Слишком долго мы были затеряны в безднах (СИ) [Smalta] (fb2) читать онлайн

- Слишком долго мы были затеряны в безднах (СИ) 407 Кб, 57с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - (Smalta)

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Глава 1 ==========


На мир земной взирая, как ни странно,

Мы слепоты не можем превозмочь.

Д. Алигьери «Божественная комедия»

«Ад», песня десятая, 133 терцет.


Март принес с собой скорую оттепель и долгожданный приход весны. Солнце стояло высоко над городом, отражаясь в витринах магазинов и окнах редких трамваев. На улицах можно было встретить робко улыбающихся людей, которым словно было неловко от проявления столь легких, беззаботных чувств, что они тут же спешили стыдливо опустить глаза, и мимолетные улыбки исчезали с их лиц. Это было мирное время. Но только не для Чарльза – девятнадцатилетнего студента факультета генетики, одного из крупнейших университетов Германии послевоенного времени. Каждый день Чарльзу приходилось воевать с собой, потому что ему было физически противно находиться там, где он был в данный период своей не столь длинной жизни. Люди, которые окружали Чарльза, рождали в нем волну возмущения, презрения и неприязни. Он не мог избавиться от мысли, что вот тот мужчина лет тридцати – тридцати пяти, переходящий дорогу, какие-то жалкие четыре года назад хладнокровно убивал людей, потешался над их мучениями и страданиями. Или вот та полная женщина с грубым лицом, которая вышла из лавки и сейчас протирала витрину, была одной из надзирательниц в концлагере и пытала измученных женщин и детей. Чарльз чувствовал, что не выдержит здесь долго. Страна постепенно приходила в себя после разорительной и жесточайшей войны: города, превратившиеся в руины и пепелища, отстраивались заново, постепенно восстанавливалась экономика, приходила в какой-никакой, но все же порядок, социальная жизнь, образование занимало пусть пока и не лидирующие позиции в жизни людей, но все же постепенно восстанавливало свои права. Собственно, из-за образования семья Чарльза и обосновалась в самом сердце Старого Света. Ученая степень не спасла отца Чарльза от мобилизации, поэтому, когда мистер Ксавьер в составе союзных войск дошел до Эльбы, а позже и стал свидетелем капитуляции нацисткой Германии, мать Чарльза и сам – на тот момент пятнадцатилетний – мальчишка ждали скорый приезд главы семьи домой, но отец в одном из писем сообщил, что задержится на территории поверженного государства и, возможно, жене с ребенком придется приехать к нему. Так и получилось: позже мистеру Ксавьеру предложили место в одном из университетов и Чарльзу, который готовился к поступлению в одно из престижнейших учебных заведений Англии, пришлось смириться с тем, что все решили за него, и что его планам, судя по всему, не суждено сбыться. Стоит ли говорить, что он был крайне огорчен сложившейся ситуацией, ведь еще дома читая сводки с фронта под тусклым освещением свечей, ежась от холода и промозглости, от которых, к сожалению, не спасали толстые стены бомбоубежищ, он понимал, что на другом континенте свирепствует страшная чума, которая не оставляет после себя ничего, кроме смерти и разрушений. И вот теперь он с родителями окружен людьми, которые были виновниками тех страшных событий. Это все равно, что сидеть на пороховой бочке, думалось Чарльзу. Это же чистое безумие – жить бок о бок с народом, который оказался столь бесчеловечным и жестоким. Уж кому, как ни мистеру Ксавьеру это должно было быть известно, ведь за что-то же он получил доктора исторических наук. Порой недальновидность и слепота взрослых приводила Чарльза в исступление. Погрузившись в безрадостные мысли, Чарльз не заметил, как добрался до университета.


Перед лекцией Чарльз зашел к отцу на кафедру, тот как раз готовился к следующему семинару. Глядя на него, Чарльз задавался вопросом, каково ему было во время войны, ведь отец был спокойным, доброжелательным человеком. Профессор Ксавьер всегда умудрялся видеть в людях хорошее. Всегда мог найти общий язык со студентами, войти в их положение. Ни разу за все годы Чарльз не слышал, чтобы отец повысил голос, чтобы вышел из себя, позволил себе оскорбление в адрес кого-то. Наверное, благодаря всему этому, за довольно короткий срок он стал уважаем и среди коллег, и среди учащихся. Чарльз восхищался отцом и бесконечно любил его; тот, в свою очередь, всегда старался уделить единственному сыну как можно больше времени. Воскресные прогулки в парке, праздники в кругу семьи, рыбалка и походы – у Чарльза было все, чтобы тот с уверенностью мог сказать, что лучше детства не было и быть не может. Вот только с войны отец вернулся абсолютно седой, и с протезом ниже колена вместо левой ноги – осколками противопехотной мины раскрошило кости. Он стал более отрешенным. Чарльз не мог подобрать правильных слов, чтобы объяснить, что именно изменилось в отце, да и понять в полной мере причин этих изменений по объективным обстоятельствам не мог. Но все это в купе лишь подогревало и увеличивало его неприязнь к стране, в которой он сейчас жил, и к людям, с которыми ему приходилось находиться рядом.

Услышав звук открывающейся двери аудитории, профессор поднял голову от бумаг, и, увидев сына, мягко улыбнулся. Чарльз приблизился к столу.

– Мама тут просила передать, ты опять забыл обед. – Чарльз достал из сумки сверток с едой. В бытовом плане отец был совершенно рассеянный.

– Точно, совсем вылетело из головы: забегался с лекциями для историков. Спасибо. – Мистер Ксавьер бережно взял сверток и переложил в сумку. – Как мама? Все в порядке?

Чарльз закатил глаза в притворном раздражении:

– Ты ушел из дома пару часов назад, что, по-твоему, могло произойти?

Только спустя много лет к Чарльзу придет понимание того, что отец как никто знал – за пару часов может измениться многое. Измениться навсегда и непоправимо. И спустя много лет, привычно, сквозь сон, прижимаясь к теплой спине любимого человека, он в который раз будет благодарить Бога за то, что ему и его близким не доведется испытать ужасы войны. А пока юный студент Ксавьер поспешил смягчить свои слова улыбкой, которая так была похожа на отцовскую.

– Кажется, мама затевает что-то грандиозное. Она уже успела сбегать в магазин и достать свежую рыбу! Хотя, может это был сюрприз, который она готовила для тебя: хотела испечь твой любимый пирог.

К удивлению Чарльза отец слегка напрягся.

– Видишь ли, Чарльз, – отец снял очки и начал протирать линзы краешком пиджака. Сыну был знаком этот жест: отец всегда так делал, когда чувствовал себя неловко или был смущен. На памяти Чарльза первый раз он стал свидетелем этого ритуала, когда ему было двенадцать, и отец решил (не без давления и увещеваний со стороны мамы), что пора поговорить с сыном на тему полового созревания. Кто из них двоих в тот момент был похож на самый зрелый помидор, так и осталось для Чарльза загадкой.

– Видишь ли, Чарльз, – начал отец заново, – сегодня к нам придет гость и…

– Гость? – несмотря на хорошие отношения с преподавательским составом среди них не было кого-то, кто стал отцу другом или близким приятелем.

– Да, этот молодой человек – мой студент, посещает дополнительные семинары по истории. Весьма способный парень. Знаешь, в свои двадцать два года он прекрасно разбирается в истории прошлого столетия, и, если память мне не изменяет, страстно любит литературу…

– Папа, - Чарльз прервал отца. – Он немец?

Ксавьер-старший тяжело вздохнул.

– Да, Чарльз, но это не имеет никакого значения, я же объяснял тебе, что…

– Мне все равно, отец. – Профессор и правда проводил с сыном воспитательные беседы, но все исторические факты и доводы оставались для Чарльза пустым звуком. Нет оправданий тому, что сделано. Нет и быть не может. – Все равно я сегодня задержусь в лаборатории. Мы с миссис Хаггард начинаем работу над новым проектом. Надеюсь, все пройдет хорошо.

Своей интонацией Чарльз ясно дал понять, что думает по поводу всего этого. Обернувшись напоследок, стоя уже около двери, он увидел, что отец тяжело качает головой.

– Пап, не начинай, – поморщился Чарльз, – люблю тебя, до вечера!

И поспешно выскользнул за дверь. Стоило поторопиться: он опаздывал на пару.


День прошел весьма насыщенно. Лишь в лаборатории Чарльз забывал обо всех проблемах и невзгодах: генетика была для него волшебной страной, полной загадок и тайн. Он мог часами не вылезать из лаборатории, изучая замысловато закрученные нити ДНК или сидеть в библиотеке по несколько часов, с головой зарывшись в очередной научный источник, посвященный новому открытию в биологии или химии. Для Чарльза не было более захватывающей науки. Нельзя сказать, что он больше ни в чем не разбирался, вовсе нет: он неплохо знал математику и физику, иностранные языки давались ему легко, но вот такие предметы, как история и литература не были его стезей. Если изначально отец лелеял надежду, что сын пойдет по его стопам, то, когда Чарльз достиг четырнадцати лет, надежды оставили профессора: Чарльз получил «неуд» по истории. Тогда отец лишь тяжко вздохнул и, словно утешая самого себя, заметил, что у сына высшие баллы по естественным наукам.

У забегавшегося за день Чарльза, совсем вылетело из головы, что сегодня они принимают гостя. Поэтому, вернувшись вечером уставшим и измотанным, он по привычке кинул сумку с учебниками в прихожей, и двинулся по направлению к своей комнате. Он услышал голос матери, которая окликнула его, выглядывая из кухни.

– Здравствуй, мама, – сын поцеловал мать в щеку. – Все хорошо?

– Да, милый. Ты, наверное, устал? Будешь кушать? – Мать заботливо потрепала Чарльза по отросшим каштановым вихрам.

– Нет, я перекусил в столовой, не беспокойся. А где отец?

– Папа в кабинете с Эриком, весь вечер обсуждали какие-то мемуары очередного исторического деятеля. Такой приятный мальчик, ты знаком с ним?

– Нет, – Чарльз изменился в лице. Он совсем забыл о том, что отец говорил ему утром. – Если тебе не нужна помощь, то я пойду к себе.

Чарльз поспешно направился к своей комнате. Он не хотел встречаться с этим Эриком. Наверное, Ксавьер даже не понимал, как глупо выглядит его поведение со стороны, поэтому, когда прямо перед его носом распахнулась дверь отцовского кабинета, он лишь смог досадливо чертыхнуться.

– Чарльз, сынок! А мы даже не слышали, как ты пришел, совсем засиделись, Эрик вот собирается домой.

Генетик поднял взгляд и с вызовом посмотрел на молодого человека, который вышел вслед за отцом. Взглянул, и у него перехватило дыхание – перед Чарльзом стоял идеальный пример нацистского солдата: высокий, статный, светло-русый, на его мужественном лице выделялись светлые холодные глаза. Ксавер не смог так сразу определить их цвет, потому что его взгляд словно сломался об это уверенное и прямое выражение глаз, и уперся в пол.

– Эрик, познакомься, мой сын: подающий надежды юный исследователь генетики – Чарльз Ксавьер. – Отец словно не заметил неуверенность сына. – Сынок, это Эрик Леншерр, мой студент, о котором я говорил. Так же подающий надежды молодой человек.

– Ну что вы, профессор, – от вкрадчивого хрипловатого голоса Чарльз вздрогнул, – на данный момент я всего лишь дилетант, ни о каких особых надеждах и речи быть не может. Приятно познакомиться с вами, Чарльз.

Эрик протянул руку для рукопожатия. Генетик на секунду замешкался; в тишине воздух зазвенел, натянулся, словно струна, готовая вот-вот лопнуть. Младший Ксавьер нашел в себе силы поднять взгляд от пола и протянуть руку в ответ. Ладонь Леншерра оказалась теплой; рукопожатие сильным, но вместе с тем мягким. Чарльз застыл изваянием. «Прекрати параноить, – приструнил сам себя Чарльз, – что он тебе сделает? Достанет свой «Вальтер»[1] и пристрелит, а потом будет пытать твоих родителей? Возьми себя в руки, он уже уходит».

– Мне… я тоже… мне приятно, да, – неубедительно пробормотал Чарльз под нос, вновь уставившись себе под ноги, – извините, мне нужно идти, я собирался… в общем, мне нужно там… я…

Вытянув свою руку из ладони Леншерра, Чарльз торопливо и немного нервно обогнул его, уходя от очередного соприкосновения, и поспешил к своей, как ему казалось, спасительной комнате. Прикрывая за собой дверь, он услышал донесшиеся обрывки речи отца и студента.

– … простите его, Эрик. Просто мальчик устал за день, поэтому знакомство получилось немного неловким. Знаете, он вообще довольно стеснительный.

– Ничего страшного, – послышалось в ответ из прихожей, – я все прекрасно понимаю, профессор.

Чарльзу показалось или в словах немца прозвучала едва различимая насмешка?

К своему разочарованию и досаде, он никак не мог перестать думать об этом после того, как за гостем хлопнула дверь, после того, как Чарльз пожелал родителям спокойной ночи и лег в кровать, надеясь, что устав за день, он быстро уснет. Сон не шел. Чарльз ворочался с боку на бок и повторял у себя в голове слова папиного ученика. Уже в третьем часу ночи, сбив под собой все простыни, он замер от внезапного осознания: ему стыдно. В душе медленно, но неукротимо зарождалось неприятное чувство стыда за то, что, возможно, Леншерр догадался об истинных причинах поведения Чарльза. Ксавьер попытался оправдать сам себя, но так внезапно проснувшаяся совесть не спешила умолкать. Рассердившись на себя, на отца, пригласившего этого чертового немца к ним в дом, да и на самого упомянутого выше немца тоже, Чарльз попытался абстрагироваться от сложившейся ситуации и подумать о чем-нибудь приятном. На помощь тут же пришла любимая наука: окунувшись в обдумывание хода проекта, который он начал сегодня, Чарльз не заметил, как наконец-то погрузился в царство Морфея.


