом. Фабиус прислушался к крикам, нахмурился, но продолжал ехать медленно, словно бы по делам. Привлекать внимание к своей персоне он не торопился. Стоило Фабиусу отъехать от церкви, как стали слышны крики на Ярмарочной площади, где бунтовщики подстрекали в это время народ. — А коли не выдаст… — Он не даст душам спуститься в Ад. Он милостив к людям.
— Эка падаль! — ругался кто-то над его головой. — Как зубы-то выщерил, а?! Но спросить он хотел имя магистра. Чтобы закатное солнце не закрывали соседние дома, и алые лучи могли играть в узких стрельчатых окнах величественного чёрного здания, словно бы репетируя всеобщую смерть, в церковном квартале Ангистерна было запрещено строить выше, чем в двадцать локтей. К «кровавой» площади жались низенькие избушки небогатых горожан, а к западу — вообще было, как выкошено.
— Мэр держит пока столицу Дабэна тем, что не вывозит из неё семью. Ну и раздачами бесплатного хлеба. Но многие уже бегут. И с тракта принесли весть о большой толпе, что ползёт к городу. — Пусть префект выдаст нам мага! — заорали из середины толпы. — Могу ли я помочь? — осведомился старик. — Отправляйтесь к префекту, доложите, что я вернусь ко второй луне! — приказал маг и направил Фенрира к Ярмарочной площади. — Так грех же? — засомневался стражник. — Кто бунтует? — спросил он, оглаживая Фенрира. Фабиус открыл глаза, сел. Над ним скалился Фенрир, вокруг толпились досужие, среди которых было и два городских стражника. — Ворота снесём! Крыса очнулась, встряхнулась и тараканом выбралась из щели. Ей было ясно, что «барбр» — где-то рядом, скорее всего в комнатах наверху, и она сама найдёт его быстрее, чем разбойникам отломится нужного размера справедливость. Оба стражника побежали следом с криками о том, что префект велел им совсем иное, но скоро отстали. — Ну тогда сунься к ей, сунься! Пусть-ка магическа лошадяка тебя куснёт! Рука-то так и отсохнет! Отдохнувший жеребец резво стучал копытами по булыжнику, которым была вымощена центральная улица. Он взял бы в галоп, но сумерки не убавили количества праздно шатающихся, и Фабиус, нехотя, сдерживал коня. — Доброго вечеру, мейгир. Префект просют вас пожаловать в егойный дом. Так как неспокойно на улицах и бунтуют всякие.
— …Так что же донесли про чуму твои оборванцы? — Хорошо! — провозгласил Фабиус. — Я передам префекту ваши требования! Может ли крыса чувствовать омерзение, наблюдая за своими двуногими сородичами? Оказывается, вполне. Магистр Фабиус едва не расчихался, шныряя под столами между вонючих людских ног. Он и не задумывался раньше, насколько молодая здоровая помоечная тварь чистоплотнее царя зверей человека. А ведь этот трактир был вполне приличным, даже щели в полу пришлось поискать. Спустя малое время та же самая ласточка устало опустилась на луку седла чёрного жеребца, потихоньку подъедавшего сено из-под спящего путника. Путник, однако, не проснулся. Больно вымотали его полёты и постоянная смена звериных масок. Он разрешил вздремнуть самую малость, пару мгновений, только глаза прикрыть… И совершил этим ошибку, свойственную многим. Чтобы сопротивляться адским тварям, требовалось долго изучать магические науки, загоняя свою природу в тиски разума, что для людей — не самое привычное дело. И магов, особенно умелых, не хватало всегда. — Это если не подоспеет чума, и голодные беженцы не затопят дороги. А там, глядишь, и она… — голос старика дрогнул. — Она обретёт полную силу. И сумеет дать отпор целому табуну магов. Помни и про то, что правитель давно слаб и немощен. Того и гляди в Вирне начнут делить власть в Серединных землях, до нас ли им будет? Ты мог бы подумать, мой друг…
— А ты не слыхай! — набычился трактирщик и упёр толстые руки в бока. — Ну-ка иди себе до хаты! Кто тя сюда звал, а? — Думай, чего несёшь! — хмурился он. — Что значит — бегут? Не нужна нам здесь толпа нищих воров, своих не прокормить! А если они начнут шляться по здешним лесам? Того и гляди, горожане почуют чего и ополчатся на нас, а она пока ещё слаба. Обширный двор порос чёрным колючим шиповником, к церкви вела утоптанная тропинка. Фенрир начал щипать траву, и маг оставил его пастись, не опасаясь, что конь уйдёт из церковной ограды. Конь был надёжным другом и умел ждать. Да и церковь его не пугала — маг часто посещал такие же в других городах. Год 1203 от заключения Договора, месяц Урожая, день 5-й. — Что тебе, дитя моё? — священник коснулся груди, приветствуя Фабиуса. Он сразу распознал в нём посвящённого. — …Доколе нами правят глупцы и воры! — разносилось в сыроватом ночном воздухе. Он вскочил на коня, и зеваки расступились. Магистр встал, отряхнул с плаща сено, похлопал по холке коня. — Так давно? — удивился священник. Бородавчатый восседал на небольшой бочке, был осанист, одет, как купец, и так же важен: говорил — будто распоряжался стариком: На кресле лежал халат, подбитый мехом, и люди не замечали лишней шерстяной полосы, но крыса нервничала. Её маленькое тельце дрожало от разлитой в воздухе магии. К тому же она никак не могла разглядеть лицо седого длинноволосого старика в добротном синем камзоле и столичных подкованных сапогах. Ей был виден лишь второй собеседник — толстый, усыпанный бородавками так, что с одного носа у него их свисало две. Но и бородавчатый — словно бы двоился в глазах бедного животного. — Я стараюсь. Утром не удалось, но я велел привести сюда крещёных. Взгляни на них и поймёшь: нет ничего проще — украсить лица наших людей фальшивыми крестами. Выпустим «крещёных» на улицы, взбудоражим чернь, чтобы она смела городскую стражу. Начнётся бунт и раздавит магистерскую шавку. Сам я не справлюсь с ним. Это столичный маг, учёный, близкий к Совету. Та ещё тварь. — Вот он! Маг Сатаны! — закричал один из настоящих крещёных, простирая к магистру Фабиусу худые длинные руки. — Как будто в моих силах остановить чуму! — буркнул старик. Фабиус лишь отрицательно покачал головой. И проводил священника всё тем же вежливым кивком. Церковь в вечерние часы казалась особенно мрачной и величественной. Лишь ратуша могла спорить с нею по высоте. Там ведали как гражданскими городскими делами, так и судебными. Но подчинялась эта пародия на самоуправление префекту. Трактиришко оказался гнусный — нехорошими делами в нём пахло. Фабиус ощутил это и в облике крысы, едва сунувшись за порог. Таракан засуетился, пытаясь рассмотреть говорящих, забрался на высокую спинку пустовавшего в кресла. Но фасеточные глаза его никак не могли сложить мозаику в лица, и вскоре таракана сменила крыса.
Глава 16. Легко ли съесть человека
«Без детей нельзя было бы так любить человечество». Ф. М. Достоевский 5 день. — Маг! Сдержан, частенько резок. Любит одиночество. Конь его — «под стать демону, а не человеку». А ещё… любит горячее, прямо с огня. Инкуб закричал, и крик его был похож на раскаты грома. Отчаяние плена опутало его, сдавило ум, помрачило сознание. Тьма засияла перед его глазами и звоном отдалась в каждой клетке. Он понял, что очутился в страшном безвременьи Междумирья. Место, что явилось ему в темнице, он узнал сразу: огромный мост из брёвен — крепких, смоляных, тяжёлых. Бурная река. На карте она была обозначена как Неясыть. Нет, вот этот! Какой знакомый горьковатый аромат… — Эй ты, босяк! — ревел над его ухом трактирщик. Ей не удалось преодолеть мост, проникнуть на остров, в гнусное прибежище коварного мага, похитившего и убившего Аро. Но почему она оказалась слаба? Он сидел в тюрьме. Реальный мир был закрыт для него. Тренированное существо инкуба сумело уловить отклик, некое отражение гибели Аро в мировых сферах. Борн пощупал взглядом душу мэтра Тибо. Человечку повезло, он всё ещё был жив. Толпа взвыла от удивления: голый чужак исчез, точно его и не было! — Иди сюда, лавовое отродье! Но мир смертных и бессмертных — движется в пространстве и времени. Отражения за это время перемешались, сместились. Остров с башней стал одним из тысяч неведомых островов в таком же неведомом людском мире. И демон кинулся в этот мир наудачу, как пьяный в реку со скалы, не зная дна. Год 1203 от заключения Договора. Борн взял со стола свиток, потом другой. Или — не повезло? Поняв, что обессиливает, юноша вцепился в магистерский медальон: Ему было тошно: месть сама шла в руки, но… Вот же букашка! А ведь говорили черти, что маги коварны! Он же увлёкся и опять позабыл, что за твари этилюдишки. Хитрые! Лживые! Не хватало, чтобы магчишко вызвал сейчас сюда всю свою братию! Замороченная малявка вытерла слёзы, бойко выскочила из спальни, сбежала вниз и бросилась греметь посудой, пытаясь утолить жажду путников и местной пьяни. Увиденное ею забылось, растаяло. Лишь лёгкое беспокойство морщило ей чело: ощутив в себе демона, она стала иной, тревожной, чуткой. — Где маг? — хрипло спросил голый. Берег обрывался в реку. Слышно было, как вода бьётся о сваи, как шуршит подсохшей травой холодный ветер. Где-то вдалеке пахло овечьими стадами. С острова тянуло молоком, смесью людских ароматов… Если он так же так крепок волей, как этот магический кутёнок… Но разве смог бы слабый волей стать магом целой провинции? Трактирщик охнул, пошатнулся, почесал пятернёй волосатую грудь. Отбросил. Нет, ломать её было нельзя. Разрушаясь, она разрушала и тот кусок мира, что маг повелел ей хранить. — Ка-а? Борн замер, пытаясь прочесть вязь заклятий. Не сумел, отмахнулся: людская магия — глупость, пустые слова. Поцарапают, разве что? «Всё бы ничего — думал трактирщик. — Ну голый и голый… Разукрашенный чёрными трещинами, уходящими глубоко в кожу? Так это, может, палачи теперь так клеймят… Но что у него с рукой?» Демон почесал бровь, оглянулся. Да нет же, так просто не может быть! Да и он здесь — в своём праве. Договор нарушен магом! И под заклятиями, прячущими его имущество, должна быть сладкая изнанка мира людей, а не болезненная нагая тьма! Письмо задымилось, и инкуб чихнул от на редкость противного дыма. Чернила… Какая гадость. Инкуб облизнулся: надо бы отведать уже людскую еду. Да и душа мэтра Тибо была, что называется, с пылу с жару. Лёгкая, вибрирующая от страха. Развернул: «Магические дела принуждают меня отправиться в Ангистерн к тамошнему префекту…». Вот маг едет по городу на иссиня-чёрном коне, гордо вскидывающем породистую голову. Вот стоит в совещательном зале ратуши, грозно хмуря брови и ругая, на чём свет стоит, торговый совет города. А вот лицо его улыбается, и он встречает кого-то приветливым жестом, приглашая войти. А рядом — мальчишка: глазастый, лохматый. За правую руку его держит маг, левую, испачканную вареньем, ребёнок прячет за спину. А потом и сам прячется за… отца, но маг выталкивает его перед собой, призывая знакомиться с гостями. «…Это мой единственный сын и наследник Дамиен!» — произносит он гордо. Демон, морщась, поднялся с песка, нежно коснулся паутины заклятий, снова светившейся слабым зеленоватым светом. — Чего столпились, нищета? — заорал трактирщик. — А ну — прочь, прочь! Инкуб читал книги об устройстве людских городов и знал, что в них есть сановные маги и правитель. Вот пусть те, кто при власти, и ответят за здешнего мага, если не хотят вариться в котле желудка разъярённого демона! Что с мальчиком? Почему сын не отзывается? Не сумел почуять отца? Заморочен? Болен? Испуган? Потерял часть себя и забыл? Переродился? Что?!! Демон кровожадно улыбнулся: свершилось! Похоже, он нашёл мага. Маг всё ещё махал руками, но под взглядом Борна они тяжелели с каждой секундой. Спасло чутье. Инкуб стремился на землю. Он инстинктивно ухватился за россыпь образов, что застряла у него в памяти с последнего её посещения, извернулся, обдирая кожу до мяса… И вывалился посреди улицы маленького городка, где впервые откушал живую трепыхающуюся душу старика в мешковином плаще. «Вот и маскировка! Если съем душу, никто и не заметит отсутствия малого всплеска в витражах церкви! Но куда девать трупы?..» — Это не тот, — отмахнулся Борн. — Где маг, что сидит в башне на острове?! Где он? Куда он делся? Мечтая направить развитие ума юноши в противовес влиянию Фабиуса в городском совете, он с лета прикармливал перспективного мальчишку, едва закончившего обучение в Вирне. Метр Тибо затряс головой, соображая, не перебрал ли он передобеденной выпивки? Вроде же слуга и в графин наливал на самое донышко, а он себе — только для аппетита… Демон вольготно возлежал на мягкой перине, ворочаясь в жирном теле трактирщика. Раны его стремительно затягивались. А если Аро всё-таки жив? Если он там, среди этих глупых людей? Борн тоже замер у моста. Ему не понравился запах. Демон с сожалением умерил жар тела. Хорошо бы сейчас умастить себя пряностями… — Маг! — взревел Борн. Каблучки звонко застучали по лестнице. Борн поднял голову и хищно улыбнулся. Зрачки «трактирщика» становились всё краснее — демон и не думал маскироваться. Он прислушался и не ощутил ответа. Демон потянулся к ней, коснулся её сознания и, не ощутив даже слабенького сопротивления, вошёл в ребёнка, вытряхнул недавние воспоминания: труп матери, лицо отца, равнодушно взирающего с кровати… В комнату вбежала девчушка лет двенадцати и уставилась на тело матери, лежащее у окна в фривольной позе с задранными юбками. И вот маг затрепетал… Ладонь его бессильно разжалась… Душа его, мерцая, поднялась над оседающим на пол сосудом, всё-ещё не желая сдаваться. Мост содрогнулся. Паутина чужих заклятий проступила над ним зеленоватыми пламенными нитями. «Стадо големов, и то пошустрее будет», — морщился, глядя на них, Борн. Девочка отрыла рот, повернулась к инкубу, но закричать не посмела — она же видела в нём отца. Слёзы не каплями, а целыми ручейками побежали по её щекам. Мэтр Тибо не планировал сегодня встречаться с инкубами. Он собирался поужинать фаршированной рыбой, вином и сладким пирогом с корицей. — Папа? И вдруг ветер подул с острова, и инкуб ощутил… запах. Эхо, вернувшись с дальних гор, ответило ему. — Забудь меня, уродец, — прошептал демон, кривя губы то ли в усмешке, то ли в отчаянии. — Живи. Будем считать, что ты мне даже помог. Я найду твоего мага. Если у него тоже есть сын… Ведь не пропасть же между ними! — Взгляни на меня, отродье тьмы! — заверещал Исен Ястребок, махая руками, словно отгоняя мошку. Боль сжала всё его естество. Сознание помутилось от горя. А память услужливо подбросила видения, что посетили в темнице: остров посреди реки, колдовская башня и фигурка на алтаре…Там он с аппетитом скушал жену трактирщика, румяную хохотушку, что перебирала в шкафу бельё, и повалился отдыхать на пуховую перину большой супружеской кровати. Борн стал озираться, всё расширяя зрение, прислушиваясь и жадно хватая ртом воздух. Остров Борн отыскал не с первой попытки. Помогли отличная память и карта, похищенная из книжной лавки. Мягкотелые на острове тоже заметили голого «человека», стоящего у моста. Заверещали, показывая на него руками. Борн с сомнением посмотрел на мэтра Тибо. Хорошо ли тот знал своего мага? Борн погладил зажившую руку, потом — плоскую колючую голову червяка. В конце концов, он пришёл мстить за сына конкретному магу, а не всем людским курам и их цыплятам! Провинция Ренге, берег Неясыти. Да, он лишил её матери и отца. Так вышло. Но пусть и она будет счастлива. Если сумеет! Пора ему было покинуть это место. И так он начудил тут довольно. Рука зажила, он полон сил. Настало время подать к столу настоящую месть. Видят луны, она достаточно остыла! Вот и месть в руку! Люди убили Аро, людское дитя — прекрасно пойдёт в качестве первого взноса! — Разожми руку, дурак! — рявкнул он и лишил мага дара речи. Но всё равно ощутил вдруг недюжинное сопротивление. Внизу шумели постояльцы, громко требуя вина. Борн только посмеивался — вряд ли людишки обрадуются, если он спустится к ним. Так значит, Аро — на острове? Он в плену? Заперт? Или уцелел случайно, в неподходящем для него теле? В человечке? В мелкой живой или магической твари? У взрослых нет этого, распахнутого на весь мир, взгляда. Для них мир — уже не подарок. Только для юного всё вокруг — нечаянный безвозмездный дар и случайная игра. Инкуб с отвращением посмотрел на труп трактирщицы. Мёртвые смертные сразу теряли для него всё очарование осенённых душами. Он не хотел бы увидеть эту маленькую людскую девчонку такой же блёклой и остывшей, таращащей в потолок стеклянные пустые глаза! Борн вздрогнул и внутри у него заныло. Червяк тоже заёрзал на запястье. Даже ему стало неуютно сейчас, хоть он безропотно перенёс давление Междумирья. Страх, ужас… Агония… Да Борн уже и сам вспомнил, о чём. «Магистериум морум». Эта глупая комиссия по людской морали. — Ты нарушил закон, порождение тьмы! Преступил границы мира людей! Это магистерский амулет! Сейчас я прочту заклятия, и все маги узнают о тебе и придут сразиться с тобой! Таков Договор о… «Маг, ну, выходи же! Сразись же со мной! Умри достойно!» Борн опустился на землю, и пальцы его беспомощно вцепились в песок. Этого тоже не могло быть, но с острова тёк запах Аро! Живой запах. Локки, хоть и был большим любителем крови, сидел тихо. Ему тоже досталось в Междумирье — нежная шкурка покрылась колючими серыми шипами. За паутиной он узрел первозданную черноту. Маг позеленел, его вырвало, но руки он не разжал. Хорошо хоть не мог бормотать свои некчёмные словечки! Так или иначе: не говорун… Пахло такой же тварью, как он: старой, глубинной. Её кровью, что горячее лавы и легче самого лёгкого на земле. Следовало срочно умерить внутренний огонь, иначе он всё спалит от злости, прежде чем найдёт этого чумного мага. Линии заклятий над островом налились алым. Маг, наложивший их, был умелым и хитрым. Тем вкуснее будет его душа! Здесь пахло порохом. Звуки сдирали кожу, острыми спиралями оборачиваясь вокруг инкуба и тут же растворяясь в небытии. Мрак царил здесь вместе с сиянием, ослепляя и светом, и тьмой, а жернова мировых кож надвигались со всех сторон, готовые перемолоть живое. Проклятое племя!
Ну, а найдёт и?.. — Брось! — ревел Борн, не замечая, что дом ходит уже ходуном. Колени его подогнулись, ноги задрожали, опалесцирующая «кровь» выступила на коже. Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Освободившись из темницы, Ангелус Борн первым делом материализовался в собственной пещере. Задерживаться он там не собирался, неизвестно было, как повернётся в Верхнем Аду с властью, и скоро ли его возьмутся ловить. «Какая разница, жива она или нет? — спорил сам с собою инкуб. — Она и без того поплатится за все людские грехи, отца-то у неё больше нет. Трупы найдут, конечно, спустя малое время …». Демон мягко вошёл в сознание бесчувственно лежащего человека и поворошил россыпь воспоминаний. — Твой маг! Маг твоей провинции! Мэтр Тибо был суховат телом, скромен в потребностях, любил умеренность во всём. Вот и к ужину он собрался переодеться весьма формально — сменить рабочую куртку, в которой корпел над бухгалтерскими книгами, на нарядный, с кружевом и гербовой вышивкой камзол. Инкуб вздрагивает: глаза у ребёнка почти такие же, как у Аро. Дети вообще смотрят очень похоже. Удивление, сомнение… И вдруг — радость или страх. Борн зарычал и ударил по непокорному мосту так, что доски обуглились. Значит, у мага был сын? Мальчишка, помладше Аро? Или воспоминание давнее? Серединного мира не было здесь, словно остров закрывал дыру в Бездну. Борн схватил его за руку, поймал взгляд и в мановение ока опустошил сосуд, а потом сам скользнул в него! Борн протянул руку, снова коснулся линий — тщетно! Никакой сердцевины, лишь горькая изнанка мёртвого мира!
И он, не задумавшись ни на миг, переместился в этот образ, что существовал, по сути, только в его воспалённом мозгу. Но как! Как мог тот, кто сам, один, как и Борн, вырастил сына от крошечного глупого комка плоти до того, кто может говорить с тобою на равных? Как он мог похитить и попытаться убить чужого?! — Папа, тебе нездоровится? — донеслось снизу звонкое. Вот он, маг-с-острова! Фабиус Ренгский! Борн уловил картинку, где маг кусал обжигающий, только со сковородки, пирог. Горячий жир тёк по его пальцам, от грибной начинки, проступившей на изломе теста, поднимался парок… Куда же сбежал этот магический мерзавец? Борн вздохнул: «Вот же неугомонные создания эти люди!» Как заставить мага открыть путь на остров? Вечер он коротал за аперитивом с одним из младших магов Тимбэка, Исеном Ястребком. Сидел с ним по-свойски у камина в своём большом кабинете, что на улице Ремесленников. Он почесал ещё для верности и нос, овладевая новым для него телом. Громко ворча и ругаясь, затопал в трактир. Поднялся в комнаты над кухней. — М… мэ… — выдавил префект. Борн погладил занывшее плечо и сделал длинный шаг, вынесший его к настилу моста, крытому досками. Положил ладонь на перила. Префект как раз решил позвать слугу, чтобы тот переодел его, встал, обернулся, ища колокольчик… И остолбенел: за его рабочим столом, на его любимом стуле с высокой спинкой сидел полностью обнажённый человек с пылающими огнём глазами! Мэтр Тибо осел тем временем на паркет и пополз к дверям. Но конечности слушались его недолго — проползая мимо стола, префект обмяк и замер без движения. Демон разглядывал гнездо людишек-убийц — деревянные домики, башня из серого камня… Если тварь и была здесь — она покинула это место. И не сегодня. Инкуб шагнул на доски настила. Люди на острове заголосили, бросились врассыпную. Девочка молча плакала, упершись спиной в дверь. Инкуб поманил её, не желая покидать мягкой перины. Наощупь убедившись, что червяк уцелел, демон взглянул в сторону заката и отметил, что церковь пылает от алых лучей его. Что видел он в мыслях своих? Что тело Аро распадается в пентаграмме? Но ведь есть ещё средоточие его огня? Что с ним? Сумело перетечь в иной сосуд? Выжило? Сохранилось? Инкуб нахмурился. Так не могло быть, но своим ощущениям он привык доверять. И выходило, что разрушение охранных заклятий не давало ему власти над островом, а ломало весь маленький мир, созданный здешним магом и человечком. Борн, морщась, рылся в куче образов прошлого, выбирая нужные, и аппетит его угас совсем. Он брезгливо покинул сознание мэтра Тибо, встряхнулся. Префект берёг себя: часто постился, очищал ум. Почти святоша. Блюдо, недоступное для отлучённых от трона. Ах, как, наверное, будет вкусно… То, что он увидел на полу, возле трона Аро, лишь убедило в простом знании: мальчик был похищен именно отсюда, и виной тому отвратительная человеческая магия. Ангелус Борн знал… но в этот жуткий миг забыл, что видение — не даёт прямого пути к месту, где свершилась трагедия. Не имеет жёсткой временной привязки. Не материально в своей сути так, как материальны привычные картины памяти. Голос трактирщика изобразить получилось, но слов ребёнок не понял и продолжал пятиться. А, может, испуг оказался сильнее привычки слушать отца? Отец был для дочки всем в этом мире, но всё-таки она отступала к двери, сердцем уже не узнавая его. Он поднялся, переложил трактирщицу на кровать, оправил на ней одежду, оглянулся на горелое пятно на перине… Демон вгляделся в лежащего без движения мэтра Тибо: жилец или нет? Борн закрыл лицо ладонями. Прислушался всем своим естеством: мысли человечков с острова были на редкость сумбурны: они роились, как мухи, путая и раздражая. Маг? Маг! Он… уехал куда-то, они боятся, их некому защитить от того, кто стоит у моста… Откуда здесь этот запах? Чей он? Внимая его гневу, над островом собирались тучи, река ревела, взмётывая брызги и вспениваясь, словно кипящая подземная. «Я же сыт, — мысленно оправдывался он. — Зачем кушать лишнего?» Маг был очень молод. На вид демон не дал бы ему и первой сотни. (Сколько же живут люди?) Зато душа мага сияла отменно, подогреваемая волей. Это была явная попытка противостоять пожирателю. Забавно. У Борна, даже измученного болью, голодом и желанием мести, и мысли такой не было — наделать лишнего шуму в Серединном мире. Соблюдение Договора вошло в его плоть и кровь. Даже став беглецом из Ада, он продолжал таиться от Сатаны. — Где маг?! — продолжал он пытать мэтра Тибо. Он лежал на земле напротив входа в людской трактир и тяжело дышал. Демон повернулся и уставился на человечка налитыми кровью глазами. Он приподнялся на локте и, глотая слюну, уставился на дородного трактирщика, что растолкал зевак и склонился над странным чужаком. Борн сглотнул слюну, мысленно огладил безвольное тело префекта. Пристроив мёртвое тело трактирщика рядом с женой, инкуб уже бестелесно спустился в трактир и легонько коснулся головы девочки, прогоняя от неё даже тени воспоминаний. Борн метнулся разумом, и обнаружил рядом город, больше похожий на деревеньку, ведь там не было ни церкви, ни ратуши. Поднялся выше и узрел другой, покрупнее. Неужели Аро всё-таки уцелел, несмотря на видения, что посетили Борна в тюрьме? Человек белозубо оскалился, и душа мэтра Тибо в ужасе приклеилась к позвоночнику. Такого страшного беспричинного испуга он не испытывал никогда — каждая жилка дрожала в нём, мысли покинули бедную голову. «Прочь, мелочь!» — взревел Борн мысленно, обожжённый болью узнавания в мелком двуногом такой же незрелости, какая была у его собственного дитя. Девочка, уставившись в глаза отца, — попятилась. Душа мага сбежала от него на костры Сатаны! Люди… Как их понять несчастному демону? Голос таил угрозу, а красные глаза так и вперились в позвоночник, за которым затаилась душа.
Инкуб перешагнул тело префекта. Над столом, заваленном свитками, витал какой-то знакомый запах. Так же остро пахло у острова-на-реке… Руку демон растревожил перемещением, и выступившая «кровь» переливалась и искрилась сейчас на закатном солнце, словно живая. Борн прыгнул в иллюзию и… потерялся. Застрял без ориентиров памяти, что тонкими цепочками невидимых якорей соединяют людей и города через время и расстояния. Повис, задыхаясь в тесноте между «кожами» миров людей и демонов, как между гигантскими жерновами. Юный маг в это время, ловко отскочив к камину, замахал руками и замолол языком, пытаясь напасть на демона, чего тот вообще пока не замечал. Демон, морщась, коснулся пылающих линий, отодвигая созданную людским магом реальность… И… вздрогнул, чуть отступив. — Брось! Остров был пуст. Людишки не в счёт… Где же спряталась эта гнусная человеческая тварь? И почему она прячет Аро? «Проклятое племя! — выругался по себя инкуб. — Тварь! Маленькая, трепыхливая душонка! Да что в ней проку? С точки зрения Сатаны, за эту — и спроса не будет… Мелкая, жалкая, ничего ещё не видавшая! Шагнула в ловушку, как…». Всё остальное было чужим, колючим, тревожным. Остров, он чуял, ощетинился нитями заклятий и едва не рычал, взирая на страшного гостя. — Ва-ааа… — префект не мог противиться. Он указал рукою на Ястребка и этим сдал единственного мага, которого видел. Нет, убивать мага было нельзя. Труп не поможет ему проникнуть на остров бережно, не порвав паутинной вязи заклятий. — Брось камень! — взревел Борн. Два раза он оказывался на берегах совсем других рек, но на третий… Это воспоминание было таким сильным, что спасло его, вытащило из тисков Междумирья. Закон пищи — один из главных законов бытия и небытия. Борн поддел когтём реальность возле острова, там, где у неё не было магической защиты, и тоже прозрел тьму. Что за напасть? Неужели… Борну как раз здоровилось. Он был сыт и с каждым мигом становился бодрее. Правда, перина слегка задымилась, а кожа подневольного тела покраснела и пошла волдырями по всей спине и причинному месту. Борн, в удивлении, замер: даже сломав мага — он не победил его. Секунда, и инкуб кожей ощутил, как заполыхали окна церкви… Инкуб нахмурился: неужели человечишка сумел создать за блестящей картинкой настоящую тьму? Но как ему удалось? Картинки метались в мозгу мэтра Тибо, как сумасшедшие, словно тело его понимало — это последние мысли, иных не будет. Борн ловил сырой воздух, принюхиваясь, но запах Аро уже исчез, ветер унёс его к холмам. Что стоит глубинному созданию Ада обрушить и мост, и башню, сравнять с землёй скорлупки домов? Вот же люди… Сколько раз он талдычил, что сила их — в их же слабости. Но понимал ли, что это — не пустые слова? Люди стали нехотя расходиться, стараясь перед тем наступить или хотя бы плюнуть на то место, где они видели пришельца. Инкуб не мог не прозреть следов пентаграммы, не уловить в воздухе её флюидов.
День был тёплым. Солнце нагрело землю, и она не обожгла холодом изодранное тело сущего. Ему и без того приходилось сейчас несладко — демона грызла боль от глубоких царапин, от раны, полученной в тюрьме и снова раскрывшейся. Этот? «А если душу извлечь нежно? — размышлял он, сдерживая стон. И сам себе отвечал, отрицательно качая головой. — Человек, так или иначе, рухнет на землю. Это напугает других мягкотелых. Они могут позвать магов. Вот разве что…». На это и держат особых людей, думающих, что они — главнее всех. Их, как свиней, откармливают на беду и потеху. Рано или поздно приходит время, когда именно с них требуют ответы за всё, что случается в этом и том мире. Мягкотелые, заметив голого смуглого «человека», обступили его. Борн взирал на них мутным голодным взором, не очень-то понимая ещё, где он, и что вокруг за твари.
Глава 17. Фурия
«В ту ночь… поставив искусственный палец на стол, словно свечку, я, не смыкая глаз, думал об этой «подделке», более похожей на настоящий палец, чем настоящий». К. Абэ, «Чужое лицо» Инкуб морщился, слушая неэстетичное хрипение старого мага. Потом раскрыл ладонь, и тело Ахарора обмякло, подёрнулось дрожанием отходящей души. Значит, в трактире старый маг сказал правду — спасал тварей, что поймал в ловушку Фабиус, там и сжёг свой камень. Потратил последние силы. Перо зависло, покачалось и вывело подпись: «Саймон». После чего всё написанное погасло. Фурия провела изящным пальчиком по столешнице, рисуя каплями вина какую-то фигуру. — Я бы на твоём месте не спешила покидать этот гостеприимный дом. Глядишь, проживёшь на пару минут дольше? Что ты забыл в Аду? Ты же много лет бегаешь от него, человечек? — Я… Писал тебе поначалу… — прошелестел Ахарор. — Я хотел… чтобы ты приехал в этот… Ад. Сначала хотел. Но ты ехал слишком долго… — умирающий закашлялся, и в уголках его губ выступила пена. — Прости меня. Я не сумел остаться собой. Я предал нашу дружбу, пусть, и не большую совсем. Ты помнишь? — он с надеждой заглянул в глаза Фабиуса. — Помнишь, как мы пережидали бурю? Как ты делился со мною последним хлебом? Поверь, я больше не мог… Я… Виски Фабиуса сжала боль. Как же он мог забыть? Инкуб уселся напротив префекта и кивком указал магистру, что предпочёл бы и его видеть сидячим. — Боюсь, я не поклонник таких горячих женщин, — нервно усмехнулся Фабиус, прикидывая, сумеет ли отыграть ещё шаг. Лицо фурии исказилось от гнева. Она и сама была не против полакомиться, но спорить с демоном не решилась. Не стоило этого делать и Фабиусу. Утром буран закончился, ударил сильный мороз. Снега вокруг нанесло по пояс. Фабиус понимал, что им проще отсидеться в импровизированной крепости, чем отправиться в путь и замёрзнуть, прежде чем добредут до твёрдого наста, протаптывая по очереди дорогу. В зале не было ни одного слуги, даже мальчишки, чтобы отрезать пирог или налить вина, но за поздним ужином префект восседал не один. Рядом с ним утопал в огромном дубовом кресле старый маг: магистр Ангистерна, действующий член магического совета Бецен Ахарор по прозвищу Скромный. Худощавый седой старик в синем шитом серебром камзоле. — Хватит жрать! — взревела она, наконец. — Узнаю тебя. Всё так же глупа, всё с той же синюшной кожей. Да успокойся ты! — Ну, иди же сюда… Маг! Фабиус выровнял дыхание, и знакомые слова зашевелились на его губах. — То-то же, — усмехнулся инкуб. — Весь Ад бурлит, красавица. Тебя считают похищенной. И скачешь ты тут потому, что один дряхлый идиот никак не может активировать магическое стекло. Как только ему это удастся, Око Сатаны обратится на Серединный мир, и твоя история рассыплется, словно свежий прах. Маг стал уже бледен, глаза запали. Жить ему, скорее всего, оставались считанные мгновенья. Фабиус не удержался и кашлянул. Но потом всё-таки произнёс чётко: Судя по безупречной внешности, это был инкуб. Однако красив он оказался совсем иначе, чем привык к этому Фабиус: так бывает красиво мощное и страшное. И вот, после долгих каникул, продлившихся с января по февраль, Фабиус отправился на толстом мохнатом коньке к месту учёбы, решил срезать путь через степь и был захвачен врасплох внезапной снежной бурей. В это слово фурия вложила всю доступную ей иронию. Она бы управилась с десятком таких «магов». Метр Грэ поднял глаза и буквально остекленел от вида магистра, поедающего мясо с аккуратной жадностью огня. Надо было прожить фабиусовские сто шестьдесят шесть, чтобы даже жрать научиться с изяществом. Неудачливым путникам повезло: утром на их поиски были посланы студенты, из тех, что уже успели прибыть к месту учёбы. Они издалека приметили огромный сугроб, протоптали к нему тропу, нашли сонных от холода путников. Фабиуса напоили укрепляющим эликсиром, и он сумел добрести до тракта, таща за собой обессилевшую лошадку, а пацанёнка кто-то завернул в меховой плащ и взвалил на спину. Алекто, уже готовая к прыжку, буквально «села на хвост», едва удержав равновесие. Зрачки её расширились. Неужели она — испугалась? Фабиус бесстрашно повернулся спиной к демонам — чего бояться, если всё равно беспомощен перед тварями такого ранга — и похромал к старику, распростёртому у порога. Склонился над ним. Он свалился без сил и даже не запомнил толком, как маленький Ахарор хныкал, обнимая его и пытаясь согреться. Она протянула руку, разом удлинившуюся и преодолевшую те несколько метров, что отдаляли её от мага. Фабиус уже видел перед лицом агонию испаряющегося от жара адской твари воздуха… Фурия ещё и узнала гостя. Она раздражённо стукнула по полу хвостом платья, превратившимся на миг в шипастый змеиный хвост, но с неудовольствием откачнулась от намеченной жертвы. Он замолчал на полуслове, поднял глаза к потолку. Мгновение спустя там соткалось из воздуха белое голубиное перо и, медленно кружась, опустилось на столешницу перед Фабиусом. — Как ты сумел прорваться сюда? Дом окружён чернью. Это не просто бунтовщики — толпу возглавляют крещёные… Мы волновались… — начал Ахарор, запинаясь и обильно жестикулируя. Фабиус опустился перед стариком на колени, сжал его руку. Ахарора поздно было спасать: воля умирающего истаяла, он сам не хотел больше жить. Магистр Фабиус понял, что демон буквально суёт ему в руки оружие, демонстративно называя фурию по имени. Зная имя, маг мог сплести хоть какое-то заклинание защиты.Что же с ним стало? Бывает, амулеты магистров истощаются и умирают вместе с хозяевами, но если камень жив — его нужно передать Магистериуму. Префект и магистр Ахарор словно бы ждали чего-то. Чего? Ахарор картинно развёл руками, не пригодившимися для приветствия. То ли он так и не распознал в Фабиусе давнишнюю крысу, то ли фигляр — стало его вторым именем. Тот попытался совладать с ногами, не очень-то желавшими слушаться — безуспешно. Конечности не желали двигаться, будто он опять отморозил их! Магистр чуял жар демонов, видел, как земной воздух колеблется, соприкасаясь с их телами. Но умереть, не увидев Дамиена в последний раз, он не мог! И молил Сатану, чтобы тот дал ему время похоронить сына, как должно. Тогда пусть придёт и смерть. — Никакому человеческому магу не под силу пробить своей волей адские земли на всю их глубину. Ты хочешь сказать, что этот дохлый старикашка, не сумевший справиться с иллюзией змеи, был так велик? И это он призвал тебя?! — Мне нужно быть сдержаннее, или ты недолго сможешь радовать меня беседой, смертный… Но только Фабиусу, уже единожды спасшему от нежданной беды, смог довериться старый маг. Он писал, пряча боль и ужас за гладкими фразами. Но их не прочли как должно. Фабиус остро ощутил, как хочется префекту вина: крепкого, не разбавленного. Тот даже пошевелил пальцами и покосился на кубок. — Зачем ты припёрся сюда мешать мне? Магистр оттолкнул его заклинанием, превратил кинжал в гадюку. Такое лёгкое и простое колдовство. Где же он? Фабиус тем более не считал нужным открывать рот. Ослабевший и почти беспомощный, он понимал сейчас, что ощущает ягнёнок в компании волчицы и волка. Магистр нахмурился вместо ответа, увернулся от объятий, уселся напротив мэтра Грэ и подвинул к себе окорок, запечённый под толстым слоем ржаного теста. Он понял, что зверски, просто нестерпимо голоден! Ахарор же, как завороженный, следил за кубком. Вот рука Фабиуса подносит кубок к губам, вот — наливает из кувшина вино… Но Фабиус не особенно вник тогда в судьбу спасённого по случаю мальчугана. Он так и не узнал, почему юного ученика отправили в столицу одного (денег не хватило или любви?) Почему башмаки его так мало походили на зимние, а плащ светил пролысинами в волчьем меху. Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Фурия оттолкнула хвостом кресло и вспрыгнула на стол. На женщину она походила уже весьма отдалённо: руки превратились в тощие костистые лапы с длинными когтями, лицо вытянулось, ещё напоминая человеческое, но и кошачье — тоже. — Зачем? — одними губами спросил магистр. Мэтр Грэ был потрясён быстрым и неожиданным явлением мага. Он выронил круглый овсяный хлебец, поднял в защитном жесте жёлтые сухие ладони. Демон невесело усмехнулся, осторожно, за кончик, взял со стола пёрышко, подбросил вверх и стал наблюдать, как оно планирует. Год 1203 от заключения Договора. Демон плеснул в фурию вином из кубка и рассмеялся, глядя, как неловко отряхивает она когтистыми лапами пылающие янтарём капли. Этикет никогда не был слабым местом магистра, и двусмысленность ситуации привела его в бешенство. Он пересилил себя, сделал неуверенный шаг к столу, оступился на ровном месте и… услыхал стон. Демон пил вино, закусывая то пирогом, то окороком, Фурия скалилась и лупила по полу хвостом. — Очень, — кивнула фурия. — Очень мало шансов, что ты сумеешь даже поцарапать меня. Фабиус поставил кубок, оторвался от мяса и уставился префекту в лицо. Он не мог видеть, как вино в кубке вскипело зелёной магической пеной. — Мешать? Ты должна быть мне благодарна. Я пришёл спасти тебя. Фабиус мрачно огляделся и только потом зашагал к столу. — Да кто ты такой, чтобы я спрашивала тебя? — по-бабьи завизжала Алекто. — Да будь ты хоть самим правителем в своей холодной дыре!.. Демон предложил кубок и фурии, и даже Фабиусу. Фурия захохотала визгливо, а маг покачал головой. Он был в ужасе от своего положения. Его горло сейчас просто не пропустило бы внутрь вино, оно и воздух-то пропускало с трудом. Фабиус мысленно повторял заклинание для лечения кашля, стараясь не шевелить губами. Слова связывались плохо и никак не хотели действовать. Для внутренней речи требовалась сосредоточенность, а маг в это же время исподтишка следил за инкубом. Чары боролись в нём со здравым смыслом. Тело захлёстывали горячие волны похоти, а он охлаждал себя, представляя ледяные вершины Гарденских гор, где едва не замёрз, пытаясь убить химеру. А после полз через перевал, оставляя длинный кровавый след на снегу. Останавливался, баюкал скрюченную почерневшую руку, в которую, умирая, вцепилась тварь, и снова полз. Префект сидел неестественно прямо, утопив взгляд в тарелке с куриным суфле. Так и не надкушенный круглый овсяный хлебец, словно выпученный глаз, таращился в потолок. Магистр обернулся. Фабиус тоже посмотрел на кубок, на другой, третий… Злость полыхнула в нём: кубки на столе были те самые, серебряные, с печатями драконов. Интересно, его тут держат за идиота? Фабиус видел, что фурия свободна в своём желании крови. Она вела себя, как призванная на землю. А, значит, имела право творить то, что считала разумным. Вот только в её понятие о разумности люди не входили совсем. Женщина остановилась.
Фурии тоже приходилось несладко. Она обняла руками грудь, сжалась в кресле. Фабиус ещё по дороге забыл про нечаянного товарища. Что ему было до приблудившегося мальца? Учился Ахарор в низшей школе при библиотеке, а Фабиус готовился стать магистром, и его наставником был тогда сам Грабус Извирский. Фурия зашипела, совершенно преображаясь в крылатую кошку с острым зубастым клювом, торчащим прямо между грудей. Фабиуса затошнило, в голове стало гулко, как в пустой библиотеке. Он сам не понял, почему не потерял сознания. Может, потому, что демон быстро отвёл взгляд и стал изучать труп мэтра Грэ. — Три мага. Верные слуги Магистериума. Борца с… — горло у Фабиуса сдавило. — …С нечистью. Я полагаю, что их не смогли заставить вызвать из бездны адскую тварь. А старый Ахарор — давно растерял свою силу. И тут стон раздался снова, магистр оглянулся и увидел старого мага лежащим у самых дверей. Заметив это, Фурия зашипела и выпустила когти. — Зачем — правителем? — удивился инкуб. — Я — изгой. — Тебе-то ш-ш-то тут надо? — огрызнулась она. — Я вижу, что ты готов свидетельствовать против фурии, смертный? — глаза демона вспыхнули, но смотрел он на Алекто, не желая, видимо, подвергать мага мукам свыше необходимого. Неизвестно, что победило бы — морок или власть сознания Фабиуса, — но вмешался старенький маг. Пологая, что всё внимание магистра Ренгского приковано к демонице, Ахарор взметнул кисть, чтобы бросить кинжал… — Непорядок, — констатировал он. — Но забавный. — Да, — сказал Фабиус и закашлялся. — Тогда выпей вина, — приказал демон. — Твои слабые заклинания только истощают тебя. Можешь пить прямо из кувшина. Не бойся, смертный. Я не убью тебя, пока ты мне полезен. — Это письмо, — тихо сказал маг, борясь с подступающим кашлем. — Мне. — Не торопись, смертный! — голос тёк переливчато, звонко, с родничками эха и глубокими глухими спадами. Она говорила, не открывая рот. Инкуб, словно услышав мысли человека, повернулся и рассмеялся ему в лицо. Обучение тогда было принято разбивать на тиры, длящиеся по два с половиной месяца. Были летняя и зимняя тира. Остальное время студенты должны были проводить с семьёй, вести домашние дела. Или учиться быть в одиночестве, как Фабиус. Овёс и куриная размазня. Лёгкая стариковская пища… Ахарор же был тогда ещё совершенным мальчишкой, лет, может быть, семи. Его-то что понесло в одиночку пешком да по холодной зимней дороге? Фабиус поднялся из-за стола, и Ахарор заступил ему дорогу. Магистр кивнул, налил вина, осушил гербовый подставной кубок, поморщился, налил ещё, отрезал от запеченного окорока огромный кусок и набросился на него, как на врага. — Ой! — весело сказал инкуб — Что, вот так прямо сейчас и кинешься? И даже меня не спросишь? Фабиус остановился, нащупал на поясе нож с серебряной рукоятью. Этот нож не раз выручал его раньше. Но что он мог против твари из самых глубин Ада? Не до школяра было Фабиусу: даже его, очень приличного магического умения, едва хватило тогда, чтобы построить малую крепость из снега, укрывшую их от бури вместе с коньком. Ахарор вскрикнул, выхватил кинжал. Тонкий, словно иголка. Из тех, что любят не бойцы, а убийцы. Префект же, напротив, обмяк в кресле, словно был не человеком, а перчаточной куклой, и кто-то выдернул из неё руку. Он обманулся! Узкое лезвие тут же обратилось в его руке в змею, а Фабиус кинулся к дверям! Маг инстинктивно подался назад и в сторону, оставляя нечаянного гостя между собой и фурией. И лишь затем взялся разглядывать пришельца. И они сидели, согревая друг друга, до полудня. Колдовского огня Фабиус не зажигал, боясь совершенно обессилеть. — Как хочешь, — пожал плечами демон. — А я, пожалуй, хлебну вина, прежде чем изложу тебе, в каком болоте ты оказалась милостью своей жадности. Потрясённого Фабиуса осенило, что он и не видел раньше взрослого зрелого инкуба. В его магические ловушки попадались лишь глупые юнцы. Этот инкуб, пожалуй, испепелил бы пентаграмму, шагни он в столь нелепый капкан. — Не выйдет, — покачал головой инкуб. — Я не единственный свидетель того, что ты здесь. Уже Глас Его ударил в Первом круге, и Правитель Якубус превратился в золотой слиток. Нарушение договора есть нарушение договора. В Первом круге Ада — беспорядки и безвластие. А может статься, и бунт. И виноватого найдут. Хоть демона, хоть смертного. И покарают. Я — твоя последняя на… — Ты? Обеденная зала тоже была не рада этой странной компании. Свечи начали разом чадить, свет постепенно мутнел, тени сгущались. Она раскрыла рот, где все зубы были слиты в две острые подковообразные пластины. Лицо её из прекрасного — сразу стало уродливым, а спина изогнулась так, словно в ней вообще не было костей. Он сразу поднялся навстречу Фабиусу: Магистр до боли сжал почти бесполезное оружие. — Что это? — нахмурился демон, и магистра обжёг уже сам изменившийся тон его голоса — словно воздух вскипел в горле. Фабиус ещё раз окинул взглядом присутствующих, отметив, что фурия не скрывает уродливого оскала на женской мордашке, а инкуб преувеличенно сильно погружён в дегустацию вина — то нюхает его, то льёт себе на ладонь… — Ты воистину сильный маг, Фабиус, — Ахарор всё ещё пытался завести разговор. Она коснулась ворота платья, медленно повела руками вниз — по груди, по талии, к бёдрам. Платье потекло, стало истончаться под её пальцами, словно морок. Показались высокие груди, остренькие и задорно торчащие вверх. Магическая синяя ткань чуть задержалась на сосках, но вот обнажились и они. Это было сто тридцать лет назад, в холодной зимней степи. В буран, который застал будущего магистра по дороге в столицу Серединных земель, Вирну. Инкуб хмыкнул, оценив его усилия, и покачал головой. Женщина улыбнулась одними губами и произнесла всё так же изнутри себя: В Вирне нечаянные попутчики больше не встретились. А когда Фабиус спустя сто лет приехал первый раз в Ангистерн, он просто не узнал в белобородом старике давнишнего хнычущего мальчишку. — Леди? — Vale et me amare perge! Фурия оскалилась, не желая поддерживать разговор. Демон перебил:
Умостившись за столом, Фабиус стал исподтишка разглядывать префекта — жив ли? Префект сидел, уронив голову на грудь. Полуоткрытые глаза закатились. Тело его, закутанное в тёплый плащ, безвольно обвисло в кресле. Похоже, душа покинула префекта. Несчастный фигляр «мэтр Грэ» не выдержал свалившихся на него испытаний. Не дотянул до виселицы. Можно ли считать, что судьба была милосердна к нему? Ведь душа так и этак пошла бы в котлы Сатаны? Голос старого мага прервался. Перышко ткнулось острым концом в столешницу и побежало по ней, оставляя ровные светящиеся буквы: Химера сдохла, но и в нём навсегда застыло её последнее дыхание — след адской сущности нежити, иная, нездешняя сила. — Ну же? — тварь поманила Фабиуса. — Иди же ко мне? Мы немного поиграем с тобой! Инкуб хмыкнул. Фабиус бросил повод слуге, едва не бегом преодолел утоптанный двор, взлетел по парадной лестнице, перепрыгивая ступени, ворвался в обеденный зал, распахнув тяжёлые створки дверей. Фурия, однако, оказалась быстрее. Она растаяла и вновь собралась в женскую фигуру, преграждая магистру путь к отступлению. Наблюдение было делом неожиданно приятным. Когда демон не смотрел на мага, тот ощущал и иную его силу — силу красоты совершенного тела. Впрочем, она никак не помогала сущему разгадать секрет голубиного пера. Кривясь от боли в гадко хрустнувшем колене, Фабиус обвёл глазами зал: префект продолжал присутствовать в текущем мире весьма формально, изображая мешок с пшеном, а маг, Ахарор Скромный… Не заключи Сатана Договор со смертными, глубинные твари Ада разделались бы с жителями земли за пару десятков лет — вот что было написано на её лице. Они сожрали бы всех, до последнего, до самого маленького и глупого человечка! — Прочь! — возвысил голос магистр, заставив старика отшатнуться. Инкуб обернулся к ней, тостонул бокалом: Чтобы малец не мешал спать, Фабиус скормил ему весь свой хлеб. Магистр сидел в такой жуткой компании, что не поверил бы никому, рассказавшему о подобном. Фурия, демон… Рядом труп Ахарора и останки префекта. И ничего, что можно было бы использовать, как оружие. — Если не пробовал — зачем хулить? «В городе бунт. В Гейриковых ямах отпущенники спаивают стражу. Шепчутся, что бунтовщики готовы ломать тюремные ворота и выпускать душегубов. Пока я прислуживал пьяному лейтенанту, тот хвастал, что в ямах есть темница с костями трёх настоящих магов. Обещал за деньги показать мне её. Но я и без денег вижу, что живых вы здесь не сыщете».
— Сдаюсь, — выдохнул он. — Я чувствую очень слабую магию, но не могу подобрать к ней ключик. Активируй его… — он покосился на Фабиуса и хмыкнул. — Маг. Он не был соперником Фабиусу, когда пришёл в обеденный зал. Он хотел умереть от руки того, кого когда-то любил. Чтобы хотя бы тело его нашло успокоение. Человекоподобное тело инкуба дышало такой огромной силой, будто сама Бездна явилась в его облике в дом префекта. Тонкая плёнка испарений, возникающая обычно вокруг сущностей Ада, попавших в человеческий мир, совершенно не искажала его контуров. Она даже не успевала особенно всколыхнуть воздух. Этот инкуб хорошо знал порог своего могущества и выносливости и контролировал глубину погружения в мир людей. Из глубины зала, а, может быть, прямо из стены, украшенной гобеленами с фруктами и вином, шла высокая женщина в синем платье, волочащемся за ней, будто хвост. Волосы и брови её были черны, как вороново крыло, голова — высоко поднята. — Кто эти трое? — спросил инкуб. Магистр сложил умершему руки крестом — знаком, отрицающим земной мир, — тоскливо посмотрел в чуть приоткрытые двери на лестницу, вытер холодный липкий пот и хотел уже подниматься с колен, но вспомнил промагистерский амулет Ахарора. Фурия отряхнулась, сбрасывая с тела последние шипящие капли, и женщиной стекла в кресло. — Какая жирная, нагулянная душ-ша, — зашипела фурия, уже не скрывая своей сути. — Ты не можешь этого знать! — Стой, Алекто! — раздался странный текучий голос. Такой, словно обладатель его ещё не до конца проявился в этом мире. Магистр чуть поклонился и, словно бы ненароком, сделал шаг к дверям. Он перебирал многочисленные заклинания. Листал в памяти самые чёрные книги из столичной библиотеки Магистериума. Тщетно! 5 день. Инкуб казался единственным, кого происходящее устраивало и развлекало. Он ковырял двузубой вилкой пирог со свининой, не без удовольствия пил вино. Алекто тем временем, шипя и надувая горло, всё-таки заняла противоположную от демона сторону стола. Инкуб скривил губы в усмешке, нарисовал указательным пальцем овал… И тяжёлый стол, за которым восседал то ли потерявший сознание, то ли внезапно почивший в Сатане префект, подпрыгнул вместе с человеком и со всеми пустыми креслами, развернулся в воздухе и приземлился между демоном, Фабиусом и отшатнувшейся фурией. Замер на пороге. Маг закрыл было лицо ладонью, но спохватился, убрал руку, пошарил по столу, ухватил кубок, стиснул. Смешно, но отравленный кубок стал ему, наконец, полезен — скрывал дрожь в пальцах. Он обвёл глазами стол. — Я прекрасно вижу, как ты попала сюда. Фабиус сунул руку под камзол Ахарора, но не нащупал амулета. Расстегнул для верности камзол и рубашку, провёл ладонью по ещё тёплой груди… Камня не было. А потом воздух справа от Фабиуса сгустился, возникли очертания нагого человеческого тела, налились плотью, и магистр, покосившись, увидел голую мужскую фигуру.
Мэтр Грэ опустил глаза. Фабиус взял кубок, поднёс к губам… И швырнул его на пол! Провинция Ангон, город Ангистерн. Маг встал с колен и понял, что ноги слушаются его уже гораздо лучше. Он дотащился до кресла, отодвинул его подальше от инкуба, но остался на одной стороне с ним: соседство с фурией пугало ещё больше. Порадовался, что успел съесть кусок мяса, теперь еда не полезла бы в горло. — Тебя это беспокоит? Ты хочешь поговорить об этом, Алекто? — инкуб шутил, глаза его — черные, с алой искрой в центре зрачка, — весело блестели. Ахарор агонизировал на полу, борясь со змеиным ядом. Он не сумел справиться даже с фантомной гадюкой. Старый маг давно потерял волю к жизни. — Враньё не украшает тебя, Алекто. Тем более — неумелое. Не вижу здесь тех, кто сумел бы тебя вызвать. А вот посулить мягкотелые умеют. Небось, поддалась на их уговоры? Решила заправлять Серединным миром? Сатана забросил свою игрушку, тёплое место пустым не бывает и всё такое?.. — Циркач! — презрительно фыркнула она. Фабиус закончил шептать защитное заклинание и непонимающе смотрел то на фурию, то на демона. Изгой? Это так страшно? — Аттэйфейт! — раздалось вдруг звонкое, вызвав панику у дремавших под крышей голубей. — О, да тут есть отравленные кубки? Прекрасно. Никогда не пил из таких! — Я творила тут, что хотела! Люди имели глупость вызвать меня!.. Фабиус не отрывал от женщины глаз. Она была прекрасна, но маг слишком хорошо знал, кого он видит перед собой.
Глава 18. Бунт
«Ты что же, хочешь приговоренного к смерти сперва казнить для пробы?» Г. Белль. «Человек с ножами» — Это неважно, — пожал плечами Фабиус. — Важно, что об этом тут же узнают все маги Серединных земель. Демон подвинул кувшин с вином, а Фабиус взял. Пальцы его задрожали, и он уставился на свою левую руку, разглядывая её, словно чужую. Рука, изуродованная химерой, казалось, вообще не способна была на такие пляски, а вот надо же — затряслась. — Похоже, дверям конец, — констатировал демон. В синем камзоле погибшего Ахарора, с волосами, причёсанными по городской моде. С серебряным наборным поясом, уворованным у старого мага, и такого же происхождения длинным кинжалом на левом бедре. Хоть префект и отослал челядь, не разрешив никому прислуживать за ужином, чтобы не отрезать потом лишних языков, вышколенные люди не спали, ожидая, пока хозяин позвонит, дёрнув за шнур. Когда чернь обрушила ворота и ворвалась во двор, самые крепкие из слуг побежали укреплять запоры на дверях дома, а дворецкий поднялся к обедающим, дабы, пусть не рассердится господин префект… Фенрир бьёт ближнего разбойника в грудь, делает нелошадиный прыжок, перемахивая с места двух бандитов, галопом несётся к разрушенным воротам… Но демон медлит, и магистр врастает в дешёвый камень лестницы, как дерево в камень скалы, цепляясь каждым нервом, каждым ощущением тела. Демон посмотрел на дверь и, узрев через её ткань мага, пытающегося сражаться с чернью, удивлённо нахмурился: человек изменился неузнаваемо. Из слабой букашки он превратился в осу! «Отец наш, Сатана! Так ведь это упали ворота! Что же могло повергнуть их массивные столбы? Неужели все городские маги потворствуют этому Барбру?» — Кто ты, чтобы говорить о Нём всуе? — кривится маг. — Создатель!.. — продолжил было бельмастый, но осёкся, уставившись на инкуба. Магистр Фабиус обернулся в недоумении, уловил неясное мерцание во тьме… И в тот же миг двери за его содрогнулись, а на лестницу шагнул демон. Трусость и косность — вот чего он больше всего не терпел в своих сородичах. В Аду традиционно цеплялись за мелкое, но привычное. А ведь вокруг истекали зноем потоки жизни и силы — бери, познавай, учись! — То есть я буду на побегушках у смертного? Я? Демон? — инкуб вытаращился на магистра и захохотал. Слуга выпучил глаза, отрыл рот и… плашмя рухнул на пол. Самые бойкие из бунтовщиков уже одолели половину лестницы и грозили магу немудрёным оружием. Однако не они были опасны, а те, кто держался чуть сзади, движения имел уверенные и точные, а черты лица — смазанные простецкой деревенской магией. Так выглядели в Ангистерне настоящие головорезы. Его жизнь и так была слишком длинна. Сын его погиб. У него оставалось лишь доброе имя и люди, простые горожане, которых он, принимая магистерский камень, клялся когда-то защищать. Фабиус бросился к окну, дёрнул шторину… Тщетно. Окна обеденной залы выходили на торговую улицу, пустовавшую в этот час. Шум же шёл с внутреннего двора. «Эвон, как это бывает, оказывается, — нарочито медленно удивлялся магистр, вдыхая и выдыхая как можно размеренней. — А может, мне подсчитать эти судороги плоти? Раз, два, три… Шесть?.. Кажется, теперь стало дрожать чуть менее часто? Ну-ка, ну-ка, а не дрожат ли у меня вместе с руками ноги?» Фурия с шипением отскочила от Борна, но тот успел разглядеть в её памяти кучку смертных, стоящих на речном берегу перед знакомым ему мостом из крепкой и стойкой лиственницы. Маг один на пути толпы. Самые слабые валяются у него под ногами, верхние — не одолев всего нескольких ступеней. — Что мне милость? — Фабиус смотрит на голубя. — Тела наши — спасены на земле. А души — всё равно попадут в Ад. Иного пути нет. — Я верю в Создателя, — говорит он, воздевая руки. — Это он сотворил и Ад, и людской мир. Он всеблаг и всемилостив. Он любит нас, ибо мы — его дети! Уйди с пути бога, маг!— Забавно, — сказал инкуб, прислушиваясь, на счастье Фабиуса, исключительно к тому, что творилось во дворе. — Я вижу, как мягкотелые бегают без явного толка. Они плохо видят во тьме? Другие же — пытаются проникнуть к нам и ломают двери. — Пахнущая так же и кровью, а это довольно пикантно, — перебила фурия и снова прошлась по губам синеватым языком. — Нет никакого создателя, — произносит он глухо. В залу проник дворецкий. Он был бледен, губы его посинели от страха. *** Зачем ему теперь это знание? Кому он сумеет его передать? Только доплыв до конца своей немудрёной речи, он перестал бездумно таращиться, скосил глаза, заметил страшную женщину в синем платье, мага и голого человека: с пылающими красными глазами, с ошейником, проклёпанным костяными шипами, с уродливой змеёй на запястье, которая, давясь от усердия, заглатывала кусок пирога! — Я уберусь, — кивнул Фабиус. И продолжил размеренно. — Но сначала ты наденешь рубашку, камзол и штаны, — он указал на тело старого мага. — И выйдешь к бунтовщикам, чтобы помочь мне утихомирить рьяных! Иначе же я вынужден буду обратиться к силе медальона, чтобы защитить людей. Я на службе здесь. Никто и ничто не помешает мне выступить против посланцев Ада. Фабиус погладил здоровой правой ладонью камень медальона и посмотрел в пылающие глаза инкуба: — Почему он вызвал тебя? Именно тебя? Свет, вроде бы неяркий, заставил фурию прикрыть рукавом лицо. Она зашипела. Даже инкуб заморгал от неожиданности. Дрожь сотрясает его слабое человеческое тело. Воля извивается, как змея. Он прозревает вдруг и видит СВОЮ лошадь, вырывающую повод из рук оборванца! И уже его воля направляет удары тяжёлых копыт. — На лестнице темно, только свечи бросают алые отблески. Никто и не узнает в тебе демона. Ты силён. Ты сможешь навести на толпу морок там, где не смогу я. Мы должны остановить бунт в городе, убив, может быть, самых опасных бандитов, но не более! Пока речь шла исключительно о его жизни и смерти, он готов был перестать трепыхаться, и только желание проститься с сыном давало ему силы бороться. Но стоило замаячить впереди многим и многим смертям, как магистра наполнило изнутри особенным тихим светом: он стал прозорлив и покоен. Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. *** Он был твёрд, потому что не видел даже мизерного шанса спастись, если игра его не удастся. Но он сплёл и произнёс сложнейшее заклинание, способное учинить из его гибели представление на весь человеческий мир. Это был его единственный козырь. Последний. Алекто улыбнулась с радостью и облегчением. Ночь двигалась к середине, а тварь была голодна. — С чего ты взял, что нужен мне живым? — поморщился демон. Фабиус едва не вскрикнул, сам поражённый случившимся. И увидел совершенно явственно не только полутёмную лестницу, но и весь обширный двор префекта. Тот, куда бежали всё новые и новые разбойники, а может, и просто охочие до чужого горожане, где трое оборванцев ломали двери чёрного хода, где нищий в спешке снимал бельё, развешенное во дворе, а бандиты разбирали телегу, чтобы развести возле конюшни костёр. Грязные ступени кажутся Фабиусу прекраснейшей из постелей. Но заставить свою натуру подчиняться ритму учения сущие Ада не желали. Больше всего они сопротивлялись именно переменам, новому, иному. Далее магистр не запомнил ничего. — Я выпью тебя до дна… — прошептал демон, не открывая рта. Ветер тоже ворвался в дом. В подстывшем к ночи воздухе запах горячей человеческой крови читался так явственно, словно бандиты перерезали полгорода, а не горстку слуг, отважившихся защищать ворота. — Решайся же! Действуем вместе! Сейчас! И до тех пор, пока мы не усмирим бунт! — Я бы не советовал, — предупредил Фабиус мрачно и негромко. — И что ты планируешь делать в Серединном мире, Алекто? — спросил Борн, вертя в руках наборный узорчатый пояс с кинжалом, снятый со старого мага. Демону удалось убить мальчишку-мага без особого шума, и поначалу он не увидел особенного противника в Фабиусе. Что вдруг так изменило его? — Ладно… хм… маг, — демон сощурился, смиряя пляшущее в зрачках пламя. — Я… попробую. Магистр с натужным сипением вдохнул холодеющий воздух, вытянул руки вперёд и сорвал перчатки, швырнув их в бунтовщиков. — Зайди! — крикнул Фабиус, не успев подумать, понравится ли визитёр адским гостям. «Какое бессмертие? О чём он? Где его доказательства?» — думал магистр, потеряв уже от боли и усталости ощущение времени. — Разве не видит он мощи слуг Сатаны? Церквей, растущих из семян Его, словно деревья? Что может показать он? Где его небесные бессмертные души? Где эта смерть, не окрашивающая окна церквей Его? Где?» Она перекусила дворецким, и ярость сущих временно уступила в её нутре место их же любопытству. Толпа охнула и осела: верхние повалились на нижних. Мёртвая, страшная рука магистра, нависающего над лестницей, стала ещё более пугающей в колком свечении магического амулета. Он стал слишком силён для предрассудков и амулетов, изменился, познавая себя. Понял, что вершины воли лежат во внутренних пределах живого. Что слова и предметы — игрушки, связывающие сетями лишь тех, кто сам уже связан. Умирающий разбойник завизжал — напитанный магией клинок не успокоился, воткнувшись в тело, словно бешеная собака он рвал и кромсал свою жертву. Обречённую, ибо душа её уже была вынута демоном. Дом содрогнулся от удара, видимо в двери были бревном. — Он велик и прекрасен! — врал бельмастый, уставившись магу за спину так пристально, словно бы разглядел там чего-то. — Лицо его — сияет! — Есть, если уверуешь! — ревёт бельмастый. — Я видел тех, кто молился богу и умирал, и церковь твоя не краснела! Фабиус пытается поверить ему, но вдруг понимает, что потерял в глупой надежде на неведомую милость даже своё каменное небо. Что смотрит уже не вверх, а в бледное пятно лица в полутьме плохо освещённой лестницы. А глаза бельмастого… Они всего лишь отражают свет факела на стене. Провинция Ангон, город Ангистерн. Она задумалась. Время для бессмертных было весьма сложной материей. И если в Верхнем Аду счёт вели по правителям, то в нижнем — оно горело себе огнём и никого не трогало. Разве важно, «когда» с вами случилось то или иное? Важное «где». А «где» — и убежать никуда не может. — Обманутых! Всё это было магией, мороком, но слабые сознания не могли бороться с иллюзиями, и люди подчинялись наваждению смерти. Инкуб вперился в Алекто, и та оскалилась, пятясь. 6 день. Тут же с улицы донеслись крики, затем тяжёлый удар сотряс землю и заставил откликнуться фундамент дома, а крики посыпались уже, как яблоки из лопнувшего мешка, сливаясь постепенно в один яростный дикий гул. Фурия визгливо захохотала. Но демон и головы не повернул: отбросил сапоги, взялся за штанины. С улицы доносятся крики, в разбитую дверь заглядывают уцелевшие бунтовщики. Их ещё много. Очень. Трижды столько, сколько убитых, если магистр правильно оценил их число, пока демон владел его глазами. — Ты ещё с рук его покорми! — поморщилась Фурия. Фурия отшатнулась, ударившись о столешницу, задела серебряный кубок и с визгом отдёрнула руку. Тело её полыхнуло чёрным адским пламенем и тенью стекло во двор, туда, где раздавались яростные крики людей, и одуряюще пахло кровью. Сзади напирали, и толпа всё-таки медленно поползла вверх, сплющиваясь и уплотняясь. Перед лицом настоящей опасности фальшивые бунтовщики совсем вылетели у магистра из головы. А зря. А они-то времени даром не теряли. Фабиус нервно кривится. Он знает, что нет в этом мире никакого защитника у людей. Ему жаль крещёных. Ему хочется плакать над ними, как плакал он в детстве над утопленными конюхом щенками. Фабиус тяжело вздохнул, повернулся к адским тварям лицом и потянул вниз вырез камзола.
Демон перестал смеяться и прислушался к шуму: — Ну так убирайся с дороги, — предложил он вполне миролюбиво. — И мне не нужно будет убивать тебя. Год 1203 от заключения Договора. Магистр, загородивший бунтовщикам дорогу, предостерегающе поднял обе руки, а затем резко скрестил их на груди. Бельма его блестят, когда он бросает взгляд на магистра. Может, бельмастый видит сейчас на потолке своего неведомого Создателя? Всеблагого и всемилостивого? А потому — не чувствует ни боли, ни страха, стоя посреди мёртвых? Он распахнул двери и посмотрел вниз. Власть. Революции не внутри себя, а снаружи. Передел того, малого, что уже имелось у сущих — вот в чём была суть Ада, слишком скучная суть. — Ты пришёл сюда не за фурией. Ты пришёл за мной — меня и получишь, — усмехнулся магистр. — Иначе же получишь лишь мою душу. Что тебе толку в ней, на таком поле душ? — Ты же сыграешь в ящик, защитничек? — фыркнул демон. Инкуб окинул мага оценивающим взглядом. Но что, если глаза врут магистру и там, внизу, — не бельмастый? Может, это смерть пришла, наконец, за ним, Фабиусом? Ждёт его в тени зубастых дверных створок? Она ли? — Уйди с нашего пути, маг, — вещает бельмастый. — Мы убьём префекта и установим в городе другую власть. Этот город — очень хорош для нас. Чудеса происходят в нём повсеместно, и души часто уходят к богу, минуя церковь. Город благословен, один ты стоишь на нашем пути. Уйди же, пока не опомнились бандиты. Не эти, — он пренебрежительно кивает за спину. — Эти — наёмники. Но скоро прибегут те, кто им заплатил. Не мы, так они оседлают бунт. Один — ты не защитишь ничего. Силы твои на исходе. Сатана не поможет тебе, это не в его правилах. — Я думаю, что какое-то время двери выдержат. Но недолго.
— Стоять! — взревел маг, и взмахнул изуродованной дланью. Так не бывать этому! Но всё изменилось вдруг. В его мир снова явились жестокие и всесильные глубинные демоны. Что будет, если на заполненные бунтовщиками ночные улицы Ангистерна выйдут за жатвой инкуб и фурия? Неужто повторится то, что свершилось здесь двенадцать веков назад, и город захлебнётся кровью? Тот на полном скаку обрушивается всей мощью на головорезов, что преследуют служанок. Алисса падает под копыта, прижимая к себе глуповатую девчушку-прислугу… Но Фенрир ловко перепрыгивает женщин и зубами впивается в плечо бандита, размахивающего факелом. Кто-то негромко, но настойчиво застучал в двери. Перепуганные и озлобленные внезапными смертями товарищей, многие из них бросили грабёж и стекаются туда, откуда слышны голоса: к парадному входу в дом префекта. Фабиус кивнул:
— Вот они, люди! Предупреждают нас, что коварство их безгранично! — в голосе демона была насмешка, но над магом ли? — Да ты — страшнее демона, маг! — удивляется самый старый из крещёных. Сутулый и седой, с сухими пылающими глазами. В них — синева и белое, словно на зрачках у него бельма. Демон беззлобно рассмеялся, но вдруг втянул ртом воздух и нахмурился.
