Марионетка для вампира (СИ) [Ольга Горышина] (fb2) читать онлайн

Марионетка для вампира Горышина Ольга

Глава 1: эпизод 1

Козел опаздывал уже на целых пятнадцать минут, когда я получила от него эсэмэску. Ничего нового: в пробке. Поперся в центр города на машине, кредит по которой погасил с моей карты. После того, как мы с ним расстались. Официально. Уже неделю как.

Я отбивала ложкой такт по краю пластикового стола кофейни, отчего мысли получались рваными. Зато твердыми, как алмаз. Лучше бы я приставила его к глазу, чтобы разглядеть у гладко выбритого Толика козлиную бородку. Пять лет назад. Если к ним приплюсовать нынешние полчаса и два месяца конфетно-цветочного периода, то вот сколько времени я выкинула из своей жизни. А количество вынутых из моего кармана денег вообще не хотелось подсчитывать, чтобы не считать себя законченной дурой.

После двух месяцев скандала я получила от Козла заверение в том, что он не вор, это я просто по доброте душевной дала ему беспроцентный кредит. Почти год он делал выплаты нечасто и негусто, но я ничего не могла с этим поделать. Хоть так, чем просто помахать деньжатам платочком и утереть им слезки. А вот по нынешней осени мне предложили считать лишь цыплят, но не потом и кровью заработанные тугрики. Кризис. Ты же понимаешь..

Ага, если только кризис жанра! Оставшиеся восемьдесят тысяч я не собиралась ему прощать. Особенно сейчас, когда потратила почти все сбережения. Вот у меня точно кризис. Интерьерные куклы по правильной цене никому не нужны. Хотя, какая цена правильная… Сто баксов, двести? За миллионы часов работы. Про тысячи, как платят людям на Западе, я могла лишь мечтать.

Через обещанные пятнадцать минут Козел не пришел. Выходило динамо чистой воды.

Можно даже не гадать на кофейной гуще. Кофе допит. Чужие обнимашки подсмотрены. Пришло время смело распрощаться с деньгами, которые я потребовала принести наличкой в полном объеме. Я собиралась тут же купить евро. Что ж… Хотя бы не придется покупать Козлу кофе!

Вдруг пришла эсэмэска. "Припарковался за Катькиным садиком. Иду." Я даже перечитала ее трижды, чтобы удостовериться, что это не глюк. Идет. С деньгами. Однако тут я ошиблась. Когда Толик протянул под столом конверт, мне сразу не понравилась его толщина. Недоставало шестидесяти тысяч. Двадцать тысяч он положил тысячными купюрами. Козел!

— Послушай, Верка. Я же сказал, что с деньгами полная жопа. Наскреб, что мог. Глаза такие честные, аж тошнит. Год его не видела. Бороденку отрастил. Козлиную.

— Ну ты же уезжаешь все равно. Вернешься, если, конечно, вернешься из своей Чехии, — Толик совсем гаденько усмехнулся. — Все отдам. Ты же меня знаешь…

О, да… Слишком хорошо! А вот ты откуда знаешь про мой отъезд? Откуда?

— Чего так смотришь? Ленка еще сказала, что у тебя и с личным порядок. Я и не сомневался, что тебя не по группе В контакте нашли.

Ленка — моя подруга. С этой минуты — бывшая.

— А вообще поздравляю. Работа, как ты мечтала. Помню, как ты локти грызла, что тебя не пригласили на Невский Пятачок…

Что ты помнишь, Козел! Я просто сказала после посещения музея, что жизнь бы отдала, чтобы участвовать в создании подобного! Фигуры как живые, декорации, точно зимой на берегу Невы стоишь, немецкий блиндаж, хоть сейчас фильм снимай! Да павильоны "Гарри Поттера" отдыхают по местной кропотливости работы. Наши мастера рулят! И я тоже ничего, с руками родилась… Из нужного места.

— Твои ж куклы тоже почти что живые…

Зубы заговаривает, Козел! Куклы мои вдруг ему нравиться начали.

— Там будет музей вампиров, — отчеканила я. — Мои куклы должны выглядеть мертвыми.

Я теперь вхожу в число художников, занимающихся оформлением интерактивного пространства в каком-то старинном чешском поместье. Точно не знаю где. Меня встретят в аэропорту Праги. Завтра. А у меня еще не до конца собраны вещи. Хорошо упакованы только куклы. Те, что я сделала для инсценировки, которой в музее хотят встречать гостей.

Подробностей мало. Мой случайный знакомый, Ян Кржижановский, подписавший меня на это дело, сказал, что все узнаю на месте. Я согласилась, не подписав никаких бумаг. Выбора жизнь мне не оставила — в Питере мой собственный бизнес на ладан дышит, работу по специальности мне не предлагают, на пятнадцать штук в колл-центр идите сами.

Сами посудите, что мы имеем на последний день в Питере — зимний дождь. А чего не имеем — денег.

Должник хорошо устроился, потому что моя лучшая подруга — безмозглая курица!

— Лена, ты дура?! — начала орать я в трубку, едва хлопнула дверью кофейни.

Телефон дрожал в правой руке такой же мелкой дрожью, что и зонтик в другой. Сумка на локте нещадно била по бедру. Куда я так спешила? Да кто ж меня поймет. Никак навстречу судьбе!

— Ну ты, морковка! — проворчала Ленка. — Ты бы видела его рожу, когда я рассказала про Яна. Давно надо было надавать по рогам этому козлу!

Да, да… А тебе по башке, чтобы мозги на место встали, если они вообще у тебя имеются!

— Он зажал штуку баксов! Вот что ты наделала!

Упс… Что, сдулась, идиотка?! И ей я еще оставляю на полгода квартиру. Идиотка… Теперь уже я. Но другого жильца искать некогда. Завтра самолет.

— Считай, что откупилась… — засвистело в трубке или это просто у меня вывернуло зонтик.

Спица выгнулась… Одной рукой я не могла вставить ее обратно. Сумела только натянуть на шапку капюшон пуховика. Ненавижу дождь. Ненавижу декабрь. В Питере!

— С этого дня у тебя все будет пучком! — продолжала трещать Ленка в прямом и переносном смысле. — Ян классный. Я уверена, что классный. Чех не может быть другим…

— Пан Кржижановский поляк.

Я зажала телефон между ухом и пуховиком и попыталась справиться с зонтом.

— Но живет ведь в Чехии, а там пиво, вкусное пиво… И на Рождество у них подают карасей, да? Ой, лещей… Нет, окуней. Точно окуней!

"Дур подают! Жареных!" — орал мой внутренний голос, пока я тянула на себя зонт. Спица сломалась. Я со злостью тряхнула зонтом. Получила в лицо кучу брызг. Подняла руку, чтобы утереться. И бах… Телефон выскочил из капюшона. Крах… По стеклу расползлась белая паутина.

— Что?! — возмутилась Ленка, приняв на свой счет то, что после этого "крах" вырвалось из моего рта.

— Я телефон разбила. Пока. Увидимся дома!

Мне хотелось швырнуть аппарат в коричневую грязь, скопившуюся у обочины, но я сумела сунуть его в сумку. Плевать! Сейчас важнее добежать до метро. Заменять стекло некогда. Да и дешевле купить в Чехии новый телефон вместе с местной симкой. Мне там до лета жить.

Эпизод 1.2

Дома мне захотелось кокнуть телефон во второй раз. Если бы это помогло заткнуть Ленку, я бы не колебалась даже минуту. Но, увы, понимала, что курица замолчит только утром, когда я хлопну перед ее клювом дверью такси. Ленка неплохой человек, только без кнопки выключения звука. И гадости людям она делает не со зла, а из благих побуждений.

В таком шумовом аду я жила второй месяц. С тех пор, как пригласила подружку к себе переночевать, когда та в очередной раз поскандалила с матерью.

— Две взрослые женщины не могут жить вместе! — орала Ленка тогда с надрывом.

И тогда, и сейчас я с ней безоговорочно соглашалась. Особенно сейчас. Возможно именно невозможность совместного бытия заставила меня отбросить все опасения по поводу Чехии.

— Верунчик, у тебя обязательно с Яном все будет хорошо. Я уверена. Ты заслужила нормального мужика. После этого козла. А я тебе говорила. С первого же взгляда было видно, какой твой Толик дерьмо…

Я ничего не ответила. Сделала вид, что не расслышала ее слова за шумом целлофана, которым закрыла в маленьком чемодане свои драгоценные куклы. Ах, если бы действительно можно было не слышать ее хоть минуту. Хоть секунду. Дайте мне хоть миллисекундочку тишины. Разве я многого прошу? От Ленки — да.

— У меня с этим Яном ничего нет! — я так надеялась, что мой крик станет кляпом для Ленки.

Взвизгнула молния чемодана, и Ленка вместе с ней:

— Так будет! Обязательно будет. Ну, морковка, сама посуди… Ты не выглядишь девушкой, которой можно в первый же вечер предложить секс. Уверена, во второй вечер он тебе его предложит. Бьюсь об заклад.

Побейся лучше головой о стену! Может, после разрыва с Толиком я бы и согласилась пойти с незнакомым поляком в отель, но Яна Кржижановского интересовали исключительно куклы. И если выбирать между ночью пусть и самого фантастического секса и полугодом тяжелейшей, но интереснейшей работы, я выбираю последнее.

В тот день тоже лил дождь. К счастью, летний. Я вбежала под навес театра марионеток и, пока стряхивала зонт, заметила молодого мужчину, придерживавшего для кого-то дверь — оказалось, для меня. Заметив болтающийся на животе "паспорт болельщика", я поблагодарила его по-английски. У кассы меня поджидал еще один сюрприз. Трое болельщиков в возрасте "далеко за", двое из них в форме бразильских футболистов, а чернокожий вообще в красной футболке с Забивакой, пытались купить билет на детский спектакль про Красную Шапочку.

Питер сошел с ума от чемпионата мира, а иностранные гости, похоже, от чего-то другого. Я помогла товарищам-болельщикам купить билеты. Пропустивший меня блондин справился самостоятельно, но краем уха я уловила небольшой акцент.

До спектакля была уйма времени, и я не думала, что кто-то из иностранцев последует за мной, потому не поспешила укрыться за кулисы, чтобы подготовиться к экскурсии в тайный мир кукол, которую собиралась провести для малышей после спектакля. Перекинуться словом со скучающими гардеробщицами было правилом хорошего тона.

В фойе театра есть своеобразный музей, в котором можно найти образцы кукольного искусства за все долгие годы работы театра. Молодой человек ходил от экспоната к экспонату с серьезным лицом посетителя Эрмитажа. Я думала ускользнуть незаметно, но он окликнул меня и спросил, не работаю ли я здесь, потому что у него возникло пару вопросов. Я ответила, что не работаю, но могу попытаться ответить, так как являюсь художником по куклам. Он сказал, что тогда ему очень повезло, и представился Яном.

Мой взгляд с его белесых глаз непроизвольно спустился к паспорту болельщика. Ян назвал свою фамилию, которую мне из-за количества букв и бликов на ламинированной карточке сложно было прочитать, и сообщил заодно, что он поляк, но живет в Чехии. На днях в фан-зоне ко мне с Ленкой пытались подвалить господа из Белоруссии, выдавая себя за хорватов. У этого Яна слишком маленький акцент для иностранца, слишком… И рассматривает меня господин поляк слишком внимательно. Нет, романы с любыми футбольными болельщиками не мой профиль. Романы с некоторых пор вообще не мой профиль.

— И как вам, пан Кржижановский, нравится у нас в Санкт-Петербурге? — спросила я по-чешски, с превеликим удовольствие наблюдая, как у пана вытянулось лицо.

Не на ту напал! Не стоит даже пытаться подкатить к выпускнице англо-чешской школы. Но, к моему удивлению, он тут же начал описывать свои восторги на великолепном чешском, в котором, возможно, и присутствовал акцент, но моему уху не дано было его уловить.

В общем-то вот и вся проверка, которой я подвергла пана Кржижановского. Слово за слово мы проболтали до второго звонка. Не о себе, а о марионетке серого волка, которая ему очень понравилась. Правда, он так и не сумел объяснить чем именно. Затем он пришел ко мне на экскурсию и ни на минуту не отводил взгляда от собачки, которую я смастерила из мотка толстой черной пряжи, чтобы наглядно показать детям, что они могут сделать дома из подручных средств. Через двадцать минут Ян стоял передо мной с предложением прогуляться. Я напряглась, но согласилась.

И согласилась бы на все, потому что меня вдруг скрутило от зависти при виде обнимающихся родителей. Но предложения интимного плана не последовало. Хотя просьба оказалась личного характера — провести его по блату в кукольный музей Театралки.

— На Васильевском острове, панна Вера, я уже побывал.

Музей! Я расхохоталась в голос и согласилась пробежать с ним мимо Цирка, через Фонтанку, на Моховую улицу… Комната со шкафами, набитыми дипломными куклами, конфискованными у выпускников, заставила мою рожу перекоситься. Из дальнего шкафа на меня взглядом Чарли Чаплина глядела марионетка старика Дракулы. Бедный, совсем иссох от тоски по своей создательнице. 

— Я была готова его выкрасть, — пожаловалась я по-чешски своему спутнику, — когда они отказались мне его вернуть. Сказали, что он принадлежит им, потому что они научили меня, как его сделать. Козлы!

Последнее слово я произнесла уже по-русски и подумала, что по странной случайности или жуткой закономерности последнее время меня окружают исключительно козлы!

— Ты любишь вампиров? — оскалился Ян, хотя белозубой голливудской улыбки у него не нашлось.

Желтоватые зубы, немного даже угловатые, можно было и не демонстрировать с таким рвением. Впрочем, вкупе с почти бесцветными глазами, они были единственным недостатком его внешности. Во всяком случае, той ее части, которую не скрывала одежда.

— Нет, — ответила я. — Это вампиры меня любят.

Особенно денежные, типа Толика.

— Буду иметь в виду, — ответил Ян с еще большей улыбкой.

На этом мы с ним расстались. Не сразу, правда. После шашлыков. Он мило оплатил мои услуги ранним ужином в грузинском ресторане. Жалела ли я о таком сухом расставании? Тогда — да. Сейчас — нет. Я не люблю блондинов. После Толика только брюнеты. Точка.

— Блин, морковка!

Ленка прыгала вокруг меня и чемодана, в который я укладывала теплые вещи. Ян предупредил, что на рабочей площадке будет холодно. Дом старый. Отопление соответствующее.

— Представь только, жить в Чехии! — вопила она мечтательно.

Я шарахнула крышкой чемодана.

— Слушай, ты желаешь мне женского счастья или мечтаешь перебраться в мою квартиру навсегда?

Ленка замерла по стойке смирно.

— Ладно, расслабься. Я уезжаю на полгода. Уезжаю на работу. Не к Яну. Понятно? Ленка закивала, как кукла на шарнирах.

— Мое сердце всецело отдано моим куклам. По крайней мере одной из них.

Нет, не старику Дракуле со взглядом Чарли Чаплина, а моему новому вампиру- марионетке, который вместе с перчаточной летучей мышью дожидался поездки в ручной клади.

Эпизод 1.3

Один чемодан с одеждой в багаж. Рюкзачок с документами за спину. Чемоданчик с куклами ручной кладью. И все. Я улетала налегке и с легким сердцем, оставляя все проблемы в грязном питерском снегу. Белый чешский снег поможет начать жизнь с чистого листа. Летом я вернусь обновленным человеком. Любимая работа целительнее любой йоги. Я в это верю. Именно она не дала мне загнуться, когда я поняла, что для Толика ни в каком разе не являюсь любимой женщиной, а только ломовой лошадью. Время скидывать седока, время зализывать раны. И чем дальше от питерской слякоти, тем лучше.

— Девушка, у вас есть в чемодане что-нибудь сыпучее?

Питер не желал отпускать меня, не потрепав нервы. Инспекторша смотрела то на экран, то на меня. Бледную, как смерть.

— Нет.

— Точно нет?

На этот раз я просто кивнула.

— Мне надо будет открыть чемодан для ручного досмотра.

Мне хотелось выругаться. Я еле сдержалась. Куклы, упакованные в пакеты с пупырышками… Нити, аккуратно накрученные на вагу. Поролон, которым я проложила углы чемодана… Вашу ж мать… Она безжалостно раздраконила все… и разложила на столе досмотра.

— Вы не смотрите так на меня, а лучше вспоминайте, что у вас там, — свирепела инспекторша.

А что я могла вспомнить?! Куклы у меня там. Куклы. И ничего, кроме кукол. Двух.

— Это что?

Слепая, что ли? Мои куклы реалистичные. Даже слишком.

— Летучая мышь, — отчеканила я.

— Я не слепая, — теряя самообладание, прошипела инспекторша и сжала пальцами огромное крыло, так аккуратно сложенное мною дома. — Что внутри?

Тут до меня дошло!

— Рис и гречка!

Как же я могла забыть о звуковом наполнителе крыльев!

Она собрала все в чемодан и прикрыв крышкой вновь пропустила через сканер. Чисто. Мышь поехала на ленте в гордом одиночестве.

— Ручная работа? — поинтересовалась девушка в форме, переложив нетопыря обратно на стол.

Я не без гордости кивнула.

— Надо будет вскрыть крыло.

— Что?!

Инспекторша повторила приказ.

— Это театральная кукла. Это частный заказ…

Я продолжала и продолжала список.

— Девушка, вы всех задерживаете. Нужна кукла, вскрывайте. Не нужна, выбрасывайте.

Я продолжила свой список уже на повышенных тонах. Но в этот раз инспекторша ответила довольно спокойно и тихо:

— Пусть тогда он приезжает сам за своей собственностью.

В моих дрожащих руках оказались ножницы, и вскоре на ладонь просыпались крупы. Я сунула их инспекторов под нос и услышала короткое:

— Вы свободны.

Я зажала зубами надорванное крыло, закинула за плечи рюкзак и подхватила под мышку раскрытый чемодан. Куклы ничего не весили, но твердый каркас причинял мне боль. Свои шмотки я просто пинала перед собой. И ни одна скотина не предложила мне помощь. Кукол бы я никому доверила, но шмотки — огромное спасибо! Только почему, когда мне плохо — всем плевать. Я точно прозрачная. Незаметная, видимо, даже под микроскопом.

Те же самые равнодушные ко мне люди проектировали аэропорт "Пулково" — ни одного кресла у стоек регистрации. Доперев свою драгоценность до ближайшей стены, я уселась на чемодан и принялась бережно обматывать раскрывшийся полиэтилен вокруг марионетки-вампира. На лице у него была маска из толстого поролона. Я подняла ее и чуть не расцеловала целое лицо куклы. Мне помешала летучая мышь, которую я, как собачка, продолжала держать во рту.

Я сунула руку под кофту и отколола от майки булавку, которую с детства с подачи бабушки носила от сглаза. Увы, от козлов она не оберегала. Я аккуратно подвернула распоротый край крыла и захватила с двух концов булавкой. Возможно, на внутреннем досмотре у меня снова попросят сухой кашки, потому я уложила мышь раненым крылом кверху.

Куклы более-менее целы, я более-менее психически здорова, хотя подмышками уже влажно даже с перспирантом. Можно пройти на регистрацию и через паспортный контроль. Пусть это будет моей платой за беспроблемный перелет. И действительно, проблемы начались только после получения багажа в чешском аэропорту. Я не могла узнать Яна. Либо он слился с толпой встречающих, либо его портрет стерся из моей памяти, хотя я натренировала ее рисованием почти до фотографической.

Или пан Кржижановский просто-напросто забыл меня встретить. Сердце екнуло. У меня никаких документов о работе. Только резервация гостиницы, адрес которой прислал мне Ян. Это в тьмутаракани, но можно, наверное, взять такси… За свой счет. Вся эта поездка за мой счет — билет, гостиница… И курсы по вождению. Я оформила международные права, как потребовал Ян — так, на всякий случай. Типа, жить будем в дыре. Но я сто лет не водила! И еще в снегу, мама не горюй!

Сердце продолжало бешено колотиться. А что если это кидалово? Ну не могло мне так повезти с работой ни с того, ни с сего. Со мной безотказно срабатывает лишь один закон — закон подлости! Но нет… Как так? А куклы…

Когда мы расставались с Яном после бокала грузинского вина, я знала о нем лишь то, что он мечтает открыть интерактивный музей-театр. В конце сентября, когда я уже на стенку лезла из-за отсутствия заказов и неплатежей этого Козла, я получила через свою группу ВК сообщение от Яна: не могу ли я выполнить его заказ? Конечно, я могла! Я несказанно обрадовалась, что через три месяца он все еще помнил про меня и даже забыла о предоплате. А потом, когда получила от него посылочку с гипсовой маской, по которой мне следовало делать голову вампира, говорить о деньгах посчитала глупым. Человек убрал целый этап в моей работе. Я приступила сразу к папье-маше. Ян явно не развлекается, он строит новый бизнес. Хотя и немного странным образом. 

Я три дня ходила вокруг маски, пока не поняла, что меня в ней так раздражает. В куклах, особенно сказочной тематики, черты лица надо вылепливать немного гротескно. Тут же передо мной оживало лицо мертвого человека. Никаких сомнений — Ян прислал мне посмертную маску. Что ж… Мурашки по коже, но желание заказчика — закон.

Потом была переписка — какого цвета глаза, волосы, костюм… Под моими руками оживал мертвый. Его руки я лепила особенно кропотливо. Они должны были по натурализму соответствовать лицу. В перерывах я шила летучую мышь. Для головы обошлась без гипсового слепка, лепила бумагу прямо на глиняную модель, и получилось великолепно. Я давно не чувствовала такого эмоционального подъема во время работы, и по завершению продолжала порхать, не почувствовав даже на секунду привычного опустошения. Возможно, так получилось, потому что окончание работы над марионеткой совпало с предложением о работе.

Я повесила куклу на крючки и, сделав несколько снимков, отослала их Яну с вопросом, на какой адрес и какой почтой выслать вампира? И дописала, что лучше передать посылку с человеком. Ответ пришел тут же — этим человеком будешь ты, нам как раз не хватает в команду такого мастера. И ни слова про деньги. Я тоже ничего не спросила. Дура!

— Верочка, я дико извиняюсь!

Я обернулась, и мой рюкзак толкнул Яна в грудь. Вид у него действительно был диким. Куртка расстегнута, рубашка под ним мокрая, волосы всклокочены…

— У меня был деловой звонок. Я потерялся со временем.

— Ничего страшного, — переняла я эстафету по-русски.

Может, Ян забыл, что я говорю немного по-чешски или чешский стал у меня настолько ужасным, что терпел он его исключительно в первый день знакомства, который планировался стать и последним. Переписка велась только по-английски, что я списала на стандартизацию общения — возможно, у них подобралась интернациональная команда, и письма, сугубо деловые, являлись достоянием общественности.

Даже сейчас, с моими двумя чемоданчиками в руках, взъерошенный пан Кржижановский продолжал держать нейтралитет, что очень бы не понравилось моей Ленке, а меня более чем устраивало. Я хочу укрепиться на работе до того, как заведу какие-либо личные отношения в команде, если вообще заведу, чтобы быть уверенной, что взяли меня за профессиональные, а не сугубо личные качества. Да и Ян, пусть и выглядел достаточно по-европейски, не рождал во мне никаких чувств, будучи слишком уж своим. Я даже радовалась, что между нами чемодан, и потому не надо думать, брать или не брать его под руку. Надеюсь, в команде достаточно женщин, чтобы найти сокружницу для кофе, избежав косых взглядов.

Мы дошли до черной Шкоды, и, пока Ян укладывал чемоданы в багажник, я поспешила сесть вперед и пристегнуться без провоцирования его на проявление галантности. В салоне было достаточно тепло. Повернувшись назад, чтобы бросить шапку с шарфом, которые нацепила еще в самолете, чтобы не потерять в суматохе, я увидела термос и бумажный пакет из кондитерской.

— Я купил шоколадный круассан, боясь не угадать твои вкусы, — улыбнулся Ян, который в этот самый момент занял место водителя. — Дорога дальняя, и я не хотел бы, чтобы ты останавливалась где-то…

Он вдруг замолчал и опустил глаза к рулю. Я тоже смотрела на вцепившиеся в руль пальцы, ожидая разъяснений к фразе, которую он не договорил.

— Верочка, я должен был тебя предупредить…

Началось. Он снова замолчал. Тишина заполнилась застучавшим в ушах сердцем.

— В общем, — он ударил по рулю раскрытой ладонью. — Ты едешь в отель одна. У меня срочные дела в Польше. Через час мы расстанемся. Там дорога простая. Адрес вбит в навигатор. Ты не заблудишься, а в отеле тебя будет ждать Ондржей. Он у нас директор проекта. Он введет тебя в курс дела. Мне очень жаль.

Пальцы, отбивавшие каждый слог, замерли, и я подняла глаза к бледному лицу Яна. Чего ему жаль? Ничего страшного, кроме того, что он посылает меня одну по обледенелой трассе, я не услышала.

— Главное, не гнать. Тише едешь, дальше будешь, так ведь говорят? Пара лишних царапин погоды не сделает, так что за железо не переживай. Только себя не поцарапай, пожалуйста.

Машина достаточно новая. Я и не знала, что Шкоды делают такими комфортными. Для меня здесь даже слишком много места.

— Хочешь прямо сейчас сесть за руль?

— Нет.

Вести машину при хозяине равносильно сдаче на права. А, возможно, еще хуже. Я уж как-нибудь приноровлюсь, устроюсь в правом ряду, и уже, как он и сказал, тихим ходом доберусь до места. Снегопада нет. Это уже более чем хорошо. А вот лицо Яна оставалось не очень радостным.

— Ты едешь в Польшу? — вдруг осенило меня. — Что-то случилось? Родители? Семья?

Он махнул рукой. Не надо было лезть с личным вопросом. Он не наш парень, он европеец. Сказал мне то, что считал нужным. И я замолчала, пытаясь погасить в душе обиду. А чего я хотела? Деловые отношения не предусматривают рыданий в жилетку. Тем более на второй день знакомства.

— Я вернусь к Рождеству, не переживай.

А с какой стати я должна об этом переживать? Что-то у него не то в голове. Не думает ли он обо мне так же, как и Ленка?

— Я знаю по себе, как тяжело в праздники в чужой стране. Одному. Я уверен, что каникул у нас не будет. Мы растопим снега жаркой работой. Там еще конь не валялся. Так что готовься. Главное, не испугаться масштабов.

Нет, Ленка отдыхает. Ничего личного. Если только простая человеческая эмпатия. За что, конечно, пану Кржижановскому огромное спасибо.

— Я не из пугливых, — улыбнулась я, решив не добавлять, что боюсь только заснеженных дорог. Но, если я не поборю этот страх, он, как владелец покореженного авто, об этом и без лишних слов узнает. Не стоит расстраивать пана заранее.

— Вот и отлично. Именно такие и нужны нам в команду. Пугливый у нас только хозяин. Он до конца не верит в успех нашего предприятия. Но ведь мы сумеем его убедить, верно?

Он подмигнул мне, а я только улыбнулась. Во что вот верила я, когда продавала свою первую интерьерную куклу? В громадный успех, фото моих изделий во всех креативных сообществах сети, много ноликов на счету в банке. Кризис подкрался незаметно. Теперь я прониклась идеей реалистов — жди меньше, не так больно будет от неудач. Хозяин реалист, который отдал на растерзание свою собственность команде сумасшедших мастеров на все руки. И деньги, скорее всего. Конечно, ему страшно. Это будет похлеще любого гололеда.

Эпизод 1.4

Елки-палки, елки-палки, елки-палки… Повторяла я, точно заклинание на удачу. Минул час с того момента, как нормальная трасса превратилась в узкую белую полоску. И минут двадцать — с последнего человеческого жилья. Елки в белых шубках по обе стороны — и больше ничего. Если бы на экране навигатора не уменьшалось время, оставшееся до прибытия в пункт назначения, я бы подумала, что сбилась с пути.

Наконец деревья уступили место снежным полям, и я начала обратный отсчет: девять, восемь, семь… Минут… Впереди уже виднелся бревенчатый теремочек. Две, одна… Шкода заняла место на расчищенной парковке рядом с Фольксвагеном. Ни других машин, ни людей не было видно. Кругом снег и тишина…

Я выскочила из машины в одной кофте и не поежилась. С Яном мы распрощались не только без дружеского поцелуя, но даже без дружеского рукопожатия. Он лишь попросил меня быть осторожной. Я сразу скинула куртку, испугавшись, что дутые рукава будут мешать держать руль. И вообще меня бросало в жар уже от одной только мысли взять управление Шкодой на себя.

Сейчас я накинула куртку только для того, чтобы скрыть расползшиеся подмышками мокрые круги. Похоже, заодно с потом, за часы, проведенные за рулем, из меня вышло и несколько килограмм. На скрипучем снегу я покачивалась, точно моряк в первый день на суше. И так же радовалась прибытию в снежный порт. Небо голубое-голубое. Яркое-яркое. Красота…

С одним лишь рюкзаком я поднялась на обледенелое крыльцо и дернула за кованую ручку. Тяжелая дверь нехотя подчинилась, и из дома на меня пахнуло жаром. Справа виднелась зеленая изразцовая печь и столы, но я все же пошла вперед. Именно там, как мне казалось, должна была находиться стойка регистрации. Так и есть, но за ней никого. Только с окошка смотрит на меня чучело зайца — точно живое. Я улыбнулась ему и заодно появившемуся из ниоткуда мальчику лет десяти. Не поздоровавшись, он тут же убежал и через пару секунд привел мать.

Я поздоровалась по-чешски, но тут же получила ответ по-русски, пусть и с ярким акцентом. Когда она, протянув для приветствия руку, обратилась ко мне по имени, я поняла, что парковка не обманула — я действительно буду у них единственным постояльцем, а старый Пассат, наверное, находится в их личном пользовании.

Следом за женой явился хозяин. Средней весовой категории, но из-за распахнутой фуфайки кажущийся довольно грузным, он живенько поднял мои вещи в номер. Лестница скрипела, но гостевой дом, пусть и старый, оказался довольно добротным. Комната небольшая, но протопленная. На окнах белые занавесочки, как на даче, и плотные в сине-рыжую клетку портьеры, сейчас отдернутые. Деревянная кровать, стол, стул. Ванная комната в номере — не обдурили на сайте, и это хорошо.

Мне предложили спуститься вниз пообедать. Еще на лестнице я уловила запах супа, и сейчас мой живот в тандеме с мозгом очень обрадовался приглашению. Домик выглядел охотничьим — весь в чучелах. Мне накрыли подле лисицы в полутемном закутке. В просьбе перейти на светлую веранду мне отказали — та половина не отапливалась, а я после душа не до конца просушила волосы. Так что усадить меня поближе к печке было со стороны хозяев однозначно проявлением заботы. Еще мне сообщили, что пан Ондржей будет здесь в течении часа. Лучше б он поторопился. Солнце село, и от тусклого света, помноженного на дорожную усталость, клонило ко сну.

Я кое-как привела себя в порядок, но сейчас с трудом сдерживалась, чтобы не потереть кулаком накрашенный глаз. Впрочем, я зря прихорашивалась. Такой тип, как этот пан Ондржей на такую как я, даже в полной темноте, без слез не взглянет. Невыговариваемость его имени компенсировалась невозможностью отвести от него глаз. За ним еще не закрылась дверь, а я уже слизала с губ остатки недоеденной в ужин-обед помады.

Высокий, достаточно плотный, чтобы не выглядеть жердью. Волосы цвета корочки от пшеничного хлеба великолепно контрастировали с огромными карими глазами. На губы я запретила себе смотреть, потому что с ужасом поняла, что мое нынешнее нежелание заводить новый роман подпитывалось исключительно отсутствием субъектов, достойных обожания.

Кажется, я не только лишилась дара речи, но даже оглохла, не сразу сообразив, что вошедший заговорил со мной по-английски. Почти без акцента, а если тот и присутствовал, то перекрывался глубоким бархатным баритоном.

Я настолько затянула с ответом, что красавец-пан решил даже поинтересоваться, говорю ли я по-английски.

— Йес, Ай ду, сер! — отчеканила я голосом новобранца и только тогда обнаружила, что не просто вскочила с места, а стою по стойке смирно.

— Добже, — улыбнулся пан Ондржей и нахлобучил на чучело лисицы свою лисью шапку с хвостом.

Хозяйка все это видела, но не сделала гостю замечания. Кто здесь настоящий пан, понятно и без шапки. Хорошо еще дверь открыл не ногой. Пожалел, видать, дорогой ботинок, и я безотчетно взглянула ему на ноги — божечки, почти что наши валенки! Ну да ладно, зима… Но даже если летом он будет рассекать в шлепках, он останется паном с большой буквы.

— Ты закончила ужинать? — спросил он зачем-то по-чешски.

Я кивнула, хотя еще даже не притронулась к чаю и пирогу. А был ли у меня выбор? Я подавлюсь под его то ли оценивающим, то ли презрительным взглядом первым же куском.

— Тогда давай поднимемся к тебе.

Карие глаза держали меня под прицелом, и только потому я, наверное, не захлебнулась слюной от двусмысленности фразы.

— У нас будет серьезный разговор, — продолжал пан Ондржей ровным голосом, вгоняя меня в состояние транса. — Я не хотел бы обсуждать это здесь даже по- английски.

Он поднялся и направился к лестнице. Я чуть ли не побежала за ним, мысленно благодаря хозяев за место у печки — мне надо было обежать всего три столика, не посадив синяка. Пан Ондржей знал номер моей комнаты. К счастью, у него хотя бы не было от нее ключа, и я вошла первой, имитируя хозяйку, но тут же покорно отдала ключи, и он повернул ключ два раза и оставил в замочной скважине.

Я снова промокла насквозь, но гнала прочь все плохие мысли. Зачем я ему сдалась, честное слово! Он сделал шаг к кровати. Я — от нее.

— Могу ли я взглянуть на марионетку? — спросил он, присаживаясь на кровать рядом с чемоданчиком.

Я кивнула. От сердца отлегло, но язык пока ворочался с большим трудом. Все правильно, все правильно. Ян Яном, фотографии фотографиями, а директор должен понимать, кого нанимает.

Я открыла чемоданчик, осторожно извлекла из него летучую мышь, на которую пан Ондржей даже не взглянул, и аккуратно приподняла голову куклы, чтобы снять защитную маску.

— Не вынимай! — пан Ондржей прикоснулся к моим пальцам, и я отдернула руку, точно меня шибануло током. — Я только хотел убедиться, что они действительно похожи. Хорошая работа, Верка. Спасибо.

Он взглянул на меня даже с какой-то теплотой, и глупая часть мозга поспешила списать исковерканное имя на различия в языках. У чехов это уменьшительно-ласкательный, а не уничижительный вариант. Но его умная половина уверяла меня, что для этого пана я действительно Верка. Обыкновенная девка, потому не стоит выставлять на показ свою эффекшн.

Я вернула маску на лицо куклы и закрыла чемодан. Настоящий заказчик тотчас отодвинул его в изголовье и указал мне на продавленное покрывало, приглашая присесть рядом. Сложив на коленях руки, как примерная школьница, я потупила взгляд и стала ждать начала беседы. Но минут пять слушала тишину и бешено ухающее сердце. Или секунда рядом с паном-директором растянулась у меня в вечность.

— Тебя не удивило, что тебе не прислали контракт?

В этот момент палка, которую я проглотила, пригвоздила меня к кровати.

— Это показалось мне немного странным, — мне хотелось ответить ровно, но получилось только шепотом, потому что я набралась смелости взглянуть в карие глаза. — Но я доверилась Яну.

По пухлым губам скользнула злая усмешка.

— Вот уж никогда не думал, что пан Кржижановский внушает девушкам доверие. А я знаю Яна не первый год. Скорее всего, Верка, ты просто абсолютно не разбираешься в мужчинах.

Я сумела не осыпаться пеплом от искр, посыпавшихся из темных глаз пана Ондржея, когда тот расхохотался в голос от собственной безвкусной шутки. У меня даже отлегло от сердца — не все в этом чехе идеально, чтобы захлебываться слюнями от одного единственного взгляда и трястись точно на электрическом стуле от первого же прикосновения. А вообще он прав. Эта Верка абсолютная профанка в мужиках. Толик тому подтверждение.

— Я сейчас свободна и в личном плане, и в отношении работы, — я смотрела ему в глаза, испытывая женское правило буравчика: пусть думает, что хочет, а я отвечаю за свои слова. — Так отчего же не рискнуть на новом месте с новой работой…

Я поставила интонационную точку, но пан Ондржей решил все же продолжить мою фразу:

— И с новым мужчиной. Такой подход, Верка, мне очень импонирует. Я бы с радостью взял такую женщину в свою команду, — он сделал паузу.

Очень многозначительную. Можно не продолжать. Я все поняла. Мне не нужны отказы по-американски. Я привыкла получать их по-русски — прямо в лоб.

— Если бы эта команда у меня была, — продолжил пан директор так же спокойно, как и начал. — Но, к сожалению, три дня назад я всех отпустил. На все четыре стороны. Я просил Яна не говорить тебе раньше времени о наших проблемах. Ты бы тогда не приехала, верно? Если бы надо было ехать только к нему, а? А сейчас, когда ты уже здесь, у моего друга есть шанс, верно? Я посоветовал ему солгать. Невинную ложь женщины прощают, ведь так? Когда она им во благо.

Хорошо, что подо мною была кровать. Я удерживала коленку ладонью, но та продолжала трястись. Как принимать происходящее — как поражение или как победу? И на котором поле? Уж точно не на профессиональном! Кажется, мне только что сообщили, что я нравлюсь пану Кржижановскому. Он сказал, что пан Ондржей введет меня в курс дела. Но не сказал какого. Что за идиотизм! Кажется, мужчины делятся только на два вида — козлов и дураков. Нормальные вымерли как вид. В том измерении, в котором я живу, так точно.

— Вижу, мое сообщение тебя не особо и расстроило. Я даже рад этому.

Пан Ондржей улыбался, но лицо его при этом не делалось добрым. Оно походило на маску. Гипсовую. Сейчас, с легким морозным румянцем. Как в греческом театре, эмоции на лице пана Ондржея регулировались поднятием и опусканием уголков губ, и больше ничем. Моя марионетка, кажется, была более живой, чем этот чешский красавец. Вдруг пан бывший директор поднялся и шагнул к двери.

Что, уходит? А как же я?! Теперь у меня начался приступ настоящей паники.

— Пан Ондржей, а что мне сейчас делать? — Он обернулся, и я спешно добавила: — С куклами. И вообще… С собой. Может, я смогу быть вам чем-то полезной эту неделю? Да хоть просто убрать рабочий мусор. Я не могу сидеть сложа руки в ожидании Яна. И вообще… — я сглотнула накатившую слюну. — На самом деле я очень расстроена. Давайте начистоту. Ваш друг прав. К нему бы я не поехала. Я, конечно, останусь на Рождество, а потом… Как бы сказать… Я не знаю Яна. Я видела его всего несколько часов и не уверена, что у нас найдутся точки соприкосновения… Кроме кукол. И то, ему нравятся волки, а мне… Вампиры.

Я чувствовала, что начинаю заливаться краской под пристальным взглядом пана- бывшего директора. Возможно, я говорила лишнее, но я говорила правду. Роль охотницы за мужиками мне претила. Даже если только в его глазах.

— Я расстроилась. Честно. И не из-за денег, — добавила я быстро и запнулась.

Моя фраза, кажется, прозвучала требованием покрыть транспортные расходы. Ну и пусть так! В конце-концов пан Кржижановский тоже, получается, как и мой Козел, кинул меня на немалые деньги. С моим дырявым бюджетом не проводят рождественские каникулы в Чехии! А на отпуск за счет пана Кржижановского я не согласна. Это называется не очень красивым словом.

Пан Ондржей отвернулся к двери и тронул ключ.

— А вот я расстроен из-за денег, — он продолжал стоять ко мне спиной. — Я вложился в этот проект до последнего евроцента, никак не ожидая, что старик окончательно спятит до завершения реконструкции и оформления совместной собственности. У меня на руках нет никаких документов. Сейчас я никто и звать никак.

Пан Ондржей обернулся с трагической маской на лице.

— Знаешь, зачем я на самом деле хотел, чтобы ты приехала?

От моего лица, похоже, отлила вся кровь. Мозг замерз, как после ледяного кофе.

— Я считаю, что ты — наш с Яном последний шанс заполучить в собственность этот чертов особняк.

Слишком длинная пауза. Пришлось вставить едва различимое "как". Я, кажется даже задала вопрос по-русски.

— Ты женщина, а Милан мужчина. Что тут непонятного?

Я продолжала пялится на него, как баран. Вернее овца, которая проглотила язык и даже не могла блеять.

— Я выдам тебя за него замуж. А потом наша прекрасная вдова перепишет на нас имение. Хочешь подробностей? — на его лице застыла зверская ухмылка, которой не существовало в истории греческого театра. — Не в этих стенах. Нынче такой прекрасный вечер. Провести его взаперти — преступление против природы.

Я продолжала стоять ни жива, ни мертва. Преступление, пан сумасшедший директор, это то, что вы собираетесь сделать. А не пошли бы вы гулять одни… Или нет. Тогда вы найдете другую овцу и действительно убьете старика. Ради чего? Вампирского музея! Нелюди!

Эпизод 1.5

Я не чувствовала ног в носках и валенках, которые пан Ондржей потребовал для меня у хозяйки. И не потому, что те были не по ноге. Просто моей решимости на то, чтобы разрушить коварный план пана убийцы, хватило ровно до закрытия двери в номер. Куртка даже в натопленном доме сразу показалась мне тонюсенькой кофточкой. Я дрожала мелкой дрожью. Что ты делаешь, дура?!

Что делаю… Спасаю неизвестного мне старика, засовывая собственную шею в петлю… Я смотрела на руку пана Ондржея, скользящую по полировки лестничных перил, и понимала, что эти руки способны задушить и без всякой веревки. Что я делаю, что делаю… Смотрю на статную красивую фигуру, пытаясь понять, как некоторые особы умудряются влюбляться в убийц, видя лишь их красоту. Для меня она в миг померкла. Я видела маску монстра и ничего более.

Пока пан Ондржей ходил за шапкой, я расправляла джинсы внутри сапога, пытаясь найти предлог остаться в доме. Утром, без всякого завтрака я сяду в машину и брошу ее в Праге на какой-нибудь стоянке, заплатив за пару недель вперед. Там ее, вернувшись из Польши, и найдет Ян, а меня уже нет. Никогда!

За этими мыслями я не заметила сухонького старичка. Не в силах поднять отяжелевшей от страха и планов головы, я видела лишь кожаные заплаты на локтях серого пиджачка и не слышала, что скрипел мне почти что в самое ухо его обладатель. Минуту или того меньше.

Откуда-то взялась хозяйка и, ухватив старика за плечи, потащила в неосвещенную часть дома, и тогда я услышала уже громкое "Не ходи с ним!" Остальное потонуло в шиканье той же хозяйки, но что было сказано, было сказано по делу, раз пан Ондржей тут же громогласно объявил, что не причинит мне зла. Старик хрипло проклял его по-чешски через ладонь хозяйки, прикрывшей ему рот.

Пан Ондржей довольно грубо толкнул меня к двери, и с молнией куртки я справлялась уже на крыльце. Он спустился быстро, а я вцепилась в перила, чтобы не поскользнуться. Заметив мою неуклюжесть, пан Ондржей протянул руку, в которую я вцепилась, наспех натянув перчатки.

Холодно не было. У меня просто в любую погоду мерзли руки, а шапку я могла бы и не надевать. Может, мозги б остудились. Мне было страшно, до безумия. Я готова была нестись по гололеду на предельной скорости из этого гиблого места. Но плелась по снегу за лисьим монстром.

— Не боишься идти об руку с проклятым? — усмехнулся мой спутник, когда мы перешагнули через дорожное ограждение.

Нахлобученная на глаза шапка скрывала, небось, смеющийся взгляд, но я, даже с поддержкой, предпочитала смотреть под ноги, пока не дойдем до снежной тропы. Да ичто его бояться? Я — необходимая в его плане деталь. Пока я ему нужна, я в безопасности, а потом…

Ну что мое слово против его слова, даже если я побегу с обвинениями в полицию. Он не фигурирует в проекте, сам же сказал, так что у него нет никаких мотивов для убийства. А я вообще непонятно кто. Сумасшедшая туристка из России. Они даже свою машину мне дали. Ничего не боятся, козлы!

— Может, тебе стоило послушаться пана Марека и не ходить со мной гулять?

— продолжал потешаться над дурой пан Ондржей, прекрасно понимая, что я запуталась в его коварных сетях, точно муха, прилетевшая на варенье, а вляпавшаяся не понятно во что…

Закон подлости в действии! Чего я хотела от своей судьбинушки? Долюшка моя такая, злобная… Последняя надежда, что пан Милан просто откажется на мне жениться. Силой-то они провернуть это дельце не смогут, а я уж точно постараюсь не понравиться хозяину усадьбы. Тут надо будет просто быть собой. Толик заявил перед тем, как хлопнуть дверью, что не один нормальный мужик в таком сраче, как у меня, долго не протянет, и готовить я тоже не умею…

— Чего ты молчишь? — чуть ли не в голос хохотал Паук в лисьей шапке.

Я встала, как вкопанная, испугавшись, что за мыслями о возможном более легком спасении из лисьего капкана, пропустила вопрос. Но пан Ондржей быстро меня выкопал из снега и потащил напрямую в чистое поле, ни о чем больше не спрашивая. Я только успевала вскидывать ноги, как на ритмике, чтобы не завязнуть в сугробе и не набрать в валенки снега. Становилось морозно. Или просто мое серое вещество отмерзло за ненадобностью. За меня все заранее решили великие комбинаторы. Мое личное мнение никого здесь не интересовало.

— Пан Марек был лучшим охотником в округе. Все чучела добыты им собственноручно. А как он выделывал шкуры… Глаз зоркий, руки золотые… На зависть людям. Но старость никого не щадит. Подслеповатый стал, а охоту бросить не мог. Однажды так человека подстрелил, спутав с волком. В волчьем тулупе тот был, присел на пенек отдохнуть. Хорошо, что не насмерть. Выходили. Но старик умом тронулся от страха. Оно и понятно. А меня невзлюбил еще мальчишкой. За дело, конечно. Я ружье у него выкрал на спор. Охотник и ружье не уберег, вот смеху-то было в округе. На всю жизнь затаил обиду старик, на всю жизнь…

Как он смачно произнес это слово "жизнь", а ведь оно для него ничего не значит. Только деньги. Любые, кажется… Не знаю уж, сколько дохода он рассчитывает иметь с музея, но вложения окупятся не за один год и даже не за два.

— Выходит, вы местный? — спросила я лишь потому, что дольше игнорировать собеседника уже не могла.

— А кто ж еще об этих краях знает, милая? Только местные. Я еще мальчишкой в эту усадьбу лазил. Она пустая стояла. Когда мы с Яном встретились, я и минуты не раздумывал, где устроить музей. Кто ж знал, что у нее имеется хозяин. Как власть сменилась, они стали собственность бывшим владельцам возвращать, вот старик и нарисовался. Так не вовремя. Но я думал, что все уладил. Ну кому нужна эта старая развалина… Поговорили, обсудили детали, начали активную работу… Там особо-то и делать ничего не требовалось. Так, только перекрытия укрепить и пожарную сигнализацию провести. Вампирское логово оно и есть вампирское логово. Никакой художник нарочно не придумает такого. Как снег спадет, планировали дорогу обновить и… Все… Пока подмазывали бы, можно было уже начать первые группы водить. А теперь, получается, старик ремонт за счет фирмы сделал и на попятную. Тут уж и не знаешь, злой расчет у него был или ж умом тронулся окончательно. Пан Марек просто ангелочек по сравнению с Миланом.

От меня не требовалось комментариев, потому я молча шла рядом. Только иногда оглядывалась, чтобы удостовериться, что гостевой дом по-прежнему виден. От снега светло, но время уже не детское для длительных прогулок. Да еще и в сапогах с чужой ноги. Куда мы идем? Зачем? Я уже совсем продрогла от страха.

— Надо было понимать, что с сумасшедшими следует вести дела по-особому. По их уму, а не по своему, — пан Ондржей продолжал разговор, похоже, уже сам с собой. — Да, над убогими грешно смеяться. Нет никакой гарантии, что сами такими же не будем.

Поймав на себе злой взгляд хозяина лисьей шапки, я кивнула. Его заботами я свихнусь раньше, чем поседею.

— Видишь вон ту темную полосу? — пан Ондржей вдруг выбросил вперед свободную руку. — Там речушка. Она протекает вон через те два больших озера. Всю зиму стоит толстый лед, можно смело гонять на снегоходах, а летом пустить небольшие катерки. Пан Лукаш, хозяин гостиницы, мечтает о лодочной станции. Когда у меня были деньги, я подарил ему ложную надежду. Летом у него тоже не густо с гостями, но зимой вообще полный штиль. Музей все здесь оживит, вот увидишь.

Пан Ондржей погладил мне руку, подготавливая к жесткому разговору. Я так и не начала чувствовать ног. Мне казалось, он тащит меня за собой, и как только отпустит, я тут же полечу носом в снег, который ровно поскрипывал под тяжелой поступью проклятого злодея. Если бы только этот хруст мог заглушить будущие слова! Пустые надежды… Для этого разговора я даже нацепила чужие валенки!

— Вампирский и оживит, — пан Ондржей усмехнулся собственной шутке. — Но кто виноват, что добрым сказкам люди предпочитают злые. Им хочется, чтобы их тела дрожали от страха, а не хохота… Вон видишь? — он показывал теперь высоко в небо. — Ну вон там, дракон! Видишь дракона?

Я следила за его пальцем, как за маятником гипнотизера, но не видела ничего, кроме снежных облаков.

— Ну куда ты смотришь, Верка! — он схватил меня за подбородок и чуть не оторвал голову. — Выше! Вон он, снежный дракон! За облаками… Вон тот силуэт… Хвост, крылья… Не видишь, что ли?

Он убрал руку и посмотрел на меня как-то растерянно. Такой взгляд ему не шел. Он превращал его в доброго мальчика, а этот дядечка был расчетливой злой скотиной.

— Не увидела, да? — пан Ондржей запрокинул голову и улыбнулся. — Улетел… Значит, завтра будет снегопад. Снежный дракон никогда не врет.

Я засунула руку под вязаную шапочку, чтобы почесать висок. Надо было брать флисовый берет. Потом захотелось залезть под куртку, где тело кусал шерстяной шарф, но я побоялась делать подобные телодвижения в присутствии пана Злодея.

— Ты не увидела дракона, потому что ты злая, — повернулся он ко мне так неожиданно, что мой палец застрял под шапкой. — Дракон показывается только добрым, а ты согласилась прибить совершенно незнакомого тебе человека только для того, чтобы получить работу, даже не зная, какое тебе назначат за нее жалование и назначат ли вообще. Ну и кто ты после этого? Пана Марека на тебя нетс ружьем… Волчица!

Пан Ондржей расхохотался в голос, и мне сделалось совсем холодно. Я обхватила себя руками, точно чуралась стоящего передо мной господина в лисьей шапке.

— Я ни на что не соглашалась! — почти прокричала я, чувствуя, как тушь начинает плавиться под горячими слезами. — Вы же прекрасно понимаете, что мне никто не поверит. Просто отпустите меня отсюда. Делов-то, — лепетала я уже, кажется, по- русски.

Улыбка сразу исчезла с лица папа Ондржея.

— Конечно, не поверят, — огрызнулся он по-прежнему по-чешски. — Кто ты такая, чтобы тебе верить? Дура, вот ты кто! Самовлюбленная дура. Это ж надо было купиться! А ведь я не актер. Ян мне даже роли никакой не предложил.

Я нащупала через куртку локти. Мои кости гудели, точно печные трубы в стужу. Действительно поднялся ветер. Он трепал лисий хвост. Пан Ондржей отвернулся от меня и смотрел в небо. Искал своего дракона. И хорошо. Сейчас я, кажется, разревусь, как первоклашка. Не надо было в открытую пялиться на него. Надо было, как положено, протянуть при встрече руку.

— Думаешь, так легко женить на себе мужчину?

Зачем он обернулся? Чтобы насладиться триумфом. Я в тот момент как раз вытирала перчаткой с нижнего века тушь.

— Я собиралась все рассказать вашему Милану, — зачем-то сказала я. А если это проверка? Тогда я ее провалила и меня отпустят… Если только…

Кофта прилипла к телу. Мне перестало быть холодно.

— А я б не стал его жалеть. Я навел справки. Темная личность. Его жена, на двадцать лет его моложе, умерла, не прожив с ним и года. Я бы понял, если б умер он от общения с молодой женой, а не наоборот. В официальных документах значится самоубийство. Но вот какая незадача. Молодой человек, близкий друг семьи покойной, утопился на следующий же день. С горя? Он тогда еще не знал, что его любовница мертва. Двойное убийство из ревности. Милан правда заплатил за него безумием. А я за чужое безумие и собственную глупость расплатился деньгами. И как их вернуть, я не знаю. Может, ты сумеешь убедить его, что этот музей необходим? Не только для нас с Яном, но и для пана Лукаша, для его сына, для выживания всей деревни. Нам нужны здесь туристы. С их деньгами. Понимаешь? Я хочу оживить эти места. Они прекрасны и зимой, и летом. Но их красоты мало. В этом уродском мире она никому не нужна. Нужны уроды и кровопийцы, так давай дадим их людям, раз они готовы отдавать за них свои кровные.

Пан Ондржей смотрел мне в глаза, и я вновь холодела. Горячий пот на моей спине превратился в иней.

— A как я могу это сделать?

— Будь собой и все. Милан нашел себе в компаньоны такого же уродца, как и он сам. Целыми днями они играют в шахматы. И все. Покажи ему, что есть мир за пределами шахматной доски. Дерни эту трухлявую марионетку за нужные нити. И весь мир скажет тебе спасибо.

Я продолжала смотреть в ледяные глаза пана Ондржея, но видела в них только свое испуганное отражение.

Эпизод 1.6

Только подойдя к гостевому дому, я заметила отсутствие на стоянке третьей машины. На мой вопросительный взгляд пан Ондржей ответил каменной улыбкой, от которой мне вновь сделалось не по себе. Проклятое тело не желало верить в доброго пана. Мозг, правда, тоже не далеко ушел в своей вере, решив оставаться начеку. Береженого, как говорится… Не зря же добрый пан сказал, что я не разбираюсь в мужчинах… А также в добре и зле. И в том, какую шапку следует надевать в чешскую зиму.

Лоб жутко чесался, и чтобы не изображать чесоточную, я просто-напросто сдернула шапку. Благо, мы уже подошли к крыльцу. Не успею заморозить голову.

— Как ты могла заметить, я очень люблю ходить пешком, — пан Ондржей зачем-то решил удовлетворить мое любопытство, хотя лучше бы мне не слышать этого снисходительного тона. — Но тебе все же советую завтра взять машину. В усадьбе удобства минимальны. Не для такой девушки, как ты, — добавил он с еще более жесткой усмешкой, и я нацепила шапку обратно на свой несчастный лоб. — Видишь же, что не шибко стеснишь пана Лукаша.

Сколько же сарказма в голосе, да и во всей манере держаться. На улице морозец, а у него тулупчик нараспашку, чтобы виден был шарфик. Красота требует жертв. И от мужчин тоже. Да только в этой деревне зимой даже коров нет. Очаровывать некого!

— Дай ключи!

Я исполнила приказ, даже не задумавшись, зачем пану Ондржею понадобилась машина. Поехать на ней в усадьбу? Сейчас? В ночи? А на чем тогда добираться завтра мне?

Вопросы со скоростью света промелькнули в моих глазах. Он их прочитал, но проигнорировал и открыл водительскую дверь.

— Верка, залезай, — махнул он рукой. — Продрогла вся, я ж вижу…

Все-то вы видите, наблюдательный вы наш! У меня опять зачесалась под шапкой голова, и я залезла в машину, раздирая ногтями затылок. Пан Ондржей уже начал вводить в навигатор координаты усадьбы.

— Здесь порядка двадцати минут по накатанной дороге. Но после ночного снегопада будет немного дольше. Если сильно засыплет, попроси пана Лукаша расчистить ковшом. Не езжай первой на этом драндулете. Увязнешь.

Я кивнула — типа, к сведению принял. Будет исполнено!

Пан Ондржей выключил машину, но не предложил мне выйти. И я не дергалась. Сидела смирно.

— Сними перчатку. Левую.

Я снова безропотно подчинилась. Пан Ондржей сунул руку в карман дубленки и достал кольцо. Неужели это бриллиант?

— Добрая Верка до Рождества назначается невестой пана Кржижановского, — точно стихи, продекламировал пан Ондржей, надевая мне на палец кольцо с тяжелым камнем.

Его серьезность сейчас доходила до комизма. Только мне хотелось не смеяться, а плакать. А что если он снова играет со мной? Проверяет, насколько серьезны мои планы в отношении его друга Яна? Какой бред… Но именно под это понятие подпадало все сказанное паном Ондржеем ранее. Самым здравым в нашей прогулке, как ни странно, было снежное облако в форме дракона, которое я, увы, так и не увидела. Может, они все тут поехавшие крышей? Немудрено. Ни зги. И ни души.

— Можно задать вам вопрос?

Пан Ондржей кивнул.

— А Ян в курсе, что я его невеста? А то как-то некрасиво получается, — и добавила по-русски точно мысли вслух: — Без меня меня женили.

Губы пана Ондржея чуток, самую малость, загнулись кверху. Он понял шутку. И оценил.

— А какое это имеет значение, Верка? К тому времени, когда Ян вернется, ваша мнимая помолвка перестанет кого-либо интересовать. Если только меня, в случае потери тобой кольца. Так что не снимай его. Ни на минуту. Это последняя ценная вещь, которая у меня осталась. Оно бабушкино. Берегу на черный день. Так что две недели прошу тебя беречь его как зеницу ока.

Я сжала в кулак онемевшие пальцы.

— Слушайте, а давайте без кольца, а? К черту, формальности. Двадцать первый век на дворе. И вообще… Я не ношу колец. У меня пальцы чесаться начинают от любого металла… Могу так и сказать вашему Милану, если спросит.

Уголки губ пана Ондржея выгнулись книзу, и я смолкла. Вот ведь упрямец! Старик, наверное, еще упрямее будет, раз сумел не подписать контракт с паном директором.

— Здесь правила диктую я. Существует большая вероятность, что даже с кольцом Милан не поверит в наш спектакль, а только в качестве невесты Яна ты сможешь продержаться в особняке до Рождества и совершить для нас чудо.

— Пожалуйста… — я уже видела себя ползающей по всему особняку в поисках несчастного кольца. — Я не умею носить кольца. Я могу нечаянно снять его и забыть, куда положила…

Пан Ондржей точно не слышал меня. Он смотрел в пустую тьму дороги и говорил, говорил, говорил…

— Тебе надо будет произвести впечатление очень неординарной мадам, чтобы Милан поверил в то, что ты смогла заарканить нашего волка-одиночку.

Я нацепила поверх кольца перчатку, точно охранный футляр. Хоть не снимай вообще! Левая рука не правая. Можно обойтись и без нее. А Милан пусть любуется кольцом по выпуклым контурам. Скажу, что рука изуродована. Не потребует же доказательств. Владелец особняка обязан быть джентльменом. Даже тот, кто хладнокровно убил жену. Нет, в порыве страсти. Вернее, ревности. Да какая разница, когда из ревнивца уже песок сыпется!

— И как я могу это сделать? — я запнулась и едва различимо прошептала: — Чем я могла бы понравиться Яну?

И тут же прикусила язык за двусмысленность вопроса. Мне не нужен на него ответ, мне не нужен Ян, мне, черт возьми, нужна работа моей мечты. И главное, чтобы марионетка из моего чемодана не лежала мертвым грузом! А это… Этот спектакль с ролью невесты можно классифицировать расширенным собеседованием… Закон подлости в действии!

Мне почти уже пробрало на смех. От холода и идиотизма ситуации. Чужая невеста с чужим кольцом в шкуре какой-то нестандартной женщины. А где во всем этом я настоящая?

Пан Ондржей молчал. Я не выдержала: сам заварил кашу, сам пусть и расхлебывает!

— Ну подскажите, что Яну могло бы во мне понравиться?

— Откуда ж мне знать! — он продолжал смотреть в сторону. — Я тебя первый раз вижу.

— Но вы небось наводили обо мне справки…

— Конечно, наводил, — теперь уже усмехнулся пан Ондржей. — Ничего интересного.

Голос смеялся, а лицо нет. Я ввязалась в комедию. А он жил в трагедии. Денежной. Наверное, этот человек потерял больше, чем я в состоянии заработать за десять лет. Или вообще за всю жизнь… Некоторые вот за копейки старух-процентщиц мочат…

— Можешь нафантазировать что угодно и о себе, и о вашей с Яном любви. Пану Кржижановскому даже не придется ничего подтверждать. Нам с тобой необходимо уладить глупые формальности до его возвращения, чтобы не омрачать Рождество бумажной волокитой.

— Я постараюсь сделать все, что в моих силах.

Я давала это обещание не только ему, но и себе. Мне жизненно необходимо остаться здесь на более-менее длительный срок — вернувшись сейчас в Питер, я буду чувствовать себя днищем. На ровном месте! Мои куклы шикарны. Они созданы, чтобы жить и радовать людей. Только в Питере никто этого не понимает. Один мой вампир уже томится в музейном ящике. Второй не должен навечно застрять в чемодане.

— А что мне делать с куклами? Оставить в номере?

— Да!

Чешское "Ано" прозвучало ударом хлыста, и я вздрогнула.

— Пока будешь работать с живой марионеткой. А эта… На самом деле это подарок Милану на Рождество. Своеобразный. Возможно, он ему и не понравится, — пан Ондржей развернулся ко мне и коснулся плеча. — Кукла шикарная, к тебе нет никакой претензии. Дело в том… Я не хотел говорить и все же… На случай, если Милан вдруг решится показать тебе лицо…

Чтобы ты не испугалась…

От монотонности его речи я вдруг почувствовала себя китайским болванчиком, готовым клюнуть носом прямо в прикрытую шарфом шею говорящего. Меня разморило — срочно в кровать и спать…

— Марионетка сделана с него.

Я дернулась и хохотнула. Скорее не от услышанного, а чтобы сбросить оцепенение сна.

— Она сделана с посмертной маски, — произнесла я серьезно.

— Снятой с его брата-близнеца, — закончил пан Ондржей. — Много лет назад. У Милана предостаточно причин для тоски, а вот для того, чтобы жить полноценной жизнью, ни одной. Он погрузил свой мир в темноту, чтобы не пугать ни себя, ни других. Его лицо изуродовано страшной болезнью. Психической. Он исполосовал себя бритвой после смерти брата, чтобы не видеть больше в зеркале его лица. Так что зеркал, как и электрических ламп, ты в усадьбе не найдешь. Впрочем, для вампирского музея это как бы само собой разумеющееся, верно? У вампиров нет души и соответственно нет отражения. У Милана душа есть, и она страдает. Настолько, что мечтает умереть в живом теле. Я думаю в жизни его держит лишь страх перед наказанием за совершенное. Вот и все, что тебе следует знать. Наш клиент крепкий орешек, которому нечего терять. А мы хотим жить, верно? И жить хорошо. А для этого нам надо оживить Милана.

Я сцепила руки перед собой. Они оставались ледяными. От нервов.

— Не мне, конечно, решать, но, по-моему, это не очень хороший подарок, — пробубнила я, не в силах избавиться от неприятного комка в горле.

Я знала, что влюбляюсь в мертвое лицо и чувствовала себя в безопасности, а сейчас мне предстояло столкнуться с живым прототипом моей куклы. Пусть старым и изуродованным, но я-то помню на ощупь каждую линию его лица, пусть даже к нему добавились морщины и мешки под глазами. Их ведь я тоже знаю. Это неотшкуренное папье-маше. Я люблю этого человека, не любя его самого.

Ком просился наружу. Я даже прикрыла рот ладонью. Пусть пан Ондржей думает, что я испугалась собственных слов. Только вот за них-то я отвечала в полной мере. Меня пугала маниакальная привязанность мастера к своему творению. Я испытала такое впервые — возможно, из-за большого перерыва. Я несколько лет не создавала театральных кукол, тем более мужских характеров. Интерьерные были сплошь миленькие девочки и веселенькие домовые.

— Это очень хороший подарок, — голос пана Ондржея сделался сухим и злым. — С гримом в образе вампира Милан наконец-то сможет выйти к людям, не стесняясь своего уродства. Это очень хороший подарок.

Ком провалился обратно в желудок. Я выдохнула.

— Пани Дарина уже ждет нас с горячим чаем. Не будем расстраивать хозяйку долгим отсутствием.

Мы вышли из машины, и пан Ондржей протянул мне ключи, которые я тут же сунула в карман.

В доме теперь было совсем не продохнуть от жара, и мой спутник, вместе с шапкой, скинул и дубленку. Плотная спортивная футболка с длинным рукавом и перекинутый через шею шарф делали его полностью неотразимым. Но его красота была вычурной, броской, нарочитой. Нате, глядите и рукоплещите! Слюнями исходите, проще говоря… Милан же когда-то выглядел, судя по моей кукле, просто красивым. А вот с пана Ондржея кукла вышла бы отвратительной.

Склоняясь к дымящейся чашке, он не сводил с меня своих страшных карих глаз. Считается, что обладатели таких глаз располагают к себе. Пан Ондржей, видимо, исключение. Какой-то он весь мерзкий. Ему бы самому играть вампира.

Я против своей воли скосила глаза к темному окну — в нем было, конечно же, два отражения, мое и его. Я улыбнулась посетившим меня дурацким мыслям, а мой пан решил, что улыбаюсь я ему.

— Я исчезну на пару дней, чтобы не мешать вашему знакомству.

Я чуть не поперхнулась пирогом, который поднесла ко рту.

— Вы оставляете меня одну? С неизвестным мне человеком?

Зачем я это спрашивала — это именно то, что он делал.

— Меня ты тоже не знаешь, — уголки губ в этот раз не дернулись ни вверх, ни вниз.

— Он в усадьбе не один. С ним пан Драксний. Не советую играть с ним в шахматы. Он играет только на деньги и выигрывает каждую партию. И Карличек. Он заправляет там всем и позаботится о тебе лучше родной матери. Карличек уже знает, что ты невеста Яна, но не в курсе нашей затеи. Однако можешь рассчитывать на его помощь во всем. Он очень привязался к пану Кржижановскому и будет рад услужить его невесте.

Вот так! Меня передавали как эстафетную палочку. Ну что ж, так тому и быть.

Пан Ондржей оделся. Хозяйка вышла к дверям проститься с дорогим гостем:

— На эледано, пан Ондржей.

И даже подала ему шапку.

Да, заискивать перед богатыми удел бедных. Но сейчас, выходит, только от меня зависит вселенское счастье. И от осознания этого ни чай не пьется, ни пирог не жуется. Пусть хоть сон придет!

— Доброу ноц, пани Дорина, — сказала я.

И взялась за перила лестницы правой рукой. Левую я продолжала держать в перчатке, сберегая самую ценную вещь пана Ондржея.

Эпизод 1.7

Комната нагрелась так, что пришлось отключить не только батарею, но даже открыть окно. Стало заметно прохладнее, но я все равно не закрывала его, потому что, как дура, всматривалась в небо. Будто снежный дракон мог вернуться специально для гостьи из страны, где водятся либо двуглавые орлы, либо трехголовые змеи-горынычи. Я бы предпочла им всем вместе взятым одного снежного дракона, особенно под Новый год. Чтобы во дворе только белый снег и никакой грязи. Пусть этот снежный дракон отправляется в Питер, а здесь мне снег не нужен. Застрять — это последнее, чего бы мне сейчас хотелось.

Плотно повернув на окне ручку, я закуталась в кофту, хотя уже надлежало лечь спать. После прогулки и горячего чая я должна была мгновенно уснуть и на утро встать бодрой и готовой к встрече с Миланом. Однако на моей кровати продолжал лежать чемодан с марионеткой. После рассказа пана Ондржея она ожила без всяких там нитей.

И все же я расчехлила вагу и поставила своего вампира на пол. Начищенные ботинки на каблуке с набойками умели танцевать чечетку, но я испугалась лишнего шума. Мой вампир поднес указательный палец к губам и сказал "Ш-ш-ш"… Это зашелестела маска, и я сорвала ее с лица Милана. Какое счастье, что пан Ондржей не назвал имени покойного близнеца. Уж лучше я буду ассоциировать куклу с живым человеком.

Вглядываясь в бледное лицо куклы, я вспоминала, как то выглядело до того, как я взяла в руки наждачку. Нити дрогнули, и вампир опустил плечи…

— Как ты мог? Как ты мог… — зашептала я почти в голос, и если бы руки не были заняты вагой, то я бы еще и пальцем погрозила бессловесной кукле.

— Изуродовать такое лицо…

У меня затряслись руки, а затем и плечи. Вампир вовсе осел на пол, а я на кровать, на самый край, оставленный для меня раскрытым чемоданом. По щекам потекли слезы, а у меня не было свободной руки, чтобы утереть их — пришлось глотать, соленые до одури. В ночь расставания с Толиком эти же слезы имели вкус сахара. Так что же я ревом реву теперь по совершенно незнакомому мне человеку? Не какому-то божьему одуванчику, а возможному убийце… Моя психика, видимо, искалечена монстрами, которые выходили и еще выйдут из моих рук на свет божий в этом чертовом особняке…

Или я плакала по себе, а вовсе не проклинала руку, которая поднесла бритву к великолепному лицу. Завтрашняя встреча страшила до такой степени, что мне вдруг вновь захотелось собрать манатки и свалить в Прагу. Подальше от старых ревнивцев. Но я сидела на кровати, точно приклеилась к покрывалу и ревела, ревела, ревела… Горел только ночник у меня за спиной и почти не освещал ног и пол между шкафом и кроватью, куда свалилась моя марионетка. Кукла лежала вверх лицом. Так, точно на меня глядел мертвец.

Сделанная в натуральную величину голова составляла одну треть от длины куклы, но сейчас туловище, затянутое в черное терялось в ночном сумраке, и можно было представить, что у меня в ногах лежит настоящий человек и не мигая глядит на меня, а я на него — будто мы гипнотизируем друг друга. Творение и творец, только я не чувствовала больше власти над куклой, хотя та и оставалась прикованной нитями к моей руке. Это, кажется, я привязалась к кукле, точно к живому человеку, и не желала ее отдавать… И папьемашешный вампир подмигнул мне, да так явственно, что я выронила вагу… Но та падала медленно, и я сумела ее поймать — иначе бы та упала на бледное лицо Милана и ободрала белила с его правильного большого носа.

— Дура! — сказала я себе, радуясь, что не подняла криком весь дом, перевернула вагу и нажала на кнопку, встроенного в деревяшку пульта.

Глаза куклы потухли. Мои плечи опустились. Но я заставила себя встать, смотала нити, проверила, что батарейка выключена, сложила марионетку обратно в чемодан и спрятала пугающее лицо под маску. Летучая мышь оказалась утрамбованной на самое дно. Я в спешке совершенно про нее забыла, но сил перепаковывать чемодан не было никаких. Молния взвизгнула, и мой вампир в современном ящике отправился в угол, подальше от кровати и подальше от меня.

Я скинула только джинсы, залезла под одеяло, выключила ночник и осталась лежать с открытыми глазами. Сон не шел, хотя я довольно быстро нагрела своим телом простыни. Считать овец не помогало, и я решила переключиться на звезды. Только их не было. Небо заволокли снежные тучи. Неужели нас действительно посетил снежный дракон?

С детской настырностью я вглядывалась в небо, но там, к моей досаде, не было ни одного похожего на дракона облака. Может, у меня просто отсутствует фантазия? Или прошла профдеформацию? Я могу нарисовать любого дракона на бумаге и вылепить из глины, а вот увидеть его в природе мне не дано…

Я опустила глаза: со второго этажа хорошо просматривалась машина Яна. Я пошевелила пальцами в перчатке и хотела уже снять ее, как вдруг на мое лицо пала тень. Я сначала шарахнулась от окна, а потом подалась вперед, будто нос мой приклеился в длинному хвосту, который уходил в небо вслед за двумя огромными крыльями… Дракон! Я впечаталась носом в ледяное стекло и расплющила по нему губы, сдерживая крик не то ужаса, не то восторга… Он не был белым, скорее серым… Во всяком случае на фоне темного неба. Он улетал все дальше и дальше, и теперь я видела лишь блеклый силуэт за плотным снежным облаком.

Перед глазами расплылись белые круги. Это снежинки одна за другой падали на стекло… Я отступила от окна на два шага, крутя от удивления головой, пока не сшибла что-то за спиной. Нечто большое с грохотом покатилось по полу… Я метнулась в темноту и ухватилась за подушку… Она падала вниз, и я за ней, пока не уткнулась рукой в пол. Ноги при этом оставались на кровати, а деревяшка рамы безжалостно впилась мне в живот.

Стучали в дверь. Я свалилась на пол и заморгала, пытаясь прогнать дурацкий сон про дракона. Не, мне сказки на ночь противопоказаны…

Стук продолжался. Тихий, но настойчивый. Я почему-то обернулась к окну. Но стучали точно не в него. Если только снежинки, полностью залепившие стекло, не имели плотность кулака. Я не нашла джинсы и завернулась в плед. Пугать здесь было некого, и я открыла дверь.

Вспомнить имя старого охотника у меня не получилось, и я просто поздоровалась. Дед ответил мне на хорошем русском и сделал попытку переступить порог моей комнаты, но я привалилась к дверному косяку на манер шлагбаума. Тогда дед схватил меня за руку — так проворно, что я не сумела отдернуть ее. Вернее, я отдернула руку, но при этом наполовину лишилась перчатки. Старик увидел кольцо, и глаза его загорелись совсем недобрым огнем. Только краж мне здесь не хватало! Или… Реванша за ружье!

— Отдай кольцо!

Приказ не заставил себя ждать, но я действиями потребовала вернуть перчатку, и мне удалось вытащить ее из трясущихся стариковских пальцев.

— Он колдун! — почти завопил подслеповатый охотник. — Он заколдовал тебя этим кольцом. Отдай кольцо. Его надо бросить в колодец, — уже тараторил дед непонятно на каком языке.

Я тоже непонятно какими словами попросила его успокоиться. И, наверное, достаточно громко, потому что в коридор выскочил пан Лукаш и с извинениями потащил упирающегося и вопящего про колдуна старика к лестнице. Следом за мужем ко мне подскочила пани Дарина и засыпала снегопадом извинений.

Я еле сумела закрыть перед ее носом дверь. Довольно на сегодня вампиров, драконов и колдунов. Я хочу спать. Вернее, я не хочу спать — совершенно, но утром буду клевать носом, а мне садиться за руль чужой машины. Терпеть не могу брать чужие вещи, а тут у меня и кольцо, и Шкода.

Распрощавшись с пледом, я встретилась с одеялом и сразу закрыла глаза, чтобы и секунды не сомневаться в том, что следующий дракон мне точно приснился. Но он все не прилетал и не прилетал, а я бы хотела, чтобы снежный дракон принес на своем крыле живительный сон, а то завтра сравняюсь я цветом лица со своей марионеткой без всяких манипуляций с белилами.

Глава 2: эпизод 1

Утро наступило для меня довольно поздно. Поняв, что проспала, я решила никуда не спешить. Спокойно помылась, спокойно причесалась, спокойно оделась. После бурной ночки мне нравилась тягучесть моих действий. Начало новой работы походило скорее на расслабуху отпуска, чем имитацию бурной деятельности. Деятельность вся сосредоточилась в мозгу — я пыталась вспомнить, как выглядят влюбленные женщины. И… не могла. Однако здравый смысл подсказывал, что надо хотя бы улыбаться. Всем и всегда. Сложно? С непривычки — да. Но все же у меня диплом театральной академии. Должно получиться!

С голливудской улыбкой я слетела с лестницы. Внизу меня заждался накрытый стол. Омлет и кусочек вчерашнего творожного пирога подоспели почти сразу. Пани Дарина хотела было продолжить ночные извинения, но я поспешила заверить бедную, что совершенно не сержусь на ее отца. Правда, я не знала наверняка, чей это отец на самом деле, ее или пана Лукаша, но не ошиблась.

С виноватой улыбкой хозяйка наконец удалилась, но позавтракать в одиночестве все равно не получилось. Туда сюда шнырял хозяйский сынок. Сейчас я не дала бы мальчишке и десяти лет. Из-за счастливой улыбки, с которой тот гонял меж столов футбольный мяч.

— Хочешь пирога? — спросила я по-чешски, заметив пару раз, какие жадные взгляды футболист бросает в мою сторону.

Мальчик тут же подсел к столику, точно по судейскому свистку, и придвинул к себе тарелку. Я еле успела всучить ему ложку, а то так бы и схватил материнский пирог грязными руками.

Он ел, а я пила чай, нисколько не жалея о потери десерта. Хозяйка явно перекрошила в омлет сыра, забыв, что к лету фигуру стоит начинать готовить уже зимой. Чтобы не молчать, я заговорила про погоду… Да, с ребенком тоже можно было поговорить на нейтральную тему, которая сейчас была на самом деле очень важной. Мальчик сообщил, что его отец разгребает во дворе снег и уже откопал мою машину. Это меня и порадовало, и огорчило одновременно. Выходит, ехать в особняк мне придется с эскортом.

— Значит, не зря вчера прилетал снежный дракон, — проговорила я с улыбкой, и мальчик улыбнулся так сильно, что я увидела за пухлой щекой наполовину выросший зуб.

— Зря может и не зря, только он почти каждую ночь зимой прилетает. И никакой он не снежный. Он зеленый, как и положено быть ящеру.

Мне не понравился тон, с которым мальчик заговорил о драконе. Так говорят лишь о надоедливых мухах, к которым ящеры не относятся. Особенно сказочные. Достойный внук своего деда!

— Видимо, пан Ондржей его заколдовал вчера, — бросила я уже безо всякой улыбки, раздраженная выходкой мелюзги. — Специально для меня. Очень уж ему хотелось, чтобы я поверила в сказку про снежного дракона.

Я встала, а мальчик остался сидеть, но поднял голову, чтобы проследить за мной.

— Пан Ондржей не может больше колдовать.

— Почему? — спросила я, против воли вовлекаясь в детскую игру.

Мальчик пожал плечами.

— Как дед оборотня подстрелил, так и не может. Мать говорит, всю силу отдал, чтобы друга выходить.

— Какого такого оборотня? — я даже на шепот перешла, но не из любопытства, а подчиняясь правилам игры.

— Как какого? А то не знаете! Вы ж на его машине приехали…

— А… — протянула я. — Как же я сразу не поняла! — Рот мой перестал улыбаться.

— Где, ты сказал, твой отец? Во дворе?

Мальчик кивнул. И я кивнула в ответ, обрадовавшись, что со злости все же не перешла в разговоре на русский.

— А почему вы в одной перчатке? — спросил хозяйский сынок, когда я почти уже повернулась к нему спиной.

— Потеряла вторую, — буркнула я, делая шаг к вешалке. — Сейчас найду.

И действительно достала вторую из кармана. Обувшись и схватив с вешалки куртку, я вышла на крыльцо. Было морозно, однако уши не защипало. Дорожки расчищены, но с машин снег почему-то не стряхнули. На крыше снежной шапки не наблюдалось, Шкоду будто прикрыло пуховым платочком, и это вселило в меня надежду, что снегопад был недолгим и не загубил дорогу.

Пожелав друг другу доброго дня, мы с паном Лукашем обсудили погодно-ездовые условия, и он не стал возражать, когда я сообщила, что поеду одна. Потоптавшись на месте, я было уже направилась к дому, как пан Лукаш схватил меня за локоть.

— Пани Вера, не говорите пану Ондржею про старика. Ну, вы понимаете…

Я кивнула.

— Он рассказал мне и про ружье, и про волка, — поспешила я заверить несчастного в своей осведомленности. — Но я не стану говорить пану Ондржею про колдуна. Будьте спокойны.

Пробормотав благодарность, хозяин пустующего гостевого дома отпустил меня. Лицо его осунулось, вытянулось, и он как-то даже постарел со вчерашнего вечера. Видимо, долго успокаивал тестя и нервничал по поводу пана Ондржея. И будешь тут нервничать, когда господин в лисьей шапке твоя последняя надежда сохранить бизнес и прокормить семью. Я понимаю вас, пан Лукаш, понимаю… У меня тоже нет другой работы. Мы с вами в одной лодке. Не считая оборотня Яна. Да, не считая любителя волков, в невесты которого меня угораздило попасть.

Мы вернулись в натопленный дом. Разувшись, прямо в куртке, я поднялась наверх за рюкзачком, глянула в угол, показала кукольному чемодану язык и вернулась на лестницу. Мальчик превратил футбольный мяч в баскетбольный, и пришлось ждать, когда тот отстучит по всем ступенькам.

— Я наврал про пана Кржижановского, — буркнул баскетболист и погнал мяч по коридору.

Бедный ребенок… Играть не с кем. Так еще и врать не дают. Видимо, пани Дарина подслушала наш разговор. Надо было приглядеться, уши у ребенка не красные ли, а то такая могла и оттаскать сорванца. Но нет, ее руки были заняты… Корзинкой… А там под тряпочкой спрятались не пирожки ли да горшочек маслица? Точно-точно! У меня ж, у дуры, красная шапка! Надо же было моему волку свалить в долбанную Польшу!

Хозяйка дождалась, когда я нацеплю на лоб шапку, и только тогда протянула мне гостинцы.

— Это для пана Милана? — осведомилась я с вежливой улыбкой, но пани Дарина затрясла головой.

— Это ваш обед.

Я поблагодарила.

— Вы даже не представляете, куда едете. Я не понимаю, как они живут в таких условиях. И зима…

Она стащила с оленьих рогов огромный пуховый платок и без спросу накинула мне на плечи поверх куртки.

— Он вам пригодится, пани Вера.

Пришлось снова благодарить. Наконец я сумела выйти на улицу. Ее муж уже успел почистить лобовое стекло Шкоды.

— Декуи, пан Лукаш, — выдала я с улыбкой очередную благодарность.

Тот улыбнулся как-то заискивающе, и я с трудом держала губы растянутыми, пока садилась в машину. Что я тут решаю? Ничего! Все решает Милан. И какого хрена он должен меня слушаться?! Меня даже марионетка не слушается, сама глаза включает и пугает создателя. Тьфу на вас всех…

И я действительно сплюнула, крошку от поджаристого хлебца — нельзя чистить зубы в спешке. Зубы надо только заговаривать. А заговаривать их мужчинам у меня никогда не получалось. Приходилось готовиться к каждому экзамену. А тут мне дали на подготовку всего одну ночь… Но как готовиться без учебников и конспектов?

Роль чужой невесты сыграть я еще могу, но убедить старика переписать особняк на пана колдуна — увольте. Для этого действительно нужно настоящее колдовство, которому я не обучена. Если б надо было соблазнить, то куда ни шло… Но я ведь невеста Яна. Что от меня хочет пан Ондржей? Что?!

Я со злостью дернула ручку коробки передач и, попав на нейтралку, газанула вхолостую. Надо взять себя в руки. Не потерять кольцо и не попортить машину — вот мои первостепенные задачи. Дергать Милана за правильные нити будем потом. Когда в целости и сохранности доставим в особняк и себя, и чужую собственность.

Я размотала платок и швырнула поверх корзинки, которую поставила в ногах пассажирского сиденья. Туда же полетела красная шапка. Волк правильно сбежал. С русской Красной Шапочкой, холодной и голодной, лучше не встречаться. Хотя ни той, ни другой я пока не была. К счастью. Может, немного злой из-за необходимости рассекать на чужой машине по чужим заснеженным дорогам в известном лишь навигатору направлении.

Ехала я медленно, почти что шла пешком, и слушала скрип снега под колесами. Не очень приятный. Дорога становилась все уже и уже, сугробы по бокам все выше и выше, пока передо мной не остался лишь тонкий тоннель, явно проделанный снегоуборочным ковшом. Теперь только бы вписаться в него!

Держи руль прямо и никуда не сворачивай, потому что сворачивать просто некуда! Но руль повернулся сам собой, машина — за ним следом. Сугроб обрушился на капот, на снег обрушились все известные мне ругательства, и машина встала. Просто встала. Потому что я не знала, что мне с ней делать. Я сунула руку в рюкзак и поняла, что телефон остался на зарядке. В гостиницу не позвонить. А других телефонов я не знала. Кроме телефона Яна. Но как тот мог помочь мне из Польши?

В корзинке оказались хлебцы, куски говяжьего языка, фаршированные чем-то яйца. Жить можно! И довольно долго. Я взяла хлебец и принялась хрустеть, а потом долго очищала от масляных крошек перчатку. Три километра, оставшиеся до особняка я могла спокойно пройти пешком. Даже по снегу. Вчера мы намотали с паном колдуном не меньше.

Схватив рюкзачок, я закрыла машину и пошла вперед. Небо светлое. Второго снегопада не будет. Дракон прилетит только ночью. У нас хватит времени вытащить машину. Хоть кто-то должен же мне в этом помочь…

Эпизод 2.2

Первый километр я отшагала довольно бодро. Даже со счастливой улыбкой. Зима, когда она настоящая, с легким морозцем и скрипящим под ногами снежком, всегда была мне в радость. На середине второго километра произошло ЧП — я провалилась в снег, по колено и по локоть, ни с того, ни с сего потеряв равновесие. Отряхнувшись, я поняла, что промочила ноги. В этом снежном тоннеле стены заиндевели лишь снаружи. Я попыталась было опереться о показавшийся мне крепким наст и снова провалилась по локоть, напрочь замочив запястье. Ногам к тому времени сделалось совсем противно, потому я скинула куртку и расстелила ее посередине дороги, чтобы сесть и очистить от снежных катышков плотный носок, но опоздала — шерсть не сдержала воду, и колготки уже неприятно холодили ступню.

Чертыхания могли согреть меня лишь душевно. Чтобы не заболеть, надо было шевелить ногами что есть мочи и не смотреть по сторонам — впрочем, смотреть было не на что: снег да снег кругом. Так что я неслась вперед, точно зашоренная лошадь. И совсем скоро, вся красная и мокрая, финишировала у витиеватых чугунных ворот. К моему счастью, открытых. Высоту в четыре метра мне не взять даже при самом большом желании. А мой голос явно не сравняется по громкости с гудком машины, чтобы вызвать привратника.

Пан Лукаш развернулся у ворот. Я видела следы крупных шин его машины, хотя саму машину, способную поднять ковш, у гостевого дома не заметила. Дальше еловая аллея не была расчищена вовсе. Наверное, зимой они пользуются каким-то другим подъездом к дому, а ворота могли стоять открытыми уже целую вечность. Однако для меня сейчас что искать расчищенную дорогу, что зайцем скакать через сугробы было одинаково муторно и мокро.

Хотя о принятом решении я пожалела уже метров через… не знаю, сколько. Глазомер мой не работал: я отковыляла от ворот уже на приличное число шагов, а особняк никак не желал становиться ближе. Все у меня никак у людей — надо было догадаться, что рабочих не пускают с парадного входа, и проследить, куда покатил пан Лукаш дальше. Обреченно оглянувшись на ворота, я все же решила шагать вперед. Моим ногам уже никакие утрамбованные дорожки не помогут, да и кто гарантирует, что другая дорога не огибает весь парк?

Особняк не был большим. По российским меркам. Наши императрицы у таких побрезговали бы и чайку откушать. Две колонны на входе, два льва на лестнице, два этажа плюс мансарда… Крыльцо завалено снегом, как и полукруглый балкон над ним. Сугробы наполовину закрывают окна первого этажа — этим входом до лета никто не собирается пользоваться, это точно. Даже если я вскарабкаюсь на снежную гору, не факт, что мой стук услышат. Меня ждут с другой стороны. Теперь найти бы хоть какую-нибудь тропку, чтобы обойти особняк. Однако снег лежал вокруг нетронутым, но моим насквозь мокрым ногам терять было уже нечего.

Перед домом громоздился фонтан в виде рога изобилия, сейчасполностью забитого дарами зимы. Я оперлась о борт чаши и в очередной раз вытряхнула из сапожек снег, чтобы освободить место для следующей партии. Кое-как допрыгав до угла дома, я остановилась, залюбовавшись открывшимся видом на парк. Через ручей, соединявший, видимо, два пруда, горбился укрытый снегом мостик, подле которого я увидела кое-какую тропинку, расчищенную вручную лопатами. И это открытие подарило мне надежду на то, что я все же не ошиблась адресом и не попала к соседям.

На другой стороне среди хитрого сплетения тонких черных ветвей белели античные статуи. От одного взгляда на мраморные обнаженные тела мне сделалось совсем холодно, и я поторопилась добраться до следующего угла, за которым присутствовали все признаки жизни.

Здесь были намечены дорожки, убегавшие вглубь сада. Одна вела в круглую беседку, хотя та до весны явно никого не ждала. Я прошла к мраморным ступеням крыльца и на всякий случай схватилась за перила. Их не чистили, и мне пришлось отдирать перчатку. Стучала я в дверь с обледенелым стеклом абсолютно мокрым кулаком. Достаточно громко, чтобы ко мне вышли, но ко мне все равно не вышли. И я снова испугалась, что ошиблась адресом.

Во-первых, я до сих пор не увидела никаких следов ремонта. Наружные стены оставались потрескавшимися и мутно-красноватыми — хотя, конечно, реставраторы для аутентичности музея могли нарочно сохранить внешнюю обветшалось строения. Во-вторых, хотя бы доски от лесов должны были остаться. Не могли же чешские рабочие настолько идеально подчистить весь строительный мусор, что мой глаз ни за что не зацепился! Выходило так, что я действительно завернула в чужие ворота. Открыто — добро пожаловать фиг знает куда! Хорошо бы к добрым людям!

Выбраться из имения в том виде, в котором я стояла на чужом крыльце, было слишком проблематично. Если делать это самостоятельно. А вернее — просто невозможно. Придется напроситься в гости. Здесь обязаны быть живые люди. Горбатый мостик чистили этим утром. Хоть в этом меня не проведешь!

Постучав еще раз и не получив в течении пяти минут никакого ответа, я осторожно спустилась с крыльца и отправилась по свежим следам к мостику в надежде отыскать человека с лопатой. Я шла и шла по протоптанной дорожке, не поднимая головы от поскрипывающего снега — здесь бегало несколько детей или один ребенок: следы крохотные и ни одного отпечатка взрослого сапога рядом. Вот те раз! Не говорите только мне про эксплуатацию детского труда…

Говорить и не пришлось. Я все увидела собственными глазами — курчавая головка без шапки то исчезала за сугробом, то вновь выныривала на поверхность. Снег летел в сторону от того места приличными комьями. Я ускорила шаг. Мальчишка, умело орудовавший лопатой, выглядел не старше хозяйского сына. Может, только чуть плотнее — или это всего лишь зрительный обман из-за его толстого свитера, надетого под безрукавку из дубленой кожи.

Снег подо мной стонал достаточно громко. Лопата замерла. Взъерошенная голова повернулась в мою сторону, и я чуть не ахнула в голос: это был карлик с молодым, но достаточно взрослым лицом. Без бороды и даже легкой щетины, хотя над пронзительными глазами нависали косматые брови. Они придавали лицу театрально-суровый вид. Мнимый. Губы карлика расползлись в улыбке. To ли приветственной, то ли саркастической. Я все же решила на всякий случай поправить сползшую на затылок шапку и запахнула куртку.

— Пани Вера! — произнес звонкий, точно ломающийся, мальчишеский голос.

Боже, я, получается, не ошиблась адресом…

— Карличек! Меня зовут Карличек, — он бросил лопату и оказался рядом раньше, чем я закрыла открывшийся от удивления рот и начала трясти протянутую руку. Карличек… Карлик? Или все же это уменьшительно-ласкательное от Карла…

— Откуда вы?

Он явно спрашивал не про мою национальность. Пришлось рассказать про машину. И все так вот, с вытянутой рукой, на которой повисла гиря в виде взрослого мальчишки. Я не могла разорвать рукопожатие — меня не отпускали, так и доволокли до воткнутой в снег лопаты и потащили к дому. Видимо, Карличек испугался, что я снова потеряюсь.

Входная дверь оказалась открытой. С другой стороны, ну дерни я ее сразу, а что делать дальше? Вваливаться без приглашения в чужой дом? Приглашение, впрочем, у меня было, но разрешение я получила только сейчас и тотчас протиснулась в щель, ширина которой соответствовала длине руки карлика.

Внутри темно, но довольно чисто. Во всяком случае пахло морозцем, а не гнилью. И не краской… Где ремонт, черт возьми?! Нет еще и сугробов под окнами — оттого почти светло. Мебель без чехлов. И это со светло-зеленой обивкой кресел и дивана, между которыми сиротливо притулился инкрустированный овальный столик на витых ножках. У камина красовался гобеленовый экран с пастушеской пасторалью. Одним словом, особняк встретил меня совсем не вампирским интерьером. Здесь, видимо, не ступала еще нога дизайнера и вовсю продолжало властвовать ушедшее счастливое время.

Я разулась и оставила мокрые ботинки на крохотном коврике у плотно закрытой двери, потому что дальше шел паркет, который я боялась запачкать. Да и мой проводник разулся раньше меня и сейчас не сводил глаз с моих темных носков.

— Вы промочили ноги, пани Вера?

Я кивнула. Карлик снова взял меня за руку и потащил через гостиную. Но не так быстро, как по снежной парковой дорожке, и я успела еще раз оглядеться в поисках портретов на стенах. Но в гостиной не оказалось даже пейзажей и натюрмортов. Только аккуратный букет из засохших темных роз стоял на столике у стены, на которой отпечатался след от рамы. Когда-то здесь висело зеркало.

Его отсутствие было пока единственным напоминанием о вампирской сущности особняка. Или об изуродованном лице Милана. Еще портьеры на окнах висели бордовые, подвязанные золотистыми веревочками с длинными кистями, отчего не казавшиеся кровавыми. Да, вампирами здесь не особо пахло.

Здесь пахло розмарином и женщиной. Да, мужчина в здравом уме не мог выбрать подобную нежную обивку мебели. Возможно, в раме над столиком было совсем даже не зеркало, а портрет жены Милана. Похоже, мы находились в женской половине особняка. Вернее, только что покинули ее и оказались в холле, в сумраке которого прорисовывалась закругленная дубовая лестница с тонкими резными перилами, такими же изысканными, как и длинная балюстрада наверху. Со стен свисали рога подсвечников с оплывшими свечами — неужели и вправду жильцы жгут свечи? Сколько Милан прожил здесь до появления пана Ондржея с его музейным предложением? Мог же обзавестись хотя бы керосиновыми лампами! Действительно сумасшедший…

— Ждите меня здесь, пани Вера!

Я получила свободу и тут же потерла затекшее запястье. Такому крепышу под силу одному расчистить главную еловую аллею! Интересно, он еще вернется сегодня к оставленной на крыльце лопате? Потому что ко мне он что-то слишком долго не возвращался, и я прислушалась к гулкой тишине — из-за дубовых дверей, которые карлик предупредительно затворил за собой, доносился шум разговора, но слов разобрать я не могла бы, даже говори они по-русски.

— Я покажу вам вашу комнату, пани Вера, — сообщил карлик важно, снова затворив за собой дверь. Теперь уже со стороны лестницы.

— Мою комнату? Я собиралась вернуться на ночь к пану Лукашу, — сказала я не так чтобы очень уверенно.

Скоро вечер. Дорога в снегу. Машина в сугробе. Не карлик же будет ее вытаскивать…

— Вашу комнату, — повторил Карличек с улыбкой и саркастически повел косматыми бровями.

Я улыбнулась и, увидев протянутую руку, полезла в рюкзачок за ключами от Шкоды.

— Мы подумаем, что можно сделать с машиной, — снова улыбнулся карлик, пряча ключи в карман. — Прошу, пани Вера, на лестницу.

Я не двинулась.

— А вы разве не представите меня сначала Милану? Как бы невежливо поселяться в доме даже на одну ночь без того, чтобы сказать хозяину элементарное спасибо за гостеприимство.

Я покосилась на дверь. Карлик тоже обернулся. Но лишь на мгновение. В другое он уже тряс головой.

— На вашем месте я не стал бы называть пана барона по имени.

Я согласно кивнула.

— А как мне его называть?

— Так и называть — пан барон.

Господин барон так господин барон. Какая мне разница!

— Так вы представите меня пану барону?

Карлик вновь обернулся на дверь и, кажется, даже прислушался. Я тоже — никакого движения за дверью. Карличек покачал головой.

— Пан барон представится вам лично, когда посчитает нужным.

Я снова кивнула. А Карличек после этого зачем-то три раза постучал в дверь. Ответа не последовало. Наверное, это их местная азбука Морзе. Потом он снова махнул рукой в сторону лестницы. Я пошевелила подмерзшими пальцами ног и ступила на первую ступеньку.

Эпизод 2.3

Мое пристанище на эту ночь, к счастью, не оказалось бывшей спальней баронессы, хотя и находилось оно на женской половине, если лестница действительно делила особняк пополам. Не понять, крохотная ли комнатушка сама по себе или же предметов мебели в ней слишком много: кровать с высоким деревянным изголовьем, прикроватная тумбочка, массивный шкаф, круглый столик на одну персону и рядом у окна стул с закругленной спинкой. По простоте оформления это комната для прислуги, ни дать, ни взять. В крайнем случае, для компаньонки хозяйки. А чего я хотела? Тепла… Меня трясло уже не на шутку.

— Дайте уже вашу куртку, пани Вера.

Карличек нетерпеливо тыкал вешалкой мне в лицо. Я разделась и повела плечами. Ногами можно было не перебирать — он знал про мои мокрые носки.

— Мы сейчас растопим камин, — заверил меня карлик, расправляя куртку по плечикам. — И принесем, во что вы сможете переодеться.

Местоимение "мы" испугало меня не на шутку. Только бы сюда не заявился сам господин барон — у меня уже был неподобающий для знакомства вид. Внизу я стояла мокрая, взъерошенная, но хотя бы одетая. Тогда как сейчас уже стянула носки, а карлик, в довершение всего, демонстративно оттянул от моей ноги мокрую штанину. Сколько ему лет? Да это и не важно — я не стала бы стоять перед посторонним человеком в одних трусах, даже если бы джинсы можно было выжимать.

Я вырвала ногу и так глянула на карлика, что любой дурак понял бы, что я имела в виду. И Карличек молча направился к двери. Правда, с моей курткой. Конечно, ее не мешало просушить у огня, но это означало, что меня запирают в комнате на неопределенное время — в особняке и в куртке-то холодно, а платок пани Дорины остался в машине вместе с обедом.

— Мы что-нибудь придумаем, — повторил карлик, когда я рассказала ему про корзинку с едой, и ушел.

Я присела на край кровати. Перина мягкая, как я люблю, и вообще здесь намного уютнее, чем в моем номере. Только холодно. И остальные удобства под большим вопросом. Надеюсь, карлик заговорит о них сам.

Минута, две, три… Куда он провалился? Дрова колет? Вполне возможно. Они все тут, похоже, морозостойкие. Не то что я! Тепличный вариант!

Окончательно закоченев, я плюнула на приличия. Скинула джинсы, повесила их на спинку стула и затолкала носки с колготками в карман. Теперь следовало либо замотать в покрывало ноги с гусиной кожей, либо заставить себя залезть в ледяную постель. Я выбрала последнее, и уже под одеялом сообразила, что не посмотрела на состояние постельного белья. Впрочем, оно пахло все тем же розмарином и морозом — не плесенью. Видимо, вариант того, что невеста Яна останется пожить в самом особняке, рассматривался его хозяином еще до моего приезда. Или кем-то из его окружения…

Я натянула ледяное одеяло по самый нос, желая согреться с помощью собственного дыхания, и в этот самый момент дверь отворилась. Ожидая увидеть на пороге карлика, я не стала вылезать из-под одеяла, а потом просто не могла пошевелиться от удивления или какого-то другого парализовавшего меня чувства. Страха? Возможно. Неловкости? Скорее всего.

На пороге стоял старик в толстом темно-зеленом халате, подпоясанный вязаным шарфом. Почему я обратила внимание на цвет? А потому что и десяти секунд не смогла смотреть ему в лицо, но беглого взгляда хватило, чтобы выдохнуть — кто бы ни был вошедший, но точно не барон. Да и не мог хозяин, сколько бы ни был радушным, принести гостье таз с горячей водой лично, а именно это висело в когтях вошедшего. Руками две его длинные тощие конечности назвать можно было лишь с большой натяжкой. И если мое зрение не пострадало от шока, то руки заканчивались лишь четырьмя пальцами, а желтоватые ногти курильщика были настолько длинными, что даже загибались внутрь.