– Отнести кому?! – на следующий день, стоя около отцовского стола в деканате, Чарльз надеялся, что ему послышалось.

– Чарльз, – профессор говорил с сыном, как с маленьким несмышленым ребенком, – вчера мы договорились с Эриком, что я одолжу ему книгу, но через 10 минут у меня начнется лекция, а мне еще нужно подготовиться. У тебя больше нет пар, неужели ты не выручишь своего старика?

Чарльз был крайне возмущен: мало того, что он полночи не мог уснуть из-за так некстати пробудившейся совести, так еще теперь отец говорит, что Чарльзу следует пойти к этому немцу Эрику и отнести какую-то книгу.

– Я… хорошо, да, конечно, я выручу своего старика. – Пусть Чарльз и был параноиком в какой-то мере, но отец не так часто просил его о чем-то. Чарльз сможет пережить пару минут рядом с Леншерром, никаких проблем. Абсолютно.

– Что за книга?.. «История Европы XX столетия», пап, ты сейчас серьезно?!

– Чарльз, прекрати жить предрассудками, просто отнеси книгу Эрику.

Мистер Ксавьер устало опускается в кресло и взмахом руки отпускает сына. Чарльз, кипя от негодования, и рассуждая о нелепости сложившейся ситуации, идет на поиски Эрика Леншерра.

Найти того оказывается не так просто, но полученная в результате поисков информация становится для Чарльза сюрпризом – он ни разу даже не задумывался, что в их университете есть театр. Эрика он находит сидящим в первом ряду в абсолютно пустой, погруженной в полумрак аудитории, которая даже не является актовым залом в полном понимании этого слова. Леншерр оборачивается на звук открывающейся двери и, увидев вошедшего человека, позволяет вежливому удивлению отразиться на своем выразительном лице.

– Мистер Ксавьер, добрый день. Что вас сюда привело?

Чарльз обводит взглядом помещение: ряды стульев стоят неровно, все здесь кажется ветхим, покрытым пылью. Темно-бордовый занавес выглядит монолитным, словно его никогда не поднимали, да и вряд ли когда поднимут. После непродолжительного молчания Чарльз понимает, что от него ждут ответа, он чувствует себя скованно и неловко, ему неуютно под пристальным взглядом Леншерра. Ему хочется развернуться и уйти отсюда как можно скорее, никогда больше не попадаться на глаза этому немцу. Чарльз неуверенно направляется в сторону Эрика, поднимает взгляд и видит, что тот идет ему навстречу между рядов старых, скрипучих даже на вид, стульев. Идет твердым шагом (словно маршируя, тут же отмечает про себя Чарльз), открыто глядя на парня, который сжимает в руках книгу до побелевших костяшек, и держит ее перед собой, как щит.

– Мой отец, то есть, профессор Ксавьер попросил передать вам это, – Чарльз и Эрик останавливаются друг напротив друга, встретившись посередине этой затхлой, всеми забытой аудитории. Чарльз злится на себя. Злится на то, что его голос звучит тихо и неуверенно, что он смотрит куда угодно, но только не на собеседника, что в глубине души у него все замирает, а он не может найти ни одного внятного объяснения этому иррациональному чувству, которое возникает при виде мистера Леншерра.

– О, – Чарльз поднимает глаза как раз в тот момент, когда губы Эрика растягиваются в предвкушающей улыбке. Юного наивного студента – мамино дарование и папину гордость – прошибает холодным потом с головы до пят. Чарльз в первый (и надеется, что в последний) раз видит акулий оскал так близко, буквально в нескольких сантиметрах от своего лица. В уголках глаз у Эрика расползаются морщинки, да и взгляд вроде становится более доброжелательным, но все, что видит перед собой Чарльз – это острые даже на вид, крепкие зубы, которые делают улыбку хищной. «Такими зубищами только кости перемалывать», – почему-то с грустью думает Чарльз. И тут же спохватывается, понимая, что пялится на рот Эрика неприлично долго.

– Да-да, вот ваша книга, мистер Леншерр, ну, я пойду, – Чарльз буквально впихивает учебник в руки студента, и суетливо пятится спиной в сторону выхода.

– Спасибо вам, мистер Ксавьер, – Эрик слегка склоняет голову в знак благодарности, и отросшая челка падает на высокий лоб, а Чарльзу опять слышится едва различимая насмешка в голосе нахального германца. И вдруг Ксавьера охватывает безотчетный гнев: как смеет какой-то немец относиться к нему столь снисходительно?! Смеяться над ним и паясничать? Кто он вообще такой, чтобы позволять себе такое поведение?

Гнев придает Чарльзу силы. Он вскидывает свои сверкающие голубые глазищи и, пожалуй, впервые смотрит с вызовом прямо в иссиза-серые глаза наглеца:

– Не стоит благодарностей, мистер Леншерр, – Чарльз буквально выплевывает последние два слова, стараясь вложить в них все презрение и неприязнь, что кипят в нем, но взгляд Эрика по-прежнему не меняется. Чарльз разворачивается на пятках, летит к двери, берется за ручку, и тут весь его запал пропадает, словно и не было.

– Простите меня, – понуро произносит он. На душе паршиво, и не понятно отчего, ведь этот зубастый немец ему никто. Ну и что с того, что Ксавьер его, возможно, обидел или задел своим поведением, какое Чарльзу до этого дело? Он относится к этому народу так, как тот того заслуживает, и вообще…

И вообще у Чарльза не остается доводов или оправданий для своего отвратительного поведения. Он устало оборачивается и смотрит на Эрика. Тот не выглядит рассерженным или обиженным. Смотрит на Чарльза в ответ, слегка улыбаясь, а не скалясь во весь рот, задумчиво постукивает кончиками пальцев по злосчастной книге, и тут неожиданно произносит:

– Приходите сегодня вечером, мы собираемся трижды в неделю на поэтические вечера. Ваш отец говорил, что вы не особо любите литературу, но порой совершенно неожиданно находишь то, что открывает тебе глаза, и понимаешь, что не видел того, что теперь видишь так ясно.

Рот Чарльза удивленно округляется и он думает, что ослышался, но Эрик терпеливо ждет ответа, поэтому Ксавьер выдавливает из себя всего несколько слов:

– Хорошо, я приду. – И поспешно ретируется.


Вечером, замерев перед аудиторией со сценой и пропыленным занавесом, Чарльз в который раз спрашивает себя, что он тут делает. Во-первых, он и правда никогда не питал особой любви к литературе, он не находил в ней для себя то упоение, которое приносили ему естественные науки. Литература не была для него загадкой: его не трогал мелодичный ритм стихотворных строк, сложно сконструированные длинные предложения, полные описаний, синонимов и метафор или же краткие ироничные ремарки авторов. Все это не находило отклика в его душе. Во-вторых, он не понимал, почему согласился на предложение человека, которого даже и не знал толком, который – на минуточку! – вызывал у него подозрение и опаску. Чарльз весь извелся, пытаясь объяснить причины своего поступка или найти хоть один повод, чтобы развернуться и пойти обратно домой. Но подлый внутренний голос не хотел ему помогать, поэтому, глубоко вдохнув и собравшись с силами, словно он готовился встретиться с врагом лицом к лицу, а не провести часа полтора в окружении других студентов, Чарльз толкнул дверь и вошел в тускло-освещенную аудиторию.

В театре собралось от силы человек десять: внимание всех было приковано к сцене, на которой стояла невысокая девушка со светлыми волосами, и тихим, не особо выразительным голосом заунывно вещала что-то о пантере[2]. Чарльз попытался добраться до ближайшего ряда, производя как можно меньше шума. Однако на возню у двери никто не обратил внимания, повернулся только один человек – Эрик глянул через плечо и кивнул Чарльзу в знак приветствия, улыбнулся краешком рта и приложил длинный палец к губам, призывая к молчанию. Девушка тем временем закончила читать стих, в ответ раздались вялые аплодисменты, а Эрик встал со своего места, подал руку даме, помогая слезть со сцены (рядом с которой не были ни одной лестницы, только заметил Чарльз), и с легкостью сам взобрался на подмостки. Чарльз весь подобрался и напряженно уставился на Леншерра.

– Сегодня я бы хотел вспомнить стих, который, я уверен, известен всем присутствующим.

Эрик окинул взглядом людей на первых рядах, словно не замечая, что в самом конце приютился еще один человек.

– Но для меня этот стих всегда был полон особой магии, поэтому представляю вашему вниманию «Лорелей»[3]:


Не ведаю, что приключилось

С моею печальной судьбой:

Седое преданье приснилось,

Проснусь - оно снова со мной.


Проникновенный, глубокий голос Эрика плыл по аудитории, а Чарльз жадно вслушивался в строки незнакомого ему стихотворения. Он не мог объяснить, что чувствовал в тот момент: словно все внутри замерло на мгновение, и он всем своим существом ждал чего-то, что так неотвратимо надвигалось на него вместе с голосом Эрика. От волнения горло спазматически сжалось, и дыхание сбилось, в носу предательски защипало. Чарльз не мог сказать, что отчетливо слышал дальнейшие строки – они слились в одну волну, которая мягко окутывала его, укачивала и баюкала. Он поднял глаза: Эрик неотрывно смотрел на него поверх голов. Вглядывался в Чарльза, будто знал, что у того внутри все переворачивается с каждым произнесенным словом. Словно он пел ту самую колдовскую песню для Ксавьера, и она пленяла его своей властью, и теперь он слепо мчался на зов Эрика. Мчался без оглядки, наверное, еще даже не догадываясь какая страшная, неотвратимая катастрофа ждет его впереди.


Как жаль, что свирепые воды

Навеки его погребут,

И ветры над вечным простором

Прощальную песню споют.


Повисло безмолвие, которое для Чарльза звучало, словно набат. Эрик наконец-то отвел взгляд. Голодный блеск, который полыхал так жадно, угас, и Ксавьер смог свободно вздохнуть. Он сидел, будто оглушенный. И то, что за считаные секунды прокралось в его душу, медленно начало пускать свои корни для того, чтобы врасти накрепко, намертво и остаться уже навсегда, чтобы тот наконец-то осознал, как слеп был все это время. Чарльз почувствовал, что что-то неотвратимо начало меняться. Он вновь поднял глаза и внутри него все оборвалось: Эрик тоже все понял.


Комментарий к Глава 1

Примечания к главе:


1)«Вальтер» (Walther) – немецкая компания, изначально производящая охотничье оружие и спортивные винтовки. Walther P38 – оружие-легенда. В 1938 году разработка данной модели была завершена, пистолет получил одобрение Вермахта и название «Pistole 38». В конце 1939 г. немцы приступили к выпуску нового оружия. В 1940 г. немецкая армия стала переходить на Р38, а поскольку первыми, кто получил новый пистолет, стали офицеры сухопутных войск, первые номера артиллерийских тяжелых орудий, а также часть унтер-офицерского состава вермахта и полевых войск СС, Walther P38 получил название «офицерского пистолета» или «офицерского Вальтера». В 1942 г. происходит полный переход на выпуск этой модели, а к 1945 г. уже было выпущено более миллиона пистолетов. На вооружении немецкой армии Р38 состоял более 50 лет.

2)Отсылка к стихотворению Р. М. Рильке «Пантера».

3)Одно из самых знаменитых стихотворений Генриха Гейне «Лорелей». Одним из популярнейших переводов считается перевод С. Я. Маршака, который начинается со строк «Не знаю, о чем я тоскую…», но в данном случае выбран перевод В. Бенрата.


========== Глава 2 ==========


Слишком долго мы были затеряны в безднах,

Волны-звери, подняв свой мерцающий горб,

Нас крутили и били в объятьях железных

И бросали на скалы, где пряталась скорбь.

Н. С. Гумилев «Беатриче» (1910)


Чарльз не помнил, как вернулся домой в тот вечер: все было будто в тумане, в дымке, и не могло быть отчетливо воспринято его сознанием. Мысли о Леншерре вновь принесли с собой лишь бессонную ночь и, как следствие, дурное расположение духа с утра. В университете он благоразумно решил держаться подальше и от аудитории со сценой, и от крыла, в котором занимались историки и литературоведы. Чарльз был весьма доволен собой под конец дня, поскольку смог усмирить свой душевный раздрай и привести себя в состояние относительного покоя и умиротворения. Спокойствие длилось ровно до того момента, пока в бушующем потоке учеников, стремящихся по домам, Чарльз не услышал свое имя: довольно ловко лавируя между студентов, его нагоняла светловолосая девушка, которая вчера стояла на сцене.

– Привет, ты – Чарльз, так?

– Добрый вечер, да, мисс…э…

– Рейвен, мое имя Рейвен.

– Очень приятно, – Чарльз смущенно поправил очки, сползшие на кончик носа. И не то, чтобы он врал, вовсе нет, просто Чарльзу скорее хотелось уйти, чтобы не столкнуться…ну, мало ли с кем. Тем временем, Рейвен подхватила его под локоть и оттащила в сторону.

– Хорошо, что ты присоединился к нам, – уверено начала она, а Чарльз вдруг подумал, что в данном случае первое впечатление, судя по всему, было обманчиво: на сцене она была достаточно меланхолична и нетороплива, но вне сценического образа (или как там это называют творческие люди) девушка явно не отличалась стеснительностью.

– Новые люди это всегда хорошо, – тем временем продолжала новоявленная знакомая, неотрывно глядя Ксавьеру в глаза, чем приводила его в легкий ступор, – возможно, после нескольких встреч ты проникнешься и тоже будешь читать стихи или даже сам начнешь писать.

