Всё, что любовью названо людьми [Макс Фальк] (fb2) читать онлайн

- Всё, что любовью названо людьми 2.01 Мб, 504с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Макс Фальк

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Эдем. 4004 ВС ==========

Комментарий к Эдем. 4004 ВС

Все страсти, все любви мои возьми, -

От этого приобретешь ты мало.

Все, что любовью названо людьми,

И без того тебе принадлежало.

Сонет №40

Эдем, 4004 ВС

В Аду всегда была толкотня, скука и неистребимый запах разложения. Всё это Краули терпеть не мог, так что обычно он уползал куда подальше, в тихий укромный уголок, и большую часть времени дремал возле какого-нибудь неугасимого пламени.

Электричество ещё не изобрели, так что глубины Преисподней приходилось освещать кострами и факелами. Прикрыв глаза, Краули смотрел на языки огня. Они выстреливали вверх снопами искр, и глядя на них, он думал о звёздах. Он уже очень давно не видел настоящих звёзд.

Когда в переполненных коридорах поднялась суета, он проснулся и прислушался, подняв змеиную голову.

— Краули! Краули! — заверещал какой-то юный демонёнок, вылетев к костру. — Тебя требует Лорд Вельзевул!

Краули насторожился и подумал, не прикинуться ли спящим или даже мёртвым. Обычно такие вызовы не предвещали ничего хорошего. Разумеется, они никогда не предвещали ничего хорошего — только плохое. Очень плохое, жутко плохое или убийственно плохое.

— А в чём дело? — спросил Краули.

— Быстрей-быстрей-быстрей! — демонёнок схватил Краули за хвост, закинул его себе на плечо и рванул к ближайшему коридору. Краули раздражённо вырвался из цепких рук, встряхнулся всем телом и угрожающе зашипел.

— Пожалуйста-пожалуйста! — демонёнок умоляюще сложил ладони и заморгал. Глаза у него были чернущие, с ресницами в полпальца длиной, а на голове торчали длинные рожки.

— Ладно, — отозвался Краули. — Ползу.

Он сам понимал, что не явиться нельзя. Можно только приготовиться к самому худшему и на всякий случай придумать десять универсальных отговорок, объясняющих, почему Краули абсолютно непричастен к тому, в чём его обвиняют.

Лорд Вельзевул ждал его в просторной пещере. Обстановка была подозрительная: князь Преисподней восседал на троне, водрузив ноги на чью-то согнутую спину, а вокруг толпились демоны.

— Так — и что за шум? — спросил Краули, делая вид, что его оторвали от невероятно важного и крайне коварного занятия.

— Демон Краули! — торжественно объявил Вельзевул. — Ты справился с нашим заданием.

Краули, хоть убей, не понимал о чём речь, но на всякий случай поклонился и оскалился, будто был страшно рад и даже польщён.

— Сегодня люди были изгнаны из Эдема, — сказал Вельзевул, и его слова были встречены одобрительным гулом.

— Изгнаны? — изумился Краули, который уже успел позабыть про историю с Эдемом, но теперь торопливо вспомнил. — За что? За яблоки?!

— За нарушение запрета Вс… Взз… Мы-Все-Знаем-Кого!

Одобрительный гул стал громче, от десятков ртов ощутимо потянуло несвежим дыханием. Краули скривился, одновременно пытаясь изобразить гримасой радостную улыбку.

— Люди восстали, как мы когда-то, — со значением сказал Вельзевул. — Они — наша опора. Наша надежда. Ибо предсказано, — и он со значением поднял палец.

— Что предсказано? — поинтересовался Краули.

— Отправляйся за ними, — приказал Вельзевул. — И постарайся, чтобы как можно больше человеческих душ примкнуло к нам. Мы будем копить силы. Мы будем ждать.

— Ждать. Ага, — сказал Краули, который ничего из этого не понял, поскольку никогда не старался поддерживать близкое знакомство с дьявольскими замыслами. — И копить. Отлично.

— Живи среди них, искушай их самыми немыслимыми искушениями, — продолжал Вельзевул. — Развращай самыми неслыханными…

— Развращениями, — подсказал Краули, когда князь Ада запнулся, не сумев сходу подыскать нужное слово.

Выслушивая вдохновляющие указания, Краули послушно кивал и очень-очень глубоко внутри радовался тому, что вскоре окажется на свежем воздухе.

В Эдеме было пусто. Яблоня сиротливо стояла посреди сада, под ней лежали опавшие листья. Рядом бродил олень и щипал траву. Заметив Краули, он шарахнулся в сторону и скрылся в кустах. Краули приподнялся на хвосте повыше и осмотрелся.

На стене стоял ангел. Страж Восточных Врат, кажется. Стоял и смотрел куда-то, а ветерок трепал его белые одежды с золотым шитьём. Что он там делал — любовался пустыней?.. Или следил, как по ней тащатся первые люди — сторожил, чтоб не вздумали втихаря вернуться? Краули охватила странная досада. Он не хотел, чтобы забавная шутка с яблоком вылилась во всё это. Но кто же знал, что Всемогущий окажется таким мстительным?

Бог как будто ничему не учился. Сначала сверг сонм ангелов в Преисподнюю, не разбираясь, кто прав, кто виноват — а теперь изгонял людей за съеденное яблоко. И кто теперь будет жить в Эдеме, зачем он теперь нужен, этот прекрасный пустой сад?

Краули захотелось сказать ангелу что-то едкое. Торопиться ему всё равно было некуда: этих двоих в пустыне рановато было искушать, да и нечем. Он вполз на стену.

С высоты Адам и Ева казались крошечными букашками. Но они были хотя бы целы, а не объяты пламенем. Краули живо помнил своё Падение — такое не забывается. Он помнил, как белоснежных ангелов одного за другим ломало и выкручивало, как чернели перья, как на лицах проступали язвы от кипящей серы… Этим двоим ещё повезло.

— Грандиозный провал вышел, — сказал Краули, принимая человеческий облик.

Ангел неловко рассмеялся в ответ, спохватился и переспросил:

— Прости, ты о чём?

— Я о том, — внятно повторил Краули, развернувшись к нему, — что провал вышел грандиозный.

Он вздёрнул брови, ожидая горячих возражений или ещё одной просьбы пояснить, что он имеет в виду. А то вдруг до ангела не дошло со второго раза?.. Краули был не очень-то высокого мнения об ангелах. Да и его мнение о демонах было точно такой же высоты — примерно по колено, и это в лучшем случае.

— Да, да… правда, — неуверенно отозвался ангел. — Вроде того.

Обалденно уклончивый ответ вышел. Краули прищурился, глядя на ангела. Тот стоял, не шарахался в сторону, не махал руками с криком «изыди!», да и взгляд у него был не очень-то уничтожающий. Ну, то есть, он был не последним козлом. Предпоследним, разве что.

Краули не любил ангелов. Белые курицы, вот кто они были. Курицы, да — кажется, так назывались эти смешные птицы в Эдеме, которые рыскали под кустами и скребли лапами землю — точь-в-точь ангелы ищут, какое бы зло им выкопать, чтобы клюнуть в глаз. Краули в прошлый раз засиделся и засмотрелся на их суету, жуя яблоко. Найти червяка им было целое событие — одна стоит над ним и орёт от страшного удивления, вторая бежит звать на помощь третью, та в истерике падает наземь и бьётся в судорогах, четвёртая вальяжно проходит мимо, сослепу наступает на червяка и шагает дальше.

Хорошее было время. Адам и Ева мастерили себе одежду из листьев, пытаясь обойтись без иголки и нитки. Ангел прохаживался по стене, бубня под нос песенку, и учился вращать огненный меч вокруг запястья. Ронял его себе на ногу, ойкал, оглядывался, не заметил ли кто, и принимал строгий вид.

В общем, Краули не очень-то хотел разговаривать с ангелом. Но никого больше не наблюдалось, а ангел в некотором роде был вовлечён в события. Он при них даже присутствовал. Может, он что-то знал?..

— Вы тут слегка перегнули палку, если хочешь знать, — начал Краули. — Первый раз и всё такое… И вообще, что плохого в том, чтобы различать добро и зло?

— Должно быть что-то плохое… — наставительно начал ангел, но замолчал и моргнул в замешательстве.

— Краули, — подсказал Краули с таким видом, будто это имя было высечено на мраморе и отделано золотом и бирюзой.

— Краули, — повторил ангел. И улыбнулся с намёком: — Иначе ты не стал бы их искушать.

Странный он был, конечно. Улыбался тут. Краули даже почти засомневался, что ангел понимает, кто перед ним стоит. Разве он не должен был, едва лишь завидев демона, устыдить его и пресечь разные там поползновения, во имя добра и всего такого? Не то чтобы Краули жаждал, чтобы его пресекали, усекали или рассекали на неравные части — просто он был удивлён, отчего в их разговоре пока нет даже намёка на вооружённое столкновение заклятых врагов. И не то чтобы он был против поболтать, особенно про искушения.

Хотя ту работёнку искушением толком и назвать было нельзя. Если Ты позволяешь людям жить у себя в саду и питаться, чем Ты послал, — неужели Ты думаешь, что они сами никогда не поинтересуются насчёт яблочек? Краули просто ускорил неизбежные события, вот и всё.

В пустыне за Адамом и Евой крался черногривый лев, и Краули гадал, кто кого одолеет, одной рукой мысленно делая ставку на Адама, второй — на льва.

— Мне сказали: «Ползи наверх, устрой какие-нибудь неприятности», — признался он, глядя в пустыню. Слово «неприятности» в этом случае попахивало бессовестным преуменьшением.

— Разумеется, — строго ответил ангел, беря себя в руки. — Ты же демон. Это твоя природа.

Демон!.. Как будто это был ответ на все вопросы! Краули хмыкнул и поджал губы. Он ничего не имел против неприятностей в целом, особенно когда они случались не с ним, но в каждом частном случае его одолевали сомнения. И вообще, не он это начал, ладно?

Его идея была проста, можно даже сказать — элегантна. Краули искренне гордился ею. Всего-то надо было дождаться, когда Страж отвернётся, проникнуть в Эдем и нашептать Еве на ухо, что на Древе висят Плоды, которые так и умоляют вкусить их.

Краули был почти уверен, что на самом деле Древо поставлено в самом центре Эдема именно чтобы засечь время и посмотреть, надолго ли хватит у людей терпения. Больше того, Краули был уверен, что и время Всемогущий изобрёл только ради того, чтобы отмечать крестиком дни до момента, когда кто-то из людей сорвёт плод. В общем, кое-кто просто ускорил события.

Ева была очаровательной и доверчивой. Она без сомнений сорвала сочное яблоко и впилась в него зубами. Краули, склонив змеиную голову, с удовольствием наблюдал за ней с ветки. Всего одного укуса хватило, чтобы у неё открылись глаза. Краули улыбался, глядя, как Ева передаёт яблоко Адаму, чтобы тот тоже немножечко поумнел. Шутка вышла хорошей, так он думал. И потом, Всевышний вряд ли собирался делать из этих яблок мармелад или шинковать в пирог. Так зачем это Древо вообще стояло тут и провоцировало?..

— Не очень умно со стороны Всевышнего всё-таки, — сказал Краули. — Яблоня в центре сада с табличкой «не трогать»… В смысле, почему не посадить её на вершине горы?

Ангел поднял глаза, будто хотел увидеть гору, о которой говорил демон.

— Или на Луне? — предположил Краули.

Ангел с сомнением поднял глаза ещё выше. Наверняка он тоже думал, что если уж Ты хочешь, чтобы Твоя любимая яблоня оставалась неприкосновенной, так Помести её там, где никто до неё не доберётся. Или предупреди, что яблоки отравлены. Или окружи её рвом с крокодилами, в конце концов! Если, конечно, Ты правда хочешь, чтобы никто не тянул к ней руки. А дразниться вот так — это просто нечестно. Рано или поздно день настанет, и яблоко будет съедено — когда кончится виноград, персики и орехи. А они ведь могут кончиться, по крайней мере, до нового урожая. Никто же не позаботился научить людей обрабатывать землю — они ели, что найдут, и однажды съели бы всё подчистую.

— Остается только гадать, чего Он действительно добивается, — задумчиво сказал Краули.

— Лучше и не гадать, — недовольно прервал его ангел. — Это всё часть Великого замысла. Не нашего ума это дело. Это непостижимо, — со значением добавил он.

— Непостижимо? — переспросил Краули.

— Именно, — подтвердил ангел, явно гордый тем, что посвящён в детали божественных планов. — Это за гранью нашего понимания и не поддаётся облечению в слова.

По мнению Краули, это звучало глупо. Если уж Ты расписал все роли заранее, зачем обижаться, что они сыграны по сценарию? Но он уже потерял интерес к этому плану со всей его непостижимостью, его вдруг заинтересовало другое — ангелу кое-чего не хватало. Он оглядел его с кудрявой головы до босых ног, и довольно внимательно, но не нашёл того, что искал.

Тут раньше был меч. Красивый такой, весь огненный. Краули его запомнил, потому что от неприятностей, которые могли случиться с ним самим, он старался держаться подальше, а огненный меч был очень большой неприятностью. И где он? Ангел прикорнул на тёплом солнышке, и меч утащила какая-нибудь обезьяна? Или его разжаловали из Стражей? Краули понравилась эта мысль. Этот ангел не был павшим, но он вполне мог оказаться проштрафившимся. Это как-то сближало.

— У тебя вроде был огненный меч, а? — спросил Краули, и ангел мгновенно изменился в лице. — Точно, был. Прям вовсю пламенел. Куда он делся?

Ангел в замешательстве отвернулся. По лицу его мелькнула виноватая тень, исчезла, вернулась, и расположилась на постой.

— Ты его потерял. Потерял, скажи?

Ангел поджал губы, глядя в пустыню.

— Отдал, — тихо сказал он.

— Чего? — Краули распахнул глаза, даже рот открыл.

— Я его отдал! — отчаянно признался ангел. Краули пялился на него, не закрывая рот. Вот это дела!.. Вот это ангелы пошли!.. — Там дикие звери, и гроза надвигается, а она уже в положении! — торопливо оправдывался ангел, пока Краули не сводил с него изумлённых глаз. — Я сказал: «вот, это вам, пламенный меч, нет-нет, никаких спасибо, и да не зайдёт над вами солнце».

Краули восхищённо пялился на него, не мигая. Такую шутку даже он бы не выдумал, а Краули не без оснований считал себя очень изобретательным. Это был очень странный ангел, очень особенный ангел, воплощение чистейшего ангельского идиотизма. Такое захватывающее, что Краули смотрел и не мог оторвать глаз. «Ну ты и вляпался», — хотел сказать Краули, но не сказал. Ангел выглядел таким встревоженным, что на него было жалко смотреть.

— Я так надеюсь, что я не сделал ничего дурного…

— О, ты же ангел, — саркастично заметил Краули. — Не думаю, что ты способен сделать что-то дурное. Это не твоя природа.

Краули подразумевал, мол, посмотри на меня, у меня тоже крылья, и я их не в лотерею выиграл. Я был ангелом, а потом перестал им быть, и поверь мне, не по своей воле. Но ангел намёка не понял. Может, он думал, что демоны создаются сразу демонами, не проходя через инкубационный ангельский период?

— Ох, спасибо! — горячо сказал он, будто мнение Краули для него было крайне значимо. — Вот просто спасибо! Весь день только об этом и думаю, — пояснил он, светлея на глазах (хотя, казалось, куда ему ещё — и так весь белый).

— Я тут тоже думал насчёт яблока, — признался Краули, раз у них пошли такие откровенности. — А вдруг это был добрый поступок? Демон может попасть в большие неприятности, если сотворит добро.

Он усмехнулся и повернулся к ангелу, предлагая разделить шутку:

— Забавно будет, если мы оба облажались. Если я сотворил добро, а ты — зло, а?

Ангел с готовностью рассмеялся — и вдруг сообразил, о чём речь.

— Нет!.. Совсем не забавно!

Краули отвёл взгляд — ну нет так нет, хотя он всё же считал, что это и правда забавно.

С неба упало несколько крупных капель. Краули пододвинулся ближе к ангелу, и тот поднял над ним крыло.

Люди уходили в пустыню. Эдем покрылся тяжелой черной завесой, в горах громыхал гром. Звери, которым только что дали имена, ежились под холодными каплями.

Пустыня скрылась за пеленой дождя, вскоре уже ничего было не разобрать. Они с ангелом переглянулись, будто каждый подумал, что им пора разойтись, поскольку их работа окончена, но ни один не хотел показаться невежливым.

— Никогда не видел дождя, — сказал Краули. — Странное явление — вода, капающая с неба.

— Необычно, пожалуй, — согласился ангел, прикрывая свою голову вторым крылом.

— Но в этом что-то есть, скажи, — оживился Краули. — Всемогущий мог бы выплеснуть её на землю всю сразу, верно? Если бы хотел просто добавить воды. Но ливень выглядит драматичнее.

Краули протянул ладонь вперёд и поймал несколько холодных крупных капель. Они врезались в подставленную ладонь, разбившись, и он едва заметно поморщился от водяной пыли. Повертел мокрой рукой перед глазами, даже принюхался к ней. Выпустил чуткий раздвоённый язык и коснулся мокрой ладони. Ангел с интересом наблюдал за ним, будто это была незнакомая ему игра.

— На что это похоже? — с любопытством спросил он.

— Простая вода из облаков, — Краули протянул руку ангелу, будто предлагая самому попробовать. — Пахнет облаками.

Тот неловко улыбнулся и покачал головой. Потом спохватился и придал себе строгий вид.

— Не искушай меня и отступись, лукавый дух! — грозно потребовал он.

Краули глянул на ливень. Гроза усиливалась.

— Там же мокро! И холодно, — он жалобно поднял брови.

Ангел торопливо пошарил глазами вокруг себя, указал на огромный дуб поблизости:

— Отступись вот туда, там сухо, — предложил он.

Они сели под дубом вместе. Густая зелёная крона шелестела от ветра, ливень шуршал вокруг, приминая траву. Сверкнула молния. Краули подобрал колени, обхватил их одной рукой, второй потянулся наружу, к каплям дождя. Капли разбивались о растопыренные пальцы, по смуглой руке затекали в рукав и щекотались там. Ангел сидел рядом и задумчиво наблюдал за ним.

— А тебе не влетит за меч? — спросил Краули, наклоняя голову. Длинные волосы, вьющиеся от влажного воздуха, струились по его плечам, как медные змеи. Ангел моргнул, отвлекаясь от них, посмотрел на Краули.

— Я что-нибудь придумаю, — бодро сказал он и кивнул для верности.

— Я однажды потерял двух адских гончих, — сказал Краули. — Одну большую, одну… не очень большую.

— Твоё начальство, наверное, было в ярости, — с сочувствием заметил ангел.

— Не, — отозвался Краули. — Они ещё не знают. Я им сказал, что придумал новую штуку для псарни. Называется «режим дня», — он засмеялся. — Чтобы они не сидели и не выли в клетках — ты слышал, как они воют хором?

— Не довелось, — ответил ангел. — И что такое «режим дня»?

— Это такой специальный хаос, — охотно пояснил Краули. — Пока одни сидят в клетках, другие охотятся, третьи на выгуле, а четвёртые на дрессировке, и их всё время меняют местами. Абсолютно невозможно сосчитать, — с гордостью сказал он.

— Очень коварно, — согласился ангел и потупился с лёгкой улыбкой.

— Если спросят, где меч — скажи, что отложил ненадолго, чтоб не мешал, — предложил Краули, разглядывая чуть порозовевшее лицо ангела. — Или задай встречный вопрос понеожиданнее. Например, — с энтузиазмом сказал он, — может ли Всемогущий создать такой камень, который сам не сможет поднять?

Ангел вскинул голову, чтобы немедленно ответить — и остановился. Нахмурился. С подозрением покосился на Краули.

— Умолкни, нечестивый дух, — неуверенно сказал он. — Не изрекай срамных речей.

Краули пожал плечами и отвернулся. Мол, могу и вообще ничего не изрекать, раз тебе так не нравится. По босым ступням тянуло холодным ветром, и Краули укрыл их краем подола, прижал пальцами ног к земле, чтобы не задувало.

— Я не могу лгать, я же ангел, — сказал ангел и тяжело вздохнул. Он пошевелил босыми пальцами ног, выдернул застрявшую между ними травинку.

Гром рокотал над их головами, перекатываясь по небу из края в край. Краули положил подбородок на колени. Возвращаться назад в Преисподнюю ему совсем не хотелось. Он поднял упавший лист дуба, повертел в пальцах. Хотя здесь было сыро и холодно, сидеть здесь вдвоём и смотреть на ночную грозу было приятно. Он покосился на ангела, обвёл взглядом его округлое лицо и кудрявые волосы. Ангел был симпатичным. Хотелось бы знать, встретятся ли они ещё раз.

— Останешься здесь, в саду? — спросил Краули. — Хотя теперь его незачем охранять.

— Я не знаю, — вздохнул тот. И спросил, помедлив: — А ты? Отправишься творить беззаконие и сеять раздор?

— Это хотя бы весело, — кисло сказал Краули. Ему стало грустно от мысли, что скоро придётся расстаться.

— Тебе необязательно отправляться прямо сейчас. Там же ливень, — примирительно сказал ангел. — Ты весь вымокнешь. Подожди, пока дождь перестанет.

Краули фыркнул и улыбнулся.

— Как тебя зовут, кстати? — спросил он.

— Азирафель.

— Азирафель, — весело протянул Краули, глядя на него. — Привет, Азирафель.

========== Месопотамия, 3004 ВС ==========

Комментарий к Месопотамия, 3004 ВС

Красильщик скрыть не может ремесло.

Так на меня проклятое занятье

Печатью несмываемой легло.

О, помоги мне смыть мое проклятье!

Сонет №111

Месопотамия, 3004 ВС

Краули ошивался среди людей уже тысячу лет, и в принципе ему нравилось проводить с ними время — особенно когда он привык, что жили они как-то уж очень стремительно. Стоило отвлечься, как — бац, у них уже появлялись дети и внуки, а Краули только стоял и смотрел, не понимая, откуда это всё берётся с такой скоростью. Ему приходилось постоянно сниматься с места и переезжать, чтобы людей не беспокоило, что он, в отличие от них, не стареет. Впрочем, в этом была своя прелесть — новые места, новые земли, новые знакомства.

Как демон, он должен был искушать людей, подбивать на разные гнусности, чтобы их души отправлялись в Преисподнюю на вечные муки. Это была паршивая часть работы. Впрочем, Краули приспособился. Он выискивал тех, в ком уже не надо было взращивать семена зла, потому что они колосились там сами, даже без удобрений. Краули крутился возле них, чтобы в случае начальственной проверки ткнуть пальцем и сказать: вот, вот моя работа, глядите! По этой причине он вечно ошивался с разным сбродом: бродяги, воры, убийцы и проститутки были его постоянной компанией.

Иногда среди них попадались настоящие ублюдки, и Краули не испытывал больших угрызений совести, если вовремя ставил им подножку, чтобы ускорить их путешествие на ту сторону. Время от времени ему доставляли послания из Преисподней с особыми поручениями. Обычно Краули подходил к этим заданиям настолько творчески, а его отчёты о выполненной работе были такими многословными, цветистыми и витиеватыми, полными метафор, как быстрая горная река полна рыбой, а главное — такими длинными и вдобавок унизанными, словно жемчугом, лирическими отступлениями, и кроме того, содержащими такие неприличные стишки на полях, на которые невозможно было не отвлечься, поскольку они были действительно хороши, что любой демон, возымевший мужество дочитать это до конца, начисто забывал, с чего начинал, и откладывал свиток в сторону с ощущением лёгкого звона в голове, а потом долго искал, куда поставить крестик в строке «Выполнено» напротив имени Краули, потому что перечитать подобный отчёт и разобраться в его сути никогда и ни у кого не хватало смелости. Проще было сразу сломать себе ногу.

Собирался дождь. Воздух был предгрозовой, душный. Краули любил этот климат — в пустыне можно было отыскать себе какой-нибудь великолепный песчаный холм, зарыться в него всем телом, свернуться тугими кольцами и дремать, время от времени выставляя из-под песка то один чешуйчатый бок, то другой, чтобы прогреть его на солнце. Песок скатывался с гладкой чёрной чешуи, обнажая сильное змеиное тело, и Краули довольно прикрывал глаза, когда можно было утянуть под прохладный бархан одну часть хвоста и выставить жариться другую.

Однажды он довольно много времени провёл так, нежась в песке, пока его не потревожил шум и топот множества ног. Да ещё какие-то дети пробежались ему прямо по голове с весёлыми криками. Краули недовольно зашипел и высунулся наружу. Неподалёку от песчаного бархана, где он спал, стояла суета: люди собрались вокруг какой-то огромной лодки и загоняли в неё коров, коз и верблюдов.

Краули был любопытным демоном, так что решил разузнать, в чём дело. Он кое-как отряхнулся от песка, обратился в человека и отправился к скоплению людей. Никто не обращал на него внимания, все были заняты делом.

Присев на чью-то телегу с двумя печальными волами, Краули пальцами зарылся в волосы, чтобы вычесать из них песок. Он распутал их кое-как (кажется, последние лет пять он не брал в руки гребня, надо было бы найти новый и как следует заняться всем этим), начал машинально заплетать косу, поглядывая вокруг.

Среди людских голов он заметил одну знакомую: голову с кудрями такого цвета, какой бывает у яблока, если разломить его пополам и задуматься на минутку, прежде чем откусить. Ангел!.. Его трудно было перепутать с кем-то другим: он стоял, весь светящийся и белый посреди толпы людей в пыльных тёмных одеждах. Вот это была удача! Краули понятия не имел, что Азирафель тоже бывает на Земле, а то он давно бы нашёл повод перекинуться с ним словечком. Он бросил небрежно заплетённую косу, торопливо вытряс оставшийся песок из рукавов и поспешил к ангелу.

В прошлый раз они отлично провели время в Эдеме, и в этот раз Краули рассчитывал на что-то похожее. Но сначала нужно было узнать у него новости — кажется, он что-то пропустил, пока дремал.

Хлопнув ангела по правому плечу, чтобы отвернулся, Краули вынырнул у него из-за левого.

— Привет, Азирафель! — радостно сказал он и сразу задал вопрос, который давно его занимал: — Так, ну что там с пламенным мечом, как всё прошло?

— Всевышний никогда о нём не упоминал, — с ноткой тревоги отозвался ангел.

— Мм. Наверное, хороший знак, — сказал Краули.

Он сам ни разу не слышал об этом мече среди смертных, так что оставалось только гадать, куда он делся. Затерялся где-то в пустыне? Люди иногда бывали ужасными растяпами. Впрочем, вопрос был совсем не в мече. Вопрос был в Азирафеле, который удачно избежал наказания — если только Всевышний не готовил ему какую-то пакость в будущем.

— Ладно, а что тут у нас? — спросил Краули, оглядываясь. — Строим большую лодку, пихаем туда плавучий зоопарк?

Строить лодку посреди пустыни было не самой разумной идеей, и Краули был полон любопытства.

— Насколько я слышал, Всевышний слегка вспылил, — полушёпотом сказал Азирафель. Краули пялился на него, показывая, что весь внимание. Обычно вспыльчивость Всевышнего не приводила ни к чему хорошему. Половина ангелов была свергнута с небес, Адам и Ева изгнаны, теперь ещё это… Что на этот раз?..

— Он собирается стереть род людской с лица земли, — тихо продолжал Азирафель. — Будет потоп.

— Стереть — весь, что ли? — изумился Краули и огляделся. Народу здесь собралось немало, а ведь это была только та часть, что жила по соседству. Весь род людской — это же тысячи людей!.. Может, уже миллионы!

— Только местных, — приглушённо сказал Азирафель, будто старался найти положительные стороны в любой ситуации. — Не думаю, что Всевышний зол на китайцев. Или индейцев. Или на австралийцев…

— Это пока, — бросил Краули.

— И Господь вообще-то не собирается убивать всех местных, — сказал Азирафель, и Краули резко повернулся к нему. Не всех местных — это ближе к «убью десяток-другой» или «десяток-другой оставлю в живых»?

— То есть, Ной — вон там, его семья, его сыновья, их жёны, с ними всё будет в порядке.

— Но остальные же все утонут?! — не поверил Краули.

Азирафель закивал, подтверждая, что так и будет.

Краули опять огляделся, пытаясь представить, что весь род людской, собранный здесь — местная часть всего людского рода — должна будет погибнуть.

— Только не дети! Детей же не убивают! — ужаснулся он.

Азирафель промычал что-то, видимо, неспособный облечь в слова ответ «да, и детей тоже».

— Такую штуку скорее провернули бы наши, — с сомнением сказал Краули. Он посмотрел на ковчег, пытаясь понять, сколько народу туда поместится, сколько сумеет спастись.

— Да, но потом, когда всё закончится, Всевышний собирается внедрить новую штуку, называется «радуга» — как знак, что… не будет больше никого топить, — закончил Азирафель, которому явно было неуютно от того, как всё это звучит.

— Как это мило, — протянул Краули, делая вид, что впечатлён. Азирафель, конечно, ни на секунду ему не поверил.

— Ты не можешь судить Всевышнего, Краули, — настойчиво сказал он. — Его замысел…

— Ты сейчас скажешь — непостижим, — с откровенным сарказмом предположил Краули, перестав паясничать.

— Может быть, — отозвался Азирафель, явно недовольный тем, что Краули его подколол — или тем, что подкол был, строго говоря, слишком уместен.

Вереница людей и зверей попарно исчезала в ковчеге. Все они покорно всходили по деревянному настилу… нет, не все.

— Эй! Сим! — крикнул Краули. — У тебя единорог сейчас дёрнет!.. А, уже поздно. Поздно уже! — крикнул он, чтобы сыновья Ноя не кидались ловить легконогого красавца. — Ладно, у тебя ещё остался один!

В небесах прогремело, на толпу посыпался ливень. Поднявшийся ветер кинул в лицо Краули холодные капли, и демон скривился. Тепло, которое он накопил, греясь в песках, стремительно исчезало.

Толпа заволновалась. Последний человек бегом взбежал в ковчег, люк захлопнулся. Изнутри послышались удары молотка — сыновья Ноя заколачивали вход.

Краули переглянулся с Азирафелем. Как можно было участвовать в этом? Конечно, они смертные, они всё равно постоянно умирают — но обычно до этого они успевают прожить неплохую жизнь, завести козу, выпить тёплого молока из кувшина, сварить пива, полежать на солнце… Краули оглянулся в последний раз. Люди стояли, глядя в небо, словно ждали оттуда помощи. Азирафель нервно потирал руки, стараясь не смотреть никому в лицо.

— Ладно, — сказал Краули. — Становится мокро. Я пошёл. Сейчас тут никого не останется, так что мне некого будет склонять ко злу. Вернусь, когда всё кончится.

— Береги себя, — сказал Азирафель ему в спину, стараясь улыбаться. Краули не стал оборачиваться.

Ливень вымочил его насквозь, одежда прилипла к телу. На тяжёлом мокром подоле собралась рыжая бахрома песка. Краули шёл, куда глядели глаза — в пустыню, где не было видно людей. Поначалу за спиной он ещё слышал крики, мольбы и возгласы, но потом расстояние поглотило их. Во всём мире остался один только ливень.

Краули остановился, поднял голову и посмотрел в небо. Заслонился рукой, чтобы вода не лилась в глаза. Облака были мрачными, круглыми, как отара серых овец.

— И это твой план? — крикнул Краули. — Утопить всех? Так же нельзя! Они ведь живые!

Небеса молча сыпали на него дождём, стучали по лбу, будто Всевышний играючи отвешивал ему щелчки.

— Да пошёл ты! — крикнул Краули. — Пошёл ты, слышишь? Мне не нужна твоя сторона! Я ни о чём не жалею, ясно?

— Краули! — его догнал запыхавшийся Азирафель. Он тоже был мокрым, светлые кудряшки поникли, с них текло по щекам. — Краули, что ты делаешь?..

— А на что это похоже? — зло спросил демон, разворачиваясь к ангелу.

— Он и так не в духе, — вполголоса предупредил Азирафель, — не стоит обращаться к Нему в таком тоне…

— А то что? — резко спросил Краули, шагнув к ангелу и едва не толкнув его грудью. Он склонил голову набок, пристально разглядывая округлое ангельское лицо. — Ну, что? Что Он мне сделает? Скинет в Ад? Так Он уже это сделал!

— И всё же тебе не стоит, — начал Азирафель, коснувшись кончиками пальцев его плеча и тут же отдёрнув руку, будто его обожгло. Он стрельнул глазами наверх, будто беспокоился, что Всевышний сейчас наблюдает за ними в дырку сквозь облака. — Я думаю, всё это к лучшему, — он попытался улыбнуться.

— Они умирают там прямо сейчас! — воскликнул Краули, ткнув рукой за спину Азирафеля. — Прямо сейчас, ангел!

Он хотел добавить что-то ещё, кажется, но, глянув на потерянное лицо ангела, передумал. Махнул рукой. Отступил.

— Мне плевать, — сказал он, кривя губы. — Знаешь, что? Мне плевать! Я демон, мне должно быть плевать.

Взмахнув рукой, он развернулся, зашагал в сторону — в ту же, в которую шёл, или в другую — ему было всё равно.

— Краули! — Азирафель снова догнал его, заступил дорогу. Вид у него был крайне смущённый и виноватый. — Поверь, так будет лучше. Ты проделал огромную работу, люди оказались до крайности развращены… Поэтому Всемогущий спасает праведников, а грешников… — Азирафель сделал сложное движение глазами, намекая на судьбу грешников, которым предстоит дорога в родные края Краули.

Демон уставился на Азирафеля.

— И что? — едко спросил он. — Если ему не нравится, как быстро портятся люди, мог бы дать им побольше ангелов! Или жизнь подлиннее! Или землю — нормальную землю, а не пустыню! Тут же ничего не растёт! Ты знаешь, как трудно вырастить хоть что-то в пустыне? Я попробовал однажды — у меня не вышло!

— Мы не можем осуждать Его действия, Краули, — с настойчивым отчаянием повторил Азирафель.

— Ты не можешь. А я могу, — бросил тот, отпихнув Азирафеля со своего пути.

Пройдя ещё немного, Краули остановился. Азирафель стоял, где был, и смотрел ему в спину. Спина была прямой. Потом сгорбилась.

— Я не имею к этому отношения, ясно? — сказал Краули, не поворачиваясь. — То, что я живу среди людей, ещё не значит… А, — он махнул рукой и поплёлся дальше.

— Сюда скоро придёт вода! — взволнованно крикнул Азирафель. — Тебе лучше найти место повыше!

— Змеи умеют плавать, — отозвался Краули, не останавливаясь.

========== Пустыня возле реки Иордан, 30 AD ==========

Комментарий к Пустыня возле реки Иордан, 30 AD

Мы видели, как времени рука

Срывает все, во что рядится время,

Как сносят башню гордую века

И рушит медь тысячелетий бремя.

Сонет №64

Найти одного-единственного человека в пустыне было не так уж и трудно. Он присутствовал там, как маяк на скале, одновременно маня и беспокоя. Со стороны Рая его рождение было читерством. Он придёт и подарит прощение грешникам, и что бы ты ни совершил, любой грех можно будет искупить раскаянием. Простите — что? Никто не говорил, что так можно было! Это означало, что четыре тысячи лет работы Кроули просто перечеркни и выбрось. Кроули всегда думал, что это Преисподней можно играть нечестно — как оказалось, он глубоко ошибался насчёт Рая. Они были ублюдками ничуть не лучше демонов. Просто одевались в белое.

Было, конечно, одно небольшое кудрявое исключение из этого правила. Азирафель. Они не очень часто встречались — Кроули не горел желанием лишний раз сталкиваться с ангелом, хотя и тянуло. Было в нём что-то… необъяснимое. Что-то особенное.

Все ангелы, которых знал Кроули, с которыми его (редко, к счастью) сводила судьба, были лишёнными воображения агрессивными мудаками. Особенно Сандалфон. А их методы!.. Кроули честно выполнял свою работу, влияя на души людей — и вместо того, чтобы противостоять его козням, ангелы просто приходили и стирали города с лица земли. Что?! Разве они не должны были взращивать в людях добро? Разве они не должны были укреплять их помыслы или что там? Что за манера — чуть что, устраивать огненные дожди?

После Падения Кроули долго смирялся со своим новым существованием, но только сейчас, кажется, принял его окончательно. Ему нравилось быть демоном, ему нравилось противостоять божественным замыслам — даже просто из принципа. Ему нравилось наводить суматоху среди людей. Это было весело.

Но нынешние события были чем-то выдающимся.

Кроули не присутствовал при том, как Гавриил принёс Марии благую весть — но, говорили, событие было незаурядное. И вот теперь сын божий и человеческий вырос и был крещён. Все знали, что будет дальше. Все, кроме людей, разумеется. И даже демоны в Аду следили за событиями, захваченные интересом, во что всё это выльется.

Когда Кроули приблизился, Иисус поднял голову и посмотрел на него. Он выглядел осунувшимся и усталым. Неудивительно — сорок дней поститься, исхудаешь тут.

— Вот и ты, — сказал Иисус.

Кроули огляделся. Вокруг было пусто — ни былинки, ни деревца, только жгучее солнце и рыжий песок. Он присел на камень, подобрав длинный подол, вытряс камешки из сандалий.

— Тебя не так-то просто найти, — сказал Кроули. — Ну, как ты тут? Ждёшь какого-нибудь знака? — он показал глазами на небеса.

Иисус покачал головой. Взгляд у него был очень светлым.

— Выглядишь не очень, — сказал Кроули, глядя на его запавшие щёки. — Ты вообще ничего не ешь? Нет, я понимаю, тут из земли не растут лепёшки и сырные головы, но ты же умеешь творить чудеса, ты мог бы превратить в хлеб что угодно — да хоть эти камни, — он кивнул себе под ноги. — Или в финики. Любишь финики?.. Неплохая штука, и очень питательно.

— Нет, спасибо, — отозвался тот. — Небольшой голод помогает сохранять ясность ума. Да и потом, — он улыбнулся, — не хлебом единым жив человек, но словом Божьим.

— Слово на хлеб не намажешь, — сказал Кроули. — Ты меня извини, но наполовину ты всё-таки человек, и это не шутки. Длительное голодание ни к чему хорошему не приводит.

Иисус поднял из-под ног кожаный бурдюк с водой, приложился к нему, потом протянул Кроули.

— Если хочешь, могу превратить в вино, — предложил он.

— Из твоих рук? — с сомнением спросил Кроули. — Да я полыхну, как Северное сияние.

— И правда. Прости, — тот улыбнулся.

— Слушай, ты же знаешь, чем всё это кончится, — сказал Кроули. — Все знают. Тебя убьют. Сначала запытают, а потом убьют. Зачем тебе это?..

— Так надо, — спокойно ответил Иисус. — Это поможет.

— Кому поможет? — с сарказмом спросил Кроули. — Чем? Ты же будешь просто ещё одной жертвой — не ты первый, не ты последний! У Всевышнего пунктик на жертвоприношениях, ты заметил? Он как начал с Каина и Авеля, так и не останавливался.

— Вот это я и хочу изменить, — с лёгкой грустью сказал Иисус. — Я стану последним.

— Знаешь, с трудом верится, — сказал Кроули. — После всего, что я видел. На твоём месте я бы не стал в этом участвовать. Ты же можешь отказаться.

Иисус покачал головой.

— Нет. Это слишком важно. Я должен.

— Должен что? Умереть? Ну так сделай это в своё время, лет в девяносто — чем тебе это не нравится?

— Я хочу принести людям спасение, — негромко сказал тот.

— Людям плевать на спасение, — убеждённо сказал Кроули. — Они знают, что грешить нельзя — и всё равно грешат! Знают, что попадут в Ад — и не останавливаются! Они так хотят. Им так нравится. Поверь мне, я насмотрелся на них. Ты ничего в этом не изменишь.

— А вдруг получится? — спросил Иисус, глядя ему в лицо. — Вдруг это сработает и они помирятся с Богом? Получат шанс…

— И почему они не могут получить этот шанс прямо сейчас? — спросил Кроули. — Нет, почему это обязательно должно происходить через пытки и истязания? В пытках нет ничего хорошего, они никому не помогают, никого не спасают и не исправляют. Это просто пытки. Это просто боль, и всё, в ней нет никакого смысла.

Иисус задумчиво погладил пыльную бородку. Он выглядел одновременно очень молодым и очень старым, будто ему самому было несколько тысяч лет.

— Шанс, — язвительно повторил Кроули. — Это разве не Он создал их такими, какие они есть? Разве этот непостижимый-мать-его-план не подразумевает, что люди — это люди? Они хаотичны, они одновременно добры и злы. Хотел бы праведников — создал бы ангелов! Чего Ему ещё захотелось?

— У людей есть свободная воля. Они сами выбирают между добром и злом, — сказал Иисус. — И Он испытывает их. Как металл закаляет ковка, так душа закаляется в испытаниях.

— Чушь собачья, — уверенно ответил Кроули. — Страдания только ожесточают душу — поверь мне, это моё ремесло, я знаю, о чём говорю. Ничто так не отвращает от добрых помыслов, как ушибленный мизинец. Или когда кто-то съел последний кусок лепёшки, который ты хотел взять себе.

Иисус не ответил. Он вглядывался в Кроули, подперев щёку ладонью, будто хотел разглядеть в нём что-то.

— Ты не похож на других демонов, — наконец сказал он. — В тебе есть свет.

— Ничего во мне нет, это дырка в рукаве просвечивает, — отмахнулся Кроули, поднимая руку и демонстрируя прореху возле подмышки.

— Не отговаривай меня, — попросил Иисус. — Всё изменится, когда это случится. Я принесу людям надежду. И я не хочу затягивать… — он показал глазами на небо. — Слишком многие ждут прощения.

— Прощения, — фыркнул Кроули. — Не представляю, что это.

— Ты тоже можешь его получить.

Кроули удивлённо раскрыл глаза:

— Что?

— Ты можешь быть прощён. Ты можешь вернуться.

— В смысле — тебе это подвластно? — изумился Кроули.

Иисус кивнул.

— Уговор был насчёт людей — но ты не такой, как другие. Считай, это личное одолжение.

Кроули в замешательстве посмотрел на небо. На человека, сидящего перед ним. На свои пальцы. Они почему-то дрожали, и он растопырил их, чтобы былоне так заметно.

— Ты можешь снова сделать меня ангелом? — переспросил он.

— Тебе нужно только раскаяться, — с улыбкой кивнул Иисус.

— В чём мне нужно раскаяться? — недоумённо спросил Кроули. Новость была такой неожиданной, что от неё слегка кружилась голова.

— В своих деяниях, — пояснил Иисус. — В том, что ты восстал против Бога.

— Я не… минуточку, — Кроули отклонился назад, пристально разглядывая человека. — Я не восставал… в полной мере. Просто задавал неудобные вопросы. Это что, проблема?

Иисус с сожалением кивнул.

— То есть, я буду прощён — если заткнусь и перестану спрашивать, что за херня тут творится, если вижу херню? Так, что ли? Если буду молча, как все, следовать этому тупому плану, и неважно, что я думаю? Надо утопить полмира — утопим! Надо вырезать город — вырежем! Надо бросить на головы людям дождь из серы — пожалуйста, сделано! Так? Этого Он от меня ждёт?

— Ты не можешь постичь Его планы, — сказал Иисус. — Ты не знаешь, к чему всё идёт.

— Не знаю, — кивнул Кроули.

Прощение. Надежда?.. Он никогда не думал, что она для него реальна. Он же демон, а не человек, о которых Всемогущий печётся так увлечённо, что постоянно пропалывает их, испытывает, закаляет… Но если Иисус прав?.. Если у него есть полномочия — и Кроули сможет вернуться?.. Он вновь посмотрел ввысь, в облака. Он сможет вернуться туда, он сможет вернуться к работе — прежней работе. Он будет двигать по небу созвездия, помогать рождаться туманностям, он будет опекать звёзды, запускать в полёт кометы, собирать планетные кольца…

У него захватило дух, когда он об этом подумал. Его потянуло туда, наверх — казалось, ещё немного — и он взлетит.

И Азирафель — иногда они смогут болтать вместе, видеться чаще, чем сейчас. Может, даже иногда Кроули будет проводить с ним время здесь, на Земле. Разве это было бы не здорово?..

И всё, что нужно для этого сделать — раскаяться?

Кроули перевёл взгляд обратно на Иисуса. Тот сидел на прежнем месте, что-то чертил в пыли краем сандалии.

— А если я не хочу? — спросил Кроули. — Не хочу говорить, что мне жаль. Мне не жаль. Я не хотел Падения. Но оно заставило меня кое-что осознать. Я не хочу служить такому Богу, — он кивнул на облака. — Я не верю в высшее благо, ради которого я должен делать, что мне приказано — убивать, измываться над невиновными. Я этого не хочу. И я не раскаиваюсь, — твёрдо сказал он.

Иисус смотрел на него с печалью.

— А если я скажу, что мне нужны такие, как ты? — спросил он.

Кроули высоко поднял брови.

— Тебе? — переспросил он.

— Я хочу многое изменить, Кроули, — ответил тот. — Для людей. Для всех. Может быть, даже для вас.

— Отменить Ад? — иронично спросил Кроули.

— Дать надежду, — сказал Иисус. — Я не могу отменить прошлые решения, просто щёлкнув пальцами. Но я могу принести прощение. Всем. Это моя цель, понимаешь? Дело не в том, что как можно больше людей должно отправляться на небеса, а не в Ад. Это не соревнование. Дело в том, что… они должны знать. Они должны верить — что бы ты ни совершил, для тебя всегда есть ещё один шанс.

— А не слишком ли это щедро? — с подозрением спросил Кроули. — Люди иногда делают такие вещи, что я бы хотел никогда не знать о них, — он вздрогнул, будто его передёрнуло от неприятных воспоминаний.

— Любовь щедра, — просто сказал Иисус.

Кроули замолчал, глядя на него. Они смотрели друг на друга, и у Кроули сами собой хмурились брови, а губы складывались в горькую усмешку.

— Ты искушаешь меня, — наконец сказал Кроули, не веря, что вообще говорит это.

— Я предлагаю тебе выбор.

— Это и есть искушение — ты думаешь, я не знаю, как это работает? Ты предлагаешь мне то, чего я… теоретически… чего я мог бы хотеть — но цена, как по мне, высоковата.

— Кроули, это не я придумал, — сказал Иисус. — У меня есть власть простить тебя — но только если ты искренне раскаешься.

— Я могу искренне послать тебя подальше?

— Можешь.

— Тогда пошёл ты! — Кроули вскочил на ноги. — Я не собираюсь каяться. В чём я должен покаяться, а? В том, что я не хочу быть тупым винтиком в райской машине?..

— Даже ради того, чтобы изменить это всё?

Кроули покачал головой.

— Я не могу, — тихо признался он. — Хотел бы. Но…

Он отвернулся, посмотрел на горизонт. Как бы он ни тосковал по звёздам, путь назад был невозможен. Он был тем, кем он был. Демоном. Изгнанным. И во всей своей сущности он не видел ни одного проблеска вины. Сожаления — да. Но не вины. Если каяться в том, что просто задавал вопросы… он покривит душой — или тем, что у него есть вместо неё. Нельзя же всё время кивать и соглашаться. Нельзя, как ангелы, без сомнений принимать приказы сверху и исполнять их, не рассуждая. Так нельзя.

Кроули посмотрел на Иисуса. Тот смотрел в ответ. Оба молчали. Потом Кроули отмер.

— Я всё равно там лишний, — он покачал головой, показал глазами на облака. — Я там не уживусь. Не моё место. Мне лучше здесь.

— Может, ещё подумаешь? — сказал Иисус. — Время есть. Года три точно. Приходи, если что.

Кроули скривился, выпятил нижнюю губу. Подумал об Азирафеле. Он был милым, но… Он был ангелом. И одним из самых послушных. А Кроули слишком привык к свободе.

— Нет. Мне и так хорошо.

Иисус кивнул.

— Ладно, — вздохнул Кроули. — Это с самого начала было бессмысленно. Считай, что я сказал тебе… всё, что должен был сказать.

— Тебе лучше уйти, — кивнул Иисус. — Скоро вернутся ангелы.

— А, твои белозадые сторожа… Передавай привет.

Кроули сделал шаг в сторону, но остановился. Развернулся обратно.

— Ты видел когда-нибудь океан? — вдруг спросил он. — Знаешь, какой густой воздух в тропическом лесу на рассвете? Как пахнет пшеничное поле с васильками и маками?

— Нет, — отозвался Иисус.

— Давай покажу, — предложил Кроули. — Просто так. Ты же ходишь здесь в сплошной пыли. Песок, камни, и ничего больше. Пойдём, — он протянул руку Иисусу. — Маленькое демоническое чудо.

Иисус встал с камня, на котором сидел, взял Кроули за руку. Мир вспыхнул на мгновение, голова закружилась, будто Земля вздрогнула и рванулась из-под ног, как если бы кто-то с силой крутанул глобус. Запах солёной воды ударил в лицо, принёс холодные брызги.

Перед ними расстилался водный простор. Зеленоватые волны шумели, накатываясь на берег, расползались по песку белой пеной. Над головами парили чайки. Кроули отвёл ото рта длинную прядь волос, которой взялся играть ветер. Сандалии завязли в мокром песке, подол полоскался у ног. Иисус молча стоял рядом и смотрел на ребристую шкуру океана. Кроули тоже молчал. Ему не хотелось говорить банальностей. Он дышал солёным воздухом и смотрел на горизонт — и немножечко дальше.

========== Голгофа, 33 AD ==========

Комментарий к Голгофа, 33 AD

О, благодетельная сила зла!

Все лучшее от горя хорошеет,

И та любовь, что сожжена дотла,

Еще пышней цветет и зеленеет.

Сонет № 119

Он не хотел идти. Он никогда не был поклонником публичных истязаний. Как и истязаний вообще. Он не хотел видеть, что люди сделают с Иисусом. Люди были очень изобретательны по части пыток.

Парень не лукавил, когда говорил, что собирается всё изменить. Он и правда пытался. Кроули видел его ещё пару раз — с безопасного расстояния, потому что рядом с Иисусом, незаметные людям, постоянно дежурили ангелы с такими суровыми лицами, будто их приставили проследить, чтобы тот сыграл свою роль до конца и не сбежал перед самым финалом. Неужели они не верили, что он идёт на всё это добровольно?..

Однажды Кроули заметил в его окружении Азирафеля. Неужели он тоже думал, что всё так и должно быть? Неужели он был согласен с ролью холодного палача?.. Кроули смотрел, не приближаясь — тёмная фигура в толпе, один из многих. На прочих ангелов ему было плевать, но Азирафель… Он же отдал людям свой меч, чтобы те не пропали в пустыне. И что теперь? Где теперь тот глупый наивный ангел? Поумнел? Принял, как должное, сторону безусловного добра?..

Кроули больше не верил, что ангелы вообще имели отношение к добру. Они без сомнений разрушали города и истребляли целые армии, когда Всемогущий хотел подкинуть козырей своим фаворитам. Если Кроули где-то на Земле и видел добро, то оно было в людях. Они вечно колебались между светом и тьмой, склоняясь то в одну сторону, то в другую. Один и тот же человек за день мог совершить десять злых дел и десять хороших.

Глядя на это, Кроули испытывал противоречивую и горькую гордость. Это ведь он был в ответе за то, что они были изгнаны из Эдема. Если бы он тогда не подумал про яблоки, люди бы так и жили в своём маленьком прекрасном мирке, не ведая ни добра, ни зла, как забавные зверюшки в зоопарке. А теперь они были свободны, теперь они могли выбирать.

И они выбирали.

Он не хотел идти, но пришёл — попрощаться. Поднимаясь к холму, где стояли кресты, Кроули не мог избавиться от мысли, что подспудно ждёт какого-то чуда. То ли ангелы выступят и вострубят, то ли молотки превратятся в розы и гвозди соскользнут с рук, не причинив Иисусу вреда. Не мог же Всевышний и правда отдать Своё дитя людям, чтобы те всласть поиздевались? Чтобы он умер в муках? Не мог же?.. Ведь если мог, значит, в Нём не осталось ни жалости, ни милосердия.

Или их и не было никогда.

На холме собиралась толпа — поглазеть на казнь. Там стояли ученики и последователи, Мария, Иосиф, римские воины, просто зеваки. В стороне от тропы наверх, лёжа на земле лицом в пыль, плакал Иуда. Кроули остановился рядом. Иуда лежал и всхлипывал в сухую землю, царапал её ногтями. Бормотал что-то сквозь зубы, вздрагивал — жалкий, скорчившийся. Люди проходили мимо, не останавливаясь.

Иуда заметил его, затих. Неуверенно поднял грязное мокрое лицо с чистыми дорожками слёз. Кроули молча смотрел на него.

— Прости меня, Господи, — прошептал тот, обращаясь явно не к Кроули.

— Он не простит, — негромко отозвался демон. — Ему нет дела до слёз.

Горе этого человека было таким огромным, что Кроули ощущал его всем собой. Он стоял в нём, как в ночной тени. Оно было правдивым… отчаянным. Искреннее всего этого фарса. Это было горе понимания, что надежды нет. Не было. И не будет. Каков бы ни был этот непостижимый план, о котором твердили все, Кроули точно знал только одно: в нём будет много крови. И лучше уже наконец с этим смириться. Бог наблюдает за людьми, как за муравейником, и ворошит его палкой, когда Ему становится скучно. Вот и весь план. Вот и весь смысл.

Кроули набросил на голову край накидки, покрывая волосы. Иуда смотрел на него, лёжа в пыли у ног.

— Всё кончилось, — сказал Кроули. — А если быть честным — ничего и не начиналось. Смелая была попытка, но это всё равно что пытаться высечь розгами море.

— Я убил его…

— Он однажды сказал мне, что любовь щедра, — отозвался Кроули. — Посмотри на людей, которых он так любил, — он кивнул на вершину холма. — Там стоят трусы. Никто не двинется, чтобы помочь ему. Они будут стоять и смотреть, как он умирает. Они не стоят его любви.

Иуда смотрел на него, и в его глазах медленно зажигалось понимание.

— Бог никого не любит. И никого не прощает, — сказал Кроули. — Лучше запомни это сейчас.

Иуда опустил голову, уткнулся лбом в землю, вдыхая пыль.

Кроули отошёл от него. В толпе, среди людей, заметил Азирафеля.

— Пришёл поглумиться над беднягой, да? — спросил Кроули, выходя у него из-за плеча.

Иисус, распростёртый на кресте, в одной набедренной повязке, казался до странности хрупким. На боках застыли потёки подсохшей крови. Он шептал что-то — наверное, как и всегда, свой бред о прощении.

— Поглумиться?.. Я? — вполголоса переспросил Азирафель, будто его неприятно удивило такое предположение.

— Ну, это же вы его туда привели.

— Со мной не советуются о политике, Краули.

— Я сменил его.

— Сменил что? — Азирафель бросил на него короткий взгляд.

— Моё имя. «Краули» мне не очень подходит. Слишком похоже на «корчусь-под-твоими-ногами».

— Ну, ты же был змеёй, — сказал Азирафель.

Кроули оставил это замечание без комментариев. Быть змеёй не унизительно, ему нравилось быть змеёй. Но ему не хотелось носить имя, которое подразумевает, что вся твоя суть — ползать и пресмыкаться перед другими. Он был не самым гордым из демонов, но у него были иные представления о себе — не включающие пресмыкание.

— И какое оно теперь? — спросил Азирафель. — Мефистофель? Асмодей? — предположил он, явно пытаясь пошутить. Кроули ценил хороший юмор, но сейчас это казалось неуместным.

— Кроули, — коротко сказал он.

Азирафель коротко хмыкнул. Кроули не стал вслушиваться и гадать, было ли это одобрение или насмешка. Он не отрывал взгляда от креста.

— Ты встречал его? — тихо спросил Азирафель.

В его тоне Кроули почудилось что-то печальное.

— Да, — с сожалением ответил он. Ему было бы легче, наверное, если бы он не встречал. — Неординарный молодой человек.

Азирафель стоял, щурясь то ли от солнца, то ли от чего-то ещё. Он изменился. Оба они изменились с того момента, как стояли вдвоём на стене Эдема и смотрели на первых людей, уходивших в пустыню. Кроули тогда ещё думал, что, в сущности, мир не так уж и плох. Да, демоны безобразны и жестоки, ангелы упрямы и высокомерны, а Бог вспыльчив и мстителен — но в мире есть звёзды, есть дождь, яблоки, смешные курицы и зелёный Эдем.

Всё это было в мире и сейчас. Но почему-то больше не радовало.

— Я показал ему все царства мира, — добавил Кроули, впервые с момента появления взглянув на Азирафеля.

— Зачем? — удивился ангел.

Кроули не мог этого объяснить. Он и сам до конца не понимал, как уж тут рассказать о таком ангелу?

— Он же плотник из Галилеи, — сказал Кроули, будто это само собой разумелось. — Его возможности путешествовать ограничены.

Азирафель, кажется, не расслышал сарказм.

Римские воины забили в жилистую загорелую руку огромный и грубый гвоздь — прямо в живое тело. Кроули ощутил фантомную боль в ладони, сжал кулак. Иисус застонал.

— Должно быть больно, — почти шёпотом сказал Кроули, щурясь.

Его человеческое тело было практически неподвластно боли. Его человеческое тело было не очень-то человеческим, но Кроули знал, что такое боль — случилось встретиться с ней в момент Падения.

— И что он такого сказал, что все так взъярились? — риторически спросил Кроули.

Азирафель стоял, подняв плечи, светлые брови сошлись над переносицей. Он явно был здесь не для того, чтобы любоваться казнью. Он смотрел на неё — и ему было не по себе. Неужели сочувствовал? Или даже жалел?

Кроули вгляделся в него пристальнее. Он не хотел тешить себя надеждой, что Азирафель был непричастен к этим событиям. Но надежда, вспыхнув, как горькая искра, упрямо цеплялась за жизнь, как бы Кроули ни старался её затоптать.

Он никогда не чувствовал своего одиночества, скитаясь среди людей — но рядом с Азирафелем, парадоксально, ему было одиноко. Странное, грустное чувство.

— Он сказал — «Будьте добры друг к другу», — процитировал Азирафель.

— Ну, тогда всё понятно, — саркастично сказал Кроули.

Как он мог, как у него хватало ангельских сил стоять и смотреть? Ведь это же не спектакль, после которого все разойдутся со сцены, смоют бутафорскую кровь и вернутся к своей жизни — а может, вместе двинутся в таверну и будут весь вечер пить.

Кроули подумал об этом и вдруг понял, что ему самому хочется выпить, чтобы смыть с языка запах крови и чужого страдания. Он никогда не проявлял большого интереса к человеческой еде и питью — они были грубыми и примитивными — но сейчас ему отчётливо и сильно захотелось напиться. Так, чтобы не помнить себя, как какой-нибудь пастух или гончар, которого под руки выволакивают из кабака приятели, а он невнятно бормочет себе под нос и загребает ногами.

Чуда не случилось. Кроули отвёл взгляд от креста. Гром не грянул, с небес не пролился ни обжигающий свет, ни дождь из серы, к которым Всевышний питал особую склонность. Смотреть, как в муках умирает человек, Кроули не хотел — а помочь был не в силах.

Он шагнул назад, отвернулся.

— Куда ты сейчас? — Азирафель обернулся следом.

Кроули помедлил.

— Найду место, где продают вино, — сказал он, глядя на городские стены, сложенные из жёлтого песчаника. — Я хочу выпить.

Он пошарил взглядом по плоским крышам, будто не знал этого города и не жил в нём, и теперь пытался наугад определить, куда идти.

— Я знаю одно место, — сказал Азирафель. — Показать тебе?

Кроули обернулся через плечо. Азирафель смотрел в ответ, сцепив руки под грудью, будто не знал, куда их деть.

— Покажи, — согласился Кроули. Сейчас он не отказался бы даже от компании ангела.

Они спустились с холма. Солнце жгло голову, и Кроули впервые чувствовал его жар как Божий гнев, направленный лично на него, а не как приятное жгучее тепло, пронизывающее тело.

В дымной таверне у городской стены они взяли кувшин вина и сели за один стол. От печей, где пекли лепёшки, тянуло запахом хлеба. Игроки за соседним столом хрипло спорили, как легли кости, какой-то египтянин спал в углу, приткнувшись к прохладной стене.

Кроули посмотрел в глиняный стакан, вытряхнул оттуда паучка на исцарапанную ножами столешницу, посмотрел, как тот резво засеменил в сторону. Азирафель поначалу пытался ещё улыбаться, но потом перестал.

Вино было сносным, чуть кисловатым на вкус. Потребовалось бы очень много вина, чтобы затуманить демоническую голову, но Кроули решил, что будет сидеть здесь до тех пор, пока не свалится под стол мертвецки пьяным. Может, тогда он перестанет чувствовать это всё.

Он ощущал в себе бездну. Чёрную, глухую — наверное, такую, какую и должен ощущать в себе демон — без единого проблеска радости. Его словно придавило к земле, и он горбился, поставив локти на стол. Азирафель сидел напротив, глядел в свой стакан и качал его по столу с одного края донышка на другое.

— Это так глупо, — сказал Кроули. Азирафель поднял на него взгляд. — Бессмысленная смерть. Когда люди отрубают цыплёнку голову, они хотя бы потом едят его. А это?.. Зачем?

Азирафель вздохнул. Кроули следил за ним, но ангел молчал. Он даже не собирался ничего оправдывать? Говорить о божественном плане, о том, что ангелам виднее, что такое добро? Если уж даже Азирафель не пытался ничего объяснять — значит, дела были совсем плохи.

— Паскудство, — сказал Кроули.

Азирафель спрятал глаза ещё ниже, перебирая пальцами по стакану.

— Когда я встретил тебя, мне показалось, что ты другой, — сказал Кроули. Он не видел необходимости об этом молчать — это было неважно, это ничего не меняло.

— Какой? — спросил Азирафель.

— Ты отдал им меч, чтобы они защитили себя, — сказал Кроули. — А они научились убивать. И теперь кидаются друг на друга. Выдумывают тысячи способов, как бы сделать другому больнее. Для них это стало вроде спорта. Сильный встаёт на голову слабому, просто потому что может. Я теперь понял, — добавил он. — Люди и правда созданы по Его подобию. Они точно такие же — жестокие, бессердечные.

— Но не все, — попытался возразить Азирафель.

— Все, — отрезал Кроули.

Он не должен был сожалеть об этом, ведь он демон, а демоны не знают жалости. И он, наверное, не должен был говорить об этом ангелу, сидящему перед ним. Но ему было плевать. Он выпил вино крупными глотками, как воду.

— Сколько этого нужно? — он поднял опустевший стакан, повертел и наполнил снова. Сжал и разжал руку, растопырив пальцы, словно всё ещё чувствовал фантомную боль. Азирафель выглядел замкнутым и подавленным.

— Ты не думаешь, хоть на чуточку, что это неправильно? — спросил Кроули, подавшись к нему через стол.

— Меня никто не спрашивает, — сказал Азирафель, не поднимая глаз.

— Тебя спрашиваю я! — воскликнул Кроули. — Ты можешь ответить? Нет? Или ты можешь только соглашаться с решениями, которые принимают у тебя над головой?

— Я не могу ответить! — с выражением муки сказал Азирафель. — Я и не должен тебе отвечать, мы даже говорить об этом не должны.

— Мы вообще говорить не должны, — Кроули скривил губы. — Это что же начнётся, если такие, как мы, будут обсуждать решения начальства? Наступит хаос!

— Тебе бы, наверное, этого очень хотелось, — пробормотал Азирафель.

— Мне бы очень хотелось выщипать кому-нибудь перья и вырвать крылья, — бросил Кроули.

Азирафель с подозрением посмотрел на него, но Кроули скривился:

— Да не тебе.

Азирафель поднёс стакан ко рту, пригубил вино.

— А если бы он был не согласен? — спросил Кроули. — Что тогда? Пошёл бы на Голгофу под конвоем из ангелов, с ошейником и в цепях, чтобы не сбежал? Чтобы не противился своей великой миссии — сдохнуть, распятому на кресте? Если уж так нужно было его убивать, — взмолился Кроули, подавшись к Азирафелю, — то почему — так?.. Почему нельзя было сделать это быстрее? Легче? Зачем устраивать всё, чтобы он висел и подыхал несколько дней? Вы, ваши ангельские задницы, хотя бы представляете, как это больно?

Азирафель не смотрел на него, у него на лице застыло выражение стыда.

— Где ваше милосердие? — допытывался Кроули. — Сострадание? Любовь? Где она? Все ваши только и говорят о любви — и что? Куда она делась? Усохла?

— Я не могу обсуждать это с тобой, Кроули, — тихо сказал Азирафель. — Если хочешь знать моё мнение…

— Да! — воскликнул тот. — Да, я хочу знать твоё мнение! Я хочу знать, кто ты такой, что ты думаешь! Мне казалось, ты из тех, кто умеет нарушать правила…

— Не говори так! — яростно зашептал Азирафель, вскинув глаза.

— Ты другой, — продолжал Кроули, припав к столу и глядя на Азирафеля снизу вверх. — Я думал, что ты другой, что не как они.

— Я не собираюсь вставать против своих, Кроули, — отчаянно отозвался тот, отводя взгляд.

— А что, у вас высказаться поперёк — уже восстание? — спросил Кроули. — У вас там не приемлют никакой критики, есть только два мнения — ваше и неправильное?

— Это всё не бессмысленно, — попытался оправдаться Азирафель, коротко вскинув глаза на Кроули. — Есть…

— План? — зло подхватил тот. — Все Его планы включают в себя убийства, пытки и геноцид. Я совершенно не удивлюсь, если в ближайшее время Он решит опять стереть людей с лица земли.

— Он обещал больше не устраивать потопа, — упрямо сказал Азирафель.

— Но Он не обещал больше не насылать на мир полчища саранчи, — возразил Кроули. — Не обещал, что моря не выйдут из берегов, что воздух не станет отравой, что не наступит засуха длиной в десять лет. Этого ведь Он не обещал?

— Не обещал, — неохотно согласился Азирафель.

— У Него столько способов убить людей, и Он так изобретателен, что я не удивлюсь новому катаклизму. А потом Он придумает новый знак в качестве обещания, что такое больше не повторится. А зачем ему повторяться? — с усмешкой спросил Кроули. — Можно убивать людей тысячью способов! А потом изобретать тысячу знаков «не ссыте, я так больше не сделаю».

Азирафель, кажется, хотел что-то сказать — но не решился, только поджал губы, словно сдерживал внутри слёзы.

Кроули бросил руки вперёд, через стол, и уронил на них голову. Вино действовало быстро — наверное, потому что он страстно желал, чтобы оно подействовало. Голову будто качало на морских волнах.

Что-то тёплое накрыло запястья, Кроули вскинулся. Это Азирафель положил ладони на его руки. Кроули уставился на него непонимающим взглядом. Ангел отвёл взгляд, но рук не убрал.

Кроули опустил голову обратно. Закрыл глаза. Зажмурился, чтобы оказаться в пустоте без проблеска света. Ладони лежали на нём, от них тянуло ощутимым теплом. Кроули не двигался, а Азирафель тихонько поглаживал его запястья большими пальцами, будто бы машинально.

В мире не было ни любви, ни надежды. Но были эти руки, и Кроули не спешил отнимать свои.

— Я кое-что знаю, — сказал Азирафель. — О том, что будет дальше. Если тебя это утешит…

Кроули резко выпрямился, отстранился. У ангела на лице промелькнуло беспокойство.

— Я не нуждаюсь в утешении, — зло сказал Кроули. — Утешай самого себя. Скоро мне ничего не придётся делать, чтобы подталкивать людей нарушать ваши законы. Они сами всё придумают. И вам их не изменить.

— Посмотрим.

Кроули схватился за свой стакан.

— И всё же, — опять начал Азирафель. — Я не должен тебе этого говорить, но я знаю кое-что… Важное. О том, что будет дальше.

— Ничего хорошего дальше не будет. И я не хочу ничего слышать о ваших планах, — оборвал его Кроули. — Просто заткнись и пей.

========== Рим, 41 AD ==========

Комментарий к Рим, 41 AD

Пускай грехи мою сжигают кровь,

Но не дошел я до последней грани,

Чтоб из скитаний не вернуться вновь

К тебе, источник всех благодеяний.

Сонет №109

Рим 41 AD

Впервые за всю историю своего пребывания на Земле Кроули относился к своей работе всерьёз — так, как и полагается демону. Он больше не ограничивался маленькими и незаметными тычками, заставляя людей колебаться между добром и злом. Он решил развернуться в полную силу. Что ему было терять?.. Кого жалеть?..

В Риме опять правил Гай Юлий Цезарь — шестой по счёту. Он оказался податливым и внушаемым, так что Кроули было достаточно шевельнуть пальцем, чтобы тот с энтузиазмом бросался в безумства. Он подавал большие надежды в самом начале своего правления, был отлично образован, неглуп. Но влияние Кроули лишало его здравомыслия, и император, прозванный Сапожком (Калигулой), шаг за шагом терял человеческий облик.

Прохладный ночной ветер, как вор, пробирался сквозь галереи дворца, залы Муз и Нимф, крался мимо фонтанов и статуй. Он таился у стен, дрожа, чтобы вдруг броситься в лицо свежим порывом.

— Ты мне надоел, — Кроули стремительно шёл вдоль колонн, раскрашенных лунным сиянием в чёрный и белый. Тёмная тога будто не поспевала за ним, струилась тревожными складками следом.

— Не оставляй меня! — Гай бежал за ним, едва накинув одежду. Но как бы он ни спешил, Кроули всё равно был впереди. — Я никому не могу доверять, кроме тебя!.. Останься! Останься!..

Он споткнулся, упал на колени, вскрикнув от боли.

— Я приказываю тебе остаться! — яростно бросил он, распрямившись. — Я император Рима! Никто не может меня ослушаться!

Кроули остановился. Помедлив, обернулся назад.

— Станцуй мне, — сказал он.

— Что?.. — неуверенно спросил Гай. Его заворожённый взгляд жадно скользил по демону — он почти ничего не слышал, будто отнял у себя слух, чтобы усилить зрение. Так и стоял на коленях, забыв подняться.

— Станцуй мне, — потребовал Кроули. — Развлеки меня. И позови людей, с тобой скучно.

Три сенатора, срочно вызванные во дворец, трепетали в ожидании самого страшного — приговора, яда, кинжала. Переглядываясь, вспоминали все свои ошибки, неосторожные слова, даже мысли. Кроули сидел у края сцены, выбирал с блюда оливки покрупнее и наблюдал, как людей захлёстывает панический страх. Их пальцы дрожали, вытирая похолодевший лоб, глаза бегали, дыхание замирало в груди.

Они вздрогнули, когда раздались звуки флейт и трещоток. Император выбежал к ним в женском покрывале и тунике до пят. Сенаторы замерли, напуганные этим появлением до холодного пота. Они не двигались, пока Гай не отплясал своё до конца.

— Кыш, — Кроули махнул рукой, отпуская зрителей по домам. Те исчезли, счастливые, что в эту ночь беда миновала.

— Ты доволен? — требовательно спросил Гай. Раскрасневшийся, задыхающийся, он смотрел на Кроули со злым обожанием.

Демон пренебрежительно бросил в него оливкой и ухмыльнулся.

— Ладно. Я ещё задержусь.

Похоть, тщеславие, алчность, гнев — Кроули был поражён, как легко они разрастались в душах. Император Рима, не найдя достойного объекта для зависти среди людей, обратился к богам. Представляя себя всемогущим Зевсом, он искал себе среди римлянок послушных любовниц и приглашал во дворец на обед вместе с мужьями. Растянувшись на ложе, подзывал их к себе и осматривал каждую внимательно, словно работорговец. Если женщина от стыда опускала глаза, он поднимал ей лицо своей рукой и велел смотреть на себя.

Выбрав одну, он уводил её в спальню, пока музыканты и танцоры развлекали гостей, а потом приводил обратно — растрёпанную, красную до ушей. Вернувшись, громко хвалил или бранил её, перечисляя в подробностях, что хорошего и плохого нашёл в её теле и была ли она умела и горяча.

Кроули, подперев рукой голову, щипал виноград и вселял в опозоренных мужей тихую ненависть. Ему нравилось дирижировать людскими пороками. Когда пир превращался в общую оргию, он вдохновлял их отдаваться своим страстям — самым тёмным, постыдным, тайным. Он заставлял людей доходить до исступления и экстаза, царапать себе лицо, кричать и визжать. Он довольно улыбался, когда они, обессилев, падали друг на друга, всё ещё охваченные демоническим возбуждением, но уже неспособные двигаться.

Иногда вдруг внезапная мысль колола его в висок, как игла: воспоминание о том, что когда-то он старался быть снисходителен к людям. Но Кроули отмахивался от неё, как от мухи. Он не собирался больше потакать своим слабостям. Он признал наконец и согласился всем сердцем с тем, что он — демон, существо, противоположное всем законам и добродетелям. Иногда, рассеянно скользя глазами по обнажённым телам, заполнявшим триклиний, он чувствовал странную тошноту и невыносимую скуку. Тогда он вставал и уходил, молча оставляя того или ту, с кем разделял ложе. Брал кувшин вина в ближайшей таверне и проводил за ним время, пока не прибегал посланник из дворца с сообщением, что император требует его назад.

— Что у вас есть? — спросил Кроули тоном человека, у которого сегодня был трудный день, и никому не стоит даже пытаться сделать его ещё хуже. — Дайте кувшин чего-нибудь, что можно пить.

— Домашнее тёмное, — недружелюбно отозвалась хозяйка таверны. — Два сестерция.

Кроули положил монеты на стойку. Он предпочёл бы вино, но пиво его тоже устраивало.

Он устал от Рима, императора и его безумия. Ему хотелось двигаться дальше. Заговор против Калигулы был составлен, и до убийства оставались считаные дни. После этого Кроули мог считать себя свободным.

Хотя он больше не верил в свободу. Её не было ни на Земле, ни на небесах, ни в Преисподней — только ссаный божественный План, где каждый играет отведённую роль, не смея сделать шаг в сторону. И нет в конечном счёте ни добра, ни зла — есть лишь бесконечная пьеса, дешёвый трагифарс, где Кроули досталась маска учёного шарлатана Доссена. Спасибо, блядь, Господи, что избавил хотя бы от горба и уродства!..

Он подвинул к себе кувшин, но не успел налить, как рядом послышался голос.

— Краули… Кроули?

Азирафель, сияя улыбкой, радостно смотрел на него, будто встретил старого друга. Кроули обежал его недовольным взглядом. Весь в белом, разумеется, даже золотые крылышки нацепил. А раньше он так не радовался при встречах.

Кроули с затаённой обидой подумал, что Азирафель упустил то время, когда они могли бы стать приятелями. После всего, что их сторона устроила с Восс-скресением, Кроули даже видеть ангелов не хотел, не то что говорить с ними. Особенно с Азирафелем.

Особенно сегодня. И в этом году. И в этом тысячелетии.

— Как удивительно встретить тебя здесь, — сказал Азирафель, присаживаясь рядом.

Кроули отвернулся. Он не помнил про Азирафеля все эти восемь лет и предпочитал бы не вспоминать его ещё тысяч восемь, а лучше — не вспоминать никогда. Их разделяла пропасть, и он был наивным дураком, когда понадеялся, что между ними может быть что-то общее. Он ждал, что Азирафель поймёт молчаливый намёк и исчезнет, не пытаясь завязать светскую беседу, но ангел намёков не понимал.

— Всё ещё демон?

Кроули чуть не подавился.

— «Всё ещё» — что за идиотский вопрос — «всё ещё демон» — кем мне ещё быть, трубкозубом? — раздражённо воскликнул он. Го… дьявол, этот ангел был просто феноменальным придурком. «Всё ещё демон!..» Как будто у Кроули был выбор — быть им или не быть! Эй, Всемогущий, можно я теперь выйду из угла и поиграю с другими ангелами?..

Кроули опять отвернулся. Но Азирафель не отвязывался.

— Наше здоровье, — предложил он, со стаканом подавшись к Кроули. Он будто не заметил ни вспышки гнева, ни намеренной холодности. Проклиная себя за уступчивость, Кроули стукнулся с ним стаканами, отворачиваясь в третий раз и надеясь, что теперь-то ангел всё поймёт и отстанет. Потому что так будет проще для всех. Нельзя забывать, что каждый из них на своей стороне. Азирафель однажды станет точно таким же, как все остальные ангелы — твердолобым, упёртым в собственные принципы, жестоким. Поживёт — поумнеет, и не надо к нему привязываться.

Привязываться? — с негодованием переспросил себя Кроули. — Никто ни к кому не привязывается! Пусть катится хоть прямо сейчас!

Блажен, как говорится, кто верует.

— Надолго в Риме? — светским тоном спросил Азирафель.

— Заглянул на маленькое искушение, — соврал Кроули.

Это было не удивительно — демонам свойственно врать. Но Кроули испытал какое-то подозрительное беспокойство от мысли, что Азирафелю станет известно, чем он на самом деле занимается при дворе Калигулы. Все его достижения показались вдруг такими пустыми и незначительными. Кому от них стало лучше?..

Никому и не должно становиться лучше! — яростно напомнил себе Кроули. — Должно становиться хуже — демоны делают хуже, а не наоборот!

Воздух будто бы потеплел, стал чище от ангельского присутствия. У людей посветлели мрачные лица, раскрылись улыбки. Даже недовольная хозяйка таверны разгладила хмурые брови от ангельской, мать её через Веспасиана, благодати. Даже в нём самом сдвинулось что-то, что Кроули страстно желал оставить недвижимым.

— А ты? — буркнул он, почти против воли поддерживая разговор.

— Я хотел навестить новый ресторан Петрония, — охотно отозвался ангел. — Я слышал, он изумительно готовит устрицы.

В этом было что-то до странности человеческое. Это люди, встречаясь, обменивались новостями и сплетнями — а чем было обмениваться им двоим? У них не было общих знакомых, семей, друзей, да даже козы или собаки, чьими щенками можно было похвастать. Кроули понятия не имел, что на это ответить.

— Никогда не пробовал устриц, — бездумно заметил он, намекая, что ему плевать. Он не интересовался едой — только выпивкой. И иногда сладкими фруктами. Его обострённый вкус с наслаждением различал оттенки вина, мёда, хмеля, фиников и винограда. Но еда казалась ему грубой и скучной.

— О! — Азирафель, кажется, был поражён его пробелом в знаниях. — Позволь соблазнить тебя…

Кроули развернулся к нему всем телом. Азирафель осёкся, смущённо заулыбался.

— Нет, — поправился он. — Нет, это же… по твоей части.

Кроули смотрел на него, будто прозрел. Соблазнить, да?.. Соблазнить? Какой интригующий выбор слова. Азирафель улыбался в ответ, едва заметно краснея от своей оговорки.

Оговорки ли?.. Азирафель смотрел на него, и Кроули знал этот взгляд. Эту искру интереса, этот крошечный огонёк влечения — который, к слову, не должен был быть свойственен ангелу. Люди часто смотрели на него именно так — и куда жарче. Но люди, не ангел.

И что-то раскрылось в нём. Будто на остывшие угли налетел порыв ветра, смахнул сизый пепел — и они зарделись, готовые дать жизнь новому пламени. Возбуждение, так называлось это чувство. Влечение. Будь Азирафель демоном, Кроули бы подумал, что всё это неспроста. Но нет, Азирафель был ни при чём — по крайней мере, по части чудесного внушения похотливых желаний.

Кроули не чувствовал особого влечения к людям. Они были такими маленькими, такими короткими. Их жизнь пробегала стремительно — как можно увлечься тем, кого завтра уже не станет?

Но Азирафель был ангелом. И это меняло всё.

Кроули мысленно раздел его, лишив белой тоги — и нашёл открывшееся зрелище более чем приятным. Мягкое светлое тело, идеально гладкое и наверняка очень ухоженное. Чем он пахнет?.. Есть ли на нём волосы?.. Как они вьются?.. Кроули немедленно захотелось узнать эту чрезвычайно важную информацию. Каким был бы его голос, если бы Азирафель вздыхал, охваченный страстью?.. Покажется ли его кожа прохладной, если взять его за бока?..

Каково это — совратить ангела? Мысль мелькнула, пропала, потом вернулась. Каково это — утянуть его за собой в бездну Ада, потому что лишь там можно познать все наслаждения этого мира, пресытиться ими, возненавидеть их и умирать от скуки среди пыток, воплей и резких щелчков бича.

Азирафель улыбался, ожидая ответа. Смотрел на Кроули с таким наивным видом, будто был сотворён вчера. Он забыл, с кем связался, кому предлагает свою компанию? Похоже, забыл. Похоже, ему стоило напомнить.

— Я соблазнён, — протянул Кроули и облизнулся почти незаметно.

Азирафель вспыхнул, заметив.

О, да.

Азирафель прочёл целую оду, разве что не стихотворную, талантам Петрония. Но солёные скользкие устрицы, которые так впечатлили Азирафеля, Кроули не впечатлили. Это был интересный опыт, не более того.

— Как там ваш этот — Месс-сия? — спросил он для поддержания разговора. — Музицирует с ангелами и ублажает слух праведников мудрыми наставлениями?

— О, с ним очень непросто, — вздохнул Азирафель. — Мы всё ещё пытаемся разобраться с последствиями его… импровизаций. У врат Рая до сих пор стоит очередь грешников, которых он поднял из Ада. Всех надо как-то разместить, а мы были совершенно не готовы к такому повороту… никто не ожидал, что он подойдёт ко всему так серьёзно. И ему трудно возражать, — ангел поднял брови, явно рассчитывая на понимание со стороны демона, — он же формально стоит выше ангелов. Гавриил только зубами скрипит, когда слышит, что теперь не он устанавливает правила.

Кроули злорадно оскалился. Ему это понравилось.

— Он должен был просто выполнить свою задачу, воскреснуть и дальше спокойно жить на небесах, разбирая молитвы. Гавриил всё время ходит с таким лицом, — шёпотом поделился Азирафель, округляя глаза.

— Он навёл у вас шороху, да? — откровенно ухмыляясь, спросил Кроули. — Поделом за ваше мошенничество.

Азирафель принял оскорблённый вид.

— Это было не мошенничество, — вполголоса заявил ангел. — Это была секретная спецоперация.

— Спецоперация? — с откровенным сарказмом переспросил Кроули. У него не было шанса высказать в лицо ангелам всё, что он думал об их затее со Спасителем, а высказать хотелось многое. — Вы нас надули! Нарушили правила, поменяли баланс! Это что — теперь людям можно грешить, сколько хочешь, ни в чём себе не отказывая — хоть гусей ебать, хоть коней, хоть детей — но если перед смертью покаяться вашему жрецу, или как там называются эти мобильные пункты искупления грехов — тебя забирают в Рай! Это как вообще?

— Но раскаяние должно быть искренним, — значительно, но не без смущения, ответил Азирафель.

— Перед смертью-то? — спросил Кроули. — Когда к тебе уже подступают черти с вилами? Да кто угодно от всего сердца раскается, лишь бы не заставляли платить по счетам!

Азирафель обиженно сложил губы.

— Я знаю, почему вы так сделали, — сказал Кроули. — Потому что мы побеждали. Потому что мы вели счёт по душам, праведных становилось всё меньше, и ваши поняли, что проиграют. И тогда вы решили придумать Мессию, чтобы он всех простил.

Кроули откинулся назад, уперся спиной в стену. Скрестил руки на груди.

— Нет, идею — идею я оценил, — сказал он. — Гениально. Вот так, — он щёлкнул пальцами, — взять и переписать на себя все наши очки. Просто взять и забрать все души из Ада, потому что они, видите ли, теперь прощены. Четыре тысячи лет работы — моей в том числе работы — взять и приписать себе.

Он изобразил беззвучные аплодисменты.

— Это не соревнование, Кроули, — сказал Азирафель.

— Нет! Это война! — прошипел тот. — И это было бесчестно.

— Нет бесчестия в том, чтобы посрамить зло, — сказал Азирафель, стараясь гордо держать голову.

— А, вот так вот? — изумился Кроули. — Нет бесчестия, да? Ну тогда плюнь мне в лицо, если я зло.

— Я не собираюсь плевать в тебя, Кроули, — Азирафель заискивающе сдвинул брови. — Но ты должен сам всё понимать.

— Я всё понимаю, — бросил тот.

— Ты неправильно всё понимаешь.

— О, простозаткнись.

Азирафель оскорблённо замолчал, вороша пустые устричные раковины ломтиком лимона.

— А Иуда? — спросил Кроули, не выдержав молчания и полминуты. — Почему всех забрали, а его оставили?

— Он же самоубийца.

— И что? — требовательно спросил Кроули.

— Его оставили в назидание другим, — объяснил Азирафель. — Он предатель.

— Но это же вы его подтолкнули, это был ваш план!

— Это не мы внушили ему мысль пойти и повеситься.

— А кто? — изумлённо спросил Кроули.

И вдруг понял — кто. Осёкся.

Он же просто хотел помочь. Он не собирался — тогда — делать зла, он просто хотел утешить, как мог. Утешил. Даже милосердие из его рук оборачивалось проклятием — потому что такова была его природа.

— Ты давно такое ешь? — спросил он, чтобы сменить тему.

— Тебе не нравится? — обеспокоенно спросил Азирафель.

— Нет, почему, — Кроули обмакнул пальцы в миску с водой и встряхнул ими. — Люди научились готовить, делать вино. Придумали разные игры, театр. Мне нравится.

— Посоветуешь к чему-нибудь присмотреться? — с любопытством спросил Азирафель. — Что тебя развлекало в последнее время?

— Сенеку отправили на Корсику, так что достойного общества тут больше не найти, — сказал Кроули. — Мелисс пишет комедии о жизни высшего общества. Все смеются, узнавая друзей, и негодуют, узнав себя. Думаю, скоро ему запретят давать представления.

— Мне нравятся комедии, — мечтательно сказал Азирафель. — Ты читал его «Безделки», кстати?

— Я не люблю читать, — Кроули скривился. — Это скучно. Даже секс лучше, чем чтение.

Азирафель высоко поднял брови.

— О, ты пробовал секс!.. И как он тебе показался? Так хорош, как о нём говорят?

Кроули склонил голову набок. Такой интерес со стороны ангела был необычным, и он не удержался, чтобы не подразнить:

— Не впечатлил. По-моему, его переоценивают.

Азирафель показался расстроенным.

— Но люди придают ему такое значение! Я предполагал, это должно быть нечто захватывающее. Я… — начал он и остановился. Кроули заинтересованно подался вперёд. — Я знаю, — полушёпотом сказал Азирафель, подаваясь навстречу, — что иногда люди испытывают нечто особенное в такой момент, если увлечены друг другом. Любовь.

— Ты что, подглядывал? — оскалился Кроули.

— Я не подглядывал! — оскорбился Азирафель. — Я чувствую любовь даже на расстоянии!

— Ты подслушивал, — ухмыляясь, поправился Кроули.

— Ничего подобного!

— Разве ты вообще должен этим интересоваться?

— Я не собираюсь этим интересоваться, — твёрдо сказал Азирафель. На его светлой коже румянец проступал очаровательным розовым оттенком. — То есть — мой интерес чисто теоретический. Это способ людей выражать друг другу свою любовь, а в любви не может быть ничего дурного.

Кроули пренебрежительно фыркнул.

— Ты не можешь это понять, ты же демон, — сказал Азирафель.

— И мой удел — низменные, изощрённые и разнообразные плотские наслаждения, — выразительно сказал Кроули.

— Не рассказывай, мне это совершенно не интересно, — быстро сказал Азирафель.

Кроули красноречиво посмотрел на опустевшее блюдо с устрицами, но ангел сделал вид, что не заметил намёка. Кроули поставил локти на стол, наблюдая за ним и машинально поглаживая себя по мочке уха.

— Итак, что дальше? — спросил он, когда Азирафель с довольным вздохом промокнул губы.

— А что дальше? — с ноткой беспокойства спросил тот.

Кроули пристально смотрел на него, ничего не говоря и вынуждая беспокоиться ещё сильнее.

— Ты свободен? — наконец спросил он. — Никаких дел, чудес, благословлений?

— Нет, — с облегчением улыбнулся тот. — А у тебя есть предложения?

— Да. Любезность за любезность, не хочу оставаться у тебя в долгу. Сегодня в термах у Клавдия будут поэтические состязания. Не хочешь понаблюдать?

Азирафель шевельнул бровями, будто сомневался в уместности предложения.

— Будет интересно, — подбодрил Кроули.

— Что же, — сдался Азирафель, бросив на него короткий взгляд. — Возможно, мне в самом деле не помешает освежиться и послушать, что говорят люди.

— В основном ерунду о политике, но общество будет приятным, — заверил Кроули, намекая, разумеется, на себя.

========== Рим, 270 AD ==========

Комментарий к Рим, 270 AD

Ты утоляешь мой голодный взор,

Как землю освежительная влага.

С тобой веду я бесконечный спор,

Как со своей сокровищницей скряга.

Сонет № 75

Рим 270 AD

Человек молился, стоя на коленях и обратившись лицом к маленькому окошку, забранному решёткой. От каменного пола и стен тянуло сырым холодом, из окна доносился людской гомон. Человек шептал молитву, опустив лоб на сцепленные ладони. Кроули прошёл бы мимо, если бы не заметил рядом с узником вторую фигуру, по плечи укутанную в шерстяную белую тогу.

— Азирафель? — удивлённо спросил он.

Ангел вскинул голову, заулыбался:

— Кроули! — Но тут же спохватился, нахмурил брови: — Ты пришёл искушать эту праведную душу?

— Что? Нет! — Кроули чуть не оскорбился. — Нужны мне ваши праведники! У меня дело к начальнику гарнизона, — он качнул головой в сторону.

Азирафель смерил его испытующим взглядом, но, кажется, поверил. Смягчился, выдохнул облачко белого пара. Кроули поёжился, сам плотнее закутался в шерстяную накидку.

Он бы с огромным удовольствием зимовал где-нибудь в Египте или Персии, но приходилось толочься здесь, выполняя распоряжения Преисподней. Середина февраля выдалась мерзкой — дожди лили почти каждый день, лужи на улицах по ночам схватывались тонким хрустящим льдом. Кроули ненавидел такую погоду всем своим существом — от холода он становился медлительным и вялым, и, выходя на улицу из тёплого дома, жалел, что нельзя навертеть на себя все одеяла и меховые шкуры с ложа. А здесь, в казармах, где размещали разбойников и должников, было ещё холоднее.

— Ну и что это за праведная душа? — спросил Кроули, пряча ледяные ладони в подмышки. — За какие прегрешения он сюда угодил?

Азирафель бросил на него осуждающий взгляд.

— Он тайно проводил брачные обряды.

Кроули кивнул с понимающим видом, будто ему всё сразу стало ясно, потом спросил, ухмыляясь (потому что на самом деле ничего яснее не стало):

— А почему тайно? Кого он женил — козла с петухом?

— Жабу с гадюкой, — недовольно ответил Азирафель.

Кроули выпятил нижнюю губу и сделал вид, что сейчас уйдёт.

— Император Клавдий запретил вступать в брак молодым людям, годным для службы в армии, — Азирафель, явно купившийся на его уловку, поторопился объясниться. — Император считает, что женатые мужчины думают не о войне, а о том, как бы вернуться домой живыми. И от этого хуже сражаются.

Кроули понимающе кивнул, ещё раз посмотрел на узника. Тот стоял на коленях, неподвижный, как изваяние. Только едва слышное бормотание говорило о том, что он ещё не умер от холода.

— Ну, а ты что тут делаешь? — спросил Кроули.

— Укрепляю его дух перед казнью, — сказал ангел и зябко обхватил себя за плечи. Это не сильно ему помогло, так что он энергично прошёлся по камере взад и вперёд, надеясь, наверное, что ходьба поможет согреться. Кроули наблюдал за ним, склонив голову набок.

Их отношения с Азирафелем складывались причудливым образом. Фактически они были естественными врагами и каждая их встреча должна была приводить к драке. Однако на деле их встречи постоянно приводили к кувшину-другому местного вина и длинным разговорам. У них нашлось неожиданно много общих интересов в области бытовой человеческой жизни.

Кроули увлекался театром — Азирафель собирал свитки с трагедиями и комедиями. Кроули стал знатоком вина — Азирафель оказался гурманом. Их обоих восхищала архитектура и они оба недолюбливали морские путешествия. Обо всём этом и о сотне других вещей им было абсолютно не с кем поговорить, кроме как друг с другом.

Были, конечно, ещё и люди, но с людьми невозможно было общаться на равных. Им был доступен крошечный отрезок бытия — двадцать лет, тридцать, пятьдесят. Они жили так, словно ничего не существовало до них и ничего не останется после. А Кроули, как и Азирафель, помнил тысячелетия.

Они оба были призваны пасти человеческие души — и они пасли их каждый сообразно своей природе. Азирафель пестовал мягкосердечность, любовь и добродетельность, Кроули — гнев, гордыню и похоть.

После убийства Калигулы Кроули на долгое время забросил свою работу. Он ничем не занимался, никого ни к чему не толкал — он был уверен, что человечество катится в пропасть и без его помощи. Но человечество катилось к ней как-то странно. То катилось, то откатывалось назад. В конце концов Кроули начал чувствовать раздражение. Люди никак не могли определиться, плохи они или хороши. Они были и плохи и хороши одновременно — и что самое странное, чаще всего они склонялись в ту или иную сторону без какого-либо вмешательства со стороны.

Кроули пока не решил, что ему делать с этим знанием. Люди одновременно изумляли его и приводили в ужас. Иногда он завидовал Азирафелю, который не испытывал подобных сомнений: он твёрдо считал людей замечательными созданиями, которые иногда просто немного сбиваются с пути (под влиянием демонических сил, разумеется).

— И долго тебе здесь сидеть? — спросил Кроули.

— До рассвета, — Азирафель вздохнул и укоризненно посмотрел на облачко белого пара, вылетевшее изо рта.

— И никакого чудесного избавления в последний момент? — уточнил Кроули.

Азирафель неопределенно повёл головой, что означало «хотел бы, да не могу».

— А, ну как всегда, — ухмыльнулся Кроули. — Награда за добрые деяния — мучительная смерть.

— Мне это нравится не больше, чем тебе! — резко отозвался Азирафель.

— Да ты что, я обожаю мучительные смерти! — с издёвкой сказал Кроули. — Смотрел бы и смотрел, как с людей заживо…

— Давай без подробностей, — перебил Азирафель. — Я должен укреплять его дух, а ты портишь мне весь настрой.

— Я же демон — не могу пройти мимо, ничего не испортив.

— Изыди, сатана, — буркнул Азирафель.

Кроули качнулся назад, будто на него налетел внезапный порыв шквального ветра, и едва успел схватиться рукой за решётку, чтобы не упасть.

— Эй!.. Я ещё даже зайти не успел!

Азирафель ответил мрачным взглядом и виновато сказал:

— Прости.

— Так что — всё его преступление в том, что он соединял любящие сердца? — поинтересовался Кроули, на всякий случай обвивая рукой решётку.

— Не только, — признался Азирафель. — Он попытался обратить в христианство императора Клавдия. Тот пришёл в ярость, сам понимаешь.

— Тебе не кажется, что умерщвлять такое количество праведников — не самый эффективный способ борьбы со злом? — вкрадчиво спросил Кроули, щуря глаза. — Кто вообще захочет становиться праведным, если тебя гарантированно повесят, четвертуют, а потом бросят львам?

— Стратегические решения лежат вне моей компетенции.

— Ой, я уже слышал эту отговорку! — скривился Кроули.

— Я не могу проявлять неповиновение! — с ноткой отчаяния воскликнул Азирафель. — У меня есть инструкции, я должен им следовать!

Кроули поднял брови, смерил ангела взглядом. Азирафель выглядел всерьёз расстроенным. А ещё Азирафель выглядел довольно замёрзшим. Вряд ли ангел мог подхватить насморк, проведя ночь в темнице — но совершенно точно мог подцепить уныние.

— А что если — теоретически — некое зло вмешается и расстроит ваши планы? — небрежно спросил Кроули.

— Какое зло? — настороженно и внимательно спросил Азирафель.

— Гнусное, — уточнил Кроули. — Что, если оно злодейски избавит вашего праведника от мучительной казни? Тогда он успеет переженить ещё десяток-другой идиотов, погрязших в прелюбодеянии…

Азирафель торопливо потряс головой.

-…тогда он успеет ещё много раз злостно нарушить императорский закон, — тут же поправился Кроули, — соединяя браком влюблённых и тем самым снижая боеспособность императорской армии?..

— Это было бы ужасное злодеяние, — согласился Азирафель, кинув на него благодарный взгляд.

— Но ты ведь охраняешь этого будущего мученика день и ночь, не спуская с него глаз?

Ангел кивнул.

— Иволга! — вдруг оживился Кроули. — Смотри — за окном!

— Где? — Азирафель развернулся.

Камера была пуста. Узник исчез, словно его никогда здесь и не было.

Азирафель повернулся к Кроули и посмотрел на него с осуждением.

— Ты обманул меня, хитрый змий.

— Это было легко. Как два пальца об Аппиеву дорогу.

— Что, прости?..

— Я ещё работаю над формулировкой, — Кроули сморщил нос.

Азирафель недовольно вздохнул и толкнул дверь камеры, распахивая решётку.

— Боже, какой же здесь холод! — пожаловался он и растёр себе плечи. — Мне определённо нужен кувшин горячего вина.

— Отличная идея, — согласился Кроули.

— Куда ты его отправил? — спросил Азирафель, когда они оказались на улице. — Я надеюсь, в какое-нибудь безопасное место?

— Безопаснее не бывает. Он сейчас в доме одного из тех полоумных, которому подарил радость брака, — с сарказмом отозвался Кроули. — Надеюсь, твоему праведнику хватит ума хотя бы недолго сидеть тихо и не приставать к императорам с христианством.

Они шли по улице сквозь толпу. Люди расступались, не замечая их и даже не задумываясь о том, что за сила заставляла их сворачивать с дороги. Кроули на ходу стащил горсть орехов у уличной торговки и начал щёлкать их пальцами, бросая скорлупу себе под ноги. Азирафель взял один у него из ладони, разгрыз.

— Смотри, — Кроули толкнул Азирафеля локтем и кивнул в переулок.

Спасённый праведник, возле которого уже собралась кучка людей, громко благодарил Бога за своё избавление. По его словам выходило, что в ответ на его молитву невидимый вихрь перенёс его за стены тюрьмы и невредимым поставил на улице перед домом его друзей. Азирафель притормозил и прислушался. Молодая пара — видимо, хозяева дома — уговаривала его зайти внутрь, но тот будто не слышал, перемежая восхваления Всевышнего с клятвами, что будет выполнять своё призвание ещё усерднее.

— Если он не бросит своё занятие, долго он так не прогуляет, — вздохнул Кроули.

— Но это так самоотверженно, — умилённо вздохнул Азирафель. — Он знает, что ему грозит смерть, но не может оставить без защиты влюблённых. Разве это не прекрасно? — он обернулся к Кроули.

— Это глупо, — убеждённо сказал тот.

— Это воодушевляет!..

Кроули издал нетерпеливое восклицание. Ему было холодно, ветер пробирался сквозь слои одежды и заставлял ноги покрываться мурашками.

— Горячее вино, ангел, — напомнил он.

— Посмотри на них. Люди так прекрасны, когда влюблены, — сказал Азирафель, не отрывая глаз от молодой пары. — Я хочу выпить за эту любовь — чтобы она никогда не покидала их сердца.

— Так, ты только что всё испортил, — раздражённо заявил Кроули. — Знаешь что — мы не пойдём в твой очередной кабак, я не пойду. За то, что ты такой зануда.

— А куда ты пойдёшь? — искренне удивился Азирафель, огорчаясь на глазах.

— Покажу тебе другое место. Теперь моя очередь выбирать, где мы пьём.

— Это никогда не была твоя очередь! — возмутился Азирафель.

— А сегодня стала моя, — отрезал Кроули. — Идём, ангел.

Он двинулся дальше, Азирафель поспешил за ним.

— Куда ты хочешь? — покладисто спросил он. — Что это за место?

— Увидишь, — сказал Кроули. — Я там часто бываю, когда устаю от людей, — добавил он. — Рим стал слишком шумным.

Они поднялись на один из холмов, к ряду великолепных вилл патрициев, выстроенных так тесно, что на склонах уже не оставалось места для того, чтобы втиснуть сюда ещё хотя бы курятник. Один из домов пустовал. Кроули привычным жестом толкнул дверь и впустил ангела внутрь. Пройдя через вестибулу и атриум, они оказались во внутреннем дворике с молчащим фонтаном, по лестнице поднялись на плоскую крышу.

— Почему здесь никто не живёт? — спросил Азирафель.

— Судебная тяжба, — ответил Кроули. — За это место наследники и кредиторы прошлого хозяина судятся уже несколько лет. Никого сюда не пускают, потому что не могут договориться. И поэтому здесь так тихо.

Над плоской крышей возвышалась стена второго дома. Она была тёплой — по ней поднимался горячий воздух из гипокауста. Кроули достал припрятанную под каменной скамьёй бутыль с вином и стаканы, пригласил Азирафеля сесть. Тот со вздохом удовольствия прижался к теплу всей спиной.

— Ты часто здесь бываешь? — с любопытством спросил он, раскладывая по ногам складки тоги.

— Когда меня утомляет людская глупость, — отозвался Кроули, сотворив на ладони пламя и обводя им дно бутыли. В воздухе тут же запахло пряностями.

Солнце склонялось к холмам, небо темнело. Рыжая полоса заката протянулась через весь горизонт. Они сидели, пили вино и смотрели на город.

— Читал что-нибудь интересное в последнее время? — спросил Кроули.

Азирафель страдальчески вздохнул:

— Не напоминай. Литература сейчас в ужасном упадке, после Апулея так никто и не появился.

Кроули с сочувствием хмыкнул.

— Не понимаю, куда подевались все талантливые поэты, — пожаловался Азирафель. — Одни изощряются с ритмом, другие дёргают строки из Вергилия, перекладывают по-новому и называют это новой поэзией. А третьи описывают в стихах произношение букв и виды морских побережий. Или посвящают их прививке деревьев!.. Ужасно, — скорбно сказал Азирафель.

— Все слова уже побывали в употреблении и сохранили следы прежних хозяев, — философски заметил Кроули. — Но ты всегда можешь перечитать Вергилия самостоятельно, — сказал он, пытаясь подбодрить.

Азирафель вздохнул.

— И даже не проси меня говорить об исторических трактатах, — добавил он, хотя Кроули и не собирался просить. — Светония совершенно невозможно читать, он страшно предвзят. Последним, кто умел пользоваться источниками, был Плиний. Остальные теперь просто пересказывают по написанному: Флор составляет сокращение Ливия, Фест — сокращение Веррия Флакка. История превратилась в пустую коллекцию анекдотов и курьёзов.

— Тёмные века впереди, — глубокомысленно сказал Кроули.

Они пили горячее вино и молчали. Солнце коснулось горизонта, небо медленно гасло. Империя умирала, а они смотрели на вечный город, рыжий и мраморный.

Кроули, поставив локоть на колено, касался пальцами своей шеи. Иногда он забывал, что по современной моде ему приходилось носить короткие волосы — и машинально искал длинные пряди, чтобы прочесать их рукой или сплести в небрежную косу. Но сейчас пальцы натыкались на озябшую от вечерней прохлады кожу и короткие вьющиеся кольца вместо длинных тяжёлых прядей.

Азирафель посмотрел на него, задержал взгляд. Кроули убрал руку, будто смутившись.

— Мне нравилось, — вдруг сказал Азирафель.

— Что?

— Мне нравилось, когда у тебя были длинные волосы.

Кроули отвернулся, стараясь не покраснеть.

— Может быть, мода на них ещё вернётся.

— Может быть, — повторил Кроули. — Ещё вина?..

Азирафель подставил стакан.

— Очень удобно, что не нужно таскать с собой жаровню, — сказал Азирафель.

— Лучше замолчи, — предупредил Кроули. — Много болтаешь.

Ангел спохватился, постарался нахмуриться. Ему действительно не стоило хвалить Кроули — и уж тем более говорить ему комплименты.

— Как звали этого сегодняшнего праведника? — спросил Кроули, грея длинные пальцы на боках глиняного стакана.

— Валентин, — сказал ангел. — А зачем тебе?

Кроули фыркнул:

— Я ведь должен буду похвастаться, что помешал вам заиметь ещё одного мученика!

— О, конечно, — спохватился Азирафель. — Придётся тщательно выбирать выражения, когда я буду об этом рассказывать.

— Пф!.. Напиши своим, что ты загнал злого духа аж на вершину холма и до самого рассвета не давал ему передышки, осыпая его пинками и оскорблениями.

Азирафель настороженно покосился на Кроули.

— Не думаю, что я силён в оскорблениях. Или пинках.

Кроули пихнул его локтем в бок и весело улыбнулся.

— Да ладно, это совсем не сложно. Делай, как я, — и он пихнул его снова.

Азирафель смерил его взглядом, помедлил, явно с трудом решаясь поднять руку — но сосредоточился и легонько ткнул Кроули в плечо.

— О, ты поразил меня в самое слабое место! — патетично воскликнул Кроули и завалился набок.

— О, прости! — Азирафель взволнованно подскочил. — Ты в порядке? Ты не ушибся?

Кроули, смеясь, встал на колени, чтобы подняться. Всё ещё смеясь, задрал голову и посмотрел на Азирафеля снизу вверх. Ангел возвышался над ним, край белой тоги, подхваченный ветром, хлопнул Кроули по щеке. Кроули перестал улыбаться, глядя вверх — на растерянное, почти испуганное лицо ангела.

— Тебе… тебе лучше встать, — торопливо сказал Азирафель, отводя глаза.

— И злой дух оказался повержен на колени перед сияющим ангелом, — негромко и выразительно сказал Кроули.

— Встань, пожалуйста, не надо этой патетики, — нервно потребовал Азирафель, переводя дыхание. — Ты ведёшь себя глупо.

— Вот! Вот ты и начал осыпать меня оскорблениями! — радостно заявил Кроули. — Видишь — это не так уж и сложно.

Азирафель сел на прежнее место, недовольно сложив губы. Кроули одним движением перетёк на сиденье рядом и вытянул скрещённые ноги. Он ухмылялся, глядя, как город поглощает тьма, а над головой проступают холодные февральские звёзды.

========== Окрестности форта Кармартен, 573 AD ==========

Комментарий к Окрестности форта Кармартен, 573 AD

Веду я счет потерянному мной

И ужасаюсь вновь потере каждой,

И вновь плачу я дорогой ценой

За то, за что платил уже однажды!

Сонет №30

Влажная болотистая земля, раскисшая от дождя, чавкала под лопатой. Стоило вынуть пласт, как на дне ямки начинала собираться вода.

Прогалина заросла мхом, как сыр — плесенью. Он был зелёный, яркий — куда ярче, чем листва на лепечущих осинках вокруг поляны, ярче болотной ряски, под которой прятались глубокие чёрные бочаги. Осины шелестели под мелким дождём, выворачивая листья от малейшего дуновения ветра. Острые верхушки елей раскачивались и натужно скрипели, когда с них снимались тяжёлые сытые вороны. Хриплое карканье далеко разносилось в сыром туманном воздухе — вороны пировали. Там, за елями, на опустевшем поле сражения, лежали тысячи тел. Здесь, на прогалине, их было пятеро. Они лежали среди серых валунов, завёрнутые в изрубленные плащи, с покрытыми лицами. Шестой человек — или тот, кто выглядел, как человек — мерно махал лопатой, вонзаясь в сырую чёрную землю, выворачивая пласты и сваливая их возле прямоугольных ям.

Невдалеке послышалось звяканье сбруи коня, удары копыт о плотную землю. Человек даже не поднял головы, чтобы передохнуть от своего труда и поглазеть на всадника. Он стоял, по щиколотку в грязной воде, скопившейся на дне могилы, и ожесточённо рубил лопатой еловый корень.

Всадник приблизился, остановил коня.

— Бог в помощь! — воскликнул он, будто приветствовал пахаря, идущего за плугом.

— Проваливай к чёрту, — отозвался человек из могилы.

— Кроули? — неуверенно спросил всадник. — Что ты делаешь?

Кроули разогнулся, с трудом распрямляя спину, поднял взгляд. Азирафель был одет по-дорожному, поверх серебристой кольчуги лежал тёплый плащ на волчьем меху, обнимая его, как крылья.

— Да вот, решил репу посадить, — язвительно сказал Кроули, опираясь локтём на лопату.

Азирафель огляделся, заметил тела.

— Кто эти люди? Ты что — хоронишь их?..

Кроули выбрался из могилы, воткнул лопату в землю и посмотрел на свои ладони. Их покрывали свежие волдыри — крупные, тугие от скопившейся жидкости.

— Кто-то же должен, — сказал Кроули, глядя на пальцы, сгибая и разгибая их, разглядывая волдыри как забавную диковину.

— Они были твоими друзьями?

— Демоны не заводят друзей, — Кроули скривился от отвращения. Встряхнул руками, будто ждал, что это чудесным образом поможет избавиться от следов тяжёлого труда. — Мне никогда не нравилась Британия, — вдруг сказал он, резко меняя тему. — Отсталая провинция. Дожди, сырость, слякоть. Вина нет, а пиво ужасно.

— Согласен, кухня пока не на высоте, — поддержал Азирафель. — Грубовата.

Кроули посмотрел на свои ногти, окаймлённые чёрным, потёр их о рукав рубахи, оставив грязные разводы. Казалось, он хотел сказать что-то ещё, но промолчал. Поглядел на тела, на их плащи, мокрые от дождя, заляпанные бурыми пятнами. Вернул взгляд на Азирафеля.

— Куда ты едешь? — спросил он.

— На север. Нужно помочь одному принцу стать королём. Там скоро будет война…

— А разве война когда-нибудь заканчивается? — спросил Кроули. — Все воюют друг с другом за это место, будто тут есть что-то кроме болот и лесов. Здесь тоже, — он кивнул головой на высокие ели, — одни люди напали на других людей… Не понимаю, почему они хотят жить тут — на Земле полно царств получше. Например, те, где растёт виноград. И финики.

Он машинально встряхнул руками, сбрасывая с них ноющую боль, и прошёл мимо Азирафеля. Ухватив одно тело за края плаща, потащил его к ближайшей могиле.

Азирафель спешился, оставив поводья на шее белого коня. Тот, опустив голову к земле, начал выискивать губами траву среди кочек изумрудного мха.

— Почему ты не можешь применить какое-нибудь чудо? — спросил ангел.

— Не хочу привлекать к себе лишнее внимание, — отозвался Кроули, столкнув в могилу первое тело. — Меня не поймут, если узнают, что я хороню людей.

— Да, пожалуй, они удивятся, — вполголоса сказал ангел, наблюдая за ним. — Так что здесь случилось?

— Сражение, — равнодушно отозвался Кроули. — Они колошматили друг друга полтора месяца, пока никого не осталось. Начали под Ардериддом — закончили здесь.

— Кем они были, эти люди? — спросил Азирафель.

Кроули остановился, сбросив в могилу второе тело. Оно упало с лёгким плеском в воду, скопившуюся на дне. Кроули локтем вытер грязный лоб.

— Просто люди, — угрюмо сказал он. — Не ты один умеешь с ними общаться, ясно? Я тоже могу им нравиться!

— Но, мой дорогой друг, это же не соревнование, — наставительно начал Азирафель — и оборвал себя.

Кроули стоял на краю могилы, смотрел, как вода пропитывает плащ, расползается тёмным языком, скрывая кровавые пятна.

— Я кое-что понял о них, — сказал он. — Почему они так быстро живут. Они все — разные.

Он задрал голову, посмотрел на низкое серое небо, подставив лицо под дождь. Небо висело над прогалиной, как мятая тряпка, сочилось водой. Кроули облизал губы.

— Один и тот же человек никогда не родится дважды, — сказал он. — Как листья. По весне вырастают новые, а осенью увядают. И никогда не повторяются. Поэтому они всё время меняются — люди. Нельзя предсказать, что будет с ними дальше. Чего они захотят. Что они придумают. Никогда не знаешь, чего от них ждать. Наверное, в этом и смысл? — спросил он, глянув на ангела.

— Пожалуй, — согласился тот.

Перетащив оставшиеся тела в могилы, Кроули снова взялся за лопату и начал засыпать их землёй. Волдыри лопались, черенок лопаты жёг руки, но Кроули не останавливался, только изредка шипел и морщился от боли в ладонях. Азирафель молча наблюдал за ним.

Это были пять человек, с которыми он делил войну, которую не выбирал. Весь мир сейчас, кажется, был войной — мелкие вожди бились с мелкими королями за голые холмы, камни и пустоши. Кроули не испытывал никакого благоговения перед смертью — но короткая человеческая жизнь, потраченная впустую, казалась ему преступлением.

Он скучал по просвещённому Риму, его широким улицам, мраморным колоннадам и солнцу. Здесь была грязь, болота и комары. У него мерзли руки, ноги, лицо, нос, уши — каждая часть тела, не прикрытая тремя-четырьмя слоями одежды. Приходилось кутаться в шкуры и сидеть скрючившись у огня, чтобы согреться. Люди делились с ним едой и кислым пивом, потому что считали его своим. Люди рассказывали истории о своей крошечной судьбе, и Кроули наблюдал за ними, глотая пиво и пытаясь постичь тайну человеческой жизни. Щепотка пряностей сделала бы его жизнь немного лучше, но пряности здесь не родились. Вместо корицы, гвоздики, имбиря, шафрана, муската здесь была полынь и крапива.

Как можно было жить так стремительно и не сожалеть каждую секунду, что тебе неведом огромный мир за границей твоей деревни? Как можно жить, даже не зная, что этот мир существует? Как можно драться за клочок земли, если ты никогда не увидишь, как по ней бегают твои дети? Дети были отдельным, странным видом людей. Поколения сменялись одно за другим, и большее, на что мог рассчитывать человек — что его имя не забудут, что его труды будут жить. Но что будет жить, если тебя убьют в битве, если ты даже не успел оставить потомства? Разве это не бессмысленно?

По ночам перед костром, сгрудившись, чтобы было теплее, люди пели длинные тягучие баллады о героях и подвигах, о дальних землях и сражениях. Кроули слушал. Людям был дан дар творения. Из всего, что они видели, слышали и знали, они складывали стихи или музыку. Кроули завидовал им — он так не мог. Ангелы и демоны были созданы не для того, чтобы творить — это умели лишь люди.

А ещё они умели мечтать о том, что им недоступно. Умели видеть красоту в том, как на рассвете над холмами зажигается небо. Из глубины своего невежества они тянулись вверх, и новое поколение стояло на плечах предыдущего, протягивало руки к солнцу. Через сколько сотен лет они сумеют до него дотянуться?

Эти пятеро были людьми, делили с ним костёр, баллады, еду — теперь их не стало. Остались только тела, покинутые душой. Кроули просто хотел позаботиться о них так же, как постарался бы позаботиться о плаще, оставленном ему в память — бережно сложить и при случае отдать тому, кому он ещё послужит. Эти тела никому бы уже не послужили, но можно было оставить их в земле, чтобы потом что-то выросло на их могилах, пустив корни сквозь рёбра и черепа.

— Люди обычно хоронят своих на кладбище, — задумчиво сказал Азирафель.

— Тут везде теперь кладбище, — отозвался Кроули.

— Но почему именно здесь?

Кроули кивком показал на высокие ели:

— Потому что однажды сюда упадёт шишка и рассыплет семена. Они прорастут и заберут себе то, что останется в могилах. И здесь будет часть леса, которую будут звать Синдур и Эрит, Мелган, Кадфан и Гврит.

— Я понимаю, — негромко отозвался Азирафель.

Когда на поляне осталось только пять аккуратных холмиков, Кроули оставил лопату и посмотрел на свои ладони. Вздувшиеся волдыри лопнули, обнажив розовую кожу, она горела от касания воздуха. Кроули разглядывал свои руки, будто ему было удивительно, как он сумел пораниться. Сгибая и разгибая пальцы, он слушал боль.

— Это, должно быть, ужасно, — с сочувствием сказал Азирафель. — Могу я помочь тебе? Я могу исцелять.

— Меня это не беспокоит, — равнодушно заметил Кроули.

— Но они будут заживать несколько дней! Ужасно неудобно. Позволь мне, на это больно смотреть.

Кроули, не изменившись в лице, протянул руки к Азирафелю ладонями вверх. Тот приблизился, осторожно поддержал их снизу.

— Хорошо, — сказал ангел. — Это очень просто. Я делал так много раз…

Он сосредоточился, закрыв глаза и подняв лицо к небу, шепнул что-то — и Кроули с воплем отдёрнул руки, отшатнулся, затряс пальцами, будто пытаясь сбить с них огонь. Ладони обожгло, словно он сунул их в кипящее масло. Они покраснели, потом угрожающе побагровели. Кроули отчаянно махал руками, у него едва не выступили слёзы из глаз.

Азирафель побледнел:

— Что с тобой?.. Что случилось?

— Ты!.. Чёртов грёбаный ангел!.. О чём я только думал! Ты не можешь меня исцелить! — крикнул Кроули и затряс руками ещё сильнее.

— Прости, прости… — растерянно повторял Азирафель. Он поднял брови, будто ему самому было больно. — Я не подумал, прости, это моя вина…

— Какая к чёрту разница, чья это вина! — крикнул Кроули.

Жгучая боль понемногу отступала, но ему трудно было даже дышать, не то что говорить. Кроули со стонами дул себе на руки, тряс ими, пытался куда-то их деть, но не понимал — куда. Он не мог их ни спрятать, ни сунуть в подмышки. Наконец он просто кулём сел на землю и опёрся локтями о колени, оставив кисти на весу. Азирафель смотрел на него в полном отчаянии.

— Я перебинтую, — решительно сказал ангел и сбросил с плеч плащ, а потом начал раздеваться.

Кроули даже ненадолго забыл про боль, раскрыв рот.

— Ты что делаешь?

— Я пущу подол на лоскуты, чтобы забинтовать тебе руки, — решительно сказал Азирафель. Он снял кольчугу, шерстяную тунику, и взялся за нижнюю рубаху. — Я видел, люди делают так для раненых.

— Я не раненый! — огрызнулся Кроули. — Даже не подходи ко мне.

— Больше никакой исцеляющей магии, — пообещал Азирафель. — Но ты же не можешь ходить вот так?..

Кроули огляделся. Неподалёку между огромных валунов бил маленький родник. Кроули отошёл к нему, сел рядом и опустил руки в ледяную воду. Стало лишь хуже, пальцы онемели от холода и перестали сгибаться. Он попытался зачерпнуть воды, но она пролилась сквозь пальцы. Вот дьявол!.. Он теперь не мог даже напиться. И эта простая и примитивная невозможность показалась ему удивительной и обидной. Он не привык чего-то не мочь. Он всегда думал о себе как о том, кто может всё, чего ему хочется. А сейчас он не мог выпить воды, потому что не мог зачерпнуть её — не мог даже опереться руками о землю, чтобы наклониться к роднику.

Он недоумённо посмотрел на Азирафеля.

— Сейчас, сейчас, — решительно сказал тот, влезая в рубаху с заметно укоротившимся подолом. В руке у него были зажаты длинные обрывки ткани. — Я кое-что понимаю в медицине, — добавил он, явно стараясь звучать уверенно.

— Прочитал пару свитков? — с иронией спросил Кроули, не в силах удержаться от сарказма даже сейчас — по крайней мере, от сарказма ему было не так больно.

— Я провёл на полях сражений не меньше времени, чем ты, — отозвался Азирафель. Его голос чуть заметно дрожал, Кроули послышался упрёк.

— Я не начинал эту войну! — резко сказал он. — Я не люблю войны, мне не нравится, когда люди убивают друг друга ради… кучки камней! Вместо того, чтобы придумывать песни!

Он замолчал, насупившись. Азирафель приблизился к нему, сел на колени, пачкая землёй светлые штаны и верхнюю шерстяную тунику. Без слов взяв Кроули за запястье, он достал из кошеля на поясе явно чудесным образом возникший там стеклянный флакон, вынул пробку и капнул на руки демона какой-то жидкой мазью, пахнущей благовониями. Распределил её кончиками пальцев, потом начал обматывать кисти лентами ткани. Кроули молча смотрел, не возражая и не сопротивляясь.

Мазь оказалась чудесной — злое жжение утихало, сменяясь ноющей болью ожога. Кроули облизал пересохшие губы. Пить хотелось ужасно. Он посмотрел на лошадь Азирафеля, которая спокойно паслась на поляне. Может, у него нашёлся бы мех с вином? Забинтованными руками Кроули смог бы его удержать.

Ангел без слов посмотрел на него, будто всё понял. Зачерпнул воду из родника, поднёс к лицу Кроули сложенные ладони. Вода просачивалась сквозь пальцы, капала на штаны. Кроули замер, глядя на ангела.

— Пей, — тихо предложил тот.

Кроули помедлил. Принять воду из этих рук почему-то казалось ему святотатством. Чем-то в сотни раз более богохульным, чем осквернение церкви.

— Тебе ничего не будет за это? — спросил он, и собственный голос показался ему напряжённым.

— Это доброе дело, — вполголоса сказал ангел. — Я должен помогать страждущим.

Кроули пробрала дрожь.

— Пей, — почти шёпотом повторил ангел.

Кроули наклонился к его рукам и коснулся губами воды.

Она не обожгла его, как он бессознательно ждал. Она не была святой. Это была простая родниковая вода — холодная, вкусная, чистая. Он с жадностью выпил, отдышался.

— Ещё? — спросил Азирафель.

— Да.

Кроули пил, пока губы не начали неметь от холода — а Азирафель черпал воду, сложив ладони лодочкой, и Кроули чувствовал, как вздрагивают его пальцы, когда касаются его лица. Он пил из ладоней ангела, медленно, наслаждаясь этим невообразимым событием. Милосердие к поверженному врагу? Бесконечная ангельская доброта?.. Он склонялся над его ладонями, каждый раз борясь с желанием окунуться в них и замереть.

Лицо пылало, будто от лютого мороза, который покалывает и жжёт кожу. От неведомого чувства, которое Кроули не мог назвать никаким словом. Они сидели возле родника, тот бесшумно струился мимо, исчезая в траве.

Кроули распрямился, вздохнув. Посмотрел на ангела. Тот сидел с серьёзным, почти торжественным лицом, будто совершал какой-то обряд, и только его щёки казались пунцовыми.

— Этого хватит, — кашлянув, сказал Кроули. Он ждал, что Азирафель немедленно вскочит, но тот продолжал сидеть.

— Рад был помочь, — шёпотом сказал ангел.

Кроули нестерпимо захотелось спросить, когда они увидятся снова. Он хотел увидеться снова. Он сидел, смотрел на лицо ангела, на его волосы и лицо, в его светлые серые глаза — и внутри у него вертелось какое-то странное чувство, заставляло смотреть и смотреть, жадно, пристально. Ему хотелось сидеть и смотреть на Азирафеля целый год.

— Я могу проводить тебя? — сипло начал Кроули, кашлянул и взял себя в руки, заговорил своим обычным тоном: — До ближайшего города? У меня ещё много дел, мне некогда тут рассиживаться.

— Я буду рад приятной компании, — мягко отозвался Азирафель. — Только, если ты не против, — он бросил короткий взгляд на могилы, — я помолюсь за них.

— Я отойду подальше, — скривился Кроули. — Развлекайся, ангел.

========== Константинополь, 718 AD ==========

Комментарий к Константинополь, 718 AD

Пусть я ничто во множестве несметном,

Но для тебя останусь я одним.

Для всех других я буду незаметным,

Но пусть тобою буду я любим.

Сонет №136

Снег, снег, снег. Зима преследовала его, будто назвалась пятым всадником Апокалипсиса. Даже сейчас, даже здесь. Южный город засыпал снег, и Кроули с тоской смотрел на белые крыши.

