Рассказы [Гершон Шофман] (fb2) читать постранично

Гершон Шофман Рассказы Перевод с иврита В. Климовского

Известный еврейский писатель Гершан Шофман (1880–1972) родился в г. Орша (Белоруссия). Получил образование в хедере^[1] и в ешиботе^[2]. Рано начал изучать русскую и еврейскую литературу. В 1902 году опубликовал свой первый сборник «Рассказы и рисунки» (Варшава). Во время русско-японской войны уклонился от мобилизации в армию и уехал в Галицию, во Львов. Издавался в Лондоне. Редактировал во Львове несколько журналов: «Равивим» («Капельки»), «Шалехет» («Листопад») и др. В 1913 г. переехал в Вену, где издавал журнал «Границы». С 1928 г. жил в Палестине.

Публикуемые рассказы взяты из третьего тома Собрания сочинений Г.Шофмана (Изд. «ДВИР» и «Рабочий народ», Тель Авив, 1960).

Штукатур

Тяжелое чувство испытывал я. проходя мимо дома номер тринадцать по улице, где я жил в пригороде: там в подвале повесился один из жильцов. Случилось это несколько дней назад, и любопытные соседи тотчас столпились вокруг, прибежав на крики жены и детей.

Но сегодня я вздохнул с облегчением. Через открытые окна дома я увидел штукатура — стоя на стремянке, он обновлял стены и потолок. Несчастная семья перебралась в другое место, и теперь квартира прихорашивалась, готовясь к приему новых жильцов. В пустых комнатах, освободившихся от мебели, звучал умноженный гулким эхом красивый голос мастерового — штукатур негромко напевал за работой, переходя иногда на свист. Какая беспечность в этом пении-посвистывании, какое безразличие ко всем бедствиям на свете!

Множество бед и зол обитают в жилищах, в каждом жилище. Семейные неурядицы, конфликты, раздоры, житейские невзгоды, болезни, операции, проблемы воспитания детей. Дифтерит. Лишившись сна, бегут родители каждое утро в больницу, и там получают они право видеть больного ребенка — но только издали, через верхние окна. Воробьи на карнизе… Всякого рода тревоги, сложности. Самоубийства. Пока квартира не освобождается от прежних жильцов и мрачной, наводящей на грусть мебели — и тогда штукатур соскабливает со стен старую штукатурку вместе с бедами, мурлыча под нос свои тихие напевы. Какая беспечность, какое безразличие ко всем бедствиям на свете!

Ступайте к штукатуру, страждущие, к штукатуру на стремянке, слушайте его напевы и посвистывание в гулких пустых комнатах — и черпайте утешение и успокоение.

В листопад

Теперь, когда начался листопад, легче бросить взор в сторону Дома престарелых и заглянуть в страшные лица, иссушенные старостью. Прежде, летом, я страшился повернуть туда голову. Но теперь — другое дело. Падающие листья все плотнее укрывают землю. Вчера я сидел на скамье перед этим домом и грелся на убывающем осеннем солнце вместе с пожилой супружеской парой — обоим за восемьдесят.

— Где ваши дети? — спросил я.

— Умерли, — ответили те в один голос.

Этот вопрос-ответ, видимо, всколыхнул многое из их прошлого, из их первых дней, и муж вдруг повернулся к жене:

— Сколько нам было, когда мы шли к алтарю?

— Мне — девятнадцать, а тебе — тридцать.

Оба уже снова не замечали моего присутствия, погрузились в свой мир. Жена заметила:

— Нынче они идут к алтарю, когда у них уже дюжина приблудных. А мы стояли перед священником чистые как ангелы!

После короткого молчания он проронил:

— Но разок, в кукурузном поле… ты помнишь?.. Когда мы играли в прятки…

— Ну что тогда могло быть? Ведь мне в то время было пятнадцать, не больше.

А он:

— Если бы не моя мама, царство ей небесное, которая вдруг громко позвала меня, дошло бы, конечно, до того, что… Я очень хорошо помню…

— Правда? Что же ты тогда замышлял со мной сделать? С девчонкой пятнадцати лет? С младенцем!..

И дрожа от гнева, она вскочила со своего места, и старческий крик разрезал воздух:

— Гемайнер керл!^[3]

Пока еще…

По ночам пугают людей преклонного возраста всяческие нехорошие ощущения. Особенно весной. Что-то давит вот тут, в области желудка, — очень подозрительно. Рак!.. Он самый!

Тяжело оставаться наедине с такими подозрениями в ночной тьме. Утром — прямиком к престарелому профессору! Все равно, что он скажет, лишь бы его слово явилось результатом исследования; и чтобы врач был знаменитым специалистом…

Приходит утро, и наступает великий час. Профессор в белом халате исследует… Сейчас, сейчас что-то грянет…

— Ничего нет! — приговаривает к жизни драгоценный профессор.

Теперь — цедить бытие, медленно-медленно, по капле. Щадить каждое мгновение. Потому что это «ничего» только пока, временно. Пока что «ничего», но через год-два, когда снова придешь к знаменитому профессору, он, если за это время сам не умрет, наверняка заговорит по-другому.

Об этом неизбежном конце теперь постоянно напоминают многочисленные знаки траура на улице. Сверкают в лучах апрельского солнца