– Это вряд ли, видите ли, мисс…

– Вообще, сегодня мы тоже должны были собраться, но у Эрика появились какие-то неотложные дела, а он – наше ядро, связывает нас всех вместе, притягивает и…

Чарльз, чувствуя, что собеседница теряет нить разговора и ее речи приобретают несколько эфемерный характер, решил прервать поток ее красноречия, и довольно невежливо перебил:

– Это все очень занимательно, Рейвен, но какое это имеет отношение ко мне?

Девушка словно перестала витать в облаках, и вернулась на грешную землю:

– Вечер состоится послезавтра, – молвила она с таким выражением, будто уже минут десять пыталась донести эту мысль до Чарльза, а он никак не хотел ее понимать, – Эрик просил передать, чтобы ты был в курсе. И не опаздывал, как вчера.

Брови Чарльза поползли вверх, он только было нашелся, что ответить, но девушка не дожидаясь согласия или же отказа, посчитав свой долг выполненным, обогнула Чарльза и, поглощенная какими-то своими – явно неземными думами, с достоинством удалилась. Чарльз постоял, оглянулся по сторонам, будто вспоминая, как он вообще тут оказался, и куда собирался идти. Как бы Чарльз не отрицал, в глубине души он все равно знал, что сегодня весь день ненароком оглядывался, искал – пусть и неосознанно – светлую макушку в толпе людей. Боялся, но в то же время желал столкнуться с Эриком.


Вообще после того вечера все стало, пусть и незаметно, но существенно меняться. К Чарльзу, который облюбовал последний ряд в театре, в один из вечеров подсела Рейвен. Так и началась их странная дружба. Она действительно была не от мира сего, но Чарльзу было с ней спокойно. Девушка изучала физику, но творческое начало рвалось наружу, требовало выхода, поэтому она и оказалась в этом разношерстном кружке. Рейвен оказалась не только занимательным собеседником, но и прекрасным наблюдателем. Именно она первая обратила внимание на то, как Чарльз с галерки пытается высмотреть кого-то на первых рядах.

– Чарльз, кого ты пытаешься там разглядеть? Если твоих очков недостаточно, могу подарить тебе свой бинокль.

– Никого, – Чарльз, как вор, которого застали на месте преступления, принялся отнекиваться. – Я ни на кого не смотрю.

– Как тебе будет угодно, – казалось, потеряв всякий интерес к происходящему, протянула девушка.

И только Чарльзу удалось вновь принять невозмутимый вид, как Рейвен ехидно добавила:

– Смотри, как бы этот «никто» не съел тебя взглядом.

Чарльз робко взглянул на первые ряды, и, поймав на себе взгляд Эрика, почувствовал, как заливается краской смущения. Леншерр вскинул брови в немом вопросе и едва заметно улыбнулся. Эти слабые улыбки стали практически традицией в их недообщении.

Лишь спустя две недели после первого вечера встреч, у Чарльза и Эрика состоялся более-менее полный разговор. Леншерр вновь выступал в качестве гостя в доме Ксавьеров: им с отцом не терпелось обсудить какой-то очень важный, не требующий отлагательств вопрос, который касался эпохи Реставрации[1]. Именно поэтому отец решил, что было бы здорово, если бы Эрик заглянул к ним на ужин. И вот Чарльз оказался сидящим напротив Леншерра, который успевал и с жаром обсуждать причины Великой Французской революции, и активно нахваливать мамину тушеную говядину. Незаметно от политики тема перешла к искусству, а потом и к религии. Эрик говорил что-то о нарушении главных заповедей, посте и причастии. Чарльз слушал, чувствуя, как саркастичные комментарии рвутся наружу. Потом не выдержал и презрительно хмыкнул в ответ на очередную реплику немца. Все сидящие за столом обратили свой взгляд на Чарльза.

– Я что-то не так сказал, Чарльз?

На самом деле, они до сих пор обращались друг к другу на «вы» и исключительно добавляя чопорное английское «мистер», но в присутствии профессора «мистер» все же по праву отходил Ксавьеру-старшему.

– Интересно рассуждаете, Эрик. Что же мне, по-вашему, делать, если я безбожно нарушаю заповеди?

Ксавьер чувствовал себя неуютно под предупреждающим взглядом отца, встревоженным взглядом матери и – впрочем, как обычно, – ершистым взглядом Эрика. Вообще, он понимал, что ведет себя, как избалованный ребенок, который дуется из-за того, что окружающие заняты какими-то своими «взрослыми» разговорами, а он будто и не у дел. Он хотел, чтобы Эрик обратил на него внимание.

Тот, в свою очередь, опустил взгляд, мягко улыбнулся родителям Чарльза, будто говоря: «да все в порядке, он просто немного не в настроении, но я что-нибудь сделаю с этим», а после вновь обратился к воинственно настроенному студенту:

– В таком случае, Чарльз, если вы интересуетесь моим мнением, то может все же стоит начать учить латынь? Мне кажется, что в аду с вами ни на английском, ни на немецком разговаривать не будут.

Чарльз на мгновение утратил дар речи и позабыл подготовленный заранее ехидный ответ. Посидел в ступоре пару секунд, глянул на Эрика, который, облокотившись на стол, всем своим видом: выражением лица и языком тела, показывал, что весь во внимании, а после, гордо задрав нос («что выглядело невероятно комично», – поделился с ним позже Эрик), отчеканил:

– Во-первых, я знаю латынь, мистер Леншерр! А во-вторых, смею надеяться, что смогу избежать столь незавидной участи.

– Что же, – с важным видом покивал Эрик, словно признавая превосходство оппонента, – как говорится dum spiro spero[2], мистер Чарльз.

Чарльз оценил. И довольно остроумный ответ, и скрытую за серьезным тоном насмешку.

Под конец вечера, стоя в прихожей и провожая дорогого гостя, Ксавьер все еще слегка взвинчен из-за фиаско за ужином. Эрик не спеша накидывает светло-серую куртку, которая очень ему идет, расправляет штанины темных брюк, которые подчеркивают его… Чарльз, по идее, вообще не должен обращать внимание, что в каком месте у Эрика подчеркнуто и выглядит весьма привлекательно. В общем, Чарльз чувствует, что опять попал впросак, и ему опять неловко, и он опять не знает, куда девать взгляд. Наконец Леншерр вновь обращает все свое внимание на студента, который желает быстрее выпроводить гостя, и отправиться в свою комнату, чтобы предаться рефлексии.

– Так что насчет завтрашнего вечера, мистер Ксавьер? Вы не забыли?

– Не забыл о чем? – Чарльз торопливо роется в памяти, но все важное, что у него было запланировано на завтрашний вечер – его очередь драить аудитории на кафедре биологии.

– О том, что завтра мы не встречаемся в театре, Чарльз.

Кажется, Эрик уже привык к тому, что генетик довольно рассеянный в вопросах, которые не касаются его любимой науки. Только этим Ксавьер может объяснить то, что Леншерр постоянно находит его в коридорах университета в перерывы, и напоминает о вечерних встречах.

– Совсем забыл, – честно признается Чарльз, и продолжает, – я бы все равно не смог прийти, завтра я дежурю на кафедре, нужно будет все вымыть и привести в порядок.

– Я мог бы помочь, – Ксавьер удивленно вскидывает взгляд на Леншерра, – я завтра все равно не работаю, и раз уж так получается, что поэтический вечер не состоится, то… в любом случае, вдвоем мы управимся быстрее, не так ли?

– Если только вас это не затруднит… – чего греха таить, не очень-то Чарльз и сопротивляется данному предложению.

– Абсолютно нисколько. – Торопится убедить его Эрик и, попрощавшись, выскальзывает за дверь.


Весь следующий вечер молодые люди проводят вместе, перемывая пробирки, полируя парты и рассортировывая по шкафам и секциям многочисленные методические материалы. Чарльз давно заметил, что Эрик очень начитан и разносторонне развит. С ним интересно. Леншерр действительно располагает к себе, он невероятно обаятелен. Ксавьер и заметить не успевает, как неуловимо немцу удается преодолеть выстроенные им барьеры. В один из моментов, когда Леншерр делает какое-то очередное остроумное и верное замечание, и широко улыбается Чарльзу, тот понимает, что улыбается в ответ. Оказывается, им очень легко найти общие темы для разговора. Генетик не совсем понимает как это так, но они абсолютно точно на одной волне с Эриком. И может Чарльз бы и удивился такой быстрое перемене своего восприятия, но на тот момент он всецело поглощен Леншерром, и не хочет, чтобы это прекращалось. С Эриком легко и спокойно, и, пожалуй, это то самое внутреннее состояние, которого так долго не доставало Чарльзу.


Эрик и Чарльз сближаются медленными, неуверенными шажками. Они много говорят о естественных науках (насколько это позволяют знания Эрика), литературе и культуре разных стран (тут Чарльз слегка сдает позиции), но может как раз из-за того, что они дополняют друг друга, им так комфортно вместе. Только вот, будто по негласному договору, ни одни из них не говорит о прошлом. Как-то раз Чарльз рассказал Эрику историю из детства: когда он был совсем маленьким, каждую зиму папа делал ему деревянные лопаточки, чтобы те подходили малышу по росту, и копаться в снегу было удобнее. Это было одно из самых теплых воспоминаний Чарльза, он хранил его в себе, оберегал, но решился рассказать Эрику, потому что тот всегда с очень большим уважением и пониманием относился к вещам, которые посторонним могли показаться пустячными, но для самого человека были очень ценными. Немец тогда мягко улыбнулся, но ненароком перевел тему разговора. От Ксавьера не укрылось то, как потяжелел взгляд Леншерра, но расспрашивать он не решился, потому что в глубине души боялся услышать что-то, что оттолкнет его от немца. На самом деле Чарльз врал себе: больше всего он боялся того, что Эрик каким-то образом причастен к войне, что он был не просто наблюдателем. Чарльз не знал, как бы он справился в таком случае, и как бы изменилось его отношение к человеку, с которым у него только-только начала возникать эмоциональная связь.

Первый звоночек прозвучал в один из «библиотечных» вечеров. Они могли часами корпеть над книгами, изредка перебрасываясь шутливыми репликами. Чарльз знал, что Эрик работает над каким-то проектом по литературе, который был посвящен «Божественной комедии» Данте, но особо в суть исследования не вникал, потому как у самого Ксавьера на носу было промежуточное тестирование по биологии. Он уходил с головой в учебники, забывая на время про Эрика, который сидел по правую руку от него. Иногда они перемещались из университетской библиотеки в личную библиотеку профессора, хотя Чарльзу там особо делать было нечего, поскольку, в основном, отец собирал научные труды и книги по истории и литературе. Но Ксавьеру-младшему нравилось проводить такие мирные, спокойные вечера с Эриком. Поэтому, как-то в конце недели, они, под тихое тиканье часов, сидели в кабинете профессора Ксавьера; Чарльз разложил свои альманахи по биологии и с довольным видом грыз гранит науки. Вдруг Эрик стал энергично шуршать страницами и перерывать отложенные в сторону бумаги.

– Что-то не так, мистер Леншерр? – иногда Чарльз и Эрик в шутливой форме обращались друг к другу на «вы».

– Кажется, конспекты оставил в сумке, – Эрик встал и направился к двери.

Чарльз лишь хмыкнул, заметив вдогонку, что не он один тут растяпа, который все забывает. Он собирался было вернуться к изучению генотипа человека, но его взгляд упал на раскрытую книгу, которую читал Эрик. Чарльз прислушался – не идет ли Леншерр обратно, поднялся и, обогнув стол, заглянул в книги. Бегло пролистав страницы и просмотрев записи, Чарльз понял лишь то, что Эрика Данте если и интересует, то в последнюю очередь. Леншерр изучал философию и историю. Ницше, Кант, Райх и Фромм. Первая Мировая и политика Германии 20х годов. Чарльз не мог понять, что Эрик пытается… исследовать? Когда Эрик вернулся, Чарльз сидел на своем месте и усиленно делал вид, что ничего не произошло, хотя в глубине души он пожалел, что сунул свой нос в чужие дела. На вопрос англичанина, почему он так долго ходил в прихожую за записями, Леншерр ответил, что миссис Ксавьер попросила его достать с верхней полки шкафа посуду. Чарльз задумчиво покивал, но будто не слышал ответа, погрузившись в свои мысли.

– Что-то случилось, Чарльз? Возникли какие-то сложности? – Эрик с беспокойством взглянул на Ксаврьера.

Тот поднял глаза и неожиданно даже для себя выпалил:

– Данте тут ни при чем, Эрик. Почему ты соврал? Все эти книги… выборки, пометки, записи. Для чего они? Что ты пытаешься там найти? Ведь ты же что-то ищешь, так? Эрик?

На мгновение немец замирает, застигнутый врасплох, а потом смотрит на Чарльза. И того коробит от усталого, больного взгляда Леншерра. Чарльз понимает, что зря затеял этот разговор, что он вообще не хочет ничего знать, если молчание поможет Эрику сохранить душевное спокойствие.

– Мне не нужно было начинать этот разговор и лезть в твои записи, прости меня. Давай забудем, если хочешь и…

Ксавьер пытается пойти на попятный, он вообще готов сделать все, что в его силах, лишь бы вернуть то настроение, которое присутствовало каких-то несколько минут назад между ними. Но Эрик лишь отрицательно качает головой и говорит:

– Я не могу сказать тебе, Чарльз. Не могу рассказать, что я ищу там – в прошлом, – и немного помолчав, словно обдумывая заканчивать начатую мысль или нет, добавляет, – потому что сам не знаю, но и забыть не могу.