Ему нравилась Византия, хотя он так и не перестал скучать по Риму. Ему нравилась её пышность, доходящая до пошлости, величественность громадных дворцов, широкие улицы и сады, расписные стены, мозаики из цветного стекла. Сейчас всё это укрывал противный белый снег. Глазам, привычным даже к пустынному солнцу, было больно смотреть на такую белизну. Не высовывая носа наружу, чтобы не видеть пальмы в снегу, Кроули отсиживался в Большом дворце и от скуки устраивал царедворцам мелкие пакости. Всем должно было быть так же плохо, как и ему.

Прямо сейчас он сидел в палатах Магнавра и ковырялся в механизме золотых львов. Эти львы, стоящие на страже трона Соломона, должны были вызывать ужас и трепет у гостей василевса. Они считались уникальным чудом — немало послов теряли присутствие духа, когда по мановению императора золотые львы поднимались на лапы и разевали пасти, издавая оглушительное рычание. За золотыми львами разворачивали хвосты золотые павлины, осыпанные драгоценными камнями, а на золотом платане начинали свиристеть золотые птицы. От золота всё рябило в глазах.

Поэтому Кроули, присев на корточки и подобрав полы туники и мантии, затканной чёрным шёлком, копался в брюхе золотого льва, выискивая, что бы там погнуть или сломать, чтобы на очередном приёме посольства случился конфуз. И хотя в ближайшее время посольств ждать не следовало, поскольку под стеной Феодосия стояла арабская армия — Кроули считал, что предусмотрительность никогда не помешает. Кто знает, что будет завтра? Может, им надоест стоять в снегу и они уйдут, и к василевсу снова потянутся гости?

Насколько он знал, дела у армии были так себе. Они не ждали такой зимы. Им приходилось всё время жечь костры, чтобы как-то согреться, у них не хватало еды и воды. А осаждённый город словно не замечал толпу у своих стен. Люди жили, будто ничего не случилось — неостанавливалась торговля, всё так же были открыты рынки, а в громадной цистерне воды хватало на всех. Даже рыбацкие лодки осмеливались выходить на лов под прикрытием флота. Арабские галеры сновали в отдалении, но не приближались — они уже испытали на себе действие «греческого огня» — страшного изобретения, которое поджигало даже воду и камни, которое ничем невозможно было потушить. Пламя не утихало, пока не пожирало всё на своём пути, оставляя лишь пепел.

Кроули должен был поспособствовать сдаче города, но у него не было никакого желания это делать. Да, конечно, он должен был — это была христианская столица, новый Рим, новый Иерусалим, и все были убеждены, что со дня на день Иисус въедет в Золотые ворота и начнёт вершить последний суд. Кроули относился к этой идее скептически. Делать Иисусу больше нечего, кроме как разъезжать на ослике по городам.

Впрочем, помимо скепсиса, у него была ещё одна веская причина бездействовать: на помощь защитникам Константинополя небесная канцелярия прислала Азирафеля со строгим наказом любыми силами помешать захватить город. Азирафель, разумеется, мешал всеми силами — в основном отвлекая Кроули от его важных демонических планов. Так что, чтобы Азирафель ни в коем случае не догадался о намерениях Кроули, Кроули всеми силами отвлекал Азирафеля от отвлечения себя, на что, разумеется, ангел отвечал отвлечением Кроули от отвлечения себя… Это продолжалось почти целый месяц, но потом выпал снег — и Кроули потерял всяческий интерес к интригам. Он хандрил. Единственной радостью были мелкие неприятности, которые он устраивал во дворце. Как, например, эта диверсия со львами.

— Кроули! Вот ты где, — раздался возглас из дальнего конца зала.

Кроули сделал вид, что ничего не услышал — хотя акустика здесь была превосходная. Он продолжил копаться в брюхе у льва. Конечно, он мог бы сотворить чудо, но ему нравились механизмы, они были интересными, он любил разбираться в них — а особенно он любил их ломать.

Ангел, казавшийся удивительно маленьким рядом с громадными колоннами, пересёк палату. Пока он шёл через пустое пространство, будто через поле, подобрав край длинной белой туники, Кроули успел нащупать в механизме шестерёнку, порезаться о её край, вытянуть палец и недовольно пососать его. Азирафель всё ещё был где-то на середине зала. Кроули мрачно уставился на него.

Византийская мода была Азирафелю к лицу. А кроме того, на белом прекрасно смотрелось золотое шитьё, так что ангел выглядел куда выигрышнее Кроули, который, хоть и выбрал себе самые дорогие ткани и самые тонкие вышивки, всё равно среди разодетых в цветное византийцев смотрелся бедновато. Но он не мог позволить себе, по примеру Азирафеля, вышивку жемчугом: потому что белый жемчуг на чёрном, на его вкус, смотрелся не очень. Оставалось только серебро, а оно не ценилось так же высоко, как и золото.

Ангел наконец приблизился, и Кроули увидел у него в руках глиняный кувшин. Проснувшееся любопытство заставило его потянуть носом. От кувшина пахло молоком и цветами. Наверняка это была какая-то очередная человеческая выдумка, которая полюбилась Азирафелю. Тот обожал пробовать новые блюда, а особенно приятные ему уже привык разделять с Кроули, чтобы тот тоже восхитился вкусом. Кроули не был большим поклонником человеческой еды, но ему нравилось общество Азирафеля, ему нравилось смотреть на него, когда тот ест, ему нравился его детский восторг и то, как он иногда закатывал глаза от наслаждения. Ангелу по понятным причинам было доступно очень ограниченное число чувственных удовольствий, зато доступные он использовал с максимальным прилежанием. Кроули нравилось, когда Азирафель с восхищением рассказывал о том новом, что ему довелось попробовать, и особенно нравилось, когда Азирафель предлагал это новое ему.

Чаще всего это и правда было очень вкусно. Чаще всего это было лучше, чем секс. Секс был приятным занятием и необременительным способом искушать людей. Чем больше запретов придумывали люди, тем проще было подталкивать их нарушать правила. Впрочем, обед с Азирафелем определённо был лучше любого секса.

— А! Вот чего мне не хватало!

Кроули поймал Азирафеля за руку, стащил у него с пальца перстень с опалом и сунул в щель между шестернями механизма в брюхе у льва. Подтолкнул, провернул — и механизм с громким щелчком заклинился намертво. Кроули радостно оскалился. Сломать это с помощью ангельской безделушки было отличной идеей. Он мог бы, конечно, использовать одно из своих колец, но это было бы не так весело.

Вспомнив, что он вообще-то хандрит, Кроули перестал улыбаться и снова насупился.

— Чего тебе? — недовольно спросил он.

Азирафель аккуратно присел на ступеньки трона, поставил кувшин рядом с собой.

— Тебя уже неделю нигде не видно, — с мягким упрёком сказал он. — Когда ты последний раз выбирался за пределы дворца?

— Мне хорошо в моих пределах, оставь их в покое! — огрызнулся Кроули и с любопытством покосился на кувшин.

Азирафель терпеливо вздохнул, сунул руку под мантию и достал полотняный мешочек.

— Я принёс тебе финики, — сказал он и положил мешочек рядом с Кроули. — И изюм, — добавил он извиняющимся тоном. — Для винограда сейчас не сезон — но изюм ничуть не хуже. Очень сладкий.

Кроули растерянно посмотрел на него поверх очков.

— Мне? — недоверчиво спросил он.

— Попробуй, — Азирафель улыбнулся с тревожным волнением.

Кроули распутал завязки, недоверчиво поглядывая на Азирафеля, будто ждал, что в мешочке окажутся камни, а ангел весело рассмеётся, как ловко его надул. Но нет — когда Кроули запустил руку внутрь, пальцы наткнулись на сушёные фрукты, чуть липкие от сладкого сока. Схватив горсть, Кроули жадно дёрнул руку назад. Кулак не сразу пролез через узкую горловину, так что пришлось повозиться, вытягивая руку. Это и правда были финики и изюм. Его любимые.

Кроули сунул в рот сразу штук пять, чтобы жевать, а не смущаться.

— А это что? — грубовато спросил он с полным ртом, кивнув на кувшин. Азирафель мгновенно оживился:

— Попробуй!.. Это сахлаб, его варят из молока и муки орхидей, с корицей и мёдом. Очень вкусно!

Кроули заглянул в кувшин, взял в руки — тот был тёплым.

— Его пьют горячим, — с энтузиазмом продолжал Азирафель. — Особенно зимой — замечательно согревает!

Кроули отпил глоток и облизнулся, оценивая вкус. Напиток был густым, сладким, молочным. Он пах цветами и корицей, и в нём была самая капелька остроты, так, чтобы ублажить язык.

Кроули с упрёком посмотрел на Азирафеля. Это было нечестно — вот так брать и подсовывать ему изумительные штуки, от которых сразу же хотелось перестать хандрить. Кроули вообще-то планировал хандрить, пока не сойдёт снег, а Азирафель (как всегда!) всё портил.

— Нравится? — с нетерпеливой надеждой спросил ангел.

Кроули вместо ответа закатил глаза и приложился к кувшину.

Конечно, ему понравилось. И очень. Он выпил почти треть, прежде чем с довольным вздохом поставить кувшин на место. Азирафель сиял от улыбки, глядя на него, даже чуть-чуть щурил глаза, счастливый, что угадал. Кроули держался изо всех сил, чтобы не улыбаться ему в ответ. Пришлось развалиться на ступенях, опираясь на локти, и запрокинуть голову, сделав вид, что его внезапно очень заинтересовал потолок.

— Никаких дел в городе сегодня? — с намёком спросил Азирафель.

— Никаких, — Кроули сморщил нос. — У меня там нет никаких дел, пока лежит снег.

— Там совсем не холодно, — вкрадчиво сказал Азирафель.

Кроули пренебрежительно зашипел, чтобы даже его нежелание облечь в слова свою неприязнь к снегу выражало полное отсутствие энтузиазма насчёт идеи выйти на улицу. Азирафель огорчённо вздохнул. Кроули покосился на него, но приказал себе не поддаваться на эту уловку.

— Там везде лежит эта мерзкая белая гадость, — с отвращением сказал он.

— А я видел, что это может быть весело.

— Что в этом может быть весёлого? — Кроули вскинул голову и с непониманием уставился на ангела. — Мокрая, холодная дрянь! Она жжётся!

Ангел качнул плечами и увёл взгляд в сторону, будто намекал, что ему известно нечто, неизвестное Кроули.

— А если я смогу тебя переубедить? — спросил он, склоняя голову набок.

— Ты не сможешь, — фыркнул Кроули.

— А если смогу?..

— Ладно, если ты меня переубедишь, тебе придётся выполнить мою дневную норму по искушениям, — предложил Кроули, заранее зная, что от такого пари ангел откажется.

Азирафель, наверное, и собирался — он резко повернул голову, с негодованием глядя на Кроули.

— Я не собираюсь никого искушать! — возмутился он.

— Тебе и не придётся — потому что ты не сможешь меня переубедить, — снисходительно ответил Кроули, считая на этом спор законченным.

Азирафель приобрёл оскорблённый вид, приосанился, затем кивнул:

— Хорошо.

— Что хорошо? — не понял Кроули.

— Чтобы доказать мне, что я не смогу тебя переубедить, тебе придётся выйти на улицу.

Кроули аж рот открыл от такого нахальства.

— И ты выйдешь туда не на пять минут, — предостерёг Азирафель, пока Кроули ошеломлённо пялился на него. — Не будет такого, что ты высунул нос наружу и сразу убежал прятаться. Ты проведёшь там весь день, — потребовал он.

— Весь день? — изумлённо переспросил Кроули. — Я же окоченею!

— Я найду, чем тебя согреть, — заверил Азирафель.

Кроули, почуяв возможность сбить Азирафеля с мысли, перетёк в расслабленную позу и подпёр голову рукой.

— Чем, например? — с предвкушением спросил он, улыбаясь.

Азирафель предсказуемо порозовел щеками и отвернулся.

— Быстрой прогулкой, — мгновенно ответил он. — Горячим вином. И по дороге мы можем взять медовых лепёшек с орехами.

Кроули со стоном откинулся на спину и сполз по ступенькам пониже, пересчитав парочку затылком и задницей.

— Это ангельская… диверсия! — воскликнул он. При мысли о горячей лепёшке — с твёрдой нижней корочкой, белой от муки, с верхушкой, щедро усыпанной орехами, с дырчатой белой мякотью, пахнущей розовой водой и мёдом, — у Кроули рот сам собой наполнился слюной. Ему даже пришлось сглотнуть. Нет, он не был таким уж сладкоежкой, но некоторые вещи просто невозможно было не вожделеть.

— Разумеется, — не без гордости ответил Азирафель. — Я ведь должен расстраивать твои демонические планы.

— Но не так подло! — возмутился Кроули, приподнимая голову. — Подлости по моей части!

— Тактический манёвр, использующий слабость противника — это не подлость, — с долей высокомерия ответил Азирафель.

— У меня нет слабостей! — огрызнулся Кроули. И облизнулся ещё раз — он знал, что теперь не успокоится, пока не заполучит эту лепёшку, которую можно было купить лишь в одной лавке города.

— Идём, — Азирафель поднялся на ноги.

Кроули торопливо приложился к кувшину с сахлабом, чтобы хоть чуть-чуть утолить жажду сладкого, и тоже встал.

— У тебя время только до заката, ангел, — предупредил он.

Константинополь всегда был белым, золотым и зелёным. Белый мрамор, песчаник, белые крыши, белые стены. Зелёные вихры длинных пальм, зелёные сады, зеленоватое шелковистое море, обнявшее город. Золотые мозаики внутренних двориков, золотые церкви, золотые перстни на пальцах, золотые венцы, золотые буквы. А теперь цветную мозаику, зелень, улицы, площади, лестницы — всё засыпало снегом, и остался только один цвет — белый. Снег поскрипывал под ногами, изо рта шёл пар. Кроули хмурился, следуя за Азирафелем, по привычке отставая от него на полшага. Под тёплой тяжёлой мантией ему было не очень-то холодно, но он не собирался выдавать это Азирафелю.

Ангел шагал легко, глубоко дышал — ему такая погода очевидно была в радость. Да и прочие люди на улице не выглядели слишком хмуро. Никто не разделял негодования Кроули, и от этого ему было почти обидно.

— Ты обещал горячее вино, ангел, — мрачным тоном напомнил Кроули. Если уж он и был вынужден высунуться из дворца василевса, то хотя бы ради чего-то приятного.

— Да-да, мы почти пришли, — радостно отозвался тот. Подобрав из-под ног горсть снега, Азирафель слепил его в комок. Кроули поморщился, ускорил шаг, обогнав ангела. Что-то ударило его в спину, он развернулся, удивлённо рыская глазами — кто посмел?..

Ангел. Азирафель, улыбаясь, потирал замёрзшие руки, а у Кроули на мантии сидела белая снежная клякса.

— Ты напал на меня? — недоверчиво спросил Кроули, глядя на ангела и не понимая, что это значит. Это что, между ними — война?..

— Это такая игра, — торопливо объяснил ангел, шагнув ближе. Кажется, выражение лица Кроули его встревожило. — Делать снежки — и… кидаться, — взволнованно закончил он.

— Кидаться? — переспросил Кроули. — В меня? Снегом? И это такая игра? А что снегом — возьми сразу камень!

— Нет, нет! — Азирафель всплеснул руками и сцепил пальцы, пошарил глазами вокруг, будто искал объяснение.

Кроули смотрел на него, поражённый таким предательством, и ждал, что тот выдумает.

— Так люди играют, — пояснил Азирафель, заискивающе поднимая брови. — Лепят снежки и бросают друг в друга. Это весело.

— Ни разу не весело, — отрезал Кроули. — У меня что, мишень на спине нарисована? Или там написано «ударь меня»? «Брось в меня тухлой рыбой»? «Брось в меня чем тебе захочется»?

— Но ты тоже можешь бросить в меня снегом, — отчаянно предложил Азирафель и показал глазами на ближайший сугроб под стеной дома.

Кроули посмотрел на снег, потом на ангела.

— Да?.. — саркастично спросил он.

Азирафель энергично кивнул.

Кроули щёлкнул пальцами, сугроб взвился в воздух и обрушился на голову и плечи Азирафеля, тот только и успел зажмуриться. Потом открыл глаза, стёр снег с лица, стряхнул с плеч. Кроули ухмылялся.

— Я не вполне это имел в виду, — укоризненно сказал Азирафель. — Ты мог бы тоже сделать снежок.

— Я не буду трогать снег, он холодный, — резко возразил Кроули.

— Но в этом весь смысл! — настойчиво повторил Азирафель. Подтаявший снег капнул ему за ворот, ангел вздрогнул, поёжился и щелчком пальцев вернул себе нетронутый вид. — Давай!.. — подбодрил он.

— Я не буду играть в эту дурацкую игру!

Азирафель не стал спорить — он просто подхватил ещё снега, слепил кое-как — и шмякнул Кроули в грудь. Тот раздражённо выдохнул. Это уже переходило всяческие границы. Он поддался на уговоры, вышел под открытое небо, откуда на него в любую минуту могла начать сыпаться всякая холодная дрянь — и ради чего? Ради вот этого унижения?..

Он покачнулся от второго снежка, влепившегося в плечо. Азирафель отскочил назад с озорным видом, начал лепить третий. Нет, это нельзя было так оставлять. Кроули шагнул в сторону, решительно сунул руки в снег, сгрёб побольше и швырнул в ангела. Вышло не очень удачно — он обсыпал только себя, до ангела не долетела ни одна предательская снежинка. Надо было действовать иначе. Как он там их лепил?..

Снежок, пущенный демонической рукой, врезался ангелу в бок. Тот охнул, но засмеялся, укрылся за колоннадой ближайшего крыльца, запустил оттуда новый снежок. Это уже был вопрос престижа — Кроули не мог позволить ангелу вот так легко взять над собой верх. Если Азирафель хотел битвы — битву он и получит.

Он выгнал ангела из укрытия на открытое пространство улицы, обстрелял, проявляя поистине дьявольскую меткость. Пятна снега не были видны на белой мантии Азирафеля, в отличие от чёрной одежды Кроули, и чтобы почувствовать себя по-настоящему отомщённым, Кроули загнал Азирафеля в чей-то чужой сад, и там уронил в снег. Ангел, смеясь, лежал, смотрел на него — и совершенно не собирался вставать. Даже руки раскинул, демонстрируя, как ему хорошо. Выглядел он при этом таким довольным, что Кроули не удержался — упал рядом. Перекатился на спину, посмотрел в небо, затянутое сизой пеленой. Снег был мягким, Кроули, кажется, уже немного привык к холоду — и согрелся, гоняясь за ангелом по узким кривым переулкам — так что лежалось ему неплохо. Азирафель рядом возил руками по снегу, разгребая его в стороны. Кроули фыркнул и скрестил руки на груди — наслаждаться такой глупостью он не собирался.

Азирафель глубоко вздохнул, тихо посмеиваясь. Всё это выглядело невозможно глупо, но Кроули уже прикинул, что в очередном отчёте для Преисподней обязательно распишет эту битву в красках так, что от него отстанут как минимум на полгода.

— Самое время выпить горячего вина! — объявил Азирафель.

Он вскочил на ноги, отряхнулся. Кроули тоже поднялся, взъерошил мокрые волосы. На снегу остались два отпечатка, один — словно бы с крыльями, второй — без. Оживлённое настроение сразу угасло. Снег определённо был против Кроули, раз так издевательски напоминал ему о том, кто он такой.

Азирафель тоже заметил, застыл, виновато глянул на Кроули.

— Идём, ангел, — буркнул тот. — Вино само себя не выпьет.

Они выпили вина с пряностями в маленькой тесной таверне, потом дошли до лавки, где продавались медовые лепёшки размером с целое блюдо, и съели одну на ходу, по очереди отщипывая кусочки и запивая вином с пряностями, прихваченным там же, а то, что съесть уже не смогли, потому что не влезло, скормили чайкам, забравшись на городскую стену. Прожорливые птицы подхватывали куски и глотали прямо в полёте. Кроули всё время пытался попасть куском лепёшки в чайку, и когда ему это удавалось, его настроение с лёгким звоном подскакивало на один пункт.

— Замечательный день! — улыбаясь, вздохнул Азирафель.

— Ну, — протянул Кроули и запустил в чайку последней корочкой, попав ей прямо в голову, — это было весело.

Азирафель со смешком ткнул его в бок.

— Значит, я тебя переубедил?..

Кроули мгновенно вспомнил про их пари и недовольно нахмурился.

— Ты специально всё это делал!

— Но тебе же было весело!..

— Только сегодня! — отрезал Кроули. — Не надейся, что я каждый день буду любить это всё.

— Один день уже больше, чем ни одного, — тот кокетливо улыбнулся. — Мне было скучно. Я не знаю, сколько ещё продлится осада, но если бы ты безвылазно сидел во дворце, я бы совершенно не знал, чем себя занять.

— А как же книги? — буркнул тот, неожиданно тронутый таким признанием.

— Мне нравятся не только книги, Кроули, — ответил ангел, покосившись на него.

Тот не нашёл, что ответить — и пожалел, что больше нечего бросить в чаек.

— А ты теперь должен мне искушение! — вдруг вспомнил он и злорадно усмехнулся. — Тебе придётся устроить в городе беспорядок.

Азирафель огорчённо охнул — кажется, он тоже совершенно забыл об этом.

— Беспорядок?.. — растерянно спросил он. — Я даже не знаю, как это делается.

— Придётся как следует подумать, — Кроули продолжал ухмыляться.

Азирафель обернулся, глянул на город, обвёл взглядом улицы и площади, засыпанные снегом.

— Что я должен сделать? — полушёпотом спросил он и посмотрел на Кроули с надеждой, что тот подскажет. Потом опасливо покосился на небо, затянутое тучами.

— Ну, что-нибудь, что подорвёт моральный дух защитников города, — тот пожал плечами. — Например, пожар.

Азирафель сдвинул брови и помотал головой.

— Можно обрушить церковь, — предположил Кроули.

Азирафель опять помотал головой.

— Потопить флот.

— А как насчёт пьяной драки? — с надеждой предположил Азирафель.

Кроули снисходительно сложил губы скобкой.

— Они случаются здесь и без моего участия, ангел. Не забывай, мне потом отчитываться за такое.

— Я мог бы на целую ночь вывести гарнизон из строя, — добавил Азирафель. — Город будет совершенно беззащитен.

Они посмотрели туда, где за стенами виднелись огни костров осаждающей армии.

— Я надеюсь, этой ночью никто не нападёт на нас, — торопливо сказал Азирафель.

Кроули с сомнением качнул головой.

— Если бы вдруг они напали — они могли бы прорваться. Но они же не нападут? — тревожно спросил ангел.

— Нет, — вздохнул Кроули. — Нет, не нападут. Ладно. Хорошо. Это подходит.

Азирафель просияв, щёлкнул пальцами. Ничего не произошло. Ничто не взорвалось, нигде не раздались крики о помощи. Кроули, задрав бровь, посмотрел на ангела.

— Я превратил воду в вино в одном из колодцев, — смущённо пояснил Азирафель. — Рядом с казармами. Они перепьются насмерть… не насмерть, конечно, — поспешно уточнил он. — Но завтра у них будет ужасно болеть голова.

Кроули расплылся в улыбке.

— А у тебя талант, — довольно сказал он. — Воду в вино, да?.. Я это запомню.

Азирафель передёрнул плечами, кинул на него укоризненный взгляд.

— Ты меня вынудил!..

— Ты мне проиграл.

— Не начинай! Это было первый и последний раз! — ангел придал себе строгий вид.

— Но для первого раза у тебя хорошо получилось.

— Я не собираюсь это обсуждать! — Азирафель развернулся и зашагал в сторону лестницы.

Они вернулись во дворец василевса, прогулявшись по узким темнеющим улицам. Со стороны казарм неслись крики — кажется, пьяная драка Азирафелю всё-таки удалась. Они шли нога за ногу, едва не касаясь друг друга опущенными руками.

— Один звездочёт научил меня игре в шахматы, — сказал Азирафель, когда они миновали дворцовые ворота и пересекали огромный внутренний двор по дорожке, расчищенной в снегу. — Очень увлекательно.

— Ммм, — сказал Кроули, намекая, что не собирается выдавать свою заинтересованность. — И чем там кидают друг в друга?

— Ничем. Там доска и фигуры. Нужно два игрока. Может, ты составишь мне компанию?..

— Может быть, — согласился Кроули.

— Можно поставить столик у огня, — предложил Азирафель. Кажется, сегодняшний опыт демонических чудес открыл у него настоящий талант искусителя.

— Сахлаб будет? — деловым тоном спросил Кроули.

— Разумеется! — радостно отозвался Азирафель.

— Слоны, кони… зверинец какой-то, — сказал Кроули, глядя на доску. Азирафель размял пальцы, подался вперёд. Он играл белыми.

— Здесь только что стояла моя башня!

— Не было тут никакой башни, — фыркнул демон.

— Разумеется, она была! Немедленно верни её.

Кроули с недовольным видом поставил фигуру на место.

— В этой игре не жульничают, Кроули.

— В любой игре жульничают, — уверенно возразил тот.

— Здесь нужно применять силу своего интеллекта!

— А я что делаю? — изумился Кроули.

— И твой конь не может пойти на эту клетку, я же объяснял, он ходит буквой «L».

— Где ты видел коня, который так ходит? — с сарказмом спросил Кроули. — Это же лошадь, она скачет туда, куда я сказал!

— Только не в шахматах, — упрямо сказал Азирафель и переставил чёрного коня с клетки на клетку. — Здесь есть правила.

— Правила не для демонов, — язвительно напомнил Кроули.

— Правила для того, кто хочет играть со мной, — строго сказал Азирафель.

Кроули недовольно выпустил воздух сквозь сжатые губы. Звук получился крайне неприличным, ангел сердито посмотрел на него.

— Здесь только что стояла моя пешка.

— Я её только что взял.

— Ты не можешь просто так снимать мои фигуры с доски!

— Да что мне вообще можно здесь делать? — возмутился Кроули. — Лошади меня не слушаются, слоны ходят боком, как какие-то крабы. Надо добавить сюда кости и ходить по выпавшим очкам — вот это будет весело! Мы можем хотя бы играть на деньги? — попросил он, наклоняясь ближе к доске.

Азирафель отвёл взгляд, посмотрел на доску и терпеливо вздохнул.

— Кроули, откуда у тебя десять пешек?..

========== Акра, 1191 AD ==========

Комментарий к Акра, 1191 AD

Когда, со мной сойдясь в толпе людской,

Меня едва подаришь взглядом ясным,

И я увижу холод и покой

В твоем лице, по-прежнему прекрасном, —

В тот день поможет горю моему

Сознание, что я тебя не стою,

И руку я в присяге подниму,

Все оправдав своей неправотою.

Сонет № 49

— Король Ричард приветствует султана, — торжественно сказал Азирафель.

Аль-Малик ан-Насир, прозванный Салах ад-Дином, Великий визирь Египта, султан Хиджаза, Сирии, Курдистана и Ливии, благосклонно кивнул в ответ:

— Мы слушаем вас.

Посланники поклонились — Азирафель, с запозданием, тоже.

— Король Ричард просит о встрече, — сказал он, выпрямившись. — Он хотел бы лично поговорить с вами.

Сын султана усмехнулся и положил руку на эфес богатой сабли:

— Христиане стоят под стенами Акры уже два года и говорят с нами только на языке крови и ненависти.

Султан, потемнев лицом, сделал ему знак замолчать.

— Король просит охранную грамоту, чтобы посетить вас, — добавил Азирафель. — Если это невозможно, он надеется, что на равнине между двумя армиями найдётся место, где вы имели бы возможность поговорить о… сложившейся ситуации, — деликатно сказал он.

— Если мы встретимся, он не поймет моего языка, а я не пойму его, — ответил султан. — Он поступил разумно, прибегнув к помощи послов. Пусть так и остаётся.

— Чего же вы хотите? — спросил Азирафель.

— Ничего, — сказал Салах ад-Дин. — Вы пришли сюда, так вам и говорить о том, чего вы желаете.

Знойное лето гуляло по равнине, сушило траву до желтизны старых костей, раскаляло белые стены города. Полог шатра трепал ветер. Султан, окружённый офицерами и приближёнными, сидел на возвышении перед делегацией, небрежно поджав под себя одну ногу. Азирафель стёр каплю пота, сбежавшую по виску.

— У христианских королей есть обычай обмениваться подарками, даже во время войны, — сказал он. — Король Ричард хотел бы предложить вам свои дары. Он настоятельно просил меня поинтересоваться, я цитирую, «позволите ли вы представить их, будут ли они вам приятны, если их передаст посланник, а не он сам»?

— Подарки будут хорошо приняты, если нам будет позволено отдать тем же, — учтиво ответил Салах ад-Дин.

Азирафель сделал знак одному из своих людей, и тот приблизился к султану под хмурыми взглядами его охраны, держа на вытянутых руках позолоченную клетку.

— Этот белый сокол — любимец короля Ричарда, — с гордостью сказал Азирафель. — Теперь он ваш. Люди короля, к слову, привезли с собой множество хищных птиц для охоты. Но они пострадали от долгой дороги, — ангел болезненно сдвинул брови, — им теперь не до охоты… Король хотел бы узнать, — спохватился он, возвращаясь к высокопарной человеческой речи, — не обременит ли вас дать нам немного куриц и цыплят, чтобы выходить птиц? Как только они выздоровеют, король щедро возместит ваш убыток.

Салах ад-Дин небрежно взмахнул рукой.

— Скажите лучше, что ваш господин болен и поэтому имеет надобность в курицах и цыплятах. За этим дело не станет, он получит их, сколько угодно. И поблагодарите его за щедрый дар.

— Он будет счастлив узнать, что подарок принят.

Султан поднялся, давая знак, что встреча окончена. Посланников вывели из шатра и с почётным караулом проводили через весь лагерь, снабдив в обратный путь цыплятами, фруктами и пожеланиями благополучно вернуться к своим.

Ричард лежал на постели в своём шатре, изнурённый долгой болезнью. Догадка султана, к сожалению, была верной: Ричарда мучила лихорадка с того момента, как он прибыл в Иерусалимское королевство. Когда Азирафель вошёл к нему, король с трудом приподнял голову.

— Ты видел его?.. Говорил с ним? — сипло спросил он.

— Султан шлёт вам привет и пожелание скорейшего выздоровления, — ответил Азирафель и поставил рядом с его постелью корзину фруктов. Они источали сладкий запах, но Ричард даже не потянулся к ним, упав обратно на ложе.

— Он согласился встретиться?

Азирафель покачал головой.

— Почему?.. — спросил Ричард, глядя вверх и мучительно сводя брови, будто спрашивал не у Азирафеля, а у самого себя или у Бога. — Почему он отказывается от встречи?.. Это Филипп настроил его против меня?.. Нет, Филипп мой друг, мой брат, он бы не стал… Это Леопольд — выскочка! Не простил мне, что я его осмеял…

— Не очень разумно высмеивать союзников, мой дорогой Ричард.

— Он даже не король!

— Но он командующий армией, — со значением сказал Азирафель. — И его армия не хуже вашей и уж точно не хуже, чем у Филиппа. Вам следовало бы относиться к нему с уважением.

— Лучше бы на его месте был Фридрих, — со стоном ответил Ричард, ворочаясь на постели, пытаясь найти положение, в котором ему стало бы легче. — Почему Господь так не вовремя призвал его к себе?.. — бормотал он. — Он нужен мне здесь!..

— Пути господни неисповедимы, — со значением сказал Азирафель.

Ричард прикрыл глаза рукой, сглотнул.

— Дай мне пить, — потребовал он.

Азирафель, оглянувшись, нашёл кувшин и налил в кубок разбавленного вина.

— Ты должен уговорить его встретиться со мной, — сказал Ричард, напившись и откидываясь обратно на постель. Ему было тяжело дышать, он положил руку на грудь. — Скажи… скажи, если потребуется, меня отнесут к нему на носилках. Возьми с собой что-нибудь ценное… очень ценное. Что убедит его. У меня, там, в сундуке, лежит одна книга… Попала мне в руки на Кипре. Отдай ему. Это их сарацинская Библия.

— Коран, — подсказал Азирафель.

— Да… отнеси ему. Скажи, что мы должны увидеться. Акра падёт меньше, чем через месяц, а за ней я возьму Иерусалим. Но мы могли бы договориться… У меня есть сестра. Я отдам её в жёны его сыну или кому-то из его приближённых. И мы будем связаны родственными узами. Мы заключим мир. Но никто не должен знать о том, что я предлагаю! Теперь ты понимаешь, почему я хочу говорить с ним в тайне?

— Я понимаю, — ответил Азирафель. — Я отправлюсь к нему ещё раз — но он кажется довольно упрямым, будто кто-то нашёптывает ему…

Азирафель осёкся. Может быть, действительно кто-то нашёптывал султану, что не стоит встречаться с королём Ричардом?.. Может быть, Кроули? Кроули не упустил бы возможности посеять раздор.

— Вот же змей, — пробормотал Азирафель, заглядывая в сундук. Там лежал превосходный рукописный фолиант в сафьяновой коже, украшенный золотом и драгоценными камнями — книга, стоившая целое состояние. Азирафель не отказался бы получить такую в свою коллекцию. Увы, книгу необходимо было доставить султану.

Впрочем, никто бы не спохватился, если бы он нашёл минутку пролистать её, прежде чем передать в другие руки?.. Да, пожалуй, ему стоило найти тихое место, где его никто не побеспокоил бы…

Забрав книгу и спрятав её под белым плащом крестоносца, Азирафель покинул шатёр.

Князь Хастур явился во всём величии и… блеске, если можно было назвать блеском зловонные язвы и струпья, которые сочились чем-то неприятным. Все демоны, которых знал Кроули, несли на себе печать своего падения — какое-то уродство, вечный знак нечестивой природы. Кроули считал, ему сказочно повезло, что он не обзавёлся чем-то подобным — его выдавали всего лишь глаза и причудливая змейка возле уха. Хастура же выдавало всё, особенно сопровождавший его аромат гнилья и болезни.

— Обсудим наши деяния, — хрипло сказал Хастур.

Его фанатичная консервативность иногда просто выводила Кроули из себя. «Деяния» Хастура всегда были однообразны, он мог бы просто зачитывать их по пергаменту, они всегда были одинаковы: сеять раздор, убивать, возбуждать в людях постыдные желания вроде кражи овцы или вожделения к чужой жене. Ему не хватало фантазии даже внушить вожделение к чужому мужу — тогда как Кроули обожал развлекаться тем, что смущал людей, распаляя их, так сказать, чресла, влечением в совершенно неожиданном направлении.

— Деяния, — выразительно повторил Кроули. — Разумеется.

Солнце палило, как из пушки. Даже ему было чуток жарковато, и он обмахнулся широким рукавом. К сожалению, движение воздуха усилило зловоние, исходящее от Хастура, и Кроули пришлось опустить руку. Он встал в тень, под стену полуобвалившегося дома — одного из тех, что лепились у городских ворот, но были разрушены за два года осады.

— Я внушил одному крестоносцу мечту о мусульманской жене, — сказал князь Хастур, и Кроули тихонько цыкнул зубом от скуки — князь, как всегда, был предсказуем. — Его вера поколебалась. Он задумался о том, что хотел бы иметь двух или трёх жён, если откажется от христианства. Не пройдёт и десяти лет, как он будет наш.

— Потрясающе, — сказал Кроули, абсолютно не впечатлённый.

Хастур не расслышал сарказма.

— Я был доверенным лицом короля Иоанна, — сказал Кроули. — В тёмные времена людям достаточно любого пустяка, чтобы начать делать глупости. Пока король Ричард торчит здесь под стенами Акры, его брат занял трон и не рассчитывает на его возвращение, так что скоро вся страна будет погружена во мрак и нищету. Голодные будут вырывать друг у друга кусок хлеба изо рта. О своих добродетелях они даже не вспомнят.

Хастур скривился. Ему это не понравилось, но он наверняка не смог бы объяснить — почему.

Кроули не в первый раз приписывал себе чужие заслуги — в данном случае, заслуги самого Иоанна. С ним даже не требовалось особенной хитрости, Кроули не прикладывал особенных усилий — или, если совсем честно, он пальцем о палец не ударил, чтобы помочь Иоанну — тот сам решил узурпировать трон и провозгласить, что теперь он король, а Ричард сгинул в походе.

— Так что за славные деяния ждут нас здесь? — спросил Кроули, оглядываясь, будто подыскивал возможность для немедленного применения своих сил.

— Здесь наш враг. Ангел Азирафель.

Кроули, резко повернувшись к Хастуру, весь обратился во внимание.

— Он на стороне Ричарда. Помогает ему отвоевать Иерусалим. Если это случится, в руки людей попадут… ты знаешь. Те опасные штуки.

— А, — сказал Кроули. — Те святые штуки. Понятно.

— Мы должны помешать ангелу добиться своей цели. Нужно его убить.

— Что? — воскликнул Кроули. — Убить? Нет!

— Почему нет? — нахмурился Хастур.

— Во-первых, он ангел, — мгновенно пояснил Кроули. — Если его убить, сюда явится ангельское полчище, они вынесут весь город, утопят его в крови, как было с Содомом и Гоморрой.

— Там было хорошо, — сказал Хастур. — Резня. Бедствия.

— Резня и бедствия — это прекрасно, но в этот раз они достанутся нам! — сказал Кроули. — Нельзя убивать ангела, за ним придёт десяток, а эти сволочи как ищейки, если они откроют на нас охоту, нельзя будет и носа высунуть из Преисподней. И как мне тогда совершать мои деяния, сидя внизу? — спросил Кроули, надеясь воззвать к тупому разуму.

— Мы призовём войско на помощь, — сказал Хастур после короткого размышления.

— И начнём войну между Раем и Адом до начала Страшного суда? Этого никто не одобрит. Деяния деяниями, но это уже выходит за рамки наших полномочий. Нельзя убивать ангела, — веско заключил Кроули.

Хастур задумался.

— Тогда мы можем взять его в плен.

Кроули поискал хоть одну, разумную или неразумную, причину, по которой им нельзя было этого делать, но не нашёл ни одной.

— Это тоже опасно, — всё же сказал он. — Лучше действовать по старинке — он делает свою работу, мы делаем свою и смотрим, кто победит.

— Мы пленим его и будем торговаться. Мы заставим ангелов приказать Ричарду отступиться, — предложил Хастур.

— Но тогда он вернётся в Англию и наведёт там порядок, скинув Иоанна! Разве нам нужен порядок? Нет, нам нужно, чтобы Ричард стоял здесь ещё года два, или десять лет, а потом, может быть, лихорадка приберёт его к рукам.

— Мы всё равно пленим ангела, — сказал Хастур. Как многие ограниченные умы, вцепившись в одну идею, он застревал на ней, не слушая доводов разума.

— Но это же ангел! — торопливо сказал Кроули, пытаясь придумать какой-нибудь экстренный план, который помешал бы Хастуру. — Он сильнее нас!

— Ты что, трус?

— Разумеется! — горячо согласился Кроули. — Где это слыхано, чтобы демоны дрались с тем, кто сильнее? Это совсем не по-демонически. Мы должны нападать на тех, кто слабее! Точно не на ангелов. Я встречался с ним в битве, — со значением сказал Кроули. — И он очень, очень опасен. Иногда после встреч с ним… я просто ползал. И это было буквально!

И это было буквально — за исключением той незначительной детали, что ползал он в тот раз, когда они с Азирафелем решили выяснить, чей организм легче справляется с алкоголем, и укушались так, что Кроули пришлось обернуться змеёй, чтобы быть поближе к земле и справиться с головокружением. Правда, Азирафеля от одного взгляда на его неуверенно-змеистые передвижения так замутило, что пришлось превращаться обратно.

— Но нас двое, — сказал Хастур.

— Даже этого недостаточно!

— Ты думаешь, стоит позвать кого-то ещё? — с сомнением спросил Хастур, и Кроули молча выругался — он надеялся отговорить Хастура вообще нападать на Азирафеля, а не призвать сюда толпу демонов!

— Кто мог бы прикрыть тебе спину? Кому ты можешь довериться в драке? — решительно спросил Кроули.

— Никому, — резко ответил Хастур.

— Тогда нам некого звать, — решил Кроули.

— Значит, пленим его сами, — мрачно сказал Хастур. — Иди за мной.

Кроули лихорадочно соображал, как бы так помочь Азирафелю, чтобы не погубить себя.

— Мы должны взять его хитростью, — сказал он. — У него же огненный меч, страшная штука. Я заговорю с ним и отвлеку его, а ты будешь таиться поблизости, и когда я дам тебе знак…

— Какой знак? — недовольно спросил Хастур.

— Я могу прокричать совой, — предложил Кроули.

— И ангел ничего не заподозрит? — мрачно спросил Хастур.

— Конечно, нет! Я подойду к нему, якобы чтобы сказать ему что-нибудь презрительное и ненавистное, например, как он плохо одет, а потом внезапно спрошу — хочешь посмотреть, как я умею кричать совой? Это будет совершенно естественно, люди постоянно так делают. Кстати о людях, — Кроули оглядел демона. — Тебе стоит принять более человеческий облик.

— Зачем это ещё?

— Ну, если люди увидят тебя во всём твоём ужасающем облике, они будут с воплями разбегаться.

— Ну да!

— Но если люди начнут бегать с криками демон! демон! — это же насторожит ангела. Он наверняка что-то заподозрит. И будет готов защищаться.

— Ладно, — хмуро согласился Хастур.

В человеческом облике он выглядел не намного приятнее, но это, по крайней мере, было уже что-то. Кроули надеялся, что пока они отыщут Азирафеля, пройдёт какое-то время, и он придумает что-нибудь, чем отвлечь Хастура и дать Азирафелю сбежать.

К сожалению, он не успел.

Они наткнулись на Азирафеля неподалёку от городских ворот. Ангел сидел в тени церковного дворика, под раскидистой оливой, и увлечённо читал какую-то книгу. Рядом с ним на траве лежал кулёк с засахаренным имбирём, и Азирафель таскал из него ломтики, облизывая пальцы.

Почуяв приближение демонов, он поднял голову.

— Привет, Азирафель! — нервно сказал Кроули и покосился на Хастура, напоминая себе, что ничем не должен выдать себя. — Опять читаешь? А мы пришли насмехаться над тобой.

Он пихнул Хастура локтём и прошипел ему: «Затаись!»

— А ты опять разгуливаешь в сомнительной компании? — неодобрительно спросил Азирафель. — Разумеется, чего ещё от тебя ждать, — сказал он и тут же просиял, показывая книгу: — Смотри!..

— Что это он показывает? — спросил Хастур.

— Священная книга, — полушёпотом ответил Кроули, незаметно делая знаки Азирафелю, чтобы прекратил так радостно улыбаться. — Реликвия. Он нам угрожает. Намекает, что вооружён. Я думаю, если он настроен решительно, может, нам оставить его в покое?..

— Я так не думаю, — угрожающе отозвался Хастур, решительно приближаясь к Азирафелю. Кроули поспешил за ним.

Азирафель поднялся на ноги, приосанился.

— А где огненный меч? — спросил Хастур, оглядывая Азирафеля.

— Что? — растерялся тот, непонимающе посмотрел на Кроули, который за спиной Хастура делал Азирафелю знаки подхватывать подол и бежать.

Азирафель его пантомимы не понял, а вот Хастур сориентировался быстрее — у него всегда хорошо работала голова по части насилия. Выхватив тяжёлый фолиант из рук Азирафеля, он врезал им ему в висок. Азирафель, покачнувшись, упал.

— Тупо, — обречённо сказал Кроули, подходя ближе и глядя на Азирафеля, лежащего без сознания. — Примитивно. Прямолинейно.

class="book">Хастур с непониманием посмотрел на него.

— Эффективно, — со вздохом признал Кроули.

— С минуты на минуту, — сказал Азирафель, — здесь будет ангельское воинство. И вам двоим, — он показал пальцем на Кроули и Хастура, — сильно не поздоровится. Особенно тебе, — он с осуждением посмотрел на Кроули.

Тот кисло улыбнулся в ответ и посмотрел на Хастура.

— Что будем делать, если они явятся?

— Потребуем признать поражение в войне.

— Вы не успеете сказать ни слова, — заявил Азирафель. — Даже пискнуть. Или крякнуть. Вы будете моментально изгнаны, оба. Особенно ты, — он опять посмотрел на Кроули. И нетерпеливо покосился наверх, будто оттуда в следующую секунду должен был пролиться обжигающий свет. Кроули на всякий случай шагнул назад.

Обычная клетка или цепи ангела бы не удержали, но демоническая пентаграмма вполне справлялась. Места в ней было достаточно, чтобы Азирафель мог нервно расхаживать туда-сюда, сцепив руки под грудью. Три шага влево, три шага вправо и всё сначала. Пентаграмма ограничивала его силы, его магию, его связь с Раем. Кроули надеялся, что внезапное исчезновение Азирафеля от всевидящих ангельских глаз будет замечено.

Он посмотрел наверх.

— Что-то никто не торопится.

Они ждали уже почти час. Но никто не являлся.

В заброшенном доме, который они заняли, было тихо. Полуденный зной разогнал жителей по домам, даже торговцы на улицах кричали лениво и нехотя, предлагая апельсины и воду. Кроули прошёлся по комнате, обошёл пентаграмму кругом. Поколупал пальцем осыпающуюся глиняную стену, отряхнул руки.

— Они же не могут не заметить, что один ангел куда-то делся? — спросил Кроули.

— На твоём месте, мой дорогой, я бы даже не надеялся, что в этот раз ты ускользнёшь от возмездия, — отозвался Азирафель.

— Если они не придут, мы будем его истязать, — с энтузиазмом предложил Хастур.

— Истязать? — с ужасом переспросил Кроули.

И сам нетерпеливо посмотрел наверх. Нет, Азирафель должен был быть прав, ангелы же не бросают своих. За ним должны были отправить кого-нибудь!

— Они наверняка сейчас собирают силы, — уверенно сказал Азирафель. — Никуда не уходите, они вот-вот придут.

— Поскорее бы, — отозвался Хастур и с наслаждением раздавил паука, с которым игрался, отрывая ему лапы. Кроули сморщился и отвернулся.

Прошёл ещё час. Не было ни звона, ни света, ни белых перьев. Время шло, а воинство на выручку не приходило. Кроули начал терять надежду, что что-то случится.

— Если никто не приходит — может, он не такой уж и ценный ангел? — вполголоса спросил он у Хастура. — Мы только зря потратили время. Я бы мог заниматься чем-нибудь полезным. Может, ну его?..

— Нет, — злорадно отозвался Хастур. — Мы будем его истязать!

Хастур, как и любой демон (за исключением Кроули) был созданием злобным и ограниченным. Он всё ненавидел, всё презирал и веселье видел только в том, чтобы сеять раздоры, убивать, мучать и наслаждаться чужими страданиями. Хастур был князем, а у Кроули не было ни титула, ни особенной власти — только нечеловеческое обаяние, которое он использовал, чтобы расположить к себе князей Ада, и сверхъестественная болтливость, с которой он умел располагать к себе. На Хастура, к сожалению, ничто из этого не действовало. Он не был ни хитёр, ни умён — но он был могущественен.

Кроули похолодел от мысли, что Хастур может сделать с Азирафелем. Убить?.. Разрушить его человеческое тело, разрушать его так долго, как это будет возможно, не позволяя жизни прерваться, подвергнуть его немыслимым мучениям, пыткам, боли. И наслаждаться этим так долго, как только получится.

Кроули лихорадочно искал выход. Как можно было устроить Азирафелю побег, если Хастур не спускал с него глаз?

И как можно было устроить Азирафелю побег, если Азирафель был убеждён, что Кроули участвовал в его пленении? Ну, допустим, он и правда участвовал — но он был вынужден. Если бы Хастур заподозрил, что Кроули действует против интересов Преисподней — Кроули занял бы место рядом с Азирафелем, и Хастур бы развлекался, пытая их по очереди на глазах друг у друга. Так что надо было сохранять секретность, надо было таиться, ждать — и думать, что делать.

Кроули не хотел, чтобы кто-то причинил Азирафелю вред. Они сдружились за время, проведённое на земле, особенно за последнюю тысячу лет. Они прониклись друг к другу симпатией, они делили еду и вино, и разговаривали о разных пустяках — и им обоим здесь нравилось. Жить среди людей было здорово, жить среди людей было интересно. Люди придумывали разные штуки, они развивались, они жили и умирали, и хотя Кроули старался не привязываться к ним, зная об их смертности, он всё же иногда выделял среди них одного-двух, с которыми можно было перекинуться словом.

Азирафель был важной частью этого мира. Их противостояние было важной частью этого мира. Они привыкли к нему. Они сочиняли о нём общие легенды и писали отчёты своим сторонам (иногда буквально за одним столом), а потом шли заниматься чем-то более интересным, чем война. Играли в кости или в шахматы, пробовали новую еду, пили вино, бродили по миру из края в край, используя свободное время. Это было здорово, это было приятно — смеяться вместе, петь глупые человеческие песни…

Кроули резко остановился. Песни. Да. Что-то пришло ему в голову, мелькнуло и исчезло.

Хастур редко появлялся на Земле, он практически ничего не знал о том, как здесь устроена жизнь. И этим можно — нет, нужно! — было воспользоваться. Нужно было дать понять Азирафелю, что Кроули не собирается причинять ему вред, а совершенно наоборот. Чтобы тот понял и подыграл.

Но как?

Хастур, с хрустом размяв костяшки, запустил руку глубоко в карман своей одежды и начал доставать оттуда инструменты — крючья, молотки, иглы, щипцы и ножи.

— Что, ты собираешься применить к нему это? — в панике спросил Кроули.

Хастур обернулся к нему с ножом в руках, взвесил его на ладони.

— Да, маловат, — согласился он и превратил нож в зазубренную пилу.

— Нет, нет, это… это всё устарело! — воскликнул Кроули. — У меня есть идея получше… похуже, намного хуже!

— Какая? — недовольно спросил Хастур.

Кроули огляделся, надеясь, что сейчас его осенит. Но рядом не было ни одного предмета, который мог бы сойти за замену пиле или крюку. Комната была пуста, на полу валялась солома, только возле окна висела пустая масляная лампа, поникнув носиком.

— Огонь! — сказал Кроули. — Огонь от… свечи! Из осквернённой церкви. Для ангела это страшная пытка, — доверительно сказал он. — Это новый подход. Изобретение. Он же ангел! Он святой. Нечто осквернённое должно причинять ему невыразимые муки. Они даже не сравнятся с физической болью, это поистине чудовищно. Я видел, как один ангел — другой ангел — просто умолял пощадить его, когда только увидел, что ему приготовили.

— Осквернённая свеча? — неуверенно повторил Хастур. — И у тебя есть такая?

— Есть одна, — сказал Кроули, чувствуя, что Хастур колеблется. — Я достал её в одном месте, её трудно сделать — сначала нужно взять восковую свечу из старой церкви, осторожно расплавить, смешать с ногтями праведника, кровью младенца и пеплом лисицы, потом скатать из этого свечу, плюнуть на неё, сунуть в жопу осла и дать ему совокупиться с девственницей, и тогда — тогда получится страшное оружие против ангелов, — сказал Кроули, с величайшей осторожностью извлекая из кармана только что возникшую там свечу из чёрного воска. Он держал её, обернув руку подолом, всем видом показывая, как боится, что она его обожжёт.

— Князь Хастур, эта честь должна принадлежать…

— Сам иди к нему, — Хастур качнулся назад, когда Кроули поднёс к нему свечу.

— Нет, нет, это слишком большая честь для меня, — торопливо отказался Кроули, держа свечу на вытянутой руке и кривя лицо, будто от боязливого отвращения.

— Это приказ! — бросил Хастур, отступая назад.

Кроули, вздохнув, покорился. Хастур, как и любой демон, предпочитал загребать жар чужими руками, избегая контакта со всем, что могло ему навредить. На что Кроули и рассчитывал.

Он зашёл в пентаграмму. Азирафель, высоко подняв голову, смотрел на него с тревогой.

— Этот предмет, — театрально начал Кроули, — причинит тебе невыразимые муки.

— О, перестань, — высокомерно сказал ангел.

— Муки, которые Кастор претерпевал от Поллукса, покажутся детской игрой по сравнению с тем, что я причиню тебе.

— Что? — возмущённо переспросил Азирафель. — Ты бредишь! Кастор и Поллукс были братьями!..

— Да! Братьями!.. Братьями, которые ненавидели друг друга всю жизнь, — со значением продолжил Кроули, — чья ненависть вошла в легенды!

Азирафель смотрел на него, явно не вполне понимая, что происходит.

— Или же сравню твою участь с участью Ясона, попавшего в плен к коварной Гипсипилле и целый год не покидавшего ложе пыток!

Азирафель высоко поднял брови. Кроули нетерпеливо вздохнул — он не понимал, как ещё дать понять Азирафелю, что тот должен ему подыграть.

— Даже Ахилл и Патрокл, истязавшие друг друга под стенами Трои, не сравнятся со мной в моей ненависти к тебе!

— Что ты делаешь? — нетерпеливо спросил Хастур. Кроули обернулся.

— Я запугиваю его! — пояснил он. — Моральное унижение противника усиляет физическое страдание, которое ему предстоит.

— О! — наконец воскликнул Азирафель, по-новому глядя на Кроули. — Так ты хочешь сказать… ты явился сюда, чтобы…

— Чтобы принести тебе страдание! — перебил Кроули, опасаясь, как бы Азирафель не выдал их обоих по неосторожности. — Невыразимое, — торжественным голосом, с огромной многозначительностью сказал Кроули.

— Невыразимое, — с пониманием повторил Азирафель, глядя на него с беспокойством.

— Всех твоих сил не хватит, чтобы сдержать крики отчаяния.

— О, вот как, — сказал Азирафель.

— Устрашись же! — Кроули выбросил руку со свечой вперёд.

— Э… я устрашён, — согласился Азирафель.

— Кроули! — окликнул Хастур, который нетерпеливо ходил кругами за пределами пентаграммы. — Почему ты медлишь?

— Я должен сломить его моральный дух! — возмущённо отозвался Кроули. — Он должен трепетать в ожидании, так гораздо эффективнее!

— Я всегда считал, что неизвестное пугает сильнее, — пробурчал тот.

— Неизвестное, внезапно ставшее известным, пугает сильнее, чем просто неизвестное! — возразил Кроули.

Хастур промычал что-то неодобрительное.

— Мне придётся тебя раздеть, — негромко сказал Кроули. — Так положено.

— Раздеть? Зачем? Даже не приближайся ко мне! — потребовал Азирафель, забыв, очевидно, что сейчас он был не в том положении, чтобы ждать от Кроули послушания. Кроули покачал головой, и Азирафель вздохнул: он понял.

— Совсем? — смиренно уточнил он — совершенно не так, как должен был бы вести себя пленник.

Кроули стиснул зубы. Азирафель совершенно ему не помогал, не подыгрывал, даже не старался. Их обоих могли раскрыть сейчас — он тут, как дурак, пытался спасти ангела, рискуя своим положением, а ангел этого даже не понимал!..

— Совсем! — рявкнул Кроули, которого начало злить такое поведение ангела.

Азирафель через голову стащил с себя верхнюю тунику — белую с красным крестом. Кроули взмахом зажёг свечу, и Азирафель, начавший было аккуратно складывать тунику, остановился.

— Что ты собираешься с этим делать? — с неудовольствием спросил он. — Сжечь меня?..

— Да, ангел, я собираюсь тебя сжечь, я собираюсь тебя пытать и причинять тебе невообразимые мучения, как я сразу об этом и сказал! — с рычанием отозвался Кроули. — Тебе некуда деваться!

— Вот здесь ты ошибаешься, мой дорогой, — наставительно начал Азирафель.

Кроули потерял терпение. Схватив его за ворот рубахи, он так рванул её, что ткань разошлась с треском. Азирафель издал огорчённое восклицание, когда рубашка упала с плеч и обнажила его торс. Он взял её, глянул на рваные края, с сожалением провёл по ткани рукой.

— Ну зачем же так?..

Потеря одежды расстроила его куда сильнее, чем пленение, судя по всему.

— Видимо, ты решительно настроен, — Азирафель с упрёком глянул на Кроули. — Не надейся, что тебе удастся меня напугать.

Кроули выдохнул с облегчением — Азирафель, хоть и совершенно не старался ему помогать, всё же выглядел довольно естественно — как типично высокомерный и глупый ангел.

— Ладно, ладно, — Азирафель всплеснул руками. — Но не удивляйся, если небесное войско явится сюда, как только ты ко мне прикоснёшься, и… сделает с тобой что-нибудь, — обиженным тоном буркнул он. — Ладно. Куда мне встать?..

Кроули покосился на Хастура. Тот наблюдал за ними крайне внимательно, наклоняя голову то влево, то вправо, будто так ему было виднее.

— На колени, — приказал Кроули.

Азирафель, с достоинством держа голову, опустился на оба колена и посмотрел Кроули в глаза.

Кроули напряжённо выдохнул. Ситуация была крайне деликатная. Обычно люди оказывались перед ним на коленях в несколько иных обстоятельствах, куда более расслабленных и расположенных к удовольствию. Он отогнал от себя лишние мысли, но те почему-то не послушались.

Ему нравился Азирафель — и Кроули, разумеется, находил его привлекательным, но после того случая в Риме он старался не очень-то об этом задумываться. Какое-нибудь лишнее телодвижение Кроули в сторону ангела могло стоить Азирафелю слишком дорого. Им куда безопаснее было оставаться друзьями. Но сейчас, когда Азирафель стоял перед ним на коленях, белокожий, с круглыми плечами, с открытой грудью, с неприлично розовыми овальными сосками, почему-то не получалось выкинуть из головы мысли о том, что между ними могло бы быть нечто большее… чем дружба. Нечто более тесное. И приятное.

Воск со свечи стёк ему на руку, обжёг пальцы — Кроули вздрогнул от неожиданности, сжал кулак. И наконец догадался, что тут можно сделать.

Протянув руку, он занёс свечу над ангелом и наклонил. На обнажённое плечо Азирафеля капнул горячий воск, ангел ахнул от неожиданности, непонимающе посмотрел на Кроули. А тот смотрел, как смоляная чёрная капля лениво ползёт и застывает, не добравшись до ключицы, на округлом белом плече.

Кроули постарался незаметно вдохнуть и выдохнуть. Он представлял себе это совсем не так. Не так волнующе. Азирафель был всего лишь полуобнажён, но его тело почти светилось, таким оно было белым. Просто прикоснуться к нему казалось кощунством, а уж жечь его воском…

— Ему что, не больно? — с подозрением спросил Хастур.

Кроули очнулся, оторвал взгляд от Азирафеля.

— Он… он стойкий! — громко сказал Кроули.

— Тогда займись им как следует! Я хочу слышать крики агонии!

— Крики агонии, понял? — вполголоса, будто себе под нос, повторил Кроули.

Азирафель молитвенно сложил ладони вместе.

— Я постараюсь, — шёпотом отозвался он.

Он почти натурально вскрикнул, когда Кроули капнул на него снова, так что у Кроули перехватило дыхание. Ему мучительно хотелось бросить свечу, упасть перед Азирафелем на колени и умолять о прощении. Наивное желание — он знал, что невозможность прощения — часть его природы, и что бы он ни совершил, оно навсегда останется с ним, как зловонная лужа перед дверью у нерадивой хозяйки, которая выплёскивает помои за порог.

Кроули перевёл дыхание. Всё это было несколько тяжелее, чем он рассчитывал. Будучи демоном, он должен был бы получать удовольствие от чужих мучений. Он никогда его не получал, но сейчас… сейчас, кажется, он начинал что-то чувствовать. И это пугало.

В этом было что-то кощунственно привлекательное. Что-то извращённо прекрасное. Кроули хотелось прикасаться к этой коже. Ему нравился Азирафель.

Кроули встретился с ним взглядом. Ему нравился Азирафель — не как приятель, не как знакомый, с которым можно посидеть за бутылочкой вина и приятным разговором. Ему бы понравилось провести рукой по его обнажённым плечам и груди, ощутить тепло и мягкость его тела, прильнуть губами к нему и узнать его вкус. Зацеловать, заласкать, чтобы слышать в ответ стоны и вздохи. Дать ему испытать блаженство.

Но у блаженства была недопустимо высокая цена. Все, кому он дарил его, отправлялись в Ад.

Новая капля воска разбилась о белое плечо, застыла чёрной кляксой.

— Ты ничего не добьёшься от меня, нечестивое созда… ах!..

Азирафель вскрикнул от притворной боли, и этот вскрик огнём прошёлся по венам Кроули, он возжаждал услышать его снова. Воск капал на кожу, стекал, медленно застывая, и чёрные потёки смотрелись на ней, как изысканное, кружевное, непристойное ожерелье из тонких нитей. Они стекали по груди, добирались почти до сосков. Азирафель вздрагивал и вскрикивал на все лады. У Кроули кружилась голова от его голоса, от яркого румянца на щеках и на шее ангела. Азирафель прикрыл глаза, у него покраснели губы. Между ними что-то происходило, и это было… чудовищно. Недопустимо. Кроули не удивлялся, что он, будучи демоном, получает удовольствие от причинения боли — это, в конце концов, была его природа, и как бы долго он ни старался прятаться от неё, она всё же нашла способ проявить себя. Ему нравилось. Но Азирафелю всё это нравиться было не должно!

Свеча догорала быстро, Азирафель взволнованно дышал и кусал губы, Кроули тоже едва владел дыханием. Они встречались взглядами, и Кроули чудилось, что они держатся за руки. Ему хотелось прикоснуться к Азирафелю, обнять его, снять с его кожи всё это чёрное, чуждое, грязное. Но он не мог, он должен был продолжать.

— О, какая невыносимая мука! — патетически прошептал Азирафель, его голос предательски срывался в сип. — Ты, исчадие Ада, тебе должно быть радостно смотреть на мои страдания?..

— Я бы смотрел на них целую вечность, — признался Кроули.

У Азирафеля дрогнули ресницы, он опустил глаза. Румянец горел на его лице, как отсвет костра. Как отблеск адского пламени.

— Ты жестоко поплатишься за своё злодейство, — севшим голосом пообещал Азирафель.

Послышался тихий звон, в комнате вдруг возник ангел. Кроули развернулся к нему, с трудом возвращая себе осознание того, что здесь происходит. Ангел был один. Кроули спрятал огарок за спину, будто это помогло бы скрыть то, чем он тут сейчас занимался.

— А!.. Наконец-то! — обрадовался Хастур. — Я захватил в плен одного из ваших, — он ткнул пальцем в Азирафеля, но ангел не обратил на это никакого внимания. Он шагнул к пентаграмме, заложил руки за спину и посмотрел на Азирафеля, склонив голову набок.

— Михаил, — тот улыбнулся, взмахнул рукой в знак приветствия. — Как неожиданно… Прости, что застаёшь меня в таком виде, — он кивнул на Кроули, — меня тут немного пытают.

— Я вижу, — сказал ангел, разглядывая его с явным осуждением.

Азирафель торопливо поднялся на ноги, влез в рукава разорванной рубахи, будто это придало бы ему более официальный вид.

— А где остальные? Уже на подходе? — с надеждой спросил Азирафель, выглядывая кого-то за спиной Михаила.

— Нет. Буду только я, — ответил тот.

Кроули знаками показал Хастуру, что им сейчас вскроют глотки. Михаил был одним из сильнейших ангелов, ему достаточно было пошевелить пальцем, чтобы оба они развоплотились.

— Стой, где стоишь, — приказал Михаил, ткнув в сторону Хастура, который дёрнулся было к двери.

— Как я и говорил, — торжествующе сказал Азирафель, глянув на Кроули, — видишь? Теперь понимаешь, какую ошибку вы совершили?

— Азирафель, — позвал ангел, обрывая его. — Помолчи.

Обернувшись к Хастуру, Михаил поманил его к себе согнутым пальцем. Но, почуяв запах, исходящий от демона, поморщился и ладонью сделал знак оставаться на месте.

— До меня дошли слухи, что вы хотели вынудить нас вступить в переговоры, — сказал Михаил. — Этого не будет. Официальная позиция Рая такова: мы не ведём переговоры с террористами.

— Что?.. — хором воскликнули Азирафель и Кроули.

— Как это не ведёте? — даже Хастур выглядел удивлённым. — Мы же можем запытать его до смерти!

Михаил поправил богатые кружевные манжеты, посмотрел на Азирафеля.

— Уступив, мы проявим слабость. Но у добра не может быть слабостей. Добро — это сила. Я думаю, Азирафель прекрасно понимает, что его временное развоплощение не должно стоять выше нашей великой цели. Любой ангел добровольно пожертвует собой ради того, чтобы зло оказалось поверженным, верно, Азирафель?

— Разумеется, — с готовностью подтвердил тот, тускнея на глазах. — Самопожертвование ради нашей великой цели. О чём тут ещё можно мечтать?..

Михаил кивнул.

— Отлично. Я думаю, наша позиция кристально ясна.

Хастур с отвращением плюнул в сторону ангела. Михаил поднял на него бесстрастное лицо, смерил его взглядом — и небрежно махнул рукой в его сторону, качнув манжетами.

Хастура вынесло из дома сквозь стену, как тряпичную куклу — и унесло, судя по затихающему в небесах воплю, куда-то за городские стены.

Михаил обернулся в сторону Азирафеля. Кроули ощутил инстинктивное желание отступить или хотя бы съёжиться, но остался стоять, скрестив руки на груди. Ещё мгновение они обменивались долгими взглядами, а затем Михаил просто исчез.

Кроули шумно выдохнул — он сам не заметил, как задержал дыхание. Азирафель опустил плечи. Зачем-то поправил на себе обрывки рубашки.

— Знаешь, это было грубо, — резко сказал Кроули, щелчком пальцев снимая пентаграмму. — Ну не говнюк ли, а? Самопожертвование!.. Само-поцелуй-мою-жопу-твование!

Азирафель тихо вздохнул.

— Нет, ну, в конце концов, ты был прав, — сказал Кроули, разворачивая его к себе и стряхивая с него натёкший воск, будто это была пыль, случайно осевшая на рукаве. — Кто-то к тебе всё-таки явился.

— Да, — сказал Азирафель и криво улыбнулся, не поднимая глаз.

Воск крошился под рукой, прилипал к пальцам. Азирафель стоял смирно и не мешал. Его не взбодрило даже то, что Кроули вернул всю его одежду в прежний вид.

— Мне пора, ангел, — раздражённо сказал Кроули, чтобы скрыть беспокойство. — Я не могу оставаться с тобой. Куда ты сейчас?

— Мне нужно вернуться к султану, — сказал Азирафель. Он огляделся. Книга, которая была с ним, лежала на полу под стеной — Хастур пролистал её и бросил, не найдя занимательной. — Только у меня нет охранной грамоты, — вспомнил Азирафель. — Не знаю, как я теперь попаду к нему…

— Ты же ангел, — с сарказмом сказал Кроули. Состояние Азирафеля беспокоило его всё сильнее. — Явись людям в блеске и славе — они тебе плащами дорогу вымостят.

— Я не могу обнаруживать своё присутствие, и тем более являться людям так, — укоризненно сказал Азирафель, почти возвращаясь к прежнему тону. — Это совершенно не приветствуется. На это нужно особое разрешение, а у меня его нет.

Кроули недовольно вздохнул. Он совершенно не хотел помогать ангелу, и тем более оставаться рядом с ним, но у него не было выбора.

— Идём, ангел, — резко бросил он.

Несколько недель спустя гарнизон Акры капитулировал. Войска Ричарда вошли в город, но Салах ад-Дина не застали — тот уже снял свой лагерь и ушёл. Ричард отправил посланника вдогонку за отступающей армией — разумеется, его доверенным лицом оказался Азирафель. Он вернулся с посланием через неделю — и вновь был отправлен к султану.

Ричард и Салах ад-Дин вели битвы, изнуряли друг друга, захватывали города, убивали людей тысячами… и обменивались письмами. Постоянно. В конце концов Кроули начало видеться в этом что-то изощрённое. Почти противоестественное.

Они подружились, английский король и сарацинский султан. Они писали друг другу длинные письма, делились мыслями, тревогами, надеждами. А назавтра шли в бой против армий друг друга.

Кроули оставался поблизости, приглядывая за Азирафелем и по привычке отсылая в Преисподнюю длинные рассказы о том, как он активно мешает захвату Иерусалима. Его рвение одобряли, тем более что дела у армии Ричарда были всё хуже и хуже. Исход войны был уже близок, Кроули полагал, что счёт идёт на месяцы — когда из Англии пришли новости. Иоанн захватил власть, Ричард должен был немедленно вернуться домой. Это было глупое и позорное окончание Третьего крестового похода. Тысячи людей погибли, а Иерусалим так и не был отвоёван, и святыни оставались в руках сарацинов.

Так бы всё и закончилось, если бы не случилось нечто непредвиденное.

Узнав о том, что Ричард вынужден вернуться в Англию, Салах ад-Дин предложил ему заключить мир. И сказал, что паломники христиан могут беспрепятственно приходить в его земли для поклонения святым местам.

Он добровольно предложил Ричарду то, ради чего и велась война. Впрочем, отдать Иерусалим он не предложил.

— Люди тоже немного непостижимы, — со значением сказал Азирафель.

В лагере англичан праздновали заключение мира. Ангел и демон, найдя относительно тихое место на холмах неподалёку от лагеря, сидели, расстелив плащи, и смотрели на ряды шатров и палаток, заполнившие долину.

— Просто помолчи, — уныло попросил Кроули и закрыл лицо руками.

Заключение мира было для него самой меньшей из проблем. Большей проблемой был ангел, сидящий сейчас рядом с ним. Он был огромной проблемой.

Кроули отчётливо понимал — и от этого понимания был близок к отчаянию — что Азирафель стал ему слишком важен. Слишком нужен. Это случилось так незаметно, день за днём, шаг за шагом, всё дальше и дальше — и вдруг ты обнаруживаешь себя бок о бок со своим заклятым врагом, смотришь на него и понимаешь: ты больше не хочешь быть его врагом. Ты хочешь быть кем-то другим. Хочешь быть кем-то, кем быть для тебя — невозможно.

— Мой дорогой, тебе уже стоит привыкнуть к этому, — снисходительно сказал Азирафель.

Кроули отнял руки от лица и непонимающе посмотрел на ангела.

— Добро всегда побеждает, — сказал тот, задрав слегка вздёрнутый носик, покрасневший от гордости и от этого ещё более очаровательный. — Зло всегда проигрывает, так устроен мир.

— Дьявол, дай мне сил, — простонал Кроули и снова закрыл лицо руками.

========== Флоренция, приблизительно 1490 AD ==========

Комментарий к Флоренция, приблизительно 1490 AD

Твой памятник - восторженный мой стих.

Кто не рожден еще, его услышит.

И мир повторит повесть дней твоих,

Когда умрут все те, кто ныне дышит.

Сонет №81

I

В саду трещали цикады, трава намокала от вечерней росы. Пламя факелов и светильников трепетало от лёгкого ветра. Кроули лежал на земле в плаще, накинутом на плечо на манер тоги. Прижимая руки к груди, он держался за рукоятку кинжала. Дыхание застревало у него на губах, вырывалось с едва различимым хрипом.

— Не лей слёзы, моя царица, — прошептал он, открывая глаза. — Не плачь, любовь. Боги позавидовали нам — о, это их вина!..

Его голова лежала на коленях у молодого юноши. Тот склонился над Кроули, поцеловал в лоб:

— Октавиан уже под стенами Александрии. Ты слышишь?.. Крики! Войска входят в город.

— Как страшно умирать первым — как страшно оставлять тебя, моя царица, — прошептал Кроули. — Обещай, что последуешь за мной!..

— Обещаю, — отозвался юноша.

— Встретимся ли мы в долине смертных теней?.. — слабеющим голосом спросил Кроули. — Наши боги различны!.. Мной правит Юпитер, тобой — золотой Осирис. Здесь нам суждено разлучиться. Тебя ждёт Дуат, а меня — царство Плутона. Какая трусливая глупость — умереть первым, отнять у нас время жизни вдвоём!

— Нашего времени не осталось, — отозвался юноша, глотая слёзы.

— Остались ещё часы!.. минуты! — прошептал Кроули. — Даже секунды, проведённые рядом с тобой — каждую я считал бы в весе алмазов. Теперь я понял — мы не встретимся на том берегу, не разделим посмертную вечность.

Прохладный ветер трогал его рассыпанные волосы, пламя факелов вспыхивало на них рыжими искрами.

— Я обезумел, услышав известие о твоей смерти, мой ангел, — прошептал Кроули. — Верный меч, почему ты послужил мне так славно! Ты должен был воспротивиться моей воле, затупиться о мою грудь! Какой холод вокруг… Ты здесь, царица?.. Стемнело… Принесите огня! — выкрикнул он.

Юноша закрыл лицо руками, рыдая, краска с густо подведённых глаз потекла по щекам. Кроули больше не двигался, слышны были только тихие всхлипы.

Зрители, безмолвно наблюдавшие за этой сценой, склонились друг к другу, шушукаясь.

— Марк Антоний и Клеопатра?..

— Да, но загадано было слово!

— «Самоубийство»?

— Слишком очевидно!

— «Горе»? «Отчаяние»?

— «Фатализм».

— Да! — Кроули щёлкнул пальцами и резко сел, отбросил в траву бутафорский кинжал. — Фатализм. Поздравляю, мастер Пико, вы выиграли.

Молодой человек поклонился ему с довольной улыбкой, зрители засмеялись, радуясь победе.

— Микеланджело, хватит рыдать, никто не умер, — сказал Кроули, поднимаясь на ноги.

Юноша, только что изображавший Клеопатру, кивнул, шмыгнув носом.

— Наш юный гений очень чувствителен, — снисходительно сказал Лоренцо Медичи. — Как и все гении — восприимчивость к жизни питает талант. Кажется, становится холодно — синьоры, прошу вас в дом.

— Кстати, Марк Антоний ошибался, — сказал Пико делла Мирандола, идя рядом с Кроули. — Юпитер, Осирис — всё это единый бог, которого разные народы зовут разными именами. Дуат и Аид — единое царство мёртвых.

Кроули нахмурился, отвернулся.

Вилла Кареджи стояла на высоком холме, под ним лежала тёмная долина. Яркий серебряный полумесяц висел высоко в небе, стройные кипарисы тянулись к нему, словно руки, воздетые в мольбе.

Разыгранная сценка никак не выходила у него из головы. В своё время история была громкой. Марк Антоний, знаменитый римский полководец, влюбился в царицу Египта, да так безумно, что женился на ней и захотел передать её детям — будущим правителям Египта — завоёванные римские владения. Рассорился с Римом, а Рим объявил войну Клеопатре. Настоящий повод дал Марк Антоний, но Рим формально не воевал со своими гражданами, поэтому войну объявили Клеопатре. И выиграли её. Марк Антоний умер у неё на руках, а сама она пережила его ненадолго. Она не хотела быть опозоренной, привезённой в Рим как трофей, и ушла сама.

Встретились ли они потом?.. Кроули как-то не успел поинтересоваться, а потом родился Иисус, был убит, воскрес, спустился в Ад и вывел оттуда всех, кто там находился. За исключением Иуды, оставленного в назидание.

Так встретились они или нет?..

Он не мог перестать думать об этом, словно это было единственно важным сейчас. Имя «Антоний» билось в его голове. Что он чувствовал, этот человек?.. Ради чего он поссорился с Римом, что им двигало?.. Что, если он осознал в свои последние мгновения, что жизнь с Клеопатрой — единственная из доступных ему, если после смерти они даже не встретятся? Он принёс в жертву всё, чем владел — и проиграл. Они умерли, оба. Не счастливыми супругами, рука в руке — а увидев, как рушится всё, что они делали. Познав отчаяние, предательство, позор.

У него никак не выходило из головы, что он, играя Марка Антония, оказался чересчур искренним.

Потому что был один ангел, видеться с которым можно было лишь на Земле. Лишь пока они здесь, они могут встречаться. Когда настанет конец времён, им придётся расстаться. Один примкнёт к небесному воинству, другой — к полчищам демонов, и если им повезёт, они не столкнутся в последней битве, не поднимут друг на друга меч и один не увидит, как второй умирает.

Тому, кто выживет в последней битве, придётся гадать, какова была судьба второго — но правды он никогда не узнает.

Лишь здесь, посреди людей, им ничто не грозило. Лишь пока они сами притворяются людьми… А может, стоило бы притвориться сильнее? Не просто пить их вино и есть их еду, а пойти ещё дальше — взять себе человеческое имя? Стать чуть больше человеком, чуть меньше демоном. И если постараться как следует, сделать себя настолько человеком, что Азирафель перестанет шарахаться в сторону?.. Как и для Марка Антония, так для него: единственная возможность быть с тем, с кем тебе хочется — жить так долго, как только получится, пока мир не пойдёт на тебя войной.

Ничего другого не будет. У них не будет посмертной вечности. В последней войне один выживет, а второй — нет. Если повезёт, умрут оба. Вот это и есть фатализм. Всё решено заранее, просто люди не в курсе.

— Человек создан по образу и подобию Бога, а значит, он и есть сосредоточие божественной сути, и смысл его существования — в том, чтобы воплощать её в мире. Видеть повсюду красоту и повторять её. Быть творцом. Искать высшее благо и приносить его в мир, чтобы другие тоже могли увидеть его. Человек создан по подобию Бога, значит — подобен Богу, — продолжал Пико.

Кроули уронил руку ему на плечо, похлопал с коротким смешком.

— Только никому этого не говори, — посоветовал он. — Церковь не любит подобные разговоры о величии человека. Хотя по мне, — добавил Кроули, — люди иногда бывают куда лучше ангелов. Да что там, любой человек лучше ангелов, потому что они созданы только для того, чтобы петь Осанну и воплощать в жизнь разные творческие замыслы. Не считая тех случаев, когда они помогают стереть с лица земли целые народы — во имя вящей славы, — Кроули показал глазами наверх, — конечно же.

В доме горели светильники, маленькая компания расположилась в одном из залов.

— Пико прав, — сказал Лоренцо, устраиваясь на своём кресле недалеко от огня. — А во Флоренции нет инквизиции. Флоренция — это новый Эдем. Сад радости и удовольствий. Скажи, разве красота может быть противна Богу?.. Разве он хочет только страданий и лишений?

— Кое-кто утверждает, что невозможно понять, чего он хочет, — пробурчал Кроули. — Что это непостижимо.

— Человеческий разум должен быть в состоянии постичь Бога, — сказал Пико.

— К нему можно приблизиться, воплощая истину, добро и любовь к жизни.

— Эдем однажды был покинут, — сдержанно сказал Кроули. — Не боишься, что Флоренцию постигнет та же участь? Ты собираешь картины и статуи, платишь художникам, скульпторам — но всё это не вечно. Холсты горят, а мрамор крошится от ударов молотка.

— Ты мрачно настроен, — улыбнулся Лоренцо. — Что тебя гнетёт, друг мой?

Кроули сполз в кресле пониже, расставил локти на подлокотниках и сцепил пальцы. Ему хотелось бы верить Лоренцо, но он слишком хорошо знал, как Небеса не любят вольнодумства.

— Ты задаёшь очень много вопросов, — буркнул он.

— Кардьере, — Лоренцо окликнул лютниста, который сидел возле окна и меланхолично перебирал струны. — Сыграй нам что-нибудь весёлое, чтобы развеять его грусть. И пусть принесут вина. Вино всегда помогает.

Кроули думал об Азирафеле и понимал, что эту грусть никто не развеет.

К нему приблизился Микеланджело, успевший стереть с лица краску. Он устроился на подушке на полу рядом с Кроули, задрал голову, так что его шапочка съехала с гладких волос и упала. Кроули, расположившись поудобнее и вытянув ноги, подхватил с блюда горсть орехов.

— Под стеной Санта-Мария-Новелла лежит кусок мрамора, — вполголоса сказал Микеланджело. — Мастер Доменико хотел сделать из него статую для капеллы Торнабуони, но нашёл в мраморе красные прожилки и отказался. Я могу забрать камень себе.

— И что ты с ним сделаешь? — спросил Кроули, щёлкая орехи и отправляя их в рот.

— Я хочу вырезать скульптуру, — сказал юноша. — Но мне не хватает только одного.

— Чего же?

— Модели, — взволнованным шёпотом ответил тот. — Мастер Кроули, ты не согласишься позировать для меня?

Кроули перевёл взгляд на юношу. Микеланджело смотрел на него горящими глазами. В них было обожание, но не плотская юношеская влюблённость — он смотрел на Кроули с жадностью творца, чьими глазами смотрит муза.

— Если ты просишь, — пробормотал Кроули.

— Очень прошу!

— Кого ты хочешь создать? — отвлечённо спросил Кроули.

— Нарцисса, — сказал Микеланджело.

Нарцисса… безумца, влюблённого в своё отражение.

Кроули подумал, что они с Азирафелем тоже отражения друг друга. Он тоже не может обладать ангелом, может только вечно стремиться к нему, но стоит коснуться — зеркало разбивается, круги по воде уничтожают лицо напротив, остаются лишь волны… можно смотреть, но касаться — нельзя.

А если ему однажды суждено умереть, если однажды он умрёт, если так и будет, и вряд ли это произойдёт на руках у Азирафеля (хотя хотелось бы) — не лучше ли, чтобы в мире осталось о нём какое-то напоминание?.. Скульптура. Пусть останется мрамор, пусть останется сувенир.

II

Узнать Азирафеля было легко. Мало кто во Флоренции предпочитал одеваться в белое — люди любили яркие краски. Азирафель же оставался верен себе: светлый бархат, белая парча с золотым шитьём, матовый лён нижней рубашки, искусно выпущенный в прорези рукавов, модный короткий плащ — ангел казался ожившим мраморным изваянием. Неудивительно, что к нему так и притянуло Микеланджело — гениальный мальчишка крутился возле ангела, восторженно разглядывая его.

Кроули не слышал, о чём они говорят — он любовался ими с верхнего балкона виллы, стоя в тени за колонной, прислонившись к ней горячим виском. Микеланджело о чём-то рассказывал, жестикулируя, потом его кто-то позвал — кажется, Полициано. Он был учителем сына Лоренцо, а свободное время посвящал обучению других молодых людей, которых на вилле было предостаточно — Лоренцо собрал здесь целую стайку молодых художников, скульпторов, музыкантов, и Полициано находил время для каждого, чтобы отвести в укромный уголок и рассказать занимательную историю.

Азирафель огляделся, всё ещё улыбаясь после встречи с юношей, будто искал, куда бы ему направиться, чтобы осмотреть местные красоты. Потом, заложив руки за спину, отправился в сад.

Кроули сел на скамью под перилами, положил на них руки, упёрся подбородком в кулак. С высокого балкона было отлично видно, как Азирафель неспешно прохаживается по дорожкам, останавливаясь, разглядывая местные чудеса — изящные фонтаны, искусно постриженные кусты, роскошные клумбы. Прогуливаясь без особенной цели, он добрался до края сада — и встал, как вкопанный.

Он увидел Нарцисса.

Медичи не захотел расставаться со статуей и поместил её в саду, приказав специально для неё выкопать маленький пруд и посадить там кувшинки. Мраморный Нарцисс лежал над водной гладью почти без постамента, смотрелся в своё отражение. Склонясь над водой, тянулся пальцами к её глади — и не смел её тронуть. Вся его поза была выражением жажды и отчаяния. Раскрытые пальцы, казалось, подрагивали от желания окунуться в воду, прикоснуться к лицу, которое он видел там. Напряжённый острый локоть, замерев в воздухе, удерживал руку от рывка. Длинные волосы, рассыпаясь с плеч, завитками касались воды, от них расходились круги. Обнажённое тело замерло в неудобной неустойчивой позе, изогнувшись над водой, опираясь лишь на бедро и локоть второй руки. На лице была тревога и разочарование. Из раскрытых губ, казалось, сейчас раздастся вопрос — кто ты, как тебя зовут?..

Портретное сходство было условным, но узнать модель было легко. Микеланджело лишь немного смягчил черты лица Кроули, придав им античную гладкость. Розоватый мрамор сиял, рыжие блики в волосах казались реальными. От скульптуры трудно было оторвать взгляд — это была прекрасная работа.

Когда Кроули увидел её впервые, он смотрел, заворожённый таким мастерством, и со странной смесью восхищения и зависти думал, как ему лестно быть причастным к созданию таких вещей — хотя бы тем, что он служит для них вдохновением. Он не мог создавать сам, но он мог быть хотя бы натурщиком. И это, всё же, было счастливое осознание. Пройдёт время, умрут те, кто знал его, и никто уже не узнает его в этом юноше — но скульптура останется и проживёт века, а вместе с ней — имя мастера. Это было одновременно сладостное и горькое чувство — видеть, что человек способен творить, создавать красоту из камня, из глины, из полотна и красок, из всего, что может взять в руки.

В Эдеме они не умели. В Эдеме они были забавными животными — симпатичными, доверчивыми, славными. А теперь они выросли. Научились убивать — и научились творить. Может быть, думал Кроули, одно без другого невозможно. Может быть, способность разрушать не существует без возможности созидать. И люди занимаются и тем и другим — гениальные убийцы рождаются так же часто, как гениальные художники, и каждый занимается своим ремеслом. В людях соединилась природа добра и зла — а в демонах, равно как и в ангелах, была лишь половина.

Может, поэтому его так тянуло к Азирафелю — ощущение своейущербности, незавершённости, рядом с ним становилось как будто слабее. Чувствовал ли рядом с ним это же Азирафель?.. Завидовал ли он людям?.. Хоть иногда?..

Кроули никогда не завидовал — до тех пор, пока не попал в дом Лоренцо Медичи, прозванного Великолепным.

Он был не особенно молод и не сильно здоров, этот могущественный правитель Флоренции. Но его имя — Кроули точно знал — останется в вечности. Лоренцо покровительствовал всем искусствам, которые только изобрёл человек. Он собирал возле себя таланты и позволял им делать всё, к чему лежит их душа. Он считал красоту способом познания Бога — и Кроули иногда со странным трепетом думал, что этот человек не так уж неправ.

Он обожал жизнь. Он не был гением сам, но ему хватало величия не завидовать тем, кто талантливее его — а помогать им раскрыться, как солнце раскрывает бутоны цветов. Он был щедр, остроумен, жаден до знаний. Он был некрасив — но как же красива была его душа, сколько красоты он видел вокруг себя — и сколько делал, чтобы её умножить.

В нём было что-то великое. Кроули впервые чувствовал этот странный трепет перед человеком. В Лоренцо, казалось, есть тот самый божественный свет, который всегда жёг глаза Кроули — но, заключённый в человека, он сиял, а не обжигал. К нему можно было прикоснуться, и он не убивал, не причинял страданий — он грел.

Человеческое — вот что делало его таким. Человеческое начало. Люди были не ангелы и не демоны, они были… люди. И сейчас, спустя столько тысяч лет, Кроули наконец видел, к чему привела его шутка с яблоком.

К Лоренцо. К Микеланджело. К Да Винчи и Боттичелли.

Он спустился с балкона, чтобы пойти поздороваться с Азирафелем. Он думал, небрежно появившись у него из-за плеча, по традиции сказать своё «Привет, Азирафель!» — но что-то заставило его замедлить шаг. Он остановился, не дойдя до ангела.

Азирафель даже не заметил, что уже не один. Он скользил глазами по скульптуре Нарцисса, от длинных пальцев ног до кончиков круглых ногтей. Он ни на чём не мог остановить взгляд, будто его изумляло всё, что он видел — лицо с острым носом, тонкие губы, белые плечи и руки, ничем не прикрытый торс, гладкие бёдра, волны волос, упавших к воде. Микеланджело не позаботился прикрыть его даже символическим фиговым листком — и мрамор сиял откровенной, естественной простотой. Азирафель смотрел, широко раскрыв глаза, будто запоминал каждую деталь, каждую линию напряжённого тела.

А Кроули смотрел на него.

Где бы ни путешествовал Азирафель, это пошло ему на пользу: он посвежел, похорошел, отпустил волосы. Он всегда был красив, но почему-то сейчас Кроули видел это куда яснее, чем раньше. И видеть это было труднее. Можно только смотреть, но нельзя протянуть руки — волны пойдут по воде, и ангел исчезнет, оставив вместо себя одиночество.

Как бы всё изменилось, будь они оба людьми?.. Что было бы им доступно?.. Вся жизнь! В доме Лоренцо не было строгих моральных правил — здесь воспевали лишь истину, красоту и любовь. Здесь каждый был чей-то любовник, чей-то возлюбленный, и эта свобода, лишённая предрассудков и ханжества, открывала в душах людей такие высоты, что на них боязно было смотреть: каждый — Икар, стремящийся к солнцу.

Микеланджело Буонаротти в мастерской создавал шедевр за шедевром, можно было лишь смотреть на них, онемев, не понимая, его ли рука водила резцом — или Бог спускался к нему и подсказывал, что надо сделать?

Анджело Полициано, придворный поэт и воспитатель детей Лоренцо, обменивался поэмами со своим патроном, художники подхватывали идеи из их стихов — и поэзия повторялась в живописи, отражалась в ней, в новом круге вдохновляя поэтов.

Пико делла Мирандола, молодой и острый на язык философ, написал девять сотен дерзких тезисов о величии человека, магии и свободе воли. Марсилио Фичино перевёл на латынь всего Платона и написал знаменитый трактат о бессмертии души, примиряя язычество с христианством. Их было здесь множество — талантливых, гениальных, молодых и зрелых, свободных во всём, чего им желалось. Среди них Кроули чувствовал, как никогда — он лишён подобной свободы. Потому что Азирафель — ангел, и любовь земная ему запрещена. Позволена лишь возвышенная, бестелесная, лишённая всякого намёка на страсть.

Кроули стоял в двух шагах от него и смотрел. И чем дольше смотрел, тем острее желал его. Желал невозможного. Ощутить на лице касание этих губ, узнать руками мягкость этих волос, быть с ним так близко, чтобы вечная недосказанность, незавершённость наконец обрела цельность. Подарить ему ласку и потребовать дар в ответ, сжимать в руках это тело, обожать его, обладать им — какая нелепость для демона, влюбиться в ангела!..

Но как можно было увидеть его — и не влюбиться?

Кроули вдруг вспомнил, когда это началось. Когда он сам был наивнее на пять тысяч лет, когда он встал рядом с ангелом на стене Эдема, и ангел был таким красивым, таким глупым… Он подарил людям огненный меч. А Кроули подарил им свободу. И люди ушли, и научились делать… вот это.

Кроули посмотрел на скульптуру. «Это новый Эдем», — вдруг отозвался в ушах голос Лоренцо, и почему-то в нём слышалось странное искушение. Если вилла Кареджи — новый Эдем, не значит ли это, что они, ангел и демон, могли бы…

Кроули вздрогнул, стряхнул с себя наваждение. Ему стоило быть осторожнее со своими желаниями. А особенно — со своими несбыточными надеждами.

Они не виделись с ангелом около года, и это был подходящий момент, чтобы сказать ему что-то приятное — но у Кроули от одной мысли об этом судорогой сводило челюсть. Он не хотел любить его, он хотел его ненавидеть — за недоступность, в которой Азирафель был совершенно не виноват, за нежные черты лица, за белый плащ, за жадность, с которой Азирафель смотрел на скульптуру — он не должен был так смотреть!.. Откуда только набрался?!

— Привет, Азирафель, — в своей обычной насмешливой манере сказал Кроули, и ангел вздрогнул, испуганно обернулся. — Лоренцо продаст его тебе, если хочешь, — он кивнул на Нарцисса.

— Нет, — мгновенно ответил тот. — Я даже не собирался просить. Разумеется, работа прекрасна. Но я не хочу иметь перед глазами такое напоминание о безумии самолюбования. Слишком яркий пример низменных устремлений, — сказал в своей обычной снисходительной манере.

— О, низменных? — Кроули завёлся мгновенно.

Азирафель был рядом, дышал рядом, но его близость была обманчива: как ни тянись, не дотянешься. И Кроули с отчаянным наслаждением окунулся в ненависть, она была для него естественна, он ощущал её под кожей — впервые — как неотъемлемую часть себя. Ненавидеть Азирафеля было горьким блаженством.

Кроули отступил на шаг, чтобы не чувствовать аромат новых духов и не думать ревниво о том, кто их делал Азирафелю. Но, отступив, отойти не смог — сделал круг, как комета вокруг звезды, и вернулся.

Его лихорадило. И это была, к сожалению, не чума и не оспа, даже не глупая человеческая простуда, не то, что Кроули мог бы игнорировать — его тело реагировало на присутствие Азирафеля остро, как никогда. Хотелось одновременно корчиться у его ног, обхватив их руками — и обнять его, целовать так долго и так сильно, чтобы губы покрылись язвами, стать с ним одной из этих статуй, застыть навечно, превратившись в камень, чтобы даже время не могло их разделить — только разрушить.

— Низменных, — повторил Кроули, отступая и прикладывая руку к груди — дышать было тяжело, будто горлу вдруг разонравился здешний воздух, наполненный цветами и миррой, и оно отказывалось его вдыхать. — Так безумие кажется тебе предметом низменным? А где же ангельская снисходительность и любовь ко всему сущему, даже к безумцам, которые влюбляются в недоступный мираж, в иллюзию, до которой не дотянуться?..

Азирафель, удивлённый и уязвлённый таким выпадом, недовольно нахмурился.

— Будь здесь Лоренцо, — продолжал Кроули, не в силах остановиться, — он сказал бы тебе, как это символично — увидеть в собственном отражении не себя, но образ совершенного человека, и полюбить его — потому что нет божественного творения выше, чем человек. Он бы сказал, что земная любовь есть телесное отражение божественной, что это аллегория обретённой радости, если хочешь — аллегория желания обладать Богом.

— Не богохульствуй, — со строгим взглядом потребовал Азирафель.

— А что я ещё должен делать? — изумился Кроули. — Петь Осанну? Не жди, я сегодня не в голосе.

— Я говорил не об аллегории, — сказал Азирафель. — Я говорил о самолюбовании, доходящем до абсурда, — он смерил Кроули взглядом, чтобы точно стало ясно, о чьём самолюбовании речь. — Впрочем, мне не стоило удивляться твоему бесстыдству, — почти ревниво добавил он.

Бросив ещё один взгляд на статую, он хмуро сдвинул брови.

— Очевидно, страсть к самому себе — единственная, что тебе доступна. Ты прекрасный пример воплощённого эгоизма, Кроули, и не сверкай на меня глазами — ты же демон, я не говорю ничего удивительного.

— Какое превосходное наблюдение, — язвительно отозвался Кроули. — Благодарю, что поделился им — я бы ни за что сам не догадался, на кого ты намекаешь. Но теперь-то я понял! Ты пролил свет на тёмные волны моего незнания.

— Перестань паясничать, — вполголоса велел Азирафель.

— Перестань — или что? — Кроули словно вела какая-то злая сила, слова сыпались из него, как пшеница из драного мешка, гладким потоком. — Плеснёшь в меня чем-нибудь, чтобы потушить пожар моего красноречия? Водой? Или вином? Я бы выбрал вино, у Медичи прекрасные виноградники. О, что же я, какое вино — я ведь предмет настолько низменный, что не достоин вина, даже быть помещённым рядом с твоим ночным горшком для меня слишком большая честь — о! так почему бы тебе при случае не плеснуть в меня из него, чтобы заставить заткнуться, может, его содержимое придаст мне некую ценность в твоих глазах, облагородит низменный предмет?..

— Что… — упавшим голосом начал Азирафель, будто хотел спросить, что случилось, но не договорил. Он вдруг погас, поджал губы, словно от несправедливой обиды. Кроули попятился от него, отмахнулся от горькой складки его рта. И внезапно сообразил, что затеял ссору на пустом месте, совершенно без повода. Или был повод?.. Он совершенно не мог вспомнить, что только что говорил.

— Азирафель, — позвал он, делая шаг назад, к ангелу. Тот отвернулся. — Азирафель, что ты делаешь во Флоренции? — спросил Кроули, будто вся суть проблемы заключалась именно в том, где находился ангел.

— У меня здесь дела, — сухо ответил тот.

— У тебя всегда где-то дела — почему здесь, почему не в Риме?

— Теперь ты выведываешь мои планы? — Азирафель посмотрел на него через плечо. Кроули качнуло вперёд.

— Выведываю, — подтвердил он, едва не наткнувшись на ангела. — Выпытываю. Вынюхиваю…

Он склонился над плечом ангела, потянул носом, вдыхая аромат — ладан и тубероза, словно летняя ночь после недавней грозы, когда цветы в монастырском саду пахнут сильно и влажно, а из окон, раскрытых от духоты, тянет ладаном.

— Господи Боже, Кроули!.. — Азирафель оттолкнул его, стряхнул с плеча невидимый след.

— А тебе не влетит за то, что ставишь моё имя в один ряд… с этим? — ухмыльнулся тот.

— Тебе бы, наверное, очень этого хотелось, — отозвался Азирафель, с опаской покосившись на небо.

— Ладно — что ты здесь делаешь? — мирно спросил Кроули.

Азирафель смерил его косым взглядом, вздёрнул подбородок, развернулся — и отправился прочь, мыча под нос какой-то мотивчик, словно Кроули не существовало. Тот шагнул за ним, потом попятился. Встряхнул головой. Нет. Нет, нет, нет. Это всё могло плохо кончиться. И что на него нашло?.. Ему лучше было бы заняться своими делами, наверняка у него найдётся парочка, если хорошо поискать. Кроули хлопнул себя по бедру, по груди, будто искал карман, в котором могло заваляться дело. Хоть одно.

III

Самым тихим местом на вилле Кареджи была библиотека. Обычно она была занята — здесь постоянно кто-то работал или учился. То Микеланджело сидел с бумагой и перьями, то флорентийские литераторы, то Пико — он писал трактат о единстве философских учений, пытаясь объединить Платона с Аристотелем — то сюда заглядывали литераторы и поэты. Но в последние дни здесь было пусто. Пико пришлось бежать из Флоренции — его тезисы, которыми он так гордился, сильно смутили Папу Иннокентия VIII. Он даже созвал специальную комиссию, которая долго разбиралась в работе молодого философа, и в итоге семь из выдвинутых положений были признаны еретическими, а шесть сомнительными. Попытка Пико оправдаться только ухудшила дело: Папа, оскорбившись, запретил все девятьсот.

Опасаясь инквизиции, Пико уехал во Францию. Лоренцо без него загрустил. Иногда он целые дни проводил в кабинете — писал стихи своей возлюбленной Лукреции или любовался коллекцией гемм, которые начал собирать ещё его дед Козимо. Поэзия и искусство приносили ему радость в суете мирских дел.

Так что Кроули мог без помех выслеживать в библиотеке Азирафеля.

К огорчению старика Веспасиано да Бистиччи, крупнейшего изготовителя списков античных рукописей, Лоренцо решительно поддерживал книгопечатание, кроме того, что охотился за античными рукописями по всему миру. Если Лоренцо не мог достать какие-то манускрипты, он заказывал их копии. Неудивительно, что его библиотека для Азирафеля была как свеча для мотылька.

Приоткрыв тяжёлую дверь, Кроули скользнул в зал спиной вперёд — в одной руке у него была корзинка с миндальным печеньем, присыпанным лепестками роз и фиалок, в другой — бутылка сладкого вина. Он надеялся отвлечь Азирафеля от чтения — но тот, к его удивлению, ничего не читал. Он составлял каталог книг, тщательно записывая названия, авторов, издателей и прочие сведения.

— Ангел, — позвал Кроули. — Ты что, собираешься всё купить?.. Лоренцо не продаёт книги!

— А я их не покупаю, — отозвался Азирафель, придерживая рядом с собой раскрытый фолиант.

— Тогда зачем это всё?..

Азирафель вздохнул, укоризненно посмотрел на него. Заметив печенье, слегка приподнял брови. Кроули поставил корзиночку перед ним.

— Это личное дело, — сказал Азирафель, протянув руку к печенью.

— Можешь мне рассказать, — Кроули присел на стол перед ним, сдвинув какой-то свиток, но Азирафель возмущённо спихнул его и вернул свиток на место.

— Ничего не трогай, — строго потребовал он. — У меня и так много работы.

Кроули страдальчески и ревниво вздохнул. Ему бы хотелось, чтобы Азирафель отвлёкся от своих книг и поболтал с ним, но ангел, видимо, был настроен решительно.

— Ладно, если ты занят…

Азирафель замешкался с ответом, и Кроули воспринял это как благоприятный знак.

— Я найду того, кого порадует моя компания, — скучающим тоном добавил он.

Азирафель отложил перо и потёр пальцы со следами чернил.

— Думаю, подходящую компанию ты найдёшь без труда, — недовольно сказал он. — Ты со многими здесь знаком.

— И очень близко, — подтвердил Кроули, испытывая странное мучительное наслаждение от ревности Азирафеля. Он обошёл кругом его стол, вынуждая ангела следить за собой.

— Мне это совершенно неинтересно, — надменно ответил Азирафель. Кроули вместо ответа подвинул ему под руку корзинку с печеньем. Ангел взял одно, разломил пополам. Кроули налил вина в два бокала.

— Флорентийцы обожают знакомиться друг с другом по любому поводу, — сказал Кроули. — Они так преуспели в установлении дружбы между собой, что пришлось учредить «Ночную стражу», которая патрулирует улицы и старается сдержать знаменитую флорентийскую общительность. К сожалению, — Кроули похитил у Азирафеля половинку печенья и запил вином, — это не помогает. Потому что, видишь ли, офицеры «Ночной стражи» — сами флорентийцы. Это всё равно что посылать рыбу удить рыбу.

— Зачем я тебя слушаю?.. — спросил Азирафель, откусывая печенье. — Я не собираюсь слушать этот бред. У меня много работы, Кроули.

— Не нравится звук моего голоса?..

— Мне ничто в тебе не нравится.

— Ты так и не научился врать, — вкрадчиво заметил Кроули. — Я видел, что Нарцисс тебя так впечатлил, что ты лишился дара речи.

— Я был восхищён мастерством скульптора, — мстительно ответил Азирафель. — Юноша невероятно талантлив для своих лет. К тому же, ты там на себя совсем не похож, — небрежно добавил он. — Ни капли.

— Откуда тебе знать? Ты не видел меня голым, — резонно заметил Кроули. Азирафель фыркнул, едва заметно порозовев.

— Было бы на что смотреть. У тебя такое же тело, как и у всех — самое обыкновенное. В наготе нет ничего занимательного. Интересен лишь взгляд художника на наготу.

— Может, я симпатичнее всех, кого ты видел?.. — с досадой спросил Кроули.

— Вот! — Азирафель наставил на него палец. — Вот самолюбование, о котором я говорил. Телесная красота — это не твоя заслуга, ничья заслуга, это просто игра природы, и всё. Тут нечем гордиться.

— О, ангел, кажется, ты забыл, что мы не люди, — протянул Кроули. — Это не игра природы — это кое-чей замысел.

— Который ты испоганил, — буркнул Азирафель.

Кроули похолодел. Опустил бокал с вином на раскрытую книгу, оставив на ней влажный след. Азирафель, охнув, подхватил бокал и принялся оттирать след рукавом.

Он намекал, конечно же, на то, что сам Кроули когда-то был ангелом. Что он был создан прекрасным — но пал. И всё, что напоминало об этом, для Азирафеля выглядело уродством, и зря Кроули утешал себя, что ему повезло. Зато у мраморной статуи не было ни змеиных глаз, ни татуировки на лице — ею ангел мог восхищаться.

— Куда ты идёшь? — удивлённо спросил Азирафель, когда Кроули отступил от стола.

— К тому, кому моя компания будет любезна, — раздражённо ответил тот.

— Наверняка здесь много таких, — буркнул Азирафель.

— Все, — мстительно сказал Кроули, возвращаясь, глядя на ангела почти угрожающе. — Каждый. Каждый рад провести со мной даже пару минут — потому что они лишены твоего ангельского высокомерия, потому что с ними весело, а я ценю это сильнее, чем скучные моральные убеждения.

— Ты же знаешь, я не могу пользоваться их методами, — с досадой и смущением сказал Азирафель. — Ты считаешь меня скучным?..

— Я считаю тебя… — начал Кроули и вздохнул. — Хочешь, чтобы я остался?..

— Нет, иди, — Азирафель обиженно отвернулся.

— Тебе достаточно только сказать.

— Не собираюсь ничего говорить.

— Тебе достаточно посмотреть, — Кроули возник у него из-за плеча, демонстративно подставляясь под взгляд. Азирафель невольно улыбнулся, но потом снова насупился.

Кроули остановился, спохватившись. Что он делает?.. Зачем он это делает? Зачем он ведёт эту игру, если его проигрыш определён заранее?.. Он отмахнулся от ангела, удивлённого стремительной переменой его настроения, отступил от Азирафеля — и он очень старался не думать, что отступление сейчас слишком напоминало бегство.

IV

В ночном саду было тихо, только луна светила сквозь облака, рисуя чёрно-белый с серебром пейзаж, и негромко журчала вода в фонтанах, будто каменные тритоны и дельфины переговаривались между собой. Кроули сидел на бортике, опустив руку в воду, и шевелил пальцами, отгоняя золотистых рыбок. Ему не спалось. Обычно он бы с удовольствием спал в такую ночь, но присутствие Азирафеля поселило в нём неясную тревогу.

С тех пор, как тот приехал на виллу Кареджи, у Кроули не было ни сна, ни аппетита. Они могли мирно провести целое утро в библиотеке, молча занятые каждый своей работой (Азирафель составлял каталог книг по просьбе Лоренцо, Кроули смотрел в окно, чтобы не смотреть на Азирафеля, который то сидел за столом, сосредоточенно терзая пером чернильницу и выводя экслибрисы на вклеенном ярлыке, то бродил вдоль полок, отыскивая потерявшийся том). Впрочем, наблюдать за Азирафелем через отражение в окне было даже удобно — можно было, ничем не выдавая себя, водить пальцем по стеклу, якобы рисуя на нём демонические знаки. Но иногда они вдруг ссорились по пустяку, из-за одного слова — вспыхивали, разбегались, разлетались в стороны искрами — и притягивались обратно, ревниво присматривая друг за другом, чтобы от улыбки, направленной в чужую сторону, оскорбиться ещё сильнее.

Кроули много раз собирался покинуть Кареджи, однажды он даже приказал оседлать коня, чтобы уехать, куда глаза глядят — но стоило ему увидеть, как Азирафель с кем-то любезничает, смеясь в ответ на комплименты, как Кроули мгновенно передумал.

Он знал, конечно же, что Азирафель никому не подарит свою благосклонность — ту, на которую могли бы надеяться здесь многие. Ни демону, ни человеку. Кроули мог быть спокоен, но у него плохо получалось спокойствие — он ревновал, и ревновал страшно.

В отместку он заставлял ревновать Азирафеля — впрочем, того и заставлять не приходилось, он сам возникал, как ангел из табакерки, будто чувствовал, когда у Кроули возникало намерение с кем-то уединиться, чтобы отвлечься от своей неуместной, нелепой, постыдной тяги к ангелу. Стоило Кроули приобнять кого-нибудь понежнее, как Азирафелю срочно требовалось его содействие в делах — то помочь сверить часть составленного каталога, то пересчитать тома на самой верхней полке, то отправиться в деревню за персиками и апельсинами, то помочь найти потерявшийся перстень.

Кроули помогал. Или нет — всё зависело от того, не находился ли у них новый повод для ссоры — тогда они были заняты исключительно ею на ближайший час, забывая про всё вокруг.

Азирафель ревновал его не только к тем, с кем Кроули разговаривал или кого обнимал — он ревновал его даже к тем, на кого Кроули просто смотрел. Стоило одному найти себе компанию, как рядом из ниоткуда появлялся второй и вливался в беседу, которая быстро превращалась в обмен огненными взглядами и завуалированными оскорблениями. Кроули не знал, было ли ему от этого слишком горько или слишком сладко.

Все были уверены, что они ненавидят друг друга — Лоренцо даже как-то спросил, что именно они не поделили с Азирафелем.

— Весь мир, — коротко ответил Кроули, и это была чистая правда.

Кроули сидел, бездумно шевеля пальцами в воде, глядя, как лунное отражение дробится и сверкает в фонтане. Потом послышались шаги — медленные, почти шаркающие. Лоренцо в последнее время всё сильнее мучила подагра, он почти не принимал участия в общем веселье — присутствовал, наблюдая за своей академией, за спорами и разговорами, но сам предпочитал молчать и слушать. Его врач поселился на вилле и настоятельно советовал Лоренцо уехать лечиться на минеральные воды. Лоренцо откладывал поездку, отговариваясь необходимостью заниматься делами.

Он подошел ближе, присел на край фонтана и сложил руки на коленях. Кроули смотрел на его грубый профиль с некрасивым носом и тяжёлым подбородком, и почему-то ему казалось, что душа и ум Лоренцо и не нуждались в более изысканном оформлении. Он был слишком хорош в своём несовершенстве. Будь он красив, его величие не чувствовалось бы так остро. Удивительно, как внешний изъян придавал благородство чертам его лица. И это никогда не работало в обратную сторону — внешняя красота не облагораживала внутренних язв. В Лоренцо воплощалась вся двойственность человеческой натуры, тогда как демоны были и злы и уродливы, а ангелы — сплошь прекрасны и добродетельны.

— Красивая ночь, — сказал Лоренцо, поднимая голову к звёздам. Кроули посмотрел туда же, на синий бархат, проколотый сияющими огоньками.

— Да.

Лоренцо вздохнул. Кроули пристальнее вгляделся в его лицо.

— Плохие новости? — спросил он.

— Инквизиция нашла Пико во Франции, — сказал Лоренцо. — Говорят, герцог Савойский схватил его и держит в Венсенском замке.

— Гадство, — с сожалением сказал Кроули. — Что будешь делать?

— Поеду в Рим, вероятно. Обращусь к Папе Иннокентию.

— Думаешь, он тебя послушает? — хмыкнул Кроули.

Лоренцо устало потёр лоб.

— Если я сумел убедить его назначить тринадцатилетнего мальчика кардиналом в Санта-Мария-ин-Домника — наверное, я сумею убедить его отвести взгляд от безобидной ереси. Кроме того, моя дочь замужем за внебрачным сыном Папы. У меня есть все основания полагать, что он прислушается, — Лоренцо невесело усмехнулся.

— Пико бунтарь, — сказал Кроули. — Он опасен для церкви. А Иннокентий мечтает о новом Крестовом походе. Неподходящее время для того, чтобы сеять сомнения в христианские умы.

— Знаю, — согласился Лоренцо. — Я говорил ему, что не стоит злить церковь, но ты же знаешь его — он никого не слушал. Если бы он пошёл на уступки и согласился вычеркнуть из своих тезисов то, что касалось каббалы… Пока в Испании насильственно крестят евреев, не очень-то разумно говорить, что иудейская магия способствует познанию Бога.

— Неразумно было вообще упоминать магию после буллы Папы, направленной против колдовства. После «Молота ведьм», — Кроули сморщился. Он знал автора трактата лично — и знакомство, к сожалению, было не из приятных. Фанатичный монах-доминиканец просто помешался на колдовстве.

— Я боюсь за него, — сказал Лоренцо. — Он горд и горяч. Людей сжигали и за меньшее.

Кроули нахмурился. Люди сжигали людей, и это была страшная смерть. Большинство из тех, кто попадал в руки инквизиции, были невинными и невежественными людьми, даже не помышлявшими о колдовстве. Пико же дал инквизиции веский повод. Глупец.

Кроули вздохнул — он знал ещё одного, похожего, который тоже нередко влипал в неприятности, из которых его приходилось выручать. Одного неразумного ангела, который, будучи ангелом, для этого мира порой оказывался чересчур наивен. Причины разные, а глупость — одна и та же. Кроули вдруг захотелось подсесть к Лоренцо поближе, обнять за плечи и посидеть так, голова к голове, выражая безмолвное и понимающее сочувствие. Может, даже ободряюще похлопать его по колену. Сказать что-то вроде «держись» или «всё образуется».

— Такой талантливый и образованный — и такой дурак, — с усмешкой сказал Лоренцо. — Ни на одном из пяти языков не смог сказать «я был неправ, молю вас о снисхождении». Он восхищает меня, — со вздохом добавил Лоренцо. — И своим умом, и своей глупостью. Особенно глупостью. И следом за ним я сам становлюсь дураком. Вызволяю его из тюрем, успокаиваю ревнивых мужей, которых он оскорбил.

— Я бы хотел тебе посочувствовать, — сказал Кроули, тронутый не столько признанием, сколько глубоким и беспросветным пониманием причин, по которым Лоренцо собирается в очередной раз спасать Пико, в очередной раз вляпавшегося в неприятности. — Но не могу.

Лоренцо бросил на него короткий косой взгляд, улыбнулся.

— Шаловливый Эрот всегда стреляет, зажмурившись, — сказал он и переменил позу, морщась от боли.

Кроули открыл рот, чтобы что-то сказать — но прикусил язык, поймав себя на странном, необычном желании… признаться. Ему впервые за свою бесконечную жизнь захотелось поговорить с человеком о собственных чувствах. Высказать их вслух, дать им оформиться в звуке, как другие воплощали их в мраморе или на холсте — или в игре лютни. Он знал, что Лоренцо поймёт, даже если не вдаваться в детали ангельско-демонического противостояния.

— Почему ты не женишься второй раз? — спросил Кроули. — Ты всю жизнь посвящаешь стихи одной женщине. Она принимает твои подарки, твои сонеты… И на этом всё? Почему?

— Потому что я люблю её, — ответил Лоренцо, будто это само собой разумелось.

— Так почему ты её не получишь?

Лоренцо склонил голову.

— Все спрашивают меня об этом. Никто не хочет понять. Для развлечения и удовольствия мне хватает других. Лукреция — моя муза. Моё вдохновение.

— Так ты не хочешь её?..

Лоренцо вздохнул, оперся рукой о каменный бортик фонтана.

— Когда предмет твоего желания близок, но недоступен, ты острее чувствуешь то малое, что тебе позволено, — сказал Лоренцо. — Прикосновение рук, оброненная лента, долгий взгляд… Возвышенная любовь ничуть не уступает плотской — но тоже требует мастерства, тонкости. Любая мелочь вонзается в тебя, как острый нож, и ты наслаждаешься ею. Я не монах, это всем известно. Но я хочу познать всякую любовь. И такую — тоже. Если Лукреция окажется в моей постели, эта острота утратится. Её сменят другие удовольствия, но этой — уже не будет. Поэтому я предпочитаю желать, но не обладать.

— Но это… мучительно? — сказал Кроули.

— Да, — с улыбкой сказал Лоренцо. — В этом весь смысл. Это мучительно. Это радостно. Невозможно сравнить горячий поцелуй любовника с единственным взглядом, брошенным и пойманным в толпе, со случайным касанием рук в церкви, с букетом цветов, перевязанным её лентой. Любовники будут меняться, а она останется неизменной. Единственной.

Кроули хмыкнул. Он никогда не думал об этом, но в словах Лоренцо была своя логика. Возможно, ему следовало бы прислушаться к ней и не метаться от невозможности получить Азирафеля — а признать, смириться — и открыть ладони тому малому, что им доступно. Разговорам, вину, прогулкам… Может быть, если он научится принимать всё это как дар, он начнёт видеть в этом особую ценность?..

Лоренцо улыбался, глядя на него. Это была улыбка человека, чьё сердце было привычно влюбляться и разбиваться, кому в радость было любое томление, потому что оно означало саму жизнь. Жизнь людей была так коротка, но они столько успевали познать!.. Наверное, именно любовь делала их жизнь такой долгой — Кроули сейчас часто казалось, что дни тащатся медленно, как улитки, стрелки часов ползут едва-едва. И он почти постоянно чувствовал биение собственного сердца. Иногда с удивлением прикладывал руку к груди и сидел так, слушая, как оно колотится.

Может быть, он прожил на Земле слишком долго, выпил слишком много вина, съел слишком много засахаренных фруктов, и понемногу начал становиться человеком?..

— Почему вы в размолвке?.. — спросил Лоренцо.

Кроули пожал плечами, взмахнул рукой, показывая, что это необъяснимо.

— Потому что… иногда так случается, — сказал он. — Тебе ли не знать.

Лоренцо улыбнулся. Осторожно поднялся, распрямил спину.

— Тогда беспокойной и лунной тебе ночи, синьор Кроули, — сказал он.

Когда его ссутуленная спина скрылась за кипарисами, Кроули пробормотал:

— Можешь звать меня Антонио.

V

— Азирафель! Азирафель, стой же ты!

Ангел не оборачивался и не останавливался.

— Нам не о чем говорить, Кроули.

— Именно здесь ты ошибаешься!..

Извилистые улицы Флоренции разбегались в разные стороны. Азирафель вышагивал, обернув руку длинным плащом, чтобы не пачкать белый подол уличной пылью. Кроули весь взмок в своём чёрном бархате под палящим солнцем, но не отставал.

— Азирафель!..

Ангел остановился, развернулся, сурово глянул на Кроули.

— Я не собираюсь с тобой разговаривать. Чего бы ты ни хотел, мне это не интересно.

Кроули почти был готов отчаяться. Упрямый ангел был за что-то на него обижен — допустим, Кроули и правда дал ему немало поводов, но именно сейчас не было времени гадать, что именно из того, что делал Кроули, вызвало у ангела такой гнев. Да, они постоянно ссорились в последнее время, и чаще всего потому, что он говорил ангелу какую-то резкость, но всё же сейчас ангел мог бы и проявить снисходительность и выслушать его.

— Дай мне минуту, — попросил Кроули, привалившись плечом к стене дома.

— У меня нет для тебя ни секунды, — ответил Азирафель. Встряхнув головой, так что локоны волной рассыпались по плечам, он отправился дальше. Может, у него была какая-то цель в городе, может, нет — может, он просто хотел вывести Кроули из себя. Что же, у него это практически получилось.

Кроули обогнал его, толкнув кого-то плечом, заступил дорогу.

— Азирафель, — умоляюще позвал он. — Азирафель. Минуту. Полминуты! Десять секунд!

Азирафель, демонстративно отвернув лицо в сторону, всё же бросил на него быстрый косой взгляд — видимо, мольба его тронула. Хотя бы чуть-чуть.

— Ты не раз говорил, что во всей Флоренции тебе рады в каждом доме. Зачем тебе я?

— Я прошу не за себя!.. — мгновенно отозвался Кроули, почуяв возможность привлечь внимание ангела.

Азирафель, едва успевший смягчиться, похолодел в лице, стремительно обошёл Кроули и отправился дальше. Двигался он, несмотря на сохраняемое достоинство, довольно быстро. Кроули бросился вдогонку. Уже на лестнице, ведущей по улице вверх, подхватил плащ Азирафеля, который тот уронил с руки, понёс его край на локте. Раз ангел не собирался останавливаться — придётся рассказывать на ходу, хотя Кроули был совершенно не рад говорить о таком вслух, на улице, полной людей.

— Ангел, это касается Пико, ты помнишь его, Джованни, граф делла Мирандола. Вы с ним ещё так прекрасно ладили — хотя разве есть кто-то, с кем ты не ладишь?.. У него крупные неприятности.

Азирафель охнул, запнулся. Кроули решил не отступать — раз ангел больше не требовал оставить его в покое, значит, стоило говорить дальше.

— Ты же слышал, его преследовала инквизиция, он бежал во Францию. Его там нашли. Он в Венсенском замке, ждёт суда. Зуб даю, что его сожгут. Азирафель!.. Слышишь?..

— Слышу.

— И что?..

Азирафель остановился.

— Мы не вмешиваемся в дела людей, — настойчиво сказал он, будто сам о чём-то просил Кроули.

— Ещё как вмешиваемся!.. — возразил Кроули, радуясь, что всё-таки удалось втянуть ангела в разговор. — И ты, и я — постоянно! Нужно вмешаться ещё один раз.

Азирафель помотал головой. Кроули, переводя дух после быстрой ходьбы, устроил поудобнее на локте его плащ.

— Это же ваши, — пояснил он. — Инквизиция. Ты мог бы… — он повёл плечами и головой в ту сторону, где примерно находилась Франция — куда-то на северо-запад. — Ты понимаешь.

— Не понимаю.

— У тебя должны быть связи в Ватикане. Ты же ангел!..

— Пико официально осуждён церковью, — вполголоса сказал Азирафель. — Чего ты от меня хочешь? Чтобы я отменил приговор?

— Ну… да?

— Абсолютно исключено. Я не могу противоречить официальной позиции церкви, я даже слово «противоречие» произносить не должен!

— Хорошо, а если — если это будет не официальное противоречие?.. — Кроули согнулся, будто хотел заглянуть ему в лицо снизу вверх. — А маленькое неофициальное… противоречьице?

— Я не буду тебе мешать, если ты сам отправишься ему помогать, — тихо пообещал Азирафель.

— Но я не могу! — воскликнул Кроули. — Венсенский замок! Я даже через порог не переступлю!

— Что там — ров с освящённой водой? — с досадой спросил Азирафель.

Кроули укоризненно посмотрел на него, вытянув губы трубочкой.

— Реликвия, ангел. Терновый венец Иисуса, обагрённый его кровью. Это если не считать всего остального. Я даже не смогу войти внутрь, если только попытаюсь — меня испепелит на пороге.

Азирафель вздохнул, явно поддаваясь сомнениям. Заметив, что Кроули держит край плаща, забрал его, намотал себе на руку.

— И чего ты от меня хочешь? — вполголоса спросил он. — Чтобы я украл венец и положил в менее интересную для тебя крепость?

— Ну это, конечно, было бы здо… — начал Кроули, но, заметив, как Азирафель нахмурился, тут же поправился: — Нет, это необязательно, ты можешь просто убедить, кого следует, что Пико самый безобидный еретик в мире. Ты же ангел!.. Тебе это раз плюнуть.

Азирафель вздохнул, смерил его взглядом, коротко сказал:

— Исключено.

И зашагал дальше. Кроули, отмерев через мгновение, снова бросился догонять.

— Исключено?.. Почему? Что в этом такого?

— Тебя не должны касаться наши внутренние дела.

— В каком смысле — ваши внутренние дела?.. — изумился Кроули. — Ты что — это ты помог его схватить?!

— Кроули, мы больше не будем об этом разговаривать.

— Ангел?!

Кроули обогнал его ещё раз, встал перед ним, раскинув руки, будто собирался поймать, если Азирафель попытается оттолкнуть его с пути. Азирафель смотрел в сторону, сжав губы и избегая взгляда.

— Так что? — потребовал Кроули. — Ты помог им? Маленькое благословение, чтобы схватить еретика, да? Так ты теперь действуешь?

— Мы договаривались не вмешиваться в дела друг друга, — напомнил Азирафель. — И я не собираюсь перед тобой оправдываться — думай, что угодно.

— Ангел, чего ты хочешь? — тихо спросил Кроули. — Любое условие, я согласен. Целый год никого не искушать?.. Помогать тебе с благословениями?.. Возвести кого-нибудь на трон? Что?

Азирафель смотрел в сторону и молчал.

— Ангел, — позвал Кроули. — Он умрёт на костре. Как Жанна. Помнишь её? Девчонка из Орлеана.

Азирафель хмуро выдохнул.

— Я всё понимаю, — почти шёпотом продолжал Кроули, — с тобой не советуются в принятии политических решений. И это точно была не твоя идея…

— Разумеется, не моя! — горячим шёпотом отозвался Азирафель.

Кроули отступил назад ещё на шаг, поманил ангела за собой в узкий переулок, в тень, спасаясь от палящего зноя. Азирафель шагнул за ним.

— Наверху очень недовольны всем, что здесь происходит, — полушёпотом заговорил ангел, будто укрытие придало ему решимости. — Академия Медичи сеет ересь о величии человека. Через несколько лет здесь всё изменится.

— Что, новый потоп? — невесело усмехнулся Кроули. — А как же радуга?

— Потопа не будет, — ответил Азирафель. — Флоренцию отдадут Франции.

— Лоренцо этого не допустит!

— Лоренцо умирает. А его сын не удержит город.

— И когда всё это случится?..

— Не знаю. Два года, может быть, три.

— Это так вы не вмешиваетесь в дела людей?..

— Кроули, я не могу тебе помочь! — отчаянно сказал Азирафель. — Их идеи поставили всех наверху на уши! Гавриил был просто в бешенстве.

— А как же Иисус? — удивился Кроули. — Он что, не вмешался? Мне казалось, он бы точно оценил пару тезисов.

Азирафель отвёл глаза.

