Королева пламени [Энтони Райан] (fb2) читать онлайн

Энтони Райан Королева пламени

Роду, Элен, Эмбер и Кайлу

ЧАСТЬ 1

Эта земля

под сенью вороньих крыл

навсегда

Поэма сеорда, автор неизвестен

Рассказ Вернье

Я пришел в гавань, ведя за собой пленницу. Он ждал меня на причале, смотрел на стылое море — высокий, с резкими чертами лица, плотно завернувшийся в плащ. Я поначалу удивился, но потом заметил покидающий гавань узкий быстрый корабль мельденейского образца, увозящий на север важного пассажира. Я знал, что расставание не было легким.

Заслышав мои шаги, он обернулся. Я понял: он задержался, чтобы проводить меня. Он скупо, настороженно улыбнулся. После битвы под Алльтором нам нечасто доводилось разговаривать, да и эти редкие беседы выходили краткими и не слишком содержательными. Он был все время занят делами войны, его мучило странное недомогание, появившееся после безумной атаки, уже превратившейся в легенду. Болезнь наполнила его усталостью, лицо осунулось, глаза налились кровью, прежде звучный, хотя и грубоватый голос превратился в унылый хрип. Но я видел: недомогание отступало. Недавняя битва, кажется, отчасти исцелила его. Быть может, его неким образом питают ужас и кровь?

— Милорд, миледи, приветствую вас, — произнес он и едва заметно изобразил приличествующий случаю поклон.

Форнелла поклонилась в ответ, но ничего не сказала, лишь равнодушно посмотрела на него. Ветер трепал ее волосы. В каштановой копне отчетливо виднелась седая прядь.

— Я уже получил подробные инструкции, — начал я, но Аль-Сорна махнул рукой.

— Милорд, я здесь не ради инструкций, — сказал он. — Я лишь хочу попрощаться с вами и пожелать вам успехов.

Он умолк. Настороженная улыбка поблекла, взгляд стал суровее. Неужели он ищет прощения?

— Спасибо, милорд, — взвалив на плечо тяжелый парусиновый мешок, сказал я. — Но нам нужно сесть на корабль до утреннего прилива.

— Конечно. Я провожу вас.

— Нам не нужна охрана, — резко выговорила Форнелла. — Я дала слово, мою искренность проверил ваш ясновидец.

Это было правдой. Сегодня мы покинули двор без эскорта и формальностей. У возрожденного двора Объединенного Королевства не было ни времени, ни желания устраивать церемонии.

— В самом деле, госпожа почтенный гражданин, — ответил Аль-Сорна на неуклюжем воларском. — Но у меня есть слова к этому, э-э, одетому в серое.

— Свободному, — поправил я и перешел на язык Королевства: — Серые одежды обозначают скорее состоятельность, а не социальный статус.

— Да, милорд, несомненно, — согласился он и указал на причал, у которого стояла длинная вереница мельденейских военных галер и торговых судов.

Само собой, наш корабль оказался в самом дальнем конце.

— Подарок брата Харлика? — спросил Аль-Сорна и кивнул в сторону мешка.

— Да, — ответил я. — Пятнадцать старейших книг Великой библиотеки, которые я смог определить как самые полезные за краткое время, дозволенное мне для пребывания в архивах.

Честно говоря, я ожидал протестов от брата-библиотекаря, но тот благодушно кивнул и тут же гаркнул на подручных, приказал нести нужные свитки из повозок, служивших передвижной библиотекой. Я знал, что его кажущееся безразличие происходит отчасти из его Дара: он всегда мог надиктовать писцам эти книги, в особенности сейчас, когда исчезла необходимость прятаться. Тьма, как называют ее жители Королевства, теперь — открытая тема. Одаренные могут свободно проявлять свои таланты без страха пыток и мучительной смерти — по крайней мере, так объявлялось. Я все еще замечал страх и зависть на лицах обделенных Даром. Возможно, было бы лучше не показывать Одаренных и их таланты всем подряд, придержать в тени. Но какая тень среди пожара войны?

— Вы в самом деле думаете, что этот Союзник еще в нашем мире? — спросил Аль-Сорна.

— Сущность столь злобная и могущественная непременно оставляет следы, — ответил я. — Милорд, историк сродни охотнику. Мы ищем знаки в подлеске писем и мемуаров, выслеживаем добычу в проблесках памяти. Я не ожидаю найти полную историю этой твари, будь она человеком, зверем или чем-то иным. Но следы обязаны остаться — и я отыщу их.

— Тогда будьте осторожны. Оно, несомненно, обнаружит ваши попытки.

— Вы тоже, — отпарировал я, искоса глянул — и заметил тревогу на лице Аль-Сорны.

Ба, где же его непоколебимая уверенность? В наше прошлое путешествие мне на нервы сильнее всего действовала именно она — его несокрушимая, непроницаемая уверенность. А теперь я увидел лишь мрачного встревоженного человека, глядящего на полную трудностей и бед дорогу впереди.

— Взять столицу будет непросто, — сказал я. — Лучше уж переждать здесь до весны, собрать силы.

— Милорд, мудрость и война редко спят в одной постели. И да, вы правы: Союзник заметит все наши потуги.

— Тогда почему…

— Потому, что мы попросту не можем сидеть здесь и ожидать следующего удара. Равно как и ваш император не может ожидать, что Союзник не посмотрит в его сторону.

— Я отдаю себе отчет в том, какого рода послание передаю императору, — сказал я.

Кожаный кошель с запечатанным в нем свитком висел на шее и казался тяжелей, чем мешок с книгами на плече. Всего лишь пара капель чернил, бумага и воск. Но эта бумага способна отправить миллионы людей на войну.

Мы остановились подле корабля, широкобортного мельденейского торговца с обшивкой в следах от ожогов после битвы у Зубов. На фальшборте — рубцы от ударов, дыры от стрел. На свернутых парусах заметны заплаты. Мой взгляд упал на носовое украшение — змею. Хотя она потеряла бóльшую часть нижней челюсти, в очертаниях оставшегося угадывалось знакомое. Затем я увидел стоящего у трапа ухмыляющегося капитана, скрестившего толстые руки на груди. Уж это лицо я не забуду никогда!

— Милорд, быть может, вы нарочно выбрали для нас этот корабль? — осведомился я у Аль-Сорны.

— Уверяю вас, просто совпадение, — пожав плечами, ответил он.

Но в его холодный взгляд, как мне показалось, закралась искорка веселья. Я вздохнул. Увы, в моем усталом сердце почти не осталось места для новой злости и раздражения. Я указал Форнелле на трап:

— Госпожа почтенная гражданка, я вскоре присоединюсь к вам.

Она взошла на корабль, двигаясь с обычной своей грацией, результатом отточенного столетиями навыка. Я заметил, что Аль-Сорна проводил Форнеллу взглядом.

— Вопреки словам провидца, я бы посоветовал не доверять ей, — сказал он.

— Я пробыл ее рабом достаточное время, чтобы определить цену доверия ей, — ответил я и взвалил мешок на плечо. — Милорд, с вашего позволения… кстати, я еще надеюсь услышать правдивую историю вашей кампании.

— Вы правы, — признался он, и на его губах снова появилась настороженная улыбка. — В том, что я рассказал вам, были некоторые, скажем так, умолчания.

— Вы хотите сказать, ложь?

— Да, — согласился он, и его улыбка потускнела. — Но, полагаю, вы сумели узнать правду. Я слабо представляю, как пойдет новая война и доживем ли мы до ее окончания. Но если доживем, то обещаю: отыщите меня, и я расскажу все без утайки.

Конечно, мне следовало быть благодарным. Какой ученый не захотел бы правды от такого, как лорд Ваэлин Аль-Сорна? Но я не ощущал благодарности. А когда я посмотрел в его глаза, в моей памяти всплыло имя Селиесен.

— Я когда-то удивлялся тому, что человек, отнявший столько жизней, может ходить по этой земле совершенно не отягощенным виной, — сказал я. — Как может зверь-убийца нести на себе такой груз убийств и при том звать себя человеком? Но мы теперь оба убийцы, и я обнаружил, что отнятие жизни вовсе не тяготит мою душу. Но все же я убил гнусного человека, а вы — замечательного.

С тем я развернулся и взошел по трапу. Я ни разу не оглянулся.

ГЛАВА ПЕРВАЯ Лирна

Ее разбудил снег. Мягкие холодные касания. Будто колют маленькими иголочками. Даже приятно. Снег зовет, вытаскивает из тьмы.

Память вернулась не сразу. А когда вернулась, в ней оказались дыры и трещины, страх, замешательство — и шквал образов, ощущений. Илтис заревел, занес меч, бросился… зазвенела сталь… чей-то кулак ударил в губы… и человек… тот, кто жег ее.

Она открыла рот, чтобы закричать, но вырвался лишь тихий жалобный стон. Она судорожно втянула ледяной воздух. Внутри будто все смерзлось. Странно умереть от холода после настолько страшного огня.

Илтис!

Имя — будто внезапный вскрик в мозгу.

Он ранен! А может, мертв?

Она захотела пошевелиться, призвать целителя всей силой королевского голоса. Но получилось лишь едва слышно застонать, пальцы чуть вздрогнули. А снег все ласкал — холодно, смертоносно. Внутри родилась ярость, выдавила холод из легких. Нужно двигаться! Нельзя подыхать в снегу, словно брошенный пес! Она втянула страшный, режущий нутро воздух и закричала, вылила всю силу и ярость. Так и должна кричать разгневанная королева… но уши уловили только тяжелый неровный выдох. Хотя постойте…

— Сержант, надеюсь, для того есть веская причина, — отчетливо, сурово и резко выговорил кто-то.

Рубленый солдатский голос. И скрип сапог по снегу.

— Капитан, владыка башни предупредил, чтобы обращались прилично, — произнес другой голос, помягче, с нильсаэльским акцентом, со стариковскими нотками. — Да, обращаться с уважением, как и с прочим народцем с мыса. Причем предупреждал настойчиво — это с его-то манерой цедить по слову в час.

— Народ с мыса, — уже тише и спокойнее сказал капитан. — Тот самый, кого нужно благодарить за снегопад в конце лета.

Он умолк. Вдруг скрип снега под сапогами сменился топотом.

— Ваше величество!

На плечи легли руки, осторожные, но сильные.

— Ваше величество ранены? Вы слышите меня?

Лирна смогла лишь застонать и чуть дернуть пальцами.

— Капитан Адаль! Ее лицо! — запинаясь, в ужасе выговорил сержант.

— Сержант, у меня еще есть глаза! Доставь владыку башни в палатку брата Келана! Добудь людей, чтобы нести его светлость. Ничего не говори про королеву. Ты меня понял?

Снова топот по снегу. Сверху ложится что-то мягкое, теплое, укрывает с головы до пят. Ее поднимают, она чувствует колотье в онемевшей спине, в ногах. Затем приходит тьма.

Капитан бежал с королевой на руках, но тряска и толчки уже не тревожили впавшую в забытье Лирну.

Когда она очнулась в следующий раз, Ваэлин уже был рядом. Она раскрыла глаза, посмотрела на полотняную крышу, глянула вбок — вот, сидит у койки. Его белки так же налиты кровью, как и вчера, — но взгляд ярче, сосредоточенней. Казалось, он буравил ее лицо.

Она подавила всхлип, закрыла глаза и отвернулась. На что он так смотрит? На ожог, сделавшийся еще ужаснее? Она сглотнула, успокоилась, снова взглянула на него — и обнаружила, что он стоит у койки на коленях, склонив голову.

— Ваше величество!

Она сглотнула снова, попыталась заговорить, ожидала невнятного карканья, но вышло неплохо, разве что хрипловато и резко:

— Милорд Аль-Сорна, надеюсь, вы неплохо себя чувствуете?

Он свирепо посмотрел на нее. Она хотела дать ему понять, что не пристало так глазеть на королеву. Но ведь это покажется пустым капризом.

Отец однажды сказал, что властителю нужно выбирать каждое слово. Выходящее из уст носящего корону обязательно запомнят, и не всегда правильно. «И потому, дочь моя, — добавил он, — если тебе случится носить золотой обруч на голове, не произноси ни единого слова, не подобающего королеве».

— Да… неплохо, ваше величество, — ответил Ваэлин.

Лирна пошевелилась. Удивительно, но движения давались без труда. С нее сняли вчерашние платье и плащ, заменили роскошное одеяние простой хлопковой сорочкой от шеи до щиколоток. Ткань приятно облегала тело. Королева поднялась, села на край кровати.

— Пожалуйста, встаньте, — сказала Лирна Ваэлину. — Меня и в лучшие времена утомляли церемонии. Они вовсе бесполезны, когда мы с глазу на глаз.

Не сводя с нее взгляда, он встал, затем со странной нерешительностью, почти дрожью в руках взял кресло, поднес его ближе, уселся. Теперь его лицо оказалось на расстоянии протянутой руки. Так близко Лирна не была с ним с того самого дня летом, в тайном королевском саду.

— Лорд Илтис? — спросила она.

— Он жив, но ранен. Кроме того, он отморозил себе мизинец на левой руке, и брату Кенлану пришлось отнять его. Лорд Илтис едва замечал свои ранения и все порывался броситься вас искать. Пришлось постараться, чтобы удержать его.

— Мне повезло с друзьями, дарованными судьбой, — выговорила королева, вдохнула и умолкла, набираясь сил для того, что следовало сказать. — У нас не было возможности поговорить вчера. Я знаю, что у вас много вопросов.

— В особенности меня волнуют ваши… э-э, ранения. Про них ходит масса крайне странных слухов. Говорят, вы были ранены, когда погиб Мальций.

— Его убил брат Шестого ордена Френтис. За это я убила брата Френтиса.

Ваэлин содрогнулся так, будто его полоснули ледяным лезвием. Он уставился в никуда, наклонился вперед, обмяк, пробормотал: «Хочу быть братом. Хочу как ты…»

— С ним была женщина, — продолжила Лирна. — Как и ваш брат, она играла роль убежавшей из неволи, пережившей множество невзгод и опасностей, пересекшей океан, чтобы вернуться домой. Судя по ее реакции после того, как я убила брата Френтиса, они были тесно связаны. Любовь доводит людей до крайности.

Он вздрогнул, закрыл глаза, чтобы справиться с горем.

— Наверное, убить его было непросто.

— Жизнь с лонаками дала мне определенные навыки. Я увидела, как он падает, а затем…

Затем огонь полоснул лицо, будто рысьи когти, заполнил горло смрадом ее же горелой плоти…

— Затем — ничего. Похоже, у памяти есть свои пределы.

Ваэлин просидел, казалось, целую вечность, погруженный в молчание, осунувшийся, изможденный, усталый.

— Оно сказало мне, что Френтис вернется, — пробормотал он. — Но так…

— Я думала, вы попросите о другом. Например, объяснить, отчего с вами так поступили в Линеше, — сказала королева, чтобы отвлечь Ваэлина от мрачных воспоминаний.

— Нет, ваше величество, заверяю вас: я не намерен просить разъяснения.

— Эта война была жуткой ошибкой. Мальций… скажем так, его возможность судить здраво отчасти пострадала.

— Ваше величество, я сомневаюсь, что здравомыслие короля могло пострадать хоть на йоту. Что касается войны — насколько я помню, вы пытались предупредить меня.

Лирна кивнула и немного помолчала, чтобы унять бешено забившееся сердце.

Она ведь не сомневалась, что он возненавидел ее. Оказалось — вовсе нет.

— Тот человек… с веревкой, — произнесла она.

— Его имя — Плетельщик, ваше величество.

— Плетельщик… полагаю, он — агент того самого зла, которое кроется за нашими бедами. Он прятался среди нашей армии, ожидая часа, чтобы ударить…

Ваэлин немного подался назад и спросил в изумлении:

— Ударить?

— Он спас меня от той твари. А затем принялся жечь. Сознаюсь, это кажется мне любопытным. Воистину пути этих созданий неисповедимы…

Она запнулась. От воспоминания ком подкатил к горлу. Мускулистый парень подтянул ее к себе, и вспыхнул огонь свирепее и жесточе, чем тогда, в тронной комнате. Королева выпрямилась, чтобы без дрожи заглянуть в глаза Ваэлину, безотрывно смотревшему на ее лицо.

С его губ сорвался легкий вздох, он протянул руки, взял ее ладони в свои, огрубелые, покрытые мозолями. Он что, решил утешить, прежде чем попотчевать жуткой — но ожидаемой — новостью о том, что сделало пламя с лицом королевы?

Ваэлин распрямил ей пальцы и поднял их к ее лицу.

— Нет! — выдохнула она и попыталась отстраниться.

— Лирна, поверь мне, — тихо сказал он и прижал ее пальцы к коже.

Гладкой невредимой коже.

Он убрал руки, а ее пальцы задвигались сами по себе, помимо воли, ощупывая кожу от лба до подбородка и шеи. «Где оно?» — растерянно подумала Лирна. Где грубые неровные рубцы, отзывающиеся обжигающей болью, не унимающейся, несмотря на целительные бальзамы, которыми придворные дамы каждый вечер умащивали королеву. Где мое лицо?

— Я знал, что у Плетельщика — великий Дар, — прошептал Ваэлин. — Но это…

Лирна сидела, схватившись за лицо, и пыталась не заплакать. Нужно выбирать каждое слово. Как же, разве тут выберешь.

— Я, — начала она и запнулась, смолкла, затем попыталась снова. — Я хотела бы… чтобы вы созвали военный совет, как только… как только…

Слезы хлынули ручьем. Она ощутила его руки на плечах, уткнулась лбом в его грудь и заревела, как ребенок.

Женщина в зеркале провела рукой по бледной шерстке, покрывавшей голову, и нахмурилась. Они отрастут заново. И на этот раз, возможно, быстрее.

Лирна всмотрелась в те места на коже, где ожоги были самыми страшными, и поняла, что исцеление все-таки оставило следы: слабые бледные линии вокруг глаз, у корней волос. Королева вспомнила, что пробормотало несчастное, сконфуженное существо, чье тело было домом Малессы, в тот день под горой:

— Отметины твоего величия… они еще не здесь.

Лирна немного отступила от зеркала, наклонила голову, рассматривая, как выглядят отметины в свете, падающем сквозь приоткрытый полог. Хорошо. В прямых солнечных лучах они почти незаметны. В зеркале что-то шевельнулось. Илтис. Бедняга отвел взгляд, стиснул забинтованную руку, висящую на перевязи. Илтис приковылял в палатку час назад, оттолкнул Бентена и упал на колени перед королевой. Он забормотал извинения, просил простить его, а потом глянул на лицо Лирны — и онемел.

— Милорд, вам следует лежать в постели, — сказала Лирна.

— Ваше величество, я, — запинаясь, выговорил он, — я никогда не отойду от вас, я же дал слово!

На его глазах заблестели слезы.

«Я что, стала его новой верой?» — подумала королева.

В зеркале было видно, как он переминается с ноги на ногу, трясет головой и расправляет плечи.

«Не иначе, он и вправду разочаровался в прежней вере и теперь посвящает себя мне».

Отодвинув полог, в шатер вошел Ваэлин и поклонился королеве.

— Ваше величество, армия готова.

— Благодарю вас, милорд.

Королева протянула руку к Орене, державшей отороченный лисьим мехом плащ с капюшоном. Лирна сама выбрала его из кучи всевозможных одежд, охотно предоставленных госпожой Ривой. Орена укутала плащом королевские плечи, Мюрель опустилась на колени и пододвинула Лирне элегантные, но непрактичные туфли.

— Ладно. — Она сунула ноги в обувь и прикрыла голову капюшоном. — За дело.

Ваэлин поставил неподалеку от входа в шатер высокую повозку без крыши и ожидал на ней. Когда королева приблизилась, он подал ей руку. Лирна взялась за нее, другой рукой придержала плащ, чтобы ненароком не споткнуться, и вскарабкалась наверх. Мысль о том, что она все-таки могла споткнуться и шлепнуться лицом вниз на виду у всех, показалась чертовски смешной. Лирна едва сдержала шаловливое девичье хихиканье. Ну да, да. Выбирать каждое слово.

Не выпуская руки Ваэлина, Лирна осмотрела свое новое войско. То и дело косясь украдкой на лицо королевы, пухлый брат из Пределов сообщил: теперешний состав армии Севера — шестьдесят тысяч воинов Королевства и около тридцати тысяч сеорда и эорхиль.

Полки выстроились рядами — нестройными, неровными. Никакого сравнения с вышколенной королевской гвардией на нескончаемых парадах в Варинсхолде. Горстка королевских гвардейцев уцелела. Они стояли, разбившись по прежним обескровленным ротам в центре, подле брата Каэниса. О, как же они отличались от всех остальных! Но бóльшая часть королевской армии теперь — это нильсаэльцы графа Марвена, рекруты, собранные Ваэлином в Пределах, и все, кто прибился по дороге. Разномастный сброд, кое-как вооруженный и снаряженный тем, что содрали с мертвых воларцев. Над толпами — наспех сшитые флаги. Куда им до цветистых, ясных знамен королевских полков!

Сеорда разместились на правом фланге — большая молчаливая толпа, с любопытством рассматривающая окружающих. За ними ожидали эорхиль, в основном на своих высоких конях, и тоже молчали. Госпожа Рива ответила на вежливую просьбу королевы и явилась со всей уцелевшей стражей — человек тридцать — и выжившими лучниками. Они выстроились двумя длинными рядами позади своей госпожи правительницы — коренастые суровые люди с луками, заброшенными за спины. Рядом с Ривой стояли ее советница, лучник Антеш и старый командир стражи, ветеран с бакенбардами. Похоже, уцелевшие солдаты Алльтора отнюдь не испытывали благоговейного ужаса при взгляде на королеву. На левом фланге стояли капитаны мельденейского флота, которых привел Щит. Владыка кораблей Элль-Нурин нарочно встал в нескольких футах впереди Щита… А тот просто позировал: скрестил руки на груди, сиял всегдашней ослепительной улыбкой и пожирал королеву взглядом. Жаль, что эта улыбка вскоре потускнеет.

За спинами солдат еще дымился Алльтор. Двойные шпили собора едва виднелись из-за падающего пыльного снега.

Лирна замерла, различив маленькую госпожу Дарену, стоящую в первом ряду, с капитаном Адалем и Северной гвардией. Наверное, одна лишь Дарена из всего войска глядела не на королеву, а на Ваэлина. Странный, пристальный, напряженный взгляд. Она даже не моргнула ни разу. Лирна вспомнила тепло рук Ваэлина.

Ладно. Хватит. Пора за дело.

Она окинула армию взглядом и медленно стянула капюшон.

По войску пробежала нарастающая волна охов и ахов, сдавленной ругани, молитв, изумленных возгласов. И так нестройные, ряды вовсе смешались, когда солдаты обращались к братьям по оружию, чтобы выразить удивление либо недоверие. Сеорда и эорхиль хранили молчание, хотя теперь в нем ощущалась напряженная враждебность. Лирна позволила гомону разрастись, превратиться в какофонию, затем подняла руку. Солдаты умолкли не сразу. Лирна успела с тревогой подумать о том, что придется велеть Ваэлину утихомирить их. Но капитан Адаль рявкнул приказ, его подхватили офицеры и сержанты — и над войском повисла тишина.

Лирна снова обвела солдат взглядом, выделяя самых заметных, смотря им в глаза. Некоторые не могли этого выдержать, переминались с ноги на ногу, опускали ресницы. Другие не отводили взгляда, полного недоумения и растерянности.

— До сих пор мне не выпадало случая поговорить с вами, — произнесла королева.

Ее сильный голос далеко разносился в морозном воздухе.

— Те, кто не знает меня, — знайте же, что список моих титулов долог, и я не стану утомлять вас ими. Достаточно сказать, что я — ваша королева, признанная владыкой башни Аль-Сорна и госпожой правительницей Ривой Кумбраэльской. Многие из вас видели вчера мое обожженное лицо. Теперь вы видите исцеленную женщину. Я никогда не буду лгать вам. И я не скрываю того, что мое лицо исцелила Тьма. Я стою перед вами, излеченная рукой человека, чей Дар я не в силах понять, излеченная без просьбы и согласия. Однако я не вижу причин жалеть об этом либо наказывать помогшего мне человека. Без сомнения, многим из вас известно, что в этой армии есть еще люди с подобными способностями. По букве наших законов эти добрые храбрые люди обречены на смерть всего лишь за дары, полученные от природы. Теперь же, по королевскому слову, отменяются все законы, запрещающие использование талантов, известных прежде как Тьма.

Она умолкла. Быть может, начнутся шепотки, недовольные возгласы? Нет. Все молчат. На всех лицах — внимание. Смотрят даже те, кто раньше отводил взгляд.

Что-то шевелится в их душах. Что-то полезное.

— Всем здесь довелось хлебнуть страданий и невзгод. Все здесь потеряли родных и близких: жен, мужей, детей, друзей, родителей. Многие, как и я, попробовали невольничьего кнута. Многие, как и я, узнали грязное омерзительное насилие. Многих жгло огнем, как и меня.

Вот теперь в толпе зародился ропот, гул едва сдерживаемой ярости. Лирна обратила внимание на женщину в роте освобожденных рабов капитана Норты, легкую и маленькую, но увешанную множеством кинжалов, в ярости оскалившую зубы.

— Наша земля названа в честь ее единства, — продолжила Лирна. — Но лишь глупец сказал бы, что мы были по-настоящему объединены. Мы постоянно лили кровь друг друга в бессмысленных сварах. Теперь время свар закончилось. Враг пришел к нам и принес рабство, муки и смерть — но и дар, о котором всегда будет жалеть. Враг принес настоящее единство, так долго недоступное нам. Враг сделал нас единым стальным клинком неодолимой мощи, направленным в черное вражеское сердце. А если все мы — едины, мы увидим, как хлынет черная кровь!

Гул превратился в свирепый рык, лица исказились гневом и ненавистью, люди потрясали кулаками, мечами, алебардами, рев толпы захлестнул королеву, опьянил мощью.

Власть. Ее следует ненавидеть так же, как и любить.

Лирна подняла руку — и войско снова умолкло, хотя и остался подспудный тяжелый гул невыплеснувшейся злобы.

— Я не обещаю легких побед, — сказала королева. — Враг свиреп, коварен и хитер. С ним непросто справиться. Потому я могу пообещать вам лишь тяжкий труд, кровь и закон. И пусть все, кто решится идти за мной, знают это — и не ожидают в награду ничего иного.

Скандировать начала маленькая женщина с кинжалами:

— Труд, кровь и закон!

Крик мгновенно подхватили другие, и вот уже вся армия от левого крыла до правого заревела в один голос:

— Труд, кровь и закон!

— Через пять дней мы выступаем на Варинсхолд! — объявила Лирна под аккомпанемент лязгающих слов.

Крик разрастался. Королева указала на север.

Старый интриган Мальций сказал однажды во время церемонии, когда раздавал мечи все менее достойным кандидатам: «Не бойся устроить чуточку спектакля. Дочь моя, королевская власть — всегда представление».

— На Варинсхолд!!! — крикнула она, и ее слова утонули в оглушительном вопле, полном ярости и ликования.

Королева широко развела руки и застыла — эпицентр любви ошалевшего от ярости и обожания войска. «Отец, у тебя хоть раз было такое? — подумала Лирна. — Они хоть когда-нибудь по-настоящему любили тебя?»

Гомон не унялся, и когда она сошла с повозки, опершись на руку Ваэлина. Лирна задержалась, увидев, как смотрит на нее Щит Островов. Как и следовало ожидать, его улыбка поблекла и сменилась хмуростью. Интересно, не ослабло ли его желание следовать за королевой?

— Ваше величество, до Варинсхолда — двести миль, — указал граф Марвен. — А у нас едва хватает зерна для лошадей на пятьдесят. Наши кумбраэльские друзья очень тщательно очистили землю от всего съедобного.

— Лучше в пепел, чем в животы врагов, — сказала сидящая напротив госпожа Рива.

Совет собрался за большим штабным столом в шатре Ваэлина: все старшие командиры армии, госпожа Рива, вожди сеорда и эорхиль. Вождь эорхиль — тощий и жилистый, лет уже за пятьдесят. Вождь сеорда был немного моложе, выше большинства своих людей, тощий, как волк, с ястребиным лицом. Кажется, они оба понимали все сказанное, но сами говорили мало. Их взгляды постоянно перебегали с королевы на Ваэлина и обратно. Лирна подумала, что они, возможно, что-то подозревают. Или просто удивлены?

Граф Марвен потратил без малого час на объяснение текущей стратегической ситуации. Королева не считала нужным погружаться в скуку военной истории и лишь вылавливала знакомые слова из потока военного жаргона. Но все же она поняла, что ее положение отнюдь не такое блестящее, как можно было бы ожидать после столь великолепной победы.

— Госпожа Рива, вы, конечно же, правы, — подтвердил граф. — Но у нас критически мало припасов, а через два месяца зима, и с этим надо считаться.

— Милорд, верно ли я поняла, что у нас могучая армия, но ее невозможно куда-либо переместить? — осведомилась Лирна.

Граф огладил бритый череп, зашитый рубец на щеке покраснел чуть больше. Граф вздохнул и задумался, стараясь сформулировать ответ без терминов.

— Да, — ответил Ваэлин с другого конца стола. — Проблема не только в движении. Если не найти припасов на зиму, армии угрожает голод.

— Но мы же захватили воларские припасы, — напомнила Лирна.

— Да, ваше величество, — подтвердил пухлый брат Холлан. — Двенадцать тонн пшеницы, четыре — кукурузы, шесть говядины.

Как и остальные на совете, он с трудом мог оторвать взгляд от лица королевы.

— Без этих припасов мои люди будут голодать зимой, — заявила госпожа Рива. — Нам уже пришлось ограничить выдачу еды, э-э, ваше величество.

Рива еще не усвоила этикет как следует.

Лирна посмотрела на карту, мысленно провела маршрут в Варинсхолд. По пути было много городков и деревень, но наверняка почти все они — не более чем обгорелые запустелые руины. Там ничего не найдешь. Двести миль — но это если по суше. Если морем — вполовину меньше.

Она осмотрелась. Вон Щит, стоит рядом со своими капитанами в темном углу шатра.

— Милорд Элль-Нестра, — произнесла королева, — пожалуйста, посоветуйте нам.

Поколебавшись мгновение, он пошел к ней. Двойняшки, внуки удельного лорда Дравуса, расступились и поклонились Щиту. Он не ответил на поклоны.

— Ваше величество, — спокойно выговорил он.

— У вас много кораблей. Хватит ли их, чтобы перевезти армию в Варинсхолд?

Он покачал головой.

— Половине флота пришлось вернуться на острова для ремонта после Зубов. Наверное, мы сможем перевезти треть собравшихся здесь, и даже тогда придется оставить лошадей.

— Если верить воларской женщине, с таким малым отрядом не взять Варинсхолд, — сказал граф Марвен. — Там немалый гарнизон. Он снабжается и по морю, и из Ренфаэля.

Лирна смотрела в карту, на Варинсхолд, столицу и главный порт всего королевства, изрядную долю богатства получавшего от торговли с Воларией. Королева указала на море вблизи столицы и спросила:

— Милорд, вам доводилось водить корабли в этих водах?

— Доводилось иногда, — ответил Щит. — Но там было гораздо опасней, чем на южных торговых путях. Королевский флот всегда ревниво стерег торговлю Варинсхолда.

— Теперь флота нет, — заметила Лирна. — А разве добыча не обещает быть богатой, если учесть вражеские потери при Зубах?

— Да, ваше величество, обещает.

— Вы вчера дали мне корабль. Сегодня я возвращаю его с просьбой о том, чтобы вы вместе с флотом захватывали либо жгли любой воларский корабль, направляющийся в Варинсхолд либо из него. Вы сделаете это?

Капитаны зашевелились, сурово уставились на Щита Островов. Ага, им не нравится, как торгуется королева. В будущем надо договариваться с глазу на глаз.

— Моих людей нужно в этом убедить, — сказал он. — Мы вышли на защиту островов. И защитили их.

Вперед выступил владыка кораблей Элль-Нурин, грациозно поклонился королеве.

— Ваше величество, я не могу говорить за людей Щита — но мои люди готовы идти за вами хоть в логово Удонора. Я уверен, что готовы и другие. После битвы у Зубов и… и вашего исцеления многие просто не дерзнут отказаться.

Элль-Нурин с ожиданием посмотрел на Щита.

— Ну, раз уж так говорит владыка кораблей, как же нам отказаться? — нехотя процедил Щит.

— Отлично, — снова рассматривая карту, сказала Лирна. — На подготовку — неделя. Затем армия выступит не на север, но на восток, к побережью. Мы пойдем к Варинсхолду через прибрежные порты, а наши мельденейские союзники будут снабжать нас тем, что Воларская империя соизволит выслать гарнизону Варинсхолда. К тому же порты — значит, рыбаки. А они, не сомневаюсь, обрадуются возможности продать улов.

— Если там еще остались рыбаки, — тихо напомнила Рива.

Лирна решила не обращать внимания на слова госпожи правительницы.

— Теперь время назвать тех, кто будет вести войско. Прошу простить отсутствие должной церемонии, но у нас нет времени на мишуру. Лорд Ваэлин отныне — владыка битв королевского войска. Граф Марвен — меч Королевства и генерал-адъютант. Брат Холлан, я назначаю вас королевским казначеем. Капитаны Адаль, Орвен и Норта — вы отныне мечи Королевства и получаете звания лордов-маршалов. Лорд Атеран Элль-Нестра…

Королева снова посмотрела в глаза Щиту Островов:

— Я назначаю вас владыкой флота Объединенного Королевства и капитаном его флагмана.

Лирна обвела взглядом собравшихся.

— Эти назначения подразумевают все должные права и привилегии, предписанные законом Королевства. Денежные пожалования и земли будут выданы по окончании войны. Как того требует обычай, я спрашиваю: согласны ли вы принять предложенное мной?

Она заметила, что Ваэлин согласился последним, и то лишь когда Щит наконец закончил размышления и соизволил поклониться. Щит уже почти кривился, а не улыбался.

— Мои лорды, сэры, у вас есть вопросы? — осведомилась Лирна.

— Ваше величество, что нам делать с пленными? — спросил лорд-маршал Орвен. — Сохранять их невредимыми все сложнее, в особенности если принять во внимание мастерство обращения с луком наших кумбраэльских хозяев.

Он искоса глянул на Риву.

— Полагаю, их уже опросили на предмет полезных нам знаний о враге? — осведомилась королева.

Тощую костистую руку поднял брат Харлик:

— Эта задача была возложена на меня, ваше величество. Я бы хотел опросить еще несколько офицеров. Хотя, принимая во внимание прежний опыт, скажу: вряд ли они окажутся очень полезными.

— Они могут работать. Восстанавливать разрушенное ими, — решительно посмотрев в глаза королеве, сказал Ваэлин.

Он по-прежнему скверно выглядел — осунувшийся, с налитыми кровью белками глаз.

— Им нельзя в город. Люди разорвут их на части, — покачав головой, заметила Рива.

— Возьмем их с собой как носильщиков, — предложил Ваэлин.

— Лишние рты, — заключила королева и сказала брату Харлику: — Брат, заканчивайте ваши допросы. Затем лорд-маршал Орвен повесит пленных. Мои добрые лорды и сэры, пожалуйста, за работу!

Она отыскала его у реки. Совершенно обычный человек: рослый крепкий солдат, занятый плетением веревок. Разве что пальцы слишком проворные и ловкие. Ваэлин предупредил ее, чтобы не ожидала многого, потому Лирна очень удивилась, когда Плетельщик поклонился с изяществом, способным посрамить любого придворного.

— Кара сказала, что мне следует поклониться, и научила как, — пояснил он.

Его приятное широкое лицо осветилось искренней улыбкой. Королева глянула вправо, где ожидали трое Одаренных из Пределов. Девушка, Кара, еще бледная и усталая от хлопот предыдущего дня, хмуро и с подозрением смотрела на королеву. На лице тощего парня, держащего ее за руку, была та же гримаса. Третий, буйно волосатый тип, стоявший за ними, тоже не слишком веселился. Они что, думают, будто королева пришла сюда наказывать?

Когда Плетельщик подошел и протянул руку, чтобы коснуться лица Лирны, Бентен схватился за меч.

— Все в порядке, милорд, — сказала она бывшему рыбаку.

Она заставила себя остаться неподвижной, пока пальцы Плетельщика касались ее лица. Раньше они жгли, а теперь — холодные…

— Я пришла поблагодарить вас, сэр, — сказала она. — Я именую вас лордом…

— Вы уже отдали свое, — убрав руку, заметил он. Он перестал улыбаться, поморщился, озадаченный. — Всегда что-то отдается. И приходит куда-нибудь. Сюда тоже, — постучав пальцем по лбу, сказал он, затем удивленно и даже испуганно посмотрел ей в глаза. — Вы многое отдали. Гораздо больше, чем другие.

На Лирну накатил панический страх, почти как в горе у Малессы, безумное желание бежать от неизвестного, непонятного, но очевидно опасного. Королева медленно выдохнула, заставила себя заглянуть Плетельщику в глаза:

— Что же я отдала?

Он улыбнулся, отвернулся, сел, потянулся за веревкой, снова принялся плести и наконец тихо выговорил: «Себя».

За спиной послышалось: «Моя королева!» Она обернулась. А, Илтис. Лицо еще такое бледное. Лучше бы он отдохнул — так ведь отказывается. За ним шел брат Каэнис с четырьмя простолюдинами: пара молодых женщин из города, нильсаэльский солдат и боец лорда Норты. Трое Одаренных из Пределов напряглись, обменялись тревожными взглядами. Большой волосатый парень крепче сжал свой посох, заслонил девушку.

— Ваше величество, брат Каэнис просит о частной аудиенции, — поклонившись, сказал Илтис.

Она кивнула, отошла от Плетельщика и махнула Каэнису рукой. Королева посмотрела на скованную льдом Железноводную, затем на Кару, глядящую на брата Каэниса уже с открытой враждебностью. Удивительно. Она способна заморозить реку летом, но боится его.

Брат Каэнис опустился на колено:

— Ваше величество, я жажду вашего внимания.

— Да-да, брат.

Она жестом велела ему подняться, затем указала на Одаренных:

— Похоже, ваше присутствие заставляет моих подданных нервничать.

Брат Каэнис посмотрел на Одаренных и поморщился.

— Ваше величество, они боятся того, что я собираюсь сказать вам, — произнес Каэнис и гордо выпрямился. — Моя королева, я предлагаю вам услуги моего ордена в этой войне. Командуйте нами — и мы исполним свой долг ради победы.

— Я никогда не сомневалась в верности Шестого ордена. Хотя, конечно, лучше бы вас было больше…

Простолюдины зашевелились, с испугом и тревогой посмотрели на королеву.

— Знаете, эти люди не кажутся мне подходящими рекрутами для Шестого ордена.

— Согласен, ваше величество, — подтвердил Каэнис.

Такое ощущение, что он и сам боится и заставляет себя.

С чего бы?

— Мы принадлежим к совсем другому ордену…

ГЛАВА ВТОРАЯ Алюций

Куритая звали Двадцать Седьмой, хотя сам он не представился. Вообще-то элитный раб-воларец совсем ничего не говорил. На приказы он реагировал мгновенно, был образцовым слугой: приносил, уносил, чистил, не выказывая ни малейшей усталости либо хотя бы намека на неудовольствие.

— Мой подарок тебе, — сказал о рабе лорд Дарнел, когда Алюция вытащили из глубин Блэкхолда.

Алюций ожидал смерти и только охнул от изумления, когда с него сняли кандалы и отец помог встать на ноги.

— Абсолютно совершенный слуга. — Дарнел указал на куритая. — Знаешь, маленький поэт, я соскучился по твоему жонглированию словами.

— Да, я в отличном настроении этим утром, — сказал Алюций куритаю, подающему завтрак. — Как любезно с вашей стороны было спросить.

Алюций завтракал на веранде над гаванью. Встающее солнце позолотило корабли. Восхитительно! Наверное, Алорнис тут же кинулась бы за холстом и кистями. Алюций и выбрал дом, купеческий особняк, за роскошный вид. Прежние хозяева, наверное, погибли или всей семьей попали в рабство. Сейчас в Варинсхолде полно опустевших домов. Если устанешь от этого, выбирай какой угодно. Но тут очень уж роскошный вид. Вся гавань как на ладони.

«Но кораблей все меньше, — с привычной точностью сосчитав силуэты, подумал он. — Десять работорговцев, пять купцов, четыре военных корабля».

Работорговцы сидели неглубоко в воде, их объемистые трюмы пустовали уже несколько недель — с тех пор, как за городом поднялась к небесам колонна дыма. Она днями напролет заслоняла солнце. Алюций пытался написать о ней что-нибудь, но, как только брал перо в руки, слова отказывались повиноваться. Да уж, как написать похоронную песнь лесу?

Двадцать Седьмой поставил на стол последнюю тарелку и отошел. Алюций взялся за столовые приборы и сперва попробовал грибы. Да, приготовлено идеально! Чуть масла и чеснока — совершенство!

— Мой смертоносный друг, прекрасно, как всегда!

Двадцать Седьмой молча глядел в окно.

— Ах да, сегодня — день визитов, — жуя бекон, заметил Алюций. — Спасибо, что напомнили. Не могли бы вы запаковать новые книги и бальзам?

Двадцать Седьмой тут же двинулся исполнять и сначала подошел к книжному шкафу. Прежний хозяин держал неплохую библиотеку, наверное, чтобы пускать пыль в глаза — лишь немногие тома носили следы чтения. Увы, библиотеку составляли почти сплошь популярные романы да еще несколько известных исторических книг. Потому Алюций проводил часы в поисках интересных книг по богатым домам. Искать стоило. Воларцы радостно утаскивали все, на их взгляд, ценное, но в книгах ценности не видели — разве что в качестве растопки. Вчера выдался в особенности плодотворный день: полный комплект «Астрономических наблюдений» Мариала и подписанный томик, который, как надеялся Алюций, возбудит интерес одного из его подопечных.

«Десять работорговцев, пять купцов, четыре военных корабля, — глядя на гавань, повторил он про себя. — На два меньше, чем вчера… А, постойте-ка, вон и еще один!»

С юга в гавань завернул военный корабль. Он с трудом шел по мелкой утренней волне под одним поднятым парусом, да и тот при ближайшем рассмотрении оказался изодран и покрыт копотью. Корабль волочил за собой оборванные канаты, с мачт свисали обломки рангоута и обрывки такелажа, на палубе копошилась горстка измученных людей. Корабль бросил якорь. Хм, борта все в подпалинах, на захламленной палубе — сплошь бурые пятна.

«Пять военных кораблей, — поправил себя Алюций. — И пятый, похоже, привез интересные новости».

По дороге они остановились у голубятни, и Алюций вынул последнюю птицу, по обыкновению, голодную и раздраженную.

— Не торопись, — предупредил он бедняжку по кличке Голубое Перо, покачал пальцем, но птица не обратила внимания, жадно взялась клевать семена.

Голубятня примостилась на крыше гильдии печатников. Здание выгорело изнутри, но крыша опиралась на железные балки и потому устояла. Окружающим строениям повезло меньше. Некогда заполненное суетящимися людьми здание, куда Алюций заходил, чтобы напечатать стихи, теперь одиноко торчало среди улиц, заваленных щебнем и пеплом. Сверху город напоминал мрачное лоскутное одеяло: островки уцелевших домов в море серо-черных руин.

— Прости, тебе, должно быть, одиноко в последнее время, — поглаживая мягкую птичью грудку, сказал Алюций.

Год назад в голубятне жил десяток птиц — молодых и сильных, с крошечной проволочной петелькой на правой лапе, способной удержать послание.

После освобождения из Блэкхолда Алюций немедленно помчался к голубятне. Выжило лишь три птицы. Он накормил их, выбросил трупы. Двадцать Седьмой безучастно наблюдал за хлопотами хозяина. Конечно, Алюций сильно рисковал, открывая рабу свой величайший секрет, но ведь выбора не было. Честно говоря, Алюций ожидал, что куритай немедленно зарубит предателя либо свяжет и препроводит в тюрьму. Но раб лишь стоял и безучастнонаблюдал, как Алюций писал зашифрованное тайное послание на крошечном куске пергамента, сворачивал его, совал в крошечный цилиндрик, подходящий для закрепления на ноге птицы.

«Варинсхолд пал, — написал Алюций, хотя это уже вряд ли было новостью. — Правит Дарнел. 500 рыцарей и дивизия В».

Двадцать Седьмой даже не обернулся посмотреть, как Алюций запускает птицу с крыши. Смертельный удар не последовал и тогда, когда Алюций выпустил другую птицу в ночь отплытия флота на завоевание Мельденейских островов. Похоже, Двадцать Седьмой не был ни тюремщиком, ни шпионом Дарнела — просто выжидающий палач. В любом случае, страхи Алюция по поводу молчаливого куритая давно угасли — вместе с надеждой увидеть город освобожденным и вновь посмотреть, как рисует Алорнис.

Алюций подумал, стоит ли отсылать последнюю птицу с сообщением о загадочном корабле. Те, кому писал Алюций, несомненно, найдут известия интересными — но, наверное, лучше повременить. Корабль предвещал многое. Уж лучше узнать все новости, прежде чем обрывать последнюю ниточку связи с внешним миром.

Они слезли с крыши по лестнице, идущей вдоль задней стены, и направились к единственному оставшемуся невредимым зданию в Варинсхолде — черной приземистой каменной твердыне посреди города. Хотя битва там бушевала кровавая. Гарнизон из головорезов Четвертого ордена дрался насмерть и раз за разом отбивал волны атакующих варитаев. Аспект Тендрис всегда был в гуще битвы, вдохновлял братьев примером нерушимой Веры. По крайней мере, так шепотом рассказывали взятые в Королевстве рабы. Крепость пала, когда послали куритаев. Аспект Тендрис якобы сразил четырех элитных рабов, прежде чем пал от предательского удара ножом в спину. История показалась Алюцию маловероятной. Хотя старый псих уж точно не сдался бы без драки.

Варитаи в воротах крепости расступились перед Алюцием и Двадцать Седьмым, несущим на широком плече мешок с книгами и лекарствами. Изнутри Блэкхолд впечатлял еще меньше, чем снаружи: узкий двор с мрачными черными стенами, с варитаями-лучниками на парапетах. Алюций направился к двери в дальнем конце двора. Варитай отомкнул ее и отошел в сторону. За дверью уводила вниз винтовая лестница. В лицо пахнуло сыростью и гнилью, резкой вонью крысиной мочи. Алюций с содроганием вспомнил время, проведенное в заключении. Он сошел по ступеням на двадцать футов и ступил в освещенный факелами подвал: короткий коридор, по каждой стороне — десяток тяжелых железных дверей в камеры. Когда Алюция привезли сюда, все камеры были заняты. Сейчас узники остались только в двух.

— Нет, мой друг, — ответил Алюций на подразумеваемый вопрос куритая, — возвращение сюда отнюдь не доставляет мне радости.

Алюций подошел к свободному мечнику, сидящему на стуле в конце коридора. Дежурил в подвале всегда один и тот же тип, коренастый громила с угрюмым обиженным лицом. Он говорил на языке Королевства с изяществом слепого каменотеса, решившего изваять шедевр.

— Какой? — вставая и откладывая бурдюк с вином, проворчал он.

— Неприятное — первым, я так скажу. То есть аспект Дендриш.

Стражник озадаченно уставился на Алюция, нахмурился. Сдержав вздох, тот пояснил: «Толстяк». Стражник пожал плечами и направился к нужной двери, забренчал ключами. Алюций поклонился в знак благодарности и вошел в камеру.

Аспект Дендриш Хендраль в тюрьме потерял, наверное, половину своего знаменитого веса, хотя по-прежнему оставался толстым. Он оскалился вместо приветствия. Маленькие глазки блестели в свете единственной свечи в нише над кроватью.

— Надеюсь, на этот раз ты принес мне что-то поинтересней?

— Думаю, да, аспект, — ответил Алюций.

Он взял у Двадцать Седьмого мешок, покопался внутри и вытащил большой том с тисненным золотом названием на кожаном переплете.

— «Заблуждение и вера: природа поклонения богам», — взяв в руки том, прочел аспект. — Ты принес мне мою же книгу?

— Не совсем. Пожалуйста, загляните внутрь.

Аспект открыл книгу и уставился на титульный лист. Алюций знал, что там написано от руки: «Напыщенность и высокомерие: природа учения аспекта Хендраля».

— Что это?! — возопил аспект.

— Я нашел эту книгу в доме лорда Аль-Аверна. Не сомневаюсь, вы помните его. Аль-Аверна называли «лордом чернил и свитков» из-за его ученых доблестей.

— Доблестей? Да он просто любитель, эпигон настоящих талантов!

— Он составил не менее определенное мнение о ваших талантах, аспект. Его критика ваших суждений о происхождении альпиранских богов весьма убедительна и, хочу добавить, отличается элегантностью слога.

Пухлые руки Хендраля безошибочно открывали книгу в нужных местах. Наконец он открыл главу, в особенности богато украшенную грациозным почерком Аль-Аверна.

— Я просто повторяю Карвеля? — яростно засопев, прочитал аспект. — Эта пустоголовая обезьяна обвиняет меня в отсутствии оригинальности?

— Я подумал, что вам это покажется забавным, — сообщил Алюций, раскланялся и направился к выходу.

— Подождите, — бросив опасливый взгляд на воларца снаружи, сказал аспект и не без труда встал. — У вас же наверняка есть новости.

— Увы, со времени моего последнего визита ничего в особенности не изменилось. Лорд Дарнел ищет сына на пепелище своего преступления, мы ожидаем вестей о славной победе генерала Токрева у Алльтора и столь же славном захвате адмиралом Мороком Мельденейских островов.

Аспект подошел ближе и выговорил едва различимым шепотом:

— И никаких известий о мастере Греалине?

Он всегда спрашивал об этом. Алюций уже оставил попытки выведать, с какой стати аспекту интересоваться кладовщиком Шестого ордена.

— Увы, нет. Все, как и раньше.

Странно, но неизменный ответ, похоже, радовал Дендриша. И сейчас он довольно кивнул и уселся на кровать, взялся за книгу и перестал обращать внимание на гостя.

Как всегда, аспект Элера была полной противоположностью брату по Вере. Элера встала и улыбнулась, приветствуя гостя, вытянула изящные руки:

— Алюций!

— Здравствуйте, аспект! — стараясь казаться спокойным, выговорил он.

У него каждый раз перехватывало дыхание, когда он видел ее грязный серый балахон, который не позволяли заменить, опухшую ногу, стертую кандалами. Но Элера всегда улыбалась и радовалась визитам Алюция.

— Я принес еще мази для вашей ноги, — водружая мешок на кровать, сообщил он. — На Дроверс-Уэй есть аптека. Конечно, она сгорела, но хозяин предвидел беды и спрятал товар в подвале.

— Сэр, вы, как всегда, изобретательны и предприимчивы. Спасибо!

Она принялась копаться в мешке, вытащила горшочек с мазью, сняла крышку и принюхалась:

— О, масло дерева корр и мед. Великолепно. Отличное средство.

Она снова запустила руку в мешок и выудила книгу.

— Мариал! — охнув, восхищенно воскликнула Элера. — У меня когда-то было полное собрание. Наверное, я ничего не читала уже двадцать лет. Алюций, вы так добры ко мне.

— Я стараюсь, аспект.

Она отложила книгу, посмотрела на него. Ее скудный рацион воды не позволял как следует умыться. Лорд Дарнел дал подробные четкие указания насчет того, как содержать узницу, — результат ее нелестных слов при первом и единственном визите лорда в тюрьму. Аспект Дендриш страдал лишь от ограниченной диеты и забвения, а Элеру приковали к стене цепью длиной в пару футов. Но Алюций не слышал от аспекта ни единой жалобы.

— Как ваша поэма?

— Медленно. Боюсь, наши смутные времена заслуживают лучшего хрониста.

— Жаль, — заметила Элера. — Мне так хочется ее прочесть. А как ваш отец?

— Шлет вам привет, — солгал Алюций. — Хотя в последнее время я редко вижу его. Он очень занят исполнением приказов лорда Дарнела.

— A-а. Передайте отцу мои наилучшие пожелания.

«Ну, хотя бы она после того, как все закончится, не назовет его предателем, — подумал Алюций. — Но вряд ли кто-то разделит ее мнение».

— Скажите, ваши блуждания никогда не приводили вас в южные кварталы?

— Увы. Там добыча не слишком велика, да и зданий мало осталось, чтобы оправдать усилия.

— Очень жаль. Там есть гостиница. Если мне не изменяет память, «Черный медведь». Если вам нужно приличное вино, то вы бы могли отыскать его там. Как я слышала, хозяин держал в секретном месте под полом коллекцию выдержанных кумбраэльских вин — чтобы, само собой, не тревожить зря королевских сборщиков податей.

Приличное вино. Все, что доводилось пробовать в последнее время, напоминало сильно прокисший уксус. Воларцы мало интересовались книгами, а вот вино закончилось в первую неделю оккупации. Потому поневоле приходилось, черт возьми, блюсти трезвость.

— Очень любезно с вашей стороны, аспект. Хотя я удивлен вашими познаниями в таких предметах.

— Целитель слышит многое. Люди выдают самые сокровенные тайны тем, кто может унять боль.

Элера посмотрела гостю в глаза и добавила со значением:

— Мой добрый сэр, я бы не стала слишком медлить с поисками хорошего вина.

— Я, э-э, не буду, — пообещал он.

Сторож постучал ключами в дверь и раздраженно заворчал.

— Мне надо идти, — забрав пустой мешок, сказал Алюций.

— Была рада вас видеть.

Она протянула руку, он опустился на колено, поцеловал ее — такой ритуал установился между ними в последние несколько недель. Когда Алюций поднялся, аспект сказала:

— Знаете, если бы лорд Дарнел был по-настоящему храбрым, он уже убил бы нас.

— И тогда против него взбунтовался бы весь фьеф, — заметил Алюций. — Даже у моего отца не хватит глупости на такое.

Она кивнула и улыбнулась.

Когда воларец закрыл дверь, из камеры донеслось слабое, но настойчивое:

— Обязательно отыщите вино!

После полудня лорд Дарнел послал за ним, и экспедицию в южный квартал пришлось отложить. Лорд фьефа занял единственное уцелевшее крыло дворца, сверкающее скопление мраморных стен и шпилей, торчащих из обугленных руин вокруг. На стенах тут и там крепились леса — каменщики пытались придать уцелевшему вид самостоятельного здания. Дарнел торопился стереть смущающее прошлое. Небольшая армия рабов денно и нощно трудилась, чтобы воплотить видение нового хозяина, расчищала руины дворца, устанавливала в саду краденые скульптуры, разбивала клумбы, на которых пока ничего не росло.

Алюция смущало собственное бесстрашие и безразличие всякий раз, когда он, к несчастью, оказывался вблизи лорда Дарнела. Дурной нрав лорда стал притчей во языцех, а что касается пристрастия к смертным приговорам, то старый король Мальций выглядел образцом милосердия по сравнению с Дарнелом. Но, несмотря на все презрение к Алюцию, Дарнел не трогал его. Само собой, пока отец Алюция не выиграет войну для лорда фьефа.

На страже у новой тронной залы Дарнела стояла пара самых широкоплечих его рыцарей в полной броне, жутко смердящих вопреки щедро вылитому на себя лавандовому маслу. Увы, пока еще ни один кузнец не справился с вонью, возникающей от долгого ношения доспехов. Дарнел сидел на новом троне — прекрасно исполненной резной конструкции из дуба и бархата с узорчатой спинкой семи футов высоты. Еще не коронованный официально, Дарнел поторопился собрать побольше королевских атрибутов. Главным среди них была корона Мальция, хотя она оказалась великоватой для головы лорда. Корона сползла на глаза, когда лорд подался вперед, чтобы приветствовать стоящего перед ним тощего, слегка оборванного типа в форме воларских моряков, с черным плащом на плечах.

Алюция пробрал озноб, когда он увидел человека за спиной моряка. Облаченный в черный эмалированный панцирь, командир дивизии Мирвек стоял, гордо выпрямившись и расправив плечи. Грубое, покрытое шрамами лицо не выражало абсолютно ничего — как всегда в присутствии лорда фьефа. Дарнелу Алюций нужен живым — а вот воларцу уж точно нет. Алюция слегка приободрил лишь вид отца, стоящего рядом с Дарнелом.

— Акула? — с тяжелым презрением выговорил лорд. — Вы потеряли флот из-за акулы?

Моряк застыл. Ах, что за лицо! Каково терпеть оскорбления от того, кого считаешь чем-то вроде привилегированного раба?

— Красная акула, — уточнил моряк на беглом, но подпорченном сильным акцентом языке Королевства. — Ею управляла эльвера.

— Эльвера? Надо же. Я думал, эта знаменитая Эльвера пыталась остановить генерала Токрева в Алльторе.

— Это не собственное имя, по крайней мере, в наши дни, — объяснил Мирвек. — Это значит ведьма или колдунья, как в старых легендах…

— Да я и волоска с задницы старой шлюхи не дам за ваши легенды! — буркнул Дарнел. — Зачем ты привел сюда этого побитого пса с безумными сказками о ведьмах и акулах?

— Я не лжец! — воскликнул покрасневший моряк. — Я свидетель тысяч смертей от руки этой суки и ее твари.

— Придержи своего пса, а то он получит урок кнутом, — предупредил Дарнел.

Моряк ощетинился — но смолчал, потому что Мирвек положил руку ему на плечо и, успокаивая, пробормотал что-то на воларском. Алюций скверно знал язык, но не сомневался: прозвучало слово «терпение».

— А, наш доморощенный поэт, — изрек Дарнел, наконец изволив заметить Алюция. — Тут у нас картинка, стоящая пары строф. Великий воларский флот по капризу ведьмы потопила благословленная Тьмой акула.

— Эльвера, — выговорил моряк и добавил что-то на воларском.

— Что он сказал? — устало спросил Дарнел у Мирвека.

— Рожденная огнем, — перевел командир дивизии. — Моряки говорят, ведьму родил огонь, потому что она обожженная.

— Обожженная?

— Ее лицо, — сказал моряк и показал на свое. — Тут все обожженное, отвратительно смотреть. Тварь, а не женщина.

— А я думал, что вы не суеверны, — заметил Дарнел и спросил у Алюция: — О поэт, может, вдохновенно скажете, что это предвещает для нашего общего дела?

— Милорд, похоже, Мельденейские острова не падут так уж легко, — равнодушно ответил он и заметил, как вздрогнул и напряженно посмотрел на него отец.

Но лорд Дарнел не разозлился.

— Ну да, — подтвердил он. — Наши союзники обещают так много, а потом не могут подчинить острова и шлют сюда псов, гавкающих чепуху.

Он указал пальцем на моряка и велел:

— Мирвек, убери его отсюда.

Когда воларцы вышли, Дарнел лениво махнул Алюцию рукой:

— Иди сюда, мой поэт. Я хотел бы выслушать твое мнение еще об одной побасенке.

Алюций подошел и преклонил колено перед лордом. Его постоянно терзало искушение отбросить всякую видимость уважения к идиоту на троне, но терпение Дарнела имело пределы. Даже и с таким отцом не стоило заходить чересчур далеко.

Дарнел подхватил округлый предмет, лежавший у основания трона, и кинул поэту:

— Вот, посмотри. Ведь знакомый, да?

Алюций подхватил брошенное, повертел в руках. Ренфаэльский рыцарский шлем, покрытый голубой эмалью, с несколькими вмятинами и поломанным забралом.

— Лорд Вендерс, — определил Алюций, вспомнив, что Дарнел подарил своей главной шавке лишние доспехи.

— Да, именно, — подтвердил лорд. — Его нашли четыре дня назад с арбалетной стрелой в глазу. Полагаю, ты без труда определишь причину его безвременной смерти.

— Красный брат, — стараясь не ухмыльнуться, ответил Алюций.

«Красный брат дотла сжег Урлиш, а наш могучий правитель ничего не смог поделать».

— Да, он самый. Забавно, но бунтовщики перебинтовали Вендерсу раны перед тем, как прикончить. А еще забавнее рассказ единственного уцелевшего из его отряда. Увы, бедняга недолго прожил. Лихорадка от раздавленной и воспалившейся руки — и конец. Но он поклялся Ушедшими, что весь отряд погиб под скальным обвалом, который вызвал толстый соратник нашего Красного брата.

«Греалин», — подумал Алюций и нарочито безразличным тоном осведомился:

— И в самом деле вызвал, милорд?

— Да, и, скажите на милость, самыми настоящими силами Тьмы. Сначала рассказы о об орденском брате, одержимом Тьмой, затем баллада о ведьминой акуле. Вам это не кажется странным?

— Определенно кажется, милорд.

Дарнел откинулся на спинку трона и внимательно посмотрел на поэта.

— Ты много общаешься с нашими дорогими уцелевшими аспектами. Они хоть раз упоминали нашего толстого брата и его Темные дары?

— Милорд, аспект Дендриш обычно просит книг и еды. Аспект Элера ничего не просит. Они не упоминали этого толстого брата, э-э…

Дарнел глянул на отца Алюция.

— Греалина, милорд, — ответил Лакриль Аль-Гестиан.

— Да, Греалин, конечно, — пробормотал лорд и снова посмотрел на поэта.

— Милорд, я вспомнил имя. Кажется, Ваэлин Аль-Сорна упоминал его, когда нам довелось быть вместе во время мятежа Узурпатора. Кажется, Греалин блюл погреба Шестого ордена.

Лицо Дарнела сделалось мертвенно-бледной маской — такое частенько случалось при упоминании владыки башни. Алюций хорошо знал это и надеялся таким образом отвлечь внимание, избежать каверзных расспросов. Однако сегодня лорда было не так легко сбить с мысли.

— Ну, кладовщик или нет, теперь он, скорее всего, просто груда пепла.

Дарнел сунул руку в карман шелковой мантии и швырнул Алюцию медальон на простой цепочке, закопченный, но целый.

— Слепой воитель. Разведчики твоего отца нашли это на пепелище поблизости от тела Вендерса. Это, несомненно, толстый орденский кладовщик либо сам Красный брат. Но вряд ли нам так повезло с Красным.

«Ну да, — мысленно согласился Алюций. — Тебе никогда не повезет».

— Наши воларские друзья крайне заинтересованы в любых сведениях о Темных дарах и платят огромные суммы за рабов, подверженных им. Представь, что воларцы сделают с твоими приятелями в Блэкхолде, если заподозрят их в знании о Тьме. Когда в следующий раз пойдешь к ним, покажи медальон, расскажи сказочку про обвал и сообщи мне дословно все, что они скажут по этому поводу.

Он встал и медленно подошел к Алюцию. Лицо лорда подрагивало, на мокрых губах блестела слюна. Дарнел был одного роста с Алюцием, но гораздо шире в плечах. Отчего-то Алюций совсем не боялся коренастого здоровяка, хотя тот был опытным убийцей.

— Этот фарс уже тянется слишком долго, — прохрипел лорд. — Я сегодня выеду со всеми рыцарями, чтобы выследить и прикончить Красного брата и освободить моего сына. А когда я покончу с Красным, скажешь своим дерьмовым приятелям-святошам, что я с удовольствием передам их нашим союзникам. Пусть те их освежуют заживо. В общем, пусть эта дрянь признается начистоту, аспекты они или нет.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Френтис

Она просыпается, и ее глаза находят тусклое желтое сияние в мире сумрака. Сияние оказывается светом единственной свечи, странно мутным, расплывчатым. Быть может, она родилась в полуслепом теле? Союзник может так шутить либо наказывать. Но потом она вспоминает, что зрение ее первого тела всегда было необычно острым.

«Острей, чем у любого ястреба», — пошутил ее отец столетия назад. Отец редко хвалил ее, и в тот раз она залилась слезами. Но теперешние глаза — слабые, краденые — не плакали.

Она лежала на жестком холодном камне, царапавшем кожу. Женщина села, ощутила в сумраке движение. Под скудный свет вышел мужчина в униформе гвардии Совета, с сухим лицом ветерана. Но она различила настоящее лицо под маской, узнала насмешку пустых глаз.

— И как оно тебе? — спросил он.

Она подняла руки, пошевелили кистями, пальцами. Хорошие, сильные. Тонкие, изящно вылепленные руки, такие же ноги, стройные и сильные.

— Танцовщица? — спросила она.

— Нет. Ее отыскали еще в детстве. Она из северных горных племен. Там рождается больше Одаренных, чем где-либо еще в империи. Ее Дар могуч. Она повелевает ветром. Не сомневаюсь, ты найдешь применение ее Дару. Ее тренировали обращаться с ножом, мечом и луком с шести лет. Это меры на случай твоего неизбежного падения.

Она слегка разозлилась. Падение не было неизбежным — равно как и любовь. Такое искушение — позволить гневу затопить новое тело, проверить его способности на ухмыляющемся Посланнике. Но тут пришло другое ощущение. Потекла музыка, и течение было свирепым и сильным. Ее песнь вернулась!

В груди заклокотал смех, и она позволила ему вырваться наружу, запрокинула голову, расхохоталась во весь голос. И тут же пришла новая мысль, свирепая и ясная, полная радости.

Любимый, я знаю, ты меня видишь!

Френтис проснулся и вздрогнул. Тихонько заскулил спящий у ног Кусай. Рядом спал мастер Ренсиаль со странно отрешенной улыбкой на лице — вот уж человек, истинно удовлетворенный сном. Ренсиаль казался в своем уме, лишь когда дрался и спал. Френтис сел и застонал, потряс головой, чтобы прогнать кошмарный сон.

А сон ли? Разве можно поверить, что это был всего лишь ночной кошмар?

Френтис заставил себя выкинуть эту мысль из головы, натянул сапоги, взял меч и вышел из маленькой палатки, которую делил с мастером. Еще темно. Судя по высоте луны, еще часа два до рассвета. Люди вокруг спят в палатках — спасибо барону Бендерсу. Он выдал им такую чудесную роскошь после стольких изнурительных дней. Лагерь разбили на южном склоне высокого холма, на одном из пограничных нагорий Ренфаэля. Барон запретил разводить костры. Ни к чему указывать Дарнелу, сколько их.

«Шесть тысяч, — обведя взглядом лагерь, подумал Френтис. — Хватит ли, чтобы взять город с рыцарями Дарнела и дивизией воларцев?»

Хорошо хоть, теперь известно, сколько врагов. Несчастный Вендерс разоткровенничался перед смертью.

Из палатки поблизости донесся шепоток, тихое хихиканье. А, палатка Арендиля. Он там с госпожой Иллиан. Снова шепоток, уже настойчивей, и опять хихиканье.

Это надо прекратить, решил Френтис, но затем вспомнил, что Иллиан сказала накануне: «Я не ребенок».