Вернее, нет, перемены были. Но исключительно в форме бунта, когда менялись правители, делили власть черти, демоны или бесы. Толпа билась под ним, корчась от ужаса, ибо противостоять магии глубинного адского демона малое количество людей возможности не имело. Вены их вздувались и лопались — в такой спешке сердца пытались убежать от вездесущего ужаса. С хрустом ломались кости, не выдерживая внезапно тяжелеющих тел. Борн наблюдал ход его мыслей, но не понимал сути огня, что загорелся вдруг в мягкотелом. Что изменило его, разбудило природную хитрость смертных? Чем угроза сожрать пару сотен никчёмных человечков страшнее угрозы, что нависла над самим магом? Не справляясь с накладными пуговицами, он дёрнул, снёс пуговицы, разорвал долу (особую рубашку, что носят посвященные маги), и на его голой груди заиграл синеватыми огнями магистерский медальон. — Не ври мне! Это ваши маги способны заговорить самого подковыристого чёрта! Магистр сжал здоровой рукой медальон и шагнул на лестницу, плотно прикрыв за собой двери обеденной залы. Он лихорадочно соображал, смогут ли бандиты ворваться в дом с тыла? На первом этаже располагались помещения для слуг, они были доступны с чёрного хода, жил мэтр Грэ на третьем, куда можно было попасть через пристроенный флигель… Кинжал ему нравился даже больше пояса, так блестящ и гладок он был изнутри и снаружи. Демон наслаждался температурами, которые согнали так близко частички стали, её плотностью, вязкостью… Такой кинжал вполне послужил бы ему и в Верхнем Аду. Но магистр быстро теряет силы, ведь демон покинул его. Пот выступает по всему телу, сердце бьётся тяжело и гулко. Ещё миг — и перед ним только лестница и толпа оборванцев. Магистр вздрагивает: конское ржание! Это кричит Фенрир! Всё это старик выпалил, не видя толком, кто перед ним, уткнувшись глазами в живот безжизненной фигуре префекта. Дворецкий словно боялся растерять заранее заготовленные слова.
Передние замешкались: именно в такой позе маги колдуют, положив ладони на невидимый под одеждой медальон Магистериума. Но у этого магистра рубашка была разорвана, и сияние колдовского камня злобно пробивалось сквозь обтянутые перчаточной кожей пальцы. Магистр Фабиус сжимает ослабевшими пальцами медальон. Он ищет колдовским зрением Алиссу: спаслась ли она? Ищет коня. Но сил не хватает, и он уже ничего не находит. Конечно, фурия предпочла бы женскую душу, женщины мягче. Но на безрыбье сгодился и жилистый старик. Предсмертная агония его оказалась, пожалуй, даже поинтереснее, чем у вчерашней простушки. Не поймёшь с этими людьми, как их и выбирать. Разве что — попугать сначала? Выяснить, у кого фантазия побогаче? Те должны быть и посочнее. Кажется, что Фабиус криво улыбается, на самом деле он просто пытается разъять спёкшиеся губы. Но тут магистр ухитряется разглядеть лица женщин, в панике выбегающих из дверей чёрного хода (ведь на первом этаже уже вовсю свирепствуют разбойники). И он разворачивает жеребца! Маг тоже поднимает сухие глаза к небу — но видит украшенный лепниной каменный свод над лестницей. Фабиус смотрел, не моргая. Он видел то, что пока не существовало ещё в мире людей. Но струящееся перед зрачками ужасное будущее наполняло его силой, имени которой не знал никто, даже сам Сатана. Бельмастый делает несколько шагов вверх по лестнице, бестрепетно наступая на мёртвых. (Страх — лишь одна из внутренних стихий человека, он убивает не всех. Другие же стихии нутра ещё менее разрушительны. Гнев всего лишь съедает печень. Печаль — желудок, а любовь — сердце). Губы лопаются и выпускают слова. По подбородку течёт кровь. Ещё пару часов назад разгорающийся в городе бунт казался Фабиусу затеей, не достойной его внимания. Бандиты — дело городской стражи, и не по чину члену магического совета гоняться за «барбрами», он и без того потратил много времени на городское отребье, чтобы разоблачить префекта. Тяжёлый метательный нож взрезал воздух, блеснул у виска Фабиуса, развернулся и полетел обратно в толпу, окропляя Ад брызгами агонии отторгаемой души. Бельмастый вдохновлялся безмолвием Фабиуса и врал всё громче. Сколько же их ворвалось во двор?! На лестнице закричали, внизу ухнула, сжимаясь, ткань мироздания — там кого-то пила фурия. Мёртвых много. Трое из каждых четверых, что были на лестнице, лежат искорёженными трупами. Но больше дюжины вооруженных головорезов живы. Живы и настоящие крещёные, что прятались до времени за спинами черни. Их пятеро. Они лезут поз телам мертвецов, пытаясь подняться выше. И они — не боятся. — И вся эта грязная вонючая чернь… — свёл брови инкуб. Инкуб потёр занывший лоб. Поединок воль он выиграл, но трусливая баба бежала с поля боя. Маг присматривается, щурясь. Изуродованное лицо крещёного становится всё благостнее и липче, или это рвота поднимается к горлу? — Быстрее, — Фабиус прислушался к шуму на лестнице. — Я задержу их! — А что изменится, если я надену эти тряпки? — Боюсь, терпение дерева и железа дверей уже на исходе. Если я соглашусь — что я получу взамен? Его зрение изменилось вдруг, расширилось, перестало иметь препятствием расстояния и стены, а сердце заколотилось, сжатое чьей-то невидимой рукой, и члены помертвели. Маг ощутил в себе присутствие демона, что смотрел сейчас его глазами и направлял его волю. Фабиус словно бы превратился в куклу, что показывают на ярмарках. Руки его сами творили сложные магические знаки, губы шептали слова. Он был испуган, но несравненно больше испуганы были бунтовщики. Вот два оборванца насилуют служанку, вот разбойник перерезает горло конюху, а другие уже выводят породистых лошадей, и одна из них, чёрная, как жирная сажа адских котлов, ржёт и поднимается на дыбы. В её бешеных зрачках, словно в зрачках адских тварей, мелькают отблески пламени — это разбойники подожгли сено… — Маги обманывают вас! Нет никакого Ада! Есть сонмище бездомных тварей его! Это маги подкармливают их душами уверовавших в Ад! Поверьте в Создателя, и души ваши станут бессмертными! Как птицы, устремятся они вверх! А там Всеблагой будет питать их своим светом. Вечное счастье вместо смерти ожидает вас в небе! Впрочем, Фабиус глянул на демона мельком и с облегчением отступил к дверям, приваливаясь к косяку. Маленькая птица защищает своё маленькое гнездо. Человек, чьё маленькое гнездо разрушено, защищает сам род человеческий, или он зря пришёл в этот мир. — Это почему ещё? — инкуб удивлённо воззрился на Фабиуса. — Ты что, пытаешься помешать мне, смертный? Мне? Ты… спятил от страха? Силы ему было не занимать. Сапоги с жалобным треском покинули слегка одеревеневшие ноги, явив миру толстые вязаные носки. Ахарор мёрз даже летом, что было довольно забавно для его высокого магического титула. — Я наблюдал за тобой, — Фабиус с трудом сдержал улыбку торжества. Маленького — но дающего силы рисковать дальше. — Я был так слаб и беспомощен, что имел возможность видеть то, что ты забыл от меня сокрыть. Ты спас меня от фурии и охраняешь даже от самого себя. Думаю, я нужен тебе и немало. Как только магистр Фабиус шагнул на лестницу и закрыл за собой двери, инкуб сразу же взялся за дело, ухватив Ахарора за каблуки и как следует дёрнув. Фурия тоже принюхалась и расплылась в хищной улыбке:. — У нас рассказывают такое же про слуг тьмы, — невесело улыбнулся Фабиус.
Фабиус смотрит на них и не видит, слушает, но не слышит. «Вот если бы сейчас лечь…» — Ну, не скажи, — покачал головой инкуб, похоже, прекрасно понимающий и словесную, и внутреннюю речь всех в зале. — Тени не умеют обманывать природу своих инстинктов. А… э-э… — он покосился на Фабиуса, подыскивая слово. — А эти — пытаются. И не безуспешно. Фурия прекрасно помнила, «где» она видела мародёров. На изгибе предгорной речки, не так уж и далеко от этого города. Она видела это место, если обращалась к глубине своего сознания. Но — «когда»?.. Да какая разница?! Маг ощутил: тело его перестало дрожать. Он понял, что может и должен сделать, и напрягся, сосредотачиваясь. — Зачем мне врать? — удивился маг. — Я слышал много историй про чертей, обманувших… Демон взирал сверху благолепно и радостно. Происходящее забавляло его. Он был прекрасен. Угрозы Барбра показались магистру смешными. Он легко навёл морок на бунтовщиков, осадивших дом метра Грэ. Планировал объявить о своём расследовании префекту и послать за стражей… Разбойники не хотят подниматься вслед за крещёным. Они озираются, готовясь отступить. Бандиты тоже крепки духом, но не нанимались умирать там, куда пришли грабить. — Ты во тьме своих заблуждений, маг, вот и не видишь света! — кричит бельмастый, словно он-то сумел разглядеть что-то между выщербленным голубем и обломанной оливковой ветвью. — Обрати к Нему помыслы свои. Он всеблаг. Он помилует и тебя! Даже если ты умрёшь сейчас, душа твоя не сгорит в Аду! Осатаневший конь не боится огня. Он носится по двору, как возмездие. Разбойники, горожане и нищие мечутся в пылающей темноте, и как призрак возникает в ней окровавленная конская морда! Раздался грохот и вопль, вылетевший в едином порыве из множества глоток. — Натуральный мародёр, — съязвила фурия. — Помню, и такие бродили здесь… Однако толпа на пороге дома внимала сутулому всё трепетней. Ей не нужны были доказательства, только сказки. — Нет уж, я не желаю беседовать в зале, заваленном немытыми мягкотелыми! Достаточно и этих двух! — инкуб встал. — Я выйду к ним. Туда и будешь являться потом, чтобы подышать, Алекто! — Он ведь заорал бы сейчас, — пробормотала фурия и нервно облизала губы. — Итак, они чего-то галдят там… во дворе? Эти… э-э… Слуги? Инкуб вгляделся и различил над магистром знакомую зеленоватую сеть из многих и многих слов. Демон, неявно наблюдавший за магом, расплылся в улыбке. Фурия посмотрела на него с презрительным недоумением: неужели инкуба интересуют игры с людьми? Человек — это опасное неразумное существо. Вроде теней-удавок, что резвятся себе на воле, а глядишь — и оплели клейкими нитями очередного глупца! — А вот и настоящее вино! — воскликнула она звонко. — Пахнет-то как сладко, а?! Широкая крутая лестница спускалась от обеденной залы на втором этаже прямо к входной двери на первом. Сейчас обе входные створки щетинились проломленными досками, и чернь наплывала снизу, словно грязь, вздымаемая прибоем. Примериваясь, маг пробормотал про себя пару самых сложных фраз. Борн вздохнул и шагнул сквозь дверь. Крикнул и осёкся. Но было поздно. А бельмастый всё общается с потолком: — Это не слуги, — глухо произнёс магистр Фабиус, не отрывая глаз от тела дворецкого. Оно лежало, раскинув руки, как будто в свои последние мгновенья человек пытался уплыть от смерти. — Это разбойники и крещёные. Бунтовщики. Когда я вошёл в дом, они уже стояли перед воротами. Инкуб поморщился, видя мысли фурии, и вдруг спросил в лоб: — А тебе какое дело? — беззлобно огрызнулась фурия. Демон, казалось, упивался своей властью, сжимая невидимыми руками податливые людские тела, круша и калеча их. Но и Фабиус видел его всевидящими глазами. Он то воспарял над домом префекта, то заглядывал в разные его уголки, кажется даже забавляясь мечущимися фигурками людей, льющейся кровью. Среди десятков непогребённых трупов слова проповедника звучали особенно торжественно и обнадёживающе. Пожалуй, можно было даже не хоронить убиенных, если впереди людей ожидало лёгкое и бессмертное парение. Да и зачем вообще трудиться в текущей жизни, если после смерти тебе пообещали всё? — Если ты убьёшь меня или я сам сочту нужным активировать камень, магическое сообщество тут же увидит всё, что происходит здесь. Каждый. Все маги Серединных земель разом. На это каждому магистру и дан такой камень. Если это снова война между миром людей и Ада — значит война, — тихо сказал магистр Фабиус. Борн поднял кубок, что уронила Алекто. Он давно не боялся ни серебра, ни рябины, ни эликсира из шерсти чёрной кошки, вскормленной мясом мертвецов. Всех этих мелочей, что тянутся через остатки памяти о временах, когда сущие Ада могли свободно жить на земле. А что, если человек не блефует? Что если и впрямь умрёт раньше времени, защищая свой маленький мир? Как без него проникнуть на остров? Да и сам он не бес, чтобы нарушать данное сгоряча обещание. И понимая, что демон не обязан принимать во внимание мнение человека, маг двинулся к дверям, намереваясь встать у него на пути. Губы его медленно и размеренно двигались, творя заклинание.
Глава 19. Две женщины
«Любовь, а не немецкая философия служит объяснением этого мира». Оскар Уайльд О, а вот и они: лежат возле окованного сундука с дорогой серебряной посудой. Ломали сундук? И чьи-то одеревеневшие ноги торчат из-под стола… Увидев, что маг пришёл в себя, женщина захлопала ресницами, попыталась согнуть дрожащие губы в улыбку, но не сумела. Глаза её увлажнились, и капля упала на лицо Фабиуса нежным, едва ощутимым касанием, напомнив, какие лёгкие у женщин слёзы. — Иди наверх, смертная! Напои своим вином мага, он нужен мне живым! Слишком много погибших. Верхний Ад будет удивлён наплывом невыгоревших душ. Хорошо, хоть правителя там временно нет, но умные — догадаются и поймут. И могут раньше времени донести Сатане. Он, конечно, узнает и так, но лучше бы не сейчас… Благодаря неимоверным усилиям и помощи Алиссы, Фабиус сумел-таки встать на ноги. Он покачался немного, борясь с головокружением, сделал неуверенный шаг к столу. Алисса подхватила его, не дав упасть. — ПРОЧЬ, СМЕРТНЫЕ! «Вот как? — удивился магистр. — Владелец?..» Алисса забормотала себе под нос, наверное, какое-нибудь простенькое женское заклинание. А фурия оскорблённо взвизгнула и… бросилась через стол на демона, в прыжке обращаясь из женщины в крылатую тварь. — Алекто? Гуляет внизу. Ты полагаешь, я из одной прихоти привёл сюда твою женщину? А вот коня поймать не сумел. Душа его так мала, что я побоялся её сломать… Он вернул варево на огонь и приказал: Воняющая уксусом тряпка прошлась по лбу, по щекам, противно захолодила шею. Магистру привиделось на миг, будто он мальчишка, и расшалившийся приятель запихал ему за шиворот лягушку. Но сон оборвался: затылок задрожал, поднимая новые волны боли. Тень пробежала по лицу магистра. Он смотрел на Алиссу, уверенно расставляющую посуду, которую поднимал для неё инкуб, а видел другую. С распущенными волосами и нежнейшей кожей. Ту, которую тоже обрёк на смерть. И вот теперь Алисса шла рядом с ним по лезвию ножа. Он… Он должен… — Чабрец, д-добрый господин, — выдавила она. — Ромашка и валериана. Алисса сидела на полу рядом с Фабиусом, держа на коленях его голову. Магистр пошарил здоровой рукой. Пол был тёплый, деревянный. Значит, лежал он уже не на лестнице, а внутри обеденной залы. У самых дверей, потому что рука нащупала и начало ковровой дорожки, что вела к столу. Год 1203 от заключения Договора. Демон цокнул языком: — Ну и чего вы не поделили здесь? — сердито спросил он и укоризненно посмотрел на мага. — Я знал, что бабы-дуры, но ты-то мог бы… — Похоже, она сама — никак… — пробормотал Фабиус. — Иди вниз! — глухо, но твёрдо произнёс Фабиус. — Если сумеешь — вскипяти нам вина. Ему мучительно не хватало чего-то в обширной зале. Но вспыхнула свеча на столе, озарив дальний угол, и он вспомнил, что малое время назад здесь сидела фурия. Алекто с воем плюхнулась на многострадальный стол, а Алисса, размахивая кружкой, завизжала не хуже демоницы: Но вот ты один среди адских тварей, и бунтовщики рвутся вверх по лестнице, и смертельный холод овевает твою голову так, что волосы шевелятся от страха. Фабиус поднял кубок из лужицы красного вина, поставил, отодвинул стул. Тень упала магу на лицо — демон наклонился, обдав человека жарким воздухом и довольно приятным ароматом, похожим на запах фацелий, что дарят небогатым невестам. Фурия, недолго думая, сиганула на стол и кинулась оттуда на магистра, решив, что, раз уж инкуба ей не достать, надо уничтожить сначала более слабого противника. Он открыл буфет и добыл чистые кубки, тонкой работы, серебряные, без драконов. Налил вина, сделал жест, предлагающий магистру сесть и выпить. По потёкам пота, засохшим на щеках Алиссы, магистр понял: это она перетащила его через порог, чтобы он не лежал на холодном камне. — Я прогнал чернь, — сказал он. — Ты был прав, человек, они внимали мне, как замороченные, словно бы я и есть их нелепый бог. Хотя, боюсь, я мало что ценного сумел изобрести в словах и позах. Ты должен был объяснить мне, о чём следовало говорить. Магистр только головой покачал. Он сам не понял, как сумел сотворить такое. — Забавно… — протянул демон, нисколько не задетый тем, что в нём могли предположить глупца. Она была нужна этому смешному человеку, что лежал, распростёршись, как умирающие. Мага терять было нельзя. Без него Борн вообще не понимал, что ему делать дальше. — Даже не думай об этом, — предупредил инкуб. — Женщина красива, и она меня развлекает. Тебе кажется — это смерть заглянула в лицо. Но вдруг, с холодом текущей на грудь воды, ты понимаешь, что жив. Это ли не счастье? Магистр невесело усмехнулся. До научной ли работы над заклинаниями ему было? Слова демона казались обидными, но в глазах его он заметил неподдельный интерес и кивнул, соглашаясь, что вполне можно было бы проделать такую работу. — Чабрец и вино, настоянные в серебре, — подсказал демон. — Ну и куча всего прочего. Страх, ярость… А ярость женщин — сродни таковой же кошачьей. Можно бы сесть сейчас и расписать всё произошедшее на ваши магические фразы. И выйдет новое заклинание. Вы же глупы и владеете магией, только подпирая её словесными костылями, да, человечек? — Доволен? — спросил мага инкуб. Уловил движение воздуха у лица: дышит, не поломался… Не следовало бы так рисковать им. Борн рассмеялся: нашли, у кого просить. Женщина говорила распевно, хоть голос и подрагивал. Тот охнул и упал в кресло. В правом боку горело так, словно маг хлебнул расплавленного свинца. — Я принесу, — тихо, но твёрдо сказала Алисса. Демон хмыкнул, и Алисса сжалась в комок. Только руки её продолжали крутить в ступке пестик. Алисса, к удивлению Фабиуса, сделала книксен и, захватив кружки, убежала на кухню. — Сядь, я сказал! С одной стороны опрокинутого дубового гиганта стоял магистр Фабиус. Жилы на его висках вздулись от напряжения, губы посинели. На другом конце шипела, словно гадюка, Алекто. Её личина исказилась так мерзко, что это не понравилась даже демону. — А для чего нужны? — поинтересовался демон. Алисса подхватила свободной рукой юбки, бросилась к огню. Вылила вино в глиняную кружку, поставила на угли. Начала растирать травы, уже насыпанные ею в каменную ступку. В глазах его блеснуло что-то странное, но маг не успел догадаться, что именно. Жатва… — Бери же всё, что тебе необходимо, и ступай за мной! Демон уставился в остывший очаг. «Да что же это! Да оставьте же меня в покое!» Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. — Это? — инкуб погладил шипастую голову змеи пальцем. — Это мелкая адская тварь. Но ума у неё побольше, чем иных высших. А фурию превратил ты, хотя у тебя даже в теории не хватило бы ни сил, ни умения. — Ты, верно, неплохо поёшь, красавица. А сдаётся мне, сможешь и сплясать? — Странные у вас понятия о силе. Я полагал, что фурия, как тварь… Извини, как существо глубинного Ада… Вернее… попыталась броситься. Прямо в воздухе её вдруг свернуло в клубок, развернуло, выгнуло дугой…. «Да, вот такое оно и бывает — счастье, — подумал он снова и глотнул из чашки, что Алисса держала у его губ. — Тебе велено было вскипятить вино! — нахмурился он. Женщина уловила в его голосе странные, мурлыкающие нотки. Она чуть отползла от очага и упёрлась задом в стену. Знаешь ли ты счастье, когда пьёшь жизнь полною чашей? Когда не ведаешь страха, нужды и голода? Демон движением кисти расставил вокруг стола стулья: — Вскипятить вина? — изумился демон, провожая глазами пышные юбки Алиссы. — С каждой минутой, проведённой здесь, я узнаю о Серединном мире всё больше странного. Зачем кипятить вино? Неужели вино от кипячения становится ещё более пьяным? — ЗАЧЕМ ВЫ ЗДЕСЬ? — он позабыл открыть рот, и слова прозвучали гулко и страшно. — Это ты тоже превратил кого-то? — спросил Фабиус. Демон кивнул. Он и не скрывал, что видит мысли человека. И оттолкнул от себя, а потом обессилено рухнул в кресло. — У нас женщины не носят одежды, — продолжал инкуб, бесцеремонно разглядывая Алиссу. — Я бы посмотрел, какова ты без этих тряпок. Руки Алиссы мелко затряслись. Вода выплеснулась из чашки на бороду Фабиусу. Женщина была в ужасе, сродни смертельному, магистр ощущал это очень явно. Он понял, что демон слишком близко склонился не только к нему, но и к ней. И собрал силы, рванувшись всем телом навстречу адской твари, заставляя инкуба выпрямиться и отступить. — Не смею даже питать таких незамысловатых иллюзий, — хмыкнул он. — Я видел, как ты пил из отравленного кубка. Тяжёлый длинный деревянный стол был повержен! Он лежал, задрав к потолку толстые ножки. Видимо, кульбит стол выписал славный, потому что посуда разлетелась по всей обеденной зале. Немногая фарфоровая — украсила осколками пол, серебряная — не пострадала, бокалы же раскатились, оставив винные лужи. И тело твоё немеет, и сознание меркнет, и мысли тонут в омуте посреди боли. Глаза Борна полыхнули адским пламенем, и испуганные люди бросились врассыпную. Не устоял и настырный человечек — он кубарем скатился с лестницы. — Послужи-послужи, — сказал он, промокая рукавом слезящиеся от смеха глаза. — Я ещё подумаю, что с тобой сделать. — Это ты зря, — усмехнулся демон. — Мне нравится твоя женщина. Она могла бы тебе прислуживать. Не каждая человеческая тварь способна даже стоять в моём присутствии. Инкуб поморщился, приподнялся, покосился на обмякшего в кресле магистра, сел, хлебнул из кубка, снова встал. Наконец демон решился. Он выскользнул из-за стола и отправился вниз на кухню по лестнице для слуг. — Чабрец облегчит дыхание, ромашка — снимет спазмы, валериана — успокоит нервы. Ещё нужно немного мёда и… Вспышка демонического гнева обожгла людей ядом чуждых для них эмоций. Дальнее попятились, но не ближний. Инкуб тяжело вздохнул, сосредоточился и мысленно отыскал женщину, что пытался спасти маг. Позвал её осторожно. Алисса заторможенно кивнула, продолжая сидеть. Кошка мявкнула и, не мигая, уставилась на инкуба. Демон вскинул голову, и его огненные глаза прошили магистра до самой печени. — Смилуйся, — молил он. — Посмотри мне в лицо! Я — твой слуга! Ты ли это, скажи мне? Дай знак? Нет, тот не испугался, конечно. Но был брезглив. И предпочёл с некоторого расстояния наблюдать за попытками человека подняться. От людей пахло грязью, подлостью и обманом, и он не сдержался: Читать Фабиуса, как мэтра Тибо, инкуб не рискнул. Воля мага была для него загадкой, он опасался сломать её вместе с хранилищем. Довериться этому хитрецу он тоже не смог бы. Как коварно маг убил Ахарора! Как ловко связал заклятием себя и амулет на шее! Сладить с такой изворотливой тварью будет непросто, особенно, если и не помнишь уже, когда сам разучился говорить слова, не растущие из сути вещей. Демон медленно свёл ладони, изображая аплодисменты.Демон с беспокойством посмотрел на тело магистра Фабиуса: как он? Инкубу он не поверил и намеревался найти Алиссу и убедиться в её безопасности. — А как ты читаешь их? — полюбопытствовал маг, долгие десятилетия учившийся распознавать помыслы по движениям тела,мимике, цвету лица, дрожанию рук и прочим проявлениям телесного. — Разве мёртвое — красиво?! Красная слеза покатилась по его щеке, как капля ртути, сорвалась вниз… и исчезла в пасти змеи, разве что не замурлыкавшей от удовольствия. Оставшиеся в живых мягкотелые бесстрашно глазели на инкуба. Это были те, в ком ужас не победил плоть. А вправду ли смертным грозила когда-то полная погибель от тварей, коль есть среди них и такие? Магистр Фабиус страдал. Он был счастлив. Приближаться не стал. Пока Алекто летела через стол, по пути обрастая волосами, грудями и прочими женскими прелестями, Алисса метнулась ей навстречу и выплеснула в лицо кружку горячего вина. Без мага Борн был бессилен не мощью, но отсутствием подобия. Так не достанешь желток, не убив будущего птенца. Инкуб тоже кивнул и движением ладони передвинул стол на середину зала. Борн разглядывал мешанину мёртвых человеческих тел на лестнице. Он улыбался, но внутри росло недовольство. Теперь магистр видел лицо инкуба: рот его скалился, глаза горели. Фабиус с удивлением отметил, что обитатель Ада всё ещё разодет в камзол убиенного магистра Ахарора. Видимо, демону понравилась игра в человека.
Правда, прыгнула помятая тварь совсем не так быстро, как ей хотелось бы. Неожиданное и коварное нападение демона (который всё-таки был соплеменником ей, а не человеку, мог бы и уклониться, в конце концов!), вытряхнуло из неё большую часть сил. Фурии пришлось прямо на лету терять такой удобный крылатый облик и морфировать в женщину. Ведь не становиться же тенью, в самом деле? — Смилуйся, — горячо прошептал ближний к нему человечек. — Спаси нас! Не дай Сатане забрать наши души! — Не дёргайся, смертный, я помню, что мы уговорились всего лишь остановить это стадо обеденных блюд. Алекто уже сыта. Видимо, развлекается среди трупов. Женщины любят красивое. — Ну, да, в теории она могла бы быть сильнее меня, не будь… гм… такой бабой. Эмоции, маг. Нас, как и вас, обессиливают эмоции. А может, у нас это и похуже. Ведь достаточно доли секунды, чтобы пробить защиту того, кто не уследил за собой. Так что — не трясись. Женщину твою я не трону. Хотя бы потому, что… кто ещё принесёт нам вина? А я начинаю находить в нём вкус. Садись же! И расскажи мне, наконец. Я устал ждать! — Прочь, тварь! Пошла прочь! Внешним зрением демон видел два десятка трупов на лестнице, а внутреннее, магическое, услужливо показывало ему и поверженные ворота во дворе, и картины разгрома на соседней Ярмарочной площади и у городской тюрьмы. Там жгли костры, душно пахло страхом и кровью стражников и цеховых мастеров, что пытались утихомирить толпу. Визг Алекто оповестил присутствующих о том, что гимнастика не безболезненна для неё. — Что я должен тебе рассказать? — удивился Фабиус. — Ерунда, — магистр попробовал сделать ещё один шаг и скривился от боли: «проклятая гаррота». — Толпа совершенно неспособна осмысливать быструю речь. Достаточно десятка фраз. Чем глупее — тем лучше. — Слишком слабые травы, но тебе виднее, посмотрим. Я раньше мало имел дело с людьми даже в плане гастрономии. Алекто тоненько взвыла и грудой тряпья сползла на пол. Её ткани усиленно морфировали, отыскивая безопасную форму. В конце концов у ножки стола сформировалась довольно крупная чёрная кошка. На иной облик сил у демоницы не осталось. Борн покачал головой: стоило бы сдержаться, но победили вонь и отвращение. Скверно. И маг, и инкуб, потрясённые случившимся, уставились на животное. Из рукава синего магистерского камзола, который теперь носил демон, вылезла змея с толстой хитроватой мордой и тоже вперилась сонными глазками в Алекто. — Похоже, вино таки будет! А ты не промах, маг! — Отравить меня трудно, — улыбнулся инкуб. — Иди вниз, девочка. — Быстрей же! Инкуб был силён сейчас, как никогда: боль, страх и ярость прогнали его через наковальню сил. Однако остров был закрыт для него как нечто живое и целое. И вряд ли — для мага. Ведь защиту этого острова человечек создал сам. Позже станет понятно, что за чернота там, под вязью магических линий, виноват ли в ней маг, или кто-то иной. Сначала нужно открыть дверь и войти. И узнать, что с Аро. Холодная вода омочила губы, стекла по бороде на голую грудь. И тут же запоздалая дрожь сотрясла тело Фабиуса, вызвав кашель. Он застонал — боль, словно гаррота, сжала виски. — Пьяным — это от перегонки, — выдохнул магистр, кое-как пристраивая голову на спинку кресла. — А кипятят — чтобы добавить туда пряностей и мёда. Так оно станет полезным для тела. Горячее вино вернёт мне часть сил и, возможно, понравится тебе. Инкуб нашёл глазами Алиссу, присевшую от страха на пол вместе с кувшином, что держала в руках. Фабиус дотащился до стола, опираясь на руку Алиссы. Склонился к ней, прошептав:
Провинция Ангон, город Ангистерн. Потрясённый сценой успешного нападения воробья на кошку, инкуб вытаращил глаза. А магистр, собравшись силами, дёрнул Алиссу за спину и влепил Алекто хорошенькое заклятье, отчего её земной облик подёрнулся трещинами, затрепетал… Подёрнутые пеплом угли встрепенулись и расцвели алым, а следом и огонь побежал по ним. Обширное полуподвальное помещение с огромным очагом, жаровней и двумя печами было разгромлено. Битые горшки валялись, пересыпанные дорогими пряностями, медная посуда лежала кучей, словно её хотели унести, но не успели. — Где она? — спросил маг, понимая, что инкубу не требуется особенных пояснений. Алекто отпрыгнула с шипением, но недалеко. И опять приблизилась к столу коротенькими шажками. А потом жалобно замяукала. — ПРОЧЬ! Он уверенно миновал несколько дверей, за которыми раздавались голоса, остановился у крайней справа, решительно прошёл через неё и уставился на редкий бардак, какого не увидишь обычно в кухнях приличных домов. — О, как всё запущено! — весело сказал инкуб. — Такого в ваших книжках не пишут! *** — Садись. Вина опять нет, но тебе, я вижу, лучше. — Не бойся, — усмехнулся инкуб. — Или бойся. Так забавнее. Готово твоё вино? — Это несложно, но потребует от тебя иной начинки. Хочешь, научу? Но прежде надо вытащить душу и вдохнуть в тебя средоточие огня. — А ты её пожалей, фурию! — расхохотался демон. Глаза её были глазами человека, очнувшегося от долгого сна. Он легко взял горячую кружку прямо с углей, поднёс к лицу, принюхался. — Да, — кивнул демон. — Кубок был презабавный. Владелец этого дома создал их во множестве и связал заклинанием, чтобы стали они, как один. Алисса пятилась, не сводя глаз с инкуба. Фабиус не дослушал, подался вперёд, уронив кубок. Он же отправил Алиссу вниз! Вода разодрала горло, встала комком над желудком. Фабиус с трудом сдержал тошноту. И услыхал, как инкуб застучал по полу чужими туфлями. Демон расширил ноздри, с любопытством вдыхая незнакомый запах. Магистр заставил себя поднять веки и увидел сухие пылающие ужасом глаза и белые, как облатка, губы. Это была Алисса. Конь всё-таки спас её. Как хорошо. Как больно. Алисса нервно сглотнула, набрала в грудь воздуха: И, в общем-то, понятно — почему не успели. Алекто охотилась здесь. Слугам префекта повезло — они струсили и разбежались. И фурия покушала теми из мародеров, кого застала на кухне. 6 день. — Что это у тебя? — спросил он. — Сильная женщина — большая редкость, наслаждайся маг. — А душу-то куда денешь? — рассмеялся Фабиус и скривился от боли, что затаилась было, но от тряски тут же выпустила когти.
Алекто зашипела, но ретировалась в угол, когда женщина вынула из кармана передника тряпку и принялась протирать стол. Инкуб сжалился и отшвырнул демоницу в угол. Поднял стол и поманил, чтобы поднять, кубок. Казалось бы, что в этом страшного? Но женщина ещё на кухне успела перелить зелье из глиняной посуды в серебряную, и серебро, соединившись с варёным в вине чабрецом, учинило на лице фурии такую оригинальную косметическую процедуру, что кожа полетела клочьями.
Глава 20. Пять из пяти
«Добрый поступок может оказаться дурным поступком. Кто спасает волка — убивает ягнят». Виктор Гюго, «Девяносто третий год» — Но, душа будет пожрана! Демон понимал: в самой глубине естества фурия жаждет мести. Силы рано или поздно вернутся к ней, но рискнёт ли она распорядиться ими как должно? Бабы трусливы, но нет правил без исключений… — Не можешь оспорить? — оскалился инкуб и потянулся за другим помятым пирогом, с чирками. — А префект? Ты же узнал вчера нечто странное о нём? — Не вижу тут никакой взаимности! Маг запнулся. Больно много ехидства было в глазах инкуба. Кошка оскорблённо фыркнула и мясо есть не стала. — Для этого я должен знать, что тебе от меня нужно! — Но они это делали! — Могу… Но кого ты хочешь из меня сделать? — спросил Фабиус мрачно. Пару часов назад префект мешком сидел в собственном кресле. Но потом фурия повалила стол… И где же старик? Труп магистра Ахарора слуги унесли в подвал по распоряжению Фабиуса, он хотел сам похоронить старика, но префект оставался лежать здесь… — Вот именно, — кивнул демон и сел. — А префект, между прочим, должен был следить за порядком, а не воровать вяленую рыбу. И? Мы убьём с тобой всех, подчистую? А что мы будем есть завтра? Но как можно уехать, зная, что скоро зима? Что беженцы из Дабэна уже на подходе? Что Совет в Вирне — как стая ворон ждёт смерти правителя, и всё, чего можно ждать сейчас из столицы — магической комиссии, набранной в спешке из магов средней руки? — Клянусь, что расскажу тебе, когда мы остановим твой бунт и разоблачим перед моим Адом мерзавца, что орудует в городе. Я оскорблён, человечек. Сильные адского мира не нарушают закона о Магистериум морум, а какая-то свиномордая шваль!.. Он хотел дать какое-то живое напутствие, чтобы сын не забывал, что отец помнит о нём, надеется на него. Но подходящих слов, чтобы были они не слишком мягкими, не нашёл и завершил так: «Помни же, что я вернусь не позже конца осени, и хочу увидеть, что ты здоров и выполнил всё, что я тебе наказал!» Фенрир нетерпеливо ударил копытом, и Фабиус выкрикнул: «Помни: теперь ты — хозяин замка и всех людей здесь и в долине! Будь же достоин этого!» И конь взял с места в галоп. О том ли он хотел говорить тогда? Человек схватился за грудь, нашаривая амулет. — Все соблюдают, не так ли? — фыркнул инкуб. — Тщательно ли ты соблюдал его сам? — Проблема в том, что в этом мире вообще нежелательно кого-либо спасать. Обычно спасённый полагает, что спаситель своим непрошеным добром отвратительно наплевал ему прямо в душу. Он доел обесчещенный пирог и сидел вразвалку, лаская длинными чуткими пальцами серебряный кубок. Сущий был мучительно похож на человека, если не замечать алых, искрящихся капель зрачков, краснота которых то и дело заливала и радужку. Фабиус понял, что демон в запале полемики апеллирует к нему, как к сородичу, тоже питающемуся душами людей, и в ужасе закрыл лицо руками. — А что, есть и такая книга? — удивился инкуб.Он тоже мог бы прочесть всё это по лицу сына, если бы любовь не застилала его взор плотной пеленой. И потребовалась смерть, чтобы пелена спала с ещё живых в памяти черт… Но кто такой этот пришелец из Ада, чтобы маг исповедовался ему?! Да хоть бы и самому Сатане! — А ты как полагал? Ведь были когда-то времена, когда между людьми и Сатаной заключали Договор. Не дураки же сочиняли эти бумаги. Договор даёт возможность выживать и вам, и нам. Значит, паритет тогда найти удалось. Хоть люди и «не способны думать» по твоим демоническим меркам. А по мне — так ты подменяешь мыслительный процесс поиском личной выгоды! Может, потому здешний префект и зазвал в Ангистерн фурию? Королева бы из неё вышла вполне «человеческая»: дай одно, удави другого, а в целом — делай, что хочешь… — Разве ты не можешь? — удивился демон. — Не я научил тебя этому, — пожал плечами инкуб. — Раз ты умеешь — ты уже есть то самое чудовище, каким пугаешь себя сейчас. Стоит ли бояться того, что свершилось? — Ну, да, — задумчиво кивнул инкуб, играя кубком. — Полагаю, что было так: Селек Грэ взалкал достатка и продался чертёнку. А уж тот сделал из него двоих — префекта, чья карьера обеспечивала им полную безнаказанность, и бандита — в теле которого чёрт и обитал вдали от ритуалов церкви. — Мэтр Грэ? — Воровство и обман не считаются у людей!.. — магистр едва не подавился остатками пирога. — Тогда он посчитает, что ему ещё куда-нибудь наплевали, — осклабился демон. «…И пятое…», — сказал он тогда и запнулся. — Это были бунтовщики! Они ворвались в дом префекта, чтобы… Чтобы… — Да ну тебя, человек, — рассмеялся инкуб. — Как это чёрт или бес сумел бы призвать фурию? Кто она им? Служанка? Маг поморщился, но выдавил, понимая, что демон общается, как умеет: — Что же творится под лунами… — пробормотал он. — Адские твари живут в Ангистерне как люди, надевают префектов на руку, как перчатку. Неужто и фурию он позвал себе в развлечение? — Долгие годы занятий кое-чему научили меня. Но это — слишком сложно для черни. — Что бы «что»? — переспросил тот. — Отбрось пафос, маг. Что именно хотели сделать бунтовщики? Разве они шли сюда разорять дом или насиловать служанок? — Куклой?.. Демон налил вина и бросил кусок буженины кошке. — Понимаю твои сомнения, — кивнул инкуб. — Узнай же, что мне непросто разобраться, как ты устроен: где для тебя важное, а где нет. Я готов считать, что мы заключили временное соглашение, и ты сам расскажешь мне о том, что сумел узнать по нашему общему делу. Я пообещал тебе защитить город, так говори же? Или перестань дёргать мысли, и я сам пошарю у тебя в голове!
Кошка при этих словах подскочила и выгнула спину. Демон ногой, но аккуратно, заправил её под стул. Маг переводил взгляд с кубка на глиняную сковороду с пирогом, со стола — на кошку. Он старался не думать о том, как сильно не желает обсуждать с инкубом свои семейные проблемы. И всё же лицо Дамиена, его блестящие, возбуждённые глаза, его русые волосы, раздуваемые утренним ветром, он видел сейчас словно бы наяву. — А почему бы и нет? — фыркнул демон. — Нашёл здесь тёпленькое местечко и жирует, как не лопается. В Аду, понимаешь ли, не мёд. Фабиус уткнулся глазами в столешницу. Ровную и плоскую. Многократно скоблёную трудолюбивыми руками служанок. — Неужели? — засмеялся инкуб. — Да нет ничего проще, чем предложить своё тело любопытному чёрту или бесу из первого адского круга! — Не бойся, маг. Никто пока не собирается нападать на нас. Наши враги трусят или их мало, что, в общем-то, одно и то же, — сказал демон, вытирая алую влагу, так легко выступавшую в уголках его глаз. Пальцами — рукав бы воспламенился. — Уже напали бы, если бы могли — продолжил он, усадив на руку существо, похожее на змею. И мелкая тварь тут же начала облизывать его ладони. — Но я полагаю, что адская кровь течёт лишь у одного из этой банды. И показавшись мне, он потеряет больше, чем приобретёт. Ведь пока я не знаю, кто он, он не знает — как много я о нём знаю. — Да, я видел отпечаток детской ладошки Селека Грэ в церкви, — кивнул маг. — Неужели так же устроен мир адский? — удивился Фабиус, не замечая, чем занят инкуб. — Ведь у его созданий нет души? Чем же тогда будет оскорблён спасенный, если в душу-то ему наплевать не смогли? — Что?! — вскинулся магистр Фабиус. На столе уже было, чего поесть. Алисса собрала слуг, навела порядок на кухне, и оттуда поднялся на трясущихся ногах паренёк с блюдом холодного мяса, репы и гороха. Уцелели и запечённые пироги: из тех, что не разбились во время кульбитов стола. — Ну так заставь чинить деревяшки того, кто утром придёт сюда первым! Я могу создать иллюзию целого, но простоит она недолго. Проще поработить сознание людей, и пусть они чинят. — Ты полагал, что воля его захвачена? — спросил он. — А тело погибло от страха разоблачения? «Чего же он хочет? — размышлял Фабиус. — Что им движет, ведь не праздное же любопытство? Или он ищет слабые места, чтобы манипулировать мною, подчинять?» Сколько они будут ехать? Неделю? Две? Через неделю бунтовщики Барбра вырежут всех, кто заседает в ратуше, разграбят городские склады. Кровь будет бежать по канавам, как бегут сейчас нечистоты! Пирог повалялся под столом, но не особенно пострадал: крышка здорово припеклась к глиняной сковороде и не дала растерять начинку. Демон потёр виски: он чётко видел паутину проклятий, простёршуюся над Ангистерном сквозь время, историю неповиновения города, скреплённую на крови… Демон хмыкнул. — Я убивал разбойников! Фабиус прошёлся вокруг стола, успокаиваясь. Подошёл к окну, отогнул штору. — Я не всесилен настолько, чтобы сращивать мёртвое. — С рассветом у нас добавится забот, — продолжал магистр. — Слуги собрали убитых и сложили их во дворе, раненые разбежались. Но утром тела увидят горожане. Не стоит давать им лишний повод подложить вчерашнее. Я знаю людей — гора трупов отнюдь не успокоит их. — Но ведь он всё-таки вызвал из Преисподней Алекто? Возможно, с чьей-то помощью… Но почему именно её? Ему бы вызвать такого же заштатного беса, равного себе по силе. Вместе они смогли бы наворотить дел. Фабиус резко поднялся, прошёлся вдоль стола, замер: он не мог выйти вон и нарушить хрупкое равновесие, установившееся в доме. — Твой сын, — размеренно и негромко пояснил инкуб. — Он не видел, что ты испытываешь страдание, расставаясь с ним. Более того… — Значит, первым делом надо починить ворота, — пожал плечами демон. — А потом видно будет. Алекто — и та перестала его бояться, подсела к самым ногам и жевала тихонько буженину, брошенную им на пол. Фабиус поднял голову: — А установили разор и насилие! — После? — демон почесал щёку. — Думаю, что прибрав город под себя, чертёнок захотел ещё больше власти. Ну, так уж мы устроены. Корыстолюбие и властолюбие считаются у нас добрыми привычками, как у вас воровство и обман. — Он ждал, когда ты уедешь, — сказал демон. — Я бы даже предположил, что он мечтал об этом. — Он не видел. Вот он вспылит и уйдет? И что? — Ты ошибся. Старик был несъедобной куклой. А небольшая внутренняя плоть его — развеялась. Инкуб оглянулся: человечек дремал над своим вином. Инкуб кивнул, прочтя его мысли. Но причём тут его жена и сын? Какое дело до них демону? Магистр сам выяснит судьбу Дамиена и отомстит, если виновные существуют, а смерть не придёт раньше. Но это — потом, после. — Именно! Он с видимым удовольствием отхлебнул сладкое вино. — Но шли-то они сюда, чтобы установить справедливость так, как они её понимают! Фабиус вскочил и бросился к куче тряпья у противоположного конца стола. Это была одежда префекта, но где же тело? — Даже по линиям судьбы — это была ладонь иного, чем префект, человека. Я подозревал, что передо мною — переодетый мошенник. Что бандит Барбр как-то засунул своего дружка в префектуру, убив настоящего Селека Грэ… Но демоническая тварь вместо префекта — это выше моего понимания! Договор с Адом, его же… Страшное предчувствие сжало сердце магистра Фабиуса. Демон расхохотался. Инкуб, окунувшись в воспоминаниях магистра, долго молчал. А потом ловко перекинул ногу на ногу и, оправив манжет движением изящным и словно бы привычным, подвёл итог: Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. А отчего набросилась на этого Фабиуса? Чем он успел вдруг насолить ей? Провинция Ангон, город Ангистерн.
Демон согласился помочь. Они ещё не расторгли свой слабый союз. Им нужно работать вместе, каким бы трудным это ни казалось. Эту информацию он совсем и не сбирался скрывать, и был удивлён деликатностью демона. Только что полезом лез к нему в память, выпытывая подробности о жене и сыне, и тут вдруг — …? — Возможно и так. Но не наверняка. Скажи, ты же видел его? Неужели ничего не заметил особенного? — Значит, ошибка? Сбой? Неудачное заклинание? Какой-нибудь молодой неумелый, но одарённый маг? Но тогда нужно спасать его! — Фабиус приподнялся, но не встал, а потянулся за вином. Совершать подвиги всё-таки легче на сытый желудок. И почему Аро… (если это был он?) вызвал именно фурию? Что ему в ней? Ни особенного ума, ни владения собой… К тому же — баба. Рассвет близок. Префект мёртв в той фальшивой личине, что играла роль правителя города. И бельмастый дал явно понять Фабиусу: не крещёные, так бандиты возьмут утром власть в Ангистерне. Магистр налил себе вина. Лучшего из тех, что нашлись в погребе. О вине тоже позаботилась Алисса. Он взялся за него основательно, откусив вместе с глиняной сковородой. А после задумчиво уставился на то, что открылось внутри. — Но маги не пошли у него в поводу или оказались слабы! — воскликнул Фабиус. Картина прощания встала перед его глазами почти против воли, и он как-то не сообразил сразу, что его воспоминания наблюдает и демон! Фабиус едва стерпел этот антилюдской пассаж. — Вот-вот покажется солнце, — произнёс Фабиус. — Надеюсь, ты не боишься рассвета? Магистр потёр пальцами виски и покачал головой. Фабиус смахнул со лба прилипшую прядь волос: — Только то, что противен он был за двоих. — Я полагаю, таков и был заказ. Бунт начался ночью, и нужно продержаться, пока этот, новый день, — закатом не отгорит в небесной крови. Он не хотел больше спорить. Он не был демоном, не жил вечно, и цели имел короткие. Вот сегодня — всего лишь… Что? Чего он хотел? Убив одних, защитить этим других? — Ты успел учинить над каждым какой-то суд, согласно вашим примитивным людским законам? — Демон сделал глубокий вдох, дабы умерить гнев и не покалечить мага своим разгорающимся дыханием. — Ты точно знаешь, смертный, какие внешние признаки определяют в человеке принадлежность к «разбойникам»? И знаешь, что все «разбойники» обязательно должны умереть? Он мог бы послать ворона Грабусу, умыть руки и ехать восвояси. Префект разоблачён, миссия выполнена. Пусть столичные магистры разбираются, как вышло, что Ангистерном правил бандит. — Это допрос? — спросил он, поднимая глаза. Или это всё же не он, а проблема в древней крови, на которой стоит этот город? Люди убили здесь магов, уполномоченных подписать Договор с Сатаной. Не покорились ни его власти, ни власти своих же магистров. Нарушили адский и человеческий закон. Может, двенадцать столетий назад фурия охотилась здесь? Связана с этими местами пролитым здесь средоточием? Может, шла она сюда для мести, а у моста оказалась случайно? Но — кому она будет мстить? — Сегодня ночью ты убивал многих людей! — рявкнул он. — Давай вернёмся к нашим бандитам? — оборвал он философствования инкуба. — Значит, Селек Грэ, будучи молод и гол, как сокол, призвал демона, чтобы устроить свою судьбу? Когда? Но Аро? Зачем? Ошибся или был обманут? 6 день. И Ад, и маги — были здесь в некотором смутном праве снова нарушить закон, ибо один раз он уже был нарушен. И вряд ли сам Сатана рискнёт вмешаться, пока бунт остаётся в границах мятежного города. Значит — вчера было только начало, а им с магом нужно готовиться к худшему. Маг пожал плечами, оправил, как смог, разорванную рубаху, примерился к тому, что стояло на столе, выбрал пирог с говядиной. Магистр вздрогнул, и тени души его сомкнулись. Пустой кубок отлетел в сторону, хоть его и не коснулась рука магистра, сорвавшаяся в ударе. Столешница отозвалась глухо и жалобно. Демон расплылся в улыбке. Бабы в Аду — вещь редкая, ибо редка глупая сила. Не дозревают демоницы до «баб», ухитряясь спалить вечный огонь сущих за пару тысячелетий. — Знай я раньше, что у вас есть такое вот… — инкуб приподнял бокал. — Я бы давно занялся вашим миром плотнее! Фабиус кивнул. Год 1203 от заключения Договора. Магистр Фабиус уставился в глаза демону, и перед ним, как наяву, встала сцена прощания с сыном. Потрескивал разожжённый слугами камин, прогоревшие почти под корень свечи фыркали, захлёбываясь плохо стекающим воском. Было душно, благостно и странно. И мир замер на миг перед рассветом, чтобы насладиться этой небывалой картиной — маг и демон за одним столом, друг против друга, горячее вино и фальшивая кошка. — А зачем она нужна? Часто ли вы используете эту душу? Вам нужны крепость тела, защита и достаток, как и всем прочим. И вот, признай, — инкуб допил вино и заставил пустой кубок повиснуть в воздухе. — В Аду это — самый мелкий и слабый бес, а здесь, у вас — он велик и многосилен. Впрочем, мэтр Грэ нашёл для себя уж больно никчемного. Фабиус снова качнул головой, и демон встал, в раздражении. — А что случилось с матерью Дамиена? — спросил демон. Двенадцать столетий назад беззаконие правило в Ангистерне сутки. Вряд ли сейчас ляжет иначе. — Хорошо, — кивнул инкуб. — Тогда говори, что предлагаешь ты? Фурии — исключение. Как-то уцелели, вызрели, перезрели. И Алекто — ещё получше прочих своих товарок. Сила есть, ума не надо. Не матриарх — бестия. Он отхлебнул, вспомнил про труп мэтра Грэ. Обернулся — где же он? Демон отрицательно покачал головой.
— Так и сказал бы сразу: думать я не способен, но и ворота починить не могу. Это же насилие над людьми. — Его могли там изобличить по какой-нибудь нелепой случайности. Церковь обладает некоторым собственным гм… зрением. К магу внезапно вернулись и аппетит, и жажда бытия. Планы его всё ширились. Теперь ему мало было защитить город. Хотелось ещё поймать и адского префекта. И наказать. — Соблазнён был или чёрт, или бес, но не демон. И скоро ему стало не хватать власти префекта маленького городка. Сам он боялся вызвать себе подмогу. Светиться с этой затеей в Аду было бы нежелательно. А призвать? Как он смог бы призвать тех, над кем не властен? Потому, зная, что маги способны похищать иногда даже весьма сильных демонов, он собрал всех окрестных магистров… Но… — инкуб пошевелил пальцами, не находя слов. Небо уже посерело слегка. Город выглядел сонным, наверное, горожане смотрели последние, самые быстрые сны. Фабиус задумчиво покачал головой. Прав был демон или нет, обобщая так широко? Попадалась ли ему, человеку и магу, настоящая благодарность за спасение? Вот спас он когда-то Ахарора, а чем отплатил ему тот? Заманил в ловушку? Выходит, не благодарность жила в нём? Старый маг сумел вспомнить, что была в чужом сердце хоженая тропа… Но потом? Обвинил Фабиуса, что тропа эта поросла полынью? — Вот как? — удивился Фабиус. — Но что было после? — Тогда найди мне среди людей единого честного и не лгуна? — парировал инкуб. — Мало ли, что говорите вы на словах. Посмотри: чем знатнее человек и богаче — тем больше он вор и мошенник. А значит — это и есть настоящие доблести вашего рода. И нечего их стесняться. Вот так же мы — корыстолюбивы и любим власть. Хотя Сатана, порой, и журит самых рьяных. — Так значит, мэтр Грэ был куклой, ведомой его двойником, бандитом, по прозвищу Клёпка Барбр? А сам бандит — адская тварь! Это невероятно!.. — бормотал он с набитым ртом. — Но разве это возможно для демонической твари — безвылазно жить на земле? — прошептал Фабиус, сжимая на груди камень. — Ну, да, да… Сейчас ты скажешь: «Цель оправдывает средства». Я читал «Полемику с демонами» Гремена Скорочадского. — Довольно давно, ибо сетью его опутан весь город, я чую это. Но нет, не демона он призвал, — инкуб поморщился. — Не путай в эту игру сильных… — он покосился на кошку и пояснил. — Фурия, между нами, — та ещё дура! Магистр пожал плечами: Магистр вернулся к столу, сел. Инкуб с интересом следил за ним. Маг кивнул и налил вина, а демон стал разглядывать кошку: вот где был кладезь тайн, но как добраться до них? Мысли фурии в кошачьем облике стали бессвязными и нелепыми: голод, страх, месть, тревожащий шорох под половицами… Приложило бедняжку отменно. — Это — взаимно полезный интерес, — пояснил демон. — Ему вредны ритуалы церкви Отца Нашего, Сатаны?
Глава 21. Зеркало, которое врёт
«Ложь, подобно маслу, скользит по поверхности истины». Генрик Сенкевич — Тут дело в противостоянии сил и воль, — кивнул инкуб. — А Пакрополюс… Он, конечно, опытен, но не так уж силён. Со мной ему не сладить, по крайней мере, в одиночку. Но и обмануть я его не могу. Только теперь Фабиус осознал в полной мере, что за дивное чувство дала ему прошлая страшная ночь. Он упивался тогда собственным ужасом. Он поднялся над ним и ощутил себя больше Вселенной. Он слишком давно вёл размеренную жизнь и позабыл, как кровь закипает в жилах и ударяет в мозг, разом расширяя сознание от жизни до смерти. — Так это ты похитил Алекто? — удивился Пакрополюс. — Ну и где же ты её прячешь? — Должен… — выдохнул инкуб. — Целую неделю? — переспросил Пакрополюс. Он не удержался, поднял голос. И понял, что больше ничего и не требуется, как не зададут уже и вопросов. И даже к стражникам сейчас перейдёт от него часть силы, что позволит им распоряжаться от его имени. Демон вздохнул и посмотрел на Алекто, свернувшуюся в уютный клубок у него в ногах. И тут же она потянулась, выбралась из-под стола. А потом замяукала перед дверью, просясь на улицу, словно обычная кошка. — Идут, — выдавил он. — Вели пускать. И пусть пришедшие из Дабэна встанут лагерем на Кровавой площади у церкви. Тех же, кто откажется, пусть доставят сюда. Так магистр надеялся не пропустить в город вместе с беженцами новых крещёных. Своих хватало. Тут и церковь не грех было представить пугалом. Фабиус поднял бровь. Демон почему-то никак не хотел искать того, кто ВЫЗВАЛ Алекто. Маг решил запомнить эту деталь, но пока не настаивать. Стражник поклонился весьма изящно, но акцент у него был здешний, провинциальный. — Что случилось? — спросил магистр Фабиус негромко, но так, что шумные посланцы сбились в испуганную кучу. Он повис, не в силах понять, где верх, а где низ, и как подчинить себе внезапно расширившиеся чувства. Дар всевидения и всеслышания, подсунутый ему демоном, застал магистра врасплох. — Какие гарантии? Куда ты лезешь, смертный?! Где твои маги? — пискляво взревел демон. Фабиус подумал: а поднят ли по тревоге городской гарнизон? Его мысленный взор прошёлся по соседним улицам, отыскал казармы, потом кашевара на Железной площади у сборного пункта, куда уже тянулись нехотя или бодро уволенные и временно отпущенные.— Это у вас называется — склониться? — удивился Пакрополюс. — Кто ты?! — спросил он громко. — Что тебе здесь надо?! Ему не нравилась та свобода, с которой демон давал ему свою власть над людьми. Фабиус не успевал и уловить, как и когда тот входил внутрь него и покидал своё пристанище. — Я податель адского Гласа! — пискнул демон. Сын умер. Демон растерянно посмотрел сначала на кошку, потом на Фабиуса. Фабиус, не убирая здоровой ладони с магистерского амулета, шагнул к артефакту, всё ещё слегка волнующемуся всей поверхностью. Фабиус нахмурился ещё больше, но промолчал. Подозрения его упрочились. — Ах ты, кошачья немочь! — разозлился Фабиус. — Сбежать решила? А ну, марш под стол! Иначе посажу тебя в сапог и выдам бесам! — А тебя, такого же демона, он поработить не может, но и вы не в силах обмануть друг друга? — уточнил для верности Фабиус. Наконец ему удалось добиться созерцания полной пустоты и овладеть своими чувствами. — Ты же слышал — в Аду беспорядки. Алекто считают похищенной. Скоро и вы услышите Глас. И лучше бы тебе к этому моменту поймать беса, что сидел в префекте. Я сейчас заинтересован в том, чтобы беспорядков ни в Аду, ни на земле — не было. Наши цели временно совпали, маг. Стражников было четверо. Усиленный патруль. — Но объясни мне, почему я должен помогать тем, кто был недружественен ко мне все эти годы? — выдавил наконец инкуб. — Вроде того, — кивнул маг. — Чего тебе надо, бес? — Что такое эти стихи? Так пела мама шестнадцать десятков лет назад. Уже и слова изменили с тех пор свой строй, кажутся неуместными и больными, и многие буквы рисуют теперь иначе, чем в книгах, по которым он учился. Да и нет больше тех детских книг. Рассыпались от ветхости. — Я бы начал с неё, — Фабиус задумчиво кивнул на кошку. — Она была кем-то вызвана. Хорошо бы узнать, кем? Фабиус потёр лоб. Маг шагнул, протянул руку, и тут же ближняя к нему штора вздулась, лопнула пополам, и в ней открылось странного вида зеркало без рамы — гладкое и текучее, словно вода. Похожее, пожалуй, и на огромный глаз без зрачка. — Мы, люди, слабы и хрупки. И безмерно уязвимы. Дай мне неделю, и тогда перед тобою предстанет более-менее полный магический Совет. Власть наша устроена сложно. У нас имеется для тебя многочисленный совет магов, в который вхожу и я, совет магистров, приближенных к правителю, и Совет Магистериума. Я полагаю, нужно собрать здесь всех. А ведь надо ещё привести в порядок залы Ратуши, разместить их, накормить. Это будет непросто. — Я не бес! — оскорбился демон жалобно. И взвыл, сопя от натуги говорить толще. — Я демон Пакрополюс и обращаюсь к тебе именем самого Сатаны! Он желает видеть здесь Совет людских Магистров! Маги должны ответить за нарушение Закона, что свершилось на Серединной Земле! Волею людей похищена Дева Алекто! — Я понимаю. Но мы можем выиграть лишь сообща. Против нас будет и Совет ваших магов, и весь Ад. Фабиус ждал. — Ты сделал это так, что в тебе не мелькнуло и тени лжи, — потряс головой инкуб. — Он читал тебя, как книгу, и не усомнился ни в чём! Ты — мастер, гений! Если все люди таковы… Сатана — отец лжи, но я понимаю, где он всего этого нахватался! — Наш спор — не твоего ума дело! Где твои маги, смертный?! Я велел тебе собрать магов! — Но как мы её спросим? — удивился он. Маг снял с шеи амулет и положил на него ладонь, намереваясь обратиться к Совету Магистериума. Ему было немного жаль, ведь такой сложный и экстренный контакт уничтожит камень… — Наверное, — не стал спорить Фабиус. — И всё-таки — зачем я тебе? Инкуб чуть склонил голову в бок, и магистру захотелось сунуть ему с ладони горбушку, как Фенриру. — А я-то тут причём? Тебя проклял Сатана, ему и плати добром, — хмыкнул Пакрополюс. — Я не могу пообещать, что тебе позволено будет вернуться хотя бы в Первый адский круг. Но могу походатайствовать за тебя. Скажи мне, раз уж ты здесь — открыл ли ты уже, кто похититель Алекто? Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Лепестки её, как перья белой цапли. Маг тяжело вздохнул и ощутил, как усталость горбит плечи и спину. Он сердился на мальчишку, думал, что ребёнок отрывает его от важных дел. Но это он сам в помутнении рассудка пытался оборвать самого себя, отдалившись от единственного дорогого ему человека. — Хорошо, — торжественно мяукнул он. — Но помни! Ровно через неделю на этом же месте! И пусть устрашатся маги, ибо здесь произойдёт суд над людьми-отступниками, если они не предоставят виновного! — А тот, кто вызвал Алекто, может его найти? Инкуб налил себе ещё кубок, до самого верха, так, что вино выпукло поднялось над серебряным ободом. Выпил, не пролив ни капли. Фабиус смеялся одними губами. Потрясённая кошка совсем по-человечьи захлопала глазами и жалобно замяукала.
Пакрополюс уставился в горящие глаза инкуба и словно бы давил на него в невидимой дуэли взглядов и воль. Глаза старого демона покраснели, дыхание стало вырываться с шипением. Инкуб же почти задыхался — земной воздух был слишком холоден для него.
— Кто ты? — нахмурился Фабиус. — И почему я, действительный магистр, Фабиус Ренгский, должен склоняться пред тобой? Вперёд вытолкали гонца: — Много их? — спросил он ещё тише, понимая, что флёр демонического сознания витает над ним и пугает людей. Фабиус вздрогнул, очнувшись от дрёмы, встал, посмотрел в окно, и глаза его закололо от усталости. Инкуб кивнул. Он обвёл глазами стол и заметил серебряное блюдо. Серебро — неплохая подмога в поимке магической твари, особенно, если нужно всего лишь оглушить… Инкуб явно не хотел показываться этому «гласу», и вдруг… Чего же он добивается? Не желает видеть в Ангистерне Совет магистров? Отцвела к морозу вишня. Полетели Кошка, услышав, что её собираются подвернуть поджариванию на костре, вздыбила шерсть и сердито зашипела. Фабиус встрепенулся, возвращаясь в себя. Фабиус пожал плечами: — В твоих же интересах найти мерзавца побыстрее! — подтвердил демон, глядя на кошку. — Конечно, я могу с помощью магического зрения обыскивать в городе дом за домом. Но метод это долгий, а ты можешь успеть так свыкнуться с кошачьей личиной, что уже никто не сумеет превратить тебя обратно! — А-а, проклятый Борн, — пробормотал седой демон, заметив инкуба. — Ну ты и вырядился! Чистое чучело! А мы — так просто с ног сбились, разыскивая тебя! — Ну… — растерялся Фабиус, уж слишком бурно реагировал инкуб на обыкновенную гм… военную хитрость. — У нас же есть ещё целая неделя? Я не то, что бы соврал… Я… э-э… — Я не понимаю тебя, инкуб. Что тебя удивляет? Что я прибегнул ко лжи в разговоре с демоном? Но что в этом… гм… странного? Мы, люди, полагаем, что ложь в разговоре с более сильным противником — необходимое зло. К тому же она есть суть демонического существования, и обмануть демона — благо для человека. Ну, да, я соврал твоему… гм… Гласу, но какое особенное значение это имеет? Фабиус прошёл через обеденную залу и открыл двери на лестницу, что прошлой ночью была завалена телами бунтовщиков. Губы его скривились, задёргались, удерживая рвущиеся слова, но он молчал. — Вряд ли! — отрезал демон. Пакрополюс внимательно вгляделся в инкуба и хмыкнул примирительно: Это был злокозненный демон Пакрополюс, которому всё-таки удалось починить магическое зеркало. Отмытые мраморные ступени сбегали к порогу тусклой серой лентой. Там мажордом махал руками перед лицами стражников. Надувал торжественные красные щёки, такие неубедительные в апофеозе суточной щетины. Пакрополюс был явно растерян, но решил сохранить хотя бы хорошую мину. — Что? — Ты понимаешь что-нибудь? — нахмурился Фабиус. Магистр ощутил опьяняющий страх: грудь его вздымалась, кровь бежала всё быстрей. Он снова стал щитом на пути страшных событий, рвущихся в людской мир. — Я пытался, — инкуб сцепил пальцы, вспоминая свои воистину демонические усилия. — Но Пакрополюс читал это во мне. Он видел меня до самого дна, также как и я видел его. Стражник, спешивший к префекту с известием, заметил мага и замолчал. Потом замолчали и остальные. Фабиус слегка поклонился, но смотрел надменно. — И пошли людей починить ворота! Демон не хотел говорить о маге, вызвавшем Алекто. Или это не маг, а ещё один, загулявшийся по земле демон? Да сколько их тут вообще?! — Даже если совпали цели Ада и людей — ты-то тут причём? — пожал плечами Фабиус. — Я слышал, ты был проклят и посажен вашим Правителем в тюрьму? Думаю, дела Ада сейчас уже не так важны для тебя? И заснили все весенние надежды, — Нет уж, уволь! — поморщился инкуб и подался вперёд, словно бы защищая фурию. — Я не кошкомучитель! — У нас есть бандит и кошка. Почему ты выбираешь кошку? Фабиус вспомнил мать. Как гладила она его, шестилетнего, по голове и пела…Что же она пела тогда? Так невыносимо давно? Он — человек, у которого не осталось ничего из далёкого прошлого. Он сам — это прошлое. Эхо ушедшего времени. И голос мамы связывает его через время с самим собой. — Меня интересуют гарантии того, что ты похлопочешь перед Сатаной, если инкуб поможет тебе, — усмехнулся Фабиус. — Обманешь своего, тогда и мне не о чем с тобой торговаться. А ведь дело о поиске похитителя свалили на твои плечи, не так ли?
— А где гарантии?! — громко спросил Фабиус. — Где гарантии, что ты не обманешь, бес?! — Поторопитесь же! — бросил он стражникам и поднялся в залу. — Ну, например, так, как это делает инквизиция. Подвесим над костром и будем задавать вопросы. Думаю, даже если тебе будет не по силам проникнуть в её мысли, она сумеет подавать знаки, вроде «да» или «нет». Пусть жмурится или прижимает уши? Мол, я помог решить текущие людские проблемы, давай займёмся расследованием? Но и магистру уже нечего больше терять. Нет в нём ничего, кроме текущей жизни, а значит, и демон ничего не сможет отнять у него свыше имеемого. Фабиусу не нужно бояться смерти души — странно то, что она вообще уцелела до этих пор во тьме заблуждений. Едва Фабиус вспомнил о налогах, как взор его заметался по чьим-то кладовым и погребам, показывая места, где рачительные хозяева закапывали в горшках дигли и глеи, чтобы скрыть достаток и меньше платить в городскую казну. Фабиус отметил, как тёмная радужка глаз демона начала увеличиваться, поглощая алую блёстку зрачка. Инкуб явно что-то испытывал. Судя по тому, что глаза его затухали, наверное, совсем не восторг по поводу неожиданной встречи? Тем более, поначалу он хотел уклониться от неё, спрятаться за шторой… Город не мог кормить большую стражу, лишь в трудные времена собирали всех, приписанных к гарнизону. Это лишало его части боеспособности, но экономило налоги. — Но в ней нет никакой угрозы! И вдруг в ушах у него зазвучало явственно, из самых глубин памяти: Фабиус отшатнулся и схватился за амулет: он никогда не видел такого «чуда»! — Хорошо, — кивнул он. — Пусть тогда кошка поможет нам найти Барбра! Я видел его в трактире возле бойни. Не факт, что он сейчас там. Где он, Алекто? У тебя должна быть с ним какая-то связь, коль уж ты знаешь его? — Ладно, ладно, я пошутил. Но ты и меня пойми — положение в Аду таково, что я готов сейчас подозревать любого. Правитель мёртв, повара не желают топить кухонные котлы, стража разбегается… Ты — демон, ты должен помочь отыскать Алекто и наказать преступника! Маг мысленно закрылглаза, зажал уши, пытаясь вернуться в самого себя. Только пустота. Тёплая. Спасительная. Только он сам, запертый в ней от мира… Фабиус прошёлся вдоль стола, уселся напротив. Не хватало им ещё начать говорить о поэзии. — Ты не вызывал магического совета! — продолжал он всё с тем же восторгом, смешанным с болью. — Заклинание не было произнесено, я видел! Но ты соврал! Соврал Пакрополюсу так ясно и уверенно, что у него даже не возникло сомнений! Магистр снова вспомнил песню, что плескалась в памяти на самой глубине, и словно бы ощутил спиной опору. Фабиус испытующе посмотрел на инкуба. — Вижу образы, что видела она и желает показать мне. С «Барбром» они встречались в трактире, — перевёл демон. — Но бес не глуп, и в трактире мы его уже не найдём. — Так мы и не будем, — Фабиус потянулся за блюдом. Демон, казалось, растерялся. Алекто в облике кошки мирно дремала под столом. — Это была метафора! Маг хмыкнул. Пожалуй, он тоже был весьма заинтересован в распутывании этого хитрого клубка с фурией и личинами мэтра Грэ. Чёртом стал префект или бесом — его нужно было поймать. Но как? — Потому что она сидит ближе! Выражение лица демона было странным. Непонятно было, чем он горит — радостью или отчаянием? — Подожди, подожди же… — пробормотал Фабиус. — То есть демоны… И ты… Ты не умеешь… врать? Ты не мог соврать ему, что будешь помогать, но не знаешь, где Алекто? — теперь уже маг выглядел потрясённым. — Я? Ты что, болен? — оскорбился инкуб. — Когда пропала Алекто, я сидел в подземелье милостью самого правителя Первого круга Ада. Холодно. И даже слегка сыро — представляешь мои мучения? — Я чего-то не понимаю в твоей игре, — пользуясь его замешательством, Фабиус решил изобразить умеренную откровенность. — Я вижу, что ты не хочешь, дабы этот… гм… Пакрополюс узнал, где скрываются Алекто и её похититель? Фабиус, не желая возвышать голос, направился вниз, вспоминая, кто стоял на каждой из каменных ступеней. Вот тут был худой и измождённый служитель несуществующего бога, вот здесь — бандит… Демон в зеркале хлопал лишёнными ресниц веками. Не менее удивлённым выглядел и инкуб. Глаза его обрели, впрочем, привычный Фабиусу цвет, но вот лицо было полно недоумения и, кажется, даже… благоговейного страха. Маг сжал амулет в кулаке здоровой руки и крепко сомкнул губы, так и не произнеся необходимых слов заклинания, хотя они и вертелись у него на языке. — Ты должен склониться передо мной! Маг едва не заблудился в подвалах, дёрнулся, чтобы увидеть небо, и его тут же выкинуло из-под земли, но страшно высоко, выше птиц, в холод и ветер…. Фабиус попробовал спуститься чуть ниже, но заблудился в облаках. Лишь к утру они под солнышком откапли… Демону, наверное, ничего не стоило поймать её за шкирку, как обычного зверя, но он медлил. А Фабиус понятия не имел, какие зубы у фурии в кошачьем облике — звериные или таки родные, адские? Пакрополюс исчез вместе с зеркалом, а потрясённый инкуб рухнул в кресло, налил вина и выпил залпом. Чтобы играть первую скрипку — нужно владеть инструментом. Чтобы владеть собой, нужно всегда помнить, кто ты. Найти стержень собственной воли, нечто такое, чего нет, и не может быть у демона. Образ. Воспоминание. Какую-то зацепку за свой особенный мир. — Меньше нельзя. Да и то, верно, маги прибудут не все. Но большая их часть уже имеет право говорить от лица прочих, и это не будет препятствием для решений. Пакрополюс явно растерялся, словно бы не понимая, о чём спрашивает его маг. Он затряс головой, потёр в недоумении лоб. И, не желая отвечать, рявкнул, и зеркало грозно запищало: Кошка совсем не обрадовалась тому, что её ищут. Она прижала уши и в объятья Пакрополюсу почему-то не бросилась. — Но она же всё-таки э-э… живая сущая… — пробормотал он. — У её жизни есть некоторая собственная ценность! Я не Сатана, чтобы судить её! Инкуб кивнул.