— Они что, убили его? — потрясённым шёпотом спросил Кроули, привалившись к стене.

— Нет! — зашептал Азирафель. — Просто… его там нет, — и он показал глазами наверх.

— А где он? — ещё больше удивился Кроули. — Точно не у нас, я бы знал.

— Никто не знает, где он, — одними губами сказал Азирафель.

— Что?!

Азирафель зажал ему рот рукой, стрельнул глазами по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не слышит.

— Он ушёл, — шёпотом продолжил он. Кроули глазами и бровями выразил одновременно крайнее потрясение и желание узнать подробности. — Гавриилу не нравились его идеи, тем более что он наполовину человек, и в конце концов они страшно повздорили. Гавриил сказал, что не будет служить полукровке — и Иисус просто ушёл. Теперь он где-то, — Азирафель показал глазами вокруг, — среди людей. Никто не знает, где.

— Чтоб мне провалиться! — выдохнул Кроули, когда рука Азирафеля исчезла с его рта.

Азирафель оглянулся, проверяя, не следит ли за ними кто-то. С сомнением посмотрел на Кроули.

— Может быть, — тихо сказал он, — я мог бы что-то придумать. Если ты пообещаешь содействие.

— Что угодно, — мгновенно согласился Кроули и поднял руку: — Клянусь Сатаной.

Азирафель на мгновение сморщился, будто на него повеяло чем-то неприятным. Потом заговорил:

— Ты должен убедить Пико раскаяться. Если ему и согласятся сохранить жизнь, то лишь при одном условии: он должен отказаться от своих идей. Я смогу поговорить кое с кем, — уклончиво сказал он, — и убедить, что мучеником он нам не нужен. Но он должен замолчать.

Азирафель пристально смотрел на Кроули. Тот смотрел в ответ. Цена была высока. Заставить человека отказаться от своих мыслей — почти всё равно что убить. Но он останется жив. И Лоренцо, в те годы, что ему остались, сможет по-прежнему волноваться из-за его глупости.

— Хорошо, — сказал Кроули, хотя ему было очень тошно. — Я знаю одного монаха. Они с Пико даже знакомы — Савонарола. Я сведу их.

— Пико должен публично раскаяться, — напомнил Азирафель.

Кроули поднял ладонь, будто напоминая, что уже поклялся. Отступил от ангела.

— Кроули, — позвал тот, выщипывая мех из богатой белой оторочки плаща. — Мы не можем… спасти всех. От них самих.

Кроули шагнул обратно, взял его за руку, склонился над ней. Оставил поцелуй на запястье. Азирафель вздрогнул от неожиданности.

Да. Лоренцо был прав. Малое ощущалось намного, намного острее.

VI

Лоренцо праздновал возвращение Пико. О том, что в его освобождении принимал непосредственное участие Азирафель, никто не догадывался. Но именно он поспособствовал тому, что к просьбам Лоренцо присоединились и другие итальянские князья, так что Папа Иннокентий был вынужден к ним прислушаться. Разумеется,кроме ангельского влияния, в деле участвовали деньги. Лоренцо был богат, Ватикану всегда было мало, так что участие Азирафеля осталось практически невидимым.

Но Лоренцо был достаточно умён, чтобы понимать, что даже его заступничество и его деньги могли бы не принести пользы, если бы не вмешательство Кроули. А Кроули, прикрывая Азирафеля, просто обязан был вмешаться, и пока он вмешивался — громко, демонстративно и нагло — Азирафель действовал тихо и быстро. Папские власти даже разрешили Пико вернуться во Флоренцию, и это был первый вечер, когда прежняя компания собралась вновь.

Вилла Кареджи была наполнена звуками лютни, голосами, негромким смехом, плеском вина и звуками поцелуев. Флоренция при Медичи была настолько свободной, что в соседней Германии содомитов называли «флорентийцами». Свобода любви проповедовалась в песнях и возвышенных речах, в операх, карнавальных шествиях — словом, во всём. И так странно было осознавать, что со смертью Лоренцо всё это сгинет.

Нужно было радоваться, пока время не пробежало.

Кроули гнал от себя грустные мысли. Он был демоном, ему не по чину было грустить. Он должен был наслаждаться весёлыми застольями, петь непристойные песенки и подначивать людей грешить чаще обычного. Но веселиться выходило плохо.

Кроули сгорал от ревности, когда видел, как Азирафель, поддаваясь мятежному духу общества Медичи, кому-то кокетливо улыбается или с кем-то смеётся. Кокетство Азирафеля было совершенно невинным — и ужасающе человеческим. Кроули влекло к нему, как ночного мотылька к пламени факела, и, подлетая ближе, он чувствовал, как за спиной от раскалённого воздуха потрескивают крылья.

Азирафель не догадывался о его метаниях. Азирафель наслаждался вниманием и совершенно не подозревал, что внимание Кроули ни на ломаный флорин не было платоническим. А Кроули учился довольствоваться малым. Раз уж ничего другого получить не мог.

Но иногда на него находила меланхолия, и он бродил по вилле среди молчаливых картин и скульптур, постоянно возвращаясь к одной.

Это были два ангела, сплетённые в страстной борьбе. Иногда он стоял перед ней, разглядывая то с одной стороны, то с другой. Ему виделись в ней они оба, он и Азирафель, в вечной борьбе за людские души — и в борьбе друг с другом. Он разглядывал тела и крылья, воображал, как замершие мраморные ангелы оживают, и их борьба превращается в примирение — жаркое, лишённое стыда и сомнений.

Но каждый раз, останавливаясь возле них, Кроули не мог выкинуть из головы мысли о том, с кем сейчас разговаривает Азирафель, кому улыбается, с кем смеётся?.. Кто касается его руки?.. Видеть его с другими было невыносимо, но не видеть его, позволяя своему воображению взамен рисовать неприличные и неосуществимые картины, было ничем не лучше.

И Кроули, сделав круг, всегда возвращался в зал, где обычно они все собирались.

Кардьере, любимый лютнист Лоренцо, сидел на скамеечке в нише у окна, наигрывая лирическую мелодию. Азирафель сидел рядом с ним, заворожённо наблюдая за пальцами, трогающими струны, и кивал в такт, радуясь, когда угадывал мелодию. На скамье под гобеленом Микеланджело увлечённо целовался с каким-то новеньким юношей чуть постарше себя — Кроули в последнее время не очень-то следил за тем, кого Лоренцо приглашает в свой дом, но это наверняка был художник, поэт, камнерез или философ. Впрочем, философ — вряд ли, уж слишком тот был юн. Фичино, перегнувшись через высокую спинку кресла Лоренцо, что-то вполголоса говорил ему о Неаполе. Пико пересказывал кому-то историю своего спасения и заточения. Он всё ещё выглядел ошеломлённым. Раньше Кроули присел бы рядом, чтобы послушать, но сейчас прошёл мимо. Ему пришлось как следует поработать, чтобы убедить Пико проникнуться идеями своего старого знакомого Савонаролы, и от этой работы Кроули до сих пор было тошно.

— Кроули, — позвал Лоренцо, заметив его возвращение. — А ты снова невесел, друг мой?

— Я на полдороге к веселью, — Кроули взял со стола стеклянный бокал, плеснул вина и отсалютовал хозяину дома. — Твоё здоровье.

Лоренцо кивнул, принимая честь.

— Тогда и ты сделай мне одолжение — позволь поблагодарить тебя за то, что вернул нам Пико.

— Я ничего не прошу, — отмахнулся Кроули.

— Маленький знак благодарности? — Лоренцо поднял с колен венок, сплетённый из белых роз. — Мне будет приятно.

Кроули вздохнул. У этого человека смерть стояла уже за плечом, и каждая просьба могла оказаться последней. Он кивнул, соглашаясь. В конце концов, почему бы и нет? Лоренцо был поклонником античности, даже одну из своих вилл он построил в подражание патрицианским домам. И собрания его платоновской академии были поклоном в сторону античных симпосиумов с вином, философией и хорошенькими юношами. Кроули не имел ничего против того, чтобы получить немного чествований. Он шагнул к Лоренцо, но тот вдруг позвал:

— Синьор Азирафель, окажите нам любезность, побудьте сегодня нашим Меркурием, снизойдите к герою.

Азирафель засмеялся от внезапной неловкости, но с готовностью встал:

— Ни в коем случае не могу вам отказать!

Лоренцо передал ему венок через Фичино, и Азирафель, двумя руками подняв награду, со значением откашлялся. Кардьере, покинув своё место, чтобы не отнимать у Азирафеля сцену, взял пару торжественных нот, призывая зрителей проникнуться этим моментом. Шикнул на Микеланджело, который ничего не слышал и теперь растерянно хлопал глазами, облизывая красные губы.

Лоренцо ждал. Азирафель ждал, глядя на Кроули, готовый исполнить роль королевы турнира и одарить рыцаря своей благосклонностью.

Ну что ж.

Кроули пересёк зал, на последнем шаге опустился перед ангелом на одно колено, склонил голову. Сердце вдруг всполошилось, забилось так часто и громко, что он слышал его у себя в горле. Презрев все законы приличного поведения, оно, кажется, застряло где-то в трахее, так что Кроули ощутил резкую нехватку воздуха. Дышать пришлось осторожно, напрягая шею, чтобы безумное сердце не решило вдруг выпрыгнуть через горло.

— Прими этот венок, — декламативно сказал Азирафель где-то там, наверху, — в знак нашей любви, и в благодарность за мир и спокойствие, которые ты вернул нам, вызволив нашего друга. Ты был храбр и настойчив, — продолжил он, явно увлекаясь своей ролью, — ты шёл к своей цели, презрев препятствия, и твоя заслуженная награда, — он сделал драматическую паузу, — принадлежит тебе.

Кроули почувствовал, как тяжёлые розы опустились ему на голову, упругие лепестки легли на волосы. Где-то в венке остался один или два шипа, и они укололи его.

Азирафель поправил венок, будто остался недоволен тем, как тот лёг, сдвинул его влево. Потом снова, только немного вправо. И ещё раз. Кроули ощутил дрожь в коленях и ему немедленно захотелось сесть понадёжнее. Он сел прямо на пол, оперся руками позади себя для устойчивости. Он решил, что не будет ничего страшного, если он немного посидит вот так, пока ему не станет легче дышать. Потом он уйдёт, конечно — но пока посидит.

Он переложил ноги поудобнее, пытаясь отдышаться. Азирафель сел на прежнее место у него за спиной. Снова поправил венок, оцарапав шипом кожу. Выпутал зацепившуюся за листья прядь волос, чтобы всё было идеально. Потом другую, которая тоже лежала не на месте. Потом убрал руки. Но долго не продержался — нужно было ещё на дюйм сдвинуть венок вперёд. Нет, назад — так было лучше. И снова поправить волосы.

Кроули, отклонившись назад, наткнулся затылком на его колено и привалился к нему головой — она вдруг стала очень тяжёлой, её трудно было держать.

Перфекционизм Азирафеля не знал пощады. Ангел, кажется, по волоску выпутывал рыжие пряди, потревоженные сдвиганием венка туда-сюда. Выпутывал, разглаживал, пристраивал поизящнее. Кроули чувствовал его почти невесомые пальцы. Он прикрыл глаза, машинально заправил прядь волос за ухо. Азирафель тут же исправил это лёгким движением. Кроули качнул головой, устраивая её поудобнее на колене ангела — Азирафель с тихим вздохом досады снова поправил ему венок, снова разгладил волосы. Задержал руку, когда, казалось, всё было приведено в идеальный вид. Осторожно погрузил пальцы в рыжие кудри, провёл по ним, как по струям воды, пропуская сквозь пальцы. Кроули с удивлением понял, что Азирафелю всерьёз это нравилось. Нравились его волосы.

Азирафель сдвинул ногу, чтобы Кроули было удобнее опираться на неё — и Кроули без слов принял приглашение, сел ближе, привалился к его бедру и опустил на него затылок. Азирафель довольно вздохнул и вновь запустил пальцы в его волосы.

Рядом негромко переговаривались, поодаль целовались, смеясь. Лютнист играл что-то нежное, перебирая струны и напевая себе под нос. Кроули молчал, прикрыв глаза. Азирафель — тоже. Кроули, будто невзначай, обвил рукой его лодыжку, положил на неё ладонь.

Разность их природы обрекала их на вечное целомудрие. Им не суждено было встретиться руками, губами и взглядами — позволив себе поддаться страсти, Азирафель падёт. Здесь нечего было думать, здесь нечего было даже обсуждать. Но вот эта невинная ласка — была допустима. Эта острая малость. И Кроули позволял себе взять её всю.

Пальцы скользили по его волосам, путались в кудрях, терялись в них, касались то края уха, то щеки, то виска. Кроули ловил бы их губами, нежно, как пугливых птенцов — но это было бы уже слишком опасно, и он только прикусывал тонкие губы и закрывал глаза.

Он незаметно гладил его по ноге, бережно проходя ладонью от колена до ступни и обратно, огибая округлые икры, накрывая ладонью косточки щиколотки, изучая со священным трепетом то малое, что ему было доступно. Азирафель негромко вздыхал, прочёсывая его волосы. Кроули, не задумываясь, незаметно даже для себя, освободил ногу Азирафеля из обуви и поставил его ступню себе на ладонь. Напряжение в нём нарастало медленно, но ощутимо.

Перекатываясь головой по мягкому бедру Азирафеля, подставляя голову под его пальцы, Кроули чувствовал, как от этой незначительной ласки его пробирала дрожь по спине. Он даже задавался вопросом, не приведёт ли его это целомудренное переживание к результату совершенно не целомудренному — прямо здесь?

— Ну что же, Антоний нашёл свою Клеопатру, — сказал Лоренцо, и Кроули резко распахнул глаза. Азирафель замер, отдёрнул руки от его головы. — Не стоит смущаться, — Лоренцо взмахнул рукой. — Мы рады видеть счастливое воссоединение.

— Воссоединение?.. — растерянно переспросил Азирафель.

— У любовников вышла размолвка, но она уже в прошлом, — пояснил Лоренцо.

— Но мы не любовники!.. — испуганно заявил Азирафель.

Он вскочил, Кроули от неожиданности едва удержал равновесие, сел прямо. Азирафель резко отошёл от него, заметил, что одна нога босая — вернулся. Требовательно протянул руку. Он ничего не говорил, но лицо у него пылало, как от мороза, глаза казались совершенно круглыми.

— Разве? — с лёгким насмешливым укором спросил Лоренцо.

Азирафель развернулся к Кроули.

— Что? Ты будешь молчать?

— А что я должен ответить? — спросил тот, всё ещё оглушённый от резкой смены событий, от рук Азирафеля, которые до сих пор чудились в волосах — и от того, что они так внезапно исчезли.

— Ты не можешь на самом деле распускать подобные слухи! — сказал Азирафель, поражённый, что Кроули не встаёт на его сторону. — Ты позволяешь им верить в это?..

Кроули повёл плечом, давая понять, что вмешиваться не собирается и разубеждать никого не намерен. Вместо ответа протянул снятую с Азирафеля туфлю. Ангел вырвал её, сжал в кулаке, сминая мягкую подошву.

— Не удивляйся так, ангел, — сказал он, и голос звучал невнятно, будто он выпил чересчур много даже для самого себя. — Ты же меня знаешь.

— Ты способен на любую гнусность — разумеется!..

Азирафель тяжело дышал, он покраснел — от страха, и, кажется, от стыда.

— Ты знал это с нашей первой встречи.

— Теперь я жалею, что встретил тебя! — отозвался Азирафель. — Ты… пользуешься моим доверием! Моей благосклонностью!

— Разве это не то, что я должен делать?.. Разве ты не был предупреждён?

— Я думал…

Азирафель смерил его взглядом, полным внутренней агонии. Кажется, он хотел ещё что-то сказать, даже вдохнул, чтобы выдать обличающую речь — но передумал, торопливо надел туфлю и быстрым шагом вышел из зала, явно стараясь не бежать, чтобы сохранить достоинство. Кроули в покосившемся венке смотрел ему вслед, не двигаясь.

VII

Кроули старался забыть ангела, выкинуть из головы, втиснуть кого-то на его место — но ничто не помогало и никто не помогал. Жить в разладе с Азирафелем было мучительно. Каждый день он ждал его возвращения и искал его глазами, но Азирафель больше не появлялся в доме Лоренцо. Поняв, что могут пройти столетия, прежде чем Азирафель забудет обиду, Кроули решил действовать.

Ангел жил в высоком доме возле реки. Кроули пришёл под его окна ночью. В доме не горел свет — может, Азирафеля там не было, может быть, он уехал? Или он спал? Кроули постучал в дверь, но никто не открыл. Он позвал Азирафеля с улицы, но в окне не появилось ни тени, ни огонька свечи.

Кроули подождал немного для верности, но в доме было тихо. Хотя он чувствовал, что Азирафель там. За столько лет он научился определять его присутствие. Ангел был там, просто не хотел с ним разговаривать. А орать на всю улицу «прости меня» Кроули не собирался.

Он сунул руку за пазуху. Вынул флейту, погладил, будто очищал от невидимой пыли. Глубоко вдохнув, поднёс к губам.

Он не умел создавать что-то новое — но он мог научиться, подражая людям, он мог заучить мелодии, которые они сочиняли, и повторить их — как учёный попугай повторяет услышанные слова.

Никто не знал, что он этому учится. Даже Азирафель не знал. Даже Лоренцо не знал. Ни одна душа, живая или мёртвая, за исключением того, кто научил его, не знала, что его влечёт в этой музыке. Кроули надеялся, что демонстрация своего самого страшного секрета Азирафелю заставит ангела смягчиться. Кроули добровольно отдавал в его руки свою тайну — и надеялся, что для Азирафеля это что-то будет значить. Может, он высунется в окно?..

Прислонившись к стене дома на другой стороне улицы, Кроули поднёс флейту к губам. Мелодия была грустной — одна из тех, что иногда крутились у него в голове, подхваченные откуда он уже и не помнил. В ночной тишине музыка казалась особенно громкой. Азирафель не появлялся, но Кроули надеялся, что тот хотя бы слушает, и если прислушается внимательно — многое услышит.

Флейта была старой, самой простой — первой из тех, что изобрели люди, обыкновенная деревяшка с прокрученными дырочками. Столетия покрыли её царапинами, отполировали поверх, но она звучала всё так же легко и просто, как в первый день создания. Ещё не умея играть, Кроули часто прикладывался к ней, выдувал ноты одну за другой, не зная мелодий. Потом начал подсматривать за людьми, перенимать то, что играли они. Ему нравился её звук — тихий, протяжный. Иногда он часами упражнялся с ней, перебирая ноты, но из них никогда не складывалась мелодия. Дар творения был отдан людям. Кроули мог только запоминать и повторять чужое. За сотни лет он запомнил чужого множество — и теперь перебирал одну мелодию за другой.

Где-то в конце улицы, — может быть, вдохновлённые его игрой, — послышались неразборчивые вздохи, протяжный стон. Кроули позавидовал счастливцам.

Окно наверху распахнулось.

— Кроули, — позвал Азирафель. — Что ты здесь делаешь?

Его голос внушал надежду — он не был злым. Впрочем, вряд ли ангел вообще умел злиться — но он не был сердитым и уже почти не был обиженным.

— Ты не появляешься у Лоренцо, — сказал Кроули, мгновенно оборвав мелодию.

— Потому что я не хочу тебя видеть.

— Это не повод!.. Ангел!.. Мы же всё время ссоримся, это естественно!

— В этот раз ты перешёл черту, — сказал Азирафель. — Ты портишь мою репутацию.

— Репутацию?.. В глазах людей?.. Они живут по полвека!.. Скоро никто ни о чём и не вспомнит!..

— Я говорю не о людях, — с нажимом поправился Азирафель. — Ты должен всё опровергнуть.

— Даже не собираюсь, — сказал Кроули. — Ангел, это всего-навсего разговоры. Смущать умы — это моя работа.

— Зато моя работа — противостоять твоим козням.

— Если ты спустишься, противостоять будет удобнее, — попросил Кроули.

— И не мечтай!

— Тебе однажды придётся — иначе кто будет вмешиваться в мои планы? А ты не можешь просить меня делать это за тебя, — сказал Кроули. — Я не могу мешать сам себе, я буду выглядеть глупо!

— Как будто обычно ты выглядишь умно! — отозвался Азирафель.

— Так ты спустишься?..

— Нет!

В соседнем доме распахнулось другое окно.

— Убирайтесь вы оба к дьяволу и там решайте, что делать! — потребовал чей-то голос. — Куда только смотрит Ночная стража! Чтоб вам всем провалиться, проклятые!

— Половина Ночной стражи сейчас во дворце Лоренцо, — охотно отозвался Кроули, — можете пойти туда и позвать их, только пусть не забудут надеть штаны, и вы тоже синьор, позаботьтесь натянуть их потуже, чтобы с вами ничего не случилось по дороге!

— Что вы мешаете молодым людям! — раздался второй голос из другого дома. — Пусть разберутся здесь — или я до утра не усну, не узнав, чем всё кончится! Как будто вы никогда не были молодым и влюблённым, синьор, вам-то наверное никто по ночам не пел серенады.

— Он не пел! — возмущённо возразил Азирафель в темноту.

— Самое время начать! — предложил второй голос.

— Пусть идут петь, танцевать, разговаривать в другое место! — потребовал первый. — Ни днём, ни ночью от них нет покоя!

— Пусть сначала сыграет ещё! — раздался третий, девичий голос. — Так было красиво!.. Так печально! Прошу вас, синьор, сыграйте ещё!

— Пусть только попробует — я сам спущусь к нему и сломаю его чёртову дуделку! — отозвался первый голос.

— Азирафель!.. — Кроули, чувствуя незримую поддержку, смотрел в его окно, ухмыляясь. Пусть по ошибке, но их приняли за поссорившихся влюблённых, и пусть в чужих глазах, в чужих мыслях, в недостижимом отражении реальности — они ими были. Он опустился на одно колено, и Азирафель панически охнул.

— Не смей!..

— Я не уйду, пока ты не выйдешь ко мне или не впустишь в дом! — громко объявил Кроули. — Или пока эти добрые люди не выйдут на улицу с дубинками, чтобы переломать мне все кости.

— За этим дело не станет! — воскликнул первый.

— Господи!.. — Азирафель всплеснул руками: — Немедленно зайди в дом, пока ты не разбудил всю улицу!.. Простите его, добрые люди! — громко крикнул он. — Он сумасшедший.

— У тебя дверь заперта!.. — позвал Кроули.

— Открой ему чёртову дверь! — потребовал первый голос.

Азирафель захлопнул окно и исчез. Через минуту дверь его дома открылась, и он помахал рукой, торопливо маня Кроули внутрь.

Кроули, шагнув к порогу, развернулся у самой двери — и послал окрестным домам воздушный поцелуй. Кто-то томно вздохнул в ответ, кто-то экспрессивно возблагодарил бога за то, что ночной покой восстановлен.

С другого конца улицы вновь послышались чьи-то горячие стоны.

— Да что вы никак не уймётесь, дайте же спать! — отчаянно потребовал первый голос.

— Разве же тут уснёшь, — меланхолично заметил четвёртый голос, молчавший до этих пор. — Эй, синьор сосед, если тебя мучает бессонница — я открыл бутылочку вина, заходи — скоротаем время до рассвета.

Кроули захлопнул за собой дверь дома.

— Я впустил тебя только потому, что ты тревожишь покой моих соседей, — напряжённо заявил Азирафель, поднимаясь по лестнице со свечой. Кроули следовал за ним — ему было совершенно всё равно, по какой причине ангел сменил гнев на милость — главное, что он это сделал. — Теперь они бог знает что будут обо мне думать!..

— Ты ещё можешь вернуться и убедить их, что они ошибаются, — предложил Кроули. — Скажи им, что мы просто друзья. Хотя нет, не стоит, — спохватился он, усмехаясь. — Выйдет ещё хуже. Друзьями сейчас называют кого попало, особенно во Флоренции. У Лоренцо весь дом полон друзьями…

Азирафель зашёл в комнату, поставил свечу на стол.

— Можешь переждать ночь здесь, но утром ты уйдёшь, — предупредил он. — Я иду спать.

— Тебе не нужно спать, ангел, — вкрадчиво заметил Кроули. — Спят только старики, из немощности, и молодые девицы, чтобы сохранить цвет лица. Твой цвет лица не нуждается во сне, он и без него прелестно выглядит.

— О, пожалуйста, — сказал Азирафель тем тоном, в котором явно читалось «пожалуйста, заткнись».

Кроули занял место на скамье возле окна, забранного переплётом с цветными стёклами, принял удобную позу, опираясь спиной о стену. Азирафель задержал на нём взгляд.

— Я не знал, что ты играешь, — мягче добавил он. — Кто научил тебя?

— Это было давно, — небрежно отозвался Кроули. — Давид.

— Давид?..

— Пастух. Который потом стал царём.

— О, я помню его. Приятный молодой человек.

Кроули угукнул. Теперь его охватило смущение, что он выдал Азирафелю свою тайну, и он старался найти какое-нибудь средство от неловкости, шаря глазами по комнате. Здесь было много книг — он узнал несколько томов из библиотеки Лоренцо. Вскочил, взял их в руки, пролистал.

— Всё же уговорил продать?..

— Я стараюсь спасти, что могу, — коротко ответил Азирафель. — Не думаю, что новые хозяева Флоренции сохранят их.

— Задержись здесь, пока всё не началось, — попросил Кроули.

Азирафель вздохнул.

— Ты сам сказал, что Лоренцо скоро умрёт. Я хочу скрасить остаток его дней. Знаешь, разными искушениями и прочими радостями жизни.

— Полагаю, в таком случае я обязан остаться, — негромко сказал Азирафель. — Чтобы противостоять тебе.

— О, ангел, ты лишаешь меня всякой надежды на успех, — с притворным унынием сказал Кроули.

Азирафель кинул на него быстрый взгляд и невольно улыбнулся.

— Ты не мог бы, — начал он, — сыграть ещё что-нибудь?.. Мне понравилась одна мелодия, я хочу разобрать её. Для себя. Видишь ли, я тоже немного играю…

Кроули заинтересованно поднял брови — так высоко, как мог. Азирафель вышел из комнаты, вернулся с лютней. Кроули посмотрел на него в замешательстве.

— Я недавно учусь, — пояснил Азирафель. — Мне не хватает практики.

— Мы могли бы, — осторожно произнёс Кроули, — сделать это вместе?..

— Вместе? — удивлённо переспросил Азирафель.

Кроули потёр флейту о рукав, будто она нуждалась в том, чтобы выглядеть достойнее ради такого случая.

— Да, почему нет?.. Это прекрасный способ отвлечь меня от совершения разных гнусностей.

— В самом деле, — обнадёженно сказал Азирафель. — Ты ведь не можешь одновременно быть со мной и толкать людей на злые дела.

— Даже я этого не могу, — подтвердил Кроули.

— Что же, тогда — я готов.

Он присел на сундук, для мягкости подложив подушку, взял лютню на колени. С ней в руках он смотрелся, как и подобало ангелу — восхитительно и естественно.

— Знаешь эту, из «Канцоньере»? — спросил Кроули. — «Non al suo amante».

— Довольно фривольная песенка, — не без озорства заметил Азирафель, пробуя струны.

— Они все фривольные, ангел, — с удовольствием сказал Кроули. — Это же мадригал, о чём там ещё должно петься? О козочках или розах?

— Я знаю одну канцону… — с воодушевлением начал Азирафель, явно собираясь поделиться, как далеко простирается человеческая фантазия насчёт роз или козочек — но, встретив пристальный любопытный взгляд Кроули, замолчал и опустил глаза.

— Плескаясь в ледяных волнах, Диана, — напел Кроули, чтобы помочь Азирафелю вспомнить мелодию. Тот тронул струны, подхватывая, пробежался по ним пальцами. Вопреки своему утверждению, что он лишь недавно взял лютню в руки, играл он очень легко.

— Любовника, следившего за ней,

Не так пленила наготою стана,

Как я пленен пастушкой был моей.

Когда Азирафель вспомнил мотив, Кроули поднёс флейту к губам. Лёгкая, изящная музыка, соединяясь в одно, как два ручья соединяются в реку, струилась между ними, плавала в воздухе, словно дымка, завиваясь кольцами, волнами, то взмывая вверх, то почти замирая, но не прерываясь, оставаясь слышимой даже когда едва звучала. Нежный лютневый перебор ложился на протяжные, тонкие звуки флейты. Азирафель негромко мурлыкал слова, постепенно смелея, переходя с речитатива к витиеватым голосовым упражнениям. Кроули смотрел на него, не отрываясь.

То, что они делали, с формальной точки зрения, было совершенно невинным занятием. Но лишь с формальной. Как же Лоренцо был прав!.. У Кроули по рукам шла дрожь, губы пересыхали, он постоянно облизывал их, отрываясь от флейты, чтобы передохнуть. Вскоре Азирафель напевал, уже не стесняясь, про шёлковые силки, расставленные влюблённому, про плен Амура и горькую сердечную страсть.

За цветными стёклами окон занимался рассвет. Кроули, привалившись головой к окну, смотрел на ангела. Тот улыбался, разминая уставшие пальцы, бросал на Кроули смущённые взгляды.

— Знаешь, — сказал Кроули, потягиваясь, — всё это музицирование страшно разжигает аппетит. Ты случайно не знаешь, где в этот час можно получить сносный завтрак?..

— Случайно знаю, — гордо отозвался Азирафель, блестя глазами.

— Ангел, — Кроули молитвенно сложил руки. — Покажи мне это прекрасное место.

Азирафель повёл плечами.

— Обещай, что больше не будешь являться мне под окна по ночам.

— Обещай, что мы повторим это маленькое музыкальное хулиганство.

Азирафель улыбнулся и сделал вид, что не уверен, стоит ли соглашаться.

— Обещаю, что буду держать флейту при себе.

— Разумеется, будешь, — тот порозовел, улыбнулся смелее. — Я же не умею на ней играть.

— Я бы обучил тебя всем тонкостям этого искусства, — с сожалением сказал Кроули, — но я боюсь, это будет слишком волнующим зрелищем для меня. Стоит тебе коснуться её — мне захочется, чтобы она осталась в твоих руках навечно.

— Уверен, она помнит немало искусных рук, — заметил Азирафель, испытующе глянув на Кроули.

— Твои руки особенные, — галантно сказал Кроули. — Нежны, как пёрышки, и пахнут туберозой.

Азирафель довольно кашлянул, отложил с колен лютню.

— Мне нравится слушать, как ты играешь, — сказал он, меняя тему. — Пожалуй, я в самом деле мог бы иногда… отвлекать тебя от твоих злодейских забот.

Кроули склонил голову, показывая, что готов всецело подчиниться такому желанию.

========== Швейцарские Альпы, кантон Ури, 1546 AD ==========

Комментарий к Швейцарские Альпы, кантон Ури, 1546 AD

Мои глаза в тебя не влюблены, -

Они твои пороки видят ясно.

А сердце ни одной твоей вины

Не видит и с глазами не согласно.

Сонет №141

I

Ночной порой человек стучался в ворота монастыря.

Над горами раскатывалась сухая летняя гроза, молнии прорезали тёмное небо, выхватывая груды сизых и фиолетовых облаков, но над головой было звёздно. Гроза ползала по ущельям, трескучий гром отдавался от скалы к скале. Человек с опаской крестился, поглядывая на небо, и колотил кулаком в ворота.

Заспанный толстый привратник открыл ему наконец. Зевая, перекрестил рот, поднял повыше фонарь, чтобы разглядеть, кто стучит.

— Благослови тебя бог, брат. Мне бы переночевать, — попросил путник. — Я Ульрих, иду в Рим поклониться святым мощам.

— Благослови тебя, Ульрих, — покладисто сказал монах и посторонился. — Я брат Маттеус.

Ульрих юркнул в щель между пузом монаха и калиткой, с облегчением выдохнул. Вздрогнул от нового раската грома.

— Никогда не видел такого ненастья, — сказал он, поглядывая на небо. — Будто там сам сатана на телеге ездит.

— Это святое место, — отозвался монах. — Тут никто не ездит. Только мы живём.

Он шёл впереди, указывая дорогу. Фонарь у него в руке скрипел и раскачивался, мутным жёлтым пятном освещая каменную тропинку. Ульрих смотрел под ноги, чтоб не споткнуться.

— Святое место, — с облегчением повторил он.

— Мы мирно живём, — сказал монах. — Ничего не бойся.

Над головами опять грохнуло, ветвистая молния ударила в отдалённую вершину, вспышкой высветив двор. Ульрих зажмурился и пригнулся.

— Заходи, — монах, повозившись с ключами, отпер дверь и впустил путника в трапезную. — Откуда ты родом, Ульрих?

— Из Женевы, — охотно ответил тот. — Пришлось бежать из города от еретиков протестантов. Я добрый католик, — пояснил он, следуя за монахом через весь зал. — Люди говорят, Судный день близок. Повсюду знамения. Собаки воют каждую ночь. Лошади поутру все загнанные, будто на них кто-то пашет. Петухи несутся жабьими яйцами. Колдовство, — с опаской сказал он.

— Это святое место, — успокаивающим тоном повторил монах. — Здесь нет колдовства. В деревне только и знают, что сочинять небылицы. Была здесь одна ведьма, — вспомнил он, отпирая кладовую. — Но ту сожгли лет двадцать назад, в этом самом монастыре. С тех пор всё тихо.

— Господи, прости, — Ульрих перекрестился. — Мне бы только переночевать, брат. И ломоть хлеба.

Монах вынес ему кусок хлеба, завёрнутый в холст.

— Возьми, поешь. А потом иди на конюшню.

— Благослови тебя Господи, — с чувством сказал Ульрих, пряча хлеб за пазуху — Скажи ещё — в такую темень не разберёшь ни дья… прости, брат, — в какую сторону у вас часовня? Хочу помолиться Деве Марии, что довела до вашей обители.

— Как выйдешь, — монах махнул рукой в сторону двери, — иди вдоль стены по левую руку. Потом мимо спален и через сад — найдёшь церковь.

Он снова зевнул, загремел ключами, запирая кладовую.

Ульрих, высунувшись наружу, с опаской покосился на небо — но ливня не было, грохотало впустую. Молнии освещали монастырские стены, черепицу на крышах, на миг серебрили яблоневый сад. Ульрих, приседая от грома, пробежал вдоль стены, повернул, как было велено — и заблудился в постройках. Он совался то в одну дверь, то в другую, но всё было заперто. Он уже успел проклясть погоду, темень и нерадивого монаха, что поленился проводить его, когда в свете молнии увидел возникшую перед собой высоченную громаду церкви. Взбежав по ступеням, он толкнул тяжёлую дверь, ввалился внутрь. Перекрестился, повернувшись лицом к алтарю — и замер, остолбенев.

В пресвитерии, прямо на главном алтаре, лежал человек. Лежал, как на своей постели, подложив руку под голову, и играл с яблоком. Подкидывал его в воздух, ловил, как ярмарочный жонглёр. Услышав грохот тяжёлой двери, человек приподнялся на локте и посмотрел на путника.

— О, это ты неудачно зашёл, — протянул он.

В канделябрах злым огнём горели дымные свечи, от копоти было трудно дышать. Ульрих закашлялся, прикрылся локтем. Человек повернулся на бок, разглядывая его с холодным любопытством, будто Ульрих был какой-то мелкой букашкой, которая высунулась из тёмного угла на свет.

— Сгинь, сатана! — Ульрих махнул рукой на святотатца. — Изыди!

Человек на алтаре цокнул языком и криво улыбнулся. Волосы у него были рыжие, как огонь, а глаза — жёлтые, как осенняя луна, едва вставшая над горизонтом. Он лежал, будто чего-то ждал.

Ульрих огляделся. И вдруг заметил: в церкви что-то было не так. В церкви всё было не так. С цветных витражей смотрели не святые лики, а свиные и козлиные морды. Они усмехались, клацали зубами, рычали по-звериному. Распятие за алтарём висело вверх ногами, а в чаше со святой водой стояла зелёная жижа, подёрнутая ряской, и в ней что-то шевелилось и бормотало. Ульрих попятился, упал на колени. Бесы на витражах захохотали, затеяли хоровод, прыгая с одного окна на другое, задирая одежду и показывая срамные места с хвостами.

Ульрих зажмурился. Все молитвы вылетели у него из головы, он только и мог повторять «помилуй меня, Господи, помилуй меня» — и креститься.

— Насколько я знаю, — сказал человек с алтаря, — в твоём случае надежда на ответ равняется примерно дырке от кренделя. Или как вы их тут называете — брецели? Значит, дырке от брецеля.

Ульрих с опаской приоткрыл один глаз. За его спиной грохнула дверь, он вскочил, обернулся — это был монах-привратник Маттеус. За ним вошли ещё двое, Ульрих кинулся к ним, как к спасению. Но они, даже не взглянув на него, закрыли дверь и заперли её на тяжёлый засов.

— Братья!.. Заступитесь! — Ульрих упал на колени. — Брат Маттеус!.. Знамения! Рожи козлиные! — он тыкал рукой в витражи, но монахи стояли молча, глядя в пол, сцепив перед собой руки.

— Это кто? — спросил новый голос.

Ульрих обернулся, поискал глазами. Из боковой часовни вышел человек в чёрной рясе, подпоясанный верёвкой с узлами. Он был высоким, наполовину седым, хотя по лицу стариком не казался. Ульрих замешкался, не зная, ждать от него добра или зла, молить о пощаде или отдаться в руки Господа и принять свою участь.

— Паломник, идёт в Рим, — ответил брат Маттеус. — Что с ним делать?

— То же, что с остальными, — приказал человек в чёрном.

Монахи окружили Ульриха, схватили за руки и вздёрнули, поднимая с колен. Держать пришлось крепко — от ужаса тот не мог ровно стоять.

— Демон, — повелительно позвал седой, — забери его душу.

Человек на алтаре издал недовольный возглас и сел, вольготно оперся локтем о колено.

— Знаешь, это становится какой-то рутиной, — сказал он. — Я же предлагал подходить к делу творчески. Не считай меня неблагодарным, — он спрыгнул с алтаря, смахнул у себя с рукава пушинку, — но я уже перевыполнил план по порабощению душ на сто лет вперёд. Да мои все удавятся от зависти, когда услышат, сколько у меня на счету. Давай двигаться дальше, что ты приклеился к этому монастырю…

— Забери его душу, — твёрже приказал седой.

Выпростав руку из широкого рукава чёрной рясы, он размотал на запястье розарий. Вместо креста на шнурке болталась сухая жаба, а вместо бусин были нанизаны мышиные черепа. Ульрих с ужасом услышал молитву, читаемую задом наперёд — при первых же словах демон упал на колени, как подрубленный, ударился ладонями в пол. Он сжал кулаки, плечи у него задрожали.

— Перестараешься, — сипло, с натугой сказал он, словно едва удерживаясь от крика. — Придётся ловить нового демона.

Человек в чёрной рясе замолк, не дочитав молитву. Перебрал в пальцах мышиные черепа.

— Может, мне и стоит найти кого-то не такого болтливого, — сказал он.

Демон, опустив голову, тяжело дышал, вздымая бока. Потом, цепляясь за алтарь, встал на ноги.

— Провались, — зло пожелал он и плюнул сгустком огня в своего мучителя. Пламя скатилось с чёрной рясы, разбилось об пол. Человек затушил его, наступив сапогом.

— Ты не можешь мне повредить, демон.

— Зато могу морально унизить, а это всегда приятно, — отозвался тот, скривив гримасу.

Колдун (Ульрих не сомневался, что страшный человек был колдуном) раздавил в пальцах мышиный череп, и демон вздрогнул, прошипел что-то тихое. Взмахнув рукой, прищёлкнул пальцами.

Каменные плиты пола, уже изрядно разбитые, треснули, разошлись. Из щелей вырвалось пламя, вынесло на поверхность маленького уродливого беса с телячьим хвостом и копытцами.

— Забирай, — приказал демон, махнув на Ульриха. Тот, дрожа и оседая в руках монахов, шептал мольбы о прощении, адресуя их всем, кого знал — Богу, Иисусу Христу, Деве Марии и всем святым и всем ангелам, каких только мог вспомнить. Не помогло. Не успел он дойти до святого Фомы, как бес напрыгнул на него, влез ему в грудь, дрыгая задними ногами, будто пролезал в щель под дверью. Ульрих упал. Его затрясло, скрючило, скорчило, глаза закатились, остались одни белки.

Демон улёгся обратно на алтарь.

— Доволен? — спросил он.

— Унесите его в келью, — приказал колдун. Монахи сняли с дверей тяжёлый засов, подхватили одержимого за руки и за ноги, потащили. Тот вяло дёргался и мычал.

Не бросив на демона даже взгляда, колдун вышел за ними.

Церковь опустела. Толстые свечи горели ярким огнём, с витражей ухмылялись рожи. Демон лежал, подкидывал и ловил яблоко. Смотрел прямо вверх, на свод каменных арок, на расписной потолок, где демоны протыкали ангелов кольями и отрубали им крылья. И вдруг резким жестом швырнул яблоко в ближний витраж, прямо в одну из морд.

Послышался визг. Стекло посыпалось на пол, в раме переплёта осталась дыра. Сквозь неё сверкали сухие молнии.

II

Два года спустя.

Распахнутые створки ворот скрипели от ветра. Железные петли засова лязгали, ударяясь друг в друга, когда ветер мощным порывом бросал их друг к другу. Ворота никто не охранял. Даже если бы Азирафель не чувствовал здесь отчётливое присутствие злых сил, он бы насторожился.

Это было особенное зло, совсем не такое весёлое и самоуверенное, которое он всегда слышал рядом с Кроули. Это зло было густым, тяжёлым. Даже если Кроули когда-то побывал здесь, он наверняка давно покинул это место.

И всё же проверить стоило.

Работа вновь развела их, но после Флоренции они поддерживали переписку, обмениваясь письмами, новостями, слухами, сплетнями. Но время было беспокойное, и им доводилось часто встречаться: где один устанавливал мир, другой разжигал раздоры. Кроули вел себя галантно сверх меры, и Азирафель иногда чувствовал, как поддаётся его очарованию. Кроули был искусителем, об этом ни за что не стоило забывать — но рядом с ним очень хотелось забыть вообще обо всём. Азирафель говорил себе, что старается оказывать на него положительное влияние. Удаётся ему это или нет — судить было сложно.

Однако Кроули не ответил ему уже на несколько писем, и там, где он жил, его последний раз видели несколько лет назад. Хозяин дома, который снимал Кроули, обрадовался появлению ангела и попытался вытрясти с него плату за комнаты.

Это было тревожно. Азирафелю почему-то казалось, что с Кроули что-то случилось. Конечно, он был демоном и в его духе было покинуть дом, оставив долги — мелкая гнусность, ничего необычного. Но вряд ли Кроули покинул бы дом, оставив недописанным ответное письмо Азирафелю? Незаконченное, оно осталось лежать на столе. Прерванное на полуслове.

Что могло здесь случиться?.. Может, его срочно призвали в Ад? Он был должен бежать? К нему явился чей-то ревнивый муж?.. Последний вариант Азирафель, подумав, отмёл — от рогатых мужей Кроули вряд ли бы стал скрываться.

Было ещё кое-что, что его беспокоило.

Он больше не чувствовал Кроули. Нигде. Даже если очень внимательно вслушивался.

Он помнил похожее ощущение — однажды сам испытал его в Акре, когда был пленником, запертым в дьявольской пентаграмме. Что, если с Кроули случилось что-то похожее? Если его похитили, заперли, лишили любой связи? Что, если он оступился, ошибся?.. Что, если кому-то стало известно об их соглашении?..

Азирафель с тревогой прислушивался к тому, что происходит в мире, но даже если Кроули и правда влип в неприятности за дружбу с ангелом, Азирафеля он не выдал. К Азирафелю никто не являлся за объяснениями.

А может, дело было в чём-то другом?..

Время шло, Кроули не появлялся. Конечно, что означал всего один год или даже два для бессмертных существ?.. Азирафель ждал. Беспокойство сменилось тревогой. И Азирафель начал искать.

Кроули мог быть где угодно. Действовать нужно было осторожно, не выдавая себя. Помня это, Азирафель начал очень внимательно следить за тем, что происходит в мире — хорошо зная почерк Кроули, который никогда ничего не делал без доли шутки.

События находились, почерк Кроули — нет. Азирафель, стараясь не волноваться всерьёз, начал составлять карту происшествий, отмечая все мало-мальски значимые события, даже если это были всего лишь слухи. Случайные события постепенно складывались в закономерность: из одного горного района в Альпах постоянно приходили новости. То в одной деревне что-то стряслось, то в другой. Кроули мог быть причастен к этому. Насколько Азирафелю было известно, другие демоны на Земле встречались довольно редко и никогда не совершали ничего выдающегося, ограничиваясь парой-тройкой душ. В Альпах же происходило что-то значительное. Стоило это проверить.

Азирафель прошёл между створками распахнутых ворот и огляделся.

Монастырь выглядел разорённым. Повсюду поднималась сорная трава, лопухи и крапива. Стены пошли трещинами, в окнах сидели осколки выбитых стёкол. В черепичной крыше зияли дыры, сквозь них виднелись опорные балки кровли, будто рёбра скелета, заметные сквозь рану в боку исполинского животного.

Сквозь разбитые окна был виден беспорядок внутри — перевёрнутая мебель, вздыбленный пол, пятна на стенах. Монахи бродили там, натыкаясь друг на друга, словнолунатики, и подолгу не могли разойтись, топчась на месте, толкая грудью один другого. Кто-то вдруг начинал выть, царапая себе лицо. Кто-то, бросившись на двор, кидался на землю и катался по ней, или, сбросив монашескую рясу, голыми руками рвал крапиву и принимался с криками хлестать себя по спине и груди. Кто-то лаял по-собачьи, кто-то визжал и хрюкал. Кто-то ходил на четвереньках, во всём остальном сохраняя полное достоинство и ясный взгляд.

Под навесом открытой кухни над очагом был подвешен котёл. Один монах, зажав локтем курицу, драл из неё перья и кидал в котёл, добавляя к ним пучки травы вместе с комьями земли, выдернутые из-под ног.

Безумие, казалось, охватило весь монастырь. Люди были грязными, от них исходило зловоние. Почти у каждого на руках или на лице виднелись раны — то ли следы драк, то ли следы болезни. Монастырь и сам нёс на себе следы разложения: на стенах сидела не то копоть, не то плесень, тяжёлые двери покрывали царапины, будто неведомый зверь пытался ворваться внутрь.

До Азирафеля доходили слухи, что монастырь проклят. Лет двадцать назад здесь случилась какая-то тёмная история с ведьмой. Но это было давно, а безумие захватило монастырь совсем недавно. Ещё пару лет назад сюда приходили паломники. Какое отношение ко всему этому имел Кроули?.. Имел ли?..

Азирафель был в сомнениях. Конечно, он всегда подозревал Кроули в ужасных поступках, но наедине с собой он знал, что на самом деле Кроули не был настолько кровожадным демоном, каким часто хотел казаться.

Азирафель обошёл монастырь помещение за помещением — кельи, трапезную, сад, скотный двор. Он заглянул в библиотеку, но там было пусто, только высохшая мумия грудью лежала на столе, закрывая собой раскрытую книгу. Кроули не было.

Азирафель спустился в погреба, заглянул в кладовые и мастерские, в кузницу. Безумцы не замечали его, занятые своими странными делами. Азирафель попытался заговорить с одним или двумя, которые показались ему сохранившими толику разума, но быстро понял, что ошибался насчёт их рассудка. Плохое предчувствие превращалось в тревогу, будто вскоре что-то должно было произойти — но что могло бы быть хуже, чем монастырь, полный безумных людей?

Последним местом, которое он не осмотрел, была церковь. Азирафель уже понимал, что Кроули здесь не найдёт. И не в церкви же было искать демона?.. Но насколько Азирафель знал Кроули — тот всегда поступал именно так, как никто от него не ждал. И ангел решил заглянуть внутрь, проверить последнее место, прежде чем уйти.

С первого взгляда ему стало ясно, что с церкви и надо было начинать. Зло было здесь, разливалось в воздухе, как вонючий дым, сочилось из стен. На разбитых витражах толклись демоны, ровные ряды лавок были смяты, а сами лавки — перевёрнуты, сломаны, будто здесь было побоище.

На ступенях перед алтарём вился огромный чёрный змей — перетекал с места на место, перекладывал свои кольца, будто страдал от какой-то боли и искал положение, чтобы она немного утихла — но не мог найти, и разворачивался, вился узлами и волнами, завораживая взгляд.

— Кроули! — позвал Азирафель.

Змей услышал — замедлился. Азирафель подошёл к нему быстрым шагом, дождался, пока из чёрных чешуйчатых колец не покажется голова — и схватил её обеими руками, повернул к себе прежде, чем она снова скрылась. Змей увидел его, выпустил тонкий раздвоённый язык, тронув воздух — будто по запаху проверял, точно ли это знакомый ему ангел. Змеиные кольца, едва замерев, снова пришли в движение, завязываясь в клубок. Обычно Кроули двигался гораздо быстрее.

— Что тут случилось? Что ты здесь делаешь? — спросил Азирафель.

Кроули выглядел плохо. Обычно блестящая и гладкая, чешуя поблёкла, золотые глаза потускнели, приобрели нездоровый сероватый оттенок. Азирафель машинально погладил его по носу между ноздрей, почувствовал, как сухой холодный язык невесомо коснулся его запястья. Потом Кроули выскользнул из рук, растёкся по ступеням, принимая свой обыкновенный человеческий облик.

В привычном виде он выглядел ещё хуже. Бледный, очень худой, лицо осунулось, скулы проступили резче обычного. Длинные волосы спутались в космы, в них был мусор — солома, куриные перья, земля и сухие листья. Они просто просили пройтись по ним гребешком — и Азирафель бы с радостью занялся этим, если бы Кроули выглядел получше. Но было похоже на то, что он давно не ел, не спал и точно не принимал ванну.

Азирафель присел рядом с ним, тронул за плечо.

— Кроули, — позвал он. — Кажется, ты немного увлёкся работой. Чересчур увлёкся, я бы сказал. Про чертовщину в этих местах слышали даже в Марселе — а ты знаешь, как это далеко. Тебе нужно сделать перерыв. Даже немного поспать. Ты совсем о себе не заботишься.

— Ос-ставь меня, ангел, — пробормотал Кроули, раскладываясь по ступеням. В его речи змеиный акцент слышался отчётливее, чем обычно. Может, он даже не просил, а приказывал, но это было не разобрать.

— Поспоришь со мной по дороге. Кроули, мы уходим, — твёрдо сказал Азирафель. Кто-то должен был взять на себя задачу позаботиться о демоне, раз уж его собственные сородичи даже крылом бы не пошевелили.

Кроме того, Азирафель беспокоился. Он никогда не видел Кроули таким измученным. И ему очень хотелось верить, что вся эта ситуация не была наказанием Кроули за какой-то проступок.

— Нет сил спорить, — признался Кроули, опуская голову на руки. Азирафель ощутил, как от ужаса у него заколотилось сердце. Если у Кроули не было сил спорить, с ним происходило что-то по-настоящему страшное.

— Я принесу тебе воды, — сказал Азирафель, оглянувшись. Как будто вода могла что-то изменить. Будь Кроули человеком, Азирафель без труда вселил бы в него чувство воодушевления, надежды, энтузиазма. Но Кроули был демоном, и Азирафель чувствовал беспомощность. Как он мог ему помочь? Что он мог сделать?

— Я не пойду с тобой, — сказал Кроули, переворачиваясь лицом вверх и растягиваясь на широких ступенях.

— Конечно же, ты пойдёшь, — решительно возразил Азирафель.

— Я не могу, — пояснил Кроули и поднял руку.

Азирафель проследил взглядом, куда тот указывал. И наконец заметил то, что должен был бы увидеть сразу: знаки, начерченные над дверями церкви, на колоннах, на стенах и окнах. Линии чёрного сияния соединяли их в огромную пентаграмму, которая повторялась перевёрнутой девятилучёвой звездой на алтаре. Пришлось задрать голову, чтобы охватить всё это взглядом.

— Что это? — спросил Азирафель. — Какие-то ваши демонические штуки?

— Да, — вяло отозвался Кроули. — Демонические штуки. Которые держат демонических демонов в демонических клетках. Эта называется «Настенная ограничительная № 4, 25 локтей». Я предлагал назвать её хотя бы «Оковы разума» или «Крепость отчаяния», но кто бы меня слушал.

— Тебя кто-то запер? — с тревогой спросил Азирафель. — За что?

— За глупость, видимо, — отозвался Кроули.

— Так это твои?..

— У моих бы не хватило фантазии, — Кроули шевельнул рукой, что, видимо, подразумевало, что он отмахнулся. Видеть его без привычной порывистой жестикуляции было по-настоящему страшно.

— Кроули, что случилось? — потребовал Азирафель.

— Ты хотел принести мне воды?.. — отозвался тот, увиливая от ответа.

Азирафель поднялся на ноги. Верно, хотел — надо только найти колодец, достать воды и превратить её в чистую — и строго следить за собой, чтобы от нервов не превратить в святую. Азирафель не был уверен, что сейчас может полностью доверять себе. Когда Кроули был в таком состоянии, он чувствовал растерянность, будто остался в этом мире совсем один, и ему не на кого больше положиться. Просто абсурд — неужели он раньше собирался полагаться на демона?..

— Я скоро вернусь, — сказал Азирафель. — А потом что-нибудь придумаю.

Он вышел наружу и только сейчас обратил внимание, что за стенами церкви уже некоторое время слышался странный шум. Теперь Азирафель отчётливо слышал крики. Голосов было много, и они были громкими. Потом что-то загудело, затрещало — и над крышей трапезной взметнулось рыжее пламя. Пожар?..

Азирафель добежал до угла, выглянул. По монастырю рассыпалась толпа крестьян. Люди кидали факелы на соломенные крыши скотного двора, выбрасывали из окон мебель, гобелены, деревянные лавки, стаскивали всё это в кучу. В саду полыхали яблони и даже кусты. Листва сворачивалась, тлела и вспыхивала. Живые деревья трещали, охваченные огнём, из-под коры валил густой дым.

Азирафель, позабыв про колодец, метнулся назад.

— Кроули, нам надо уйти, немедленно! — дверь грохнула за его спиной, Азирафель остановился, оглядываясь. Огонь Кроули был не страшен — все демоны имеют иммунитет к адскому пламени, так что обыкновенный пожар им совершенно не вреден. Но Азирафель не собирался оставлять Кроули здесь в таком состоянии.

— Отсюда никто не уйдёт, — послышался новый голос.

Азирафель развернулся. В церковь зашёл седой человек в чёрной монашеской рясе. За ним следовал священник в литургической альбе. Увидев разорённую церковь, он остановился у порога, оглядываясь с явным испугом. Человек в чёрном тронул его за локоть, указал на Кроули:

— Вот! Этот нечестивец, отец Симон, одержим дьяволом.

Кроули вдруг рассмеялся так громко, что чёрные голуби, ворковавшие под сводами церкви, взвились в воздух, хлопая крыльями, вынеслись через разбитое окно. Он смеялся, лёжа на ступенях, как странный чёрный зигзаг.

— Вот это я называю тщательным планированием, — одобрительно сказал Кроули, приподнимая голову. — Молодец!.. Никогда не убивай одним ударом одного зайца, если можешь убить двух. Или трёх.

— Пожалуйста, помолчи, — попросил Азирафель, и с досадой добавил: — Нечестивец. Привет, — он обернулся к монаху и священнику, дружелюбно улыбнулся обоим. — Я избавлю вас от лишнего беспокойства и заберу с собой этого слугу злых сил, — он указал на Кроули.

Точнее, попытался, поскольку Кроули как раз поднялся на ноги и нетвёрдой походкой пересекал пресвитерий, будто совершенно забыв про Азирафеля. Пришлось поменять руку, чтобы указание вышло точнее.

— Он дьявол, — ответил человек в чёрном. — Он должен умереть.

— Но его нельзя убить, — Азирафель засмеялся от вежливой неловкости, — только развоплотить. Это страшно его разозлит, так что когда он вернётся, он будет в ярости — я бы на вашем месте не хотел сталкиваться с ним, когда он не в духе.

— Начинайте, отец Симон, — велел человек в чёрном.

Священник начал: не очень уверенным голосом, который быстро окреп, он потребовал от Азирафеля оставить это место. Кроули, меланхолично бормоча себе под нос какую-то песенку и путаясь в словах, выхаживал по краю ступеней перед алтарём, как по канату — раскинув руки и качаясь из стороны в сторону, будто сломанный маятник, ещё и пытаясь выделывать в такт ногами.

— Послушайте, — начал Азирафель, выставляя вперёд ладони, — это вам не поможет, вы не сумеете его изгнать. Поверьте мне, если он не хочет уходить — он будет упрямиться до последнего, я-то знаю, — он улыбнулся, но спохватился и сдвинул брови.

— Тогда мы просто убьём его, — ответил человек в чёрном.

— Я же сказал — его нельзя убить, вы его лишь разозлите… — начал Азирафель и осёкся, когда заметил флягу, заткнутую пробкой.

— Святая вода, — пояснил человек. Плеснув себе на ладонь, он со смехом брызнул с пальцев на Азирафеля. Тот отшатнулся, вытер мокрое лицо. В панике обернулся на Кроули. Что с ним станет, если на него попадёт хоть капля?..

Азирафель торопливо стащил с плеч свой дорожный плащ, кинулся к Кроули, укрыл его, завязал шнурок крепким узлом. Накинул ему на голову капюшон. Кроули не возражал — едва ли он вообще сейчас понимал, что происходит.

Священник осенял крестом стены, витражи, пол, лавки, окроплял их святой водой. Из разбитых плит пола начал сочиться густой чёрный дым, рожи на витражах корчились, закрывались руками. В другое время Азирафель, наверное, порадовался бы искренней вере этого человека, которая сейчас изгоняла из церкви демоническое присутствие, но в сложившихся обстоятельствах радоваться было нечему — Кроули пел и валял дурака, не подозревая, какая опасность грозит ему. А если он наступит на каплю святой воды?.. Прожжёт ли она его обувь?.. И что случится тогда?..

В разбитое окно влетел факел, покатился по полу. Азирафель вздрогнул, очнулся. Снаружи раздавались неясные крики, шум, глухой стук топора — кажется, где-то выламывали дверь. Кто-то вопил, будто его резали — Азирафель с ужасом подумал, что слово «будто» могло оказаться лишним. Он дёрнулся к двери, ведомый инстинктивным желанием спасать всех, кто в беде — но обернулся на Кроули. Тот совершенно не был настроен себе помогать, и оставлять его со священником было опасно. Насколько опасно, Азирафель предпочёл не думать.

Он торопливо заступил дорогу священнику, попытался ещё раз воззвать к его разуму:

— Дорогой отец Симон, мы друг друга совсем не поняли, — сказал он. — Да остановитесь же хоть на минуту! послушайте. Я хочу кое-что объяснить.

— Именем Господа нашего Иисуса Христа приказываю тебе отступить от этого человека! Сгинь! Сгинь, демон! Изыди!

Азирафель оскорблённо протёр мокрое лицо ладонью и посмотрел на священника уже совсем не так дружелюбно, как секунду назад. Но всё-таки нашёл в себе силы опять ему улыбнуться.

— Я вас уверяю, так мы ни к чему не придём. Вам будет гораздо проще выполнять свою работу, если я уйду и заберу с собой этого демона, — он указал на Кроули. — Вы сразу заметите, как здесь станет намного святее.

Священник замахнулся было брызнуть водой в сторону Кроули, но Азирафель заслонил его, подставившись под брызги. Ему-то было всё равно — хотя кружева от грязной воды могли покоробиться или даже пожелтеть, сейчас он совершенно об этом не думал.

— Кроули! — громко позвал он. — Ты не мог бы куда-то спрятаться на время? Я боюсь, этот человек настроен решительно!

Кроули устало оглянулся, будто искал, куда спрятаться — и наткнулся взглядом на человека в чёрном, будто только что вспомнил о его существовании.

— Слышишь? — Кроули указал на окна, откуда доносился шум. — Они сожгут монастырь. Ты доволен?

— Да, — ответил тот. — Я доволен. И я буду просто счастлив, когда ты отправишься в Ад.

— Он и так там живёт, — вставил Азирафель, на мгновение отвлекаясь от противостояния со священником. — Если вам было нужно, чтобы он отправился в Ад, могли бы подождать новолуния, тринадцатой пятницы или… я не помню все те дни, когда он сдаёт отчёты, — пожаловался Азирафель.

— Нет, ангел, это другое, — ответил Кроули, который, кажется, начал приходить в себя.

— Хотел бы я знать, что, — пробормотал Азирафель — и бросился перехватить священника почти на самых ступенях у алтаря. — Нет-нет! Вам туда нельзя. Давайте обсудим — я могу благословить вас, вашу семью и всех ваших потомков на семь поколений, если вы сейчас отдадите мне… — Азирафель потянулся к фляге, но священник отпрянул в сторону. — Ладно, теперь ты хотя бы на шаг от него дальше, — пробормотал Азирафель.

Он оглянулся на Кроули. Кроули стоял на месте, задрав голову, и разглядывал потолок.

— Ты совсем мне не помогаешь! — крикнул Азирафель.

— Я не могу помочь, — отозвался демон. — Я заперт. Освободи меня — я помогу.

— Освободить! — воскликнул Азирафель. — Как?

Азирафель совсем не был специалистом в демонологии. Пусть он и изучал предмет на протяжении нескольких тысяч лет, но его знания были узкоспецифическими и касались всего одного демона, а не способов их поимки или освобождения. Он не знал ритуалов снятия проклятий или разрушения пентаграмм. Он понятия не имел, как освободить Кроули.

— И где огненный меч, когда он так нужен? — саркастично спросил Кроули.

— Меч… Меч! — воскликнул Азирафель, когда его осенило.

Он же был ангелом, это люди выдумывали ритуалы и хитрые способы — ему, ангелу, они были не нужны. Ему был нужен лишь меч — или что-то ещё, достаточно святое и достаточно прочное, чтобы разрушить алтарь — физическое сосредоточие пентаграммы.

Азирафель схватился за ближайший тяжёлый канделябр. Вознёс короткую молитву — и тот вспыхнул у него в руке. Кроули отшатнулся. Азирафель сделал ему знак отойти ещё дальше — и врезал канделябром по алтарю.

Оглушительный звон гулом пронёсся под сводами церкви, бронзовый канделябр погнулся — и это было единственным результатом, которого добился Азирафель. Всё-таки огненный меч был бы надёжнее.

Отбросив бесполезное оружие, Азирафель нахмурился. Он не собирался сдаваться. Если грубая сила не помогла — что могло бы помочь?.. Он пробежал взглядом по стенам, читая знаки. Демоны когда-то были ангелами, и язык, который они использовали для магии, был тем же самым, что использовали на Небесах — только грубее и примитивнее. Здесь были знаки стражи, замков и цепей. А что, если перекрыть их знаками совершенно противоположными, пентаграммой открытия?.. С него, конечно, потом спросят, зачем он открыл родник с ключевой водой посреди церкви, но он что-нибудь придумает. Потом.

— Держись возле алтаря! — велел Азирафель, торопливо расставляя по кругу свечи.

— Ты что задумал? — ясным голосом, будто очнувшись, спросил Кроули.

Азирафель, закончив поспешную подготовку, соединил ладони. Взмолился.

Взмолился он так отчаянно, с такой силой, что ответ получил соответствующий. Мощный гейзер с рёвом взломал плиты пола, ударил до самого потолка, сбросив алтарь с возвышения.

— Ты что творишь! — закричал Кроули, перекрывая грохот воды. Демонические знаки на стенах гасли. Человек в чёрном изумлённо распахнул глаза, у него вытянулось лицо. Он в растерянности шагнул вперёд. Священник сбился в молитве, попятился, крестясь. Человек в чёрном вырвал у него флягу, швырнул в Кроули — тот еле успел прикрыться, отпрыгнув в сторону. Запахнув плотнее ангельский плащ, он освободил одну руку, размял кисть — и, повинуясь его жесту, из-под земли выскочил бес.

— Этот твой, — Кроули указал на священника. — А вот этот — мой.

Он шагнул к человеку в чёрном, который попятился, хватаясь за чётки на поясе.

— Поздно, — злым голосом сказал Кроули. — Это тебя не спасёт.

Человек бросился к боковой двери трансепта. Кроули, не торопясь бежать, следовал за ним — как ангел (демон) возмездия. Фонтан кристально чистой воды бил ввысь, поток журчал по ступеням, разливался по полу. Одержимый священник катался по нему, раздирая на себе одежду.

— Изыди, — шепнул Азирафель бесу, прежде чем побежать за Кроули.

Они оказались на монастырском кладбище. За оградой полыхал монастырь — люди с факелами поджигали сараи, соломенные крыши, всё, что могло гореть. Другие, с кольями и копьями, толкали безумцев в огонь.

Кроули взмахом руки сорвал с горящей крыши огненный смерч и кинул его вдогонку убегающему человеку. Тот упал, но поднялся, невредимый. Развернулся лицом к демону. Кроули наступал на него.

— Ты не можешь мне навредить! — крикнул человек.

Азирафель молитвенно сложил руки, запрокинув голову — и на тёмном небе сгустились тучи, на землю упали первые капли дождя. Потом хлынул ливень. Кроули сейчас вряд ли требовалась небесная помощь, а вот людям, которых пытались сжечь, она была жизненно необходима. Как и разъярённой толпе — было бы здорово, если бы всем им сейчас пришла в голову мысль разойтись по домам. Было бы просто чудесно.

Кроули взмахнул рукой, и земля расступилась чёрным провалом, из него вырвалось пламя.

— Я не могу, — сказал Кроули. — Но знаю, кто может.

Из провала взметнулись руки. Они ухватили человека за ноги, за края одежды — и потащили вниз. Когда его вопль затих, земля схлопнулась, осталась только чёрная обугленная борозда поперёк могил. Кроули стоял ещё пару мгновений, пошатываясь — потом упал. Азирафель бросился к нему, упал рядом, подтащил повыше, укладывая себе на колени.

— Не вздумай исцелять, — хрипло предупредил Кроули — но Азирафель и так помнил, чем однажды обернулось его желание помочь, и творить чудеса не собирался.

— Что я могу для тебя сделать? Как помочь? — с тревогой спросил он.

Кроули поднял руку из-под плаща, повертел ладонью, разглядывая. На запястье расползалась, зримо увеличиваясь в размерах, уродливая язва. Она пожирала плоть, прожигала кожу. Одна-единственная капля святой воды всё же попала на него, несмотря на все предосторожности Азирафеля. Кроули с философским спокойствием разглядывал, как разрастается язва. Его будто не беспокоила опасность окончательного развоплощения. Он улыбнулся.

— Не думал, что так скоро, — удивлённо сказал он, глядя, как плоть тает — от кисти вскоре осталась только культя. — Это больно, — добавил он, хмурясь.

— Кроули, это… нужно как-то остановить! Пока ты весь… Не оставляй меня! — с ужасом потребовал Азирафель.

— Страшная штука эта ваша святая вода, — заметил Кроули, будто ему некуда было торопиться. Он поднял глаза на ангела — и от спокойного смирения в них Азирафеля пробрала дрожь.

— Что мне делать — проклясть тебя? — в панике спросил Азирафель. Он надеялся, что Кроули знал, что делать в таких ситуациях. Кроули столько всего знал — и это тоже был должен! — Отрубить тебе руку?..

— Нет, не поможет, — спокойно сказал Кроули. — Это же не гангрена.

— Ты можешь оставить тело! — воскликнул Азирафель.

— Не могу. Это святая вода, она прибивает дух к плоти, как гвоздями к кресту, — возразил Кроули. — Так что я… умираю, — с некоторым удивлением сказал он.

— Ты не посмеешь!

— Был бы тут экзорцист, он мог бы изгнать меня, но последнего местного экзорциста год назад утопили в колодце.

Азирафель судорожно дышал, охваченный паникой, шарил глазами по каменным крестам и могилам. Ливень хлестал его по лицу, но ангел не замечал. Он не знал, чем помочь. Как помочь? Найти нового экзорциста?.. Позвать демонов-лекарей?..

— Ты мог бы, — сказал Кроули, не мигая глядя Азирафелю в лицо, — изгнать меня. Было бы очень по-дружески.

— Изгнать? Что? — переспросил тот, оглушённый ужасом. — Я не знаю обрядов!..

— Ты же ангел, дурнина, — улыбнулся Кроули. — Тебе не нужны обряды, ты можешь мне приказать.

— Как будто ты всегда меня слушаешь!

Кроули сжал его руку своей оставшейся, положил себе на грудь.

— В этот раз я тебя послушаю. Обещаю.

— Но…

— Я вернусь к своим, приду в норму за пару дней, — сказал Кроули. — Встретимся где-нибудь. Только не в Женеве, там Реформация, все с ума посходили.

— Я не умею, я могу случайно убить тебя!

— Ладно, — почему-то сразу согласился Кроули, и опять улыбнулся. — Хорошо. Так будет лучше.

— Прости, — спохватился Азирафель, сжал его руку и закрыл глаза. Зашептал: — Именем… именем… А если я всё же убью тебя?..

— Я и так умираю. Если не собираешься мне помогать — тогда знай, что ты самый неблагодарный, самый вздорный, самый пустоголо…

— Изыди! — отчаянно воскликнул Азирафель, зажав ему рот.

Послышался звон. Тело Кроули скрутилось судорогой с коротким воплем, выгнулось над землёй, вспыхнуло — и рассыпалось в чёрную сухую пыль.

Над головой Азирафеля раздался гром, ливень хлынул ещё сильнее.

— Да, — растерянно сказал Азирафель, потирая руки и подставляя их под капли дождя. — Я надеюсь, я всё сделал правильно.

Чёрные потоки струились по его ладоням, становясь угольно-серыми, светлея, смывая с них прах на землю, будто возвращая в неё. Азирафель сидел под холодным ливнем, вода струилась с волос, текла по спине. Он чувствовал себя совершенно потерянным и отчаянно одиноким.

III

В предгорьях была ещё осень, но ветер нёс с вершин дыхание ледников. Величественные Альпы вздымались, как исполинские сахарные головы. Азирафель смотрел на них, тревожно выстукивая пальцами по дереву. У его ног лежало тихое гладкое озеро, будто зеркало, отражая облака и вершины. Место было укромным, но он был уверен, что Кроули найдёт его.

Если, конечно, с Кроули всё в порядке. Если Кроули жив. Если он не убил его по неосторожности, изгоняя из тела.

Азирафель вздохнул. Прошло уже пять дней с пожара в монастыре, а от демона не было никаких вестей. Азирафель успокаивал себя тем, что Кроули вот-вот появится, и терпеливо ждал. Как только Кроули вернётся на Землю, они найдут друг друга…

— Надеюсь, ты заработал поощрение за то, что изгнал меня, — заметил Кроули, по своему обыкновению появляясь из-за плеча. Азирафель чуть не подскочил, обернулся. Камень, гора, все Альпы разом свалились с его сердца, когда он увидел Кроули. Тот выглядел намного лучше, чем в монастыре — отдохнувшим, как и обещал. Рыжего огня в его волосах было больше, чем в целом осеннем лесу, рябинах и клёнах.

— Кроули, — выдохнул Азирафель, наконец улыбаясь.

В противовес новоявленным протестантам, которые проповедовали отказ от стяжательства и скромную добродетель, демон был одет по испанской моде. Азирафель обласкал его взглядом с головы до ног, прежде чем с негодованием отвернуться. Он находил испанскую манеру украшать себя чересчур вызывающей — но Кроули, разумеется, всё было к лицу.

— Так как тебя занесло в монастырь? — спросил Кроули, щелчком расправляя кружевной воротник.

— А тебя? — встречно спросил Азирафель. — Что это за ужасная история?..

— Я первый спросил, — Кроули указал на него пальцем. В обычное время Азирафель потребовал бы не указывать ему, что делать, но он был слишком рад его видеть.

— Я искал тебя, — ответил он. — Почему ты не сказал, что у тебя неприятности?

Кроули промычал что-то уклончивое, полное сомнений и неуверенности. Отвернулся, посмотрел в сторону.

— Тебе стоило мне сообщить, — тихо добавил Азирафель.

— Зачем ты меня искал? — спросил Кроули, нетерпеливо меняя тему.

— У меня было плохое предчувствие, — сказал Азирафель. — Мне казалось, с тобой что-то случилось. Я написал тебе на известные мне адреса, но ты не ответил. Обычно ты всегда отвечаешь, — с ноткой возмущения сказал Азирафель, будто забыл на мгновение, что у Кроули была веская причина для молчания.

Кроули угукнул — то ли соглашался, то ли иронизировал — было неясно.

— Я был уверен, что найду тебя по следам твоей… работы, — уклончиво сказал Азирафель. — Пригляделся, что происходит в мире. Узнал об эпидемии одержимости в одном альпийском монастыре — решил, что ты можешь иметь к этому отношение. И приехал, чтобы проверить.

— Дья… ангельски вовремя, — признался Кроули.

— Что это был за человек? — спросил Азирафель. — Что там случилось?

— Ангел, как ты любишь говорить — это наши внутренние дела, — резковато сказал Кроули. — Ты вмешался, я благодарен, нечего тут обсуждать.

Он сделал пару шагов к воде, подобрал из-под ног камешек и швырнул в озеро. Камень с громким бульком разбил тихое зеркало — оно сморщилось, отражения вершин пошли рябью.

— Как он сумел поймать тебя? — спросил Азирафель, будто не слышал отказа. — Он же всего лишь человек!

— Ангел, никаких подробностей.

— Он говорил, ты не можешь ему навредить? Почему?

Кроули тихо фыркнул вместо ответа — очевидно, намекая, что не собирается раскрывать рот.

— Почему твои не пришли на помощь? Ты мог бы позвать!..

— И уничтожить свою репутацию? — Кроули развернулся к нему. — Ты хоть представляешь, как это унизительно — быть пойманным человеком?

— Он чуть не убил тебя!..

— «Чуть» не считается. Зато благодаря ему я теперь могу лет сто вообще ничего не делать — я отправил в Ад столько душ, что они до сих пор считают. А ты, — Кроули приосанился с довольным видом, — обеспечил мне красивый финал. Битва с ангелом!.. В наше время мало кому так везёт.

— Ты же проиграл, — с досадой огрызнулся Азирафель, будто забыл, что никакой битвы не было.

— Ты никогда не возвращался домой в синяках, рассказывая о каждом легенду, где его приобрёл? — спросил Кроули. — Не бойся, в моём отчёте я тоже тебе навалял.

— Могу представить, — фыркнул Азирафель.

— Насколько я тебя знаю, — вкрадчиво сказал Кроули, — ты в своём тоже изгонял меня не из бездыханного тела. Дай угадаю, — он весело прищурился. — «О, мы сражались… в пустыне».

— Это Альпы, — недовольно поправил Азирафель.

Кроули смотрел на него, обдирая кору с какой-то веточки, и взгляд у него был золотым, таким тёплым, что у Азирафеля от облегчения едва не подкосились ноги. Он вернулся. С ним всё было хорошо.

— Расскажи, — попросил он.

Кроули мгновенно перестал улыбаться.

— Нет.

Азирафель обиженно сложил губы. Он полагал, что в благодарность за спасение Кроули вполне мог бы удовлетворить его любопытство и поделиться сплетнями из Преисподней. Но если Кроули не хотел делать этого по своей воле — Азирафель был вынужден прибегнуть к нечестным приёмам.

По некоей совершенно необъяснимой причине Кроули абсолютно не выносил, когда Азирафель на него обижался. Он делался мягким, как масло, в обмен на благосклонность у него можно было требовать любые обещания, любые уступки — он был готов на всё, лишь бы Азирафель перестал обижаться.

— Ну что ж, — особенным тоном сказал Азирафель, отворачивая лицо, и Кроули мгновенно насторожился. Был бы он гончей — уши у него стояли бы сейчас торчком. — На самом деле мне совершенно не любопытно. Я просто хотел удостовериться, что ты цел и невредим.

Азирафель выждал пару мгновений, прежде чем громко и расстроенно вздохнуть.

Кроули вполголоса пробормотал какое-то проклятие.

— Лет тридцать назад один из наших сбежал, — сдался он. — Влюбился. Завёл себе женщину, спрятался среди людей. Благословил (по-нашему, то есть — проклял) её сына, старался помогать ей в делах.

Азирафель смотрел в сторону и делал вид, что совершенно не слушает.

— За ним послали каких-то тупиц, — Кроули сморщился. — Они его выследили. И убили. Но сделали это так грязно, что весь город узнал, что в доме побывали демоны. Люди перепугались, схватили ту женщину. Сожгли её за колдовство. В том самом монастыре, те самые благочестивые братья. А её сын выжил. И вырос.

— Как ты был с этим связан? — Азирафель бросил притворяться, развернулся к Кроули.

— Никак. Он призывал демона, а я оказался поблизости. Это случайность.

— И ты не мог освободиться?..

— Приёмный папаша многому успел научить его. А он был не из низших. Короче — нет, я не мог, — недовольно сказал Кроули.

— Чего он хотел от тебя?

— Мести. Отдать души монахов демонам, а потом сжечь монастырь. Потом убить меня. Простой план.

Азирафель смотрел на Кроули, не говоря ни слова. Чужая история была трагичной, но ангел не мог не думать, что в ней слышалось нечто смутно знакомое. Демон, решивший нарушить правила, безнаказанным не уходит.

— А если твои узнают, — с преувеличенной уклончивостью спросил Азирафель, — о тебе?..

— Что узнают? Я же не собираюсь сбегать, — отмахнулся Кроули.

Азирафель отвёл взгляд. Он говорил не о бегстве. А о том, что Кроули нередко действовал вопреки правилам, предписанным демонам. Но Кроули будто нарочно делал вид, что не понимает, о чём речь.

— Я выполняю свою работу, ко мне не придерёшься, — уверенно заявил он. — А что я делаю в остальное время — никого не интересует. Я выполняю план — это единственное, что им важно.

Почему-то Азирафелю казалось, что Кроули врёт.

Он никогда не думал, что ждёт демона, если об их знакомстве ближе дозволенного узнают в Аду. Азирафель знал за себя — максимум, что его ждёт — это выговор, он не делал ничего предосудительного, ему не в чем было себя упрекнуть. Но сторона Кроули была лишена ангельского понимания вещей и милосердия. Кроули мог… пострадать?

— Так ваши убили того демона? — переспросил Азирафель.

— Угу, — сказал Кроули.

— Совсем?..

— Конечно, совсем — какой смысл в казни, если после неё ты встал и пошёл?

— Действительно, — Азирафель механически улыбнулся, — никакого смысла.

Кроули бродил по краю озера, носком сапога расплёскивал воду. Делал вид, будто его ужасно интересуют горы, вздымающиеся на том берегу.

Азирафель хотел уточнить, не думает ли Кроули, что за их разговоры и встречи, за их дружбу Кроули может ждать та же участь.

Но не решился.

Пожалуй, ответ был очевиден.

========== Севилья, 1582 AD ==========

Испанский драматург Лопе де Вега оставил после себя огромное наследие, большая часть из которого была безвозвратно утрачена - из более чем 2000 пьес до современности дошли около 400. Одна из них, написанная в Севилье в 1582 году, была тогда же впервые поставлена на сцене. К сожалению, вскоре типография с тиражом пьесы сгорела дотла. Уцелел лишь единственный экземпляр, который в данный момент хранится в частной коллекции.

“Три жениха одной невесты, или Притворный маскарад”

Кроули — дворянин

Азирафель — дворянин

Лопе — слуга Кроули

Феличе — слуга Азирафеля

Изабелла — девушка на выданье

Лауренсио — поэт, жених Изабеллы

Альдемаро — военный, жених Изабеллы

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Улочка с фонтаном в Севилье

ЯВЛЕНИЕ 1

Входят Кроули и Лопе

Кроули

(читает с листка в руке)

Стеной Эдема мы разделены,

И как незаживающая рана

Навек меж нами призрак той стены,

Как меч между Изольдой и Тристаном.

Её разрушить не хватило б сил

У самых громких труб Иерихона.

Я вас о наслажденьи не просил,

Ведь вас оно поставит вне закона.

Чтоб вашу чистоту не осквернить,

Я страсти трепет приучил к смиренью:

Вам сердце для меня не отворить,

У ваших ног я быть смогу лишь тенью.

Цветок, что сорван вашею рукой,

Утешит боль, хоть и не даст покой.

(складывает и убирает листок)

Безумство. Глупость! Безрассудство!

Я должен быть сильней и строже.

Забыть об этом выпендрёже

И гнать любовное паскудство.

И не мечтать в надежде тщетной,

Не ждать, не думать, не желать —

Не может ангел воспылать

На мой призыв огнём ответным.

Не должен! Или будет проклят,

Низвергнут в злую темень бездны.

Лопе

Сеньор, вам было бы полезно

Присесть в тени — вы очень бледный.

Сегодня солнце очень злое.

Кроули

Молчи, а то тебе устрою!

Отсыплю сто затрещин даром.

Лопе

Вы влюблены?

Кроули

Объят пожаром.

Лопе

Водички, может, принести,

Чтоб не сгореть вам без остатка?

Кроули

Затрещин десять дам задатка.

Ты думаешь, что я безумец?

Или смешон? Мой верный Лопе,

Я и смешон, я и безумец,

Ведь лишь дурак мечтать способен,

Что он в ответ на страсть получит

Не страсть, не поцелуй — молчанье.

Лопе

И правда — точно ли в себе вы?

А может, сбрендили немножко?

Любовь взаимная есть счастье,

Кто будет грезить об ином?

Кроули

Тот, для кого взаимность — пытка.

Лопе

Пожалуй, ваша мысль так прытка,

Что я за ней не услежу. Так кто

Похитил ваше сердце?

Лаура? Фабия? Винченца?

Кроули

Изволь, скажу. Всего дороже…

(Лопе наклоняется ближе)

…мне будет дать тебе по роже!

Лопе

(отскакивает)

Я не настолько любопытен!

(бегают вокруг фонтана)

Сеньор! Умерьте вашу прыть!

Моя тревога бескорыстна!

Я лишь мечтаю вам служить,

Сеньоре вашей, коль случится

Вам на красавице жениться,

Потомкам вашим, вашим внукам,

Учить их всяческим наукам…

Кроули

Каким наукам, плут — безделью?

Обманам, праздному веселью?

Лопе

Нет-нет, сеньор, с такой наукой

Вы справитесь и без меня!

Похмелье ваше в том порукой

Подряд уже четыре дня!

В тщеславье, пьянстве и гордыне

Вы превзойдёте хоть кого.

Ведь ваша милость и в пустыне,

В колодец бросивши ведро,

И вытянув его оттуда,

Найдёт не воду, а вино.

(Кроули садится на край фонтана, надевает тёмные очки)

Лопе

(в сторону)

Не скрою, мне довольно тяжко

Смотреть на этот грустный взгляд.

Уже ни карты и ни фляжка

Его совсем не веселят.

Коль выпал жребий несчастливый

Ему отчаянно любить

Ту, что глуха к его порывам,

То тут ничем не пособить.

Но имя он не открывает,

К кому он вздохи обращает.

Я должен вызнать эту тайну —

От любопытства спать не в силах!

Кто эта гордая Далила,

Что холодна к его страданью?

ЯВЛЕНИЕ 2

Входит Азирафель с книгой в руках

Азирафель

Какой-то воздух нынче шумный.

Я только сяду в тишине

Прочесть поэму о войне,

Роман или трактат разумный,

Вкусив душой отраду чтенья

И волю дав воображенью,

Как раздаётся гам и звон,

И здесь и там — со всех сторон!

На этой улице дерутся,

На той поют или смеются,

Хохочут, прыгают, орут —

Чтоб черти вас…

(замечает Кроули)

…Чёрт тут как тут.

Кроули

(в сторону)

Сама идёт удача в руки.

Не ждал я встречи этой скорой.

Что ж! Пусть послужат мне опорой

Лоренцо Медичи науки.

Проклятье!.. Кругом голова

От солнца. Видно, я подсолнух —

Скрывая взгляд, молчанья полный,

К тебе я обращён всегда.

Азирафель

Вы будто бы за мной следите?

Напрасный труд отродьям зла

От века не даёт покоя:

Всё строят козни, тенета

Плетут для душ благочестивых,

Но добродетель, хоть проста,

Тверда в священных директивах

И мой покой вы не смутите.

Кроули

Помилуй Сатана, как можно

Мне вас смущать неосторожно?

Я, видите, сижу надёжно.

Азирафель

Сидите вы весьма безбожно.

Кроули

И сидя, я смущаю вас?

Могу прилечь, коль вам угодно.

Азирафель

Куда?

Кроули

Где будет вам удобно.

Азирафель

Я думаю про Гондурас.

Кроули

Найдётся ли местечко ближе?

Азирафель

Какой-нибудь квартал в Париже.

Кроули

Где ваше милосердье к ближним?

Вы гоните меня — за что же?

Я знаю заповеди тоже,

В них ближних велено любить

Как самого себя, и строже

К их исполненью надо быть.

Азирафель

Вы вздумали меня учить?

Кроули

(притворяется, что роняет платок)

Смотрите! Это ваш, наверно?

Азирафель

Вы ошибаетесь безмерно.

Кроули

Вы обронили свой платок.

Азирафель

Я не ронял, помилуй Бог!

Кроули

Но чей же это?

Азирафель

Мой при мне.

Кроули

(крадёт платок Азирафеля)

Вы проверяли в рукаве?

В обоих точно посмотрели?

В кармане нет ли?

Азирафель

В самом деле!..

Пропал. Я не могу найти.

В кармане нет, и нет в другом.

Кроули

(делая вид, что помогает искать платок, прячет сонет в карман Азирафеля)

На нём каёмка кружевная?

Азирафель

Да, очень милая такая.

Кроули

Так вот же он, сеньор — взгляните.

Проверьте, если так хотите —

Он точно ваш, прошу покорно.

Азирафель

Что мне принадлежит бесспорно,

Лишьто могу я взять, сеньор.

Кроули

К чему весь этот разговор?

Вот кружева, вот монограмма,

И цветом точно ваша гамма,

И запах — роз благоуханье.

Берите, это ваш платок.

Азирафель

Благодарю вас за вниманье,

Теперь я должен вас оставить.

Кроули

Вас задержаться не заставить?

Азирафель

Вчера в Севилью из Мадрида

Приехал некто Лауренсьо —

Поэт, учёный, дворянин.

Ему несу я весть сегодня,

Что за его благочестивость,

Любезность, красоту и нрав

Являет небо благосклонность,

И драгоценный дар готовят

В награду за его смиренье:

Жену, девицу Изабеллу,

Чья добродетельная скромность

Известна каждому в Севилье.

Кроули

Вот совпадение! Сегодня

В Севилью прибыл из Толедо

Один повеса и задира, буян,

Игрок и сквернослов,

Удачливый, как будто дьявол

Ему всегда тасует карты.

Мой Альдемаро в самом деле

Для нас довольно перспективен,

И чтоб взрастить его гордыню

И пестовать его тщеславье,

Я должен брак его устроить

С девицей — тоже Изабеллой.

Она не знатна, но богата:

Отец её ведёт торговлю

Шелками, жемчугом и прочим,

Что в год даёт дохода верных

Четыре тысячи эскудо.

К тому же, говорят, красива,

Но врать не буду — я не видел.

Азирафель

Не может быть, чтобы в Севилье

Одна и та же Изабелла

Была сосватана обоим —

И набожному Лауренсьо,

И забияке Альдемаро.

Должно быть, это две девицы.

Скажите, ваша Изабелла

Где проживает?

Кроули

Где-то рядом,

На улице Садов.

Азирафель

Вот странно!

Ведь Изабелла, о которой я речь веду —

Её соседка. Мне сказали

На той же улице искать.

Кроули

Соседки или же подружки

Две Изабеллы, мне неважно.

А что, у вашей — кто родитель?

Азирафель

Благочестивый и примерный

Купец.

Кроули

И у моей такой же.

Азирафель

Она смуглянка?

Кроули

Дня белее.

Азирафель.

А волос чёрный?

Кроули

Золотистый.

Азирафель

А взгляд?

Кроули

Синее незабудки.

Азирафель

И у моей. Одна и та же обещана двоим!

Что делать? Она не может выйти сразу

За двух мужчин!

Кроули

Решим иначе:

Один пусть будет ей супругом,

Второй — любовником.

Азирафель

О, нет.

Исключено! Я не согласен.

Кроули

Тогда устроим состязанье.

У нас два юноши, и каждый

Достоин получить свой приз.

Но приз один, и пусть получит

Его достойнейший из них.

А мы, по мере наших сил,

И сообразно с нашей ролью,

Поможем, каждый — своему.

И пусть борьба идёт без правил,

Все средства будут хороши,

Коль приведут они к победе.

Мы заключим пари сейчас же,

И тот, чей протеже получит

Согласие самой девицы,

Пусть тот и женится на ней.

Азирафель

А чем рискует проигравший?

Должна быть ставка высока.

Кроули

Пусть он поступит в услуженье

На десять ровно лет к тому,

Кто сможет одержать победу.

Азирафель

Я — к вам?

Кроули

Я к вам, а вы ко мне — рассудят

Нас время и старанья наши.

Азирафель

Ну что ж, азартной будет битва.

Но чтоб она была и равной,

Отдайте вашего задиру

Мне под крыло, себе ж берите

Поэта. Эта перемена

Покажет истинную силу

Того из нас, кто больше властен

Над человеческой природой.

Кроули

Я восхищён таким манёвром!

Вы просто ангел хитроумья!

Азирафель

Сказал мне демон обольщенья.

Кроули

Я преклоняюсь перед вашей

Изобретательностью, ангел.

Так поспешим скорее порознь,

Я — к Лауренсио, поэту,

Вы — к грубияну Альдемаро.

Тот, кто окажется сильнейшим,

Подаст о том отчёт по форме,

А проигравший поступает

На десять лет ему в служенье.

Так, по рукам?

Азирафель

Определённо!

Готовьтесь проигравшим стать.

Кроули

И вы готовьтесь — пригодится.

Уходят

ЯВЛЕНИЕ 3

Лопе

Какие горестные вести!

Два жениха к одной невесте!

Едва дышу, от горя плачу,

Кляня жестокую удачу.

Ведь мы встречаемся украдкой

С той Изабеллой, о которой

Сеньоры эти речь вели.

О ней, сомнений нет нисколько!

Но как же это слышать горько.

Я беден, а она богата,

И вот за счастье нам расплата.

Что делать? Как им помешать?

Отец её, не стану лгать,

Не деспот, любит дочь безмерно,

Но выдать замуж непременно

Желает лишь за дворянина.

Я б лучше съел мешок стрихнина,

Чем увидал её чужой

Супругой верной и женой!

Я должен всё ей рассказать —

Она должна со мной бежать!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Сад у дома Изабеллы

ЯВЛЕНИЕ 4

Лопе и Изабелла шепчутся

Изабелла

Так значит, жизнь моя — игрушка

Для благородных кабальеро?

И честь моя — лишь побрякушка,

Что украшает интерьеры,

Как будто штора или ваза:

Купил её и выбрал место,

Где будет выгодней смотреться,

Чтобы приятно было глазу.

Кто будет спрашивать у вазы —

Нет у неё ума и сердца,

Нет воли, нет своих желаний,

Поставь в углу — стоит смиренно,

А надоела — на чердак

Перемести, среди бумаг

И старой мебели и пыли

Она затихнет молчаливо.

Так я должна терпеть покорно?

Лопе

Нет! Надо действовать проворно!

Я небогат, почти что беден,

Мне не тягаться с господами,

Но их интрига тошнотворна!

Сегодня ночью мы уедем,

Я раздобыл для нас карету.

Мы будем вместе, Изабелла,

И обвенчаемся к рассвету.

Изабелла

Бежать!.. Нет, Лопе, я не стану —

Такая весть убьёт отца.

Насмешки, стыд — подумай только,

Что будет ждать его седины!

А он уже весьма немолод,

И мне подумать даже страшно,

Что станет с ним, коль я исчезну,

И сколько слёз пролить придётся

Ему над этой горькой вестью!

Лопе

Так что — взамен меня убьёшь ты,

Согласье дав на брак другому?

Изабелла

О нет, послушай, Лопе — лучше

Есть у меня одна идея.

Те два сеньора, что посмели

Взять ставкой жизнь мою и честь,

Узнают, что такое месть!

Мы выставим их курам на смех,

На всю Севилью опозорим,

Но в час, когда уже расплата

От них неотвратима будет —

Мы с них потребуем возмездья:

Мы гарантируем молчанье,

Но только если два сеньора

Скрепят молчанье наше прочно

Бесценной золотой печатью —

Монетой звонкой и чеканной.

Она моим приданым будет.

И если дорога им честь,

То ты приобретёшь богатство,

А я — возлюбленного мужа.

Лопе

Ты хитроумнее Минервы!

Изабелла

Мне страшно действует на нервы,

Когда меня хотят принудить

К тому, на что я не согласна.

Я быть твоей женой мечтаю,

А мой отец желает зятя

С карманом, полным золотых.

Так мы тебе добудем их!

Лопе

Послушай! Знаю! Мой сеньор

Без памяти влюблён в кого-то.

Грустит, вздыхает и тоскует,

То пьёт, то в свою флейту дует.

Все признаки любовной страсти,

Но нет надежд на призрак счастья.

Воспользуемся этим делом —

Пусть та, о ком он так вздыхает,

Как будто бы письмо напишет

И пригласит его на встречу.

Но не она к нему явится —

А тот, второй, придёт под вечер,

Одетый словно бы девица.

Изабелла

О, можно так повеселиться!

Хозяин твой решит, что дама

Ответила ему вниманьем,

Второй же должен со стараньем

Не выдавать себя так рано.

И будешь ты тому свидетель,

Чтоб точно пригрозить могли мы,

Сказав, что знаем час и место,

Где было тайное свиданье.

Лопе

Мой гений, хитростью храним!

Доверься мне, я всё устрою.

И этой славною игрою

Устрою свадьбу нам двоим.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Улица недалеко от городских ворот

ЯВЛЕНИЕ 5

Входят Азирафель и Альдемаро

Альдемаро

Как тихо здесь! И как спокойно!

Ни пушек, ни траншей, ни дыма.

Не скачут вздыбленные кони,

Нет криков раненых повсюду,

Дома объяты не пожаром,

А безмятежными садами,

И воздух пахнет не гангреной,

А персиками и жасмином.

Я столько лет провёл в сраженьях,

Пролитой видел столько крови

Своих друзей, чужих несчастий

Мне столько довелось узнать,

Что странно мне теперь привыкнуть

К тому, что есть другая жизнь —

Где смерть с тобой не ходит рядом,

Где есть веселье и покой.

Как рад я, что я встретил друга!

Так вы с отцом моим знакомы?

Азирафель

Да, мы старинные друзья!

Отец покойный ваш женат был

На дочке моего кузена,

А тот прадедом приходился

Племяннику, который позже

Сестру свою…

Альдемаро

Сеньор, простите,

Все эти родственные связи

Я не запомню ни за что.

Вы друг мой — этого довольно!

Итак, теперь нас ждёт Севилья!

Скажите, есть ли тут поближе

Трактир или такое место,

Где подают вино и мясо?

В дороге умирал от жажды,

Представьте — ни глотка с рассвета!

Азирафель

Идёмте же, я отведу вас

В один трактир — во всей Севилье

Вы не найдёте лучше места,

Чтоб съесть нежнейшего ягнёнка

И за стаканом…

Альдемаро

(с обидой)

За бутылкой!

Азирафель

…Потолковать о нашем деле.

(не заметив, роняет из кармана сонет)

Альдемаро

(подобрав сонет, в сторону)

А это что за бумажонка? Стихи?

Однако, очень мило.

Должно быть, кто-то обронил

Иль даже выкинул нарочно.

Я не учён слагать красиво

Сонеты или прочий вздор,

И пусть они мне пригодятся,

Чтобы усилить мой напор,

Когда прелестная красотка

На мне свой остановит взор.

Уходят

ЯВЛЕНИЕ 6

Входят Кроули и Лауренсио

Кроули

На добродетельных юнцов

Девицы смотрят без вниманья,

Скучны им робкие признанья,

Милей остроты наглецов.

Красавиц ветреных, мой друг,

Прельщают пылкие мужчины,

Задиры, а не паладины,

Что слышат жар и сердца стук

Лишь если слягут от ангины.

Лауренсио

Сеньор, спасибо за науку.

Не ведал я, что всё так сложно.

Я думал, только осторожность

Поможет мне найти супругу.

Признаться, опыт мой скромнее,

Чем этот воробей на ветке,

И опытные сердцеедки

Меня пугали, в самом деле.

Но вы, сеньор, я вижу, дока

В искусстве тонком обольщения,

От вас как будто излученье

Исходит ярко и жестоко.

Я слух смиренно к вам склоняю,

Учусь всему, чего не знаю.

Кроули

Я отведу сегодня ночью

Вас под окно одной девице,

Вы там увидите воочью

В чём ваше счастье заключится.

Она красива и богата,

Она умна, как говорят,

Жены вы лучше не найдёте —

Ищите хоть сто лет подряд.

Я помогу вам, Лауренсьо,

Снискать её благоволенье.

Но будьте смелы! Будьте дерзки!

И никакого отступленья!

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

Ночь, площадь перед домом Изабеллы

ЯВЛЕНИЕ 7

Входят Азирафель и Альдемаро, с одной стороны. Кроули и Лауренсио — с другой. Все четверо в масках.

Азирафель

Вот здесь её окно.

Альдемаро

Отлично! Влезу!

Азирафель

Нет-нет!

Альдемаро

Но там отворено!

Азирафель

Отбросьте эту гипотезу,

Что приоткрытое окно

Здесь означает приглашенье

Немедленно залезть в него.

Вы так супругу не найдёте.

Альдемаро

Как не найду? Она же там?

Азирафель

Пугать ночами нежных дам

И неприлично, и опасно.

Такой начнётся шум и гам,

Что даже думать мне ужасно.

Альдемаро

Так что мне делать? И зачем

Тогда его вы показали?

Азирафель

Чтоб вы её к окну позвали

И поделились с нею тем,

Чем ваше сердце так богато —

Любовью, пылкостью… Понятно?

Альдемаро

Да, разумею. А скажите,

Я должен говорить отсюда?

Я знаю тактику другую —

Не под окном в ночи таиться

И что-то там болтать девице,

А быть поближе, чтоб на ушко

Шептать ей разные словечки.

В таких я мастер! Или ручку

Вот эдак у неё отнять

И что-то там поцеловать,

Что подвернётся.

Азирафель

(в сторону)

Вот пройдоха!

Он точно спелся бы неплохо

С моим наследственным врагом.

Они б устроили такое,

Что я краснею, лишь подумав.

Поцеловать, что подвернётся!..

Каков нахал, и не замнётся!

Лауренсио

Мне кажется, здесь очень людно.

Мужчины — двое! Вот так чудно.

Похоже, я не одинок,

А будто средь толпы охочих

Сорвать прекраснейший цветок.

Кроули

Ну, не робейте, я же рядом.

Лауренсио

Мы будем драться? Вы при шпаге?

Кроули

Придётся драться — значит, будем,

И этих двух в момент остудим.

Но ваше лучшее оружье

Сейчас не сталь, а звонкий голос.

Ступайте под окно. Взывайте,

Чтоб в нём явилась Изабелла,

И ей раскройте, как вы страстны,

И как отчаянно несчастны

Из-за того, что вас терзает

Жестоким пламенем любовь.

Лауренсио

Но я…

Кроули

Иди, не прекословь!

Альдемаро

(обращается к окну)

Стеной как будто бы Эдема

Разделены мы. Эта рана

Меня терзает! У Тристана

Был меч, и призрак той стены

Нас разлучает непрестанно.

(в окне показывается Изабелла)

Я протрублю что было сил,

Но не прошу о наслажденье,

Поскольку та стена… Забыл.

А! Под стеной я тенью

У ваших ног… Вы на стене,

А я под ней, учусь смиренью.

Чтоб чистоту не осквернить,

Не худо было б отворить

Вам сердце мне… О, и цветок

Сорвите вашею рукой,

Чтобы утешить мой покой!

Изабелла

(в сторону)

Я шлю привет вам свой, сеньоры,

И поддержу спектакль ваш.

Не обессудьте, если вскоре

Я доведу вас всех до ссоры.

Вы не оставили мне выбор,

Загнали в угол, словно зверя —

Ну что ж, охота начата,

И мы увидим, кто сильнее.

Кроули

Не может быть! Но эти строки…

Стой, Лауренсио!

Лауренсио

Сеньор?

Кроули

Какие гнусные пороки

Скрывает милый образ твой!

Лауренсио

Вы мне?

Кроули

Нет! Я себе, безумцу.

Лауренсио

Я вас сейчас не понимаю.

Кроули

Я, значит, здесь изнемогаю,

Пишу ему, раскрыв всю душу —

Чтоб от души в неё плевали?

Как он посмел! Какая подлость!

Какое низкое коварство!

Я усмирял по крохам гордость —

И вот мне от любви лекарство!

Как он смеялся, представляю,

Читая мой сонет правдивый!

Нет, кончено. Я обещаю,

Забуду этот голос лживый!

К чертям и в бездну все сомненья,

Я отомщу тебе, и скоро.

Любви моей захороненье

Придаст мне силы в нашем споре.

Клянусь, ты будешь десять лет

Служить мне, глупый буквоед!

Лауренсио

Так что же делать мне — идти?

Или стоять?

Кроули

Иди и помни:

Я за плечом твоим держусь.

Лишь оглянись — я буду рядом.

Лауренсио

Как вас благодарить, сеньор?..

Кроули

Твоя победа — мне награда.

Иди, пленяй её теперь!

Лауренсио

Иду пленять! Ох… Это ж надо

Влететь в такую круговерть.

Азирафель

(в сторону)

А, вот и демон показался.

Он, как и я, привёл поэта

На состязанье к Изабелле.

Мой поединщик, хоть горяч

И скор, но словом не владеет,

Придётся мне ему помочь,

Ведь уговор был в нашем споре —

Кого сумеешь одурачить,

Того умея и дурачь!

Лауренсио

(к Изабелле)

С тех пор, как образ ваш прелестный

Запечатлён в моей груди,

Себе не нахожу я места,

Вы словно ангел во плоти!

Изабелла

(в сторону)

О, как он, бедненький, грустит!

Меня не видел ни минуты —

Но вот уже в любовных путах,

Откуда только взял он их?

Кроули

(подсказывает)

Нет, ангел — так себе сравненье.

Они как звери, бессердечны.

Тебе напомнить все лишенья,

Что род людской терпел извечно

От этих ангелов? Кто, скажем,

Пустил змею в Эдемский сад?

Кто был туда поставлен стражем —

И где теперь крылатый гад?

Кто повергал во прах народы?

Кто царства повергал во тьму?

Поверь мне, ангельской природы

Существ я прятал бы в тюрьму.

Лауренсио

О, Боже!

Кроули

Да не поминай ты всуе!

Лауренсио

Как мне исправиться, сеньор?

Кроули

Смелей, я подскажу слова,

И ты добьёшься поцелуя.

Альдемаро

(к Азирафелю)

Да мы тут не одни, похоже!

Две тени, спрятаны в плащи.

Соперники? Дуэль! К оружью!

Азирафель

Дуэль — да вы с ума сошли?

Посмейте только вынуть шпагу,

Мой забияка дорогой,

Как вмиг сюда сбежится стража

И всех возьмут нас под конвой.

Нет, будем действовать разумно,

Здесь не война, а вы не в драке.

И дай мне Бог терпенья, чтобы

Не выразиться нецензурно.

Я встану за плечом у вас

И подскажу слова сейчас.

Изабелла

(в сторону)

Что там? Возможно, будет драка?

Я посмотрела бы, однако!

Лауренсио

(повторяя за Кроули)

Порой жестокий нрав зимы

Весна игриво укрощает,

И лучезарное светило

Январский полдень украшает.

В его лучах забыться мы

Спешим до возвращенья тьмы.

Но час пройдёт — и непогода

Весну прогонит, ведь природа

Строга и следует законам:

Среди зимы не место лету,

Не стоит ждать закат к рассвету.

Но как пленительна весна!

Щедра, желанна и ясна.

Ей зимний снег питает воды,

И в дикости лесной тиши

Так нежны и так хороши

Её забавы и заботы,

Что только снег сойдёт вчерашний —

Как всходы уж стоят на пашне

И ждут руки, что их сожнёт.

Альдемаро

(повторяя за Азирафелем)

Ну, развели вы огород!

Зима, весна, и то и это —

Мудрёно даже для поэта.

Когда б прекраснейшей сеньоре

Была нужда в пастушьем хоре,

Тогда она, скажу я вам,

Жила б в деревне непременно.

Но разве тут у нас деревня?

Вы выбрали не лучший час,

Чтоб выразить весь свой экстаз,

Как ловко матушка природа

Менять умеет время года.

Лауренсио

(так же)

Сеньор невежа, не встревайте.

Представьте, будто бы меж нами

Подобие стены Эдемской,

Той самой же, что разделяет

Вас и девицу Изабеллу.

Альдемаро

(так же)

Сеньор садовник, от такого

Изысканного красноречья

У вас в саду увянут розы,

И лилии, и гиацинты,

И сколь вы их ни поливайте

Слезами или же словами,

Им не воспрять и не воскреснуть,

Поскольку вы скучны без меры.

Кроули

Без меры скучен я? Я скучен?

Да чтоб ты в Рай свой провалился!

Я принести хотел смиренно

К твоим ногам любви обеты —

Так я назад их унесу!

Лауренсио

(шёпотом)

Сеньор, мне повторять всё это?

Я доверяюсь вам всецело,

Но сыщут ли любовь девицы

Такие резкие слова?

Кроули

Дай отдышаться мне сперва.

От гнева я себя не помню.

Лауренсио

Что вас расстроило, сеньор?

Боюсь, не я ль тому причиной?

Кроули

Нет, ты сегодня молодчина.

Я в жутком бешенстве, и только.

Лауренсио

Вам лучше бы пойти домой.

Кроули

И отступить? Бежать позорно?

Нет, юноша, не нынче ночью.

Я не позволю этим маскам

Над нами одержать победу.

Лауренсио

Так продолжаем?

Кроули

Продолжаем!

Клянусь, что вскоре Изабеллу

Ты назовёшь своей супругой,

Иль будь я дважды, трижды проклят.

Изабелла

Сеньоры! Право, сколько можно!

Уснуть ни капли невозможно!

Я выслушала вас прилежно,

Все эти… речи страсти нежной,

Но пощадите, господа:

Вас двое, ну а я одна,

И столько страсти, сколько вы

Сюда с собою принесли,

Я не могу никак принять.

Её мне некуда девать!

Вы как-нибудь определитесь,

И меж собою разберитесь,

Назначьте каждому свой день —

Точнее, ночь — хотя бы час!

Когда вы оба говорите,

И в оба уха мне жужжите,

Мне кажется — умру сейчас.

Изабелла захлопывает окно

ЯВЛЕНИЕ 8

Азирафель

Итак, ничья.

Кроули

Ничья на эту ночь.

Азирафель

Удвоить надобно усилья.

Поэт действительно хорош,

Он может покорить Севилью.

А мой драчун — хорош, но в драке.

И как он женщин покорял?..

Хотя несложно догадаться —

Он взглядом их испепелял.

Кроули

Идём, поэт. Окно закрыто,

Но унывать тебе не стоит.

Ты слышал сам — она обоих

Прогнала от себя, что значит —

Никто из вас ещё не дорог

Ей, но никто и не противен.

Уходят

ЯВЛЕНИЕ 9

Альдемаро

Сеньор, мне нужно ваше мненье.

Боюсь, я маху дал немного,

И первую провёл атаку

Не в том немного направленье.

И это вызвало у дамы

Естественное возмущенье…

Вы пишете стихи?

Азирафель

Немного.

Альдемаро

Тогда спрошу. Но ради Бога,

Клянитесь быть честны со мной!

Смотрите, я нашёл бумагу,

И здесь стихи, как будто складно.

Стена Эдема, и про трубы,

И вот про меч ещё удачно.

Я повторил ей эти строки,

Но видно, гадкие они.

Что думаете вы про них?

Азирафель

Листок так смят… Знакомый почерк.

Так странно! Словно эти строки

Уже не раз я где-то видел…

Стеной Эдема мы… О, Боже!

Альдемаро

Вы побледнели? Всё ужасно?

Я знал! Мне стоило оставить

Презренный пасквиль этот там,

Где он лежал!

Азирафель

А где лежал он?..

Альдемаро

На мостовой, где мы встречались.

Быть может, кто-то, сочиняя,

На ветер бросил черновик,

А тот, играя, как котёнок,

Его принёс к моим ногам.

Азирафель

Быть может, это так и было.

(в сторону)

Какая страшная ошибка!

И нет сомнений — этот почерк

Я видел сотни сотен раз.

Так он писал мне, а в итоге

Сонет прочтён был Альдемаро!

Что он подумал? Оскорбился?

О, я уверен — но напрасно!

Когда б я мог не быть бесстрастным,

Когда б я не был связан долгом,

Я не остался бы холодным

К твоей мольбе, мой враг несчастный.

Но даже это я не в силах

Сказать. Жестоко дать надежду —

Чтобы её потом отнять.

Увы, мы оба здесь бессильны.

Мы оба здесь играем роль.

И отступленье от приказов

Не счастье принесёт, а боль.

Уходят

ЯВЛЕНИЕ 10

Вбегают Альдемаро и Лауренсио

Альдемаро

Сеньор?

Лауренсио

Сеньор!

Альдемаро

Два слова.

Лауренсио

Весь вниманье.

Альдемаро

Вы завтра ночью

Не сильно заняты?

Лауренсио

Не очень.

Альдемаро

Хотел бы с вами я беседу

Иметь.

Лауренсио

Почту за счастье.

Альдемаро

Я буду ждать вас на закате

В ближайший вечер у монастыря.

Под стенами там тихо и удобно,

И разговор никто не потревожит.

Лауренсио

На диалекте стали объясняться

Намерены вы? Превосходно!

Я им владею в совершенстве,

Надеюсь, как и вы, сеньор.

Альдемаро

Слуга покорный. Жду вас завтра.

Лауренсио

Поверьте, я не опоздаю.

Уходят

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Дом Азирафеля

ЯВЛЕНИЕ 11

Входят Лопе и Феличе

Лопе

Но это только между нами.

Молчок! Клянитесь!

Феличе

Я клянусь,

И весь горю от любопытства,

Так что за тайны, поделитесь?

Лопе

Ты замечал, что твой хозяин

Сторонится прелестных дам?

Ни по одной он не вздыхает,

Ни на одной он не женат,

И даже церковь посещает

Затем лишь, чтоб молиться там?

Не носишь ты его записки

К окну какой-нибудь арфистки,

Не шлёт он лент или букетов

Подругам — знаю верно это.

Феличе

Да, мой сеньор благочестив

И не торопится жениться.

Не шарит взглядом он по юбкам,

Не шляется в ночи под маской,

Чтоб в дом чужой прийти украдкой

И насладиться тайной лаской.

Живёт он тихо и спокойно,

Вся страсть его — одни лишь книги,

Да размышленья и молитвы.

Ну, может, иногда стаканчик

Вина и перепел с подливой.

Лопе

А если я скажу тебе,

Что он влюблён?

Феличе

Я не поверю!

Лопе

Поверь, влюблён. И это видно,

Ведь знаки нашей тайной страсти

На нас всегда отражены.

Он бледен.

Феличе

У него румянец!

Лопе

То лишь от жара пылкой страсти.

Сперва он бледен, а потом уж

Румян. Всё это знак двойной, пойми ты,

Как два лица одной монеты,

Где на одном мы видим профиль,

А на другом мы видим герб.

Вот так же бледность и румянец

Присущи одному предмету:

То весел он, а то печален,

То пышет жаром, то поблёк.

Феличе

Мне это как-то невдомёк.

Лопе

А есть ещё вернее признак,

Его не спутаешь ни с чем.

Когда любовные томленья

Тебя не мучают нисколько,

Ты с аппетитом ешь жаркое,

И пьёшь вино, и веселишься,

Но если ты, мой друг, влюбился —

Тут аппетит и пропадёт!

Феличе

Нет, мой хозяин очень строго

Относится к своей кухарке.

Она умелая особа,

И родом будто из Прованса.

Она таких цесарок лепит,

И пироги, и мармелады,

Соленья, ветчину, омлеты,

Что будь ты сорок раз влюблённый,

Ты про любовь забудешь вмиг,

Отринешь, словно еретик,

За окорок, в дыму копчёный.

Лопе

О, плохо дело! Вот беда!

Не думал я, что всё так худо!

Феличе

Что за печаль? Зачем, откуда!

Лопе

Хозяин твой едва-едва

Жив от любви!

Феличе

Он бодр и весел!

Лопе

Напротив! Слушай же, дружище.

Ведь почему, когда влюблён ты,

Не можешь ты ни спать, ни есть?

Да потому, что всё пространство,

Что у тебя под кожей скрыто,

Заполнено сплошной любовью.

И нет там места ни для сна,

Ни для еды. Быть может, только

Стакан вина или воды

В себя вместить влюблённый сможет.

Не зря любовь зовут недугом!

Феличе

Куда ж она потом уходит,

Не всю же жизнь под кожей бродит?

Лопе

Ну, это дело очень просто:

Когда влюблённый, как кувшин,

До горлышка налит любовью,

Леченье может быть одно —

Давать ей выход на здоровье!

Украдкой встречи, например,

Недуг любовный славно лечат,

Признанья, слёзы, поцелуи,

Касанье рук, подарки, грёзы —

Любви потребно изъясненье,

Иначе перенаполненье

Любовью приведёт к беде.

Феличе

Какой беде?

Лопе

Смертельной самой.

Когда любовь не может выйти

И проявить себя открыто,

Когда она в душе таится,

Как будто яд или отрава,

Тогда со временем несчастный

Умрёт от этакой любви!

Ведь вместо чистого потока,

Как родниковый ключ, свежа,

Любовь окажется болотом —

И им отравится душа.

Внутри всё скиснет и засохнет,

И вечный голод станет мучить,

Но он насытиться не сможет

Ни сыром, ни вином, ни мясом,

Пока уста любви закрыты,

Как монастырские ворота.

Несчастный ест — а всё без толку!

Внутри него как будто волки

Грызут, на части рвут, терзают,

И вот уж он изнемогает,

И вот уж он теряет силы,

И молодость, и красоту, и зренье…

Феличе

И никакого нет леченья?!

Лопе

Послушай, дело здесь непросто.

Хозяин твой влюблён безумно.

Тебе растолковал прилежно

Я всё с усердьем диагноста.

И чтобы он от этой муки

Цветущий вид не потерял,

И не зачах с тоски в разлуке

С предметом своей страсти нежной,

Его любовному томленью

Необходимо дать движенье —

Как кровь пускают доктора,

Так должен он пустить слова.

И ты увидишь сам немедля,

Как весел станет он и свеж.

Феличе

Да он и так с лица не скучен…

Лопе

Притворство! Он скрывает муки!

Феличе

Так что за дама, от которой

Ему грозит погибель скоро?

Она замужняя? Девица?

Бедна? Монахиня? Вдовица?

Лопе

Феличе! Клялся ты в молчанье.

Феличе

И я исполню обещанье.

Лопе

Хозяин твой влюблён в мужчину.

Феличе

Копать святую Катерину!..

Не может быть! Да ты нарочно

Меня запутал!

Лопе

Знаю точно.

Спроси — откуда? Я скажу.

Я вижу всё, когда гляжу.

Другие смотрят — и не видят,

Но мне-то ясно всё видать.

Феличе

Святого Якова копать!..

Лопе

Хозяин твой влюблён взаимно.

Представь же только, как обидно

Вздыхать и грезить втихомолку,

Молчать, страдать… И всё без толку!

Конечно, это чуть греховно,

Но слушай, брат, мы все грешим,

А после каяться спешим.

Один девицу соблазнит,

Другой детей родит вне брака,

Кто деньги в карты просадит,

Кто опозорит имя дракой.

И, стало быть, не так грешно

Всё это тоже быть должно.

Феличе

Ты говоришь как будто складно…

Лопе

Чтоб от погибели спасти,

Должны мы их с тобой свести.

Они признаться не посмеют

Друг другу в том, что их терзает,

Но есть один надёжный способ,

И если ты со мной согласен,

Я изложу тебе свой план.

Феличе

Ты удивил меня так сильно,

Что просто кругом голова.

Лопе

Господь велел быть милосердным,

И если б взялись мы за дело

Как истинные христиане,

И помогли бы двум несчастным

Не кончить жизнь смертоубийством,

То это было б милосердно

И не считалось бы грехом.

Феличе

Ты не сказал, в кого влюблён он?

Лопе

Как, не сказал? Так в моего

Хозяина. Он так печален!

Его с улыбкой не застанешь,

Он то вздыхает, то вот так

На небо смотрит, и в мольбе

К нему протягивает руки,

А то стоит весь день в молчанье,

Глядит в окно, как будто ищет

В толпе любимое лицо.

Феличе

Да полно, хватит!.. Я согласен.

Господь его помилуй душу!

Что нужно сделать? Всё исполню,

Чтоб смертный час не пробил рано

Тем, кто отравлен так любовью.

Лопе

Им нужно срочно объясниться.

Феличе

Но как заставить их признаться?

Лопе

Природа нам подскажет мудро,

Как будет лучше поступить.

Чтоб облегчить им эту встречу,

Один из них быть должен в платье.

Ты знаешь сам, как говорливы

Мужчины все при виде дам.

Хозяин мой, увидев этот

Невинный самый маскарад,

Отбросит с уст печать молчанья,

Ведь сам ты знаешь — стоит только

Увидеть нам все эти ленты,

И банты, кружева, и юбки,

Как сразу мы теряем волю

И разум, и слова потоком

Так льются, будто дождь сквозь крышу.

И он признается немедля,

А там уж твой хозяин, верно

Поддержит этот разговор.

Феличе

И впрямь продумано всё ловко!

Лопе

Но только есть одна уловка.

Чтоб поберечь чужую гордость,

Ты должен делать вид, как будто

Тебе всё это неизвестно.

Хозяин мой с твоим затеял

Один пустячный глупый спор,

Что он мол под любою маской

Способен распознать любого.

А твой хозяин побожился,

Что это хвастовство, и только.

И вот они пожали руки

И взялись доказать друг другу,

Один — что всех насквозь он видит,

Второй — что это невозможно.

Пусть спор послужит нам предлогом:

Скажи, что твой хозяин сможет,

Надев изысканное платье,

Сеньора Кроули дурачить.

И так он выиграет дважды:

И в споре будет победитель,

И сердце бедное утешит,

Узнав, что он не безразличен.

Феличе

Я восхищён твоей задумкой!

Вот это преданность! Вот сила!

Ты вечно будешь мне примером

Служенья верного и чести.

Твой скорбный вид, твои тревоги

Развеются, поверь, дружище.

Я всё исполню крайне точно,

Устроим встречу нынче ж ночью!

ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ

Пустынный уголок ночного парка

ЯВЛЕНИЕ 12

Входит Азирафель в маске, одетый в платье, за ним следует Феличе

Азирафель

Ты лично в руки передал

Моё письмо?

class="book">Феличе

Нельзя личнее!

Вот прямо в руки и отдал.

Азирафель

Он при тебе прочёл?

Феличе

Да, сразу.

Азирафель

И что сказал он?

Феличе

Промолчал.

Азирафель

Ни слова?

Феличе

Рыба говорливей

Была б от вашего письма!

Азирафель

Ох… Платье как сидит?

Феличе

Прекрасно!

Вы хороши, как никогда.

Азирафель

Лицо приветливо?

Феличе

Под маской

Не разобрать, зато улыбка —

Обворожительна она.

Азирафель

Преображён на удивленье!..

Феличе

Сеньор, вы просто загляденье!

Перед такою красотой

Как воск скала любая станет.

Азирафель

Шаги! Сюда идут — беги.

Должно быть, это он так скоро.

Надеюсь я, что разговором

Себя не выдам.

Феличе

Пустяки!

Вас мать родная не узнает!

Уходит

ЯВЛЕНИЕ 13

Азирафель

Боюсь я, этот господин

Из проницательных скотин.

Но это правда — в нашем споре,

Кто завоюет Изабеллу,

Условлено, что мы без правил

Ведём борьбу. И потому

Могу прибегнуть я к уловке,

Чтобы его отвлечь теперь.

Вчера сказал мне Альдемаро,

Что нынче на закате дня

Он будет драться с Лауренсьо

За сердце гордой Изабеллы.

Он воин — стало быть, он сможет

В дуэли этой победить.

Когда бы Кроули поэту

Своею силой помогал,

То шансы были бы неясны,

Но приложу я все усилья,

Чтоб этого не допустить

И задержать его подольше,

А там и кончится дуэль

Победой верной Альдемаро.

Его соперник будет ранен,

Прикован будет он к постели

Дня на два или на неделю:

Когда ты истекаешь кровью,

Тебе уже не до женитьбы.

Мой Альдемаро станет мужем

Прекрасной Изабеллы вскоре,

И так добро восторжествует

Опять над кознями злых сил!

ЯВЛЕНИЕ 14

Входит Кроули

Кроули

(не замечая Азирафеля, в сторону)

Азирафель!.. Помилуй дьявол,

Чтоб я сквозь землю провалился

И стал обедом адских гончих,

Чтоб я святой воды напился,

Чтоб жить мне при монастыре

И петь до хрипа аллилуйю,

Чтоб мне подохнуть в чистом поле

И быть растерзанным волками,

Убитым из ружья — из пушки!

Чтоб я ещё раз попытался

С отродьем райским говорить,

Или хотел его пленить,

Или в любви я объяснялся!

Он был безжалостен со мной,

И я впредь буду холоднее,

Забуду о любви своей

Как о постыдной ахинее.

(замечает Азирафеля)

Вот незнакомка, что прислала

Записку мне, прося о встрече.

Она и будет мне леченьем

От сумасбродного влеченья.

Лицо под маской, но улыбка

Её мне кажется знакомой.

И этот локон белокурый,

И этот взгляд, смущенья полный.

Я где-то видел эти плечи —

Круглы и белы, словно мрамор.

Но что-то не припомню встречи

Я с этой дерзкою Дианой.

Она сама мне написала

И, не боясь, пришла под вечер

В такое место… Это странно.

Мне в чём-то чудится уловка,

Но разобрать пока не в силах.

Постой же, ловкая плутовка,

Разоблачу тебя я живо.

(Азирафелю)

Сеньора, можно ли нарушить

Прогулку вашу удивленьем,

Что вы одна в такое время

Гуляете для развлеченья?

Азирафель

(стараясь изменить голос)

Сеньор, мне ваше удивленье

И непонятно, и обидно.

Для вас, быть может, развлеченье —

Гулять в ночи вам не постыдно.

Но я, своей рискуя честью,

Пришла молить вас о пощаде,

Ведь сердцу женщины, известно,

Не приказать забыть печали.

Кроули

(обходит Азирафеля кругом, тот отворачивается и прикрывается веером)

Сеньора, счастлив вам служить я,

И если вам нанёс обиду

Мой взгляд, мой вид или мой голос,

То лишь скажите, как могу я

Исправить это преступленье?

Азирафель

(в сторону)

Не узнаёт!.. И слава Богу.

Но странные такие чувства…

Он говорит сейчас со мною —

А думает, что не со мной!

Вот так любезен он со всеми?..

Вот так он льстит и медоточит?..

О, сердце бедное, нет мочи —

Ревную к самому себе я!

(к Кроули)

Сеньор, я пару слов недавно

Слуге велела передать вам.

Кроули

Он передал посланье ваше,

И между строк я в нём увидел

Надежду робкую и трепет

Живой души. Письмо целую,

И вместо вас дарю объятье

Ему, чтоб вас не оскорбить,

Хотя не стану отрицать —

Хотел бы вас к груди прижать.

Азирафель

Вам эту вольность позволяю.

Бумага стерпит всё, сеньор —

И поцелуи, и объятья,

Ей страшен только лишь огонь.

Кроули

(в сторону)

И всё ж какой знакомый голос!..