«Они теряют юность ради моей чертовой мести, — подумал он. — А в Варинсхолде будет еще хуже».

Он вздохнул и отошел подальше, чтобы ничего не слышать.

Луны только половина, но небо ясное, хорошо видна земля внизу, за нагорьем. Там пока нет врагов. Интересно, явится ли Дарнел, когда прознает, что Бендерс поднял свой фьеф и теперь уже передал его сыну? Френтис сжал рукоять меча до боли в пальцах. Пришла жажда крови и ярость, и, как всегда, в памяти всплыл ее голос.

«Любимый, но ведь тебе нравится вкус крови?»

— Оставь меня, — пробормотал он по-воларски, стиснул зубы, заставил пальцы разжаться.

— А, брат, выучил новый язык? — спросили из темноты.

Френтис обернулся. Подошел высокий парень с узким симпатичным лицом, с кривой усмешкой. Именно она всколыхнула память.

— Брат Иверн?

Тот остановился в паре футов, смерил Френтиса удивленным взглядом.

— Когда брат Соллис мне рассказал, я подумал: шутит. Но ведь он-то и шутить не умеет.

Он шагнул вперед, крепко обнял Френтиса. А когда выпустил, Френтис сказал:

— Знаешь, орден пал. Других тоже больше нет…

— Я знаю. Мне уже рассказали твою историю. От Шестого ордена осталось чуть больше сотни братьев.

— Но аспект Арлин жив, — заметил Френтис. — Лизоблюд Дарнела подтвердил это, хотя и не смог сказать, где именно в Варинсхолде прячут аспекта.

— Эту загадку мы разгадаем, когда попадем туда, — заключил Иверн и сообщил: — У меня осталось где-то полфляги «Братнего друга». Хочешь, разделим?

Френтис никогда в особенности не любил фирменное пойло ордена. Оно притупляло чувства и реакцию. Потому он лишь чуть глотнул из вежливости и вернул фляжку Иверну, которому, похоже, на притупление реакции было наплевать. Он хлебнул изрядно и объявил:

— Я скажу тебе совершеннейшую правдивую правду: она поцеловала меня прямо в губы. Ну да, именно так, после опасного и, я бы сказал, теперь уже легендарного путешествия по стране лонаков. Я написал уже половину отчета об этом, чтобы включить в архив брата Каэниса, и тут пришли новости о вторжении. — Он скорбно улыбнулся. — Венец моей карьеры как брата ордена и тот померк на фоне исторических поворотов.

Иверн посмотрел брату в глаза:

— Мы многое слышали о тебе по пути на юг. Повсюду разносятся легенды о Красном брате. В некоторых говорится, что ты видел, как умерла принцесса.

Языки пламени лизали ее лицо, она кричала, сбивала пламя руками, волосы чернели…

— Я не видел, как она умерла, — сказал он и добавил про себя: «Зато я убил ее брата».

Он полностью рассказал обо всем брату Соллису накануне вечером, когда люди Красного брата впервые за несколько дней как следует поели. Некоторые от нечаянной радости так обессилели, что не могли поднести ложку ко рту. Соллис спокойно и молча выслушал все, его бледные глаза ни разу не сменили выражения, пока текла долгая история убийств и боли. Когда она закончилась, Соллис, как и аспект Греалин, строго велел не доверять ее никому, а вместо нее рассказывать то, во что верили люди Красного брата.

«Та же самая ложь», — донесся из памяти насмешливый женский голос.

— Значит, есть шанс, что она еще жива, — с надеждой выговорил Иверн.

— Я каждый день прошу Ушедших о том, чтобы это оказалось правдой.

— Лонаки не понимают, что значит «принцесса», потому они звали Лирну королевой, — снова отхлебнув, заметил Иверн. — И ведь оказались правы! Если б я был воларцем, то молился бы о ее смерти. Я не хотел бы сделаться мишенью ее мести.

«Мести? Или правосудия?» — подумал Френтис и посмотрел на свои руки, сломавшие шею королю.

Он вернулся к своим людям утром и обнаружил Давоку поучающей Иллиан. Та сидела, неестественно выпрямившись, бледная и растерянная.

— Нужно соблюдать осторожность, — скребя точильным камнем по лезвию копья, вещала Давока. — С распухшим пузом не повоюешь. Смотри, чтобы он кончал на твою ногу.

Когда Иллиан заметила Френтиса, то сделалась густо-пунцовой, вскочила и умчалась прочь, неловко, но быстро перебирая затекшими ногами. Она лишь неразборчиво пискнула в ответ на приветствие.

— Подобное не обсуждают в открытую среди мерим-гер, — присев рядом с озадаченной Давокой, пояснил Френтис.

— Девчонка глупая, — сказала та и пожала плечами. — Слишком быстро злится, слишком скоро раздвигает ноги. Моему мужу пришлось отдать трех пони перед тем, как я взяла его в руки.

Френтису захотелось спросить, сколько пони придется отдать Эрмунду, но он решил, что это не слишком разумно. Рыцарь был связан клятвой и тут же вернулся на свое место подле барона Бендерса. Его меча будет очень не хватать. Но Давоку, похоже, не слишком озаботило его внезапное отсутствие. Может, он был всего лишь легким развлечением во время редких передышек в Урлише?

— Тут все по-другому, — сказал он скорее себе, чем Давоке.

Иллиан превратилась из балованной девчонки в смертоносную охотницу, Дергач — из преступника в солдата, Греалин — из мастера в аспекта. Все по-другому. Воларцы построили нам новое Королевство.

Брат-командор Соллис прибыл во время завтрака, почтил Давоку вежливым поклоном, приостановился при виде Тридцать Четвертого — тот улыбнулся и грациозно поклонился.

— Барон Бендерс созывает совет, — поведал Соллис. — Нужно и твое слово.

— Полтысячи рыцарей и полный нужник воларцев, — сказал барон, вопросительно глянул на Френтиса, изогнув мохнатую бровь, хохотнул. — Надо же, великая армия.

— Это если Вендерс не солгал, — заметил Соллис.

Барон держал совет на поле поодаль от основного лагеря. Капитаны и лорды его армии просто стояли вокруг командира. Никаких церемоний и представлений. Похоже, Бендерс не обращал внимания на изощренный этикет ренфаэльской знати.

— Брат, Вендерс не произвел на меня впечатление человека достаточно умного, чтобы обмануть, — сказал Френтис Соллису и добавил для барона: — Милорд, в воларской дивизии больше восьми тысяч человек. Кроме того, у них наемники, вольные мечники, охраняющие управляющих рабами, и контингент куритаев. Прошу вас не недооценивать их.

— Они хуже альпиранцев?

— В некоторых отношениях — да.

Барон заворчал и глянул на Эрмунда. Тот уныло кивнул.

— Милорд, мы убили в лесу многих из них, но это стоило нам очень дорого. Если они в городе, пахнет большой кровью.

— Это если Дарнелу хватит ума остаться за стенами, — задумчиво проговорил барон. — Но мудрость не входит в число его добродетелей.

— У него есть чужая, — указал Френтис. — Вендерс говорил, что Лакриля Аль-Гестиана заставили стать владыкой битв у Дарнела. А Лакриль уж знает, как тягаться с нами в поле.

— Кровавая Роза, — пробормотал барон себе под нос. — Честно говоря, я его всегда не выносил. Но вот предателем он не казался.

— Дарнел держит в заложниках его сына. Потому следует рассматривать Лакриля как врага, причем опытного и мудрого.

— Однако он не смог удержать Марбеллис, — напомнил Бендерс и обратился к Соллису: — Не так ли, брат?

Тот ответил не сразу. Интересно, сколько ужасов всплыло в его памяти при упоминании Марбеллиса?

— Марбеллис не удержал бы никто, милорд. Галька не может тягаться с океаном.

Бендерс подпер подбородок рукой.

— Я надеялся, что наш подход хотя бы на какое-то время скроет Урлиш, — задумчиво произнес барон. — А еще — дерево для осадных лестниц и машин. Теперь у нас и того нет.

— Дедушка, есть и другие пути, — сказал Арендиль.

Его мать, госпожа Алис, стояла рядом и крепко держала сына за руку. Она так обрадовалась, когда он отыскался живой и невредимый, что разрыдалась и расцеловала его всего. А теперь она злилась, что сын предпочел остаться с людьми Френтиса.

— Мой добрый братец, — Арендиль указал на Френтиса, — и мы с Давокой удрали по городской канализации. Если уж мы ушли из города, сможем и войти туда.

— Труба, выходящая в гавань, хорошо видна с моря, — сказал Френтис, — но есть и другие входы, и человек, который знает подземелья Варинсхолда не хуже меня.

— У меня четыре тысячи рыцарей, а их трудно уместить в навозной трубе, — заметил Бендерс. — Забери у них лошадей, и проку от них будет не больше, чем от кастрата в борделе. Остальные — пехота и несколько сотен крестьян, обиженных на Дарнела и его псов.

— У меня больше сотни братьев, — сказал Соллис. — И команда брата Френтиса. Нам достанет сил захватить ворота и удерживать до тех пор, пока не войдут ваши рыцари.

— И что потом? Драка на улицах — уж точно не их специальность.

— Я согласен драться и в трясине, лишь бы достать Дарнела мечом! — воскликнул Эрмунд. — Милорд, обратите внимание на боевой дух ваших рыцарей. Они знали, на что шли. Они полны решимости последовать за вами на тот свет и обратно, если прикажете.

— Я не сомневаюсь в их боевом духе, Эрмунд, — заверил Бендерс. — Но наш фьеф проиграл достаточно войн, чтобы понять: лавина закованных в сталь всадников может выиграть не всякую битву. Допустим, нам удастся занять город. Но основные силы врага еще осаждают Алльтор. Когда они закончат осаду, куда, по-вашему, они повернут?

— Из тех обрывков новостей, которые дошли до нас, следует, что лорд фьефа Мустор продержался гораздо дольше, чем ожидалось, — сообщил Соллис. — Пока воларцы возьмут его столицу и подавят фьеф, приблизится зима. За это время мы успеем обосноваться в городе, а там и подкрепления из Нильсаэля и Пределов подойдут.

При упоминании о Пределах Бендерс обратился к пожилому капитану в доспехах, покрытых белой эмалью:

— Лорд Фурел, все еще никаких известий?

— До Меншола далеко, — ответил рыцарь. — А до Пределов еще дальше. Мы отправили посланников всего десять дней назад.

— Надеюсь, он уже выступил, — задумчиво проговорил барон.

Френтису не было нужды спрашивать, кто именно выступил.

— Он уже вышел. Я знаю, — сказал Френтис.

Соллис добавил:

— Если Варинсхолд окажется в наших руках к тому времени, как он придет, все станет намного проще.

— Брат, вы хотите, чтобы я рискнул всем, полагаясь лишь на вашу веру? — спросил Бендерс.

— Милорд, Вера — дело всей моей жизни, — ответил Соллис.

Армия барона увела много лошадей из поместий рыцарей, перешедших к Дарнелу. Брали сплошь высоких в холке жеребцов, нетерпеливых, беспокойных — такими и выводили коней для рыцарских атак. Не обращая внимания на фырканье и ржание, мастер Ренсиаль бродил по наспех сооруженному загону, гладил коней по бокам и шеям, сосредоточенно, напряженно рассматривал их.

Давока понаблюдала за мастером и сказала:

— Ну, он такой… э-э, как сказать… ара-кахмин. Больной на голову.

— Он безумен, — подтвердил Френтис, глядя, как уверенно двигается мастер. — Но когда с лошадьми, вовсе нет.

— Ты знаешь, что, глядя на тебя, он видит сына?

— Он видит многое. Иногда и то, чего нет.

Мастер выбрал каждому лошадь: подвел серого жеребчика Френтису, широкогрудого черного тяжеловеса — Давоке.

Громадный конь обнюхал ее, и она отступила на шаг.

— Слишком большой. А пони есть?

— Нет, — просто ответил мастер Ренсиаль и пошел выбирать коней для других.

— Привыкнешь, — поглаживая серому морду, пообещал Френтис и сказал коню: — Какое же ты имя заслужишь?

— Эй, мерим-гер, — презрительно буркнула Давока. — Имя дают людям. Коней используют и едят.

На юг выступили в полдень. Брат Соллис и его сотня отправились вперед на разведку, рыцари и остальные шли позади плотной колонной. По приказу барона все ехали вооруженные и в доспехах, готовые к битве. За ними следовали восставшие крестьяне, крепкие мужчины с разнообразным оружием, но почти без доспехов. Чуть ли не у всех на лицах было одно и то же выражение: злость, обида и желание отомстить. Френтис слишком часто видел такие лица в последнее время. Иверн рассказал о путешествии братьев через перевал. Когда не стало королевской власти, Дарнел тут же принялся вымещать старую злобу — и вымещал он ее частенько на крестьянах с земель его врагов.

Люди Френтиса, многие — неопытные и неумелые наездники, шли в арьергарде, с трудом соблюдая порядок.

— Ненавижу гребаных коней! — прошипел Дергач.

Он смертельно устал трястись на спине рыжего жеребца, выбранного Ренсиалем для бывшего вора.

— Да это просто! — воскликнула Иллиан. Уж она-то сидела в седле как влитая, привычно покачиваясь в такт движению. — Просто приподнимайся в нужные моменты.

Дергач попробовал, неуклюже шлепнулся на седло и простонал:

— О, мои нерожденные дети!

Иллиан рассмеялась. После Френтиса и мастера Ренсиаля лучшими наездниками в команде были Арендиль и Иллиан. Френтис услал мальчишку на запад, а Иллиан на восток с приказом разведать обстановку на флангах и немедленно возвращаться при виде чужих, будь то враги или союзники. Госпожа Алис совсем не одобряла вынужденной разлуки с сыном, но ограничилась угрюмой гримасой. Госпожа Алис пристала к людям Френтиса, сказав, что ехать вместе с сыном ей велел барон, она всегда была молчалива и раздражена, хотя немного смягчалась в присутствии Давоки.

— Я знаю, что обязана вам его жизнью, — сказала она лоначке. — Я готова отблагодарить, как смогу…

— Арендиль — горин для меня, — ответила Давока и, видя непонимание, добавила: — Мой клан.

Она обвела рукой всех вокруг, от Френтиса до Тридцать Четвертого и Дергача, все еще вздрагивавшего от каждого конского шага.

— Клан Горелого Леса. Мой клан, — сказала она и хохотнула. — А теперь и твой.

— Но вы ведь можете вернуться домой, — заметила Алис. — Дорога на север свободна до самых гор.

Давока помрачнела, будто услышала оскорбление, но смягчилась, видя простодушное удивление на лице Алис.

— Королеву не нашли, — пояснила Давока. — Пока нет — нет и дома для меня.

К позднему вечеру горы вокруг стали круче и выше. Бендерс одобрил место для лагеря, выбранное Соллисом: склон северного отрога горы. Оттуда открывался хороший вид во все стороны, а с юга его защищала глубокая расселина. Теперь барон разрешил костры. Бессмысленно скрывать присутствие большой армии, проникшей так глубоко на территорию Азраэля. Френтису поручили охранять восточный фланг. Он расставил пикеты близко друг от друга, пара солдат в каждом, смена через три часа. Иллиан вернулась, когда он обходил лагерь.

— Вы слишком долго были в отлучке, — сказал он. — Арендиль приехал час назад. Впредь возвращайтесь до темноты.

— Простите, брат, — потупившись, ответила она.

С чего она так смущается? Неужели из-за утреннего разговора?

— Что-нибудь обнаружили? — уже мягче спросил он.

— Ни единой души на мили вокруг, — приободрившись, ответила она. — Только одинокий волк в десяти милях отсюда. Правда, я никогда настолько большого не видела. И такого дерзкого — он просто сидел и целую вечность глазел на меня.

«Наверное, почуял скорую кровь», — подумал Френтис, а вслух сказал:

— Хорошо. Теперь отдохните, миледи.

Он завершил обход пикетов, в целом довольный увиденным и услышанным. Ужасы бегства из лесу остались позади, люди воодушевились, снова захотели драться с врагом, войти в Варинсхолд.

— Брат, мы еще не отплатили им, — сказал бывший капрал городской стражи Винтен. Диковатый блеск в его глазах наводил на мысли о Жанриле Норине. — Слишком много пролилось нашей крови. Мы или поквитаемся в Варинсхолде, или умрем, пытаясь отомстить.

Френтис вернулся в главный лагерь, поужинал вместе с теми, кто еще бодрствовал. Тридцать Четвертый в последнее время все чаще занимался готовкой и теперь — к зависти и восхищению Арендиля — соорудил чудесный суп из дикой куропатки и собранных по дороге грибов.

— Так тебя учили и пытать, и готовить? — осведомился Дергач с набитым ртом. Борода у него слиплась от жира.

— Раб-кулинар моего господина заболел по пути сюда, — ответил Тридцать Четвертый на неестественно, до жути правильном языке Королевства. — Ему приказали перед смертью обучить меня кулинарии. А я всегда быстро учился.

Госпожа Алис слегка поколебалась, прежде чем взять миску у бывшего раба.

— Пытать?

— Я был рабом без имени, только с номером, — ровно, правильно выговаривая слова, ответил тот. — Я — специалист. Пытать меня учили с детства.

Он разливал варево по мискам, а госпожа смотрела на него. Затем медленно обвела взглядом сидящих у костра. Френтис понял, что она впервые по-настоящему видит их, замечает отпечатавшиеся на лицах жестокость, боль и невзгоды — в жестком взгляде Дергача, в мрачной сосредоточенности Иллиан, натягивающей тетиву на арбалет, в отрешенности уставившегося в пламя Арендиля, механически сующего в рот ложку с супом.

— Миледи, мы все прошли трудный путь. И временами нам приходилось выбирать, — сказал Френтис.

Она пригладила сыну челку, устало улыбнулась.

— Я не леди. Если уж мы — клан, знайте: я — всего лишь непризнанная внебрачная дочь барона Бендерса. Мое имя — просто Алис.

— Нет, — тяжело выговорил Арендиль. — Имя моей матери — леди Алис. Любой, назвавший ее по-другому, ответит мне.

— Именно так, милорд, — подтвердил Френтис.

Все уже давно разошлись по палаткам, над лагерем плыл раскатистый храп Дергача, а Френтис все еще чистил оружие. Когда меч и нож засверкали, он вычистил сапоги, затем седло, проверил лук на трещины. Потом наточил каждую стрелу в колчане.

— Мне не нужно спать, — непрерывно повторял он себе, хотя пальцы уже онемели от усталости и голова то и дело падала на грудь.

Он пытался убедить себя в том, что сны — это просто сны. Тяжелая память о ней, ее вонь в разуме. Это просто дурные сны. Она не может видеть бывшего любовника и раба.

Он сдался, когда руки предательски дрогнули и наконечник взрезал большой палец. Френтис сунул стрелу в колчан и, дрожа, побрел в палатку.

Просто сны.

Она стоит на высокой башне. Под нею расстилается Волар в блеске древней славы: улица за улицей многоэтажных домов, мраморных особняков, чудесных садов, неисчислимого множества башен, вздымающихся из каждого квартала. Но ни одна не может тягаться высотой с башней Совета.

Женщина смотрит в небо, чтобы отыскать мишень. День ясный, небеса — сплошь ровная голубизна, но в нескольких милях вверх отыскалось облачко. Легкое, разреженное, почти прозрачное — но хватит и его.

Она ищет в себе Дар. Да, вот он, но, чтобы вызвать его, нужно приглушить песнь. А когда Дар является, от его силы подгибаются колени. Женщина шатается, хватается за парапет. Из носу льется кровь. Как все знакомо! Но за этот Дар придется платить гораздо дороже, чем за восхитительный огонь, украденный у Ревека. Теперь его слова звучат злой насмешкой. Мол, у нее всегда хорошо получалось с крадеными дарами.

«Да что он знал?» — про себя восклицает она и тут же понимает, что насмешка фальшива, глупа.

Он знал достаточно для того, чтобы не обмануться любовью.

Она изгоняет больные мысли из головы, сосредотачивается на облаке, Дар рвется из тела, она выпускает его, из носу хлещет кровь. Облако становится вихрем, стремительно раскручивается, распадается. В чистом небе расползаются щупальца тумана, блекнут, исчезают.

— Это впечатляет, — говорит кто-то за спиной.

Женщина оборачивается и видит, как по лестнице на площадку башни поднимается высокий мужчина в красной мантии. За ним на свет выходят два куритая, ладони на рукоятях мечей. Надо еще раз испытать Дар, пришедший с новым телом. Женщине хочется сделать это прямо сейчас, но она противится искушению. «Прячь преимущество — и удвоишь его». Отец любил это повторять. Хотя, наверное, он позаимствовал цитату у какого-нибудь давно умершего философа.

Высокий человек подходит.

— Арклев, — называет она его имя.

Раньше его лицо не выглядело настолько усталым и помятым, да и морщин у глаз было меньше.

— Посланник сказал нам, что отныне Союзник станет выражать свою волю исключительно через вас, — сообщает Арклев.

Воля Союзника… да что этот несчастный знает? Разве он представляет, каково оно — быть потерянной душой в пустоте и слышать голос Союзника? Она с трудом удерживается, чтобы не рассмеяться в лицо глупому человечишке. Прожить столько веков — и остаться настолько глупым…

Он смотрит с ожиданием и даже с тревогой, и она понимает, что он договорил уже несколько секунд назад. Как долго она стоит здесь? Когда же она вскарабкалась на башню?

Она глубоко дышит, замешательство и тревога уходят.

— Вы скорбите, — произносит она. — Кого вы утратили?

Он чуть отступает, тревога на лице превращается в страх. Женщина быстро учится и уже усвоила, что иллюзия всезнания сулит не меньше власти, чем действительное всезнание.

— Моего сына. Его корабль так и не прибыл в Варинсхолд. А провидцы не видят его следа в будущем.

Она кивает, ожидает продолжения, но член Совета поправляет маску на лице и стоит, словно бездыханный.

— Союзник желает, чтобы ты ввел меня в Совет — причем на место работорговца.

— Но этоже место советника Лорвека! Он тщательно и добросовестно исполнял обязанности работорговца почти век!

— При том набивал карманы и не наладил разведение Одаренных. Союзник считает, что Лорвек пренебрегал наставлениями. Теперь созревает наше ценное новшество, и Союзник считает меня более подходящим управителем нашей новой силы. Если Лорвек не уйдет сам, без труда отыщутся доказательства его корыстных преступлений и измены общему делу. Так что лучше ему уйти спокойно.

Мужчина что-то сказал, но она уже не слышала. Время снова ускользало от нее. Как долго она стоит здесь?

Когда замешательство проходит, она снова стоит одна, а небесная синева темнеет. Женщина смотрит на запад, взгляд скользит вдоль широкого эстуария до берега и моря за ним.

Любимый, поторопись, мне одиноко без тебя.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Рива

Она повидала достаточно трупов, чтобы знать: на мертвых лицах не остается эмоций. Жуткие улыбки и выражение дикого страха появляются просто из-за натяжения мышц и сухожилий по мере того, как жидкость уходит из тела. Потому удивительно было обнаружить на лице священника благодушие и покой. Он казался бы погруженным в мирный глубокий сон праведника, если бы не порез на горле.

«Довольство собой и миром, — подумала Рива. — Он отыскал их лишь в смерти, и это справедливо».

Она отошла от трупа, присела на корточки, чтобы передохнуть.

— Он? — спросил Ваэлин.

Она кивнула и встала. Алорнис подошла к ней и, чтобы подбодрить, тронула за руку. Ваэлин посмотрел на рисунок сестры, затем на лицо священника.

— Удивительный у тебя талант, — улыбаясь, сказал Ваэлин сестре, затем добавил: — И у вас, мастер Маркен. Поразительная наблюдательность.

Маркен, широкий и массивный, стоял у стенки палатки. Он ухмыльнулся в бороду. Рива заметила, как плотно и нервно он сцепил пальцы и как упорно отказывался даже взглянуть на второй труп. Тот лежал рядом со священником, и его черты были вполне обычными для трупа: бледно-голубая кожа, оскаленный рот, высунутый язык, наполовину откушенный в предсмертных судорогах. Однако его лицо тоже с легкостью узнавалось в рисунке Алорнис.

— Дядя Сентес сказал, что его звали лорд Брахдор, — сообщила Рива. — А госпожа Велисс говорила, что он владел землями к востоку отсюда. Недалеко. И делал хорошее вино, причем белое лучше, чем красное.

— И все? Ничего подозрительного? — спросил Ваэлин. — Никаких удивительных рассказов про странное могущество и чудеса?

— Да, все. Он просто мелкий дворянин с несколькими сотнями акров земли, виноградом… и амбаром.

Маркен скрипнул зубами, указал толстым пальцем на труп Брахдора, но по-прежнему не смотрел на него.

— Милорд, к этому я не прикоснусь. Я чувствую: оно сочится из него, будто яд. Простите мою трусость, но я… не могу.

— Все в порядке, Маркен. А что с этим? — Ваэлин кивнул в сторону священника.

Маркен с облегчением выдохнул, присел на корточки у первого трупа, закатал рукав и положил ладонь на лоб умершего. Лицо здоровяка перекосилось в гримасе отвращения, он поморщился, будто от боли, чуть не отдернул руку, но тут же собрался, сосредоточился, закрыл глаза и несколько минут сидел неподвижный, словно статуя. Наконец он протяжно вздохнул, на лбу выступили капли пота, заметные даже через свисавшие почти до глаз волосы. Маркен встал, с теплотой и сочувствием посмотрел на Риву.

— Миледи…

— Я знаю, я там была, — перебила она. — Мастер Маркен, прошу вас, расскажите лорду Аль-Сорне обо всем, что вы увидели.

— В его молодых годах много путаного. Похоже, его вырастили в лоне церкви Отца Мира. Образов его родителей нет. Скорее всего, он был сиротой и стал учеником священника. Насколько я знаю, это обычная судьба кумбраэльских сирот. Учитель ему попался добрый, бывший солдат из гвардии лорда фьефа. Он пришел к вере уже почти в старости и ревностно передавал подопечным и свое умение сражаться, и пыл веры. Мальчик провел несколько лет за изучением Десятикнижия и подготовкой к войне. Когда мальчик повзрослел, он многие годы испытывал жгучий стыд при виде женщин. Чем моложе женщина, тем горше стыд — и тем труднее было послушнику отвести взгляд. Я ощутил стремление спрятаться в Десятикнижии, найти спасение от плотского желания в учении церкви. Алльтор и тамошний собор занимают много места в воспоминаниях. Наверное, послушника отправили туда, чтобы готовиться к посвящению. Я видел, как он общался с Чтецом и получил священное имя. Но они никогда не встречались публично. Я ощутил, что новоиспеченного священника избрали для тайной роли. Он отправился в путешествие из Алльтора и остановился, когда отыскал человека со шрамом вот здесь.

Маркен дотронулся до щеки.

— Человек со шрамом говорил перед большой толпой, и от его слов разгорелся дух молодого священника. Он вернулся к Чтецу и был снова услан с миссией. Затем последовало много месяцев встреч в темных комнатах и тайных пещерах. Мужчины сходились, боясь быть раскрытыми, передавали письма, собирали оружие на тайных складах. Священник больше не видел человека со шрамом, но часто вспоминал о нем. Затем на очередном тайном сборище он встретил эту тварь.

Маркен указал на второе тело.

— Милорд, новый знакомец много говорил, но, как вы понимаете, я не могу воспринять его слов. От его речей огонь в душе священника разгорался все ярче. Однажды тварь привела его ночью к сельскому дому, где старая пара у очага возилась с маленькой девочкой.

Маркен взглянул на Риву и сглотнул.

— Стыд священника сделался невыносимым, когда он посмотрел на нее.

— Они убили моих дедушку и бабушку. А потом украли меня, — сказала Рива.

— Да. Они подождали, пока вас уложат спать. Стариков убили, вас похитили, дом сожгли.

— А потом настало много счастливых лет в амбаре, — пробормотала Рива, пока Маркен пытался подыскать слова.

— Имена? — спросил Ваэлин у Одаренного.

— Несколько, милорд. Священник записывал их, чтобы не забыть, затем сжигал бумагу, но имена оставались в памяти.

— Сделайте список и передайте госпоже Риве.

Она снова подошла к трупу. Так хотелось врезать каблуком по этому посмертно довольному лицу, навсегда испортить его вечный сон.

— Рива, тут больше нечего узнавать, — тихонько произнесла Алорнис и потянула ее за рукав.

— Я… госпожа, у меня есть его имя, — запинаясь, проговорил Маркен. — Чтец записал его, когда передал священнику.

— Нет, — отрезала она, повернулась, чтобы выйти, и сказала Ваэлину: — Сожгите его, когда закончите. Больше о нем нечего говорить.

— Милорд, если позволите, еще о лорде Каэнисе, — пробормотал Маркен.

— Я уже знаю, — сказал Ваэлин.

— Мы шли сюда за вами не за тем, чтобы сделаться слугами Веры…

— Мы обсудим это сегодня вечером с лордом Нортой, — равнодушно произнес Ваэлин. — Ваше беспокойство будет принято во внимание.

Назад они шли в молчании. Рива размышляла над тем, что узнал Одаренный. Ваэлин, наверное, думал о том, что брат Каэнис открыл королеве. Алорнис шагала немного поодаль, разглядывала городские стены. Как всегда, девушка прижимала к груди замотанную в кожу охапку набросков, большей частью зарисовки разрушений города и окрестностей.

В тот день, когда Алорнис увидела Риву на засыпанной трупами улице, она кинулась к ней, обняла, дрожа от радости и облегчения. Как всегда, обидно: Рива вовсе не переживала так же за Алорнис.

— Седьмой орден — не легенда, — сказала Рива Ваэлину, когда они подошли к насыпи. — Но ты и сам уже знаешь.

— Да, знаю, — подтвердил он.

Его суровое лицо уже не казалось таким изнуренным, как раньше, но по-прежнему выглядело сильно постаревшим за последние несколько дней.

— Хотя было и то, что мне следовало знать, а я не знал.

— Брат Каэнис?

Он кивнул и сменил тему:

— Что ты сделаешь со списком имен Маркена?

— Выслежу их, отдам под суд. Если они окажутся Сынами — повешу, — ответила Рива.

— Моя госпожа правительница любит судить сурово.

— Они замышляли убить моего дядю с полного одобрения церкви, столетиями принуждавшей людей фьефа к рабской покорности. Они спелись с тварью из Тьмы, они много лет издевались надо мной, а потом послали вслед за тобой в надежде погубить меня. Они попытались убить нашу королеву. Мне продолжать?

Он пристально посмотрел ей в глаза, и ей стало неловко за резкость.

— Рива, мне очень жаль, что такое произошло с тобой. Если бы я хотя бы подозревал…

— Приходи к нам сегодня ужинать, — предложила она. — Велисс нашла нового повара. Хотя мы можем предложить всего две перемены блюд и вина нет…

— Прости, я не могу. Еще много дел.

Он оглянулся на лагерь, где суетились солдаты, паковали снаряжение и припасы перед завтрашним переходом, перед событиями, которые скоро станут известны как «Великий поход королевы».

— Она хотела, чтобы я спросил, сколько людей ты можешь отправить с нами.

— Я не отправляю их. Я иду с ними. Вся моя стража и полтысячи лучников.

— Рива, ты уже сделала достаточно, — заметил он.

Безжизненное, безразличное лицо Аркена, меч в его спине… лучники, сыплющиеся в воду под градом стрел… дядя Сентес, умирающий на ступеньках собора…

— Нет, недостаточно, — сказала она.

Велисс пришла к ней после полуночи. Когда окончилась осада, Рива и Велисс стали жить в отдельных комнатах, больше по желанию советницы, чем Ривы. В страхе и суматохе осады на грешки смотрели сквозь пальцы, но теперь самые скверные развалины и трупы уже убрали, открылся собор. Жизнь входила в нормальное, пусть и странноватое русло.

Женщины лежали рядом, на коже блестела тонкая пленка пота. Риве нравилось, как распущенные волосы советницы липнут к мокрой коже.

— Ты уверена, что хочешь встретить их одна? — спросила Велисс.

— Учитывая то, что я хочу сказать им, пусть знают: я говорю сама за себя.

— Им не понравится.

— Надеюсь, — сказала Рива и притянула Велисс к себе, поцелуем запечатала губы.

— Тебе ведь небезразлична госпожа Алорнис, — немного позже заметила Велисс.

— Она — мой друг, как и ее брат.

— Не более того?

— Ревнуете, госпожа советница?

— Уж поверь мне, тебе лучше не видеть, как я ревную по-настоящему, — сказала Велисс, села и обняла колени. — Знаешь, я всегда собиралась уйти. Если бы твой дядя остался в живых, если бы закончилась война, я бы взяла предложенное золото и ушла. Мне было наплевать и на прозвища, и на обиды, и на презрительное снисхождение Чтеца. Но меня все больше утомляли ложь и интриги. Их иногда через край даже для бывшей шпионки.

Рива погладила ее нагую спину.

— А что сейчас?

— А сейчас я не могу представить себе жизни вдали отсюда. Но поход королевы…

Рива ощутила, как Велисс напряглась в ожидании ответа.

— Это мой поход, — сказала Рива. — Это не обсуждается.

— Думаешь, она приняла бы тебя лучше, если бы знала о твоей истинной натуре? Если бы знала о нас?

— Думаю, если бы она не сочла это помехой для освобождения Королевства, то не придала бы ни малейшего значения, — ответила Рива и вспомнила свою первую встречу с королевой.

Яростный цепкий ум, сила, так и лучащаяся сквозь обожженную маску лица, непреклонная решимость, целеустремленность. Рива подумала, что картину решимости и целеустремленности можно увидеть и в зеркале. Но ее послали в путь за легендой. А цель королевы — реальна. И вряд ли королева насытится тем, что отыщет в Варинсхолде.

— Честно говоря, эта женщина пугает меня больше, чем вся Воларская империя, — призналась Рива.

— Тогда отчего ты следуешь за ней?

— Потому что он следует за ней. Он сказал, что это нужно. Один раз я не послушала его слов — и не повторю ошибку.

— Он — просто человек, — пробормотала Велисс.

Но Рива услышала в ее голосе сомнение. Все, а в особенности кумбраэльцы, рассказывали про то, как единственный воин пробился сквозь армию, чтобы сохранить город, — и выжил. История пьянила головы и превращалась в легенду на глазах.

Хотя насчет «выжил» понятно не все. Рива помнила, как страшно он выглядел в тот день, как ее слезы и дождь смывали кровь, как она кричала, умоляла, чтобы он не уходил. А потом она увидела своими глазами, что он ушел. Покинул тело.

Умер.

— Я хочу, чтобы ты позаботилась обо всем в мое отсутствие, — сказала Рива. — Отстрой, что сможешь. Чтобы подкрепить мой наказ, я оставляю лорда Арентеса, хотя он уж точно возненавидит меня за это. А как насчет нового титула? Как тебе «госпожа вице-правительница»? Хотя, я уверена, ты придумаешь титул получше.

— Я не хочу титул. Я хочу тебя, — сказала Велисс и стиснула колени.

Впереди сквозь огромную каменную пещеру собора шли лорды Арентес и Антеш. За ними к покоям Чтеца следовала Рива со свитой из двадцати стражников. С парой священников, стоявших у порога, справились без особого труда. Арентес распахнул двери и отступил.

Рива вошла — и остановилась, глядя, как лорд Антеш придавил к стене священника, желтолицего типа с изуродованным носом и перевязанной рукой.

— Я так и не узнала твое имя, — сказала Рива.

Священник оскалился, но молчал лишь до тех пор, пока Антеш не тряхнул его как следует.

— Мое имя лишь для Отца моего, — прошипел святоша.

— Я полагаю, что Он одобрит разглашение, — заметила Рива и подозвала пару стражников. — Отведите его к госпоже Велисс. Скажите, что, по моему мнению, ему помогут целебные травы.

Священника уволокли прочь. Рива неторопливо прошла в комнату, коротко поприветствовала семерых сидящих за круглым столом мужчин. Их должно быть десять, но трое погибли при осаде — и, как подозревала Рива, не от отчаянной храбрости.

— Мои добрые епископы! — произнесла она и направилась к единственному свободному креслу за столом.

Один вскочил — тот ссохшийся, похожий на птицу старичок, протестовавший, когда Рива отдала собор под госпиталь.

— Это священный конклав десяти епископов, — брызжа слюной, процедил он. — Тебе не позволено входить в эти двери…

Лорд Арентес тяжко грохнул латной рукавицей по столу и медленно выговорил, глядя на дрожащего клирика:

— Правильно обращаться к нашей госпоже правительнице надо «миледи». Ей в этом городе позволено входить во все двери.

Рива остановилась у свободного кресла, самого изукрашенного, с приятной подушечкой для старческого костистого зада. Рива вздохнула и отодвинула кресло. Жаль, что старого монстра нельзя прикончить еще раз.

— Не стоит так жестко, мой добрый лорд командующий, — сказала она Арентесу. — Надо уважать уединение наших епископов. Оставьте нас. Нам нужно многое обсудить.

Грохнули двери. Эхо раскатилось по залу. Епископы сидели в немом оцепенении.

Рива подождала, пока стихнет эхо, и спросила без тени уважения:

— Так вы наконец выбрали?

Ответил тощий субъект с торчащим носом, казавшийся чуть младше остальных.

— Миледи, мы еще не сосчитали голоса. — Он указал на деревянный ящик посреди стола.

— Ну так считайте.

Он потянулся к ящику. Рива внимательно рассматривала субъекта. Кажется, она видела его в тот день, когда умер Чтец. Младший епископ улыбнулся, когда она кинулась на злобного старца. Возможный союзник? Хотя чепуха. Если верить Маркену, друзей в этой комнате нет.

— Единогласно избран епископ южного прихода, — подсчитав голоса, сообщил младший.

Рива обвела взглядом лица: шесть перепуганных, одно сонное. Древний старец не поднял головы с момента, когда Рива вошла в зал.

— И кто же это? — спросила она.

Тощий епископ прокашлялся и смущенно пояснил:

— Это я, миледи.

Она рассмеялась, отвернулась. Ее внимание привлекла освещенная свечами ниша в дальней стене, где на стойках лежали десять томов — древних, с потрескавшимися и расслаивающимися от старости переплетами.

Первые книги, переплетенные в Кумбраэле. Странно, что не ощущается никакого благоговения при взгляде на них. Просто коллекция старых книг в комнате старика.

— В моем распоряжении полный список последователей еретической секты, известной как Сыны Истинного Меча, — повернувшись к синоду, произнесла Рива. — В должное время все, чьи имена значатся в списке, будут арестованы и допрошены. Не сомневаюсь, что вы разделите мою радость по этому поводу. Ведь от них мы сможем узнать много важного.

Рива снова обвела лица взглядом. Замешательство, а на некоторых — страх. Они знают. Хотя не все. Епископ южного прихода потупился, на морщинистом лбу заблестели капли пота. Да, он уж точно знает. Маркен прав, союзников тут нет.

Она медленно обошла стол. Те, мимо кого она проходила, вздрагивали от страха. Рива не взяла оружие. Дедовский меч вернулся на свое место в библиотеку. Но, если понадобится, Рива сумеет свернуть им шеи голыми руками.

Она остановилась за креслом свежеизбранного Чтеца и указала на аккуратно сложенную стопочку бюллетеней:

— Дайте их мне.

Епископ взял их трясущимися руками, тощими, костистыми, покрытыми старческими пятнами, выронил бумаги, заскреб по столу, пытаясь собрать.

— Обман — и благословение, и грех, — забрав бумаги, процитировала Рива пятую книгу, Книгу Разума.

Пятая книга уже стала у нее любимой. Рива медленно пошла к нише в стене.

— Отец открывает нам много дорог, и все они извилисты. На каждом повороте возлюбленные Его должны выбирать. Расходятся пути их, влекомых голодом либо войной, любовью либо предательством. Идти по путям жизни без обмана невозможно.

Рива остановилась перед нишей, поднесла листки к пламени свечи. Когда пламя пожирало лист до половины, Рива швыряла его на пол. Там бумага догорала, рассыпалась черным пеплом.

Епископы глядели на нее с возмущением и ужасом.

— Отец прощает ложь, сказанную из доброты либо ради великой цели, — произнесла Рива.

Теперь улыбка исчезла с ее губ. Ну, давайте, протестуйте! Хоть один отважится? Но все смотрели и молчали. Трусливые лживые овцы! А ведь они сотрудничали с убийцами, сошлись с прислужником врага, опустошившего землю и уведшего людей в рабство.

«Если бы я пожелала, народ развесил бы вас по башням собора, — подумала Рива. — Я заслужила их любовь, пока вы прятались здесь и молились о чудесах, которые так и не явились. А я заслужила любовь мечом и стрелой».

Одно слово Арентесу — и дело сделано. Епископов выволокли бы наружу, прилюдно зачитали бы обвинения, Рива несколькими умелыми — и правдивыми — фразами разожгла бы ярость толпы. Все жители Алльтора теперь стали убийцами, разве что кроме детей. Но и дети привыкли видеть смерть. Никто бы не возмутился, не сказал бы и слова против своей правительницы. Рива исполнила бы мечту, которой ее заразил священник: сотворила бы новую церковь. Такую, какой ее видел отец.

«Безумный отец», — уточнила она про себя. Эта мысль изгнала гнев, заменила его усталостью и пониманием. Кумбраэль потерял многое. Его церковь существовала долгие века. Ни к чему наносить новые раны. Пусть исцелятся старые.

Спящий древний старик встрепенулся, засопел, обвел всех диким мутным взглядом.

— Обед! — потребовал он и стукнул посохом по столу.

Рива подошла к старцу, улыбнулась ему, раздраженному и негодующему:

— Мой добрый епископ, как ваше имя?

Он горделиво выпрямился:

— Я святой епископ, э-э… — Он запнулся, сгорбился, облизал губы. — Я — епископ…

— Риверланда, — напряженно прошептал его сосед.

— Да! — ликуя, вскричал старец и пронизал Риву властным взглядом. — Я — епископ Риверландского прихода, и я требую мой обед!

— Вы его непременно получите, — поклонившись, крайне серьезно пообещала Рива. — И еще много чего в придачу… Ваши коллеги только что избрали вас святым Чтецом церкви Отца Мира. Пожалуйста, Чтец, примите мои искренние поздравления и заверения дома Мустор в абсолютной преданности нашей церкви. Я с нетерпением ожидаю вашей первой проповеди.

Комната мечей опустела. На когда-то забитых стойках клинки остались лишь там, где их трудно было достать. Рива час потренировалась с дедовским мечом: танцевала, рубила, колола, со свистом рассекала воздух, отчаянно напрягала мышцы.

— Я бы часами глядела на тебя, — сказал кто-то за спиной.

Рива остановилась посреди пируэта, обернулась и увидела стоящую в дверях Алорнис. В измазанных углем пальцах — вечная кожаная сумка.

— Вряд ли тебе понравились бы такие мои упражнения несколько дней назад, — растирая спину, проговорила Рива.

— Я знаю, там было скверно, — посерьезнев, сказала Алорнис. — Город сильно разрушен. По пути сюда я видела такие вещи… я обязательно должна была нарисовать их. Я думала, что, если перенести их на бумагу, они покинут мою голову. Но они остались там.

Дождь из отрубленных голов. Дерзкий взгляд воларца, которого вели на плаху.

— Куда же им деться? — сказала Рива. — Ты пойдешь в Варинсхолд? Если хочешь остаться — места хватит с избытком. Я уверена, госпоже Велисс понравится твое общество.

Алорнис улыбнулась, покачала головой:

— Мне нужно отыскать Алюция и мастера Бенрила.

Она не сразу решилась шагнуть в комнату, с удивлением посмотрела на высоко развешанные картины, изображающие фехтовальщиков в разных позах.

— Видна умелая рука!

— Несомненно, дедушка не пожалел на картины денег. Если верить записям Велисс, он уж слишком вольно тратил. Наверное, потому и проиграл так много войн Азраэлю. Как я обнаружила, управлять фьефом — это главным образом считать деньги.

Алорнис хмуро поглядела на Риву:

— Ты сильно изменилась за такое короткое время.

Риве стало неловко, она отвернулась, подняла меч и сказала ему:

— Знаешь, ты слишком тяжелый.

— А что случилось с прежним мечом? Он был красивый.

Рива вспомнила, как стояла над телом Аркена и клинок выписывал сплошную смертоносную дугу, а ярость лилась из ее уст непрерывным потоком страшных слов…

— Я сломала его, — ответила Рива.

Она посмотрела на верхние ряды, где среди немногих оставшихся клинков приметила азраэльский меч. Его отчего-то пропустили слуги, посланные собрать оружие по всему замку.

— Ты можешь помочь мне достать другой, — заметила она.

Она сцепила пальцы, чтобы сделать опору для Алорнис, та поставила ногу, и Рива подняла девушку. Алорнис потянулась вверх, взяла меч, пошатнулась, выпустила оружие и упала бы — но Рива подхватила ее, крепко прижала к себе, рассмеялась, заглянула в лицо.

— Мой брат говорит, госпожа Велисс когда-то была шпионкой на службе короля Януса, — сказала Алорнис.

— Я в курсе. У нее было много лиц.

— Знаешь, а она очень милая, — сказала Алорнис, приподнялась на цыпочках и поцеловала Риву в лоб. — Я так рада за вас.

С тем она подхватила сумку с набросками и убежала. Рива закрыла глаза, ощутила, как тепло поцелуя медленно уходит с кожи.

«У нее проницательный взгляд, — подумала госпожа правительница. — Глупо было надеяться, что она не догадается».

Рива подняла меч, вытащила из ножен. Да, старый — но не ржавый, клинок зазубрен, но вполне можно переточить. Она отложила ножны и встала в боевую стойку.

— Ну что, посмотрим, подойдешь ли ты мне лучше прежнего. У нас впереди много работы.

ГЛАВА ПЯТАЯ Лирна

Лошадь была подарком эорхиль: четырнадцати пядей в плечах, белая от носа до хвоста. Лишь между ушами торчал клок черных волос. Когда Лирна вышла утром из шатра, то обнаружила лошадь и подле нее — женщину эорхиль по имени Мудрая. Женщина протянула поводья и склонилась в удивительно изящном, по всем правилам этикета, поклоне.

— У нее есть имя? — спросила Лирна.

— Ваше величество, оно переводится как «невидимая стрела, летящая сквозь снег и ветер», — ответила Мудрая на идеальном азраэльском. — Мои люди отличаются пристрастием к длинным именам.

— Значит, Стрела, — заключила Лирна и почесала кобыле нос.

Та тихонько фыркнула.

— Она тоскует по всаднику. Он пал перед городом. Я думаю, вы сможете исцелить ее сердце.

— Благодарю, — сказала Лирна и поклонилась в ответ. — Вы поедете сегодня вместе со мной? Мне очень хотелось бы узнать больше о вашем народе.

— Ваше величество, а разве вы не прочитали в своей библиотеке все книги об эорхиль?

— Я все больше убеждаюсь в том, что книжные знания уступают личному опыту.

— Как пожелаете, — сказала Мудрая. — Мои люди уже выезжают.

Она вскочила на свою лошадь и выжидающе посмотрела на королеву.

Лирна поехала шагом за Мудрой. Илтису и Бентену тоже пришлось садиться в седла. Они направились на восточный край лагеря, где уже снимались всадники эорхиль. Разные дружины скакали в видимом беспорядке, никаких рядов и колонн, но каждый всадник двигался с некой определенной целью. А когда все пересекли восточные холмы и спустились на распаханную равнину за ними, в войске обозначился явственный порядок.

— Хорошая страна для лошадей, — заметила Лирна, когда до полудня осталось около часа.

Поездка была трудной, но не изнурительной. Путешествие к лонакам приучило королеву днями напролет держаться в седле. Но и новая лошадь оказалась просто чудом: быстрее бедняжки Соболя и не такая капризная, как Крепконог.

— Все-таки, на наш вкус, слишком много холмов, — ответила Мудрая и надолго присосалась к бурдюку. — И ни одного лося вокруг. Кое-кто из молодых обижается и злится. Настоящая взрослость наступает лишь после того, как добудешь первого лося.

Лирна посмотрела на всадников вокруг и заметила, что они постоянно поглядывают на ее лицо — но без всякого благоговения и страха, не то что народ Королевства. Эорхиль разве что ощущали себя неловко поблизости от нее.

— Вы зовете это «Тьмой», мы — «Зшила», то есть «Могущество» на вашем языке.

— Но у меня-то его нет, — заметила Лирна.

— Неважно. Мы знаем о нем. Оно посещает мало кого из нас.

— Наверное, ваши люди сторонятся тех, кого оно посетило, — предположила Лирна.

Мудрая тихонько рассмеялась.

— Ваше величество, не судите нас по меркам своего народа. Одаренных у нас не сторонятся. Их уважают. Чем больше могущество, тем больше уважения — но, когда мощь очень велика, уважение сменяется страхом. А у нас пока нет песни либо предания о мощи большей, чем та, что исцелила вас. Люди тревожатся, думая о том, что это могло бы значить.

— А вы тревожитесь?

Потрескавшиеся от возраста губы Мудрой сложились в добродушную улыбку.

— Нет, о моя великая и ужасная королева. Я слишком хорошо знаю, что это значит.

Рысцой подъехал Санеш Полтар на высоком пегом жеребце, осторожно кивнул Лирне.

— Разведчики видели много людей на юге, — сказал вождь Мудрой. — Пусть королева остается здесь, мы поедем, посмотрим.

— Не хочу. — Королева одарила вождя безмятежной улыбкой.

— Владыка башни велел нам превыше всего беречь тебя, — сказал вождь. — Мы поклялись ему, а не тебе.

— А я не клялась никому, — сообщила королева, развернула Стрелу на юг и поскакала галопом.

Конечно, эорхиль скоро догнали ее. Королева с удовольствием отметила тяжелый взгляд Санеша Полтара, проскакавшего рядом. За волной эорхиль явились и Бентен с Илтисом, поехали по бокам королевы. Солнце встало, прогрело землю, и у Лирны вскоре защипало в глазах от пыли. Через полчаса они поднялись на гребень невысокого холма, осадили коней рядом с вождем и посмотрели на мелкую долину внизу. Всадники летели на запад и восток, обходя долину с флангов, основная масса конницы осталась на холме. У большинства на тетивах роговых луков лежали стрелы. Образцовый маневр охвата.

Санеш Полтар молча и хищно обозревал долину, будто ястреб в поисках добычи. Лирна попыталась понять, на что он смотрит, но долина казалась пустой.

— Скольких людей видели? — спросила королева.

— Меньше, чем было в городе, но больше, чем у нас, — не оборачиваясь, ответил он.

«Может, это очередной корпус воларцев, отправленный Токревом грабить юг?» — подумала она. Хотя мастер Маркен обыскал мозг мертвого генерала, нашел то, что назвал «трясиной тщеславных амбиций и мелочной ревности», — и никаких упоминаний о возможном войске поблизости. А может, воларцы высадились раньше, чем ожидалось? Токрев ведь посылал за подкреплениями, чтобы ускорить завоевание.

Санеш Полтар выпрямился в седле и указал рукой. Лирна лишь спустя несколько секунд заметила небольшую группку кавалеристов. Всадники мчались галопом, въехали в долину, но резко остановились при виде конницы на гребне. Пришельцы рассыпались в лаву и встали, один развернул коня и скрылся за холмом. Слишком они далеко, и не различить, кто такие.

Мудрая отцепила лук от седла и положила стрелу на тетиву. «Такая старуха — и тоже готова драться», — подумала королева.

Странно: пришельцы все так же неподвижно сидели, никто не обнажил меча. Тем временем из-за холма на другом краю долины показалось знамя. Оно реяло высоко над отрядом пехоты. Ее вел конный. Пехота спустилась в долину плотной колонной, но не пыталась выстроиться в боевой порядок. Лирна поняла почему, когда разглядела герб на знамени: башня над бушующим океаном.

Королева рассмеялась и пришпорила лошадь, не обращая внимания на возмущенные крики Илтиса, не поспевающего за своей госпожой. Завидев ее, колонна замедлилась, сержанты заорали, раздавая приказы, но их и не требовалось — солдаты останавливались сами и глазели на королеву в немом удивлении. Она приблизилась к всаднику во главе колонны, подняла руку и счастливо улыбнулась. Тот не без труда слез с лошади и медленно опустился на колено.

— Как же я рада видеть вас, милорд, — сказала королева, спрыгнула, пошла к нему, протянула руку.

Бледный и растерянный владыка башни Аль-Бера с трудом поднялся, хрипло прошептал: «Ваше величество!» — и припал губами к ее ладони, не спуская глаз с лица Лирны.

— Мы слышали столько жутких историй. Я рад, что хоть одна из них оказалась лживой, — проговорил он, обернулся и показал на людей за собой, на идущие через холм все новые колонны. — Ваше величество, я отдаю вам армию южного берега. Двадцать тысяч пехоты и конницы готовы идти и умереть по слову их королевы.

На совете Лирне пришлось приказать лорду Аль-Бере не вставать во время доклада. Владыка башни был ранен и крайне измучен и мог свалиться с ног в любой момент. Он сидел на табурете, уложив руки на колени — левая обмотана толстым слоем бинтов, правая бессильно свисает. Лирна предложила отвести его к Плетельщику, но изумление и ужас на лице владыки башни говорили сами за себя. Королева поняла, что лучше пока не настаивать.

Она знала, что владыка получил свой титул не по знатности, а по заслугам. Он происходил из южного Азраэля и в речи растягивал гласные, как тамошние простолюдины.

— Они послали на юг пять тысяч солдат, большей частью рабов, с тысячу конницы и, конечно, охотников за рабами, — сказал владыка башни. — Пока вести достигли башни, воларцы успели разорить несколько деревень. Я вышел с южной гвардией и ополчением, какое успел собрать, и поймал воларцев, когда они заканчивали разорять пристань Дрейвера в нижнем течении Железноводной. Похоже, они не ожидали настолько быстрого ответа. Это не удивительно. По их мнению, я давно должен был стать трупом.

Аль-Бера вяло улыбнулся.

— Ну, они заплатили за самонадеянность. Нас было почти поровну, дело вышло кровавым — но они заплатили.

— Пленные? — спросил Ваэлин.

— Солдаты-рабы не сдаются, но мы взяли пару кавалеристов и охотников за рабами. Их я отдал освобожденным людям. Наверное, стоило пленных просто повесить, но — кровь за кровь.

— Именно так, милорд, — подтвердила королева. — Пожалуйста, продолжайте.

— С тех пор я собирал и тренировал людей, как мог. Две недели тому пришло известие, что мельденейский флот поднялся по Железноводной, и я решил, что пора выступать на север.

— Вы рассудили правильно, — сказала королева. — Но у нас мало припасов.

— У меня есть припасы, ваше величество. У моей жены связи по обе стороны Эринейского моря. Несколько альпиранских купцов согласились торговать с нами. Их условия оказались не самыми мягкими, и казна башни практически пуста — но, раз уж император снял запрет, купцы решили не упускать возможности подзаработать.

Лирна увидела, как встрепенулся лорд Вернье. Он намеренно держался в тени, разговаривал лишь с королевой и Ваэлином, хотя она ясно дала понять: он — желанный гость на любом совете и волен записывать, что пожелает. Щит после сражения устроил суету вокруг Вернье, объявил его «писцом, убившим генерала» — и покатывался со смеху вместе с командой. А Вернье, казалось, сторонился всего, что могла принести слава героя, хотя усердно просил частной аудиенции.

— Милорд, похоже, ваш император стал лучше относиться к нашему Королевству, — заметила королева в беседе с Вернье.

Хронист поежился под обратившимися на него взглядами лордов и командиров и лишь коротко подтвердил слова королевы:

— Похоже на то, ваше величество.

— Как вы полагаете, он знает о плане воларцев? Быть может, потому император и переменил свое мнение о нас?

— Ваше величество, намерения нашего императора всегда трудно угадать. Но всё, способное нанести вред Воларской империи, скорее всего, найдет у него поддержку. Империя враждовала с нами гораздо дольше, чем вы.

— Мы могли бы отправить посла. Заключить союз, если это возможно, — предложил Ваэлин.

— Все в свое время, милорд, — ответила королева и добавила, обращаясь к Аль-Бере: — Я напишу письмо вашей жене и заверю ее в том, что все долги за покупку снаряжения и продовольствия для армии будут возмещены после окончания войны. А до тех пор она вольна брать займы под любой процент. Половину накопленных ею припасов следует отправить в Алльтор, чтобы прокормить население зимой. Другую половину мы получим, хм, — палец королевы уперся в город на ренфаэльском побережье, — в Варнсклейве, где встретимся с мельденейским флотом через пятнадцать дней. А теперь, милорд, я приказываю вам отдохнуть.

Весь поход в Варнсклейв Лирна ехала каждый день с разными частями войска: то с кумбраэльцами Ривы, то с полком шахтеров из Пределов, то с южной гвардией — и на всех лицах видела изумление и благоговение. А в рядах вольной роты лорда Норты — еще и свирепую верность.

— Ушедшие благословили вас, моя королева! — воскликнул кто-то, когда Лирна ехала рядом с Нортой, — и крик тут же подхватили его собратья.

— Тишина! — рявкнул сержант, атлетического сложения юноша с длинными волосами и мечом, закрепленным на спине в манере Шестого ордена.

— Простите, ваше величество, — сказал лорд Норта, когда его бойцы утихли. — Их и в лучшие времена трудно держать в узде. Тут ведь и не выпорешь никого.

— Конечно же, нет, милорд, — согласилась королева.

Ей казалось очень странным, что почти все утро войско ехало в тишине. Тот мальчишка, сын первого министра, каким помнила Норту Лирна, был неугомонный хвастун, а временами и забияка, скорый на насмешки и на слезы, когда над ним насмехались в ответ. В этом бородатом воине не осталось ничего от прежнего мальчишки. Улыбаясь, Норта смотрел на огромную кошку, вышагивавшую рядом.

— Я хотела вернуть вам все титулы и земли вашего отца, — проговорила королева, когда молчание стало невыносимым. — Но лорд Ваэлин сказал, что вам неинтересны почести.

— Разве они помогли моему отцу? — добродушно, но с тенью горечи в голосе ответил Норта.

— Я не могла повлиять на королевское решение. Но я согласна, что оно было, мягко говоря, прискорбным.

— Я не питаю обиды, ваше величество. Время притупило память о человеке, которого я ненавидел так же, как и любил. В любом случае, без его смерти я не встал бы на путь, приведший меня к жене, детям и дому, чего я отчаянно хотел. А Вера учит нас принимать дарованное судьбой.

— Вы все еще придерживаетесь Веры?

— Я покинул орден, но не Веру. Пусть мой брат и потерял ее где-то в пустыне — моя еще крепка. Хотя жена хочет, чтобы я оставил ее в пользу солнца и луны.

Он тихонько рассмеялся, но в его смехе королева расслышала тоску по дому.

— По правде говоря, мы только из-за этого и ссоримся, — добавил он.

На отдых остановились в полдень. Когда Лирна спешилась, она тут же застыла, встревоженная: из рядов вольной роты к ней кинулась женщина с кинжалами в руках. Меч Илтиса в мгновение ока вылетел из ножен, но женщина не бросилась на королеву, а упала на колени, склонила голову и высоко подняла кинжалы.

— Моя королева! — дрожащим голосом воскликнула она. — Умоляю вас, благословите эти клинки, чтобы они лучше делали свою работу!

Остальные вольные воины немедленно опустились на колени, вытащили и высоко подняли оружие. Судя по усталому и слегка раздраженному выражению лица Норты, эту церемонию замыслили во время марша.

Да уж, никогда не бойся устроить небольшое представление.

Лирна вздохнула, постаралась мудро улыбнуться, подошла к женщине и узнала в ней ту, что первой подняла крик в Алльторе.

— Как вас зовут? — спросила королева.

— Ф-фурела, — не решаясь глянуть вверх, заикаясь, выговорила та.

Лирна осторожно взяла ее дрожащие руки в свои.

— Сестра, опусти свои клинки, поднимись и взгляни на меня.

Фурела медленно подняла голову, робко, изумленно посмотрела на королеву, встала, не спуская глаз с ее лица.

— Кого ты потеряла?

— М-мою дочь, — выдохнула женщина и залилась слезами. — Она родилась вне брака, всю жизнь ее сторонились, звали ублюдком, но она всегда была такая милая и радостная. Они разбили ей голову камнем.

Она задрожала, всхлипывая, упала на колени, но кинжалов не выпустила. Лирна крепко прижала ее к себе.

По щекам у многих уже текли слезы.

— Я не могу благословить клинки этой женщины, — сказал королева воинам, — ибо это она благословляет меня. Все вы благословляете. Вы — мои клинки, а я — ваш.

Она подняла плачущую Фурелу, отвела к ее товарищам и сказала:

— Отныне я объявляю вас шестым пехотным полком королевской гвардии, и зваться вы будете Королевскими Кинжалами.

Она выпустила Фурелу, и та снова упала на колени. Солдаты расступились, протянули руки, все хотели коснуться платья королевы, а она шла среди них и на каждом лице видела свирепую безумную преданность.

«Нельзя пьянеть от этого. Искушение слишком велико», — напомнила она себе, улыбаясь, возлагая руку на головы, склоненные в немой мольбе.

— Труд, кровь и закон! — закричал вдруг кто-то, неразличимый в ряду склонившихся людей, и крик повторился снова и снова.

Люди потрясали оружием и кричали:

— Труд! Кровь! Закон!

Лирна ощущала, как волна невыносимого искушения силой и властью захлестывает ее с головой. Сотни этих израненных телом и душой людей готовы в любое мгновение умереть за свою королеву. Лирна уже почти подчинилась, почти нырнула в бездну — и тут ее взгляд споткнулся о лицо единственного человека, не обезумевшего от восхищения. Лорд Норта стоял рядом с лошадью, гладил по голове огромную кошку, присевшую рядом, а раздражение на его лице сменилось тревогой и разочарованием.

Она встретилась вечером с братом Каэнисом один на один. Ваэлин старался избегать бывшего брата — как и многие в армии. Даже Орена, которую Лирна заслуженно считала женщиной прагматичной и здравомыслящей, отпросилась на вечер, лишь бы только не встречаться с Каэнисом. Конечно, страх перед Тьмой не пройдет за день.

Брат, недавно открывший всем, что он на самом деле состоит в Седьмом ордене, вежливо отказался от угощения, неловко присел на походный табурет. При всей его закалке и славе могучего воина в его подвижных настороженных глазах была видна робость. Казалось, он в любой момент ожидал нападения из-за угла.

«Он так долго жил в сумраке, что свет дня страшит его так же, как и Тьма», — подумала Лирна.

— Ваше величество, мои братья и сестры просили меня передать вам благодарность за ваше внимание к нам.

— Милорд, королева должна заботиться обо всех ее подданных.

— Ваше величество, я прошу вас, зовите меня «брат». Я во всем — человек Веры.

— Как пожелаете, — согласилась королева и взяла свиток, который принес Каэнис: перечень братьев и их талантов. — У вас есть брат, способный видеть прошлое?

— Возможности брата Люцина, ваше величество, ограничены тем местом, где он находится.

Лирна кивнула, поглядела на следующее имя и нахмурилась:

— Эта сестра Мериаль и в самом деле может извлекать молнии из воздуха?

— Не совсем так, ваше величество. Она может испустить… энергию из рук. В тени либо в темноте это кажется молнией. Но ее Дар требует огромных усилий и может исчерпать сестру до смерти.

— Она может убивать?

Каэнис поколебался, затем кивнул.

— Значит, она и ее Дар — ценность для армии, — заключила Лирна, пробежала глазами список и удивленно взглянула на Каэниса. — Брат, мне кажется, здесь не хватает одного имени.

Он смутился сильней, но взгляд остался твердым и решительным.

— Ваше величество, согласно строгому приказу моего аспекта, я не могу открыть свой Дар.

Лирна хотела напомнить, что Вера подчинена короне, но решила повременить. Слишком уж много полезного принес брат Каэнис. И не время ссориться с Верой, в особенности если она продолжает что-то скрывать.

— Я потратила так много лет на поиски вашей породы, — призналась Лирна и отложила список. — Я даже рисковала смертью в горах, чтобы добыть доказательства вашего существования. А мне стоило лишь подождать очередного поворота истории, и появилось столько доказательств, что можно захлебнуться.

Брат Каэнис промолчал, лишь осторожно кивнул в знак согласия.

— Наверное, трудно жить в тайне столько лет, без конца лгать братьям?

— Этого потребовала Вера, ваше величество. У меня не было выбора. Но да, мой долг нелегок.

— Лорд Ваэлин сказал мне, что вы — образцовый подданный, мечта короля. Что вы пылали желанием драться в той войне в пустыне, причем так сильно, что сломались, когда все обратилось в прах.

— Аспект Греалин очень точно определил предназначенную мне роль. Моя приверженность Вере так велика, что лучше всего было ее спрятать за приверженностью королю. Но мой земляк прав: мой энтузиазм был искренним, разожженным словами аспекта о том, что ключ к будущему Веры — в этой войне. Однако аспект не сказал, каким образом война сработает на будущее и какая судьба постигнет брата. Я всегда верил аспекту Греалину. Его суждения были безошибочными, он никогда не наставлял меня на ложную дорогу.

— Ты получал известия о нем с тех пор, как пала столица?

— К сожалению, нет, ваше величество, — потупившись, ответил Каэнис, и в его голосезазвучала горечь. — Брат Лерниал может слышать мысли тех, с кем когда-то встречался, даже на большом расстоянии. Мы знаем, что аспект укрылся в лесу Урлиш вместе с группой воинов, но подробности неясны. Дар брата Лерниала ограничен. При Алльторе он был ранен в голову, а два дня назад проснулся и страшно закричал. Я надеялся, что его слова — плод болезни и ранения, но Лерниал исцелился, и Дар говорит ему: мысли аспекта Греалина больше не слышны.

Видя, в какой печали Каэнис, королева положила ладонь на его руку.

— Мои соболезнования, брат.

Он вздрогнул, натужно улыбнулся.

«Он что, боится меня?» — подумала Лирна.

Один брат из списка мог до некоторой степени заглянуть в будущее. Любопытно, что знает о будущем Каэнис? Какие тайны хранит? Лирне вспомнились угрюмость лорда Норты и слова Мудрой в первый день марша: «Я хорошо понимаю, что это значит».

— Во время допроса при помощи брата Харлика захваченная в Алльторе воларская женщина говорила о Союзнике, — отстранившись, сообщила королева. — Лорд Ваэлин, похоже, думает, что вы сможете пояснить мне ее странные утверждения.

— Ваше величество, брат Харлик уже рассказал все возможное. Союзник живет за порогом и плетет интриги, добиваясь нашей гибели. Почему — неизвестно.