Старик поздоровался хриплым прокуренным голосом. Я ответила на приветствие слишком тихо и заставила себя посмотреть ему прямо в лицо, которое с удовольствием приняла бы за маску. Вытянутое, зеленоватое и с чмокающими губами — из-за неправильного прикуса зубы, похоже, уже не в полном составе, торчали в разные стороны и выпирали наружу.

К счастью, старик быстро подошел к кровати, поставил таз и прошаркал дальше к камину, в котором за экраном, как оказалось, прятались дрова — меня здесь ждали, это точно!

Карличек, обещавший принести мне одежду, все не возвращался, и мне ничего не оставалось, как дрожать под одеялом от холода и от вида старика. Закрыть бы глаза, но я не могла отвести взгляда от сгорбленной над очагом спины, а вернее тощей косы, заправленной за поясной шарф. Она казалась такой же несуразицей, как и чубчик на морщинистом лбу. Впрочем, в теле старика все было не так. Ноги толстые и короткие, точно две кубышки. Тощую шею он тянул еще больше, видимо, недовольный длиной или количеством кожаных колье, которые сумел на нее нанизать. Они выглядели собачьими ошейниками. Один с блестящими круглыми заклепками, а другой с, должно быть, довольно острыми пиками, точно у злого сторожевого пса.

Что еще было в его виде несуразного, не знаю, но возьмись я ваять с него куклу, ничего менять бы не пришлось. Он уже и есть ходячий гротеск и пародия на человека!

Тут старик обернулся и уставился на меня жгучим злым взглядом, точно прочитал мои мысли или знал о них заранее — у меня была нормальная человеческая реакция на подобное чудо природы. Сомневаюсь, что в молодости он выглядел лучше. Может, только меньше курил и потому имел более здоровый цвет лица и ногтей. За поясом у старика торчала длинная курительная трубка и висел мешочек с табаком. Только бы не задымил здесь, и так к розмарину с его приходом уже примешался кисловатый запах табака или просто старости.

Я отвела взгляд, не в силах больше выносить вида этой живой куклы. Неужели господин барон окружил себя уродцами, чтобы продолжать казаться самому себе на их фоне красавцем? Или же он выглядит еще хуже карлика и этого странного персонажа, который не пожелал даже представиться, но явственно требовал от меня исполнения его приказов.

Огонь уже облизывал в камине поленья, но комната не наполнилась пока жаром, и мне совершенно не хотелось вылезать из хоть какого-то тепла ради тазика с горячей водой. Однако ж когда старик в третий раз повторил приказ и сделал шаг к кровати, я скинула одеяло, сунула ноги в кипяток, не поморщившись, и сразу прикрыла голые колени краем одеяла.

Удовлетворенно хмыкнув, старик прошаркал к двери, где раскланялся с карликом, лицо которого было полностью скрыто за стопкой одежды. Правда, скоро выяснилось, что это всего-навсего одна единственная ночная рубашка, но до пят и с дутыми рукавами, чепец на голову (а что, нормальная практика для неотапливаемых помещений), чулки без подвязок, которые должны были уберечь мои ноги от колкости носков из волчьей шерсти, судя по цвету и структуре волоса, вот и все.

Карлик опустил наряд рядом со мной на кровать и уставился на мои обваренные ноги.

— Надеюсь, пан Драксний не сильно вас напугал, пани Вера?

— Да что вы! — для пущей важности я театрально всплеснула руками. — Мне очень приятна его забота, но пусть больше не таскает наверх тазы с водой. Это вредно в его возрасте.

Карличек усмехнулся. Как-то не особо добро. Наверное, подумал, что я сейчас заодно пройдусь по его внешнему виду и спрошу про возраст. В этом доме следует научиться фильтровать речь, а с бароном лучше вообще молчать.

— Пан Драксний принесет сейчас молока.

Я не успела возразить. Дверь отворилась и пришлось прикоснуться к когтистой лапе, чтобы взять горячую кружку.

— Молоко — самое верное лекарство от всего, — сказал старик и быстро показал мне спину.

Точно давал понять, что вступать со мной в разговоры, а тем более дискутировать на тему полезности молочных продуктов, не намерен.

Я даже выдохнула от счастья, сделав вид, что дую на молоко. Карличек суетился подле камина больше для вида, то и дело двигая туда-сюда экран. Мог бы и уйти, в его обществе я не особо нуждалась. Точно прочитав мои мысли, он резко обернулся и на манер старика вперил в меня тяжелый взгляд.

— Я вынужден уйти. У меня много дел, — сообщил он предельно звонким голоском.

— Если что-то потребуется, позвоните в колокольчик, — он ткнул пальцем в огромный колокол с длинной ручкой, явно индийской работы, стоявший в изголовье. — Пан Драксний услышит и придет.

— О, нет! Нет! — запротестовала я так бурно, что чуть не облилась горячим молоком, которого оставалась в кружке еще половина. — Я не настолько беспомощна, чтобы утруждать пожилого человека и… друга барона, будто тот слуга…

Я вновь прикусила губу. Черт! Карличек спокойно мог оказаться таким же другом…

— Забота о болеющей женщине не может никого напрячь… — отозвался маленький мужчинка уже не так звонко, и я поспешила перебить его:

— Я не больная…

— Но непременно заболеете, если откажетесь от нашей заботы.

Я допила молоко, и он забрал пустую кружку, предварительно кинув мне на колени теплое полотенце — черт, это его он все это время нагревал на каминном экране. Пан Ондржей прав, этот маленький человечек позаботится о любом лучше родной матери.

— Переоденьтесь в сухое, пока оно сухое и теплое, — Карличек махнул рукой в сторону ночной рубашки. — Я сейчас вернусь с грелкой для постели.

— Передайте барону, что я очень ценю его заботу, как и участие его друзей, — бросила я карлику вдогонку.

Карличек обернулся от самой двери с такой же саркастической улыбкой, как и от камина.

— Мы делаем это без какого-либо приказа. Но все равно можете поблагодарить его, только лично, когда выдастся такой случай…

Многозначительно хмыкнув, карлик вышел вон и плотно затворил за собой дверь. От его слов по спине побежали мурашки, а я грешным делом решила, что согрелась. Ладно, что уж там… Они и не должны быть нормальными людьми в прозаическом понимании этого слова. Но пока мне не в чем их упрекнуть.

Вытерев ноги, я натянула чулки и носки, сняла кофту и футболку, отнесла их на стул и нагнулась к тазику, чтобы ополоснуться все еще теплой водой. Теперь можно было облачиться в жесткую, но теплую рубаху, нацепить чепец и почувствовать себя полной идиоткой в маскарадном костюме.

— Спасибо! — поблагодарила я вернувшегося карлика, оставшись сидеть на краю кровати.

Он положил под одеяло две водные грелки и поднял на меня глаза. Сейчас взгляд был легким и добрым.

— А где у вас тут удобства? — спросила я, поняв, что если отпущу его без ответа, то мне придется туго.

Он улыбнулся и указал на небольшую дверь — она вела не к лестнице, а в смежную комнату.

— Там еще одна дверь и лестница наверх. Назвать это удобствами сложно, но зато уборная только в вашем личном пользовании. И… Не пугайтесь шума сливного бачка. Этой конструкции больше ста лет, но она работает, как часы. Еще у вас будут какие-то вопросы ко мне?

— Да, а что тут со светом?

— У изголовья есть фонарик. Он на батарейках. С ним и придется ходить ночью. Хотя ночью я не советую Вам покидать комнату одной. Особняк, как вы понимаете, старый, то скрипнет, то квакнет… Если у вас вдруг расшалятся нервы и разыграется воображение…

На лицо карлика вернулась саркастическая усмешка.

— Вы думаете, — начала я достаточно твердо, — что я не понимала, куда еду? Ян объяснил мне и специфику особняка, и специфику характера его владельца. И, конечно же, решив поучаствовать в проекте по превращению старого особняка в особняк страха, я не собираюсь прятаться в комнате из-за возможности встретиться с привидением. Я — профессионал, пан Карличек.

— По привидениям? — усмехнулся карлик уже намного мягче. — Но они у нас не водятся. А вот на семейное кладбище ходить все же не стоит…

Он сделал паузу, и я призналась ему в откровенности пана Ондржея.

— Это было самоубийство, — отчеканил карлик, потемнев в лице. — Не сомневайтесь в этом ни на минуты. Но привидения в доме нет. За это я вам ручаюсь.

Он вновь говорил зло, и я поняла, что оскорбила его в лучших дружеских чувствах. Покрывал ли он Милана или свято верил в непричастность барона к смерти баронессы, неважно. В любом случае, он считал, что я не имею права вешать на хозяина ярлыки. Хотя бы заочно.

— Но привидение есть на кладбище? — попыталась я вызвать на его лице улыбку, и карлик охотно улыбнулся:

— За это я не могу поручиться. Но советовал бы не проверять его наличие.

— Не буду, — пообещала я очень серьезно.

И карлик затворил дверь, оставив меня наконец одну. Одну в сгущающихся сумерках.

Эпизод 2.4

Карлик Карличек никогда не был в России. Иначе не стал бы пугать меня местным санузлом. У нас некоторые музеи предлагают посетителям справить нужду в дырку. Порой еще и за деньги. Здесь же имелся нормальный унитаз. Белого цвета. Деревянное сиденье. Разумеется ледяное. Сливной бачок по старинке висел почти что у самого потолка, а в воздухе зазывно болталась веревочка. Когда я за нее дернула, зажимать уши не пришлось. Жить можно, хотя в мансарде было исключительно холодно. Особенно в купальне, расположенной по соседству, куда я не преминула заглянуть.

Благодаря большим окнам, пусть и с морозными узорами, здесь оставалось достаточно светло, что позволило разглядеть свободно стоящую на золотых ножках ванну. От нее к потолку шли трубы. Должно быть, на крыше находилась бочка с водой… Впрочем, что гадать… Я ни черта не смыслю в канализационных системах, но как-то баронесса должна была здесь жить…

И тут я привалилась к стене. К ледяной. И замотала головой. Идиотка! Я еще и в простом летоисчислении не смыслю. И с памятью у меня проблемы! Какая баронесса! Пану Ондржею от силы тридцать пять. Лет двадцать назад он еще лазил по заброшенному особняку. Баронесса никогда здесь не жила. В лучшем случае здесь обитала бабка, а то и прабабка, барона. Дом достался ему, наверное, совсем в упадке, и он взялся за восстановление старого убранства с большой заботой — возможно, заказав копии со старой мебели, не думая еще ни про какой вампирский музей. А что здесь не пахнет краской? Так зима, сквозняки… Да и розмарин перешибет любую вонь… И скорее всего работы велись в другой половине особняка, где как раз и живет Милан с друзьями. Там, возможно, и современные удобства имеются, и электричество, пусть пока только от бензинового генератора. Однако поселить меня в мужском обществе барону не позволило старое воспитание.

Да, мозги мои отмерзли за ненадобностью. А сейчас отвалятся и пальцы, а мне еще кольцо на них хранить! Надо срочно вернуться к лестнице — деревянной, без перил, построенной под жутким углом, совсем как на дачный чердак. Лучше не убирать рук со стены, а то можно запросто свалиться и сломать шею.

После ледяной мансарды спальня показалась мне баней. Я подошла к двери и не нашла задвижки. Потом чуть ли не ударила себя по лбу — мой внутренний Семен Семеныч ликовал: в камине огонь. Карличек или старик обязательно заглянут проверить, все ли в порядке. А тут дура заперлась…

Грелки справились с задачей, и я, спустив их на пол, вытянулась на теплых простынях. В ушах потрескивали поленья. Романтика, что ни говори. Романтика, которой у меня давно не было. Романтика, которой у меня с Толиком никогда не было!

Я обхватила руками подушку и закрыла глаза. Какой же милый этот карлик. Другой бы прямо сказал, что я идиотка, а он просто констатировал факт, что не встречал в доме привидения баронессы. Если она и не успокоилась до сих пор, то бродит в своем старом доме… Или на половине безутешного вдовца, чтобы того окончательно замучила совесть… А я нынче суха и напоена жирнейшим молоком, так что теперь с чистой совестью можно уснуть сном младенца. Лучше, конечно, на пару часов, но…

Я оказалась настоящим младенцем — проснулась вся мокрая и чуть не заплакала, обнаружив себя в полной темноте. Очаг потух, портьеры плотно задернуты, тишина… Мертвая… Или нет. Точно собачка дышит рядом. Я даже пошарила рукой по одеялу и, не обнаружив пса, то ли обрадовалась, то ли испугалась… В комнате кто-то находился. Точно.

Я промокла окончательно, хотя головой и понимала, что привидения не дышат. Однако язык не слушался, хотя надо было спросить, кто здесь, а не слезать с кровати…

— А!

Я никогда так не орала. Нога уткнулась во что-то мягкое, и это мягкое тотчас зашевелилось прямо у моей кровати.

— Пани Вера!

Разглядеть Карличека я не могла, но узнала по голосу. Однако мою рубашку уже было не спасти. Я упала на кровать и спрятала лицо в ладонях. Оно горело. От стыда и жара.

— Я остался у вас, чтобы проснувшись, вы не испугались темноты. И вот как вышло… У вас жар, — пробормотал он, так и не прикоснувшись ко мне. — Включите фонарик. На кровати свежее белье. Я сейчас вернусь. Успокою всех… Мужчины обычно очень пугаются женского крика, — донеслось уже с порога.

Я стерла со лба испарину и, начав шарить рукой по тумбочке, чуть не скинула колокольчик. Наконец фонарь вспыхнул, и я бросила его на кровать. Господи… Чепец я потеряла в подушках, рубашку сейчас бросила в ноги и нацепила новую. Она пахла костром. Или весь воздух в комнате пропитался запахом свежей золы. Мне не хотелось обратно под одеяло. Простыня тоже оказалась мокрой. Я сообщила об этом карлику, проскользнувшему в щель, точно привидение, и тот тут же снова растворился в темноте.

Я стала ждать. На сей раз Карличек вернулся довольно быстро и попросил меня пересесть на стул, чтобы он мог перестелить постель. Я села, но тут же встала и взяла со столика фонарь. Мне нужно было в туалет.

— Вы уверены, что поднимитесь по лестнице самостоятельно?

Я кивнула. Хоть ползком, но сама. Для первого дня достаточно помощи от совершенно посторонних людей.

Когда я приползла обратно, свежая постель уже ждала меня и даже оказалась теплой. Видимо, они знали, что у меня начался жар и потому держали простыни близко к огню. Господи, как же стыдно…

Я рухнула в кровать и закрыла глаза, но Карличек тут же позвал меня, предлагая выпить кислого морса. Я подчинилась, но на минуту в сидячем положении ушли последние силы, и я рухнула в подушки, но глаз сразу не сомкнула, потому увидела, как голова карлика исчезла за кроватью.

— Если что, я здесь.

— Вы спите на коврике?

— А где вы еще предлагаете мне спать? — рассмеялась моя маленькая сиделка где-то там внизу. — Калачиком у вас в ногах?

Я не знала, где ему спать, но посчитала нужным возмутиться. Однако карлик возражений моих не принял, и я быстро провалилась в новый липкий сон, отпустивший меня уже только после рассвета.

В комнате я была одна. На этот раз не мокрая. Однако слабость мной владела страшная. Шатаясь, я чуть ли не на четвереньках поднималась в мансарду, а потом не сумела сделать лишнего шага до кровати и рухнула на стул, уткнувшись лицом в толстые портьеры. От окна дуло, но я не могла пошевелиться и, кажется, даже задремала.

Со стула меня выдернули скрюченные пальцы и швырнули в кровать. Довольно мягко, и я не ойкнула. Только тупо проводила взглядом спину с косичкой. Либо они тут все чертовски сильные, либо я нынче такая слабая…

Пока пан Драксний растапливал камин, я молчала. Старик не поздоровался. Я тоже. Только лежала и прислушивалась к шумам за дверью в надежде увидеть на пороге карлика, компанию которого я предпочитала стариковской. За такое предпочтения мне было стыдно — этот несуразный дедушка возился со мной наравне с карликом. А мог спокойно курить трубку и передвигать по доске шахматные фигуры, обыгрывая в очередной раз приютившего его хозяина. Господин барон вот не стал напрягаться отцовской заботой обо мне… И слава богу!

— Пани Вера, ваш завтрак…

Карлик явился бесшумно или же я снова успела вздремнуть. Завтрак? Нет, увольте… Плевать, что у вас там на подносе, мне ничего не надо. В носу не булькало, но я не чувствовала запаха еды. Запах полений перебивал все.

— Чай вы все равно выпьете…

Карличек подставил мне под спину руку и встал навытяжку у изголовья, держа теплую чашку у моего рта. Я поблагодарила и сказала, что еще посплю, и меня оставили в покое до самого обеда. И где-то уже в середине дня на мою кровать опустился поднос с хлебцами, которые я ни с чем не могла спутать…

— А машина?

— Дождется пана Ондржея, — усмехнулся Карличек и протянул мне ложку.

На подносе дымился бульон, а мне хотелось только ломать зубы о черствый хлеб.

— Вы должны поесть. Будете сопротивляться, пан Драксний напоит вас молоком через силу. Так что лучше пейте бульон.

Я подчинилась. Даже выловила белую клецку. От темной я отказалась. От нее пахло печенкой. Печенку в курином бульоне ешьте сами, да и вообще ешьте все это сами…

— Еще немного.

У Карличека была действительно материнская воля, и пришлось съесть даже печенку. А потом мне разрешили поспать… До самого вечера. Потом до самого утра. Я так думала… Но проснулась снова ночью, потому что мой прикроватный карлик завозился на коврике. Не желая разбудить его, я осталась лежать. Но он все равно поднялся проверить температуру. Она скакала весь день, но сейчас я чувствовала себя довольно бодро… После целого дня сна! Рука его показалась в этот раз слишком большой и тяжелой. А если это не он? Я попыталась открыть глаза и не смогла. Сон вновь утянул меня в свою бездну, и я отдалась ему безраздельно… До рассвета.

Я подскочила с первым лучом нового дня. Портьеры на окнах забыли задернуть, и теперь мне предстояло коротать раннее утро в одиночестве. Вокруг тихо. Все спят. Карличек ушел в свою теплую кроватку, а мне следовало вылезти из своей. Уже подостывшей.

Я спустила ноги на пустой коврик и ахнула почти что в голос. У стены стояло два моих чемодана. Я кинулась почему-то к марионеточному. Наверное, почувствовала, что он пустой. На дне по-прежнему лежала распластанная летучая мышь, но моего драгоценного вампира там не было.

Эпизод 2.5

Когда Карличек возник на пороге моей спальни с утренним подносом, я сидела на стуле при полном параде — то бишь в подсохших джинсах и в новых футболке и свитере, которые достала из второго чемодана. И в боевом настроении. Карлик, кажется, заметил чертиков в моих глазах и остановился на половине пути и половине утреннего приветствия. Я, не поздоровавшись, решила рубить с плеча:

— Кто привез мои чемоданы?

— Пан Ондржей, — пожал плечами карлик. — Кто ж еще мог это сделать!

Конечно, кто ж еще мог залезть в мой чемодан!

— А я могу с ним поговорить?

Даже намек на улыбку исчез с маленького лица.

— Что-то не то с вашими вещами?

— Вы прекрасно знаете, что с ними не то…

Карличек не стал отпираться. Молча опустил передо мной поднос, на который я даже не взглянула, хотя проснулась с небольшим, а по сравнению со вчерашним днем, просто зверским аппетитом.

— Пан Ондржей мог попросить меня аккуратно перепаковать марионетку…

— Он сделал это аккуратно, могу вас заверить, — перебил меня карлик, но я уже завелась:

— Он понятия не имеет, как надо укладывать вагу, чтобы не спутать нити…

Я могла бы прочесть карлику целую лекцию, но он не позволил мне этого сделать:

— Мы здесь все умеем управлять марионетками. Мы только не знаем, как вылечить женщину, которая не желает лечиться!

Он топнул ногой, и я закрыла рот.

— Если вы сейчас же не позавтракаете, то никакие нити не будут в состоянии поднять вас с постели. Пан Ондржей позаботился о вас, привез от пани Дарины оладьи и яблочный рулет. Да как же вы смеете сердиться на него, пани Вера!

Я уже дулась по-детски, понимая, что вручила пану директору чемодан в первый же вечер. Он просто попросил придержать его у себя, потому что это рождественский подарок. А сейчас, когда пришлось срочно переселять меня в особняк, конечно же, пан Ондржей первым делом озаботился спрятать подарок. Скорее всего, марионетка осталась в гостевом доме. Подальше от глаз Милана.

— Он мог зайти и сказать мне об этом лично, не заставляя нервничать, обнаружив пустой чемодан.

— Вас никто не заставлял нервничать. Вы решили понервничать сами. Но сейчас я вынужден буду призвать на помощь пана Драксния, чтобы заставить вас поесть!

Я глянула на чашку остывающего чая и скова на карлика.

— А не могли бы вы пригласить на чашечку чая пана Ондржея. Мне нужно обсудить с ним кое-какие детали моего пребывания тут и… — я заговорчески понизила голос, вспомнив о своей роли. — Вдруг с ним связывался Ян, а то мой телефон остался в гостинице.

Увы, пан Ондржей или пани Дарина, если именно она собирала мои вещи, не заметили мой новый телефон за тумбочкой. Спасибо хоть умывальные принадлежности собрали. И хорошо, что я оставила после себя в ванной комнате порядок.

Карличек виновато улыбнулся и на миг даже вперил взгляд в пол.

— Пан Ондржей только ваши вещи привез и снова уехал по делам.

Отлично! Я непроизвольно закусила губу. Наверное, так и делают расстроенные невесты, не получившие от женишка никакой весточки. Пан Ондржей не меняет выбранного курса даже в связи с болезнью главной героини — я должна буду в одиночку победить упрямство господина барона.

— Мог бы заглянуть, — прошипела я уже в чашку и сделала первый глоток.

— Он хотел к вам зайти, но я не позволил ему этого сделать, — отчеканил карлик, и я подняла на него глаза. — Вы были не в лучшей форме для приема посетителей.

Это уж точно! И мне тут же сделалось неловко, что пан Драксний и Карличек провозились со мной больше суток, как с маленьким ребенком. Я снова уткнулась в чашку и залпом выпила половину.

— Еще скажите, что удерживали от встречи со мной и барона?

Я улыбнулась, но шутки не получилось — лицо карлика сделалось совершенно серьезным.

— А вот его я удержать не смог. Однако спешу вас успокоить — во сне вы выглядели не совсем покойницей, пани Вера.

Я открыла рот, но не сумела произнести даже междометия.

— Барон хотел лично убедиться, что у вас больше нет жара и что не надо посылать за доктором.

— Ах, вот кто это был…

— Вы его видели?! — всполошился карлик. — Он был уверен, что вы спите!

— Не надо его расстраивать. Да и, по правде говоря, я его не видела. Мало того, что темно, так он еще и перепутал лоб с глазами… Может, конечно, у него ладонь слишком большая…

Я пыталась шутить, но выходило неуклюже. Мне было неловко за случившееся не меньше, чем Карличеку, да и самому барону… Наверное, Милан считает, что не может открыто опускаться до обывательской заботы о незваной гостье. Или все же скрывает от меня изуродованное лицо, потому и зашел ночью. Не удивлюсь, если он выйдет ко мне в маске. Хотя, я снова дурю, он уже не в том возрасте, чтобы стесняться не совсем юных особ и своей внешности. Если только побоится напугать меня своим лицом, так что надо как-то намекнуть им всем, что я не из пугливых.

— Пан Карличек, можете передать барону, что меня ничуть не смутит его внешний вид, и я горю нетерпением с ним познакомиться.

Лицо карлика превратилось в маску.

— Мне придется вас разочаровать, пани Вера, но барон пока не горит особым желанием знакомиться с вами.

Я тоже перестала улыбаться.

— Не принимайте это на свой счет. Он просто немного щепетилен в отношении чужих невест. Понимаете?

— Не понимаю! — затрясла я головой, точно пыталась что-то из нее вытрясти. Наверное, страх за судьбу марионетки. Я не доверяла рукам пана Ондржея, как и своим, на которых с ожесточением крутила символ мнимой помолвки. — Я не в гости к нему приехала. Я приехала работать, и я не хочу скрывать от барона, что расстроена сорвавшимся проектом…

Я взяла паузу, чтобы упорядочить мысли. Надо сказать достаточно, чтобы карлик мне посодействовал, и не сболтнуть лишнего, чтобы тот не бросился к барону с доносом на засланного казачка. Вернее, казачку!

— Как бы то ни было, мы планировали вместе работать, а теперь барон относится ко мне, будто к посторонней. Только не говорите, что ему неизвестно, что я кукольница… А не просто невеста Яна.

Карличек молчал. И его молчание мне не понравилось. И потому я задала мучивший меня вопрос:

— Скажите, как давно уехали рабочие? Сколько Ян вместе с паном Ондржеем морочили мне голову вампирским музеем?

— Долго, — выдал Карличек, пряча от меня глаза в сцепленных пальцах. — Боюсь, что с самого начала. Здесь не было никаких рабочих.

Я выругалась. По-русски. Но Карличек все понял. И я поняла, что как Штирлиц, нахожусь на грани провала.

— Неужели Ян думал, что иначе я не поеду с ним в Чехию!

Я вскочила и отвернулась к окну, не веря в театральную силу своей мимики. А сама думала, что же за козлы эти два приятеля. Может, особняк им нужен совсем не для музея? Просто подвернулась им дура-кукольница под руку… Как теперь узнаешь… Только при личной встречи с одним из них. Но оба заблаговременно смылись.

— Я не знаю, что может быть на уме влюбленного мужчины, — звенел у меня за спиной мальчишеский голос карлика. — Но, наверное, многое…

Это он сейчас про ревнивца Милана? Но лучше не расспрашивать про барона его верного слугу. Или любящего друга.

— Вы не расстраивайтесь так. С музеем все еще может получиться. У нашего барона просто прескверный характер. Он подвержен сильным перепадам настроения.

Я обернулась.

— Можно еще один вопрос…

Карличек предупредительно поднял руку.

— Поешьте, пани Вера. Все и так уже остыло. Сейчас пан Драксний поднимется к вам растопить камин и, увидев, что тарелка с оладьями не тронута, притащит молока.

Карличек снова улыбался, и я улыбнулась в ответ, подвигая к себе тарелку. Аппетит у меня появился. Видимо, его подстегнула злость и любопытство.

— Пан Карличек, могли бы вы не говорить мне пани? Просто Вера. Иначе я чувствую себя прямо-таки старухой…

— Только если это будет взаимно.

Я кивнула, и мы продолжили беседу. Вернее, говорил карлик. Я слушала, пытаясь нарисовать в своем воображению настоящую картину вампирского мира.

— Вы не сердитесь на жениха, — вещал Краличек. — Ян до последнего надеялся, что барон вернется к намеченному плану. Да, здесь не было рабочих, но мы многое сделали для музея своими силами. Барон тяжело сходится с людьми и не жалует посторонних. Я предупреждал об этом и Яна, и Ондржея, но они все равно начали требовать у него вызвать рабочих, чтобы ускорить процесс. Очень настойчиво, вынужден признать. И барон просто-напросто отказался от создания музея. Сказал, что это его дом, а не полигон для воплощения в жизнь чужих страхов. Выгнал со скандалом даже Яна, хотя до того держал его чуть ли не за сына…

Теперь Карличек смотрел мне в глаза:

— У барона новый приступ депрессии. И теперь вы… To есть ты… Ну, в общем, тебя спасает лишь то, что ты женщина… Более того, женщина, обманутая своим женихом, и поставленная тем самым в затруднительное положение. Барон злится, очень… На Яна. За то, что тот пригласил вас в чужой дом без ведома хозяина. И боится, что его злость каким-то образом потревожит вас…

Карличек снова опустил глаза и скрутил в узел ткань брюк на левой коленке.

— Барон бывает несдержан на слова. И не только на слова. Но вы не бойтесь, — затараторил карлик, хотя мне казалось, я не изменилась в лице. Его причастность к убийству жены не вызывала в моей душе ни малейшего сомнения. — Мы не оставим вас с ним наедине.

И на том спасибо. Но я барона не боюсь. Я боюсь только реального затруднительного положения, в которое попала, спустив последние деньги на ненужную никому поездку!

— To есть, — я сделала паузу, чтобы карлик не вздумал снова меня пугать. — Ты не знаешь, как сказать, что я здесь нахожусь только потому, что болею? И как только поправлюсь, меня попросят отсюда, чтобы я дожидалась Яна у пана Лукаша? Я все правильно поняла?

Карлик, забравшийся к тому времени на кровать, пожал плечами.

— Не знаю. Во всяком случае, вчера вечером наш хозяин чуть ли не за шкирку выкинул отсюда пана Ондржея. Повторно, должен сказать.

Карлик поднял глаза.

— Хотя ему это только на пользу. Не проиграет пану Дракснию последнюю крону. Он спустил уже на шахматной доске все свои сбережения.

Я кивнула, хотя не знала еще с чем соглашалась. Деньги пана директора меня тоже интересовали. Так вот куда те делись, вместо ремонта. Богатый старичок, получается, этот пан Драксний… Пользуется чужой слабостью. Раскольникова на него нет!

Я, наверное, улыбнулась очень плотоядно, так что карлик даже сказал:

— Доедай завтрак и возвращайся в постель, — он спрыгнул с кровати и расправил примятое им покрывало. — Сейчас сюда поднимется пан Драксний с дровами.

Я взяла с тарелки последний блинчик, но передумала есть.

— Послушай, Карличек. Позволь мне быть с тобою откровенной.

Я выдержала паузу, любуясь произведенным эффектом. Карлик смотрел на меня во все глаза.

— Мне позарез нужна работа. Да, да, и деньги. Иначе я не смогу остаться в Чехии, сколько бы Ян ни просил меня об этом. Я привыкла быть самостоятельной…

Нет, я привыкла тащить на себе одного козла!

— Ты хорошо знаешь барона. Скажи мне честно, у музея действительно есть хоть какой-то шанс?

Карличек кивнул. И все? Ни ответа, ни привета.

— Ешь… Иначе будешь пить молоко. И марш в кровать.

Голос злой. Наверное, и у него это больная мозоль. Или за личную жизнь Яна распереживался…

— Я устала лежать. Я уже здорова.

— Нет, ты больна, — Карличек отвернулся, решительно делая шаг к двери. — У меня сегодня нет времени возиться с тобой. Надо отрабатывать вчерашнее.

Он снова пристыдил меня. Нахал! Будто я специально заболела, чтобы остаться в этой чертовом особняке!

Эпизод 2.6

Весь день я просидела взаперти. Отсутствие замка на двери компенсировалось отсутствием в шкафу моей куртки. Должно быть, после просушки ее отнесли в общую гардеробную. Идею заговора я отмела сразу и не спрашивала про куртку. Карличек словами, а пан Драксний пронизывающим взглядом дали мне ясно понять, что я болею и должна лежать в постели в тепле и заботе. Они поочередно заходили ко мне. И даже один раз разбудили, когда от скуки я действительно задремала…

Потом я попросила Карличека сжалиться надо мной и принести что-нибудь почитать. Он сказал, что на английском у него есть только Агата Кристи. Это он так надо мной издевался. Ладно, ладно, ни в чем я его драгоценного Милана, типа, больше не подозреваю. Я и так знаю, что хотя бы о семейной жизни барона пан Ондржей сказал правду. Про себя игроку говорить правду было просто стыдно.

— Вот это для тебя, — Карличек повернулся ко мне бочком, чтобы я оценила толщину принесенной им книги. — Но отдам я ее тебе только после обеда.

Фу, ты… Шантажист проклятый! Впрочем, без обещанного книжного десерта я бы ни в какую не стала есть вчерашнюю печенку. Впрочем, стыдно обижать карлика. Может, это все, что он умеет готовить!

Книга оказалась настоящим кирпичом, но я не собиралась прочитывать ее от корки до корки. Карлик просто желал поднять настроение грустной невесте и приволок английское издание труда какого-то там испанца по имени Хуан Луис Вивес, который в шестнадцатом веке давал советы по воспитанию женщин, главные из которых были следующими. Во-первых, женщине надлежало молчать, смотреть в пол и обращаться за разъяснениями только к мужу, а не к озабоченным непонятно чем молодым людям. Во-вторых, считалось, что когда женщина не занята своими прямыми обязанностями по продолжению рода, ее руки должны быть постоянно при деле, иначе в голову ей полезут совершенно ненужные для хорошей жены мысли. Выходило так, что несчастная, если не спала, должна была прясть, ткать, шить да вышивать. Впрочем, готовить и есть ей тоже не возбранялось. Я давилась от смеха, а смех, как известно, наряду с молоком пана Драксния, лучшее лекарство… От скуки.

В очередной свой приход Карличек сообщил, что в библиотеке имеется книга тысяча пятьсот двадцать третьего года издания с красивым названием — "Обязанности мужа". Пытаясь не послать его прямым текстом, я попросила переслать книгу Яну с первой же оказией. Думала убить двух зайцев — увы, нет. Карлик не поспешил сообщить мне, что пан Кржижановский будет здесь через пару дней и потому мы сможем лично обсудить свои супружеские обязанности. Хорошо- хорошо, Милан так Милан.

— А барон случайно не изменил свое мнение в отношении меня? — задала я более чем наводящий вопрос, и карлик расплылся в улыбке.

— Я и зашел за тем, чтобы пригласить тебя спуститься после ужина в гостиную.

— Я не заразная, — попыталась сострить я. — Меня можно пригласить даже к ужину!

Карлик не рассмеялся, не улыбнулся, а только лишь тяжело вздохнул.

— Сомневаюсь, что ты способна есть в полной темноте, а именно в ней пройдет ваша первая встреча с бароном.

— Вот как?

Барон заочно начинал действовать мне на нервы.

— Может, я позвоню ему по телефону? У вас есть интерком? Или лишний телефон?

Мой-то лежал в гостевом доме!

— Наберись терпения, Верка. Барон болен. Очень. Но он привыкнет к присутствию постороннего в доме. Вернее, посторонней. Кстати, в книге, от которой вы так легкомысленно отмахнулись, написано, что супружество было учреждено не столько для продолжения рода, сколько для совместной жизни и прочного дружеского общения. Вот, можешь потренироваться на бароне.

Так и хотелось ответить: нет, лучше на кошках. Но я не была уверена, что чешский карлик знаком с советской классикой, потому просто сжала губы — смеяться сразу расхотелось.

— Как понимаю, форма одежды любая?

Карлик улыбнулся.

— Форма одежды зимняя. Впрочем, пан Драксний истопит камин. Будет достаточно пухового платка.

— И перчаток, — поспешила я обезопасить себя и кольцо. — У меня первым делом обычно мерзнут руки.

Мы условились на десять вечера. Ужин мне подали в восемь. На этот раз королевский — капустный салат, стейк и картошку. Карличек исправлялся. Хотя с чего это я решила, что у них нет в штате повара? Ну и что, что я его не видела! Меня второй день держали в карантине! В поместье двумя людьми не обойтись. У карлика руки сильные, но их всего две!

Для знакомства я осталась в джинсах и кофте, сапожках и платке. Все бы ничего, но причесаться не особо получилось. Голова просила мытья, и завтра я собиралась выяснить у карлика, как тут обстоят дела с горячей водой. Может, хотя бы выдадут тазик кипятка по доброте душевной? Я из России, мне не привыкать!

Карличек явился за мной с подсвечником на пять свечей. Романтика начиналась уже на лестнице. Жаль, не сыграли марш. Правда, и внизу меня тоже никто не ждал. Тут уж, наверное, к счастью. Для того, чтобы ходить по лестницам при свечах, необходима практика, а так это похоже на катание ладоней по перилам. Пусть лучше барон этого не видит.

Дубовая дверь оказалась настолько притертой к полу и коробке, что даже лучик света не проникал из-под нее. Не могли же они и вправду сидеть в полной темноте? Хотя могли… Почему бы собственно им и не сидеть в темноте, манифестируя тем самым черную полосу в жизни барона… Сам пан Драксний не выказывал явных признаков стариковской хандры. Игра в шахматы его полностью удовлетворяла. Или ее денежная составляющая.

Карлик постучал и только тогда взялся за кованую ручку. Дверь не скрипнула, хотя для красоты момента злобного скрипа явно недоставало. Чувства страха не ощущалось, хотя по стенам и метались фантомные тени от танцующего на

сквозняке пламени.

C этим надо будет что-то сделать — например, встроить в ступени звуковые устройства, имитирующие скрип. Пустить по низу туман и еще… Нуда, конечно! В перила надо встроить увлажнители, чтобы ладони оказались мокрыми… Работы непочатый край. И в первую очередь нужно провести электричество и установить прожекторы для теней — свечи деткам не игрушки. Это я, конечно, не Карличека имела в виду.

Гостиная оказалась достаточно вместительной. Впрочем, пока я могла оценить ее размеры только по факту того, что за пять шагов ни на что не напоролась и никого не встретила, потому могла включить театральную фантазию. И если меня сейчас попросят говорить, я буду знать хотя бы о чем. Роль немой рыбы ведь самая раздражающая в незнакомой компании.

Однако со мной до сих пор не заговорили. Если только огонь в знак приветствия хрустнул поленом громче обычного. Перед камином высились два кресла. В свете пламени я признала ногу пана Драксния. Кто во втором? Барон?

— Добрый вечер! — произнесла я достаточно громко, чтобы меня все услышали.

И, не получив никакого ответа, вдруг поняла, что произнесла фразу на русский манер. Пришлось исправляться. В ответ по-прежнему не пришло и слова — никакого. Зато Карличек тронул меня за локоть, а потом аж схватил, чтобы подвести к креслу. Я даже плечи расправила, готовясь к встрече с бароном, но кресло оказалось пустым — для меня. Я села и уставилась на пана Драксния в надежде, что тот хотя бы чубом поведет. Куда там! Он завороженно глядел в камин. Наверное, экспериментальным путем доказывал справедливость афоризма Кузьмы Пруткова. Лучше бы смотрел, как другие люди работают! Над созданием музея…

Чтобы не сидеть истуканом, я вежливо, но достаточно громко поинтересовалась у пана Драксния, когда к нам присоединится сам барон. Лучше бы спросить, конечно, у Карличека, но карлик исчез или ушел в тень, что в темной комнате было равнозначно.

— А я никуда и не уходил, пани Вера.

Я должна была вздрогнуть, заслышав за спиной голос, но отчего-то даже не повела плечом. У кресла слишком широкие уши, и чтобы увидеть того, кто явно стоит сейчас у меня за спиной, нужно было встать, но я этого не сделала, сообразив, что меня не просто так усадили к огню спиной к барону. Надо принимать его условия игры, если я желаю наладить с ним хоть какой-то контакт. Поблагодарить за заботу и гостеприимство можно и сидя к хозяину спиной. Я подобрала самые нейтральные выражения, выверяя каждое слово, чтобы оно действительно звучало по-чешски. На что барон так же учтиво поинтересовался, как я себя чувствую. Меня так и подмывало ответить, что я уже могу уехать из его дома, и я еле-еле сдержалась и сообщила, что намного лучше, заодно добавив благодарность за место у огня.

— Пани нужно выпить кружку горячего молока, — выдал пан Драксний, даже на долю секунды не отведя взгляда от огня.

Я не успела ответить сама. Мое промедление было вызвано шоком — это, кажется, первая длинная фраза, сказанная при мне стариком.

— Вы за давностью лет запамятовали, что молоко пьют дети, а женщины предпочитают вино. Карличек, будь так любезен…

Я поспешила отказаться. И не в вине было дело. Сколько в желании увидеть наконец прототип моей марионетки воочию — я вскочила, но за креслом зияла пустота. Скорее всего в зале была странная акустика. Меня еще поразил голос барона. Своей глубиной и чистотой — ни одного стариковского скрипа. Такие голоса в старости сохраняются чаще всего у певцов — во всяком случае, я наблюдала это у некоторых профессоров в академии. Так что барону могло оказаться как семьдесят, так и, скажем, всего пятьдесят лет. Словосочетание "Сумасшедший старик" в устах пана Ондржея могло означать вовсе не возраст.

— Вы захотите вина, как только почуете запах специй…

Голос барона донесся до меня уже из противоположного угла, и я обернулась к окну. Лунный свет затерялся в плотных портьерах. Однако отсвета от камина хватило, чтобы различить фигуру. Не сгорбленный, достаточно высокий… И все… Да, руки барон держал сложенными на груди в выжидательном жесте. Но я не успела ответить. Он заговорил снова.

— К сожалению, вам придется отведать вина в кухне. У пана Драксния жуткая аллергия на специи.

Я невольно обернулась к соседнему креслу. Старик не изменил позы — ему можно смело давать роль оживающей восковой фигуры. Его ждет грандиозный успех. Визгов будет… Особенно, если усадить старика к огню. Наверное, и искусственный может играть такие же странные штуки с тенями — сейчас прямая спинка кресла приняла на стене изогнутое отображение в виде горного хребта или сложенных крыльев. Точно, крыльев!

Пан Драксний неожиданно тяжело вздохнул, и я обернулась к занавешенному окну. Барон оставался неподвижен. Не вышел на свет, но мне не надо было встречаться с хозяином взглядом, чтобы понять, что меня выгоняют. Барон насытился общением меньше чем за пять минут. Мне действительно не оставалось ничего другого, как напиться. Горячим вином. И можно без специй, чтобы не раздражать обоняние пана Драксния.

— Пойдемте, пани Вера.

Карличек вырос как из-под земли и потащил меня к двери, которую я раньше не заметила. Не мимо барона. Должно быть, специально. И так же нарочно забыл наше панибратство, чтобы не раздражать Милана такой незапланированной дружбой.

Тащил меня карлик без всякого света. Я не могла вспомнить, когда он затушил свечи — должно быть, еще перед дверью в гостиную. Но вот темнота рассеялась — мы оказались в кухне. Здесь стояло несколько керосиновых ламп. Увы, прогресс сюда тоже не дошел. Если очагом в огромном зале они скорее всего не пользовались — совок и выгребная метла показались мне чистыми, то печка с плитой, как у нас на даче, с тяжелыми чугунными заслонками, явно использовалась здесь по прямому назначению — для готовки и обогрева помещения, достаточно просторного. Надо будет попросить повара в следующий раз испечь мне картошку в золе, а то до лета ждать пикника как-то не комильфо.

— Карличек, я не хочу никакого вина! — остановила я карлика, когда тот водрузил медный ковшик на газовую плитку, примостившуюся в углу на низком столике. — Я вообще не пью… Почти… Во всяком случае, сейчас я не хочу никакого глинтвейна. И не хочу утруждать тебя… Карличек!

Он меня не слышал. Он делал свое дело. Исполнял приказание барона.

— Карличек, если вы хотите меня напоить, чтобы я быстрее уснула, то передай барону, что я усну и без вина. Дай мне лампу, и я пойду наверх. И не буду никого раздражать внизу.

Карлик обернулся.

— Ты никого не раздражаешь, Верка. Напротив. Барон спас тебя от кружки молока. И если ты не хочешь пить, то просто возьми кружку в руки. Если здесь не будет пахнуть корицей и кардамоном, сюда заявится пан Драксний греть для тебя молоко.

— Ты шутишь?

Я села на край стола, потому как не обнаружила никаких стульев, кроме табуретки. Очень низенькой, а сидеть в позе орла мне не хотелось.

— Про молоко или специи? — усмехнулся карлик.

— Да про все!

— Не шучу. У пана Драксния действительно аллергия, даже на перец. А молоко… Он пьет его как воду. Наверное, ему не нравится моя стряпня…

— Так это ты все готовишь? — Карлик кивнул. — Ужин был великолепен. А печенку я просто не люблю, извини.

— Это пан Драксний настоял. Тоже в качестве лекарства. Я тут человек подневольный, сама понимаешь…

Он протянул мне дымящуюся кружку, и я чихнула. Может, аллергия заразна, а я сидела со стариком бок о бок целых пять минут!

— Вот видите. А говорили, что здоровы.

В дверях кухни стоял барон. Стоял на самом краю темной полосы. Я увидела белые манжеты. Он был в пиджаке, при параде. И тоже в перчатках. Мерзнет? Или это такой этикет? А вот лица совсем не было видно, но очертание подбородка полностью соответствовало марионетке. Шрамы действительно такие страшные, раз он так тщательно охраняет их от меня?

— Нехорошо врать, — добавил барон, как я надеялась, к своей предыдущей фразе.

— Здесь уже не тепло. Я послал пана Драксния растопить камин в вашей спальне. И сейчас вы туда вернетесь. Я провожу вас.

Или отконвоирую, хотелось добавить мне, но барон приказал пить, и я пила. Я тоже человек подневольный. Будем считать это частью контракта. Пусть еще и не подписанного. Такой вот корпоратив в одно рыло. Впрочем, кто знает… Может, барон тоже успел принять на грудь, потому сделался вдруг таким добрым, что соизволил не только заговорить с женщиной, но и проводить. Лед тронулся, господа! Тушите свечи! Впрочем, их никто здесь и не зажигал.

Эпизод 2.7

Барон протянул мне руку, но я замешкалась, и Милан, с видимым даже в кромешной тьме раздражением, схватил меня за руку. Левую, и тут же нащупал кольцо.

— Странная вы женщина, пани Вера. Кто ж прячет кольца! Тем более обручальные. Их принято носить напоказ…

— У меня мерзнут руки, — пролепетала я заготовленную ложь, вдруг испугавшись, что барон ни на минуту не поверил в то, что я невеста Яна.

В самом деле, если у них были отношения по типу отец-сын, Ян бы хоть словечком да обмолвился после возвращения с чемпионата мира о том, что втюрился в русскую красавицу. Но ведь свадьбу придумал пан Ондржей. На ходу. Полном!

— Я найду для вас, — продолжал барон вкрадчиво, и от звука его мягкого голоса у меня медленно, но верно холодело все как внутри, так и снаружи, — такие перчатки, которые греют руки, и при этом не прячут прекрасные камни.

Мне ничего не оставалось, как поблагодарить. Если это просто любезность, а не срывание масок, то маша-растеряша, вроде меня, всегда может сказать, что у нее раздражение на любые другие перчатки, кроме хлопковых. Пану Дракснию можно иметь аллергию на специи. Чем я хуже старика?!

— Вы, главное, не бойтесь…

Я чуть не спросила — чего, но в самый последний момент моя занятая непонятно чем голова сообразила, что барон говорит о темноте. Полюбопытствовать бы, как он видит хоть что-то в этой тьме?! Может, отдерни они портьеры, я бы сумела самостоятельно пробежать по лунной дорожке. Так нет же! Устроили тут черную комнату! Точно собрались пленку проявлять!

— А как вы видите, куда идете? — не выдержала я через пару шагов в черное никуда.

— Как все слепые. Чувствую предметы. Помню их месторасположение в доме. Знаю число шагов от двери до двери…

Я едва слышно усмехнулась. Для храбрости, а не потому что нашла в словах своего провожатого что-то смешное.

— Но вы же не слепой! — добавила я для пущего спокойствия и чтобы подхватить нить с таким трудом зародившегося разговора.

— Почти слепой. Но пусть вас это нисколько не смущает. Особняк я знаю, как свои пять пальцев…

Теперь и я знала все его пять пальцев, которые от страха сжимала с такой силой, что ни его кожаная перчатка, ни моя хлопковая не стали помехой полному слиянию наших рук. Один шаг. Два. Три. Я действительно начала считать шаги, нащупав свободной рукой дверной косяк. Вслух!

— Една, два, три…

— Осмнац, — шепнул барон мне на ухо, и я действительно уткнулась в дверь на восемнадцатом шагу.

Барон открыл ее, и я думала увидеть гостиную, но предусмотрительный хозяин повел меня обходным путем, чтобы я не вздумала разглядывать его в отблесках камина. Глупый, даже не догадывается, что я знаю каждую черточку его лица и особенно выемку на подбородке, из которой постоянно приходилось выковыривать лишний клейстер, накладывая очередной слой бумаги для папье-маше.

Наконец моя рука нащупала перила лестницы, но ноги оставались на нижнем этаже, потому что вторая рука была натянута, точно гитарная струна. Барон оттягивал меня от лестницы, оттягивая тем самым момент расставания. Во всяком случае, я льстила себе в таком ключе.

— Чем вы планируете заняться завтра, пани Вера?

Прямо-таки светская беседа получается! Браво, господин барон! Вы выздоравливаете на глазах! Пусть даже мои глаза вас по-прежнему не видят.

— Еще не знаю, — ответила я нарочито небрежно. На всякий случай. Вдруг он решился составить мне компанию и днем. — А что бы вы посоветовали?

Барон не ответил. Типа, задумался. Будто в его заснеженном поместье большой выбор развлечений. Или он все же решал, когда лучше назначить мне второе свидание. Размечталась!

— Прогулку я вам не советую, — выдал он отсутствующим тоном. — Вы еще недостаточно здоровы, чтобы покидать дом.

А вы надеетесь, что я в скорости выздоровлю окончательно? Дудки! Буду вам назло шмыгать носом!

И я действительно шумно втянула в себя холодный воздух. Стоять у лестницы было действительно губительно для моего неокрепшего организма. Барон понял это и потянул меня на лестницу.

— Как насчет чтения? У меня обширная библиотека… Там есть книги, насчитывающие несколько столетий.

— О, да, с одной из них Карличек меня уже познакомил…

— Карличек? Я бы не доверял его литературному вкусу.

— Зато у него прекрасное чувство юмора! — почти рассмеялась я.

— О, да. Бесспорно, он куда более приятный и интересный собеседник, чем я.

Мы уже преодолели лестницу и стояли подле двери в мою спальню, из которой приятно тянуло дымком и теплом. Только расставаться на такой самоуничижительный для барона ноте было нельзя. Неприятный осадок от разговора убьет в душе Милана все ростки нашей возможной дружбы.

— Напротив, пан барон, я бы с удовольствием побеседовала с вами еще… Только…

Я замерла… Мне послышался мышиный писк. Только не это!

— Только что? — барон даже, кажется, придвинулся ко мне, так близко прозвучал его голос.

Или это у меня клокотала в ушах кровь? От страха.

— Неловко как-то беседовать под дверью… Но вы же не войдете… — спросила я без вопросительной нотки в голосе.

— К вам в спальню? Конечно, нет. За кого вы меня принимаете!

И тут я решилась на рискованный шаг. Барон был почти что на крючке — почему бы не подсечь рыбку!

— За лгуна.

Я почувствовала, как он дернулся. Горела б свеча, пламя тут же б потухло. Нет, с такими людьми нельзя шутить так грубо.

— Я не спала, когда вы заходили проведать меня, — заворковал мой самый нежный голосок. — И сейчас хотела бы еще раз поблагодарить вас за заботу.

Барон вновь дернулся, в этот раз ко мне. С такой же молниеносной быстротой, как и от меня, и я оказалась в воздухе и в его руках. А внизу, подо мной, раздался громкий удар каблука об пол и жуткий писк. Затем вновь наступила звенящая тишина. Барон убил мышь. Прямо подо мной. Прямо у двери, в которую мне надо будет войти.

— Нет!

Я вцепилась ему в шею, позабыв все приличия. Наши щеки соприкоснулись. И это прикосновение обожгло, точно наждачка. Теперь настал черед дергаться мне, но барок удержал меня на весу. Боже, у него шелушится кожа. Осыпается, точно сухие белила. Жуть какая!

— Я жду, когда вы поблагодарите меня снова.

В абсолютно лишенном эмоций голосе вдруг послышались живые шутливые нотки.

— Спасибо…

Я продолжала крепко держаться за его плечи в надежде, что барон ослабит хватку. Его руки стальным кольцом лежали под моей грудью. Так поднимают детей на табурет, раз и все, но не держат женщин дольше бесконечной минуты.

— Она еще внизу? — спросила я про мышь, чувствуя, что отхлынувшая от страха кровь стыдливым румянцем возвращается мне в голову из-за несанкционированных объятий.

— Уже нет…

Я услышала приглушенный шлепок — выходит, барон протолкнул сапогом мертвое тельце между балясин. Но меня на пол все равно не поставил. Я умоляла сердце прекратить отбивать барабанную дробь, ведь барон чувствует сейчас под своими пальцами каждый его удар.

— Их много? — мой голос, увы, дрожал.

— Попадаются. Ночью.

Барон будто нехотя опустил меня на пол и отступил почти вплотную к перилам. Ох, я дура… Когда он в последний раз обнимал женщину и когда еще будет… Надо было висеть и терпеть, делая другому приятное. А вот я, о ужас, ничего не почувствовала, а ведь он какой-никакой, а мужчина. Можно сказать, рыцарь! Избавитель! Безжалостный убийца, вот он кто! Был, есть и будет таковым! Но страх перед серой мышью затмил все другие страхи.

— А поставить хотя бы мышеловки… — спросила я, испугавшись тишины и слуховых галлюцинаций: со всех сторон мне чудился писк, будто по особняку бродили полчища крыс, прямо как в "Щелкунчике". Да, да… Писклявую музыкальную дорожку тоже стоит добавить в музей…

— Мышеловки, вы серьезно? Чтобы вы случайно в них угодили? — почти усмехнулся барон. — У нас есть кот. Но он слишком ленивый… Впрочем, кроме вас, пани Вера, у нас никто не боится мышей.

Снова смешок. Уже немного злой.

— Я привыкну, — поспешила я успокоить барона.

— Вам не придется привыкать.

Я сглотнула слюну. Вот ляпнула — типа, я к вам надолго. Не мечтай, девочка — тебе только что почти что прямым текстом сказали, что терпеть тебя долго не намерены ни при каких обстоятельствах. Обидно. Но стоит проглотить обиду и завтра затеять с бароном новую игру. Возможно, более успешную. Сегодня он позволял лишь подыгрывать себе, а играть по чужим правилам я никогда не умела. Наверное, поэтому я избрала себе профессию художника по куклам, а не кукловода.

— Просто не ходите ночью по особняку без провожатых, пани Вера, и все будет хорошо. Надеюсь, Ян предупредил вас, насколько это может быть опасно…

Мне абсолютно перестал нравиться тон барона.

— Ян не пугал меня, — ответила я сухо, оставив все мягкие нотки про запас. — Но я не из пугливых. Темноты я не боюсь, если знаю, через сколько шагов она закончится. А мыши… Я просто с ними не сталкивалась даже в загородном доме.

Не успела я замолчать, как заговорил барон — видимо, воспитание не позволяло ему перебить даму.

— А обо мне Ян вам что-нибудь рассказывал?

— Ничего, — ответила я без запинки, поняв, к чему клонит барон. И я не лгала: это пан Ондржей все мне рассказал.

— Надеюсь, о себе он сообщил чуть больше, — наверное, улыбнулся в темноте барон. — И надеюсь, вы не задержитесь у меня в гостях слишком долго, чтобы узнать меня слишком близко. Доброй ночи, пани Вера.

Он уже ступил на первую ступеньку, когда прощался со мной, и я чуть повысила голос.

— Доброй ночи, пан барон.

Он, кажется, поклонился и начал медленно спускаться. Даже чуть сгорбился — уходить не солоно хлебавши от дверей женской спальни неприятное чувство, наверное, даже в его возрасте. Я провела ладонью по своей щеке. Гладкая. А его шершавая от старости и морщин. И, похоже, от еще какой-то болезни, известной только дерматологам.

Тук-тук-тук… Шаги мерно затихали внизу, а потом был большой бум — барон либо по-мальчишески спрыгнул с последних ступенек, либо раздавил очередную мышь. В любом случае — ужас. И я содрогнулась. Может быть, правда, больше от холода.

В спальне вновь было не продохнуть от жара. Дров на мне не экономили. Как и вина. Я даже почувствовала небольшую слабость в ногах. Она явно имелась и до этого, но компенсировалась рукой барона. У камина на экране грелась моя ночная рубашка. Ох, пан Драксний! Ох, хулиган! Все он помнит про женщин, пусть барон не выдумывает!

Рубашка приятно согревала тело и даже немного душу после сухого прощания с хозяином особняка. И все равно я долго лежала без сна. Все думала… о бароне. И мысли крутились не вокруг убитой им мыши, а вокруг его рук, стиснувших меня, как ребенка или как собственность. Быть может, это и есть мой шанс расположить барона к себе и тем самым к музею — дать ему снова почувствовать себя мужчиной. Но как это сделать ненавязчиво, без лишнего кокетства и недопустимого для чужой невесты флирта, я пока не знала.

Вот лежала и думала. Все лежала и думала. Долго. Но не слишком. Наверное, внизу часы пробили пока только двенадцать раз. Где-то обязательно должны быть часы. Это же особняк! И спустя минут пять дверь приоткрылась. Почти беззвучно. Впрочем, она и днем не так чтобы очень уж скрипела.

Я отвернулась к задернутому окну, решив не смущать гостя. У меня нет жара. Чем господин барон нынче оправдает свой приход? Искал под кроватью мышь, а нашел в кровати меня? Ох, нехорошо подглядывать. Даже в вашем возрасте, пан барон. Но вслух я, конечно, ничего такого не сказала. Может, он пришел как ответ на мои молитвы? Пусть это будет наш с ним маленький, совсем невинный секрет. Общие секреты сближают людей. Сейчас возьму и признаюсь ему, что не сплю… И больше никаких обвинений во лжи!

Я чуть приоткрыла правый глаз, когда почувствовала движение воздуха у самого изголовья. Белая рубаха. Я чуть не рассмеялась в голос, представив барона в ночном колпаке, а потом вдруг до меня дошло, что это пан Драксний заглянул проверить камин и заодно свою пациентку, чтобы решить, нужно нести горячее молоко прямо сейчас или можно дождаться утра… Только вот сквозняк зачем устроил?

Я открыла оба глаза и, поднявшись в подушках, лицом к лицу оказалась с женщиной. Без глаз. Вместо них чернели пустые глазницы. Я заорала и зажмурилась! Дверь хлопнула. Она ушла…

— Снова мышь?

Я вновь открыла глаза — у кровати прыгал карлик. Или это у меня все прыгало перед глазами… В комнате светло, как днем! Так это и есть день…

— Женщина. Без глаз. В белой рубахе… — проговорила я чужим голосом.

Карлик на мгновение замер, а потом заулыбался.

— А я думал, тебе приснился король мышей!

Я схватила подушку и швырнула ей в карлика. Он поймал ее, но подушка все равно сделала свое дело, скрыла от меня его нахальную улыбку.

Черт! Второй раз визжу, как резаная, без всякого повода. Барон еще подумает, что приютил сумасшедшую истеричку!

Чтобы как-то сгладить неприятность момента, я заговорила о делах обыденных — о мытье головы! Карличек предложил сделать это в кухне, пока он разгребает в парке снег. Оказывается, ночью был снегопад — а лучше бы снежный дракон оберегал мой сон, чтобы в нем мне не являлись всякие чудовища!

Позавтракать я решила в кухне после мытья головы. Пока еще в горле стоял неприятный ком. Кошмар был настолько реальным, что я не удержалась и вытащила из чемодана альбом для набросков и угольный карандаш. Им легче будет передать бездну пустых глаз, черные патлы, торчащие в разные стороны от ушей и… Жуткий шрам или скорее рваную рану, идущую через всю шею, зашитую наспех огромными стежками… Брр… сразу вспомнился стишок Чуковского: "Это Бяка-Закаляка кусачая, я сама из головы ее выдумала" "Что ж ты бросила тетрадь, перестала рисовать?" "Я ее боюсь!"

Точно. Я даже вырвала лист, но в последний момент передумала комкать. Водится за мной такой грешок — жалко выбрасывать любые выхлопы своего творчества. Дерьмо, но мое, в золотой рамочке, как говорят у нас в креативном мире.

Однако спрятать мое чудище черноглазое до возвращения Карличека у меня не получилось. Пришлось все же скомкать лист и сунуть в задний карман джинсов. Теперь не жалко будет выкинуть!

Глава 3: эпизод 1

Я спускалась по лестнице очень осторожно, не потому что разучилась видеть при свете дня, а потому что боялась увидеть мертвую мышь. Но Карличек позаботился обо всем, даже полы намыл. Проворный мальчишка! Скорее всего, ему не так уж много лет — иначе откуда столько силы и прыти?!

Я знала в кухню только одну дорогу, через гостиную. Раз другой карлик мне не показал, значит, мне дозволялось войти в святую святых особняка. На всякий случай я все же постучала три раза, хотя не была уверена, что выдержала верный ритм. Никто не ответил — можно заходить: что не запрещено, то, по логике, пусть и женской, разрешено.

Дверь скрипнула, и я очутилась в гостиной. При свете дня, который из-за все еще задернутых портьер был недостаточно светлым, комната не поразила меня своими размерами. Наверное, она и не должна быть большой в силу того, что в ней всего один камин, сейчас потухший… Два кресла, диван, два стула около шахматного стола, на котором красовались резные фигуры из слоновой кости, аккуратно расставленные в ожидании новой партии. Часов нет. Каминная полка пуста — возможно, их унесли по той причине, что обитатели особняка тоже часов не наблюдают. Не только же счастливым такая лафа! Хотя… Счастье штука относительная: что для одних депрессия, то для других, возможно, просто умиротворенное неспешное созерцание жизни. Пусть даже чужой.

На спинке кресла аккуратно висел платок пани Дарины — вот дела, маша- растеряша даже не хватилась пропажи! Кто нашел его? Барон? Отчего-то хотелось, чтобы именно он подержал платок в руках, будто мог этим напоить пух магией. Нет, только электричеством — меня так шибануло, что я аж отскочила от кресла. Наверное, очень громко, и услышала за спиной недовольное сопение.

Черт, черт, черт! Я и не заметила спящего на диване пана Драксния. К счастью, я его не разбудила… Наверное, того, кто засыпает с трубкой во рту, даже пушкой не разбудишь. Трубка дрожала от тихого похрапывания, но не выпадала, и я не стала своевольничать с чужой табачной собственностью. Схватила свой платок, вышла через вторую дверь и оказалась в столовой.

В центре просторного квадратного зала, салатового цвета, красовался белый круглый стол. Стулья стояли слишком ровно — либо Карличек колдует над ними после каждой трапезы, либо это парадная столовая, которой не пользуются. Я специально заглянула под стол — слишком много ножек, он действительно разбирался, но засовы проржавели от простоя. Стол был явно аутентичный — подобный не стал бы покупать одинокий вдовец, чурающийся людей, даже ради антуража. Интересно, что еще здесь сродни музейному экспонату?

В любом случае я не отодвинула стул и не села за стол. Без приглашения к чужим столикам я не подсаживаюсь. Меня ждали в кухне, и я пошла в открытую дверь, но, увы или ура, оказалась в танцевальной зале. Паркет натерт — наверное, в снегопады карлику нечем заняться или он так развлекается, имитируя на щетках катание по льду на коньках. Рояль открыт — кто-то явно играет. И этот кто-то бесспорно сам барон. Было бы прекрасно, если бы сегодняшний вечер вдруг стал музыкальным. Даже одна свеча, отраженная во множестве зеркал, даст больше света, чем любой камин. Барон это должен понимать, потому, скорее всего, откажет мне в просьбе сыграть даже Дворжака.

Вот что он сейчас делает? Спит, должно быть, как и пан Драксний, вечный товарищ его ночных бдений. Хотя стоп… Что-то подсказывает мне, что так было не всегда — все перевернул с ног на голову мой приезд. Иначе старик не спал бы сейчас, скрючившись, на диване. Видимо, барон потребовал от него на время спутать день с ночью. Бедняга… А барон упрямец! Даже отсутствие электричества не отговорило его от мысли прятаться по ночам, будто крыса! Или… Ну что я за дура-то такая! Я же театральный закончила… Барон, скорее всего, попытался наложить на изуродованное лицо грим — видимо неудачно, раз он обсыпался под моей ладонью, и потому отмел мысль показываться мне при свете дня. Может, предложить ему помощь? Ненавязчиво… От его помощи в поиске кухни я бы сейчас не отказалась!

Я вернулась в парадную столовую, сунулась во вторую дверь и оказалась в библиотеке. Читать на голодный желудок не хотелось, и я прошла ее насквозь, чтобы найти запертую дверь. Двадцать шагов назад, семь в сторону, новая дверь, новая комната, пустая или просто проходная, а дальше меня уже повел нос. Пахло гречневой кашей. Чешское гостеприимство в полной красе.

— Не заблудилась? — улыбнулся карлик и ринулся отодвигать заслонку, за которой пыхтел горшочек с кашей. — Надо было подняться за тобой. Дальше сама, ладно?

Он поставил горшок на стол, где стояла тарелка, ложка, масленка и лежали жареные хлебцы. Чайник тоже дымил рядом с чашкой.

— Приятного аппетита. Две кастрюли с кипятком на плите. Полотенце на крючке. Сюда никто не войдет. Не беспокойся.

Я и не беспокоилась. Раздеваться полностью я не собиралась в любом случае. Как, впрочем, и съедать весь горшочек — зачем было варить столько каши! Теперь мне есть ее на завтрак, обед и ужин и снова на завтрак, если есть одной? Или будут котлеты из гречки, сэр?! Или пан… Впрочем, я наелась кашей до отвала. Вдобавок намазала на хлеб масло толстым слоем — зима, до лета далеко… Похудеть успею, а тут стоит отрастить жировую прослойку для согрева.

Карлик вернулся не скоро. В итоге я замерзла с мокрой головой, и он тут же бросился заново топить печь и пообещал бросить в золу картошку — не зря мерзла хотя бы! Заодно я выпросила у него разрешение вернуться в кухню с акварельным альбомом, и в ожидании печеной картошки принялась за наброски. Рисовала все подряд: печь, стол, плиту, карлика… И, главное, модель не сопротивлялась и даже позировала — вернее, не обращала на меня никакого внимания.

— Карличек, — позвала я из надоевшей тишины. — А какая у барона фамилия?

— Сметана, — отозвался карлик, и я удивленно уставилась ему в спину.

— Ударение на первый слог. Милан Сметана. Аппетитно?

Я рассмеялась в голос — таких сливок мне не надо, даже "закисаных". Хорошо, что барон не сам мне представился. Мою улыбку он увидел бы даже в кромешной тьме!

Мы с карликом помолчали целую минуту, но кулинарная тема показалась мне сейчас как нельзя кстати.

— Карличек, а как ты думаешь, существует поваренная книга для вампиров?

Карлик перестал помешивать свое жаркое и повернулся в мою сторону всем корпусом.

— А ты хочешь отравить или влюбить в себя вампира?

— Думаешь, для этого нужны разные рецепты? — с радостью включилась я в словесную игру, завидев в конце тоннеля скуки искру здорового смеха. — Или все же это больше зависит от хозяйки?

Он молча уперся в меня тяжелым взглядом, таким взрослым в сравнении с мальчишеским телом. Благодаря табурету, наши глаза встретились без помощи шеи.

— Ну же! — попыталась я подбодрить собеседника, не желая верить, что словесная перепалка отменилась. — Мне нужно твое мужское и поварское мнение!

— От хозяйки, — выдал Карличек смешным басом и уже шепотом добавил: — В зависимости от того, любит она или ненавидит своего вампира.

Ура, рыбка попалась на крючок! И теперь я не выпущу свою щуку до появления барона

— кто-то же должен играть роль рыцаря в его отсутствие. Ну, в крайнем случае, пажа… Пан Драксний, заглянув к нам за кружкой молока, снова задремал на диване.

Пока мои акварели сохли, я пару раз прошлась по гостиной, но старик не пожелал открыть глаз, а я уже готова была напроситься в ученицы по шахматам. Проигрывать мне особо нечего. Наличность почти на нуле. Но учитель дрых и только в чуб дул. Кожа у него вблизи выглядела какой-то чешуйчатой, точно с лишаинами. Нет, надо уговорить мое чудовище выйти на свет божий. Долго так старик не выдержит, и винить в его смерти будут меня.

— Ну, допустим, я люблю своего вампира, — начала я вампирское философствование. — Что тогда? Что бы ты посоветовал подать ему на ранний ужин?

— Себя! — Карличек не улыбался. — Ну, в крайнем случае, кружечку горячей крови со специями…

— Фу на тебя! Глинтвейн в черепе — это так избито! Мы должны в кулинарном плане отличаться от масс культуры. Неужели никто из вас не задумывался о специальном меню для музея?

— А, вот ты о чем…

Карлик разочарованно отвел глаза в сторону, к моим рисункам.

— А о чем я еще могу говорить?!

— Ну, не знаю… — Карличек окончательно отвернулся, будто даже обидевшись.

Я-то думала, он на стороне моих панов, а не своего барона, за музей радеет, а он на тебе… И все равно я продолжила нести кулинарную околесицу.

— Ну не все же вампиры живут в замках! Этот особняк тоже не хайтек. Плита здесь шикарна. Даже ничего трогать не надо. Ты управляешься с ней прекрасно. Вот и будешь вампирским шеф-поваром.

Карличек снова заинтересованно взглянул на меня, и я воодушевилась надеждой на возвращение карлика в мой монолог.

— Здесь можно снести стену, чтобы расширить зал, и поставить столы… Обычные, со скатертями, а не в виде гробовых крышек… Готовить ты будешь на виду у зрителей… Вернее, потребителей…

Я даже придвинула к себе чистый лист для быстрого наброска. Карлик отошел от плиты и встал у меня за спиной.

— А кто будет жертвовать кровь? — спросил он по-прежнему слишком серьезно для обычного трепа.

И я ухватилась за его вопрос. Возможно, у нас тогда выйдет деловая беседа. Хотя бы брейнсшторминг.

— А кто жертвует ее сейчас?

Карличек вернулся к сковороде.

— За неимением желающих, коровы, которых никто не спрашивает. Или свиньи. Барон и пан Драксний обожают кровяную колбасу.

Я покосилась на плиту — непонятно, что там сейчас жарится-парится, но к горлу уже подкатил кислый ком. Однако я сумела его проглотить и воскликнула будто ни в чем не бывало.

— Бинго! Кровянка уже в меню! Что дальше? Согласно фольклору, вампиры едят сушеные фрукты и орехи! Их мы можем продавать как здоровый перекус, согласен?

Карличек усмехнулся, теряя всякий интерес к беседе. Чтобы удержать его внимание, я спросила, что он готовит.

— Черный пудинг. Ты его вряд ли станешь есть. Голая кровь…

Я снова почувствовала во рту горечь, но о вкусах не спорят.

— Не проще ли просто подогреть кровь со специями, раз она так нравится барону, — выдала я зачем-то абсолютную глупость.

— У пана Драксния аллергия на специи, — ответил карлик серьезно.

— Ах, да… Забыла…

Я водила кистью по бумаге, вырисовывая подсвечник с бутонами черных роз… Краличек вновь принялся наматывать круги вокруг стола.

— Красиво, — наконец выдал он, но к плите не вернулся. — В вампирском антураже такой подсвечник действительно неплохо бы смотрелся.

Наконец он отошел от стола, открыл нижнюю дверцу буфета и вернулся ко мне, неся черный чугунный подсвечник. Почти точную копию моего рисованного.

— У вас с Яном сходятся вкусы. Вам будет легко ужиться друг с другом.

Карлик оттащил табурет от плиты и уселся на него посреди кухни, подтянув ноги к подбородку. Я посмотрела на него сверху: классный ракурс и взяла чистый лист. Приказала модели замереть на время и пообещала быть шустрой. Через минут пять карлик пробормотал:

— Ян заказал у кузнеца десять таких подсвечников. Я запрятал один, хотя барон велел все выбросить, назвав жуткой безвкусицей.

Я оторвала глаза от наброска и процедила сквозь зубы:

— Я полностью согласна с бароном. Стандартный вампирский набор — это вульгарщина. Наши вампиры должны жить в красивом особняке, ничем не напоминающем вампирское логово из голливудских фильмов. Вампиров расплодилось миллион. Чтобы выжить, надо быть оригинальным. К сожалению, я мыслю примитивно. Возможно, барон прав, что отказался от темных переходов, кишащих летучими мышами, и лестниц со странными скрипами и завываниями…

— У нас никогда и не было странных скрипов и завываний, — оборвал меня карлик довольно грубо. — Всему можно найти объяснение. Твою дверь смазать?

— Не надо, — махнула я рукой, поняв, что меня с вампирской темой просто отшили. — Я к вам ненадолго.

— Отчаялась победить барона? — карлик подтащил табурет чуть ближе к столу.

— Так быстро?

— А что ты хотел! — Я бросила обе кисти в банку с водой. — У меня нет под боком ни одного союзника: ни Яна, ни пана Ондржея… Был ты, я так думала. А ты, оказывается, тоже против музея…

— Не против я, — по обыкновению пожал плечами карлик. — Я просто на стороне барона: как ему лучше, так пусть и будет.

— Так вот пан Ондржей считает, что барону музей пойдет на пользу. Или, по-твоему пусть зачахнет в своей депрессии? Странная у тебя любовь… И вообще ты лекарь! В той книге было написано про лечение недугов через желудок. Разнообразь меню, а то все кровь да кровь! Озвереет твой барон, и ты будешь в том виноват!

— Ты, похоже, выборочно читала книгу. Там написано, что еда превращается в лекарство, если приготовлена руками любящей жены. При чем тут я?

И он лукаво подмигнул мне.

— А при чем тут я?!

— Ты хотя бы женщина! Вот и готовь для барона. Но учти, что кровь в любом блюде является обязательным ингредиентом.

Я закрыла краски и понесла банку с водой в раковину.

— Всю жизнь мечтала выйти замуж за вампира, — огрызнулась я, проходя мимо карлика.

Нет, такое длительное общение нам противопоказано. Надо выпросить у барона место под мастерскую. Сразу и узнаю, какого числа он меня выгонит, и решу, что буду делать в Рождество!

— Ну, а если бы ты была женой вампира, что бы ты приготовила любимому мужу на завтрак? — не унимался противный карлик.

Я молча вымыла кисточки и сунула их обратно в банку, уже сушиться.

— Ах, Карличек, Карличек! Любящая женщина для любимого мужа из крови даже тортик сделает! Или завтрак из трех блюд.

Я повязала невидимый фартук и подбоченилась, зло зыркнув на карлика. Сейчас сполна получишь, малыш!

— Карличек, будь так любезен, — произнесла я голосомбарона, — налей вон в ту кастрюлю куриной крови и отвари вместе с костями — будет заливное. Мы нальем бульон в блюдо из богемского стекла и выставим на снег застывать. У вас тут ступа имеется?

— У нас тут все имеется, — воодушевился карлик и даже подскочил с табурета.

Я думала ко мне в помощники, но нет, проверить в духовке черный пудинг. Ладно, будем играть без бутафории. Я взяла воображаемую ступу и принялась толочь орехи.

— Миндальная мука почти готова! Говяжья кровь найдется? Пропусти ее, милый, пожалуйста, через сифон — газы за дрожжи будут. Вот спасибо! — поблагодарила я воздух за якобы выполненную просьбу и продолжила готовить понарошку, как в детстве. — Теперь муку засыпаем, отличное тесто для оладьев. Ставь на газ сковороду! И вообще тащи всю кровь, какая есть в доме — коктейль сделаем, подогреем и лимон добавим — он придаст лицу моего мужа аристократическую бледность… Ну же, милый Карличек, переверни скорее всю партию, пока оладьи не подгорели… А бокалы следует украсить виноградом.

Теперь я поколдовала над столом.

— Великолепно! Поистине королевский ужин…

— Завтрак! — поправил меня карлик.

— Нет ужин! — отмахнулась я наигранно зло. — Я женщина, я хочу чтобы в восемь вечера был ужин, как у всех нормальных людей’ И если мой драгоценный муженек не умрет от него, то он не мужчина.

— Так все-таки, — рассмеялся карлик, — ты отравить его решила? Из ревности?

Я аж руки заломила.

— Карличек, ты ничего не смыслишь в вампирах! Они общаются антонимами. Умереть — это значит ожить!

— А любить — значит ненавидеть? Вот я и сказал, что ты решила отравить, то есть вылечить нашего вампира. Можно ограничиться оладьями. Только следует поторопиться. Барон обещал проснуться к пяти…

Я посмотрела карлику в глаза — искорки смеха или издевки? И того, и другого, и без оладьев.

— Издеваешься, да? — не выдержала я. — Я тут от скуки на стену лезу, а ты…

— А что я?! — почти закричал карлик. — Что я такого сказал? Просто проинформировал тебя, что барон придет в пять и все наши хихи-хаха закончатся. Так что если решила гонять кровь через сифон, делай это прямо сейчас. Потом барон найдет мне море дел, а тебя, может, вообще наверх отправит, чтобы не мешала играть в шахматы. Ну что, жарим оладья или нет?

Я выдохнула и сдулась.

— Тебе орехи не жалко?

— Нет. Мне жалко, что тебе скучно в моем обществе, но я не могу ради тебя бросить хозяйство. Твой жених повел себя не так чтобы очень красиво… Знал же, какой радушный наш барон! И пан Ондржей мог бы не ругаться с ним в это время… Ты вообще не разочаровалась еще в мужчинах?

Я бы могла сказать карлику правду, но правда сейчас была лишней!

— Пока нет… Но если Як испортит мне еще и Рождество, я разозлюсь…

— Я буду злиться с тобой за компанию, ладно? — подмигнул мне карлик и пошел перепрятывать подсвечник, а вернулся с сифоном.

Настоящий музей! Я сифон в глаза никогда не видела! Только на картинке. И баллончик полный. А что, если оладьи действительно получатся вкусными? Но я об этом никогда не узнаю. Настоящие вампирские повара пробу не снимают!

Эпизод 3.2

Я оказалась не только ужасной копушей, но и жуткой транжиркой — замесила "детского" теста аж на три сковороды. Потому что стала делать все с закрытыми глазами, как только увидела тягучую красную жидкость с вязкими комками, всплывающими на поверхность при каждом взмахе венчика… Не знаю, сколько именно раз мне приходилось сглатывать подкатывающий к горлу ком, но много. К счастью, орехи изменили цвет теста, как и гречневая каша цвет кровяной колбасы, которую, как выяснилось, параллельно с черным пудингом готовил Карличек, — впрочем, я не могла смотреть ни на одно, ни на другое блюдо.

Карличек оставил меня в кухне одну, выдумав себе неотложное дело. На третьей сковороде мне хотелось уже орать в голос. Мне было тошно, мне было жарко, и мне было нечего больше с себя снять! Я и так уже стояла у плиты в футболке с короткими рукавами.

Жаркая зима выдалась в этом году в Чехии! Особенно хорошо она влияла на мои волосы — они торчали во все стороны, как у настоящей ведьмы, и мне пришлось закрутить их на макушке узлом. Короче, шеф-повар из меня вышел знатный — какая-нибудь тетя Клава из шестого подъезда! А лучше бы — ведьма, вернувшаяся с шабаша — мне требовалось сейчас все ее колдовство, чтобы оладьи жарились быстрее.

Я отбивала лопаткой о чугунный край сковороды боевой марш, но огонь меня не слушался, и я чуть не плюнула на сковородку и на себя заодно — ну что я за идиотка такая, заигралась! Спекла бы одну партию, поглядела б на цвет произведения кулинарного искусства — и в мусорку, а оставшееся тесто — в раковину. Нет же, пошло-поехало! Видимо, забыла из чего пеку оладьи! И для кого! Еще не обзавелась мужем-вампиром, а с меня уже семь потов сошло его накормить! Понятно теперь, почему у графа Дракулы было три жены…

Ну куда же запропастился этот чертов карлик?! Я скинула на тарелку последние оладьи и теперь не знала, куда деть сковороду. Он надо мной поиздевался всласть сегодня. Не позволил готовить на газу — типа, низко, спина заболит! Разжег печь — устроил баню. Мне уже хотелось в холодок обтереться снежком, но я двигала сковороду за деревянную ручку туда-сюда, не зная куда приткнуть, чтобы та перестала дымить. Бросить на стол не вариант — нет подставки!

— Наконец-то ты явился! — чуть ли не завопила я от злости, заслышав за спиной шаги карлика.

Черт! А что с лампами? И так романтично горели всего две керосинки. Не могли же они погаснуть одновременно… Или карлик их случайно снес? Вдруг тащит что-то не по росту!

Я обернулась, решив все же позабыть злость и предложить малышу помощь, и сразу поняла причину темноты. Ахнула, вспомнив только что произнесенные мною слова, и отшатнулась от черной груди барона, но к счастью, тот молниеносно схватил меня за талию и вернул к себе на грудь — иначе бы я до хрустящей корочки поджарила на печке пятую точку.

— Сказал же, что лекарство подействует!

Я не знала, где находится сейчас карлик, потому что его голос звенел со всех сторон.

— Так сколько, пан барон, вы откушали уже любовного зелья: один блинчик или целых два?

Я жаждала узнать его месторасположение, чтобы придушить, но в ушах продолжало звенеть, да и рук я вытянуть не могла, оставаясь в кольце стальных объятий. Куда смотрел барон, я тоже не знала — голос его звучал прямо над моей головой, он никуда не оборачивался… Только я не расслышала его вопрос, потому что в голову забрался безумный барабанщик, но когда тот взял паузу, услышала ответ проклятого карлика:

— Полтора шага влево…

И барон шагнул. Оказавшись на свободе, мои руки вцепились в полу пиджака, и я даже услышала, как лопнула какая-то нить. Пришлось отпустить и тараторить за спиной барона что-то про игру и понарошку. Однако то ли я говорила очень тихо, то ли из-за паники перешла на чистый русский, но я услышала, как стукнуло о деревянный стол керамическое блюдо, и через секунду барон закашлялся, явно подавившись моим творением… И под аккомпанемент его кашля, я, как спринтер, рванула из кухни. Мимо карлика, потому что услышала у самого пупка его возглас:

— Пани Вера, куда же вы?!

Я неслась вперед. Подальше от всех и вся. Сейчас отыскать гардеробную и, плевать на машину и прочее, дуть отсюда пешком! Я не участвую в любительских спектаклях! Пусть коротышка зарубит это у себя на носу! Да, я именно это и прокричала в темноту, не обернувшись на его тихие поспешные шаги, а потом, чуть ли не с пеной у рта, крикнула:

— Ты повел себя, как последняя скотина! А я по глупости думала, что мы подружились…

Шаги затихли, и я обернулась. О, нет… Взгляд мой уткнулся не в лицо карлика, а снова в темную грудь, и я с извинениями отступила от барона, радуясь, что вокруг нас темнота. Голова превратилась в огромный помидор, из которого мог сию же минуту брызнуть сок, соленый…

— Простите, барон, я не вам, — еле сумела выговорить я и уперлась спиной в стену.

Сердце билось под самым горлом, и я боялась, что начну икать — от злости, слез и холода.

— Я это понял из контекста, — отозвался барон сухо и глухо, и я стала гадать, сколько шагов нас разделяет. — Я не любитель женских истерик. Вечно беспочвенных. Ваш свитер я не нашел, но накиньте хотя бы платок…

Выходит, стоял он совсем близко, иначе не смог бы так сразу укутать мне плечи.

— А вот и свитер подоспел.

Барон явно вырвал его из рук слуги. Мне бы открыть рот и заставить карлика извиниться за дурацкую игру, но мозг подмерз в нетопленой комнате, и барон успел уже отослать карлика и даже сдернул с меня платок. Одевалась я, к счастью, сама. Барон сразу убрал руки, как только почувствовал на свитере мои, но вот платок вновь накинул на меня собственноручно.

— Пан барон, мне безумно стыдно за этот цирк. Я знаю, что детей ругают за баловство с едой, а взрослым такое вообще непростительно, но мне было скучно, и мы с Карличеком от нечего делать выдумывали вампирское меню… И вот…

Мои мысли путались, язык заплетался, щеки горели… От близости барона.

— To есть мне предстоит отведать еще что-то, помимо оладьев?

В его голосе не прозвучало ни единой нотки смеха. Он злился и имел на это полное право, и я не знала, какими словами замять неприятную ситуацию, а этот мелкий засранец смылся и, небось, хихикает себе в углу. За что он меня так, за что! Я не обидела его ни словом, ни делом…

— Нет, пан барон, — я отвечала предельно сухо, но выдавать слова особо твердо все равно не особо получалось; внутри кипел котел из ста тысяч эмоций.

— Остальное было оговорено на словах… К счастью, мне хватило времени только на оладьи…

Я сказала это и замолчала, услышав короткий смешок Милана. Он должен был обозначать точку в моем монологе или даже в нашем диалоге.

— Меня никто не предупредил о званном ужине. В предвкушении оного я поспал бы лишних два часа…

Ему бы лекции читать. Все студенты бы уснули в первые же пять минут — никаких эмоций, никаких интонаций. Абсолютно мертвый голос. Резкий. Сухой. И причиняющий боль, как удар хлыста для бедной лошади. Но я стояла на месте, не в силах сделать и шага от стены. Я потерялась в пространстве и темноте и не могла понять, куда идти, чтобы вновь не оказаться в объятьях барона. Хватит — теперь они точно будут дву-, а то и трехсмысленными.

— Пан барон, такого больше не повторится. Ноги моей в кухне больше не будет.

— Даже если я попрошу? — снова прозвучал смешок, только как-то отдельно от остальной речи. — Вы великолепно готовите, пани Вера.

Даже глухой бы услышал в этот момент скрежет моих зубов. И глухой в этот момент была только я, потому что в моей голове по новой звучал кашель барона, когда тот подавился моими такими вкусными, по его словам, оладьями.

— Я это поняла, — сказала я, не в силах больше скрывать раздражения.

Он понял, что над ним подшутили. Жестоко. Но сделала это не я, а его собственный слуга. Почему же достается только мне? Ни за что!

— Я не шучу. Это было вкусно, даже с учетом того, что я сунул их в рот на ходу. Мать всегда ругала меня за подобное — сын, не хватай руками, сядь за стол, как подобает воспитанному мальчику, возьми вилку и нож… Наверное, меня плохо воспитали, потому что я до сих пор люблю есть стоя и предпочитаю делать это в кухне в полной темноте… Как в детстве, когда я тайком прокрадывался в буфет… Вы, пани Вера, никогда разве так не поступали?

— Нет, — отрезала я. — Я всегда с вечера клала себе под подушку печенье.

Я говорила правду, чего врать… Сейчас правда важнее, но не родом из детства, а та, что докажет барону, как мне ужасно стыдно перед ним. Я перечислила все известные мне чешские клише, но ни одно из них не возымело над Миланом нужного мне эффекта. Он молчал, внимая моей покаянной речи. Целых пять минут! И наконец заговорил:

— Пани Вера, умоляю… — в голосе барона зазвучали эмоции, но я не могла понять какие, но злости точно среди них больше не было. — Я безумно люблю кровь и орехи, а вместе это двойное удовольствие, вы не находите?

Я молчала. Слова не соответствовали интонации. Словами барон продолжал надо мной издеваться! И за вампира, роль которого стремился навязать ему пан Ондржей, и вообще за напоминание про музей.

— Потому мне тоже захотелось сделать для вас что-нибудь приятное, — продолжал барон настолько игриво, что у меня мурашки разбежались по телу от неприятного предчувствия: чем он меня накормит: жареными мышами?

— Что это может быть, пани Вера?

Я вздрогнула еще сильнее — мышь серая, дура набитая… Тебя, как всегда, угораздило вляпаться вовсе не в сливки. Барон Сметана, наверное, глядел на меня сейчас с совсем не платоническим интересом.

— Вы не знаете, что доставляет вам удовольствие?

— Что доставит мне удовольствие? — почти перебила я, чтобы не допустить никакого двусмысленного продолжения.

По голосу, быстроте реакции и скоростному бегу, лет ему не так чтобы совсем уж много. Короче, барон не настолько стар, чтобы не иметь в отношении женщин дурных мыслей.

— Больше всего на свете я люблю работать.

Я специально не сделала даже секундной паузы, чтобы барон не подумал, что я подхватила игру. Нет, правила диктую теперь я. Его правила могут оказать слишком трудными для выполнения, в связи с чем финишировать я могу совсем не там, где рассчитывала.

— Я понимаю, о чем вы, пани Вера! — сказал барон слишком быстро. Снова сухо, резко и зло.

Так мы друг друга поняли? Вот и прекрасно!

— Пожалуйста, не сегодня. У меня нет ни сил, ни желания объяснять вам причину, по которой музея в моем доме не будет. Никогда! Других желаний у вас нет?

И тут я поняла, что проигрыш в женских руках легко оборачивается победой.

— Вы неправильно меня поняли, пан барон. Я хотела всего-навсего попросить вас выделить мне какую-нибудь комнатку, достаточно светлую и отапливаемую, под временную мастерскую. Я, конечно, рисовала и в мороз, но это был не очень приятный пленэр, и скорее запоминающийся, чем давший какие-то плоды. Наши преподаватели порой бывают очень жестоки к студентам. Я честно не могу держать кисть рукой в перчатке. Сегодня я рисовала в кухне и явно мешала Карличеку, раз он так жестоко мне отомстил.

— Рисовали? — в голосе барона сквозило явное удивление и даже недоверие.

— Да, до кровяных оладьев, — еле выговорила я. — Но вам лучше не смотреть на мои акварели. Это наброски возможного изменения в интерьере кухни… Но эти изменения не нужны, если здесь не будет музея. Я с удовольствием бы порисовала с фотографий какие-нибудь местные виды. У вас есть фотографии, любые?

— Я подумаю об этом, пани Вера.

Я едва успела поблагодарить, как барон заговорил снова. Тихо, будто случайно озвучил мысль, которую пока только обдумывал:

— А вы рисуете портреты?

— Не так, чтобы хорошо. Реалистическая манера дается мне с большим трудом. Я ведь кукольница, как вы помните. Или вы не знали? — поспешила выяснить я пренеприятный пункт нашего с бароном общения.

— Знал, конечно. Ян говорил об этом вскользь. Видимо, слишком смущался говорить о вас при мне. Это ведь нормально для влюбленного мужчины стесняться своих чувств, как вы считаете?

Как я считаю? Да я понятия не имею, как ведут себя влюбленные мужчины! Ни разу с такими не встречалась и навряд ли встречусь!

— Скорее всего, вы правы, — уклонилась я от прямого ответа.

— To есть вы хотите сказать, — барон без предупреждения шагнул ко мне и стиснул руку кожаной перчаткой, в которую впечаталось кольцо, еще с утра в силу дел художественных и кулинарных лишившееся хлопковой защиты, — что Ян не говорил с вами о своих чувствах? Кольца обычно не надевают молча. Это не серьги.

Какое счастье, что барон не схватил меня за уши — они пылали вместе с лицом. Ах, как легко срезаться, вступая с ним в словесные игры.

— Позвольте мне быть с вами откровенной, — пролепетала я, понимая, что от моего жаркого дыхания с барона сейчас потечет грим. — Это кольцо скорее символ наших серьезных намерений работать над чувствами, чем самих чувств.

Я пошатнулась, ища спиной стену, но барон умудрился незаметно оттянуть меня от нее. Теперь не свалиться бы с кочки в болото из трясины низкопробной лжи.

— Понимаете… — говорила я, сама не понимая, что скажу через секунду.

Барон не выпускал моей руки, точно мог в темноте оценить вес и красоту камня.

— Мы совсем мало успели пообщаться в России…

Лучше не говорить, что всего один день!

— Мы думали, совместная работа поможет нам лучше узнать друг друга…

— Так вы его совсем не знаете? — перебил меня барон как-то вовсе не вопросительно. — Неосмотрительно молодой женщине приезжать к незнакомому мужчине. Очень неосмотрительно.

Лицо совсем близко, так отчего же я не в силах увидеть даже знакомую ямочку на подбородке барона, точно на глаза мне надели маску?

— Я ехала не только к нему, но и к вам…

— А это еще более неосмотрительно, — перебил барон пустым голосом.

— К вам в музей, я хотела сказать, — поправилась я нарочно обижено. — Меня не предупредили о вашем нежелании видеть меня здесь в качестве художника по куклам. И теперь, — тараторила я, чтобы барон снова не перебил меня в середине фразы, опошлив ее смысл, — получается так, что я поставлена в очень затруднительное положение, и я не уверена, что в такой ситуации смогу принять правильное решение в отношении Яна.

Фу! Точно экзамен по риторике сдала! Или провалила, потому что барон зло усмехнулся и отпустил мою руку, которая плетью упала вдоль тела, и я еле успела стиснуть кулак, чтобы удержать кольцо на пальце.

— Теперь вы обвиняете меня в краже вашего женского счастья! Браво, пани Вера!

— Я ни в чем не обвиняю вас, пан барон! — в моем голосе против воли появились противные визгливые бабские нотки. — Я не собиралась обсуждать с вами мои отношения с Яном, но раз вы потребовали откровенности, то извольте ответить, насколько вас раздражает мое общество? Я готова дождаться Яна в гостевом доме пана Лукаша, если вы будете из-за меня изводить ночными бдениями бедного пана Драксния!

— Продолжайте, пани Вера. Мне очень нравится выслушивать обвинения от незнакомой женщины. Это у вас в крови. У всех. Чтобы получить оплеуху, мужчине даже не надо ничего делать. Достаточно просто появиться в жизни женщины.

Он стукнул каблуком, но движения воздуха я не почувствовала. Барон не отвернулся и не собирался уходить. Может, конечно, и хотел, но чего-то ждал. Моего ответа?

— Вы знаете, почему у нас с вами такое недопонимание? — спросила я жестко, почувствовав вдруг на мгновение свободу от лжи. — Потому что мы не видим лиц друг друга. Даже глаз.

— Сомневаюсь, что вы хотите увидеть мое лицо, — чуть ли не рявкнул барон, оборвав меня на полуслове.

— Тут дело не в моем желании, а в вашем нежелании! — поразилась я собственной резкости. — Это вы не хотите его мне показывать.

— Мне нечего показывать, — барон больше не кричал. Сейчас в его голосе чувствовалась дрожь, и я поспешила его успокоить.

— Ваше лицо — это лицо человека, а природа, даже если ее чуть-чуть видоизменить, не создает того, что не в силах вынести человеческий глаз. К тому же, простите, но я знаю, что на вас сейчас грим. Если он даже не шибко удачный, то для меня это не имеет значения. Я работала в театре и насмотрелась на таких монстров, которые вам и не снились… И вообще, вы же не пытаетесь произвести на меня впечатление?

Я попыталась сказать это со смехом, но вместо звонкой речь моя сделалась хриплой, и я, чтобы сгладить неловкость, чуть наигранно покашляла, сообщив, что здесь ужасно холодно, и я даже в свитере не могу столько времени стоять на одном месте.

— Тогда танцуйте! — нет, не зло, а непонятно как бросил мне в лицо барон.

Слова обожгли, и мне даже захотелось смахнуть их с лица, но рука с кольцом не дошла до моего лба, вновь оказавшись в ладони барона.

— Я приглашаю вас на танец, пани Вера. Боюсь, это моя последняя возможность. Потом вы не подпустите меня ближе, чем на метр.

— Когда потом? — с трудом выдавила я, почувствовав вторую руку барона у себя на талии.

— Когда я покажу вам то, что с таким трудом прятал, — он усмехнулся совсем близко, и теперь мне захотелось стереть с лица уже смешок, но он поймал мою вторую руку плечом.

Мы стояли вплотную друг к другу, на совсем неподобающем для скромного танца расстоянии. Поняв оплошность, барон отступил на шаг, и я громко выдохнула, делая первый па. Вернее, следуя за ногами и руками барона.

— Я не умею танцевать классические танцы, — поспешила я оправдать свою неловкость до того, как оттопчу в темноте барону все ноги.

Впрочем, свет бы не помог. Я не танцевала с тех пор, как перестала быть студенткой. Несколько лет! Толик не любил клубы или экономил деньги, не важно… Он никогда бы не пригласил меня на вальс.

— Без музыки так непривычно, — пролепетала я очередное оправдание, когда все же оставила отпечаток на сапоге партнера. — И без света…

Барон обязан был понять, что я танцую в первый раз, но повел себя настоящим джентльменом:

— А зачем свет? В вальсе не принято смотреть друг другу в глаза. Вы смотрите вправо, а я влево, и наши взгляды никогда не встречаются. Это очень деликатный танец, — барон вдруг перегнул меня назад, и я почти повисла на его руке, не чувствуя спины. — Когда вы отклоняетесь назад, я не следую за вашей шеей, как бы мне этого ни хотелось. Мне предписано танцем держать спину прямо и смотреть только вперед. Ну что, попробуем не сбиться со счета?

Теперь я видела его глаза, но не могла пока определить их цвет. Ах да, о чем я… Серо-синие… Я же так долго смешивала этот цвет для марионетки.

— Эдна, два, три… — барон не стоял на месте. — Опускайтесь с носка на пятку… Вот так… Зачем вам свет, свет вам не нужен… Вам нужна практика… Впрочем, Ян не умеет танцевать… Давайте, вот так — эдна, два, три, два, два, три…

У меня кружилась голова, а ноги что-то там перебирали по паркету — что это за комната, что у ней нет ни конца, ни края — ни одной стены, никакой мебели…

— А теперь пройдемся по квадрату, — не унимался мой учитель. — И прошу, считайте вместе со мной, иначе вальса мы сегодня не станцуем, а завтра, как я уже сказал, вы меня на пушечный выстрел к себе не подпустите…

Я считала, постоянно сбиваясь и со счета, и с невидимого квадрата. Я не чувствовала ни ног, ни рук, только крепкое рукопожатие. Камень прочно засел между кожаными пальцами барона, и я не боялась больше потерять кольцо. Неожиданно танец кончился, и взметнувшийся было платок упал мне на спину.

— В чем дело, Карличек? — проговорил барон, будто у самого моего уха.

Карлик ответил издалека. Или просто говорил тихо.

— Я только хотел спросить про ужин.

— Накрой в столовой на три персоны…

— Пан Драксний выпил литр молока…

— Все равно поставь три прибора и подсвечник на одну свечу. Сколько времени тебе потребуется, чтобы приготовить для нашей гостьи что-нибудь вкусное?

— Полчаса. За четверть часа я не управлюсь со всем.

— Тогда принеси нам вина. Сюда. И побыстрее.

Карлик не ответил. Видимо, "слушаюсь" было здесь лишним.

Эпизод 3.3

Карлик исчез довольно тихо, и мы с бароном остались в кромешной тьме на расстоянии вытянутого пальца друг от друга. Если подняться на носок, то я без всякого сомнения дотянусь до его губ. И к безумному своему ужасу я поняла, что не просто могу, но и хочу это сделать. Может, это мне передалось его желание?

Чего он медлит? Не знает, как я отреагирую… В ночных клубах, где тоже никого толком не видишь и тем более не знаешь, никто не размышляет, просто целует… Или дает поцеловать себя. Но здесь не клуб, здесь на кону не смазанная помада, а честь невесты. Я буду безвозвратно потеряна для барона как порядочная женщина, если позволю себе этот поцелуй… А если не позволю, потеряю себя, свой покой…

Во сне я уже целовала эти губы. Белые, холодные, мертвые губы маски. В одинокие ночи они стали моим наваждением, и я списывала подобные желания на безумный темп работы над куклой и осознание факта того, что эти губы принадлежали когда- то живому человеку. И эти губы, на расстоянии вставания на носочки, сейчас принадлежат живому. И идентичны губам мертвого брата.

Какими же дурацкими могут быть условности: мы оба жаждем этого поцелуя, и ни один из нас никогда не решится на него. Хотя между нашими желаниями существенная разница: Милан всего-навсего хочет поцеловать женщину, потому что давно не целовал, а я… Я — безумный творец Пигмалион, влюбленный в свою Галатею…

Бред… Нечего тут думать, надо просто действовать. Темнота не выдаст нашего секрета. Я коснусь сейчас живых губ и скажу, что молодежь так нынче благодарит за танец. Это не будет даже поцелуй. Только секундное соприкосновение губ. Только бы не промахнуться…

Рука с плеча барона скользнула ему на щеку, и большой палец сразу же утонул в ямочке на подбородке. Губы на два сантиметра к центру — это я точно знаю. Носки на вытяжку, как у балерины. И…

Меня обдало ледяным воздухом. Барон резко отвернулся и стиснул запястье своевольной руки. Мой бешеный пульс ударил ему в палец.

— Какая же вы нетерпеливая, Вера! Как все женщины! Я пообещал зажечь свечу. Зачем же сейчас ощупывать мое несчастное лицо?!

Барон отпустил мою руку, вложив в брезгливый жест столько силы, что я пошатнулась. Господи… Он не понял, что это было началом поцелуя… Он не допускал даже мысли, что я хочу и могу его поцеловать… Как объяснить теперь мое истинное желание? И не разверзнется ли после моего признания между нами еще большая пропасть, чем та, которую я создала своей дурацкой попыткой поцеловать барона?

— Ваше вино!