Инкуб едва не пополам согнулся в своём углу от беззвучного смеха. Он вздохнул, оценил свою изорванную долу, потом — красоту слегка помятых манжет на рубашке покойного Ахарора и выдавил: Нет, он совершенно не понимал действий инкуба! Что он творит, в самом деле?! — Ты соврал ему! — выдохнул инкуб, отбросил пустой кубок и схватился за голову. — Ты совершенно ему соврал! Сказал то, чего не было вообще! — Зачем тебе Совет людских магов, Пакрополюс? — инкуб выступил из своего укрытия, отшвырнув слегка задымившуюся штору. А ведь он и не понимал раньше, что в ветхости своего внутреннего мира давно оторвался от тех, кто живёт рядом. После смерти жены, сын постепенно стал единственной ниточкой между ним и людьми. Прочие не радовали его так, чтобы держать на натянутой струне бытия. — Ты понимаешь, что даёшь мне в руки оружие, демон? Что лучше бы мне не знать всего этого? Кошка завозилась под стулом, подбирая под себя лапы. Потом она прикрыла глаза и сделала вид, что происходящее её вообще не касается. Может, ей стало стыдно? Ведь никакой девой она уже не была, а примут ли теперь в Аду кошку? — Склонись передо мной, человек! — тонко пискнуло зеркало. Ну что ж… — А как ты хотел? — рассмеялся маг, но глаза его при этом блестели грозно и жёстко. — Люди не умеют летать. Высшие маги могут ненадолго оборачиваться птицами, но после пары часов полёта им нужен хороший отдых. И вот представь, как ворон садится в ночном лесу, и старенький маг оказывается там без горячей еды и даже без одеял? Сумеет ли он полететь на следующее утро? — Бегать приходится тем, у кого не наросло в башке, — ухмыльнулся инкуб. — Люди ужасающе высокомерны, — подытожил демон. — Седлают коней, где же ещё? — пожал плечами Фабиус. — Ты знаешь, каковы расстояния между провинциями? Первые маги — из самой ближней провинции, Ассы, прибудут в Ангистерн послезавтра, да и то если сегодня же, не дожидаясь обеда, отправятся в путь. А дорога из столицы займёт неделю при самых благоприятных обстоятельствах. Инкуб молчал. Зрачки его наливались алым, дыхание участилось, у корней волос на лбу выступили капли кровавого выпота. В мире демонов вызванные появлялись тут же. — Доброго вам… кхе… утречка, мейгир, — начал он, подкашливая от волнения. — У Утренних ворот пришлые толкутся, значит. Гутарят, что, мол, из Дабэна они… кхе… того. Префекту велели сказать, мол, пущать али не? Нет, не демон страшен магистру — лишь он сам создатель своей погибели! Да будет так, и… будь что будет! — Но почему? Что случилось? Расширенным зрением, оставленным ему демоном, он увидел, как стражников, идущих к префекту, догоняет посыльный на рыжей горбоносой кобыле. Как маракуют и спорят вояки перед дырой в высоченном заборе префекта. Как ругаются со слугами, не желающими пускать их в дом к господам. Фурия попятилась и прижалась к ногам инкуба. Шипение её стало жалобным. Инкуб же в мановение ока оказался в углу у окна, за второй шторой, в недосягаемости от круглого блестящего «ока», которое сначала пошло рябью, потом прояснилось и в нём возникла седая оскаленная морда. Пакрополюс вздрогнул, уловив знакомое оскорбление, инкуб отшатнулся и отвёл глаза. Дуэль, если она и была, распалась. Провинция Ангон, город Ангистерн. Год 1203 от заключения Договора. Маг ощутил, что пришло время создать некий противовес демону в своём собственном естестве. Магистр картинно развёл руками, мол, что имеем. Лицо демона покривилось, он исчез на пару мгновений, и зеркало выдало вдруг грозный, но совершенно нечленораздельный рёв. Как можно быть слепее слепца? Ещё вчера магистр творил свой маленький мир, ему казалось, что он пьёт жизнь полной чашей, щедро расплескивая на траву под ногами. Ещё вчера он думал, что понял суть смыслов, знает плату за равновесие и может держаться на плаву вечно. «И то верно», — подумал Фабиус. Фабиус начал понимать, что его странный знакомец действительно знает, но никак не желает выдавать похитителя. Но что мешает ему соврать? — Значит… Много, мобуть, — пробормотал стражник. — Были б три семьи, так решили б как-нибудь без префекта. 6 день. Фабиус чихнул и вместо того, чтобы начать заклинание, высморкался в манжет. Фабиус смотрел, не мигая. Так вот он какой, Глас… А казалось, это будет что-то величественное и грозное. Что мир содрогнётся, и небеса начнут осыпаться на землю. А тут — зеркало, похожее на текущую воду и старый писклявый демон. И тут же услышал, как гулко бухают по деревянному тротуару сапоги стражников. Лица их стали вдруг вполне различимы в утренней серости, и даже запах чечевичной похлёбки, что они ели на завтрак, коснулся его ноздрей. — Метафора. Как в стихах. Но твердь Серединных земель только кажется устойчивой, на деле — даже вода спокойнее в шторм. Одной капли настоящего хватило, чтобы переполнить моря, одного прутика — чтобы сломать перегруженную спину вола.
— Ты соврал! Ты сказал, что маги садятся на лошадей! — Невероятно, — пробормотал Фабиус. — Этот демон из зеркала мог бы сломать и искалечить меня, войти внутрь, завладеть сознанием… Но не смог распознать мой обман? — Как так? — растерялся Пакрополюс, не ожидавший подобного промедления. Он в раздражении уставился на тяжёлые шторины, отодвинутые, но всё ещё закрывающие большую часть оконного проёма. Пора сорвать их! Уже рассвет лезет в окна, как пьяный ловелас к своей красотке! Демон ждал. Инкуб не мешал. Но и Фабиус не спешил возвращаться в дом префекта, туда, где его тело смотрело сейчас в окно пустыми глазами. Демон снова скрылся, видимо, регулируя звук, потому что рёв перешёл в высокое срывающееся звяканье. Пришлось сущему смириться с писком. Он надулся, пытаясь говорить ниже, но выходило смешно: — Продолжим? — спросил он. А вслух сказал: За сто шестьдесят лет маг как-то отвык быть глупым маленьким мальчиком, и решил погодить с вызовом Совета. От спешки и так уже родилась одна чумная кошка, не хватало ещё четырёх!
Часть IV. Коагуляция
Коагуляция — лат. Coagulatio — свёртывание, сгущение.
Акт коагуляции подобен свёртыванию закипающего молока в творог, где закваской является ржавчина Цинитраса. Она приводит к зачатию красного тела Ребиса, нового Существа (RE-BIS — лат., повторение двойного, то есть повторение совокупленных Марса и Венеры). Коагуляция — это одновременно и зачатие, и преобразование супругов, следствие которого — превращение самих родителей, то есть Венеры и Марса, в их собственное дитя — в Ребиса. Коагуляция уравновешивает все составляющие предыдущих операций мага.
Глава 22. Крещёные и чумные
«У человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет её как может«. Ж.-П. Сартр — …та помер! Глаза у него были светлые, тело лёгкое и худое. Говорил неожиданно чисто, как чаще услышишь в Вирне, чем в дальних от столицы городах. Алисса спала. Она присела на лавку и сама не заметила, как сон сморил её.Стражники жались у ворот ратуши. Их было слишком мало, чтобы разогнать бунтовщиков, и те, пока ещё вяло, подначивали горожан… Против кого? Не нужно было иметь камень мудрости за пазухой, чтобы догадаться! Питая тебя своими душами». Он издалека увидел, что и на церковной площади народа скопилось небывало: беглецы из чумного Дабэна расположились там табором. — …щоб б издох! — Из церкви я пошлю ворона, там есть птичник. Это слегка растянет процедуру, но, я полагаю, что с Пакрополюсом мы как-нибудь столкуемся. Совсем же не поставить в известность Совет Магистериума я не могу. Алисса смотрела, не моргая. В животе у неё заныло, словно бы Фабиус снова опустился перед ней на колени и прижался горячим лицом к лону. Она видела, как плоть инкуба дрогнула и налилась жаром. Засветилась живым золотистым светом, будто сосуд, наполненный изнутри и тонкий в стенках. Та судорожно вздохнула, коснулась глазами его щеки и тут же опустила взгляд, не решаясь перебить мысли магистра вопросом, который он мог прочитать в ней. Год 1203 от заключения Договора. Фабиус оглянулся, кивнул, беги мол, если сумеешь, и тронул коня. Фабиус затворил ворота, взял коня за гриву и пошёл к церкви. Пусть попробуют сунуться за ним. Ведь не замками сильна церковь Сатаны, а людским страхом. Толпе было, конечно, плевать на идеалы крещёных. Но дабэнцев-чужаков она в город пускать не хотела, а хотела крови, грабежа, виноватых, на которых можно свалить и неурожай этой осени, и убийства, совершённые фурией. А крещёные взирали вполне понимающе. Фабиус положил руку ему на плечо, развернул к себе, впечатывая кожу химеры в доспех так, что под ней задымилось адская сила, всколыхнувшая на миг и волю. И содрогнёмся мы, — Побежать за вами, а то ведь надо будет и спешиться? — спросил нежданный помощник. Провинция Ангон, город Ангистерн. Сердце застучало так, что Алисса на миг оглохла. Она прижала к животу мужскую одежду, остро пахнущую корицей, и стала пятиться к двери. — А ну, прочь! — маг попробовал двинуть чубарого вперед, но пугливый жеребец пятился и норовил поддать задом. То меня же помилуй! Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Фабиус заставил чубарого попятиться, но отступать было особенно некуда. Позади ворочалась прорва дабэнцев, что не давали дороги не по охоте, а потому, что обсели площадь. Но усмешка была невесёлая. Тут Алисса неловко скользнула глазами по мужскому достоинству инкуба, которое питалось всё это время совсем иными образами, нежели стирка рубашек, и всё росло. Её сковал страх. Да как же это можно? Это же не каждый конь… Где-то высоко дёрнули за шнур, и в комнате под потолком зазвенел колокольчик. Девочка подняла голову. Алисса же вздрогнула и проснулась.
— Оправиться для пешего! — заорал начальник стражи, командуя готовность идти на перерез толпе, чтобы разогнать горожан, пока они не наслушались еретических речей и не стали бандитами и бунтовщиками. — У меня есть что ответить, не беспокойся. И это будет даже не ложь. — Есть и такие, да виселиц в Ангистерне хватит! Но тут раздались испуганный крик, ржание… Магистр обернулся: весь в копоти, перемазанный засохшей кровью — Фенрир возник у входа в церковь. Он стоял за её чёрной острой оградой, словно призрак. Далёкий, обгоревший, страшный. Видно, укрылся в церковном дворе и спал там часть дня, а теперь, услыхав свист… Мир наш. Он всмотрелся в толпу, подключая дальнее демоническое зрение, что просыпалось, стоило ему вспомнить о нём. (Наверное, это Борн откликался на немую просьбу. Они союзники — маг и демон. Какая…) А то бесы набегут, Чубарый, однако, был настороже. Он вовремя забирал то влево, то вправо, и принёс-таки седока к казармам, где начальник стражи осматривал пополнение. Там жеребчик перешёл на шаг и затормозил у коновязи, ловко сунув морду в казённую торбу с овсом. Он подошёл к Алиссе, ласково и аккуратно приобнял её, словно боясь раздавить. А потом наложил защитное заклятье на коня, вскинул руку, призывая Ветер Мёртвых, а потом достал амулет с круглой дыркой посередине и засвистел в него. Ветер ответил. Ужасающий, почти неслышный свист пронёсся по Кровавой площади, поднимая бурую кирпичную пыль.
Одни стелили на красный кирпич сено, дерюги, тут же ели, справляли нужду. Другие спали, обессиленные и словно не слышащие шумящей рядом толпы. Демон встряхнул головой. Пряди его чёрных волос взвились и развились, словно змеи, брачующиеся весной на вытаявшей поляне в лесу.
Так мы с тобой обнимались, — Доброго восхода, девочка, — сказал магистр Фабиус, тяжело поднявшись из-за стола. Но хитрый мерин ловко ставил копыта и всё дальше увозил впавшего в полудрёму магистра. Чубарый не был боевым конём. При явной угрозе он тут же занервничал. Пустить его на людей нахрапом, чтобы разметал и потоптал — было бы дурной затеей. Тем более что бунтовщики узнали мага. — Борн, — тихонько прошептала себе под нос Алисса. — Зажми уши. — Бунту, грят, спужался… — Нетути им хлеба! — тут же заорали горожане, что пришли от Ярмарочной, надеясь первыми поживиться дабэнским скарбом. Пока женщина растерянно озиралась, инкуб, улыбаясь, встал ей навстречу, а обе дверные створки захлопнулись сами собой. Он бил по ушам, по костям, заставлял трястись тела. Люди шарахались, падали, обхватывая головы руками. Кричали от ужаса, но свист заглушал все звуки. Девочка напевала, ловко перебирая сушёный горох и выбрасывая на неметеный пол шелуху и семена сорных трав. Да малоню заберут! Пешим, он тут же смешался с толпой, став на время неразличимым для преследователей. Да, его тоже толкали, хватали за руки, но маг упорно продвигался вперёд. Однако горожане уже смекнули, что выбрали не самый лучший путь. Толпа не смогла бы поворотиться вспять, но она изогнулась змеёй и свернула на улицу Водовозов, что выходила потом на широкую Ярмарочную, а следом и на саму Ярмарочную площадь. — Чумных не хотим! Фабиус знал, что стражи город кормил совсем немного, и у четырёх городских ворот, на площадях да в патруле было сейчас ещё до двух сотен. Более крепких и обученных, но как же мало… В доме префекта Белку считали дурочкой, но Алисса видела в ней прежде всего добрую душу, потому и опекала. А сегодня и совсем спасла: разбудила, успела вывести из дома, когда туда ворвались погромщики. Фабиус обернулся и посмотрел на демона в костюме магистра Ахарора. Слишком смуглого, с алыми искрами в глазах, но издалека вполне похожего на богатого ловеласа, прибывшего из провинций у моря. С точёными чертами лица, тонкими запястьями и длинными пальцами, с волосами — чёрными и волнистыми.
— Не то ворону пошлёт! Там и нашла её, забившуюся в угол между лавкой и очагом. Понимая испуг ребёнка и не в силах ничего с этим поделать, Алисса открыла кладовую, взяла хлеб и несколько яблок, сложила девочке в подол, усадила её на лавку и заперла дверь на замок. Ключи от всех дверей в доме префекта ключница, по должности, носила на медном кольце, прикреплённом к поясу. Конь, шумно обнюхивая, тыкался магистру в грудь. Тот, не в силах сдержаться, гладил его грязную морду, шептал ласковые слова в обгоревшие уши. Крещёные отступили слегка, не тот был ещё накал, чтобы с самого утра да под кусачую лошадь бросаться. Не каждый мужчина умеет красиво избавиться от одежды. Многие сильные людского мира становятся смешными, когда их застают за сниманием штанов. Но с инкуба одежда стекла сама собой, будто кожа его стала стеклянной и гладкой. — Мало десятка, — нахмурился Фабиус. — Не нать магов! — Префект болен, — громко прокричал маг в толпу. — Будет вам Совет Магистериума, коли вздумали бунтовать! — А иде префект, а? Алисса покачала головой: Фабиус больше не бледнел и не стекленел глазами, обращаясь к порождению Ада. Маг и демон говорили как равные. Что-то случилось между ними на рассвете. Что-то, что дало им общую цель. — Пустое, — нахмурился маг, лаская пальцами камень. Демон хмыкнул и тоже встал из-за стола. Улыбнулся. Нервно облизал губы. Мальчишка придержал стремя, и магистр кое-как взгромоздился в седло. Ой, малоньку! «Где-то получили закалку бунтовать? Где? Разве, в Гариене, оттуда и пошла ересь?» Чубарый решил было поддать задом, но ощутил железную силу покалеченной химерой руки и присмирел. Бунтовщики толкались вокруг лагеря беженцев, сбивались в стайки, науськивали любопытствующих горожан на дабэнцев, готовясь обвинить пришлых во всех здешних грехах. Бандиты тоже не зевали — присматривались к скудному имуществу беглецов. А крещёные, наступая иногда на спящих, ходили прямо по лагерю, ища праздных, чтобы рассказать им о своём боге. Алисса тем временем спустилась в свою каморку, взяла корзинку с нитками и иголками, метнулась наверх, но вспомнила про Белку и с полдороги вернулась, заглянула в кухню. Начальник стражи открыл, было, рот, но тут же в конце улицы Шорников раздался гул, и на Железную площадь вытекла серая людская масса, неразличимая пока как следует, похожая на многоголового спрута, поднимающегося из глубины городских улиц. На пути магистра стояло уже до сотни. Ещё не очень разгорячённых, ведь не было первой крови, но… — Помоги, — выдохнул Фабиус. — Да смотри, кусается чубарый. — Я не о виноватых, — перебил Фабиус. — А об опаске. Оттуда могут прийти с копьями и с арбалетами. Упреди людей! «Гори, Отец наш, В пламени Геенны своей. Фабиус запоздало вспомнил, что где-то в той стороне — тюрьма, знаменитые Гейриковы ямы, и что Саймон писал ему… Маг понимал, что дальние даже не слышат его. Рядом копошились беженцы, орали бандиты на соседней, Ярморочной площади… Воздух от этого стал плотен, и слова за двадцать шагов превращались в неразличимый гул. Он развернулся, без прощаний зашагал к коновязи. Надо было ехать к церкви, а следом и в ратушу, посмотреть на торговый совет да на тех из магов, кто остался в городе… Алисса фыркнула, нагнулась, подняла, упавший на пол камзол, съехавший с плеч демона. Сделала шаг — подобрала рубаху и штаны. Девочка не помнила своего имени, не знала, как и когда попала в Ангистерн. Короток был её век, да и ум — не долог. — Надо бы зашить, — тихо сказала Алисса. — Эй! Не пущайте его до церкви! Маг поморщился: крещёные приняли в темноте инкуба за своего бога, но не прозрели с рассветом. Что если они и впрямь поведут горожан громить церковь? В огне она не горит, но Сатана может покарать людей за осквернение святыни! — Поворачивай, маг! — вперёд протиснулся вчерашний знакомец, сутулый, с бельмастыми глазами, главарь крещёных. — Доброго восхода, мейгир, — глухо произнёс конюх, подводя чубарого. — Конёк резвый, но не такой выносной, как ваш. Бывает, дурит.
— Эва!
В боли и мучениях, Хотел было крикнуть слугу, чтобы привели коня. Поднял руку к шнурку колокольчика, но вспомнил, что Фенрир пропал, и вот так, с поднятой рукой, пошёл по лестнице вниз, намереваясь лично пойти в конюшню и подобать себе другую лошадь. — Хватайте мага! — кричали, поспешая за магистром, крещёные. Маг поспешил к церкви Отца людей Сатаны. К площади, ближней от Ярмарочной, что называлась Кровавой. Когда она увидела инкуба в первый раз, здесь же, у дверей залы, она не могла дать волю страху. Фабиус бездыханным лежал тогда на холодных камнях. Она и не поняла, где взяла сил перетащить магистра через порог. До демона ли ей было? Но вот теперь он стоял так близко, что тепло его тела она ощущала телом своим — грудями, бёдрами, словно на ней совсем не было платья. Она выпрямилась на лавке, бездумно оправила платье, встала и подошла к крепкой деревянной двери. Там Алисса прислушалась и только потом отодвинула засов. Бесшумно ступая и озираясь, она поднялась по узкой крутой лестнице в обеденную залу и застыла на пороге. Город был неспокоен с утра. Досужие горожане шарахались, но иные, сбившиеся уже в стаи, хватались за камни и палки.
Фабиус скакал, не разбирая дороги. Он словно бы уснул, и происходящее снилось ему. Потому он не боялся посылать коня намётом на щелястые деревянные настилы улиц, не щадя ни его, ни себя. Его замутило вдруг, он опёрся на коновязь… — А если тебя спросят, почему ты не прибегнул к силе камня? — Я принесу нитки и иглу, — произнесла она твёрдо, чуть присела и выбежала вон. — А как же Совет магов? — спросил демон. Фабиус кивнул, вскочил в седло. — Я должен ехать, — продолжал маг тихо и устало. — Нужно организовать размещение беженцев и предотвратить беспорядки: бандиты всё ещё бродят по улицам, будоража людей. Я попрошу тебя никого не впускать в дом. И от моего имени объявлять всем, что префект болен и выйти никак не может. Никак! Что делать? Снова просить помощи демона? Неужто нет у него своей хитрости и своих сил? Маг стал разглядывать неожиданно приблизившуюся мешанину лиц. Да нет, безоружная, вроде, толпа. Из возбуждённых горожан, что слышали ночью шум, почуяли утром дым в воздухе, уловили смутные слухи и спешат на Ярмарочную площадь — где ещё узнаешь последние вести? Чубарый покосился недовольно на мальчика, взявшегося за стремя, укусил удила. Не хотелось ему покидать относительно спокойное место. Но маг потрепал его по шее и твёрдо послал вперёд. Фабиус торопился отправить ворона в столицу, чтобы Совет Магистериума узнал наконец, что творится в городе. — Жги церковь! Начальник стражи, разумеется, тоже увидел скопление людей. Он прокричал команду, и два десятка арбалетчиков нестройно встали наизготовку, а за их спинами приготовились заряжающие с крючками на поясных ремнях. Пахло гарью и разогретым металлом. Пол так и остался замусоренным, хоть она и посылала мальчишку прибраться и вымести грязь. Блюда стояли на столе в беспорядке, рядом с кувшинами для вина высились пыльные бутылки — кто из слуг посмел поставить их на стол, не протерев? Белка пела и тихонько улыбалась сама себе, хотя на лице её виднелись грязные дорожки от слёз, а волосы выбились из косы. Магистр направил коня к воротам, объехал стражников и галопом поскакал к казармам. Фабиус тяжело вздохнул, ухватился за цепь на шее, и в разорванном вороте рубашки показался большой синий кристалл в серебряной оправе. — Жги чумных! — Тут мы сами решим, наше тут дело, — напирал бельмастый. — Мы видели Его этой ночью. Он спасёт нас всех. Мы снесём церкви Сатаны! Будем жить в мире — и на земле, и на небе! А бесы в Аду — пусть сдохнут с голоду без наших душ! Фабиус за ночь осунулся и посерел лицом. Но что человек — даже демон выглядел усталым и измученным. Однако во дворе выяснилось, что младший конюх, высокий чернявый парень, давно заседлал и вывел хитрого чубарого мерина, что норовил козлить, пугаясь то ли мёртвых, то ли живых. — Зови уж меня Борн, ты ведь знаешь моё имя, а её — я не боюсь. Что было бы, оступись чубарый? Он мрачно кивнул и добавил: Конопатый парень с «крещёным» лицом попытался схватить чубарого под уздцы, но увязавшийся за магистром мальчик неожиданно ловко оттолкнул протянутую руку, а конь оскалился и рванул человека за грязный рукав. Фабиус ждал. Порыв ветра — дело недолгое. И как только он начал стихать, перестав заглушать людской вой и стоны, маг тронул коленями чубарого и послал чуть в бок, в обход толпы, чтобы объехать площадь и попасть в церковь с тыла. — Прочь, я сказал! — крикнул Фабиус и поднял коня на дыбы. Фабиус не видел, кто там витийствует, но подозревал своих вчерашних знакомцев: крещёных да бандитов, что подчинялись демонической твари под личиной разбойника Барбра. — Мальчик! Фенрир, иди сюда, ко мне! Так мы с тобой целовались. Фабиус спешился и двинулся к начальнику стражи, взирая на него огромными, во всю радужку, зрачками. Он так и не очнулся до конца, пребывая где-то рядом с химерами и тенями. — Я постираю, — сказала она. — А пока принесу вам халат и рубашки префекта. Ему они, видно, уже не к надобности… Фабиус зашептал про себя: 6 день. — Великий магистр, вам помочь сесть на коня? — выскочил откуда-то мальчишка из тех, что при гарнизоне «подай да принеси» за еду и науку.
То меня же поцелуй! — Неча тут магам! — орали из-за спин крещёных трусливые горожане. Освещай светом плоти огненной — Чумных не хотим! Не нать заразу! Фабиус вздрогнул и выбросил из головы посторонние мысли. Нужно учиться контролировать себя, когда демон так близко. Чтобы не раболепствовать, но и не оскорбить.
Фабиус устало провёл рукой по лицу, словно пытаясь разгладить его. Мимические морщины сложились в нечеловеческую гримасу усталости и боли, и потому ангонцы вели с ним дискуссию с почтительного расстояния. — Оберегай его, Алисса. Он защитит дом от бандитов, если таковые появятся, но ты должна уберечь его от молвы. Лучше бы вообще никто не узнал о том, что он здесь. Алисса попятилась. От обжигающего взгляда Борна щёки у неё загорелись, и сердце стало стучать мелко-мелко, словно у испуганного щенка. Фабиус попытался объехать площадь по краю. Крещёные, однако, заметили его, побежали наперерез, загородили дорогу. За ними кинулись и горожане, определив по одежде, что Фабиус — какая-то важная птица, и можно бы для острастки стащить его с коня и повалять в пыли. — От те нате вашей мате! — Префекту скажи: не хотим! Вот и ворота церковного двора. Тяжёлые, словно бы кованые, а на самом деле растущие из земли чёрными переплетающимися прутьями. Запоров на них по обычаю не было. — Думаю, самые опасные — те, кто ночевал в Гейриковых ямах. Я слышал, что казематы открыты, а стража взбунтовалась. Демон будил в ней воспоминания. Красота его была сродни скульптурам, что можно увидеть в богатых домах. Такой же гладкий, словно фарфоровый. И с подсветкой. Словно позади кто-то забыл канделябр. Начальник стражи ощетинился, как ёж, огрызнулся: Рядом на земляном полу кухни возилась девочка с глуповатым, но свежим лицом. Алисса звала её Белкой. — Чего столпились? — спросил он. — Люди тут нужны не торчать, а помочь посчитать пришлых, чтобы торговый совет выдал хлеба! — Десятника слал, должны были встать, как должно. Фабиус спешился, бросил повод чубарого светловолосому мальчишке, что как-то перетерпел голос Ветра, вцепившись в стремя, побежал навстречу своему жеребцу, прямо в толпу беженцев, отталкивая и перешагивая заполонивших площадь людей. — Ещё десяток отниму если — сам посмотри, что будет! — поморщился начальник стражи, обводя глазами хилое свое войско из двух десятков арбалетчиков, сотни копейщиков да недоростков, что были на подхвате. Маг и не заметил, что Алисса ушла. Он был словно бы в полусне от усталости и бед, свалившихся на него. Допев куплет, девочка поднимала голову, с надеждой и любовью смотрела на спящую. Она боялась даже думать о том, что придётся одной выходить из кухни, где было тепло, где спала её спасительница и наставница. Белка по-детски чуралась того, что вокруг, думая: пока дверь заперта крепко — прочий мир — далеко за морями. Решив таким незамысловатым способом проблемы ребёнка, Алисса подхватила юбки и бегом поднялась в обеденную залу, но магистра там уже не застала. И магистр осадил жеребца. Демон тоже смотрел на женщину, и на лице его радость сменялась удивлением. Алисса, созерцая прелести адского создания, думала… о Фабиусе, как сладко ей было с ним. Потом инкуб узрел в её глазах лицо пропавшего мужа. Алисса вспоминала его молодым. Острым и жилистым, и даже немного страшным, когда он сбросил нарядную свадебную рубаху и штаны перед их первой брачной ночью. Вот муж… он поразил её тогда в самое сердце, Фабиус — сумел это сердце согреть, а демон… — Та в ратуше! Укрепившись духом, он обернулся к мальчику у стремени:
Лицо его было мертвенно-бледным. Ведь он тоже мог бы лежать сейчас во дворе, в куче трупов, если бы не выпросился на ночь проведать мать. Ярмарочная площадь шумела. С высокого помоста, уже довольно плотно окружённого горожанами, кривлялись ораторы. — Проклятый Борн? — с усмешкой уточнил магистр Фабиус. Место ему было на Ярмарочной, как он оказался здесь? Магистр нахмурился: похоже, у ратуши блажили сейчас только бунтовщики и воры. А крещёные тогда — что затеяли? Горожане осмелели, полезли ближе. — Чего тебе, маг? — усатый квадратный начальник стражи навис над магистром. Воздух был по-осеннему сладок, лишь тонкие дымки ночных пожаров поднялись кое-где над крышами. Громко командовали стражники, научая плотников как им лучше чинить ворота. Все свободные слуги и служанки столпились у задней стены дома, поглазеть на трупы ночных «гостей». Мальчишки тыкали тела палками, женщины взвизгивали в притворном испуге и отворачивались, но потом снова смотрели.
— Горячку не пори, — тихо сказал Фабиус. — Да пошли часть людей охранять чумных. Как бы их резать не начали. Если наказ мой выполнен, они должны были лагерем встать на Кровавой площади у церкви.
Глава 23. Слишком маленькая чашечка яда
«В раю, конечно, климат получше, зато в аду гораздо более приятное общество». Тристан Бернар — Дельце есть, почтенный Пакрополюс. Теперь маг мысленно был в самой гуще событий и видел, как на Кровавой площади жестоко убивали двоих. В плащах магов. Но фибул, указывающих на ранг, разглядеть было невозможно. И что бы мы делали без зеркал? И кто стоит на мосту? Для человека — слишком тонкая кость… И глаза! Плюс Пакрополюс снёсся наконец с тварью земной, пригрозил ей весьма удачно, назначил разбирательство по угодному Сатане делу о похищении фурии. А потом… Священник хмыкнул, сорвал плащ и изготовился накрыть им мага. Жалкие попытки птицы спастись рассмешили его. Фабиус выкрикнул короткие детские слова заклинания в лицо священнику и ощутил, как сгибается спина, судорогой сводит пальцы, обрастающие перьями. Черти были слабы, но вездесущи. Они единственные не ощущали дискомфорта нигде — ни в глубинном Аду, ни в мире людей. И всё благодаря шерсти. Фабиус смотрел. Боль обожгла правую руку магистра, хриплое жалкое карканье вырвалось из его горла. Бес оскалился и даже несколько осатанел. Похоже, мыслями и зрением он переместился сейчас в совершенно иное место, что было обычным делом в Аду. (Не хочешь слушать собеседника — загляни в соседнюю пещеру. Вдруг там женская баня?) Пакрополюс закинул ногу на ногу (если его нижние конечности можно было назвать ногами) и приготовился осветить вечную тему — бедные демоны (черти, бесы, големы) и их адские бабы. Он быстро миновал короткий коридор, нашаривая свободной рукой магистерский амулет, и нырнул головой за занавеску, глянуть, что там, в алтарном зале? Пещера Пакрополюса была велика и горяча. С потолка, правда, покапывало, по углам поддувало… Зато — близко к правительственному залу. Это был гораздо более опытный, чем Фабиус, крылатый боец. Он не сумел бы объездить жеребца или приготовить тинктуру для крепкого сна из пустырника и пиона, но, до своего волшебного пленения, лихо сражался за птичью требуху с рыбацкими псами и дикими лисами. Кошка сердито зашипела, словно пыталась оправдаться, но Борн отмахнулся от неё. Толку-то от бессвязных образов в ушастой голове. Разделив сознание, Борн попытался нащупать адские токи… Далеко! Ему не достать дальним зрением до Ада, не увидеть демоницу… Однако едва вынырнув из дальнего поиска, Борн ощутил судорожный прерывающийся зов Фабиуса… Вот и магу тоже была нужна помощь. Именно сейчас, именно здесь… И тут яд подействовал! В голове Пакрополуса взошло солнце, и он прозрел на всю глубину собственного идиотизма. Было темно и безлунно. Вода билась о сваи. На мосту стоял человек, закутанный в плащ. Ветер трепал волосы, не давая разглядеть лицо. Понятно было лишь, что бледен стоящий не по-человечески, а глаза его горят красным, как у адских созданий. — Что есть баба, как не скопище пороков? — старый демон погрузился в воспоминания, и губы его растянулись в сладострастной улыбке. — С такой точки зрения, согласитесь, «друг мой», даже презренный человечишко, будучи мужеского полу… Маг оглянулся, ища пути к отступлению, и с изумлением узрел, как равнодушный и отрешённый, как ему и было положено, священник надвигается на него с топором! И кто вообще знает, а где ДОЛЖНО было пробудиться зеркало? Почему не в столице людей, где Совет магов собрали бы в одночасье? Неужели опять происки чертей, потерявших трон, но не желающих расставаться с властью в Первом Адском круге? Фабиус сосредоточился, обостряя магическое зрение, машинально потянулся разумом к инкубу, и видение его улучшилось необычайно. Он заскользил по приблизившимся лицам… И… отшатнулся, закрыв руками лицо! Ворон с шумом слетел с его перчатки, тяжело опустившись на мозаичный церковный пол. Адских тварей было много. Не меньше трёх или четырёх дюжин. Одетых в людские одежды, кричащих по-людски. Наверное, давно и славно живущих в тихом Ангистерне, городе трёх висельников! Они были свои в нём. Но близость церкви да колдовское зрение, данное магу Борном, позволили сорвать с тварей человеческие маски! Борн перевёл взгляд на кошку, что сидела на столе, сгорбившись и подобрав лапы. Семейство Тиллит гордилось своим разветвлённым генеалогическим древом. Неужто — и фурия ей родня? Но как вышло, что услышала мальчика только она? Крыло его тяжелело, он трепыхался всем телом, пробивая себе дорогу к этому маленькому окошку. — Я слыхал, вы починили зеркало? — спросил бес, озираясь и измеряя кубатуру жилища Пакрополюса маленькими завидущими глазами. — У меня есть к вам деловое предложение. Конечно, мы, бесы — это как бы, не черти, но у нас, у бесов, тоже налажены на Земле некоторые связи. Мы поможем вам отыскать и вернуть Алекто. Он с сожалением заглянул в пустую чашку, но там не осталось ни капли. Демон вздохнул, посторонился мысленно, и бес протиснулся в пещеру. — ! — ответил бес. Что было с ним ночью? Он включил зеркало, увидел в нём лицо некого человеческого мага и решил, что так и нужно? Маг не видел своего внезапного спасителя. Он кое-как взлетел, неловко ковыряя воздух раненым крылом, и устремился вверх, где в маковке церкви было проделано отверстие для почтовых птиц. Отверстие закрывали на зиму, но эта осень была жаркой, и Фабиус узрел желанный кусочек свободного голубого неба. — Убей мага! — закричал кто-то длинно, гулко, протяжно. А кто этот маг? И почему зеркало активировалось рядом с ним? Что это за местность была в нём, в конце концов? Перчатка магистра ещё хранила тепло мощного тела колдовской птицы. Бес поёрзал нетерпеливо. И взвыл, в ужасе растопырив невидящие глаза: Священник был опытным рубакой. Наверное, он служил когда-то воином или палачом. Он не промахнулся. Но и ворон — слишком лёгкая и скользкая цель. Крыло дёрнулось — это рука Фабиуса потянулась к медальону. Но вызвать Совет Магистериума ему снова было не суждено. Он не мог здесь и сейчас изменить личину, иначе сорвался бы с крыши прямо в толпу, и его ждала бы неминуемая и мучительная смерть. Фабиус коротко кивнул священнику, прошёл через круглый алтарный зал и скрылся за чёрным гобеленом, что отделял одну из особых комнат. Маг знал их все (церкви были устроены единообразно), и выбрал ту, что вела к клетками, где сидели вороны, опутанные волошбой. Эти птицы способны были лететь к заданной цели, не принимая пищи и не теряя направления, пока не падали мёртвыми. Однако не угадал. Визитёром оказался бес. Вертлявый, гладкий, но вместе с тем степенный и важный. Магистр оказался зажат между тяжёлой дверью и занесённым лезвием. Пальцы его сжимали амулет, но заклинанию нужно было время, а у него сейчас не было и мгновений. Понятно, что по отчётам чертей, предоставленным по запросу комиссии по морали — а Пакрополюс как раз просматривал сейчас отчёты — выходило, что границы с миром людей чаще всего нарушают полуразумные твари. На самом деле их, разумеется, чаще всего нарушали черти. Вот тот же яд и пергамент, откуда брались, спрашивается? — Я должен спасти Алекто и наказать похитителя! Если похититель — человеческий маг, могу ли я сокрыть его от Сатаны? — Пакрополюс не спешил с аргументами. Он планировал торговаться с бесом всю долгую неделю ожидания приезда людского Совета магов. В толпе взмётывались палки, к небу взлетали клочья окровавленной одежды, но не это испугало магистра. Он прошептал молитву, собрался с силами и снова приник к окошку в дверях. Здесь надо пояснить, что в Аду есть три значимые политические силы — конклав демонов, сонм чертей и бесовская ложа. И все они постоянно злоумышляют друг против друга. Магистр не боялся смерти — он и раньше знался с ней накоротко. Но сейчас он тяжело дышал, пот тёк с висков, руки подрагивали. Фабиус потряс головой — искажённые гневом лица казались ему похожими друг на друга. Они были изуродованы единой гримасой, печатью зла на челе. И мерзкий запах витал над ними: запах подступающей к горлу крови! Пакрополюс дёрнулся было угостить незваного гостя контрабандным ядом, но пожадничал и широким жестом пригласил его посидеть у кипящего в углу пещеры источника. Сернистые пары — тоже прекрасно питают, не так ли? — А что взамен? — нахмурился Пакрополюс, абсолютно не верящий в альтруизм себе подобных. Воспоминания о проклятом Борне стали последней каплей. Пакрополюс потёр стенающий лоб, покопался в завале камней, нашёл драгоценную коробочку с ярко-алым порошком, засыпал две щепотки в железную чашку и зачерпнул кипятка из горячего источника в углу личной просторной пещеры. Подул… Отхлебнул… И губы его сами собой растянулись в улыбке облегчения и восторга. Бес, возникший на пороге пещеры Пакрополюса, был молодым, но уже довольно почётным членом ложи. Рыльце у него было сытое, наглое и вполне соответствовало имени — Анчутус. Рогов бес не имел, шерсти — тоже, но Пакрополюс слышал, что являлись среди бесов, порой, и волосатые, словно черти. И потому разглядывал Анчоуса с подозрением. — Это ты? — тихо и жалобно спросил юноша. Борн, проникнув в сознание Фабиуса, тоже увидел чернь, окружившую церковь, где прятался маг. Он заскользил по искажённым злобой лицам, и тут же со стоном сжал зубы: среди людей и тут, и там мелькали… рыльца отступников! Бесов и чертей под масками смертных! Блюдо вскипело, растеклось стеклянистой лужицей, и Борн увидел знакомый мост через бурную реку. Картинка дрогнула. Фигура человека чуть приблизилась, видимо фурия попыталась взойти на мост. Он решил, что Фабиус дурачит его иллюзией превращения и зашевелил губами, повторяя «Mors omnibus communis!» (Смерть неизбежна для всех!) — чтобы чары развеялись. — Нет-нет… Ты — не она… — пробормотал юноша и попятился. Ночь без обеих лун… Борн мысленно открутил небесный свод, ища совпадение светил. Три дня назад? Нет, пожалуй, четыре… Он сам был ещё в темнице и в отчаянии, а маг — уже покинул свой остров. Кто же заманил туда Аро? Неужели сын мага? Потому Алекто и не желает, чтобы Борн увидел всё, что случилось у моста! Непризнание крови — страшное оскорбление даже для Верхнего Ада, не говоря уже про нижний. Раз фурия явилась по зову, то вынуждена была принять и от ворот поворот, но обиду затаила. Но жадность этих созданий Ада обескураживала даже его обитателей. Шесть! Шесть карт выгоды отдал им за шестерёнки Пакрополюс! Карта такая давала в Аду возможность получить с него некие услуги, о коих пока не было договорённости. Они, как ярмо, давили на тощую шею старого демона. Хоть он и выторговал у чертей довеском кое-что для себя лично. Всё происходило слишком быстро. Люди топтали упавших ногами. Те, кому не досталось такой сомнительной удачи, разрывали в мелкие клочья брошенные в толпу магические книги. Крик был сильным, нечеловеческим. Он прозвучал из Бездны, разрезая воздух, как нож! Детское заклинание, позволяющее творить по образу и подобию. Два слова, с помощью которых его сын, Дамиен, создал в колдовской башне саламандру. Маг нахмурился, вспомнил про оставленного во дворе Фенрира, про мальчика, которого бросил на Кровавой площади, вручив ему повод чубарого… Бес ожил, нервно завертел головой, потом опять остекленел глазами, переключившись на что-то вовне… Заморгал и спросил коротко: А что если она тоже в опасности? В Верхнем Аду безвластие… Были, конечно, и демоны, умевшие приглушать свой огонь, чтобы разбирать мерзкие бумажки. Но большинство, как и Пакрополюс, держали листы деревянными щипчиками из адского древа, чтобы не задымились ненароком. Ведь дела в Аду больше не было, чем примеривать течение огненной «крови» к глупым придумкам людей. — С одной стороны… — глубокомысленно промычал демон. — Человеческий маг есть просто человечек. Что он на вселенских весах, в сравнении с девой Алекто? Но не всё так просто, мой «друг»… Что делать? Кого спасать? Сонм чертей был силён последние столетья, ведь нижним Адом правил старый чёрт Якубус. И вот черти больно шлёпнулись с самой вершины дерева власти, а демоны и бесы — торжествовали и питали надежды. Ему хватило умения? Ну, допустим, ведь Аро — слишком юн и воля его не развилась ещё. Однако рука служителя церкви дрогнула, и топор только скользнул по жёстким перьям крыла. — С другой стороны… — продолжал он, усаживаясь поудобнее на своём личном каменном троне. — Это, я полагаю, самый великий из низких людских магов, ведь зеркало привело нас именно к нему… Он видел зрением инкуба! Видел в толпе, среди мужчин и женщин, рыбаков и торговцев, плотников и бродяг… чертей, бесов и ещё какую-то трудно распознаваемую человекоподобную нечисть! Их лица двоились в глазах, но всё явственней через личины проступали морды! И добавил вслух: Но запах? — Убей мага! У тебя есть зеркало! Убей его!!! Пакрополюс подцепил деревянными щипчиками лист пергамента (на большом плоском камне у личного трона их лежала целая стопка) и принялся читать, отчёркивая иногда строчки когтем. Пакрополюс отхлебнул и сожалением уставился на показавшееся дно. Людские придумки — это было то, перед чем пасовала адская магия. Нет, он мог сейчас наполнить чашку магическим аналогом яда… Но что с него толку? Суррогат он и в Аду суррогат! — ? — спросил он. Проводив долгим задумчивым взглядом Алиссу, Борн поманил кошку. Юноша тоже шагнул вперёд, но поверхность «зеркала» пошла волнами, не давая Борну рассмотреть подробности. — Костёр тебе не понравился, — напомнил он ей о допросе, что собирался учинить Фабиус. — Помоги же мне по своей воле? Я знаю, что ты была у моста! Я был там и ощущал твой запах! Покажи мне, что ты видела там, или я… — Зря вы так, почтенный, — осклабился бес. — Мы, бесы, тоже имеем свою правду. А правда эта в том, что мы, конечно, не демоны, но и не черти. Понимаете, в чём цимус? Занесённый топор уже пошёл вниз, но и сам Фабиус становился всё меньше, он был уже сразу и ворон, и человек!.. И рука священника запоздало дёрнулась следом за тенью образа, теряя суть среди раздвоившихся тел. Он часто делал такое в своей пещере, демонстрируя воспоминания Аро. Вот и фурия явно готова была показать ему что-то, о чём не могла уже рассказать. Сообразила, что медлить поздно. Даже на сговор с врагом нужно идти своевременно, не говоря про союзы. А тут и карты твои биты, и сама ты с хвостом вместо привычной адской репутации… *** Отец наш, Стана! У церковной ограды столпилось столько орущей черни, что не видно было земли! Пестрота лиц, крики, сливающиеся в единый звериный рёв… В Аду дверей нет. И проблема контакта — это проблема рангов. Сильные и не узнают о тебе, как ни скребись, слабого — оденут на руку, словно перчатку, а равный равному подаст особый сигнал, по сути, напоминающий стук внутри черепа. Мол, разрешите объявиться и в ваших внешних пределах? Демоническое зрение Фабиуса помутнело и погасло. Теперь он видел лишь, как единая безликая толпа вздыбилась и потекла на церковь, ломая ограду. — Сколько? Пакрополюс хмыкнул. Похоже, у беса имелся свежий компромат на чертей. Может быть, появится даже возможность оштрафовать их и вернуть утраченные карты выгоды? Магистр был ближе, Борн уже привык помогать ему, и мысленный взор демона едва ли не сам собою расширился, давая магическое зрение человеку. Но тут настоящий церковный ворон взмахнул крылами, взлетая, и с сипением и хрипом устремился служителю прямо в ухмыляющееся лицо! Ветер ударил в лицо юноше на мосту. Борн подался вперёд… Да! Лицом это, скорее, был сын магистра, Дамиен! Но голос! И глаза! Глаза у него были как у молодого сущего — нежно алые! Тот нахмурился. Какой приличный демон будет иметь дело, или даже хотя бы «дельце», с бесом? Топор отбросил магистра, и тот рухнул, вскочил… и, полностью обретя птичий облик, поскакал прочь, приволакивая покалеченное крыло. Внизу кричали бунтовщики, указывая на него пальцами, и там, в гуще людей, Фабиус уже и сам сумел различить гостей из Ада. Демон вздохнул, вытряс в глотку последние терпкие капли… Борн кивнул, подошёл ближе, помог высыпать варёный горох и превратить остекленевший песок в подобие отражалища для дум. Заклинание предваряло очередной удар топора, и маг кинулся священнику в лицо, растопырив твердеющие когти! Не увидев ничего особенного, маг, как был, с вороном на руке, вышел в круглое нутро церкви, где крики стали ещё слышнее, подошёл к высоким массивным дверям во двор, выглянул наружу через крошечное окошко. Голоса Борн не узнал. Он не был «голосом из воспоминаний Фабиуса» и не был голосом Аро. — Каррр! — торжествующе прокричал он, борясь с головокружением. Магистр из последних сил взмахнул крыльями, вырвался на свободу, и в изнеможении опустился на крышу церкви. В Аду и на земле. День 6. «По образу!» С высоты церковного алтаря на магистра Фабиуса мрачно взирал служитель церкви Сатаны. Бледный, тревожный, похожий на летучую мышь в своём подобии плаща. Он был обеспокоен творившимся на площади.Борн услышал злобный клёкот, видно, заклинание, охраняющее магический остров, преобразило фурию из женщины в крылатую тварь. Пакрополюс едва не поперхнулся: «Что за чертовщина!» Священник в недоумении подался вперёд, не веря, что можно вот так, мгновенно, без подготовки изменить своё естество полностью.
Демон с тоской уставился в пустую чашку. О, эта утренняя головная боль! Однако нельзя было показывать растерянность и слабость: бес так и сверлил Пакрополюса своими острыми глазками. Силы мага были на исходе, раненая рука болела всё сильнее. Он выбрал низкую крышу бедняцкого дома, жмущегося к Кровавой площади, и, больше планируя, чем борясь со стихией, полетел вниз. Скорее же! И почему Фурия не смогла пробиться на остров? Разве что, Аро не признал в ней прапрапрабабку? Отринул? Повелел убираться прочь? Угрожать ему не пришлось: кошка прыгнула на стол и ударила лапой по фаянсовому блюду. Не обманули, черти! Яд был наипервейшей крепости, с нежным миндальным душком! Как он бодрит с утра! Это, конечно, разорение, покупать у чертей незаконно доставленный из Серединных земель яд, но утренняя головная боль в купе с ночными бдениями…
Нужно было искать Тиллит. Если на острове действительно заперт Аро, она должна была слышать, как он зовёт свою кровь. Вот оно, утреннее блаженство! Такое дорогое, контрабандное… — …а Алекто — лишь женщина, что серьёзно облегчает её ценность. Что есть женщина — как не средоточие неумеренности, глупости и стремления к роскоши? Он выбрал одну из шести, самую крепкую, с мощным клювом, достал из клетки и посадил на руку, защищённую перчаткой. И тут же услышал приглушённые крики и шум. Неужто толпа, потеряв всяческий страх, всё-таки пытается ворваться в церковь? Ворон! Ворон лупил служителя крыльями, рвал когтями, охаживал клювом. Казалось бы, он должен торжествовать, ведь именно этой ночью ему удалось починить зеркало. Демон посулил выгоду чертям, те подсуетились и, запросив значительную цену, раздобыли-таки новую шестерёночную начинку. «Аd modum!» — прозвенело в висках. Потом откуда-то вылез инкуб, как будто без него там не было тошно! Как это вышло так скоро? Пока маг был на площади, призывы к бунту показались ему слабыми и беспомощными. Закончи топор движение, и Фабиус погиб бы. Он ещё не стал полностью птицей. Суть его ещё была связана с привычным человеческим контуром. И хотя с каждым мгновением контур становился всё иллюзорнее, но удара ему было не пережить. Но кто мог уличить чертей в Аду? Отчёты-то составляли они. Это у них в шерстистых лапах не горела даже тонкая людская бумага. — Пустячок, — заулыбался бес. — Отдайте нам голову людского мага. Ранним утром — а утро в верхнем Аду лишено солнца, это всего лишь движение призрачных токов, вызывающее некую особенную бодрость, но иногда и головную боль, — старый демон Пакрополюс чувствовал себя так, словно всю ночь его били палками. Изображение опять сломалось, заплясало: фурия билась о паутину заклятий, пытаясь дотянуться до… Кто же он? А пути вниз больше не существовало. Толпа ворвалась в церковь, стоптала бьющегося с обезумевшим вороном служителя, начала громить и рушить всё вокруг… Бес поморщился, засучил ногами, но Пакрополюс уже увлёкся речью и витийствовал, не замечая, что гость совсем не рад его словесной игре. Но, если это средоточие огня Аро в теле Дамиена, если мальчик уцелел и в панике воззвал к родственной крови, почему не явилась Тиллит? И тут в мозг ему постучали.
Глава 24. Бешенство бунта
«Уходя на тот свет, не забудь выключить этот». Виктор Коваль Завыли по дворам испуганные собаки, захрапел и прижал уши Фенрир. Но вот он сунется сейчас в Ад, и страх зазвенит всеми нитями связей его сути с законом. Он сам станет себе судьёй и преступником. Ведь он отринул Ад, покинул его. Он не может вернуться безнаказанно! Ему стало вдруг неуютно в удобном железном кресле. ***Целый век лилась кровь, целый век сущие пожирали души людей и делали с телами их то, что хотели, пока маги не сумели заключить Договор с Сатаной. Пытались они и церковь поджечь. Живую. Возросшую из семени адского древа. Того самого, что не горит в огне и не подвластно магии, но поддаётся рукам и зубам. — Это ворон. Он, однако, пораненный. Верно, собака помяла его. Маг съехал с крыши на зады дома, смятым комком упал в жухлую мураву в палисаднике. Там, в тени, он с трудом и стонами оборотился в человека.
— Седла не успел сыскать, — сказал Саймон. — Жеребца увидали мы у церкви. Рассёдланного и без узды. Но к Хелу конь подошёл сам. — Смотри, какая огромная птица. Это ворона, Магда? Тиллит робко улыбнулась. — Я! — крикнула Тиллит. — Я не нужна никому, а ты страдаешь по лавовым коряжкам! Я — вся твоя! Я готова идти с тобой на Землю! Весь мир ляжет нам в руки! Ты будешь правителем — я стану правительницей! Мир людей богат душами, мы будем всесильны! Затворяя калитку, маг обернулся и посмотрел ей в глаза: серые… Как у той, что любил. Взгляд Фабиуса затуманился. — И там люди, что могут представлять последнюю власть в городе! Потеряем их — наступит хаос! Бунт рано или поздно будет подавлен, а зима придёт, не спрашивая. Кто тогда будет править городом?! Крещёные? Но поднять руку на Тиллит инкуб не сумел. — Зачем, дурачок? Мясо у такой старой птицы — вонючее. И он нам не враг — цыпляток у нас нет. Ворон тоже хочет жить. Может, отсидится на краю крыши, да и полетит к своим деткам. А тебе пора спать. Маленькие должны спать днём, чтобы стать сильными. Отцвела к морозу вишня. Полетели Фенрира сейчас тоже держал мальчишка, запустив пальцы в спутавшуюся гриву. Встретившись с магистром взглядом, паренёк испуганно захлопал ресницами и уставился в землю, а рука его задрожала. Но конь стоял спокойно, и магистр с недоумением отметил эти неестественно белые дрожащие пальцы. Анчутус был, в общем-то, не против, чтобы и Тиллит разделила с ним гнёт правды, а, при случае — и гнев Сатаны. Но как бесу сторговаться с демоном, что видит сразу всю суть обмана? Сначала демон решил, что ему мерещится, что он переутомился, вглядываясь в коварное механическое зерцало, или его сегодняшний утренний напиток был слишком крепок. А потом кинул взгляд на покривившуюся морду Анчутуса и его осенило — бес тоже видит пляску личин! Знает про неё! Да и у него самого — морда в пуху! — Ах, так! — взревела демоница. — Да пусть потемнеет всё на твоём пути! Пусть и на земле тебя сопровождает мрак! Выходит, если не поднять тревогу, она и не?.. — А ворон улетел?! — Но ты же не можешь тайно… А, заключив, они разобрали на камни и кирпичи старые храмы, чьи боги не смогли защитить людей. Камни-то ведь всегда в дело годятся. Борн отшатнулся: и это та, которую он ощущал так близко? «А фурия-то и впрямь небезнадёжна. Она способна хотя бы слышать кого-то, кроме себя…» Но размышлять было не время: навстречу выкатился десяток, вооружённых кольями, людей. Людей ли? Пот выступил у него на висках от усилия. Уже ощущая в теле дрожь, предшествующую преображению, он обернулся к Саймону: Вышло так, что маг опять бросил коня. Но что было бы, заведи он его в церковь? И вдруг люди стали двоиться у него в глазах, обретая совсем не человеческие, а прямо-таки родные, адские черты! Надежда. Надежда не умирает никогда… Всё в мире равновесно. А за любой поступок обязательно последуют и награда, и наказание, будь ты человек или бог. Но почему же тогда на землю явилась Алекто? Но ведь не дурак же он! Должен понять: красота демоницы — дело наживное! Хорошая диета и… Тиллит замерла. Она изучала нового, изменившегося инкуба. Не внешне, но изменившегося.
— В комиссию, говоришь, взять? — Анчутус материализовал на ладони монетку и подбросил вверх. — Может, положимся в этом скользком деле на случай? Орёл или решка? И девушка тихо запела: Он мысленно обратился к демону, но не ощутил его. Неужели бунтовщики всё же штурмуют дом префекта? — И что вы там, в городе этом… гм… человечьем… Хорошо устроились? — спросил он, просчитывая про себя пути к отступлению. — В комиссию хочет. На мужских, так сказать, правах. Бес завертелся с удвоенной силой, а Пакрополюс и демоница Тиллит с усмешками наблюдали за ним. Фабиус поднялся, держась за шаткий забор, вышел из-за дома, открыл калитку, провожаемый удивлённым взглядом девушки, что сидела на крыльце рядом со спящим ребёнком. — Э… — промычал Пакрополюс и уткнулся глазами в зеркало. Дыхание Тиллит участилось от острого желания дотронуться до него. Но что же тогда так тянет его сейчас в Ад? Совесть? А она есть у сущих? Тяжёлые злые тучи стягивались к тускнеющему солнцу. Шли они лавиной, сразу со всех сторон, словно их выливали в небо из четырёх сосудов. — С чего бы? — преувеличено удивился Анчутус. — Она не дева-воительница и не богиня. Как на нас черти смотреть будут? Знал. Но смотрел не на корону, а на Тиллит. Фабиус нахмурился. Утром он не особенно разглядел подростка. Что же в нём было не так? — Тиллит? Почему? — Борн стал резок. Сел. Осмотрел, как сумел, руку. Тогда что? Надежда обрести с Тиллит единение в помыслах? Вдруг она тоже признает сына, раз ей знакомы муки отверженности?
— Ну… пусть будут оба орла, — пожал плечами Пакрополюс.
Тогда Пакрополюс вгляделся в зеркало пристальнее… И ему стало не до людского мага. Там, внизу, в маленьком городе Ангистерне, замаскированные под человечков, запросто сновали черти и бесы!
— Что-нибудь придумаю. *** В обеденной зале дома префекта инкуб Ангелус Борн тоже замер, припав к окну и вглядываясь в растревоженный город. Он потерял Фабиуса в пылу сражения ворона, священника и толпы. — Но что сделаете вы один, магистр? И тут Фенрир задрожал, и дрожь его передалась магистру. Маг ощутил в воздухе что-то странное, незнакомое. В адском мире всё соразмерно. Если на одну чашу весов кладётся преступление, а на другую — глупость, глупость может и перевесить. Фабиус сжался в комок, прячась от всепроникающего колдовского взгляда, который искал его многими глазами людей и сущих. Маг ещё никогда не ощущал себя таким маленьким и слабым. — Давай, другую? Сколько же можно? На земле и в Аду. День 6. — Нет эту! И я не хочу в дом. Положи меня на завалинке. И спой! Эту! Борн задумался. Чаще прочих в человечьи земли шастали черти. Они были слишком глупы, чтобы понимать весь нравственный ад возмездия, разверзающийся в умах сущих при нарушении Магистериум морум, и потому возмездие, обычно, и не настигало их.
Допустим. Борна захлестнуло гневом и отвращением. Захотелось смять в один бесформенный комок всё, что он видел — и трон с лежащей на нём короной, и визжащую женщину! Он покрутил головой, осматривая двор, и… поворотил коня. Вселенские часы опомнились и затикали дальше. — А чего хочет? — спросил бес, для порядка игнорируя бабу. — Магистр, — тихо окликнули его. Маг пустил Фенрира галопом, вцепившись здоровой рукой в гриву. Жеребец смял вставшего на пути, рванул зубами второго и вынес хозяина, едва удержавшегося на его спине, на узкую грязную улочку, ведущую к ратуше. Глаза инкуба полыхнули, но демоница не заметила его гнева. Где уж тут всматриваться в кого-то, когда у самой внутри всё горит?
Плечо сильно опухло, похоже, оно было сломано. Пришлось разорвать плащ и приспособить через шею перевязь. Нужно было идти к ратуше, спасать городских чиновников и магов. Долго им там не продержаться, как ни крепки ставни и ворота. Тиллит раскрыла объятья: Что там сейчас творится? Будь демоница вольна и здорова, разве смогла бы она не откликнуться на зов собственной крови? Он должен проникнуть в Ад и спасти её, если она в беде. Но как? Как это сделать? Он искал именно её, и чувства безошибочно определили нужное место. Окажись она в пещерах, он пришёл бы туда. Но перед ним лежал тронный зал Верхнего Ада: красное золото плиток было перемешано с глубокой чернотой, с потолка капало, на троне лежала корона, слегка похожая на обод от небольшой бочки. — Всё в порядке?.. — растерялась Тиллит. И взвилась, когда смысл дошёл до неё. — Всё в порядке?! Я осталась одна! Ни с чем! Друзья избегают меня! Родня по крови делает вид, что я — едва вылезла из лавы! Да как ты!.. А время ползло. И пока Пакрополюс размышлял: а не встопорщиться ли ему, не застыть ли в праведном адском гневе?.. Мягкотелые обоих родов ломали церковную утварь, жгли чёрные гобелены, книги с именами рождённых и умерших. Лепестки её, как перья белой цапли.… «Неужели она и проклятый Борн были любовниками?!» — успел подумать Пакрополюс перед прыжком за спинку тяжёлого железного кресла. А ведь это значит, что сейчас — он сам стал себе сторожем. Он, а не законы Ада, которые и заставляют звенеть тонкие нити, что рано или поздно запутают, обовьют, удавят ослушника. — Если мечтаешь донести — то поздновато будет, — ухмыльнулся бес, легко считывая моральные мучения старого демона. А он? Он — хочет? Она попыталась поймать отклик его плоти и не смогла. Задача казалась неразрешимой: чем выше сознание сущего, тем больше заметно его передвижение в Аду. Вот будь он безмозглой тварью, питающейся камнями… Пакрополюс злобно пялился в магическое зеркало, но обманные облики человеческого мага больше не занимали его. Демон гадал: он-то куда влип? Ему-то куда скрыться от всей этой катавасии? Конечно, когда совершеннолетие нового сущего объявляют в тронном зале, все тут же узнают, кто нагрешил. Но чтобы отец и мать признали юную особь, ей нужно подсуетиться. Вон как Тиллит, чьи родители сгинули до её объявления у трона, старалась для своей древней и мудрой родни… Был ли толк? Ей захотелось бежать, ведь сейчас в Верхнем Аду поднимется паника, а там — как бы самой не стать виноватой!
Но ведь и глупости у него нет! Нет для высшего демона и вранья, такого лакомого для бесов. Это они плетут из потоков лжи сети и блаженствуют, пока сами в них не запутаются, — тогда и бесу конец. — Ты? — наигранно удивился бес. — Ты же глупышка, откуда тебе знать о серьёзных вещах! Женщина зашикала на всадника. — Разве в тебе не осталось ничего хотя бы от матери земли? — пробормотал он с горечью, понимая, что слышит она сейчас не его, а свой собственный гнев, вскормленный её особостью и не признающий особостей чужих. Она была жива и свободна. Пакрополюс развёл руками: Лишь ощутив, что магический глаз удалился, Фабиус высунул клюв из-за трубы. …Тут вернулся Анчутус, брякнувшись едва не на зеркало!
— Я — могу. — Вот бы узнать? Глядь, и прищучили бы его? — Пакрополюс тихо потел от страха. Тиллит облизала губы тонким красным язычком: «А, может, так даже лучше? Может Борн — и впрямь её шанс, её надежда на особенное положение? В Аду или на земле — какая, в общем-то, разница?» Инкуб смотрел на неё и качал головой. Приценивался? — Мне надо посовещаться, — выдавил Анчутус и сгинул. И тогда Тиллит, сощурившись так, что глаза её превратились в узкие алые щели, повернулась к Пакрополюсу: — Нужно торопиться, магистр. Пока толпа на Ярмарочной, попробуем мы провести вас дворами и укрыть в надёжном месте, — сказал Саймон. Старые боги предали людей, но камни их церквей обрели свойство противостоять жителям бездны. Таково извечное переплетение нитей добра и зла. Если инкуб вне закона — закона для него тоже нет. Нечему звенеть. Он — изгой. Он волен творить, что угодно. Перемещаться, где вздумается! — Libenter homines id quod volunt credunt! (Охотно люди верят тому, чего желают!) Она не видела, как слеза выкатилась из круглого глаза ворона, и он, собрав последние силы, потащился, приволакивая крыло, за трубу и затаился там, стыдясь своих чувств. — Мне нужно к ратуше, — морщась от боли, магистр, с помощью мальчика, взгромоздился на Фенрира. *** Страсть эта дремлет в людях всегда. Трудно не поддаться ей, особенно если ты сыт. Не от голода бывает большинство бунтов, а от жадности, что просыпается в сытом брюхе. Оно не желает урезания рациона, требует разнообразия. Истинно голодающие не бунтуют — они умирают. А сытым достаточно намекнуть, что кто-то покусился на их «своё» или есть шанс безнаказанно взять чужое. — Там бунтовщики! Когда толпа бросилась в церковь и растерзала священника, а ворон спланировал с крыши и пропал, Пакрополюс тоже начал было искать крамольного мага, вглядываться в похожие лица глупых мягкотелых горшков с душами. Окна первого этажа ратуши были закрыты изнутри тяжёлыми ставнями. Фабиус мельком глянул по окнам второго, определяя, есть ли там люди. С болью отметил, что у оконных проёмов стоят торговые, и плащ мага тоже сумел разглядеть. И застал там Тиллит. Тиллит, однако, на провокацию не поддалась, показала Анчутусу остренький красный язычок и расхохоталась. *** Увидев алую от ярости Тиллит и забившегося под кресло Пакрополюса, он завизжал так, что сталактиты посыпались с потолка. Один из них звонко щёлкнул Тиллит по макушке, и она очнулась. Порыв ветра поднял клуб пыли и погнал по Мясной улице. Затрепетал тополь у соседнего дома. Тень от него протянулась так далеко, словно вечер вступал свои права наперёд обеда. Почему же отклика нет? Он нашёл другую? Но кого? Там, по Земле, бродит Алекто? Неужто эта старуха?.. Церковный забор — чёрная решётка из дерева, похожего на железо — был проломлен, кусты шиповника во дворе — вытоптаны. Чадил огромный костёр из годовых книг и церковных пергаментов, и ветер листал недогоревшие страницы. — Наревелась она уже, не обманешь, — пробурчал Пакрополюс, вытирая со лба капельки выпота. — А что делать? Она осеклась. Не следовало им ссориться прямо сейчас. Потом она, конечно, припомнит ему… Демоница зашипела, и багровая пелена гнева затянула её зрачки. — Может, подслушала чего? Она-то была вхожа к старому козлу, как говорится, в любые ворота. — Да не жаловались, пока не припёрся этот смертный урод на чёрной лошади, — хмыкнул Анчутус. — Лошадь сразу почуяла тенёта у тракта. Ты же знаешь, как лаком бывает запоздалый путник? Устроена там у нас, под рябинкой, удобная лёжка. Много не брали, только то, что само в руки шло. И тут тварь эта бешеная — как захрипит! Перепугала малых… Кто ж в засаде сидит? Сам понимаешь — бабы да слабаки. А потом уже двуногая тварь влезла в святая святых — в трактир. Алекто воспылала окоротить его. Покушала бы она знатно, да откуда ни возьмись — проклятый Борн! Борн, потерял магистра. Сообразив, что и враги его тоже потеряли, он решил переключиться на поиски Тиллит, и теперь, сжав ноющую от напряжения голову, искал способ незамеченным пробраться в Ад. — Некоторым образом, э-э… Я его там видел, — выдавил Пакрополюс. Уши мальчика запылали. — Почему ты не откликнулась на зов своей малой крови? — спросил он, хмурясь. Низкие твари Ада легко покупаются на самые простые уловки, но демоны владеют способностью видеть собеседника насквозь. И даже Тиллит, будучи глупой трёхсотлетней бабой, была, наверное, гораздо умнее самого Анчутуса. — А? — встрепенулся Анчутус. — Тогда спой мне бабушкину песню! «Они, наверное, готовы штурмовать или штурмуют ратушу, — подумал магистр. — В доме префекта сидит демон, вряд ли горожане полезут туда. Или рискнут?». Маг не знал, что тринадцать веков назад в Серединных землях стояли по городам и весям совсем иные церкви. А потом Бездна разверзлась, и в мир людей хлынули адские твари. Нет, любовь не поможет, даже если бы он любит. А любит ли он? Но Тиллит уже не владела собой: глаза её затуманились, кожа парила яростью — кровавый туман поднимался над ней — а когти и зубы удлинялись сами собой. Она была похожа сейчас на освежёванного саблезубого кролика. И это было бы смешно, если бы не было так страшно. От него соблазнительно пахло страхом и преступлением. Её и раньше возбуждала в нём инакость, чуждость другим здешним обитателям. Сейчас эта инакость стала острой, дикой, с ароматной горчинкой. — Зачем тебе нужен мой Борн?! Но что железо перед когтями демоницы? Тиллит в доли секунды разнесла спинку в клочья и… Только что она мечтала о нём, строя планы. И вдруг… Тиллит открыла глаза, выпрямилась, озираясь. Открыла рот. Борн вздрогнул, и глаза его вспыхнули. — Я с вами пойду, магистр. Я тоже обучен немного. Я мог бы… — Молчи! — предупредил Борн. — Я не хочу, чтобы обо мне знали. — У нас с тобой был необъявленный сын. Люди похитили его и заточили в пентаграмме. Он звал тебя? Краска сошла с её смоляной кожи, глаза очистились. Демоница сунула в рот палец с обломанным когтем и испарилась. Борн смотрел сердито и свысока. Фабиус выехал на Ярморочную площадь и замер: нехорошо ему стало. И дело было не только в ноющей руке — слишком велика оказалась толпа. Она затопила всю площадь перед высоким каменным зданием ратуши. Маг видел, как зреет в ней страсть к убийствам и грабежам. Пакрополюс и сам понимал, что поздновато. Что распустил губы, промедлил. Ему оставалось либо играть в связке с мятежными бесами и чертями, либо самому пылать пред очами Изменчивого. Тиллит сжалась в комок: мозг её судорожно искал безопасное место в Верхнем Аду и не находил его. Она вскрикнула, зажмурилась, чтобы не видеть того, что случится сейчас… — Как ты их наведёшь? — буркнул Анчутус тоже весьма безрадостно. — Борн всегда сидел тише адского покрывала, а днесь вдруг явился покойному Правителю. И тот его сразу же опустил, как тому и положено, под трон! Гадай теперь, что за гадость между ними вышла? Случайность или судьба была в том, что труба оказалась сложена из камней, что хранили когда-то покой иных богов? Не пожелавших сразиться с тварями Ада. Наказанных за это служить преградой их зрению, пока не рассыплются в прах. Борн брезгливо скривил губы. Он сделал шаг назад, готовясь вернуться туда, откуда пришёл. — Тиллит, опомнись! Ему это шло. Он стал строгим, недоступным. И тут же во двор, едва не снеся напрочь калитку, въехал всадник и замер, внимательно и цепко оглядывая крышу. Мрак нарастал. Солнце ещё сопротивлялось ему, но теперь уже и люди на площади стали задирать головы вверх. Но демоны… С демонами совсем не просто. Алекто ощущала себя на земле в своём праве, потому что Аро воззвал к родственной крови… Он вызвал её и отринул. А свиномордфые отщепенцы из Ангистерна тут же распахнули объятия… Старый демон заёрзал, не хуже беса. Анчутус, почуяв страх старого демона, затих, засопел, выдумывая, что бы соврать. Он явно был заинтересован, чтобы всё это продолжалась себе тихо и без помех. *** Борн знал: на голове нового правителя корона изменит свой вид и форму. Знал, что её магия заставляет взгляд против воли тянуться к ней… — Малой крови? — рассеянно переспросила демоница. — Это проклятие? — усмехнулся демон. — А не слаба ли ты для таких слов? Анчутус разочарованно разжал ладонь «с орлом» и плюнул на монетку. Та испарилась с шипением. — Давай я сшибу его палкой? Он вспомнил, что Сатана выслал Борна из самого сердца Ада, а значит, инкуб сильнее и свирепее всех его знакомцев из холодного Первого круга! Ангелус Борн — настоящий глубинный демон, потерявший счёт тысячелетиям! И нет на него оружия, кроме компромата да гнева самого Сатаны! Маг тронул коленями Фенрира и, покачиваясь, поскакал к улице Обувщиков, огибающей Ярмарочную площадь. Было бы глупостью переть напролом, даже скрываясь под чужой маской. — Он там, в Серединном Мире? — прошипела Тиллит. В Верхнем Аду демон и бес что-то доказывали друг другу. Пакропулюс, поддавшийся на уговоры Анчутуса — сообразил, во что вляпался. *** Помощи магистр не ждал. Борн говорил, что опасается церкви и к площади не пойдёт, а больше и не на кого было рассчитывать. Разве что Фенрир ускакал от толпы? — Я знаю!