— Пусть он и существует там, где нет смерти, — но разве это не значит, что он когда-то был живым? Мужчиной, женщиной?

— Наверняка был, ваше величество. Но пока ни один брат или сестра из всех орденов не смогли увидеть, как он превратился в себя нынешнего и чья злоба склонила его к нынешнему чудовищному злу.

— Но должны быть записи, древние тексты!

— Третий орден столетиями собирал древнейшие тексты человечества, платил немалые суммы за обрывок пергамента или глиняный черепок. В них есть Союзник — но лишь как тень, необъяснимая катастрофа либо убийство, совершенное по наущению страшного призрака, полного мстительной злобы. Отличить правду от мифа — зачастую безнадежная задача.

В безукоризненной памяти королевы всплыла строчка из «Песни о золоте и пыли» лорда Вернье: «Истина — величайшее оружие нашедшего ее, но и его рок». Давно пора устроить приватную аудиенцию с альпиранским поэтом.

— Ну что ж. Значит, теперь вашему ордену требуется новый аспект? — осведомилась королева.

— Ваше величество, как вам известно, избрание сопряжено с формальностями. Пока не настало время собирать конклав, орден остается без аспекта. Однако мои братья и сестры согласились принять мое первенство до конклава. Что приводит меня к другой мысли.

Его взгляд снова сделался жестким.

— Люди из Пределов?

— Именно, ваше величество. В этой войне мой орден потерял много братьев и сестер. Наши ряды поредели.

— Вы хотите принять этих людей в орден вопреки их мнению? Лорд Ваэлин очень ясно выразился на сей счет. А они следуют за ним, не за вами.

— Мой орден — щит Одаренных. Без него они погибли бы многие поколения назад.

— Тем не менее вы прятались десятилетиями, в то время как Одаренные гибли, истребляемые Четвертым орденом, — напомнила Лирна.

— Это необходимая предосторожность. Большинство Одаренных обнаруживают в раннем возрасте. Одаренные дети чаще всего рождаются от Одаренных родителей, то есть давних членов ордена. Но не всем так везет. Не все добры, стойки к искушению богатства и власти. При всей мощи наши души — обычные, человеческие. До того как аспект Тендрис возглавил Четвертый орден, мы проверяли найденных Одаренных и, если они оказывались годными для нашего ордена, им предлагали вступить — сугубо добровольно.

— Но это если они держались Веры.

— Ваше величество, Седьмой орден — орден Веры. Это так и будет так.

«Неужели передо мной еще один Тендрис?» — устало подумала королева.

Такой фанатизм во взгляде. Лирна часто удивлялась, что отец так и не отравил втихую беспокойного и докучного аспекта Четвертого ордена. Увы, Вера пролезла даже в душу старого интригана. А он очень хорошо представлял силу адептов Веры.

— Здесь — свободное королевство. Это так и будет так, — сказала королева. — Вы можете поговорить с Одаренными из Пределов, предложить им место в ордене. Но если они откажутся, вы не станете их беспокоить, пока я на троне. А я собираюсь долго сидеть на нем — конечно, если ваша сестра, хм, Верлия, — тут королева демонстративно заглянула в список, хотя запомнила все с первого прочтения, — не увидит другого моего будущего.

— Видения моей сестры, скажем так, не слишком частые и требуют тщательных разъяснений, — заметил Каэнис. — О вашем величестве она пока видела очень мало.

— И что же включает это «мало»?

Он выпрямился и снова стал больше похож на готового к скорой битве воина, чем на аспекта.

— Она видит в вашем будущем только огонь.

На следующий день Лирна присоединилась к сеорда и шла пешком вместе с ними. Госпожа Дарена сопровождала королеву как переводчица, и почти напрасно. Немногие из лесного народа заговаривали с ними. Большинство предпочитало даже не смотреть в их сторону. Дарена переживала, с трудом удерживала вежливую улыбку на губах, когда суровые воины с хищными ястребиными лицами просто отворачивались либо давали односложные ответы. А Лирны они не боялись, смотрели на нее с удивлением и любопытством.

Гера Дракиль был одним из немногих, прошедших рядом с Дареной хотя бы несколько шагов, да и то она ощущала, как он напряжен, словно каждый шаг — испытание мужества.

— Исцеляющее прикосновение очень редкое в лесу, — сказал он. — Целители не рождались уже много поколений.

— А у вашего народа есть книги? Записи о времени, когда еще не пришли марелим-сил? — думая про огромную библиотеку Малессы под горой, спросила Лирна.

— Книги? — хмурясь, переспросил вождь.

— Виросра сан элостра дюрал, — перевела Дарена.

Язык сеорда Лирна знала намного хуже, чем язык лонаков, но сумела кое-как перевести: «слова, запирающие в клетку дух».

— Нет никаких книг у сеорда, — ответил Гера Дракиль. — Ни сейчас, ни раньше. Все говорится и запоминается. Правдиво только сказанное.

Дарена заколебалась, затем быстро проговорила что-то на сеорда, слишком богатое незнакомыми словами и сложное — на слух не понять. Гера Дракиль помрачнел, развернулся и пошел прочь между нестройными рядами своих воинов.

— Он оскорбился? — спросила королева.

Дарена с горечью глядела вслед вождю.

— Он думает, что правдиво только сказанное, — ответила она. — Я сказала ему правду. Она ему не понравилась.

По пути на восток армия разрасталась. Из лесу выходили группки беженцев и беглых рабов, старались влиться в войско, выпрашивали еду. Среди новых рекрутов оказалось много королевских гвардейцев, желавших вернуться в полки, выбитые практически подчистую. По велению королевы Каэнис ушел с поста лорда-маршала уцелевшего отряда королевской гвардии. Солдаты остались недовольны, ворчали. Пусть командир и водится с Тьмой, но ведь он спаситель, бесстрашный полководец, собравший людей после чудовищного поражения и приведший к королеве. Другие — в особенности те, кто служил под началом госпожи Ривы в Кумбраэле, и присоединившиеся по пути беженцы — иначе смотрели на командира-Одаренного. Случилось несколько шумных ссор, в ход пошли кулаки. К Ваэлину явилась официальная делегация сержантов и попросила вернуть Каэниса. Ваэлин умиротворил их, назначив командиром одного из делегации, крепкого широкоплечего ветерана с лицом будто битые кожаные доспехи.

— Ваше величество, я — сержант Травик, — сказал новоиспеченный командир и опустился на колено перед Лирной, когда та решила пройтись рядом с королевской гвардией. — Я из прежнего шестнадцатого пехотного полка.

— А, насколько я помню, Черные Медведи, — заметила Лирна и жестом велела Бентену принести то, что он отыскал на складе достопримечательностей брата Холлана.

— Да, ваше величество. Вы здорово всякое помните.

— Спасибо. Но должна заметить, что вы, к сожалению, совершенно забыли об этикете.

Ветеран потупился, нахмурился, стараясь не показать смущения.

— Простите меня, ваше величество. Я к такому не привык.

— Это не оправдание, — изрекла Лирна, вытянула руку, и Бентен, как того требует обычай, вложил в нее азраэльский меч. — Меня коробит, когда меч Королевства называет себя сержантом.

Воин поднял голову, увидел меч, дико встрепенулся с полными изумления глазами.

— Лорд-маршал Аль-Травик, принимаете ли вы меч, предложенный вам королевой?

Лирна уложила меч вдоль руки, рукоятью вперед.

За Травиком зашевелились ряды королевской гвардии. Лирна помнила ее не такой растрепанной и небритой. Но солдаты по-прежнему выглядели закаленными и твердыми, как скала, опасными и сильными.

«Пусть опасные и драчливые, — подумала королева. — Пусть дерутся друг с другом, если хочется. Главное, чтобы они еще яростней и упорней дрались с воларцами».

— Да-да, ваше величество, — промямлил Травик.

— Милорд, тогда возьмите его и встаньте.

Его мускулистая, покрытая шрамами рука обняла рукоять, он встал, в немом изумлении посмотрел на меч.

— Лорд-маршал, я желаю, чтобы гвардия была перестроена.

Он оторвал взгляд от меча, вытянулся по стойке смирно и уставился в точку рядом с лицом Лирны:

— Как прикажет моя королева!

— Уважение к прошлому — это замечательно, но пусть оно не мешает настоящему. Многие гордые прошлым полки уничтожены полностью, от других осталась лишь горстка солдат. Если мои цифры верны, под вашим командованием чуть больше шести тысяч гвардейцев. Почти все они цепляются за свои прежние полки, что теперь бессмысленно. По-настоящему выжили всего три полка, да и те сильно уменьшились числом. Дополните их до нормальной численности, сформируйте три новых. Пусть их цвета и эмблемы определят сами солдаты — конечно, при моем одобрении. И добавьте вольную роту лорда Норты в гвардейский реестр как шестнадцатый пехотный полк.

Лирна окинула взглядом ряды солдат. Преданность королевской гвардии своим полкам была легендарной. Многие впали в уныние и отчаяние.

— Даю вам слово! — крикнула Лирна. — Когда мы выиграем эту войну, королевская гвардия будет восстановлена в прежнем виде и все желающие смогут вернуться в свои полки. А пока перед нами война. Пустые сантименты не помогут ее выиграть.

Лорд Травик гаркнул команду, его голос разнесся, будто удар грома. Солдаты попадали на одно колено, склонили головы.

— Ваше величество, королевская гвардия — ваша! Перестраивайте как вам угодно, — объявил он и добавил: — А кто не согласен, пусть только пикнет — запорю до смерти.

Стены Варнсклейва простояли в небрежении много лет. В долгий период мира, ознаменовавший восшествие Януса на трон, городские укрепления оставались практически ненужными. Ваэлин предрек, что одно нападение воларцев они выдержат, но вряд ли справятся со вторым. Стены раздробило в нескольких местах, разорвало, как бумагу, сквозь огромные проломы сверху донизу открывался вид на город за стеной — вернее, его останки.

Вернувшийся утром из разведки лорд Адаль доложил:

— Ваше величество, там ничего — ни дома, ни души.

Слабая надежда на то, что капитан Северной башни преувеличил, таяла с каждым ударом копыт Стрелы. Видимые в проломах пепел и груды щебня говорили о полном разрушении. Мрачный Ваэлин ждал у разбитых ворот.

— Ваше величество, гавань, — сказал он.

Воды гавани были мутны от ила, затянуты маслом, пролившимся из пробитых рыболовных судов городского флота. Но королева ясно различила огромное скопление бледных овальных пятен на дне. Они подернулись зеленью водорослей и напоминали груду собранного винограда.

Лирна обвела взглядом останки того, что когда-то было суматошным грубоватым городом, грязным и захламленным. Здесь жили дерзкие люди. Здесь чаще смотрели прямо в глаза королям и реже кланялись. Но они были искренне рады видеть принцессу Лирну, выкрикивали приветствия, протягивали детей, чтобы Лирна поцеловала и благословила их, кидали цветы под ноги. Лирна приезжала сюда, чтобы открыть новый приют, оплаченный короной и поддерживаемый Пятым орденом. По пути к гавани королева не нашла и следа от него — лишь ряды за рядами груд обожженного кирпича и обугленных балок.

— Их сковали вместе, толкнули в воду первого, и остальные полетели следом, — сказал Ваэлин. — Их было сотни четыре. Надо думать, все выжившие после захвата города.

— Воларцы не хотели обременять себя рабами по пути на север, — глядя в воду, проговорил лорд Адаль.

Его голос звучал ровно и бесстрастно, но Лирна заметила, как исказилось его лицо.

— По пути на север, милорд? — переспросила королева.

Вперед выступила госпожа Дарена и поклонилась — мертвенно-бледная, словно промерзшая до мозга костей:

— Ваше величество, полагаю, мои новости могут оказаться важными для нас.

Спустя некоторое время королева приказала Мюрель принести госпоже Дарене чего-нибудь горячего.

Она сидела, скорчившись, в королевском шатре, грела руки о чашку с молоком. Ваэлин глядел на Дарену, не скрывая тревоги. Он уже говорил о том, насколько опасен ее Дар.

— Алльтор дорого стоил тебе, — добавил он. — Снова пуститься в свободный полет так скоро — неразумно.

— Я — солдат этой армии, — пожав плечами, ответила она. — Я — как любой другой, мой Дар — мое оружие.

Лирна подавила желание вмешаться. Эти двое понимали недосказанное друг другом, и в воздухе повисло тяжелое молчание. А она, королева, совсем не понимала, что же происходит в разуме ее полководца.

— Ваше величество, лес Урлиш умер, — сказала Дарена. — Он сожжен в пепел от края до края.

Лирна вспомнила, как лорд Аль-Тельнар умолял короля снять запрет на заготовку древесины в Урлише, а потом выскочил из зала совета, побагровевший от унижения.

— Урлиш — это место, где родилось Королевство, — заявил Янус дрожащему Аль-Тельнару и подписал еще один декрет, отбирающий земли, ранее принадлежавшие министру королевских работ. — Это колыбель моей власти, а не лакомый кусок для вас и подобных вам.

«Аль-Тельнар и Урлиш теперь оба — пепел, — подумала Лирна. — Как странно, что он пожертвовал собой ради меня после стольких лет мучений, причиненных моим отцом».

— Эта армия идет через ренфаэльскую границу к Варинсхолду? — спросила королева. — Вы можете оценить численность?

— Их около пяти тысяч, ваше величество. Большинство верхом.

— Дарнел призывает домой своих рыцарей, — вслух подумала Лирна. — И они ему уж точно вскоре понадобятся.

— Вряд ли, ваше величество. Среди них есть яркая, пылающая красным душа. Я видела ее раньше, когда летела над Урлишем. Я уверена: носитель этой души сражался там с воларцами.

Лирна кивнула и вспомнила ночь в ренфаэльской усадьбе. Всего месяц назад, а кажется — прошли долгие годы. Барон Бендерс тогда сказал, что многие сочли власть Дарнела пятном на своей чести.

— Миледи, вы, быть может, отыскали след той дряни, убившей людей в гавани? — спросила королева.

Дарена ответила, и Лирна ощутила в ее словах горечь и смирение с тем, что рассказанное приведет ко многим смертям.

— Ваше величество, я видела отряд, их около четырех тысяч. Большинство пешие, и они в двадцати милях к северо-западу отсюда.

— Милорд, прошу вас обратиться к Санешу Полтару за самой быстрой лошадью, которую могут дать нам эорхиль, и эскортом для королевского посланца. Они отыщут эту армию, выяснят ее намерения и состав.

— Да, ваше величество, — чуть склонив голову, ответил Ваэлин.

— Я позабочусь о том, чтобы тела достали из воды и предали огню со всеми должными церемониями. А вы возьмите всех наших всадников и покарайте убийц. И еще: я больше не желаю слышать о пленных.

ГЛАВА ШЕСТАЯ Ваэлин

Мы с тобой еще встретимся в самом конце.

— Милорд?

Слова Адаля вернули Ваэлина в явь. Командир Северной гвардии ехал рядом и, прищурившись, глядел на владыку башни.

— В двух милях к северу мои люди нашли двоих отставших, — сказал Адаль. — Они истощены, не ели уже несколько дней. Так что и остальные вряд ли будут в лучшей форме.

У капитана Адаля был неприятный взгляд. Ваэлин отвернулся, посмотрел на запад, где скакали эорхиль, исполняющие придуманный поутру маневр окружения. Было непривычно и странно видеть, как они исчезают за гребнем холма, будто проваливаются и уходят навсегда, оставляя союз и войну. Эорхиль ехали молча — и так же молчала песнь, ничего не подсказывавшая Ваэлину с тех пор, как Лирну отыскали исцелившейся телом, но, похоже, не духом. Песнь молчала, когда Орвен по ее приказу вешал воларских пленников, и теперь, когда Ваэлин велел Адалю с его людьми прикрыть отряд с востока.

Адаль не стал колебаться — но была заминка, выдающая неуверенность, даже тревогу. Интересно, враждебность Северной гвардии умерилась после Алльтора? Может, Адаль начал уважать своего владыку? Когда-то Ваэлин без труда видел столь явное, а теперь ему остались одни сомнения. Значит ли это, что так и живут люди, обделенные Даром?

Он вспомнил те недолгие годы, когда песнь молчала. Он сам отказался слушать ее и остался наедине с собой, искалеченный, неспособный отыскать верный путь. Без ее руководства было тяжело и тогда. Но сейчас — гораздо хуже из-за холода, глубоко забравшегося в самые кости после визита во владения Союзника и не отступавшего здесь, в мире тысячи ветвящихся троп, одна темнее другой. Слова Союзника до сих пор мучили рассудок.

Мы с тобой еще встретимся в самом конце.

Норта приблизился и поехал рядом. Будто с радостью предвкушая кровь, его конь все рвался вперед.

— Вам нужно ехать со своим полком, — напомнил Ваэлин.

— Даверн крепко держит их в руках, — ответил брат по ордену. — Честно говоря, я бы обрадовался, если бы вы попросили королеву назначить его вместо меня. Я с трудом выношу долгую ненависть и жажду крови.

— Им нужен крепкий умелый командир, рука, которая держала бы их в узде.

— Брат, разве королева разделяет подобные чувства? Если да, то я бы сильно удивился.

Ваэлин не ответил. Он вспомнил, как радовался, увидев ее в тот день в Алльторе. Она плыла на лодке через реку, а когда ступила на берег, на Ваэлина нахлынуло облегчение, торжество. Пропажа песни мучила, как физическая боль, и королева была словно лекарство, то, за что можно держаться в потерянном мире, обожженная — но величественная.

«Как же я только мог подумать, что она погибла?» — падая перед нею на колени, спросил он себя тогда.

Но день сменялся днем, армия сходила с ума от любви к королеве, а к Ваэлину снова пришла тоска по песни. С королевой появились и вопросы — тяжелые, мучительные. Хотя она сама ни у кого ничего не спрашивала. Она так изменилась по сравнению с той девушкой, которую Ваэлин повстречал когда-то в коридоре дворца. Ее необузданные амбиции стали чем-то новым, куда более опасным. Тогдашняя Лирна жаждала власти. Нынешняя Лирна получила власть — и чего же еще она захочет?

— Мои люди встретились с нашим братом, — сказал Норта.

Он всегда так говорил про Одаренных с мыса Нерин, словно они были самостоятельным народом.

— Что касается просьбы нашей королевы: как и ожидалось, они отказались… Ты общался с ним после того, как он раскрыл свой маленький секрет?

Ваэлин покачал головой. Ему не хотелось говорить об этом. Тут вопросов возникало еще больше, чем с королевой.

— Седьмой орден или нет, Вера или нет, а все-таки он наш брат, — заметил Норта.

«Он всегда знал больше, — подумал Ваэлин. — Гораздо больше, чем открывал другим. А это знание могло спасти многих, наверное даже Френтиса или Микеля».

— Я поговорю с ним, — пообещал Ваэлин.

Да уж, поговорить надо о многом.

— Ты, случаем, не собираешься сегодня учинить что-нибудь, ну, глупое? — осведомился Норта.

— Глупое?

— Да, брат, глупое, — сурово произнес Норта. — Вроде налета в одиночку на целую армию. Пусть сочиняют сколько угодно песен, но ведь это нелепо до крайности. Если еще помнишь, у нас есть дом, куда надо вернуться. Мы оставили орден за спиной. У нас сейчас есть ради чего жить — и ради кого.

Ваэлин очень хорошо понимал, о чем говорит Норта. Дарена всю дорогу не отходила от него, лишь сегодня он уговорил ее отдохнуть после того, как она отыскала врагов. Странно, но, проведя вместе столько времени, они почти не разговаривали друг с другом. Слова казались ненужными. Ваэлин знал, что она ощущает отсутствие его песни, и боялся, что теперь не будет прежней близости, — но Дарена, напротив, стала еще ближе. Причину угадать нетрудно. Когда души встречаются там, за Порогом, связь между ними нелегко разорвать.

Знать такое трудно и неловко, однако хорошо видеть ее рядом. Когда она поблизости, отступает холод, забравшийся на место пропавшей песни. Но он всегда возвращается, когда Дарена уходит, отзывается внезапной болью глубоко внутри, вспыхивает, когда долго ездишь верхом или занимаешься трудной работой.

— Никаких глупостей, брат, — плотнее заворачиваясь в плащ, заверил Ваэлин. — Даю слово.

Его лошадь принадлежала Северной гвардии и, как большинство коней в Пределах, была породы эорхиль: высокая, быстроногая и кроткая, когда не в битве. Капитан Адаль рассказал, что прежний владелец был человек крайне практичный и не сентиментальный и звал ее просто Лошадь. Ничего лучшего Ваэлин пока не придумал. Когда ближе к вечеру он въехал на гребень холма, лошадь напряглась, раздула ноздри — уловила запах, еще слишком слабый для носа Ваэлина. Хотя догадаться нетрудно: это запах множества чужих солдат.

Ваэлин увидел их с холма. Нильсаэльская кавалерия расходилась в стороны, чтобы ударить с флангов, перестраивалась, готовясь к атаке. Нильсаэльцы — легкая кавалерия, их лошадей отбирают по скорости, а не по способности нести всадника в тяжелых доспехах. Большинство нильсаэльцев вооружились семифутовыми копьями. Всадники угрюмо и бесстрашно глядели на врагов. Жалости тут не будет. Вести о зверствах в Варнсклейве разлетелись быстро, а вдобавок солдаты уже навидались многого по пути в Алльтор.

Части воларцев выстроились в каре — неровное и шевелящееся слева, где, скорее всего, стояли вольные мечники, плотное и неподвижное справа, где со стоическим равнодушием ожидали своей судьбы варитаи. Эорхиль отрезали воларцам путь к отступлению, спустились на равнину и, разбившись на отряды, двинулись вперед неспешным шагом. Северная гвардия перекрыла последние пути на востоке, а конные гвардейцы Орвена — на западе.

— Милорд, мои люди ждут приказа, — доложил командир нильсаэльцев, тощий и жилистый, с бандитской внешностью, характерной для солдат его фьефа, бритоголовый, украшенный свежими шрамами, наверное, полученными в Алльторе. Командиру, как и его солдатам, не терпелось ринуться на врага. Он то и дело стискивал копье рукой, одетой в боевую перчатку.

— Подождите эорхиль, — посоветовал Ваэлин.

Он вынул из-за спины меч. Странно, но прикосновение ладони к рукояти больше не приносило утешения и не успокаивало. Раньше она ощущалась будто живое существо, а теперь — всего лишь кусок дерева и стали, казавшийся тяжелее прежнего.

Раздалось знакомое шипение, и Ваэлин посмотрел в сторону врага. Небо над воларцами потемнело от стрел. Эорхиль уже галопом мчались по равнине. Нильсаэльские горнисты протрубили атаку, Ваэлин воздел меч. Стрелы эорхиль упали на вражеский строй.

Ваэлин пришпорил коня и помчался вниз. Земля задрожала под копытами.

От удара он чуть не грохнулся наземь, оглушительное ржание лошадей потонуло в какофонии ярости и металла, врубающегося в плоть. Ваэлин удержался, лишь вцепившись в луку седла. Что-то жесткое скребнуло по закрывающей спину кольчуге. Из толпы выпрыгнул остервеневший ошалевший воларец, но его короткий меч бил размеренно и точно. Ваэлин все-таки упал, покатился по земле, сшиб воларца с ног, но сумел подняться на колени и отбить выпад крепко сложенного вольного мечника. Судя по возрасту и легкости, с какой воларец отскочил, когда Ваэлин попытался ударить по ногам, мечник был опытным бойцом. А Ваэлин поразился своей медлительности и неуклюжести. Мечник точно и резко ударил по клинку Ваэлина у рукояти и выбил его из руки.

Владыка башни посмотрел на свою пустую ладонь и с отстраненным спокойствием подумал: «Я выронил свой меч».

Мечник подступил ближе, чтобы пырнуть Ваэлина в шею, и вдруг изогнулся в странном грациозном пируэте. Кровь брызнула из разрубленной шеи. Норта остановил коня в нескольких футах от лорда. Снежинка тоже встала рядом. На ее когтях и клыках уже блестела кровь.

Ваэлин поднялся и осмотрелся. Атака занесла его почти в центр боевого порядка воларцев. Вокруг кипела битва. Нильсаэльцы кололи, гвардия Орвена рубила мечами. На западе эорхиль сыпали дождем стрел — наверное, попалась группа особо упорных варитаев.

Поблизости раздался голос лорда Орвена. Он собирал людей для атаки на плотно сбившуюся группу свободных мечников, сражающуюся с яростью обреченных. Конь Ваэлина дико заржал и вломился в строй воларцев, встал на дыбы, ударил копытами. Вскоре строй развалился под натиском гвардии, и нильсаэльцы кинулись добивать врага.

— Никаких глупостей? — укоризненно спросил Норта и сурово посмотрел на брата.

Ваэлин снова глянул на пустую ладонь, пошевелил пальцами и ощутил, как вдоль спины ползет холодок. Кто-то ткнулся в плечо. Ваэлин обернулся. Его конь громко фыркал, тряс головой. На носу — свежий порез.

— Шрам, — сказал Ваэлин и провел рукой по конской морде. — Отныне твое имя — Шрам.

— Не дергайся, — сурово предупредила Дарена, когда он поморщился.

Уж больно пекла мазь, которую Дарена растирала ему по спине. Падение с коня оставило Ваэлину внушительный синяк от плеча до бедра. А в голове всю дорогу до Варнсклейва постоянно вертелось: «Я выронил свой меч».

— Тебе мало того, как уже разрослась твоя легенда? — не унималась Дарена. Ее пальцы выписывали круги на коже Ваэлина, с силой втирая мазь. — Тебе нужно кидаться на любую встречную армию? А теперь у тебя и лошадь одержима Тьмой.

— Да уж вряд ли, — пробормотал он и вздохнул с облегчением, когда Дарена отошла к сундучку с горшочками и коробками, где лежали лекарства. — Надо думать, мой конь просто любит подраться.

Ваэлин занял подвал единственного уцелевшего в Варнсклейве здания, дома-крепости начальника гавани у въезда на мол. Дом был выстроен целиком из гранита. Разрушать его показалось воларцам слишком хлопотным. Королева со свитой расположились на верхних этажах, армия встала лагерем среди руин. Солдат опять прибыло — люди стягивались со всех окрестностей.

— Что конь, что хозяин, — процедила Дарена, и Ваэлин снова поморщился.

Они ссорились впервые после Алльтора, и Ваэлин задумался: так ли прочна их связь, как показалось? Битва закончилась быстро, что неудивительно, если учесть разницу в силах. Четверть часа, пока вырубили варитаев, — и воларцы кинулись наутек в разные стороны. Эорхиль бросились в погоню, нильсаэльцы прикончили раненых и предались освященной временем традиции: мародерству. К немалому удивлению Ваэлина, солдаты приветствовали его с суровым уважением, кланялись, салютовали копьями.

«Они что, не захотели видеть? — подумал Ваэлин. — Наверное, им проще верить в человека, одержимого безумной отвагой, на коне, одержимом Тьмой, чем в ослабевшего дурня, не способного удержать себя в седле, а меч в руке».

— Я почти погиб сегодня, — задумчиво и спокойно произнес он. Дарена не повернулась, но напряглась. — Ты же знаешь, я потерял свою песнь. Ты вернула меня, и у меня пропала песнь. А без нее… Дарена, я выронил меч.

Она обернулась и зло выпалила:

— Милорд, вы, кажется, жалеете себя?

— Да нет, я просто честен.

— A-а, так у меня тоже есть кое-что честное для вас, — сказала она, подошла, опустилась на колени, взяла его большие ладони в свои, маленькие и тонкие. — Я однажды видела, как мальчишка дрался, будто дикарь, в жуткой игре, где требовалось захватить флаг. Я посчитала игру слишком жестокой. Ненужно жестокой. Я и по сей день так считаю. Но у мальчика тогда не было песни. Ни единой ее ноты. Если бы она была, я бы ее ощутила. Ты всегда был больше, чем просто вместилище Дара, Ваэлин.

Дарена крепче сжала его руки.

— Дар — не мышцы, не кости и не умение, выученное с детства. Я не верю, что мастерство может пропасть за пару недель.

Она посмотрела вверх, встала. Она больше не злилась, выпустила его руки, обняла его голову, притянула к себе.

— Ваэлин, нам обоим еще столько надо успеть! Я верю, что ты лучше поможешь королеве и ее цели, если встанешь рядом с ней.

Она отступила на шаг, тепло улыбнулась, гладкая ладонь очертила путь с его лба на щеку. Затем Дарена поцеловала Ваэлина в губы.

— Ты все еще не нашел ключ от этой двери?

Немного позже она лежала, прижавшись к нему: маленькая, ладная. Она уместила голову у него на груди, тесно обняла, словно старалась отогнать холод. Они сошлись с Ваэлином в первую ночь после Алльтора и тогда почти не разговаривали. Они ничего не объясняли друг другу, но молча и без малейшего стеснения сплелись в темноте, притянутые тем, чего оба не желали и не хотели объяснять.

— Королева ненавидит меня, — выдохнула она, и ее дыхание взъерошило волоски на его груди. — Она пытается спрятать чувства, но я же вижу.

«А я только начал это подозревать», — с горечью подумал он и добавил вслух:

— Мы не нарушаем законов и никого не оскорбляем. А свои чувства есть даже у королев.

— А ты с ней… когда вы были молодыми, разве вы не…

Он хохотнул.

— Нет, такого не могло случиться в принципе, — заверил он, и тут в памяти всплыло лицо Линдена Аль-Гестиана. Прошло столько лет, а вина все еще не отпускает.

— Ты же не можешь не видеть: она любит тебя, — не унималась Дарена.

— Я вижу только королеву, за которой обязан следовать, — сказал он и подумал, что лучше пока не видеть ничего больше. — А что про нее говорят сеорда?

Она вздрогнула.

— Мне — ничего. Но я же не знаю, что они говорят друг другу.

Ваэлин заметил, что отношение сеорда к ним обоим сильно изменилось после Алльтора. Восхищение королевой и привязанность к ней превратились в настороженность. Ростки уважения к Ваэлину обернулись чуть ли не враждебностью.

— Но почему так? Отчего они боятся нас?

Она долго молчала. Наконец она приподнялась, уместила подбородок на сложенные руки. Лицо ее оставалось в сумраке, и лишь на глаза падал свет из маленького окна.

— Как и для людей Веры, для сеорда смерть — не проклятие, — сказала она. — Но сеорда верят, что душа уходит из тела не в иной мир, а остается в этом: в темных местах, в тенях, невидимая и невнятная живым. Душа уносит в тень все, что человек выучил при жизни, каждую уловку охотника, умение воина, знания, мудрость. В мире теней душа отправляется на великую бесконечную охоту, свободную от страха и сомнений. Исчезает все, что обременяло человека при жизни. Остается лишь охота. Люди иногда чувствуют души из мира теней. Наверное, ты видел, как в лесу сеорда суют руку в дупло или в тень от камня. Они надеются услышать шепот родных и любимых, ушедших в великую охоту.

— Когда ты вернула меня, я остался без Дара.

— Величайшего Дара, — подтвердила она.

— Тебе следует поговорить с ними, сказать правду.

— Я говорила. И напрасно. В их глазах я преступница, а тебе не следует ходить по этой земле. Теперь сеорда чужие для меня.

Она опустила голову. Ваэлин крепче прижал Дарену к себе, нежно погладил ее плечи. Она всхлипнула.

— Так отчего же они остаются с нами?

— Они поступают так же, как и мы: подчиняются призыву волка, — тихо сказала она.

Меч Ривы шлепнул о побитый бок. Ваэлин глухо охнул. Она проворно отпрыгнула, уклонилась от его неуклюжего ответного удара, пригнулась, сделала выпад, целясь в грудь. Ваэлин увернулся, отбил ее деревянный меч вверх, полоснул по ногам — и попал. Рива опоздала с блоком.

— Как думаешь, уже лучше? — спросила она.

Ваэлин подошел к ближайшему пню, где стояла его фляга, и приложился к ней. Небо заволокло облаками, похолодало. На носу осень. Марш к Варинсхолду будет нелегким. Армия стояла в Варинсклейве уже три дня, ожидала мельденейский флот. С припасами стало легче благодаря лорду Аль-Бере, но их все равно не хватало для марша на север, особенно учитывая количество новых рекрутов. За три дня стоянки в лагерь пришли больше тысячи людей. К полку Норты прибавлялись все новые роты. Похоже, воларцы были не столь хороши в сборе рабов, как воображали себе, — но в убийствах они уж точно преуспели. Разведчики один за другим приносили известия о сожженных деревнях и забитых трупами колодцах.

— Нет, — ответил Ваэлин. — Хуже.

Он отшвырнул флягу и атаковал, выдавая серию за серией быстрых ударов и уколов. Деревянный меч плясал в его руках, со стороны и не различишь, где он. Она уклонялась и парировала с легкостью, которая и не снилась прежней Риве. Само собой, боевой опыт многого стоит. Ваэлин понимал: она делает ему поблажки, нарочно пропускает удары, которые могла бы с легкостью отбить, чуть замедляет контратаки.

— Так не пойдет, — пробормотал сквозь зубы Ваэлин, отскочив после очередной атаки.

— Ну что ты, уже сдаешься? — насмешливо спросила Рива.

«Слишком уж ты меня любишь и боишься увидеть, как я умираю снова», — подумал он.

Он взглянул на поле под холмом, где упражнялась армия. Офицеры и сержанты вгоняли и новобранцев, и ветеранов в форму, превращали их в смертоносное орудие правосудия королевы. А вон и она сама, рысит на белой лошади, белый плащ развевается на ветру. Королеву встречают восторженные крики и приветствия.

Рива подошла, встала рядом с Ваэлином и нерешительно выговорила:

— А ты знаешь?..

— Что?

— Ну, про королеву. — Рива проследила взглядом, как Лирна подъехала к новым ротам Норты. Солдаты падали перед ней на колени. — В смысле что с ней сделали. Какие могут быть последствия?

— Ее исцеления? — спросил Ваэлин.

— Нет, того, что было раньше. Исцеление исцелением, но она много страдала, а такие шрамы заходят очень глубоко.

— Так же, как и твои?

— Может, и глубже — и это меня пугает. Мои руки в крови, как и твои. Мы потеряли всякую невинность. Но за свои дела я отвечу перед Отцом, когда придет время. А вот она… мне иногда кажется, что она готова сжечь весь мир, если с ним погибнет и последний воларец. Но она не насытится и тогда.

— А ты разве не жаждешь правосудия?

— Правосудия — да. И чтобы мои люди жили без страха. Ради этого я буду воевать в ее войне и освобожу ее город. Но если ей покажется мало? Что ты ответишь, когда она прикажет плыть с ней за океан?

Песни нет. Некому указать и направить. Молчание и неопределенность. И что делать?

— Миледи, спасибо за тренировку, — поклонившись, произнес Ваэлин. — Но, кажется, мне нужен менее любящий учитель.

Ясеневый меч Даверна отбил меч Ваэлина и хряснул по незащищенным ребрам. Владыка битв согнулся, пытаясь отдышаться. Даверн отступил. Ваэлин свирепо посмотрел на него:

— Сержант, кто приказывал вам прекратить?

Бывший корабел нахмурился, но тут же ухмыльнулся и ударил, целясь в нос. Ваэлин изогнулся, меч прошел на волосок от лица. Затем Ваэлин схватил сержанта за руку и швырнул через плечо. Но Даверн быстро опомнился, вскочил, развернулся и рубанул по ногам. Дерево глухо стукнуло о дерево — Ваэлин парировал, держа меч обеими руками, ответил серией ударов в грудь и в голову. Сержант попятился, но отбил все, не обращая внимания на вопли зрителей.

Уже три дня Ваэлин не мог как следует достать сержанта. На каждую тренировку собиралось все больше солдат. Как и ожидалось, Даверна не пришлось уговаривать подраться с самим владыкой битв, а в особенности после того, как стала очевидной слабость Ваэлина. Сержант торжествовал. Конечно, не составляло труда заняться тренировками вдали от солдатских глаз, но Ваэлин не поддался искушению. Столько пытливых взглядов — лучший стимул для того, чтобы стараться изо всех сил.

Ваэлин чувствовал, что исправляется. Холод внутри немного отпустил. Но меч по-прежнему казался чужим в руке. То, что было танцем, фейерверком движений, стало механическим профессионализмом.

«Сколько во мне было от песни? А сколько — от меня самого?» — спрашивал он себя.

Даверн нырнул под удар, скакнул в сторону и сделал точный выпад, пробил защиту Ваэлина и ткнул в верхнюю губу. Брызнула кровь. Ваэлин пошатнулся.

— Простите, милорд, — выдохнул Даверн и шлепнул Ваэлина по правой ноге. — Но вы сами сказали — в полную силу.

Ваэлин упал. Сержант отбил слабую попытку защититься и занес меч для финального удара, несомненно, очень болезненного.

— Хватит! — выкрикнула покрасневшая от злости Алорнис. — Тренировка окончена. Возвращайтесь к своему полку!

Она отпихнула сержанта, опустилась на колени рядом с Ваэлином, прижала чистую тряпицу к его разбитой губе.

— Милорд, разве ваша сестра руководит здесь? — осведомился Даверн. — Может, ей стоило бы принять командование?

— Сержант, — мягко произнес кто-то рядом, и ухмылка Даверна мгновенно исчезла.

Норта обвел взглядом собравшихся солдат, большей частью из его полка, и все быстро обнаружили, что очень заняты и нужно идти. Снежинка ткнулась мордой в плечо Ваэлина, настойчиво заурчала и подталкивала, пока он не встал на ноги.

— Твой сержант — грубиян, — вытирая текущую из его губы кровь, сердито выговорила Алорнис.

— Учитель, я просто следую приказам его сиятельства, — объяснил сержант Норте.

Хотя Даверн совершенно не боялся Ваэлина, к Норте он всегда относился гораздо уважительней.

— Да, в самом деле. И очень даже неплохо, — подтвердил Ваэлин и сплюнул кровавый сгусток.

Норта удостоил Даверна лишь коротким взглядом и приказал:

— Иди, проверь пикеты.

Сержант поклонился и заспешил прочь.

— В битве случаются тысячи всяких неожиданностей, — сказал Норта. — Ты придаешь слишком много значения один раз упущенному мечу.

— Брат, войны не выиграть упущенным мечом. — Ваэлин взял у Алорнис тряпицу и пошел к дереву, где привязал Шрама.

— Пусть об этом позаботится брат Келан, — крикнула Алорнис, но Ваэлин лишь махнул рукой и забрался в седло.

Отыскать Каэниса не составило труда. Часть Седьмого ордена, теперь выросшая до четырех братьев и двух сестер, обитала в прикрытых полотнищем руинах рядом со входом в гавань, в некотором отдалении от основной армии, относившейся к ним с нескрываемой тревогой. Каэнис совещался с братьями и сестрами, говорил тихо, но с искренней убежденностью, и все внимательно слушали. Все они были младше его брата. Молодые легче пережили нашествие воларцев. Молодежь лучше приспособлена к свирепости битвы, но ее же предпочитают работорговцы. Один юноша уж точно перенес много плохого. Слушая Каэниса, он сидел без рубашки, его спину испещряли недавние рубцы от кнута, воспаленные, красные в закатном свете.

— Область войны более не принадлежит целиком Шестому ордену, — говорил Каэнис. — Теперь все Верующие призваны присоединиться к борьбе. Теперь все мы воины. Сокрытие — роскошь, которой мы больше не можем себе позволить.

Он умолк, когда из сумрака выступил Ваэлин. Остальные посмотрели на него с обычной смесью страха и глубокого уважения.

— Брат, я хотел бы поговорить с тобой, — сказал владыка битв.

Когда они вышли на мол, уже стемнело. Сквозь облака просвечивала полная на три четверти луна. Каэнис молчал. Он ожидал, пока заговорит Ваэлин. Наверное, предчувствовал, о чем пойдет речь.

Они дошли до края мола, и Ваэлин произнес: «Микель».

Вечерний отлив увел прочь море, и казалось, что они стоят на вершине огромной скалы. Ветер трепал одежду, мягкий плеск волн едва доносился снизу. Ваэлин всмотрелся в лицо молчащего Каэниса. Ага, именно то, что и должно быть. Человек мучается совестью. Он виноват.

— Перед тем как я отплыл к башне, аспект Греалин заверил меня, что не имеет к этому никакого отношения. Он переложил вину на брата Харлика, и тот подтвердил его слова, хотя и не полностью. Брат, может, ты хочешь что-нибудь добавить к их рассказу?

— Мой аспект предписал мне хранить твою жизнь. Я исполнял предписанное, — равнодушным спокойным голосом ответил Каэнис.

— Тот, кто убил Микеля, говорил, что встретил в лесу кого-то дружественного мне. И они все боялись его.

— Они ожидали знакомого Харлику брата, соучастника заговора. Я нашел его, убил и занял его место. Справиться с убийцами, нанятыми отцом Норты, оказалось сложнее. Я их отправил подальше от тебя. Я надеялся, что там нет братьев, но Микель всегда отставал и легко терялся.

Ваэлин отвернулся, посмотрел на море. Поднялся ветер, в тусклом лунном свете белели пены гребни на волнах. На горизонте появился темный силуэт, за ним — еще несколько.

— Наш владыка флота выполняет обещание, — заметил Ваэлин.

— Эта война собрала удивительных союзников, — взглянув на приближающиеся корабли, сказал Каэнис.

— И раскрыла удивительные тайны.

— В тот день, когда ты отыскал нас… мои слова были несправедливыми. Я потерял так много людей, видел так много смерти. Казалось, Ушедшие покинули нас, потому что их возмутило твое неверие. Брат мой, я сглупил.

— Брат, — тихо повторил Ваэлин. — Мы так долго называли друг друга этим словом, что оно, кажется, потеряло всякий смысл. Столько было скрыто, столько сказано лжи. В первый день в подвалах Греалин похлопал тебя по плечу, а ты вздрогнул. Я подумал, что ты боишься его воображаемых крыс, а это он приветствовал тебя. Ты не присоединялся к Шестому ордену, ты докладывал своему аспекту.

— Так мы жили и так служили Вере — по крайней мере, до сих пор. Аспекта Греалина больше нет. Возрождать орден придется мне. И ты мог бы мне очень помочь.

— Одаренные из Пределов не хотят вступать в твой орден. Кара и Маркен даже не принадлежат к Вере, а Лоркан вряд ли наберется сил поверить хоть во что-нибудь.

— Почти как ты, брат, — очень тихо произнес Каэнис, но Ваэлин отчетливо услышал осуждение в его словах.

— Я не бросал своей веры, — сказал он. — Просто она ссохлась и умерла перед лицом правды.

— А эта великая правда выиграет для нас войну? Посмотри вокруг — и увидишь, сколько здесь страдания. Поддержит ли твоя правда людей в месяцы и годы новых мук, ожидающих впереди?

— А твой Дар поддержит их? Я еще не знаю, какого рода силой ты владеешь, и, если я буду командовать этой армией, я бы очень хотел знать.

Каэнис промолчал, лишь внимательно, холодно посмотрел нанего. Рука Ваэлина двинулась к охотничьему ножу на поясе, крепко схватила рукоять, готовая вытащить, ударить брата в глаз…

Ваэлин медленно выдохнул, выпустил нож. Его рука тряслась.

— Теперь ты знаешь, — выговорил Каэнис, отвернулся и ушел.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Алюций

Аспект Дендриш будто усох, осунулся, услышав новость. Он тяжело опустился на свою слишком узкую кровать. Его челюсти дрожали, пытаясь разомкнуть губы, тяжелые, будто куски свинца. Аспект нахмурился, сглотнул, с отчаянием посмотрел на Алюция. Из толстяка будто выдернули хребет.

— Но ведь может… могут ошибиться, ведь правда? Недопонять?

— Я сомневаюсь в этом, аспект. Похоже, мастер Греалин и в самом деле встретил свой конец, хотя и при странных обстоятельствах.

И Алюций пересказал то, что узнал от Дарнела, и упомянул силу Тьмы, приписываемую павшему мастеру Шестого ордена. На что Дендриш дал быстрый, четкий, наверняка затверженный заранее — и лживый — ответ:

— Полная чушь! К тому же я в полном ужасе от того, что образованный человек может хоть на толику поверить в подобный страшный бред.

— Именно так, аспект, — согласился Алюций, запустил руку в мешок, выудил новый том и кинул на кровать.

Одна из наиболее ценных находок, книга брата Киллерна «Путешествие „Быстрого крыла“». Алюций намеревался поглумиться над аспектом, дать ему аннотированный экземпляр «Полной и беспристрастной истории церкви Отца Мира» лорда Аль-Аверна, а потом решил, что лучше поднять настроение приунывшего Дендриша. Но тот даже не посмотрел на книгу, он сидел и глядел в никуда. Алюций попрощался и вышел.

Аспект Элера спокойнее отнеслась к новости. Она сказала пару слов о том, что почти не знала покойного мастера, а потом сердечно поблагодарила Алюция за новые книги и лекарства. Но затем она настойчиво и требовательно спросила:

— Алюций, а как же вино?

— Я еще не отправлялся на поиски, аспект.

Она посмотрела ему в глаза и проговорила на удивление грубым и резким шепотом:

— Добрый сэр Алюций, пожалуйста, поскорее утолите свою жажду.

Дарнел и большинство ренфаэльских рыцарей отправились на охоту за неуловимым Красным братом, и Варинсхолд стал еще тише прежнего. Бóльшую часть воларского гарнизона составляли не слишком-то разговорчивые варитаи, невеликий контингент вольных мечников держался сам по себе — они заняли особняки северного квартала и превратили их в бараки.

Патрулей на улицах почти не было. К чему патрулировать? Город обезлюдел. Большинство рабов отправили за океан несколько недель назад, оставшихся, мастеров, целиком занимала мечта Дарнела о великом дворце. Заменить их было бы некем, и потому Дарнел пообещал отрубить руку любому надсмотрщику, коснувшемуся плеткой кожи мастеров.

Алюций не слишком-то любил посещать мастера Бенрила и заходил лишь тогда, когда совсем уж угрызала совесть, подстегнутая воспоминаниями об Алорнис.

Старый мастер напряженно работал на западной стене, обожженной после падения города, на самом страшном и уродливом месте нынешнего дворца, теперь уже крытом свежим мрамором от начала до конца. Бенрила сопровождал коренастый лысеющий раб, старше большинства работающих здесь, но не казненный благодаря умению обращаться с камнем и знанию, где его найти. Надсмотрщикам не запрещалось применять к нему кнут, и он редко выговаривал за один раз больше двух-трех слов — но, когда выговаривал, обнаруживал очень хорошо поставленное произношение. Алюций пока не узнал имени раба и, по правде говоря, не слишком стремился. Жизнь раба коротка, нет смысла заводить привязанности.

— Мастер, у вас сегодня прекрасно идет работа, — глядя снизу на второй ярус лесов, сказал Алюций.

Скульптор трудился над огромным барельефом, изображающим славную победу Дарнела над королевской гвардией.

Бенрил прекратил стучать по резцу, оглянулся, но не поздоровался, а лишь раздраженно махнул рукой — разрешил взобраться на второй ярус. Алюция всегда поражала скорость их работы. Коренастый раб полировал только что высеченное, Бенрил неутомимо крошил бесформенный камень. Всего месяц исполнения тщеславного проекта Дарнела, и уже четверть готова. Чудесно изваянные фигуры выступают из камня в полном соответствии с огромным полотном, которое Бенрил развернул перед довольным лордом фьефа.

«А ведь это, наверное, его величайшее творение, — подумал Алюций, наблюдая, как под резцом Бенрила проступает героический профиль ренфаэльского рыцаря, сражающегося с трусливо скорчившимся королевским гвардейцем. — И все — ложь».

— В чем дело? — спросил мастер. Он оторвался от работы, чтобы взять стоящую рядом глиняную бутыль.

— Просто принес вам обычное известие о том, что оба аспекта живы и невредимы, — ответил Алюций.

Жизнь и здоровье аспектов были ценой, на которую согласился мастер, когда его приволокли к Дарнелу. В ответ на угрозы казни и пыток мастер только кривился, но поддался, когда речь зашла про аспектов. При всем своем презрении к обычаям и властям Бенрил оставался человеком Веры.

Мастер кивнул, отпил из бутыли и протянул ее рабу. Тот осторожно покосился на Двадцать Седьмого, быстро глотнул и принялся за работу с удвоенной энергией. Алюций взял бутыль, откупорил, понюхал.

Просто вода.

— Я прослышал о спрятанных запасах вина, — сказал он Бенрилу. — Не хотите?

— Вино приглушает чувства и заставляет посредственность мнить себя великой. Боюсь, вы уже показали это на своем примере, — пробурчал Бенрил, свирепо глянул на Алюция и вернулся к работе.

— Мастер, мне было, как всегда, очень приятно повидаться с вами, — сказал Алюций, ненужно поклонился и вернулся к лестнице. Около нее он остановился, посмотрел на тощую, но еще сильную спину мастера, на тонкие, в узлах мускулов руки, послушно и точно танцующие, выписывающие замысел. — Тут еще кое-что, — добавил Алюций. — Похоже, мастер Греалин прибился к лесной банде. Помните мастера Греалина? Седой жирный старик, заправлявший кладовыми Шестого ордена.

— И что с того? — не отрываясь от работы, спросил Бенрил.

— Он умер, — проговорил Алюций, не спуская глаз с рук скульптора.

Резец почти не дрогнул. И в чудесно выполненном барельефе появилась лишь едва заметная неправильность. Но ее уже не заполируешь. Она осталась вечным памятником мимолетной растерянности.

— Умерли многие, — не оборачиваясь, заметил Бенрил. — А когда лорд Аль-Сорна придет сюда, умрет еще больше.

Коренастый раб выронил шкурку, пугливо покосился на Двадцать Седьмого и поднял инструмент. Ближайший надсмотрщик глянул на них, положил руку на свернутый кнут, висящий на боку.

— Мастер Бенрил, пожалуйста, будьте осторожны, — попросил Алюций. — Мне очень не хочется описывать обстоятельства вашей смерти женщине, которую я люблю.

Бенрил по-прежнему не оборачивался, а его руки работали с безукоризненной точностью.

— Вы, кажется, хотели поискать вино? — осведомился он.

Алюций не с первого раза обнаружил нужные руины. Он вытащил из-под груды кирпича почернелую вывеску. Буквы выгорели полностью, но еще виднелось грубо вырезанное изображение кабана.

— Да, я полностью согласен, что меня попросту разыграли, и спасибо за напоминание, — сказал Алюций Двадцать Седьмому. — Помоги мне сдвинуть камень.

Они расчищали руины целый час, убирали обломки с пола и наконец отыскали слабый контур квадратного, ярд на ярд, люка под слоем пыли.

— Пара бутылок «Волчьей крови» была бы очень к месту, — заметил Алюций. Он вытер пыль, попробовал пальцами края люка. — Слишком плотно пригнан. Подцепи его своим мечом.

Двадцать Седьмой приступил к работе с обычной безусловной покорностью. Он всадил короткий меч в щель, приподнял люк. Мышцы раба вздулись, он давил изо всех сил — но лицо его оставалось бесстрастным. Алюций подхватил люк, потянул, открыл полностью — и посмотрел в черный провал.

Алюций позаботился об освещении. Он зажег фонарь, лег и опустил его в провал. Но в желтом свете обозначились только вырубленные в камне стены — и никакого завлекательного стеклянного блеска.

— Нет, — сказал он и затряс головой. — Мой друг, мне тоже не нравится идея спускаться туда. Но человек должен следовать своим убеждениям, не правда ли?

Он встал и махнул рабу рукой:

— Ты первый.

Двадцать Седьмой молча глядел на него и не двигался.

— Ох, святая Вера, — пробормотал Алюций и передал ему фонарь. — Знаешь, если я умру там, тебя запорют до смерти. Думаю, ты сам это понимаешь.

Алюций взялся за край люка, опустился внутрь, завис на кончиках пальцев, затем спрыгнул в черноту. Воздух в подвале был затхлым и пах плесенью. Спустя секунду рядом ловко приземлился Двадцать Седьмой. Фонарь в его руке высветил длинный туннель.

— Лучше б в конце его и вправду оказалось кумбраэльское красное, — пожелал Алюций. — Иначе мне придется сказать пару колкостей аспекту Элере. Пару очень неприятных колкостей.

По туннелю они шли несколько минут, хотя из-за эха от шагов и абсолютной темноты за кругом света от фонаря туннель показался очень длинным.

— Мне плевать, что ты настаиваешь! — прошипел Алюций. — Я просто не могу сейчас повернуть.

Наконец туннель вывел их в обширную круглую комнату со стенами из прилично уложенного гладкого кирпича — и это после грубо вытесанного туннеля. Вдоль стен возвышались семь каменных колонн, короткая лестница вела к круглой площадке в центре, где стоял длинный стол. Алюций подошел к нему, посветил и обнаружил, что на столешнице нет пыли.

— При зрелом размышлении, пожалуй, скажу: ты был прав, — заключил Алюций.

Внезапный шорох, и фонарь разлетелся в руках, горящее масло рассыпалось брызгами по полу, и воцарилась кромешная жуткая тьма. Алюций услышал, как вылетел из ножен меч Двадцать Седьмого, но потом — ничего. Ни лязга стали, ни стона. Мрак и тишина.

— Я… — он сглотнул и начал снова: — Похоже, у вас нет вина…

Холодное и твердое прижалось к его горлу в точности напротив артерии. Маленький прокол — и смерть в несколько ударов сердца.

— Аспект Элера! — быстро проговорил Алюций. — Она послала меня!

Холод у горла исчез, вежливый, хорошо поставленный, но равнодушный и резкий женский голос приказал:

— Сестра, зажгите факелы. Брат, пока не убивайте второго.

— Алюций Аль-Гестиан, — глядя на него холодно и зло, произнесла молодая женщина, сидящая за столом. — Я читала ваши поэмы. Мой господин считает их лучшими образцами современной азраэльской поэзии.

— Несомненно, он — человек с развитым вкусом и хорошим образованием, — заметил Алюций и глянул на Двадцать Седьмого.

Тот пригнулся и нелепо водил мечом туда-сюда, словно изображал комедийную драку. По обе стороны от него стояли мужчина и женщина, столь же молодые, как и те, что сидели за столом. Женщина была невысокая и упитанная, на плече у нее расположилась большая крыса; мужчина — гораздо выше, крепко сложенный, в замызганной униформе городской стражи. Толстушка посмотрела на Алюция с легкой улыбкой, стражник же не обращал на поэта внимания, но не отрывал взгляда от неуклюже шевелящегося Двадцать Седьмого.

— Хотя я нахожу их слащавыми, чрезмерно сентиментальными и манерными, — продолжала женщина.

— Наверное, мои ранние опусы, — прокомментировал Алюций.

Она была симпатичной: тонкие черты, узкий орлиный нос, мягко скругленный подбородок, приятные золотисто-медовые волосы — но безжалостно оценивающие ледяные глаза.

— Поэт, ваш отец — предатель, — сказала она.

— Мой отец был принужден делать отвратительное ему из любви ко мне. Если хотите, чтобы он бросил службу, — убейте меня.

— Как благородно. Ваше желание непременно исполнится, если вы будете хоть в малом неискренни со мной.

Она положила ладони на стол, где изогнулся дугой аккуратный ряд стальных дротиков. Толстушка подошла к ней, и крыса сбежала по руке, подскочила к Алюцию, принюхалась к рукаву.

— В его поте нет запаха лжи, — сообщила толстушка. Она говорила на грубом наречии городской бедноты.

— В моем поте? — переспросил Алюций, чувствуя, как холодная струйка сбегает между лопаток.

— У пота лжецов особая вонь. Мы ее не слышим, а Чернонос различает прекрасно, — ответила толстушка.

Она протянула руки, и крыса прыгнула в объятия, уютно примостилась.

«Тьма. С каким бы удовольствием Лирна увидела это», — подумал Алюций и сразу отогнал мысль. Было больно вспоминать о Лирне. Горе может отвлечь, а сейчас нужно сосредоточиться на выживании.

— Кто вы? — спросил он у сидящей за столом.

Она подняла ладонь, держа ее параллельно столу, моргнула, и дротик поднялся и завис в дюйме от указательного пальца.

— Еще вопрос, и он полетит тебе в глаз.

— Сестра, нельзя ли поскорее? — натужно выговорил стражник. — Этот разум нетрудно затуманить, но я не могу держать его вечно.

Женщина снова моргнула, и дротик медленно опустился на стол. Она сплела пальцы, впилась взглядом в Алюция.

— Тебя послала аспект Элера?

— Да.

— В каком она состоянии?

— Она в Блэкхолде, невредимая, если не считать натертой щиколотки и настоятельной потребности принять ванну.

— Что она сказала о нас?

— Что у вас есть вино, — ответил Алюций и рискнул обвести взглядом комнату. — Кажется, она соврала.

— Да, — подтвердила женщина. — У нас мало еды и воды, а вылазки в город наверху не дают почти ничего.

— Я могу приносить еду и лекарства, если они понадобятся. Наверное, потому она и послала меня… — Он замолчал, собираясь с духом, и договорил: — Послала к Седьмому ордену.

Женщина склонила голову, презрительно усмехнулась:

— Поэт, вы говорите о старых сказках.

— Брось, ну какая теперь разница? — буркнула толстушка. — Ваша светлость, вы угадали. Я — сестра Инела, она — сестра Кресия, а вон там брат Релкин. Все, что осталось от Седьмого ордена в этом славном городе.

— А что это за место? — обведя зал рукой, спросил Алюций.

— Бывший орденский храм, — ответила Кресия. — Его построили до того, как нас официально изгнали из Веры. Наши братья из Шестого ордена отыскали этот храм несколько лет назад. Он стал прибежищем воров. Теперь у него более высокое предназначение.

Алюций повернулся, чтобы лучше видеть Двадцать Седьмого и брата Релкина. Раб продолжал волочить меч, словно через патоку. Лицо стражника выдавало крайнее напряжение.

— Что он с ним делает?

— Заставляет видеть то, что нужно, — ответила Кресия. — Мы обнаружили, что разум — самое слабое место и куритаев, и их менее смертоносных собратьев. Головы настолько пустые легко затуманить. Он думает, что сражается с толпой убийц, покушающихся на вашу жизнь. Мастер Релкин может управлять и скоростью видений, заставить час уложиться в минуту и наоборот.

— Но не вечно, — процедил брат сквозь стиснутые зубы.

— Вам нужны вода и еда. Что еще? — спросил Алюций у Кресии.

— Еще не помешали бы новости о войне.

— Отправленный на Мельденейские острова воларский флот катастрофически разбит. Токрев хочет взять Алльтор, Дарнел выехал с рыцарями на охоту за Красным братом.

— А лорд Аль-Сорна?

— Пока никаких вестей, — ответил Алюций и покачал головой.

Кресия вздохнула и встала:

— Когда вернетесь?

— Если можете подождать, то через два дня. Непросто собрать много еды, не вызывая подозрений.

— Нам следует его убить? — спросила Кресия и кивнула в сторону раба.

— Его единственная задача — защищать меня и убить, если я выйду за город. В остальном он глух и нем.

— Я доверяю вам, потому что аспект Элера не послала бы вас без причины, — сказала Кресия и открыла сумку на поясе.

Дротики встали на хвосты и один за другим в идеальном порядке залетели в сумку — элегантно и невероятно. Алюций улыбнулся.

— В ночь падения города я убила ими много людей и тварей. Я потеряла им счет. При этом я истекала кровью и умерла бы, если бы сестра не отыскала меня и не принесла сюда. Поэт, запомните: я выпущу из себя всю кровь до последней капли, чтобы убить вас.

Алюций нашел отца беседующим с командиром воларского дивизиона у ворот на Северную дорогу. Батальон вольных мечников копал глубокую канаву перед воротами. Алюций остановился на приличном расстоянии — но так, чтобы слышать разговор.

— Ламповое масло? — спросил воларец.

— Причем все, какое сможете найти, — подтвердил Лакриль Аль-Гестиан. — Чтобы наполнить эту канаву от края до края.

Воларец посмотрел на расстеленную карту, проследил линии, изображающие стены, местность за ними. Алюций слегка надеялся, что воларец окажется высокомерным и отвергнет совет побежденного, но, к сожалению, просчитался. Воларец вовсе не был глупцом.

— Отлично, — сказал он. — Вы выбрали места для машин?

Отец Алюция указал несколько точек на карте, воларец кивнул.

— Но, конечно, мне нужны сами машины, — добавил отец.

— Они будут здесь через тридцать дней, — заверил командир дивизиона. — А с ними тысяча варитаев и триста куритаев. Совет не забыл о нас.

Если Лакриль Аль-Гестиан и утешился услышанным, то виду не подал.

— Армия может много пройти за тридцать дней, — сказал он. — В особенности — армия, питаемая любовью к воскресшей королеве.

Алюций с трудом подавил вскрик. Надо же сдерживаться перед воларцем! А сердце бешено заколотилось в груди — сильнее, чем в темноте под разрушенной таверной.

Лирна жива!

Мирвек выпрямился, тяжело посмотрел на Лакриля.

— Это ложь, выдуманная лжецами ради того, чтобы оправдаться, — и ничего более, — заявил он. — Когда вернется ваш король, это вы и скажете ему. Та, что ведет ползущий сюда сброд, — не ваша королева.

Лакриль лишь слегка кивнул в знак согласия. Да уж, он точно не станет кланяться воларцам. Мирвек еще раз смерил его тяжелым взглядом, развернулся и пошел прочь. За ним потрусили помощники.

Когда Алюций подошел к отцу, сердце еще не успокоилось.

— Королева? Вправду?

— Так говорят, — не отрывая взгляда от карты, ответил отец. — Якобы ей вернула жизнь и красоту Тьма. Может, это и не она. Аль-Сорна вполне способен найти подходящего двойника.

«Так сюда идет Ваэлин? А значит, с ним и Алорнис!» — подумал Алюций, а вслух спросил:

— А что с Токревом и Алльтором?

— Первый убит, второй спасен. Сегодня утром прибыл гонец из Варнсклейва. Похоже, вся армия Токрева перебита до последнего человека, а на север идет большое войско под предводительством королевы, благословленной Тьмой. Сын мой, похоже, в скором будущем тебе обеспечат концовку для поэмы.

Алюций глубоко вдохнул, посмотрел на вольных мечников, копающих канаву, и спросил:

— Отец, разве рвы не копают обычно за стенами?

— Да, конечно. И, если время позволит, я велю выкопать рвы и за стенами — для видимости. Но настоящая оборона будет здесь.

Отец постучал по карте зазубренным шипом, высовывающимся из правого рукава, и Алюций разглядел на ней причудливую сеть черных линий, наложенных на лабиринт уже не существующих улиц.

— Это — преграды, тупики, огненные ловушки и так далее. Аль-Сорна хитроумен, но и он не может творить чудеса. Этот город станет могилой его армии.

— Милорд, я умоляю вас, — подойдя к отцу, тихо произнес Алюций.

— Мы уже говорили об этом, — устало и зло ответил отец. — Я потерял одного сына и не хочу терять другого. Все.

Алюций вспомнил ночь, когда пал город. Сполохи пламени и крики пробудили Алюция от пьяной дремы. Пошатываясь, он спустился по лестнице и увидел в главном зале отца, окруженного куритаями. Отец бешено рубил их, один уже лежал на полу, но рабы не пытались убить Лакриля Аль-Гестиана. Алюций остолбенел, и тогда мускулистая рука сдавила ему шею, короткий меч уперся в висок. Офицер из вольных мечников закричал отцу, показал на сына.

Алюций подумал, что никогда не забудет выражение на отцовском лице: не стыд, не отчаяние, но лишь страх за свое любимое дитя.

Алюций отступил, обхватил себя руками и тихо сказал:

— Тридцать дней. Как раз в канун праздника.

— Да, — немного поразмыслив, ответил отец. — Наверное, так. — Он с тревогой посмотрел на сына: — Алюций, тебе нужно что-нибудь?

— Еще немного еды. Аспект Дендриш грозит повеситься, если мы не накормим его досыта. Хотя сомневаюсь, что простыни его выдержат.

— Я позабочусь, — пообещал отец.

— Спасибо, милорд! — широко улыбнувшись, сказал Алюций.

И сердце успокоилось. Вот что значит решиться.

Он уже собрался уходить, когда у ворот возникла суматоха. Варитаи расступились и пропустили одинокого всадника. Алюций определил в нем дарнеловского охотника, типа из своры грабителей и головорезов, набранных из отбросов Ренфаэля для охоты на Красного брата. Конь был в мыле, хрипел. Нелепо скрючившись в седле, всадник подъехал к Лакрилю, чуть не упал, когда спешивался, изобразил поклон, что-то зашептал. Алюций не мог ничего расслышать. Но, судя по реакции отца, прибыли важные новости: он зашагал вдоль рва, выкрикивая приказы на ходу. Следом заспешили оба охранника-куритая. Напоследок до Алюция донеслось лишь слово «кавалерия».

— Сперва — воскресшая королева, потом нужда в кавалерии, — задумчиво сказал Алюций Двадцать Седьмому. — Кажется, нам пора прощаться со старым приятелем.

Голубое Перо больно клюнула в большой палец, когда Алюций вынимал ее из клетки.

«Столь много зависит от такого хрупкого существа», — глядя на болтающееся у ноги послание и на тонкий проволочный зажим, подумал Алюций.

— Хочешь попрощаться с ней? — спросил он у Двадцать Седьмого.

Тот, как всегда, промолчал.

— Ох, не обращай на него внимания, — посоветовал поэт голубке. — Я уж точно буду скучать по тебе.

Он поднял ее и раскрыл ладони. Она в нерешительности посидела немного, затем прыгнула, затрепетала крыльями, поднимаясь, расправила их, чтобы поймать ветер, и унеслась на юг.

«Праздник Зимнего солнцеворота, — подумал Алюций, проводив голубку взглядом. — Тогда нужно прощать все обиды. В самом деле, кому охота обижаться, когда все мысли только о том, как пережить зиму?»

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Френтис

Пронизывающий осенний ветер гулял над останками Урлиша, поднимал крутящиеся колонны пепла. От них щипало в глазах и свербело в горле. Пепелище расстилалось по обе стороны дороги, грязное серое одеяло укрывало землю. Там и сям его разрывали черные зубья — обугленные пни некогда могучих деревьев.

— Я думал, хоть какие-то остатки выживут, — сказал Эрмунд, сплюнул и снова повязал шарф на лицо.

— Дарнел постарался на славу, — заметил Бендерс. — Пересекать все это крайне неприятно.

— Мы можем обойти по побережью, — предложил Арендиль.

— Прибрежная дорога узкая, — возразил Соллис. — Слишком много бутылочных горлышек. Аль-Гестиан наверняка знает их все.

— А если мы пойдем здесь, о нашем приближении возвестит огромное облако пыли и пепла. Не говоря уже о том, сколько этой дряни осядет в наших легких, — сказал Бендерс.