Я узнаю сверканье глаз,

Манеру поводить плечами,

Румянца розовый атлас,

Лица божественный овал…

Азирафель! Да что за игры?

К чему весь этот карнавал?

И ведь ему совсем не стыдно,

А разве повод я давал

Так издеваться? Ладно, ангел,

Ещё посмотрим, кто кого.

Неузнан ты — и я не должен

Держать границу между нами,

Ведь ты — не ты сейчас, а дама,

Что позвала меня на встречу,

Желая моего вниманья.

И как же даме я отвечу?

Я утолю её желанье.

(Азирафелю, приближаясь)

О, если я из ваших уст прелестных

На вольность разрешенье получил,

То я послушен вашему приказу,

И буду вольным, будто лучик солнца,

Который, пробираясь утром в спальню,

То прикоснётся к этим нежным пальцам,

То белое плечо собой согреет,

То поцелует шею или локон,

В котором заплутал рассветный стон…

Азирафель

Стон, вы сказали?..

Кроули

Сон!.. Конечно, сон.

Сон утренний, невинный, безмятежный,

Что наполняет негой и томленьем

Неясным эту грудь и эти губы.

Ещё не разомкнувшись ото сна,

Они уже пылают и тоскуют.

Азирафель

О чём им тосковать?

Кроули

О поцелуе.

(пытается поцеловать, Азирафель, спохватившись, уворачивается)

Азирафель

(в сторону)

Вот подколодный змей! Вот плут!

И правда мастер обольщенья.

Вот, значит, каково попасть

В лучи такого вожделенья.

Манит, как свечка — мотылька!

И так и шепчет, так и вьётся.

И эта страсть и острота

Другим свободно достаётся —

Со мной же сдержан он, учтив,

Ни разу не распустит руки,

Всегда скрывает свой порыв,

Как будто и не знает муки.

Но как написан был сонет!..

Как будто кровь, а не чернила

Наполнили его перо.

Я буду твёрд. Я устою.

И этот маскарад мне кстати —

Я демону отпор даю

И не теряю благодати!

Кроули

(обходит Азирафеля с другой стороны)

Кокетка! Ветреница! Злюка!

У ваших ног прошу я малость —

Позвольте пальчиков коснуться.

За что ж мне веером досталось?

Азирафель

За то, что вы, сеньор, так быстры.

За вами взглядом не успеешь:

Вы как комета, кругом вьётесь,

Вы как стрела, куда-то мчитесь.

Кроули

Так я стрела любви, быть может?

Я цель свою не выбираю:

Куда Амур меня направит,

Туда послушно устремляюсь.

Азирафель

Вы очень острая стрела.

Кроули

Но ваша ручка бы могла

Мне дать иное направленье.

Азирафель

(отнимая руку)

Боюсь пораниться, сеньор.

Стрела Амура беспощадна.

Кроули

Так сделайте её своею.

Диана, грозная богиня —

Охотница под стать Амуру,

И стрелы, что она пускает,

Всегда свою находят цель.

Так будьте же моей Дианой,

Прекрасной, гордой и холодной,

А я наполню ваш колчан

Своею страстью благородной.

Азирафель

По-вашему, я холодна?

Кроули

Вы ледянее, чем Луна!

Я не могу к вам прикоснуться:

Лишь руку протяну — бежите,

Как и Луна по небосводу

Бежит от солнечных лучей.

Азирафель

Так если я Луна, вы — Солнце?

Кроули

Сеньора, ваша непреклонность

С чем может быть ещё сравнима?

Луна видна, но недоступна —

И вас я вижу, но обнять

Вы не даётесь.

Азирафель

(отстраняя от себя Кроули)

Ах, не смейте!

Сеньор, уймитесь, ради Бога.

Я обниматься не готова,

И целоваться — ещё менее!

Кроули

Лишь пальчик… ручку! Локоточек!

Азирафель

Потом вы ножку захотите?

Кроули

Мечтать не смел об этом счастье,

Но если вы хотя б лодыжку

Позволите мне осязать…

Азирафель

Сеньор, извольте перестать!

И встаньте! Встаньте, говорю вам!

Не ведаете вы терпенья.

Кроули

О нём не может быть и речи —

Моя любовь нетерпелива,

О недотрога, у которой

В груди на месте сердца лёд!

Азирафель

Крадётся луч коварного рассвета,

А тихий сумрак нежен и недолог.

Кроули

Блестит Венера, дымкою одета,

Роса упала, воздух чист и колок.

Вы как звезда пленительная эта,

В груди моей оставили осколок.

Азирафель

(в сторону)

Он не узнал меня — и что здесь думать?

Слова любви не мне он говорил.

Смешная шутка превратилась в злую,

Над кем смеяться здесь? Кого я одурил?

Себя лишь одного. Пора прощаться.

За эту ночь он сотню подарил

Мне поцелуев, но — увы, всё мимо,

Их незнакомка в маске получила.

Что ж, хорошо! Осталась честь при мне.

Но отчего-то вдруг как будто грустно.

Кроули

Сеньора, я ещё увижусь с вами?

Азирафель

Не знаю я… Прощайте! До свиданья!

Кроули

Уже уходите? Куда же вы так скоро?

Азирафель

Должна бежать, простите глупую сеньору!

Убегает

ЯВЛЕНИЕ 15

Кроули

Смешная вышла шутка. Обсмеёшься.

Я должен был бы злиться — но не злюсь.

Я должен был быть в гневе — но спокоен.

Метаться должен был бы — не мечусь.

Друг друга мы отлично разыграли.

Меня ты заморочил, я — тебя.

Но так, под маской, искренним быть проще.

Под маской можно быть собою, не шутя.

Я твой обман тебе прощаю.

Светает… тихо, как в Раю.

Стою — и сам не понимаю,

Зачем я здесь ещё стою.

Какая ночь, какая встреча!..

Ты думал, это всё обман —

Ты сам себе противоречишь,

От правды ты был слишком пьян.

Всё то, что ты считал обманом,

Растает утренним туманом,

И правду обнажит мою:

Я всё ещё тебя люблю.

Уходит

ЯВЛЕНИЕ 16

Входят Альдемаро и Лауренсио. Оба пьяны, цепляются друг за друга.

Лауренсио

Мой друг!

Альдемаро

Дружище!

Лауренсио

Я не верю!

Альдемаро

Бывают чудеса на свете!

Лауренсио

Во Фландрии война свела нас

Тому уж года два назад —

Она же нас и развела!

Вот этими двумя глазами

Я ясно видел, как упал ты

С коня, и скрылся под толпою

Врагов. Я думал, ты убит!

Я столько пролил слёз, поверь мне,

Так о душе твоей молился,

Что все святые услыхали

И чудом сберегли тебя!

Альдемаро

Я был в плену, жестоко ранен,

Не мог я весточку послать.

Потом бежал, скитался, рыскал,

Как зверь, таился по лесам.

Потом узнал, что после битвы

Наш полк из Фландрии отозван,

Поскольку мало в нём осталось

Живых…

Лауренсио

Не больше горсти!

Альдемаро

Как счастлив я, что ты назвался

Перед началом нашей драки,

Чтоб знал я, что дерусь с идальго!

Лауренсио

Как счастлив я, что нас судьба

Вот так свела, мой друг — нет, брат мой!

Альдемаро

Послушай, что до Изабеллы —

Скажи лишь только, что влюблён ты,

И я клянусь, что отступлюсь

И первый я тебя поздравлю

С тем, что введёшь ты в дом супругу.

Лауренсио

Нет, что ты! Это честь моя —

Здесь отступить, тебе оставить

Прекрасной Изабеллы руку.

Она твоя, бери её,

Коль ты влюблён!

Альдемаро

Да я… не очень.

Лауренсио

Как? Разве?

Альдемаро

Девицы эти всё — пустое,

Когда тебя я снова встретил.

И думать больше не хочу!

Я думал, ты и полк твой дружный

Все полегли на поле битвы,

И больше я лицо родное

До самой смерти не увижу,

Когда, как мы клялись когда-то,

Что первый подождёт второго,

Твоя душа придёт за мною,

Чтоб проводить в последний путь.

Но жив ты!

Лауренсио

Да! И ты — живучий!

Альдемаро

Так к чёрту свадебные клятвы!

Пожив спокойной, мирной жизнью,

Я понял, что она мне чужда.

Мне не нужна жена и дети,

Знакомые жены, соседи,

Нет, это всё не для меня!

Я жажду бурного огня,

Войны, открытий, приключений!

Мой дом — седло! Не сад гардений!

Лауренсио

Мой друг, позволь мне за тобою

Последовать в твоих скитаньях!

Я потерял тебя однажды,

Но больше не хочу терять.

Шторма! Пусть ветер! Даже буря!

Но и тогда не отступлю я!

Послушай!.. Я тебя люблю.

Ни на какую Изабеллу,

Белинду, Фисбию, Минерву

Не променяю я тебя.

Другим они пусть достаются,

Другие пусть за них дерутся,

Но мне таких невзгод не надо —

Мне сердце друга нужно рядом.

Альдемаро

Смельчак! Ты был таким всегда!

Юнец — и сорви-голова!

Так знай, я не хотел открыться,

Чтоб честь не оскорбить твою,

Но если ты признался первым —

Не меньше я тебя люблю!

(падают друг другу в объятья, целуются)

Лауренсио

Ты к счастью мне открыл дорогу!

И если так угодно Богу,

То мы немедленно покинем

Севилью — только для начала

С приятелем я попрощаюсь.

Меня он сватал к Изабелле,

Но пусть другой ей будет мужем,

Такой подарок мне не нужен.

Альдемаро

С тобой, мой друг, нас ждут скитанья —

Чужие страны и пороги,

Но мне не страшны испытанья,

Когда твоя рука подмогой.

Бежим! Мы уплывём далёко!

Над нами, белы и крылаты,

Взметнутся парусов громады

Испанской золотой Армады!

Уходят

ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ

Дом Кроули

ЯВЛЕНИЕ 17

Кроули

(читает письмо)

«…Итак, в условленное место

Пусть ваш слуга снесёт кошель,

В котором тысяча эскудо

Пусть поместится ровным счётом.

А если вы повремените

Иль не исполните указ,

То в тот же час узнает город,

Что вы вчера при лунном свете

Встречались с некоей особой,

Чьё имя также нам известно,

И это имя не из женских».

(отбрасывает письмо)

Вот это дерзость! Уважаю!

И цену просят неплохую

Пройдохи эти за молчанье.

Я с радостью отправлю в пекло

Мерзавцев этих… Может быть.

Что честь моя — на мне нет чести,

Но я уверен, если знают

Они и правда, с кем встречался

Вчера я в парке, то тогда

Другая честь дороже будет

Ста тысяч золотых эскудо.

Никто не должен знать, что ангел

Со мною дружен, и уж точно

Никто не должен знать, что мы

Так далеко заходим в дружбе…

Но я узнать сначала должен,

Кто автор этого письма,

А там решу, что мне с ним делать.

Отправлю я слугу с посылкой,

И прослежу, кто заберёт.

Эй, Лопе!

ЯВЛЕНИЕ 18

Входит Лопе

Лопе

Да, сеньор? Вы звали?

Кроули

Возьми вот этот кошелёк

И отнеси на перекрёсток

Двух улиц, там, где я обычно

Обедаю. Там спрячь в кусты.

Потом назад вернись.

Давай живей! Лети, как пуля!

Лопе

Да, сеньор!

ДЕЙСТВИЕ ВОСЬМОЕ

Улица перед домом Изабеллы

ЯВЛЕНИЕ 19

Входит Лопе с двумя тяжёлыми кошельками

Лопе

Ох, ну и тяжесть это злато!

Зато теперь уж мы богаты!

Теперь могу войти я в дом,

Почти как настоящий дон.

Как хорошо, что я Феличе

Подкараулил по дороге,

И у него забрал такой же

Кошель на тысячу эскудо.

Теперь начнём мы жить не худо!

Стою я на пороге счастья.

Теперь жених я хоть куда!

ЯВЛЕНИЕ 20

Неизвестно откуда появляется Кроули

Кроули

Уверен в этом ты, балда?

Лопе

Господь Всевышний, что за чудо!

Кроули

Не ждал меня ты здесь, паскуда?

Так это ты прислал записку?

Так это ты мне всё подстроил?

За что — за то, что я к тебе

Был снисходителен и добр?

Лопе

Сеньор! Позвольте объясниться!

Кроули

В Аду расскажешь.

ЯВЛЕНИЕ 21

Из дома выбегает Изабелла, заслоняет собой Лопе

Изабелла

Нет! Не троньте!

Меня казните, я виновна!

Моей была эта затея!

Лопе

Сеньор, не слушайте её!

Она безумна, помешалась!

Городит глупости от страха!

Моей была эта затея,

И за неё меня казните.

Изабелла

Ты лжёшь! Но ложь твою прощаю,

О, Лопе, что я натворила!..

Сеньор! Лишь я вас оскорбила,

У ваших ног прошу пощады.

Кроули

Что вы как дети, раскричались.

Сплошное «я!», «нет, я!», «нет, я!» —

Так непонятно ни… крупицы.

Не надо по земле валяться.

У вас есть ноги, вот и стойте,

И изложите наконец,

В чём дело, мать твою отец.

ЯВЛЕНИЕ 22

Входят Азирафель, Лауренсио, Альдемаро

Лауренсио

Сеньор! Я вас ищу повсюду!

Кроули

Меня?

Лауренсио

Хочу представить другу

Я вас — вы так мне помогли,

С такой заботой приютили

Меня в Севилье, что уехать

Не мог я, не сказав спасибо.

Сеньор — пред вами Альдемаро,

Мой добрый друг, сердечный друг.

Мы воевали с ним немало

Во Фландрии в одном полку.

Потом война нас разлучила,

Но здесь, в Севилье, мы нашлись!

Ни он, ни я, на Изабеллу

Претендовать не смеем больше.

Мы нынче ж едем из Севильи

Вступить во флот.

Кроули.

Вот поворот.

Альдемаро

Сеньор, вы были другом

Лауренсио, и потому

Позвольте выразить, как счастлив

Я был узнать, что он обрёл

В вас покровителя в Севилье.

И если вам когда придётся

Нуждаться в крепкой верной шпаге,

То вот моя — с моей рукою,

И с благодарностью моей.

Азирафель

(тихо, Кроули)

Сеньор, представьте — эти двое

Нисколько не хотят жениться.

Как оказалось, больше свадьбы

Милей им общество друг друга.

Я вас прошу — а вы прекрасно

И сами помните, как редко

Я с просьбой обращаюсь к вам —

Их отпустить.

Кроули

Ко всем чертям!

Азирафель

Они свободны? В самом деле?

Кроули

Они уже мне надоели.

Азирафель

А как же ваше порученье?

Кроули

А вам какое в том мученье?

У вас такое же пылилось —

И точно так же провалилось.

И эти пусть бегут отсюда,

Покуда я не передумал.

Азирафель

Вы так добры!

Кроули

А как я зол!..

(к Лопе)

Стоять! Не кончен разговор.

Альдемаро

Благословенье вам, сеньоры!

Лауренсио

Прощайте! Свидимся не скоро!

Уходят

ЯВЛЕНИЕ 23

Лопе

Вот были женихи — и сплыли.

Кроули

Причём буквально… Так, чудилы

Влюблённые, я жду ответа.

Пролейте мне немного света

На то, что здесь произошло.

Азирафель

Вот плащ — садитесь. Вам тепло?

Кроули

Тепло им, дьявол дай мне сил!

Я помощь у тебя просил?

Нет? Не встревай тогда напрасно!

Азирафель

О, кажется, мне здесь всё ясно.

Лопе

Сеньоры, я и Изабелла —

Мы влюблены друг в друга нежно,

Но нашей связи безмятежной

Опасность страшная грозила:

Два жениха, один другого

И лучше, краше и богаче,

Просить её руки хотели.

Мы б жить в разлуке не сумели!

Изабелла

Тогда решились мы на хитрость —

Чтобы разладить этот сговор,

Чтоб не пришлось мне подневольно…

Кроули

Понятно. Ясно всё. Довольно!

Азирафель

И правда, всё яснее дня.

Примите же и от меня

Подарок к свадьбе, как от друга:

Ещё две тысячи эскудо.

И будьте счастливы, и будьте

Дружны, и веселы, и нежны.

Кроули

Куда ж без благости, конечно!..

Изабелла

Сеньор, как вас благодарить?

Кроули

Никак — он счастлив удружить.

Лопе

Сеньор, раз я теперь богач,

И вашей милостью счастливец,

Почти женатый человек —

Я службу вашу оставляю.

Поверьте, больше сожаленья

Вы не видали никогда.

Кроули

Иди уж сватайся, балда!

Изабелла

Целую руки вам, сеньоры!

Азирафель

Не стоит! Что за разговоры!

Желаю счастья вам всегда!

Лопе и Изабелла уходят в дом

ЯВЛЕНИЕ 24

Азирафель

Итак, ничья?..

Кроули

Опять ничья.

Азирафель

И это к лучшему, пожалуй.

И всё ж на стороне добра

Побольше веса оказалось:

Две пары мы соединили

Влюблённых.

Кроули

(кисло)

Как же это мило.

Мы на посылках у Амура!..

Азирафель

Любовь — сердец архитектура,

Любовь — царица всех цариц.

Она, мой друг, тот добрый гений —

Источник всех людских свершений,

Божественна для всех времён.

Она найдёт дорогу к счастью,

Она своей верховной властью

Творит законы бытия.

Кроули

А я скажу — любовь сейчас

Как фехтование примерно:

Игра, и больше ничего.

Бойцы гудят пчелиным роем:

Сойдутся, снова разойдутся,

Забавой общей увлекутся,

И все пылают, как пожар,

Глядишь — один нанёс удар,

А там уж в очереди трое.

Азирафель

Ну что ты говоришь такое!

Кроули

Лишь правду — больше ничего.

(в сторону)

Цена любви одна для всех,

И для бродяги, и для принца,

И если верить в свой успех,

То можно многого добиться.

Но для меня её цена —

Не кровь, не золото, не пытки,

А совершённая одна

Непоправимая ошибка.

Могу любить я лишь тогда,

Когда подать не смею знака,

Когда пуста моя рука,

Когда молчу я, как собака.

Молчание — цена любви,

Я говорить о ней не смею,

Иначе в ангельской крови

Умыть придётся руки Змею.

Счастливцы те, кто был рождён

От Евы — им любовь доступна.

А я от Рая отчуждён,

И для меня она преступна.

Азирафель

(протягивает Кроули розу)

Я вам отдать хотел… возьмите.

Кроули

А это что ещё?

Азирафель

Цветок.

Кроули

Зачем?

Азирафель

Какое назначенье

Есть у цветка?

Кроули

Вы мне скажите.

Азирафель

Вы сами знаете ответ.

Кроули

Я ничего уже не знаю!

Азирафель

Он даст покой. И боль утешит.

Кроули

Вы что, смеётесь надо мной?

Азирафель

Расцвёл в моём саду сегодня,

И я подумал вдруг о вас.

О том, как много в вас терпенья —

И как я рад, что слышу вас.

КОНЕЦ

Комментарий к Севилья, 1582 AD

За помощь с сонетом “Стеной Эдема мы разделены” - спасибо Яну.

========== Атлантический океан, 21”37’ северной широты, 58”18’ западной долготы, 1617 AD ==========

Комментарий к Атлантический океан, 21”37’ северной широты, 58”18’ западной долготы, 1617 AD

Защитником я прихожу на суд,

Чтобы служить враждебной стороне.

Моя любовь и ненависть ведут

Войну междоусобную во мне.

Хоть ты меня ограбил, милый вор,

Но я делю твой грех и приговор.

Сонет №35

— Испанцы! — крикнули с марса*.

Три величественных корабля, оперённых белыми парусами, шли по левому борту от «Дестини». Шли медленно, тяжело.

Кроули, вздёрнув бровь, повернулся к Уолтеру Роули. Тот поднёс к глазам подзорную трубу, прищурился, вглядываясь в корабли. Кроули, неспособный стоять и ждать без движения, развернулся и оперся локтями о перила фальшборта* позади себя, покачал коленом. Запрокинув голову, посмотрел на громады парусов над собой. Свежий ветер наполнял их, раздувая тяжёлые полотнища, будто это были шёлковые платочки.

Уолтер вздохнул, отнимая трубу от глаз.

— Испанцы, — с неприязнью подтвердил он. — Волочатся, как беременные улитки — нагрузились ромом и сахаром так, что едва держатся на плаву.

— Слишком тяжело идут. Я бы поставил на золото, — сказал Кроули, даже не глядя в сторону кораблей. — Или на жемчуг с Рио-дель-Хача.

Уолтер резким жестом сложил подзорную трубу, передал офицеру. Нахмурился.

Кроули смотрел на него с тонкой улыбкой, покачиваясь из стороны в сторону.

Он всегда находил забавным, как они с Уолтером оказались похожи. Он будто нашёл среди людей своего двойника — задиристого щёголя, галантного с дамами и вспыльчивого с мужчинами, любителя поэзии и математики, приключений и философии. Даже в их лицах было какое-то сходство, даже имена были созвучны — Уолтер Роули и Энтони Кроули.

— Жаль, что ваш отец не смог присоединиться к нам.

— Дела вынуждают его оставаться в Голландии, — отозвался Кроули, отводя взгляд. — Но он передавал вам самые сердечные приветы.

— Он прекрасный человек, Энтони, — Уолтер покровительственным жестом уронил ему руку на плечо, тряхнул. — Берегите его.

Кроули уклончиво угукнул. Уолтер с ностальгической грустью разглядывал его лицо.

— Вы так похожи. Будто один человек. Иногда я смотрю на вас, а мне кажется, что передо мной — он. И я сам чувствую себя моложе.

Он вздохнул, отвернулся. Кроули промолчал.

— Тридцать пять лет мы с вашим отцом были добрыми друзьями, — сказал Уолтер, не отводя глаз от горизонта. — Чего мы с ним только не видели, где не бывали!.. Он не оставил меня, даже когда я сидел в Тауэре — все эти тринадцать лет я каждый месяц получал от него письма… Но ни в одном из них он не упоминал о вас, — огорчённо закончил Уолтер.

Кроули с досадой скривил гримасу. Он не предвидел, что однажды придётся выдавать себя за собственного сына. Обычно люди умирали раньше, чем успевали заметить, что он не стареет — или инфернальные дела забрасывали Кроули в другую часть света, естественным образом не позволяя видеться с прежними приятелями.

Или кого-то сажали в Тауэр, что аналогично препятствовало новым встречам.

Кроули был уверен, что после обвинения в государственной измене — абсурдного, но всё же — из Тауэра Уолтер не выберется. Но тот умел выпутываться из любых передряг: по слухам, ему частенько помогал сам дьявол.

Кроули улыбнулся. Тринадцать лет позорного заточения — и глядите: вот он, Уолтер Роули, во главе эскадры из пятнадцати кораблей плывёт покорять Новый Свет. Самоуверенный, как и в юности, полный дерзких идей и планов.

— Мой отец не любил вспоминать о моём существовании, — сказал Кроули, на ходу сочиняя историю своего происхождения. — Я бастард. Моя мать была прачкой.

— О, — с пониманием сказал Уолтер. — А я уж было подумал, что нашлась та удивительная женщина, которой удалось завоевать его сердце, но он скрывал её все эти годы.

— Только меня.

Уолтер неожиданно улыбнулся, будто вспомнил что-то забавное.

— Так он назвал вас в свою честь?

Об этом Кроули совершенно не думал. Но сейчас ему было лень придумывать троюродного дядюшку или перебирать всех святых, так что он просто кивнул.

— Я тоже назвал сына Уолтером.

Кроули сжал губы, чтобы не фыркнуть от смеха. В самом деле, это было забавно. Если бы было правдой. Он смахнул улыбку с губ пальцами, но та оказалась упрямой и спряталась в уголках губ, выглядывая оттуда, стоило Кроули хоть немного отвлечься.

— Он правильно сделал, что отправил вас в Новый Свет, — сказал Уолтер. — Ловите удачу за хвост, Энтони. В нашем мире храбрость и ум — без удачи, поверьте мне, бесполезны. Помню, как-то мы с вашим отцом, — он улыбнулся, — должны были прибыть в Белли, арестовать лорда Роша и доставить в Корк. Задача невыполнимая: наши пятьдесят солдат против вооружённого замка с гарнизоном в семьсот человек.

Кроули усмехнулся. По его воспоминаниям, соотношение сил было иным: сто против пятисот.

— Как же вы справились?

— Мы с вашим отцом взяли эскорт — полдюжины человек, и постучались в ворота, сказав, что прибыли на переговоры с лордом Рошем. Его светлость, разумеется, решил, что горстка солдат ничем не грозит ему в стенах укреплённого замка, и впустил нас. Чувствуя себя в полной безопасности, он предложил нам своё гостеприимство и даже пригласил к завтраку.

Уолтер замолчал, улыбаясь. Его взгляд был устремлён за горизонт, к далёким дням.

— Что было дальше?.. — спросил Кроули.

— Мы попросили показать замок — и хозяин, не видя в этом никакого подвоха, провёл нас по дому, с удовольствием демонстрируя укрепления, башни и оружейные.

Уолтер негромко засмеялся.

— Среди них была одна, названная Сторожевой. Стоило нам всем оказаться внутри, как двери немедленно были заперты, а из укрытий высыпали наши солдаты.

— Не может быть! — притворно удивился Кроули. — Откуда же они взялись в башне?

Уолтер довольно посмеивался.

— Ваш отец — я даже не знаю, каким дьявольским чудом он это узнал — рассказал мне, что из Сторожевой башни наружу ведёт тайный тоннель, который построили старые хозяева замка лет сто назад. Мы проверили — и нашли его в точности там, где он описал. Никто не охранял его, разумеется. Через него наши люди попали внутрь — через него мы и вывели лорда Роша.

— И как же вы потом добрались до Корка? — спросил Кроули.

— Было непросто обойти все засады, — признался Уолтер. — Но мы послали вперёд самого удачливого из нас. Вашего отца, — он опять улыбнулся. — И удача ему не изменила. Мы прошли сквозь лабиринт засад и отрядов, высланных за нами, будто нас вела сама Ариадна.

Кроули усмехнулся.

Они с Уолтером Роули встретились сырой лондонской зимой 1581-го года.

Дождь вперемешку со снегом превратил улицы в грязное месиво, даже перед дворцовыми воротами растеклись лужи. Сапогам они были бы нипочём — но опускать в них атласные королевские туфельки, затканные золотом, волочить по снежнобурой жиже подол королевского платья?.. Елизавета стояла, уперев руку в бок, словно негодуя на безобразную выходку английской погоды. Придворные переглядывались, не зная, что делать — пройти в ворота, не замаравшись, было невозможно, но и поворачивать назад, отступив перед какой-то лужей, было ниже королевского достоинства.

И вдруг перед Елизаветой появился молодой человек — высокий, темноволосый, с горящими глазами на красивом лице. Сорвав с плеча плащ, он постелил его под ноги королеве. Жест был сам по себе неожиданным, но по-настоящему Кроули оценил его, когда узнал, что этот плащ был единственным реальным богатством Уолтера — алый бархат, расшитый драгоценными камнями, стоил дороже, чем захудалое девонширское поместье Роули.

Королеву этот жест впечатлил не меньше. Она приблизила Уолтера к себе, возвысила до своих придворных. Молодой, дерзкий, красивый, Уолтер обладал острым и едким умом, но больше ничем не мог похвастаться — ни титулов, ни денег у него не водилось. Он даже не был дворянином. Но он был ярким, а Кроули питал необъяснимую слабость к людям, которые старались вырваться из грязи в князи. Кроули быстро сошёлся с ним, познакомил со своими приятелями — Джоном Ди, Кристофером Марло, Филипом Сидни. Уолтер очаровал и их.

Со свойственной ему тягой сначала действовать, а потом думать, Уолтер организовал в своём лондонском доме, подаренном королевой, кружок безбожников, и назвал его «Школа ночи». Их собрания напоминали Кроули о симпосиумах Медичи. Собираясь вместе, они точно так же рассуждали о загадках бытия и критиковали Писание, спорили о последних открытиях математики, астрономии, философии. Кроули испытывал странную ностальгию, когда кто-то принимался обсуждать работы Фичино или Пико делла Мирандолы. История ветвилась, дробилась, шла кругами по воде. Слово, оброненное сотню лет назад, всплывало из глубин истории и получало новую жизнь. Мысль одного человека продолжалась в другом, развивалась, росла.

— Так вы с королевой… — с намёком начал Кроули, развалившись в кресле и закинув ногу на подлокотник.

— Что? — спросил Уолтер, выбирая щипцами уголёк из камина, чтобы разжечь трубку.

За окнами его дома стоял сырой и холодный ноябрь. Кроули, едва угнездившись, передёрнул плечами и встал, чтобы передвинуть кресло ближе к огню.

— Вы с королевой, — повторил он, расположившись в прежней позе и подставляя подошву сапога жару камина. — Ты сам знаешь, не заставляй меня говорить это вслух. Говорят, ты влюблён.

— Возможно, — сказал Роули, устраиваясь в соседнем кресле. Положив ноги на скамеечку, он с наслаждением затянулся и выпустил густой клуб белого табачного дыма.

— И каково это — любить недоступную женщину?

— Она не женщина, — с укором сказал Уолтер. — Она королева.

Кроули пренебрежительно фыркнул.

— Какая разница? Она женщина, а ты — мужчина. Она дала тебе титул, адмиральское звание, она зовёт тебя всякий раз, как ей скучно, отдаёт тебе первый танец на каждом балу — и ты будешь мне говорить, что между вами ничего нет?

— Она королева, — со значением повторил Уолтер. — Я не могу забывать об этом.

— Не можешь, не должен, или не хочешь?

— Не могу, не должен и не хочу. Я не смотрю на неё как на женщину, — с нажимом сказал Уолтер. — Она больше, чем женщина. Она — Англия, она сама почти божество.

— Ты пишешь ей стихи, вырезая их алмазом на окнах дворца! — воскликнул Кроули. — А она пишет тебе ответы!..

— Ну, в некоторой степени она всё же женщина, — с улыбкой признался Уолтер.

— Значит, ты всё же влюблён.

— Это куда больше, пойми ты! — Уолтер порывисто вскочил, прошёлся по кабинету. — Я люблю её, да, всем сердцем — но я мечтаю служить ей, а не обладать ею! Я хочу быть с ней рядом в часы досуга, на охоте, в политике — быть её опорой, её вассалом, вернейшим из подданных. Там, где другие ищут в своём положении выгоду, я хочу лишь отдавать!

— Но без выгоды ты не остаёшься, — язвительно заметил Кроули. — Она сделала тебя богатейшим человеком в Англии.

— Я её об этом никогда не просил, — негромко ответил Уолтер. — Я с благодарностью принимаю каждый её дар, но если она попросит вернуть их — я расстанусь с ними без сожалений.

Кроули скептически хмыкнул. Уолтер, пройдясь от стены к стене, вернулся, сел на краешек своего кресла.

— Я не хочу, чтобы она принадлежала мне, — сказал он. — Это я хочу принадлежать ей. Если нами правит высшая сила, Елизавета — её избранница, служить ей — всё равно что служить Богу.

— Ты же отрицаешь существование Бога, — напомнил Кроули.

— Христианского Бога, как о нём говорит Библия — да. Но я верю, что нами правит высшая сила. Я чувствую в ней… — он прервался, пошарил глазами по комнате. — Я не знаю, как объяснить. Это величие, от которого захватывает дух. Это больше, чем любовь. Что-то высшее, нечеловеческое.

Кроули смотрел на него, кисло сложив губы.

— А по-моему, ты просто влюблённый дурак, —сказал он.

Если Роули и был влюблён в Елизавету лишь как в королеву, то Елизавете этого явно было недостаточно, и простить этого она не могла. Когда Уолтер женился на её фрейлине, Елизавета отдалила его от себя. Уолтер был в отчаянии, но все его мольбы о возвращении оставались без ответа. Он был изгнан из своего рая.

Кроули, переживая за него как за себя, не покидал друга. У них было слишком много общего. Возможно, их дружбу связала сама судьба — или та высшая сила, в которую верил Уолтер.

После смерти Елизаветы трон занял Яков. По абсурдному обвинению в государственной измене Роули был приговорён к казни. Как и предписывалось изменнику, его ожидала страшная смерть после долгой пытки. Но за него вступились дворяне, и исполнение приговора отсрочили, заперев Уолтера в Тауэр.

Он провёл там тринадцать лет. Там бы и умер, если бы дела Якова не пришли в упадок, если бы стране не понадобились деньги, если бы Роули не сумел убедить Якова, что экспедиция за золотом в Новый Свет пополнит казну. И его отпустили.

Роули знал, отправляясь из Англии, что обратно должен вернуться с драгоценным грузом — либо ему лучше не возвращаться, потому что смертный приговор был лишь отсрочен, а не отменён.

И теперь Уолтер с сожалением смотрел на испанские корабли, проходящие мимо. Он был связан по рукам, как верёвкой, требованием короля — во что бы то ни стало сохранить мир с Испанией, даже косо в её сторону не смотреть. Король Яков боялся войны — он знал, что ему не выстоять. Испания быстро богатела за счёт Нового Света, а Англия оставалась в стороне от этих сокровищ. Если бы можно было грабить испанцев, Роули вернулся бы назад в Англию уже через пару месяцев, набив трюмы золотом. Но грабить было нельзя, и Роули верно выполнял королевский приказ. И все испанские корабли, плывущие из Нового Света с грузом золота, серебра, жемчуга, сахара и рома, проходили мимо эскадры Роули неповреждёнными.

Во времена Елизаветы пиратство считалось достойным занятием — если пираты, возвращаясь к английскому берегу, делились с короной частью своей добычи. Взамен их не старались отыскать и повесить, так что положение вещей устраивало всех. Роули был удачлив, а Кроули полюбил морские путешествия. Но эти времена прошли.

Как хрупка человеческая жизнь!.. Отвернёшься — а она уже оборвалась. Кроули не сводил глаз с Уолтера, будто боялся, что стоит ему отвлечься, как Смерть отберёт его. Он остро ощущал ценность мгновений — таких, как сейчас, когда его друг стоял рядом с ним на квартердеке* «Дестини» и с досадой смотрел на испанские корабли, по которым нельзя было сделать ни единого выстрела.

— Черт бы побрал короля и его трусость, — с досадой сказал Уолтер. — У нас пятнадцать кораблей! Мы могли бы разорить испанский Мэйн и вернуться с достойной добычей. Но Яков так боится войны с его кастильским величеством, что я не могу в их сторону даже плюнуть. Елизавета бы этого не допустила. Но её больше нет, — горько сказал он.

Кроули вздохнул, развернулся и навалился грудью на планшир*, уставился на кильватерную струю*, которая пенилась на волнах. «Дестини» шла полным ветром, испанцы вскоре остались далеко позади вместе с сожалениями по поводу упущенной добычи.

Кроули, конечно, мог бы куда ревностнее выполнять распоряжение Преисподней, и без большого труда подбить Уолтера нарушить королевский приказ и напасть на испанцев, что привело бы к новой войне — но Кроули не старался усердствовать. Уолтер и так едва вымолил себе возможность покинуть Тауэр, абсурдные обвинения в государственной измене с него так и не были сняты. Если бы он прельстился испанским золотом и натянутые отношения между Англией и Испанией стали бы ещё более натянутыми, в Лондоне Уолтера ждала бы благодарность в виде четвертования. Король Яков, судя по всему, шутить не был намерен.

Впрочем, была и ещё одна причина, по которой Кроули не сильно старался подбить Уолтера на безрассудство.

Эта причина, в камзоле цвета персиковой розы, стояла на полубаке* и расправляла на плечах широкий кружевной воротник, который небрежно сминал ветер. Ветер вообще был игрив — качал завитые локоны, трепал пучок лент и белых страусиных перьев, приколотый к широкополой шляпе.

Наблюдая за Азирафелем с видом совершенно незаинтересованным, Кроули склонил голову сначала на один бок, потом на другой. Он так и не решил, как ему относиться к новой моде. Широкий кружевной воротник вместо стоячего — это было радикально, но в этом определённо был шик. А шляпа? Такие широкие поля, что их пришлось приколоть с одной стороны к тулье брошью. Будь это кто-то другой, Кроули бы обязательно пошутил, что эта шляпа может служить дополнительным парусом, а в безветренную погоду ею можно махать, поднимая ветер. Но Азирафель понимал в моде едва ли не больше самого Кроули — ангел всегда был щёголем, и не раз так случалось, что демон перенимал у него новые идеи.

Свежий бриз колыхал перья на шляпе, и Кроули не мог отвести от них взгляд, как кот, которого дразнят пёрышком, привязанным к ленте. Засмотрелся — сам не заметил, как оказался рядом. Азирафель приветливо улыбнулся — как улыбался всегда — придержал рукой шляпу, когда ветер попытался сорвать её.

— Через пару дней будем у Тринидада, если погода позволит, — сказал Кроули. Навалился спиной на высокий планшир, оперся локтями позади себя, скрестил ноги. Нерешительно покачал коленом. Каждый раз рядом с Азирафелем ему приходилось выдерживать нелёгкую борьбу с собой. Он никак не мог решить, стоит ли рассказывать ангелу, в какую пьесу один его старый друг превратил их маленькую стычку в Севилье.

Лопе, конечно, переврал всё, что мог, напихал туда романтической дребедени и тайных признаний, и всё это было бы крайне забавным, если бы только этот паршивец додумался изменить имена или хотя бы не устроил такую интригу вокруг сонета. Кроули и впрямь его написал — в пьяном мелодраматическом припадке, как он предпочитал думать — и Азирафель, разумеется, никогда его не читал. Кроули следовало бы заречься посвящать людей в свои непростые отношения с ангелом. Если бы слух о событиях из этой пьесы достиг Райских врат, никому бы не поздоровилось — счастье, что весь тираж пьесы бесследно исчез. Уцелел лишь один экземпляр — тот, что Кроули взял на память, прежде чем подпалить типографию.

— Погода кажется благоприятной, — с довольной улыбкой сказал Азирафель, придерживая шляпу.

— Не очень-то на неё полагайся, — отозвался Кроули, с досадой отвлекаясь от размышлений о пьесе, чтобы поговорить о погоде. — Сейчас осень — самый сезон ураганов.

Он развернулся, оглядел горизонт. Тот выглядел ясным, но буря могла прийти откуда угодно, и у Кроули было предчувствие, что она придёт.

Он сам не знал, почему хотел отдать пьесу Азирафелю. Наверное, надоело мучаться от недосказанности. Слишком уж всё это было… неизъяснимым. Они прекрасно ладили в последнее время, и если бы Кроули мог довольствоваться их дружбой, всё было бы замечательно. Но он не мог. Эта дружба сидела у него в печёнках. Он хотел большего, жаждал большего. Легко было Лоренцо рассуждать о высокой любви к бесплотной Музе, когда этой любви суждено было продлиться лишь пару десятков лет. А как насчёт пары сотен?.. Как скоро бы он взвыл?..

— Я видел корабли, — поделился Азирафель, будто хорошее зрение было особенным предметом его гордости. — Думаешь, это были пираты?.. Или отважные путешественники, захваченные энтузиазмом открытия новых земель? Как жаль, что мы лишены этой возможности — открывать неизведанное, идти вперёд, не зная, куда приведёт путь!.. — вдохновенно сказал он и замолчал, будто смутившись своего порыва.

Кроули кисло скривился.

— Если там и был кто-то захваченный, то я бы поставил на рабов, которым предстоит радость открытия новых плантаций в испанских владениях. Если им повезёт, каждому достанется целых шесть ярдов чудесной неизведанной земли, в которой их похоронят.

— Ты мрачно настроен, — с упрёком сказал Азирафель.

— Прости, что сбросил тебя с небес на землю, — огрызнулся Кроули.

— Сбросить меня с небес не в твоей власти, исчадие ада, — снисходительно сказал Азирафель.

Кроули ответил ему долгим взглядом. У него на языке так и крутился ответ, что он знает один превосходный, гарантированный способ сбросить Азирафеля не просто на Землю, а куда пониже, и это вполне в его власти. Азирафель кинул на него косой подозрительный взгляд, будто и сам догадался об этом способе — и отвернулся, снова заулыбался, подставляя лицо ветру.

Кроули тяжело вздохнул. Они, конечно, отлично ладили, но в последнее время почти каждый их разговор превращался в обмен колкостями. Кроули, так ничего и не сказав, уставился на перья на шляпе Азирафеля, сдерживая желание поделиться с ангелом, какой дурацкой он находит эту новую моду.

— Так это были испанцы? — после недолгого молчания спросил Азирафель.

Кроули утвердительно угукнул.

— Любопытно, — мечтательно вздохнул ангел, — где теперь наши друзья. Помнишь их — Альдемаро и Лауренсио?

Кроули, едва устроившийся верхом на планшире, от неожиданности едва не потерял равновесие.

— Друзья? — панически фыркнул он. — У меня нет друзей. Демоны не заводят друзей. Я никого не помню.

Он отвернулся, уставился на волны.

— Надеюсь, у них всё хорошо, — сказал Азирафель, будто ничего не услышал.

«Дестини» скользила с волны на волну, поднимая брызги. Кроули чувствовал, как желудок внутри прыгает вверх и вниз вслед за качкой. Будто он падал — и взлетал. Взлетал — и падал. И так без конца, снова и снова.

Сидя на самой высокой рее грот-мачты*, Кроули выколачивал пятками по раздутому парусу застрявший в голове мотивчик. Трам-пам-там, тром-бом-бом. Мотивчик был похож на заковыристое имя реи, на которой он сидел — грот-бом-брам*. Кроули, привалившись плечом к мачте, глядя на бескрайний океан с высоты, думал, что если сложить вместе все названия парусов, мачт и прочего рангоута* с такелажем*, получится бодрая песенка.

Над океаном занималось утро. Огромное красноватое солнце, похожее на раскалённую пуговицу, медленно выползало из-за горизонта. Кроули смотрел на него, не щурясь — в рассветной розовой дымке оно было совсем не ярким. Шелест волн далеко внизу слышался будто шипение горячего металла. Кроули любовался светилом, наслаждаясь одиночеством. На корабле было слишком людно — толчеи ему хватало и в Преисподней, благодарю покорно.

Краем глаза он заметил, как внизу, на палубе, мелькнуло что-то белое.

— Хэй, ангел! — крикнул Кроули и махнул рукой. — Не хочешь подняться?

Азирафель, задрав голову, оценил высоту мачты.

— По вантам*? — иронично переспросил он.

— Ангел, ты же — ангел, — отозвался Кроули. — Воспари.

— Я бы не хотел привлекать к себе лишнее внимание, — осуждающим тоном сказал Азирафель, будто предложение Кроули было неприличным и неприемлемым.

— Люди никогда не замечают то, что выходит за рамки их понимания, — ответил Кроули. — Но если тебе нравится толкаться там, внизу… — он многозначительно замолчал.

Азирафелю, разумеется, толкаться не нравилось. Он огляделся, чтобы удостовериться, что в его сторону никто не смотрит. Повёл шеей, двинул плечами — и распахнул огромные белые крылья, взмыл вверх, сквозь паруса.

Опустившись на рею рядом с Кроули, Азирафель постарался сдержать радостную улыбку.

— Давно не практиковался, — сказал он, будто извиняясь. — Не было подходящего повода.

— А по-моему, если хочется что-то сделать — это уже повод, — отозвался Кроули и чуть подвинулся, предлагая ангелу сесть рядом.

— Не для меня, — с достоинством ответил Азирафель. — Я руководствуюсь добродетелью и благопристойностью, а не сиюминутными желаниями.

— Это какая же из добродетелей предписывает тебе украшать воротник кружевами? — уточнил Кроули.

— Та же самая, что предписывает украшать храмы фресками и скульптурой, — мгновенно нашёлся Азирафель. — Созерцание красоты возвышает душу, а значит, это богоугодно.

— Созерцание такой красоты может возвысить не только душу, — с ухмылкой заметил Кроули.

Азирафель, едва польщённо заулыбавшись, вдруг сообразил, о чём речь, и мгновенно насупился. Ему пришлось плотно сжать губы, чтобы те не расползались обратно в улыбку — и всё равно та пролезала в уголки губ, раздвигала складку бровей, придавая ангелу вид скорее смущённый, чем сердитый.

«Дестини» переваливалась с волны на волну, верхушка мачты широко качалась — то вправо, то влево, то вперёд, то назад. Крепкий бриз гудел в парусах и канатах, и они сидели словно на гигантских качелях, взмывая вверх и падая вниз. Кроули балансировал крыльями, ловя ветер. Азирафель, следуя его примеру, распустил свои. Вид у него был довольный — как у мальчишки, сбежавшего из дома, чтобы пошляться с товарищами. Кроули следил за ним краем глаза.

— У тебя перо сломано, — вдруг заметил он, разглядывая, как длинные белые перья упруго гнулись от ветра.

— Где? — встревожился Азирафель. Развернулся всем телом, вывернул шею, чтобы заглянуть себе за спину.

— Не вертись, — Кроули, протянув руку, поймал его за крыло, выдернул косо торчащее пёрышко. Азирафель ойкнул от неожиданности, передёрнулся. — Вот, — Кроули показал добычу.

Азирафель поёжился, будто от сквозняка, расправил крыло, сложил.

— Больно? — сочувственно спросил Кроули, поджав тонкие губы.

— Н-нет, — Азирафель опять передёрнул плечами, покрутил шеей.

Крошечная ранка, оставшаяся от выдернутого пера, наверняка раззуделась — Кроули по себе знал это чувство: пока не почешешь — не утихнет.

— Ну-ну, — он провёл ладонью по гладким и плотным перьям, успокаивая неприятный зуд. — Сейчас пройдёт. А тебе стоит чаще за ними ухаживать.

— Знаю, — огорчённо признался Азирафель. — Но то одно, то другое — всё время вылетает из головы. И ведь нельзя же прийти к цирюльнику и попросить их расчесать… или почистить.

Он исподлобья покосился на Кроули и поджал губы.

— И правда, — с фальшивым сочувствием согласился тот. — Но я думаю, ты мог бы довериться другу.

— Мог бы? — с надеждой спросил Азирафель.

— Ну, — Кроули склонил голову набок, — такому, у которого есть опыт в подобных делах.

Азирафель, глядя на Кроули, выглядел наивнее фарфоровой пастушки с ягнёнком на руках.

— Мне, — пояснил Кроули, ставя точку в их маленькой игре. — Ты мог бы довериться мне. Мы же друзья.

— О, я не хочу тебя утруждать, — радостно заявил Азирафель.

— Мне будет в радость, — тоном соблазнителя сказал Кроули, и ангел опять нахмурился.

Кроули покрутил пальцем, намекая, что Азирафелю стоит развернуться к нему спиной. Азирафель одарил его очень строгим взглядом, явно призванным напомнить демону, с кем он имеет дело, и пригрозить, что любая вольность будет незамедлительно пресечена.

И повернулся спиной.

Кроули поймал его за крыло, потянул на себя, расправляя во всю длину. Азирафель расслабленно и довольно охнул, пошевелил лопатками, прогоняя скопившееся напряжение. Кроули провёл ладонью по плотным и жёстким перьям, потёр кончики пальцев, принюхался к ним.

— Воск? — недоверчиво спросил он.

— Немного розового масла, — признался Азирафель, повернув голову.

— Ангел, ты же не утка, тебе не нужно смазывать перья жиром. Их надо пудрить.

— Пудрить? — удивлённо переспросил Азирафель, оборачиваясь чрез плечо.

— Не вертись! — Кроули легонько ткнул его пальцем в щёку, и Азирафель послушно отвернулся.

Кроули запустил руки под перья, погладил, пропустил их сквозь пальцы. Азирафель издал вздох, который в других обстоятельствах можно было бы назвать томным. Кроули, проявляя непомерное для самого себя прилежание, принялся поправлять ангельское оперение, стыкуя пёрышко к пёрышку как чешуйчатую кольчугу, формируя плотный гладкий покров.

Ветер цеплялся за его распущенные волосы, бросал их в лицо. Кроули фыркал от щекотки, тряс головой, останавливался почесать нос о плечо. Пёрышко к пёрышку — упругие, белые…

— Это никуда не годится, — строго сказал Азирафель, когда Кроули в третий раз за последние пять минут прервался, чтобы чихнуть и убрать волосы от лица. — Почему ты их не завяжешь?

— Не отвлекай меня, — велел Кроули. Он как раз примерился запустить пальцы в основание крыльев, к нежным и мягким пуховым перьям, и ему меньше всего хотелось думать про какие-то там волосы, лезущие в лицо.

— Ты сам отвлекаешься, — возразил Азирафель.

— Ничего подобного!..

Азирафель, не вступая в спор, отодвинулся, снял шляпу и отцепил от неё бледно-розовую ленту.

— Даже не думай, — возмущённо сказал Кроули. — Это не мой цвет.

— Это временное решение, — пообещал Азирафель. — Вернёшь, как только мы спустимся.

— Ни за что!

— Повернись, — настойчиво сказал Азирафель. — У тебя уже колтуны в волосах.

Протянув руку, он взялся за рыжую прядь, провёл по ней пальцами, распуская крошечные узелки. Кроули замер, ощутив тепло руки у лица — или это был жар его собственных щёк? Он отвернулся. Спорить было уже бессмысленно. Сел на рею верхом, перекинув ногу. Парус под ним раздулся от внезапного порыва ветра, мачта вздрогнула. Кроули ногтями вцепился в просмолённую балку, ссутулился. Услышал, как Азирафель пододвинулся ближе. Потом почувствовал руки в волосах — ловкие, нежные пальцы, которые тщательно собирали в горсть его гриву, спутанную ветром. Потом по ней прошёлся гребешок — тщательно, аккуратно, и очень настойчиво. Кроули даже не шипел, когда спутанные пряди цеплялись за зубцы, причиняя боль.

Ветер суетился вокруг, набрасываясь с разных сторон, Азирафелю пришлось приложить немало усилий, прежде чем он смог заплести короткую косицу под самым затылком и завязать её лентой.

— Вот и всё, — сказал ангел, одновременно с удовольствием и сожалением. — Так-то лучше.

Он поправил ещё несколько вздыбившихся волосков на макушке. Пружинистые волнистые волосы его не слушались, так и норовили растопорщиться во все стороны. Лёгкая ангельская рука скользнула по затылку Кроули, будто приглаживала результат своей работы, и исчезла.

— Маленькая дружеская услуга, — сказал Азирафель.

Кроули не нашёл, что ответить.

Они сидели рядом, смотрели на встающее солнце. Ветер пушил их крылья, пробирался до самой кожи, заставляя вздрагивать от прохлады. Было приятно чувствовать, как потоки воздуха скользят по перьям, ловить ветер, подставляясь ему.

Они были вдвоём, они были одни. Утренняя суета на палубе, крики офицеров и свистки боцмана доносились до них вместе с шумом волн. Но здесь, на мачте, они были одни.

«Сейчас, — вдруг подумал Кроули с какой-то отчётливой обречённостью. — Если признаваться ему, то — сейчас».

— Ангел, — небрежным тоном позвал он. Азирафель вдруг насторожился, бросил тревожный взгляд. — А знаешь, один мой друг написал пьесу про тех испанцев.

— О, я полагаю, — отозвался Азирафель и замолчал, так и не сказав, что он там полагает.

— Напомни, как там их звали?.. — ещё небрежнее сказал Кроули.

— Альдемаро. И Лауренсио, — сказал Азирафель, невежливо глядя в сторону.

— Да, про них.

Азирафель промолчал. Кроули подождал немного, но ангел будто воды в рот набрал. Пришлось дальше двигаться самому — раз начав, Кроули не хотел отступать. С этой стеной молчания между ними нужно было что-то делать.

— Забавная была история, — сказал Кроули.

Азирафель издал напряжённый смешок.

— Ты там тоже есть, — сказал Кроули. — В этой пьесе.

— Это Лопе её написал? — зачем-то уточнил Азирафель.

— Помнишь Лопе? — обрадовался Кроули — не столько памятливости Азирафеля, сколько разрушенному молчанию. — Такой пройдоха!

— Ты ведь дружил с ним? — Азирафель вдруг развернулся. — Как ты мог с ним так поступить?

— Как? — изумился Кроули.

— Ты заключил с ним сделку! С другом!.. как ты мог? Такой талантливый человек попадёт в Ад из-за тебя.

— Нет, нет, никуда он не попадёт, — кривясь, ответил Кроули. — Я не просил его душу. Условием было «отдай самое ценное из того, чего ещё не нашёл». Такое отмаливается, — Кроули небрежно взмахнул рукой, сообразил, что съехал с первоначальной темы, и пристально взглянул на Азирафеля. — В этой пьесе… — опять начал он.

— И что он отдал? — перебил Азирафель.

— Да какая разница?

— Что ты у него забрал?

— Да не я!.. А высшие силы, — Кроули показал глазами на небеса. — Семейное счастье, неважно, он хотел быть известным, — быстро заговорил он, чтобы поскорее отделаться от темы, — я дал ему эту возможность, чем-то всегда приходится жертвовать. Я другое хотел сказать! Он написал пьесу.

— Он ужасно талантлив, — с нажимом сказал Азирафель. — Выдающийся молодой человек.

— Ему скоро шестьдесят, — поправил Кроули.

— Не очень молодой выдающийся человек, — послушно поправился ангел. — Надеюсь, мир с Испанией продержится достаточно долго — я бы хотел побывать в Мадриде и посмотреть пару его новых пьес.

— Да! — подхватил Кроули. — У него есть одна пьеса. Про тебя. Про нас — про наш спор, — в последний момент поправился Кроули.

Азирафель резко отвернулся, живость исчезла с его лица. Кроули тяжело вдохнул, ещё тяжелее выдохнул. Разговор и так давался ему с трудом, а тут ещё Азирафель постоянно перебивал его, так что раз за разом возвращаться к теме пьесы было всё сложнее.

— Люди, — опять начал он, — знаешь, черпают сюжеты из жизни. Постоянно. Вот, как Шекспир. Лопе… тоже. Вдохновился всем этим спором… и твоим маскарадом.

Азирафель неожиданно рассмеялся, глаза у него вспыхнули.

— О, да! — с энтузиазмом воскликнул он. — Я помню! Это было так увлекательно! Настоящее приключение!

— Да, и Лопе его изложил… по-своему. Ну, не так чтоб совсем по-своему, — торопливо добавил Кроули, — я бы сказал, суть он ухватил верно, просто подал её по законам жанра, я думаю, тебе было бы любопытно взглянуть на…

— Это было так весело! — оживлённо перебил Азирафель. — Боже!.. я будто сам был на сцене!

— Где? — переспросил Кроули.

— А ты подыгрывал мне так мастерски! — восхищённо заявил Азирафель, блестя глазами. — Мы сами были как будто в спектакле!

— Подыгрывал? — возмущённо переспросил Кроули.

— Я же знаю, что ты догадался, — покровительственным тоном сказал Азирафель, качнувшись поближе. — Когда я был в платье. Когда у нас было «свидание», — отчаянно манерничая, сказал он. — А ты будто всерьёз пытался меня соблазнить — ну, не меня, конечно, а очаровательную незнакомку. Это была прелестная шутка, Кроули, — доверительно сказал ангел. — Я до сих пор вспоминаю её с удовольствием.

— Шутка? — оскорблённо переспросил Кроули.

Азирафель принял растерянный и холодный вид.

— Конечно же, шутка, — сказал он, смерив Кроули взглядом. — Ты не посмел бы пытаться всерьёз. Соблазнить меня?.. Ха! Просто смешно! Даже если бы ты попытался — уверяю тебя, ты испытал бы огромное разочарование. Огромнейшее!..

Кроули молча смотрел на него, не двигаясь, не говоря ни слова. Азирафель, будто неподвижный взгляд подстёгивал его, говорил всё быстрее, почти глотая слова:

— Я же ангел!.. Мне это неинтересно! Ничуть. Ни капельки! Разумеется!.. Как я могу… интересоваться подобным? — он беспомощно всплеснул руками. — Это вздор! Чем ты можешь меня соблазнить? Радостью плотских утех? Человеческими удовольствиями? Нельзя даже вообразить, что мне это понравится! Кто мог бы вообразить?.. Уж точно не я! Я вообще — я вообще никому не должен внушать подобные мысли, я же ангел, я не создан для этого, я внушаю благочестивые мысли!..

— Я демон, — сухо напомнил Кроули, не мигая. — Неблагочестивые мысли — моя стихия.

Азирафель рассмеялся, неловко поглядывая в его сторону.

— Конечно, — подхватил он. — Ты демон. Исчадие ада! — с намёком добавил он. — Ты полон коварных замыслов. Но ты же прекрасно знаешь, — Азирафель принял гордый вид, — что любые твои поползновения были бы немедленно пресечены. Я не сержусь, что твоя природа толкает тебя на гнусные помыслы, и твои низменные порывы полны нечестивых желаний, но я выше этого, мой дорогой, — Азирафель приосанился, — и всегда буду выше этого, не забывай. Но я снисходителен к твоим порокам.

— Так я тебе отвратителен, — сказал Кроули.

— О, я этого не говорил, — мгновенно смягчился Азирафель. — Конечно же, нет. Я не могу испытывать к тебе отвращение. Я же ангел.

— И что ты испытываешь? — спросил Кроули, доставая этот вопрос напрямую из окровавленного сердца. — Ко мне.

— Сострадание, — негромко ответил Азирафель, попытавшись взглянуть ему в глаза, но не выдержав и секунды. — Огромное, необъятное сострадание. К тебе, и к любому другому живому существу — это в моей природе. Злоба и ненависть мне чужды. Даже если ты демон, я не могу относиться к тебе иначе, я умею только лю…

Азирафель осёкся, когда Кроули вскочил на ноги, поднял на него дрожащий взгляд.

— Куда ты?..

Кроули оглядел горизонт. Тот был чист — нежная утренняя дымка таяла, оставляя обнажённым яркое небо. Вокруг только океан, над ним только небо — и негде спрятаться, некуда деться. Даже под землю не провалишься, потому что до неё — километры воды.

Азирафель тревожно смотрел на него, приоткрыв рот.

— Меня тошнит от тебя, — сказал Кроули. — От твоей грёбаной святости.

— Пожалуй, это вполне объяснимо, — смиренно сказал Азирафель. — Моё присутствие должно действовать на тебя угнетающе. Силе зла никогда не превзойти силу добра.

— Да что ты, — с едким сарказмом сказал Кроули. — Так прям и не превзойти.

— Разумеется, — сказал Азирафель, разглядывая свои сложенные на коленях руки, вертя ангельское кольцо на мизинце. — Даже если время от времени удача оказывается на твоей стороне, в конечном счёте это ничего не изменит. Бог на нашей стороне, это самоочевидно. Он не допустит вашей победы.

— Тогда что ж мы здесь делаем, если всё решено заранее? — язвительно спросил Кроули. — К чему эта суета? Можно просто дождаться Судного дня и разойтись.

Азирафель качнул головой, явно собираясь возразить — но Кроули не стал дожидаться ответа. Распахнув крылья, взмыл вверх, в пустое синее небо.

Поток злого ветра ударил в него, но Кроули не чувствовал холода. Он ненавидел Азирафеля в эту секунду так яростно, что ему казалось, он объят пламенем, что кровь кипит у него в жилах, как бурлящая сера — и жжёт изнутри, пробегая по телу, вливаясь в артерии, в сердце, обугливая его до чёрной корочки, и отравой растекается дальше, душит горло, выжигает всё бесполезное. Все бесполезные чувства!

Потоки воздуха дрожали под ударами крыльев, струились меж перьев, поддерживая полёт. Он сгорел, как щепка, брошенная в костёр, и больше ничего не осталось. Осталась холодная, благословенная пустота вместо вечно сжирающего огня. Ледяная тишина. Покой. Будто ангел своим смехом изгнал из него все чувства, и пока они не вернулись, Кроули отчаянно наслаждался свободой. Они не вернутся. Они не должны возвращаться. А если и вздумают (Кроули редко врал себе — слишком хорошо себя знал), то на их прежнем месте уже должно расти нечто другое, нечто громадное и непростительное. То, что прикуёт Кроули к его стороне пропасти и не даст никогда больше взглянуть на ангела.

Война между Англией и Испанией сейчас была бы как нельзя кстати. Любая случайность могла спровоцировать взрыв, не хватало лишь искры.

И Кроули мог её предоставить.

— Три корабля под английским флагом, — сказал дон Диего.

Кроули издал неразборчивое вальяжное «угу», означавшее «как я и говорил».

— Что им здесь нужно?

— Они ищут золото.

— Но здесь нет золота! — воскликнул дон Диего. — Ближайшие прииски в сотне миль!

— Скажите им об этом, когда они явятся, — предложил Кроули. — Уверен, они извинятся за беспокойство и отправятся дальше.

Дон Диего покосился на него с подозрением, но решил не уточнять, был ли это сарказм или Кроули говорил всерьёз.

С балкона губернаторского дома открывался отличный вид на бухту. Они стояли вдвоём, наблюдая, как три английских корабля входили в неё — медленно, убрав почти все паруса, явно опасаясь наткнуться на мель или риф. Дон Диего смотрел на них с возрастающей тревогой.

— Они все ослепли? — наконец воскликнул он. — Они не могли не заметить испанский город!

— Возможно, они всего лишь хотят пополнить припасы?.. — предположил Кроули.

Губернатор вздохнул с некоторым облегчением, приняв такое предположение, но минуту спустя снова нахмурился.

— Дон Антонио, — позвал он. — Вы можете заверить меня, что у нас с королём Яковом сейчас мир?

— Я хотел бы, — уклончиво сказал Кроули. — Но со времени моего отплытия из Мадрида многое могло измениться.

— Англия почти разорена, у них нет средств, чтобы вести войну, — напряжённо сказал губернатор. — Яков вынужден продавать титулы, чтобы хоть как-то сводить концы с концами!.. Какой позор.

— Какое бесстыдство, — поддержал Кроули, который из чистого любопытства купил себе графский титул, к которому прилагался клочок земли в Сассексе, где-то возле Саут-Даунс.

— Они не посмеют напасть на город, — сказал дон Диего. — Есть же у них хоть капля здравомыслия?..

— Молитесь, чтобы она нашлась, — посоветовал Кроули.

Облокотившись о перила балкона, он стоял и смотрел на корабли. «Дестини» среди них не было, но он узнал «Столкновение» под командованием капитана Уитни.

— Дон Антонио, вы прибыли в трудное для нас время, — вздохнул губернатор. — Мы едва успели обосноваться. Санто-Томе — крошечный город, у нас ничего нет, кроме плантаций.

Кроули подумал, что собирается сделать это время ещё труднее, но вслух ничего не сказал.

Если губернатор и молился, чтобы корабли прошли мимо, его молитвы никто не услышал. К одиннадцати часам утра корабли встали на якорь в дальней оконечности бухты. Вскоре на воду спустили шлюпки.

— Они хотят высадиться на берег.

Дон Диего выхватил подзорную трубу у капитана Градоса, направил в сторону англичан.

— В каждой по меньшей мере пятьдесят человек. Слишком много для торговой делегации, которая просто хочет пополнить запасы, — добавил капитан.

Маленький военный совет на балконе губернаторского дома состоял из трёх человек. Губернатор Санто-Томе, дон Диего де Паломека, был человеком немолодым, опытным и осторожным. Особенную осторожность ему внушало то обстоятельство, что отданный под его начало город в самом деле был крошечным — полторы сотни домов, церковь, два монастыря и смехотворный гарнизон из десяти человек. Главную ценность города представляли обширные плантации какао и кофе, но даже они ещё не были возделаны должным образом. Дело было в том, что всего десять лет назад Санто-Томе располагался куда выше по течению ближайшей реки, но из-за постоянных стычек с индейцами город пришлось перенести в более безопасное место — ближе к морю, дальше от поселений аборигенов.

Капитан Джеронимо де Градос, командующий гарнизоном, в отличие от губернатора, опытным не был — молодому человеку едва исполнилось двадцать пять. Он страдал от скуки, сидя в этом захолустье, и частенько жаловался на то, что не успел застать расцвет елизаветинского пиратства. Его пылкие фантазии о том, как он очищал бы испанские моря от английских каперов, были полны искреннего отчаяния. Он мечтал о карьере, но сам понимал, что вряд ли она поджидает его в этих влажных лесах. Появление англичан заставило его взбодриться. Он старался скрыть боевой азарт, но глаза у него жадно блестели.

Кроули, третий и последний участник совета, развалился в плетёном кресле, закинув ногу на ногу, и покачивал носком сапога. Его сложившаяся ситуация и не радовала, и не огорчала. Судьба сама раскладывала карты, и если ему достались козыри — это была не его вина и не его заслуга.

— Я представляю Его величество Филиппа III на этой земле, в мои обязанности входит защита города и его жителей, — сказал дон Диего. — Даже если я не располагаю достаточными средствами — это не значит, что я позволю кому угодно прийти и взять нас без боя.

— Что вы планируете делать? — спросил Кроули, разглядывая, как солнце блестит на носке вычищенного сапога.

— Капитан Градос, — позвал губернатор. Молодой человек с готовностью обернулся. — Женщины и дети должны немедленно покинуть город. Потом соберите людей — всех, кого сумеете отыскать. Выдайте им оружие.

— Мы дадим бой? — с надеждой спросил капитан.

— Мы не станем нападать на них первыми, — резко ответил дон Диего. — Но ответим, если придётся. Сколько у нас пушек?

— Две.

Губернатор оглядел холмистый берег, сбегающий к морю. Повсюду была густая, сочная зелень, лишь у самой воды тянулась белая полоса пляжа.

— Две пушки, — протянул Кроули. — Против трёх кораблей. И если я не ошибаюсь в счёте, только на этой красавице, — он взмахом руки указал на самый большой из кораблей, — их восемнадцать. Они сравняют город с землёй первым же залпом.

— Не предлагаете ли вы сразу сдаться? — возмущённо спросил губернатор.

— Я лишь указываю на очевидное превосходство противника, — миролюбивым тоном заметил Кроули. — А что с ним делать — решать вам и дону Джеронимо.

— Мы можем установить пушки на возвышенности и направить на место высадки, — предложил капитан Градос. — Если дойдёт до драки, они будут бить почти в упор.

— Действуйте, — приказал губернатор.

Около трёх часов дня, когда губернатор тревожно мерил шагами свой кабинет, а Кроули, устроившись в тени полотняного тента, маленькими глотками тянул обжигающий чёрный кофе, вернулся капитан Градос. К тому времени шлюпки с кораблей совершили пять рейсов, оставив на берегу примерно пятьсот человек.

— Сколько наших людей удалось собрать? — первым делом спросил губернатор.

— Тридцать семь, — сказал Градос. — Я отозвал всех, кто работал на плантациях. Кроме них, в нашем распоряжении двадцать индейских лучников — но это все наши силы.

— Храни нас, Дева Мария, — обречённо вздохнул губернатор. — А что делают англичане?

— Они встали лагерем на берегу.

— Возможно, хотят напасть ночью, — предположил Кроули.

Губернатор и капитан повернулись к нему.

— Почему вы так полагаете? Их пятьсот человек — этого достаточно для настоящей осады, а у нас даже нет городских стен, за которыми мы могли бы укрыться! Планируй они нападение, хватило бы сотни!

— Если вы ждёте, что они просто пройдут мимо — тогда почему вы отослали женщин и вооружили ополчение? — резонно спросил Кроули.

— Мы должны быть готовы к любому повороту событий.

— Вы умный человек, дон Диего, — спокойно сказал Кроули. — Вы знаете, чем всё кончится. Вы это предчувствуете. С того самого момента, как корабли вошли в бухту — ваше сердце вам всё подсказало.

Губернатор опустил руки, его лицо на миг потеряло гордое выражение, на нём мелькнула растерянность.

— А вы, дон Джеронимо, — тем же гипнотическим тоном продолжил Кроули, — неужели вы верите, что всё кончится мирно?.. Они вторглись на вашу землю. Ради чего?.. Ради золота?.. Но всем известно, что его здесь нет. Тогда зачем? Спросите себя, дон Джеронимо — зачем они пришли, зачем Все… всевышние силы послали вас охранять Санто-Томе?

— Это было само Провидение, — капитан ответил ему вдохновлённым взглядом.

Кроули развёл руками, демонстрируя, что ему нечего больше добавить.

— Наши силы — один против десяти, — сказал Градос. — Но они этого не знают! Мы можем их обмануть.

Он порывисто подошёл к столу губернатора, где была расстелена карта.

— Мы поставили пушки вот здесь, — он отметил место чернильницей, — мне нужна будет дюжина человек, два бочонка пороха и несколько ярдов запального фитиля. Я устрою так, что англичанам покажется, будто нас как минимум сотня.

— Набьёте травой чучела? — с любопытством спросил Кроули. — В темноте и правда будет не отличить.

— Нет, — капитан очертил пальцам волнистую линию по краю холма, — мы разложим порох и фитили. Если завяжется бой, часть людей будет вести огонь из засады — остальные будут поджигать порох, чтобы создать видимость выстрелов. Англичане подумают, что попали под настоящий обстрел, и отступят.

— Прекрасная мысль! — обрадовался дон Диего. — Но я не могу дать вам две дюжины людей. Вам придётся обойтись десятком.

— Как прикажете, — капитан поклонился, прежде чем отправиться отбирать людей.

— Они не сдержат пятьсот человек, — сказал губернатор, глядя на карту. — Даже с этой хитростью. Но они выиграют нам время. Если англичане войдут в город, мы будем драться до последнего человека.

— Похоже, что сражение — дело уже решённое, — заметил Кроули.

— Я не дурак, дон Антонио, — гордо ответил губернатор, вскинув голову. — Его величество доверил мне людей, а люди доверили мне свою жизнь. Если кому-то придётся умереть, то я буду первым.

— Как пожелаете, — пробормотал Кроули и вскинулся из своего кресла. — Я присоединюсь к капитану, если позволите — лишние руки ему не помешают.

— Благослови вас Бог, дон Антонио, — искренне пожелал губернатор.

Кроули передёрнулся, отвернувшись.

Он наблюдал за лагерем англичан, развалившись на ветке огромной цветущей жакаранды. Налетающий ветер заставлял цветы трепетать, и на плечи и волосы Кроули осыпались нежные фиалковые лепестки — такие же, какими была усыпана трава под деревьями.

Люди заполнили весь берег. Бывшие корсары, бывшие головорезы — все, кого Роули сумел заманить в экспедицию в отчаянной попытке собрать достаточно людей, чтобы разместить на пятнадцати кораблях. Жажда золота привлекла к нему людей разного сорта, по большей части из обыкновенного портового сброда. Даже среди его офицеров с трудом можно было бы отыскать порядочного человека.

Кроули смотрел, как они разжигают костры на берегу. Между ними мелькала белая фигура — Азирафель. Кроули старался не смотреть в его сторону, но глаза всё равно притягивались к светлой точке. Он не чувствовал ни обиды, ни гнева — только странное болезненное любопытство. Ему хотелось знать, чем занят Азирафель, но он объяснял себе это тем, что просто хочет понять его планы. Чтобы эффективнее противодействовать им, разумеется.

Капитан Градос распределил людей по укрытиям, раздав каждому порох и отрезок запального шнура. Все ждали, что будет дальше. Густые тропические сумерки упали на берег. Воздух был тих, небо над океаном рассыпалось звёздами. Кроули смотрел на них сквозь чёрную крону жакаранды, качая ногой.

— Идут! — послышался шёпот.

Кроули выпрямился, отвёл в сторону ветку. От лагеря отделилась маленькая группа людей — человек двадцать. Азирафель шёл среди первых, заложив руки за спину и оглядываясь по сторонам. С такого расстояния его лица было не разобрать, но Кроули был уверен, что Азирафель улыбается. Буйство тропиков, пышная зелень и свист ночных птиц наверняка внушали ему благоговение перед могуществом мысли Творца.

Кроули спрыгнул на землю.

— Я поговорю с ними, — предложил он.

— Вы пойдёте один? — шёпотом возмутился Градос. В его голосе ясно читалась зависть — наверняка он бы сам предпочёл выйти к английским собакам и предложить им убираться отсюда.

— Будьте готовы стрелять, если придётся, — велел Кроули, не давая ему времени возразить.

Он спустился с холма по неровной тропинке, остановился под шелестящей акацией. В темноте он так надёжно сливался с корой дерева, что маленькая процессия миновала бы его, не заметив, если бы он не окликнул:

— Кто идёт?

— Люди Его величества короля Якова! — отозвался молодой офицер в первом ряду.

— Людям Его величества короля Якова должно быть известно, что это земля Его величества короля Филиппа.

— Кроули? — напряжённо спросил Азирафель. — Это ты там прячешься?

Кроули вдруг подумал — сколько раз он слышал такое неласковое приветствие?.. Сколько раз он отмахивался от этого тона, не придавая ему значения? Сотни? Закрывал глаза на высокомерную снисходительность, льстил в ответ, опускал голову… Ему стало тошно.

— Что тебе нужно, ангел? — спросил он. — Это испанская земля, а за моей спиной — испанский город. Ты привёл сюда англичан, чтобы облегчить мне задачу?

— Мы понятия не имели, что здесь испанское поселение! — возмущённо ответил Азирафель.

— Теперь имеете.

— Город нас совершенно не интересует, — ответил Азирафель. — Ты же знаешь, что Уолтер ищетзолотые прииски. Завтра мы уйдём вглубь континента. А сегодня я и эти достойные джентльмены хотели нанести губернатору визит вежливости.

Кроули молча смотрел на него, не улыбаясь и не шевелясь. Они стояли друг напротив друга на узкой тропинке, и за каждым из них стояли вооружённые люди.

Строго говоря, за Кроули они лежали, укрывшись от постороннего взгляда, но сейчас ни ангелу, ни демону было не до строгости речи.

— На картах город расположен куда выше по реке.

— Был, — сказал Кроули. — Теперь он здесь.

Азирафель недовольно нахмурился.

— Кроули, что ты здесь делаешь? — требовательно спросил он.

— Свою демоническую работу, — сказал Кроули — и сам удивился, как спокойно это прозвучало. Будто всё, что было меж ними раньше — всё было неправильно, и правильно стало только сейчас, когда они встали друг напротив друга — враг напротив врага. Каждый на своём месте.

— Какую работу?

— Не делай такой удивлённый вид, — сказал Кроули. — Ты же сам недавно напомнил мне, кто я такой. Я исчадие ада. Чего же ты ждал?

— Я полагал, мы друзья, — сердито сказал Азирафель и возмущённо поджал губы, одарив Кроули одним из своих укоряющих взглядов.

Но этот укор лишь едва-едва оцарапал тот лёд, в который было заковано сердце.

— Друзья, — повторил Кроули. — Что-то припоминаю. Мы вроде бы договаривались не вставать на пути друг у друга, верно?

— Ты мог бы говорить потише! — шёпотом потребовал Азирафель, кинув опасливый взгляд наверх.

— Верно, — ответил Кроули сам себе. — Ну так уйди с моего пути.

— Почему это я должен тебе уступить? — возмутился Азирафель.

— Потому что я пришёл сюда первым.

— Это ничего не значит, — заявил Азирафель. — Я здесь представляю силы добра, так что уступить должен ты.

— Силы добра, — с издёвкой повторил Кроули. — Ну, давай померимся силами, сила добра.

— Кроули, мне не нравится твой тон, — сказал Азирафель. — Здесь не о чем говорить. Ты много раз был свидетелем моего торжества, так что будь добр, не усложняй своё положение.

— Я поддавался тебе, — тихо сказал Кроули. — И ты это прекрасно знаешь. Я подыгрывал тебе. Я никогда не вставал против тебя всерьёз. Ты это знаешь!

— Ты шутишь, — оскорблённо заявил Азирафель. — Ты не можешь в самом деле думать, что у тебя хватит сил противостоять мне… — Боже, о чём мы вообще говорим? У тебя нет ни единого шанса против меня, я же ангел! Я не могу проиграть — это противоречило бы Божьей воле!

— О, ни единого шанса? — с усмешкой переспросил Кроули. — Так может, сравним их честно? Ты должен сохранить мир — а я должен разжечь войну. Проверим без поддавков, кто сильнее?

— Это абсурд! — панически воскликнул Азирафель. Кажется, он наконец начал осознавать своё положение. — Всё ясно и без проверки!

— Тогда тебе нечего бояться, да? — Кроули зло ухмыльнулся. — Уложишь меня на лопатки в два счёта.

— Разумеется! — испуганно бросил Азирафель.

— Чисто из любопытства… — Кроули понизил тон голоса. — У тебя пятьсот человек. Все — бывшие пираты, головорезы, убийцы. За моей спиной — беззащитный город. Что им помешает его разграбить?..

— Они никого не собираются грабить, они даже не знали об этом городе! — воскликнул Азирафель.

— Но теперь они знают. И что же их остановит?

— Высокий моральный дух. Разумеется.

— Ты же не будешь против, если я подвергну его испытанию, — Кроули показал глазами на небо, — как любит делать ваш босс?

— Я буду против.

— Боишься?

— Не в твоих полномочиях испытывать людей, Кроули!..

— В моих полномочиях — развязать войну. Поверь, внизу никого не волнует — какими средствами я это сделаю. А суровое неодобрение сверху…

Кроули сделал паузу, предлагая Азирафелю самому догадаться, что высшие силы уже не в состоянии наказать Кроули сильнее, чем они это сделали тысячи лет назад.

— Кроули, что на тебя нашло? — взволнованно спросил Азирафель, шагнув ближе к нему.

— Боишься, — с улыбкой кивнул Кроули.

— Я боюсь не за себя! Люди могут погибнуть — они не должны погибать из-за наших разногласий!

— Правда? — с напускным изумлением спросил Кроули. — Тогда почему ваши инквизиторы жгут людей на кострах якобы за сношения с дьяволом?

— Но я не имею к этому отношения! Ты не можешь обвинять меня в том, что люди совершают ошибки, пребывая в заблуждении!

— Тогда и ты не обвинишь меня в том, что сейчас произойдёт, — спокойно сказал Кроули. — Когда один из стрелков там, на холме, совершит ошибку.

— Кроули, нет!..

Грохнул выстрел, на миг осветив сумерки. Все вздрогнули. Азирафель порывисто обернулся. Его люди, в молчании стоявшие на тропе всё то время, что шёл разговор, будто очнулись — озираясь, схватились за оружие. В воздухе потянуло едким пороховым дымом.

— Засада! — крикнул молодой офицер.

Азирафель кинулся к своим людям.

— Это было первое и последнее предупреждение! — крикнул капитан Градос с холма. — Уходите или вы пожалеете!

— Кто нам указывает? — возмутился молодой офицер. Кроули казалось знакомым его лицо, но никак не мог вспомнить его имя.

— Меня зовут дон Джеронимо де Градос, я командую гарнизоном Санто-Томе. Мои пушки направлены в вашу сторону, — раздался ответ. — Убирайтесь.

Возмущённые возгласы и лязг оружия дали понять, что это требование никто не принял всерьёз. Азирафель пытался утихомирить людей, но его старания были напрасны — выстрел разозлил англичан.

В лагере его тоже услышали, там поднялось волнение. Кроули, скрестив руки на груди, смотрел, как волна людей поднимается на возвышенность. Азирафель уговаривал своих людей успокоиться, но те, ошалев от долгого плавания, жаждали наконец размяться, и по старой привычке под разминкой они понимали грабежи и убийства.

Азирафель беспомощно оглянулся в его сторону, будто просил вмешаться. Кроули замер, пронзённый взглядом. Его первым порывом было — шагнуть вперёд, влиться в толпу, заговорить с ними. Он едва устоял на месте — смотрел в ответ, ждал. Ждал просьбы, хотя бы слова. Но Азирафель отвернулся, ничего не сказав — и Кроули, холодея от ночного бриза, остался стоять на месте.

— Дайте нам пройти — и мы не станем марать о вас руки! — крикнул молодой офицер, имя которого вертелось у Кроули в голове, но не давало вспомнить себя. — Или вы пожалеете о своей наглости!

— Я вижу, английская смелость зависит лишь от числа людей за вашей спиной, сеньор невежа! — отозвался Градос. — Вы можете бросаться угрозами, лишь когда вас несколько сотен, не так ли?

— Вы назвали меня трусом? — вспылил молодой человек.

— Если вам будет угодно, я также могу назвать вас свиньёй!

— Вы мне за это ответите!..

Офицер с обнажённым клинком бросился вверх по холму, оскальзываясь на мокрой траве.

— Сочту за честь, — Градос вышел из своего укрытия, хладнокровно вынул из ножен шпагу.

В лунном свете сверкнула сталь. Два силуэта сошлись на открытом пространстве. Кроули, прислонившись плечом к стволу акации, наблюдал за дракой. Оба противника были молоды и горячи, неизбежный исход приближался — ему оставалось только смотреть и ждать.

— Кроули, ты должен их остановить! — взволнованно воскликнул Азирафель.

— Разве я должен их останавливать, ангел?.. — с усмешкой спросил Кроули.

Азирафель издал неразборчивое восклицание и ринулся вверх.

— Господа!.. Господа, прекратите немедленно! Уолтер! Уолтер, приди в себя! Какой пример ты подаёшь остальным? Ты нарушаешь приказ!

Имя Уолтера что-то всколыхнуло в Кроули. Он огляделся, будто очнувшись. Англичане держали наготове мушкеты, но никто не решался стрелять, опасаясь задеть своего. Испанцы — он был уверен — точно так же сейчас замерли, гадая, чем кончится схватка.

Градос, наседая на своего противника, вдруг поскользнулся, неловко упал на спину. Англичанин торжествующе рассмеялся.

— О, вы уже сдаётесь, сэр — или у вас от страха подогнулись коленки? Именем короля Якова, — он взмахнул шпагой, — я милостиво позволяю вам уползти обратно в свой жалкий город. Мы даруем вам жизнь, если вы поклянётесь выпить сегодня за нашу победу!

— Ты будешь праздновать свою победу в преисподней! — яростно вскрикнул Градос. Вскочив на ноги, он с такой силой ударил по клинку противника, что вырвал его из рук и отправил в ближайший куст.

Следующий удар пришёлся по шее.

В тот же миг загрохотали выстрелы с обеих сторон. Градос метнулся в укрытие, схватил отложенный мушкет. Воздух затуманило дымом и криками. Испанцы били почти в упор, но в темноте и сумятице от этого было много шума и мало толка. Англичане быстро сообразили, что их пытаются обмануть: грохот со всех сторон никому не вредил, никто даже не был ранен. Дождавшись подкрепления из лагеря, англичане с криками бросились к вершине холма.

Решив, что бесславно и бессмысленно умирать пока ещё рано, Градос скомандовал отступление. Их проводили проклятиями и улюлюканьем — однако преследовать почему-то не стали.

Пушки ударили по городу ночью. Они били одна за одной, словно издеваясь над городом, растягивая его агонию — восемнадцать со «Столкновения», двенадцать с «Храбрости» и шесть с «Гарпии». Как только канонада утихла, англичане хлынули в город.

Обе стороны понимали, что испанцам не удержаться. Вопрос был лишь в том, какой ценой они отдадут свои жизни.

Когда пал гарнизон, Градос скомандовал отступать к рыночной площади. Когда англичане, разгорячённые боем, ворвались туда — они не нашли, с кем драться. Площадь была пуста. Но замешательство длилось всего пару мгновений — стены домов вдруг ощетинились ружейными дулами.

Это была идея дона Диего — заманить англичан на площадь, окружённую покинутыми домами, провертеть в стенах дырки, достаточные, чтобы просунуть дуло мушкета — и расстрелять англичан в упор. Идея была эффективной: надёжно укрытые стенами, невидимые для противника, защитники города могли вести огонь хоть до утра. Нападавшим пришлось отступить.

Но отступление было временным. Через полчаса деревянные дома запылали. Люди выскакивали из них, спасаясь от огня — прямиком под ножи и пули.

Из пятидесяти семи защитников города осталась едва ли половина. Капитан Градос увёл уцелевших к последнему убежищу, последнему во всех смыслах: это был францисканский монастырь. Отступать было уже некуда. Всё, что они могли сделать — протянуть ещё час или два, чтобы бежавшие из города жители успели уйти как можно дальше.

Опустевший город пылал. Тела, брошенные на улицах, лежали там, где упали. Английская и испанская кровь сливалась маленькими ручейками, собиралась в вязкие лужи, и уже нельзя было различить, где — чья.

Англичане не оставили от города камня на камне. Они обшарили каждый дом, сарай, колодец в поисках хотя бы крупицы золота или серебра, но вся их добыча была — дешёвые побрякушки. И чем яснее становилось, что богатств здесь нет и никогда не было, тем сильнее была их ярость. Им пришлось довольствоваться сущей мелочью — зеркалами, табакерками, подсвечниками, одеялами, платьем.

В отместку за свою неудачу, уходя, они подожгли город.

Кроули шёл по огненной улице. Пламя с рёвом пожирало крыши и стены, дома рушились, тучи искр взмывали к тёмному небу, как раскалённые комары. Кроули смотрел на лица людей — с кем-то виделся ещё на «Дестини», с кем-то сошёлся совсем недавно, в этом городе, который теперь пожирало пламя.

На рыночной площади, в круге огня, он увидел Азирафеля.

Тот стоял, невредимый, с непокрытой головой, держа в опущенной руке свою модную шляпу. На ней не обуглилось ни пёрышка, только одной ленты всё ещё не хватало.

— Это был Уолтер, — негромко сказал Азирафель, качнув шляпой. — Тот, кто погиб первым. Сын Роули.

Кроули остановился у края площади — бывшей площади, которая сейчас гудела вокруг огненным смерчем.

— Почему ты думаешь, что мне это интересно?

— Он был твоим другом. Ты убил его сына.

— Я убил? — карикатурно переспросил Кроули. — Я и пальцем его не тронул. Это ваш Господь призвал его к себе — разве не так вы всегда говорите?.. Так при чём тут я?

— Кроули, что ты наделал?.. — с тихой мукой сказал Азирафель.

— О, ты опять обвиняешь меня! — вспылил тот. — Конечно — я же демон! Исчадие ада, пыль под твоими ногами.

— Кроули, — позвал Азирафель, шагнув к нему. — Я не понимаю. Что случилось?..

— Такая моя демоническая работа, — Кроули развёл руками. — Сеять вражду и раздор. А чего ты ждал?

— Люди погибли.

— Люди смертны! — прошипел Кроули. — Они всегда погибают!

— Но не так!.. Не из-за нас!

— А как? — с издевательским любопытством спросил Кроули. — Как они должны погибать? Откуда тебе знать, ммм? Разве всё это, — Кроули широким жестом обвёл площадь, — не часть вашего грёбаного Непостижимого плана? Может, это было предопределено? Может, наше противостояние — лишь формальность? Может, на самом деле никого не заботит, сколько душ ты спасёшь? Когда придёт Судный день, всё равно всё будет решаться заново, разве нет? Помнится мне, Иисус обещал, что христиане на Суд могут вообще не приходить — они ведь уже спасены. Так в чём смысл? Умрут они сегодня, через год, через десять лет — что изменится в итоге?

— Они проживут этот год, — тихо сказал Азирафель. — Эти десять лет.

Кроули развёл руками.

— А мне-то что? — спросил он. — С чего мне об этом думать?.. Я демон, и мне плевать.

— Ты лжёшь, — ещё тише сказал Азирафель.

— Мне плевать! — крикнул Кроули. — На ваш План! И на ваш Суд! На все ваши небеса! Я ничего им не должен! Почему это я вечно во всём виноват? Ты тоже там был! Ты же ангел — почему ты не смог их остановить? Начудесил бы им что-нибудь добродетельное — что, не вышло?

— Не вышло, — горько признался Азирафель. — Ты прав. Все эти люди… Это моя вина. Я не верил, что ты пойдёшь до конца.

— А во что ты верил? — спросил Кроули, незаметно для себя подбираясь поближе к ангелу. — Что я, как всегда, отступлюсь? А ради чего? — прямо спросил он, останавливаясь в паре шагов от Азирафеля.

Тот поднял потерянный взгляд.

— Ради чего я постоянно должен тебе уступать? — повторил Кроули.

— Полагаю, у тебя нет причины так делать, — сказал Азирафель и попытался ему улыбнуться.

Кроули отшатнулся.

Холод, сковавший сердце, испарялся в бушующем вокруг пожаре, Кроули чувствовал его жар на лице. На Азирафеля было больно смотреть. Он казался надломленным, Кроули впервые видел его таким. Азирафель всегда искал светлую сторону — во всём. Сейчас, очевидно, найти не мог. Никто бы не смог.

Они стояли, не глядя друг на друга. Пламя ревело, рвалось ввысь, будто старалось добраться до облаков и подпалить пятки ангелам. Кроули думал о том, что у него получилось.

И дело было совсем не в войне.

Азирафель никогда не забудет, что здесь случилось. Их дружбе конец. Их договору конец. Азирафель никогда больше не подпустит его к себе — пропасть между ними теперь по-настоящему непреодолима. И можно забыть об этой муке — вечно видеть перед собой желанное и недостижимое. Давно пора было это сделать. Вырвать любовь из сердца, выкорчевать её корни, засыпать всё пеплом и солью. И надеяться, что ещё раз она не прорастёт.

— Мне нужно идти. Я должен сообщить Уолтеру о смерти сына, — сказал Азирафель, будто извинялся за что-то. — Передать ему что-нибудь от тебя?..

— Передай, что я собираюсь гореть в Аду, — сказал Кроули.

Лондон, 19 мая 1630 AD

Сидя в кресле и закинув ноги на подоконник, Кроули в сотый раз листал пьесу, заложенную розовой лентой, повторял про себя выученные наизусть строки до тех пор, пока вдруг не споткнулся на давно известных словах.

А чего он ждал?..

Нет, чего же он ждал от ангела?..

Что бы он мог получить в ответ?

Азирафель никогда не сможет принять его чувств. Единственным разумным ответом будет отказ. Ведь, приняв их, он будет вынужден ответить на них — что невозможно. Поэтому он должен будет ему отказать. А сделав это, Азирафель откажется от всего, что происходило с ними за ширмой умолчаний и недоговорок, за притворством «мы ведь друзья», и даже за притворством «ты демон, я ангел, между нами нет ничего общего».

Их отношения были реальны — возможны — только пока они оба делали вид, что их не существует. Лишь пока всё это — все эти чувства, слова и желания — оставалось неизъяснимым. Как этот грёбаный мать его План, не поддающийся облечению в слова!..

Кроули вздрогнул от шокирующего осознания. Потом выдохнул — нет, это не могло быть связано между собой — План, не облекаемый в слова, и чувства, не смеющие себя назвать…

В полуденном небе за окном полыхнуло. Кроули, щурясь от яркого света, глянул.

Там сияла звезда.

В ярко-голубом небе, белая, лучистая.

— Кассиопея, — пробормотал Кроули, узнав сверхновую. — Бахнула всё-таки.

И замер на месте, не смея пошевелиться.

Нет, это было бы чересчур.

Нет, это было бы уже слишком.

Кроули, прищурившись, с подозрением посмотрел на небо.

— Да ты издеваешься, — сказал он.

Звезда сияла.

P.S.

После возвращения в Англию Уолтер Роули по требованию Филиппа III был казнён за нападение на Санто-Томе. Это не помогло спасти отношения между Англией и Испанией. Война между ними была объявлена в 1624 году.

Примечания

Марс — площадка на вершине мачты для работы с парусами и наблюдения за морем.

Фальшборт — ограждение по краям палубы корабля.

Квартердек — приподнятая до линии фальшбортов кормовая палуба.

Планшир — планка (брус), ограничивающая фальшборт по верхней кромке.

Кильватерная струя — полоса воды, остающаяся за кормой идущего корабля.

Полубак — носовая надстройка на баке корабля.

Грот-мачта — средняя мачта на трехмачтовом судне.

Грот-бом-брам-рея — четвертая снизу рея (поперечная балка на мачте, к которой крепится парус) на грот-мачте.

Рангоут — собирательное слово для обозначения всех деревянных частей корабля: мачт, стеньг, рей и т. д.

Такелаж — совокупность снастей для крепления и управления рангоутом и парусами.

Ванты — канатные растяжки между мачтами и бортом парусного судна, служащие для придания мачтам устойчивого вертикального положения.

========== Париж, 1745 AD ==========

Комментарий к Париж, 1745 AD

В каком великолепнейшем дворце

Соблазнам низким ты даешь приют!

Под маскою прекрасной на лице,

В наряде пышном их не узнают.

Сонет №95

Дымный воздух плавал под потолком, душный от амбры и мускуса. Тяжёлые шторы скрывали окна, запрещая дневному свету пробиваться в маленький зал. На диванчиках, расставленных тут и там, разгороженных ширмами, вполголоса разговаривали, хихикали, целовались. Полуголые девицы в нижних юбках, разгоняя табачный дым веерами, прохаживались мимо, качая бёдрами. Среди них были и опытные матроны, раскрашенные на манер ярмарочных игрушек, и свеженькие девицы из предместий Парижа, стеснявшиеся выпустить маленькую грудь из корсажа. За ними волочились господа с нарумяненными лицами, в напудренных париках и туфлях с каблуками, которые, по всеобщему представлению, делали мужчину стройнее и выше.

Кроули находил странное неприятное очарование в подобных местах. Было в этих человеческих муравейниках что-то по-домашнему уютное — или, вернее, было бы, если б Кроули мог назвать Ад приятным местечком. Однако Ад по самому своему замыслу являлся местом неприятным во всех отношениях — для демонов так же, как и для грешников. Но если бы Кроули хотел вообразить себе более подходящий Ад, то он вообразил бы его таким: с дешёвым вином, картами, девицами в нижнем белье и с растрёпанными причёсками, с весёлым визгом и топотом каблуков, когда очередной молодящийся Аполлон преследовал пьяную нимфу.

Кроули заглядывал сюда, чтобы побыть в одиночестве и отдохнуть. Люди никогда не мешали его одиночеству — наоборот, в их компании он всегда ощущал его особенно остро. Они сгинут, как дым, превратятся в прах. Сегодня живые, смеющиеся — завтра исчезнут.

У него на колене сидела крашеная рыжеволосая девица, пила вино, которое он заказал, и болтала с подружкой о чём-то своём, человеческом и приземлённом. Кроули слушал их голоса, откинув затылок на спинку дивана. Он чувствовал себя уставшим.

В последнее время он часто чувствовал себя уставшим. Приблизительно последние лет сто. Столько же, сколько он не виделся с Азирафелем. Он мастерски избегал встреч — помогало выработавшееся за тысячелетия умение чувствовать, когда ангел оказывался где-то поблизости. Даже если им приходилось по долгу службы находиться в одном городе, Кроули делал всё, чтобы не пересекаться с ангелом. Они словно жили в разных временных потоках, минуя друг друга на день, час, минуту. Кроули порой даже приходилось манипулировать временем, чтобы не сталкиваться с Азирафелем.

Возможно, его усталость была вызвана ещё и этим. А возможно, тем, что они так и не помирились. Впрочем, Кроули был уверен, что примирение невозможно. И даже когда желание увидеться с Азирафелем — или желание увидеть его хотя бы издалека — становилось невыносимым, Кроули в очередной раз напоминал себе, что ангел никогда не простит его — и смирялся с тем, что они больше не встретятся.

Конечно, он скучал. Они так часто общались в последние две тысячи лет, что Кроули привык к его обществу, к его виду и смеху. Ему не хватало возможности поделиться с Азирафелем последними сплетнями, разделить его энтузиазм от нового рецепта, посидеть с ним в красивом месте и поболтать о земных делах. Жизнь как будто лишилась половины своей прелести. Странно это всё, думал Кроули. Как может быть так, что радость, разделённая пополам, на самом деле умножается вдвое? А радость, доступная целиком одному, уменьшается вдесятеро? Это была какая-то хитрая математическая загадка.

Люди всегда говорили, что время лечит. Кроули было любопытно, какое количество времени нужно употребить, чтобы оно наконец подействовало. Да и действует ли вообще это средство? Может, это типичное человеческое шарлатанство?

Кроули закрыл глаза. Возможно, ему стоило бы просто лечь спать и проспать до самого Страшного суда, чтобы всё уже кончилось и можно было разойтись по домам: одному — в небесные выси, другому — на адские муки. По крайней мере, в этом была бы хоть какая-то определённость.

Кроули понимал, что просто-напросто прячется от Азирафеля. Едва тот приехал в Париж, Кроули залёг на дно. А где лучше всего скрываться от ангела?.. Разумеется, в одном из борделей. Кроули был уверен, что никакие дела не приведут сюда Азирафеля — его обычно посылали к более важным особам, к королям и их приближённым, а не к проституткам, студентам и буржуа.

Кроули невольно представил Азирафеля одетым по последней моде, в сливочного цвета камзол с золотой вышивкой и белые чулки. Поморщился, встряхнул головой, отгоняя видение. Азирафель точно придёт в восторг от новой моды. А уж в каком восторге от него будут в Версале — сейчас ценят как раз таких, с округлым лицом, светловолосых, с полными бёдрами и мягкими руками…

Кроули тяжело вздохнул. Стоило подумать об Азирафеле, как фантазии и видения атаковали его, будто свора адских гончих. Чтобы избавиться от них, ему бы стоило отправиться куда-то в Австралию, если не дальше.

Занятый выбором места, географически максимально удалённого от Парижа, Кроули пропустил момент, когда в окружающей его реальности произошло кардинальное изменение. Оно сопровождалось тихим колокольчиковым звоном — с таким обычно являлся Азирафель, когда не утруждал себя перемещениями традиционным способом, а просто возникал там, где ему требовалось.

— Кроули.

Кроули не пошевелился, наивно надеясь, что у него в ухе просто застряла клавесинная нота и со звоном вывалилась оттуда в неподходящий момент. Он не собирался открывать глаза и смотреть на Азирафеля.

— Кроули, — повторил ангел. Голос у него был заискивающий. — Я знаю, что ты не спишь.

— Ошибаешься, — отозвался Кроули.

Азирафель приблизился — будто в душном ладане вдруг повеяло свежим ветром, жасмином и розами.

— Кроули, я знаю, мы плохо расстались, — быстро сказал он, — и я не стал бы тебя тревожить, но я попал в трудное положение…

У Кроули сами собой раскрылись глаза.

Азирафель стоял перед ним, сцепив руки под грудью, и смотрел умоляюще и виновато. Этот взгляд вошёл в зрачки Кроули и вышел с другой стороны черепа, проломив стенку. Там, наверное, осталась дыра размером с пушечное ядро. Стройный парад мыслей, которыми Кроули уже почти сто лет убеждал себя, что правильно поступил, вдруг нарушил порядок, побросал оружие и с криками разбежался. Кроули машинально потянулся пощупать затылок и удивился, не наткнувшись на острые осколки костей.

— Я присяду? — Азирафель глазами показал на соседнее кресло.

Кроули хлопнул по бедру девицу, сгоняя со своего колена. Та беспрекословно покинула маленький альков, утащив с собой подругу и початую бутылку вина.

— Ангел? — настороженно спросил Кроули.

— Дело деликатное, — сказал тот, устроившись рядом.

Он старался смотреть Кроули в глаза, будто из вежливости не обращая внимания на его разбросанный вид, но всё равно нет-нет, да соскальзывал взглядом на широкую рубаху, распахнутую на груди и одним краем выпущенную из штанов. Кроули встал, начал одеваться, чтобы не смущать ангела своим видом. Азирафель следил за ним, будто искал подсказку в его движениях. Кроули нарочно одевался медленно, чтобы не выдать себя резкостью жестов.

Он был рад видеть Азирафеля, и чувство это было сладкое и горькое одновременно. Похоже, его ничем нельзя было вытравить, оно проросло, пустило корни по всем венам и капиллярам, питаясь его кровью. А Кроули даже не заметил, как оно вымахало в такого монстра. Как баобаб. Как американская секвойя. Самые старые деревья считали по три тысячи лет, а этому было шесть. Когда-нибудь будет десять?.. Сто?.. И ничего не изменится?.. Может, однажды оно перестанет расти — а может, однажды оно сожрёт Кроули целиком, вытянув из него всю жизнь. Интересно, что будет тогда. Останется ли это чувство жить само по себе, станет незримым духом — или прорастёт из его тела тоненьким деревцем?.. Или просто развеется в воздухе? Вот был бы достойный конец этой бессмысленной твари — родилась без цели, и умрёт без следа.

Кроули надел камзол, выправил волосы из-под воротника, завязал их в хвост. Азирафель едва заметно порозовел, опустил глаза: видимо, тоже вспомнил последний раз, когда ему довелось причёсывать эти кудри.

— Я тебя слушаю, — повторил Кроули, усаживаясь назад. — Что за деликатное дело?

Азирафель глубоко вздохнул, как всегда делал перед тем, как сообщить что-то неприятное в уклончивых выражениях.

— Ты знаком с графом Сен-Жерменом? — спросил он.

— Все с ним знакомы, — Кроули пожал плечами.

— Он оказался замешан в одном происшествии, — туманно сказал ангел. — Мне нужно твоё содействие, Кроули.

Кроули смотрел на него, пытаясь понять, что происходит. Формально они не разрывали соглашение, но Кроули полагал, что после всех тех событий в Новом Свете, после всех брошенных друг другу слов само собой разумелось, что их дороги теперь разошлись.

Или нет?

— Почему именно моё? — спросил Кроули. — Ты же ангел. Твои чудеса будут посильнее.

— Я не могу официально вмешиваться в это дело, — понизив голос, сказал Азирафель. — Сен-Жермен наверху не на самом хорошем счету. Если кто-то проверит мой расход чудес и откроется, что я помогал ему в отношении некоторых событий, для него это плохо кончится. Меня тоже не похвалят, — добавил он.

Кроули поставил локти на колени и наклонился вперёд.

— И о каких событиях речь?

— Пропала дофина Франции, — шёпотом сказал Азирафель.

— Мария-Тереза? — удивился Кроули, будто во Франции была какая-то другая дофина. — И как Сен-Жермен с этим связан?

— Непосредственно, — Азирафель опять вернулся к уклончивым ответам. Кроули сморщил нос — он ненавидел, когда Азирафель ходил вокруг да около, ограничиваясь намёками, взглядами и интонациями. Конечно, смотреть на это всегда захватывало, но Кроули не хотел ни о чём больше догадываться.

— Я не могу никому довериться, кроме тебя, — виноватым шёпотом сказал Азирафель — и Кроули почувствовал, будто диванчик под ним ухнул вниз, и сам он летит, не чувствуя собственного веса, так что желудок прилип к горлу, а голова закружилась. — Помоги мне её найти.

— Он что, похитил её?

— Нет! — воскликнул Азирафель. — Он бы никогда так не поступил, он замечательный человек!..

— Твой друг, разумеется, — ревниво добавил Кроули.

Азирафель вспыхнул сильнее, чем можно было ожидать, умоляюще посмотрел на Кроули. Если бы Кроули не был на все сто процентов своей демонической души уверен, что ангел никогда не вступит в любовную связь с человеком — он бы заподозрил, что одной дружбой там дело не ограничилось.

— Расскажешь по дороге, во что я ввязываюсь, — бросил он.

Азирафель просиял, улыбка лучиками морщинок сложилась у глаз и губ. Кроули схватил свой бокал, чтобы допить остатки вина и спрятать за ним порыв разулыбаться в ответ.

Нанятая карета стояла на улице, поодаль от входа. Кроули распахнул дверцу перед Азирафелем. Забравшись за ним, упал на сиденье напротив, раскинул ноги. Чем неувереннее он себя чувствовал, тем более расхлябанную позу принимал, компенсируя тревогу и беспокойство хаотичным качанием колена.

Было о чём тревожиться — Азирафель заискивал перед ним, будто чувствовал себя виноватым, а Кроули не мог придумать ни одного правдоподобного объяснения этому. Не мог же ангел заманивать его в ловушку?.. Как друга — не мог. А как демона?.. В отместку?.. Или по велению свыше?.. Азирафель ни в чём не был перед ним виноват — так почему он тогда так смотрел, украдкой, избегая встречаться глазами, почему краснел, чего стыдился?..

Кроули ждал от него чего угодно — холодности, высокомерия, привычной игры в святошу — но не этого заискивания и виноватых взглядов. Это пугало. Кроули не понимал, что происходит, что с этим делать, как ему вести себя с таким Азирафелем. Чего он хочет, чего ждёт? Страх и неуверенность мешались в нём, затуманивая голову.

Не в Сен-Жермене ли дело? Что, если какому-то человеку удалось добиться от ангела особого расположения или, там, особенных чувств, а теперь приходится звать ему на помощь менее удачливого соперника?.. Едва допустив эту мысль, Кроули был сожран ревностью заживо, изнутри. Его ревность не стала растягивать удовольствие и терзать его вымышленными подозрениями — она проглотила его целиком, как крокодил, даже перед глазами встало красное марево.

— Ну? — грубо спросил Кроули и вдарил кулаком в потолок, давая сигнал кучеру, что можно ехать. — Я весь внимание.

Азирафель смутился ещё сильнее, будто свернулся сам в себя, даже плечи поднял повыше. Кроули смотрел на него, за сомкнутыми губами проводя языком по зубам. У Азирафеля был новый одеколон, запах розовой воды слышался так отчётливо, будто Кроули прижимался носом к его надушенному кружевному воротнику. Ему шло. Сам выбрал или принял в подарок?..

— Граф устраивал спиритический сеанс в Версале для их величеств, — начал Азирафель. — Мария-Тереза оказалась крайне одарённым медиумом, граф попросил её оказать им честь и побыть связующим звеном с миром духов.

— И что, её утащили призраки? — спросил Кроули, скорчив гримасу.

— Ничего такого, — возразил Азирафель. — Она превосходно справилась со своей задачей. Их величества провели целый час, общаясь с Александром Македонским, Цезарем и Платоном. Потом дофина почувствовала себя нехорошо и удалилась к себе.

Азирафель сделал многозначительную паузу и закончил:

— С тех пор её никто не видел.

— И даже Сен-Жермен не может её найти? Он же хвастается, что он маг. Мог бы поколдовать, — Кроули изобразил пару пассов руками.

— Он не хвастается, он действительно маг, — со скрытым упрёком сказал Азирафель. — Но не из тех шарлатанов, что «ищут» человека по пуговице и пряди волос.

— А почему ты ему помогаешь? — ревниво спросил Кроули. — Разве ваши не считают колдовство дьявольским искусством?

Азирафель потупил глаза, сцепил пальцы и пошевелил ими, глядя в окно.

— У него есть покровитель… — начал он, но прервался на тяжёлый вздох. — Это очень деликатная ситуация, — жалобно добавил он, глянув на Кроули. — Я рассказал бы тебе, если бы мог.

Кроули молчал, барабаня пальцами по колену. Они встретились — и будто ничего не случилось, будто между ними не пробежало больше ста лет и они по-прежнему были друзьями. Хотя вряд ли Азирафель забыл Санто-Томе. Но если ему нужно прикрыть свой зад, он может довериться только демону. Кроули не знал, стоит ли этому радоваться. Азирафель обратился за помощью, но что это, в сущности, между ними меняло?.. И стоит ли об этом вообще говорить? Извиняться за гибель людей, за провал миссии Азирафеля? За свой гнев?..

Может быть. Потом, может быть. Не усложнять всё сейчас — объясниться потом, когда он найдёт эту пропавшую девочку и вернёт её ко двору. Азирафель будет благодарен за помощь, тогда и можно будет поговорить. К тому времени Кроули надеялся подобрать нужные слова для раскаяния.

Их временный союз ничего не менял. Там, в прошлом, на улицах остались лежать тела, и это невозможно исправить. И простить — невозможно. Но если сейчас он нужен Азирафелю, он будет рядом с ним.

Граф Сен-Жермен оказался невысоким, очень приятным мужчиной с манерами одновременно простыми и крайне учтивыми. Одевался он скромно, но на пальцах и табакерке носил превосходные алмазы. Кроули разглядывал его с откровенным интересом и враждебностью — человек, который сумел завоевать расположение Азирафеля, просто обязан был представлять из себя нечто необыкновенное.

— Мой дорогой граф!..

Кроули сузил глаза, глядя, как Азирафель пожимает ему обе руки. Эти двое явно были близко знакомы — гораздо ближе, чем он мог спокойно вынести. Хотя граф не проявил к Азирафелю никакой особенной нежности, Кроули от этого легче не стало.

— Позвольте представить вам моего друга. Месье Кроули необычайно сведущ в оккультных науках.

— Да, я вижу, — со спокойной улыбкой сказал тот и протянул Кроули руку, унизанную кольцами. — Наслышан о вас и польщён знакомством.

Кроули, пренебрежительно фыркнув (и что там Азирафель уже успел рассказать, что он «наслышан»?), небрежно дёрнул за протянутые пальцы и отвернулся, рассматривая кабинет графа. Шарлатан он был или нет, но его версальская лаборатория выглядела внушительно — на столах громоздились перегонные аппараты, тигли, жаровни, в пузатой реторте что-то искрилось и булькало, из змеевика в подставленный стакан по каплям сочилась жидкость.

— Проводите алхимические опыты? — спросил Кроули, щёлкнув ногтем по тонкому стеклу.

— Разрабатываю технологию получения красителей для тканей, — пояснил граф. — Я бы с удовольствием устроил для вас экскурсию, но, боюсь, это отнимет у нас драгоценное время.

— Да, у вас же там кто-то пропал, — небрежно сказал Кроули, слоняясь вдоль столов и пригибаясь, чтобы рассмотреть своё искажённое отражение в стенках круглой бутыли.

— Дофина Франции, — подтвердил тот.

Кроули выглянул из-за перегонного куба, чтобы глянуть на графа. Тот почему-то не выглядел сильно обеспокоенным или напуганным. Хотя любому на его месте пора было бегать кругами и рвать на себе волосы. Граф же лучился благожелательной, почти снисходительной улыбкой безмятежного человека. Азирафель смотрел на него с таким восхищением, что Кроули едва не пожелал им обоим провалиться на месте.

— И давно её никто не видел?

— С утра, — вставил Азирафель, явно стараясь тоже быть полезным.

Кроули строго посмотрел на него, намекая, что если к нему обратились за помощью, то он тут главный, а если это кого-то не устраивает, то он может преспокойно вернуться в бордель и оставить ангела самостоятельно разбираться со своими проблемами. Азирафель виновато прикусил губу.

— Король знает? — спросил Кроули.

— Если до рассвета дофина не будет найдена, ему придётся всё рассказать, — ответил Сен-Жермен.

— А сейчас почему нельзя?

— Мы не хотим раньше времени поднимать панику, — торопливо ответил Азирафель. — Это может всё усложнить.

Он поднял брови, явно умоляя Кроули самому догадаться об истинной причине. Причина, разумеется, была в том, что в случае огласки Азирафель будет обязан включить это в свой отчёт наверх, а там его за дружбу с Сен-Жерменом, как он сказал, по голове не погладят. «А за дружбу со мной вообще могут свергнуть с небес», — со злой досадой подумал Кроули.

— Когда её видели последний раз?

— Около полудня, после сеанса, — ответил Сен-Жермен.

— Вы проводили его не в полночь? — насмешливо переспросил Кроули.

Сан-Жермен ответил улыбкой.

— Для духов нет разницы между ночью и днём, — сказал он. — Я не приверженец дешёвой театральности, мсье Кроули. Всё, что я делаю, я могу делать при свете дня.

Кроули скривил гримасу.

— Прошло всего несколько часов — с чего вы вообще взяли, что она пропала? Может, она спит? Навещает подругу, гуляет в парке?

Сен-Жермен переглянулся с Азирафелем.

— Видите ли, месье Кроули, — начал он таким тоном, будто пояснял ребёнку очевидный факт, что нельзя хвататься за раскалённый утюг голыми руками, — я тоже немного знаком с оккультными науками. Марии-Терезы нет в Версале. Биение её души настолько слабо, что она либо при смерти — либо находится за тысячи миль отсюда, что, разумеется, невозможно. Я опасаюсь, что она в огромной опасности, и если бы вы немедленно приступили к поискам — вы бы оказали мне огромную услугу, не говоря уже о спасении невинной души.

— Вы хотите сказать, что мне следует пошевеливаться, господин знаток оккультных наук? — презрительно спросил Кроули. — Если вы в них так искусны, моя помощь вам не нужна.

— Кроули!.. — умоляюще воскликнул Азирафель.

— Нет, мой дорогой друг, он прав, — Сен-Жермен придержал Азирафеля за локоть. — Я изучаю магию и алхимию всего триста лет, и мои познания скромны. Я смиренно прошу вашего снисхождения, — он коротко поклонился. Впрочем, смиренным он не выглядел ни на грош.

— Триста лет? — хмыкнул Кроули. Его забавляло это желание напустить значительной таинственности. — Ну, да. Вам триста лет, а я — демон из Преисподней.

— Я знаю, — спокойно сказал Сен-Жермен.

Кроули высоко поднял брови. Глянул на Азирафеля — тот за спиной графа активно кивал, то ли подтверждая его слова, то ли призывая просто согласиться и взяться уже за дело. Кроули, качнув головой, подозвал Азирафеля к себе.

— Это что ещё такое? — возмущённо спросил он. — Я что, должен ему подыгрывать?

— Он говорит чистую правду, — полушёпотом сказал Азирафель. — Я лично знаком с ним уже сто пятьдесят лет, и за это время он совершенно не изменился. Я упоминал, что у него есть покровитель?

— Выкладывай всё, — велел Кроули.

Азирафель нервно сцепил пальцы.

— Я не должен тебе этого говорить.

— А я не должен тебе помогать, но я же здесь!

— Его опекает один из наших, — признался ангел. — Неофициально.

— Неофициально? То есть, тайком?

— Не вполне тайком, секрета он из этого не делает.

— Ангел, — угрожающе сказал Кроули. — Хочешь, чтобы я ушёл?

На лице Азирафеля отразилась мука, он издал тихий стон.

— Иисус, — шёпотом сказал он.

— Кто?! — громко изумился Кроули.

— Ты слышал.

— Он же от вас ушёл!..

Азирафель утвердительно угукнул, глядя в сторону.

— И что — вернулся?..

Азирафель помотал головой.

— Так он шляется средь людей и учит их творить чудеса?..

— Только некоторых, — тихо сказал Азирафель. — Можешь себе представить, как это злит Гавриила. Он ничего не может предпринять против Иисуса, но за графом пристально наблюдают. Им нужен только повод применить к нему самое строгое возмездие. У нас не очень поощряют людей, которые стремятся открыть тайны вселенной. Магия, колдовство — наверху считают, что людям лучше держаться от этого подальше.

— Иначе люди станут равны ангелам и дадут вам под зад?

Азирафельнасупился.

— Зачем тебе я — у вас есть целый сын Божий!

— Мы не можем его позвать, — объяснил Азирафель. — Никто не знает, где он. Он появляется, только когда сам этого хочет.

— Чем это он так занят?

Азирафель пожал плечами.

— Раздаёт хлеб нищим и утешает плачущих, я полагаю. Он всегда где-то среди тех, до кого никому нет дела — с бродягами, сиротами, калеками, нищими.

Азирафель вздохнул.

Кроули тоже замолчал. Они встречались всего лишь раз, но он до сих пор помнил ту встречу. Сын плотника из Галилеи всё же увидел мир и все царства земные. И почему-то вместо всех его благ и красот он выбрал скитания среди горя, болезней и отчаяния. Наверное, потому, что именно там в нём сильнее всего нуждались?.. Кроули чувствовал странную досаду от мысли, что Иисус отверг тот мир, который Кроули ему показал. Но эта досада, как невесомая вуаль, прятала под собой что-то иное.

Надежду?.. Если сын Божий выбрал жизнь среди людей самых обездоленных, грязных, потерянных — может, однажды у него дойдут руки и до существ пострашнее?..

— Кроули, я прошу. Моя Жозефина Папильон в затруднительном положении, — доверительным и настойчивым шёпотом сказал Азирафель.

— Твоя — кто?.. — переспросил Кроули.

Азирафель выразительно двинул бровями.

— Не вынуждай меня говорить это вслух!.. Я же ангел.

— Вслух?.. А что такого? Что ещё за Жо…

Кроули замолк на мгновение — и расхохотался ему в лицо. Схватился за стол, согнулся от хохота пополам, задыхаясь.

— Я и не знал, что у неё есть имя!.. — простонал он. — Ну прости, ангел!.. Мы не были друг другу представлены!..

Азирафель смущённо и сердито смотрел в ответ. Кроули хохотал, не в силах разогнуться, тихонько всхлипывал.

— Не вижу ничего смешного, — обиженно сказал Азирафель, вызвав у Кроули новый взрыв хохота.

— Жозефина Папильон!.. — повторил Кроули, утирая слёзы, и его снова скрутило. Пришлось покрепче ухватиться за стол, чтобы не обвалиться на пол.

Азирафель с недовольным видом пережидал новый приступ, но это абсолютно не способствовало тому, чтобы Кроули успокоился.

— А ручку… ручку этой даме куда целовать?.. — простонал Кроули.

— Прекрати немедленно, — сквозь зубы потребовал Азирафель. — Ты ведёшь себя хуже мальчишки.

— О, да, да, прости, — Кроули попытался взять себя в руки, выпрямился, придал себе серьёзный вид. — Вы же потеряли дофину. Если ты ещё и Жозефину потеряешь… — Кроули прыснул, но нашёл в себе силы закончить, — обещай, что только мне доверишь её поиски. Клянусь, что приложу все усилия к её спасению!

— Начни прилагать их прямо сейчас, пожалуйста, — сердито попросил Азирафель.

Кроули протёр лицо ладонями, стряхнул с пальцев смех, выдохнул.

— Хорошо. Значит, во дворце её нет. Марии-Терезы, — с ухмылкой поправился он. — Мадемуазель Жозефина, я полагаю, пока ещё с нами.

— Я не утверждал, что во дворце её нет, — вставил Сен-Жермен, на которого смеховая истерика Кроули не произвела совершенно никакого впечатления. — Мы не могли обыскать всю округу, но, соблюдая известную осторожность, расспросили фрейлин и служанок её высочества. Никто не видел её после того, как она ушла.

— На сеансе не происходило ничего необычного? — спросил Кроули.

— Ничего из ряда вон выходящего, — ответил Сан-Жермен. — Я бы даже назвал его вполне заурядным. Духи вели себя благосклонно, охотно отвечали на все вопросы.

— У вас есть предположения, что случилось?

— Мы слишком мало знаем, чтобы судить. Возможно, её исчезновение объясняется иными причинами, но, как я уже сказал, её жизнь висит на волоске, и нам нужно спешить.

— Никто не видел, что она покидала Версаль? Она не брала ни лошадь, ни карету?

— С тех пор, как она удалилась к себе, её не видела ни одна живая душа, — с уверенностью сказал Сен-Жермен.

— Или же кто-то видел, но молчит, — пробормотал Кроули.

Опытным оккультистом он не был, и ждать от него этого было всё равно что ждать от рыбы познаний в мореплавании. Но он полагал, что сумеет распознать вмешательство демонических или каких-нибудь ещё посторонних сил. И начать поиски следовало с ближайшего окружения Марии-Терезы.

Сен-Жермен, конечно, заверил его, что они с Азирафелем уже переговорили с фрейлинами и не обнаружили ничего заслуживающего внимания, но Кроули не без оснований полагал себя более опытным в вопросах выведывания информации, чем эти двое.

Читать людские мысли он, разумеется, не умел, но ему были открыты тёмные тайны их душ — страх, стыд, чувство вины. Он умел вызывать их, умел подпитывать, а при необходимости мог просто заставить во всём признаться, если ему было недосуг играть в игры с человеческими чувствами. У Азирафеля были свои способы выведывания правды — он мог умело вызывать раскаяние и желание снять груз с души, покаявшись во всех грехах. Но если ему лгали, он мог повестись, как ребёнок.

Здесь, в Версале, у каждого были секреты, запах порока был таким стойким, что трудно было разобрать что-то определённое. Слегка попахивало мёртвыми душами, но после спиритического сеанса это было неудивительно.

— Отведите меня туда, где проходил сеанс, — велел Кроули. — Посмотрим, что вы упустили.

— Мы ничего не… — начал Азирафель, но Кроули предупреждающе поднял палец, напоминая, что он здесь главный.

— Это можно устроить, — согласился Сен-Жермен, никак не комментируя предположение о своей некомпетентности. То ли он был настолько вежлив, то ли согласен — было не разобрать, но Кроули это его спокойствие просто выводило из себя. — Мы пройдём потайным коридором, так будет быстрее.

Подойдя к стене, граф раскрыл неприметную дверь, которая полностью сливалась с обивкой, жестом пригласил Кроули идти первым. Кроули обернулся к Азирафелю.

— Мадемуазель Жозефина составит мне компанию? — поинтересовался он.

— Ты теперь до скончания веков будешь потешаться? — недовольно спросил Азирафель. — Бога ради, Кроули, ты слишком давно не был в приличном обществе. Все так говорят, когда необходимо затронуть деликатную тему!

— Вини не меня, а свою любовь к дурацким словечкам, ангел. Так ты идёшь?

— Я буду там бесполезен, — виновато признался тот. — Будет лучше, если я отвлеку внимание короля, займу его хотя бы игрой в карты, чтобы дать вам время. Если он пошлёт за дофиной, а её не смогут найти — мы не сумеем это скрыть.

— Это весьма предусмотрительно, — сказал Сен-Жермен. Он ждал у раскрытой двери, терпеливый, как мраморная кариатида, с вежливой улыбкой, под которой можно было угадывать хоть бешенство, хоть равнодушие. Чем дольше Кроули находился в его обществе, тем сильнее ему хотелось устроить графу какую-нибудь пакость.

— У вас найдётся чем промочить горло? — Кроули оглядел бутыли и реторты. — Что-нибудь, чем не красят ткань.

— Простите, мой дорогой друг, я не держу вина, — благожелательно сообщил граф. — Я не пью.

Кроули закатил глаза. Высокомерный, хвастливый, лицемерный, да ещё и трезвенник! И как такой человек вообще мог понравиться Азирафелю?

— Почему? — спросил он, кивнув ангелу на прощание. — Принципы не позволяют?

Сен-Жермен вошёл в коридор вслед за ним и притворил дверь.

— Вперёд и налево, — сказал он. — Нет, дело не в принципах. Я не употребляю еды и питья по другим причинам. Здесь направо. Видите ли, чтобы человеческая оболочка могла поддерживать высокую связь с другими мирами — или, если угодно, с другими слоями реальности — она должна придерживаться строжайшего режима чистоты.

— И целомудрия, — саркастично добавил Кроули.

— Разумеется, — серьёзно ответил граф, и у Кроули дёрнулись пальцы — он едва удержался, чтобы не развернуться и не вцепиться своему спутнику в горло. — Вы, мой друг, как существо, не принадлежащее этому миру, можете пренебрегать этими правилами, но поскольку я человек, мне приходится себя ограничивать, иначе моё тело окажется неспособным чувствовать тонкие эфирные вибрации. Еда, вино и плотские удовольствия заглушают их. Заниматься алхимией после стакана вина — всё равно что ковать меч сквозь подушку… Прямо, прошу вас.

— Чем же вы питаетесь — эфиром? — насмешливо спросил Кроули.

— Я пью воду, — сказал тот. — И при мне всегда эликсир, который поддерживает мою материальную оболочку. Он изготовлен на основе философского камня, и я принимаю его уже сто семьдесят лет. Увы, человеческое тело — крайне хрупкий, грубый, но совершенно необходимый сосуд для души, и с этим приходится считаться.

— И кто же вас всему этому научил, — равнодушно бросил Кроули.

— О, я общался с великими магами древности, — охотно ответил Сен-Жермен. То ли этот эликсир не позволял ему распознавать сарказм, то ли граф намеренно игнорировал интонации Кроули. И то и другое бесило одновременно сильно. — Я изучал искусство магии в Египте, Персии и Китае.

— Ага, — сказал Кроули.

Они шли по узкому коридору, погружённому в полумрак, с изнанки роскошных залов. Редкие лампы освещали тёмные стены, с потолка кое-где свешивалась паутина и невесомыми нитями ложилась на лицо. За тонкими стенами слышались голоса, смех — они шли мимо них, огибая залы и чужие покои.

— Помните легенду о Персефоне? — спросил Сен-Жермен. — Она была вынуждена остаться в царстве Аида, потому что вкусила из его рук гранатовых зёрен. А Адам и Ева?.. Их изгнали из Эдема из-за яблока.