— Улетит, спи. Тиллит опустила глаза и с ужасом заметила обломанный коготь, вспомнила про не пудренное как следует тело! А что если она уже не так хороша? Не увлечёт? Не понравится?! Лучше бы взялись грызть… Но и с адской стороны бесновалась там самая глупая и никчёмная мелочь! — Как всё-таки сильны слабые… — пробормотал старый демон. Фабиус сидел, прижавшись к трубе. Он чуял, что только здесь сокрыт от всевидящего ока, витающего над городом. Но большая часть бунтовщиков уже покинула церковь. Они двинулись на Ярмарочную площадь, откуда доносились выкрики и рёв многих глоток. — Иди же ко мне? Бес закрутился на месте — честные сделки буквально жгли ему зад. Тиллит дышала прерывисто, на коже выступили кровавые капли. Алое на чёрном — так красиво, но бешеная баба… Отринул! А что связывает его и Тиллит? Любовь? Это смешно. Какая любовь в Аду? Там и материнский инстинкт уже пережиток. Уже тысячи лет как матери и отцы признают своих детей лишь из соображений выгоды, если дети демонстрируют редкий нрав или уменья. Зрения птицы хватило, чтобы понять: на церковной площади произошло страшное. Но… Не зазвенели сталактиты. Не натянулись нити законов. Было тихо и зябко, и капли воды всё так же гулко плюхались на мозаику. В зеркальной комнате без предупреждения, то есть весьма по-хамски, материализовалась Тиллит. Слышала она, разумеется, и последнюю фразу. (Хорошо, если не весь разговор!)
Но ведь как-то бродили туда-сюда твари Верхнего Ада? Жили на земле, паслись безбедно. И в Ад, наверное, вполне себе ныряли по надобности? Значит, они сумели обойти внутри своего естества адский закон, а он, высший демон, не сможет? Да, родному Аду он теперь никто! Как бродячее скальное покрывало, он волен жить и умереть где хочет! Никому нет до него дела, но и сам он больше не связан законами Ада!
Её так и тянуло сунуть в рот палец, который всё ещё саднило. Хороший коготь не сразу и отрастишь… Возле самого входа в ратушу стояли стражники. Их было два десятка — копейщиков и лучников. Совсем немного, и толпа не боялась их, но пока сомневалась, скольких принести в жертву. Тиллит фыркнула в кулак. Пакрополюс почесал за ухом. Он, вздрогнув, очнулся от дум и узрел бурую от крови морду Фенрира, улыбающееся лицо Саймона, сына ведьмы Заряны, и светлые, почти прозрачные глаза того самого мальчугана, что принял у него чубарого коня на церковной площади. Тиллит улыбнулась ехидно. Фабиус начал творить заклятие для изменения облика — ему нужно было замаскировать и себя, и коня. Он медленно, нараспев прочёл: — Забери мальчишку! Мне будет спокойнее знать, что вы — в безопасности! Озверевшие горожане смели беженцев из Добэна, изломав их нехитрый скарб. На бурых кирпичах белели и тела тех, кто не успел убежать — обезображенные, ограбленные. — Так вот почему у меня так ныло в груди! — вскинулась Тиллит. — Ах, мелкая вонючая тварь! Да если бы не он, я не проспала бы смерть правителя! Я бы успела бросить козла и не осталась бы никому не нужной вдовой! Вот же мразь! Я так рада, что он издох на земле! Да если бы я знала, я спалила бы этот кусок грязи ещё в лаве! — Где он! — бесновался Анчутус. — Куда делась эта проклятая птица! Ну что за напасть? Да как же тут соврать-то? *** Время судорожно дёрнулось и замерло. — Вот кто всему виной! — закричала она в гневе. — Твой отпрыск! Червяк! Мерзкий лавовый червяк! — Про Борна бы справочки навести… — пробормотал Пакрополюс, серея от страха. Он оглянулся, но на площади, вроде бы ничего не изменилось. Разве что потемнело вдруг, но, может, это у него потемнело в глазах от усталости? — Я сам ничего не знаю! — заорал в панике демон. — Я починил зеркало, включил его, не трогая настроек, и уткнулся в мага! А рядом с ним появился п-п… пэ… Борн! Стой! Стой, Тиллит! Я ничего ему не сделал! Даже обещал э-э… как бы… помочь вернуться, если он поможет отыскать и вернуть Деву Алекто! Двери церкви были открыты в фальшивой приветливости. Внутри, не таясь, шарили мародёры. Они выносили ковры и гобелены, без трепета переступая через лежащий на пороге труп священника. — Что делать-то будем, спрашиваю? — огрызнулся Пакрополюс. — План у тебя есть? Маг-то — сбежал! Того и гляди, узнают про вас земные магистры, а там дойдёт и до Сатаны! Тиллит, сначала ощутив, а потом и увидев инкуба, едва сама не обратилась от страха в звучащую тревогой струну. — Я рад, что с тобой всё в порядке, — сухо сказал Борн.
— А откуда бы ей вообще знать про проклятого? — не поверил бес. — Хорошо, ложись, я укрою тебя платком. Фабиус запрокинул голову, посмотреть, что там, наверху, может происходить в полдень? Да так и застыл, завороженный чернеющим небом. — Заряна не простит мне, случись с тобою чего! — нахмурился Фабиус. Он был мутен лицом и размыт, словно тушь на листе. — Марш домой! Я отдал бы и коня, но рука лишает меня подвижности. Прочь! Быстро! А в первых рядах осаждающих толкалась уже не городская чернь. И уже тащили бревно, чтобы соорудить таран, а двое ловкачей дразнили невеликую стражу. Борн фыркнул и в одно движение мысли переместился в тронный зал. Пустой и гулкий.
Глава 25. Смерть или смирение?
«Мы все едем на казнь в одной и той же телеге: как я могу кого-либо ненавидеть или кому-то желать зла?» «Рубашка может и задымиться», — подумал магистр. А маг… Маг, видно, близок к разгадке или даже знает уже, кто вызвал Алекто! Кто заварил всю эту кашу — сумеет и прекратить её! Вот Анчутус и охотится за магом! — И что было дальше? — магистр взял горбушку и откусил, запив вином. А он сам? Если он тоже погибнет сейчас… Что? Что он успел дать этому миру в память о себе? Построил магическую башню? И она будет вечно торчать одиноко на острове Гартин? Вряд ли подчинится её магия кому-то, кроме него самого и… сына. Магистр закричал, но это был безмолвный крик. Дикий и страшный, исказивший черты его лица. И ему ответил беззвучный многоголосый вой: выли люди на площади. Каждый о своём. Молча и вместе. — Закончика-то нет, — хмыкнул Анчутус. — А прецедентик имеется. Ангистерн — город предателей. Маги, сговорившись двенадцать веков назад с Сатаной, хотели спасти людей, но на деле-то — спасали только тела, а души — предали! А горожане — в отместку — предали самих магов! Вздёрнули их и заставили сплясать, — бес гаденько засмеялся. — Мы вправе забрать город, предавший предателей, пока в жилах его людей течёт хоть капля отравленной крови! — Что ты знаешь о демонах?.. — невесело усмехнулся Фабиус, не надеясь на ответ. — Дай нам коснуться тебя! — кричали другие. — Ешьте, как следует, недолго ведь вас удержишь в постели. У магистра заныло в ушах, заломило глаза. Тело Борна светилось всё сильнее. (Одежда его, наверное, высохла и готова была вспыхнуть)! Адское зеркало замерцало и исчезло, а край солнца становился всё ярче, и люди на площади стали задирать головы. Только магистр заметил, как растаял Борн, оставив подпалину на деревянном помосте. Фабиус шевельнулся, ощутил тяжесть в правой руке. Ощупал её левой: необычайно твердую и объёмную. — Тройная жертва на месте другой такой же жертвы, — пробормотал маг. — Они пытались так вызывать фурию? А Хел? Как он узнал про это страшное место? Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. *** — Лубок я наложил, — не поворачиваясь, подсказал Саймон. Это было то самое дьявольское стекло, с которым магистр и Борн говорили в доме префекта. Но лиц в нём отражалось больше — рядом с седым демоном Пакрополюсом стояли чернокожая женщина с мучительно алым маленьким ртом и худенький вертлявый бес, его можно было распознать по чертячьему рыльцу, но голому, безволосому и оттого несколько беспомощному. Магистр понимал, что мелкие быстрые луны — Ареда и Сциена — просто не могли своими тенями полностью и надолго закрыть солнце. Но оно гибло! Так что же случилось с ним? Анчутус побагровел и… растворился. — Придержите жеребца… По-иному это чувство назвать было трудно. Наблюдая, как оседают на землю люди на площади — и бунтовщики, и солдаты — он понял, что ватные колени — демонический морок. — КТО МОЖЕТ НАКАЗАТЬ ИЗГОЯ? Год 1203 от заключения Договора, день 6. Следом за ним исчезла хохочущая Тиллит. Солнце исчезло. Ярмарочную площадь накрыло непроглядным мраком. Если Фабиус был угнетён и испуган, то чернь оказалась просто раздавленной страшной бедой, обрушившейся на город.— Почему это — не вмешается? — удивился Пакрополюс. (Мыслей Тиллит он не слушал. Кто ж их разберёт, когда они носятся в её голове, как мухи?) — Нет такого закона, чтобы бесы бродили по Ангистерну. — Хел? Как-то раз «непорядок» с солнцем заметил и конюх. Он долго топтался у крыльца летней кухни, где обедал Фабиус. По вечерам маг порой прихватывал с собой в башню жареное мясо, яблоки и хлеб, но днём предпочитал есть горячее. Пакрополюс не обращал на Тиллит никакого внимания. Он склонился над помутневшим зеркалом, щупал его нагревшуюся поверхность, гладил обод. Проклятый Борн едва не изломал так дорого отремонтированный агрегат! Как он сказал? Изгой?! Да он и вправду застудил мозги на земле! Маг подался вперед. Фабиус вышел, долго непонимающе смотрел в небо… Он тогда не вычислил ещё сути затмений, но наблюдал их много. Стоял и думал, как же разъяснить конюху без сказок, что солнце и луны — подвижны, что есть у них свои секреты небесных танцев. — Это и мне показалось странным. Если бы увидел я его вечером, когда горожане приходят семьями навестить могилы, я бы так удивлён не был. Гонимый сомнениями, подошёл я к мальчику и заговорил. Так и познакомились мы с Хелом. И показал он мне место, где двенадцать веков назад горожане поставили виселицы, чтобы казнить трёх магов, подписавших Договор с Сатаной вопреки воле городского совета. Виселицы давно должны были сгнить, но к удивлению своему увидел я, что кто-то восстановил их. И свежие кости, обглоданные собаками и лисицами, лежали под ними. Нашёл я также обломок фибулы и остатки плащей. — Так что же ты нашёл в Гейриковых ямах? — спросил маг. Но мрак был таким плотным, что люди не видели, куда бежать. Вспыхивали искры — кто-то дрожащими руками пытался поджечь самодельный факел из тряпок. Получалось плохо, и в этом тоже видели знак беды. Шёпот скрывал знакомый голос, но чей? Фабиус допил отвар и ощутил голод. Тело торопливо заживляло раны. Это тоже было хорошо. До ночи он успеет поесть и выслушать Саймона. И решить, что делать дальше. Штурма ратуши нельзя было допускатьни в коем случае. Саймон встал и принёс со стола простую шкатулку из берёзы. Магистр раскрыл её. Фибула была серебряной, а ветхие куски ткани явно были когда-то глубокого синего цвета… Но Саймон взял табурет и подсел к его постели. Горожане жались друг к другу, скуля от ужаса. Им мнилось, что это Сатана мстит за разгромленную церковь. Что они останутся теперь без света и без тепла. И город погибнет. И надо бежать — а вдруг это бедствие охватило только мятежный Ангистерн? Вдруг в других городах — светло? — Я просто не смог ответить на твоё письмо.
— Тогда убери деревяшки, я сам осмотрю твою руку! И вот слова вернулись и жгли сердце. Колени мага ослабли, он едва не сел на грязную мостовую. Однако здоровая левая рука… (теперь — здоровая, какая ирония!) так крепко вцепилась в повод, что Фенрир заржал от боли, рванулся, и магистр… пробудился. Фабиус ощутил, что Саймон уже знает, КОГО. Фабиус попробовал сесть на коня, но голова закружилась, и он едва не упал. Чьи-то руки подхватили его: тонкие, необычайно сильные. Маг застонал от боли, не в силах противиться — мир плыл перед глазами. Борн был силён. Он поверг толпу ниц, смёл горожан с деревянного помоста и явился там сам — прекрасный и сияющий. — Кровь тех, кто предал себя дважды, слаще любой другой, — кивнул он. — Но отчего ты так боишься мага? Магом больше, магом меньше… В тот раз толстуха Малица расстаралась с блинами. Конюх извёлся, ожидая хозяина, а солнце к тому времени перестало являть миру свой щербатый бок. — Борн отверг её! — хихикнул Анчутус. — Вот она и взбесилась! — Помоги мне встать. Мне нужно ехать, и это — более чем срочно. Ты был очень полезен мне. И твой Хел тоже. Если останусь жив — я сумею отблагодарить вас. Сейчас же — нам лучше расстаться и побыстрее. Как только бесы заманили Алекто в Ангистерн, они заклятьями надломили течение времени, и город на сутки погрузился в безвластие! Кто победит сейчас — тот и будет им править! Сатана не вмешается! Бойня за власть только позабавит его! Он тоже хотел верить. Верить в то, что где-то есть любящий и милостивый бог. Тот, что простит ему содеянное по умыслу или по ошибке. Бог, который тоже поверит в него, в мага и человека, в коем намешано проклятое и святое, чья кровь чадит, но и источает свет.
— Я искал тебя сознанием несколько часов, тщательно обследуя каждый никчёмный трактир в этом проклятом Сатаной городе! — рявкнул инкуб. — Ты обещал мне работать сообща! «Конечно, не даст, сам сожрёт», — думал Фабиус и всё равно ощущал благость. Пакрополюс остался один пред ослепшим зеркалом. Ему-то некуда было идти. А не найдёт похитителя Алекто — так и вообще ходить больше не понадобится. Демон хотел, наверное, успокоить толпу, но вышло иное. Горожане увидели в нём силу, чуждую тьме, противостоящую Аду. Пусть это был самообман, но как же он оказался сладок! — ПРОЧЬ! — взревел инкуб, ощутив, видно, что ещё немного и превратится в пылающий факел. — Поднимай осторожнее! Переваливай! Руку я придержу… Фабиус спешился, намотал на здоровую руку поводья и замер, глядя в чёрное небо: солнце становилось тоненьким серпиком, и готово было исчезнуть совсем. — А где мальчик? — спросил маг, пытаясь вспомнить в подробностях утренние события, что отошли куда-то в пелену снов. Маг протянул Саймону пустой кубок, простецкий, глиняный. — Мы! Мы разрушили церковь Сатаны! — орал бельмастый. — Мы! Пакрополюс пожевал губами, словно пробуя эту мысль на вкус. Чего-то в ней не хватало, где-то позвякивал хитрый обман… — И готов был сейчас же послать за тобой, — вздохнул маг. — Расскажу. Но сначала спущусь на кухню за пирогом и вином, — Саймон поднялся и направился к дверям. Обернулся. — Ночной горшок достанете вы легко из-под кровати, если опустите вниз руку. Одежда его тоже вполне соответствовала моменту — белоснежная рубашка, вся в кружевах, длинный алый плащ. Всё это, несомненно, было похищено из гардероба префекта, но к пылающим глазам инкуба шло необычайно. Воздух слегка кипел вокруг его горячего адского тела, и оно светилось в темноте. — Это она луны хотела столкнуть! — захохотал Анчутус. — Со злости! Саймон вздохнул. — Хочешь устроить на земле филиал Ада? Так Сатана же изгнал и оттуда? — удивился Пакрополюс, больше озабоченный целостью зеркала, чем амбициями беса. — Тучи это, — выдавил он наконец. — Очень далёкие тучи закрывают кусок солнца. Если бы это Сатана захотел сожрать его, так съел бы уже и не подавился! Тиллит от гнева покрылась алыми пятнами. — Это сейчас понимаю я. Но тогда… Крутил я задачу и так, и эдак. И на рассвете решил посетить тюремное кладбище. Сам не знаю, на что рассчитывал. Казалось бы, кто же будет хоронить магов под своими именами? Ходил я и читал надписи на могильных плитах, и вдруг услыхал плач. Плач на кладбище — дело обычное, если стоят родные и хоронят тело усопшего. Но тут я, похоже, был один. Кто же плачет? Присмотрелся я и заметил рыдающего мальчишку. Бесы почуяли силу, когда в городе предателей объявилась Алекто. И дело тут точно в крови. Фурия и сама была порождена когда-то пролитой кровью. Значит, кровью она и была призвана! Она пришла мстить, как когда-то уже приходила мстить мятежному городу вместе с воинством Сатаны. Фенрир переступил, тело Фабиуса скользнуло по его спине, и раненая рука сместилась, вызвав в глазах вспышку света. Провинция Ангон, город Ангистерн. И ощутил, как тьма внутри него, та, что живёт в каждом из людей, пошла болезненными трещинами. Она прозрела вдруг то, чего не сообразила в горячке ссоры с Борном: а ведь это он сам и вызвал Алекто, требуя отомстить за сына, убитого человеческими магами! Ведь Алекто — всё-таки прапрапрабабка этому лавовому червяку! С этими словами воздух лопнул возле дверей, и в комнате объявился Ангелус Борн. На этот раз ещё и причёсанный по позапрошлогодней столичной моде, которая успешно покоряла сейчас провинциальный Ангистерн. — Сунула в рот, а не раскусить? — понимающе ухмыльнулся Пакрополюс. Вся площадь качнулась в ужасе. Стоявшие близко к помосту — попятились, наступая на дальних. Немногие раньше воочию видели жителей Преисподней. — Силу почуял, — Анчутус сморщил бледное рыльце. — Но и мы — не отступимся! Наш это кусок! Здесь лилась кровь! Здесь открывались пределы Ада и откроются снова! Это — земля предавших себя! Нету для нас другой земли! — Ну и сиди одна со своими обидами. А мы не отступим. Эта земля — наша! — И вообще перестань дурить, маг! — СМОРТИТЕ НА МЕНЯ! — вещал Борн. — Я НЕ ДАМ ВАШИМ ДУШАМ СГИНУТЬ В АДУ! Эхо отразилось от неба и снизошло на площадь. Саймон замялся. — А чего потемнело-то у них всё? — спросил Пакрополюс, заглядывая за зеркало.
Во внутренностях у Тиллит стало легко и приятно. Вот и шанс отомстить инкубу! Она донесёт эту правду до самого Сатаны! Изменчивый накажет Борна, и тогда инкуб снова полюбит её, но будет поздно!.. Тиллит захохотала так, что мурашки побежали под тонкой шкуркой беса. Магистр вспомнил удивительно светлые прозрачные глаза мальчика, словно туман застилал их, его странную физическую силу и устойчивость к «ветру мёртвых». Нахмурился: Мир умирал, пожираемый чернотой. — Сатана не вмешается, пока солнце не дойдёт свой круг, — сказала Тиллит. «Мы намочили и её, и плащ, и штаны от камзола», — легко откликнулся Борн и продолжал уже раскатисто, на всю площадь: И тут Фабиус вспомнил все события последних двух дней и ночей, и пот прошиб его. — Просидел я полночи, болтая со стражей. Лечу я там узников, а иногда и охрану, — рассказывал Саймон. — Беру я недорого, ведь я — ученик. Охранники благоволят мне, норовят поболтать о своих болячках. Видел я, как начался бунт, и вовремя бежал. Саймон повернулся, нахмурил брови. Его чёрные глаза стали слишком строгими для юного лица. А мальчика больше нет. Нет, и не будет! Пора смириться с этим, стянуть края раны суровой ниткой! Пирог оказался с луком и зайчатиной, сочный и вкусный. И вино — не самое скверное. «А если это смерть?» — птицей метнулась мысль. — Он человек? Магистр внимал Борну, и время его текло, как расплавленный сахар. Она уже пожалела, что вернулась в зеркальный зал. Думала развлечь себя созерцанием мести, а что вышло? Выболтала Пакрополюсу, как Борн приходил просить за сына, украденного людскими магами. И что ей с того? В комиссию взяли? А зачем ей она, раз инкуб спятил? Ей нужен был Борн! Но проклятый, а не сумасшедший! Зачем он назвался изгоем? — Хочешь отомстить инкубу? — обрадовался Анчутус. — Я готов помочь тебе! — Он распахнул фальшивые объятья. — Я поведу, меня не тронут, а вы — уходите скорее! Магистр ощутил как болезненно сладок пыльный вонючий площадной воздух. — Остановись, Ангелус! Ты делаешь ошибку! — пискляво заорал старый демон. Это же голос Саймона! Кто с ним рядом? Мальчик? Способный поднять и взгромоздить на коня взрослого мужчину, пусть и мешком?! — Нет-нет, нужно ещё полежать!.. — воскликнул Саймон. Они тянули руки, но помост был высок. Мысли и чувства растворились в нём, стали вечными, медленными, тягучими и одновременно хрупкими, как стекло. Сразу — и миг, и навсегда. Он бы спёкся и раскололся на части, но небо не выдержало первым. — Удивительно, как долго я изучал демонов, и как много узнал о них здесь, — вздохнул магистр. «Верно, Алисса так причесала его», — подумал Фабиус, и на душе у него стало пусто и колко. В чём же разгадка? Город был отдан когда-то на растерзание жителям Ада на сутки… Это и есть брешь в законе, прецедент, годный, чтобы захватить власть? А почему же «его» — не тронут? Но одной бреши мало. Нужно что-то ещё. Не зря ведь Анчутус так долго ждал, пока сеть случайностей даст ему возможность действовать. Нет, это не затмение. Полных затмений ещё не происходило на его памяти. Он видел, как солнце лишь тускнело слегка, и в ясном безоблачном небе пятно на его боку было не разглядеть без закопчённого стекла. — Не получив иного задания, решил я, что нужно продолжать поиски магов. И Фабиус с облегчением узнал голос Борна. — Только не с рыбой… — крикнул ему в след Фабиус. — СМОТРИТЕ ЖЕ НА МЕНЯ! Я — ЕСТЬ! — КТО ТЫ, ЧТОБЫ ПРОТИВОСТОЯТЬ МНЕ? — громогласно рассмеялся Борн. Небо лопнуло, и перед стоящим на помосте Борном прямо в воздухе прорезалось зеркало. Крещёные опомнились первыми. Они поднялись с колен, полезли к помосту. Саймон фыркнул и тут же налил магистру травяного отвара из этого самого чайника. — Не найдя магов в Гейриковых ямах, искать я продолжил, — сказал он. И вдруг все трое ощутили, как невидимые нити закона натянулись и зазвенели в воздухе. — На рассвете? Сэр Томас Мор, перед тем как его обезглавили Он встал, отрезал магистру хлеба и сыра. Тиллит смутилась и уставилась на изодранную спинку железного кресла. — Дурак! — воскликнула она. — Твоё время и в самом деле кончится на рассвете! А захочет маг — так и сейчас! Немедленно! — Что случилось на Ярмарочной после того, как я упал? — спросил он, безуспешно пытаясь вызвать колдовское зрение. — Луну они сами раскусили когда-то, — пробормотала Тиллит. — Сумели же. Кто ж знал, что эти камни вверху — такие тяжёлые? Саймон вскинул глаза, не понимая, гневается ли Фабиус? — Это демон из Преисподней, — согласился он. Тиллит мгновенно пришла в себя и с фырканьем отстранилась. Поддаться бесу? Что может быть хуже!
Очнулся магистр Фабиус в крохотной комнатушке, по виду — дешевой, гостиничной. Однако в ней было окно, в окне — вечер, а у окна — крепкий дубовый стол, уставленный аптекарскими приборами. — Хел — порождение высших демонов. Способен он питаться не только душами, но и эманациями людей. Сильными чувствами. Потому и нравятся ему кладбища. В наш мир попал он крохотным комочком слизи, прилипшим к чьей-то ступне. Свои не очень-то признают его, для этого должно быть оглашено в Аду его имя. Больше держится людей он, но тоскливо ему без сородичей. И иногда плачет. Совсем как ребёнок, разве что слёзы розоватые у него и испаряются с шипением. Не гневайтесь, магистр. Мы с Хелом… Следили за вами немного. — Земля не может принадлежать бесам! Это не по Договору! — огрызнулась Тиллит. — Нет, — Саймон решительно собрал со стола склянки и кисеты с порошками и сложил в холщовую сумку. — Расстался я с вами один раз и жалею об этом. Если бы не демоническая природа Хела — затоптали бы вас в толпе, хлынувшей с площади. Вместе пойдём мы. Больше не отпущу я вас одного! — Маг может нам помешать! — взвился Анчутус — Давно я не видел такой хитрой человеческой твари! А теперь ещё Борн облизывается на наше добро! Бес побледнел и замахал на демоницу лапами: «Молчи!» Отвар был в меру горячим, терпким и сладковатым. Магистр опознал мяту, валериану, мёд и дягиль. Он приподнялся, сел в подушках, осмотрелся, ничего, впрочем, необычного не заметив: холостяцкое жилище — кровать, стол, стул, сундук. Видимо, Саймон квартировал здесь один.
«А может, всё-таки затмение? Какие-то особенные условия, появляющиеся один раз в сто или двести лет?» Видно, не срослось у Тиллит с Борном. За долгую жизнь он видел много любовных историй, только взаимности в них и не ночевало. Борн, хоть и проклятый, всё-таки инкуб из Бездны. А кто такая Тиллит? Трёхсотлетняя дурочка, побывавшая под козлом? — Магистр, я… — замялся Саймон. — Обещал я не говорить вам! Фабиус догадался взглянуть вверх и не поверил глазам: исчезнувшее солнце показало тоненький краешек. — Это — высший демон, — кивнул Саймон. — Один из самых опасных. — Я хотел бы послать его в дом префекта, чтобы предупредить… Фабиус улыбнулся. Он видел, что лекарь наблюдает за его отражением в начищенном медном чайнике, стоящем на круглой деревянной подставке.
— Я же сказала — он спятил! Потерял это своё отродье и спятил! Нёс какую-то чушь, будто червяк звал меня! Будто это я виновата, что он издох!.. Анчутус разочарованно хмыкнул: — Кого предупредить? — спросил он. — Пожалуй, я уже догадался сам, — усмехнулся Фабиус. — Он из той хищной демонической мелочи, что обитает в Ангистерне в тайне и от людей, и от тварей? Ты послал его следить за мной, ибо перемещаться он может мгновенно. И сила его — сила не мальчика… Чем он питается? И тут, словно из глубины земли, раздался огромный глас: — Морок скрывает черты. Смотрите, морок развеивается! *** Он замахнулся на зеркало, оно покривилось, кривляя и лица, пошло трещинами, и через них стал пробиваться… свет. Ангелус было, видимо, именем его или прозвищем. Тиллит ухмыльнулась: так значит, Анчутус всего лишь нашёл лазейку, а Договор всё так же крепок, и нити не навечно провисли над Ангистерном? Механизм был вроде бы цел, почему же изображение пропало?.. «Ошпарятся, идиоты», — подумал Фабиус. — Всё хорошо, насколько вообще оно может быть таковым. Горожане разбежались — поражённые или напуганные. Разбойники и крещёные всё ещё осаждают ратушу, но штурмовать не решаются. Слишком мало их. Думаю — ждут они темноты. Демон ваш исчез. Там же маячила спина Саймона, сосредоточенно растиравшего розмарин в фарфоровой ступке. Его свежий, чуть горьковатый запах и разбудил магистра. Раньше разве что тучи давали простолюдинам возможность заприметить, как один бок светила становится ущербным. «Наверное, Сатана отгрыз от него кусок», — судачили тогда во дворе прачки. — Нет, я не сержусь. И не обижу твоего Хела. Тем более что я сам вынужден доверяться его собрату. — Он ли это? — Ты спятил! — взвизгнул бес. — Они разгромили церковь! Сатана накажет их, да и тебя заодно! — ЧТО ЖЕ ВЫ НАТВОРИЛИ, ДЕТИ МОИ?
Глава 26. Торг
«Покупайте землю, она уже не производится». Марк Твен Жил ли он? Если сумел пережить всё вокруг себя? Всех? — Чего не сделаешь ради бессмертия. Разглядев лица, магистр понял, что префект правил в Ангистерне твёрдой рукой, допуская к кормилу лишь самых слабых из городской знати. Безвольные скошенные подбородки, плохо прикрытые растительностью, вялые челюсти… Мэтр Грэ тщательно следил за отбором нужных… кадров. Только двое цеховых мастеров — суконщик да оружейный кузнец — казались людьми крепкими. Ну и молодой маг был в меру вертляв и бодр. Магов голосованием не выбирают. Скалясь, рядом уселся и Борн. И с удовольствием уставился на молодого мага, единственного, заподозрившего в госте нечто знакомое. Магистр Фабиус прикинул, что внутри — от двух до четырёх десятков стражников, столько же членов торгового совета и трое магов, а из них — ни одного магистра. Борн, прислушавшись, уточнил, что маг в Ратуше всего один, двое же дерзнули утром выйти, чтобы успокоить толпу. Лихих людей можно использовать для разжигания пожара: словно дрова, они раскалят камни, которые потом долго будут держать тепло. Но дрова прогорают быстро. И как только исчез с горизонта загадочный Барбр, разбойники отодвинулись в тень. А вот ушлые цеховые мастера, коим не достало уже не хлеба, но сладкого пирога, мигом подослали к Ратуше подмастерьев понадёжнее. Инкубы же… Их ласки казались настоящими, людскими, но кого он видел в них? Мышей или лягушек? — А ваших скоко? — заорали из толпы. — А ты кто? — Перебить их здесь же? — сощурился маг. — Возможно, мы так и поступим. Рука у Фабиуса больше не болела, конь его жевал сено в стойле, вот только… Алисса, встретив их во дворе, прикрикнула на инкуба совершено по-свойски. Мол, рубашка на нём снова побурела от жара, нельзя ли умерить? И тот тоже ответил что-то весёлое и дружелюбное, поразив этим Фабиуса в самое сердце. Да, ему исполнилось сорок, когда он убил своего первого инкуба. Всего же их было четверо. Инкубы казались магистру лёгкой добычей, он научился похищать их, как он думал, не оставляя следов. Но сколько верёвочке не виться… Тем более — теперь ему и не нужно бессмертие. Ему больше не для кого жить вечно. — Я предлагаю вызвать главарей бунтовщиков в Ратушу и пообещать им безопасность, — сказал Фабиус. Борн продолжал демонстрировать безупречные зубы. Фабиус в раздражении приподнялся, отряхивая с камзола крошки, и… уронил хлеб. Горбушка полетела вниз. — Ждать штурма — бессмысленно, — начал магистр в лоб. — Один Ратушу я не удержу. В такой тесноте нет места избирательной магии, не думаю, что хорошо будет разрушить ратушу, чтобы уберечь её же от бунтовщиков! — Совокупление с демонами вообще противно понятиям людей, — угол рта Фабиуса дёрнулся в неудавшейся усмешке. — Пожалуй, — согласился демон. Фабиус кивнул: — Смешно, — так же безэмоционально согласился маг. — Это если убивать быстро. Но можно поступить умнее. Когда похищенный инкуб запирается в пентаграмме, его средоточие, медленно угасая, питает и обновляет твоё тело несколько дней. А потом… Борн поморщился. Он, и не пробуя, понял, что сыр — отвратительный. А потом были его собственные первые жертвы. Бессмысленные. Неразумные. Так обучали мастерству в академии Магистериума. Поначалу это были лягушки и змеи, мыши. Наконец, учитель, в классе которого Фабиус был одним из самых младших, принёс в клетке пушистую рыжую лису. — Пойдёшь с нами, мастер Лойбуш, — кивнул Фабиус. — Мэтр Вабис выйдет к толпе и призовёт главарей на переговоры в Ратушу. Мы пойдём с ним, дабы поддержать его. Медлить больше некуда. Вялая беседа оборвалась, и в полутьме слышны были лишь треск свечей да перекличка стражников, рассредоточенных у входных дверей, на лестницах и в окнах второго этажа. Фабиус прислушался к шаткому равновесию, понял, что настаивать на своём бессмысленно, и крикнул в ответ: — Пришлых не нать! Он искоса глянул на улыбающегося Борна: кого видит тот? Мага грызли сомнения. На первом же — все ставни были заперты изнутри. Тем не менее Фабиус и Борн успешно миновали и запоры, и стражу. Оправившись от несколько неожиданного появления незваных гостей, мэтр Вабис поднялся навстречу и заблеял что-то, подобающее моменту. Искренности в голосе старика не было. Как и почтительности — магов в городских советах никогда не любили, и если бы Фабиуса разорвала толпа… Но, к сожалению, не все проблемы решаются сами собой. Темнело, и на Ярмарочной площади запылали костры. Стража отступила в ратушу, и бунтовщики окружили здание плотным кольцом. Год 1203 от заключения Договора, день 6. — А где префект? — заорал кто-то, и его поддержали рёвом. — У него есть имя? — удивился демон. — Сомнительно. Имя дают при оглашении, когда юный сущий приближается к своему первому столетию, что, по сути, и есть его настоящее рождение. У нас рождение — это не грязь под ногами, а вхождение в свет. Твой же знакомец слишком мелок, даже на глоток не хватит. Борн глядел на людей с усмешкой и мешать Фабиусу в задуманном явно не собирался. На инкуба же члены совета взирали с ужасом. Члены совета беззвучно томились за длинным столом из морёного дуба. Во главе нахохлился старенький заместитель председателя городского торгового совета мэтр Вабис — сухой, остроносый, губастый винодел. Сам глава успел с утра сказаться больным. — В Ратуше ждут тех, кто скажет своё слово за всех горожан! — рявкнул Фабиус, перекрикивая гул. — Пусть выберут пятерых! Они донесут ваше слово! — Я тоже благодарю Отца нашего Сатану, что сохранил вас всех в добром здравии! — отрезал магистр, усаживаясь напротив Вабиса. — Начнём же! Объявившись на пороге малого совещательного зала городской Ратуши внезапно, и невзирая на запертые двери, магистр Фабиус и инкуб Ангелус Борн ввели в ступор и без того измученных страхом членов городского совета. — Соитие с инкубом? Горожане выкрикивали угрозы, взирали на магистра яростно, отыскивая в его лице пороки, что толкнули их на такое неслыханное деяние, как церковный погром. Ведь не могли же они сами решиться на бунт против церкви? Значит, плохи были её магистры! — Эй, Кибо? Не надоело вам тут торчать? Трубани-ка в свой горн, пусть откроют нам двери? Разве ж мы тронем кого-то, а, ребята? — Но ч-что же т-тогда д-делать? — продребезжал Вабис и начал громко сморкаться.Его опустили на лавку, сооружённую кое-как на помосте. На другую лавку, напротив, уселись выборные из толпы. Но и знакомый Фабиусу бельмастый, и явные главари разбойников остались стоять внизу. Не увидел Фабиус в первых рядах и толстого бандита, покрытого бородавками, в коем подозревал Барбра. Неужели, и он струсил, заметив Борна? Борн покачал головой. О чём он думал, оставляя женщину с инкубом? Демон настолько же прекрасен, насколько желанен его внутренний флюид. Совокупление с инкубом даёт человеку силу и долголетие. Могла ли Алисса?.. Город был обеспокоен болезнью префекта, беженцами, что в зиму навязывал Магистериум, да и у цехов были давние споры за привилегии и торговые места. Вот почему почти все выборные из толпы оказались вдруг подмастерьями, чьи мастера не пришли сегодня в совет. Может, затесались среди них и бесы, но этого магистр разглядеть не смог. — Нужно договариваться, — сказал Фабиус твёрдо. — Я так и полагал. Думаю, у тебя есть вопросы лично ко мне. — Это не кровь, а выпот, — поморщился Борн, озираясь, чем же вытереть лицо. — У нас нет крови, хотя иногда, для удобства, мы употребляем ваше слово. — Б-беженцы п-покинули город, — проблеял Вабис. — Может, ты ищешь сатисфакции? Всё-таки я не безгрешен пред Сатаной… А мать… Мать уходила легко, будто кто-то, пробегая мимо, накрыл её лицо полою плаща. Губы её улыбались, и вдруг завяли. И весна её стала зимою. — Я представляю магистерскую власть. Ты — мой союзник. Запертые в Ратуше — представляют власть гражданскую, которую мы не дадим уничтожить. Он стал перебирать людей, живших и умиравших рядом с ним. Хорошо помнилось самое начало — смерть матери. Потом была пропасть, венчало которую… — Что за чушь? — нахмурился Борн. — Я сказал расхожую колкость. Снизу, со двора, донёсся звонкий мальчишеский смех. Там, почти в полной темноте, Хел играл с кошкой. Фурия разошлась не на шутку, но юному демону вряд ли были страшны её острые когти. — Не нать! Совет успел созвать префект, дабы представить лучшим людям города магистра Фабиуса. Город Ангистерн по обычаю Серединных земель был вассалом Церкви Сатаны, и Фабиус представляя здесь высшую законодательную власть. Покойный (уже лет двадцать) метр Грэ объявил его как столичного мага, образованного и наделённого особыми полномочиями. Он, видно, назначил эту встречу по обязанности, даже не предполагая, что маг сумеет явиться. Саймон сидел чуть поодаль на брёвнах, что привезли для укрепления ворот, и, пристроив рядом не гаснущую от ветра магическую свечу, перебирал травы в своей сумке, что-то раздражённо бормоча под нос, но в игру не вмешиваясь. — Хлопок тонковат, надо бы крапиву или лён… — покачал головой маг. — А от чего этот выпот? Ты потеешь? Или это результат напряжения мыслей? Я видел раньше, что у инкубов выступают на коже розоватые капли, всё-таки больше похожие на воду. Ты же потеешь по виду совершенной кровью. Ты так напряжён или это особенность жизни в более глубоком Аду? Мэтр Вабис замер, уставившись на Борна, как лягушка на ужа. — Айдате по домам, служивые! — кричали бунтовщики стражникам, стоящим в окнах второго этажа и на балконе, с которого раньше частенько обращались к толпе префект и члены совета. Больше он не хотел это пробовать, но бытию всегда всё равно. Оно говорит, — выбирай. И жизнь для него — не больше чем горсть песка, что сыплется на вечные весы воздаяния. Члены совета заёрзали неуверенно: конечно, нет ничего проще, чем наобещать черни с три короба, но ведь потом обычно меняют и голову, которая это наобещала. Толпа зашумела. Внизу начался торг. Бесов предложение Фабиуса не устраивало совершенно, зато оно устраивало рискнувших бунтовать горожан. Нечисти нужно было время, чтобы перенастроить людей на свой лад, а лишнего времени сейчас не имелось ни у кого. И толпа пошла вразнос. Худо было, что горожане разграбили церковь, убили священника. Грех этот делал их особенно злобными. Но смерть можно было выкупить деньгами, перевести её в унылый торг, что он и намеревался сейчас устроить. Хотел и припугнуть, но тут некстати куда-то запропастился Борн. — Гейте самя на площадь! На помост! — Да пусть побухтят, ночь длинная! — раздавались крики. Никто и не заметил, что Борн исчез, растворившись в тёмном коридоре Ратуши. — Сильнее? Желание просто жить, маг! Жить и дышать, как остальные. Делать глупости. Нарушать правила. Сходить с ума. Кем ты стал в своём бессмертии? Осталось в тебе что-то живое? Маленький Фабиус даже не плакал, пока ему не сказали, что маму по обычаю закопают глубоко в холодную землю. Он не понимал, зачем. Лишь видел, как нечто лёгкое ушло из её тела. Он был готов сражаться за них на смерть, но нужно было не сражаться, а говорить. Он сделал несколько глотков, дёргая кадыком. На глазах выступили слёзы. — Свободные горожане! — тонко закричал мэтр Вабис. Его пальцы вцепились в плечо магистра так, что тому захотелось оторвать от себя старика и швырнуть вниз. — Город не примет беженцев, если таково слово ваше! Хотите вы их? — Ты так хотел жить вечно? Что-то в недрах земли отозвалось ему, и он замер, прислушиваясь. — То-то он так боится тебя, — невесело усмехнулся Фабиус. — Неужто демоны пожирают своих детей? Может, потому не стало единства в рядах бунтовщиков, что таинственный их главарь затаился? Откликнулась толпа. — Как зовут тебя? — спросил Фабиус. Молоденький тонконогий городской маг притулился с левого края стола, чуть в стороне от прочих. Он струсил и не пошёл на площадь вразумлять горожан. Теперь парню молча ставили в вину то, что он остался жив. — Что понравилось?! — вскинулся Фабиус. Он крепко обнял магистра и шагнул с крыши. Борн беззвучно окликнул Фабиуса, заставив того поднять голову, и заглянул в глаза: — Не-ет им! Провинция Ангон, город Ангистерн. — Напряжёшься тут… — казалось, Борн с сожалением разглядывает испорченный манжет, но на самом деле взгляд его уходил из-под руки вниз, в толпу на Ярмарочной. — Их уже тридцать пять! Тридцать пять, маг… Тридцать пять моих сородичей долгие годы живут здесь, в Ангистерне, нарушая Договор, подписанный самим Сатаной. И о чём они думают сейчас? О том, как вымолить себе прощение? Нет! Они хотят штурмовать Ратушу, чтобы захватить в городе власть. Гнев Сатаны может быть страшен, если они вернутся в Ад, но собираются ли они возвращаться? Смерть матери была неведомой жертвой, устроенной кем-то чужим. Отец Фабиуса не исполнил обряда и пощадил жену. После рождения сына он сгорел от лихорадки в считанные дни. Такова была плата за сильный дар, доставшийся Фабиусу. Жертвою должна была стать мать, но вышло так, что погибли оба. Тогда он уже знал, каково это будет. Ему хватило одной женской смерти. Смерти маленькой пушистой лисы с белым пятном на хвосте. Фабиус криво усмехнулся: — Пора, — сказал Борн. — Я думаю, раз ты знавал прикосновения инкубов, не смутят они тебя и сейчас. Фабиус вывел на балкон мэтра Вабиса, поддерживая его под локоть — ноги у старика идти не хотели. Суконщик напирал сзади. Затрубил горнист, призывая к тишине. — А что может быть сильнее этого желания?! Борна за спиной не было. Фабиус словно наяву увидел, как схлопывается тело инкуба, распятое в пентаграмме, выдавленное в небытие его собственным, разрушающимся естеством. Как молния поражает фигурку из соломы и тряпок, которую маг нарекал именем «похитителя» демона и обрекал на адскую месть… Членов городского совета присутствовало двенадцать — главы некоторых торговых гильдий, цехов, казначей и хранитель городской печати. — … Высокое присутствие такого дорогого нам гостя и его гм… сопровождающего его… Почти все стражники набирались из таких же горожан, что осадили ратушу. Их знали в лицо, и особой злости к ним не питали. Но были в страже и наёмники. И вот этим костлявая серьёзно грозила снизу сухоньким кулачком. — Гойда! Демон расхохотался. — Что ж, по крайней мере, силы, противостоящие нам, ясны. Бунтовщики и их главарь, некто Барбр, представляют интересы Ада на земле. Крещёные — являются собственной силой, и оружие их — опасная ересь. Также есть обычные горожане, те, кто был обманут бунтовщиками, но таких на площади осталось сейчас немного. Фабиус пожал плечами: Нет, этого он не будет вспоминать! Смерть жены до сих пор висит на его груди неподъёмным камнем. Не стоит демону знать об этом! Фабиус, не желая реагировать на выплеск непонятных ему эмоций, перевёл взгляд на яркие цветы костров на площади. Раскаиваться он был не готов. Зато цеховой бунт был знаком ему хорошо. Фабиус уже видел, как лилась кровь, когда цеха не могли поделить своё и чужое. Знал и то, как нужно прекращать подобные свары. — У тебя — кровь сочится по поводу и без? — удивился Фабиус, тоже глядевший вниз и рассеянно дожевывающий горбушку, сыр с которой он съел в самом начале их позднего ужина. — Да хоть с бесами, — усмехнулся магистр, вызвав у Борна приступ веселья. — Как просто… — хмыкнул инкуб. — А после? — А почему не суккуб? — поинтересовался Борн. — Э-э… было бы гораздо разумнее… — замялся Вабис. Магистру стало страшно: справится ли он один с толпой в сотни глоток? Фабиус знал, что полный совет составляет обычно от тридцати до пятидесяти уважаемых горожан. Видно, многие ощутили сегодня тревогу в утреннем воздухе и не решились прийти в Ратушу. Или у них нашлись иные причины отсидеться дома? Борн глядел, не мигая. Кажется, он не знал о таких обрядах, но увиденного ему было достаточно. — Прочь! — Хорошо! Пусть пятеро от вас встанут на помост! Пятеро! Она была блестяща и гладка, шерстинка к шерстинке, а на хвосте — белое пятно. Её сущность следовало выделить из тела в магическом опыте. И именно это Фабиус и запомнил, как своё первое убийство. В конце концов, сопровождаемые десятком стражи, из дверей Ратуши к толпе вышли магистр Фабиус и молодой маг. Между ними, поддерживаемый под локти, висел мэтр Вабис. Фабиус тяжело вздохнул. Последние его годы текли всё утомительней. Он тяготился слугами, необходимостью есть и спать, одеваться, управлять хозяйством, даже зима и слякоть безмерно огорчали его. Всё, кроме изучения наук, он делал по обязанности и долгу. Ему казалось, что науки поглотили его всего. — Хела?
В Ратуше имелось несколько совещательных залов. В малом лучшие люди города сидели сейчас для экономии свечей. На столе, кроме свитков и амбарных книг, были вода, молодое вино да сыр, принесённый главой сыродельного цеха как образец для поставок в казармы. — Неча нам в ратушу итить! Губы его даже не попытались изобразить улыбку. — А пусть выходят сюда, к нам! — Тридцать четыре адские тушки, не считая твоего малолетнего помощника! — констатировал Борн. — Префект болен! — крикнул Фабиус. Он вдруг дёрнулся, словно заметил внизу что-то странное, и на лбу его выступили мелкие красноватые капли. — Пойдёшь? — шёпотом спросил он суконщика. Толпа гудела. Стражники то и дело сталкивали с помоста лезущих вверх. — Кто сумер, те-то и покинули, — вклинился крепыш с эмблемой суконного цеха. — А кто живы остались — так те утекли к речке и вечеряют там. — А после мы решим с тобой наши внутренние проблемы. Разве ты претендуешь на власть в мире людей? Он всегда избегал людей. Искал уединения. Ему казалось, что теперь перед ним встали все, чьи дела он должен был когда-то решить, но не решил. И вот они пришли к нему требовать ответа. — Мастер Лойбуш, мейгир, — чуть наклонил коротко стриженую голову суконщик. — Эти двое нашли друг друга, — невесело усмехнулся демон. — Демонёнок и кошка. По разуму они где-то сродни. Непровозглашённый сущий и Потерявшая облик. Смешно. Песок падает на чашу, но весы эти никогда не качнутся. И никогда не наступит правосудие. Потому что никто и никогда не знает правых и виноватых. Нет таких богов, кто знал бы наверняка. — Я — магистр Фабиус Ренгский! Присланный сюда Советом Магистериума! Полномочный решать, кто будет кормить беженцев из Дабэна! — Инкуб связывается с вызвавшим так, что лёгкие флюиды его постепенно перетекают в тело мага… — пробормотал он. — В конце концов, пленник сдувается, словно бурдюк, из которого выпили воду, и дыхание Серединного мира буквально выдавливает его пустую оболочку в междумирье… Но ведь для этого нужна эмоциональная связь? Проще всего её получить путём плотской любви… Неужели ты решался на соитие между тобой и инкубом, маг?
— Дети у меня… — пробормотал тот. Фабиус задумчиво посмотрел вниз: Демон и маг с комфортом расселись на крыше дома префекта и смотрели вниз. А заодно — пили молодое вино, ели сыр со свежим хлебом. Узнав мэтра Вабиса, толпа заревела: Борн замолчал, задумавшись. — Но зачем ты убивал их? Это же бессмысленно? Соитие с инкубом питает женщин, тебе же пригодилась бы суккуб! Но и она не дала бы тебе вечной молодости. Тем более, мёртвая! Она сгорела бы в сосуде своего естества, не более! В чём польза, маг? Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
— Выбора нет, — сказал Фабиус. — Иначе бандиты захватят Ратушу и изобразят здесь свою власть. А на следующее утро, едва откроют ворота, город захлестнёт волна беженцев, и начнётся уже настоящий ад. Вот так и маг знал, что ему не суждено понять, прав он или виноват. Может, соитие с инкубами и было противоестественным, а может быть, и нет. Инкуб — не человек. Его органы только кажутся похожими на таковые у человека, он не справляет естественных надобностей, не носит в себе семя. Борн не ответил, но зрачки его вспыхнули, а потом и вся радужка налилась алым. — Но… — поднял, было, голос молодой маг, но тут же выпучил глаза и замер — рот его наполнился вязкой патокой. Фабиус вспомнил растерзанные трупы на церковной площади и кивнул. Демон не ответил. Он вглядывался в лица бандитов. У него был особенный интерес — инкуб подчитывал «своих». Сыр был привозной, из горных поместий, где чудесно варят его. Маг давно не ел хорошего сыра, сиднем сидя на своём острове. Это сказки, что есть у разбойников особая гильдия, что знакомы им ранги и приказы. Слишком мало света оставляет в их душах жизнь на задворках. А без света — нет и сложно устроенных сообществ, лишь банды, делящие город, как каравай хлеба на куски по ширине ртов. И банды эти трудно собрать в одно. Рядом с ним страдал писарь. Бледный, трясущийся от страха. Этот был уверен, что уж его толпа точно не пожалеет. — С б-бунтовщиками и бандитами? Не найдя ничего подходящего, инкуб вытер лоб рукавом рубашки. Белоснежная ткань тут же побурела и даже слегка задымилась. — Тебе понравилось? — спросил вдруг Борн и глаза его, потускневшие во время размышлений, снова вспыхнули и разгорелись. — Они слишком похожи на женщин, — машинально ответил магистр и пожалел. Потому что перед глазами всё-таки встал образ умирающей жены. — Противостоящие нам? — инкуб даже привстал от удивления. Ему бы и в голову не пришло поставить себя рядом с человеком. — А кого представляем «мы»? Фабиусу не помешал бы сейчас демон, чтобы прочесть их мысли. Лица были видны смутно, по ним метались тени, факелы слепили тьму, и не давали света. — Наших — трое! — крикнул Фабиус и оглянулся. Фабиус вспомнил смуглые тела своих любовников: невозможно гибкие и пахнущие пряностями. Кожа их была сродни дорогим тканям, дыхание — как мёд… — Но это же противно понятиям людей о совокуплении? Мужчина и инкуб? — Борн глянул искоса и отвёл глаза.
Магистр молчал, мрачно разглядывая людей. Людей ли?
Глава 27. Справедливость
«Иногда свет в конце тоннеля — это уже адское пламя». Народная мудрость — Люди — много чего хотят: пива, что делает их слабыми и больными, праздности, что делает их глупыми. Но больше всего они хотят сказок! Этим ты и зарабатываешь на жизнь. Но за обещания бессмертия когда-нибудь в будущем, им полагается кормить тебя сейчас! Я прилюдно провозглашаю тебя стяжателем и обманщиком! Нет у тебя никакого бога! — Горожане поддержат выделение денег на лагерь для беженцев. Бессмертие — бесполезно и эфемерно. Живёшь ты — здесь и сейчас! У тебя нет будущего, раз ты дерзнул бунтовать! Чего ты хотел этим добиться? Потом бельмастый забрался на плечи крепкому парню, с лицом так обезображенным шрамами, что на него почти невозможно было смотреть. — Это он! Маг! Он нарушил закон Сатаны! — взвизгнул Анчутус, материализуясь рядом с Пакрополюсом. — Это твоя настоящая вера! — громко провозгласил Фабиус. — Пусти! Борн хмыкнул и повернулся к зеркалу спиной. Дело было сделано. Фокус со змеёй шёл у него теперь легче лёгкого, он даже почти не шевелил губами, творя заклинание. Тогда крещёные начали орать и тянуть к Борну руки. Они уже уверовали, что он — и есть их милостивый бог. Ему надоело вещать, и голос его звучал тише, но всё также проникновенно. Маг видел, что за время беседы ученики и подмастерья послали за мастерами. И мастера взбунтовавшихся цехов уже протискивались к помосту. — А э-э… Совет людских магов? — Убей мага! Убей! И мы сумеем выдернуть фурию из её огненного мира! Проклятие всех, преступивших закон, защитница мёртвых, она станет вечной карой для мира людей! Сам Сатана отступится от него, и власть наша станет полной! Магистр не грозил и не призывал на головы бунтовщиков магические кары. Он обещал разобраться по справедливости. (Ах, это сладкое слово — справедливость). И ему удалось переломить настрой свободных горожан. Фабиус ощутил, как все клетки тела его словно бы сжались в предчувствии чужой агонии, и опустил глаза. — Ты не веришь в нас! Убирайся! — кричали его единоверцы. — Законы Ада нарушены! — запоздало взвыл он. Анчутус осёкся — ощутил, как у Пакрополюса задёргалась щека. — А что тебе в нём? Съедется, осудит бунтовщиков, разоривших церковь и убивших священника. Назначит выкуп. А нового священника церковь найдёт сама. И всё вернётся на круги своя. Борн говорил тихо, но ещё тише было на площади:Инкуб посмотрел на замерших горожан и тварей и простёр руку над их головами, рассеивая им же созданный свет. Он подошёл к зеркалу в центре помоста, чтобы его видели все. — Я здесь, маг! — завопил бельмастый. — Эй! А где же Алекто, Изгой? В какой-то момент плоское бородавчатое лицо разбойника стало больше зеркала, звуки усилились, и вся площадь услышала, как он зашептал Ахарору: На площади стало светло, как днём. Свет этот был особенным: он снял личины с чертей и бесов, чтобы их увидели даже самые слабые из людей. Змея приковала его взгляд, он не мог видеть Борна, но слышал его звучный, доходящий до самой души, голос. — Жалкое подобие чертей — свиномордые, — прошептал Борн, и лицо его покривилось. — И такие же жалкие бесы… ТИХО! — возвестил он. Зеркало затрепетало, и все — и Пакрополюс, и горожане, и твари — увидели в нём две луны над заброшенным кладбищем. А потом узрели воочию, как магистр Ахарор собственными руками, старческими и некрепкими, вкапывает столбы для виселиц на месте древней казни трёх магов. Как подводит старенькую кобылу, чтобы тянуть верёвку, иначе как вешать без помоста? И как ночь за ночью тела магистров одно за другим дёргаются в последней пляске. — Я НЕ ТВОЙ БОГ, ИЗМУЧЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК, — сказал демон. — Я ТВОЙ СУДЬЯ. — Прости нас, — испугался крещёный. Силы были неравны — один демон стоит десятков бесов. Но Анчутус готов был пожертвовать несчастным ухом! Он рванулся изо всех своих бесяцких сил!.. — ВЫ СТРОИТЕ ДОБРО, — невесело усмехнулся Борн. — МЫСТРОИМ ДОБРО. ПОТОМ ОДНО ДОБРО СТОЛКНЕТСЯ С ДРУГИМ, И МИР ЗЕМНОЙ ПРЕВРАТИТСЯ В АД? — Люди для тебя — мусор, маг! Ты не можешь понять, что хлеб — это не всё, что им нужно! Их бессмертные души не хотят быть съеденными в Аду! Бес пронзительно завизжал! Зеркало затряслось и пошло трещинами! Воздух на грани двух сред вспыхнул, и запах гари ударил Фабиусу в нос. Бельмастый молчал. — Человеческого мага! — поддакнул Анчутус. «Неужто Борн пресытился и позабыл обо мне? — подумал он, и сам готовый уже обессиленно рухнуть на затоптанный деревянный настил. — Неужто всё кончилось?» Фабиус пристально посмотрел бельмастому в глаза, перевёл взгляд на его соратников, на горожан у помоста… Мусор ли он видел? Пустое человеческое мясо, безумное и безглазое? Обряд проходил тайно. Ахарор и бес в обличии Барбра — собственноручно казнили незадачливых магов. И вот уже два тела висели, привлекая ворон, а третий пленённый магистр стоял на коленях с петлёй на шее. Выпот бежал по его щекам алыми ручейками. Всё-таки старый демон успел слегка повоевать с бесами. — Которые живут в Ангистерне? Много лет они жили там. Проживут и сейчас. Они отвыкли от горения в Аду и захотели покоя. Пусть так. Вы и не заметите малой толики душ, что они съедят. Но новых незваных гостей — я не допущу в земной мир, довольно и этих. Пакрополюс, весьма удовлетворённый таким явным дрожанием вины в Анчутусе, облизнул губы в предвкушении зрелища отменной казни и окликнул инкуба: Фабиус удивлённо покосился на него: почему это — «заключён»? Договор — восстановлен! Борн всё это время сидел неподвижно, молча созерцая бельмастого и его крещёных. Хотел ли он понять их? Или просто проголодался? — Двенадцать веков назад, жители вашего города уже бунтовали против установленного Сатаной порядка. Да, Договор о том, что Сатана защитит мир людей, но и возьмёт посмертную плату их душами был жесток. Но Изменяющийся один мог спасти тогда живущих на земле. Границы между землёй и Адом пали не по его вине. Сущие готовы были пожрать всех. Сатана предложил единственно возможное спасение. Но жители Ангистерна, убив подписавших Договор магов, предали живых своего мира. Разорвали свою часть цепи. И Сатана, в наказание, открыл путь в Ад прямо в горде, а людей его покарал безумием. И полилась кровь. От заката и до заката не только адские твари пожирали людей, но и горожане убивали друг друга. Братья шли против братьев, дети — против матерей и отцов. И когда снова взошло солнце, магистрам, что весь день и всю ночь спешили сюда, чтобы заменить повешенных, показалось, будто город утонул в крови, так много её текло по улицам. Но погибли не все. И семя предательства, упавшее в Ангистерне, уцелело. Двенадцать веков ожидало оно своего часа, и наконец проросло. — Похититель объявится. И в Верхнем Аду наступит порядок. Выберут нового правителя, думаю, опять достаточно глупого, чтобы не мешал демонам развлекаться, чертям торговать, а бесам — вгонять в долги слабых. Цеховые мастера молчали. Молчала и толпа. Деньги — это тепло и хлеб. Бессмертие же очень трудно пощупать. Если оно продаётся, то ещё придёт время его прикупить. Сейчас всех ждала зима. — Сначала похитителя нужно найти, — усмехнулся Борн и пристально уставился на Анчутуса. — Почему ты не пускаешь нас к нему, маг? — орал бельмастый. — Я вижу сердцем свет его творения! Дай мне дотронуться до него! Дай! — Убив для начала пару десятков? Чем не угодили тебе добэнцы? Были слишком нищими, чтобы жертвовать на твоё безделье? Чем ты зарабатываешь на жизнь, бродяга? Проповедуя, ты объедаешь таких же голодных! Фабиус обвёл глазами площадь: горожане лежали на камнях, кто без сил, а кто и без жизни. Увиденное выпило многих почти до дна, а кого-то и больше. Иначе и быть не могло. Адский суд — не для земных созданий. Крещёные, завидев демона, стали расталкивать мастеровых, плотно окруживших помост, полезли вверх. Стражники сбрасывали их. — Я ПРИШЁЛ ВЕРНУТЬ МИРУ ЗАКОН! — закончил Борн и уставился в зеркало. Бес обхватил себя лапками и начал размываться в пространстве, но старый демон схватил его за ухо и не дал сбежать. Маг удивлённо обернулся к инкубу. Борн стоял, зябко обхватив руками плечи, лицом к западу, и вглядывался в тёмное небо. Чего может стоить свидетельство беса? Да хоть бы и всего их сонма? Весь день старый демон Пакрополюс в ужасе смотрел в сломанное зеркало. Изображение он сумел кое-как наладить, подкручивая шестерёнки, но пробиться на землю Гласом больше не мог. «Он подошёл бы вполне». Он встал и рявкнул на всю площадь: — А как тебе не верить в Сатану? Ты слеп в вере, но страх в тебе знает, что не бог, а демон ожидает тебя после смерти. А где же твой бог? Где он? Молодой маг, сидевший на помосте рядом с Фабиусом, восхищённо присвистнул и всплеснул руками. Мальчишке было весело. Старый демон закивал, ошарашенный внезапным явлением Борна и его странным предложением: честно поговорить с… проклятым? Инкуб указал пальцем в центр помоста. Воздух вспучился там, и из Бездны прорезался глаз демонического зеркала. И тут же рядом возник Борн, согрев его замёрзший бок. — Договор заключён, — прошептал Борн еле слышно. — Мы требуем не только вернуть Алекто, но и наказать похитителя! — Пакрополюс приосанился, выбравшись из болота справедливости на менее зыбкую почву отмщения. Это было обидно, но изгой и в самом деле был сильным и умелым демоном. «Искал Барбра. Не нашёл». Голос старого демона сорвался на писк, но Борн вытянул руку, раскрыл ладонь, пошевелил пальцами, и помехи исчезли. И тут Фабиус прозрел, где он слышал этот голос! Бельмастый выхватил нож, взмахнул, намереваясь бросить, и остекленел в ужасе: в руке его извивалась серая лесная гадюка. Но Ярмарочная площадь, явившись на миг, рассыпалась языками теней и пламени, и в зеркале возникло лицо проклятого Борна. И Пакрополюс долго, потея, скакал вокруг него, пока не догадался отключить и включить снова. И понял, что зеркало работает теперь так, как надо! Неужто это Борн не пускал Глас на Землю? Их «общее» с демоном дело было завершено. Что будет теперь? Если придётся сражаться за свою жизнь, то где взять сил, когда площадь покрыта телами поверженных людей, а церковь Его пылает, насыщаясь, словно пиявка. Пакрополюс сидел и смотрел. Пакрополюс понял, что его видят, захлопал утомлёнными глазами, заозирался. — Ты не выиграл, маг! Инкуба рядом не было. Он исчез. Маг остался один, в ночи, среди многих умирающих от страха и боли. Борн убрал руку, и зеркало перестало дрожать и слоиться. Но зато бес начал мелко трястись, ибо возмездие Ада — это пружина, сокрытая в самой сути его детей. Борн оскалился, зеркало погасло. — Я даю им надежду! Фабиус повернул голову и увидел сразу два лица — одно над другим. Оба были перечёркнуты палачом. Но если лицо бельмастого оставалось при этом похожим на человеческое, тот, у кого он сидел на плечах, был по-звериному страшен. Анчутус взвизгнул и попятился. — ЧТО ТЫ СТРОИШЬ ДЛЯ СВОЕГО МИРА, ЧЕЛОВЕК? — Ну… — замялся растерявшийся Пакрополюс. — Я подумаю над твоим предложением, изгой. И вдруг так же звучно, как в прошлый раз на этом же помосте, заговорил Борн, обращаясь к бельмастому и его единоверцам: В небе, там, куда смотрел инкуб, появилась алое пятно. Но это был не рассвет. Это церковь Ангистерна принимала под свои своды души тех, кто не пережил этой ночи. Но ничего не ощутил в земле и на небесах. — Но Алекто? — Пакрополюс, сообразив, что Борн понимает случившееся не хуже его самого, перестал скрывать горе и допустил на лицо гримасу скорби. *** — Люди готовы вернуть Алекто в Ад, — кивнул Борн. Приятели Анчутуса заверещали, вцепились в Пакрополюса. Завязалась потасовка. — Слушайте и смотрите! — приказал Борн. Ему было важно, чтобы горожане поверили ему сейчас, здесь, на этом месте. И они поверили. Люди были убеждены уже во всесильности мага, ведь он появился в Ратуше, минуя осадившую её толпу, неужели не сумеет достать какое-то серебро? Люди падки до жуткого, но не понимают, что созерцание его разрушает их слабые души. И смертным нельзя быть слишком любопытными к маскам небытия. Возразить он не успел. Пакрополюс вгляделся в кошку, кивнул, и Алекто исчезла. А вместе с нею закрылся зеркальный глаз в адский мир. Похищенная вернулась домой, похититель найден, а значит — Земля и Ад обрели почти утерянное равновесие. Инкубу пристало сейчас ликовать. Ещё не прозвучало «виновен» Сатаны, а бес уже был полумёртв. И ничто не могло теперь отменить приговора, зародившегося в нём самом. «Куда ты пропал?» — спросил, не размыкая губ, маг. — Город заплатил, — прошептал Борн. — К утру в церкви будет новый священник. Пакрополюс страдал и даже робко мечтал о лёгкой благородной погибели, которая вполне доступна даже бессмертному, стоит лишь захотеть, когда изображение в зеркале зарябило вдруг. — Но как же мы раньше не замечали, что не все души доходят до нашей кухни? — Вот он, похититель! — закричал Фабиус. Инкубу — что. Ангелус Борн отряхнул прах Ада со своих ног, оповестил, что больше не чтит его законов. Таким образом, и законы постепенно переставали иметь над ним власть. Сущие Ада могли, конечно, сладить с бунтовщиком силой… Но кто в Верхнем Аду был равен силой проклятому Борну? Борн, не поворачиваясь, хлопнул в ладоши, и на помосте возникла худая чёрная кошка. Испуганная, растерянно озирающаяся. Фабиусу стало жаль её: кто знает, каково будет фурии в Аду без привычной личины? Может, не стоит её отдавать? Фабиус нашарил на груди магистерский кристалл, сжал его до боли в пальцах и обернулся. — Я-а строю д-добро, — пробормотал бельмастый, не отрывая глаз от змеи. Рука его дёрнулась, словно он хотел проверить, цел ли привязанный под одеждой кошелёк. Пакрополюс важно кивнул. Он просто не знал, что говорить. Демон согнал с лица гримасу недовольства, встал, приблизился к краю помоста, где курилась кучка магического пепла. Локки разомкнул кольцо на его запястье и поднял голову, уставившись на бельмастого. — А как же те бесы и черти, которые… Э-э.. — Я не слепой. — Думаешь, это — твой бог? — маг кивнул на демона, чьи глаза от обилия доступной еды разгорались всё ярче. Фабиус повернулся к бельмастому, заворожённому танцем змеи на помосте. Змея покачнулась… раздулась и лопнула, оставив на помосте кучку пепла! И покрывало истины спало с людей. Лица их вновь стали обычными, перепутались, уравнялись. Люди и сущие замерли, оглядываясь. Они не в силах были осмыслить увиденное и понять, что случилось с ними. Старый демон захлопал глазами, полагая, что это они его подводят, потом возликовал было, что контакт наладился… «Скверно». Холодный страх подступил к горлу магистра, заставил душу затрепетать, словно пламя свечи на ветру. Магистр вгляделся в беса. Обвинение мало задело его, а вот в самом рыльце чудилось что-то, уже виденное раньше… — Предатель людей, человек по имени Селек Грэ родился здесь, в Ангистрене. Он был таков, что не пожалел собственной души, дабы обрести богатство и власть. Он вступил в преступный сговор с магистром, членом Магического Совета Ахарором Скромным. С помощью мага Селек Грэ дал пожрать свою душу мелкому бесу из Верхнего Ада. И человек умер, а демон в его обличии воцарился в Ангистерне в личинах префекта города и самого страшного его разбойника, называемого Барбр. Так он держал власть над городом днём и ночью. Но созданиям Ада всегда мало достигнутого. Казалось бы, бес прекрасно устроился на земле, но жажда ещё большей власти сжигала его. И тогда он замыслил страшное преступление. — Я не спрашиваю, что ты планируешь делать. Варианты твои мне понятны, — продолжал инкуб. — Ты не можешь обратиться за помощью в Нижний Ад, ведь тебя же и объявят виноватым. Ты не можешь рассчитывать на помощь чертей и бесов — им выгодны интриги, тебя же и подставят. А один ты всё равно не сумеешь выловить в Серединных землях всех мелких сущих, что сбежали из Ада. Мне же ты — тем более не противник, у меня своя сила и свои цели. Я устал мерзнуть в вашем предбаннике и не планирую возвращаться. Здесь, у людей, нисколько не хуже. Забудь обо мне, и я присмотрю за Серединным миром так, что Сатана ничего не узнает, и всё пойдёт по-прежнему. Фабиус знал, что найдёт слова для подмастерьев и мелких торговцев, и он нашёл их. Пообещал, что Магистериум выделит четыреста диглей на организацию лагеря для беженцев у реки за городскими воротами. А потом честно поделит беглецов между пятью соседними провинциями, куда людям со скарбом и маленькими детьми по силам дойти до холодов. Виновного, по-настоящему виновного, она разрушает изнутри, разбивает его естество на мельчайшие капли, взбивает в пену. — А это ты спроси у своего приятеля Анчутуса. Нельзя доверять отчёты чертям да бесам, цифры для них — как воск. — Что это, маг?! — возопил бельмастый, содрогаясь. — Я хотел бессмертия для всех! — Меня не интересуют ваши суеверия, — нахмурился магистр. — Это дело суда инквизиции Магистериума! — Нет! Я не похищал! Нет! — визжал он, но кто бы ему поверил? Демон взирал на Ангистерн, глаза его наполнялись красной влагой, высыхали, потом — снова наполнялись… И выхода он не видел. Даже если Алекто найдётся, что делать с этим бесовским стадом? — Ты уверен? Анчутус изменился в лице. Он прозрел, что само тело выдаёт его, предощущает скорую расправу. В его чертах отразился ужас, понять который до конца могут только погибающие бессмертные. Конечно, горожане не знали, откуда Магистериум возьмёт деньги. Не догадывались, что цехам Ангистерна сначала будет предъявлен штраф: и за бунт, и за разграбленную церковь, и за убийство священника. Об этом Фабиус умолчал. Бандиты шумели — они были недовольны таким поворотом. Ответом ему было шипение гадюки. Фабиус, видя, как безуспешно борется бельмастый со своим страхом, подвёл жестокий итог: — Думай, это полезно. Скоро ты сумеешь показать мне свой ответ — делом! — Не торопись, — покривился Борн, пытаясь скрыть презрение. В былые годы он не снизошёл бы до разговора с бесом, но сейчас — выбора не было. — Сначала я расскажу историю, которая случилась здесь двадцать лет назад. Непонятно было, в чём он раскаивается. В том, что вера его оказалась слаба? В том, что гадюка застыла у самого края помоста? Люди на площади в страхе попадали на землю. В Аду бесы — соратники Анчутуса — в бросились вон из зеркальной комнаты, спасаясь от очумевшего стекла, которое отбрасывало колючие, разящие тени. И тогда Пакрополюс, не растерявшись (что ему было терять?) спеленал Анчутуса надёжным заклятьем. А ещё этот инкуб. Инкуб (!) во всеувидение объявивший себя Изгоем! И Сатана промолчал! Змея, стоя на хвосте и покачиваясь, всё приближалась к нему. Лесные гадюки не прыгают, это суеверие, но перед бельмастым была магическая гадюка. И она в любой момент могла полететь ему в лицо, как тяжёлый кинжал с залитой свинцом рукояткой. — Ты один? — инкуб вгляделся в красные глаза Пакрополюса. — Давай поговорим как демон с демоном, честно и без увёрток? — Он обещал, что наши души не сгинут в Аду! Пакрополюс откашлялся в кулак и продолжал уже вполне басовито и строго: С кем он готов сражаться? С Борном? С церковью? С самим Сатаной?