— Да, на западе местность более открытая, — согласился Соллис. — Но добавляет неделю пути.

Френтис едва подавил стон при мысли о новых бесконечных ночах, заполненных жуткими снами. Варинсхолд превратился в фокус, самое средоточие желания и растущей надежды на то, что, каким бы ни был исход нападения, по крайней мере, битва освободит его от ночного ужаса.

— Что поделать, — сказал барон, развернул коня и обратился к Эрмунду: — Сообщи всем: мы поворачиваем на запад и идем, пока не закончится пепел.

— Он снова был здесь, — доложила Иллиан за завтраком и улыбнулась Тридцать Четвертому, подавшему миску своей фирменной овсянки с медом.

— Кто? — спросил Арендиль.

— Волк. Я вижу его уже неделю. Каждый день.

— Кинь в него камнем, — посоветовала Давока. — Волки убегают от камней.

— Этот не убежит. Он такой большой, что даже и не почувствует. К тому же он меня не пугает. Не бросается, не рычит — ничего. Сидит и смотрит.

Френтис заметил тревогу во взгляде Давоки.

— Сегодня я пойду с тобой, — объявила она. — Проверим, захочет ли он глазеть на меня.

Иллиан скривилась и с трудом, но точно произнесла лонакскую пословицу: «Балованный щенок охотиться не станет». Давока рассмеялась и занялась своей кашей, хотя тревожиться не перестала.

— Я тоже пойду, — сказал Френтис, обрадовавшись поводу отвлечься от неумолимого кошмара прошлой ночи.

Сон пришел странней обычного: запутанная сумятица образов, почти все — насилие и жестокость, боль и горе. Но попадалось и другое.

Женщина плакала, лежа на кровати и глядя на дверь своей спальни. Женщина хохотала и душила другую женщину под пустынным небом. Женщина смеялась от радости, ощущая, как внутри нее движется его, Френтиса, мужская плоть. Сердце женщины полнилось чувствами, которые она считала давно умершими.

Френтис проснулся мокрым от пота, измученным, издерганным и понял: он видит не ее бодрствование, а сны. А что же видит она в своих снах?

Они ехали на запад до полудня и видели вокруг лишь пустые поля да временами — группки брошенных овец и коров, почти сплошь старых и больных. Молодняк, скорее всего, отогнали в Варинсхолд. Еще миля, и показалась пустая ферма без крыши, с почернелыми от огня стенами, без признаков жизни.

— Зачем они столько убивают и уничтожают? — спросила Иллиан. — Они ловят рабов. Это скверно, но, по крайней мере, понятно. Но зачем при этом все разрушать? Не понимаю.

— Они считают, что очищают землю, чтобы их люди могли начать все заново тут, построить на пустом месте новую провинцию империи, — объяснил Френтис.

Спустя полчаса Иллиан остановилась, повернулась к Давоке, указала на ближайший холм и улыбнулась во весь рот.

— Вон там. Разве он не прекрасен?

Френтис быстро нашел того, на кого она указывала: темный силуэт на фоне неба, выше любого из волков, каких видел Френтис. Люди подъехали ближе, волк безучастно глядел на них. Давока уложила копье на плечо — изготовилась к броску. Всадники остановились в тридцати ярдах от зверя. Френтис уже видел его глаза — внимательные, умные. Ветер ерошил волчью шкуру. Иллиан целиком и полностью права: зверь прекрасен.

Вдруг волк поднялся, быстро пробежал сотню ярдов на север, снова сел и посмотрел на людей. Те переглянулись.

— Раньше он такого не делал, — заметила Иллиан.

Давока помрачнела, пробормотала что-то злое на своем языке, но опустила копье. Френтис посмотрел на волка. Зверь теперь глядел только на него. Френтис пришпорил коня, волк снялся и снова затрусил на север. После секундного промедления Давока с Иллиан поскакали следом.

Спустя полмили волк побежал. Его бег — длинные легкие прыжки — казался неспешным, но земля летела под лапами с удивительной быстротой. Френтис несколько раз терял его из виду, пока скакали следом через низкие холмы, заросшие буйной травой. Наконец волк уселся на холме повыше, и Френтис придержал поводья. В ноздри ударил знакомый запах. Френтис глянул на Давоку, та спешилась, за ней и он. Оба вручили поводья своих коней Иллиан. Та немедленно надулась, но Френтис кивнул в сторону холма и приложил палец к губам.

Френтис и Давока взошли на холм, пригнувшись, а у вершины продвигались ползком. Волк лежал всего в нескольких футах от Френтиса и все так же равнодушно рассматривал его.

— Какой же он невероятный дурак, — глядя на открывшееся зрелище, пробормотал Френтис.

Лагерь был разбит на незащищенном месте, тылы его прикрывала речушка, вокруг ходили патрули, но не удалялись от палаток. Сильно пахло лошадьми и дымом. Светились десятки костров. Их серый дым заслонял флаг посреди лагеря: орел на красной шахматной доске.

«Самое большее — полтысячи бойцов, — осматривая лагерь, подумал Френтис. — И это при том, что армия Бендерса стоит, незамеченная, между ним и Варинсхолдом».

— Возьми Иллиан, езжай и скажи Бендерсу, что я зову их к отрогу Лиркана, — велел он Давоке. — Мастер Соллис знает дорогу.

— Пусть едет она, — сказала Давока. — Тебе не следует оставаться одному.

Он усмехнулся и кивнул на волка:

— А я и не один. Езжайте побыстрее.

Френтис выждал добрый час после отъезда женщин: наблюдал за лагерем, за тем, как приезжала и уезжала разведка, небольшие группы людей с собаками. Они докладывали, затем снова скакали прочь, уже в другом направлении. Но большей частью разведчики уходили на север и запад.

«Он считает, что мы направились в Нильсаэль, — решил Френтис. — Ему и в голову прийти не может, что мы двинемся в Ренфаэль, его собственную землю, где люди, как он думает, отчаянно верны ему. Интересно, Дарнел и в самом деле настолько непроходимый глупец или попросту обезумел?»

Очередной патруль направился в сторону Френтиса — пара всадников и свора собак. Когда они пошли вверх по склону, волк поднялся. Всадники тут же осадили коней, гончие заметались под ногами, скуля от страха. Хозяева хлестали собак плетками, угрожали и сквернословили.

И тут волк завыл.

Колоссальный звук обрушился на Френтиса, он уткнулся лицом в землю, зажмурился, закрыл уши руками, а вой катился над полями и лесами. Его мощь будто резала шкуру ржавой пилой. Ни разу за долгие годы рабства Френтис не ощущал себя настолько крохотным и беспомощным.

Когда вой затих, Френтис увидел зеленые волчьи глаза. Казалось, они лезут в самую душу. Волк знал Френтиса, проник в каждый его секрет, каждую запрятанную тяжесть на совести. Шершавый волчий язык коснулся лба, продрал кожу будто наждаком, Френтис охнул. Но с ощущением пришло ясное понимание — нет, скорее послание, ярко засиявшее в рассудке: «Ты должен простить себя».

У Френтиса вырвался невольный смешок. Волк отпрянул, заморгал, потрусил прочь. Френтис посмотрел ему вслед. Зверь помчался серебряной стрелой в высокой траве и скрылся в мгновение ока.

Френтиса привело в себя ржание испуганной лошади. Он обернулся. Всадники в изумлении глядели на него. Их собаки, тявкая и скуля, умчались в лагерь. Френтис выбрал всадника справа, вытянул метательный нож, швырнул и попал в глотку. Хрипя и брызжа кровью изо рта, всадник упал с лошади. Его ошалевший напарник смотрел то на труп, то на Френтиса, дергал руками, стискивающими поводья, но к мечу не потянулся.

— У тебя важное задание. Передай привет от Красного брата лорду Дарнелу, — велел перепуганному солдату Френтис.

Он сел на коня, заехал на гребень и понаблюдал за тем, как солдат мчится в лагерь. Несколько секунд — и лагерь будто взорвался. Рыцари спешно напяливали доспехи, бежали к коням, шатры падали, оруженосцы собирали вещи. Наконец из густого облака пыли выехал одинокий рыцарь. Послеполуденное солнце сияло на его голубых доспехах. Френтис дружески помахал рукой и задержался ровно настолько, чтобы Дарнел его заметил, а затем галопом погнал на восток.

Френтис петлял, чтобы выиграть время для людей Бендерса. Он скакал на восток, останавливался, наблюдал за погоней, затем сворачивал на юг. Дарнел неуклонно приближался, но у его рыцарей была слишком тяжелая броня, и они не могли догнать легкого всадника. Всякий раз, останавливаясь, Френтис махал преследователям рукой, а в последний раз выждал столько, чтобы Дарнел смог увидеть издевательский поклон.

На отрог Лиркана, узкий высокий мыс, будто заросший травой большой палец, вторгающийся в широкую гладь Брайнвоша, Френтис прибыл через два часа погони. У отрога река была мелкой: можно перейти вброд даже в это время года. К северу от реки лежала равнина, на юге, шагах в трехстах от воды, высилась скалистая гора, закрывающая восточный берег. Френтис осмотрелся, но не обнаружил людей барона. Тогда он развернул коня, погладил его по боку, чтобы успокоить. Послание волка еще пело в груди Френтиса, его новорожденный дух танцевал, на губах играла насмешливая улыбка.

Полтысячи рыцарей Дарнела с грохотом мчались к отрогу. «Милорд, давайте, еще чуть ближе», — мысленно заклинал Дарнела Френтис. Но его настроение немного испортилось при виде того, как Дарнел поднял руку и рыцари остановились в двухстах шагах от цели. Френтис вытащил свой меч и направил на Дарнела — ясный и недвусмысленный вызов.

«Милорд, будьте же верны себе, — мысленно умолял его Френтис. — Ну, будьте же дураком!»

Дарнел выхватил меч, его конь встал на дыбы, какой-то рыцарь подъехал к лорду, наверное, уговаривал не делать глупостей, но Дарнел лишь яростно отмахнулся — мол, иди прочь! — и рванул коня в галоп. Френтис приготовился поскакать навстречу, но услышал новый звук: пронзительное вытье труб на востоке, слишком высокое для Бендерса, а Шестой отряд не трубил в трубы. Френтис оглянулся через плечо, и улыбка сползла с его губ.

Два батальона воларской кавалерии форсировали брод через Брайнвош.

Чертов Аль-Гестиан!

И с юга донеслись топот, звуки труб и плеск воды под копытами множества коней. Бендерс повел своих вокруг скалистого холма, прямо на отряд Дарнела. А на холме Френтис заметил своих братьев с натянутыми луками. Лорд фьефа остановился, его рыцари пришли в замешательство, ряды всадников расстроились. Френтис глянул напоследок на воларскую кавалерию, уже ступившую в воду, но вынужденную перейти на шаг, посмотрел на Дарнела, направил на него меч и пришпорил коня.

Темные полоски стрел летели в рыцарей, кони вставали на дыбы, падали. Рыцарь из свиты ухватил поводья коня Дарнела, потянул его к воларцам, но тут же свалился замертво. Дарнел рубанул мечом по шее рыцаря, развернулся и встретил атаку лицом к лицу.

Кони столкнулись с такой силой, что захрустели кости. Меч Френтиса отскочил от стремительно несущегося клинка Дарнела, кони отпрянули друг от друга, конь Френтиса зашатался, хрипя, выбрызгивая пену и кровь, и упал на колени. Френтис соскочил, присел, а Дарнел низко нагнулся и замахнулся, чтобы снести врагу голову. Френтис позволил мечу просвистеть мимо, ухватил бронированное предплечье Дарнела, подцепил и выдернул лорда из седла. Тот грохнулся с жестяным лязгом, но тут же оправился, кинулся, ударил шлемом в бок Френтиса, сшиб наземь, занес меч двумя руками. Френтис видел глаза за забралом, налитые лютой безумной ненавистью.

Он откатился. Меч вспорол землю. Френтис вскочил и ударил, целясь в забрало. Лорд уклонился, описал мечом широкую дугу. Парируя удар, Френтис застонал от натуги. Сталь лорда глубоко впилась в орденский клинок. Френтис поймал руку Дарнела прежде, чем тот успел вернуть клинок после удара, ступил ближе и ткнул снизу в забрало. Дарнел отдернул голову, кончик меча выскочил из забрала окровавленным. Лорд фьефа заревел от ярости и боли.

Френтис развернулся, полоснул по ногам, не смог пробить доспехи, но свалил лорда наземь. Дарнел завыл, рубанул снова, но Френтис блокировал удар и пнул держащую меч руку. Меч вылетел из нее. Затем Френтис ударил эфесом в забрало, ступил ногой на шею, посмотрел лорду в глаза и улыбнулся, завидев страх.

— Брат!!! — закричали рядом.

Арендиль несся к Френтису, указывая мечом на что-то за спиной. Френтис не тратил времени, чтобы оглянуться, сразу нырнул влево, и меч воларского всадника лишь оцарапал щеку. Воларец развернул коня, замахнулся — и свалился из седла, пробитый мечом Арендиля. Френтис увидел четырех мчащихся галопом воларцев. Грохотали копыта. Он бросился наземь, его обдало жаркое дыхание. Конь перепрыгнул его. Мастер Ренсиаль точно и сильно ударил снизу вверх и пробил воларский панцирь. Ренсиаль нырнул под широкий замах воларца справа, ответил обратным ударом, и кавалерист выгнулся, когда клинок рассек хребет.

Оставшаяся пара развернулась к Френтису: бок к боку, мечи вытянуты, — но тут с холма обрушился ливень стрел, и кони рухнули наземь вместе с всадниками.

Френтис обернулся, всмотрелся в хаос боя, пытаясь отыскать Дарнела. Рыцари Бендерса сокрушили порядки лорда фьефа, но теперь дрались уже с кавалерией воларцев. Френтис уловил справа проблеск синевы: сгорбленный рыцарь на лошади, которую уводили под уздцы два оруженосца. Затрубили рога, всадники ударили напоследок, развернулись, кто смог, и поскакали к реке.

Френтис заметил в дюжине футов от себя лошадь без всадника, прыгнул в седло, поскакал в сторону Дарнела, рубя по пути оказавшихся поблизости воларцев. Френтис увидел, как мастер Ренсиаль прирезал спешенного воларца, и крикнул, чтобы привлечь внимание. Ренсиаль тут же посмотрел на брата: как всегда во время битвы, спокойный, сосредоточенный, в глазах — ни капли безумия. Френтис указал на человека в синих доспехах, уже подобравшегося к реке. Мастер пришпорил коня.

Дарнел уже ехал по воде, когда Френтис с Ренсиалем нагнали эскорт. Оба оруженосца повернулись у кромки воды, чтобы встретить атаку, и управляли лошадьми с неестественной точностью. Френтис заметил двойные мечи за спинами и крякнул от досады.

Куритаи.

Ренсиаль попытался обогнуть их, свесился, чтобы уйти от удара, но раб-солдат перепрыгнул со своего коня на коня мастера, ударил вниз обоими мечами. Мастер выдернул ногу из стремени, схватился за шею лошади, развернулся и ударил раба обеими ногами в грудь. Тот слетел в воду, а мастер вернулся в седло.

Френтис попытался разделаться со вторым куритаем метательным ножом, поравнялся с рабом и швырнул железо точно в глаз. Но раб, похоже, не заметил раны, рубанул Френтиса на скаку, промазал на считаные дюймы, развернул коня и тут свалился замертво — копье Давоки прошило его насквозь и вылезло из груди. Давока выдернула оружие и помчалась вслед за Френтисом.

Дарнел впереди бешено нахлестывал коня. Тот вскарабкался на восточный берег, поскакал прочь, и эскорт воларцев тут же сомкнулся. Ренсиаль атаковал их, его меч замелькал, вокруг валились люди, Ренсиаль вырвался из кольца, пришпорил скакуна — но в шею тому врезался воларский меч. Второй воларец кинулся к мастеру, чтобы ударить в спину, но конь Френтиса столкнулся с вражеским, а орденский клинок пронзил голову всадника.

Давока выла от отчаяния и дралась с воларцами, крутила копьем, брызгала кровью с острия. Когда врагов осталось двое, те попытались развернуться и броситься наутек, вслед за удачливыми собратьями, — но пали от стрел в спину. Френтис оглянулся: Соллис и Иверн бежали через реку с луками в руках. На западном берегу уже все стихло, рыцари и свободные бродили среди изувеченных тел.

Лошади удиравших вместе с Дарнелом подняли облако пыли. Увы, теперь лорда не догнать. Давока пробормотала проклятие на лонакском и воткнула копье в землю. Ренсиаль опустился на колени у своего коня, погладил его шею ладонью, тихо зашептал на ухо умирающему зверю.

— Брат, это было безрассудно, — с укором произнес мрачный Соллис и помрачнел еще сильней, когда Френтис сочно, со вкусом захохотал.

А когда отсмеялся, то подтвердил:

— Да, брат. Крайне безрассудно.

Но затем глянул на Ренсиаля и помрачнел, как и Соллис.

— Ты прав. Мои извинения, — угрюмо добавил Френтис.

— Да он был у нас в руках! — в сердцах воскликнул Эрмунд и вогнал ножны в землю. — Я в свалке был всего в двух ярдах от Дарнела! Мы окружили его, а он ушел живым и смеется над нами. Я слышу смех даже отсюда!

— Его рыцари или мертвы, или захвачены в плен, он убежал в Варинсхолд, как побитый пес, — возразил Бендерс. — Вряд ли он смеется.

— И теперь он точно знает, где мы и насколько сильны, — заметил Соллис.

— У него уже нет сил, чтобы использовать знание, — отпарировал барон.

Победители устроились на скалистом пригорке, венчавшем отрог. Внизу бродили солдаты Френтиса, обыскивали павших, забирали оружие и ценности. У берега сидела под охраной кучка рыцарей Дарнела. Без доспехов они казались на удивление жалкими. Просто усталые побежденные люди, перепуганные зрелищем быстрой смерти всех воларцев, попытавшихся сдаться.

— Брат, почему эти драные сукины сыны еще живы? — спросил получасом раньше Дергач у Френтиса прямо перед захваченными рыцарями. — Они ж предатели Королевства!

— Они сдались согласно обычаю, — не без сожаления объяснил Эрмунд. — Их судьбу решит барон.

— Тогда лучше держите их на марше подальше от нас, — угрюмо посоветовал Дергач и затопал прочь, мародерствовать.

Бендерс уже достаточно выудил из пленных, чтобы понять всю глубину безумия Дарнела.

— Перестраивает дворец, представляет себя королем, — качая головой, проговорил барон. — Может, воларцы зачаровали его Тьмой и лишили рассудка?

— Отец, безумие всегда сидело в нем, — спокойно сказала госпожа Алис. — Я хорошо его помню. В юности я принимала его за страсть, даже любовь. Может, это она и была, но только к себе самому. Пока был жив его отец, Дарнел подчинялся его воле. Когда отец умер, безумие вырвалось на свободу.

— Остается лишь надеяться, что оно заглушит голос Аль-Гестиана, — сказал барон. — Взять Варинсхолд наскоком теперь не удастся. Дарнелу придется отсиживаться за стенами, пока его друзья не закончат дело в Кумбраэле.

— Милорд, я по-прежнему хотел бы попробовать стоки. Если придется — в одиночку, — предложил Френтис.

Многие из собравшихся странно посмотрели на него, Соллис — в особенности сурово. Френтис знал, что его обновленная душа так и лучилась, сияла, и не видел смысла прятать драгоценный дар волка.

«Ты должен простить себя».

— Брат, я… э-э, приму это во внимание. — Бендерс сдержанно улыбнулся.

Френтис подумал, что такие улыбки обычно адресуют сумасшедшим.

— Мы всего в нескольких милях от нильсаэльской границы, — сообщил лорд Фурель. — Разумнее всего будет отдохнуть здесь и дождаться вестей от моих гонцов. Возможно, подкрепления идут к нам прямо сейчас. Самое малое, дождемся новостей из Пределов.

Бендерс вопросительно глянул на Соллиса.

— Я пошлю своих братьев во все стороны, — пообещал командор. — Если в радиусе пятидесяти миль есть что-то, стоящее внимания, — мы услышим об этом в течение двух дней.

— Хорошо, мы встанем здесь лагерем, — согласился барон. — Брат Френтис, вы под началом своего брата, а не под моим, но, полагаю, мы оба считаем, что с вашим визитом в Варинсхолд следует подождать.

— Как будет угодно вашей милости, — пожав плечами, согласился Френтис, вежливо улыбнулся и поклонился.

Он продолжал улыбаться по пути к своей палатке. Теперь тревога, которую он ощущал при виде постели, рассеялась без следа.

«Интересно, каково оно — спать без снов?» — стягивая сапоги и ложась на спину, подумал он.

Она с холодной отстраненностью наблюдала, как рабы сражались в яме, оценивала скорость и проворство. От стен вокруг, от грубой каменной крыши отражалось эхо лязга и звона. Новые ямы, вырубленные глубокопод улицами Волара, для ее новых детей, которых пришлось вынашивать так долго.

— Любимый, тебе они нравятся? — спросила она, зная, что он тоже наблюдает. — Мы столь многому научились от тебя.

Она жаждет пробудить его интерес, услышать хоть слово через пропасть, разделяющую их.

Люди в ямах самозабвенно дерутся и молча умирают. Но их лица не похожи на лица куритаев, пустые, лишенные эмоций. Эти люди кривятся от боли и рычат от ярости, угрюмо радуются кровавой победе. Их там по меньшей мере сотня. Они движутся с грацией прирожденных бойцов.

«Если слишком затянуть ошейник псу, он задохнется, — думает она. — Сколько ни бей его, он останется псом. Но, любимый, посмотри на них. Они не псы, а львы».

Она поворачивается, идет по проходу к узкой двери. В спину летит шум боя, женщина шагает в темноте. Коридор знакомый, в свете нет нужды. В конце — широкий зал с высоким потолком, по стенам — ряды галерей, усеянных выходами из камер. Выходы забраны железными прутьями.

Женщина останавливается, ее песнь летит вдоль камер, ощущает приглушенный страх в каждой. Смотрители здесь постоянно применяют наркотики, но страх все равно не уходит. Песнь сосредотачивается на камере в среднем ряду, слева, звучит грубо и угрюмо, будит голод.

Женщина тревожится. Обычно песнь выбирает невинного: какого-нибудь бледнолицего юношу, раба из перебитого горного племени или мальчика, распознанного надсмотрщиками в тренировочных залах. Женщина любит изображать благодетельницу, добрую госпожу, пришедшую, чтобы вызволить из бесконечного страха. Женщина любит отчаянную надежду в глазах и даже одаряет в награду быстрой смертью.

Но теперь песнь говорит о жуткой уродливой душе, и в женщине шевелится голод.

«Любимый, это ты настолько изменил меня?» — спрашивает она.

Женщине неприятно, но она понимает, что нужно питать оболочку. Посланник рассказал, как быстро может заболеть новое тело. Слишком много Даров. Они истощают. Женщина направляется к лестнице, но видит пару приближающихся куритаев и останавливается. Куритаи тащат человека в красной мантии. Предстоит небольшое развлечение.

— Ах, советник Лорвек, — произносит она. — Мы так долго не виделись. Я рада, что прошедшие годы ничуть не повредили вам.

Мужчине в красной мантии на вид немного за тридцать, хотя женщина впервые встретила его восемьдесят лет назад, когда он попал в Совет, притом в этом самом зале. Ах, как он торжествовал! Ведь он наконец добился величайшей награды, легендарного бессмертия. А теперь маска величия спала и Лорвек стал собой — обычным слабым человеком, напуганным пытками и грядущей смертью.

— Я, — говорит он, дергает кадыком, изо рта сбегает тонкая струйка крови, — я крайне сожалею о любом оскорблении, вольно либо невольно нанесенном Союзнику и его слугам…

— Ох, Лорвек, как всегда, ты говоришь не то, — произносит она и печально качает головой. — Как ты назвал меня в тот день в Совете, двадцать лет назад? Помнишь, в тот день, когда я вернулась с моей экскурсии в королевство узкоглазой свиньи?

Лорвек смотрит в пол, собирает волю в кулак, чтобы снова взмолиться:

— Я… я тогда не был мудр… простите…

— Кровавая сука, ублажающая ядовитого призрака, — говорит она, хватает его за волосы, задирает голову. — Да, не очень мудрые слова. А сейчас ты назвал меня слугой. Я поражаюсь, что ты сумел подняться настолько высоко с таким ущербным рассудком — и это после всего, что Союзник дал тебе.

На Лорвека накатывает усталость, изнеможение, глаза тускнеют. Он что, уже не смеет и умолять? Но он резко вдыхает, глаза зажигаются ненавистью, и он плюет кровью ей в лицо, шипит:

— Ты, гнусная сука! Совет не потерпит!

— Доказательства коррупции налицо, с ними трудно не считаться, — сообщает она, отчасти восхищенная тем, что Лорвек напоследок отыскал в себе мужество. — К несчастью для тебя, решение было единогласным. Хотя…

Она придвинулась ближе и прошептала:

— Скажу тебе по секрету, Совету осталось уже недолго.

Она поцеловала его в щеку и отступила. Затем она кивнула в сторону ям и сказала куритаям:

— Дайте ему меч и отведите вниз. Скажите смотрителю, что я хочу знать, сколько он продержится.

Лорвека тащат прочь, он вопит, изрыгает ругательства и проклятия, снова умоляет. Куритаи входят в туннель, и крики затихают. Женщина снова призывает песнь, ищет камеру, откуда несет тьмой, идет к лестнице.

Френтис проснулся от собственного крика, истерзанный отчаянием и горем, закрыл ладонями мокрое от слез лицо.

— Мальчик мой, — озадаченно произнес мастер Ренсиаль, тронул Френтиса за плечо, ласково потрепал.

Френтис плакал, хотя и знал, что остальных разбудил его крик, они вышли и теперь стоят и смотрят в изумлении, но остановиться не мог до самого утра, когда наступило облегчение и солнце прогнало последнюю возможность уснуть.

— У моей кровной бабки было много снов, — вглядываясь в его лицо, сообщила Давока.

Ее взгляд был тяжел и серьезен, а голос — необычно добродушен, без привычных ворчащих ноток. Френтис лишь устало кивнул. За завтраком сидели молча. Тридцать Четвертый, хмурясь, протянул Френтису миску с овсянкой, Иллиан с Арендилем старались не смотреть в глаза, Дергач озабоченно морщил лоб.

«Слезы Красного брата, — мрачно думал Френтис. — Они забыли о том, что я — всего лишь человек. Наверное, я и сам забыл об этом».

— Она видела, как с небес падали звезды и разбивали землю, приходили такие потопы, что скрывались горы, — продолжала Давока. — Однажды бабка отдала пони и все добро потому, что сны предсказали взрыв солнца в сумерках. Но солнце не взорвалось, и все увидели, что моя бабка — всего лишь старуха, которая видит сны, а сны не значат ровно ничего.

Он хотел сказать ей, что видит не сны, но только закрыл глаза и потер виски. Усталость накатила волной.

— Думаешь, я не гожусь вести людей?

— Если понадобится, мой клан пойдет за тобой в Пасть Нишака. Но люди боятся за тебя, только и всего.

Он открыл глаза и заставил себя осмотреться. К западу от отрога простирались пастбища, хотя сейчас на них не паслись и поднялась высокая трава. Мастер Соллис согласился с просьбой Френтиса послать разведку на юг, хотя и скрепя сердце. В отличие от тех, кто пришел с Френтисом из Урлиша, Соллис не слишком доверял Красному брату. Френтис знал, что Соллис считает его ущербным, надломленным слишком тяжелой виной. Френтис не сказал ему о благословении волка, о дарованном зверем освобождении от вины. Но какой сейчас в этом смысл? И какой толк в освобождении от вины, если каждую ночь приходят сны об этой страшной женщине?

Давока замерла, указала пальцем. Френтис стряхнул мрачные мысли, глянул туда, куда она указывала, и увидел вдалеке пару всадников, идущих рысью по высокой траве. Это не воларцы — они не высылают такие малые патрули. И не охотники Дарнела. Вряд ли лорд фьефа может теперь разбрасываться людьми, да и собак не видно. Всадники уже заметили Френтиса и Давоку, но тем не менее двигались вперед. Вряд ли враги. Однако он вытащил лук и положил стрелу на тетиву. Давока отъехала в сторону, повернула коня так, чтобы скрыть за ним копье.

Всадники приблизились — мужчина и женщина. Френтис нахмурился. Женщина верхом на высокой пегой кобыле: волосы заплетены в тугую косу, одежда незнакомая, кожаная, разрозненные куски воларского снаряжения, включая короткий меч у седла, в руке — украшенное перьями и костяными талисманами копье.

— Эорхиль! — удивленно выдохнула Давока.

Мужчина в форме королевского гвардейца — худое лицо, выражение то ли озадаченное, то ли болезненное, рот приоткрыт, глаза безучастные. Незнакомцы остановились в десяти ярдах, женщина смерила Френтиса с Давокой взглядом, улыбнулась при виде лука, но с опаской посмотрела на Давоку. А гвардейцу, похоже, незнакомцы были безразличны.

Запинаясь и с трудом подбирая слова, Давока заговорила на незнакомом языке. Женщина эорхиль хохотнула, затем произнесла на ломаном языке Королевства:

— Лонахим говорить, как обезьяна рожает.

Давока ощетинилась, схватилась за поводья и подняла копье выше, но эорхиль только ухмыльнулась и сказала Френтису:

— Мой муж… учить меня… э-э, язык. Ты брат?

— Да. Брат Френтис из Шестого ордена. Рядом со мной — госпожа Давока, посол народа лонаков в Объединенном Королевстве.

Услышав незнакомые слова, женщина растерянно заморгала, затрясла головой, хлопнула себя по груди:

— Я — Инша-ка-Форна, эорхиль.

— Мы видим, — безучастно сообщила Давока. — Что ты здесь делаешь?

— Это брат Лерниал, — показав на гвардейца, уныло глядящего в землю, сказала Инша-ка-Форна и добавила: — Креова послала нас.

— Креова? — удивился Френтис.

Инша-ка-Форна в раздражении буркнула что-то под нос, указала на юг и медленно, по слогам выговорила:

— Ко-ро-ле-ва.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Лирна

Имя оказалось посередине сегодняшнего списка, отчетливо внесенное аккуратным почерком брата Холлана. Королева взяла за правило читать список после завтрака. Брат терпеливо ждал, пока она изучит каждое имя. Королева обрадовалась, что брат составил полный список всех в армии, кроме сеорда и эорхиль, с недоумением и толикой презрения глядящих на его потуги. После прибытия в Варнсклейв королева попросила включить в список и беженцев, продолжающих являться в разрушенный город. Тучный брат Четвертого ордена с обычным тщанием взялся за дело, хотя штат писцов пришлось расширить до трех десятков. Набирали в писцы преимущественно стариков, сведущих в деле и не очень способных к оружию.

— Все они прибыли вчера? — спросила Лирна.

— Да, ваше величество. Мы разместили их в западном квартале. Жилищ не хватает, но шахтеры генерала Ультина привозят лес, чтобы починить крыши и стены. Они даже взялись строить каменные дома из руин.

— Отлично. Отправь им людей, — заключила королева, снова посмотрела на имя в списке и вспомнила последние слова тонущего: «Ваше величество, не забудьте свое обещание!»

Она отложила список и улыбнулась Холлану. Королева принимала подданных в большой комнате на втором этаже дома начальника гавани, где вместо трона приспособили большое, удобное, но слегка обожженное кресло. Илтис и придворные дамы стояли за спиной в напряженном ожидании, и это изрядно раздражало Лирну, хотя она и понимала необходимость церемониала. Увы, как говорил отец, королева должна иметь свой двор.

— То есть, брат, нам нужно кормить еще тридцать тысяч ртов? — осведомилась Лирна у королевского казначея.

— Тридцать одну тысячу шестьсот двадцать, — уточнил брат. — И хвала Ушедшим за лорда Аль-Беру, иначе все бы голодали.

— Именно, — согласилась королева и решила не указывать на то, что, если бы не эти новые рты, армия бы уже выступила на столицу.

А пока пришлось торчать среди руин, заботиться о пропитании да тренировать новых рекрутов, жаждущих впиться в глотки врагов, но не способных пройти и милю. Трофеи, доставляемые мельденейским флотом, оказались гораздо меньше ожидаемого, всего-то с тонну зерна, хотя пираты, заходившие в гавань, были с ног до головы в шелках и драгоценностях. Щит Островов пока не появлялся, хотя владыка кораблей Элль-Нурин прибыл днем раньше. Палубу его «Красного сокола» загромождали трофейные стрелы, которые воларцы везли в Варинсхолд.

В дверь громко постучали. Орена открыла. На пороге преклонил колено брат Бентен.

— Моя королева, лорд Аль-Сорна и госпожа Аль-Мирна.

— Брат, я с нетерпением ожидаю завтрашнего отчета, — сказала королева Холлану и кивнула.

Брат поклонился, направился к двери и отступил в сторону, когда вошли Ваэлин и госпожа Дарена.

— Я поговорю с лордом и леди наедине, — сообщила Лирна двору.

Придворные поклонились и послушно ушли, хотя Илтис — с видимой неохотой. В последние дни он редко выпускал Лирну из виду, но делать нечего, пришлось подчиниться. Ваэлин и Дарена синхронно поклонились, и двигались они в точности одинаково, как те пустоголовые нильсаэльские близнецы. И выражение лиц одинаковое: нейтральное, спокойное. Они хоть понимают, как неприятно и больно видеть от них холодную придворную церемонность?

«Королева — выше ревности, — напомнила себе Лирна. — Хотя после сегодняшнего дня им будет простительно считать иначе».

— Госпожа Дарена, я обдумала ваш доклад о богатых залежах золота в Пределах, — нарочито спокойно и благодушно проговорила королева. — Насколько я поняла из оценок брата Холлана, в шахтах золота хватит, чтобы несколько раз оплатить все наши нынешние и будущие долги мельденейским торговцам.

— Ваше величество, я полагаю, что так, — подтвердила Дарена.

— Странно, но я не могу припомнить, чтобы король Мальций выражал осведомленность о подобных богатствах своей державы.

Госпожа Дарена тут же выдала связный, похоже, заранее отрепетированный ответ:

— Ваше величество, ко времени трагической смерти нашего короля исследование месторождений не было завершено. Честно говоря, я подозреваю, что отыщется еще немало жил.

— Миледи, я рада слышать это. В грядущие годы подобное богатство может спасти Королевство. И все же оно едва ли полезно нам, когда лежит за сотни миль отсюда, а люди, способные его добывать, все еще здесь — вместе с той, кто лучше любого другого может организовать их усилия.

Оба напряглись, опять с удивительной синхронностью. Лирна вдохнула, изобразила полную сожаления, немного виноватую улыбку. Королева репетировала ее все утро. Такая улыбка удавалась ей хуже всего.

— Госпожа Дарена, к сожалению, мой нелегкий долг обязывает меня приказать вам немедленно возвратиться в Северные пределы, где вы будете исполнять королевский приказ до тех пор, пока лорд Ваэлин не сможет вернуться к своим обязанностям. Судно владыки кораблей лорда Элль-Нурина уже ожидает вас в гавани. При хорошей погоде вы сможете достичь Северной башни за три недели благодаря исключительной быстроходности судна. Я соберу достаточно кораблей, чтобы как можно скорее отправить домой и шахтеров капитана Ультина.

— Они хотят сражаться, — угрюмо заметил Ваэлин. — Если послать их домой — быть беде.

Дарена молча стояла рядом. Ее лицо не выражало ровно ничего.

— Я поговорю с ними и объясню, что каждый взмах кайлом сейчас важнее сотни ударов меча, — пообещала Лирна. — К тому же разве они не достаточно сражались, чтобы заслужить славу и честь?

— Достаточно, ваше величество, — произнесла Дарена прежде, чем Ваэлин смог что-либо сказать. — Я сожалению о необходимости вашего приказа. — Она искоса глянула на Ваэлина, потупилась. — И не вижу причин не последовать ему.

«Какое удачное решение, — подумала Лирна. — Ведь я бы не потерпела возражений от тебя».

Но эту мысль она спрятала за очередной улыбкой, встала, подошла, сжала маленькие ладони Дарены.

— Ваша роль в этой войне огромна и удивительна. Ваши труды не будут забыты — и прошлые, и будущие. Миледи, принесите мне богатство, чтобы я смогла оплатить справедливость.

Она выпустила руки Дарены, отступила, заставила себя посмотреть в прищуренные, полные холодной ярости глаза Ваэлина. Выдержать его взгляд было трудно.

«Это не ревность, — захотелось сказать королеве. — Ты же знаешь меня, я выше ревности».

— Наверное, вы хотите попрощаться, — сказала Лирна вслух. — Я более не задерживаю вас. У меня дела с нашими новоприбывшими.

Новоприбывшие отличались от всех пришедших за последнюю неделю в Варнсклейв тем, что привели много детей. Одним из самых жутких зрелищ во время марша было обилие маленьких трупов. Детей загоняли в дома и сжигали живьем либо забивали, словно ненужный скот, и оставляли гнить под открытым небом. А тут — столько малышей! Лирна обрадовалась всей душой, хотя дети выглядели изможденными и напуганными и молча смотрели на королеву, бродящую по бедняцкому лагерю.

Брат Холлан представил тощего мужчину в бурой рясе:

— Это брат Иннис, мастер приюта в Рансмилле. Он много недель прятал своих подопечных в лесу.

— Брат, я всем сердцем благодарю вас, — поклонившись в ответ, произнесла королева. — Ваши дела — великое свершение во славу Веры.

Брат Иннис, ослабевший от голода, не привыкший видеть королей и королев, даже зашатался от волнения. Вокруг него сгрудились дети, вцепились в рясу и уставились на Лирну так, будто она навредила хозяину приюта.

— Ваше величество, мне очень помогали. — Брат Иннис указал на горстку оставшихся взрослых. — Эти люди голодали ради того, чтобы могли поесть дети, и увели прочь воларцев, чтобы те не смогли обнаружить наше укрытие. Многие дорого заплатили за свою доблесть.

— Они будут справедливо вознаграждены за нее, — заверила королева. — Если вы нуждаетесь в чем-либо, скажите брату Холлану.

— Спасибо, ваше величество, — сказал Иннис и снова поклонился.

— Я ищу женщину по имени Трелла Аль-Орен.

Иннис побледнел, глянул искоса на ближайшую хибару, сооруженную из остатков сарая, с дощатой крышей.

— Она, э-э, так много сделала, чтобы согреть этих детей, — заикаясь, пробормотал Иннис. — Ваше величество, простите меня. Я умоляю не наказывать ее.

— Наказывать? — удивилась Лирна.

— Ваше величество, чем могу служить? — спросили за спиной.

Лирна обернулась и увидела стоящую у входа в хибару высокую женщину со сложенными на груди руками. Слегка за пятьдесят, седина в волосах, еще симпатичная, но в глазах страх.

— Миледи, я принесла новости о вашем сыне, — сказала королева и поклонилась.

Госпожа Аль-Орен умудрилась сквозь все невзгоды пронести чайный набор: две крошечные чашечки и шарообразный чайничек, украшенный орхидеями и позолоченный. Наливая из него чай, госпожа пояснила:

— Это альпиранская работа. Подарок тети на мое замужество.

Лирна отхлебнула чай с удивительно богатым вкусом.

— Миледи, вы просто поразительны, — стараясь разрядить обстановку, произнесла королева. — Вы сохранили такое сокровище и нашли чай подобного качества.

— Мы наткнулись на торговый фургон пару недель назад. Хозяин погиб. Воры забрали все, кроме чая. Хотя для нас мешок зерна был бы гораздо лучшей добычей.

Она отхлебнула свой чай и наконец собралась с силами.

— Ваше величество, скажите, как он умер?

— Спасая мою жизнь и жизни всех, кто сейчас в моей свите.

— Но своей он не спас…

— Миледи, если бы был хоть какой способ помочь ему…

Госпожа Трелла покачала головой, потупилась, зажмурила глаза.

— Я всегда цеплялась за надежду, — сказала она. — И во время бегства из Варинсхолда, и долгими днями на дороге, и когда встретила брата Инниса с детьми. Я не оставляла надежду. Фермин был такой умный, хотя ему не хватало мудрости. Если бы существовал способ пережить падение города и удрать из темницы, Фермин наверняка отыскал бы его.

Лирна подумала об акуле и о битве. Стоит ли делиться догадками насчет того, что Фермин все-таки нашел способ бежать и отомстить? Но королева не могла подобрать подходящих слов, не могла объяснить. Стал ли Фермин человеком в акульем теле? Или акулой с памятью о человеческом прошлом? В любом случае, не стоит мучить храбрую женщину странной тайной.

— Я желаю в честь его подвига сделать Фермина посмертно мечом Королевства, — сказала Лирна.

— Спасибо, — поблагодарила госпожа Трелла и улыбнулась уголками губ. — Думаю, Фермина бы такое известие, хм, позабавило.

Лирна обвела взглядом лагерь. Взрослые хлопотали: обустраивали жилье, готовили, суетились, лишь брат Иннис и группа ребят подле него по-прежнему беспокойно глядели на королеву.

— Брат Иннис говорит, что вы помогали им согреться, — сказала она.

— Кто угодно может разжечь костер, — пожав плечами, заметила госпожа.

— И притом выжить при падении города и бегстве на юг. Это само по себе немалое достижение.

— Ваше величество, я не знаю, сколько и как Фермин рассказал о наших обстоятельствах, но, вопреки нашему имени, мы не вели жизнь знати. Бедность понуждает к находчивости.

— Не сомневаюсь. Но все же одинокая женщина, так долго выживающая среди войны и голода…

Госпожа Трелла заставила себя отпить, судорожно сглотнула.

— Возможно, вы слышали, — продолжила королева, — что я сняла все запреты на использование Тьмы в этом Королевстве. Одаренные теперь занимают почетное место в моей армии. Из разговоров с ними я выяснила одну общую черту: у них у всех матери тоже были Одаренными, хотя отцы — не всегда. Забавно, не правда ли?

Госпожа Трелла посмотрела ей в глаза, медленно подняла руку, растопырила пальцы.

— В ту ночь воларский солдат вышиб дверь моей спальни, нашел меня в платяном шкафу, рассмеялся, схватил меня за волосы и захотел перерезать мне глотку.

На кончике большого пальца заплясал милый голубой огонек.

— Тот солдат недолго смеялся, — сказала госпожа Трелла.

Пламя стало желтым и полыхнуло, обняло руку по локоть.

Королева уставилась на него, будто зачарованная, вскочила, попятилась.

— Ваше величество! — обнажив меч, крикнул Илтис.

— Ваше величество, я знаю о вашем эдикте. Но обыкновенные слова не могут так запросто побороть многовековой страх. Моя мать приложила немало усилий, чтобы я осознала опасность своего Дара, ужас, который он вызывает, и крайнюю неприятность внимания со стороны Верующих.

Госпожа сжала кулак, и пламя угасло. Лирна глубоко вдохнула, постаралась перебороть дрожь в руках и ногах, кивнула Илтису и села пить чай. Вид огня разбудил жуткую память, смрад горелой кожи — ее кожи, — когда языки пламени лизали ее.

— Седьмой орден связан моим словом, — успокоившись, сказала Лирна. — Я не позволю им понуждать кого-либо к вступлению. Отдельно от них существует небольшой отряд Одаренных из Северных пределов, подчиненных лишь лорду Ваэлину и мне. Они с радостью примут вас.

— Ваше величество, я старуха.

— Я думаю, вы не так уж стары. И, мне кажется, душа вашего сына обрадуется, если вы употребите свой Дар во благо Королевства.

— Ваше величество, я должна заботиться о них. — Госпожа Трелла указала на детей.

— Я даю вам слово: о них позаботятся. Им больше не нужен ваш огонь. А мне — очень нужен.

Лирна подумала, что позволила страсти прорваться в голос, потому что Трелла вдруг посмотрела с тревогой и недоверием. Такие взгляды Лирна замечала у тех, кто был близок ей: у Норты, Дарены, Ривы. И у Ваэлина. Те, кто не ослеплен обожанием, видят яснее.

— Я не приказываю, — улыбнувшись, добавила королева. — Это только просьба. Поразмыслите над ней. Поговорите с аспектом Каэнисом, с людьми из Пределов. Я не сомневаюсь, что и те и другие с радостью примут вас.

Королева встала. Госпожа Трелла поклонилась ей.

— Ваше величество, я хотела бы попросить об одолжении.

— Конечно же, просите.

На глазах госпожи заблестели слезы, и, чувствуя ее горе, к ней подбежали дети.

— Герб моего сына… я хочу, чтобы на нем была ласка. Из всех зверьков, привязывавшихся к нему, ласки были его любимицами.

— Как пожелает миледи, — сказала королева и поклонилась.

Уж лучше ласка, чем акула.

Хотя бóльшую часть Варнсклейва снесли буквально до камней мостовой, строения под нею оказались почти нетронутыми. Многочисленные подвалы стали теперь квартирами и тюрьмами. Воларскую женщину держали в угольном подвале развалин, когда-то, судя по закопченной наковальне среди щебня, бывших кузней. Пара королевских гвардейцев стояла по бокам лестницы в подвал, а лорд Вернье коротал время ожидания, черкая в записной книжке. Когда подошла королева, Вернье встал, поклонился с обычной грацией и поприветствовал ее на идеальном языке Королевства.

— Ваше величество, я безмерно благодарен вам за то, что вы прислушались к моей просьбе.

— Не стоит, милорд, — сказала королева. — Однако мне кажется, что я обману ваши ожидания.

— Ваше величество, простите…

Лирна велела гвардейцам открыть дверь в подвал и сказала Вернье:

— Увы, милорд, я понимаю, как вам хочется добавить мое знание в вашу хронику, но, к сожалению, ученой страсти придется пока уступить место потребностям дипломатии.

Она пригласила его сойти вместе с ней вниз. Илтис шел впереди. Форнелла Ав-Токрев Ав-Энтриль сидела за столиком и читала при свете единственной свечи. Форнеллу не заковали в цепи, ее лицо и волосы были чисты. Лирна позволила ей тазик воды каждое утро, чтобы ухаживать за собой. Форнелле давали пергамент и чернила, и теперь на столе перед нею лежал свиток, полностью исписанный мелким плотным почерком.

При виде королевы Форнелла встала и поклонилась, но смотрела безучастно, потом заметила Вернье и удостоила его осторожной улыбки.

— Ваше величество, милорд! — выговорила Форнелла на ломаном языке Королевства. — Какая честь, сразу двое гостей!

— Мы поговорим на вашем языке, — сообщила королева и перешла на воларский. — Важно, чтобы мы правильно поняли друг друга.

Лирна приказала Илтису подождать снаружи, Форнелле разрешила сесть, затем взяла и внимательно прочитала свиток: список имен, мест и товаров. Каждое имя помечено круглым знаком. Лирна узнала его.

— А, это вольные. А люди с этими именами, полагаю, ваши рабы?

— Да, ваше величество. Хотя этот документ, по сути, завещание. Рабов освободят после моей смерти.

— Мое понимание воларских законов ограничено, — солгала Лирна. — Я считала, что раб вне зависимости от статуса его владельца освобождается лишь специальным указом правящего Совета.

— Именно так, но мой брат — в Совете. Я не сомневаюсь, что он снизойдет к моей просьбе.

«Ко времени твоей смерти его будет заботить лишь собственное выживание, а не твое завещание», — подумала королева, а вслух сказала:

— Если я правильно вас поняла, ваши симпатии к главному институту вашей империи в последнее время угасли?

Форнелла взглянула на Вернье. Тот стоял у стены, вытянувшись, и не хотел смотреть в лицо своей пленнице.

— Мы совершили много ошибок, — сказала воларка. — Наверное, рабство — наихудшая из них, если не считать договора с Союзником.

— Если верить рассказам лорда Вернье, эти ошибки дали вам несколько столетий жизни.

— Ваше величество, не жизни — просто существования.

— И как же получить все эти столетия простого существования?

Форнелла потупилась, и Лирна впервые ощутила ее настоящий возраст. Вокруг глаз уже отчетливо виднелась сетка тонких морщин.

— Это кровь, — чуть слышно прошептала Форнелла. — Кровь Одаренных.

В памяти Лирны тут же всплыл корабль, надсмотрщик, рыщущий по рабской палубе со свитым в кольцо кнутом. «Все здесь не стоят одного с магией». Да уж.

Королева придвинулась к воларке, оперлась ладонями на стол и глухо проскрипела:

— Вы пьете кровь Одаренных? Оттуда и ваши годы?

— Под Воларом есть место, где сотни камер, наполненных Одаренными, — прошептала Форнелла. — Те, кто причастен, приходят туда раз в год, чтобы напиться. Каждый год все больше пустых камер и больше тех, в красных мантиях, кто хвастается благословением Союзника.

— То есть вам нужно больше Одаренных, а Союзник пообещал вам их в нашем Королевстве. Потому вы и явились сюда.

— И еще за тем, чтобы обеспечить северный фронт для вторжения в Альпиранскую империю. Но да, Союзник сообщил нам, что ваши земли богаты Одаренными.

— А когда и наши земли, и Альпиран будут ободраны дочиста, что вы собирались делать? Неужели выслать армии на весь мир?

Форнелла посмотрела королеве в лицо. Хотя ее голос задрожал, взгляд оставался твердым. Похоже, воларка решила, что настал ее последний час.

— Да, он пообещал, что со временем весь мир станет нашим.

«Любопытно, в твоих глазах стыд? Или всего лишь разочарование?» — подумала Лирна, а вслух спросила:

— Не обещанием ли вечной жизни вы соблазнили лорда Дарнела?

— Искушению бессмертия трудно противиться, в особенности самовлюбленным людям, — печально ответила Форнелла.

— Милорд, вы находите слова этой женщины правдивыми? — отойдя от стола, спросила королева.

Вернье заставил себя посмотреть на Форнеллу.

— Ваше величество, я почти уверен, что она не солгала. Даже будучи ее рабом, единственной ее добродетелью я находил честность.

— Как думаете, ваш император тоже посчитает ее достойной доверия?

— Император во всем умнее и мудрее меня, — ответил Вернье. — Если она скажет правду, император ее услышит.

— Надеюсь, он поймет ценность способности забывать былые раздоры.

— Ваше величество, забыть придется о слишком многом, — сурово глянув на королеву, сказал Вернье.

— Но если мы не сможем объединиться против общего врага, наш мир падет, — заметила Лирна и сказала Форнелле: — В ордене брата Каэниса есть тот, кто умеет слышать ложь. Вы подтвердите при нем свою готовность отправиться в Альпиранскую империю вместе с лордом Вернье и рассказать императору все, что вы рассказали мне. Почетная гражданка, если он услышит ложь…

— Ваше величество, он ее не услышит, — с очевидным облегчением выговорила Форнелла. — Я исполню ваш приказ.

Лирна подумала о том, что старость буквально сквозит в этой женщине, видна даже в улыбке.

— Отлично, — сказала королева, посмотрела на Вернье и изобразила виноватую улыбку. — И вы, милорд, — сделаете ли это для меня?

— Нет, ваше величество, — холодно ответил он.

Лирна подумала, что имперского хрониста не обманешь отрепетированными гримасами. Он умный. Даже слишком.

— Я сделаю это ради моего императора, великого мудростью и добродетелью.

Лирна стояла на крыше и наблюдала за отплытием. Королева видела прощание Ваэлина с Дареной и не смогла отвести глаз, хотя чувствовала себя так, будто подглядывает. Ваэлин так долго держал эту мелкую девчонку при себе…

Дарена отошла от владыки башни, попрощалась с госпожой Алорнис и лордом Адалем, братом Келаном, Санешем Полтаром, а затем взошла по трапу на «Красный сокол». Владыка кораблей Элль-Нурин приветствовал женщину поклоном. Корабль отчалил. Лирна вдруг задумалась над тем, что никто из сеорда не пришел проводить Дарену.

Ваэлин попрощался со всеми, обнял сестру и остался на пирсе, глядеть на уходящий корабль. Затем пришли Вернье и воларская женщина, и Ваэлин проводил их на другой корабль. Вернье оказался на удивление придирчивым в выборе судна. Таинственный, полный загадок имперский хронист.

Королева обернулась, заслышав шум. На крышу влезла госпожа Орена с меховым плащом в руках.

— Ваше величество, сегодня такой холодный ветер!

Орена накинула плащ королеве на плечи, и та кивнула, не отрывая взгляда от Ваэлина, смотрящего вслед отплывающему ученому.

— Мюрель говорила мне, что он — самый жуткий человек из всех, кого она встречала, — тихо сказала Орена.

— Да? Значит, и юные способны на мудрость. Миледи, он пугает вас?

Орена пожала плечами. Она реже других придворных соблюдала церемониал, когда оставалась наедине с королевой. Это забавляло Лирну, и потому она прощала ей частые нечаянные — и намеренные — дерзости.

— Мужчины бывают грубыми, бывают добрыми. Иногда попадаются и грубые страшные добряки. — Орена выпрямилась, затем церемонно поклонилась госпоже: — Ваше величество, маршал Травик жаждет аудиенции с вами. Похоже, рекруты ссорятся насчет имен для своих новых полков.

— Я сейчас спущусь.

Оставшись в одиночестве, Лирна смотрела на гавань до тех пор, пока Ваэлин не развернулся и не ушел. Королева проводила его взглядом — такого уверенного, решительного, по-хозяйски ступающего.

«Это не ревность, — сказала она себе. — Милорд, я не могу позволить, чтобы вас отвлекали».

Лирну разбудила еще до рассвета мягкая, но настойчивая рука Мюрель. Королева спала глубоко, без снов, и потому пришла в скверное настроение от неожиданного пробуждения.

— В чем дело?

— Ваше величество, внизу лорд Ваэлин с капитаном Белоратом. Похоже, у них важное известие с островов.

Лирна приказала принести тазик воды, погрузила в нее лицо, охнула от резкого до боли холода, мгновенно прогнавшего сонную усталость. Королева накинула простое платье и, пока спускалась по лестнице в импровизированный тронный зал, успела придать лицу выражение царственного благодушия.

Капитан Белорат поклонился вместе с Ваэлином, хотя и не мог побороть растерянность. Ведь он кланялся женщине, которую захватил в плен и чуть не убил. После того как Щит Островов забрал монструозный воларский корабль, Белорат вернулся к капитанству на «Морской сабле» и отплыл на острова для ремонта и с новостью о победе под Алльтором. Лирна надеялась, что капитан приведет корабли для королевского флота.

— Лорд Ваэлин, капитан, я полагаю, что ваши новости в достаточной степени важны, чтобы оправдать срочность вашего визита, — усаживаясь на трон, произнесла королева.

— Да, ваше величество, — подтвердил Ваэлин и кивнул капитану.

— Как, должно быть, известно вашему величеству, владыки кораблей приняли ряд, э-э, тайных мер для того, чтобы обеспечить безопасность, — сухо и не очень охотно сказал Белорат.

— Да, капитан, вы внедрили в Королевство шпионов еще много лет назад, — перебила его королева. — Это было известно и королю, и мне.

— Да, ваше величество. Большинство из них умолкло после вторжения. Однако мы временами получаем сведения от одного, оставшегося в Варинсхолде.

— От того, кто предупредил об отплытии воларского флота, — вспомнила Лирна.

— Именно так. После возвращения на острова я обнаружил еще одно послание из того же источника. Ваше величество, оно адресовано вам.

Белорат вынул свиток и подошел к трону. Лирна развернула узкую полоску бумаги и подумала, что, несмотря на все свои потуги быть и казаться умной, она на самом деле изрядная дура.

«Лирна, нападайте в канун зимней ярмарки. Если можете, избегайте стен. Аспекты Э. и Д. в Блэкхолде.

Простите,

Алюций».

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Алюций

— Поэтишка, не лги мне! — холодно и злобно процедил Дарнел и заорал, угрожая разорвать свежий шов под глазом: — Они должны были рассказать тебе хоть что-то!

— Милорд, они всего лишь выразили сожаление по поводу безвременной кончины брата по Вере, — беспомощно разведя руками, сказал Алюций. — Хотя я заметил некое удовлетворение у аспекта Дендриша, видимо, из-за того что теперь никто не оспаривает у него звание первого толстяка в Азраэле.

Дарнел побагровел от ярости, вскочил, схватился за оружие. Но командир дивизиона Мирвек предупредительно кашлянул, а отец Алюция шагнул ближе к сыну и напрягся. Дарнел обвел их взглядом, и рука на рукояти дрогнула. Недавнее бегство от Красного брата и восстание в собственном фьефе сильно испортили настроение лорда. Мирвек все больше пренебрегал им, с подчеркнутым уважением относясь к владыке битв Дарнела. У лорда фьефа осталась всего горстка рыцарей, а надежд на пополнение не было. Алюций удивлялся, почему воларец не убьет лорда и не примет командование, но, похоже, Мирвек был солдатом до мозга костей и буквально исполнял приказ Совета. Они назначили вассала, начальника новой колонии, и Мирвек не мог сместить пусть и бесполезного теперь Дарнела без нового приказа.

— Они знают об Одаренных, я уверен, — не в силах скрыть отчаяние, заныл Дарнел.

«Даже этот болван понимает: его звезда катится вниз, — глядя на переминающегося с ноги на ногу лорда, подумал Алюций. — Хочет купить себе благорасположение за знания аспектов».

— Аспекты драгоценны для тех, кто еще свободен в этих землях, — сказал отец Алюция. — Вредить аспектам — значит провоцировать восстания.

— Люди в любом случае взбунтуются, — задумчиво проговорил воларец. — Эти ваши аспекты очень интересны. Аспект-воин заинтриговал Совет настолько, что нам приказано немедленно после захвата направить его в Волар. Думаю, допрос аспектов окажется весьма полезным.

Алюцию не понравился нажим на слово «допрос».

— Если вы дадите мне еще немного времени, я думаю, что непременно склоню аспектов к сотрудничеству. Например, аспект Дендриш выложит какие угодно секреты за хороший обед.

Мирвек не рассмеялся, но прищурился и тяжело уставился на поэта. До сих пор воларец смотрел на сына генерала, своего раба, с легким презрением, но теперь Алюций понял: Мирвек видит его насквозь.

— Моего самого способного допросчика забрал ваш Красный брат, — сказал воларец. — При квалифицированном допросе ваши аспекты заговорили бы через пару секунд. Я послал за заменой. Она должна прибыть в конце недели, вместе с нашими войсками. Вам придется подождать.

Алюций ответил грациозным поклоном и попятился, когда воларец махнул рукой — мол, иди уже. Когда Алюций шел к двери, он чуть не ежился от полного ненависти взгляда Дарнела — и снова поразился своему бесстрашию.

— Это было неожиданно, — признался Алюций, когда сестра Кресия, нагая, дрожащая, легла поверх него и тяжело задышала в ухо.

Затем она поднялась, отвернулась и потянулась за блузой.

— Я слишком долго сижу здесь. Меня замучила скука. Поэт, не влюбляйся в меня.

Он отогнал воспоминание об Алорнис, рассмеялся, чтобы утихомирить совесть.

— Сестра, уж поверьте, меня не стоит этому учить.

Кресия криво глянула на него и поднялась с кучи шкур, служившей постелью. Сестра ничего не сказала, когда Алюций явился в подземелье, лишь кивнула в сторону бокового прохода, завела поэта в свою комнату, сбросила одежду, встала перед ним нагой и вызывающе посмотрела. Алюций искоса глянул на Двадцать Седьмого, упершего пустой взгляд в филигранную кирпичную кладку. Кресия сказала, что ее брат и сестра бродят по ночным улицам, собирая знание и припасы, хотя Алюций принес в подвал достаточно снеди, чтобы хватило до зимней ярмарки. После нее нехватка еды станет наименьшей из возможных проблем.

— Кто она? — с легким раздражением спросила Кресия.

— Кто «она»?

— Женщина, о которой ты подумал мгновение назад, — пояснила Кресия, затянула ремень и присела, чтобы надеть сапоги.

«Может, она собирает знания через близость? И такая же шпионка, как и я?» — подумал Алюций, а вслух сказал:

— Ну что вы, миледи, как мужчина может думать о ком-то другом, лежа в ваших объятиях?

Она вздрогнула от холодной желчи в его голосе. Алюций ощутил легкий укол совести и подумал, что всегда ранил сердца девушек, как мотыльки на пламя слетавшихся к симпатичному поэту с грустной улыбкой и сладкими объятиями — и к неизбежным слезам при расставании. Алорнис была единственной женщиной, которую он не разочаровал. Но поэт даже не поцеловал ее ни разу.

— Если ты хочешь что-нибудь выведать у меня, проще и быстрее спросить, — посоветовал он.

Она встала и швырнула ему рубашку.

— Отлично. Я спрошу, когда вернутся сестра и брат. И ты расскажешь все до последнего, если хочешь, чтобы мы помогли твоей эскападе.

Когда те вернулись, все уселись за скудную трапезу из сушеного мяса и хлеба, запивали водой — отец Алюция посчитал излишним снабжать затворников вином. Если Инела и Релкин и ощутили напряженность между Кресией и поэтом, то не подали виду. Хотя, как показалось Алюцию, Инела весело глянула на сестру.

— Отчего ты так уверен, что королевская армия нападет в зимнее солнцестояние? — спросил Релкин.

— Ни от чего. Если не считать моего совета напасть как раз тогда.

— И как ты подал совет? — осведомилась Кресия.

— Голубем. Между прочим, моим последним. Так что не просите послать еще.

— И как же поэт сделался голубятником?

— А так, что он — шпион на службе мельденейских морских владык, — сообщил Алюций, отхлебнул воды и вздохнул.

Ах, какое он в последний раз пил вино! Из отцовских подвалов, одно из старейших, само собой, кумбраэльское — глубокий, богатый вкус южных виноградников. Но и бутылки этого чудесного вина не хватило, чтобы принести сон, успокоить душу, опечаленную отъездом Алорнис в Северные пределы. Потому Алюций прихватил бутылку бренди с кухни, свалился в кровать и проснулся, только когда город заняла воларская армия.

— Значит, ты — предатель Королевства, — заключила Кресия, прервав его благостные воспоминания.

Ее рука потянулась к кошелю на поясе, а брат Релкин повернулся к Двадцать Седьмому, несомненно, готовясь применить свой Дар.

— Похоже на то, — согласился Алюций, посмотрел на свою чашку с водой, скривился и отодвинул ее.

Повисло напряженное молчание.

— Почему? — не сводя с него взгляда, наконец спросила Кресия.

— Это не ваше дело. Важно то, что у нас общий интерес: вернуть этот город Королевству и не допустить большого кровопролития. И сейчас я в наилучшем положении для того, чтобы добиться желаемого.

— Шпион не заслуживает доверия.

— Доверие? И вы еще говорите про доверие? Вы, прожившие жизнь во лжи? — Алюций рассмеялся. — И что вы творили для ордена во имя Веры? Сколько крови пролили из теней за много лет?

Крыса Инелы побежала по столу, понюхала руку поэта, оскалилась и громко пискнула.

— Он чует ложь? — спросила Кресия.

Толстушка Инела покачала головой:

— Нет, только презрение к нам.

Лицо Кресии перекосилось от ярости, но сестра справилась с гневом и убрала руку от кошеля. Крыса пискнула напоследок и побежала к хозяйке, а брат Релкин отвернулся от Двадцать Седьмого.

— Как ты это сделаешь? — спросила Кресия.

— Воларские подкрепления должны прибыть в канун зимней ярмарки. Их встретят в гавани командор Мирвек, лорд Дарнел и мой отец. И я. Меня оттуда не станут прогонять. Меня и не заметят. Мне понадобятся умения вашей сестры для того, чтобы устроить диверсию и отвлечь внимание.

— От чего отвлечь внимание?

— Судьба этого города в руках моего отца. Без его мудрости Дарнел и его союзники обречены.

— Трудно сыну убить отца, — заметил Релкин.

— Если вы сомневаетесь во мне, убейте меня сейчас и слоняйтесь тут до тех пор, пока не явится королева Лирна, — сказал Алюций, увидел ненависть в холодном взгляде Релкина и подумал, что наплевать. — Мне нужно, чтобы вы и сестра Кресия освободили аспектов.

— Вломиться в Блэкхолд непросто…

— Но вам вполне по силам, при ваших-то способностях. А я почти не сомневаюсь, что охране дан приказ убить аспектов, если город падет. Лучше рискнуть, чем просто смириться с гибелью.

Сестры и брат переглянулись, кивнули, Кресия — неохотнее всех.

— Мы сделаем, что вы просите, — пообещала она. — Но потом, поэт, вы ответите за все.

— Конечно. Я уже представляю, — сказал он, повернулся и затопал назад по туннелю.

За Алюцием привычно заспешил Двадцать Седьмой.

— Должен признаться, найденное вино показалось мне очень горьким, — садясь на скамью рядом с аспектом, сказал Алюций.

— Но вы нашли его?

— Да. Но лишь три бутылки.

Элера нахмурилась и, не скрывая разочарования, сказала:

— Жаль.

— Подобное всюду сопровождает меня, аспект. Однако у меня есть новости. Похоже, у нас появилась королева.

— Лирна жива?

— Цела и невредима, в здравом уме и твердой памяти. Она и ведет нам на помощь армию под командованием самого лорда Аль-Сорны. Эта армия уже сокрушила генерала Токрева под Алльтором.

Аспект Элера выпрямилась, закрыла глаза, расправила плечи и несколько раз размеренно вдохнула. Поэт видел это упражнение раньше, когда обычная маска спокойствия соскальзывала и на глаза Элере наворачивались слезы. Пара секунд, и аспект открыла глаза и улыбнулась. Поэт знал, что будет скучать по ее доброй, искренней улыбке.

— Алюций, это чудесная новость! Спасибо за нее. И когда нам ожидать прибытия королевы?

Алюций скосил глаза в сторону воларского мечника. Пусть тот казался совершенным идиотом, не способным связать больше дюжины слов на языке Королевства, но краткая шпионская карьера Алюция уже успела научить его, насколько обманчивой бывает внешность.

— Аспект, подобные знания лежат за пределами моей осведомленности. — Алюций сложил руки, выпрямил три пальца.

— Я полагаю, что вам не следует хранить вино, — сухо сказала Элера. — Нынче неспокойные времена, а вино ведь предполагает, э-э… бегство. От забот.

— Аспект, вы так беспокоитесь о моем благополучии. Но если кто и напился уже вволю, так это я.

Охранник нетерпеливо забренчал ключами, и Алюций встал.

— Думаю, я смогу поделиться с вами двумя бутылками, — заметил он. — Ваше удобство очень важно для меня.

Ее улыбка потускнела, а во взгляде появилась жесткость.

— Алюций, вино не следует тратить попусту.