Карлик вынырнул из темноты прямо между нами, будто подбирался по-пластунски. Возможно, он предотвратил ссору. От стыда мне вдруг безумно захотелось пить, и я еле дождалась от барона тоста:

— За ваше здоровье и долгую счастливую жизнь, — произнес он слишком сухо, отчего-то не добавив — с Яном.

Буду думать, что его тоже мучила жажда. И правда, барон осушил бокал чуть ли не залпом и звякнул им о поднос так громко, будто жаждал разбить на счастье. Карлик виртуоз: не расплескать вино по дороге уже искусство, а пробираться с подносом во тьме — вообще высший пилотаж! Я справилась с вином за два глотка и с благодарностью вернула карлику пустой бокал.

— Хотите еще?

В голосе барона издевка? Принял меня за алкоголичку? Сам-то он явно закладывает в одиночестве и не по одной, судя по сноровке слуги.

— Я подожду до ужина со вторым тостом, — отозвалась я предельно нейтрально и вежливо.

— Как вам будет угодно, — в голосе чувствовались остатки гнева, которые барон даже не попытался скрыть. — А мне пока угодно взглянуть на ваши сегодняшние рисунки.

Только не это! Да еще в приказной форме. Нет уж — сначала трудовой договор, а потом уже требования.

— Я не хочу вам их показывать, — ответила я и, чтобы не казаться слишком уж грубой, тут же добавила: — Если уж вы хотите оценить мое искусство, то я покажу вам перчаточную куклу. Если, конечно, одной свечи будет достаточно для того, чтобы разглядеть мое искусство…

Ну кто же за язык меня тянул! Я даже услышала скрежет, с которым растянулись в саркастической усмешке губы барона:

— А я справлюсь на ощупь!

Теперь понятно, в кого слуга такой злой на язык. В хозяина!

— Тогда я сейчас на ощупь поднимусь к себе за куклой.

— Пятнадцать шагов, затем двадцать и потом тридцать ступенек, — выдал все так же сухо барон. — А дальше будет трудно заблудиться…

Как малые дети, право! И я решила быть взрослой и первой протянуть руку. Со словами:

— Это ваш последний шанс, пан барон. Завтра я не подойду к вам и на пушечный выстрел.

Барон молниеносно стиснул мои пальцы и сделал шаг вперед. Темнота рука об руку с таким проводником не казалась уже слишком плотной. Я даже начала различать очертания предметов и профиль барона, в котором не нашла ни одного несоответствия моей марионетке. Милан принялся считать шаги, и я присоединилась к нему, но на пяти шагах от лестницы он вдруг оборвал счет и встал, как вкопанный.

— Да что же это в самом деле, Вера! — барон до хруста стиснул мне пальцы. — Неужели вы ничего не чувствуете подле меня?

Кислый комок подпрыгнул к горлу и, перекрыв его, спас меня от необдуманного ответа. Нет, барон говорит вовсе не про влечение. Его тревожит он сам, не более того.

— А что именно я должна чувствовать подле вас? — спросила я, намеренно отступая от барона на крохотный шаг, чтобы выпрямить руку, не разбивая рукопожатия.

— Страх, — выдохнул Милан неестественно низким голосом. — Страх, Вера, нечеловеческий страх… Я чудовище. И пусть между нами сейчас темнота, но вы, женщины, слишком чуткие создания, чтобы обмануться, просто закрыв глаза…

— Именно так женщины всегда и поступают, пан барон. Закрывают глаза на проблему, и та мгновенно исчезает.

Я попыталась улыбнуться, но уголки губ склеились, и я испытала физическую боль, открывая рот для того, чтобы произнести каждое последующее слово. Все мое тело напряглось, и я даже не поняла сначала, что руки мои теперь свободны, потому что пальцы в перчатках сомкнулись на моей талии. Они не побежали вверх по позвоночнику, они погнали туда стадо мурашек. Наши лбы соприкоснулись, но я не испытала ни малейшего желания отстраниться. Вблизи все расплывалось, но я по памяти восстанавливала черты Милана. Неужели поцелует? Неужели…

— Я твержу вам, что страшен, что я чудовище, что вы пожалеете, что зажгли свечу, а вы смеясь протягиваете мне руку… Как можно… Как можно быть такой наивной и верить мужчине, которого вы не знаете в сумме даже двадцати четырех часов…

Я боялась сглотнуть слюну слишком громко, и во рту у меня началось наводнение. О ком Милан говорит сейчас: о себе или об Яне? Какой же пан директор дурак с этим кольцом… Барон в курсе, что я совершенно не знаю его протеже… Или барон все же говорит о себе?

— Простите, пан барон, — даже если бы я захотела отодвинуться, все равно не смогла бы даже дернуться, так крепки были путы, приковавшие меня к темному телу, но я и не хотела отступать от барона. — Ян сказал, что в вашем доме мне нечего опасаться…

Барон замотал головой, но лба от моего не отнял.

— Ах, Ян, Ян… Наивный мальчик… Я болен, Вера. Я не всегда понимаю, кто передо мной… И если я хоть на секунду спутаю вас с другой женщиной…

— To что? — чуть ли не пробулькала я, захлебываясь слюной.

— Я могу убить вас, — Милан обжог мне нос своим дыханием. — Убить! И это правда. Именно поэтому я не пускаю в дом ни одну женщину. Именно поэтому я отказался от идеи театра. Моя болезнь прогрессирует… Я хочу, чтобы вы уехали и понимаю, что не в силах отпустить вас… Мне безумно не хватает женского общества. Безумно… Вера, вам честно не страшно рядом со мной? — голос его сделался мягким, почти мальчишеским. — Только правду, Вера, говорите мне только правду…

— Мне не страшно, — выдохнула я. — Но мне больно. Отпустите меня, пожалуйста.

Барон отпустил и привалился к перилам, закрыв лицо белоснежными манжетами, которые двумя нечеткими силуэтами птиц взметнулись перед моим затуманенным взором в темноту.

— Если только почувствуете страх, кричите, бегите… Я велел Карличеку всегда быть начеку… Я постараюсь с вами не встречаться. Я думал об этом весь день. Так будет лучше для нас обоих. Я не прощу себе, если причиню хоть какой-то вред невесте Яна. Ступайте наверх. Я буду ждать вас внизу. Мы поужинаем и думаю… На этом наше общение закончится. До приезда Яна мой особняк в вашем распоряжении. Но меня в нем не ищите…

Я подняла голову и нашла глаза барона, но во тьме их выражение осталось для меня тайной.

— Я могу обойтись без ужина, — сказала я твердо, давая барону шанс уйти прямо сейчас, не причиняя себе большего дискомфорта, чем тот, который он уже испытал за два вечера скудного общения со мной.

Барон усмехнулся и, кажется, даже покачал головой.

— Я не настолько безнадежен, Вера. На столе три прибора. Пан Драксний ни на секунду не оставит нас наедине, а уж Карличек, тот точно будет шнырять взад- вперед. Мальчишка вообще не умеет сидеть на месте… И потом я действительно хочу показать вам себя, чтобы вы не испытывали больше никаких сожалений по поводу того, что наше знакомство не состоялось. А сейчас поднимайтесь наверх и отбросьте на этот вечер все страхи. Даже те, что я нагнал на вас только что…

Он усмехнулся, но на этот раз вовсе не зло, а скорее горько.

Я не ступала на ступеньки, я скакала по ним, я летела, удирала, но не от барона, а от себя. Я не боялась его, я боялась того, что чуть не сотворила с ним, науськанная безжалостным музейщиком. Для пана Ондржея барон не более чем спесивый поехавший крышей старик, даже если возрастом Милан и не так стар, как пану директору того бы хотелось. Для меня же барон вдруг стал сильнейшим из людей, с которыми когда-либо сталкивала меня жизнь. Он осознал свою тягу к насилию и желает уберечь от него и себя, и мир… В Молдавии, в глуши степей, вдали Италии своей… Конечно, Пушкин сказал это не про него, как и Грибоедов, но барон нашел свою глушь, свой Саратов, здесь и замуровал себя заживо, чтобы не замарать руки еще одним убийством. Ревность… Это жуткое чувство, смертоносное… И он спрятался от женщин, чтобы никогда вновь не испытать его…

Мысли путались, как и ноги, которые еле-еле внесли меня в комнату. Я не стала искать фонарь. Я срослась с темнотой. И сейчас просто кинула на пол чемодан и расстегнула молнию. Вот она, моя летучая мышь. Сейчас я отнесу тебя хозяину. Ты не нужна мне больше. Ты не нужна музею. Останься же с бароном как память обо мне.

Я поднялась с холодного пола, сделала шаг в сторону двери, вытянула руку… Путь свободен. Сколько шагов? Пять? Вот и лестница, а внизу меня ждет Милан в первый и в последний раз.

Барон не хочет света не потому, что боится испугать меня изуродованным лицом, а потому, что сам боится увидеть меня настоящую… Боится, что я ему приглянусь, боится сделать то, что запретил себе делать — влюбиться. Да, да, да! Он боится влюбиться в невесту Яна. И эта мысль почему-то наградила меня крыльями, и я вспорхнула вниз к барону, точно скользила по воздуху. Сейчас, не видя моего лица, он может нарисовать самый нелюбимый им женский образ… Но отказаться сейчас от свечи, значит, признать за собой трусость и оскорбить барона еще больше.

— Это летучая мышь.

Наши пальцы встретились, и я убрала руки, возложив куклу на протянутые ладони. Барон попытался надеть ее, и тут… О, нет! Из надорванного крыла, о котором я напрочь забыла, через булавку, посыпалась крупа… Тук, тук, тук… Барон мгновенно рухнул к моим ногам.

— Что вы делаете? — почти закричала я.

— Прохожу вашу проверку, — прорычал барон у моих ног. — Ждете, что я назову вам точное число крупинок? Не дождетесь!

И тут он дико расхохотался, и я впервые действительно испугалась за его рассудок, а когда он ухватил меня за ноги, едва сдержала крик.

— Какая же вы на самом деле трусиха, пани Вера, — рассмеялся уже более человечно барон. — А все туда же! Вампирский музей! Особняк страха! И все же Ян прав. Из меня мог бы получиться отменный вампир, но дудки!

Барон резко поднялся и легонько толкнул меня в грудь подушечками пальцев.

— Я не уверен, что собрал все, но старался. В детстве это долгое время было моим излюбленным развлечением.

Я машинально подняла руку и нащупала на ладони горстку крупы.

— Мать запирала меня за любую провинность, потому что, разозлившись, я обычно вымещал злость на брате, идеально воспитанном в смирении. Запирала в кладовке своей мастерской, чтобы находиться за стенкой и стеречь меня. Там хранился бисер, которым она вышивала картины. Я рассыпал его и собирал, ползая из угла в угол, так время наказания проходило быстрее. Но я никогда его не пересчитывал. Как-то в голову даже не приходило, — закончил барон уже зло. — Хотите, сделаем это вместе, как настоящие фольклорные вампиры? Так и ожидание ужина пройдет незаметно.

Ладонь теперь тряслась перед моим носом, и я окончательно уверилась в начинающемся приступе безумия и испугалась.

— Давайте лучше запихнем крупу обратно в крыло, — проговорила я чужим хриплым голосом. — Я не верю в существование вампиров. И не знаю ровным счетом ничего из преданий про кровососов, кроме кинематографической ерунды. И уж точно никогда не мечтала работать над созданием вампирского музея. Я отнеслась к предложению Яна как к обыкновенной работе. Мне, как художнику, без разницы над чем трудиться. И если вам не нравятся летучие мыши, можете смело выбросить мою куклу. Мне она не нужна. Я сделала ее для вас. Она ваша.

Повисла тяжелая пауза и потом кирпичом упала мне на ногу. Это барон, шагнув ко мне, случайно отдавил мне сапогом пальцы. Заметив оплошность, Милан тихо извинился и отступил, но не от меня, а чуть в сторону. И даже не на расстояние вытянутой руки. Ткань зашуршала слишком громко — барон умело засыпал наполнитель в крохотную дырку на крыле.

— Сейчас попросим Карличека принести шкатулку моей матери. Там непременно будут черные нитки, и вы почините куклу, прежде чем подарите ее мне. Не зря же мы зажжем свечу…

Он опустился передо мной на колени, чтобы осторожно положить куклу на ступеньку. Зачем? Барон предлагает мне шить прямо здесь? Но вот он выпрямился и дотронулся до моей щеки. Точно так, как сделала до того я сама. Только, в отличие от него, я не дернулась, и пальцы барона с минуту лежали в ямочке у моих губ — неподвижно, выжидающе…

— Вера, я очень люблю… — барон замер, и я замерла вместе с ним, — летучих мышей, — продолжил он со смешком. — В парке, в гроте, зимует сейчас целое семейство. Если вы попросите, Карличек отведет вас в пещеру. Пугать светом их нельзя, но если светить в пол крохотным фонариком, можно разглядеть висящие под потолком силуэты.

— А почему вы не отведете меня туда сами?

В ответ я услышала тяжелый вздох.

— Вера, я же сказал, что это наш с вами последний вечер. И я хочу взять с него по максимуму.

По моей спине вновь побежали мурашки, хотя барон продолжал держать руку у меня на щеке, а другую — у себя за спиной.

— У настоящего художника, всегда при себе имеются карандаш и бумага. Вера, вы настоящий художник или нет?

Я сунула руку в карман — там действительно жил огрызок карандаша, а в другом — скомканный лист с моим ночным кошмаром. И я на ощупь сумела отыскать оборотную сторону листа и протянула барону вместе с карандашом.

— Благодарю, Вера. Сделайте шаг назад и сядьте на ступеньку. За куклу не тревожьтесь, она лежит на ступеньку выше.

— Для чего я должна сесть? — спросила я, вдруг испугавшись, что он сейчас придавит меня вниз распростертой на моей щеке ладонью.

— Я хочу сыграть с вами в детскую игру. Я попытаюсь нарисовать ваше лицо… — он сделал паузу. — На ощупь. Раз вы находите возможным прикасаться к постороннему вам человеку, то и сами не можете быть недотрогой…

Я шумно сглотнула и, выскользнув из-под руки Милана, села на лестницу. Я позволила себе непростительную вольность и теперь платила за нее. Барон опустился на пол и расправил на ступеньке лист бумаги. Взял в руку карандаш. Он левша, потому что правая рука вернулась ко мне на лицо. Прикосновения были удивительно нежными, а вот карандаш скрипел по бумаге довольно жестко. Что он мог там нарисовать не знаю, если только эллипсы, которые барон без остановки чертил пальцами на моем лице. Если это даже проявление сумасшествия, то пока безобидное — а то, что у меня скрутило живот, это мои проблемы, а никак не Милана.

— Вот и все, — он убрал с моего лица руку, поднял с бумаги карандаш и вернул мне, а рисунок оставил при себе. — Вы очень терпеливая модель, пани Вера

Мне очень хотелось в подробностях расспросить его про эту детскую забаву, но я решила дождаться зажженной свечи и смело вложила руку в протянутую ладонь, не забыв поблагодарить за комплимент.

Эпизод 3.4

По едкому табачному флеру я поняла, что пан Драксний уже занял место за столом. Свое я определила по отодвинутому бароном стулу. Сам хозяин, судя по количеству шагов и скрипу ножек по паркету, сел напротив. Куда легла летучая мышь я узнала через секунду — возникший из темноты карлик сообщил, что это шкатулка. "Это" тут же звякнуло рядом со мной.

Больше никакой откровенности с бароном — этот мальчишка всегда рядом, иначе он бы не мог узнать про желание хозяина вооружить меня иголкой. Я сухо поблагодарила. Карличек молча откланялся. А лучше бы протянул мне спичку. Зажженную. И сказал, куда поставил подсвечник.

Табачный запах неожиданно почти полностью перекрылся стойким ароматом корицы — скорее всего в центр в качестве освежителя воздуха легли надушенные шишки. Стоп! Как? У пана Драксния ведь аллергия… Я кашлянула и спросила, для чего здесь шишки?

— Для того, для чего и табак, — ответил барон достаточно серьезно. — Они компенсируют друг друга, потому и пан Драксний может составить нам компанию, и мы можем ее вынести. Хотя стоит все же поторопиться с едой.

За спиной барона шевельнулась портьера — карлик оттянул ее чуть в сторону, пустив в столовую лунную дорожку. Я ахнула, но не потому, что увидела барона. Он оставался в тени, только силуэт его сделался более четким. А вот стол стоял так, что лунная дорожка четко разделила его пополам и упала на пол ровно там, где лежала моя кукла с коробкой для рукоделия и где стоял подсвечник.

Карличек вприпрыжку подбежал ко мне и протянул спичечный коробок. Я подняла глаза на барона, ожидая, что он еще раз предложит мне передумать. Нет, он сидел на стуле ровно, нацелившись на столовые приборы, точно собирался приступить к трапезе, но теперь я видела, что его тарелка, как и остальные, пуста. Пан Драксний держал у носа платок. Бедняга. Работа цербером давалась ему через великую силу.

Я чиркнула спичкой и втянула носом забытый запах серы. Зажгла свечу с первой попытки, махнула в воздухе спичкой, протянула ее вместе с коробком карлику и даже не взглянула на барона. Тот молчал, а вот старик задышал сильнее — только бы не начал задыхаться!

— Карличек, убери отсюда шишки, пожалуйста, — приказала я таким безапелляционным тоном, что барон обязан был согласиться с моей просьбой.

Однако карлик так не думал. Он выжидающе глянул в сторону хозяина. Баронпромолчал, но, возможно, просто кивнул — я до сих пор не повернула к нему головы. Карлик подхватил плетеную корзинку и растворился в темноте соседней комнаты. Я же открыла шкатулку, взяла катушку черных ниток, вынула из подушечки вышивальную иглу и…

— Возьмите наперсток, пани Вера, — прохрипел старик и заерзал на стуле. — Обязательно возьмите наперсток.

Еще одна длинная фраза в мой адрес. Ох, как бедняга распереживался… Закашлялся даже, а потом вытянул из-за пояса трубку и принялся набивать ее табаком. Свихнулся? Я с трудом приклеила себя к стулу. Ему не три года, знает, что можно, а что нельзя для его нездоровья… А меня табаком не удивишь… Неприятно, но переживу. Займусь делом. Нитка легко проделась в ушко, а наперсток сел на палец как влитой и очень пригодился — без него три слоя ткани не взять, а дырявить стол, покрытый чистой скатертью с кистями, не позволит себе даже последний вандал. И я починила шов, не пролив на куклу ни единой капли крови, вернула иглу в игольницу, затем в шкатулку, и только потом, надев куклу, протянула через стол руку. Без страха. С улыбкой. Если барон рассчитывал напугать меня, у него ничего не получилось.

— Она ваша, — произнесла я на грани нейтральности и нежности.

Барон, не сводя с меня горящий глаз, сомкнул пальцы на голове летучей мыши.

— Моя? А я не просил у вас руки.

Голос подпрыгивал от злости через слог аж на целую октаву. Мне потребовалось собрать всю жалость к барону, чтобы не отдернуть руки. На что он злится? На мою такую обыденную реакцию на его шрамы? Или на то, что я раскомандовалась его слугой?

— Даже если бы вы попросили моей руки, я бы вам ее не отдала, — ответила я с улыбкой. — Потому что вы опоздали, барон. Я отдала ее другому.

— Еще не до конца!

Барон так резко сдернул с моей руки куклу, что мне потребовалась вторая рука для того, чтобы поймать кольцо. Так и задумывалось Миланом, в этом не стоило сомневаться даже секунду. Но я легла животом прямо в пустую тарелку и ухватила куклу за починенное крыло, потом загнула палец и вернула кольцо на место.

— Глупая шутка, Милан, — выдал пан Драксний скрипуче, пуская над столом кольца дыма. — Очень глупая.

— А я не шучу! — барон вскочил со стула и продел руку в перчатку, а я села на стул и зажала кольцо в кулак. — Я не умею шутить.

— Это ни для кого не секрет, мой друг, — не изменяя интонации, продолжал ворчать старик сквозь дым. — Сядьте и не смущайте чужую невесту. Даже если вас не устраивает выбор пани Веры, вы обязаны его уважать. И посмею себе заметить, что Ян не самый худший представитель молодого поколения.

— Худший! И вы знаете это не меньше моего! Отношения, начинающиеся со лжи, никого не приводили еще к счастью.

— Да сядьте вы уже, Милан! Зажгли свечу, так играйте роль добродушного хозяина. Хватит ваших глупых пугалок! Ведете себя, как мальчишка, право слово. Садитесь!

И барон подчинился хрипловатому приказу. Между нами висела дымовая завеса, но лицо Милана в любом случае больше не вызывало во мне интереса. Я убедилась, что барон просто принял меня за изнеженную девицу, ворочащую морду от негламурной фотографии. Его лицо действительно походило на небрежно сделанную куклу, которую творец поленился как следует зашкурить — рытвины местами напоминали оспины, местами наколотое вилкой тесто для фокаччи. Другими словами — я могла спокойно смотреть на барона, не чувствуя страха и почти не испытывая жалости. Нет, тут я пыталась себя обмануть — лицо его до той чертовой бритвы было прекрасным, а сейчас стало обыкновенным. Будем думать так. Кожа не обвисла, не дряблая, хотя и болезненно-бледная от вечного заточения, зато без явных признаков алкоголизма. На мой невооруженный взгляд. Только с возрастом я терялась. Сорок ему точно есть, а вот до шестидесяти и седины он пока не добрался. Будем считать, что он вдвое старше меня. Но явно не умнее. Устраивать всю эту игру в темную комнату из-за папиросной бумаги на лице. Бред! Он же не женщина в самом-то деле!

A вот дулся он сейчас на меня точно по-детски и изрядно досадил таким поведением даже такому толстокожему человеку, как наш пан Драксний, раз старик вдруг разговорился в моем присутствии. Ну так что же, он тоже если не в два, то уж точно в полтора раза старше Милана, и потому ему можно снисходительно отзываться о глупостях хозяина особняка.

Мне бы тоже следовало вставить хоть какое-то слово, но не буду же я орать со своего места, что красота для мужчины не главное и что вы, барон, просто похожи на столетнюю куклу, которую если отдать в реставрацию…

— Я не могу спокойно наблюдать, как наш мерзавец ломает жизнь этой девочке!

Так, о чем это они? За собственными мыслями я отключилась от разговора. Общего. Вернее будет сказать, разговора обо мне.

— А вы закройте глаза, Милан… — философски выдал пан Драксний вместе с сизыми клубами дыма. Паровоз прямо!

— Я не собираюсь закрывать глаза на то, что происходит под крышей моего дома.

Да, старик прав… У нашего барона туго с чувством юмора. Даже я улыбнулась. И еще до того, как пан Драксний повернул в мою сторону голову и подмигнул. Пан Драксний подмигнул! Надо поставить галочку — у этого чешуйчатого чудища с косичкой имеются человеческие эмоции.

Милан поднял ладонь и точно собирался хлопнуть ей по столу, но Карличек снова появился вовремя и поставил на его пустую тарелку тарелку полную. Поднос он держал на голове и достал все три тарелки на ощупь. Им не музей, им цирк надо открывать. Я, правда, не решила пока, кому отдать роль конферансье. Милан, несмотря на пиджак, отлично вжился в роль клоуна. Невежливого, потому что даже кивком не поблагодарил карлика, когда тот стащил с головы полный бокал. Похоже он все еще не вышел из роли возмущенного хозяина или родителя. Видимо, тем, что решил жениться без ведома барона, Ян слишком задел его отцовские чувства. Ну, пан Ондржей и негодяй!

— Когда Ян только заговорил о ней…

Ах, так значит пан Кржижановский все же откровенничал с бароном… Даже интересно послушать о себе в третьем лице.

— Я сразу сказал, что мы обойдемся без нее, своими силами…

Ах, вот в чем дело… Своими силами… Вы бы, барон, хоть рисунок свой показали для начала…

— А когда он стал настаивать, я взял с него слово рассказать ей правду…

Тут барон повернул голову и уставился мне в глаза тяжелым злым взглядом, от которого аж задрожало пламя, но не я. Только вот свеча горела от меня на небезопасном расстоянии, и я незаметно подвинула подсвечник к центру стола.

— О текущем положении наших дел… И что он сделал? Он сделал ей предложение! И даже словом не обмолвился о том, о чем следует первым делом сообщать женщине, если хочешь сделать ее своей женой…

Пан Драксний выпустил дым прямо в лицо барону и рассмеялся: глухо, хрипло, со скрипом:

— О любви, что ли…

Теперь барон с яростью швырнул на стол салфетку, которую до того комкал в руках, и снова вскочил. На сей раз и я не усидела на месте.

— Простите, но это переходит все границы, пан барон! Я просила вас не обсуждать мои отношения с Яном ни со мной, ни, тем более, с посторонним человеком.

— С посторонним человеком?

Нас с бароном разделял стол, но мне казалось, он стоит в миллиметре от меня, так мне вдруг сделалось жарко.

— Если кто здесь и посторонний, так это вы, пани Вера. Так уж вышло, что мы знаем Яна намного ближе, чем успели узнать его вы… И потому мы имеем полное право переживать за него и, тем самым, за вас. Я пожелал вам долгой и счастливой жизни, — в руках барона вдруг сверкнул бокал. — Так вот, спешу вас огорчить. С Яном у вас не будет ни того, ни другого.

Я схватила свой бокал, не зная, для чего, и отвела взгляд — перед паном Дракснием стояла кружка. Что в ней плескалось, можно было даже не гадать, но он все равно не поднял молока для тоста. Он драл когтистыми ногтями салфетку, и на той образовалась уже приличная бахрома. Я вернула взгляд на бледное напудренное лицо барона.

— Семейную жизнь строят двое, не так ли, пан барон?

Милан ответил без какого-либо промедления:

— Поверьте, Вера, от вас здесь ничего не зависит. Вы слабая женщина, а он…

Барон прикрыл глаза и опустился на стул. Без тоста. Продолжая сжимать ножку бокала. Я осталась стоять.

— Милан, ну скажите ей уже всю правду и дело с концом… — брякнул сипло пан Драксний, и я вытянулась по стойке смирно, ожидая очередного откровения.

Барон покачал головой, несколько раз, точно маятник.

— Это не моя тайна. Но я не выпущу отсюда Веру и не впущу Яна, пока наглец не скажет ей о себе всю правду.

Я вздохнула достаточно громко, чтобы на меня обернулись, но мои сотрапезники смотрели только друг на друга. Тогда я постучала коротким ногтем по хрусталю.

— Позвольте мне поднять тост за вас, пан барон, и за вас, пан Драксний, и за Карличека, если он где-то рядом, — я обернулась, но карлик не отозвался. — За ваше здоровье и за заботу, которую вы проявили по отношению к постороннему человеку.

Я еще не договорила, как барон уже осушил свой бокал. Я не собиралась тянуться через весь стол, чтобы чокнуться с ним, но мне сделалось немного не по себе. Это проявление неуважения. Даже конченные алкоголики дожидаются окончания тоста "Ты меня уважаешь?" Милан меня явно не уважал.

— На здрави! — все же закончила я и сделала всего лишь один глоток.

Вино плотное, терпкое, с великолепным букетом, но пить мне не хотелось, как и есть, но я не могла обидеть повара, хотя тот и заслужил мою обиду. Возможно, без дурацкой шутки карлика барона бы так не проняло.

На тарелке меня ждала слегка обжаренная печеная картошка и великолепный кусок форели в винном соусе, но сегодня оценить искусство повара было мне не под силу. Тем более после того, как я увидела на тарелке барона свои оладьи. Но комментировать что-то еще я себе строго запретила. Барон тоже молчал и нарезал оладьи на такие микроскопические кусочки, которыми не мог подавиться даже младенец. Может, так их жуткий вкус меньше чувствуется?

Но от ощущения напряжения над столом никто не избавился. Я вздрагивала всякий раз, как барон поднимал глаза от тарелки и устремлял взгляд в мою сторону. Я тоже искромсала всю рыбу из страха, что барон увидит меня с набитым ртом. Разговор не то что не клеился, он просто отсутствовал.

— Вы понимаете, пани Вера, что вы здесь под арестом?

Пан Драксний заговорил так неожиданно, что я чуть не подавилась последним кусочком картошки. И даже не поняла, почему кивнула. Потому что соглашалась со словами старика или для того, чтобы не икнуть.

— Кого вы предпочитаете себе в тюремщики? — продолжал он тихо. — Меня или Карличека? Милан, как я понимаю, не желает брать на себя эту роль…

Взгляд пана Драксния был вовсе не добрым, и я порадовалась, что он быстро перевел его на барона.

— Я голосую против всех, — проговорила я четко, хотя секунду колебалась, желая сказать, что предпочла бы все-таки господина барона. — Я сама могу о себе прекрасно позаботиться. Спешить мне некуда. Во всяком случае до Рождества, которое мы с моим женихом планировали отпраздновать вместе. Если Ян не объявится к этому моменту, я буду считать нашу с ним помолвку расторгнутой и уеду, а все ваши страшные тайны, — я смотрела на барона в упор, — оставьте, пожалуйста, при себе. Меня они не интересуют. Это не мой профиль. А вот на свой портрет я хотела бы взглянуть. Если вы не возражаете, барон?

Я выжидающе протянула руку, и барон судорожно полез в карман пиджака, развернул сложенный аккуратно, но еще мною безбожно измятый, лист бумаги и… Замер, уставившись на рисунок. Он увидел свои каракули или мои?

— Что это вы нарисовали? — спросил Милан так медленно, точно ему перестало хватать воздуха.

Барон поднял на меня глаза, полные отвращения и ужаса. Даже в полутьме я видела эту жуткую смесь чувств, застывшую в его зрачках.

— Очередную куклу?

Он брезгливо отбросил листок, и если бы старик не оказался удивительно проворным, то рисунок сгорел бы на свече. Пан Драксний протянул мне смятую бумагу, не глядя. Ко мне на ладонь лист лег моим портретом вверх — выполненный в стиле кубизма или минимализма. Неужели я могла подумать, что в темноте можно накарябать что-то другое? И вообще, откуда барону уметь рисовать! Это была с его стороны просто глупая детская месть!

Я поднесла лист к свече и пылающим положила к себе в тарелку. На фоне огня я должна была казаться ведьмой. И я ей сейчас была.

— Анри Матисс считал, что нельзя создать стоящее произведение искусства, если оглядываться на мнение окружающих и гадать, что они подумают. Скорее всего я бы создала такую куклу, если бы вы вернулись к идеи музея, но сейчас пусть эта особа останется лишь моим кошмаром.

— Она что, приснилась вам? — спросил барон с какой-то противной усмешкой.

— Представьте себе. Идеи вообще имеют привычку приходить во сне. Но с этой минуты я запрещаю себе думать о всяких страхах, ужасах и прочей чепухе, которой еще неделю назад я думала отдать полгода своей жизни.

— Всю жизнь! — перебил меня барон. — Вы думали отдать ей всю жизнь!

Он вскочил и ринулся прочь. Нет, я ошиблась — ко мне. Милан схватил мой бокал и вылил оставшееся вино в тарелку с бушующим пламенем.

— Очень умно, Вера! Очень умно!

Он остался рядом. Стоять. А я сидеть, не сводя глаз с растекшегося по прекрасной скатерти винного пятна. Сможет ли карлик отстирать его без подручных средств в виде "Индезита" и "Тайда". А кто виноват? В этот раз мы разделяли с бароном вину поровну.

— Ай!

Я не смогла сдержать крик, когда Милан схватил меня за волосы, чтобы оттянуть голову назад! Наши глаза встретились — на таком расстоянии я видела серо- синюю заводь небес, и моя шея, как пружина, отскочила вперед, когда барон развязал узел из моих волос — и я едва не угодила носом в винное озеро. Что он делает? Что? Наказывает меня? И почему пан Драксний продолжает спокойно потрошить салфетку…

— Я подарю вам гребень, милая Вера, чтобы вы никогда не забывали расчесывать волосы. Карличек!

Барон хлопнул в ладоши. Повисла тишина. И вдруг, в считанные секунды, или же подле взбесившегося барона для меня остановилось время, перед моим носом возникла маленькая рука с черепаховым гребнем.

— У меня есть расческа, — отказалась я от подарка и хотела подняться, но барон придавил рукой мне плечо.

Перед глазами мелькнул белый манжет. Он взял из рук карлика гребень. Я стиснула зубы, когда барон с ожесточением принялся драть мне волосы. На расчесывание это походило меньше всего. Милан вымещал на мне злость. И мне оставалось молиться и радоваться, что это наш последний вечер вдвоем. За несколько таких вечеров можно остаться лысой!

Я раз двадцать успела пожалеть, что не подстриглась перед Чехией, пока барон наконец не закрутил мне волосы в ракушку и не заколол гребенкой на затылке. Испугавшись, что волосы не выдержат и вновь попадут в руки барона, я перехватила их наверху. Барон отшатнулся, точно испугался блеска чужого кольца, и пожелал мне доброй ночи.

— Я растоплю для вас камин, — произнес пан Драксний, когда в темноте дальних комнат затихли шаги Милана.

Я поблагодарила и взяла со стола подсвечник. Мы двинулись через пустую гостиную к лестнице. Старик плелся сзади, не выказывая никакого желания заводить разговор. Он только вздыхал, чем создавал прекрасный саундтрек к фильму ужасов, но мне из этого фильма уже хотелось удрать. Я поддерживала прическу и думала, что знакомиться с иностранцами вредно для здоровья русской девушки. Сидела б себе в Питере — скучно, зато безопасно.

Эпизод 3.5

Эта кошмарная ведьма, даже после полного сожжения, не оставила меня в покое — заявилась в гости, как только я заснула. Однако на этот раз я не стала будить воплями особняк, сколько мадам ни зыркала на меня черными глазницами — просто отмахнулась от видения, точно от мухи. И она ушла. Только забыла хлопнуть дверью! Ну и ладно… В следующий раз хлопнет дважды!

Кошмар исчез, но оставил после себя удивление. Никогда не думала, что так легко совершать во сне движения — наяву я обнаружила себя в совершенно идиотской позе, лицом к двери, носом в изножье — точно, прогоняя призрака, пролетела сквозь белую пелену ее одеяния, вслед за собственной рукой.

Я вернулась на подушку и проспала до утра без всяких сновидений. Только встала не с той ноги — потому что наступила на скинутый с тумбочки гребень. Это я так колошматила мою безглазую тетку, что ли?

Положив гребенку на место, я причесалась собственной расческой и стянула волосы в хвост. Теперь Милану, даже если он соблаговолит выйти ко мне, не к чему будет придраться. Если только к присутствию пары петушков. Но тут уж извините, дайте хоть одно зеркало! Не в танцевальной же зале причесываться… Может, он, конечно, считает, что мне сподручно, вернее сподножно, туда заворачивать по пути в кухню?

Внизу я сразу поразилась потеплению воздуха — пришлось отодвинуть завтрак и завернуть в сторону женской гостиной. В ней пылал камин. Только посмотрела я совсем не на него, а на столик, где раньше стоял букет из засушенных роз. Новые живые не появились, зато след на стене прикрыла рама с зеркалом. Не веря собственным глазам, я подошла ближе и взглянула на свое отражение — зеркало, обыкновенное зеркало, не кривое. Однако я выглядела в нем все равно ужасно: опухшая, точно не спала полночи. Или же наоборот перебрала со сном… Скорее второе, раз здесь с легкой руки Милана карлик успел прибраться.

Прилизав аж целых четыре петуха, я хотела уже вернуться к двери, как взгляд мой сам собой упал на столик и рука, раньше чем я сообразила, что делаю, схватила старую фотокарточку. На ней была изображена девушка, не старше двадцати лет. Она вальяжно развалилась на скамейке под античной статуей, в которой я признала парковую скульптуру. В длинном белом (хотя бы на фотографии) кружевном платье с треугольным скромным вырезом и с тонкой нитью бус, возможно, жемчужной, на тонкой шее. Ее волосы (точно не черные) волнами уложены вокруг округлого миловидного лица, а через лоб идет расшитая бисером лента. Кто это? Мать Милана? Нет, скорее бабка… Такие наряды и прически, если мне не изменяет память, носили во время первой мировой войны.

Кто бы ни была эта девушка, я знала, что мне нужно с ней делать — нарисовать. Милан исполнил мою просьбу, организовал мне светлую комнату, и в качестве благодарности я обязана исполнить его просьбу. Чтобы не промахнуться с цветом глаз и волос, я пока выберу синюю монохромную палитру. Потом, если барона устроит моя манера акварельного письма, выполню портрет в надлежащих тонах и в том размере, который Милан изберет.

Я вновь подняла глаза к зеркалу — взгляд просветлел, выглядела я уже не так пугающе. Вообще, по сравнению с ночным кошмаром, я очень даже ничего… Хотя именно после этой угольной красотки барон решил меня причесать. Неужто мы похожи? Во всяком случае у меня нет черных волос и больше нет колтунов. Таких, как у нее — ее головой точно подметали столетнюю пыль.

Поддавшись непонятному желанию, я обернулась к столу — чутье художника меня не подвело. Может, конечно, это мой нос почуял медовый запах акварели. Карличек принес с кухни и альбом, и краски, и кисти… И даже графинчик с водой. Не принес только мои вчерашние художества. Надеюсь, он растопил ими камин. Но даже если Милан видел мои интерьеры, плевать. А подсвечник мог даже сыграть мне на руку

— пусть думает, что я все-таки знаю Яна и имею на него или хотя бы его художественный вкус неоспоримое влияние.

Я уставилась в окно, а потом подошла ближе и прижалась лбом к холодному стеклу. Снежок белый-белый, елки в снежных шапках, дорожки вычищены, солнышко светит… Даже если мороз, я хочу на улицу. Одиночка у меня шикарная, но прогулка по тюремному дворику положена мне по закону.

Я прижалась к стеклу ладонями, прямо как болеющий маленький ребенок или кошка, которую никогда не выпускали во двор. Дайте мне календарь. Я стану зачеркивать дни, оставшиеся до Рождества. Ян, миленький, сиди в своей Польше до будущего года. Я хочу уехать отсюда и забыть вас всех, как страшный сон. Раньше я считала козлом Толика, а теперь я понимаю, что он просто приспособленец, а настоящие козлы — это вы с Ондржеем и даже с тем же улыбчивым паном Лукашем. "Ах, не понимаю, как они там живут…" Вот и не понимайте дальше, добрая пани Дарина. Оставьте барона в покое. Это его дом, это его жизнь и это его желание держаться от всех вас подальше!

— Пани Вера, вы будете завтракать?

Карличек стоял в дверях с подносом, на котором дымился чайничек. Я ничего не ответила. Он прошел к столу с рисованием и опустил поднос на самый край. Надо поблагодарить, да язык что-то не поворачивается.

— Вы обиделись, да?

Может, карлик и правда расстроен. Провинность он осознал, раз больше не тыкает мне.

— Да, — кивнула я.

Карлик опустил глаза и сцепил руки перед собой, прямо как малыш.

— Знаете, пани Вера, я не ожидал от барона такой бабской истерики. Я просто хотел его немножко растормошить… Сами же понимаете, что вся эта темнота, весь этот таинственный антураж — пшик, и более ничего. Он просто не знал, как себя вести. Ян действительно обещал не привозить вас, и когда пан Ондржей сообщил, что вы все же приехали, я подумал, что вы пробудете у нас максимум день и вернетесь к пану Лукашу. Барон очень сильно распереживался, а любые бурные эмоции ему противопоказаны. Вернее, у него два состояния: полного безразличия и наивысшей точки накала страстей, промежуточных состояний не бывает. Нейтрально барон реагирует только на тишину и темноту. Простите его и заодно уж меня. Жить с сумасшедшим очень тяжело. Я уже сам, пожалуй, немного того… Ну,

понимаете…

Я сделала шаг от окна, но только один.

— Барон не сумасшедший…

Но карлик перебил:

— Сумасшедший, сумасшедший… — Карличек принялся нервно составлять на стол чашку, чайничек, тарелку с омлетом. — Если воспринимать его, как здорового человека, отдающего себе отчет в совершенных действиях, то его место за решеткой.

Карлик поднял на меня глаза и больше не отвел взгляда.

— Будьте осмотрительны с ним, пани Вера, очень осмотрительны. Он потом будет валяться у вас в ногах, но ничего не воротишь. Потому что ваши ноги могут оказаться к тому времени абсолютно холодными.

Холодными у меня сделались уши, нос, руки без перчаток и ноги в сапогах. Выражение лица карлика было очень странным — пугающим в своей потерянности.

— Милан предупредил меня об этом, — проговорила я по слогам, не доверяя силе своего голоса. — Он обещал ко мне больше не выходить. Но если вы дадите мне ключи от машины…

В эту минуту я действительно готова была уйти. Без завтрака и можно даже без одежды. Самый близкий к барону человек, еще вчера защищавший его, только что подтвердил все слова пана Ондржея. И если на пана директора я по глупости махнула рукой, то сейчас я могла драться только с ночным кошмаром. Мои волосы прекрасно запомнили силу бароновской хватки.

— У меня нет ключей от машины, — ответил карлик шепотом, будто Милан или старик могли подслушивать за открытыми настежь дверями гостиной. — Но я могу спросить о них.

Я махнула рукой на предложение Карличека, но не на свое желание уехать. Глупо рисковать собственной шкурой ради чужой выгоды. Да и выгодой больше не пахло

— барон не впустит в свой дом любопытный народ, и точка. Определенно глупо оставаться под одной крышей с убийцей… Ради чего?

— У меня вещей не так много. Если вы дадите мне рюкзачок, я пойду пешком, а от пана Лукаша вызову такси.

Карличек зло улыбнулся, и лицо его в единый миг перестало быть мальчишеским.

— Пан Ондржей там. И он отправит вас обратно, вот увидите. Вы пленница тут, пани Вера, смиритесь. И если будете сидеть тише мышки, то не встретитесь ни с настоящей мышкой, ни с ненастоящей разъяренной крысой.

— Очень смешно, пан Карличек! — я сделала еще два шага к столу. — У вас с бароном одинаковое чувство юмора. Впечатляющее! Как только пан Драксний вас терпит!

Карлик злобно хихикнул.

— Он нас не слышит или не слушает. Но вам я рекомендую все же прислушаться к моему совету и заодно поесть, пока все не остыло или у вас окончательно не пропал аппетит от моих речей.

Я села на стул, но притянула к себе не тарелку, а фотокарточку и показала ее карлику.

— Вы не знаете, кто это?

Тот пожал плечами слишком естественно для намеренной лжи.

— И не заметили, откуда барон достал фотографию? — спросила я шепотом.

Карличек оперся о стол и приподнялся на цыпочки для пущей важности:

— Я не слежу за бароном, если рядом нет вас. Сюда барон приходил один вместе с вашими красками. И зеркало он вешал собственноручно для вас же. Ему стыдно за вчерашнее. Он сорвался. Ну, вы меня поняли…

Я кивнула и отложила фотографию к акварельным листам.

— Раз барону так стыдно, то, возможно, мне будет дозволено хотя бы выйти в парк. Он пообещал, что вы покажете мне летучих мышей.

Карличек улыбнулся еще злее.

— Так и сказал? Карличек покажет? Нет уж… Пусть он сам вам показывает своих мышей, вооружившись лопатой. Я с удовольствием покажу вам их летом. Но по парку можете гулять. Там достаточно расчищенных дорожек. Я принесу вашу куртку, когда вернусь за пустой посудой.

И он откланялся. Да, да, именно это он и сделал. Ничего, переживу как-нибудь без мышей. Без всяких, с крыльями и без.

Карлик зря только пожелал мне приятного аппетита. Есть не хотелось ни с едой, ни без еды. Лучшая диета — это спальня за километр от кухни и повар, который хоть и умеет готовить, но от его еды воротит, как и от него самого. Хотя Карличек здесь последний, кого в чем-то можно обвинять. На первом месте стоит Ян, который вытащил меня из России, на втором уже пан Ондржей со своим коварным планом по прикарманиванию особняка, а третье поделили между собой мои вчерашние сотрапезники, потому что на четвертое я поставила саму себя. Дура!

Милан прав — как я могла поехать черт знает куда, ничего толком не зная ни о людях, ни о месте, ни о состоянии текущих дел. Впрочем, об этих самых делах я не знаю и будучи уже на месте. И спросить не у кого.

Спровоцировать барона на какой-нибудь необдуманный поступок я не хотела ни словом, ни делом. Я его боялась. И страх в его отсутствие превращался в злость. Неконтролируемую. Я проткнула вилкой омлет, но легче не стало. Отпилила кусок

— не помогло. Сжевала — аппетит не появился. Что делать? Что? Рисовать — другого ответа в голову не приходило. Налить полную кружку горячего чая и взяться за кисти. Плевать, что нравится Милану. Мне сейчас важнее успокоить нервы, над расшатыванием которых вся троица вчера отменно потрудилась. Сейчас бы водки и сигарету, стало бы намного легче, но здесь я не дождусь даже Бехеровки!

Эпизод 3.6

Карличек, как строгий родитель, не вывел меня на прогулку, пока я не вылизала тарелку — хотя я считаю, что заставлять женщину давиться холодным омлетом дело подсудное. Но он был тюремщиком, а я арестантом, посаженным без суда и следствия, так что выбора мне не оставляли. Стимулом служила куртка, висевшая на спинке стула, стоявшего по другую сторону стола, и шапка, которую я сразу нацепила на голову. Карличек безучастно глядел на сохнущую на столе акварель и ждал.

На крыльце я снова схватилась за перила, хотя карлик сбил весь лед. У меня просто закружилась голова от свежего воздуха. В доме холод, но душно. К тому же, тепло шло только от каминов, и табак не выветривался даже от случая к случаю, шлейфом стелясь за паном Дракснием, моим каминщиком.

— Куда мы пойдем? — спросила я, поглядывая в сторону скамейки, вросшей в сугроб под статуей Венеры, той самой, которую я только что нарисовала.

Карличек дал привычный ответ плечами, а потом махнул в сторону парка.

— Вперед, пока не устанете. Я могу дать вам руку, но не думаю, что на нее можно опереться.

Хорошо, не предложил взять лопату. Далеко здесь все равно не уйти, так что будем гулять, пока не начнет щипать нос. А потом я вернусь к своим акварелям — из окна открывается отличный вид, и в крайнем случае можно выйти за пейзажем на застекленную веранду. Свитера будет достаточно, чтобы не окоченеть.

Снежок весело поскрипывал под ногами, и я, можно сказать, забыла свое незавидное положение вынужденной туристки в этой чешской глуши. Пару раз, правда, пришлось поправить шапку и затянуть потуже шарф, но это с непривычки. Завтра я, может, выбегу в парк в расстегнутой куртке, как маленькая беззаботная девочка.

Но вся моя беззаботность улетучилась, когда на горизонте замаячила финишная прямая. Дорожка, не только вычищенная лопатой, но и вытоптанная большими мужскими ботинками вела к небольшому домику, низенькому, с двумя колоннами и приплюснутой треугольной крышей в классическом стиле. Ну точно…

— Это склеп?

Я могла бы не поворачиваться к карлику за подтверждением, и все же повернулась и поймала ожидаемый кивок.

— Я туда не пойду, — остановилась я, как вкопанная, но карлик вцепился мне в руку совсем по-детски, точно капризный малыш в маму. — Не пойду! — почти взвизгнула я. — С ума сошел! Притащить меня на кладбище…

Карлик расхохотался по-мальчишески звонко и даже чуть присел, чтобы похлопать себя по коленкам.

— Где вы, пани Вера, видите здесь кладбище?

Я огляделась — деревья да припорошенные снегом кустарники. Вот и все, что было вокруг.

— Кресты и могильные камни мы пока не установили. И, как понимаю, уже не установим. Но в склепе есть на что поглядеть. Не пожалеете…

Он подмигнул мне и протянул руку.

— Он не настоящий, да?

Я продолжала держать руки в карманах куртки. Карлик захлопал в ладоши и запрыгал по снегу, точно расшалившийся малыш.

— Ну зачем же мне вести вас в настоящий склеп?! Вы вполне еще себе живая!

Карличек и здесь озаботился ступеньками. Сколотый лед валялся в сторонке. Привести меня сюда входило в его планы. Посмотрим, зачем… Дверь не скрипнула. Петли новые. Может, к весне заржавеют естественным путем. Карличек заложил дверь поленом и стало достаточно светло, чтобы разглядеть внутри два гроба. Белый и черный. Отличное композиционное решение. Пол выложен той же шахматкой. Понятно, кто занимался дизайном. Странно, что пан Драксний не расставил по белым стенам королей и королев. Хотя ниши пока пустые — не хватает фигур. Вернее, скульптур. Наверное, их не успели заказать. Или заказали, но с установкой решили повременить до весны.

Я кивала своим мыслям, хотя должна была хоть что-то сказать — похвалить? Карлик, небось, тоже приложил к этому свои сильные ручки, потому сейчас так выжидающе смотрел на меня, а потом, отчаявшись, махнул рукой в сторону гробов.

— Который открыть? — спросил он грубо с неприкрытой обидой.

Я ткнула пальцем в белый. Просто так. Без всякой задней мысли. Краличек взобрался на пьедестал и достаточно легко сдвинул крышку, явив на свет белоснежную кружевную подушку и обивку нежного лилового цвета. Я не ошиблась. Гроб планировался женским.

— Этот открываем?

Карличек ловко перепрыгнул на второй пьедестал до того, как я что-то сказала, и опустил руки на черную полировку.

— А зачем? — пожала я плечами, вдруг почувствовав в горле неприятный ком.

Так же меня мутило в парижском Пантеоне и я, чуть ли не зажимая ладонью рот, добиралась до конца усыпальницы. Уже из принципа, а не по желанию. Сейчас пустой бутафорский склеп производил на меня такое же удручающее впечатление. Или я перегуляла на свежем воздухе? Скорее второе. Чего пугаться-то пустых гробов!

Карличек улыбнулся и поманил меня пальцем. Проглотив кислые слюни, я вошла в проход между гробами и, покачнувшись, привалилась к белому. Его поверхность оказалась ледяной. Немудрено. Я судорожно выдохнула, пустив в обеспокоенное лицо моего проводника клуб горячего пара, и поспешила заверить его, что со мной все в порядке.

Тогда Карличек уставился на свое отражение в черной полировке и, не поворачивая ко мне головы, произнес неестественно низким голосом:

— Помоги мне, пожалуйста.

Мы вновь стали друзьями хотя бы на словах, и я не могла отказать. К тому же, мне нравилась его игра. Он вдруг из милого мальчика превратился в настоящего мужчину. Я и подумать не могла, что в его тонюсеньких связках могут рождаться такие басы. Актерская и дизайнерская команда подобралась здесь что надо! И при других обстоятельствах работать с ними было бы одно удовольствие! Но, увы, этого удовольствия барон Сметана мне не доставит. Хотя увольте меня от любых удовольствий с участием этого психа!

— Hy!

Маленький сапожек стукнул по пьедесталу, когда я во второй раз спустила с него ногу. Нет, я не боялась свалиться, я вновь ощущала дурноту.

— Карличек, не будем открывать, — выдохнула я демонстративно и шумно. — Я уже видела один…

— Ты видела пустой, — Карличек строил гримасы своему изображению, продолжая играть голосом.

Я отдышалась и, не выдержав драматической тишины, спросила с усмешкой:

— А что в этом?

— Что и должно быть в гробу! — Карличек почти ткнулся носом в полировку, пытаясь сдвинуть крышку, и простонал: — Не мертвый вампир.

Бедному вдруг перестало хватать сил для того, чтобы сдвинуть крышку? Опять играет со мной? Не полезу на пьедестал, до гроба я могу дотянуться и с пола. Как все вместе налегла, так крышка и сдвинулась. Карличек почтительно вытянулся перед гробом или его наполнением. Руки его даже прилипли к бедрам.

И сколько он так намеревается простоять по стойке смирно?

Любопытство заставило меня подняться на носки, а ужас опуститься на пятки — в гробу на белоснежной кружевной подушке лежал Милан. Хорошо, я знала, где и с кем нахожусь. Иначе точно б не устояла на ногах и разбила голову о соседний пьедестал.

— Я же сказал, что это будет тебе интересно…

Карличек повернулся ко мне с победоносной улыбкой и протянул руку. Правую я отдала ему, а левой, с кольцом, вцепилась в край гроба, стараясь не коснуться вампира. Раз, и школьные уроки физкультуры дали о себе знать. Я встала рядом с Карличеком и раскрыла рот. Вернее, я все еще не закрыла его после беззвучного крика.

— Можно мне его потрогать?

Карличек замялся на секунду, а потом кивнул.

— Только лоб.

Я не решилась отпустить руку карлика из страха упасть, потому вцепилась зубами в перчатку и стащила ее с пальцев, едва не обронив кольцо. Поправив его все так же зубами, я прикоснулась ко лбу вампира, пытаясь определить материал. И не смогла. Это точно не восковая фигура. Ни пластмасса. Твердый, но не гипс. Холодный, так здесь улица и минус. Кружева подушки хрустят, будто накрахмаленные…

— Полимерная глина?

На мой вопрос Карличек по обыкновению пожал плечами.

— Я не знаю.

Он потряс мою руку, и я поняла, что время слезать. Вместе мы закрыли гроб, и я спрятала кольцо обратно в перчатку.

— А дальше тело или поролон? — продолжила я допрос, расправляя вокруг камня перчатку.

— Хочешь проверить?

Глаза Карличека коварно сверкнули, и я, наверное, вспыхнула. Во всяком случае, мне вдруг сделалось в ледяном склепе ужасно душно. Я даже шарф ослабила и принялась тереть ни с того ни с сего зачесавшийся лоб.

— Здесь неправильная температура для хранения дерева и ткани. Пока вы не установили климат-контроль, такие шедевры стоит держать в доме, — затараторила я, пытаясь совладать с разбушевавшимся телом, а Карличек продолжал улыбаться, конечно же, своим вчерашним пошлым мыслям. Засранец… А я-то его простила по доброте душевной!

— Прежде чем заказывать у мастера такое чудо, следует позаботиться об его хранении, — теперь во мне не затыкался кукольник. — Вы же можете хотя бы топить здесь… Раз в день.

Однако застывшая на лице маленького мужчинки улыбка вскоре лишила меня дара красноречия.

— Я же как профессионал говорю! — всплеснула я руками от безысходности. — Хорошо, вы вторую куклу не привезли еще…

— Какую вторую?

— Ну… — пожала я плечами на его манер. — Второй гроб для чего-то стоит тут… Это же как ружье на сцене…

— Он стоит здесь для тебя, — выдал Карличек без секундной паузы. Возможно, именно поэтому я не успела возмутиться. — Он планировался для живой актрисы. Она должна была подниматься из гроба и пугать посетителей склепа. Идея Яна, кстати.

Я молчала. Карлик продолжал:

— Милан, правда, тоже открывает глаза. Хорошо, что этого не произошло сейчас. Кнопку заело.

— Замерзла, да? — спросила я нервно. — А тебе так хотелось меня напугать? Для этого ты притащил меня сюда? А я не из пугливых. Барон вчера уже пытался проделать со мной подобную штуку.

— Укусить? — хихикнул Карличек и под моим взглядом сделался серьезным.

Неожиданно для себя я забарабанила по белому гробу.

— Вы сборище идиотов! — сказала я и не пожалела о своих словах. — Я не удивлюсь, если ты сейчас заявишь, что я нахожусь здесь в качестве подопытного кролика. Я даже хочу, чтобы ты это сказал. Мне обидно, — я аж заморгала, почувствовав настоящие слезы. — Обидно, что такое искусство пропадет зря…

— Вот поэтому я и привел тебя сюда, — теперь карлик говорил серьезно, взрослым мужским голосом. — Чтобы ты не злилась ни на Яна, ни на Ондржея. Им тоже обидно, как и мне. Хотя мне обиднее вдвойне — мне жалко музей и жалко барона. И жалко себя, что я должен играть тут Труффальдино, и нашим, и вашим… Ну, ты теперь хочешь, чтобы это все было?

Я не хотела лгать, но и не хотела признаваться в том, что разделяю его чувства. Особенно сейчас, когда увидела масштаб проделанной работы.

— Возможно, но я вижу себя только в роли художника или на крайний случай кукловода. А с этим гробом… Дурь какая-то! Это плохая примета ложиться в гроб живой. Я бы на такую роль все равно не согласилась. И почему вообще я? Почему не профессиональная актриса?

Ладонь Карличека с силой прижала мои пальцы к белому гробу, по которому я бессознательно продолжала отбивать дробь.

— Прекрати шуметь. Пока здесь только ты. Женщин в этом особняке не жалуют, как ты уже поняла. Но ты — данность, и с присутствием жены Яна барону пришлось бы смириться. Одной женщины в команде нам бы хватило. Вампиров любят девочки, не мальчики…

Я кивнула.

— Но видишь же, ничего не получилось. Барона мое присутствие раздражает, а меня его поведение пугает…

— Ну, барона всегда можно отсюда убрать…

Мое сердце остановилось, и слова Карличека острыми гвоздями воткнулись мне в ноги, пригвоздив к месту. Это слова пана Ондржея. Первые. Убить Милана и завладеть особняком. Неужели…

— Этот особняк не единственное место, где можно жить, — продолжил карлик, и я с шумом выдохнула. — Нам просто нужно его разрешение на открытие музея. Нам не нужен он сам. Ондржей может сыграть вампира куда лучше барона. В силу того, — карлик понизил голос, — что он красив…

— Барон тоже красив! — с жаром выпалила я. — Если ты этого не видишь, то это вижу я.

— Так скажи ему об этом! И заодно, что тебе понравилась его кукла, — заговорил Карличек вновь без паузы, как бы продолжая мою фразу. — Тогда все может еще измениться. Именно поэтому я привел тебя в склеп. И именно поэтому хотел дать почитать умную книжку про мужей… Барона можно приласкать словом и снова вернуть в работу… Ян будет только рад этому.

Я выпрямилась, неестественно выпятив грудь, хотя под курткой она все равно оставалась незаметной.

— Если я скажу барону, что мне понравилась сделанная с него кукла, — неожиданно для самой себя я заговорила шепотом. — Это прозвучит двусмысленно.

Карличек не дал мне договорить:

— Мастер всегда любит, когда хвалят его творение.

— Что? — не поняла я.

— Эту куклу сделал сам барон. Заодно и спросишь его про материал.

— Невероятно! — Мне даже захотелось выругаться от восторга. — Теперь понятно, почему он сказал, что мог справиться тут без меня. Что я на его фоне со своими куклами…

И я выругалась. Карличек поморщился. Пришлось извиниться.

— Я могу сам передать барону твое восхищение, если ты можешь высказать его только в таких словах.

Я вспыхнула, но прокричала:

— Ну уж нет! Я сама ему скажу! Прекрасный повод, чтобы начать нейтральное профессиональное общение! О, боже… Что ты там говорил про мужей? Семья — это совместная работа? Так я хочу, я мечтаю, стать частью семьи барона. У меня такое чувство, что меня ничему не научили в академии. Я понимаю теперь, зачем он дал мне фотографию — чтобы сегодня разнести мой рисунок в пух и прах. И я хочу этого, — я вцепилась в свитер карлика. — Я хочу его себе в учителя! Слышишь?

— Он спит. И не слышит тебя! Так что можешь не орать, — карлик скинул мои руки и отряхнулся, точно мое прикосновение запачкало его. — А вот вечером можешь постучаться в гостиную.

— Три раза?

— Да хоть пять! Он поймет, что это ты, — Карличек поджал губы и затряс подбородком. — Еще одна сумасшедшая на мою голову…

Нет, пока я была нормальной. Во всяком случае, отрегулировала дыхание и после обеда снова взялась за акварель. В этот раз в темном монохроме я изобразила Милана. По памяти. И акварель позволила мне избежать шероховатостей кожи, которые барон сознательно оставил на кукле.

В середине работы я мечтательно откинулась на стуле и чуть не закапала лист краской. Мое лицо горело, вспоминая руки скульптора. Вот почему прикосновения барона были такими нежными и вот почему я таяла под ними, точно свечной воск.

Эпизод 3.7

Работа всегда крала у меня нить времени, и о наступлении вечера я узнала лишь по бесшумным шагам карлика, который принес две керосиновые лампы и спросил, когда я буду ужинать. А я не знала, буду ли ужинать вообще. Живот молчал, а руки хотели только рисовать. Им и глазам не нравилась прозрачность акварели. Все эскизы к куклам выполняются гуашью, но портреты в ней не смотрятся, а акварель не любит дилетантов, типа меня.

Через десять минут снова заявился Карличек. На этот раз с чашкой горячего чая и коржиком, украшенным сливовым вареньем с корицей. Видимо, искал повод, чтобы сообщить или скорее предупредить меня о пробуждении барона. Сегодня Милан оказался ранней пташкой — рассекает по дому еще до полной темноты. Впрочем, мне-то какое дело — барон не собирается, кажется, навещать узницу, а я до сих пор не решила, пойду в гостиную, чтобы выразить свое восхищение мастером и его куклой, или же просто передам эскиз с запиской через его слугу.

Отхлебнув ароматно-бодрящей жидкости,чтобы убить во рту невыносимую сладость выпечки, я вернулась к акварели. Мое недовольство портретом барона не уменьшилось ни на йоту. Я находилась на грани творческого фиаско и готовилась скомкать бумагу, чтобы бросить в догорающий камин, когда услышала тихое:

— У вас прекрасная память, пани Вера!

Ни один шорох не возвестил о появлении хозяина особняка. Милан абсолютно бесшумно вырос у меня за спиной, и я почти подскочила с насиженного места, услышав его голос, но ударилась коленкой и плюхнулась обратно на мягкое сиденье.

Стул стоял слишком плотно к столу. Теперь, чтобы подняться, мне надо было дождаться, когда барон соблаговолит отступить хотя бы на шаг, но пока тот не собирался двигаться. Он протянул руку и поднял со стола свой местами еще влажный портрет.

— Добрый вечер, пан барон, — еще не оправившись от удивления, пролепетала я с дрожью в голосе.

Коленка тоже гудела, но я не решилась растереть ее при бароне.

— Странно, что вы выбрали иной субъект для своих художественных изысканий, чем тот, что я, по вашей же просьбе, оставил для вас у зеркала.

Голос не выдавал никаких эмоций. Однако я была уверена, что Милан разозлился, но отчего-то продолжала ждать, когда барон сам заметит две другие акварели, но Милан, как зашоренная лошадь, видел лишь свой портрет.

— Я люблю работать со знакомыми сюжетами, — проговорила я осторожно, чтобы избежать дальнейших обвинений. — Я знаю о вас чуть больше, чем об этой юной леди, потому в ваш портрет, как мне кажется, у меня получилось вложить соответствующие эмоции…

— Соответствующие чему? — перебил барон и перегнулся через мое плечо, чтобы положить один лист и взять второй, уже с девушкой, потому вопрос прозвучал подле самого моего уха.

Слишком громко, и я, непроизвольно дернувшись, наткнулась лопатками на пальцы Милана, но барон не убрал второй руки со спинки моего стула, будто вовсе не заметил неловкости положения. Или же ему важнее было рассмотреть мои работы у света — я как-то совсем забыла про его слепоту. Судя по совершенству исполнения куклы, он начал терять зрение совсем недавно, а из-за отшельничества пока не удосужился обзавестись очками. За роем таких мыслей я невежливо затянула с ответом.

— Моему представлению о вас, — уже намного тверже ответила я и тут же исправилась: — Впечатлению, я хотела сказать…

На самом деле я хотела сказать совсем иное — мне хотелось вскочить и выразить восхищение его работой. И раз и навсегда положить конец этим драматичным недоговоркам, с помощью которых Милан пытался сохранять глупую старомодную дистанцию. И без того роль невесты Яна мне порядком надоела, а сейчас я ненавидела поляка всем сердцем за то, что его тень не позволяет Милану увидеть за дурацкие кольцом человека, с которым он разделяет одну и ту же страсть — страсть к куклам.

Боковым зрением я продолжала видеть пальцы борона, с таким упорством трущие акварельный лист, точно желали его поджечь.

— Если я расскажу вам про эту девушку, вы обещаете оставить все попытки рисовать меня?

Слова барона обожгли мне щеку, так низко он навис над столом, чтобы прикрыть этюдом свое изображение. Я кивнула и хотела было обернуться, но поняла, что наши лица могут оказаться на непозволительно близком друг от друга расстоянии, и передумала.

— Скажите, только честно, вам не нравится мой уровень владения кистью?

Я не ждала ответа как приговора. Я не акварелист и уж точно не портретист. Мне просто хотелось вывести нашу беседу на новый уровень, на котором возможно построить общение — вернее, знакомство. Пусть темная личность барона остается при нем. А мне позвольте хоть одним глазком взглянуть на светлую, творческую, ее сторону.

— Клод Моне говорил: никогда не бойтесь рисовать плохо, — продолжила я, не дождавшись ответа.

И после моих слов барон заговорил:

— Вы заметили, что в доме нет, — Милан замялся. — Не было до вашего появления зеркал… Я не смотрюсь в зеркала. Мне не нравится то, что я в них вижу. Но я не смогу не смотреть на ваши работы, Вера. Такой ответ вас устроит? И вы пообещаете мне…

— Пан барон, — перебила я из страха услышать какое-нибудь еще одно дурацкое требование. — Будьте так добры, сядьте за стол. Я не могу разговаривать, находясь к собеседнику спиной. Это…

Милан перебил, не дав мне возможности выговорить слово "неприлично":

— Вам не придется говорить со мной. Вам потребуются только уши, чтобы меня слушать. Впрочем, мой портрет на столе. Смотрите на него, пока я говорю. Вы же не станете спорить, что он много лучше оригинала?

По шуршанию ткани я поняла, что Милан сел за моим стулом прямо на пол, окончательно лишив меня возможности подняться из-за стола. Наши спины соприкоснулись, и я собрала в кулак всю волю, чтобы не отстраниться. Что он ждет от меня, не ясно, а шарахаться от него, точно от чудовища, в которое ему нравится играть, я не собираюсь. Он же прекрасно знает, что женщины через силу глотают палки, сидя на краешке стула. Спинки созданы для спины, и я не собираюсь менять позы из-за его нежелания показывать мне лицо. Спина к спине, ну что такого? На нем пиджак, на мне свитер, в чем проблема? И все же я сказала:

— Вы можете поставить стул рядом со мной, и мы окажемся не лицом к лицу, а ухом к уху.

Выстрел по двум зайцам — пусть знает, что у Яна не развратная невеста и пусть сам помучается с выбором. Но барон не двинулся с места, если только прижался к спинке стула и к моей спине еще сильнее.

— История у меня короткая, так что не тревожьтесь ни за себя, ни за меня. Эту девушку звали Александрой. Она должна была стать частью нашей семьи, но, увы, судьба распорядилась иначе: ее жених погиб на войне в пятнадцатом году… Ей предложили выйти замуж за второго брата, который поступил умнее и в Галиции сдался в плен русским. Собственно в семье тяжело восприняли весть о начале войны, мы никогда не поддерживали пангерманскую политику… Но речь ведь не о политике, верно? Александра отказалась становиться баронессой, села на корабль и уплыла в Америку. Больше мы о ней ничего не слышали…

Вот что значит, аристократы… Даже о предках, давно мертвых, говорят обобщенно. Мы, бароны Сметаны…

— Эта фотография сделана в первое военное лето в нашем парке. Александра была сиротой и воспитывалась в семье на положении дочери. Она отослала карточку жениху на фронт… На обороте…

Я взяла и действительно перевернула фотокарточку, хотя не сомневалась в словах барона. Просто стало интересно, что там написано.

— Было написано: "Навеки твоя, дорогой Петер". Второй брат после отказа из ревности выскоблил имя мертвого соперника бритвой. Ревность — это очень неприятное дополнение к любви, пани Вера, и я желаю вам никогда не столкнуться с ее проявлениями. Впрочем, у Яна холодная кровь, и я несказанно удивлен, что он выбрал в жены именно вас.

Милан шумно поднялся, и я могла бы подвинуть стул, но не сделала этого.

— Отчего же вас так удивляет его выбор?

Я внутренне напряглась и натянулась, как струна. Одно обидное слово из уст барона, и я лопну. Не знаю, почему, но лопну.

— А оттого что у вас-то кровь горячая! — с уже знакомым мне смешком ответил барон. — Я даже уверен, что вы умеете ревновать. Во всяком случае, вы очень ревностно относитесь к своей работе. Вы даже мой портрет подписали своим именем.

Я опустила глаза к краю листа, торчащего из-под этюда с Александрой. Верно — привычка, сохранившаяся со студенчества, а не замашки на профессионализм, над которыми так красиво посмеялся барон.

— Я думала передать рисунки через вашего слугу, — соврала я. — И если бы вы больше ко мне не пришли до самого моего отъезда, то таким образом хотя бы не забыли мое имя…

И я прикусила язык, поняв, что сморозила глупость.

— У вас очень запоминающееся имя, — продолжал потешаться барон. — Забыть его будет трудно. К тому же, кроме вас, в этом доме никто не рисует…

— А вот тут вы лжете! — закричала я против воли, раздосадованная снисходительно-покровительными нотками, зазвучавшими в голосе барона. — Я видела сегодня вашу куклу!

Все, Рубикон перейден! Если мне суждено стать в глазах Милана чем-то большим, чем просто невестой Яна, то это мой единственный шанс.

Руки барона тотчас вновь оказались на спинке моего стула, а губы около моего уха. И вот тут я проглотила палку. Вернее, черенок от метлы, на которую хотелось вскочить и улететь из особняка к чертовой бабушке! Какой же он невыносимый! Как все талантливые люди, черт его возьми!

— Опять бросаетесь обвинениями, несносная вы женщина! — Милан на этот раз не вложил в голос ни одной эмоции. — В той книге, что вы так невнимательно читали, сказано: женщина ни при каких обстоятельствах не должна перебивать мужчину, чтобы остаться с ним в хороших отношениях. И сейчас я закончу свою фразу, хотите вы того или нет: в этом доме никто не рисует меня. Кроме вас. Теперь, надеюсь, вы поняли меня верно, пани Вера?

Я кивнула. Милан ухватился за край листа и, вытянув его на свет, разорвал на две части прямо перед моим носом. Я непроизвольно сглотнула слюну с привкусом сливового варенья. Барон обошел стол и бросил обе половинки своего портрета в огонь и остался стоять ко мне вполоборота, облокотившись на каминную полку. В полутьме шрамы сделались почти незаметными. С такого ракурса он вообще был чертовски хорош. Сколько же ему лет? Явной седины нет и подтянут лучше многих тридцатилетних. Зато дури, как в подростке!

— Прекратите уже, черт возьми, разглядывать меня!

Я зажмурилась от его крика, точно от яркого света, а когда открыла глаза, барон был уже подле зеркала, тайком взглянув в него на себя или же на меня. Я вскочила на деревянные ноги.

— Прошу вас, пан барон! — я готова была расплакаться от досады. — Не уходите! Поверьте, я не рассматривала вас… Зачем… Я вас прекрасно рассмотрела днем. Вернее, вашу куклу!

Барон замер и обернулся ко мне. Нет, все же в висках у него есть немного седины, но она его не старит и не портит. Некоторые седеют и в двадцать и остаются при этом молодыми.

— А я-то думал, что мне нынче так плохо спалось.

Сколько же злости в голосе! Надо замолчать. Вдруг за злостью последует приступ неконтролируемого гнева? И я непроизвольно ощупала волосы на предмет целостности. От барона не укрылся мой жест, и он тяжело вздохнул:

— Прошу меня извинить.

За вчерашнее или он все же уходит? Я улыбнулась. Одними губами. Взгляд мой оставался серьезным.

Барон поклонился. Значит, уходит…

— Я обещал пану Дракснию сыграть с ним партию.

И не уходит. Я уже вытянулась в струнку, лихорадочно соображая, что бы такого сказать ему приятного, чтобы он остался. И просто выпалила:

— Я так рада, что вы не сдержали слова и пришли ко мне.

Барон вздохнул еще громче и покачал головой:

— Пани Вера, я редко сдерживаю обещания… И ненавижу себя за это. Я спал нынче всего пару часов, а завтра могу вообще не уснуть… И все из-за вас, пани Вера. Из-за вас и вашего Яна, понимаете?

Я решила не кивать. О моем Яне я ничего не знала. Так что путь барон договаривает свою мысль вслух.

— Я болен…

Это я уже слышала.

— Я болен одной идеей.

А это уже что-то новенькое. Говорите, господин барон, говорите.

— И только вы способны воплотить ее в жизнь. Но я не знаю, как озвучить мою просьбу. Я боюсь. Вы женщина, понимаете?

Я не кивала, потому что ничего не понимала.

— Я просил Яна отыскать мне кукольника. Слышите, Вера? Кукольника! — вскричал барон и добавил уже шепотом: — А он нашел мне кукольницу.

Я продолжала стоять на вытяжку.

— Вера, вы способны абстрагироваться от своей женской природы и не судить меня, как женщина судит мужчину?

Теперь я кивнула.

— Тогда шахматы подождут, — барон шагнул ко мне и взял за руку. — Пойдемте, я покажу вам то, что не показывал еще ни одной женщине.

Я сделала шаг, а он не отступил, и я оказалась притянутой к его груди. Рука, застрявшая между его и моей грудью, поплыла вверх и застыла подле губ барона. Я перестала дышать, погрузившись в его темные расширенные зрачки с темным серо-синим ободком. Его губы коснулись моей руки. Теперь Милан глядел на меня исподлобья, и я досчитала до двадцати ударов своего испуганного сердца, пока барон соблаговолил наконец убрать с моей руки свои губы и сказать:

— Благодарю, пани Вера! Благодарю заранее. К утру вам понадобится вот это, — барон вложил мне в руку ключ. — Это от мастерской. Он сделан в одном экземпляре. У вас будет доступ в комнату, а у меня нет. Остальных тоже гоните взашей.

— Что я должна сделать?

Я едва выговорила вопрос не из страха, не из любопытства, а потому что у меня физически защемило сердце от близости к барону. Впервые он держал меня голой рукой, но от его горячей кожи я дрожала куда больше, чем от ледяной перчатки.

— Вы по-женски нетерпеливы, а обещали стать для меня мужчиной, — чуть ли не проворковал барон. — Всему свое время, Вера. Я бежал к вам, будто влюбленный юнец. Позвольте уж мне до конца насладиться этой минутой.

И в эту минуту я позволила бы ему даже поцелуй в губы, если бы он только не был так увлечен разглядыванием других частей моего лица. Какая же я глупая! Впервые в комнате светло от нормальных керосиновых ламп и даже слепой способен увидеть прыщик на кончике моего носа. К счастью, его там нет. Никто в меня не влюбился. Да, да, да… Не мог же Милан просто так подтащить меня к свету — он обставил все очень красиво, по-баронски. И вот наконец отступил от меня на два шага и предложил взять себя под руку.

Разве таким мужчинам женщины отказывают? К тому же, сейчас я, кажется, мужчина — пусть без пиджака, зато в джинсах.

Эпизод 3.8

Особняк не утонул пока в кромешной тьме, и я могла бы вовсе не держаться за руку барона, но мне хотелось чувствовать его рядом. Вспомнить подобные ощущения с Толиком у меня не получилось — букетно-конфетный период у нас вышел скомканный из-за экономии времени с моей стороны и бережливости с его, или же он просто не умел ухаживать или я не умела испытывать подле него этого странного трепета. Да и перед кем трепетать — перед банальностью, возведенной в куб? А здесь подле меня шла тайна, страшная и потому безумно манящая, и я липла к барону, точно иголка к магниту, и ему потребуется теперь вся его сила, чтобы оторвать меня от себя. Ничего. Справится… В крайнем случае, призовет на помощь карлика.

Однако Милану оказалось достаточно остановиться и дернуть локтем, чтобы я замерла подле него на почтительном расстоянии. Барон не смотрел на меня даже лишней секунды, потому что возился с замком, а я глядела в пол, чтобы не раздражать его так называемым разглядыванием. Ключ от мастерской холодил ладонь, и я наконец сообразила сунуть его в карман джинсов. Когда дверь открылась, барон пригласил меня войти первой. В темноту. Полнейшую.

— Я открою окна.

Надеюсь, только портьеры, потому что мне вдруг сделалось безумно холодно, как днем в склепе. Это всего в двух шагах от моей спальни, а точно на северном полюсе очутилась!

В комнате не добавилось света. За окнами за доли секунды успела разлиться ночная тьма. Барон немного постоял в нерешительности, а затем попросил меня подождать и ушел, снова слетев с лестницы со скоростью мальчишки. Я потерла плечи, но согреться особо не получилось. Зато глаза привыкли к темноте, и я поняла, что комната довольно просторная, а вот ее предназначение осталось для меня загадкой — стол и два кресла недалеко от пустого камина и шкаф. Большой, четырехстворчатый. Это не спальня. Здесь отсутствует кровать, хотя она могла здесь когда-то быть. Или же она за дверью, скрытой пологом, подвязанным золотой лентой с кисточками. Почему золотой? Да потому что другие в данных интерьерах не использовали. Пары шагов к потайной двери хватило, чтобы

остановиться — пол скрипел еще ужаснее, чем в моей спальне, а меня с детства пробирал холодок от этого звука. Вдруг сделалось светлее — я вновь не заметила возвращения барона. Пол внизу почти не скрипит, а здесь, наверное, надо просто уметь ходить не как слон.

Я взяла протянутую лампу, а вторую Милан оставил себе и двинулся к огромному шкафу. Нет, под ним пол тоже поскрипывает, не так сильно и не так противно, как подо мной, но все же. Хотя, возможно, скрип страшен лишь в одиночестве и в темноте. Сейчас я не поморщилась, даже когда заскрипели створки шкафа. Увы, они не открылись должным образом, чтобы я увидела нутро. Барон обернулся в последний момент и захлопнул шкаф.

— Почему вы не сказали, что замерзли?!

To ли крик, то ли стон. Если я и не дрожала до возгласа барона, то сейчас меня пробила дрожь. Милан тут же опустил лампу на пол и открыл крайнюю створку шкафа. Женского. Света моей лампы хватило, чтобы увидеть длинные полотнища всевозможных цветов и фактур. Он сдернул одно с вешалки и шагнул ко мне. С халатом в руках. Халатом, отороченным мехом, точно пальто.

Я не смогла сдержать улыбки, когда уткнулась подбородком в мех, который заботливо похоронил мой смешок. Но Милан, хотя и стоял у меня за спиной, должно быть услышал его и отреагировал довольно странно — стянул с моих волос резинку, аккуратно, не больно, и принялся укладывать их поверх мехового воротника.

— Зачем вы портите волосы? Они у вас такие красивые, и нынешняя мода не обязывает убирать их наверх бесчисленными шпильками.

— Они мешают мне в работе, — проговорила я, смотря на оставленную у шкафа лампу.

Говорить спиной скоро войдет у меня в привычку. Я ведь даже не дернулась, чтобы обернуться. Хотя, возможно, в теле сработал режим самосохранения, и я испугалась за волосы, в которых продолжала скользить на манер гребня пятерня барона.

— Вы же сейчас не работаете…

Его губы снова были рядом, прямо у моего уха, но между нами, к счастью или к несчастью, лежал огромный мягкий воротник, совершенно не пахнущий затхлостью. Возможно, барон иногда проветривает одежду. Чья она? И как могла сохраниться в годы запустения? Хотя… С чего я решила, что на мне раритеты старых времен? В современной моде куча подражаний старине. И потом, его покойная жена могла увлекаться дорогими нарядами и всякими косплеями, даже если они назывались тогда немного иначе.

— Конечно, — попыталась я развеять атмосферу романтической близости глупой шуткой. — Вы специально обрядили меня в халат, чтобы возвестить о конце рабочего дня…

— Халат?!

Милан выплыл передо мной и взял за грудки, вернее за меховой воротник, пытаясь вновь сократить между нами расстояние, как в гостиной, но я успела поднять лампу

— пусть смотрит на меня при свете с расстояния вытянутой руки. Мне так спокойнее — целоваться с ним мне вдруг расхотелось. Надо до конца сыграть роль невесты Яна и кукольника. Главное, кукольника мужского рода.

Пламя дрожало вместе с моей рукой. Милану ничего не стоило отвести лампу в сторону, но он, сжав губы, явно недовольный моим жестом, отступил от меня и сунул руки в карманы пиджака, забавно их оттопырив. Если он не смотрится в зеркало, то как умудряется так опрятно одеваться? Или это ложь? Или ему во всем помогает Карличек, мальчик-всезнайка и мальчик-всеумейка?

— Вы совершенно не разбираетесь в моде, дорогая Вера, — заговорил барон с усмешкой. И сейчас его издевательский ток меня не покоробил. — Это зимнее домашнее платье, в котором хозяйка могла спокойно спуститься к ужину даже в присутствии гостей, хотя гостей в имении во время первой мировой не было. В связи с трауром и не только. Но это платье Александры. Она запечатлена в нем на другой фотографии, которую я вам пока не показал. В один небольшой чемодан мало что поместилось из ее богатого гардероба. После баронесса запаковала все наряды своей несостоявшейся невестки, чтобы не раздражать теперь уже единственного сына, оттого все так хорошо и сохранилось.

Я невольно расправила плечи, будто могла хоть на секунду принять на себя роль Александры, но тут же опустила — собственно, чем эта девушка лучше меня? Тем, что осталась верной первой любви? Так, может, ее первая любовь была достойна этой верности. От моей меня, увы, сейчас просто тошнит. И я очень жалею, что судьба не предоставила мне возможности хоть как-то уколоть Толика, чтобы этот козел хотя бы на секунду осознал, что вел себя со мной по-свински. Впрочем, очень может быть, я его никогда и не любила. Во всяком случае, не так, как Александра любила Петре. Возможно, моя первая и пока единственная любовь, малость постаревшая, стоит сейчас передо мной и не сводит с меня взгляда. Какого-то уж слишком обеспокоенного.

— Простите, — заговорила я, испугавшись, что снова молчу непростительно долго.

— Мне даже в голову не пришло, что вы вот так взяли из шкафа вещь столетней давности.

— Отчего же… Этому платью без разницы, на каких плечиках висеть, верно? А мне есть разница, — добавил Милан быстро, чтобы я не вздумала добавить к его глупости какую-нибудь свою. — Мне мой кукольник нужен здоровым, а то снова потеряю вас дня на три… И мне придется нарушить еще одно данное вам обещание и снова переступить порог вашей спальни.

Барон сделался еще бледнее и все щурился, больше не на меня, а на свет от лампы. Потом резко развернулся и распахнул шкаф. Я схватилась за меха обеими руками и чуть не прижгла себе раскаленным стеклом лампы нос! Но ахнула я явно не от боли, и Милан знал это, но из врожденной или воспитанной в себе деликатности не обернулся.

В середине шкафа, аккуратно, точно платья, висели марионетки. Много марионеток

— дюжина уж точно, а может и вся чертова… Метровые, как и та, что сделала я в подарок барону, о котором он еще ничего не знал. А я теперь знала, почему пан Ондржей попросил меня сделать куклу именно такой и никакой другой. В шкафу, в цветастом гареме, действительно не хватало мужчины.

— Вера, подойдите ближе, если желаете их рассмотреть, а я отойду…

— Не надо! — я быстро преодолела между нами расстояние и позволила себе тронуть барона за локоть. — Я боюсь к ним прикасаться, но мне бы хотелось рассмотреть их поближе…

— Зачем? — барон глядел в пол, на лампу, словно олень, загипнотизированный автомобильными фарами. — Они похожи одна на другую.

— Ну не скажите, пан барон! Не скажите… Вы правы, я не разбираюсь в моде, но по вашим куклам я могла бы ее изучить…

Действительно наряды девушек соответствовали их прическам — здесь были и тонкие кружева начала двадцатого века, и знаменитый британский тренч-коут с рукавом-регланом, вошедший в моду после войны, и юная автомобилистка в шелковом пыльнике в подвязанной шарфом шляпке и в очках. К аксессуарам Милан тоже подошел с трепетом — вышитый веер и вышитая сумочка к нему времен Александры, она могла бы сослужить неплохую службу какой-нибудь из куколок ее детства. И даже если эти аксессуары действительно были фабричными, то круглая кожаная сумка-футляр, модная в шестидесятые, которая шла к шерстяному английскому костюму — приталенный пиджак и чуть расширенная юбка ниже колен — явно была сшита специально для марионетки. Как и аляски, дутые сапоги на синтепоне, которые, кажется, были тут самыми современные вместе со свитером с воротником-гольфом. И на машинке, и на спицах, и с вышивальной иголочкой молодец, и на дуде игрец… А я еще проклинала машинку, когда шила простой мужской костюм на свою марионетку. Вот ведь рукастый дядька!

— Знаете, как я выбрала для себя профессию кукольника?

Я снова осторожно тронула Милана за локоть, и тот, вздрогнув, поднял наконец голову и уставился на меня немигающим взглядом филина.

— В Праге, куда мы ездили со школой, я увидела марионеток, сказочных принцесс, принцев, ведьм… Они были как живые, а какие на них были наряды… Их создатели казались мне тогда небожителями. Потом-то я поняла, что не боги горшки обжигают. И все же я ничуть не жалею о выбранном пути. Я люблю свою профессию и… — я непроизвольно сглотнула набежавшую слюну. — Хорошо, что я не увидела тогда ваших кукол. У меня была бы тогда другая, возможно, более финансово-выгодная профессия, но ни капли не творческая, потому что я бы подумала, что никогда не смогу сделать подобное… А я люблю театр, очень сильно, больше всего на свете. Возможно, это единственное, что я действительно люблю.

Я запуталась в своем дифирамбе и замолчала. Барон продолжал глядеть на меня неподвижным взглядом, и я вдруг поняла, что говорю что-то не то. Совсем не то.

— Ну… — протянул неожиданно Милан. — To, что вы не любите Яна, я понял сразу…

Мое сердце сжалось. Господи, только не это…

— Вы обещали не касаться наших с Яном отношений.

— Я не держу обещаний, черт возьми! Уясните уже это себе раз и навсегда!

Милан лягнул створку шкафа, и та с треском захлопнулась.

— Да, мне нужна была работа! — проговорила я полукриком. — Да, мы познакомились с Яном в театре. Да, я похвасталась перед ним своей марионеткой- вампиром, за которую получила на экзамене отлично! Да, да, да! Я люблю кукол и больше никого.

— Я тоже люблю кукол и больше никого, — перебил меня Милан шепотом. — Мне кажется, это в любом случае лучше безответной любви. Верно, Вера? — и не позволив мне даже вздохнуть перед ответом, продолжил: — Ян же не умеет любить вообще. Никого и ничего. И это ужаснее нашей с вами страсти к куклам. Никого и ничего. Человек без любви становится зверем.

— Волком! — перебила я. — Вы не правы, Яну нравятся куклы-волки. Хотите, я сделаю волка…

— Волка? — в голос расхохотался Милан. — Для Яна? Или для меня? Летучая мышь у меня уже имеется. От волка я тоже не откажусь. Ручного. Пока у нас имеется живой и не очень домашний. Как говорится, сколько волка не корми…

Я выпрямилась, и между нами стало больше расстояния на целую мою грудь.

— Вы о Яне сейчас?

— Вы невыносима, Вера, невыносима в своем желании постоянно меня перебивать! — взвился барон. — Я не привык к этому. Я привык, что меня дослушивают до конца. Хотя бы в этом доме. Я говорю про настоящих волков, а не про Яна. Этот мальчик полон бредовых идей. К гроту с летучими мышами он предложил добавить волчье логово и водить в него людей. Он свято верит, что его волки никогда не тронут человека. Вы в это верите, Вера, что волк никогда не тронет человека?

Милан вновь держал меня за меховой воротник, но у меня уже не было в руках лампы, а сами руки я спрятала в отороченные мехом карманы. Как же он близко и как же мне страшно! Я даже поднялась на носки, испугавшись за сохранность векового платья.

— Я видела волка только в клетке в зоопарке.

Барон усмехнулся, сильнее притягивая меня к себе, и теперь я едва касалась подогнутыми пальцами пола и мысленно молила Милана не отпускать воротника — таранить ему носом грудь мне не хотелось.

— Ян вернется, тогда и увидите живого волка!

— А когда он вернется? — спросила я осторожно.

— Дорогая Вера, — Наши носы соприкоснулись, и мое тело превратилось в мрамор, такой же твердый, только не холодный. — Не сочтите меня грубым, но я не хочу, чтобы он вообще возвращался.

— Я не понимаю вас, пан барон, — проговорила я, едва приоткрывая губы, на которых сейчас покоился по-прежнему стеклянный взгляд Милана.

— Я сам себя не понимаю, Вера!

Он оттолкнул меня, но не сильно, а точно вернул в вертикальное положение хрупкую статую: задержал на мгновение руки на моих плечах и, удостоверившись, что я уже не упаду, убрал их.

— Надеюсь, он не вернется раньше того дня, когда вы закончите для меня куклу.

— Какую?

Я с трудом переводила дыхание и радовалась возможности законно смотреть в оставшуюся открытой створку шкафа. Только не на Милана, только не в его пугающие больные глаза.

— Вот такую, — он махнул рукой на свои творения. — Здесь не хватает одной куклы. И я не могу ее сделать сам.

Да, почти вслепую такого результата не добиться, но мне и мое стопроцентное зрение не поможет. Да, мои интерьерные куклы походят на людей, но они и близко не стоят рядом с этими почти что живыми куклами.

— У меня тоже вряд ли это получится. Я плохой скульптор. Я училась делать театральные куклы, а мои интерьерные в большой степени все шаблонные…

— Всяко ж вы лучший скульптор, чем я, Вера.

— Чем вы? Смеетесь… Да они как живые…

— А они и есть живые, — выдохнул барон и возложил руку на створку шкафа, точно намеревался его закрыть, но не закрыл: — У них у всех настоящие имена. Вот эта, с бантом на груди, Жизель. Мне очень тяжело дались ее глаза. Такие невинные… Я и рисовать-то, Вера, толком не умею. Лица кукол сделаны с посмертных масок. А налепить папье-маше очень просто, как вы прекрасно понимаете…

О, да, еще как понимаю… Я почувствовала в руках дрожь, хотя те не могли замерзнуть в меховых карманах.

— Откуда у вас столько масок…

Это не было вопросом. Скорее мысли вслух. Но барон решил ответить:

— Я их лично снимал с трупов этих девушек.

Теперь у меня задрожали даже плечи.

— Все эти девушки служили в одном очень веселом доме. Вы понимаете, о чем я говорю, Вера?

Я кивнула.

— А там всякое случалось. Наркотики, алкоголь, пьяные разборки, неудачные аборты, венерические болезни, да и клиенты иногда распускали руки…

Барон уткнулся лбом в створку шкафа.

— Я их по-своему любил, Вера. Не только их тела, но и душу, ту часть, что еще оставалась на свету. Я думал, что таким образом продлеваю им жизнь. Эти куклы, точно египетские мумии, держат душу несчастных и не отпускают в ад, где этих грешниц ждет котел. Или что там было для таких по Данте?

— Я не помню, — ответила я честно, сжимая в карманах кулаки, чтобы не поддаться желанию погладить сгорбленную спину барона. В его безумии столько доброты!

— Мне нужна еще одна кукла, но у меня не было возможности снять с ее лица посмертную маску.

— Тогда у вас есть фотография? — решилась я задать вопрос, когда пауза слишком затянулась даже для театра. — Это Александра?

Барон не повернулся ко мне, но я увидела, как он отрицательно затряс головой.

— С душой Александры, думаю, все в порядке. Во всяком случае, она не преследует меня.

Я вновь вытянулась в струнку, пытаясь дышать, как можно тише, чтобы не напугать безумца.

— Сделайте куклу моей жены и заточите в нее мечущуюся душу Элишки, чтобы это чудовище наконец оставило меня в покое!

Барон продолжал горбиться у кукольного шкафа, а я кутаться в платье-халат, понимая, что если простою вот так истуканом еще хотя бы с минуту, меня не согреет никакой мех.

— Оставьте мне у зеркала ее фотографию, и я сделаю все, что в моих силах.

— У меня нет фотографии. Я все уничтожил, — покачал головой Милан, так и не обернувшись, даже на краткое мгновение.

Вот и отлично, не хочу видеть его лица, когда он вспоминает свое преступление. А вот то, что фотографии нет, плохо. Художник на то и художник, чтобы видоизменять природу. К тому же, если художник из Милана никакой, тогда…

— Вы дадите мне рисунок? — спросила я тихим вкрадчивым голосом, как разговаривает доктор с душевнобольным пациентом.

— Я же сказал вам, что не умею рисовать! — вскричал Милан и обернулся.

Сейчас его лицо выглядело ужасно. Точно распухло. Шрамы превратились в бугры и покраснели. Я с большим трудом в первое мгновение не зажмурилась.

— Вы мне ее опишете? Возможно, она похожа на одну из ваших… — я чуть не сказала "девушек". — Кукол?

Милан покачал головой и пробормотал:

— Я женился на ней как раз потому, что она ни на кого из них не была похожа, — Лицо барона постепенно начало белеть. — Но если мои девочки продавали лишь тело, то она продала душу. Я купил ее у брата, чтобы тот мог оплатить свой карточный долг, понимаете, Вера? Как вещь, и она… Она не была против такой сделки. Не плакала, не умоляла пощадить ее, ничего… И я, как дурак, поверил, что после стольких лет одиночества у меня может быть семья… Понимаете, Вера?

Я замотала головой и, если бы барон сам не замолчал, заткнула бы уши.

— Вы правы, Вера. Это не имеет к делу никакого отношения. Вы профессионал, уж это-то верно?

— У меня есть диплом, — отчеканила я. — А о моем профессионализме будете судить по факту моей работы. Но из ничего я могу создать только ничего. Давайте сядем к столу, я возьму альбом и сделаю с ваших слов пару набросков. Вдруг я сумею уловить ее образ?

— Вам не надо ничего улавливать, — проговорил барон теперь очень сухо, выпрямившись и став на две головы выше меня. — У вас прекрасная память и развитое художественное воображение. Вы видели ее брата. Они очень похожи. Немного смягчить его черты, и будет Элишка.

— Это Ян? — чуть ли не с придыханием выдала я. Вот она, тайна нашего волка: сестропродавец!

— Нет, Ондржей.

У меня на мгновение отлегло от сердца, а потом оно камнем свалилось к ногам: господи ты ж боже мой, какая мерзость… Делать бизнес с убийцей собственной сестры. Я никогда не понимала людей, а после этого уж точно не пойму.

— Она была очень красивая, — зачем-то выдала я и поймала злой взгляд Милана.

Ох, прикусить бы мне язык, и не открывать больше рта.

— Я не особо разглядывала пана Ондржея, но могу постараться сделать наброски и потом…

— Работайте сразу в глине, не тяните время… И так мне легче будет проверить вашу работу, — он вытянул вперед руки, и я непроизвольно сделала шаг назад. — На ощупь, — зло усмехнулся барон. — Дайте ключ.

Он опустил одну руку, оставив вторую вытянутой. Я сунула руку в карман и едва не обронила ключ, вкладывая его в ладонь Милана, а потом с такой быстротой отдернула руку, точно боялась, что барон схватит меня вместе с ключом. И он заметил мою дрожь.

— Я же говорил вам, Вера, что с мужчиной мне было бы работать гораздо легче.

Он пошел к потайной двери, захватив по дороге кресло, чтобы заложить им дверь.

— Там мастерская, — проговорил барон, вернув мне ключ, который я тут же спрятала обратно в карман. — Я ночью все для вас приготовлю. Там будет свет и тепло. Прикажу Карличеку подключить генератор. Если я даже буду волком рыскать вокруг, можете меня игнорировать. И я даже разрешаю вам швырнуть в меня куском сухой глины, если я ввалюсь к вам в мастерскую.

Он не улыбался, и я испугалась такой перспективе. Милан не в себе. У него галлюцинации. Ему мерещится покойница. И эти девушки… Кто даст гарантию, что не лично он приложил руку к их смертям? Может, он все-таки не совсем безосновательно называет себя чудовищем? Но я не должна об этом думать, не должна…

— А теперь поговорим, как мужчина с мужчиной, — сказал барон жестко, стоя от меня в двух шагах. — Сколько будет стоить ваша работа?

Я сглотнула громко, как женщина. Руки чесались, ко не в предвкушении денег, а от чувства брезгливости.

— Давайте, вы сами решите, сколько стоит моя работа, когда она будет завершена. Если я сумею ее закончить… Если вы останетесь довольны результатом… — замялась я.

— Ах, Вера, Вера! Вы обещали быть мужчиной. Так будьте им хотя бы в финансовых вопросах. Поучитесь у пана Ондржея, — почти расхохотался барон прямо мне в лицо, и я вздрогнула.

Сколько лет прошло с убийства Элишки? Допустим, той было восемнадцать, когда она вышла за Милана. Сколько у них разница с братом? Не думаю, что больше пяти лет? А он должен был успеть проиграться в пух и прах. Десять лет. Скорее всего с ее смерти прошло не более десяти лет. И похоже именно десять лет барон находится на грани безумия. Выходит, он не такой уж и плохой человек, если не сумел простить себе убийства по неосторожности. Убийства из ревности…

Нет, я не должна искать ему оправданий. Я должна просто почувствовать себя на время врачом. Если моя кукла способна вылечить этого несчастного преступника, то я сделаю ее ему бесплатно. Да, да, я сделаю ее бесплатно.

— Пан барон, мне не нужны деньги. Скоро Рождество. Это будет мой подарок для вас.

Теперь настал черед сглотнуть Милану. Но сделал он это намного тише меня.

— Несносная вы женщина, Вера! Не путайте бизнес с дружбой. Дружить с вами я не собираюсь ни при каких обстоятельствах, — барон выдержал паузу, давая мне время проглотить обиду. — Раз вы не озвучили цену, я заплачу вам столько, сколько посчитаю нужным, — и он снова улыбнулся. Зло. — Когда увижу вашу работу. А сейчас, думаю, надо использовать это платье по назначению. Так что я приглашаю вас отужинать со мной, пани Вера.

Рука снова была передо мной, и мне впервые не захотелось вкладывать пальцы в ладонь барона, но я переступила через себя: заказчик всегда прав. Я чуть не сказала про себя — клиент. Бедные девочки… Он от ваших призраков тоже вот так кукольно спасался?

Барон сжал мои пальцы и поднес к губам. Теперь надо постараться не вытереть руку о штаны или сделать это незаметно в темноте. Но барон, точно чувствуя такое мое желание, поднял с пола лампы. Одну вручил мне, оставшиеся две взял свободной рукой. Теперь даже слепой увидит каждое мое движение. Ох, дура, дура… Куда ты притащилась!

Эпизод 3.9

Я ела только для того, чтобы не обидеть Карличека. Каждым куском мяса приходилось проталкивать кислый ком через все горло. Лучше продуть последние деньги за шахматным столом с паном Дракснием, чем делить трапезу с бароном Сметаной. Наедине. Старик дымил, как паровоз, и был выдворен за то радушным хозяином из-за стола под угрозой надушенных корицей шишек. Я готовилась сослаться на разыгравшуюся головную боль и подняться к себе, но барон, будто предугадав мое желание, предложил прогуляться перед сном.

Скажи я сейчас про голову, он точно вытащит меня из дыма на холод, а прогулка с ним может сравняться по протяженности с охотой на снежного дракона пана Ондржея, о котором я теперь тоже могла думать лишь с отвращением, а мне предстояло завтра ваять куклу, постоянно вызывая в памяти его жуткий образ. Тот, первый, когда он вошел в гостевой дом с мороза, и я, как полная дура, растаяла перед ним. Может, женщинам и нравятся негодяи, но ведь не те, что продают сестер за карточный долг!

А если представительницы слабого пола падки на длинные реснички, то я с радостью побуду неделю в шкуре бесчувственного мужчины. Ахматова считала себя поэтом, а я буду кукольником мужского рода без каких-либо сантиментов ни в сторону пана директора, ни в сторону пана барона. Пусть разбираются друг с другом, а я сделаю куклу и гори все синим пламенем — еду домой!

Как же противно, как же противно… Сейчас бы под горячий душ и смыть с кожи ароматным гелем прикосновения и слова барона, которые пачкали похлеще сажи. И сидеть хотелось от него подальше. Только за круглым столом сделать это не представлялось возможным, и я налегла на вино, наплевав на впечатление, которое могу произвести на Милана. Мне вдруг стало абсолютно плевать на него. И я радовалась, что в моей комнате нет марионетки — я могла бы разбить ее в приступе бешенства.

Я сделала еще глоток, который приравнялся к опустошению бокала, и Милан подскочил с насиженного места, не закончив фразу. Он читал лекцию про первую мировую. Наискучнейшую, наверное. От нее немудрено было б заснуть, как от заунывной колыбельной, если бы я не пропустила ее полностью мимо ушей.

— Вера, вы решили напиться?

— Я? — спросила я голосом невинного ребенка.

— Вы! Вы! Здесь больше никого нет, и уж я точно сегодня ничего не пью.