— Мы знаем, что из Нижнего Ада, в нарушение всех норм сношений между людьми и демонами, была похищена фурия по имени Алекто! Началась паника. Кто-то кричал, между иными вспыхнула драка. Тут и Фабиус смог хорошенько рассмотреть олюдевших сущих. В основном это были черти — уродливые, коротконогие, с лицами, похожими на свиные морды. — За их же деньги? Лучше бы они съели лишнюю корку хлеба! Магистр встал, шагнул к краю помоста, обвёл глазами людей и сущих. Их стало гораздо больше, чем час назад, когда он начинал говорить для них. Факелы освещали их лица: злые, растерянные, опьянённые бунтом. И только глаза крещёных светились ужасом, смешанным с надеждой.
«Наверное, его лицо так уродливо, что бессмертие души стало для него единственно возможным смыслом», — подумал магистр. Он выронил преобразившееся оружие. Змея упала на помост и свилась в кольцо, застыв в оборонительной позе. Парень, на котором сидел бельмастый затрясся и попятился, но его не пустила толпа. Фабиус нахмурился. Голос беса тоже показался ему знакомым… Но где он мог слышать его? В Аду и на земле. Ночь. Магический холод сковал людей и нелюдей. Они замерли в причудливых позах, а глаза их метались в ужасе. Он выпалил это и замялся. На фоне трёх десятков нечеловеческих морд, обвинение в похищении одной единственной адской особы казалось странным. Он не хотел видеть, как будет наказан бес. В конце концов, это не Анчутус сподвиг горожан на бунт. Он всего лишь правил городом двадцать лет. Правил так, что цеха не слали жалоб в Совет Магистериума, а значит, раскармливание нечисти было хорошо для них. — Горожане поддержат нас, маг! Мы сметём твою власть! «Это не Барбр?» После этого Пакрополюсу только и оставалось, что наблюдать. Ведь, объявивший себя Изгоем — равен в притязаниях самому Изменчивому!
Магическое зеркало, словно внимая ему, жалобно звякнуло и переключилось с уродливого, усыпанного бородавками лица Барбра, на гладкую мордочку беса. — Мы, бесы, заявляем протест! — не сдавался тот, хоть от взгляда Борна прямо-таки нагрелся и покраснел. — Похититель известен! Это человеческий маг, что стоит рядом с тобой, инкуб! Я готов свидетельствовать… И тут Борн протянул разом удлинившуюся длань. Гигантская тень от неё схватила Анчутуса в его адском мире! «Скверней не бывает. В Аду настаивают, чтобы мы выдали вызвавшего Алекто». — Что бы ты ни говорил нам, но веришь ты в Сатану, а не в своего бога! — безжалостно резал он, вперившись в его обезображенное лицо. — Если бы ты действительно верил, нож твой не обратился бы в змею. Это — моя вера, что по моему слову оружие твоё становится твоей же смертью! — Договор восстановлен! Он глазел, страдая и пытаясь понять — что же происходит там, у людей и сущих? Почему ведут они себя хуже взбесившейся слизи, что с шипением лезет ни с того ни с сего из горячих подземных источников? Как же вышло, что нерушимые адские законы оказались не твёрже ломкого туфа? И как Сатана просмотрел всё это беспределие на Земле? — КТО ЧАСТО ПРОЩАЕТ — САМ НЕ ЗАСЛУЖИВАЕТ ПРОЩЕНИЯ. ВЫ ХОТЕЛИ ВЕРЫ И СПРАВЕДЛИВОСТИ? — Борн улыбнулся и взмахнул руками. — ПОСМОТРИТЕ ЖЕ НА ТЕХ, КТО СТОИТ РЯДОМ С ВАМИ! — Да, я не верю в решения отринувших отца нашего, Сатану! — взревел магистр. — Но верю в каждого из вас, кто умеет думать! Раскайтесь в ереси, и я замолвлю за вас слово перед Советом Магистериума! — Вера в него озарила мои ночи, словно новая звезда на небосклоне! Мы искали его! Шли к нему и нашли его здесь! Пусти нас, маг, и мы расскажем тебе, как поведёт он нас к бессмертию! Он и тебя поведёт! Он любит, прощает и ведёт всех! Демон не мог покинуть свой пост, ведь это он был главой этой проклятой комиссии по людской морали. Не мог он и спуститься к людям — это означало бы окончательно уронить себя. Ведь что будет с его карьерой, если Борн с позором изгонит его с Земли? Фабиусу казалось, что он видит в толпе упрямые рыльца чертей, сердитые мордочки бесов… И вдруг он и в самом деле увидел, как лица горожан пляшут, искажаются, превращаются в рыла — страшные, смешные, любопытные… — Убирайся маг! — закричал снизу один из крещёных. За его спиной с едва слышным чпоканьем начали один за другим проявляться бесы. Анчутус решил на этот раз явиться с группой поддержки. — Пусти нас к нему, маг! — маячили они с того краю помоста, где сидели инкуб и магистр, решив почему-то, что именно Фабиус заправляет тут всем, включая желания Борна.
Часть V. Rubedo
Рубедо — брак Меркурия и Серы. Четвёртая и последняя стадия Великого Делания. Не каждый маг может преодолеть в себе страх и дойти до состояния рубедо. Ведь страх этот не имеет даже названия. И это — не ад. Ад — ничто в сравнении с ним. Она связана с планетой Юпитер и Солнцем, с четвёртой лунной фазой. Продуктом рубедо является философский камень, он же магистерий, ребис, эликсир философов, жизненный эликсир, красная тинктура, великий эликсир, пятый элемент. В описаниях средневековых алхимиков это реактив, необходимый для успешного превращения металлов в золото, а также для создания эликсира жизни. Символом рубедо является Двуглавый Коронованный Орёл, он же Красный Феникс.
Глава 28. Паладин
«А что, если наша Земля — ад какой-то другой планеты?» Олдос Хаксли Ноздри его раздувались. — Или он ждёт именно вас, магистр, а не гонцов или птиц. Ждёт, когда вы отправитесь домой. Нет, Фабиус мог бы, дождавшись других магистров, учинить в Ангистерне строгое дознание, просеять жителей города сквозь магическое сито и отыскать всех сущих. Но — что потом? Как уничтожить или хотя бы удержать в клетке беса, если до того удавалось сладить не с каждой бессловесной адской тварью? Однако Фабиус всё равно не сумел ничего разглядеть. Он, молча, тронул коня коленями, объезжая по обочине потешное воинство. «Ничего! Найдётся и на бесов управа. Нужно лишь добраться до Ренге. Там, на неприступном острове ему будет о чём подумать в эту долгую зиму!» Разве был он, Фабиус Ренгский, член Магического Совета, дипломированный маг, так плох, что смерть не захотела забрать его с собой? Неужели душа его так погрязла в пороках, что её запахом не соблазнился даже голодный демон? Или Борн просто обожрался в ту страшную ночь и сгинул где-то с несварением своего адского желудка? Хел неуловимым движением переместившись вперёд, взял Фенрира под узцы и остановил его. Фабиус так и не решился узнать у Алиссы, что же случилось в тот день, когда он оставил её вдвоём с инкубом. Он не нашёл в себе сил ни продлить, ни разбить мираж зарождающейся любви. Отдался суете, чтобы забыть. Попрощались скупо. Страх сковал Фабиуса, когда он понял, что мог измениться безвозвратно. И тут же пришла новая леденящая мыль: «А Алисса? Что было между нею и Борном?» Вспомнишь и снова вернёшься. Маг остановился. Подъехал уставший Саймон, Хел подбежал и уставился на преграду, как щенок на чужака. Фабиус легонько дотронулся до его почти человеческого затылка, предупредил: Он начал в спешке изучать горожан, что словно гигантские черви извивались во тьме, пытаясь подняться с грязных камней Ярмарочной. Сумел разглядеть намёки на то, что черти и бесы всё ещё оставались в толпе смертных. Что им тоже худо, хоть души их и не вытягивает Ад, потому что душ этих нет… Мрак снизошёл на Ангистерн. Самый тёмный, страшный предрассветный. Но в нём сияло уже зерно нового дня. И день этот был близок: Алекто отправилась в Преисподнюю, бес, похитивший её, был схвачен Пакрополюсом, Договор с Адом омыли людскими страданиями, и он — упрочился. Оставалось дотерпеть до рассвета. Магистр понимал, что равновесие в Ангистерне и сейчас слишком хрупко. Что бунт заразил город трёх виселиц ересью. Выгони он бесов, и что в нём будет тогда? Рассадник крещёных? — Магистр! В кустах сидят какие-то люди с луками и большими ножами! — сказал юный демон. — И я вижу среди них низшего! — Проблемы это не решит, — нахмурился Фабиус. Он не один. Он должен жить и для них. Без него — любая банда дорожных хищников обратится в плотину, перекрывающую малые людские нужды. И какая разница, кто он теперь — демон или человек? Важно ли, скольких он потерял, и где потерялся сам? Он готов защищать этот мир, и мир примет его защиту. Рука вцепилась в повод и натянула его. Фенрир всхрапнул, замотал головой.Мышь встрепенулась, прыснула к лесу, исчезнув на обочине в короткой жухлой траве: для серой шёрстки хороша и осень. Послать ему ворона Фабиус так и не решился. Оправдывал своё бездействие тем, что не того это ранга весть, чтобы передать её с почтовой птицей. Нужно было ехать в столицу, а впереди маячила зима. И он уже стар, тащиться неделями через заснеженную степь, где от одного убогого постоялого двора до другого — несколько дней пути сквозь холод и пронизывающий ветер, а оголодавшие лисицы сбиваются в стаи, чтобы подбирать объедки за стаями волков. Солнце клонилось к вечеру. С сухим треском падали на дорогу отжившие своё сосновые иголки. Было тихо, зябко и безлюдно, поскольку путники свернули уже с шумного ангонского тракта на лесную дорогу, ведущую к острову посреди бурной Неясыти. Может, дело его к совету Магистериума подождёт до весны? Бесы напуганы, силы их подточены… Но простит ли ему Грабус промедление? Инкубы давали магистру Фабиусу не только силы, но и молодость. И он тоже был вправе брать то, что сумел. Таков закон бытия. Маг готов был сразиться за это с Борном и погибнуть, ибо демон был гораздо сильнее и могущественней человека. Это было правильно. Но этого и не свершилось. Но на сердце у него было сейчас неспокойно: слишком опасное знание осталось сокрытым от совета Магистериума. Он должен… Должен был довериться Грабусу! Даже неразумная тварь, просочившись сквозь естественные разломы между землёй и Адом, была неимоверно опасна для людей. Многие годы в Гариене лучшие маги с огромным трудом сдерживали лезущих из бездны «каменных зверей» и прочую адскую мелочь.
— Не думаю, что он опасен для вас, магистр. Он стоит в стороне и вряд ли вмешается. Он не знает, один ли вы, или Борн бродит рядом. Более опасны длинные луки для охоты на крупную дичь, что держат одурманенные люди. Их много. Если мы подойдём ближе, вы рискуете получить раны.
Маг попытался высмотреть беса — тщетно. Покосился на Хела. Тот указал глазами на ложбинку, заросшую дикой малиной и папоротником. — Свиномордого? — переспросил Фабиус, помня, как покривился Борн, разобравшись, кто заполонил Ангистерн. Болезненная белизна кожи демонёнка гармонировала с красноватыми зрачками. Он мог бы показаться альбиносом, да, верно, таковым и считался среди оборванцев, хотя сам Фабиус сразу приметил, что бледность его — иной природы, а светлые волосы не лишены пигмента. — Нас ли? И как оборониться от него, не объявив войны? Всё и вправду утряслось. С рассветом в Ратушу пришли те из членов городского совета, кто не решился противостоять взбунтовавшемуся городу, а то и сам побывал в рядах мятежников. — Вот это называется «и мышь не проскочит», — фыркнул Саймон. Магистры Ихора подсуетились, возы завернули прямо с торгового тракта. Спустя два дня после страшной ночи суда и побоища, они въехали в Ангистерн. Это позволило накормить людей, стоящих у ворот. И бунт окончательно завял, задохнулся. Вспомнишь с кем хлеб Он не позволил себе промедлить: набрал в грудь воздуха и обернулся к Борну. Инкуб же — исчез. Растворился. И даже подпалин не оставил на этот раз на плохо струганных досках помоста для комедиантов. Хорошо хоть в последнюю суматошную неделю размышлять о крещёных магистру было просто недосуг, и он с радостью устранился от философских вопросов. Хватало и прочих: в Ангистерне нужно было крепить власть, а беженцев из Дабэна — одеть, обуть, накормить. И обернулся к лекарю и юному демону: — Потому что магистерские птицы летали в эти дни и над Ренге. И мы не потеряли ни одной, значит, маг или демон, учинивший эту преграду, не очень-то и силён. — Тише, малый. Не шуми. Что это, как думаешь? А если смолчать? Спрятать тайну? Отдать дань некой злой целесообразности? Толстые перчатки хорошо скрывали дрожь пальцев, но Фенрир ощутил волнение всадника, фыркнул, наподдал, заставив Саймона заголосить, нахлёстывая ленивую кобылку. Нет, Фабиус терпел прикосновения демонов, как пациент терпит необходимые процедуры лекаря. А позже с радостью и ликованием ощущал, как их жизненные флюиды медленно перетекают в него. Становятся молодостью, энергией, силой. Найдёшь ты приют, И, тем не менее, Борн словно бы удовлетворился, исчезнув вдруг.
Что он мог разглядеть в Фабиусе? Некую сатанинскую схожесть? Ведь и маг не сумел никого полюбить за свою долгую жизнь, а брал от мира, как и положено сущим. И от жены, и от сына… Замороченные пели фальшиво, но вдохновенно. Маг слушал сей дикий концерт, и ярость поднималась со дна его души. Нет, он не смог бы умереть сегодня. Не потому, что в сердце его вернулась радость, но потому, что отвечал за тех, кто был с ним. Лишь молодой маг смотрел удивлённо и растерянно, лишь старик-винодел кулём валялся под лавкой, лишь стражники пытались бороться с гнущей их силой, чтобы исполнить свой долг и защитить магистра от толпы. И без того был разграблен церковный склад с мукой, горохом и вяленой рыбой, превращена в руины городская тюрьма. — Это как сеть, натянутая поперёк тропы. Нас ищут! — громко прошептал демонёнок. Потом всё же уснул, но спал беспокойно. А перед утром увидел во сне серые воды Неясыти, мост… И словно бы он идёт по мосту, смотрит в воду и видит — обширный двор перед магической башней, а на возвышении перед входом в неё — каменный алтарь, где лежит соломенная фигурка, завёрнутая линялую в тряпку. Маг ласково погладил его по голове и опять ощутил отклик маленького естества. Нечеловеческого, но живого. Фабиус озирался… Бельмастый, держась за сердце, вцепился в плечо здоровенного крещёного. Ещё один его сотоварищ вслепую пытался брести вдоль помоста, нашаривая опору руками… Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Магистр не счёл своевременным судить или искать иных виноватых, кроме продавшего свою душу префекта. Саймон опустил глаза, вспоминая годы младшего своего ученичества, из сплошных подвохов и состоящие. Тогда его выручал малый магический дар, хитрость развилась позднее. А уедут Саймон и Хел, у него останутся те, кто доверился ему в Ренге. Жители острова на реке, горожане из Лимса. Магистр придержал жеребца, а потом и вовсе остановился, поджидая отставших спутников. Беженцев навязали соседним провинциям. Досталось и родному Фабиусу Ренге, о чём маг даже с некоторым садистским удовольствием известил вороном своего префекта, мэтра Тибо. Он надеялся, что птица прилетит не намного раньше первой группы дабэнцев, что уже не беспорядочно, а совершенно официально, группами, каждая под охраной четырёх стражников, брели по окрестным дорогам. А беженцев из чумного Дабэна стояло перед воротами Ангистерна уже не меньше восьми сотен. Считали же по обычаю по отцам семейств, потому никто не мог сказать, сколько окажется нуждающихся, когда счёт пойдёт на хлеб, дрова и одеяла. Радуйся, путник! Ждёт Сатана душу твою, — Значит, ждут меня… — пробормотал магистр. — И предупреждены… Хорошо же! Они дождутся! Тэгус был в ужасе от самой возможности предательства одного из высоких магистров. Он приказал бы выставить мёртвого Ахарора на позор, как тела разбойников. Предвидя такой исход, Фабиус тайком вывез старика за город и похоронил в лесу. Ему помогали Саймон да демонёнок. — Что ж, — сказал он невесело. — Заночуем в лесу. Они съехали с тракта, нашли укромное место для ночлега — низинку в лесу. Сыроватую, холодную — но с ними были плащи и усталость. Вот только некуда было ехать магистру Ренгскому. Да и не планировал он никакого возвращения. И вдруг оказался обречён на него с жестокой неумолимостью судьбы. Хел быстро отыскал ручеёк, расседлал и напоил лошадей, маг развёл бездымный колдовской огонь, а Саймон сварил похлёбку из лука, перца и вяленой рыбы. Горячее отлично пошло с лепёшками, что дала в дорогу Алисса. А изгой? Что это значит, и почему Борн назвал себя так пред магическим оком? Соврать он не мог, для вранья… Маг удивлённо посмотрел на ученика лекаря. Мальчишку-демона трясло то ли от страха, то ли от возбуждения. Стёрты усталые ноги. Сущие, впрочем, тоже старались лишний раз на глаза магистрам не попадаться. Хотя Фабиус догадывался, что нечисть всё ещё скрывается в городе. Здесь делил и ночлег, «За что?» — вот о чем размышлял Фабиус, глядя как ползёт вниз конский повод, как пальцы покалеченной химерой руки бессмысленно шевелятся, даже не пытаясь поймать его. Магистру же не спалось. Он ворочался, вспоминал свои разговоры с Борном. Крутил их и так, и этак. Не находил ответа. Спешился Саймон, обнял ребёнка, прижав к груди. Бандитов повесили на Ярморочной. Крещёных пощадили. Их выслали из Ангистерна с предписанием в крупные города не входить, собирать милостыню по деревням и проповедей под угрозой отрезания языков не допускать. Лекарь на ходу зубрил состав тинктуры от лихорадки, иногда подглядывая в пергамент. Его вполне устраивал темп, заданный магистром. Хел же — скучал и считал выбоины на дороге. Иногда он поднимал голову и озабоченно вглядывался в фигуру Фабиуса. Демонёнок, даже не читая мыслей, мог оценить внутреннее состояние человека. Он видел, как тени эмоций пробегают по чуть светящейся ауре души: магистр много и разнообразно думал о смерти.
Город ожил. Ещё стража была на особом режиме, кричали по ночам патрули, но членам магистерской комиссии, а значит, и Фабиусу, пришло время отправляться восвояси. Через неделю, к приезду магистерской комиссии, возглавляемой молодым и деятельным кандидатом в члены Совета Магистериума Тэгусом из Ассы (её таки вызвал Фабиус) в городе был наведён относительный порядок — и по хлебу, и по лагерю для беженцев, и по отлову бандитов и крещёных. «Неужели, — думал он, — мстительные бесы собрались лишить меня жизни у самого дома за то, что я вышвырнул их «барбра» из Ангистерна? Или это Борн? Но — зачем? Он мог бы расправиться со мною ещё там, на площади!» До своротка к трактиру доехали быстро. Но вид его не обрадовал Фабиуса. После встречи с бандитами маг был настороже и первым заметил странное: словно бы тонкое марево висело у них на пути, перекрывая, как сетью, дорогу к реке. Однако наказанных Адом было так много, что дело спустили на тормозах. Истинная суть бунта не раскрылась перед приезжими магами. Рассказы крещёных о Борне они пропускали мимо ушей, мало ли что померещится сумасшедшим проповедникам невозможного? Саймон покраснел от внезапной скачки, волосы его растрепались. Лекарю и медленная езда была не очень-то привычна. Хел же растворился и возник рядом с Фенриром — всё такой же бледный, юный, спокойный, словно не шёл весь день пешком. Мысль эта взволновала мага. Он выпрямился в седле и даже глотнул вина из фляжки. «Ars longa, vita brevis est», — прошептал онтихонько. — Жизнь подмастерья не легка, магистр. Вот так и учишься на подвохах. Но если вдруг ты услышишь напев, Бандиты расселись на обочине и не самыми скверными голосами запели «Радуйся, путник», аккомпанируя себе ударами кинжалов по деревянным ножнам и заунывными звуками расстроенного инструмента. «Эва! — Магистр встрепенулся и подхватил поводья. — А не использовал ли Борн его, Фабиуса, для какого-нибудь вранья? Но для какого же?»
— Нас! — выдохнул Хел. — Я чую особые метки! Следом на животастой бергенской кобыле трусил Саймон. Хел шёл, держась за его стремя. Дорога на Ренге. Мысль о ней Фабиус поворачивал то так, то этак. Страдания измучили мага, но идею самоубийства он не допускал совершенно. Фабиус не давал себе этой жизни, чтобы отнимать её, но как ему теперь было жить? Прошлое казалось ему жутким, будущее — безысходным и бессмысленным. Мысленно Фабиус уже завершил самого себя. Его дело было спасти город и погибнуть, а дальше — пусть решает кто-то другой. Но это оказалось иллюзией, и его ждали навязчивые мысли, долгая зима и башня на острове Гартин, где любой куст, любая книга, и даже луны на небе будут напоминать о жене и сыне. Ответа не было. Фабиус остановил коня, оглянулся. С бандитами магистру помог Хел. Он читал мысли людей даже умелее, чем Борн. Уж чего-чего, а практики у юного демона было хоть отбавляй. Алисса… Отец Сатана, как ты жесток! Вот так и вышло, что магистр Фабиус Ренгский не посвятил во все тонкости случившегося в Ангистерне уполномоченных Советом магистров. Не донёс весь ужас бунта, не поставил магические кордоны. (Кого они смогли бы сдержать? Бесов?) И вот нелепое воинство выкатилось на дорогу. У них даже нашлась мандолина. В кустах произошло бурное шевеление, возможно, даже драка. — Магическая мышь, — поправил Фабиус. — И кто-то всё это изобразил для нас. Но не думаю, что он учёл воронов. — А ты не глуп! Магистр мысленно перебирал подходящие заклинания. Да, демонёнок был прав, если бы бес замыслил убийство, вряд ли посадил бы на пути у мага жалкий человеческий сброд. Он не хотел явного противостояния, не хотел и лишнего шума. Но чего он хотел? Прощупать, сильна ли защита? — Ждём, — кивнул Саймон. Оттуда сумели прислать два отряда стражников и двадцать возов морской рыбы — вонючей, но жирной и питательной. Что если… Оркестр… Но чего он хотел от Фабиуса?! Впрочем, высокая комиссия и не пыталась копать глубоко, ей хватило истории продажного мага, Ахарора Скромного, чьё тело бесследно пропало во время бунта. Тонкой струной отзовёшься. Чертей и бесов никто, разумеется, трогать не стал. Как их было обуздать без инкуба? Демонёнок? Попробуй он указать на кого — тут же сам стал бы жертвой. Церковь же избрала священника сама. Утром следующего дня она возвышалась, как ни в чём не бывало. Двери стали новее нового, забор поднялся стеной, не вырос только чёрный шиповник. Год 1203 от заключения Договора, день 14. Пока инкуб был рядом, мысленный взор Фабиуса застлала тьма. Каждый миг он ощущал поблизости демона, что олицетворял его погибель. Демона, что пообещал ему: скоро всё завершится. Они найдут похитителя Алекто и… Маг тоже спешился, сошёл с тракта, опустил руку в траву, шевеля пальцами. Через малое время вернулся, неся серую мышь-полёвку. Маг улыбнулся в бороду, запустил руку в ворот рубашки и дотронулся до кристалла. Эта привычка так и осталась у него, ненужная, навязчивая. Фабиусу не требовалось касаться камня при большинстве заклинаний, но холодок и гладкость граней — успокаивали. Значит, черти и бесы всё-таки надумали мстить… В городе не решились, а тут… Ну, что ж… Мышь сидела на его ладони, оглядываясь с любопытством. Бусинки глаз живо поблёскивали. Маг склонил к ней лицо и прошептал: «Vade». Осторожно положил мелкую жизнь у края дороги. Ещё мгновение назад инкуб стоял рядом, однако сейчас его место на помосте пустовало. Маг растерянно закрутил головой: немногочисленные факелы, укреплённые на шестах, только слепили его. Маг машинально опустил ладонь на светлую головёнку Хела и вздрогнул. От демона тоже шло тепло: живое, ласковое. Оно не обжигало при касании, как естество инкуба. Хел был рождён на земле, он стал почти человеком. А что, если стрела может причинить ему вред? Магистр ощутил вдруг, что зрение его слабеет, накатывает нечеловеческая, смертельная усталость. Он пошатнулся… И тут же Хел птицей взлетел на помост, протянул Саймону руку, помогая ему забраться, и оба они подхватили мага. Изменило ли это что-нибудь в нём самом? Неужели… Фабиус надеялся, что у сущих хватит ума понять: воевать с магистрами невыгодно. Разозлишь людей — рано или поздно они найдут окорот даже на таких сильных и хитрых тварей. А бежать некуда — путь в Ад стал тернист для нарушивших его законы. Если бы они победили, глядишь, Договор и прогнулся бы. Но Анчутус откусил слишком большой кусок, и бунт нечисти в Ангистерне захлебнулся хотя бы на время. Магистр уверился было, что инкуб пришёл отомстить ему за убийство сородичей. Однако месть не свершилась, а значит, причина явления Борна была не в ней. Но в чём? Что толкнуло глубинного демона в подоблачный мир людей? Не помышляете же вы об убийстве, намазывая по утрам масло на лепёшку? А ведь любое из зёрен, что отправилось в ваш хлеб, могло бы родить детей. Засеять потомками долину. Но хлеб даёт вам силы, и вы считаете себя в праве эти силы брать. «Всегда помни, что толпа, рукоплещущая твоей коронации — та же толпа, которая будет рукоплескать твоему обезглавливанию. Люди любят шоу». Пентаграмма? Она — может стать клеткой, но как ловушка работает только на входе в людской мир. А если сущий уже проник на землю, как изловить его и упечь туда? Фабиус вдохнул поглубже, настраиваясь на колдовское зрение. Ощутил живое дыхание осеннего леса, его трепетное последнее тепло. Ну а префектом Ангистерна в это смутное время городской совет избрал мощного и хитрого кузнеца, что явно участвовал в бунте. Магистры одобрили выбор горожан, ибо имели на нового правителя отличный компромат.
Саймон угрелся и задремал, Хел встал на стражу. Можно было выбрать иной, более торный путь, но беженцы, с унылыми песнями потянувшиеся на Ренге, беспокоили магистра Фабиуса. Не давали страдать, а страдать магу очень хотелось. Мир опостылел ему. Демонёнок казался магу совсем непохожим убитых на инкубов. Более живым, человечным. Но, возможно, дело было лишь в том, что первый раз он увидел Хела здесь, на земле? Ведь если бы они встретились через пылающую черту пентаграммы… — Пойте громче! — крикнул он, ощущая, что в груди загорелось живо, хоть и болезненно. — И пляшите! Хел вгляделся в заросли. Стража ничего не успела. И Фабиус понял, что любой из бесов мог вот так же метнуться вверх или бросить нож. Но бесы обессилели, затаились или приняли свершившееся как решение. Магистр Фабиус Ренгский медленно ехал по утоптанной лесной тропе. Лицо его было задумчиво, повод выпал из разжавшихся пальцев и норовил соскользнуть под ноги коню. Маг возвращался домой. Бес хочет знать, каков маг без Борна, на что способен? Но стоит ли показывать ему что-то серьезное?! Терри Пратчетт Если не сгинешь в дороге. Когда зеркальное адское око растворилось в небе над Ярмарочной площадью, магприготовился принять последний бой. Он взглянул на покрасневшую церковь, рука сама сжалась на магическом кристалле… Сам Фабиус когда-то сумел уничтожить химеру, но и цена была заплачена немалая. Готовясь встретиться с фурией, он ещё не понимал, что значит схватиться с тварью, что так же разумна, а магией владеет по сути своего рождения. Сейчас же… Инкуб стал для него книгою тайн и загадок. До встречи с Борном Фабиус не мог и помыслить, что демоны тоже способны думать, страдать, плакать, а вот обмануть человека — не могут. Но долго ждать не пришлось. Впереди послышался шум и звуки, словно в костре лопались каштаны. Или — нашлось? Неясно было, кто хуже: адские твари или сумасшедшие люди? С бесами город простоял много лет и простоит столько же, а что будет, если жители его поверят, что всё им простится? Что убивать можно ради неких благих целей и условно благого бога? И что убийство ближнего тогда не зло, а… Что?.. К счастью, и в толпе на ногах остались немногие. А тех, кто смог бы вскарабкаться на помост, наверное, не нашлось бы совсем. А он, магистр Фабиус Ренгский, — заболтался сам с собой и не заметил явной засады! Умереть захотел! Убить тех, кто доверился ему! Значит, примут и люди. И Хел подчинился, вывернувшись из-под его руки и скользнув назад. Пользуясь личной дружбой, Фабиус послал ворона в соседнюю провинцию Ихор, лежащую к северу от Ангона на берегу холодного моря, называемого Экронигер. В кустах засело полдюжины оборванцев, целый бродячий оркестр, которым дирижирует мелкий бес… Алкали ли бесы и черти мести, ведь Фабиус лишил их покоя и власти? Наверное. Но паутина их магии, простиравшаяся когда-то над Ангистерном, была разрушена, а значит, и силы, возможно, временно, но ослабли.
Маг ждал, поглаживая Фенрира и сделав Саймону и Хелу знак не приближаться. — Почему вы так полагаете, магистр? — удивился Саймон. Маг долго ехал, забыв о радости этого тепла. А лес был с ним. И низкое солнце. И дорога. И Хел, тревожно заглядывающий в глаза. И дурнина Саймон, бросивший учёбу и дерзнувший заявить, что проводит мага до острова. — Отойди-ка, мальчик, — тихонько прошептал Фабиус. Раньше магистр убивал инкубов без всякого внутреннего смущения. Он находил их живыми не больше, чем огонь в очаге. Сейчас ему проще было промолчать о том, что на самом деле случилось в городе. Бунт горожан, срежиссированный крещёными и бандитом префектом-Барбром — куда ни шло… Но бунт адских тварей, захотевших власти среди людей? Конечно, Фабиусу пришлось кое-что рассказать членам высокой комиссии и её главе Тэгусу Асскому, вздорному, но ещё не до конца испорченному властью магистру. Ведь именно комиссии пришлось вершить праведный суд над бунтовщиками. — Поехали быстрее, иначе и к ночи не доберёмся до трактира «Под соснами», что у самых границ Ренге. Не спать же нам в лесу! Любил ли маг тех юных инкубов, с коими ему приходилось вступать в связь? А любите ли вы кувшин с хорошим вином? А ланцет, коим заезжий лекарь вскрывает вам жилы, чтобы пустить кровь? Или его же клизму?
Глава 29. В огне и тумане
«О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды». Хилон из Спарты Салфетка не задымилась. Инкуб приспособился к миру людей. — Куда уж мне знать слово химия. Я даже на помосте не разгадал твоей игры. А сейчас понимаю, что это именно я обвинил несчастного беса в краже Алекто. Ты, верно, не смог бы соврать Пакрополюсу? Нет ничего лучше для скачек, чем утоптанный тракт в сухом сосновом бору. Но как только дорога свернула к реке, земля под копытами коней начала вспухать и плеваться пылью, словно скакали они по высохшим грибам-дождевикам. Тут и там раздавались хлопки, кое-где взметнулся вверх и огонь: вонючий, адский. — Ну и зачем ты хотел изловить меня здесь, инкуб? Он воткнул кинжал в баранину, вырезал баранью лопатку, отрезал шею, предложив её хозяину шатра, как самый лакомый кусок. Маг предложил лекарю и вина, но тот с ужасом отказался. Может, был слаб, а может, увидел в нём какой-то сатанинский эликсир. Но магистр помнил страсть Борна к простому человеческому напитку и выпил ещё один кубок без опаски. Магистр отмахнулся от мыслей и переключился на вино и мясо. Он не боялся захмелеть. После пережитого ему трудно было представить количество вина, что сумело бы затуманить мозг. Фабиус оглядывается — ему кажется, что мутное балконное стекло строит рожи. Даже стекло подозревает, что лишь он… Только он — лжёт! Маг терпит, сколько возможно, а потом разрушает магические единство, отшатывается, вновь переступая алую черту. Падает на колени и тяжело дышит. Раньше инкубы не были так горячи. Этот — особенный, или он сам, Фабиус Ренгский, истончился, и не может уже выносить всей меры адского огня? Где-то рядом зашумели крылья. Взметнулся вороний грай, и чёрная стая поднялась, закружила над трактиром. Более же не случилось ничего: не залаяли собаки, не загалдела прислуга. Демон оставляет конвульсивные попытки вырваться, поворачивает голову. Глаза его словно подёрнуты пеплом и уже не вспыхивают. Борн принял мясо. Тогда Фабиус надсёк по хребту несколько рёбер для Саймона, отломил их, протянул за спину. Бесам голос не понравился, они перегруппировались, выталкивая вперёд самого осанистого. Даже безлапое чудовище захлопнуло вонючую пасть и, не мигая, уставилось магистру за спину. Демон — любит его, как умеет. В чём может быть его обман? Он-то не набивался в любовники к человеку. Он — пленник, и хочет купить любовью свободу. Он не знает, что маг выпьет сущего, как кубок с вином. Когда уже закончится эта галиматья? Демоны, бесы, постоянный страх смерти или ещё более жуткого пленения души, на которое, в Аду, говорят, способны! К счастью, твари тоже оказались дезориентированы неожиданным перемещением на землю. Они впивались ненасытными пастями в смоляные бока сосен, с уханьем носились в папоротниках. Многие зубастые полотнища совсем позабыли про путников, исступлённо пожирая дерево. Одно увязалось за поднятой с лёжки косулей, а два или три гоняли между стволов обезумевшего от страха дятла. Оба они — лгут. Или — не оба? — А мёртвые? — спросил магистр. Но бесы не провалились. Напротив, из мерцающей огненной дыры полезли новые твари. Тяжёлые, шипастые, как на границах Гариена. Словно огромные камни на толстых ногах, поползли они на магистра. Вместе с тварями из пролома повалили дым, испарения. Запах пожирал воздух, не давая дышать. Тварь опять распахнула рот, словно им и слышала, подалась назад, вспахивая тяжёлым задом землю. И тут же стена огня опала, открыв Кособокий холм над Неясытью. Всего в часовом переходе от этого холма был мост, ведущий на остров Гартин. Впрочем, остров было прекрасно видно и отсюда. — Угу, — промычал Борн. И, прожевав, добавил. — Добродушнейшие создания. — Людей здесь нет, — прошептал Хел, шумно вдохнув воздух. И добавил. — Живых — нет. Стало тихо. Саймон попятился, демон отложил фолиант и вилку, уставился на Фабиуса. — А как же! — и видя недоумение магистра, добавил. — Только не говори мне, что ты сам не читал людской истории! Тварь запылала, корчась и вереща, свалилась в сухостой на обочине. Трава вспыхнула и пылала вместе с порождением Ада, когда земля рядом вздохнула, лопаясь, и выпустила другую такую же образину. А следом уже лезли третья, четвёртая… На миг их чувства соприкасаются, и маг понимает — инкубу холодно. — А зубы им такие зачем? Он поднимается и делает шаг к дверям, к одежде. Оглядывается: демон дрожит от холода и усталости в своей холодной клетке. Скоро он ощутит, что огонь оставляет его, а холод сковывает члены, делая их хрупкими и ломкими. Тогда он попытается отомстить и, умирая, сумеет освободиться на то самое длинное мгновение, когда был одним целым с коварным человеком. Но найти его не сумеет, ведь настоящего имени он не знает. И молния поразит фигурку на алтаре. Фабиус задохнулся, перед глазами соткалась пелена. Он сжал магистерский камень. Приготовился продать свою жизнь подороже, утащив за собой в Преисподнюю как можно больше нечисти… И вдруг ощутил: что-то изменилось вокруг. — Да! Мы остановимся здесь! — крикнул магистр, нарочито повернувшись к лесу. И тут же махнул Саймону и послал коня с места в галоп! Он горел так и раньше, но каждый последующий раз — всё больнее. Бессмертие стоит дорого. Для обоих. — Не хотел пускать меня домой? Инкуб поднимается ему навстречу. Магические путы слегка ослабевают на нём. Он всё ещё надеется, что маг удовлетворится и отпустит его. Глупец. Борн развёл руками. Он вытер жирные ладони о матерчатую салфетку и швырнул такую же через стол Фабиусу. Маг нахмурился, подъехал к воротам, дёрнул створку. Она легко поддалась, и Фабиус увидел в расширяющийся проём распахнутые двери выстуженного двухэтажного пятистенка. Полоса бора кончилась, впереди показался неожиданно алый просвет в ветвях. Маг ещё соображал, почему алый, когда Фенрир, совершив головокружительный прыжок через поваленную сосну, вынес его из леса. И маг узрел: впереди — сплошная стена колдовского огня! — Читал, — пожал плечами магистр. — Но не помню там никакого асфальта. Что это? Некий период в сношениях с тварями Ада? Как сумел демон поставить шатёр на крутом склоне холма? Откуда натащил крепких дубовых кресел, так маняще расставленных круг массивного стола? И из какого погреба украл вино?.. Шагнув к одной из тварей, он небрежно хлопнул её по морде, пробормотав что-то вроде: «Домой пошла». Маг, орудуя зубами и кинжалом, тоже отправил в рот изрядный шмат мяса. Значит, догадка, мелькнувшая у него, была справедливой: Борн использовал Фабиуса, чтобы солгать Пакрополюсу, оговорить несчастного беса! — Кузнец? Что за кузнец? — он помутнел глазами, всматриваясь в прошлое. — Это… Это даже не бес. Зачем? Я не понимаю тебя, маг! Да какая, к чертям, разница! Маг был зол и голоден, как фурия! — Зачем ты явился сюда, инкуб?! — маг вытер лицо, отшвырнул салфетку и поднялся из-за стола. — Расскажи уже, дело-то прошлое? — спросил он. — Почему ты сокрыл имя настоящего похитителя Алекто? Это один из бесов, что гонялись за мной сейчас? Или кузнец, ставший новым префектом? Ты передал ему власть над провинцией? Завидев гадину, лошадь Саймона завизжала, шарахнулась с тропы в бурелом, и понеслась, не разбирая дороги. Маг обернулся, выкрикнул заклинание, и молния поразила адское созданье! — Порочь, скотина! Фабиус вглядывался и так, и этак, пока не уловил тонкую магическую пелену над островом. — Вон там, за конюшней, — Хел сощурился, всматриваясь сквозь деревянные дворовые постройки. — Целою кучей лежат. Вороны клюют их с вечера. Река текла себе, вспениваясь у камней и древних каменных опор развалившегося когда-то моста. Трава побурела уже, и птиц не было видно, верно, они улетели зимовать в более тёплые места… Что же смущало демона? Ещё один шаг. Пальцы нащупывают ледяную канавку пентаграммы. Огонь, что течёт по ней, тоже хладен, и Фабиус вздрагивает всем телом. — Торками зовутся звери, что напали на меня возле стены огня? Борн удивлённо воззрился на мага. Магистр Фабиус застывает перед входом в башню, оглядывается тревожно. Очень темно: тучи закрыли глаза двух лун. Он открывает тяжёлую дверь, уверенно шагает по тёмной лестнице. Свечи не горят, но он тысячи раз ходил здесь. Тело помнит щербины и сколы на ступенях, выступы и неровности каменной кладки. Борн тяжело дыша уставился вниз, и на сыром прибрежном песке вспыхнул костёр. — Некий продукт химических реакций. Вряд ли ты это поймёшь, хоть и маг. На третьем, самом верхнем этаже, Фабиус невольно замедляет шаг, прислушивается. В пентерном зале тихо, но магистр знает: демон здесь, он ждёт. Раздался зловещий хохот и полдюжины разодетых в человеческие одежды бесов вывалилось из-за кустов, сигналя магистру жестами: «Иди, мол, сюда! Пора тебя, глупый человек, поучить уму-разуму!» Бедная кобыла лекаря не видела этой новой напасти. Она неслась, куда глядели её выпученные от ужаса глаза, и Фабиус вынужден был поворотить Фенрира, перегнать кобылку, заморочить, накинуть магический аркан, утянуть на протоптанную лосями тропу, а потом и на старую вырубку. — Видишь? Саймон топтался и сопел за спиной Фабиуса, ни в какую не желая садиться за стол. Он был напуган, но Фабиус, не подумавший о такой простой причине робости лекаря, мысленно попенял на привычку низшего сословия крепко держаться за предрассудки. Долго продлиться такая связь не может. Фабиус задыхается, в висках у него стучит всё сильнее. Ему плохо. Ему кажется, что кровь его — горит! Он знает, что означает сон: это инкуб ищет его, нащупывает его душу среди теней! Он где-то рядом и жаждет мести! — Эй! — закричал он ещё громче. А ведь сейчас ему очень пригодился бы совет. Инкуб снова был здесь. Снова подкидывал какую-то головоломку. Зачем? Он обернулся, посмотрел на Фабиуса, хмурясь, покачал головой. Он пытался вернуться на тракт, но чернильных адских тварей становилось вокруг всё больше. Бесформенные создания вылуплялись, порой, с прямо из-под копыт, и магистр едва успевал метать молнии в самых наглых. Борн хмыкнул в ответ на мысли Фабиуса, тоже отхлебнул из бокала — яшмового, резного. Взвесил в руке тяжёлый сборник священных текстов церкви Сатаны, отложил, открыл изящный фолиант в тонком кожаном переплёте и стал листать одной рукой, отдёргивая пальцы. Видно, боялся прожечь страницы. По контуру тела твари ещё пылал адский флюид, значит, явилась она прямо из Верхнего Ада. Фабиус, высказав всё, что мучило, дышал тяжело. Борн молчал, и гнев человека повис без опоры. Фенрир встал, как вкопанный, и Фабиус едва не вылетел из седла. — Я? — удивился демон. — Стену я сотворил, чтобы не лезли досужие. — Смотри! Смотри же! Магистр шёпотом разговаривал с Фенриром, успокаивая и завораживая его. Околдованный жеребец не замечал двух чёрных бесформенных тварей, остервенело терзающих друг друга, не ощущал горячего ветра от огненной стены, только странный запах ещё беспокоил его. Летучая нежить, вывалившаяся в мир людей прямиком из Ада, воняла адски. Хуже всего пришлось бесам: они были наделены разумом, что предполагало некий ответ. Инкуб морщился, но молчал. Он был гораздо сильнее мага. Мог бы дохнуть жаром и испепелить наглеца. Но демон лишь вздрогнул, услышав «мёртвого не воротишь», и глаза его потемнели. Шум, треск, крики перепуганного лекаря… И вдруг всё стихло. — Finis! — крикнул он. Лошадь закричала, как человек, Саймон кубарем скатился с неё и на четвереньках прыжками понёсся к магистру. Фабиус тянется за одеждой, ступает за порог, вздрагивает от холода и… просыпается в холодном поту. Скрываться не было смысла: лекарь с гиканьем понёсся следом, а Хел — просто пропал, растворившись в холодном тумане раннего утра. Он решил, что вернее будет перемещаться привычным демону способом. — Тем не менее, ты использовал меня: глупого самонадеянного человечка! — констатировал магистр. Но измученная кобыла лекаря уже выскочила из зарослей и сама застыла, растопырив ноги и тяжело дыша. Следом за ней из леса вылетела чернильная тварь и наконец настигла несчастное животное, обрушившись на его круп и впившись всем, что имелось. Маг крепко взялся левой рукою за амулет на шее и вытянул вперёд правую. Он готовился произнести сложное заклятие, воссоединяющее живое со своим источником. По логике магистра, это должно было низвергнуть бесов обратно в Ад. — Проклятое племя! До библиотеки сходить нельзя! Они подъехали, оповестили о себе криком: Всё ближе каменное крыльцо, винтовая лестница. И запах… Пряный волнующий запах инкуба. Маг злился, но нельзя злиться вечно. Постепенно тишина и безразличие стали овладевать им. А демон всё молчал. Борн хмыкнул и отрезал ещё кусок бараньей шеи. — Ну? — магистр вперился в лицо Борна. — Чего это ты расселся на моей родовой земле? Чего от меня хочешь? Чтобы я раскаялся? Так знай — я не глупец, чтобы каяться в том, что сделано! Не знаю, сделал бы или нет иное с инкубами, узнай я тебя раньше, но и мёртвого не воротишь! Я — это я. Таков уж я есть. И смерть твоих родичей — тоже внесла свою лепту в то, что я — таков. Что тебе ещё от меня нужно? — Эй, хозяева! Борн усмехнулся невесело: Борн вышел вперёд и встал перед Фабиусом. Магистр, не в силах больше сдерживаться, зашёлся кашлем: горло скребло, лёгкие рвались из груди. Демон нахмурился, и порыв ветра унёс вонь, возвращая человеку возможность дышать. — Договор, маг. Книга приняла твою игру, — пожал плечами Борн. — Книга — страж Договора, но, как выяснилось, её можно обмануть. А если Договор действительно закачается… Там масса оговорок, но нарушить можно всё, что угодно, а достанется тогда всем. Я надеюсь, что Анчутус нагрешил здесь довольно, и никто в первом круге Ада не распознает… Адские звери приближались с урчанием и хрустом. Огромные зубы торчали наружу, не давая им закрыть рот, и на землю капала дымящаяся слюна. Сухая трава вспыхивала. — Прочь, лавовая грязь! Вы бы сначала подумали, что получите, если решитесь воевать со мной! Был ли магистр раздражён или потрясён сейчас? Да ничуть. Всё это — давно отболело. Вот если бы Борн рассказал сию историю в Ангистерне, когда после страшной кровавой ночи встало солнце, и маг вернулся один в опустевший дом префекта. Когда он метался из угла в угол, пытаясь осмыслить, что же произошло? А сейчас… — Забор высокий, ворота крепкие, — Саймон тоже разглядывал трактир. — Может, займём оборону внутри? Маг спешился, спутал Фенрира. В нерешительности дотронулся до грубого полотна, украшенного незнакомым геометрическим узором. Заглянул. Сладкие ароматы защекотали его измученные ноздри, и он почти против воли шагнул внутрь. — А ну, прочь пошла! — донеслось всё с тем же усталым раздражением. Год 1203 от заключения Договора, день 15. Нет, твари не исчезли, и жар не стал меньше, но словно ослабла невидимая струна. — А мелочь эта свиномордая, неблагодарная… Рвались к острову. Ты спас их, а они решили, придурки, что всё наоборот… Маг сбросит одежду на ходу, читая заклинание, шагнёт к пентаграмме. Нагота встанет перед наготой. Страх перед страхом. Желание — перед желанием. Истратив последние силы на месть, тело демона провалится в небытие. Пентаграмма покроется пеплом, и можно будет собрать щёточкой то, что осталось от сущего и ссыпать в глиняный горшок. Авось, пригодится. Фабиус хмыкнул: — Да и я не понимаю тебя! — Фабиус насытился, но не подобрел, а совершенно озлился. Он шагнул упал в приветливо отодвинутое кресло, отхлебнул налитое в деревянный кубок вино. Холодное! Что же за напасть такая, принимать еду в компании потусторонних тварей! Передняя лапа ближнего чудовища пошла трещинами, обваливаясь на ходу. Тварь оскалилась, осела на задние ноги. Из алой пасти в лицо магистру дохнуло невыносимым смрадом. Фабиус с любопытством взглянул на юного демона, раздумав его ругать. Фабиус, кое-как прополоскав горло остатками вина во фляжке, направил Фенрира к сидящему на земле Саймону, протянул ему руку, помогая взобраться позади себя, протянул ему остатки вина. Сырой воздух усилил голос, но трактир словно бы спал. Тяжёлые ворота были затворены: ни дыма, ни звуков. Магистр поднимает голову и смотрит вверх, на узкие окна-бойницы третьего этажа. Как там его пленник? — Не такой уж он и несчастный, — усмехнулся в такт его мыслям Борн. — Сожрал префекта, правил от его имени городом, придушил трёх титулованных магов. Много что ли у вас, в Серединных землях, действительных магистров? Редко где хотя бы по два на провинцию, чтобы один мог подменять или учить другого. Все прочие — в Гариене, караулят торков. Демон отрезал ещё баранины, густо посыпал перцем, крутя деревянную мельничку: Инкуб был в шикарном кожаном колете и таких же штанах. Вместо рубашки из-под колета торчала кольчуга самого тонкого плетения. Похоже, Борну надоело губить людскую одежду. То, что происходит меж ним и магом, порождено страхом, а не любовью. Инкуб надеется, что человек, удовлетворённый ласками, отпустит его. Маг же надеется, что инкуб не сумеет расплести сложную сеть заклятий и причинить вред его настоящему телу. Ехали медленно, озираясь. Фабиус привычно сжимал на груди магистерский камень. Он тщетно искал вчерашнее марево — магическая сеть исчезла или сокрылась от его чувств, лишь вороны орали вдали. Жеребец попятился, и маг спиной ощутил жар колдовского огня. Отступать было некуда. — Я читал по воде! Читал по камням, маг! По бегу солнца и лун! Но только глазами колдовского огня, что горел вокруг пентаграммы, сумел я увидеть это! А потом — и глазами свечей! Иди, я покажу тебе. Смотри в огонь! Смотри же! Ты будешь там вместе со мной, маг, но ты знаешь: я плохо умею лгать! Слугам не дозволяется подходить к алтарю, что у колдовской башни. Им строго-настрого наказано — даже не смотреть в его сторону и мётлами рядом не махать. Для разговора с ним нужен кто-то, обладающий именем. На это сгодится и соломенный маг. Он тоже — тело земли, сделан из тканей её. Из травы, тряпок и ниток. Фабиус улыбается и раскрывает объятья. На считанные мгновения демон и человек сливаются, растворяются друг в друге. Маг становится чуть-чуть демоном, инкуб — слегка человеком. Жарко… Как же жарко! Соломенных кукол маг вяжет сам, нарекает, разговаривает с ними. Созданий Ада не трудно обмануть. Есть тело, есть имя. Есть инкуб, запертый в пентаграмме. Путешественники поели холодное — в утренней стылости звуки и запахи готовящейся еды разнеслись бы слишком далеко — и тихонечко выбрались на дорогу. Маг постепенно остывает и выравнивает дыхание. Он вобрал в себя средоточие огня сущих! У него — получилось! Опять! Это ещё 40 лет жизни. Скоро «разрывы» прекратились, но светлее не стало — небо потемнело от туч. Фабиус с наслаждением прожевал ещё кусок и поднял глаза на Борна: — Питаются паразитами, что окукливаются в остывающей лаве. Дробят её зубами, глотают, вместе с мелкой, но сладкой начинкой. Переваривают, что возьмёт двухкамерный желудок, где щёлочь и кислота по очереди обрабатывают съеденное. А остатки — извергают обратно. Когда-то вы называли их «асфальт». — Что это? — воскликнул он, узнавая и не узнавая собственную колдовскую вязь. Сначала маг не заметил ничего. Но вот дорога вильнула, впереди показался частокол из стволов молодых сосёнок. За ним и скрывался знаменитый придорожный трактир «Под соснами». Борн сбежал вниз, остановился у обрывистого берега и указал на остров Гартин. Фабиус поднялся до света, ёжась от сырого холода — иней лежал на траве. Он растёр руками лицо и, чтобы взбодриться, побрёл на поиски спутанных лошадей. Хел уснул, пригрев своим телом лекаря, и кони ушли к ручью. Это была очеловечившаяся нечисть из Ангистерна. Месть она решила пробовать горячей и не скрывала своих адских морд. Маг бывал в этом лесу. Память услужливо подсказывала обходные пути, чтобы не попасть в бурелом или заросли папоротника над валежником, где легко можно переломать лошадям ноги. Конь безропотно ступил туда, где ещё недавно бушевало пламя. Он находился под действием заклятия, наложенного Фабиусом. Сам же маг ехал вслед за широко шагающим Борном лишь потому, что остаться в лесу не мог. С кем он мог там остаться, с бесами и чертями? Другие страшные звери стали похожи суетою на дворовых собак, не сразу узнавших хозяина. Одни униженно ласкались к Борну, другие спешили сбежать и скрыться в Бездне. — Обмана? — усмехнулся Фабиус. — Так я и знал, что Алекто похитил не он! Демон поднимется навстречу магу, но, ощутив холод, отшатнётся в ужасе. Морок с ложбинки тут же спал, и маг понял, что не память его подвела, а Хел прикрыл место ночёвки хитрым колдовским пологом. Выйдя из-под пелены заклятья, маг сам попал под его действие. Удивительный феномен… Борн направлялся к шатру, прилепившемуся на склоне холма. Округлому, крытому поверх войлока нарядными гобеленами. Борн нахмурился. Бесы снова заспорили, перешёптываясь. Борн глядел с усмешкой. Не дождавшись слов, крикнул:— Не смог бы, — Борн с усмешкой качнул головой и деланно расхохотался. — Но согласись, я аккуратно раскладывал карты и был весьма убедителен? — Пойдём! — он вскочил и отпихнул стол в сторону, словно тот был сплетён из лозы. — Иди за мной! — Сеть заклинаний, — эхом отозвался Борн. — Я думал — она твоя. Выходит, и он приложил к ней руку? Я не знаю, что с ним, маг. Но всей моей хитрости не хватает разрушить сеть так, чтобы не причинить вреда тому, кто её сплёл. Наконец Борн очнулся от дум. — Этот бес, он враг тебе? — спросил Фабиус, наливая вина.
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Он оглядывается — дверь в зал осталась приотворённой. Что ж, пусть будет так: слишком душно. Шатёр взметнулся, пропуская его. Тяжёлая кисть от шнура, поддерживающего открытым полог, едва не задела магистра по лицу: шатёр был реальным, вполне… — Почему это я их спас? — удивился магистр. Ему тоже казалось, что бесы из Ангистерна должны считать его теперь главным врагом. Маг сглотнул, прошептал заклинание, рассеивающее морок, но шатёр не исчез. Как и звуки ветра, хлопающего пологом, и запах жареного мяса. Маг покачал головой. Он перебирал амулеты в седельной сумке, повторял про себя формулы боевых заклятий: давненько он ими не пользовался. Фенрир, ощутив напряжение хозяина, нервно переступал и фыркал. Маг услыхал, как испуганно задышал за его спиной лекарь. — Держись меня! — крикнул маг. Вот он откинул полог, прихватив его витым красным шнуром, исчез внутри. За спиной вскрикнул Саймон, не сумевший сдержать ужас. Фенрир захрипел, маг закашлялся, задыхаясь. Магистр насторожился: Вернувшись с лошадями, магистр не нашёл ни остатков костра, ни спутников. Он выругался, обозвав себя беспамятной совой, чем и разбудил демонёнка. — Асфальт? Что это? И что значит — «когда-то»? Разве было иначе? Фабиус прекратил ток мыслей, чтобы не раскрывать своих намерений и пристально взглянул на Борна: так ли ему просто угадывать, если нет внутренне произносимых слов? — Не тебя. Этих, — Борн, поморщился, потыкал ножом свой кусок, отрезал немного, положил в рот и зажмурился. — Чудесно! — провозгласил он, и сиё относилось к баранине. — Да, я караулил тебя, маг, но замечтался в библиотеке. Признаюсь, я и раньше проявлял к интерес к человеческим книгам, но за эту неделю… Я узнал о мире людей больше, чем планировал, маг! Инкуб без сил стекает на мрамор. Он берёт в себя так много холода, что взамен вынужден отдать весь свой жар. Вместе с жизнью. Он не умеет иначе и не способен удержаться, сливаясь с Фабиусом до самого дна. Это хитрый человек прячет часть своего естества, скрывая имя и суть за заклятиями. — Долго ж ты ехал!
Фабиус сбрасывает у порога одежду и открывает дверь. В зале жарко, словно в предбаннике. Маг сразу же упревает. Шаг, второй… Мокрый от пота, он замирает у пентаграммы, не решаясь переступить алую огненную черту. Серый мрамор холодит босые ступни. Запах мяса впился в желудок, заставив его подскочить к горлу, наполнил рот слюной. Фабиус нахмурился. Пламя костра казалось ненастоящим, а тяжёлые покровы шатра размывались за спиной Борна, перебиравшего книги, словно там начинался путь в Бездну. Фальшивый шатёр? Но баранина?.. — Значит, бесы нас ждут. И ждут — сегодня, — подытожил маг. — А вчера — отъедались для боя. Фенрир был привычен к колдовским передрягам, а кобылицу Саймон направлял прямо за ним, ориентируясь на то, как подскакивает среди клубов пыли и дыма смоляной круп с пёстрыми седельными сумками! — Bene placito! — провозгласил он. В шатре пылал огонь. Стоял длинный стол, половина которого была завалена дорогими книгами, а на другой благоухало блюдо с жареной бараниной. На алтарь магистр кладёт фальшивую личину, что примет на себя гнев демона. Вспыхнет, изойдёт дымом. Сгорит вместо человека. Тварь была чёрной, летучей, на вид — не крупнее лошади. Какого-то особенного облика у неё не было — она то расползалась ковром с зубами вместо бахромы, то собиралась в комок, и тогда зубы торчали на ней в неописуемом беспорядке. Дорога на Ренге. Та стала пятиться, оступаясь и поджимая тяжёлый зад. Споткнулась о безлапую соседку… Та с визгом отскочила и заковыляла к пролому, демонстрируя неожиданную прыть.
Борн с явным сожалением отложил книгу, понюхал баранину. Фабиус уже терзал лопатку зубами. Он плохо завтракал утром, потратил много сил, а вонючие твари уже стали для него минувшим и аппетита не портили. Да и не привыкать ему было к тварям! Пентаграмма вспыхнет, когда магистр переступит порог. Демон поднимет голову навстречу: он тоже ждёт, думает, боится… Часть линий была ему знакома, но нашлись и те, что перевивали привычное и упорядоченное, разбегаясь трудночитаемым случайным узором. Земля действительно разверзлась пред ним… Инкуб не умеет любить, но способен брать. А когда берёт — отдаёт и себя всего. Такова суть привычного ему процесса соития. Там, в Аду, демоны во время любви становятся одним целым друг с другом. Нелюди, что с них возьмёшь. Люди так не умеют. Люди любят, оставаясь собой. Не потому ли они предают и бросают? Сейчас мир и порядок были восстановлены. В Ангистерне — восстановлены. И инкуб переключился на его родной Ренге? Мести желает? Ну что ж… Может, найдётся и у человека пара-тройка сюрпризов для хотящих, но не умеющих врать! Обустроен он был как небольшая крепость, и маг решил, что в самом трактире его ждут меньше всего. Ну кто бы, почуяв капкан, дуром в него и полез? Раздался звук, вроде щёлканья пастушьего кнута. Жар ослаб, вонь смешалась с резким ароматом корицы, а раздражённый, очень знакомый голос произнёс: Лопатка брызнула жиром, мясо само проскочило в глотку. Барашек был молодой, майский. Саймон старался держаться, однако первая тварь выскочила из-под копыт именно его кобылы…. Сам он не видел ничего крамольного в том, чтобы устроить лекаря рядом, с краю стола. Он не брезговал слуг, но вот обсудить что-то с Саймоном ему даже в голову бы не пришло. Магистр готов был заботиться о лекаре, быть к нему справедливым, платить покровительством за услуги, но советоваться? — Но… кто? — удивился магистр и ощутил, как сердце упёрлось ему в ключицу, отозвавшись болью в левой руке. — Кто может колдовать там, на МОЁМ острове? Из леса появилась вторая тварь, но вместо того чтобы довершить дело первой, накинулась на неё же. Перемазанная кровью кобыла с разодранным крупом вырвалась и понеслась прямо на огненную стену, не видя ничего от ужаса и не в силах остановиться! Огонь поглотил её. Раздувая ноздри, Фенрир всхрапнул и, понуждаемый магом, двинулся прямо на бесов. Лекарь, зажав рот руками, осел на траву. Он так и не добежал до магистра. Да и зачем? Помочь ему он не мог. — Стой! Саймон, стой! — закричал он.
Сердце стучит глухо и тяжело, словно кровь в жилах всё гуще. Перед глазами — смуглая нагота инкуба. Гибкая. Горячая. Магу приходится пользоваться особенными заклятиями, чтобы принять в себя его флюид и не изжариться заживо. Бесы забеспокоились. Они закричали, заспорили, указывая на огненную стену, но магистр не рискнул обернуться.
Глава 30. Только в огне
«Если цель — спасение души, то цель оправдывает средства». Основатель ордена иезуитов Игнатий де Лойола Киник громко смеётся, и стены башни отвечают ему эхом. Инкуб кажется уже не таким огромным и могучим, и весь он словно бы подёрнут пеплом. Киник колеблется. Он даже себе не сумел признаться, почему смех приятелей так больно ранит его. Мало ли девственников среди младших сыновей членов городского совета? А уж про юных магов-подмастерьев и говорить нечего. И на внутреннем дворе городской крепости в Лимсе смеются над многими юнцами. Демон измучен страхом, давлением стен, чужим воздухом, застревающим в горле, но то, что предлагает юнец — невозможно для сущего, определившего свою форму. «Ибо! — тут отец всегда поднимал чёрную, обезображенную химерой кисть левой руки и тыкал пальцем в небо, или в потолок башни. — Во время соития маг потеет, а так же открывает доступ к слюне, доступ к волосам, доступ к крови посредством царапин и укусов, доступ к семени. И в совокупности мы имеем потерю флюидов — самых ценных частиц тела, с помощью которых враг сможет сотворить с тобой всё, что пожелает. А врагу легче принять облик самого близкого для тебя человека». — Разве тебе положено знать имя вызвавшего тебя? — ехидничает юнец. — Он помнит, как нужно разговаривать с демонами. — Чтобы нам было нескучно общаться, ты можешь называть меня «Киник». Но это, конечно, не имя. Ну а как я могу называть тебя? Голова Киника кружится от неведомой раньше узости и вседозволенности в насилии над другим. Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. У тяжёлых дверей, окованных медью, он оглядывается испуганно, словно вор. В глазах его на миг вспыхивает и исчезает образ сорока свечей, а огонь окрашивает зрачки нестерпимо алым. Киник вздыхает с облегчением. Он видит, как тело Аро агонизирует в пентаграмме, но мысли его затуманены, и он даже не пытается понять, что творится с инкубом. Тут же рябь пробегает по коже демона, зрачки его вспыхивают адовым огнём, разрастаясь на всю ширину радужки, а белоснежные зубы обнажаются в оскале. Но юноша больше боится отца, чем пленника, и злость демона даже развлекает его. Киник боится, что в первый раз не сумеет совладать с собой, ведь, понуждаемый отцом к наукам, он едва находил время щупать в тесном коридоре служанок. Но запах чужого пота ударяет в ноздри, жар заливает тело юноши, и он уже дышит также тяжело, как и пленник. — Извини, красавчик, но в этот раз брать — моя очередь. Или… — он улыбается и сморит в зарево глаз Аро. Очень красивых глаз, обрамлённых мягкими иглами ресниц. — Или я распущу абак, и ты будешь глотать рябиновые бусины по одной! — Здесь беру я! Я здесь главный! И ты призван сюда служить мне! Прими же соблазнительную позу, как положено тебе по рождению инкубом! — Скажи мне, как я тебе нравлюсь? — улыбается он, наслаждаясь униженной позой демона. — Ну? Что ты обычно говоришь, когда бываешь с мужчиной? Юноша делает шаг в пентаграмму и опускается на колени перед инкубом, безвольно открытым для ласки или насилия. — Зачем-тебе? — спрашивает демон, наблюдающий за его приготовлениями. — Зачем-тебе-владение-мечом? — спрашивает инкуб едва слышно. Но Киник всё-таки ученик мага. Он привычен к сдержанности и аскезе и не торопится двигаться. Тяжёлое смуглое тело демона возится в пентаграмме, пылающей на мраморном полу. Это инкуб: он черноглаз и черноволос, пугающе красив, даже пот его пахнет мускусом и корицей. Руки и ноги демона растянуты по углам заклятьями, но голова подвижна, он оглядывается. Глаза горят, словно раскалённые угли. — Они смеются надо мной, — бормочет он. — Кличут девчонкой. Говорят, что даже поломойка не пойдёт со мной, ибо в магах нет мужской силы. Ведь отец смог зачать меня, лишь разменяв полторы сотни лет! Они не понимают, что у магов есть более важные дела! Не понимают, насколько я выше любого из них! И каждого могу заставить служить мне — хоть гением своим, хоть умом! Но я… Ты должен научить меня магии телесного огня, инкуб! Я хочу долгой молодости, как отец! Но силы неравны: в руках Киника могучие амулеты. Только глаза демона сопротивляются на искажённом лице, а тело подчиняется юному магу, выворачиваясь в униженной позе. В покрасневших глазах юноши это уже не камни, а мёртвые окровавленные быки. Они роют копытами землю, пригибают в гневе рогатые головы… Тени быков сокрыты в стенах башни, но что будет, когда они вырвутся? Рецепт силы так прост. И на пути одно препятствие — родной отец, якобы желающий добра. Моложавый, стройный, подвижный в свои сто шестьдесят шесть. И даже доказавший, что и семя его… Киник наигранно хохочет. Он знает, что Отца всех демонов и людей, Сатану, называют так же отцом лжи, и потому дискутировать с демонами бессмысленно и даже опасно… Но… ведь отец говорит с ними? Они не выйдут уже из пентаграммы, а значит, их ложь заранее лишена своих ядовитых зубов? — Злишься? — Киник старательно, по-взрослому, лепит маску удивления. — Учти, в этой шкатулке есть средства от самого стойкого упрямства. Вот кровяная яшма, называемая так же «гелиотроп», она выпивает рассудок. А вот ошейник из шкуры кошки, служившей вместилищем для беса… — юноша запускает руку в шкатулку и внимательно смотрит в сузившиеся зрачки пленника. — Я убедителен, Аро? Но пока у юноши нет никаких врагов, кроме занудных колдовских книг, а желать — всё равно имеет право только отец. Юноша высок и крепок: мерная кольчуга сидит на нём, как влитая. Он тёмно-рус, поверх кольчуги — чёрно-алый, подбитый куницей, плащ, на ногах — мягкие кожаные сапоги. На шее… Амулет, называемый «via sacra» или святой путь. Довольно неприятный, но медный, а это срезает для потусторонних половину его магического веса. Демоны горячи — а медь, слишком легко плавится. — Прекрасно! — провозглашает назвавшийся Киником. Киник смеётся и снимает с запястья абак. Он пытается противиться. Пентаграмма начертана старым магом. Юнец не тот, кто пленил инкуба Верхнем Аду! Демон молчит и умирает сейчас дважды. Даже освободись он теперь, Ад не примет его назад инкубом. — Ты что, оглох? — зло интересуется Киник. — Это я буду брать тебя, как захочу! Отец часто говорит запутанно и непонятно. Юноша знает, что рано или поздно каждая душа попадает в Ад. Но ведь сначала смертные проживают очень разную жизнь. Так стоит ли каждый день начинать с напоминаний о бренности? Киник ощущает, как ноет его мужское естество. Он полностью уверен в себе. Чужое тело податливо и умело пропускает юношу внутрь. Кровь ударяет в голову.Киник кое-как выбирается на лестницу. Его шатает. Киник хочет жить здесь и сейчас. Любить, сражаться, повелевать. Под длинным пологом его кровати спрятаны совсем другие книги: о рыцарях и прекрасных девах, о мужестве, чести и бесчестии, о волшебных странах и ратных подвигах. Если о них узнает отец… В отличие от юного мага, он солгать не может. Проблема не в самом Кинике, а в его могучем отце. В отце, уважаемом и боготворимом юношей до того дня, пока любопытство не заставило его наблюдать за любовными забавами старого мага. Киник всегда знал, что именно объятия инкубов дают отцу силу и молодость, но не ожидал узреть, как великий маг сам терпит надругательства адских тварей! — Я-могу-взять-тебя, — соглашается демон. Демон тяжело дышит. Глаза его похожи теперь на остывающие угли — красный зрачок почти исчез в чёрной радужке. — Инкуб-может-только-брать! — еле слышно бормочет демон. Ноги юноши не ощущают ступеней, он едва не падает. Спустившись кое-как до среднего этажа, Киник хватается за косяк, валится на колени, переползает через порог своей комнаты. Юный маг ощущает себя музыкальной шкатулкой, которую то и дело заводят медным ключиком, чтобы услышать впечатанную намертво мелодию. Хотя бы из того же «Словаря демонологии»: «…где есть тело — там есть дыхание. Твоё тело есть вдох, а тело инкуба — есть выдох. Обрети его выдох — и ты обретёшь энергию, недоступную миру смертных. Душа демона будет питать тебя, пока он не истает в пентаграмме…» Парень тоже хотел бы обрести могущество. Но отец пока не разрешает ему испить настоящей власти над миром, заставляя упражняться абстрактно, ухаживать за магическими предметами, изготовлять зелья и учить наизусть колдовские книги. Вспомнив о подсмотренных грехах отца, юноша начинает мелко дышать, пот выступает над его верхней губой. Мужчине не пристало! Его идеал — возвышенная любовь к прекрасной леди! Пусть и на одну страшную колдовскую ночь, — как это положено магам! Инкубы беззащитны в пентаграмме. Они могут лишь корчиться, исполняя приказанное, когда отец предаётся с ними похоти, удовлетворяя свои извращённые желания. Застань он подсматривающего юнца… — Да, Аро, — снисходительно кивает Киник. — Я знаю магов, ведущих дружбу с мёртвым железом, но отец не из их числа. Не питай надежд, видя на мне кольчугу. Башня защищена кровью жертвенных быков, убитых и замурованных в фундамент. Их черепа ещё не сгнили. Киник, не открывая глаз, поднимает руку в жесте заклятия подчинения: — Я-инкуб-а-не-суккуб! — рычит демон, внутренности которого раздирает заклятие, усиленное абаком. Он подходит к магическому столику, чьи витые медные ножки только и доступны взору демона. Вряд ли это слёзы, но сердце юноши отзывается на миг. Он прикрывает глаза, чтобы не терять настроя… И снова видит пред мысленным взором униженную позу отца! Смех сверстников ударяет его в грудь, словно горсть мелких камней. Взгляд юноши затуманивается. Он смотрит на обнажённое тело Аро, на его могучую мужскую плоть, такую пугающую даже когда она спит, и его охватывает жар возбуждения. Юноша дрожит, сжимает амулеты, озираясь и вздрагивая от каждой тени, бредёт вниз по лестнице. Свечи на стенах гаснут одна за другой, словно один его вид — убивает их. — Подчинишься ли ты сразу? Или попробуем это? — Киник роется в шкатулке и демонстрирует пленнику добычу — простенький с виду деревянный абак. — Как ты полагаешь, Аро, глубокие ли ожоги оставит на твоей нечеловеческой плоти рябина, выросшая на могиле девственницы? — Это самообман, Аро. Или ты хочешь проверить, как обжигают эти бусины? Говори же мне о любви! Возбуди меня!