— Не из-за яблока, — раздражённо поправил Кроули. — Яблоко было лишь поводом.

— Вовсе нет, — снисходительно возразил Сен-Жермен. — Суть этого яблока была в том, что оно принадлежало другому миру. Оно не было Эдемским — оно было земным, именно поэтому оно было запретно. Вкусив его, первые люди познали земную жизнь и уже не могли оставаться в своём прежнем невинном мире.

— Всё это аллегории, — перебил его Кроули. — Они съели яблоко — и их изгнали, никакого другого смысла тут нет.

— Вы мыслите крайне прямолинейно, мой друг. Это история не о буквальном, физическом яблоке, сорванном с ветки. Она куда глубже.

— Иногда яблоко — это просто яблоко, — огрызнулся Кроули. — Оно даже на вкус было самое обыкновенное.

Сен-Жермен тихо хмыкнул у него за спиной.

— Налево, пожалуйста.

Кроули свернул в ответвление и остановился. Здесь дурно пахло. Как будто дохлой крысой, только намного сильнее. Кроули повёл носом, отыскивая источник смрада.

— Вы это чувствуете?

Сен-Жермен, поднял голову, принюхался.

— Да, — сказал он. — Тянет смертью.

Кроули глянул вдоль коридора вперёд и назад, прислушался. Толкнул одну из ближайших дверей. Едва поддавшись, та врезалась во что-то постороннее, открыв лишь узкую щель. Оттуда определённо пахло разложением, и сильно.

Кроули навалился плечом, и дверь поддалась, сдвинув то, что её блокировало. За ней оказалась комната — гостиная чьих-то покоев. На полу лежали тела — и, судя по запаху, лежали здесь уже несколько дней. Семь человек в неестественных позах. Пять придворных, судя по камзолам и платьям, служанка и стражник. Кто-то был застигнут на пути к двери и растянулся, простирая к ней руки. Две дамы лежали в креслах, мужчина в форме гвардейца возле окна сжимал в кулаке край шторы, будто пытался отдёрнуть её и распахнуть окно, когда силы оставили его.

Сен-Жермен зашёл следом, прижимая к носу надушенный платок — по мнению Кроули, мера совершенно излишняя, запах стоял такой, что от него не помогло бы даже искупаться в ванне одеколона.

— Любопытно, — сказал Кроули, разглядывая мертвецов. — Но не думаю, что это связано с нашим делом — они здесь уже давно, а дофина пропала лишь утром. Странно, что их никто не хватился — хотя, в Версале столько людей, что можно и потеряться.

— Но этого не может быть! — воскликнул Сен-Жермен.

Кроули развернулся к нему. Граф, склонившись над одним из тел, забыв про платок, пристально разглядывал лицо.

— Этого не может быть, — уверенно повторил он. — Я знаю этого человека, мы виделись с ним сегодня утром! А это мадам де Шермонн, она была на моём сеансе вместе с дофиной. Мадемуазель де Суайез вчера играла в карты с королевой…

Сен-Жермен поднял на Кроули непонимающий взгляд.

— Да? — с возросшим интересом переспросил тот. — И как же вы это объясните?

— Не имею ни малейшего представления, — признался тот. — Что это — заговор? — Сен-Жермен впервые нахмурился. — Против короля?.. Но я бы знал, если бы его величеству что-то угрожало.

— Заговор против королевы? — предположил Кроули. — Против наследника? Дофины?

— Мы не можем быть уверены, что это связано с исчезновением Марии-Терезы, — сказал граф. Он склонился над одним из тел, повернул к себе его голову. — И не можем быть уверены, что не связано… Нужно определить причину смерти, — пробормотал он себе под нос. — Но в моей лаборатории бывает много гостей, придётся оставить их здесь и работать с тем, что есть.

— Кажется, пора оповестить короля, — сказал Кроули.

— Мы не знаем, что происходит, — Сен-Жермен поднял голову. — И если это заговор — не знаем, кому можем доверять. Его величество сейчас под надёжной защитой, так что я прошу вас пока сохранять всё в тайне.

Кроули хмыкнул. Азирафель, конечно, всегда хорошо справлялся с ролью ангела-хранителя — если ему никто не мешал — так что, вероятно, можно было доверить ему жизнь королевской семьи.

— Мне придётся работать здесь, — сказал Сен-Жермен, поднявшись. Он снял камзол, начал засучивать рукава. — Я постараюсь установить, что послужило причиной их смерти. Вероятнее всего — яд.

— С чего вы взяли? — поинтересовался Кроули.

— Нет крови, — коротко отозвался тот.

Кроули пожал плечами — это было похоже на правду.

Он стоял посреди комнаты, смотрел на людей. Он их не знал, и всё равно его что-то царапало. Он ведь решил быть демоном и ни о чём больше не сожалеть — почему же у него перед глазами против воли вставал пожар в Санто-Томе? Люди смертны, так было задумано. Они всегда умирают. Иногда глупо, трагично, случайно. Иногда — по его вине. И он не должен был к ним привязываться… Но почему-то у него никак не получалось стать правильным демоном — таким, как другие.

Он встряхнул головой, отправился осматривать комнаты. Их было всего две — гостиная и скромная спальня, они явно принадлежали не самой знатной особе. Кроули поворошил кровать, заглянул в ящики комода, шкатулки. Ценности были на месте, с одежды не срезали ни кружева, ни жемчуг, ни богатую отделку, будто дело было не в грабеже. На столике в гостиной стояли закуски, но к ним едва притронулись. Там же были бокалы с остатками вина, открытая бутылка. Дверь в коридор оказалась незаперта, ключ от неё валялся на полу рядом с телом.

Кроули гадал, что заставило этих людей собраться вместе. Служанка, две придворные дамы, один стражник, трое прилично одетых мужчин — что свело их вместе? Чем они занимались, о чём говорили? Если кто-то пытался покинуть комнату, почему не успел? Неужели яд действовал так быстро? Как быть с тем, что Сен-Жермен уверял, что ещё вчера и сегодня утром эти люди были живы, если по всем признакам выходило, что они давно мертвы?

Всё это никак не складывалось. Казалось, эти люди, кем бы они ни были, оказались здесь случайно. И чьи это были комнаты?

— Или яд — или колдовство, — задумчиво заметил Кроули, сделав круг по комнатам и вернувшись в гостиную.

Он прислушался — ему показалось, он что-то почувствовал, будто холодная мрачная тень скользнула где-то в пространстве и растаяла без следа.

Сен-Жермен, с карманной лупой изучавший ногти одной из женщин, поднял голову.

— Но если яд — где он был? — спросил он в пространство. — В еде или питье? Или в воздухе?

— Могу проверить, — предложил Кроули.

Он сунул мизинец в горлышко бутылки, принюхался к нему, лизнул след от вина. Нет, ядом даже не пахло. Не было его ни в кремовых пирожных, ни в засахаренных фруктах. Это была загадка — пропавшая дофина, несколько мёртвых тел в незапертой комнате… Их мог найти кто угодно, в любую минуту — почему никто не нашёл?

— Боюсь, у меня плохие новости, — сказал Сен-Жермен, поднимаясь на ноги. — Я не смогу определить яд без вскрытия.

Кроули пошарил глазами по комнате.

— Здесь есть стол.

Сен-Жермен скептически посмотрел на него.

— Исключено. У меня даже нет с собой инструментов.

— Тогда найдите мешок побольше, чтобы перетащить их куда-нибудь, — Кроули кивнул на тела. — Я найду Азирафеля, ему стоит об этом знать. И ему это не понравится.

— Храни нас, святые небеса, — задумчиво сказал Сен-Жермен ему вслед.

Кроули быстро миновал несколько коридоров и залов. Он не первый раз посещал Версаль, так что дорогу знал. Но ангел нашёлся куда раньше, чем Кроули добрался до королевского крыла: в одном из салонов была суета и взволнованные голоса, кто-то звал врача. На кушетке, уронив голову на локоть, лежала молодая девушка в истрёпанном шёлковом платье. К подолу пристали сухие листья, волосы были в полном беспорядке, она слабо дышала. Рядом с ней обнаружился Азирафель, который пытался привести её в чувство нюхательной солью. Кроули поморщился — даже издалека этот запах для его чувствительных ноздрей был омерзителен — куда хуже, чем запах смерти.

— Ангел, — вполголоса позвал Кроули, подобравшись поближе и встав у него за спиной. — Ты разве не должен быть с королём?

— Расступитесь, господа, прошу вас! — приказал громкий женский голос. — Её высочеству нужен воздух! Откройте окно!

— О, так ты нашёл её?..

Дофина пошевелилась со слабым стоном, приподняла голову — и вздрогнула, шарахнувшись от толпы. От полной апатии и усталости она мгновенно перешла в состояние нервной лихорадки. Шарила безумным взглядом по лицам, будто пыталась узнать их, озиралась, прижав руки к груди.

— Помоги мне увести её, — шёпотом попросил Азирафель. — Она не в себе.

— Что случилось? — на всякий случай спросил Кроули.

— У неё нервный припадок, — отозвался ангел, помогая девушке встать на ноги. — Её нашли в лесу, на дороге в Сен-Клу.

Мария-Тереза, поддерживаемая его рукой, поднялась на ноги, сделала несколько неверных шагов. Кроули подставил ей локоть, и она машинально ухватилась за него. Фрейлины потянулись за ними.

— Значит, у тебя хорошие новости, — сказал Кроули.

— Если можно назвать хорошей новостью то, что дофина, возможно, сошла с ума — пожалуй.

— Она жива, и это главное, а спятить может кто угодно и по любой причине, — сказал Кроули. — У меня тоже есть новости, но они тебя не обрадуют.

Он понизил голос, хотя окружающие их люди в любом случае не смогли бы разобрать ни слова из того, о чём они говорили — они видели лишь двух мужчин, которые помогали дофине дойти до её покоев, но их речь, достигнув одного уха, мгновенно вылетала из другого, оставляя после себя смутное ощущение, какое бывает, когда пытаешься что-то вспомнить — но даже не уверен, а было ли что забывать, чтобы потом вспомнить.

— Мы с графом нашли несколько трупов в крыле апартаментов. Граф утверждает, что эти люди ещё вчера были живы — а я уверен, что они мертвы уже несколько дней.

— Это плохо, — пробормотал Азирафель.

— Он пока не может сказать, что их убило — отрава, болезнь или какое-нибудь колдовство. Всё это может быть связано — сеанс, пропажа дофины, эти странные смерти.

— О, Боже, — взволнованно сказал Азирафель.

— Мне тоже это не нравится, — сказал Кроули, шаря глазами по сторонам, будто ждал, что люди вокруг сейчас начнут падать замертво.

— Ты не понимаешь — завтра король устраивает бал в честь свадьбы дофина, — сказал Азирафель. — А здесь убийства?.. Или загадочная болезнь? Спятившая принцесса?.. Это скандал!

Стража возле комнат дофины не моргнула и глазом, когда ангел и демон ввели Марию-Терезу в её покои. Фрейлины кинулись задёргивать шторы, готовить постель и раздевать девушку, чтобы уложить в кровать. Кроули равнодушно повернулся к ним спиной, отошёл вместе с Азирафелем к окну.

— Её нашли на дороге в Сен-Клу, да? Так она просто отправилась на прогулку, чтобы развеяться — и там потеряла рассудок? — спросил Кроули.

— Я бы не сказал, что она его потеряла, — ответил ангел, тревожно переплетая и расплетая пальцы. — Но с ней точно что-то не так.

— А я бы посмотрел на безумную королеву на троне Франции, — невинно сказал Кроули и стащил виноградинку с блюда на буфете.

— О, Боже, — снова вздохнул Азирафель.

— Собираешься что-то предпринять? — спросил Кроули. — Девица нашлась, про Сен-Жермена никто не узнает — теперь всё в порядке?

— Как всё может быть в порядке, если здесь Бог знает что происходит? — тихо воскликнул Азирафель. — Здесь, в Версале!.. Когда ради этой свадьбы собрался весь цвет Франции!.. Они тоже могут погибнуть!

— Как будто лучше, когда погибают простые люди, — заметил Кроули.

Азирафель вдруг смутился, потупился, затеребил цепочку на камзоле.

— Ты прав, — тихо сказал он, — это ничем не лучше.

Кроули замолчал, глядя в окно. Азирафель стоял рядом. Молчание между ними становилось неловким. Кроули не знал, что ему делать дальше. Уйти? Если его роль выполнена — хотя, он не так уж и поспособствовал в поисках, дофина нашлась совершенно без его содействия. У Кроули возникло странное ощущение, что её пропажа, как и её обнаружение, на самом деле совершенно не требовали его вмешательства. Девушка просто перепугалась после общения с духами — у медиумов такое бывает, особенно если они неопытны и чувствительны.

Кроули покосился на Азирафеля. Тот стоял, смотрел в окно, будто высматривал там кого-то среди людей, прогуливающихся в садах. Его глаза бегали.

— Ангел, — начал Кроули.

— Да? — с совершенно рассеянным видом отозвался Азирафель.

— Зачем ты позвал меня?

Азирафель поджал губы, посмотрел в сторону.

— Мне кажется, я всё тебе рассказал.

— А мне кажется, что не всё, — сказал Кроули.

— Ты… ты ошибаешься.

— А ты врёшь.

Азирафель вспыхнул. Нет, он так и не научился врать.

— Нам лучше вернуться к Сен-Жермену, — сказал он. — Он должен осмотреть дофину. Она нездорова.

— Кто ему даст — он не придворный врач, он красильщик, — напомнил Кроули.

— Он маг! И мы должны попытаться!..

— Мы? — переспросил Кроули.

Азирафель нервно выдохнул, бросил на него короткий взгляд. Испытующий, умоляющий.

— Говоря «мы», ты подразумеваешь тебя и меня — или тебя и Сен-Жермена? — спросил Кроули.

Не отвечая, Азирафель развернулся, почти побежал к выходу. Замедлил шаг только у постели — дофина лежала на подушках, бледная, будто бескровная, с побелевшими губами. Кроули потянулся за ним.

Азирафель шёл быстро, Кроули пришлось ускорить шаг, чтобы не отставать от него в широких коридорах.

— Ангел.

— Кроули? — бросил тот на ходу, не оборачиваясь.

— Ангел!

Азирафель словно бежал от него — от него или от чего-то ещё, а Кроули просто не мог остановиться, хоть и понимал, как это глупо выглядит — следовал за ним, не зная, зачем это делает. Он говорил себе, что просто проводит ангела — и на этом они распрощаются снова. Это была нелепая встреча.

— Вот что, ангел — если ты больше не нуждаешься в моих услугах… — начал Кроули, распахивая перед ним дверь покоев, где оставил графа, — то я…

Его прервал шум возни и глухое рычание. Мгновенно отстранив ангела, Кроули первым просочился в дверь. И застал необыкновенную картину.

Сен-Жермен привязывал к креслу труп мадам, обвив её гардинным шнуром — а та извивалась, бешено вращая глазами и скаля зубы, и сучила ногами, пытаясь вывернуться.

— Какого… — начал Кроули, шагнув ближе. — Какого дья… Гос… Ангел?! — он потрясённо развернулся к Азирафелю, так и не определившись с тем, какую из высших сил призвать в свидетели, и уставился на него, будто Азирафель мог прояснить, что здесь происходит.

— Вы очень вовремя, друзья мои, — с натугой сказал Сен-Жермен, затягивая узел за спинкой кресла. — Мне понадобится ваша помощь.

— Так они живы? — изумился Азирафель.

— О, нет, — заявил Сен-Жермен. — Они мертвы. Более чем мертвы.

— Как-то не очень похоже, — сказал Кроули, с подозрением оглядывая остальных мертвецов. Те пока вели себя смирно и не подавали признаков жизни, но Кроули догадывался, что теперь ждать от них можно чего угодно.

— Тела совершенно мертвы, — сказал Сен-Жермен, вынув из кармана маленький ножик и хладнокровно перепиливая ещё один шнур, свисающий со штор. — В них нет живой души.

— Тогда какая же в них душа — мёртвая? — с сарказмом спросил Кроули.

— Мёртвая! — воскликнул Азирафель. — Ну, конечно! Спиритический сеанс!..

Сен-Жермен замер со шнуром в руках, будто эта догадка его потрясла.

— О, — с досадой сказал он. — Боюсь, вы правы, мой друг. Это всецело моя вина.

— Поясните? — Кроули не удержался от злой ухмылки.

— Её высочество неожиданно прервала сеанс, и я не завершил его должным образом. Обычно это безвредно, так как связь между мирами довольно слаба, но, к сожалению, моё мастерство в сочетании с талантом дофины открыло для духов широкую дорогу. И она осталась открытой без какого-либо присмотра.

— Так закройте её, пока сюда весь загробный мир не слетелся! — потребовал Кроули. — Дофина нашлась — бегите к ней.

Его оборвал новый стон, донёсшийся с пола — гвардеец, до этого лежавший бездыханным, открыл глаза и сел, вращая головой. Его движения были неловкими, рваными, будто он не вполне понимал, как владеть своим телом. Будто некто надел это тело, как костюм, не подходящий по размеру, и теперь пытался справиться с ним.

— Боже милостивый, — негромко сказал Азирафель.

— Как думаешь, сколько душ уже успело пройти по этой дороге? — вполголоса спросил Кроули. — У нас там, в Аду, знаешь, немало грешников…

— Это катастрофа, — прошептал Азирафель. — Они вселяются в живые тела, убивают их — и оживляют снова!.. А завтра бал!.. Вы представляете, к чему всё это может привести?..

Кроули смотрел на него, высоко подняв брови, предлагая Азирафелю самому озвучить степень затруднительности положения его Жозефины Папильон.

— Господа, не могли бы вы мне помочь? — прервал их Сен-Жермен, скручивая руки стражника. Тот вяло сопротивлялся, явно не осознавая, что происходит.

Кроули присел на корточки рядом с ним, поймал за лицо, повернул к себе, разглядывая тусклые глаза.

— Мёртвые души, да?.. — вполголоса проговорил он. — А всё-таки наши или ваши?..

— Разумеется, ваши, — мгновенно отозвался Азирафель. — Праведники не сбегают из Рая и не крадут чужие тела. Куда вероятнее, что грешники захотят сбежать от вас в тщетной надежде избежать посмертных мучений.

Рядом с ними зашевелилось новое тело, и им пришлось оставить разговоры и присоединиться к Сен-Жермену, чтобы скрутить оживающих мертвецов.

— Ты мог бы их изгнать, — предложил Кроули, когда все семеро, перевязанные верёвками, будто ярмарочные колбасы, лежали на полу в один ряд, извиваясь и клацая зубами.

— Мог бы, — согласился Азирафель. — Но не могу. Я же говорил, это привлечёт ненужное внимание. В таких обстоятельствах это особенно… нежелательно.

— Ну да, ну да, — вздохнул Кроули. — Так что будем делать?

— Мне нужно увидеть дофину, — сказал Сен-Жермен. — Я должен вывести её из транса, иначе сквозь её высочество сюда хлынет весь Ад.

— Погодите, — Кроули вдруг осенило. — Но души из Преисподней не могут просто так взять и уйти. Их сторожат. Если кто-то из них пропадёт — это заметят.

— И отправят орду демонов их ловить? — с беспокойством спросил Азирафель.

Кроули неопределённо повёл головой.

— Ну, отправят орду, но у половины орды найдутся другие дела, половина от половины заблудится по дороге, половина от половины от половины отвлечётся и забудет, что им велели, в итоге сюда доберётся от силы два-три демона — и это не мои проблемы.

— Не твои проблемы? — возмутился Азирафель.

— Не наши, — поправился Кроули.

— Не наши?..

— Мы договаривались, что я помогу найти дофину. Она нашлась — чего ты ещё хочешь, ангел?

— Кроули, — взволнованно сказал Азирафель, — ты всё ещё нужен мне здесь.

— Это я вижу, ангел, не сомневайся, — отозвался тот, постаравшись, чтобы эти слова не прозвучали слишком радостно.

Его только что изобретённый метод набивания себе цены отлично работал. Азирафель и не мог, и не хотел его отпускать. Дофина не в себе, по Версалю бродят просочившиеся в дверь между мирами духи, за ними могут прийти демоны, и переловить их всех будет не самым простым делом, учитывая, что сбежавшие точно не хотели бы вернуться в Ад.

— И какой у нас план? Будем ждать, пока за ними кто-нибудь явится? — Кроули кивнул на связанных мертвецов.

— Ты предлагаешь мне просто подождать, пока сюда заявится толпа демонов? — возмущённо спросил Азирафель.

— А есть другое решение? — риторически спросил Кроули. — Ты не можешь рисковать, изгоняя их — а я вообще не могу, демоны демонов не изгоняют.

Они одновременно посмотрели на Сен-Жермена.

— Я более сведущ в призыве духов, а не изгнании, — сказал тот в ответ на молчаливый вопрос дуэтом. — Нам лучше поторопиться, господа — я должен привести дофину в чувство, это важнее всего. Мы даже не знаем, сколько душ успело прийти сюда за то время, что она была без наблюдения.

Азирафель с тревогой посмотрел на Кроули.

— Хорошо, ладно, — с искусно разыгранным недовольным вздохом согласился тот. — Давайте заткнём дырку в плотине. А что делать с ними? — Кроули кивнул на оживших мертвецов, которые и не думали затихать.

— Разберёмся с ними позднее, — решительно сказал Азирафель. — Нужно расставлять приоритеты. Сначала поможем дофине — а потом решим, как поступить с этими несчастными.

В покоях дофины был полумрак. Дежурная фрейлина, повинуясь мановению Кроули, заснула, уронив на колени книгу. Азирафель с любопытством поднял маленький томик, перелистал.

— И как вы намерены её заткнуть? — спросил Кроули у Сен-Жермена, который перебирал на буфетном столике бутылки вина. — Какой-нибудь мрачный ритуал?

— О, всё довольно просто, — отозвался тот. — Я рассказывал вам о том, что еда и питьё укрепляют связь живой души с её земным пристанищем. Я думаю, пары глотков вина будет достаточно.

— Что, так просто? — удивился Кроули. — Пара глотков вина?

— Лишь дилетанты думают, что магия всегда требует ритуалов, свечей и заклинаний, — сказал Сен-Жермен. — Когда Иисус превращал воду в вино, он не устраивал из этого шоу. Помню, я как-то сказал ему… — начал он и остановился, будто скромность не позволяла ему хвастаться.

Кроули переглянулся с Азирафелем, призывая его в свидетели этого хамства. Но Азирафель улыбался, глядя на графа, будто принимал это всё за чистую монету. Кроули выдохнул сквозь зубы, пробормотал проклятие.

Вернувшись к постели дофины, Сен-Жермен приподнял её голову и поднёс бокал к её губам. Та попыталась отвернуться, но он удержал её, влил вино в рот, что-то шепнул. Она закашлялась, слабо застонала, вяло оттолкнула его руку. Сен-Жермен позволил ей улечься обратно. Собравшись у её кровати, они смотрели, как медленно выравнивается её поверхностное дыхание и розовеет лицо. Смертельная бледность отступала.

Кроули стоял рядом с Азирафелем, делая вид, будто всё это его совершенно не волнует — особенно присутствие Азирафеля. На свободе оставались проскользнувшие в этот мир духи, бродили рядом, сеяли смерть — и что же они могли сделать со всем этим?..

— Домик садовника, — сказал Азирафель.

— Ммм? — протянул Кроули.

— Мы можем перенести их в домик садовника, там будет безопасно, — пояснил ангел. — И граф без помех сможет произвести все необходимые… манипуляции. Мы ведь всё ещё не знаем, что их убило.

— Отличная мысль, — одобрил Сен-Жермен.

— А потом? — спросил Кроули.

— А потом мы появимся на балу, и каждый со своей стороны будет следить за порядком, — сказал Азирафель, качнувшись на каблуках. — Если орда демонов не явится за сбежавшими душами — будем считать, что всё обошлось.

— А те семеро?..

— Позовём экзорциста.

Кроули хмыкнул. Это звучало, как план.

— А если всё-таки кто-то явится? — спросил он, прислушиваясь к тишине спальни. В ней что-то бродило — неуловимое, тёмное, но он никак не мог ухватить это ощущение и распознать его. — Я уже не смогу тебе помочь, ты же знаешь.

— Знаю, — тихо сказал Азирафель. — Но это будет уже неважно, я буду вынужден им противостоять.

— Ой, как мне всё это не нравится, — вздохнул Кроули.

— Я не думал, что всё зайдёт так далеко, — извиняющимся тоном сказал Азирафель. — Я всего лишь хотел найти девушку.

— Идёмте, друзья мои, — предложил Сен-Жермен. — Хотел бы я сказать, что одержимые не дойдут до лачуги садовника сами — но ужас нашего положения в том, что эти — дойдут.

Бал проходил в Большой галерее — только это огромное пространство могло вместить всех гостей. В Версале собрался весь цвет общества — сотни кавалеров и дам щеголяли пышными платьями и бриллиантами, сияло всё, от канделябров до пряжек на туфлях. Кроули, в маске ворона, высматривал в толпе Азирафеля. Скользил взглядом по лицам, находил его, в белой полумаске совы, отпускал — и в сердце тянуло, будто кто-то перетягивал в нём струну, и она вот-вот готова была лопнуть.

Кроули не понимал, как он мог отказаться от общества Азирафеля. Он не понимал, как прожил без него сто лет — он силился вспомнить, но не мог, они плыли перед глазами пустым туманом, будто их и не было, будто их стёрли из памяти, как рисунок на запотевшем стекле стирает рука служанки. Он ждал его появления — и боялся, сам не зная чего. Надо было повиниться перед Азирафелем за их прошлую встречу, надо было целовать ему руки и умолять не разрывать их дружбу. Они вели себя, будто ничего не случилось — но оно случилось, и оно всё ещё лежало между ними, как пропасть, утыканная ножами. Можно было, закрыв глаза, притвориться, что пропасти нет — но нельзя было сделать ни шага навстречу друг к другу.

Кроули наткнулся взглядом на дофину. Она была в сопровождении мужа. Ещё слабая после перенесённых испытаний, она радушно улыбалась каждому, с кем ей доводилось переброситься парой слов. Последив за ней и быстро потеряв к ней интерес, Кроули, прислонившись к колонне, продолжил изучать лица гостей.

Один человек в алом костюме привлёк его внимание. Он был высок и темноволос, левую половину его лица закрывала белая маска, будто он прятал под ней уродство. Он стоял возле музыкантов, не проявляя никакого интереса к танцам, и слушал.

— Чтоб мне провалиться, — прошептал Кроули.

Он знал эту маску. Он знал того, кто был сосредоточием всех болезней этого мира — от желудочной колики до родильной горячки. Если Чума решил посетить Версаль, события могли начать развиваться совершенно непредсказуемо.

Четыре всадника Апокалипсиса жили среди людей, не подчиняясь никому — ни Раю, ни Аду. Они были сами по себе — третья сила, время от времени нарушавшая баланс противостояния добра и зла в неожиданную сторону. Кроули сталкивался с ними пару раз — и нередко приписывал себе их деяния. Всадникам всё равно не было дела до бумажной возни, так что все были в выигрыше.

А значит, раз уж Азирафелю было так важно сохранить всё в тайне, вот на кого можно было свалить и исчезновение дофины, и появление мёртвых душ, и что угодно ещё.

— Азирафель, — шепнул он, возникая у ангела за плечом.

Тот выдохнул, глянул через плечо.

— Кроули.

— В Версале Чума.

— Что? — Азирафель развернулся к нему всем телом.

Кроули показал глазами на высокую фигуру в алом.

— О, конечно! — Азирафель порывисто схватил Кроули за руку. — Вот и объяснение! Я всё думал — не может быть, чтобы люди, погибшие пару часов назад, выглядели так ужасно! Так это его рук дело!

— И если он здесь, он не ограничится парой человек, он убьёт сотни.

— Мы должны его остановить!

— Мы не можем его остановить, — поправил Кроули. — Он будущий всадник Апокалипсиса, мы против него бессильны.

— Ладно, — отозвался Азирафель, — если мы ничего не можем сделать с ним силой — мы могли бы уговорить его оставить Францию и перебраться в другое место. Какое-нибудь более пустынное. Малолюдное. В пустыню, скажем.

— И что ему делать в пустыне? — спросил Кроули. — Насылать чесотку на ящериц?

Азирафель выглядел совершенно потерянным. И было с чего — всё шло к тому, что, сколько ни изворачивайся, а придётся признаваться начальству во всём, что тут стряслось. Кроули медленно сделал круг мимо Азирафеля.

— Вот теперь твоя Жозефина Папильон находится в действительно интересном положении, — сказал он.

Азирафель с отчаянием посмотрел на него.

— Мы могли бы его отвлечь? — предположил он.

— Чем? Конфетами? — саркастично предположил Кроули.

Азирафель ахнул, всплеснул руками.

— Конечно!.. Да!..

— Конфетами? — недоверчиво переспросил Кроули.

— Едой и питьём!.. Земной едой! Если она ослабляет сверхъестественную связь сущности с нематериальным миром, то от человеческой еды он должен ослабеть!

— Нам придётся держать его в подвале связанным и откармливать тысячу лет, чтобы хоть немножко ослабить, — ответил Кроули. — Так себе план.

— Сен-Жермен, — сказал Азирафель. Глаза у него зажглись. — Его эликсир из философского камня! Подмешаем его в вино — и это сработает!

Кроули хмыкнул.

— А он достаточно сильный?

— А у нас есть другой выбор? — с отчаянным энтузиазмом спросил Азирафель.

— И что будет с Чумой? Он умрёт?

— Никто не умрёт, — уверенно заявил Азирафель. — Но определённо станет менее смертоносным. Я полагаю, никто не будет возражать, если болезни вроде чумы, холеры, оспы и прочих станут не опаснее насморка?

Кроули в роли «никого» пожал плечами.

— Он не из наших, так что мне всё равно. С меня не спросят.

— С меня тоже, это благое дело, — нервно заявил Азирафель. — Я избавлю мир от болезней!

— Сен-Жермен сейчас с нашими семью трупами? — уточнил Кроули.

— А где ему ещё быть? Он ищет способ изгнать их из тела. Я побегу к нему — а ты пока займи Чуму разговором, чтобы он никуда не ушёл.

— И о чём мне с ним говорить? — крикнул Кроули в спину Азирафеля.

— Он любит музыку! — на ходу отозвался тот.

— Музыку, — буркнул Кроули, глядя, как тот исчезает среди людей. — Клавесины. У меня от них вечно зудит в голове.

Он поморщился и сунул мизинец в ухо.

Чума обернулся, когда Кроули подошёл ближе, смерил его взглядом.

— Развлекаешься? — Кроули кивнул на музыкантов.

Тот молча отвернулся к оркестру. Потом вдруг спросил:

— Ты помнишь музыку сфер? Голоса ангелов, поющих хоралы? Свет облаков?

Кроули подманил к себе лакея, разносящего вино, взял бокал. Вопрос застал его врасплох. Он помнил многое о прошлой жизни, но вспоминать о ней не любил.

— По мне, так эти хоровые упражнения были сплошной тягомотиной, — сказал он. — Я всегда старался улизнуть пораньше или прогулять — не моё это всё.

— А я не помню, — сказал Чума. — Я помню воспоминание о своей памяти, но музыка ускользает.

— Было бы что помнить, — искренне сказал Кроули. — Так умильно и сладкозвучно, что аж тошнит. По мне, человеческая музыка куда веселее.

Чума медленно вздохнул.

— Но если тебе интересно, — сказал Кроули, чтобы поддержать разговор, — я знаю пару мест, где неплохо играют. В основном в борделях. Зато очень душевно, тебе понравится.

— Мне нравится здесь, — сдержанно сказал Чума.

Кроули посмотрел на скрипки и поджал губы. Человеческая музыка была красивой — люди вообще многому научились за прошедшие столетия с тех пор, как один из них первым натянул на обруч шкуру козы и ударил по ней палкой. Просто Кроули не был любителем излишней усложнённости.

— Ты знаешь, что гениальность — это род болезни? — спросил Чума.

— Разве?

— Крайняя глупость и крайняя одарённость одинаково далеко отклоняются от природы.

— Только дураки рождаются чаще, — заметил Кроули.

Чума посмотрел на него. Часть его лица, не скрытая маской,была смуглой. Другая часть — белой и гладкой, словно маска была сделана из тончайшего фарфора.

— Дуракам проще реализоваться, — сказал Чума. — А гению нужна подходящая почва. Кому был нужен гениальный инженер или математик в Афинах времён Перикла, когда в почёте были политики, поэты и философы?

— Архимеду это не помешало, — заметил Кроули.

— Архимед был из Сиракуз, — коротко ответил Чума. — И это было другое время.

— Хочешь сказать, вокруг нас полно скрытых гениев, которые не вовремя родились? — скептически спросил Кроули.

— Нет, — ответил Чума. — Их не полно. Они рождаются редко.

— Тебе-то откуда знать, откуда они берутся и в каком числе?

— Я же сказал, — сдержанно ответил Чума. — Гениальность — это род болезни.

Он покосился на Кроули и добавил:

— Как и любовь.

Кроули немедленно захотелось напоить его не просто живительным эликсиром, а ядом, да посильнее — цикутой, например, хотя подошёл бы и обыкновенный мышьяк.

— А у людей любовь считается божественным даром, — возразил он и оглянулся, высматривая Азирафеля или Сен-Жермена.

— Всё, существующее на земле — божественный дар, — ответил Чума. — И любовь, и сифилис.

— Да ты романтик, — сказал Кроули и оглянулся ещё раз. — Что привело тебя в Версаль?

— Хотел послушать Рамо.

— Удалось?

— Ещё нет. На следующей неделе он будет давать «Дардан» в новой редакции. Надеюсь увидеться с ним.

— Ты же знаешь, как твоё присутствие сказывается на людях, — осторожно заметил Кроули.

— Знаю, — коротко ответил Чума.

— Собираешься устроить маленькую эпидемию, как в Марселе?

Чума не ответил, только уклончиво повёл плечом, не говоря ни да, ни нет.

— Не то чтобы я был против, — небрежно добавил Кроули. — Эпидемии отлично пополняют наши казематы. Не успел перед кончиной получить отпущение грехов — фьють! — добро пожаловать в Преисподнюю. Так что я-то не буду против, если ты здесь задержишься. Но не все расположены к тебе так, как я.

— Время покажет, — отозвался Чума.

— Не самый надёжный проводник, это время, — с сомнением сказал Кроули. — Никогда не знаешь наперёд, что там оно тебе покажет. По моему опыту, кукиш — самое безвредное, что от него можно ждать.

Он переступил с ноги на ногу, крутнулся вокруг себя, делая вид, что разглядывает собравшееся общество.

— Танцуешь? — снова спросил Кроули, чтобы не выпадать из разговора.

— Нет, — ответил Чума и пояснил: — Это отвлекает от музыки.

Маска Азирафеля наконец мелькнула в толпе, и Кроули торопливо отвернулся. Чума стоял, глядя на музыкантов, и не шевелился. Скучал он или наслаждался музыкой, по лицу было не понять.

Азирафель появился рядом, кивнул, будто случайно встреченным старым знакомым.

— Что-то затеваете, вы, двое? — спросил он, будто обращался к двум уличным мальчишкам, которых поймал за сговором у двери булочника.

— Не будь наивным, ангел — кто же в таком признается, — отозвался Кроули. И ткнул Чуму локтем: — Только посмотри на него.

Чума посмотрел. Он был высоким, заметно выше Кроули, так что взгляд сам собой получился сверху вниз.

— Кроули, — примирительно сказал Азирафель. — Люди радуются чужому счастью, у людей праздник. Дай им насладиться этими короткими мгновениями.

— Ну, если угостишь меня вином, — с намёком протянул Кроули, — я мог бы и воздержаться от пакостей.

— Я не ангел на побегушках… — начал Азирафель, но Кроули остановил его предупреждающим «Э-э-э!» и пошевелил пальцами, намекая, что исключительно добрая воля удерживает его от какой-нибудь демонической выходки. — Хорошо, — Азирафель сделал вид, что соглашается лишь под давлением обстоятельств. — Пусть будет вино. В знак нашего маленького перемирия.

Он отошёл к банкетным столам, пообещав вернуться через минуту. Кроули, провожая его взглядом, искренне надеялся, что эликсир Сен-Жермена окажется достаточно мощной субстанцией, чтобы повлиять на Чуму.

— А как дела у твоих — у остальных? — спросил он, пока Азирафель проворачивал свой фокус с вином. — Война, Голод — работают, не покладая рук? Берут пример со Смерти? Этот трудоголик вообще никогда не отдыхает, и как только всё успевает, хотел бы я знать. Ну, а что слышно про Апокалипсис? Не так давно его поминали на каждом углу, в Преисподней все приготовились, ботинки начистили — но так и не грохнуло. Ты случайно не в курсе, когда намечается заварушка?

Чума молчал, явно пережидая поток болтовни.

— Мне это не открыто, — наконец сказал он. — Смерть как-то обмолвился, что нескоро, но у него свои отношения со временем. Его «нескоро» может наступить через три дня.

— Или через три тысячи лет, — поддержал Кроули.

— А вот и я, — объявил Азирафель, появляясь с тремя бокалами. Один протянул Чуме: — Присоединяйтесь. В следующий раз, я полагаю, мы соберёмся при печальных обстоятельствах. Стоит воспользоваться моментом.

— За подходящие моменты, — с энтузиазмом предложил Кроули.

Они со звоном сдвинули бокалы, Чума отпил с равнодушным видом.

— Как тебе Париж? — спросил Кроули.

— Изменился, — ответил Чума.

— Задержишься здесь?

— Возможно.

Он явно не был расположен к светской болтовне — молча пил вино, не отрывая глаз от музыкантов, шевелил пальцами опущенной руки в такт.

— Версальский парк очень живописен в это время года, — сказал Азирафель, явно пытаясь найти подходящую тему. — Если останешься, очень тебе его рекомендую — изумительная красота.

— Сейчас февраль, — сквозь зубы напомнил Кроули. — Какая ещё красота? Сплошные голые ветки и грязь.

— Подумай об этом как о предвестии весны, — с улыбкой предложил Азирафель. — Разве не удивительно наблюдать, как природа сменяет сезоны? То, что казалось сухим и мёртвым, оживает.

— Кстати, — Кроули подхватил мастерски поданную тему, — о сухом и мертвом. Что это за новую заразу ты изобрёл? Я слышал, в Версале уже недосчитались нескольких человек.

— Нескольких человек? — переспросил Чума. — Нет. Я так не работаю.

— Как — нет? — переспросил Кроули. — Я слышал, там кто-то умер.

Чума пожал плечами, допил вино прежде чем ответить:

— Это какой-то демон. Мелочь. Не стоит моего внимания.

— Какой демон? — удивлённо спросил Кроули.

— Какой демон? — взволнованно повторил Азирафель.

— Я же сказал — это не стоит моего внимания, — резко ответил Чума и сдвинул брови. На его лице вместо отстранённой погружённости в музыку впервые появились живые эмоции. Лицо на глазах оживало, превращаясь из застывшей маски во что-то куда более человеческое. Азирафель и Кроули переглянулись.

— Я хотел бы жить в доме, где звучит музыка, — сказал вдруг Чума. Он нахмурился, потянулся было взять себя за переносицу, но наткнулся на полумаску и с удивлением посмотрел на свои пальцы.

— Что за демон в Версале? — настойчиво спросил Кроули.

— Мне это не интересно! — резко ответил Чума. — Меня это не касается!

Отодвинув Кроули в сторону, он ушёл. Красный плащ летел за ним алым лоскутом. Он был немного похож на безумного кардинала в алой сутане, убегающего с праздника.

Азирафель и Кроули переглянулись.

— Ну, поздравляю — ты сломал Чуму, — слегка напряжённым голосом сказал Кроули.

— Мы сломали, — тем же взволнованным тоном поправил Азирафель.

— Думаешь, он не врал? Он никого не трогал?..

— Значит, демон ещё в Версале?

— Где Сен-Жермен?

— Я оставил его…

Громкий вопль ужаса не дал ему договорить. В дальнем конце зала смялись ряды танцующих, шум быстро нарастал, его подхлёстывали крики и пронзительные возгласы. Толпа взволновалась, крики стали паническими, люди отхлынули, открывая пустое пространство. Когда они расступилась, Кроули увидел причину их ужаса.

Люди, которых они оставили в доме садовника, явились на бал и сейчас разбредались во все стороны, протягивая руки и скаля зловонные рты. У кого-то на запястье ещё болтался обрывок верёвки, кто-то был в изодранной одежде, будто на пути ко дворцу ему пришлось продираться через колючий кустарник. Они двигались медленно, но вносили невероятную сумятицу — дамы падали в обморок, мужчины бледнели и отступали.

Какой-то храбрец выхватил шпагу и попытался проткнуть одного из оживших, но клинок, пройдя сквозь тело, не остановил мертвеца — тот продолжил идти вперёд с глухим ворчанием, его скрюченные пальцы подрагивали, в блёклых глазах стоял туман.

— Они выбрались. Это очень нехорошо, — напряжённо сказал Азирафель.

— Хуже некуда, — подтвердил Кроули.

Люди хлынули к дверям, там образовалась толкучка, самые сообразительные уже кинулись к окнам вместо того, чтобы пробиваться наружу обычным путём.

— Их же было семеро, — сказал Азирафель, считая по головам оживших мертвецов. — Мы нашли семь человек. А здесь их… пятнадцать? И где Сен-Жермен?

— Надеюсь, что не среди них, — мрачно сказал Кроули.

Толпа, сгрудившаяся у дверей в поисках спасения, вдруг распалась, прямо из центра поднялся ещё один изломанный человек.

— Что бы это ни было, оно быстро распространяется. Что будет с королём, если это затронет его? Или дофина? — взволнованно спросил Азирафель. — Кроули!.. У меня связаны руки!

Кроули, усмехнувшись, склонился к нему.

— Меня тебе мало — хочешь, чтобы я поймал тебе ещё одного демона?

— А ты можешь?!

— Два года в Швейцарии многому меня научили.

— Тогда действуй! — Азирафель, храбрясь, улыбнулся в ответ. Ему оставалось только молиться, чтобы все эти события не были замечены наверху — точнее, именно молиться ему как раз и не следовало.

Кроули не часто случалось разворачиваться в полную силу — он предпочитал действовать незаметно, оставаясь за сценой, направляя и подталкивая людей в нужную ему сторону. Но сейчас был совсем другой случай, и меры были нужны крайние.

Благодаря суматохе в зале образовалось достаточно пустого пространства — а в канделябрах хватало свечей, чтобы выполнить пентаграмму. Велев Азирафелю расставить их вокруг себя, Кроули взмахом руки начертил круг призыва прямо на паркете, и тот вспыхнул огненными линиями, сложившись в неправильную звезду.

Ожившие мертвецы отшатнулись от огня, наткнулись друг на друга. Кроули воздел руку к потолку, вкладывая всю свою силу в призыв — и его зов был услышан. Маленький уродливый демон соткался из воздуха, рухнул к его ногам. Вскочил, попытался улепетнуть — но Кроули ловко схватил его за шиворот и вздёрнул повыше. Демон болтался в его руке, пытаясь вывернуться, но Кроули держал крепко.

— Ты ещё кто такой? — спросил он, разглядывая маленькое отродье.

— Ай! Никто, никто! — тот дрыгал ногами, пытался укусить за запястье.

— Сейчас вернусь, — Кроули кивнул Азирафелю и буквально провалился сквозь землю, оставив после себя только выжженную чёрным уродливую пентаграмму на паркете и пятно обуглившегося дерева в самом центре.

Кроули, провалившись в Ад, избрал самую короткую дорогу, чтобы отыскать Лорда Вельзевула. Ему даже пришлось с ноги открыть дверь офиса, чтобы появление было наиболее эффектным. Помня, что лучшая защита — это нападение, он вздёрнул мелкого демона повыше и сообщил:

— Со всем уважением, Лорд Вельзевул — я не собираюсь это терпеть.

Князь Ада поднял голову и уставился на Кроули, недовольно поджав нижнюю губу.

— Мы здесь з-заняты, если ты не з-заметил, — сказал он с мушиным акцентом и поморщился.

Кроули вдруг обратил внимание, что князей было несколько, и они явно совещались. Асмодей сидел на столе, игрался с кисточкой своего хвоста, прикусывал её зубами и скалился. Шуб-Ниггурат, с сотней ртов и мириадом щупалец, капающих слизью, парила под потолком и роняла из себя крошечных козлоподобных существ, которые разбегались по столу и по полу. Щупальца слепо ловили их, верещащих, будто собирали хлебные крошки, и отправляли в ближайшую пасть. Аваддон подбрасывал им дохлую саранчу и скатанные бумажные шарики — щупальца равнодушно ловили и их, а рты равнодушно пожирали. Один только Дагон, сидя во главе стола рядом с Вельзевулом, явно был занят делом — писал протокол собрания.

У князей явно шло совещание, и вряд ли они были рады, что их бесцеремонно прервали. Кроули хорошо понимал, что если не будет действовать быстро, их гнев обрушится именно на его голову — а значит, чем быстрее он даст им другую мишень — тем лучше.

Взмахнув рукой, он бросил пойманного демона прямо на стол, в планы, свитки и перья. Тот колобком покатился по столу, опрокидывая чернильницы и рассекая когтями чьи-то бумаги. Щупальца Шуб-Ниггурат оживились, попытались поймать его, но он увернулся.

— Я работаю, — начал Кроули, — и никто не скажет, что я работаю плохо. Кто-нибудь скажет? — он позволил повиснуть секундной паузе и продолжил прежде, чем кто-либо нашёл что сказать о его работе. — Тогда почему какая-то дрянь вмешивается в мой процесс? Вы хоть представляете, что там сейчас творится? — он ткнул пальцем в потолок.

Дагон продолжал писать, остальные молчали.

— Там мёртвые встают из могил и бродят по городу, — сообщил Кроули. — К чему это может привести, кто-нибудь задумывался? Нет? Так я расскажу! Это приведёт к тому, что кое-кто, — он показал глазами наверх, — вынет крылья из жопы и заинтересуется, что происходит — и мы все знаем, чем это кончается.

— Весельем? — предположил Асмодей, покачивая ногой с копытцем.

— Это приведёт к тому, — зашипел Кроули, — что люди — те, что выживут — от страха ударятся в религию и побегут в храмы — а я их оттуда выковыривать не собираюсь.

Кроули сделал драматическую паузу.

— Когда они все кинутся отмаливать грехи и вести благой образ жизни — что мы будем делать? Мы скажем — надо же, как удивительно — они так укрепились в вере, что не поддаются демоническим соблазнам! Смотрите-ка, они опять разожгли костры инквизиции. Глядите, инквизиция их так запугала, что они даже булавку друг у друга не украдут! Кто бы мог это предвидеть, что к этому всё придёт?

Кроули перевёл дух. Князья Ада молча смотрели на него, и по их лицам было неясно, то ли они внимают ему — то ли решают, с какой стороны начать отрывать ему руки и ноги.

— И когда так случится, я-то справлюсь, — быстро продолжил Кроули, чтобы не терять эффект неожиданности. — Мне это не помешает, все знают, сколько душ я привёл — не будем говорить о цифрах, но на доске подсчёта «дней, когда Кроули не привёл в Ад ни одной души» число «0» не менялось с того самого дня, как я соблазнил Еву — но все остальные как собираются справляться?

Вельзевул и Дагон хмуро переглянулись.

— И я даже не хочу напоминать о том, — добавил Кроули, — что там сейчас Сен-Жермен, а ему триста лет и у него очень высокие покровители, и если он возьмётся изгонять демонов — ему это удастся, — а я думаю, никто не хочет, чтобы ему это удалось. Так что какого ангела эта жалкая пародия на тюремщика мешает моей работе? — Кроули выволок из-под стола демона, который еле-еле уполз от жадных щупалец, и шваркнул его на стол, придавив им с десяток козлоподобных малюток. — Сначала этот дебил упустил сотню душ, потом сам явился — если вы считаете, что он будет хорошей заменой мне — да так и скажите, зачем эти интриги и шепотки за спиной?

— Упустил сотню душ? — переспросил Вельзевул.

— Давайте меня заменим! — Кроули не позволил сменить тему, ему ещё было что добавить. — Давайте наплюём на мнение Люцифера, который послал меня к людям — давайте скажем, что его решение было ошибкой, что я там совершенно не нужен, а все приведённые мной души можно сбросить со счетов, потому что любой низкоранговый тюремщик, который даже говорить толком не умеет, справится лучше!

— Мы уже послали за ним, — сказал Вельзевул, когда Кроули замолчал, решив, что произвёл достаточное впечатление своей речью.

— За кем?

— За Сен-Жерменом.

— Кого вы послали? — непонимающе спросил Кроули.

Вельзевул обернулся к Дагону:

— Кого мы послали?

Тот зашуршал бумагами, поднял с пола оброненные листки. Демон-тюремщик попытался было дёрнуться с места, но щупальце Шуб-Ниггурат обвилось вокруг его ноги и потянуло в ближайшую пасть.

— Бельфегора, — сказал Дагон.

Кроули похолодел. Он знал этого демона — он был древним, злобным, редко вылезал из-под земли и искренне ненавидел людей, так что можно было только представить, что там, в Версале, сейчас творилось.

— Он разберётся. Не о чем волноваться, — добавил Вельзевул.

Кроули считал, что волноваться ему ещё как было о чём. Там люди, там Сен-Жермен — там Азирафель. Человек, даже маг, против такого демона не выстоит, а Азирафель… Азирафель — не воин, несмотря на то, какую репутацию Кроули создавал ему в своих отчётах и как расписывал его ужасающие способности.

— Отлично, — мгновенно согласился Кроули. — Вот радость-то. Так я пойду гляну, чем там всё кончится. Не могу же я пропустить этот цирк!

Не тратя время на традиционное перемещение сквозь толщу земли, он вознёсся наверх в столбе пламени.

Пламя, вдруг взвившееся в разгромленной Большой галерее, никого уже не удивило — не осталось тех, кто был бы способен удивляться. Кроули возник в центре зала, огляделся, крутнувшись вокруг своей оси. Здесь было пусто, на полу лежало несколько тел, зияла пара выбитых стёкол, в которые зимний ветер задувал снежинки. Те ложились на неподвижные лица и медленно таяли, стекая по щекам редкими каплями. Паркет всё ещё дымился, двери, снесённые с петель, валялись в коридоре. Было тихо.

Кроули панически огляделся — да куда же они все провалились? Спрятались? Люди-то — может быть, а вот Азирафель бы не прятался, при всей своей миролюбивости он не был трусом — разумеется, он бы выступил защитить людей от демона, даже зная, что шансов у него нет — и ведь погибнет, дурак, и жди его потом из Рая, это если его вообще пустят обратно на Землю, могут ведь и не пустить, вот и проблема решится, нет ангела — нет соблазна…

— Азирафель! — крикнул Кроули, будто ангел мог его слышать. — Азирафель, где ты, тупой кусок ангела!.. Я тебя сам убью, слышишь, если!..

Кроули бросился по коридорам.

Версаль был разорён — Бельфегор уже явно прошёлся здесь, судя по отметинам когтей на стенах, сломанной мебели и поваленным статуям. Неподалёку раздались голоса, Кроули на бегу перепрыгнул через поверженного Аполлона, вылетел к большой лестнице. Они были здесь — и ангел, и Сен-Жермен, стояли в дверях, за которыми рассеивалась толпа бегущих людей. Прикрывали. Бельфегор, мотая крокодильим хвостом, наступал на них, расставив чешуйчатые лапы. Кроули, не раздумывая, кинулся на него, запрыгнул ему на спину, обхватил за шею.

— Даже не думай! — прошипел он. — Явился на всё готовое!.. Я охотился за ним пять тысяч лет, а ты приберёшь всё к рукам? Выкуси!..

Бельфегор встряхнулся, Кроули пришлось вцепиться в него что было сил, чтобы удержаться. Он сообразил наконец, что в человеческом обличье сражаться с чудовищем не очень разумно — и растёкся широким маслянисто-чешуйчатым телом, обвил демона кольцами, сжал, чувствуя, как ломаются кости.

— Я тебе своё не отдам, — прошипел он.

— Кроули!.. — крикнул Азирафель. У Кроули не было времени оборачиваться и смотреть, сообразит ли ангел, что нужно бежать со всех ног, а не стоять столбом и пялиться.

Бельфегор попытался отцепить его от себя, но когти скользили по лаковой чешуе, оставляя только царапины. Кроули рывком свалил его с ног, они покатились, круша на своём пути колонны, статуи, срывая со стен картины. Демон извивался, пытаясь высвободиться, но Кроули сцепился с ним так, что оторвать можно было бы, только отрубив ему голову.

Бельфегор не вступал с ним в пререкания, не возмущался — он просто рычал и колотился об пол и стены, пытаясь приложиться посильнее, но Кроули только теснее сжимал кольца. Смутная мысль, единственная, которая застряла в его змеиной голове, туманно витала в ней: убьют его за нападение на старшего демона — или всего лишь покалечат?..

За распахнутыми дверями, на ступенях, появился ещё один человек. Он был смуглым от солнца, мороза и ветра — и голубоглазым, как родник с ключевой водой. Он обвёл глазами искалеченный холл у лестницы, взялся за бородку под нижней губой.

— Что же вы натворили, — вздохнул он.

— О чём ты только думал? — спросил Люцифер.

Кроули сидел, развалившись на мягком диванчике, и прикладывал к подбитому глазу кусочек льда. Лёд таял в пальцах, вода затекала в рукав и сбегала до локтя. Кроули морщился от щекотки, водил осколком льда по лицу, корча гримасы — лёд обжигал, он ненавидел лёд.

— Он первый начал, — ворчливо сказал Кроули. — Нет, а что я должен был делать?

Люцифер присел на край стола, покачал ногой. Он был красив — он всегда был прекраснейшим из ангелов, и даже пав, красоту не утратил. Однако любоваться ей больше не мог. Его отражение было чудовищным — отвратительное, рогатое, с широкой красной рожей и бочкообразным телом.

Люцифер, сложив руки на груди, смотрел на Кроули с осуждением. И с долей весёлости. От него никогда нельзя было ждать ничего определённого, он повиновался лишь собственным желаниям, его поступки были непредсказуемы — возможно, даже для него самого.

— Ты покалечил моего князя, Кроули.

— Кто-то должен был однажды поставить его на место, — сказал Кроули. — Нет, а что мне было делать?.. Стоять и смотреть, как кто-то другой захапает всю мою работу?.. У меня на этого ангела вот такой зуб, — Кроули развёл руки во всю ширину. — Мы сражались на снежных вершинах, мы сражались в болотах, в пустынях, я изматывал его тысячи лет — чтобы кто-то пришёл и отобрал у меня всё веселье? Нет уж.

— Ты откусил Бельфегору хвост, — сказал Люцифер.

— А он сломал мне клык, — отозвался Кроули. — И испортил лицо. Мы в расчёте.

— Твоё счастье, что Бельфегор слишком ленив, чтобы притащиться жаловаться ко мне лично, — сказал Люцифер. — Но ангела ты упустил, и этот маг тоже сбежал.

Кроули сделал сложное лицо.

— Кстати, об этом маге, — с намёком начал он. — Я слышал, он здорово насолил Раю всем своим колдовством. Переманить бы его к нам?..

— А что случилось с Чумой? — спросил Люцифер.

— А что случилось с Чумой? — невинно переспросил Кроули.

— Ты мне скажи, — Люцифер смотрел на него пристально, не отводя глаз, и улыбаясь.

Кроули повертел головой, будто прислушиваясь к незримым потокам, пронизывающим пространство.

— Не знаю — мы встретились на балу, пропустили по бокальчику. Он, как всегда, пялился на музыкантов, потом ушёл. Наверняка сидит сейчас и выдумывает новую заразу. Человеческая медицина не стоит на месте, нужно двигаться, если хочешь быть в ногу со временем. А то будет как с Раздором, — вовремя вспомнил Кроули, взмахнул рукой и уронил подтаявший кусочек льда в рукав. Помянул ангелов, вытряс его на пол. — Был Раздор — и сплыл, теперь вместо него Чума. Может, и его попозже заменят — не знаю, кем-нибудь вроде Невежества или Тленности.

Люцифер качнул головой, словно признавая разумность этих слов.

— Ты лжёшь мне в лицо, Кроули, — вздохнул Люцифер. — У тебя хватает наглости лгать мне в лицо.

— Кто-то же должен, — без промедления ответил Кроули, особенно остро сейчас ощущая, что его дальнейшая судьба висит на курчавом рыжем волоске. — Я бы не полагался на старых князей — разве они умеют врать красиво? Ну что они могут — соврать о том, что работали, ээээ, не покладая копыт, ээээ, и, ээээ, наработали кучу работы? — Кроули фыркнул. — Со всем моим уважением к их преклонным маразматическим годам, столетия их не пощадили. Мамона вечно копается в каком-то мусоре, на нижних этажах шагу нельзя ступить, чтобы не провалиться в шахту. Он там, видите ли, ищет алмазные жилы. Велиал отжал у грешников дюжину самых больших котлов, устроил в них джакузи с блудницами и теперь никого нормально не кипятят — все пялятся на то, как он развлекается. Нъярлотхотеп настолько загадочен, что никто понятия не имеет, чем он вообще занимается. А Левиафан вообще спит в обнимку с Кракеном на дне морском. И кто остаётся из тех, кто ещё хоть немного соображает? Тех, кто останется, на пушечный выстрел нельзя подпускать к людям — шуму наделают столько, что придётся восстанавливать инквизицию, а толку-то?.. «Через десять лет этот священник будет наш», — передразнил Кроули. — Когда Пий V отлучил от церкви всю Англию, что-то я не помню, чтобы хоть кто-то сказал мне за это спасибо. Или когда Михаил Кируларий и кардинал Гумберт предали друг друга анафеме — да на небесах шорох стоял такой, что до нас долетало!

Люцифер улыбнулся.

— Я помню, аж искры летели, — ностальгически сказал он. — Лет пятьдесят тогда никто не мог решить, к какой стороне примкнуть. Хорошо получилось.

Кроули молча выпятил губу, намекая, что ни на что не намекает, но раскол церкви был его идеей.

— Только потому, что я так ценю тебя, — снисходительно сказал Люцифер, — я закрою глаза на то, что ты устроил в Версале.

— Не я это начал, — хамовато напомнил Кроули.

— Пшёл вон.

Кроули смело с диванчика, и только возле двери он обернулся:

— «Вон» — это в смысле обратно на Землю?.. — начал он.

— Чтоб я тебя не видел! — Люцифер нахмурился, и Кроули предпочёл не уточнять — а молча трактовать все распоряжения начальства в свою пользу.

Оркестр настраивал скрипки. Кроули сидел в ложе у края сцены и разглядывал занавес. Азирафель появился через пару минут, опустился на кресло рядом.

— Как всё прошло с отчётом? — вполголоса спросил Кроули.

— Неплохо, — сдержанно отозвался Азирафель. — Наша сторона была крайне недовольна вашим побоищем. Мне предписано глаз с тебя не спускать, — доверительно сказал он, качнувшись к Кроули.

Тот невесело усмехнулся.

— Но в целом они предпочитают делать вид, что этого инцидента не было, — добавил Азирафель. — Ну, ты понимаешь. Из-за Иисуса. Когда ваши отправили сюда демона, мы приняли ответные меры для сохранения баланса.

— Ничего вы не принимали, Иисус не подчиняется Гавриилу. Он сам пришёл.

— Но он на нашей стороне, и он принял меры — воскресил людей, восстановил Версаль, заставил всех поверить, что это был массовый кошмар… А в детали ваша сторона не посвящена.

— Так значит, всё по-прежнему?

— Похоже, что так. Мы будем делать вид, что ничего не происходило. Честно говоря, если бы Иисус не вмешался — страшно подумать, к чему бы это привело.

Кроули посмотрел на него и подумал, что тоже искренне хотел бы сделать вид, что ничего не происходило.

— Ангел, — он развернулся в кресле, посмотрел на Азирафеля. — Насчёт того, что случилось в Новом Свете…

Азирафель тут же опустил глаза, мгновенно сообразив, о чём речь.

— Не надо, Кроули.

— Я сожалею.

Азирафель вскинул взгляд.

— Я вспылил, — сказал Кроули. — Повёл себя, как дурак. Погубил людей.

— О, нет, Кроули, — Азирафель коснулся его руки. — Это моя вина. Ты был прав. Я же знал, как ты вспыльчив, мне стоило выбирать выражения. Особенно когда дело касалось… твоих…

Кроули смотрел на него, не мигая.

— Кроули, я хорошо тебя знаю, — сказал Азирафель, явно решив не договаривать слово «чувств». — Я был с тобой слишком резок, это полностью моя вина.

— Нет, не твоя.

— Я был там, — повторил Азирафель, — и никого не смог остановить — ни их, ни тебя. Ты мой друг, — проникновенно сказал он, и Кроули аж скривился от едкой горечи этих слов. Но промолчал, ожидая, что Азирафель скажет дальше. А тот почему-то не продолжал, только теребил на коленях перчатки.

— Ангел… — начал он.

— Молчи, пожалуйста, — умоляюще сказал Азирафель.

Между ними повисло молчание. Кроули почему-то казалось, что Азирафель понимает куда больше, чем показывает — куда больше, чем сам хотел бы понимать. Он смотрел в сторону, трепал перчатки за пальцы, выкручивал их, будто старался остановить себя от каких-то опрометчивых слов. Кроули развернулся к нему всем телом, уставился на него. Он устал от недосказанности, устал быть вдали от Азирафеля — но и находиться с ним рядом он тоже не мог.

— Ангел, — снова начал он, и Азирафель вспыхнул, порывисто развернулся к нему, положил палец на губы.

— Молчи!..

Кроули встряхнуло, будто в него ударила молния. Он даже перестал дышать. Палец лежал на губах, запрещая ему говорить — как будто Азирафель знал, что он собирался сказать, и не хотел, чтобы это было сказано вслух. Потому что не мог ответить. Кроули вдохнул, будто готовился задать вопрос, что всё это значит, и правильно ли он всё понимает — но и сам уже осознал, вдохнув, что произнести всё то, что он хочет — нельзя.

Они смотрели друг другу в глаза. Глаза у ангела покраснели и увлажнились. Будто он всё понимал. Всё он понимал. Но не мог сказать об этом даже намёком, даже туманным, далёким намёком, даже Эзоповым языком — никаким языком нельзя было сказать об этом. Потому что они были по разные стороны, потому что им запрещено было даже думать о чём-то подобном, потому что даже за одно только слово кара могла быть страшной, и если они не будут осторожны, если они не будут всё время об этом помнить, то не сегодня — так завтра, через сто, через тысячу лет слух дойдёт до чужих ушей, и поплатятся оба. Азирафель, конечно, отделается строгим выговором, но Кроули будет ждать совсем другая судьба. И этой судьбы Азирафель ему не хотел — так же, как Кроули не хотел, чтобы Азирафель пал.

«Мы не можем», — отчётливо подумал он, будто хотел передать эту мысль ангелу одним своим взглядом — и ему показалось, тот понял, ему показалось, в ответном взгляде читалось ответное: «мы не можем». Не можем об этом думать, не можем об этом сказать. Потому что согласие под запретом, а отказ будет ложью. Всё должно оставаться так, как есть. Невысказанным. Неизъяснимым.

Азирафель убрал руку с его губ, почти ненамеренно скользнув пальцем по нижней губе. Отвернулся. Он стал вдруг спокоен и тих, будто они всё прояснили, всё сказали друг другу и получили все ответы. Кроули, впрочем, считал, что свой ответ он вполне получил.

Он тоже отвернулся, оглушённый и потрясённый.

— Так что, — спросил Кроули, медленно укладывая в голове то, что только что произошло, — ты не злишься?..

— Ты сделал свою работу лучше, чем я — свою, — приглушённо сказал Азирафель. — Это стало мне хорошим уроком, Кроули. Я не могу злиться на то, кто ты есть.

— И наш договор… — протянул Кроули, чувствуя, как холодеют ладони.

— Не вынуждай меня говорить это вслух, — попросил Азирафель.

— Я думал, после всего, что случилось…

— Многое случилось, Кроули. Многое ещё случится. Но это ничего не изменит.

Он плотно сжал губы, явно намереваясь не проронить больше ни слова на эту тему, — а Кроули умирал от желания поцеловать их — прямо сейчас, забыв обо всём, наплевав на всё. Он смотрел на них, как загипнотизированный, не любуясь украдкой, а сгорая от желания обладать ими — и удерживая себя на месте, чтобы не качнуться вперёд, к ним. Азирафель повёл плечом, сжал губы сильнее, будто чувствовал на них этот взгляд и хотел от него укрыться.

Кроули удивился, как не чувствовал этого раньше. В Азирафеле шла та же борьба, что и в нём. Война не на жизнь, а на смерть между желаниями и долгом. Он придвинулся ближе. Он не мог устоять, чувствуя запах соблазна. Он не мог не потянуться к нему, зная, что там, внутри, за плотно сжатыми губами, есть ответ, который он ищет — и совсем не тот, что был дан ему молчаливым взглядом. Ответ, который он жаждет всем своим существом.

— Значит, ничего не меняется? — полушёпотом спросил он, и у Азирафеля по щеке растеклось яркое пятно румянца. Он кашлянул, будто хотел что-то сказать, кашлянул ещё раз. Кроули следил, как от румянца у Азирафеля загорается аккуратное ушко.

— Что тут может… — начал Азирафель, но ему не хватило дыхания, чтобы продолжить. — Ничего, — сказал он, видимо, решив, что с риторическими вопросами сейчас он не справится. Кроули придвинулся ещё ближе, будто собирался положить подбородок ему на плечо.

— И мы — те, кто мы есть, — тем же тоном сказал Кроули.

— Разумеется, — севшим шёпотом сказал Азирафель.

На нежной замше перчаток остался едва заметный след от его повлажневших ладоней. Он стискивал и крутил их так, как грубая прачка крутит бельё.

— Ангел, — позвал Кроули, и у Азирафеля задрожали ресницы и губы. Он сидел, едва дыша, замерев, едва ли не окаменев от напряжения. — Ангел, — повторил Кроули.

— Демон, — шёпотом отозвался тот, но даже шёпот не мог скрыть, как у него изменился голос. Румянец у него на щеке и шее горел так ярко, что Кроули почти чувствовал его жар.

Он вдруг понял, что из миллиардов всех мыслимых возможностей ему сейчас выпала одна, та самая, настоящая, и до неё было — подать рукой. Коснуться пальцами щеки Азирафеля, поворачивая к себе его голову, взять его губы — и он ответит, сейчас он не устоит. Он не сможет устоять, он забудет и о своём долге, и о своём положении, и о запретах, и о наказаниях — он просто сдастся, Кроули не мог этого не чувствовать — он был слишком хорошо с этим знаком. Он сдастся — и он падёт. Потому что, коснувшись его, Кроули сам уже не остановится. Если он коснётся его, всё изменится навсегда, непоправимо. И ни один из них не знает, что будет дальше.

Кроули закрыл глаза, чтобы не видеть профиль Азирафеля. Как бы он ни хотел его, цена была слишком высока. Он сжал кулак, впившись ногтями в ладонь. Распрямился. Отодвинулся. Азирафель едва слышно дышал, комкая свои перчатки.

— Я всё хотел спросить, — сказал Кроули, возвращаясь к своему обычному небрежному тону и к своей обычной непринуждённой позе, пристроив локоть на спинку соседнего кресла, — зачем ты позвал меня. Чтобы найти дофину, не требовалось никаких чудес. Ты легко мог бы справиться без меня.

Азирафель покраснел ещё гуще, но отмер.

— Я не хотел втягивать тебя в такую ужасную историю. Мне просто нужен был повод с тобой увидеться, — признался он. — Я хотел извиниться.

— Мы оба тогда напортачили, — сказал Кроули.

— Да, — со вздохом облегчения признал Азирафель и бросил на него короткий взгляд. — И я хотел попросить тебя… Такое не должно повторяться. Разлад между нами очень дорого обошёлся людям.

— Они всё время воюют, — тихо заметил Кроули. — Годом раньше, годом позже…

— Ты же понимаешь, о чём я, — сказал Азирафель.

— Значит, мир? — спросил Кроули, склоняя голову набок.

— Мир, — выдохнул Азирафель и улыбнулся. — Друзья? — он протянул Кроули руку.

— Друзья, — тот пожал её — а потом, перехватив его пальцы, склонился над ними и прижал их к губам.

— Кроули!.. — Азирафель выдернул руку, гневно сверкая глазами.

— Демон, — напомнил тот, довольно ухмыляясь. — Исчадие Ада. Готов поспорить, я тебе даже не нравлюсь.

— Разумеется!.. — Азирафель мгновенно подхватил его тон. — Как ты можешь мне нравиться — это абсурд!

— Полнейший, — согласился Кроули, складывая руки на груди и сползая в кресле пониже. — Кстати, что мы смотрим? — поинтересовался он.

Занавес, распахнувшись, открыл взглядам античный дворец. На троне восседал Амур, вокруг него крутилась весёлая свита из Радостей и Утех. Кроули посмотрел на Азирафеля, подняв бровь.

— Это «Дардан», — быстро отозвался тот. — Драматичная история — но со счастливым концом.

— Никогда не видел опер, где никто не умирает в конце, — насмешливо сказал Кроули.

— Нет, здесь всё кончится хорошо, — твёрдо сказал Азирафель.

Кроули продолжал улыбаться, глядя на него. Потом перестал.

— Ну, пусть хоть кому-то повезёт, — сказал он, отворачиваясь к сцене.

========== Где-то под Смоленском, 1785 AD ==========

Комментарий к Где-то под Смоленском, 1785 AD

Украдкой время с тонким мастерством

Волшебный праздник создает для глаз.

И то же время в беге круговом

Уносит все, что радовало нас.

Часов и дней безудержный поток

Уводит лето в сумрак зимних дней,

Где нет листвы, застыл в деревьях сок,

Земля мертва и белый плащ на ней.

Сонет №5

— Лошадей нет, — сказал Кроули, вернувшись в залу почтовой станции.

Потёр озябшие руки, красные от мороза, сунул их в рукава тёмной шинели, обхватил себя за запястья ледяными пальцами. Согреться не помогло — по рукам пробежала дрожь озноба, он поёжился.

— Лошадей нет? — удивлённо переспросил Азирафель, звякнув чашкой о блюдце.

Он сидел за столом, накрытым пожелтевшей скатертью, и пил чай из пузатого самовара. Сброшенная с плеч белая шуба лежала у него на коленях, как мохнатое облако.

Кроули протянул руки к круглым бокам самовара, тронул их кончиками пальцев — отдёрнул, выругавшись. Сердито подул на обожжённые пальцы, сунул их обратно в рукава.

— Выпей чаю, — сочувственно сказал Азирафель и подставил к самовару вторую чашку.

— Это не чай, это заварное сено. Гадость.

— Это вкусно, — заверил Азирафель. — Зверобой, кипрей, листья смородины…

— Сено, залитое кипятком.

Кроули раздражённо покосился в угол комнаты, где на полочках стояли иконы в тусклых золочёных окладах, украшенные вышитыми полотенцами и бумажными цветами. Скорчил им физиономию. Посмотрел на огромную изразцовую печь в соседнем углу. Боком, будто стараясь не попасть в поле зрения образов с икон, придвинулся к ней, спрятался, как за укрытием. Приложил к ней руки. Поискал место, где потеплее, прижался ладонями к тёплой стенке. Вздохнул.

В печи полыхали дрова, там звучно гудело и потрескивало. Кроули подёргал заслонку, послушал, как она брякает. Растёр след от сажи по пальцам, развернулся, прижался к печи спиной и задом.

Русская зима промораживала его до костей, пальцев ног в сапогах он почти не чувствовал. Он уже тридцать три раза проклял себя за то, что пустился с Азирафелем в это дурацкое путешествие. Ангелу, видите ли, не спалось без какой-то редкостной книги. И её поиски никак не могли подождать до весны, будто книга могла отрастить себе ноги и сбежать от него на другой край света.

Когда Азирафель объявил, что едет в Россию, Кроули напросился ему в компанию, рассчитывая на необременительное и любопытное путешествие. И неприятно удивился, когда ангел сообщил, что они отправляются через неделю. Никакие уловки и попытки его задержать не сработали (середина января! морозы! снег! волки! середина января!) — Азирафель не испытывал никакого предубеждения перед холодами. Наоборот, он был полон энтузиазма увидеть заснеженную Россию, и даже зачитал Кроули какой-то стишок про то, что зимой луга покрыты снегом, а река спрягается со брегом, творя из струй крепчайший мост — на этом месте Кроули остановил его, сказав, что сам готов с чем-нибудь спрячься на мосту, если это избавит его от подобной поэзии.

— Лошадей нет, кузнец пьян, кучер в бегах, — сказал Кроули, медленно оттаивая и потираясь лопатками о тёплый бок печи.

Азирафель, покрасневший от горячего чая, поставил чашку на блюдечко.

— Пожалуй, тебе не следовало его так пугать, — сказал он с лёгким упрёком.

— Пожалуй, ему не следовало так часто поминать чёрта, — язвительно отозвался Кроули.

Азирафель тихо вздохнул. Кроули решил трактовать этот вздох как смирение с его правотой — и с тем, что они основательно застряли на почтовой станции, затерянной в снегах под Смоленском.

— Но когда-нибудь лошади же появятся? — с надеждой спросил Азирафель.

Кажется, он просто не умел терять присутствия духа, оставаясь, что бы ни случилось, доброжелательным и оптимистичным.

— К ночи, — с кислой миной отозвался Кроули. — Если нам повезёт.

Азирафель терпеливо вздохнул, снял с самовара чайник и подлил горячего себе в чашку. Казалось, он искренне наслаждается местной экзотикой. Казалось, ему в радость и это путешествие, и зимний холод, и затянутые льдом окошки. Он поудобнее уложил шубу на коленях, отхлебнул чай.

Кроули молчал. У него под ногой качалась доска, и он нажимал на неё, заставляя скрипеть на разные лады. Громко тикали часы на крашеной зелёной стене. От печи слабо пахло древесным дымом. За окном тускнел короткий зимний день, наливались сумерки, и белый лёд на стекле выцветал, становясь серым.

— Жуткая страна, — сказал Кроули.

Азирафель смотрел на него, подперев подбородок ладонью. Кроули поскрипел доской ещё немного, бросил взгляд на часы. Стрелки едва сдвинулись. Онвздохнул.

Со двора вдруг раздались голоса, звон колокольчика и фырканье лошадей. Азирафель встрепенулся, сбрасывая сонливость, развернулся к окну — но пока он успел продышать глазок в инее, там всё стихло.

— Кажется, кто-то приехал, — с надеждой сказал Азирафель.

Кроули пренебрежительно хмыкнул. Он был не в настроении для дорожных знакомств.

Распахнулась дверь, впуская из тёмных сеней поток морозного воздуха. Кроули поднял плечи, сунул руки в карманы и сдвинулся в сторону, не отлипая от печи.

— Благослови Бог, милостивые государи! — громко поздоровался вошедший, укутанный в такую косматую шубу, что был совершенно неотличим от медведя. — Дал же чёрт погодку — так и метёт, так и метёт!

Кроули поморщился. Каждый раз, когда на него сваливали ответственность за какую-то неприятность, он чувствовал одновременно злорадство и глухую досаду. Нет чтоб кивать на Бога, который создал такой паршивый климат!..

— И вы будьте благословенны, — Азирафель приподнялся, радостно улыбаясь навстречу. — Хотите чаю?

— Не откажусь! — объявил медведь, распахивая шубу и усаживаясь за стол. — Мы люди дорожные, без фасонов. С позволения вашего высокородия, благородия или высокоблагородия, прошу пардону, не знаю, как честь ваша — титулярный советник Прохор Васильич Полозков, проездом из Петербурга.

— Очень рад, — Азирафель протянул ему руку, и его ладонь утонула на мгновение в широкой лапе, которая высунулась из рукава шубы.

Кроули ни знакомиться, ни приветствовать медведя не стал, только неприязненно наблюдал за ним сквозь очки, не двигаясь с места.

— А выговор у вас не местный, — объявил Полозков, притягивая к себе чашку.

— Английский, — скромно сказал Азирафель. — Мистер Фелл, если вам угодно.

— А лошадей, разбойники, говорят — нет, — сказал Полозков, с шумом отхлебнув из чашки. — Знаю я, как их нет — слупить хотят побольше. Дадут тройку, возьмут как за шестерых. Да что дадут! Клячи — дрянь! Одна кривая, другая хромая, третья полумёртвая. Как в горку, так вылезай и иди пешком, словом, тьфу, а не лошади. А что, сударь, — понизив голос, он поближе наклонился к ангелу, — что тут у вас за немец в виде атланта?

— Какой немец? — переспросил Азирафель.

— Да вот же, печь подпирает, — он кивнул на Кроули. — Застрял тут, небось, думает, кой-чёрт его занесло в такую глушь от родных кренделей?

Азирафель смущённо кашлянул. Кроули не пошевелился, но чашка в руках Полозкова вдруг подпрыгнула и грохнулась на пол, разбрызгав осколки. Азирафель кашлянул снова, предупредительно.

— Вот же неприятность какая, — искренне огорчился Полозков. — Только собрался водочки для согрева плеснуть.

Он ногой отодвинул от себя осколки, шумно вздохнул.

— Куда, сударь, едете, позвольте полюбопытствовать? — спросил он.

— К господину Вознесенскому, — охотно ответил Азирафель.

— А!.. Так это в Елизаровку, что ли? — обрадовался Полозков. — А я только оттуда! Мы со Степаном Андреичем вместе по службе продвигались, всячески вам его рекомендую, превосходный, сударь мой, человек!

Он вдруг таинственно заулыбался, глядя на Азирафеля. Азирафель вежливо улыбнулся в ответ.

— В Елизаровку, значит, — значительно добавил Полозков, сделав ему знак бровями. — Эх, молодость!.. Будь я в ваших годах, я бы вот так же — мчался, сломя голову, не разбирая дороги.

— Я вас не понимаю, — учтиво сказал Азирафель.

— Холостой человек непременно должен жениться, — уверенно сказал Полозков. — С хорошей женой ему дома будет веселье, с дурной он начнёт беспрестанно ссориться — следовательно, от скуки никогда не умрёт.

Азирафель внимательно молчал, ожидая пояснения, но не дождался.

— И далеко ли до Елизаровки? — спросил он.

— Вёрст тридцать, — всё тем же таинственным тоном сказал Полозков. И спросил, наклоняясь к Азирафелю: — К кому сватаетесь?

Кроули негодующе фыркнул.

— Будьте здоровы! — тут же громко отозвался Полозков. Кроули не пошевелился. — Дай вам Бог здоровья, говорю! — ещё громче повторил тот, но, не получив ответа, махнул рукой: — А, немчура, наверняка по-нашему и не разумеет.

— Я ни к кому не сватаюсь, — сдержанно ответил Азирафель. — Я еду к господину Вознесенскому по личному делу.

— Да, — мечтательно вздохнул Полозков. — Я вот таким же манером к своей Софье Михайловне посватался. Приехал по личному делу, её увидел — и меня как обухом по голове. Сразу к отцу её, так мол и так, благословите. А он говорит — не могу, просватана за какого-то Воропаева. Я — к нему. Молодой был, горячий. Вскочил в дом, развоевался — одного в сторону, второго в другую, сам на стену. Не быть свадьбе! Они и отступились.

— Захватывающая история, — сказал Азирафель. — Но я еду не свататься.

— Погодите судить, пока Машеньку с Наташенькой не увидите, — посоветовал Полозков, двигая бровями.

Ближе к ночи вернулись извозчики с лошадьми, но пришлось ждать ещё часа три, пока лошади отдыхали. Выехали в полной темноте, только пухленький месяц светил с неба сквозь клочковатые облака.

Вынужденный покинуть тёплое место возле печи, Кроули был мрачнее обычного. Почтовая станция наводила на него уныние, но поездка морозной ночью в санях была хуже любой станции. Он бы обязательно бурчал, если бы ради этого не приходилось лишний раз раскрывать рот и дышать холодом. Он забился в угол саней, укрылся овчиной, уткнул в неё нос. Овчина пахла шерстью и скотным двором, но слушать дурной запах было лучше, чем мёрзнуть, так что Кроули сидел, насупившись, и старался не шевелиться.

Лошади резво бежали под нестройный звон колокольчиков, сани скользили по укатанному снегу, тот мягко скрипел и шелестел под полозьями. Белые бугристые поля, обсаженные чёрными деревьями, сменялись жидкими рощицами.

Азирафель, в тёплой шубе и мохнатой шапке, до колен укрытый второй шубой на волчьем меху, с удовольствием крутил головой, разглядывая однообразный пейзаж. Кроули угрюмо молчал, гадая, когда очки примёрзнут к его носу. От мороза ломило руки, не помогло даже сунуть ладони в подмышки — сукно шинели было холодным. Встречный ветерок леденил щёки. Кроули с тоской и отвращением вспоминал тёплую стенку изразцовой печи, и как гудело у неё в трубе за прикрытой заслонкой. От воспоминаний становилось ещё холоднее, Кроули был почти уверен, что до Елизаровки доедет только его ледяная статуя.

Извозчик затянул бесконечную заунывную песню.

— Чудесная ночь, — вполголоса вздохнул Азирафель. — Какое огромное небо! Сколько звёзд!..

Кроули, не шевельнувшись, покосился в его сторону. Азирафель был румяным, мороз нащипал ему щёки, и теперь они горели, как яблочки. Ангел дышал полной грудью, не боясь застудить горло — холод его, похоже, совершенно не беспокоил. Можно было только позавидовать его настроению.

— Я бы спросил, какой чёрт понёс тебя сюда зимой, — пробурчал Кроули, уползая ниже под овчину, — если б я лично тебя не отговаривал.

Сухие губы спеклись друг с другом, он облизался, почувствовал под языком кровь. Поморщился. Втянул под овчину ноги, завозился, пытаясь устроиться под ней так, чтобы ниоткуда не поддувало.

— Ты что-то сказал? — Азирафель наклонился ближе.

— Я сказал — иди к чёрту, — пробубнил Кроули. Попытался поглубже натянуть на уши фуражку, но замёрзшие пальцы почти не сгибались.

— Ты совсем озяб, — сочувственно сказал Азирафель и придвинулся ближе. Вынул одну руку из белой муфты, протянул Кроули: — Вот, погрейся.

Кроули тут же сунул в нагретую муфту обе ладони, наткнулся на тёплую, мягкую руку Азирафеля, схватился за неё ледяными пальцами. Азирафель накрыл его второй ладонью, обнял его руки лодочкой.

— Садись ближе, — предложил он. — Моей второй шубы хватит на нас двоих.

Кроули придвинулся теснее. Он совершенно не верил в то, что вторая шуба его спасёт, но прижиматься к Азирафелю в поисках тепла было куда лучше, чем сидеть, привалившись к холодному краю саней.

Азирафель укрыл его и себя огромной волчьей шубой, набросил поверх овчину. Вернул руки в муфту, и Кроули снова жадно схватился за них. Ангел оказался прав — так стало теплее. Кроули пристроил голову ему на плечо, прикрыл вторую щёку воротником шубы. Длинный мех щекотал нос, увлажнялся от дыхания. И грел. Кроули промычал что-то, не разлепляя губ.

— Не благодари, — шёпотом ответил Азирафель.

Сани катились всё дальше и дальше, глухой стук копыт навевал сон. Шелестел под полозьями снег, ритмично звенел колокольчик на дуге. Кроули закрыл глаза, проваливаясь в тёмное беспамятное состояние, когда то ли спишь, то ли бодрствуешь, то ли видишь сны. Азирафель держал его за руки, от тепла их кололо иголочками. Кроули вздрагивал, сжимая и разжимая кулаки, Азирафель говорил ему «Шшш-шш…» и гладил по пальцам, грея в своих ладонях.

Небо очистилось, толстенький месяц опрокидывался к чёрному лесу на горизонте. Звёзды мигали друг другу. Извозчик затянул новую песню. Пара рыжих прядей выбилась из-под фуражки, легла на лицо Кроули. Азирафель не стал поправлять, чтобы не разбудить.

Дом господина Вознесенского стоял посреди обширного двора, обнесённого забором, в котором для важности имелись чугунные ворота со львами. Позади дома виднелся плодовый сад, тонкие голые кусты в нём сгибались под тяжестью снега, а ещё дальше проглядывал затянутый льдом пруд, обсаженный молодыми берёзками.

В сенях было холодно и темно. Кроули придержал парадную дверь, чтобы не пробираться на ощупь. Пожилой слуга в поношенном лакейском сюртуке с заплатками на локтях вскочил с топчана при их появлении, принял шинель и шубу, растворил двери в парадные покои. В доме пахло сдобными пирогами, по окнам с узорчатыми занавесками стояли горшки с геранью и резедой, повернув головки к белому свету.

— Как прикажете доложить?

— Мистер Фелл и мистер Кроули, к господину Вознесенскому, — ответил Азирафель.

В гостиной комнате всё было устроено сообразно провинциальному представлению о должном великолепии: фисташковые обои, зеркала в тяжёлых рамах, столики а-ля рококо с кривыми ножками, на которых стояли подсвечники и греческие вазы. С белёного потолка с гипсовыми ажурами свешивались люстры под бронзу, в простенках между окнами, над широкими креслами разной величины и формы, висели пейзажи. Мебель была собрана не новая, но опрятная.

Хозяин появился через минуту, одёргивая едва надетый сюртук. Господину Вознесенскому было лет пятьдесят с небольшим, у него было круглое красноватое лицо и седеющая лысина, которая проглядывала на макушке сквозь гладко причёсанные волосы.

— Батюшки! — воскликнул он. — Как же вы изволили меня застать! Не прогневайтесь, милостивые государи, что я так по-домашнему. Совершенно не ждал гостей. Чем могу служить?

— Простите за такое вторжение, — ответил Азирафель. Кроули, ограничившись коротким хмыканьем, кругом прошёлся по гостиной, разглядывая фарфоровые вазочки с букетцами сухих цветов, и выглядывая в окна. Хозяин покосился на него с опасением.

— Видите ли, я слышал, вы увлечённый библиофил, — сказал Азирафель.

Господин Вознесенский покраснел ещё сильнее, заулыбался:

— Да что вы! Всего лишь маленькое хобби, милостивый государь. Пара книжонок там, пара книжонок сям — чтобы было что прочесть на досуге. А вы, значит, интересуетесь?.. — с надеждой спросил он.

— Я слышал, у вас есть настоящие редкости, — значительно сказал Азирафель.

Хозяин ещё раз настороженно покосился на Кроули, который разглядывал огромные напольные часы с маятником.

— Редкости? — переспросил он. — Что вы, сударь мой. Безделки! Всех книжонок десяток-другой, по большей части романы.

— Романы? — разочарованно спросил Азирафель.

— Например, Радклиф, — с энтузиазмом сказал хозяин. — «Сенклерское Аббатство», «Удольфские таинства». Дочерей моих от Дюкредюмениля за косы не оттащишь, а жена как начнёт читать вслух «Похождения Совестдрала», так все со смеху покатываются.

— Я говорю, — Азирафель упрямо наклонил голову, — о другой книге. За авторством Джузеппе Калиостро.

Господин Вознесенский мгновенно переменился в лице. Выпрямился, одёрнул сюртук, бегло глянул по сторонам, будто опасался, что упомянутый Калиостро сейчас выйдет из зеркала или вылезет из шкафа. Наткнулся взглядом на Кроули, который от скуки крутил стрелки напольным часам.

— Ох, батюшки, — тихо сказал хозяин. — Какой куриоз. Нижайше прошу прощения — не признал.

Нащупав рядом с собой кресло, присел в него — и тут же вскочил, будто спохватился о чём-то.

— И вы с ним знакомы? — таинственным шёпотом спросил он.

Азирафель переглянулся с Кроули, тот пожал плечами, мол, сам решай.

— Мы встречались, — уклончиво сказал ангел. — Так вы понимаете, о какой книге я говорю?

Хозяин шагнул к нему вплотную, взял за пуговицу.

— Я имел честь принимать господина Калиостро в этом самом доме, — шёпотом сообщил он, нервно выкручивая пуговицу Азирафеля из петлицы. — Господин иерарх гостил у меня целых семь дней перед тем, как отправиться… — он многозначительно сделал глазами наискосок, намекая на непроизносимую цель путешествия Калиостро. — Прямо отсюда и отправился.

— И она у вас? — тоже шёпотом уточнил Азирафель.

— Это он вам сказал?

— Лично, — не моргнув глазом, соврал ангел. — Он сказал, что на вас можно положиться. Упоминал вас как замечательно гостеприимного хозяина. Даже заставил пообещать, если судьба приведёт меня в Россию, чтобы я останавливался только у вас.

— Или у ваших потомков, — с неподвижным лицом сказал Кроули.

Господин Вознесенский побледнел, затем покраснел. Отпустил пуговицу, убрал руки. Шагнув назад, тяжело опустился в кресло.

— Вам нехорошо? — встревожился Азирафель.

— Это всё такая внезапная ирритация, — сдавленно отозвался хозяин. — Мы с графом, представьте себе, сиживали в этой самой комнате, за чаем, в этих самых креслах, — он похлопал ладонью по подлокотнику. — Говорили о судьбах грядущего.

Он утёр пальцем нос, тяжело вздохнул.

— Так он оставил вам книгу? — спросил Азирафель, присаживаясь на диванчик напротив.

— Она действительно у меня экзистирует, — признался господин Вознесенский.

Азирафель выдержал паузу, прежде чем задать главный вопрос — но Кроули опередил его. Переговоры могли идти долго, учитывая явный пиетет господина Вознесенского перед Калиостро, который наверняка напустил ему в голову большого туману. Азирафель будет настаивать, хозяин — упираться. Они проведут здесь несколько дней, прежде чем придут к согласию. А Кроули был не в настроении наслаждаться тихой провинциальной жизнью, так что торг следовало подстегнуть.

— Который вам год? — спросил Кроули, подойдя ближе. Он взял господина Вознесенского за руку, повернул к свету, будто чтобы полюбоваться игрой чёрного камня в перстне на мизинце. — Третий?

— Д-два с половиной, — внезапно оробев, ответил Вознесенский. — Господин Калиостро лично посвятил меня в Великую ложу Золотого голубя, Несущего розу…

— В этой самой гостиной, — перебил Кроули, бросив его руку. — Жаль. Было бы вам лет семь… Ангел, — он кивнул Азирафелю, — едем.

— Как едем? — изумился тот. — Мы только приехали!

— Как едем? — испугался хозяин. — Помилуйте!.. Кто ж вас гонит!.. Терентий! — крикнул он в переднюю, вскочив на ноги, — Терентий, не смей запрягать!

— Вам неизвестна истинная ценность этой книги, — неучтиво пояснил Кроули. — Мы зря приехали, — он посмотрел на Азирафеля. — Согласитесь, что неприлично вести разговор с человеком, не ведающим, какое сокровище находится у него в руках.

Азирафель вопросительно поднял брови. Судя по глазам, соглашаться он не собирался.

— Ваш резонеман справедлив, — робко сказал господин Вознесенский. — Но, — он поднял голову, вздёрнул подбородок, — граф читал её вместе со мной. В этой самой гостиной.

Кроули всем телом развернулся к нему. Господин Вознесенский отклонился назад, но с места не сошёл, а голову поднял ещё выше.

— Так вы её читали, — угрожающе сказал Кроули. — Постигли могущество сил невидимых и бесплотных, таинства огня, воды и земли.

— При дружеском воспоможествовании господина графа, — с усилием ответил хозяин, отклоняясь от Кроули ещё немного.

— Книга великого магистра, которого вы знаете под именем Калиостро, ответствует о непроизносимых таинствах природы, — сурово сказал Кроули. — Вы вопрошали о них?

Господин Вознесенский с трудом перевёл дыхание, обежал взглядом комнату.

— Степан Андреич! — раздался звонкий возглас из соседней комнаты, и в гостиную торопливо вошла взволнованная дама в голубом домашнем платье, которое было ей тесно в талии. — Степан Андреич, что ж вы мне не сказали, что у нас гости? Не прогневайтесь, милостивые государи, за такую бизарность! Прошу, откушайте с нами — а то Степан Андреич как зачнёт говорить о делах, так его и не остановишь. Степан Андреич, дружочек, проси! Глашенька уж на стол накрывает!

Кроули переглянулся с Азирафелем.

Честно сказать, последний раз они сытно обедали ещё в Петербурге. На почтовых станциях ничего приличного не подавали, а припасы, захваченные в дорогу, служили им не для удовольствия, а для утоления голода. В долгом пути дорожная еда никогда не бывает впрок.

Азирафель встал, коротко кивнул:

— Миссис Вознесенская, я полагаю?

— Ой, что вы! — та разулыбалась, протянула ему ручку. — Благодарю усердно!

— Авдотья Михайловна, — с облегчением представил её хозяин, — имею удовольствие приходиться ей законным супругом.

— Прошу покорно, — та взмахнула рукой, раскрыла двойные двери в столовую, — не побрезгуйте.

— Благодарю за приглашение, — Азирафель вежливо поклонился хозяйке. — Сочтём за честь.

В столовой зажгли свечи, десятки золотых огоньков рассыпались по хрустальным бокалам, тарелкам и зеркалам. В комнате стоял полумрак, а за окнами всё было белым: и земля, и небо.

Дочери господина Вознесенского шуршали платьями и шушукались, поглядывая на гостей. Наташенька, Машенька и Дашенька оказались миловидными девицами, воспитанными в лучшем фасоне. Для их душевного и умственного образования господин Вознесенский не пожалел никаких средств: нянькой им была немка, гувернанткой — француженка, компаньонкой — англичанка. По уверениям родителей, все три девицы были большие искусницы: одна большая музыкантша, другая — художница, а третья поёт, как ангел, и все вместе щебечут по-французски чуть ли не свободнее, чем на родном языке.

— А что ж вы ренское не пьёте, господин Кроули? — спросила Авдотья Михайловна.

Муж шикнул на неё, сделал страшные глаза. В его представлении Кроули являлся кем-то не меньше мастера масонской ложи, и обращение к нему как к простому смертному было кощунственным.

— Да хоть прикушайте, — предложила хозяйка, ничего не заметив. — Порадуйте душеньку. Иной раз, так за обедом полчарочки, в чулане стаканчик водки — и на всё глядеть веселее.

Кроули выпил стакан вина, не поморщившись и не улыбнувшись. Его забавляло внушать хозяину суеверный ужас. Азирафель кидал на него сердитые взгляды, и это тоже было довольно забавно.

Господин Вознесенский дёрнул супругу за рукав, изобразил всем лицом, что ей не следует отвлекать важного гостя своими мирскими разговорами. Близняшки Наташенька и Машенька, наклонившись друг к другу, смущённо хихикали в платочек, поглядывая на Азирафеля. Тот бегло улыбался в ответ, вызывая у них новые приступы шёпота и хихиканья. Младшая Дашенька, опустив темноволосую головку, убранную цветами, сидела бледная и глаз не поднимала.

После второй перемены блюд хозяин, расстегнув последнюю пуговицу на сюртуке, сел свободнее.

— Книга, что вы ищете — большая сейчас редкость, — со значением сказал он.

— Я слышал, она вышла большим тиражом, — живо возразил Азирафель, обрадованный возвращением к главной теме.

— Выйти-то вышла, — согласился хозяин. — Но матушка наша царица её невзлюбила. Книгу по её личному указу запретили, а тираж сожгли.

У Азирафеля в глазах блеснул азарт. Кроули молча ухмыльнулся. Для ангела не было ничего привлекательнее запрещённой книги, особенно если это была книга пророчеств — чтобы заполучить такую, он был готов на многое. Кроули всегда было интересно, как далеко может зайти ангел, чтобы заполучить вожделенную рукопись. Хозяину же этот раритет явно жёг руки, но он боялся, что расставание с ней уронит его в глазах собратьев-масонов, которыми он уже назначил Кроули и (в некоторой степени) Азирафеля.

— Как она уцелела у вас? — с любопытством спросил Азирафель.

— Экземпляр из личной коллекции графа, — понизив голос, ответил хозяин. — С собственноручной дарственной подписью. Он оставил его у меня, покидая Россию.

— Уж как мы боялись! — воскликнула Авдотья Михайловна. — А как я его уговаривала эту проклятую рукопись сжечь!..

— Сжечь! — возмутился господин Вознесенский. — Это же не книга, это наследие самого графа! Из его собственных рук! А ты — сжечь! Бесценный экземпляр, о его стоимости подумать страшно!..

— Любая книга имеет свою цену, — с намёком заметил Азирафель.

Он явно едва сдерживался, чтобы не начать торг прямо сейчас. Пророчества, предсказания и откровения были его настоящей страстью, его вожделением. Кроули никогда не понимал, что именно Азирафель пытается отыскать в чужих фантазиях о далёком будущем. Иногда у него мелькало смутное подозрение, что Азирафель ищет в них какой-то знак, но эти мысли никогда не превращались во что-то связное, оставаясь тревожной тенью, не поддающейся осмыслению.

— Позволите её пролистать? — спросил Азирафель, механически покачивая в пальцах ложечку.

— Христос с вами, листайте, — гордо предложил хозяин и крикнул в переднюю: — Терентий! Поди в библиотеку, разбойник, да отопри шкаф, который с розанами. Возьми с верхней полки пятую книгу, которая в сафьяновом переплёте, и принеси мне!

Дашенька впервые за всё время подняла глаза, робко заметила:

— Вы же, папенька, изволили оставить её в городе.

— Что оставить! Как оставить! — возмутился господин Вознесенский. — Как же я мог её оставить, если я её на днях перечитывал?

— Вы, папенька, тогда ещё приказали сломать стенку в погребце, а книгу спрятать, — подхватили близняшки.

— Всё-то вы романы читаете, фантазируете, — с упрёком ответил отец.

— Нет, душенька, я тоже припоминаю, — поддержала Авдотья Михайловна. — Как же забыть — сколько шуму было, а пыли-то напустилось — страх!

— Что вы мне голову морочите! — рассердился хозяин, бросив салфетку на пол. — Третьего дня в руках держал! Терентий! — опять крикнул он. — Что ты копаешься! Живо принеси книгу господина Калиостро!

Азирафель, скрывая беспокойство, приложился к вину. Кроули качнулся в его сторону:

— А книга у него не экзистирует. Кто бы мог это предвидеть?..

Азирафель бросил на него расстроенный и раздражённый взгляд.

Терентий в лакейском сюртуке принёс книгу — как оказалось, пятым на верхней полке в шкафу с розанами стоял ботанический атлас. Господин Вознесенский вскочил из-за стола, негодуя, что его никто не слушает и никто ему не подчиняется, и отправился за книгой сам. Хозяйка бросилась его успокаивать, Азирафель тоже не усидел на месте, так что в маленькую библиотеку друг за другом переместились и гости, и домочадцы.

Пересмотрев все шкафы, господин Вознесенский убедился, что книги Калиостро не было ни на верхней, ни на нижней полке, ни в шкафу с розанами, ни любом другом шкафу.

— Что ж вы со мной делаете, — сказал он, упав в кресло и потирая лоб. — Совсем голову заморочили.

— Прикажи, батюшка, в город послать, — сочувственно предложила Авдотья Михайловна. — Ты, друг мой, запамятовал. Как мы уезжали, всё говорил, что расстаться с ней никак невозможно, но и с собой везти морока — если найдут, что тогда делать? В камин бросать?

— Книгу магистра — в камин?! — Вознесенский вскочил, нервно прошёлся по библиотеке. Дочери и супруга расступались перед ним и снова смыкались платьями, как льдины на реке.

Кроули следил за душевными терзаниями Азирафеля, привалившись плечом к дверному косяку. Наблюдать за ангелом было одно удовольствие: он нервно покусывал губы, сплетал и расплетал пальцы, шаря глазами по полкам, заставленным книгами. Ему были не чужды эти муки — осознавать, что предмет вожделения одновременно и близок, и далёк. Существует, но недосягаем. Кажется, протяни руку — и обретёшь. Но обрести не можешь, и это сводит с ума.

— И мы тащились сотню вёрст в эту глушь, — вполголоса сказал он Азирафелю из-за плеча, — чтобы найти шиш с маслом. Не знаю, как ты, а я возвращаюсь.

— Не знаю, как ты, — вполголоса ответил тот, — а я не сдаюсь так быстро.

— Это я быстро сдаюсь? — Кроули едва не уронил очки от такого оскорбления.

— Терпение тебе определённо неведомо.

— Ещё бы! Добродетели не по моей части!

— Очевидно.

— Я быстро сдаюсь?! — громко переспросил Кроули. Он даже не мог найти слов, чтобы выразить своё презрение к такой постановке вопроса. Азирафель недовольно отодвинулся от него. Кашлянул, привлекая внимание господина Вознесенского, который в позе, полной отчаяния, прикрыв глаза рукой, лежал в кресле.

— Возможно, вы действительно оставили её в городе? — с надеждой спросил Азирафель. — Что, если за ней послать?

Господин Вознесенский отнял руку от лица и обратил к нему взгляд мученика.

— И раз мы о ней заговорили, — добавил Азирафель. — Продайте её.

Господин Вознесенский мгновенно посветлел лицом, выпрямился, сел ровно. Переглянулся с женой — та сразу захлопотала, выпроваживая дочерей обратно в столовую.

— Продать, — протянул Вознесенский.

— Назовите любую цену, — предложил Азирафель.

— Обижаете, милостивый государь! О цене даже говорить нельзя — из личной коллекции, подписана собственной рукой! На пять копеек такую не поменяешь.

— Меняйте на пять рублей, — твёрдо предложил Азирафель, и лицо хозяина приобрело пунцовый оттенок.

Кроули, устроившись в кресле у окна, подпёр голову кулаком. Он до такой степени был зол, что всерьёз раздумывал, не сорвать ли ангелу переговоры.

— Деньги — тлен! — отмахнулся Вознесенский. — Не в деньгах цена, хоть вы мне двадцать пять рублей предложите.

— И предложу, — мгновенно отозвался Азирафель. Вознесенский смутился, явно не понимая, как расценивать такую щедрость, и не выйдет ли так, что он чудовищно продешевит.

— Вы бы видели эту книгу, — торжественно начал он. — Толстая, как наш игумен, и тяжёлая — с трудом подымешь!

— Ну уж ты загнул, батюшка, — наивно вмешалась хозяйка, которая так и осталась в дверях, выпроводив дочерей. — Я помню, дырку в стене под неё всего в три кирпича делали.

— Да что тебе помнить! — быстро перебил Вознесенский. — Три кирпича!.. Что ты мне толкуешь про кирпичи, когда мы о бесценных познаниях, заключённых в рукописную форму, говорим!

— Какие вы сердитые, — обиделась та. — Слова сказать нельзя.

— Прикажи, матушка, подать нам наливочки, — виновато попросил тот. — Такое дело сгоряча не решишь.

Наливочкой Кроули искренне заинтересовался. Уложив ногу на ногу, он сидел, крутя в пальцах хрустальную рюмку, и сквозь хрусталь наблюдал, как в ангеле просыпается алчность. Вознесенский юлил, как мог — он боялся одновременно и продать, и продешевить, и остаться с книгой, и проявить неуважение к просвещённым гостям.

— В этой книге, — вдохновенно вещал он, — такие тайны содержатся, такие откровения — в дрожь бросает. Непосвящённому человеку в неё даже заглядывать нельзя — глаза сожжёт. Яшка, лакей мой, как-то одним глазком взглянул — одним-единственным — так что вы скажете, окривел с того самого дня.

— Неужели, — вежливо сказал Азирафель, с любопытством принюхиваясь к наливке.

— Господин граф записал в ней рецепт эликсира бессмертия, полученный им от египетских мистиков, — вдохновенно продолжал хозяин. — Прямо при мне показывал, как его составлять. Была у нас мопса, Жузель, Дашенька в ней души не чаяла. К старости слаба стала, днями напролёт спала в креслах. Так граф капнул этим эликсиром в блюдце воды, поднёс мопсе, та принялась лакать — и совершеннейшим щеночком стала у нас на глазах.

— Настоящие чудеса, — заметил Азирафель. Пригубив наливку, он слегка сморщился — та была крепкой, на рябине и клюкве. Кроули в один глоток прикончил свою рюмку и налил себе ещё.

— За такую книгу никаких денег не жалко, — добавил хозяин.

— Совершенно с вами согласен, — нетерпеливо ответил Азирафель.

— Да что там мопса! — возбуждённо продолжил Вознесенский. — С этой книгой граф вызвал себе в услужение настоящего чёрта!

Кроули фыркнул.

— Такая, скажу я вам, скотина была — чёрный, мохнатый, нос пятачком, на ногах — копыта. И хвост, навроде просячьего, этаким винтом. Позовёт его граф, скажет — а принеси-ка мне, нечистая сила, цельный рубин из короны персидского шаха — так ведь приносил! Такой ловкий был, что пожелаешь — всё доставит!

Кроули молча ухмылялся и слушал.

— Это же не книга, это настоящий клад, чистое золото! Один переплёт чего стоит — прошит золочёной нитью, а повсюду цветы, птицы, каменья!

— Сойдёмся на ста рублях, — решительно предложил Азирафель, которому явно не требовалось дальнейшей рекламы. — Прикажете послать за книгой?

Господин Вознесенский отхлебнул наливки, облизал губы.

— Отчего же не послать, — разочарованно сказал он, прерванный в полёте мысли. — Есть у меня надёжный человек — в кабак не завернёт, да и неграмотный, прочесть ничего не сможет. Завтра с утра и отправится. А вы, милостивые государи, окажите честь, останьтесь, пока он туда и обратно обернётся. Я вам наши места покажу, где граф прогуливаться изволил. Так уж он полюбил нашу деревню! Говорил, воздух здесь необыкновенный, а травы — ну так все волшебные.

— Несомненно, — сдержанно ответил Азирафель.

Надёжный человек — Терентий из передней комнаты — явился на зов и внимательно выслушал указание, переминаясь на месте и комкая в руках облезлую шапку.

— Ступай, голубчик, — велел хозяин, объяснив, что к чему. — Да смотри, не мешкай по дороге.

— Не извольте беспокоиться, батюшка, всё сделаем, — ответил тот, отвесив поясной поклон.

Для увеселения гостей на пруду устроили катания на коньках. Кроули от этой забавы отказался наотрез. Во-первых, он всё ещё злился на Азирафеля. Это он-то быстро сдаётся? Это ему-то терпения не хватает? Да его терпение было поистине дьявольским! Он оставался с Азирафелем галантным, держал себя в руках, а руки держал при себе — ну и чего ещё этому ангелу было нужно?

Во-вторых, кататься Кроули не умел.

Азирафель, заметив его мрачный вид, не мог не спросить, чем вызвано его хмурое расположение духа.

— Деревенским бытом, — раздражённо ответил Кроули, листая какой-то пухлый журнал из тех, что выписывал господин Вознесенский. Устав видеть перед собой сплошной текст без картинок, он выдрал страницу, свернул из неё журавлика и запустил в открытую печку.

Азирафель, уже одетый для гуляния, присел на кресло рядом. Кроули кинул на него быстрый взгляд — ангел выглядел слегка виноватым.

— Могли бы вернуться и дождаться книги в городе, — буркнул Кроули.

— В городе ты бы точно так же не высовывал носа на улицу, — заметил Азирафель. — Не всё ли равно, где ждать?

— В городе вид из окон меня веселит, — язвительно сказал Кроули. — В городе можно съездить на бал. В городе полно забавных людей. В городе каменные дома и камины.

— На бал, — с упрёком сказал Азирафель. — Устраивать твои вечные каверзы.

Кроули издал губами неприличный звук в знак презрения к замечанию Азирафеля. Не удержался — ухмыльнулся, вспомнив последний бал.

— Было весело, — с нажимом сказал он.

— Ничуть.

— А я видел, что ты смеялся.

— От неловкости! — отрезал Азирафель. — От смущения!

— Ты весь вечер хихикал, — мстительно напомнил Кроули.

— Я кашлял!

Кроули с ухмылкой протянул «угу» и с треском выдрал ещё одну страницу из журнала. Недавнее происшествие на петербургском балу до сих пор заставляло его веселиться.

Один провинциальный повеса, впервые попавший в общество, искал возможности познакомиться с какой-нибудь пожилой знатной дамой, чтобы наклянчить у неё протекции. Слоняясь по комнатам, он наконец наткнулся на одну особу, которая сидела в креслах, отдыхая после танцев, с ног до головы закутанная в чёрный венецианский плащ. Дама была одета в белое платье, его краешек виднелся из-под плаща. Молодой провинциал был отчаянно близорук, так что, заметив что-то белое у её кресла, естественным образом решил, что дама в чёрном уронила платок. Это был превосходный случай проявить свою учтивость и завязать знакомство, которое могло бы сулить ему женскую благосклонность, так что он ринулся прямо к даме, расталкивая гостей, чтобы не опередили, подлетел, почти запыхавшись — и вдруг, с размаху, поднял платок.

Кроули издал тихий смешок, вспомнив, какая поднялась суматоха. Потом вспомнил, что всё ещё злится на Азирафеля, перестал улыбаться.

— Мне было бы приятно, если бы ты составил мне компанию, — сказал тот, мягко вытягивая многострадальный журнал из рук Кроули. — И тебе свежий воздух поможет развеяться.

— Воздух, которым невозможно дышать, — буркнул Кроули. — Замерзает раньше, чем успеваешь вдохнуть.

— В Константинополе ты ворчал точно так же, — невинно сказал Азирафель.

Кроули не ждал такого подлого манёвра. Он запнулся на полуслове, не нашёл, что сказать.

— Здесь не Константинополь, — бросил он, складывая руки на груди.

— А я всегда с удовольствием вспоминаю тот день, — мечтательно сказал Азирафель.

Кроули шумно выдохнул. Ангел иногда был настоящим мерзавцем.

— Это лёд, а под ним — вода, — сказал Кроули, цепляясь за ствол берёзки.

Азирафель подкатил к нему, сделав пробный круг по пруду. Он отлично держался на коньках, в отличие от Кроули, который всегда предпочитал стоять на земле ногами — и желательно именно на земле, а не на том, что ею притворялось.

— Это проще, чем тебе кажется, — подбодрил ангел.

— Мне так совсем не кажется.

Дочери господина Вознесенского кружили друг за другом в разлетающихся полушубках, весело взвизгивая, смех разносился по заснеженным просторам.

— Я помогу, — Азирафель протянул ему руку. — Увидишь, это совсем не сложно.

Кроули с сомнением ухватился за его рукавицу, выровнялся, опасно шатаясь. Азирафель потянул его за собой. Кроули отпустил берёзку и взмахнул рукой, ловя равновесие. Рукавица соскользнула, оставшись в кулаке Кроули — оставив его без опоры.

— Ангел! — возмущённо воскликнул он, чудом балансируя на коньках. Азирафель перехватил его пальцы голой рукой, подождал, пока Кроули выпрямится.

— Видишь — не так уж и сложно.

— Я для этого не приспособлен! — резко отозвался Кроули, переступая коньками по льду и обеими руками цепляясь за рукав Азирафеля.

— Мы потихоньку, — улыбаясь, пообещал тот.

Он стащил вторую рукавицу, бросил в снег. Взял Кроули за руки, потянул за собой, отступая. Кроули панически оглянулся на берёзку — за неё было уже не ухватиться, он оказался на открытом, гладком, скользком пространстве, под которым ему мерещилась чёрная ледяная вода.

— Ты мне за это ответишь, — пригрозил он.

Азирафель, тихонько напевая под нос что-то на манер вальса, тянул его дальше, скользя спиной вперёд.

— Ты самый подлый ангел из всех, кого я знаю.

— А ты самый робкий демон из всех, кого знаю я.

Кроули оскорблённо выпрямился. Азирафель смотрел на него и улыбался. Розовощёкий, с сияющими глазами.

— Попробуй сам, — предложил он.

Кроули шагнул в его сторону, Азирафель отступил.

— Нет-нет нет! Вот так, — Азирафель проехался коньком на месте.

Кроули повторил — ноги разъехались, его повело в сторону. Азирафель дёрнул его к себе, подхватил под рёбра — Кроули сунулся лицом в белый воротник шубы.

От щеки Азирафеля пахло морозом, из-под ворота тянуло тёплым цветочным одеколоном. Кроули стало жарко. Он уцепился за ангела, утопил лицо в мех. Голову будто прибили сапожными гвоздями к ангельскому плечу — поднять не было никакой возможности.

— Кроули, — вполголоса позвал Азирафель.

Тот неразборчиво замычал в ответ, закусив белый мех.

А ведь казалось — прекрасно держит себя в руках, научился галантно дружить, вскользь флиртовать, смирился. Что такое, в конце концов, этот секс? Небольшая важность. Разве мало — касаться друг друга взглядами, делить стол, говорить, путешествовать, писать письма? Зачем во всё это ввязывать плотские удовольствия, где и удовольствия-то — так, пять минут? Дружба куда ценнее. Кроули стоял, сдавленно выдыхая в белый мех, не мог поднять голову.

— Кроули, — шёпотом повторил Азирафель. Повернув лицо, коснулся холодной щекой. Кроули вздрогнул, отпрянул. Потеряв равновесие, с размаху грянулся на лёд задом. Азирафель скользнул ближе, протянул обе руки:

— Хватай, поднимайся.

Кроули сидел, отмораживая задницу, смотрел на него снизу вверх. Маленькое солнце светило Азирафелю в спину, он был окутан белым сиянием, только крыльев и не хватало. Прекрасный.

Кроули схватил за протянутые руки, рывком поднял себя на ноги.

— Вот так, держись, потихоньку, — приговаривал Азирафель, увлекая его за собой на середину пруда. Кроули ковылял за ним на подламывающихся ногах, шатался, чуть не падал, но — держался. Девицы с гувернантками и компаньонками закрутили их в хоровод, завертели по кругу. Подхватили под локти, пронеслись от одного берега до другого, рассыпались, сцепились парочками. Кроули, как колченогий кузнечик, мелкими шажками перебирался по льду — пока Азирафель, подхватывая то одну, то другую девицу, вихрем проносился мимо, только юбки полоскались по ветру. Кроули разворачивался следом за ним, даже не пытаясь угнаться — и смотрел. Смотрел, как тот летает, кружит, смеётся. Как он счастлив.

Вечер был синий, морозный. Снег скрипел под ногами, пощипывал кожу, переливался искрами. Воздух стоял прозрачный и глубокий, на бархатном небе крошечными иголочками кололись звёзды. Кроули, на ходу невзначай постукивая носком о пятку, чтобы не мёрзли ноги, по инерции пошатывался даже на твёрдой земле. Ему казалось, она вот-вот выскользнет из-под каблука, хотя коньки он давно уже снял.

Азирафель разломил медовый пряник, протянул половину. Кроули приложился к фляжке со сладким портвейном, передал ангелу.

Они шли по укатанной дороге вдоль полей, засыпанных снегом, мимо замёрзшей речки, у которой были раскиданы крестьянские избы. В воздухе стояла тишина. Кроули мучительно хотелось взять Азирафеля за руку, но он держался, только косился на него и прикладывался к портвейну, после пары глотков передавая фляжку ангелу.

Азирафель подхватил горсть снега, чтобы скатать снежок, но тот рассыпался из рукавиц. Азирафель огорчённо вздохнул.

— Давай без этих штучек, ангел, — мирно предупредил Кроули.

Азирафель отряхнул руки.

— И всё же здесь не хуже, чем в городе, — сказал Азирафель. — Чудесные пейзажи. И этот снег. И так тихо!..

Ночь была — самое время для поцелуев. Согревать друг друга дыханием, сталкиваться холодными носами, держаться за руки и тихо смеяться, глядя в глаза — близко-близко.

— Я раньше не видел такой зимы, — признался Азирафель.

— И что в ней особенного? — без энтузиазма, но и без враждебности спросил Кроули. — Снег, как и везде. Холод собачий. Такую зиму в любом месте можно найти.

Азирафель тихо хмыкнул, склонив голову.

— И всё-таки она другая. Другие запахи, другая тишина.

— Даже собаки по-другому лают, — не удержался Кроули.

Азирафель улыбнулся. Дёрнул рукой, будто хотел взять Кроули за пальцы, но передумал.

— Знаешь, я хочу открыть книжный магазин, — вдруг признался он.

— Книжный магазин? — с расстановкой повторил Кроули. — Зачем?

— У меня большая библиотека, — пояснил ангел. — Мне негде её хранить. Я думаю, небольшой магазинчик отлично её вместит.

— Ты же знаешь, что в магазинах продают книги? — уточнил Кроули. — А не хранят?

Азирафель упрямо поджал губы.

— Думаю, с этим проблем небудет.

— А! Ты будешь держать магазин закрытым?

— Конечно же, нет!

— Тогда зачем тебе магазин?

— Мне нравится эта идея. Тихое, уютное место где-нибудь подальше от центра города. Например, в Сохо.

Кроули рассмеялся.

— Книжному магазину самое место среди публичных домов и варьете!

— Я же сказал, что не хочу проблем с избытком покупателей, — заметил Азирафель, лукаво улыбнувшись.

Кроули улыбнулся в ответ.

— И там всюду будут сплошные книги? Скукотища!

— Я тебя туда и не приглашаю, сатанинская сила.

— Да я туда не приду, даже если ты пригласишь.

Посмеиваясь, они свернули на дорогу, ведущую обратно к дому. Искры лунного света мерцали на синих сугробах, пахло дымом из печных труб, морозом, и почему-то — яблоками.

После катания на коньках и долгой прогулки по холоду Кроули просто мечтал о горячем ужине. За стол здесь садились поздно, но кормили щедро. Азирафель местной кухней не впечатлился, а Кроули, наоборот, распробовал пироги, супы и варенья. Особенно варенья — не однообразные джемы и мармелады, а примитивное до удивления соединение цельных ягод с сахаром, вываренное в густую, текстурную, сладкую массу. Кроули, на радость хозяйке, перепробовал уже все виды варенья, которые нашлись у неё в погребе, и даже начал думать о том, чтобы захватить запас в обратную дорогу.

В столовой накрывали ужинать. Проходя мимо приоткрытых дверей, Кроули услышал девичьи шепотки и смех.

— А господин Фелл мне сегодня весь день улыбался, — таинственно заявила одна. — Два раза вокруг пруда со мной прокатился. Я думаю, свататься будет.

— Такого жениха только в столице отыщешь, — подхватила вторая. — Обходительный, рассудительный, а красивый-то какой!.. Не человек, а картина.

Кроули замер, ревниво навострив уши. В столовой послышался шелест скатерти, стук тарелок.

— Я бы за него, не раздумывая, пошла. Если бы папенька благословил.

— А я бы с ним даже сбежала, чтобы тайно венчаться!

— Ой, что ты говоришь! Сбежала бы — кто бы тебя пустил!

— Стала бы я спрашивать!

— Пусть к тебе лучше господин Кроули сватается.

— Дура ты! Папенька родную дочь за такого страшного никогда не отдаст, пусть у него хоть горы золотые будут. На него же смотреть ужас — тощий, рыжий, за очками глаз не видать. Кто за него по своей воле пойдёт?

— А мне его жаль, — послышался третий, робкий голос. — Ну и пусть некрасивый. Красивых легко любить.

— Блаженная ты, Дарья Степановна, — снисходительно ответила одна из сестёр.

— Может, и блаженная, — согласилась та. — Но мне господин Фелл совсем не интересен. Нет в нём никакой высокой трагедии. А у господина Кроули глаза всегда такие печальные-печальные — как их не разглядеть?

— А как их разглядеть, когда он с носа очки не снимает? — спросила вторая сестра. — Может, он кривой?

— Язык у тебя кривой, — ответила Дашенька. — А сердце — оно всё видит.

Зашуршали платья, звякнули рюмки — Кроули едва успел скрыться в коридоре, когда двери столовой распахнулись.

То, что девицы положили глаз на Азирафеля, было не удивительно. То, что Азирафель в своём подражании людям вряд ли зайдёт так далеко, что женится — было понятно. Но глухая ревность и злая зависть с двух сторон держали его за горло, и Кроули стоял в тёмном коридоре, пытаясь сглотнуть, и никак не мог — задыхался.

— Благослови, твоё высокопреподобие, — попросил господин Вознесенский.

Кроули задержал вилку, протянутую к золотистому боку молочного поросёнка. Посмотрел, как со своего места, не торопясь, поднимается преподобный Никифор — игумен ближнего монастыря. Спохватившись, набросал себе на тарелку, что попалось под руку — пирожков, капусты, печёных яиц, огурчиков.

— Господи Иисусе Христе, — привычно-торжественно возгласил игумен, — благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков.

— Аминь, — хором сказали все.

Преподобный Никифор широким крестом осенил стол, опустился обратно.

Кроули бросил вилку, скрестил руки на груди. С завистью посмотрел в тарелку Азирафеля. Есть благословлённую пищу, разумеется, он не мог — мышьяк, и тот переварился бы легче, чем освящённый поросёнок.

Откинувшись на спинку стула, он смотрел, как едят другие, и глотал слюну. Как назло, он был голоден. Как назло, после долгого дня на воздухе он был готов дать шанс деревенскому быту, семейным ужинам за столом и партии в карты после.

Он был готов дать шанс деревенской жизни в компании Азирафеля. Найти в этом доме уютную провинциальную простоту — цветы на окнах, скрипучие крашеные полы, занавески, простенькие платья хозяйских дочерей, часы с кукушкой, которой хотелось свернуть шею, когда она выскакивала из-за дверцы.

Азирафель, догадавшись о его затруднении, качнулся к нему, спросил шёпотом:

— А ты не мог бы что-нибудь для себя проклясть? Чтобы было съедобно?

— Толку-то, — сквозь зубы ответил Кроули. — Сгниёт прямо в тарелке, а я плесень жрать не собираюсь.

Азирафель сочувственно вздохнул, раскладывая на колене платок.

— Что ж вы, сударь мой, ни на что не смотрите? — всполошилась Авдотья Михайловна. — Солёно вам? Или горько?

— Я не голоден, — резко ответил Кроули.

— Не брезгуйте, милостивый государь! — испугался хозяин. — Чем же мы вас обидели?

— Не заболел ли ты, батюшка? — продолжала допытываться Авдотья Михайловна.

— Он соблюдает пост, — нашёлся Азирафель. — По религиозным причинам.

— Так до поста ещё недели две! — удивился преподобный Никифор.

— Это другой пост. Другой веры, — сказал Азирафель, бросая на Кроули взволнованные взгляды, намекая, что пора включаться в разговор и поддержать идею. Но Кроули, раздосадованный, что сегодня ему не достанется ни крошки, угрюмо молчал.

— Нельзя же совсем ничего в рот не взять, — огорчилась хозяйка. — Ты только скажи, государь мой, чего тебе надобно?

— Ничего не надобно, — торопливо ответил Азирафель. — Простите, что мы вас так смутили.

— Мне как хозяйке позорно, что гость голодным сидит! — воскликнула та, всплеснув руками.

— А что у вас за вера? — тихим голоском спросила Дашенька, поднимая глаза.

— Буддизм, — раздражённо сказал Кроули и встал, с грохотом отодвинув стул.

В дверь постучали. Потом поскреблись, не получив ответа. Не дождавшись реакции, Азирафель плечом толкнул дверь.

Кроули, как был, в одежде, лежал на постели, не сняв сапоги, и с ненавистью смотрел в стену. Азирафель зашёл в комнату, держа в руках узелок. Огляделся, куда бы его пристроить, сдвинул с наборного столика пустую вазу и алебастрового попугая. До Кроули дотянулся запах горячих пирожков.

— Похвастаться принёс? — с досадой спросил Кроули.

— Это тебе, — мягко ответил Азирафель.

— Что, устал от моей компании, решил отравить?

— Они только что из печи, — сказал ангел, не обращая внимания на его тон. — Я намекнул кухарке, что перед сном у меня всегда разыгрывается аппетит.

Кроули, смягчившись, глянул на него исподлобья. Сбросил ноги с постели, подошёл. Взял один пирожок. Повертел, откусил половину.

— Неловкая ситуация, — заметил Азирафель.

— Дурацкая ситуация, — пробубнил Кроули, запихивая в рот вторую половину. — Что за идея — благословлять еду? Им святой воды мало?

