Оглавление

Пометки

Обложка

Альбом снимков из жизни русских пленных в Германии и Австрии (1917)

Д-ръ М. П. БАЗИЛЕВИЧЪ

Тип. Т-ва А. С. Суворина — „Новое Время".

Петроградъ, Эртелевъ пер., 13.

ПЛѣНЪ! Сколько тяжелаго, жестокаго кроется въ этомъ страшномъ словѣ. Россія вела много войнъ съ незапамятныхъ временъ и до послѣднихъ дней, и много ея сыновъ томилось и гибло въ злой неволѣ. У всѣхъ еще въ памяти разсказы о турецкой войнѣ, о жестокости башибузуковъ, выкалывавшихъ нашимъ плѣннымъ глаза, вырѣзывавшихъ языки, убивавшихъ и стараго и малаго, сжигавшихъ живьемъ десятки и сотни людей.

Прошло много времени съ тѣхъ поръ. Народы далеко двинулись по пути культуры, создались цѣлые договоры, выработанные и подписанные представителями народовъ, гдѣ признавалось необходимымъ дѣлать строгое различіе между вооруженнымъ врагомъ и безоружнымъ плѣннымъ, между воиномъ и мирнымъ жителемъ. Установлены были международныя правила объ отношеніи къ раненымъ и къ санитарному персоналу.

Мы, русскіе, охотно приняли участіе въ выработкѣ этихъ гуманныхъ международныхъ отношеній, ибо жалость, сердечное отношеніе ко всякому обиженному судьбой, ко всякому убогому, несчастному,—есть особенная черта нашей души. Мы не злопамятны, мы то, что называется «отходчивы». Не даромъ у насъ въ народѣ и поговорка сложилась: «Лежачаго не бьютъ».

Но вотъ вспыхнула японская война. Русскому народу пришлось воевать съ коварнымъ и жестокимъ азіатомъ, какими рисовало намъ наше правительство этихъ рыцарски-честныхъ борцовъ за свободу и счастье беззавѣтно любимой ими родины.

Мы не знали ихъ. И невольно у многихъ закрадывались въ душу тяжелыя гнетущія думы. «А что, если нашъ близкій, родной, нашъ кормилецъ будетъ убитъ?» — «Убитъ, еще ничего», говорили другіе.— «Родина не забудетъ своихъ сыновъ, погибшихъ въ честномъ бою, а вотъ, если въ плѣнъ попадетъ, что тогда? Вѣдь вы слышали и читали, какимъ только утонченнымъ пыткамъ не подвергаютъ плѣнныхъ эти варвары-азіаты. Вотъ что страшно»!

Прошла, какъ тяжелый сонъ, позорная, навязанная намъ война, обагривъ далекія поля Манчжуріи кровью нашихъ братьевъ и усѣявъ страшными висѣлицами родную землю,

Вернулись съ чужбины наши братья, мужья, сыновья и отцы, и мы услышали отъ нихъ нѣчто странное, нѣчто необычные для насъ. Мы узнали отъ нихъ, что японецъ совсѣвъ не варваръ-азіатъ, какъ рисовало ихъ намъ наше правительство.

Они вернулись и разсказали намъ, какъ японецъ любитъ свою маленькую родину, какъ онъ, любитъ свою только что завоеванную свободу. Они разсказали намъ, какъ онъ трудится, живетъ, какъ онъ честенъ, какъ высоко культуренъ, какъ онъ умѣетъ уважать чужую личность.

Наши плѣнные были у нихъ пришельцами въ годину тяжелыхъ испытаній, выпавшихъ на долю ихъ народа, и встрѣтили съ ихъ стороны вниманіе и заботливость къ себѣ.

И слухъ объ этомъ прошелъ по всей Руси великой.

Прошли десять долгихъ лѣтъ. Нашъ «добрый сосѣдъ» нѣмецъ, зорко слѣдилъ за тѣмъ, что дѣлается у насъ. Онъ видѣлъ, какъ пробуждался великій, могучій народъ отъ своего вѣкового, тяжелаго, пьянаго сна. Онъ видѣлъ, какъ силился этотъ могучій народъ расправить свои богатырскія плечи, опутанные цѣпями рабства. Старыя ржавыя звенья визжа, впивались въ могучее тѣло, кровь народа лилась ручьями, но цѣпи не поддались. На долго ли? Этотъ вопросъ тревожилъ нѣмца. И онъ рѣшилъ: или теперь, или никогда!

Расчетъ былъ коварно задуманъ: Россія ослаблена внѣшней войной и борьбой съ самодержавіемъ; внутри ея тлѣетъ зловѣщій огонь, готовый каждую минуту вспыхнуть въ громадное зарево народнаго возстанія, которое въ Россіи, какъ странѣ полудикой, населенной варварами, можетъ вылиться ни во что другое, какъ въ пугачевскій бунтъ—въ бунтъ рабовъ, со всѣми его ужасами и анархіей. Такъ думалъ нѣмецъ и рѣшилъ:—пора начинать. И онъ началъ.

Долгіе годы готовился нѣмецъ къ этой борьбѣ не на жизнь, а на смерть. Цѣлыя поколѣнія своего народа онъ воспиталъ на мысли о необходимости этой войны. Нѣмецъ уже съ молокомъ матери всасывалъ въ себя презрѣніе къ другимъ народамъ, вѣру въ свое могущество, въ свою высокую культурность, въ свое какъ бы предопредѣленіе повелѣвать другими народами. Эту мысль вдалбливали ему въ голову въ семьѣ, школѣ и въ жизни. Этому же училъ и нѣмецкій философъ Ницше, говоря: «Падающаго подтолкни». И нѣмецъ повѣрилъ.

Страна превратилась въ громадную казарму, въ громадную фабрику, изготовляющую боевые припасы для всего міра. Она покрылась цѣлой сѣтью спеціальныхъ желѣзныхъ и шоссейныхъ дорогъ, цѣлые отряды шпіоновъ были разсѣяны по сосѣднимъ странамъ, чтобы всегда и точно знать, что дѣлается тамъ, и не упустить удобнаго момента.

Моментъ насталъ; къ тому же гдѣ то въ Сербіи кто то убилъ одного изъ отпрысковъ