— Оно и не будет потрачено так, — пообещал он и опустился на колено.

В глазах Элеры заблестели слезы. Она не протянула руку для поцелуя, как обычно, но наклонилась, коснулась губами лба, затем прошептала: «Умоляю вас, идите».

Он взял ее за руки, поцеловал ладони, затем встал и вышел из камеры. Воларец закрыл дверь, и поэт в очередной раз внимательно посмотрел на него. Как всегда, идеальная картина грубого агрессивного болвана. Но тем не менее Алюций мысленно похвалил себя за то, что велел Кресии немедленно убить охранника, как только она его увидит.

С самого падения города Алюций не заходил в когда-то внушительный особняк в тени большого дуба. Теперь особняк наполовину развалился, крыша едва держалась, вместо окон зияли дыры. А ведь Алорнис так старалась содержать их в чистоте и целости. По счастливой случайности дом не сожгли при разграблении города — наверное, из-за размеров и пустоты внутри. Для тех, кто не умел искать тайники, дом выглядел заброшенным и лишенным ценной добычи.

Дверь перекосилась и висела на петлях, в зале за ней виднелись только голые доски пола и стены, роняющие чешуйки краски. Алюций вспомнил свой первый визит сюда, стук в дверь и невыносимо долгое ожидание.

— Миледи, я — Алюций Аль-Гестиан, — низко поклонившись, представился он тогда. — Я бывший товарищ вашего благородного брата.

— Я знаю, кто вы, — открыв дверь ровно настолько, чтобы можно было оглядеть его сверху донизу, ответила она. — Чего вы хотите?

После нескольких визитов она все же впустила поэта, но лишь потому, что на улице шел дождь. Она посадила Алюция на табурет в кухне и строго предупредила, чтобы он не накапал на рисунки. Алюций был так настойчив, потому что изображал послушного подданного, блюдущего королевский указ, но вернуться следующим вечером его заставили рисунки. Алюций терпел и безразличие, и колкости, потому что раньше не видел ничего подобного: такого ясного, экономного в средствах, неотразимого — как и сама создательница рисунков.

Он тогда прошел на кухню, где Алорнис проводила бóльшую часть времени. На плитках пола в изобилии валялись глиняные черепки, а столу, на котором она готовила нехитрую трапезу, не хватало ноги. Алюций разделил с Алорнис скудный ужин.

— Вы приходите сюда каждый вечер, чтобы защитить меня? — удивленно спросила она и рассмеялась, а затем посмотрела на короткий меч у поэта на поясе и, лукаво сощурившись, сказала: — Извините, но он вам не слишком идет.

— Увы, не идет и никогда не шел, — согласился он. — Зато благодаря вашему брату я знаю, как пользоваться мечом.

По правде говоря, Алюций знал, что Алорнис все-таки нуждается в опеке. Горстку Верующих, которые настолько далеко зашли в своих фантазиях, что вообразили девушку заменой ее брату, она безжалостно и насмешливо прогнала. Не хватало еще и будить королевские подозрения. Она работала каждый день под не то чтобы приятным надзором мастера Бенрила и проводила ночи в пустом доме — и притом творила чудеса углем и серебряным карандашом на пергаменте, который покупала, экономя на еде. В конце концов, благодаря пергаменту Алюций и мог злоупотреблять терпением Алорнис. Он всегда приносил его во время визитов, а потом сидел и глядел на ее работу, потягивая «Волчью кровь». Алорнис не одобряла питья, но молчала.

«Нужно записывать всякое ее слово о брате и отце», — приказал король Мальций, когда призвал поэта ко двору. Официально королева хотела наградить поэта за новый сборник стихов, а в реальности Алюция собирались приставить к новому делу. Король прогуливался по саду, был мрачен и говорил, будто принужденный печальной необходимостью.

— Нужно установить и всех ее гостей, — сказал Мальций. — Алюций, тень лорда Ваэлина становится слишком длинной. Его сестре не стоит попадать в нее.

«Он считал, что делает меня шпионом, — подумал Алюций, глядя на стену, куда Алорнис когда-то прикрепляла пергаменты. На побелке остались их очертания. — Добрый король не знал, что мельденейцы успели раньше. А Янус ведь выведал бы все в мгновение ока».

Алюций поднялся по скрипучим, местами поломанным ступеням на второй этаж. Двадцать Седьмой шел следом и ловко перепрыгивал через проломы. Поэт остановился у двери комнаты Алорнис, как делал после многих заполненных пьянством ночей — просто чтобы услышать ее мягкое дыхание во сне.

«Почему я так и не сказал ей того, что так легко говорю столь многим? — подумал Алюций. — А ведь лишь с ней эти обычные слова не стали бы ложью».

Комната, где раньше спал Алюций, оказалась почти нетронутой. Остался и матрас на узкой кровати у стены, исчезли только простыни. Алюций отодвинул кровать, опустился на колени и выдернул из стены кусок штукатурки. Открылась полость, не замеченная пришедшими грабить воларцами. Алюций вздохнул с облегчением при виде узкого кожаного свертка.

Когда поэт положил его на стол, развязал шнурки и развернул, то сказал Двадцать Седьмому:

— Правда ведь кажется совершенной чепухой?

В свертке лежал маленький кинжал с простой рукоятью из китового уса в скромных кожаных ножнах. Алюций обнажил короткое, в шесть дюймов, лезвие.

— Человек, давший его мне, сказал, что убить можно легчайшей царапиной. Не мгновенно, конечно, но быстро. Яд очень силен.

Алюций посмотрел рабу в глаза, что делал редко из-за бессмысленности этого действия — глаза Двадцать Седьмого были совершенно пустыми.

— Что бы ты сделал, если бы я решил ударить тебя этим? Убил бы меня? Нет, скорее всего, ты бы меня разоружил, возможно, сломал бы кисть. А может быть, просто умер бы, зная, что еще до рассвета ко мне приставят такую же замену.

Куритай молча глядел на поэта.

— Но не бойся, мой старый друг, — пряча кинжал в ножны и засовывая их за пояс, заверил Алюций. — Это не для тебя. К тому же мне стало нравиться твое общество. С тобой так приятно разговаривать.

Он придвинул кровать к стене и улегся на нее, сцепив руки на затылке.

— Сколько ты видел битв? Десять, двадцать, сотню? Я по-настоящему был в одной, хотя с Кровавым Холмом и Марбелисом набирается три. Но мое участие в них едва ли достойно упоминания. Нет, моя единственная битва случилась при Восстании узурпатора, в первом великом сражении в блистательной карьере нашего скорого освободителя. Про эту битву сочинили довольно жуткие, хотя и не правдивые, песни, но я присутствую в большинстве из них. Алюций, поэт-воин, пришедший мстить за брата, его меч сверкает, будто молния из бури праведного гнева.

Он замолчал, погруженный в прошлое. Он всегда ярче вспоминал звуки и запахи, чем образы. Те — сплошь кровавая сумятица. В голове засело истошное лошадиное ржание, вонь пота, странный хруст, с каким рвет человека сталь, мольбы о спасении и быстрой смерти и кислая, колючая вонь дерьма. Алюций тогда обгадился.

— Я заставил его учить меня прямо на марше, — сказал он Двадцать Седьмому. — Мы упражнялись каждый вечер. У меня получалось, и я даже обманывал себя, думая, что у меня есть шанс пережить надвигающийся ужас. Я понял, что ошибался, когда Мальций скомандовал атаку. В одно мгновение я осознал, что я вовсе не воин и свирепый мститель, а перепуганный мальчишка, наделавший в штаны. Помню, я верещал. Остальные думали, это у меня боевой клич, а я вопил от страха. Когда мы кинулись к воротам, бунтовщики загородили нам дорогу собой, взялись за руки, кричали молитвы своему богу. Когда кони ударили их, меня вышибло из седла. Я пытался встать, но на меня валилось множество тел, я выл и молил о пощаде, но никто не вытаскивал меня. Затем меня ударили по голове.

Он вспомнил добрую сестру, выходившую его и потом оказавшуюся в Блэкхолде по обвинению в ереси и измене всего лишь из-за того, что она высказалась против войны. Алюций вспомнил лицо отца после того, как вернулся домой. За радостью последовал резкий и жесткий приказ не оставлять дом без разрешения. Тогда Алюций лишь покорно кивнул, отдал меч Линдена и удалился в свои комнаты, где и просидел больше полугода.

— Я всегда был трусом. И чем больше я узнаю о мире вокруг, тем разумнее мне кажется трусость. Обычно она диктует лучший образ действия. У Марбеллиса я стоял и смотрел, как пылал город, а потом наблюдал, как отец вешает сотню поджигателей. Я оставался подле отца во время осады, даже когда он возглавил атаку, чтобы прорвавший оборону враг не прошел дальше. В тот раз я не обгадился, хотя был в дупель пьян. Когда пали стены, я побежал вместе с отцом. Странно, но с нами был и Дарнел, перепуганный, как все. Ему пришлось драться со своими же людьми, чтобы попасть на спасительный корабль. Когда мы отплывали, я посмотрел в лицо Дарнела и понял: он такой же трус, как и я. Целиком и полностью.

Алюций подозвал Двадцать Седьмого жестом и тихо сказал:

— Я хочу, чтобы ты кое-что запомнил.

Алюций говорил недолго. Он не формулировал заранее то, что хотел сказать, — но получилось складно и гладко. Закончив, он приказал рабу повторить, и тот повторил, причем с жуткой точностью имитировал произношение.

«Неужели мой акцент и в самом деле показался ему таким уж важным?» — подумал Алюций, когда раб умолк.

— Отлично! — похвалил поэт, подробно и тщательно проинструктировал раба насчет того, кому передать эти слова, а затем добавил: — Я сейчас посплю. Не мог бы ты разбудить меня, когда пробьет восемь?

Алюций очень обрадовался, когда обнаружил Дарнела в порту. Лорд был верхом, горстка оставшихся рыцарей ждала пешей. Лорд фьефа любил возвышаться над всеми вокруг и обязательно выезжал из дворца верхом. За Мирвеком вдоль набережной выстроился полный батальон вольных мечников, готовый приветствовать знать на огромном военном корабле, показавшемся на горизонте. Алюций знал от отца, что воларские конвои в последние недели постоянно страдали от нападений. Несомненно, для мельденейцев военное пиратство оказалось еще прибыльнее, чем мирное. Однако корабли такого размера и мощи, как подплывающий теперь, наверняка не по зубам разбойникам.

Утро прошло в напряженном и суетливом ожидании. На южной равнине появилась армия Лирны. Отцовские солдаты кинулись к заботливо продуманным позициям. Но тревоги не трубили. Никакого предупреждающего вытья рожков в морозном воздухе: никакое войско не топчет поля за стенами.

«Если она только сможет прийти, то придет — пусть хотя бы для того, чтобы повесить меня», — подумал Алюций.

С самого начала войны он усиленно избегал ее. Уж очень у нее проницательный взгляд. Они лишь случайно сталкивались по дворцовым делам. Пару раз Лирна высылала приглашения пополдничать с ней, но Алюций уклонялся, боясь ее догадливости и пытливости. Ведь он знал о том, что она сделала.

Все началось в тот день, когда поэт вернулся из Марбеллиса и Лирна пришла в порт приветствовать остатки некогда великой армии отца. Как Лирна улыбалась! Так искренне, великодушно, ободряюще, и ни тени осуждения, упрека. Но поэт заметил фальшь, хотя предательское чувство проявилось лишь на мгновение, когда с корабля несли безногого гвардейца.

Лирну грызла совесть.

Позже все встало на свои места. Алюций понял все, когда выяснилось, что новый король благополучно вернулся в Королевство, а Ваэлин остался в Альпиране. Поэт был во дворце, когда ошалелый, отощавший Мальций водрузил себе на голову корону, собравшаяся знать поклонилась, а на лице принцессы промелькнуло то самое выражение вины и стыда.

Это она, Лирна.

Алюций всегда поражался, как быстро его отыскали мельденейцы. Выпивка, женщины и случайные приступы поэзии были его главным занятием целых два года после коронации. Вино развязывало язык, поэт ронял слова, которые кто-то мог бы счесть изменническими. Однажды в любимой пивной к поэту подсел мельденеец. Здесь ветеранам подносили первый стакан бесплатно. Расход небольшой, ветеранов вернулась жалкая горстка. Мельденеец был одет обычным для его сородичей образом, в моряцкую робу, поначалу говорил простецки, грубо. Он проставил Алюцию вино, а когда узнал о поэтических упражнениях, признался, что изящная словесность для него — штука мудреная и незнакомая, и задал много вопросов о войне. Он пришел и следующим вечером, купил меньше вина, но задал больше вопросов. Явился он и на третий вечер. Речь его становилась все глаже, вопросы — все дотошнее, в особенности в том, что касалось короля и его сестры.

— Они предатели! — выпалил Алюций.

Мельденеец скривился, замахал руками — мол, тише ты. Но Алюций пьянствовал, и ему было наплевать.

— Вся семейка — предатели и обманщики. Янус послал моего брата умирать в Мартише и заставил моего отца ни за что убить тысячи людей. Но моего друга альпиранцам оставил не он. Это она, она самая.

— Мы знаем, — подтвердил мельденеец и медленно кивнул. — Но мы хотим знать больше.

Алюцию предложили деньги, он отказался и загордился таким своим здравомыслием на пьяную голову.

— Просто скажите мне, чего вы хотите.

Он быстро обнаружил, что работа шпиона — невероятно легкая. Люди не видят того, что не укладывается у них в голове. Алюций согласился почитать стихи сборищу купеческих жен, ненасытных сплетниц, полных слухов про новые торговые пути, которые их мужья были вынуждены освоить. Кумушки видели только симпатичного молодого поэта, трагического героя трагической войны, и охотно поделились знанием про возможности выгодных инвестиций. Алюций объяснил, что это для его отца. Ему же нужно чем-то заняться. Военному тяжело перенести мирное время.

Алюций захаживал в таверны, где собирались ветераны королевской гвардии. Поэта радостно встречали воины, бывшие в Линеше с Ваэлином, все сплошь циники и завзятые болтуны после нескольких кружек эля. Поэт дал понять, что открыт для заказов, сочинял любовные поэмы для пораженных страстью молодых аристократов, панегирики для почивших в бозе нуворишей и получил доступ к знати и богатейшим патрициям Королевства. Мельденеец был счастлив, обеспечил Алюция голубями и дал отравленный кинжал на тот случай, если шпионство раскроют.

— Я не убийца, — с отвращением глядя на оружие, заявил Алюций.

— Это для вас, — с ухмылкой пояснил шпион и вышел из пивной.

Поэт больше никогда не видел его. А на следующей неделе король призвал Алюция и приказал шпионить за Алорнис. Вот тогда энтузиазм к новому занятию начал увядать. Когда Алюций был рядом с Алорнис, гнев угасал и ненависть к предавшим уже не жгла так сильно, как раньше. Поэт принялся собирать лишь мелкие торговые сплетни, но не торопился отправлять известие о своей отставке. Мельденейцы наверняка выдадут кинжал в спину в качестве пенсиона. А потом пришли воларцы, и сомнения пропали.

Алюций стоял рядом с Двадцать Седьмым в десяти ярдах за спиной отца, а тот отошел от Дарнела и его свиты рыцарей-прилипал.

— Внушительный зверь, — подойдя к отцу, заметил поэт.

Лакриль Аль-Гестиан кивнул. За широкой кормой большого корабля следовала пара меньших.

— Надо думать, это корабль того же типа, что и «Штормовой», — сказал отец. — Увы, я забыл название второго. Мирвек считает, что приход такого большого корабля — знак доверия Совета. Прибыло больше подкреплений, чем ожидалось.

Алюций помнил, как «Штормовой», будто мрачное чудовище, долго торчал в гавани, пока генерал Токрев наконец не отплыл к Алльтору, чтобы там и сгинуть. Но как же похожи корабли! Когда плавучее чудище приблизилось, Алюция поразило его сходство со «Штормовым». Хотя воларцы обожают одинаковость.

— Ваши приготовления уже закончены? — спросил поэт. — Все готово, чтобы обескровить армию Ваэлииа?

— Какое там! — проворчал отец. — Если вольные мечники не грабят, то отчаянно ленивы, а варитаи бесполезны как рабочая сила. Дай им лопату, они попросту будут тупо глазеть на нее. Однако, кажется, в скором будущем у нас появится много рабочих рук.

— А если бы у вас было столько возможностей, вы бы смогли удержать Марбеллис?

Лакриль озадаченно посмотрел на сына. Оба пришли к молчаливому соглашению о том, что не будут вспоминать произошедшее в Марбеллисе. Воспоминания были неприятны. Но выражение лица Алюция, его готовность что-то сделать, наверное, родили у отца подозрения. Он наклонился к сыну и тихо сказал:

— Нет, я бы не удержал его. А тебе не нужно здесь быть. Ты еще не добыл ни единого полезного слова у аспектов. Я не смогу защищать тебя вечно.

Алюций посмотрел на присвоенный дом, отыскал взглядом балкон, на котором завтракал и наблюдал приходящие корабли. Как и договаривались, она уже стояла на балюстраде и глядела на Дарнела. Вернее, на коня Дарнела.

— Все в порядке, — утешил отца Алюций. — Вам не придется.

Конь Дарнела громко фыркнул, дернулся, затряс головой.

— Тише, тише. — Лорд фьефа погладил животное по шее.

Ага, наш лорд сегодня без доспехов — только портновский шедевр из шелка да длинный плащ. Поэт вытянул из-за пояса кинжал, спрятал под плащом, не спуская глаз с коня. Тот фыркнул снова, громко заржал, вдруг в его глазах вспыхнул безумный ужас — и конь встал на дыбы. Дарнел не успел схватиться за поводья и вылетел из седла. Освободившись от всадника, огромный конь развернулся и ударил ближайшего рыцаря. Копыта звучно лязгнули о стальную кирасу, рыцарь полетел наземь. Животное крутилось на передних ногах, задними разгоняя ошарашенных людей, перепуганный Дарнел отползал. Конь прекратил лупить рыцарей, повернулся к Двадцать Седьмому, дико уставился на него, издал тонкий яростный визг и атаковал. Элитный раб, как обычно, не моргнул и глазом, нырнул вбок, чтобы уклониться, но не успел на долю секунды, и конь ударил его в плечо и отправил кувыркаться по земле. Раб полетел, будто кукла, и застыл, оглушенный.

Алюций выдернул кинжал из ножен и кинулся к Дарнелу. Тот пытался встать на ноги и не думал о защите.

«Используй самый короткий удар, — наставлял его Ваэлин много лет назад, когда поэт еще воображал себя героем. — Быстрейший клинок ранит первым».

Должно быть, сработал отточенный годами инстинкт: Дарнел развернулся в момент, когда Алюций ударил. Лезвие пропороло плащ, запуталось в складках. Лорд рыкнул, махнул кулаком, метя в лицо. Поэт нырнул под руку, вырвал кинжал из плаща, ткнул. Достаточно малейшего пореза. Но лорд уклонился, отступил, меч в мгновение ока вылетел из ножен. Страшная боль обожгла грудь. Алюций упал на колени. Дарнел занес меч над головой. Его лицо перекосилось от хищной радости, предвкушения убийства. Он захохотал.

— Ты, поэтишка, думал убить меня?

Кровь хлестала из раны. Алюций посмотрел за плечо Дарнела и сказал:

— Я — нет. Но он — да.

Дарнел развернулся — но опоздал. Лакриль Аль-Гестиан пропорол шею лорда шипом, высунувшимся из правого рукава. Вися на шипе, Дарнел умирал несколько секунд, плакал и плевал кровью, пучил глаза и болтал чепуху. Наконец он обмяк и свалился.

Алюций подумал, что все завершилось слишком уж быстро. Его будто обняли со всех сторон холодные руки. Он осел наземь. Его подхватил отец. Видя его побелевшее лицо, Алюций улыбнулся и сказал:

— Аспекты… иди в Блэкхолд…

Отец яростно затряс его, неистово закричал:

— Алюций! Алюций!!!

Где-то поблизости громко зашумели, раздался лязг, потом закричали испуганные люди. В памяти неприятно всплыл тот давний мятеж. Мир мутился перед глазами, но Алюций успел разглядеть, что небо над головой отца полно странных черных черточек — будто стрелы на Кровавом Холме. Вот еще одно неприятное воспоминание.

Алюций закрыл глаза и постарался изгнать из памяти неприятное и вызвать в ней лицо Алорнис, пока на камень порта вытекали последние капли крови.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Френтис

— Канун зимней ярмарки, — обыденно нудным голосом произнес, брат Лерниал.

Он прибыл накануне вместе с женщиной эорхиль и с тех пор упорно молчал, сидел у огня и часами таращился на пламя. Инша-ка-Форна постоянно оставалась рядом, смотрела, напряженно ожидала.

Френтис стоял вместе с Иверном в толпе собравшихся командиров. Тот растерянно выговорил:

— Это же черт знает что. Седьмой орден прятался в королевской гвардии. И еще неизвестно где. Они могут оказаться где угодно!

— Аспект Греалин дал понять: у них много масок, — заметил Френтис.

— Греалин, — вздохнул Иверн. — Сколько же лжи они нагородили нам?

— Достаточно, чтобы уберечь нас, — сказал Френтис и вздрогнул.

Брат Лерниал пошевелил губами, Инша-ка-Форна помахала рукой Френтису — мол, подойди.

— Что случится в канун зимней ярмарки? — спросил Бендерс у брата.

Тот напрягся, стараясь сосредоточиться. На виске дрожала жилка, по лбу стекал пот.

— Варинсхолд, — произнес брат Лерниал. — Нападет лорд Аль-Сорна. Что-то… что-то случится.

— Его армия в Варнсклейве. Как такое может произойти? — спросил Бендерс.

Лерниал застонал, выгнул спину, медленно выдохнул и, совершенно изможденный, бессильно обмяк.

— Это все, — пробормотал он.

— Должно быть больше, — не унимался барон.

— Оставьте его, — свирепо глянув на барона, буркнула Инша-ка-Форна. — Это вредит ему. Сильно.

— Вы можете слышать мысли лорда Ваэлина? — тихо спросил Френтис.

— Только брата Каэниса, — помотав головой, ответил Лерниал. — Так проще. — Он устало улыбнулся. — Пробираться даже сквозь воспитанный дисциплинированный разум — нелегкий труд.

Френтис поблагодарил его и пошел совещаться с Бендерсом и Холлисом.

— Три дня до ярмарки, — напомнил барон. — Нет времени планировать. Я приказал своим людям нарубить деревьев для лестниц и осадных машин, но еще ничего не готово.

— Поэтому стоки остаются единственной возможностью, — сказал Френтис. — Мы знаем от рыцарей Дарнела, что аспекты Элера и Дендриш — в Блэкхолде. Может, с ними и аспект Арлен. Если на город нападут, у них нет шансов выжить. Я могу вытащить их.

— Гораздо важнее взять ворота, — указал Соллис.

— Но аспекты…

— Они прекрасно знают, что Вера временами требует жертв. Мы возьмем ворота, рыцари барона ворвутся в город, а мы двинемся к Блэкхолду.

— Мы?

— Брат, ты хорошо вел своих людей. Они верны тебе. Но наша верность друг другу — братская. Или ты не хочешь больше зваться братом? — сурово и тихо спросил Соллис.

— Я никогда не стану звать себя иначе, — покраснев от гнева, ответил Френтис.

— Значит, выходим на рассвете, — заключил Соллис и добавил: — Милорд барон, мы выйдем на рассвете. Тогда через три ночи мы подойдем к городу в темноте. Брат Френтис, отбирайте людей и будьте готовы.

Они пошли вдоль Солянки к Варинсхолду, цепочкой по берегу. Там было влажно и не поднималось предательское облако пыли. Для похода в стоки Френтис выбрал Давоку, Дергача и Тридцать Четвертого. Арендиль с Иллиан громко протестовали, оспаривали решение, но Давока сурово выбранила юную леди за капризность, а Бендерс отказался даже думать о том, чтобы выпустить внука из виду.

— Всегда будь рядом со мной, — сурово предупредил барон. — Если все пойдет как надо, еще до конца недели фьефу потребуется новый лорд.

После двух дней пути команда сделала привал в мелкой ложбине к югу от Солянки. До Варинсхолда оставалось рукой подать. Братья Соллиса обследовали местность вокруг — большей частью травянистые равнины и поля пепла на месте Урлиша. Братья вернулись с закатом и доложили, что воларцы больше не патрулируют равнину.

— Может, у них не осталось кавалерии для патрулей? — предположил Эрмунд. — Мы же перебили сотни их у отрога.

Люди улеглись, завернувшись в плащи. Было холодно, но костров не разводили, не хотели рисковать. Френтис остался наблюдать. Сам он решил не спать, как и в две предыдущие ночи, и ежеминутно боролся с изнеможением. Однажды он отключился прямо на ходу и, если бы не Давока, вывалился бы из седла. Лоначка сурово отчитала Френтиса и уговаривала поспать ночью. Он мотал головой. Ведь если сомкнешь глаза — обязательно явится та жуткая женщина.

— Брат, как думаете, завтра все кончится? — спросила Иллиан, присевшая в нескольких футах от Френтиса.

Она завернулась в плащ, взятый с мертвого воларца у отрога, и утонула в нем полностью — был виден лишь бледный овал лица.

«Такая юная и маленькая, — подумал Френтис. — И не поймешь, какая она на самом деле. Так никто не мог понять, кто же та женщина».

Разозлившись на себя за сравнение, Френтис отвернулся и шепотом спросил:

— Что кончится?

— Война, — подобравшись ближе, пояснила Иллиан. — Дергач говорит, она кончится всего-то за день. — Она грустно усмехнулась. — Дергач сказал, что на добычу купит себе дом терпимости.

— Миледи, я сомневаюсь, что в столице остался хоть один.

— Но мы-то справимся? Война закончится?

— Надеюсь, — ответил Френтис.

Странно, но девушка вдруг огорчилась и даже надулась, хотя такое в последнее время случалось все реже.

— И больше не будет рядом Горина. И Давоки. Арендиль уйдет править фьефом, Дергач — своим домом терпимости, а вы — в орден.

— А вы, миледи?

— Не знаю. Я понятия не имею, где живет мой отец — если его дом уцелел.

— А ваша мать?

— Когда я была маленькой, отец говорил мне, что моя мать умерла, — кисло ответила Иллиан. — А однажды я услышала болтовню служанок. Кажется, моя дорогая мамочка сбежала за море с капитаном, когда мне был всего годик. Отец выбросил из дома каждый клочок ее одежды и вообще все, напоминавшее о ней. Я не представляю, как она выглядела.

— Не все годятся на роль родителей, — заметил Френтис и подумал о своей семье, если ее вообще можно так назвать. — Какая бы судьба ни постигла вашего отца, его земли по праву — ваши. Я не сомневаюсь, что королева обязательно вернет вам земли и владения, как полагается.

— Вернет земли и владения, — задумчиво произнесла Иллиан и обвела взглядом поля пепла, голубовато-серебристые в лунном свете. — Разве это возможно сейчас? Столько всего разрушено. К тому же я не уверена, что хочу принять власть над руиной.

— Э-э, ведь вам, хм, нравится Арендиль, — осторожно высказался Френтис.

Она смущенно вздохнула.

— Да. Он такой милый. Думаю, когда-нибудь госпожа Алис найдет ему жену, привычную к светской болтовне с привилегированными болванами, красивым платьям и балам. Я к такому вряд ли когда-нибудь привыкну.

Она покопалась в складках плаща и вытащила арбалет, крепко сжала ложе.

— Я рождена для этого. Брат, я рождена для ордена.

Она говорила так серьезно.

Френтис не смог подобрать подходящие слова и не нашел ничего лучшего, как сказать:

— Но в Шестом ордене нет сестер.

— Почему нет?

— Просто нет. И никогда не было.

— Потому что воюют лишь мужчины, да? А как же она? — спросила Иллиан и кивнула в сторону Давоки. — И я?

Он потупился, поерзал.

— Состав орденов предписан Верой, — наконец произнес он. — Нельзя ломать предписания Веры.

— Можно, если вы поручитесь за меня. А в особенности — если поручится брат Соллис. Вы же сами говорили, теперь все изменилось.

— Иллиан, это глупое желание.

— Почему глупое?

Френтис разозлился. Ну что за наивная детская бестолковость! Он посмотрел ей в глаза и сурово спросил:

— Ты хочешь быть как я? Ты хоть представляешь, сколько и чего я наделал?

— Вы — непревзойденный воин и тот, кто спас мне жизнь.

От вида ее простодушного лица, от обожающего взгляда гнев улетучился сам собой.

— Я прорубил себе путь через полмира, чтобы вернуться сюда, — устало сказал Френтис. — Я пролил много крови. Очень. Когда наша королева вернется на трон, думаю, она воздаст мне должное. Сторицей.

— За что? За победу в войне?

Он покачал головой.

— Миледи, когда-то давно я потерял свой путь, как и вы, и просил о такой же милости того, кто потом возненавидел себя за согласие. На мне вина за эту ненависть — и за многое другое. Если хотите, обратитесь к брату Соллису. Он скажет то же самое.

— Это мы еще посмотрим, — прошептала она и обиженно замолчала, потом отложила арбалет, вытащила из колчана болт и принялась доводить его на маленьком точильном камне.

«Да, она больше не для балов и платьев», — подумал Френтис и сказал:

— Знаете, в южных джунглях Воларской империи живет зверь двенадцати футов высотой, покрытый шерстью, и выглядит он в точности как человек на ходулях.

— Да вы придумываете, — недоверчиво выдохнула Иллиан.

— Клянусь Верой, это правда. А в восточном океане живут акулы величиной с китов и полосатые от носа до хвоста.

— Про них я слышала, — хмурясь, подтвердила девушка. — Мой учитель показывал мне картинку.

— А я видел их своими глазами. Иллиан, в мире есть не только война. Прекрасного в нем не меньше, чем уродства. Пока у человека есть глаза — он может видеть красоту.

Она тихонько рассмеялась.

— Надеюсь, когда-нибудь и я найду своего капитана и отправлюсь за чудесами.

Френтис чувствовал, что смех ее неискренний, а шутка — натужная. Иллиан уже сделала выбор.

— Я тоже надеюсь.

Иллиан с тревогой посмотрела ему в глаза, нахмурилась. Ее юному лицу совсем не шла хмурая гримаса.

— Брат, вы обязаны поспать. Пожалуйста. Я посторожу. Если вы станете, э-э… беспокоиться, я тут же разбужу вас.

Френтис хотел сказать, что от иных снов нельзя проснуться. Но он так устал, а до битвы осталось три часа.

— Не пренебрегайте и своим отдыхом, — попросил он, лег на бок, глубоко вдохнул и закрыл глаза.

Она сидит одна в просторном зале с мраморными полами, с изысканной мебелью. Середина дня, легкий ветерок колышет занавеси на сводчатых арках, выводящих на балкон. Этот зал принадлежал члену Совета Лорвеку и был полон шедеврами, купленными либо украденными по всему миру. Тут стояли альпиранские статуи из бронзы и мрамора, чудесные картины из Объединенного Королевства, тончайшей работы керамика с дальнего запада, аляповатые военные маски южных племен.

Бесценная коллекция, собранная на протяжении нескольких человеческих жизней. Горстка бессмертных коротала столетия в одержимости богатством, искусством, плотью — либо убийством.

Женщина окидывает взглядом коллекцию Лорвека и решает утром уничтожить ее. Пища, принятая два дня назад, взбодрила — но оставила кислое послевкусие. Одаренный был воистину гнусным человеком с жуткой способностью сковать жертву, оставить неподвижной — но все чувствующей. Он провел двадцать лет в скитаниях по империи. Он охотился на женщин, сковывал их, заставлял молча терпеть всевозможные пытки, какие мог придумать. Со временем он мог бы сделаться ценным приобретением для Союзника, но рассудок убийцы был слишком поврежден, раздроблен и слаб. Он не стоил усилий. Он пытался сопротивляться ей вопреки дурманящему снадобью, пускал в ход свой Дар, будто невидимую вялую руку пьяного. Когда-то женщина посмеялась бы, отступила бы и выждала, позволила бы дурману рассеяться, а потом вернулась бы и насладилась беспомощной яростью жертвы. Но гнусный скот едва ли заслуживал уважения — и уж точно не заслуживал жалости. Женщина рассекла ему глотку и, поборов тошноту, заставила себя пить. У крови был мерзкий вкус. Быть может, скверна стольких гнусных убийств перешла от преступника к ней, поглотившей его кровь?

Женщина отогнала воспоминание, замедлила дыхание, успокоилась, сосредоточилась.

— Любимый, я чувствую тебя, — сказала она. — Я знаю, что и ты видишь меня.

Она ждет, она готова принять ответ, но ощущает лишь глубину его враждебности.

— Поговори со мной, — умоляет она. — Разве ты не одинок? А ведь нас объединяет столь многое!

Сквозь пустоту до нее докатывается волна гнева, хлещет, заставляет поморщиться от боли.

— Я боюсь за тебя, — не унимается женщина. — Любимый, мы знаем, что она жива. Мы знаем, что она придет и возьмет город, и ты знаешь, что она сделает с тобой, когда отыщет тебя.

Гнев тускнеет, сменяется мрачной решимостью, острым чувством вины.

— Забудь все глупости, которые засунули тебе в голову, — просит женщина. — Забудь эту ложь. Вера — детская иллюзия, благородство — маска труса. Моя любовь, это все не для нас. Ты же чувствовал нашу общность, когда мы убивали вместе. Мы возвысились надо всеми, мы парили — и сможем снова. Уходи сейчас же. Беги. Возвращайся ко мне.

Ощущения меняются, чувства тускнеют, появляется образ зловеще прекрасной девушки. Половину ее лица озаряет пламя, она растеряна, полна сожаления. Ее губы движутся, звук не доходит, но слова слышны с абсолютной ясностью.

— Любимый, я уже поклялась. И не могу клясться другим. У меня не было выбора, — виновато произносит женщина.

Образ пропадает, превращается в вихрь, и оттуда доносится холодный, суровый, но благословенно знакомый голос:

— У меня тоже.

Войско поднялось и построилось за два часа до рассвета. Командиры собрались вокруг Соллиса, развернувшего недавно нарисованную карту города. Соллис указал на северо-восточные ворота.

— Милорд, я предлагаю атаку в двух направлениях, — сказал он Бендерсу. — Ваши рыцари ударят на Гэйт Лэйн. Она достаточно широка для десятка человек плечом к плечу и ведет прямо к гавани. Если получится, вы разрежете город надвое и приведете врага в замешательство. Мои братья, отряд брата Френтиса и народ из Ренфаэля двинутся прямиком на Блэкхолд. Крепость пригодится на случай, если судьба обернется против нас.

Бендерс кивнул и сказал собравшимся командирам:

— Числа не в нашу пользу. Но, как нам доложили, лорд Ваэлин идет брать этот город, и я хочу помочь. Скажите всякому рыцарю и воину, что обратной дороги нет. Мы не отступим, не свернем, мы не знаем пощады. Сейчас в городе зараза — и мы ее вычистим.

Барон посмотрел на Арендиля и угрюмо добавил:

— Лорда Дарнела живым не брать, несмотря на какие угодно взывания к рыцарскому кодексу. Дарнел давно уже предал и кодекс, и Королевство.

Четверка избранных пришла к городу пешком и подобралась к стене с севера, где Солянка вытекала сквозь большой шлюз. Последние полмили они ползли, Дергач охал, стонал и заработал пинок от Давоки. Бывший вор за последние месяцы стал куда осторожней, но часто забывался, и его требовалось приводить в чувство. Как и ожидалось, шлюз хорошо охраняли, и пробраться сквозь него не удалось бы, даже если бы они сумели справиться с потоком, несущимся поверх перегородки. Френтис загнал команду в реку и повел вдоль стены на север. Все были в тонкой одежде из легкой ткани, сапоги оставили на берегу, а из оружия взяли с собой в холодную воду только мечи и кинжалы.

Там, где река уходила от города и отправлялась, извиваясь, далеко вглубь Королевства, в трех футах над водой торчала труба. Из нее лился грязный зловонный поток, оставлявший пятно на воде. Когда плыли через него, Дергач чуть не задохнулся. Френтис уцепился за стену, посмотрел на парапет наверху. Пусто. Хотя неподалеку слышались голоса воларцев. Когда убегали из города во время штурма, Френтис даже и не думал об этом выходе. Слишком открыто, лучники бы споро расправились с каждым вылезшим из трубы. Но теперь Френтис сделал ставку как раз на уязвимость. Даже самый подозрительный и осторожный военачальник не станет обращать пристальное внимание на заведомо невыгодный для нападающих подход.

Френтис полез вдоль стены в поисках опор, но ничего не нашел.

— Брат, слишком уж скользко, — сдирая ногтями мох с камней, шепотом пожаловался Дергач.

Тридцать Четвертый коснулся плеча Френтиса, и тот обернулся. Бывший раб хлопнул себя по груди, указал на отверстие трубы, затем двинул вверх обеими руками. Френтис посмотрел на заросшую мхом стену и неохотно кивнул. Если хочешь залезть, придется рискнуть и немного поплескаться.

Френтис с Давокой встали по обе стороны от бывшего раба, глубоко вдохнули и нырнули. Френтис поставил тощую ногу Тридцать Четвертого себе на плечо, сосчитал до трех, чтобы Давока успела сделать то же самое, дотронулся до ее руки, и оба синхронно оттолкнулись ногами, выбросили Тридцать Четвертого из воды, и он сумел уцепиться за край трубы. Повисел несколько секунд, пока Френтис с Давокой осматривались.

Никого. Даже голоса исчезли вдалеке.

Тридцать Четвертый вскарабкался на трубу, поймал брошенную веревку, обернул ее вокруг трубы и по обыкновению умело завязал. Первым наверх выбрался Дергач, заполз внутрь и зашипел, изрыгнув ругательство, когда впереди образовался бугор нечистот. Остальные с тревогой наблюдали за ним. Потом полезла Давока, охнула, толкнула тушу Дергача. Френтис махнул бывшему рабу — мол, теперь ты, — бросил напоследок взгляд на стену, отвязал веревку и протиснулся внутрь, таща ее за собой.

— Эх, брат, ничего нет лучше запаха родного дома, — философски заметил Дергач, когда выбрался в канализацию и, осматриваясь, встал посреди канала с жидким дерьмом. — Думаю, туда, — изрек он и показал направо. — Насколько я помню, этот канал заворачивает к воротам.

— Веди, — приказал Френтис.

Потребовался час с лишним шлепанья по жидкой мерзости, и после двух поворотов не туда компания все же вышла к большому стоку — железной решетке в двадцать футов с узкой щелью там, где дорога подходила к внутренней стене. Френтис помнил, что много лет назад, удирая от мстительного лавочника, без труда протиснулся в щель. Но теперь она оказалась слишком узкой даже для Тридцать Четвертого.

— Есть проход пошире на Файрстоун Уэй, — вспомнил Дергач.

Френтис посмотрел сквозь щель на разрушенные улицы, обломки стен, кучи хлама и выжженные здания. Небо уже серело. Близился рассвет. Под солнцем на этих улицах не отыщешь укрытия.

— Слишком далеко. Нас заметят, — возразил Френтис.

Он вытащил кинжал и принялся ковырять раствор в кирпичной кладке у щели. Остальные присоединились.

— Осторожней, — предупредил Френтис Дергача, когда здоровенный вор ткнул в кладку мечом.

К тому времени, когда выдернули достаточно кирпичей, уже встало солнце. Команда выползла наружу, и Френтис повел ее от тени к тени к воротам, занятым дюжиной варитаев.

— Надо было взять Иллиан с собой, — в отчаянии пробормотал Дергач. — Она быстро бы проредила их.

— Нужно отвлечь их, — шепнул Френтис Тридцать Четвертому.

Бывший раб спрятал меч в ножны и, неистово размахивая руками, побежал к воротам. Варитаи обнажили мечи и пошли к нему.

— Вас вызывает генерал! — указывая на южный квартал, закричал Тридцать Четвертый по-воларски. — Взбунтовались рабы! Вы должны идти!

Как и ожидалось, варитаи лишь молча стояли и глядели на него. Их тренировали слушать лишь приказы офицеров. Приказы незнакомца на них не подействуют. Однако они против воли посмотрели в сторону Тридцать Четвертого, а тот немного отбежал, снова замахал руками и завопил:

— Скорее! Скорее! Меня обдерут заживо!

Из сторожки вышел сонный усталый мечник. Он потер опухшие глаза, застегнул пряжку пояса, посмотрел на ошалевшего Тридцать Четвертого и пробурчал:

— Какого хрена тебе надо?

Френтис кивнул остальным, и они выскользнули из тени, прокрались к низкой куче почернелых кирпичей всего в пятнадцати футах от ворот.

— Почтенный гражданин, бунт! — угодливо и жалко завыл Тридцать Четвертый и крайне убедительно захныкал: — Умоляю! Пожалуйста!

— Да заткнись уже, — устало велел сержант.

Он подошел к Тридцать Четвертому, озадаченный его видом. Слишком уж грязная и скверная одежда, даже для раба, и меч на боку.

— Где ты взял его? Дай сюда!

— Конечно, уважаемый господин! — счастливо пролепетал бывший раб.

Сержант потянулся за мечом, Тридцать Четвертый мгновенно выдернул оружие и полоснул тому по глазам. Сержант упал на колени, схватился за лицо, завыл, а бывший раб шагнул мимо, убил варитая ударом в шею, развернулся и побежал. Шесть варитаев кинулись в погоню. Один свалился с метательным ножом Френтиса в глотке, двоих срубили Давока и Дергач.

Френтис подхватил оброненное умирающим варитаем копье, швырнул в его подбегающего противника с такой силой, что пробил нагрудник. Удирающий Тридцать Четвертый приостановился, развернулся и полоснул мечом по ноге преследователя. Тот упал, и Дергач мощным ударом почти перерубил ему шею.

— Держитесь рядом! — крикнул Френтис, подхватил чужой меч в левую руку и кинулся к воротам.

Оставшиеся пятеро варитаев сбились в тесную кучку, выставили копья. Лица рабов оставались бесстрастными. Френтис швырнул левой рукой меч в среднего, угодил под шлем, прыгнул в открывшуюся брешь, рубя налево и направо. Остальные приканчивали раненых. Внимание привлек полный боли вопль. Дергач лежал на спине, отчаянно отбивал удары копьем, из раны на лбу хлестала кровь. Давока поспешила на помощь, но бывший вор показал, что упражнялся не зря. Он подкатился под варитая и пырнул того в промежность. Правда, Дергач испортил впечатление тем, что принялся яростно тыкать и рубить уже побежденноговрага и при том изрыгал поток жуткого сквернословия.

— Поднимай ворота, — крикнул Френтис Давоке и побежал по лестнице.

Наверху оказалась пара молодых вольных мечников. Они с ужасом глядели на бойню у ворот, а завидев Френтиса, дрожащими руками выхватили из ножен мечи.

— Хотите, деритесь, хотите, бегите, — сказал он по-воларски. — Все равно вы умрете сегодня.

Они кинулись наутек по стене.

— Скажите друзьям: пришел Красный брат! — заорал Френтис вслед.

Затем он выдернул из стойки факел, вскочил на парапет и, вглядываясь в туман на полях, замахал. Не успело десяток раз ударить сердце — и среди тумана вспыхнул ответный огонь, разгорелся ярче — всадник с факелом в руке поскакал к воротам. Следом из тумана вырвалось на полном скаку две тысячи ренфаэльских рыцарей. Впереди плотной колонны скакал Бендерс. Утреннее солнце сияло на его красной броне. Рядом с бароном держались Арендиль и Эрмунд. Не замедляясь, рыцари пронеслись через ворота, поскакали по Гэйт Лэйн, оглушительно грохоча по мостовой подкованными копытами. Из западного квартала выскочили наперерез несколько варитаев, сумели даже выстроиться поперек улицы — но их смела стальная волна людей и коней.

— Эй, брат!

Френтис посмотрел вниз и обнаружил ухмыляющегося конного Иверна. Тот держал в поводу лошадь Френтиса.

— Спускайся! Блэкхолд ждет!

Когда они приблизились к приземистой крепости, внутри уже дрались. У главных ворот лежала пара варитаев, еще несколько — за ними. Но в крепости пришлось сражаться всерьез. Из проходов во двор выскакивали все новые враги, большей частью варитаи, но и несколько вольных мечников, не таких трусливых, как солдаты на стене. Соллис повел братьев вверх по лестницам, вычищать лучников со стен и расстреливать сверху их товарищей.

Френтис вел свою группу от двери к двери, Дергач ломал их, но в помещениях оказывались не аспекты, а все новые воларцы. Большинство кидались в драку, некоторые трусливо жались к стенам, но умирали все. Когда Френтис вышел из взломанной кладовой, из тени появился куритай, завертел короткими мечами. Френтис отбил первый удар, но поскользнулся в луже крови, упал на пол, куритай занес клинки — и рухнул замертво, когда его нагрудник пронзила арбалетная стрела.

— Брат, такая неуклюжесть вам не идет! — неразборчиво крикнула с другого конца двора Иллиан, державшая в зубах очередной арбалетный болт.

Она прижала приклад к груди, натянула тетиву. Френтис хотел крикнуть ей, чтобы шла к брату Соллису на стену, но отвлекся на шум драки из полуоткрытой двери в задней стене. Френтис бросился туда, увидел лестницу, позвал Давоку и побежал вниз. В конце лестницы валялся мертвый вольный мечник со стальными дротиками в обоих глазах, рядом лежало тело человека в потрепанной форме городской стражи. Человек еще держал в руке окровавленный меч, хотя из распоротого живота лезли кишки.

В комнате за лестницей обнаружились трое варитаев со стальными дротиками в шеях, за ними молодая женщина схватилась с кряжистым вольным мечником. Из ее носа и глаз струилась кровь. Воларец вынудил женщину опуститься на колени, приставил меч к глотке. Френтис хотел швырнуть свой, но Иллиан успела раньше. В висок мечника воткнулся болт.

Женщина бессильно осела рядом с рухнувшим противником, тяжко застонала, на губах у нее запузырилась кровь. Френтис оттащил труп, помог женщине встать. Несмотря на мертвенную бледность, ее глаза были ясными.

— Мой брат, — прошептала она.

— Брат?

— Релкин… из городской стражи.

Френтис покачал головой. Женщина застонала, из глаз выкатились красные слезы.

— Аспекты… они в безопасности?

Френтис посмотрел на ряд дверей в камеры. Из одной доносились мягкие, но сильные удары и крики. Слов он не разобрал, услышал только странную властность в голосе.

— Обыщите тела и найдите ключи, — приказал Френтис.

Когда дверь распахнулась, аспект Дендриш отшатнулся, сурово и безнадежно посмотрел на вошедших, будто человек, давно приготовившийся к смерти.

Френтис поклонился:

— Аспект, я — брат Френтис. Думаю, вы не помните, но мы встречались на моем испытании знаниями…

Аспект шумно выдохнул от облегчения. Хотя и осунувшийся, аспект Дендриш не утратил телесную обширность и мощь. В изможденном лице удивительно сохранились властность и величие, которые Френтис помнил еще с испытания.

— Где аспект Элера? — спросил Дендриш.

Элера встретила освободителя, сидя на кровати, сложив руки на коленях.

— Брат Френтис, как вы выросли, — улыбаясь, произнесла она. — Алюций с вами?

По коридору загрохотали сапоги, в дверях появился Иверн, ухмыляющийся еще шире обычного.

— Аспекты, брат Соллис шлет приветствия, — выпалил он, поклонился и добавил для Френтиса: — Он приказал собрать людей и спешить к гавани. Нам уже не нужно удерживать крепость.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Ваэлин

В сумраке трюма кожа Норты казалась серой.

— Я уже говорил тебе, как я ненавижу плавать по морю? — осведомился он.

За его спиной солдат крякнул в знак одобрения и принялся блевать в шлем.

— Иди в гальюн! Тебе скоро придется надевать это железо на голову.

Ваэлин похлопал брата по руке и пошел дальше в трюм, где расположились свободные воины, одетые в воларскую форму, затем спустился палубой ниже, где кучковались столь же несчастные сеорда. Гера Дракиль сидел у полуоткрытого иллюминатора, закрыв глаза и открыв рот. Вождь вдыхал свежий морской воздух.

— Мы в пяти милях от гавани, — пояснил Ваэлин и, видя недоумевающий взгляд, добавил: — Мы скоро прибудем. Пусть ваши люди готовятся.

— Они были готовы соскочить с этой жуткой штуки в тот же момент, когда ступили на нее, — злобно сощурившись, ответил вождь.

Без Дарены подбить его на участие в авантюре было непросто. Ваэлин объяснил все в мельчайших подробностях, королева пообещала великие дары и вечную благодарность, если только сеорда согласятся сесть на корабль и поплыть в Варинсхолд. Сеорда выслушал молча и ушел в свой лагерь. Ваэлин с Лирной издали наблюдали за спором. Сеорда — народ не слишком эмоциональный, они редко повышают голос либо жестикулируют, так что военный совет выглядел зловеще. Вожди сидели кружком, обсуждали достоинства плана, и в лагере делалось все тише, спокойнее. Прошло несколько часов, солнце склонилось к закату. Наконец явился Гера Дракиль и с неохотой объявил: «Мы идем на большую воду».

— Соль пятнает каждый вдох, — пожаловался теперь сеорда. — Под ногами нет земли. Как вообще это можно выносить?

— Из жадности или необходимости, — ответил Ваэлин. — Вы помните свою роль?

— Убить всех с двумя мечами, кого встретим, и бежать к большому черному дому, — сказал вождь.

Ваэлин встал. Сеорда пытливо, озабоченно посмотрел на него, как обычно делал с самого Алльтора.

«Чего он ищет? — удивился Ваэлин и посмотрел вождю в глаза. — Он что, сомневается в том, что теперь моими глазами смотрю именно я, а не кто-то другой? И считает, что вернулся не только я, но и еще кто-то или что-то?»

— Ты сейчас, э-э, — выговорил вождь и замолчал, стараясь подыскать слова. — В общем, ты — больше Бераль-Шак-Ур, чем раньше.

Ваэлин осторожно кивнул. Он и вправду ощущал себя сильнее. Холод почти ушел из костей. И в последней тренировке с Даверном Ваэлин, к большому удовольствию сестры, победил корабела. Алорнис взяла за правило наблюдать ежедневные состязания и взвизгнула от восторга, когда деревянный меч брата пробил защиту и ударил в живот Даверна с такой силой, что корабел завопил от боли и выругался. Алорнис поддразнила его, тот надулся и буркнул в ответ что-то злое. Ваэлин, изо всех сил стараясь не выказать радости, вежливо поблагодарил сержанта и освободил его от обязанности тренироваться с начальником.

— Милорд, я всегда в вашем распоряжении, — выдохнул корабел.

Ваэлин поднялся на верхнюю палубу, встал рядом с Ривой у руля. Она была в легкой кольчуге, с мечом за спиной, и смеялась над тем, что ей рассказывал Щит. Но веселье померкло, когда тот увидел Ваэлина. Щит подозвал к штурвалу рулевого, а сам склонил голову.

— Милорд владыка битв.

— Владыка флота лорд Элль-Нестра, — ответил более глубоким поклоном Ваэлин.

Щит лучше прятал свою злость, чем сержант Даверн, хотя ее наверняка накопилось не меньше.

— Я полагаю, наши дикари подготовились? — осведомился Щит.

— Не зовите их так, — сказал Ваэлин, раздраженный легкостью, с какой Щит взялся его провоцировать.

Да уж, поражение и унижение — скверные учителя.

— Прошу прощения, милорд. Думаю, вы согласитесь, что они — никудышные мореплаватели.

— И кто их обвинит? — сказала Рива, чье лицо было почти таким же серым, как у Норты. — Я бы прорубилась сквозь полмира, только чтобы убраться с этой лохани.

— Лохани? — в притворной ярости воскликнул Щит. — Миледи оскорбляет славнейший корабль, когда-либо взятый мельденейским оружием! Я бы вызвал вас на дуэль, если бы вы не были всего лишь слабой женщиной!

И тут же рассмеялся, получив молниеносный шлепок от Ривы, и заставил рассмеяться ее преувеличенно вежливым, фанфаронским поклоном. Затем Щит отправился к своему первому помощнику собирать партию на высадку.

«А я-то считал, что хоть она устоит перед его чарами», — угрюмо подумал Ваэлин.

— Твои люди готовы? — спросил он вслух.

Рива указала вверх. Там, на платформах, закрепленных на обеих мачтах, тесными рядами стояли лучники. С передней платформы лордам помахали. Ваэлин узнал Бренна Антеша. Хм, а нашему лучнику не терпится.

— Мне кажется, твой владыка лучников хочет видеть тебя рядом, — заметил Ваэлин.

— В таком случае его ждет разочарование, — равнодушно ответила Рива.

Ваэлин решил оставить эту тему. Учитывая характер и размах нынешней авантюры, нет смысла предупреждать Риву о чем-то.

Следом за ними шли еще два воларских корабля — небогатый улов нынешней короткой кампании, — доверху забитые сеорда. За горизонтом ждали все остальные корабли, которые удалось в спешке собрать: тридцать судов с лесным народом и тремя полками королевской гвардии, включая Бегущих Волков. Цвет новой армии, но ими решили рискнуть в расчете на воларское высокомерие.

Щит приплыл в Варнсклейв через день после прибытия Белората. Огромный флагман Щита был набит припасами, а сам лорд Элль-Нестра громко сокрушался по поводу того, что не удалось захватить корабль, равный по размерам свежедобытому монстру.

— Мы словно дрались с зеркальным отражением, — рассказывал Щит Лирне без обычного энтузиазма — и, в отличие от многих, без постоянных взглядов на лицо королевы. — Но, к сожалению, капитан зеркального отражения оказался совершенным болваном, не сумел погасить огонь, и корабль пошел на дно — судя по крикам, с несколькими сотнями вольных мечников.

Тогда и родилась идея, разбудившая в Ваэлине чутье, которое, как он думал, бесследно ушло вместе с песнью. Воларцы ожидают корабль-близнец «Штормового» в Варинсхолде. Отчего бы не дать им оригинал?

Ваэлин обдумывал план день и ночь, затем пошел искать королевского одобрения.

— На всю армию кораблей не хватит, — сказала Лирна.

— Достаточно перевезти тех, кто захватит порт, — возразил Ваэлин. — Выстоит Варинсхолд или падет, зависит от того, кто будет хозяином порта. А брат Каэнис передаст ренфаэльцам известие об атаке в канун зимней ярмарки через брата Лерниала.

— Числа не в нашу пользу, — покачав головой, заметила Лирна. — Даже если эти ренфаэльцы, кем бы они ни были, прискачут нам на помощь, перевес все равно не на нашей стороне. Марвен прав, риск слишком велик.

— Но не для сеорда, — сказал Ваэлин. — Они атакуют первыми. Им помогут лучники госпожи Ривы. Порт будет нашим за час.

— Вас так впечатлило мастерство сеорда?

Ваэлин вспомнил куритаев в тот дождливый день битвы. Быстрые смертоносные рабы показались неуклюжими детишками, когда лесной народ прорвал их строй.

— Ваше величество, вы не видели их под Алльтором. Моя королева, как ваш владыка битв я хочу заявить: мой план — единственный способ завладеть Варинсхолдом до конца года.

— Отец всемогущий, — прошептала рядом Рива, и Ваэлин опомнился, вернулся к реальности.

Корабль обогнул южный мыс, и показалась столица Королевства. Ваэлин подумал, что освобождать ему придется пепелище. Вся южная часть города казалась просто свалкой битого кирпича и почернелого дерева. Но когда подплыли ближе, среди руин стали видны знакомые дома: купеческие особняки над портом, северное крыло дворца проглядывало сквозь тающий утренний туман, а посреди города торчал темным пнем Блэкхолд. Хоть бы аспекты еще оставались в живых!

Хмурая Рива махнула рукой лучникам, и те скрылись из виду. Щит нацепил кольчугу из широких колец и привесил к поясу саблю.

— Миледи, лучше оставайтесь со мной, — подмигнув, посоветовал он. — Я вас защищу.

Но, похоже, вид сгоревшего города лишил Риву чувства юмора.

— Это им нужна защита, — буркнула она и кивнула на выстроившихся на берегу воларцев.

Лицо Ривы приобрело задумчивое, сосредоточенное, печальное выражение, словно девушка глубоко обиделась и не хочет ни с кем разговаривать. Но Ваэлин знал, что такой она была почти все время осады, и для многих воларцев ее обиженное лицо стало последним, что они видели в жизни. Ваэлин положил руку ей на плечо. Рива крепко сжала ее.

Он отправился на бак, куда уже выходили люди Норты, одетые в воларскую одежду и доспехи. Норта образцово выстроил их и вообще отлично играл роль батальонного командира вольных мечников. Он должен был первым сойти по трапу, поприветствовать воларских командиров, зарубить их и повести своих в атаку, а кумбраэльские лучники — обрушить залп на ошеломленного врага.

Паруса взяли на гитовы, корабль приближался ко входу в гавань в полном молчании, чтобы воларцы на берегу не всполошились, услышав мельденейскую речь с воларского корабля.

Ваэлин уже ясно видел встречающих: аккуратные шеренги вольных мечников за спиной у единственного офицера. Хорошо бы он оказался высшим по рангу воларцем в городе. Ведь он, скорее всего, и подойдет приветствовать Норту. Хотя, если и нет, воларец уж точно погибнет под градом стрел. Слева стоял симпатичный высокий рыцарь на боевом коне, длинные темные волосы собраны на затылке. Лирна приказала взять Дарнела, по возможности, живым, чтобы узнать как можно больше о воларских планах, но, когда на берег сойдет королевская гвардия, шансов у предателя будет немного. Надо попросить Щита, пусть его люди захватят и утащат ублюдка.

Конь Дарнела вдруг встал на дыбы, сбросил хозяина, забил копытами. Мгновенно все пришло в полное замешательство. Животное обезумело, топтало людей, затем кинулось прочь, а к Дарнелу бросился стройный юноша. В его руке тускло блеснула сталь.

Алюций!

Корабль шел к берегу, а Ваэлин беспомощно наблюдал, как Дарнел располосовал грудь юноши, высокий мужчина проткнул Дарнела штырем, который у него оказался вместо руки, и воларский командир позвал людей прикончить убийцу.

— Антеш! — сложив ладони воронкой, заорал Ваэлин.

Владыка лучников выглянул за платформу.

— Убивайте их всех! — указав на гавань, крикнул Ваэлин.

— Что такое? — озадаченно спросила Рива.

До берега остался десяток футов.

— Забудь о плане! — вытаскивая из-за спины меч, приказал владыка битв. — Пусть Норта сводит людей за борт и убивает всех без разбора.

Сверху обрушился поток стрел, воларцы падали дюжинами. Среди суетящихся людей виднелся Аль-Гестиан, присевший у тела сына, защищавший его. Ваэлин вскочил на фальшборт, оценил расстояние и прыгнул, покатился, чтобы смягчить удар, встал и побежал к Аль-Гестиану. Путь ему преградила группка вольных мечников: они использовали тела павших товарищей как щиты и медленно отходили под командой сержанта-ветерана. Взявшись за меч обеими руками, Ваэлин развалил воларский строй, мгновенно убил двоих, оставшийся без прикрытия сержант получил стрелы в шею и грудь, остальные бросились наутек и пали под смертоносным ливнем.

Ваэлин бежал и с легкостью срубал всех вставших на пути воларцев. В руки и тело вернулась бездумная молниеносная грация, которую Ваэлин считал утраченной навсегда. Он парировал удары и убивал без малейшего сознательного усилия.

«Может, умение обращаться с мечом никогда не имело отношения к песни, — уклонившись от выпада, зайдя сзади и разрубив шею мечнику, думал владыка битв. — Для ремесла убийцы песнь не нужна».

Аль-Гестиан по-прежнему сидел над телом сына. К нему бросились воларцы. Над ухом Ваэлина загудело, первый мечник свалился замертво со стрелой в груди. Ваэлин оглянулся и увидел, как Рива выпускает стрелы с такой скоростью и точностью, какой ему никогда не достичь. Он поспешил к Аль-Гестиану. Еще пара воларцев рухнула наземь, сраженная Ривой. Третий успел подскочить, занести меч над отцом Алюция, но Ваэлин прыгнул, вытянул меч, чтобы блокировать удар, затем ткнул кулаком в лицо. Мечник отшатнулся, занес короткий клинок, но голова его дернулась назад от стрелы, пронзившей глаз, и воларец рухнул наземь.

— Алюций! — крикнул Ваэлин, оттолкнул отца и присел рядом с поэтом.

Страшная рубленая рана через всю грудь, бледное бескровное лицо, полузакрытые глаза. Рива присела рядом, коснулась рукой лица юноши, тяжело вздохнула.

— Вот же несчастный пьянчуга.

Ваэлин встал, посмотрел в сторону моря и сказал:

— Плетельщик на третьем корабле с другими Одаренными.

Рива сжала его руку.

— Ваэлин, он уже ушел.

С обеих сторон набежали сеорда, развалили наспех собранный строй вольных мечников. Воларцы пытались отбиваться, рубили и кололи короткими мечами, но молчаливые призраки мгновенно ускользали, удары встречали лишь воздух. Мечники падали десятками. Множество бросалось наутек, старалось затеряться среди руин, прыгало в воду, предпочитая риск утонуть бою с сеорда. Там и тут разрозненные куритаи успевали ударить раз-другой и падали, забитые насмерть. Но за побоищем на площади у складов строились воларцы, варитаи вставали плечом к плечу в сверхъестественно ровные ряды.

— Они отступят к дворцу, — сказали за спиной.

Ваэлин обернулся. Лакриль Аль-Гестиан посмотрел пустыми равнодушными глазами и выговорил:

— Вокруг дворца — огненные ловушки. Воларцы продержатся там много дней.

Он еще раз посмотрел на сына, вынул из мертвой руки кинжал и поднес к своему горлу. Кулак Ваэлина врезался ему в нос, и отец погибшего поэта растянулся на мостовой.

— Собери лучников в гавани, — приказал Ваэлин Риве и кивнул в сторону плотно сбившихся варитаев, намеревавшихся прорваться к дворцу.

Сеорда окатывали их ливнем стрел из маленьких луков. Враг отступал, но победа еще была далеко. По руинам шли воларские отряды, в северном квартале строились целые батальоны, враги просматривались и на западе. Неподалеку Норта со своими добивал остатки роты вольных мечников. Меч Норты был в крови по рукоять.

— Иди к северным воротам! — крикнул владыка битв Норте. — Не дай им соединиться. Я пришлю на помощь королевскую гвардию.

Норта кивнул, но посмотрел на восток, рассмеялся и указал окровавленным клинком.

— Брат, этого не потребуется!

Еще до того, как увидел рыцарей, Ваэлин услышал мощный грохот множества копыт по брусчатке, какофонию железа по камню. Само собой, его услышал и воларский командир, попытался развернуть строй налево — но опоздал. Рыцари вломились в строй, неистово замолотили мечами и булавами, разорвали вражеский отряд надвое. Сеорда тут же кинулись резать смешавшихся врагов. Над побоищем повис кровавый туман, полный крика, ржания, лязга. В отличие от вольных мечников, варитаи не умели спасаться бегством и сражались до последнего.

Тогда Ваэлин приказал Норте присоединиться к лучникам Ривы и идти к дворцу.

— Нам еще надо перебить половину подразделения. Не рискуйте, не давайте им соединиться, и пусть работают лучники.

Он подождал, пока на берег сойдут королевские гвардейцы. Первыми явились Бегущие Волки под командованием бывшего капрала. Ваэлин смутно помнил его еще с альпиранской войны.

— Возьмите под стражу этого человека. — Ваэлин указал на обезумевшего Аль-Гестиана.

Ваэлин в последний раз глянул на Алюция. А ведь придется сообщить Алорнис. Ваэлин не мог и представить, как расскажет о смерти поэта сестре, — и ненавидел себя за эту слабость.

— А тело этого человека сохраните, — добавил владыка битв. — Королева захочет говорить над его погребальным костром.

Ваэлин пошел сквозь поле побоища, густо усеянное трупами варитаев. Они заполняли порт, насколько хватало глаз. Подъехал широкогрудый рыцарь на мощном жеребце. Под копытами коня хрустели и ломались кости. Рыцарь поднял выкрашенное в красный цвет забрало и принужденно рассмеялся.

— Милорд, скажу вам, ну и зрелище!

— Барон, я как раз и надеялся увидеть вас, — поклонившись, сказал Ваэлин.

Подъехал молодой рыцарь без шлема, пристально глянул на Ваэлина, затем снова завертел головой, потряс окровавленным мечом.

— Так где же он?

— Это мой внук, Арендиль, — объяснил барон. — Ему не терпится повстречать лорда Дарнела.

— Молодой сэр, он вон там, — сообщил Ваэлин и указал за спину. — Но, боюсь, он уже совсем мертв.

Молодой рыцарь обмяк и расслабился, опустил меч, но лицо выдавало не столько разочарование, сколько облегчение.

— Ну, по крайней мере, все закончилось, — сказал он.

Рыцарь снова оживился при виде людей, бегущих по Гэйт Лэйн, и помахал рукой. Ваэлин сначала принял их за людей Норты, но скоро понял, что они слишком уж странные. Одетые как попало, самого разного возраста, от девчонки лет шестнадцати до внушительной лоначки… и до мускулистого парня с орденским клинком.

Френтис встретил брата виноватой улыбкой. Ваэлин остановился в нескольких футах, чтобы лучше рассмотреть бывшего брата, теперь чужака. Тот стал шире в плечах, мощней и, судя по видной сквозь драную рубаху коже, избавился от шрамов. Лицо потеряло прежнюю юношескую свежесть, тяжелые морщины залегли у глаз и рта. Впервые Ваэлин поблагодарил судьбу за утрату песни. Ему не хотелось знать, что видели эти глаза.

— Я слышал, ты умер.

— А я слышал, что ты не смог, — улыбнувшись шире, сказал Френтис.

Ваэлин видел, что Френтис искренне обрадовался встрече. И потому долг показался еще более горьким.

— Брат, отдай мне свой меч, — протянув руку, потребовал Ваэлин.

Улыбка угасла. Френтис глянул на окруживших его людей и протянул меч рукоятью вперед. Ваэлин взял его и приказал новому командиру «волчатников»:

— По королевскому слову должно задержать этого человека, заковать и посадить под стражу до королевского правосудия. Этот человек обвиняется в убийстве короля Мальция.