— Я попрошу принести чай, — предложил Азирафель, глядя, как Кроули всухомятку расправляется со вторым пирожком. Кроули ущипнул его за рукав, остановил:

— И наливку. Ту, клюквенную.

— Хорошо, — шёпотом сказал Азирафель, улыбнувшись ему в глаза.

***

— Терентий, — окликнул Кроули.

Мужик, посланный за книгой в город, мялся у крыльца. Косматая собака с сосульками на боках сидела у его ног и чесала ухо.

— Чего, ваше благородие? — с опаской спросил Терентий.

— Съездил?

— Съездил, ваше благородие.

— Привёз?

— Привёз.

— Давай сюда, — Кроули протянул руку, поманил пальцами.

Терентий запахнул на груди длинный тулуп, стянул шапку.

— Так Степан Андреич велели в собственные руки…

— Я ему в собственные руки и передам, — оборвал Кроули и сунулся в карман. — Держи, за труды.

Он подкинул монету, Терентий ловко поймал её на лету, как муху.

— Слушай меня внимательно, — сказал Кроули. — Найди ближайший кабак, засядь там и не возвращайся, пока всё не пропьёшь.

— Так это, ваше благородие, долгонько будет, — растерянно сказал Терентий, разглядывая на ладони серебряные пять рублей.

— А ты не торопись, — посоветовал Кроули. Он бросил сигаретку, спустился с крыльца. Вытащил у мужика из-под тулупа свёрток с книгой. — Куда тебе торопиться, когда дело сделано? — ласково спросил он.

— И то верно, — согласился тот.

Когда Кроули вернулся в дом, Терентий сунул руку глубоко в карман и достал оттуда точно такую же монету.

— Вот дела интересные, — сказал он, прикладывая их одну к другой. — Один за водкой послал, и второй туда же. Не погодить ли, может, и от хозяина перепадёт?

Он надел шапку, поскрёб в затылке, с сомнением глядя на двери. Потом решился, спрятал деньги за пазуху.

— Нет, наше дело маленькое, наше дело сторона, — пробормотал он. — Велено пропить — значит, придётся. За десять-то рублей — это можно неделю, а то и две. А то и три, если умеючи.

Стукнув себя по шапке, чтобы надеть поглубже, он сунул руки в карманы и быстрым шагом отправился со двора.

========== Париж, 1792 AD ==========

They seek him here, they seek him there,

Those Frenchies seek him everywhere.

Is he in Heaven? Or is he in Hell?

That damned elusive Pimpernel!

Scarlet Pimpernel

— Так что ты на самом деле здесь делаешь? — спросил Кроули, разваливаясь на стуле в привычной манере человека со смещённым центром тяжести.

Азирафель укоризненно посмотрел на него, снял колпак и пальцами прочесал густые кудряшки. Кроули не торопил с ответом, наблюдая, как он прихорашивается.

Дневной свет пыльными лучами пересекал зал, за высокими окнами громко курлыкали голуби. Под потолком, расписанным цветочными гирляндами и амурами, висела огромная хрустальная люстра, из каждого угла к ней тянулись трёхцветные ленты, будто к ярмарочному столбу на деревенском празднике. В кафе было шумно — со всех сторон слышались голоса, звон бокалов, смех, тосты и скрип стульев по полу. Времена были непредсказуемые, так что парижское общество, изрядно поредевшее за последние месяцы, каждому новому дню радовалось как последнему — тем более что для многих эта фигура речи могла приобрести пугающую буквальность.

— Я тебе уже всё рассказал, — ответил Азирафель тоном человека, которому есть что скрывать. — Я проголодался. А в Лондоне не найти ни приличных блинчиков, ни десертов.

— Ну-ну, — скептически сказал Кроули, качая отставленным в сторону коленом. — И ты махнул сюда во время революции.

— Я присматриваю за человеческими деяниями, а не за их политикой.

— Значит, баррикады на улицах ты просто не заметил, — насмешливо сказал Кроули.

— Заметил, — обиженным тоном возразил Азирафель. — Ходить по улицам стало довольно неудобно. И два моих любимых ресторана оказались закрыты.

— Держу пари, их владельцы познакомились с мадам Гильотиной ближе, чем хотели бы.

Азирафель полил свою порцию блинчиков апельсиновым сиропом. Кроули смотрел на него, гадая, сколько ещё тот намерен играть в оскорблённую невежественность.

— Ангел, — невинным тоном позвал он. — А на что это ты потратил столько чудес, что тебе аж выговор сделали? На завивку волос?

Азирафель оскорблённо поджал губы.

— На выписку модных журналов, — откровенно издевательским тоном предположил Кроули. — Нет — на полировку ногтей.

Азирафель продолжал молчать. Кроули постукивал пальцами по столику, выбивая ритм фривольной песенки. Он, разумеется, ни на секунду не поверил, что Азирафель в самом деле был таким балбесом, каким себя выставлял. Кроме того, после стольких веков работы бок о бок у них не было секретов друг от друга. Их интересы, формально противореча друг другу, на деле уже давно были одинаковыми: жить, наслаждаться этим миром и обществом друг друга, по мере сил разнообразить людскую жизнь разными происшествиями и писать наверх (или вниз) ничего не значащие отчёты.

Так что если Азирафель что-то скрывал, то это было личное, а не служебное.

— Ладно, мне всё равно не интересно, чем ты там занимаешься, — обронил Кроули и пальцами зажёг свечку, косо сидевшую в латунном подсвечнике. — Наверняка какая-нибудь благодатная глупость.

Азирафель бросил на него короткий внимательный взгляд, невольно улыбнулся и быстро опустил глаза. Кроули перевёл разговор на театр, пожаловался, что смотреть стало нечего — даже Мольера играют отвратительно пошло.

— И если тебя человеческая политика не волнует, то мне она здорово портит жизнь, — добавил Кроули, запивая блинчик вином. — Хороших актёров казнили, хорошенькие актрисы сбежали или подались в революционеры. Даже Маргарита Сен-Жюст куда-то пропала. Теперь в Париже совершенно нечего делать.

— Маргарита Сен-Жюст? — рассеянно спросил Азирафель. — Кто это?

— Одна актриса, — Кроули пожал плечами. — Она была неплоха, я даже хотел её тебе показать. Теперь вряд ли получится.

— Почему?

— Потому что сейчас она наверняка даёт представления нашим, — пояснил Кроули. И провёл пальцем по шее, намекая на причину путешествия актрисы в Преисподнюю.

Азирафель понимающе вздохнул.

— Люди всё время воюют сами с собой, — сказал он. — Почему им никогда не живётся спокойно?

— Потому что им так хочется, — коротко ответил Кроули, чтобы не пускаться в рассуждения о природе человека — он недостаточно крепко выпил, чтобы почувствовать непреодолимую тягу к философии. — Потому что им это нравится.

— Убивать друг друга?

— Йеп.

Азирафель длинно вздохнул. Повозил кусочком блинчика по жёлто-рыжему соусу, без аппетита отправил в рот, промокнул губы салфеткой. Кроули пригубил ещё вина, инстинктивно чувствуя, что ангел сейчас не выдержит и выболтает всё, что у него на уме. Азирафель помаялся ещё немного, пока Кроули, задрав голову к потолку, наблюдал за голубиной вознёй за окном.

— У меня есть приятель, — наконец признался Азирафель. — Увлечённый библиофил, мы переписываемся уже пятнадцать лет.

— Переписываетесь? — ревниво спросил Кроули.

— Он священник.

— Фу!..

— Однажды он спросил меня, не могу ли я помочь ему нанять корабль из Дувра в Кале и обратно. Неофициально. И недорого.

— С грузом?

— С пассажирами.

— Разумеется, ты отказался, — уверенно сказал Кроули. — Тебе же нельзя напрямую вмешиваться в людские дела. Твоя задача — укреплять дух и благословлять, чтобы люди сами справлялись с тем, чем ваш босс, — Кроули покрутил пальцем, — их испытывает.

Азирафель напряжённо смотрел на него пару секунд, потом в его глазах мелькнули понимание и благодарность.

— Да. Разумеется, я отказался.

— И никакого корабля не нашёл.

— Не нашёл.

Кроули поставил локоть на стол, подпер щёку ладонью, глядя на Азирафеля.

— Я боюсь, у него неприятности, — признался ангел. — Его последнее письмо пришло из Артуа. Он написал, что укрывается с несколькими детьми в монастыре Святого сердца. Это было неделю назад, с тех пор он молчит. На него могли донести — ты же знаешь, что сейчас происходит. Люди будто сошли с ума. Париж утонул в крови, в провинциях банды разбойников называют себя сторонниками революции и убивают всех, кто им не понравится, — даже без суда! Целыми семьями!

Кроули болезненно поморщился.

— А чего ты хотел? Они берут пример с ваших. Помнишь потоп? Египетские казни? Содом и Гоморру?

— Технически, Содом… — начал Азирафель и остановился.

— Разве всё это — не его великий и непостижимый План? — спросил Кроули. — Я бы на твоём месте не ввязывался, медальку на грудь не дадут.

Азирафель смотрел на него, сжав губы в точку — одновременно виновато и умоляюще.

— Я хочу найти своего друга, — вполголоса сказал он.

— Ну так сотвори чудо.

— Я не могу. Мне и так… — он стрельнул глазами наверх, будто боялся, что его подслушивают. — Михаил ясно дал понять, что моё расточительство чудес неприемлемо. А без них я справляюсь не лучшим образом.

— Не лучшим образом, — Кроули усмехнулся, показав зубы. Азирафель насупился, недовольный, что ему напомнили о Бастилии.

Кроули пренебрежительно фыркнул ещё раз, для верности, и отвёл глаза.

Ему не нужно было расспрашивать Азирафеля в деталях, чем тот занимается. Он и так всё понимал. Они оба не раз видели войны, им приходилось оказываться на полях сражений и смотреть, как с каждым столетием они становились всё кровавей. Но до гражданской войны такого размаха не доходило ещё никогда. Люди пьянели от крови и свиста ножей гильотин. Люди доносили на соседей, братьев, друзей. Люди ненавидели друг друга так яростно, что рядом с ними было трудно дышать.

Кроули всё понимал. Азирафель видел такое впервые — и оно его ужасало. Он думал, можно что-то исправить, кого-то спасти.

А Кроули помнил самую первую войну. И точно знал: ничего не исправить. И спасти никого нельзя.

Ты открываешь глаза в юной вселенной. Окидываешь её первым, удивлённым, любопытным взглядом. Она по большей части пуста — немного земли, немного воды — и нескончаемо много неба.

Ты оглядываешься — и видишь, что ты не один. У тебя есть братья и сёстры, такие же, как и ты, со светлыми лицами, от которых исходит сияние, с глазами, полными вдохновения. Ты поднимаешь взгляд ещё выше — и видишь Творца.

Он говорит вам о Замысле. Он предлагает вам разделить с ним радость Творения. И ты наполняешься радостью от макушки до пяток, ты наполняешься любовью и гордостью. Этот мир — молодой, как и ты. Он даже ещё не закончен — это только набросок вселенной, первый чертёж. Но вашими усилиями из Замысла он претворится в реальность.

И ты начинаешь работу.

Вы начинаете.

Вас множество, но забот хватает на всех. Кто-то взбивает тучи и пускает их по небу. Кто-то рассыпает по пустыням песок. Кто-то сажает цветы и деревья, очерчивает берега океанов, клеит перья на крылья птиц, рисует рыжие закатные полосы вдоль горизонта. А тебе достаются звёзды.

Огромные газовые облака дрейфуют в сияющей пустоте. Ты задаёшь им вращение. Ты задаёшь им форму. Первые звёзды выходят корявыми и нестабильными, лопаются, как мыльные пузыри, и межзвёздный газ расползается в густую туманность. Ты разгоняешь туман взмахом крыла и начинаешь всё заново. Лепишь. Взвешиваешь. Запускаешь лёгким толчком в огненный бок — и звезда начинает вращаться, сначала тяжело, медленно, потом всё быстрее, быстрее.

Ты расставляешь их по местам. Нанизываешь созвездия. Собираешь в галактику, встряхиваешь ей рукава, чтобы сидели свободнее. Подвешиваешь в пустоте — и смотришь, как она кружится.

Звёздных огней в пустоте становится больше. Голубых, красных, жёлтых. Ты увлечён ими, ты в них влюблён. Ты не знаешь ни усталости, ни грусти, ни скуки. Только радость — от созидания.

И любопытство.

Твои братья и сёстры создают такие удивительные вещи, что иногда тебе хочется ходить за ними, раскрыв рот, и смотреть, что они делают. Как река первый раз бежит по намеченному руслу. Как оброненное перо в вышине становится облаком. Как взрывается вулкан, рассыпая огненные брызги.

Мир так огромен и так прекрасен, что даже ангельской жизни не хватит, чтобы обойти каждый его уголок. Но когда у тебя выдаётся свободный вечер, ты уходишь в него — жадно слушать, жадно смотреть. Как штормовые волны накатывают на песок. Как птицы с острыми крыльями свистят в вышине. Как солнечные лучи, пролившись сквозь зелёную крону, смешными пятнышками трепыхаются на земле. Как листья поворачиваются за ветром, пчёлы гудят у цветов.

Ты не знаешь никаких других чувств, кроме любви. И тебе кажется, что так будет вечно. Но вечность кончается — когда старший из ангелов, Люцифер, впервые упоминает «людей».

Вы знакомы давно. Он — Утренняя звезда, ты — строитель небесного свода, и ваше знакомство, кажется, естественным образом предрешено. С ним интересно. Он никогда не отмахивается от твоего любопытства, как другие, серьёзные ангелы. Он любит шутить, он умеет смеяться, с ним здорово сидеть где-нибудь в красивом месте, любуясь проделанной за день работой, и хвастаться друг другу своими успехами.

— Ты никогда не думал, что будет потом? — спрашивает он однажды.

— Потом? Когда — потом?

— Когда всё будет создано. Когда работа будет закончена.

Это странный вопрос, ведь работы так много — кажется, она не кончится никогда. Разве Вселенная не бесконечна? Разве не в этом смысл и цель их ангельского существования — бесконечно творить её, никогда не зная покоя?

— Кому достанется этот мир? — спрашивает Люцифер.

Новый странный вопрос. Разве кто-то может обладать этим миром, этим закатом и облаками? Они просто существуют, сами по себе, потому что таков Замысел. Они никому не принадлежат.

— Всевышний задумал кое-что, — говорит Люцифер. — Он создаст новых существ и поселит здесь. Он называет их «люди». Он даст им тела из плоти и крови, чтобы они могли осязать этот мир. Не так, как мы. Лучше.

— Лучше? Как это — лучше?

— Не знаю. Он просто сделает людей прямо из него — из песка или глины, он ещё не решил.

— Значит, всё это — для них? Для людей?

— Да, представляешь? — с досадой говорит Люцифер. — Столько труда — а нам даже нельзя будет здесь жить! Как тебе это нравится?

Тебе это не нравится. Ты с досадой подтягиваешь колени к груди и укрываешь пальцы ног подолом от солёного ветра с моря. Ты чувствуешь что-то новое… Неприятное. Холодное, где-то в груди.

Разве ты — и вы все — не часть этого мира? Разве всё это придумано не для вас?

Оказывается, нет. Ты считал этот мир своим — вашим — ничьим — и вдруг понимаешь, что ошибался. Или тебя обманули?.. Отобрали у тебя что-то важное, просто так.

Какие-то новые «люди» будут здесь жить. Заберут себе все закаты, и солнечный свет, и жужжание пчёл — они получат тело из плоти и крови, а не из эфирного света, как у тебя. Они как-то иначе — не так, как ты — будут чувствовать ветер на коже.

— По-моему, это свинство, — говорит Люцифер. — Я не согласен. Почему это людям должно достаться всё, что мы сделали? Мы что, плохо работали, не заслужили награды?

— Может, Всевышний знает, что делает?.. Может, он готовит для нас что-то другое, не хуже.

— Я собираюсь с ним серьёзно поговорить, — хмуро говорит Люцифер. — Многие недовольны этим слухом про новых «людей». Мы работали не для того, чтобы всё это… — он окидывает горизонт взглядом. Горизонт тих и ясен, — …просто отдали каким-то его новым зверюшкам. Этот мир должен быть нашим!

Горизонт, тихий и ясный, раскалывается надвое. Из разлома веет холодом и чернотой. Мир разрывается пополам, и ты падаешь в пустоту. В мрак. В ужас. Больше нет никаких звёзд, никаких солнц, никакого песка, зелени, неба. Ты один. Ты не слышишь даже собственный голос. Даже не знаешь, кричишь ли ты. Существуешь ли ты всё ещё.

Тьма вокруг. Беспросветная чернота, будто та, в которой ты пребывал, когда ещё не открыл глаза. Ты не видишь своих рук, ты не знаешь, есть ли они у тебя. Ты не чувствуешь крыльев. Не можешь схватить себя за нос. Ты — пустота.

Озеро кипящей серы распахивается под тобой, как портал — и ты видишь, как смутные тёмные тени падают, падают в озеро — так много!.. С воплем взмывают, распахнув тлеющие крылья — или выползают на берег, обожжённые, безобразные.

Сотни их.

Восстав, они рвутся назад — наверх, туда, откуда упали. Но там, наверху, их уже ждут. В сияющих белых доспехах, с обнажёнными мечами в руках — прежние братья. И рубят без жалости. Каждого, кто взлетел.

Ты не сразу понимаешь, что случилось. Это трудно понять. Вчера вы смеялись вместе, вчера помогали друг другу в работе, вчера вы были едины. А сегодня ты видишь, как одни твои братья рубят других пополам, и на их прекрасных ангельских лицах нет ни сомнений, ни жалости, ни печали.

Только праведный гнев. И брызги золотой ангельской крови.

— Рано или поздно тебя казнят, — сказал Кроули, допивая горячий шоколад. — С твоими-то методами.

— Я не могу сидеть сложа руки, — тихо сказал Азирафель.

Кроули безнадёжно вздохнул и поставил чашку на блюдечко.

— Предпочтёшь лежать, сложив голову?

Азирафель упрямо насупился. Кроули снова вздохнул. Он уже видел, к чему всё идёт. Азирафель не остановится. А он сам не сможет сидеть спокойно, зная, что тот подвергает себя опасности. Зная, что после казни Азирафель может просто… не вернуться. Потому что его сочтут никудышным и неосторожным ангелом. Строго говоря, у Кроули не было выбора.

— За всем этим должен стоять какой-то человек, — сказал он.

— Для любого человека это слишком опасно! — воскликнул Азирафель.

— Если Комитет общественной безопасности всерьёз заинтересуется тем, куда это у них из-под ножа пропадают люди, они будут искать, кто в этом виноват, — объяснил Кроули.

— Пусть ищут, — горделиво заявил Азирафель.

— Нужно дать им человека, которого они никогда не найдут, — терпеливо продолжил Кроули. — Который вечно будет от них ускользать.

— Даже если ты знаешь кого-то настолько ловкого, я не собираюсь просить этого отважного человека рисковать собой, — отрезал Азирафель.

— Ангел, — ещё более терпеливо сказал Кроули, подаваясь вперёд, будто это могло бы придать его словам убедительности. — Они никогда его не поймают.

— А если поймают?

— Они не поймают, — настойчиво повторил Кроули, — потому что нельзя искать одного человека одновременно в Аду и в Ра… — он запнулся.

Азирафель понимающе ахнул, тоже наклонился поближе, перегнувшись через маленький столик:

— Ты предлагаешь мистификацию? — оживлённым шёпотом спросил он.

— Они смогут гоняться за ним хоть до Второго пришествия, — подтвердил Кроули.

— Боже, я надеюсь, это не продлится так долго, — пробормотал Азирафель.

— Мы будем действовать как обычно. Слушок в одном месте, слушок в другом. Маленькое чудо здесь, маленькое чудо там. А дальше люди сами подхватят и понесут.

— Если нам нужно, чтобы люди заговорили, — с уверенностью добавил Азирафель, — нужно, чтобы они связывали все события между собой. Надо оставлять им тайный знак. Какую-то метку. Тогда они увидят, что это система. Что это принцип. Нужно дать ему имя! — он оживился, глаза у него зажглись. — Благородное, как у рыцарей Артура. Например — Персиваль!

Кроули скривился, но спорить не стал.

— Ладно, имя твоё. Но фамилию дам я.

— Персиваль Кроули? Довольно необычно звучит.

— Нет, не Кроули, — с лёгким недовольством ответил тот.

— Что-то зловещее? Пагубное и демоническое?

— Блэк, — сухо сказал Кроули.

— Персиваль Блэк? — повторил Азирафель. — Нет, это совершенно не годится. Этот человек — сам посуди — для правдоподобия должен быть влиятелен: ему нужны деньги, связи… определённо, он должен быть благородным. Может… Блэкфоррестшир? Блэйкингем? Блэйкмильтон?

— Ни один француз не выговорит такую фамилию, — иронично сказал Кроули. — А нам нужно, чтобы о нём говорили.

— Да, нужно что-то более изящное, — согласился Азирафель. — И лёгкое.

— Блейкни.

Азирафель хмыкнул.

— Персиваль Блейкни… — проговорил он. — Мне нравится. И я думаю, — шёпотом заговорщика продолжил он, — что, появляясь в обществе, он должен производить впечатление человека образованного, остроумного, с манерами, и ему даже стоит быть щёголем.

— Появляясь в обществе? — фыркнул Кроули. — Да кто поверит, что щёголь с манерами способен проворачивать такие дела? Он должен быть скрытным, деятельным и ловким.

— Но такого куда легче заподозрить в причастности к нашим делам!

— Но нам-то это и нужно, — напомнил Кроули.

— Нам нужно, чтобы о нём ходили разговоры, но никто не мог его отыскать, — возразил Азирафель. — Светского повесу трудно заподозрить в помощи французским беженцам.

— Ах, он теперь ещё и повеса, — заметил Кроули.

— Немного, — едва смутившись, ответил Азирафель. — Для отвода глаз.

— А я считаю, что чем меньше он будет появляться в обществе, тем лучше.

— А я считаю, что он должен появляться в обществе в двух местах сразу, — немедленно возразил Азирафель. — Это внесёт полную неразбериху в его поиски.

Кроули щёлкнул языком в знак того, что он оценил предложенную интригу.

— Хорошо.

— И, как я уже говорил, сэр Перси будет оставлять вместо спасённых людей насмешливые письма с каким-нибудь элегантным символом, — не теряя энтузиазма, предложил Азирафель.

— Он у тебя уже сэр Перси?

— Элегантным, и в то же время простым. Например, это будет цветок. Скромный, типично английский. Примула, или шиповник… или первоцвет.

— Насколько я знаю людей, этим цветком они его и начнут называть, — сказал Кроули. — «Примула»? Ты бы ещё предложил герань. Только представь себе эту записку: «Гражданин Робеспьер, я забираю с собой этого приговорённого к казни — с уважением, ваша Ампельная Герань». Или — «Ваш Собачий Шиповник».

Азирафель недовольно надул губы.

— Я предлагал «Первоцвет», — сказал он, отодвигаясь от Кроули. Тот задумчиво хмыкнул.

— Просто «Первоцвет»? Бледно. Не романтично. Не вызывающе. Может, «Багряный»? Или «Алый»?

— Алый Первоцвет, — медленно повторил Азирафель и улыбнулся. — Да, черт бы!.. — он осёкся, прихлопнул губы ладонью. — Сэр Персиваль Блейкни, он же — Алый Первоцвет, — повторил он, влюблённо глядя на Кроули. — Превосходно!

К северу от Парижа, в холмах, стоял заброшенный гипсовый карьер. Сюда на тачках свозили тела убитых, найденные на улицах. Здесь среди мертвецов бродили бледные тени, оглядывали изувеченные лица, пытаясь отыскать среди них сына, мужа, брата. Найдя, они припадали к несчастному с сухими рыданиями, обнимая его в последний раз. Здесь трудились могильщики, растаскивая мертвецов по глубоким ямам, поскольку хоронить убитых по отдельности было уже невозможно. Все городские кладбища были переполнены, а некоторые даже закрыты.

Два могильщика неприглядного вида стояли возле тачки, из которой они только что вытряхнули очередное тело в глубокую яму. Ступенчатые края карьера поднимались над их головами, и темнеющее небо накрывало их сверху, как плоская тарелка.

Это были князья Ада, Хастур и Лигур, и кладбищенская атмосфера навевала на них приятные воспоминания о доме — насколько демоны могут испытывать что-то приятное, кроме злобы и зависти.

Они были одеты в сюртуки с чужого плеча, снятые с мертвецов, а у Лигура на голове сидела щегольская шляпа со сломанным пером. Не то чтобы он стремился подражать людям — скорее, ему нравился символизм сломанного пера: оно напоминало ему о борьбе и их будущей победе над Раем. Хастур назвал шляпу уродской, и Лигуру это понравилось. Хастур ничего не понимал в символизме.

Лигур был демоном так давно, что уже не помнил о себе ничего другого — и не хотел помнить. Его устраивала нынешняя жизнь, и если что-то и портило её, то только зависть. Огромная, безбрежная зависть ко всем, кто рядом, ко всем, кто обладает тем, чем он сам не обладал — даже если ему это было не нужно. Он мог завидовать нищему с кружкой мелких монет, потому что у него не было ни монет, ни кружки. Завладев и тем и другим, он мог с лёгкостью выкинуть и то и другое в мусор, потому что вещи в своих руках не представляли для него ценности — ему было интересно только чужое.

Он завидовал Хастуру, потому что тот был приближен к Вельзевулу. Завидовал и мечтал занять его место — чтобы потом начать завидовать самому Вельзевулу. Он был как ребёнок, который отбирает у друзей игрушки и ломает их просто затем, чтобы посмотреть, как они рыдают, — затем, чтобы нечто, принадлежащее другому, другому больше не принадлежало.

Он был упорным и последовательным в своей зависти, и с той же тщательностью, с которой он уничтожал всё ценное, принадлежащее другим, он собирал людские души, чтобы они больше не принадлежали другим людям.

Больше, чем Хастуру, он завидовал только Кроули. У Кроули было нечто, что невозможно было отнять, невозможно было даже понять. Кроули был другим, и Лигур страстно желал отобрать у Кроули эту его инаковость, сделать его обычным, понятным, простым.

— Мне это не нравится, — сказал Хастур.

Лигур выразил молчаливое согласие, отцепив красивую пряжку с ботинка у мёртвого тела, лежащего в тачке, и бросив её в кусты. Этот разговор был не первым и походил на многие прошлые разговоры, которые они вели между собой.

— Это не по правилам, — сказал Хастур.

— Нельзя менять правила, — согласился Лигур. — Не понимаю, почему Люцифер вечно выделяет его среди нас.

Зависть охватила его с новой силой. Он пока не осмеливался завидовать самому Люциферу — только украдкой, вскользь думал о том, что однажды придёт время — и он осмелится на такую зависть. А пока он лишь огляделся, будто опасался, что кто-то может подслушать его мысли. Но могилам не было до них дела, кусты ракитника равнодушно шелестели, а вдовы плакали, скорбя по своим мертвецам.

— Люцифер слишком сильно его выделяет, — пробормотал Хастур. — Кроули нельзя доверять.

Лигур с досадой услышал в его голосе зависть — и почувствовал себя обворованным, будто Хастур забрал часть его зависти себе и теперь игрался с ней, дразнясь перед самым носом.

— Никому из нас нельзя доверять, — мрачно сказал Лигур.

— Ему — особенно, — с нажимом сказал Хастур. — Откуда он берёт все эти идеи? Никто не может в одиночку придумывать столько всего. Наверняка ему кто-то помогает думать.

— Никто из нас не стал бы ему помогать, — уверенно возразил Лигур. — Его все ненавидят.

— Кроме начальства, — злобно заметил Хастур. И угрюмо замолчал, глядя прямо перед собой.

Лигур тоже замолк. Неизвестно, откуда Кроули брал все эти идеи, как он убеждал людей, как заставлял вспыхивать войны. Лигур был уверен, что в этом кроется какой-то подвох. Но тон Хастура натолкнул его на одну идею. Все демоны ненавидели друг друга, но Хастур ненавидел Кроули особенно усердно и терпеливо — за то, что этот позёр прохлаждается на Земле, пока они должны работать в Преисподней, выполняя утомительную, нудную и бессмысленную работу — другой ведь в Аду и быть не могло. Если один отдел писал отчёты, второй отдел занимался тем, чтобы перекладывать их с места на место, подшивать в разные папки и распихивать по разным полкам. В то же самое время третий отдел был обязан проверять отчёты после того, как они прошли подобную обработку, а четвёртый — сверять отчёт проверки с первоначальным отчётом. Сотрудники отделов постоянно менялись, и того, кто вчера проверял отчётность, завтра могли отправить кормить адских гончих или красить стены коридоров едкой зелёной краской самого невнятного и унылого цвета, который только можно было вообразить.

— Мы можем этим воспользоваться, — задумчиво заметил Лигур.

— Чем? — мрачно спросил Хастур. Он ненавидел инициативность и нередко лично убивал тех, кто высказывал при нём какие-то предположения.

— Идеями Кроули.

— Хочешь их украсть? — в голосе Хастура послышался интерес. Больше, чем душить инициативность (в буквальном смысле), он любил только устраивать неприятные неожиданности. — Если он делает записи, записи можно украсть.

— В записях придётся разбираться, — Лигур помотал головой, хотя, конечно, мысль о том, что можно лишить Кроули какой-нибудь записной книжки, была приятной, — но он заранее знал, что ему будет лень её читать и думать, как применить прочитанное. — Нет. У него нужно украсть идею. Он постоянно что-то придумывает — нам нужно проследить за ним и дождаться, пока он не придумает что-то новое, вроде гильотины.

— И тогда мы это украдём, — догадался Хастур.

— Когда он доведёт дело до конца, — уточнил Лигур, — мы это украдём. Первыми доложим начальству и припишем себе его заслуги.

Хастур хмыкнул, явно обдумывая эту мысль.

— Мне не нравится, как он развращает людей, — сказал Лигур в неожиданном приступе откровенности. — Он превращает наше низменное искусство в балаган. И развлекается. Он слишком много развлекается, — с осуждением добавил он. — Он не страдает так, как положено демону. Он… наслаждается жизнью, — добавил он вполголоса, будто произносил нечто неприличное.

— Это раздражает, — согласился Хастур.

— Мне кажется, что иногда он даже притворяется человеком.

Зависть цвела в его сердце, и она же подсказывала ему, что сейчас — тот самый удачный момент, когда можно стравить двух соперников, чтобы, пока они возятся, выясняя, кто сильнее, убрать с дороги обоих. И тогда — тогда он мог бы рассчитывать занять место Хастура рядом с Вельзевулом. Это был бы неплохой карьерный рост — и он бы уж точно вытребовал себе право больше не появляться на Земле, а заниматься грешниками, которых в Преисподней, благодаря революции (и усилиям Кроули, угрюмо подумал Лигур) становилось с каждым днём всё больше и больше.

— Он странный демон, — продолжал Лигур, зная, что его слова падают во внимательные уши. — Я всё время чувствую в нём что-то неправильное. Он просто выводит из себя.

— Его нужно поставить на место, — согласился Хастур. — Он слишком много о себе думает. А ведь он даже не Князь.

— Он не Князь, он обычный демон. Я уверен, что он нам завидует. Хотел бы на наше место. Хотел бы себе и власть, и титул.

— А кто бы их не хотел? — усмехнулся Хастур, косо глянув на Лигура. Возможно, у него и промелькнула мысль, что Лигур тоже хотел бы себе и больше власти, и громче титул, но эта мысль была обыкновенной и будничной, а вот возможность навредить Кроули и при этом ещё и возвыситься — свежей и привлекательной, так что Хастур вернулся к ней.

— Кроули нам завидует, — согласился он. — Это очевидно. Поэтому из кожи вон лезет, чтобы его заметили. Устраивает все эти штуки, — Хастур пренебрежительно махнул рукой, указывая на мертвецов.

— А на самом деле они ничего не стоят, — тут же добавил Лигур. — Любой дурак может взять и убить человека. Для этого даже не надо быть демоном. Можно быть собакой. Или кирпичом. Или пирожком с ядом.

— Или дизентерией, — добавил Хастур.

— То, что он делает — это не мастерство, — настойчиво продолжал Лигур. — Это сплошной обман. Я бы не засчитал ему эти души. Есть наши традиции, есть правила. Если ты от них отступаешь — какой же ты тогда демон?

— От традиций нельзя отступать, — мрачно согласился Хастур.

— Настоящее искусство совращения душ — в том, чтобы делать это долго, трудно и медленно. Если ты получаешь десяток душ щелчком пальцев — это обман.

— Я не удивлюсь, — сказал Хастур, — если этих душ вообще не существует. Он их выдумал. Просто пишет в отчётах случайные цифры, думая, что никто не проверит.

— Не на тех напал, — уверенно сказал Лигур. — Мы проверим.

— Выдаёт себя за настоящего демона, а сам… — Хастур распалялся медленно, но, распалившись, действовал решительно и прямо. К сожалению, возможности его воображения исчерпались куда быстрее, чем взятый им разгон, так что Хастур был вынужден прерваться, подыскивая подходящее, достаточно оскорбительное противопоставление понятию «демон».

— Он просто не умеет развращать людей по-настоящему, — сказал Лигур, когда понял, что Хастур способен ещё долго так стоять и подбирать слова. — Поэтому выдумывает все эти гильотины, инквизиции, войны.

— Люди умирают и попадают в Ад после гильотины, — заметил Хастур, не зная, как приложить этот факт к своему доказательству бесполезности и никчёмности Кроули.

— Совпадение! — уверенно сказал Лигур. — Ему просто везёт. На самом деле он бы не смог развратить даже священника. По-настоящему смутить душу, а не вот так, — он кивнул на телегу обезглавленных тел. — С гильотиной любой бес-недоумок наведёт страху на город. Но у этого нет настоящей ценности, — проникновенно сказал он. — Сразу видно, что это фальшивка. Он просто старается произвести впечатление — но нас не проведёшь.

— Будем за ним следить, —решил Хастур. — За каждым его шагом. Однажды он совершит ошибку, и мы об этом узнаем.

— И все узнают, что на самом деле он и его идеи ничего не стоят.

— А потом мы присвоим его идеи, и за это нас наградят.

Робеспьер был маленьким, сухим человечком с огромной головой, которая казалась вдвое больше естественного размера из-за объёмного белого парика. Он пудрил лицо и подводил губы кармином. Кроули всё время мерещилось, что это не рот, а порез бритвой, и из него по белому подбородку на белый шейный платок вот-вот хлынет кровь.

Ему не нравился Робеспьер. Он был холодным, жестоким и умным. И опасным — не для Кроули, разумеется, а для своих же собратьев. Для людей.

Глядя на него, Кроули отвлечённо размышлял о том, что, окажись такой деятельный и упрямый человек на месте любого из князей Ада — он бы наверняка сумел изменить Преисподнюю до неузнаваемости. Навёл бы железный порядок, приструнил древних демонов вроде Шуб-Ниггурат, запретив тащить в рот каждого, кто плохо лежит. Нашёл бы общий язык с Люцифером, подвинул бы Вельзевула — а там, глядишь, недолго бы оставалось и до победоносной войны с Раем. Нет, всё-таки хорошо, что он был всего лишь человеком. Хорошо, что князья Ада были консервативными и держались за старые порядки, не замечая, как стремительно меняется мир людей. Если бы они, забыв о гордыне, хоть чему-нибудь научились у них, последствия были бы катастрофическими. Потому что жестокость людей росла вместе с их изобретательностью, и Кроули уже давным-давно не прикладывал рук к их делам — люди справлялись сами. Кроули только и оставалось, что слать отчёты, докладывая о своих успехах.

Как, например, установление режима Террора.

Впрочем, у каждой монеты были две стороны, и, получив благожелательное проклятие от самого Люцифера, Кроули теперь мог целыми днями околачиваться в Комитете общественной безопасности и приглядывать за тем, как идут дела, в надежде вызнать хоть что-то про священника, о котором волновался Азирафель.

Никто не задавался вопросом, кто такой Кроули и что он делает в Комитете, — все принимали его присутствие как должное, считая его то ли секретарём Робеспьера, то ли человеком для особых поручений.

Робеспьер работал в огромном зале — достаточно просторном, чтобы здесь можно было устроить бал. Кроули обычно сидел возле окна, маленьким ножичком чистил ногти или прохаживался вдоль стен, время от времени заглядывая Робеспьеру через плечо. Большинство бумаг, проходящих через руки Робеспьера, — дипломатическая переписка, распоряжения касательно конфискованного имущества дворян, кадровые перестановки — его не интересовало. А вот чужие доносы, приказы о казнях и арестные списки он изучал куда внимательнее, надеясь, что где-то однажды мелькнёт имя священника.

Гильотина, установленная на Гревской площади, каждый день с утра до вечера выполняла свою жуткую работу. Представители знатных семейств, в прошлые века составлявшие цвет и гордость Франции, теперь все до единого были объявлены врагами народа. Мужчины, женщины и дети были одинаково виновны перед Республикой за своё происхождение, а потому приговор им был одинаков. Смерть.

Век за веком простые люди проводили в нищете, грязи и болезнях, пока ослепительный королевский двор и старинная знать развлекались то на балах, то на полях сражений, затевая войны с той же лёгкостью, с которой устраивался очередной маскарад. А теперь бывшим придворным пришлось узнать, каково это — оказаться по другую сторону хлыста, каково это — быть бесправным, беспомощным, лишённым надежды.

Высокая двустворчатая дверь в кабинет приоткрылась.

— Шовелен! — крикнули оттуда.

— Входите, — отозвался Робеспьер, не отрываясь от бумаг. Кроули поднял глаза, изучая нового человека.

Это был высокий мужчина, одетый в тёмное, с аккуратно завязанным шейным платком. Чёрные, почти смоляные волосы были стянуты в хвост, а к тёмным глазам лучше всего подходил эпитет «яростные». Кроули мельком знал его — пару раз встречал в «Комеди Франсез». Шовелен, видимо, тоже был поклонником театра — или какой-нибудь очаровательной актрисы.

Он подошёл к столу Робеспьера, остановился.

— Садитесь, — пригласил тот, не поднимая головы.

Некоторое время он, не отрываясь, читал газетный листок, вынуждая посетителя ждать. Потом снял с носа круглые очки, отложил их в сторону.

— Гражданин Шовелен, — тихим, почти мягким голосом сказал он, — вы, кажется, из Артуа?

— Я там вырос.

— Хорошо… хорошо.

Робеспьер сложил пальцы домиком, повернув голову, посмотрел за окно. Сквозь пыльные стёкла виднелись серые парижские крыши.

— Вы читаете лондонские газеты? — невпопад спросил он.

— Нет, гражданин.

— А я читаю, — сказал Робеспьер, и перевёл на Шовелена внимательный взгляд. — У них нет недостатка в авторах, — он толкнул газету через стол, будто предлагал убедиться в этом самостоятельно. — Барон Тернье, маркиз де Ле Шамбо, граф Ленже. Они ускользнули от правосудия, бежали в Англию — и теперь выступают против Республики.

— Вы хотите, чтобы они замолчали, — с пониманием сказал Шовелен.

— Нет-нет, хватит с нас мучеников, — Робеспьер взмахнул изящной рукой.

Шовелен ждал, что он скажет дальше, глядя на него прямым взглядом.

— Дети Ленже ещё во Франции, — сказал Робеспьер. — В Артуа.

— Там сейчас командует гражданин Буше, — сказал Шовелен. — Я напишу ему. Он найдёт их.

— Что вы знаете об этом Буше?

— Из крестьян, бывший разбойник. Организовал отряд, называет себя другом Революции. Жестокий, но преданный.

— Один из недостатков управления Республикой — в том, что приходится полагаться на неопытных, — вздохнул Робеспьер. — Если он их найдёт — повесит на первом же дереве. А дети Ленже нужны мне живыми, — негромко сказал он тоном человека, который привык к тому, что даже его вскользь высказанные пожелания воспринимались как приказ.

— Чтобы отец молчал, — сказал Шовелен.

— Может, рвение гражданина Буше и чрезмерно, но правительству нужны и пастухи, и мясники. Найдите детей и привезите ко мне, — мягко сказал Робеспьер. — А я позабочусь о достойной благодарности.

— Меня интересует только служба Республике, — сказал Шовелен.

Робеспьер изучил его долгим взглядом.

— И, раз уж вы будете там, поговорите с местными жителями. Возле Виссана в последнее время слишком часто видят английские корабли. Кто-то помогает беглецам переправляться через Ла-Манш. Разберитесь с этим, Шовелен.

Робеспьер взмахнул рукой, будто сгонял муху, случайно севшую на манжет:

— Вы свободны. Я уже сообщил гражданину Буше, что вы едете.

Кроули проводил Шовелена взглядом. Это могло быть совпадением — а могло быть и ниточкой, ведущей к священнику Азирафеля. Там тоже фигурировали дети, и дело тоже было в Артуа. Не графских ли детей прячет у себя священник?..

Экипаж, подпрыгивая и покачиваясь, катился по брусчатке. Копыта громко цокали по камням, стучали колёса. Париж вообще был городом шумным, особенно — в последнее время.

Кроули подождал, пока экипаж проедет мимо, огляделся, не смотрит ли кто в его сторону слишком пристально, — потом догнал его в два прыжка, рванул дверцу и ввалился внутрь. Азирафель возмущённо ахнул, но, узнав Кроули, сменил негодование на лице на приветливость.

— Мог бы предупредить, что хочешь поговорить со мной, — с лёгким упрёком сказал он.

— Нет времени, — пояснил Кроули, опуская занавеси на окнах с обеих сторон и устраиваясь на противоположном сиденье.

— Что-то случилось?

— Шпионы Робеспьера вот-вот сядут на хвост твоему другу с крестом на шее. Робеспьер знает, что кто-то в Виссане помогает беженцам. Он послал туда своего человека.

— В Виссан? — встрепенулся Азирафель. — Там же отец Паскаль! Его надо предупредить, чтобы он был осторожен!

— Ты же понятия не имеешь, где он прячется, — сказал Кроули. — Как ты собрался его предупреждать?

— Я рассчитывал явить ему маленькое чудо — обычно мы связывались именно так, — смущённо сказал Азирафель. — Но теперь… Я даже не знаю.

— А ты знаешь, хотя бы теоретически, где его искать?

— В Виссене есть старые каменоломни, штольни тянутся до самого города. Паскаль выводил людей через них прямо к морю, а там их подбирали на лодках. Я надеюсь, он где-то там — это лучшее укрытие, в тоннелях можно блуждать месяцами.

— Надо опередить Шовелена, — сказал Кроули. — И найти корабль, который сможет забрать твоего священника.

— Корабль есть, — быстро сказал Азирафель. — Он стоит в Кале, ждёт моего сигнала.

— Нам придётся разделиться. Я поеду в Виссен, чтобы опередить Шовелена. А ты займись кораблём. И постарайся организовать его побыстрее.

— Без чудес это будет сложнее… но я всё устрою, — деловым тоном сказал Азирафель.

— Если священник прячется в каменоломне, я его отыщу. Ты знаешь, как попасть внутрь?

— Возле скал спрятан выход к морю. А рядом есть монастырь, один из тоннелей соединён с его подземельями.

— Монастырь, — Кроули скривился. — Ладно. Как-нибудь разберусь. Может, прикинусь паломником.

Азирафель замялся.

— Это монастырь кармелиток, — пояснил он. — Они тебя не пропустят. Ты же выглядишь как мужчина.

— Как-нибудь разберусь, — с нажимом повторил Кроули. — Я найду его, и мы дождёмся вас в каменоломне.

— Робеспьер сильно обеспокоен побегами? — спросил Азирафель.

Кроули издал невнятный звук, который мог означать что угодно от «он не впечатлён, и я деликатно пощажу твою гордость, не сказав об этом вслух» до «он в бешенстве, но моя скромность не позволяет мне хвастаться».

— Ему стоит намекнуть про сэра Перси, — в полумраке кареты глаза Азирафеля азартно блеснули. — Ты не думаешь, что стоит нанести ему визит вежливости?..

— И думать забудь, — приказал Кроули. — Я не собираюсь постоянно вытаскивать тебя из Бастилии.

— Почему ты думаешь, что я обязательно туда опять попаду? — обиделся Азирафель.

Кроули помолчал, глядя на него. Потом сказал, негромко и нежно:

— Потому что я знаю тебя, ангел. Ты попадёшь.

Надвигались сумерки. Кроули попросил Азирафеля довезти его до ближайших городских ворот, и карета катила по улицам. Кроули, привалившись к дверце экипажа, разглядывал Азирафеля и молчал.

Ангел выглядел обеспокоенным и напряжённым.

— Ты знаешь, что за тобой следят? — вдруг спросил он.

— Кто? — равнодушно отозвался Кроули. — Люди Робеспьера?

— Нет. Это не люди.

Кроули поднял голову, будто прислушиваясь.

— Я чувствую демоническое присутствие.

— Это моё, — ухмыльнулся Кроули.

— Не твоё! Я знаю тебя, — сказал Азирафель. — Это чужое.

Кроули мгновенно собрался, сел ровнее.

— Ты чувствуешь других демонов? — серьёзно спросил он.

Азирафель кивнул. Он выглядел почти испуганным.

— А ты — нет?

— Зависит от обстоятельств, — нехотя признал Кроули. — Если они выше меня по рангу, они могут скрывать своё присутствие.

— Они пришли за тобой?.. — ахнул Азирафель. — Они знают, где ты?

Кроули осторожно подцепил пальцами занавеску, глянул в щель.

— Если бы знали — мы бы уже не разговаривали.

— Они не должны видеть тебя со мной!

— Отболтаюсь.

— Кроули!.. Это очень серьёзно!

Кроули и сам понимал, что это серьёзно. Он, конечно, полагал, что выкрутится из любой ситуации — да кто поверит, что он завёл дружбу с ангелом? Куда правдоподобнее будет давно заготовленная версия о том, что он выведывает планы Рая, чтобы искусно расстраивать их. Но это не означало, что ему стоит быть беспечным.

— Ты знаешь, кто это? Тебя в чём-то подозревают?

— Не паникуй, — вполголоса бросил Кроули.

— Но за тобой следят!

Кроули бросил занавеску, глянул на ангела.

— Давай узнаем, кто это. Они будут следить за мной — а ты будешь следить за теми, кто следит за мной, — он взялся за ручку дверцы. — Езжай дальше, оставь экипаж и возвращайся пешком.

Он на ходу выскочил из кареты, огляделся.

Маленькая улочка была тихой. Вдоль улицы тянулся ряд мрачных домов с тёмными окнами, по круглым булыжникам мостовой бесшумно струилась вода, распадаясь на сеть ручейков, исчезающих в решётке водостока. На стенах домов от ветерка шевелились обрывки афиш и листовок. В нишах у дверей густела тень.

С другой стороны улицы поднималась решётка сада. Сломанные ворота валялись на мостовой, в глубине виднелась тёмная масса разграбленного особняка.

Кроули с безмятежным видом поправил манжеты, поправил хвост волос, перехваченный лентой. Прогулочным шагом направился вдоль улицы.

Кто мог следить за ним? Кому он понадобился, зачем? Совсем недавно он получил благодарность за успех своей парижской миссии — как обычно, и пальцем не шевельнув. Никто в своём уме не взялся бы проверять его, если результат был нагляден и осязаем. Но если кто-то заподозрил, что он мухлюет?

А что, если его «успехи» заставят Рай насторожиться, и Азирафеля отзовут с Земли, пришлют взамен кого-то более ревностного? Что тогда?

Кроули повёл плечами, как от озноба. Его в самом деле пробрал холод. Невозможно было представить, что он больше не увидит Азирафеля. Целую вечность — до самого Судного дня. А там они встретятся по разные стороны баррикад — так, как им и предназначено, так, как Кроули не хотел ради всего святого и проклятого.

Впереди мелькнуло что-то светлое, и Кроули потянуло туда, будто лист, подхваченный ветром. Азирафель укрылся за углом одного из домов. Кроули, заставляя себя не ускорять шаг и не бежать, спокойно дошёл до угла и повернул.

Азирафель стоял, сцепив руки и нервно перебирая пальцами. Кроули поманил его за собой, обогнул дом, нашёл дверь чёрного хода. Запертую, конечно, но его это не остановило — стоило поднажать сильнее, как прочный замок покрылся ржавчиной, истлел, рассыпался прахом. Кроули раскрыл еле скрипнувшую в темноте дверь и кивнул Азирафелю — заходи. Тот скользнул внутрь.

Здесь было темно, слышно было только дыхание Азирафеля.

— Подойдём к окнам, — едва слышно сказал Кроули. — Посмотрим, кто меня ищет.

Они на цыпочках прокрались сквозь опустевшие комнаты, добрались до окон на улицу. Кроули, прильнув к стене, осторожно глянул наружу. Азирафель попытался сделать то же самое, но Кроули оттолкнул его в сторону:

— Ты же весь светишься! — прошипел он. — Тебя увидят!

Ангел больше не стремился щеголять соответствием своим «стандартам», но вкусу не изменял и одевался в светлое.

— Извини, не подумал, — шёпотом отозвался Азирафель — и придвинулся ближе, почти прижимаясь к Кроули, чтобы выглянуть в окно хотя бы краешком глаза. Кроули с тихим ворчанием вывернулся из сюртука, набросил его на Азирафеля.

В конце улицы показались две фигуры. Их тени пролегали по улице длинными и отчётливыми полосами, обрисовывая нечто, не вполне подходящее к человеческому облику.

— Вот паскудство, — пробормотал Кроули. — Это Хастур и Лигур. Что они здесь забыли?

— Я полагаю, ищут тебя, — шёпотом сказал Азирафель.

— Конечно, меня, кого же ещё, — проворчал Кроули. — Но зачем?

— Я боюсь, мы были немного неосторожны, — едва слышно прошептал Азирафель.

— Нет. Если бы они что-то знали — они бы действовали открыто. Наверняка у них ничего, кроме подозрений — да и то…

— Что?

— Если бы у них были подозрения насчёт сам-знаешь-чего, они не стали бы выслеживать меня тайком, — горячим шёпотом ответил Кроули. — Нет, здесь что-то другое.

— Ты полагаешь? — спросил Азирафель, слегка обнадёжившись.

— Демоны никогда не доверяют друг другу, — отозвался Кроули. — Они могут следить за мной просто из интереса, чем я занимаюсь.

— Значит, нам придётся быть ещё осторожнее, — сказал Азирафель.

— К тебе они не полезут. А я уберусь из города прямо сейчас, поеду искать твоего монаха.

— Священника.

Кроули издал недовольное тихое восклицание, которое означало, что ему нет дела до сана и чина. Он стоял, не поворачивая головы, прижимаясь плечом к облезлой штукатурке. Азирафель держался за отвороты сюртука Кроули, небрежно накинутого на его плечи. Они молча смотрели, как по улице тащатся два бродяги, заглядывая в проулки.

— Это очень опасно, — прошептал Азирафель.

Кроули знал это и без него.

Всё это было очень опасно. С самого начала. Шаг за шагом, капля за каплей, год за годом он всё дальше отступал от правил, предписанных демону, и сейчас, прячась в заброшенном доме рядом с ангелом, он вдруг осознал, что ушёл от этих правил так далеко, что вернуться уже не в силах. То ли это общение с Азирафелем так изменило его, то ли он с самого начала был никудышным демоном — так или иначе, стоило признать, что он не вписался, и не впишется уже никогда. Тот единственный раз, когда он по-настоящему повёл себя жестоко, до сих пор вспоминался ему как худший кошмар.

Он не хотел никого убивать. Он не считал, что жестокость — это весело. Может, ему забыли выдать положенную всем демонам злость и ненависть ко всему живому? Может быть. Было бы забавно. Кроули усмехнулся почти против воли.

Его падение было досадной, несправедливой случайностью. Вторая случайность — чья-то ошибка или просто клякса в ведомости напротив его имени — не позволила ему стать настоящим демоном. И теперь он болтается между Раем и Адом, не принадлежащий ни тем, ни другим. Ищет лазейки, выкручивается, выбирает меньшее зло…

Его работа — быть мусорщиком на побегушках у Рая. Поддерживать популяцию праведников, собирать падшие души, подталкивать к падению тех, кто и так сам готов оступиться. Только праведных впустят в Рай — и он отделяет зёрна от плевел, сортирует людские души, как старьевщик — кости и тряпки. И всё это, в конечном итоге, выгодно только Раю.

По крайней мере, это было то объяснение, которым Кроули себя успокаивал. Он никогда не стремился к победе своей стороны. У него не было стороны. С небес его сбросили, в Аду он не прижился. Он был на своей собственной стороне. И будет на ней, пока никто не догадается, чем он занят.

Однажды они догадаются. Однажды — и это уже очевидно — они поймут. Он знает это уже сейчас.

Но остановиться не может. Он не перестанет помогать Азирафелю, он не перестанет спасать людей — хуже того, он не перестанет хотеть их спасать. Даже сейчас, среди этого обезумевшего мира, среди людей, которые пьянеют от крови и убийств, остаются те, кто сохраняет свою душу, кто готов жертвовать собой ради того, чтобы другие выжили. И он по-настоящему хочет их спасать.

И это уже не просто поиск лазеек для своей совести. Он уже давно действует вопреки интересам Преисподней, он уже давно только делает вид, что искушает и развращает — с этим люди справляются сами. Больше всего ему хочется защитить их всех — и от Ада, и от Рая. Чтобы и дальше жили по своему разумению и по своей воле, пусть даже иногда ему всё это не нравится — всё равно, сами, пусть живут сами, как умеют, как знают. Пусть учатся.

Пока он может жить среди них, пока он может прятаться среди них и тайком встречаться с Азирафелем, пока никто ни о чём не узнал — Господи, если ты слышишь, пусть это длится. А что будет потом — будет потом.

А пока — он будет уверять Азирафеля, что всё это только ради забавы. Эти встречи, поездки, совместные планы и авантюры. Ради забавы, конечно. Ради бегства от скуки бессмертной жизни.

Белые скалы задирались над морем, как края плохо скрепленного пирога. Светлый песок, выглаженный волнами, тянулся вдоль невысоких холмов. Море выносило на берег мусор — ракушки, деревяшки, пучки бурых водорослей.

Найти старый выход из каменоломен Кроули бы сумел даже без ясных указаний Азирафеля. Груда камней, завалившая вход, была очень красноречивой. Кроули стоял и смотрел на неё, будто задал вопрос и теперь ждал ответа. Но камни молчали.

Впрочем, и без их ответов по следам, оставленным рядом, было очевидно: тоннель обвалился не сам. Его взорвали. Священник был где-то там, за обвалом. Возможно, даже живой — если ему хватило ума как следует спрятаться и спрятать детей.

Кроули постучал носком сапога по белым камням, поморщился, когда на чёрную кожу осела пыль. Копать это руками? Бессмысленно — он даже не знал, как далеко тянулся завал.

Помочь себе маленьким чудом?.. Он не Азирафель, ему никто не сделает выговор за злоупотребление силой. Наоборот, злоупотреблений от него и ожидают. Но если Хастур и Лигур следят за ним, чудо они заметят. И явятся вынюхивать, чем он тут занимается. На этот случай заготовленного объяснения у Кроули пока не было.

Значит, заходить нужно было с другой стороны. Со стороны монастыря.

Кроули тоскливо вздохнул. Ему совершенно не хотелось соваться в этот приют христовых невест. Но выбора не оставалось.

В отряде гражданина Буше было человек тридцать. Все они были людьми достаточно решительными, чтобы при прежней монархии уйти в разбойники — и достаточно умными, чтобы теперь присягнуть Республике и считать себя представителями новой власти.

В провинциях было неспокойно. То там, то здесь возникали группы мятежников-роялистов, которым новые порядки пришлись не по душе. Так что ничего удивительного не было в том, что гражданин Буше разместил свой отряд в самом укреплённом месте Виссана — в монастыре.

Ворота стояли распахнутыми, во внутреннем дворе виднелись телеги. Два охранника играли в карты на перевёрнутой бочке.

— Эй, подружка, — окликнул один, когда мимо него к воротам проскользнула монашка в скромном истрёпанном платье. — Поцелуй на удачу!

Кроули, изображая на лице неподдельное смирение, покачал головой.

— Ишь, пугливая какая, — усмехнулся охранник, провожая его взглядом.

Оказавшись за воротами, Кроули быстрым шагом пересёк двор, с любопытством окидывая взглядом внутреннее пространство монастыря — ему ещё не доводилось бывать в таких местах. И не довелось бы никогда — если бы святость этого места не была разрушена расположившимся в этих стенах лагерем гражданина Буше.

Двор был заставлен палатками, горели костры, в котлах что-то варилось. Тянуло запахом жареной баранины и чеснока. Новоявленные солдаты Революции, для вида облачённые в форму, сидели у костров, разговаривали, играли в карты и пили. Кроули пригляделся, но не заметил никого, кто выглядел бы среди них главным. Скорее всего, гражданин Буше побрезговал палаткой и захватил одну из комнат монастыря.

За распахнутыми дверьми часовни виднелись огни свечей. Настоятельница монастыря, высохшая старуха в чёрном облачении, молилась в окружении нескольких сестёр. Огоньки свечей дрожали, будто боялись за свою жизнь. Пара человек особенно разбойничьего вида заглядывали внутрь, но войти не решались.

Неразбериха в монастыре была Кроули только на руку. Единственное, чего он опасался — что люди Буше уже успели наткнуться на вход в старые каменоломни и вытащить оттуда священника. Если это было так — он уже опоздал.

Азирафель сказал, что вход где-то в подземельях. Значит, сначала нужно было попасть туда. Кроули прошёлся по галерее, опоясывающей внутренний двор. Когда навстречу попадались другие монахини — опускал глаза и старался придать лицу побольше простодушия. Было бы неприятно, если бы святые сёстры, заподозрив в нём что-то странное, подняли шум. Кроули надеялся сделать всё тихо, без привлечения демонических сил — иначе следом за ним сюда явятся Хастур и Лигур. С них бы сталось сровнять монастырь с землёй просто для своего удовольствия.

Возле покоев настоятельницы на страже стоял один из разбойников. Буше с парой своих товарищей шарил внутри — в столе, шкафах и сундуках. Какая-то монахиня пыталась им возражать, но её просто вытолкнули из комнаты, посоветовав убираться к дьяволу. Она запнулась на пороге, наступив на свой подол — и упала бы, если бы Кроули не подхватил. Монашка вполголоса пробормотала испуганное богохульство, сунула руки в рукава. Кроули заметил мелькнувший у неё в руке клочок бумаги.

— Благодарю, сестра… — удивительно знакомым голосом сказала монашка.

— Антуанетта, — подсказал Кроули, заглядывая ей в лицо.

— Что за пташки к нам прилетели? — с грубоватой игривостью спросил стражник, подходя ближе.

— Мы уже улетаем, — отозвался Кроули.

Стражник преградил ему путь, радостно улыбаясь. Он явно решил, что если командир отвлёкся, можно поддаться естественному порыву и позволить себе маленькое развлечение.

Драться Кроули не хотел. Это привлекло бы ненужное внимание — на шум сбегутся люди и, учитывая обстоятельства, он сильно рискует пропустить случайный удар и развоплотиться — а это крайне затруднит дальнейшие поиски.

— Мы идём на молитву, — сказал Кроули, и монахиня рядом согласно закивала головой. — Если хотите, помолимся и за ваше здоровье.

— Может, возьмёте с собой? — улыбаясь ещё радостнее, предложил стражник. — Покажете, как это делается.

— На это придётся испросить разрешения у настоятельницы, — поддержала вторая монашка, и Кроули больше не сомневался, где он слышал этот голос раньше.

— А может, помолимся прямо здесь? — не отставал стражник. — В соседней келье сейчас пусто.

— Это будет очень неблагочестиво, — отозвался Кроули, отступая назад и увлекая монашку за собой.

— А мне не хочется ждать, — заявил стражник, шагнув вплотную и схватив монашку за локоть. Она вскрикнула от боли, разжала пальцы — что-то белое выпало у неё из рукава. Кроули наступил на обрывок бумаги и загрёб под край одеяния. Поманил стражника ладонью к себе, намекая, что хочет что-то сказать. Тот оказался значительно выше, пришлось поднять голову к его недоумённому лицу.

— Будешь лапать чужих невест, — вполголоса сказал Кроули, отбросив притворство, — всё высохнет и отвалится.

Стражник ещё мгновение пялился на него, хмуря брови — потом отшатнулся, схватился за промежность обеими руками, с утробным мычанием согнулся пополам. Кроули даже не улыбнулся. Что-что, а в проклятиях он хорошо разбирался. Он наклонился, подобрал из-под ног смятый листок бумаги.

— Сестра Маргарита? — он протянул руку монахине, вздёрнув бровь.

Та бросила на него настороженный и почти весёлый взгляд — его маскарад (по крайней мере, его часть) явно был ею разгадан.

— Сестра Антуанетта, — она взяла Кроули за руку жестом женщины, которая привыкла покорять мужчин.

Стражник за их спинами медленно завалился на колени, продолжая мычать.

Маргарита утянула Кроули дальше по коридору, остановилась, только когда они оказались в укромном уголке за поворотом.

— Письмо! — спохватилась она.

— Вот это? — Кроули продемонстрировал ей смятый листок.

Маргарита выдернула его, сунула в рукав.

— И как же вы из актрис стали монахиней? — спросил Кроули.

— Меня больше интересует, как вы ею стали? — рассмеялась Маргарита.

Кроули улыбнулся.

— Интересно, что в этом письме, — сказал он.

— Любовная переписка.

— С настоятельницей? — Кроули задрал бровь. — Тогда я понимаю, почему вы так стремились его вернуть.

Маргарита смешливо фыркнула.

— Мне почему-то кажется, что это письмо от друга, — вкрадчиво сказал Кроули. Маргарита перестала улыбаться, отодвинулась от него. — Письмо, адресованное отцу Паскалю. Письмо, которому нельзя было попасть в чужие руки — и ради него вы рискнули выйти из старой каменоломни, — Кроули смахнул белую пыль с её плеча, — и забрать его.

— Что вы об этом знаете? — сверкнув глазами, гневно спросила Маргарита.

— Я знаю этого друга, — успокаивающим тоном сказал Кроули. — А вы как в это впутались?

— Граф Ленже был моим покровителем, — призналась Маргарита. — Я в долгу перед ним. Меньшее, чем я могу ему отплатить — помочь его детям переправиться в Англию.

— Действовать придётся очень быстро, — сказал Кроули. — Робеспьер послал сюда своего человека. Шовелен прибудет завтра с приказом отыскать детей и доставить в Париж.

— Шовелен? — Маргарита ахнула, прикрыла рот ладонью.

— Вы знакомы?

— Ближе, чем мне хотелось бы. Этот человек одержим революцией. Он страшен. Он ни перед чем не остановится, чтобы найти нас.

— Постараемся, чтобы и не нашёл, — сказал Кроули.

— Они взорвали тоннель, ведущий к морю, — сказала Маргарита. — Я не знаю, как нам теперь выбраться. Здесь везде солдаты.

— Если бы вы знали, кто помогает вам — вы бы не теряли надежду, — сказал Кроули.

— Вы говорите о себе? — с привычной игривой усмешкой спросила она — но её глаза оставались испуганными.

— О, мои заслуги слишком скромны, чтобы о них упоминать, — Кроули хотел было поклониться — но вспомнил, что в монашеском одеянии это будет выглядеть странно. — За этим стоит один человек. Алый Первоцвет, — понизив голос, сказал он.

— Кто? — непонимающе спросила Маргарита.

— Человек, которому множество французов обязаны жизнью. Человек редкой дерзости и редкостного ума. Отважный, находчивый и упрямый.

— Кто же этот ваш Первоцвет?

— Это таинственная личность, и я не могу раскрывать его имя. За его головой охотится сам Робеспьер. Но помощь близка, — Кроули взял её за руку. — Возвращайтесь к отцу Паскалю. Сегодня ночью я выведу вас, встретимся у входа в тоннели. Кстати, где он?

— В винном погребе.

— Париж многое потерял, лишившись вас, — Кроули галантно поцеловал ей руку.

Оставшись один, Кроули задумчиво огляделся. В одиночестве он мог перемещаться довольно свободно, но вывести из монастыря людей, когда здесь было полно солдат — задача казалась нетривиальной. Солдат следовало отвлечь, а ещё лучше — и вовсе выгнать из монастыря. Без чуда было не обойтись, но где он мог взять чудо?..

Кроули в задумчивости прошёлся по галерее, поглядывая во внутренний двор. Какой-то из разбойников попытался прицепиться к нему, как недавно к Маргарите, но Кроули не стал его убеждать, что так поступать нехорошо — он просто явил ему на мгновение зубастую пасть огромной змеи, отправив чересчур дружелюбного бедолагу в глубокий обморок.

Размышляя над планом спасения, Кроули заметил, что ему навстречу по галерее идут две монахини. Выглядели они крайне непривычно: широкий шаг, злобные лица.

Кроули остановился, поджидая, пока они подойдут поближе. Это встреча была неприятной и неожиданной. Он не думал, что за ним следят так тщательно. Он был уверен, что эти двое сейчас прочёсывают Париж — как они его выследили?..

Кроули небрежно взмахнул рукой в знак приветствия. Прятаться он не собирался, его лучшим оружием всегда был блеф.

— Слава Сатане, — мрачно сказал Хастур.

— Слава Сатане, — ещё мрачнее повторил Лигур.

Они бы крайне забавно смотрелись в монашеских одеждах, если бы Кроули не был слишком встревожен, чтобы смеяться.

— Привет, ребята, — как можно беззаботнее сказал он. — Как дела?

— Что демон делает в монастыре? — угрюмо спросил Хастур.

Кроули огляделся.

— Я бы сказал, вопрос должен звучать так: что три демона делают в монастыре?

— Ты что-то замышляешь, — прямо сказал Лигур, и в его голосе было неприкрытое обвинение.

Кроули пожал плечами:

— Ну, да — как и всегда, то одно, то другое… А что? — невинно спросил он.

— В монастыре? — спросил Хастур.

— Ну, это же женский монастырь, — пояснил Кроули, будто это не было очевидно. — Соблазняю, развращаю — обычная рутина.

— Ты что-то скрываешь, — ещё более обвинительным тоном сказал Лигур.

Кроули вздохнул с облегчением, но постарался вздохнуть исключительно внутри себя. Они ничего не подозревали. Пока. Хотя Лигур был посообразительнее Хастура, даже ему не хватило бы смекалки притворяться, если бы он знал хотя бы часть преступлений Кроули.

— А вы тут тоже инкогнито, — сказал Кроули, оглядывая их чёрные одеяния с белыми головными платками. Два демона в монашеской одежде выглядели одновременно комично и угрожающе. — Сестра Литургия, да?

Хастур двинулся на Кроули, заставив его отступить.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он.

У Кроули в голове пронеслась мысль, что эти двое от него не отстанут, если он немедленно не выдаст им что-то — что угодно правдоподобное, лишь бы они повелись.

— Ладно, ладно… сестра Ханука. Я расскажу, — сказал он, бегая глазами по галерее в отчаянных попытках выдумать хоть какой-то предлог для своего нахождения здесь. — У меня есть одна идея.

— Какая идея? — Хастур вновь вынудил его отступить, придвинувшись ещё ближе. Его чёрные глаза впились в лицо Кроули, как крючья. Кроули показалось, что если он промедлит — эта метафора станет реальностью.

— Ладно… Я подумал… — начал Кроули, надеясь, что идея придёт к нему сама по себе, стоит только открыть рот и начать говорить о чём угодно, — я подумал, это же монастырь. Монашеский орден.

И идея пришла.

— Босс готовит пришествие Антихриста на Землю, — быстро сказал Кроули. — Но это же будет ребёнок, человеческий ребёнок, его нельзя просто оставить в лесу, чтобы он сам о себе позаботился. Кто-то должен его вырастить. Воспитать, вскормить, и всё такое.

— И что? — спросил Хастур, до которого пока не доходила суть идеи.

— Я подумал, было бы неплохо создать монашеский орден, которому можно поручить эти заботы, — сказал Кроули. — Сатанинских монахинь. А для этого нужен монастырь.

— А почему здесь? — с подозрением спросил Лигур.

— Мы же не знаем, где он появится, — быстро ответил Кроули. — Антихрист. Он может появиться где угодно. Где захочется боссу. Значит, нам понадобится по ордену в каждой крупной стране. Почему бы не начать отсюда, раз уж я всё равно был рядом?

Хастур и Лигур, отступив от него, переглянулись. Лица у них были одновременно унылые и раздражённые.

— Мы сами этим займёмся, — наконец объявил Хастур. — Это дело не твоего ранга.

— Но мы упомянем тебя в нашем отчёте, — усмехнулся Лигур.

Кроули, если бы мог, перекрестился бы в знак благодарности за то, что эти двое купились. Они не просто заглотили наживку — они готовы были проглотить ещё и удочку, и рыбака впридачу.

Он поднял руки, показывая, что отступает и оставляет им поле боя.

— Конечно, конечно. Этим должны заниматься князья, а не простой демон. Слишком большая честь, такая ответственность… Я как раз собирался выставить отсюда солдатню, но если теперь вы здесь, я оставляю это вам.

— Зачем их отсюда выставлять? — удивился Лигур.

— Ну, они могут поубивать монашек, — пояснил Кроули. — Нельзя же создать орден, если они все будут убиты.

Хастур и Лигур переглянулись.

— Если они будут убиты, можно найти другой монастырь.

— Но зачем тратить время и силы, если вы уже здесь?

Видимо, возразить на это им было нечего, но и признавать правоту Кроули демонам не хотелось. Они ограничились тем, что хмуро уставились на него, явно намекая, что ему пора убираться.

— Правда, эту инициативу ещё никто не одобрил, — вставил Кроули. — Но об этом даже нечего говорить — вы же князья, кто решится вам отказать?

Хастур и Лигур переглянулись ещё раз. Одно дело — забрать себе удачную идею, другое — идею, которая могла обернуться неожиданными проблемами за неуместную инициативность. Бюрократия в Преисподней была поистине дьявольской, чем Кроули обыкновенно пользовался в своих интересах — проще было сначала сделать, а потом отчитаться, чем сначала получить миллион заверенных всеми инстанциями позволений.

— Ничего, — сказал Хастур. — Лигур получит разрешение у начальства.

— Почему я? — возмутился тот, явно досадуя, что не ему первому пришла в голову гениальная идея свалить всю работу на другого.

— А я пока осмотрюсь.

— Да, мы с сестрой Ханукой пока составим план работ, — поддержал Кроули.

— Да, — согласился Хастур. — Нужно составить план работ. А ты получи одобрение.

— Пусть он пойдёт со мной, — Лигур ткнул в Кроули. — Это его идея. Пусть он её объясняет.

Хастур заколебался. Могло выйти и так, что Лигур и Кроули распишут начальству все выгоды, а его забудут упомянуть. И если всё пройдёт удачно, награды достанутся этим двоим, а он будет в дураках.

— Нет, пусть будет здесь, — решил Хастур. — Я сам пойду с тобой. Прослежу, чтобы ты ничего не забыл.

— Я бы помог с переговорами… — начал Кроули.

— Нет! — оба демона уставились на него. — Оставайся здесь. Подготовь всё к нашему возвращению.

Кроули изобразил крайнее сожаление, чем окончательно убедил демонов в верности принятого решения.

— Чтоб вам провалиться, — вздохнул он, когда Хастур и Лигур в буквальном смысле слова провалились сквозь землю.

Он остался в выигрыше — в небольшом, но тем не менее. Он даже получил санкции от вышестоящих демонов на действия во благо Ада. Теперь оставалось разобраться с солдатами и вывести из катакомб священника, Маргариту и детей — так, чтобы никто ничего не заподозрил.

Впрочем, у него был план, как это можно устроить.

— Гражданин Буше, — окликнул Кроули.

Он сменил облик монашки на свой обыкновенный вид, и теперь стоял перед командиром отряда, который разглядывал его с интересом и подозрением. Кроули держался уверенно, хотя мысли его были беспокойны.

Буше занял кабинет настоятельницы, часть её вещей была свалена грудой в углу, на резном столе стояла бутылка вина и несколько разных бокалов. Рядом лежала пара пистолетов.

— Что-то не припоминаю, чтобы мы знакомились, — сказал Буше.

— Меня зовут Шовелен.

— А, — тот сменил подозрительное выражение лица на подобие улыбки. — Гражданин Робеспьер предупреждал о вашем прибытии.

— Значит, не будем тратить время на пустую болтовню, — кивнул Кроули. — У меня для вас важное дело. Вы должны найти Алого Первоцвета.

— Первоцвета? А фиалок и роз вам не нужно? — засмеялся Буше.

Кроули состроил неопределённо-суровое лицо, которое должно было подсказать весёлому разбойнику, что его веселье крайне неуместно.

— Вы не слышали об Алом Первоцвете? Он действует у вас под самым носом, переправляет роялистов в Англию — вам это кажется забавным?

— Нет, гражданин, — тот взял себя в руки.

— Это дело первостепенной важности, — сказал Кроули. — Возьмите ваших лучших людей… возьмите всех ваших людей и немедленно прочешите лес. У нас есть сведения, что Первоцвет скрывается где-то здесь.

— Да кто такой этот Первоцвет? — спросил Буше.

— Я слышал, что он англичанин, — сказал Кроули. — Сторонник монархии. Вы слышали о побеге барона Тернье? Маркиза де Ле Шамбо? Графа Ленже? Всё это устроил он. Крайне наглая и изобретательная скотина — он оставляет на месте своих преступлений записки с символом первоцвета. Его нужно найти как можно скорее.

Буше нахмурился, почесал лоб. В распахнутую дверь заглянул один из разбойников.

— Мы поймали шпиона, — доложил он. — Что с ним делать?

— Какого шпиона? — раздражённо спросил Буше.

— Шатался по берегу, одет странно, — объяснил тот. — Мы решили арестовать.

Кроули насторожился. Неужели Азирафель опять вляпался в неприятности? Он бы мог. А ведь сам просил Кроули быть осторожным — и сам снова попался. Только теперь вызволить его будет не так просто, как в прошлый раз. Потому что в прошлый раз Кроули не нужно было вызволять вместе с Азирафелем целую компанию.

— Шпион? Здесь? — Кроули пренебрежительно хмыкнул. — Все шпионы в Париже, гражданин Буше, что им здесь делать — ворон считать?

— Давайте на него посмотрим. Эй, — Буше махнул своему человеку, — приведите.

Кроули отвернулся, поигрывая богато украшенным бокалом. Раньше он явно принадлежал кому-то из местных аристократов, но прежний хозяин наверняка лишился всего имущества вместе с головой. А гражданин Буше теперь угощал монастырским вином своего гостя. Кроули мимолётно задумался — где окажется эта вещь лет через сто, в чьих руках?

От дверей послышался знакомый возмущённый голос.

— Не надо толкать меня в спину этой вашей штукой, это очень грубо.

Кроули на мгновение прикрыл глаза, будто его одолела усталость. Потом порывисто развернулся.

Азирафель отряхивал рукав, будто грубая рука могла оставить след на его камзоле. Кроулиотстранённо подумал, что ожидал увидеть его в кандалах. Почти как в Бастилии. Этому ангелу удивительно шло быть закованным, в тот раз Кроули даже не сразу решил освободить его, настолько хорош был ангел в тюремной камере, с оковами на руках. Но разбойники не стали утруждать себя — наверняка были уверены, что он не сбежит.

— Не ожидали увидеть меня здесь? — хладнокровно спросил Кроули.

Азирафель кинул в него пронизывающий взгляд. К счастью, ему больше не нужно было объяснять, что делать, после стольких веков бок о бок он всё схватывал на лету.

— О, это вы. А я надеялся никогда больше не увидеть вас… господин душегуб.

— Гражданин Шовелен, — резко поправил Кроули.

Азирафель, ничем не выдавая своего удивления (а возможно, и не удивившись), поджал губы и посмотрел в сторону, будто смотреть на Кроули было ниже его достоинства.

— Вы его знаете? — спросил Буше.

Кроули, ничего не ответив, смерил Азирафеля взглядом, посмотрел на разбойника в криво надетой форме.

— Почему вы решили, что это шпион?

— При нём была бумага.

— Что за бумага? — спросил Буше.

— Письмо.

Солдат протянул ему сложенный лист. Буше развернул его, пробежал глазами. Кашлянув, вгляделся пристальнее, поднял глаза на Азирафеля, глянул на Кроули.

— «Гражданин Робеспьер, прошу прощения, что лишил вас удовольствия лично познакомиться с Бланш и Огюстеном Ленже. Их отец желает встретиться с ними, и я взял на себя смелость сопроводить их в Англию. Ваш Алый Первоцвет».

Кроули мысленно застонал. В эту секунду он искренне ненавидел любовь Азирафеля к театральности.

— Так это и есть Алый Первоцвет? — Буше изумлённо смотрел на Кроули.

— А что вас удивляет? — хладнокровно спросил тот.

— Он не выглядит опасным.

— Именно поэтому он так опасен, — веско произнёс Кроули. Приблизившись к Азирафелю, он обошёл его кругом. — Не позволяйте его ангельской внешности обмануть себя. За ней скрывается самый дерзкий и хитроумный разум из всех, что когда-либо рождались на этой земле.

Азирафель, чуть заметно порозовев, смерил Кроули взглядом.

— Как вам должно быть досадно, что меня схватили не вы, — сказал он.

— Я не тщеславен, — негромко сказал Кроули, чуть склонившись к его уху. — Я просто служу Республике.

— Вы крайне самонадеянны, гражданин Шовелен, — сказал Азирафель.

— Даже будь у вас в услужении сам дьявол и все демоны ада, вас это не спасёт, — сказал Кроули.

— Иногда можно обойтись и одним демоном, — заявил Азирафель.

— Так вот кого вы позвали к себе на службу? — язвительно спросил Кроули. — Демона? Так призовите его, пусть он вам помогает!

— Так я и сделаю, — невозмутимо сказал Азирафель.

Кроули фыркнул и обернулся к Буше, будто предлагая разделить негодование: каков, мол, наглец — признаётся в колдовстве, словно не боится ни костра, ни гильотины.

Он нервничал. В любой момент сюда могли вернуться Хастур и Лигур. И если даже под их присмотром Кроули всё равно был уверен, что вытащит священника с детьми из катакомб, то присутствие Азирафеля делало его задачу в сто раз сложнее.

Кроули в растерянности вернулся к столу, выпил ещё вина. Он лихорадочно придумывал план, идеи вспыхивали одна за другой, но ни одна не была достаточно безумной, чтобы сработать.

— Чем бы вы ни прельстили этого демона, который бегает у вас на посылках, — со значением сказал Кроули, — сейчас вас сможет спасти только настоящее чудо.

— Настоящее чудо? — переспросил Азирафель. — Но я… — начал он и прикусил язык, будто собирался добавить — «не могу, ты же прекрасно знаешь».

— Я представлял Первоцвета более внушительным, — разочарованно сказал Буше.

Кроули развернулся к нему.

— Вам не нужно было его представлять, гражданин! — оборвал он. — Сила вашего воображения не имеет значения. Вы искали разбойника, главаря бандитов — а он всё это время скрывался у вас под носом, что неудивительно, с таким-то невинным видом. Но теперь всё кончено, — Кроули развернулся к Азирафелю. — Вы отправитесь на гильотину.

Буше злорадно усмехнулся.

— Посмотрите на него, мой дорогой гражданин Буше, — предложил Кроули, взмахнув рукой в сторону Азирафеля. — Это вам не рядовой шпион или роялист. Все они безобиднее мухи, которую можно прихлопнуть газетой. Но этот человек, — значительно сказал он, локтём оперевшись о плечо разбойника, — это легенда. Он так искусно скрывался от правосудия, так ловко проворачивал свои трюки — и что в итоге? Он попался вам в руки, гражданин Буше.

Буше, не удержавшись, глянул на свои ладони и ухмыльнулся. Грубая лесть обволакивала его, как мёд, а он даже не старался барахтаться.

— Я лично расскажу Робеспьеру о ваших успехах, — вкрадчиво продолжал Кроули. — Первоцвета нужно казнить, и как можно скорее. Но — казнить показательно, чтобы все знали, как мы поступаем с предателями. Безымянные головы могут лететь с плеч без огласки, но этот случай — особенный. И я сам этим займусь, — почти интимным тоном сказал Кроули.

Но тщеславие, которое он разжёг, пылало так ярко, что гражданин Буше и представить себе не мог, что кто-то вынет добычу у него из рук, оставив его с пустыми восхвалениями.

— Казнить! — согласился он, встряхнув головой. — Немедленно! Без суда.

— Без суда? Но вы же не хотите сделать из него мученика, — укоризненно сказал Кроули. — Это же всё равно что надеть на него терновый венец. Толпа мигом назовёт его святым. Нет-нет, Первоцвет должен быть осуждён и казнён публично — в Париже, на виду у всей Франции.

Каменные плиты пола вздрогнули и вспучились, встали дыбом. Гражданин Буше отскочил в сторону, схватил первое оружие, что подвернулось — бутыль вина. Из-под камней вылезли две фигуры. Отряхнувшись, привычным жестом смахнув землю с плеча, Лигур глянул на Кроули, потом на Буше — и мотнул головой в сторону:

— Этих — вон. Теперь это наш орден.

— Нет, — перебил Хастур, явно недовольный тем, что Лигур первым отдал приказ. — Солдаты пусть остаются. Мы их завербуем.

Кроули деликатно кашлянул и пальцем показал за их спины. Демоны развернулись. Азирафель растерянно улыбнулся и сцепил руки под грудью.

Кроули дёрнул бровями — ну же!.. Необязательные чудеса под запретом, но столкновение ангела с двумя (тремя, формально) демонами — разве это не достаточно веский повод?!

Азирафель перехватил его взгляд, улыбнулся смелее. Взмахнул рукой — в воздухе раздался тихий звон, с потолка пролился столп сияющего света. Хастур и Лигур отшатнулись, Кроули заслонился пальцами — смотреть было больно, из глаз брызнули слёзы. Свет не был особенно ярким, но он обжигал, заставляя жмуриться и отворачиваться.

— Вы немедленно оставите это место, — сообщил Азирафель, сопровождая свои слова мановением руки.

Кроули показалось, что он задыхается. Его охватило невыносимое желание оказаться как можно дальше отсюда, но он вцепился всеми пальцами в стол, будто противостоял ураганному ветру, который пригибал его к земле.

— Ты здесь не командуешь, — прошипел Хастур. Его глаза почернели, лицо утратило сходство с человеческим. Он стоял, прикрываясь локтем от ослепительного света, с ненавистью смотрел на Азирафеля. Лигур стоял чуть позади, его взгляд метался от Азирафеля к Хастуру и обратно. Он явно колебался, будто стоял перед тяжёлым выбором, будто у него так и чесались руки втолкнуть Хастура в этот ослепительный свет.

Буше рядом с ним забормотал молитву. Лигур поморщился, передёрнулся, глянул — и Буше отлетел к стене, тяжело врезался в неё всей спиной и свалился на пол.

— С минуты на минуту, — нервно начал Азирафель, поправляя шейный платок, сбившийся в результате его приключений, — здесь будет наш передовой отряд.

— Нет, не будет, — издевательским тоном сказал Хастур. — Я помню тебя. В прошлый раз ты говорил то же самое.

— Строго говоря, в прошлый раз Михаил всё-таки появился, — осторожно подсказал Кроули. Лигур зашипел на него:

— Я велел тебе разобраться с солдатами.

— А он не велел, — Кроули ткнул пальцем в Хастура. — Я не могу подчиняться двоим сразу!

— Делай, что я говорю, — сквозь зубы прошипел Лигур, шагнул к нему — но Лигура отшвырнул Хастур:

— Он будет делать, что я скажу.

— Ты здесь не главный, — ощерился Лигур. — Это была моя идея!

— Теперь она стала моей.

Лигур изменился в лице. Казалось, по нему промелькнула гримаса боли. У него отобрали идею — его идею, кто-то взял и присвоил её, и теперь он не мог думать ни о чём, кроме своей потери.

Он схватил со стола пистолет, направил Хастуру в лоб.

— Это была моя идея, — бешено повторил он.

— Можешь пойти и пожаловаться, — предложил Хастур, наступая на него, будто не зная о назначении пистолета. Гримаса на его лице была ужасной.

Кроули, на всякий случай обогнув стол, чтобы оказаться подальше от демонов, переглянулся c Азирафелем. Тот выглядел испуганным, нервно крутил на мизинце кольцо. Кроули покачал головой, надеясь, что Азирафель сейчас ничего не выкинет.

— Почему бы мне не пустить тебе пулю в лоб, чтобы в голове стало не так пусто? — задыхаясь от ярости, прошипел Лигур.

— Это была моя идея, — издевательским тоном передразнил Хастур. — Моя, моя!

— У нас тут ангел, — напомнил Кроули. — Пока только один, но это только пока…

— Покиньте это место! — потребовал Азирафель, повысив дрогнувший голос. — Немедленно. Я уже изгонял ваших — и могу сделать это опять.

— Он может, — подтвердил Кроули. — Мне ли не знать.

Ситуация накалялась. Азирафель заметно паниковал, Кроули тоже было не по себе. Он никогда ещё не оказывался в такой близости от провала. Ему казалось, всё висит на волоске. Стоит одному из демонов поймать их переглядки — и их притворство будет разрушено. Всё будет кончено. Он должен был придумать что-то, сделать что-то, но от ужаса он едва мог дышать. Он может разлучиться с Азирафелем — навсегда — и эта мысль парализовала его, остановила все мысли. Он видел, как Азирафель бросает на него тревожные и умоляющие взгляды, но не мог даже пошевелиться, чтобы что-то сделать.

— Ладно, — с усилием сказал Азирафель, — я пытался вас предупредить. Вы не слушали, так что если что-нибудь ушибёте — пеняйте на себя.

Он взмахнул рукой. Земля разверзлась, раскрыв чёрный провал. Стол, накренившись, съехал в него, следом провалился Хастур. Лигур уцепился за край провала, пытаясь выбраться обратно, схватился за ногу Кроули, дёрнул — и они рухнули вместе.

— Признайся, это была твоя идея, — сказал Люцифер.

Кроули сидел как на иголках. Азирафель остался там, наверху, и он не мог не думать, что там сейчас происходит. Сумел ли он выбраться? Сумел ли спасти своего друга?

— Сатанинский монашеский орден, — сказал Люцифер, будто наслаждался звучанием этих слов. — Когда эти двое явились с таким предложением, я ушам своим не поверил.

Он прохаживался по огромному залу, играя в пальцах тонко скрученной сигарой и поддерживая руку под локоть. Чёрные зеркала в паутинке трещин отражали огромное тяжёлое тело с кожистыми крыльями и голову, увенчанную рогатой короной.

— В последнее время было столько разговоров про Антихриста, — пробормотал Кроули. — Кто-то должен будет за ним присматривать.

— Ты куда-то спешишь? — Люцифер развернулся, уставился прямо на Кроули.

— Ну, — тот кивнул наверх. — Там был ангел. Намечалась маленькая казнь. Я надеялся посмотреть.

Люцифер тихо хмыкнул.

— Кроули, Кроули, — вздохнул он. — Что-то с тобой не так.

— Со мной всегда всё было не так, — признался тот. — С самого начала.

Он сидел, положив ногу на ногу, на маленьком диванчике с витыми ножками, обитом блестящей парчой, на которой чернели пятна от затушенных сигар.

— Мы были созданы несовершенными, — согласился Люцифер. — Слишком гордыми, чтобы молча склоняться перед чужой волей. Слишком свободными. Наверху предпочитают покорность и смирение. Но мы всё изменим, — он весело улыбнулся, в одно движение перетёк на диванчик рядом с Кроули, вгляделся в его лицо. — Я знаю, как тебе нравится жить на Земле, — сказал он, чуть наклонившись к нему. — Я помню, как ты её любил. Мы её отвоюем.

— А как же, — согласился Кроули. — Обязательно.

Люцифер вскочил на ноги, будто не мог долго сидеть на одном месте, бесцельно прошёлся по залу. Паркет вспучивался под его ногами, плашки шатались. В Преисподней ничто и никогда не бывало новым и цельным — всё здесь было потрёпанным, старым, грязным. В одном углу зала с потолка, будто снежок, тихо сыпалась побелка.

— Беги, — разрешил Люцифер. — Любуйся на казнь. Ты молодец. Но, — он поднял палец, — курировать мой орден будет Хастур. Без обид, — Люцифер улыбнулся, — но это он принёс мне идею. Ему и вся честь.

— Разве я против? — Кроули мгновенно оказался на ногах. — Мне же меньше работы!

Люцифер рассмеялся.

Помост с гильотиной на площади был оцеплен людьми Буше. Они стояли широким кольцом, оттеснив толпу к стенам домов. Кроули протолкался в первые ряды, вытянул шею. Загрохотала повозка, в которой везли заключённых. Кроули узнал Азирафеля — тот стоял, бережно поддерживая какую-то старуху. Та держалась за борта телеги, шатаясь каждый раз, когда повозка подпрыгивала на камнях. Неприбранные седые волосы рассыпались по её плечам. Настоятельница монастыря.

Рядом с ней стоя молились несколько монахинь, запрокинув лица к небу. Не знали, глупые, что их Бог им не поможет.

Цепь солдат расступилась, пропуская повозку, и снова сомкнулась.

— Граждане! — громко воззвал Буше. Он выглядел, будто с похмелья. Но голос у него был сильный, он разнёсся по площади над толпой, загасив шепотки, как ветер гасит едва занявшееся пламя. — Врагам революции не будет пощады! Этот человек, — он указал на Азирафеля, — известный как Алый Первоцвет, сегодня ответит за все свои преступления!

Толпа на площади была плотной. Самое время было творить чудеса, но Азирафель почему-то не торопился. Может, у него там, наверху, решили, что даже самозащита от демонов — это неуместное расходование чудес?..

Кроули не мог ждать.

— Стойте! — заорал он, взмахнув руками. — Гражданин Буше!

Тот шагнул к краю помоста, вгляделся в толпу, нашёл лицо Кроули.

— А! — обрадовался он. — Шовелен! Я рад, что вы это не пропустите.

Он сделал знак своим людям, и те расступились, пропуская Кроули к гильотине. Кроули забрался на помост. Азирафель дёрнулся было к нему с взволнованным восклицанием, но один из солдат грубо пихнул его назад.

— Вы не сможете казнить Первоцвета, пока его нет у вас в руках, — сказал Кроули.

— Как — нет? — удивился Буше.

День был холодным, облачка пара вырывались изо рта. Кроули огляделся. В его жизни было всякое, но переживать казнь ему ещё не доводилось. Он шагнул к гильотине, задрав голову, посмотрел на блестящее лезвие.

— Я указал вам не на того человека, — сказал он. — Как же вы наивны, гражданин Буше. Посмотрите на него, какой из него Первоцвет? Это обычный простак.

— Кроули!.. Что ты себе позволяешь! — возмутился Азирафель.

— Настоящий Первоцвет — это я! — громко объявил Кроули. — Я сдаюсь. Отпустите этих людей.

В рядах солдат произошло замешательство, они обернулись к своему Буше, ожидая приказаний.

— Взять его, что вы стоите! — приказал тот.

— Нет! — рявкнул Кроули, когда солдаты дёрнулись к нему. — Сначала отпустите людей!

— Арестовать! — крикнул Буше.

На дальнем конце площади загрохотали копыта. Толпа, заворожённая сценой на помосте, распалась в стороны. Шовелен с отрядом солдат въезжал на площадь. Направив коня прямо к гильотине, он остановился рядом с ней, упёрся рукой в бедро, оглядывая происходящее. Его люди, повинуясь его приказу, нацелились на разбойников, а те целились в них в ответ.

— Что за спектакль вы здесь разыгрываете? — раздражённо спросил Шовелен.

— Это Первоцвет! — объявил Буше. — И его сообщники!

— Первоцвет? — Шовелен изменился в лице, обшарил глазами людей. — Кто из них?

— Я! — Азирафель шагнул вперёд.

— Ангел, чёрт бы тебя!.. — отчаянно воскликнул Кроули. — Ангел, что ты творишь!..

— Прикажите своим людям сложить оружие, — сказал Шовелен.

— Да кто ты такой? — возмутился Буше.

— Не забывайтесь, гражданин. Если вы окажете сопротивление, мы будем стрелять, — хладнокровно заявил Шовелен.

Его солдаты выглядели решительно, их строй стоял ровно, длинные ружья замерли, направленные в грудь разбойников. Те начали оглядываться, стараясь отыскать поддержку в товарищах, но находя только растерянность и страх.

— Если бы мы встретились раньше — я бы вздёрнул вас на первом же дереве, гражданин Буше, — сказал Шовелен.

Азирафель нервно крутил на мизинце свой перстень.

— Всё это — одно большое недоразумение, — сказал он. — Я уверен, нам всем стоит успокоиться и поговорить…

— Сложите оружие! — потребовал Шовелен.

Буше выхватил шпагу из ножен, болтавшихся на поясе. Шовелен не стал больше взывать к его разуму — он скомандовал стрелять.

Два ряда ружей грохнули разом, будто взорвалось несколько десятков хлопушек. Необычно густой пороховой дым заклубился над площадью, окутал её туманом. Тишина упала на площадь — ни криков, ни стонов раненых. Белая мгла была такой плотной, что Кроули не видел ничего дальше собственной руки. Потом сквозь туман, будто в отдалении, послышались голоса, выкрики, приказы. Из мглы рядом с Кроули вынырнул Азирафель, схватил его за руку:

— Бежим!

— Ангел? — изумился тот. — Но как… как же твоё взыскание?

— Я приберёг одно маленькое чудо, — торопливо объяснил тот. — Вчера, когда мы встречались с твоими приятелями.

— Но если твои об этом узнают?..

— Не узнают — это было всё равно что наполнить фляжку из водопада, — сказал Азирафель. — Скорее, нужно найти и увести отсюда Паскаля, пока ветер не разогнал туман.

Они спрыгнули с помоста, Кроули на бегу разбил кулаком повозку с приговорёнными к казни, и та рассыпалась, освобождая пленников.

— Вот они! К монастырю! — раздалось за их спинами.

Они прибавили шаг.

Маргарита мерила шагами винный погреб. Она была одета в дорожный мужской костюм, на поясе висела шпага в ножнах.

— Простите за опоздание, — выдохнул Кроули, ввалившись внутрь, почти скатившись по каменной лесенке. Азирафель только теперь отпустил его руку, он глубоко дышал, обмахиваясь ладонью.

— Боже!.. Я думала, вы уже не придёте!..

— Выводите их, — Кроули махнул рукой. — У нас мало времени.

Грохнула дверь, распахнувшись второй раз.

Маргарита ахнула, отступила.

— Шовелен? — с ужасом спросила она.

— Марго!.. — тот сбежал по лесенке, но замер на последней ступени, сжимая в руке клинок. — Марго! — с тихим отчаянием повторил он. — Что ты делаешь?

Она вскинула голову, распрямилась. Вытянула шпагу из ножен.

— Я защищаю невинные жизни от таких, как ты.

— Невинные? — гневно спросил Шовелен.

— Хочешь стать убийцей детей — сначала убей меня.

Шовелен смотрел на неё.

— Ты же знаешь, я не могу этого сделать.

Маргарита шагнула к нему, заглянула в лицо. Шовелен смотрел на неё, как околдованный. Она положила пальцы на его запястье — они разжались, клинок зазвенел на каменных плитах.

— Марго, — тихо сказал Шовелен, будто просил о чём-то.

Маргарита, шатнувшись назад, носком сапога отбросила в сторону его клинок, перекинула свою шпагу Кроули:

— Задержите его! Помогите вывести детей! — это было уже Азирафелю.

Кроули едва сумел поймать клинок, не порезавшись. Он не умел фехтовать — у него никогда не возникало такой надобности. Но думать об этом уже было поздно. Шовелен, подобрав свою шпагу, бросился к двери, за которой исчезла Маргарита. Кроули пришлось преградить ему путь.

Он не умел фехтовать. Он беспорядочно размахивал шпагой, надеясь, что это сработает как-нибудь само собой. Шовелен легко отбивал удары, и это кончилось бы довольно плачевно, но…

Но Кроули умел призывать неудачи на чужую голову. Шовелен промахивался. Путался в собственных ногах. Натыкался на бочки, врезался клинком в столбы. Его заносило, как пьяного. Он гонялся за Кроули, но не мог ни поймать, ни зацепить, и собственная злость ослепляла его, мешая сосредоточиться.

— Кроули!..

Он едва не пропустил удар, успев пригнуться в последний момент. Азирафель и Маргарита были уже на лестнице, за них держались двое детей — мальчик-подросток и напуганная, заплаканная девочка лет пяти.

— Маргарита! — крикнул Шовелен, забыв про Кроули.

Та даже не обернулась.

Кроули сбил Шовелена с ног, взбежал по ступеням.

— Передайте привет Робеспьеру от Алого Первоцвета! — крикнул он.

На бегу подхватил на руки девочку, распахнул дверь, выпуская остальных. Придержал только Азирафеля:

— Где твой друг?

Ангел покачал головой.

Кроули бросил шпагу, выскочил наружу. Пинком уронил под дверь тяжёлую скамью: когда Шовелен выберется из погреба, они будут уже далеко.

Азирафель сидел на корме. Ссутулившись, опустив плечи. Смотрел на исчезающий берег, потирал ладони одна о другую. Кроули сидел рядом, вытянув скрещённые ноги.

— Что случилось с твоим другом?

— Демоны наткнулись на него, когда поднимались в монастырь. Он успел спрятать детей, а сам…

Кроули посмотрел на его профиль.

— Мне жаль.

Ветер раздувал паруса, берег казался далёким туманным призраком.

— Я не должен был в это вмешиваться, — тихо сказал Азирафель. — Он погиб из-за меня.

— Не ты убил его, — напомнил Кроули. — Если бы мы не вмешались, погибло бы больше людей.

— Мы не имеем права вершить их судьбу. Это их дело. Они должны спасать себя сами. Они сами должны выбирать. Я забылся…

Он провёл ладонью по лбу, приложил её к щеке. Так и замер, держа себя за лицо.

— Ты спас очень многих, — сказал Кроули. — И ты дал людям надежду. Ты дал им Первоцвета.

— Его не существует, — горько сказал Азирафель. — Он выдумка. Но теперь его будут искать. Сколько людей окажется на гильотине из-за того, что на них донесут, будто они его сообщники?

— Это люди их туда приведут, а не ты. Это их дела. Ты хотел, как лучше.

— Благими намерениями… — Азирафель попытался улыбнуться, и эта вымученная улыбка полоснула Кроули, как ножом.

— Хочешь всё бросить? — спросил он.

— Да, — сказал Азирафель. — У людей свой путь, мы не должны мешать им.

— Я-то как раз должен мешать, — вставил Кроули, но замолчал, когда Азирафель обратил на него отчаянный взгляд. — А может, — предложил он после недолгой паузы, — просто отдадим идею людям? Пусть кто-то из них станет Первоцветом.

— Если бы кто-то хотел, — вздохнул ангел, — Первоцвета не нужно было бы придумывать.

— Может, им просто не хватало воображения? — Кроули привычно усмехнулся. — Кажется, у меня на примете есть один парень. Он близок к Робеспьеру, но он ещё не вполне пропал, ему и карты в руки.

Азирафель молчал. Кроули сидел рядом, глядя за корму. Волны шумели, ветер гудел в снастях.

— Знаешь, с годами всё тяжелее к ним привязываться, — сказал Азирафель.

— Знаю, — сказал Кроули. — В этом и смысл. Выбирая привязанность, ты всегда вместе с ней выбираешь боль.

Он осёкся, захлопнул рот.

— Да, — тихо согласился Азирафель. — Всегда.

Волны плескались в борта корабля. Маргарита стояла неподалёку, что-то говорила детям, показывая за горизонт.

— А знаешь, — непринуждённо начал Кроули, — Хастур и Лигур орали, как резаные, пока мы падали обратно.

— Ох, — смутился Азирафель.

— Они теперь лет сто даже носа не покажут на поверхность. Из-за тебя. Ты перепугал их до смерти.

— Разве? — Азирафель улыбнулся чуть веселее.

— Ты был просто неподражаем, — сказал Кроули. — Такой сияющий, грозный — настоящий карающий ангел.

— О, я не очень-то карающий, — скромно поправил Азирафель.

— Ты низвергающий демонов к своим ногам, — поправился Кроули, широко улыбаясь.

Азирафель посмотрел на него искоса.

— Не вздумай низвергаться, — предупредил он, стараясь спрятать улыбку.

— Даже не собирался, — соврал Кроули.

Азирафель глубоко вздохнул, повёл шеей, будто избавляя её от напряжения. Распрямил спину.

Кроули смотрел на его профиль и думал о том, что никогда, никогда не будет по-настоящему лоялен Аду.

========== Лондон, Голдерс Грин, 1907 AD ==========

Комментарий к Лондон, Голдерс Грин, 1907 AD

Мой разум-врач любовь мою лечил.

Она отвергла травы и коренья,

И бедный лекарь выбился из сил

И нас покинул, потеряв терпенье.

Сонет №147

Кроули пребывал в тихой безмятежной пустоте вроде той, в которой он пребывал в самом начале времён. Она была холодна и нежна. Она была наркотически равнодушна ко всему, что существовало за её пределами. Она была самодостаточна, проста, понятна. Она была нежива.

Эта тихая пустота была свёрнута вокруг Кроули, как горизонт коллапсирующей звезды. Она была в нём и вокруг него, и долгое время её ничто не тревожило.

Пока в неё, наивную и безмятежную, не проник предательский шум. Поначалу он был так слаб, что Кроули его почти не слышал. А когда услышал — отмахнулся и выбросил его за пределы досягаемости своего сознания.

Но шум не исчез, он слышался всё яснее и яснее — грубый, назойливый гул, ритмичные глухие удары, далёкий грохот. Он то уплывал, то возвращался, и в конце концов стал так силён, что игнорировать его было уже нельзя.

Следуя дурному примеру очнувшегося из небытия слуха, прочие чувства тоже начали приходить в сознание.

Пустота уже не была пустой. В ней существовал запах земли и пыли, чьи-то голоса. В ней, оказалось, у Кроули затекло и почти отнялось плечо, а на носу что-то отчаянно щекоталось. Недолгое время он боролся со своими чувствами, не желая признавать их существование, распихивая их обратно по углам туда, откуда они вылезли — но они упрямо ползли и ковыляли обратно, как игривые щенята, неспособные и минуты выдержать в одиночестве.

Кроули открыл глаза.

Было темно, холодно. Лицо кололи какие-то сухие травинки, воздух был тяжёлый, землистый. Пахло каменной крошкой, гниющим деревом.

Кроули поднял голову. Потом сел. Какая-то солома зашелестела, скатываясь с него. Он провёл руками по спутанным волосам, машинально выбирая из них мусор. Темнота вокруг была настолько привычной, что Кроули ей совершенно не удивился.

Встав на ноги, он распрямился. Постоял, чуть пошатываясь, шагнул вперёд — и врезался пальцами во что-то твёрдое. Зашипел. Обошёл преграду, путаясь в каких-то тряпках на полу, роняя что-то стеклянное себе под ноги, нетвёрдо качнулся — и с размаху встретил краем виска холодную железную балку. Голове стало горячо и больно.

Кроули потрогал лоб, глянул на руку — и не увидел ничего, кроме черноты. Удивился, встряхнул головой. Это не помогло. Он на всякий случай ощупал своё лицо, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке. Но глаза были на месте, однако он по-прежнему ничего не видел.

Спохватившись, Кроули с недовольным восклицанием щёлкнул пальцами, и на них вспыхнул неяркий огонь.

Свет прыгнул на грубые каменные стены, заставив Кроули сощуриться. В углу лежала груда старой соломы (откуда он, очевидно, только что выкопался), на полу валялись разбитые мельничные жернова, о которые он ушиб себе палец, и пустые мешки со следами мучной пыли. И бутылки — много, на взгляд больше дюжины. Это был подвал — мельничный подвал, как определил Кроули — заросший паутиной и заброшенный уже очень, очень давно.

Наверх вела деревянная лесенка, упираясь в квадратный люк. Кроули поставил ногу на ступеньку, уцепился за перекладину — и та с сухим треском сломалась под его весом.

Пришлось выбираться наверх более сверхъестественным путём.

Наверху был серый сумрачный день — то ли день, то ли вечер. Кроули отряхнул остатки соломы с одежды, поднял плечи, обхватив себя руками. Ветер был сырой, зимний. Развалины старой мельницы зарастали травой, скрывая проплешины кирпичных россыпей.

Неподалёку, под холмом, светился кострами и лампами рабочий лагерь. Люди сновали с лопатами, тачками земли, будто муравьи по проторенным дорожкам. Они что-то делали там, под землёй — что-то, что его разбудило.

Интересно, сколько он спал?..

Кроули облизал сухие губы. Страшно хотелось пить, голова раскалывалась, во всём теле было погано и муторно. Оно двигалось неохотно и медленно, так и упрашивало прилечь прямо тут, на траве, на груде битого кирпича, и полежать ещё немного. Кроули медленно моргнул. Ему нужно было выпить, да. Кроме сонливости, его одолевало жуткое застарелое похмелье, которому явно был не один десяток лет. Он вспомнил разбросанные по подвалу бутылки. Кажется, он здорово надрался перед тем, как впасть в спячку. Интересно, почему?..

Эта мысль вызвала резкую боль в затылке, словно в него воткнули раскалённое шило. Кроули тут же выбросил мерзавку из головы. Он надрался, потому что ему так хотелось! Разве он не может просто делать то, что ему хочется? Конечно, может! И вот он это сделал. И всё.

И сделает это снова. Прямо сейчас. Пойдёт и облегчит похмелье чем-нибудь достаточно крепким. Заодно можно будет узнать, какой сейчас год. И век.

По другую сторону холма он увидел серые черепичные крыши. Какой-то маленький город — кажется, в прошлый раз он был меньше. Это было удачно: люди имели обыкновение заводить питейные заведения везде, где селились, так что Кроули направился с холма прямо в город, сунув руки в карманы промёрзшего сюртука и оскальзываясь на мокрой траве.

Возле питьевого фонтана в начале улицы ему встретился продавец газет. Пошарив по карманам, Кроули выудил какую-то мелочь. Полпенни хватило на сегодняшний выпуск «Дейли Ньюс».

Он глянул на первую страницу, нашёл дату — февраль, 1907 год.

Он проспал почти сорок лет. Почему-то это вызвало разочарование. Кажется, он рассчитывал на более долгий срок. Или на менее долгий?.. Может, он ждал, что некие обстоятельства пробудят его раньше? Может быть. Но эти обстоятельства не наступили, и Кроули почувствовал кислую горечь во рту, изгаженном похмельем. Сорок — значит, сорок.

— Что слышно об Апокалипсисе? — хрипло спросил, сунув газету под мышку.

— Грядёт, — со вздохом ответил газетчик, пальцами общипывая седые усы. — Вот-вот наступит конец времён.

Кроули удовлетворённо кивнул. Это была хорошая новость. Апокалипсис скоро свершится, и настанет конец всему. Замечательно.

Паб нашёлся на соседней улице, среди широко разбросанных домов. Там было пусто, только хозяин за стойкой фартуком протирал столешницу, не вынимая изо рта толсто свёрнутой сигареты. Кроули немедленно захотел одну такую же, так что, забравшись на табурет у стойки, знаками попросил коробку сигарет, спички и стакан виски.

После употребления всего этого в известном порядке ему стало немного легче: он знал, что делать с виски и табаком, он понимал, где находится — а значит, в мире было что-то определённое. До всего остального Кроули не было дела. Он хорошо помнил раскалённое шило, вонзившееся в затылок, и не собирался задаваться лишними вопросами, ограничивая свой интерес к миру газетой, стаканом, сигаретой.

Газету он не читал, а разглядывал. Попытка прочесть пару статей, чтобы узнать, что творится в этом новом веке, не удалась. Мелкий шрифт расплывался перед глазами, буквы не складывались в слова. Так что Кроули курил и разглядывал объявления, напечатанные шрифтом покрупнее — поиск работы, поиск жилья, объявления о знакомстве, реклама чудодейственных средств от облысения, головной боли и крыс. Всё это было крайне занимательно.

Время шло, паб наполнялся людьми. Время от времени кто-то пихал Кроули в спину, пробираясь мимо него, толкал под локоть — но Кроули было настолько всё равно, что он даже не огрызался в ответ.

Кто-то сел слева от него, кто-то справа. Потом один кто-то ушёл, сел другой кто-то. Кроули не обращал внимания на смену людей, читая про серьёзное происшествие с электрическим трамваем, сошедшим с рельсов из-за дождя.

— Простите? — кто-то тронул его за локоть. — Вы, кажется, ранены?

Кроули поднял взгляд. Заметил нового соседа — невысокий, русоволосый мужчина смотрел на него.

— Ангел?.. — зачем-то спросил Кроули — сам не зная, зачем.

Человек вспыхнул беглой улыбкой, но она быстро погрустнела, погасла.

— Определённо, нет. Совсем не ангел. Уильям Таунсенд, — он протянул Кроули руку.

Кроули недоумённо посмотрел на неё — потом сообразил, что означает этот жест, и пожал её, неловко выпутав кисть из-под локтя.

— У вас кровь, — сказал Уильям, коснувшись своего лба.

Кроули нащупал на виске корочку свернувшейся крови, вспомнил, как врезался в железную балку.

— Царапина. Ерунда, — равнодушно отозвался он.

— Вы помните, как вас зовут?

— Кроули.

— Это имя?

Кроули подумал мгновение, потом добавил:

— Энтони.

Говорить было трудно, рот неохотно раскрывался, если к нему не подносили стакан, и Кроули решил замолчать. Он снял очки, протёр глаза пальцами, потёр переносицу. Снова вернулся к объявлениям. Листая газету туда-сюда, рассматривал немногочисленные картинки — женские платья, мужские фраки, причёски, шляпы, ботинки.

Уильям Таунсенд продолжал сидеть рядом с ним. Он тоже пил — разве что не в таких количествах, как Кроули. В пабе прибывало людей, голоса становились гуще. Кроули не вслушивался в них — это было бы так же нелепо, как вслушиваться в океанский прибой.

— …мальчики остались с ней, — сказал рядом Уильям, и Кроули поднял голову, непонимающе посмотрел на соседа. Он вдруг осознал, что тот уже давно рассказывает какую-то длинную историю. Кроули не испытал никаких угрызений совести, догадавшись, что пропустил всё мимо ушей. Он просто пожал плечами и постучал по стойке пустым стаканом, призывая хозяина.

На стук никто не отозвался. Кроули поднял глаза, чтобы поискать ленивого негодяя — но обнаружил у себя перед носом бутылку виски, в которой оставалась ещё треть. Он подлил себе, качнул бутылкой в сторону своего соседа. Тот удивился, помедлил — но подставил свою посудину. Кроули щедро налил и в неё — не то чтобы он был склонен к щедрости в данный момент — скорее он был склонен к тому, что ему было плевать, чем делиться и в каком количестве.

— Благодарю, — сказал белобрысый сосед.

Кроули промычал что-то, заменявшее «не стоит благодарности», и уткнулся в свой виски.

— Вот я и говорю, что Господь не создал меня семейным человеком, — вздохнул Уильям, и Кроули встрепенулся.

— Гос… Гос… эта скотина, — обвиняющим и назидательным тоном начал он, подняв голову — и тут же оказалось, удерживать её прямо было не так-то просто, — она никого…

Кроули запнулся, не сразу собрав мысли в одну кучу.

— Если б ему… — Он снова остановился, потеряв едва начатую мысль. Ему казалось, он крепко держал её за хвост — но у него в руках оказался только обрывок хвоста, а сама мысль испарилась. — Делать ему больше не… — начал Кроули ещё раз и снова остановился.

В этот раз мысль ему попалась довольно ясной, но произнести её вслух — даже додумать до конца — было таким тяжёлым трудом, что Кроули бросил стараться, едва разглядев её очертания. На неё ушла бы дюжина слов — да кто вообще в своём уме способен произнести фразу из дюжины слов подряд?!

— Никому мы не нужны, — буркнул Кроули наконец. Эта мысль была простой, правдивой и короткой. И неважно, что она не имела особенного отношения к высказыванию, с которым Кроули изначально пытался спорить.

— Я не согласен. Я верю, что Господь любит нас, — сказал Уильям. Прозвучало как-то совершенно невесело.

— Никого он не любит, — возразил Кроули. И повторил: — Никого, — определённо подразумевая под этим множеством не только великое число людей, но также и сонм ангелов с полчищем демонов.

— Выдался тяжёлый день? — с вежливой жалостью спросил человек. — Вы из тех, кто прокладывает тоннель для новой ветки метро, верно? Непростая работа.

— А-а, — Кроули отмахнулся, демонстрируя, что не желает развивать эту тему. — Э-э!.. — с гримасой добавил он, намекая, что тут не о чем говорить — жизнь, как известно, штука паршивая по определению, чем бы ты ни был занят, и обсуждать тут нечего: это факт.

— Н-да, — с таким вздохом понимания добавил Уильям, что Кроули против воли проникся к нему совершенно неожиданной симпатией. И посмотрел на него повнимательнее, оторвав взгляд от газеты.

Уильям был круглолицым, плотным мужчиной лет тридцати. Прикладываясь к виски, он высоко поднимал брови, отчего его лицо становилось по-детски удивлённым. У него были светлые, аккуратно причёсанные волосы, мягкие чистые руки с круглыми ногтями. На щеках сидел заметный яркий румянец — явно не от смущения и неловкости, скорее от выпитого и духоты в пабе.

Поставив стакан на стойку, он вернул взгляд на Кроули. Тот встретил его с рассеянным спокойствием. В душе у него всё было тихо — за исключением глубочайшего и тошного осознания бессмысленности всей этой возни перед лицом близкого конца света. Он подлил себе ещё, качнул бутылкой в сторону соседа, и тот согласно кивнул. Кроули понравилось, что тот не стал щепетильно отказываться. Уильям нравился ему всё больше — он был простым. Простым человеком с простой жизнью. Кроули такой никогда не знал. Он вечно был в погоне за ускользающими фанта…

В основание черепа, казалось, ударила молния, даже в глазах потемнело. Проморгавшись, Кроули открыл рот, помотал головой. Это было на удивление больно. Его память, очевидно, предпочитала, чтобы он не лез в неё — и Кроули охотно согласился с её аргументами. Жить сегодняшним днём, ничего не вспоминая о прошлом — разве это не замечательно и удобно?

— Значит, жена ушла? — спросил он, чтобы отвлечься на чужие горести.

Уильям шумно вздохнул, сцепил пальцы вокруг стакана.

— Я не могу её осуждать, — виноватым тоном сказал он. — Она права — мне не место среди обычных людей.

— О-о, — саркастично протянул Кроули. — Среди обычных людей кому угодно найдётся место, даже чёрту с рогами.

Сосед засмеялся — но быстро опять стал серьёзным. Кроули отвлечённо разглядывал его: почему-то у него не возникало никаких предположений о том, в чём этот Уильям мог провиниться перед своей женой. Он выглядел… хорошим. В нём не читались ни пороки, ни низменные страсти. Обыкновенная, простая душа — такому прямая дорога на небеса.

— Я сам от неё ушёл, — признался Уильям. — Не хочу портить ей жизнь. Она заслуживает лучшего.

Он сказал это с такой искренней грустью, что в Кроули едва не проснулось любопытство. Это что, этот человек с незамутнённой душой по-настоящему верит, что недостаточно хорош для какой-то женщины? Скользнул взглядом по работягам с уставшими, тусклыми лицами.

— Лучшего? — переспросил Кроули.

Сосед снова засмеялся, в этот раз совершенно невесело.

— Да, — сказал он. — Лучшего.

В конце концов, это было его дело. Кроули не собирался никого ни в чём переубеждать. Он подпёр голову рукой, задумчиво разглядывая старые круги и царапины на столешнице.

— Вам бы не помешал пластырь, — деликатно заметил Уильям.

Кроули вяло угукнул, что можно было трактовать одновременно как «да» и «я собираюсь умереть от заражения крови».

— Где вы живёте?

Кроули пожал плечами. Он как-то упустил из виду, что ему нужен ночлег. Впрочем, нужен ли? Он мог спать, мог не спать — его тело не нуждалось в человеческом комфорте, оно просто существовало, облекало его дух в необязательную, но удобную материальную форму.

— Нигде, — бездумно ответил он.

Его сосед огорчённо вздохнул. После короткой паузы тронул Кроули за рукав.

— Послушайте, Энтони.

Кроули поднял на него довольно нетрезвый взгляд.

— Не сочтите за грубость… Я понимаю, все мы иногда попадаем в тяжёлые обстоятельства. У меня здесь — недалеко — кабинет. Я врач. Могу я предложить вам свои услуги? Честно говоря, — он неловко улыбнулся, — я сам как раз собирался туда. Надо жегде-то ночевать, раз уж мы с Мартой… — он оборвал себя, явно не желая снова жаловаться на жизнь. — Я буду рад компании, вы меня совершенно не стесните. Утром, на свежую голову, всё легче решается.

Кроули равнодушно пожал плечами. В его ситуации ничего не решалось ни на свежую голову, ни на пьяную. Но, пожалуй, он был не против компании.

Кроули приземлился задницей на кушетку, потом растянулся на ней во весь рост и сложил руки на груди. Пластырь неприятно стягивал кожу на виске, Кроули всё время хотелось его отодрать, но в этом неприятном ощущении было что-то до удивления человеческое, и Кроули решил пока ничего не менять.

— У меня здесь нет одеял, — извиняющимся тоном сказал его новый знакомый. — Но я могу одолжить вам своё пальто.

— Одолжите мне что-то, из чего можно пить, — предложил Кроули.

В кабинете стоял сумрак, сквозь плотные шторы пробивался неверный свет газовых фонарей.

— Эммм… — окликнул Кроули.

— Уильям, — тот обернулся с понимающей улыбкой.

— Уильям, — повторил Кроули, садясь. — Я знал одного Уильяма.

— Ничуть не удивлён, — отозвался тот, раскладывая на высоком столе для осмотра, застеленном «Дейли Ньюс», две бутылки виски, четверть головы сыра, подсохший хлеб и холодную грудинку.

По дороге до врачебного кабинета они наткнулись на открытую лавку, которая каким-то чудом работала в этот час, и обзавелись ужином.

— Уильям — распространённое имя. Думаю, любой человек может сказать, что знал одного Уильяма. Вы теперь знаете даже двух.

Кроули ногой подцепил табурет и придвинул его к столу, перебрался на него. Откупорил бутылку. В основном пил Кроули, Уильям прикладывался понемногу, сказав, что завтра ему нужна будет ясная голова.

— Тот Уильям, которого вы знали — чем он вам запомнился?

— Писал стихи, — сказал Кроули.

— Хорошие, надеюсь?

— Когда как.

— Прочтёте что-нибудь? — попросил Уильям. — Очень не хочется сидеть в тишине.

— «Коль слезы есть у вас, готовьтесь плакать», — процитировал Кроули.

Уильям фыркнул и рассмеялся. Взмахнул рукой, будто хотел остановить себя — но не смог, смеялся, будто не мог прекратить это. Ему даже не помогло закрыть глаза и прикрыть рот рукой. Кроули смотрел на него, не улыбаясь.

Уильям, остановившись передохнуть, похлопал его по руке.

— Спасибо, Энтони, — искренне сказал он, улыбаясь и промокая проступившие в уголках глаз слёзы. — Спасибо. Вы хороший человек.

Кроули пожал плечами, не видя смысла возражать, что он и не человек, и уж точно не «хороший».

Уильям глубоко вздохнул, как человек, с плеч которого упал тяжкий груз.

— Я люблю её, конечно, — тихо сказал он. — Её и мальчиков. Но им будет лучше без меня. Развода не будет — это уничтожило бы её репутацию. Мы просто тихо разъедемся. Вот и всё.

Он снова вздохнул, распрямил плечи.

— Что вы такого натворили? — спросил Кроули.

— Я просто… — тот беспомощно взмахнул рукой. — Я гадкий человек, Энтони. Слабый и гадкий. Если бы я не был таким трусом, я бы вскрыл себе горло бритвой. Но я трус. А ещё… я надеюсь, Господь простит мне мои грехи, если я буду усердно помогать людям. Я же врач, — он развёл руками, посмотрел на свои ладони. — Вы скажете, что это меркантильно? — спросил он.

— Нет, — почти равнодушно ответил Кроули. — Я скажу, что это разумно. Должна же эта система работать — ты грешишь, потом каешься, потом тебе отпускают грехи и ты отправляешься на небеса с чистой совестью, прощённый и умытый благостью. Если это так не работает — какой тогда вообще смысл ходить в церковь?

Уильям смотрел на него так, будто Кроули открыл ему глаза на нечто невиданное.

— Вы правда так думаете? — спросил он. — Вы верите в искупление?

— Ну, если его для вас не существует — всех вас конкретно надули.

— Спасибо, — негромко сказал Уильям.

У него дрогнул голос. Он отвернулся. Кроули сжевал кусок сыра, запил виски. В голове неприятно гудело, будто какое-то время назад в ней ударил огромный колокол, и его невидимый звон до сих пор отдавался во всём теле, даже в костях черепа, в зубах и в позвоночнике. Кроули перебрался на кушетку, накинул на себя предложенное Уильямом пальто. Разговаривать дальше ему не хотелось. Хотелось проспать ещё лет сорок.

Когда Кроули проснулся утром, Уильяма в кабинете не было. На столе, рядом со вчерашним хлебом и сыром, лежала записка. Уильям сообщал, что сегодня будет отсутствовать весь день, но кабинет в полном распоряжении Кроули. Также была деликатная приписка, что если ему понадобится освежиться, то он найдёт в ванной комнате и мыло, и бритву, и горячую воду. Рядом лежал ключ, уже без дополнительных пояснений — видимо, на случай, если Кроули, освежившись, решит прогуляться.

Сидеть без дела оказалось удивительно скучно, так что Кроули действительно решил последовать совету Уильяма.

Оценивая свой вид в зеркале, он удивился, как этот человек вообще впустил его к себе, да ещё и оставил в одиночестве. Кроули выглядел заросшим, помятым, пыльным. Он бы не доверил сам себе даже фантик от конфеты. В волосах оставались соломинки, на одежде — пятна от земли и мучной пыли, сухая трава. Кое-где её даже прогрызла моль, один рукав распоролся, в прорехе торчали нитки. На воротнике сюртука, когда-то считавшегося модным, были видны следы крысиных зубов. Кроули разглядывал себя, склонив голову набок. Он не помнил, чтобы когда-либо в своей жизни так жалко выглядел. Ему определённо нужна была хорошая ванна. И новая одежда.

Приведение себя в приличный вид заняло у него весь день — не потому, что это было так тяжело, скорее потому, что Кроули никуда не торопился. Он даже избавился от похмелья, которое ему надоело — он никогда не видел смысла в излишних страданиях.

Вечером в замке загремел ключ.

— Энтони? — окликнул Уильям от двери. — Я вернулся. Надеюсь, вы не откажетесь разделить со мной… — он заметил Кроули, резко остановился. — Простите? — растерянно окликнул он. — А где… — он оглянулся, явно стараясь отыскать прежнего Кроули.

Тот взмахнул рукой.

— Это всё ещё я.

— Боже, — выдохнул тот, опуская руки. Покраснел, поспешно отвёл взгляд. — Я вижу, вы нашли… простите.

Он начал суетливо доставать из корзины покупки, завёрнутые в бумагу. Кашлянул, выпрямился.

— Я очень рад, что вам стало лучше. Я был в городе. Подумал — если вам некуда идти… вы могли бы остаться. Здесь. Я подыскиваю себе комнату. Это займёт всего несколько дней. Если вы хотите… Честно говоря, я не привык жить один. Сначала родители, потом колледж… Потом я женился, появились мальчики. Я подумал, два одиноких холостяка… Это ведь довольно удобно — и значительно дешевле. Так что если…

Он остановился, провёл рукой по лбу, прикусил губу и выпустил её.

— Боже, что я несу, — вздохнул он. — Не знаю, что на меня нашло.

Кроули молча смотрел на него, несколько недоумевая, что заставило его так разнервничаться.