— Хочешь предложить мне умения воина? — смеётся Киник. — Нет, Аро, я не ленивый бездельник, неспособный учиться по гравюрам. Мечом я владею неплохо. Но у меня нет возможности открыто показать это. Даже кольчугу я надеваю, только оставаясь один. Я не смею огорчить отца тем, что хочу подвигов ипутешествий. На виду у всех — я смиренный ученик мага. В нашем городе хватает сыновей младших вассалов Магистериума, искусных к моим годам в убивании железом. Они… Его начинает рвать воздухом: грудь раздувается и с шипением исторгает пустоту. На губах выступает пена. Он шёпотом зовёт мать. Горы томов, переплетённых в телячью кожу, что должны быть выучены, растут перед кроватью юного мага. Но самые главные книги ещё впереди, те, что не позволено даже выносить из башни. Именно в них сокрыты главные секреты магического мастерства, которое сделает его таким же великим, как и отец. Но и таким же старым и мёртвым внутри. Зачем ему тогда вечная жизнь? Киник кладёт абак, вытянув бусины по ложбинке гибкого позвоночника, и конвульсии боли обеспечивают юному магу желанное движение. — Я-беру-всегда! — тело демона дёргается, из глаз течёт мерцающая красноватая влага, слишком похожая на человеческую кровь. В пентерном зале неожиданно темнеет — свечи в жирандоли начинают мерцать все разом, борясь с невидимым ветром. Юноша испуганно замирает с плащом в руках, спохватывается, начинает шептать заклинания. Наконец ветер сдаётся, и свечи загораются ровно. — Ты в этом уверен? — холодно интересуется Киник и поправляет абак на запястье. Киник касается груди — медный амулет сплавлен в бессмысленный комок. Юноша механически ощупывает его пальцами, но не замечает подмены. Юный человек полон любопытства и трепета, но старается хранить высокомерие. Пленника он разглядывает, борясь с холодком у сердца. Потаённо прислушивается: не застучат ли по винтовой лестнице магической башни сапоги отца. Старый маг ранним утром покинул город, обещав вернуться к концу осени. Но желания и дороги людей переменчивы, потому юноша немного трусит. Капля расплавленного воска срывается с потолка, юный маг вздрагивает. Юноша должен торжествовать — он сделал всё, что хотел, но чувства его в смятении. Грудь наполняется жаром, кровь приливает к лицу. В нём пробуждается суетливый беспричинный страх. Потом приходит мысль, что отец будет отсутствовать недолго, пора бы поторопиться в погоне за близкими наслаждениями нечаянной свободы! Униженное положение демона позволяет ему видеть лишь стены из чёрного шерла, что отражает магические атаки, тяжёлые, прокопчённые балки стрельчатого потолка, да жирандоль с сорока свечами. Ибо сорок — число властвующего человека. Демон знает, что древние заклятия сильней его слабой магии. Сейчас они тянут из него последние силы. Глубже этой боли он удерживает пока лишь средоточие огня. Но сам он — кувшин для пленившего его мага. Тьма. — Ты не поверишь, но я — ученик своего отца, — задумчиво произносит Киник. — Меня с детства готовят в маги, целыми днями держат за книгами в четырёх стенах… Киник долго задумчиво стоит над инкубом, и лишь потом вспоминает про шкатулку. Идёт поставить её на стол. Абак он на всякий случай захлёстывает вокруг запястья. Когда наслаждение захватывает юношу целиком, он вдруг становится тысячей птиц, проникает разумом на вершины гор и к корням воды. Самые отдалённые уголки людских сознаний открываются ему! Он даже видит отца, скачущего на коне сквозь дремучий лес. Отец вернётся нескоро. У Киника ещё много дней желанной свободы! Юный маг почти успокоился. Всё вокруг знакомо ему. Он считает себя экспертом по смуглым точёным телам инкубов. Он знает, что таковые уже отдавали отцу жизненную силу здесь, в верхнем зале магической башни. Демон издаёт рёв, больше похожий на жалобный стон. Мышцы его подрагивают в попытках нарушить колдовские путы, по напряжённому горлу пробегает судорога, ещё одна… Наконец вырывается натужное: — Я-инкуб! Я-беру-всегда! — демон рычит, но сияющее распятие заставляет его вжиматься в ледяной камень. — Аро, — кривится, но выдыхает демон. — И-не-разрешают-брать-в-руки-меч? — подсказывает демон. Киник одевается, собирает оброненные амулеты: абак лежит слева от пентаграммы, распятие — справа. В какой-то миг страсти он уронил их и стал беззащитен. Будь демон посильнее… Демон для юноши не более чем животное. Мы же не задумываемся о том, почему свиньи в хлеву не носят штанов? Бьётся он тщетно. Иная реальность не выпускает изменившееся тело. Аро стонет: он готов на смерть, но не на искажение сущностного. У стола юноша снимает плащ, небрежно роняет его под ноги. — Ты-будешь-наказан, — еле слышно шипит демон. В желудке совсем немного жидкости и вонючей слизи, но тело Киника долго сотрясается и бьётся в спазмах, выворачиваясь изнутри наружу. И с каждым приступом рвоты юноше становится всё жарче. Магическая башня на острове Гартин. Он долго глядит вниз, в серпантин далёких ступеней с далёкими звёздами свечей в канделябрах. Голова юноши идёт кругом, желудок поднимается к горлу и его рвёт. — Чего-ты-хочешь? Он перестаёт узнавать знакомые стены, пугается их. Плотно запахивается в плащ: вдруг камни набросятся на него? Демон кривится, но глядит, не мигая. Ему не очень-то легко даже дышать в колдовской башне. — Тебя, — заявляет юнец и скользит глазами по распятому телу, не стесняясь его наготы. Это правильно. Его жизненная сила будет перетекать день за днём в жилы назвавшегося Киником. А когда демон истает весь, месть иного мира настигнет куклу из тряпок, которую юноша нарёк и посадил на маленький алтарь возле башни. И взметнётся на миг чёрное пламя. Отец всегда делает так. Киник шагает к пентаграмме, развязывая кожаную верёвочку мягких замшевых штанов.
Год 1203 от заключения Договора, день 2. Там юноша долго держит паузу, перебирая невидимые предметы, а потом берёт в руки… нечто. Шаг, и демон может видеть, что в руках у юноши резная шкатулка морёного дуба. — Кто-ты? — звуки сливаются в яростное шипение. В это время на лестнице гаснет последняя свеча, и больше уже ничего нельзя разглядеть. — Отлично! — Киник делает шаг к пентаграмме, а сам думает, что «радужка» смешивает многие оттенки в глазных яблоках человека, и только у демонов всё многообразие — чёрный да алый. Однако и их глаза дышат: то порастают алым сквозь черноту, то сужаются до малого обиталища огня. Юноша ёжится от воспоминаний. Он вырос без матери, и сразу же, как спросил о ней, была ему открыта тайна её мучительной смерти. Как и невозможность долгой любви и постоянной связи для настоящего мага. Киник смеётся и уверенно кладёт руки на удивительно нежную кожу смуглых ягодиц Аро, вдыхает его волнующий запах. — Я-беру-всегда! — красные глаза снова вспыхивают. Башня, однако, молчит, даже если внимать ей колдовским слухом. А если слушать так, как это делают молоденькие оруженосцы или белошвейки с тонкими локонами вокруг нежных ушек, то с улицы и вовсе не протечёт ни звука. Таково одно из заклятий старого мага, противника скотского рёва и людской болтовни. Юноше кажется иногда, что отец просто боится мира. Особенно, когда повторяет: «Желание каждого — обрести Вселенную, но Вселенная рано или поздно торжествует над всеми!» Если забыть про адов огонь, у инкуба такие глаза, словно он тоже способен страдать и думать. Но это — морок, один из любимейших демонами. Инкубы неразумны и не имеют души. Их жизненная сила — суть ценность для магов, эфирный движитель, способный питать человека, продлевая жизнь, веселя кровь и оберегая от тягостных размышлений. Не очень понимая, зачем ему это, Киник подхватывает со столика отцовскую шкатулку и одну из запретных книг. Прячет за пазуху. Юный маг поднимается с колен. Фигура в пентаграмме снова распластана на спине, словно ничего и не было. Лишь из рун, выдолбленных в каждом из пяти углов, сочится голубоватый дым. В другой руке у него возникает крохотное рубиновое распятие — амулет до невозможности сильный и древний. — Смотри на меня, демон! — голос ломок и юн. Инкуб не справляет естественных надобностей. Он пахнет пряностями. Тело его так бархатисто, что хочется гладить и целовать самые укромные места.
Глава 31. Только в дыму
«Вашими словами вы не обманете ребёнка; не слова ваши будет он слушать, но ваш взор, ваш дух, который обладает вами». В. Одоевский Маг ухитрился-таки удивить этой фразой Борна. Тот поотстал, размышляя, не потерял ли Фабиус рассудок от горя и магических напряжений? — Но тогда… кто? И как она оказалась в Ангистерне? Алисса готовилась ко сну. Она расчёсывала волосы, распустив их по плечам. Девочка-служанка, которую ключница прихватила из дома префекта, спала в углу на соломенном тюфяке, уложенном прямо на пол. — Алисса? Она… — Прежде чем мы пойдём с тобой в башню, я должен позаботиться обо всех них… — Маг кивнул в сторону спящего Саймона, но имел в виду гораздо больше судеб, связанных с его судьбой. — Я готов отдать жизнь, если это поможет нам разделить мальчиков. Но сначала я хочу быть уверен, что мой маленький мир проживёт без меня. — А что выделяет тебя из толпы черни, как не знания? На постели Алиссы вдруг начали появляться серебряные дигли: один, другой третий… Шатёр, разумеется, развеялся, как только Борн и Фабиус покинули его, но лекарь не пошёл за ними, силы оставили его. Рядом сидел Хел, обхватив руками колени, и, кажется, дремал. Уловив невидимый интерес Фабиуса, демонёнок поднял голову, оглянулся по сторонам и исчез. — Я и его хотел убить, — выдавил инкуб сквозь зубы. — И когда я увижу его сейчас — я захочу убить его снова! Но я знаю, что внутри человеческой оболочки — мой! Мой мальчик! — Не опасайся, я не трону здесь никого. И мальчика искать без тебя не буду. Судя по запаху — он на верхнем этаже башни. Пусть обвыкнется, поймёт, что мы не враги ему. В округе достаточно книг и пейзажей, чтобы мне не заскучать до утра. *** И вот пришло утро, когда магистр Фабиус собрался домой. Алисса проводила его, даже не заплакав. Зарыдала она уже ночью, в полусне, когда стало совсем невмоготу, но и тут особенной воли себе не дала. И вот невыплаканные слёзы вылились в явь. И еды много в дорогу не потребуется — Белка клюёт, как птичка, а она сама… Сможет ли она есть? — Не подозревай меня в том, чего не понимаешь, человек. Мне нужно успокоиться. Я слишком долго ждал, чтобы принять стойко всё, что увижу. Фабиус проследил за его взглядом и ощутил, как восприятие снова понеслось с головоломной скоростью, преодолевая пространство. Но Борн был рядом, и сознание Фабиуса не пустилось бессмысленно блуждать, а последовало за сознанием демона. Они пронеслись над лесом и с высоты птичьего полёта увидели Ангистерн. Да и что он мог вообразить? Опыта у ребёнка не было тогда даже в отношениях более привычных, маг понимал, что потрясти может и то, что дети наблюдают, порой, между отцом и матерью, а тут… — Почему у такого простого колдовства нет преград? — удивился Борн. — Деньги и положение, быть может? — подсказал Фабиус. — А у вас в Аду есть деньги? — Тебе-то какое дело! — огрызнулся магистр, посмотрел в пылающие глаза Борна… И отвернулся, моргая. Слёзы спасли его радужку от ожога. — Я мог бы взять Заряну к себе на остров, — предложил Фабиус. Магистр тяжело вздохнул. Деньги прислал Фабиус, она поняла это сердцем! Маг взял одну. Чашка оказалась из фаянса, очень приличной работы, но не новая. Похоже, демон спёр её вместе с чаем прямо из дома купца или цехового мастера в соседнем Лимсе. — Но как?! — воскликнул инкуб. — Как я должен был сказать это тебе? — он поник плечами. — Как я мог заставить человека поверить демону? Я старался понять, в чём твоя логика, чтобы убедить тебя, но так и не понял. Всё, что сталось меж нами, вышло случайно… — Да не знаю я! — огрызнулся Борн. Плечи его напряглись. — Знаю одно — там, на острове, кто-то есть! Он не откликается. И видеть не желает никого! Демон закрыл руками глаза. Фабиус и вправду делал то, что не сделали бы и пятеро. Он защитил от излишнего магистерского правосудия взбунтовавшийся город. Изгнал крещёных и не допустил распространения глупых слухов о сошествии на землю неведомого «бога». Распределил беженцев по соседним провинциям. — И что мы будем делать? — тихо спросил Фабиус. — Что с ним сталось? — прошептал он едва слышно. — Он жив? — Потому что маг здесь не имеет цели совершить что-либо. Мы с тобой идём с прогулки домой… Не от тела это идёт, нет. Сама природа их ветшает, если внутри не горит и не брызжет желаниями неуёмное средоточие. Если нет планов на тысячелетия, задумок и игр, интриг и обманов, бессмертный сам не замечает, как становится брюзглив, неповоротлив. Кожа его постепенно теряет тургор, глаза тускнеют, волосы покрываются белым налётом. Это и есть здешняя седина. Он встряхнулся, давая сознанию вернуться в тело, потом протянул вперёд руку, словно хотел нащупать свой остров во тьме спустившейся ночи, и произнёс негромко: — Твой сын нарушил обряд, — ответил он тихо. — Боюсь, душа его умерла. Но средоточие огня Аро могло наполнить его тело. Иначе как объяснить то, живое, что я ощущаю на твоём острове? — Хорошо, — согласился Фабиус. — Остальные распоряжения я отдам после. Сейчас же… — И меди добавь, — подсказал Фабиус. — Опасно иметь слишком много серебра. Где ты достал его? — Мы не должны причинить ему вред. Это… Но инкубу и не требовались слова. — Рыбы от этого не убавится, — кивнул Фабиус. — А я напишу новому префекту и попрошу назначить Заряне содержание от городской казны. Объявлю, что беру её сына в обучение. На случай моей смерти его возьмёт Грабус, он не откажет мне в такой просьбе. — Никогда не слыхал о таком, — усмехнулся Фабиус. Сейчас он был утомлён, но и удовлетворён расследованием.От этой мысли Алисса сразу забыла про страх и подскочила, ступив разутой ногой мимо башмака, выпавшего у неё из подола. — Я обещал ей крепкий тёплый дом, что убережёт её в зиму. Не очень большой, чтобы не искушать соседей. И такой же небольшой доход. Они долго ни о чём не говорили. Ёжась, сидели на холодном ветру. — Вернёшься-то ты весной… — хмыкнул Борн. — А как она переживёт зиму? — Это я у тебя хотел бы спросить, что нам делать, — выдавил инкуб, не отводя глаз от воды. — Ты — человек, люди — хитры, изворотливы. Ты доказал это в Ангистрене, смертный. А я… Хочешь, я испепелю реку? — он вскочил в порыве, но не повернулся к Фабиусу, опасаясь обжечь его взглядом. — Я могу многое, маг! Но я не знаю, что делать с мальчиком, так и не ставшим взрослым… — А зачем нам прятаться? — удивился Фабиус. — Своего бы я всё-таки высек сейчас, не сумей он погибнуть! — Мост светится. Мальчик узнает о нас, — предупредил Борн. Старый демон, кряхтя, выбрался из лавы, отряхнулся, чтобы принять незваных гостей. Их было двое: вертлявые, кудрявые с маленькими рожками. Магистр Фабиус закрыл глаза. Слёзы текли по его лицу. Он не должен был так беспечно проводить сложные обряды, напугавшие мальчика, не должен был уезжать так поспешно… — Радует, что такой титулованный и учёный маг постиг Ад не до самых глубин, — пошутил демон. Он оглянулся, представил в воображении лицо Саймона. Демоническое зрение, услужливо подсунутое Борном, дало ему возможность увидеть, что бедный парень спит прямо на земле, там, где когда-то стоял созданный демоном шатёр. Фабиус задохнулся от радости, боли и раскаяния. Они незримо проникли в дом префекта, что обзавёлся новыми крепкими воротами, но ключницы там не нашли. С большим трудом, блуждая по многим узким улицам, демон и маг отыскали её в восточной части города, в маленькой коморке, в доме из тех, что обычно сдают в наём. Но маг не смотрел инкуба. Он думал о Дамиене. О том, что заставило сына сотворить всё это. Ведь ничего же не предвещало? Или это он был так слеп? — Ей трудно будет расстаться с родным ей маленьким миром. Рыбаки любят её, она нужна им. Понятно, что он слишком… безмерно устал! — Я много изучал и Ад, и Землю. И черти сгинули, ибо жадны почти, как люди. А Пакрополюс прямо-таки ощутил между ушами тяжесть короны. Мост потух, как только Борн ступил вслед за Фабиусом в круглую комнату. Там было всё, как и до отъезда магистра. Но пахло затхлым, и серая бархатистая пыль лежала кругом. Магистр смотрел на засыпающую реку, а видел перед глазами картинки из своей юности, как шагают, шатаясь, нетрезвые студенты магии по ажуру колдовского моста. «Мышь!» — подумала она, но не взвизгнула, а лишь отстранилась слегка. — Это наша победа! — поддакнул левый. — У нас есть пять твоих карт, и мы меняем победу на одну из них! Фабиус усмехнулся. — Выпей и ложись, — сказал инкуб. — Я предвижу, что завтра нас ждёт много забот. Наконец монеты перестали падать. Алисса поняла, что сосчитала их чисто механически — девять диглей и семнадцать глеев. Если по два дигля отдавать в месяц за комнату, а один тратить на самую необходимую еду — хлеб, лук и вяленую рыбу, хватит на три зимних месяца. И ещё останется медь. Да и она, наверное, сумеет наняться в служанки, а если повезёт, то и в экономки. «Уж лучше бы семейство мышей!», — подумала ключница, роняя башмак в подол и соскальзывая задом подальше от странного явления. Рот она зажала рукой, чтобы не разбудить спящую девочку. Сияющая паутина побежала над водой, обрастая призрачным рельефом. — Но как? Как это могло случиться? Даже если Дамиен не сумел защитить себя заклинаниями, шагнув в пентаграмму… Если в пылу страсти он потерял амулеты… Демон убил бы его! Однако, вопреки его желанию, перед глазами вспыхнул белый прямоугольник: карта выгоды, уступленная чертям! Он обязан был впустить посетителей! Иначе и быть не могло: карта горела перед его глазами, и черти желали потратить её! Маг налил было чаю в две чашки, но инкуб испарился с некоторой вспышкой, говорящей о раздражении его нервов, и человеку пришлось выпить обе. Потом он достал из стенного шкафа соломенный тюфяк, что не раз выручал его, когда бдение в башне затягивалось, улёгся не раздеваясь, накрылся плащом и провалился в сон. — Не каждый, — усмехнулся за его спиной Борн. — Но и ты гонишь и гонишь себя по лестницам наук, чтобы хоть как-то защитить свои секреты. — Как и тебя здесь. Над спящим Саймоном тут же возник тяжёлый плащ, подбитый волчьим мехом. Демон был наблюдателен и знал, что людям тоже холодно осенью в этом странном Серединном мире, пусть, он и родной для них. Родственники бывают порой весьма негостеприимны.
Борн качнул головой. Примерно в это же время в Аду укладывался в тёплую лаву старый Пакрополюс. Он уже не мог спать на горячих камнях, как принято у демонов, да и не спать, что принято ещё больше, тоже уже не мог. Его «древние кости» требовали прогрева. И Пакрополюс погружался в лаву на многие часы, а после будил себя горячей чашечкой яда. И вот тогда он мог казаться бодрым и суетливым, как какой-нибудь двухтысячелетний. И тут же он подумал: а каково же в Аду, где каждый сумеет вот так?.. Раз черти скачут — значит, шансы его — совсем не призрачны! Неужели не зря шутила матушка, будто достав маленького сына из лавы, нашла золотой самородок у него во рту? Да, демоны бессмертны. Но и они — изнашиваются. — Да, — сказал Фабиус вслух. — Я знаю, что виноват. Это было совсем не то, что можно показывать детям. Ты должен понять — сто пятьдесят лет у меня не было детей… — Она, похоже, лишилась сына, — сказал Борн. — Саймону трудно будет быстро утолить открывшуюся в нём страсть к путешествиям. — У нас есть карты, — сказал Борн, поразмыслив немного. — Карты выгоды. Маг искал глазами кусты сирени у воды. Чем уж они привлекали его — он и сам не знал. Просто хотелось увидеть привычные с ранней юности зелёные ветки. Пусть, и не цветущие, но и не уронившие ещё листья. Сирень эта сохраняла ярко-зелёную листву часто до самого снега. Каждый слуга на острове знал, что кусты сирени — любимое место магистра Фабиуса, где он любит стоять, наблюдая, как стрижи носятся над Неясытью. — Ты идиот, — сказал Борн. — Ты же мог спросить у неё? Ты же не хуже меня различаешь ложь? Колени его подогнулись, и он без сил опустился на землю. Борн сел рядом, спиной к человеку, и молча уставился в воду. — Никто не знает, — отмахнулся магистр. — Говорят, что это опоры древних мостов, но разве бывают такие огромные мосты? — Чего явились? — максимально недоброжелательно осведомился Пакрополюс. Она нагнулась неспешно, положила у кровати гребень, сняла с ноги башмак на простой деревянной подошве и обернулась. И тут же на одеяло прямо из воздуха вывалилась серебряная монета! И ещё две уже лежали чуть сбоку! На острове Гартин спали. Со стороны кухни тянуло ароматным дымком — это кухарка загрузила на ночь в коптильню домашние колбаски. Борн хмыкнул, и перед креслом мага появился маленький столик, сервированный большим глиняным чайником и двумя белыми обливными чашками. — А этот спектакль с Алекто? Он тоже нужен был для того, чтобы я тебе поверил? Так это ты украл её? — Ты должен уступить нам победу! Мы желаем, чтобы это мы разоблачили похитителя Анчутуса! — начал, повизгивая, чёрт, что стоял справа. *** Фабиус из-под руки глядел на остров Гартин, где угадывался силуэт магической башни, Борн смотрел, как течёт река. Временами вода вскипала бурунчиками, кое-где всплывала сварившаяся рыба. Сначала — один за другим — два гольяна, потом сорожка… Если бы черти не сгинули, им пришлось бы потратить ещё одну карту. Таковы эти карты выгоды — что разбудить старого беса, что заставить его пойти на попятную, что помешать ему стать правителем Первого круга Ада — для них было вполне равновесно. Женщина всхлипнула, вытерла слёзы подолом ночной рубахи и принялась увязывать в узел платья. И они молча прошли последнюю треть моста. И через балкон проникли на средний этаж колдовской башни. Но сущие только захихикали наперебой. Были они как братья-близнецы, и демон совершенно не мог вспомнить, те ли это черти, что чинили магическое зеркало? Впрочем, все черти демонам обычно кажутся на одно лицо. — Но ты же… Пакрополюс и сам не понимал, что история с похищением Алекто постепенно возвращала его к жизни. Ветшал-то он безболезненно, тихо, а бодрость приходила теперь с болями в костях и в голове. Такова была плата за возвращение в шумный и страстный поток бытия. — Люди злы, глупы и не любопытны… — пробормотал инкуб. — Но — плохо ли это? — Решено, — кивнул Борн. — Эти дела мы закончим в башне. А что Алисса? Но ведь он так немощен? Хотя и мудр — тоже! А на диете из лучших душ он смог бы… *** — А ну, прочь! Вы мешаете мне спать! — взревел Пакрополюс. Фабиус хмыкнул и кивнул. Он тоже был не уверен, вынесет ли сейчас вид Борна кто-то из малоподготовленных к общению с ним. Фабиус помолчал, промокая манжетой глаза. А потом спросил неуверенно:
Борн шумно вздохнул, и маг спохватился, вспомнив, что мысли его открыты. С другой стороны — что он может сокрыть здесь от демона? Тот видел всё сам. — Если я погибну, ты перенесёшь Алиссу на остров, — приказал маг. — Я завещаю ей всё, что у меня есть. Если же останусь жив — вернусь за ней сам. — Отдохни. Я свободен теперь перемещаться на острове и вне его. Я найду, чем себя развлечь, а тебе нужно выспаться — ночь на дворе. — Хорошо, — кивнул Борн. — Я позабочусь о твоих людях. Наверное, чувства его были резче: ещё одна рыбёшка всплыла кверху побелевшим брюхом. — Алекто? — переспросил маг и прикрыл слезящиеся глаза ладонью. Плечи инкуба дрогнули, и Фабиус понял, о чём он подумал. Сын — это было всё, что у него осталось. Пусть даже это был взбрендивший подросток, нарушивший то, чему его учили… Хотя… Нарушил ли что-нибудь Аро? Белка заёрзала на своём тюфячке, забормотала что-то неразборчивое. В доме префекта её держали за дурочку, но Алисса знала, что наивная деревенская глупышка просто слишком загостевалась в мечтах. Верно, ей и сейчас снились рыцари и добрые маги. Где она видела добрых магов? Вот разве что — одного?.. Мост выдержал. И Борн медленно пошёл вслед за Фабиусом, с любопытством разглядывая вязь заклятий, что открывалась ему внизу. — Я могу сделать тёплым и этот дом. Тепло — несложная магия для демона, рождённого в огне. Токи земли чуть поднимутся здесь. Пожалуй, станет теплее и вода в реке. — Ты уверен, что мы сможем проникнуть в башню? — Борн глянул искоса. — Так, чтобы он не сумел… Но и не пострадал? Борн тяжело вздохнул и не ответил. Чего отвечать, когда и так всё ясно? Увидев любимое кресло, Фабиус сразу обмяк, ощутил усталость. Он открыл окно, схватился было за тряпку, приткнутую у подоконника, чтобы смахнуть пыль. (Он сам убирал здесь). Но демон, оглянувшись по сторонам, исчез, слегка насторожив магистра. Правда, тут же проявился снова и предупредил: — Сможем, — просто ответил Фабиус. — Я строил её тогда, когда даже не думал, что заведу детей. Но у меня есть условие. — Смотри, чего уж… Смотреть на Борна не было никакой возможности, внутри демона всё полыхало. Второй раз демон и человек были вынуждены встать по одну сторону. Но Борн не стоял и рядом с себе подобными, не то, что с людьми. Ему было пусто и дико, и всё-таки он продолжил: Борну показалось было, что он научился уже немного понимать людей, но магистру удалось сейчас перечеркнуть самомнение инкуба. Или маг врал? Но — кому? Не себе же? Фабиус тоже огляделся и озабоченно почесал бороду: он сразу хотел и пить, и убрать из себя отработавшую воду. Отлить можно прямо с балкона, а вот где раздобыть вина или хотя бы горячего травяного чая… Слуг он радовать своим появлением пока не хотел. Какой отдых, если о прибытии хозяина узнают слуги? Суета одна… Город засыпал. Фонарщики гасили огни, только на Ярмарочной ещё пылали факелы, освещая то ли собрание именитых горожан, то ли представление заезжих акробатов. — Новый префект не взял их, — констатировал Борн. — Аро не был ещё провозглашён демоном. Он был слишком молод, глуп и неопытен, а его средоточие огня ещё не подчинилось Договору… Иначе… Ты прав — он пожрал бы душу Дамиена и вернулся в Ад. Но тело Аро оказалось слишком слабым, он не смог освободиться из пентаграммы. Лишь воля его всегда поражала меня своей удивительной живостью. Но в Аду положено считать, что нет у сущего никакой воли до вступления в Договор с Сатаной. И потому я не знаю, что мне сейчас думать. И не знаю, кого мы увидим в башне. Колдовской огонь погас. Короткий осенний день умирал, и красное солнце всё ниже спускалось над Неясытью. А ещё… Ещё можно утром пойти к Торговым воротам и нанять за три или четыре дигля лошадь и повозку. И глей-другой приплатить за возчика покрепче. И ехать за НИМ! — Остался конь, — подсказал Борн. — Но когда я проникну в башню, мы призовём на остров Саймона, а уж он хозяйского коня не забудет. Женщина бросилась к сундуку, где были уложены её пожитки, что удалось унести из дома префекта: пара серебряных кубков, два хороших городских платья, крестьянские юбки из грубой шерсти, колючие, но добротные и тёплые, тяжёлый зимний плащ — самое нужное в дороге. Вот только у Белки, девчушки, что она забрала с собой, иначе бы её просто выгнали на улицу, не было плаща и тёплого платья. Алисса хотела перешить ей из своего, но теперь времени нет… Ничего, большое — не маленькое! Одну карту выгоды черти уже потратили. Может, забудутся, начнут его улещать и потратят ещё? — Победа — это выгода, — начал правый чёрт. — В доме префекта, где же ещё? Префект должен заботиться о слугах. — Мост! — А ты — отдыхай! Фабиус покачал головой, споря со своими же мыслями. Да, мальчик сумел подсмотреть за обрядом, что отец проводил над инкубом. Это было шесть лет назад. Дамиену едва минуло тогда десять. Он, наверное, так впечатлялся, что вообразил себе невесть что… — У меня тоже никого нет, кроме сына, — сказал он. Алисса плакала молча, низко склонившись над сундуком. Отворачивала лицо, чтобы слёзы не мочили тёплое шерстяное платье. Магистр огорчился, поняв, что Хел боится его. Возможно, виноват был Борн, что тоже пристально вглядывался в быстро подступающую ночь. Борн, а вместе с ним и Фабиус, опустились ниже и проникли в покосившуюся хижину у реки. Старая ведьма Заряна устраивалась там ко сну на своём сундуке. И тут же последовал ещё один почти невесомый «шлепок». — Выгода — одна! И победа — одна! — поддакнул левый. — Кого? — удивился Борн, словно позабыв уже всё, что было с ним в Ангистерне. — Наук?
— Победа не может стоить так дёшево! — взвыл разозлённый Пакрополюс. Алисса вскрикнула бы, но задохнулась от страха. А монеты продолжали падать. Вслед за серебром появилось три медных глея, потом снова в воздухе возник серебряный дигль и плюхнулся на своих товарок с радостным звяканьем. «Прочь!» — взревел он мысленно. — Не пытайся врать мне! — нахмурился Фабиус, подозревая, что Борн юлит. — Что это? — демон указал на высокий каменный столб посередине Неясыти. — Каких не создавай защит, этот мост сам приведёт нас в средний зал башни. Там я обычно читаю или ставлю научные опыты. Не особенно магические, скорее, связанные с естеством вещей. Этот приём прогулок через реку древен, как моя первая пижама, — Фабиус чуть усмехнулся. — Ещё мой учитель гонялся за мною с лозой, мечтая узнать, что за иллюминацию я устроил над спальней учеников. А я всего лишь водил приятелей в соседний кабак. Он закрыл глаза, но сами веки его светились. Внутри же — бушевал огонь. Фабиус сглотнул набежавшую слюну, но потом ему подумалось, что именно так сглатывает и Борн, ощутив особенно «нагулянную» душу, и аппетит у него пропал. Интересно стало лишь, какие души особенно возбуждают у демона особенный голод — грешные или безгрешные? — Если позволишь, я осмотрю и остров, будучи невидим для его людей… — пробормотал инкуб. — В первый раз вижу, чтобы уху варили в реке, — невесело усмехнулся магистр. Кустов Фабиус, однако, не узрел, как ни вглядывался вниз. Маг даже приостановился. Получалось, что на месте кустов пышно разрослись поздние хризантемы? Неужели Дамиен велел выкорчевать кусты и посадить эту дрянь? Но — зачем? Уничтожить любимое место отца? Он… так стыдится его? Не хочет даже напоминаний о нём? Но тут раздался наглый и резкий стук в самые чувствительные глубины мечтаний Пакрополюса. «Тем хуже, — подумал Фабиус. — Значит молодой инкуб — ещё и невинная жертва. Какая нелепость: демон — жертва…». — Выходит, ты знал всё это с самого начала? С той, первой нашей встречи? На земле и в Аду, день 15. — Смотри! — позвал инкуб. Анчутуса доставили в темницу, бес не сознался пока, но был так дрожащ и пришиблен, что понятно было — до объявления вины остались считанные дни, а, может, и часы. И тогда живая книга адских Договоров снова откроется и зачитает запись о соблюдении законов Ада. И равновесие, закачавшееся в эти дни, снова станет незыблемым. И будет избран новый правитель Верхнего Ада. А что если?.. — Если бы знать заранее… — пробормотал он. — Но что же с мальчиком? Выходит, это он заперся на острове? Верно, решил, что всего лишь оборотился в демона? Или умом он теперь не мой сын, а?.. Что же вышло из него, инкуб? — Разве? — удивился маг. И вот, глядишь, иному едва миновало пять тысячелетий, а он готов уже рассыпаться в прах. Не смерть караулит его, но бесцельность, не умирает он, а ветшает и выгорает, но, впрочем, какая разница? — Мне очень жаль, — сказал он. — Но мальчик такой же твой, как и мой. Идём же! Тут Пакрополюса бросило в дрожь не хуже мелкого беса. Ведь это он, старый заслуженный демон, послужил орудием исполнения Договора! А что если именно его и выберет правителем конклав? Мост стал снижаться, и они замолчали, вглядываясь в то, что открывалось внизу. Инкуб в темноте видел, пожалуй, даже лучше, чем днём, а магистр знал на острове каждое дерево, а на реке — каждый торчащий из воды камень. «Не подслушивай!» — захотелось крикнуть магистру. — Это моя башня. Она подчинится мне, — пробормотал Фабиус, вглядываясь вдаль. — Так или иначе, я в состоянии… — Это делало тебя менее уязвимым?
— Ты, наверное, очень хотел убить меня, когда мы встретились в доме префекта? — пробормотал маг. — Зачем бы сдалась мне эта взбалмошная кошка? — Борн отвернулся и помотал опущенной головой. Сатана, и у тебя есть белые дни!.. Фабиус думал о ней, он беспокоился, как она проведёт зиму…
— Мы… — перебил инкуб и запнулся. Разве думаем мы, как дети поймут наши взрослые забавы? Мы стремимся, чтобы они не унизили нас своими глупостями, но сами можем унижать их безжалостно. — А Алисса? — спросил инкуб. Борн медлил с ответом. Потом снова покачал низко опущенной головой: мол, откуда я знаю? Или это движение можно было истолковать иначе? «Праздник у них сегодня, что ли?» Алисса переплетала на ночь волосы, когда ощутила, как что-то шлёпнулось позади неё на постель. Алисса засмеялась и тут же заплакала. Когда Фабиус уезжал — он был так отстранён и озабочен, словно совсем позабыл о ней. Она же… Она утешала себя тем, что слишком много бед свалилось на него, что целое стадо столичных магов, которое он вынужден был водить по городу, отнимало и ум, и силы. — Я? — Демон молниеносно догнал его и тоже остановился. — Я должен понять? Что именно? Как может быть оценена мной мера людской глупости?! — Я не смог бы поверить, что она… Что она не смогла бы… Идущий сзади демон шумно фыркнул. Фабиус старался ни о чём не думать, но подозрения были сильнее рационального в нём. Он сразу же вспомнил, как спускался по лестнице, оставив женщину с инкубом… — Но почему ты не сказал мне этого раньше? — воскликнул Фабиус. Демон огляделся, не открывая глаз. Он пытался понять: всё ли есть в комнате для того, чтобы человек был доволен и набрался сил? Борн вздохнул и с опаской ступил на призрачное кружево моста. Удержит ли такой демона? Маг задумчиво кивнул. Проведя Борна на остров, он «пустил козла в огород», но мог ли он выбирать? Ведь если они и сумеют сделать что-то для мальчиков, то только вдвоём. Борн силён, но Фабиус и в самом деле лучше понимает человеческую природу. Всё-таки он наблюдает людей 166 лет.
Глава 32. Всё не так, как выглядит
Полагают, что знаменитое высказывание Плиния Старшего гласит, что «истина в вине». На самом деле, у фразы есть продолжение «а здоровье — в воде».Он обернулся, словно кто-то дотронулся до его плеча, и увидел, что тёмное пятно на лимском тракте приблизилось, и уже различимы люди, что движутся по нему. Он смотрел, как дышит вода, как лежит земля, как тучи цепляются за вершины гор. Мир был прекрасен в своей полусонной подоблачной прелести. Инкуб прекрасно видел с высоты, что Серединный Мир — гораздо больше магистерских картинок, но не это занимало его сейчас. — Как они нашли нас? Та боль — всего лишь обожгла, оглушила, разъяла внутреннее и внешнее. Он глох от неё и перестал ощущать всё, но и боль — тоже. Сейчас же естество его, до последней, самой маленькой клетки, ныло и пело внутри. Плакало и смеялось. И не было ничего звонче того смеха и горче тех слёз. — Вот напасть, — нахмурился маг. — Я не могу сейчас закрыть дорогу на остров. Острову нужны мука, дрова, мёд! Мало что сохранилось в летописях о катастрофе, случившейся тринадцать тысячелетий назад. Известно лишь то, что не имелось тогда у людей магов, понимавших суть мировых процессов, и люди пошли против природы, уничтожив связи между сущностными её частями. И разрушили мир. Но куда? Следовало предпринять нечто. То, что не напугает мальчика, а поможет поговорить с ним и определиться, как его спасать дальше. — Но куда ты пойдёшь? — маг задумался. — Я не могу тебя бросить, ты помогал мне в пути, и даже жизнь моя была в твоих руках. Но и другого дома у меня нет. Разве что… А во двор уже спешили сонные, кое-как одетые слуги. Прачки, увидав, что на берегу лежит грязная хозяйская одежда, поспешили за чистой. Конюх, ругаясь, выбрался из сенника, где уснул вчера, отведав медовой браги. Он не понимал, кто вернулся и откуда, лишь давил ручищами больную голову. Два молодых младших конюха заспорили, кому идти за Фенриром. Оба боялись «непроходимого моста» с Гартина на другой берег Неясыти. Мальчик тоже не спит, понял маг. Дамиен где-то рядом и так же беспомощно смотрит во двор. Будучи в глубине сознания демоном, он чует, что Борн — тоже проник на остров. Что этот, неведомый и непонятный теперь, родитель его — силён и могущественен… — Иди же быстрее! — сказал он, ощущая, как гнев на само бытие застилает разум. — Осенний день короток, а переместиться в незнакомое место ты не сможешь! Иди! Насколько знал Фабиус, демоны могли десятилетиями обходиться без пищи. Взрослые демоны. Что же Дамиен?.. Хел опустил глаза, вспоминая. Фабиус хотел отмахнуться, но ощутил в голосе Саймона неподдельную тревогу. Вот же беда с этим Хелом: и людям он чужой, и демонам, но заботы требует, как и всякая живая тварь. Магистру Фабиусу ничего не снилось. Казалось, он лишь сомкнул на мгновение веки, и тут же — солнечный луч заглянул в башню и петух заорал во дворе.
Магистр задумчиво смотрел на тёмное пятно на дороге. Ещё немного, и Дамиен официально вошёл бы во взрослый возраст и… скорее всего, погиб бы, допустив искажение ритуала, невозможное для посвящённого мага. Ведь он бы нарушил присягу, которую дают при посвящении — не идти против сути вещей, не разрывать их естественные связи. Именно нарушение этого принципа когда-то повергло мир людей в хаос. Именно он лежит теперь в основе законов магического сообщества: не нарушай то, что не создал! Впрочем, мальчик и так не сможет жить в Аду… Или всё-таки остаётся какой-то, пока неведомый, шанс? Маг с сожалением поднялся с деревянной скамьи, закрыл на время тяжёлую амбарную книгу, понимая, что обязан, прежде всего, позаботиться о тех, кто оказался вырван из привычной жизни его милостью. Вот и Борн тоже ждёт от мага решения. Он также далёк от понимания, как и юный демон… Хел отвернулся к реке, сделал несколько шагов к берегу и замер там. — А вот за конём пора бы послать, — пробормотал магистр. — Буди конюхов, Малица. Пусть съездят к Косому холму за Фенриром. Ждёт ли его хоть кто-то? Но запах горячих блинов сбил магистра с мыслей. Слюна так и брызнула, наполняя рот. Кухарка, зная вкусы хозяина, вынутые из печи блины промазывала маслом, складывала стопкой и снова совала на угли. В этой же сковороде и подавала. И теперь блины исходили на столе жаром, заставляя магистра терять терпение, словно он — голодный мальчишка. — Он далеко, — сказал демонёнок. — Очень. Но может вернуться прежде, чем я сосчитаю до пяти. Маг хмыкнул: квочка, а вот сумела же окрылиться! А потом легко и упруго пошёл к мосткам, спускающимся к реке. Ему хотелось умыться ледяной водой Неясыти. А, может, и окунуться в неё с головой с дороги! А что? Сомнения и страх впервые с момента приезда закрались в его душу. Демон ли? Как называть: ребёнка, ставшего невесть кем? — Доброго начала дня, магистр, — церемонно поклонился лекарь. — Коня привёл я в целости. А вот Хела не смог убедить ступить на землю, где чует он себе подобного. Но попросил он о возможности поговорить с вами, магистр. Наедине. А Хел? Что, если он первым делом пожрёт душу доверившегося ему книжника Акрохема? Ведь так ему проще всего будет обустроиться в людском мире? Щадить… — Что там? — спросил он вслух, не ожидая, что Хел откликнется. Фабиус сжал кулаки. Решения не было. Не было подходящей всем правды, которая была бы жизнью, а не смертью! — Нет — значит, будет, — пожал плечами маг. — Буди слуг. И блинов бы горячих, да колбасок, что ты повесила вчера в печь, да вечерней сметаны! — Или тебе нужно в нашем мире что-то ещё? Сколько тебе лет? Как ты выжил здесь? А кухарка вскрикнула и побежала, потряхивая немалыми телесами, к чёрному входу в «гражданский» дом магистра, притулившийся слева от башни, где жили по привычке и дозволению хозяина все холостые слуги.
Сейчас Борн был мучим самим собой, как бывает мучим любой отверженный. Он проклял свой Ад, объявил себя изгоем его. Ему было больно, как не было больно даже тогда, когда он ощутил, что потерял Аро. Мерин чудил и взыгрывал, видно, его давно не проминали как следует. Магистр пустил коня в галоп, и тот пошёл резво, с охотой. Ветер засвистел в ушах, и всадник с конём в запале проскочили мимо желанного камня. Вернулись, объехали кругом. Хела нигде не было. Маг скинул пропотевшую одежду, с сомнением прошёлся по неструганым доскам, посмотрел в воду, серую и тусклую по осени. Положено было сделать утреннее омовение и помолиться, но ему совершенно не хотелось сегодня следовать ритуалам. Ломал ли он что-то в мире, нарушая привычный порядок вещей? Не с того ли его предки начали когда-то разрушать всё вокруг? И маг увидел вместе с ним. Увидел патлатую, морщинистую, чёрную от солнца, скорченную болезнями женщину, что носила с собой по ярмаркам и базарам маленького уродца. Она просила милостыню под него и свои болезни. Но и заботилась, почитая живым то странное «нечто», что шевелилась в рваных пелёнках. — Как сказал бы Борн — это будет обман… А я больше не хочу обмана. Оказывается, себе солгать легче, чем прочим… Пока демон сторожил подступы к острову, ругал последними словами мага, что не торопился домой, читал… Он гнал от себя дурные мысли. Сын ли ему тот, кто спрятался в башне и не желает видеть ни отца-человека, ни отца-демона? — Щадить тех, кого любишь… — только это и повторил он глухо. Хел был порождением Ада, а Борн и вовсе — коварным глубинным демоном. С чего это человек решил, что их жалость и любовь подобны жалости и любви человеческой? С чего понадеялся, что инкуб по любой своей прихоти не зальёт остров Гартин кровью? — Тогда убей их? — предложил демонёнок с тем же выражением светлого улыбчивого лица. Тут же залаяла собачонка, потом другая… «И дрова кончились, — подумал маг. — Нужно послать людейза дровами. Мальчик, верно, и не задумывался, что слугам каждый день нужно есть, обогревать себя». — Приехал! Приехал! — кричала она отрывисто и сипло, будто чайка, что долетали иногда по реке к Гартину. Фабиус вгляделся в тонкие черты лица демонёнка. — Наверное, — согласился Хел. — Я вижу, что лица многих перечёркнуты ножом палача или руками единоверцев. Въехав на мост через Неясыть, Фабиус остановился, вглядываясь вдаль: ему показалось, что по дороге на Лимс движется что-то большое. — Значит, Борну мешали лишь мои заклятья? А отголоски старых я не узнал за давностью, но они тоже мои? Он не мог справиться с ними? Магистр знал: к тем, кого любим — мы особенно жестоки. — Ждёт вас Хел на том берегу. У большого камня, что по левую руку лежит от дороги, — подсказал Саймон. — Группа людей. Четыре по сто и ещё восемь. Они ищут тебя. Идут, движимые одной целью — найти своего бога. Они думают, что демон, которого видели в Ангистерне на Ярмарочной площади — их бог. Но вот заклятия и барьеры, охранявшие остров, сняты. Казалось бы — хватай то, что осталось от Аро, и беги. Медленно, вздрагивая кожей, словно жеребец, пошёл маг в ледяную стынь Неясыти. Вода была чуть теплее льда, но магистру казалось, что она обжигает его. «Тебя показывали на базарах, как неведомую зверушку, но научили любви, — подумал магистр. — Я же растил сына, давая ему всё, что умел. Чему научил его я?» Магистр по лицу прочёл мысли Малицы, хотел нахмуриться, но губы улыбались сами собой, и он ничего не мог с этим поделать. Он вздохнул, помолился. Спрыгнул с мостков на каменистый берег: нырять с них не стоило, дно тоже было каменистым, а река к осени обмелела. Спустившись, маг услыхал до времени отрезанные звуки окончательно пробудившегося, пока он размышлял, острова: во дворе истошно орал петух, возмущённо галдели куры. Но Дамиен не был магом, а Аро — не был признан как демон. — Наверное, это правда, — пожал плечами Хел. — Но ведь это не означает, что он же и поставил на острове магические преграды? — Потому ты и не пошёл на остров? Да где он, в конце концов?! Он взлетел в седло и, не прощаясь, поскакал к мосту. И на середине его понял, что бросил сына на острове одного! На милость и неведомую волю Борна! — Но Борн не в состоянии меня обмануть, — удивился маг. — Он хитрее, чем вы думаете. Обмануть не может — но и не говорит всей правды. А вы составляете из фрагментов то, что кажется вам понятным. «Нет! Не-е-т!» — отдалось в пространстве. — Эту книгу он сам подарил мне когда-то. Прочесть я её не сумел, но наложил на неё хорошие охранные заклятья. Она будет оберегом тебе и пропуском. Акрохем узнает тебя по ней. Он даст тебе пищу для тела, ума и кров. И маг расплылся в улыбке. Магистр смотрел, как чужой свет исходит из красноватых глаз, и прозревал. Он решил почему-то, что демоны подобны людям, обмяк и потерял бдительность. Засунув в рот целый блин, маг, обжигаясь, закусил жирной сметаной с ледника. Хороша! Кухарка всплеснула руками и бросилась в летнюю кухню, спохватилась, вернулась с полпути, начала причитать вокруг мага, едва не хлопая крыльями, что та курица: Уже сбегались и слуги помельче — мальчишки на подхвате, поломойки, огородницы, скотники. Многие же и просто спали ещё, хоть тот же шорник. Беда была с этим магом и его забавами! Опять всех до света перебудил! — Мы растём медленно, — прошептал демонёнок. — Амана носила меня на руках тридцать лет, пока я не научился хоть как-то принимать похожий на ребёнка облик. Она давала мне пищу и тепло. Она научила меня щадить тех, кого любишь. Я очень плакал, когда она умерла. Он знал: тело сейчас с удвоенной силой гонит застоявшуюся кровь, чтобы согреть человека. Он ускорил шаг, насколько позволяли скользкие камни, и, войдя по пояс, собрался духом, окунулся и поплыл. — Да как же? Мы уж не чаяли! Откуда же? Где конь ваш? — Борн знает, что я понимаю его помыслы. Мне несдобровать там. Фабиус с сомнением покачал головой, вернулся к креслу, допил холодный чай. Не лучше ли вечный полёт? Он — демон, а демоны бессмертны. Он обледенеет, заснёт и будет странствовать вечно. И кто знает, возможно, ветер когда-нибудь донесёт его до другого мира, где он обретёт покой? А если нет… Поленница возле дома опустела, но внутри летней кухни, простенькой, с земляным полом — жарко горел очаг. — Иди! — крикнул магистр. — Борн сказал мне, что Дамиен не желал никого пускать, — пробормотал маг. Борн поднимался, пока холод не сковал его совершенно, и воздух не потемнел вокруг. Земля же сделалась совсем маленькой, и где-то там, внутри неё, едва угадывался Ад. Демонёнок знал! Знал, что предупредив магистра, он рискует и своей светлой головой. Что маг первым делом подумает о возможном предательстве самой демонической сути, и карающая длань его опустится тут же. — Крещёные? — удивился Фабиус. Он справится, он всё приведёт в порядок. Сейчас же вызовет мажордома… — Можно напустить морок, — предложил Хел. — Создать рядом ещё один остров на реке, призрачный. Крещёные будут искать путь к нему и на время оставят вас в покое. — Так ведь нет выезда с острова, — испуганно пробормотала кухарка. Совсем недавно Борн не находил себе места, дожидаясь пока маг вернётся из Ангистерна. Оказалось, эти мучения были благом по сравнению с чувством полной безнадёжности, что охватило его теперь. Маг поднялся, разминая затёкшую левую руку, (вечно, что ли, мучиться от яда химеры!), но солнца не обнаружил. Готов ли он стать сосудом для пустоты? Или его всё-таки тянет вниз? А что случилось бы с Аро, успей он стать настоящим инкубом?
Пожрав душу Дамиена, он, скорее всего, попал бы в ловушку на колдовском острове. Он молод и неумел. Борн поспешил бы на помощь сыну, и… Что дальше? Война между демонами и людьми? — Они идут медленно, расспрашивая о вас. Они думают, что это вы, магистр Фабиус, украли у них бога. Он поднялся над провинцией Ренге, потом — над облаками, над плоским миром людей, таким, каким он был нарисован на картах Магистериума. Остаётся? Да он же лжёт себе! Всё это промелькнуло в уме мага, как бы само собой. Он с удивлением осознал, что никогда раньше не испытывал такого вот, сходного с озарением, чувства. Демоны созданы для познания глубин Ада, но инкубам дана ещё и способность любить. А там, в холоде, есть ли место любви? Её лёгкому щекотному дыханию? Её красоте в уродстве? Её боли в радости? Хотя, какой со старика толк, если обязанности казначея, экономки и даже начальника охраны маг исполнял сам? Так повелось с того самого дня, как он заложил здесь, на острове, башню и взял с собой только наёмных рабочих, что возили камни да месили глину. Так и не сподобился, не завёл старосту… Сам и виноват! Но тот повернулся, сморгнул розоватые слёзы и уставился вдаль.
Год 1203 от заключения Договора, день 16. Хел поёжился, словно от холода: И увидел, что слуг во дворе больше сотни, считая детей. И осознал вдруг, что такая орава — всё-таки уже небольшая деревня, а поля и выпасы — за рекой. Как они жили здесь без него, раз остров был отрезан от провинции? Не голодали ли? Магистр с интересом смотрел им в след: неужто не пройдут? Но мост покорился легко, видно, прибытие хозяина острова было универсальным ключом ко всем здешним заклятьям. Фабиус кивнул, отправил лекаря отъедаться на кухню, а сам пошёл к конюшне, проведать Фенрира. А гори всё адским огнём! Он был дома, и он был жив! А сын… Если он, Фабиус, в силах вернуть мальчика, то дойдёт и до самого Сатаны! Вёрткие долгохвостки улетели уже зимовать, и только шум воды разносился по окрестностям. Магистр Фабиус дотронулся до магистерского камня на груди. Хел глянул коротко, и тут же опустил глаза, но маг отдёрнул руку, словно камень ожёг его. Он не сумел провести ночь в библиотеках людского мира. Покой стал вдруг вреден инкубу: он слишком волновал его. Маг выбрался, отряхиваясь, отжимая отросшую бороду, и слуги тут же поспешили к нему: прачки с рубашками, конюх — с оханьем и стонами, мажордом, всегда такой прилизанный и аккуратный — тараща глаза и клоча и без того растрёпанные баки. И чем считать случившееся с детьми? Везением? Демон вдохнул и ощутил, как пустота наполнила его до самых краёв. Найдя его в превосходном здравии, седлать велел всё-таки весёлого рыжего мерина с белой проточиной на морде. Фенриру тоже досталось вчера, пусть хоть он порадуется покою и отдыху. Расставшись с Фабиусом, Борн долго размышлял, зависнув в небе над островом, и воздушные токи медленно поднимали его вверх. Ему казалось, что это чувство отверженности несёт его прочь от Ада. Но выходило, — что и от земли. Из открытых дверей летней кухни пахнуло блинами. Маг быстро влез в сапоги и зашагал на запах, здороваясь по пути со всё прибывающими слугами и служанками, ероша все подряд детские затылки. Сорвавшийся с привязи кобелёк ужом вился у него под ногами. *** Малица поднесла горячий медовый взвар с мелкими сушёными грушами и сделала вид, что вопроса не расслышала. Верно, она не хотела жаловаться магистру на то, что Дамиен забросил хозяйские дела. Фабиус вздрогнул: он не успел ничего ощутить. Мерин же попятился, рванул повод. Хел прошептал что-то себе под нос, успокаивая коня, и магистр опять ощутил тепло, исходившее от демонёнка. Вспомнил, как Саймон пристраивался спать рядом с ним. Хел был необычайно тёплый, но не горячий, как Борн. Мог ли Дамиен выжить, нарушив присягу? Мог, но тогда мир людей получил бы искажённого мага, сумасшедшего монстра… И погрузился бы в хаос. Магистр спешился, чтобы обождать, и демонёнок возник в двух шагах от него, словно в этом месте была дыра в иной мир. Он сосчитал до десятка, медленно опустил голову: Хел всё ещё стоял, замерев, словно ждал чего-то. Фабиус не обрадовался ошибке с сиренью, а тяжело вздохнул, плотно прикрыл окно. И ощутил вдруг некоторое теснение в груди. Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Борн публично объявил себя изгоем на людской площади. Ад больше не примет его, и неизвестно, примет ли сын. Маг уставился в небо, но легче ему не стало. Хоть бы какая-то птица, что ли… Но нет, там было пусто — ни облачка. Маг отцепил от пояса амулет — крошечную книгу в золотом окладе — и протянул её Хелу. Страх сковал члены Борна сильнее холода. Страсти с удвоенной силой заполыхали в нём. Он выдохнул пустоту и устремился вниз. К жизни. К глупости. К ошибкам. Но и к теплу.
Блины были в меру кислые, дырчатые, воздушные. Нигде не едал он лучше. Нарочито топая мягкими «конными» сапогами, магистр спустился по лестнице и вышел во двор. Он так и не понял, в башне ли сын, но на всякий случай сопел и кашлял, чтобы предупредить его о своём пробуждении. Фабиус вытер лицо и волосы поданным полотенцем. Сгрёб бороду в горсть, прикидывая, не обрезать ли её тут же, но передумал. Надел чистую шерстяную рубаху, пахнущую горячим утюгом, новые кожаные штаны. Строго глянул в сторону конюхов, но парнишки уже бросили спорить и вдвоём пошагали к мосту. Провинция Ренге, остров Гартин. Беспокойство опять пробудилось в нём, но тут же угасло. Маг вспомнил, что сам отрядил часть беженцев в Ренге. Верно, они немного сбились с пути. Он проехал по мосту, отметил на нём обширную подпалину (это что тут было, а?) свернул с дороги влево, в низину, на тропу, которой ходили на покос. Там виднелся здоровенный камень, за которым должен был ждать его Хел. — Ой же хорёк побёг! — донёсся из курятника детский голос. Маг вошёл в летнюю кухню, где, по затянувшемуся осеннему теплу, до сих пор накрывали на стол и оглянулся. Борн в этот миг был выше, чем само солнце. Но что ждёт внизу? Путь в Ад заказан ему. Он один среди этих сумасшедших людей, диких, странных…
Всё верно: сено для скотины успели завезти ещё до его отъезда. На небольшом острове и держали-то всего два десятка голов удойной пёстрой породы. И коровёнки лопали от пуза… Значит, было на острове и молоко, а вот с хлебом… — И вы сами впустили его в свой дом. Он — глубинный демон, его сила — неизмерима. Я боюсь… — Хел опустил глаза. — Ну что ж ты, Малица, так расповадила кур? — весело спросил маг. Саймона, объявившегося в дверях сторожевой будки, где хранились записи о грузах, поступающих на остров, маг даже не узнал в первый миг. Насупился было, но потом сообразил и выдал приветливую улыбку. Магистр подумал об инкубе, и Хел посерел лицом, вроде как оглянулся, но смотрел не по сторонам, а куда-то внутрь себя. Поев как следует, Фабиус вышел во двор, постоял, пристально разглядывая узкие окна на верхнем этаже башни… И отправился разгребать накопившиеся дела, выяснять, что на острове не готово к зиме, сколько нужно подвести хлеба, дров… Он подошёл к приоткрытому окну, откуда тянуло мокрым холодом, выглянул наружу. Узрел, что небо уже посерело; что ночью было тепло для поздней осени, и иней не блестит на траве у реки; что сирень он вчера просто не рассмотрел в темноте, а она буйно зеленеет на своём привычном месте у мостков. Мостки маг сделал сам, чтобы стоять по утрам и глядеть в бурную воду. — Запоминай. Пойдёшь по этой дороге в Лимс, — он показал рукой влево, туда где… — (Что же там темнеет, вдали?) — Найдёшь лавку книжника Акрохема, он часто привозит для меня редкие колдовские книги. Скажешь, что Фабиус Ренгский просит приютить тебя и дать работу при лавке. Я знаю, демоны любознательны, а в доме старика много редкостей. Он одинок, но добр и заботлив. Если останусь жив — я найду тебя. А чтобы Акрохем не заподозрил подвоха… Вот… Ум мальчика беден. Он помнит, наверное, что-то из адского мира. А, может быть, и не помнит, потому что память — суть свойство телесное, а тело у него — человеческое, чужое. И вот душа демона мечется в смятении, не узнавая настоящего и прошлого, не понимая, кто он и где, и чего ему ждать от нового и чужого мира. Мальчик растерян, напуган. Он не осознаёт себя и не знает, что будет дальше. «Дети… Как тяжело нам с ними, а им с нами», — подумал маг. На шум выбежала упитанная кухарка, и, увидав магистра, вывалила из подола на землю духовитые кукурузные початки, парившиеся в печи всю ночь. Куры с ликованием набросились на дармовщину.
— Много ли муки? — спросил магистр не очень разборчиво, жуя и жмурясь от удовольствия. Маг поскрёб бороду: — Вы зря пустили его на остров, магистр. Он обманул вас. Не Дамиен установил над Гартином защиту. Это старые корни заклятий поднялись, когда на острове приключилась беда. Ваши корни.
Глава 33. Черти, женщины и кошки
«Дьявол в аду — образ положительный». Станислав Ежи Лец Пакрополюс, упустивший и явление в зал бабы, и такое простое решение, взревел от запоздалой злости. Маг решил дождаться возвращения Борна. Рядом с решёткой что-то звякнуло, Анчутус повернулся и увидал две лохматые чертячьи морды. Оставалось найти кошку.Тиллит верила — Борн не из тех, кто потеряет себя в отвержении. Нет, он создаст свой, великий мир. И она должна быть рядом с ним. Такая же великая, мудрая, прекрасная! Но увидел Малицу, что взирала с обрывистого берега Неясыти, уперев руки в круглые бока… К ней спешили прачки, показывая на него и галдя что-то своё, женское. В верхнем Аду стало в последние дни совсем уж невыносимо. Население его, и без того хамоватое и беспардонное, откровенно собачилось. Все адские механизмы власти совершенно пришли в упадок. Без строгого правителя, руководящего тяжёлой дланью, никто не желал заниматься привычными делами — даже свиномордая стража разбрелась вчера из темницы, а повара разжигали когда придётся один-единственный котёл, да и то лишь потому, что сами хотели есть… Пусто. Одеяло брошено на пол. Однако — чисто, и никаких заметных следов поспешного бегства… — Сатана отдаст им трон! — Разоблачишь обман! Те предусмотрительно попятились. Их было всего двое — пора было бежать за подкреплением. Что-что, а генеалогию собственной семьи Тиллит знала отлично. Фурия приходилась ей троюродной бабкой, и Преисподняя была для этой бабки родным домом. А это давало Тиллит некоторый шанс на внимание Сатаны… Чёрт взвыл, пальцы его разжались, и разъярённая Алекто, цепляясь когтями за камни, взлетела под потолок темницы.
Хуже всего пришлось молодым и слабым, которым некому было пожаловаться на произвол сильных и хитрых. Вот и Тиллит, вернувшись в свою пещеру, обнаружила там двух старых матёрых бесов. Она попятилась тихонечко, и исчезла. Пакрополюс самодоволен и прост — ему нужны трон и смерть Анчутуса. Он не станет тратиться, чтобы вернуть Алекто облик фурии. Фурия-то ему чужая, а ресурсы на неё придётся пустить свои! Где-то в вышине раздался тихий мелодичный звон натянувшихся нитей закона. Черти переглянулись и сгинули, а на мягком туфовом полу темницы Тиллит трясла и трепала Анчутуса так, что реденькие рыжеватые волосы летели, словно пух из подушки! До звона ли ей было? Анчутус безучастно отвернулся. Нет, он не был виновен в истории с Алекто, но не было у него и сил оправдываться — так глубоко оказалось его личное падение. Пакрополюс потянулся, понежил старое тело в лавовой перине, выбрался, отряхиваясь, как собака. Конечно, отряхиваться сейчас немодно, но как, черти их возьми, эти модные правила, приятно! В потолке, разумеется, имелась небольшая круглая дыра. Надо же как-то подслушивать и подсматривать за заключёнными? Темницы-то экранированы от простого всевидящего взора. Фабиус провёл рукой по подоконнику — пыль была, но не так много, как в его рабочем зале. Мальчик был здесь. И, возможно, недавно. Стены отозвались гулко. Борн сказал, что Дамиен — в пентерном зале! Но утром… Утром магистр ощутил его, скорее, в комнате, между вторым и третьим этажом. В той, что всегда принадлежала мальчику… Магистру было тошно: он ощущал, что неправ, что его поспешность сломала планы, которые так тщательно вынашивал Борн. Что Дамиен и в самом деле был утром в своей комнате, а сейчас бежал, испуганный рьяностью отца. Где его искать теперь? Как? — Пошли же! — левый чёрт потянул за собой Анчутуса. А как прознали? Да, книга же! Похититель пойман — а книга — молчит! Да тут и ума не надо, чтобы догадаться: нечисто с Анчутусом! Вернулся Борн? А ведь и верно — что созданию Ада в пустом уме? На барабан его не натянешь… Птица слетела с руки, выпорхнула во двор. И магистр Фабиус ощутил, что головная боль уходит, а силы возвращаются к нему. Что же он сделал не так?
Прочь глупых прачек! Прочь, боль! Да и было ли между ними доверие? Сейчас за бедняжку Алекто тоже некому заступиться. И видит Изменчивый, фурия пострадала несправедливо. Её вытащили на землю, лишили магии. Кошка — по всем законам права, но помощи не дождётся. Ведь сейчас она — просто кошка! Магистр рявкнул бы, но головная боль караулила. Потому он безропотно шагнул в пожелтевшую траву, кое-как обошёл прачек, прошёл по мосткам, сел, смочил лицо водой и поднял голову, ощутив чей-то неприятный пронизывающий взгляд. Отдохнув в удобном кресле, Фабиус вновь попробовал оглядеться с помощью магии: медленно, робко, недалеко. Маг с усилием переключился на колдовское зрение, и… схватился за голову! Кошка со страху сиганула в дыру, и сыплющаяся пыль показывала, как споро лезет она по вертикальному ходу. Ноги подкосились. Фабиус без сил опустился на кровать сына, растёр ноющие виски. — Да ты и тут сдохнешь, из чего тебе выбирать?! — взревела Тиллит. Что такое вообще есть ум? Умны ли те, что у власти? Значит, достигают её без ума? А ведь власть — лучшая доля, лучший кусок… Итак: черти украли Алекто в облике кошки. Но что же такого важного она могла знать? Разве что… кошка-то уж точно видела своего похитителя! И черти — первые догадались об этом! Демон, ругая писателя на все лады, брёл по пыльным горячим коридорам Верхнего Ада: дыхание его сделалось прерывистым, всё больше болели пятки, отбитые о неровный базальтовый пол. Наконец Пакрополюс сдался. Он прислонился к теплой стенке, расконцентрировался и мигом собрался в подтронном зале перед магическим зеркалом. Магическое чутьё металось и уже вообще не давало магу ясных картин. Он ослеп от усталости? Или Дамиен прячется так, как умеют прятаться демоны? Он же всё-таки стал… И вот теперь её недостаточно горячее средоточие ручейками текло по щекам, а жизнь окончательно утратила смысл. Путь в Преисподнюю не покорился ей, она слишком слаба для нижнего Ада. А вернувшись, узнала, что найден и похититель фурии, и это не Борн, а Анчутус. — Черти ремонтировали? — спросила она с усмешкой. Тиллит предложит Алекто помощь и побег из-под власти Пакрополюса, а та донесёт её просьбу до Сатаны в самую жаркую Преисподнюю! Она вышла оттуда, она — сумеет! А всё потому, что в Первом круге неспокойно: интриги клубятся, вяжут узлы мыслей и дел. Недаром в Аду ложа бесов, конклав демонов, но сонм чертей. Черти — вездесущи, мелки, лживы. Их слишком, слишком много! Будь он Сатаной, раскрыл бы пасть Бездны и перекидал туда всех хвостатых! Только Сатана способен восстановить закон и справедливость в этом щекотливом деле. Надо лишь пробиться к нему, донести до очей его и слуха… — Сатана любит чертей! Грабус… Отец Сатана, как водой окатило… Чего это с ними? Вот ведь куры! Вот тогда она задаст этому грубияну-инкубу семейной жизни с солью и перцем! Вот тут она и отомстит ему за всё!