— А вы уже напились сегодня моей крови! Куда вам еще пить?!

Наверное, я перебрала все-таки с вином, но на ногах удержалась без помощи стола, когда подскочила вслед за бароном.

— Я даже не начинал, и молите бога, чтобы не начал! Карличек!

Зачем кричать, когда слуга всегда под боком, то есть за дверью. Карлик кивнул хозяину, бросив на меня подозрительный взгляд. Что смотришь? — отвечал ему мой. — Знаешь прекрасно, сколько я выпила. Ровно три бокала, как ты мне и налил!

— Проводи пани Веру наверх. И не спускай с нее глаз. У нас очень крутая лестница.

Я сжала губы, чтобы не сказать какую-нибудь гадость. Да плевать! Раз барон сам дает мне повод избавиться от своего общества, надо хватать этот повод в виде руки карлика и бежать.

— Карличек, я в полном порядке, — сказала я, как только за нами закрылась дверь гостиной, оставив позади клубы табачного дыма.

Вырвать руку не получилось. Силен малец!

— Отпусти! — почти взвыла я.

— Для твоего же блага не проси этого.

Я плюнула на него взглядом и стала подниматься по лестнице, опережая паренька на целую ступеньку.

— Я не поняла, — проговорила я, когда карлик закрыл дверь моей спальни за своей спиной. — Что это значит?

— Я выполняю приказ барона — не спускаю с тебя глаз. Надеюсь, у тебя нет фобии, и ты сможешь спать, когда на тебя смотрят, — добавил он уже со скрытым смешком.

Я плюхнулась на край кровати и потерла друг о дружку ладони, хотя те и были теплыми. От вина, от злости или от жара камина, не важно.

— Послушай, я не пьяна, я зла… Но даже пьяная я не дебоширю и по лестницам в темноте не ношусь. А если не веришь, то запри меня на ключ. Дверь выломать я точно не сумею.

Карлик, продолжая держать в руках лампу, привалился к дверному косяку.

— Верка, Верка, Верка… Глупая Верка… Ничего-то ты не поняла. Барону плевать, будешь ты бегать по лестнице или нет. Ему куда важнее не бегать по ней самому. Поэтому я здесь. Поэтому я никуда не уйду. Потом у тебя тепло, не то, что сейчас в кухне, и мне больше нравится спать у тебя в ногах, чем на чертовой раскладушке.

Я принялась тереть ладони еще сильнее, не сводя глаз с улыбающейся физиономии карлика.

— Карличек, давай снова на чистоту. Теперь я самолично убедилась, что барон псих. Да, я его боюсь. Но ты не собачка, чтобы спать у меня в ногах. Ты — человек, и ты, извини меня, мужчина. Я не хочу спать в одежде, и я не могу раздеться при тебе, сколько бы ты не заверял меня в том, что на самом деле ты — охранная собачка. Что нам с тобой делать?

Карлик продолжал улыбаться, будто я ничего и не сказала. Я выжидающе зыркнула на него — при свете лампы моя мимика не могла остаться незамеченной!

— Сколько тебе лет? — не выдержала я идиотского молчания.

Карличек повел плечами, как последняя… дамочка из веселого дома.

— Достаточно для того, чтобы понять, о чем ты говоришь, Верка, — снизошел карлик до разговора со мной. — И не так мало, чтобы махнуть рукой на приказ барона, считая его опасения беспочвенными. Он будет бродить здесь всю ночь, приготавливая для тебя мастерскую, и что взбредет в больную голову барона, даже ему, — карлик ткнул большим пальцем в потолок, — не известно. Я буду лежать у вас в ногах смирно. Вы даже дыхания моего не услышите.

Я открыла рот, чтобывозразить, но карлик приложил палец к губам, и до моего пьяного мозга дошла причина перехода на "вы" — барон стоял под дверью, и что именно привело его так скоро под мою дверь было тайной даже для карлика.

— Хорошо. Доброй ночи! — сказала я так громко, чтобы барон принял это и на свой счет.

И я действительно услышала легкое поскрипывание половиц. Руки сами справились с платьем, и я едва успела шепнуть, чтобы карлик не гасил лампу. Под платьем у меня оставались джинсы и свитер. Узрев их, карлик отвернулся лицом к двери, и я, избавившись от них, забралась под одеяло в футболке и гольфах.

— Оставь лампу! — снова попросила я. — Мне нужен свет для набросков. Я слишком перенервничала. Мне вина мало, мне нужно расслабиться за работой. Я немного порисую и сама погашу лампу, ладно?

Карлик молча водрузил керосинку на прикроватную тумбочку и залез на кровать, как был, в одежде, только без сапог. Свернулся калачиком и затих. Славный песик. И у такого хозяина! Спал он или просто лежал с закрытыми глазами, понять было сложно, зато я прекрасно различала в тишине шаги Милана. Возможно, барон действительно занят обустройством мастерской, а может забыл, что я теперь мужчина…

Подушка давила на спину, точно голые доски изголовья, но я старалась не обращать на них внимания и рисовала с упорством первокурсницы. Но сколько бы я ни калякала, у меня выходил пан Ондржей, но никак не его сестра. Когда за дверью в очередной раз послышались шаги барона, я откинула одеяло и только шевеление карлика удержало меня от необдуманного шага — выйти к барону и отказаться от выполнения заказа. Отказаться — может быть, и правильное решение, а вот выходить к нему в неглиже опасно — пусть темнота и тишина хоть немного отрегулируют нервы барона до моей следующей встречи с ним. Он сам признался, что плохо выспался, потом перенервничал из-за своего признания, затем разозлился на мой отказ поцеловать его… После этого у бедняги просто завертелась в голове безумная мельница. Однако ему хватило здравого смысла приставить ко мне охрану. Стать жертвой сексуального маньяка — это полбеды, но он ведь еще и убивает… Теперь я уверена в том, что кровожадность барона распространяется далеко за пределы обеденного стола.

Я закрыла глаза — передо мной одно за другим начали проплывать лица несчастных марионеток. Так отчетливо, будто я провела перед ними несколько часов. Это обман мозга, я не могла запомнить их лиц, куклы висели слишком плотно друг к другу. Я просто вижу плоды своей фантазии, подогретой жалостью к неизвестным мне девицам легкого поведения. Неужели их всех убил Милан, неужели… А потом, как настоящий маньяк и извращенец, обтачивал наждачной бумагой их лица.

Я не хочу, чтобы это было правдой, не хочу… Я тоже сидела часами, обтачивая его лицо и не желаю верить, что держала в руках лицо чудовища. Но кто скажет правду? Никто — пан директор такую сказку складную рассказал, что после дополнений Милана и не поймешь, что в ней правда, а что злая ложь. Но трагедия произошла. И в этих стенах. Ровно десять лет назад. Эта цифра слишком сильно пропечаталась в моем мозгу, что я уверовала в нее, как в непреложный факт.

Я зажмурилась так сильно, что на ресницах проступили слезы. Почему Милан не смог снять с мертвой жены посмертную маску? Он ее утопил, что ли? Раз это квалифицировали как самоубийство. Задуши он Элишку или застрели, лицо бы не пострадало. Меня трясло, но именно от жутких мыслей, потому что в комнате было тепло. Даже душно. Я снова уткнулась в блокнот, но закончилось все новым скомканным листом.

Милан прав, я не тот кукольник, который ему нужен. Я не та женщина, которая в любом случае нужна Яну. Я могу уехать прямо завтра. Да, я именно так и сделаю. А что, если барон меня не отпустит, даже когда я скажу, что между мной и Яном все кончено? Эта мысль тоже превратилась в гранитную истину. Не отпустит!

Я снова откинула одеяло и, косясь на спящего карлика, ступила на ледяной пол ногами в скрученных гольфах. Подошла к двери, прислушалась. Тихо. Вернулась к шкафу, в котором стоял мой чемодан. Приподняла его — слишком тяжелый, а колесики на снегу не помогут. Ничего. Александра сбежала от его предка с одним чемоданом, а я уйду от Милана с одним рюкзачком. Одеваясь, я цепким взглядом держала куртку, висевшую на спинке стула, словно боялась, что та исчезнет. Затем снова подошла к двери, за которой все это время оставалось тихо. Приоткрыла ее на щелку, прислушалась, но высовываться не стала. Даже если меня поймают в куртке, под которую легко спрятать рюкзачок, скажу, что у меня болит голова, и я пошла гулять… Вот именно, гулять!

Но тут дверь открылась сильнее — я видимо переоценила свою трезвость и нечаянно лишилась равновесия. Собрав силы в кулак, я рванула дверь на себя. Вернее хотела это сделать, но дверь не поддалась. Кто-то тянул ее из коридора. Вся моя решимость улетучилась — я безумно испугалась встречи с бароном.

Нет, нет, нет! Чуть ли не в голос закричала я, пытаясь удержать ручку, но та выскользнула из руки, и я упала на пол. Оставалось лишь надеяться, что барон вспомнит про порог и остановится, не переступив его. Долгие мгновения дверь оставалась полуприкрытой. Думает, что ему дальше делать? Я хотела позвать барона по имени, но вовремя прикусила язык. Не провоцируй, не провоцируй…

Я сглотнула уже третий по счету противный винный ком и сообразила, что у меня просто разыгралось пьяное воображение, и в коридоре на самом деле никого нет. Выдохнув в голос, я поднялась и сделала шаг к двери. Только один. Дальше идти не потребовалось. Дверь захлопнулась, но не сама. Ее захлопнула моя привычная ночная гостья и осталась у дверей, будто ждала от меня приглашения войти.

Я кивнула, не в силах отвести взгляда от некогда пустых глазниц. Сейчас при свете лампы они вдруг превратились в глаза, темные, большие, напуганные, с огромными ресницами. Я ударила себя ладонью по губам, чтобы сдержать крик, попятилась и, споткнувшись о маленькие сапожки, грохнулась, едва не расшибив затылок об остов кровати.

Передо мной стояла Элишка. Ее призрак. О, да, как же она похожа на брата… Она стояла и смотрела. Смотрела и стояла. Не приближаясь и не удаляясь от меня, не выказывая ни дружелюбия, ни злости… Меня бросило в жар, и я стянула через голову свитер.

Я не видела гостью всего мгновение, но успела испугаться, что она ушла. Но Элишка по-прежнему белела у двери. Не отводя взгляда от лица, которое вдруг начало принимать более четкие человеческие формы, я нашарила рукой блокнот и принялась чирикать в нем вслепую. Я столько раз делала это упражнение, что как музыкант клавиши, чувствовала каждое движение карандаша… Элишка, Элишка, Элишка… Я почти шептала ее имя, и она вдруг начала открывать темный рот, сначала беззвучно, а потом произнося мое имя: Верка, Верка, Верка…

А потом ринулась ко мне, схватила руками за шею и принялась трясти из стороны в сторону. Я выпустила из пальцев карандаш, но сколько бы ни пыталась оторвать от себя руки призрака, находила лишь воздух, а кольцо ее пальцев все стягивалось и стягивалось вокруг моей шеи. Я зажмурилась и с последним глотком воздуха из последних сил открыла глаза…

— Фу! — выдохнул мне в лицо карлик и потер свою ладонь.

Я ощупала шею и закашлялась. В нос шибанул резкий запах рвоты. Он шел от таза, в котором хранились дрова, а теперь плавала кровавая слизистая жидкость. Карличек сунул мне под нос мокрое полотенце, и я впечатала его себе в лицо, точно хотела оставить на нем отпечаток, как на Туринской плащанице. Но надолго меня не хватило, я вдавила полотенце в пол и вновь склонилась над тазом. Чтобы я еще когда-нибудь пила… И как теперь жить? Как смотреть в глаза этому мальчишке? Какой стыд…

Я вновь уткнулась в полотенце, но в этот раз, чтобы использовать его вместо кляпа, и если изо рта не вырвалось всхлипов, то из глаз все же брызнули слезы.

— Тебе легче?

Я замотала головой и разревелась в голос. Карличек подставил плечо и толкнул таз в сторону. Но я нашла в себе силы отстраниться от заботливого охранного песика. Лампа горела, на полу валялся исчерканный блокнот, карандаша взгляд мой не нашел… На мне была лишь футболка. Никаких джинсов. Но, может, я успела снять их, как и свитер, но зачем? Затем, что я перепила, перенервничала, перерисовала перед сном! У меня тоже сдвиг по фазе, как у барона!

— Карличек…

Я не могла ни говорить с ним, ни смотреть на него.

— Брось, Верка, бывает… Тебе надо умыться. Поднимешься наверх самостоятельно или тебе помочь?

— Поднимусь, — буркнула я и, не поддергивая футболки, поплелась к двери.

Где-то там должна быть дверь в комнату с кукольным шкафом, только бы мне не наткнуться на нее сейчас. В таком состоянии я начну говорить с этими дамочками и ни о какой трезвости рассудка больше не будет и речи.

Глава 4: эпизод 1

Утром желание уехать испарилось вместе с винными парами. И причиной была не вспыхнувшая вдруг за одну ночь любовь к барону Сметане. Отнюдь. В чувстве отвращения к Милану я осталась тверда. Причиной стал стыд. Я не хотела, чтобы Карличек и пан Драксний запомнили меня такой, какой я предстала перед ними за эту череду дурацких ночей. Я сделаю куклу, вложив в нее все имеющееся во мне мастерство, ради них — чтобы они поняли, что я не ничтожный представитель слабого пола, который не умеет ни машину водить, ни пить, ни готовить, ни нормально вести переговоры по бизнесу, а профессионал хоть в каком-то деле. Доказывать что-то Милану я больше не собиралась.

Комнату следовало не то, что проветрить, а выдубить. Карличек снял все постельное белье, а меня отправил наверх в купальню, где я обнаружила натопленный камин и ванну, полную горячей воды. Как свершилось такое чудо? Надеюсь, здесь имеются специальные механизмы и рычажки подъема дров и тяжелых ведер с водой — представить себе карлика или старика таскающими тяжести по чердачной лестнице, я не могла. Вернее, не хотела. Тогда бы мне следовало провалиться от стыда сейчас же на этом самом месте!

Расслабиться не получилось и в ванне. Горячая вода произвела на меня тот же эффект, что и ночная ледяная, которую я добыла в тазике из-под корочки льда, — бодрящий. Я оделась во все чистое, закрепила резинкой волосы на манер кички и спустилась на второй этаж. Нос не выдал присутствие здесь моего завтрака, и я решила проверить мастерскую. Мимо шкафа я шла бочком, чувствуя спиной неприятный холодок, от которого мне, наверное, уже не суждено будет избавиться. Под мышкой альбом, за ухом — карандаш, который я нашла под кроватью. Вот она я, при полном параде и готова к работе. Почти. И это "почти" никаким боком не относилось к пустому желудку.

Я продолжала испытывать страх перед моим ночным кошмаром, который из чего-то непонятно-эфемерного превратился в реальную личность, и страх перед мертвой перекрыл за утренние часы весь мой стыд перед живыми.

Теперь я уверовала, что обязана сделать эту куклу для своего собственного спокойствия. Душевного! Иначе эта моя идея сожрет меня изнутри, замучит в кошмарах и, возможно, даже наяву сотворит со мной что-то ужасное, когда рядом не будет заботливого карлика. И пусть одно наваждение перекроет другое. Я хочу, я требую у своей головы, чтобы любовь к марионетке Милана перешла в любовь к марионетке Элишки. Лучше любить мертвую, чем живого монстра.

Ключ в моей руке почти не дрогнул. Я проверила замок — он захлопывался, потому быстро спрятала ключ в карман джинсов. Генератор находился где-то далеко — я слышала его гул, но не чувствовала запаха бензина. К счастью! Сидеть здесь придется безвылазно не один день! Комната большая и оснащена хоть и не по первому классу, но довольно хорошо. У окна большой стол — на нем можно и рисовать, и кроить, там же стопочкой лежат ткани. Дальше стоит ножная швейная машинка, резная, черная с золотым тиснением, фирмы Зингер. Приноровлюсь, ничего страшного.

У другой стены раковина с краном. С краном! Про горячую воду узнаем потом. Внизу ведро, в нем мокнет солидный кусок глины. Другой, в полиэтиленовом пакете, стоит под столом, деревянная рабочая поверхность которого вся исцарапана, что дает мне волю резать и кромсать на нем без зазрения совести. А вот и инструменты скульптора — стеки-лопатки и штихели-резцы. А там в закрытой бадье гипс, отлично… Рядом стопка газет и крафтовой бумаги. Барон точно знает толк в куклах!

Меня снова передернуло, но я не в силах была полностью отключить голову от предыстории спрятанных в шкафу марионеток. Потом я вздрогнула по новой, услышав стук в дверь. Хорошо, карлик сразу заговорил. Дура, дверь-то захлопнулась и открывается теперь только изнутри — неожиданного появления барона можно не опасаться.

Я вышла и попросила карлика подтолкнуть кресло к двери, чтобы не пришлось лезть за ключом. Теперь, удовлетворенная, я могла спуститься к завтраку, но завтрак мне принесли, оказывается, прямо сюда. Я поблагодарила и села во второе кресло. Шкаф с куклами оказался перед моим лицом. Хорошо, не за спиной. Во время работы дверь стоит закрыть, а то я постоянно буду оглядываться, точно девочки могут заглянуть на огонек узнать, кто будет их новой подружкой.

Быстро справившись с овсянкой и чаем со вчерашним сливовым коржиком, я решила расправиться заодно и со своим страхом. Распахнула створки шкафа и уставилась на неподвижных кукол. Они мертвые, их может оживить только рука кукловода. Марионетки не ходят сами. Никогда.

Я вытащила на свет Жизель, осторожно расправив нити. Вага классическая, с одним рычажком. Другой и не нужен — рот у марионетки не открывается. Барон не специалист по скрытым в голове механизмам, он просто ребенок, возящийся с газетами и клейстером. Он просто ребенок, нездоровый на голову. Его слишком часто запирали в кладовке с ножницами и бусинками, вот он и увлекся шитьем нарядов для кукол. Может, у него был не только брат, но и сестра?

К черту семью баронов! К черту самого барона! Я выполняю заказ, который не имеет с заказчиком ничего общего, ничего…

Я тронула прическу Жизель и отдернула руку — волосы настоящие. К горлу подкатила овсянка, но свободного тазика рядом не было, и пришлось проглотить ее обратно. Все, все… Надо успокоиться. Кроме волос, ничего настоящего в кукле быть не может.

И все равно я с непонятным трепетом подняла ее пышную юбку — тело не из поролона, и здорово, что так, иначе бы тот уже давно превратился в труху. Чехол тела набит гречкой — кило, а то и все два — и лоскутками. Марионетка потому такая тяжелая. Но она и не обязана быть легкой: кукла не предназначена для театра, так что о руках кукловода художнику заботиться не приходится. Но зачем тогда нити и вага? Барон, видимо, играет с ними, как с живыми девушками. Они скрашивают его одиночество. Весь этот цветастый гарем. Воспоминания очень бурной молодости…

Я затрясла головой, и марионетка затряслась вместе со мной.

— Прости, Жизель, — сказала я отчего-то по-чешски и поспешила вернуть куклу на законное место.

Все — закрыть шкаф и больше не открывать. Ни за что и никогда! Я узнала все, что мне следовало знать про манеру работы барона. Я сошью такой же тюфяк и набью крупой. Одного я знать точно не хочу — откуда барон возьмет волосы? Рука непроизвольно потянулась к макушке. Нет, их я ему не отдам! И не продам! Но факт остается фактом, он может их попросить — другой причины в расчесывании моих волос и заботе о них я теперь не видела.

В мастерской оказалось достаточно дневного света, идущего от окон, и я не включила ни одной лампы. Хотела снять кольцо, чтобы не запачкать, но передумала — здесь слишком легко его потерять. Впрочем, я привыкла к кольцу за эти несколько дней. Срослась с ним, как с родным.

Пора действовать. Время не ждет. Барон потерял сон… Тьфу ты… Я повязала себе фартук, придвинула к рабочему столу табуретку и поставила перед собой кусок глины. Милан прав — рисовать пустое, я теперь точно знаю, как выглядит Элишка, и сумею сделать из этой скользкой болотного цвета массы шедевр, от которого запищала бы половина академии! Я сделаю это, сделаю, сделаю!

Я произносила эти слова вслух, как заклинание, или песню бурлаков на Волге! Работалось легко. Глина отлично вымокла, и хватало одного нажатия, чтобы оформить нос, подбородок, уши, шею… Короткую, длину я придам ей уже в папье- маше. Глаза я оставила впадинами, как у призрака, только не такими глубокими — чтобы было, что потом расписывать. Барон вряд ли согласится вставить в глаза лампочки. Это она, она, она…

Я сбрызнула глиняную голову Элишки водой и закутала в полиэтилен. Как только барон даст добро, я разрежу ее жестяными пластинами и залью гипсовой массой. А пока раскрою тело. Это быстро — пять овалов. А теперь самое сложное: во-первых, не оборачиваться на глиняную модель, а, во-вторых, совладать с машинкой. В таких случаях помогает только полный запас матерных выражений, но мне криворукой и они не помогли! Я уже чуть ли не волком выла, распарывая очередной петляющий шов. А потом просто в слезах и нецензурных выражениях швырнула ткань на стол.

— Как же вы любите ругаться, Вера! Даже на безответную ткань!

Я не вскочила со стула, потому что сразу заметила на столе тень от его высокой фигуры. За окном еще день. Я только-только включила вторую лампу и потому не закрыла дверь. Куска глины под рукой нет… Швырнуть в незваного гостя нечем!

— Я не умею пользоваться ножным Зингером, — проговорила я, хотя хотела кричать: что вы тут делаете, на дворе день, днем вампиры спят в гробу и не пьют ничьей крови!

— Задерните, пожалуйста, занавеску, Вера, — проговорил барон тихо. — Мне свет глаза режет.

Я задернула.

— Спасибо. А теперь уступите мне, пожалуйста, место.

Я встала. Он сел. А я осталась стоять по его левую руку. Не отходить же на его манер за стул и дышать в затылок.

— Почему вы не спите? — спросила я, чтобы избежать невыносимой паузы, и краем глаза сразу поймала его улыбку.

— Я же сказал еще вчера, все из-за вас, Вера. Не ем, не сплю, все думаю… О вас же, Вера.

Барон поправил нити и опустил ногу на педаль.

— Я думала, вы думаете о кукле, — пробормотала я, проклиная горящие уши.

— Так я о ней и думаю, Вера, — отозвался барон, пропуская ткань под лопатку.

— Вы же сами сказали, что вы — это ваши куклы, вы их очень любите. Выходит, они часть вас. Вот эта часть и лишает меня сна.

Я проглотила кислый ком. Хорошо, что я еще не обедала.

— Кстати, почему вы голодаете? — теперь барон смотрел на меня вполоборота.

— Карличек сказал, что дважды поднимался к вам с предложениями поесть. Вы плохо себя чувствуете после вчерашнего?

Теперь у меня пылало все лицо.

— Нет, со мной все хорошо. Это просто привычка такая. Не есть во время работы и вообще днем не есть. Студенческая привычка.

Под внимательным взглядом Милана я превратилась в пани Райче, то есть помидор!

— Пан барон, прекратите так на меня смотреть! Вы правы, я женщина и не способна хладнокровно воспринимать подобные рассказы. Лучше бы вы вчера молчали!

Он тотчас вернулся к шитью. Швы выходили ровные-ровные, и я, чтобы не стоять истуканом, присела у его ног и завязывала нити, пока барон строчил новые овалы.

— Вера, — Милан нагнулся ко мне и замер. Наши носы вновь оказались рядом.

— Я не рассказал вам ничего страшного и боюсь спросить, что вы там себе нафантазировали, — по его лицу прошла злобная ухмылка, отозвавшаяся в моем теле дрожью. — И вообще вы ведете себя непростительно брезгливо для женщины, которая согласилась лечь в гроб живьем на потеху толпе.

— Что?

Я отшатнулась от барона и оказалась в позе краба и, если честно, с удовольствием бы поднялась сейчас на руки и ноги, чтобы отползти от Зингера еще дальше. И тут только до меня дошло, о чем говорит барон!

— Неправда! Я ничего не знала про гробы и свою роль, поверьте мне. Я соглашалась делать куклы, не более того. И вообще смутно понимала, что может представлять из себя подобный музей… Я просто хотела делать свою работу, — повторила я уже шепотом.

Лицо барона стало серьезным, и шрамы вновь сделались намного заметнее.

— Выходит, и в этом Ян мне солгал. Ладно уж лгать про любовь с первого взгляда, это ожидаемо для мужчины, но с гробами не шутят, как и с вольерами для волков. Вы понимаете?

— Я понимаю, — кивнула я, вновь ничего не понимая. — Но это действительно практикуется в мире. Так что Ян не оригинален, и оригинальность здесь ни к чему. Надо соответствовать запросам целевой аудитории…

Под тяжелым взглядом барона я наконец смолкла.

— Жестокая вы, однако, женщина, Вера. Сама лечь в гроб отказываетесь, но другую кладете туда с закрытыми глазами. Жестоко, очень жестоко.

Я вскочила с пола и бросила на стол законченную деталь.

— О какой жестокости вы говорите! — мой голос дрожал, но не терял громкости.

— Это театр! Просто театр! Какая разница актрисе, что делать?! А это просто кусок глины, — я махнула рукой в сторону спрятанной в полиэтилен головы Элишки.

— Это кукла… Просто кукла… И куклы должны играть, а не пылится в шкафу. Именно играя в них, мы дарим им жизнь и никак иначе. Пусть они танцуют для публики, пусть красуются своими нарядами, и вот тогда вы точно снова увидите их живыми…

Я даже руками размахивала, не понимая причины такой своей тирады. Абсолютно глупой. Подобное мог сказать только ребенок. Но ведь именно в неразумного младенца я и превращаюсь подле барона Сметаны.

Милан демонстративно снял с педали ногу и развернулся ко мне всем корпусом.

— Сначала я хочу увидеть вас мертвой, а уж потом их живыми.

Я с трудом закрыла рот, ища в груди испуганное сердце. В устах барона такое звучало пугающе.

— В гробу, — тут же исправился он, явно увидев на моем лице испуг. — В том белом, который заботливо приготовил для вас ваш жених. И если после этого вы скажете мне, что все это шутки, я может еще и соглашусь на то, чтобы устроить из своего дома балаган, а из культа смерти — цирк!

Барон шумно поднялся, и я так же шумно отступила к двери.

— Ну же, Вера, соглашайтесь. Вы же любите театр больше всего на свете, а любить — это не брать, это отдавать себя кому-то, а в вашем случае, чему-то, до последнего вздоха. Но что я говорю с вами о любви! — он качнул головой, точно китайский болванчик. — Вы ничего в ней не смыслите! Может, я и ошибся, и вы с Яном на самом деле прекрасная пара. Два безжалостных чудовища.

Это я-то чудовище? Но вслух возражать я не стала, чтобы не нарваться на что-то более страшное, и отступила еще на пару шагов, но барон продолжал стоять на месте.

— Я все равно не собирался участвовать в этом цирке лично. Этот дом давно мне не дом, — барон махнул рукой. — Просто стены. А вы в них, гляжу, в первый же день прекрасно освоились. Давайте, что уж там, делайте из него театр, пугайте людей, сколько вам влезет. Только для начала поймите, во что ввязываете других. Проделайте над собой этот эксперимент с гробом. Давайте же! Или страшно?

Я глянула в окно. Вечерело, но светло будет еще целый час, потому склеп не будет казаться таким уж страшным. И если мне всего-то надо лечь в гроб, чтобы пан Ондржей получил желаемое и отпустил меня домой, я это сделаю с улыбкой.

— Хорошо, я согласна на эксперимент. Только позвольте сходить за курткой.

Барон окинул меня недовольным взглядом.

— В таком виде в гроб не ложатся. Экспериментировать, так до конца. Вживаться в роль, так в костюме. Вы же любите театр больше всего на свете, а, Вера?! Что у вас с лицом? To краснеете, то бледнеете. Как девочка, право слово! Вспомните, что вы взрослая женщина, профессионал своего дела… Бессердечное создание, для которого даже собственные творения — так, пустяки… Просто куклы на потеху толпе.

Я прикрыла глаза. Барона понесло не в ту степь. Ему вредно не спать. Надо попросить Карличека подсыпать в питье барона снотворное.

— Давайте вы не будете меня обсуждать, — уже тоже рычала я. — Вы меня не знаете.

— А я вас и не желаю знать!

Барон резко шагнул в мою сторону и протянул руку.

— Хватит жаться… Идемте скорее, а то всю решимость растеряете по дороге, пани вампирша.

Когда я не взяла протянутой руки, барон сжал губы и направился к двери размашистым шагом. Я поспешила за ним, обернувшись на пороге на глиняную голову покойной баронессы, но решила не извиняться ни перед ней, ни, тем более, перед живым бароном.

Эпизод 4.2

Первым делом барон задернул плотные портьеры, погрузив комнату в привычную тьму. Вторым — вытащил из-за шкафа ширму и отгородил угол. В третьих — достал из шкафа платье и протянул мне. Из белых кружев. Если бы не простота украшений, сошло бы за свадебное.

Барон указал на ширму, и я поняла, что одеваться придется в его присутствии. Тогда я захлопнула дверь мастерской, лишив нас последнего источника света. Ширму я нашла на ощупь, а потом так же на ощупь снимала с себя одежду. Особенно аккуратно свернула джинсы, чтобы ключ случайно не выпал из кармана.

Ширма с японской вышивкой полностью скрывала меня от барона. Будь здесь малость светлее, возможно, я бы и сумела отказаться от роли актрисы теневого театра, но сейчас никакое ночное зрение не поможет барону проникнуть за плотную ткань ширмы в поисках моего силуэта.

К платью прилагалась лента для волос и перчатки. Пришлось снять с волос резинку и надеть повязку. Волосы слишком длинные — напоминаю я скорее хиппи, чем девушку из первой четверти двадцатого века. Но вот она я — такая, какая есть!

Шаг за ширму и… Мне сделалось безумно холодно. Как невесты зимой бегают в одном платье — наверно, под адреналином.

Барон сидел в кресле, нога на ногу, со взглядом устремленным в темноту закрытого портьерой окна. Подглядывать за мной он не собирался. Дверь в коридор оказалась открытой, а я до этого и не заметила, что он поставил стопором тяжелую деревянную статуэтку. Видимо, не хотел напугать меня иллюзией недозволенной близости. Какая деликатность! Поистине аристократическая. После всех его рассказов про любимый бордель!

Милан не стал ждать, когда я окликну его. Медленно поднялся из кресла, отдернул портьеры и лишь тогда повернул ко мне голову. Я увидела себя в тусклом свете, идущем от окна. Кружева, пожалуй, слишком эротично обтягивали голое тело. Я стала переминаться с ноги на ногу. Босая. Боялась поставить сапогом зацепку на очередном платье Александры!

— Вера, вам оно очень к лицу, — выдал барон бесцветным голосом вынужденную фразу, на которую я нисколько не обиделась.

Вне всякого сомнения, он хотел сказать — что оно мне маловато. Вместо того, чтобы висеть, оно на меня липло. Но в бордель бы меня в нем взяли! Однако я туда не пойду!

Барон первым сделал шаг. Второй, третий… И протянул руку. Пришлось подать в ответ свою, затянутую теперь в тонкую кружевную перчатку, на которой отлично держалось кольцо. Из страха потерять бриллиант, я сжимала его в кулаке правой руки, пока управлялась с левой. Барон прикоснулся к камню пальцем и потом только взглянул мне в лицо.

— Вы ничего не хотите больше надеть?

Господи, голос Морозко! Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Тепло, дедушка…

— Хочу, мне холодно, — ответила я как можно холоднее. — Можно я схожу за курткой?

— Я уже велел принести вам шубу.

Когда? Я не слышала приказа. Видимо, они с Карличеком общались языком жестов.

— И сапоги, — добавила я в затянувшуюся паузу.

— И сапоги… С чулками не будем возиться, верно?

Верно, верно… Я не стану задирать перед вами платье, даже если все себе там отморожу. Изверг вы, барон, вот вы кто!

Чего он проверяет вымораживанием меня, непонятно Или же думает, что все здесь морозоустойчивы, как и он сам? Нет, я не Репин, который спал на балконе даже зимой. Мне безумно холодно. Сейчас застучат зубы! Как у голодного волка!

Из темноты вынырнул карлик, под шубой похожий на неуклюжего медвежонка. Я улыбнулась, и злость отступила. А потом совсем стало хорошо, то есть тепло, когда барон накинул мне на плечи меха, и я поспешно вставила в рукава руки. Сказка! Карлик же присел у моих ног, пытаясь всунуть их в… черт возьми! В вязаные носки!

Я не успела открыть рот, чтобы возмутиться, потому что барон сократил между нами расстояние до полушага.

— Я прекрасно помню, что вы чужая невеста. Но мы не смеем жертвовать девственной чистотой гроба ради дурацкого эксперимента. Верно, Вера? Так что позвольте…

Не успев вздохнуть, не то что ответить, я оказалась у него на руках. В длиннющей шубе! Что прибавило мне порядка десяти килограммов в весе. Но барон его не чувствовал. Летел вперед, как мальчик. И когда с такой же прытью вступил на темную лестницу, я в страхе вцепилась ему в шею.

— Не душите меня, Вера! У вас вряд ли получится убить меня таким способом. Выберите более изощренный вариант. Будьте уж до самого моего конца непредсказуемой женщиной!

Я бы хотела улыбнуться или хотя бы отстраниться от барона, но не могла — страх, помноженный на толщину шубы, делали меня абсолютно предсказуемой.

— Пан барон, не так быстро, прошу вас…

— Ну вот! — воротник шубы мешал Милану прижаться к моей щеке. — Я уже, что ли, вытряс из вас всю храбрость? Что будем делать, пани вампирша? Повернем обратно?

Он потешался надо мной, а я в отместку только сильнее прижалась к нему. Раз он так со мной, то и я отставать не буду!

— А вам не будет холодно в костюме? — спросила я как можно теплее, и воротник просто впечатался мне в щеку.

— Вы делаете все, чтобы мне рядом с вами стало жарко, но я помню, кто вы и зачем здесь.

Вот тут я дернулась — и плевать, что мы на улице. Я даже носки сниму и пойду босиком по снегу. Только бы барон засунул свои слова обратно себе в рот и выкинул из головы грязные мысли. Пусть Жизель его соблазняет! Старый развратник! И улыбка сама собой вернулась мне на лицо и не укрылась от барона, который засиял медным пятаком.

— Это самый романтичный эксперимент в моей жизни. Благодарю вас за него!

Я хотела поставить под разговором черту, но только подлила масла в огонь.

— К эксперименту мы еще даже не подошли. Но если вы не против, то я могу до него добежать…

Я ткнулась носом в плечо барона и зажмурилась. Сама не знаю зачем — с непривычки, похоже, укачало. Меня с детства никто не носил на руках. А здесь не просто несли, здесь со всей силой прижимали к сердцу. И от этой ничем не прикрытой нежности кружилась голова. В особенности от мыслей, что в этом человеке так легко уживаются Джекил и Хайд, и если в первого я почти что влюбилась, то от второго злодея планировала смыться в ближайшее время. Выполнив заказ первого. Пусть обе стороны барона Сметаны, что светлая, что темная, играют в куклы. Марионеткам не больно, они не живые.

— Держитесь крепче, — попросил или скорее предупредил барон у дверей склепа.

Я еще сильнее сцепила руки, хотя и до того соединила меховые рукава на манер муфточки. От волос барона пахло розмарином, и его горечь казалась сейчас сладостью. Хотелось подольше оставаться в сильных руках. И уж никак не менять их на ледяной гроб. Но назвался груздем, полезай…

Милан осторожно опустил меня на обледенелый пол, кольнувший ступни сильнее шерсти, но я не отпустила его шеи, и барону пришлось остаться в полусогнутом положении.

— Вера, я сейчас открою дверь.

Он правильно все понял — я боялась оступиться в темноте и наткнуться на гроб, а он знал, сколько шагов следует сделать. Вынырнув из моих объятий, барон толкнул рукой дверь и подогнал ногой бревнышко.

— Так вам довольно света?

Я кивнула и обнаружила себя ровно между двумя пьедесталами. Барон миллиметровщик. Он бы не утопил Шкоду в сугробе, как сделала я!

— Чего вы ждете? — последовал другой вопрос, и я подняла глаза на белый гроб.

Только не говорите, что я должна залезть туда самостоятельно?

— Без вашей помощи у меня не получится лечь в гроб, — проговорила я почти что умоляюще, и скорее всего именно мой тон вызвал на губах барона улыбку.

— В этом я нисколько не сомневаюсь. Но шубу сами вы снять тоже не в состоянии?

Он протянул руки и, точно лунатик, шагнул ко мне, но я успела сбросить с плеч меха, и они свалились к моим ногам. И когда я хотела нагнуться за шубой, барон махнул рукой и, чуть задев меня плечом, снял с белого гроба крышку. Меня передернуло, но не от страха или брезгливости, а от холода. Адреналина невесты мне явно недоставало. Я прекрасно помнила лед атласа и заранее превращалась в ледышку. Попросить барона постелить шубу… Но он, кажется, сам догадался и присел, чтобы поднять меха, но вместо этого вдруг схватил меня за ногу.

— Раздеться сами вы явно не в состоянии. А у нас в штате нет костюмера! — выкрикнул барон как-то слишком зло и резко сдернул с моей поджатой ноги носок.

Я чуть не вскрикнула от холода пола, но вторая нога уже была в руке Милана, а зависать в воздухе без его помощи я пока не научилась. А он никуда не спешил, получая, наверно, несказанное удовольствие от лицезрения моих босых ног, которыми я боялась даже перебирать, чтобы не продолжить по его воле свою муку.

Чего он ждет, расправляя на втором пьедестале носки, точно золотинку от фантика? Что я попрошу о пощаде и тем самым собственноручно поставлю жирный крест на судьбе вампирского музея? О, да, он испугался своей щедрости или все же ему слишком нравится играть… В куклы, живые… Пока еще… Лишняя минута на льду, и я буду даже не живым трупом!

— Мне холодно! — то ли с дрожью, то ли уже со слезами в голосе взмолилась я.

— Я знаю, — ответил барон просто. — На мое замечание по поводу невозможности проводить подобные экскурсии зимой ваш жених сказал — настоящим актерам холод не страшен. Возможно, когда вы поделитесь с Яном личным опытом, он изменит свое решение и не будет обвинять меня в нежелании помочь ему в воплощении мечты…

Я стиснула зубы, чтобы те не стучали и чтобы не сказать какую-нибудь гадость. Да, барон по-своему прав. Я, как невеста и как потенциальный работник, обязана была разделять взгляды как пана Кржижановского, так и пана Ондржея, и сейчас в моем лице он отыгрывался на этих двоих сразу. Мило, очень мило, дорогие паны. Хорошо же вы меня подставили!

— В гроб кладут в белых тапочках, а не босиком!

Я больше не скрывала свое неудовольствия и демонстративно поджала зудящую от холода ногу.

— Вера, нельзя соблюдать все традиция, а то гроб может и не отпустить вас назад.

Барон произнес это как-то совсем без улыбки, и холод поднялся к самому моему сердцу. Как я могла на такое согласиться, как?! Но теперь очередной приступ стыда не позволит мне сейчас развернуться и бежать босиком прочь.

— Пан барон, давайте закончим уже наш эксперимент.

И я протянула ему руку. Вернее, обе руки, на что Милан тут же опустил свои по швам.

— Вера, я не буду класть вас в гроб. Боже упаси… Я вообще не думал, что вы согласитесь, — он нервно затряс головой, и я малость испугалась за него: вернее за себя в его обществе. В склепе, рядом с раскрытым гробом. — Я придержу вас, если что… Но лезьте сами, договорились?

И он поднял глаза. Обеспокоенные, но не безумные. Даже больше растерянные. У меня, наверно, были такие же. Я кивнула и взялась за край гроба, подтянула ногу и, поблагодарив мысленно школьных физруков, взяла высоту без какой-либо помощи со стороны барона. Ему, в отличие от карлика, хватило роста, чтобы заглянуть в гроб.

— Как ощущения? — спросил он без тени улыбки, и я так же серьезно ответила:

— Холодно.

— Привыкните. Искусство требует жертв.

Я попыталась улыбнуться на шутку, но не смогла. Было ощущение, что лежу я на иголках. Для успокоения я сжала деревенеющими пальцами атлас — тот стоял колом. Барон, все еще теплый, поднял мою руку и положил на грудь, затем проделал то же со второй, а на мой протест нагнулся и поцеловал в лоб. И вот тут я содрогнулась всем телом. Эксперимент разонравился мне окончательно, и я зажмурилась в страхе, что он сейчас еще и насильно опустит мне веки. Однако лежать в темноте со скрещенными на груди руками оказалось еще противнее. К тому же, я услышала странный скрежет и открыла глаза. И рот…

— Нет!

Я приподнялась с подушки и выставила руку, чтобы остановить движение крышки, но упала обратно от тихого "Тихо!" Барон точно до меня не дотронулся — обе его руки были заняты. Своими же я уперлась в ледяной атлас, которым была обита крышка, но остановить ее движение мне не удалось. Гроб с грохотом закрылся.

— Лежите тихо, берегите связки, — прошипел барон снаружи. — За пять минут с ума вы не сойдете. Хотя следовало бы лежать все десять, а то и пятнадцать, но я не такой зверь, как Ян. Однако мне очень хочется, чтобы вы до конца прочувствовали каждой клеточкой своего тела, что такое притворяться мертвой и оживать на потеху толпе.

Я молчала. Боялась перебить. Пока звучит в ушах чужой голос, лежать в гробу в кромешной тьме не так страшно.

— Здесь слышимость на расстоянии тридцати шагов, потому крышку придется опускать за две минуты до появления группы, — продолжал барон бесцветным деловым тоном, и мне стало даже интересно, что он сейчас делает: стоит по стойке смирно или полирует гроб ладонями? — Потом людям надо дать время освоиться в склепе…

— Рассмотреть вашу куклу, — продолжила я, почувствовав за длительную паузу в сердце неприятное покалывание.

Барон усмехнулся и выбил костяшками пальцев по крышке победную дробь. Я подняла руки в надежде помочь ему освободить меня из заточения, но крышка не сдвинулась с места. В тишине прошла минута. Две. Я испугалась, что барон ушел и попыталась приподнять крышку еще раз — ее что-то держало. Хоть бы его руки, а не замки!

— Вы еще здесь?

— А вам уже страшно? — ответил барон с прежним смешком. — Или у вас не хватает сил, чтобы скинуть крышку? Это выглядело бы эффектнее, хотя… Пришлось бы часто ее менять. Пол здесь каменный. Закрывайте глаза, моя девочка, и попытайтесь меня напугать.

Я выполнила его просьбу. Скрежет дерева и… Я осталась лежать с закрытыми глазами. Напугать барона получится только так. Я буду лежать неподвижно, наплевав на холод, хоть пять, хоть десять, хоть пятнадцать минут. В отместку!

Милан смотрел на меня молча, не предпринимая никакой попытки разбудить меня. Мне сделалось совсем не по себе, но я решила остаться верной изначальному плану и принялась считать овец. На тысячной я открою глаза. Но досчитать я успела лишь до двухсотой, а потом… Почувствовала на губах губы барона. И когда открыла глаза, его глаза оставались еще слишком близко, чтобы я могла вскочить.

— Зачем вы это сделали? — еле-еле разомкнула я губы.

— Мне подумалось, что именно этого вы и ждете, — прошептал барон и отпрянул от меня, будто ужаленный. — Простите, Вера. Я решил, что это маленькое изменение в сценарии. Еще раз прошу прощения. Сказка о спящей красавице сюда не вписывается, хотя бесспорно добровольцу это бы понравилось… Но что делать, если в группе окажутся одни женщины? Или вообще дети…

Я села, но продолжала глядеть на барона одуревшим взглядом. Он же смотрел в пол и шел пятнами, как мальчишка. Дура, надо было ему подыграть.

— А я действительно ждала, что вы поцелуете меня, — сказала я раньше, чем подумала, что говорить подобное нельзя.

Барон вскинул голову:

— Я не понимаю вас, Вера…

— А меня понять очень просто, — я уперлась ладонями в ледяные края гроба, чтобы сидеть ровно и не скользить по влажному атласу. — Это будет наша с вами маленькая тайна. Вы ничего не скажете Яну про наш эксперимент, а я ничего не скажу ему про ваш поцелуй. Согласны?

Я протянула руку, с кольцом, но барон не принял ее.

— Сперва ответьте, согласны ли вы на подобную работу?

Я опустила руку, но не глаза:

— Вы не совсем понимаете меня. Я привыкла работать, хотя нельзя сказать, что я зарабатывала достаточно, чтобы быть довольной своей работой. И Ян появился в тот момент, когда я оказалась в очень затруднительном материальном положении, потому ухватилась за его предложения, не особо раздумывая над тем, что буду делать в музее. И если это условие моего контракта, то я найду в себе силы побороть страх. Смогу привыкнуть к этому гробу и даже к чужим поцелуям. Работа есть работа…

Барон молчал. Либо я обидела его своими словами, либо он ждал продолжения.

— С практикой я забуду, что это гроб, — повторила я для пущей важности.

И погладила обивку — атлас точно оттаял и теперь ласкал руку, а швы приятно щекотали ладонь. Мне вдруг перестало быть холодно в кружевном платье. И теперь я действительно боялась поднять на Милана глаза — вдруг догадается о причине моего румянца… Идиотизм! Поддаться на ласки гроба…

Я стиснула пальцы на бортике. И очень вовремя. Пальцы Милана в эту секунду сомкнулись на кружеве, окольцевавшем мою шею. Я дернулась, но его руки и мои удержали тело от падения. И окончательно лишили меня свободы.

— Скажи, на что еще ты способна ради денег?

Он вытягивал меня из гроба. Или притягивал к себе. Или всего лишь хотел, чтобы я подняла на него глаза. Боли не было, но был страх ее ожидания. Я всматривалась в потемневшее лицо барона, но оно не выражало ничего. Говорить я не могла. Вернее, боялась, что из сжатого горла, вместо членораздельных слов, вырвется хрип.

— Что ты сделаешь еще ради драгоценностей и нарядов?

Милан задавал вопросы медленно, будто забыл, что я говорю на его языке достаточно бегло. И тут я поняла, что он говорит не со мной… И еще недавний тропический жар сменился сковывающим тело холодом. Он говорит в моем лице с одной из своих бордельных девочек или вообще с Элишкой… Ради карточного долга брата она продала себя ему. И вот он вытащил ее из гроба, чтобы добиться наконец ответа, почему потом она предала доверие мужа.

Пан Ондржей предупреждал о сумасшествии барона. Я сама видела перепады настроения Милана и слышала его глупые шутки… К тому же, он сам предупреждал, что боится спутать меня с другой женщиной! Как?! Как я согласилась на эксперимент и осталась с ним наедине…

— Отвечай мне!

Я не могла отвечать. Ни за себя, ни за Элишку. Пальцы сжимались все сильнее. Мертвую убить во второй раз невозможно, а вот меня в первый — вполне…

Я ухватилась за запястье душителя, пытаясь убрать его клешню с шеи, потом уперлась барону в грудь. Та была, как камень, и сперва сдвинуть эту глыбу казалось невозможным, но под конец у меня получилось. Барон разжал пальцы, и я чудом упала на подушку и осталась неподвижна. Затем все же моя рука поползла к шее — дышать я продолжала со свистом.

Потом раздался грот. Оглушительный. Я поняла, чтоМилан отшвырнул прислоненную к пьедесталу крышку. Потом до моих ушей донеслись звуки рыданий, заставившие меня приподняться. Ничего не видно.

Кое-как я вылезла из гроба. Чуть порвала платье. Пустяки… Барон вжался лбом в напольные плиты, словно в покаянной молитве. Я скользнула коленями по ледяному полу. Положила ему на спину руку, и барон сразу перестал дрожать. Но задрожала я, когда Милан стиснул мое запястье, чтобы уткнуться губами в кружево на стиснутых пальцах. Рука ледяная, губы ледяные, поцелуй тоже ледяной. Несравнимо с теми, что барон запечатлел у меня на лбу и на губах, когда я лежала в гробу.

Рука со спины сползла на плечо, но совсем убрать ее я не посмела. Я стала свидетелем приступа. Сумасшествия. Не ярости, не маньячества, а именно безумия, порожденного преступлением и попранной мужской честью. Мне стало жаль барона Сметану, и я окончательно плюнула на музей, игрока и придурошного волка.

Сейчас Милан может проникнуться ко мне добрыми чувствами или же возненавидеть за то, что я видела его слабость и снизошла до жалости. Какой путь он изберет? Если второй, то к черту куклу, собираю манатки и валю отсюда. Встречаю Рождество в Праге и домой.

Сколько мы так просидели на ледяном полу, не знаю. Но меня пробрало до самых косточек. Здесь горячей ванной и кастрюлей с картошкой не отделаешься. Но встать и уйти нельзя. Только если до входной двери, не прощаясь.

— Неужели ты согласилась стать женой пана Кржижановского только из-за своих кукол?

Я даже не вздрогнула от вопроса. Больше, чем я дрожала, дрожать уже было нельзя. Как и медлить с ответом. И я выдала самый правдоподобный:

— Я не согласилась еще. Если у меня не будет здесь работы, то я стану искать ее в другом месте. И пока не уверена, что привязанность Яна настолько велика, что он поедет за мной на край света.

Такой ответ должен был положить конец разговору и плену моей руки. Но Милан не разжал своих железных пальцев. Допрос с пристрастием продолжался.

— Как долго все же вы знакомы?

Господи ж ты боже мой! Я что, на визу невесты подаю?!

— Недолго. Однако он первый мужчина, который сначала восхитился моей работой, а потом уже мной самой, — лепетала я полуправду, благодаря которой мне было уже не так стыдно за продолжающийся обман. — В той, так любимой вами, книге написано, что мужу с женой очень важно гореть одной идеей…

Хватка усилилась, и в сохранность своих пальцев я уже не верила.

— Гробы, летучие мыши, волки… Это не твои идеи. Тебе нужны куклы, в которых Ян, поверь мне, ничего не смыслит.

— Моих мыслей хватит на двоих, — продолжала я говорить вкрадчиво и мягко, боясь прервать неприятную беседу, чтобы не вернуться к еще более неприятной теме, теме приступа. — Я мечтала работать над подобным театрально-музейным проектом. Да, тема вампиров и смерти не очень приятная тема, и я бы предпочла комнату смеха комнате страха, но люди хотят адреналина, а я хочу, чтобы моя работала была востребована.

Барон не спускал с меня глаз.

— Но вы ведь не про работу спрашиваете, — продолжала я отвечать на незаданные вопросы. — А про Яна. Я не совсем без царя в голове. Я не собиралась замуж с закрытыми глазами, я собиралась поработать с ним вместе до лета и узнать его поближе…

— А если узнаешь о нем что-то неприятное?

Да что ж это за тайна, которую барон настолько свято бережет, что каждый день о ней напоминает?!

— Если это будет что-то очень неприятное, то я молча верну Яну кольцо, никого не осуждая, — добавила я уже скорее для самого барона про его приступ и темное прошлое.

— А если Ян очень хорошо будет скрывать это до самой свадьбы, что тогда?

— Тогда я верну ему оба кольца! — мой вкрадчивый тон закончился, и я больше не управляла своим голосом.

— А если он не пожелает взять их назад? — все не унимался барон.

— Тогда я выкину кольца и уйду, — ответила я уже тише.

— А если он не позволит тебе уйти?

Я уже не чувствовала пальцев в его железной ладони. Есть испанский сапожок, а это была чешская варежка… Приступ, кажется, не прошел. Я рано обрадовалась! Господин барон себя не контролирует.

— Я все равно уйду. Женщину нельзя удерживать силой! — вскричала я, чувствуя, что сейчас в окутанном темнотой склепе станет светло от осыпавшихся из моих глаз искр.

Рука моя наконец упала на ледяной пол, и я распластала ее, ища в холоде успокоение для несчастных пальцев. Барон сумасшедший. Без всякого сомнения он убил жену. Придушил или свернул шею. Нечаянно. Когда она решила уйти. Фу…

Я выдохнула, когда Милан с шумом поднялся.

— Не каждый может отпустить. Помните про это, пани Вера.

Я не поднимала глаз, уверенная, что барон стоит ко мне спиной. Стоит. Не уходит.

— Милан! — я вскинула голову. Он смотрел прямо на меня. — Вы хотите поговорить?

— Милан? — он несколько раз произнес свое имя на разный манер, но все больше вопросительно. — Почему вы вдруг назвали меня Миланом, Вера?

Да потому что вы сами мне только что тыкали! И рыдали у меня на плече! Чуть не придушили, и после всего этого я не могу обратиться к вам по имени?!

— Ой, простите, пан барон. Этого больше не повторится!

— А если я хочу, чтобы это повторилось?

Я смотрела ему в глаза и радовалась, что из-за темноты не вижу на его коже вздувшихся от волнения бугров.

— Как вам будет угодно, — ответила я от безысходности.

— А как вам будет угодно, пани Вера, отправиться обратно в особняк? Своими босыми ногами или же у меня на руках? В последнем нет сейчас необходимости. Так что если подобная вольность со стороны чужого мужчины оскорбляет ваши зарождающиеся чувства к жениху, я с удовольствием предложу вам просто опереться о мою руку.

Во мне заледенело последнее — сердце. Оно перестало биться. Мозг уже давно ничего не соображал. Я была, возможно, первой женщиной, к которой барон прикоснулся за годы отшельничества, и сапоги не были мне выданы специально, а сейчас он решил поиздеваться от обиды, что я не люблю его Яна! И это после того, как я заботливой матерью ползала вокруг него голыми коленками на ледяных камнях! Мерзавец!

— Я замерзла. Подайте мне носки и шубу. Пожалуйста.

Милан даже одел меня. Прямо душка! Чтобы у него самого что-нибудь отморозилось, если еще вообще осталось!

— Я уже почти сосулька, — цедила я сквозь зубы. — Если в довершение всего пережитого, я еще пойду по снегу босыми ногами, то мне придется пить горячее молоко литрами, а вам сидеть у моей постели безвылазно и проверять жар.

Руки Милана замерли у меня на талии, и мои пальцы в тот момент согрелись точно не от меховых рукавов. Даже если сам барон не хотел больше брать меня на руки, этого хотела я и не желала знать, почему.

Месть, черт возьми, месть и больше ничего! Он жесток, так я тоже не буду паинькой. Он любит Яна и тревожится за него и не посмеет тронуть меня даже пальцем, во всяком случае в здравом уме. А не в здравом его ко мне не подпустит карлик. В любом случае, из дома с ним я больше не выйду. Ничего, барон, я вас доведу! По первому плану пана Ондржея!

И когда барон наконец исполнил мою просьбу, мне сразу пришлось схватиться за его шею. Он держал меня в этот раз уж очень деликатно, и если бы мех не собрался толстыми складками, между нами поместилось бы аж две руки. Так и свалиться немудрено!

В первый момент барон замер, точно решал, какими словами следует отчитать чужую невесту за неподобающее поведение, но потом сказал:

— Вера, спрячьте пальцы под ворот рубашки. Руки сразу оттают.

Чувство юмора не растерял, нахал! Но у меня уже не мерзло ничего. Сосулька таяла в руках барона, и я боялась прижаться к нему еще сильнее — да что же такое! Это моя марионетка молода, а этот живой с сединой и жуткими шрамами!

Да только тело не слушало доводов рассудка. Я почти перестала ощущать между нами мех. Вернее, мне хотелось чувствовать лишь твид пиджака. Барон не кукла. Его тело не из поролона, а вот под моими кружевами растекся уж совсем какой-то тягучий кисель.

Почему среди зимы вдруг наступило лето? И почему надо было поставить склеп так близко к дому… Экскурсии должны быть длительными, чтобы за них не жалко было отдавать кровные.

Эпизод 4.3

Барон высчитывал шаги с точностью электронного шагомера: опустил меня на пол ровно в том месте, откуда поднял чуть больше часа назад. Я оглянулась в поисках ширмы, но глаза отказывались привыкать к темноте, а шагать наугад не хотелось.

— Я ничего не вижу, — пожаловалась я или скорее попыталась оправдать тот факт, что пальцы стиснули рукава пиджака, жутко холодного с мороза.

Шуба тоже успела продубеть, но с ней-то все ясно — лежала на мерзлых плитах и в ней было прохладно, а вот причины закаленности барона оставались тайной за семью печатями. Купался с детства в ледяной ванне, как Пушкин? Но спрашивать не буду — личные вопросы табу. Хотя бы с моей стороны. Барону простительно — у него личные мотивы, а у меня больше нет даже профессиональных. Решение мое окончательное и обжалованию не подлежит — я выхожу из игры. А Милан, кажется, самопроизвольно исключился из разговора.

— Я хотела бы показать вам глиняную модель, — нашлась я с продолжением диалога. — Не могли бы вы попросить Карличека принести лампу?

— Он занят более важным делом, — ответил барон тут же. — Готовит для вас ванну. От горячего молока я вас, так уж и быть, избавлю… А горячая картошка на ваше усмотрение…

Голос без эмоций, так что самой придется решать, где тут затерялось слово "лопата".

— Мне все равно нужно взять свою одежду, — продолжила я ему в тон. — У меня не получится сделать это в полной темноте, и я не хочу утруждать вас просьбами…

— Вера, вы ничем меня не утруждаете. Довести вас до ширмы за ручку или поиграем в "холодно-горячо"?

Он без сомнения улыбнулся, а я сжала губы.

— Я не любила эту игру даже в детстве.

— Я в курсе уже, что вы никогда и ничего не любили, и я не прошу вас полюбить сейчас. Я лишь спрашиваю, довести вас или направить? В данный момент я большего сделать для вас не могу — ключ от мастерской у вас, да и генератор выключен. Что вы от меня хотите?

— Ничего, — ответила я твердо и честно.

Я уже больше ничего от него не хотела. Только получить возможность сказать ему "прощайте, не поминайте лихом", но это будет не так скоро. Дня через три в лучшем случае, если никто не будет выключать в мастерской генератор без моего на то согласия.

Я отпустила пиджак, и барон не остановил меня, когда я сделала шаг в сторону. Шуба не грела и очень стесняла движения. Я скинула ее прямо на пол и выставила вперед руки — наткнуться можно на шкаф, дверь в мастерскую и ширму, которая располагалась в образуемом ими и углом комнаты треугольнике. И я не ошиблась. Под пальцами оказалась ткань, я дошла до деревянной рамы и шагнула за нее. На полу аккуратной стопкой лежала моя одежда. Я скоро все научусь делать с закрытыми глазами!

— А что мне сделать с платьем? — задала я сейчас, пожалуй, единственный мучивший меня вопрос. Все остальные я приберегу для карлика. — Я его порвала,

— поспешила я поставить барона перед фактом убытка.

— На данный момент, умоляю, оставьте его на себе!

Барон ответил так быстро, и так близко, что я в ужасе попятилась в угол, прижав одежду к груди.

— А завтра я сошью из него наряд для куклы, — сообщил Милан уже откуда-то сбоку, и я поняла, что в испуге выскочила из-за ширмы. — Так что, прошу вас, не расстраивайтесь из-за подобного пустяка.

Я не так чтобы уж сильно расстроилась, но напряглась — выходит, над куклой мы будем работать вместе. И это правильно — барон классифицировал мои отношения с Зингером как нелюбовные. И это даже хорошо — работа будет закончена вовремя. Но лучше ускорить процесс.

— Может, мы повременим с ванной? — спросила я барона, заглядывая, скорее всего, ему в лицо. — Если вы все-таки способны сейчас взглянуть на то, что у меня получилось, то я могла бы сделать первый слепок, а завтра второй. Не забывайте, как здесь влажно и холодно — папье-маше будет сохнуть довольно долго.

— А вы куда-то спешите?

Вопрос был задан в лоб. Мой. Барон сделал шаг и уткнулся в буфер, образованный моей одеждой. Сказать ему правду? Не стоит — она может ему понравиться, а может разозлить, а эти оба чувства ему, по словам карлика, противопоказаны.

— Я просто привыкла работать быстро, — прошептала я, когда почувствовала через перчатки пуговицу на жилетке барона. — Но сейчас, даже если вы не позволите мне разводить гипс, я хотела бы знать, насколько мне удалась модель.

— Она вам удалась на славу. Я ее успел рассмотреть, когда вы ругались со швейной машинкой. Знаете, Вера, мне очень нравится наблюдать за вами, когда вы меня не видите. Вы тогда более естественная, что ли. Не играете в..

Он замолчал, и я запретила заиндевевшему мозгу искать возможные продолжения фразы. И он закончил сам.

— В моего друга. Не надо этого делать, Вера. Я прекрасно знаю, какие чувства вызываю в вас. Мне не обидно, нисколько. Я наоборот радуюсь каждой минуте подле вас. Вы, пожалуй, первая женщина после моей матери, которая открыто смотрит в мое лицо и не пытается отвести взгляд, хотя вам и противно.

— Мне не противно! — почти выкрикнула я и попыталась сдержать дыхание, которое показалось мне слишком шумным. — Милан…

Я выдержала паузу, чтобы понять, дозволено ли мне обращаться к хозяину особняка по имени. Барон промолчал, и я продолжила:

— Вы переоцениваете урон, который нанесли шрамы вашему лицу. Они не придают вам красоты, не буду спорить, но они и не обезображивают вас. В конце-то концов, вы же не нарцисс, плачущий при первых серебряных нитях в волосах и морщинках вокруг глаз. Вы же не лица своего боитесь, вы боитесь отвращения в людях. Так вот, его у меня нет, не было и не будет!

— Тогда поцелуйте меня.

Я не успела вздрогнуть от просьбы, потому что мои плечи утонули в больших ладонях барона.

— Только тогда я поверю вам, Вера. Поцелуйте так, как вы бы поцеловали мужчину, который вам не противен.

Я сжала губы. На всякий случай. И только чудом сумела произнести фразу:

— Я не могу этого сделать.

Милан сразу убрал руки, но не отступил даже на полшага. Я продолжала чувствовать пуговицу его жилетки. Даже, наверно, сильнее, чем прежде.

— Ну вот и ответ, Вера. У вас не получилось солгать.

Я зажмурилась. Даже не знаю, зачем мне потребовалось это делать в полной темноте.

— Вы снова не поняли меня, Милан, — я старалась не дышать, потому что голос и так выходил хриплым, даже сиплым. — Поцелуй — это слишком… Я…

— Никогда не целовалась без любви, — закончил за меня барон почти что моим голосом. — Вы решили меня рассмешить, Вера?

Голос был прежним. Его. Лишенный эмоций. Отлично. У меня тоже легко и пусто на сердце.

— Я никого ни разу не поцеловала первой.

— Так что же вас останавливает сделать это в первый раз? Брезгливость? Даже в темноте вы не можете отогнать от себя мой образ?

Я бросила одежду — вернее сказать, швырнула ее к ногам барона вместе со всей своей злостью. И чуть было не вскричала: "Да чтоб вы провалились!" Зато вскинула руки и, вместо плеч, схватилась сразу за его шею. Барон по-прежнему стоял истуканом, даже из вежливости не нагнулся ко мне, и пришлось привстать на цыпочки, чтобы дотянуться до губ — мягких, теплых и крепко сжатых. Мучитель давал мне возможность опуститься с носка на пятку, убрать руки и сказать, что я исполнила его желание. Или это провокация, чтобы снова дать мне словесную оплеуху? Сейчас заявит, что я поцеловала его не так, как поцеловала бы мужчину, который мне нравится.

А я просто не знаю, как поцеловала бы такого мужчину! Скоро год, как я ни с кем не целовалась, а поцелуи с Толиком мне не хотелось вспоминать ни под каким предлогом. И его губы никогда не были такими… Такими… От которых бы не хотелось в первый момент отстраниться. Наверное, я просто забыла, что мне было с этим козлом когда-то хорошо. Я сумела вычеркнуть его из памяти своего тела. Так пусть этот поцелуй с бароном станет действительно моим первым осознанным поцелуем, в который я вложу все свои девичьи грезы о сказочном принце ка белом коне. Пусть здесь нет никакого принца, сказкой даже не пахнет, а конь ускакал, но такого мужчины, как барон, у меня не было и никогда не будет. И я дарю этот поцелуй не ему, а себе.

И я приподнялась на носках еще выше, чтобы, утонув пальцами в уложенной пышной шевелюре барона, притянуть его голову к себе, раскрыть его губы и заставить сомкнуться на моих. Его шея действительно горела, а я проклинала кружева перчаток, которые в накалившейся тишине шуршали до противного невыносимо и царапали шею барона. Из-за них я боялась прикоснуться к его щекам. А он не испугался кружев на моей спине. Если бы платье не сидело, как влитое, то барон точно собрал бы его в кулак, а моя грудь уже и так просверлила в кружевах дырку и впечаталась в ледяную пуговицу.

Я даже не пыталась понять, кто кого целовал, и чьи пальцы сильнее сжимали щеки, и если бы кто взялся разбить страстное слияние наших губ на отдельные поцелуи, то сбился бы со счету, как я с дыхания, когда барон резко отодвинул меня на расстояние вытянутой руки и камнем упал вниз.

— Вы обронили одежду. Карличек, внеси скорее лампу!

Как хорошо, что одной лампы было недостаточно, чтобы увидеть мое пылающее лицо. Какое счастье, что у барона обостренный слух. Сама я сейчас не услышала бы за ударами собственного сердца даже топот целого стада слонов.

Карлик ступал медленно, и барон лишнюю секунду задержал руки у моей зудящей груди, когда возложил на мои дрожащие ладони скомканную одежду. Я схватила ее в охапку, но все же нашла в себе силы и волю проверить наличие ключа от мастерской.

— Ключ на месте, не выпал! — пробормотала я с извиняющейся улыбкой, и барон ответил сухо:

— Очень этому рад.

Карличек своим появлением разрушил сказку, но, уверена, спас меня от нелицеприятной морали из уст барона. Я спешила уйти с карликом, чтобы смыть с себя прикосновения Милана и мое собственное желание продлить их навечно.

— Встретимся за ужином, пани Вера, — проговорил барон уже мне в спину, и тонкая струйка страха потекла между моих сведенных лопаток.

В темноте я не смотрела ему в глаза, но у свечи слишком яркое пламя, чтобы скрыть мысли, которые обязательно отразятся на моем лице. Я не кукла, я не девочка из борделя, я не смогу после такого поцелуя надеть маску безразличия. Если бы я сама прервала наш поцелуй в первые секунд десять, я бы выполнила его просьбу и осталась холодной расчетливой невестой Яна. А кем стала в глазах Милана сейчас, я боялась даже предположить. Как и ответить на вопрос самой себе — как так получилось, что у меня откровенно снесло крышу?

Голодовка дала о себе знать? Или страсть к кукле окончательно перекинулась на ее живой прототип? Неужели мое тело настолько глупо, что не понимает, что перед ним безумец, который легко свернет мне шею, если ему вдруг что-нибудь привидится?

Я шла за карликом, как на эшафот. Я боялась любого его слова, одобрения или осуждения, неважно. Он не слепой… Он прекрасно понял, что здесь произошло за секунду до его появления. Теперь он не уляжется верным песиком у меня в ногах. Из принципа. Или потому, что его больше не попросит об этом хозяин.

Я шагнула в бездну. Легко и свободно. Напрочь забыв, что это комната страха или, в крайнем случае, запретных удовольствий, но никак не невинного флирта. Если бы этим поцелуем барон действительно хотел проверить градус моего отвращения, то не ответил бы на него с такой яростью. Нет, он просто соскучился по женскому телу. И я не удивлюсь, если за ужином он спросит цену моей ночи. И он не из тех, кто принимает ответы "нет". Он просто назначает цену самостоятельно. Он привык покупать женщин. И они привыкли ему продаваться.

Эпизод 4.4

Карличек не зашел в купальню. Сказал только, чтобы я захватила лампу и потом сама спустилась в столовую. Отлично! Меня больше не охраняют. Ничего другого я и не ожидала. Теперь спасение утопающих дело рук самих утопающих. Я задвинула засов и несколько раз дернула дверь за ручку. Вышибить, бесспорно, можно, но вряд ли это кому-нибудь понадобится делать. В камине огонь — никакой волк не спустится по жерлу. И спрятаться здесь негде — никакой мебели. А наличие глазка меня не напрягало. Пусть подглядывает, сколько душе угодно. В прозрачном платье я уже походила перед ним. На свою голову!

Сложив кружева аккуратно на тумбочке, я залезла в ванну. Вода горячая, но это ненадолго. Понежиться в пене не получится. И голову стоит вымыть до того, как вода в лейке покроется льдом. Сушить волосы у камина мне не предлагали — на стуле лежал тюрбан. На вешалке красовалось платье-халат. В нем и в свитере я не замерзну. Даже рядом с бароном.

Мысли оставались отрывочными. Я искала и не находила момента, когда все пошло не так, как мне того хотелось. Много раньше поцелуя барон понял, что имеет надо мной власть. Нельзя было говорить правду про Яна. Надо было играть в безумно влюбленную дурочку. Тогда бы я не попалась на его удочку. Дурочка- удочка… И действия мои тоже довольно удачно рифмовались с желаниями барона.

Ох, Верка, Верка… Что ты натворила, глупая! Теперь либо иди до конца и уходи, оставив после себя не только куклу, но и любовное послевкусие, или собирай манатки и дуй отсюда, не раздражая ни себя, ни барона даже лишнего часа. Если в Милане окончательно проснется чудовище, его не усыпишь никакими ласками. А оно непременно проснется, если он почувствует отпор. Даже мысленный. Теперь точно пришел черед играть во влюбленную дурочку…

Вода остывала быстрее головы. Я вытерлась насухо, растерев кожу докрасна. Оделась, обулась, высушила полотенцем волосы и спрятала их под тюрбан. Все. Теперь я почувствовала голод. Зверский. Взяв лампу, я с шумом отодвинула засов и выглянула наружу. Никого. Спустилась из мансарды на этаж и огляделась: в мою комнату дверь закрыта, в другую тоже, а у кукольной так и осталась стоять стопором статуэтка. Я осторожно двинулась к лестнице, вглядываясь в темноту мужской половины дома. Никого. У лестницы меня тоже не ждали.

В гостиной догорал камин и висело табачное облако. Я отогнала его от себя и направилась в столовую. На столе горел целый подсвечник и давал столько света, чтобы я и на секунду не усомнилась в том, что за столом только пан Драксний. Я пожелала ему доброго вечера и, когда тот флегматично скосил на меня глаза и будто в приветствии приподнял вилку, села на свой стул. Карличек выплыл из темноты с подносом, снял с него кружку молока для старика, а все остальное принес мне.

— А барон к нам разве не присоединится? — спросила я карлика, недосчитавшись на столе третьего прибора.

Тот ограничился коротким "нет" и исчез из поля зрения. Пан Драксний молча цедил молоко, точно меня за столом и не было. Плевать! Я принялась за еду с рвением новобранца. Бокала мне не подали. Карлик, видимо, опасался повторения ночи, потому оставил для меня только стакан воды да чашку и дымящийся керамический чайничек. Все к лучшему. Мне действительно понадобится трезвая голова, если барон все же объявится за столом.

Время шло, но оставалось еще детским. Я с удовольствием вернусь в мастерскую и отолью оба слепка. Только включите генератор. Об этом я и попросила карлика, вернувшегося забрать грязную тарелку, но тот буркнул довольно грубо:

— Распоряжения от хозяина не было.

И когда он ушел, заговорил старик:

— Мне импонирует ваше рвение в работе, пани Вера, но ночью следует спать.

— Еще вечер, пан Драксний. Я спокойно могла бы поработать пару часов, если в мастерской будет свет.

— Потратьте их на сон, пани Вера. Сон всегда вылечивает больную голову.

Старик скрипел, буравя взглядом стол, но я поймала камень, брошенный в мой огород. В этом доме даже в темноте умудряются за тобой проследить. Не удивлюсь, если барон по какой-то известной только ему причине сидит сейчас за стенкой. По какой? Да сам же сказал, что ему нравится за мной подглядывать!

— Мне сон наоборот добавляет головной боли, — парировала я выпад старика почти что сразу. — Эта кукла является ко мне по ночам. И прошлой ночью чуть меня не придушила.

— Это не кукла, — буркнул старик и уже поднял на меня бесцветные злые глаза, как вдруг резко обернулся. — Что вы здесь делаете, Милан? Я уложил вас спать, и вы пообещали мне не приходить сюда сегодня.

Я тоже обернулась, но до того на всякий случай опустила горячую чашку на стол. В толстом халате — уж платья-то он точно не носит! — барон стал выглядеть каким- то совсем уж старым, сгорбившимся и осунувшимся. И такой его вид вновь всколыхнул жалость, которую я с большим трудом утрамбовала на самом дне моей души.

— Вы же прекрасно знаете, что я не усну до полуночи, — сказал барон упавшим голосом, глядя мимо меня на другую открытую дверь, откуда являлся обычно карлик, но нынче тот не спешил к хозяину.

— Меня ни в коей мере не трогает, что именно вы будете делать до полуночи, если будете делать это вдали от нас, — проговорил старик еще более сухо и даже грозно. — Возвращайтесь к себе и не вынуждайте меня запирать вас, как непослушного мальчишку. Если я сделаю это, — пан Драксний выдержал многозначительную паузу, — то велика вероятность, что вы просидите под замком не один день. Будьте благоразумны, Милан, и уходите от нас, пока вам не пришлось о чем-нибудь пожалеть.

— Ни мне, ни вам не придется ни о чем жалеть. В четверть первого я уйду и не появлюсь до самой темноты. Обещаю.

Барон выглядел сейчас обиженным мальчиком, которого не пустили за взрослый стол. Я приказала себе опустить глаза в чашку и молчать. Меня здесь нет. Это иллюзия. Фантом.

— Доброй ночи, пани Вера, — вдруг сказал Милан и, подняв глаза, я увидела уже его спину.

И черт дернул меня вскочить. Милан обернулся:

— Пан барон, — я увидела, как уголки его губ дернулись вверх. — Прикажите, пожалуйста, Карличеку включить генератор. Я хочу поработать немного.

Уголки губ опустились, и барон ответил сухо:

— Я сам включу его для вас, — и протянул мне руку, предлагая по-видимому пойти с ним в мастерскую.

Такой прыти от пана Драксния я не ожидала. Он чуть не опрокинул стул и заслонил меня своим колбообразным телом.

— Вы не в себе, Милан. Уходите!

Барон выругался и даже сплюнул под ноги старику.

— Мне осточертели ваши драконьи методы! Ян посчитал возможным оставить свою невесту под крышей моего дома, а вы мне и шага ступить с ней рядом не даете!

— Очень-то вы меня слушаетесь последнее время! — старик обернулся и испепелил меня взглядом. — Идите в кухню, пани Вера, и попросите Карличека проводить вас наверх.

— А что это вы раскомандовались в моем доме?! — взревел Милан, и от усталости на его лице не осталось и следа. — И Вера не ваша собственность, так что хватит стеречь ее, точно драгоценный рубин. Отойдите в сторону и не мешайте мне больше ни своими нравоучениями, ни драконьими методами лечения. Прочь!

Но старик не двинулся с места. Только хрипло шепнул:

— Бегите, Вера!

И я побежала. В черноту прохода! Сердце подпрыгнуло в уши, и я не знала, крикнул ли барон что-то мне вослед или нет. Один поворот, второй. Синяки на теле будут большими. А вот и свет… И руки карлика. Он остановил меня, чтобы я не напоролась на угол стола. Я выдохнула ему в лицо свой страх громким "А!", и карлик как-то умудрился спрятать мое лицо у себя на груди. Вскочил на табурет!

— Да успокойся, Верка! Они периодически ругаются довольно громко, но к утру все равно мирятся. Главное, чтобы они не покалечили нас с тобой во время своей ссоры. Мы-то с тобой люди, — рассмеялся карлик, — маленькие. Вооружить тебя ножом?

И он действительно поднял со стола нож и воткнул его в середину разделочного стола. Как раз в тот самый момент, когда в дверях вырос взъерошенный барон.

— Вы что-то хотели, пан барон?

Узел на кушаке развязался, и халат распахнулся, явив пижаму в мелкую полосочку. Плевать, я смотрела не на нее, а на лихорадочно вздымающуюся под ней грудь барона.

— Лишь сказать, что в мастерской хозяйка пани Вера. И я настоятельно прошу не игнорировать ее просьбы. И еще… Завтра чистить дорожки в парке не надо. Мы не собираемся гулять.

Глаза барона бегали от ножа к моему лицу. Он сжимал и разжимал кулаки. И так же в моей груди сжималось сейчас сердце. Что с паном Дракснием? Барон ведь мог…

— Думаете, будет снегопад? — спросил совершенно спокойно Карличек, вскарабкавшись на край стола.

— Еще какой! — усмехнулся барон. — Снежная буря! Но ведь это даже хорошо? Зима как ни крути! А это… — Барон наконец ткнул пальцем в нож. — Что за детские игры? Ножичек бы поменьше взял, чтобы метать. А-ну-ка убери с глаз моих долой!

Карличек живо ухватился за рукоять обеими руками и даже покраснел от натуги.

— Не могу! — простонал он. — Глубоко, зараза, вошел. Придется взять инструменты, — И поджал губки, как невинный ангелочек. — Но вы не волнуйтесь, пан барон. Я все сделаю аккуратно. Незаметно будет.

Милан тряхнул шевелюрой, и у меня аж зачесались пальцы от воспоминаний.

— А я уже не волнуюсь, милый мой. Уже не волнуюсь, — барон привалился к косяку и смерил меня взглядом от макушки до самых пят, и я вжала в пол носы сапогов, которые до того нервно подпрыгивали. — А если и волнуюсь, то только за пани Веру. Что она о нас подумает? Трое сумасшедших, не считая волка. Кстати, ты не знаешь, где он? Не люблю, когда эта тварь разгуливает на свободе.

Карличек пожал плечами.

— Не знает… — Милан глядел на меня прищурившись, непонятно что рассматривая на этот раз. — Так что одна, Вера, из дома ни ногой. В дом я зверя не пущу. Двери и окна закрыты крепко, так ведь, Карличек?

Карлик кивнул. Я похолодела. А куда вы спешите, Вера? Да никуда, господин барон. А вы уверена? Меня что-то стали терзать смутные сомнения по поводу вашей лояльности. Так что объявляю вам домашний арест. Стекла бить вы, думаю, не станете? Да, да… Именно такой диалог вели наши глаза, и я первой отвела взгляд.

— Сварите клейстер, раз уж вы на кухне, — улыбнулся барон, как змей-искуситель.

— И не забудьте бросить пару ложек соли, у нас тут, как понимаете, плесень водится. А столярный клей найдете в мастерской в ящике рядом с гипсом. Там же и вазелин. Кажется, все, — барон поднял ко лбу руку, точно действительно задумался. — Если что-то не найдете, моя спальня в самом конце коридора. Стучите три раза.

И с такой же гадкой ухмылкой пожелав нам с карликом доброй ночи, барон Сметана запахнул халат и удалился в темные восвояси.

Что, Милан, заполучили себе живую марионетку? И пробуете разные нити? Страха, желания, гордости… Ничего, пробуйте, господин барон, пробуйте на здоровье. С одним рычагом вам точно не справиться. С тем, что у меня в голове!

Эпизод 4.5

Я решила не говорить больше с карликом — вообще. Последний мой вопрос стал заботой о пане Дракснии. Карличек махнул рукой и сообщил, что тот пошел прогуляться. За окном валил снег — с каждой минутой все сильнее и сильнее, старика бы просто засыпало на первой же дорожке! Теперь я не сомневалась, что изо рта карлика вылетает одна лишь ложь.

Надо было давно это понять, как и то, что все мои слова без всякого сомнения становятся достоянием ушей барона. Карличек — слуга Милана — ни больше и ни меньше. Он будет заботиться обо мне, пока будет получать соответствующие распоряжения от хозяина. Он не на стороне пана Ондржея. Он не друг Яна. Он — верная собачка барона и больше никто. У них и разговоры-то странные, то стук, то ножи, то дурацкие шутки, которые направлены, скорее всего, на мое устрашение. Мой последний шанс вырваться отсюда — сделать куклу для этого безумца. А если и дальше барон будет держать меня за пленницу, то я попала. В неприятную и опасную ситуацию. Тогда я точно буду бить окна и совершать совершенно дурацкие действия. Но мое имя — Вера, и я не хочу отчаиваться раньше времени. Я совершенно не хочу думать о плохом!

И я сосредоточилась на клейстере. Варила я его по-старинке, то есть так, как до сих пор готовят его некоторые студенты и наши преподаватели — не прибегая к блендеру, работая венчиком для замеса и кисточкой и ситечком для процеживания готовой массы — будто в руках мастера присутствует какая-то магия. Дудки, нет в наших руках ничего особенного, только времени в разы больше уходит без электроприборов. Но здесь выбора мне не давали. Надо забрать клейстер и уйти в мастерскую. Может, даже запереться в ней до самого утра, когда барон выспится и станет более вменяемым, если такое вообще возможно.

Карлик отвел меня наверх и, включив два масляных обогревателя и лампы дневного света, удалился прочь. Соль по совету барона я все же добавила, хотя и понимала, что в таком холоде мне не нужен холодильник, да и за завтрашний день я выложу все десять слоев, так что клейстер не сможет не только заплесневеть, но даже загустеть. Я убрала в сторону кресло, бросила на него свой меховой халатик, который потом может послужить мне одеялом, и закрыла дверь. После щелчка замка, тишину нарушало лишь щелканье масла в батареях.

Вода из крана текла только холодная, но я нашла электрическую плитку и согрела кастрюльку воды, чтобы иметь потом возможность нормально отмыть от гипса руки. Перчаток, увы, в сундуке не нашлось, потому что их просто не могло здесь быть. Мужчины не жалеют бархатные ручки. Впрочем, я возьму потом чуток вазелина не только для гипсовой основы, но и чтобы убрать с рук покраснение. Справлюсь! И не в таких морях плавали…

Полиэтилен полетел в сторону. Я критически осмотрела модель на тот случай, если барон тронул ее пальцами. Нет, никаких огрехов я не заметила. Можно с чистой совестью разделять голову жестяными пластинами надвое. Гипс в чаше уже принял консистенцию тягучей сметаны, и я начала заливать им лицо глиняной Элишки. Будь заказ на менее реалистичное изображения, я бы дала глине подсохнуть и лепила бы бумагу прямо на нее. Сейчас придется помучиться с двумя гипсовыми слепками, но ничего, все сделаю.

Через два часа я уже держала в руках второй слепок и снимала с него шероховатости, чтобы превратить в посмертную маску. А между тем рядом на табурете, пододвинутом вплотную к масляной батарее, лежали заготовки для рук куклы. Мягкая жестянка легко поддалась ножу: я вырезала пятерню и начала обкладывать ее бумажной массой, выводя каждый пальчик — получится намного лучше, чем у барона: с руками он, увы, схалтурил или же не сумел добиться реалистичности в силу отсутствия специальных навыков. Его дело — швейная машинка, а к кукле пусть даже не приближается!

Время, скорее всего, уже было недетским, потому что у меня безумно заныла шея. С первым слоем папье-маше стоит повременить до утра. Я осторожно опустила гипсовое лицо рядом с второй половинкой головы на холстину, которую расстелила под табуретом, и решила немного потянуться. Медленно распрямила ноги и потеряла равновесие. Сразу, мгновенно, точно неведомая сила рванула меня вниз. Чудом я упала мимо табурета, но встреча затылка с паркетом тоже оказалась не из приятных, но сознания я не потеряла и даже звезд перед глазами не увидела, хотя взор и заволокло туманом. Или это так слепили глаза лампы? Я зажмурилась на секунду, а в другую уже смотрела в черные провалы глаз…

Уснуть я не могла, отключиться тоже… Но эта стерва висела надо мной, опускаясь все ниже и ниже, и я даже начала чувствовать в груди тяжесть, точно на нее водрузили кирпич. Я открыла рот, чтобы крикнуть, хотя и не испытывала страха, но вырвался хрип. Ее руки снова были на моей шее, а мои, сколько бы я ни колошматила ими, хватали лишь воздух, которого в моей груди оставалось все меньше и меньше. Ее глаза начали увеличиваться, расползаясь в огромное черное пятно, пока меня полностью не окутало мраком.

И вдруг рука, падая, поймала что-то теплое и мягкое, но это нечто лишь на мгновение затормозило ее падение. Однако потом качнулась сама тьма, но я ничего для этого не делала. Вперед-назад, вперед-назад — меня точно швыряло разбушевавшимися волнами, пока затылок не ударился о скалу. И в этот раз боль оказалась сильнее, или я просто схватила ртом воздух и оттого закричала… Или испугалась того, что, открыв глаза, вместо тьмы, увидела затуманенную серость.

— Тише, Вера!

Барон ткнул меня лицом в свой халат, и я сама зажала его зубами, чтобы не завизжать. Дверь закрыта… Была… На замок… Один ключ ложь, в которую я поверила… Второй у него! Что же со мной было?

— Тише, тише… — повторил барон, когда я попыталась отстраниться, и опустил ладонь за мой зудящий затылок, чтобы я точно уже не дернулась.

Что произошло? Как он здесь оказался? Почему я лежу на полу рядом с ним? Я задремала, уснула от усталости и нервов и свалилась? Тогда, выходит, он все время был рядом. Может, даже сидел в кресле, на которое я ни разу не обернулась. Ему нравится за мной подглядывать, а я снова точно глухая за работой…

Я действительно дошкурила маску или это тоже был сон? Но отстраниться, чтобы проверить, я не могла. Барон держал меня у груди и не отпускал, и его "тише" становилось все тише и тише, хотя я даже не думала кричать. Кричать — это последнее, что я должна делать, если не хочу разозлить его. А он хочет, чтобы его злили. Именно поэтому просил меня кричать, когда находился в здравом уме.

Барон медленно поднялся, увлекая меня за собой. Я все еще не видела ничего, кроме его груди, и не слышала ничего, кроме его бешеного сердца. Или своего, которое заполнило все паузы в чужом сердцебиении. Наконец руки барона сжали мне щеки и отстранили голову от груди, но не больше, чем на длину школьной линейки.

— Она ушла. И не вернется до следующей полуночи. Этот маленький мерзавец не сказал мне, что вчера она уже пыталась убить тебя. Ведь это было, да? Она уже душила тебя?

— Кто? — с трудом выдохнула я.

— Хватит, Вера! Ты прекрасно знаешь, кто…

На моих полуоткрытых губах появились пузырьки. Хорошо, что слюна, а не рвота. Но облизать их я не смела. Как и шевельнуться. Что он только что мне сказал? Я не попросила повторить. Я просто качнулась назад, но сильные руки толкнули меня обратно к груди, и ладонь вновь накрыла мне затылок.

— Еще два дня, — шептал Милан. — Две полуночи. Две четверти часа. Всего полчаса страха, и мы победим ее. Вдвоем. Думаю, теперь ты будешь работать с удвоенным усердием. С таким, с каким Элишка только что пыталась убить тебя. Все, что она может, это открывать двери и душить. Больше ничего — сколько бы ей ни хотелось остановить создание куклы, у нее ничего не выйдет. Она не может двигать предметы, не может поджигать, не может даже залить все водой, хотя ни глине, ни гипсу, ни ткани вода и так не страшна. Все, что она может, так это попытаться убить мастера. Но я не дам ей это сделать, я тебе обещаю. Я опоздал на минуту. Эта чертова дверь. Я так хотел, чтобы ты чувствовала себя хозяйкой, потому и отдал тебе единственный ключ. Даже подумать не мог, что ты просидишь здесь до полуночи. Я еле выбил этот чертов замок, еле выбил…

В какой-то момент он отстранил меня от себя, но я все равно не видела его лица, перед глазами висела пелена слез, беззвучных. Я не плакала, нет…

— Вера, только не плачь, — барон вдруг опустился передо мной на колени и стиснул талию. — Я обещаю, что даже волосок не упадет с твоей головы в моем доме. Ты мне веришь?

И тут я не выдержала. Только не расплакалась — ведь плакать мне запретили, а рассмеялась, вернее расхохоталась, даже можно сказать — заржала, как сивая кобыла, хотя и не знала, как та ржет… И не хотела знать, как не хотела слушать барона и видеть его перед собой на коленях. Единственное, что хотелось сделать, это схватить маску и разбить ее об обогреватель, если уж не о голову самого барона. Убежать, хоть вот так, без всего, в ночь, под снег, который давно залепил окно. Да так сильно, что не видать, какая нынче луна — полная, должно быть, раз у безумцев обострения, во время которого они заодно принимают в свои нестройные ряды новых членов…

Неожиданно смех сменился рыданиями. Громкими, жуткими, разрывающими грудь. Барон не рванул меня вниз, рванул наверх вместе с собой, донес или дотащил до раковины и чудом только не сунул голову напрямую под кран, а только лишь плеснул в лицо ледяной водой. Я не отфыркивалась, как собачка, просто перестала произносить любые звуки. Мы смотрели друг другу в глаза и на заднем плане бежала из крана вода. Минуту, две, пять, пока не иссяк в баке ее запас. Именно так, раз барон не оборачивался, чтобы завернуть кран.

— Вера, все будет хорошо, — наконец произнес он и подхватил меня на руки.

Я не сопротивлялась, но и не взяла его за шею. Все тело одеревенело. Мы миновали комнату с куклами, вышли в темный коридор и… Ко мне вернулись силы, когда я поняла, что он прошел мимо моей спальни. Сдерживает слово — ее порога не переступает! Я ударила его в грудь со всей силы, и другой на его месте хотя бы от неожиданности, если не от боли, разжал руки.

Я не успела еще придумать, что стану делать, когда окажусь на полу. Бежать некуда… В двери моей спальни нет засова. Выбить во входной двери замок у меня не хватит сил. Разобью окно, а что дальше? А дальше мне было плевать… Я дернулась еще раз, еще и еще, но силы были неравны — Милан спокойно снес даже оплеуху, а ноги мои попадали лишь по воздуху. Да и коридор был коротким, слишком, для того, чтобы барон успел прочувствовать мой гнев. Кричать я не кричала, понимая, что никому здесь дела нет до моих криков!

Барон толкнул дверь ногой и швырнул меня на свою кровать, как надоевшую ношу. Я на мгновение замерла, а потом обмякла — из меня, точно из шарика воздух, вышла вся смелость, которая к храбрости-то не имела никакого отношение, больше к испугу и глупости. Ну что я против него — только разозлю, и он повторит со мной то, что сделал в мастерской, придушит. Как он влез в мое сознание с этим призраком, одним чертям известно…

— Я же сказал, тихо!

Но я уже и так лежала тихо и не собиралась ни кричать, ни драться. Вернее, мой мозг не хотел этого делать, но стоило барону прижать коленом перину, как я заехала ему в лицо пяткой. Вернее, хотела, но он поймал ее и прижал ногу к моей груди с такой силой, что мне показалось, я слышу хруст ребер. Нет, то был свист кушака, который барон выдернул из шлевок. Я волчком перекатилась на противоположный край, но свалиться на пол не успела. Барон схватил меня за руку и притянул к себе.

Я все еще не кричала. Возможно, боялась кляпа. А пока он всего лишь скрутил мне за спиной руки изатянул кушак узлом у меня на животе поверх заляпанного высохшим гипсом фартука. Теперь при неловком падении с кровати, я могла повредить себе и голову, и руки.

— Сейчас ты успокоишься, и мы поговорим.

Барон выпрямился и, махнув халатом, будто черным крылом, сделал пару шагов от кровати. В темноте я прекрасно видела его силуэт, и слух у меня тоже обострился. Это был хрусталь. А в хрустале — коньяк. Барон толкнул меня под спину, и я села.

— Пей, не отравишься, — хмыкнул Милан и впечатал бокал мне в губы, за которыми стучали зубы. От страха, холода или еще черт знает чего…

Я проглотила алкоголь залпом и зажмурилась от горечи и жгущего грудь огня. Барон стащил с себя халат и закутал меня в него на манер смирительной рубахи, даже рукава на спине завязал. Спасибо. Так спокойнее. Раздевать меня он явно не собирался, а именно этого я и боялась.

— Фу… — я даже выдохнула в голос, и услышала смешок Милана, который подвинул к кровати массивное кресло.

— Отпустило? — спросил он. — Это хорошо, но развязывать тебя я не буду до самого утра.

— У меня болят руки, — проговорила я, сглатывая горькую, отдающую коньяком, слюну.

— Меньше драться надо было. У меня тоже щека болит. Вы, женщины, любите пользоваться тем, что нам воспитанием запрещено давать вам сдачу, а порой очень хочется настоящего равноправия полов.

Я опустила взгляд. Не то, чтобы мне сделалось стыдно, а просто у меня защипало глаза. Нести меня в свою спальню для разговора не было никакой нужды. Он прекрасно понимал, о чем я подумаю в первую очередь при таком раскладе. И сейчас должен знать, как смешно в устах убийцы звучат слова рыцарства.

— Я очень извиняюсь, — проговорила я все-таки после довольно длительной паузы. — Развяжите меня, пожалуйста, или хотя бы поправьте руки. Мне действительно больно.

Барон пересел на кровать и, обхватив меня с обеих сторон руками, принялся снимать путы. Его дыхание обжигало, но я старалась не дышать. Темно, ночь, под нами мягкая кровать и никого вокруг. Даже без грубости я не хочу, чтобы это случилось. Барон не спал. Эмоции в нем зашкаливают — просто девятый вал!

— Так лучше? — спросил барон, когда я принялась растирать запястья.

Мой кивок не переместил его обратно в кресло. Я сидела, поджав ноги в середине кровати, а он все равно умудрился коснуться своим бедром моего.

— Вера…

Барон позвал тихо. Слишком тихо. И я не повернула головы, испугавшись встречи с его губами.

— Вера, это все правда. Не сон. Призраки существуют. Во всяком случае Элишка реальна. И она совсем не безобидное бестелесное создание, как ты уже могла это понять. Нам надо ее поймать. Так будет лучше и ей, и нам.

— Я сделаю куклу. За два дня, как и обещала, — выдохнула я в темноту и тут же почувствовала на шее теплые пальцы барона.

Они поддели лямку фартука и заставили меня нагнуться и выскользнуть головой из петли. Возможно, лишь для того, чтобы тут же прыгнуть в другую, образованную мужскими руками. Пальцы барона спустились ниже к узлу, и вот фартук упал на пол.

— Сейчас ты ляжешь спать.

Барон вытащил из-под меня ногу, чтобы стащить сапог. Сначала один, затем второй. Я не двигалась. Сопротивление бесполезно — и даже опасно. Барон откинул край одеяла.

— Халат оставь на себе. Так тебе будет теплее.

Я с проворностью ящерицы скользнула под одеяло и прижала его пальцами у самого носа.

— А вы? — спросила я темноту, в которой глаза барона горели так близко, что мне сделалось страшно.

— Не обижайте меня, пани Вера. Я, к счастью или к несчастью, все еще мужчина. Так что я устроюсь в кресле. Там есть плед, хотя он мне не понадобится. Спите, Вера, и ничего не бойтесь. Я вижу кольцо на вашем пальце даже в темноте.

— Доброй ночи, — пролепетала я единственную нейтральную фразу и зажмурилась, чтобы сдержать слезы.

Барон запечатлел на моем лбу короткий поцелуй, и я, сосчитав пять шагов, услышала скрип кресла и тяжелый вздох Милана. Боже мой! Боже мой…

Эпизод 4.6

Проснулась я, как и уснула, в позе эмбриона, подтянув под себя все, что только можно. Даже, как выяснилось, одеяло. Светло и пусто. Ни малейшего намека на то, что было тут ночью. Ни грязного фартука, ни кушака, ни коньячного бокала. Чистота маниакальная. Даже мои сапоги стояли нос к носу. Бардак остался только в моей голове — в мыслях и в волосах. Они высохли еще в мастерской, но расчесать я их не подумала, просто запихнула в свитер, чтобы не мешали, а когда они оттуда вывалились, было не до причесок.

Застелив постель, я обулась и вышла. Ничего интересного в спальне барона не было. Кровать, стол, секретер, кресло, шкаф. Все дубовое, тяжелое и громоздкое. Белым пятном выделялось лишь залепленное снегом окно.

В коридоре тихо. В моей спальне пусто, но дальше по коридору я не пошла, решив воспользоваться второй дверью, чтобы подняться в мансарду. В купальне после меня никто не побывал. Пена пропала, но лед в ванне не образовался. Я умылась из тазика и присела на коврик, чтобы расчесать волосы. Их приходилось драть.

— Ай! — разозлилась я на катушки в голос и сразу услышала тихое:

— Пожалейте волосы, Вера!

Барон придерживал дверь, вот она и не хлопнула. В тройке, только пиджак расстегнут, и причесан и выбрит, как на парад. Который час? С этим снегом и не разберешь, какой продолжительности был мой живительный сон.

— Можно я отдам их вам на куклу? — спросила я серьезно, и барон так же серьезно ответил, что волосы для куклы у него имеются.

Я проглотила горький ком — с модели, никак иначе. Щелкнула дверь, и я вздрогнула всем телом.

— Знаете что, Вера…

Барон подпер дверь спиной, а я продолжала сидеть на полу с задранной головой и воткнутой в волосы щеткой. К счастью, я не взяла подаренный им гребень.

— Пора нам поговорить с вами начистоту. Ваш ночной дебош, — Тут я точно вспыхнула, — окончательно утвердил меня во мнении, что меня оговорили, а вы и рады верить всяким грязным лгунам. Возможно, он действительно уверен в том, что я приложил к этому руку, но, клянусь памятью матери, я не имею к смерти Элишки никакого отношения.

Теперь мои руки замком лежали на дрожащих коленях, а щетка самостоятельно висела в спутанных волосах.

— Пан Ондржей сказал, что это было самоубийство, — еле выговорила я ужасные слова под тяжеленным взглядом барона.

— Ох, не врите, Вера! Не врите хотя бы самой себе! Вы даже на секунду не поверили в самоубийство! И то верно, с чего бы это вдруг юной девушке сводить счеты с жизнью, когда у нее есть все, — Милан развел руки в стороны, имея в виду свой дом, титул и состояние, если оно не было в таком же плачевном состоянии, как данное жилище. — Это был несчастный случай.

Я кивнула. Поговорили. Выяснили, что у непредумышленного убийства появился новый синоним. Отлично! Я кивала и кивала, пока щетка не упала на пол. Но поднять ее я не смогла. Ее отшвырнул ногой барон, и я замерла, уставившись на ботинок полными страха глазами. Или пустыми — я не знала, как выгляжу. В купальне зеркал не имелось.

— Это был несчастный случай, — повторил барон по слогам и протянул мне руку.

Ничего не оставалось, как принять ее и подняться.

— Где гребень, который я вам дал? — спросил он, как ни в чем ни бывало, явно поставив жирную точку в незапланированной исповеди.

— В моей спальне, — проговорила я, продолжая глядеть на него, как кролик на удава.

— Принесите его, и я аккуратно расчешу вам волосы.

— Не надо, — пролепетала я. — Я справлюсь сама.

Глаза в глаза. Не отвести взгляда. Я так и простояла б истуканом, не встряхни меня барон за плечи.

— Она оступилась на лестнице в темноте, когда бежала от волка. Когда она скатилась вниз, то еще была жива, но эта тварь вцепился ей в горло. Все.

Я снова кивнула и тут же взвизгнула — ладонь барона опустилась мне на щеку. Он тут же отдернул руку и спрятал в карман, а я снова очутилась на коврике и вжала лицо в колени. Щека горела уже не от пощечины, а от горячих слез, которые брызнули у меня из глаз.

— Простите, Вера! — послышался надо мной бесцветный голос барона. — Я действительно не хотел ударить вас. Но за что вы меня так? Вы же меня совсем не знаете. Как можно обвинять человека в убийстве жены, когда вы ничего толком не знаете ни о нем, ни о ней. Да и кто вы такая, чтобы судить меня?! И какое вам дело до моей личной жизни?! Вы наемный работник. Ваше дело молча выполнять мой заказ. Вы меня поняли?

Голос из бесцветного перешел в рык, и я подняла на барона влажные глаза, но, увидев перекошенное злобой лицо, снова уткнулась в колени.

— Вера, простите меня! Вера!

Он оттянул мою голову от колен чуть ли не за уши. А потом закрыл их ладонями, чтобы я перестала что-либо слышать, а главное — доводы рассудка, и впился мне в губы. To не был поцелуй, то был укус, болезненный и долгий, и когда барон наконец выпустил мои губы на свободу, я без сил рухнула к нему на грудь.

— Вера, я сейчас отвечу на любой твой вопрос, спрашивай все, что хочешь обо мне знать. Я не могу больше видеть в твоих глазах страх.