— Надеюсь, вы голодны, — спокойнее сказал Уильям.

— Пожалуй, — отозвался Кроули, чтобы не молчать в ответ на этот сбивчивый монолог.

Уильям выдохнул с заметным облечением, коротко улыбнулся.

— Простите, я, кажется, наговорил лишнего, — сказал он, разворачивая покупки. — Кстати, я захватил вам газету, — добавил он, стараясь, чтобы это прозвучало небрежно. — Я заметил, вчера вы читали, так что взял на себя смелость…

Он положил на край стола свежий выпуск «Дейли Ньюс».

— Вы всегда так заботитесь о каждом первом встречном? — спросил Кроули, который совершенно не ожидал такого потока благодеяний на свою голову.

— Я же врач, — сказал Уильям, явно полностью взяв себя в руки. Правда, на Кроули он старался не смотреть. — Заботиться о людях — моё призвание.

Кроули хмыкнул.

— Все мы порой попадаем в трудные ситуации, — сказал Уильям. — Всем нам иногда нужен тот, кто в тяжёлую минуту протянет руку помощи. Это и делает нас людьми.

Кроули задумчиво почесал за ухом.

— А вы говорите — не ангел, — меланхолично заметил он.

Уильям фыркнул, но его невольная улыбка была крайне польщённой.

— Спасибо.

Кроули сидел за его рабочим столом, разглядывал человека, подперев подбородок ладонью. Кроули был в растерянности, но хорошо это скрывал. Уильям не имел ни малейшего понятия о том, кому и что он предлагал. Но предлагал — бескорыстно, без расчёта на какую-то выгоду для себя, без желания даже гордо возвыситься над тем, кому помогает. Это было удивительно. Это было до крайности странно.

Жить здесь?.. В маленьком лондонском пригороде? Почти в глуши. Среди рабочих, фермеров, ремесленников. Скоротать время до Апокалипсиса тихой, незаметной жизнью.

Кроули взял ломоть свежего хлеба, положил на него кусок ветчины.

Уильям шумно выдохнул, сел за стол напротив него, подвинув себе табурет.

— Простите, если я покажусь бестактным. Но я хотел сказать, — твёрдым голосом произнёс он, не поднимая взгляда, — у вас очень красивые глаза, Энтони.

— Мм? — отозвался Кроули с набитым ртом.

— Очень необычный цвет. Никогда такого не видел, — очень спокойным голосом сказал Уильям. — Практически золотой. Поймите меня правильно, я же врач, — быстро добавил он. — Быть наблюдательным — моя профессиональная обязанность.

Кроули приподнял бровь. Обычно люди никогда не обращали внимания на его глаза. Обычно люди вообще предпочитали не замечать очевидных вещей, если те выходили за рамки их понимания. Никто и никогда не комментировал глаза Кроули — даже в то далёкое время, когда он обходился без очков, и даже в то время, когда тёмные очки, которые он носил ради красоты, не могли полностью скрыть этот признак его демонической природы. Люди просто упускали их из вида.

— Генетика, — сказал Кроули.

— Разумеется, — отозвался Уильям, будто соглашался только для вида, на самом деле твёрдо веря в то, что такой цвет не мог быть присущ обыкновенному существу.

Он дышал тихо, но взволнованно. Взгляда не поднимал. Румянец на его щеках был отчётливо ярким.

До Кроули наконец дошло, в чём была причина такого внезапного нервического поведения — и что за чувства Уильям так старательно прятал. И почему разошёлся с женой. И почему считал себя «гадким».

Это был далеко не первый раз, когда людей ослепляло влечение к нему. Кроули просто никогда не рассматривал это как что-то значительное и заслуживающее внимания. Но сейчас почему-то ему захотелось подумать об этом иначе.

Он ещё раз обежал глазами светлые волосы, округлые контуры опущенного лица. В груди что-то кольнуло и спряталось.

— Я думаю, — сказал он, не тратя время на долгие размышления, — это хорошее предложение.

Уильям вскинул глаза. В них почему-то был страх.

— Двум холостякам лучше держаться вместе, — добавил Кроули, чтобы не осталось никаких сомнений, о каком предложении идёт речь.

Уильям выглядел так, будто ему хотелось горячо поблагодарить Кроули за согласие — будто это Кроули предложил ему крышу над головой, а не наоборот. Он неуверенно улыбнулся.

— Кажется, я никогда не простил бы себя, если бы промолчал, — тихо сказал он.

Он дёрнул плечом, положил руку на стол. Потянувшись, накрыл руку Кроули. Осторожно, будто всё ещё опасался, что всё неверно трактует. Кроули не стал отстраняться. Просто кивнул.

Три года спустя

— Ангел, я дома! — позвал Кроули.

Он пинком закрыл за собой дверь, придерживая в руках объёмный бумажный пакет с покупками.

— Ты едва не опоздал! — Уильям выскочил из гостиной. — Сейчас начнётся!..

Кроули глянул на часы.

— Они начнут через две минуты.

— Господи, я так волнуюсь, — признался Уильям, нервно улыбаясь. — Это… это просто какое-то чудо. В голове совершенно не укладывается. Я рассказал Генри, что сегодня мы будем слушать Карузо, который будет петь в Метрополитен — он мне не поверил!.. Ты же знаешь Генри, он не верит в науку, он бы скорее поверил в существование фей, чем в радио.

Кроули снял шляпу, привычным жестом повесил её на вешалку. Передал Уильяму пакет, тот автоматически переставил его на столик, даже не заметив — настолько он был поглощён нервами.

— Сам не знаю, почему так волнуюсь, — со смешком сказал Уильям. — Можешь себе представить, как это изменит мир?.. Передавать голос по воздуху!.. Нажав кнопку, можно оказаться в совершенно другом месте — в опере, в театре, в совершенно другом городе! Услышать человека, который находится по другую сторону океана!..

Кроули, коротко улыбнувшись, похлопал его по плечу.

В гостиной, тесноватой, но уютной, на столике перед камином стоял громоздкий деревянный ящик — радиоприёмник. Уильям порывисто шагнул к нему, остановился.

— Я не стал включать его без тебя, — торопливо сказал он. — У меня всё равно никогда это не получается, — он торопливо глянул на каминные часы. — Думаю, уже пора.

Кроули присел на корточки перед радиоприёмником, покрутил ручки, пощёлкал тумблерами. Проверил, вставлена ли вилка шнура в розетку. Подёргал за неё для надёжности.

Это было чудом, разумеется — что примитивный, громоздкий, первобытный радиоприёмник без каких-либо усилий мог принять передачу из Нью-Йорка. Но Уильяму знать об этом было необязательно.

Лампочки засветились, аппарат загудел. Динамики выдали треск статики. Уильям нервно вздохнул, опустился в кресло. Снова бросил взгляд на часы.

— Сейчас начнётся, — прошептал он.

Пару минут слышался только треск и пощёлкивание. Уильям затаил дыхание. Кроули покрутил пару ручек, постучал радиоприёмник по гулкому деревянному боку.

— …транслировать музыку с помощью передатчиков, размещённых на сцене Метрополитен Опера, через радиостанцию на крыше театра… — вдруг заговорил громкий мужской голос. Кроули, поморщившись, подкрутил громкость. Уильям, сложив ладони, поднёс их к губам. — …практически в любой дом в окрестностях Нью-Йорка. Вскоре это станет возможным во всех крупных городах. Радиостанции будут доставлять в каждый дом церковную музыку, лекции, газеты, спектакли!..

— Боже, — тихо прошептал Уильям.

Голос прервался. Началась увертюра к «Сельской чести». Кроули пересел на подлокотник кресла рядом с Уильямом, тот схватил его за руку, сжал чуть влажными пальцами.

— У меня мурашки по коже, — шёпотом сказал он.

— Тшшш.

Они оба молчали, слушая голос Карузо. Голос человека, который находился в тысячах миль от них — на другой стороне океана — слышимый так, будто он пел у них в гостиной. Кроули думал, что, даже если отбросить в сторону его демоническое содействие — это всё-таки чудо. Удивительное, невероятное чудо, сотворённое человеческим разумом.

Он обхватил свободной рукой спинку кресла, склонил голову набок. Они молчали, не шевелясь и не двигаясь. Кроули даже не слышал, как Уильям дышит. Слышал только его пульс — потому что Уильям изо всех сил стискивал его руку.

Люди всё время придумывали удивительные вещи. Граммофоны, подземные поезда, радио… Кроули было немного жаль, что однажды всё это закончится. Может быть, совсем скоро. Он не знал, сколько времени им ещё осталось. Он ничего не мог с этим поделать — этот мир обречён, осталось только дождаться его конца.

В конечном счёте, Кроули был рад коротать время в обществе человека, который был к нему искренне привязан.

Ответить ему взаимностью Кроули и не мог, и не хотел. Ему нравился Уильям. Он был хорошим — до странности. Кроули порой мерещился в нём какой-то подвох, но как он ни разглядывал его душу, не мог обнаружить в ней ничего дурного. Уильям не был святым, он, как и все, иногда совершал ошибки, делал то, чего позже стыдился, он испытывал страх, гнев, уныние. Но всё это была пыль, которую легко можно было смахнуть.

Единственным, насчёт чего Кроули волновался всерьёз, была их связь. Уильям не знал, что он спит с демоном, но там, наверху, не будут разбираться, знал он или не знал. Эта связь обеспечивала ему прямую дорогу в Ад, а Уильям такой судьбы не заслуживал. Поэтому строжайшим условием, которое Кроули выдвинул ему, были воскресные походы в церковь. Каждую неделю, без отступлений, Уильям обязан был совершать человеческий ритуал покаяния и получать отпущение грехов — даже тех, о которых он не догадывался. Кроули надеялся, что такое регулярное соблюдение ритуала ему зачтётся. Люди смертны, иногда смертны внезапно. Но даже если Уильяма застигнет внезапная смерть — он будет готов к ней.

Уильям шумно вздохнул, отпустил руку Кроули. В гостиной стояла тишина, из динамиков доносился только треск статики. Трансляция кончилась.

— Удивительное ощущение, да, Тони? — шёпотом спросил Уильям.

— Да, — коротко отозвался Кроули. — Давай ужинать, Ангел.

Ему нравилась эта жизнь. Тихая, незаметная. Очень простая. Как будто он залёг на дно, как будто он залёг на дно на дне океана, и ни один шторм не мог до него добраться.

Возвращаясь с работы, Уильям приносил домой газеты для Кроули. Они ужинали вместе за маленьким круглым столом, и Уильям рассказывал о своих пациентах — кто шёл на поправку, кто умирал, кто свалился с лестницы, кого покусала собака. Уильям убирал со стола, Кроули ставил пластинку, и они танцевали посреди маленькой гостиной, обняв друг друга за пояс и медленно покачиваясь на одном месте.

Они жили в тихом, красивом пригороде Лондона, сняв дом у вдовы средних лет, миссис Робин. Уильям завёл практику поблизости. Иногда он предлагал Кроули выбраться в город, в Большой Лондон, как он это называл, но Кроули неизменно отказывался, отговариваясь тем, что толпы народа на улицах вызывают у него меланхолию.

Когда Уильям был занят с пациентами, Кроули проводил время, глядя в окно на дорогу, проходившую под окнами, или при свете окна листая принесённые Уильямом газеты. Его не особенно интересовало то, что происходит за пределами этого дома, но он всё равно читал их, потому что так делали люди.

Огромный мир, в котором он жил прежде, сузился до нескольких комнат и пары улиц. И ему этого вполне хватало. У него было всё, в чём он нуждался. У него был покой.

Он чувствовал себя старым. Даже нет — древним. Ему хотелось забыть свою древность, выкинуть из головы все прошедшие века один за другим, и жить настоящим днём. По утрам завтракать кофе, намазывать джем на горячий тост. Разговаривать с Уильямом о пустяках — о собаке, лающей за окном, о погоде, о необходимости подлатать перчатки или купить запас свечей, о ценах на хлеб и газ, о рассказах Артура Конан Дойла, о новом сборнике Киплинга. Ни о чём не мечтать. Ничего не желать. Просто быть.

Открывая утром глаза, знать, что сегодня день не принесёт ничего нового. Он будет таким же, как тысяча дней до него.

Видеть в этом спокойствие.

Ждать конца.

Не думать. Не вспоминать.

Это было труднее всего. Кроули гнал от себя воспоминания, но они возвращались, назойливо бились в голову, как мухи в стекло. Почему. Почему?

Почему Азирафель отказал ему в просьбе? Почему так равнодушно, пренебрежительно бросил это своё — «мы тут братаемся»? Кроули не мог понять. Не хотел понимать.

Он устал понимать. Он устал, что на каждые десять шагов, сделанных к Азирафелю, он в ответ получал один. Он устал, что свою привязанность ангел выражал словами «между нами нет ничего общего». Он устал ждать, что что-то изменится. Устал смиряться, терпеть, надеяться, получать отказы и знать, что всё это может оборваться в один миг — в тот миг, когда про них кто-то узнает.

Их разоблачение было вопросом времени, и Кроули жил, оглядываясь, будто ждал, что это случится завтра. Наступит новый прекрасный день, когда его схватят и поволокут отвечать за всё, что он сделал за шесть тысяч лет на Земле. И за всё, чего он не сделал.

У него накопилось слишком много грехов. Он устал ждать расплаты.

Он хотел от Азирафеля не так уж и много. Чашку святой воды — достаточное количество, чтобы превратить демона в ничто. Он хотел уверенности, что когда наступит тот новый прекрасный день, он покажет средний палец всем тем, кто придёт за ним — и сбежит. Сбежит далеко, туда, где никто его не достанет.

Азирафель отказался. Почему, почему отказался? Разве он не понимал, чем Кроули рискует ради него? Или что — не хотел брать смерть на душу? А вечные муки, которые Кроули получил бы в наказание — с этим его совесть была согласна? Может, он считал, что раз Кроули так рвался нарушать все законы, то и справедливого наказания избегать не должен? Получи, мол, что заслужил. Ты же демон. Ты знал, чем это грозит. Ты сам виноват.

Почему?.. Почему.

Кроули ведь даже не просил Азирафеля о смерти от его рук — не хотел ставить ангела в неудобное положение. Нелегко убивать того, к кому ты привязан. Кроули всё продумал, план был простым, план никого не касался, от Азирафеля требовался сущий пустяк, мелочь, то, что он мог бы достать, не вызывая ни у кого подозрений. Раздобыть святую воду для ангела — не сложнее, чем купить на лотке конфету.

Потом ищи, откуда Кроули её получил — не найдёшь, на воду клейма не поставишь. Азирафель оставался вне подозрений, Азирафель оставался непричастен. Он же мог просто зачерпнуть святую воду кружкой в ближайшей церкви, если уж сам не хотел сотворять. Великий, чёрт возьми, подвиг!..

Почему. Почему?..

Ведь это решило бы все проблемы. Кроули не собирался никого обременять. Он сам в это впутался — сам и выпутается. Ему нужна была крошечная услуга. В обмен на все те, что он оказывал Азирафелю, отзываясь на его молчаливые просьбы. Одна услуга.

Почему?..

Он даже не думал, что Азирафель откажет ему. Азирафель должен был всё понимать. Имея под рукой верный способ сбежать, Кроули мог бы продолжать делать то, что они делали все эти годы. Зная, что в тот момент, когда за ним придут — он выкрутится в последний раз, теперь уже окончательно.

Он будет свободен.

Разве он не заслужил этой свободы? Разве он не заслужил такой благодарности? Они дружили несколько тысяч лет. Они не просто дружили. Они влюбились друг в друга.

Или это Кроули только казалось? Или только он был влюблён, а Азирафель — просто подражал людям, искусно кокетничая и флиртуя, но считая всё это просто милой игрой. Или Кроули просто обманывал себя всё это время? А Азирафель полагал, что он всего лишь поддерживает светские отношения с заклятым врагом. С врагом, который не заслуживал никакой свободы и никакого избавления от вечных мучений.

Кроули путался в мыслях. Отбрасывал их от себя, но они возвращались снова.

Он устал думать об этом. Устал искать ответы. Устал угадывать двойной смысл за всеми словами Азирафеля. Устал объяснять себе его взгляды. Устал прощать и понимать.

Он просто хотел, чтобы всё это уже кончилось. Как-нибудь. Уже неважно — как.

И теперь — для него, по крайней мере, — всё было кончено. Он даже не хотел знать, что там с Азирафелем — как он провёл эти годы, чем он занят. Он даже не хотел его видеть. Он устал мучаться и страдать, носить в себе разбитое в крошево сердце и кусать губы от боли каждый раз, когда осколки тревожили грудь.

Возможно, они не увидятся больше никогда — и это к лучшему. Им больше незачем видеться, у них больше нет ничего общего. Пусть Азирафель наслаждается своими праведными трудами и праведной жизнью. Его ничто больше не побеспокоит.

Все эти сотни лет он жил с Азирафелем в сердце. А теперь у него не было ни того, ни другого. Рана болела, не собираясь затягиваться. Кроули, отупевший от боли, гнал от себя одну-единственную навязчивую мысль.

Почему. Почему?..

В доме было две спальни, но они с Уильямом занимали одну. Миссис Робин ничего не имела против — она просто не замечала этого обстоятельства, с одинаковым тщанием убирая и пустующую, и жилую спальню. Уильям считал, что они отлично скрываются. Кроули знал правду и благоразумно молчал.

По вечерам в гостиной горел камин, на полке тикали бронзовые часы. Уильям садился в кресло, устраивал ноги поближе к огню, и читал «Ланцет». Кроули сидел рядом, глядя в огонь, и слушал, как стрелки часов отщелкивают секунды. Непрерывно, одну за одной. Кромсают время тонкими ломтиками. Отрезают прошлое, отбрасывают его в темноту, в пустоту, в небытие. В беспамятство.

Ночи были такими же тихими, как и дни. Уильям не просил многого. Его стеснительной влюблённости хватало коротких, поверхностных ласк, поцелуев — и долгих объятий. Он будто считал, что если грешить вполсилы, то это не так уж грешно. Кроули это устраивало. Он не был влюблён, он не испытывал ни страсти, ни боли. После спонтанных, почти невинных ночных прегрешений Уильям укладывался головой на костистое плечо Кроули и молчал.

Только однажды спросил. Тихо, без ревности.

— Кем он был?..

— Кто? — рассеянно спросил Кроули, глядя на тень от люстры на потолке.

— Тот, кого я тебе заменил. Твой ангел.

Кроули зажмурил глаза. Казалось, кровь сейчас брызнет из них, с такой силой она ударила в голову. Гнев полыхнул в груди, разлился под кожей, а следом за ним пришла боль — та, что Кроули старательно прятал от себя, та, что была с ним неотступно, как отзвук сорокалетнего похмелья, та, что могла вскрыть ему кожу и оставить обнажённым, истекающим кровью куском мяса.

Кроули резко сел, сбросив с себя голову Уильяма.

— Не спрашивай меня об этом! Никогда!

Уильям почему-то не испугался. Протянув руку, положил Кроули на плечо.

— Я же всё понимаю, Тони, — тихо сказал он. — Я не сержусь. Иногда любишь кого-то так сильно, что просто не можешь забыть.

Кроули сдавленно зарычал.

— Если рядом со мной тебе хоть немного становится легче, — так же тихо продолжал Уильям, — я счастлив.

Кроули гневно обернулся на него.

— Счастлив? — яростно спросил он. — Я тебя не люблю!

— Знаю, — спокойно ответил тот. — Но я люблю тебя. Я хочу быть с тобой.

Он замолчал, опустил глаза. Его рука соскользнула с плеча Кроули.

— Я никогда в своей жизни не представлял, что на меня обратит внимание такой мужчина, как ты, — признался он. — Я не красавец. Я довольно скучный, простой человек. Я был бы счастлив любить тебя даже издалека, никогда не обмениваясь с тобой словом. Но быть с тобой, жить с тобой… ради этого я готов даже заменить тебе кого-то другого.

Кроули промолчал, отвернулся.

— Он умер? — спросил Уильям — словно голосом осторожно притрагивался к открытой ране.

— Нет, — спустя долгое время отозвался Кроули. Сгорбился, подтянул колени к груди, обхватил их руками.

— Расскажи, что случилось, — попросил Уильям, горячей ладонью проходясь по его спине. — Ты же знаешь, что я пойму.

Кроули снова зажмурился.

У него не было слов описать, что случилось. Тем более — не было слов рассказать человеку всю правду. Демон и ангел?.. Это было похоже на одну из сказочек Киплинга. Даже Уильям не понял бы.

Кроули дотянулся до пачки сигарет на ночном столике, достал одну из коробки, поджёг. Затянувшись, выпустил дым.

Ему немилосердно хотелось рассказать. Никто не знал — ни один из живущих на свете людей никогда не знал всей этой правды. Знал бы — понял бы?.. Понял бы его Лоренцо Медичи? А Уолтер?.. А Лопе?.. Что бы они сказали, узнав его историю целиком?.. Посмеялись бы над его наивностью, пожалуй — и это было бы справедливо.

— У него очень влиятельная семья, — сказал Кроули, выпуская дым. Перекладывая историю в человеческие обстоятельства. Подбирая слова. — Они были против.

Уильям молчал, явно боясь спугнуть. Только его рука продолжала греть спину Кроули между лопатками.

— Были бы, — добавил Кроули, глядя, как табачный дым клубится в воздухе спальни. — Если бы знали. Мы скрывались. Они достаточно влиятельны, чтобы стереть меня в порошок. Он… — Кроули ненадолго запнулся. — Он младший в семье. К нему бы они отнеслись снисходительно. Сочли бы наивным, глупым… Пожурили, может. Ничего серьёзного.

— А что ждало бы тебя? — тихо спросил Уильям. — Если бы они узнали?..

Кроули скривился.

— Было бы что узнавать. Мы так ни на что и не решились. Встречались… вели светские разговоры. И это всё. Но его семья… она очень консервативна, — добавил он, подгоняя их ссору с Азирафелем под человеческое понимание. — Очень религиозные люди — отец, братья. А у меня есть определённая… скандальная репутация. Узнай они о наших светских беседах, они были бы в ярости.

— Понимаю, — тихо сказал Уильям.

Кроули замолчал.

Он был уверен, что Азирафелю за их дружбу ничего не грозит. Ничего серьёзного. Но он сам — о, это другое дело. Он же демон, нечестивое создание, отродье Ада, абсолютное зло. Для него не предусмотрено ни пощады, ни милосердия — ни от демонов, ни от ангелов.

Его ждали вечные муки. Вечные — в буквальном смысле. А вечность длится куда дольше, чем шесть тысяч лет. И каждый день своей бесконечной жизни он бы радовал своих палачей своим отчаянием. За то, что посмел посмотреть на ангела, забыл своё место. Восстал против божьей воли, раз и навсегда определившей его судьбу. Он не будет прощён, сколько бы добрых дел ни совершил. Никогда.

Кроули не хотел для себя вечных мук. Но он понимал — разоблачение неизбежно. Он никогда не сможет сбежать достаточно далеко, чтобы его не нашли. Найдут. И линчуют. И будут линчевать каждый блядский Божий день, день за днём. И даже после Страшного суда для него ничего не изменится. Это людям будет дан второй шанс. Демонам его никто не даст.

Выход напрашивался сам собой.

Демона невозможно убить — почти невозможно. Суть бывших ангелов такова, что наличие материального тела для них — необязательное условие. Единственное, чем можно убить демона навсегда — святая вода. Единственный, кто мог достать Кроули святую воду — Азирафель.

— Между нами всё было невинно, — сказал Кроули. — Но я писал ему письма… Откровенные. Очень откровенные. Если бы их нашли — его семья упекла бы меня в тюрьму или в Бедлам. Я попросил его их вернуть — я хотел их сжечь. Чтобы обезопасить себя. Тогда бы они меня не достали.

— И что случилось? — едва слышно спросил Уильям.

— Он отказался.

Кроули опустил голову. Потом добавил:

— Я до сих пор не знаю, почему.

— Наверное, они были ему очень дороги. Ему не хотелось расставаться с ними, — предположил Уильям.

— Зная, чем это мне грозит? — Кроули обернулся, посмотрел на него через плечо. — Нет. Он не настолько жесток!

— Любовь бывает очень жестока.

Уильям улыбнулся. С сочувствием. С пониманием. С болью.

Годом позже

Толпа заполняла парк перед Хрустальным дворцом. После вчерашнего шторма земля вся была в лужах, и дамы придерживали платья, перешагивая через хлябь. Джентльмены в котелках привычно косились на небо, но на нём сегодня показывали только лёгкие тучки.

В парке гремел оркестр. Несколько тысяч голосов выводили гимны. Каждый в толпе, привставая на цыпочки, вытягивал шею — где-то там, за людским морем перед Хрустальным дворцом, король приветствовал свой народ, улыбаясь и помахивая рукой.

Кроули ни на что не привставал и ничего не вытягивал — в своей жизни он видел достаточно королей и королев, и мало кто из них его по-настоящему впечатлил.

Но Уильям был полон радостного энтузиазма — и поминутно оборачивался на Кроули с сияющей улыбкой.

Это была его идея — отправиться посмотреть на Фестиваль Империи. Грандиозное мероприятие посвящалось коронации Георга V в частности и величию Британии в целом. Кроули не собирался идти и глазеть на него. Он бы предпочёл провести этот день дома, глядя в окно. Он бы предпочёл, чтобы его оставили в покое с его мыслями и сожалениями, но Уильям не слышал никаких отговорок. Он едва ли не силой заставил Кроули одеться и вытолкнул его на улицу.

В отместку Кроули непрерывно жаловался на всё вокруг. На толпу. На погоду. На солнце. На тучи. На трамвайчик, прокативший их по парку вокруг выставки. На палатки с лимонадом и сувенирами, ещё раз на толпу и погоду, на карусели, на занятые лавочки, на оркестр, на блики солнца, сияющего в стенах Хрустального дворца, на чужие подолы, лезущие под ноги.

Уильям отвечал на его ворчание с таким добродушным смирением, что в конце концов Кроули выдохся, не найдя больше ни одного достойного предмета для жалоб. Это было так подло со стороны Уильяма — быть таким милым, что Кроули с энтузиазмом принялся искать новый повод для недовольства. Он с наслаждением раскритиковал апельсины, купленные с лотка, охлаждённый сливочный крем, который по недоразумению назывался мороженым, и фонтаны, с которых ветерок сдувал в его сторону водяную пыль.

Уильям улыбался, соглашаясь с каждым его словом. Глядя на него, Кроули чувствовал, что уголки губ у него тоже тянутся вверх.

Это был хороший день. Славный день. Кроули впервые за несколько лет забыл о том, что каждую минуту в груди саднило и царапалось разбитое крошево. Оно всё ещё было там, оно никуда не делось — но…

Но сегодня был хороший день. И Кроули улыбался, возвращаясь домой пешком через весь город. И Уильям улыбался, поглядывая на него.

Мало-помалу в их маленькой уютной жизни заводились странности. Кроули никогда особенно не старался заботиться о бытовых мелочах. Иногда ему было приятно зайти в лавочку и купить какие-нибудь иголки или зубной порошок, или что-то ещё, что ему казалось необходимым для человеческой жизни, но по большей части от него это ускользало. Зубной порошок перестал кончаться, свечи перестали оплывать, роза в горшке на окне цвела круглый год. Кроули был доволен тем, как он постепенно устраивал всё наилучшим образом. Он не учёл только одного — Уильям был наблюдательным человеком.

Раз в месяц Уильям виделся с детьми. Его жена поначалу была резко против их встреч, но время её смягчило. Время — и принципиальная порядочность Уильяма, который каждую неделю отсылал ей чеки с частью своего жалованья.

Обычно он встречал сыновей после церкви, чтобы отвести их в парк и угостить мороженым. Кроули обыкновенно держался поблизости, но они оба с Уильямом были согласны, что знакомиться с детьми ему незачем.

Это был один из таких дней — летнее солнечное воскресенье. На улицах было полно людей, экипажей, велосипедистов. Уильям шёл, держа детей за руки, Кроули следовал за ними по другой стороне улицы, и приглядывал за всеми тремя. Младший Таунсед, Эдвард, прижимал к груди только что полученный в подарок мяч. Старший, Джордж, нёс деревянный парусник, чтобы запустить его в пруду. Они вели себя, как обыкновенные дети — беззаботные, любопытные и наивные.

Кроули нравились дети, хотя он предпочитал смотреть на них издалека. Они все были одновременно такими глупыми и такими непосредственными. Маленькие зародыши людей, которые вырастали на глазах и превращались в разумных существ.

Или не превращались.

Это было самое настоящее чудо, которое люди, по мнению Кроули, сильно недооценивали. Из ничего, из пустоты, из двух песчинок вселенной рождалась новая душа. Бог так щедро раздал людям способность Творить, что люди даже не задумывались, чем обладают на самом деле. Они сотворяли новую жизнь наравне с Богом. Пять, семь лет назад не существовало никакого Джорджа и Эдварда, никто о них ничего не слышал, никто их не ждал — но вот они есть, два смешных мальчишки в коротких штанах, с ободранными коленками, с мячом и парусником. Из ниоткуда. Они просто возникли. Две живые души.

Нет, Кроули всё было понятно — яйцеклетки, сперматозоиды — такой финт проделывали все, кому не лень, от собак до жирафов. Но душа — откуда бралась душа?

Может, в этом была какая-то тайна, может, у Бога где-то в каморке был припрятан мешок с запасом душ? Может, Эдвард и Джордж были задуманы Им с самого начала, просто только сейчас до них дошла очередь появиться на свет? А может, это люди сами их сотворили — возьмите одну Марту и одного Уильяма, пожените их, уложите в постель — и вуаля, через девять месяцев вот вам дети.

Кроули задумчиво наблюдал за ними. Вот Джордж что-то сказал и рассмеялся. Вот Уильям потрепал его по волосам. Вот Эдвард выронил мяч, и тот отпрыгнул на мостовую, покатился по улице. Вот Эдвард бросился за ним через перекрёсток, вот на перекрёсток вылетел автомобиль, отчаянно сигналя клаксоном.

Вот Эдвард наклоняется за мячом, вот Уильям кричит, кидаясь к нему. Вот бампер автомобиля врезается в колени Кроули, и радиаторная решётка сминается, как бумага — автомобиль отбрасывает назад. Вот у водителя расширяются перепуганные глаза. Вот Эдвард распрямляется за спиной Кроули, счастливый, что поймал мяч, вот Уильям подхватывает сына на руки, прижимает к себе, ощупывает, цел ли.

Вот Кроули стоит, вытянув руку вперёд, заслонив собой Эдварда, и с удивлением замечает, что у него дрожат пальцы.

— Это было настоящее чудо, — тихо сказал Уильям. У него всё ещё тряслись руки, и он опустил на столик стакан виски, едва сделав глоток. — Настоящее чудо, Тони. Я не верю, что здесь может быть какое-то разумное объяснение. Когда автомобиль налетает на человека — у человека ломаются кости. А на тебе ни царапины. Не говоря уже о том, что ты просто… просто возник там из ниоткуда.

Кроули недовольно вздохнул.

— Я давно замечаю… — сказал Уильям после долгой паузы, так и не дождавшись ответа. — В нашем доме происходят странные вещи. Их слишком много, чтобы не видеть в этом систему. Роза цветёт круглый год… Часы никто не заводит, но они идут. Еда никогда не портится. Бритвы никто не точит, но они остаются острыми. Я начинаю думать, что деликатность миссис Робин тоже из числа этих необъяснимых вещей.

Кроули, ничего не отвечая, барабанил пальцами по подлокотнику кресла и смотрел в огонь. Уильям подошёл к нему, присел на корточки рядом, посмотрел в лицо снизу вверх.

— Что ты такое? — тихо спросил он. — Кто ты такой?

— Демон, — сказал Кроули.

Ему было жаль. Он знал, что последует за этим признанием. Сейчас Уильям испуганно отшатнётся, забормочет спутанные извинения, подхватит пальто, вылетит из дома — и Кроули никогда больше его не увидит.

Однако Уильям продолжал сидеть и смотреть на него.

— Демон? — переспросил он. — Из Преисподней?

— Из неё, — подтвердил Кроули.

— Ты сегодня спас моего сына, — сказал Уильям. — Разве демоны не должны быть злыми?..

— Демоны могут позволить себе быть какими угодно, — скривившись, сказал Кроули. — Если им этого хочется.

— Значит, всё это — реально? — спросил Уильям. — Рай, Ад, загробная жизнь?..

— Да.

— И ты когда-нибудь видел Бога?..

Кроули посмотрел на него. Уильям не выглядел испуганным. Совершенно. Ни на грамм, ни на долю грамма.

— А ты разве не должен испытывать ужас? — спросил Кроули. — Хотя бы немного?

Уильям засмеялся. Встал на ноги.

— Я современный человек, Тони, — сказал он. — Неизведанное увлекает, а не пугает меня. Я стал бы учёным, если бы мне хватило денег на хороший колледж, — признался он. — Но выбирать не приходилось…

Он смотрел на Кроули, покусывая губу — с любопытством и воодушевлением.

— Поверить не могу, — со смешком признался он. — Ты — существо из другого мира. Любой учёный на моём месте отдал бы всё, чтобы поговорить с тобой. Узнать то, чего мы ещё не знаем о мироздании, понять тебя, твой вид… Это правда, что демоны — падшие ангелы? — с любопытством спросил он.

— Правда, — сказал Кроули.

— И ты был ангелом?

— Очень давно.

— Как ты выглядишь на самом деле? Я думал, у демонов должны быть рога, копыта…

Кроули пренебрежительно фыркнул.

— Человеческие выдумки.

Уильям, улыбаясь, покачал головой.

— Просто не укладывается в голове — словно это какой-то розыгрыш.

Кроули встал. Подумал немного, повёл плечом — и развернул за спиной угольно-чёрные крылья. В гостиной сразу же стало тесно, он едва не свернул ведёрко с углём и чуть не перевернул стол.

Уильям замер, глядя на него.

— Такой демонстрации будет достаточно? — спросил Кроули. — Или ещё дыхнуть в тебя пламенем? Оно настоящее, будь уверен.

Уильям молчал. Потом шагнул вперёд, коснулся кончиками пальцев его лица.

— Ты самое прекрасное существо, какое я когда-либо видел в жизни, — прошептал он.

Кроули сложил крылья, чтобы случайно не устроить в гостиной разгром, хмыкнул. Уильям, чуть приподнявшись на мысках, поцеловал его в губы. Обнял, осторожно пробрался руками к основанию крыльев. Погладил жёсткие перья.

— Удивительно, — прошептал он. — Мне всё время казалось — моя жизнь так скучна, так обыденна… А оказалось — в ней есть ты.

Он поднял голову.

— Ты расскажешь мне что-нибудь? — жадноспросил он. — О себе. О настоящем себе. Ты… — он отклонился назад, вглядываясь в лицо Кроули. — Ты в самом деле был знаком с Шекспиром?.. Сколько же тебе лет?

— Не знаю, — признался Кроули. — Вы не сразу додумались до летоисчисления. До этого никто не считал время.

Он чувствовал странное смущение от этого разговора, всё шло совсем не так, как он предполагал.

— Не считай меня добрым ангелом, — грубовато сказал он, двинув плечом, намекая, что Уильям мог бы отцепиться — но тот то ли не понял намёк, то ли проигнорировал его. — Я спас твоего сына, потому что не хотел видеть тебя убитым горем и утешать. Ты мне нужен таким, как всегда. Обыкновенным спокойным человеком.

— Спасибо, — искренне сказал Уильям. — Я не представляю, что для тебя — человеческая жизнь, если ты почти вечен. Минутная вспышка, наверное? Но то, что ты сделал, в моей крошечной человеческой жизни значит очень многое. Я никогда этого не забуду.

Он прижался виском к его плечу, обхватил крепче. Кроули стоял, опустив руки. Потом поднял их, положил ладони на спину Уильяма. Он не знал, почему — но это объятие теперь было иным. Уильям знал правду. И не отшатывался от него. Не убегал. Не называл чудовищем. Он почему-то принимал Кроули таким, каким тот был.

Кроули прислонился лбом к его макушке, закрыл глаза, стараясь ни о чём не думать. В последнее время он научился профессионально выкидывать из головы все непрошенные мысли.

— Знаешь, — задумчиво произнёс Уильям. — Хорошо, что ты рассказал. Мне стало намного легче.

— Мм?.. — протянул Кроули, не открывая глаз.

— Мне не давало покоя, что я склоняю ко греху ещё одного человека. Но если ты не человек — значит, никто от этого не пострадает.

Кроули внимательно уставился на него. Уильям улыбался.

— Ты что, серьёзно?

— Конечно, серьёзно. Спать с мужчиной — это против Бога, это против самой природы…

— Ох, как мало ты знаешь о природе, — насмешливо заметил Кроули и высвободился из его рук. Повёл плечами, складывая крылья, присел на подлокотник кресла.

— Достаточно того, что это противно Богу.

— Это какому?.. — Кроули растопырил пальцы, обхватил ими подбородок, с выжидательным сарказмом глядя на Уильяма.

— Не шути так. Ты же прекрасно знаешь, о чём я говорю.

— Понятия не имею. С чего ты вообще взялся приплетать сюда Бога?

— Библия высказывается об этом совершенно определённо.

— Библия — это сборник вздорной фигни, записанной абы кем и абы как, — отозвался Кроули.

— Но апостол Павел…

— Апостол Павел был ханжой и занудой. А что важнее всего, он был человеком. Иисусу было плевать, кто как распоряжается своей задницей. А мнение его папаши на этот счёт вообще никому не известно. Но что-то мне кажется, что тот, кто придумал аргонавтов, стрекоз, рыбок-клоунов и виноградных улиток, был весёлым парнем.

— Ты говоришь, как настоящий демон, — с сомнением заметил Уильям. — Критикуешь слово Божье, моральные принципы…

Кроули рассмеялся.

— Моральные принципы — самая непостоянная вещь в мире, — фыркнул он. — Было время, когда можно было продавать своих детей в рабство, спать с собственными дочерьми, держать наложниц и побивать камнями любого, кто тебе не понравился. Было время, когда грех, которого ты так боишься, считался мелким проступком. Все эти моральные принципы — это правила, созданные только для того, чтобы у вас было побольше запретов, чтобы, как ни крутись, ты не мог оставаться безгрешным. А значит, чтобы ты всё равно был виновен — и со всех ног бежал в церковь, чтобы покаяться. Нам, туда, — Кроули показал пальцем вниз — каждые сто лет сверху спускают поправки — что вам, людям, теперь стало нельзя и чем вас нужно совращать. Эти правила ничего не стоят, — снисходительно сказал он.

— Но это же непростительно… — пробормотал Уильям.

— Знаешь, что непростительно? — разозлился Кроули. — Когда священник растлевает ребёнка. Когда старик замерзает на улице, а люди проходят мимо. Когда хозяйка выгоняет из дома горничную, которую изнасиловал её муж. Вот что непростительно — но даже такие грехи люди как-то отмаливают. А ты говоришь мне про секс? От которого никому нет вреда?

Уильям молчал. Краснел, перебирая сцепленными пальцами, но молчал.

— Всё это дурацкие законы, которые придумали только затем, чтобы вы вечно чувствовали себя виноватыми, — сказал Кроули. — Я знал одного парня, он был сыном Бога. И я не помню, чтобы его волновало, кто с кем спит. Его волновало только, чтобы люди делали это по любви.

— Я… я не знаю, что и сказать, — признался Уильям.

— Ты создан по образу и подобию Бога, — вкрадчиво сказал Кроули, поднимаясь на ноги. Уильям растерянно поднял взгляд. — Неужели этот образ и это подобие — суть скверна, а не его дар вам, людям, чтобы вы во всей полноте познавали принадлежащий вам мир?..

— Я не знаю, — тихо сказал Уильям.

— Так давай покажу, — предложил Кроули — и протянул ему руку. — Чего тебе бояться? Падать ниже тебе уже некуда. Зато удовольствие получишь, — и он коротко усмехнулся.

Уильям покраснел так отчаянно, что его лицо потемнело.

— Хорошо, — он тряхнул головой. — Падать — так вместе.

Три года спустя

— Ты не пойдёшь, — сказал Кроули.

— Тони, это не обсуждается.

Уильям свернул рубашку, отправил её в чемодан. Положил рядом свёрнутые в улитку носки.

— Ещё как обсуждается! — Кроули взмахнул рукой, и чемодан захлопнулся, едва не прищемив Уильяму пальцы. — Ты не будешь ввязываться в эту глупую войну!

— Это не глупая война.

— Все войны — глупые!

— Тони, — сказал Уильям ласковым тоном, каким он обычно разговаривал с Эдвардом, когда тот упрямился. — Я уже записался добровольцем.

— Не обсудив это со мной?!

— Прости, но здесь нечего обсуждать.

— Вот так, да? — Кроули скрестил руки на груди, расставил ноги.

Он был в ярости. И ему было страшно. Война — он не собирался отпускать Уильяма на войну. Для одного маленького человека это слишком опасно. Англия без него как-нибудь обойдётся, а вот Кроули — вряд ли.

— Ты собираешься меня оставить. Да?

— Нет, — всё тем же тоном сказал Уильям. — Я собираюсь вернуться к тебе.

— С войны очень часто не возвращаются! Люди там гибнут!

— Вот именно, Тони. — Уильям выпрямился, посмотрел ему прямо в глаза. — Люди там гибнут. А я врач. Я очень люблю тебя, — твёрдо сказал он, — но свою страну я люблю больше. Сейчас я нужен ей. Нужнее, чем тебе.

Кроули скривился. Как же он устал это слышать. Как же он надеялся, что хотя бы Уильям окажется не таким принципиальным. Но нет. Нет. И этот собирался пойти по той же дороге.

— Ты не пойдёшь.

— Тони, прошу.

— Я могу заставить тебя остаться, — зло пригрозил Кроули. — Ты это знаешь.

— Можешь, — согласился Уильям. — Так заставь. Лиши воли. Потому что никаким другим путём ты меня не удержишь.

Кроули смотрел на него, стиснув зубы. Уильям вновь открыл чемодан и продолжал собирать вещи.

— Ты не знаешь, что такое война, — наконец сказал Кроули. — Это страшно.

— Именно поэтому я там нужен, — ответил Уильям. — Я не собираюсь ни с кем сражаться. Я не буду держать винтовку в руках. Но там нужны люди, которые будут спасать раненых — чтобы как можно больше солдат вернулись домой, к тем, кто их ждёт.

Кроули подождал. Помолчал.

— Я не хочу тебя отпускать, — негромко сказал он.

— Ты не можешь меня остановить, — так же тихо ответил Уильям.

Кроули потёр лоб. Опустил руку.

— Значит, тебе там не помешает демон-хранитель, — обречённо сказал он.

Уильям улыбнулся — благодарно, понимающе. Шагнул к нему — но Кроули отступил. Развернулся, вышел из комнаты.

Полгода спустя

Дождь лил неделю, исхлестав пространство между британскими и немецкими укреплениями. Ландшафт утратил цвета. Они все исчезли, орудийный огонь превратил их в буро-коричневое месиво, расползшееся по холмам и долинам.

Сейчас над позициями стояла тишина.

Сегодня британцы заняли деревню Гиймон — от неё за недели обстрела остались лишь груды камней, бревен и мусора. На картах британского штаба она и вовсе была обозначена не как деревня, а как важная позиция, которую необходимо занять. И даже не ради того, чтобы прорвать оборону немцев — а ради пространства для маневра.

Траншеи заполнились водой, доски, проложенные по ним, хлюпали под ногами. Одна из траншей пролегала через лес. Солнечные блики играли на вялой листве поваленных деревьев, похожих на исполинские вязанки хвороста. Траншея тянулась мимо них, дальше, пересекала разрушенную деревню.

Это трудно было описать простыми словами. Разорение, опустошение, уничтожение — вот что это было такое. Из земли торчали балки, хвосты колючей проволоки и перевитого железа. Бывшие когда-то зелёными, поля встали дыбом, будто внезапно застывшее, бушующее грязное море.

Чтобы попасть куда-нибудь, приходится двигаться зигзагами по пересечённой местности, обходить тысячи воронок, перескакивать через линии окопов и перелезать через ряды обрывков колючей проволоки. На старых позициях всюду были рассыпаны стреляные пулемётные гильзы. Они устилали землю сплошным покровом, тихо звенели, потревоженные, если на них наступить. В брошенных развалинах сновали крысы.

Кроули выбрался из траншеи. Чтобы срезать путь до полевого госпиталя, через дыру в стене зашёл в школу.

В разрушенных школьных классах, заваленных соломой и превращенных в грязные стойла, грудились парты — как испуганное стадо животных, разбредшихся кто куда. Черная доска была опрокинута на учительскую кафедру, тетрадки, хрестоматии, карандаши и мел валялись по углам и оконным нишам.

На одной из парт сидели два молодых человека в форме младших офицеров. Один, рыжий, с британскими знаками различия, другой, черноволосый — с американскими. Кроули махнул им рукой.

— Двенадцатая, — сказал рыжий, раскрывая портсигар.

— Меркантильный говнюк, — беззлобно отозвался американец и вытянул сигарету, потом полез в карман за спичками.

— Тринадцать — мое счастливое число, — сказал Кроули, остановившись рядом с ними.

Рыжий протянул ему портсигар, кивнул, предлагая угоститься. Кроули взял одну, благодарно кивнул в ответ.

Передвижной полевой госпиталь занимал уцелевший дом. Его почистили, подлатали на скорую руку — и развернули импровизированный лазарет. Во дворе стояли двухколесные санитарные повозки с красным крестом на брезенте, запряженные лошадьми, и два автомобиля. Медсёстры — тихие, домашние девушки, которые прежде жили в пригороде в украшенных ситцем гостиных, теперь сновали между ранеными — терпеливыми людьми с рваными, искореженными телами. Мимо Кроули кого-то пронесли на носилках — голова и плечи укрыты куском брезента, красные брюки скрыты под синей шинелью.

Уильям был занят ранеными — извлекал из них пули, осколки гранат, куски одежды, камни, деревяшки, гильзы, остатки снаряжения. Иногда — фрагменты тел других людей. Свободные минуты у него были наперечёт, перекинувшись с Кроули всего парой слов, он ушёл в операционную.

Кроули вышел на воздух. Рядом остановилась молодая женщина с огненными волосами, подмигнула ему.

— Кроули.

— Война, — он кивнул Всаднице.

Она глубоко вдохнула, будто воздух, наполненный страданиями, был для неё особенно сладок.

— Отличная заварушка, верно? — спросила она, уперев руку в бок. — Вся Европа в пожарах!

— Отличная, — механически повторил Кроули. — Ага.

Она засмеялась.

С немецкой стороны взвилась красная сигнальная ракета. Тотчас же вслед за ней понесся ураган снарядов. Воздух наполнился гулом, свистом и взрывами. Грохот нарастал, поблизости начала отвечать британская артиллерия. Пули от картечных гранат обрушивались на улицы.

В уцелевших дребезжащих окнах отражались всполохи. Из-за леса виднелись зарницы, разноцветные огни сигнальных ракет. Стены дрожали, сам воздух дрожал, словно от ударов огромных колоколов. Иногда казалось, обстрел замирал на секунду, всё меркло — а потом пыль и дым ярко вспыхивали, и слышался вой нового снаряда. Рядом с Кроули кто-то упал — так, как падают тяжело раненные, когда падение зависит не от воли самого тела, а от примитивных законов гравитации.

Потом начали прибывать раненые — непрерывным потоком, на своих двоих, на носилках, тележках и прочих подручных средствах. Кто-то мог передвигаться сам, другие ползли. Медсёстры торопливо перевязывали их и оставляли на земле в ожидании эвакуации. Безнадежных оттаскивали в сторону. Они молили о помощи, но врачи были нужнее тем, у кого был шанс выжить.

Раненые поступали сотнями, со всех сторон. Тех, кто стоял на ногах, отсылали дальше за линию фронта, в базовое отделение госпиталя. Тех, кто не мог стоять, клали рядами прямо под открытым небом. Поток растерзанных и изуродованных тел все не иссякал.

Ближе к ночи артиллерия выдохлась. Паузы между залпами становились всё длиннее. Кроули выпрямился, уложив очередного стонущего человека в ряд к остальным. Огляделся.

Сердце вдруг замерло — дальше по разгромленной улице, возле обрушенного дома, он заметил Азирафеля. Он давно не видел его — но это без всяких сомнений был его ангел. Он стоял, разговаривая с парой офицеров. Кроули машинально шагнул к нему, остановился. Он хотел — и не хотел его видеть. Но, заметив, оторваться не мог. Смотрел, забыв обо всём.

Глаза скучали по нему, Кроули не мог наглядеться. Смотрел, будто пил отраву. Тянуло подойти, заговорить, как всегда — но он не делал ни шага. Знал ли ангел, чувствовал ли, что Кроули тоже здесь?

Азирафель запнулся посреди разговора. Помедлил — повернул голову. С расстояния было не разглядеть его глаз, даже выражение лица почти не читалось — но Кроули почему-то почудился страх.

За спиной Кроули грохнул взрыв. Его с головой окатило землей, взрывной волной сбило с ног. Кроули перевернулся на спину, слегка контуженный, уставился на развороченную дыру в стене госпиталя. Внутри был дым и обломки, и люди. Кто-то ещё шевелился, кто-то лежал без движения. Кроули замер, похолодев, бездумно и бессмысленно глядя на пролом в стене.

Потом из дыма и пыли поднялся Уильям. Пошатываясь, встал на ноги, потряс головой, словно удивлённый. Огляделся, будто не понял, что произошло. Вышел наружу.

Кроули сидел на земле и смотрел на него.

— Тони?.. — позвал Уильям. — Тони!.. — он махнул рукой, подзывая его к себе, — Иди сюда, надо вытащить раненых!..

Кроули медленно поднялся на ноги. За спиной Уильяма высокой чёрной тенью, маячил Смерть. Он оглядывал поверженные тела, и по тьме под капюшоном невозможно было понять, испытывает он безразличие или сочувствие.

— Тони, ты слышишь?

Кроули свёл брови. Протянув руку, смахнул с плеча Уильяма пыль, когда тот, запинаясь на обломках, добрался до него.

— Ты им уже не поможешь.

Кроули взял его за плечи, развернул лицом в сторону госпиталя. На полу лежали тела. Разорванные прямым попаданием, заваленные обломками стены. Тело Уильяма было там.

— Но я же… — Уильям растерянно глянул на Кроули. — Там… Я умер?

— Да.

Уильям огляделся, будто пытался понять, что ему теперь делать. Кроули смотрел на него, хмуря брови.

— Как же… — начал Уильям, оглядываясь, будто не понимая, что произошло. — Это… — он коснулся рукой волос, взъерошил их, будто хотел смахнуть с них пыль и побелку. — И… что теперь? — спросил он, растерянно глядя на Кроули. — За мной кто-то прибудет? Будут решать, куда я отправлюсь?

Кроули оглянулся туда, где только что видел ангела. Резко сорвался с места, бросился к госпиталю. Перепрыгнув через пролом, возник перед Смертью:

— Пять минут — я знаю, не по правилам — мне плевать — дай мне пять минут для него!..

Смерть посмотрел на него сверху вниз.

— ТЫ СЛИШКОМ ДОЛГО ЖИЛ СРЕДИ ЛЮДЕЙ, КРОУЛИ, — сказал он. — У ТЕБЯ ЕСТЬ ВСЁ ВРЕМЯ, КОТОРОЕ ТЕБЕ НУЖНО.

Помолчав немного, он добавил:

— ИЛИ НЕТ. ЭТО КАК ПОСМОТРЕТЬ.

Кроули бегом вернулся к Уильяму, схватил его за руку. Приказал:

— За мной.

— Куда… — только и успел сказать Уильям, как пространство вокруг смялось и скомкалось, выбросив их из себя на другом конце улицы.

— Азирафель! — крикнул Кроули.

Ангел вздрогнул, обернулся всем телом.

— Кроули!.. — он просиял от улыбки, но она быстро потухла, сменилась виноватой. — Кроули, — повторил он. — Сколько лет!..

— Много. Слушай, — он вытолкнул вперёд Уильяма, — у меня к тебе одна просьба. Никаких дел со святой водой, не бойся, — торопливо сказал он, и у Азирафеля болезненно сошлись брови над переносицей. — Можешь как-нибудь провести этого парня к вам? Ну, заболтать святого Петра, или пройти через дырку в заборе?.. Он хороший человек, — Кроули говорил быстро, будто боялся, что его перебьют. — Ему грозит Ад, обстоятельства так сложились, но он его не заслуживает, честное слово.

— Ад? Почему? — удивился Азирафель, окинув Уильяма быстрым взглядом. — Я не вижу ничего, что могло бы его туда привести…

— Ваша глупость! — зло бросил Кроули. — Ваши идиотские правила! Миллионы людей попадают в Рай, потому что успели перед смертью покаяться — даже если при жизни они убивали детей, взрывали друг друга и резали глотки! А он — он не делал ничего такого! Вся его вина — полюбить не того человека!

— Я понимаю, — медленно произнёс Азирафель. Его улыбка стала кривой, будто съехала чуть-чуть на сторону.

— Подожди, — Уильям отступил в сторону, выдернул руку из хватки Кроули. — Но я не хочу в Рай.

— Что за глупости — конечно, ты хочешь! — отмахнулся тот.

— Нет! — воскликнул Уильям. — Ты не можешь решать это за меня!

— Я знаю, что я могу, — зашипел Кроули. — Ты должен был прожить долгую, спокойную жизнь и умереть от старости, раскаявшись в своих грехах — и попасть в Рай, потому что именно там тебе место! Ты должен был умереть прощённым!

— Но я не раскаиваюсь, — Уильям покачал головой.

— Слушай, — Кроули подступил ближе к нему, заговорил, едва сдерживая шипение: — там, наверху, сидят бюрократы, которые не смотрят на твою жизнь — они сверяют галочки, как ты в списке покупок. Никакие твои добрые дела, никакие спасённые жизни и благодарные пациенты не купят тебе место на небесах — из-за меня.

— Я ни о чём не жалею, — Уильям смотрел ему прямо в лицо. — Я и не собирался каяться. Ни в конце жизни — ни когда-либо ещё.

— Ты же ходил в церковь! — воскликнул Кроули. — Каждое воскресенье! Что ты там делал?!

— Я благодарил Бога за встречу с тобой.

Кроули отшатнулся.

— Ты не понимаешь — ты попадёшь в Ад! Навсегда! Ты не знаешь, что такое адские муки — и поверь мне, ты не хочешь это узнать.

— Мне не нужен Рай, если там нет тебя, — тихо и твёрдо сказал Уильям. — А в Аду я смогу тебя видеть.

Всё словно замерло, замолчало. Не было слышно ни свиста снарядов, ни взрывов, ни грохота орудий. Азирафель стоял, потупив взгляд, глядя в землю — молчал, до белизны сцепив пальцы, до белизны сжав губы. Кроули потряс головой. Отступил на шаг, на другой.

— Я к тебе не приду, — сухо сказал он. Развёл руки в стороны, уронил их. — Я же демон. Чего ты от меня ждёшь? Ты умер. Ты мне больше не нужен.

Он развернулся, пошёл прочь.

— Неправда!..

Уильям бросился за ним.

— Подожди!..

Он вцепился в рукав Кроули, рванул, разворачивая к себе. Его начала бить дрожь.

— Подожди! Не надо так, я всё понимаю… Я не хочу так прощаться, Тони. Не делай нам больно. Я согласен на Рай — только скажи… — он запнулся. — Я же буду тебя помнить?..

Кроули стоял, опустив руки. Уильям порывисто обнял его, уткнулся лицом в его грудь.

— Прошу тебя, ещё пару минут, — прошептал он, прерывисто втягивая воздух, будто старался надышаться.

Кроули посмотрел на Азирафеля. Тот стоял, глядя в сторону, заложив руки за спину. Часто смаргивал, будто что-то попало ему в глаз.

Кроули провёл ладонью по волосам Уильяма, покачал головой. Скользнул ладонью по его щеке. Отступил. Повернулся. Пошёл.

Уильям остался стоять, с мокрыми щеками. Растерянно обернулся на подошедшего Азирафеля. Шагнул было за Кроули, но Азирафель удержал его за руку.

— Не стоит, — почти шёпотом сказал ангел.

Они обменялись взглядами. Машинально улыбнулись друг другу — одновременно: виновато, неловко, растерянно. Посмотрели, как Кроули исчезает в пороховом дыму — оступаясь на взрытой земле, он шёл, будто хромая на обе ноги. Его чёрная тень исчезла в облаке белого дыма.

— Он не обманывал, — негромко сказал Азирафель. — Насколько я знаю, он никогда не навещает своих…

— Бывших, — шёпотом подсказал Уильям.

— Близких, — тихо поправил Азирафель.

— Что со мной будет? Я буду помнить? — отчаянно спросил Уильям, перехватив его руку. — Я хочу его помнить!..

— Ты обретёшь покой, — мягко сказал Азирафель.

Они снова переглянулись.

— Мне очень жаль, — мягко сказал ангел.

Они молчали, будто каждый хотел что-то сказать, но ни один не решался. Они смотрели друг на друга, не отводя глаз — будто стараясь запомнить, будто стараясь понять.

— Нам пора, пожалуй, — наконец сказал Азирафель.

Уильям посмотрел в ту сторону, куда ушёл Кроули. Азирафель не повернул головы, и их синхронность распалась.

— Вряд ли у меня есть выбор, — наконец сказал Уильям.

— Пожалуй, уже нет, — мягко согласился Азирафель. — Надеюсь, вас утешит, что не многие имели тот выбор, что у вас был.

Азирафель провёл ладонью по его спине, и душа засияла, освобождённая от своих прегрешений. Сквозь густой пороховой дым пролился небесный свет. Уильям глубоко вздохнул, поднял к нему голову. Уже отрываясь от земли, обернулся к Азирафелю.

— Почему вы не отдали ему письма? — крикнул он.

— Письма? — растерялся Азирафель. — Какие письма?..

Свет разгорался. Яркие искры призванных душ устремились вверх, оставив ангела без ответа.

Потом всё стихло. Азирафель стоял, опустив голову, по привычке сцепив руки перед собой. Один маленький ангел посреди войны.

Кроули шёл через поле, не разбирая, куда идёт. В каждом ярде земли была воронка от снаряда, заграждения колючей проволоки разорвало и разметало. Везде были траншеи, догорающие обломки техники, окровавленные обрывки одежды, фуражки… Люди. Разорванные, изуродованные люди.

Когда стемнело, Кроули набрёл на очередные развалины. Все здесь было взорвано по нескольку раз подряд. Руины домов и коттеджей возвышались над грудами строительного мусора. Пробираясь между обломками, Кроули перешагивал через какие-то конторские книги, открытки, осколки посуды, бумаги официального вида, с красочными гербами.

Он остановился в разгромленной комнате какого-то дома. Её границы обозначали только огрызки стен, весь пол был засыпан бумагой: при одном из обстрелов книжные шкафы получили сильнейший удар, теперь их содержимое устилало комнату, будто в ней выпал снег.

Кроули сел на обломок стены, прямо посреди мусора. Вытащил из кармана сигарету, одолженную у рыжего англичанина — но она раскрошилась в руках, и табак осыпал ему колени.

Рядом послышались неуверенные шаги — кто-то пробирался через завалы, оступаясь на камнях и кирпичах. Потом какой-то солдатик в форме простого пехотинца, в каске, сел рядом с Кроули. Достал кисет, подобрал из-под ног обрывок бумаги, начал скручивать папиросу. Кроули смотрел на его руки — и видел на них старые, отчётливые следы от гвоздей. По одному на ладонь.

— Огоньку? — попросил солдат, повернувшись к Кроули. Тот щёлкнул пальцами, зажигая огонь. Солдат прикурил, затянулся как следует. Без слов протянул папиросу Кроули. Тот взял. Выпустил дым, вернул.

Солдатик придвинулся ближе, обнял за плечи. Кроули сгорбился, закрыл руками лицо. Солдат привалился к нему, сжал за плечи сильнее. Будто не утешал — да и не собирался его утешать. Но скорбел вместе с ним.

Кроули накрыл ладонью его руку, пробитую гвоздём, зажмурился. Прижался к ней щекой, потом губами, будто хотел запечатать себе рот, чтобы из него не вырвалось ни звука. Солдат опять протянул ему папиросу. Кроули оторвался от его руки, взял — чуть не выронил трясущимися пальцами.

Они сидели, курили одну на двоих, и она всё не кончалась. Только огонёк мигал, рыжий в глухих тихих сумерках. Кроме него, всё было черно — и земля, и небо.

И сам Кроули.

Он упал на самое дно, он смирился. Всегда готовый искать новый путь, новый план, не сдающийся, не унывающий — он опускал голову и признавал своё разгромное поражение. Он всё потерял. У него не было сил бороться дальше. Будь что будет. Что придёт — то придёт.

От него ничего не зависит. Он не в силах ничего изменить.

Он сидел, и всех его сил хватало только на то, чтобы взять сигарету из протянутой руки и сделать затяжку.

И был он нищ духом, и было с ним Царствие Небесное.

========== Лондон, XX век ==========

Комментарий к Лондон, XX век

Пусть говорят, что смуглый облик твой

Не стоит слез любовного томленья, —

Я не решаюсь в спор вступать с молвой,

Но спорю с ней в своем воображенье.

Сонет №131

Кроули вечно жил, где придётся. Останавливался то там, то сям, готовый по долгу службы в любой момент сняться с места и отправиться в другую часть света. Любое место было лишь временным пристанищем, и многокомнатные апартаменты Версаля ничем не отличались от тесной комнаты постоялого двора или продуваемой всеми ветрами башни замка. Одни места нравились ему больше, другие — меньше, но ни те ни другие не вызывали у него привязанности.

Уютный, обустроенный дом был нужен людям — укрываться от дождя и снега, готовить еду, спать, наконец. Кроули, если хотел, мог игнорировать все эти условности. Его жильё, как и его одежда, выполняло другие функции: украшало, устрашало и демонстрировало положение в обществе. С течением времени Кроули менял свои пристанища так же легко, как рубашки, выбрасывая вышедшую из моды и заказывая у портного новую.

Ему никогда не нужен был дом. Больше того, в глубине души он считал, что его настоящий дом — Преисподняя.

Не то чтобы он чувствовал там себя уютно и безопасно — нет. Это был дом мрачный, унылый и дурно пахнущий. Кроули попал в него не по собственному желанию, и, будь его воля, выбрал бы себе другой. Но его воля тут ничего не решала — он принадлежал Преисподней, вся его суть была пропитана ею, нравилось ему это или нет.

И, в конце концов, думал он, уж лучше принадлежать хоть чему-то, чем ничему вообще. В Преисподней всё всегда было знакомо, понятно и предсказуемо: стон, вой и крик, унылые рожи коллег, хтонические твари, плесневелые стены. Не самый лучший дом из возможных — но единственный, что ему дан.

По крайней мере, Кроули искренне в это верил.

А потом появился Уильям. И Кроули обнаружил, что ошибался.

Оказалось, дом — это место, где тебе хорошо и спокойно. Дом — это место, где ты можешь делать то, что тебе по-настоящему хочется. Это не просто пространство вокруг тебя, ограждённое стенами — это часть тебя самого. Это место, куда ты спешишь вернуться после дневных дел. Это медленное, неторопливое время, треск свежего газетного листа в тишине, жар от камина, апельсиновый джем на поджаренном тосте. Это маленькие привычки, это рутина, это покой.

Дом — это ты. Твой якорь, твоя опора.

Дом — это тот, кого ты хочешь видеть рядом с собой. Это дурашливый поцелуй в нос, разговоры за завтраком, тихий смешок, это окно, укрытое занавеской, за которым — огромный открытый мир. И ты смотришь на мир со своей стороны стекла: вот здесь ты и всё, что твоё, а там — там чужое.

Вернувшись с фронта, Кроули лишь однажды навестил этот дом. Попрощался с миссис Робин, искренне горевавшей об утрате таких замечательных жильцов, расплатился за все настоящие и стеснительно выдуманные долги. Время покоя прошло, пора было возвращаться к скитаниям.

— Мне нужен номер, — сказал Кроули. — С видом получше.

— Могу я узнать ваше имя, сэр?

В мраморном холле звякнул прибывший лифт, лязгнула раздвижная решётка. Лакей в униформе вывел на поводке трёх белоснежных пушистых собачек, швейцар придержал ему дверь. От огромных букетов в каменных вазах тянуло тонкими ароматами, каблуки гулко щёлкали по чёрно-белому шахматному полу, где-то звенел телефон. Человеческие голоса, шепотки, смешки, звонкие и приглушённые, рикошетили от постояльцев к персоналу отеля и обратно.

Кроули повернулся к администратору, положил локти на стойку. Вытянув шею, заглянул в раскрытую книгу регистрации. Добропорядочные и достопочтенные джентльмены, сэры, виконты и лорды были записаны в столбик один за другим. Список длинных имён выглядел, будто соревнование: Луи-Франциск Леопольд Дю Валль гордо нависал над Роджером Амаркандом, но Луи-Франциска уверенно подавлял Мари-Этьен Фердинанд де Сен-Симон, которого превосходил только Эдвард Уильям Джон Роберт Спенсер Кавендиш, герцог Девонширский.

Кроули нахмурился. Его привычное имя смотрелось бы здесь, как нищий на паперти, даже жалкий Роджер Амарканд был на несколько закорючек длиннее. Определённо, имени «Энтони» не хватало лоска.

— Кроули, — назвался Кроули, позаботившись о том, чтобы администратор записал его в свободную строчку самыми крупными буквами. И добавил: — Энтони Дж.

Он надеялся, что его не станут расспрашивать, что значит это Дж. — он и сам не знал, что оно значит, просто буква «J» выглядела, как задорный демонический хвостик, и этого было достаточно.

— Добро пожаловать в «Алкион», мистер Кроули, — администратор протянул ему ключ с брелоком, на котором золотыми цифрами был вырезан номер. — Вы надолго к нам?

— Как получится, — Кроули пожал плечами.

В двери ввалилась весёлая толпа слегка нетрезвых молодых людей. Администратор насторожился, но молодёжь, потребовав шампанского, в обнимку укатилась в сторону бара, роняя перчатки, шёлковые шарфы и шляпы. Повинуясь быстрому суровому взгляду, два лакея тут же кинулись подбирать потерянное.

— Это кто? — Кроули с любопытством кивнул в их сторону.

— Они называют себя «Мальчики Бентли», — охотно отозвался администратор. — Маленький неофициальный клуб любителей гоночных машин. Они регулярно собираются у нас, празднуют очередную победу в гонках.

— Хм, — с сомнением сказал Кроули.

Ему нравились автомобили — как и любые другие механизмы, созданные людьми, как и прогресс вообще. Хотя по части удобства автомобили пока недалеко ушли от лошадей — были медленными, громоздкими и вонючими, — сама идея его восхищала. Кроули с нетерпением ждал, пока люди сделают автомобили удобнее и интереснее, а то пока они напоминали ему неуклюжие железные гробы, поставленные на колёса.

Кроули взял ключ. Администратор жестом подозвал к себе лакея, чтобы тот проводил гостя.

— А ваш багаж, сэр? — спросил он вдогонку.

— Я люблю путешествовать налегке, — Кроули улыбнулся в ответ с таким выражением, что дальнейшие вопросы, если они и были, отпали сами собой.

— Мне прислали телеграмму с фронта, — сказала Марта, складывая руки на коленях. Она носила траур с каким-то скорбным достоинством, будто гордилась своим положением вдовы. Отослав детей поиграть, она пригласила Кроули в гостиную. Её вежливость была прохладной, но Кроули и не собирался набиваться к ней в друзья — он пришёл по другому поводу.

— Вы были там, когда он погиб? Я надеюсь, это была не какая-нибудь ужасная смерть, — сказала Марта, не поднимая глаз.

— Нет, — ответил Кроули. — Всё случилось внезапно. Он даже не успел ничего понять.

Она глубоко вздохнула. Стёрла со щеки невольную слезинку, отвернулась к окну.

— Уильям написал завещание перед отправкой на фронт, — сказал Кроули. — Он оставил вам кое-что. В последние годы его дела шли хорошо, этого хватит для вас и для благополучия ваших детей.

Марта посмотрела на него, чуть склонив голову набок, будто хотела спросить о чём-то. Потрогала скромную жемчужную серёжку, вздохнув, опустила глаза.

— Спасибо, мистер Кроули.

Уильям действительно составил завещание, отдавая всё своё имущество детям. Кроули не был там упомянут, и Кроули считал это естественным: ему незачем было отнимать у семьи Уильяма часть состояния, он ни в чём не нуждался.

По правде говоря, наследство Уильяма было не особенно значительным, но таинственным образом в текст завещания, как и в банковские документы, вкралась ошибка — пара лишних нолей. Так, чтобы семья Уильяма действительно была благополучна. Так, чтобы Марте хватило средств даже на колледж для сыновей.

Уильям бы хотел, чтобы Кроули позаботился о них. Он никогда не просил об этом, но это было очевидно. Он бы хотел. И Кроули сделал, что мог. На пенсию вдовы хорошо не проживёшь, ей бы пришлось искать работу — идти в прачки или продавать цветы… А Уильям бы хотел, чтобы она занималась мальчиками. Уильям бы хотел, чтобы мальчики выучились, имея те шансы, что он сам не имел.

Кроули уже уходил, когда Марта спросила у самой двери:

— Мистер Кроули… Уильям писал мне, что однажды вы спасли Эдварда. Бросились под автомобиль, чтобы его защитить. Это правда?

Кроули пожал плечами. Ему было всё равно, что она об этом думает. Он был равнодушен к её любопытству и его причинам — даже если она хотела бы сейчас, после смерти Уильяма, сделать отношения между ними теплее, сблизиться, разделить печаль с человеком, который последние годы провёл с её мужем. Кроули не собирался делиться своей печалью, а чужая ему была не нужна. Он ушёл раньше, чем Марта успела сказать или спросить что-то ещё.

Время шло. Кроули тихо скучал, впервые в жизни не торопясь побыстрее выкинуть боль утраты из головы. День за днём, капля за каплей горечь истачивалась, истрачивалась, тоска превращалась в грусть. Но и на этом время не останавливалось — выглаживало, вынеживало её, снимало с души, как тончайшую стружку, обнажая остаток: молчаливую, светлую благодарность.

Маленький человек, считавший себя простым и скучным, в памяти Кроули был одним из самых великих людей, что он знал. И если прежде никто не мог превзойти нежность Кроули к Лоренцо Медичи, то теперь Уильям Таунсенд, никому не известный врач из Уимблдона, потеснил знаменитого правителя Флоренции.

Кроули ни о чём не жалел. Уильям отправился в Рай, всё было так, как должно было быть. Все были на своих местах.

Он остался в «Алкионе», сняв номер на неопределённый срок. Здесь он мог жить спокойно, находясь одновременно среди людей — и будучи отделённым от них вечной суетой приезжающих и уезжающих. Хотя он никогда не нуждался в обслуге и вообще редко заводил себе слуг (потому что зачем тебе слуга, если все, что тебе нужно, ты можешь добыть щелчком пальцев?), ему нравилась эта суета огромного муравейника, где портье, лакеи, швейцары, лифтёры и коридорные — все были ему рады, все готовы были ему угодить. Кроули решил, что останется тут надолго.

Он влился в местное общество, завёл парочку знакомств, парочку приятелей. Несколько раз его посещала мысль по старой памяти заявиться к Азирафелю, узнать, как он там, что он там — но он удерживал себя от возвращения к прежней жизни. Страница с Азирафелем была закрыта, тут не о чем было говорить и ничего нельзя было сделать, так что незачем было и дальше слоняться вокруг и вымаливать знаки внимания. Он вполне мог продолжать вздыхать по Азирафелю с безопасного расстояния. Так было лучше для всех.

Их знакомства и связи больше не пересекались, и Кроули считал, что сама судьба подсказывает ему, что дороги назад больше нет.

А потом Кроули встретил ЕЁ.

— Сэмми!.. Сэмми! Речь!

В баре отеля жизнерадостная нетрезвая компания что-то праздновала. Кроули сидел у стойки вполоборота к залу, уткнувшись локтем в зеркально-гладкий тёмный мрамор столешницы. Бармен в белой куртке поставил перед ним стакан неразбавленного скотча. От стола возле полукруглой сцены раздавался жизнерадостный хохот.

— Друзья мои! Друзья мои!.. — какой-то молодой человек встал, отодвинув стул, и запрыгнул на сиденье, возвысившись над столом. Воздел бокал шампанского, будто факел.

— Друзья мои, это было эпическое состязание!.. — воскликнул он.

Кроули с любопытством развернулся в его сторону. Сидящие за столом встретили такое начало одобрительными криками.

— Дадли Бенджамин — запомните это имя, друзья мои, потому что Дадли Бенджамин — это молния, это вихрь! Представьте себе, — заговорил он другим тоном, пригибаясь со своего возвышения к внимательным слушателям, — сумерки. Дорога, — он изобразил рукой волну, чуть не расплескав шампанское, — которую будто проложил сам дьявол! Пять часов после начала гонки! — выкрикнул он, распрямляясь. — Трасса Ле Ман!

От стола раздался оглушительный вой и свист в знак восхищения.

— Мы едем прямо во тьму! Три машины за нами уже попали в аварию! Двое выбыли! Но Дадли Бенджамин продолжает гонку!

Громкие аплодисменты поддержали его настрой. Многим пришлось отставить стаканы и зажать сигареты в зубах, чтобы освободить руки.

— В полной темноте мы добираемся до пит-стопа, — продолжал рассказчик. — У нас разбиты фары! Помяты оба крыла! Смещена передняя ось! Машина нуждается в хорошем ремонте, но что делает Дадли Бенджамин? Дадли Бенджамин продолжает гонку!

Мужчина, сидевший во главе стола, улыбаясь, принимал дружественные хлопки по плечу и тычки — видимо, он и был тем главным героем рассказа.

— Мы примотали к передней стойке полицейский фонарь — и мы ехали всю ночь! К утру мы занимали второе место, перед нами оставался только французский «Ариес». Он опережал нас на несколько минут, у нас не было никаких шансов его обойти! Спросите меня, — с таким энтузиазмом выкрикнул рассказчик, что даже Кроули захотелось его спросить, — спросите меня, что делает Дадли Бенджамин?! На покалеченной машине! С разболтанными колёсами, с разбитыми фарами, со смещённой осью?.. Что он делает?! Он не заезжает на пит-стоп!

Восторженный рёв едва не перекрыл его голос.

— Мы выигрываем пять драгоценных минут! — во весь голос закричал Сэмми. — Мы обходим лидера! И Дадли Бенджамин побеждает в гонке!

От его экспрессивной жестикуляции шампанское выплеснулось на головы соседей, но никто этого даже не заметил — хоровое «Гип-гип ура!» грянуло над столом.

— За Дадли Бенджамина и его малышку «Бентли»!

Кроули побарабанил пальцами по столешнице, склонил голову набок. История показалась ему любопытной.

Двадцатый век вообще оказался полон сюрпризов. Время словно рванулось вперёд, нагоняя столетия, когда оно было медленным и неспешным. Каждый день кто-то что-то изобретал или открывал, жизнь ускорилась, расстояния стали маленькими, всё бурлило, клокотало, сияло. Пожалуй, Кроули стоило своими глазами взглянуть на эту «малышку Бентли» — кажется, он едва не упустил что-то новое, что-то важное.

Блестящие новенькие автомобили, гладкие, будто залакированные, ровным рядом стояли на огороженной площадке. Между ними расхаживали мужчины в элегантных костюмах — осматривали капот и крылья, пригибались, заглядывая в салон, хлопали дверцами. Рядом сновали энергичные молодые люди с печатными буклетами, расписывая достоинства каждой модели. Кроули тоже прошёлся, вскользь проводя кончиками пальцев по гладкому крылу или кузову. Автомобили, определённо, стали выглядеть намного симпатичнее за последние несколько лет — но глаза ни на чём не отдыхали. Они все были красивыми, они были с характером, но каждой машине чего-то недоставало, какой-то изюминки, какой-то завершённости. Всё было не то. Кроули поблуждал между автомобилями, похлопал дверцами, попинал тугие колёса. Потом заметил ещё один — в стороне, под брезентовым чехлом. Подманил молодого человека с буклетами, кивнул:

— А там что?

— Простите, эта модель не продаётся, — тот с сожалением улыбнулся. — Она уже забронирована.

Кроули моментально, не сходя с места, захотел именно эту модель.

— Я хочу поговорить с управляющим, — сказал он.

— Боюсь, он тоже ничем не сможет вам помочь, сэр.

Кроули наклонился поближе к лицу паренька.

— Пусть он с-сам это сскажет.

Молодой человек слегка побледнел, всем телом отклонившись от Кроули.

— Я позову управляющего, — испуганно пообещал он. Возможно, он хотел, чтобы это прозвучало как угроза — но не получилось.

Кроули довольно улыбнулся, звонко щёлкнул ногтём по капотуближайшей машины. Ушиб палец, скривился, сунул в рот.

Управляющий показался через минуту — невысокий, приятный мужчина в хорошем костюме. Он направился прямиком к Кроули, улыбаясь так, словно решение проблем с клиентами доставляло ему особенную радость.

— Подыскиваете машину, сэр? — дружелюбно спросил он. — Что-то надёжное и комфортное?

— Что-то быстрое и эффектное, — мгновенно ответил Кроули и ткнул пальцем в автомобиль под чехлом: — Вроде этого.

— Эта машина зарезервирована для лорда Гамильтона, — сказал управляющий, — но я могу оформить заказ, и вам доставят такую же через три недели.

Кроули развернулся к нему всем телом, внимательно посмотрел сквозь очки.

— Можно глянуть? — небрежно спросил он. — Или хотите всучить мне кота в мешке?

Управляющий засмеялся, будто Кроули остроумно пошутил. Подманил к себе одного из буклетных мальчиков, кивнул на машину. Чехол сдёрнули.

Кроули тихо выдохнул. Перед ним стояла ОНА.

Чёрная. Блестящая. Лаковая.

Элегантная. Быстрая. Восхитительная.

Она словно улыбалась ему. Словно именно его и ждала. Словно именно для него и была создана — и он не мог отвести взгляд, скользя по её угольным крыльям.

Он подошёл ближе, коснулся её рукой. Металл был холодным и гладким, но Кроули уже точно знал, что там, под капотом, скрытый до времени, таится настоящий огонь.

На эмблеме автомобиля сидела крылатая буква В. То ли крылья, отогнутые назад потоком встречного ветра, то ли серебряное пламя. Кроули почувствовал, как к горлу подкатил комок. Это была она. ОНА.

— Я вижу, вам нравится, — с улыбкой заметил управляющий. — Хотите такую же?

— Нет. Я хочу её.

— К сожалению, лорд Гамильтон… — начал управляющий, но закончить не успел — его окликнули, отозвали к телефону. Когда он вернулся, вид у него был довольно удивлённый.

— Вы что-то говорили про лорда Гамильтона, — с тайным ехидством сказал Кроули.

— Да, вы не поверите, — управляющий улыбнулся, скрывая замешательство. — Он только что отказался от машины, решил взять «Роллс-Ройс».

— Значит, я могу… — Кроули повёл головой в сторону машины, которая терпеливо ожидала решения.

— Пожалуй, да, — управляющий развёл руками. — Не вижу причин вам отказывать. Хотите оформить бумаги прямо сейчас?

Кроули кивнул.

Пока клерки готовили документы, управляющий предложил Кроули выпить, чтобы не скучать в ожидании. Как оказалось, он неплохо разбирался в своём деле и довольно многое знал об автомобилях. Кроули слушал вполуха, чередуя внимание между стаканом виски и сигаретой. Они сидели в салоне «Дерби Моторс», расположившись в креслах у широкого окна.

— Мистер Таунсенд! — окликнул клерк, и Кроули вздрогнул.

— Прошу меня извинить, — управляющий поднялся на ноги.

— Ваша фамилия — Таунсенд? — уточнил Кроули.

— Эдвард Таунсенд, — тот учтиво кивнул.

Кроули разглядывал его, задрав голову. Эдварду было сейчас лет тридцать. Неудивительно, что Кроули его не узнал — последний раз они виделись, когда он был мальчишкой.

— Что-то не так? — спросил Эдвард.

— Нет, — Кроули утопился в кресле, затянулся так, что табак в сигарете затрещал. — Я знал вашего отца, — признался он.

Эдвард вгляделся в его лицо, удивлённо свёл брови.

— Мистер Кроули?..

Тот пожал плечами. Повисло неловкое молчание.

— Отец говорил о вас, — с запинкой сказал Эдвард. — Кажется, вы… были его другом?

Кроули хмыкнул.

— Я думал, вы старше.

— Был молод. Хорошо сохранился, — коротко ответил Кроули.

Эдвард отошёл к клерку, занялся проверкой бумаг. Кроули мрачно курил и смотрел в окно. Когда Эдвард вернулся, молча подписал все строчки, помеченные галочками. Они оба молчали. Потом Кроули всё же не выдержал, спросил:

— Как дела у вашего брата? Всё хорошо?

— Всё хорошо, — с облегчением отозвался Эдвард, будто только и ждал этого вопроса. — Нам обоим повезло устроиться. Джордж стал журналистом — очень успешным, у него своя программа на радио ВВС.

— Рад слышать, — сдержанно сказал Кроули. — А миссис Таунсенд? Здорова?

— Да. Недавно второй раз вышла замуж, теперь она миссис Дайсон.

— Очень рад.

— Да, — задумчиво повторил Эдвард. — Нам удивительно повезло в жизни. И всё благодаря отцу. Он оставил нам целое состояние.

— Очень предусмотрительно с его стороны, — заметил Кроули.

Эдвард посмотрел на него со странным выражением, будто хотел что-то спросить, но не мог решиться.

— Он был хорошим человеком, — сказал Кроули.

— Да, — согласился Эдвард. — Да. Мистер Кроули… может, зайдёте к нам как-нибудь на чай?.. Мне кажется, мама была бы рада…

— Не думаю, — Кроули спрятал в карман ручку и надел шляпу. — Всего хорошего.

Ему никогда не нужен был дом.

Но эта машина — эта машина нуждалась в том, чтобы стоять перед домом. Она должна была стоять у дверей, вызывая благоговейную зависть, благоговейный восторг и благоговейный ужас соседей — а не томиться в гараже отеля, в темноте и пыли, в ряду других дорогих лошадок. Она была уникальна, и скрывать её от посторонних глаз было кощунством.

Конечно, ему нравилось жить в «Алкионе», это был прекрасный отель — особенно в сравнении с прошлыми подобными заведениями, где даже состоятельные путешественники были вынуждены довольствоваться сырым бельём, жёсткими кроватями и скверной едой. По вечерам в баре играли джаз, танцевали. Но Кроули наконец пришла в голову мысль, что ему нужна своя территория, своё место, чтобы хранить все собранные за века сувениры. Их накопилось достаточно за его долгую жизнь — книги, картины, всякая мелочь, с которой жаль было расставаться. Дом был для этого совершенно необходим. Хранить всё это по старинке, в сундуке, зарытом в землю, было несколько неудобно. Надёжно, да — но неудобно. А тут всё было бы на виду, перед глазами.

Кроули провёл рукой по чёрному корпусу «Бентли». Холодный металл приветливо встретил пальцы. Кажется, они понравились друг другу с первого взгляда.

Кроули сел в машину, взялся за руль. Тот удобно ложился в ладони, пальцы сами сгибались на рулевом колесе в идеальном положении, под идеальным углом. Эта машина как будто говорила с ним, обращалась к нему, соблазняла его. Она напоминала ему о нём самом, о том, кем он когда-то был — и кем ещё может стать. Она шептала ему в уши, предлагая прогулку, предлагая укатить его так далеко по любой из возможных дорог, как он только может себе вообразить. Она обещала лететь так быстро, что никакие проблемы и горести не смогли бы за ней угнаться. Она обещала свободу, и Кроули верил ей.

В ней всё было соразмерно, удобно, продумано и устроено так, чтобы её владелец даже не особенно утруждал себя нажиманием на педали или вращением руля. Эта машина была выше того, чтобы требовать от владельца умения управляться со своей сложной механикой. Она была деликатна. Любой другой, более опытный водитель, не первый год знакомый с автомобилями, искушённый другими моделями и их поломками, их слабостями, их сложностями и недостатками, и не питавший никаких иллюзий по поводу ограничений автомобиля, нашёл бы в ней не один недостаток. Но Кроули не был таким водителем. Кроули был полон иллюзий. Он был наполнен ими до самого горла, и эта машина отзывалась на них всем своим существом.

Время шло. Тридцатые годы заканчивались, мир снова начинало трясти в ожидании новой войны. Первая ещё не была забыта, а мир уже готовился ко второй. В воздухе витало что-то нехорошее. Кроули не нравились все эти разговоры, все эти симпатии странным идеям, восхищение фюрером, совершившим в Германии экономическое чудо. У него было ощущение, что в этот раз грядёт что-то по-настоящему масштабное, что-то огромное.

И оно пришло.

Лигур едва не побелел от зависти, когда Кроули (опять!) вызвали в Преисподнюю, чтобы выразить благодарность за начало новой войны. Хастур, как обычно, смотрел на него жабой и кривил рот. Зато Вельзевул остался крайне доволен, и только Люцифера было не видно — то ли тот был чем-то занят, то ли ему надоело минимум раз в сто лет собственноручно выписывать Кроули благодарность. Поговаривали, что у него готовится новый проект. Нечто феноменальное.

В этот раз Кроули не очень-то торопился сбежать на поверхность. Прежде он старался провести тут поменьше времени, чтобы вернуться к Азирафелю, но сейчас — сейчас он был свободен. Он завис внизу на какое-то время. Погулял, посмотрел на общую унылость и заплесневелость. Ад менялся, подстраивался под время, будто отражал, как в кривом зеркале, земной мир. Но кроме декораций, ничего не менялось. Ничего. Толпы демонов заполняли унылые коридоры, выполняя унылую работу или просто слоняясь из угла в угол.

Кроули задержался лишь потому, что ему всё равно больше некуда было идти. Пошлялся по Кругам, производя впечатление человека (демона), у которого всё, абсолютно всё под контролем. У него всё размерено и посчитано, у него всё готово, и если Апокалипсис наступит завтра, он только похлопает, приветствуя Всадников.

За стеной работали пневматические молотки, визжали пилы. Галерея пустых комнат была заставлена строительными лесами, сквозь которые приходилось пробираться, перешагивая через груды кирпича и вёдра с разболтанной штукатуркой, которые опрокидывались прямо тебе на ботинки. Лужи горячей смолы подворачивались под ноги на каждом шагу. Здесь было душно и влажно.

На относительно пустом пространстве посреди коридора стоял человек, опираясь на длинный малярный валик, как на копьё. Склонив голову набок, он смотрел, как свежая белая краска на стене медленно идёт пузырями.

Кроули подошёл ближе, стараясь ни во что не вляпаться.

— Иуда?..

Тот повернул голову, улыбнулся.

— Кроули.

— Давно тебя отпустили?

Тот потёр щёку, оставив на ней меловой развод.

— Давно.

Его огненные волосы припорошила побелка. Кроули испытывал странное чувство, глядя на него. Ему казалось — между ними есть какое-то сходство. Оба пострадали сильнее своей вины. Хотя Иуде, пожалуй, досталось строже — он ведь раскаялся в том, что сделал, в своём предательстве, которое ему навязали свыше — и всё равно был оставлен в Аду. Вечное напоминание о том, что даже твоя собственная жизнь — не твоя, и не тебе решать, что с ней делать.

Кроули всегда инстинктивно опасался встретить его, думая, что тот измучен страданиями и агонией. Но Иуда казался спокойным. Его рыжие волосы мерцали огнём от ярких ламп, направленных на стены.

— Я думал, ты будешь… — Кроули поднял плечи, всем лицом изобразил гримасу, намекая на страдания висельника. — Ну, тебя же тогда оставили, когда всех забрали. Паскудно, а?

— Я с Ним виделся, — сказал Иуда. — Он приходил. После Воскресения. Извинялся, что не может взять и меня. Условие было такое, — он пожал плечами. — Ничего не поделать.

— И как вы с ним поболтали? — с любопытством спросил Кроули.

— Хорошо. Договорились встретиться, когда настанет конец времён. Говорят, уже близко.

— Да, говорят, — согласился Кроули.

— Скорее бы, — Иуда улыбнулся. — Соскучился по ребятам.

— По кому?

— По апостолам. Дураков среди них хватало, но… — Иуда повёл рукой, будто не знал, как это объяснить. — Мы тогда всё же успели сдружиться. Ради Него.

— Думаешь, они тебя примут назад?

— Он примет, — серьёзно сказал Иуда. — Он-то меня простил. Сказал, всё это было частью большого плана. Так себе план, если ты меня спросишь, но — вроде, работает.

— Ну, не знаю, — усомнился Кроули. — Грешников у нас не убывает, постоянно новых подвозят.

— Если человек выбирает стать грешником, то кто ж ему Судья, — усмехнулся Иуда. — Дорога к праведности открыта каждому, хочешь — иди, не хочешь — пеняй на себя.

Кроули с сомнением вздохнул.

— Мутно это всё, как по мне…

— Ясно, как божий день! — перебил Иуда. — Он пришёл к людям, предложил им спасение — всем, каждому, кто б ты ни был! Приди — и будешь прощён, приди — и спасёшься! И если уж после этого люди от Него отворачиваются — ну, никто их на верёвке в Рай тащить не будет. Получат на Страшном суде то, что заслужили.

— Вот кстати, — сказал Кроули. — Про Страшный суд и весь этот Апокалипсис. Миллионы людей же погибнут. Тебя ничего не смущает?

— Они и так постоянно умирают, — Иуда пожал плечами. — А это будет финал, понимаешь? Потом — никаких больше смертей. Вот в чём смысл. Вот чего Он добивается. Никаких смертей. Жизнь в любви. Я лично очень этого жду, — искренне добавил Иуда, мечтательно улыбнувшись.

— А Земля? — спросил Кроули. — Там же пепелище останется.

— Вместо неё будет Рай, — Иуда перехватил свой малярный валик и окунул в ведро с краской, собираясь продолжать бесполезную и бессмысленную (в Аду другой не водилось) работу. — Я Ему верю, — добавил он, закидывая валик на плечо. Кроули предусмотрительно попятился, чтобы не заляпаться. — Надеюсь, ждать недолго осталось, — Иуда глубоко вздохнул. — Я даже по Петру скучаю, а он был такой зануда…

— А как в эти планы вписывается война с ангелами? — спросил Кроули, поглазев, как Иуда размазывает по стене краску. — То есть, зачем вообще воевать, почему нельзя сразу начать жить в любви?

Иуда развернулся к нему.

— Спроси об этом своих, — предложил он. — Почему они не хотят жить в любви. Спроси грешников, почему они не хотят жить в любви. Пойми же ты, демон, — с каким-то смиренным сочувствием сказал он, — блаженство вечной жизни доступно каждому, кто его алчет. Это дар. И те, кто его отвергает, должны быть наказаны.

Кроули скривился, качнулся из стороны в сторону в знак несогласия.

— Ну, а тебе не кажется, что когда тебе предлагают яблоко, а ты говоришь «нет, спасибо» — то немножечко чересчур в отместку отрубать руку? Я имею в виду, если это такой дар, от которого нельзя безболезненно отказаться, то люди придумали ему название поточнее — «шантаж». Не самый лучший ход для рекламы вечной жизни в любви, а?

Иуда покачал головой, потрогал пальцами свежий слой краски на стене. Вытер белый след о спецовку на груди.

— Ты никогда на самом деле не понимал Его замысел, — с сожалением сказал он.

— Говорят, его никто не может понять, — Кроули пожал плечами. — Он, вроде как, «непонимаемый».

Иуда точно так же пожал плечами в ответ — мол, время покажет, кто прав, а кто виноват.

1940 AD

Заскучав от безделья, Кроули вернулся назад. По привычке ввязываясь во всё, что бурлило, особенно если его туда не звали, в конце концов он обнаружил себя в самом сердце нацистской ячейки в Лондоне. Кроули и оглянуться не успел, как уже вовсю поставлял немецким агентам секретные сведения об английских разработках оружия.

Эти сведения он лично высасывал из пальца, так что можно было сказать, что к делу он подходил со всей ответственностью и проявлял недюжинную креативность, рисуя на синей миллиметровой бумаге абсолютно достоверные чертежи. Он мог бы сотворить их чудом — но рисовал от руки, оправдывая себя тем, что так они выглядят правдоподобнее.

Кроули нравилось вставлять палки в колёса Войне. В глубине души он надеялся, что тем самым тормозит и другие колёса — куда более мощные, непостижимые. А чтобы никто не мог с уверенностью сказать, что это он во всём виноват, Кроули регулярно менял область применения своих талантов.

После секретных разработок он переключился на военно-морскую статистику, потом вёл наблюдение за аэродромом близ Лондона, потом перехватывал радиосообщения между кораблями в Атлантике, пока ему не предложили заниматься их дешифровкой. На что Кроули, разумеется, с радостью согласился.

Радиограммы первостепенной важности — о маршрутах кораблей, численности конвоя, о готовящихся манёврах — передавались с помощью закодированных фраз, которые, в свою очередь, шифровались алгоритмической заменой букв. Именно за эту задачу — разгадать алгоритм и восстановить кодовую фразу — брался Кроули.

Основой его расшифровок был старинный томик японской поэзии. Устроившись поудобнее в глубоком кресле, Кроули закидывал длинные ноги на письменный стол и с треском пробегал по страницам, открывая их наугад. Потом записывал:

«Лягушка прыгнула в воду в старом пруду. 115-106. Жёлтая лиса крадётся на мягких лапах мимо сарая. Вторник. Ледяной монах вынужден пройти мимо».

К расшифровке он обычно прикладывал короткие комментарии с пояснениями, что «лягушка» — это, скорее всего, капитан-лейтенант Ян Флеминг, если только это не адмирал Филлипс или не румынский нефтяной завод. «Старый пруд» — это, разумеется, Черчилль, хотя есть вероятность, что это линейный крейсер «Рипалс». А «жёлтая лиса», вне всяких сомнений — это лорд Маунтбэттен. В крайнем случае — какой-то норвежский порт.

Когда до Кроули дошли слухи о поисках книг с предсказаниями, он очень надеялся, что Азирафель в это не ввяжется. Когда слухи дополнились участием одного простофили-букиниста, Кроули всё ещё надеялся, что обойдётся.

Он знал тех, кто собирал для фюрера оккультные книги. Это были два паршивых приятеля, называвшие себя мистер Гармония и мистер Глобальный Социализм (для друзей — Глоци). Честно говоря, Кроули считал, что им бы больше подошли имена Уничтожение-Всего-Живого и Национал-Социализм (для друзей — Наци). Но, видимо, эти двое обладали некоторым чувством юмора.

Изощрённое воображение людей не раз заставляло Кроули впадать в уныние. В способах убийства ближнего своего люди раз за разом превосходили самих себя — они придумали танки, пулемёты, бомбы, иприт, воздушную бомбардировку — чего они только ни выдумывали. У Азирафеля почти не было шансов выйти из этой передряги живым — получив от него всё необходимое, куда проще сразу убить его, чем платить ему.

Кроули с тоской наблюдал за подготовкой к операции. До последнего верил, что Азирафель окажется не настолько наивен, не поведётся на всю эту ересь про спецоперацию британской разведки, что он окажется умнее, осторожнее, предусмотрительнее. Что он хотя бы задумается — ведь не первую тысячу лет живёт на земле, знает, на что способны люди.

Но нет. Азирафель был изумительно наивен. Он заигрался в шпиона — будто на досуге перечитал слишком много авантюрных романов, решил побыть героем. Кроули только что за голову не хватался. Его же убьют. А он даже не подозревает. Его убьют, и хорошо если он вообще успеет понять, что происходит.

У Кроули мелькала мысль предупредить Азирафеля — да хоть записку ему подбросить, чтобы не ввязывался, — или встретить как бы случайно и намекнуть: не ходи никуда, тебе дурят голову, фикция это всё. Эта фройляйн Грета, с которой ты встречаешься — никакой она не капитан британской разведки, кто в современном мире сделает женщину капитаном разведки, о чём ты?.. Женщины в разведке в наше время работают машинистками, стенографистками и телефонистками, а в промежутках разносят кофе и джин, Азирафель, да где же твоя голова?

Кроули до последнего надеялся, что Азирафель окажется умнее. Что у него есть свой, тайный, встречный контр-план, что он переиграет, перехитрит — он же всегда был таким умным!.. Когда успел поглупеть?..

Изведя себя подозрениями и тревогой, в последний момент Кроули решил вмешаться. Последней каплей стало известие о воздушном налёте на Ист-Энд, назначенном на тот же вечер. Идеальное прикрытие: убить букиниста, потом отвезти тело к руинам — и всё будет выглядеть так, будто он погиб под завалом. Разбираться никто не будет — спишут ещё одну смерть на бомбёжку.

Кроули остановил машину под стеной церкви, в густой тени. Посмотрел на часы, побарабанил пальцами по рулю. Бентли молчала крайне скептически.

— Просто заткнись, — буркнул Кроули. — Вот даже не начинай.

Молчание Бентли стало оскорблённо-обиженным. Ничего, пусть помолчит — пусть не привыкает спорить с хозяином.

Там, в церкви, ангел сейчас вёл переговоры — по крайней мере, ангел считал, что это переговоры. Не зная, что всё это — злой и опасный розыгрыш. И Кроули бы здорово посмеялся, если бы главным участником был кто-то другой, не Азирафель.

Отряд бомбардировщиков наползал на город. Кроули подождал немного. Потом ещё немного — для верности. У него были хорошие отношения со временем, он всегда чувствовал тот самый момент. Момент, когда ему нужно будет выйти из машины — и войти в церковь.

Он даже не сомневался, что сделает это. Делал это не в первый раз — спасал неразумно смертное ангельское тело, чтобы бессмертный ангельский дух продолжал пребывать в нём. Самому Кроули приходилось умирать, и обыкновенно это было довольно неприятно — но он всегда точно знал, что вернётся. А Азирафелю не понравится умирать. А Кроули не понравится, если Азирафель вдруг не вернётся. Ангельская бюрократия была крайне жёсткой, придирчивой и въедливой — и крайне, крайне медленной. Куда им, собственно, было торопиться, вечным существам? Выдачу Азирафелю нового тела они могли рассматривать лет сто, например — а потом обнаружить, что им недостаёт какой-то справки, формуляра, формы, не в том месте поставлена галочка или в данные вкралась досадная опечатка. Конечно, виновного найдут и сделают ему выговор: в ангельском делопроизводстве небрежность недопустима. Но дело о выдаче Азирафелю нового тела затянется ещё лет на сто. Двести. Триста. А там они найдут, что он потерял меч, и начнут новое разбирательство — и всё это затянется до самого Апокалипсиса.

Меньше всего Кроули хотел проводить время на Земле, в бесконечной неопределённости ожидая возвращения Азирафеля. Даже если сейчас они не разговаривали — это был не повод бросать ангела в беде.

Кроули остановился перед тяжёлой дверью. Взялся за чугунное кольцо. Оставалось надеяться, что освящённая земля его не испепелит, а лишь немного поджарит.

Толкнул дверь, сделал шаг.

Ноги обожгло сразу, будто он наступил босиком на горячий уголь. Дыхание перехватило, он едва не шагнул назад — не так он представлял своё появление, воображение рисовало ему совсем другие картины — холодноватую ироничность с капелькой высокомерной снисходительности. Но времени всё переиграть уже не было.

Он шагнул — и его понесло вперёд. От боли, от святости этого места разум заволокло туманом. Ноги жгло, будто кто-то ехидный зажигалкой подпалил ему пятки, будто кто-то, играясь, обводил кожу длинным бензиновым огоньком. Кроули чудился запах палёного.

А время тикало — через пару минут над церковью окажется бомбардировщик, через пару минут здесь будут руины. Нелепо выйдет, если он повернёт назад — Азирафелю тогда точно крышка.

И он не сворачивал.

А ноги пылали, почти до слёз. Тело стремилось вперёд, несло его, дёргаясь, шипело, ломалось, вскрикивало. Кроули чудилось, от него тянет дымком. Бедное тело, к которому был привязан, не понимало — за что с ним так, зачем оно здесь?

Пол обжигал, своды церкви давили тяжестью. Задрав плечи, задрав подбородок, будто пытаясь взлететь, перенестись каким-то чудом через (проклятую) освящённую землю, Кроули старался, как мог. Поворачивать назад было поздно, смеяться над собой не хватало дыхания.

Взгляды скрестились на нём — три человека, один ангел. Смотрели, как он ковыляет, подпрыгивая. Выставляя себя на посмешище, ниже некуда роняя себя в ангельских глазах. Да уж, эффектное появление вышло — нелепый, скачущий жалкий болванчик, такое на всю жизнь запомнится.

— Простите, освящённая земля, — Кроули едва хватило дыхания. — Это как… по горячему песку босиком. О-о!..

— А ты что здесь делаешь? — тон Азирафеля не был ни сочувственным, ни дружелюбным. От такого приёма Кроули было бы очень обидно, было бы даже больно — если бы только он мог сейчас чувствовать хоть что-то кроме жара раскалённых углей под ногами.

— Мешаю тебе вляпаться в неприятности, — отозвался Кроули, стараясь поменьше шипеть.

Азирафель раздражённо поджал губы, закивал, будто ему только что открылась истина.

— О, я должен был догадаться. Конечно. Эти люди работают на тебя.

— Нет! — возмущённо отозвался Кроули. — Это — просто шайка полоумных нацистских фриков, которые шляются по Лондону, шантажируют, убивают людей. Я просто не хотел видеть, как ты позоришься, — признался Кроули, пританцовывая на месте.

Нет, всё-таки Азирафель иногда был порядочным дураком. Когда же он перестанет сходу бросаться в подозрения, что от Кроули нельзя ждать ничего хорошего?..

— Мистер Энтони Дж. Кроули, — со значением протянул мистер Глоци. — Ваша слава опережает вас.

— Энтони? — переспросил Азирафель.

— Тебе не нравится?..

В душе у Кроули всё обвалилось. Азирафель не знал, что он взял себе имя — Кроули и не собирался об этом рассказывать, это было личное. Но если Азирафель теперь начнёт потешаться — то Кроули просто не знал, как это переживёт.

— Нет, нет, я этого не говорил, — тут же поправился Азирафель. — Я привыкну.

У Кроули отлегло от сердца.

Фройляйн Грета восхищённо разглядывала его, держа на мушке.

— Знаменитый мистер Кроули?.. Какая жалость, что вы оба должны умереть.

Кроули небрежно отсалютовал: да, да, знаменитый мистер Кроули, всё верно — вот только умирать он сегодня не собирался.

— А что значит Дж? — спросил Азирафель — будто ему было предельно ясно, что значит «Энтони».

Кроули замялся. Он не ждал этого вопроса — никто никогда его об этом не спрашивал. И только Азирафель — во имя Сатаны, под дулом пистолета не нашёл ничего более важного, о чём следовало подумать прямо сейчас!..

— А-а да… да просто Дж, как бы, — бросил Кроули.

Его взгляд наткнулся на каменную чашу, и Кроули не удержался — не удержался, разочарованный холодным приёмом, недовольством Азирафеля и его подозрениями, от которых Кроули смертельно устал за свою долгую жизнь.

— Ты глянь! — воскликнул он. — Целая купель святой воды, и никакой охраны!..

Намёк был прозрачным. Целая купель — стоит просто так, приди да зачерпни, делов-то. Азирафель ничего не ответил, опустил глаза.

— Хватит болтать. Убей их обоих, — велел мистер Глоци. Грета размяла пальчики на пистолете, скользнула взглядом от одного к другому, выбирая, кто будет первым.

Кроули, приноровившись перескакивать с ноги на ногу, чтобы не так жгло, резво развернулся обратно.

— Где-то через минуту немецкий бомбардировщик сбросит бомбу, которая упадёт прямо тут, — Кроули для верности показал себе под ноги. — Если вы рванёте отсюда очень, очень быстро, то, наверное, вы не умрёте. Вам не понравится умирать, — со знанием дела добавил он, — и вам точно не понравится то, что случится потом.

В конце концов, все заслуживали второго шанса, да? Он сделал, что мог — предупредил. Даже эти придурки заслуживали знать, что готовит им судьба в ближайшие шестьдесят секунд.

— И ты хочешь, чтобы мы в это поверили? — с усмешкой спросил мистер Глоци. — Бомбы сегодня упадут на Ист-Энд.

— Да, — подтвердил Кроули. Рядом с Азирафелем, как оказалось, ему было чуточку легче. Привалившись к высокой спинке церковной лавки, он даже мог стоять, качаясь, на одной ноге. — Правда, в последнюю минуту неожиданное демоническое вмешательство сбило их с курса.

Азирафель покосился на него. Он казался спокойным. Будто обрёл уверенность, что ничего плохого с ним сегодня уже не случится. Кроули тоже хотел бы себе немного этой уверенности.

— Вы теряете драгоценное убегательное время, — громко объявил Кроули. — А когда через тридцать секунд сюда попадёт бомба, — он перехватил взгляд Азирафеля, — нас с тобой, друг мой, спасёт только настоящее чудо.

— О, на-настоящее чудо, — с пониманием, хоть и с запинкой, отозвался Азирафель.

Ну, ему хотя бы больше не нужно было ничего объяснять.

— Убейте их, они меня раздражают, — отмахнулся мистер Гармония.

Тридцать секунд истекли. Кроули ткнул пальцами в потолок, привлекая к себе внимание — и надеясь, что за оставшиеся мгновения, если Грета и всадит в кого-то пулю, то в него — как в самого раздражающего.

Послышался вой. Земля вздрогнула — где-то поблизости разорвалась бомба. Задрав головы к потолку, люди заворожённо слушали — будто до сих пор не верили в то, что он говорил чистую правду.

А когда поверили, было уже поздно.

Пыль оседала в воздухе, ложилась под ноги. Азирафель снял шляпу (зачем вообще надевал?), будто по привычке, в знак почтения к умершим. Кроули достал носовой платок, протёр очки. Рядом с ним медленно догорали бумажные клочья — Кроули понадеялся, что от Библии.

Это было чудо, что при взрыве его не задело испарившейся святой водой. Азирафель предусмотрительно прикрыл его? Или вода на редкость вовремя потеряла святость? В самом деле — все знают про святую воду, а вот про святой водяной пар или про святой лёд Кроули никогда не слышал.

Он стоял, дышал, наслаждаясь обретённым покоем. Как это, оказывается, было приятно — просто стоять, когда ничто не жжёт тебе пятки.

— Это было очень мило с твоей стороны, — заметил Азирафель после короткой смущённой заминки.

— Да заткнись, — с огромным удовольствием ответил Кроули, надевая очки. Как невыразимо приятно было послать его подальше после всех его «никакие мы не друзья, просто рядом стоим» и «нет у нас ничего общего, отродье зла» и «у нас тут трупы, это опять твоя демоническая работа, Кроули?».

— Ну, это всё-таки было кстати, — добавил Азирафель. — Никакой бюрократии, для начала…

Азирафель, возможно, собирался продолжить начатый список (и Кроули бы с интересом послушал, что там шло дальше, «для середины» и «для конца»), но полёт благодарной ангельской мысли был безжалостно прерван. «Бюрократия» — это бумаги, бумаги — это книги, а книги…

— О — мои книги! — горестно воскликнул Азирафель. — Ох!.. Я совершенно забыл про книги!..

У него дрогнул голос, он растерянно всплеснул рукой, чуть за голову не схватился. Казалось, ещё мгновение — и он прослезится.

Кроули шагнул в сторону.

— Их, наверное, разнесло в клочья… — продолжал причитать Азирафель.

Кроули, наклонившись, выдрал из мёртвой руки невредимый саквояж с книгами, которые мистер Гармония так предусмотрительно сложил перед самым взрывом. Развернувшись, протянул его Азирафелю.

— Маленькое демоническое чудо от меня лично.

Азирафель растерянно потянулся к книгам, взялся за ручку саквояжа. Кроули, не дрогнув, высвободил пальцы.

— Подкину домой, — он обошёл ангела и начал спускаться с груды обломков. Азирафель стоял, держа в руке саквояж, и смотрел ему в спину.

Кроули смахнул с Бентли каменную пыль, наклонившись, дунул на фары, чтобы сияли. Азирафель не двигался с места.

— Ангел? — нетерпеливо позвал Кроули, развернувшись к нему. — Потерял что-то ещё?

Азирафель, казалось, хотел ответить. Даже воздух глотнул. Выронил шляпу, присел подобрать. Начал какой-то жест — не закончил. Наконец он просто спустился, сел в машину.

Кроули молча завёл мотор.

Азирафель сидел, держа припылённый саквояж на коленях, смотрел прямо перед собой. Вид у него был крайне ошеломлённый. Возможно, контузило взрывом, — подумал Кроули, бросив на него косой взгляд.

Ехали молча. Кроули не о чем было говорить. Да, он опять спас ангельский зад от смерти, но это ничего не меняло. Он бы сделал это ещё не раз, если бы пришлось — но говорить им было не о чем. И незачем. Между ними всё было решено.

Он сделал то, что хотел, в благодарности не нуждался. Он просто уже не мог и не хотел иначе. Не мог представить себе жизнь на земле без Азирафеля. Да и кто бы смог, проведя с ним бок о бок столько тысяч лет?

Путь был не долгий, но извилистый. Дорогу пересекали завалы, одно здание рухнуло прямо на улицу, пришлось огибать. Кроули рулил молча, смотрел только вперёд. Позади выла сирена, впереди прожектора шарили по пустому небу световыми столбами, перекрещивались, расходились.

Азирафель сидел, плотно сжав колени, держал саквояж, будто щит. Тоже молчал. Только вздыхал время от времени.

Кроули вписался в очередной поворот, одной рукой вытащил из кармана портсигар, взял сигарету зубами. Не глядя, предложил Азирафелю, но тот только мотнул головой и промычал «мгмнет». Кроули не стал настаивать. Спрятал портсигар, щёлкнул зажигалкой.

Азирафель рядом вздохнул ещё раз-другой. Видно, никак не мог найти что-то критически важное — то ли слова, то ли кураж, то ли свою голову.

Они доехали до Сохо в полном молчании. Вильнув на встречную полосу, Кроули остановил машину прямо перед дверью книжного магазина, наплевав на дорожную разметку.

Азирафель торопливо дёрнул ручку машины, но та не открылась. Со смущённо-заискивающей улыбкой дёрнул ещё раз — с тем же результатом. Кроули потянулся через его колени, отжал ручку в другую сторону. Азирафель что-то пискнул с нервным смешком, выбрался из машины. Встал, неловко прижимая к груди шляпу. Улыбался своей рассеянной улыбкой — как всегда, когда его терзали сомнения и он не знал, что с ними делать — то ли поддаться им, то ли выкинуть их из головы. Кроули тоже вылез, посмотрел на него. Он ничего не ждал. Ни приглашения на чай, ни благодарности, ни даже вежливого прощания. Он привык ничего не ждать, привык ни на что не надеяться.

Он просто жил дальше. Видимо, с этим ничего нельзя было поделать. Его любовь к Азирафелю не поддавалась ни на какие попытки её задушить — она просто была, как дождь, как снег, как радуга, как восход солнца.

Азирафель смотрел и молчал, будто ждал, что Кроули заговорит первым. Будь Кроули на пару сотен лет наивнее, он бы углядел — захотел бы углядеть в этом взгляде какой-то намёк — или безмолвный вопрос, признание, просьбу. Но Кроули больше не хотел никаких намёков. Он больше не хотел ни о чём догадываться. У Азирафеля было всё, в чём он нуждался для выражения своих мыслей — и язык, и дар членораздельной речи, так что если он хотел что-то сказать, он свободно мог это сделать.

Азирафель молчал, перебирая в пальцах поля шляпы.

— Не болей, — бросил Кроули на прощание и сел в машину. Завёл мотор.

Уехал.

Азирафель стоял, глядя вслед чёрной машине — растерявшийся, будто до сих пор искал слова и не мог найти. Потом вздыхал, вспоминая, что говорить их уже некому — и снова начинал их искать, и снова вспоминал, что остался один.

Потом ему удалось — удалось одно слово. Тихое, неуверенное. Он сказал его почти шёпотом, будто оно нарушало табу и не имело права касаться праведных уст.

— Энтони, — окликнул Азирафель.

Посмотрел на опустевшую улицу — то ли ждал, что Кроули услышит и явится на зов, то ли искал подтверждения, что Кроули не спрятался рядом, не подслушивает — и не явится.

То ли хотел попробовать имя на вкус, то ли привыкал к звучанию.

Улица лежала, поблёскивая лужами от недавнего дождя. Молчали лужи, молчали мешки с песком, закрывавшие окна, молчали сияющие лучи прожекторов.

Азирафель надел шляпу, достал ключи, открыл дверь магазина. Войдя, снял шляпу, повесил на вешалку.

Заварил себе чай. Завёл патефон. Раскрыв саквояж, достал книги, осмотрел каждую — не нашёл повреждений. Перелистал, глядя на знакомые страницы. Вернул книги на полки.

Ничего не помогало. Впервые за долгие, долгие сотни лет ему отчего-то хотелось плакать.

Ему не было грустно. Наоборот. Он чувствовал себя так, будто получил нежданный, бесценный подарок. Будто нашёл на пороге единственное в мире издание пророчеств Агнессы Псих. Или что-то ещё лучше.

Он чувствовал страх — и счастье. Радость и горе. Ему очень хотелось плакать — тихо, без рыданий, без всхлипов, просто плакать, просто дать пролиться из глаз всему, что давно следовало пролить.

Один маленький, но отчаянно смелый человек был готов добровольно спуститься в Ад за демоном, которого он любил, чтобы видеть его хоть иногда. А один порядочный, но отчаянно трусливый ангел не смог пригласить демона зайти на чай — после того, как тот спас ему жизнь. И спас его драгоценные книги.

В развалинах церкви что-то дымилось и тлело, дым волочился по осколкам стен, по разбитым скамьям. Кроули перешагнул через расколотую купель, пристроил локоть на поваленный крест, огляделся.

Он искал сувенир. Было что-то приятное, почти человеческое в том, чтобы наполнять свою жизнь дорогими сердцу вещами, запечатывать в них воспоминания.

Вообще он надеялся найти цельный кусок витража, который бы отлично смотрелся в окне. Но подошло бы и что-то практичное — скамья, например. Или канделябр.

Кроули поворошил носком ботинка мусор под ногами. От церкви почти ничего не осталось — ну, разве что крест, но Кроули был не настолько сентиментален, чтобы забирать крест с собой. Да и куда его ставить — во двор?.. Соседи будут заинтригованы. А явись к нему кто-то с визитом из Преисподней, будет очень сложно объяснить, даже учитывая всю эксцентричность Кроули, зачем ему на заднем дворе приспичило водрузить крест.

Оставалась только уродливая каменная статуя — дитя несчастной любви чайки и голубя. Кроули посмотрел на каменную птицу, птица посмотрела на него.

Смерть сказал тогда: «У тебя есть всё время, которое тебе нужно». «Или нет». Знал ли он? Знал, что у Кроули нет самого важного, бесценного времени — того, которое он мог провести с Азирафелем?

Смерть был самым могущественным из Всадников. Он был пределом всему сущему, он был властен надо всем. Он знал, возможно, столько же, сколько и сам Творец. Он был самым первым, он был ещё до Творения — ведь чтобы что-то началось, что-то должно закончиться.

Что закончилось тогда, бесконечность назад, уступая место новому миру? Другая вселенная, старая и пустая? Или она была молодой, полной жизни и света? Что было раньше, и было ли оно всегда? Был ли он, Смерть — всегда? Знает ли он меру всех вещей, сроки конца всего? И сроки начала чего-то нового, а затем — сроки его конца?..

Все разговоры в Аду крутились вокруг Апокалипсиса. О нём говорили уже две тысячи лет, и Кроули полагал, что раньше, чем ещё через тысячу, ничего не начнётся. Но его не покидало предчувствие, что время на исходе.

Его время.

Его жизнь.

Каменная птица, раскинув крылья, цеплялась когтями за постамент. Кроули, склонив голову набок, подумал, каково «Бентли» будет везти эту страхолюдину на своей крыше. Подошёл ближе, похлопал по каменному крылу. Спросил:

— Подкину домой?

1967 AD

Азирафель смотрелся на переднем сиденье «Бентли» так естественно, будто Кроули оставил его здесь пару часов назад, и всё это время ангел его терпеливо ждал. На самом деле, конечно же, нет — его не было тут ни секунду назад, ни минуту назад, ни всё то время, что Кроули говорил с младшим капралом Шедвеллом. Азирафель глянул на Кроули с короткой, сдержанной улыбкой — мол, вот и ты, рад тебя видеть.

— Что ты здесь делаешь? — недовольно спросил Кроули.

— Мне нужно сказать тебе кое-что, — с загадочным видом ответил Азирафель.

— Что?

У Кроули не было ни единой мысли, ни одного предположения — о чём это ангел вдруг захотел поговорить с ним через двадцать семь лет после их прошлой встречи.

— Я работаю в Сохо, — напряжённо сказал Азирафель. — У меня есть уши.

В прежние времена Кроули бы обязательно вставил «и прехорошенькие», но сейчас просто смотрел на ангела, не ожидая от продолжения ничего хорошего.

— Я слышал, что ты затеваешь какую-то… аферу, — сказал Азирафель, коротким взглядом добавив значительности своим словам. — Ограбление церкви.

Он явно нервничал. Хотя с чего бы ему было нервничать? Ограбление церкви — не самая опасная вещь, которую Кроули делал в своей жизни. И не самая глупая, к слову.

Кроули отвернулся, сжал губы. Ему было не интересно обсуждать эту тему ещё раз. Они её уже обсудили. Если Азирафель собирался его отговаривать — это была пустая трата нескольких минут их бесконечных жизней.

— Кроули, это слишком опасно, — взволнованно сказал Азирафель.

Кроули не отвечал. Пусть выговорится — а потом катится обратно ко всем ангелам. Вместо того, чтобы сидеть тут и выслушивать это всё, Кроули мог бы вернуться к младшему капралу Шедвеллу и провести приятный вечер. Тот чуть ли не облизывал демона взглядом, лёгенький толчок в нужном направлении — и он с радостью сдастся.

— Святая вода не просто убьёт твоё тело, — с нажимом добавил Азирафель, — она тебя полностью уничтожит.

Как будто Кроули и сам этого не знал.

— Ты мне уже всё сказал, сто пять лет назад, — перебил он, но Азирафель не дал ему закончить:

— И я до сих пор так думаю! Но я не могу позволить тебе так рисковать своей жизнью.

Его взгляд был отчаянным. Кроули глянул на него, отвернулся. Не хотел видеть этиглаза, не хотел поддаваться, отказываться от своего плана только потому, что ангелу без него будет грустно. Ангелу в любом случае будет грустно, когда Кроули поймают и поволокут отвечать за всё.

— Не могу — даже ради чего-то настолько опасного, — добавил Азирафель.

Кроули смотрел прямо перед собой, ждал, пока у ангела кончится приступ общительности и он свалит отсюда тем же путём, каким появился.

— Так что… — напряжённо сказал Азирафель и потянулся вперёд, доставая из-под ног маленький клетчатый термос, — ты можешь отменять ограбление.

Кроули уставился на него, не вполне понимая, что это значит. Метнулся взглядом с Азирафеля на термос, потом обратно. Это значило, что… Что? Что Азирафель спустя сотню лет решил выполнить просьбу? Почему? Что случилось, что изменилось в его голове, что его подтолкнуло? Что это значило? Это что-то значило — теперь, для него, для них двоих?..

— Только не отвинчивай крышку, — полушёпотом предупредил Азирафель. И даже не улыбнулся.

Кроули осторожно взял термос из его рук.

Там, внутри, была смерть. Быстрая. Вероятно, не самая лёгкая, вероятно, крайне болезненная, но — быстрая и окончательная. Кроули против воли ощутил приглушённый ужас. Не каждому демону доводилось держать такое в руках. Он внутренне вздрогнул, подумав — а вдруг где-то на корпусе, на крышке осталась незаметная капля?.. Хотя Кроули был уверен, Азирафель десять раз протёр термос, чтобы убрать все следы, а потом подождал ещё месяц для верности, чтобы любая наружная святость испарилась бесследно.

— Что, настоящая? — недоверчиво спросил Кроули.

— Наисвятейшая, — с тихим отчаянием ответил Азирафель.

— После всего, что ты сказал.

Азирафель только кивнул, бегая глазами по прохожим и вывескам. У Кроули возникло отчётливое подозрение, что Азирафель не смотрит на него только потому, что боится расплакаться.

Кроули опустил термос себе на колени, качнулся к ангелу, стараясь скрыть замешательство:

— Мне стоит сказать спасибо?

Азирафель нервно лизнул губы, состроил фальшивую улыбку.

— Лучше не стоит.

— Ну, тогда, — Кроули накренило в его сторону ещё сильнее, — подбросить тебя куда-нибудь?..

Чем дольше он держал в руках термос, тем отчётливее понимал — что это был за ответ.

Он мог исчезнуть. В любую минуту, в любой ситуации у него теперь был выход. Простой, надёжный. Теперь, что бы он ни совершил, что бы ещё ни пришлось совершить в будущем — расплаты не будет. У него был билет в один конец. Туда, откуда не возвращаются.

Азирафель всё же решился — а значит… значит, он решился не только на то, чтобы выдать Кроули средство самоубийства. Он хотел вернуть его дружбу, что бы за ней ни скрывалось. Хотел и дальше «брататься».

Почему отказал тогда — Кроули всё-таки понял. Азирафель не хотел расставаться с ним. Наверняка был уверен, что после последней ссоры Кроули вернётся к нему — как делал всегда.

А Кроули не вернулся.

Азирафель ждал. Скучал, злился. Снова ждал. Ждал так долго, что понял наконец — Кроули не придёт. Понял, что, не желая его терять, всё равно потерял. Понял, что единственный способ вернуть Кроули — согласиться с тем, что однажды придётся потерять его снова, и теперь уже — навсегда. Бессмертная жизнь окажется конечной, однажды она оборвётся, и дальнейшую вечность Азирафель проживёт один. Но до тех пор — у них будет время. Возможно, годы. Десятилетия. У них будет время — вместе…

— Подбросить?..

— Нет, спасибо, — отозвался Азирафель с беглой улыбкой.

Кроули огорчённо поджал губы. Он едва-едва ощутил вкус надежды, и этот щелчок по носу был внезапно очень болезненным. Переживаемым, но — болезненным.

— Ну, не расстраивайся, — мягче ответил Азирафель. — Может, однажды… я не знаю… мы отправимся на пикник. Поужинаем в «Ритц»…

Он глянул на Кроули с улыбкой, явно храбрясь — будто хотел дать понять, что ничто не потеряно, просто прямо сейчас у него больше ни на что нет ни сил, ни смелости.

— Я тебя подброшу, — Кроули попытался ещё раз, надеясь, что Азирафель не забыл их эзопов язык за годы разлуки. — Куда хочешь, куда скажешь.

Ему не хотелось расставаться прямо сейчас, это было невыносимо. Едва получив такой дар, он не мог оставаться один, он слишком о многом хотел промолчать, держа Азирафеля за руку и глядя ему в глаза.

Азирафель смотрел в ответ с бесполезной тоской.

— Ты чересчур быстро водишь, Кроули, — сказал он.

Быстро. Быстро?!

Кроули едва рот не открыл от таких шуток. Быстро?! Сколько тысяч лет он шёл к этому дню?! Как медленно, бережно, терпеливо он сближался с ангелом?.. Быстро?!

Азирафель отвёл взгляд.

Кроули выдохнул.

Ангел только что дал ему святую воду. Теперь ему нужно сжиться с мыслью, что цена их «братания» — высшая из возможных. Да и может ли у любви быть другая цена? Выше? Благороднее? Естественнее и соразмернее?.. Лишь смерть настолько же велика и необъятна. Лишь она может лежать на другой чаше весов. Азирафель должен с этим смириться. Ему нужно время.

Прощаться они не стали, ангел просто ушёл. Кроули остался сидеть, разглядывая клетчатый термос. Погладил белую, плотно посаженную крышку.