ЧАСТЬ II

Целиком ошибочно считать раба полноценным человеческим существом. Свобода — привилегия, которой мы пользуемся в силу нашего безукоризненного происхождения воларских граждан. В противоположность тому статус раба, приобретенный в силу рождения от родителей-рабов, справедливого поражения в войне либо очевидных недостатков ума, трудолюбия и прилежности, есть не только социальная конструкция, но и точное отображение естественного порядка. Следовательно, любые попытки извратить этот порядок либо посредством неправильной политики, либо прямым бунтом заведомо обречены на провал.

Советник Лорвек Ирлав

«Волария как апогей цивилизации»

Великая библиотека Объединенного Королевства

(примечание библиотекаря: текст неполон вследствие обгорания книги)

Рассказ Вернье

В отличие от моего первого путешествия на этом корабле, теперь мне выделили каюту. Ее раньше занимал первый помощник, погибший в битве при Зубах. Капитан громогласно объявил поредевшей команде, что еще не отыскал достойной замены и каютой могу пользоваться я, поскольку никто из этих псов не достоин такой чести. Но приятная перспектива удобства была испорчена тем, что капитан настоял на моем пребывании в одной каюте с моей бывшей госпожой.

— Писец, она твоя, — грубо бросил он. — Ты ее и охраняй.

— С какой стати? — возразил я и указал на океан. — Умоляю, скажите, куда она могла бы сбежать?

— Она может повредить корабль или броситься к акуле на обед, — пожав плечами, ответил капитан. — Так или иначе, она — твоя ответственность, а у меня нет лишних людей, чтобы за ней присматривать.

Когда за нами грохнула дверь, пленница заметила:

— Кровать такая маленькая. Но я не прочь разделить ее.

Я указал на угол каюты:

— Госпожа, ваше место там. Если будете вести себя тихо, выделю вам одеяло.

— А если не буду? — спросила она и демонстративно уселась на койку. — Вы меня выпорете? Сломите мою волю жестокими пытками?

Она улыбнулась. Я подошел к маленькому столику, вделанному в стену под иллюминатором, вытащил из сумки свиток и сказал:

— На корабле есть дюжина крепких мужчин, которые с радостью предоставят вам желаемое.

— Я не сомневаюсь в этом. Вы будете смотреть? Мой дорогой муж любил смотреть, как порют рабынь. При том он удовлетворял себя сексуально. Милорд, вы хотите поступить так же?

Я вздохнул, подавил желание огрызнуться и взялся за свиток. А, это же «Иллюстрированный каталог воларской керамики». У брата Харлика изящный, но невыносимо витиеватый почерк. Я недовольно заворчал. Ну как можно даже почерк сделать напыщенным и высокомерным? Правда, хотя я и не выношу брата Харлика, должен признать: рисует он великолепно, иллюстрации безукоризненно точны. Первая изображала охотничью сцену давностью в полторы тысячи лет: нагой копьеносец преследовал оленя в сосновом лесу.

— Керамика, — заглянув через плечо, констатировала Форнелла. — Милорд, вы считаете, что происхождение Союзника запечатлено на горшках?

— Когда изучаешь эпохи, не знавшие письменности, декоративные иллюстрации могут дать очень много ценных сведений, — не отрывая взгляда от свитка, пояснил я. — Если подскажете мне другой источник, буду чрезвычайно благодарен.

— Насколько же? — придвинувшись ко мне и мягко дохнув в ухо, спросила она.

Я покачал головой и вернулся к свитку. Она рассмеялась, отошла.

— Вы и вправду совсем не питаете интереса к женщинам?

— Мой интерес к женщинам сильно зависит от них самих, — продолжая рассматривать свиток, заметил я.

Я увидел новые сцены охоты, ритуальные обряды, богов, диковинных существ.

— Я могу помочь, — предложила она. — Я хотела бы, честное слово.

— Почему? — обернувшись, спросил я и посмотрел ей в глаза.

Похоже, она не кривила душой.

— У нас впереди долгое путешествие. И, что бы вы ни думали о моих мотивах, успешность вашей миссии — в моих интересах.

Я посмотрел на очередной рисунок: нагие любовники кувыркаются перед огромной обезьяноподобной тварью, раскрывшей пасть и выдыхающей пламя. Надпись под рисунком гласила: «Фрагмент кетианской керамики, доимперский период».

— Когда в точности воларцы оставили своих богов? — спросил я.

— Задолго до моего рождения и до рождения моей матери. Но она всегда любила изучать историю и очень хотела, чтобы мы знали прошлое нашей величайшей империи.

Мы вышли на палубу, уселись на баке, Форнелла говорила, а я записывал. Капитан заворчал, но ничего нам не сказал, команда нас игнорировала, только пара человек злобно поглядывали на Форнеллу.

— Теперь империя говорит на одном языке, а эдиктам Совета внемлют жители и больших городов, и последнего захолустья. Но так было не всегда.

— Я знаю, что вашу империю создали войной, — сказал я. — А вернее, не одной войной, а многими, продолжавшимися три века.

— Именно так, — согласилась Форнелла. — Но, хотя эпоха объединения оставила нам империю, настоящее единство еще долго не давалось нам. По стране ходило слишком много различных монет разных достоинств. Было слишком много народов, говорящих на разных языках. И непомерное количество богов. Моя мать часто повторяла, что за деньги люди могут драться и убивать, но умирать они согласны только за бога. Чтобы выжила империя, нужно было воспитать преданность ей, прежде направленную на богов. И потому войны начались снова. Некоторые называют их «Войнами притеснений», но имперские историки обозначают весь период термином «Великое очищение» — шестьдесят лет крови и мук. Опустошались целые провинции, бросились наутек целые народы — иные в северные горы, иные за море, чтобы основать новые государства, свободные от притеснений. Мы потеряли многое — но именно тогда мы выковали настоящую империю, именно тогда мы превратились в нацию рабовладельцев. Конечно, рабы у нас были всегда, в особенности в старой Воларии, но тогда их появилось множество: завоеванных за отказ расстаться со старыми богами, забитых, запуганных, живущих невежественной рабской жизнью, чтобы спустя несколько поколений подчистую забыть о прежней. Чтобы справиться с таким количеством рабов, требовалась совершенная организация — и колоссальная жестокость. Я часто думала о том, что именно эти свойства Союзник нашел в нас привлекательными. В конце концов, нас выбрали неспроста.

— Вы знаете, когда он впервые явил себя?

— Я не знаю, мужчина ли Союзник и вполне ли он человек. Мама рассказала мне о временах четыре столетия назад, когда империя была в особенности сильна своим единством. Мы постоянно воевали с альпиранцами, а тогда войны стали масштабнее, в битвах сражалось больше солдат, кампании затягивались на годы. Победа упорно не давалась нам. В конце концов альпиранцам надоело, они сами пошли в поход на нас и за несколько месяцев захватили южные провинции. Кризис имеет свойство открывать нужные таланты, и тогда возвысился молодой генерал из южного города Миртеска. Он предложил несложные, но радикальные перемены и буквально перевернул наш мир. Если наши рабы могут строить города и возделывать поля, отчего бы им и не повоевать за нас? И вот, пользуясь его прозрением, мы создали варитаев и куритаев. Гениальная тактика, безжалостный расход солдат-рабов — и наш генерал заслужил бессмертную славу тем, что отогнал альпиранцев. Его славили во всех концах империи, в его честь воздвигали статуи, величайшие ученые и поэты слагали оды, чтобы запечатлеть его удивительную жизнь.

Форнелла умолкла и лукаво улыбнулась, но в глазах появились тоска и боль, каких я раньше у нее не видел.

— А его жизнь и вправду оказалась удивительной. Наш молодой генерал и остался молодым. Его офицеры старели и чахли, а он не менялся.

— Он был первым, — заметил я.

— Именно так. Первым воларцем, благословленным Союзником. Первым, к кому, полагаю, Союзник послал совращения ради своего слугу. Но генеральские дары не ограничивались умением подчинить себе раба так, чтобы он дрался и умирал по команде господина. Генерал получил и ценнейший, самый главный для человека дар. Именно от генерала — само собой, по разрешению Союзника — Совет узнал о тайне вечной жизни. Со временем весь Совет подчинился Союзнику. Генерал сделался глашатаем Союзника на Совете, сначала он вел себя мягко, увещевал, а не приказывал, направлял, намекал на великую роль, предназначенную империи. С годами поведение генерала становилось все безумнее. Моя мать однажды встретила его на званом ужине в его честь. Как вы понимаете, моя семья очень богата и занимала места в Совете с первых дней его существования. Я спросила мать о генерале, и та, смеясь, ответила, что он совершенно полоумный. Но его дочь, по слухам, гораздо хуже.

— Дочь? — удивленно спросил я.

Форнелла плотней закуталась в шерстяную шаль, зябко поежилась.

— Да, его дочь. Я однажды встретила ее. Поверьте, одного раза более чем достаточно.

— Генерал с дочерью подобны вам? Они еще живы?

— Проходили века, генеральское безумие росло, жажда победы над альпиранцами превратилась в манию и привела к ужасному поражению. К тому времени Совет состоял лишь из тех, кто получил благословение Союзника. Он через своих слуг сообщил, что славной карьере генерала требуется срочное завершение. И тогда главный убийца Совета обеспечил желаемое. А если королева говорит правду, этот убийца скончался вместе с королем Мальцием.

— Так что, дочь генерала убила своего отца?

— Милорд, она убила несметное количество людей по всему миру. Если нам повезло, она навсегда покинула его. Но в последнее время везение становится все более редким товаром.

— Ваша мать еще жива? Она тоже приняла благословение Союзника? — спросил я.

Форнелла покачала головой, заглянула мне в глаза, тепло улыбнулась.

— Нет. Она состарилась и умерла, хотя я умоляла ее присоединиться ко мне в новой эре бесконечной жизни. Моя мать одна знала истинную природу наших отношений с Союзником, хотя никто не хотел ее слушать. Моя мать знала, что именно притянуло Союзника.

— И что же?

— Власть. Потому первыми из Совета были избраны не самые богатые, но самые влиятельные и сильные. Раздача благословений не произошла быстро, дар получал один человек в несколько десятков лет, и потому выбор казался случайным капризом существа, для нас почти неотличимого от бога. Но моя мать прожила долго и увидела, что к чему. Каждое благословение увеличивало власть Союзника над нами, каждый дар все более превращал нас в слуг. В последний раз, когда меня допустили к ней, я услышала от мамы лишь одно слово — а затем мне запретили появляться в ее доме. Маме тогда было девяносто, она казалась кучкой обернутых сухой кожей костей на огромной кровати. Но ее разум оставался по-прежнему острым, а глаза — проницательными и живыми. Говорила она чуть слышным шепотом, но я отчетливо различила то слово и тогда посчитала его прощальным ругательством озлобившейся, разобиженной старухи.

Форнелла замолчала, посмотрела на юг, где у горизонта виднелась полоса тяжелых туч. Нам предстояла беспокойная ночь. Хотя какой тут покой, бок о бок с Форнеллой?

Ветер трепал ее волосы, и я заметил в них больше седины.

— Всего одно слово, — повторила Форнелла. — Рабыня.

Как я и ожидал, спокойно поспать не удалось. К ночи море разволновалось, дождь хлестал мутное стекло иллюминатора, ветер выл в сотнях корабельных щелей. Форнелла лежала на спине, дышала медленно и размеренно. Я примостился на боку, лицом к стене. Я снял обувь, но помимо того был полностью одет. Форнелла же сбросила одежду без малейшей тени смущения и скользнула в постель рядом со мной. Мы почти час пролежали молча, лишенные отдыха бурей и нашей странной ситуацией.

— Милорд, вы ненавидите меня? — наконец спросила пленница.

— Ненависть требует страсти, — ответил я.

— «Песни золота и пыли», стих двадцатый. Не признак ли тщеславности — постоянно цитировать себя?

— Как я сообщил в предисловии, этот стих основан на древней оде западных горных племен.

Женщина тихонько рассмеялась.

— Ах, значит, я не бужу вашей страсти? Но это и не удивительно, учитывая ваши предпочтения. Но женщине, привыкшей к мужскому обожанию, все равно немного обидно.

Она зашевелилась, повернулась на бок.

— Так кто он? Человек, которого, как вы говорите, любили?

— Я не стану обсуждать это с вами.

Должно быть, она уловила что-то в моем голосе и потому испустила картинно тяжелый вздох перед тем, как снова взяться за меня.

— Может, у меня все же есть кое-что, способное разжечь вашу страсть. По крайней мере, страсть к познанию. Крупица знания о Союзнике.

Я скрипнул зубами, подумал, что вполне могу возненавидеть ее, и повернулся. Она лежала, уперев руку в подушку, сумрак скрывал все, кроме глаз.

— Ну так расскажите.

— Имя.

Я сел, спустил ноги с кровати.

— Селиесен Макстор Алюран.

Я ожидал грубого жестокого смеха, но женщина спокойно и раздумчиво проговорила:

— Надежда Альпиранской империи, разбитая тем самым человеком, который уничтожил войско моего дражайшего мужа. У моего народа нет понятия судьбы. Представление о невидимых силах, гнущих твою жизнь за твоей спиной, чуждо людям, очистившимся от суеверий. Но я временами задумываюсь…

Ее теплая нагота коснулась моей спины, голова легла на плечо. В том, как Форнелла прижалась ко мне, не ощущалось похоти — лишь желание сблизиться.

— Досточтимый сэр, я скорблю о вашей потере, — произнесла пленница на церемониальном альпиранском. — Мой брат дольше всех состоит в правящем Совете Воларии и потому лучше всех знает интриги и ухищрения Союзника. Но даже он не видит их истинной природы, настоящего предназначения. Так вот, он говорил, что слуги Союзника многократно рассказывали про человека, не подвластного годам, как и мы, — но не в рабстве у крови Одаренных. Этот человек прожил намного больше обычной жизни и не раз обошел весь мир от края до края. Я уже говорила, что Союзника влечет сила. Но разве есть что-то сильнее победы над смертью?

— Союзник ищет этого бессмертного?

— Ищет, но так и не отыскал.

— А у этого бесконечного человека есть имя? — поинтересовался я.

— Их тысячи. Он меняет их, проживая жизни, переходя из страны в страну. Одна из тварей Союзника, которую называют Посланником, поймала запах бессмертного в Объединенном Королевстве. Он звал себя Эрлин.

ГЛАВА ПЕРВАЯ Лирна

Она не сразу отыскала место, где был ее сад. Рабы расчищали площадь под архитектурные амбиции Дарнела, и остались лишь кирпичные бордюрчики да клочки голой земли там, где когда-то росли цветы. Но любимая скамья уцелела, хотя и немного почернела. Королева села и окинула взглядом оскверненные останки любимого убежища. Сюда Лирна когда-то привела Ваэлина. Из-за неуклюжей интриги он возненавидел принцессу, а она усвоила полезный урок: есть те, кто способен видеть сквозь любую маску. Здесь Лирна провела восхитительные часы с освобожденной из Блэкхолда сестрой Шерин. Искренняя, глубокая доброта сестры и острый ум почти целиком развеяли ревность Лирны. Она нашла вспыхнувшую дружбу приятным новым ощущением в жизни, и, когда Шерин отплыла в Линеш, Лирна перестала ходить в сад. Укрытый дворик уже не был уютным пристанищем, он сделался просто заброшенным уголком дворца, где одинокая женщина лелеяла цветы и интриги в ожидании смерти отца.

— Лирна!

Королева опомнилась как раз в тот момент, когда перед ней выросла высоченная лоначка. Ее руки сдернули Лирну со скамейки, подняли, придавили к себе так, что бедная Лирна заболтала ногами в воздухе. Рядом затопали сапоги, вылетая из ножен, скрежетнул меч.

— Дикарка, немедленно отпусти нашу королеву! — прорычал Илтис.

Давока не обратила на него внимания, стиснула Лирну еще раз до хруста костей, отпустила, сжала ее голову ладонями и широко улыбнулась. Лирна раньше никогда не видела ее улыбки. Пальцы лоначки коснулись лица королевы, прошли от бровей до быстро растущих рыже-золотых локонов.

— Сестра, я думала, что потеряла тебя. Мне говорили, ты горела.

— Да, я горела. Я и сейчас горю, — сказала Лирна, схватила ладони Давоки, поцеловала их, затем кивнула страже.

Удивленные Илтис с Бентеном сунули мечи в ножны, поклонились и ушли. Лоначка отступила на шаг, немного смущенно и даже с тревогой посмотрела на Лирну и заговорила на языке Королевства:

— Брат Френтис, он…

Лирна отвернулась. Давока замолчала, глядя на внезапно посуровевшее лицо королевы. После прибытия Лирна многое слышала о знаменитом Красном брате. Ваэлин прямо у трапа заговорил о Френтисе. За него страстно молила аспект Элера, о помиловании скупо попросил брат Соллис. Каждому Лирна дала одинаковый ответ. Его же услышала и Давока.

— Правосудие свершится должным образом.

— Мы дрались вместе в лесу перед тем, как он сгорел, — сказала Давока. — Мы с Френтисом горины. Он настолько же мой брат, насколько ты — сестра.

В памяти Лирны всплыли красные слезы воларской женщины, страшная боль, когда вспыхнули волосы…

Королева закрыла глаза, ощутила ветер кожей — гладкой, исцеленной. И подумала о том, что кожа исцелилась, но разум — нет. Накануне вечером Лирна стояла у погребального костра Алюция. В краткой речи она назвала погибшего мечом Королевства и объявила его герб: перо и чаша с вином. Если бы Алюций слышал, он бы оценил шутку. Вышла сказать прощальные слова и госпожа Алорнис — бледная, спокойная, но из ее глаз лились слезы. Брат пытался успокоить ее, положил руку на плечо.

— Алюций Аль-Гестиан, — ясно и громко заговорила она, но сбилась и продолжила тихо, запинаясь: — Его бы многие назвали… назвали героем, а другие — поэтом… — Она смущенно улыбнулась. — И, быть может, он слишком любил вино… но я всегда буду звать его… просто другом…

Лакрилю Аль-Гестиану позволили присутствовать на погребении сына. Закованный в цепи отец молча и безразлично смотрел на пылающий костер. Лакриль не захотел говорить, и на его глазах не было слез. Лирна позволила ему стоять, пока костер не рассыплется углями, а затем его отвели в подземелья, заполненные предателями, ожидающими королевского правосудия.

Правосудие.

Костер задымил и скрыл лицо Алюция, пощадил взгляд королевы, не дал увидеть, как обгорает плоть.

«Мой старый друг, какое же правосудие я дала бы тебе? — спросила себя королева. — Ведь ты шпион, предатель Королевства, а теперь герой освобождения Варинсхолда. Отец бы устроил красочный спектакль королевского милосердия и прощения, выждал бы приличное время, а затем отправил бы одного из особо талантливых подручных устроить герою несчастный случай. Алюций, я бы поступила гораздо злее: заставила бы тебя следовать за мной, наблюдать, как справедливая кара постигает врагов. И за это, мой поэт, ты бы возненавидел меня».

Наверное, облака расступились, потому что она ощутила кожей тепло. Как приятно — и волосы, наверное, сияют рыжим золотом. Тогда, в море, на «Морской сабле», солнце приносило лишь боль и слезы. Память о них жива. Исцеление — разве оно и вправду было? Можно носить маску, но лицо под ней останется прежним.

Лирна открыла глаза и вдруг заметила пробивающийся между расколотыми плитами маленький желтый цветок. Она присела, коснулась пальцем лепестков.

— Зимоцвет. Самый верный признак смены сезона. Сестра, лед и снег приносят тяготы — но и передышку. Сквозь зимние штормы не пройдет никакой корабль.

— Думаешь, они придут снова, когда успокоится океан? — спросила Давока.

— Конечно. Эта война еще далеко неокончена.

— Тогда ценен каждый меч и каждый союзник.

Лирна снова посмотрела на зимоцвет и подавила желание сорвать его. Со временем нужно будет разбить здесь новый сад, но уже без стен. Лирна встала, посмотрела Давоке в глаза и заговорила на церемонном лонакском:

— Служительница Горы, мне нужно твое копье. Поднимешь ли ты его ради меня? Подумай же, прежде чем ответить, ибо дорога далека и ты можешь не вернуться под Гору.

— Сестра, мое копье — твое, и сейчас, и всегда, — без колебаний ответила Давока.

Лирна поблагодарила, подозвала Илтиса и Бентена.

— Тогда познакомься со своими братьями. И попытайся не убить лорда Илтиса. Он иногда не очень сдержан.

Карлин Аль-Джервин попытался выпрямиться, насколько ему позволял искривленный позвоночник. Лирна помнила его жизнерадостным круглопузым толстяком с сияющей плешью. Лорд Карлин не страдал раболепием, как многие его собратья по благородству, и не любил оставаться при дворе дольше, чем того требовали дела. Однако рабство и тяжелый труд лишили его и брюшка, и радости. Щеки впали, ввалились глаза, но королевский взгляд Карлин встретил твердо и с достоинством. Его дочь была не так привычна ко двору, переминалась с ноги на ногу, стоя перед троном на изрядном расстоянии от отца. Госпожа Иллиан явилась в одежде охотника: штанах из оленьей шкуры, легкой хлопковой блузе в зеленых и коричневых пятнах, чтобы маскироваться в лесу, — а волосы ее были подстрижены так, чтобы не падали на глаза. Один кинжал торчал в ножнах на щиколотке, второй — на запястье. Но, несмотря на боевое оружие и одежду, госпожа Иллиан казалась совсем ребенком. Она ежилась под взглядами, старалась не смотреть отцу в глаза. За ней стояли брат командор Соллис и Давока. А за лордом Карлином не стоял никто.

Лирна быстро избавилась от кричащей пошлости, водруженной Дарнелом вместо трона, поставила для себя простое кресло с прямой спинкой, найденное в уцелевшем купеческом доме. И теперь наслаждалась объемом подушек под королевским задом. Лирна уже четыре часа слушала просителей и до глубины души поразилась мелочности и недалекой злобе людей, которым посчастливилось пережить страшное нашествие. Люди жаловались на вороватых соседей, уже сгинувших без следа, хотели вернуть собственность, уже превратившуюся в пепел, просили возвратить статус лорда, и прочее, и прочее. Вся эта ерунда только отбирала терпение и силы королевы. Но не все просьбы были мелочными, не все проблемы — легко решаемыми.

— Брат Соллис, вы должны признать, что аргументы лорда Аль-Джервина имеют под собой почву, — заметила королева. — Это все крайне необычно.

— Ваше величество, простите меня, но я сомневаюсь, что теперь в Королевстве хоть что-нибудь можно назвать обычным, — с характерной скрипучей хрипотцой сказал брат Соллис.

— Мои знания о Шестом ордене едва ли велики, но, как мне кажется, за всю историю в его рядах не было женщин. И разве рекрутов не набирают в более раннем возрасте? Обстоятельства иногда вынуждают нас пренебречь традицией, но теперь мы говорим о весьма радикальном шаге.

— Ваше величество, правила ордена позволяют набирать рекрутов старшего возраста. Например, брат Ренсиаль до прихода к нам был капитаном Королевской конницы. Что же касается пола госпожи Иллиан, так война дала много примеров в пользу того, что уложения, касающиеся женщин, нуждаются в пересмотре.

— Ваше величество, неужели вы позволите пренебречь нашими законами? — вопросил лорд Аль-Джервин, снова уставившись на Иллиан. — Шестой орден не может отнять у человека дочь.

— Они не забирают меня силой! — запальчиво воскликнула Иллиан, но покраснела и потупилась. — Ваше величество, я прошу прощения…

— Госпожа Иллиан, вы действительно хотите вступить в Шестой орден?

Девушка вдохнула, посмотрела на королеву, ответила четко и ясно:

— Да, ваше величество.

— Вопреки возражениям отца? Его вполне обоснованным опасениям за вашу безопасность?

Иллиан печально посмотрела на отца и негромко проговорила:

— Ваше величество, я люблю своего отца. Я долго считала его мертвым. Обнаружить его живым в освобожденном городе — это настоящее радостное чудо для меня. Но я уже не та дочь, которую он потерял, и не могу стать прежней. Война сделала меня другой, привела к тому, что, как я искренне верю, и предназначили для меня Ушедшие.

— Да она же дитя! — побагровев, воскликнул Аль-Джервин. — По законам Королевства ее положение и возможности определяю я — вплоть до ее совершеннолетия!

Лирна посмотрела ему в глаза, он затрепетал, но не потупился, прошептал чуть слышно: «Ваше величество…»

— Милорд, госпожа Давока многое рассказала мне о вашей дочери. Судя по всему, ваша дочь героически и успешно сражалась ради свободы нашего Королевства и воздала заслуженную кару множеству врагов. Как того требуют уложения Шестого ордена, она получила рекомендации уважаемых добропорядочных людей, и брат Соллис согласен принять ее помимо испытаний и древних традиций за ее очевидные таланты и отвагу. Несомненно, в качестве сестры госпожа Иллиан принесет еще бóльшую пользу Королевству и Вере. Вы же, милорд, насколько мне известно, провели войну, изготовляя декорации для предателя Дарнела.

Аль-Джервин вздрогнул, но взял себя в руки и заговорил ровным, спокойным голосом:

— Ваше величество, я слышал, что вы тоже попали в рабство к врагам. Если так, то вам известен стыд исполнения ненавистного ради выживания.

— Милорд, следите за словами, — процедил шагнувший вперед Илтис.

Аль-Джервин скрипнул зубами и продолжил медленно, хрипло, перебарывая страх:

— Ваше величество, у меня больше нет дома, состояния и гордости. У меня осталась только моя дочь. Я молю вас решить согласно старым законам и не дать моей дочери совершить безумное.

«А ведь это не ущемленная гордыня, — подумала Лирна. — Он просто боится за ее жизнь. Он — добрый человек, строитель с умениями, которые очень понадобятся в мирное время».

Она посмотрела на Иллиан. Та сверкнула идеально белыми ровными зубами, усмехнувшись в ответ на ободряющую улыбку Давоки.

«Она красива, как ястреб, — подумала королева, — а мне сейчас больше нужны ястребы, чем строители».

Лирна указала жестом одному из трех присутствовавших писцов, чтобы записывал Королевское слово.

— Моей властью я лишаю вас всех титулов и званий и лишаю вашего отца права распоряжаться вами. Теперь, как свободный житель королевства, вы вольны избирать любое поприще, доступное вам в рамках закона.

К удивлению Лирны, зала совета осталась почти нетронутой, лишь в западной стене зияла изрядная дыра. Ее прикрыли гобеленом, колыхавшимся на ветру. Вопреки традициям, Лирна призвала двух выживших аспектов на совет, формально назначив аспекта Элеру министром королевских работ, а Дендриша — министром юстиции. Ни отец Лирны, ни ее брат не назначали аспектов на официальные должности. Многие задумались над новшеством — и многие одобрили его.

Отец Лирны как-то сказал о Вере и ее слугах: «Не позволяй им ни на дюйм больше необходимого. Я привязал к ним трон, чтобы завоевать и удержать Королевство, но, если бы я мог, я бы иссек их, будто отсохший орган». Однако Лирна чувствовала, что время показало совсем другое. Обличительные речи аспекта Тендриса, направленные против брата, терпимо относившегося к Отрицателям, принесли много вреда Королевству, но силу Тендриса умаляла близость других орденов к королевскому дому. Ошибка отца была не в том, что он приблизил ордены. Ему следовало приблизить их гораздо сильнее.

— Как и в Варнсклейве, каждый день прибывает все больше людей, — доложил брат Холлан, сидящий по левую сторону от Лирны. — Гражданское население Варинсхолда сейчас около пятидесяти тысяч. Мы ожидаем удвоения за месяц.

— Мы сможем прокормить их? — спросил Ваэлин.

— При тщательном планировании, если не прервутся поставки от наших альпиранских друзей и привоз провианта из Нильсаэля стараниями лорда фьефа Дарвуса. Зимой будет тяжело, но с голоду не умрем.

— Милорд, как дела в армии? — спросила Лирна у Ваэлина.

— С новыми рекрутами, рыцарями барона Бендерса и простолюдинами к концу года у нас наберется восемьдесят тысяч.

— Нужно больше, — заключила Лирна и сказала лорду-маршалу Травику: — Завтра я выпущу эдикт о призыве, и все подданные пригодного для военной службы возраста будут записаны в королевскую гвардию. Милорд, ваша задача — натренировать их.

Лирна обратилась к Риве:

— Миледи, эдикт распространится на все фьефы. Надеюсь, вы не станете возражать?

Госпожа правительница сохранила хладнокровие, но Лирна видела, что Рива тщательно подбирает слова для ответа.

— Ваше величество, я лично — нет. Многие мои люди, пострадавшие от воларцев, — тоже. Но в Кумбраэле остались не затронутые войной углы, где еще живет старая злоба.

— Я надеюсь, слова Благословенной госпожи рассеют неприязнь, — сказала Лирна. — Госпожа Рива, возможно, вам стоит на время вернуться домой. Пусть ваши люди увидят вас, услышат повесть о ваших подвигах. Такое весьма воодушевляет.

«Никогда ни тени недовольства, — заметила про себя Лирна. — Но почему тогда она будит во мне такую тревогу?»

Королева решила поразмыслить об этом потом и повернулась к Щиту:

— Владыка флота лорд Элль-Нестра, пожалуйста, сообщите мне о своих силах.

В последние дни неизменная усмешка Щита пропадала, когда он говорил с королевой. Он, казалось, даже избегал ее взгляда.

— Ваше величество, у нас около восьмисот кораблей разного вида и рода. Мы захватили немало воларских торговцев, но приближаются зимние шторма, моря пустеют.

— Достаточная сила для того, чтобы отразить любое нашествие, — заметил граф Марвен. — Лучшие моряки в мире. И мы сможем подготовиться заранее.

— Сколько солдат могут увезти восемь сотен ваших кораблей? — спросила королева.

Щит озадаченно нахмурился и ответил осторожно, уклончиво:

— Ваше величество, если мы в полной мере используем воларские корабли, то, наверное, сорок тысяч. Но про удобство придется забыть.

— Милорд, удобства — давно забытая роскошь.

Она подсчитала про себя, ощущая, как растет напряжение в повисшей тишине. А они ведь поняли, что на уме у их королевы, — и боятся.

— Ваш человек здесь? — спросила Лирна Ваэлина.

Тот кивнул и приказал стражнику у двери привести корабела. Сержант Даверн встал в центре комнаты, браво отдал честь, поклонился. Похоже, его нисколько не волновала близость такого количества высшей знати.

— Сержант, мой владыка битв говорит, что вы строите корабли, — сказала Лирна.

— Ваше величество, это так, — ответил Даверн и улыбнулся так уверенно и спокойно, что посрамил бы и невозмутимого Щита. — Меня приняли в Гильдию корабелов в шестнадцать лет. Как мне сказали, самым молодым за все ее существование.

— Это впечатляет. Мне нужен корабль, способный доставить пятьсот солдат в Воларию. Спроектируйте и постройте его так, чтобы корабль могли скопировать и не очень умелые работники.

Даверн побледнел. Советники удивленно переглядывались. Невозмутимым остался лишь Ваэлин.

— Ваше величество, эта задача… она непростая, — промямлил сержант. — Потребуется много труда, а еще и строительный лес…

— Брат Холлан составил список выживших людей с нужными навыками и опытом. Их всех предоставят в ваше распоряжение, — сказала королева. — О лесе тоже не беспокойтесь. Я нарекаю вас…

Она задумалась на несколько мгновений, затем продолжила:

— Нарекаю вас Даверном Аль-Джуралом, хозяином королевских верфей и королевским корабелом. Поздравляю вас, милорд, — и завтра жду эскиз корабля.

Ошарашенный Даверн немного постоял, затем нерешительно поклонился и вышел.

— Полагаю, на этом сегодняшние дела закончены, — вставая, объявила королева.

Как и ожидалось, подал голос граф Марвен. Нильсаэлец был, бесспорно, храбрым человеком, но всегда взывал к здравому смыслу и осторожности.

— Ваше величество, позволите мне сказать? — Королева посмотрела на графа, тот смешался, но все-таки заставил себя договорить: — Ваше величество, если я правильно вас понял, вы хотите пойти войной на Воларскую империю?

— Я хочу выиграть эту войну наискорейшим возможным образом, милорд.

— Но придется перевозить через океан столько людей. Я должен выразить свои сомнения в практичности этого предприятия.

— Почему нет? Воларцы справились.

— Они потратили годы на подготовку, причем в государстве, не затронутом войной, — заметил Щит.

Лирна обвела взглядом собравшихся. На большинстве лиц — сомнение. Один Ваэлин, как обычно, спокоен и невозмутим.

— Это Королевство уже показало чудеса. Милорды, здесь — не зал для дебатов. Я спрашиваю совета, если считаю нужным, решаю и приказываю. Так вот, я приказываю построить флот, чтобы справедливо покарать Воларскую империю. И когда я закончу с наказанием, пусть мысли о возвращении на нашу землю приходят воларцам только в кошмарных снах.

Лирна умолкла в ожидании протестов, слов сомнения. Но все неохотно, настороженно согласились.

— Я благодарю вас за советы. Возвращайтесь к своей работе, — заключила королева.

Когда Лирна переступила порог камеры, Лакриль Аль-Гестиан не встал — лишь равнодушно, безразлично глянул на гостью. Он сидел у стены на голом каменном полу, скованный по рукам и ногам. Илтис сердито буркнул что-то о невежах, но Лирна одернула его и приказала охранять камеру снаружи. Илтис глянул на узника, свирепо оскалился и вышел, оставив тяжелую дверь распахнутой настежь, встал спиной к предателю.

Лирна приблизилась к единственному окошку, узкой щели в каменной стене. Сквозь щель виднелся кусочек неба. На стенах она заметила полустертые царапины: надписи и метки, оставленные много лет назад несчастными пленниками.

— Это место называется Убежищем предателей, — сообщила королева. — Последним перед вами его занимал Артис Аль-Сендаль накануне казни. Враги подвергли наш город ужасному разрушению, но не тронули тюрьму. Это многое говорит о них.

Аль-Гестиан едва заметно пожал плечами, глухо звякнул цепью.

— Артиса Аль-Сендаля не удостоили суда, — продолжила Лирна. — Однажды он проснулся и обнаружил у двери стражников с королевским эдиктом. Неделей позже Аль-Сендаль уже был мертв.

— Мне дали всего два дня, — глухо прохрипел Лакриль. — И тоже без суда.

— Милорд, так пусть ваш суд совершится здесь, в этих стенах. Я — и обвинитель, и судья. Я жажду услышать ваше свидетельство.

Лакриль отвернулся, уперся затылком в стену.

— Мое свидетельство избыточно. Мои побуждения ясны. Я не стану защищаться или взывать о милосердии. Я лишь прошу решить мое дело как можно быстрее.

Лирна знала Аль-Гестиана с детства и всегда относилась к нему с неприязнью — возможно, потому, что откровенные амбиции Лакриля так походили на ее собственные. Но Лирна играла с его сыновьями, а они, при всех его недостатках, очень любили его.

— Алюций будет навсегда прославлен в Королевстве, — сказала она. — Его жертва частично смыла бесчестье с вашего дома.

— Мертвому сыну не нужна честь. Там, за порогом смерти, мне доведется встретиться с двумя, если вы окажете мне милость и пошлете меня туда.

Лирна снова поглядела на царапины и различила среди них пару знакомых слов, их хватило, чтобы угадать смысл остального.

«Смерть — всего лишь врата…»

Катехизис Веры, во имя которой столько было построено — и разрушено. Лирна всегда считала его бессмысленным, неинтересным набором слов. Ведь вокруг столько настоящего знания и мудрости.

— Да, милорд, у меня нет милосердия для вас — лишь кара. Лорд Илтис!

Лорд-защитник вернулся в камеру и застыл в напряженном ожидании.

— Снимите оковы и выведите его наружу, — велела королева.

Бывшие рыцари и охотники Дарнела стояли и щурились от солнца в просторном дворе над подземельями, служившими городской тюрьмой, — всего дюжины три людей, ободранных до нижних рубах, окруженных со всех сторон Северной гвардией лорда Адаля, отобранной за выдержку и дисциплинированность. Королевская гвардия наверняка при первой же возможности перебила бы тех, кто предал ее в роковой схватке с воларцами. Лирна пошла к узникам. Большинство не решалось встретиться с ней взглядом, но кое-кто смотрел с дерзкой угрозой.

— Полагаю, вы знаете этих людей? — спросила Лирна у Аль-Гестиана.

Он равнодушно посмотрел на них и ответил:

— Не слишком хорошо, чтобы горевать об их смерти, если уж ваше величество захочет моего присутствия при их убийстве.

Королева подошла к балюстраде, ограждавшей галерею, и громко объявила:

— Вы все признаны виновными в измене и заслуживающими немедленной казни. Несомненно, многие из вас скажут, что исполняли пожизненный долг верности своему сеньору, закрепленный клятвой. Но это не оправдание. Клятва безумному предателю — бессмысленна. Люди истинной чести и рыцарского достоинства пренебрегают ею. Вы же не обладаете ни тем, ни другим.

Она замолчала, посмотрела на Аль-Гестиана и увидела в его мрачном взгляде понимание.

— Однако Вера учит нас прощать оступившихся за то, о чем они искренне сожалеют. Сейчас Королевство нуждается во всех, способных держать меч. Исключительно потому я предлагаю вам принести другую клятву — своей королеве. Поклянитесь служить мне — и я пощажу вас. Но знайте: приговор не отменен. Вы осуждены и останетесь осужденными до того мига, когда война заберет ваши жизни. Вы — Отряд мертвецов. А сейчас пусть говорят те, кто не хочет приносить клятву.

Напряжение спало. Кто-то задрожал, кто-то бессильно опустил руки. Огромный широкоплечий верзила, судя по всему, рыцарь, заплакал. Его тощий сосед, наверное, охотник, затрясся и обмочился. Жижа стекала по обеим ногам.

Королева выждала минуту. Никто не подал голос.

— Милорд, это ваши новые подчиненные — конечно, если вы соблаговолите принять их, — сказала королева.

Сначала Лакриль Аль-Гестиан будто не поверил своим ушам. Затем едва заметно кивнул.

— Отлично. Наши патрули сообщают, что в нашем государстве стало удручающе много негодяев, охотящихся на тех, кто бежал от воларцев. Конечно же, насильники и убийцы будут казнены, но оставшихся пришлют сюда, и они присоединятся к этим несчастным, — сообщила Лирна, затем подошла к Аль-Гестиану и тихо добавила: — Благодарите сыновей за свою жизнь. И еще: я буду не столь милосердной, как мой отец, если вы вздумаете снова предать Королевство.

Лирна попала во дворец лишь вечером. Она провела день среди тех, кто только что вернулся в город: обычного сборища обедневших дворян и лишенных имущества простолюдинов, — и слушала обычные скорбные рассказы о бедах и невзгодах. Как и в Варнсклейве, здесь было очень мало детей, да и те в основном сироты. Лирна собрала их и отвела во дворец, в комнаты, где содержались подопечные брата Инниса, и провела там остаток вечера.

Поразительно, как быстро к детям возвращается жизнелюбие и хорошее настроение, как они смеются, играют. Но несколько сидели молча, поодаль от остальных, не в силах стряхнуть ужас пережитого. Королева больше всего времени провела с ними, пытаясь осторожно расшевелить их — но почти безуспешно. Лишь один малыш вскарабкался к ней на колени и уснул, как только Лирна попыталась заговорить с ним. Она просидела с ним до поздней ночи, когда остальных уже давно уложили в кроватки.

Королева проснулась от осторожного прикосновения Мюрель.

— Ваше величество, во дворе госпожа Давока просит вашего присутствия.

Лирна осторожно уложила мальчика на пустую кровать — одну из многих. Когда шли по коридорам, королева спросила:

— А где Орена?

— Ваше величество, она умоляет о прощении. Вид детей всегда слишком сильно волнует ее, и потому я ее подменила.

Лирна подумала, что доброта и нежность иногда запрятаны очень глубоко.

Во дворе королева увидела коренастого крутобокого пони, двух опасливо озирающихся воинов эорхиль и Давоку, обнимающую стройную девушку.

— Лирна! — воскликнула лоначка. — Моя сестра привезла слово Малессы.

Похоже, замешательство и смятение после излечения Малессой уже миновали, и Кираль робко улыбнулась королеве. Рана хорошо зажила, но все равно остался жутковатого вида шрам от подбородка до лба — живое напоминание о ночи, когда Лирна полоснула Кираль по лицу.

— Здравствуй, Служительница Горы! — приветствовала ее королева на лонакском.

— Здравствуй, королева и сестра, — воскликнула Кираль и обняла Лирну с неожиданной теплотой.

— Что же прислала Малесса?

— Королева, она прислала не слова, но два дара, — ответила Кираль и показала флакон с темной вязкой жидкостью. — Малесса считает, что ты сможешь правильно употребить его. Она дала мне знание о том, как сделать еще.

Лирна нерешительно взяла флакон, вспомнив жуткие вопли овладевшей девушкой твари, когда единственная капля коснулась ее кожи.

— Как это использовать?

— Малесса сказала: это ключ к незримым цепям, и ты лучше знаешь, как его использовать.

Лирна передала флакон Мюрель и строго наказала беречь и ни в коем случае не открывать.

— А другой дар? — спросила королева.

— Всего лишь я, — ответила Кираль и обвела пытливым взглядом двор. — Я ищу того, кто утратил песнь, чтобы он услышал мою.

ГЛАВА ВТОРАЯ Ваэлин

Конклав провели в обители Шестого ордена, единственном уцелевшем орденском здании в окрестностях Варинсхолда. После визита Френтиса обитель забросили. Залы, коридоры и двор буквально кричали пустотой в лицо Ваэлину. А он бродил вокруг и замечал то, что врезалось в память с детства. Вот угол двора, где играли в нарды, а вот отметина на карнизе у комнаты аспекта, оставленная Баркусом, когда он слишком сильно размахнулся мечом. Ваэлин остановился у лестницы в северную башню. Так много темных пятен на камне. Наверное, здесь окончил свою жизнь неудачливый брат либо воларец. Но наверх Ваэлин подниматься не стал. Некоторым воспоминаниям лучше не оживать.

Ваэлин согласился приехать лишь из-за настоятельных просьб Элеры и намеренно опоздал, чтобы не участвовать в дискуссиях, не втягиваться в решение вопросов Веры. Но когда братья допустили его в обеденный зал, там все еще ожесточенно спорили. Два десятка людей — все, кто остался из старших служителей Веры. И больше всего виднелось синих плащей, хотя Седьмой орден, представленный Каэнисом и парой его старших последователей, не носил форменной одежды. Аспекта Дендриша сопровождал лишь мастер Бенрил. Они были единственными уцелевшими представителями Третьего ордена в городе. Аспект громко и зычно увещевал собравшихся, но слова «безумное предприятие» затихли, когда он увидел Ваэлина.

— Аспект, я перебил вас? — поинтересовался Ваэлин. — Пожалуйста, продолжайте.

— Здравствуй, Ваэлин! — воскликнула Элера и, слегка прихрамывая, подошла к нему.

Объятие было по-прежнему теплым и крепким, хотя он заметил ее легкую дрожь и нездоровую бледность.

— Аспект, вы заболели?

— Да ничего, все хорошо. Пойдемте к столу, нам нужен ваш совет.

Аспект Дендриш презрительно фыркнул, Каэнис сжался, и его взгляд стал скорее угрюмым, нежели приветливым.

— Не знаю, какой совет я могу вам дать, — сказал Ваэлин. — Здесь собрались люди Веры. Я не принадлежу к ним.

— Но вы принадлежите Вере, хотите вы того или нет, — заметил брат Соллис.

По сторонам от него сидели брат-командор Артин из Кардурина и мастер Ренсиаль, скрестивший руки на груди и глядящий в пол пустым бессмысленным взглядом.

— Мы полагаем, что ваше мнение очень ценно, в особенности что касается намерений королевы, — пояснила Элера.

Ваэлин кивнул в сторону брата Холлана, единственного представителя Четвертого ордена.

— Брат Холлан посещает королеву каждое утро. Несомненно, он может поведать вам о ее намерениях.

— Она собирается вторгнуться в империю, — нездорово хрипя, выговорил аспект Дендриш. — Королевство в руинах, а она хочет потратить оставшиеся силы на… — Он замялся, пытаясь сформулировать мысль наименее оскорбительным образом. — …э-э, на сомнительные действия.

— Не вам осуждать действия королевы, — сказал Ваэлин.

— Ваэлин, несомненно, вы понимаете нашу озабоченность. На нас лежит задача защищать Верных, — заметила Элера.

— Простите меня, аспект, но нынешнее состояние Королевства прямо указывает на вашу неспособность это сделать. — Ваэлин обвел взглядом горстку людей, оставшуюся от организации, которую он когда-то считал вечной и несокрушимой. — Вы веками хранили секреты и проливали кровь ради них. Вы держали при себе знания, силу и мудрость, которые могли бы помочь нам в час, когда ударил Союзник. Вы делали все во имя сохранения Веры, построенной на лжи.

— Ложь одного — правда другого, — дрожащим, тонким, но неколебимо уверенным голосом произнес старик в запятнанной белой мантии.

Он сидел один, опирался на посох из узловатой ветки и смотрел на Ваэлина одним голубым глазом. Второй был молочно-белым.

— Аспект Корван, последний из Первого ордена, — представила его Элера.

— Ушедшие — это просто захваченные души, Одаренные, задержанные на другой стороне злонамеренной сущностью. Разве это ложь? — спросил Ваэлин.

Аспект вздохнул, устало склонил голову.

— Пять десятков лет я был мастером прозрения в обители Первого ордена. Сегодня меня называют аспектом. Этот титул говорит о многогранном характере Веры. Она — лишь отражение того, что ожидает нас по ту сторону.

— Я там был, — сообщил Ваэлин. — А вы?

Стариковская рука дрогнула на посохе.

— Да, много лет назад. Молодой человек, вы не первый из тех, кто вкусил смерти и вернулся. За Порогом и есть, и нет времени и пространства, там форма и неоформленность, безграничная, но все же конечная. Это кристалл со многими гранями, и вы видели лишь одну.

— Возможно. Также возможно, что Вера — лишь слабая неуклюжая попытка уразуметь то, что превосходит всякое разумение. Но я узнал достаточно, чтобы понять: с нашим врагом не покончено. Он жаждет разрушить нас и не остановится. Королева видит победу над ним в том, чтобы сокрушить сердце империи, которую он сделал своим орудием. И здесь, заверяю вас, намерения королевы полностью совпадают с моими.

— Хотя это может погубить нас всех? — спросил Дендриш.

— Погибель уже пришла к нам, — ответил Ваэлин. — А королева предлагает нам попытку избежать полного уничтожения… Брат Каэнис, нет ли знамений и пророчеств, указующих нам путь? Быть может, явились послания из вихрящейся мглы времен?

— Брат Каэнис теперь аспект Каэнис, — сообщила Элера и умудрилась при этом улыбнуться.

— Поздравляю, — сказал Ваэлин.

Уголки тонких губ Каэниса слегка приподнялись, он встал.

— Как хорошо известно моему брату, пророчество — весьма приблизительное умение. Среди нас осталось слишком мало тех, кто мог бы помочь нам принять решение. Я могу говорить лишь за свой орден, и мы уже поклялись в верности королеве, вне зависимости от того, куда она поведет нас.

Скрипнуло кресло. Ваэлин обернулся и увидел, как встает на ноги мастер Ренсиаль. Тот несколько секунд рассеянно глядел по сторонам, хмурился, но наконец сосредоточился и заговорил — и голос его был спокойным, размеренным и звучным:

— Сначала они пытали меня, но прекратили, когда поняли, что ничего не добьются. Затем меня приковали к стене, и четыре дня я слушал, как пытают моих братьев. Все время спрашивали одно и то же: «Где Одаренные?» Но не получили ответа. — Его взгляд помутнел, мастер Ренсиаль обхватил себя руками, сел и прошептал: — Где мальчик? Лес горит, а мальчика нет.

Соллис встал и положил руку на плечо безумного мастера, бормочущего себе под нос.

— По соглашению конклава, я представляю свой орден до тех пор, пока не обнаружится либо не будет признан мертвым аспект Арлин. Мы последуем за королевой.

— Также и Четвертый орден, — произнес брат Холлан.

Аспект Дендриш плюхнулся в кресло и махнул рукой — мол, делайте, что хотите. Вместо него, обведя конклав мрачным взглядом, заговорил мастер Бенрил:

— Война — это всегда глупость невежественных. Но я видел достаточно, чтобы убедиться: некоторые войны стоит вести и нужно доводить до конца, сколь бы горьким он ни оказался. Мой орден, каким бы он ни был теперь, поддержит королеву.

Второй орден представляла пара сестер из миссии в Андурине, усталых от путешествия и устрашенных событиями и людьми. Они не имели понятия о судьбе аспекта, хотя ходили слухи, что все братья и сестры погибли, когда обитель ордена сгорела до щебня. Сестры немного посовещались, и старшая дрожащим голосом подтвердила согласие идти за королевой.

— Аспект? — спросил Соллис Элеру.

Ее улыбка угасла, лицо, обычно такое открытое, яркое, казавшееся молодым, теперь выглядело усталым и старым. Она немного постояла молча, сцепив руки и глядя в пол.

— Столько истин, простоявших столетия и казавшихся незыблемыми, разлетелось в прах. Лорд Ваэлин прав, когда говорит о наших злодействах, ибо мы виновны в жутких ошибках. Я не сказала ничего, когда самую умную мою ученицу отвезли в Блэкхолд за то, что она выступила против войны в пустыне. На наших руках кровь. Но я боюсь, что, согласившись на войну, мы согласимся и на преступления. Каждый день в мой орден приходят жаждущие исцеления люди, но они все пылают такой ненавистью, какой я не видела даже в самые тревожные для Королевства годы. Когда королева перевезет людей за океан, какой справедливости можно ожидать от них?

— Я — владыка битв королевского войска, — напомнил Ваэлин. — И я не допущу насилия в отношении тех, кто не поднял оружия против нас.

Элера посмотрела на него и снова улыбнулась, но в ее глазах Ваэлин увидел то, чего никогда не замечал раньше: сожаление. «Я приняла тебя, когда ты родился», — однажды сказала она. Быть может, теперь она жалеет о том, что вытащила его на свет?

— Ваэлин, я поверю вашему слову, как верила всегда, — сказала аспект Элера. — Пятый орден объявляет о поддержке королевы.

Он попрощался с Ривой у Южных ворот, притянул к себе, поцеловал в макушку и был удивлен и обрадован, когда Рива крепко и нежно обняла его.

— Никаких сомнений? — спросил он. — Ты готова исполнить приказ королевы?

— Сомнений у меня хоть отбавляй. Но это как всегда. В Алльторе я видела достаточно, чтобы драться до последнего. Они не остановятся — и нам тоже нельзя.

— А твои люди? Они верят в это?

— Поверят, когда их Благословенная госпожа принесет им веру Отца, — мрачно и неохотно призналась Рива.

Она села на коня и уехала со свитой гвардейцев. А Ваэлин глядел вслед — и вдруг на него нахлынуло чувство потери, словно он может ее больше никогда не увидеть.

— Милорд!

Он обернулся и увидел королевскую фрейлину, высокую, темноглазую. Он не смог вспомнить ее имя.

— Королева просит вашего присутствия во дворце, — сообщила женщина и опасливо глянула налево.

Там, в полуразрушенной винной лавке, обосновалась компания Одаренных из Пределов. Рядом приводила себя в порядок пара королевских гвардейцев — очередные жертвы любви Лоркана к сюрпризам для не-Одаренных. Парень с преувеличенной искренностью извинялся и кланялся, Кара старалась не хихикать. Лоркан заметил Ваэлина, сконфуженно улыбнулся и поспешил в тенистый угол, где будто растворился в воздухе.

Фрейлина, прищурившись, смотрела в то место, где исчез Лоркан.

— Госпожа, простите меня, — сказал Ваэлин. — Мне кажется, я не знаю вашего имени.

— Орена, милорд. — Она поклонилась и добавила: — Милостью нашей королевы, я теперь леди Орена Аль-Вардриан.

— Вардриан? Из южного Хаэверсвейла?

— Оттуда родом моя бабушка, милорд.

Он хотел сказать, что, возможно, они — дальняя родня, но не стал, видя, как женщина смущена и напугана близостью Одаренных. Если уж Орене так неловко, не стоит затягивать разговор.

— Эти люди — наши союзники, — вместо того сказал Ваэлин и кивнул в сторону винной лавки. — Они ничем не угрожают вам.

— Милорд, королева ожидает вас, — нарочито спокойным и равнодушным голосом произнесла Орена и поклонилась.

Лирна осматривала неоконченный мраморный барельеф работы мастера Бенрила. Неподалеку стояла Давока с еще одной лоначкой, моложе и гораздо ниже ростом. При виде Ваэлина молодая лоначка выпрямилась, с любопытством и нетерпением уставилась на него, будто хотела что-то спросить.

— Милорд! — радостно приветствовала его королева. — Как прошел конклав?

Ваэлин не удивился ее осведомленности. Лирна унаследовала отцовский талант собирать знание и лучше отца умела использовать собранное.

— Вера хочет возродить былую мощь и, конечно же, всеми оставшимися силами поддерживает вас.

— А госпожа Рива?

— Ваше величество, она неустанно стремится исполнить вашу волю.

Лирна кивнула и снова принялась разглядывать барельеф. Хотя и неоконченный, он поражал живостью и реалистичностью фигур, точностью выражений и поз — даже больше, чем в других работах Бенрила. В лицах воларской солдатни и воинов Королевства были страх, растерянность, ярость людей, увидевших настоящий ужас войны.

— Ведь поразительно, — заметила Лирна. — И все же мастер Бенрил официально испросил позволения уничтожить свою работу.

— Несомненно, это — болезненная память о его рабстве.

— Но в будущем, возможно, нам понадобится напоминание о том, что подвигло нас на войну. Я хочу оставить барельеф как он есть. Если со временем настрой мастера смягчится, возможно, он закончит работу — конечно же, по своему вкусу и разумению.

Лирна махнула рукой лоначкам и, когда те подошли, представила младшую:

— Это Кираль из клана Черной Реки. Она привезла послание.

Ваэлин привел Кираль в отцовский дом, где устроил покои себе и сестре в наименее поврежденных комнатах. Алорнис ушла в порт — наверное, ей не терпелось нарисовать корабли, заполнившие гавань. Ваэлин с гостьей присели под дубом во дворе. Мощные ветви исполина были голыми. Наступала зима, и с каждым днем холодало все сильней.

— Ты очень хорошо говоришь на моем языке, — заметил владыка битв.

— Она знала его, и потому знаю я.

Он уже слышал историю Кираль от Лирны и едва мог поверить, что видит перед собой человека, чья душа была порабощена слугой Союзника, но успешно освобождена. А еще она носительница песни — это видно просто по ее лицу — и привезла послание. Ваэлина подспудно глодали и ревность, и стыд за нее.

— Она запомнила тебя. Ты отнял у нее добычу, и ненависть велика.

Он вспомнил шипящую, разъяренную сестру Хенну, прижатую к стене.

— У тебя ее память? — спросил он.

— Лишь часть. Она очень стара, хотя и моложе своих сестры и брата, и не столь смертоносна. Она в равной мере боится и ненавидит их. Мне достались от нее навыки целителя, приобретенные в Пятом ордене, ритуалы, которые проводила жрица на далеком юге Альпиранской империи, умение обращаться с ножом, принадлежавшее воларской рабыне, посланной умирать на потеху публике.

— Ты знаешь, когда Союзник впервые завладел ею?

— Ее ранние воспоминания — смесь страха и растерянности, а ярче всего там зрелище горящих хижин из соломы и глины. — Кираль помимо воли вздрогнула. — Затем видение пропадает, и она слышит его голос.

— И что он говорит? — спросил Ваэлин.

— Она всегда старалась спрятать эту память, предпочитала вспоминать века, заполненные убийствами и обманом.

— Я сочувствую тебе. Должно быть, это… это больно.

— Не слишком. Я вижу это во сне, — пожав плечами, сказала Кираль.

Она посмотрела на ветви большого дуба над головой и тихонько улыбнулась, показывая рукой на широкую развилку сука вблизи ствола.

— Вон там ты любил сидеть и глядеть, как отец ухаживает за лошадьми. — Улыбка вдруг угасла, и Кираль добавила хмуро: — Отец боялся тебя, хотя ты и не знал об этом.

Ваэлин смотрел на дуб и молчал. А ведь из детства запомнилась только радость возни с отцом, счастье и смех. Похоже, детские глаза видели больше, чем оставила память.

— У тебя сильная песнь, — сказал Ваэлин.

— Твоя была сильней. Я слышу ее эхо. Наверное, тяжело потерять столько силы.

— В юности я боялся ее. А со временем понял, что это — драгоценный Дар. Мне очень не хватает его.

— И поэтому по приказу Малессы я стану твоей песнью.

— И что же она приказала?

— Я слышу голос, зовущий меня издалека, с востока, — ответила Кираль. — Это очень старый напев и очень одинокий. Поет человек, не способный умереть. Ты уже встречал его.

— Как его зовут?

— Я не знаю, но музыка несет образ мальчика, однажды предложившего укрытие от бури, рискнувшего жизнью, чтобы спасти этого человека и его подопечную.

Эрлин.

Память обрушилась лавиной, и все встало на место: и ярость, с какой Эрлин кричал в ту ночь, и его странствия по всему миру, и равнодушное лицо, когда он поделился правдой об отце Даверна.

— Эрлин, Реллис, Гетриль — у него сотни имен, — сказал тогда Макрил, но Ваэлин знал, какое имя носил тот человек в самом начале своего пути.

Ваэлин вспомнил, как Эрлин глядел на ярмарочное кукольное представление.

— Керлис Неверный, — прошептал Ваэлин, — проклятый бессмертием за отрицание Ушедших.

— Это легенда. У моих людей есть другая. Они говорят о человеке, оскорбившем Миршака, бога Черных земель, и за то обреченном рассказывать историю, у которой нет конца.

— Ты знаешь, где найти его?

— И я знаю, что он важен для нас, — ответила Кираль. — Песнь наливается силой, ощущением цели и предназначения, когда касается Эрлина. Малесса верит, что он необходим нам для победы над существом, командовавшим поработившей мое тело тварью.

— И где же он?

Кираль виновато улыбнулась и поморщилась из-за шрама на лице.

— Он за льдом.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Френтис

Перед тем как сесть на свое место, она останавливается и обводит взглядом Совет, заседающий за идеально круглым столом. Перед нею двадцать человек в тонких красных мантиях. Зал Совета располагается на среднем этаже башни. Советников затаскивают на такую высоту сотни рабов с помощью хитрой системы канатов и блоков, тянущихся вдоль монолитной башенной стены. Хотя советники благословлены бессмертием, они не очень любят взбираться по длинным лестницам.

Женщина терпеливо выносит церемонию открытия, и наконец Арклев объявляет начало четвертого и последнего заседания Совета в восемьсот двадцать пятом году империи. Рабы-писцы с неестественной скоростью заполняют бумаги, Арклев монотонно нудит, представляя всех по очереди, и наконец доходит до нее.

— И только что вошедшая в Совет на место рабовладельца женщина… э-э…

— Я хочу быть записанной просто как «Голос Союзника», — говорит женщина и бросает значительный взгляд на писцов.

Арклев сбивается, но с завидным мастерством берет себя в руки и невозмутимо продолжает:

— Как вам угодно. А теперь приступим к первому пункту нашей повестки дня…

— В повестке дня лишь один пункт — война, — прерывает его женщина. — Сегодняшнее заседание — только о ней.

Седовласый болван, чьего имени она не потрудилась запомнить, недовольно бурчит:

— Но юг ожидает нашего срочного вмешательства, там голод.

— Там засуха, — сообщает женщина. — Посевы гибнут, люди голодают. Пусть убьют лишних рабов, чтобы сохранить припасы. Засуха и голод — прискорбны, но мы их благополучно переживем. Чего не сказать о нынешней военной ситуации.

— Да, есть информация, что вторжение происходит не вполне согласно плану, — начал Арклев.

— Арклев, наше вторжение — жалкая неудача, — улыбаясь, перебивает его женщина. — Напыщенный идиот Токрев спланировал свою смерть и поражение лучше, чем любую из своих успешных кампаний. Кстати, я сочувствую вам по поводу сестры.

— Моя сестра все еще жива, и я не сомневаюсь в ее способности к выживанию. И мы еще держим их столицу…

— Уже нет, — говорит женщина.

Она берет виноградину с ближайшей тарелки, кладет в рот, наслаждается сладостью. Хотя эта оболочка и не очень нравится женщине, способность ощущать вкус у нее превосходная.

— Уже три дня как нет, — добавляет женщина. — Мирвек погиб вместе со всем своим корпусом. Объединенное Королевство потеряно.

Женщина наслаждается растерянным молчанием почти так же, как виноградиной.

— Это трагедия, — осторожно произносит моложаво выглядящий симпатичный мужчина.

Его моложавость обманчива. Женщина помнит, как по его заказу сорок лет назад она прикончила мужа шлюхи, полюбившейся симпатичному советнику. Женщина так и не собралась спросить, был ли удачным новый брак.

— Но это значит, что, хотя бесчестье поражения и трудно вынести, война окончена, — разглагольствует симпатичный. — По крайней мере, пока. Мы должны собирать силы и ожидать подходящей возможности ударить снова.

— А тем временем нация, получившая все возможные поводы ненавидеть нас, сама собирает силы.

— Они ослаблены нашим вторжением, — говорит Арклев. — Между нами — океан.

— Полагаю, король Мальций заблуждался подобным же образом до тех пор, пока не ощутил, как сворачивают королевскую шею, — напоминает женщина, встает, и с ее лица исчезает всякое подобие благодушия.

Она обводит взглядом всех, смотрит каждому в глаза.

— Знайте, почтенные советники: Союзник не терпит пустопорожних рассуждений. Я говорю вам простую правду. А она в том, что у Объединенного Королевства теперь есть королева и океан остановит ее не в большей мере, чем мелкий ручей. Когда успокоятся моря, королева придет к нам, а мы потратили наши лучшие силы на вторжение под командой дурака, избранного, если я не ошибаюсь, вашим голосованием.

— Генерал Токрев — ветеран многих кампаний, — начинает седовласый болван и умолкает под ее разъяренным взглядом.

Женщина длит тишину, ощущает, как внутри рождается знакомая похоть убийства. Песнь слышит растущий страх, и приходится стискивать кулаки, чтобы сдержаться. Еще не время.

— Союзник желает, чтобы мы собрали резервы против угрозы из-за океана, — говорит женщина. — Пусть бывших вольных мечников призовут к их батальонам и утроят квоту призыва новых рекрутов. Гарнизоны в Воларе пусть усилят войсками из провинций.

Женщина ожидает возражений, но советники молча глядят на нее — древние кретины, только сейчас осознавшие бездну своей глупости. Женщина раздумывает, стоит ли припугнуть их напоследок или унизить насмешкой, но рассудокодолевает желание поскорей покинуть этих людей.

«Так было и с тобой? — уходя из зала, спрашивает женщина безразличный призрак своего отца. — Они увидели, как тебя тошнит от их вони? И потому заставили меня убить тебя?»

Его разбудил грубый лязг ключа в замочной скважине. Главного тюремщика Френтиса, как и остальных, назначили из Королевской конной гвардии. Сержант-ветеран был, очевидно, не расположен к разговорам и всякий раз, когда открывал дверь, глядел на узника с нескрываемым презрением. Королева аккуратно выбирала в стражники именно тех, кого вряд ли впечатлила бы легенда о Красном брате. Но сегодня ненависть сержанта, похоже, приугасла. Он распахнул дверь и позвал Френтиса на выход.

К большому удивлению Френтиса, в тюрьме его не заковали в кандалы, не подвергали унижениям либо побоям, но кормили дважды в день, а поутру сержант приносил кувшин воды, когда приходил за отхожим ведром. В остальном Френтиса просто оставили сидеть в темноте, в молчаливом одиночестве… конечно, если не считать ее. А она приходила всякий раз, когда Френтис проваливался в сон.

Когда Френтис вышел из камеры, сержант уже стоял на приличном отдалении. В тюрьму явилась королева вместе с Давокой и парой телохранителей, возведенных в дворянство.

— Ваше величество. — Френтис опустился на колено.

Королева не ответила на приветствие, но велела сержанту:

— Оставьте нас. Ключи передайте лорду Илтису.

Она подождала, пока сержант скроется из виду, и сказала:

— Блэкхолд не стоял таким пустым со дня постройки. — Лирна осмотрелась, даже поднесла факел к темным камням. — По мне, так оно и лучше. Я распоряжусь снести Блэкхолд, но позже.

Френтис склонил голову, вдохнул и произнес:

— Моя королева, я покорно предлагаю вам свою жизнь…

— Молчать!

Ее голос хлестнул будто кнут. Она подошла вплотную. Ее дыхание было прерывистым и резким.

— Я уже однажды убила вас. Так что вам нечего предложить мне.

Она затаила дыхание, отступила, затем, раздраженно махнув рукой, приказала:

— Встаньте! — На ее безупречном лице гнев сменился ледяным спокойствием. — Брат Соллис целиком рассказал мне вашу историю. Вы не принадлежали себе, и обвинять вас в смерти короля — все равно что обвинять меч за проливаемую им кровь. Брат, я знаю это. Но не могу простить вас. Вы понимаете почему?

— Да, ваше величество.

— Лорд Ваэлин передал мне ваши слова о том, что лорд Тельнар участвовал в подготовке вторжения.

— Да, ваше величество. Он поддался обещанию власти… и другой награды.

— И что же это за другая награда?

— Ваше величество, он настойчиво вымогал гарантии, что вам не причинят вреда при вторжении.

Королева вздохнула.

— А я-то считала его геройски погибшим.

— Ваше величество, — смущенно попросил Френтис, — нельзя ли нам поговорить наедине? У меня есть послание для вас.

— Госпожа Давока и эти лорды видели меня в самом скверном и униженном состоянии — и все же сочли меня достойной верности. Они имеют право слышать все слова, предназначенные для меня.

— Я хочу передать слова лорда-маршала конной гвардии Смолена. Его убили, когда пал дворец.

Лицо королевы осталось безучастным, но руки вздрогнули, будто она хотела потянуться за скрытым оружием.

— Так передайте же.

— Он сказал, что нет ничего лучше, чем дальнее странствие с женщиной, которую любишь.

Она стиснула кулаки, подступила к Френтису. За ее спиной скрежетнули о ножны обнажаемые мечи. Лорды-телохранители встали рядом с королевой, готовые бить насмерть.

— Расскажите мне, как он погиб! — приказала королева.

— Храбро сражаясь. Он умело бился, но, вы же знаете, куритаи очень искусны.

Френтис понял, что не может посмотреть ей в лицо. Нынешняя холодная, безукоризненно прекрасная Лирна совсем не походила на визжащую горящую женщину, выбегавшую тогда из тронного зала.