Он снова сжал мои щеки ладонями, да с такой силой, точно собирался расплющить лицо. Я не могла говорить, я уже почти не могла дышать.

— Так и знал! Дура!

Он отпустил меня так резко, что я завалилась на спину, но барон уже вскочил и отвернулся к двери. Кое-как я вернулась в сидячее положение, но не поднялась, все еще не чувствуя в ногах силы. Хорошо, я поддержу игру.

— Почему вы не сняли с жены посмертную маску? — задала я едва различимо вопрос, который в действительно только и мучил меня: Почему он снял со всех остальных и не снял с Элишки?

Барон обернулся, мелко моргая и то и дело закусывая губу. Наконец он выдохнул и выдал ответ:

— Эти девочки дарили мне при жизни радость, и я хотел, чтобы они были рядом со мной и после смерти. Элишку я не желал больше видеть. Я не вдовец, Вера. Я развелся с ней за день до… — он зажмурился. — До попытки убийства.

Я тоже зажмурилась, и барон вновь присел подле меня и взял лицо в ладони. Теперь я не могла закрыть глаза.

— Я вернул ей свободу с хорошим содержанием. Но ее брату это показалось мало. Ему нужно было все. И главным образом — особняк. Он приказал ей усыпить меня, и она хладнокровно всыпала в вечерний чай снотворное. Как Ондржей собирался убить меня, не знаю. Не спрашивал, а он не говорит, собака, — барон усмехнулся и покачал головой. — Ондржей ждал от сестры сигнала на улице. Я не разрешал ему оставаться у нас в доме. Он меня раздражал. Элишка не заметила волка, когда вошла ко мне в спальню, чтобы проверить, уснул я или еще нет, а волк… Я не знаю, что и как он почувствовал. Ну, у них же чутье лучше развито, чем у людей. Наверное, учуял в ее руках смерть, потому и погнался за ней. Он никогда прежде не проявлял по отношению к ней никакой агрессии, но что случилось, то случилось. Да и выбор был невелик: либо я, либо Элишка.

Барон убрал с моего лица руки.

— Но если вы спали, откуда вы знаете, что Элишка осталась жива после падения?

— спросила я, не желая расписываться в своей дурости.

Барон покачал головой:

— Ох, Вера, Вера… Мисс Марпл вы моя! Внизу оказался пан Драксний. Его появление в особняке стало для брата с сестрой полной неожиданностью.

— И он не отогнал волка? — перебила я, почувствовав, как увлажнились мои ладони.

— Он что, сумасшедший, останавливать обезумевшего волка? Да и зачем? Она не была больше моей женой.

— Вы можете ударить меня хоть сто раз, но я скажу вам честно — я вам не верю,

— проговорила я и в страхе спрятала лицо в ладонях.

Барон шумно поднялся.

— Не верьте, это ваше право. Чего я вообще перед вами оправдываюсь? Откуда вы такая взялись на мою голову! И я не бью женщин, или вы забыли наш ночной разговор? А тут у нас с вами просто маленькая неувязочка вышла. Вы приняли на себя роль кукольника-мужчины. Будем считать, что я дал вам сдачу за вчерашнюю оплеуху. Хотя их было в общей сложности три штуки, но будем считать, что мы квиты.

Я чуть растопырила пальцы: барон схватил кружевное платье и хлопнул дверью. За кружевами для куклы он, наверное, и приходил. Я поднялась и перехватила под коленкой жилку — та невыносимо дергалась. Почему я собственно верю пану Ондржею и не верю барону? Да потому что пан Драксний не мог безучастно глядеть на то, как волк грызет на его глазах девушку! Ложь! Все ложь! Отвратительная ложь!

И зачем только барон выдал мне ее? И главное, она у них с паном Ондржеем одинаковая, про замужество и убийство. Даже если так и было на самом деле и барон просто защищался… Все равно мерзко! А хуже всего его оправдание передо мной. Свалить ответственность за смерть Элишки на бедное животное и старика. Дурак!

Я вытерла губы и потерла щеку. Не помогло… Не помогло понять мотивы Милана. Ударил он меня не сильно. Я вскрикнула больше от неожиданности. А вот его я колошматила в полную силу. Какой ужас… Вляпалась так вляпалась!

Я подняла волосы растопыренными пальцами и начала раскачиваться из стороны в сторону. И качалась бы до вечера, если бы в дверь не постучали. Я замерла, но рта не раскрыла.

— Это Карличек. Можно войти?

Я, как дура, кивнула, но карлик по тишине догадался, что входить можно. А лучше бы не заходил — в его руке был гребень.

— Барон просил…

Я не дала ему договорить, схватила гребень и швырнула им в дверь. Понятное дело, выше головы карлика. Но в этот самый момент дверь открылась и отбросила гребень прямо в руки Карличека.

— Вера! — на пороге стоял барон. — Сейчас я применю к вам драконьи методы. Запру вас здесь, пока вы не успокоитесь. Карличек, спустите воду в ванной и уберите все, с помощью чего можно свести счеты с жизнью. Мне второе привидение в доме ни к чему!

Я стиснула кулаки. По губам барона скользнула улыбка.

— Пойдемте завтракать, Вера! Вы тут не на курорте, у вас столько работы, что я бы на вашем месте ел стоя. Вы кукольник, не циркач, а устраиваете нам каждый день цирковые представления. Не надоело? Учтите, я платить за них не буду. Это у нас прерогатива Карличека, — барон кивнул в сторону карлика, который действительно запустил в воду руку, чтобы вытащить затычку. — У него это получается профессионально в отличие от вас, маленькая истеричка!

Я разжала кулаки.

— Вера, Вера… — барон уже улыбался во весь рот. — А потом вы попросите у меня рекомендательное письмо. Интересно, что я должен буду в нем написать?

Я сжала губы, чтобы не нагрубить. Все, что я могу у вас сейчас попросить, так это ключи от машины Яна. Больше мне от вас уже ничего не надо. Но я ничего такого не сказала.

— Вот за завтраком и подумаете о допустимом поведении на рабочем месте. Шевелитесь! И не забудьте причесаться. Вы просто чучело какое-то!

Барон опустил голову так резко, будто собирался сплюнуть, а может и сделал этого. Но дополнения к словам не понадобилось. Я подскочила и замерла — за спиной карлик, в дверях барон. Между двух огней. Куда мне идти? Утопиться в ванне не дали и чаю попить не пускают. Наконец барон вышел. Я выждала полминуты. Карлик успел вызывающе погреметь у меня за спиной лейкой и тазиком. И начала спускаться из мансарды, не прекращая расчесывать волосы. Потом бросила расческу на кровать и пошла к лестнице.

Но спускаться не начала. Замерла на первой ступеньке и глянула вниз — надо очень постараться докатиться до пола, не сломав шею. Я нащупала ногой первую ступеньку и, вцепившись в перила, стала спускаться. От каждого скрипа обрывался внутри меня один нерв.

В столовой снова был только пан Драксний, но теперь я не знала, радоваться тому или нет. Но на всякий случай улыбнулась, чтобы иметь возможность заговорить первой.

— Пан Драксний! — я метнула в сторону обеих дверей испуганный взгляд. — А вы случайно не знаете, как умерла Элишка?

Старик даже плечом не повел и ответил на мой вопрос без всякой заминки:

— Ее загрыз волк.

Стул подо мной лишился обивки и сделался твердым, как камень.

— Откуда вы это знаете?

— Видел вот этими самыми глазами.

Старик повернулся ко мне и ткнул двумя пальцами в свои бесцветные глаза и пару раз моргнул.

Невероятно! Когда барон успел подговорить старика?

— И вы не попытались спасти ее? — начала я прощупывать гнилую почву.

— С какой стати я буду спасать ту, которая пыталась убить мужа? — спросил он без вопросительной интонации, совершенно ровно, абсолютно скучающим голосом.

— Бывшего мужа… И потом она всего лишь дала ему снотворное!

Старик не соблюдал даже элементарных правил этикета — заглушал ответом последние звуки моего вопроса.

— Не имеет значения кого и как. Мы знаем, для чего и этого достаточно, чтобы классифицировать наши действия, как…

— Чудовищные! — на этот раз перебила я.

Дурацкая игра! Два идиота!

— Вот видите, вы со мной согласны, — по-прежнему флегматично отозвался старик.

— Как раз-таки нет! — не выдержала я продолжения игры. — Вы поступили, как чудовище!

— Я и есть чудовище!

Старик повысил голос и отвернулся.

— Пан Драксний, — позвала я тихо. Старик меня слышал, но не повернул головы.

— Скажите мне, что все это дурацкая выдумка барона. — Старик молчал. — Глупая, скажу вам. Ну как он мог подумать, что я поверю в то, что вы такой бессердечный после того, как вы вчера так самоотверженно спасали меня?!

— Спасал? Вас? — старик снова повернулся ко мне всем корпусом, и в его мутном взгляде появилась даже какая-то заинтересованность. — А что, вас кто-то пытался убить? Простите, не заметил. Впрочем, без разницы. Я бы не бросился вас спасать. Вы мне безразличны, как и все остальные люди.

Старик замолчал, но не отвернулся, и я тихо сказала:

— Спасибо за вчерашнее.

Его губы дрогнули в едва уловимой улыбке.

— Не благодарите. Меня уже поблагодарил Милан. Вы мне, красавица, действительно безразличны. Но в силу того, что вы отчего-то не безразличны Милану, мне и не захотелось, чтобы вы увидели то, что он так тщательно от вас скрывает.

— Не так уж и тщательно, — буркнула я в ответ.

— Еще как тщательно, моя милая. Еще как…

И старик снова отвернулся. Продолжения у разговора не будет, потому что пан Драксний, уперев взгляд в скатерть, притянул к себе вторую чашку молока. Первая, пустая, уже стояла по другую сторону от него.

— Не припомню, когда последний раз видел вас за завтраком, — произнес вдруг старик, и я тут же вскинула голову.

Так и есть, барон медленно вошел в двери и сел на свой стул. Наши с ним тарелки оставались пустыми.

— Не привыкайте, пан Драксний. Недолго осталось.

— Я никогда ни к чему не привыкаю. Просто запоминаю. И я помню, что вчера вы уже расстроили свою гостью. Вы повторяетесь, Милан.

Барон взглянул на меня через стол и улыбнулся. Так нежно, что у меня аж увлажнилась спина.

— Я не знаю, как иначе объяснить пани Вере, что нам выгоднее и безопаснее остаться на эти два дня союзниками. У нас с ней общий враг. И враг очень опасный. Либо мы ее, либо она нас. И женщины, как вы еще должны помнить, пан Драксний, не любят проигрывать. Или вы, Вера, — барон снова смотрел мне в глаза, — решили капитулировать? Тогда забудьте про завтрак, собирайте вещи и убирайтесь отсюда, не дожидаясь полуночи. Пан Драксний, будьте так любезны, передайте ей вот это.

Барон достал из внутреннего кармана пиджака конверт, и через секунду я приняла его из рук старика, но тут же положила на стол по другую сторону пустой тарелки на расстоянии вытянутой руки.

— Берите, берите, Вера! — улыбнулся барон. — Вы заработали эти деньги. Мне нужна была от вас только маска. Остальное я могу сделать сам.

— Я не выполнила заказ, — ответила я спокойно, хотя сердце уже заткнуло мне горло. — Денег я не возьму, а вот уехать могу хоть сию же минуту. Если только вы дадите мне ключи от машины Яна. Я оставлю ее у пана Лукаша и вызову такси. Барон покачал головой.

— Увы, Вера, идти вам придется пешком. По колено в снегу. Много километров. Пан Ондржей забрал машину. А приедет он через два дня. Но за эти два дня может произойти несчастье. С вами, — добавил барон уже без улыбки. — Если вы не будете мне помогать.

Он замолчал, но я не думала что-то говорить.

— Выбор у вас, Вера, довольно простой. Не понимаю, чего вы так долго думаете?

Чего уж тут думать, барон?! Либо замерзнуть в снегах, либо быть удушенной вами. Вы явно не спали этой ночью. Ни минуты! Пан Драксний? Я повернула к нему голову — кто бы сомневался, он самозабвенно потягивал из кружки молоко, а барон, через глаза, вытягивал из меня душу.

— Пойду соберу вещи, — я поднялась из-за стола, но барон остался сидеть. — Мне было очень приятно с вами познакомиться, Милан, — добавила я довольно громко

его имя.

Так, что барон даже дернулся, а потом процедил сквозь зубы:

— Возьмите деньги, Вера!

— Не возьму! Я ничего не сделала, чтобы получить их. До свиданья, пан барон, на тот случай, если вы не выйдете проводить меня до дверей.

Милан вцепился в скатерть. Пан Драксний медленно, точно со скрипом, повернул ко мне голову:

— Возьмите конверт, пани Вера.

Я схватила его и смяла в кулаке на манер бантика. Барон уставился в пустую тарелку. Пан Драксний наконец опустил на стол кружку. Тоже пустую, тут и гадать нечего. Не сказав этим двоим больше ни слова, я бодрым шагом миновала гостиную и начала подниматься к себе. Конверт жег руку, но бросить его здесь было бы очень некрасиво. Я оставлю его на застеленной кровати. Аккуратно по центру.

Эпизод 4.7

Собирать мне было нечего — рюкзак лежал собранным еще с моей невоплощенной в жизнь попытки к бегству. Чемодан не взять — не дотащу. Самой бы дотащиться! Если повезет, пан Ондржей привезет его через два дня. А нет так нет. Шмотки не стоят ни одного моего седого волоса, а они точно появятся, если я поддамся на очередную провокацию барона.

Застегнув куртку под самое горло и замотав на шее шарф, я заплела волосы в косу и спрятала под шапку. В окно смотреть не понадобилось — я слышала, как снежные комья стучали по карнизу. Ничего, русские люди в церковь в любую погоду ходили, а к свободе — еще дальше. Я прижала конверт гребнем, закинула за плечи рюкзак и повернулась к двери. Я точно ее закрывала, но сейчас она была открыта, и на пороге моей бывшей комнаты стоял барон. Выражение его лица понять было сложно. Впрочем, в нем что-либо понять вообще не представлялось возможным. Во всяком случае, человеку с твердой психикой. Хотя в твердости своей я уже немного сомневалась.

— Вера, — голос такой тихий, что пробирает до мурашек. — Вы читали мою записку?

— Нет, не читала. Она была в конверте? Я его не открывала. Вот он.

И я отступила от кровати, чтобы барон увидел и деньги, и гребень.

— Откройте, пожалуйста.

— Не буду, — ответила я тихо, но твердо.

— Пожалуйста, — повторил барон упрямо. — Неужели вам неинтересно, что я вам написал?

Как же мне осточертела его гадкая усмешка! Именно она обезображивает его лицо, а не шрамы!

— Совсем не интересно. Как не интересно и то, в какую сумму вы оценили мою работу.

— Вера…

Я не позволила ему говорить:

— Я не нуждаюсь в рекомендательных письмах! Они устарели, понимаете? Да вы вообще ничего не понимаете! — сорвалась я на крик, хотя так хотелось уйти спокойно. — Дайте мне уже уйти. Я давно не гуляла под снегом. Настоящим!

Барон не двинулся с места.

— Это не рекомендательное письмо. Не хотите денег, не берите. Но я не выпущу вас из комнаты, пока вы не прочитаете то, что я вам написал.

Я поняла, что так оно и будет, потому схватила конверт и вытащила вместе с пятидесятиевровой купюрой аккуратно сложенный листик. Запихнув банкноту к остальным деньгам, я бросила увесистый конверт к гребню и сжала листок между пальцев. Акварельная бумага. Оторвана по линейке. Так быстрее, чем резать ножницами, и ровнее. Барон писал записку в мастерской, когда принес туда платье. Карандашом, это я поняла, когда отвернула край листа и увидела свое имя, а дальше слова разбежались перед моими глазами, хотя были написаны буковка к буковке, с красивым наклоном и ровнехонько-ровнехонько, точно по линейке: "Вера, будьте моей женой" и никакого знака препинания.

Первым желанием было обернуться, но я поборола его и аккуратно засунула записку обратно в конверт. Игры закончились. Второй части Марлезонского балета не будет! Я медленно повернулась к барону. Губы стиснуты, но не закушены. Глаза пусть и прищурены, но он не моргает, как недавно в купальне.

— Милан, — я вложила в голос все спокойствие, которое во мне пока еще оставалось. — Вам не жена нужна, а хороший врач.

Надеюсь, барон понял, какого профиля — психиатр. Я вытащила из кармана перчатки и натянула на руки, чтобы Милан не вздумал сорвать с меня кольцо пана Ондржея. С него станется… А мне потом отвечать за чужой бриллиант!

— У меня есть пан Драксний. Другого доктора мне не надо.

Я не стала возражать и сделала шаг к барону, но он не отступил от двери. Тогда я громко и четко сказала "нет". Он сразу отошел к балясинам, а я вышла по стеночке, ступая осторожно, как по канату.

— А ваши вещи? — услышала я посланный мне в спину вопрос.

— Мне чемоданы не нужны, — ответила я, решив без нужды не называть ненавистное барону имя.

Если даже пан Ондржей не привезет мои вещи, я как-нибудь без них обойдусь. А барон явно чокнутый, если думает, что в снегопад через сугробы хрупкая девушка, пусть и из России, может допереть даже один чемодан!

— Вера, сегодня снегопад. Жуткий. Не уходите, — закончил барон уже у самого моего уха, и я обернулась, заблаговременно сделав очень длинный шаг, позволивший мне поднырнуть в дверной проем следующей двери. — Давайте поговорим. В библиотеке.

Хотя обсуждать нам было нечего, я не рискнула перечить барону. Однако, бросив взгляд на лестницу, сказала:

— Хорошо. Только вы спуститесь первым.

Барон согласно кивнул и пошел вниз. Господи, как в страшном кино… Но, увы, хэппи-энд пока под большим вопросом. Барон остановился у окна — только бы не оступиться под его взглядом! Но вот уже и последняя ступенька. И рука барона. Пришлось принять ее. На время, а сердце пусть оставляет себе навсегда.

В гостиной пахло табаком, но дыма не наблюдалось. Доктор Драксний дремал на диване. Барон шел впереди, что позволяло мне даже здесь дышать полной грудью.

— Прошу!

Милан открыл дверь и, пропустив меня в библиотеку, закрыл ее. Это меня не напугало — закрытые двери ему в помощь не нужны. Сейчас он скорее о чистоте воздуха печется и о романтике. Посреди библиотеки, подле кожаных диванов, на низком столике стояли две чашки с кофе и стеклянное блюдо с тостами. Барон, видимо, испугался, как бы по дороге я не умерла голодной смертью и не вернулась к нему привидением.

Я села. Молча. Не выказывая ни радости, ни грусти. Но моей прямой посадки хватило лишь на мгновение, потом я поняла, что рюкзак за моей спиной сейчас выглядит по-идиотски. Я стащила его с плеч и опустила на пол за подлокотник дивана. Барон сидел напротив, сводя и снова расцепляя пальцы.

— Вера, я болен. Я говорил уже вам об этом, — начал Милан без обиняков. — Я умру двадцать первого августа будущего года. Мне бы очень не хотелось, чтобы все это досталось государству или, не дай бог, Ондржею, как ближайшему наследнику.

Я сжала губы, но улыбка сама просилась на них.

— Вы к гадалке ходили?

Барон не улыбнулся, и у меня похолодела спина. Он решил свести счеты с жизнью. Даже число назначил. Может, это день смерти Элишки? Может, он любил ее?

— Барон, что у вас за болезнь? — я обязана была проявить хоть какое-то сочувствие, как любой нормальный человек. А не любопытство, как уже наполовину свихнувшийся. — Неужели кет никакого лекарства?

— Оно мне не нужно, Вера. Я пожил достаточно, чтобы мне надоело жить. А вот вы почти не жили. А если и жили, что делали совсем не то, что нравится, а то, за что вам платили. Мне бы очень хотелось своей смертью осчастливить хотя бы одного человека. Отчего бы не сделать приятное вам? Из всех моих знакомых вы единственная не вызываете в моей душе отвращения.

— Нет, — ответила я на его вопрошающий взгляд. — Продайте особняк и отдайте деньги в какой-нибудь фонд. На борьбу с детским раком, например.

Барон скривил губы.

— Вера, я не люблю людей. А дети — те же люди.

— Пожертвуйте тогда на приюты для животных.

— Я не люблю животных.

— Но и меня вы тоже не любите! — вскричала я от безысходности.

— До конца августа у меня достаточно времени, чтобы полюбить вас, — продолжал барон с приклеившейся к губам усмешкой. — Вы же научите меня любить вас?

— Нет! — я на мгновение зажмурилась, почувствовав на глазах слезы. — Меня нельзя купить.

Я уже не знала, как прекратить этот дурацкий разговор. Надо срочно выпить кофе и уйти.

— Вера, я не вас покупаю. Я покупаю себе счастье. Полгода счастья.

— Счастье нельзя купить.

— Еще как можно! — усмешка исчезла с губ барона. — Стоит оно только очень дорого да и на всех его не хватает. Я больше века за ним в очереди стоял.

— Милан, — В его взгляде не нарисовалось никакого понимания, и я подняла руку.

— Здесь не темно, а вы говорили, что даже в темноте видите мое кольцо.

Я взялась за резинку перчатки, но, заметив, что барон тряхнул шевелюрой, опустила руку обратно на колени.

— Вера, я помню все, что вы мне сказали, — Если в голосе ноль эмоций, то, значит, они бушуют у него внутри. — Причина, по которой вы приехали в Чехию, деньги. Я даю их вам. Яна вы рассматривали только лишь как потенциального жениха и не собирались форсировать события до осени. Обещаю, осенью вы будете от меня свободны. Для него или для кого-то другого, мне будет уже без разницы.

Его голос вымораживал, и я вскинула руку:

— А если вам понравится быть моим мужем?

Хоть бы губы снова дрогнули в улыбке.

— Я не сомневаюсь в этом ни на минуту, но двадцать первое августа — финал моей жизни, а если вдруг, каким-то чудом, я переживу ночь с двадцать первого на двадцать второе августа, то покажу вам, где лежит снотворное и сам запру волка. Договорились?

Теперь в голос вернулись вопросительные нотки. Я кивнула, прикусывая улыбку.

— Договорились мы совсем о другом. О том, что я сейчас ухожу. Но ваша шутка удалась. Под кофе самое оно. Давайте не будем ждать, когда он окончательно остынет и позавтракаем наконец!

Я потянулась к чашке, но пришлось отдернуть руку, когда та вместе с блюдцем подпрыгнула на столе от сильного удара кулаком. Барон вскочил на ноги, а я откинулась на диван, вжавшись в кожаную спинку.

— Я не шучу, Вера! Я сделал вам предложение руки и сердца.

Я кивнула и закусила губу.

— Вы спали ночью хотя бы минуту? — спросила я едва слышно.

— Нет, не спал, — ответил барон без запинки. — Как не спал бы любой мужчина, решивший сделать женщине предложение. Вера…

Я сумела подняться с дивана — сидя я чувствовала себя совсем беззащитной.

— Милан, я ухожу, вы слышите меня? Но если вам нужна помощь с куклой…

Милан молчал.

— Тогда я могла бы ее закончить. Хотя, признаюсь, ваша кукла просто растоптала мое самолюбие. Это шедевр. Прошу, уберите ее с мороза. Немедленно! Прошу вас!

— Кукла? — барон снова затряс головой. Наверное, это сейчас заменяло ему смех.

— Кукла — это вы, Вера. Безмозглая, набитая раздутым самомнением, кукла… В гробу же никакой куклы не было. Там был я.

Я плюхнулась на диван и вскинула голову. Поволока спала с глаз барона, и они потемнели.

— Да, Вера… Мы по-дурацки разыграли вас. Признаюсь, это была идея Карличека. Он у нас циркач. Я выкупил его из бродячего цирка, где он служил клоуном. Обычно я не ведусь на его дурацкие шутки, но мне нужно было подтолкнуть вас к какому-то действию любым способом. Невинная овечка меня раздражала.

Я выдохнула, опустила глаза и сжала пальцы в замок.

— Невероятно… Впрочем, я не сомневалась в том, что Карличек докладывает вам каждое мое слово. Что ж, вы имеете полное право сердиться…

— Полноте, Вера! — барон начал улыбаться в открытую. — Как можно сердиться на женщину, которая, можно сказать, на второй день знакомства, выказала желание выйти за меня замуж.

— Я этого не говорила! — вскочила я и, не удержавшись на ногах, снова плюхнулась на диван. — Я сказала…

— Именно это вы сказали, Вера, — перебил меня барон со смешком. — Я все прекрасно слышал и все прекрасно помню. В ученицы, увы, брать вас мне не с руки

— если только вы не желаете научиться пользоваться допотопным Зингером, но замуж я вас взять могу…

— Милан! — почти скрипела я зубами. — Вы же перевернули все мои слова! И вы знаете об этом! Я говорила об единении наших душ в искусстве…

Да, да, именно об этом. Хотя, конечно, не такими красивыми словами. Черт, черт, черт! Это же надо было так сдурить!

Барон покачал головой, не скрывая улыбки:

— Вера, Вера… Душа — слишком зыбкая субстанция, чтобы ставить над ней эксперименты. С телами, согласитесь, сделать это намного проще…

Я сжала губы и заодно мысли. Единение тел, да, об этом барон и думает последние дни, ходя вокруг да около цены. Но я не собираюсь вешать на себя ценник!

— С телами тоже непросто, — с трудом сумела открыть я рот. — Ваша кожа была ледяная и твердая, как камень!

— Допустим, — заговорил барон совершенно иным серьезным тоном. — Допустим, что вам это показалось, Вера. Ваш мозг не допускал и мысли, что в гробу лежит живой человек, и потому искал оправдание обману. Я должен был по сценарию Карличека открыть глаза, но когда понял, что вы поверили в куклу, побоялся напугать вас до полусмерти.

— Спасибо, — поблагодарила я от всей души. — Я бы точно свалилась с пьедестала и… Могла…

Это могло бы закончиться плачевно. Как, впрочем, и мое нынешнее промедление. Я схватилась за чашку и сделала горький глоток.

— Не пейте! — вскрикнула я, давясь кофе, когда барон потянулся за своей чашкой.

— Вы уже что-то туда всыпали?

Его чувство юмора меня доконает!

— Да! Пуд кофеина. Вам надо поспать. Так нельзя. Скоро будут сутки, как вы не спите… Или уже есть. Это ко мне вы заявились в три часа, а встали, скорее всего, намного раньше. Вы должны лечь спать.

— Только при условии, что, проснувшись вечером, я увижу вас за работой…

Я отхлебнула еще кофе и взяла с блюда коржик.

— Хорошо, я остаюсь! Вы добились своего!

— Честно? — пробормотал барон с детским восхищением. — Вы согласны стать баронессой?

Коржик лег на стол рядом с чашкой. Хорошо, что я еще его не надкусила, а то песочная крошка разлетелась бы по всем не тем моим горлам!

— Милан, прекратите! Шутки закончились. Я выполню заказ и дождусь машину. Вас это устраивает?

Барон покачал головой.

— Нет, Вера. Куклу я могу закончить и без вашей помощи. А вот уснуть без вас у меня, кажется, теперь не получится.

Я уже шла пятнами от жары. Дура, даже шапку не сняла. И я стащила ее прямо сейчас. Подволоски стали дыбом, превратив меня в одуванчик. Барон протянул через стол руку и дернул за кисти шарфа. Пришлось помочь ему, чтобы не быть удушенной. Остальное снимать я не собиралась.

— Что вы остановились? — барон впервые за всю беседу откинулся на спинку дивана. — Молния на куртке заела?

Я сравнялась по цвету с красной шапкой.

— Милан, не выгоняйте меня под снег. Пожалуйста. Ложитесь спать, а я пойду в мастерскую.

— Даже не посидите со мной, пока я засну?

— Вы собрались спать в библиотеке?

— А что вас так удивляет, Вера? Здесь очень мягкий диван.

— Здесь укрыться нечем.

— Так отдайте мне вашу куртку. Если не хотите отдавать мне себя.

Я рванула молнию и разделась. Барон спустился взглядом до груди. Я постаралась не дышать, но грудь не желала уменьшаться.

— А вы будете спать в пиджаке? — спросила я доселе неизвестным мне хриплым голосом.

Барон повел одним плечом, затем вторым. Рот мой непроизвольно наполнился слюной, и я с трудом сглотнула ее, когда пиджак падал на диван. Я рванулась к барону и сжала в руках серый твид, будто могла прикрыться им, точно щитом.

— Повесьте на стул.

Я не хотела видеть этот насмешливый взгляд и поспешила к окну, где стоял стол и два стула. На спинку одного лег пиджак, и на негнущихся ногах я вернулась к дивану. Барон уже подложил под голову и подушку, и руки. Я осторожно подняла с другого дивана куртку и опустила ее на плечи барона. Ботинки оставались на ногах

— не закоченеет. А вот меня уже трясло. Не от холода.

— Вера…

А я только успела убрать руки и отвернуться.

— Вы разве не пожелаете мне доброго сна?

Я открыла рот, чтобы сказать нужные слова, но руки барона стремительно выскочили из-под левого уха и встретились на моей талии. Через мгновение я уже сидела на самом краю дивана, а через еще одно — лежала грудью на собственной куртке. Пальцы барона сжали мне шею, и губы поймали так и не высказанное пожелание спокойного сна. Я не знала, куда деть руки, и вцепилась в подушку. Косы у меня больше не было. Пальцы барона разложили волосы по моей спине и скрестились поверх моих лопаток. Когда у меня почти кончилось дыхание, эти руки рванули меня назад, и губы мои отклеились от рта барона, как отлетает присоска от кафеля — с таким же оглушительным звуком.

— Что мне надо сделать, чтобы получить тебя? — прошептал барон, убирая с моего лица дурацкую прядь.

— Поспать, — выдала я, ничего не соображая.

— Скажи Карличеку, что ужин в пять. Но пусть оставит что-то с завтрака, если я проснусь через три часа. И если даже я заявлюсь к тебе в полдень, не гони.

Я кивнула, и барон убрал руки. Я закивала совсем уж как детская игрушка и выпрямилась. С распухших губ соскочило пожелание спокойного сна, но долетело ли оно до ушей барона, не знаю. Слишком тихим оно было.

Эпизод 4.8

Карличек встретил меня на пороге гостиной, чтобы уточнить, где я буду завтракать. Одного взгляда на его довольную рожу хватило, чтобы во мне с прежней силой вспыхнуло желание умотать отсюда к чертовой матери, пусть даже в одном свитере. Решимость продержалась ровно с секунду и бесследно исчезла. За окном продолжал валить снег. Двери заперты на все засовы. Во рту горчит кофе. И сердце ходит ходуном.

— Принеси мне завтрак в мастерскую.

Я отвернулась, чтобы не сказать циркачу какую-нибудь гадость. Он сволочь, но это часть его работы. А я дура. Это часть моего характера, души, тела и чего-то там еще, что имеет форму шара. Наверное — головы. Дура круглая во всех отношениях.

В мастерской продолжали работать оба обогревателя. Видимо, никто даже на долю секунды не поверил, что я уеду. Кроме меня самой. Я свято в это верила. Завтрак карлик принес молча и тихо. Оставил его на столике напротив шкафа с куклами и пропал. Я ела молча, хотя хотелось говорить — с Жизель. В итоге я открыла одну среднюю створку и развернула марионетку с бантом на груди к себе лицом:

— Скажи, я дура?

Кукла кивнула. Я поблагодарила ее за честный ответ и закрыла шкаф. Теперь надо отвлечься на работу. Вернее, на ней сосредоточиться. Хотя даже если я приклеюсь к табуретке на целый день, к завтрашнему вечеру мне не закончить. Голова даже не просохнет! А потом надо будет ее склеить, отштукатурить, зашкурить, расписать… Приклеить волосы. Их я увидела почти сразу — на столе, рядом с платьем, лежал бумажный сверток, и я сию же минуту догадалась об его содержимом. Дрожащими руками отвернула край — пшеничные локоны, как у ее брата, можно было несколько раз обернуть вокруг запястья. Безутешные вдовцы, конечно, отрезают у покойниц прядь на память, но не все же волосы! Или все…

По телу пробежала дрожь. Барон спит и видит расчесать мне гребнем волосы. Может, это такой вот утренний или вечерний успокоительный ритуал, который Милан не желал прекращать со смертью жены. В случае психа все может оказаться правдой…

Я отдернула руку и схватила банку с клейстером. Смазала обе гипсовые основы вазелином, чтобы легче было потом снимать папье-маше, и принялась лепить, чередуя крафтовую бумагу с газетной, чтобы различать слои. Клейстера я клала минимальное количество, аккуратно размазывая его кисточкой по всей маске, чтобы папье-маше высохло как можно быстрее. Потом принялась за руки куклы. За ночь и длинное утро у батареи пальчики подсохли, и я взялась за наждачку. Они выходили тоненькие, аккуратненькие, так и просящиеся под маникюр. Не идущие ни в какое сравнение с теми руками, которыми меня душили. Бред, бред… Как могла я настолько подпасть под влияние идеи? Ужас! Тут явно не обошлось без внушения. Барон крутит мной, как хочет — захотел, выгнал, не захотел, оставил. А захотел…

Я зажмурилась, но это не помогло мне разувериться в своей уверенности, что этой ночью барон получит и мое тело. Бесплатно. По моему согласию. Потому что он из тех людей, которым легче сказать "да", чем объяснить, почему нет. Эта мысль не пугала. Она наоборот давала надежду, что при таком раскладе у меня больше шансов уехать с паном Ондржеем. Если это цена моей свободы, то так тому и быть

— я заплачу ее, не торгуясь. Если и на остальное у барона осталось столько же силы, сколько на поцелуи, то я могу получить от него даже брюлики в небе. Так сказать, на сдачу.

Хотя лучше об этом не думать. Я вернулась к столу, где лежали заготовки руки, и приставила ткань к бумажному запястью. Все хорошо — с выкройкой я не промахнулась. Хоть в чем-то я молодец! Ну и у Милана шов вышел ровный. У него все ровное, что швы, что буквы — только мысли вкривь да вкось!

Я решила уже отойти от стола, как вдруг заметила ведро с крупой. Надо набить тело раньше, чем сюда явится любитель маминого бисера. Вдруг действительно кинется собирать по полу все рассыпанные крупинки! Засыпала, сшила, вставила шнурок, приделала к нему грузик, чтобы тянул тело куклы книзу. Оставалось продеть шнурок в готовую голову, которой пока не было. Все эти шаги делают с точностью до наоборот, но это в классической кукле, а у нас не классическая кукла, у нас мумия, создаваемая в ускоренном режиме!

Тяжело выдохнув, я приклеила к тканевой руке пальцы и взялась разводить краски. Смешала акварель с клеем в нежном телесном цвете и сделала Элишке аккуратный маникюр, прорисовав каждый ноготок. Теперь пусть сохнет. Голову можно не проверять — все сыро. Хорошо, что бумага нигде не топорщится. Завтра с утра сниму папье-маше с гипса и примусь за шкурку — у юной баронессы не могло быть морщин. Их она мне точно не простит. Я бы тоже за такоепридушила…

— Вера, ты снова голодаешь?

Я вздрогнула, но решила на этом и закончить проявление страха. К барону я повернулась медленно, пытаясь хоть чуть-чуть разогнуть спину.

— А разве уже пять часов?

Я заглянула ему в глаза — светлые и сознательные. Доктор Драксний абсолютно прав: глубокий продолжительный сон — лучшее лечение для барона. Рубашка мятая — хоть бы под пиджак спрятал. Нет, явился ко мне совсем по-домашнему. Впрочем, в халате я его видела, в пижаме тоже, остается увидеть только в…

Я уставилась в свои дрожащие коленки, пытаясь отогнать недозволенные для рабочего времени мысли. Хорошо же меня барон обработал, просто замечательно…

— А ты не успела соскучиться, как вижу…

Не успела… Даже в мансарду сбегать некогда. Да я даже за водой не выходила. Но глаз поднимать не стала, так спросила:

— Пяти ведь еще нет?

Как себя вести после такого утра, ума не приложу. С каждым поцелуем он забирает все больше и больше от моей воли. Только бы не поцеловал, только бы…

— Еще нет.

Барон прошел мимо меня прямо к окну. Думала, задернет занавеску. Нет, темнее не сделалось. Если только от его спины на фоне белого от снега окна.

— Встал пораньше. Думал успеть раскроить кружевную рубашку. А сейчас думаю даже сшить, раз ты так быстро управилась с телом.

Я зачем-то подняла глаза, и барон, почувствовав мой взгляд, обернулся. С улыбкой. Улыбкой счастья, от которой меня прошиб ледяной пот.

— Я не должен отставать от тебя, чтобы не нарушать в наших отношениях гармонии, верно?

Я кивнула — главное, чтобы барон остался на эти дни в гармонии с самим собой. А уж свою я сохраню как-нибудь без посторонней помощи.

— Милан! — от меня не укрылось, как он заулыбался еще шире, услышав свое имя в таком ласковом тоне. — А ботинки мне слепить? Или ты их сошьешь?

— Это ночная рубашка, — барон потряс кружевами. — Элишка была босой. Прости, что не сказал раньше. Думал, догадаешься. Но у нас еще есть время… Если даже заготовки не просохнут к завтрашнему утру, мы, уверен, без потерь сумеем пережить лишнюю ночь в обществе Элишки. Если будем держаться друг за друга,

— добавил он тут же с улыбкой, которая мне не понравилась куда больше первой.

— Возможно, она даже поймет, что третий лишний… Хотя сомневаюсь…

Барон резко обернулся к столу и схватился за ножницы. В моей груди забарабанило сердце, но они, к счастью, вонзились не в столешницу, а в ткань. Я тут же села на пол и принялась рвать в таз газеты — и только сейчас пригляделась к датам. Все номера датированы началом прошлого века. Где их барон откопал в таком количестве? Может, несостоявшаяся свекровь переложила газетами наряды Александры?

Почитать бы, что писали на первых полосах сто лет назад, но поздно спохватилась

— теперь надо постараться не отстать от барона. Отжав в таз приличной ломоть липкой массы, я принялась за лепку — мне предстоит сделать баронессе еще и педикюр, но от ее ответного массажа шеи я сегодня воздержусь. Надо перед сном подумать о чем-нибудь приятном. Или не засыпать одной.

Взгляд сам, без моего дозволения, нашел спину барона, за которой я видела иглу с черной ниткой: он сметывал детали, и на меня не оборачивался. Делу время — потехе тоже наступит свой час. А часы по барону можно было проверять смело. Не успела я приступить ко второй ступне, как он резко поднялся и потребовал от меня вымыть руки. Я не стала спорить и пошла к крану с холодной водой. Нагреть кастрюльку я сегодня забыла.

— Вера, — Пальцы барона скользнули по моим плечам вниз и замерли на локтях, когда я уже вторую минуту судорожно терла пальцы о жесткое полотенце. — Я попросил Карличека подать ужин наверх. Зажечь свечи. И не мешать нам. Ты ведь не против?

Он развернул меня к себе одним движением, запустил пальцы в волосы и раскрутил на затылке узел. Губы схватили губы, и я снова впечаталась в пуговицы жилетки. Глаза закрыты, а уши безуспешно пытаются уловить в соседней комнате звон посуды. У барона абсолютно все просчитано до секунды. Не успела я выдохнуть, как услышала легкие, но все же не совсем бесшумные, как у барона, шаги Карличека. Карлик пришел и ушел, не дождавшись слов благодарности ни от кого из нас.

Барон удерживал меня за плечи, хотя я не собиралась делать и шага без его дозволения — сдался мне этот клоун. От него не помощь, а одни убытки. Держи я тогда язык за зубами или хотя бы говори, по его совету, тише, свечей бы сейчас на столе не было. А так мне надлежало радоваться семейной идиллии, о которой я когда-то мечтала, хотя головой понимала, что Толику плевать на мое искусство, его интересовали лишь ценники на моих куклах — он постоянно говорил, что я занижаю цену. Следовало искать парня среди сокурсников, но выбор в академии был невелик и неказист. Здесь мне тоже не давали выбора. Но будь барон не тем, кем он был, я бы порадовалась счастью найти человека, разделяющего мою страсть… К куклам. Другой страсти между нами не могло быть. To, что было, называлось просто — голод. А голодный готов сожрать все. Даже то, что уже подгнило. Хотя головой и понимает, что потом будет плохо. И очень. А, может, даже уже в процессе.

Я щурилась на свечи, как барон на меня, но это не помогало лучшему видению ситуации. Почему ему просто не сказать о своем желании уложить меня в постель

— неужели ему поперек горла встало это кольцо? Вот и не буду его снимать. Вдруг все еще обойдется? От этой мысли, не от голода, сводило живот — тело не желало слушать доводы разума. Барон хорошо подергал за все животные нити, но он не знает про рычажок в голове. Он пытается его нащупать, но ищет, наверное, кнопку, а у меня все по-старинке — прищепка! И ей я зажму рот: ни лишнего слова, ни лишнего вздоха, ни какого-либо лишнего крика из него не вылетит!

— Вера, скажи честно, — От этой просьбы кусок картофельной котлеты застрял в горле, и я с трудом удержалась от кашля. — Тебе не нравится наша еда, потому ты почти ничего не ешь?

Почти не ем? Да я никогда столько не ела! Такое разнообразие я позволяла себе лишь в денежные времена в ресторанах, а так держалась на проверенных полуфабрикатах. На готовку с нуля никогда не доставало ни времени, ни желания. Но если я начну раскладывать свою жизнь перед бароном по полочкам, он точно скажет, что единственный мой способ выскочить из мельничного колеса — продаться ему.

— Я просто немного нервничаю из-за куклы. Я боюсь, что результат меня не обрадует, — выдала я в очередной раз полуправду, и барон в очередной раз улыбнулся.

— Куклой ты останешься довольна.

Он тоже не ел. Хлеб и колбаса, кровянка, вся его еда. Он в основном пил, но потому, что голос его не становился ни тише, ни громче и тоста барон не произносил, я сомневалась, что в кружке налито вино. У меня был чай. С лепестками роз, наверное.

Никаких вольностей барон не позволил ни своему языку, ни своим рукам. Романтическим ужином он, скорее всего, отгородился от нравоучений пана Драксния. Рабочий день пока не подошел к концу, и мы вернулись в мастерскую, откуда я услышала легкие шаги карлика. Все-таки тяжело жить с посторонними людьми, даже если они выполняют для тебя нудную рутину. Волей-неволей начинаешь мысленно перед ними извиняться за то, что они почти что читают твои мысли. Хотя существуют, должно быть, такие хозяева, которые считают слуг за роботов. Но барон Сметана не такой. Он посвящает карлика даже в свои постельные дела, перекладывая весь стыд на женские плечи.

Я не поднимала головы от миски с размоченной бумагой. Я вставила в ступню две небольшие жестяные пластинки, а остальное вылепила: от пальчиков до пятки. Завтра придется поработать скальпелем, как скульптору долотом.

Сидеть в тишине или только при скрежете педали швейной машинки с каждой минутой становилось все более и более невыносимей. Человек не может убрать из головы все мысли даже ради любимого дела. Барон что-то думает или даже обдумывает, что испугает любого человека, если действия могут коснуться его в той или иной степени.

Я дождалась, когда барон закончит очередной шов, и позвала его по имени. Милан обернулся. Без улыбки, но с каким-то неестественно сильным отпечатком обеспокоенности на лице.

— Расскажите что-нибудь. А то что мы все молчим…

Я высказала предложение тихо, с опаской, но барон поддержал его. Только не в том ключе, в котором мне хотелось.

— Про нее рассказать?

Он не назвал имени, но оно было лишним в этой комнате.

— Нет, нет! — взмолилась я. — Ее мне довольно! Расскажите лучше про Александру, если еще что-то о ней знаете?

Барон качнул головой.

— А вот о ней не хочу говорить я.

Я не спросила почему, но барон сам решил пояснить:

— Я был влюблен в нее. Безумно. Тебя это удивляет?

Так и хотелось ответить — да не так чтобы!

— Ты никогда не влюблялась в кумиров с афиш, нет?

Снова лучше промолчу — я специализируюсь на посмертных масках.

— А кого вы любили в реальности? — спросила я недопустимый вопрос. Хотя чего там. Сам ведь предлагал влюбить себя в меня. Надо бы для начала выяснить, что его привлекает в женщинах…

— Никого. В реальности я только ревновал. И из ревности пошел на преступление. Ты действительно хочешь знать подробности?

Я молчала, и барон добавил:

— Моей юности?

Юлит, шельмец! Десять лет назад он не был юн. Если только душой.

— Я не любил брата. Никогда. Во всяком случае не так, как положено любить…

Я расправила плечи. Речь пойдет о бритве.

— А когда тот влюбился, и избранница ответила ему взаимностью, я разозлился. Даже не могу объяснить, почему не смог порадоваться за обоих…

Барон не развернул стул от швейной машинки, просто оседлал его и водрузил подбородок на закругленную спинку.

— Я сделал вид, что тоже влюблен. В нее же. У меня не было мысли отбить у брата невесту. Меня хотелось только позлить маминого любимчика. Но брат не просто разозлился. Он впервые потерял уверенность в своем превосходстве надо мной. Мы были похожи с ним, как две капли воды, и мать специально приучила нас к разным прическам и разной одежде. И тут брата как подменили. Он вдруг подстригся, как я. Даже начал копировать мои интонации, не говоря уже про манеру одеваться. А потом, не прошло еще и месяца с моего лживого признания, как он вызвал меня на дуэль. Не смейся.

А я и не смеялась.

— Два старинных пистолета. Один заряжен. Другой нет. Стреляем на счет три. Кому-то повезло. Кому-то нет.

Барон замолчал.

— Ему не повезло, — закончила я после длительной паузы, и барон наградил меня лучезарной улыбкой.

— Вера, нам было по семнадцать. У нас в голове нашлось место для всего, кроме здравого смысла. Мы взяли в секунданты садовника. Разошлись на десять шагов. Прицелились и… Бац… Материнский крик. Жена садовника была послана за ней. Брат с перепугу выстрелил. Я нет. Его пистолет оказался пустым. Я же руки не опустил. Я вдруг подумал, что сейчас убью его, назовусь его именем и получу его невесту. Зачем она была мне нужна, я не знал. Не развил мысль дальше. Не хватило времени. Мать еще бежала к нам. Брат не шелохнулся. Стоял на месте. От страха или из-за чести, кто знает. Я смотрел ему в глаза и понимал, что ненавижу его. Так сильно, как не могут ненавидеть люди. Но я выстрелил мимо. Куда сумел отвести окаменевшую руку, продолжая смотреть брату в глаза. Мать снова закричала. Я попал ей в плечо. Я чуть не убил ту, кого в действительности всю жизнь ревновал к брату. И тут случилось страшное. To, что я никогда не простил брату: он сказал, что я это он. Он, любимый сын, якобы выстрелил в нее, и у меня не хватило мужества открыть перед ней эту ложь. А она, наверное, от ужаса не поняла подмены до самой своей смерти. Лишь в последнюю секунду я вернул себе свое имя, и она меня прокляла. Вот и все. Больше я никого ни к кому не ревновал. Мать была единственной женщиной, чью любовь я желал и чью любовь я получил обманом, — барон шумно вздохнул. — Надеюсь, про любовь мы на этом закончим.

— А чужая невеста как же? — не сумела я удержаться от вопроса.

— Никак. Она осталась с братом. Научиться одинаково целоваться мы не могли. Ее обмануть у нас не получилось бы, да и к чему? Я еще больше возненавидел брата и уехал. Мать обвинила его в низости за то, что тот якобы увел чужую невесту. Они тоже были вынуждены уехать. За глупости судьба берет с нас еще большую плату, Вера, чем за серьезные ошибки.

— И потому вы уничтожили свое лицо?

— Нет. Не потому. Но я не хочу говорить об этом с тобой. Во всяком случае, не сейчас, Вера. Я так и не услышал от тебя "да", поэтому ты не имеешь никакого права знать обо мне все. Хотя я давал тебе шанс в купальне. Спроси ты меня про лицо тогда, я бы выдал все как на духу. А сейчас поздно.

Барон на секунду обернулся к окну.

— До полуночи еще три часа. Чем ты хочешь заняться, Вера? Здесь на сегодня с делами покончено.

Барон поднялся со стула. Я и не заметила, когда он успел расстегнуть жилетку…

— Не забудь вымыть руки.

Я поднялась, едва сдерживая в коленях дрожь, и прошла к раковине. Барон шел следом, почти наступая мне на пятки. Только бы не обернуться, только бы не обернуться…

Эпизод 4.9

Не знаю, насколько разными были поцелуи у братьев, но Милан повторял каждый раз все в точности до движения пальцев — и мне вдруг подумалось, что измени он хоть одну ноту, и этюд самостоятельно перерастет в большую пьесу, играть которую барон не смеет себе позволить из-за чужого кольца на моем пальце. Никогда не снимай кольцо — пан Ондржей, зная особенности характера барона Сметаны, напугал меня ценностью камня, чтобы не спугнуть сообщением о возможных домогательствах со стороны Милана. Да, да, так оно и есть…

Эта мысль не испугала, а скорее успокоила. Пан Ондржей далеко не пай-мальчик, и я всего лишь орудие в его игре, но он, как мог, позаботился о моей безопасности, назвав невестой Яна. Нельзя, нельзя было брать кольцо и соглашаться на всю эту музейную аферу, но сейчас нельзя кольцо снимать и соглашаться на другую — брачную, если у барона заклинило мозг и он не шутит. Два дня, осталось пережить всего каких-то два дня — и я заставлю пана Ондржея забрать меня отсюда.

— Ты играешь в карты? — спросил барон, подцепив мизинцем прилипшую к моим губам прядь.

Я выдохнула во второй раз. Кольцо работает, кольцо работает!

— В шахматы-то ты точно не играешь?

Я ухватилась за его слова, порадовавшись своему промедлению с кивком.

— Вы можете спокойно играть с паном Дракснием в шахматы, а я просто посижу рядом. Меня не надо развлекать.

Мы дошли до лестницы, и барон без напоминания стал спускаться первым, не протянув мне руки. Я смотрела ему в затылок, пытаясь проникнуть в мысли, но это, думается, сделать не под силу даже старому доктору, которым, пан Драксний, конечно же, не является — во всяком случае по диплому, но какое-то положительное влияние на барона старик явно оказывает.

А вот меня барон своим "тыканьем" подвесил на ниточке, словно марионетку. Когда он отчитывал меня в спальне и в купальне, это было признаком злости, если вообще не попыткой унизить. Но после кофе Милан больше ни разу не обратился ко мне на вы, хотя я не согласилась войти в его семью. Впрочем, о какой дистанции может идти речь, когда он пальцами пересчитал мне все ребра, а языком — все зубы. Главное, мне самой остаться с ним на "вы", потому что рука у барона увесистая, и за оскорбление он привык призывать к ответу, и я заранее знаю, в чьей руке окажется заряженный пистолет.

Пан Драксний кряхтя переполз за шахматный столик, а я села в его кресло — лицом к огню, телом к теплу и спиной к двум раздражающим меня личностям. С неба капала замерзшая вода, но я не желала оборачиваться к окнам, глядела на огонь — за этим занятием ведь тоже можно провести всю ночь? А до четверти первого меня явно не отпустят спать. Но в этом кресле и в тепле я могу незаметно уснуть и снова попасть в крепкие объятья Элишки, и где гарантия, что пан Драксний и на этот раз не останется безучастным сторонним наблюдателем?

Я начала ерзать, чтобы не заснуть, и подтянула под себя ногу, чтобы сделать позу до невыносимого неудобной. Они играли вторую партию. Первая тоже была довольно долгой. Часов нет. Близко ли полночь — неизвестно. Карличек без спроса принес мне горячего вина без специй, только с лимоном, чтобы я не особо скучала, но я попросила переложить лимон в чай и не добавлять коньяка. Карлик исполнил мой приказ. К просьбе я специально не добавила "пожалуйста". Я злилась — на всех троих, но Карличек был единственным, на ком я могла хоть как-то отыграться. Трогать шахматистов было чревато.

— Вера, — барон опустил руку на высокую спинку кресла и нагнулся ко мне, держа что-то в руке. Что-то с резким запахом. — Надень на шею как бусы. Пан Драксний ушел прогуляться, а мы посидим здесь еще полчаса, а потом пойдем спать.

Я принюхалась, хотя в том не было нужды — в тканевом чехле, связанном узелками на манер бусин, находился сухой розмарин, которым пропахло все вокруг барона — возможно, потому пан Драксний сидел от него в отдалении и не приближался ближе, чем на расстояние шахматной доски.

— Как это поможет с призраком? — спросила я, украсив себя бусами. — Розмарин

— это средство против ведьм, кажется. Может, это вы от меня так отгораживаетесь?

— попыталась я сострить, чтобы заполнить довольно неприятную паузу в нашем с бароном диалоге.

— Боже упаси, Вера. Ты — добрая волшебница. А розмарин — это так, для успокоения нервов. Такая же дурь, как чеснок для отпугивания вампиров. Кстати, зря отказываешься от кровяной колбасы. Во-первых, вкусно, а, во-вторых, там прилично чеснока напичкано.

Я улыбнулась.

— Иммунитет к чесноку и розмарину вы, смотрю, уже выработали, — не смогла сдержать я улыбки. — И к дневному свету тоже. Я действительно волшебница. Или пан Ондржей и тут солгал, и вы никогда не сменяли день на ночь?

— Солгал. Я ничего не менял.

Барон уселся в кресло и откинул голову на подголовник, блаженно вдыхая непонятно какие пары. Кроме табака, розмарина и сажи, других запахов в воздухе не витало.

— Мне предписал такой режим пан Драксний. Он совсем не дурак. Мне действительно в темноте спокойнее, и я могу не думать ни о плохом зрении, ни о шрамах, ни о своем нежелании покидать особняк и что-то в нем менять. Другими словами, Вера, в темноте не виден упадок имения и мой личный упадок.

— Милан, — я позволяла себе раскрывать рот лишь в длинные паузы. — Но вы ведь изначально хотели организовать музей?

— Я его никогда не хотел.

Барон не опускал головы. Так и сидел, глядя в темный потолок, и я невольно проследила за его взглядом, но ничего необычного не увидела, лишь резные деревянные балки, тонувшие в темноте.

— Музей хотел Ондржей. Ко мне приставал Ян, который последнее время начал бегать за ним преданной собачкой. Мне сначала было без особой разницы, что станет с этим домом будущей осенью, а потом, когда узнал про тебя, понял, что до осени тебя не должно здесь быть, и велел приостановить все работы. И оказался прав, Вера. Еще как прав, что не смогу остаться равнодушным к женщине.

Вот как верно барон подбирает слова — не меня он хочет, а просто женщину, любую, чтобы снова почувствовать себя мужчиной и разнообразить свой быт. Пан Ондржей не мог этого не понимать. Он открыл мне правду с самого начала: свадьба, оформление на меня документов о владении особняком и… Только вместо убийства временного мужа планировалось его самоубийство.

А комедию с помолвкой мужики устроили, чтобы барон не подумал, что его слово перестало быть законом в пока еще его доме. Все пока идет по плану пана директора, который такой же директор, как старик — доктор. Но как он решил заставить меня выйти за барона замуж? Через два дня узнаю. Если вообще не завтра? Он ведь приезжает завтра вечером. И я спросила о том барона на свой страх и риск.

— Да, — ответил Милан абсолютно спокойно. — Хотя понадобится Ондржей нам лишь тогда, когда кукла будет полностью готова. Но я подстраховался — Ондржей не страдает пунктуальностью.

Не сказала бы… Ко мне пан директор не опоздал.

— Как впрочем и его сестра!

Барон вскочил так неожиданно, что я тоже вылетела из своего кресла.

— Уже три минуты первого. Где эта дрянь? Призраки никогда не опаздывают. Они живут по часам.

— Так у вас в доме нет часов, — попыталась я хоть немного разрядить накалившуюся атмосферу.

Барон сунул руку в карман пиджака, который все-таки забрал из библиотеки. Когда только — непонятно. Наверное, когда провожал пана Драксния. Где старик-то? Сколько можно гулять в ночи и в снегопад? Странный тип…

Барон стоял у огня и смотрел на стрелки или блики на стеклянном циферблате, кто знает…

— Семь минут. Где она?

Я пожала плечами. Может, я действительно добрая волшебница и излечила его от галлюцинаций?

— Милан, — я протянула руку к его дрожащему локтю. — Она просто решила нам не мешать.

Он вскинул голову. Огонь отражался и в его глазах. И на губах, которые сейчас сделались слишком красными.

— Она женщина. Она не сдастся без боя.

Его рука скользнула мне на шею, под волосы и притянула к этим самым огненным губам. Мне сделалось не по себе. Совсем не по себе… И затаенное желание не было тому причиной. По спине бежал холод. Он отскакивал от второй руки барона, которую он возложил мне на талию, и стремительно возвращался в голову.

— А ты сдашься? — его губы, миновав рот, замерли на моей пылающей щеке. — Сними кольцо. Я подарю тебе другое…

Я сжала руку в кулак, хотя еще секунду назад хотела сунуть пальцы ему под пиджак.

— Нет, — через силу вымолвила я. — Я верну его только Яну.

Но губы барона не слышали мой ответ, они соскользнули со щеки на мочку уха. Тело сдавалось без боя, я откинула голову, открывая для поцелуев шею. Для новой, еще неизвестной мне, ласки… И вдруг услышала незнакомый, почти истерический крик — кто-то звал меня, звал по имени! Надрывно! Через слезы!

Я рванулась от барона. Он попытался удержать меня, но я уперлась ему в грудь.

— Пустите!

Он отпустил и чуть не выронил часы — поймал их у самого пола, а когда выпрямился, я уже была на лестнице. Крик становился все громче и громче.

— Вера, вернись!

Барон бежал за мной, но я летела вперед.

— Вера, еще четыре минуты! Вера! Назад!

Он почти схватил меня за руку, но я вырвалась. Заткнула ладонями уши, но крик становился сильнее, он шел из мастерской. Нет, из кукольной комнаты. Я на ощупь бросилась к шкафу, распахнула его створки и не закричала, когда мне на шею опустились цепкие прозрачные руки. Я видела ее рот. Он был закрыт. Но крик не прекращался. Другие руки были у меня на талии. Барон молча тянул меня к себе, а Элишка оставалась в шкафу и не отпускала мою шею. Боролись они молча. Только кто-то другой продолжал истошно выкрикивать мое имя. Из шкафа, из-за спины Элишки, и я, превозмогая боль, протянула руки, будто желала обнять призрак, но схватила то, что упало мне в руки, и рванула на себя. Сквозь тонкое прозрачное тело призрака прошла марионетка с бантом на груди.

— Жизель!

Закричала я так, что нам на головы могла спокойно обрушиться потолочная балка, и меня отпустили. Оба. И Милан, и Элишка. Я прижимала к груди марионетку, не обращая внимания на бьющую по рукам тяжелую вагу, и бежала в темноту: кто-то считал шаги, говорил, куда поворачивать — это был тот же голос. И вдруг передо мной выросла дверь.

— Бей!

Барабанные перепонки чуть не лопнули от женского крика. Я ударила плечом — стекло не поддалось, потом ногой, по замку. Раз, второй, третий… Мне снова перестало хватать воздуха. Элишка догнала меня. В руках тряслась марионетка Жизель, и я из последних сил шарахнула по замку. Непонятно как, но я поняла, что замка больше нет. Налегла на дверь, и на меня пахнуло холодом. Это оказался балкон. Еще, еще… Он же завален снегом! Еще… Я уже хрипела. Элишка решила меня додушить.

Нет! Прошло всего несколько секунд, и вот она щель! Я втиснула в нее марионетку, потом себя, и рухнула в сугроб, держа куклу высоко над головой, и осталась лежать присыпанная снегом. Еще какое-то время в щели промаячила легкая пелена призрачного одеяния. Элишка видимо не смела покинуть дом, и когда в моих ушах сердце пробило пятнадцать раз, Элишка исчезла.

Я лежала и не чувствовала холода. Смотрела в печальные глаза Жизель и понимала, что начинаю плакать. Она молчала. Я тоже. Снег прекратился. Какое счастье! Спрятать куклу на мокрой груди я бы не смогла.

— Верка!

Балконная дверь заскрипела. Это был Карличек.

— Не смей! — прокричала я, когда тот протянул руку, чтобы забрать куклу.

— Мне надо тебя поднять.

Я кое-как подтянула ноги, но встать не получилось, и я снова зарылась по уши в обжигающий снег, но марионетку не замочила. Карличек подполз ко мне на коленях и подтолкнул под спину. Я коленями проложила себе путь к двери и ухватилась за ручку, чтобы встать, продолжая заботливо прижимать к себе марионетку свободной рукой. Карлик оттянул дверь, и я вместе со снегом ввалилась в ночной дом.

— Она их выпустила, — послышался откуда-то издалека голос Милана. Абсолютно убитый. — Как-то сумела переломить им шеи. Теперь они все на свободе, Вера! Завтра в полночь их будет четырнадцать. Против нас двоих.

— Тринадцать, — проговорила я. — Жизель осталась с нами.

Я рухнула коленями на пол. По собственному ли желанию, из-за покинувших меня сил или поскользнувшись на мокром полу — не важно. Барон пересек комнату и тоже опустился передо мной на колени, но не обнял. Между нами была кукла.

— Я спасла ее, — сказала я, глядя на барона, но не видя даже его силуэта из-за набежавших слез.

— Нет, Вера. Это она спасла тебя. Жизель — славная девочка. Она всегда думала о других и лишь потом о себе…

— Уберите руки! — завизжала я и сумела подняться, чтобы закрыть от барона куклу обеими руками.

Он вздрогнул и медленно выпрямился.

— Ты мокрая, Вера. Ты сейчас ее испортишь. Отдай мне Жизель. Я не причиню ей вреда.

Я протянула марионетку и лишь руки стали свободными, спрятала лицо в ладонях. Плечи мои заходили ходуном от рыданий.

— Ну что ты стоишь?! Неси бутылку бехеровки и много простыней. Она же вся мокрая. Вера! — теперь барон шагнул ко мне. — Все будет хорошо. Только сними с себя мокрую одежду. Ты просто снежный сугроб, а не женщина!

— С чего вы взяли? — с трудом проговорила я. — Здесь темно. И вы меня не трогали.

— Логика. Железная мужская логика! — усмехнулся Милан. — Ты явилась со снежного балкона. Какой ты еще должна быть? Прошу тебя, сними с себя всю одежду.

Я вцепилась в свитер и сдернула его, потом стащила футболку, лифчик я не надевала. С молнией джинсов я провозилась пару секунд, зато стащила их вместе с трусами и только внизу заметила сапоги. Пришлось сесть на ледяной пол голым задом и разуться.

— Вера, возьми Жизель, а я возьму тебя.

Почувствовав в руке вагу, я механически сомкнула на ней пальцы. Барон подхватил меня на руки. Марионетка болталась в воздухе и будто бежала рядом с нами. В своей спальне Милан опустил меня на кровать и забрал марионетку.

— Не уносите ее! — взмолилась я.

— Она будет здесь, на стуле. Нити запутались, но это не беда. Ну что ты здесь стоишь?! — это Милан уже орал не на меня. — Догадайся, что тебе здесь не место! И закрой за собой дверь!

Не мог же он говорить это кукле. Марионетки сами не ходят, хотя говорят без разрешения — это я теперь точно знаю. Дура… Это был карлик. Теперь он ушел. Мы одни. Но не вдвоем, а втроем, и я могу спокойно сидеть голой на кровати. Ничего не произойдет. На груди продолжал болтаться розмарин. Бред… Что это было? Призрак. Говорящая марионетка, зовущая на помощь. Меня? Почему меня? Почему не своего создателя?

— Дура! — услышала я тот же голос и тряхнула головой.

— Ты мне это уже говорила утром, — ответила я в голос.

— Вы обе, сейчас же прекратите разговаривать! — это уже был голос Милана, а вот и его руки.

Они сорвали с меня ожерелье и толкнули на кровать. В нос шибануло алкоголем. Господи… Он надумал растереть меня этой гадостью!

— Вера, будешь крутиться, я волью это тебе в рот!

Я замерла, хотя не знаю, как сумела пролежать неподвижно, когда его горячие руки то накрывали мне грудь, то скользили по животу и до боли сжимали ляжки… А потом я с радостью перевернулась на живот, потому что можно было закусить одеяло. Во мне не крупа. В моем теле дурь — абсолютная и неизлечимая.

— Ну все!

Милан замотал меня в простынь, точно в саван, и я лежала поперек его кровати безвольной мумией, у которой на свободе были только губы. Если барон лишит свободы и их, я пропала.

Глава 5: эпизод 1

Я открыла глаза на рассвете. Так мне показалось вначале, потому что комната тонула в сером полумраке, но потом я поняла, что просто портьеры задернуты слишком плотно. Кроме меня, в комнате никого. Все, как вчера. Да не совсем… Я вылезла из тепла в холод и подошла к окну — мороз и солнце, день чудесный. Вот барон и задернул портьеры, чтобы я не подскочила с первым солнечным лучом. Кто скажет, на который по счету я сейчас жмурюсь? Жизель?

Ее вага была зацеплена за спинку стула, и несчастная марионетка распласталась на полу. К счастью, лицом вверх. Отстраненный взгляд, точно ничего не помнит. Я пожелала ей доброго утра. В ответ — тишина. Не узнает меня?

Я тоже не очень себя узнавала. Стою посреди комнаты абсолютно голая и даже не смотрю в сторону открытой двери. Теперь я посмотрела и сразу заметила на столике бутылку из зеленого стекла и две стопки. На дне второй оставалось немного бехеровки. В бутылке ее тоже было совсем немного. Зачем барону понадобились стопки?

Я тронула край кровати и сообразила, что одеяло откинуто, но простыни, в которую я была завернута, нет. И на соседней подушке отпечаток головы… Я отдернула руку и обратила взор на лицо куклы.

— Жизель, — Судорожно сглотнула. — Что я не помню?

Марионетка молчала. Я принюхалась к своему телу — душ, может, и необходим, но бехеровкой я точно не пахну. Жизель? Тишина… Я обошла кровать — моей одежды нет. Откинула другой край одеяла — измять так простынь во сне невозможно, если только до этого не… Я сжала щеки растопыренными пальцами и укололась камнем кольца. Оно на месте! Но душа моя на месте не была.

Я с яростью рванула на себя створки шкафа и уперлась взглядом в аккуратный ряд мужских костюмов. За другой дверцей — рубашки и… Одиноко висят моя футболка и джинсы. Абсолютно сухие. Свитер, перекинутый через вешалку, даже не влажный. Я сунула руку в задний карман джинсов и нашла там аккуратно сложенные бикини. Оставалось отыскать сапоги. Да вот же они, у выхода. Стоят нос к носу, как вчера.

Виски похолодели, и я, закрыв шкаф, присела на край мятой кровати. Барон убрал почти все следы ночного буйства. Привычка? Болезнь? Какая теперь разница! Только простынь расправить подо мной не смог, чтобы скрыть… А собирался ли он вообще что-то скрывать? Он просто навел порядок. Или не он? Уж лучше бы он сам! И как же обрадуется герой-любовник, узнав, что я ничего не помню. Вернее, помню — только не то, что надо.

Теперь меня начало знобить уже не от удивления, а от холода. Свитер помог решить проблему тела, а вот голова от тела отделилась и согреваться не торопилась. Наверное, не хотела иметь ничего общего с развратными конечностями, которые судорожно взбили обе подушки и разгладили простынь не хуже чугунного утюжка.

К застеленной кровати я больше не притронусь. Во всяком случае, сделаю все возможное, чтобы смыться из особняка сегодня же вечером. Только бы пан Ондржей решил удивить барона своей пунктуальностью! Забрать у меня машину, которую дал Ян, было откровенным свинством. Так я ему и скажу, если заартачится.

А вот что сказать барону, я не знала. Как не знала и того, где оборвалась моя связь с реальностью. И кто оборвал ее? Скорее всего, Карличек подсыпал мне что-то в вечерний чай, раз номер с вином не прошел. Какие же они все предсказуемые! Ничего нового придумать не могли! А я дура — в лоб говорят про снотворное, а я пью и еще радуюсь кислому лимончику! Если смешать таблетку с алкоголем, еще не такое привидится!

Но как же явственно я помню Элишку с Жизель, и абсолютно ничего не помню из того, что последовало за чаем… Нет, руки Милана я все же помню и то, что к тому времени на мне уже не было никакой одежды — тоже помню. Только что тут делает кукла? Что мы с ней могли делать? Может, я успела прочитать барону лекцию про паралон и уважение к труду кукловодов? С меня станется… За это у нас одну девочку на экзамене хорошенько прочихвостили — назвать причину, по которой она использовала, вместо легкого папье-маше, тяжеленное дерево, бедняжка не смогла. И про бережное отношение к куклам нам тоже не по разу напоминали…

Я подняла марионетку с пола и повесила в шкаф на освободившуюся от моей одежды вешалку, заботливо распутав все нити. Я верну ее к подружкам после того, как найду хозяина особняка и этой ночи. При нашей встрече Жизель точно будет лишней. Вот только бы не встретить по пути Карличека. Я же ему глаза способна сейчас выцарапать за послушное исполнение всех приказов хозяина. А, может, все еще хуже — он не просто исполнитель чужой воли, он вдохновитель злодейства, а барон так — сторонний наблюдатель, не способный отказаться от того, что само идет ему в руки.

Не помнить ничего про ночь с мужчиной — такое, раньше думала, только в дурацких книгах бывает. Впрочем, раньше я и не бредила так открыто идеями и считала это фетишем книжек про гениев от искусства! Гением я в реальности пока не стала, а вот с крышей уже явно попрощалась. Или не совсем? Ноги завернули в зал — вот дверь на балкон. Закрыта. Замок цел, а в окно видна лишь верхушка сугроба. Как этот балкон мог залезть ко мне в сон? Как-как! Да я же вокруг особняка в первый день круги наматывала! Под ним парадный вход, перед ним — фонтан и главная еловая аллея с чугунными воротами, открытыми в давно оставленный мною мир. Уф…

Выдыхать поздно. Теперь надо набрать в легкие побольше воздуха перед встречей с бароном. Буду надеяться, что взрослые воспитанные мужчины не уподобляются соплякам и неудачникам, которые интересуются с утра, как женщине понравилась ночь… Это относится в общем к нормальным мужчинам, а не…

Я замерла на входе в кукольную комнату. Все двенадцать марионеток лежали на полу, образуя круг или циферблат. А по центру горкой были свалены ваги с необрезанными нитями. Что за… Куклы… На полу… Лицами вниз… Я еле проглотила нецензурный возглас, который лез наружу, расталкивая все остальные слова локтями. Да я барона сейчас без всякой Элишки придушу, вот этими самыми руками, которые дрожали, как у неврастенички. Да и на глазах наворачивались слезы. Вандализм чистой воды! У барона новый приступ?

— Милан!

Тишина.

— Милан!

Я бегом по стеночке пересекла комнату и схватилась за ручку двери в мастерскую. Заперто. Черт! Сунула руку в карман — нет ключа. Заперто? Как может быть заперто, когда барон вышиб замок… Или это мне тоже приснилось? Поставил новый? Так быстро? Зачем?

— Доброе утро, Вера!

Я обернулась: барон стоял в дверях, держа в руках кружку — вытащила его из-за стола? Но я не так громко звала, чтобы он прибежал снизу. Или он шел меня будить? С кружкой?

— Доброе утро, — проговорила я севшим голосом. — Который сейчас час?

Улыбка исчезла с лица барона, и он сунул руку под пиджак. Достанет часы? Достал. Так, значит, они не из сна…

— Тебе подарить часы? — спросил он с усмешкой и щелкнул замком. — Без четверти двенадцать. Привидение, перепутавшее день с ночью, может вернуться в кровать на целых пятнадцать минут, — усмешка из голоса пропала. — Я надеялся застать тебя еще в постели… — Появилась неприкрытая печаль.

Я похолодела. Милан сделал ко мне несколько шагов, аккуратно перешагнув через две куклы.

— Вот, — барон протянул мне кружку. — Чай с медом на тот случай, если тебе плохо…

Мне было плохо, но не от вчерашнего, выпитого или сделанного, а от сегодняшнего провала в памяти.

— Спасибо.

Я вцепилась в край кружки. Чай теплый, не обжигающий, такой, какой бы я мечтала получить в постель. От барона? Не уверена… Его пальцы скользнули мне в волосы

— расчесать, хоть как-то придать им божеский вид. Поцеловать меня барон мог лишь в лоб, что и сделал — быстро, совсем по-отечески. Но я вздрогнула, представив эти губы на миг в другом месте. Память, вернись!

— Пойдем вниз. Обещания надо выполнять.

— Какие? — Чай сейчас замерзнет от моих рук!

— Какие? — Смешок, не усмешка. — Начнем с первого: кровяная колбаса тебя уже ждет.

Перспектива не из приятных, но я проглотила кислый ком. Что я еще пообещала ему спьяну, сдуру и с… Я зажмурилась, не в состоянии больше смотреть барону в глаза.

— Не могу видеть кукол в таком виде! — брякнула я, чтобы Милан не подумал, что мне стыдно за вчерашнее. Мне стыдно, но не за постель, а за память. — Так ведь лица можно повредить, носы…

Милан обернулся, по его лицу тоже скользнула тень изумления, и он даже покачал головой.

— Карличек, Карличек… Надо было делать все самой…

Самой? Что я должна была делать сама?

— Или самому, — продолжал барон весело. — Но ты не злись на меня. Я закончил рубашку и сделал шиньон, — Милан вновь глядел на меня с улыбкой. — За работой время идет быстрее. Но все-таки ты ужасная соня… Я несколько раз выходил в коридор, но гасил в себе порыв разбудить тебя. А куклы оставь. Пока их не ворочаешь из стороны в сторону, урона не будет. У нас без них много дел. Папье- маше просохло. Я проверил. И вот, держи…

Он сунул руку в карман и пропустил сквозь пальцы цепочку. Золотую. На мою грудь поверх свитера лег кулончик в виде ключа. Или ключ?

— Так не потеряешь, верно? Ну допивай уже чай.

Я допила — сдобренный медом чай кислил из-за непрошенных мыслей — и отдала кружку. Свободная рука барона слишком вольно скользнула по спине и замерла чуть ниже талии. У меня оторвалось сердце и упало в пятки. Как сообщить про отъезд, как? Что я еще пообещала? Вдруг стать ему женой…

За столом меня ждал новый сюрприз. Пан Драксний поздоровался первым. Что он вообще делает в такое время за столом? У них с бароном по кружке, а передо мной тарелка с овсянкой и блюдо с хлебцами и ломтиками колбасы.

— Занимайте, пани Вера, свое законное место, — почти что проворковал старик.

Я украдкой взглянула на руку, которой держалась за спинку стула, чтобы убедиться, что ночью не сменила кольцо на новое. В голос лучше не выдыхать, и я просто поблагодарила старика за заботу. Милан не спускал с меня глаз. Я чувствовала его взгляд макушкой, потому что сама уставилась в тарелку. После овсянки колбаса не лезла, и я сразу сообщила, что попробую лишь один кусочек. Запах содранной с царапины корочки. Вкус… крови, жареной. Я же видела, как карлик готовил этот ужас! Короче, я заставила себя чувствовать лишь вкус гречневой каши. Получилось с трудом, но я выполнила первое обещание. Барон Сметана, огласите, пожалуйста, весь список! — молил мой взгляд, но он просто пригласил меня в мастерскую.

— А когда займемся куклами? — спросила я в надежде получить наконец разъяснения по поводу раздербанивания несчастных марионеток.

Головы действительно лежали чуть в бок, висели на одном лишь шнуре.

— Завтра, — ответил барон спокойно. — Сегодня постарайся закончить куклу, как обещала. Пожалуйста.

Он говорил со мной слишком уж вкрадчиво, точно с ребенком, приставшим с расспросами ко взрослому. Но я не отстану. Не так сразу!

— А почему головы сняты?

Барон тряхнул шевелюрой, в которой я заметила намного больше серебряных нитей, чем раньше — может, конечно, раньше я не туда смотрела…

— А это я тебя должен спросить. Я передал карлику твои слова в точности до интонации. Что-то не так?

Барон даже остановился — как раз напротив образованной куклой цифры двенадцать.

— Все так, — ответила я окончательно упавшим голосом.

Я явно брякнула что-то про вес марионеток — не иначе. В противном случае, я полная дура. Осталось задать последний вопрос — когда свадьба? Или пока воздержаться от получения ответа?

— Вы точно хотите куклу сегодня? — спросила я, когда Милан достал из своего кармана запасной ключ.

Он обернулся от двери.

— Вера, мы же договорились, что не оставим пана Ондржея на ночь, — сказал Милан уже с видимым раздражение. — Да, постарайся завершить свою часть до полуночи. Свою я сделал.

Не оставим на ночь… Это хорошо. Я тоже не собираюсь оставаться с вами на ночь, даже если мы еще на что-то там договорились.

— Вы собираетесь отдать куклу ему? — пыталась я собрать как можно больше фактов.

— Да, — почти огрызнулся барон. — Всех кукол.

Я сглотнула неприятный ком. В таком состоянии кукол не отдают. Барон что-то не договаривает.

— Со временем, — закончил он наконец. — Ты права — куклы должны играть. Пусть делает театр. Он просил одну куклу, чтобы показать кому-то там… Я не лезу в его административные дела. Так пусть лучше это будет твоя кукла. Она, — барон отвел глаза. Будто в смущении. — Более профессиональная, что ли.

— Я все сделаю, — пообещала я и перешагнула порог мастерской.

Барон остался снаружи и, не сказав больше ни слова, закрыл дверь. Я обернулась. Замок не щелкнул. Он теперь закрывался только на ключ. Барон решил мне не мешать? Это даже лучше — меньше нервов и смущения.

Я повязала рабочий передник и взялась за заготовки. Они легко снялись с гипса. Я обрезала края скальпелем и склеила две половинки вместе. Теперь зашкурить, загрунтовать, высушить — подле обогревателя высохла даже я и сняла свитер. Пройтись более мелкой наждачной бумагой, еще мельче… Наглотавшись пыли, я пару раз отходила к раковине прополоскать рот, но наконец взялась за краски.

Время шло, и результат радовал меня все больше и больше. Я отложила голову, которая обрела человеческое лицо, и взялась за ноги. Наконец я закончила педикюр. Тело куклы собрано, осталось посадить голову на шнурок. Готово. Закрыть все шиньоном. С волосами, струящимися по спине, Элишка выглядела куда лучше, чем призраком с копной остриженных почерневших волос! Теперь последний штрих — доделать шею…

— Вера, наш гость — ранняя пташка.

Я вскинула голову. Дверь не скрипнула ни одной петлей.

— Может, ты оденешься?

Милан пересек мастерскую и забрал у меня из рук почти законченную куклу. Я хотела спросить — ну как? Но суровое выражение на его лицезаставило меня замолчать.

— Во что? — только и спросила я.

— Платье на кровати.

Я даже не стала спрашивать, на какой? Явно не на моей.

Эпизод 5.2

Платье снова оказалось зимним: шерстяное и с мехом. К нему шел чехол, который я при другой температуре носила бы с большим удовольствием отдельно. И колготки — не чулки. Зимние, хлопковые, без дырочек. Так что я почувствовала себя не совсем обманутой в обещании теплого приема. Да и в особняке последнее время стало значительно теплее — то ли тело привыкло к холоду, то ли топили больше и чаще, заботясь о моем физическом здоровье. Психологическое же напротив подрывалось всеми обитателями особняка при малейшей возможности. Хорошо чувствовал себя пока лишь барон Сметана, действительно напоминавший сейчас кота, объевшегося сметаной. Несравнимо с тем несчастным из моего сна, готовящимся к битве с тринадцатью разъяренными призраками женского полу.

Таким несчастным выглядел пан Ондржей. Он сидел за столом напротив пана Драксния, сцепив руки на манер нашкодившего мальчика. Он что-то втолковывал старику шепотом, перегнувшись через стол так, что на спине из свитера образовался целый горб. Но при звуке моих шагов вскочил и выпрямился, вернув половину своей привлекательности, сразившей меня наповал при первой встрече.

Я поздоровалась и села без напоминания старика, который проводил меня пустым взглядом и удовлетворенно хмыкнул. Из-за наряда или как? Барона, например, должны были устроить мои идеально расчесанные волосы. Пан Ондржей одернул свитер и сел. Еду нам пока не предложили. Барон исчез, а я даже не заметила, когда мы с ним разминулись, ведь он ждал меня у лестницы и даже предложил руку. К счастью, не губы.

— Пани Вера, — вдруг обратился ко мне гость слишком проникновенным голосом.

— У меня для вас небольшой подарок. Я не уверен, что он вам нужен, но я нашел на барахолке комплект перчаточных кукол, которые у нас шили еще во времена коммунистов. Если вам интересно, пройдемте в гостиную…

Он наполовину разогнул ноги, но не сумел встать. Рука Милана, возникшая непонятно откуда, легла ему на плечо.

— Сначала еда, потом дела, — проговорил он мягким тихим голосом и прошел к своему стулу.

— Не припомню, когда последний раз сидел за этим столом, — пробормотал гость и даже вспыхнул, будто смутился или перегрелся в свитере.

В камине трещали поленья. Впервые затопили в столовой.

— Короткая память — залог долгой и счастливой жизни, — брякнул Милан и повернулся к двери, из которой появился карлик, демонстрируя свое цирковое искусство: по подносу в каждой руке, один на голове, а мог бы просто вкатить тележку.

Есть мне пришлось молча. Говорил пан Ондржей. О политике, каких-то мировых новостях, которые не интересовали меня даже постольку-поскольку. Барон делал вид, что ему интересно, но я не сомневалась, что тот ждет момента, чтобы всучить куклу и выставить шурина за дверь. И вот такой момент настал — во всяком случае, барон попросил его извинить и вышел из-за стола.

Через минуту, а то и меньше, пан Ондржей напомнил мне про кукол. Пан Драксний проводил нас долгим взглядом, но ничего не сказал. Я в свой черед молча раскрыла коробку, лежавшую на кресле у камина. Куклы явно промышленного производства, хоть и сделаны с применением ручного труда — фетровые усы у короля были наклеены слишком криво, а из-под зеленой шляпы Кота в сапогах проглядывали бугорки резинового клея. Стандартные головы — бумажные шарики, обтянутые трикотажем, с кругленькими носами. Нравится мне — нет. Хорошо, что мы наедине — да.

— Пан Ондржей, я уезжаю с вами, — рубанула я с плеча.

— С какой это радости? — прошипел он едва различимо. — У нас только поезд тронулся. Вам еще пыхтеть и пыхтеть…

Замечательное сравнение, пан директор! Именно это я и буду делать, если не уеду.

— Все пошло немного не по плану… Вернее, не по тому плану… — добавила я, не в силах больше выносить безразличный взгляд чеха.

— Как раз по тому, Верка, по тому… Милан на крючке. Это же невооруженным взглядом видно. Но подсекать рано. Может еще сорваться.

Мы стояли у кресла нос к носу, но я на всякий случай еще сильнее понизила голос:

— Я не выйду за него, ясно? Это нечестно…

— По отношению к кому? — перебил пан Ондржей еще тише. — Милан счастлив. А через полгода вы, Вера, получаете работу мечты и тоже станете счастливой, не так ли? Согласитесь, все только в выигрыше.

— На таких условиях мне ничего не нужно.

— Да бросьте, Верка! Ну что вы как маленькая девочка! В сентябре все закончится, а если женишок уж так вам противен, можно и раньше овдоветь, — гадко усмехнулся пан Ондржей и принялся паковать кукол.

Я еле сдержалась, чтобы не вырвать несчастных из его поганых лап. Но удержать за зубами язык не получилось:

— Милан даже обещал посодействовать вам в этом. У одного вас подобные фокусы обычно не получаются…

Пан Ондржей выпрямился, и моя душа возликовала.

— Я многое узнала за неделю…

— По сравнению с тем, что вам еще предстоит узнать, это сущие пустяки! — прорычал брат Элишки в ответ. — И лучше вам со мной не ссориться…

— Даже так? — внутри меня все клокотало. — А если я сейчас признаюсь барону, что послана сюда вами за его подписью?

— Не советую вам этого делать. Вы получите сразу двух врагов: меня и Милана, а барон страшен в гневе. Ну и Яну не понравятся подобные финты ушами — он слишком дорожит доверием барона. Так что, Верка, мы будем все отрицать, а вы при этом будете выглядеть полной идиоткой. Да вы и есть полная идиотка, право слово! — Пан Ондржей нагнулся ко мне, и наши лбы встретились. — Мой вам совет… От чистого сердца. Не гладьте Милана против шерсти. Он очень больно кусается.

Я сжала кулаки и проговорила довольно спокойно:

— Мне нужно вернуться в гостевой дом за телефоном, — Напролом с этим лисом лучше не идти. — Я пропала на целую неделю. Обо мне беспокоятся дома.

Пан Ондржей гадко усмехнулся.

— Здесь о вас беспокоятся куда больше, чем в России. У вас здесь почти что муж. А там кто? Мамы у вас уже нет. Папу вы никогда не знали. С любовником год как расстались.

Хорошо же он навел обо мне справки!

— В моей квартире живет посторонний человек. Там могут возникнуть проблемы…

Он усмехнулся и покачал головой:

— Верка, все ваши проблемы можно будет решить деньгами, а деньги у вас здесь. И только здесь. Так что, моя милая, мы не отступаем от плана. Какой торт вы предпочитаете на свадьбу?

Я с трудом удержала руку в кулаке — так хотелось съездить ему по роже. Сволочь! Беспринципная сволочь! Неужели Милан не понимает, что этот мерзавец отберет у меня и деньги, и особняк после его смерти? Какой идиотизм!

— Отдайте мне ключи от Шкоды! — прорычала я. — Я хочу уехать. Молча. Барон все еще считает меня невестой Яна…

— Какой Шкоды? — нагло усмехнулся шурин Милана. — У меня нет никакой Шкоды. Я приехал на машине пана Лукаша. После всех этих снегопадов…

— Тогда отвезите меня в гостевой дом и там я возьму Шкоду или…

— Или вы возьмете ее здесь, — перебил меня пан Ондржей. — Ключи у Милана. Где машина, спрашивайте его. Ну? Вернет он вам ключи, которые вам вручил Ян, хорошо. Нет — разбирайтесь с бароном сами, но не смейте вмешивать меня. Понятно?

Что-то мне действительно стало понятно. Что-то запуталось еще больше. Возможно, так и следует поступить — не бежать, как крыса, а поговорить с бароном. Извиниться. Сказать, что жена из меня никакая. И что мне ничего не надо ни от него, ни от Яна. Кроме машины.

— Пан Драксний, не хотите сыграть партию?

Пан Ондржей говорил через мою голову. Я обернулась — старик устало двигался к креслу, с которого я поспешила убрать коробку с куклами.

— Мои ставки возросли. Пустое… — махнул рукой пан Драксний и взялся за спинку кресла, чтобы подсесть к огню. — Я больше не играю на деньги. Мне их здесь некуда тратить…

— А вот это подойдет?

Пан Ондржей выставил ногу, заставив старика остановиться. Из ладони выскочили часы и повисли на цепочке. Часы Милана! Без сомнения! Наш лис еще и карманник?

— Хорошо.

Пан Драксний развернулся и прошаркал к шахматному столу. Крик возмущения застрял у меня в горле. А, может, я обозналась? Все старинные часы похожи друг на друга. И вдруг это не золото? Пан Ондржей сказал, что посетил старьевщика…

Я села в кресло и опустила коробку с куклами на колени. Они мне не нужны, но и выбрасывать их нельзя. Раритет. Отдам кому-нибудь в Питере.

Милан все не возвращался. Мне бы поговорить с ним прямо сейчас. Темно уже, что правда, то правда. Зато дорога расчищена. А вдруг завтра снова заметет!

— Мат, — услышала я сиплый голос пана Драксния и подняла глаза.

— Теперь мой черед, — за спинкой стула победителя стоял барон и буравил взглядом гостя, но тот достал из кармана перьевую ручку и положил на доску с сообщением, что решил отыграться.

Пару секунд они с бароном испепеляли друг друга взглядами, а потом Милан махнул рукой:

— Не торопитесь, пан Драксний. Дайте мальцу чуток поиграть.

И со злорадной усмешкой, обезобразившей лицо, барон повернулся в мою сторону.

— Вера, у меня для тебя сюрприз.

Они что, сговорились!

Я опустила коробку за кресло подальше от огня и пошла в проход к окну, куда шагнул в это время барон. Вышли из гостиной мы уже под руку, но я не стала оборачиваться к шахматистам. Пусть этот лис следит, плевать! На стуле в столовой висела шаль, но не она была сюрпризом, потому что барон накинул ее мне на плечи молча и снова протянул руку. Подобрав свисавшие до самого пола кисти, я взяла барона за локоть. Возможно, сама судьба дарит мне шанс поговорить с Миланом по душам. Но она расщедрилась на другое — двери в танцевальную залу оказались нараспашку. Я подняла взгляд на барона — снова эта довольная, лишающая меня воли, улыбка.

В трех каминах пылал огонь. В трех канделябрах горели свечи. Рояль стоял раскрытым.

— Вы будете играть? — задала я ненужный вопрос.

Барон все так же молча взял от стены стул и поставил в небольшом отдалении от рояля. Теперь я просто улыбалась, едва сдерживая слезы. Я нечаянно приласкала дикого зверя и теперь собираюсь ударить наотмашь. Какой же пан Ондржей подлец!

Музыка не радовала, хотя оказалась достойной любого концертного зала. Милан играл самозабвенно, то и дело вскидывая на меня глаза. Сейчас челка показалась мне слишком длинной, она свисала до самого носа и дергалась в такт музыке. Чтобы спрятать слезы, я принялась следить за бароном в зеркала и видела его теперь в профиль. Из-за мерцающего света картинка получалась размытой и безумно красивой. Чувствуя, что рыдания уже подступили к самому горлу, я поднялась — музыка на секунду остановилась, но я сделала шаг к инструменту, и на меня снова обрушилось целое крещендо. Меня подкашивало его мощью, и пришлось опереться о рояль. Милан не следил больше за клавишами, только за мной, и вдруг оборвал игру на полуноте.

— Вера, в чем дело?

Я закусила губу и, отвернувшись, подняла к глазам кисть шали. Барон продолжал сидеть.

— Простите меня, Милан… Это от радости. Я не ожидала. Если бы я могла петь…

— Если бы ты могла еще и петь, — Обернувшись, я поймала улыбку музыканта, — то чем бы я тогда мог тебя удивить? Вот послушай же!

И он запел, сначала акапелла, а потом начал подыгрывать себе. Возможно, это была какая-то знаменитая ария, но я знала лишь одно — она на итальянском. Мама Мия, Милан — букет талантов и букет бреда. Что мне делать? Что мне делать? Музыка кончится, и я должна буду сказать ему правду… Обязана. Пока его не захлестнула с головой пагубная для его эмоционального равновесия страсть.

Не в силах пока составить первую в опасном разговоре фразу, я просто сложила ладошки вместе. Аплодисменты вышли вялыми, но овации выглядели бы глупо и мелко.

— Пан барон, хотите, чтобы я прямо сейчас сел за инструмент?

Я обернулась к двери: карлик стоял навытяжку в костюме-тройке, только без цилиндра — готовый выйти на арену, чтобы развлечь достопочтимую публику. Милан резко поднялся и вышел из-за рояля.

— Премного благодарен.

Я уставилась на протянутую руку и вместо того, чтобы принять ее, поправила сползшую с плеч шаль.

— Можно пригласить тебя на вальс?

Я скрестила руки в охранительном жесте. Романтика вечера переполнила чашу моего терпения.

— Я не умею танцевать, вы же знаете!

— А я хочу тебя научить. Это просто.

Карлик уже отыграл несколько тактов. Какие еще таланты скрыты в его маленьком теле?

— Вера, забудь о том, что ты умеешь или не умеешь. Позволь мне просто вести тебя. Даже не надо считать. Если куклу легко научить танцевать — неужели у меня не получится научить живую женщину, неужели?

Неужели я вот так и упаду в его руки безвольной марионеткой? Пусть он не так болезненно дергает мои нити, как делает это пан Ондржей, но волю мою подминает куда сильнее противного чеха. В этом танце не глядят друг на друга, но его глаза как два магнита, а руки, точно паучьи сети — запутавшись в его пальцах, нет шанса выйти на свободу. Блики свечного пламени ослепляют и так и тянет опустить веки, но желание утонуть в темной пучине опасных глаз сильнее человеческой боли. Музыку заглушает тихий счет, ровный, как мое сердцебиение, которое обязано было подскочить до ста — почему же мне так спокойно подле барона, почему? Танец обычно кружит в вихре страсти, но никак не окутывает в ледяной саван мертвенного спокойствия.

— Вера, ты замерзла? — барон замер, не докружив меня до рояля. — Я думал, что мы протопили здесь достаточно хорошо. Прости.

Он держал меня у самой груди. Его сердце билось куда быстрее моего.

— Я не знаю, что со мной, — не врала я. — У меня не кружится голова, но она будто раскалывается… — говорила я уже полуправду.

— Здесь дымно, — послышался голос карлика. — Пани Вере лучше вернуться в гостиную.

— Ты прав, — барон держал меня под руку крепко-крепко. — Да и пора уже прекратить эту дурацкую игру. Пан Драксний оберет несчастного до последней нитки, если мы силой не оттащим этого дурака от шахматной доски. Не удивлюсь, если он уже поставил на кон свою лисью шапку.

Барон усмехнулся слишком зло для звучавшей в словах заботе. Он ненавидит пана Ондржея. Ненавидит, но что-то заставляет его держать несостоявшегося убийцу под боком. Возможно, как раз страх за свою жизнь.

Эпизод 5.3

В гостиной мое сердце подпрыгнуло к самому горлу, и я смогла ответить на вопрос барона относительно чая лишь утвердительным кивком. А лучше бы он предложил мне стопку бехеровки. Или даже две. Без полбанки я не могла решиться на серьезный разговор. Как впрочем, получается, и на близость с ним. И вообще на трезвую голову не могла решить, что делать дальше.

В танце с меня слетела вся решимость уехать — если мой отъезд снова вгонит барона в депрессию, я не прощу себя никогда. Но как быть, ведь брак с ним исключен, потому что это нужно совсем не Милану, а проклятому лису, чтобы якобы честным путем прибрать все к своим грязным рукам. Но если барон Сметана захочет оставить меня на правах гостьи, любовницы или как там он величал своих девочек, то я могу погостить у него до весны. Раньше марта на берегах Невы моя творческая жизнь все равно не начнется. Да и Ленка пускай отдохнет от домашних скандалов. А потом мы сможем какое-то время пожить вместе, чтобы поддержать друг в друге наше хрупкое женское душевное равновесие. Только после отъезда о дальнейшей судьбе барона Сметаны и его особняка я знать не желаю! И точка…

Мне показалось, я даже ногой топнула, потому с опаской покосилась на шахматистов, на всякий случай делая вид, будто поправляю сапог. Но им, к счастью, было не до меня. На доске почти не осталось фигур, а на голове пана Лиса волоса, который бы не шевелился от усиленной мозговой деятельности. Надо же было так себя разлохматить! Я даже свои волосы пригладила на случай, если какая-то из моих собственных извилин пружинкой выскочила на макушке.

Попроси ключи и точка! Так кричал мой разум, а сердце плакало… И в его плаче слышалось имя "Милан". Зачем мне все это надо? Не знаю, зачем… Барон сумел как-то нащупать рычажок в моей голове, только повернул не туда, куда хотел или туда, куда хотела я… У меня никогда не было и не будет подобного романа: ходить по лезвию бритвы опасно и не всегда приятно, но если поймать волну барона, то все будет хорошо — пусть играет на рояле, пусть поет серенады, пусть шьет платья куклам и немного играет в шахматы со стариком. Тогда и причин для депрессий не останется. А если его толкает на самоубийство скука, то ее со мной не будет. И когда через пару месяцев мы расстанемся — непременно друзьями, он и без меня, возможно, организуют этот чертов музей. Уже не на мой, а на свой страх и риск. Раз уж я позволила втянуть себя в эту авантюру, нельзя бежать, ломая сучья и обрывая чужие нервы.

— Вера!

Я подняла голову, но тут же опустила, потому что барон присел у моих ног и, точно на подносе, протянул на ладони чашку — дыма нет, чай абсолютно правильной для пития температуры. Как ему удается этого добиться?

Я поблагодарила и сделала второй глоток. Милан привык платить женщинам. Но меня он не покупает, меня он одаривает. Вниманием, чаем и будущим театром. Он просто хочет… Ему показалось… И он уверился в том, что наше влечение взаимно. На пути стоят лишь Ян и мужская честь. Возможно, сегодняшняя ласка и радость Милана напускные. Он обязан мучиться после нынешней ночи, как и я. И даже больше, ведь велика вероятность, что на него тоже повлиял алкоголь.

Так… Кто тут должен сделать первый шаг и снять с души камень? Тот, кто знает правду. Ян не стоит между нами. Стоит только мой страх навредить Милану, сыграв по нотам пана Ондржея. Выйти сухой из воды не получится, так надо постараться хотя бы не изваляться в чужой грязи!

Я взглянула барону в глаза — другая бы назвала его взгляд щенячьим, но я читала в нем мольбу благородного человека. Сделай уже выбор! Сделай!

— Мат!

Я обернулась так резко, что чуть не перевернула чашку — хорошо, Милан успел ее подхватить и забрать из моих рук.

Лицо пана Ондржея шло пятнами, то становясь краснее помидора, то белее снега. Пан Драксний, кажется, так и не сменил позы. Сидел нахохлившись, скрючив спину, выставив вперед костлявую руку, точно решил заколдовать фигуры. Нет… Он просто расставлял их для новой партии. Уже не с бедным паном, который судорожно рылся в карманах, хотя мы прекрасно знали, что они пусты.

Барон поставил чашку на каминную плиту. Сейчас пан Драксний пригласит его к шахматному столу, и я потеряю возможность поговорить без посторонних ушей. Пусть будет еще одна партия, а мы с бароном вернемся в столовую — я даже не посмотрела, убрал карлик со стола или так спешил порадовать нас вальсом, что оставил мою тарелку на месте. Мне вдруг безумно захотелось есть.

Пан Драксний закончил расставлять фигуры и нервно барабанил по краю стола. Поддавшись порыву, я вскочила из кресла, чуть не опрокинув барона, сорвала с пальца кольцо и, подскочив к столу, опустила на пустую клетку. От неожиданности пальцы старика перестали трястись, зато пан Ондржей схватился за горло, и я испугалась, что его сейчас хватит удар.

— Пан Драксний, это кольцо стоит ста ваших партий, — выпалила я и услышала за спиной хриплый смех Милана и его быстрые шаги. — Пожалуйста, сыграйте хотя бы три из них.

Старик затряс головой:

— Мы не можем разыгрывать чужую вещь.

Барон остановился у меня за спиной. Вот он, момент! И плевать, что будет дальше.

— Это не чужая вещь. Это кольцо принадлежит пану Ондржею. Я возвращаю его ему.

— Браво, пани Вера! — Краем глаза я увидела профиль барона. Его нижняя губа нервно тряслась. — Такого хода пан Ондржей предсказать не мог! Вы поистине непредсказуемая женщина! Были до сего момента… Для меня… Браво!

И Милан даже захлопал в ладоши и скользнул мне за спиной. Я почувствовала прикосновение лацканов его пиджака к моим сведенным лопаткам, когда его рука взметнулась вверх — прямо перед моим носом на игральный стол посыпался град из монет. Затем Милан наклонился вперед через мое плечо, подвигая меня плотнее к лежащему на краю стола локтю пана Драксния, и схватил кольцо. Зажав его в кулак, он произнес осипшим голосом:

— Я плачу за ваш реванш, пан Ондржей. Это старые монеты, пан Драксний, на них все равно ничего не купишь, но они порадуют ваш глаз.

Говорил барон с присвистом, словно его мучила жуткая жажда. Пан Драксний сделал первый ход. Но бедный игрок не смотрел на доску. Он не сводил глаз с меня. Вот так тебе — так тебе и надо! Я не играю в махинации с особняком и не принимаю предложение Милана ради пресловутого титула и наследства. Сейчас я скажу барону всю правду.

Пан Ондржей опустил руку с шеи на стол и сказал не своим густым, а жалким хрипящим голосом:

— Умоляю вас, барон, пощадите…

Милан расхохотался зло и пронзительно. Так что у меня аж задрожали барабанные перепонки.