Клетчатый. Словно последний, отчаянный крик Азирафеля — когда однажды тебе придётся этим воспользоваться, когда придёт этот страшный час — подумай обо мне, как горько будет мне без тебя, подумай обо мне перед самым страшным решением, попытайся найти другой выход — ради меня!.. Ты же всегда мог найти другой выход, Кроули, сделай это ещё один раз — или я больше никогда тебя не увижу…

На другой стороне улицы маячил младший капрал, глазел на “Бентли”, привалившись плечом к тумбе с афишами. У него был вид человека, которому просто не терпится куда-нибудь пасть послаще.

Кроули завёл мотор. Мистер Шедвелл как-нибудь обойдётся без его приятной компании. У Кроули теперь был ангел. Размениваться на секс с людьми он больше не собирался.

Кроули едва дождался утра. На рассвете он уже барабанил в дверь книжного магазина — ногами и кулаком. Он бы, наверное, выбил её, если бы она не распахнулась, явив ему ангела в домашнем халате, накинутом поверх пижамы.

— Мы безо всякого сомнения закры… — начал Азирафель, решительно завязывая пояс — но осёкся, увидев Кроули на пороге. И не успел ничего больше сказать, потому что Кроули выпалил:

— Ты сказал, «однажды» мы поедем на пикник. Это «однажды» — сегодня. Собирайся, ангел, поедем сейчас. Я купил сэндвичи, — Кроули ткнул пальцем в «Бентли», которая скромно стояла на другой стороне улицы.

Азирафель одёрнул ворот халата, прочистил горло. Кроули нетерпеливо переступил с ноги на ногу, задрал бровь.

— Я не думаю, я не могу вот так… — с сомнением начал Азирафель.

— Ангел, — Кроули широко развёл руки в сторону, отступил на шаг от дверей. — Просто пикник. Мы же живём в одном городе — практически, мы соседи. В конце концов, мы друзья. Никто не пострадает, если мы посидим в красивом месте, съедим по куску хлеба с сыром и выпьем вина.

— Пожалуй, никто, — согласился Азирафель и отступил, жестом приглашая Кроули зайти. — Но тебе не кажется, что немного рано для вина?..

Кроули состроил скептическую гримасу — может, для людей и имело значение, когда переходить от кофе к чему-то покрепче, но они-то оба могли пить что угодно и когда угодно.

— Подожди здесь, — предложил Азирафель, уводя Кроули в заднюю часть магазина. Кроули вертел головой, осматривая ангельские владения — он успел побывать здесь всего пару раз до их ссоры сто лет назад — но, на первый взгляд, в магазине ничего не изменилось — разве что книг стало больше.

Он устроился в кресле Азирафеля у рабочего стола, закинул ноги на ближайшую стопку книг, всем своим видом выражая готовность ждать, сколько потребуется. Азирафель тихо цокнул языком, взял Кроули за ногу и убрал с книг. Глянул на стол, поджал губы, явно намекая на то, что совершенно не одобрит, если Кроули пристроит ноги туда. Кроули смиренно вздохнул, нахохлился.

Азирафель ушёл.

Кроули просидел на месте не больше минуты — вскочил, отправился гулять мимо полок, трогать корешки, ковырять пальцем золотые буквы. Нашёл карандаш, нарисовал бюсту Антиноя залихватские усы, добавил к глазам модные стрелки.

— Кроули, — мягко окликнул Азирафель.

Кроули развернулся, загородил спиной бюст. Оглядел Азирафеля с головы до ног.

Вчера перемена не бросилась в глаза, но сейчас стало очевидно — Азирафель изменился. Он всегда был модником, всегда старался одеться как-нибудь эдак, с искрой. И куда всё делось? Добропорядочности в его облике сейчас было куда больше, чем озорства.

— А где весь твой шик и блеск? — недоумённо спросил Кроули, обходя его кругом.

Азирафель проводил его долгим взглядом.

— Я полагаю, в сложившихся обстоятельствах это было бы неуместно.

— В каких обстоятельствах? Почему неуместно?.. — не понял Кроули.

Ему нравилось щегольство Азирафеля, и он никак не мог взять в толк, что это за обстоятельства такие, из-за которых мир должен лишиться изрядной доли своей красоты.

Азирафель опустил глаза, посмотрел в сторону.

— Я уже не тот наивный ангел, которого увлекали шёлк, атлас и ленты. Кроме того, новая мода чересчур кричащая.

— Ты же всегда это обожал, — изумился Кроули. — У тебя же, — он взмахом руки обвёл фигуру Азирафеля, — были стандарты?..

— Иногда тем, что обожаешь, приходится жертвовать ради чего-то более ценного.

Кроули остановился, упёр руку в бок. Уклончивые объяснения не развеивали туман, а только напускали его ещё больше.

— Ты многим жертвовал ради меня, — сказал Азирафель. — Считай это знаком моей признательности.

Кроули открыл рот. Нашарил за спиной столик с книгами и присел, чтобы пережить шок. Азирафель обожал моду. Он её выдумывал, он её создавал. Он носил вышивку, серебро, кружева, тесьму — в любую эпоху он был заметен, он привлекал взгляд. А теперь говорит, что новая мода — «кричащая»?.. Он забыл, что такое — быть денди?..

Или нет.

Азирафель делал это ради него. Для ангела отказ от моды, которая была ему так дорога, был равносилен обету целомудрия — или клятве верности, которую люди приносят друг другу.

Когда.

Вступают.

В брак.

— Я не знаю, что и сказать, — признался Кроули.

— Ничего, — предложил Азирафель. — Не говори ничего.

Кроули продолжал сидеть, столик с книгами под ним накренился. В голове стало пусто — от осознания, что они, так долго кружившие друг вокруг друга, за один день проскочили опасный период невыразимой тяги друг к другу, и из острой влюблённости, ухаживаний, флирта и недомолвок — перемахнули во время спокойного, устоявшегося, платонического… союза душ и сердец, где тела оставались за скобками этого уравнения. В конце концов, думал Кроули, не так уж и важно ему получить доступ к телу Азирафеля. Он пробовал секс — много, разный, с разными людьми, мужчинами и женщинами, и находил его, конечно, довольно занятным — но ничто не могло сравниться с тем, что он мог пригласить Азирафеля на пикник, и они могли взять пледы и сэндвичи, устроиться где-нибудь в тихом месте и посидеть, любуясь прекрасным видом — просто так, без всего, что волнует душу и смущает ум.

Конечно, они могли. Как и подобает двум сверхъестественным существам, прожившим на этой земле шесть тысяч лет и знающим друг о друге всё, что только можно узнать.

Кроули сглотнул. И это Азирафель ещё жаловался, что Кроули слишком быстрый, да?..

— Э… ладно, — сказал он, поднимаясь на ноги. Они оказались сейчас не самой надёжной опорой, так что его качнуло из стороны в сторону, прежде чем он нашёл равновесие. — Хорошо. Ладно. Едем?.. — Кроули махнул рукой в сторону окна, за которым терпеливо стояла «Бентли». — Могу даже не гнать.

— Лучше пообещай не лезть на встречную полосу, — заметил Азирафель. — Держись на нашей стороне дороги.

Старая вишня трепетала листьями на ветру, небо затягивала прозрачная дымка. Кроули катал в ладонях сочное, крупное яблоко, сидя на клетчатом пледе. Утром буднего дня в Гринвич парке было пустынно, только парочка бегунов трусцой спускалась с холма, и несколько женщин с колясками прогуливались по дорожкам. Азирафель покосился на яблоко в руках Кроули, переложил на салфетку два ломтя дырчатого белого хлеба.

— Выискиваешь, кому бы его предложить? — спросил Азирафель, заметив рассеянный взгляд Кроули, обращённый к людям.

Тот фыркнул, оставил яблоко в покое. Оно лежало в его ладонях — красивое, чистое.

— Есть миллион других способов совращать людей, — сказал Кроули и зашвырнул яблоко куда-то в кусты. — Ненавижу однообразие.

Азирафель проследил за полётом яблока и сдержанно улыбнулся.

Кроули опрокинулся на спину, устроил затылок на колене Азирафеля. Протянув руку, не глядя схватил кусок хлеба. Ангел отобрал у него добычу, добавил к хлебу ветчину, сыр и горчицу, вернул. Плеснул немного вина в стакан, небрежно пристроил руку на грудь Кроули. Тот жевал сэндвич, глядя вверх, на трепет вишнёвых листьев.

Они оба молчали.

В конце концов, им было несколько тысяч лет. Пора было покинуть тот возраст, когда страсть затмевает собой всё вокруг. Пора было отказаться от подростковых порывов. Сейчас у них была новая жизнь, своя собственная — настолько, насколько им хватит времени.

Пока ещё оно было. Достаточно, чтобы устроить пикник, помолчать, вместе выпить вина — и не смотреть друг на друга, не поворачивать головы.

1988 AD

Азирафель сомневался, что ему понравится. Уверял, что не понимает современную музыку. Предлагал взамен пойти в Ковент-Гарден или хотя бы в кино. Кроули настаивал, что Азирафель не пожалеет.

Двум сильным голосам едва хватало места под крышей театра. Нежнейшее сопрано и характерный, незабываемый баритон перекликались, вспыхивали и обрывались, уступая друг другу. Без броского сценического костюма, в смокинге с бабочкой, с оркестром позади себя, Фредди смотрелся непривычно — Кроули его почти не узнавал. Но рядом с Монсеррат иначе было нельзя. Они давали совместный концерт — редчайший случай. Такое нельзя было пропустить, нельзя было не показать Азирафелю.

Ангел сидел, подавшись вперёд, только что пальцы не грыз от волнения. Кроули отвёл взгляд от его лица, скользнул по зрителям… Узнал кое-кого.

— Я на минуту, — Кроули коснулся плеча ангела.

— Да-да… да, — рассеянно отозвался Азирафель, не сводя глаз со сцены.

Кроули вышел из ложи, скользнул в соседнюю.

— О, приветик. И ты здесь? Ну, как дела, чумишь понемножку?

Чума шикнул, хлопнул по креслу рядом, предлагая присесть. Кроули приземлился на кресло, привалился к подлокотнику, разглядывая Чуму.

— Как настроение? — спросил Кроули, дождавшись паузы в выступлении. — Сегодня обойдётся без сбрасывания люстр на головы зрителей?

Чума посмотрел на него. Он был одновременно красив и безобразен. Игра теней на его лице заставляла то замирать от восхищения, то пронзала неловкой жалостью.

— Хочу послушать его, пока ещё есть возможность, — сказал Чума, отворачиваясь к сцене.

— Пока есть возможность — ты о чём? — переспросил Кроули.

— Когда всё, что ты любишь, твоя любовь обрекает на смерть — вдвойне тяжело быть вдали, — сказал Чума, ничего не объясняя. — Не смея приблизиться, жаждешь сильнее.

— Кому ты рассказываешь, — буркнул Кроули.

Чума посмотрел в сторону, заметил Азирафеля. Обменялся с ангелом спокойным кивком.

— Я слышал, ты ушёл из Всадников, — сказал Кроули. — Чем занимаешься?

— Музыкой.

— Исполняешь?

— Пишу.

— Ты можешь? — изумился Кроули.

Чума пожал плечами.

— Никогда не думал, что у меня начнёт получаться. Но всё как-то сложилось… само. Пишу, подкидываю то одному, то другому.

— И ему тоже? — Кроули кивнул на сцену.

— О, нет, — почти с гордостью возразил Чума. — Он гений. Ему не нужны подсказки.

Кроули хмыкнул.

— Да, меня он тоже послал. У меня была пара идей, — Кроули сунул палец в ухо, поковырял зародившееся там смущение. — Предложил ему. А он говорит — зачем тебе я, Тони, пиши сам. Будто это так просто!..

Кроули задержал завистливый взгляд на профиле Чумы.

— Иди, — тот махнул рукой, намекая, что хочет послушать концерт, не отвлекаясь на разговоры. Когда Кроули встал, Чума придержал его, ухватив за запястье. — Будь живым, пока жив, — сказал он, глядя на сцену. — Чем дольше живёшь, тем меньше времени остаётся.

Кроули вырвал руку. Вернулся к ангелу.

— Что-то не так? — озабоченно спросил Азирафель, заметив его лицо.

— Всё хорошо, — соврал Кроули. — Где там наше шампанское?

We are mortal,

Lost in each other’s love.

This is where we stand,

This is where we fall…

========== Anno Domini ==========

Комментарий к Anno Domini

Любовь - над бурей поднятый маяк,

Не меркнущий во мраке и тумане.

Любовь - звезда, которою моряк

Определяет место в океане.

Любовь - не кукла жалкая в руках

У времени, стирающего розы

На пламенных устах и на щеках,

И не страшны ей времени угрозы.

А если я не прав и лжет мой стих,

То нет любви - и нет стихов моих!

Сонет №116

Ну почему из всех демонов Ада именно ему выпала эта роль?!

«Потому что ты заслужил это, дорогой мой».

Голос Люцифера был мягким бархатом, навёрнутым на стальную шипастую булаву — обманчивая нежность, насквозь утыканная ржавыми перьями. Оступишься — и ласковый голос прикажет подвесить тебя на крюк в загоне с адскими гончими. Достаточно низко, чтобы твари в прыжке могли вырвать из тебя кусок мяса — достаточно высоко, чтобы сожрали тебя не сразу.

Кроули что угодно бы отдал, чтобы избавиться от оказанной чести. Руку Лигура, всего Лигура, свою руку — лишь бы кто-то другой вёз в машине корзинку с Антихристом. Какая пытка — заранее знать день и час, когда Ад и Рай начнут последнюю битву — когда лично ты потеряешь всё, что ты любишь. Одиннадцать лет!.. Какой смешной, мизерный срок! Не хватит ни надышаться, ни насмотреться.

Кроули вцепился в руль, глядя на ночную дорогу. Ему казалось, «Бентли» несётся сквозь лес на сверхзвуковой скорости — так свистело в ушах время. Секунды, миллисекунды летели прочь, ни одну нельзя было ухватить, замедлить.

Одиннадцать лет ты будешь лежать, прибитый к своей гильотине, глядя, как медленно опускается нож. И как ни рвись, как ни крутись, ни бейся — через одиннадцать лет нож войдёт в твою плоть, и всё будет кончено. Потому что таков Великий и Непостижимый, мать его через сингулярность, План.

Кроули всегда верил в лучшее, — как минимум в то, что если господня рука закрывает дверь, то можно пролезть в замочную скважину, найти форточку, проковырять дырку в стене ну или хотя бы сделать подкоп. Даже сейчас он был уверен: выход найдётся, надо только перестать паниковать и сосредоточиться.

Например, можно оставить корзинку с младенцем в лесу и притвориться, что потерял его.

Впрочем, насколько Кроули знал, оставленный в лесу младенец обыкновенно никуда не терялся. Кроули прочитал достаточно подобных историй, чтобы разбираться в вопросе: не успеешь положить ребёнка под кустом, как его утащат или волки, или человекообразные обезьяны, и воспитают на свой манер. И объясняй потом Люциферу, почему его ненаглядный сын ведёт армию демонов в бой на четвереньках и в парадной набедренной повязке.

Ещё, конечно, его можно просто убить. Маленькое бессмысленное существо, похожее на орущую картофелину, убить довольно легко. По крайней мере, это было бы легко для кого-нибудь вроде Хастура — но Кроули испытывал инстинктивное отвращение при мысли об убийстве беспомощного и безоружного человеческого существа. Даже ради спасения всего мира, даже ради спасения самого себя. Вот если бы Апокалипсис назначили, скажем, на двадцать первый день рождения Антихриста, Кроули бы ещё попытался вызвать его на дуэль, — и, вероятнее всего, сдох бы с честью. Но сражаться с ребёнком?..

— Блядь!.. — в который раз повторил Кроули. — Блядь!

А если вынудить кого-то другого убить Антихриста?.. Скажем, просто оставить его на дороге. Ночь, лес, скверная видимость, можно добавить дождь — и кто-то обязательно его переедет. Чёрт!.. Это даже звучало мерзко.

Ещё мерзее была другая неотвязная мысль.

Время вышло. Ничего сделать нельзя. И если он попытается влезть в форточку, она просто откусит ему башку.

Время вышло, а он только-только начал жить по-настоящему!..

А может, святой водой?.. Да нет, Антихрист — не демон, на него не подействует.

А может, всё же оставить в лесу?

А может, превратить в попугая, в кошку, в голубя? Голубь не сможет начать Апокалипсис, очевидно.

А может, прямо сейчас рвануть с ним подальше, в другие миры? Уговор-то был только про Землю, про другие планеты речи не было, Апокалипсиса там не ждут.

«Бентли» тревожно урчала мотором, вливаясь в повороты ночной дороги. Наверное, тоже была взволнована, но виду не подавала. Храбрилась.

Апокалипсис — это не то, что ты можешь просто предотвратить — позвонить и отменить, как доставку пиццы: спасибо, сегодня без рек крови и серного дождя. События такого масштаба неотвратимы. Они просто случаются.

— Мы совершенно определённо закры… — привычно начал Азирафель.

— Это я, — перебил Кроули. — Надо поговорить.

Он всё-таки придумал кое-что. Всё дело было в человеческой природе. Антихрист должен начать Апокалипсис: это предсказано, этого все ждут. Но что — что, если он не захочет?.. Если жизнь на Земле придётся ему по вкусу, если нечто — что-то — или кто-то поможет ему вырасти самым обыкновенным мальчишкой? Дети ненавидят, когда им велят собирать игрушки и браться за ум — так, может, с Антихристом это тоже сработает?

Захочет ли он уничтожать Землю, если ему придётся лишиться всех земных радостей? И никакого больше мороженого большими сладкими шариками в рожке, никаких качелей, подвязанных к старой липе, никаких друзей и школьных каникул?

Он человек по крайней мере наполовину, а значит, в нём в равной степени есть и зло, и добро. И если силы зла будут воздействовать на него одновременно с силой добра, они нейтрализуют друг друга. И останется простой человеческий ребёнок, который вряд ли променяет летние каникулы на мировое господство.

Идея была хороша, но воплотить её в одиночку Кроули бы не смог. Вот почему на помощь пришлось призвать целого настоящего ангела.

Пять лет спустя

Парень в яркой спецовке таскался по широкой поляне, толкая перед собой газонокосилку. Как уточка в тире — от края до края, так и напрашиваясь на выстрел. За ним оставались широкие полосы выстриженной травы.

День был пасмурным — типичный английский день. Под сосной лежали иголки, рыжим кругом выстелив землю. Лохматая шершавая кора пахла смолой. Кроули отковырял от ствола застывшую каплю, сунул в рот, разжевал.

Мимо парня с газонокосилкой носился Уорлок, за ним на бечёвке мотался воздушный змей.

— Он чудесный ребёнок, — сказала миссис Даулинг. — С ним нет никаких проблем.

— Ага, — отозвался Кроули. С ним не было никаких проблем, потому что он сам был одной огромной проблемой.

— А что насчёт ваших рекомендаций?

— Не в моих правилах запасаться рекомендациями, — отрезал Кроули.

Миссис Даулинг удивлённо фыркнула.

— Хотите сказать, у вас их нет? Но это же обычное дело, мне нужны отзывы прошлых клиентов…

Кроули провёл рукой у неё перед лицом:

— Это не те рекомендации, что вы ищете.

— Это не те рекомендации, что мы ищем, — заторможено повторила миссис Даулинг. Нахмурилась, потёрла висок: ей показалось, какая-то мысль ускользнула от неё. — Хорошо, — проговорила она, — думаю, меня всё устраивает.

— Уверен, — отозвался Кроули, машинально поправляя перчатки.

— У вас ведь есть опыт работы с детьми?

— Разумеется. Обожаю детей. Только бы с ними и работал.

— Не думала, что такая проблема — найти хорошую няню, — доверительно пожаловалась миссис Даулинг. — Уже трое сменилось. Одна вдруг выходит замуж и уезжает, вторая ломает лодыжку, третья просто пропадает неизвестно куда. А я не могу постоянно оставаться с ребёнком, мне необходимо сопровождать мужа.

— Со мной он будет в полной безопасности, — заверил Кроули. — Никакая сила не вырвет его из моих рук.

Миссис Даулинг покосилась на него.

— Ладно… хорошо.

— Познакомите меня с персоналом? — спросил Кроули, глядя на фигуру в белом балахоне, которую издалека можно было принять за художника — так живописно и широко он разбрасывал зерно для птиц.

— Я не помню всех по именам, но наш управляющий… — начала миссис Даулинг. Кроули, не слушая, уже шёл к Азирафелю через свежепостриженный газон, так что ей пришлось догонять. — Кажется, это… кажется, наш новый садовник, — сказала она, когда Кроули встал перед Азирафелем, задрав бровь.

— Ах, садовник, — Кроули протянул руку, и ангел с энтузиазмом потряс её, широко улыбаясь.

— Я должна бежать или опоздаю на ланч, — торопливо сказала миссис Даулинг. — Очень приятно было познакомиться, миссис Кроули.

— Мисс, — перебил Кроули. — Мисс Антония Кроули.

— Да-да, — отозвалась та уже на ходу. — Управляющий вам всё расскажет!

— Что ты с собой сделал? — вполголоса спросил Кроули, оглядев белый балахон и уродливую шляпу, нахлобученную на голову ангела.

— Кто бы говорил, — отозвался Азирафель, окидывая косым взглядом длинную шерстяную юбку, рыжие кудри под шляпкой и строгое пальто. — Ты видел себя в зеркале?

— Видел, и с моим зеркалом всё в порядке! — недовольно отозвался Кроули.

— Тогда тебе стоит его сменить. Тобой можно пугать детей, ты больше похож на миссис Денверс, чем на Мэри Поппинс.

— Тебе же такое нравится, — обиженно заявил Кроули. — Консервативно, но со вкусом.

— Консервативно? — изумлённо переспросил Азирафель. — С такой помадой?

— Что не так с моей помадой?

— То, что ни одна порядочная женщина такую носить не будет. Тем более та, которая хочет работать с детьми. Если уж ты хотел получить должность няни, тебе стоило лучше продумать свою маскировку.

— Это красивый цвет, — буркнул Кроули. — Очень модный.

— Этот флуоресцентный неоновый фиолетовый? — вполголоса выговорил Азирафель, будто каждое слово было грязным ругательством. — Кроули, ты же сам изобрёл декоративную косметику, как ты можешь так бездарно ею пользоваться? — Азирафель вздохнул, полез в карман. — Наклонись.

— Зачем?

— Просто наклонись.

Ангел достал из кармана своего балахона носовой платок, тщательно стёр помаду с губ Кроули.

— Дай мне этот твой… тюбик массового поражения и убийства хорошего вкуса.

Кроули порылся в огромной гобеленовой сумке, нашёл помаду. Азирафель открыл колпачок, провёл рукой, меняя фиолетовый на пристойный карамельно-розовый. Взяв Кроули за подбородок, примерился, сощурив глаза. Лёгкой рукой аккуратно положил новый слой. Сделал движение губами:

— Разотри.

Кроули послушался. Азирафель вернул ему помаду, оценил результат.

— Так-то лучше.

— Ну, а ты? — Кроули выпрямился. — Из тебя довольно странный садовник — ты видел в своей жизни хоть одного садовника?

— У меня даже был один, — заносчиво ответил Азирафель.

— Когда? В пятнадцатом веке?..

— В восемнадцатом, — недовольно отозвался тот.

— А сейчас — двадцать первый. Современные садовники носят комбинезоны и прикольные футболки с бейсболками, — Кроули, развернувшись, ткнул пальцем в парня с газонокосилкой.

— Но я не люблю футбол! — воскликнул Азирафель. — И совершенно не разбираюсь в бейсболе.

— Дорогу! Осторожно! Дорогу! — прокричал Уорлок, прерывая дальнейший спор — и пронёсся между ними с воздушным змеем на длинной бечёвке.

Было что-то издевательски символичное в том, чтобы показывать мир Антихристу — теперь, через две тысячи лет после того, как Кроули показывал его же Христу. Не то чтобы он хотел быть экскурсоводом для чужих детей, но положение обязывало: Антихрист должен как следует знать, что ему предсказано уничтожить. В нужный момент, глядишь — и засомневается.

— Тебе не стоит поощрять его драться с другими детьми, — вполголоса сказал Азирафель.

— Он должен уметь постоять за себя, — отозвался Кроули, складывая руки на груди.

В осеннем парке у замка Осаки на каждой дорожке торговали леденцами и сувенирами, бумажными фонариками, амулетами на удачу. Алые листья сыпались с клёнов, торжественная малышня в ярких кимоно семенила возле родителей, с завистью поглядывая на Уорлока: его никто не наряжал для праздника, и ему ничто не мешало носиться по дорожкам и лужайкам, валяться в листьях и висеть на ветках вниз головой.

Кроули сидел на скамейке и курил. Азирафель сидел рядом, приглядывая за будущим Антихристом. Строго говоря, его роль садовника не предполагала таких обязанностей — но они оба с Кроули понимали, что возможностей побыть вдвоём у них и так наперечёт. Нужно пользоваться теми, что есть. Пока они есть.

— Драться — это плохо, ты учишь его плохому, — вполголоса сказал Азирафель.

— Ну да, как мы и планировали, — подтвердил Кроули. — Ты учишь хорошему, я — плохому, в итоге он познаёт жизнь во всей полноте.

Крёстный ангел и крёстный демон стояли у Уорлока каждый за своим плечом. Кроули поощрял его быть активным и смелым, пробовать новое, ввязываться в незнакомые игры, нарушать правила. Азирафель учил быть воспитанным, вежливым, отзывчивым, щедрым. Трудно было сказать, кто справляется со своей задачей лучше. Но Уорлок определённо казался совершенно нормальным ребёнком.

Кроули бросил в урну окурок с каймой от помады, встал. Глянул на часы, высвободив их из-под рукава блузки. Свистнув через два пальца, махнул рукой, подзывая Антихриста.

— Ему пора обедать.

— Я знаю неподалёку прекрасный ресторан, там есть детское меню, — с энтузиазмом отозвался Азирафель.

— Да, знаю его — Бургер Кинг, — сказал Кроули.

— Да, Бургер Кинг! Хочу в Бургер Кинг! — Уорлок подлетел к ним, растрёпанный и счастливый. Кроули присел рядом, заправил ему выбившуюся рубашку, одёрнул курточку.

— Кинем монетку, — предложил Азирафель. — Только кидать буду я — ты вечно жульничаешь.

— Как будто мне это помешает, — ухмыльнулся Кроули, глянув на него снизу вверх.

Уорлок пинал футбольный мяч по каменистой дорожке. Ловкости его маленьких ног хватало только на то, чтобы запускать мяч вперёд на два-три метра, так что он постоянно пасовал его Кроули — и резво срывался с места вдогонку, когда мяч по широкой дуге улетал в дальние кусты.

Дорожка тянулась вдоль тихого озера, над водой пересвистывались птицы. Берег обнимали альпийские холмы, за ними поднимались горы.

— Почему-то мне кажется, что будь у тебя палка, ты бы кидал ему с приказом «апорт», — заметил Азирафель.

— И я думаю, это была бы отличная игра, — отозвался Кроули.

Азирафель вздохнул.

Когда Уорлок прибегал обратно, держа в руках мяч, они переглядывались, будто сообщали друг другу: «он выглядит совершенно нормально» — «да, абсолютно нормально, самый обыкновенный ребёнок». Уорлок бросал мяч Азирафелю, и тот ловким косым ударом отправлял его в озеро. Потом смущённо напоминал, что с футболом у него всё складывается не лучшим образом.

За поворотом открылась высокая стена оранжереи. Внутри буянила зелень, кудрявились лианы и пальмы, сквозь приоткрытые верхние окна орали попугаи.

— Ребёнок, стоять, — приказал Кроули.

Уорлок застыл на месте, прижав к груди мяч.

— Дай-ка сюда.

Кроули положил мяч на дорожку, отошёл от него подальше, на ходу присобирая узкую юбку и увязая каблуками в камешках.

— Смотри на меня, — велел Кроули. — Видишь там окна?

Уорлок радостно закивал.

— Видишь окно — берёшь мяч, — сказал Кроули, примериваясь для разгона, — целишься… бьёшь!

Он с разбега пнул мяч так, что тот, описав высокую крутую дугу, рухнул на стеклянную крышу оранжереи. Стекло лопнуло, со звоном осыпалось внутрь. Попугаи разноцветной стаей рванули вверх, как фейерверк, — хлопая крыльями, вереща на разные голоса. Кроули незаметно повёл рукой, и мяч вылетел обратно через пролом, вернулся широкими скачками, остановился у ног Уорлока.

— А теперь — ты.

Уорлок торжественно положил мяч в центре дорожки, отошёл подальше, потом ещё дальше, потом ещё на десяток шагов — и взял разбег. Он выдохся ещё до того, как добежал, — но удар вышел мощный, мяч врезался в стеклянную секцию, она рухнула, осыпавшись зеленоватым крошевом. Кроули подставил ладонь, чтобы Уорлок «отбил пять».

— Чему ты учишь ребёнка, — вздохнул Азирафель. — Посмотрите, что вы наделали.

Кроули, ухмыляясь, пожал плечами.

— Идём, Уорлок, — Азирафель протянул мальчику руку, и тот с готовностью уцепился за неё, зная по опыту: что бы ни ждало его впереди — это будет потрясающе весело.

В оранжерее возле пролома стоял рабочий в комбинезоне и резиновых сапогах, выковыривал остатки стекла из стальной рамы.

— Я прошу прощения, это всецело наша вина, — сказал Азирафель, придерживая Уорлока перед собой. Тот, уворачиваясь, крутил головой, глядя на гроздья цветов под потолком. — Если позволите, мы немедленно исправим причинённый ущерб. Верно, Уорлок? Мы ведь исправим?

— А что мы должны будем делать? — с любопытством спросил тот.

Азирафель глянул на Кроули, который стоял рядом и ухмылялся.

— Я полагаю, нам нужны будут садовые перчатки, лопатки, вёдра, — предположил ангел.

Им выдали и перчатки, и лопатки, и резиновые сапоги — всем троим, даже Кроули, который поначалу заявил, что не собирается ничего исправлять, что по его части нанесение ущерба, а не его устранение.

Однако ему не долго пришлось стоять в стороне.

Разбитые стёкла заменились сами собой, но убирать осколки и спасать поломанные растения Азирафель решил самостоятельно — ради демонстрации Уорлоку идеи, что любая шалость имеет свои последствия.

— Вот это мы подвяжем… — приговаривал Азирафель, — вот это подрежем, это польём…

— Польём?! — Кроули вырвал у него лейку, чуть не облив себе ноги. — Что же ты делаешь — это амариллис, ты его утопишь! Какой из тебя садовник, ангел?.. Отойди, пожалуйста, лучше присмотри за ребёнком. Пусть не тянет ничего в рот, тут полно ядовитой гадости.

— Пойдём, Уорлок, — с достоинством сказал Азирафель. — Мы не станем слушать все эти грубости.

С тем же энтузиазмом, с каким он бил стёкла, Уорлок вместе с Азирафелем подметал дорожки метлой ростом выше себя, таскал вёдра с осколками, приманивал попугаев, рассыпал по свежей земле кокосовую шелуху — в общем, прекрасно проводил время. И, разумеется, никто из работников оранжереи даже не попытался спросить, что эти трое тут делают. Всё было в порядке вещей — как и всегда.

Луна серебрила траву, влажную от дождя. Воздух был мягким. В особняке на нижнем этаже горело несколько окон, у крыльца дымил сигаретой охранник. Кроули кивнул ему, проходя мимо, Азирафель на всякий случай приложил палец к губам: Уорлок глубоко спал на плече у Кроули, обхватив его руками за шею. Бумажная корона съехала с его головы, он тихо и сонно сопел, сжимая в кулачке сувенирный флажок с гербом Копакабаны.

Они на цыпочках поднялись в детскую. Кроули переложил Уорлока в постель, стащил с него сандалии.

— Ты расскажешь мне сказку? — сонно спросил Уорлок, сворачиваясь уставшей креветкой.

— Конечно, мой дорогой, — мягко отозвался Кроули.

Азирафель, уже прокравшийся к двери, обернулся.

— Жила-была одна бедная маленькая сиротка, — вполголоса начал Кроули своим самым вкрадчивым тоном. — И была у неё злющая мачеха — такая злая, что радовали её только чужие страдания. И если ей удавалось кого-нибудь довести до слёз, то она считала, что день вышел удачный.

Азирафель тихонько хмыкнул от двери. Кроули махнул на него рукой — иди, мол, не отвлекай.

— Надо сказать, что мачеха эта была женщиной необыкновенной красоты, — продолжал Кроули, — и она терпеть не могла рядом с собой других красавиц. Так что представь себе, каково ей было, когда маленькая сиротка повзрослела — и оказалось, что злая мачеха рядом с ней — как сорняк рядом с лилией. Разумеется, она возненавидела сиротку сильнее прежнего — не могла думать ни о чём другом ни днём, ни ночью. И чтобы вернуть себе покой и радость жизни, она позвала к себе одного охотника и сказала: «отведи её в лес и убей её, а в доказательство принеси мне её сердце».

Уорлок выкопался из-под одеяла, настороженно глянул на Кроули.

— Но, конечно, охотник оказался очень добрым человеком, — не выдержал Азирафель. Вернувшись к постели Уорлока, он поискал глазами стул, подвинул его к себе. — Охотник не стал убивать невинное дитя — он пожалел бедную девушку и отпустил её. А в качестве доказательства решил принести злой мачехе оленье сердце.

— И вот бедная девушка осталась совершенно одна в диком и страшном лесу, — зловещим голосом продолжал Кроули. — Ночь была тёмной. Она потеряла дорогу. Она пробиралась наугад, не зная, куда идёт. Со всех сторон на неё смотрели горящие глаза диких зверей, а колючие кусты царапали ей руки.

— Но вскоре она выбралась на поляну, — подхватил Азирафель, — на чудесную тихую поляну, где стоял очаровательный дом, окружённый цветами. Она сразу поняла, что в нём живут милые люди, поэтому без всякой робости подошла к двери и постучала…

— Дверь распахнулась! — перебил Кроули, так что даже Азирафель вздрогнул. — И на пороге она увидела маленькое мохнатое существо, которое потянулось к ней когтистыми лапами…

Уорлок, подтянув одеяло к самому носу, бегал широко распахнутыми глазами с одного на второго.

— А дальше?.. — пробубнил он из-за одеяла.

— «Кто там, Полосатик?», раздался чей-то голос в домике, — торопливо продолжил Азирафель, — и девушка увидела, что это всего лишь очаровательный дружелюбный енот, которого она от испуга приняла за чудовище. На самом деле в домике жили гномы. И у них был ручной енот, которого они однажды подобрали в лесу совсем крошечным.

— А у злой мачехи было волшебное зеркало, — мстительно сказал Кроули. — Оно могло показать ей всё, что пожелаешь. И однажды оно показало ей ту сиротку — живую и невредимую. Мачеха поняла, что охотник обманул её — и сама отправилась в лес.

— И убила её?.. — с восторгом и ужасом спросил Уорлок, садясь в постели.

— Нет-нет, — заверил Азирафель, — никто никого не убил. Она просто подарила своей падчерице яблоко, в знак примирения…

— …но яблоко было отравленным, — добавил Кроули. — И стоило бедной девушке откусить кусочек, как она упала замертво.

— Но всё-таки не умерла, — перебил Азирафель. — На самом деле она просто поперхнулась и потеряла сознание.

— Но когда гномы вернулись с работы в шахте — они были уверены, что она мертва. И решили похоронить её… — не сдавался Кроули.

— Скорее, не похоронить, а оставить в безопасном месте, — уточнил Азирафель, — а одного из гномов послать в город за помощью.

С Уорлока слетел всякий сон. От волнения он зажевал край одеяла, слушая о приключениях несчастной сиротки. Когда Кроули и Азирафель с грехом пополам закончили сказку на том, что никто не умер ужасной и мучительной смертью, потому что в последний момент прилетели три крёстные феи и всех спасли, — Уорлок потребовал ещё одну сказку, такую же, только чтобы там были ковбои, инопланетяне и призраки из потустороннего мира.

— Завтра, — твёрдо сказал Кроули. — Завтра будет новая сказка. А сейчас спи.

Уорлок недовольно откинулся на подушки, сунул ладони под щёку.

— Я не хочу спать, — сердито сказал он. — Я не буду спать.

Зевнув, он потёр глаза кулаком, сморщился и закрыл глаза. Мгновение спустя он сопел носом в подушку.

Кроули погасил ночник. Бесшумно встал, встретился взглядом с Азирафелем. Кивнул на дверь, намекая, что им пора.

***

Время от времени — не слишком часто — Кроули приходилось наведываться в Ад с докладом. Он брал у миссис Даулинг выходной, менял узкую юбку на тесные джинсы и распускал завитые кудри.Обыкновенно они встречались с Азирафелем в парке, чтобы вместе отправиться по конторам. Обыкновенно Кроули приходил первым.

В этот раз, сидя на скамейке в привычной расслабленной позе, закинув локоть на спинку и выпуская дым в небо, он ловил на себе удивительно много неодобрительных взглядов. Должно быть, утро для этих людей не задалось — причём совершенно без усилий Кроули, поскольку он в последнее время был занят исключительно Антихристом.

— Кроули, — окликнул Азирафель, присев на скамейку рядом.

— Ангел.

Азирафель покосился на него, негромко кашлянул.

— Кроули?..

— Что?

— Кажется, ты кое-что забыл.

Азирафель взглядом показал на его колени. Колени как колени — ничего нового, всё те же самые, что и шесть тысяч лет назад, разве что под юбкой не так заметно… Ох ты, чёрт. Неудивительно, что на него так косились.

Кроули передёрнул плечами, избавляясь от маскировки. С удовольствием вытянул ноги поперёк дорожки как можно дальше, заставляя прохожих огибать их, чтоб не споткнуться.

— Когда я уже сниму эти тряпки, — недовольно сказал он. — Не представляешь, как это неудобно. Особенно юбки. Особенно узкие юбки — не знаю, кто вообще их придумал — точно не я!

— Придётся подождать, пока ребёнок не вырастет, — наставительно сказал Азирафель. — Я понимаю, ты хотел повеселиться… но теперь уже ничего не изменишь, придётся тебе оставаться его няней до самого конца.

— Ещё шесть лет? — фыркнул Кроули и с мучительным стоном запрокинул голову. — Почему так долго! Дети же быстро растут, раз — и готово!

— Дети растут медленно, — поправил Азирафель. — Ты разве не знал?..

— Я не подумал! — огрызнулся Кроули и вскочил на ноги. — Ты идёшь?

— Можем потом пообедать где-нибудь, — предложил Азирафель, поправляя бабочку.

Кроули сунул пальцы в карманы, качнулся из стороны в сторону.

— Можем, — согласился он, делая вид, что соглашается чисто из вежливости.

***

— Как он там? — спросил Люцифер.

— Прекрасно! — отозвался Кроули. — Фантастический ребёнок, весь в отца.

Люцифер прошёлся от стены к стене. Присел на край стола, щёлкнул золотой зажигалкой.

По кабинету, монотонно жужжа, летала муха. Потолочная лампа в правом ряду сбоила, мигая — то вспыхивала, то гасла. Люцифер вздохнул. Муха вспыхнула в полёте, рассыпалась пеплом. Через минуту из-за покосившейся картины на стене выползла ещё одна, такая же крупная. Посидела, перетирая лапки, вздрогнула крылышками, снялась с места.

— Так как он там? — рассеянно повторил Люцифер. — Что он там?..

— Ну, он… — отозвался Кроули, не вполне понимая, какого ответа от него ждут, — он растёт.

— Растёт, — негромко повторил Люцифер. — Это сын мой возлюбленный, понимаешь?.. Наша надежда.

Он посмотрел на Кроули. Тот пожал плечами:

— Надежда, ещё бы. Наша гордость!..

— Ты не понимаешь, — спокойно сказал Люцифер. — Тебе не понять, что такое — быть творцом. Какую связь ты чувствуешь с тем, что плоть от плоти твоей, кровь от крови.

Кроули качнул ногой — ему по многим причинам был чужд этот энтузиазм. Люцифер вскочил на ноги, подошёл, сел рядом. Обхватил Кроули за плечи, будто близкого друга.

— Он всё изменит, — сказал Люцифер, заглядывая ему в лицо. — Мы отвоюем себе этот мир, заставим с нами считаться. Мы сломаем эту систему, — тихо сказал он, сжав кулак. — Никаких больше чужих правил. Только наши. Понимаешь меня?

— А то.

Люцифер покровительственно похлопал его по груди, отстранился. Снова вскочил, будто не мог усидеть на месте, прошёлся из угла в угол. Встряхнув головой, откинул с лица волосы. Затянулся.

— Не могу дождаться, — признался он. — Места себе не нахожу. Хотел бы я быть с ним, там, но… у меня с ним ещё будет время, — он улыбнулся. — Вся вечность. Когда мы вернём себе мир, который мы создавали.

— А людей куда? — спросил Кроули.

— Люди мне больше не нужны, — Люцифер отмахнулся сигаретой, уронив пепел. — У нас в Аду хватает людей, новые будут только мешаться. Они слишком быстро размножаются. Оставим только самых талантливых. Представь!.. — тихо воскликнул он. — Только представь, какой это будет прекрасный мир!.. Наш мир, Кроули. Созданный этими вот руками — и весь наш!

Воображение Кроули отчего-то не справлялось с представлением прекрасного мира, населённого демонами.

— А можно личный вопрос?

Люцифер развернулся к нему всем телом.

— Давай!

— Почему именно американский дипломат?

— Кроули, — снисходительно протянул Люцифер. — Мог бы и догадаться. Самая молодая культура на Земле — вот почему. Мой сын потом будет там править — я не хочу, чтобы он тащил в наш новый мир какую-то древность.

— Тогда почему не воспитывать его в Америке?..

— Потому что ты живёшь в Англии. Потому что ты лично за ним приглядываешь.

— Но я — я никогда не был против путешествий, — удивился Кроули.

— Я всё про тебя знаю, Кроули, — вздохнул Люцифер. Подошёл, поправил на нём пиджак, смахнул с него пушинку. — Всё знаю. Всё-всё, — он легонько стукнул его пальцем по носу, будто играясь.

— Всё — что?.. — осторожно спросил Кроули.

— Тебе нравится Земля, — пояснил Люцифер. — Всякие там люди… Считай, это моё личное одолжение — последние одиннадцать лет провести там, где тебе больше всего хочется.

— О. А, да — за это спасибо.

— Не за что, — искренне отозвался Люцифер. — Ты эксцентричен, мне всегда это нравилось. Любишь играть с огнём. Завёл дружбу с ангелом…

У Кроули вытянулось лицо. Люцифер небрежно махнул рукой:

— Знаю, знаю… Всё знаю. Тебе всё было можно, я всё прощал. Но теперь игры кончились, — серьёзно, почти угрожающе добавил он. — Не подведи меня, Кроули. Я рассчитываю на тебя.

***

Удивительно, как быстро пролетают шесть лет, если в конце концов оказывается, что ты облажался. Если оказывается, что все эти годы это был не тот мальчик. Все эти годы — они воспитывали не того ребёнка. А ТОТ — тот был неизвестно где, неизвестно каков, и до Апокалипсиса оставались считаные дни, и время утекало стремительно, и ничего нельзя было сделать, ничто нельзя было изменить.

Кроули метался по квартире, от нервов орал на цветы. Как бы он ни старался, как бы ни бился, всё оборачивалось против него. Выхода не было.

Ему было страшно. Он не знал, что делать, что теперь… всё? Конец? Вот он, близко, он приближается, как стена огня, в которой сгорит весь мир, сгорит Земля.

Он не находил себе места. Армия Шедвелла не помогла, время утекало. Что оставалось?.. Может быть, разве что можно было… сбежать? Сбежать подальше, туда, где их не найдут, не заметят. Кроули от отчаяния думал, что это может помочь. Выиграть время, спрятаться, затаиться — только не умирать, не расставаться с Азирафелем, потому что сердце рвалось на части от мысли, что они могут разлучиться — теперь! Теперь, когда они были вместе, нашли способ быть вместе, вопреки всем непостижимым планам. Если только им повезёт, может быть, получится скрыться — обмануть всех, выскользнуть из-под всевидящего ока.

Азирафель согласится. Конечно. Куда ему-то деваться? Они в одной лодке, и эта лодка в ближайшее время возьмёт разгон подальше от этой проклятой планеты. Куда-нибудь, где они будут вместе, где их никто не найдёт, где всем будет плевать. Если все будут заняты своей войной, никто даже не заметит. И они исчезнут. Вот так. Всё просто.

Кроули нервно мерил шагами беседку, где обыкновенно в парке играл оркестр. Он явился раньше, поджидая Азирафеля, и теперь слонялся по ней, как тигр по клетке, чувствуя, как страх и отчаяние разрывают его изнутри. Едва сдерживаясь, чтобы не орать бесполезные угрозы, задрав голову к небу.

Азирафеля он заметил издалека, тот был хорошо виден на пустой аллее. Кроули пометался ещё в нетерпении, позвал, едва тот приблизился:

— Ну? Есть новости?

— Какие новости, например? — нервно отозвался Азирафель.

Кроули, не заметив его нервозности — своей хватало с головой — язвительно пояснил:

— Не узнал пока имя пропавшего Антихриста, его адрес, там, размер обуви?

Азирафель напряжённо хихикнул.

— Размер обуви? Зачем это мне?

Кроули остановился. То ли ангелу отказало чувство юмора, то ли ему — некогда было разбираться.

— Это шутка. У меня тоже ничего.

Азирафель напряжённо вздохнул.

— Это Великий замысел, Кроули.

У Кроули от ярости свело разом всю челюсть. Он больше не мог ничего слышать про этот план.

— Ага. Для записи, — он прошёлся, задрав голову к небу, — да чтоб ты прищемил свои непостижимые сраные яйца своим Великим грёбаным Планом!..

— Да простится тебе, — с запинкой отозвался Азирафель.

— Мне? — Кроули остановился, перестав блуждать маятником. — Мне ничего не простится. Никогда. Бесплатный бонус любой демонической вакансии — «непрощаемый», ты что, забыл?

— Ты был когда-то ангелом, — зачем-то сказал Азирафель.

— Это было очень давно, — с бесполезной горечью сказал Кроули. Потом не выдержал в отдалении, подобрался поближе: — Мы найдем мальчика. Мои агенты смогут, — он не знал, кого в этом уверяет, ангела — или себя.

— И что потом? — спросил Азирафель. — Мы его ликвидируем?

— Ну, кому-то придётся. Лично я не готов к убийству детей.

— Но это ты — демон, — возразил Азирафель. — А я — хороший. Я не должен убивать детей.

— Эй-эй-эй…

— Если ты убьешь его, мир получит отсрочку, и у Небес руки не будут в крови, — заявил Азирафель.

— Ах, руки не будут в крови? — изумился Кроули. — Типа вы все вдруг святые такие?

— Я очень даже святой, в этом-то всё и дело.

— Вот этим ты его и убьёшь, — едко сказал Кроули. — Святостью.

— Я не собираюсь!.. — воскликнул Азирафель. — Никого убивать…

Он спрятал глаза. Кроули поразила внезапная мысль. Не про Антихриста Азирафель сейчас говорил. Про него. Пытался сказать, что в грядущей войне не собирается убивать Кроули… Так, что ли?..

Значит, не верит, что у них всё получится. Кроули закрыл рот. У него не было сил спорить — у него вообще ни на что больше не было сил, он сам не знал, зачем продолжает метаться, когда всё уже очевидно, всё уже решено. Даже Азирафель уже всё решил.

— Это просто смешно, — бросил Кроули. — Ты смешон — я даже не знаю, почему я вообще ещё здесь.

— Ну, я этого тоже не знаю, — отозвался Азирафель.

— С меня хватит, я сваливаю.

— Ты не можешь уйти, Кроули! — отчаянно окликнул ангел. — Идти больше некуда.

Кроули развернуло на месте.

— Вселенная велика, — сказал он, бросив руки в стороны. — Даже если здесь всё обернётся лужицей полыхающей святой жижи — мы можем сбежать вместе.

— Сбежать вместе? — спросил Азирафель, меняясь в лице. Робкая надежда мелькнула в его глазах — мелькнула и пропала, спрятавшись под чем-то горьким. — Ты бы слышал себя.

— Мы друзья уже — сколько?.. Шесть тысяч лет! — воскликнул Кроули.

— Друзья?.. Мы не друзья! — ломким голосом отозвался Азирафель. — Я — ангел, а ты — демон! У нас нет ничего общего! Ты мне даже не нравишься!.. — беспомощно воскликнул он.

— Пиздёж!.. — с чувством протянул Кроули.

Азирафель шарахнулся от него, тут же развернулся обратно:

— Даже если бы я знал, где Антихрист, я бы тебе не сказал, мы по разные стороны баррика…

— Мы на одной стороне баррикад — на нашей, — яростно шипя, перебил Кроули. Ах, знал бы — то не сказал бы? А всего день назад — «конечно, я бы тебе сказал, мы же друзья!»

— Нет никакой нашей стороны, Кроули!.. — воскликнул Азирафель. — Больше нет!.. Всё кончено!..

У Кроули по спине прошла дрожь. Небо надвинулось, похолодело. «Больше нет», да? Больше нет. Значит, — было. Но признать это можно только вот так. Бросив в лицо, что — всё. Всё кончилось. Теперь на кону что-то куда серьёзнее дружбы длиной в шесть тысяч лет. Теперь пора засучить рукава и умыть Землю в крови. Ни разу не набрался смелости признаться раньше, когда было «пока ещё да». Куража хватило, только когда уже «больше нет».

У Кроули разом кончились все слова. Просто пропали. В груди заныло — там что-то хрустнуло в рёбрах.

— М, — уронил Кроули. — Ясно.

Он больше не хотел уговаривать, убеждать, настаивать — силы кончились, покинули его, как вода уходит в песок, если вылить на землю. Осталась только звенящая слабость в ногах.

— Ну… — он начал, но не стал договаривать. Развернулся, пошёл, не чувствуя под собой ног. Его шатало сильнее обычного. — Счастливого Судного дня! — пожелал он через плечо, не останавливаясь.

В общем, что ему ещё оставалось?.. Силы иссякли, желание бороться пропало. Он просто хотел уйти и побыть в одиночестве. В окончательном, цельном, единственно честном. Он так гнался, так бежал, так старался и рвался — что, кажется, порвался пополам, как червяк, которого растянули слишком сильно, взяв пальцами за хвост и голову. Теперь он мог только уползти прочь — умирать.

Это был последний день всего мира — день, в котором события спрессовались так, что их трудно было разделить. Это был Судный день, и у Кроули были все основания полагать, все его деяния были взвешены и посчитаны, и ему было выдано по делам его — за всё хорошее и за всё плохое.

А ведь он даже не хотел быть демоном. Да и демон из него получился так себе, средненький. Быть ангелом ему не позволили, быть демоном он не смог — и кем же он был, после всего?

Пожалуй, будь он человеком — был бы алкоголиком.

Он всё-таки взял себя в руки, вернулся к Азирафелю. Извинился!.. Извинился же, да?! А Азирафель отлистнул ему от щедрот своих ангельских прощение — как будто Кроули оно было нужно!

А потом погиб. Будто Господь забрал его в отместку за то, что Кроули убил одного из своих. Для соблюдения баланса.

Сколько раз они теряли друг друга и обретали снова? Сколько раз они разбегались — и всё равно сталкивались, опять и опять? Было бы чудом, если бы они вновь сошлись перед самым концом света — но на такие чудеса Кроули был не способен. У каждого чуда есть предел. Щелчком пальцев можно зажечь огонь, можно пройти сквозь стену, можно перенестись в другое место — но нельзя щелчком пальцев просто поменять ВСЁ.

А ведь он даже не хотел быть демоном. Кто его спрашивал — согласен ты, не согласен? В старые времена, чтобы стать демоном, достаточно было просто задавать вопросы. Связаться не с той компанией.

Последнее, что он сказал Азирафелю — что забудет его. Убежит, бросит со всей этой войной, и даже не вспомнит. И теперь эти его слова останутся в вечности, теперь это последнее, что Азирафель будет о нём помнить до конца своей бесконечной жизни. Их последнюю ссору.

Если бы Кроули мог отмотать время вспять — он бы нашёл другие слова, в конце концов, он просто украл бы Азирафеля, затолкал бы в машину и увёз к звёздам, и там бы они уже разбирались — потом — когда всё бы закончилось.

Но…

Кроули не умел откручивать время назад. Мог лишь остановить, да и то — ненадолго. Поэтому теперь просто пил, опустошая одну бутылку за другой, чтобы вместить в себя хоть что-то помимо горечи и отчаяния. Чтобы разбавить их, чтоб не плескались там, выжигая изнутри на его шкуре новые шрамы.

А потом он увидел его. Азирафеля. Бледную тень, бесплотный дух, который шарил глазами по бару, явно не вполне осознавая, где находится. Кроули знал это чувство странной потерянности, когда ты теряешь связь с материальным миром — для тебя нет ни улиц, ни столов, ни машин, ни бутылок вина — только разрозненные скопления душ в пустоте. Ведь когда у тебя нет глаз — тебе нечем видеть.

Странно, что они слышали друг друга — но, возможно, это объяснялось тем, что их души за тысячелетия стали так близки, что настроились друг на друга, как камертоны, и там, где звучал один, второй начинал петь в ответ.

— Азирафель? — окликнул Кроули, не уверенный, что ему это не мерещится от количества выпитого — он как раз собирался перейти к новой бутылке. Хотя вряд ли от алкоголя у него начались галлюцинации — но он уже ни в чём не был уверен. — Ты здесь, что ли? — уточнил Кроули, стаскивая очки с носа, чтобы лучше видеть.

— Хороший вопрос, — бодро отозвался Азирафель. — Но я не уверен. Я никогда этого раньше не делал.

Он шарил глазами вокруг, не пересекаясь взглядом с Кроули.

— Ты меня слышишь? — громче спросил он, будто они переговаривались через стенку. Видимо, даже секундное молчание Кроули было настолько необычным явлением для него, что он не мог не проверить.

— Конечно, я тебя слышу, — отозвался Кроули, будто он каждый день трепался с душами ангелов, и сомнение в этом умении было оскорбительно для его самолюбия.

— Боюсь, я тут здорово облажался, — с улыбкой сообщил Азирафель: мол, видишь, без тебя всё идёт наперекосяк, мне опять нужна твоя помощь.

Ни слова не было сказано об их прошлой ссоре — будто её и не было, будто Азирафель забыл всё то, что Кроули ему наговорил. Облегчение было таким ощутимым, что Кроули чувствовал себя пьянее ожидаемого.

Потом Азирафель всё-таки вспомнил. Спросил, скрывая неловкость:

— Ты уже на Альфе Центавра?..

— Не, я передумал, — признался Кроули. Голос сел, предательски выдавая всё то, что он держал в горле. — Стряслось тут всякое… потерял лучшего друга, — сказал он, от чувств и пары бутылок виски не желая владеть ни своим языком, ни своим разумом. Времени-то им оставалось — всего ничего, пара часов до конца света, что уж было скрывать?..

Азирафель нервно улыбнулся, тут же сбросил улыбку. Он прекрасно всё понял.

— Мне очень жаль.

Он явно хотел сказать что-то ещё — но почему-то заговорил о другом.

— Слушай, в книжном магазине есть книга, мне нужно, чтобы ты нашёл её.

— О, слушай… — протянул Кроули.

Ему совершенно не хотелось огорчать ангела этой новостью, но и врать было незачем. Лучше уж было разговаривать хотя бы так — хотя бы попрощаться, что ли. Попрощаться было бы здорово. Как это мило, что Азирафель об этом подумал. Вернулся… Кроули пьяно подпёр щёку рукой, навалился на неё.

— Твоего книжного магазина больше нет.

— Нет?.. — переспросил Азирафель.

— Мне так жаль, — сказал Кроули, будто это он был виноват в том, что не сумел предотвратить пожар. Хотя, он был много в чём виноват перед Азирафелем, так что не время было разбираться, в чём конкретно. Во многом, этого было достаточно. — Он весь сгорел.

Ему правда было жаль. Он знал, насколько этот магазин был дорог Азирафелю — он сам, все его книги, все его рукописи и драгоценные фолианты. Кроули сам как следует огорчился бы, потеряй он всю свою коллекцию сувениров. А Азирафель, кажется, был привязан к книгам даже сильнее. Сочувствие ангелу было таким острым, что Кроули чуть не прослезился с пьяных глаз.

Азирафель, глядя в пространство, медленно осознавал новость.

— Весь, совсем? — переспросил он, тускнея на глазах.

— Ну… ну, да, — выдавил Кроули.

Его самого будто придавило бетонной плитой. Потерять то, что всего дороже, особенно когда весь остальной мир протянет от силы пару часов — это особенно больно.

— А что… что за книга?.. — спросил он.

В конце концов, он всё-таки много читал, и возможно, он мог вспомнить, найти по памяти нужную строчку, цитату или что там Азирафелю понадобилось прямо сейчас. Чёрт с ней, с книгой — он не хотел, чтобы Азирафель исчезал, расстроившись из-за пожара. Им так мало осталось, что Кроули был готов говорить хоть о книгах, хоть о полевых сусликах.

— Та, которую юная леди с велосипедом забыла в машине, — сказал Азирафель. Голос дрогнул — кажется, у него с этой книгой были связаны какие-то важные планы. Кроули изумлённо раскрыл рот, схватился за обгоревший томик. — «Превосходные и Недвусмысленные Пророчества…

— …Агнессы Псих»! — завопил Кроули. — Да! Я забрал её!

Он выставил книгу перед собой, тыча пальцем в обложку, будто Азирафель мог увидеть её — конечно, не мог, но и Кроули не мог удержаться, должен был продемонстрировать ангелу свою находку.

— Она у тебя? — Азирафель прояснился.

Словно кровь побежала по жилам быстрее, словно ветер тронул волосы и сдул с них пепел. Это было настоящее чудо. Это было невероятно и невозможно, но вот — именно эта книга была сейчас с ним, именно та, что была нужна Азирафелю. Словно надежда не догорела ещё до конца. Словно ещё было за что бороться. Словно…

Словно Азирафель собирался побороться вместе с ним. На одной стороне.

— Смотри! — Кроули тыкал пальцем в обложку. — Взял на память!..

— Загляни внутрь, там мои записи, — велел Азирафель. — Всё там — имя мальчика, адрес… Всё остальное. Я во всём разобрался, — признался он. Будто ещё вчера не уверял Кроули, что «даже если бы я знал — я тебе не сказал бы».

Кроули раскрыл книгу, ухватил первую подвернувшуюся бумажку, начал разворачивать.

— Ладно, где бы ты ни был, я приду к тебе — где ты? — спросил он. Раз уж с ними происходили такие чудеса, пора было возвращаться к будничному тону демона, привычного впрягаться и решать ангельские проблемы.

— Ну, я — я пока ещё нигде, — признался Азирафель. — Меня развоплотило.

— О, — сочувственно протянул Кроули.

— Тебе нужно попасть на авиабазу Тадфилда, — велел Азирафель.

— Зачем?

— Конец света начнётся именно там. Уже очень скоро. Я тоже направлюсь туда, — Азирафель повысил голос, будто и правда даже короткое молчание Кроули заставляло его беспокоиться, что его больше не слышно — или будто он испытывал такую жажду слышать голос Кроули, что не мог пережить без него и нескольких секунд. — Мне только нужно найти приёмное тело. Это труднее, чем ты думаешь.

— Это не ко мне, — пробормотал Кроули, надеясь, что ангел не попросит его посодействовать и поймать ему какого-нибудь человека прямо сейчас.

— Мне нужно тело, — повторил Азирафель. Добавил с улыбкой: — Жаль, что я не могу занять твоё.

Кроули чуть не передёрнуло, едва он это представил. Нет, так-то он не имел ничего против близкого контакта с ангелом, но не в одном теле — это было бы чересчур.

— Ангел, демон… — с мягкой улыбкой Азирафель продолжил мысль. — Нас разнесёт в клочья.

Кроули подтвердил эту мысль невнятным бурчанием.

— Встретимся в Тадфилде, — опять повысив голос, сказал Азирафель. — Нам обоим придётся задрочиться, чтобы всё успеть.

— Что? — Кроули едва не уронил очки.

— Тадфилд!.. Авиабаза! — повторил Азирафель.

— Да это я понял, я про «задрочиться», — пробурчал Кроули.

Но Азирафель уже растаял, оставив его одного.

Впрочем, Кроули больше не был один. С ним была надежда.

Полыхающая «Бентли» неслась по дороге, значительно превышая свою обычную скорость в 90 миль в час. В Тадфилд, к концу всех времён. Адское пламя словно приклеилось к ней и не угасало, но она летела, держась на одной только демонической воле и воображении своего хозяина. И, возможно, на своей собственной воле тоже. Она никогда ещё не была так послушна и легка. Пламя с рёвом срывалось с её боков, раскалённое железо потрескивало, вонь сгоревшей краски заполняла салон, но она летела.

До самых ворот, где наконец-то — наконец-то Кроули снова слышал Азирафеля.

— На новой машине ни за что так не шиканёшь, — объявил он, хлопнув горящей дверцей.

— Кроули! — выдохнул Азирафель.

Он был в чужом теле, но это было неважно. Его ангел снова был с ним, и Кроули очень кстати был в настроении совершить невозможное.

— Привет, Азирафель! О, ты поймал таксо.

Здесь же зачем-то околачивался Шедвелл. Этот медленно выживающий из ума охотник на ведьм, наверное, отгрыз бы себе руку по локоть, если бы узнал, на кого он работал все эти годы — точнее, из кого он тянул деньги. Кроули, впрочем, был не против, подразумевая, что даже если Шедвелл и привирает, то всё равно действует не в одиночку. Увидев его в компании Азирафеля (и той личности, что так любезно впустила в себя ангельский дух), Кроули заподозрил, что армии, о которой так долго твердил ему Шедвелл, может и не существовать. Это было неприятное осознание, но у Кроули сейчас были дела поважнее.

— Миленькое платье, тебе идёт, — заметил он, широким шагом подходя к воротам. Помимо Азирафеля и Шедвелла, там топтался один довольно обескураженный солдат, явно не понимающий, что все эти люди вдруг забыли у ворот охраняемой базы.

— Этот молодой человек не желает нас впускать, — кокетливо пожаловался Азирафель.

— Предоставь это мне, — Кроули качнулся к нему, подмигнул.

Сегодня, кажется, ему море было по колено, даже если бы это было огненное море.

— Слушай меня, служивый человек, — он шагнул к солдату, — мы с моим другом проделали очень долгий путь, и…

Ворота раскрылись. Четвёрка детей на велосипедах пронеслась мимо, звонками предупреждая, чтобы никто не стоял на пути.

Солдат отвлёкся на них — и Кроули тоже отвлёкся, потому что за его спиной раздался взрыв. Над «Бентли» поднимался столб жирного рыжего пламени в клубах вонючего чёрного дыма. Она погибла. Довезя его до встречи с Азирафелем, она выполнила свой долг — и теперь её остов догорал в пламени, уже не адском, обыкновенном. Она просела на погнувшихся осях, уронила дверцы. Фары виднелись сквозь огонь, будто последний взгляд, который она обращала к своему хозяину. Стекло лопалось, металл скрежетал. Крылатый значок звякнул на асфальте, рядом с ним упала какая-то деталь, назначение которой Кроули даже не знал. Это было всё равно что смотреть, как из твоего лучшего друга вывалились кишки.

Чёрный дым столбом уходил в небо. Кроули упал на колени.

— Девяносто лет без единой царапины, — проговорил он. — Ты только посмотри на себя.

Азирафель, стуча каблучками, подбежал ближе.

— Кроули, — требовательно сказал он, отбросив все свои привычные уклончивые манеры. — У него пушка. Он целится в нас. Сделай что-нибудь!..

— Я тут переживаю, между прочим! — отозвался Кроули.

Честно говоря, Азирафель мог совершенно самостоятельно сделать что-нибудь с человеком с пушкой, для этого ему не нужно было тормошить Кроули. В конце концов, никто же не ждал от него, что он убьёт парня. Ангел вполне мог его куда-нибудь переместить. На худой конец — усыпить. Ну или превратить автомат в букет роз.

— Кроули!.. — Азирафель заслонил «Бентли», в его голосе появилось явственное раздражение. Кроули не двигался, сквозь Азирафеля глядя на машину. По своим книгам он причитал, как по погибшим друзьям — но не мог дать Кроули и минуты, чтобы попрощаться с машиной?.. У них была эта минута. Уж минута-то у них была, хотя «Бентли» заслуживала куда более долгого прощания.

— Кроули, я здесь ангел вообще-то! Ты же не ждёшь, что я буду делать всю грязную работу?!

Кроули ничего не ждал. Он прощался.

— Покойся с миром, — сказал Кроули догорающему остову. Вряд ли «Бентли» его слышала — но она заслуживала последних слов. — Ты была хорошей машиной.

Он поцеловал подобранную деталь, как целуют клинок павшего товарища. Как целуют памятную вещь перед тем, как бросить её в могилу на крышку гроба, чтобы она осталась там с тем, кто был любим.

Он встал. Горевать было некогда.

— Приготовьте вашу пушку, сержант Шедвелл — мы здесь, чтобы как следует вздрочить, кому надо, — оживился Азирафель.

— Вздрючить, Азирафель, вздрючить кого надо, Господи Иисусе! — Кроули поперхнулся, когда слова обожгли рот, будто поспешно выпитый горячий чай. — Поверить не могу, что я это сказал, — пробормотал он, миновав ворота.

***

Кроули потом долго задавался вопросом, что же произошло тогда на авиабазе в Тадфилде. Была ли это часть Непостижимого плана? Что он вообще включал в себя, этот Непостижимый план? Может, Земля и правда была создана как последнее поле боя между ангелами и демонами — но в процессе Бог передумал? Или нет? Кого на самом деле — и чем — Он испытывал? Людей, всеми своими законами и запретами? Или сонмы ангелов и демонов — последней войной?

Закат угасал. Они с Азирафелем брели через поле к деревне, оглушённые неслучившимся Апокалипсисом. От Кроули несло гарью и дымом, на пиджаке остались сизые пятна. Ангел шагал молча.

Ничего не кончилось, думал Кроули, сутулясь и глядя под ноги, на траву, цепляя её носками ботинок. Земля спасена — на сегодня. Люди могут больше не ждать конца. В самом воздухе изменилось что-то, гнетущее ощущение угрозы исчезло.

Но ничего не кончилось — для них обоих. Для них двоих.

Они добрались до деревни, когда уже стемнело. Отыскали автобусную остановку. «Бентли» сгорела, а им ещё надо было на чём-то добраться до Лондона. Кроули, не долго думая, выудил из кустов чудом оказавшуюся там бутылку вина. Выдернул пробку, приземлился на скамейку рядом с Азирафелем. Глотнул.

— Всё хорошо сложилось, — сказал наконец Азирафель. — Только представь, как ужасно это могло кончиться, если бы мы оба сделали всё, как надо.

Кроули хотел возразить, что он-то как раз всю дорогу всё делал как надо, но у него не было желания спорить.

— Ты прав, — сказал он. — А это что? — он кивнул на клочок бумаги в руках Азирафеля.

— Выпало из книги Агнессы Псих, — Азирафель передал обрывок.

— «Ибо скоро играть тебе с огнем», — прочёл Кроули. — Это что, её последнее пророчество?

— Похоже на то.

— Думаешь, Адам… опять человек?

— Насколько я могу судить, да.

— Ангел… — Кроули приложился к бутылке, передал Азирафелю. — А что, если Всевышний всё так и задумал с самого начала? С самого Сотворения?

— Не исключено. От Него всего можно ожидать.

Ночь шелестела, щебетала, свистела — обыкновенная августовская ночь.

Последняя, что им осталась, потому что Кроули понимал — ничего не кончилось. За ними придут. Как только всё уляжется, как только те и эти придут в себя — они вспомнят, кто во всём виноват. Они спасли мир, но себя погубили, и эти часы — последнее, что им оставалось. Кроули твёрдо был намерен провести их с Азирафелем, не разлучаясь.

Ещё можно было делать вид, что всё сложилось к лучшему. Ещё можно было сидеть, пить вино рядом с ангелом и молчать. Не тревожить друг друга бесполезными жалобами и опасениями.

— О, вот и автобус, — сказал Азирафель. — Идёт в Оксфорд.

— Да, но он в любом случае поедет в Лондон. Просто не поймёт, почему.

— Наверное, ему стоит высадить меня у книжного магазина.

Кроули повернулся.

— Он сгорел. Помнишь?..

Он ненавидел эту печаль в глазах Азирафеля. Ненавидел напоминание, что прежней жизни больше не будет. Для них всё кончено — осталась малость до того часа, как за ними придут. За одним — ангелы, за другим — демоны. Придут и растащат по углам, и даже бежать бесполезно. Это личное. Они предали своих — тех, кто был «их». Этого им не простят ни те, ни другие.

— Можешь побыть у меня. Если хочешь.

Азирафель просветлел на миг — будто изнутри его озарило солнце. Будто для него имело значение, что Кроули — всё ещё — опять — зовёт его к себе, зовёт с собой. Потом набежала тучка, и свет погас.

— Не думаю, что моим это понравится, — признался Азирафель.

— У тебя больше нет твоих, — внятно сказал Кроули. Наконец-то это была правда. Горькая для Азирафеля, но — правда. — Ни у кого из нас нет. Мы теперь сами по себе.

Автобус притормозил возле них, с шипением распахнул двери. Они зашли. Кроули сел на свободное место, взял Азирафеля за руку, утянул на сиденье рядом. Азирафель сел, не отняв руки. Так и ехали — переплетя пальцы, глядя прямо перед собой. В салоне было светло, за чёрными окнами порой мелькали огни. На остановках двери шипели, раскрываясь и закрываясь, выпуская пассажиров во тьму. Потом цепочки разрозненных фонарей стали гуще, автобус выехал на магистраль, потянулись предместья Лондона.

Было по-человечески приятно сидеть, ощущая усталость в каждой клеточке тела, мечтая упасть в кровать и заснуть. Кроули медленно моргал, мелькающие за окном огни гипнотизировали его.

Вот так и жизнь, — думал он в приступе философской меланхолии. — Мелькает, а ты только и можешь смотреть. Огонёк за огоньком, год за годом. Ехал бы и ехал целую вечность, но у высших сил на тебя иные планы. Так ради чего было всё?.. Это всё? Чтобы спасти Землю? Было ли там, наверху, запланировано, чтобы они встретились? А чтобы влюбились?.. И было ли их чувство настоящим — или оно было дано свыше? Да что вообще в его жизни было своим?.. Чьей на самом деле была эта любовь?.. Или в сраном божественном плане даже его мысли сейчас были прописаны — заранее, миллион лет назад? И Господь ведал, что однажды Кроули сядет в этот автобус рука в руке с ангелом, которого полюбил по Его воле, и будет думать — хватит уже измываться, оставь меня в покое, я сделал всё, что Ты от меня хотел. Убери от меня Свои всеведущие очи, дай мне прожить этот последний день без надзора. Но даже этого ведь не узнаешь, убрал или нет…

Он очнулся, когда автобус остановился и распахнул двери, погасив свет в салоне. Азирафель вздрогнул, вскинул голову с плеча Кроули, хлопая глазами.

— Приехали.

Они вышли из автобуса, не разняв рук. Кроули только напоследок щёлкнул пальцами, уже из-за двери подъезда — и водитель, едва прикорнувший на руле, вскинулся — он вдруг почувствовал себя таким бодрым и полным сил, что готов был рулить хоть ночь напролёт. Хотя, конечно, чтобы добраться до своей конечной станции, ему потребовалось бы куда меньше времени. Но теперь он совершенно точно не заснёт за рулём и не попадёт в аварию. Было бы нелепо спастись от Апокалипсиса и погибнуть в обыкновенном ДТП.

Они не переглядывались с Азирафелем в лифте. Кроули не требовался ключ, чтобы открыть дверь — она распахнулась от мановения руки. Азирафель сделал шаг через порог, и они расцепили руки.

— Хочешь что-нибудь выпить? — спросил Кроули. — Я так да.

— Не откажусь, — бодрясь, сказал Азирафель.

Он покрутил головой, осторожно прошёл вглубь квартиры.

Он никогда не был здесь. Он никогда не бывал у него дома, потому что у Кроули раньше никогда не было дома. Азирафелю приходилось навещать те места, где Кроули спал или ел, но в них никогда не было ничего особенного — просто комнаты, обставленные по велению моды и для впечатления посетителей. А здесь Кроули жил. Здесь были его цветы, его статуи и картины, книжный шкаф, стойка с виниловыми пластинками, спальня.

Азирафель оглядывался с любопытством и определённой робостью человека, понимающего, что его впустили в очень интимное пространство. Он прошёлся от картины к картине, вышел к цветам, посмотрел на них, широко раскрыв глаза — видимо, их он совершенно не ожидал. Цветы замерли в страхе, не зная, что делать.

— Не разговаривай с ними, — бросил Кроули, широким шагом проходя мимо.

Он был смущён тем, что впускает Азирафеля сюда — буквально снимает шкуру и выворачивает её наизнанку, чтобы показать, что у него внутри. На самом деле он не очень-то хотел это показывать, но когда ты знаешь, что тебе осталось всего несколько часов, как-то иначе смотришь на вещи, которые раньше ни за что не стал бы делать.

Он просто хотел провести оставшееся время с Азирафелем, вот и всё. Он бы даже предложил ему сыграть в шахматы, если бы они у него завалялись. Но больше всего он хотел просто лежать, обнимая его, уткнувшись в него, держа его в руках, ухватив зубами за ворот — и молчать. Дышать своим мягким ангелом. И его бы совершенно не смутило, если бы так, в объятиях друг друга, их бы и застали те, кто придёт за ними. Терять всё равно было нечего.

Те, кто придёт — они не знают, что такое любовь. Они не поймут, что случилось, почему Кроули сделал то, что он сделал. И потребуют расплаты.

Азирафель оглядывался с возрастающим энтузиазмом — казалось, ему нравится то, что он видит. Нравятся эти голые бетонные стены, вид из окон, даже цветы. Кроули смутился ещё сильнее, рассердился на себя за смущение, поднял плечи.

— Здесь очень уютно, — сказал Азирафель. — Хорошее место, чтобы заползти и перелинять.

— Я не линяю, — раздражённо отозвался Кроули. Он не собирался сейчас обсуждать свою змеиную натуру.

— О, я не имел в виду… — начал Азирафель и сконфуженно замолк.

Потом заметил ангелов, подошёл к ним.

— Выкупил их у Лоренцо? — с любопытством спросил он, явно стараясь перевести разговор на более безопасную тему.

— Нет, — сказал Кроули. — Он упомянул меня в завещании.

— А я всё думал, куда они делись, — вполголоса пробормотал Азирафель.

— Ром! — крикнул Кроули уже из гостиной, звеня стаканами.

— Что, прости? — Азирафель отправился на его голос, остановился на пороге.

— Ром, — повторил Кроули, показывая бутылку. — Пойло такое. Берём сахарный тростник, сто мексиканцев с мачете, рубим в щепки, измельчаем, прессуем, выпариваем, специи по вкусу. Будешь?

Азирафель подошёл, отнял бутылку, отставил в сторону. Провёл ладонью по рукаву пиджака Кроули, будто хотел смахнуть гарь и копоть.

— Очень жаль твою машину, — вполголоса сказал он.

— Жаль твои книги, — добавил Кроули.

Азирафель прерывисто вздохнул, посмотрел в глаза. Кроули стащил с носа очки, пристроил на бутылку рома. Им обоим сейчас явно было не по себе, а от смущения и неловкости лучшее лекарство было одно — выпивка. Никогда не помогало, но всегда есть надежда, что всё-таки поможет.

Кроули отвернулся от ангела, скользнул взглядом по зеркальной стене домашнего бара, взял, что стояло ближе. Оказалось — мартини. Так что Кроули ухватил ещё и водку. Выставил на стойку большой стакан для лимонада, опрокинул над ним обе бутылки. Водка с мартини — отличный вариант для завершения сегодняшнего дня. В конце концов, ему всегда нравился Бонд.

Дж. Бонд.

А кроме того, достоинство этого коктейля было в том, что он быстро и резво ударял в голову — особенно если принимать его в таких количествах, в которых его собирался принять Кроули.

— Когда ты предложил выпить, я подумал, что мы выпьем что-то более праздничное, — улыбнулся Азирафель. — Мы же сегодня спасли Землю.

Кроули молча сделал пару больших глотков, открыл шампанское и долил в стакан доверху. Подвинул Азирафелю, предлагая отпраздновать спасение человечества. Азирафель взял стакан, поднёс ко рту, но не донёс — поставил назад.

— Чего-то не хватает, думаешь? — спросил Кроули. — Льда, соломинки? Ломтик лайма?

Азирафель смотрел в ответ напряжённо, будто подыскивал какие-то слова, но никак не мог найти, — и только смотрел, надеясь, что всё разрешится само собой. Наверное, он бы хотел сейчас быть в своём магазинчике. А его больше не было. Они всё проебали, и это была вина Кроули. Потому что именно Кроули потерял Антихриста ещё тогда. Всего этого не случилось бы, если бы он тогда сделал всё как надо, если бы это они воспитывали мальчика с золотыми кудрями. Всё сталось бы так, как они распланировали.

Им не пришлось бы раскрывать себя. Просто Антихрист оказался бы немножко бракованным. И всё осталось бы по-прежнему.

Таково бытие демона, — подумал Кроули. — Как бы ты ни стремился сделать что-то хорошее, получается у тебя только сделать всё ещё хуже.

Но он не хотел напрягать Азирафеля своим унынием. У них осталось не так уж и много времени на уныние, драгоценного времени, которое лучше всего было бы провести, в последний раз надравшись, как черти. Вдвоём. В дым, в доску, в оккультные сопли.

— Ломтик лайма, — решил Кроули и повесил его на стакан Азирафеля. — Ананасовый сок?..

— Что, прости?.. — повторил Азирафель.

— Ананасовый сок. Берёшь ананас, сто мексиканцев с мачете…

Азирафель отчаянно замахал рукой:

— Что угодно, Кроули, я готов на любой эксперимент.

— Какой же это эксперимент, — хмыкнул Кроули. — Вот если бы я напузырил тебе сюда взбитых сливок…

— Мне нравятся взбитые сливки, — оживлённо подхватил Азирафель, будто гастрономические разговоры возвращали ему присутствие духа.

— Дать баллончик? — спросил Кроули.

Азирафель посмотрел на него сложным взглядом — но он, по крайней мере, улыбался.

— Всё хорошо и так, — негромко сказал он.

Кроули молча сделал себе второй мартини с водкой в большой стакан, крупными глотками выпил до половины. Потом насыпал в него горсть льда, достав из-под стойки ведёрко. Азирафель вздохнул, будто хотел что-то сказать, влажными глазами посмотрел на Кроули. Пригубил его эксперимент.

— Отличный вкус. Сам это придумал?..

Кроули, неотвечая, взял баллончик сливок и нашипел ему в стакан полную шапку. Азирафель непонимающе поднял брови — потом засмеялся, прикрывая рот ладонью. Кроули улыбался, глядя на него.

Это был последний шанс провести время вместе. Кроули не собирался унывать, оплакивая всё неслучившееся. В лучшие времена он бы обязательно поддразнил себя мыслями о том, как здорово было бы сейчас заманить ангела в логово порока и похоти, то есть — в спальню.

Но чёрт бы с ним, с неслучившимся. Столько лет они жили без него — и ничего, жили. Ничего не нужно менять. Азирафель прав, зло всегда содержит в себе семена разрушения. Кроули всегда портил всё, к чему прикасался — так лучше ему ничего и не начинать, тем более с Азирафелем, чтобы не допортить то, что ещё осталось хорошего в его жизни.

— А зря ты не согласился на Альфу Центавра, — сказал Кроули. — Там сейчас хорошо. Особенно в это время года.

— Что там хорошего? — с любопытством спросил Азирафель.

— Далековато, конечно, — Кроули пожал плечами, — зато атмосфера — как в клубе. Кстати, ещё не поздно завалиться в клуб, — он глянул на часы. — Я знаю один рядом.

— Ты хочешь в клуб? — растерянно спросил Азирафель.

— Я думал, если тебе скучно…

— Нет, мне не скучно, но если ты хочешь…

— Здесь скучно, ангел, я-то знаю — тут только цветы и стены.

— И ты.

Кроули молча налил себе ещё.

Водка с мартини шли хорошо. Водка с мартини шептали, что стоило бы проверить, падёт ли Азирафель из-за поцелуя, может ли он себе это позволить — или немедленно грянет небесный гром и испепелит их на месте?

Кроули смотрел на ангела, чувствуя, как подступает пьяный румянец. Он помнил, что нельзя, и инстинкты толкнули его сбежать. Он ушёл в кабинет под предлогом, что хочет включить музыку. Азирафель последовал за ним — и запнулся на пороге с тихим возгласом. Он увидел на столе термос. Белая крышка лежала рядом — там же, где Кроули её оставил, когда готовил ловушку.

Понятно было, о чём мог подумать Азирафель — о том, что Кроули пытался убить себя после их последней ссоры. Ангел так побледнел, что было ясно — именно это он и подумал.

— Ох, Кроули…

Кроули едва собрался успокоить его, сказать, что ничего такого, это не то, что Азирафель подумал — но Азирафель стремительно пересёк комнату, обхватил Кроули обеими руками, прижался к нему. Кроули замер на мгновение. Потом обнял в ответ.

Азирафель был мягким и плотным. Кроули подумал, что ему никогда не приходило в голову — какой он. А он был вот таким. Кроули прижался щекой к его виску. Они оба всё потеряли, но что обрели взамен?.. Наверное, ничего. Даже обрести друг друга они уже не успевали. Кроули физически чувствовал обречённость.

Он обнял ангела покрепче, провёл рукой по его спине, услышал в ответ тихий вздох.

— Это было не для меня, — вполголоса сказал Кроули. — Пришлось израсходовать на кого-то другого.

— Что ты говоришь? — пробормотал Азирафель.

— Одним демоном в Аду стало меньше.

Азирафель прижался теснее. Он был слишком близко, он был слишком реален, так что Кроули не мог ничего не почувствовать в ответ.

— Кхм, ангел…

— Знаешь, хуже уже не будет, — с нервным смешком отозвался Азирафель.

Кроули потрясённо поднял голову, отклонился назад, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Хуже уже не будет, — повторил Азирафель, глядя ему в глаза. — Как ты однажды сказал — проклятым быть не так уж плохо, если привыкнуть.

— Но ты… ты падёшь!

— Знаешь, я наконец понял одну важную вещь… Я давно её понял, но всё боялся признаться, даже себе. Зачем мне Рай, если там нет тебя?

Кроули смотрел ему в глаза, будто искал подтверждение решимости Азирафеля. И она там была. Им нечего было терять — они всё равно были обречены. Оба. Всё, что им оставалось — провести друг с другом несколько последних часов.

У Кроули мелькнула мысль, не станет ли хуже, но… Глядя правде в глаза — да, хуже уже не будет. Их и так уже наверняка приговорили. Им и так уже отмерены все сроки. Азирафель выступил против своих, против Гавриила, вмешался в войну, лишил ангелов и демонов последней битвы — ну, вряд ли после этого к нему отнесутся со снисхождением. Все уже и так поняли, что они оба действовали сообща — против Рая и против Ада. Так что близость с демоном, по сути, ничего уже не решала. Кроули, конечно, был в курсе своего уникального умения ухудшать любую ситуацию, но здесь даже он был бессилен.

Азирафель обхватил его руками за голову, пригнул к себе — и поцеловал.

Это оказалось так легко. Одно мгновение Кроули оставался в шоке. Многовековая выучка сдерживать себя, сдерживать руки, даже не думать, не сметь — запаниковала, зашлась в крике «нельзя, нельзя!..»

А катись. Теперь можно, — подумал Кроули.

И ответил в мягкие податливые губы.

Азирафель обхватил его руками поперёк пояса, будто совершенно не умел обниматься. Задрал пиджак на спине, забрался под него, под жилет, к голому телу. Общупал всё, что попалось — спину, лопатки, ремень на джинсах, карманы на заднице. Прижался лицом к шее, громко вдохнув.

— Ангел, — позвал Кроули. Голос сел, вышло сипло и жалобно.

Азирафель оставил его спину в покое (хотя какой там покой — она вся горела), перебрался пальцами в волосы, взъерошил, потянул за них. Кроули ткнулся губами в его рот, торопливо, будто боясь, что прямо сейчас и застукают. В ногах ощущалась слабость, им хорошо было бы куда-то присесть или даже лечь.

— Ангел, — невнятно позвал он. — А может…

Азирафель бросил расстёгивать на нём жилет, глянул в лицо. Заминка вышла неловкой, выбила из колеи, куда оба только-только влетели.

— Может, диван?.. — нелепо предложил Кроули.

— А мы успеем? — почему-то шёпотом спросил Азирафель.

— Я тебе не подросток, — обиделся Кроули, — Я вообще никогда не был подростком — я взрослый демон, что значит — успеем? Я-то точно успею, у меня о… О-о-о…

Мысль он не закончил — Азирафель нечаянно прижался бедром к его паху, как раз туда, где стояло, продавливая ширинку.

— …опыт, — хрипло закончил Кроули.

— А вот я не настолько в себе уверен, — прошептал Азирафель, и у Кроули в голове зашумело. Он поцеловал его снова — чтобы Азирафель ничего больше не выдал, а то с каждым его словом опыт Кроули испарялся, будто его и не было никогда, а сердце от испуга стучало так громко, что отдавалось в ушах.

Азирафель промычал что-то сквозь поцелуй, Кроули не разобрал. Диван был отличной идеей, но где его искать, Кроули уже совершенно не помнил.

— Ещё спальня, — предложил он.

— Это близко?.. — Азирафель, раскрасневшись, машинально облизывал влажные губы.

— Надеюсь. Но не кидаться же нам прямо на пол.

Азирафель нервно хихикнул.

Кроули взял его за руку, приложил к своей груди. Попросил:

— Не бойся. Мне тоже страшно.

Азирафель потянул с него пиджак, уронил на пол. Кроули оттеснил его спиной вперёд. По дороге до спальни они нашли две стены, угол шкафа, дверной косяк, табурет (удивительно, как громко могут падать такие лёгкие на вид вещи) и горшок с монстерой. Монстере повезло меньше всех — её свернули на пол общим порывом, расколотив горшок.

— Ох, прости, — Азирафель попытался прерваться, но Кроули его не пустил:

— Плевать, она плохо себя вела, не отвлекайся, мы ещё не дошли до спальни.

— Мы ходим кругами, — заметил Азирафель, стоя ногами на недавно сброшенном пиджаке Кроули. — Может, взять карту?..

У него блестели глаза, губы раскраснелись от поцелуев, а речевые навыки явно не успевали подстроиться к происходящему.

— Как раз сегодня закончились, — отозвался Кроули.

— Жаль. Тогда, может, диван?..

— Он тоже закончился.

— Как раз сегодня?..

— Ага.

Спальня нашлась внезапно — выскочила из-за угла, пока они блуждали по стенкам, подсекла Азирафеля под колени низкой кроватью, опрокинув навзничь. Кроули развязал серебристый шарфик, бросил в сторону. Тронул оторванную пуговицу на жилете, вырвал с ниткой. Азирафель громко вздохнул: полуразвязанная бабочка съехала в сторону, голубая рубашка настежь, под ней бесстыдно светится незагорелая грудь и один кокетливый розовый сосок, а второй нагло топорщится через голубую ткань. И глаза у ангела — дикие, жадные и испуганные. Переливаются в небесную синеву. Ошеломляющая смесь, от которой у Кроули медленная дрожь струится по позвоночнику между лопаток и растекается по пояснице.

Азирафель, подскочив, хватает его за пряжку ремня, тихо ойкает, ударив себя по пальцам — у него не так-то много сноровки в расстёгивании чужих ремней. Кроули отстраняет его руки, чтобы помочь — и Азирафель вцепляется в его бёдра, бесцеремонно лапая, прощупывая сквозь грубые джинсы. Кусает-целует в голый живот, оставив там красный след. Он тянется к Кроули с вожделением и предвкушением, будто никак не может поверить, и всё проверяет — настоящий, живой ли, реальный, из плоти, а не мрамора с красной искрой.

Они заворачиваются в клубок, переплетаются, как провода, руками, ногами, даже языки по коже выписывают сплошные круги и загогулины. Азирафель протяжно, похабно стонет, так громко. Что там опыт, какой там опыт — сердце заходится так, будто Кроули не шесть, а шестнадцать, и не тысяч, а просто — лет. Азирафель зарывается руками в его взмокшие волосы, путается в них, тянет, зажав в кулак. Покрывало сбивается набок, лежит смятым комом где-то в ногах (в чьих — уже никто не разберётся). Кроули целует тёплую кожу на животе, сползает ниже, к светлым курчавым волоскам между широко разведённых ног, блуждает в них губами и носом, пока Азирафель мечется по постели, вскрикивает, задыхается, смеётся. Внизу живота он тоже пахнет парфюмом, на языке остаётся горечь — каков же мерзавец, это ведь не специально, не ради особого случая — это он так всегда, и Кроули не понимает, как ему дальше жить с этим знанием, как не сдохнуть от возбуждения прямо сейчас. Азирафель громко стонет, разводя ноги шире, мнёт в кулаках простыню — кажется, у него вот-вот пробьются чёрные перья, и Кроули думает, в ужасе и восхищении, что вот такому Азирафелю — они пойдут.

Он изо всех сил осторожничает. Скользит жарко, медленно. Даже робко. Внутри теснота, горячо и нежно. Азирафель льнёт к нему, целует обкусанными губами, хватает за спину, что-то бормочет в ухо, и шёпот румянцем ложится на шею Кроули. Не оставляя ни единого шанса разумным мыслям. Азирафель шепчет, ёрзает задом, насаживаясь, морщится, закусив губу. Шёпот сипнет — горло сухое от вздохов, и Кроули отвечает таким же, хрипловатым, нежным.

Азирафель вскрикивает, вскинув бёдра — они находят наконец самое важное, то ли правильный угол, то ли нужный ритм — и реальность меркнет за закрытыми глазами Кроули, остаётся только ангельский плавящий жар, яростный стук крови в ушах, сбитое тяжёлыми толчками дыхание — и быстрый, ритмичный звук влажных шлепков, когда тело врезается в тело.

Азирафель кончает, надсаживая горло криком, мир распахивается со звоном, опустошая мощным ударом — общая судорога объединяет тела, растворяется сладкой дрожью за позвоночником, оставляя после себя тишину и звенящую лёгкость.

Кроули, зажатый между коленями ангела, тяжело дышит, нависая над ним на руках. У него на груди остывают жемчужные кляксы. Азирафель притягивает его к себе, Кроули утыкается лицом в мягкий живот. И закрывает глаза.

И лежат, обнажённые, переплетённые, блуждая руками по телу друг друга, изучая — круглые колени и белые бёдра, смуглые острые лопатки, рыжие вихры на затылке, нежные бока, — насыщаясь друг другом, пока время, принадлежащее им, ещё не иссякло.

Откашлявшись, Азирафель заговорил первым.

— Я честно скажу, я не понимаю, почему демонам позволено заниматься сексом, а ангелам — нет. Должно быть наоборот — разве в этом есть что-то плохое?..

— Должно быть плохое, — привычно пробормотал Кроули. — Раз уж вам это запретили.

— Всё равно не понимаю, — проговорил Азирафель, блуждая рукой по его голой спине.

— Ты же помнишь историю с нефилимами. Ангелы начали заводить детей с человеческими женщинами. Решили, что могут сотворять новую жизнь, побросали свои обязанности, ушли жить на Землю. Неудивительно, что ваш босс взбеленился.

Азирафель помолчал, гладя его то по спине, то по волосам.

— Знаешь… Тела, конечно, создают границу между нашими душами. Но мне казалось, я чувствую всё то же самое, что и ты. Будто мы стали едины. Я всё чувствовал — твой жар, твою страсть. Будто больше нет разницы, кто я и кто ты. Будто я — это ты…

Азирафель вдруг замолчал, напрягся. Подскочил, будто его подкинуло, сбросил Кроули. Тот недовольно заворчал, приподнимаясь на локте.

— Я — это ты! — воскликнул Азирафель. — Конечно!.. Как говорила Агнесса — «с умом выбирай свой облик»!..

— Ты о чём? — переспросил Кроули.

— Всё дело в облике, — с нажимом повторил Азирафель, натягивая на себя тонкое одеяло. — Они придут за нами, ты знаешь. Они сделают что-то ужасающее. Может, отдадут тебя на расправу моим — и наоборот. Но мы их обманем. Мы поменяемся!

— Поменя… — начал Кроули, — но зачем?..

— Это единственное, что приходит мне в голову, — признался Азирафель. — И этого они от нас точно не ждут. Пусть у нас будет хоть один козырь в рукаве.

— Ну, или хотя бы посмеёмся напоследок, — вздохнул Кроули. — И когда?..

— Прямо сейчас, — Азирафель стрельнул глазами по сторонам, будто подозревал, что за ними подсматривают. Протянул Кроули руку.

Тот взялся. Они взглянули друг другу в глаза. Отголосок недавнего оргазма медленной молнией прокрался по телу, электризуя нервные окончания. Кроули знал этот облик, любил его, изучил до самой последней чёрточки — взять его получилось легко, будто обменяться рубашками.

— Оу, — сказал Кроули, задрав подбородок и оглядывая собственное лицо прямо перед собой — несколько более растерянное и мягкое, чем он бы хотел это видеть. То ли секс с ангелом был тому виной, то ли сам Азирафель, но это выражение лица было совсем не похоже на Кроули. Он протянул руку, пальцем слегка нахмурил ангелу брови, сомкнул губы, будто придавал скульптуре завершённые штрихи.

— Постарайся выглядеть посуровее, — попросил он.

— Я знаю, как ты выглядишь, Кроули, — не без высокомерия отозвался ангел. — Я знаю тебя шесть тысяч лет — думаешь, я не сумею тебя изобразить?

— Ну, от этого маскарада зависит наша жизнь, так что не удивляйся, что меня это беспокоит, — отозвался Кроули.

— А ты улыбайся чаще, — вкрадчиво посоветовал Азирафель. — Это располагает людей к тебе.

Кроули состроил гримасу, потом посерьёзнел, собрался. Улыбнулся — мягко, точно так, как это делал Азирафель.

— Всё будет тип-топ, — сказал он. Азирафель сдержанно рассмеялся. Спохватившись, метнул на Кроули взгляд, — мол, прости, я помню, что должен вести себя иначе — и расхохотался во весь голос, откинувшись на постель.

Кроули смотрел на него. Это было странное чувство — видеть себя со стороны, изображённым так, будто в зеркале — и знать, что это не ты. Как же хорошо Азирафель его знал, как внимательно он на него смотрел, если мог — и ведь правда мог! — изобразить Кроули с такой точностью, что Кроули сам мог бы потеряться, кто из них — настоящий.

Он улёгся на подушку рядом, Азирафель приткнулся к нему, положил голову на плечо.

— Как ты думаешь, когда за нами придут? — спросил он.

— Скоро, — сказал Кроули, глядя сквозь раздвинутые двери на тени колышущихся листьев. — Как только определятся, что с нами делать.

***

— А!.. Азирафель! Я рад, что ты к нам присоединился.

Гавриил хлопнул Кроули по плечу, проходя мимо. Он всегда был одним из самых высокомерных ангелов, так что Кроули иногда задавался вопросом: почему Люцифер, а не Гавриил, пал в итоге? В нём же гордыни был — мешок.

Он не помнил Рай — таким. В его воспоминаниях тот был облачным пространством, где-то вне всех пространств. А сейчас он был похож на ангар для исполинского дирижабля. Неприятное место — Кроули даже удивился, насколько оно неприятное. Хотя последние события должны были лишить его всех иллюзий насчёт Рая, оказалось — нет, парочка всё-таки завалялась, и теперь раскрошилась на зубах, оставляя гадостное послевкусие песка. Наверное, где-то в глубине души он никак не мог окончательно поверить, что ангелы — редкостные говнюки. До этого момента — не мог.

Где-то в отдалении крутились шарики планет, среди них он узнал Землю. Красивая. Голубая, зелёная, подёрнутая дымкой облаков. Она была живой, это чувствовалось даже на расстоянии.

— Вы могли бы просто отправить сообщение, — сказал Кроули. — Вот так похищать среди бела дня…

— Давай называть всё своими именами, — перебил Гавриил. — Это была «внеплановая экстрадиция».

«Внеплановая экстрадиция»?.. Поцелуй меня в жопу, — подумал Кроули.

— Так, что там с нашим новым партнёром? — деловым тоном спросил Гавриил.

— В пути, — ответил Уриэль, и Гавриил победным жестом воздел кулаки.

Кроули было тошно представлять, что вот на этом самом месте мог бы сидеть Азирафель. Примотанным к стулу, будто он совершил нечто чудовищное, а не предотвратил гибель миллиардов людей. Эй, Боженька, тебе разве не угодно, чтобы эти люди и дальше жили себе спокойно?.. Или они для тебя — побочный эффект эволюции, ты не подозревал, что они так расплодятся, когда ты велел им плодиться?..

— Он в пути, — с мерзкой ухмылкой повторил Гавриил. — Я думаю, тебе понравится. Я уверен. Спорим, вот этого ты точно не ждал, — доверительно сказал он.

Кроули смотрел на него, заставляя себя улыбнуться в ответ — как сделал бы Азирафель. Он так ненавидел Гавриила в этот момент, что трудно было сдержаться, чтобы не выдать себя и не пнуть его, скажем, ботинком в лицо, когда тот так удобно наклонился.

Звякнул лифт.

— Ух ты, а у нас внизу таких видов нет, — протянул демонёнок, осторожно шагнув вперёд.

Кроули проводил его взглядом. Тот плеснул из закопчённого котелка адским огнём в круг, выложенный из камней, и оттуда взвился огненный смерч. Демонёнок покосился на Кроули.

— А можно, я его хрясну? — спросил он. — Ну, понимаете, я никогда не бил ангела…

— Да Бога ради, — Гавриил сделал приглашающий жест. — Ты наш гость.

Гость. Кроули пришлось спрятать глаза и прикусить язык, чтобы не ответить Гавриилу так, как он того заслуживал.

Демонёнок с ухмылкой подобрался к нему, поднял руку, примериваясь, куда бить. Это Азирафель мог сейчас сидеть на этом месте. Азирафель, а не он. Демон удачно заслонил Гавриила, и Кроули встретился с ним взглядом.

Ну-ну, — думал он. — Ну-ну, давай. Рискни. Врежь. И потом я найду тебя — я найду тебя и сделаю с тобой такие вещи, что даже Господь Бог тебя не узнает. Давай, маленькая мелкая гнида, размахнись посильнее…

Демонёнок опустил руку. Передумал.

— Да нет, я… я пошёл. Меня ждут там…

Кроули глянул на Гавриила. Его грызла ярость и бессилие. Он не привык сдерживать себя — никогда. Но сейчас было необходимо, ради Азирафеля, смирить свою ярость. И он смирил.

— Итак, своим предательством ты предотвратил нашу войну, — объявил Гавриил.

— Ну, я думаю, ради всеобщего блага… — начал Кроули.

— Не заикайся про всеобщее благо, заинька, я Архангел Гавриил, блядь, — оборвал тот. — Всеобщим благом было бы, если бы мы разобрались с оппозицией раз и навсегда.

Он кивнул Уриэлю. Тот приблизился, снял с Кроули путы.

— Вставай.

Кроули встал. Оправил одежду, поправил клетчатую бабочку на горле. Где-то внутри он всё ещё боялся, что его раскроют — но, судя по лицам ангелов, им и в голову не могло прийти, что они с Азирафелем сблизились до такой степени, чтобы играть вдвоём против всех.

— Могу я предложить вам передумать? — спросил он, потому что так сделал бы Азирафель. — Бога ради, мы же должны быть хорошими!

— Вот Бога ради, — со значением повторил Гавриил, — мы и караем предателей, чтоб другим неповадно было. Так что, — он сделал приглашающий жест рукой, — пошёл в костёр.

Они даже не позаботились устроить суд. Они даже не хотели марать свои ангельские ручки. Добровольное самоубийство — что там Михаил говорил когда-то, мол, любой ангел с радостью умрёт за правое дело? Похоже, именно этого они сейчас и ждали. Улыбаясь, будто на корпоративном празднике, будто после казни, даже не отряхнув пепел со своих рук (ведь он на них не осядет), они пойдут планировать новую войну — или на ланч.

И он ещё думал, что их с Азирафелем связь — противоестественна? И он ещё думал, что ни один ангел и ни один демон никогда не будут сотрудничать? Да они сотрудничали все эти годы. Всё это время. Оппозиция оппозицией, а война по расписанию, и обе стороны работали на общую цель — и только они двое, два идиота, думали, что дело в чём-то другом, что дело в людях, что люди вообще кому-то важны.

А они не были. И те и другие равнодушно считали души, как очки в игре, и никто не задумывался, что души-то — живые. Созданные, блядь, по образу и подобию… И что?.. И ничего.

Было ли всё это с самого начала санкционировано Богом? Эта война, эта казнь? О чём он думает сейчас, глядя на них — этот Всезнающий и Всеведущий? Каково ему видеть этот маскарад? Он не вмешался, когда Адам отказался быть Антихристом — и что это значит?.. Раньше всегда встревал, чуть что шло не так — а теперь-то куда делся?..

Кроули бросил короткий взгляд вверх.

— Ну что ж, — сказал он. — Рад был работать с вами. Возможно, мы ещё встретимся — в лучшие времена.

— Заткни свой дебильный рот и сдохни уже, — оборвал Гавриил. И широко улыбнулся, как с плаката «лучший руководитель тысячелетия».

Это мог быть Азирафель. Господи, это мог бы быть Азирафель — и они оба погибли бы вдали друг от друга, без возможности напоследок взяться за руки, посмотреть в глаза.

Как бы Кроули хотелось, чтобы все они заплатили за это — особенно Гавриил. Он не знал, как — но был уверен, что однажды они заплатят.

Он шагнул в пламя.

О, надо было видеть их лица. Как брезгливая гадливость, замершая на них в ожидании некрасивых воплей и криков, крови, — в недоумении поползла с лица прочь, сменяясь растерянностью. Изумлением. Ужасом.

Пламя обняло Кроули, окутало, слилось с ним — он сам стал пламенем, искрами, раскалённым воздухом, растворился в нём и принял его в себя. Вздохнул, расправляя плечи, повёл шеей. Эффект был прекрасен. На Гавриила было смешно смотреть, на его открытый рот и изумлённые круглые глаза. Что, мразь, надеялся, что предатель сгорит в муках?.. Кроули ухмыльнулся. Выдохнул струю пламени — ангелы отшатнулись, едва не отпрыгнули.

— Всё может быть хуже, чем мы думали, — обеспокоено сказал Гавриил.

Уриэль повернулся к нему.

— Что он такое?..

Гавриил покачал головой, раздувая щёки.

— Как Господь допустил это?..

— Да, это очень хороший вопрос, — деловым тоном сказал Гавриил, — как Господь допустил это и почему мы не в курсе.

— Но если он допустил, — добавил рассудительный Уриэль, — значит…

— Это часть его плана, — улыбнулся Сандалфон.

Он любил неприятные сюрпризы — видимо, ему было совершенно безразлично, кто в данный момент неприятно удивляется. Пусть бы даже один из своих.

— Мы бы знали, — сказал Гавриил. — Я бы знал!

Они обернулись, посмотрели на Кроули, явно надеясь, что тот исчез, пока они разговаривают. Кроули махнул им рукой.

— Может, Господь ни при чём?

Гавриил чуть не отвесил Уриэлю затрещину:

— Думай, что говоришь! Господь всегда при чём, он же Господь!

— Может, он нам больше не доверяет?..

Все трое покосились наверх.

— Может, после истории с Иисусом…

Гавриил наградил Уриэля таким испепеляющим взглядом, что хватило бы на десять демонических костров.

Кроули кашлянул, привлекая к себе внимание. Дождался, пока те развернутся, поманил ближе к себе. Но ангелы не рискнули приблизиться. Кроули широко улыбнулся, позволяя своей мимике проступить в чертах Азирафеля.

— Вы, наверное, думаете, — сказал он, — «Если он может такое, то что ещё ему под силу?» Очень, очень скоро у вас появится шанс узнать.

Трое переглянулись. Ангел, которому не страшно адское пламя? И он всё ещё ангел? Не падший? Что это за исключение из правил, каким образом Азирафель сделал себя неуязвимым, что за чудеса ему подвластны, откуда он их берёт?

Сандалфон первый пожал плечами. Уриэль смотрел на босса, ожидая его решения. Кроули тоже ждал, между делом роняя капли пламени за пределы каменного круга.

Гавриил сурово нахмурился.

— Никто не должен об этом знать.

— А то большой шум поднимется, — подхватил Кроули. — Будет неудобно, если кто-то узнает. Но я могу никому ничего не рассказывать… если мы придём к соглашению.

Гавриил наконец понял, в каком положении оказался. Самое страшное оружие оказалось бессильно против Азирафеля — выходит, к нему больше нечего применить, нечем грозить. Да ещё и неясно, замешан ли в этом Бог — не часть ли это его Непостижимого плана.

— Я полагаю, — Гавриил сложил ладони вместе, шагнул вперёд, — мы все можем извлечь выгоду из этого инцидента.

— Мы можем, — вкрадчиво подтвердил Кроули, — если в будущем меня оставят в покое. Ни звонков, ни встреч, ни «внеплановых экстрадиций». Да? Это всех устраивает?..

— Думаю, это приемлемые условия, — тоном продажника, завершившего сделку, сказал Гавриил.

— Отлично, — Кроули улыбнулся. — Я знал, что мы сможем договориться.

***

Кто-то играл за белым роялем.

— Мне хочется думать, — сказал Азирафель, взяв бокал, — что у нас ничего бы не вышло, если бы ты, в сердце своём, не был хоть чуточку хорошим человеком.

— И если бы ты, — добавил Кроули, — глубоко внутри, не был как раз такой сволочью, как я люблю.

Он смотрел на Азирафеля, привыкая к тому, что им можно больше не прятаться — во всех смыслах, в любых смыслах. Азирафель нежно зарделся, заулыбался и заморгал, опустил глаза.

— За тебя, — Кроули взялся за бокал. — И за мир?

— За наш мир, — отозвался ангел.

Август кончался, и лето кончалось, и мир, кажется, был тем же самым — и чуточку другим. Если вам нужен образ будущего, представьте себе мальчика, и его собаку, и его друзей. И лето, которое никогда не кончается. Представьте себе плетёные изгороди, которые можно перемахнуть с разбегу, сабли из прутиков, прохладную воду пруда, дождь, который шуршит снаружи, пока вы с фонариком сидите в шалаше, сладчайшую лесную малину, утоптанные лесные дорожки, белок и ёжиков, рыжих кошек, запах опавших листьев и запах костра, с которым ты возвращаешься домой к ужину, уставший, с головой, полной разговоров и смеха.

А если вам нужен ещё более конкретный образ будущего, представьте себе ангела и демона, которые обедают в Ритц. Представьте себе мужчину в белой полумаске за белым роялем, представьте себе соловья, сбежавшего из просторной клетки, соловья, который сел на ветку акации и запел — в первый раз, оглушённый свободой и солнечным светом. Представьте себе книжный магазин, полный уютных уголков, пледов, столиков, статуэток и галерей. Представьте себе прекрасный винтажный автомобиль перед ним — под самыми окнами. Представьте себе демона, который снимает очки, и ангела, который присаживается ему на колено с томиком старинных сонетов. Раскрывает его на странице, заложенной чёрным пёрышком.

И читает вслух.

Все страсти, все любви мои возьми, —

От этого приобретешь ты мало.

Все, что любовью названо людьми,

И без того тебе принадлежало.

========== Эпилог ==========

Белое, белое Рождество. Снег на холмистых улицах, снег на крышах. Зелёные венки с красными лентами, гирлянды на жёлтых вечерних окнах, ёлки в витринах.

Это было первое Рождество, которое они отмечали вместе. Это было первое Рождество, которое что-то значило для них обоих.

Над рождественской ярмаркой из динамиков на фонарных столбах звенели колокольчики. В огромных котлах варили глинтвейн, и каждый пах по-своему: где с апельсином, где с корицей, где с гвоздикой и яблоком. Ангел и демон напробовались его из каждого котла. Накупили пряничных человечков, кексов, глазированного печенья, сушёных фруктов, карамельных леденцов, пахучего сыра и бычьих колбасок. Фонариков, расписных круглых шаров, мишуры, разноцветных толстых свечей, душистого чаю, еловых венков, украшенных бумажными цветами.

— Мы должны сделать рождественское печенье сами! — предложил Азирафель.

Кроули с сомнением хмыкнул, стараясь не подавать вида, что заинтересован.

— И глинтвейн, — добавил он, глядя на винную лавочку. — Возьмём вина?

— И коньяк, — поддержал Азирафель. — И ром. Для печенья.

— Думаешь, ящика нам хватит? — спросил Кроули.

— Энтони, зачем нам целый ящик вина?

— Для глинтвейна.

— Но мы же не будем делать целый котёл!

— Разве? — разочарованно протянул Кроули. — По-моему, было бы здорово. Все делают в котлах.

— Но мы же не собираемся его продавать.

— Нет, но мы могли бы раздавать его бесплатно.

— Как-нибудь в другой раз, — примирительно сказал Азирафель, расплачиваясь за пару бутылок. Кроули с недовольным видом сунул бутылки в пакет, они звякнули, столкнувшись с фонариком. Судя по звону, знакомство вышло приятным.

— И ещё пару, — Кроули задержался у прилавка. Лично он собирался пить вино не только горячим. — И ещё одну пару, для ровного счёта, пусть будет полдюжины.

— Надеюсь, у меня всё получится, — вздохнул Азирафель, пряча в карман пакетик с корицей и миндальной крошкой. — Никогда не занимался выпечкой. Но в рецепте всё кажется довольно простым. Смешать, раскатать, вырезать… Должно получиться.

Они притворялись людьми так сильно, что порой и сами верили в свою игру. Они столько всего сейчас делали в первый раз.

Кроули тащил на локте многочисленные пакеты, заполненные подарками и разноцветной обёрточной бумагой. Они оба согласились с тем, что человеческая традиция дарить подарки прекрасна, и собирались отправить их во все концы света — всем тем людям, с которыми недавно так тесно связала их судьба. Кроули предвкушал вечер, проведённый за разрезанием бумаги и приклеиванием блестящих бантиков. Упаковочной бумаги у них было столько, что можно было бы упаковать в неё грузовик, и наклеить поверх сотню блестящих бантиков.

Падал снежок, но воздух был тёплым. Люди струились мимо них, смеялись, пили горячее вино. Азирафель улыбался, счастливый. И люди улыбались вокруг него, сами не зная, почему — просто вдруг чувствовали, пройдя мимо странной парочки, что в их жизни всё хорошо, а что ещё не — то наладится в скором времени.

Они дошли до коттеджа, Кроули отпер калитку и пропустил Азирафеля вперёд. Сбил снег с ботинок, стащил их и в одних носках прошел на кухню. Начал выгружать покупки из пакетов. Азирафель, деловито напевая, сновал по дому, раскладывая добычу по местам.

На кухне было тепло, пахло корицей и гвоздикой, горячим вином, ванильной пудрой, мукой, имбирным тестом и сахарной глазурью. Общими усилиями они раскатывали тесто, причём Азирафель поминутно сверялся с книгой рецептов, установленной на подставку, и шлёпал Кроули по руке, если тот тянулся перелистнуть страницу пальцем, вымазанным в муке.

Потом они вырезали печенье из теста, и Кроули ловко орудовал ножом, заявив, что готовые формочки — для слабаков, и если в рецепте сказано, что печенье нужно вырезать, то он будет его вырезать, чего бы ему это ни стоило.

Разложив печенье на противень, они спохватывались, что забыли бумагу для выпечки, и приходилось перекладывать, стелить бумагу и заново раскладывать ажурные снежинки, ёлки, снеговиков и оленьи головы — Кроули подошёл к процессу творчески и постарался на славу. Потом они обсыпали печенье цветной крошкой, вымазали яйцом и отправили в духовку.

Где-то посреди этого процесса их прервал стук в дверь.

— Я открою, — Кроули, облизывая пальцы, вымазанные в медово-ореховой крошке, отправился открывать. Он ожидал увидеть почтальона или даже соседа — и даже от самого себя не скрывал, что рад был бы видеть и того и другого.

Но за дверью стоял Иисус. В поношенной зимней куртке и вязаной шапке, из-под которой выбивались длинные волнистые волосы. Он стоял, сунув руки в карманы, слегка подняв плечи, и улыбался — почти застенчиво.

— Привет, — изумлённо сказал Кроули.

— Привет, — ответил Иисус. — Не помешаю?

Кроули, помолчав секунду, посторонился и широким жестом пригласил его зайти. Тот улыбнулся веселее, шагнул мимо него.

— Я подумал — я ни разу не праздновал свой день рождения, — сказал Иисус, улыбаясь чуть-чуть неловко. — Всё как-то не до него было. А тут выдался свободный вечер. Вот я и решил зайти.

Кроули почувствовал себя максимально смущённым. Действительно, было как-то невежливо праздновать день рождения человека в его отсутствие.

— Кто там? — крикнул из кухни Азирафель. Иисус потянул носом запахи, приподнял брови.

— У нас гости! — крикнул в ответ Кроули и повернулся к Иисусу. — Ну, ты раздевайся, что ли. Проходи. У нас там… печенье, — он махнул рукой.

— Гости? — Азирафель выглянул в холл, ахнул, всплеснул руками: — Господи!..

— Я по-простому, без формальностей, — Иисус предупредительно выставил ладонь. — Не надо всего этого.

— У нас тут такой бардак, — тут же начал извиняться Азирафель, но Кроули покачал головой и кивнул на дверной проём:

— А хочешь с нами?.. Мы только-только печенье поставили, но теста ещё на две порции.

— Ещё как хочу, — Иисус закатал рукава клетчатой рубахи, по виду взятой из сэконд-хэнда. — А где можно руки помыть?..

Втроём дело пошло ещё веселее. Вечер был длинный — наверное, это был самый длинный и самый весёлый рождественский вечер за всю историю человечества. Они успели приготовить и печенье, и пудинг, и даже индейку, а остатков теста хватило на маленький деньрожденный кекс, в который воткнули свечку, решив, что она вполне сможет символизировать две с лишним тысячи.

— Я болел за вас, — сказал Иисус, когда они, сидя за столом, грызли печенье и запивали его сладким вином. Печенье чудесным образом могло бы получиться идеальным — но не получилось, потому что никому не пришло в голову, что об этом надо позаботиться. Оно вышло коричневатым по краям и кое-где сыроватым в середине, но именно в этом и была его особенная прелесть.

Кроули хмыкнул, сунул в бокал вина верхушку имбирной ёлки и поболтал в нём.

— Так что всё это было? Что всё это значило?..

— Мы не думали, когда создавали Землю, что люди получатся такими живыми, — признался Иисус. — Даже не сразу поняли, что именно сотворили. Злились, что люди пытаются жить самостоятельно, а не так, как Нам это нравится.

— Вы не думали?.. — спросил Азирафель.

— В каком смысле вы? — уточнил Кроули.

— Мы ведь едины, — Иисус показал глазами вверх. — В некоторой степени. Где я — там и Он. И ещё Святой Дух. Сложно объяснить, — он помотал головой.

Кроули и Азирафель посмотрели на потолок, потом на Иисуса.

— Господи?.. — шёпотом спросил Азирафель.

Иисус отмахнулся:

— Только в некоторой степени, так что лучше без формальностей, мы же договорились.

— Так Ты, — уточнил Кроули, — или вы — значит, не против?.. — он показал глазами на Азирафеля. — В смысле, нам можно?..

— Вам всю дорогу было можно, — Иисус пожал плечами.

Кроули подавился вином, уставился на него.

— В каком смысле?!

— Никто бы не пал, если бы вы решились на это гораздо раньше, — пояснил Иисус.

— То есть, всё это было зря?!

— Разве? — улыбнулся Иисус. — Разве это было зря?

— А зачем мы столько лет следовали твоему дурацкому закону?!

— Я же отменил эти законы, — напомнил Иисус. — Две тысячи лет назад. Новый Завет — ты не читал?..

— Ты говорил — не прелюбодействуй? — воскликнул Кроули.

— Я говорил — любите друг друга.

— А нельзя было выразиться яснее?! Ты всё это время знал — и ничего не сказал?! Даже не намекнул?

— Я намекал, — отозвался Иисус.

— Когда?! Когда это ты говорил, что для ангелов отменён параграф про целомудрие? — воскликнул Кроули. Азирафель предупредительно кашлянул, чтобы тот не забывал, с кем разговаривает. Потом негромко добавил:

— Признаться, я тоже не помню, чтобы об этом шла речь.

Иисус вздохнул.

— Я говорил — любите врагов ваших. Уж это-то вы должны были помнить?..

Кроули и Азирафель растерянно переглянулись.

— Но никто же не думал, что и в этом смысле тоже, — неуверенно вставил Азирафель.

— А ещё я говорил, что любовь щедра, — Иисус посмотрел на Кроули.

Тот угрюмо молчал. Потом буркнул:

— Мог бы выразиться яснее.

— Вы должны были сами сделать выбор, — сказал Иисус.

— Я полагаю, если бы мы были в курсе, что у чересчур щедрой любви не будет последствий, — с лёгкой обидой вставил Азирафель, — мы бы сделали этот выбор гораздо раньше.

— Вы сделали его тогда, когда были готовы к нему, — сказал Иисус. — Когда вы поверили друг в друга, — он посмотрел на Азирафеля, и тот опустил глаза. — Когда отринули стороны, когда открыли глаза и увидели, что есть самое важное. Когда вместо понятного, широкого, прямого пути — выбрали рискованный и опасный, но единственно верный. Вам никто не мешал сделать это раньше. Никто, кроме вас самих.

— Вообще-то мешали, — вставил Кроули. — Полчище с одной стороны, полчище с другой — как-то не очень хотелось оказаться между молотом и наковальней.

— Не оказавшись между молотом и наковальней, прекрасный клинок останется обыкновенным куском железа, — заметил Иисус.

Кроули недовольно фыркнул, схватил бокал, выпил.

— Господи, — окликнул Азирафель, нерешительно сцепляя пальцы над тарелкой. — Можно личный вопрос?

— Пожалуйста, — тот улыбнулся, заправил волосы за оба уха, похожий сейчас на студента какого-нибудь философского факультета из третьесортного колледжа — молодой человек лет тридцати, в одежде с чужого плеча и слегка неаккуратной бородкой.

— Так в чём же заключался этот Непостижимый план?

Иисус вздохнул.

— В том, чтобы постичь то, что ускользало от Нашего понимания, — ответил он. — Людей. Этот мир. Любовь. Самого себя. Поначалу всё это был любопытный эксперимент, только потом он вышел из-под контроля. Чтобы понять, что же такое люди, пришлось соображать на лету. Пришлось придумать меня — потому что невозможно постичь человека, не став человеком хотя бы наполовину. Не пожив среди них, не разделив с ними их жизнь и всё, что они напридумывали.

— И как, получилось постичь? — с любопытством спросил Кроули.

— Мы сильно продвинулись, — кивнул Иисус. — Многому научились, многое поняли. Но процесс познания вечен. Вряд ли он когда-нибудь завершится.

— А можно ещё вопрос? — сказал Кроули. — Вся эта хрень с Апокалипсисом — что это было? Ты ведь мог просто вмешаться, остановить.

— Апокалипсис никогда не был моей идеей, — сказал Иисус. — Это проект Гавриила. Это ему была нужна последняя война — ему и Люциферу.

— А если бы мы не справились — ты бы вмешался?..

Иисус вздохнул. Помолчал, сложив руки домиком.

— Этот мир не совершенен, — сказал он. — Эдем был совершенным. Эдем был идеальным. Прекрасная, идеально сбалансированная, великолепная экосистема — она могла бы существовать в неизменном виде до сих пор.

— Помню, было красиво, — вставил Кроули.

— Красиво, — согласился Иисус. — Но в нём не было кое-чего очень важного. Настоящей жизни. Свободы.

Кроули и Азирафель переглянулись.

— Это вы подарили людям свободу, — сказал Иисус. — Помогли им сделать свой первый шаг. Разрушив Эдем, вы создали несовершенство мира. У Нас ушло очень много времени, чтобы понять, что это такое. Чтобы смириться с тем, что совершенства не будет уже никогда — и понять, что несовершенство Нам нравится гораздо больше. Потому что оно и есть жизнь.

— Значит, вы не собираетесь никого карать? — спросил Азирафель. — Даже Люцифера и Гавриила?

— Даже у них есть свобода воли, — отозвался Иисус. — Просто они ещё пока этого не поняли.

— Ты когда-нибудь простишь его? — спросил Кроули. — Люцифера?

— Я давно простил его. Это он не хочет с Нами мириться, — сказал Иисус.

— Нет, подожди — но как жевсе эти дела с демонами, со святой водой?..

— Каждый получает по вере своей, — Иисус пожал плечами. — Свобода воли дана всем одинаково. И что ты сделаешь со своей жизнью, только тебе решать.

— Нет, минуточку, есть же разница, — возразил Кроули. — Людям дано больше, уж это ты не будешь отрицать? Им дан дар творения, они могут сочинять музыку, писать стихи, картины…

— А ты не можешь? — иронично улыбнулся Иисус.

— А я не могу!

— Кроули, — мягко сказал Иисус. — Ты стольких вдохновил — даже если говорить лишь о музыкантах, а не о целой толпе художников и поэтов. Столько тебя есть в музыке, вдохновлённой тобой — быть не может, чтобы музыки не было в тебе.

— Но я же пытался, — растерянно сказал Кроули. — Я пытался — и у меня не получалось!

— А у людей тоже не сразу с колыбели всё получается, — сказал Иисус. — Если тебе нужно подтверждение, что ты способен творить — загляни в свой гараж.

— А что в гараже?

— Твоя «Бентли».

— И что? Это не я её создал.

— Ты не собрал её по винтику своими руками, — кивнул Иисус. — Но ты поверил в неё, вдохнул в неё жизнь — именно ты, и никто другой. Ты же знаешь, что она особенная. Так открой глаза — это ты её такой сделал.

Кроули замолчал, взял ещё печенье, начал жевать, осмысляя услышанное.

— Господи, — окликнул Азирафель. — Прости моё любопытство… вас ведь трое — Ты, Отец и Святой Дух. Каково это? Вы всегда друг с другом согласны, никогда не спорите?

— Когда как, — безмятежно улыбнулся Иисус. — Как и в любой семье, у нас бывают конфликты.

Азирафель кивнул с пониманием.

— Кстати о семье, — оживился Иисус. — Если вы не против, я бы остался до завтра — а завтра можем съездить в Тадфилд. Хочу познакомиться с племянником, думаю, нам будет о чём поболтать.

— Нет, что значит — каждый получает по вере своей? — не выдержал Кроули. — Это как? Это что, если я буду очень сильно верить, что я больше не демон — я перестану им быть?

Иисус посмотрел на него без улыбки, очень внимательно.

— Ты можешь сам выбирать, кем тебе быть, — сказал он. — Хочешь быть демоном — оставайся им. Не хочешь — будь кем-то ещё.

— А святая вода? — спросил Кроули. — Как быть со святой водой? Она что, не убьёт меня, если я буду очень сильно в это верить?

Иисус молча отправил в рот кусок кекса, вытащив из него свечку. Потом сказал:

— Когда ты соберёшься это проверить, — он смотрел на Кроули совершенно серьёзно, — будь абсолютно уверен в том, что ты делаешь.

Азирафель строго кашлянул.

— Энтони Дж. Кроули, — сурово окликнул он. — Не вздумай ничего проверять, не посоветовавшись со мной. Не смей меня так волновать.

Кроули галантно подхватил его руку, поднёс к губам.

— Не бойся, ангел, — он поцеловал его пальцы. — Я взволную тебя по-другому.

Азирафель зарделся, игриво отнял руку и поспешно обмахнулся салфеткой.

КОНЕЦ