Ему нелегко даются эти слова. Пусть пока это не полное признание в чем-то, раскрытие каких-то секретов или тайн, но Чарльз чувствует, что он первый, кому Эрик слегка приоткрыл душу. Ксавьер благодарен и за этот небольшой жест. Он чувствует, что сейчас не стоит давить на Эрика, пытаться выудить из него еще какую-то информацию, поэтому только кивает, не отводя взгляд. Леншерр облегченно выдыхает, и нервное напряжение покидает его тело. Он привычным жестом откидывает челку со лба и говорит:

– Я расскажу тебе все, Чарльз, все, что ты захочешь узнать, но мне нужно еще немного времени. Еще немного времени.

– Я буду ждать столько, сколько потребуется, Эрик.

Чарльз чувствует себя как никогда взрослым, потому что впервые кто-то действительно доверяет ему, надеется на него и готов на него положиться. Это огромный груз ответственности, понимает Ксавьер, но он ощущает себя очень твердо, основательно стоящим на земле. Настолько, что готов разделить эту ношу с Эриком. Тогда, когда Леншерр будет к этому готов.

Первое, что делает Чарльз, закрыв дверь за ушедшим Эриком, – возвращается в кабинет отца, который только успел удобно устроиться в своем кресле с чашкой чая.

– Чарльз? Вы ведь и так просидели тут с Эриком весь вечер, – будто бы недовольно ворчит отец. На самом деле ему нравится проводить вечера вкомпании сына; тот не так часто заглядывает к нему.

Обычно Чарльз отвечает что-то в столь же шутливой форме, а после они садятся играть в шахматы или просто обсуждают прошедший день. Иногда мама читает им вслух письма от тетушки Гертруды, которая постоянно жалуется на ревматизм и давление, но это не мешает ей путешествовать по Европе, которую она успела исколесить вдоль и поперек за последние два года. Но сейчас Чарльз настроен решительно, поэтому он сразу переходит к делу:

– Папа, мне нужна твоя помощь.


Чарльзу кажется, что Эрик не очень эмоционален (хотя со временем он поймет насколько это утверждение ошибочно), поэтому видеть удивленный взгляд Ленршерра, когда Чарльз заходит в аудиторию, садится слева от него и готовится к лекции профессора Ксавьера по истории – незабываемо. В ответ на немой вопрос Чарльз наспех карябает записку:

«Решил подтянуть свои знания по истории. Будет о чем вести дискуссии по вечерам. Неужели вы не рады, мистер Леншерр?». Эрик ухмыляется, вчитываясь в убористый почерк, и отвечает одними губами: «Безмерно», а глаза смеются.

Группа как раз приступила к изучению и обсуждению краха Веймарской системы 1929-1933 годов, и Чарльз ощущает некоторое напряжение и нервозность, которые исходят со стороны немецкой части группы. Немцев, разумеется, большинство. Кроме Чарльза из представителей других национальностей лишь одна француженка, отец которой тоже преподает на кафедре, и еще один англичанин – Кевин Браун. Отец изредка рассказывает о своих учениках, и со слов профессора этот Браун довольно самолюбивый и нахальный тип. У Чарльза не вызывает симпатии его холеное лицо и наглые серо-голубые глаза, да и светлая челка, спадающая волнами на лоб, тоже раздражает. Другое дело Эрик, вдруг думает Ксавьер. Эрик красивый, но он совершенно не интересуется тем, что думают окружающие по этому поводу, не кичится своей внешностью, не строит из себя непонятно кого. Чарльз не замечает, как начинает улыбаться собственным мыслям, но поймав насмешливый взгляд Леншерра, понимает, что пялится на немца слишком долго. Эрик слегка приподнимает брови и чуть заметно кивает в сторону профессора: «Хватит витать в облаках, приобщайся к прекрасному». Чарльз берет себя в руки и начинает слушать.

Выразительный, живой голос профессора плывет по аудитории, и Чарльз понимает, что зря все эти годы отказывался хоть немного, но поучиться у отца. Ксавьер-старший очень эмоционально воспринимает и передает события прошлого, своим настроем заражая студентов. Те внимают каждому слову, и на их лицах, словно в зеркале, отражаются эмоции преподавателя. Профессор Ксавьер переходит к перечислению финансово-экономических проблем 1930х годов и к анализу путей их решения. Его внезапно прерывает скучающий голос – Браун, растягивая слова, ехидничает:

– Нельзя сказать, что Германия выбрала верный путь, не так ли, профессор?

– Видите ли, мистер Браун… – Чарльз понимает, что отец возмущен поведением студента, но в силу своего воспитания и высоты своего жизненного опыта умело скрывает это, пытается урезонить студента, вернуть разговор в прежнее русло.

Но неугомонный англичанин снова прерывает, добавляя еще больше яда в голос, косясь при этом почему-то в сторону Эрика:

– А я считаю, что людям должно быть стыдно за такое прошлое, – громко с гонором произносит он.

В аудитории виснет мертвая тишина. Чарльз замирает, потому что будто со стороны видит самого себя: вот как, оказывается, выглядело его поведение все это время, каким дураком он был. Ксавьер взволнованно поворачивается, чтобы убедиться, что Эрик в порядке, но при взгляде на Леншерра у него все внутри обрывается. На Эрике нет лица: он прячет взгляд, крепко стискивает челюсти, так, что на скулах начинают играть желваки. Француженка взволнованна не меньше Чарльза: с тревогой оглядывает притихших студентов, которые неловко потупляют взгляды, и тоже не смотрят на профессора. Сам Ксавьер-старший в замешательстве, он силится подобрать слова, но нужных не находит. И только Кевин довольно ухмыляется и чувствует себя хозяином положения, издевательски смотря на Эрика.

– А нам не должно быть стыдно?

Чарльз сам не понимает, как ему хватает смелости подать голос. Он, не будучи любителем привлекать внимание к себе, никогда не стремился защищать слабых и угнетенных, но в данный момент его жгло невероятное чувство вины за свое поведение, и яростная обида за всех этих людей, которые сидят тут абсолютно потерянные и униженные из-за какого-то идиота.

– Нам не должно быть стыдно? – задает свой вопрос Чарльз громче, и смотрит прямо в глаза англичанину, ухмылка которого медленно исчезает с лица. – Конечно, Гитлер такой отвратительный злой тиран и убийца. Все немцы по локоть в крови, а мы ни при чем. Мы чистенькие, так? Побороли «коричневую чуму»[3], вышли победителями… А где мы были, когда все это только начиналось? Почему Великобритания вела политику «умиротворения»[4], а Соединенные Штаты политику «изоляционизма»[5]? Советский Союз, не сумев договориться с Европой о создании системы коллективной безопасности, понимал, что не готов к войне, и что нужно выиграть как можно больше времени, чтобы как-то исправить ситуацию, подготовиться, чтобы не быть растоптанными в первые же дни войны. И если для того, чтобы оттянуть войну, нужны были жертвы, смерти других людей, Советы готовы были пойти на это. В 1939 году Германия насильно присоединила Австрию и никто, – никто! – слова не сказал. Целое государство исчезло с политической карты мира, но ни один не возразил! Мы все были безмолвными свидетелями того, что в итоге вылилось в эту дикую бойню, в которой – я уверен – пострадал каждый из здесь присутствующих. Но это не дает нам никакого права сваливать всю вину на немцев. Мы все виноваты; весь мир виноват в том, что произошло. «Все нацисты должны гореть в аду, немцы – звери, а не люди». Да, само собой. Вот только ручаетесь ли вы за себя, что в условиях войны, в условиях вседозволенности, вы останетесь людьми?

Чарльз переводит дух, гневно сверкает глазами на виновника разгоревшейся и вышедшей из под контроля ситуации. Тот сидит, будто пришибленный, съежившись под напором Чарльза.

– Прошу меня извинить, – неловко мямлит Ксавьер, к которому возвращаются привычные спокойствие и стеснительность.

Он садится на место (обуреваемый чувствами, не заметил, как вскочил на ноги) и сконфуженно смотрит на отца. Профессор изумлен не меньше студентов; он и не подозревал, что после того, как Чарльз в тот вечер пришел в его кабинет и с серьезной сосредоточенностью попросил рассказать о Второй Мировой все, что известно отцу, он вынес для себя столько информации, пересмотрел свою точку зрения, и теперь защищает тех, кого так слепо презирал все время. Англичанин ощущает на себе взгляд человека, на которого сам не решается взглянуть, потому что опасается, что сказал что-то неверно, необдуманно, и тем самым обидел Эрика. Но тот смотрит на Чарльза, отвести не смеет взгляд полный благодарности, восхищения и обожания. Леншерр похож на пса, который наконец-то нашел своего хозяина, и готов покорно свернуться клубком у ног, ходить на привязи, жизнь свою отдать, если понадобится. Чарльз несмело улыбается Эрику, хочет подбодрить его, показать, что не о чем тревожиться, что все хорошо. И, кажется, теперь Ксавьер, как никогда, чувствует, что больше ничего не будет, как прежде.


После поэтического вечера они неторопливо бредут в сторону дома Чарльза. Эрик сегодня работает в ночную смену, и ему по пути с Ксавьером, поэтому он его провожает. Они не говорят о том, что произошло днем, но Чарльз чувствует, что это повисло между ними, и этого так не оставить, поэтому первый прерывает молчание:

– Эрик, я еще раз хотел бы извиниться за сегодняшнее. Я уверен, что Кевин не хотел никого обидеть, просто ляпнул не подумав.

Леншерр молчит довольно продолжительное время. Чарльз пытается незаметно разглядеть его выражение лица в свете фонарей, но видит лишь профиль со сжатыми в тонкую полоску губами. Ксавьер готовится вновь заговорить, извиниться еще раз, если потребуется, но Эрик его опережает:

– Спасибо тебе за твою смелость, Чарльз.

Эта короткая фраза звучит так искренне, и в ней столько благодарности, что Ксавьер заливается краской смущения.

– Я ничего не сделал, – лепечет он, – любой бы поступил так же на моем месте…

– Нет, Чарльз, – довольно резко прерывает его Леншерр, – не любой, и ты это знаешь. Поэтому и благодарю тебя. Это очень много для меня значит.

Эрик наконец-то перестает неотрывно глядеть перед собой, и поворачивается к генетику.

– Ты не замерз? Может, возьмешь мою куртку?

Утром было солнечно и довольно тепло, но вечером погода стала более прохладной, и Чарльз слегка ежился в одной рубашке. Эрик же сняв свою куртку и, перекинув ее через плечо, вполне комфортно чувствовал себя в одной водолазке. Чарльз открыл было рот, чтобы отказаться, но Эрик уже расправил куртку и ждал, пока Ксавьер проденет руки в рукава. После обошел его, проворно вжикнул молнией и поправил воротник, задев кончиками пальцев шею Ксавьера. Чарльз стоял ни жив, ни мертв, пока Эрик проделывал все эти нехитрые манипуляции.

– Ну вот, так лучше. Спрячь руки в карманы, они у тебя всегда ледяные, может станет хоть немного теплее.

Чарльз послушно засунул ладони в карманы, наслаждаясь теплом, оставшимся от чужого тела, и глубоко вдыхая запах, исходящий от ткани. Эрик лишь довольно поглядывал на генетика, но не торопился прервать молчание. Дойдя до подъезда, Чарльз встал напротив Эрика, и, решив немного поднять тому настроение, сказал:

– Кстати говоря, я закончил с «Адом»[6].

– Присматриваешься к будущему месту обитания? – вспомнив разговор за ужином, подыграл Леншерр.

– Что-то вроде того, – рассмеялся Ксавьер. – Как ты думаешь, на каком бы круге мы с тобой оказались?

– Если бы я мог выбирать, то остался бы с тобой на втором[7]. – Тихо и серьезно произнес Эрик.

Чарльз замер, боясь, что ослышался, и тут же поспешил перевести тему:

– Что насчет стиха на прощание, мистер Леншерр? – протараторил он, – вы сегодня не выступали.

– Стих на прощание? – повторил Эрик, не отрывая взгляд от Чарльза, – у меня есть пара четверостиший, но я не уверен, что вам понравится, мистер Ксавьер.

– Мне нравятся все стихи, которые ты читаешь, Эрик, прошу.

– В глаза голубого цвета

Влюбиться не сложно ни капли,

От глаз голубого цвета

Не сможешь уйти безвозвратно.


Такие глаза ты увидишь

И будешь ты ими пленен.

Такие глаза ты увидишь

И сразу поймешь: «Я влюблен».


– Что скажешь, Чарльз? – глаза Эрика горели тем же безумным блеском, как в их первый вечер, когда Леншерр впервые околдовал его своими стихами.

– Это о-очень красивый стих. Очень красивый, мистер Леншерр. Мне, наверное, пора, да и вы как бы не опоздали на работу. Я пойду, спасибо вам за стих. До свидания.

Чарльз просто сбежал от мужчины, который только что, если Ксавьер все правильно понял, признался ему в чувствах. Чарльз понимал, что это подло и трусливо, но ничего не смог сделать с собой в тот момент, потому что это было как удар под дых. Чарльз не ожидал такого, поэтому капитулировал с поля боя. Уже ночью, лежа без сна в своей постели, он прокручивал в голове строки стихотворения снова и снова, понимая, что попался. Ксавьер тоже влюбился.


На следующее утро Чарльз высматривал Эрика в толпе студентов, но нигде не видел знакомую фигуру. На большой перемене его перехватила Рейвен.

– Чарльз, сегодня не будет никаких стихов, – расстроенно сказала она, – Эрик просил предупредить. Сказал, что ему срочно нужно куда-то пойти. Так что встречаемся послезавтра.

Ксавьер рассеянно кивнул, обеспокоенно думая, что должно быть обидел Эрика своим необдуманным поведением. Чарльз не верил, что у Леншерра появились какие-то дела: буквально пару дней назад они говорил о планах на ближайшие дни, и у Эрика не было никаких неотложных дел. Чарльз был твердо намерен увидеться с Леншерром сегодня. Именно поэтому после последней пары он побрел на поиски своего затерявшегося немца. На кафедре Эрика не оказалось, в деканате тоже, но один преподаватель сказал, что Эрик абсолютно точно присутствовал сегодня на лекциях. Значит, оставалось лишь одно место, где мог находиться Леншерр.