— Да на кой ты мне сдался, мальчик! Я из жалости даю тебе шанс отыграться. Какая еще милость тебе от меня нужна? Или ты испугался не за себя, а, пан колдун? Да вот что-то мне в это не верится. Ты мерзавец — всегда им был и так навсегда им и останешься. Впрочем, мне действительно нет никакого дела до твоей черной души. Отыгрывайся — пан Драксний пощадит тебя и на этот раз. Ну же, делай ход! Я жду!

Барон разжал ладонь. Камень подмигнул нам в свете свечи.

— И забери кольцо! От Яна я мог такого ожидать… Но, черт возьми, она же твоя сестра! Ты что и серьги снял с трупа, и колье?

Последнее слово барон чуть ли не выплюнул через мое плечо в лицо пана Ондржея и протянул над столом руку, а когда в ответ тот протянул свою, скинул кольцо ему в ладонь.

— Только кольцо, Милан! И вы знаете почему… Ваши обвинения смешны и беспочвенны. Это Ян убил Элишку, это он забрал кольцо, а я к ее телу даже не прикасался! И вы, пан Драксний, знаете это!

Он вскочил, но от стула не отошел.

— Да что вы все так на меня смотрите?! — почти истерически заорал пан Ондржей.

Или это у меня от услышанного заложило уши. Я даже схватилась за мочки, чтобы оттянуть их. Вот он, темным секрет Яна, вот он…

— Да, Вера, вы правы… — послышался за спиной вмиг осипший голос барона. — Ваши серьги никуда не годятся. Я подарю вам новые и очень красивые. У меня как раз остались одни… Я все искал для них куклу.

Я обернулась. Милан был бледен, как смерть. Я не отвела взгляда. Я его выдержала. Хорошо, я принимаю сегодня вашу обиду и скорблю вместе с вами по моей глупой лжи. Но дайте мне время и я все вам объясню. И, уверена, вы снова начнете мне тыкать с улыбкой.

— Погодите, пан Драксний, я не принимаю подарок Милана.

Барон резко повернул голову, будто слова пана Ондржея предназначались ему, затем снова взглянул мне в глаза.

— Эта партия закончилась весьма быстро и весьма удачно, надо сказать, — он скользнул рукой по моей щеке и нырнул в волосы.

Я стиснула губы, вдруг испугавшись, что он сейчас возьмет и поцелует меня при всех.

— Удачно для меня! — снова выплюнул барон в сторону шахматной доски и скользнул рукой мне на шею, лишая последнего воздуха. Колени предательски затряслись, и я откинулась к барону на грудь, забыв про зрителей. Хотя бы одного

— пана Ондржея.

— Эта партия только началась, пан барон, — змеиным шипением выдал игрок. — На кону не ваши жалкие монеты. На кону девчонка. Вы слышите, пан Драксний, на кону эта девчонка!

Не знаю, как старик, но я слышала эту змею хорошо. Рука Милана исчезла с моей шеи, но дышать я уже не могла. На доске между рядами фигур лежал мой паспорт, раскрытый на странице с фотографией, так что ошибки быть не могло. Карличек не зря говорил, что я никуда не уеду. Пока я была в забытье, они вытащили из моего рюкзака паспорт. Ох, как мило, паны, как мило… А вы, Милан, — я нашла взглядом бледное лицо барона, — так и будете стоять с раскрытым ртом и ничего не сделаете с этим мерзавцем?

— Партия закончена, — повторил барон. — Ты не сделал вовремя ход. Но если желаешь продолжить, то я сыграю против тебя… Пан Драксний уступит мне свое место, верно? И так, и так я в выигрыше.

Что за спектакль? Что Милан несет? Они же не могут разыгрывать меня всерьез. И пан Ондржей за каким чертом вообще предлагает меня столетнему деду? Что вообще тут происходит?

— Я не играл и не собираюсь играть с вами, барон. В шахматы! Я играю с паном Дракснием. И я сделал ход. Ну же, дракон, ешь мою королеву!

— Это глупый ход, — проскрипел старик. — Я позволяю тебе переходить.

— Мне не нужны твои разрешения! Ешь мою королеву!

Милан навис над доской. Пан Драксний медленно поднял короля, но опустить не успел. Барон одним махом смел с поля все фигуры. Пан Ондржей вскочил и заорал:

— Она все равно уже твоя, дракон, слышишь? Твоя!

Старик молчал. Зато барон схватил стул и с такой силой ударил им пана Ондржея в плечо, что тот упал. Затем занес его над головой несчастного и… Я с таким визгом кинулась к нему, что задрожали стекла, и Милан замер с поднятым над головой стулом. Этой секунды промедления мне хватило, чтобы обвить Милана со спины руками, а пану Ондржею — отползти на безопасное расстояние. Когда он вскочил на ноги, Милан медленно опустил стул, а мои руки так и остались сцепленными у него на животе. Он не дышал, и я тоже… Барон мог убить несчастного игрока, мы это знали оба… Это знали все присутствующие здесь.

— Эта партия выиграна мной, — прохрипел барон, и я вместо стула, оказалась у него в руках. — Да не расстраивайся так, пан колдун… Не велика потеря. Ты сыграл против меня не королевой, а пешкой… А пешек съедают первыми. Доброго вам вечера, любезные мои гости. Давно я не чувствовал себя поистине гостеприимным хозяином. Вьера… — Милан впервые произнося мое имя на чешский манер и так крепко прижал меня к груди, что пришлось уткнуться носом ему в плечо. — Имя-то какое у нее подобралось, пан колдун… Только я давно не верю женщинам. Как ты мог бы догадаться. Странно, что Ян поддержал тебя. Оттаскать бы его за хвост… Да я, пожалуй, так и сделаю. Или вообще отрежу, чтоб неповадно было скалиться на хозяина, а? Или ты его вкуснее кормишь? Тогда держи крепче на поводке. Я стреляю метко. Уж не промахнусь, как ваш бедный охотник.

И когда пан Ондржей ничего не ответил, барон с пожеланием доброй ночи, повернулся к нему спиной и со мною на руках шагнул к двери. Мы были с ним чуть ли не нос к носу. Его губы дрогнули, и я поняла, что он сейчас расхохочется прямо мне в лицо. Зло. Безумно. Это больше не был мой Милан. Это был безумный барон Сметана.

Эпизод 5.4

За предыдущие две ночи у меня не было возможности прочувствовать, насколько тверда перина на кровати хозяина особняка — сейчас, когда барон швырнул меня на нее, точно тюфяк, я встретилась с камнями. Страх заставил меня сдержать крик. Я лежала неподвижно, ожидая развития событий, которое не могло уже стать радужным, но я боялась разозлить барона еще сильнее, чем это уже сделал пан Ондржей.

Прошла минута, две… Ничего не происходило. Если бы я, превратившись в слух, точно не знала, что не скрипнула ни одна половица, подумала бы, что осталась одна. Наконец нервы сдали, и я приподнялась на локте, чтобы иметь возможность обернуться. Барон стоял в шаге от кровати и свесившейся с нее моей ноги и смотрел мне в лицо. Встретившись с ним взглядом, я зажмурилась и стала ждать, когда же барон наконец нарушит эту давящую неизвестностью тишину.

Напрасно. Это была своеобразная пытка. Я хотела позвать барона по имени, но испугалась сокращать дистанцию, которую он снова взял своим выканьем.

— Можно мне объясниться с вами? — спросила я просто, чуть приоткрыв глаза.

Милан покачал головой.

— Ваши слова, Вьера, не имеют больше для меня никакого значения. Все кончено. Мне очень жаль, что так получилось, — В его голосе не звучало ни одной эмоции.

— Но у меня больше нет никаких причин идти против своей природы и играть с вами в человека. На вашу ложь я отвечу своей правдой. И вы займете надлежащее вам место…

Взгляд стеклянный. Голос пустой. Пауза слишком длинная, за которую легко захлебнуться набежавшей слюной.

— … в кукольном шкафу.

Я молча следила за движениями барона. Он сам в этот момент напоминал шарнирную куклу. Прямой в спине и локти согнуты под одинаковым углом. Ответить ему пока нечего. Для начала не мешает понять, что происходит сейчас в его воспаленном мозгу.

С неимоверным грохотом откинулась крышка секретера, и барон взял с полочки обтянутую бархатом шкатулку. Развернулся ко мне и метко швырнул прямо к моей коленке. Я поняла молчаливый приказ и открыла крышку. На дне одиноко лежали золотые серьги с гранатами в виде виноградной грозди. Я их не стала доставать. Вместо этого, подняла на барона вопрошающие глаза. Он снова превратился в лишенного эмоций истукана. Я захлопнула шкатулку и протянула ее владельцу обеими руками, вдруг почувствовав неимоверную слабость.

— Мне ничего не надо, пан барон. Отдайте мне ключи от Шкоды, и я уеду. Прямо сейчас.

Я не успела добавить "прошу вас" — Милан метнулся к кровати и вышиб из моих рук шкатулку. Куда та полетела, не знаю — я не могла обернуться. Барон держал меня за плечи и сжимал их все сильнее и сильнее, пока с моих закушенных губ не сорвался стон. Тогда он отпустил меня, и я, уже сама, рухнула на спину безвольным тюфяком. Ладони барона вдавили перину по обе стороны от моего лица. Он навис надо мной все с той же бесстрастной маской вместо лица, но мне не сделалось страшно. В спальне горела всего одна керосинка. Она не пугала. Она создавала романтический полумрак. Прошлой ночью все было так же. Наверное. Хотя на мне к этому моменту, скорее всего, уже не было никакой одежды.

— Милан, мне очень жаль, — произнесла я, когда его лицо было еще в десяти сантиметрах от моего, а когда я сказала "Простите меня", оно упало мне на грудь, и я замерла, ощутив на себе весь его вес. Краем глаза я видела сжатые кулаки. Бедный… Я подняла руки и сомкнула их на спине барона. Он продолжал лежать неподвижно, даже когда мои руки скользнули с лопаток ему на шею, но дернулся, лишь только я поцеловала его в макушку.

— Вера, — барон стиснул мне щеки дрожащими ладонями. — Я не хочу причинять тебе боль, но я не готов расстаться с тобой вот так, в один момент.

Я накрыла его ладони своими такими же дрожащими ладонями.

— Я могу остаться. До апреля, — выдохнула я в расплывающееся перед моим влажным взором лицо барона. — Только я не выйду за вас. Мне ничего не нужно. Даже этих сережек, хотя они прекрасны. Я хотела поговорить с вами, но все не находила слов. Вы же понимаете, что в любом случае я не удержу особняк в своих руках после вашей смерти…

Зато барон держал меня в своих. Наши пальцы переплелись, и барон отвел мои руки в стороны — теперь мы лежали поперек кровати двойным крестом.

— Вера, скажи мне честно, ты знала, кто такой Ян, или нет?

— Что за вопрос? — Я действительно не понимала барона. — Я действительно познакомилась с ним в театре. Но да… Я его не знаю, он встретил меня в аэропорту и отдал машину. Но пана Ондржея я знаю еще меньше. Пару часов в гостевом доме… Милан, я не соглашалась на эту махинацию. Я просто пообещала пану Ондржею, что постараюсь убедить вас в том, что музей не такая уж плохая идея… Но сейчас, когда я знаю, что здесь произошло, я не хочу убеждать вас ни в чем и не хочу участвовать в создании музея ни в каком качестве — ни владелицы, ни художницы. Мне это не надо. Я вернусь в Россию и заживу прежней жизнью.

Барон освободил одну руку, чтобы убрать с моего лица волосы.

— Теперь тебе придется потешать толпу в качестве куклы.

Барон скатился с меня на край кровати и сел. Ко мне спиной.

— Вера, мне очень жаль, что ты оказалась в этой игре разменной пешкой. Я действительно мечтал сделать тебя своей последней женщиной, но ты станешь моей последней куклой. Прости.

Он поднялся.

— Я не понимаю вас, Милан.

— Я вижу, что не понимаешь, — барон не обернулся. — Я вернусь в половине первого, когда покончу с призраками, и тогда вопросы исчезнут сами собой. Я не могу обещать, что не причиню тебе боль. Я причиню ее. Такова моя природа. И ты, возможно, на коленях будешь умолять, чтобы я убил тебя побыстрее, но я заранее прошу прощение за то, что растяну твою агонию настолько долго, насколько твое тело окажется способно сопротивляться смерти. Это у меня в последний раз, понимаешь?

Он обернулся с утренней довольной кошачьей улыбкой. Лишь на миг.

— Ты подаришь мне то, что я уже не думал получить от жизни. To, от чего я отказался после тринадцатой куклы. Я хотел и, увы, не уберег Элишку от Яна. Я не хотел больше видеть мертвых женщин. Я заперся здесь. Похоронил себя на десять лет раньше срока. Но, познакомившись с тобой, готов был на коленях умолять эту серую тварь отдать мне тебя хотя бы на время, чтобы я умер человеком. Но сейчас, когда ты просто моя, я понял, что ты не стоишь моих мучений. Я чудовище и умру чудовищем. Довольным чудовищем, спешу заметить. И за это я говорю тебе спасибо. Сейчас, пока ты в состоянии понимать человеческую речь. И еще, — барон больше не оборачивался и даже не сменил позы. — Не кричи, даже если будет очень больно. От женского крика я зверею еще сильнее. Учти это.

Он поднялся и шагнул к двери. Я приподнялась на дрожащем локте.

— Пан барон, — голос мой дрожал. Я применяла последнее оружие. Если он запрет меня, все пропало. — Не оставляйте меня одну. Вдруг придет Элишка…

Барон уже ступил в тень двери, но я все же увидела, как скривились его губы.

— Ты больше не нужна Элишке. Кольцо у ее брата. И когда она попытается забрать его у него, то придушит, а потом с чувством выполненного долга спрячется в созданную нами куклу. Остальные девочки тоже с радостью вернутся в кукольные тела — срок их преступлений еще не истек, и души их в противном случае ждет страшное возмездие… Там. Они скажут мне спасибо. По второму кругу.

Как хорошо, что его лицо полностью утонуло в темноте. Мне хватило интонаций его голоса, чтобы похолодеть до кончиков пальцев.

— А до твоего спасибо еще очень далеко.

Тишина. На мгновение. В которое мое сердце ухнуло, кажется, раза три.

— Сядь на стул.

Я еле сползла с кровати. Барон вынырнул из тьмы с веревкой в руках.

— На тот случай, если ты захочешь опередить меня со своей смертью.

Он притянул мою спину к спинке стула несколькими обхватами веревки.

— Увидимся через два часа, моя радость.

Он прижался губами к моей макушке. Я промолчала. Сейчас нельзя говорить ничего лишнего. Он должен уйти. И чем быстрее, тем лучше. Но барон стоял и дышал мне в затылок. Я зажмурилась до боли в глазах и беззвучно шептала в окутавшую меня темноту: пусть уходит, пусть уходит, пусть уходит. Сейчас он на взводе и несет бред. А я уже заметила, что ему достаточно секунды, чтобы из лютого гнева впасть в детскую игривость. Пусть уходит…

У меня будет время подумать. Мне нужно время, чтобы понять, как его успокоить. Или себя… Мы с ним одни и не одни в один и тот же момент, сколько бы он ни запирал двери. Сейчас он выйдет из спальни и встретит кого-то на своем пути. Возможно, даже сам пан Ондржей как-то сумеет остудить его пыл, не допустив насилия ни с одной стороны. Или Карличек, или пан Драксний. Они не вмешивались, потому что знали, что пока я остаюсь в относительной безопасности. Иначе бы они не выпустили нас из гостиной…

— Вера, — барон обошел стул и присел передо мной на корточки. — Ты можешь шевелить руками?

Я распахнула глаза и сжала губы, чтобы с них не сорвалось необдуманного ответа. На "да", как и на "нет", он может затянуть веревки еще туже. Может, лучше молчать? Пусть думает, что я напугана до смерти.

Взгляд мой точно был бешеным, потому что барон поправил веревки у меня на груди и, уверившись, что я никуда не сбегу даже со стулом, поднялся, но не отошел. Уходи, уходи, уходи… Я зажмурилась, чтобы он не прочел эту просьбу в моих глазах и не сделал обратного — остался.

Барон все никак не уходил. Он снова обошел стул кругом и присел подле моих ног.

— Вера…

Пришлось снова открыть глаза.

— Погасить лампу или оставить?

Плевать, что он сделает со светом, и я кивнула. Барон выпрямился и отошел к столу. Стало темно. Но я все равно видела его фигуру, а он — мои глаза. В темноте барон сделался таинственным и менее пугающим — возможно, вспомнились первые дни нашего с ним знакомства, когда его безумство еще не приняло таких устрашающих размеров.

Два часа просидеть на стуле будет невыносимо. Но ведь за мной придут раньше, ведь так?

Барон будто услышал вопрос и вернулся к стулу, но на этот раз не согнул ноги в коленях, а положил руки мне на плечи и наклонился к моему лицу.

— Прости, Вера, я не подарю тебе двух часов, — барон обхватил пальцами мою шею, и я заранее перестала дышать. — Я не в состоянии уйти без поцелуя.

Меня отпустило, и вздохнув полной грудью, я почувствовала жесткие веревки. Потом сама, за секунду до того, как пальцы барона толкнули вверх мой подбородок, вскинула голову — поцелуи дарят спокойствие. Может, сладкая пилюля подействует на Милана сильнее химических успокоительных?

Он схватил мои губы с той же яростью, что и в наш первый поцелуй в центре кукольной комнаты, и почти сразу завладел моим языком. Я ринулась вверх, проверяя веревки на прочность, и они выдержали, а я нет… Только крик ушел вниз и разлетелся в груди тысячью осколками. Я уже оцепенела от боли, а он продолжал сжимать зубы, точно собирался вырвать ненужный мне больше орган. Молчать… Молчать легче, потому что от крика заболят еще и уши, которые и так гудели, точно морские раковины. Я схватила губами воздух и заглотила слюну, горькую от крови.

Барон отступил от стула, и я повисла на веревках, пряча от него лицо, не надеясь на покров темноты и волосы, свесившиеся на лицо. Откинуть их никак — только если взглянуть на барона, а я не желала поднимать головы. Язык пульсировал от боли, но в моем горле не рождалось никаких звуков. Только мысли бились о лоб — пусть он уйдет, пусть только уйдет…

И он ушел.

Эпизод 5.5

Прошел ли целый час или всего пять минут — я не знала. Мной овладела неимоверная слабость, и я пару раз прикладывала голову на плечо в надежде вздремнуть, но поза выходила еще более невыносимой, чем та, в которой стараниями барона Сметаны мне надлежало провести два часа.

Я проверила и правое, и левое плечо, свешивалась вперед, откидывалась назад. Безрезультатно. От таких телодвижений только начинала еще больше кружиться голова, и даже немного подташнивало. Хотя причиной последнего могла служить кровь, которая вместе со слюной все еще подтекала в горло. Хотелось сплюнуть, но без рук потом не утереться! Оставалось только терпеть.

Язык, точно обожженный, нещадно щипало. Он распух и мешал говорить даже с собой и про себя. Кричать во всеуслышание я не собиралась. Бесполезно звать на помощь тех, кто за столько времени не соблаговолил предложить помощь сам. Перспективы вырисовывались совсем не радужные.

Трое взрослых мужчин оставили единственную женщину в руках сумасшедшего маньяка! У них наведены справки — никто не сунется сюда на мои поиски. Идиотка! Садясь в чужую машину, сообщай знакомым регистрационный номер — стыдно перед водителем, зато не больно за себя. А теперь больно и языку, и голове, и скрученным за спиной рукам. Да всему телу больно! И это поди еще цветочки!

Я попыталась приподнять стул. Ноги барон забыл связать. Не подумал, что я черепахой могу добраться до окна. Нет, он все продумал! Доползу до подоконника, и что дальше? Разбить стекло головой не получится. Ткнуться носом в простыни — страшно. Меня зовут не Надя, но с надеждой так быстро расставаться и мне не хотелось, потому что вера в просветление рассудка барона не желала покидать мою связанную душу.

Но я все равно сдвинула стул. Просто для того, чтобы размять затекшие ноги. Сначала на один шаг, потом на другой. Так и добрела до шкафа. Покрутила перетянутыми запястьями. Увы, ослабить веревку не получилось.

Минута, две, три… Новое место надоело, и я решила продолжить путешествие по спальне барона. Из положения сидя комната казалась довольно большой — можно будет допрыгать до окна, обойти кровать с одной стороны, затем с другой… Сколько мне еще ждать барона? Целый час? За это время можно совершить "кругоспальное" путешествие!

Я уже жаждала возвращения моего мучителя — от неизвестности тело болело куда больше, чем от его прикосновений. А вдруг барон возьмет да освободит меня? И от пут, и от самого себя?

— Вера…

Я дернулась, но не обернулась к двери. Голос не мужской, хотя в первую секунду я все же подумала, что это барон явился, как всегда, бесшумно. Голос женский… Глухой…

— Вера…

Теперь я уловила его источник — шкаф. Неужели?! Я изогнулась и развернула стул так, чтобы оказаться к шкафу лицом. Рук нет, но есть ноги. Оттаранив стул к кровати, я опрокинула спинку, совсем не заботясь о руках, которые та придавила. Из полулежачего положения я сумела уже дотянуться ногой до шкафа и поддеть ручку. Теперь согнуть ногу в колене — и шкаф открыт.

— Жизель!

Лицо куклы оказалось повернутым к стенке, оттого звонкий голос и сделался глухим.

— Сейчас, сейчас…

Я давала ей обещание, не понимая еще, что сделаю. И вообще не понимая, что происходит. Я уснула, не вынеся тишины и одиночества? Но отчего тогда сон не забрал боль? Язык продолжал болеть, а руки уж точно просили свободы хотя бы от стула. Я завалилась вперед и сумела приземлить стул на передние ножки. Теперь можно доковылять до открытого шкафа. А дальше? Разогнуть ног я не могла. Не могла? Разве?

Я и не заметила раньше, что барон пропустил веревки мне под грудью, но позабыл оплести ими перекладины. Если ужаться, то можно попытаться стянуть веревочное лассо с высокой спинки стула. Нет… Так высоко мне не подпрыгнуть… Жизель!

— Ударь меня головой и сдернешь вагу с плечиков!

Какая умница! А на вид девчонке и шестнадцати нет!

Сейчас будет больно, очень… Не кукле! Мне! Скорее всего я ударюсь о полку шкафа подбородком раньше, чем мои колени коснутся пола. Замедлить падение не получится. Иначе я не скину вешалку с крючка. Раз! Я зажмурилась и секунду не открывала глаз. Зубы целы, можно отползти от шкафа вместе со стулом и куклой, которая упала на его спинку.

— Благодарю,Вера.

Голос Жизель снова звонок. Девочка моя… Спасительница в квадрате! Ты-то знаешь лучше других, что меня ждет после возвращения барона… Обнять бы тебя, так нечем! И сейчас, чтобы выпрямиться, мне придется скинуть тебя на пол. Только бы не придавить ножки ножками!

Я продолжала стоять на коленях со стулом на спине, как черепаха в панцире. Плечи затекли, запястья я уже давно не чувствовала, и вдруг… И вдруг… О, чудо! Руки, руки мои упали на пол, и я судорожно задвигала пальцами, словно хотела поцарапать ногтями половицы. Сон, пусть хотя бы во сне я буду свободной… Но во сне нет боли… А к зуду во рту добавилось теперь еще и жжение на подбородке. Я смахнула кровь, тронула рассеченную кожу. Боже мой… Быстро выползла из-под стула и встала. Кукла лежала на спинке, и маленькие ее ручки держали толстую веревку… Жизель развязала меня! Как?! Как ей это удалось?

Хотя спрашивать надо было — куда? Куда бежать?

— Да куда глаза глядят! Прочь отсюда!

Были то мои слова или Жизель, я не знала. Какая к чертям собачьим разница! Я просто схватила куклу и ринулась к двери, еще не до конца чувствуя ноги. Вага била по коленкам, потому что я прижимала куклу к груди, наплевав на нити. Одной рукой держала ее под юбкой, а другой оберегала голову.

В коридоре темно. Ни звука. Где все? Не хочу знать! Я замедлила бег, перешла на шаг, поднялась на носки, пошла на цыпочках чуть слышно. Рюкзак собран. Если барон занят куклами, то я смогу проскользнуть к себе, схватить документы и… Черт! Какие документы? Мой паспорт у них — у барона или его шурина, разницы никакой. Сделаю новый в Праге. Сейчас надо сбежать. Лучше сразу вниз. Входная дверь может оказаться незапертой после прихода пана Ондржея. Если что — выломаю. Куртка? В моей крови столько адреналина, что я не замерзну, а вспотею. К тому же, я буду нестись отсюда сломя голову. Все восемь километров, как стометровку!

Лестница… Я непроизвольно остановилась. Глянула вниз. Темнота закачалась перед глазами и я ухватилась за поручни. Только не упасть, только бы не упасть… Куклу можно удержать и за одну голову. Молчит. Не возмущается. Господи… Ну я и идиотка! Открой глаза! Открой и проснись! Возможно даже в кресле у камина или в своей комнате.

— Открой глаза!

Неужели закрыты? И потому так темно? Чей это голос? Чей? Снова глухой… Ах да… Я зажала Жизель рот собственной грудью! Глаза! Я открыла их и заорала! Передо мной стояла Элишка. Ее глаза плавали в темноте, а руки, замершие подле самого моего горла, выглядели слишком четкими. Не знаю, как я это сделала — отшатнулась, вернее рухнула назад и на спине, как саночник, съехала вниз, проскочив под зависшей в воздухе Элишкой. Лицо оросили капли тумана, оставленные одеянием призрака, но я чувствовала только горящую спину, посчитавшую каждую ступеньку. На изгибе лестницы пришлось оттолкнуться рукой и прыгнуть вниз. Упала я, к счастью, не на нижнюю ступеньку, а на пол, но тут же вскочила и ринулась в темноту, не соображая даже в какую сторону — веранды или гостиной.

Ни двери, ни стены передо мной не оказалось, а оборачиваться я боялась. Позади она, уже оправившаяся от удивления после моей проделки. А впереди…

Я поскользнулась на своем липком страхе — в темноте горели два желтых глаза. Волк! Теперь мы были с ним на одном уровне. Секунда — и он бросится на меня и вцепится в горло.

— Бросай!

В ушах звенело!

— Бросай меня!

Я машинально выставила вперед руки, и зубы хищника сомкнулись на тряпичном теле Жизель! Доля секунды — и я снова была на ногах. Назад! Там она! Но остановиться я не могла. Только нагнулась и протаранила головой живот Элишки. Вся мокрая — от страха и призрачного тумана —

летела я вперед. Преграда! Дверь? Я толкнула ее и ввалилась в гостиную. Плевать, кто здесь… Да, кто здесь? Сквозь дым я увидела пана Ондржея, который вскочил с дивана мне навстречу… Или сестре… Я сумела схватить его за руку и дернула за собой. В столовую мы вломились вдвоем, и он сумел захлопнуть дверь и повесить на ручку стул. Однако это не дало нам и полминуты форы.

— Кольцо! — заорала я, глядя на дверь.

— Вот!

Он понял все без объяснений. Я сжала в ладони камень. Стул отлетел к стене. Дверь распахнулась. Я потянула пана брата за рукав. Вон из столовой. Она ринулась за нами. Нечего оборачиваться! На удачу я швырнула кольцо в танцевальную залу и понеслась по направлению к кухне. Она должна на него отвлечься. Обязана… Барон говорил, что она ищет кольцо…

В кухне ни одной двери, зато есть кочерга. Я схватила ее на ходу и ринулась к черному выходу, не думая уже про пана Ондржея. Быстрее из дома. Она не может выйти на улицу… Не может!

Дверь не поддавалась. Я толкнула ее плечом. Пан Ондржей оттолкнул меня и дернул дверь на себя. Вот же идиотка!

Мы вывалились на улицу, и я заорала, как настоящий индеец! Пан Ондржей ухватил меня за талию и поднял в воздух. Что сейчас будет? Глаз не видно. Они на уровне моей груди. Отнесет меня барону? А я только что спасла его от возмездия сестренки! В руке кочерга, но ее не поднять… Не огреть. И не заорать… В дверях волк. В пасти нет уже бедной Жизель. Зато из нее валит пар…

Ни секунды не думая, я дала пану в пах и, падая, умудрилась не выпустить из рук кочерги. Сейчас она полетит в волка. Только б встать. Но я завязла в снегу. Волк совсем близко. Лицо горело так, будто меня уже обдало дыхание зверя. Раз! И я метнула кочергу из положения лежа. Волк поджал уши, а я закрыла глаза. Открыла их я уже на хохот.

Дикий хохот принадлежал пану Ондржею, в этом можно было не сомневаться. Сон не развеялся. Он перешел в заключительную фазу ночного кошмара. В десяти шагах или вообще на расстоянии вытянутой руки от меня лежал на снегу человек. Абсолютно голый.

— Вера, отвернись! — пан Ондржей, наконец, справился со смехом. — Поверь, это очень больно лежать на снегу… Лицом вниз… А Ян не встанет перед тобой в таком виде.

И он снова захохотал. А я отвернулась и уставилась на луну. На удивление не полную. Значит, с ума съезжают не только в полнолуние. Подбородок болел, позвоночник ныл, руки заледенели от снега… Это не сон. Не сон… Не сон… Я согнулась вперед под тяжестью этой мысли, будто продолжала держать кочергу. Или это тяжелые руки пана Ондржея кирпичами легли мне на плечи. Или…

— Вера…

Я дернулась и сумела вырваться. Тело забыло про боль. Ноги сами рванули через снег. Прочь от барона Сметаны. Но я не добежала даже до расчищенной дорожки. Барон сшиб меня. Сначала я угодила лицом в сугроб, а затем ему в грудь. И зачем я, дура, бежала от Элишки… Она бы придушила меня за минуту. Или волка… Тот загрыз бы меня еще быстрее. Этот же… И я закричала. Так, что меня было слышно не то что за десять, за сто километров окрест.

Эпизод 5.6

Я сидела с ногами в кресле по самые уши укутанная в теплый плед, под которым была бесформенная ночная рубаха — кто и когда облачил меня в нее, знать не хотелось. Хотелось знать лишь, где барон.

— Я здесь, — ответил он сам за моей спиной на вопрос, произнесенный мною едва различимым шепотом.

Я не стала оборачиваться. Мне не было стыдно. Мне не было страшно. Мне было просто не по себе. Вернее, я была не я… И все, что было, того просто не было…

Пустота. Вокруг и внутри меня разлилась пустота. Ее разбавлял лишь пан Драксний, который сидел передо мной в кресле. Как всегда, безучастный ко всем и ко всему. И в нынешнем моем состоянии я предпочитала смотреть на него или, в крайнем случае, вместе с ним — на огонь. Но никак не на остальных участников ночной котовасии, которая оборвалась для меня слишком странно. Как и мой крик. Полной темнотой, перед которой я, кажется, все же успела подраться с бароном. По лицу я его больше не била. Била, куда придется… Выкрикивая при этом все, что приходило на ум. И это все было не по-чешски… Плевать…

На все плевать… Ничего не хочу… Оставьте меня одну. Уйдите или отпустите меня… Спать? Не знаю, надо ли это сейчас моему организму. Сон перешел в реальность, а реальность уплыла в неведомые дали. Как ее догнать? Кто знает… И надо ли? Этого я не знала.

Который сейчас час, мне тоже не хотелось знать. Глубокая ночь, ее я вижу за окном. И этих знаний с меня довольно. Глазами вижу, что никто не спит и, видимо, не собирается на покой. В ближайшее время, уж точно.

— Пани Вера, вот выпейте!

Это был Карличек с кружкой. А в кружке…

— Молоко, — проскрипел пан Драксний, не поворачивая ко мне головы. — Пейте… Пейте… Молоко.

Проклятый врун! Я больше не ревела. И нос мой очистился от соплей. Запах Бехеровки я ни с чем не спутаю!

— Да влей ты в нее это наконец! — то был голос Яна.

А вот и его тень… Слоняется между крылатой тенью от стула пана Драксния и отсветами пламени. Сработал то ли приказной тон поляка, то ли желание, чтобы все от меня отстали, но я выпила всю кружку. Залпом, хотя карлик и пытался на половине оторвать ее от моего рта. Пришлось удерживать кружку руками. Все. Мне нехорошо окончательно.

Я закрыла глаза и, прижав руку к горящей груди, откинулась на спинку кресла. Кто- то довольно хмыкнул за моей спиной. Мне тут же захотелось вскочить и узнать, кто именно! Но меня придавил к креслу кот. Он прокрутился пару раз вокруг своей оси и довольный улегся у меня на коленях.

— Кто это? — спросила я.

Ответ "кот" было последнее, что я желала услышать. Я не слепая!

— Это кот.

Ян стоял за спинкой кресла неподвижного пана Драксния и буравил меня своим бесцветным взглядом. Я снова закрыла глаза. Только голова продолжала кружиться даже в полной темноте.

— Обыкновенный кот. Так что не вздумай огреть его кочергой.

Я и с закрытыми глазами видела кровоподтек, который оставила на лице Яна кочерга. Завтра лиловый цвет вокруг глаз превратится в черный. Если уже не превратился. Нос я ему, похоже, сломала. Плевать! Я метила в волка и даже сейчас не желала верить, что волк и бесцветный поляк — одно и то же лицо. Вернее, тело… Или что там у оборотней имеется…

Это все фольклор. Да, да… Розыгрыш. Очередной. Я же тут подопытный кролик! Хорошо не мышь, а то бы этот котище, черный с белой грудкой, жутко лохматый, слопал меня за милую душу, забыв про тучность и лень.

— Тебе бы радоваться, что пани Вера у нас такая хозяйственная, без кочерги не ходит! — Это был голос карлика. Твердый. Без единого смешка. Даже немного злой.

— Барон, кстати, собирался тебя пристрелить и хвост отрезать. А это ни за неделю, ни за две не вылечивается. Так что я, на твоем месте, поблагодарил бы спасительницу.

На последних словах карлик ко мне прикоснулся — его руки маленькие и жутко горячие. Особенно на моем ледяном лбу.

— Хотите еще один плед, пани Вера?

Он спрашивал просто так. Плед давно уже лег мне на грудь, и сейчас карлик заботливо подтыкал его мне под плечи. Я не благодарила. Я боялась открыть рот. Меня начинало мутить от выпитого. Может, у меня уже начались пьяные галлюцинации? Слуховые. Глаз я не открывала. На кого тут смотреть?

Один вот намеренно уселся у меня за спиной, понимая, что я даже при желании не смогу обернуться после целой кружки Бехеровки. На том спасибо, господин барон. На том спасибо…

— Спасительницу? — Ян так зло расхохотался, что у меня аж в ушах затрещало. — Это была, как мне показалось, самооборона.

— Тебе верно показалось.

Барон стоял совсем рядом. Плевать где… Главное, что мы на людях. Или нелюдях… Тоже плевать…

Я попыталась дышать глубоко. Не помогло. Потом отрывисто. Сделалось еще противнее. Я сглатывала и сглатывала подкатывающие к горлу сгустки горькой желчи, но они возвращались с товарищами. Может, Карличек по старой памяти и прошлой дружбе догадается принести тазик…

— Ей плохо, неужели вы не видите это?

Голос барона. Со спины моего лица не видать. Значит, глаза лучше не открывать. Он не просто рядом. Он стоит напротив кресла, а между креслами тут и метра нет.

— А вам стыдно, пан барон?

Голос Карличека. Разговорился малец. Видимо, это заразно… Как бы ему не влетело за словоблудство. От барона. Или от самого пана Кржижановского.

— Во всем этом вы виноваты.

Барон промолчал на выпад слуги. Ему стыдно? Ха… Но смеяться я тоже не могла.

— Вера…

Барон совсем рядом. Одна его рука легла мне на лоб, другая под подбородок. Прямо на рану. Но боль я не чувствовала. Страх оказался сильнее. Только не целуйте, умоляю вас…

Молила вся моя мимика. На коленях что-то завозилось, но я вспомнила про кота, только когда тот с недовольным визгом сиганул вниз. Теперь руки Милана легли мне на колени, затем скользнули под плед. Только не это… Оставьте меня здесь… Не надо… Пожалуйста…

— Друг мой, подите прочь…

Скрипучий голос пана Драксния полоснул по ушам, в которых пульсировала бурлящая от страха кровь.

— Вы и на него ошейник наденьте! — Обиженный голос поляка звучал издалека. — Или лучше намордник!

— Оба подите прочь! — Старик впервые повысил голос. Или приблизился к моему креслу. — Вы, кажется, забыли, что ее выиграл я? Она моя, а за своими сокровищами я гляжу зорко. Тут пан Ондржей верно рассчитал. Обвел вас обоих вокруг пальца, как детей малых. Она — моя, Милан. Забудитесь во второй раз, спалю ваш особняк. Моя…

Тут я окончательно похолодела. Какого черта… Открыла глаза и увидела пустое кресло. Пан Драксний стоял рядом, сбоку и похоже секунду назад отпихнул от моего кресла барона. Его когти заграбастали меня вместе с пледом. Теперь я знаю, кто таскал в купальню ведра с водой! Откуда в этом тщедушном старике такая сила, откуда…

Комната пошла кругом вместе с мебелью и лицами, теперь для меня посторонними. Я зажмурилась и принялась считать про себя сначала шаги, затем ступеньки, налево… Старик несет меня в мою комнату. Минута, две, три… Я сумела открыть глаза. Одеяло весом с кольчугу давило на грудь, но я смогла приподняться с подушки, чтобы увидеть тощую косичку, заправленную за пояс. Пан Драксний разводил в камине огонь.

— Верка, не шевелись, — Карличек находился где-то рядом, только я не могла определить, с какой стороны кровати. — Закрой глаза и попытайся уснуть.

Я вытянула из-под тяжеленного одеяла обе руки и стала ощупывать воздух, пока не отыскала маленькую руку справа от себя. Карличек сжал мне пальцы.

— Я не уйду, не бойся. И пан Драксний не уйдет. Наши буйные уймутся и завтра снова станут людьми.

— Карличек, что это было?

Я лежала с закрытыми глазами. Для ответа мне не нужны были глаза. Я им больше не верила. Но еще пока доверяла ушам. Или, скорее, голосу карлика.

— Верка, давай завтра. Хватит на сегодня кошмаров.

— А что если она придет?

Мой голос не выдавал страха. Он был вялым, пьяным и тихим. Но я знала, что меня слышно даже у камина, потому что пан Драксний скрежетал зубами между моими вздохами.

— Она больше не придет. И никто не придет, когда тебя охраняет дракон. Спи спокойно, принцесса.

— Снежный?

Я скривила губы в подобии улыбки, надеясь, что карлик в это время смотрит в окно, а не на меня. Хотя в каком виде он меня только не видел! Сегодняшний, пожалуй, не самый страшный.

— Снежный, снежный…

Карличек насильно запрятал под одеяло обе мои руки и, судя по шуму, скинул сапоги и забрался мне в ноги. Спи, славный песик, мне так спокойнее…

Стоп! Я распахнула глаза. А пан Драксний? Где будет спать он? На стуле?

Я позвала его по имени, и старик тут же буркнул:

— Спите, пани Вера!

И его слова подействовали на меня магически. Я уснула, но напоследок сладко улыбнулась: пан Драксний остался последним, кто еще обращается ко мне на "вы". Хотя он-то первым имел возрастное право мне тыкать.

Глава 6: эпизод 1

Я проснулась в пустой спальне. Даже свесилась с кровати, чтобы заглянуть под нее

— к счастью, никого. Хотя я с большой радостью нашла б там кота. Он пришел пожалеть меня, а его грубо прогнал тот, кто жалости не знает.

В камине догорал огонь — неужели пан Драксний просидел подле меня до самого утра? В комнате полумрак из-за снега, залепившего окно, а мне душно из-за… Мои пальцы наткнулись на кожаный ошейник. Он слишком плотно стягивал шею — ни оттянуть пальцами, ни скосить глаз, чтобы убедиться, что это именно то кожаное колье, которое я видела на шее пана Драксния. Но на ощупь это оно. Другое, с шипами, красовалось вчера на Яне. Что это такое? Я даже не могла его прокрутить, и нащупать застежку тоже не получалось. Что за шуточки?

Спросить не у кого, а шастать по особняку, полному неуравновешенных представителей мужского пола, в одной рубашке, пусть и до пят, не хотелось. Я распахнула шкаф и замерла. Моя скудная одежда аккуратно развешана. Сделать это мог только барон. Он был здесь ночью? По его приказу на меня надели ошейник?

Взгляд упал вниз. Один чемодан лежал в другом. Я рванула крышку на себя — внутри оказалась… Жизель! Я схватила куклу, ощупала, нашла свежие стежки. Неровные, выполненные дрожащими руками или… В темноте. Барон полночи чинил для меня куклу. Ян… Тьфу ты… Волк явно не стал драть ее, просто выплюнул.

Я прижимала Жизель к груди, из последних сил удерживаясь от поцелуев. Взгляд снова упал вниз. И сердце остановилось в нехорошем предчувствии. На самом дне, на темной обивке белел сложенный пополам листочек акварельного листа. Я положила куклу на кровать и подняла дрожащей рукой записку. В ней было одно лишь слово. Почерк барона. Слово русское — прости. Ни точки, ни многоточия, ни восклицательного знака.

За что я должна его простить? Да за все разом! Если начать перечислять, барону не хватит целого альбома для акварели!

Я спрятала гусиную кожу в колготки, натянула брюки и свободную трикотажную футболку, а сверху — куртку, которая аккуратно висела в шкафу у самой стенки. Барон не забрал ее. Получалось одно из двух: либо я свободна уйти из особняка, либо не смогу этого сделать, по его мнению, ни в куртке, ни без нее. Узнать это можно лишь за пределами спальни.

Я выглянула в коридор. Вопроса в записке не было, и потому, наверное, барон не ждал меня у лестницы с ответом. Я вернулась за Жизель и направилась в кукольную комнату. В шкафу уже полный порядок. У всех кукол головы на месте. Я повесила на пустой крючок вагу Жизель и аккуратно всунула ее голову в промежуток между другими куклами.

— Спасибо, девочки, — поблагодарила я в голос.

Никто не отозвался. Я уже хотела закрыть шкаф, как услышала за спиной голос:

— Погоди!

Пан Ондржей прижимал к груди куклу сестры. Я молча отошла от шкафа. Он проделал то же, что я только что сделала с другой куклой. Так же осторожно. И закрыв шкаф, повернулся ко мне.

— Хорошо выглядишь!

Взгляд его покоился на кожаном колье, и потому я не обиделась на злой комплимент.

— Все хорошо, что хорошо кончается.

Голос тихий. Не его обычный.

— А что, все закончилось? — Я гордо вскинула голову. — Выходит, теперь я свободна?

На губах чешского лиса появилась знакомая усмешка.

— Нет, теперь-то ты как раз лишилась свободы окончательно. Даже Милан теперь вряд ли выторгует тебя у пана Драксния. Драконы редко… Вернее, никогда, не расстаются со своими сокровищами. Так что теперь ты в полной безопасности. От нас от всех. Навечно. Рядом с паном Дракснием.

— Я не понимаю вас…

Я действительно мало что понимала с ночи. Что правда, а что приснилось… События и кошмары еще не разложились в моей голове по полочкам. Там царил хаос. Как до появления барона — в моем чемодане.

Тут пан Ондржей схватил меня за локоть и подтащил к окну. Его ладонь растопила на стекле лед, и в круге, как в иллюминаторе самолета, я увидела кусок неба и… облако в виде дракона. Увидела… Облако… Дракона… Нет, конечно же, облако! Не дракона… Только оно вдруг начало медленно падать, неся с собой ворох снежинок. Падало, падало и упало… Прямо в огромную тень в виде ящера… Отряхнулось, явив на дневной свет яркую чешую. Зеленую…

Рядом с зимним иллюминатором образовалось еще два круга. Это я прилипла к стеклу ладонями, пытаясь удержать тело в вертикальном положении. Дракон, самый настоящий дракон, каких рисуют в книжках, выпустил из пасти облако пара. Оно взметнулось вверх и растворилось среди снежинок. Дракон повел мордой, а затем всем телом — отряхнулся, точно собака, и сделал три шага, заметая следы длинным хвостом. Потом нахохлился, сложив крылья, и начал сжиматься, пока крылья совсем не опали на снег, укрыв собой все то, что осталось от дракона. To есть, ничего. Вдруг из-под крыла высунулась тощая рука и потянула крыло на себя, точно ткань. Да, это уже был халат… Вторая рука подобрала хвост — тощую косу и, пропустив через пояс, дотянула до высунувшейся из покатых плеч головы, чтобы закрепить конец на лбу на манер чуба. Шаг, два, три… Дракон направился за угол дома, но это был уже не дракон. Это шел, сгорбившись, мой ночной сторож.

— Драк… Сний… — медленно произнес над моим ухом пан Ондржей.

Я отшатнулась от окна. В голове шумела кровь. Драк… Сний… Снежный дракон. По-чешски… Я и подумать не могла…

Коленки тряслись. На полусогнутых я сделала пару шагов от окна. И все… Оказалась на коленях. Лицом в пол.

— Верка!

На плечах появились маленькие руки. Они сильные, но сейчас никакой силы не хватит карлику, чтобы отодрать меня от пола. Я раз ударилась о половицу лбом. Второй, третий… На помощь Карличеку пришел пан Ондржей. Вдвоем они подняли меня и держали теперь за обе руки, как надувшийся на ветру парус. Зачем я рвалась от них, не знаю. Мне просто хотелось бежать. Куда? Неважно. Только бы к людям! Здесь людей не было…

— Верка, уймись!

Кто это сказал, не знаю. Мои плечи враз поникли, и вся я обмякла вслед за ними. Эти двое теперь держали меня на весу. Пока в дверях не возник… Дракон.

— Что здесь происходит? — проскрипел старик.

— Ничего! — ответили мы в три голоса.

Они отпустили меня, и я как-то устояла на ногах. Наверное, меня удержал драконий взгляд.

— Пани Вера, вас ждет завтрак, — проскрипел пан Драксний. — В обществе двух неприятных личностей, от которых мне не удалось вас избавить. Обопритесь о меня.

Я стиснула ему руку. Четыре пальца, как на драконьей лапе, но в остальном он человек. Пусть нескладный, но человек. Как такое возможно? Как?! Спросить я не решилась. Под пустым драконьим взглядом я чуть не захлебнулась слюной.

Шаг, два, три… Я, кажется, считала их, как с бароном. Кто он сам, кто? Если в его доме живет дракон и… Получается, настоящий оборотень. Если… Если вчера я действительно огрела кочергой Яна… Боже… Если пан Кржижановский сейчас в особняке и не привиделся мне ночью, то… Но днем не может быть видений… Значит…

Увы, два черных круга вокруг глаз, кровоподтеки на щеках и яркий белый пластырь на переносице дали мне понять, что сон действительно не был сном. К тому же, на шее у Яна продолжал красоваться строгий собачий ошейник, а шея пана Драксния теперь была замотана шарфом.

Ян не поднялся при нашем появлении. А вот барон вскочил. И, как мальчик, хотел обежать стол и отодвинуть для меня стул. Но одного строгого взгляда дракона оказалось довольно, чтобы барон отступил назад к своему стулу. Я справилась со своим сама. С завтраком же так легко не получится.

Овсянка с медом и кусочками яблока не была амброзией даже для меня здоровой, а сейчас я уж точно не могла без содрогания глядеть на эту медовую лужу. Меня тошнило. От еды, сотрапезников и полученных знаний. Мне хотелось закрыть глаза и проснуться от кошмара. Но кошмар не исчезал. Он даже говорил. На два голоса. О чем, меня не интересовало, как, похоже, и пана Драксния, потому что скрипучего голоса за целых пять минут я так и не услышала.

Неожиданно я вздрогнула. Нет, ко мне никто не прикоснулся. Просто вдруг наступила тишина, и через мгновение ее разорвал голос барона Сметаны. Четкий:

— Я считаю классовую ненависть пережитком прошлого века. Ее, как и национальной, не должно существовать в душе нормальных людей.

Я даже вскинула голову, но барон не заметил моей заинтересованности: он смотрел на Яна, а тот — на него.

— Но, похоже, у поляков это хроническая болезнь. Что плохого лично тебе сделали русские?

Секунда тишины и ни минуты — раздумье. Ян закричал… Или же ответил ровно, но мне все равно захотелось заткнуть уши. Благо руки были свободны от столовых приборов. Я не притронулась к овсянке.

— А вы, пан барон, похоже, очень любите русских.

Милан резко перевел взгляд на меня, и я не спрятала глаз. Он выглядел жутко. Постарел за ночь лет на десять. Седина стала в разы заметнее, а шрамы в районе глаз собрались веером.

— Да, я люблю русских. С пятнадцатого года, когда полевой хирург собрал меня из кусков окровавленного мяса. Меня, солдата вражеской армии, который не думал переходить на сторону русских. Да, я любил русских сестер милосердия, которые отпаивали меня водкой, когда я выл от ран, и с особой заботой меняли примочки на лице. И тех русских солдат, которые потом делились со мной своим скудным пайком. Я вообще люблю людей, Ян, за их дела, и мне нет никакого дела до их паспортов. Кстати, Вера, — Я вздрогнула, и все равно не отвела глаз. — Ондржей вернул тебе паспорт?

Я отрицательно мотнула головой.

— А вот некоторых представителей собственного народа я, мягко говоря, недолюбливаю, как и одного наследника Речи Посполитой. Так вот, паны, ваше общее дело с треском провалилось, и вам, если в вас сохранилось еще хоть что-то от мужчин, должно быть стыдно хотя бы до той степени, чтобы встать, когда в комнату входит женщина…

Ян молчал. Я, не мигая, смотрела в глаза барону: они горели страшным огнем. Он не спал всю ночь. Чинил куклу и раскладывал по полочкам мои вещи.

— Это не женщина, — вдруг буркнул поляк и едва увернулся от брошенного бароном подсвечника, сиганув с головой под стол.

А я заткнула уши от крика Милана и желала, чтобы "молчал" именно он. Ян выполз из-под стола и вновь взгромоздился на стул. Прямой, сухой и безразличный к крикам хозяина особняка. Милан сжал губы и с таким же усердием стиснул в кулак край скатерти. В эту секунду я мечтала, чтобы он дернул ее на себя — пусть бы тарелка с кашей упала на пол, избавив меня от необходимости ее съедать. Но нет, барон опустился на стул со словами:

— Вера, прошу нас простить.

— Я уже простила вас, — выдала я, глядя в этот раз в тарелку.

— Обоих? — это был уже вопрос Яна.

Я так и не подняла глаз:

— Всех троих, — чтобы больше вопросов не возникало.

— А я — нет.

Это сказал пан Драксний, и я непроизвольно дернулась от тарелки, но на меня никто не глядел. Старик искал молоко на дне пустой кружки, и остальные глядели на него.

— Я это заметил по ошейнику! — прорычал Ян и даже оскалился. На манер волка.

— Отчего же ваш драгоценный Милан не получил по заслугам?

— Он получил, — ответил старик тут же, хотя и растягивал каждый звук. — От самого себя… Вы на него поглядите…

— Я на него насмотрелся! — Ян вскочил со стула, но не отошел от стола. Напротив, уперся в него руками, перегнувшись к пану Дракснию. — Мы с Ондржеем не сделали ничего плохого.

— Ничего плохого? — уже чуть быстрее заговорил старик. — Вы впустили сюда женщину. Беззащитную. Ничего страшнее сделать вы не могли. Милан, да дайте ей уже салфетку!

Пан Драксний кричал! Впервые. И от его крика у меня действительно заслезились глаза. Или от дыма. У него не было трубки, но изо рта при каждом слове вырывался дым. Ну так чему удивляться… Дракон… Огнедышащий… За столом… Одним… Со мной…

Я схватила салфетку не глядя, но барон удержал ее в руке. Пришлось открыть глаза. Мы тянули тонкий лист бумаги каждый в свою сторону, и сквозь дым и слезы я сумела прочитать русские слова: жди меня в библиотеке. Я рванула салфетку, но не порвала: барон вовремя разжал свои пальцы. Я уткнулась в нее лицом и на ощупь, вернее — считая шаги, нашла выход из дыма и гари. От слез чернила потекли, а лучше бы и вовсе исчезли — я не пойду в библиотеку, не пойду… Но я уже стояла перед ее дверью. И, не понимая, зачем делаю это, дернула за ручку.

На низком столике дымилась чашка с кофе. Рядом стояла вазочка с печеньем. Карличек! Язык жестов или что похуже… Телепатия? Чтение мыслей? Что они могут? Могут делать? И что они еще могут сделать со мной?

— Вера!

Я не обернулась. Дверь хлопнула во второй раз. Пусть и тише, чем в первый, за мной, но почему я не услышала шагов? Вообще… Да потому что это шаги не шаги человека! Я резко обернулась. Барон ни на шаг не отошел от двери.

— Кто вы? — спросила я шепотом.

Не потому что таилась от остальных обитателей особняка, а потому что потеряла голос. Даже не от страха. А просто так. Страха не было. Была апатия. И слабость. Секунда, и я грохнусь на пол. Барон почувствовал мое состояние и сделал первый шаг, а через секунду я уже безвольно откинулась на руке, которую он подставил мне за спину.

— Кто вы? — я повторила вопрос скорее машинально, чем для того, чтобы наконец получить на него ответ.

Язык горел от ночных воспоминаний. Ответ мне не требовался. Шея… Вот зачем на мне ошейник. Дракон мудр. Дракон защищает свою собственность. От кровопийцы…

— Вера…

Я уже лежала на диване, рука нащупала ворсинки ковра, но я даже не попыталась ее поднять. Прошла минута, а то и две, когда барон наконец усадил меня и ткнул в лицо горячей чашкой.

— Один глоток, Вера. Всего один глоток. Прошу тебя.

Я сделала глоток, и барон отставил кофе на другой край стола, сполз с дивана и уткнулся лицом в мои колени.

— Кто вы, Милан? — продолжала вопрошать я, хотя знала уже ответ.

Барон вздрогнул, поднял голову и вперился в меня остановившимся взглядом.

— Если это вопрос, Вера, то я отвечу на него честно. Я не Милан.

Его руки продолжали сжимать мои колени, и я не сумела скрыть от барона охватившую меня дрожь. Он не Милан, да… Сейчас он не Милан… Он совсем не мил… Сейчас он чудовище… И я с ним один на один в закрытой библиотеке. Никто не придет. Пан Драксний сам разрешил ему передать мне записку. Гадости барон Сметана предпочитает делать с письменного уведомления.

Эпизод 6.2

Барон вдруг моргнул, и я заморгала вслед за ним… Чтобы сдержать слезы. Мои колени тут же получили свободу. В плен попала спина. Я ткнулась носом ему в плечо не для того, чтобы приглушить рыдания, а потому что барон захотел прижать меня к себе. Я на диване, он перед диваном на коленях. Мы одного роста, но в разном положении: он подчиняет, а я подчиняюсь. Безропотно.

— Вера, пожалуйста… Не разрывай мне сердце. Дождись двадцать первого августа, и оно остановится само.

Я чувствовала его губы на волосах и молила каждой клеточкой своего несчастного тела, чтобы его клыки не нашли мой язык. Ранки снова ныли, безумно… И этот импульс не мог не передаться чудовищу, стоящему передо мной на коленях.

— Сейчас глупо просить тебя об этом, но я буду хвататься за соломинку, даже видя, что та надломлена. Вера…

Я могла задохнуться — так сильно барон стиснул меня в объятьях.

— Вера, останься со мной! Понимаю, что теперь, когда ты знаешь, кто я…

— Кто вы?

Я хотела вопросом оттолкнуть его от себя, чтобы получить глоток воздуха. Запах розмарина душил… Что он прикрывает? Запах тлена?

— Я — Петер, — ответил барон, привалившись спиной к кофейному столику.

Колени врозь. И между ними я. Сжавшаяся до размеров палки, которую проглотила.

— И все? — с трудом выдохнула я, не в силах унять разбушевавшееся в груди сердце.

— Не все… Но, наверное, самое важное. Ты — вторая женщина, которой я с разницей почти в сто лет, называю свое настоящее имя. Первой была моя мать.

Я ничего не спрашивала. Я с трудом разбирала слова. Его голос заглушала клокочущая в ушах кровь. Одно я знала точно — барон, как бы его ни звали на самом деле, говорит сейчас со мной по-русски.

— Что такое двадцать первое августа? — спросила я, утомленная своей вынужденной прямой позой и невыносимо пристальным взглядом барона.

— День смерти моей матери. День, когда она прокляла меня и обрекла на сто лет ада. Любя. Да, Вера. Женщина, безумно любившая, ненавидит еще сильнее. Но я ее не виню. Уверен, она не понимала, что последние слова умирающего Господь воспринимает буквально.

Барон замолчал. Всего на мгновение. Чтобы стиснуть в больших ладонях мои, сделавшиеся вдруг чужими, руки.

— Ты больше ничего не хочешь знать, Верочка?

Я молчала. И взгляд мой тоже молчал.

— Я мечтал никогда не сказать тебе этого. Только твое неведение могло служить залогом моего счастья. Со всеми ними я сумел до конца оставаться человеком, тем и горше для меня был итог. Но прошлая ночь все перевернула. Мой последний шанс получить тебя — сказать всю правду до конца. Ты готова меня выслушать?

Я ни к чему не была готова.

— Если только это не займет много времени. Вам необходимо лечь спать.

Я молчала. Говорил кто-то другой, поселившийся без разрешения в моем теле. И это ему, этим странным словам, так тепло улыбался барон.

— Я ведь почти все уже рассказал тебе, Верочка. Остается только переставить нас с братом местами.

Я не мигая смотрела в горящие глаза того, кто назвался Петером.

— У меня ничего не сходится, — честно призналась я. — Петер был гордостью семьи, любимцем матери, женихом Александры и погиб на войне. Выходит, это был Милан?

— Нет, — губы говорящего искривились в злобной усмешке. — Это был я. С одной лишь разницей, что я не погиб, а пропал без вести. Для семьи под именем Милана. Помнишь же, что я взял на себя вину за его выстрел. А остальное… Да, я чуть приврал. Мы стрелялись накануне войны. Мы не знали о ней еще целую неделю и пытались построить дальнейшую жизнь с новой ложью. Мы уже договорились о тайном венчании, когда нас с братом призвали в строй, и я сказал Александре, что не имею права оставлять ее вдовой. Нам с Миланом только что исполнилось восемнадцать, но мы все равно не верили, что вернемся живыми. Александра осталась ухаживать за нашей больной матерью. Руку удалось сохранить, но пользоваться ей мать больше не могла. Брат действительно через год перешел на сторону русских, а я попал к вашим в полевой госпиталь живым трупом. Домой сообщили, что я пропал без вести, а лучше бы сказали, что погиб. Я хотел, чтобы так считали моя мать и моя невеста. Показаться с подобным лицом Александре я не мог, и был бы действительно счастлив, если бы та стала женой Милана, но Александра предпочла уехать. Даже если бы я захотел отыскать ее за океаном, мои поиски не увенчались бы успехом, но я не хотел. Я надеюсь, что она вышла замуж и была счастлива, храня мой прежний образ где-нибудь на самом дне ее святого сердца. А меня ждала жизнь изгоя…

— Почему? — прервала я нескончаемый поток речи барона Сметаны.

— Почему? — Снова эта жуткая ухмылка. — Да потому что я жалел мать. Она поплакала по своему Милану, но рядом остался ее якобы любимый Петер. Он женился, родил сына, все было хорошо… Какое-то время я радовался их счастью. У меня тоже было все хорошо. Я устроился смотрителем в публичный дом. Мое чудовищное лицо должно было пугать посетителей. Война меня закалила, и я мог легко скрутить что пьяного, что трезвого. Хотя прибегать к силе требовалось редко. Хозяйка была еще той стервой и слишком многое позволяла клиентам за хорошую плату. Ее девицы были смертницами. Одну из них я тайно любил. Она смутно напоминала мне Александру. Найдя ее как-то утром наглотавшуюся мышьяку, я не смог отпустить ее из памяти насовсем и снял с нее первую маску, отрезал бедной волосы и создал куклу. Хозяйка простила мне такую прихоть. Теперь у меня была моя Александра, и я сшил кукле свадебное платье.

Голос барона не менялся. Он будто читал набившую оскомину лекцию, хотя я на сто процентов была уверена, что являюсь его первой слушательницей. А если и не первой, то те девочки давно сгнили в могиле.

— Вторую задушили по пьяни два приятеля. Она обожала автомобили и всегда подвязывала шляпку шарфом. С нее я сделал вторую куклу. Шить было привычно. Я чинил девочкам одежду. За то меня иногда одаривали лаской. Но любила меня только Жизель и, поверь, не знаю за что… После десяти лет в притоне я не мог уже ничего чувствовать. Но вот ее убил уже я. В свой день рождения. Это был единственный день в году, когда я позволял себе с дозволения хозяйки напиться до потери сознания. Я толкнул девочку, гоня прочь. Слишком сильно толкнул. Это был несчастный случай. Его замяли. Я же долго плакал над третьей куклой. А потом узнал, что мать тяжело заболела и понял, что не смогу отпустить ее в другой мир, не повидавши. Только своим появлением, как и своим признанием, я ускорил ее уход. Не знаю, как она поняла, что я ее любимый Петер, не знаю. Последними ее словами стали такие: чтобы за все ее страдания я, кровопийца, век не находил себе покоя.

Барон замолчал и потер мне плечи, точно вытирал об меня влажные ладони.

— Сразу после похорон я ушел, хотя брат просил остаться, но я сказал, что привык жить самостоятельно. Я не сказал, где и как. И Милан, насколько мне известно, не предпринимал никаких попыток разыскать меня. К счастью, мы больше не виделись. Во мне что-то поменялось. Сначала я не обращал на это внимания, списывая подвешенное состояние на отголоски с фронта и тоску по матери, а потом… Потом я вдруг стал есть мясо недожаренным. И не только диета поменялась, я часто начал ловить себя на мысли, что мне хочется не приласкать девочек, а причинить им боль. На прокусанные губы они не обращали внимания. Это было привычно. Я пошел дальше — прикусил одной из них язык. Сначала мне довольно было почувствовать одну каплю крови, чтобы успокоиться. Но это продлилось недолго. Когда я в очередной раз выгнал разбушевавшегося самца, то вместо того, чтобы подать девице платок, припал к ее разбитому носу губами. Человеческая кровь имела совсем другой вкус, чем коровья или свиная, которую я тайком таскал с кухни. Но не это было самое страшное. Ужасно было то, что мне нравилось видеть в глазах этих девиц ужас. А добиться этого от тех, кто привык к жестокости со стороны мужчин, довольно сложно. Я боялся вместе с ними. Еще десять лет я продержался в заведении, а потом началась новая война. В меня стреляли, но я выжил, хотя по всем человеческим законам должен был умереть. Недостатка в крови тогда не было. Я жевал бинты. Следующее смертельное ранение тоже не принесло мне смерти. Постепенно я понял, что не безумен. Вернее, безумен, но не только. Меня будто заморозили. Я перестал стареть. Закончилась война, и я вернулся к старой хозяйке и ее девицам. Она сберегла трех моих кукол, и я обнимал их, как другие выжившие обнимали своих любимых. При новом режиме работать стало сложнее, но клиентов не уменьшилось. Я сдерживался так долго, как только мог, а потом выбирал самую обреченную из девиц и утолял жажду крови, становясь на время нормальным человеком. На время, Вера. Мое проклятье прогрессировало. Я делал новых кукол и складывал их в сундук, ключ от которого носил на шее, точно нательный крест. На десятой я остановился. Хочешь знать как? Или скорее, почему?

Я кивнула.

— Тогда позволь мне прилечь. И сядь у меня в ногах. Пожалуйста.

Я вскочила. Мы сделали это одновременно. Теперь я смотрела вверх, а он вниз. На мои губы. Только бы не поцеловал. Его рука уже запуталась в моих волосах, но… Барон только отстранил меня от дивана, чтобы лечь самому. Я машинально стянула куртку и укрыла ей барона.

— На стуле твоя шаль. В ней ты напоминаешь мне мать. Надень, пожалуйста…

На ватных ногах я дошла до стула и обратно. Положила куртку на подлокотник и закуталась в шаль. Барон согнул ноги в коленях, и я смогла опуститься подле него и даже облокотиться на спинку дивана. Мои руки судорожно сцепили края шали под самым горлом, минуя кожаное колье.

— Милан… Ой, простите… Петер. Но ваши сто лет не истекают этим летом…

Я специально не смотрела в сторону барона. Он распрямил ногу и придавил ею мою коленку, чтобы я не могла встать.

— Истекают, Вера. Я умею считать. Я просто не умею понятно рассказывать. Я пережил свою смерть на сто лет. Я должен был умереть в девятнадцатом году в возрасте двадцати двух лет, когда Милан, вернувшись домой, не открыл матери правду, и она обняла его с моим именем на устах. В этот момент Петер во мне умер. Я окончательно стал Миланом. И этот Милан не знал ни любви, ни жалости. Петер иногда высовывал голову, но с каждым годом все реже и реже, пока не встретил в притоне…

Барон поджал ногу и вытянул ее у меня за спиной.

— Об этом вечером, ладно? Мне безумно хочется спать. Если можешь, посиди со мной, пока я не усну. Если можешь…

Это он сказал уже с закрытыми глазами.

— Петер…

Барон не открыл глаз, но я поняла, что он меня слушает.

— Зачем вы сняли маску с брата?

Барон тут же сел. Рука его скользнула мне за спину. Я проглотила вторую палку, перекрывшую мне второе горло.

— Так я и думал, так я и думал… Это ведь не праздное любопытство, Вера? Успокойся только. Я его не убивал. Он слишком много пил. Сама понимаешь, на то были веские причины. Он умер еще до второй мировой войны, не намного пережив мать. Потому, без мужчины в доме, семья быстро потеряла особняк. Но это вечером, Верочка. Я не могу больше…

Однако ж он не лег, а развернул меня к себе:

— У кого кукла?

— Не знаю, — ответила я шепотом. — Возможно, у пана Ондржея. А, может, у Яна. Я не знаю, как долго тот отсутствовал, если вообще ездил в Польшу… Он был все время здесь, верно?

Барон не ответил. Тогда я спросила другое: — Эта кукла не для музея, верно?

Барон опустил глаза и погладил мне пальцы, которые сжимали теперь кисти шали, прикрывающие колени.

— Я бы хотел увидеть куклу. Эти руки должны были создать чудо.

Я постаралась не покраснеть.

— Потерпите, Петер. Это подарок к Рождеству. Я проговорилась, простите. Не знаю, вы перетрясли рассказом мне душу, — Вдруг действительно захотелось его успокоить. — Спите, Петер, спите. Я никуда не уйду. Куда мне уходить…

Барон продолжал наглаживать мне пальцы, и предательское тепло беспощадно захлестнуло мое тело и подожгло щеки.

— Неужели до сих пор не поняла, что никакой это не подарок? Они приберегут куклу к августу, чтобы поймать в нее мою душу. Не из любви ко мне, а из страха за себя. Но ты, Верочка, отбрось весь свой страх. Ты заставила меня вспомнить, что я Петер. И я хочу стать им для тебя. Но для остальных я должен остаться Миланом, слышишь?

Я кивнула. Я не собираюсь трепаться. У меня тут нет ни друзей, ни единомышленников.

— Мне не нравится, что ты молчишь. Скажи мне хоть что-нибудь, Верочка!

Он чуть повысил голос, и я поспешилаповернуться к нему лицом.

— Пусть вам приснится добрый сон, — пролепетала я, видя губы барона в миллиметре от своего лица.

— Пусть в этом сне будешь ты. И пусть вновь в этом сне ты поцелуешь меня без отвращения.

Барон резко отстранился и откинулся на подлокотник дивана.

— Я знаю, что наяву это больше невозможно, — закончил он уже с закрытыми глазами.

Я укрыла барона шалью. Мои плечи дрожали, но Петер не протянул к ним руки. Он уже спал.

Эпизод 6.3

Я не знала, как долго просижу в ногах барона — скорее всего, пока тот не проснется. Какая разница, по какую сторону баррикады находиться. В особняке у меня нет ни одного союзника, кроме дракона… Я зажмурилась, чтобы сдержать поток нецензурных мыслей. Трезво смотреть на ситуацию не получалось — хотелось верить, что я стала жертвой какого-то психологического эксперимента, полного галлюцинаций. В существование иного мира в рамках привычного верить не хотелось.

Допустим, я действительно видела волка — это полбеды. Видела дракона — и его наколдовать довольно легко, если стоять за спиной у жертвы. Недаром пан Ондржей слывет за колдуна, а такая круговерть фантазии и здравого смысла началась именно с его возвращения. Про говорящую куклу в рамках профессионального сумасшествия я знала давно, так что мои кошмары не в счет! Да и вообще с учетом того, что вино, кроме меня, никто не пил, подмешать в него наркотик не составляло карлику никакого труда.

Настоящей проблемой являлось другое — я болталась на крючке у вампира и радовалась этому с фанатизмом офигевшей жертвы. Никаких попыток сбежать, никаких попыток даже просто убедиться в наличии двери в мир нормальных людей мое тело не предпринимало. Оно оберегало непонятно чей сон и ждало пробуждения мучителя или же прихода тюремщика.

Однако Карличек не приходил. Какие он получил распоряжения от хозяина, можно только гадать, да и то осторожно, не включая буйную фантазию. Через четверть часа тело уже невыносимо ныло от напряжения. Размять плечи оказалось мало, я вытянула ноги и немного покачала ими в воздухе. Удивительно, но такая мизерная физическая нагрузка помогла разгрузить не только тело, но и мозг.

Барон Сметана ни разу не назвал себя вампиром. Да и как можно было извратить все вампирские каноны причислением себя к миру не мертвых! Сердце у барона билось, тут уж меня не проведешь, я его наслушалась вместе со своим. Руки у барона теплые, как и губы… Остаются зубы… Но они были не всегда. Я чуть повернула голову к спящему — даже в полумраке барон не выглядел бледным. Вся синюшность ушла вместе с нелепым гримом. И барон умел краснеть и делал это довольно часто. Дневного света он не боялся, а остальное… Остальное умещалось в обширное понятие "псих".

Барон называл себя чудовищем, но в реальности был обыкновенным сумасшедшим! Это если исключить наличие у кукол живых прототипов, умерщвленных маньяком. Пусть все его россказни останутся вымыслом в рамках больной фантазии! Да, барон Сметана — псих, от которого человеку разумному надо держаться подальше всеми силами души и тела. Особенно тела. Особенно женского, которого ему явно не хватает. И которое, черт бы его побрал, не противится близости.

Да и душу барон умудрился тронуть даже вымышленным рассказом. Наверное, в собственной жизни у него было не меньше потрясений и терзаний, чем те, что несли с собой многочисленные семейные хроники, но они, видимо, были лишены необходимого романтического налета, который позволил бы барону вскружить мне голову до полного умопомрачения. До частичного он довел меня своими действиями даже с закрытым ртом. И лучше бы дальше держал рот на замке. Вместе с острыми зубами!

Полчаса прошло или уже час? Уйти? Нет, там за дверью библиотеки собрались отнюдь не несчастные психи, а беспринципные дельцы, что намного страшнее. Поняв, что с владельцем особняка по-деловому не справиться, они подключились к игре его больного мозга. Тут даже неясно, где и когда я буду подвергать себя большой опасности: в период фиктивного брака с бароном или во время вдовства? У пана Ондржея уже и документ, небось, составлен о передаче собственности, на котором не хватает лишь моей подписи. И я ее поставлю с закрытыми глазами и уйду без требования вознаграждения за моральный ущерб, чтобы остаться живой и здоровой.

Пан колдун предсказуем. И потому не опасен. В опасные игры я играю сейчас, находясь за закрытыми дверьми библиотеки. Вот барон уж точно непредсказуем. Даже для всех остальных участников заговора. И спящим выглядел куда привлекательнее, чем бодрствующим. С того ракурса, что я сейчас смотрела, шрамы сливались друг с другом, и лицо, пусть и выглядело по-прежнему припухшим, не походило больше на маску из мятой бумаги. Нет, будь он психически устойчивым и не будь рядом поляка и чеха, я могла бы стать барону женой. Даже не ради денег, а ради интереса. Пусть моя жизнь пуста, но в ней все равно нет места для обыкновенного мужика. Наелась, хватит!

Только барон Сметана психически неустойчив. Очень. Я могу пострадать от его рук. Возможно, убийства эта четверка и не допустит, но мои маленькие страдания их не волнуют. Им нужна подпись барона. Любой ценой. Цинично, но факт. И в их успешной команде действительно не хватало дуры из России. Раз барон так любит русских. Как же я лоханулась! Господи…

Я закрыла лицо ладонями. Стало темно, хотя глаза оставались открытыми. Нельзя бездействовать, когда действуют другие. Это опаснее любой глупости, которую я могу выкинуть, делая самостоятельно первый шаг.

Барон больше не касается меня ногой и потому не заметит моего ухода. Я спокойно поднимусь и… Но я не сделала к двери и двух шагов, как со спящего свалилась шаль. Фу, не проснулся. Еще шаг к двери. И разворот… Я не смогла уйти, оставив материнскую вещь на полу. Я подняла шаль и вновь укрыла барона. И… Что это? Ключ на груди… А я и не заметила, что барон расстегнул ворот рубахи. Кожаный шнурок перевернулся, и висевший на нем ключ, оказался на ключице. Да, да, тот самый, якобы от кукольного сундука… Ага, барон носит его по привычке вместо нательного креста… Или? Или барон более практичен, чем я думаю. И предсказуем. На моей шее еще вчера болтался ключ от мастерской, который барон повесил на меня, чтобы тот не потерялся.

Я на цыпочках подошла к двери в конце библиотеки, которая в прошлый раз была закрыта. Ничего не изменилось. Я попыталась оценить размер замочной скважины. Вполне вероятно, что это каморка Синей Бороды. Вполне… Но любопытство сейчас не порок. Пороком было то, что в России я не навела никаких справок о месте и людях, к которым еду.

Барон дышал довольно глубоко и ровно. Не спал же почти сутки! Я тихо присела на корточки подле дивана. Снять ключ через голову не получится. Только если развязать на шнурке узел. Вот бы бабушкина булавка пригодилась сейчас, но она, увы… Какое увы! Я, кажется, забыла снять ее с крыла летучей мыши. А куклу барон не спрятал. Положил на стол прямо тут в библиотеке. Я вернулась к окну. Так и есть. Забывчивость мне в помощь! И умение распутывать незапланированные узлы на нитях.

Приказав рукам не дрожать, я вернулась к дивану, встала на колени и ткнула острием в сердцевину узла. Эдна, два, три… Ключ упал мне в ладонь. Шнурок я оставила на шее барона, а булавку приколола на кофту. Только сзади, чтобы та не попалась психу на глаза. Колющее оружие как-никак!

Ключ вошел в замочную скважину легко и свободно и впустил мне в душу страх. А вдруг замок скрипнет, или петли запоют, или я найду за дверью то, что лучше бы не видела, и заору? Но Рубикон перейден. Тихо, тихо, тихо… И я очутилась вовсе не в кромешной тьме. Портьеры на окнах были раздвинуты. Кабинет. Рабочий. Полумрак ничего не скрыл от беглого взгляда. Пара стеллажей, два кресла, стол. Ничего необычного и страшного пока не попалось мне на глаза. Я осторожно прикрыла дверь. Мне было стыдно, но я шла вперед. К столу. Пустому. Чтобы открыть ящики.

В первом оказались фотографии. В основном Александры. Среди них была и та самая, где девушка запечатлена в моем меховом халатике. Штук десять одноформатных карточек, перевязанных ленточкой. Здесь нашелся портрет еще одной женщины. Скорее всего матери. Братьев не было. Если они вообще существовали. Чуть глубже в ящике лежала коробочка с письмами. Ее я только приоткрыла. Читать не позволяла совесть. Я искала другое — что-то связанное с бароном. С его жизнью, а не с прошлым семьи.

Приведя все в прежний идеальный порядок, я закрыла первый ящик и открыла второй: здесь нашлось всего несколько бумаг, придавленных бархатной коробочкой. Я не удержалась. Открыла — кольцо. Не такое массивное, как предыдущее, но такое же дорогое. Его, скорее всего, и порывался подарить мне барон. А что там за бумаги?

Мне потребовалось пару раз проморгаться, чтобы понять, что я не ошиблась. В трех документах значилось мое имя и мои паспортные данные. Не хватало лишь подписи, чтобы стать женой и наследницей Милана Сметаны. Почерк барона. Видимо, он заполнил документы ночью и потом велел пану Ондржею вернуть мне паспорт, потому что паспорта здесь не было, зато было… Я схватила свидетельство о рождении. Черт… Вот удача! Милан Сметана. Дата рождения: семнадцатое сентября тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Ему пятьдесят девять лет. Выглядит барон, правда, лет на десять моложе. А вот ведет себя совсем как младенец!

Дальше я обнаружила свидетельство о браке и выписку о разводе с Элишкой Северовой. Свидетельства об ее смерти в ящике не нашлось. Зато были документы на дом, банковские выписки и, главное — паспорт Милана. Сделанный три года назад.

Руки больше не тряслись. Я навела в ящике порядок и задвинула его абсолютно бесшумно. Вот дела… Дела на самом деле очень даже хорошие. Если моя романтическая часть души, в тайне от нормальной, жаждала поверить в знакомство со сверхъестественным существом, то вторая сейчас била в барабаны в знак победы над зачатками сумасшествия.

Что мы имеем? Настоящего барона Сметану, владеющего каким-то там состоянием и разваливающимся особняком. Это есть гуд! Идем дальше. Этот барон, пятидесяти девяти лет от роду, имеющий за плечами опыт неудачного брака, решил на старости лет жениться. Это не есть гуд. В глазах невесты, то есть меня. Теорию вселенского заговора отметаем сразу — меня не могли притащить сюда по его личной просьбе. Скорее всего, паны поняли, что дело пахнет керосином, и решили действовать наверняка, то есть через женщину. В любой ситуации "шерше ля фам", вот меня и нашли. И все пошло, как по маслу. С одним лишь маленьким исключением — барон-то псих, потому смешал им карты, напугав меня до полусмерти своим укусом!

Во всей этой белиберде оставалось неясным одно — как они мной управляют? И зачем? Хотят, чтобы я осталась здесь из страха перед сверхъестественными силами? Или чтобы я действительно свихнулась и меня могли признать мало того, что недееспособной, так еще засунуть в дурдом. Сразу же после смерти барона, которую они точно организуют ему в августе. По заказу. Это не будет убийством. Это будет самоубийством. Запланированным. Они уже очень хорошо обработали барона — бедняга каждой клеточкой мозга уверовал в собственный конец света!

Бред, бред, бред… Это же латиноамериканский сериал получается. А мы в Чехии! Черт возьми, в Чехии! У меня нет рабочей визы. Чтобы получить ее, еще до августа мне надо попасть в официальные органы. И там… Там же меня никто не остановит… Верно… Как Ивана Бездомного, звонящего в милицию из сумасшедшего дома. Нет, у моих панов все продумано. Кроме одного, я не из пугливых! Зря они с русской связались…

На второй беглый взгляд, в кабинете осталось все на прежних местах. Хотя, возможно, пристальный взгляд барона все же сумеет обнаружить мое вторжение. Но сейчас надо закрыть дверь и попытаться вернуть ключ ему на шею.

Спит, как убитый. К счастью! Затаив дыхание, я приподняла концы шнурка и, продев один конец в дырку на ключе, завязала узел. Теперь надо было нагнуться к шее барона, чтобы, схватив шнурок зубами, затянуть узел потуже. У меня это получилось: ключ лежал на ключице барона в первозданном виде. Я почти выпрямилась и тут… Барон открыл глаза. Сердце сразу перестало биться. А вот колени не затряслись, но только лишь потому, что я прижимала их к полу.

— Что ты делаешь, Верочка?

Трудный вопрос. Ответ, к счастью, не очевиден. И губы, и пальцы уже далеки от шеи барона. Если он их действительно проспал…

— Я хотела вас разбудить, — отыскала я нейтральный пока ответ, не слыша свой голос за гудящим в ушах сердцем.

— Поцелуем?

Барон улыбнулся, но у меня не отлегло от души. Наоборот на ней заскребли кошки. Лучше молчать, когда любое слово может быть использовано против тебя.

— Или поцелуй мне приснился?

Я зажмурилась и зачем-то опустилась к лицу барона. С губами я, к счастью, промахнулась и наградила поцелуем его подбородок. От неожиданности барон не успел даже поднять руки, чтобы удержать меня за спину. Я отскочила от дивана, чуть не кувырнувшись через журнальный столик. Барон сел и уставился на меня уже совсем не сонным взглядом. Ключ теперь небрежно лежал на вороте рубашки.

— Вера, что случилось?

Я сцепила руки перед собой. На манер нашкодившей девочки.

— У меня к вам просьба…

Я не знала, что просить. Ключи от машины просить нельзя. Хозяин Шкоды здесь и за руль меня не пустит, даже если барон вдруг расщедрится на ключи. А ничего другого на ум не приходило. Но молчать нельзя.

— Я боюсь выйти отсюда одна. Проводите меня до моей гостиной. Я хотела бы порисовать.

— Почему ты боишься? Кого? Здесь лишь одно чудовище — я, и ты просишь меня о помощи? — барон усмехнулся и покачал головой. — Конечно, я провожу тебя, если тебе так будет спокойнее.

Он поднялся и протянул руку. Я стиснула пальцы барона, отметив про себя, что они теплые. Даже, можно сказать, горячие. Барон подтянул мою руку к своим губам.

— Я, кажется, выспался, — сказал он после краткого поцелуя. — Позволишь остаться подле тебя?

Я кивнула — пусть остается. У него я хотя бы видела паспорт. А остальные здесь вообще непонятно кто такие!

Эпизод 6.4

До гостиной мы не дошли. Мы вообще никуда не ушли от двери библиотеки. Стараниями карлика.

— Холодную овсянку я уже не предлагаю. Но если пани Вера пообещает съесть омлет, я его мигом приготовлю.

От светлого улыбающегося лица Карличека и воображаемого омлета меня сразу начало подташнивать, но в этом особняке я ничего не решала, даже в плане еды.

— Мог бы догадаться приготовить его пятнадцать минут назад, — почти что рявкнул барон. — Раз торчишь под дверью!

Карлик и не подумал начать оправдываться. Его как ветром сдуло, а меня барон медленно отконвоировал в столовую и даже отодвинул стул, чтобы я могла сесть за абсолютно чистый и абсолютно пустой стол. Единственным напоминанием об использовании столовой по назначению был подсвечник с оплывшими свечами. Но вскоре исчез и он. Карлик, видимо спохватившись, бегом вернулся за ним из кухни. Только ускользнуть без продолжения отповеди у него не получилось.

— У тебя что, совсем ничего нет готового? Чего явился с пустыми руками!

Карлик стушевался перед хозяином и сунул подсвечник за спину. А потом спрятал и глаза:

— Я мигом. Много дел сейчас…

Пай-мальчик прямо! Барон тоже усмехнулся в голос и сказал уже намного спокойнее:

— Не говори только, что принялся за рождественскую выпечку?

Барон говорил с карликом, не сводя с меня глаз. Я надеялась, что не изменилась в лице. Если я окончательно не потерялась во времени, то до Рождества целая неделя. Барон явно потерялся не только в календаре, но и в этикете. Ворот рубашки так и не застегнул и даже не одернул жилетку. Пиджака на нем не было и ранее. Как и галстука… Все смешалось в доме барона Сметаны. Не иначе!

— Я не стану соревноваться с пани Дариной. Все равно проиграю.

Карлик едва заметно кивнул (поклоном назвать это нельзя было даже с натяжкой) и бочком двинулся к двери. И, не замедлив и так медленного шага, проговорил тихо, но четко:

— Возможно, пани Вере будет интересно узнать о нашей рождественской кулинарной традиции из первых рук.

И исчез в коридоре. Мы с бароном остались одни. Хотя бы внешне. Смотрели друг другу в глаза. Рты закрыты. Однако мозг, хотя бы мой, лихорадочно перерабатывал услышанное. Карличек прямо (Куда уж прямее!) попросил барона отпустить меня. В нынешней ситуации я не ожидала подобного содействия даже от карлика, хотя его роль слуги двух господ была очевидна и без всяких признаний в склепе. А теперь он решил послужить еще и мне? Или же кому-то из умников потребовалось переговорить со мной с глазу на глаз. Без ушей барона Сметаны.

Милан-Петер молчал и по-прежнему не сводил с меня глаз. Я хотела говорить, но не знала, о чем. Во всяком случае в те пятнадцать минут, которые мы будем ждать еду. Они пройдут в тишине, если кто-то не разобьет ее первым.

— Пан барон!

Он не дернулся от звука моего голоса.

— Вы могли бы продолжить свой рассказ, пока мы ждем завтрак.

И тут он поднял палец к плотно сжатым губам. Я зажмурилась. От стыда. Это же тайна. Тайна, которой со мной поделились. Ладно, но нельзя же молчать!

— А в чешской традиции разве не принято наряжать елку? — начала я самый нейтральный разговор. — Я очень люблю запах хвои, — добавила уже через полминуты, поняв, что меня продолжают игнорировать.

— Мы поставим елку, но не сейчас!

Барон отчеканил слова так холодно, что пришлось последовать его примеру и сжать губы. Он смотрел на их изгиб. Вне всякого сомнения, вспоминая приснившийся поцелуй или ночной, реальный… У меня от воспоминаний о последнем мурашки побежали по спине и похолодели ноги. Взгляд барона раскаленным железом лежал на моих губах. Мне безумно хотелось облизать их, но я не смела даже моргнуть. Барон поспал не больше часа. Он на взводе. Уже сорвался из-за пустяка на карлике. А ведь на бедном Карличике держится весь его дом!

Наконец маленький бедолага явился с подносом. Опустил одну тарелку передо мной. Вторую — перед бароном. И хотел смыться. Не тут-то было!

— У пани Веры совершенно нет аппетита… — начал барон, и я чуть не подавилась воздухом. Сейчас аппетит у меня появился. Жевание спасет меня от разговора с вами, господин барон! — Принеси аперитив. Ты, знаешь, какой, — добавил хозяин, когда карлик недоуменно захлопал глазами.

Пить? С утра? Или снова напоить решили… Тогда я выучусь на прошлых ошибках и днем грезить не стану, сколько бы вы этого не желали!

Снова наступила тишина. И на меня пал взгляд. Такой пристальный, что мне аж захотелось взять вилку и… Раз уж мне не позволяется воткнуть ее в ароматный от трав омлет, то я с превеликим удовольствием найду ей место в глазу барона! Кровожадность, видимо, заразна…

— Верочка! — барон поднялся со стула, когда карлик еще не успел даже перешагнуть порог столовой с новым подносом в руках.

Вернее, подносиком, на котором одиноко стояло два серебряных стаканчика. Видимо, на свет будоражащая мозги жидкость не походила на вино. Пришлось прятать ее. Вместо керамической кружки на сей раз в серебро!

— Верочка…

Карличек исчез. Барон подошел ко мне так быстро, что если бы я даже хотела подняться ему навстречу, не успела бы.

— Первый тост я поднял за твою счастливую и долгую жизнь, помнишь?

Это сейчас сарказм такой?

Барон наглаживал стаканчик, который собирался мне протянуть. Свой, скорее всего, пустой, он оставил на подносе с другого края стола. Что в этом стаканчике? Моя жизнь или моя смерть?

— Да, — ответила я непонятно на что.

— А теперь, даже если это будет последним моим тостом в твою честь…

Я перестала дышать. И думать я тоже перестала. Только во все глаза продолжала смотреть в ужасное лицо барона, на его дергающееся веко.

— За твой правильный выбор!

Он протянул мне стаканчик. Я схватила его не глядя и, лишь когда барон дернул подбородком, опустила глаза: в стаканчике лежал ключ. Автомобильный. Но не от Шкоды.

— Если решишь уехать, машина у главного входа, — барон произносил слова, жуя губы. — Выбор сделай сегодня. Я, — барон уткнулся взглядом в пол, по которому отбивали чечетку мои несчастные ноги. — Я больше не могу… Я хочу услышать от тебя ответ "да". "Нет" мне не говори. "Нет" ты уже сказала мне на мою первую записку. Второй раз я могу не сдержаться. Уезжай молча. Я сейчас уйду в кабинет. Он в библиотеке. Если согласна стать мне женой, приходи туда и мы в два счета покончим с формальностями. Если же нет, то конверт лежит на кровати. Там, куда ты его швырнула. Возьми деньги. В другом конверте плата за вторую куклу. Пусть я ее и не видел пока, я не сомневаюсь в твоем успехе. Там же твой паспорт. Машину оставишь у пана Лукаша.

Говорил барон монотонно, не поднимая на меня глаз. Но каким бы тяжелым ни был сейчас его взгляд, придавить к полу мои сапоги он не мог. Все мои нервы были обнажены.

— А дальше ты позаботишься о себе сама. А я позабочусь о том, чтобы никто не помешал тебе уехать.

Барон резко отвернулся и направился к своему стулу. Но не сел, а пошел дальше к двери.

— Ми…

Я сумела вскочить со стула, но не сумела произнести прежнее имя барона до конца. Он обернулся на первых звуках. Взгляд его горел ярче прежнего.

— Ты меня с кем-то перепутала, Вера! — сказал он громко и тут же зажмурился.

— Нет, — я качнула головой. — Я просто хорошо храню секреты. Пожалуйста, останьтесь на завтрак и… Вы обещали…

— Я обещал дорассказать эту историю вечером. Но в темноте водить опасно. Так что уезжай днем. И тебе ни к чему лишние подробности моей жизни, — он снова на мгновение зажмурился. — Возвращайся к столу, а то и омлет остынет. А я не голоден… Вернее, я сейчас подавлюсь даже водой. Приятного аппетита, Вера. И прощай, если…

Он резко развернулся и вышел. Не так быстро, как ему хотелось. И вообще без пиджака барону сложно было скрыть свое состояние: он сгорбился, точно вспомнил про возраст. Только желания разгладить ему горб не возникло. Я вернулась за стол и принялась за омлет, не отпуская взглядом стаканчик с ключами.

Барон знал, какое решение я приму, и попрощался заранее. Карличек, наверное, тоже — только по-английски, молча, потому не предложил добавку и даже пришел убрать со стола. В гостиной тоже никого не оказалось. Все исчезли с моих глаз явно по приказанию барона.

Я поднялась наверх. Как барон верно отметил, свою бывшую комнату. Конверт снова лежал посередине кровати. А ведь его убирали, чтобы уложить меня спать. Теперь вернули на прежнее место вместе с запиской, хотя ее могли бы и вынуть. Я машинально вытащила листок и вновь уставилась в слова. Бедный человек. Несчастный. Одному бороться с недугом очень тяжело. А он один, пан Драксний не в счет. Он не врач, не друг, он такой же мошенник, как и все остальные.

Я вытащила оба чемодана. Распределила между ними вещи. Первую футболку я швырнула. Потом глянула на длинный ряд вешалок и принялась аккуратно складывать каждую вещь, даже ту, что следовало отправить в стирку. Оба конверта, не открывая, я положила в рюкзак вместе с паспортом. И… Вспомнила про оставленную в библиотеке куртку. Ничего, можно зайти и взять. Диван стоит далеко от двери в кабинет.

Но идти никуда не пришлось. Только опустить чемоданы у лестницы. Куртка висела на перилах. Я оделась, подхватила чемоданы и пошла вниз. Дверь не на замке. Я вышла на крыльцо и, семеня, принялась спускаться. Дорожка вокруг дома расчищена. Все для меня! Одной меня! Я спокойно дошла до замерзшего фонтана. Подле него стоял Мерседес. Хрен редьки не слаще! Можно было куртку и не надевать! И я швырнула ее на пассажирское сиденье вместе с рюкзачком. Чемоданы положила в багажник. И села за руль. Только машину не завела. Ехать в дождь я не могла, а он шел из моих глаз. Соленый-пресоленый. И не замерзал.

Минут пять я плакала. Наконец вытерла глаза шарфом и включила зажигание. Главная аллея расчищена. Черт возьми! Здесь побывал пан Лукаш. Они не ждали гостей. Значит, барон еще ночью решил со мной распрощаться. Решил так твердо, что позаботился обо всем. Я не должна переживать. Он осознал, что так будет для него лучше. Но слезы продолжали душить. Или это чертово кожаное колье на моей шее не дает дышать?! Надо будет попросить у пани Дарины ножницы. Вот так. Я отрежу последнюю связь с миром сумасшедших маньяков-романтиков.

Чугунные ворота открыты. Настежь. Здравствуй, мир нормальных живых людей!

Эпизод 6.5

Пани Дарина встретила меня с очень большими глазами. Еще на крыльце. Возможно, хозяйка выбежала на мороз, признав машину барона, и не найдя в ней его самого, удивилась. Идиотка… Идиотка — это я. Барон не может водить из-за плохого зрения. Чья же тогда машина? Судя по крутизне, однозначно пана Ондржея. Хотя погодите… Пани Дарина, это я уже вам. Мне нужна минута, чтобы достать из бардачка регистрационные документы на машину и выдохнуть: в них значился Милан Сметана. Хотя бы с собственностью порядок, а то прикасаться к вещам пана Ондржея не хотелось даже на полчаса.

За эту минуту подле машины вырос пан Лукаш, и я позволила ему вынуть из багажника оба чемоданы. Пани Дарина с трудом подобрала челюсть. Я хотела было отдать ключи, но передумала. Только не из-за ее вытянутого лица, а потому что боялась теперь всех и всего. Сделаю это, когда за мной приедет такси. Об его вызове я и заговорила с пани Дариной сразу же после приветствия. Но та только руками всплеснула: как же так?! "А вот так!" — прямо так и хотелось закричать ей в лицо.

— Вы уезжаете? Насовсем? Я-то думала, вы просто соскучились по цивилизации. Мы прибрали в вашем номере, нагрели его… Все, как велел пан Ондржей.

Подробности тут лишние. Даже для меня, кажется. Выходит, первая мысль про желание встречи тет-а-тет с кем-нибудь из панов могла оказаться более, чем верной. Возможно, они изменили план действий, и я в стенах особняка оказалась лишней. Только удалить меня оттуда надо было по-театральному красиво.

Барон все же стал марионеткой. Только в их руках, а не в моих. Они подвели его к логической мысли о расставании со мной. Распоряжения, видимо, отдавал он сам, а пан Ондржей только лишь играл роль всегда готового услужить шурина. Оказывается, барона легко обвести вокруг пальца. Только со мной этот номер не пройдет!

— Я с удовольствием приму душ, — сказала я с улыбкой, переступая порог перетопленного дома. — Мне нужно вернуться в Петербург. По делам, — добавила я уклончиво, но очень твердо, чтобы пани Дарина поверила моим словам.

— Но вы вернетесь к нам?

Какая надежда в голосе? А взгляд… Я думала, его достоин только пан Ондржей. Мой взгляд тоже может быть достаточно выразительным для того, чтобы женщина прочитала в нем то, что ей хочется сделать правдой. Даже улыбка моя сейчас на вес золота. Уверена, и барон Сметана не усомнился бы в ее искренности.

Со словами, что спущусь к обеду, я поднялась в номер, взяв только косметичку, умывальные принадлежности и сменную одежду. Пани Дарина вызвалась постирать остальные вещи. В такой бане, как у них в доме, к утру высохнет даже болото. Вызывать такси в эту глушь на ночь глядя мне не хотелось в любом случае. Любительница детективов в моей голове рассуждала предельно просто: либо меня отпустили, либо нет. И когда я в действительности уеду, не имеет значения. Их слишком много, а я одна. Если пану Лукашу даны специальные инструкции в отношении меня, то он их выполнит от "а" до "жет".

А вот документы лучше держать при себе. Потому в ванную я пошла вместе с рюкзачком и закрылась на замок. Если я на свободе, хотя ошейник говорил об обратном, деньги барона мне понадобятся в очень скором времени: и чтобы добраться до дома, и чтобы кое-как начать жизнь заново.

Верить в гостевом доме никому нельзя. Даже себе доверять не стоит. Только горячей воде, от которой идет пар. Как мало, оказывается, человеку нужно для счастья… В состоянии вареного рака я рухнула на кровать и вытащила из-за тумбочки телефон. Загрузила приложение ВК и ответила на тысячу Ленкиных сообщений очень коротко: я все еще жива, не переживай.

Да, я никогда еще не была с ней настолько откровенной. Ни в какие планы я посвящать ее не стала, потому что завтрашний день еще не до конца оформился даже в моем собственном мозгу. В голове вообще был полный раздрай. Собраться с мыслями я смогу, наверное, только в самолете.

— Пани Вера! — постучала в дверь хозяйка, чтобы пригласить меня к ужину.

Я спустилась с рюкзачком, радуясь его непритязательному размеру. В нем лежала косметичка. По мне видно, что я едва успела волосы просушить. А сейчас прямо здесь буду приводить в порядок ногти. Пусть лучше думают, что я форменная свинья, чем убеждаются в том, что я их опасаюсь… Хотя, конечно, никто в последнем не сомневается.

Оба супруга крутились вокруг меня с завидной активностью. Пан Лукаш чинил карниз, который не требовал починки. А пани Дарина все переживала и переживала по поводу еды, на которую я не накинулась изголодавшимся зверем. В особняке меня хорошо кормили. Я даже не знаю, кто из этих двоих лучший повар. Карличек хотя бы не глядит в лицо настолько заискивающе.

Ну что вы, пани Дарина, хотите знать? Или переформулируем вопрос: какую информацию паны попросили вас у меня выудить? Но я не дала хозяйке шанса первой задать вопрос. Отложив в сторону пилку для ногтей, я попросила у нее ножницы.

— Ножницы?

Пани Дарина, вы вдруг забыли русский язык?

— Зачем вам ножницы?

Боже, я что, топор у нее прошу?

— Мне нужно… — Нет, совсем не заусенец отрезать, а то ведь с радостью вручит мне маникюрные ножницы! — Разрезать кожаное колье. Там замочек сломался…

Откровенная ложь. Застежку я так и не нашла.

— Или вы сможете его расстегнуть?

… Найдя для начала замочек.

Когда пани Дарина с радостью нависла надо мной, я замерла и стиснула зубы, чтобы не пикнуть. Кожаная полоска, похоже, срослась с кожей, так трудно и больно было ее проворачивать на несчастной шее.

— Говорю же, нужны ножницы, — почти что взмолилась я, и пани Дарина тут же убрала от меня свои горячие руки.

— А как вы его надели?

Я бы сама не отказалась от подобной информации.

— Это подарок пана Драксния, и он сам…

Я не договорила. Хозяйка как-то нехорошо на меня глянула и, побледнев, отступила, обтирая руки о фартук, точно испачкалась об меня.

— Что же вы сразу-то не сказали! — чуть ли не шипела она. — Его не снять. Да и вообще… Вы никуда не уедете отсюда…

Так… Ну хоть к чему-то мы уже приехали!

— Это еще почему ж?

Я специально прикоснулась к ошейнику, чтобы вновь увидеть в глазах хозяйки неподдельный ужас.

— Да потому что он придет за вами, куда бы вы не ушли.

Она покосилась на окно. Я тоже. Снег не валит. Увы…

— Снежный дракон, да?

Я пыталась говорить серьезно, хотя внутренняя улыбка растянулась уже до размера чеширской. Играть, так играть до конца. Они считают меня идиоткой, так и я в ответ буду общаться с ними, как с идиотами, но уже в кубе.

— Или барон Сметана? Ян, вряд ли, сунется сюда. Мы с ним малость поцапались,

— я специально использовала этот глагол, вместо "подрались", если они решили подкрепить версию про оборотня. — Я сломала ему нос. Дайте мне ножницы. Пожалуйста! Или я возьму на кухне нож.

— Пани Вера, пани Вера…

Пани Дарина замотала головой, и у меня зарябило в глазах. Хотелось затормозить ее голову руками. И сказать:

— А кто, по-вашему, барон Сметана?

Я задала не тот вопрос, который следовало задавать, а тот, ответ на который меня интересовал. Я приму любую версию. Только озвучьте ее наконец!

— Несчастный человек, — прошептала пани Дарина. — Попавший в лапы к монстрам.

Вот так просто, человек? Не вампир? В вампирском музее нет вампира, нонсенс! Непорядок. Так кто там вампир? Карлик, что ли? Оборотень есть, колдун имеется, дракон прилетел, привидение распускает в полночь руки… Нет, барон просто обязан играть роль вампира! Иначе какого черта мне навязали роль жертвы?!

— А что вы знаете о бароне?

Теперь настал черед заискивать мне. Пани Дарина присела на стул и так перегнулась через стол, что почти угодила грудью мне в тарелку. Шепот с придыханием был лишним. Пан Лукаш все равно слышит весь наш разговор, а маленького футболиста и слепого охотника опасаться не стоит. Хоть кого-то можно тут считать безвредным?!