В правительственной темнице всё ещё томился опальный Анчутус, Алекто в образе кошки была надёжно заперта в зеркальном зале. Нужно было решить, где взять пару мерок магической сути, чтобы конвертировать кошку обратно в фурию, а Анчутуса… Да Сатана знает, что с ним теперь делать. Судить? Ждать, пока осознание вины — само удушит беса? Придётся брать амулеты, высчитывать линии магических ловушек… — Ну так чего ты стоишь? — поинтересовалась демоница. — Дамиен?! — Я не хочу на землю! — заорал испуганный Анчутус, сообразив, куда она его тянет. — Меня там убьют! Наконец стало немного легче. Он посидел ещё чуток. Встал. Внимательно осмотрел комнату. Магистр вышел на лестницу и кожей, до мурашек, ощутил пустынную тишину в башне. А с чего он вообще решил, что мальчик прячется здесь? Утреннее озарение? Но где же кошка? Где этот единственный свидетель, что поможет ей сломить упрямство инкуба? Один Борн отличался от этой толпы жадных себялюбцев. Когда-то именно этим он испугал Тиллит. Не тем, что оказался проклят, нет. Проклятие как раз интригует. За что-то ведь прокляли? Значит, чем-то отличился промежду прочих? Магистр заглянул под кровать, куда сын любил прятать книги. Пусто. Хорошо бы спуститься к мосткам, смочить лицо ледяной водой… Магистр Фабиус спрыгнул с мерина, бросил повод мальчишке-конюху, оттолкнул мажордома с амбарной книгой, что неловко встал на пути, и почти бегом кинулся к башне. Да что ей терять? Она пригрозит инкубу разоблачением, он возьмёт её своей правительницей и построит ей новый Ад! Бес — не демон по силам и по уму, но эти двое съели не одного корейца, знали много хитрых заклятий, а за неё никто не захотел вступиться. Ноги сами понесли магистра на второй этаж, к комнате мальчика. Маг знал, ощущал, что она пуста, но распахнул дверь: Магистра тянуло искать дальше, взбежать под крышу, в пентерный зал, перевернуть весь остров… Но как он найдёт Дамиена, если ребёнок и вправду стал демоном? Научился скрываться, как это делают сущие? Неужели, он тоже способен уже обращаться в тень? — Черти глупы… — буркнул Пакрополюс, подумав про себя: «Как и бабы». Плотный смрад висел над серным источником, но, если бы не слёзы, Тиллит видела бы, как бурлит, выплёвывая огромные пузыри, неугомонная вода. — А ну стоять, мелочь хвостатая! — возле отодвинутой решётки образовалась Тиллит. Пакрополюс полагал, что с пленением Анчутуса порядок в Первом адском круге восстановится автоматически, но просчитался. Книга учла только фальшивое людское раскаяние, восстановив в Ангистерне церковь. В Верхнем Аду всё осталось по-прежнему: безвластие порождало новые цветы разрухи, черти, бесы и демоны плели интриги, а корона всё также сиротливо лежала на пустом троне. И никто не смел прикоснуться к ней. — Пять! — заорал Пакрополюс, не подумав, что разговор этот — не для глупой демоницы. — Пять карт моей выгоды у этих чертей! — Это наша победа! — выкрикнул правый чёрт. — Ты должен отдать её нам! — Иначе мы и тебя возьмём за шкирку! В Аду правила таковы: даже если все знают, что обидели тебя несправедливо, никто не поможет, если ты не сумел обратиться в единственно нужное для такой помощи место. Либо кто-то не сделал этого за тебя. Но этот кто-то должен быть связан с тобой дружескими или кровными узами. Но… если она получит Борна, ей так и так придётся уйти с ним из Ада! — Адом будут править черти! Фабиус застонал: затаившаяся было, боль вновь обожгла глаз. Там он огляделся и понял: что-то не так… Вроде бы и зеркало на месте, и кости гурглов всё также навалены вокруг… Тиллит поёжилась, представив, как она тайно, нарушив закон, вываливается в земной холод… А, может, он ещё не проснулся? Может, ему снится, что здешние бабы следят за ним? Или он отравлен каким-нибудь хитрым ядом Борна, и у него — сны на яву? — Брысь отсюда! — заорала она чертям. Она не доверяла Пакрополюсу. Она никому больше не доверяла. Тиллит всхлипнула последний раз и задумалась, перебирая в уме параграфы и статьи Адского свода законов. Оказавшись в одной из привычных ей по купаниям удалённых от тронного зала пещер, Тиллит уселась поудобнее и начала размышлять сама. Тиллит сразу всё поняла. — Эй! — позвал правый чёрт пленника. — Видал такое? «Ну-ну, — подумала Тиллит. — Тоже мне, умник!» Тем более что демон обещал вернуться утром, а солнце уже передвинулось на полдень! Сколько можно ждать его! Яд в тайнике закончился, и Пакрополюс глотнул серной воды из горячего источника в глубине пещеры. Постоял, почёсываясь, умылся, прополоскал рот. Пора было приниматься за дела. Не проклятие пугало её в инкубе, а книги, непривычные мысли и непривычное же внимание к мелочам… Тиллит, высморкалась, пригладила кудряшки и отправилась в зеркальный зал. Там она и столкнулась с Пакрополюсом, не верящим собственным глазам и собственноручно ворошащим железный хлам и кости вокруг зеркала, в поисках «проклятой скотины». Будь свидетельство Алекто невыгодно чертям, имеющим доступ в зеркальную комнату, где она была заперта, Ад содрогнулся бы уже, возвещая, что бедняжка издохла, неудачно искупавшись в лаве, а Пакрополюс обнаружил бы окаменевшее чучело…
— Забавненько… — прошептала себе под нос Тиллит. И добавила громко. — Но зачем им кошка? Может, ей что-то известно? Что-то, чего не знаем мы? Кошка-то видела всё, что творилось там, у людей, но сказать не может! И что теперь делать? Она лишилась мужа, лишилась Борна… Не проще ли истечь слезами? Ведь даже из родной пещеры ей пришлось сегодня уйти! Но… стоит ли торговаться с Сатаной, если можно сторговаться с самим Борном? — Пойдём с нами! Но как же Анчутус? Если не он, почему вина его была так явна? И — кто, если не он? Демонов нет на земле, разве что Борн… Значит, это всё-таки инкуб?! Значит, он сумел обмануть дурака Пакрополюса? «Эх, а ведь совсем недавно всё здесь было буквально пропитано сытными грешными парами», — грустно думал голодный демон. Он должен сообщить Грабусу о том, что бесы свирепствуют в человеческом мире. Тот должен принять меры, если Фабиус умрёт и не успеет. — Адом всегда правили черти! — перебивая друг друга, частили правый и левый. — Пошли, тряпка! Ты пойдёшь со мной к Борну! Уверена, ты тоже немало знаешь! Клетка с воронами была в дальнем углу конюшни. Смочив платок и растирая всё время виски, маг кое-как добрался до неё, усадил на руку птицу, нашептал послание Грабусу. И с каждым обдуманным и произнесённым словом, мир его становился всё яснее. Вот так же и Тиллит не удалось спуститься в Преисподнюю. Не хватило силы и злости. В какой-то момент «кровь» её вскипела и начала испаряться от страшного жара. И демоница струсила, попятилась, и… со всех ног бросилась прочь. А как же Договор? Выгодно ли ей такое серьёзное преступление, как нарушение Договора с Адом? Ведь Ад будет потерян для неё? А хлама после ремонта зеркала осталось ой как много… За шкирку он держал Алекто, ставшую по собственной глупости кошкой. Страшно и голодно стало в Верхнем Аду. А не уловленные души опускались тем временем в Преисподнюю, где, наверное, шли пиры и процветало обжорство… Маг вышел из комнаты сына и побрёл по лестнице вниз. Голова гудела, неровные шаги отдавались в висках. Они попытались сторговать кошку у Пакрополюса, ведь у них есть его карты выгоды. Но старый демон поторопился прогнать их. И не понял, что именно хотели от него черти. Старый самонадеянный демон! Тогда черти подсуетились и спёрли бедняжку Алекто! Ах, как сладка была эта власть… Адский закон тлеет сам, так же, как и само Адское пламя. Твари его вольны лишь тогда, когда соблюдают Договор. Нарушая его, они сами загоняют себя в силки. Ах, как это было бы прекрасно! Чудо! Просто чудо! Это свиномордые стражники рады тому, что закон в Верхнем Аду всё слабее. Опытные и сильные демоны — попрятались или ринулись вниз, к жару и пламени. Они ощутили, что истинно сильным — не место на границах. Ибо Ад помнит всё. «Сообщаю Магистериуму настоящие и тайные результаты своей инспекционной поездки в Ангон, — говорил он. — Префект Ангистерна оказался бесом, скрыто живущим среди людей. Бес был низвергнут в Ад, но в городе остались его тайные приспешники, такие же мелкие бесы и черти. Они коварны. А Сатана, похоже, совсем не блюдёт низких и никчёмных своих подданных. Я так и не услыхал его Гласа, гоняясь за бесом-префектом. Помните же: силою с адскими тварями нам не сладить, лишь хитростью. Магистериум должен изучить вопрос о подверженности сущих яду лжи. И тайно направить в Ангистерн отдельную наблюдательную комиссию, которая завершит начатое мною расследование и решит, что делать с тварями, заполонившими город». И вот итог… Кому она нужна? Глупышка, всю короткую жизнь по незнанию помогавшая многочисленной родне… Видно, именно затем, чтобы в плохие дни все разом отвернулись от неё, дав понять, что законы плоти именно таковы, их не пересилишь. Оттолкни упавшего — в том благо. А поймают и накажут за бесстыдство, — значит, не повезло. Бесы и черти на земле, как дома. Они не боятся гнева Сатаны. Они слишком глупы и не понимают, что потеряют вечность. Она же… Она умеет бояться! Она не хочет жить в страхе! Анчутус безучастно сидел в углу темницы: тело его не желало жить. Бесы — не так беспринципны, как черти, и он не выдержал многих, нарушенных им законов. Можно было бежать — сегодня темницу покинул последний стражник… Но Анчутус бежать был уже не в состоянии. Тиллит всхлипнула, подняла камушек и швырнула в воду. Правитель — и тот не понял бы сейчас её страданий. Сама виновата — не запаслась связями, не научилась хорошим качественным проклятьям. Жила беспечно, не думая о том, каким может быть завтрашний день. Пакрополюс вздрогнул и проснулся. Приснятся же под самое утро черти! Весь сон — гурглу под хвост! — Дамиен! — крикнул он почти против воли. Куда же бежать? Где искать его? Ловить сына, как гарпию? Отец, Сатана!.. Везде царило запустение: ни праздников, ни балов, ни обязанностей и службы. Все адские жители были заняты тем, чтобы успеть обидеть более слабых, добиться незаслуженных привилегий, ограбить соседей или унизить сослуживцев. Торопились упрочить себя на неясное будущее, забывая даже про еду. В Аду и на земле, день 16. Демоница запечатает кошку в клетку магической просьбы, вот, что она сделает! Чтобы открыть клетку, нужно будет выполнить её просьбу! Пусть… Пусть Сатана разрешит Тиллит получить милость сопровождать в изгнании Борна! Пусть Изменчивый заставит инкуба! Бедная магистерская голова устала потворствовать беспокойной душе. Боль ударила в левый глаз, растеклась по вискам, задёргала, запульсировала. Он оставил на время безуспешные поиски сына, сорвал у конюшни мяты, натёр виски и отправился разбираться с накопившимися хозяйственными делами. Тиллит так и подпрыгнула от возмущения: «Ах, изменник! Так это фурию он хотел сделать своею супругой в изгнании?! Заморочил всех байками про сына, а сам пустил червяка на жертву для фурии? Вот он, поступок, достойный настоящего правителя!» Фабиус ослеп на мгновение, охнул, оперся о пустующий жертвенник… Проморгался, отдёрнул руку. В чём же толк, если не в уме? В хитрости! В умении повернуть всё к своей пользе!
Но кошка похищена, значит, чертям настоящая картина преступления на руку. И только она, Тиллит, способна нарушить сегодняшнее равновесие сил между демонами, бесами и чертями. На нежилую она была совсем не похожа. Казалось, хозяин покинул её недавно: на столе у окна — новое гусиное перо, заточенное, но без следов чернил, да и сам стол в вольном ребяческом беспорядке. Но черти не отставали. Они отпёрли замок и оттащили решётку. Вода вольна течь, шипя и вскипая, здесь, в Верхнем Аду. Бездна слишком горяча для неё. Чем ниже, тем быстрее глупая жидкость превращается в пар. Да, Тиллит совершила ошибку. Она могла бы выбрать Борна, но выбрала старого козла. Но ведь она была ещё слишком юна, чтобы смотреть на жизнь с дальним прицелом! И вот козёл — мёртв, а Борн — недоступен. Сын? Капли средоточия, что смешали они когда-то. Как Борн мог додуматься защищать его, заботиться о нём? Как? И совсем не заботиться о ней? Кого же может опознать и опозорить Алекто? Бесы — и так в проигрыше, разве что демона? Да, именно демона, раз это выгодно хитрым чертям! Пришлось топать к себе на этаж за эликсиром, массировать голову, делать на глаз примочку. Что смертному в Сатане? Он — палач человеческих душ. До живого ему и дела нет, как и многим отцам до настоящих проблем детей своих. Кошка, почуяв, что и у неё появились шансы, зашипела, извернулась и вцепилась в лапу левого чёрта, что держал её за шиворот. Разве что черти совсем не боятся закона, а черпают, что умеют, полными ложками. Память их коротка, а ум — не развит. Их жизнь в Аду — самая короткая. Анчутус же всё-таки был бесом, тварью, с более чётким осознанием мира. Он страдал, узрев вдруг всю пропасть своих преступлений, в которую погрузился ради власти в мире людей.
Бывшая супруга правителя не смогла выгнать бесов из собственного дома, это же смешно?! Это же новая шутка! — Пакрополюс — тупая бездарность! Потому бесы ведут себя нагло, надеясь на реванш, потому притихли демоны — думают, в чём же подвох? А черти… Эти роют, по их обычаю, под себя. Он прищурился, пронзая взглядом булыжники, кости и железяки… Кошка? А где же кошка? *** Тиллит схватила Анчутуса за шиворот: Он открыл дверь во двор, и осеннее солнце ослепило его. Боль усилилась. Потом пыль перестала сыпаться, видимо, кошка попала в другую камеру. Вряд ли запертую: за отсутствием правителя тюрьма пустовала практически совсем. Демон тяжело вздохнул, с надеждой принюхался… Но ленивые повара, пользуясь беспорядками в Верхнем Аду, опять не сподобились развести костёр под котлом с грешными душами, и в зеркальный зал Пакрополюсу пришлось отправляться натощак. Ни сына, ни Борна не заметил. Похоже было, что инкуб ещё не вернулся из своих ночных скитаний. А мальчик… Испугался? Забился в какой-то угол между амулетами, чтобы отец не смог ощутить его? Он в мире людей, а отправиться на землю… Это значит… нарушить Договор с Адом! Он закрыл глаза и, стараясь ни о чём не думать, зашептал молитву. Не ощутив благости и успокоения, стал вспоминать слова старых песен, математические задачи, отрывки из трактата по механике. Черти — самые слабые и глупые, но и самые хитрые из адских тварей. Недаром муженёк её был тупым чёртом, но на трон-то он сесть сумел! Дурной был, вздорный, вонючий — но хитрый. — Это наша победа! — поддакнул левый. — У нас пять твоих карт, и мы меняем карту — на победу! Тиллит ощутила, как планы её рушатся, а сердце наполняется злою горячей кровью. Но кто сказал, что путь к Борну — только таков? Ведь есть же кошка! Он устал идти пешком, чихал от поднятой им же самим пыли, но в мерзкой людской книжонке, которая вчера попалась ему на глаза, было написано, что именно прогулки сохраняют здоровье и продлевают молодость. Может, и чушь, но как поспорить с автором, которого давно уже нет ни на том, ни на этом свете? Видно, черти как-то прознали, что Алекто похитил не Анчутус, и кошка — единственный живой свидетель. И тут же кошку спёрли. А «умный» Пакрополюс — ушами просучил. Нужно ждать Борна, чтобы вместе… Но как ему доверять? Фабиус направился к реке по мощёной досточками тропинке и натолкнулся на судачащих прачек. Те замолчали, увидев хозяина, и уставились на него осуждающе, даже не думая расступиться и дать дорогу. — Предстанешь пред его пылающие очи!
Часть VI. Rebis
Ребис — он же философский камень, магистерий, эликсир философов, красная тинктура, пятый элемент — в описаниях средневековых алхимиков некий реактив, необходимый для успешного осуществления трансмутации металлов в золото, а также для создания эликсира жизни. Ребис — это совершенный человек, Адам-Кадмон, соединяющий в себе оба пола, как первый человек в Эдемском саду до разделения на мужчину и женщину. Маги считают, что «в свинце сокрыта белая голубка». А один из коанов дзен гласит: «До того, когда я вошёл в дзен, деревья были просто деревьями, а горы просто горами. После того, как я вошёл в дзен, деревья перестали быть просто деревьями, а горы перестали быть просто горами. И вот теперь, когда я достиг просветления, деревья снова стали просто деревьями, а горы просто горами». Ребис — это уравновешенная тройственность. Он одновременно является как Марсом — мужчиной, Венерой — женщиной, так и их ребёнком, совокупленном в себе самом со своими родителями (алхимический инцест).
Глава 34. Три бутыли рябиновой водки…
«Придёт день, и мёртвые скажут живым: «Что-то вы плохо выглядите…» Современная шутка Спит ли он сейчас, или страдает от страха и ожидания? Маг первым добрался до двери, врезал по ней кулаком и заорал: — Знаю, тебе хотелось прибить меня, когда мы встретились в доме префекта, — продолжал допытываться он. Страх стряхнул хмель, но остановиться уже не было сил. — Как же ты сдержался, а, демон? — Чтобы браться учить кого-то, нужно самому быть достаточно глупым, — невесело усмехнулся Борн. — Мир непознаваем. Он новый, как новый каждый рассвет. В нём есть закономерное, но больше такого, что течёт. И в понимании текущего — любой ребёнок обгоняет родителей. И тут же сам опрокинул огненную жидкость и опять налил себе и демону, вытащив стопку из его малопослушных пальцев. Маг притворно захохотал. Он сам не знал, поверил ли инкубу. Сомнение — оно, как яд. И тут перед магом прямо из вечерней серости соткался инкуб. Фабиус не мог найти в себе равновесия для домашней работы, не мог сосредоточиться на суете. Он всё время возвращался к одной и той же мысли: как надёжней сокрыть свои помыслы от Борна? — С трудом, — хмуро согласился Борн. — А там ли он? Демон приподнялся и встряхнул ополовиненную бутыль: — Значит, демон развивается от лжи к истине? — Нам надо поговорить! — начал он в лоб. — Меня не устраивает то, что ты слышишь мои мысли, а я твои — нет! Маг занёс в амбарную книгу две телеги навоза, отправленные с острова на берег, отложил работу и вышел во двор. Осенний день короток. Вот уже и писать становилось темновато, пора было зажигать свечи. — Что он читал? Что это за книги? — Я поднимался над землёй, маг. Туда, где уже не светит солнце. — Вот именно! Проклятое племя! Если же мы начнём выяснять, что из нас больший кретин… Припозднившаяся прачка, тоже увидавшая демона, взвизгнула и побежала, упуская юбки и спотыкаясь, как утка, что уводит лису от гнезда. — А, может, сначала допросим слуг? Выходит ли он из башни? Что он… ест? Умер ли кто-то на острове в эти дни? — приставал Борн, вроде бы трезвый, но какой-то уж больно разговорчивый. Магистр присмотрелся и хмыкнул: похоже, тварь сдохла. Выглядела она совершенно окаменевшей. — Время идёт, язык изменяется. Я даже не знаю, о чём это. Что за чёрный ветер, о котором пела мать? Всё забывается: слова, образы… — Для этого и не надо читать мыслей, — усмехнулся Борн. — Видел бы ты своё лицо… Фабиус едва не вскрикнул, увидев, как неловко сползает Борн на овечью шкуру. Но пожалел не его, а водку. Второй куплет они пели громче, весьма довольные, что голоса их хорошо ложатся рядом. — А если он заперся изнутри? — Идём в башню, — буркнул магистр и, широко шагая, пошёл вперёд. Трёхлетняя оказалась выше всяких похвал, но образ Райаны и она не смогла затуманить. — Но ведь в книгах написано, что мир плоский! — Ну тогда мы спросим у слуг, а потом прикажем забыть, вот и все дела! — предложил Борн. И демон высыпал угли в очаг. Обернулся. И прочёл. — Мы с тобой тоже возьмём рябину, — продолжал он. — Годится не всякий сорт, а только сладкая, береговая. Собирают её после того, как ягоды прихватят осенние утренники. Перебирают и моют ласково. Засыпают в бочонок, не уплотняя, до самой втулки и заливают самогоном. Можно тем же, рябиновым. Хорошо укупорив, ждут двенадцать дней, каждый день, доливая, по необходимости, самогон. А потом в бочонок ввинчивается медный кран, и через него сливается вся жидкость и заливается обратно в бочонок, тем самым происходит перемешивание тинктур, дабы избежать повреждения ягод. Сухие смолистые дрова вспыхнулиживо и дружно, и Борн, преклонив колени, со стоном запустил руки в пламя по самые плечи. — Так вот, — продолжал он. — Через большой лунный месяц можно бы уже пить. Но мы с тобой лучше выпустим через кран 2 большие бутыли и дольём в бочонок свежей самогонки. А наши бутыли засмолим да поставим на год-два в погреб. Вот эта водка, что мы пробуем, с прошлого года. А есть у меня ещё в запасе заветная бутыль, коей уже три зимы минуло. Вот, верно, хороша! Но и Борн тоже был несколько не в себе и его не задели ни интонации человека, ни смысл его слов. Всё было сейчас для инкуба шорохом листвы, падающей с деревьев. Всё, кроме запаха Аро. Маг и демон спорили, но уже взбирались по винтовой лестнице на самый верх колдовской башни, намереваясь штурмовать пентерный зал. Маг поддержал. Сам магистр никогда не позволял себе пугать слуг дешёвыми фокусами, вроде оборотничества, и сейчас они были потрясены. — Мясом занюхивай! — поторопил маг. Борн глубоко втянул ртом воздух, словно пробуя его на вкус. — Горел? — переспросил Борн, едва шевеля губами. — Вот как? — демон нахмурился, посмотрел в огонь, потом, словно не веря, уставился на магистра. — Странно. Для меня нет большой разницы в ваших языках. Но значит ли это, что и ты не читал, о чём писали до твоего рождения? Фабиус плюнул, перегнувшись через балкон, и прислушался: а долетит ли? Есть там, внизу хоть что-то, или башня и впрямь повисла сейчас над бескрайней Бездной? Борн привычным жестом потянулся к шее… И вдруг обеспокоенно сел и зашарил по ней руками. — Демоны тоже…. — откликнулся Борн. Райана не стала бы терпеть пьянство Фабиуса. Она и вина-то не пила, не то, что водки. Удивительно цельная, добрая, заботливая, она сразу же разобралась в домовых книгах, взяла на себя руководство хозяйством. Она позволила ему погрузиться в науки, но она же занимала его мысли во время ночных бдений. — Вот тут ты и не прав! — замахал руками Фабиус. — А коли торговец возьмёт и обсчитает тебя? И тут он вспомнил сначала жену, потом песню, и завёл тихо-тихо: Борн вертел головой, пытаясь отличить более свежие следы… Но не выходило. Не имел он практики магического поиска, коей подрабатывают иногда демоны, служа в Адской страже. Магистр Фабиус сгрёб с одного из низеньких столиков, что стояли вдоль стен, грубую домотканую скатерть, бросил её на пол у камина, водрузил туда бутыль, достал из другого сундука, что подпирал балконную дверь, две стопки, вырезанные из оленьего рога и плотно вставленные одна в другую, следом — волчью и баранью шкуры. Их он тоже бросил на пол, а стопки разделил с кряканьем и, зажав обе в кулаке, уселся рядом с Борном, даже не глянув, какая шкура попала под зад. Магистр же почти обрадовался. Ожидание закончилось, пора было действовать. Он рванулся встать, но со стоном опустился на шкуру. — Как это? — не согласился маг, желая спорить. — Могут ли дети быть умнее отцов? Магистр едва глазами не хлопал: неужто демоны, выпив, как следует, водки, тоже ощущают потребность подрать горло? Вот так магия у вина! — Я обещал не читать твоих мыслей, — чуть двинул плечами инкуб. — А в Аду учат чему-нибудь? — Лишь проявлению воли, маг. Я был глуп, поторопившись научить Аро читать и писать. Смотри, к чему это привело! Будь он мелким уродцем из лавы, разве твой сын смог бы поймать его своим слабым заклятием? Те, кто выживает в лаве, дики и хитры. Аро сумел бы вывернуться как-нибудь… — За Ад внутри нас, — предложил Борн. Фабиус задумался. Он приводил в уме другие примеры, но сам же разоблачал их. — Я и так вижу, что не всё было ладно со дня моего отъезда! — продолжал шуметь маг. — Но умер ли кто-то? Я не заметил, а мне и не доложили! Бардак! — Ладно, полезли в подвал. Не хотел я тебя туда пускать, но придётся. Но если ты сунешься мне в башку!..Ему было всё равно. Он промёрз почти до нутра, и тело его требовало огненного купания в родной горячей лаве. Он озирался, выискивая хоть что-нибудь подходящее… Огонь в очаге летней кухни? Не магма, слишком воздушен, но всё-таки… — И то верно! Но сначала — войдём! — Про вишню? — Хорошо, — безучастно кивнул Борн. И во всём краю одна стояла вишня, — Но тело-то у него человечье! — Пей, пей, — маг понюхал баранину и стал отщеплять от неё волокна всё тем же магическим ножом: кто бы знал, куда задевался кухонный, что лежал до отъезда на подоконнике? — И что там? — встрепенулся магистр. — Что ты видел? Как там всё устроено? — Я не знаю наверняка, — развёл руками Фабиус. — Это старое слово. Речь, верно, о белых нашивках, что делали на рукава, когда в доме кто-то умрёт. Это очень, очень старая песня, инкуб. Уже и слова её кажутся странными. — Есть водка простая, деревенская. Надо взять зрелых ягод, очистить и обобрать их от стебля, перетолочь в ступе, положить в бочки, чтобы было до половины, залить горячею водою, укутать и увязать поплотнее, чтобы дух не выходил, и держать таким манером двенадцать дней и ночей. А как рябина закиснет, и верх в бочке покроется гущею, словно у винной браги, тогда брать из бочки, перегонять как брагу, и в четвертый перегон будет весьма хорошая водка. Но это — полная ерунда по сравнению с нашим с тобою напитком. Самому Сатане было бы не стыдно… — Ты закусывай, — подсунул он полоску мяса разомлевшему демону. — Согрелся, поди? — А теперь? — Ну-ка, иди сюда, на тёплое! — стал командовать маг. — Глотни! Да и мне не помешает с устатку… — Слуг не спрашивают! — нахмурился маг. — Они уронят мой авторитет, рассуждая о том, что не должно! — Да хотя бы и нет, не лучше ли наконец проверить! — Это пожелание! — провозгласил маг. — Хорошая выпивка — дело колдовское. Нужен зарок, за что пьём. — А кто?.. То есть кого? Спросим кого? И смотрела, как свет вешний в мари тонет.
«Пьян ли он?» — думал маг. Борн поднёс стопку к губам и глотнул. Напиток был холодным, но обжигал. Он, не понимая, дотронулся рукой до горла, по которому словно бы прокатился жидкий огонь. Сказанное Хелом не давало ему покоя. — Так он же — инкуб, что ему сделается!
В голове у него слегка шумело, можно бы и пропустить тост-другой: поднести стопку к губам да поставить тихонько. Но кто-то хитрый, проснувшийся внутри, требовал пить дальше! Перепить демона! Заставить его выболтать свои коварные планы! Магистр не знал, сможет ли найти сына без помощи инкуба, но он поверил Хелу. Слова демонёнка хорошо объясняли поступки демона. Ведь тот и в Ангистерне, не умея солгать напрямую, тонко выверял паутину слов, чтобы превратить её в паутину лжи. Поднявшись к себе, Фабиус, в задумчивости, рухнул в кресло, вцепившись в бороду, а Борн шагнул к камину. — Есть! Такая же! Да и трёхлетняя есть! Рассказывай! — воскликнул Фабиус. — Что значит — старая? — демон нахмурился. Борн с сожалением погладил окаменевшую тварь, обвивавшую его запястье. — А может, мальчик в подвале? Ты чуешь его? — спросил он робко. Демон, однако, ничего не пролил, хотя упал на спину и дышал теперь тяжело. Магистру пришлось приподнять его неожиданно холодную голову и поднести стопку прямо к губам: Что стоишь ты тихо, вишня, что не плачешь? — Значит, я обманулся дважды: выбрав сначала не продавца, а обманщика, а потом — не сумев пересчитать за ним, — пожал плечами Борн. Но нужен ли демону человеческий мальчишка? — Не знаю, — пожал плечами инкуб. — Может, и не велика. Но неправильно открыв дверь, легко повредить её владельцу. — Давай-ка лучше споём? — предложил демон, безмерно удивив такой просьбой мага. — Песню ты всё какую-то раньше пел у себя в уме? Что-то про вишню? Он пил и закусывал, а демон закусывать забывал. Глаза его разгорались всё ярче. — Скажи мне, — обратился он к Борну. — Почему ты ждал, огородившись стеною огня? Почему не мог без меня проникнуть на остров? Так ли велика для тебя была его защита? — Кто? Я? — изумился демон. — Это у тебя в башке кряхтит и свищет! Маг вздохнул, вспоминая горьковато-сладкий дух от сливаемого напитка — ни капли в рот! Иначе магия приготовления будет нарушена! — Я уже свыкся с ним, как с… Ветра чёрного, что ветви гнёт и стонет. — …Ад внутри, в глубине. И везде над ним — земля, — рассказывал демон. — А сверху — небо над всем этим. А потом — пустота. И холод. — Скажи мне, о чём я думаю! — воскликнул маг, поднимаясь и топая ногами, чтобы разогнать кровь. — Ошейник… — пробормотал демон. — Вишня белая с ветром спорила… Встал, придерживаясь за решётку камина. Борн бездумно потянулся следом, слегка размываясь от усталости и концентрируя плоть в точке каждого следующего шага. Провинция Ренге, остров Гартин. — А что это — тост? Только в состоянии полного опьянения маг мог предположить, что демона испугают его угрозы. — Где-то рядом, я чую его. Он был здесь. — Он ел людское! Инкуб, наверное, сразу узнал про приключившуюся с мальчиками беду. Он явился в Ренге, но без Фабиуса не смог проникнуть на остров Гартин. И он знал, что магистр никогда не доверится исчадию Бездны. — Везде, маг. Куда бы я ни пошёл из Ада, телом ли или сознанием, везде я найду наверху землю. Не всегда там есть люди и города. Я видел много совсем диких или пустынных мест. А где-то на многие и многие дни пути — только горько-солёная, как твой пот, вода. — А мир вообще удивителен. — Ты же говорил, у тебя есть ещё одна, трёхлетняя? — подсказал демон.
— Не добро это было… — Борн, словно не веря, покачал головой. — Выходит, я — более чем свободен, если даже оковы Ада спали с меня? Выходило, что обман существовал до тех пор, пока сам человек был достаточно глуп. Для умного же… — Вот и закусим с тобой, — приговаривал маг. — Может, и не жирно будет, ну так мы же и не жрать собираемся. Стопку-то не разлей! Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны. Борн вдохнул, и напиток испарился. Только непонятно было, попал ли в горло? Фабиус соскрёб сургуч с горлышка магическим ножом с серебряной рукоятью — другого по близости не нашлось — разлил в стопки водку, по крепости, впрочем, напоминавшую хороший самогон. Огляделся в поисках закуски. Хлопнул себя по лбу и вытащил всё из того же сундука у балконной двери длинную, в локоть, полосу вяленой баранины, твёрдую, как деревяшка. Мясо он принёс в башню ещё перед отъездом в Ангистерн, чтобы оценить качество просушки, но позабыл о нём в суете. — Где он? — маг даже слегка протрезвел от необычного запустения и беспорядка в одном из любимых своих башенных залов. Разглагольствуя, маг выпрямился, дотянулся до кресла и сдёрнул с него гобелен. — На-ка, накройся, вроде как знобит тебя! — Ну, почему — ничего? Магистерское образование хранит единый язык. Его создали такие же маги, как я, чтобы не растерять остатки знаний. Книги, написанные после эдикта о едином языке для письма — я читаю легко. Однако и эдикту уже более трёхсот лет. И часто случается так, что образованные люди говорят совсем иначе, чем чёрные. Из старого мы помним лишь песни. Вот, как эту. И мама её любила, и Райана… — Но что я могу с этим поделать? — устало спросил Борн, едва шевеля губами. — Я же не Сатана, чтобы быть с каждым таким, каков он есть? А что если ни Борн, ни Хел… Оба не лгали ему? Они лишь видели мир так, как было им по силам? Но тогда… Тогда они с Борном зря теряют время на взаимные подозрения! А мальчик… Сам магистр тоже умостился у камина поудобнее, налил, глотнул и закрыл глаза, наслаждаясь ароматом и вспоминая, как сам резал чуть прибитые морозом тяжёлые кисти рябины. Демон замёрз, его бил озноб, неявный, впрочем, для человека. Разве что кожа инкуба слегка посерела, а радужка глаз стала тусклой, но таких мелочей разгорячённый думами маг сейчас не замечал. — Где это ты так промёрз? — поинтересовался магистр, ощущая, что страх — страхом, а водка уже вполне позволяет ему задавать такие интимные и неприличные между чужими вопросы. — Теперь твой тост! Он перебирал пылающие угли в очаге, разглядывая их, словно невиданную ценность. Он приподнялся, дотянулся до стопки Борна. Опять налил обоим. Магистр Фабиус торопливо обрывал самодельные печати с бутыли. Рябиновую водку он делал лично и очень дорожил ею, считая первостатейным лекарством от февральской хандры. Обычно раньше середины зимы Фабиус такие бутыли не открывал, но сегодня был случай особый. Демон замёрз — это ж надо! — Я-то — да. Немного, — поёжился Борн. — А вот он… — Согрелся? — спросил он. — Какова, а?! Это так говорится, что водка. А на деле рябина заливается крутым самогоном, чтобы горел… — А точно, был ведь у тебя ошейник! — кивнул маг. — Профукал ты своё добро. — Ты говорил, у тебя есть ещё одна? Борн, прислушавшись, отстранил магистра и посильнее толкнул дверь. Она заскрипела и отворилась. Всю любовь к ней маг вложил в Дамиена. Терпел его ночной плач, оставаясь с дитём вместо кормилицы, умывал, учил сидеть на коне… За что же?.. Фабиус помотал тяжёлой головой и поднял почти пустую бутыль. Там, внутри, он увидел свою жену. Её белое горло сжимал он в своей руке. — Может быть, и сильны, — согласился демон. Он прислонился плечом к камину и закрыл глаза. — Для человека. Но не думаю, что меня затруднило бы стереть башню в порошок вместе с её заклятьями. А вот войти в неё, не сломав? Я не знаю. И я не хотел пробовать. У меня осталось слишком мало не сломанного, если ты понимаешь, о чём я, маг. Маг вывалился на балкончик и глянул вниз: хоть глаз коли! Да и вокруг тоже ничего не было видно, кроме той, особенной мутной тьмы, что давит на мир перед самым рассветом. Он выпил, тут же налил и потянулся бутылью к опустевшей стопке инкуба. — Неужели что-то узнаем? — расхохотался Фабиус. — Отцвела с морозу вишня. Полетели…. Он подумал, откашлялся и затянул ломким и неуверенным козлетоном: — Подожди… — перебил магистр. — Значит, Ад — внутри земли? Но тогда… Тогда получается… Что мир наш — круглый? А вокруг него… Да, всё верно: вокруг него солнце и луны… Значит, я был прав! Но как такое могло случиться? Демон прислушивался к своему нутру. Он догадался, чем ему так полюбилось вино — оно тоже давало пары, просто малые, едва заметные. Рябиновая же — горела у него внутри, как будто сам он был вроде камина. Борну вроде бы стало чуть лучше. Он сел, помогая себе левой рукой. В правой инкуб держал стопку. — Вздрогнули? — подсуетился маг, подсовывая Борну новую порцию напитка. — Ты не поверишь, сколько возни требует настоящая рябиновка!.. — Маг привалился на здоровую правую руку, а стопку поставил на импровизированный стол из скатерти. Казалось, что его потянуло на разговоры, однако более опытный наблюдатель смекнул бы, что маг пытается заболтать инкуба, дабы не дать ему прочесть своих потаённых и сокровенных мыслей. — Что ты задумал!.. — маг возмутился, было, но оборвал сам себя, заметив наконец странное состояние демона. — Замёрз, что ли? Так это надо водки! Постой-ка… Он глянул в сторону моста, поморщился: на другом берегу Неясыти копошились крещёные. Они разбили лагерь и разожгли костры. Не убивать же их, в самом деле! Хорошо, хоть дуром не полезли на остров, опасаясь магистерского гнева и его же заклятий! У тварей Ада нет тех чувств, что магистр сам, по глупости, приписал Борну. И вот теперь инкуб занят… чем? Чем он, Сатана его забери, занят? — Оно и понятно, ветер — главный враг ей. Стоит она такая белая… — магистру вдруг захотелось плакать. — Будто невеста… Солнце встало, но осталось много ветра. Фабиус говорил, а сам думал о том, может ли всё-таки врать этот странный демон? Ведь написано же в книгах, что Сатана — отец лжи? А Борн в каком-то роде его… гм… дитя? Порождение? Маг хмыкнул и налил ещё. Сунул стопку в руку лежащему демону. Резко выдохнул и быстро опрокинул свою долю. Крякнул: чудо как крепка и ароматна оказалась водка! Хороша была в прошлом году рябина! — Так ли? — поддельно засомневался маг. — Были ведь над островом и мои заклятия, а они — очень, очень сильны! — Демоном ещё нужно стать, — пожал плечами Борн, прекрасно ощущая сомнения магистра. — Всякая мелочь или менее разумные адские твари, вроде тех же чертей и бесов, вполне могут нести всякую чушь, как и вы, люди. Всего-то и толку, что мы, демоны, видим их насквозь. — А что — теперь? Мальчик прячется где-то рядом. Я ощущаю, что он очень напуган, что мечется внутри самого себя, что не верит ни мне, ни тебе. — Инкуб вздохнул и спросил с тоскою. — Почему он не верит мне, маг? Аро доверял мне всегда! — Да сколько же можно ждать! Разве я не могу в своей собственной башне подняться на верхний этаж?! Если он прячется там, как ты полагал… Он же… Он с ума сходит, пока мы тут напиваемся! Даже если он желает сокрыться и думает, что так будет лучше, это только изматывает его! Может быть, следует призвать на помощь других магов? Но кому довериться? Грабус в столице, если ответ поспеет через три-четыре дня — и то повезло, а молодой магистр из Ассы не очень-то и понравился Фабиусу: резок, выгодолюбив, высокомерен. Фабиус, вздрогнул, уловив в голосе демона что-то смертельное и одновременно — пугающе обыденное. — Открывай! Борн долго искал способ обмануть мага, и, раз не мог обмануть словами, то старался добиться доверия всей логикой пути и поступков. Он выстроил сложную вязь событий, заставил Фабиуса предположить, что сущий способен жить целями, похожими на людские. Лишь белеют на ветвях твоих плерёзы. Магистр ощутил тяжесть в голове и желудке. Ему не стоило так много и горячо думать, это было вредно для мозга, печени и кишок, но мог ли он остановиться?
— Да вот так, — улыбнулся Борн. — Так же просто, как всё вокруг. В закономерном — ты впереди своих детей, в текучем — тебе лучше бы поучиться жизни у них. — Потерял чего? — удивился маг. — Да уймись ты, человек! Нам нужно найти Аро. Ну и этого, твоего… Он встал, начал копаться в сундуке за креслом, пока не извлёк большую глиняную бутыль, бережно обвязанную жгутом из соломы. — Так ты не уважаешь меня? — нахмурился маг. — Читай, я сказал! — Конечно. В библиотеке Магистериума большую часть книг давно никто не может прочесть. Есть апокрифы — списки мнений древних авторов. Но и они уже малочитаемы. — Вздрогнули! — провозгласил маг. — Но как это — везде? Он всё ещё пересыпал в ладонях угли. Ему казалось, что они смотрят на него красными глазами нерождённых демонов. — Не эта, другая. Но тоже про вишню и ветер.
Маг хмыкнул и покачал головой: не много ли он о себе возомнил, полагая, что сумеет встать на пути глубинного демона? — И что же? Я открою! Я сам строил эту башню! Маг сунул в рот жёсткую мясную стружку. — Водка кончается, — выдавил маг и неловко опустил бутыль на пол. — Истины нет. Есть невозможность лжи. Видение мира таким, какова его суть. Это просто мир. В нём нет правды и нет обмана. В нём есть жизнь, есть сила, есть красота, тягучесть… Но обман сидит исключительно в самом глупце. Слишком самонадеянном, чтобы полагать, будто кто-то может его обмануть, кроме него самого. — А! Так ты опять полез ко мне в башку! «Надо хотя бы заварить травки, что притупляют реакции и вызывают сон. Пустырник, мелиссу… — думал он. — Но кто совладает с Борном, если я стану сонлив, а тот придумает какую-нибудь дьявольскую шутку?» Он протиснулся в балконную дверь, обвёл мутным взором окончательно разгромленный зал и вздохнул. Демон показал магу левое запястье, где вместо браслета обитала на нём адская тварь. Круглый зал башни был пуст. Сквозняк шевелил листы книги, лежащей на полу прямо у входа, да пыль показывала, что кто-то ходил, оставляя следы сапог и плаща, волочившегося по полу. Домовые книги покрылись пылью. Мажордом вздыхал, не смея пожаловаться на Дамиена. Да и, не дай Сатана, ему было открыть рот! Борн покачал головой. Иль не веришь, что понятны ветру слёзы? Часто магистр откладывал зелья, тушил огонь в камине и шёл к ней. Будил, но Райана никогда не прогоняла его, немытого, пахнущего дымом и душными острыми травяными отварами. Магистр разлил рябиновую. Борн, продолжая водить рукою по шее, другою рукой потянулся за стопкой. Год 1203 от заключения Договора, день 16. — Ты уверен, что это нужно сделать сейчас? — спросил он. Рябиновый напиток странным образом превращался внутри него в легчайшие пары, наподобие тех, что дают грешные людские души. Но водочный пар был ещё и горяч сам по себе, без греха. — Может, в подвале? Фабиус озадаченно забрал бороду в горсть: выходит, он не так уж и ловок врать?
— Лепестки её, как перья белой цапли… — также тихо подхватил Борн. — Ну-ка, по маленькой… — приговаривал он, пытаясь напоить инкуба. — Ну так это надо обмыть! — откликнулся маг. — Дамиена! — Мажордома, он же должен был присмотреть за домом? Вот пусть и отчитается! — В каких книгах? — удивился Борн. — Я много чего читал… Ты опять проверяешь меня, маг? Не надоело?
— Вы забываете старые слова? — Борн всмотрелся в лицо мага. Ясно, что Борн хочет спасти своего Аро. Но как только Фабиус придумает, как разделить мальчиков, демон, возможно, уничтожит и мага, и его сына. Демон и маг бросились осматривать зал, приподнимая книги, амулеты, разглядывая их, ища только им понятные следы. — Может, ты просто много выпил? — предположил магистр. — Когда дело касается собственных детей, даже самые умные люди становятся редкими идиотами, — пробормотал магистр. — Но ведь демоны не умеют лгать? — нахмурился маг, вспомнив опять про разговор с Хелом. — А если он прыгнул в окно? Мрак унёс все наши лучше надежды, Камин этот маг чистил и разжигал сам. Он был человеком аккуратным, и потому сосновые поленья уже лежали в очаге, ожидая огня. Последние силы демона ушли на то, чтобы воспламенить их взглядом. Фабиус так и оторопел. Значит, демон совсем не пьян и готов прозреть все его коварные вопросы? А как же уговор про чтение мыслей? — Плерёзы? — удивился Борн, когда песня утекла, а водка потекла в стопки. — Может, быть, плерезы?
Одежду он растерял в каких-то своих скитаниях, кожа исходила паром — на ней шипели и исчезали мелкие капли. Глаза же были остекленелы и неподвижны. — Ты должен пообещать мне, что сам не станешь слушать моих мыслей! — хмурился он, мучимый попытками не вспоминать о разговоре с Хелом. — Я не тому учил его… — покачал головой магистр. Слуги выглядывали из окон и дверей, провожая глазами странного незнакомца, появившегося ниоткуда. Незнакомца голого и шипящего, словно мокрая сковорода на огне. Исчезающего через полшага и появляющегося снова. Вера… Как это больно… — Чую, что рядом. Но где — трудно сказать. Всё слишком близко: запах везде, много…
Глава 35. Что нужно знать о полярных лисах
— Что делаешь? — Песца откармливаю! *** На земле, в Аду и в Междумирье, день 17. Он, как муху, отогнал назойливое заклинание порога, шагнул в комнату, дотащился кое-как до старого кресла, обитого изорвавшейся бараньей шкурой… Он сидел в некогда любимом, но давно сосланном в подвал кресле. Он понял это наощупь, по облезлой бараньей шкуре. Он вспомнил бурунчики на стальной воде Неясыти, сырой пронизывающий ветер с холмов, дающий ясность уму, и в голове у него тоже прояснилось. Остатки хмеля выветрились сами собою, ноги уже не заплетались, но мост… Мост приближался неестественно медленно, будто мешало какое-то колдовство. — На острове спрятали нашего бога! — выкрикнул бельмастый. Он рассмеялся, и смех его рассыпался звоном монет. Но магистр замер, словно хворь скрутила его, не давая разогнуться. Ему давно не было так больно. «Прочь, морок! Голова не болит! — сказал себе маг. — Нет, надо иначе… Надо заставить себя забыть боль и вдохнуть в себя ту, утреннюю, лёгкость…». Магия — половинчата. Так уж она устроена, что решает исключительно поставленные задачи, а вернуть лёгкость членам Фабиус приказать позабыл. Старенький магистр, несмотря на свой высочайший ранг, не был боевым магом. Наизусть он помнил лишь самые простые формулы, помогающие в быту. Он был хитрым, искушённым в придворных интригах, но весьма старым и слабым. И растерялся, не зная, что делать с толпой бессмысленных и грубых людей, которых давно не видел так близко. — А ты понимаешь их? Он понял сейчас, почему Сатана сам себя назвал отцом лжи. Великий Изменчивый изобрёл новый её вид, присвоив себе целый мир. Соткав паутину слов, в которую уловил его! Сам же он был неспособен породить людей. Людской мир был ничей, и Борн, так же, как и Сатана, мог владеть этим миром! И вдруг земля под ногами людей и магов вздыбилась, издала тяжёлый вздох, а потом затряслась, словно спина гигантского жеребца. — Идём же! — поторопил его демон. — Предрассветные запахи достаточно сильны, но ты нужен мне как проводник! Здесь витает одно невесомое естество Аро, плоть же его — плоть человека. Я не видел твоего сына, маг! Я не могу искать его внутренним оком, он не знаком мне! Без тебя мне придётся ощупать этот остров руками! Внутренним зрением Борн увидел, как фигура мэтра Тибо поднимается над мостом, дёргается… и… зависает, в бессилии преодолеть преграду из текущей воды. Всё верно: человек не равен демону, он не сможет открыть путь, закрытый тем, кто иначе устроен. *** — Это магия, демон. Кому, как ни тебе знать, как важны в ней ритуалы? Я хотел полной власти над сим клочком земли… — Что? — удивился Сатана. Маг ощутил, что мир внимает ему и ждёт его слова. Ждёт, что он обвинит инкуба. Ведь кого ещё подозревать в предательстве, нежели нечаянного помощника, что волею своей и судеб встал у него за спиной? Демон фыркнул, поднял с земли аккуратно сложенную рубаху с застёжками из серебра и лазурита, какие носил Фабиус. Под ней лежали холщовые штаны и плащ с синей эмалевой фибулой и знаком магов. Вот забавно-то. — Зачем вы собрались здесь, бедные люди? — спросил он голосом хитрым и вкрадчивым. — Какая-такая лтынь? Это древние тени забытых слов, почти потерянные нами, но сильные! Борн сморщился весь, нечаянно восприняв часть той муки, что терзала Фабиуса, уткнулся глазами в стопку пыльных манускриптов на полу у стены и… узрел там куколку. Маленькое, в ладонь, подобие человека из тряпок и лент. Но так ли это на самом деле? Борн ли тому виной? Или здесь поработали те, тёмные злые силы, что сами начали игру с миром людей? Что поселили в Ангистерне беса под видом префекта? Беса, сгубившего всех тамошних магов, заселившего город своими сородичами, погнавшего глупых горожан на бунт и смерть? — И что из того? — удивился маг, решивший сделать передышку, чтобы язык отдохнул и перестал заплетаться. И тут вдалеке заржала лошадь, и демон обернулся. Небольшая группа всадников на той стороне реки подъехала с объездной дороги к мосту, но крещёные перегородили ей путь. *** Магистр Грабус приосанился: страх отступил от него. Изомирье содрогнулось. Нет, будучи демоном, так же, как и Борн, не способным лгать, обвинения во лжи Изменчивый воспринимал как лесть. Но инкуб обвинил его не в игре словами, а в лживом деянии! И это было невыносимо даже для Сатаны. Тогда Фабиус представил, как он, словно ныряльщик, рыбкой прыгает через реку, и… полетел вверх, раздвигая волей тягучее пространство! Но где Борн, Сатана его раздери! Что он натворил здесь? Открыл дыру в Ад? Он увидел совсем рядом Грабуса Извирского, главу Совета Магистериума, а где-то вдалеке — трёх других магов — придержателей Закона: Кебеструса Рабуйётта, желтолицего и хитрого, как лисица, Икарбаруса Асекского Белейшего, красивого седого старика, глуповатого, но знающего все законы на память, Тогуса Твёрдого, самого молодого и воинственного из высших магов. Лица всех четверых были напряжены и испуганы. В подвале было душно и очень темно. Борн ушёл. Лишь с ним не надобно было свечей: демон сам источал весь необходимый свет. Ему и без того было невесело. А почему нет, в конце концов! Сколько можно сидеть без толку! Рядом с Грабусом, заставив крещёных шарахнуться, камнем упал ворон, оборотившись в самого молодого и воинственного члена Совета, магистра Тогуса, прозванного Твёрдым. Это был крепкий чернобородый старик, много повоевавший в своё время с тварями в Гариене. Крещёные повалились с ног. Испуганные крики донеслись с острова, там заржали кони и собаки залились лаем.Летел он какие-то мгновенья, казалось, сама земля провернулась под ним. Тут же внизу показался знакомый остров, и кто-то сильно закричал, а камень его выспыхнул и рассыпался пеплом… Маг замер на высоких ступенях башни, окинул глазами двор. И тут подземелье встряхнуло. Магистр, в раздражении, всё-таки пробормотал заклятие, возвращающее ясность и уму, и телу, но тряска продолжалась. Спорить не было сил. Инкуб ощущал, что его лёгкая «кровь» буквально вскипает внутри. Он прикрыл глаза ладонями — сосуды лопались. Демон не успевал возрождать плоть, чтобы видеть. Но размышлять-то он мог.
Но темница-то располагалась под троном, и её «верх» на самом деле был спуском в более глубокий Ад. Так устроен мир, что верхнее и нижнее иногда довольно иллюзорны. Фабиус сосредоточился на магическом зрении, но, сколько ни глядел вокруг, — везде была тьма. Весь Серединный мир людей был поглощён ею. Слуг инкуб не замечал, и они тоже постепенно успокоились. И даже принесли для него одежду, сложив поодаль. «Если Договор о Магистериум Морум будет нарушен, пусть смерть шагнёт с высокой скалы в пропасть!» — так было записано в древних книгах. Но записано это было давно, и никто уже не помнил, почему «смерть»? Почему — «в пропасть»? — Я вижу как люди, что ночевали у моста… Они просыпаются. — Это латынь, — сказал демон. — Иди! — сказал Глас. — ИДИ, ЕСЛИ НЕ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ Я ЯВИЛСЯ ТЕБЕ ЗДЕСЬ! — раздался в его ушах сладкий голос, который он не спутал бы ни с каким иным. Крещёные подступали со всех сторон. Грабус ощущал страшную вонь, исходящую от их немытых тел. Сердце его дёргалось от нервного напряжения и усталости: всё-таки магический полёт был тяжёл для старых костей. Но что он мог поделать, если магистерский камень страшно нагрелся на груди и буквально вбросил старика в небо? — Плачущие, — выдавил он. — Не твоего ума дело!!! Борн нахмурился. Да, так говорили и в Верхнем Аду. Но инкуб-то помнил, что обращался к наблюдениям за людьми задолго до того, как был заключён Договор с ними. Люди существовали до Договора! Это не Сатана создал их! — …Ты думаешь, я убивал здесь, чтобы упрочить лишь силу своей фантазии? — выдохнул Фабиус, с ужасом сознавая, что тело его обмякает, а ум застилает тьма. Борн хмыкнул и пожалел, что не прихватил остатки рябиновой водки. Можно было снова сесть на мостки, глотнуть горячего людского пойла и посмотреть, что учудят крещёные со здешним префектом. По Ангистерну демон помнил, что префекты бывают жутко забавны, а два-три стражника на четыре сотни крещёных — лишь украсят спектакль. Ещё один ворон ударился оземь, обратившись в желтолицего магистра Кебеструса. Борн был не из тех, кому пространство Междумирья покорялось безоговорочно, позволяло бродить между своими кожами. Он только слышал, что такое возможно. И даже повинуясь слову Великого Изменчивого, створки миров пропускали инкуба с трудом. Он пошевелил губами, примеряясь, и выпалил чисто: «Frustra fit per plura quod potest fieri per pauciora»! — Не преумножай сущности без необходимости, — перевёл Борн. — Тебе трудно будет найти жертву, равновесную мне, — прошептал инкуб, не хвалясь, просто напоминая, что сам он растёт корнями из древней и сильной бунтарской семьи Хробо, демоны которой не отступали пред Сатаной и раньше. К острову приближался ворон. А вдалеке маячил, похоже, ещё один. Неужели не только магистерский камень Грабуса проснулся, и перенёс сюда своего хозяина? Неужели к острову Фабиуса Ренгского летят сейчас все члены Совета Магистериума? Борн прошёлся по двору, распугивая слуг. Сел на берегу, на мостки, где любил сиживать Фабиус, и долго смотрел в воду, пока солнце не поднялось высоко. Воля — вот самый страшный дар бытия. Больше всего мы боимся пойти по ней, по собственной воле. Сделать так, как решаем сами. Не обмануть и не обмануться, ведь всё только в наших руках. И каждый сам виновен в своём выборе. Более — никто. Ни демоны, ни ветры чёрные…. Он не мог допустить, чтобы Сатана сам явился на остров Гартин и разрушил его. Идя вперёд, инкуб закрывал своею спиною обратный путь к сыну. И Сатана тоже знал это. Он был похож на клубок личин, что менялись ежесекундно, а личины эти были сотканы из языков тёмного пламени. Вглядевшись в пламя, можно было узреть самого себя и, узрев — измениться. Борн шёл, ощущая боль от каждого шага. Сияющая кровь его проступала от усилий сквозь поры тела. Но демон упорно протискивался вперёд. И Борн, наконец, увидел Изменчивого. И магистр Фабиус встал. И пошёл из подвала, запнувшись пару раз на ступенях, ведь прояснилась одна голова, а тело всё ещё ныло и просило покоя. — Думаешь, я об этом не знаю?! — огрызнулся Фабиус. И магистр Фабиус захохотал. Чёрный ветер тряпкой носился по этой негостеприимной земле. На одном из островов в ужасе жались друг к другу крещёные — разломы окружили их со всех сторон, и камни всё ещё сыпались, обрываясь, вниз. Крещёные пытались молиться, но бог их, наверное, оглох именно сегодня. Однако всё это не делало Изменчивого ни на каплю добрее, чем он был. Сатана отражал инкуба, но и оставался собой. И он с радостью смотрел, как средоточие огня течёт по телу Борна, как лопается от давления его смуглая кожа, кривятся от страшного напряжения и боли губы. Дальше пошло не так споро. Бормоча сложное «Frustra fit per plura quod potest fieri per pauciora», чтобы поднять решётку, Фабиус три раза сбивался. Демон нервничал, прислушивался, вертел головой. Казалось бы, кошка должна была бежать вверх, а, значит, на землю, верно? Ведь она ринулась в дыру в потолке? — Рассвет уже красит небо! — сказал он вдруг. — Это он! — воскликнул бельмастый. — Бог наш! Чую поступь его! Он идёт сразиться с Сатаной! «Кретин, — думал магистр Грабус, вслушиваясь в нарастающий в глубине гул. — Это Ад разверзается, чтобы поглотить глупцов, отринувших Отца. Да и нас вместе с ними! Неужели это Фабиус разгневал здесь Сатану?» Мало ли что там рассказывают в Верхнем Аду. Даже если его самого обманывает память… Сатана просто не сумел бы создать человеческий мир. Хотя бы потому, что в нём есть книги, написанные на языках, устаревших задолго до времени этого мнимого «создания»! Крещёные почтительно отступили от магистров, и Грабусу стало легче дышать. С другого берега реки доносились тонкие, едва слышные, голоса. Но что там — он никак не мог разглядеть. Словно марево поднималось от воды, застилая противоположный берег.
— Эй, выходи! — крикнул магистр, не понимая, кого зовёт. — Я не подотчётен тебе! — прошептал он. И крикнул. — Убирайся сам! Прочь! Это моя земля! Здесь мой сын! Сатана лишь отражал. Его сдерживала удивительная натура Борна, способная к сочувствию и терпению. Сатана пока ещё играл новой маской, растягивал её по себе. — Ты хочешь сказать!.. — ноги магистра подкосились. Магистр вздрогнул и проснулся. Фабиусу снился сон: магический кристалл вибрировал на его груди, раскаляясь и разламывая пространство.
Но кричал так, словно у него не было власти изгнать Борна. Так ведь и верно: кто может изгнать изгоя? — Тут очень… Очень много слоёв заклятий, — сказал он. — И башня твоя стоит на трупах. — Но зачем ты это делал? — Борн не проникся сочувствием. Он озирался и шумно дышал. Лицо его хмурилось. Борн смотрел, как прыгает среди оборванцев разряженный старенький магистр, но ему было уже не смешно. Грудь давило всё явственней, не давало дышать. Хорошо хоть инкуб, как вполне Адское создание, мог дышать не лёгкими, а кожей. Да и средоточие огня, что заменяло ему кровь, долго хранило в себе всё нужное его мощному телу. — Крещёные? Они не посмеют сюда полезть. А слуги?
«Да где же Фабиус? — размышлял он в смятении. — Почему он не спешит сюда, завидев ворона? Неужели ещё не вернулся на остров? Секретарь Совета Магистериума сообщил, что, по сведениям из Ангона, магистр четвёртого дня как отбыл! Здесь пути-то всего на двое суток!»
Но маг словно бы спал с открытыми глазами. — Жилище многомудрого Фабиуса Ренгского? — удивился Кебеструс. — А почему мы здесь? Камень мой… — он коснулся груди, где висел уже не магистерский амулет, а мёртвая каменюка. Двенадцать веков минуло, как вода в песок. Фабиус и сам не поверил бы, если бы ему сказали, что написанное в договоре — не красивые формулировки, но сейчас… Ничто живое не могло долго удержать себя в этой пляске. Тело инкуба испытывало адские муки, но он находил в себе силы улыбаться. Во дворе выла собака. Земля ахала и вздрагивала под ногами. Она была вся чёрная, и даже пыль, что поднималась от неё, больше напоминала сажу. «Смотри, магистр Ренгский, — сказал он себе. — Демоны бросают тебе подсказку. Мол, это не ты, старый больной дурак, довёл свой мир до самых границ безумия собственными ошибками. Это всего лишь демон! Чужак! Пришлый! Коварный и непознанный! Не ты доверился ему по глупости и малодушию, а он толкал тебя под руку! Ну что ж… Смейся тогда!» Демон подошёл слишком близко к магу, вёл себя с ним, словно человек, но изменился ли Борн в своей сути? Стал ли он кем-то иным, а не пожирателем людских душ? Кто виноват в том, что человек поверил инкубу? Ветер, вполне зримый чёрный ветер, развернулся полотнищем, ринулся вниз, ударился о башню так, что она застонала, коснулся лица магистра, ожёг болью, извернулся, снова лизнул башню… — Именем Отца нашего Сатаны! Чем ниже проникала кошка, тем горячее и призрачнее становилось твёрдое, становясь ещё более твёрдым, но и более проницаемым для неё. Ведь кошка была, по сути своей, фурией, тварью глубинного Ада. Башня, высоченная, заложенная на четырёх быках и восьми невинных жертвах, зашаталась. Она достигла сплошного буйства огненной стихии, встряхнулась и нырнула в пламя, вбирая в себя его горячую силу. В ней вдруг проснулась здоровая лихая злость. Она летела напролом, почти не ощупывая разумом дорогу и громко взывая к Сатане. Её малую суть затмил великий инстинкт мести. Магистр облизал губы и ощутил, что язык его скользит кинжалом по наждачному камню. Голова раскалывалась то ли от дурного сна, то ли от выпитого накануне. И тут же Фабиус услыхал настоящий Глас Сатаны, от которого сотряслась земля и огромные волны поднялись на реке. — Ритуалы?.. — демон сделал один длинный шаг, догнал Фабиуса и удивлённо воззрился на него. — То-то ты всё время лепечешь бессмысленные слова! Пахло серой. Небо тоже казалось чернильным, с синими пятнами туч, лишь в зените пыльным светильником теплилось солнце. Дверь распахнулась, и они спустились в подвал. Фабиус шёл впереди. Ему надо было снять последнюю защиту, что, как змея, затаилась у порога рабочей комнаты. Он повернулся к магистру Грабусу и запоздало приветствовал его, прижав ладонь к сердцу: Инкуб обрядился, как магистр, даже поглядел на себя в воду — похож он на мага, гостящего у Фабиуса? Бутыль нашлась на лестнице. Борн материализовал водку, налил стопочку, благостно взирая за реку. Там — то ли свежеприлетевший маг увещевал крещёных, то ли крещёные просвещали мага: без бутыли было явно не разобраться! И уже одно это сумело поднять тьму из Адских глубин? А если весь мир людей, устами и делами мага, тоже доверился демону и был разрушен?.. Распятый был недвижен, но руки немного покачивались, показывая, что верёвок нет, а он сам, растопырившись, висит во тьме. Лианы на двери зашипели, узрев Борна, но маг укротил их заклинаниями. Но как его искать в такой тесноте образов и запахов? Может, просто, по-человечьи, обойти остров, обшарить все закоулки, коснуться созданием каждого здесь? Кто-то же видел Аро? И увидел, что за рекою, вместо холмов, припудренных сероватым засыхающим полынком, раскинулась обширная чёрная пустошь, разломанная на острова пропастями, из которых поднимались мутные горячие дымы. И Борн поднялся и сделал шаг в Междумирье: магическое пространство, что несёт смерть неловким и неумелым. Раздвинуть его в собственных целях — доступно лишь самым грозным и сильным демонам. Слабым же — и выхода из него нет. — Это остров Гартин, — пояснил магистр Грабус, указывая рукою примерно за реку, которой не было видно из-за толпы крещёных. Алекто знала. Знала так, как могут знать только женщины и кошки: пришло время свершиться великому правосудию! Наконец, Борн очнулся от раздумий или вынужденное бездействие просто утомило его. *** Да что творится-то? Где Борн? Другие отступники тоже пытались апеллировать к разодетому в меха и бархат столичному магу, но образованностью не блистали, а магистр Грабус плохо понимал лепет черни. Не потому, что как-то особенно презирал её, нет. Просто за 200 лет, что он украл у судьбы, необразованные люди стали выражаться иначе, чем он слыхал в юности. — Я легко открою закрытый тобою путь на остров. Жертвой! — улыбнулся он. «А вдруг Хел был всё-таки прав? — подумал магистр без страха и даже с некоторой отстранённостью. — Как же я мог довериться демону? Уснуть глупо и безмятежно? Бросить тут всё без присмотра?» — Но ты мне наскучил, — продолжал он, пока части его смеялись. — Зачем ты полез в мир людей, который я создал игрушкой себе? — Ну да! — кивнул Борн, обнюхивая книги. — Иного и быть не может!.. — Он помедлил, размышляя, но не над речами мага, а над запахами и ощущениями. — Нет, маг, мы на ложном пути! Мальчик был здесь раньше, чем наверху. Идём, выйдем во двор, может быть там я… Создал? Зачем он так говорит? — Мир людей мой! Убирайся! — закричал Изменчивый. Борнприслушался к себе. Выпрямился, хоть всё в нём ощущало страшное давление междумирья, даже кости его стонали и гнулись. — Почему — бессмысленные? — Чего? — откликнулся Фабиус. Неожиданно пахнуло серой, и Борн вскочил. В Серединном мире, он знал это, рядом с ним не было никого, как не было и в Аду под ним, но между мирами инкуб увидел сияющую тропу. Думал ли он, что смотрит в лавовую реку, что текут в верхнем Аду, или просто не видел вокруг ничего? Этого он и сам не знал. Что-то дурное давило ему грудь, мучило смутной тревогой. Может, это было демоническое похмелье? Ведь люди почему-то страдают, выпив слишком много вина? Кресло услужливо дёрнулось, чтобы подхватить его. — Отдай нам его! Отдай нам нашего бога, и мы уйдём! Он на острове, я узрел там его сияние! — Именем Его Огненным, — отозвался Грабус, едва не закряхтев. Демон принюхался так, как он делал это — вдыхая через рот. Борн поднялся. Прачки наблюдали за ним из дверей большого дома у башни. (Оттуда же пахло кухней). Конюх затаился за кучами сена у коновязи. — Так он же будет полный! Он хотел видеть тварь, которая сотворила всё это. Если это окажется Борн…
— Магия — не слова! — отрезал инкуб. — Это умение создавать образы! Такие же чёткие и прочные, как настоящие! Рисовать в сознании. И накладывать на мир. И тогда мир подчиняется творцу, ибо он есть Договор с ним! А ты… Ты крепишь себя костылями из трупов слов, не умея без них создать чистого абриса. Это смешно, маг! В Аду так делают дети да старики! Ну… может быть, ещё черти, ведь нет никого ленивее чертей! — Да, — согласился Изменчивый. — Ты — давний и верный смутьян. Фабиус спал, сын был где-то рядом, но… И сознание услужливо подсказала ему, что это его давний знакомец — почтенный мэтр Тибо со своими слугами и людьми из городской стражи, правитель Тимбэка и всей провинции Ренге, в отсутствие самого Фабиуса, разумеется. «Вот так, — сказал он сам себе. — Вот так ты, Фабиус, магистр Ренгский, прожил шесть человеческих жизней и понял, наконец, кто ты есть. А есть ты — низкая тварь. Мерзкое и безобразное порождение людских ошибок и суеверий. И церковь Сатаны плачет по ночам о твоей душе. Так встань же и иди!» — А ну — прочь, черень! — взревел он, едва успев отряхнуться. — Что здесь за вонючее сборище! Я не ошибся, это же Ренге? Последний ворон опустился, обратившись в магистра Икарбаруса, белобородого статного старика. Изменчивый надменно полыхнул языками пламени и исчез. И тут же пространство междумирья сжалось, сдавливая инкуба в смертельных тисках. Поднял веки, уже понимая, что свечи горят. Но радости от содеянного не ощутил: глаза его заслезились, а мозг прошил новый удар боли. — Плерезы — суть плачущие, — Борн заставил немеющие губы изогнуться в улыбке. — И плакали они задолго до твоего мнимого создания! Ты лжёшь мне сейчас! Не ты создал людей. Ты не способен уже ничего создать! Ты давно стал бесплоден как отец! Люди — не твои дети! Слуги попрятались. Это они правильно сообразили. Эта история совсем не про них… Собака — и та сходит с ума от страха… — Возле башни? Да, я тоже их вижу. Женщину. И двух мужчин. — Наш бог — Сатана, — нахмурил седые брови Грабус. — Какого ещё ты хочешь бога, бедный человек? Кто научил тебя ереси? Борн не скрывал, что он — враг, иной, непохожий. Он и не обязан был оказаться тем, кого магистр Фабиус понадеялся в нём увидеть. Маг сам наделил демона человеческими чертами. И вот пришла расплата за малые надежду и доверие между чуждыми: мир человека застыл на непознаваемом краю, терзаемый чёрным ветром! Фабиус долетел до моста и повис над ним. Путь ему преградила странная фигура, похожая на крест. Он присмотрелся и понял, что это висит без опор и верёвок безжизненное тело мэтра Тибо, раскинувшее руки так, словно кто-то привязал их к невидимой перекладине. — Глупец, — сказал он. Измученный неизвестностью, глупый человек решил сам приехать на остров Гартин. День выбирал, не спросив не только астрологически подкованного мага из городских, но даже неумеху-лекаря, и в результате попал в окружение озлобленных оборванцев. (Так думал сам мэтр Тибо, испуганный и растерянный). Каждому Сатана являлся таким, каков был смотрящий на него. Он копировал и отражал любую природу, постепенно искажая её, выворачивая наизнанку, играя ею. Сила его была в переменах, но также и слабость. Борн обернулся к Фабиусу, странно сгорбившемуся в своём кресле. — Вставай! Он не в башне! — воскликнул Борн. — Гляди! Он обманул нас простым деревенским колдовством! Да вставай же! Но тут большая чёрная птица камнем упала с вышины прямо посреди табора крещёных, и демон распознал в ней сначала ворона, а потом — старенького горбатого и носатого мага. Пространство вокруг, и без того неустойчивое, рассыпалось на острые капли небытия. Лёд и пламя становились одним, воздух прорастал золотистыми волосками и обращался в само движение. Чёрная кошка стала серой от пыли, пока спускалась тонкими ходами Верхнего Ада в пылающую бездну Ада глубинного. Миновав темницу, она смогла вобрать в себя чуть больше магии и на спинке у неё выросли короткие кожистые крылья. Борн уловил интересные и аппетитные запахи страха, уселся-таки поудобнее и начал шарить внутренним взором по полу колдовского зала, где они с Фабиусом так хорошо проводили вчера время. Куда этот маг запрятал остатки водки? Голосящий крещёный напоминал слепого, так белы были его глаза. — Именем Отца нашего Сатаны, преуважаемые магистры! — провозгласил велеречивый Кебеструс. — Где мы, о, братья? Что за место сия земля? «Если предатель Борн — сумей обмануться сам!» — подумал маг, и губы его скривились в вымученной улыбке. Он побежал к мосту. — О, таким ты мне нравишься больше! — усмехнулся Сатана. — Но мятежный ум в тебе развился слишком поздно. Прочь, неудачливое дитя! У меня теперь другие игрушки! Грабус прекратил попытки понять, чего от него хотят, и воззвал к Фабиусу, беспомощно задрав куцую бородёнку. Отклика не услышал, зато обнаружил в небе растущую чёрную точку. Маг подслеповато прищурился и сделал усилие, перейдя на колдовское зрение… Разве Борн всё это устроил? Разве Борн гнался за магом, разверзая пропасти и выбрасывая оттуда адских зверей? Разве Борн позвал в людской мир фурию, которая пожирала по ночам женщин? Но кто же? Языки пламени, из которых складывался облик Сатаны, переплелись и опять отразили уже изменившегося Борна. Борн встряхнул головой, с усилием возвращая себе зрение, и уставился в меняющиеся лики. Всё забылось у людей. Никто не рискнул даже записать, что было тогда, до подписания Договора. Разве что песни… «Кто это?» — спросил Борн сам себя. Мэтр Тибо, однако, узрел на острове кого-то в одежде мага и начал голосить, взывая к нему. Борн, разумеется, остался равнодушен, и это было хорошо для префекта, которым голодный демон мог бы и перекусить. — Значит, будет ещё день, — просто сказал магистр.
Он поморщился от вони и надсадного воя несчастной животины. Прислушался… Он хотел прошептать заклинание, зажигающее свечи, но вспомнил вдруг сказанное Борном во всей удивительной боли и ясности и… зажмурился. И создал перед закрытыми глазами образы свечей, пылающих в подсвечнике на столе. А может, для Борна предательство как раз и явилось решением всех его проблем? Или оно — нечто домашнее и обыденное для демонов? Может, в Аду следует поступать именно так? Может, инкуб сумел отыскать сына, пока Фабиус спал? Забрал его душу и… Демон тяжело вздохнул и побрёл прочь из подвала, из башни, в рассветную сырую серость осеннего утра. На берег реки, где промозгло и холодно и совсем нет огня. Грабус затравленно оглянулся: малый рост не давал ему увидеть ничего, кроме черни, толпящейся вокруг. Страх закрался в душу: крещёные кричали злобно. Именно потому вид Сатаны не раздавил сейчас Борна, словно букашку. Он стал на время таким же, как инкуб. И потому же в игре его личин не было сейчас гнева. «Надо торопиться», — подумал маг. — Нужно узнать, что происходит! Голоса так или иначе — с того берега!» — Некоторые… — смутился Фабиус.