Чем ближе подходил будущий генетик к театру, тем быстрее улетучивалась его уверенность. Зачем он туда идет? Чего вообще ждет? На что надеется? Он попытался себя успокоить: Рейвен ведь сказала, что у Эрика появились какие-то неотложные дела, скорее всего его уже нет в университете. Значит, Чарльз просто постоит перед дверьми («Для чего?!» – попытался вразумить Ксавьера его внутренний голос, но Чарльз не был настроен внимать гласу разума) и, с чувством выполненного долга, пойдет домой. Взяв себя в руки и подбодрив самого себя уверенным кивком головы, он взялся за ручку и, к своему удивлению, ужасу и, о Боже, затаенной радости – дверь поддалась. Чарльз зашел, плотно закрыл за собой дверь, стараясь двигаться, как можно тише, и, когда глаза привыкли к полумраку (горела лишь пара ламп над сценой), двинулся к подмосткам. Пол слегка скрипел под шагами профессорского сына, но на фоне оглушающей тишины эти звуки казались резкими и громкими. Чарльз дошел до сцены, оглянулся по сторонам, еще раз вслушался в гробовую тишину вокруг и, подтянувшись, забрался на сцену. Было очень душно. Воздух, казалось, загустел. Чарльз повернулся лицом в залу. Даже после войны, бомбоубежищ и авиационных налетов, во время которых пропадало электричество, он не боялся темноты, скорее она несла в себе покой и спасение: в темноте можно спрятаться и выжить. Но сейчас, стоя посреди сцены, вглядываясь в задние ряды, едва видимые в полумраке, Чарльзу становится тревожно. Он не может понять, откуда взялось это чувство смятения и беспокойства.

Ксавьер пытается успокоиться: дышит глубже и убеждает себя, что бояться нечего. Ну, в самом деле, что может случиться, какая опасность может его поджидать? По загривку бегут мурашки, а волосы на затылке встают дыбом, потому что в этот момент Чарльз чувствует (интуицией, шестым чувством, внезапно открывшимся на затылке третьим глазом, да хоть самой задницей) – за его спиной кто-то стоит. Ксавьер совершенно отчетливо ощущает на себе пристальный тяжелый взгляд, и в страхе зажмуривается. Он сглатывает вязкую слюну, которая наждачкой проходится по пересохшему горлу, и медленно оборачивается. Чарльз не знает, что он чувствует – невероятное облегчение или животный ужас, когда видит, что в тени занавеса стоит Леншерр. Удивительно неподвижный, будто бы застывший, но все же Эрик. Эрик, который держит руки за спиной и немигающе смотрит на Чарльза.

– М-мистер Леншерр, это вы… – Чарльз нервно улыбается и тоже не сводит глаз с немца, – а я тут заглянул, думал, что, может, сегодня будет вечер поэзии.

Чарльз слышит свой тонкий испуганный голос со стороны, и понимает, что вообще ничего больше не понимает.

– Вам так понравилось вчерашнее зрелище, что вы проигнорировали предупреждение Рейвен о том, что мы собираемся послезавтра, и… И что, Чарльз? Решили прийти и порепетировать, проникнуться атмосферой искусства?

Эрик медленно сокращает расстояние между ними, и с каждым его шагом сердце Чарльза стучит все быстрее и заполошнее. От Леншерра за версту несет скрытой угрозой и какой-то звериной, нечеловеческой силой. И это завораживает его – Ксавьера, чертового психа. Эрик наступает на Чарльза, а тот пятиться к краю сцены, чувствуя себя глупым слабым зверьком, который сам забрел в капкан, и теперь ему некуда бежать, и не спастись никак. Вдруг Чарльз чувствует, что опоры под ногами нет, кажется успевает издать удивленный вскрик, но его тут же хватают чужие руки, рывком дергают обратно и уверенно удерживают от падения. Чарльз вертит головой и понимает, что чуть было не навернулся со сцены, торопясь скрыться от того, кто сейчас стоит так близко, и что Ксавьер практически упирается носом во впадинку между ключицами Эрика. Чарльз нервно облизывает губы, поднимает широко распахнутые блестящие глаза и его сердце, пропустив удар, начинает вновь неистово биться о ребра. Леншерр смотрит на красные губы Чарльза, пожирает глазами, в которых полыхает тот же голодный безумный блеск, который Ксавьер видел вчера, а англичанин по своей глупости снова проходится языком по губам, делая их влажными и еще более яркими. Наверное, в этот момент у Эрика слетают шестеренки: он берет Чарльза за подбородок, заставляя приподнять голову, и едва ощутимо проводит большим пальцем по щеке. У Чарльза все замирает внутри от этой нехитрой ласки, он неосознанно льнет к чужой руке, чтобы продлить прикосновение, но Эрик держит крепко, не позволяя своевольничать. Леншерр наклоняется ближе, и Чарльз чувствует теплое дыхание на своем лице, смотрит умоляюще невыносимыми глазищами в ответ.

– Мистер Леншерр… Эрик, пожалуйста.

И Чарльз не знает, о чем он просит Эрика: чтобы тот отпустил его, дал уйти, сбежать отсюда, не оглядываясь, или чтобы уже наконец-то сократил это смехотворное расстояние между ними, и поцеловал Чарльза.

Эрик усмехается прямо в губы глупого мальчишки, и шепчет своим глубоким хрипловатым голосом:

– Чарльз, Чарльз, Чарльз…

И от этого гортанного, раскатистого «р», у Ксавьера коленки подгибаются, и дышать совершенно невозможно.

– Беги отсюда, Чарльз. Беги, пока я тебя отпускаю. Потому что в следующий раз я не остановлюсь.

Эрик напоследок мягко проводит губами по скуле, и выпускает Ксавьера из своей хватки. Чарльз пару секунд стоит на месте, одурманенный Эриком. До него медленно доходит осознание происходящего, и он с коротким судорожным выдохом бросается прочь, не оглядываясь, как ему и говорил Леншерр.


Следующие два дня Чарльз ходит сомнамбулой, он по-прежнему не понимает, почему его с такой силой тянет к Эрику, как вообще все это произошло, и что теперь делать. Мать, заметив, что сын притих и не находит себе места, начинает было переживать, но Чарльз вовремя убеждает ее, что просто переутомился на учебе, и волноваться совершенно не о чем. Ей-то может и не о чем, а вот сам Ксавьер думать не может ни о чем и ни о ком, кроме совершенно определенного немца. Он ведь практически не знает Эрика. Не знает о нем ничего, кроме того, что тот безумно любит литературу и интересуется историей. Почему-то Чарльза начисто не беспокоит тот факт, что такой нездоровый интерес вызывает в нем не дочь их соседей, например. «Очень хорошая девочка. Вежливая и воспитанная. Фрау Мильх говорила, что ее дочка с отличием закончила школу». – Поведала Чарльзу мама как бы между прочим. Или даже не милая белокурая, хоть и не без странностей, Рейвен. Нет, Чарльза влечет высокий, опасный, загадочный немец, с полным суповым набором скелетов в шкафу. Ксавьер не знает, что думает о нем Эрик: просто играет ли он с Чарльзом или ставит какие-то свои опыты на наивном пареньке. Студент все глубже увязает в своих мыслях, сомнениях и страхах. Поэтому, когда приходит время встречи поэтического кружка, он и не думает опаздывать, а одним из первых оказывается у дверей той злосчастной аудитории. Генетик снова занимает место на последнем ряду, стараясь быть как можно незаметнее. Ребята относятся к этому с пониманием, поскольку, как позже объяснит ему Рейвен, в их кругу сложилось впечатление, что Чарльз довольно стеснительный и застенчивый. Ксавьера это нисколько не расстраивает, а скорее даже радует, потому что так он может смотреть на Эрика, как ему самому кажется, абсолютно незаметно. Леншерр, увидев среди собравшихся Чарльза, задерживает на нем взгляд, в котором пляшут черти, и едва заметно улыбается. Все, что остается делать Ксавьеру – это томиться в обветшалой аудитории, прожигать взглядом затылок Эрика и терпеливо ждать конца поэтического вечера. Он не знает, что произойдет потом, как себя вести, и что вообще делать. Чарльзу до нервного мандража хочется остаться с Эриком наедине, он уже даже и не пытается найти объяснение своему поведению, а только тянется к Леншерру с безумной силой. В конце вечера около Ксавьера останавливается Рейвен, и пытается выяснить понравились ли ему представленные сегодня произведения, Чарльз бормочет что-то невразумительное и на предложение девушки пойти домой вместе, ссылается на то, что ему еще нужно заглянуть на кафедру к отцу или нечто в этом духе. Рейвен отвечает усмешкой, едва заметно оглядывается куда-то через плечо, где двигает ряды стульев Эрик, и уходит. Дверь за ней закрывается, погружая театр в тишину. Чарльз оборачивается к сцене и видит, что Эрик стоит в проходе и с выжиданием смотрит на него. И вот он, глубоко вдохнув, как перед прыжком в воду, идет навстречу Леншерру, как в тот раз, когда они впервые встретились здесь. Тот тоже не стоит на месте, поэтому они опять встречаются на середине. Чарльза немного потряхивает, он не знает, куда девать руки, и куда смотреть, и что сказать, поэтому Леншерру, который выглядит совершенно спокойным, приходится начать.

– Я рад, что ты пришел, Чарльз. И даже не опоздал.

Ксавьер набирается храбрости, и смотрит на Эрика. Наверное, было бы неправильно сразу попросить Эрика, чтобы он поцеловал его уже, в конце-то концов. Поэтому Чарльз принимает правила игры и продолжает некое подобие светской беседы.

– Я был очень впечатлен сегодняшними стихами, – безбожно врет Ксавьер, потому что он не слышал никаких стихов, несмотря на то, что один за другим двенадцать студентов выходили на сцену. Все мысли Чарльза были заняты одним единственным человеком. И судя по хитрой улыбке последнего, ему это было прекрасно известно.

– Само собой, – Эрик пристально смотрит на генетика, слегка склоняясь над ним, нависая, снова пленяя Ксавьера. – И кто же произвел на вас наибольшее впечатление, если не секрет?

– Этот человек сегодня не выступал, поэтому, к сожалению, я не смог насладиться им в полной мере.

Чарльз сам не понимает, откуда в нем берется столько смелости, но он произносит эти слова с вызовом, глядя Эрику в глаза, давая понять, что пришел не просто так, что он весь вечер ждет ответного хода от Леншерра.

– Хм, – Эрик делает вид, что задумался, – возможно, вам все же удастся услышать пару стихов сегодня, если, конечно…

– О, Господи, Леншерр! Да заткнись ты уже и поцелуй меня!

Чарльз не намерен больше терпеть эти акульи игрища. Надо нырять в омут с головой, пока не передумал и не стушевался, решает он, и первым тянется к Эрику. Тот наконец-то затыкается, обхватывает Чарльза за затылок и – не может этого быть – накрывает губы Ксавьера своими. Поцелуй получается трепетным и неторопливым. Эрик никуда не спешит, целует Чарльза тягуче, ведет его за собой, направляет, а Чарльз цепляется за рубашку Эрика, закрывает глаза и теряется в ощущениях. Для Чарльза в тот момент существует лишь сильная рука Леншерра, ласково сжимающая волосы на затылке, и его теплые, слегка обветренные, едва пахнущие табаком губы. Ксавьер не хочет и не может оторваться от Эрика, поэтому, когда тот прекращает поцелуй, Чарльз вновь слепо тянется к нему.

– Так что там со стихами? – спрашивает Эрик между короткими и нежными поцелуями. – Прочитать тебе парочку стихов, м?

– Конечно, конечно прочитай, Эрик.

Чарльз обвивает шею Леншерра руками, льнет к нему всем своим существом, а Эрик расплывается в своей хищной, безумной улыбке, вот только Ксавьера теперь не пугает этот оскал, и бежать от него, куда подальше, он больше не собирается.

Комментарий к Глава 2

Примечания к главе:


1)Эпоха Реставрации – или же Реставрация Бурбонов. Восстановление власти монархов – представителей династии Бурбонов во Франции на период с 1814 по 1830 годы.

2)Dum spiro spero (лат.) – Пока дышу, надеюсь.

3)«Коричневая чума» – проще говоря – фашизм.

4)Политика «умиротворения» – политика, проводимая Великобританией по отношению к нацистской Германии в 1930х годах прошлого столетия. Если вкратце, то данная политика сводится к чему-то вроде «берите что хотите, делайте что хотите, но нас не трогайте». Не сработало.

5)Политика «изоляционизма» – политика, проводимая Соединенными Штатами по отношению к нацистской Германии (да и всей старушке Европе, в целом) в то же время, что и политика «умиротворения». Проще говоря, Америка решила не ввязываться в дела и проблемы Европы, а просто переждать и глянуть, что там, в итоге, у европейцев из всего этого получится.

6)Имеется в виду «Ад» из «Божественной комедии» Данте.

7)Вообще, согласно Данте, в первых пяти кругах страдают те грешники, которые предавались плотским порокам. Но они могут искупить свои грехи, отправиться в Чистилище, а после попасть в Рай. У грешников, которые находятся за пятым кругом, такой возможности нет, они вынуждены остаться в Аду навечно. Эрик говорит о том, что будь его воля, то он остался бы с Чарльзом на втором круге, а на втором круге наказаны за свои грехи сладострастники. Может, кто-то по-другому взглянет на эпиграф)


========== Глава 3 ==========


As a rapturous voice escapes,

I will tremble a prayer

And I’ll beg for forgiveness.