— Я не прошу милости и охотно приму правосудие вашего величества, — уставившись в пол, выговорил Френтис.

— Вы жаждете смерти? Полагаете, что Ушедшие с распростертыми объятиями примут такого, как вы?

— Ваше величество, я сомневаюсь. Но надежда — сердце Веры.

— Тогда ваши надежды тщетны. По крайней мере, пока.

Королева направила Илтиса к закрытой камере. Тот повозился с дверью, распахнул ее и вошел внутрь вместе с коллегой. Они вытащили оттуда узника, в отличие от Френтиса, увешанного цепями. Шея, щиколотки, запястья его были скованы новыми кандалами, так что узник едва мог семенить. Несмотря на очевидное неудобство, лицо узника оставалось равнодушным — знакомое мертвое лицо элитного раба. Голая грудь бугрится мускулами, от пояса до шеи вся кожа в шрамах.

— Куритай, — пробормотал Френтис.

— Единственный, кого мы сумели схватить за всю войну, — сообщила Лирна. — Его нашли без сознания в доках, когда был освобожден город. Лорд Аль-Гестиан говорит, что этого куритая приставили охранять Алюция. Его имя — Двадцать Седьмой. — Королева подошла, окинула раба оценивающим взглядом. — Брат Харлик утверждает, что у этих созданий нет собственной воли. Ее отняли пытками, снадобьями и, как считает аспект Каэнис, применением сил Тьмы, похоже, исходящих от Союзника. Полагаю, вас лишили воли подобным же образом. Интересно, что он сделает, если мы освободим его?

— Ваше величество, я бы очень не советовал.

Она посмотрела на него так же, как и на раба, пригляделась к точке на груди.

— Госпожа Давока сказала мне, что нанесенная мной рана загноилась и вам нужно благодарить госпожу Давоку за спасение жизни.

Френтис посмотрел на лоначку. Той было не по себе, она еле сдерживалась. Такой Френтис ее не видел. Она протягивала королеве небольшой флакон с немного мерцающей жидкостью, и рука Давоки неподдельно дрожала. О Ушедшие, да что же могло ее так напугать?

— Ваше величество, это верно, — со все возрастающей тревогой проговорил Френтис. — Но я полагаю, что по-настоящему меня спас ваш клинок. Неким образом он… он освободил меня.

— Да, — подтвердила королева.

Затем заговорила по-лонакски и взяла флакон у Давоки, посмотрела на него в тусклом тюремном свете и откупорила. Разлился тяжелый муторный запах.

— Освободившее вас лезвие было покрыто этой жидкостью, — пояснила Лирна. — Подарок наших лонакских друзей. Подозреваю, он окажется крайне полезным для нас.

Она подошла к куритаю и тихо сказала ему на воларском:

— Мне не доставит удовольствия то, что сейчас произойдет.

Она наклонила флакон и пролила единственную каплю на шрам раба. Результат последовал немедленно. Раб испустил такой вопль, что заложило уши. Он рухнул на пол, скорчился, обвитый цепями. Королева отступила и тут же закупорила флакон, скривилась, но заставила себя глядеть на мучения раба. Спустя несколько секунд вой превратился в слабое жалкое хныканье, жуткие корчи сменились дрожью. Еще немного — и раб, взмокший от пота, успокоился и лишь тяжело дышал.

Лирна осторожно шагнула вперед, но Френтис предостерегающе поднял руку.

— Ваше величество, позволите?

Она кивнула, он подошел к рабу, присел, заглянул ему в лицо и увидел, как жизнь возвращается в мутные от боли глаза.

— Можешь говорить? — спросил Френтис на воларском.

Раб заморгал, пытаясь сосредоточиться, и захрипел. Слова неохотно лезли из отвыкшего от речи горла.

— Да-а…

— Как тебя зовут?

Раб сощурился, выдавил на грубом, исковерканном воларском:

— Я начал… Пятисотый… теперь Двадцать… и семь.

Френтис склонился ниже.

— Нет. Твое настоящее имя.

Взгляд затуманился. Раб нахмурился, пытаясь разбудить память.

— Лекран, — выговорил он, и с этим именем его голос превратился в рык. — Мой отец… он был Хиркран Красный Топор.

— Друг, ты далеко от дома.

Лекран дернул цепи.

— Тогда снимите с меня это гребаное железо… чтобы я вернулся домой! На земле нам дано мало времени. А мне еще нужно убить многих!

Френтис осторожно понюхал содержимое бутылочки. Запах, мягко говоря, не слишком привлекательный. Плесень с протухшим чаем.

— Это и в самом деле отгоняет сны?

— Это погружает в настолько глубокий сон, что кошмары не достигают его, — пояснил брат Келан. — Я впервые сделал это снадобье после нашествия Ледяной Орды. После стольких смертей и убийств многих в Пределах мучили дурные сны. Меня тоже. Оно прекратит твои кошмары, брат. Хотя поутру голова заболит так, что они покажутся благом.

«Это ведь не сны, — подумал Френтис. — Но, по крайней мере, зелье может защитить рассудок, когда она потянется к нему».

Пятый орден обосновался в купеческих домах у порта. Многочисленные комнаты и просторные погреба дали место большинству раненых и растущим запасам бинтов и лекарств. Похоже, госпожа Аль-Бера умудрилась убедить нескольких альпиранских торговцев рискнуть, отправиться в последнее плавание по ветреному Мельденейскому морю и привезти вместе с припасами столь нужные лекарства.

Френтис поблагодарил целителя и вышел наружу, где Ваэлин глядел на огромный воларский корабль. Френтис привлекал множество взглядов, в большинстве — напуганных и удивленных, но и немало откровенно враждебных. Для некоторых он еще оставался Красным братом, но для большинства стал Убийцей короля, освобожденным благодаря безграничному милосердию королевы. Она не внушала своим подданным страха, а только лишь обожание, и они неустанно трудились во имя ее. Повсюду люди восстанавливали рассыпавшиеся стены, стучали молотами в уличных кузнях, новых рекрутов приучали к непривычной дисциплине. Лица усталые, но нигде и следа раздраженной лени, все упорно суетятся, трудятся, спешат. И пусть полководцы королевы страшатся будущего, народ готов переплыть любые океаны по одному ее слову.

На корабле громко ссорились двое: один долговязый, второй коротышка, причем коротышка кричал злее и громче.

— Брат, у твоей сестры на удивление ядовитый язык, — заметил Френтис.

— Наш новый хозяин королевских верфей будит в ней самое худшее. Он попросил ее сделать чертеж корабля. Кажется, он уже пожалел об этом.

Алорнис сердито смяла пергаментный сверток и швырнула в лицо Даверну, а затем яростно затопала вниз по трапу. Она не перестала кипятиться, даже когда брат обнял ее и прижал к себе.

— Высокомерный болван!

— Ему не понравился чертеж? — осторожно уточнил Ваэлин.

— Дело не в чертеже, — буркнула Алорнис и добавила громко, так, чтобы слышали и на корабле: — Его твердолобое упрямство, нежелание внять голосу разума!

— Я уверен, он знает свое дело, — заметил Ваэлин и удостоился свирепого оскала.

— Этот монстр сделан с кучей лишнего, — указав на корабль, заявила Алорнис. — А этот болван хочет скопировать его, потратив кучу лишнего труда и дерева.

— А твой проект, без сомнений, элегантнее и экономнее?

— Дорогой брат, вообрази себе, да! — воскликнула Алорнис, гордо выпрямилась, прижав свой мешок к груди. — Я представлю его королеве.

С тем девушка неуклюже поклонилась Френтису и решительно зашагала прочь.

— Когда я в последний раз встречал ее, она была мягче, — заметил Френтис.

— Все мы сильно изменились, — подытожил Ваэлин и направился к молу.

Когда они с Френтисом отошли на достаточное расстояние, чтобы не услышал никто лишний, владыка битв заметил:

— Ты можешь отказаться от того, что тебе предложила Лирна.

— Я не хочу отказываться.

Под ветром с серых небес клокотала и пенилась серая вода.

— Как думаешь, женщина, терзающая твои сны, ощутит твое прибытие?

— Возможно. Хотя, я надеюсь, снадобье брата Келана спрячет мои мысли. Но ее интерес ко мне может сыграть на пользу в моей диверсии.

— Кажется, перед нами обоими — тяжелый путь.

— И лучше, если ты не станешь делиться подробностями своего плана со мной. Если она отыщет меня и сумеет взять живым… она опять свяжет меня, и я не смогу ничего утаить от нее.

Ваэлин кивнул, посмотрел на серое море.

— Брат, я очень долго искал тебя, моя песнь летела над землей, но я улавливал лишь глухие неверные отзвуки. Теперь я снова должен отослать тебя, и у меня не осталось песни, чтобы найти тебя.

— Я должен заплатить по многим счетам, брат. Убийце не следует слоняться на виду у сестры своей жертвы.

Он протянул руку. Ваэлин крепко пожал ее.

— Мы встретимся в Воларе. Обязательно.

Головная боль полностью оправдала прогноз брата Келана. Но мучения облегчал тот факт, что снадобье сработало, как было обещано. Ночью не пришли кошмары, ужасы и угроза поддаться ее воле. После освобождения Френтис по-прежнему спал в Блэкхолде. Они с Лекраном уютно расположились в комнате охранника. Было отчасти странно жить вдвоем в огромном строении — королева отправила всю прежнюю стражу тренировать новобранцев.

Френтис обнаружил бывшего куритая во дворе. Тот упражнялся, двигался с быстротой и точностью, вышколенный годами тренировок и битв. Вместо обычной пары мечей сегодня Лекран крутил топором, будто отмахивался от целого отряда противников.

— Красный брат! — остановившись, приветствовал Френтиса бывший раб.

Он тяжело дышал, куцая борода взмокла от пота. Освобожденный куритай перестал бриться, и его голову и подбородок теперь покрывала темная поросль.

— Твоя женщина-вождь прислала раба с подарком, смотри. — Он потряс топором и широко ухмыльнулся.

Топор был славный, двухлезвийное оружие ренфаэльского образца, на широких стальных лезвиях — узоры золотом. Френтис подумал, что это, наверное, одна из дарнеловских игрушек. Жаль, что не удалось собственноручно прикончить лорда фьефа.

— Здесь нет рабов, — в который уже раз повторил Френтис.

Лекрану с трудом помещался в голову тот факт, что бывают земли, свободные от рабства. Бывший раб с наслаждением описывал свою страну и ее порядки. Его племя жило в горах за северными воларскими провинциями и занималось главным образом добычей руды и войной с соседями.

— Хорошая штука, — отпив солидный глоток вина, заявил Лекран. — У тебя есть еще?

Френтис указал на пирамиду бутылок, найденных под кроватью воларского офицера, бывшего коменданта Блэкхолда. В городе отыскалось много таких тайников и кладовок. Воларская армия официально разрешала грабить и брала десятипроцентный налог с награбленного, но, очевидно, многие жадничали и не хотели платить.

Лекран присел рядом с Френтисом, с новой бутылкой в руке, и спросил:

— У вашей женщины-вождя, ну, у нее есть мужчина?

— Она называется королева, и мужчины у нее нет.

— Отлично! Я заберу ее, — заявил бывший раб, длинно отпил и с чувством рыгнул. — Как думаешь, сколько для этого понадобится голов?

Очевидно, у племени Лекрана было в обычае подносить перспективной невесте головы убитых врагов в доказательство мужественности.

— Думаю, тысячи хватит, — посоветовал Френтис.

Лекран нахмурился и разочарованно ухнул.

— Так много?

— Она же королева. А королевы дорогие.

Бывший раб прикончил бутылку в несколько глотков. Пусть он бахвалится и куражится, но ведь он пытается залить вином черный ужас в душе.

— Как долго ты пробыл куритаем?

— Меня взяли в девятнадцать лет. А теперь, глядя в зеркало, я вижу лицо отца. Когда ты связан, не ощущаешь времени, — сказал Лекран, посмотрел на пустую бутыль, скривился и швырнул ее на брусчатку двора.

— Ты не помнишь? Я помню каждое мгновение рабства.

— Тогда тебе очень не повезло.

Лекран немного посидел в молчании, поерзал, сцепил руки, напряг мощные бицепсы, затем бросил голодный взгляд на вино и сообщил:

— Ну, я помню достаточно…

— А ты помнишь Алюция Аль-Гестиана? Тебя назначили охранять его.

— Да. Он тоже хотел вина, — ответил Лекран и улыбнулся уголками губ.

— Он умер героем. Пытался убить моего заклятого врага.

— А, того тупоголового в большом кресле? Ну, молодец. Давай выпьем за светлую память.

Лекран потянулся к бутылкам, принялся перебирать их, открывал, принюхивался и отшвыривал.

— Ты знаешь, куда мы направляемся? — спросил Френтис. — Ты согласен следовать за мной?

Лекран понюхал содержимое очередной бутылки и довольно ухмыльнулся.

— Добровольно я следовал только за моим отцом. Но я попользуюсь топором ради тебя по пути домой. — Он с удовольствием отпил и добавил: — Однако же мне нужно собрать тысячу голов за твою королеву.

— Белорат, — представился капитан и посмотрел на Френтиса с нескрываемым подозрением. Оно усилилось, когда на борт ступил Лекран с топором и двумя мечами за спиной. — Добро пожаловать на борт «Морской сабли», — буркнул капитан. — Ваши коллеги уже здесь.

Утренний воздух колол легкие, морской ветер пронизывал до кости. На палубе сидели люди, завернувшиеся в плащи. Френтис подошел ближе, и ему стало жарко от гнева.

— Как это понимать? — свирепо вопросил он.

— Брат, мы пришли выполнять королевский приказ, — поднявшись на ноги, ответил Дергач. — Брат, честно. Королева милосердно согласилась на нашу просьбу. Никто из нас не мыслит жизни в королевской гвардии.

За Дергачом поднялись и остальные. Френтис обвел взглядом три десятка людей из команды выживших в Урлише: мужчины и женщины с суровыми лицами, в одинаково блеклых одеждах, но с разномастным оружием. Выделялась одна Иллиан в темно-синем плаще. Она будто выросла за несколько последних дней. По обе стороны от нее, втянув головы в плечи, сидели Кусай и Чернозубая, глазели на Френтиса и облизывались — щенки приветствовали вожака. Тот погладил их, они отозвались дружелюбным повизгиванием.

— Полагаю, брат Соллис прислал мне известие, — не скрывая разочарования, проговорил Френтис.

— Только то, что вы должны позволить мне участвовать в экспедиции, брат, — слегка улыбнувшись, церемонно ответила Иллиан. — И проследить, чтобы за время плавания мои навыки не умалились.

Френтис с трудом подавил желание немедленно отправить ее на берег.

— Быть может, вас утешит, что Давока тоже была против.

— Это меня не утешит… сестра. По-видимому, она остается с королевой?

— Не без сожаления. Она дала мне вот это, — сказала Иллиан и протянула мешок с кожаными фляжками. — Снадобья брата Келана по лонакским рецептам.

— Держите их в сохранности и не поддавайтесь искушению открыть хотя бы одну, — сурово приказал Френтис.

Он встал, и Тридцать Четвертый поспешил пожать ему руку.

— Ты теперь — свободный человек, — напомнил он бывшему рабу. — А мы плывем к земле твоего рабства. И успех наш отнюдь не гарантирован.

— Мне еще нужно отыскать свое имя, — заметил раб и добавил тише, по-воларски: — Кроме того, меня немного пугает ваша королева.

Френтис выпустил его руку и повернулся к мастеру Ренсиалю, стоявшему поодаль с еще более мутным взглядом, чем обычно.

— Мастер, я надеялся, что вы вернетесь к стойлам. Ордену нужны ваши таланты.

— А мальчик не здесь. И девочка, и высокая женщина, — пробормотал мастер, искоса глянул, подошел ближе и прошептал: — Где же лошади?

— Мастер, мы едем за ними, — сжав его ладонь, пообещал Френтис. — Далеко за морем целая империя лошадей.

Ренсиаль сурово кивнул и пошел на бак. Френтис решил предупредить капитана Белората насчет того, чтобы его люди выделили Ренсиалю как можно больше пространства. Затем взгляд Френтиса упал на стоящего у борта незнакомого парня — широкоплечего, крепкого, с головой в белокурых кудряшках.

— Его зовут Плетельщик, — пояснил Дергач. — Он не слишком много разговаривает.

Конечно, Френтис знал это прозвище — ведь его носил Одаренный, исцеливший Лирну.

— Он тоже пришел по королевскому слову?

— Я не уверен. Он уже был на борту, когда мы поднялись на корабль.

Френтис кивнул и повернулся к собравшимся. Все пытливо и настороженно глядели на него.

— Я благодарен вам всем. Но вы отдаете мне слишком многое. Пожалуйста, сойдите на берег и позвольте мне отправиться в странствие.

Никто не подал голоса. Никакого гнева, лишь любопытство во взглядах. Никто и не посмотрел в сторону трапа.

— Из этого путешествия можно не вернуться, — заговорил Френтис и осекся, увидев ухмылку Дергача.

— Брат, я думаю, капитану не терпится отплыть.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Рива

Дом лорда Брахдора когда-то был внушительным. Из небольшого замка он трудами нескольких поколений превратился в просторную трехэтажную усадьбу, переросшую прежние защитные стены, перевалившую за давно засыпанный замковый ров. Окрестные поля усеивали склады, стойла, а на вершине ближайшего холма стоял хорошо известный Риве большой амбар. Она остановилась в безопасном отдалении от покосившейся кучи балок и досок с провалившейся крышей, с выбитыми дверями, лежащими на поросшей густой травой земле.

Рива приехала сюда одна. Еще за несколько миль до холма она приказала эскорту следовать в Алльтор. Как и ожидалось, Кернмиль разграбили и сожгли, люди, за которыми когда-то следила Рива, погибли, были угнаны охотниками за рабами либо сбежали. Дом лорда Брахдора в двух милях к северу сохранился в немного лучшем состоянии. Похоже, его миновало внимание воларцев из-за того, что к их приходу он уже был полуразрушен: с крыш то ли из-за погоды, то ли из-за жадных поселян пропал шифер, с грязных стен отваливалась штукатурка, исчезли все двери.

«И что ты ожидаешь здесь найти?» — вздохнув, спросила себя Рива перед тем, как спешиться и привязать лошадь к столбу ограды.

Теперь Рива ездила на смирной кобылке, куда покладистей старины Ворчуна, угодившего в горшок еще в начале осады. Рива оставила кобылу щипать высокую траву, а сама подошла к дому, заглянула через окно в пахнущую гнилью пустоту. Неужели они встречались здесь, интриговали, замышляли? Сыновья являлись унижаться перед божественным владыкой, вещавшим чудесные истины, и не подозревали о настоящей сути лживой твари. А та, должно быть, все время хохотала про себя.

Рива шагнула через порог в холодные тени. Несмотря на сумрак, зал поражал воображение: пол в виде шахматной доски из мрамора, изысканной формы лестница, изгибаясь, ведет на второй этаж, между стенами мечется эхо шагов. Странно, стены без рисунков и гербов — и никаких признаков прошлого хозяина. Голая штукатурка.

Обследование первого этажа не дало ничего, и Рива осторожно ступила на лестницу. Но та оказалась на удивление крепкой и отозвалась на шаги только легким поскрипыванием.

Верхний этаж встретил холодом. Ветер свистел в пустых окнах, терзал обрывки тряпок, бывших когда-то занавесями. В комнатах — только пыль, осколки терракоты да щепки от мебели. В одной комнате Рива остановилась при виде пятна на полу, частью прикрытого заплесневелым ковром. У стены стояла затканная паутиной кровать. Рива знала, как выглядят застарелые пятна крови, и не стала подходить ближе. Тут кто-то умер — но уже давно.

Рива повернулась, чтобы уйти, но вдруг уловила чуть кисловатый запашок только что погашенной свечи. Она остановилась, закрыла глаза, вся превратилась в слух. Ага, чуть скрипнули балки над головой. Крысы не ходят так тяжело. Рива открыла глаза, посмотрела вверх — и увидела крошечное, не больше медной монеты светлое пятнышко, тут же потемневшее. Тогда Рива вышла в холл и поднялась на третий этаж. Лестница здесь сохранилась гораздо хуже. Не хватало балюстрады и нескольких ступенек. Пришлось прыгать и карабкаться. На верхнем этаже оказались четыре комнаты-мансарды, одна — с дверью. Рива дернула ручку — закрыто, обнажила меч и ударила в дверь ногой.

У окна лежала небольшая, но аккуратная стопка одеял. Само окно загораживал щит из нескольких досок, связанных бечевкой. Возле одеял стоял огарок свечи, от фитиля вился тонкий дымок. Еще в комнате обнаружилась небольшая стопка книг, кучка овощей, морковок и картофелин, — вялых, плесневелых, с побегами. На некоторых — следы маленьких зубов.

Риву насторожил резкий вдох над головой.

Шаг вперед — и кто-то спрыгнул на пол за спиной. Рива мгновенно развернулась, меч описал дугу, точно ударил в маленький нож — и тот отлетел в темноту. Хозяйка ножа — крохотная, чумазая, в спутанных кудряшках — с изумлением и ужасом глядела на непрошеную гостью.

— Кто ты? — спросила Рива.

Изумленная гримаска превратилась в яростный оскал. Девочка зашипела и кинулась, выставила руки, нацелилась длинными ногтями в лицо. Рива выпустила меч, шагнула вбок, ухватила девочку за талию, прижала руки. Девочка извивалась, плевалась и рычала. Рива крепко держала ее. Малышка, казалось, состояла из одних костей под изодранной одеждой. Надо же — на пороге голодной смерти, и такая злоба и сила.

Девочка барахталась целых две минуты, а потом обмякла и только захныкала от бессильной ярости.

— Прости меня за вторжение, — сказала Рива. — Меня зовут Рива. А тебя?

Она добавила больше дров в огонь, проверила содержимое горшка — старой железной посудины, найденной среди разгрома на кухне. После того как Рива отпустила девочку, та охотно пошла следом, но обиженно молчала все время. Девочка уселась, скрестив ноги, перед огнем в очаге и смотрела, как Рива собирает обломки мебели. Рива наполнила горшок овсом из седельной сумки, добавила немного корицы и чуть побольше меда, который обменяла у нильсаэльского солдата в Варинсхолде на кинжал и короткий меч воларского офицера. Долгий марш с королевским войском много сказал Риве о характере людей из разных мест Королевства. У нильсаэльцев всегда водилось что-нибудь особенное, и они делились этим за хорошую цену.

— Тебя послала Ильза? — наконец заговорила девочка.

— Кто такая Ильза? — помешивая овсянку, спросила Рива.

Девочка попыталась горделиво выпрямиться, выставила подбородок.

— Моя горничная.

— То есть ты — хозяйка этого дома?

— Да. С тех пор как умерла мама, — помрачнев, ответила девочка.

— Ты — дочь лорда Брахдора?

Лицо девочки исказилось от внезапного ужаса.

— Вы знаете моего отца? Он возвращается?

Рива села, посмотрела в перепуганные глаза девочки.

— Как тебя зовут?

Та не сразу смогла выговорить имя, запиналась, но все же выдавила робкое: «Э-эллис».

— Эллис, я должна сказать тебе: твой отец мертв. Его убили в Алльторе вместе со многими другими.

Страх сменился не горем — но облегчением. Девочка обхватила руками колени, уткнулась в них головой, из-под копны спутанных кудряшек послышались всхлипы. Рива раньше и не представляла, насколько девочка маленькая. Ей же вряд ли больше десяти лет — и она такая худая.

Рива положила в деревянную миску овсянки и протянула девочке:

— На. Тебе нужно есть.

Всхлипы затихли, от запаха овсянки в животе Эллис звучно забурчало. Она посмотрела на кашу, пробормотала «спасибо», схватила еду и принялась уплетать за обе щеки со скоростью, совершенно не подобающей воспитанной леди.

— Медленней, — предупредила Рива. — Съешь много на пустой желудок, и тебе станет плохо.

Мелькание ложки чуть замедлилось.

— Его убил лорд фьефа? — спросила девочка, когда миска почти опустела.

— Отчего ты так думаешь?

— Ильза сказала, что лорд фьефа принесет справедливость Отца тем, кто проклят.

— И как же он был проклят?

— Это случилось, когда я была маленькой, — серьезно ответила девочка. — Насколько я помню, отец тогда был добрый. Но он заболел. Мама говорила, мозговая лихорадка. Я помню, как мама привела меня в его комнату, чтобы попрощаться. Отец ушел в глубокий сон. Мама говорила, отец не проснется. Мол, он зашел в глубокий сон и никогда не проснется. — Девочка выскребла ложкой остатки овсянки и договорила: — Но он проснулся.

— И он стал другим?

— Прежний папа будто пропал. А другой… он мучил маму каждую ночь. Я слышала через стену. Он годами мучил маму.

Девочка побледнела и заплакала снова. Слезы промывали дорожки сквозь пыль на ее лице.

— Он когда-нибудь… мучил тебя?

Эллис опять уткнула голову в колени и заревела навзрыд. Потом заговорила снова, буквально выталкивая слова наружу:

— Когда он уезжал, он запирал нас дома, и все портилось без досмотра. А в тот день, когда он ушел насовсем, он убил ее… Он хотел убить и меня, но Ильза схватила меня за руку, и мы убежали… спрятались в лесу, сидели долго… А когда вернулись, дом пустовал, и только мама… Мы пошли в деревню, но там были солдаты — не королевская гвардия и не люди лорда фьефа… Они творили жуткие дела. Мы побежали домой и спрятались на чердаке. Солдаты пришли и крали вещи, а что не нравилось, ломали, но не отыскали нас. Ильза выходила каждые несколько дней и приносила для нас еду. А однажды не вернулась.

Рива глядела на нее, плачущую, и вспоминала маленькую девочку, дрожащую в темноте, скорчившуюся в углу амбара с морковкой в руках, украденной накануне. А морковку нельзя было съесть целиком прямо на месте, потому что тогда не осталось бы на завтра.

— Его убил не лорд фьефа, а солдат королевы. Если тебя это утешит, знай: умирал он медленно.

Рива вытащила из мешка портрет священника, нарисованный Алорнис, и показала девочке:

— Ты когда-нибудь видела этого человека?

Та вытерла слезы ветхим рукавом, посмотрела на рисунок и кивнула.

— Иногда видела. Отец называл его «мой святой друг». Мне не нравилось, как он глядел на меня. Маме тоже, и она всегда уводила меня наверх. Но однажды он поссорился с отцом, и я пошла на лестницу послушать. Отец говорил очень тихо, почти не разобрать, но его голос совсем не походил на папин. Тот священник злился, кричал про годы впустую.

Девочка искоса глянула на Риву.

— Он все время говорил что-то про какую-то очень важную девушку.

— И что он говорил?

— Про ее мучи… мучан…

— Мученичество? — предположила Рива.

— Да, мученичество. Что с ним нужно повременить до тех пор, пока оно будет от дядиной руки, и тогда больше глаз увидят его.

От дядиной руки. Надо же. Они думали, что дядя Сентес убьет свою племянницу. Прибытие Ваэлина заставило тварь Союзника поменять планы. Насколько же твари боятся Ваэлина?

— Спасибо, — поблагодарила Рива, забрала рисунок и спрятала его в сумку, сложила вещи и прицепила к поясу меч. — Да, Эллис, если хочешь что-нибудь взять с собой — возьми прямо сейчас.

— К-куда ты забираешь меня? — запинаясь от страха, выговорила девочка.

— Если ты не предпочтешь остаться здесь — то в Алльтор.

— Что со стенами? — спросила Эллис через три дня, когда они с Ривой въехали на гребень холма к востоку от Алльтора.

Девочка сидела на кобыле, Рива вела животное под уздцы. Ноги девочки были еще слишком слабыми, чтобы пройти хоть какое-то расстояние, а кобыла не соглашалась нести двоих. От регулярной обильной еды настроение девочки улучшилось, и она забрасывала Риву вопросами.

— Стены поломали, — ответила Рива.

— Чем?

— Большими камнями. Их бросали огромные машины.

— И где сейчас эти машины?

— Их сожгли.

— Кто?

— Одну — я, — ответила Рива. — Остальные две — толпа пиратов.

— А почему?

— Они очень разозлились, а еще их попросила королева, — ответила Рива и посмотрела на реку, вспухшую от зимних дождей.

Там, в темной воде, лежали корабли, привезшие жуткие машины разрушения, и бог знает сколько трупов.

— А королева очень красивая? Мама однажды ездила в Варинсхолд и сказала потом, что принцесса Лирна — самая красивая женщина из всех, которых мама видела.

В Варнсклейве Рива наблюдала королеву с сиротами. Лирна улыбалась им совсем не так, как остальным, но с настоящей теплотой и безграничным состраданием. Чуть позднее в этот же день сообщили о банде, грабящей беженцев на западе, и Лирна приказала лорду Адалю выследить и поймать бандитов, казнить двух из каждых трех захваченных, уцелевших высечь и приставить к работе носильщиками. Провожая взглядом командира Северной гвардии, королева тоже улыбалась.

— Да, она очень красивая, — подтвердила Рива.

Подойдя по дороге к главным воротам, они увидели леса на стенах и людей, тащивших камни к проломам. Сержант дворцовой охраны при виде Ривы упал на колено, за ним и все его люди.

— Благословенная госпожа Рива! Хвала Отцу за ваше благополучное возвращение!

— Просто «госпожа» достаточно. Или «Рива», если вам нравится больше, — глядя на город, сказала хозяйка Алльтора. Похоже, с улиц исчезли груды камня, но сколько разрушено домов!

Сержант неуверенно хохотнул и попятился, так и не осмелившись взглянуть на Риву.

Девочка наклонилась к ней и заговорщицки прошептала: «Ты кто такая?»

— Я уже сказала тебе, кто я.

Толпа на площади за воротами замерла и уставилась на Риву. По улицам подходили все новые люди. Раздались радостные крики, тут же подхваченные всеми.

— Сержант, полагаю, мне потребуется эскорт, — заметила Рива.

Велисс церемонно поклонилась ей, затем обняла, как сестру.

— Я ушла слишком надолго, — чувствуя, как жаркий румянец заливает щеки, пробормотала Рива.

— Миледи, я согласна всем сердцем, — сказала Велисс и посмотрела на Эллис.

Та переминалась с ноги на ногу и не знала, куда себя деть. За воротами усадьбы собралась огромная ликующая толпа. По всему королевству уже разошлись новости об освобождении Варинсхолда и истреблении воларской армии. Возвращение Ривы стало искрой, зажегшей огонь праздника в Алльторе.

Рива подозвала девочку.

— Это — госпожа Эллис, наследница владений лорда Брахдора. Теперь она под опекой госпожи правительницы. Не могли бы вы отыскать подходящие комнаты для нее?

— Конечно, — сказала Велисс и протянула руку девочке.

Та застеснялась, но все же подошла, взяла ладонь Велисс и сказала:

— Я думала, здесь правит лорд Сентес.

— Он умер, — сообщила Рива, посмотрела на толпу и сказала Велисс: — Объяви этот день праздником. Отныне и навсегда это — День победы. И доставай свой запасец вина — тот, про который, как ты надеялась, я не знаю.

— Стены? — сказала Рива, когда Эллис уложили в просторную кровать наверху и в библиотеке остались только хозяйка Алльтора и госпожа Велисс.

— По общему требованию, стены стали ремонтировать прежде всего, — объяснила госпожа Велисс. — Людям тревожно без них. Я старалась хлопотать о ремонте хотя бы самых больших жилых зданий, но люди захотели ремонтировать стены. Что я могла поделать?

— Казна?

— На удивление, в здоровом состоянии. Воларские солдаты несли с собой много награбленного. Я послала Арентеса собрать как можно больше, пока нильсаэльцы или бандиты не прикарманили добычу. Но все равно отстраивать город — дорогое удовольствие, а нам еще управляться с полуразоренным фьефом.

— Королева твердо пообещала мне возместить стоимость реконструкции. Как выяснилось, в Северных пределах больше золота, чем ляпис-лазури. Однако оно прибудет лишь через несколько месяцев.

— Ну, благодаря госпоже Аль-Бера и лорду Дарвусу мы не умрем с голода. Но зима будет тяжелой.

Велисс уселась на софу перед камином рядом с Ривой, взяла ее за руку. Их пальцы нежно сплелись чуть не сами собой.

— Чтец? — спросила Рива, уложив голову на плечо своей госпожи советницы.

— Каждую неделю высылает гонца со строгим наказом насчет того, как лучше управлять фьефом в соответствии с Десятикнижием. Временами наказ адресован твоему деду, иногда прадеду, и смысла в нем немного. На прошлой неделе он заснул прямо посередине собственной проповеди. Но это неважно. Собор был практически пуст.

— Я хорошо выбрала, — заметила Рива.

— Похоже, да.

— А где Арентес?

— Он гоняется за последними Сынами и, надеюсь, приканчивает банды в западных долинах. Бандиты стали проблемой. Что же, война питает лишь самые лютые сердца.

— Книга Разума, стих шестой, — сказала Рива, улыбнулась и поцеловала Велисс в шею. — Почтенная госпожа советница, вас соблазнила любовь Отца?

— Нет, — ответила Велисс и погладила волосы Ривы. Они отросли. Рива уже не помнила, когда в последний раз подрезала их. — Меня соблазнили лишь один раз. И, по мне, этого более чем достаточно.

Рива подумала о том, что собирается сказать, и сжалась, предчувствуя ответ.

Так хотелось отложить на следующее утро, но тогда ведь будет хуже.

— Завтра я созову общее собрание на площади и там прочту королевский эдикт о призыве.

Велисс отдернула руку, с испугом и удивлением переспросила:

— О призыве?

— Королева собирает еще бóльшую армию и готовит флот, чтобы везти ее в Воларскую империю.

Велисс встала, ухватилась за каминную полку.

— Но эта война уже выиграна!

— Нет, — отрезала Рива.

— Госпожа правительница, я так понимаю, что и вы поплывете вместе с королевой и ее могучим флотом?

Глядя на побелевшие костяшки пальцев Велисс, Рива едва справилась с желанием прикоснуться, утешить, обнять.

— Да, — сухо выговорила она.

— Но это же безумие. Ее отец при всех его мириадах интриг и схем никогда бы не пошел на это.

— Нужно сделать так, чтобы воларцы не напали снова. И это — единственный выход.

— Это слова лорда Аль-Сорны или твои? — осведомилась Велисс.

— В этом мы с ним едины.

— А может, ты попросту жаждешь другой войны? Я же вижу, как ты исходишь нетерпением, пока ты здесь, как наскучило тебе это место — и я.

В тихих словах не было злобы, но они попали по больному месту. В них была правда.

— Ты никогда не наскучишь мне. Если я и кажусь нетерпеливой, то лишь потому, что я не создана для управления страной. Хочешь верь, хочешь нет, но сражений мне тоже хватило с лишком. Но эту войну следует окончить. И мне нужна твоя помощь.

— А как с призывом?

Рива оглянулась и обнаружила завернувшуюся в одеяло Эллис, стоящую в дверях и потирающую глаза.

— Не можешь заснуть?

Девочка кивнула, и Рива похлопала по софе рядом с собой. Эллис приковыляла, уселась.

— Я видела сон. Отец был жив и искал меня в нашем доме.

— Это просто сон, — сказала Рива, отвела со лба девочки прядь теперь уже расчесанных и чистых волос. — Сны не причинят тебе вреда.

Девочка посмотрела на Велисс, все еще стоящую у камина спиной к ним.

— А что такое «призыв»?

Велисс обмякла, обернулась, устало улыбнулась Эллис:

— Милая моя, это самое трудное. Это когда любишь — и потому делаешь ненавистное тебе.

— Всем мужчинам крепкого здоровья в возрасте от семнадцати до сорока пяти лет явиться в Алльтор до последнего дня месяца интерласура и принести с собой луки и другое оружие, каким владеют. Явиться может и любая бездетная женщина указанного возраста. Все принятые на службу получат такое же жалованье, как и солдаты королевской гвардии, а по окончании войны — пожизненную пенсию. Ее же получат вдовы либо выжившие дети тех, кто принесет свои жизни в жертву во имя общего дела.

Рива закончила чтение, передала свиток Велисс и постаралась изобразить равнодушие, когда обвела взглядом площадь. По приказу Велисс на верхнюю ступеньку соборной лестницы водрузили деревянную трибуну, чтобы Рива могла видеть толпу — пять тысяч на площади и еще множество на руинах за ней. Люди шептались, кое-кто удивленно глазел, но большинство молчало, и на лицах читалось только нетерпеливое ожидание.

Люди ждали слова своей Благословенной госпожи.

— Мы много страдали, — сказала она им. — Мы долго сражались, жертвовали всем. Я хотела бы принести вам известие о мире, о том, что битвы закончены и мы можем наконец-то отдохнуть. Но я не могу. Если бы я сказала вам о мире — я солгала бы.

Рива умолкла, чтобы собрать силы. Слова эхом звучали в рассудке: «…Я солгала бы…»

— И поверьте мне: я слышала голос Отца! — крикнула она во всю мочь, и ее слова заметались эхом среди руин. — И он не допустит, чтобы мы ушли с истинного пути! Многие из вас слышали о так называемой Одиннадцатой книге. Я скажу вам теперь: эта книга — ложь, достойная лишь вашего презрения. Отец повелел, чтобы и в самом деле появилась новая книга — Книга возмездия! Он сам напишет ее, и мы станем его пером и несокрушимой силой!

Это было не ликование, а рев, мощный, мгновенно родившийся, вырвавшийся из глубин души у всех. Лица исказила ненависть, жажда мести за страшно погибших родных и любимых, за горящие дома и муки. Слова Отца, переданные Благословенной госпожой, выпустили ненависть наружу, дали ей свободу. Рев накатывал волнами, хлестал и бил.

«Они же по горло в воларской крови, и все им мало», — подумала Рива. Она сошла с трибуны и остановилась, завидев малышку Эллис. Та пыталась спрятаться от толпы, зарылась в юбки Велисс и плакала от страха. Рива присела рядом и отерла девочке лицо.

— Все в порядке, — сказала Благословенная госпожа Алльтора. — Это они от счастья видеть меня.

Через два дня вернулся Арентес. Рива встретила старого вояку у ворот, крепко обняла.

— Милорд, вы уже простили меня? — улыбнувшись, спросила она.

— Я следую командам моей госпожи, — сухо ответил он, но Рива видела: он улыбнулся в усы. — К тому же расправа с вашими врагами — моя священная обязанность, и я не променяю ее на поиски славы.

Он указал на вереницу скованных цепью людей.

— Перед нами — не поиски славы, но одна лишь кровь, — сказала Рива и обвела взглядом пленных. Два десятка истощенных людей в лохмотьях — перепуганных, полных страха либо глядящих угрюмо и вызывающе. — Сыны.

— Плюс несколько беззаконников. Лучше повесить их перед людьми для примера.

— Если они не убийцы и не насильники, я отошлю их королеве, — решила Рива. — Она охотно использует всяких людей, даже самых гнусных и никчемных.

— Моя госпожа, весть об эдикте уже разошлась по Королевству и понравилась не всем.

— Им понравится, если они узнают слово Отца. Наверное, завтра вы с вашими людьми понадобитесь мне. Я хочу наконец полностью осмотреть мой фьеф.

— Конечно, миледи, — подтвердил Арентес с изящным церемонным поклоном, злобно посмотрел на пленников и спросил: — А что же вы станете делать с Сынами?

— Пусть госпожа Велисс допросит их. Когда я вернусь, то свершу над ними правосудие.

Эллис опять схватилась за нее и не хотела отпускать, заплакала, умоляя взять с собой. Но Рива была непреклонна. Девочка должна оставаться с Велисс. Судя по реву, с непреклонностью Рива переборщила. Велисс прижала девочку к себе и сказала:

— Миледи, у материнства есть цена.

Рива вовремя прикусила язык и не сказала: «Я ей не мать». Она присела, смахнула непослушный локон со лба Эллис.

— Слушайся госпожу Велисс и делай уроки! Я скоро вернусь. Обещаю.

Выбор маршрута она оставила Арентесу, положившись на его знание Кумбраэля.

— Миледи, сперва на запад, а потом на юг, — посоветовал он. — Западные люди у нас наименееблагочестивые, так что начнем с самого трудного.

Воларцы оставили много следов на западе: вереницы сожженных деревень, там и сям — кучи трупов среди виноградников. Всякий раз Рива приказывала остановиться и похоронить убитых. Последние напутствия произносил единственный в отряде священник, тощий и жилистый, средних лет, известный мужеством во время осады и покладистой натурой. Риве в последнее время все больше не нравились проповеди. «Хороший священник — молчаливый священник», — говорила она себе и задумывалась, не стоит ли внести это в уложения веры в Отца.

Но дальше на запад местность была меньше затронута войной и осталась в целости в холмистом краю на границе с Нильсаэлем. Рива знала от Велисс, что здесь — самые плодородные земли фьефа, наилучшее вино, а люди славятся веселыми праздниками и весьма вольным отношением к Десятикнижию. Арентес привел отряд к крупнейшему городу в окрестности, разросшемуся старому замку на холме со внушительной стеной, ровной лентой бежавшей вдоль виноградников по склону.

— Легко видеть, отчего воларцы оставили его в покое, — заметил Арентес, когда они подъезжали к воротам.

— Со временем добрались бы и до него, — сказала Рива.

Она ожидала задержки у ворот, ведь здешний народ мог не знать, кто приехал, — но городская стража уже выстроилась рядами, и ворота открыли. Под аркой стоял на коленях крепкий дородный мужчина в длинной мантии, склонивший голову, распростерший руки в знак покорности.

— Это лорд Ментари, здешний градоначальник, — пояснил Арентес. — Он владеет большинством виноградников около города и очень уважал вашего деда.

— Но не дядю?

— Ваш дядя был куда пунктуальней в сборе налогов и менее склонен помогать старым друзьям.

— К счастью, у меня только новые друзья, — заметила Рива.

— О Благословенная госпожа! — возопил лорд Ментари. — Вы принесли слово Отца нашим недостойным ушам!

Рива спешилась, посмотрела на город. Так странно видеть здания и улицы целыми после недель созерцания одних руин. Сперва ей показалось, что градоначальник устроил театральную сцену, рассчитывая впечатлить гостью, но когда Рива присмотрелась, то поняла: его благоговение искреннее.

— Всякие уши достойны слов Отца, — сказала она. — Он не требует от верных ему вставать на колени — и я тоже.

Упитанный лорд поднялся на ноги, но продолжал гнуть спину.

— Рассказы о ваших подвигах — уже легенда. Благодарность нашего скромного дома не знает границ!

— Милорд, я очень рада это слышать, ибо я принесла весть о том, как можно выразить эту благодарность, — сообщила Рива и показала футляр с королевским эдиктом.

Потребовалось два дня, чтобы с окрестностей собрались люди послушать слова Благословенной госпожи, — два дня мучений с торжественным пиром и принятием прошений, самым ненавистным Риве занятием. Она выносила приговор лишь в самых очевидных случаях, Арентес записывал более сложное, чтобы дело разобрала Велисс. Хотя здешний народ жил в покое и безопасности, прошения ясно показали: войне не обязательно ступать на порог, чтобы расстроить людям жизнь. Множество жалоб было на беженцев с востока, захватывающих скот, оседающих на чужой земле. Хотя сюда не дошли армии Токрева, банды охотников за рабами побывали и тут. Плачущие матери рассказывали об уведенных сыновьях и дочерях. И здесь было столько ужаса и горя! Воларцы обладали удивительным талантом рождать лютую ненависть у всех, с кем соприкасались. Одно хорошо: теперь будет легче сделать то, зачем Рива приехала сюда.

Она зачитала эдикт вечером второго дня. Она стояла на крыльце дома Ментари, а люди заполнили широкую улицу перед ним, толпились вокруг изящного бронзового фонтана. Здесь после прочтения шептались громче и не случилось взрыва всеобщей ненависти к врагам. Но, хотя не виделось особой радости, не было и открытых демонстраций недовольства. А многие добрые люди даже громко восхваляли ложь, которой попотчевала их Благословенная госпожа.

Когда Рива сошла с крыльца, толпа еще радостно кричала.

— Одиннадцатая книга! — выдохнул лорд Ментари. — Подумать только, я доживу до такого!

Арентес протянул Риве учетную книгу с пометками Велисс.

— Милорд, мы живем во времена перемен. Согласно вычислениям моей досточтимой советницы и данным переписи пятилетней давности, ваша квота — минимум две тысячи мужчин, способных носить оружие, — заглянув в книгу, сообщила Благословенная госпожа. — И это с учетом наших недавних бед. Я уверена, что Отец посмотрит на вас с особой благосклонностью, если вы превысите квоту.

Объезд всего фьефа занял бóльшую часть месяца. Рива со свитой посещала города и деревни — иные переполненные от беженцев, другие — почти пустые, откуда население сбежало перед приходом врагов. Ложь Ривы лучше всего принимали там, где было много обездоленных войной, там, где люди сами видели зверства и ужасы воларцев. Даже в тех местах, куда не дошла война, находилось много желающих послушать Благословенную госпожу, хотя не все радостно восприняли весть о послании Отца.

— У меня четыре сына, а королева хочет троих, — упрямо и зло выговорила крепкая ширококостная женщина в деревне к юго-западу от реки.

Здешние жители были знамениты крепкой и суровой натурой и мастерством, с каким они добывали скудное пропитание, прочесывая десятки окружающих дома проток в поисках угрей и прочей речной живности. Деревеньки их были невелики, часто всего полдюжины домов с церковью.

Сельчане глухо заворчали в знак одобрения. Хотя было видно, что местных пугает стража — ведь целых полсотни — и важные люди, явившиеся к ним. Но ожесточившаяся женщина не обращала внимания на солдат Арентеса.

— Как же семье прокормиться, если некому будет тащить сети?

— Никто не останется голодным, — заверила Рива. — Требуемую пищу предоставит дом Мустор и королева, причем бесплатно.

— Я уже слышала обещания от вашего дома! Моего мужа утащили драться с азраэльскими ублюдками, и те перерезали ему глотку. А теперь нам нужно драться за них!

— Этот фьеф спасли азраэльцы, — сказала Рива, — а еще нильсаэльцы, народ из Северных пределов, сеорда и эорхиль. В Варинсхолде я дралась рука об руку с мельденейцами и нильсаэльцами. Старые времена умерли. Теперь мы стоим друг за друга.

Женщина наставила палец, ее голос задрожал от гнева.

— Девчонка, так сама и дерись за них! Я не знаю этих «ворелцев», никогда не видела их, а любой врун может сказать, что слышал голос Отца!

Стражники схватились за мечи, сержант вышел вперед и успел уже до половины вытащить меч из ножен, прежде чем Рива гаркнула, приказывая остановиться.

— Миледи, это же измена и богохульство! — крикнул взбешенный сержант.

Толпа сразу подалась назад, оставив свою героиню в одиночестве. Но та не желала уступать и дерзко глядела на Риву. В обветренном лице женщины не было ни страха, ни раскаяния.

— Ты не была в Алльторе, — буркнул сержант. — Ты не видела, что для нас сделала Благословенная госпожа. Если бы не она, и ты, и твои сыновья, и твоя деревенька стали бы кучей пепла и костей. Ты обязана нашей госпоже всем — как и мы.

— Тогда лучше повесьте меня, госпожа. Отец там или нет, мои сыновья — не ваши.

Рива выискала в толпе троих парней. Двое стояли, вжав голову в плечи. Несомненно, они мечтали лишь о том, чтобы неприятности поскорее кончились. Но третий, самый высокий, глядел на коренастую женщину с угрюмым раздражением.

— Ваши сыновья могут сказать за себя сами? — спросила Рива. — И Десятикнижие, и закон фьефа определяют возраст зрелости в семнадцать лет. Если ваши сыновья — уже мужчины, пусть выбирают сами.

— Мои сыновья знают свой долг, — заговорила женщина, но осеклась, когда высокий парень поднял руку и протолкнулся через толпу.

— Миледи, я — Аллерн Вареш, — поклонившись, представился он. — Я готов служить согласно королевскому эдикту.

— Стой! — зарычала женщина.

Она шагнула к сыну, отвесила ему оплеуху и злобно уставилась на Риву.

— Он не твой!

Рива уже хотела не обращать внимания на женщину и поблагодарить парня за верность, но заметила слезы на глазах его матери и как она бросилась вперед, защищая сына. Рива сошла с повозки, встала перед женщиной.

— Как вас зовут?

Женщина стиснула зубы, вытерла глаза толстыми пальцами, процедила:

— Реалла Вареш.

— Реалла Вареш, я скорблю о вашей потере. Она велика. Мне тяжело просить вас о большем. Потому, в признание вашей жертвы, квота для этой деревни считается исполненной одним этим мужчиной.

Рива указала на Аллерна, все еще стоящего, преклонив колено. Женщина обмякла, прижала ладони к лицу. Пораженная толпа застыла в молчании. Судя по всему, они в первый раз видели, как плачет Реалла Вареш.

— Лорд Арентес?

— Да, миледи?

— Как по-вашему, этот молодой человек достаточного для гвардейца роста?

— Да, как раз, — окинув парня оценивающим взглядом, заключил Арентес.

— Замечательно. Аллерн Вареш, отныне ты — солдат стражи госпожи правительницы Ривы Мустор. — Рива посмотрела на всхлипывающую мать и добавила: — У тебя час на прощание. Лорд Арентес отыщет лошадь для тебя.

Рива вернулась в Алльтор с полутысячей мужчин и полусотней женщин, вызвавшихся идти под командой Благословенной госпожи. Можно было бы привести и тысячу, но не хватило бы ни провианта, ни лошадей. Земли к югу от Алльтора, сильнее всего пострадавшие от воларцев, дали больше всего рекрутов и охотней всего слушали ложь о послании Отца. Эти люди вели свою войну на лесистых берегах Железноводной и захватили много оружия. Арентес говорил, что на тех землях как раз родилось и расцвело знаменитое кумбраэльское искусство стрельбы из лука. Первые длинные луки вырезали из тиса, обильного в тамошних лесах. Перед воларской угрозой возродились давно распущенные отряды, когда-то ядро кумбраэльской военной мощи. Ветераны-командиры заново собрали их и играли в смертельную игру набегов и пряток среди лесистых холмов месяцами, до самого освобождения Алльтора.

Рива приказала не распускать отряды, но, напротив, набрать больше людей и явиться весной в Алльтор. Хотя лесные бойцы были свирепо преданы делу и вере в Отца, их ненависть и жестокость обескураживали. По лесу висели гниющие воларские трупы, а угрюмые лесные воины пылали жаждой мести. Тяжело и представить, что они учинят за океаном. И ведь в Десятикнижии нет ничего, что подстрекало бы жаждущих мести.

Эллис кинулась к Риве так, будто хотела задушить в объятиях, обхватила тонкими ручонками талию и принялась жаловаться на бесконечные уроки Велисс.

— Она заставляет меня читать и писать каждое утро! И вечер тоже!

— Это умения большой важности, — осторожно отцепляя руки девочки, сказала Рива. — Но я тоже могу тебя кое-чему научить — в свое время.

Малышка нахмурилась, перестала дуться, хотя, похоже, настроение жаловаться еще не прошло.

— И чему же?

— Луку и ножу. И мечу, когда повзрослеешь. Конечно, если хочешь.

— Я хочу, хочу! Научи меня сейчас! — крикнула она, схватила Риву за руку и потащила в дом.

Но Рива заметила, как поморщилась Велисс, и остановилась, держа девочку за руку.

— Давай завтра. У меня сегодня важные дела.

— Вы по-прежнему не скажете мне имени? — спросила Рива.

Священник с поломанным носом равнодушно глянул на нее и покачал головой. Рядом с ним на дорожке стояло еще одиннадцать узников в истертых ветхих одеждах, нечистых от долгого сидения в подвале. Кое-кто еще покачивался — травяные снадобья Велисс действовали по нескольку дней. Она собрала пять сотен страниц показаний: имена, даты, описания встреч, сцены убийства — полный каталог злодеяний, свидетельства, изобличающие всю целиком церковь Отца Мира как гнездо предателей — от Чтеца до епископа. Свидетельств хватило бы, чтобы полностью распустить церковь.

— Он и вправду думал, что сможет уничтожить дом Мустор и править фьефом во имя Отца? — спросила Рива у безымянного священника.

Священник дерзко посмотрел ей в глаза, сглотнул и с усилием выговорил:

— Это святое дело, благословленное Отцом!

— Отцом? Несчастным злодеем на службе у твари из Тьмы.

Рива отступила на шаг, обвела взглядом узников, и в ее голосе зазвучала сталь:

— Вы — глупцы! Вы провели жизнь в изучении Десятикнижия и не постигли его правды. Отец не дает благословения на убийство и обман и не питает тех, кто мучает детей ради своих гнусных целей.

Рива замолчала. Она ощущала растущую внутри ярость, ту самую, родившуюся во время осады, когда Рива позволяла резать глотки охотникам за рабами и рубить головы пленным. Безымянный священник содрогнулся, борясь с подступающей от ужаса тошнотой. Арентес стоял позади скованных цепью узников с полной ротой стражи. Солдаты обнажили мечи и хищно глядели в спину предателям.

И тут Рива вспомнила. «Мы все теперь убийцы, омытые кровью, — и умоемся ею снова». Взгляд леди Алльтора упал на последнего в ряду узников, тощего и жилистого. В отличие от остальных, он не стоял, потупившись, но глядел со странным благоговением. Знакомый человек. А, так это Шиндалль, хозяин гостиницы, направивший Риву к Высокой Твердыне. «Увидеть ваше лицо — и ничего больше не надо», — так он сказал тогда.

Рива вынула из-за пояса свиток и показала узникам печать и кривоватую неуверенную подпись.

— По приказу Святого Чтеца вы исторгнуты из лона церкви Отца Мира. Вам запрещается читать и цитировать Десятикнижие, поскольку вы показали себя недостойными любви Отца.

Она снова обратилась к священнику с переломанным носом:

— Поскольку Отец больше не хочет знать вашего имени, оно открыто мне, мастер Йорент.

Узники закрывали глаза, склоняли головы, молились, кое-кто заплакал, у пары появились темные пятна на брюках — как у воларских пленников перед эшафотом. Разве что воларцы умоляли о пощаде, а не молились.

— Лорд Арентес, снимите с них цепи. Пусть идут восвояси, — приказала Рива.

Велисс не стала упрекать, лишь изумилась.

— Они интриговали против твоего дома. Они снова затеют интригу.

— Заговоры требует скрытности. Заговорщики прячут имена и лица. Теперь бывшие заговорщики лишены скрытности.

— А ты — правосудия.

— Нет, я лишилась только мести. Отец ясно указал, что месть и правосудие — разное.

Через месяц начали прибывать разномастные отряды призывников, хотя быстро наступившая зима не слишком-то помогала маршировать по дорогам. Когда холода усилились, Рива приказала прекратить работы на стенах и бросить все силы на ремонт города, заменить палатки и промасленную парусину кирпичными домами с черепичными крышами. Снегопады перекрыли горные перевалы в Нильсаэль, остановили караваны от южного берега, и пришлось снова вводить рационы.

Каждое утро Рива занималась с Эллис. Начали с ножа, отыскали длинный узкий клинок, хорошо легший в ее ладонь. При всем энтузиазме девочка оказалась плохой ученицей, часто падала, царапала колени. Но при том никогда не плакала и не капризничала, как на других уроках, и желание тренироваться не ослабевало.

— Ты была в моем возрасте, когда начала учиться? — спросила девочка.

— Я была младше. Не прыгай, когда делаешь выпад, потеряешь равновесие.

— Кто тебя учил?

— Очень плохой человек.

— Почему он был плохой?

— Он хотел, чтобы я делала очень плохое, — ответила Рива.

— А что именно?

— Список чересчур длинный. Смотри на меня, а не на свои ноги!

Рива оставила девочку упражняться, а сама поднялась к Велисс на веранду.

Госпожа советница зябко куталась в меха и держала в руке запечатанный свиток.

— Пришло? — спросила Рива.

Велисс кивнула и передала свиток, не отрывая взгляда от девочки, неуклюже танцующей на газоне.

— Она не очень годится для такого.

— Она научится от нас обеих.

— Зачем ты взяла ее? Ты могла бы найти хороший дом для нее где угодно. В Кумбраэле теперь много горюющих матерей, с радостью принявших бы ребенка.

Рива оглянулась и увидела, как Эллис парирует удар невидимого противника.

— Она не убежала. Когда я пришла в ее дом, она попыталась зарезать меня, а когда я отняла нож, она все равно не убежала, — сказала Рива, снова посмотрела на Велисс и добавила: — Пожалуйста, справься о том, как я могу удочерить ее.

— Ты уверена? Она ведь совсем маленькая.

— Она из благородного рода, умна и быстра. Под твоим руководством она достигнет многого. А мы должны обеспечить наше будущее.

Велисс посмотрела на свиток, на королевскую печать.

— Я никогда не просила тебя обещать мне. Но теперь прошу: что бы ни ожидало тебя за океаном, оставайся в живых и возвращайся ко мне.

Рива развернула свиток. Письмо королева писала сама и щедро рассыпала благодарности и похвалу за соблюдение эдикта. Заканчивалось письмо вежливо сформулированным приказом привести войска к Южной башне в последний день месяца илльнасура. Но ведь зима еще не кончится! Значит, королева решила отплыть до начала весны.

— Рива, — сдавленно прошептала Велисс.

Рива взяла ее за руку, поцеловала в щеку и солгала опять:

— Я обещаю.

ГЛАВА ПЯТАЯ Ваэлин

Ваэлин однажды провел зиму на Скельском перевале в попытке справиться со все учащающимися набегами лонаков. Тогда здесь было множество братьев и Бегущих Волков, а теперь никто даже не вышел навстречу из приземистой сторожевой башни. Молчаливые стены, пустые бойницы. Соллис не просто так оставил крепость. С лонаками помирились, а война требовала собрать все без исключения мечи. Но все же пустота на северных границах Королевства помимо воли будила тревогу. Столь многое изменилось за такое короткое время!

— Когда-то мои люди ликовали бы при виде такого, — сказала Кираль, без сомнения, ощутившая тревогу Ваэлина. — А теперь это для них — зловещий знак.

Рядом с Ваэлином остановился лорд-маршал Орвен. Его полсотни рыцарей — все, что осталось от Королевской конной гвардии.

— Выставьте часовых. Сегодня мы заночуем здесь.

Ваэлин провел ночь в башне вместе с Кираль и Одаренными с мыса Нерин. Все они выбрали отправиться с ним, а не в грядущее плавание за океан с королевой. Та благословила их на поход тщательно подобранными словами и милой улыбкой, но Ваэлин знал, как на самом деле отнеслась Лирна к его авантюре. Он рассказал ей все с глазу на глаз. Королева вызвала его к себе поздним вечером. Из-за дверей доносился смех — дети еще не спали. Сирот все прибывало, и уже две сотни их заселили это крыло дворца. Все они по королевскому слову теперь считались подопечными короны.

Апартаменты Лирны не блистали роскошью. Их заполняли книги и свитки брата Харлика, на столе лежали аккуратные стопки листов, исписанных ровным изящным почерком королевы. Комнату скудно освещали единственная лампа да огонь из камина. Половину лица королевы скрывала тень. Лирна смотрела на гостя с усталым любопытством, будто ожидала, пока он закончит рассказывать скверную шутку.

— Вы собираетесь идти пешком через северный лед в середине зимы? — спросила она.

— Нас поведет песнь Кираль. Она говорит с благословения Малессы. Я знаю, вы доверяете ей.

— Я доверяю и тому обстоятельству, что Малесса всегда действует в интересах лонаков. Если ей выгодно отправить вас в никуда — она отправит, — хмуро произнесла Лирна.

Но затем она перестала хмуриться, взяла со стола кусок пергамента, поднесла к свету. Ваэлин узнал руку Алорнис: слишком уж ровные, идеальные линии. Но раньше таких рисунков он у сестры не видел. Что-то непонятное, полукруглое, форма, образованная перекрещением прямых линий.

— Ваша сестра предлагает изменить саму концепцию кораблестроения. Изнутри корпус сформирован множеством связанных коротких балок, вместе описывающих нужную дугу. В сущности, это воплощение на практике концепции тангенциальных дуг Лервиаля. Хотя Алорнис утверждает, что никогда не читала его трактат. Если мы примем ее план, к изготовлению кораблей можно будет приставить практически неквалифицированных рабочих. Они изготовят тысячи балок, сэкономят нам многие месяцы работы…

— Так почему бы не воспользоваться ее предложением?

— Потому что раньше никто так не делал. Никто не строил корабли таким образом. Равно как и за всю историю никто не смог успешно пересечь льды даже в середине лета.

— Кираль доверяет своей песни, а я доверяю Кираль.

— Этот Эрлин так уж важен? — спросила Лирна.

— Полагаю, да. Проживший столько веков обладает знанием более ценным, чем все свитки Харлика вместе взятые. Легенда говорит, что ему запретили вход за Порог. Это может значить, что он заглянул туда, как и я. Возможно, он увидел больше меня.

Лирна нахмурилась снова.

— Арендиль однажды рассказал мне о Керлисе. Будто бы дядя признался, что встречал его, проклятого и обреченного на вечную жизнь за отказ присоединиться к Ушедшим. И потому Керлис коротает свои бесконечные дни, скитаясь по земле в поисках человека, которому предназначено убить бессмертного. А такой человек якобы должен родиться среди Одаренных этой страны. — Королева устало усмехнулась. — Ваэлин, это все сказки. И вы всерьез хотите, чтобы я в них поверила, одобрила подобное безумие и отослала своего владыку битв умирать в ледяной пустыне?

— Мы заплатили немалую цену, чтобы понять: не во всех сказках одна лишь ложь и фантазии.

Ваэлин выпрямился, вдохнул, чтобы заговорить официально, но Лирна предостерегающе подняла руку:

— Пожалуйста, не оскорбляйте мой слух просьбой об отставке. Я могу приказывать всем в этом королевстве, но я не хочу приказывать вам.

— Ваше величество, я очень благодарен вам. Позвольте мне предложить на мое место графа Морвена.

— Хорошо. Сколько вы возьмете солдат?

— Нисколько. Я пойду вместе с Кираль.

— Это неприемлемо, — отрезала королева. — Сотня лорда Орвена и Одаренные из Пределов пойдут с вами.

— Жена Орвена на сносях. Я не хочу, чтобы граф отправился в настолько опасное путешествие.

— Милорд, этого хочу я. Орвен — солдат и знает свой долг, нравится ему это или нет.

— Как пожелаете, ваше величество, — глядя на непреклонное лицо королевы, произнес Ваэлин. — Я хотел бы спросить и о другом деле, которое мы обсуждали.

Ее пальцы вздрогнули.

— Вы хотите слишком многого, — каменным голосом ответила Лирна.

— Не он виноват.

— Я знаю. Но сцена убийства брата вряд ли сотрется из моей памяти.

— Если вы хотите наказать его, предложенный мной способ подойдет как нельзя лучше.

Она посмотрела ему в глаза. В тусклом свете ее лицо казалось чеканной маской.

— Милорд, я хочу лишь одного: безопасного будущего для этого Королевства. Я пошлю вашего брата за море, чтобы он стал провозвестником моего пришествия, но не просите меня простить его. Умение прощать подобное уже не в моей власти.

«Если бы Янус смог исполнить свой замысел, мы были бы женаты», — подумал Ваэлин.

Он пожелал остальным спокойной ночи и поднялся на вершину башни. Изо рта шел пар. Ваэлин плотней завернулся в плащ, присмотрелся к зловещей тьме за перевалом.

«Интересно, были бы наши дети убийственно сильными? Или прекрасными? Или всё сразу, как сама королева?»

Чуть изменился посвист ветра, прилетел легкий запах: дым костра, пот.

— Я знаю, что ты здесь, — не оборачиваясь, сказал Ваэлин.

Лоркан сухо рассмеялся, подошел ближе. Копна буйных волос свисала на бледное как иней лицо.

— К милорду вернулась песнь?

— Есть чувства и помимо зрения, — заметил Ваэлин, понаблюдал за тем, как Лоркан переминается с ноги на ногу, и добавил: — Как мне кажется, ты пришел с просьбой.

Лоркан потер ладони, потупился и заговорил с нарочитой веселостью:

— Милорд, сдается мне, я уже с избытком поработал на наше великое дело. Я горжусь тем, что совершил ради него, и, думаю, вы согласитесь со мной. Я сделал много. Но, кажется, мне настало время попытать счастья в местах потеплее.

— Вы хотите, чтобы я отпустил вас.

— Да, милорд, — склонив голову, с легкой улыбкой подтвердил Лоркан.

— Хорошо. Учитывая природу вашего Дара, я в любом случае едва ли мог бы задержать вас.

— Милорд, я очень благодарен вам, — сказал Лоркан, но не ушел. Он по-прежнему стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Что еще? — устало вздохнув, осведомился Ваэлин.

— Милорд, Кара.

— Она тоже хочет, чтобы ей позволили уйти?

— Нет, она тверда в своей решимости следовать за вами. Но если вы ей прикажете…

— Нет, — отвернувшись, отрезал Ваэлин.

— Она еще почти ребенок, — угрюмо заметил Лоркан.

— Почти ребенок — но с добрым мудрым сердцем и великим Даром. Она очень ценна для меня, и я горжусь, что она решила остаться со мной. Вы можете взять лошадь, оружие и всю свою военную добычу, но, пожалуйста, уходите до рассвета, — сказал Ваэлин и пошел к лестнице.

— Я не могу! Вы же знаете, я не могу уйти без нее! — закричал Лоркан, и эхо подхватило его голос, понесло над перевалом.

Ваэлин посмотрел на молодого Одаренного, глядевшего дерзко и вызывающе, но сжавшегося от страха и злости и, без сомнения, готового в любой момент исчезнуть.

— Я знаю, что жизнь иногда оставляет людям только выбирать из скверного и худшего, — сказал Ваэлин. — Если вас не будет здесь утром, я постараюсь объяснить это Каре.

Когда на следующий день отряд отошел на пять миль от перевала, Кираль внезапно дернула поводья, остановила пони и внимательно посмотрела на запад.

— У нас беда? — спросил Ваэлин.

— Что-то… нет, кто-то новый, — хмуро и растерянно ответила лоначка.

— Песнь?

— Нет, там не певец, и моя песнь ни о чем не предупреждает — но он зовет меня.

— Откуда?

— Из разрушенного города, — запинаясь, выговорила Кираль.

В ее голосе отчетливо слышался страх. Ваэлин впервые увидел ее испуганной. Он кивнул и подозвал Орвена:

— Милорд, мне нужны пятеро. Разбейте лагерь в долине впереди и ожидайте нашего возвращения.