— Ничего не могу сказать про него. Моя мать служила у его матери горничной всю войну, а потом семья баронов бежала куда-то. Милан Сметана вернулся один, когда получил бумаги на дом. Я его мельком видела пару раз, когда приходила к Элишке. Мы с ней росли вместе, были подругами, пусть я и старше ее на семь лет, а потом все изменилось. Она стала смотреть на меня свысока. Как и брат. Впрочем, он всегда таким был… Грозился, что уедет из нашей глуши. Уехал. Надолго, а потом вернулся и начал наведываться в особняк. А потом была свадьба. Наверное, была… Меня не пригласили. Стеснялись. А потом Элишка пропала. Она появлялась здесь не часто, и мы не сразу спохватились. Пан Ондржей говорил, что она с любовником сбежала. Но не очень-то я верю в это.

— Думаете, муж ее убил? — рубанула я с плеча.

— Не думаю, — ответила она быстро и твердо. — Ее точно убили. Но не барон. Скорее всего пан Кржижановский. Он и Ондржея к рукам прибрал, чтобы вякнуть не смел. Это страшный человек.

— Оборотень, — швырнула я на этот раз гранату, но та не взорвалась.

Пани Дарина осталась спокойна.

— Зря вы так… Не верите, вам же хуже. Доведется увидеть своими глазами, поздно будет. Элишка увидела оборотня, потому он ее и убил. Мой отец не умер лишь благодаря пану Ондржею. Он остановил оборотня. Не позволил убить старика.

— Заколдовал? Он же колдун, верно? — решила я ковать железо, как говорится, не отходя от кассы.

— Какой он колдун… — покачала головой пани Дарина. — Вот отец его был колдуном. Умел зубную боль да ячмень заговаривать, ну и прочую мелкую хворь. Этот же только колоду карт. Сначала удачно, а потом… — она махнула рукой. — Так он к барону и попал.

— Эту историю я знаю. Меня теперь дракон интересует. За что вы так пана Драксния назвали? За фамилию драконью?

Складно врет баба! Но где-то ж она должна проколоться! Они продолжают меня пугать по прежнему сценарию. Не может же она действительно верить в драконов!

Тут пани Дарина усмехнулась. Только у меня не отлегло от сердца, а наоборот камнем душу придавило.

— Можете любого в округе спросить. Все его видели… В драконьем обличье, а вот в человечьем не довелось пока никому. Только вам.

— Так почему же люди считают, что драконов не существует?

— Так нет же их, — еще коварнее улыбнулась хозяйка. — Кого ни спроси, скажут — сказки. Даже вас, пани Вера, спроси сейчас про дракона и оборотня, скажете, что ни того, ни другого не видели, верно?

А вот это уже ближе к делу.

— Конечно, не видела. Их нет. Они выдумка. Сказка.

— Вот и хорошо, вот и хорошо, — повторила пани Дарина вкрадчиво, как умеют делать матери со стажем. — Вы же взрослая женщина. В сказки не верите. И понимаете, что это не сказки.

Из голоса пани Дарины ушла вся мягкость. Если бы она сама сейчас обернулась драконом, я бы не удивилась. Я пленница и тут. И меня предупредили, что шаг влево, шаг вправо, побег… И они могут за вот этот самый ошейник пристегнуть меня к батарее за неповиновение!

— Добрый вечер, — поздоровалась вдруг пани Дарина по-чешски, а я даже скрипа дверных петель не услышала.

Обернулась — боятся меня, по двое ходят. Пришлось поздороваться. Пан Ондржей поклонился. Ян с новым пластырем на носу сделал вид, что меня нет. Пани Дарина подскочила с предложением о чае. Все промолчали. И радушная хозяйка приняла молчание за согласие. Пан Лукаш тоже бросил карниз и смылся следом за женой. Он был при ней, наверное, на случай, если я решу сбежать. Куда? Как…

Рука продолжала лежать в кармане. В том, где был ключ от Мерседеса. Какое счастье, что куртка в машине. Иначе ключ я бы положила в карман и повесила куртку на вешалку прямо у двери. Пан Ондржей бы сцапал его по пути к моему столу.

Я успела вытащить пилочку и нацелиться на несчастный мизинец. До двери ровно шесть шагов. К счастью, стол мне накрыли не за печкой.

— Ты сейчас вернешься с нами и скажешь, что согласна выйти за барона, — выдал хозяин лисьей шапки без всякой прелюдии. — Права выбора тебе никто не давал.

Ян молчал, но не прятал от меня своих мутных глаз. В черном обрамлении ставших более выразительными. Мне не было стыдно за нос. Я бы и сейчас чем-нибудь огрела поляка. Табуреткой, например. По башке! За то, что притащил меня сюда. Волк позорный!

— Мне это право дал барон, и я приняла решение.

— Уехать? — спросил Ян по-русски.

Я тронула свой ошейник. И он тотчас втянул шею в шарф, пряча свое шипованное ожерелье.

— Я не могу уехать. Я просто соскучилась по горячему душу. И одежду постирать надо было, — выдавала я ровно и зло. — А сейчас я жду пана Драксния. Вы тоже можете дождаться его и обсудить все интересующие вас нюансы в отношении моего будущего. Он выиграл меня в шахматы, если вы вдруг забыли. Я его собственность. Его, а не ваша!

Я уже кричала. Колени тряслись. Да и вообще тряслось все тело. Они гнут свою линию, беспринципные сволочи! Им плевать на меня и барона. Особенно на несчастного барона!

— Ну так пан Драксний желает своему Милану только добра, — продолжил пан Ондржей. — А добро для барона — это женитьба на тебе.

Никогда еще этот лис не говорил так медленно. Меня затрясло еще сильнее.

— И вы посланы паном Дракснием уговорить меня вернуться? — проговорила я с неприкрытым ничем сарказмом.

Однако чех не понял юмора.

— Глагол "уговорить" здесь неуместен. Я понимаю, что чешский язык тебе не родной. Ян мог бы…

— Ян, можешь показать мне ключи от Шкоды? — перебила я трясущимся голосом.

— Там такой классный брелок…

Ян с непроницаемым лицом протянул через стол ключи. Я взяла их трясущимися пальцами и секунд десять действительно делала вид, что рассматриваю пластмассового волчонка. А на самом деле в это время выставляла в проход ноги и накручивала на свободную руку ремни рюкзачка с деньгами и документами. Потом вскочила и ринулась к двери.

Ровно три прыжка. Ручка. Прямо в войлочных тапочках, выданных пани Дариной, на ледяное крыльцо. Секунда, и я почти что скатилась вниз. Не оборачиваясь. Шкода далеко от Мерседеса. До нее надо бежать. Зато не поцарапаю собственность барона. Вот я и в машине. Мотор у Шкоды теплый. Двери заблокированы. Пристегиваться лишнее. Газ!

Эпизод 6.6

Газануть я не успела. Зато сменить реальность на сон у меня получилось за секунду. За ту, в которую Як кинулся на капот отъезжающей Шкоды. Видимо, позабыв, что находится в образе человека. И даже умудрился подтянуться к ветровому стеклу и расплющить по нему несчастный нос. Бесцветные глаза горели в тот момент так сильно, что адреналин в моей крови вспыхнул, словно бензик. И мне стало плевать, что на капоте человек. Для меня на капоте, в любом случае, был не человек, а зверь! Дикий, страшный, кровожадный!

Потому, зажмурившись, я втопила педаль газа в пол и через пару метров вывернула руль до предела. Уже с открытыми глазами. Парковка расчищена. Маневрируй, не хочу! Вправо, влево, снова вправо, пока не скинула того, кто не давал мне ехать. Куда тот скатился, мне было тоже плевать. Я жала на педаль газа, чувствуя на ресницах, точно сотню иголок, капли горячего пота.

Вперед! Только вперед! И монетка моей судьбы упала не той стороной. Я свернула не в сторону Праги, а на дорогу к особняку. Разворачиваться нельзя. И я погнала вперед. Как встретит меня барон, еще неизвестно, а вот пан Кржижановский точно перегрызет мне глотку. Нормальный не кинулся бы на машину, хоть ее б трижды угоняли!

Вперед! Вперед! Стоп… Сбавить скорость и медленно въехать в снежный тоннель. Это уже не первая попытка, а третья. Вторая была на куда более широкой машине. И оказалась удачной. Почти! Если бы не Шкода…

Я влетела в чугунные ворота и затормозила перед фонтаном, не подъезжая ко львам с парадной лестницы. С меня хватило волка!

Нормальный человек барон? Вот сейчас и проверим. Без куртки, оставшейся в Мерседесе, мокрая от пережитого и будущего страха, со всклокоченными после мытья волосами, я бежала через сугробы в мокрых насквозь войлочных тапках! По снегу к дорожке, от нее — ко льду перил. И вот я уже на крыльце. Дверь открыта. К чему запирать ее теперь…

— Верка!

Я не успела еще переступить порог и оглянулась довольно быстро. Ко мне из парка бежал карлик. Сегодня день моржа? Без тулупа, в легком свитере. Всклоченный и мокрый, судя по налипшей на лоб челке.

— Верка!

Я уже была внизу, а он, не в силах отдышаться, не мог сказать ничего, кроме моего имени. Потому просто схватил за руку и потащил за собой. К античной статуе. К скамейке. На ней кто-то лежал. Барон?

Только через три шага я поняла, что это пан Драксний. Он лежал ничком. Лицом в обледенелый чугун и доски. Я ринулась к скамейке и ступила в лужу. Черт… Здесь мартовская слякоть! И от снега идет пар. Или он идет от скамейки?

— Не трогай! — заорал Карличек, когда я протянула к старику руку.

— Что с ним? — спросила я одними губами.

— Перец в молоке. А он по привычке выпил залпом.

— Откуда?

Если бы мы говорили по-русски, я получила бы ответ — от верблюда. Но ответ был другим, польским — от Яна. Твою ж мать! Я все же потребовала перевернуть старика. Он упал на спину, точно тряпичная кукла. Лицо расползлось, сделалось раза в два больше, между чешуйками пролегли огромные кроваво-красные рытвины. Из ноздрей валил пар, он-то и растопил снег. Глаза закрыты. Тело неподвижно. Только рука, сжавшая шею, малость дергается.

— Нет! — я кричала это долго, даже когда уже содрала с плеч рюкзак.

Какое счастье, что я любитель бардака во всем: в жизни и вещах. В моей косметичке точно лежит упаковка Бенадрила, который я таскала для Толика из-за его аллергии на шерсть животных. Срок годности не важен, мы всего год как расстались…

— Подставь ладони! — крикнула я карлику и высыпала содержимое косметички: пластыри, бальзам-звездочка, капли от насморка, болеутоляющее и жаропонижающее… Лишь для мозгов у меня ничего тут не было. А вот от аллергии, к счастью, нашлось.

Я выломала таблетку себе на ладонь. Карличек догадался, что делать. Подлез под шею старика и на плечах приподнял ему голову. Теперь панДраксний лежал на карлике, точно на подушке, а тот спокойно стоял коленями в снежной жиже. Я тоже, правда, не чувствовала холода. И брезгливости, когда дотронулась до острого и одновременно скользкого ледяного лица умирающего. Раз, и я всунула таблетку ему в рот. Два, придавила его руку своей ладонью, боясь отрывать когти от шеи, и дернула вниз, чтобы старик смог проглотить лекарство.

— Его надо отнести в дом.

Хорошо мне говорить! Нести-то карлику, а старик вдруг сделался каким-то тощим и длинным. Волочить придется.

— Надо позвать барона, — спохватилась я, и только тут меня шарахнуло: Милан не мог бросить старика в приступе. — Где барон?

Карлик смотрел на меня, не мигая, но на лице его читалась странная смесь испуга и недоумения.

— Это я у тебя должен спросить? Он же за тобой пошел.

— Пошел? — до меня ничего не доходило. Даже в микроскопических количествах.

— Ладно, скажем, побежал. Машины тут было только две. Дракон сумел долететь лишь до скамейки. Сама видишь… А ты как здесь очутилась? — спросил карлик уже совсем как-то потерянно, продолжая одной рукой держать на весу голову старика.

— На Шкоде. Одна, — я достала из кармана ключи от обеих машин.

— Я даже не буду спрашивать, как так получилось…

— И не надо. Ты не любишь, когда я ругаюсь матом, — попыталась улыбнуться я, но улыбки не получилось. Вышел оскал. — Давай вдвоем поднимем его.

Использовать халат в качестве волокуши я не рискнула и схватила старика за ноги. Карлик держал его спереди и шел спиной довольно проворно.

— Так как ты здесь очутилась? — не унимался Карличек, и я поняла, что это уже другой вопрос.

— Ошиблась дорогой.

Хотела сказать зло, а вышло против моей воли с улыбкой.

— Выходит, он до тебя докричался.

— Барон?

— Дракон! Ошейник больше не действовал. Ни на тебе, ни что, самое страшное, на волке. Из-за аллергии дракон потерял силу.

Услышав такое, я тряхнула шеей, и ошейник действительно свалился с меня и повис на ноге старика. Наверное, я успела освободиться из драконьего плена в последний момент. Пан Драксний вдруг открыл один припухший глаз: он горел сильнее, чем у пана Кржижановского. Я непроизвольно сглотнула, но шага не сбавила. В конце концов, я привезла спасительную таблетку! Хоть бы спасибо сказал! Но старик снова закрыл глаза, и мы с карликом стали осторожно поднимать его по ступенькам.

Карличек с трудом открыл ногой дверь, и мы ввалились на веранду. Затем прошли через гостиную, мимо лестницы и замерли подле тяжелой дубовой двери.

— Разворачивайся! — скомандовала я.

— Вперед ногами? — не двинулся с места карлик.

— Дурак! — не сдержалась я. — Мы же вносим в дом! И, черт возьми, легче одной рукой перехватить ноги, чем голову.

И я действительно сумела и старика удержать, и открыть дверь. Правда, пришлось помогать себе мягким местом. Ничего. Главное, я впервые зашла в гостиную без стука.

Мы уложили пана Драксния на диван и замерли. А вот мысль моя работала в удвоенном ритме. Где барон? Где он шел или бежал? Наверное, по дороге. В том состоянии, что я была и нахожусь до сих пор, я бы и слона не заметила. Пусть радуется, что я его не сбила! Лично я этому очень рада. Барон скоро вернется. Так что медлить нельзя.

— Карличек, у меня к тебе просьба…

Он к тому времени уже подложил под голову старика подушку.

— Вернее, приказ, потому что это не обсуждается. Если ты сам не соберешь вещи барона, то это сделаю я.

— Вещи? — переспросил карличек, и его плечи нервно задергались.

— Двух костюмов хватит, четыре рубашки, свитер, пальто, шапка, сапоги… Весь шкаф не пакуй. С таким расчетом, чтобы хватило на неделю.

— Зачем?

— Не спрашивай! Живо!

Он подчинился мне, точно я была в этом доме хозяйкой. Но на данный момент именно так я себя и чувствовала. Хозяйским шагом я пересекла гостиную. Даже если кабинет заперт, я вышибу замок. Но дверь осталась открытой и, судя по беспорядку на столе, барон выбежал оттуда, сломя голову. Это мне даже на руку.

Я опустила рюкзак на стол, прямо поверх мелких клочков бумаги, раскрыла его и ухватилась за ручку ящика. И вот тогда мои руки задрожали. Верка, что ты делаешь? Что ты делаешь… Молчи, глупый мозг, молчи… Возможно, монетка упала верной стороной. И это мой шанс. И шанс барона Сметаны. Пан Ондржей просил показать барону мир за пределами шахматной доски. Вот я и покажу его!

Я сунула в рюкзак паспорт Милана и банковские бумаги. На случай, если у него нет с собой карточек. Денег в конверте нам хватит. На неделю точно. И кольцо. Я открыла коробочку и тут же закрыла. Еще рано. Поэтому сунула ее на самое дно рюкзака. Если карлик спросит меня, что я делаю, отвечу честно — не знаю.

По отсутствию новых документов в ящике и присутствию рваной бумаги на столе, я поняла, что барон разорвал наши отношения. И пусть! Я не надежда, я — вера! Когда умирает надежда, остается только верить… Что все еще будет хорошо.

Ящик задвинут, молния закрыта. Я рванула через библиотеку еще быстрее, чем до того бежала в кабинет.

Пан Драксний лежал на диване в прежней позе. Только из ноздрей уже не валил пар. Он видимо шел из моих ушей, потому что мне сделалось безумно жарко. Хуже, чем после горячего душа. Я сунула в карман руку и положила на шахматный столик половинчатую упаковку Бенадрила.

В этот момент вошел карлик. Без чемодана. Я сначала указала ему на таблетки, а потом спросила, где вещи барона? Оказалось, что уже в Шкоде. Я не поверила и открыла багажник. Карлик не вышел со мной, и я чуть не уехала, не попрощавшись, но он прибежал. С валенками!

— Снимай мокрые тапки! — орал карлик, снова задыхаясь.

Точно, у меня ж мокрые ноги! Материнская забота! Я переобулась и протянула руку. Карлик не подал своей.

— А чего с тобой прощаться… — усмехнулся он зло.

Скотина, не верит в успех моего предприятия. Нет, милый пан Карличек, этой ночью мы точно не вернемся. Жди в гости панов. Но этого я не сказала, понадеявшись на выразительность своего горящего взгляда. В крови снова пылал адреналин. Мне захотелось снять даже теплую кофту и вытереть ей лоб.

Шкода слушалась меня, как родная. Вот бы и барон Сметана оказался таким же покладистым. Ага! Сейчас!

Я увидела его у чугунных ворот и сначала испугалась, что он решил их закрыть. Дура… Им их даже вдвоем с Карличеком не сдвинуть. Вросли в снег. Что он тогда стоит тут? Голову понурив…

Я затормозила прямо у ног грустного привратника, в душе пожалев, что пан Драксний не оставил здесь огромной лужи. Хотелось окатить барона ушатом холодной воды. С ног до головы!

— Я ждал тебя, — прошептал барон, когда я опустила стекло, хотя ни взгляд, ни мои губы его об этом не спрашивали.

Ворвавшийся во все еще теплый салон морозный воздух заставил меня задрожать, а барон стоит тут в одной мятой рубашке уже бог знает сколько времени. Псих! Настоящий псих…

— Вы замерзнете так! — взвыл мой внутренний паникер. — Садитесь скорее в машину!

Здоровье у барона, может, и получше Репинского будет, а вот мне действительно безумно холодно, а стекло не поднять. Милан вцепился в его край, точно утопающий в соломинку. Как и сказал тогда… Кажется, уже вечность тому назад. Хорошо все же, что эти пальцы вцепились не в меня.

— Пожалуйста, сядьте в машину. Не пойдете же вы за Мерседесом пешком!

Я вытащила из кармана ключ и протянула его на ладони в окно. Зря! Барон вцепился мне в руку.

— Вера, скажи только: ты вернулась из-за него или из-за меня?

— Из-за ключа? — заморгала я глазами.

— Из-за дракона! — прорычал барон. — Он пытался притянуть тебя обратно уже после того, как потратил последние силы, чтобы удержать здесь Яна. Постой…

Да, барон точно слепой. Он только сейчас понял, что это Шкода?

— Сядьте в машину, пан барон. Не заставляйте меня применять силу.

— Где Ян?

— Понятия не имею, — И мне действительно было плевать, где этот чертов поляк.

— Сломанного носа ему показалось мало. Если он отделался лишь переломом руки, ему повезло.

— Вера, что ты сделала?

В голосе барона зазвучала искренняя тревога.

— А вас это так волнует? Это была самооборона. Лучше бы переживали за себя. Если вы сейчас же не сядете в машину, я применю к вам грубую женскую силу.

— Ты уже ее применила…

Барон коснулся волос. Их припорошил вовсе не снег. Бедный… На голове не осталось почти ни одного темного волоска. Неужели он так испугался за меня? Или за пана Драксния…

— С драконом все в порядке. Я дала ему таблетку от аллергии. Он спит. Если потребуется, Карличек даст ему еще одну.

Лицо барона просветлело на глазах, но тут же снова помрачнело.

— Мне стыдно, Вера. Но я этому не так чтобы очень уж рад.

Я показала рукой на пустую шею. Барону срочно нужны очки!

— Садитесь в машину! — почти кричала я. — Даю вам последний шанс. Иначе я воспользуюсь своей полной свободой и уеду!

Умная Вера в моей голове вопила в рупор, что именно так и надо сделать, а дура продолжала уламывать психа на семейные отношения! А рука просто нажала на кнопку поднятия стекла, как только с окна исчезла рука барона. Надо было блокировку дверей сначала нажать!

Но поздно. Барон занял пассажирское кресло и захлопнул дверь.

— Что ты собираешься делать?

Задал он вопрос каким-то шибко меланхоличным тоном. Только вы тут мне приступы не устраивайте! У меня нет таблеток от бешенства. Сама бы с удовольствием проглотила парочку!

— Для начала обменяю машины. Так что не потеряйте ключ от Мерседеса. Может, я и сумасшедшая, но не воришка. Хотя… Я должна вам признаться…

Я следила за дорогой, чтобы не угодить в сугроб, и не смотрела на барона, но почувствовала, как тот вздрогнул, когда я назвала его Миланом.

— Вера…

— Хватит! — я чуть прибавила скорости. — Не перебивайте меня, Милан. Я, как и вы, не люблю, когда меня не дослушивают до конца. У вас в ногах мой рюкзак. Откройте его, пожалуйста. Там сверху, — затараторила я, увидев рюкзак на коленях барона, — лежит ваш паспорт. Я видела все документы до того, как вы их порвали. Извините, но я играла во взломщицу в целях самообороны. И сохранения последнего здравого смысла в голове. Впрочем, не уверена, что у меня это получилось. В волка и дракона я почти поверила… Но с вами все-таки разобралась.

Боковым зрением я увидела, как барон покачал головой, а потом заметила в его руках паспорт.

— Это не мой паспорт, — сказал он спокойно.

— Не ваш, будет ваш, — не стала я спорить. — В любом случае, мы попытаемся им воспользоваться. Я всю жизнь мечтала о медовом месяце в Париже. А вы о чем мечтали?

Я запретила боковому зрению подглядывать за бароном. Может, он дернулся. Может, даже повернул ко мне голову. Я смотрела только вперед, как зашоренная лошадь.

— Тормози!

Я сначала втопила педаль до предела в пол, а только потом открыла глаза, которые зажмурила за секунду до крика барона, потому что увидела перед собой дракона. Снег не падал, он летел в стороны, поднимаемый с дороги могучим хвостом, которым ящер, видимо, в бешенстве, колошматил по снежному дорожному покрытию.

Эпизод 6.7

Я вцепилась в руль и, к счастью, приросла валенком к педали тормоза. С ручкой коробки передач справился барон через минуту моего бездействия и заодно вынул ключ из зажигания. Это, получается, уже не остановка. Это стоянка. На заснеженной дороге!

Я снова зажмурилась, но очнуться в реальности не получилось. Дракон не растворился в морозном воздухе. Он только согрел его своим дыханием и даже растопил лед по краям лобового стекла.

— Выходи из машины, — приказал барон и сделал то же самое за секунду до меня.

Драконий хвост замер. Крылья окончательно опустились и стали медленно превращаться в халат. Я закрыла глаза, решив открыть их только на голос пана Драксния. Барон подхватил меня под локоть, когда я вдруг коснулась рукой снега, а думала, что нормально оперлась о машину.

Барон захлопнул водительскую дверь и отконвоировал меня к переднему бамперу. Согреюсь. Может, зубы перестанут стучать от страха… Впрочем, воздух без всякого автомобильного двигателя нагрелся, точно в парнике, и росой осел у меня на лбу. Барон, только руку не убирайте, только не…

— Милан, друг мой, сделайте одолжение, отойдите от моей пани, — проскрипел злой старик.

Я затаила дыхание, но хватка на локте не ослабла. Барон даже не колебался в решении держать меня при себе.

— Пан Драксний, мне всегда думалось, что логика — понятие универсальное и не зависит от природы существ, оперирующих ее законами. Вера никак не может быть вашей. Если только в мечтах, — последовал короткий смешок, на который пан Драксний никак не отреагировал. — В мечтах Ондржея. Сами посудите, как он мог проиграть вам то, чем никогда не владел? И даже если бы он имел на эту женщину хоть какие-то права, то ваша партия, увы, не была закончена…

— Вашими стараниями… — перебил старик, не скрывая недовольства, которое паром продолжало выходить из его ноздрей.

Меня передернуло. И от нынешнего вида старика, и от недавнего драконьего…

— Вера, садись в машину!

Голос барона был тверд, но не такой раздражительный, как мой у ворот, когда я требовала от него то же самое. Опираясь о капот, а потом уже о крышу, я доковыляла до водительской двери и плюхнулась за руль. В глазах двоилось, сердце решило достучать до тысячи, а руки… Руки еще слушались меня. Или же незамерзшую или нерастаявшую часть мозга, отвечающую за самооборону.

Я оглохла. С улицы до меня не доносилось никаких звуков. И визга молнии на рюкзаке я тоже не услышала, но выцарапала с самого дна коробочку. Не судьба тебе, Верка, получить кольцо из рук мужчины… Оно село как влитое. Не магазинное. Фамильное. И плевать, кому раньше оно принадлежало… Сейчас кольцо мое, а я — барона. Уж лучше человек, чем ящер, из которого уже сыпется песок и валит пар.

Барон стоял ко мне спиной. И сейчас я оценила ее мощь. Пана Драксния за ней не видать. Барон поднял руку. Начал жестикулировать. Оки явно перешли к философским понятиям чести… Или чего там есть у драконов, кроме уважения к частной собственности? Особенно, если она драконья!

Барон резко обернулся и поймал мой растерянный взгляд. Или свое кольцо на руке, которой я прикрывала рот. Не знаю даже зачем… Уж зевать мне в тот момент точно не хотелось. Он согнул палец в приглашающем жесте, и я покорно вылезла из тепла машины обратно на мороз.

— Мы уже почти согласились на новую партию, — в голосе барона звучало неприкрытое злорадство. Только по чьему именно адресу оно было, я понять не могла. — Но, может, ты для начала покажешь пану Дракснию цену своей свободы?

Барон протянул ко мне руку, и я догадалась вложить в его ладонь руку с кольцом. Он шагнул к старику, будто в танце, держа наши сцепленные пальцы на уровне глаз. Сама не ожидая, я вдруг начала вслух считать шаги, и барон раскрутил меня, хотя такому танцу пока меня не учил. Голова пошла кругом. Еще один шаг к старику дался с большим трудом. Что барон задумал, что?

— Простите, пан Драксний, но иногда достаточно на одну минуту отвернуться от женщины, чтобы потерять ее или наоборот получить. Смотрите сами, — барон сунул мою руку прямо старику под нос. — Мне кажется, партия неуместна. Вы не Ондржей, потому не можете разыгрывать чужую невесту.

Взгляд пана Драксния остался стеклянным. А на барона я не решилась взглянуть. Стояла рядом с ним навытяжку, точно балерина.

— Милан, ну как вам не стыдно?

Пан Драксний выдохнул это с такой досадой, словно только что разочаровался в собственном сыне.

— Я ничего у вас не крал, пан Драксний! — барон чуть ли не рассмеялся. — Я вообще ничего не делал. Эта маленькая воришка взяла из моего стола кольцо матери, — он стиснул мои пальцы с такой силой, что у меня на глазах выступили слезы, или это был снег, мелкими комьями посыпавшийся в этот злой момент с серых небес. — Если вы станете настаивать, что Вера ваша собственность, мне придется предъявить вам иск о возмещении материального ущерба. И морального тоже.

Я уже не могла дышать. От боли и от ужаса… Вернее, от ужасного стыда за свой поступок. Какая же я дура… И как мастерски барон высмеял меня. Даже пан Драксний усмехнулся.

— Нет, нет… С воришками не хочу иметь никаких дел, — проскрипел он, дергая веками в беззвучном смехе. — А партию зря не доиграли. Вы, Милан, единственный, кто заставляет меня смотреть на фигуры… Но тут, кажется, королева пошла против короля.

— Бросьте, откуда здесь взяться королеве… Пешка, не более того… Не расстраивайтесь… Не велика потеря! А с вами мы еще сыграем, когда интерес у нас будет равновесный.

— А все-таки вам должно быть стыдно, мой друг. Должно…

Пан Драксний продолжал трясти головой. Стыдно? Барону? Стыдно здесь только мне!

— Садись в машину! — уже просто рявкнул барон и толкнул меня с такой силой, что мне пришлось выставить руки, чтобы не влететь в капот.

Я устояла, а вот взгляд мой упал — на кольцо. Сердце сжалось от решимости пойти ва-банк. В мире, в котором существуют драконы, нет места людям… А если и есть, то любезничать с ними не станет ни один уважающий себя дракон. Барон точно не человек!

— Сядь в машину!

От голоса непонятно кого я дернулась, будто от удара. Ва-банк отменился, но подчиниться приказу я не смогла. Тело вдруг обмякло, и я рухнула коленями в снег, уткнулась мордой — лицо удержать у меня не получилось, потому именно мордой

— в радиатор и… Разревелась… Что я еще могла сделать?!

Барон не бросился меня утешать. Это сделал дракон. Четыре пальца под одной грудью, четыре под другой — и старик поднял меня с колен. Убрал руки, и я повернулась к нему сама. Лицо все еще припухшее и слишком чешуйчатое, если я вообще могла разбирать что-то через пелену слез и завесу из мелкого снега, но странно: я не чувствовала холода. Я вообще не чувствовала больше тела… Ничего.

— Вы сами, пани Вера, сняли ошейник. Сами…

Кожаное колье снова болталось на тонкой шее старика.

— Помните, шея самое уязвимое место не только у драконов. Берегите шею! Ее легко свернуть, пани Вера!

Мое имя пан Драксний выдохнул мне в лицо уже паром. Я дернулась и уперлась в железо Шкоды. Запрыгнуть задом на припорошенный капот у меня не получилось, хотя очень хотелось. Дракон дал мне ответ на мучивший меня вопрос, кто из них тут вампир. Да, несчастным человеком был вовсе не Милан Сметана, а Верочка. Пани Дарина малость ошиблась!

Что делать? Что делать?

Снег повалил сильнее. Это пан Драксний отвернулся, взмахнул халатом и, за секунду преобразившись в дракона, взмыл под самые небеса, за снежные тучи. Я осталась одна. Без ошейника. Без защиты. Но с кольцом. Которое даровало мне не роль невесты, а всего лишь воришки. Ва-банк… Другого не дано…

Барон за спиной? Скорее всего… А я смотрю в небо, слежу за облаком в форме дракона. Шея вытянута. Кусай, не хочу…

Снег хрустнул. Вампир сделал ко мне шаг. Я от него, но машина быстро закончилась задним бампером. Ноги продолжали не слушаться. Я опиралась на железо. Кольцо постоянно маячило перед глазами. Элишка… Ну, да… Конечно! Я сорвала его и швырнула через снежную стену со всей дури и тут же узнала от барона о себе много интересного, хотя и не нового. Ничего. Беги… Если кольцо действительно материнское, ты, дорогой, не поменяешь память о матери на капельку горькой горячей крови!

Барон от машины, я к ней… Захлопнула дверь и… Черт! Ключи-то у него. Я со всей дури от отчаяния ударилась лбом о клаксон. Шкода взвыла. Барон обернулся. Я тут же выскочила из машины и побежала. Куда? Да мне собственно было плевать. В любую сторону! Все равно не добегу. Так хоть не стыдно будет. Попыталась… Пусть и поздно!

Эпизод 6.8

Валенки не созданы для бега. И я тоже не создана для бега. А по снегу, тем более! Особенно, когда тот лишил барона возможности ходить беззвучно. Снег хрустел за мной с такой силой, точно ломаемый медведем валежник! И тело потеряло надежду много раньше мозга! Я грохнулась. Меня подняли. Да с такой быстротой, что один валенок остался на снегу. Я что-то кричала. Это мозг, дуралей, продолжал надеяться на чудо, а вот умные руки даже не пыталась высвободиться, чтобы ударить чудовище…

Уши заложило от собственного крика. Я видела, что губы барона двигаются. Двигаются все быстрее и быстрее, а рот раскрывается все шире и шире. Он кричит, но перекричать меня невозможно. Меня можно лишь заткнуть. И он с такой силой вдавил мою голову себе в плечо, что я смолкла за секунду, пытаясь сохранить оставшийся в груди воздух.

— Вот так-то лучше, — загудел в левом ухе голос барона, и он резко отстранил меня от себя, спустившись широкими ладонями к талии.

Руки на свободе. Ноги болтаются в воздухе. Барон, видимо, помнит, что я босиком. Второй валенок тоже упал, а сухие носки карлик мне не принес. Почему мне не холодно? Почему? Да потому что страшно! Мне безумно страшно… видеть победоносную улыбку барона Сметаны. Попалась, пташка… Не чирикай…

Я даже пискнуть не смела. Глядела на барона и таяла. Пот струился между лопаток и разбивался о держащие меня руки. Ну чего вы ждете? Не мучьте меня, умоляю… Побудьте хоть с одной женщиной человеком!

— Вера, ну нельзя так! Нельзя! Я из кожи вон лезу, чтобы урезонить дракона, а она в благодарность швыряется кольцами! Ладно швырять на шахматную доску чужое кольцо, но свое… В снег… За что ты меня так?! За что? Как теперь предлагаешь искать его?! Даже если ты передумала, то отчего не положить на место! Это действительно кольцо матери. Это кольцо из поколения в поколение переходит в нашей семье от матери к старшему сыну, чтобы он надел его на палец женщине, которую готов назвать женой. Оно должно было достаться мне, а не Милану. Я еле сумел выменять его у Элишки на более дорогое, но ничего не значащее для семьи кольцо! Как его теперь искать, как?

Он тряс меня. С таким ожесточением, точно мог вытрясти из меня ответ. Мозги ходуном ходили в голове, но в секунду, когда руки барона замерли, я сумела выдать абсолютную чушь:

— Обернитесь вороном и сразу найдете!

— Вера, Вера, — барон снова вдавил меня в свою грудь, в которой так же неистово, как и в моей, стучало сердце. — Мне бы твое чувство юмора! Но шутить я не умею. И мне не до шуток. Я ошибся, назвав тебя непредсказуемой женщиной. Ты предсказуема! И я должен был догадаться, увидев на твоем пальце кольцо, что нельзя отпускать больше твоей руки! Ты довела меня одним кольцом до состояния монстра, а теперь другим… До состояния сумасшедшего идиота! А я хочу быть с тобой просто человеком! За что ты так со мной?! За что?! Почему ты выкинула его? Ты же сказала мне "да", почему теперь "нет"? Что я такого сделал за эти пять минут, что ты бежишь от меня сломя голову? Что?!

Я больше не могла висеть в воздухе и повисла на шее барона. Если секунду назад он и хотел получить от меня ответ, то сейчас передумал, вновь ткнув носом в снежную рубашку. Я не дергалась. Он тоже стоял неподвижно. Так можно легко превратиться в сугроб. Но я не скажу ни слова, даже дышать перестану. Пока я чувствую подбородок барона на своей присыпанной снегом макушке, моя шея в безопасности… Хотя пан Драксний мог иметь в виду что-нибудь другое… Ну кто же тут вампир? Может быть, только моя марионетка? А кто тогда барон?

— Стоять! — рявкнул он ни с того, ни с сего.

А я куда-то шла? Я висела уже даже не на шее, а прижатая к его груди его же стальными руками. На всякий случай, я сильнее сомкнула пальцы на загривке, по ходу смахнув с седых волос парочку снежинок.

— Двинешься, убью…

Голос не голос, а рык. Я даже вздохнуть не смела. Что я делаю не так? А что вообще так? Он сделает, что обещает минутой раньше, минутой позже… К этому все шло, этим все и закончится…

— Придушу голыми руками…

Никто не сомневается. Потренировались в склепе…

— Назад! Я сказал!

Он разжал руки, и я свалилась в снег, прямо ему на ноги, и барон спокойно перешагнул через меня. От страха я сначала прикрыла голову руками, но удара не последовало, и я сумела взглянуть… Куда? Туда, куда шагнул барон. Между его широко расставленных ног серела взъерошенная звериная морда.

Барон сделал еще шаг — от меня к волку, и я сумела сесть, но не поднялась со снега. На носу собрался целый сугроб, но я не тронула пальцем ни одной снежинки. Обе ладони прилипли к снегу и даже успели подтопить его. Это Ян, сомнений не было… Человеком бежать по снегу тяжело, зверем — привычнее. А пан Кржижановский зверь, потому даже не подумал одолжить машину у пана Лукаша…

О чем я сейчас думаю, о чем… Обо все, только не о том, что на моих глазах сошлись в поединке два чудовища. За меня? Да не смешите!

— Не веришь, что я способен придушить тебя в обличье зверя?

Рык ушел из голоса барона. Он говорил спокойно, будто на дороге снова стоял флегматичный дракон, а не разъяренный волк, припавший к земле.

— Придушу, будь уверен. Мне приходилось делать это в рукопашной не раз. Ты думаешь, я боюсь тебя? Кто ты такой — мальчишка! В меня в упор стреляли немцы и русские, а я выжил. В госпиталях меня резали по живому, а я выжил. Меня пытался прикончить дракон, а я выжил. Думаешь, меня способен напугать никчемный оборотень? Который только и умеет, что кидаться на беззащитных женщин. Кинься на меня. Рискни… И я собственноручно отрежу хвост с твоей еще теплой туши. А не будет ножа, отгрызу его зубами. Понял меня?

Я осторожно поднялась, судорожно обтирая руки о такие же мокрые штаны. Теперь спина барона не только заслоняла меня от волка, но и волка от меня. Какая же она широкая!

— Хороший мальчик. Теперь ползи к моим ногам, и я швырну тебя в машину. Ползи…

Через минуту барон поднял волка за шкирку и перехватил под пузом.

— Вера, открой багажник!

В голосе приказ, которого нельзя ослушаться.

— В багажник? — зачем-то переспросил глупый мозг.

— Хочешь, чтобы он кинулся на тебя в машине? Я не доверяю этой твари.

— У меня нет ключей.

— Возьми в кармане. Свободных рук у меня, как видишь, нет.

Ладонь приклеилась к мокрому бедру и от прошлого снега, и от нынешней перспективы коснуться барона там, где касаться его не следовало ни в коем случае. Я сдула с лица налипший снег и приблизилась к барону на негнущихся ногах. Волк отвернулся. Брелок оказался слишком большим и выпирал наружу. К счастью! Поэтому я смогла одним резким движением выдернуть ключи из кармана брюк.

К машине я уже бежала. Чуть ли не вприпрыжку. Наверное, успела отморозить все ноги. Но холода по-прежнему не чувствовала, хотя пальцы с трудом нажали на кнопку, а подцепить багажник у меня получилось лишь со второго раза.

Я отошла в сторону, испугавшись, что барон швырнет волка, но тот удивительно бережно опустил его в багажник. Приберег весь гнев для железа. Машина аж просела, когда он со всей силы захлопнул багажник.

— Что ты с ним сделала? — барон смотрел на меня в упор, и мне вновь сделалось жарко. — Он прибежал на трех лапах.

Я сглотнула. Громко. Но не комок страха. Страх остался, я проглотила сожаление, которое зачем-то всколыхнулось в душе. Нет, я поступила правильно.

— Скинула с капота.

На мои слова барон даже не улыбнулся.

— Он был тогда человеком, — пояснила я и опустила глаза.

Напряженное лицо барона настораживало. Он тоже нервно сглатывал.

— Вера, ты меня действительно пугаешь. Прошу, не воюй только с драконом. Он безобидный лишь до поры до времени.

— Я ни с кем не воюю…

Голос дрожал, хотя я говорила правду. С кем я могла воевать? С ним, что ли?

— Теперь за тебя буду воевать я. И, надеюсь, к двадцать первому августа все эти твари угомонятся. Пан Драксний, впрочем, грозится спалить особняк раньше. Господи, — барон вдруг согнулся пополам и спрятал лицо в ладонях. — Никогда не думал, что из дома, в который я так стремился вернуться, мне захочется сбежать, как из ада… — Затем выпрямился и сказал уже бесцветно: — Ты серьезно говорила про Париж? Только не самолетом. Я никогда не летал. И не собираюсь. Прости мне мой маленький страх.

Что это? Он говорит о нашем совместном будущем? Действительно или у меня слуховые галлюцинации? На каком языке он вообще говорит? И со мной ли?

Я привалилась к ледяной машине, и у меня заболело все тело, как прилипший ко льду язык. Босых ног я уже не подбирала.

— Вера, поехали! Ты уже просто сосулька! — тон командный, но с едва уловимой толикой нежности.

Кто такой Милан Сметана? Неужели человек… С очень большой придурью?

— А как же кольцо? — спросила я после планов под кодовым названием "Париж".

Барон сунул руку в карман и показал кольцо.

— Ты не умеешь метать диски. И я уже говорил, что такое кольцо, раз, не надевают молча и, два, не надевают самостоятельно. В машину, Верочка! У нас живое существо в багажнике. Ты покалечила его достаточно для того, чтобы теперь пожалеть. Он глубоко несчастный человек, которому природой не дано любить. Бедный Ян, бедный мальчик…

Я дотопала до водительской двери, открыла ее, села на сиденье, взялась за руль и разревелась. В голос, да так сильно, что снова шарахнулась о клаксон. Барон осторожно поднял меня за плечи и наполовину перетащил к себе. Ручка коробки передач уперлась в живот, но я сделалась окончательно бесчувственной: ни холода, ни боли, ни влаги.

Мокрые от растаявшего снега, мы прилипли друг к другу, как страницы в облитой чаем книге. Их не разлепить, не порвав, пока не просушишь. Вот и в нашей книге судеб сейчас не видно ни одной буквы, и там точно нет главного слова на русскую букву "л", но есть его чешский эквивалент в русском значении — ласка. Барон нежно, даже как-то осторожно, гладил мою сгорбленную спину, пока я судорожно сжимала промерзшими красными пальцами расстегнутый ворот рубахи, добавляя к снежинкам соленые слезы.

— Верочка, это тяжело, и я ничем не могу тебе помочь, — заполнил томительную тишину салона шепот барона. — Я просто буду рядом, чтобы ты не думала, как я когда-то, что тронулась умом. Они все реальны. Более чем, моя радость. И эта реальность легко уживается с общепризнанной, если не искать объяснений, которых нет.

Рука барона исчезла, и я подняла свою. С ключом, который все никак не желал попадать в зажигание. Будет рядом… Кто? Будет рядом…

— Кто вы? — проговорила я, поднимая глаза к заиндевевшему стеклу, по которому заскрежетали щетки.

— Человек. Я хочу быть им рядом с тобой. Сейчас езжай. Мы не одни. Для серьезных разговоров я подыщу другое место и другое время, Верочка. Езжай!

Но машину вела не я, а какой-то робот. Без мыслей. Без чувств. Барон молчал. В багажнике тоже никто не шевелился. Там же темно. Как в гробу. Пану Кржижановскому должно быть страшно. А куда делся мой страх? Он сросся со мной, и я перестала его замечать.

На снегу возле гостевого дома остались зигзаги от колес Шкоды. Меня передернуло от воспоминаний, но я сумела поставить машину на прежнее место. Выключила газ и осталась неподвижной. Робот без приказов не двигается.

— Сиди пока, — бросил барон коротко и вышел из машины.

Все это время я тупо смотрела вперед, но лишь сейчас заметила на крыльце пана Ондржея. Он вскочил, кинулся вниз, оступился, но быстро поднялся… А барон, которого я видела в зеркале заднего вида, уже открыл багажник и аккуратно достал оттуда покалеченного волка. Теперь я смотрела в боковое зеркало: зверь качался на трех лапах, все пытаясь опустить на снег четвертую, которую тут же поджимал. Ни капли жалости не осталось во мне. Ни капли. Тварь! И совсем не божья!

Рослая фигура пана Ондржея показалась в углу зеркала. Вот он подступил к волку, протянул руку и… Волк упал. Кто-то вскрикнул, но не так громко, чтобы заглушить второй выстрел. Стрелок попал зверю в голову. Дернулся волк или нет, не знаю. Мой взгляд прилип к розовеющему под серой тушей снегу. Барон? Откуда у него ружье? И где он сам…

Шея затекла, но я по-прежнему не дергалась. И не отводила взгляда от зеркала. Еще шаг, и пан Ондржей упал на колени подле волка. Я вздрогнула — грянул третий выстрел… Но за секунду до него в зеркале мелькнула белая тень… Нет, рубашка. Пан Ондржей рухнул по тяжестью барона, и я завизжала. По белой материи поползло пятно — красное…

Я выскочила из машины, упала в сугроб, схватила зубами снег и поднялась. Раненый барон уже лежал на спине рядом с мертвым волком. Раненый? Или…

Ноги заплетались, но я добрела до розового снега. Еще шаг, и пан Ондржей схватил меня за руку. Вернее, только хотел… Промахнулся. И ухватил тогда за шкирку. И когда ворот впился в шею, я захрипела. И поднялась с колен, так и не дотронувшись до барона.

Жив? Мертв? В голове шумело, в глазах двоилось, и теперь я сама судорожно хваталась за пана Ондржея, тыкалась носом в его свитер… И кричала что-то… Или это был не мой крик? Сквозь штормовой вой прорвался женский визг, грозный бас, шум отдаленной возни и… Голос барона:

— Вера…

Зов был тихим. Однако я рванулась на него быстрее ветра и, повиснув на руках чеха, забарабанила ногами по воздуху. Барон еще что-то сказал, но я уже не поняла, зато понял пан Ондржей, и под моими коленями появился снег. И под руками тоже. А на ресницы налипли снежинки и мешали слезам скатиться на щеки, и те розовыми мыльными пузырями взрывались прямо на глазах. Кровавое пятно, теперь уже на груди барона, приковало мой взгляд и не отпускало.

— Вера…

Кажется, барон снова что-то говорил, но, кроме своего имени, я ничего не разбирала, а может и имени не было, это мне просто хотелось его слышать. Я опустила ладонь на грудь барона, и его кровь медленно потекла сквозь мои пальцы…

— Пани Вера…

Вот это уж точно мне. Меня даже попытались поднять за плечи. Наверное, пан Лукаш, слишком большие руки, но я сумела скинуть их, оставшись на коленях подле барона.

— В сторону!

Это точно был пан Ондржей. Он толкнул меня плечом, и я завалилась в снег. Теплый… Почему он теплый? Я попыталась смахнуть снежинки и потом уставилась на окровавленную ладонь, на которую налипли мои волосы. Я отдирала их, словно от мухоловки, медленно откидывая голову в снег. На лицо падали снежинки, одна за другой, но больше я их не смахивала.

— Вера!

Я сумела повернуть голову… Господи, я лежала лицом к лицу с бароном. Его губы шевелились, хотя я и не слышала слов… Видела только кровавую пену на его губах… Или у меня сделались кровавыми слезы… Вокруг что-то шевелилось. Или кто-то, но меня не трогали.

— В кармане, да? — это был голос пана Ондржея. — Сейчас.

Потом он усадил меня и убрал с лица мокрые волосы. Я увидела руку… Но это была уже рука барона. А за ней шарф… Шарф пана Ондржея, которым чех успел стянуть простреленную грудь. Я поймала руку барона и, почувствовав между нашими мокрыми ладонями кольцо, вздрогнула. Потом, скорее на автомате, чем сознательно, умудрилась вставить в кольцо палец. Головы барон не поднимал. Делал все на ощупь.

— Я обещаю, пан барон, только не беспокойтесь.

Я услышала голос пана Ондржея, полностью пропустив слова раненого.

— Пан Лукаш, слышали? Как хотите, но доставьте его сюда… Ничего объяснять не надо, пусть берет печать и… Пан барон, вы меня слышите?

Может, он его и слышал, а я уже нет. Я сжимала руку барона, пытаясь удержать ускользающие пальцы, но не смогла.

— Что вы стоите? Торопитесь! Он уже без сознания! Пани Дарина, да уведите уже Веру…

Меня подняли… Кто, я не поняла… Просто пошла. Куда, не знаю… Споткнулась о волка, но не завизжала… Просто повернула в другую сторону. Я шла сама. Дрожащие на моих плечах женские руки ничего не делали. Босые ноги мяли снег, а пальцы судорожно сжимались в кулаки. Одному из них, правда, мешало кольцо барона Сметаны.

Глава 7: эпизод 1

Я не знаю, куда подевались вечер и ночь. Первые часы замужества прошли мимо меня. За окном было утро. Раннее, тусклое, но все же утро. Я попыталась пошевелить затекшим телом — оно отозвалось болью. Тягучей, пробирающей до самого сердца. Надо было встать и подойти к кровати, на которой лежал мой муж. Неподвижно. Точно мертвый. А, может, уже и мертвый… Надо было. Но я не вставала и не подходила.

Пана Ондржея не было в комнате. Выходит, я задремала. У стула валялся полушубок, в котором тот просидел в натопленной комнате всю ночь. На мне же из теплого были только носки да шапка. Не знаю даже, почему до сих пор ее не сняла… Вечером я, как дура, натянула шапку на влажные волосы, сбегая вниз на зов пана Ондржея, и забыла про нее, хотя чужую кофту с чужой футболки скинула.

Батареи работали как жаровни, но даже желание выключить их и открыть окна не выдернуло меня из кресла. Я сидела неподвижно. Только время от времени шмыгала, пытаясь удержать в носу то ли сопли, то ли слезы. Там, по левую руку, на столике лежали документы, которые вечером оформлял нотариус, нарушая все возможные и невозможные законы Чешской республики и всего мироздания. Правильными в его документах были только номера паспортов. Все остальное — бред.

Свои церковные законы нарушил и священник, которого я сначала даже не заметила, тупо пялясь на изразцовую печь. Я и подпись ставила с закрытыми глазами. Плевать… За барона расписывался пан Ондржей. А нотариус даже не улыбнулся. Священник же наоборот улыбался, и от его улыбки я прятала глаза в пол все то время, пока пан Ондржей колдовал наверху над полумертвым женихом, и мне очень хотелось, чтобы лис оказался настоящим колдуном. Врачом он точно не был. А здесь нужен был и врач, и полицейский. Но никак не священник. Однако ни того, ни другого здесь не было и не будет. И никто не узнает ни про выстрел, ни про помешанного охотника.

Когда я взяла барона за руку, его рука была теплой, но лежала в моей ладони неподвижно. Глаз он тоже не открыл, и я, по требованию знахаря, опустила наши руки на кровать. Если бы не торжество момента, я бы попросила стул. Даже если не присесть, то хотя бы опереться на его спинку. Наверное, мое желание было написано на лице, и священник уложился в пять минут. Не помню, читал он какие-то молитвы или нет… Я думала в тот момент даже не о бароне, а о пане Кржижановском, сраженным выстрелом из трофейной винтовки. Пану Ондржею даже пришлось потрясти меня за плечо, когда от меня потребовалось согласие на брак. Барона, к счастью, не трясли. Он так и не вышел из забытья. И, может, уже не выйдет.

Я закрыла глаза, а потом и лицо влажными ладонями. Шерстяные носки уже были на полу, но подняться на ноги я не могла. И не хотела… Через два шага, которые отделяли меня от кровати, я могла стать вдовой, так и не побывав женой. Зато уже целую ночь пробыла владелицей особняка и состояния Милана Сметаны. Возможно, пан Ондржей стерег меня, а не наблюдал за раненым.

— Я рад, что вы проснулись.

Я с трудом повернула голову к двери, сообразив, что не услышала скрежета петель. С чего вдруг пан колдун заговорил со мной так вежливо? Новый статус обязывает? Но спрашивать не стала. Меня интересовало лишь состояние барона, но "доктор" попросил меня выйти и дать ему возможность сделать перевязку.

— Я помогу, — выпрыгнула я наконец из кресла и, не получив согласия, добавила:

— Здесь нужна медсестра.

Ночью ее роль выполнял пан Лукаш. Одному пану Ондржею не поднять барона. Во всяком случае, не причинив несчастному дополнительной боли. Но чех упорствовал и, не помедлив и секунды, хлестнул меня по живому. Очень вежливо:

— Вы не медсестра, пани Вера, вы жена. Но если не спуститесь к завтраку, барон станет вдовцом. Пошевелитесь, пожалуйста.

Кулаки сжались сами собой, и кольцо им больше не мешало.

— Пани Вера, мы друг друга поняли, не так ли? — усмехнулся чешский лис, опустив взгляд к моим кулакам.

Неблагодарная скотина! Мне так хотелось бросить ему в лицо правду, но от пана Ондржея зависела сейчас жизнь барона, и я вынужденно сжала губы. Его же расползлись в еще более ядовитой усмешке.

— Пани Дарина приготовила потрясающий завтрак. Вы останетесь довольны.

— Я вернусь через четверть часа, — процедила я сквозь зубы. — И только попробуйте закрыться от меня.

— Ваша злость не имеет границ, милая Вера. Я не собираюсь прятать от вас мужа, но он вас сам поблагодарит за проявленную деликатность. Оставьте нас одних. Я и так из-за вас затянул с перевязкой.

Я развернулась и заскользила к двери, не отрывая от пола ног, боясь поскользнуться в носках. По коридору я хотела двинуться так же, но ноги подкосились, и я оказалась на полу, спиной к стене, лицом в ладонях. Слезы полились горным потоком и так же неистово заклокотали в горле. Я не сдерживалась, просто не могла больше… Я не плакала с того момента, как отошла от розового снега. Однако все равно сумела расслышать шаги на лестнице, до которой оставалось всего пару метров.

Сквозь слезы я увидела хозяйского сына, но тот сразу исчез, а я принялась неистово драть пальцами спутанные у лица волосы. Они не просохли в шапке и было больно. Но я не унималась и, более того, начала разбирать их по волоску дрожащими пальцами, пытаясь заглушить дурацкий внутренний голос, кричащий, какое счастье, что тебя не видит с такой шевелюрой барон.

Барон… У меня не поворачивался даже мысленный язык назвать барона мужем. Как может быть действительным брак, к которому нет никаких необходимых документов с моей стороны. Да и свидетельства о разводе Милана священник тоже не видел. Им заплатили, да? И ему, и нотариусу, но официальный документ выдают не они… Да плевать на документ! Пусть лучше ни одна из этих бумаг не будет иметь юридической силы — в противном случае, у пана Ондржея развязаны руки. И сейчас он…

Я почти вскочила на ноги, когда с лестницы появилась пани Дарина.

— Пожалуйста, вызовите врача! — кинулась я к ней вместо приветствия.

Пани Дарина перехватила мои руки, точно испугалась, что я кинусь душить ее. Глаза жутко красные. Видимо, ревела всю ночь. По отцу. Какое дело ей до барона! Дорогой пан жив-здоров, а мог бы лежать бездыханным трупом, не заметь барон вовремя старого снайпера. И не поставь жизнь этого проходимца выше собственной.

В душе моей так и не улеглась злость. Почему? Почему в своей партии барон пожертвовал королевой ради пешки? Он пожертвовал мной, ни на секунду не задумавшись, в каком положении окажусь я после всей заваренной им каши, если он умрет. Если умрет… А он умрет, если ему не оказать нормальную медицинскую помощь. Непонятно, как барон вообще пережил эту ночь. Только чудом! Но чудеса не долговечны, когда ими заправляют люди. Оборотня больше нет, дракон лакает молоко, тупо пялясь на огонь, а карлик ничего не знает. А вот пану Ондржею смерть барона только на руку.Да-да, у него все козыри сейчас на руках. Колдовство в кой- то веке сработало!

Теперь я схватила хозяйку за грудки. Мой рюкзачок куда-то подевался, телефона у меня нет, а то бы я давно сама вызвала скорую.

Пани Дарина сжала мои руки, но не убрала со своей груди.

— Пан Ондржей сказал, что ничего страшного…

Как можно было это слушать!

— Ничего страшного? Пуля в груди навылет, по-вашему, ничего страшного?

Я скинула ее руки. Даже больше, я ударила по ним. У пани Дарины задергалось все лицо. Но мне не было ее жаль. Вот совсем!

— Вы за отца трясетесь, похвально! — в моем голосе клокотала неприкрытая злость. — И поэтому предлагаете мне спокойно смотреть, как умирает мой муж…

Ее губы затряслись еще сильнее. Глаза наполнились слезами. Даже если бы она хотела что-нибудь сказать в свою защиту, у нее бы сейчас это не получилось. Даже если бы хотела… Но ей и не пришлось мне отвечать.

— А не надо смотреть, как он умирает…

Я резко обернулась. Из комнаты высунулась наглая рожа лиса.

— Вы шли завтракать, вот и идите спокойно. Остальное вас не касается.

У меня в руках ничего не было, но я вдруг заметила мяч, оброненный хозяйским сыном. Схватила его и швырнула в чеха. Тот поймал его, как заправский вратарь, а мне так хотелось попасть мячом в солнечное сплетение. Зачем только я спасла его от возмездия сестры… Гад!

Я рванула с места, наскочила на чеха, и тот, от неожиданности, рухнул вместе со мной на пол. Пани Дарина завизжала, хотя я пока не нанесла пану Ондржею ни одного удара. Но ее крик задержал меня, и чех перехватил кулак, за ним вторую руку, а потом подоспел и пан Лукаш. Но я все же успешно заехала лису пяткой по подбородку. Жаль только, была в носках, а не в сапогах! Когда пан Лукаш потащил меня к лестнице, я продолжала по инерции упираться.

— Уберите эту дуру отсюда! — закричал пан Ондржей, точно рассерженный мальчишка.

Я даже не пыталась вырываться. С паном Лукашем мне не справиться, но я, непонятно только какими словами, все же упросила его отпустить меня. Собралась с силами и поднялась с пола самостоятельно. Пани Дарина оказалась рядом. Не разъяренная, а по-прежнему растерянная, виноватая и зареванная. Пан Ондржей уже исчез из коридора. Я сжала кулаки и произнесла тихо и спокойно:

— Если барон умрет, у вас не будет вашего дома. Он случайно сгорит. И это сделаю даже не я.

Я не пугала. Я просто констатировала факт. Да, да, именно так все и будет. Пану Дракснию даже не понадобится для этого моя просьба. Если драконы способны на любовь, то Милан каким-то образом ее получил.

— Какой барон? — прохрипел пан Лукаш. Видимо запыхался, пока бежал снизу на наши крики.

У меня аж веко задергалось. Как же они меня достали! Почему я не могу оборачиваться драконом. Я бы разнесла здесь все хвостом к чертовой матери!

— Мой муж, Милан Сметана.

— Кто здесь Милан Сметана? — переспросили супруги, кажется, хором.

Мне пришлось зажмуриться, чтобы не выругаться. Пани Дарина тронула меня за плечо и протащила мимо мужа к лестнице. Я не противилась. Внизу под вешалкой мы остановились.

— Пани Вера, — голос ее дрожал. — Я не знаю, кто этот человек… To есть теперь ваш муж, но это не барон… Это не Милан Сметана.

— Что? — я тоже шептала на ее манер.

Пани Дарина кусала губы.

— Это лицо… Простите…

— Он изрезал его бритвой в припадке! — процедила я сквозь зубы еще тише.

— Я не это, — она смахнула невидимые шрамы со своего лица. — Я видела мужа Элишки не один раз. Это другой человек. Даже ростом, ваш муж значительно выше Милана Сметаны. Пани Вера, — хозяйка ухватилась за мою руку. — Вы мне не верите? Я не вру. Моего мужа спросите и… Вера, вас ввели в заблуждение. Я не знаю, зачем, но я боюсь за вас. Я вижу, — она держала меня уже за обе руки, точно я стремилась вырваться. — Вижу, как вы любите этого мужчину, но не знаю, почему он называет себя чужим именем, и потому боюсь за вас.

Она зажмурилась на секунду, чтобы сдержать слезы, и продолжила:

— Мы с Лукашем ничем не можем помочь вам. Мы не можем рисковать сыном. Но пусть эта информация хоть как-то вам пригодится, обезопасит вас…

— Пани Дарина, дайте мне пройти.

Я отодвинула ее с дороги и начала медленно подниматься по лестнице. На последней ступеньке мне преградил дорогу пан Лукаш:

— Велено не пускать, — промямлил он, качая головой.

— Послушайте, ну что я могу сделать вашему драгоценному пану Ондржею? Пустите меня к мужу. И все… Если это последние минуты, я хочу быть с ним, а если не последние, то тем более.

Хозяин не двигался. К сожалению.

— Вы действительно думаете, что я могу сесть завтракать? — Я почувствовала в горле слезы. — Вы действительно так думаете?

Пан Лукаш отошел в сторону. Я медленно двинулась по коридору. Решимости никакой не было. Было отчаяние.

— Еще только десять минут прошло, — прорычал пан Ондржей, когда я без стука толкнула дверь.

Он стоял у порога. Он ничего не делал. Не менял никаких повязок. Он выжидал.

— У вас часы неточные. Точные вы отдали дракону, — бросила я, глядя в его наглые глаза. — Какая же я была дура, что спасла вас от сестры. Подите вон!

Он никуда не пошел. Но и не остановил меня на пути к столику. Я схватила все бумаги, не разбирая, и ткнула ими в грудь чеха.

— Можете расписаться за меня тоже. На любом документе. Только бы я больше не видела вас. Убирайтесь! Вон!

Я заорала так, что сама оглохла. Пан Ондржей собрал бумаги в стопочку и махнул ими на меня, точно веером.

— Вы вообще-то находитесь в комнате умирающего.

Какая противная усмешка!

— Вот я и прошу вас уйти, если не хотите умереть окончательно. Я кое-чему научилась у вашей сестры. Придушу голыми руками. Вон!

Когда пан Ондржей наконец повернулся ко мне спиной, я еле удержала ногу на полу — так вдруг захотелось дать ему пинка. Хорошего. Чтобы впечатался носом в противоположную стену.

Я захлопнула дверь и прижалась к ней лбом. За спиной меня ждал либо аферист, либо монстр. Скорее, второе. Аферисты не рискуют жизнью ради других. Хотя если они с паном Ондржеем в деле…

Куда я вляпалась? Куда… Ответ напрашивался сам собой. Под его тяжестью я опустилась на колени и вжалась в дверь ледяным лбом. За спиной по-прежнему оставалось тихо.

Эпизод 7.2

Чтобы подняться по собственной воле мне не хватило ни минуты, ни двух, ни даже пяти, но оказалось достаточно одного тихого:

— Вера…

Я подлетела на ноги и тут же перестала их чувствовать. Даже дрожи в коленях не осталось. Я будто перевернулась в воздухе, чтобы увидеть открытые глаза барона. Он не сменил позы, руки продолжали безвольно лежать вдоль тела. Только голову повернул. Ко мне.

— Вам что-нибудь надо? — спросила я шепотом, кажется, даже по-русски.

Тот улыбнулся. Едва уловимо. И снова стал серьезным.

— У меня теперь есть все. Больше мне ничего не надо. Возможно, если только видеть тебя более четко. Сделай милость, подойди. Или… — Я увидела, как он облизал пересохшие губы, и по спине тут же затопало стадо обезумевших мурашек.

— Возьми стул и присядь к окну. Оттуда ведь не дует, правда?

— Вам не жарко? — постаралась я забить страх псевдозаботой.

— Нет, сейчас мне холодно. Но только телу. На душе у меня давно не было так тепло.

Он снова улыбался, а я пыталась не закусить губу. Удержать вопросы просто за зубами не получалось. Я взяла стул и села, судорожно сцепив пальцы в замок. Пришлось приложить неимоверное усилие, чтобы руки не прыгали на стиснутых коленях.

Было жарко, душно и страшно. Последнее открыванием окна не исправлялось, и я сидела молча, глядя в глаза барону. Он сумел перевернуть голову на другую сторону. Он ранен? Он в опасности? Или это игра? В том случае, если этот барон не человек.

— Вы так долго пролежите? — спросила я тихо, пытаясь придать голосу мягкость и не попасть впросак в любом случае. Заодно добавила совсем тихо: — Петер… Барон улыбнулся и на мгновение прикрыл глаза.

— Не знаю, — ответ он дал жестким злым голосом и тут же продолжил нежно- нежно: — Мне хотелось бы вскочить и прижать тебя к груди, — Петер усмехнулся. Горько-горько. И снова зажмурился. — Но моя грудь сейчас с трудом удерживает в себе сердце. Верочка, — он так и не открыл глаз: — Ты не могла бы спуститься в кухню и посмотреть, если ли там кое-что для меня…

Он продолжал лежать с закрытыми глазами. Наверное, боялся увидеть в моих глазах страх или отвращение, но не было ни того, ни другого. Появилась злость. Она хлестнула меня с такой силой, что я подскочила и за один шаг оказалась подле изголовья.

— Зачем куда-то идти, когда все есть здесь?

Барон замер, стараясь удержать глаза закрытыми, а потом открыл их, и я увидела в них бездну. Кипящую дьявольским огнем.

— Прочь отсюда! — рявкнул он, пусть и шепотом. — Я хочу быть с тобой человеком! Слышишь?! Я хочу умереть человеком!

Петер схватил мою руку. С силой, которой я от него сейчас никак не ожидала. Мой пульс выстрелил ему прямо в большой палец.

— Я уже сказал тебе, что ты не разбираешься в моде! Сюзанна одета по моде семидесятых. Вот уже полвека я никого не убивал.

Барон все сильнее и сильнее сжимал мое запястье.

— Тогда я еле ушел от тебя. Не устрой Элишка погром с куклами, я бы не смог оторваться до твоего последнего вздоха. Но я сумел, пусть и заплатил за это полностью седыми висками. Сумел не вернуться к тебе. А когда думал, что потерял тебя окончательно, поседел полностью. И вот сейчас, когда я ради тебя умоляю свое дряхлое сердце проработать до августа, как мы с ним и договаривались, я скорее придушу тебя, чем выпью еще хоть каплю твоей крови.

Он снова облизал губы. Я облизала свои, но даже на языке у меня не осталось влаги. Все высушил страх. Хватка на запястье не ослабевала. Мое сердце стучало из последних сил.

— Добавь любых специй, чтобы ты не чувствовала запаха, — продолжал барон уже умоляюще. — Я не выпью больше половины кружки. Мне бы губы смочить и довольно.

Мне бы получить свободу, хотя бы для руки, и я исполню все, что от меня требуется. Номер Карличека не прошел, себя предложить проснувшемуся вампиру у меня не получилось. Наверное, кровь моя замерзла от ужаса. Придется разогревать чужую. Если пани Дарина, конечно, готовит кровяную колбасу.

— А если у хозяйки нет ничего подходящего? — спросила я с возрастающим страхом. — Что тогда?

— Тогда, — барон прикрыл глаза и отпустил мою руку. — Тогда пан Ондржей будет очень доволен, — по губам барона скользнула злобная усмешка. — Но я уверен, что моя жена не доставит ему такого удовольствия. Она возьмет у меня в кармане ключи от Мерседеса и притащил сюда Карличека.

— Вы хотите, чтобы я это сделала?

От надежды на такое простое решение у меня даже голос появился.

— Нет, — барон открыл глаза, и те вновь были спокойными. — Ты забыла про ту дурацкую книгу? — он улыбался. — Еда, приготовленная супругой, становится лекарством. Пожалуйста… Если тебе, конечно, хочется, чтобы я поправился. Если же нет, то опять же бери ключи от Мерседеса и уезжай. А остальное уже тебя не касается. Вернешься двадцать второго августа.

Я так и не сделала даже крохотного шага от кровати. Рука, которую барон отпустил, по инерции сжала простыню.

— Я не стану пользоваться фальшивыми документами, Петер.

Я пыталась не зажмуриться, но веки сами решили не выпустить слезы наружу, и поэтому я не видела реакции барона на сказанные мною слова:

— Я не хочу спрашивать, кто вы на самом деле и где настоящий Милан Сметана, чьим паспортом вы пользуетесь, но даже если бы особняк по какой-то причине принадлежал лично вам, то мне ничего из этого не нужно. Не хотите отдать его пану Ондржею, попросите пана Драксния спалить его. Я…

Я снова почувствовала на запястье руку барона, но его пальцы быстро скользнули к моим и тронули кольцо. Я открыла глаза. Он смотрел мне на руки. Не на меня.

— Я делала это не ради денег. Даже не ради вас, Петер. Я делала это потому, что окончательно почувствовала себя марионеткой и мне стало плевать, что будет дальше. Что заставите меня делать вы или что заставят другие, в том случае, если вы умрете… Я сделала все, что от меня требовали. И сейчас готова делать дальше. Для начала принести вам крови, а потом…

Теперь наши глаза встретились.

— А потом ничего не будет, Вера, — проговорил барон после тяжелого вздоха. — Хотя я больше всего на свете желаю этого. Ты не понимаешь, ты не желаешь понять, что я покупал себе счастье, а совсем не очередную женщину. Покупал не у тебя, не у пана Ондржея, а у судьбы. Выходит, не судьба. Бумаги уже не разорвать. Вы теперь официальная жена давно мертвого человека, наследница фамильного состояния, его остатков, но все же это больше, чем вы могли надеяться когда- нибудь заработать. Однако все это пойдет на обустройство музея, потому что вы не пожелаете воевать с паном Ондржеем и поймете, что музей — это то, чем вам хочется заниматься всю жизнь. Я все это знаю и все это предвидел. Из моего здесь только кольцо на вашем пальце. Его вы можете снять, пани Вера, и вернуть мне, как простую ненужную вещь. Я проиграю его в последней шахматной партии с драконом. Вы свободны, Вера. Уходите!

Я не двинулась с места. Я не владела телом. Я не владела головой. Я не владела сердцем.

— Ваша вага, Вера, слишком тяжела для меня. У меня не осталось сил. Я окончательно почувствовал себя стариком. Моя жизнь прожита. Прожита зря. Я не женился, не родил сына, не построил дом. Я даже не уберег тот, что построили мои предки. Я никчемен и, конечно, я не нужен ни одной женщине. Я… — барон снова зажмурился и закусил губу, но быстро отпустил. — Я не понимал, за что меня любила Жизель, но сейчас прекрасно понимаю, почему вы не можете полюбить меня даже на несколько месяцев. Я пытался скрыть от вас свое проклятье. Мне помогали в этом все, даже дракон, и я сумел в какой-то момент уверить вас, что действительно не было никакого призрака и никаких живых марионеток. Но я же сам сказал, что со лжи не начинаются хорошие отношения. А я лгал, лгал долго… Но нельзя обмануть судьбу. И нельзя обмануть женщину, которая не желает быть обманутой.

Его пальцы скребли простынь в миллиметре от моей руки, и мои против моей воли и здравого смысла, нашли пальцы Петера и сжали в крепком рукопожатии.

— А если вы мне сейчас скажете правду? — проговорила я, глотая каждый второй звук. — Это сможет что-то изменить?

Снова горькая усмешка.

— Вы меня спрашиваете, пани Вера? Спросите себя. Сумеете ли вы отдать себя чудовищу? Спросите! Я больше не даю вам ответов на вопросы, ответы на которые мне не дано знать.

— Что с Миланом? Вы убили его?

Петер покачал головой.

— Элишка насыпала слишком много снотворного. Брат ей не понадобился. Милан не проснулся. А Яна я не остановил. Не сумел, не успел или не захотел, — барон снова зажмурился. — Вера, не мучьте меня. Даже чудовище может испытывать боль. А у меня физическая сейчас перекрывает душевную. Смилуйтесь, принесите мне крови. Даже если вы отожмете кусок мяса, мне этого будет достаточно. Мы и не так голодали. Союзники кидали русских, как пушечное мясо… Зато мы научились окопы в три метра рыть — отличные могилы получались… Но я не нашел там свою. Долгие эти годы я жалел, что встретил замечательного хирурга, жалел, что среди русских нашел слишком много товарищей, готовых в бою заслонить тебя грудью… Жалел, что пришел с повинной к матери. Умирать надо один раз. И не воскрешать. Никогда. Но сейчас прошу, — барон стиснул мои пальцы. — Помогите мне воскреснуть в последний раз. Не ради вас, вас я отпускаю. А ради этого дома, чтобы я не натворил делов. Хватит им оборотня и веры в снежного дракона. Дайте мне уйти отсюда человеком. Сделайте все по-тихому. Пожалуйста, пани Вера. Я бы встал перед вами на колени, если бы мог двигаться, как человек. Сейчас меня способна поднять на ноги лишь жажда убийства. Человек во мне полумертв. Не дайте ему умереть окончательно, Вера…

Я вырвала руку.

— Я сейчас. Потерпите минут десять. Я все сделаю.

Я бегом бросилась вон из комнаты. По коридору к лестнице, на которой сидел пан Лукаш.

— Пан Ондржей… — начал тот, но я перепрыгнула через его ноги и понеслась вниз.

Кухня нашлась по запаху. Чего-то мучного.

— Вы наконец решились позавтракать! — чуть ли не запрыгала на месте хозяйка и затараторила: — Я пеку для вас свадебный пирог. Смогу подать его к чаю через час.

У меня даже слов не нашлось: ни чтобы поблагодарить, ни чтобы выпроводить хозяйку вон. Я надеялась, что молчала не минуту.

— Я не хочу есть. Я хочу пить.

Говорить ровно получалось с большим трудом.

— Я хочу кофе со специями. И можно, — бросила я уже хозяйке в спину, когда та кинулась доставать корицу. — Можно я заварю его сама? Пожалуйста, мне надо успокоиться. Не могли бы вы уйти?

Пани Дарина понимающе кивнула:

— Как ваш муж?

— Лучше. И не беспокойтесь за меня. Мой муж — кузен вашего Милана. Знаете, какая путаница в этих семьях, где сыновей принято называть одинаковыми именами… Про Элишку глупость вышла, увы… Это я, не зная, где звон, сделала Элишку женой моего Милана…

Моего… Петера… Перед глазами задвоилось. Я сжала переносицу дрожащими пальцами. Пани Дарина тут же протянула ко мне руку, но я замахала на нее своей свободной…

— Уходите! Пожалуйста!

— Сейчас! Пирог только достану и уйду.

Она испекла что-то вроде ватрушки с маком. Я не хотела смотреть на свадебный пирог. Свадьбы-то никакой не было!

Хозяйка вымыла руки, достала мне джезву и ушла. Я тоже вымыла руки и достала из холодильника охлажденное мясо. Сначала слила в джезву кровь с поддона, а потом начала выжимать кусок. Получалось плохо, и я схватилась за нож. Нарежу мясо для рагу. Скажу, что злость выпускала! Пусть хозяйка радуется, что искромсала не ее драгоценного лиса!

Разделочная доска быстро наполнялась кровью. Джезва, увы, лишь наполовину. Да и кровью это назвать можно было с большой натяжкой. Я чуть не прокипятила ее, а она и не думала сворачиваться! Ничего. Барон перебьет пока аппетит, а я по- быстрому съезжу за Карличеком. Перевозить барона в особняк в таком состоянии нельзя.

— Что вы сделали?

Пани Дарина зачем-то приперлась обратно. Наверное, я слишком долго возилась с мясом.

— Простите! Нервы… Вы же можете приготовить рагу?

Хозяйка кивнула. Я вернулась к плите. Запах корицы перекрывал кровяной дух, но не запах же кофе.

— Я себе просто специй заварила. С лимоном, — лгала я, не краснея, и мне верили.

Сказав, что в джезве проще не разлить, я взяла кружку и пошла наверх. Пана Ондржея не видно. Пан Лукаш тоже ушел с поста. Мальчика, видимо, заперли. Старый охотник, наверное, сам слег.

— Простите, что так долго, — извинилась я, закрыв дверь в комнату больного.

Барон не сменил позы, и я порадовалась, что он смотрел на меня. Иначе можно было подумать, что бедный не справился с раной.

Страсти какие! Кто писал идиотский фольклор про вампиров, явно с ними лично не встречался. Или я зря называю Петера вампиром…

Я налила пахучей крови в чашку почти на самое дно и принялась дуть на горячую жидкость, точно готовила питье для младенца.

— Вера…

Я обернулась на зов барона.

— Я говорил вам, что вы очень красивая?

Я пожала плечами и сделала шаг к кровати. Барон чуть приподнялся на локтях, и я поспешили поправить за его спиной подушку.

— Но я точно говорил вам, что надо беречь такие красивые волосы.

Я выпрямилась и отвела в сторону руку с горячей чашкой.

— Я грешный делом подумал, что вы, Вера, ищите расческу…

Барон улыбнулся, и я еле сдержалась, чтобы не выплеснуть содержимое чашки прямо ему в лицо. Жена имеет право хоть на элементарное уважение! Так оно и есть… Минимальное! Петер снова говорит мне "вы"!

Теперь я поддерживала его под голову, помогая пить.

— Простите меня, это хуже баланды, — прошептала я, приняв от барона пустую чашку.

— Как сказать, Вера… Иногда между боями у нас и баланды не было.

Я выпрямилась, но не пошла за джезвой.

— Вы совсем мальчишкой были. Ужас…

Петер улыбался. Как идиот, прямо. Другого слова не находилось!

— Вера, я перестал быть мальчишкой, когда выстрелил в собственного брата. Убивать врага совсем не страшно.

Я чуть не спросила про убийство женщин, но вовремя прикусила язык и пошла к столу, чтобы налить в чашку на этот раз чуть больше крови. Петер даже пару раз отрывался от питья, чтобы перевести дух. Мне переводить было нечего. Я подле барона не дышала.

— Вера! — позвал Петер настойчиво, когда я в следующий раз слишком долго задержалась у столика. — Я хочу все вам рассказать. Только не хочу кричать об этом. Сядьте рядом со мной. Пожалуйста.

Я перестала наглаживать пустую чашку и оставила ее на столе вместе с джезвой. Желудок превратился в горошинку. Крохотную. Но не голод был тому виной.

Эпизод 7.3

Барон протянул мне руку, будто для танца. Если бы… Если бы можно было отмотать время, я бы сказала ему правду до той дурацкой шахматной партии. Теперь поздно… Но руку я отдала ему прошлым вечером с собственного согласия перед лицом священнослужителя и того, кто каким-то образом сделал барона тем, кем он стал.

Ощутив крепкое рукопожатие, я присела на самый край кровати, точно на жердочку, чтобы не коснуться ноги барона. Двигать раненого я не смела. Ему больно. Вне всякого сомнения ранен он серьезно. И зачем только крепится передо мной… Зачем? Он хочет быть не просто человеком. Он желает быть мужчиной. Сильным. Для меня.

Сердце билось пойманной в клетку птицей и не поддавалось на уговоры мозга, который твердил одно и то же: пусть Петер и не фольклорный персонаж, он чудовище, и внешние шрамы не имеют к его сущности никакого отношения. И даже если барон не выпускает клыки, не спит в гробу и не оборачивается нетопырем, он… Он убийца, закаленный в двух мировых войнах.

— Мы остановились на тринадцатой кукле, верно?

Петер не отпустил моей руки. Возможно, из боязни, что я сорву с пальца кольцо, услышав про очередное злодейство. Но я не собиралась этого делать. Не сейчас. Он попросил о помощи, и я не смею ему в ней отказывать. Ведь я человек. Я останусь ему женой в глазах семьи пана Лукаша. А потом вложу кольцо в руку барона и уйду. В свою старую жизнь. Точно проснусь от кошмара. Который все же порою так напоминал сказку…

— Я делал ее довольно долго. Тот дурацкий свитер… Я распустил настоящий и из ниток, хранивших еще запах Сюзи, принялся вязать наряд для ее куклы. До этого момента я не держал в руках спиц. Приходилось часто распускать уже связанное и начинать заново. Но вот наконец кукла была готова. Я положил ее в сундук и с трудом закрыл крышку. Для новой куклы места в сундуке не было. Я не спал потом несколько ночей кряду, все вспоминал этих девушек, их улыбки, слезы, радости и горести. Мы прожили бок о бок не один год. Расставаться с ними было мучительно больно. Но и им было мучительно больно покидать мир, и если в сам момент ярости я не чувствовал ни жалости, ни сострадания, то потом мне часто приходилось откладывать детали кукол в сторону, чтобы не намочить слезами.

Петер крепче стиснул мне пальцы. Видимо, желал, чтобы я подняла на него глаза, но мой взгляд намертво приклеился к бриллианту, зажатому его пальцами.

— Вера, я успокаивал себя тем, что умел брать под контроль инстинкт зверя и оттягивать приступы до подходящего момента, когда волосок жизни моей избранницы надрывался из-за внешних обстоятельств. Я мог по нескольку лет жить жизнью нормального человека. Почти нормального…

Петер снова сжал мои пальцы, но и в этот раз я не поддалась на уговоры, не взглянула ему в глаза. Голос был спокойным, но ведь не он зеркало души, не голос…

— Я почти не выходил из дома при свете дня. Брезгливые взгляды людей сделались вдруг невыносимыми. Я прятал лицо под широкие поля шляпы и за воротник пальто. Лето я ненавидел. Ждал зиму, когда ночи светлели. И с каждым годом мне все больше и больше хотелось сырого мяса и крови. Я ходил к мяснику и съедал купленный кусок, спрятавшись в подворотне. Я терял в собственных глазах остатки человечности. Я был себе противен теперь не только внешне и чурался зеркал, как прокаженный. И вот, при мысли о необходимости купить новый сундук, я вдруг почувствовал к себе такое отвращение, что принял решение во что бы то ни стало покончить с собой. Однако веревка не душила, вся кровь не вытекала, а автомобиль, под который я бросился, сумел затормозить. Тогда я понял, что должен не допустить еще одного убийства. В запасе пара лет, а может меньше… Перерывы между припадками становились все короче и короче. Я решил действовать незамедлительно. Для начала следовало уйти из места, где жертвы как на ладони.

Барон бросил мою руку и схватил за подбородок. Больше игнорировать его взгляд я не могла. Полный штиль. Неужто кровавая баланда помогла? Или это затишье перед бурей?

— Мне давно следовало уйти, — продолжил барон, не отняв руки от моего лица. — Хозяйка умерла от старости, ее сменила другая, а я оставался бессменным сторожем. Это становилось странным. Вещей у меня не было: чемодан да сундук. Я выбрал глушь. Работу сторожем на лесопилке. По поддельным документам, которые купил давно. Днем я никому не показывался. Вечером заглядывал в местный кабак, чтобы совсем не одичать. Там я однажды сел за шахматы к странному старику.

Барон улыбнулся и убрал руку. Я не отвернулась.

— Мы играли почти месяц каждый вечер. Пока я в лоб не спросил старика про странную тень от его спины.

— Я видела ее тоже! — вскричала я, хотя барон не сделал никакой паузы.

— Ты обратила внимание, другие внимания на такие вещи не обращают. Пан Драксний пригласил меня на прогулку. Он долго шел куда-то, а потом… Я не испугался. Я открыто смотрел на дракона. Я был рад встрече с чем-то или кем-то сверхъестественным. Страшно быть не таким, как все, в полном одиночестве. Мы с ним поговорили. Вернее, говорил я — в драконьем обличье он только слушает. И то не долго. Потом он отвернулся от меня, будто собираясь взлететь, и ударил. Хвостом. Удар был сильным. И я упал. В снег. Не чувствуя боли. Боль пришла после десятого удара, а потом я потерял сознание. Очнулся я в какой-то норе. Другого названия этому жилищу трудно было подобрать. Заброшенный дом с проломленной крышей. Искать здесь живое существо никто бы не решился. В углу, около буржуйки, сидел дракон в человечьем обличье. Он сказал, что у него не получилось исполнить мое желание — убить меня до срока не под силу даже ему. Но он поможет со вторым, не даст мне возможности убить еще хотя бы одну женщину. Полвека он не отпускал меня ни на одну ночь. Эта ночь оказалась первой вдали от него. Или снег шел всю ночь?

Барон снова схватил меня за руку. За руку с кольцом.

— Я не знаю, — ответила я честно. — Я не смотрела в окно. Я смотрела на вас.

Барон поднял мою руку и поднес к губам. Но поцелуя не последовало.

— Простите меня, Вера. Я должен был очнуться до того, как вы сказали "да". Но я не мог. Это была бездна. Черная. Бесконечная. Удушающая. Пустота. Будто я заглянул себе в душу. В ней пусто. Эта пуля забрала из нее последнее, что в ней было живого — вас, Вера.

Барон разжал пальцы, и моя рука камнем упала на смятую кровать. Пахло корицей и кардамоном. Тошнотворная смесь. У меня закружилась голова, и я поспешила сжать виски.

— Вера, что с вами?

Тьма. Кромешная, а потом яркий свет. Он лился из глаз барона. Петер приподнимался на одном локте. Сама я лежала на краю кровати. Барон сумел переползти на середину, и на груди его теперь алело красное пятно. Он растревожил рану. Ради меня…

— Кровь, — я едва разлепила пересохшие губы.

— Пустяки, — едва шевелил своими барон. — Вы ничего не ели, правда? Сколько уже часов? Вы сумасшедшая, Вера. Так нельзя…

— Я не хочу есть.

— А падать в голодные обмороки хотите?

Я прикрыла глаза и тут же почувствовала на лбу губы барона.

— У вас жар, милая вы моя. Что же нам теперь делать? Я не могу встать. Вы не должны вставать. И все нас бросили.

В ушах звенело, и эхо повторяло слова барона, а потом все вокруг загудело.

— Вера, стучат, — губы барона почти коснулись моих губ. — Я должен сказать "войдите"?

Вместо ответа я выскользнула из-под его руки и, пошатываясь, дошла до двери. Пани Дарина прижимала к груди поднос. Ароматный до жути. До очередной тошноты и головокружения.

— Как ваш муж? — спросила она, спрятав глаза в чайничек, чтобы не поддаться искушению заглянуть через мое плечо в комнату.

— Лучше. Намного лучше, — Меня качнуло и пришлось ухватиться за дверной косяк. — А я вот что-то неважно себя чувствую. Не могли бы вы найти мой рюкзак? Там таблетки. У меня, кажется, есть небольшая температура.

— Я принесу для вас лекарство, не волнуйтесь, — тут же выдала хозяйка.

— И все же найдите мой рюкзак, — повторила я просьбу довольно зло и схватила поднос. — И пусть ваш муж принесет из Шкоды чемодан. Мои вещи тоже упакуйте.

— Зачем?

— Я так хочу.

На подносе все зазвенело, когда я, захлопнув дверь ногой прямо перед носом хозяйки, заковыляла к столику.

— Вера, вы знаете, что это за пирог? — спросил барон без тени улыбки.

— Мне уже рассказали, — я смотрела прямо ему в глаза. — И мы будем его есть. Вместе! — добавила я, отворачиваясь к подносу.

Жажда только сейчас дала о себе знать, хотя я не пила уже много часов. Мозг занимался куда более важными делами, чем какое-то там обеспечение жизнедеятельности организма. Первый глоток пошел на ура, а вот от второго меня снова начало мутить, и я опустилась на стул.

— Вера, если вы сейчас же не съедите хотя бы маковинку с пирога, мне придется встать.

— Не вздумайте! — чуть не подскочила я на ноги. Вернее, подскочила мысленно. Ноги-то не слушались. — Я сейчас. Дайте мне минуту…

— Да хоть целый час! Только поешьте уже наконец! Невыносимая вы женщина!

Это барон добавил уже со смешком. И смешок был добрым. Наверное, самым добрым за все наше знакомство, которому я даже не могла сейчас сосчитать число дней.

Мак, присыпанный сахарной пудрой, скрипел на зубах, а сладчайший корж таял во рту. Я проглотила свой кусок меньше, чем за минуту и стала по новой обжигаться чаем.

— Вера, подуйте!

Я скосила глаза: барон не полулежал, а уже полностью сидел в подушках.

— А-ну-ка ложитесь! Вы ранены, а у меня всего лишь простуда.

— А пирог вы положите мне под подушку? Как себе в детстве?

Я сжала губы, а потом стряхнула с них мак. Языком, хотя лучше бы, за неимением салфетки, сделала это пальцем. Ах, пани Дарина, о главном-то и не подумала!

— Вы помните каждое мое слово? — голос, увы, не сумел передать охватившей меня злости на эту супер-довольную улыбку. Чему барон так радуется? Чему?

— А вы не так уж много слов мне сказали. В детстве мы зубрили целые страницы, так что память у меня отличная.

Я сделала еще глоток. Чай успел остыть.

— А я думала, что это у вас такие сверхъестественные способности.

Барон перестал улыбаться.

— Нет у меня никаких способностей. Совершенно. Единственное мое отличие от вас, Вера, что я живу сто двадцать второй год. За это время, думаю, я набрался немного жизненного опыта, но в отношениях с вами он бесполезен. Вы дитя какого- то странного времени. Стремитесь сделать все наперекор…

Он вновь улыбнулся.

— Наперекор здравому смыслу, моя дорогая.

— Последнюю неделю, — цедила я сквозь зубы, — здравый смысл лишь мешал мне жить. Если бы я сразу поняла, что не сплю наяву, всего бы этого не было…

Улыбка исчезла с лица барона. Оно окаменело.

— Чего именно не было? — отчеканил он в своем вопросе каждое слово.

Я выгнула спину и гордо вскинула тяжелую от жара голову.

— Вашего ранения и смерти Яна.

— Бог любит троицу. Договаривайте уж, Вера.

— И нашей свадьбы бы не было, — выдохнула я и опустила глаза.

— А ее и не было, — прорычал барон. — Я не давал своего согласия на то, чтобы взять вас в жены. Надеюсь, против свадьбы с покойным Миланом вы ничего не имеете, так ведь? Жалеть меня и Яна не имеет смысла. Я жив и рано или поздно поднимусь с этой кровати, а Ян… Ну вы пару раз сами пытались его убить. Думаю, с третьей попытки вам бы это удалось, вы настырная. Но вам помогли. Сняли грех с души.

Я все еще держала спину, но голова уже упала на грудь, и барон сейчас, небось, буравил взглядом мою макушку.

— Почему вы бросились защищать пана Ондржея? — спросила я, и даже не потому, что меня это интересовало, а так как это было закономерным продолжением или завершением данного разговора.

— Я защищал старика. Его отец не для того оставил здесь немецкую винтовку, чтобы сын стал убийцей. Ян не в счет. Ян волк. Его человеческая сущность в момент убийства полностью отсутствовала. И сейчас старик верит, что убил обыкновенного волка. Его убедили. Пан Ондржей — другое. Он даже не колдун. Он игрок. Причем плохой. Впрочем, я рад, что оба живы-здоровы. Не нужно нам тут лишних смертей, верно?

Я покачала головой, потому что кивнуть не могла. Подбородок будто прилип к шее, или на макушку кирпичом лег взгляд барона. К счастью, в этот момент в дверь постучали. Я вскочила и, уже не шатаясь, дошла до двери. Это был пан Лукаш. В одной руке он держал чемодан барона, в другой — блюдечко со стаканом воды и какой-то таблеткой. Я поблагодарила, забрала все, не позволив хозяину даже одним глазком заглянуть в комнату, и снова закрыла дверь ногой.

— Не смейте пить то, что они вам дали, — прошипел барон.

— Думаете, отравят? — без всякой иронии спросила я.

Тот поджал губы и хмыкнул.

— Не хочу наговаривать на людей, но этим дурацким выстрелом и кольцом, которое я зачем-то нацепил вам на палец, я полностью развязал руки этому проходимцу. К черту особняк, к черту деньги, пусть всем этим подавится, но вы лично пострадать не должны. Ясно?

На этот раз я кивнула. Подошла к окну, открыла его и выкинула таблетку в снег.

— Закрывайте скорее! — почти взмолился барон. — Допивайте чай и ложитесь спать, — и добавил, почти сразу: — Только не в кресло, пожалуйста. Вы как-никак дали свое согласие на супружескую постель. А я постараюсь дать вам в ней как можно больше места.

Он поймал мой взгляд и не отпускал, пока я шла от окна к столику. Не глядя, я взяла новый кусок пирога и чашку с остывшим чаем.

— Возьмите хотя бы блюдце! — прошептал барон, растягивая губы в добрейшей улыбке. — На крошках будете спать вы, учтите. Я ранен, а у вас всего-навсего простуда.

Я пыталась превратить лицо в маску. Напрасно! Губы сами растянулись в улыбке.

— Я буду кормить вас с руки. Мне кажется, этот пирог нарочно крошится, как вы думаете?

Барон улыбался и молчал. Я села на кровать близко к подушкам. Теперь уже не на самый край, а по-хозяйски. Протянула кружку барону и переложила пирог в освободившуюся ладонь. Потом отломила кусочек и двумя пальцами поднесла ко рту Петера. Он взял его аккуратно, даже не обнажив зубов, хотя сейчас мне очень хотелось их рассмотреть на наличие удлиненных клыков. Улыбка их скрывала, но чем-то же он прокусил мне язык!

— Вера, вы пользуетесь моей беспомощностью. В вас нет ни капли жалости.

Надо было взять блюдце, как барон и просил. Тогда бы у него оказались заняты обе руки. Сейчас левая тоже занята, только мной! Она скользнула мне на талию, под футболку и обожгла сильнее раскаленного чугунного утюга!

— Вера, вы примите мое "да" с опозданием на… несколько часов?

Барон смотрел мне в глаза и тянул к себе рукой. А я вместо ответа ткнула ему в губы новым кусочком пирога. Свадебного! Помогло! Рука с талии исчезла. Но радость оказалась преждевременной. Барон схватил мою руку и прижал ладонь к губам, осторожно собирая языком крошки. В этот момент отопление в комнате будто выключилось… Так меня затрясло.

— Милая моя, — барон жевал довольно быстро и не давился сухой крошкой. — Подумайте сами, Верочка, ну как вы вернетесь в обычный мир… После дракона, призраков, оборотня… Это невозможно, Верочка. Ваше место подле меня. А потом подле дракона, рядом с которым вам не страшен никакой Ондржей. Вера, клятвами не кидаются. И кольцами тоже. Вера, вы — моя жена, а я предупреждал, что не отпущу, даже если вы узнаете после свадьбы обо мне нечто ужасное. Но ведь вы узнали это ужасное еще до свадьбы…

— Нет, — Теперь Петер прижимал мою ладонь к своей щеке. — Я до последнего верила, что вы человек. Даже когда пани Дарина сказала, что вы не Милан Сметана…

— Вера, я человек… И я не один раз повторил вам, что я не Милан… Но вы не верили мне, но сразу поверили постороннему человеку. Отчего же так вышло, а?!

Он сильнее вдавил мою ладонь в свою щеку.

— Оттого, что вы не человек. Оттого, что нас познакомили обманом. Оттого, что я люблю вашего брата. Марионетку, сделанную с его маски! Вот так!

Я вырвала руку. Барон не удерживал меня больше. И даже не пролил ни одной капли из чашки, которую сжимал другой рукой.

— Ну так что ж! Милан пытался жениться на моей невесте, и вот я взял в жены девчонку, влюбленную в него. Все закономерно. Но если он позволил Александре уйти, то вас я не отпущу. У него был шанс заиметь семью с другой женщиной, а у меня такого шанса нет. Вы остаетесь со мной до двадцать первого августа, хотите вы того или нет.

— Вы же отпустили меня! — почти что выкрикнула я. Двинуться уже не было никакой возможности: его рука вновь держала меня за талию.

— Я не держу обещаний, сколько раз повторять! И вы взрослая женщина. В вашем мире женщины давно усвоили истину: не верить мужчинам.

— В чем еще вы мне лгали? — с вызовом бросила я.

— Боже упаси! Ни в чем! Я с вами как на духу! Обещания отпустить вас не в счет. Я просто не могу их выполнить. Я отпустил первую женщину которую полюбил. Последнюю я не отпущу. А вы… Вы, Верочка, тоже учитесь на своих ошибках. Пока что в вашей жизни я являюсь первой удачей. Будет ли вторая, бог даст! Вы — моя жена. Смиритесь! Даже если попытаетесь бежать, пока я так слаб, вас не отпустит Ондржей. А потом не отпущу я. Милан, который не брат… А который мой внучатый племянник, разводом подписал свой смертный приговор. Нельзя нарушать священный союз. Нельзя лгать перед лицом Всевышнего. Я — наглядный пример сказанных в сердцах слов. Верочка, — Петер понизил голос до шепота. — Сейчас попытайтесь уснуть. Сон лучше любых таблеток. Пожалуйста…

— Выпейте чай, — буркнула я, и Петер подчинился.

Вернув чашку на столик, я стянула шерстяные носки, в которых ходила по полу. Потом обернулась к кровати. Барон впервые смотрел мне не в лицо.

— Эти простыни все равно выкидывать. Не снимайте с себя больше ничего…

Его шепота не хватило, чтобы договорить. Про окончание фразы я догадалась, осторожно подошла к кровати и высвободила из-под спины барона одну подушку. Для себя.

— Вам помочь лечь?

Он нервно замотал головой и сполз вниз самостоятельно. Я нарочно сильно откинула одеяло, чтобы убедиться, что повязка все еще держится у него на груди.

— Вера, это пустяки. Уж поверьте, я разбираюсь в огнестрельных ранах. Ложитесь, пожалуйста.

Я легла. На самый край. Петер не придвинулся ко мне, только положил мне на плечо руку. Она была тяжелой. Рука законного владельца. Что ж… Он прав, я сама сказала ему "да".

Эпизод 7.4

Я проснулась от пристального взгляда — Петер не отвел глаз, только улыбнулся еще шире, но даже такая улыбка не явила на свет клыков. Да и света было маловато. Занавески задернуты. Здесь кто-то побывал или же Петер сам вставал с кровати. А я явно ворочалась, раз проснулась к нему лицом. Или же спала настолько крепко, что не заметила его решительных прикосновений.

— Там на столе обед, но все давно холодное, — прошептал барон, с таким придыханием, точно признавался в любви.

— И вы меня специально не будили? — хотелось сказать это просто как догадку, а вышел вопль обиженной дуры!

— Да, — Петер на мгновение даже губы поджал. — Я подумал, что если подольше поспать, будешь чувствовать себя значительно лучше. И, возможно, ты даже сможешь сесть за руль…

"Ты", снова ты… Или снова я, но уже не чужая пани, а прежняя его "Верочка".

— Вы так им не доверяете…

Я не успела изменить интонацию на вопросительную.

— Не столько им, сколько себе. Мне нужен пан Драксний и Карличек рядом, чтобы быстрее встать на ноги. Только если тебе совсем плохо…

— Мне тоже будет лучше… — Я поймала полный надежды взгляд и выдохнула: — Дома…

Пусть понимает, как хочет. Я марионетка. И я не рыпаюсь.

— Не стоит делать тот дом своим домом. Он не приносит своим владельцам радости уже много лет. Но поселить в другом месте дракона я не могу, сама понимаешь. Пока он сам не вздумает переселиться поближе к людям.

— А как вы встретились с Карличеком?

Вопрос вырвался сам. Я не стремилась уличить барона во лжи. Даже если он подумал обратное.

— Верочка, это другая история, — в голосе не слышалось злости. Только усталость.

— У нас будет все время до августа, чтобы поговорить об этом, а пока… Давай вернемся туда, где мы в безопасности. Ты готова уехать?

Я спрыгнула с кровати и подошла к окну. Пока только сумерки. Можно успеть доехать до темноты, если…

— Петер, давайте сделаем перевязку здесь. В особняке нет ни горячей воды, ни нормального освещения.

Я начала говорить, еще не до конца повернувшись к кровати. Барон уже сидел. Одна штанина задралась, но нижние пуговицы рубашки, чужой, потому что клетчатой, уже были застегнуты. Видимо, чтобы скрыть от меня часть повязки с запекшейся или уже со свежей кровью.

— Сейчас еще побриться попросишь… — усмехнулся барон.

Пришлось улыбнуться. Ладонь зачесалась. Видимо, минуя мозг, она все же ощутила утром колкость щеки барона.

— Не думаю, что в госпиталях все поголовно брились…

— Но при этом думаешь, что все мылись? — не унимался раненый.

— Ну как иначе я смогу дать вам чистую одежду…

— Я сам возьму ее, Вера, — барон понизил голос: — Мне раньше следовало показать шрамы, те, что ниже шеи, чтобы ты сразу отмела эту дурацкую выдумку с бритвой. Но сейчас… Я не хочу, чтобы ты их видела. Хотя бы при ярком свете.

— Здесь нет яркого света, — зачем-то настаивала я.

— Он есть в ванной комнате.

Барон поднялся и, дотянувшись до задней спинки кровати, сделал первый шаг. Я поморщилась, будто меня саму пронзила боль, хотя его лицо оставалось спокойным.

— Петер, если высчитаете меня женой…

Он обернулся, и я чуть не подавилась последним словом.

— Именно поэтому я не позволю тебе войти. Неужели не понимаешь… Существуют границы, за которыми прячется отвращение.

— Я дам вам чистое белье.

Я раскрыла вместительный чемодан и достала все, кроме пиджака. Даже жилетку. Парку я сразу швырнула на кровать.