Your sins into me. (c)


Матрас прогибается под тяжестью второго тела, и спину Чарльза обжигает жаром, исходящим от Эрика. Леншерр медленно скользит горячими, чуть шершавыми ладонями по рукам Ксавьера. Ведет обратно, с нажимом проводит по бокам, а Чарльз, заливаясь румянцем и судорожно дыша сквозь зубы, утыкается лицом в подушку. Эрик трется об него всем телом; жарко, прерывисто дышит в ухо, проходится языком по шее, оставляя влажный след, слегка прикусывает нежную кожу.

– Эрик, – выдыхает Чарльз, облизывая пересыхающие от возбуждения губы.

Эрик хрипло посмеивается, а после дразняще шепчет:

– Поджарить тебе яйца, Чарльз?

Плавящимся от перевозбуждения мозгом Ксавьер не сразу осознает, что только что услышал.

– Ч-что?

– Яйца. Ты будешь яйца, Чарльз?

Ксавьер начинает понимать, что что-то явно не так. Сквозь сон он слышит стук в дверь, и голос матери, которая вновь спрашивает:

– Так что с яичницей, милый? Тебе приготовить завтрак? Вставай, Чарльз, проспишь учебу!

Ксавьер окончательно просыпается и торопливо отвечает:

– Да, мам, встаю! Уже встал, – тихо добавляет он, когда шаги матери удаляются по направлению к кухне.

С тяжелым стоном переворачивается на спину, понимая, что все это время терся вставшим членом о постель, а подсознание услужливо подсунуло соответствующий сон. Чарльз сползает с кровати, голова будто чугунная, несмотря на то, что он лег прошлым вечером пораньше. Встает под прохладный душ; вода смывает липкий пот, которым покрылись грудь и лоб студента. Чарльзу надо бы поторопиться, чтобы успеть собрать сумку и не опоздать на первую лекцию, но в голове возникают картинки их поцелуя с Эриком. Губы начинает покалывать, и Чарльз чувствует новую волну возбуждения, которая прокатывается по телу. Судорожно выдыхает, обхватывая стоящий член, обводит головку большим пальцем. Чарльзу хочется, чтобы Эрик был сейчас здесь: прижимался грудью к спине, как во сне, прихватывал острыми зубами мочку уха, чтобы это ладонь Эрика сжимала его член. Ксавьер упирается свободной рукой в мокрый кафель, смыкает зубы на плече, чтобы не застонать, и продолжает фантазировать, как бы он толкался в ладонь Эрика, чувствуя бедрами возбуждение самого Леншерра, как бы тот ласкал Чарльза, шепча, что и как он бы сделал с Ксавьером. Чарльз кончает с задушенным всхлипом, смотрит, как вода смывает следы семени, и боится представить, как будет смотреть Эрику в глаза.


Они пересекаются с Леншерром во время большой перемены. Толкутся среди студентов, которые торопятся высыпать во двор, чтобы хоть немного подышать свежим, весенним воздухом, и отдохнуть от жарких, душных аудиторий.

– Как ты? – спрашивает он, отодвигая Чарльза за свое плечо, и прокладывая путь к лестнице.

Ксавьер вспоминает о том, что произошло утром, и чувствует, что краснеет. В этот момент, Эрик, пробившись сквозь толкучку, тянет Чарльза за руку, и они оказываются в коридоре, который ведет в крыло кафедры биологии.

– У меня последняя пара, – поясняет Леншерр, – провожу тебя, а после пойду в театр. Приходи, как закончится лекция.

Отпускает руку Ксавьера, напоследок проведя кончиками пальцев по запястью. От этого мимолетного, чуть ощутимого прикосновения, Чарльз вспыхивает с новой силой. На губах Леншерра появляется плутовская улыбка, и он едва слышно шепчет, чтобы только Чарльз услышал:

– Хочу тебя поцеловать, Чарльз, – и от того, как Эрик произносит его имя, Ксавьеру хочется довольно зажмуриться и нырнуть в объятья Леншерра, но кругом люди, поэтому с нежностями приходится повременить.

– Кстати, сегодня мне приснился довольно интересный сон, – переводит он тему, довольный реакцией генетика, а Чарльз готов проклинать всех и вся, потому что в голове тут же начинают крутиться, словно кадры из кинофильма, моменты его сновидения, – хочешь, расскажу?

И судя по взгляду с хитрецой и лукавой улыбке немца, Чарльза ждет весьма занимательный рассказ.

– Я уверен, что ты замечательный рассказчик, Эрик, – он пытается скрыть смущение, – но зачем мне твой сон?

– Как зачем? – в свою очередь Эрик старается скрыть довольный оскал, – хотя знаешь, Чарльз, я не только хороший рассказчик. Своим ртом я могу делать много других, не менее восхитительных вещей.

И заливисто смеется, глядя на пунцового от смущения студента. Чарльз вскидывает изумленный взгляд на Эрика, потому что впервые тот смеется так открыто и заразительно. Обычно Леншерр смеется редко, и будто бы про себя. Поэтому Чарльз забывает, что вроде как должен обидеться, что смеются над ним, и сам расплывается в лучистой улыбке.


Чарльз не перестает поражаться тому, насколько ласковым оказывается Эрик. Ксавьер сопоставляет свое первое впечатление о Леншерре, и то, каким он оказывается в действительности. Чарльз замирает с трепетом каждый раз, когда Эрик нежно обхватывает его лицо и мягко целует, ласкает, дарит тепло и заботу, ничего не требуя взамен. Все, что хочет Чарльз – свернуться клубком в сильных руках Леншерра, в кольце которых он чувствует себя так безмятежно и уютно. Ксавьер утыкается ему в шею, тычется холодным носом в бьющуюся жилку, проходится невесомыми поцелуями по подбородку, а после с довольным стоном глубоко вдыхает его запах. Леншерр пахнет дождливой осенью, золотисто-каштановой листвой, прохладным, свежим ветром и солоноватым морским прибоем. В тайне Чарльз мечтает побывать с Эриком на море: стоять у кромки бескрайней и бездонной воды, смотреть на кипучие волны, рокот которых утробно отзывается внутри, и чувствовать себя самым защищенным, потому что пока Эрик держит его в своих руках, Чарльзу не страшна эта седая необъятная пучина. Еще Чарльз хочет знать, как это – засыпать рядом с Эриком, лежать у него под боком, едва ощутимо поглаживая лицо, чтобы не потревожить сон. И как это – просыпаться рядом с ним, когда он взъерошенный, одолеваемый дремотой, теплый, еще пахнущий сном. Чарльз изводит себя этими видениями, грезит о них, вот только Эрик никуда не торопится. Сначала Чарльз переживал, что не может быстро дать Леншерру всего, что дают друг другу люди в отношениях, но Эрик оказался очень степенным и терпеливым, не давил Чарльза, ни на чем не настаивал. И теперь вот Ксавьер сам начал ломать голову над тем, как дать понять ему, что он готов двигаться дальше.


Когда он стучит в дверь Леншерра трясущейся от холода рукой, с него потоком льется дождевая вода. Вообще, – доходит до Чарльза с опозданием, – не самым мудрым решением было относить Леншерру забытую у Ксавьера куртку. Чарльз видел, что на горизонте собираются темные грозовые тучи, но решил, что успеет быстро найти дом Эрика, оставить куртку и вернуться до дождя домой. Погода была явно не на его стороне, когда на полпути к цели обрушила на студента потоки холодной воды. В тот момент, когда Эрик открывает дверь, Ксавьер не может с точностью сказать, какие эмоции написаны на лице немца, потому что очки запотели и то, что Чарльз трет их мокрым рукавом пиджака, не особо меняет ситуацию.

– Чарльз? – судя по тону, он все же удивлен, потому что явно не ожидал встретить в девятом часу вечера под своей дверью гостя, который похож на промокшего до нитки бездомного щенка. – Проходи скорее.

Эрик втягивает Чарльза внутрь и закрывает за ним дверь.

– Я хотел занести твою куртку, думал, вдруг она понадобится тебе завтра, – объясняет Ксавьер, протягивая ему вещь, с которой тоже капает вода.

И снова усиленно трет стекла очков рукавом. Леншерр лишь усмехается, забирает из рук горе генетика злосчастную куртку, небрежно откидывает ее в сторону, снимает очки с Чарльза, и говорит:

– Раздевайтесь, мистер Ксавьер.

Чарльз тут же заливается краской смущения, хлопает растерянно глазами и не знает, что сказать, потому что он представлял себе все несколько по-иному.

– Раздевайся, а я сейчас наберу ванну. Я никуда тебя не отпущу, посмотри на себя – хоть выжимай. Ты весь продрог, простудишься, заболеешь. Снимай одежду, пока будешь отогреваться в ванной, развешу твои вещи, – Эрик начинает раздевать Ксавьера, но тот краснеет еще сильнее (хотя, казалось бы, сильнее некуда), и начинает сам судорожно раздеваться. Леншерр понимает, что смущает Чарльза, поэтому уходит готовить ванну. Через несколько секунд до генетика доносится голос Эрика, который старается перекричать звук льющейся воды:

– Я оставил для тебя полотенце и штаны с футболкой! Ванна слева по коридору, первая дверь! Буду ждать тебя в комнате!

Чарльз торопливо стягивает с себя остатки одежды, которую скидывает к мокрой куртке, и, трясясь от холода, торопливо идет на звук льющейся воды. Ванная комната оказывается довольно маленькой: стены покрыты светлым кафелем, слева от двери небольшой, вычищенный умывальник, на нем мыльница, стакан с одинокой щеткой. Над умывальником небольшой шкафчик с зеркалом, которое уже успело запотеть. С обратной стороны двери прибит крючок, на котором весит обещанное полотенце, справа стоит невысокая табуретка, на которой аккуратной стопкой лежит одежда. Чарльз плотно прикрывает за собой дверь, стягивает последнюю деталь гардероба, и с блаженным стоном опускается в горячую воду. Окунается до самого носа, чтобы быстрее согреть озябшее тело.

Вода уже едва теплая, когда он все-таки решает, что пора вылезти и показаться на глаза радушному хозяину. Насухо вытирается, надевает чистые вещи, от которых пахнет порошком, и подходит к зеркалу. Чарльз откровенно не доволен тем, что видит в данный момент: глаза и нос слегка покраснели, влажные волосы вьются крупными кольцами. «А чего ты хотел? Выпорхнуть из ванны, как нимфа?» – фыркает про себя Ксавьер, и покидает ванную комнату. Напротив он видит еще одну дверь, которая ведет в кухню, которая тоже обставлена весьма скромно, но вместе с тем там есть все необходимое. Кухня оказывается проходной и дальше Чарльз наконец-то заходит в комнату, которая является единственной в доме Эрика и служит тому и кабинетом, и гостиной, и спальней. Раньше Чарльз никогда не был у Леншерра, поэтому с интересном оглядывается: у окна стоит массивный, потемневший от времени деревянный стол, на котором кипа бумаг, стопки книг и печатная машинка. По обе стороны от стола – шкафы, доверху набитые книгами. С левой стены – комод, который явно из одного гарнитура со столом. Справа – односпальная железная кровать с кованой спинкой. Чарльз переводит взгляд на Эрика, который стоит около кровати. Эрик в темно-синем халате и с влажными волосами после ванны.

– Я сделал чай, чтобы ты согрелся, – Леншерр поднимает с прикроватной тумбочки кружку, от которой идет пар, и протягивает ее Ксавьеру. – Чувствуй себя, как дома.

– Мне очень неловко, Эрик. Прости, пожалуйста, за эти неудобства, – Чарльз берет кружку и греет ладони о теплые бока.

– Перестань, никаких неудобств. Я рад, что ты, наконец-то, посетил мою скромную обитель.

Он с легкой улыбкой смотрит на гостя, и не мешает осмотру. Дом немца и правда выглядит довольно скромно, но вместе с тем очень уютно. Везде идеальный порядок, кроме письменного стола.

– Тебе идет моя одежда, Чарльз, – нарушает тишину Леншерр.

– Только штанины немного длинноваты, – неловко улыбается тот, и слегка разводит руки в стороны, то ли, чтобы выразить свои чувства по этому поводу, то ли, чтобы Эрику лучше было видно, как выглядит в его футболке и пижамных штанах Ксавьер.

– Иди ко мне, – Эрик ложится на кровать и слегка хлопает ладонью по покрывалу.

Чарльз медлит, после аккуратно ставит опустевшую кружку обратно на тумбочку, и опускается на кровать рядом с ним.

– Места, конечно, маловато, – замечает Леншерр, двигаясь ближе к краю.

– В самый раз, – не соглашается Чарльз, устраиваясь у Эрика под боком. Сразу же перекидывает через него руку и ногу, утыкается холодным носом в шею. Леншерр целует Ксавьера в макушку, обнимает крепче, прижимает ближе к себе.

Они лежат в тишине, только дождь продолжает шуметь за окном. Эрик мягко перебирает вихры Чарльза, изредка прикасаясь губами к виску Ксавьера. Чарльзу кажется, будто они с Эриком уже тысячу раз лежали вот так: вместе, согревая друг друга.

Он потягивается, поднимает голову с плеча немца – тот лежит с закрытыми глазами, дышит глубоко и размеренно. Чарльз несколько секунд не отрывает от него взгляд, а после целует в щеку. Леншерр никак не реагирует. Ксавьер приподнимается на локте, а другой рукой касается ключицы, осторожно ведет ниже, отодвигая ворот халата. Чарльз задерживает дыхание, когда кончики пальцев касаются груди: он никогда еще не трогал Эрика так, никогда еще не был так близко к его телу. Чарльз опускает руку еще ниже, только успевает дотронуться до пояса, чтобы развязать его и откинуть полы халата в стороны, как руку перехватывают. Чарльз испуганно вскидывает голову, и натыкается на пристальный взгляд Эрика. Тот совсем не выглядит сонным: смотрит на Чарльза, пытается казаться равнодушным к происходящему, но Ксавьер по глазам видит, что Леншерра ведет.