*** Борн в недоумении дёрнул плечами.
Глава 36. Плачущие
«Мы пожинаем в жизни то, что посеяли: кто посеял слезы, пожинает слезы; кто предал, того самого предадут». — ТОГДА САДИСЬ К НИМ? — предложил голос. — Лезь в возок, господарка! — буркнул возница. Похоже, слова Борна пришлись Сатане не по вкусу. Он вспух от гнева, и языки чёрного пламени охватили его всего. А потом из пылевого мешка вышло солнце и ослепило людей. Изменчивый же не вынес устремившихся к нему лучей и сгинул. А, может, ему просто нечего было больше сказать. — НЕТ, НЕ Я ОТЕЦ ВАМ, — прогрохотало и отдалось в небе. — Не успеешь, — отрезал Борн. — Да и Фабиус — есть подобие света, а я и ты — тьмы. Ингредиенты все здесь, у меня! — ЭТОГО МАЛО! МАЛО! — взвыл Сатана. — ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО ДАЛЬШЕ! — А где он сам, этот отступник? — спросил магистр Кебеструс. — Может, Сатана примет его душу, как искуп? Возок тряхнуло: старый мерин сбился с шага, потянул в бок, едва не вывернув путников на дорогу. Белка проснулась, но не закричала, а забилась поглубже в сено. И возница не сплоховал: спрыгнул, подхватил старика под уздцы, закрывая ему шапкой глаза. Алисса привстала: что-то чёрное виднелось вдали. — Сила демона в том, что он видит и говорит истину, — снизошёл Изменчивый. — Я тот, кто видит мир реальным, таким, каков он есть. — Вы же, люди, реального не видите вообще, оттого — лживы. Способен ли ты понять, маг, что настоящий ваш мир погиб? Силён ли ты для такого знания? Вы, люди, живы только моими словами о вас. В иллюзиях этих слов вы строите и рожаете себе подобных. В реальности же — кругом смрад и тьма! — Эй, это что там?! — спросила она строго. — Это Ад сходит на землю, — буднично сообщил старик. — Верно, наш Фабиус исхитрился нарушить Договор. — Свидетельствовать! Откуда-то сверху шлёпнулась огромная длинная скамья, крытая красным бархатом. Она покачнулась, но встала. И сверху же чья-то рука опустила на неё четырёх членов Совета Магистериума. Алисса покрепче сжала в руках нож, которым резала верёвки, подалась вперёд. Тварь чем-то напомнила ей несчастную Алекто. Поди, такая же никчёмная и тупая! Инкуб озирался, моргая и кривя губы. Он попытался улыбнуться Фабиусу, но узрел Алекто на коленях у Сатаны и покачнулся. Кошка в ответ вздыбила шерсть. Сатана просто вызверился, увидев изгоя. — Можешь забрать меня в Ад, — Фабиус склонил голову, изображая покорность. — Но скажи сначала, кто же настоящий отец людей? А чёрное впереди всё пухло и ширилось. Вот уже и ветер поднялся, и гулкий стон пошёл от земли. Но магистр Ренгский даже не повернулся в его сторону. — ПОРА! — сказал голос, грозно и радостно. — Что это? — спросил он. Фабиуса опахнуло жаром и вонью. Лицо изменчивого стало лицом ребёнка, потом старика, беса… Фабиус в последний раз обвёл глазами берег: обугленная чёрная земля, разломы, чёрное небо… Фабиус прыгал, земля проваливалась… Он обессилел, пока не ступил на камень, что удержал его и дал собраться волей. — Почему бы вдруг так, отец Лжи? Смотри же! Твой Договор был нарушен, но я заключаю свой — поверх твоего. Он тяжелее, и ты чувствуешь это. Крепкий Тогус первым поднялся сам и поднял магистра Грабуса. Но воздух заволновался, вспучился, и из него соткалась фигура инкуба. Нет, он не видел этого, но воображение услужливо подсовывало картины, одна страшнее другой. Бесы и черти обратились в слух. В Аду ходило множество баек, за что Сатана низверг Борна в холодный Верхний Ад. Фурия! Но возница, увидев тварюгу, завыл и полез прятаться под возок. Борн пожал плечами: он много тысячелетий был проклят. — Признайся! — донёсся дрожащий голос со скамьи, где томились магистры. Кажется, то был голос Грабуса.На железное кресло упала тень. Она потекла, стала глубже, объёмнее, сгустилась в огромного иссиня-чёрного демона без особенного лица, потому что черты его текли и менялись, словно струи воды или сполохи пламени. Сатана вспыхнул радугой, и небо заиграло раскалёнными сполохами. «Это же пародия на церковный пол, — сказал себе Фабиус. — Ложный пол. Я знаю, каким ему должно быть!» Луиджи Сеттембрини Фабиус смотрел на пламя в глазах Изменчивого, но видел картины выжженной земли, что показывал ему тот. Тысячи и тысячи однообразных картин. Сатана зарычал. — А это?.. Всё так и останется? Сатана, не ожидавший от человека речи, достойной демона, растерянно хмыкнул: Алисса судорожно вздохнула и сжала палку. Всё это время земля вздрагивала, вздыхала. Хотели выпрячь коня из оглоблей, но не успели. Дорога поднялась дыбом, лопнула, а впереди разверзлась ямища с отвесными краями, какие бывают у оврага, и оттуда вылетело вонючее облако дыма. Сатана обещал ей, что человечек струсит и обвинит Борна, а Борн взбунтуется! Как же так? А ей? А она?! — САДИСЬ? — предложил голос. Язык чёрного ветра слизнул половину соседнего «острова», обрушив остатки его в Бездну. Крещёные в ужасе заорали. Сатана опал весь и замер недвижной статуей. Потом в теле его открылся огромный рот: Чёрный ветер изогнулся и тряпкой лёг к его ногам. Весь серый, в сукровице. Его уже почти не сияющее естество истекало сквозь поры и застывало на теле грязными потёками. — Верёвку там дай, господарка, в возку, и ноги, мобуть, путать нада, — забеспокоился возница. Мог ли он прочесть мысли магистра? Возможно. — Молчи! — Ты злишься, — парировал он нарочито негромко. — У людей это и почитают за слабость. — Я сказал тебе слишком много, букашка. — Изменчивый опустил своё удивительное лицо и, не мигая, уставился на Фабиуса. Словно тысячи демонов смотрели теперь на мага его глазами. — Отвечай мне — кто похитил Алекто?! Вы нагромоздили здесь слишком много лжи и обмана. Листы Великой Книги дрожат. Назови мне имя виновного, иначе будет разорван и этот Договор с людьми. Смотри же, с чем вы останетесь, если не со мной! — Не похищал! — Оглоблю режь! — закричала Алисса. — Бей её оглоблей! Впрочем, Фабиус не был уверен и в том, что его перенесли в Ад: смертельной жары он больше не чувствовал, не было и таинственного страха, о котором писали в магистерских книгах. Похоже, весь зал этот был не более чем обманом. Значит, какие-то мысли Фабиуса Сатана всё-таки мог прочесть. Возникла неловкая пауза. Алисса кинулась было резать ремни на оглоблях, но вспомнила, что в возке под соломой лежит крепкая палка из белой акации, какие всегда берут с собою простолюдины. Им не положено законом иметь другое оружие, а в дороге могут встретиться лихие люди. Он вспомнил привычные неподвижные плитки, и пляска увяла. Опал пышущий в лицо жар. — МАГОВ СЮДА! — приказал голос. Фабиус посмотрел на солнце, что мучилось в пыли, на чёрную землю под ногами. Изменчивый потёр ладонью о ладонь, сияние его умерилось. Похоже, он был удовлетворён признанием мага. И как только Фабиус подумал об этом — картинка перед его глазами закрутилась и осыпалась призрачными осколками. — И мы! Тиллит уставилась на Борна, прикидывая, ей-то что делать? Инкуб вроде бы уцелел? Но бунтовать и становиться владыкой мира он почему-то не хочет… А как же она? — Бери мою кровь, демон! Я делал опыты: воды в ней — с избытком. И он действительно увидел дорогу. И ступил на неё. И тут же вдали показалась фигура. — ЗАКОН О МАГИСТЕРИУМ МОРУМ НАРУШЕН, — мрачно сказал обиженный огненный демон. — Ну что ж… — усмехнулся он. — Ты всё равно погибнешь. Узнай же. Фабиус ощутил, как кровь закипает у него в жилах. — Я ПРОКЛИНАЮ! ПРОКЛИНАЮ ТЕБЯ! — И мы будем! Сатана взглянул в небо, как на часы, тряхнул головой. — Воля — это то, чего тебе не воссоздать в полной мере. Она случайна в твоих творениях. Даже в тебе, отец, есть всего лишь жадная воля иметь. Да, я не оправдал твоих надежд, потому что воля во мне иная, не та, подобная тебе, которую ты мечтал видеть в нас. Я понял это во мраке, который готов был пожрать меня. Во мне есть воля не желать, но жить! Любить доброе и злое, чистое и грязное, отвратительное, глупое, но живое! И вовремя! От черноты отделился лоскут и понёсся к ним. Конь застонал, не видя ничего, но чуя страшное. Даже ветер, бушующий где-то у края горизонта, затих. Сатана обернулся к магу. — Борн! — испуганно залаяли бесы. На земле как в Аду, день 17. — Зачем он тебе? — нахмурился Изменчивый. — Он мне не интересен! Он никогда не делает того, что я жду от него! — Этого хочу я! — Фабиус зримо нарисовал в уме образ инкуба. — Пусть он предстанет здесь! «Камень! — сказал себе Фабиус. — Я вижу дорогу из камня! Ей не страшны пропасти!» И тут же огромный демон из языков чёрного огня возник перед ним. Фабиус стал осторожно, моргая и косясь, разглядывать меняющегося демона. Образ его умерился и стал менее текучим, стало понятно, что сидит он на невидимом троне, а на его коленях у него…. Кошка! И кошка эта магу вполне знакома! — Признайся, — гнусили магистры со своей скамьи. Фабиус ощутил, что задыхается в волне горячего воздуха, но инкуб лишь хмыкнул: Из разлома в земле показалась чёрная тварь, похожая на летучую мышь, но величиной с кошку. Она волочила крылья и шипела, разевая алый, усеянный шильцами зубов, рот. Сатана гладил её, а она металлически урчала. Выходит и Сатана не умеет враз обращать кошек в фурий?! — Признайся маг! — выли черти. Где-то впереди закричали, мимо пронеслась взмыленная лошадь без всадника. — Пойми, маг! — хмурился Сатана, видя, что человечек совсем не раздавлен тем, что он показал ему. — Договор нарушен здесь, на земле! Если мы не накажем преступника — ваш мир погибнет. Смотри — ваша земля становится такой, такой она и была тринадцать веков назад. Она стоит лишь на моих словах. И вся она — есть ложь. А та правда, что у вас осталась — она наша, адская. Туда вы и упадёте. В Ад. На корм моему народу. И они съедят вас всех. Мои дети — жадны, они не умеют длить голод. И завесы мира внешнего упали, а магистр Фабиус увидел себя у входа в пустой каменный зал, чьи стены из сталагмитов бесконечно уходили вверх. Он шагнул и замер у базальтового порога: в лицо дохнуло нестерпимым жаром, а в глазах зарябило от мозаичных плит на полу. Магистру было страшно. Фигуры мозаики так и норовили снова пуститься в пляс, взывая к нему, говоря с его разумом. А он не хотел говорить с плитами на полу! — Ка-а? — подал жалобный голос Грабус. — Мне это не по чину, — отозвался Фабиус, наблюдая, как под железным креслом проявляется камин, полный пылающей лавы. Было бы весело, если бы он сейчас там сидел. Сатана задрожал от ярости, и мир тоже пошёл мелкой дрожью, будто отражение в воде. Солнце забилось и заметалось в пыльном мешке, в который превратилось небо. Фабиус мог бы испепелить бедного мэтра Тибо, но вина многих невинно убиенных и без того слишком тяготила его сейчас. Не сумев облететь живое (живое ли?) тело, он опустился на мост, тяжело осевший под его весом, и пошёл через реку, стараясь не смотреть вниз, ведь волны, такие же чёрные, как ветер, но слегка искрящиеся, почти захлёстывали брёвна. — Да, я не отец вам. Свой мир вы убили, расторгнув этим Договор с настоящим вашим отцом. И тогда я открыл перед вами Великую книгу Договоров, и вы подписались в ней кровью. Нету у вас больше ничего, кроме моих слов и моей книги. Я — ваш приёмный отец, отчим! — Я возлагал на тебя большие надежды! Надеялся, что ты, славный древним родом бунтарей, попытаешься восстать против моей власти! Я ждал долго! Но сотни лет сменяли другие сотни, а ты возился с камнями и железяками! Я кинул тебя в верхний Ад, но ты и там не стал бунтовать, чем навлёк на себя новую опалу! Ты обманул меня! Ты был наделён волею и способностью к бунту! Чего же ты ждал? Это были всё те же Кебеструс, Икарбарус, Тогус и глава их — Грабус Извирский. Магистры были недвижимы и таращились, словно куклы. Черти и бесы повыскакивали из земли, словно грибы после дождя. Алисса, не разбирая, вытащила новый зимний плащ, отбросила, сдёрнула с сена старую скатерть. Вдвоём они плотно увязали мерину морду. А Тьма тем временем затопила весь горизонт. — Смотри же, маг, и запоминай, прежде чем погибнешь. Мир есть Договор. Он стоит, пока все делают то, что оговорено между ними и миром. Если вы говорите «не убий», но убиваете — мир не погибнет от первого или второго убиённого вопреки Договору. Мир велик, в нём велика и сила инерции. Но будет и последняя капля. Та смерть, что переломит хребет мира и разрушит всё. Но были ли они у него сейчас? «Сатана, — отец лжи, — подумал Фабиус. — Но слабовата, я смотрю, его ложь…». — Земля енто стукает, — пробормотал возница, повисая на морде хрипящего коня. — Дай-ка плащ, господарка, харю ему закутать, а то ведь субьёт. Фабиус ощутил, как тело его затряслось, словно он сам был погибающей землёй. Но сдаваться магистр не собирался. — ЧТО ТЫ ОТВЕТИШЬ? — спросил Сатана, уставаясь на Фабиуса. Сатана замолчал, рассмеялся, и продолжал, не замечая, что маги едва живы от страха на своей скамье. Два дигля ушло на дорожные сборы и одежду для Белки, что спит сейчас, свернувшись под тентом на свежем сене. Один дигль и семь глеев ушло на вяленую рыбу, хлеб, яблоки и гостинцы. Тут Алисса ничего не смогла с собою поделать. Она заметила, что Фабиусу очень по вкусу пришёлся козий сыр — солоноватый, с резким запахом, подаваемый к красному вину. Она купила сразу три больших сырных головы, оттого и вышло так дорого. — А ну, пошла прочь! — изо всех сил крикнула Алисса, размахивая ножом. Повисла пауза. Потом снова появилась скамья с магами. Они зашевелились, завыпучивали глаза, освобождаясь от оков недвижимости. Сатана склонил голову вбок, раздумывая: а не поболтать ли с магом? Ведь он всё равно унесёт сказанное в могилу, так почему — нет? Испуг магистра прошёл, оставив тяжесть в членах: «Я подвластен ему даже меньше, чем Борну, — размышлял Фабиус. — Тот хоть умел прочесть меня, словно книгу. Значит, Сатана — не демон. Он — иное. Может быть, создавшее демонов, но не меня. А сумеет ли он различить в моих словах ложь? Борн говорил, что лгу я отменно. Уж он-то подсказал бы мне сейчас, что я должен солгать!» — Я вижу свет, — прошептал Борн, не отводя глаз от обжигающего после тьмы сияния. — И говорю с ним. Фабиус кое-как шагнул — левой ногою на золотую плитку, правой — на чёрную. Сердце его сжалось от страха, но он сумел не вздрогнуть. Фабиус приободрился. Фабиус улыбнулся невольно. Где же всеведение? Где великая прозорливость? Сатана не способен расшифровать мурчание Алекто и пытается запугать слабого человечка?! — СЛАБОВАТА?! — взревел он. Алисса бросилась за верёвкой. Фабиус сделал шажок взад и как заворожённый уставился на пляску неровных плиток: маслянисто-чёрных и кроваво-золотых. Плитки двигались, менялись местами — или это у него мутилось в уме? — Стой! — прошептал инкуб. От воды исходил жар. Фабиус не хотел даже думать о том, загорится ли мост, когда волны достаточно нагреют его? Он сделал последний шаг и ступил на землю, но брег перед ним обвалился и Фабиус прыгнул вперёд, ощущая спиной, как мост рушится в запылавшую воду. — ПРИНИМАЕТСЯ! — рявкнул Сатана.
— А что я особенного посмел? — удивился Борн. — Сказать, что созданные тобой дети глупее самого глупого человечка? — инкуб рассмеялся окровавленными губами. — Так я скажу и худшее: они лишены воли менять и изменяться. Ты, великий Изменчивый, породил толпу тупых безвольных уродов! — А что тебе в этом, невидимый? — нахмурился Фабиус. — Хочу и стою. Это и есть моё право и моё место. — Мне не за что было бороться, отец, — печально улыбнулся инкуб — Меня не радует власть над глупцами. Магистр долгие дни был глупее ребёнка, но мозаика сложилась. И он сказал, стараясь, чтобы голос его звучал громко и уверенно: Это была демоница: вёрткая, чёрная с алыми ладонями и губами. Она тащила кого-то, упирающегося, волоком по чёрной земле. — ТЫ РАЗРУШАЕШЬ НАШ МИР! — взвыл Сатана. — Я ОБМАНУЛ ВАС! ДОГОВОР О МАГИСТЕРИУМ МОРУМ РАЗОРВАТЬ НЕВОЗМОЖНО! ВЫ БУДЕТЕ ПОВЕРЖЕНЫ ВМЕСТЕ С НИМ! Магистр снова стоял на истерзанной земле Ренге. И вот тут катастрофа была отнюдь не призрачной. А если кто-то и наводил морок, то постарался он весьма, учтя и запахи, и звуки, и само устройство долины, где в островах посреди разломов читался возвышенный берег и холмы. — Твой мир — был мир живой, смертный. Его силы — были силами стихий. Значит, твой мир был договором со стихиями. Может, стихии и породили людей, а может, кто-то шёл мимо, и в следах его проросло семя сорной травы. Важно ли это, если люди, выпустив страшные силы из мельчайшего, уничтожили свой мир? Твердь рухнула. Я успел удержать лишь мир слов. Магический мир. В вашем прежнем тяжёлом мире и магии-то почти не могло проявиться, он был слишком плотен для неё. И понятно было, что бессмысленно говорить ему сейчас, что закон этот нарушался до дня последнего сотни и сотни раз. Дело было не в самом нарушении, а в нарушении, которое решил заметить он сам. А значит, это и был сам Сатана. Он нагнулся и поднял с земли камень: Тут уже всё загрохотало и затряслось вокруг. Земля заходила ходуном. Тьма заметалась над ней. Однако Изменчивый почему-то не спорил с Борном. А тот продолжал с усмешкой: А если бы Фабиус сумел открыть глаза, он бы увидел холмы. И дорогу, убегающую в Лимс. — Но постой… — пробормотал Фабиус, оглядываясь и не видя никаких перемен. — Ведь нужно сначала восстановить Договор? Как же то, что вокруг? Где горы, поля? Реки? Земля не должна остаться такой… Такой страшной. Люди здесь жить не смогут! Сатана рассмеялся: «Да если б я знал, кто её вызвал, эту дуру Алекто! — злился Фабиус. — Борн всё время покрывал кого-то, но кого? Ясно, что не себя… Да где он, в конце концов?» — Борн! — радостно воскликнул Фабиус, помогая инкубу дышать: рисуя его в воображении своём сильным и крепким! Тут же посреди до того пустого зала возникло железное кресло. Фабиус шагнул к Борну: — Не делай этого! Ты же мой сын! — Сатана полыхнул языками пламени, но они снова опали, и он остался стоять пародией на демона, на своё неудачливое дитя. — Сначала я хочу увидеть здесь твоего демона Борна! — выкрикнул магистр. — Я не верю тебе, — сказал он, силясь усмехнуться. — Почему ты не можешь соврать мне? Ты — самый сильный из демонов! Неужели тебе не по силам простая ложь? Голос хмыкнул. Тварь с сомнением посмотрела на женщину, потом на возок… Крылья её так и не раскрылись, и она, шипя, поползла прочь. Борн воздел руки к Изменчивому и провозгласил: Борн улыбнулся и положил ему на плечо обжигающую руку: Конь дрожал всем телом, пятился, ударяя задом в возок. Алисса вздохнула, мысленно пересчитывая деньги. Для этого ей не надо было доставать их из платка, что был спрятан между грудей. Она помнила каждую монету, все её стёртые бока и зазубринки. Ей трудно было расставаться с каждым из диглей, ведь это был единственный подарок Фабиуса. Ни платка, ни брошки не ставил он ей, лишь ласку и деньги. Фабиус смотрел и ощущал, что всё в нём замерло, словно естество его — огромная скала и нет в ней пещер. Возможно, таким его сделал страх. А может, сказалась и привычка общаться с Борном. Маг так долго старался ни о чём не думать рядом с демоном, что мысли его стали тяжелы и пусты. Сатана неспешно обернулся, и вдруг пламя его угасло, и он закричал, что-то прочтя на лице инкуба: — Но я… — пробормотал он в ужасе. — Я… обманул тебя… Однако… каков он был! — Ой-ой, — запричитал возница, выронил верёвку, попятился. — Я вижу тебя, отец мой, Сатана! Я вижу тьму! И говорю с ней! — Садись сам, — огрызнулся Фабиус. — Молчи! — завыл Грабус. Изменчивый встал и, в раздражении, сбросил с колен кошку. Кругом был просто песок. И былинки сухой полыни под дрожащими пальцами… — Он тоже будет свидетельствовать! — Тиллит бросила к ногам Сатаны Анчутуса. — Он знает, что не похищал Алекто!
Тело демона было таким же текучим. Фабиус попытался рассмотреть хотя бы, есть ли у появившегося рога, ведь это был явно не Борн, а какой-то здешний Адский правитель? Но глаза у магистра тут же заслезились. — ТАК И БУДЕШЬ СТОЯТЬ? — удивился голос. — ТОГДА ТЕБЕ НЕТ МЕСТА ЗДЕСЬ! Фабиус с ужасом видел, что Сатана похож уже на единый комок пламени. Жар от него исходил такой, что маг едва терпел его. — Я вижу землю и говорю с нею! Алисса не послушалась. Она помогала мужику, подавая то нож, чтобы отрезать лишний конец, то придерживая конские ноги. — Нарушить договор мира слов невозможно, но можно разорвать его, отринуть весь, ведь он и есть ложь. Ты опять изменил свой мир, глупец. Договор отяжелел от ошибок. Его больше не существует. Плодитесь же и размножайтесь теперь, как сумеете! На том, что осталось от вашего прежнего мира! Зато я получу много приятных часов, наблюдая за вашей агонией! Анчутус от презрения Сатаны задымился и рассыпался пеплом. Сатана потемнел, и языки пламени вновь побежали по его лицу и телу. — ЗЕМЛЯ ДРОЖИТ! — Подождём и посмотрим, — сказал магистр Грабус. — Если камни призвали нас сюда, то здесь и будет вершиться суд. Если нас спросят — мы отдадим отступника. «Вот оно как, — думал Фабиус. — Что за сомнения мелькают на его лице языками пламени? Он не всеведущ? Но неужто невозможность всеведения кроется в отцовстве, и Сатана — не отец нам?» — Я вижу воду и говорю с ней! — Ты не мог выжить в пустоте Междумирья! Ты — мелкий никчёмный…! Демоница остановилась и крикнула, но Фабиус не услышал. А чей-то голос произнёс сразу со всех сторон, будто вокруг были стены, и он отразился от них: Сатана усмехнулся, разглядывая инкуба, и, словно бы, наслаждаясь его страданиями. Сатана сделал текучий шаг, маня за собою Фабиуса. А ещё Фабиус снова увидел Тиллит. Теперь уже близко. И понятно было, что она держит за шкирку ангистернского беса Анчутуса. — Это маг! Маг! — Так будет ещё веселей! — осклабился Сатана. — Я — изгой, — сказал Борн. — Ты изгнал меня, и я принял изгнание.
— Да, — покривился инкуб, с трудом ворочая языком. — Это я. Не самый любимый твой сын. И я давно хотел спросить тебя, отец. За что? За что ты проклял меня? — Мне пора признаться тебе! — Фабиус хотел умерить голос, но не кричать ему было трудно, так жгло его изнутри новое знание. — Ты искал похитителя Алекто? Знай — это я… — он помедлил и пояснил, боясь, что его неправильно поймут. — Я, магистр Фабиус Ренгский, вызвал Алекто дабы вступить с ней в магический брак и жить вечно! Я хотел править миром, как ты. Но я осознал твоё грозное величие, Сатана. Я раскаиваюсь и покоряюсь тебе! — Анчутус… — А ты найди мужество посмотреть вокруг и подумать? Вспомни, что есть ваша магия? Формулы из слов? Но из чего она берётся? Что есть плоть вашей магии, если не мои слова о вас? Вы слабы, потому что не знаете настоящей магической речи, что не нуждается в словесных подпорках. Да вы и слова-то пользуете те, что почти позабыли. Остатки слов вашего прошлого мира. Вы позабыли, как мир ваш рухнул и испугал вас. Ваш ум вытеснил неудобное знание. Вы всё, всё позабыли… — Ты преступил мою волю, Изгой. Ты… разочаровал меня! — Я вижу ветер и говорю с ним, — произнёс Борн. — У ТЕБЯ ВСЁ РАВНО! ВСЁ РАВНО НЕ БУДЕТ ВОДЫ! ЕЁ НЕТ ЗДЕСЬ! НЕТ! Сатана расхохотался. — Ну что ж, — сказал он. — Ты развлёк меня, человечек. Не так, как я ожидал, но развлёк. За это я даю тебе ещё пару минут. Прощайся. Ты пойдёшь со мной. — Ты же отец наш? — Фабиус вежливо склонил голову. — Значит, знаешь всё о детях своих. Взгляни на меня? Разве я вызвал Алекто? — Ты просто не знаешь законов мироздания, как и вся ваша мягкотелая мелочь. Любой мир — и есть Договор. Мир реальный вы разрушили, разорвав договор с ним. Но слова-то остались. И книга Договора о них — цела, оттого вы и живёте в мире моих слов. И всё у вас — слова. Мои слова о вас! Мир же ваш… Реальный мир… Смотри на него! Это он — чёрный, словно выжженная пустыня. Вы раскололи своими игрушками луну, часть которой упала на Землю. Вы были так сильны, что летали там, возле Солнца. А теперь вас, в общем-то, и вовсе нет.
В «овраге» что-то грузно заворочалось, задышало. Показалась огромная лысая голова, похожая на лошадиную, только величиной с мельничный жёрнов. Зубы светились и торчали из неё как попало. — ВХОДИ, МАГ, — сказал тот же голос. — ШАГАЙ СМЕЛЕЕ. ЧЁРНЫЙ — ЭТО ДОБРО, А ЗОЛОТО — ЗЛО. Новые удары земли разметали магистров, щедро вываляв их в пыли. Возница вытаращился. — Это тоже слова! — выкрикнул Фабиус. — Я же не идиот, — покачал головою Борн. — Кроме стихий — есть ещё свет и тьма. — Огня мне и не хватало! Я вижу огонь и говорю с ним! — Великолепно! — Сатана расцвёл языками радужного пламени. — С точки зрения моего мира — это большое достижение! Вот этот хлам, — он указал на Анчутуса, скорчившегося на земле. — Не способен даже обмануть своего отца! Презренный комок слюны и крови! Никчёмное создание! Алисса пересчитывала потраченные деньги, загибая, для верности, пальцы. Четыре дигля и два глея она отдала за крепкий деревянный возок с тентом и старого буланого мерина, похоже, слепого на один бок. Вознице она заплатила два глея. Вон он, хлопает без толку вожжами, всё равно старая скотина не может идти быстрее, плетётся себе шагом. — Это рушатся твои церкви, они из единой тьмы, а земля станет союзом шести. Твои церкви не выдерживают равновесия, отец. Мне жаль. Уйди же прочь! — ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ! — взревел он так, что земля и небо едва не перемешались. И тогда Фабиус понял наконец, кто призвал в мир людей Алекто. Понял, кого покрывал Борн и о ком так и не донесла Сатане кошка. Фабиус внутренне дрогнул. — Нет! — сказал он твёрдо. — Я не верю тебе! Маги неразборчиво залопотали на своей скамейке. Черти радостно завыли. Они ждали, что Сатана растерзает сейчас глупого мага, отомстит ему за Анчутуса! И всё пойдёт по-прежнему. — Эй, Сатана! Фабиус лишь слышал всё это. Свет ударил его по глазам, он не устоял, со стоном опустившись на… песок. Сатана покачал головой, словно бы вглядываясь в картины прошлого, и простёр руки. Главное — не показать страх. Говорят, страх-то они и чуют! — А вот так! — Сатана сбросил с себя сияющие чернотой огни и обратился в демона, вроде Борна, только лицо его постоянно изменялась. — Мы сейчас в мире реальном, и рядом со мной даже вы, черви земные, видите правду! Смотрите! — он раскинул руки. — Таков он, ваш настоящий мир! Мёртвый и страшный! Есть два мира, глупые смертные! Мир реальный и мир слов! В первом лжи нет, во втором — всё есть ложь. Я создал мир слов, потому я — отец лжи! И вы сейчас живы лишь ложью моей! Вашего мира нет! Его нет уже тринадцать веков! Вы существуете в моём мире, который отринули сейчас, нарушив Договор! Завладев палкой, Алисса уселась на возке, внимательно озираясь по сторонам. Где-то вдалеке раздавались крики, земля всё время вздрагивала, а хуже того — становилось всё темнее. Огня же разжечь было не из чего, кроме соломы в возке.
Глава 37. Аро или Дамиен?
И чувства добрые я дрыном пробуждал. Народная мудрость Фабиус поёжился, глянул на покосившуюся башню. Рассказанное и укладывалось, и не укладывалось в его голове. — Чей ты сын?! — выкрикнул маг. — Вот уж нашёл ты мне доблесть! — усмехнулся маг. — Ладно, зови повозку, коль можешь. Я бы тоже на ней… Во дворе они опять столкнулись с возком. — И отправилась в Ангистерн? Зачем? Демон обнял его горячей, пахнущей корицей рукой. Тварь закричала, от неё стали отваливаться куски плоти, тут же застывающие, словно обломки гигантской скульптуры из глины и песка. Алисса и сама ощутила голод и такую усталость, что ноги её задрожали. Кошка опять замяукала, и женщина побрела к повозке. — Не благо для смертного видеть отца, пусть и приёмного, — согласился Борн. — Он весь — суть изменение. Мог и вовсе разучить тебя ходить. Тщетно. Толстые ноги твари были слишком коротки, чтобы развить хоть какую-то скорость. Яма, из которой она вылезла, вздохнула и, выбросив струйку пепла, закрылась. — Да как-нибудь утрясётся. — Боюсь, нам придётся спасать твоих великих магистров. Или вон тот старичок, Грабус, скоро отдаст кому-нибудь душу. — Это тоже традиция — ожидать вечера? — Аро хорошо знал теорию, — усмехнулся Борн, вытирая слёзы, так легко выступавшие у него от смеха. — Инкуб может только брать. Твой сын нарушил естественное и вызвал невозможное. Форма Аро ещё не была утверждена в Аду. Он изменился, а за ним переродилось и тело. Он не наш сын, маг: не твой и не мой. Он — наша дочь! Вдруг словно бы из-под земли выскочила чёрная тень и вцепилась адской твари прямо в круглый немигающий глаз! Фабиус ощутил, что рука его сама нашаривает прут, а воображение усиленно пытается материализовать сие орудие возмездия. Алисса крепко сжимала палку, но чудовище возвышалось над ней на локоть, и кожа его была толстой, как камень. Алисса не боялась за себя — тварь была неповоротлива — только за лошадь. Если этот урод сожрёт лошадь, куда им потом деваться? — Вот это номер… — пробормотал он, оттаскивая Фабиуса, рвавшегося схватить и встряхнуть юношу. — Ну ничего, маг. Разберёмся и с этим, да? Плачет, значит, хотя бы совесть у него имеется… — А ты пригрози, что я их сожру? — предложил Борн и снова рассмеялся. Глаза его блестели. — Ну а ты как думал!— Ты? Тиллит застыла на песке в окружении трёх десятков чертей и бесов. Четыре людских магистра распростёрлись в пыли, лишившись от ужаса сознания, но не жизни. Крещёные тоже уцелели, но не решались покинуть высокий холм у реки. Оттуда доносился их жалобный вой. — И что это даст нам всем? — удивился Борн. — Какой-то новый опыт, кроме того, что и человеку, и сущему больно, когда ему делают больно? — Но зачем Дамиен?.. — Фабиус зашёлся в мучительном кашле. — Ты же обещал блины, а потом баню? А потом будем пить рябиновую. Тварь на кошку отреагировала не по тварски — закричала жалобно и неожиданно тонко для такой огромной туши, попятилась, села на задницу. Лапы её были слишком коротки, чтобы достать до глаза, а кошка разбушевалась не на шутку. — В амбарную книгу, конечно! — он говорил, тащил мага к дверям и смеялся. Борн так и вытаращился. Он выпалил давно заготовленные фразы и замер, ощетинившись как еж. Силы осмысливать вопросы и отвечать на них в нём не было. Он окинул взглядом берег. — Почему ты не сказал мне, что это — Дамиен?.. — спросил маг, косясь и смачивая водой обожжённое лицо. — То есть… что это — наш… наши мальчики похитили Алекто? — маг с трудом распрямился, но не удержал равновесия и со стоном сел на песок. — Баня, я думаю, поправит сегодня вечером и тебя, — фыркнул демон. — Не томи же, пей со мной. Не то я пойду и закушу этим назойливым Грабусом! Всё равно толку теперь от магов — как от козлов молока! — Ну, это ты не видел её лет двадцать назад! — А чего мне уверяться? Глянь в окно — вон она, разве что покосилась слегка. Да и врёшь ты насчёт настоящего тепла. Есть оно в тебе и сейчас. — Думаешь, мы справимся? — спросил он, глядя как Борн пробует первый в своей жизни блин. — А как же души? Ты же не сможешь питаться только блинами? — Ничто не может выйти всё, иначе и я не стоял бы рядом с тобой. Да, мир стал более твёрдым. В нём больше не слепишь так просто свечу. Но, пожалуй, зажечь её — всё же получится. Огонь лёгок. Как и прочие стихии, кроме земли. Они будут немного поддаваться вашей слабой магии, я полагаю. Договора-то с Сатаной никто не отменял, чтобы он там ни пытался орать сегодня. Бумага способна стерпеть многое, пусть она и из великой книги адских Договоров. Впрочем, я читал, что твои предки владели иным — магией машин и железа. В этом твой путь. Молодость же не сразу покинет тебя. Ведь ты создал её не магией, а наполнив свою кровь флюидами демонической жизни. Это не образ, иное. Не бойся же. Вся беда — что твоя борода побелела от страха, так сбрей её! Сколько-то у тебя впереди, если не сумеешь снова поймать в свои сети инкуба. — Куда? — А как же… э-э… Она? Алисса нашарила в узелке сыр и отломила кошке. Потом она обняла зарёванную Белку, полежала немного с прикрытыми глазами, давая себе ощутить, как солнце поглаживает по щеке, поднялась, палкой выгнала из-под повозки трясущегося от страха мужика, распутала коня, пришёптывая: «Да стой же ты, стой…» — А как же Алекто? Почему она не выдала нашего мальчика? — Аро — её прапрапраправнук по матери. И он жестоко оскорбил фурию, вызвав на землю, но не пустив на остров. — Она простила тебя, маг. Иначе башня не устояла бы. — Что же натворили мы с тобой, а? — спросил он тихо. Она сама села править, не надеясь уже на возчика, и полуочумевший мерин, всхрапывая и косясь, потащил возок по изорванной шрамами дороге. Возчик ехал в сене вместе с ребёнком и кошкой. И тут у Фабиуса внутри тоже всё встало колом. Ведь это из-за меленького мерзавца они с инкубом перетерпели сегодня больше смерти! Мир чуть не погиб, а он сидит себе тут, в каморке кухарки… Кухаркин сын! — Эй! — закричала она, чувствуя, что сил больше нет совсем, и что её бьёт озноб от запоздалого страха и не даёт больше сделать ни шагу. — Вылезай ты, никчёмный дурак! Поехали! — Ну что ж тебе возразишь? Иного голоса они бы не послушали. Но Борн тут же возник на его пути, прикрывая бегство Фабиуса, и, стоило тому скрыться в дверях летней кухни, исчез сам. — Прочь, дура. — Похоже, что так. — Что-то натворили… — Борн вздохнул и нахмурился. — Постой-ка, я загляну сначала на остров.
— Опыт? Какой тут опыт? — проворчал он в недоумении. — Вот выдеру —будет у него опыт! Объятьем демон пытался остеречь Фабиуса, не дать ему задать вопрос, что вертелся у того на губах, но не преуспел: Демон подошёл, присел рядом на корточки. — И мир слов — по-прежнему иллюзия, — кивнул Борн. «Сказать «ты не враг мне»? — подумал Фабиус. — Так и те были не враги…» — Не Дамиен. Аро, — инкуб покачал головой. — Думаю, это Аро в бреду позвал мать. Тиллит, а она мать ему, не услышала, но явилась фурия. Видно, она испугала его и получила от ворот поворот. Кошка же ощущала себя победительницей. Она подбежала к повозке, гордо задрав хвост, скрипуче замяукала, почуяв съестное. Борн делал вид, что верит. Шагнув, он встал и открыл рот, словно рыба. — Магистр Грабус желают…
Не дождавшись от возчика даже мычания, женщина собралась-таки с силами, полезла внутрь повозки, цепляясь за колесо. Кошка прыгнула следом. — Нам бы с тобой в баньку, а? И рябиновой? Или имбирного кваску? — Я скоро умру? — спросил он, стараясь сохранять в голосе беспечность. — Магия больше не слушается меня. Если она вышла вся… Я ведь давно пережил любые людские сроки. И они продолжили бы эту лёгкую, почти куртуазную беседу, но магистр Грабус, поддерживаемый чернобородым Тогусом, доковылял до них, наконец. Магистр вымученно рассмеялся. Он боялся ещё раз посмотреть в воду и увидеть себя седым и старым. Борн засмеялся и схватил Фабиуса за плечо. Что он мог сказать сыну? Каким именем назвать? — Смотри же как следует! Где он? Покажи мне?.. Мне! Дай! Борн усмехнулся и протянул магу руку, помогая встать и взобраться на крутой берег. — Тебе нужно попить воды, маг. Пей, как следует. Я много взял от тебя. — Захватить власть над миром людей и мстить. Ты не знаешь законов Ада, но поверь мне на слово — более страшное оскорбление даже я не смог бы придумать. Алекто не могла выдать мальчика, она мечтала отомстить ему сама, когда Сатана вернёт ей облик, но Изменчивый оказался жаден и в своём гневе. Он и без того ограблен — мир людей не подневолен теперь ему. — Мне ли знать? — усмехнулся мальчик побледневшими губами. — Я не человек и не демон. Иначе ты не стоял бы здесь рядом со мной, маг. А был бы трупом или стоял рядом с трупом! Убирайся! Я — не твой сын. Я не… Он сделал шаг, но согнулся, уперев руки в колена. Магистр Тогус спрыгнул из него и бросился к Фабиусу:
И тут Борн напрягся весь, вытягиваясь в струнку, словно собака, почуявшая зайца. *** Слуги, впрочем, встретили магистров, как должно. Они же выловили из реки и труп мэтра Тибо. — Мы справимся! — Фабиус с остервенением набросился на еду. Ему казалось, что он не ел целую вечность. — А вот что делать с магистрами… — пробурчал он с набитым ртом. Фабиус окинул взглядом его изодранную одежду, опознавая в ней свою, хмыкнул: Он прикрыл глаза, удаляясь разумом. Инкуб так устал, что даже магическое зрение давалось ему с трудом. — Перевоплотившись, мальчик утратил себя прошлого в этом мире, — с усмешкой подсказал Борн, который прозрел уже всё до тонкостей. — Я был прав. Он утратил и память, и связи. Испугался. Позвал мать. Мать его не услышала, она сама ещё малолетняя дура, но отозвалась её прапрабабка Алекто. Явившись — она лишь напугала его. Он не сразу и понял, кто перед ним, а осознав, попытался защитить от фурии хотя бы остров, чем оскорбил Алекто до глубины естества. Нам повезло, что его бабка так и осталась кошкой. Она с трудом прошла два десятка шагов, привалилась к колесу. Алисса вскрикнула и отшатнулась. А после разглядела, что это не тень, а худая облезлая кошка. — Я — вру? — вскинулся магистр. — Да почему! — Фабиус вывернулся и остановился, уставившись на мальчика, вжавшегося в угол между окном и лавкой. — Так она и сейчас не мегера. Тиллит — едва за триста, а она… — Я знал, что мозгов у него меньше, чему у чертей! — рявкнул Фабиус. На острове Борн стал похож на молодую охотничью собаку, он вертелся, хватал открытым ртом воздух. Фабиус уговорил его переодеться, чтобы не пугать ребёнка, а увидев, что кожа инкуба вся в ранках и ссадинах, послал прачку за чистым полотном и помог обтереться хорошей водкой. — Ну, не врёшь, так слепой. Ты — подливай. Чую, судьба нам поможет управиться и с девчонкой. — Ну а теперь — попробуй-ка его выдрать! Вот визгу-то будет! Твари вдохи земли не понравились. Она неуклюже развернулась и, позабыв про людей и вкусную лошадь, изо всех сил заковыляла к разлому. — Он не сумел перехитрить тебя! Я знал, что ты умён Фабиус, и ты — замечательный обманщик! — Это верно, — кивнул Фабиус. — Науки всегда завораживали меня, давали пищу уму и восторг телу. А приходилось считать мешки с овсом, да распекать ленивых слуг. — Давай откормим его сначала, больно исхудал… — Жаль. Мне нравится разнообразие земли. Её металлы. Её растения. Элементали. Я изучил химию Ада слишком легко. Здесь — простор для науки огромен… — Вообще-то, на земле всё точно так же… — Ты уверен? — нахмурился маг. Лошадь, не имея возможности видеть чудовище, а, тем более, убежать от него, глухо стонала и пыталась переступать спутанными ногами. Возчик, однако, больше напоминал кучу ветоши под повозкой, чем затаившегося там человека. Только Белка смотрела на Алиссу из-под сена красными от слёз глазами. Она ещё не верила, что всё закончилось. «Надо же! — удивилась Алисса. — Маленькая, а какая бесстрашная! И уж больно похожа на бедную фурию — такая же чёрная и несчастная на вид». Маг вздохнул. На земле, день 1-й. Алиссе стало жалко её, ведь тварь была поначалу живой, пусть уродливой, страшной, но живой. Да и не успела она наделать вреда. — Вот он им и судья. Скажи лучше, как ты сам? Тебе ведь тоже пришлось несладко. Где был ты и куда пропал? — Сатана запер меня в Междумирье. Он надеялся обыграть и тебя, заставить тебя оклеветать меня, обвинить в похищении Алекто. Ему нужен был хотя бы фальшивый бунтарь. Сатана заскучал, видно новая супруга уже надоела ему… — Может, зря ты прогнал Тиллит? — Слуги твои умны, — сообщил он. — Попрятались по подвалам. Не сердись, я оповестил их твоим голосом о повозке и о том, что потребуются еда и постели. — Надо бы повозку… — кивнул Фабиус. — Мы пойдём с тобой сейчас к мосту и… — Что же делать? — спросил он шёпотом, склоняясь к уху демона. Фабиус вздохнул, обернулся всем телом. — Что-то ноги мои, словно связанные верёвкой. Маг попробовал представить чашу — не вышло. Пробормотал формулу её воплощения — ничего. Тогда он встал на колени, зачерпнул ладонями воду и стал жадно пить. Притвор погреба был открыт, жерло его уходило глубоко вниз, ступени лестницы были высокими, рассчитанными на взрослого, и детей подавали снизу, а кузнец вытаскивал. Узрел Фабиус и того, кто так взволновал Борна — перемазанного землюю русоволосого юношу, похудевшего до синевы под глазами, дрожащего от холода, но живого. — Мне хватит врагов, я полагаю, — Борн прожевал и кивнул, одобряя блины. — Где женщины — там и враги. Юноша сидел на лавке, покрытой плотно вязанным шерстяным одеялом. Он ласкал тонкими пальцами эфес дорогого кинжала. Такого магистр раньше не видел в своём доме. Лезвие было покрыто редким хитрым узором. Это был старинный кинжал, наточенный и приведённый в порядок. — Пойдём-ка сначала запишем это!
— Да куда ты тянешь меня? — отбивался Фабиус. Борн огляделся. Взгляд его коснулся демоницы. Борн, отвернулся от Тиллит, помог Фабиусу подняться. Он заплакал. И внешне — это были человеческие слёзы. — Угомонись. Ребёнку пришлось и в самом деле непросто. Нужно быть очень плохим парнем и очень хорошим демоном, чтобы удержаться между двух невозможных, — мягко сказал Борн и положил Фабиусу на плечо тяжёлую горячую руку. — И стать… кем? Кто ты? — Я сумею вызвать повозку без хождений туда-сюда, я всё-таки демон, и магия — суть моего естества. А вот тащить их на остров я бы поостерёгся. Они готовы были сдать тебя Сатане с потрохами. Фабиус поплёлся к реке. С трудом спустился по тропинке к воде. Склонился: из реки на него смотрел старик с красным от жара лицом и абсолютно седой бородой. Далее же Фабиус глазами демона увидел небывалое: как кухарка со слезами обнимавшая всех детей, обняла и этого! И мальчик в ответ без раздумий ткнулся лицом ей в щёку! Маги поднимались с земли. Тогус поддерживал Грабуса, но и сам шатался, словно ветер всё ещё сбивал его с ног. — Извиняться пожаловали, магистры? А то — подумайте на досуге, кто даст вам сегодня еду и ночлег! — Впрочем, вот он я, перед тобой. Они вышли от прачек, и Борн повёл Фабиуса туда, куда давно звал его запах. К удивлению магистра это оказалось жилище кухарки — большая комната за кухней, где она вековала одна, смирившись с тем, что сыновья выросли и завели свои семьи в Лимсе. — Мог ли я доверять тебе полностью? В Аду принято так: если ты добил лучшего друга — ты велик и достоин всей глубины падения в Бездну, если же не добил — то, оклемавшись, униженный милосердием друг добьёт тебя сам. — И она что же, совсем ничего не помнит, да? Никого из нас? — А это такой ма-аленький домик с горячей-горячей печкой-каменкой… — Я бы даже сказал: сначала поговорим с ним. Я устал гоняться за тенью его сознания, устал жить его запахами… — Борн остановился, провёл ладонью по окаменевшей твари-браслету на запястье. — Я сам сейчас, как мой Локки. — Иди-ка ты лучше… э-э… блинков нам… — пробормотал Фабиус, отстраняя женщину и шагая вперёд, к деревянной лавке у окна. В кухне было холодновато для Борна, и они подбросили дров. Кухарка внесла первую партию горячущих блинов. Магистр Фабиус сам разлил вино, не самое лучшее, что у него имелось, но надо же было с чего-то начать. Фабиус был потрясён таким панибратством, да и Борн недоумевал, ведь слуги должны были ощутить в Аро иного, и фурию он всё-таки вывалил именно на их головы. — О! — воскликнул инкуб. — Можешь не продолжать, я согласен! Если бы ты знал, как я промёрз! — Триста?! — Чёрный Ветер слизал все старые запахи! Я чую его! Да! Магистр заморгал, не понимая смысла фразы. Маг стукнул в дверь и тут же вошёл. Кухарка вскрикнула, выкатилась навстречу, раскорячиваясь посередь комнаты и закрывая кого-то обширными телесами. Борн посмотрел в бледное лицо Фабиуса и хмыкнул: Он вскинул петушиную голову, словно бы намереваясь клюнуть Фабиуса, но демон, оборвав совершенно разлохматившийся манжет рубашки, обернулся и поинтересовался в лоб: — Что? — так и подскочил Фабиус. — Ты нашёл мальчика? — Я… Я пришла к тебе, потому что любила тебя, Борн, — пролепетала она. Фабиус хмыкнул и стал массировать колени. На мальчика? — Я ему сейчас покажу — совесть! Я его… — В баньку? А что это такое? — оживился Борн, уже вполне доверявший Фабиусу, если речь касалась человеческих развлечений. Борн тоже покосился на Фабиуса, похоже, он думал в этот момент о том же самом. Магистр натянуто усмехнулся: — Знаешь, — признался Фабиус. — У меня сроду не выходило с девицами. — Нет, я любил и горел, но только одна смогла понять меня и дать мне тепло. Настоящее тепло. Её звали Райана. Это она родила мне Дамиена. Я… Я — хуже твари, инкуб. Она умирала от родовой горячки. Я должен был лечить её, спасать. А я поддался предрассудкам, решив, что так и положено той, что родит мне сына, наделённого магическим даром. Я дал ей настой, который убил её, сонницу. Яд, что ведёт к смерти через долгий сон. — Смотри со мною, маг, я помогу. Видишь? Твои прачки и кузнец. Они вытаскивают детей из погреба! — Мне трудно сейчас подобрать слова… — пробормотал маг. Алисса закричала изо всех сил и врезала по кривозубой морде. Тщетно! Монстр продолжал надвигаться на бедного мерина. Магистр начал было размышлять, какими словами он объяснит сыну недопустимость объятий со слугами, но взглянул на Борна и оторопел: они же так и не решили, чей это теперь сын! Маг и вправду увидел большой погреб, что был устроен у конюшни для хранения овощей. Ах, как он любил зимой драники из картошки! Борн улыбнулся, покачал головой: — Баню я тебе обещаю сегодня же вечером! — Ещё чего! Это не та баба, что нужна ребёнку. Твоя кухарка нравится мне гораздо больше. Солнце разгоралось всё ярче. Стало понятно, что уже далеко за полдень. — Ну, инкуба ты вызвал по глупости! — взревел он. — А фурию? Фурию-то зачем?! — Ничего, — приговаривал он, — после бани станешь как новенький! — ? — маг хватанул воздуха и не мог его выдохнуть. — Сейчас, сейчас, — отмахнулась Алисса, и, прикрыв локтем лицо, стала смотреть на небо. И он пошёл прочь. Но у порога Фабиус, кое-как отдышавшись, догнал его. — Как ты зовёшь себя теперь? — спросил Борн, и мальчик вскочил. Потом демон кивнул Фабиусу, и они пошли к мосту пешком, разминулись с повозкой, и на остров попали гораздо быстрее магистров, которые долго грузились, не понимая, как им рассесться по чину в простецком крестьянском возке. Впрочем, если бы Борн не оглянулся, может быть, и кобыла не задичилась бы, и конюх не провозился бы с ней так долго. — Ох ты, бедняга, — бормотала Алисса. — Сейчас, глупая, не кричи. В повозке есть хлеб и сыр. — Пошла прочь! Прочь! — заорала Алисса и начала с удвоенной силой молотить зверюгу по другому глазу, видно, это было её единственное уязвимое место. — Судьба? Моя-то — всю жизнь поперёк… — Спасаю от конфуза! — А ты думаешь, мне было легко здесь такому? — прошептал юноша, пятясь к окну, чтобы оказаться зажатым между лавкой и подоконником. — Легко быть себе палачом и жертвой? Так делает каждый, но каждому ли дано увидеть, ощутить, понять? Тварь долго пятилась, вспахивая землю тяжёлой филейной частью. Но как только она насмелилась встать и броситься в контратаку, в небе посветлело, и земля закачалась, не выдыхая, как раньше, а, словно бы, делая вдохи, чтобы закрыть распахнутые кругом жадные рты провалов.
Глава 38. Стихи и стихии
Всё когда-нибудь заканчивается: терпение, нервы, патроны… Народная мудрость — Я тебя уверяю, ещё как заразна! — нахмурился демон. — Как это? Я не понял… — магистр почесал бороду. — Мне подумалось, ты сказал, что наши души больше не пойдут в Ад?! На земле и в Аду. Всё ещё день 1-й. — Бойтесь теперь черни, магистры. Черти хитры. Но потяжелевший мир ваш значительно свяжет их силы. Если полезут, то нескоро, — усмехнулся он недобро. — В аду сейчас хватает проблем и без мира людей. Праведный гнев магистров слегка поутих, а может даже и не слегка, и теперь лишь сам Грабус топорщил волоски на голой стариковской шее, да и то больше от холода, остальные же маги чаще пришибленно кивали. — Тогда мы будем верить в то, что лучшая жизнь ждёт нас после смерти! Там, в небе! — загудели крещёные.— Вот он! — заорал бельмастый. — Наш бог! — Дашь ли ты нам повозку, почтенный Фабиус? — жалобно попросил обычно важный магистр Икарбарус. — Нет! — воскликнул магистр Фабиус. — Нам не нужна такая вечная жизнь, за которую потребуют плату. Мы будем искать свои дороги. Как же могло так случиться, чтобы от его выбора зависело так много? Может, это был сон? Вдруг он присядет сейчас на берег, закроет глаза и всё развеется, сгинет? Борн посмотрел на них, как на идиотов, но люди уже были счастливы. Крещёные успокоились, глаза их наполнились радостью, они оставили Борна и стоящих с ним, ушли в свой лагерь. — Верьте в то, что его нет, — предложил Борн. — Не расслабляйтесь, маги, — сощурился демон. — Церкви Сатаны рухнули. В городах ваших поселились страх и безвластие, ведь люди напуганы, а у властей больше нет магии, чтобы быстро призвать их к порядку. — Бог! Наш бог! — кричали крещёные и тянули к Борну руки. — Я — изгой, — пожал плечами демон. — Я создал этот мир таким, каков я сам: свободным и чужим своему прошлому. Создал, заключив договор между стихиями и мною. Я — в его праве, он — в моём. Наверное, я тоже что-то приобрёл от этого договора. По крайней мере, я чую, что он даёт мне силы быть. Я же даю ему магию. Фенрир доверчиво потянулся к инкубу, и не прогадал, получив яблоко. Крещёные внимали Борну, не смея даже шептаться во время его разговора с магом. Фабиус же откровения демона не привык принимать за полновесную монету, и во всём искал скрытый или двойной смысл. Борн почесал надбровье, размышляя. — Именем Сатаны!.. — начал он и осёкся. А потом продолжил, и голос подвёл его, задрожав. — Что же будет в нашем мире без магии? Что будем хранить мы? Себя он ставил по обычаю всех людей на главное место, но душой был сейчас маленьким и слабым, а потому мысли его разлетались и повисали в пустоте усталости. — А как же мы сможем… э-э?.. — пробормотал магистр Грабус Извирский. — А сможем ли мы? Ведь это — очень тяжёлая вера, — усомнился бельмастый. — Значит, мы свободны теперь от Ада после смерти? — уточнил маг. После встречи с «сыном», демон выпросился отдохнуть в пентерном зале башни за книгами, а Фабиус, разогнав слуг и отказавшись от общества Саймона, который пытался напоить его успокаивающим отваром, отправился к мосткам и долго бродил у воды, пытаясь думать о том, что же будет с ним и с миром. И Дамиен. Он же… Она! Как всё это понять? И маг расхохотался, успокоив этим Фенрира. Тот знал — раз хозяин смеётся — битвы не будет. — Значит мы теперь — твои дети? — испугался Грабус. — Что же ты будешь делать с нами? — Но как же ты? Ведь ты не испытываешь недостатка в магических силах, инкуб? — мрачно промолвил Тогус. — Прошлый мир ваш — был миром слов, этот — есть мир вещей. Стихии, сплетаясь, создают вещи текущего мира. Договор с ними требует веры в эти вещи, а не в огненные глубины Ада. — Церкви Сатаны скоро уйдут в небытие. Забудутся людьми. Станут страшными сказками. Ты видел сердцем, как церкви рушились, и я свидетельствую тебе — в каждом из ваших городов церкви лежат сейчас в руинах, и священники ушли из них. Теперь вы всего лишь смертны и можете распоряжаться своими душами как угодно. Однако когда повозка достигла холма, у которого крещёные жгли свои костры и варили похлёбку, демон сам вырос рядом с конём Фабиуса. Закончить ему не дали. Фабиус покачал головой. Нет, ему больше не нужен был эликсир, длящий сознание без возможности жить полною чашей. То, как он жил, отняло у него и жену, и сына. Теперь он будет жить громко, быстро, наслаждаясь и страдая! Он всё ещё сомневался в необратимости произошедшего, хотя сам видел то, что довелось всего пятерым из рода людей. Фабиус с облегчением размышлял о том, как им повезло, что хотя бы инкуб сохранил магию: «Видно, магии в нём немеряно, он же — голая стихия тьмы, — думал магистр. — Эвона как… А вот в человеке-то — разного намешано… А души людей? Куда же они пойдут после смерти?» Фабиус покачал головой. — А если она захочет иного пути, то куда же она пойдёт? Однако и Грабус был уже совсем не так заносчив и резок в суждениях, как прежде, ведь к тому моменту члены Совета Магистериума успели многажды убедиться, что магия их, если и работает, то так вяло и не периодично, что возлагать на неё большие надежды было бы опрометчиво. А, значит, не стоит ссориться и с хозяином острова, что дал им пищу, кров и защиту. Понятное дело, что магистр Фабиус не стал огорчать Борна приглашением в эту поездку. Демон читал в башне учебник по стихосложению, сильно заинтересовавший его, пока Фабиус улаживал с магистрами дела земные. Фенрир захрапел, прижимая уши. Магистру Фабиусу стоило большого труда удержать его. — Охранять их своею милостию! Фабиус Ренгский замялся — его камень был цел, но что было в нём толку? Но единения магистры достигли совсем не потому, что Грабус сумел достучаться до совести Фабиуса, которая в последние дни обросла слоем жира не меньше, чем в кулак. Просто крещёные могли вот-вот сообразить, что не только мир изменился, но пали и магические оковы, не пускающие их на остров Гартин. А видеть чернь у себя на острове Фабиус не хотел даже в страшном сне. — Наверное, — пожал плечами Борн. — Прочь, — сказал он. И видя, что его не понимают, возвысил голос. — ИДИТЕ ПРОЧЬ! НЕТ НИКАКОГО БОГА! — Мир изменился, маг. Кто знает наверняка? — он задумчиво посмотрел вверх. — Ищите, пробуйте. Главное — у вас появилось право искать собственные пути. Может быть, где-то вы обретёте и желанное бессмертие? Некий эликсир? А может быть, там, в вышине, действительно есть боги, и с ними можно будет заключить договор? — Борн задумчиво обвёл глазами внимающих ему крещёных и неожиданно рассмеялся. — Вот только я не знаю, чем они питаются! Тот морщился и не подпускал их близко. Борн задумался. У него был слишком маленький опыт взаимоотношений с детьми. — Восхищением, маг. Они создают мир, чтобы вы любовались им. Их пространство растёт от радости людей. Магистр Грабус откашлялся. Он поднял руку и торжественно продекламировал:
— А ты подумал о том, что людям-то — совсем не нужны демоны? — спросил он. — Люди-то демонов не едят! — Ты знаешь, — сказал Борн, похлопывая коня по морде. — Мне кажется, я сочинил свои первые стихи. Слушай! — Да что вы будете с ней делать, придурки! — не выдержал Грабус, высунув нос из повозки. — Он должен учить людей! — Вещным? Фабиус фыркнул, осмыслив слова инкуба по-своему. — А если твари снова полезут из-под земли? — спросил магистр Тогус, сжимая на груди пустой камень. — Если такова будет их воля. Учти, что многие души алкают Ада уже своею тяжестью. И душа не спросит тебя словами. Пресыщенная, она камнем рухнет в подходящий адский котёл. — А там, в небе, есть благостные места? Где не будет боли, страдания? — спросил бельмастый. — А зачем этот договор стихиям? Они чем питаются? Фабиус кивнул. В этом он магам отказать не мог, хотя повозки было, конечно, жалко. Крещёные возроптали. — Ручками, ножками и мозгами. Так, как было у вас до Договора с Адом. Разве что добрый совет могу дать: поспешите в столицу! Смутное время первым наступит в самых крупных городах. Там есть, что делить. — А как же мы без бога? — зачастил бельмастый. — Во что мы будем верить, а? — Власть и знания, — сказал Фабиус. — Мне и раньше этого хватало. — Зачем вам Бог? — хмурился Борн, видя, что расходиться крещёные не собираются. — Бог не может существовать здесь, у него нет здесь цели. Люди — пища для демонов, потому демоны существуют. Чем должен быть занят ваш бог? — А займёшь ли ты своё место среди нас? — робко продолжал белобородый магистр — Поедешь ли с нами? — Так ты и не увидишь их больше. Они не сумеют теперь так ловко входить снизу, если, конечно, люди опять не нарушат договор с миром вещным, развалив его на куски. — А как же церкви? — спросил он. — Что они будут делать? Собирать для стихий радость? Стал ли магистр Грабус вежливее? Ну, нет, тут не помог бы и сам Сатана. Характер у старика был всё-таки двухсотлетней выдержки. Да и другие магистры быстро пришли ему на подмогу. Фабиус хмыкнул. Фабиусу давно надо было бы отдохнуть, полежать в покое, поберечь ноги и сердце, а он всё бродил туда-сюда, и Магистр Грабус застал его врасплох. — Осталось узнать, заразна ли эта новая ересь? — Я попробую любить вас, как любил Аро, — сказал он. — А уж там — как получится. Борн же подсмеивался, глядя на борьбу чувств на лицах людей. Наконец подсказал. Магистры долго спорили с Фабиусом тонкими напряжёнными голосами, Грабус даже ногами топал … Кончилось тем, что Фабиус велел оседлать Фенрира, неудобных гостей вновь погрузили в возок, застелив его на этот раз для приличия ковром, и все вместе поехали общаться с крещёными. — Наутро выпал снег и сгладил… Борн пожал плечами и неопределённо указал вокруг себя, потом ткнул пальцем в небо. Крещёные тут же кинулись к Борну, окружили и его, и Фабиуса, к счастью, не успевшего спешиться, и возок с магистрами. — Вы свободны исключительно от воли Ада брать с вас оговорённое. Но не от Ада, как собственного выбора души.
— Бога нет! Он сам сказал мне об этом! — воскликнул бельмастый, в экстазе закатил глаза и рухнул под ноги коню Фабиуса. Борн устал, он хотел размышлять о стихах, и крещёные быстро ему наскучили. — Сможете, — успокоил демон. — Верьте в свободу выбирать. В то, что каждый имеет право и силу идти куда угодно — при жизни и после смерти. Фабиус не умел быть слабым, а сильным не давала себя ощутить запоздалая дрожь страха. Он пытался планировать что-то на завтра, а возвращался к размышлениям о том, что было бы, поступи он сегодня как-то иначе? Неужели весь мир мог рухнуть, если бы он, маленький никчёмный человек не сумел встать вровень с самим Сатаной? — Дать нам жисть вечную! *** Старый Пакрополюс сразу понял, что Ад изменился бесповоротно: запах пропал. Прекрасный пряный запах кипящих в котлах душ! Он и без того слабел день ото дня, а тут и вовсе иссяк. Пакрополюс вылез из лавы и поёжился: стало холоднее, зябче. Он понял, что опять проспал важное. По ощущениям выходило, что Верхний Ад никак не может больше существовать без Правителя. Кончились его стихийные силы, остыли котлы, и надо срочно сажать кого-то на трон. Того, кто согреет собою холодное железо и даст волю огню. Шипя от боли в костях и почёсываясь исподтишка, старый демон начал озираться, расширяя сознание. Но выяснить ему ничего не удалось — недоумение вокруг царило воистину адское. Так было, пока в коридоре, что вел к тронному залу, не появилась Тиллит. Она, не глядя ни на кого, двигалась вперёд. Туда, где прошла не самая плохая часть её жизни — в огромный зал, плитки мозаики которого были сделаны из золота и урана. Там возвышался огромный железный трон с камином под ним, там раньше проходили балы и советы, а сейчас царило унылое запустение, и сталактиты уже спустили с потолка свои длинные зубы, пытаясь дотянуться до сталагмитов. Все, даже самые безмозглые свиномордые черти, видели — демоница что-то знает. И разномастное население Верхнего Ада потекло потихоньку к тронному залу. Тиллит вошла, и Адская Книга тут же возникла перед нею и всеми, кто поспешил следом. Книга раскрылась, листы её пришли в движение. Буквы на одной из страниц вспыхнули и изменились! — Что это было? — спросил старенький облезлый чёрт, потому что все прочие молчали по глупости или от большого ума. — Договор между землёй и Адом изменился! — громко и яростно крикнула Тиллит. Ей никого не хотелось посвящать в подробности, но безмолвная толпа сородичей бесила её ещё больше. Эти-то — чего молчат? Это она, Тиллит, бывшая супруга правителя, потеряла всё! Борн не захотел, чтобы она осталась с ним в его новом мире! Старому же миру — она тем более не нужна! Тиллит оглядела в последний раз стены тронного зала, покрытые уродливыми шишками каменных наростов, и пошла прочь. — А как же души? — понеслось ей вслед. — Кто теперь будет наполнять наши котлы? — Опять питаться слепой рыбой и скальными червями? Жители Ада роптали, но ответить им было некому. В верхнем Аду маловато было старых и мудрых, ибо они стремились туда, где погорячее, а немногие, помнящие былые времена, предпочитали молчать. Слова — это тоже ответственность, особенно, когда перед тобой толпа, где ответственных нет. Того и глядит посадят на трон да заставят командовать. И одно дело трон — в годы изобилия, совсем другое — в беду. Да и не факт, что не испепелит железо и золото очередного кандидата. — Да не иссякнут ваши души, идиоты! — бросил в сердцах какой-то бес, которого утомили стенания глупцов. — Всё равно найдутся те из людей, что дуром полезут прямо в наши котлы. Жили ж мы как-то раньше! — Жили, но не без Правителя, — возразил ему другой. — Без правителя Верхний Ад может и остыть. Какой тут поднялся вой. И только черти о чём-то тихо шептались у входа в тронный зал.
*** В маленькой бане из-за клубов пара не было видно вообще ничего, но Борн всё просил: — Ты бы парку поддал, маг? — Да ты уже прожарил меня насквозь, адское создание! — хохотал Фабиус, но плескал травяной отвар на каменку. Клубы пара рвались вверх, Борн дышал с шумом, с наслаждением хлебая пряный запах. — Эх, ещё бы немного серы… — пробормотал он и блаженно вздохнул. — А что если я усядусь прямо на камни, а ты польёшь меня сверху? — Да я ж тебя не разгляжу! — маг зафыркал, охаживая себя по бокам веником. — Вот лучше я и тебя дубовым! — Не надо меня дубовым! Давай тот, смолистый! Из пихты! А где водка? — В предбаннике, во льду. — Во льду? — Водка должна быть ледяная! Учить тебя ещё и учить! А ну, подставляй спину! Фабиус размахнулся веником и, кажется, попал. — Ну как тебе, а? — спросил он для верности. — В нижнем Аду любят погорячее, но для верхнего — сгодится! — То-то же! Не знал, про такой Ад на земле, да, инкуб?
*** — И тогда бог сказал мне…. — бельмастый сделал паузу и обвёл глазами крестьян и мелких деревенских барыг, собравшихся у самого большого трактира на въезде в Лимс. (Там ночевали все, кто не успел попасть в город до закрытия ворот). — Смотри, сказал он. Я есть, но меня нет! Он задрал палец и посмотрел на открывших рты слушателей. — Поняли? Слушатели вразнобой закивали и замотали головами. — То-то и оно! То-то и оно, — провозгласил бельмастый. — Сложны слова его! Но принёс он нам новый мир свой. И сказал, что спасутся те, кто уверует, что там, за облаками, наши души ждёт жизнь вечная!
*** Алисса ударила мерина вожжами. Темнело. Впереди виделся уже огромный холм. А от холма, как ей сказали, дорога заворачивает прямо к гартинскому мосту. Она так устала, что едва не засыпала сидя. А дорога всё тянулась, словно хотела выпить из неё последние силы. Будто и не дорога это была, а змея, разлёгшаяся на всю даль… Тут кошка скрипуче замяукала, и Алисса проснулась. Мерин едва тащился. Холод сковал Алиссу, обнял, словно змея из сна. Проснулась бы она, не замяукай это несчастное приблудившееся создание? Алисса набросила поверх плаща старую скатерть, крикнула изо всех сил и ударила коня вожжами. Они доедут. Такую ли они пережили сегодня тьму?
*** Борн и Фабиус, распаренные сидели на мостках. Маг уговаривал демона искупаться после бани в ледяной воде Неясыти, Борн слабо отнекивался. Он едва согрелся, и тут же его охватила тоска, к которой нетрезвый маг никак не мог проявить сочувствия. — Кто я здесь? — размышлял Борн вслух. — Чужак? Адская тварь без рода и племени? Маг кидал в воду огрызки яблок. Впрочем, ответ последовал: — Мне-то похуже, — пробормотал он. — Я-то — совсем никто. Какой же я магистр магии? Магии-то у меня больше никакой нет. Фабиус сжал на груди магистерский камень — красивую безделушку — и усмехнулся: происшедшее несколько болезненно, но всё ещё веселило его. Он покосился на задумчиво бубнящего Борна. И чего отнекивается? В бане парился, водку пил… Самое время окунуться в Неясыть! Фабиус хмыкнул в бороду и схватил инкуба за руку, чтобы сигануть с ним вместе с мостков в ледянючую воду! Схватил, однако, неловко. Всё-таки не каждый день человек хватает вот так, запросто, демона. Кожа инкуба оказалась слишком горячей и гладкой, ладонь Фабиуса соскользнула на браслет из окаменевшей адской тварюшки, зацепилась кольцом за костяной выступ, браслет лопнул… Борн вскочил, зажимая пальцами дыру. Браслет был его последней связью с миром Ада, где он родился и вырос, символом того, что тварь может уцелеть везде, если… Если… В ладонь ткнулось что-то тёплое, живое и влажное. Демон разжал руку. Из дыры в оболочке браслета выглянула радостная плоская морда. — Локки… — потрясённо пробормотал демон. Тварюшка выпростала длинное зелёное тельце с лапками и крыльями, как у летучей мыши, и уставилась на него блестящими хитрыми глазами. А потом расправила мягкие, ещё влажные крылья, и полезла по плечу, щекотно цепляясь крохотными коготками. — Вот она, настоящая адская тварь! — расхохотался Фабиус. — И Междумирье её не берёт! — Ну, а ты чего разнылся, демон? Не хочешь купаться, так скажи, что нам делать с… — Фабиус развёл руками. Борн хмыкнул. Найдя сына, который оказался дочерью (ну и что из того?), он больше не покидал его мысленно, видел и слышал везде. И он знал, что именно в этот момент сонная Малица, давно уложившая девушку в постель, пришла забрать у неё книгу, которую та читала при свече. — Спать бы уже, — сказала кухарка, зевая. — Да как я усну, Малица? Девушка отложила книгу, но так и осталась сидеть в подушках, не желая засыпать. Тоненькая, с короткими мальчишескими волосами, едва до плеч, она выглядела переболевшей горячкой, и так же лихорадочно блестели ее глаза. — Не могу я уснуть. Я всё время думаю, как же отец сможет понять меня, если я сама себя не понимаю? Да и точно ли ты знаешь, Малица, что именно он — мой отец? — А то кто же? Ты росла здесь, на наших глазах. А то, что внутри у тебя демон, так и не такие, бывает, живут и пашут землю. Спи, завтра, глядишь, выпадет снег. Белый-белый. Видала, какие тяжёлые нанесло к вечеру тучи? — А какой он, твой снег, Малица? — спросила девушка, зябко кутаясь в одеяло. — Вот и увидишь. Спи! Борн улыбнулся. — А какую книгу она читала? — ревниво спросил Фабиус. Инкуб непонимающе обернулся к нему: — Ты видел? Фабиус почесал влажную бороду и тоже уставился на инкуба. Локки, балансируя хвостом, стал перебираться с левого плеча демона на правое. Морда у него была предовольная.
*** В этот самый миг черти тащили Пакрополюса в тронный зал, чтобы его старой задницей проверить, испепелит ли адский трон очередного кандидата в правители или нет. Им нечего было терять. Изжарится Пакрополюс, ну и бес с ним, а если железное кресло выберет старого демона, то у чертей на руках ещё останется 4 карты выгоды! Это же прекрасные перспективы для манипуляции троном, верно? Бедный Пакрополюс едва не откусил от страха язык, когда руки его коснулись короны, а седалище — трона. Однако верхний Ад не содрогнулся, золото не расплавилось под ногами страдальца, да и вообще ничего особенного не случилось. В Аду — это и есть самое знаменательное и торжественное событие — ничего не случилось! Несколько мгновений в тронном зале было тихо. Потом Пакрополюс дрожащими руками водрузил корону промеж ушей, и черти радостно загалдели. Верхний Ад был спасён. Наверное.
*** В мире людей воцарение адского правителя завершило утверждение нового Договора, и поверженные церкви Сатаны вспыхнули в этот миг все разом. Адский пепел чёрными хлопьями падал всю ночь. Наутро же выпал снег и сгладил лишние краски. Чёрное стало белым, сравнялось в цвете с высокой чистотой неба. В этот год в мир людей пришла необычайно ранняя и суровая зима. Она заставила их позабыть многое из того, чем жили они последние двенадцать сотен лет. Казалось бы, разве можно забыть двенадцать веков за одну зиму? Но ведь годы, когда они текут без перемен, легко сливаются в один страшный звенящий миг. И вот этот миг оборвался, а время потекло по другому руслу. И будущее, как ни крути, всегда страшнее прошлого.
Эпилог
Наутро выпал снег и сгладил всю черноту. Я долго с белым светом ладил — теперь в бреду. Не жду я боли, состраданья не выношу. Я встал на снег босыми ногами. Огня у снега прошу.Я ждал судьбы — упала удача. Не знал. Я ждал вопроса — вышла задача. Не спал. Нельзя искать любимого друга в тепле. Я понял, где бывает порука — в сырой холодной земле.
Наутро выпал снег и сгладил всю черноту. Я долго с белым светом ладил — теперь в бреду. Не жду я боли, состраданья не выношу. Я встал на снег босыми ногами. Огня у снега прошу. _________________________________________________
Стихотворение, которое пытается прочитать Борн.
Последние комментарии
1 час 29 минут назад
1 час 42 минут назад
2 часов 15 минут назад
2 часов 48 минут назад
18 часов 18 минут назад
18 часов 27 минут назад