— И все же воспользуйтесь горячей водой, — сказала я тихо, протягивая барону одежду.

— Я понял, Вера. Не надо повторять дважды прописные истины. Я воевал почти как простой солдат, но воспитание у меня осталось аристократическим.

Я поджала губы и отступила к кровати. У меня видок был совсем не аристократический. Особенно в чужой одежде!

— Я тоже пойду переоденусь. И волосы заодно расчешу.

Барон не улыбнулся.

— Нет. Ты не выйдешь из комнаты без меня. Так будет лучше. Для нас обоих. Я не заставлю тебя долго ждать.

Барон действительно оказался скор. Как только до моего слуха перестал доноситься шум льющейся воды, я подошла к закрытой двери и снова предложила барону свою помощь.

— Вера, мне вскоре понадобится твоя помощь, — донесся из-за двери хриплый рык, — но не сейчас.

Я присела на край стула и нацедила в чашку оставшийся в чайнике чай. Без барона я не уйду, и без своих документов — тоже.

— Так лучше?

Если бы барон не держался за стену, я бы забыла, что он ранен. Побрился, зачесал влажные волосы. Совсем седой, но седина ему даже идет. Придает солидности, что ли…

— Даже если вам не холодно, наденьте куртку. Для отвода глаз.

Барон подчинился. Даже позволил помочь попасть руками в рукава. Теперь шапка. На нее барон покосился слишком уж недовольно.

— Я не буду сбивать с ваших мокрых волос сосульки! — взвизгнула я.

Он надел меховую шапку. Это больше не Милан и даже не Петер. Это вообще непонятно кто. И я улыбнулась.

— Закрой чемодан, но не смей тащить его сама. Ты женщина и ты баронесса. Вот возьми!

Барон протянул мне ключи от Мерседеса. Я сунула их в карман, шагнула к двери и только тогда сообразила подставить барону локоть. Он шел медленно, но совсем на меня не наваливался. У лестницы я остановилась и позвала хозяйку. Она прибежала снизу почти сразу и в недоумении уставилась на нас.

— Вы собрали мой чемодан? — рубанула я с плеча и разозлилась на растерянный вид пани Дарины. — Я же просила! Принесите его в машину. Как и чемодан моего мужа…

В этот момент хватка на моем локте усилилась, но я не скосила на барона глаз.

— И мой рюкзак, пожалуйста. И… — Я решила попытать счастье. — Я хочу забрать марионетку. Принесите ее тоже.

Удача! Хоть в чем-то она мне сопутствует — пани Дарина снова кивнула!

Я помогла Петеру спустить ногу на первую ступеньку лестницы. Он останавливался отдышаться аж целых три раза, но крыльцо преодолел за один заход. Явно большой силой воли. Потому что на пассажирское сиденье барон рухнул и тут же прижал руку к груди. Куртка толстая. Крови не увидеть.

— Вера, ты настоящая художница?

Я сразу ответила, что в куртке, которая нашлась на вешалке внизу, ничего нет. Но в рюкзаке есть и бумага, и карандаш. Барон опустил глаза. Я отвела свои: будет тяжело в этом седом скрюченном старике разглядеть сильного мужчину. А именно от моей проницательности зависит наше общее семейное счастье. Я не актриса. Полгода играть не смогу. Надо искать и находить в муже положительные качества. Надо!

— Пани Вера!

Я отошла от барона и открыла багажник, чтобы пан Лукаш положил туда оба чемодана. Пани Дарина несла коробку, увенчанную рюкзаком. Я схватила рюкзак и с просьбой проверить наличие всех документов передала барону, а сама, опустив коробку на заднее сиденье, стала ощупывать марионетку.

— Верочка!

Я подняла глаза: барон, к счастью, не обернулся, и я поспешила подойти к пассажирскому сиденью.

— Что-то с документами? — нагнулась я к лицу барона, чтобы Петер расслышал мой шепот.

— С ними порядок, — шепнул он в ответ. — Со мной непорядок…

— Рана? — всполошилась я и хотела выпрямиться, но барон удержал меня за локоть.

— Ревность. Можно не так открыто ощупывать марионетку…

— Да ну вас к черту! — выругалась я и вырвалась из цепких пальцев.

— Вера, вот! — барон протягивал мне конверт с деньгами. И следом второй. Те, которыми он заплатил мне за работу. — Один отдай хозяину за ночлег. А второй с запиской пусть передадут Ондржею.

Я исполнила просьбу, не прося никаких объяснений. Деньги, видимо, со мной не дружат. Всегда сбегают при первой возможности!

Пан Лукаш хмуро поблагодарил, а его жена просто отвернулась. Я попрощалась с ними и, обходя машину, невольно искала место вчерашней трагедии, но следы хорошо замели. И не снегом! Пан Драксний не тряс больше облака…

Я завела машину и только потом вспомнила, что не пристегнулась. Взглянула на барона. Он пристегнут. Можно ехать. В новую жизнь. Семейную.

Эпизод 7.5

Первая неделя замужества пролетела незаметно, потому что мужа не было рядом. Отвергая всякую помощь, барон решил самостоятельно преодолеть путь от фонтана до входа на веранду. Ни разу не остановился. Не оперся о меня, как следовало бы сделать в его состоянии. И на углу, когда все же вцепился мне в руку, мы вместе свалились в снег. Себя я откопала. Поднять барона не хватило бы ни сил, ни сноровки. Да я и не пыталась, напуганная его смертельной бледностью. Сразу со всех ног рванула за паном Дракснием. Минуя Карличека.

Теперь меня не удивляла сила старика. Он легко подхватил бесчувственного барона на руки и отнес в спальню. На том мое вовлечение в лечение драконовскими методами и закончилось.

— Пани Вера, вы опасная женщина, — выдал пан Драксний в тот вечер, вернувшись от больного в родное кресло.

Я сидела в кресле барона и следила за крылатой тенью на стене: как люди могли ее не замечать?!

— Опасная? — переспросила я зачем-то, хотя своим молчанием и медитативной позой старик давал понять, что это просто реплика в зал, а не начало задушевной беседы.

— Ваш фиктивный жених мертв, — неожиданно дал ответ пан Драксний, не отводя взгляда от огня. — Настоящий муж без чувств. Я очень волнуюсь теперь за вашего слугу…

За Карличека волноваться не стоило. Он носился по особняку с удвоенной прытью, радуясь, что не надо больше быть слугой двух господ. Фигурально… Потому что новая госпожа у него все же появилась, и он твердо заявил, что с этой минуты я — "пани Вера" и никак иначе. А если вздумаю плохо себя вести, он вообще будет звать меня баронессой. Напугал! Или рассмешил. Без него я бы, наверное, плакала.

Во второй день я тихо сидела в новой спальне, через стенку от барона, листала роман Агаты Кристи, хлюпала носом, пила молоко и просто лежала, глядя в потолок, от нечего делать вслушиваясь в каждый шорох, доносившийся из спальни барона. Петер говорил так тихо, что не разобрать было даже интонаций. Зато я различала легкие шажки карлика и шаркающие — пана Драксния.

Температура не вернулась. Однако горло саднило, текли сопли, болела голова. Потому не думалось ни о прошлом, ни о будущем, ни о настоящем. Хотелось сладкого. Безумно. И я выпросила у карлика целую банку варенья из айвы. Сироп я оставляла, выуживая вилкой только хрустящие ломтики, и желание жить и действовать постепенно возвращалось в мое больное тело.

— Пани Вера…

Карличеку было скучно одному. Он приходил ко мне с картишками и всегда оставался в дураках. Бессовестный! На четвертый день я сама, не дожидаясь обеда, заявилась вниз в куртке и шапке.

— А пан Драксний разрешил?

Я готова была надеть карлику на голову миску, в которой тот что-то там помешивал!

— Пошли за елкой. Барон разрешил, — добавила я с хитрой усмешкой.

Разрешил… Это мне нужна елка, прямо физически необходима. Как и хруст снега под ногами. Идеальная тишина, бескрайнее спокойствие… В мире, где живут драконы! Господин барон прав, я не смогу теперь жить в мире людей.

Выбрали в парке елку небольшую, зато самую пушистую. У нас санки, прямо как в сказке, другую нам просто не дотащить. Водрузили лесную красавицу на круглый столик в гостиной. Елка сразу стала большой. Пришлось даже залезть на стул, чтобы надеть ангела на верхушку. В особняке нашлось море игрушек. Я выбросила из коробки все битые и повесила на ветки самые красивые из целых: шарики со снежными узорами, заиндевелые золотые яйца, сосульки и стеклянных солдатиков в красных и зеленых мундирах… К моему великому удивлению и такой же великой радости, на дне коробки нашлась гирлянда. Лампочки целы и что важно — она на батарейках.

Я сидела под елкой и как полная дура пялилась на огоньки. Открывала и закрывала глаза. Теряла и вновь набирала года. И жизненный опыт. Тяжелый. Он давил на плечи, я сутулилась и никуда не уходила.

— Пани Вера, научить вас играть в шахматы?

Я обернулась с открытым ртом. Спроси меня пан Драксний про партию, я смело бы сослалась на свое бедственное положение — ни одной ценной вещи. Даже головы нет! Сердце свою ценность давно потеряло…

— А давайте!

Я заняла место барона, наугад шагнула пешкой… И вдруг… По щекам потекли слезы. Ручьями, горными потоками, градом… Я вскочила, хотела бежать, метнулась в одну сторону — наткнулась на диван, в другую — на пана Драксния. Он заключил меня в свои когтистые объятья, и я повисла на нем, рыдая. Я не хочу, не хочу, чтобы это кресло, этот стул… пустовали. Ни день, ни два, ни…

— Про август — это правда? — кое-как сумела выговорить я, отстраняясь от мокрого халата.

Старик кивнул.

— Я не хочу…

Я сама не знала, чего именно не хотела… Не хочу сидеть на этом стуле двадцать второго августа. Не хочу ощущать за спиной пустоту. Барон говорил про пустоту в своей душе. Моя такая же черная и пустая. В ней нет ничего, кроме любви к куклам. Да и того на самом деле нет! Я неудачница, вот я кто!

— Пан Драксний, — я схватила старика за локоть. — Вы не знаете, хранит ли барон тот сундук…

Вопрос вылетел из моего рта без разрешение, но дракон поймал его и сказал, что сундук в кабинете у барона.

— Пустой?

Старик махнул рукой — проверьте сама.

Я схватила керосинку и побежала через библиотеку в заветную комнату, сунулась в угол — стоит. Открыла — пустой. И чего хранит… Память… Черта с два!

На вид сундук из железных дуг и кожи. Ощутимо по весу, но поднять все же можно…

— Пани Вера…

— Помоги!

Карличек бросился к сундуку, и мы вдвоем потащили его к лестнице. Карлик пыхтел и не задавал вопросов. Лишних. Любой был бы лишним — даже, куда нести? Карлик догадался. Опустил сундук подле кукольного шкафа.

— Нож нужен?

Какой предупредительный малый!

— Подожди!

Я выкинула из шкафа все платья Александры. Карличек стоял молча со складным ножиком наготове.

— Будем резать? — спросил он флегматично.

Я мотнула головой.

— Нет! Замотаем в них кукол.

Я распахнула створки шкафа, готовая ответить на любой выпад девочек, но куклы молчали.

— Они все не влезут, — покачал головой карлик, принимая первой куклу в свадебном платье.

— Барон просто паковать не умеет. А я умею!

Я заворачивала марионетки по парам. Чтобы им не было скучно. Получилось семь. Счастливое число. Рулончик с Элишкой и Сюзанной с трудом влез в сундук, но все же влез. Крышка закрылась. Пусть прошлое "Милана" отправляется в небытие. Я желаю прожить полгода с Петером!

— Нужен замок?

Я обернулась к дверям: пан Драксний медленно зашаркал ко мне. Замок почти амбарный и ключ соответствующий. Такой на шее не поносишь!

Я поблагодарила и закрыла сундук. На ключ. Шкаф стоял теперь передо мной пустой. Открытый, как и душа Петера Сметаны. Только не ясно, чем наполнять эту пустоту. И главное — зачем?

Минута, и я опустила глаза к сундуку. Было жаль только Жизель. Ее я попросила завернуть карлика. Сама не смогла. Было стыдно.

— Давайте ключ обратно, пани Вера.

Я вложила ключ в сухую ладонь старика.

— По-хорошему надо все сжечь, — тряхнул чубом пан Драксний.

— Не надо сейчас, — ответила я твердо. — Двадцать первого августа. Вместе с их создателем.

Я снова стиснула переносицу. И снова не сдержала слез.

— Вера, дать вам вашу таблетку? — спросил старик сухо.

Слезы высохли. И я тут же подумала, что дракон меня так и не поблагодарил за свое спасение.

— Это таблетки от аллергии, — ответила я сухо, все еще шмыгая.

— Так у вас и есть аллергия, — пан Драксний усмехнулся. — На прошлое Милана. Аж пятнами пошли вся…

Я потерла щеки. Одну, другую, добавляя лицу красноты.

— А откуда аллергия у драконов?

Я просила просто так. Не ждала ответа. Но пан Драксний снова меня удивил.

— Это не у всех драконов. Это только у меня. Аллергия на людей.

— Я думала, на специи…

Старик кивнул.

— На них, на них… Меня решили так убить. В итоге убил их я… Хотите подробностей, спускайтесь к шахматам. Вы убежали с урока, пани Вера. А я строгий учитель.

И сильный. Подхватил стопудовый сундук и спокойно потащил куда-то. Я затворила створки шкафа и выдохнула. Стало действительно легче дышать. Никакого прошлого. Никакой боли. Только подбородок саднило. Это я поджившую в очередной раз корочку содрала. Что скажет на мое самоуправство муж? А разве это я? Ключ ведь у дракона. И я понятия не имею, куда дракон спрятал сундук…

За шахматным столом пан Драксний забыл про обещанный рассказ. Я старалась внимательно смотреть на шахматы, но увы… В тот вечер ничего из дракона так и не вытянула, а весь следующий день старик делал вид, что спит. Самое время испечь рождественский кекс. Карличек заявил, что больше ждать нельзя. Я записалась в подмастерья: помыть изюм, нарезать миндаль, развести дрожжи в молоке…

— Как долго ты знаешь барона? — спросила я между делом, но карлик не попался.

— Что вы хотите знать, пани баронесса?

Все, сейчас он меня замесит в рождественское тесто!

— Лишь то, что спросила, — состроила я невинное лицо. — To есть до сундука с куклами или после?

— Я ничего не знаю ни про какой сундук. Выходит, после?

Он отвернулся, не дожидаясь моего кивка. Будто для того, чтобы проверить плиту.

— Расскажешь? Не о себе, даже не о бароне, — снова чуть повысила я голос. — О внучатом племяннике барона?

Карлик взгромоздился на стул.

— Да нечего рассказывать, — Карличек нервно дергал плечами. — Барон, когда забрал меня из цирка, сразу привез сюда. В заброшенный особняк. С драконом. Хочешь спросить про страх? Не было у меня страха, вот абсолютно. В цирке было страшнее, а тут… Тут меня не обижали и условия жизни как-никак лучше, чем в вагончике. Для ребенка. Мне было тринадцать лет, когда я попал к барону. Он мне как отец, честное слово. В общем, вот так мы и жили пару лет, пока… Пока сюда не заявился настоящий владелец. Ага, с молодой женой. Собственно он и встретил ее в этих местах, когда приехал осматривать родные пенаты, или она заставила его встретить себя, тут уж никакой мужской логики не хватит…

Карличек прикрыл тесто полотенцем и взгромоздился на стол рядом с миской. Я молчала. Ждала продолжения. Боялась сбить болтливый настрой поваренка. Сколько ему лет? Выходит тридцати нет. Мы почти ровесники.

— В общем, нас хотели выселить с привлечением властей, но мы ушли сами. Заняли другой заброшенный дом, но барон не успокаивался. Каждый день наведывался домой. Стоял, смотрел и плакал. Поверьте мне, плакал. Особенно, когда рабочие сменили у особняка цвет стен. В общем, они не успели ничего закончить. У хозяина расстроилось с женой и закончились деньги… Он переехал сюда после развода. Ходил, смотрел, решал, что делать. Тогда у пана Ондржея и родилась идея музея, но он был как бы бывшим шурином, и поэтому обиженный муж не желал иметь с ним никаких дел. Тогда пан Ондржей вынудил сестру вернуться к мужу. Бывший муж не особо был рад ее возвращению, держался со всем семейством настороженно… Тогда его решили убить. Элишка в любом случае оставалась ближайшей родственницей. Что было дальше, ты знаешь.

— Откуда взялся оборотень? Как он оказался в доме во время убийства?

— Не знаю. Вот чего не знаю, того не знаю, — ответил карлик таким тоном, каким только врут. — Знаю лишь, что из-за него все это и началось. С ним Элишка изменяла мужу. И он сказал пану Ондржею, что про смерть барона никто не узнает. Хотя, мне кажется, брата в тот момент вообще не спрашивали. А потом… Потом, когда пан Ондржей узнал о существовании оборотней, его удерживал подле Яна страх. Нечеловеческий страх.

— Подле убийцы сестры?

Карличек потряс головой.

— Вера, ну ты как маленькая… Он был гол как сокол. Один долг оплачен, второй получен… А тут была законная возможность заполучить во владение особняк. Продать его в этой глуши сложно, сделать из него бизнес и попытаться избавиться от маниакальной карточной зависимости — вполне себе возможно. Планировал ли Ян убить Элишку, не знаю. Скорее всего звезды не так сошлись, и он не вовремя обернулся волком. Что ты так на меня смотришь?

Я опустила глаза, но лишь на секунду:

— Внизу был пан Драксний.

— Ну вот и причина тому, что Ян обернулся волком. Страх. Одна боялась совершаемого убийства, другой трясся за свою серую шкуру… Трагическое стечение обстоятельств. С небольшим участием дракона, которого очень волновала судьба подопечного.

— А где был в это время наш барон?

— Его тут не было. Он ждал развязки. Ему… Простите меня, пани Вера, смерть их всех была выгодна. Но замарать ей свои руки он не хотел.

Я покачала головой. Агата Кристи нервно курит в сторонке.

— Как он выменял тогда у Элишки кольцо? — не унимался во мне детективный дух.

Теперь карлик потупился.

— Вы много знаете, гляжу… Снял с трупа. Но надел на палец другое. В этом барон щепетилен. Он знал тайник, куда перед началом войны его брат спрятал почти все фамильные драгоценности. На них мы и жили. Худо-бедно, зато в безопасности. А потом пришлось иметь дело с паном Кржижановским. Он был смирный только из-за пана Драксния. Ну и потому что только пару раз в месяц бывал в волчьем обличье. В остальное время ему тоже нужны были деньги. И большие. Ян любил жить. К вам вот на чемпионат поехал…

Я кивнула.

— Слушайте, а как вы скрыли смерть племянника?

— Пани Вера, ну вы как маленькая! У нас есть дракон!

— Он его съел? — Меня аж перекосило от этой догадки.

— Сжег. Тело. Как и Элишку. Пани Вера, ну чего вам дадут эти знания? Только тошно станет! Не надо судить их, бедолаг, человеческими законами. Ни дракона, ни оборотня, ни…

— Вампира, — добавила я, чтобы закончить затянувшуюся паузу.

— Да не вампир барон! — карлик аж вспыхнул. — Чего б ему меня тогда было б не сожрать?! Он вообще ничего не может из того, что приписывают вампирам сказки. Он просто покалеченный войной человек, принявший неверное решение… И не одно. Возможно, вчера он принял первое верное — женился на вас.

Я отвернулась, снова почувствовав непрошенные слезы. Карлик шумно спрыгнул на пол и потянулся ко мне, чтобы обнять со спины.

— Пани Вера, ну чего вы так… Ну нельзя их судить за это… Они вынуждены как-то выживать в нашем мире. Настоящие документы шли прямо в руки, разве можно было ими не воспользоваться?

Я выдержала паузу. Пустую. Никому ненужную.

— А зачем он сделал новый паспорт?

— Музей. Пан Ондржей убедил, что так надо. Всякие документы оформить… Пригодился ведь паспорт, да?

Я кивнула.

— Хватит, Карличек. С меня действительно довольно знаний. Если только, — я снова просто так понизила голос. — Откуда у пана Драксния аллергия?

Карличек виновато пожал плечами.

— Мне самому интересно. Узнаете, расскажите. Вы теперь с ним больше меня общаетесь.

И Карличек мне подмигнул. Два заговорщика мы прямо. Обмануть дракона — ага, размечтались. Мне с человеком-то не справиться. Хотя что тут удивительного, почти сто лет разница в возрасте! Получается, Карличек мне почти что пасынок. А у меня никакого подарка ему под елку нет. И не для кого нет… Что же делать?

Эпизод 7.6

На кексе вся подготовка к Рождеству и закончилась. Ни о каких свечах не шло даже речи. Ради чешского праздника надо было гостить у пани Дарины. И рождественское печенье тоже осталось у нее. Здесь же, кроме моей елки, не было никакого духа Рождества. Наверное, поэтому я заперлась в мастерской, чтобы вылепить для пана Драксния свинью-копилку как требовал того наступающий год и что-нибудь эдакое для Карличека… Тут я боялась невзначай обидеть маленького человечка. Подарив, например, гномика. В итоге сделала свинку чуть поменьше и без прорези для монет. Такой легко отыскать место на полке или же в мусорном ведре, незаметно для дарительницы. Упаковочной бумаги не было. Дарить буду в открытую — к тому же, карлик видел, что я делаю. И по-умному молчал.

А что мне было делать еще? Только караулить обсыпанный сахарной пудрой рождественский кекс. Игре в шахматы я училась вечерами и в канун Рождества уже неплохо двигала фигуры, но просчитать ходы, даже собственные, пока не могла. Как и время пробуждения барона.

Петер явился тенью. Бесплотной и бесшумной. Сел в свое кресло ближе к огню и принялся за старое: смотреть на меня, когда я этого не замечаю. К счастью, я не ругалась ни на шахматную доску с малым количеством клеток, ни на быстро заканчивающиеся фигуры, ни на забывшего обещание рассказать про аллергию дракона. Но на лице моем отражались не лучшие мои качества: злость, досада, недоумение… И все это вместе, когда пан Драксний, не отрывая взгляда от моих фигур, сказал:

— Добрый вечер, Милан.

Он не выказал никакого раздражения на своеволие пациента. Видимо, специально скрывал от меня приход барона. Ради сюрприза. И тот получился, я даже открыла для съедения свою королеву!

— Добрый вечер, — пролепетала я, не в силах отыскать более сильного голоса.

Барон поднялся и бодрым шагом приблизился к шахматному столику. Я не сводила с него глаз, напрасно ища следы болезни. Барон был прежним. Таким, которого я знала. Которого боялась. Которого ненавидела. По которому скучала. Но которого не любила. Я ведь точно его не любила…

— Пан Драксний, позвольте мне помочь жене отыграться!

Он особенно старательно выговорил слово «жена». Будто за неделю я могла забыть о своем новом статусе. Старик не поднял глаз.

— Это не игра, Милан. Это урок. Здесь можно и нужно ошибаться.

Он подцепил королеву ногтями и аккуратно перенес на свою сторону стола.

— Ваш ход, пани Вера.

Взгляд шахматного учителя так и не оторвался от моих остальных фигур.

— И все же… Верочка…

Петер скользнул мне под волосы, и я с трудом удержала вздох в воспламенившейся груди. Его пальцы нашли левую мочку, сдернули сережку, затем правую… Обе они легли на середину доски прямо под глаза пана Драксния.

— Играем?

Пан Драксний поднял на барона горящий желтым огнем взгляд. Да, драконы не могут отказаться от драгоценностей, даже если это какие-то жалкие пару граммов золота. Барон пошел с коня. Пан Драксний отдал ему пешку.

— Нет, так не пойдет… — Рука Петера сжимала мое плечо, оттого оно и не дрожало. — Играйте в полную силу, пан Драксний. Вере не жалко этих сережек. У нее теперь есть другие.

На стол легла знакомая бархатная шкатулка. Оказывается, черный бархат отливал синим. Барон достал те несчастные золотые серьги с гранатами в виде виноградной грозди и продел мне в уши. Я не знала, благодарят ли в таких случаях, ведь это был своеобразный обмен. Чтобы не молчать, я спросила:

— Не хотите ли присесть?

Приподняться со стула я не могла. Тяжелая, как и прежде, рука пригвоздила меня к стулу. Не прошла у барона лишь седина. Такие процессы от прилива жизненных сил, видимо, не зависят.

— Вера, я великолепно себя чувствую. Но даже падая, не заставил бы вас стоять…

— Вы мне это наглядно продемонстрировали в сугробе! — вспылила я нечаянно. — Простите…

— Ваш ход, пан барон! — спас меня старик от первой семейной ссоры.

Петер походил. И через два или три хода, а может и того меньше — я уже не следила за ходом игры, раскаленная до предела близостью воскресшего барона — поставил шах, но пан Драксний в считанные минуты закончил партию матом.

Барон подал мне руку. Я поднялась. Мы уже поужинали. Даже с Карличеком за одним столом. И наверх тот тоже успел отнести полный поднос. Что теперь… А?

— Милан, вы специально оставили шкатулку открытой?

Мы оба обернулись на скрипучий голос пана Драксния.

— Пытаетесь пристыдить меня? — он буравил барона желтым взглядом.

Петер улыбнулся. Очень добро. И погладил мой локоть.

— Пристыдить вас? Да боже упаси… Это невозможно!

Старик тут же поднялся, схватил когтями шкатулку и поплелся к двери.

— Господи боже ж мой! — барон даже отступил от меня на шаг и с полминуты смотрел в пустой дверной проем таким же пустым взглядом. — Я действительно ни на что не намекал, — прошептал он, обернувшись ко мне. — Просто навел порядок, чтобы ничего не напомнило тебе о пережитом ужасе…

Он закусил губу и опустил глаза к моей окольцованной руке.

— И нашел эту шкатулку. Я не забираю подарки. Твой подбородок, — Петер приподнял мою голову осторожно, двумя пальцами. — Почти не видно. Бедная… Мне безумно стыдно… Не знаю, сумеешь ли ты простить меня, но я буду упрямо стараться заслужить твое доверие…

Он убрал руку и снова спрятал взгляд в моем кольце. Я сжала ему пальцы.

— Простить или забыть? — я говорила тихо, хотя мне нечего было скрывать от Карличека, если тот вдруг снова стережет меня, спрятавшись за дверь. — Мне было страшно и больно. Так что не верю, что забуду ваш укус. Однако я сумела понять ваши действия и честно пыталась простить всю неделю, но пока… Пока у меня не получилось, буду с вами честной. Однако я скучала по вам, Петер. И проклинала стену между нашими комнатами.

Я специально не сказала «спальнями».

Барон стиснул в ответ мои пальцы, а свободной рукой тронул за щеку.

— А я все ждал, что ты постучишь. И все искал слова, которыми сумею убедить тебя остаться в коридоре. Но ты…

— Не пришла, — заполнила я паузу с грустной улыбкой. — Я не хотела вас смущать.

— Я знаю и благодарен за это. Но мне было грустно, очень грустно одному. Впервые я так остро ощутил одиночество.

— Вы были не одни, — я потерлась о его щеку, и он тут же сжал пальцы в кулак.

— Да мы не одни даже сейчас…

Он отпустил мою руку и взял под локоть, чтобы развернуть к двери. Пан Драксний еле передвигал ноги. Барон поспешил к нему, но тот, зло зыркнув на хозяина особняка, резко повернул к шахматному столу, на котором впервые оставил фигуры вразнобой.

— Считайте это свадебным подарком! — старик сунул в руки барона бархатную шкатулку и, когда тот тронул на ней замочек, хрипло прорычал: — Можете не проверять, у меня прекрасная память на вещи. Все, что принадлежало вашей матери, здесь, а это вот другое…

Карманы у пана Драксния оказались глубокими: он все выкладывал и выкладывал из них драгоценные металлы: не только разные колье, но даже серебряные ложки. Скоро посреди шахматной доски, завалив половину фигур, выросла довольно высокая гора из драгоценного барахла. Барон молча стоял над ней, прижимая к груди полученную шкатулку.

— Можете заложить, как все остальное, — выплюнул старик ему в лицо. — Женщина стоит дорого. Это веками не меняется, так что я все помню, не подумайте!

Он даже пальцем затряс перед носом барона, но тот не двинулся с места, вообще не пошевелился. Кажется, и губы остались в полном покое, когда выдавали слова:

— Вере не нужен ни титул, ни драгоценности, ни наряды…

— Вы так думаете? — старик аж зубами заскрежетал. — Или она вам это сказала? И вы верите в честность женщины, когда та говорит подобные вещи…

— Я верю не женщине…

В груди похолодело, и я жалела, что барон оставил меня у окна — ухватиться не за что, а от его слов упадет и здоровая, а я последнее время чувствую себя, да и действую, как не совсем здоровая… женщина.

— Я верю ее поступкам. Она трижды отказывалась выйти за меня замуж. Потом швырнула мне в лицо последнюю ценную для меня вещь — любимые серьги матери, которые я ни за что бы не поставил на кон. Ну, а что касается нарядов, то их, увы, больше нет. Вера! — он неожиданно обернулся ко мне, встав к старику спиной: — Вы ничего не хотите мне объяснить?

— Это не она, Милан! — пан Драксний не позволил мне даже ахнуть. — Это сделал я. И ключ вам не отдам, даже не просите!

— Это я! — громче него выкрикнула я. — Это сделала я, а пан Драксний только замок дал и затем спрятал куда-то сундук. И нечего меня выгораживать! Я сама собиралась рассказать это ба… мужу.

Я замолчала, но никто из этих двоих не заговорил. Тогда я сделала решительный шаг к шахматному столу и тронула барона за локоть:

— Я хочу с вами поговорить. Об этом. Наедине! — добавила я на пару октав выше.

— Пройдемте в библиотеку…

— Вам кофе туда подать? — донеслось у меня из-за спины.

И на счастье Карличека в моих руках в тот момент ничего не оказалось. Даже кочерги! Но в голосе моем нашлось достаточно острых ноток, когда я развернулась в полумрак, чтобы отыскать «пасынка».

— Мне кажется, я ошиблась с подарком — надо было подарить тебе часы!

— Ну так и скажите, что спать собираетесь, а не книги читать… — не смог не съязвить карлик и побежал прочь.

Да, да, у барона-то руки были полными… Хотя со шкатулкой он вряд ли расстанется подобным образом.

— Ты хотела поговорить, пойдем же!

Он вырвал свой локоть и схватил меня за мой. Сначала грубо, но почти сразу, после тяжелого вздоха, ослабил хватку и попросил следовать за ним. Я не обернулась. Так спиной и пожелала дракону доброй ночи. Моя собственная добрая ночь оказалась сейчас моими стараниями под большим вопросом.

Барон затворил дверь библиотеки и указал на диван. Я присела на самый край и стиснула пальцы между колен. Барон сел напротив. На столе так и осталась стоять вазочка с печеньем. Уже каменным. Хоть гвозди заколачивай. В крышу, которая довольно далеко отъехала от меня за этот декабрь!

— Вера, я теперь боюсь тебе что-то рассказывать! — то ли прошептал, то ли прошипел барон.

Я выдержала этот взгляд и даже расправила плечи.

— Вы просили простить? Прощать мне вам, в отличие от этих девушек, нечего. А вот понять я вас могу лучше, чем даже ваша милая Жизель! Все это сотворил Милан, ясно? А Петер прекратил все эти мерзости, только сундук отчего-то продолжал таскать с собой. Хотя я понимаю, отчего… От одиночества. Вы же только здесь приделали к куклам ваги. Они одинаковые. Их делали за один присест. Вам было скучно в особняке, одиноко… Без женского внимания и тепла, вот вы и оживили тех, кто в действительности давно мертв. Вашими или не вашими усилиями, не имеет значения. Этот сундук — ваше прошлое, его надо убрать. Не уничтожить, как предлагал дракон, а просто убрать. На время. До августа. Потому что сейчас у вас появилось настоящее. И это настоящее — я! И я не собираюсь выслушивать советы от кукол. И не собираюсь быть куклой в нарядах Александры. Я — Вера. Либо берите меня такой, какая я есть, либо…

Барон молчал. И я побоялась в этом молчании продолжить фразу…

— Я ведь взяла вас таким, какой вы есть, — вдруг выдала я, не подумав. Или думала про это уже долго, но не понимала. — Не молчите, Петер! Канун Рождества. Это время, когда сказки сбываются. Когда злые становятся добрыми. Это когда никто не злится и не ссорится. И если вы сейчас же не улыбнетесь, — я выдержала весомую паузу, — я снова назову вас Миланом. Потому что именно он жил этим шкафом. Он! Не вы! А вы… Вы пообещали жить эти полгода мною…

— Почти восемь месяцев, — пробормотал барон теперь уже точно шепотом. — Вера, простая математика, простая логика… Почти век и меньше года… Ты же понимаешь, какая именно чаша перевешивает в моей душе. Мне тяжело скинуть старую шкуру. Трус, живущий во мне, лелеял твой отказ… И я за эту неделю так и не вытравил его из себя до конца…

— А мне, думаете, не страшно?! — перебила я, действительно испугавшись услышать какое-нибудь очередное страшное признание. — Вдруг попасть в мир, где живут оборотни, драконы и… — Я не сумела произнести вслух слово «вампиры», я его просто подумала. Думаю, барон легко догадался о нем по моему взгляду. — И вы не желаете мне помогать, хотя и обещали… Вы обещали быть рядом и держать меня за руку. Меня, слышите?! Не вагу, а меня. За руку, а не дергать меня за нервы, на которые подвесил меня ваши… Знакомые… — закончила я и отвернулась к окну, за которым давно разлилась ночь.

Темная. А скоро будет снежная буря. Дракон разозлился. И за дело!

— Да поставьте уже эту шкатулку! — закричала я, наверное, так громко, что карлику даже не нужно было подслушивать под дверью, чтобы услышать меня.

Барон будто машинально протянул шкатулку через стол.

— Это твое. Драгоценности моей матери. Я дал слово никогда их не закладывать. Я проиграл их все за эту осень. Одну вещь за другой, чтобы они никогда не попали в руки Яна и Ондржея. Я не просил их назад, ты мне веришь?

Я кивнула и, взяв шкатулку, опустила ее рядом с печеньем и керосинкой. Барон теперь заботливый. Носит за мной лампу, не свечу.

— Верю. Может, надо вернуть их дракону?

Петер едва заметно улыбнулся.

— Вернуть? Ты же слышала, это свадебный подарок. Подарки не возвращают. И я рад… Буду рад, если эти камни вновь почувствуют женское тепло. Без него ужасно живется даже камням, уж поверь мне…

Петер опустил глаза, а я закусила губу. На дворе ночь. Ночь…

— Петер…

Я зря позвала. Он уже давно смотрел мне в лицо. С надеждой.

— Уже поздно. Пойдемте спать.

Я не дышала. Он, кажется, тоже. А лучше бы выдохнул и поднялся.

— Ты права…

Он затряс головой, и седая челка занавесила взгляд. Правда, глаза он уже прикрыл. Только бы не попросился спать на диван. Еще одной бессонной ночи я не выдержу…

— Возьми лампу. Шкатулку можешь оставить здесь. Ее никто не возьмет.

— И лампу можно оставить здесь, — проговорила я еще тише, чем раньше. — Потушите ее и… Мы ведь пойдем наверх вместе? Рука об руку. И я хочу считать шаги в полной темноте. Как в тот первый раз…

— Когда ты еще меня не боялась? — спросил барон и, не дождавшись ответа, потушил лампу.

Диван скрипнул. Барон с тяжелым вздохом протянул мне руку.

— Десять шагов до двери.

— Я знаю, — прохрипела я, вкладывая руку в его ладонь.

Больше между нашей горячей кожей нет никаких преград.

— Я высчитала все шаги, — продолжала я с рвущимся из груди сердцем. — Но все равно хочу, чтобы вели вы…

— А я хочу, чтобы это делала ты… Потому что боюсь сделать что-нибудь не так. Я забыл, как приносить женщине радость. Я так долго приносил ей лишь боль.

Десять шагов мы отшагали в полной тишине.

— Вера, не молчи. Не злись… Прошу тебя. Пойми, полвека прошло…

— Полвека? — я старалась говорить ровно, хотя в душе лопнул натянутый нерв. — Даже так… Но ведь вы хвалились замечательной памятью…

— Дальше тридцать шагов, — шепнул барон мне в ухо.

— Там их не тридцать, а всего восемнадцать и затем десять.

Я взяла барона за руку.

— Это смотря каким шагом идти? Женским или мужским. Или…

Пол ушел из-под ног. Я ухватилась за шею барона и спрятала голову у него на плече.

— А бегом сколько?

— Не считал, — усмехнулся Петер.

И рванул с места.

Эпизод 7.7

Рождественское утро наступило в полдень. Благодаря часам. Я даже села от неожиданности, потеряв с груди пуховое одеяло. Часы били внизу: мерно, гулко, сказочно. Удивительным было и тепло, пропитавшее вместе с розмарином воздух спальни. Мне даже не захотелось снова укрываться. Хотя и желания вылезти из кровати для того, чтобы отыскать источник тепла, не возникло. Что происходит?

Я повернула голову к мужу — барон спал сном младенца: его не то что часами, его пушкой теперь не разбудишь. После такой ночи… Мысленно я даже во сне порывалась уйти к себе в спальню и оставить Петера в покое. Вся его решимость осталась на предпоследней ступеньке лестницы.

Сначала я подумала, что барон испугался дежавю: последний раз, когда он бегом нес меня на руках в свою спальню, я наградила его тремя оплеухами. Я тоже вздрогнула от этого воспоминания и подумала тогда, что это даже неплохо, что барона мучает совесть. Значит, постарается не повторить ошибок… Но ошиблась я! С выводами. Барон решил не повторять ничего, даже поцелуев!

Он церемониально распахнул передо мной дверь. На столе горел подсвечник. Не керосинка. Горел довольно давно. Значит, барон надеялся, что мы вернемся сюда вдвоем. Я повернулась к нему с улыбкой. Ненатужной. Радостной, которая появилась сама собой. Но вот барон исчез от двери. Бочком прошел в угол и замер там в темноте. Не надо мне дежавю первой встречи! Не надо…

— Петер, вернитесь на свет! — проговорила я в приказном тоне, но барон приказу не подчинился. — Тогда я пойду к вам…

К концу фразы я засомневалась в интонации. Решимости брать эту ночь в свои руки не появилось — я боялась близости не меньше, чем до того боялась уксуса. Или больше… Намного больше. От моего неровного дыхания дрожали свечи!

— Вера, нет! — В возгласе барона слышался неподдельный ужас. — Останься у столика, прошу… Мне нравится наблюдать за тобой, когда ты меня не видишь.

— Но я все равно вижу вас! — после небольшой паузы перекричала я обезумевшее сердце. — Петер, пожалуйста…

— Вера, пожалуйста… — в его голосе слышалась теперь неприкрытая мольба. — Я хочу просто на тебя смотреть…

Я прикрыла глаза и ухватилась за спинку стула. Пятьдесят лет, он ведь не просто так это сказал, а я дура… Идиотка, полная! Что делать, что делать… Мне с ним жить восемь месяцев под одной крышей и, вполне возможно, все же в одной кровати, хоть и по разные ее стороны. Что я нервничаю, точно невинная девочка в первую брачную ночь со стариком-мужем!

— Петер! — я умоляла голос не дрожать. — Хотите, я разденусь?

Я не могла открыть глаз, физически не могла. На ресницах проступили слезы, больше похожие на клей.

— Вера, да на тебе и так ничего нет…

О, господи! Как хорошо, что я не вижу его лица, а на моем играют отблески пламени, скрывая стыдливый румянец. Если бы со мной действительно говорил человек из начала прошлого века, я бы приняла его возглас за правду. Но со мной говорит вышибала из борделя, бросивший гнусные дела только в семидесятых! Из его уст это звучит издевкой! Мне никогда и в голову не приходило вытащить из чемодана единственное платье, которое Ленка сунула туда на случай королевского приема!

— Что мне тогда делать?

Надо было просто спросить разрешения лечь спать. Раздеться, спрятаться под одеяло и сделать вид, что действительно сплю… И тихо ждать, когда супруг поборет стеснительность и хотя бы обнимет меня, как в ту ночь в гостевом доме. Мне будет этого достаточно для того, чтобы спокойно уснуть.

— Присядь на стул…

От тихого голоса по спрятанной в теплый свитер спине пробежал холодок.

— На стул я точно не сяду! — выкрикнула я раньше, чем мозг приказал мне вести себя тихо.

— Господи!

Это не был вздох, это был рык раненого зверя. Барон шумно съехал на пол.

— Ты никогда меня не простишь…

Я с трудом разобрала слова. Барон явно прикрыл рот ладонью.

— Я и не обещала простить…

Холод сменился жаром, и я шагнула в темноту — к барону, прочь от огня!

— Петер!

Я почувствовала, как он забился в самый угол и подтянул ноги к груди. Я, плюхнувшись подле него на колени, сделала на них еще один шаг, чтобы уткнуться носом в скрытый за ладонями нос барона.

— Петер, я должна вам признаться в чем-то очень важном…

Он не убрал рук от лица, но я почувствовала, как напряглись его плечи.

— Тогда перед ужином… Вы обвинили меня зря. Меня не интересовало ваше лицо… — я непроизвольно сглотнула и сильнее прижала нос к пальцам барона. — Меня интересовали ваши губы… — Я сгорбилась, и вместо носа к пальцам барона прижимался теперь мой лоб. — Я хотела вас поцеловать, а вы… Вы не поняли этого… Господи, я впервые в жизни первая подошла к мужчине и…

Да вы не мужчина, барон! То есть не джентльмен! Скажите уже наконец хоть что- нибудь, ведь нельзя спокойно наблюдать или хотя бы слушать, как женщина выворачивает перед вами душу наизнанку. Садист! Настоящий неисправимый садист!

— Вы хотите получить от меня второй шанс?

Он не убрал рук. И в этом было его счастье — словесная оплеуха могла бы вернуться звонким бумерангом. И чем бы тогда все закончилось, лучше даже не думать… Но мы выдержали паузу. И я поднялась на ноги.

— Нет, я просто хотела сделать признание. А теперь я пойду спать. Доброй ночи, пан барон.

Я хотела сказать «Петер», но в самый последний момент передумала. Ему не нужны никакие ласковые обращения и уси-пуси, для него нет большей ласки, чем слышать из чужих уст свое настоящее имя. И вот этой ласки он от меня не дождется, пока не станет вести себя достойно взрослого — не буду говорить, старого — мужчины.

Один шаг, два, три… Ни одного слова, ни одного вздоха не полетело мне в спину. Я уже почти коснулась ручки на двери в коридор.

— Наши комнаты смежные, — проговорил вдруг барон своим обычным голосом. — На стене не зеркало, это дверь. В витиеватой раме сделана ручка в виде грозди винограда, а здесь стоит шкаф. Его можно подвинуть в сторону…

Я отдернула руку. Черт возьми! Он что, трясется за свою мужскую репутацию? В коридоре есть дежурные? Ничего, я буду играть роль примерной жены.

— Не надо ничего двигать. Меня ваша кровать вполне устраивает.

Я вернулась к подсвечнику и начала медленно раздеваться. Так медленно, что меня заколотило от холода. Но надо хотя бы раз в жизни устроить стриптиз. Пусть и без танцев. И в конце-то концов не перед посторонним же человеком, а перед мужем… Который повидал таких девочек, которых мне и на луне не переплюнуть! И все же, я младше их всех на полвека. У меня хорошая фора!

— То есть с кроватью у тебя не связано никаких плохих воспоминаний?

Я поняла, что барон поднялся, и поспешила спрятать колготки под висевший на спинке стула свитер. Но барон стремительно прошел мимо и уперся о шкаф с явным намерением сдвинуть его с места.

— Зачем?! Не надо!

— Надо! — буркнул барон. — Чтобы ты в любой момент могла уйти… Ксебе, — добавил он быстро, но так и не обернулся.

Затем подналег на шкаф и сдвинул в сторону. За ним действительно оказалось такое же зеркало, увитое виноградом. Барон схватился за гроздь и распахнул дверь настежь. С минуту постоял в черном проеме и обернулся.

— Я обещаю… Обещаю постараться никогда не переступать порога твоей спальни. Моя же для тебя всегда открыта. И я… — барон громко сглотнул, — могу спокойно спать в кресле. Ты это знаешь…

— Я не хочу, чтобы вы спали в кресле, — проговорила я вкрадчиво, пытаясь поставить точку в предыдущей беседе.

Мы оба перенервничали. Нас обоих следовало напоить валерьянкой. Но мы же взрослые люди. Мы можем взять себя в руки… И друг друга — в объятья.

Я сделала шаг к двери. Барон посторонился. Боковина шкафа оказалась ровно у него за спиной — падать некуда. Тогда можно взять предложенный второй шанс. Я повернула от порога прямо на него, подняла руку, но он успел перехватить ее у щеки. Стиснул мне пальцы и прижал к губам. Уже таким знакомым: горячим и влажным. Но я отдернула руку, не отдавая барону свой шанс… Нет, сейчас я кукловод, а он пусть примерит на себя роль марионетки. Пускай… Я сама привязывала к его рукам нити и знаю, что глаза горят только при нажатии кнопки и пугаться их нечего!

— Вера! Вера…

Да какая разница, что вы решили мне сказать… Я не позволю вам придумать очередное оправдание, не сегодня, не сейчас…

— Вера!

Как жаль, что я не могу прикусить вам язык! Меньше бы вы говорили, мне было бы намного спокойнее подле вас…

— Вера…

Может, ему нечего было сказать. Ему просто не нравились большие паузы в поцелуях? А у меня не хватало дыхания и смелости отдать ему губы… Я прятала язык, я целовалась, как школьница, одними губами…

И все же молила барона взять все в свои руки, но он даже не обнял меня — одной рукой барон держался за стену, а другой все пытался отыскать узел в моих волосах. Получается, мы так и простоим на пороге спален, на пороге новой жизни… Кто должен сделать шаг, чтобы я сумела наконец почувствовать себя настоящей баронессой? Я?.. А кто же… Марионетки не умеют ни ходить, ни говорить без кукловода.

Я с трудом расцепила пальцы за шеей барона и скользнула ему на плечи, чтобы избавить их от пиджака, но тот оказался застегнут на все пуговицы, и когда мои пальцы скользнули в петельки, барон с гулким стуком шарахнулся головой о шкаф. Только поздно попытался сбежать — я успела почувствовать его желание и понять, что удерживает его от близости со мной вовсе не мужская немощь.

— Петер, в чем дело?

Мои руки остались на лацканах пиджака, я не собиралась отступать. Пусть молчит. Ему нечего сказать… А мне есть, что делать. Руки, пусть и судорожно, но освободили плечи от самой толстой одежды. Теперь, через шелк рубашки, я чувствовала жар его кожи.

— Вера, не надо, девочка моя, не надо…

Пиджак повис на его сомкнутых перед собой руках.

— Мне хорошо просто видеть тебя, чувствовать рядом. Я не хочу, Вера, не хочу разрушить эту сказку… Ты трясешься не от холода, не от желания, а от страха… И я понимаю твой страх и разделяю его… Я могу сорваться… Нет, — он схватил меня за плечи, когда я невольно отступила от него на шаг, — я не причиню тебе вреда, но… Я могу не подарить радости, и это будет еще худшая боль, чем ту, что я тебе уже нанес. Я не умею, не умею быть нежным… Я не умею давать. Я умею только брать. Брать то, что мне кидали из жалости… И то, что я десять раз брал безжалостной силой. Пожалей себя, не меня… Я не стою твоей жалости. Ты уже подарила мне больше, чем такой, как я, в состоянии принять. И я молю тебя, моя девочка, — барон резко упал на колени и ткнулся лбом в мой дрожащий живот, — не ищи со мной этой близости. И не ищи ее ни с кем, пока я рядом, пока я жив… Ведь это возможно? Скажи мне, что это возможно?

Я кивнула, а потом сказала:

— Хорошо. Пусть будет по-вашему, — я вцепилась ему в щеки, чтобы отодрать его голову от моего тела. — Как в той дурацкой книге, верно… Супружество было учреждено в первую очередь для совместного времяпрепровождения… Так и у нас будет, верно? Вы мне что-нибудь из прошлого века расскажете, я вам — из своего нынешнего… Так и будем…

Я уже глотала слезы. Даже не соленые. Горькие. Обжигающие. Тошнотворные.

— Верочка, — барон потянулся к моему лицу, но я вывернулась, и его пальцы поймали лишь воздух. — Ты не должна злиться… Это все во благо тебе… Во благо…

Он не поймал моего лица, но удержал подле себя за руку.

— У тебя будет музей, будет море работы… Тебе некогда будет думать о таких мелочах… Время пролетит незаметно, и ты забудешь обо мне, как о ночном кошмаре… И тебе станет легче… Ты поймешь, что это правильно… Не привязываться друг к другу… Восемь месяцев, Вера… Господи, почему всего восемь месяцев за всю мою длинную никому ненужную жизнь…

Я сумела вырвать руку и поймать его голову. Теперь она нашла успокоение в ложбинке на моей груди. Я переступала с ноги на ногу, раскачивалась из стороны в сторону, точно укачивала младенца. А это младенец вдруг подскочил на ноги, схватил меня на руки и за секунду уложил в кровать.

— Спи! — барон наклонился, и его поцелуй вновь пришелся мне на лоб. Совсем стариковский поцелуй. — Я скоро приду к тебе.

Он дунул на свечи, но и по слуху я поняла, что костюм сменился на пижаму, потому в кровати я не позволила себе протянуть к нему даже руки, а сам он не обнял меня. Только я долго, пока наконец не уснула, слышала его тяжелые вздохи.

Сейчас я смотрела на него спящего, и в душе вновь поднималась жалость. Почему тогда рядом не оказалось человека, который сказал бы мальчику, что он все равно красив. Особенно во сне, когда лицо утрачивает дневную мешковатость и текстуру рогожи. Он сделал несчастными сразу двух человек: и себя, и Александру. За что? За чужую войну…

Эпизод 7.8

Часы давно не били — их стрелки стремительно неслись к часу дня, а я все лежала в постели, дожидаясь пробуждения мужа. Каждую секунду все больше и больше веря в то, что Петер решил вернуться к прежнему режиму — спать до пяти вечера.

— А я так надеялся разбудить тебя поцелуем…

Я сначала улыбнулась, а потом только открыла глаза. Барон перекинул через меня руку и глядел прищурясь. С такого ракурса он выглядел еще лучше, чем лежа на подушке. Как догадался, что я не сплю? Конечно же, по рукам, которые нещадно теребили одеяло. Я нервничала. Очень. Надо спросить кота про валерьянку…

— Доброе утро, Петер, — сказала я тихо после секундной заминки и потянулась к нему за обещанным поцелуем, но барон успел убрать руку и самого себя. От меня.

Не скрывая обиды, я спросила про тепло. Барон улыбнулся с таким снисхождением, словно я выдала несусветную глупость.

— Карличек наконец разобрался с котельной. А что так смотришь? До сороковых здесь жили обычные люди. Мы не были настолько отсталыми, как тебе, дитя двадцать первого века, хотелось бы нас представлять…

Он повернул ко мне затянутую в полосатую пижаму спину.

— Карличек еще и часы починил, — буркнула я в надежде вернуть хоть чуточку потерянного рождественского настроения.

— Он не чинил их, — обернулся барон. — Он просто вернул им бой. И, как ты вчера попросила его, следит за часами и не будит нас раньше рождественского обеда.

— А у нас будет обед? — выпалила я с издевкой.

— У нас даже будут гости. Вернее, один, а второй… Впрочем, сама увидишь. Хочешь в душ? Он даже не старомодный с множеством круглых кранов, который тут тоже имеется в мансарде, а современный… Одно из новшеств моего внучатого племянника. У тебя в комнате есть второе зеркало…

— Оно тоже дверь?

Барон уже не скрывал улыбки.

— У нас прогресс во взаимопонимании с полуслова. Но все же не перебивай. Дверь за зеркалом. Карличек не хотел расстраивать тебя наличием душа без горячей воды. Но в Рождество случаются чудеса, как видишь.

Я кивнула и незаметно прикусила губу: случаются, но, видать, не со мной.

— Карличек у вас мастер на все руки…

— Ну, а чем ему еще было заняться в старом доме, только научиться все чинить… Я ведь ради него соглашался на музей… Ну и… Яна. Мне было его жаль… Я надеялся бурной деятельностью унять его злость. Но пустое. Жалость, как видишь, порой губит.

Барон разгладил одеяло и вдруг рванул его на себя.

— Все! Утро закончилось! Я еще помню, сколько женщине требуется на туалет!

Дверь между комнатами оставалась открытой. Я влетела в свою спальню как была голой. Второго зеркала действительно больше нет. На его месте дверь, а за дверью

— нормальная ванная комната. Видно, что сделана на скорую руку, пластик вместо плитки. Однако над раковиной висит зеркало — теперь единственное в комнате: перед другим можно будет лишь замереть за секунду до встречи с мужем.

Почему же первым делом они не озаботились нормальным электричеством? Портативные электростанции на дизеле (или что они там используют), это вообще ни в какие ворота не лезет. Это век девятнадцатый, кажется!

Я вымылась, высушила феном волосы, расчесалась, даже легкий макияж сделала. Платье оказалось подходящим к сапогам: надеть лодочки я не рискнула даже с паровым отоплением. Да и не факт, что в гостиной проложены трубы!

Я вышла в спальню уже в платье. Трикотажное, глубокого изумрудного цвета, свободный низ до колена, рукав в резинку на три четверти. И современно, и старомодно. Классика одним словом! Круглый вырез требовал кулона, чтобы тот лег на обтянутую тканью грудь. Мне хотелось, чтобы бархатная шкатулка оказалась в комнате. И барон знал, что мне бы этого очень хотелось. Успел сбегать за ней в библиотеку. Теперь она призывно стояла открытой на круглом столике. В ней быстро отыскались бусы к гранатовым серьгам и кулон на толстой витой золотой цепочке. В таком убранстве я почувствовала себя женщиной. Впервые за много лет.

Минута перед зеркалом на пороге супружеской спальни превратилась в пять минут. Я себе нравилась. А я уже почти забыла это чувство.

— Это может тебе понадобиться!

Я никогда не привыкну к бесшумным шагам барона! Он укутал мои плечи материнской шалью, и теперь мы двумя истуканами стояли перед нашими зеркальными отражениями.

— Петер, вы можете поставить на ботинки набойки? — спросила я глупость, не выдержав слишком романтического молчания.

— А я умею топать, — скривил он губы. — Хозяйка долго учила меня ходить тихо. И потом мне это пригодилось, когда я тайком наведывался в чужой теперь дом. От хороших привычек легко избавиться… Хочешь?

И барон отбил почти что чечетку.

— Не надо!

Ни танца, ни топанья. Я привыкну, привыкну… Привыкну не вздрагивать, когда он берет меня под локоть. И не краснеть, когда бросает короткие комплименты. Особенно, когда они заслужены. Впервые мне не захотелось отшатнуться от зеркала!

Внизу пахло камином и едой. И я почувствовала голод. Зверский! Только стол оставался пустым. Хотя к тому времени, когда я вступила в столовую, аппетит перешел в злость. Из-под елки исчезла коробка с марионеткой. Барон сперва не желал давать никаких объяснений, а потом сказал, что не примет куклу подарком на Рождество. И даже если это подарок от меня, то скорее на похороны. Какое уж тут праздничное настроение!

Впрочем, Карличек был первым, кто вообще додумался поздравить меня с Рождеством. Пришлось вернуться в гостиную и вручить двух свинушек. Хотя после вчерашнего раскулачивания копилка в глазах дракона могла выглядеть насмешкой. Но в чем моя вина?! Однако Карличек остался доволен подарком, а флегматичный пан Драксний не выказал никаких чувств, помимо короткого «благодарю».

— Где наши гости? — осведомился барон.

И Карличек указал на каминную полку, где теперь красовались часы. В деревянном высоком корпусе с золотыми стрелками.

— Пан Ондржей радует пунктуальностью.

Барон предложил мне присесть за стол, хотя пан Драксний смотрел на елочные огни и никуда не собирался. Минут пять мы с мужем сидели молча по разные стороны стола, на котором стояло пять приборов. Я надеялась, что это Карличек сядет обедать с нами. Пока же он бегал с подносами, на которых была несъедобная для меня еда. Карлик сжалился и шепнул, пробегая мимо, что пан Ондржей привезет от пани Дарины разных вкусностей. А я сказала довольно громко:

— А сам пан Ондржей будет их есть?

Барон рассмеялся, и у меня немного отлегло от сердца. Время шло. Хотелось перекрутить стрелки на час вперед, чтобы чертов лис научился не опаздывать.

Наконец он явился. Уже без шапки. И вообще в пиджаке. Точно на званый обед. И этот обед в двух корзинах портил весь его внешний вид. Карлик с улыбкой бросился помогать.

— Куда его?

Я и не заметила за паном Ондржеем пана Драксния с огромной коробкой. Обещанный свадебный торт? Только если со стриптизершей!

— Отдайте его моей жене, — выдал барон сухо, садясь после приветствия обратно за стол. — Она решит к интерьеру которой из комнат он подходит.

Что там? — почти что вырвалось из моего рта, но пан Ондржей перебил мои мысли восклицанием:

— Как вы можете! Он же человек!

Тут я вскочила со стула. Пусть мне и надлежало сидеть, дожидаясь, когда гость мужского полу подойдет ко мне сам, чтобы выказать почтение как хозяйке дома.

— Что это?

— А вы откройте! — полоснул меня злым взглядом пан Ондржей, и барон тут же оказался на ногах.

— Я попрошу сменить тон, когда вы, пан Северов, говорите с моей женой! — Барон ему больше не тыкал. — Ваша жалость к этому зверю переходит все мыслимые границы! Ян убил вашу сестру!

— Что там? — уже почти завизжала я, и пан Драксний с шумом опустил коробку на пол. Прямо у моих ног.

— Пан Кржижановский, — буркнул дракон, и я отпрыгнула от стула.

— Да Боже ж ты мой! — взревел барон.

Затем в два шага пересек столовую и содрал с коробки веревку, и, когда опустил одну из сторон, я завизжала, даже не прикрыв рот ладонью: из коробки на меня глядели желтые глаза.

— Это чучело! — подскочил ко мне карлик, точно испугался, что от страха я шмякнусь сейчас в обморок. — Хвост отрезан и пришит обратно. Больше не рыпнется.

— Надо было его все же сжечь, — выдал флегматично дракон и прошаркал к своему стулу.

Барон полностью высвободил волка из коробки и взял на руки.

— Это из его шкуры? — шепнула я уже со стула на ухо карлику, но ответил барон:

— Мы решили не утруждать тебя созданием новой куклы. И, думаю, в привычном обличье его душе спокойнее.

— Спокойнее, — повторила я как робот. — Можно убрать его отсюда? Так будет спокойнее мне…

Во рту уже сделалось противно. Хотелось воды и на воздух.

Барон сунул волка в подставленные карликом руки, и тот убежал. Чуть ли не вприпрыжку. Я откинулась на спинку стула и прикрыла глаза.

— Вэселе Ваноцэ!

Я открыла глаза и тоже пожелала пану Ондржею Веселого Рождества, хотя весельем за этим столом и не пахло. Чем пахло, так это хвоей от живого венка вокруг горящего даже сейчас, днем, подсвечника.

— Откуда берутся оборотни?

Я отправляла вопрос в пустоту, не надеясь на ответ.

— Все в этом мире от Бога, пани Вера, — пан Ондржей занял свободный стул. — Но даже Бог был рожден женщиной.

Я сжала губы и уставилась в пустую тарелку.

— Они рождаются случайно, — проскрипел пан Драксний. — Если бы знать заранее, как их распознать, то их убивали б еще в колыбели. Но, увы, до тринадцати лет они ничем не отличаются от прочих детей своего возраста, а потом… Потом… Ну да ладно… Одного больше нет.

— А остальные? — не унималась я.

— Пани Вера, ну вы как маленькая! — пан Ондржей аж кулаком по столу стукнул:

— Куда в городе волку деться? Пристрелят… И как подростку одному из города в деревню смотаться? Еще и голым? Сидят такие по психиатрическим лечебницам, пока вдруг не появляется там волк… Один меткий выстрел охранника и будто ничего и не было… Яну очень хорошо было в деревне…

Он теперь смотрел в тарелку. Я тоже уставилась в свою. Зря барон так. Кажется, у бедного лиса, кроме волка, никого в жизни не было.

— Ондржей, — барон начал тихо, но вздрогнули оба: и чех, и я. — Ты забыл, что такое свобода, но ты вспомнишь. Ты начнешь жить. Тебе нет еще сорока. Тебе надо завести семью. Ты можешь найти в себе силы забыть про то, что знаешь. Сестра твоя успокоилась, о ней можешь больше не тревожиться. Работа у тебя будет, и я уверен, ты подберешь осенью достойную команду, чтобы создать музей, который вы все хотели. Карличек и Вера помогут тебе в этом. А пан Драксний…

Барон осекся. Мы все трое теперь смотрели на старика, у него единственного тарелка не была пустой — на ней стояла кружка с молоком!

— Продолжайте, Милан, продолжайте… Вчера вы отлично потренировались…

Барон резко поднялся и вышел. Я вскочила со стула, но не сделала от стола и шага, потому что заговорил пан Ондржей:

— Рождество нынче воистину веселое. Какую гадость вы сказали барону, пан Драксний?

Старик молча пригубил молоко. Чех чуть ли не ногой отшвырнул стул и вылетел в ту же дверь, за которой минуту назад исчез барон. Я села на свое место. Пан Драксний поднял на меня мутный взгляд.

— Вам очень к лицу гранаты, пани Вера…

Хорошо, что я уже сидела. Иначе тоже сдала бы стометровку. Однако пан Ондржей уже прибежал обратно, облокотился на стол и заорал прямо старику в ухо, будто сомневался в слухе дракона:

— Мне не нужны ваши деньги! Я не возьму от вас даже золотой песчинки…

— А на какие шиши вы, милый, собираетесь строить свой музей? — перебил его пан Драксний обычным тихим голосом.

— Мне не нужны ваши деньги! — продолжал орать чех, будто не слышал вопроса. Хотя нет, слышал. — Я возьму кредит. А ваши деньги мне не нужны…

— Мне они тоже не нужны… Деньги! — дракон зыркнул на чеха огненным взглядом.

— Женитесь! И я подарю их вам на свадьбу…

Пан Ондржей отпрянул, выпрямился и прошипел:

— В сентябре непременно. Сейчас невеста занята.

— Ей положено три года скорбеть по мужу.

— Поскорбит три недели!

Пан Ондржей отступил еще на шаг. Затряс головой, озираясь затравленным зверьком. Он весь сжался, и костюм вдруг мешком повис на его достаточно массивной фигуре.

— Уймитесь же наконец, звери! Даже в Рождество в вас не просыпается совесть! Мы — люди, слышите? Мы — люди! Мы не куклы. Хватит нами играть… Вера!

Он вдруг метнулся ко мне и схватил за руку. От неожиданности я даже не попыталась ее вырвать!

— Хотите уехать? У меня все ваши документы, хотите?

Он вдруг плюхнулся передо мной на колени. Не встал, а именно свалился тяжелым мешком к моим ногам. Ворот рубашки расстегнут, галстук болтается… Отсутствовал всего минуту, но беседа с бароном получилась жаркой… А мне от нее становилось холодно. И мерзко.

— Не хочу, — отчеканила я и вырвала руку, чтобы оттолкнуть чеха. — Ничего не хочу! И замуж за вас не хочу! Оставьте меня в покое!

— Просите оставить вас в покое пана барона. Это его идея! Не моя!

Тут уж я вскочила. И бросилась к противоположной двери. Но в ней оказался карлик. Он выставил вперед руки и прорычал:

— Ради меня, Верка! Умоляю!

Верка… Я чуть не заплакала от такого обращения. Карличек схватил меня за руку и вернул к столу. Пан Ондржей продолжал стоять на коленях перед пустым стулом. Пришлось карлику просить гостя сесть за стол. Он сел и покорным мальчиком сложил на коленях руки. Пан Драксний подцепил когтем ломоть кровянки с блюда и принялся смачно жевать. Я впервые видела его делающим что-то с удовольствием. И пока наблюдала за ним, Карличек заполнил до самых краев мою тарелку угощениями пани Дарины, но я доносила их до рта скорее машинально, не чувствуя ни вкуса, ни запаха кушаний. Был ли аппетит у пана Ондржея, я не смотрела. Мне было плевать… На него, но не на барона.

— Пани Вера, вы куда?

Я уперлась в стол руками, точно собралась сдвинуть его с места. Карличек, оказывается, успел сесть за стол и даже положить что-то себе на тарелку.

— Я хочу взять кусок кекса, — соврала я.

Карличек протянул мне его на блюдечке, но я схватила его в руку и, не объясняя ничего, побежала в ту дверь, в которую ушел барон. И сразу в библиотеку и кабинет. Пусто. Ушел в спальню? Да и черт с ним! Я пронеслась мимо горящей елки с закрытыми глазами — не хотелось видеть свои напрасные попытки по созданию праздника.

Я уже миновала шахматный столик, как услышала за спиной тот же вопрос:

— Вера, ты куда?

Я быстро обернулась. Барон сидел в кресле и сейчас наполовину повернулся ко мне.

— К вам!

Мне, кажется, хватило одного шага, чтобы сократить между нами расстояние до ширины мизинца. Я уселась прямо на подлокотник и без лишних слов ткнула кексом в губы барона.

— Вы больны, друг мой! — прорычала я, впечатывая ладонь в рот барона. Если он даже подавится кексом, мне плевать. — Я сама его пекла. Может, это вам поможет вспомнить о том, что вы женаты и я — ваша жена? Это форменное свинство отдавать меня другому, точно вещь. Год свиньи наступит только в феврале. Вы хоть месяц можете побыть нормальным мужем?

Барон пытался жевать и не давиться. Но у него это не особо получалось. Я только подняла руку, чтобы законно врезать ему по спине, как рядом вырос карлик с двумя бокалами — с шампанским. Барон взял свой и недоуменно уставился на пузырьки, пытаясь совладать с кашлем. Тогда хитрый карлик вытащил из-за спины кружку с кровью и подставил к губам барона. Я отвернулась… Картина оказалась из серии: был бы у меня такой кот…

Я осталась сидеть на подлокотнике и чувствовала каждое движение барона, как и он мое — я нещадно пихала его локтем, пытаясь доесть с ладони оставшийся кусок кекса: эта гремучая смесь специй уложила бы дракона здесь замертво.

— Вера!

Перед моим носом появился полный бокал. Я подняла свой, чуть повернув голову в сторону, чтобы убедиться, что карлик оставил нас одних. В ушах звенело, словно и они были сделаны из хрусталя. Пузырики били в нос, но я сглатывала их и пила не отрываясь, пока не увидела в хрустале лишь отражение огня.

Когда барон забрал у меня бокал и поставил на пол к своему, я резко обернулась, чтобы успеть поймать его щеку и припала к ней губами: сколько бы ни было на ней бугорков, все они мои… Петер сразу просунул мне за спину руку и накрыл ладонью грудь, но головы не повернул, оставив для поцелуев только ухо.

— Вера, — простонал барон. — Мы же договорились…

Я выплюнула его мочку вместе с воплем:

— Мы ни о чем с вами не договаривались! Договариваетесь вы только с посторонними. Меня вы просто не слышите!

Пальцы Петера скользнули выше груди и замерли на гранатовых бусах.

— Тебя слышу не только я. Прошу, Вера, тише…

— Не будет тише! Когда речь идет обо мне! Я не буду молчать! — я снова прижалась губами к щеке, но барон мотнул головой, противясь поцелую. — Не смейте отворачиваться от меня! Не смейте!

— Вера! — барон зажал меня в железных руках, и мы оказались глаза в глаза. — Я объяснил тебе условия нашего брака. Достаточно основательно объяснил.

— И Ондржею вы тоже все основательно объяснили?!

Кричала я так громко, что меня без сомнения было слышно в столовой. С учетом, что все там сейчас превратились в слух.

— Да, — прорычал барон шепотом. — Ему я тоже все объяснил. И тебе объясню, если спустя полгода у тебя останутся хоть какие-то сомнения в правильности моего выбора. Работая бок-о-бок, вы узнаете друг друга, и ты поймешь, что этот человек может достойно воспитать твоих детей. Слышишь меня? Достойно! Я помню его еще ребенком, когда он лазил по особняку. Я знал Ондржея еще до его трагической встречи с Яном. Он так же хорош внутри, как и снаружи…

Я отвернулась и опустила голову. Кажется, пузырики ударили в голову. Она кружилась, и я не понимала, что мне говорят…

— Я слышала о нем из ваших уст совсем другое мнение…

— Тогда я был на взводе, — в голосе смешок. — Я и тебя называл пешкой, моя королева.

— Никто не желает прогуляться под снегом?

Я медленно обернулась к пану Дракснию и выдала абсолютно пьяным тоном:

— А почему вы живы? Все драконы давно передохли…

Рука барона удержала меня в вертикальном положении. Или же была призвана защитить от драконьей кары, хотя пока пан Драксний только теребил кушак и смотрел своими мутными глазами в мои, наверное, еще более мутные.

— Сдохну когда-нибудь, не переживайте, пани Вера, — произнес он абсолютно безразличным тоном. — И если мы с вами не видели ни одного другого дракона, не значит, что их нет… Они есть, они среди вас… Но они хорошо скрываются, я в это верю. Возможно, их тоже пытались убить, как и меня. Мы, драконы, много и долго спим… Когда меня нашли в пещере, сразу попытались убить, но убить дракона можно только в шею, а она у меня прекрасно защищена. Однако ж нашелся умник, который набил внутренности коров перцем и прочими специями. И когда меня растолкали ото сна, я спросонья накинулся на чучела коров, и их внутренности лопнули в моем желудке. Я выпил тогда целое озеро, чтобы внутренний огонь не сжег меня до конца, как желали того трусливые людишки. И теперь я вынужденно принимаю пищу только лишь в таком обличье, чтобы знать, что ем и что пью. Но этой пищи слишком мало, чтобы летать. Чтобы летать много и часто. Возможно, поэтому драконов редко замечают. Так… Снег кому-то здесь нужен?

Барон умудрился подняться вместе со мной. На руках. И рядом тут же вырос Карличек. Вернее сказать, вынырнул из-под шубы. Меня закутали в меха и вынесли во двор. Я прижималась к груди все еще мужа и смотрела на небо. Сейчас, пока не окончательно стемнело, облако в форме дракона было довольно четким. И вот пошел снег. Мелкий, пушистый, рождественский. Я ловила на ладонь снежинки и даже слизала парочку вместо мороженого.

Вдруг пан Ондржей оказался рядом, а может и с самого начала стоял подле барона. Он тоже задрал голову и следил за драконом. Петер переложил меня на другую руку, и я на секунду испугалась, что он передаст меня пану Ондржею насовсем. Никогда… Никогда…

Из-под лисьей шапки смотрели встревоженные внимательные глаза, а губы вдруг расплылись в улыбке, и чешский лис красиво и стройно запел рождественскую колядку. Я сначала думала подхватить ее, ведь мы учили эту песню в школе, но, вспомнив про арию барона, промолчала. А вот Карличек орал во все горло, а потом нагнулся, набрал в рукавицы снега и метнул в меня снежком. Я не увернулась и потребовала от барона отпустить меня.

Шуба нараспашку, но не холодно. Я даже снежки лепила голыми руками. И одним залепила прямо в лицо пана Ондржея. Нечаянно. Тот поднял было свой снежок, но тут же опустил руку. Наши глаза встретились, и я первой отвела взгляд.

Рождество удалялось от нас с каждой минутой. Новый год неумолимо надвигался на всех нас со своими проблемами. Некоторые из них станут обыкновенными хлопотами, а другие — обыкновенной трагедией.

Эпилог

Я бы могла начать писать эпилог своей жизни еще первого января: все было решено без моего согласия, пусть и с моего ведома. Но я дождалась весны, когда работа над созданием вампирского музея закипела, как вода в котле. Живая вода, не мертвая.

Всю зиму мы просидели у камина теплой компанией с рисунками, чертежами и сметами. Электричество мы надеялись получить хотя бы к следующей зиме, а пока нещадно жгли топливо. И нервы… Особенно много их потребовалось в библиотеке, когда мы решали, какие книги оставить для аутентичности, а какие сбыть букинистам, чтобы иметь средства на заказ достойных макетов, которые не жалко было б завить паутиной и неожиданно сбросить на головы пугливым посетителям. Это была, кстати, моя идея…

Пугливой была и я. Порой мне страшно было подходить к мужу даже с простым вопросом, не то что с ласковым словом или легким поцелуем в щечку. Петер не отходил от чертежной доски, хотя я и пыталась познакомить его с компьютерной программой по трехмерному моделированию. Нет же, барон предпочитал на пальцах объяснять строителям, что им следует делать и как — те работали сутками, и порой мы слышали их тяжелые шаги по первому этажу, уже лежа в теплой постели на втором. Хотя я редко вслушивалась в посторонние звуки, потому что обычно еле доволакивала до спальни ноги. Особенно после вечерних прогулок, которые очень полюбил барон. Мы гуляли с ним сначала по снегу, потом по грязи, и вот уже по свежей траве…

Я не думала, что возненавижу весну. Когда фруктовый сад засыпало розово-белым ковром, я с ужасом поняла, что некоторые плоды созревшими барон уже не увидит. Хотя видел он теперь намного лучше. До Парижа мы не доехали, но к глазному врачу я его отвезла, и мы заказывали уже не первую пару очков, потому что я с завидным постоянством садилась на них.

— Почему тебе всегда надо занять мое кресло, мой стул, даже мой стол!

Петер возмущался наигранно-зло, потому что ему безумно нравилось находить меня всегда рядом. Хотя рядом постоянно был и Ондржей. Я выдыхала лишь в его отлучки. Теперь довольно частые из-за подбора персонала. Мелкую обслугу решили нанять из местных, а вот актеров искали профессиональных. Без суеверий относительно гробов и прочей нечисти. Строители уже заложили фундаменты для их временного жилья.

Перед одной такое поездкой я передала пану директору сложенный вчетверо листок.

— Надеюсь, записка не любовная? — улыбнулся тот одними губами.

— Почти, — ответила я достаточно серьезно.

— Что это? — спросил Ондржей, пробежав глазами текст. — Вы заделались в свахи?

— Наведите справки. Вдруг вам удастся отыскать эту Клариссу. Карличеку тоже нужна семья. Он же человек. Вдруг эта маленькая, теперь уже взрослая, женщина помнит такого же маленького мальчика.

И Ондржей нашел первую и единственную любовь карлика. Какая же это была встреча! Я не могла смотреть на этих двоих без слез. В моих слезах смешалась радость за них и тоска по себе. Барон последние дни ходил хмурым и даже желал «доброй ночи», уже повернувшись ко мне спиной. Я смотрела в темноту, которая заполнила даже мои сны, и смахивала беззвучную слезу.

С середины июля установилась жаркая погода. От строительных запахов становилось совсем дурно. Даже не хотелось ничего брать с кухни, уже чуть обновленной, в которой теперь хозяйничали двое поварят. Столовой больше не существовало. С каждым днем особняк терял свой прежний вид. Возможно, это и раздражало барона Сметану, а не приближение августа, которое тревожило меня.

— Вера, может, тебе вернуться ненадолго в родной город, пока из дома не выветрится вся эта дрянь?

Какая дрянь? Если даже пан Драксний стойко выносил запах, то мне сам бог велел ничего не замечать. Старик продолжал сидеть в своем кресле. Гостиную не трогали. Ее единственную мы решили оставить в первозданном виде. И не только ради дракона, но и ради духа родного гнезда для последнего барона Сметаны.

— Я уеду, — заявила я твердо. — Но только в середине августа.

Да, я так решила. Я не смогу часами смотреть на умирающего. Это я знала точно. Однажды, когда я случайно обнаружила спрятанную бароном коробку, Петер нашел меня в обнимку с марионеткой, по уши в слезах.

— Вера, как ты можешь?!

Он вырвал из моих дрожащих рук куклу и прижал меня к груди, такую вот всю трясущуюся от невыплаканных пока страхов.

— Обещай не делать этого больше. Никогда. Особенно в сентябре. Пожалуйста…

Он гладил меня по вздрагивающей спине, и я не отстранялась, а наоборот прижималась к нему все сильнее и сильнее.

— Что мне сделать со всеми этими куклами? Что? — стонала я в его мокрую жилетку.

— Если сумеешь, спрячь меня в сундук и не позволяй дракону его сжигать.

— Покажите тогда мне тайник! — я взглянула в глаза мужа через пелену слез. — Ведь мы не тронули его с перепланировкой?

— Я покажу, покажу…

К началу июля наверху нетронутой оставалась лишь наша спальня. А в середине месяца как-то за обедом Ондржей протянул барону связку ключей.

— Я все приготовил. Даже пану Дракснию будет там хорошо.

— Я никуда отсюда не пойду! — тут же взвился дракон.

Драконом он оставался лишь для нас. Даже жена Карличека не знала про драконью природу старика. За столом все мы вели себя довольно скрытно. А многочисленные строители сторонились как его, так и барона из-за внешнего вида обоих.

У нас теперь был небольшой домик. Один на двоих. С электричеством и всеми делами. Добираться до него от особняка пять минут на машине, но мы с бароном ходили эти несколько километров пешком. Два раза в день. Натренировав ноги во время прогулок по снегу, сейчас мы, словно дети, легко скакали по грунтовой дорожке. Нет, бывало, мы шли тихо, растягивая каждый шаг. Это было время нашей близости. Рука в руке, шаг в шаг. Плечи соприкасаются почти при каждом шаге, и только глаза не встречаются. В них печаль от скорой разлуки.

— Привыкай к новому дому, — не уставал вбивать мне в сердце осиновые колья барон.

Это был дом Ондржея. И он вернется сюда двадцать второго августа. Как я буду с ним жить, не знаю. Злоба прошла. Дружба не началась. Общение наше носило сугубо официальный характер, и однажды я не выдержала:

— Ондржей!

Я оторвала его от ноутбука, с которым пан директор сидел на скамейке под античной статуей. Чех подвинулся, и я села рядом.

— Думаешь, мы действительно должны пожениться?

Я впервые сказала ему «ты», хотя давно убрала из обращения «пана», но он не обратил никакого внимания на мою фамильярность.

— Так будет лучше для нас обоих. И с точки зрения законов, и с точки зрения налогов. Вера, вы должны и без моих пояснений понимать положительные стороны семейного бизнеса.

— А остальное?

Ондржей захлопнул ноутбук и уставился мне в лицо, заставив пойти пятнами.

— Вы разве не хотите детей, Вера?

Я поднялась со скамейки, не дав никакого ответа. Ондржей меня не остановил. Кому нужен мой ответ? Стояла невыносимая жара, и взгляд в спину моего будущего мужа не добавил жару… Я и без того была вся мокрая. До нитки.

К вечеру не стало лучше, и я упросила мужа завернуть к озеру. Оно было небольшим. На другом вовсю шло строительство лодочной станции, и лодки уже выдавались туристам, которые к лету как-то забрели к пану Лукашу. Но на нашем озере царили тишина и покой.

Барон сел на траву. Он не собирался купаться. А я собиралась, пусть даже голышом.

Петер не сводил с меня глаз, пока я переплывала озеро туда-обратно и особенно, когда вся в мелких брызгах выходила из озера. Он чуть не зажевал всю тростинку, которую гонял во рту.

Полотенца не было, и я остановилась согреться в лучах заходящего солнца, но барон решил вытереть меня своей рубашкой. Я не подходила ближе, чтобы не закапать ему брюки стекающей с волос водой. Он поднялся сам и, неловко оступившись, с улыбкой протянул мне рубашку, а я во все глаза смотрела на лоскутное одеяло его груди. Кожа слишком часто меняла цвет. Бедный, что же это были за раны? И за что все это восемнадцатилетнему пацану! За что…

Я вскинула руки, но не для того, чтобы барону удобнее было растереть меня рубашкой, а чтобы обвить его горячую шею прохладными руками, прижаться мокрой грудью к его несчастной груди, где от нашей близости замирало сейчас сердце.

— Петер, я не могу тебя отпустить, — простонала я, позабыв про возраст и положение, когда он попытался развести мои руки. — Петер, будь моим… Хотя бы один раз. Ведь я имею на это законное право…

Он замер и прижал скомканную рубашку к моей дрожащей спине. Или все же дрожал он…

— Верочка, я не могу…

— Ты можешь!

Я приподнялась на цыпочки и прижалась холодными от воды губами к его сухим от скрытого желания губам. Мои пальцы ухватились за седые завитки на его шее. Он ответил на поцелуй. Ответил, как всегда осторожно, но через минуту уже терзал мои губы, как и мокрые волосы, но я не искала свободы ни от его губ, ни от его пальцев. Мои скользнули к пряжке на ремне. Секунда промедления, и все может закончиться плачевно. И я не медлила. Даже на долю секунды.

Ноги барона подкосились, и мы рухнули в траву. Мягкую и пьянящую. Мои волосы засыпали ему плечи, когда Петер отстранил меня на секунду, чтобы заглянуть в глаза. Но глаз у меня больше не было. Я не видела барона, я видела лишь огненную пелену. Высокая трава оказалась мягче перины. Но даже свались мы сейчас в воду, я бы не заметила разницы. Между нашими телами больше не было никаких недомолвок, никаких условностей, никакого страха. Даже когда нас окутала темнота. Кромешная.

— Верочка, надо домой.

Я зажмурилась, чтобы сдержать слезы. Это был не наш дом. Это был не дом моего мужа.

— Верочка, надо одеться…

— Я пойду так. Как русалка.

Барон уже оделся. Только рубашку не застегнул.

— А если у нас гости?

— Если только названные, — буркнула я, подбирая с травы свою одежду, чтобы нести в руках.

Дома, к счастью, оказался лишь кот и даже позволил себя погладить. Вот так!

Этой ночью я прижималась к барону без всякого стеснения. Он не надел пижамы, но от продолжения ласк отказался. Глядел в потолок. Молча и долго. А потом я поймала на его щеке слезу. И отвернулась.

Утром я зря разогревала черный пудинг и кровь. Петер отказался от завтрака. И сказал, что сегодня не пойдет в особняк. Я не стала настаивать. И ушла одна.

— Где Милан? — спросил пан Драксний, настороженно глядя мне в лицо.

— Дома.

Я больше ничего не сказала, но старик исчез на целый день. И весь день от меня не было никакой пользы, поэтому с работой я решила закончить раньше обычного. И дорога до домика Ондржея еще никогда не казалась мне такой долгой.

Петер сидел в кресле и смотрел в пустой камин. Жара, а на нем шерстяной плед.

— Вам холодно?

У меня самой все внутри похолодело, когда муж поднял на меня пустые глаза.

— Ровно месяц остался. Лунный.

Я отвернулась. Хотела уйти в спальню, но потом рванула к креслу, рухнула на колени и уткнулась носом в плед, укрывший колени барона.

— Нет, нет, нет…

Ворсинки царапали мне лицо, но я продолжала крутить головой.

— Да, — барон возложил на мою голову руку, и я замерла. — Я знаю этот холод. Надеялся до последнего быть в строю, но увы…

— Это из-за меня, да? — подняла я к нему заплаканное лицо. — Вот почему вы меня отталкивали?

— Не из-за тебя, Верочка… Из-за меня, — барон держал мое лицо в ладонях. — Я безумно рад, что ты сумела меня уговорить. А сейчас… Оставь меня. Почитай. Если смогу, я приду в твою постель…

Он пришел, но утром ему потребовалось полчаса, чтобы подняться с кровати. Я хотела привезти машину, но барон решил остаться дома. А через неделю ему стало совсем худо. Пан Драксний не отходил от него даже ночью, и я решила перебраться в бывшую девичью комнату Элишки. Так минуло еще несколько дней.

— Вера…

Барон позвал меня из спальни тихо, но я услышала зов даже из кухни, где заваривала себе успокоительный чай.

— Вера, я хочу, чтобы ты уехала. Прямо сейчас. Без всякого прощания, — Петер выставил вперед руку, когда я сделала к кровати первый малюсенький шаг. — Уходи. И помни меня таким, каким я был у озера. Прощай.

Петер не опустил руки.

— Прощай, — я сглотнула соленый ком. — Прощай, мой Петер.

В Прагу меня отвез Ондржей. На Шкоде. Но никаких горьких воспоминаний не было. Действительность была горче. Чех молчал. И я сама попросила его рассказать о прогрессе и планах на осень.

— Все хорошо. Не думай об этом, Вера. У нас все будет хорошо.

У нас… Это прозвучало пощечиной, но я выдержала ее стойко, не отводя взгляда от дороги. Я еще не вдова. Не вдова.

В самолете я тоже не плакала. Разревелась только при Ленке. И вот что удивительное, она впервые не кудахтала. Молча села рядом со мной и ждала, когда я сама ее обниму.

— Ты же знала, что так будет, когда выходила замуж за смертельно больного старика.

— Я не знала, что будет настолько больно.

Она не знала ничего про сущность барона Сметаны. Пусть думает, что я погналась за деньгами. Если не верит в мои добрые намерения. А уж про брак с Ондржеем Северовым ей точно знать не следует. До поры до времени. Она даже про Яна не знает. Но деликатно не спрашивает. Это точно не моя Ленка… Или я ее просто не знала никогда настоящей.

А она даже предложила взять отпуск. Но я отказалась. Бесцельно слонялась одна по улицам. Один раз завернула в Академию и отдала старых чешских куколок. Накачивала себя кофе в кофейнях, пока не начинало мутить.

— Почему не спишь ночью? — возмущалась Ленка.

— Меня кошмары мучают.

Мне действительно снились оборотни, драконы, летучие мыши… Настоящие. Такие, какими показал мне их в гроте муж. Муж… Петер мне не снился.

— Нечего было ввязываться в вампирский музей!

Ох как ты права, Ленка, как права… Но уже поздно. Я смотрела на дисплей телефона: пятнадцатое августа, шестнадцатое, семнадцатое… Я завалилась спать утром и продрыхла до обеда. Есть не хотелось. Не хотелось ничего нормального. Я открыла банку с вареной сгущенкой и опустошила ее меньше, чем за полчаса.

— Ты с ума сошла! — напустилась на меня Ленка, выкладывая на стол полуфабрикаты, которые после работы купила в магазине.

— Знаешь, чего мне не хватало в Чехии? — подперла я рукой чугунную голову. — Вареной сгущенки…

— Дура! — зыркнула на меня Ленка и пошла жарить котлеты. — Мужика тебе в Чехии не хватало, вот чего.

Я снова уставилась в телефон: через три дня я буду вдовой. Через три дня. Вдова.

Ленка толкнула ко мне тарелку. Я ткнула вилкой в котлету. Елось с трудом. Большим. Я давилась каждым куском. А потом меня скрутило так, что я еле добежала до туалета.

— Я отвыкла от магазинной еды, — буркнула я в свое оправдание и пошла к чайнику прополоскать кишки.

— Королева!

— Баронесса, — поправила я квартирантку и припала губами к чашке с пустым белым чаем.

Покупная еда дрянь. Пани Дарина, и пани Кларисса вместе с Карличеком избаловали меня. Может, конечно, пан Лукаш достает где-то отборные продукты для наших столов…

Ночью я спала, отказавшись от вечернего кофе. Но проснуться утром оказалось делом трудным. Меня мутило после вчерашнего. Я медленно прошла в туалет и снова обнялась с «белым другом», хотя мне уже нечего было ему отдать.

— Слушай, подруга… — Ленка отставила в сторону недопитый кофе. — А у тебя с твоим бароном что-то было?

Я ничего не успела ответить, даже просто моргнуть, как она уже заорала:

— Дуй в аптеку! Хотя куда тебе… Сиди дома, морковка!

Через полчаса я судорожно сжимала в руке тест сплюсиком, а другой рукой прижимала к уху телефон, пытаясь перенести авиабилет на ближайший рейс. У меня в запасе два дня. Всего два дня, чтобы сказать барону, что он все успел в жизни…

Ленка сидела напротив и комкала подол юбки. А я уже звонила Ондржею.

— Ты можешь меня встретить завтра в Праге?

Секундная заминка на том конце, и чех выдал раздраженно:

— Вера, вам тут не место. Дайте спокойно разобраться с властями, оформить свидетельство о смерти и…

Он бы еще долго продолжал список, но я закричала так, что Ленка аж подскочила с дивана:

— Тогда я беру такси!

В самолете я спала, спокойно перенеся и взлет, и посадку. А вот в Праге меня начало мутить. От голодовки. Я лишь леденцы сосала да грызла сушеные яблочки. Пришлось купить кусок торта и с большим удовольствием съесть его под осуждающий тяжелый взгляд Ондржея.

— Зачем вы приехали?

Я не хотела говорить ему правду. Не сейчас. Не так. Не ему первому.

— Я поняла, что мое место подле Милана. Что в этом странного?

Мы проехали всего час, когда пришлось сознаться в причине такого поспешного возвращения.

— Останови! Быстро!

Ондржей не вышел за мной. Остался в машине, а я долго еще стояла на обочине, дыша воздухом и полоща рот водой из купленной в аэропорту бутылки.

— Почему не сказали прямо?

Я выдержала взгляд и пристегнулась.

— Это касается меня и Милана.

— А меня это, выходит, не касается?

Я отвела взгляд и сжала губы. Живот продолжало крутить.

— Я не буду делать аборт.

— Я и не прошу. Я воспитаю его, как собственного сына. Или дочь… Просто… Я не ожидал. Я думал… У вас с ним… Ну, можно ехать?

Я кивнула.

— Милан совсем плох, — заговорил Ондржей уже на подъезде к особняку. — Мы перенесли его в кухню особняка, там теплее.

— Зачем?

— Он не хотел больше оставаться в моем доме, — буркнул Ондржей и молча въехал в чугунные ворота.

В его доме? Есть домишки для обслуживающего персонала, которых они уже наклепали с десяток. Хотя… Конечно, ему хотелось умереть в родных стенах.

— Подождите, я подам вам руку.

— Я в полном порядке.

Я готова была даже бежать от фонтана по знакомой дорожке, но побоялась растрясти пустой желудок.

— Заходите с черного хода.

Я не обернулась к спутнику, но в этот момент мы оба, наверное, вспомнили, как выбегали из этой самой двери, спасаясь от Элишки. Как же давно все это было…

Я вступила в сумрак подсобки и вздрогнула: из темноты на меня глядели два желтых глаза. Так вот куда Карличек спрятал чучело пана Кржижановского! Дальше я не пошла. Меня остановила Кларисса:

— Мы не сказали ему, что вы приедете. Не хотели волновать заранее.

Я кивнула, и она вышла на улицу к Ондржею. Наверное, в кухне больше никого не осталось. Нет, я ошиблась. На стуле подле раскладушки сидел сгорбившись пан Драксний. Но драконы не в счет.

— Пан барон, — позвала я, решив не называть его Миланом.

Петер вздрогнул, но не повернул на зов головы.

— Милан, — прохрипел старик. — Это не сон. Пани Вера действительно здесь.

Барон резко повернул ко мне голову… У меня навернулись на глазах слезы, и горло заткнулось рыданиями. Белый, как смерть. Худой, одни кости. Моя голова сейчас в разы больше его, а рука… Которая лежала поверх двух пледов стала тоньше руки карлика.

— Он часто звал вас ночами. И днем тоже, — добавил пан Драксний, кряхтя поднялся и поплелся вон из кухни.

Мы остались одни. Я сделала два осторожных шага и рухнула на стул. Сердце билось в горле вместе с солено-горьким комом.

— Ты зачем здесь? — произнес мой муж не своим, тихим и пустым голосом. Нет, злым. Я нарушила данное ему слово. Увидела его совершенно немощным.

— Я забыла спросить у вас одну вещь, — я закусила губу и шмыгнула, чтобы удержаться от рыданий. — Каким именем называют в вашем роду первенцев?

— Петер, — ответил Петер тихо. — Ты же знаешь ответ.

— А если будет девочка?

— Это не важно.

Он смотрел мимо меня, и я сжала его тонкие пальцы.

— Это важно для меня. Можно я назову дочь Александрой?

Барон молчал.

— Нашу дочь.

Я приподняла его руку и прижала к своему животу.

— Мне кажется, это будет девочка. Не знаю почему, но мне так кажется.

Прошла еще минута.

— Вера, что ты такое говоришь?

— Петер, вы помните, какого числа я единственный раз позволила себе обратиться к вам на ты, помните?

Его пальцы тут же сжали ткань футболки на моем впалом животе.

— Не может этого быть, Вера…

Он поднял на меня глаза: почти бесцветные.

— Я могу показать тест на беременность. Положительный. Но вряд ли вы такой когда-нибудь видели. Так что поверьте мне на слово.

— Ондржей уже знает?

Я кивнула.

— Позови его, а сама уходи. Береги себя и, пожалуйста, не вспоминай меня таким.

— Петер, у марионетки горят глаза. Я их буду включать, и ты сможешь видеть нашу дочь.

Он ничего не сказал. Молча отвернулся. И я ушла. Пошла одна по знакомой дороге в дом Ондржея. В рюкзачке продолжали лежать ключи. Мои ключи. Ключи хозяйки. А хозяин вернулся ближе к вечеру, сел на кухне и тихо попросил чаю.

— Вера, вам надо будет поговорить с пани Дариной по поводу врача и всего остального. Вы это сделаете сама или мне сказать…

Тишина.

— Вот, ваша машина, — он положил на стол ключи от Мерседеса, когда я так ничего и не ответила. — Хотите, Кларисса останется с вами на ночь?

— Со мной все хорошо.

Ондржей ушел, а я легла в его кровать, но думала в ней о бароне и наших с ним невинных ночах. Об озере вспоминать не хотелось. О нем знала рука, лежащая на животе. Я плакала. Тихо, но долго. От слез становилось легче. Плакала все два дня. Ондржей привозил готовую еду и уезжал. Здесь на кухне имелась микроволновка. Я была бы в порядке, если бы могла есть.

Утро двадцать первого августа я встретила в кресле, в котором после озера сидел барон, закутавшись в плед. Теперь в него куталась я.

— Ничего пока не случилось, — ответил Ондржей, когда я попыталась встать при его появлении.

Мы стали ждать заката, но наступило двадцать второе августа, а барон так и не умер.

— Я хочу пойти к нему! — закричала я и чуть ли не набросилась на вошедшего чеха с кулаками.

— Он не разрешает. Понимаете, может это по луне…

Прошли две недели. Которые я проспала от слез и жуткой слабости. Кларисса ухаживала за мной, как ее муж за хозяином. Их домик, построенных в числе прочих для будущего персонала, теперь пустовал.

— Кларисса, — позвала я маленькую женщину. — А вдруг?

Сегодня я чувствовала себя намного лучше. Даже позавтракала. Велела Клариссе сесть в Мерседес, а потом… Потом передумала, и мы пошли пешком.

В кухне никого не было. Даже раскладушки. Тогда я в первый раз чуть не упала в обморок от страха.

— Барон с паном Дракснием в гостиной! — закричал Карличек в ужасе, хватая меня под другую руку.

— Стучать три раза? — выдала я чужим голосом.

— Можете не стучать, пани Вера, — подхватил карлик мою игру. — Он поймет, что это вы.

Пан Драксний не повернул ко мне головы. Смотрел на огонь, а барон даже попытался встать, но я его остановила. Подошла сама. Бегом. От огня было невыносимо жарко. Ранний сентябрь — еще не время топить. На бароне пижама и халат. Висят, как на вешалке. Наверное, поэтому ему и холодно.

Я опустилась у ног мужа и положила голову ему на колени.

— А вдруг я была права? И вы ошиблись в расчетах?

— Тогда ты еще десять лет будешь со мной мучиться.

На мои волосы опустилась легкая рука, но вмиг сделалась тяжелой, когда я прошептала, уткнувшись носом в знакомый халат.

— Зато у моего ребенка будет настоящий отец.

А вот когда барон заговорил вновь, мне захотелось заткнуть уши. Да жаль руки повисли плетьми.

— У твоего ребенка должны быть братья и сестры. И десять лет с этим ждать нельзя.

Паузы не получилось. Заговорил дракон:

— Три года они спокойно подождут со свадьбой. Я уже сказал об этом пану Северову, но он не поверил.

Я продолжала лежать на коленях мужа, а он продолжал гладить меня по волосам. Вставать не хотелось. Было тепло. И совсем не от огня.

— Обедать будете? На всех накрывать?

Вот умеет Карличек появляться вовремя!

— Обопритесь о меня, — я подставила мужу плечо, и барон не воспротивился даже словом. В первый раз. — Я доведу вас до стола.

У нас обоих появился аппетит. И с каждым днем барон начал занимать все больше и больше места внутри своей полосатой пижамы, и Карличек как-то пошутил, что скоро не ясно будет, кто из нас двоих ждет ребенка.

— Мы оба его ждем, — барон ответил на шутку довольно серьезно и даже опустил на мой все еще незаметный живот руку, хотя до первого толчка было еще ох как далеко.

Я до сих пор не выбралась к врачу. Дел скопилось по горло! Полная сил я вернулась к работе, а барон вернулся в домик Ондржея, чтобы набраться в моем обществе живительных сил для себя. И скоро я стала выводить его на короткие прогулки. А при первом снеге мы дошли аж до нашего заветного озера. Рука в руку, плечо к плечу. Скоро новое Рождество. Оно будет намного счастливее предыдущего.

— Вера, а все-таки у нас будет сын. Пан Драксний так сказал, а драконы, как видишь, не ошибаются. Ты справишься с двумя Петерами?

Он не улыбался, он спрашивал серьезно.

— Спроси об этом дракона. Он все знает… — ответила я без шутки и пригнулась, чтобы поймать капюшон куртки, сорванный поднявшимся ветром.

Вместе с мертвыми листьями летели свежие снежинки. Я обернулась. На поляне стоял дракон. Но вот он сложил крылья, запахнул полы халата и медленно пошел в нашу сторону. Встал рядом со мной и, глядя в водную рябь, сказал:

— Пани Вера, у вас родятся близнецы: Петер и Милан. Девочки в этой семье не рождаются. Но вы найдете сыновьям барона сестру в другой семье.

Я ухватилась за когтистую руку, решив, что поддержки мужа мне теперь мало.

— Мне кажется, я сказал довольно, — проскрипел дракон. — Да, еще вот что… Я сжег пистолеты. Фамильные. На всякий случай. Пистолеты детям не игрушки.

— Спасибо, — поблагодарил за нас обоих барон. — Кстати, пан Драксний, на самом деле меня зовут Петер.

— А то я не знал, пан барон. Смешные вы, люди…

Пан Драксний развернулся и побрел прочь. Дорога до особняка далека и тяжела для простого старика, но этот дойдет быстро. А у нас впереди не так уж много времени, чтобы растрачивать его на лишние вздохи.

Что такое десять лет? Для кого-то вечность, а для нас — одно мгновение. И я не буду его терять. Скину капюшон и поцелую мужа, пока сыновья сидят у меня в животе тихо и смирно. Нет, уже пинаются. Может, один. Может, оба сразу? Или дерутся… Неважно.

Я опустила голову на плечо Петера и закрыла глаза. Передо мной разлилась уже не темнота, а радуга. И ее цвета сложились в слово «Пролог».

Оглавление

Глава 1: эпизод 1

Эпизод 1.2

Эпизод 1.3

Эпизод 1.4

Эпизод 1.5

Эпизод 1.6

Эпизод 1.7

Глава 2: эпизод 1

Эпизод 2.2

Эпизод 2.3

Эпизод 2.4

Эпизод 2.5

Эпизод 2.6

Эпизод 2.7

Глава 3: эпизод 1

Эпизод 3.2

Эпизод 3.3

Эпизод 3.4

Эпизод 3.5

Эпизод 3.6

Эпизод 3.7

Эпизод 3.8

Эпизод 3.9

Глава 4: эпизод 1

Эпизод 4.2

Эпизод 4.3

Эпизод 4.4

Эпизод 4.5

Эпизод 4.6

Эпизод 4.7

Эпизод 4.8

Эпизод 4.9

Глава 5: эпизод 1

Эпизод 5.2

Эпизод 5.3

Эпизод 5.4

Эпизод 5.5

Эпизод 5.6

Глава 6: эпизод 1

Эпизод 6.2

Эпизод 6.3

Эпизод 6.4

Эпизод 6.5

Эпизод 6.6

Эпизод 6.7

Глава 7: эпизод 1

Эпизод 7.2

Эпизод 7.3

Эпизод 7.4

Эпизод 7.5

Эпизод 7.6

Эпизод 7.7

Эпизод 7.8

Эпилог