– Что ты делаешь, Чарльз? – И голос тоже выдает его.

Вместо ответа генетик торопливо и немного неуклюже седлает бедра Эрика, ложится ему на грудь, и с нетерпеливым стоном приникает к губам. Эрик не перехватывает инициативу, не пытается направлять Чарльза, просто позволяет делать Ксавьеру все, что тому вздумается. И тот не собирается упускать момент: покрывает его лицо быстрыми поцелуями, спускается на шею, скользит губами ниже к груди, отрывается лишь на секунду, чтобы наконец-то развязать пояс и избавиться от мешающей вещи. Чарльз поспешно откидывает полы халата в стороны и замирает: он даже не претендует на роль самого объективного и рассудительного человека, но Эрик – самое прекрасное, что Ксавьер видел в своей жизни. Леншерр по своему понимает паузу, протягивает руку к Чарльзу, касается щеки:

– Чарльз, не нужно торопиться. Если ты не готов, то…

– Нет, Эрик, пожалуйста! Я очень хочу, чтобы… чтобы ты… – и вмиг теряет всю свою решительность. Чарльз смущен и не знает, как сказать, что безумно хочет Эрика, что много раз представлял и мечтал о том, как они будут вместе. Но все это было лишь в его фантазиях, а открыто признаться Леншерру у Чарльза не хватает духа.

Эрик все понимает без слов. Садится на кровати, успокаивающе целует юного студента, пробирается большими горячими ладонями под футболку, оглаживает бока. Постепенно Чарльз расслабляется, обвивает руки вокруг шеи Леншерра, отвечает на поцелуи и трется об Эрика.

– Одежда мешает нам, Чарльз, – Эрик стягивает свою же футболку с послушно поднявшего руки Ксавьера. Скидывает болтающийся на локтях халат, и ждет, пока генетик неловко выпутается из штанов.

И в этот момент, стоя на коленях между раздвинутых ног Эрика полностью обнаженным, Чарльз сконфуженно и застенчиво пытается прикрыться руками. Отступать уже поздно, но Чарльз чувствует себя просто гадким утенком по сравнению с Эриком. У Леншерра крепкие плечи и руки, гладкая золотистая кожа, красивое сильное тело, и на фоне всего этого Чарльз еще больше стесняется своей бледной кожи, и усыпанных веснушками плеч и груди. Эрик же качает головой, тянет Чарльза на себя, укладывает спиной на кровать, сам опускается сверху:

– Ты очень красивый, Чарльз. Самый красивый. Верь мне, – и когда Эрик смотрит так нежно, проникновенно и чувственно, говорит низким от возбуждения голосом, Чарльз готов поверить каждому его слову.

Ксавьеру кажется, что один из его снов стал реальностью: Эрик медленно целует его, проникает языком в рот, касается неба, проходится языком по кромке зубов. Выцеловывает веснушки на плечах, переходит на грудь. Ксавьер быстро, поверхностно дышит и тоненько скулит сквозь зубы. Леншерр довольно урчит в ответ, не отрываясь от покрасневших сосков Чарльза: покусывает, проходится языком, оставляя влажную дорожку, на которую слегка дует, от чего кожа тут же покрывается мурашками. Генетик не выдерживает и вскидывает бедра – начинает тереться членом о живот Эрика. Леншерр сразу же отстраняется от него и все, что остается Ксавьеру – разочарованно, обиженно застонать.

– Тсс, тихо, Чарльз, – шепчет Эрик хрипло на ухо, цепляя зубами мочку, – мы жене хотим, чтоб фрау Хольц за стеной услышала нас?

И закрывает рот Чарльза широкой ладонью. Ксавьеру кажется, что еще немного, и он кончит только от того, как Эрик накрывает его своим телом, едва толкается бедрами навстречу бедрам самого Чарльза и горячей сухой ладонью запечатывает губы генетика, с которых рвутся приглушенные стоны. В этот момент вторая рука Эрика ложится на напряженный член Ксавьера, и того подкидывает на постели. Леншерр крепко обхватывает член длинными пальцами, неторопливо с оттяжкой дрочит, ласкает чувствительную головку, проходится большим пальцем по уздечке. Чарльз теряется в ощущениях и престает контролировать себя – вскидывает бедра, мокро вылизывает ладонь Эрика, которую тот по-прежнему держит на его губах. Чарльз чувствует, как нарастает напряжение внизу живота, скручиваясь в тугую пружину, и кусает руку Эрика, кончая. Леншерр удивленно выдыхает, когда белесые капли оседают на пальцах.

– Прости, Эрик, я… – Чарльза потряхивает после оргазма, но он чувствует себя сконфуженно, потому что продержался совсем недолго, и вообще нужно было предупредить, что он уже близко, и… Эрик видит, что Чарльз опять начинает накручивать себя и нервничать, ласково убирает прилипшие ко лбу волосы, целует, прерывая этот ненужный поток извинений.

– Все хорошо, Чарльз, – Леншерр сыто улыбается и размазывает сперму по животу Ксавьера.

Тот откидывается обратно на подушку, и тут до него доходит – Эрик все еще возбужден.

– Эрик, ты же не…

– Все в порядке, Чарльз, правда, – Леншерр садится на колени между широко раскинутых ног Ксавьера.

Чарльз тянется рукой к члену Эрика, вскидывая вопросительный взгляд на Леншерра:

– Можно..? – и не дожидаясь ответа, проходится кончиком пальца по выступающей венке. Завороженно смотрит, как Эрик толкается бедрами в его руку, и покрасневшая от возбуждения головка появляется и исчезает в кулаке. Ксавьер поднимает сверкающий взгляд – рот Леншерра приоткрыт, с губ срывается тяжелое дыхание, а челка опять упала на покрывшийся испариной лоб. Тогда Чарльз делает то, что так давно хотел сделать: зарывается пальцами свободной руки в отросшие волосы Леншерра, откидывает их со лба и притягивает Эрика к себе. Целует, целует, целует и не может оторваться. Леншерр хрипло стонет в губы Чарльза и кончает ему на живот. Чарльз ждет, пока дрожь в теле Эрика стихнет. Они лежат и обмениваются дыханием. Леншерр чмокает генетика в нос, перекатывается на бок и собственнически притягивает разомлевшего Ксавьера к себе.

– Надо бы в ванну, – расслабленно мурлычет Чарльз, обнимая Эрика.

– А я-то хотел предложить выпить по чашечке чая, – фыркает тот в ответ, поглаживая бедро своего англичанина, и получает в ответ тычок под ребра.


Чарльз вытирается полотенцем после вторичного принятия водных процедур, когда Эрик заглядывает в ванну:

– Твоя одежда не просохла, да и дождь до сих пор идет, – и после непродолжительной паузы, – останешься?

– У тебя одна кровать, и та – односпальная, как мы поместимся?

– Ну… ты на мне или я на тебе, как пожелаешь, – губы Леншерр изгибаются в бесстыжей улыбке, – нет, серьезно, уж как-нибудь да уляжемся. Оставайся, – и, видя, что Кавьер почти готов согласиться, добавляет, – я и чай уже заварил!

Чарльз смеется.


Спустя две недели после их первой проведенной вместе ночи, Чарльз торопливо идет в сторону театра, потому что Эрик ждет его уже почти десять минут, а Леншерр очень не любит, когда опаздывают. Ксавьер залетает в аудиторию и готов с порога объяснить причину опоздания, но с удивлением видит, что Эрика нет на месте. Чарльз недоуменно поправляет очки, сползшие на кончик носа: Эрик, как, пожалуй, и все немцы, невероятно пунктуален. В их паре опаздывать и забывать разные мелочи – прерогатива Чарльза. Ксавьер не успевает толком возмутиться, как двери за его спиной хлопают, и в аудиторию входит запыхавшийся Эрик.

– Прости, я опоздал, – они снова идут на встречу друг к другу. Чарльз, приподнимаясь на носках, целует Леншерра в щеку.

– Что-то случилось?

– Нет, преподаватель задержал после лекции. И через 20 минут собирается старостат. Не знаю, сколько все это продлится, поэтому не жди меня, иди домой, – Эрик достает из кармана ключи и протягивает Чарльзу, – в столе, в правом ящике, я спрятал от тебя шоколад, – и, видя, что у Ксавьера от несправедливости происходящего округляются глаза, поясняет, – это чтобы ты не съел все сразу!

Чарльз забирает ключи, и гордо вскинув голову, шествует к двери:

– Я съем все один, ничегошеньки тебе не оставлю!

– Себя главное оставь, глупый, – усмехается Леншерр, срывает с губ ретивого студента поцелуй и убегает в сторону кафедры.


По дороге домой Чарльз заходит в булочную и покупает рогалики, которые Эрик так любит есть по утрам с кофе, и не спеша идет в сторону квартиры Леншерра, довольно щурясь на солнышке. Вообще, за пару недель Ксавьер успел перетащить в квартиру Эрика половину своих вещей, и теперь чувствовал себя там, как дома. Поэтому, закрыв за собой дверь, Чарльз первым делом направляется в комнату – к письменному столу – и открывает верхний левый ящик. Никакого шоколада нет и в помине. Зато есть куча каких-то папок и листов, сшитых вместе. Чарльз начинает поднимать все эти бумаги, надеясь, что сладости где-то под очередным отчетом, но ничего не находит. Перерыв все до последней папки, генетик, уже потеряв надежду найти шоколад, приподнимает ее и видит на самом дне небольшую черную книжку. Он сам не знает, что заставляет его вытянуть книжицу из-под всей этой кипы макулатуры, но достав, понимает – это не книга вовсе. Дневник. Личный дневник с имперским орлом на обложке[1]. Чарльз замирает на секунду. Он знает, что не должен лезть в личные вещи Эрика, но в тот момент это сильнее него. Ксавьер трясущимися руками открывает первую попавшуюся страницу, и, пробежав глазами по строчкам, написанным таким знакомым каллиграфическим почерком, чувствует, как в горле встает комок.

«2 ноября 1942 года

Новости совсем не утешительные. Фюрер не позволяет Паулюсу прорвать кольцо советских войск и уйти от Сталинграда. Письма от отца приходят все реже, но и в них он не может написать всего. Ясно лишь, что этот город словно заколдованный, перемалывает все новые и новые полки и дивизии, как вражеские, так и наши. Главное, чтобы папа остался жив».


Чарльз торопливо переворачивает страницу и читает следующую запись:

«9 декабря 1942 года

Отца больше нет. Погиб в рукопашном бою с русским солдатом. Нам прислали извещение о смерти и личные вещи: серебряный портсигар, нашу с мамой фотографию, документы. И “мертвую голову”[2]».


И дальше:

«20 октября 1944 года

Гитлер объявил всеобщую мобилизацию населения[3]. Я ухожу в следующий вторник, наконец-то буду приносить пользу своей стране в составе Гитлерюгенд[4]! Мама плачет и боится отпускать меня, думает, что я, как и отец, останусь на этой войне. Но это же все ради нашего народа, ради будущего. Мама проклинает Фюрера, Геббельса, Гиммлера – всех, кто развязал эту бессмысленную (по ее мнению) войну. Увы, но матушка ничего не понимает».


Чарльзу страшно, он не хочет больше ничего знать, но и остановиться вот так – на полпути – не может тоже. Поэтому пролистывает еще пару страниц, читает очередную запись и находит ответ на свой главный вопрос. Без сил опускается на стул и закрывает лицо руками:

«2 февраля 1945 года

Я никогда не думал, что запах паленой человеческой плоти въедается так глубоко. Он внутри меня, и от этой вони никак не избавиться.

Я никогда не видел, как умирают солдаты в горящем танке; до сегодняшнего дня не видел. Не могу вспомнить, как заряжал “Фаустпатрон”[5], как целился, как стрелял. Помню лишь, как зарево пожарища, что охватило советский танк в один миг, осветило руины, в которые превратился город. Из танка доносились крики горящих заживо людей, а я стоял и смотрел».


Чарльза мутит. Он растоптан. Он не может и не хочет представлять, как Эрик – его любимый, самый заботливый и нежный Эрик – делал все это, видел и пережил.

Генетик открывает предпоследнюю страницу:

«5 марта 1945 года

Почему наши люди убивают себя целыми семьями? Мы так боимся советского народа, который изменил направление удара и теперь рвется к самому сердцу нашей страны? Сумасшедшие русские, белорусы, украинцы… Сколько их еще? И почему они смогли отбросить наши лучшие войска, переломить ход войны после тех потерь, которые понесли в первые годы сражений? Отец был прав, когда писал, что русские не люди, а машины, которые никогда не устают и не боятся огня. Во время вчерашнего боя они падали на доты, когда их косила пулеметная очередь, а еще живые, мимоходом скорбя о павших, продолжали наступать. Мы боимся мести за то, что сделали с их Родиной и семьями за эти 4 года? Но если они пришли мстить и ими движет ненависть, то почему они щадят нас? Я попал в окружение. Отстреливался из очередного разрушенного дома, когда в него ворвались советские солдаты. У меня оставалось несколько патронов, я понимал, что не смогу долго обороняться. И вдруг услышал щелчок затвора за спиной. Обернулся и увидел, что солдат нацелил на меня винтовку. Он посмотрел на меня несколько секунд, что-то крикнул своим. Вошел еще один и сказал по-немецки: “Отдай оружие”. В тот момент я подумал, что меня расстреляют. А они забрали ружье с парой оставшихся патронов и отпустили. Сказали, чтобы проваливал оттуда. Почему они это сделали? И может ли слабый, недостойный народ так поступить?

Все это время я был неправ?

Неужели все это время мы были неправы?»[6]


– Правый. Я же сказал правый ящик, Чарльз.

Чарльз вздрагивает и медленно оборачивается. Эрик стоит посреди комнаты и, кажется, что он постарел лет на десять: лоб прорезают глубокие морщины, а носогубные складки исказили рот, превратив его в узкую кривоватую линию; будто ножом чиркнули. Ксавьер не знает, что сказать и не знает, что Леншерр собирается говорить или делать. Чарльзу хочется плакать, он смотрит Эрику в глаза и впервые не видит ничего: ни усталости, ни злости, ни вины. Взгляд Леншерра словно присыпан пылью или пеплом: настолько он тусклый и безжизненный. Чарльз чувствует себя отупевшим и абсолютно пустым внутри, и он абсолютно точно не готов к тому, что происходит дальше.

– Чарльз, не оставляй меня. Не оставляй меня, пожалуйста.

И это первый раз, когда Эрик просит его о чем-то, умоляет. Обычно: “Эрик, поцелуй меня. Эрик, обними. Почитай мне перед сном, Эрик. Сильнее, Эрик, пожалуйста!”.

Леншерр делает неуверенный шаг в его сторону. Боится напугать? Ксавьер сидит сгорбившись, обессилено опустив руки вдоль тела. Эрик подходит близко-близко и опускается к ногам Чарльза, обхватывает колени руками, словно готов держать его, если он попытается встать и уйти.

– Мне так больно, Эрик, – с трудом разлепив губы, сипит Ксавьер.

– Чарльз, прости меня. Я сделаю все, что ты захочешь, только не уходи. Я скажу все, что захочешь, только не отказывайся от меня. Пожалуйста, Чарльз.

– Скажи мне правду, Эрик. Расскажи мне все.


Спустя долгие часы пребывания в прошлом они снова возвращаются в настоящее. Следуя за голосом Эрика, Чарльз из зрителя превращается в участника тех событий, в действующее лицо. Он сидит у Леншерра за спиной, прижавшись щекой к плечу, обхватив немца руками поперек живота.

– Я просто не знаю, что мне делать со всеми этими воспоминаниями. Они роятся у меня в голове, всплывают в памяти отрывками. Я хочу избавиться от них, но тогда все, что у меня останется – чувство вины за то, что сделано.

– Что сказал тот солдат?

Эрик оборачивается. Его блеклый, остекленевший взгляд встречается с воспаленными, покрасневшими глазами Чарльза. Немного помолчав, Леншерр отвечает:

– В сорок шестом году я познакомился с одним чехом, он неплохо знал русский, научил меня самым основам. Тот солдат сказал: «Здесь ребенок». Ты можешь это представить? «Здесь ребенок». А ведь мне уже скоро должно было исполниться восемнадцать, да и тот боец не выглядел намного старше меня.

У Ксавьера все это не укладывается в голове. Он думает, что не может понять и самой малой части той боли и вины, которыми с ним поделился Эрик. Чарльз думает, что мама Эрика была права, когда боялась, что ее сын не вернется. Он так и остался на той войне: до сих пор скитается по разрушенному городу, который память сохранила удивительно четко и незабвенно. Прячется среди развалин, в подвалах, чтобы скрыться от смерти, обмануть ее. Бродит между тел бывших сослуживцев и врагов. А сам хоть и выжил, хоть война и закончилась, но он остался пленником собственных воспоминаний.

– А история и литература? Что ты хочешь там найти?

Немец неопределенно пожимает плечами:

– Я тогда сказал тебе правду. Я и сам толком не знаю. Предпосылки, объяснения, ответы на то, как мы все это допустили? Почему это произошло. Когда мы перестали быть людьми? И у кого мне теперь молить о прощении, Чарльз? У тех, кого я убил или у их семей?

– Ты делал то, что вам приказано было делать, Эрик. Все люди ошибаются, и ты тоже ошибся. Главное, что ты осознаешь свою вину, но не позволяй ей разрушить тебя окончательно.

– Люди не учатся. Мы никогда не учимся на уроках прошлого, – Леншерр потерянно качает головой, – ты думаешь, теперь люди не будут убивать, притеснять и ненавидеть друг друга? Не будут создавать новое оружие? Будут, Чарльз. Все новое и новое оружие будет создаваться только для того, чтобы люди убивали людей. Нам не от кого больше защищаться. Мы защищаемся от самих себя, истребляем себе подобных. И я не знаю, как донести это до других, как заставить услышать и понять, что на войне гибнут простые люди, которым нечего делить. И не знаю, захочет ли вообще кто-нибудь услышать.

– Напиши об этом, – Ксавьер сам поражается мысли, которая приходит ему в голову. Еще больше он удивлен тем, что Леншерр не сделал этого раньше, – напиши. Если не книгу, то рассказ, статью, очерк.

– Как и о чем можно писать после всего нечеловеческого, что человечество совершило за эти годы? – Грустно усмехается немец, – я не могу себе этого представить. Что нового можно создать?

– Не нужно создавать что-то новое, Эрик, – убеждает его Ксавьер, заражая Леншерра внезапным порывом, – никто не в состоянии предложить нечто совершенно новое. Все люди работают на основе идей предыдущих поколений! Главное то, какой вклад внесешь ты сам. Это может стать твоим искуплением, разве не так?

Леншерр устало трет лицо руками:

– Думаешь, у меня получится?

– Ты бы рано или поздно сам пришел к этому, – уверенно произносит Чарльз, поднимаясь с постели, – я могу ошибаться, но мне кажется, что ты не раз и не два мысленно писал и переписывал эту историю у себя в голове.

И дождавшись утвердительного кивка, продолжает:

– Когда ты будешь готов, тогда и появится записанный вариант.

– Я боюсь, что воспоминания ускользнут от меня, что я не сумею удержать их, что они не лягут на бумагу так, чтобы все поняли, что я хотел сказать.

– Слишком мало времени прошло, Эрик. Ты взял на себя так много, и тебе кажется, что ты пережил и переосмыслил все произошедшее. Отпусти эту историю, заключи с ней перемирие на какое-то время. Может быть, пройдет не один год, но она вернется к тебе, и тогда ты сможешь увидеть совершенно по-иному то, что сейчас ускользает от тебя.

– И ты не оставишь меня? После всего, что узнал? – Леншерр ждет ответа, но в то же время боится его услышать.

Иногда Чарльз действительно не понимает, как Эрику – с его умом и знаниями – удается задавать Ксавьеру невероятно глупые вопросы. Поэтому он лишь тяжко вздыхает, с секунду молчит, вспоминая что-то, а потом тихо, но уверенно и выразительно произносит:

– Я оставил соблазн роковых своеволий,

Смиренный, покорный, я твой навсегда.

На губах Эрика появляется неуверенная улыбка, он кажется немного обескураженным, но наконец-то приходит в себя после долгой, изматывающей прогулки по воспоминаниям прошлого. Он снова становится тем Эриком, которого так слепо и всепрощающе любит Чарльз.

– Так что там с шоколадом? – Ксавьер подходит к столу, открывает правый верхний ящик, и видит лежащую поверх бумаг шоколадку, – правый, значит. Мне стоит внимательнее слушать тебя, мистер Леншерр.

Тот тем временем подходит к невнимательному генетику, обхватывает его крепко-крепко руками, утыкается в затылок. Чарльз откидывает голову ему на плечо, касается губами подбородка и успокаивающе запускает пальцы в волосы.

– Пойду, поставлю чайник, – говорит Леншерр, но не двигается с места и не выпускает Чарльза из кольца своих рук.

Комментарий к Глава 3

Примечания к главе:

1)Имперский орел – герб, который являлся официальным государственным символом Германии. После того, как Адольф Гитлер пришёл к власти в 1933 году, орёл Веймарской республики был сохранён до 1935 года. Находившаяся у власти нацистская партия использовала в качестве своей эмблемы чёрного орла, державшего в лапах стилизованный дубовый венок, со свастикой в центре.

2)Кольцо «мертвая голова» – персональный наградной знак, выдаваемый лично Генрихом Гиммлером членам СС. В случае смерти владельца или же его ухода из СС, кольцо было положено сдавать Гиммлеру для возвращения его в замок Вевельсбург в качестве памяти о владельце. Если владелец кольца погибал в бою, его соратники должны были предпринять максимум усилий для возврата кольца и предотвращения его попадания в руки врагов. В связи с этим, передача кольца, которое принадлежало отцу Эрика, его семье – моя выдумка.

3)Всеобщая мобилизация населения была объявлена Гитлером в октябре 1944 года.

4)Гитлерюгенд – молодёжная организация НСДАП. Членами союза были только юноши. Запрещена в 1945 году.

5)Фаустпатрон – первый противотанковый гранатомёт одноразового действия.

6)Вообще, все записи в дневнике лишь плод моих фантазий. Но последняя запись является дикой мешаниной, состоящей из песни Владимира Высоцкого «От границы мы землю вертели назад…», и воспоминаний немецкого офицера Гофмана, который принимал участие в Сталинградской битве от начала и до конца.


========== Эпилог ==========


Профессор Ксавьер открыл дверь своим ключом, с трудом удерживая в одной руке пакет с продуктами и портфель, набитый курсовыми студентов. Дотащил все это до кухни, водрузил на стол. Только собрался убрать упаковку яиц в холодильник, как его неожиданно схватили со спины.

– Ааа! Ты испугался, Чарльз! – Эрик, вынырнув из-за спины Ксавьера, радостно расхохотался, расплываясь в довольной акульей улыбке.

– Я. Уронил. Яйца. Какого черта, Эрик?!

– Главное, что чувство собственного достоинства всегда при тебе, Чарльз, – проникновенно заметил Леншерр, все еще посмеиваясь, – а, ты про куриные яйца, – нахмурился он, заметив растекающуюся по полу лужицу из белков и желтков.

Чарльз испепеляюще зыркнул в ответ, и оставив виновника беспорядка прибираться, направился в спальню. Скинул пиджак с заплатами на локтях, и только взялся за запонки на рубашке, как следом вальяжно зашел Эрик.

– Позволь мне поухаживать за тобой, любовь моя, – снова обнажив акулий оскал, Леншерр принялся снимать запонки и расстегивать пуговицы.

– Иногда я просто не понимаю, как терплю тебя уже больше десяти лет, – для вида проворчал Чарльз, позволяя немцу стянуть рубашку с плеч.

– Ну… может это потому, что я замечательный?

– Ну да, конечно, – хохотнул Ксавьер.

Эрик хитро улыбнулся и потянулся за поцелуем.

– Вообще-то я ждал тебя, чтобы кое-что показать.

– Что?

– Я почти закончил ее, Чарльз, – он стал серьезным, – хотел, чтобы ты был рядом, когда останется последний штрих.

Чарльз изумленно взглянул на Леншерра:

– Так вот, что ты печатал вторую неделю по ночам!

– Ты слышал, как я печатаю?

– Да, просыпался иногда, тебя не было рядом, а из зала доносился звук печатной машинки, – пояснил тот.

– И часто ты просыпаешься по ночам? – Леншерр настороженно взглянул на Ксавьера.

– Нет, а к чему такие вопросы, Эрик? – Чарльз честными глазами заглянул в самую душу. Немец, однако, выучив этот взгляд за годы, решил уточнить:

– То есть, больше ты ничего не слышал?

Профессор недоуменно захлопал глазами.


– Чарльз, – в ночной тишине, которую нарушали только стрекочущие сверчки за окном, раздался шепот, – Чарльз, ты спишь?

Эрик, не услышав ответа, прислушался к тихому сопению Ксавьера, который свернувшись калачиком на своей половине кровати, видел уже десятый сон.

Леншерр откинувшись на спину, и закинув руку за голову, тихо прошептал:

– Я так люблю тебя, Чарльз. Ты самое прекрасное, что было и есть в моей жизни. Ты всегда верил в меня, поддерживал, даже тогда, когда я сам переставал верить в то, что делаю. Ты был таким юным, наивным студентом, когда я влюбился в тебя. Хотя и я был не лучше. Я и сейчас не лучше, веду себя рядом с тобой, как влюбленный мальчишка.

Эрик тихонько хмыкает себе под нос, поворачивается к Чарльзу, который все так же безмятежно посапывает. Прижимает его спиной к своей груди, покрывает ласковыми поцелуями плечо, усыпанное веснушками, которых стало еще больше, стоило Ксавьеру провести пару дней на пляже под солнцем, где он, раскинувшись на песке, часами мог смотреть на лазурное необъятное море. Обняв Чарльза, Эрик утыкается ему в затылок, и через несколько минут проваливается в безмятежный, глубокий сон. Генетик открывает глаза и улыбается. Прикасается губами к костяшкам на руке Леншерра, и тихонько шепчет в ответ:

– Глупый-глупый Эрик.


– Не понимаю о чем ты, – искренне говорит Чарльз, – но если ты что-то делал с моим бренным, бессознательным телом, то я просто не хочу ничего знать.

Леншерр еще пару мгновений смотрит на него, прищурившись, но, видимо, убедившись, что Ксавьер не лукавит, расслабляется.

– Хорошо. А теперь пошли скорее! Я готов закончить.

Они торопливо перемещаются в светлый большой зал, где у окна стоит рабочий стол Эрика с печатной машинкой. Леншерр устраивается на стуле, кладет пальцы на клавиши, а Чарльз привычно встает у него за спиной, и с волнением смотрит, как его мужчина заканчивает книгу, над которой работал более восьми лет. Книгу, которая наконец-то была написана, стала искуплением и освобождением Эрика от его прошлого, груз которого он нес на себе все эти годы.

– Готов? – спрашивает Леншерр.

– Готов. – Почему-то шепотом отвечает Ксавьер.

Эрик привычными, твердыми движениями печатает последнее предложение, ставит точку и смотрит на Чарльза. Тот чуть сжимает ладонь на его плече и улыбается, глядя своему немцу в глаза. И тогда Эрик уверенно допечатывает последнее слово: «Конец».