Затем Ваэлин крикнул Одаренному, уныло трусящему посреди колонны:

— Мастер Лоркан! Пожалуйста, присоединяйтесь к нам!

До руин было два дня ходу. Кираль хорошо знала горы, потому добрались быстро и без помех.

Развалины остались в точности такими, какими Ваэлин помнил их, но теперь он не ощущал гнетущей тревоги, мучившей и не дававшей покоя в прошлый раз, — в отличие от лоначки и Лоркана.

— О Вера, тут еще хуже, чем в лесу, — выдохнул обмякший, побледневший Лоркан.

— Я раньше никогда не подходила так близко, — пробормотала растерянная Кираль. — Это место — не для живых.

Ваэлин ободряюще улыбнулся юноше и кивком указал на руины.

— Мастер Лоркан?

Немного поколебавшись, тот слез с коня, глубоко вдохнул и решительно направился к городу. Через несколько шагов Одаренный будто растворился в воздухе. Гвардейцы дружно охнули.

— Тот, кто ждет нас, сможет его увидеть, — сказала Кираль.

— Я знаю, — отозвался Ваэлин.

— Тогда зачем его посылать?

— Что за жизнь без веселья?

Долго ждать не пришлось. Тишину руин разорвал пронзительный визг, перепуганное эхо заметалось среди камней. Кираль схватилась за лук, гвардейцы обнажили мечи и выстроились в ожидании врага. Ошалевший от ужаса Лоркан появился на краю города и стремглав помчался к своим. Вскоре появилась и причина ужаса, большая, бурая, оскалившая пасть и злобно ревущая.

— Не знал, что они вырастают настолько громадными, — прокомментировал Ваэлин.

На четвереньках медведь был футов пяти в холке — а значит, полных десять футов на задних лапах. Казалось, он ковылял с трудом — но благодаря длине лап бежал очень быстро.

— Ради Веры, прикончите его! — заорал мчащийся со всех ног Лоркан.

Медведь был уже в нескольких шагах.

— Не стрелять! — приказал Ваэлин прицелившейся лоначке.

Он различил среди камней знакомый маленький силуэт, а рядом с ним другой, лишь немного повыше, держащий что-то вроде длинной палки. Медведь вдруг резко остановился, ударил передними лапами оземь так, что полетела галька, закачался, скорбно зарычал, не спуская взгляда с Лоркана. А тот стоял на четвереньках за спиной гвардейца и, похоже, готовился выметать завтрак.

Как и другие кони, Шрам попятился при виде медведя, от страха замотал головой, норовя вырвать поводья из рук Ваэлина. Тот спешился, погладил животное по боку.

— Все в порядке, он не повредит тебе, — успокаивая, тихо сказал Ваэлин коню.

Медведь снова рыкнул, замотал огромной головой, словно собирал силы для следующей атаки, но затем напрягся и застыл, будто статуя. Рядом с ним появился маленький, одетый в меха человек с длинной, в свой рост, костью в руках.

— A-а, он еще молодой, шалит немного. Враги-то и друзья пахнут одинаково, — сказал человек.

— Мудрый Медведь! — радостно воскликнул Ваэлин и крепко пожал шаману руку. — Ты далеко ушел от Пределов.

Ладонь у маленького шамана была словно железная.

— Ты же идешь на лед, — пожав плечами, сказал тот. — Я покажу как.

— Он очень настаивал, — вымученно улыбнувшись, добавила стоящая рядом Дарена.

Ваэлин подошел к ней, притянул к себе, обнял. И даже в груди заныло от осознания того, насколько сильно он тосковал о ней.

«Нет, я непременно отошлю ее назад поутру», — пообещал он себе и тут же понял, что солгал.

Они вместе съели жаренную на вертеле козу. Судя по глубоким шрамам, бедная коза пала жертвой шаманьего питомца.

— Железный Коготь приносит хорошее мясо, — подтвердил Мудрый Медведь. — Себе оставляет только потроха.

После трапезы Ваэлин отправился вместе с шаманом бродить среди руин. Тот рассматривал изломанные, раскрошившиеся статуи, иногда тыкал костью в заросший травой каменный хлам. Медведь шел неподалеку и тоже активно интересовался развалинами, совал нос в каждую щель, а иногда цеплял острыми когтями камни и выворачивал их.

— Железный Коготь хочет жуков и личинок, — пояснил шаман. — Медвежье брюхо всегда пустое.

— Откуда ты узнал, что нужно идти сюда? — спросил Ваэлин.

Мудрый Медведь с удивлением посмотрел на собеседника, словно и представить не мог настолько глупого вопроса.

— Тут большая… — начал он и запнулся в поисках подходящих слов. — Э-э, сила большая.

Шаман растопырил руки — мол, вот какая — и присвистнул.

— Возмущение? Буря? — видя замешательство шамана, предположил Ваэлин.

— Буря?.. Да, большая, в море силы.

«Он видит Тьму как море силы», — подумал Ваэлин и спросил вслух:

— Ты можешь видеть море силы?

Шаман хохотнул.

— Его никто не видит. Люди чувствуют бури, ощущают тех, кто прикасается к морю, слышат песни, если их поют. Я почувствовал бурю, услышал, как поет девушка, и прилетел сюда вместе с Умеющей Летать.

Они подошли к большой каменной голове бородатого мужчины с встревоженным лицом. Ваэлин помнил ее еще с первого своего визита в разрушенный город. Мудрый Медведь осторожно положил ладонь на лоб статуи, закрыл глаза.

— Буря здесь уже была. Сейчас слышен только далекий отголосок.

— Отголосок чего?

— Того, что было и будет.

Шаман убрал руку, скорбно покачал головой.

— Мне казалось, это король или вождь, — предположил Ваэлин.

— Нет, это мудрый их племени. Хранитель историй.

— Но его мудрости не хватило, чтобы спасти город?

— Есть то, что никому не под силу остановить. Он построил город, шаманы наполнили камни силой, чтобы петь.

— Наполнили камни силой?

Ваэлин вспомнил повествование Мудрой о том, как она получила свое имя, о камне, который дала ей тень Нерсус-Силь-Нин, сказав что она — всего лишь память, оставшаяся в камнях Мартише и Великого Северного леса.

— Они могли помещать свою память в камни?

— И не только память… чувства тоже, — ответил Мудрый Медведь и медленно повел посохом вокруг, указал на величественные руины, когда-то бывшие полным чудес городом. — Это место полно силой.

Он брел по руинам и всматривался в камни, словно заядлый охотник, выслеживающий редкую дичь. Ваэлин шел за ним сквозь лабиринт развалин, мимо уцелевшего здания — одного из немногих. Брат Харлик считал его библиотекой. Наконец шаман с бывшим владыкой битв пришли к сложенному из камней помосту. Целым он был бы футов десяти высотой, но поддерживавшие его колонны разрушились, поверхность просела и растрескалась от края до края. Мудрый Медведь остановился и содрогнулся от омерзения, но все же поднялся на платформу и коснулся посохом камня в ее центре.

— Тут есть что-то, — сказал шаман. — Черное.

Ваэлину не понравилась растерянность, почти страх на лице шамана, сделавшегося будто старше, мельче. Тот присел, осторожно приложил ладонь.

— Что-то черное? В смысле из Тьмы? Что-то с силой?

— Черное, — с усилием произнес шаман и встал. — А сейчас оно далеко ушло. Его взяли.

— Кто взял?

Шаман посмотрел Ваэлину в глаза.

— Ты знаешь кто. Мы идем через лед, чтобы найти его.

Дарена уселась рядом, накрыла шкурой их обоих.

— Командовать я оставила Ультина. Вряд ли это ему понравилось, но кого еще? Другие и вполовину не так способны, как он.

— А золото? — спросил Ваэлин.

— Первый корабль придет в Морозный порт, самое большее, через месяц, наверняка — к великому удовольствию лорда Дарвуса.

— Не он первый и не он последний наживется на этой войне, — сказал Ваэлин и умолк.

Так приятно ощущать тепло ее тела — и так не хочется говорить то, что нужно сказать. Но Дарена будто прочла его мысли и заговорила сама:

— Я не уйду. — И коснулась губами его губ. — Как Алорнис? — затем спросила она.

Он вспомнил каменное лицо сестры в утро прощания, ее отчаянные попытки не заплакать. Она все-таки заплакала, уткнув лицо в грудь брата, вцепилась и не хотела отпускать. Лирне пришлось осторожно, но настойчиво оттащить ее. Последний взгляд на сестру остался темным пятном в памяти. Алорнис отвернулась и плакала на плече у королевы.

— Она очень нужна королеве и хорошо служит ей, — сказал Ваэлин. — Таланты Алорнис оказались еще бóльшими, чем мы ожидали.

Дарена зашевелилась, посмотрела в ночное небо — чистое, усыпанное звездами.

— Она зашла, — пробормотала девушка.

Ваэлин понял, о какой это звезде — об Авенсурхе, в честь которой Санеш Полтар дал ему племенное имя. О ней говорили, что, пока она сияет, не бывает войн. Теперь она стала крохотной точкой среди других таких же.

— Мы еще увидим, как она засияет, — надо попросту очень долго прожить, — сказал Ваэлин.

— Мне не нравится тут, — отвернувшись, глухо произнесла Дарена.

— Здесь когда-то творились страшные дела. Мудрый Медведь говорит, что камни все еще помнят.

— Я не про город, а про горы, где живет племя, родившее меня…

Она умолкла — но Ваэлин понял недосказанное.

— И убившее твоего мужа.

Она едва заметно кивнула.

— Как его звали?

— Его люди называли его Леорда Ниль-Асриль, Живущий в снах. Я звала его просто Асриль. Сеорда считали его тихоней. Он редко разговаривал, часто витал в мечтах, редко ходил в набеги против лонаков, хотя в боях с Ордой показал себя умелым и храбрым бойцом. Однажды лонаков пришло больше обычного и они проникли далеко. Я узнала о набеге, когда гостила у отца. Я помчалась в лес и нашла среди множества трупов тело Асриля. Поверх него лежал труп лонака. Они выглядели очень мирно, словно улеглись спать рядом. Я кинулась искать его душу — но он ушел еще днем накануне.

Дарена замолчала. Ваэлин прижал ее крепче, чтобы впитать ее тепло, мягкость ее грудей. А потом она заговорила очень тихо, почти зашептала, и ее голос был полон страха:

— Я сделала все, чтобы умереть в тот день. Моя душа парила над лесом и смотрела на его тело. Я знала, что мое тело скоро остынет и я приду к мужу, к вечной охоте среди теней. Меня вернул отец. Я услышала его голос. Он просил, умолял. Вернувшись в тело, я не ощутила холода. Честно говоря, прошла не одна неделя, прежде чем я ощутила хоть что-то. Потом я отправилась к камню посоветоваться с Нерсус-Силь-Нин. А она сказала мне то, во что я не захотела поверить.

Дарена посмотрела прямо в глаза Ваэлину.

— Она сказала, что мне предстоит еще многое сделать. Впереди — великие испытания. А проводить жизнь в горести — непозволительная роскошь. Еще она сказала мне, что подарила имя сеорда человеку, которого я полюблю. — Она тихонько рассмеялась. — Я подумала, что Нерсус-Силь-Нин сошла с ума. Я ошиблась.

Двумя днями позже они вернулись к отряду Орвена — и обнаружили его в боевом порядке и с оружием наготове. Причина виднелась на гребне холма в четверти мили к северу: сотня лонаков на коренастых пони.

— Они появились сегодня утром, — доложил Орвен Ваэлину, поклонился Дарене. — Миледи, я так удивлен вашему появлению здесь!

— Милорд, я слыхала, вас можно поздравить.

— Боюсь, с поздравлениями придется немного повременить, — заметил Орвен и кивнул в сторону лонаков.

Ваэлин глянул на Кираль, напряженно уставившуюся на соплеменников.

— Они пришли, потому что им сказала Малесса. Но тут не все хорошо, — наконец произнесла Кираль.

— Значит, лучше поехать и поздороваться, — заключил Ваэлин.

Он приказал Дарене и остальным быть с Орвеном, а сам вместе с Кираль поехал к лонакам. Ваэлин почти достиг холма, когда по склону вниз затрусил пони с кряжистым, широкоплечим седоком. Бритую голову того покрывал узор из кривых линий, похожий на лабиринт.

Мужчина остановился в нескольких ярдах от пришельцев, метнул на Ваэлина полный ярости взгляд и резко заговорил с Кираль.

— Это Альтурк, талесса клана Серых Соколов, — представила та.

— Мы уже встречались, — заметил Ваэлин. — Как ваш сын?

Лицо Альтурка перекосилось от гнева, Кираль сжалась, а Ваэлин едва поборол желание выхватить меч из ножен.

— Мой сын был мусор. Мелкий, дрянной, — сказал талесса на ломаном языке Королевства. — Его никчемная жизнь хорошо закончилась.

Ваэлин подумал, стоит ли соболезновать, решил, что это будет воспринято как новое оскорбление, и вместо того сказал:

— Малесса дала нам право на свободный проход. Что вы делаете здесь?

Альтурк ощерился и заговорил медленно и размеренно, словно боялся поперхнуться злостью:

— Малесса приказала сотне сентаров идти за тобой. Лучшая кровь лонакхим прольется по твоему слову.

— Вам известен наш путь? Мы пойдем сквозь большой лед в земли наших врагов. Впереди много опасностей.

— Слово Горы не подвергают сомнениям, — сказал Альтурк, дернул поводья и развернул пони. — Иди за нами, не сворачивай со следа. Тут мало кто приветит тебя. Я не обещаю тебе безопасного проезда.

Отряд покрыл тридцать миль до темноты, люди и кони выбились из сил. Сентары без устали рысили по мириадам каньонов и долин — и всегда с оружием наготове. Многие держали стрелы на тетивах луков и постоянно обшаривали взглядом окрестности. Несколько пони ехало без всадников, у некоторых воинов виднелись свежие повязки с пятнами крови.

— Малесса попросила у наших людей слишком многого, когда захотела, чтобы вы проехали без помех, — объяснила Кираль, заметившая, как Ваэлин глядит на раненых. — Фальшивая Малесса пала, но ее слова еще живут во многих душах.

— Но вы же и были фальшивой Малессой, — удивленно напомнил он. — Разве ваше присутствие среди нас не удерживает от нападения?

— Когда Малесса освободила меня, я ушла с Горы вместе с сестрами и рассказывала мою историю у костров каждого клана, — печально улыбнувшись, поведала Кираль. — Историю принимали хорошо, там ведь столько удивительного. Большинство поверило мне. Но кое-кто посчитал, что Малесса сбила меня с пути. Поработившая меня тварь умела обращаться со словами. Она искусно сеяла сомнения в душах тех, кто уже погряз в злобе и жестокости. Ненавидеть легче, когда ненависти помогает разум, а тварь находила много причин ненавидеть.

Лагерь разбили на низком плато среди скал. Альтурк выставил сильную охрану со всех сторон. Большинство сентаров предпочитало оставаться подальше от мерим-гер, но кое-кто живо заинтересовался новыми спутниками. Когда Дарена спешилась, к ней подошла коренастая лоначка, внимательно посмотрела на нее и затараторила по-лонакски.

— Я не знаю вашего языка, — смущенно выговорила Дарена.

— Она спрашивает, принадлежишь ли ты к клану Стеклянных Стрел, — перевела Кираль. — Твое лицо похоже на лицо ее кузины, погибшей много лет назад.

— Как она погибла? — хмуро глянув на суровую лоначку, осведомилась Дарена.

— В набеге. Ее кузина погибла вместе с сестрами и их детьми. Лонаки сначала посчитали виновными сеорда, но следы были не их, и к тому же сеорда никогда не убивают детей.

Дарена отложила снятое с лошади седло, подошла ближе к лоначке.

— Как звали ее кузину?

— Милека. Это значит «Сова».

Лоначка заговорила.

— Она сказала, что тебе есть о чем поведать у костра, — перевела Кираль.

— Да, у меня есть о чем поведать, — нехотя подтвердила Дарена.

Женщина привела дюжину лонаков. Они сидели на корточках у костра и слушали, как рассказывала Дарена и переводила Кираль. Лонаки не слишком уютно чувствовали себя рядом с Мудрым Медведем и Железным Когтем, но любопытство перевесило. Похоже, лонаков искренне заинтересовала история разрушения деревни, хотя воспоминания Дарены были смутными и обрывочными. Кое-кто беспокойно зашевелился, услышав про волка и про то, как он пронес Дарену через лес, но все досидели до конца. Когда Дарена закончила на том, как ее нашел и удочерил лорд Аль-Мирна, лонаки закивали и принялись хвалить рассказ.

— Им понравилось, — с облегчением произнесла Кираль. — А хороший рассказ многое значит для моего народа.

Из тени у ближайшей скалы вдруг вышел Альтурк. Он встал, скрестив руки на груди, не отрывая взгляда от Дарены.

— Ты жила как мерим-гер. Но на твоих руках — побрякушки сеорда.

— Я и мерим-гер, и сеорда — если не по крови, то душой, — спокойно заметила Дарена.

Альтурк издал хриплый звук, отдаленно похожий на смешок.

— Ха, лонакскую кровь так запросто не скроешь. Быть может, еще до конца нашего похода она заговорит с новой силой, — сказал вождь и что-то буркнул лонакам. Те вскочили и в один миг растворились среди теней. — Не забудь встать до рассвета, — предупредил Альтурк и скрылся в темноте.

На следующий день на отряд впервые напали. Он пересекал глубокий каньон, когда из пещеры выскочили две дюжины воинов, осыпали стрелами сентаров и бросились в рукопашную, стараясь пробиться к ненавистным мерим-гер. Сентары почти всех закололи копьями и забили дубинами без видимых потерь длясебя. Лишь один воин прорвался сквозь строй и, дико вереща, помчался к Ваэлину — но встал как вкопанный, когда наперерез вышел Железный Коготь. Медведь заревел, поднялся на задние лапы. Бедный ошалевший от страха лонак выронил дубинку — и мгновением позже его грудь пронзила стрела. Кираль с луком в руках подошла к телу, пнула по ноге, чтобы удостовериться в смерти, и лишь потом нагнулась за стрелой.

Через три ночи напали снова, но теперь уже не кидались в рукопашную, а стреляли из темноты — и отняли жизнь у сентара, которому не повезло выйти к огню в неподходящее время. Альтурк собрал два десятка воинов и повел в ночь. Вскоре они вернулись с окровавленными дубинками и наконечниками копий. Похоже, вылазки оказалось достаточно, чтобы обеспечить ночное спокойствие, и к кострам мерим-гер подошла группа сентаров в поисках развлечения — новой истории. Эти рассказы превратились уже в ежевечерний ритуал.

— Моя очередь, — объявил Орвен. — Я расскажу про то, как лорд Ваэлин в битве при Алльторе один бросился на врагов.

— Увольте меня, — простонал Ваэлин и встал.

— Но, милорд, они хотят истории, — чуть заметно усмехнувшись, сказал Орвен.

— Но я не хочу, — ответил Ваэлин и пошел прочь через лагерь.

Сентары провожали его настороженными взглядами либо делали вид, что им безразлично.

Альтурк сидел в одиночестве и протирал дубинку затрепанным куском оленьей шкуры. Рядом лежал только что наточенный нож.

— Я пришел спросить о твоем сыне, — сказал Ваэлин. — Надеюсь, не мои дела привели его к смерти?

— Зря надеешься, — не глядя на него, буркнул вождь.

— Ты убил его за неподчинение Малессе?

Альтурк оторвал взгляд от дубинки.

— Его убил мой клан, и правильно сделал, — с отчетливой угрозой произнес вождь. — И я больше не хочу говорить о нем.

Ваэлин подошел к огню, присел, протянул ладони к теплу. Ночи делались все холоднее, пронизывающие северные ветра не сулили ничего хорошего впереди.

— Моя королева сказала мне, что к Малессе не допускают мужчин. Ты никогда не видел ее — но беспрекословно повинуешься ей.

— А ты оспариваешь приказы своей королевы?

— Открыто — нет, — усмехнувшись, ответил Ваэлин.

Альтурк ничего не сказал, но отложил дубинку и уставился в огонь. Тени костра подчеркнули, насколько состарился вождь сентаров. Глубокие морщины залегли вокруг глаз.

— Хочу предупредить тебя: из этого путешествия вернутся немногие, — сказал Ваэлин. — Те, кого не заберет лед, могут пасть в битве.

Несколько минут Альтурк сидел в молчании и угрюмо смотрел на пламя. А когда Ваэлин уже собрался уходить, вождь сказал:

— Тому, кто уже мертв, бояться нечего.

Спустя две недели они увидели лед: белую полосу на восточном горизонте за серыми водами океана. За последние дни горы остались далеко за спиной, почти скрылись из виду. Отряд шел уже сквозь череду низких холмов, почти лишенных растительности, не дающих укрытия возможным врагам. Чем дальше к северу, тем реже нападали на отряд. Возможно, враги уже утомились, а скорее, у них пропала охота нападать из-за безжалостности сентаров. Несмотря на кажущуюся разрозненность и неорганизованность, сентары умели действовать вместе не хуже братьев Шестого ордена и мало чем уступали им в мастерстве. Со времени ночного рейда погибло еще только два сентара.

— Ох, Вера, а ветер-то кусает! — воскликнул Лоркан, поморщился и вопросительно глянул на Кару. — Ты можешь сделать хоть что-нибудь?

Та лишь с отвращением посмотрела в его сторону и спешилась. Подошли Мудрый Медведь с Железным Когтем. Лошади так толком и не привыкли к зверю, и потому шаман верхом на медведе трусил чуть поодаль от отряда. Да и лонаки по-прежнему встречали Мудрого Медведя настороженными взглядами. Ему одному из всех чужеземцев не предлагали место у костра, послушать истории.

— Ну, привет тебе, — нежно произнесла Кара и почесала медведю голову.

Тот заурчал от удовольствия, лег к ногам девушки, хотя и лежа был ей по грудь.

— Нужно больше охотиться, чтобы запасти больше мяса, — сказал шаман Ваэлину.

— У нас мяса на месяц похода, — заметил Альтурк.

— На льду не хватит. Надо больше и больше, — не уступал шаман.

— Откуда больше? — буркнул Альтурк. — Вокруг пусто. Не на кого охотиться.

Мудрый Медведь посмотрел на него и по-старчески захихикал.

— Разрисованный человек не знает про море. А море приносит подарки!

Шаман с медведем исчезли на несколько часов, а потом вернулись и повели остальных на скалу, с которой открывался вид на лежбище удивительных зверей. Где-то четыре десятка животных лежало вповалку на каменистом берегу, ползало, изгибая толстые, покрытые шерстью тела, ссорилось, гавкало друг на друга, обнажало внушительные клыки.

— Кто это? — шепотом спросил Лоркан, хотя и был далеко от странных тварей.

— Тюлени, — ответила Дарена. — Они водятся на северных берегах наших Пределов, но таких огромных я вижу впервые.

— Большие, — радостно согласился Мудрый Медведь. — Много мяса взять на лед.

— Оно же испортится, — возразил Альтурк. — А у нас нет столько соли, чтобы все сохранить.

Шаман озадаченно нахмурился, заговорил. Ваэлин не сразу понял, что он имеет в виду.

— Порча мяса, ха. Ее нет на льду. Слишком холодно. Но закоптить на огне. Держать много-много дней.

Мудрый Медведь подозвал Кираль и указал на узкую тропку, ведущую на берег.

— Мы охотимся, ты разводишь костры.

Они работали почти всю следующую неделю: жгли костры и убивали незадачливых тюленей под руководством Мудрого Медведя. Первую жертву он ободрал всего несколькими движениями ножа, руководствуясь как будто не умением, а инстинктом. Такого не смог повторить никто, как ни старался. Мясо разрезали на полоски и повесили вялиться над кострами, шкуры откладывали для выделки. Шаман говорил, что они ох как понадобятся потом, и все время смотрел на белую полосу, закрывающую горизонт.

— Может, мы вышли в путь слишком поздно? — спросил Ваэлин в последнюю ночь на побережье.

Они с шаманом сидели на скалистом выступе у пляжа, где закончилась кровавая работа. Поблизости счастливый Железный Коготь жевал внутренности.

— Тихое время, — значительно произнес шаман, почти сдвинул большой и указательный пальцы и изрек: — И малое время, вот такое.

Затем он оглянулся на лагерь, где толпа лонаков слушала переводимую Кираль слегка непристойную версию истории про дочь лесника — обычную полную морали историю про неразделенную любовь, убийства и измену. Хотя обилие и сочность деталей впечатляли.

— Не все дойдут до островов, — продолжил шаман. — На льду всегда так. Он всегда забирает людей, даже Медвежий народ.

— Острова? — спросил Ваэлин.

— Мы идем туда, на другую сторону льда. Когда-то дом Медвежьего народа.

— Я думал, вы живете на льду.

Шаман покачал головой и снова уставился на далекий лед. Он будто светился, озаренный бледно-зеленым сиянием в небе. Это сияние лонаки называли «дыханием Гришака» в честь своего бога ветров.

— Лишь недолго, — поведал шаман. — Идти к вам через лед — слишком много даже для Медвежьего народа.

Ваэлин вспомнил истощенную, полную отчаяния кучку людей у Железного ручья — остатки племени, умеющего выживать в жесточайших условиях, но побежденного льдом.

— Я бы никого не попросил идти туда, если бы не знал в глубине сердца: идти надо, и другого выхода нет.

ГЛАВА ШЕСТАЯ Лирна

Они попросили об аудиенции ранним утром и теперь стояли перед королевой в тронной комнате. На ястребином лице Геры Дракиля не отражалось ровно ничего, Санеш Полтар сумел изобразить скорбную гримасу.

— Я могу хоть как-то разубедить вас? — осведомилась королева.

— Война выиграна, — пожав плечами, ответил Санеш Полтар. — Стада лосей множатся, их некому прореживать. Они съедят всю траву. Мы нужны на равнинах.

— Лесной брат, а вы? — с трудом выговаривая полузнакомые слова, спросила Лирна у вождя сеорда на его языке.

— Мы слушали волчий зов. Теперь он стих, и лес зовет нас домой.

Ваэлин называл эорхиль и сеорда лучшей легкой кавалерией и пехотой в мире. Такие войска жаль терять.

— Если мы не победим врагов раз и навсегда, они вернутся, — сказала королева. — А когда они вернутся, я могу и не устоять перед их свирепостью и не смогу защитить вас.

— Мы с радостью дрались за эту землю, — ответил Гера Дракиль. — Земля за великой водой — не наша. Мы не хотим драться за нее.

Лирна понимала, что за его словами — не просто нежелание губить своих. Она помнила, как неуютно было лесным людям в присутствии госпожи Дарены, знала их инстинктивное отвращение к тому, что она сделала с Ваэлином, их ужас перед морем. Покинув лес, сеорда увидели многое и научились бояться.

— Вы не приносили мне клятв, — сказала королева. — Потому я не вправе принуждать вас. Было бы глупо и лживо утверждать, что Королевство могло бы обойтись без вашей помощи. Потому примите мою искреннюю благодарность. Я желаю вам благополучной дороги домой. Будьте уверены: отныне и навсегда Объединенное Королевство — друг и защитник сеорда и эорхиль.

Вожди удивили Лирну тем, что вдруг поклонились, чего никогда раньше не делали.

— Если темные сердца вернутся, мы снова встанем рядом с вами, — выпрямившись, сказал Гера Дракиль.

Они ушли в полдень. Лирна глядела со стены, как орда эорхиль ускакала на север, как следом нестройными группками потянулись сеорда, увешанные трофейными побрякушками.

— Ваше величество, это тяжкая потеря, — заметил граф Марвен. — Они бы отлично поработали за океаном.

— Королевская гвардия уже втрое больше них числом, — стараясь придать голосу уверенность, проговорила Лирна. — К тому же ушли не все.

Она кивнула в сторону лагеря у ворот. Три сотни сеорда и эорхиль решили остаться. Кое-кто подружился с людьми Королевства, появилось даже несколько семейных пар. Лирна заметила, как среди палаток охотников за лосями расхаживает беременная жена лорда Орвена. Некоторые собирались отомстить воларцам за зверства, прочими двигало любопытство, желание узнать, что лежит за великой водой. Главной среди них стала Мудрая, старейшина эорхиль-силь.

— Ваше величество, в моей голове всегда есть место для нового знания, — сказала она Лирне.

— Ну, по крайней мере, нам теперь не нужно искать места для лошадей, — заметил новый владыка битв. — Мы и так загружены ренфаэльскими рыцарями и нашей собственной кавалерией.

Он замолчал — наверняка собирался с духом перед тем, как сообщить неприятное.

— Ваше величество, наш флот растет день ото дня, но по-прежнему слишком медленно. Потому я полагаю, что лучше послать войска двумя волнами. Первая повезет элиту королевской гвардии и лучников госпожи Ривы. Они обеспечат для нас надежный порт и удержат его до тех пор, пока не прибудет вторая волна.

Сеорда скрылись за гребнем холма. Кажется, последний остановился и посмотрел назад. Кто он? Гера Дракиль? Или просто кто-то, прощающийся с городом, который не надеется больше увидеть?

— Вас ожидает семья в Нильсаэле? Наверное, леди Марвен?

— Да, в Морозном порту. Жена и два сына.

— Вам следует привезти их сюда. Мы будем очень рады видеть их при дворе.

— Ваше величество, позвольте мне усомниться в этом. У моей жены, э-э, несколько скверный характер. Через день после прибытия она потребует свой личный дворец.

Одинокий сеорда скрылся за холмом. Лирна повернулась к Марвену:

— А, вот в чем дело. Милорд, нападение малым числом ничего не даст нам. Воларцы потеряли много солдат — но их империя богата оружием и людьми. Мы обрушимся на них одной волной — и смоем всю грязь с их земли.

— Ваше величество, простите, но у нас нет и половины требуемых кораблей.

— Пока нет. Я приложу все усилия, чтобы это состояние дел исправилось в самом скором времени.

Давока ждала во дворцовом дворике.

— Сделано? — забираясь на коня, спросила Лирна по-лонакски.

— Все получилось, как вы и предсказывали, — странно безразличным тоном произнесла Давока.

— Жаль, — посетовала королева и направила коня к воротам. — Так давай же отыщем себе подобающее развлечение.

Варинсхолд так и бурлил деятельностью. Королева объезжала город вместе с Давокой, Бентеном и Илтисом. Люди кланялись, приветствовали королеву, а затем поспешно возвращались к своим занятиям. Но несмотря на старания и усердие, городу было еще далеко до исцеления. Из руин поднялось лишь несколько зданий, и те сугубо утилитарные, без всяких претензий на красоту.

«Мальций бы заплакал. Он так любил строить», — обозревая нынешний Варинсхолд, город из полотна и дерева, а не из камня, подумала королева.

Еще оживленней работа кипела в гавани. Варинсхолд издавна был портовым городом, но кораблей почти не делал. Флот королевства строился в основном на верфях Южной башни и Варнсклейва, где сейчас с отчаянной скоростью работали тысячи людей — и все равно не успевали дать своей королеве нужное количество кораблей. Подходила зима, верфи завершали всего дюжину судов, и те — традиционного образца. Отчаявшийся лорд Даверн заявил королеве, что для корабля того размера, какой хочет Лирна, требуется новая верфь.

— Так постройте ее, милорд, — приказала королева.

Новую верфь стали называть Королевской кузней, и она заняла бóльшую часть места, где раньше были городские склады. Там разместилась теперь целая батарея кузниц и мастерских, где круглые сутки в десятичасовых сменах работали мастера — преимущественно недавние молодые и предприимчивые подмастерья, сумевшие избегнуть охотников за рабами. Многих пришлось, вопреки бурному недовольству, забирать из гвардии. Королева строго-настрого запретила работникам Кузни кланяться ей, но все равно ребята отвлекались и провожали Лирну восхищенными взглядами.

Она прошла сквозь какофонию металлического лязга и визга пил в похожий на пещеру угол, где ждали Алорнис и лорд Даверн. За ними вздымался на тридцатифутовую высоту корабельный корпус. Лирна окинула взглядом леса, корабелов, заливавших смолой проемы между досками наверху.

— Милорд, мне сообщили, что судно уже готово к спуску на воду, — сказала королева.

— Ваше величество, это всего лишь финальная доводка, — устало поклонившись, заверил Даверн и указал рукой в сторону судна. — Я даю вам «Гордость Королевства», корабль сто шестьдесят футов длиной, сорок пять футов шириной, осадкой в двадцать три фута, способный перевезти пятьсот полностью вооруженных гвардейцев через любые океаны.

— А еще его построила сотня человек меньше чем за двадцать дней, — с гордостью добавила Алорнис.

— План сработал, — сказала Лирна.

— Ваше величество, это действительно так, — подтвердил Даверн и поклонился Алорнис. — Мой скептицизм оказался необоснованным.

Лирна подошла ближе, взяла руку Алорнис и крепко сжала.

— Благодарю вас, миледи! Отныне я нарекаю вас Королевским творцом. Корабль завершен, и я бы попросила вас обратить свой талант на орудия войны. Против нас в Воларии двинутся многочисленные войска, и я была бы благодарна за способ выровнять счет.

Рука Алорнис дрогнула.

— Ваше величество, я… я ничего не знаю об оружии…

— Вы ничего не знали и о кораблях — но разве это помешало вам? Я с интересом жду ваших проектов.

Лирна выпустила руку девушки и обратилась к Даверну:

— Когда спуск на воду?

— При вечернем приливе, ваше величество. За два дня мы поставим на него мачты.

— Пусть копии чертежей отошлют на верфи Варнсклейва и Южной башни. Отныне строить — только по ним.

— Да, ваше величество.

Лирна посмотрела на надпись «Гордость Королевства». Подходит, но не слишком вдохновляет.

— И смените название, — добавила королева. — Пусть он будет «Король Мальций». Я подберу имена и для всех его братьев.

Отряд мертвецов заставили встать лагерем за городскими стенами. Граф Марвен выделил им сторожевую башню на северных подходах, в достаточном отдалении от города, чтобы ветераны королевской гвардии и бывшие рабы не вздумали поквитаться. Королева обнаружила Аль-Гестиана тренирующим людей с обычным своим мягкосердечием.

— Вставай, бесполезный дерьмоед! — рычал он валяющемуся на земле юнцу.

Тот держался за живот, только что ушибленный древком маршальской алебарды.

— Как воровать, так тебе хватило крепости, а как драться, так и в штаны наклал? Тебя отлупил старый калека!

Парнишка не вставал, и лорд-маршал свирепо пнул его в ногу.

— Встать! Или порка!

Не обращая внимания на поклон Аль-Гестиана, Лирна подъехала ближе, посмотреть на юношу. Ведь почти еще мальчик.

— Твой лорд-маршал отдал тебе приказ, — зная, что юноша не увидит теплоты и сочувствия в ее взгляде, произнесла королева.

Стараясь не расплакаться, паренек поднялся на ноги и неуклюже поклонился.

— Сержант! — гаркнул Аль-Гестиан.

Тут же примчался широкоплечий крепыш, резво отсалютовал. Лирна узнала в нем рыцаря из тюрьмы, заплакавшего, когда королева пощадила изменников.

— Бегом его, пока не свалится с ног, — велел Аль-Гестиан. — И неделю без рома.

— Этот бы далеко пошел среди лонакхим, — заметила Давока.

Аль-Гестиан придержал королевского коня за повод, Лирна спешилась. Она с удовольствием отметила, как оживился Аль-Гестиан. Обреченный преступник из Убежища предателей возвращался к прежней ипостаси, превращался в лорда-маршала Королевства. Безукоризненная форма, выучка старого вояки. Но в глазах по-прежнему — бездна горя.

Лирна указала в сторону прибрежного утеса, где Орена с Мюрель ставили стол и стулья.

— Милорд, я приехала сюда, чтобы наблюдать первый выход нового корабля. Не хотите ли присоединиться ко мне?

Солдаты зажгли фонари и развесили их на шестах, расставленных вдоль кромки обрыва. Молчаливый и настороженный Аль-Гестиан сел напротив Лирны. Солнце опускалось, холодный ветер с моря шуршал в траве.

— Как вы находите своих новых подчиненных, милорд? — приняв чашу с вином от Орены, осведомилась королева.

— Ваше величество, они — разнородное сборище. Рыцари, ищущие восстановить свою честь и послужить Королевству, стоят бок о бок с отребьем. Мои Черные Ястребы перебили бы их за день.

— Да — если бы их самих не истребили подчистую, — заметила Лирна. Она заглянула в чашу. Кумбраэльское красное, сладкий запах с нотками мяты и ежевики. — Дезертиры были?

— Да, ваше величество. Пара недавних рекрутов, безмозглых преступников, не умеющих даже скрыться от погони. Их с легкостью поймали и вернули.

— И выпороли, как я понимаю?

— Их повесили, ваше величество. Перед всем полком. Нужно подать пример.

Он кивнул в знак благодарности Орене, налившей ему вино.

— Да, пожалуй. Я бы предпочла не пить с вами вместе, — заметила королева, когда он поднес чашу к губам.

Он на мгновение заколебался, но потом спокойно поставил чашу, никак не отреагировав на оскорбление.

— Моя королева! — окликнул Бентен и указал на гавань.

Лирна встала, жестом позвала Аль-Гестиана за собой и подошла к краю утеса. Сверху открывался чудесный вид на порт, где светилось множество факелов: люди собрались у воды, чтобы увидеть рождение мощнейшего королевского корабля. Кузню построили вместе с узким косым помостом, спускающимся в воду. На нем висели фонари, озарявшие море желтым сиянием. Даже на вершину утеса доносился стук множества молотков, выбивавших удерживающие корабль клинья. Стук утих, сменился торжествующим ревом сотен глоток. Огромный корпус соскользнул по помосту, вошел в воду. Побежала рябь, казавшаяся золотой в блеске факелов.

— Не правда ли, он чудесно выглядит? — сказала Лирна и велела Орене принести еще вина.

Аль-Гестиан взглянул на огромный корабль, в глазах лорда на мгновение вспыхнула — и тут же погасла искра радости.

— Ваше величество, это впечатляющий корабль.

— Да, это так. Но, лорд-маршал, я должна признаться, что ввела вас в заблуждение. Сегодня я приехала сюда не ради корабля.

Он напрягся, искоса глянул на Илтиса с Бентеном, стоящих чуть поодаль и держащих руки на рукоятях мечей, и спросил:

— Не ради корабля, ваше величество?

— Нет. Я хотела показать вам лицо врага, — сказала королева и, посмотрев на приближающуюся Орену, вылила вино на траву.

Орена замерла, ее лицо окаменело, но взгляд заметался с лихорадочной быстротой.

— Это заметил лорд Ваэлин, — сказала королева. — Вы увидели юношу, которого могут видеть лишь другие Одаренные. Выказывать такое было глупо.

Орена не двигалась с места, не спуская взгляда с Лирны. Подошли Бентен и Илтис с мечами в руках. Давока встала позади и занесла копье.

— Орена Вардриан, среди крестьян Азраэля фамилии даются по материнской линии, — продолжила королева. — Брат Харлик помнит все переписи Королевства, так что не составило труда определить: вы и лорд Ваэлин — кузены. У вас общая прабабушка, без сомнения, передавшая кровь Одаренных обеим дочерям. Тьму несет материнская кровь, но природа Дара может отличаться. Каков был ее дар?

Лицо Орены задергалось, гримаса сменяла гримасу, злоба, страх, любопытство мелькали в лице, похожем на маску, и, наконец, оно приобрело неожиданное выражение глубокой печали. Когда Орена с нарочитым равнодушием заговорила, ее голос показался королеве пугающе знакомым:

— Настоящая Орена могла помещать свои мысли в головы других. Этим Даром тяжело овладеть в полной мере. К тому же она постоянно жила в страхе. Если бы сельчане обнаружили ее Дар, то без колебаний отдали бы ее Четвертому ордену. Поэтому не удивительно, что она решила удрать с фермы и отыскать богатого супруга. Во время ухаживаний Орена много и успешно применяла свой Дар.

— А потом применила его, чтобы сказать подобной же твари и ее слуге-священнику, где меня искать той ночью в Алльторе.

Илтис оскалился, его меч задрожал. Но телохранитель сумел перебороть гнев.

— Меня заставили это сделать — как и многих других.

— И ведь не раз заставляли. Надо думать, наши враги в полной мере осведомлены о наших приготовлениях.

— Они знают все, что знаю я, — сказала Орена.

— Ну так зачем рисковать сегодня? С тех пор как лорд Ваэлин поделился подозрениями, госпожа Давока неусыпно следила за вами. С чего вы решили именно сегодня отравить мое вино?

Орена промолчала, но бросила опасливый взгляд в сторону Аль-Гестиана.

— Милорд, похоже, наши враги остерегаются и вас тоже, — сказала королева. — Я нечаянно рада тому, что не казнила вас. Госпожа Орена, отчего же Союзник хочет его смерти?

— Он — гениальный полководец и очень поможет вам, когда вы достигнете Воларии.

— Кстати, а мы ведь уже встречались. Далеко отсюда, в лонакских горах, — заметила Лирна.

— Это неважно, — выговорила женщина.

Ее голос сделался тусклым, лишенным эмоций, плечи поникли, взгляд поблек.

— Ничего уже не важно. Стройте свой флот, собирайте армию, плывите навстречу смерти. Мы все — лишь пешки на его игральной доске. Если игра пойдет не так, он стряхнет фигуры и начнет все заново. Я умирала уже сотню раз, всякий раз молилась о том, чтобы он оставил меня в покое. Но всегда просыпалась в новой оболочке. Когда я проснулась в этом теле, я не услышала его шепота и посмела надеяться…

Она опустила голову, обхватила себя руками.

— У вас была масса возможностей убить меня на борту «Морской сабли», — сказала королева. — Во время битвы летит множество стрел, вокруг дым и суматоха. Убить так легко — и скрыть злодеяние тоже. Так почему нет?

Орена рассмеялась — так устало и тихо, что ветер, казалось, гасил смех у самого рта.

— Вы сделали меня леди… и были моей королевой. А еще, — она улыбнулась, — рядом был Харвин. Прожить так долго, как я, и не соприкоснуться с другим сердцем — ужасно. И кто бы мог подумать, что я паду жертвой обыкновенной любви.

— Именно, — подтвердила королева и постаралась сдержать подступающий гнев. Опасная мерзкая тварь. Она пытается спровоцировать злость и скорую месть. — Существо, подобное вам, не способно на любовь.

— Моя королева, вы считаете себя мудрой, но вы еще всего лишь ребенок. Я видела многое, содеянное во имя любви, — и чудесное, и жуткое. Меня всегда это забавляло. Лучше бы я и вправду не могла любить, ибо тогда моя скорбь не была бы такой страшной. Думаю, он услышал мое отчаяние, сочащееся в пустоту, и вновь призвал меня на службу.

— Вы бы могли отказаться.

— Он давным-давно приковал меня к себе, сплавил мою душу со своей, подавил всякую волю к сопротивлению. Он и выискивает нас по сходству с собой: злых не менее, чем он сам, и слабых в достаточной мере, чтобы поддаться.

Орена опустилась на колени, искоса глянула на стеклянную бутылочку в руке Давоки и сообщила королеве:

— Знайте, что разум моей хозяйки расстроен. Ее насиловали и без малого задушили в ночь, когда пал город. Ее Дар позволил ей разрушить разум насильника — но оставил ее опустошенной и слабой, легкой добычей Союзника.

— О ней позаботятся лучшие врачи, — пообещала Лирна. — А я поклялась лорду Ваэлину вернуть его родственницу.

Орена кивнула, закатала рукав и подняла руку ладонью вверх.

— На этот раз мне не будет прощения. Я слишком часто терпела неудачи, моя душа осквернена чувствами. Он раздерет меня в ничто, разрушит самую память о моей жизни, — сказала Орена, но в ее лице была твердая решимость.

Она умело подавила страх — и так отличалась от девушки под Горой, вывшей и умолявшей о пощаде.

— Моя королева, я готова.

Годы спустя немногие уцелевшие из Отряда мертвецов вспоминали крик, раскатившийся над плоскогорьем той ночью. Хоть они и привыкли к жути, их мозолистые души неизменно содрогались при воспоминании об этом крике. Он оказался зловещим предзнаменованием скорого будущего.

Ярость зимы в том году пришла рано. Тяжелый дождь неприятно быстро сменился метелью, и полотняные крыши Варинсхолда провисли от снега. Лирна заранее приказала запастись топливом, но сила мороза застигла город врасплох, и многие погибли, преимущественно старые и больные. Немало людей находили за городскими стенами — лишенных зимней одежды, со спокойной покорностью судьбе на обмороженных лицах. Вторжение многих лишило семьи, сделало легкой жертвой отчаяния и скорби. Драгоценные рабочие руки гибли из-за неисцелимых душевных ран.

Несмотря на холод и лишения, Кузня не простаивала, там с невероятной скоростью производилось оружие, корабелы Даверна выдали за месяц еще три судна. Люди привыкали к новым образцам, и работа спорилась.

— Ваше величество, можно забыть о золоте из Пределов, — сказал как-то Даверн. — После войны Королевство сможет обогатиться исключительно на кораблестроении.

По правде говоря, королева и в самом деле хотела бы забыть о том золоте. Нынешний временный владыка башни Ультин постоянно просил прислать новых шахтеров, а писцы лорда Дарвуса скрупулезно подсчитывали и взвешивали каждый прибывший в Морозный порт самородок и задерживали альпиранских торговцев. Лирна послала лорду осторожно выраженный упрек, а тот написал в ответ: «Если ваше величество пришлет больше писцов, не сомневаюсь, поток золота значительно ускорится». Но королева поборола желание отправить туда лорда Адаля с эдиктом о расторжении соглашения между Дарвусом и Ваэлином и возвращении торговли золотом под контроль короны. Министр юстиции поспешил напомнить, что Лирна очень часто пользовалась Королевским словом и по сравнению с ней отец уже показался бы мягкосердечным ягненком. Не стоит зарабатывать репутацию королевы, отменяющей законы лишь потому, что они ее чем-то не устраивают.

Аспект Дендриш взял на себя неприятную работу по выслушиванию петиций, оставляя на королевский суд лишь очень важные и сложные дела. Дендришу выпала и задача восстановить судебную систему в стране, лишившейся большинства судей и магистратов, и он получил от Лирны разрешение на полную перестройку механизма королевского правосудия.

— Три старших судьи? — прочитав его проект, с удивлением спросила Лирна. — Аспект, разве роль верховного судьи не причитается вам?

— Ваше величество, слишком много власти в одних руках — безусловно, повод для коррупции.

Хотя Дендриш казался самым твердолобым и лишенным здравого смысла из всех, кого Лирна знала — за исключением, пожалуй, покойного Дарнела, — аспект быстро заработал репутацию праведного и мудрого судьи, строго беспристрастного, докладывающего обо всех попытках его подкупить и немедля обрекающего преступника на суровую кару.

— А вы боитесь поддаться коррупции? — осведомилась королева.

— Я не вечен на этом посту, — сказал Дендриш.

Лирна поневоле задумалась над тем, что стояло за его словами. В последнее время аспект был очень бледным и сильно потерял в весе. В голосе слышалось легкое сипение, и Дендриш то и дело покашливал.

— Значит, три судьи, чтобы они не застряли в несогласии друг с другом.

— Именно так, ваше величество. Конечно же, их решения должны быть одобрены вами.

— Кстати, я заметила, что в новом проекте уголовного кодекса нет упоминания о Вере.

— Вера говорит о душе и о том, что за пределами земной жизни. А земная жизнь Королевства и населяющих его людей должна управляться земными законами.

— Хорошо. Но мне нужно время, чтобы как следует это осмыслить.

— Спасибо, ваше величество, — сказал аспект и тут же согнулся, стараясь подавить приступ кашля. Ему не удалось. На глазах выступили слезы, Дендриш прижал ко рту кружевной платок, и на нем появились красные пятна. — Ваше величество, простите.

— Я вас прощаю. И приказываю немедленно отправиться к брату Келану, а потом исполнить все, что он скажет вам.

Он неохотно кивнул. Лирна отложила документ и сказала:

— Ни мой отец, ни брат и не помышляли о настолько радикальном изменении законов.

Дендриш с присвистом вдохнул и ответил:

— Я стараюсь идти в ногу со временем. Королевство изменилось сильнее, чем я бы хотел. Но хотение само по себе не сделает землю пригодной для жизни.

— Он основан на воларской конструкции, — сказала Алорнис.

Ее тонкая рука с трудом крутила рычаг в заднем конце устройства. Лязгали шестерни, изгибалась горизонтальная перекладина. Прибор и в самом деле напоминал баллисту, которыми воларцы щедро оснащали свои корабли, но был намного больше, и сверху торчал закрепленный тяжелый железный короб. Устройство стояло на широкой железной станине, но крепилось к ней на полукруглом шарнире, позволявшем нацеливать оружие с изумительной легкостью.

Лирна и ее владыка битв пришли на главный полигон Королевской гвардии, чтобы посмотреть на новое изобретение Алорнис. Обширную равнину, где проходила летняя ярмарка, теперь засыпало снегом. Далеко за расставленными мишенями месили сугробы унылые новобранцы. Каждая мишень была установлена на своем расстоянии от машины и представляла собой четыре соединенных в прямоугольник воларских панциря. Алорнис заверила, что у машины достаточно мощи, чтобы пробить воларские доспехи.

— Миледи, а какова дальность у вашего оружия? — осведомился Марвен.

— Воларская баллиста стреляет на двести ярдов, — ответила Алорнис и заложила в желоб толстую тетиву. — Надеюсь, у нас получится дальше. Они используют лук из дерева, мы — из стали.

Алорнис навела устройство и грохнула ладонью по рычагу. Неуловимо глазу разогнулись дуги лука, свистнула стрела. Лирна не смогла проследить за ней взглядом. Но жестяной лязг от дальней мишени сказал сам за себя: машина попала в цель.

— Почти три сотни ярдов, — смеясь, проговорил Марвен и поклонился Алорнис. — Отличная работа, миледи! Замечательное достижение.

— Спасибо, милорд. Но я еще не закончила демонстрацию. Оригинальное воларское оружие медленно перезаряжается и потому выпускает всего две стрелы в минуту. Однако я вспомнила о машинке для сеяния, и она подарила мне идею.

Алорнис снова принялась крутить рычаг. Загрохотали шестеренки, изогнулись дуги.

— Всего лишь система передач, ничего больше, — пыхтя от натуги, сказала она. — Передачи натягивают тетиву до определенной степени, из ящика в желоб падает стрела.

Алорнис крутила, в недрах устройства тихонько застучало.

— А следующая передача высвобождает стрелу!

Дуги лука дернулись, стрела опять поразила дальнюю мишень.

— Нужно всего лишь крутить ручку, — нацеливая машину, сказала Алорнис, и болт полетел к другой мишени. — Машина будет работать, пока не кончатся стрелы, а тогда можно присоединить новый ящик.

Алорнис продолжала крутить ручку и целиться, пока не поразила все мишени. А тогда встала, торжествующе глядя, потная и довольная.

— Еще немножко доработать, — тяжело дыша, сказала она. — Если не смазывать, машина часто заедает, и, думаю, можно улучшить конструкцию наконечников стрел.

— Ваше величество, дайте мне сотню таких — и мы потягаемся с любой воларской армией, — теперь уже с полной серьезностью заявил Марвен.

Лирна обняла Алорнис и нежно поцеловала в лоб.

— Миледи, что же вы еще можете мне показать?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Френтис

Иллиан нырнула под замах и ответила тычком в глаза, Френтис с легкостью отбил контратаку, шагнул вперед и зажал руку девушки под мышкой, притянул Иллиан к себе.

— И что ты теперь станешь делать, сестра?

Френтис глянул на нее, раскрасневшуюся от усилий и злости, сумевшую подавить готовую сорваться с языка колкость, — и слишком поздно заметил, как изменился взгляд. Ее лоб ударил в переносицу Френтиса. Тот на мгновение растерялся от боли, Иллиан тут же высвободила руку, ясеневый меч неуклюже, но проворно устремился к Френтису — и меч Френтиса с громким стуком остановил удар в дюйме от груди, отбил клинок и ткнул Иллиан в живот.

Кипящая от раздражения Иллиан охнула, опустила меч и встала, тяжело дыша.

— Злость — твой враг, — вытирая с лица кровь, напомнил Френтис. — Сегодня немного лучше, но все еще недостаточно быстро. Попрактикуйся с балансом до полудня, потом покормишь собак.

Девушка глубоко вдохнула и медленно выговорила:

— Да, брат.

Он оставил ее и пошел к своим людям, тренировавшимся по-другому. Дергач учил трех молодых парней основам искусства перерезания глотки.

— Ребята, в один присест, оп, и готово, — вещал он, охватив мясистой ручищей грудь тощего паренька по имени Даллин, ренфаэльского батрака, спасенного от охотников за рабами незадолго до того, как тех постиг заслуженный конец.

— И не думай про то, чтоб искать жилы, делай так.

Дергач показал, как делать, кинжалом в ножнах.

— Просто режь глубоко и проведи лезвием через все горло, а потом хватай за волосы и дергай голову назад, чтобы пошире раскрыть рану.

По пути на бак Френтис миновал Плетельщика. Рядом с ним сидели Кусай и Чернозубая, завороженные работой Одаренного. На середине плавания он вдруг прекратил плести веревки и начал плотно сплетать полоски кожи на круглой раме. На вопросы о том, что же это, Плетельщик лишь загадочно улыбался. Изделие напоминало мелкий тазик, но назначение работы потихоньку стало ясным. В конце концов Плетельщик приспособил к вогнутой стороне ремни и попросил у команды смолы, чтобы смазать внешнюю поверхность.

— Хороший щит, — заметил Френтис и протянул руку, чтобы Кусай лизнул пальцы хозяина.

— Лонакский, — сказал Плетельщик.

В его голосе прозвучали странно знакомые интонации. Плетельщик взял большую костяную иглу и принялся прошивать край щита.

— Хотя такие редко используют. Лонаки предпочитают нападение защите, — проговорил он и потерял интерес к Френтису.

Тот пошел на бак, к капитану Белорату, стоящему на широко расставленных ногах и нацелившему секстант на горизонт. Френтис не имел понятия ни о том, как работает прибор, ни о смысле цифр, которые Белорат царапал на клочке пергамента, но знал: капитан как-то определяет положение корабля в море.

— Море сегодня спокойнее, — произнес Френтис, чтобы начать разговор.

Море и вправду было необыкновенно спокойным. До того неделю беспрерывно штормило. Рассказы про свирепые зимние штормы в Бораэлине ничуть не преувеличивали.

Белорат, как обычно, неразборчиво хмыкнул в ответ, снова прицелился секстантом и сказал:

— Но вот облака — нет. Завтра у нас снова шторм.

Капитан прищурился, прицелился в проблеск солнца среди облаков, затем посмотрел в клочок с записями.

— Брат, я полагаю, нам осталось максимум две недели до воларского берега. Время решать.

Тридцать Четвертый постучал пальцем по двухсотмильной полосе побережья, идущего почти строго с севера на юг.

— Эскетия. Она одной из последних подчинилась воларцам. Свободные люди там не слишком-то охотно станут драться за империю. К тому же в Новой Кетии самый большой во всех западных провинциях рынок рабов. Многие из захваченных в твоей стране рабов — там, ожидают зимних аукционов.

— Там большой гарнизон?

Вместо Тридцать Четвертого ответил Лекран:

— Целая дивизия. Как сказал наш друг, эскетианцы еще в обиде на имперское завоевание, хоть оно и произошло несколько столетий назад.

Френтис присмотрелся к карте, оценил расстояние между Эскетией и Воларом. Да, в достаточной близости к столице, чтобы угрожать ей, но и не впритык. Высланные против диверсантов войска не успеют вернуться к высадке королевы.

— Капитан? — произнес Френтис.

— Я не знаком с этим берегом. Нам придется искать подходящее место для высадки. К счастью, шторм, скорее всего, скроет наше приближение от патрульных кораблей.

— Значит, Эскетия, — заключил Френтис.

Он ненавидел себя за тот ужас, который ледяной рукой сдавил сердце. Надо идти на берег — а там можно забыть про недели спокойного, без кошмаров сна на корабле. «Но это же просто ночные сны, — попытался он утешить себя. — Это не явь. Сны бессильны изменить явь».

Было время, когда она заставляла их смотреть и наслаждалась их беспомощностью. Бедняги извивались в своих путах, глядя, как истребляют их семьи. Но с непонятно какой стати это развлечение утратило для нее всякий интерес. Теперь она собрала их на вершине башни Совета. Несчастные стояли на краю, ощущали спиной острие меча и смотрели на пожары в богатой части города, на то, как рассыпаются пеплом их поместья и состояния.

Время близится к полночи, ясно видны языки пламени, но, к сожалению, из-за большой высоты не слышны крики. Несчастные старцы так старались продлить свои жизни, так бодрились, а теперь раскисли от горя, плачут, бесполезно молят о пощаде, и на ногах их держит лишь угроза немедленной смерти.

— Достопочтенные советники, — говорит женщина, — я понимаю, что сказанное мною отчасти избыточно, но знайте: Союзник весьма недоволен вашими усилиями по выполнению его великого плана.

Она подходит к седовласому болвану, чьего имени так и не смогла запомнить, хотя почти не сомневалась, что он в юности знал отца. Болван в форменной красной мантии, красный с головы до пят, хотя чуть пониже талии на мантии расползается мокрое темное пятно.

— Вы не собрали и десятой части нужных сил, — укоряет женщина дурно пахнущего старца, — а меня потчуете нескончаемой чередой смехотворных отговорок, и чем дальше, тем глупее. Союзник предназначил этой империи великое будущее, а вы погрязли в роскоши и отказываетесь замечать заокеанскую угрозу, растущую день ото дня.

Старец хочет взмолиться о пощаде, но выдавливает лишь нечленораздельное бормотание, слюну и слезы. Женщина оставляет его бредить и меряет взглядом мужчину, стоящего за спиной советника. Мужчина одет в легкие доспехи, подобно куритаю, но вооружен лишь одним мечом, тоньше и длиннее обычных воларских, в общих чертах похожим на азраэльский. В отличие от куритайских, доспехи мужчины украшены не черной, а красной эмалью. Мужчина среднего роста, но с идеально сложенным телом, продуктом многих поколений селекции и долгих лет суровых тренировок. Зажившиеся советники, эти болваны-старцы, всегда считали куритаев идеальными солдатами, которых больше нельзя улучшить, — и снова фатально ошиблись.

Мечник чувствует взгляд госпожи, уважительно кивает, на его губах ухмылка — он предвкушает убийство. Столетиями Союзник пытался вывести подобных этому мужчине: солдат-рабов, способных не только беспрекословно слушаться, но и самостоятельно думать. И столетиями его преследовали неудача за неудачей. Солдатами было либо слишком трудно управлять, либо слишком легко. Решение подсказал возлюбленный. Его тщательно изучали во время его жизни в бойцовых ямах. Он был смертоноснее всего, когда узы ослабляли и ярость добавляла драгоценную скорость ударам. Потому надсмотрщики осторожно подбирали диету из снадобий, слегка меняли распорядок занятий, отсеивали слабых духом. Полученный за несколько лет результат был впечатляющим.

— Шаг вперед, — командует женщина мечнику.

Тот ухмыляется, шагает, меч впивается в спину советника. Старец на лету еще долго вопит. Женщина не удосуживается взглянуть на останки, но машет рукой по очереди каждому мечнику. Перепуганные, бьющиеся в истерике советники падают в пропасть. Некоторые все еще продолжают умолять о пощаде, словно это поможет им преодолеть силу тяжести. Пара мгновений — и остается лишь один. Он стоит, гордо выпрямившись, и глядит на северные пригороды, где пылает его вилла. Окружающее ее озеро приятно украшает картину. Его спокойные воды в безветренную ночь — хорошее зеркало.

— Арклев, ты ничего не хочешь сказать мне? — спрашивает женщина.

Он не отвечает, даже не поворачивает голову. Такая странная стойкость перед лицом смерти, благородство, нежелание даже признать существование врага. Классическая воларская поза, достойная статуи.

Женщина подходит, кладет руки на парапет.

— Мне всегда было интересно, — задумчиво произносит она, — ты ли подал Совету идею нанять меня, чтобы убить моего отца?

Она знает, что спрашивать бессмысленно. Он не ответит. Она — недостойный враг, не стоящий даже помысла, заслуживающий не больше уважения, чем тигр, съедающий незадачливого путника.

Но, похоже, Арклев решает удивить ее и спокойно, без тени гнева говорит:

— Это была не моя идея, а приказ, переданный существом, которое вы называете Посланником.

Женщина смотрит на него, смеется и думает о том, чего удостоился Арклев за исполнительность. Или его просто поводили за нос?

— Я приказала убить твою жену и младшее отродье быстро и без мучений. Думаю, уж эту любезность я тебе точно должна.

Он молчит, по-прежнему спокойный и собранный. Может, оставить его стоять тут целый день и посмотреть, когда же подогнутся его колени? Но женщине не хочется больше развлекаться подобным образом. Отчего-то эта ночь исчерпала желание убивать и унижать.

— Отведите его в подвалы, — приказывает женщина мечнику.

Арклев бросает на нее полный ужаса взгляд, затем шагает вперед, пытается прыгнуть вниз — но его охранник проворней, хватает за ноги и втаскивает обратно.

— Убей меня! — исступленно орет Арклев. — Убей меня, ядовитая сука!

— Тебе еще предстоит столь многое, — с улыбкой говорит она.

Арклев беснуется, охранник волочет его вниз по лестнице. Крики Арклева слышны еще долго.

Женщина задерживается на башне, смотрит на пожары и думает, многие ли из жителей города догадываются о смысле этих огней, о будущем, которое они предвещают. Завтра их встретит новый мир. И тут женщину одолевает уже знакомое замешательство, забытье.

Когда ступор проходит, огни уже заметно меньше. Как долго она простояла здесь? Она смотрит на мечника, убившего старца. Мечник глядит на хозяйку с нескрываемым восхищением. Его взгляд упирается в разрез на платье, открывающий бедро.

— Ты знаешь, кто ты? — спрашивает женщина.

— Арисай. Слуга Союзника, — усмехаясь, отвечает он.

— Нет, — говорит она и отворачивается, смотрит на город. — Ты — раб. Утром я стану императрицей, но и рабыней. Мы все теперь — рабы.

Она приближается к лестнице, и ощущение его возвращения ударяет, словно приливная волна. Женщина шатается, падает на колени. Любимый! Песнь захлебывается в экстазе, как всегда в его присутствии. Приходи же, я жду! Он близко, их больше не разделяет океан. Любимый, ты придешь ко мне?

Песнь сдвигается, коснувшись его сладкой, восхитительной ненависти, в разум приходит видение береговой полосы, подернутой туманной дымкой, но узнаваемой. Волны бьются о высокий берег, и полный ненависти чудесный голос выговаривает: «Эскетия».

— Напоминает южный Кумбраэль, — приставив ладонь ко лбу, изрек Дергач, обозревающий местность. — Я там в молодости лазил с контрабандой.

Эскетия и вправду походила на самую засушливую область Королевства и так же изобиловала виноградниками. Аккуратные ряды ухоженных лоз тянулись по покатым холмам. Там и тут гнездились фермы и виллы. Френтис оглянулся на «Морскую саблю», покачивающуюся в утреннем приливе. Белорату пришлось дождаться штиля, чтобы прибой не разбил корабль, и подойти вплотную к песчаному пляжу.

— Я попрошу богов посмотреть благосклонно на ваше дело, — пообещал капитан с бака, с опаской глянул на берег и едва слышно пробормотал под нос: — Хотя и сомневаюсь, что они помогут вам тут.

— Если капитан не ошибся с подсчетами, мы должны быть в пятидесяти милях к югу от Новой Кетии, — рассматривая карту, сообщил Тридцать Четвертый.

— По мне, чуть ли не единственное стоящее доверия в мельденейцах — их способности к навигации, — глядя на ближайшую виллу, заметил Френтис.

Здание стояло в четверти мили от строения, похожего на конюшню.

— Дом носящих черное, — сказал Тридцать Четвертый, проследивший за взглядом Френтиса. — Слишком уж он большой. Значит, будет и охрана из домашних варитаев. В усадьбе такой величины их с дюжину.

— Оно и к лучшему. Надо же с чего-то начинать, — заключил Френтис и приказал отряду рассыпаться, как делали в Урлише.

Одного варитая смогли взять живым — стражника с западной стороны виллы. Дергач заарканил его и связал с помощью Тридцать Четвертого. Коллегам варитая повезло меньше. Перепуганная рабыня пронзительно заверещала о бандитах, удрала в дом, и варитаи кинулись на врага. Френтис приказал не рисковать. Половину варитаев скосили стрелы и арбалет Иллиан, остальных прикончили в рукопашной.

«Они многому научились», — с мрачным удовлетворением подумал Френтис, глядя, как его люди расправляются с варитаями.

Долговязый Даллин нырнул под удар меча, пырнул в ответ прямо в глаза, подскочил сзади и прикончил противника клинком по горлу, в точности как учил Дергач. За ним Иллиан отбила удар сверху и контратаковала. Ее меч точно отыскал уязвимое место в доспехах — прямо над грудиной, — и варитай свалился замертво. Все кончилось в несколько мгновений. Затем компаньоны принялись собирать оружие и ценные мелочи. Этот обычай завелся у людей Френтиса еще в лесу.

— Отставить! — гаркнул Френтис. — Обыскать виллу! Если хозяин не удрал, то он в верхних комнатах. Дергач, бери Тридцать Четвертого и собирай рабов.

— Красный брат, тебе стоит посмотреть, — мрачно объявил Лекран, стоящий под аркой у входа во двор виллы и стирающий кровь с топора.

Судя по мускулам на руках и спине, мужчина был сильным. Его подвесили между двумя столбами, цепями за руки, на запястьях виднелись потеки запекшейся крови. Голова безжизненно опустилась на грудь. По всей широкой спине отпечатались следы кнута. Передняя половина левой ступни отрублена — обычное наказание рабам, впервые сбежавшим от хозяина. Сбежавших во второй раз убивали.

Напротив мертвеца — прикованная к столбу женщина, руки связаны за спиной, ноги стянуты веревкой так, что не пошевелиться. Женщина была полураздета, плечи и грудь в синяках и ссадинах. Лекран разбил цепи топором, Иллиан взрезала веревки, и женщина рухнула ей на руки. Потом она, захлебываясь, пила воду из фляги Иллиан. Затем растерянно посмотрела на облачение Френтиса, на синий плащ и меч за спиной.

— Брат? — с безошибочно узнаваемым азраэльским акцентом спросила женщина на языке Королевства.

— Да, брат Френтис, — сказал он и опустился рядом с ней на колени, — а это сестра Иллиан.

Голова женщины качнулась, взгляд затуманился.

— Значит, я наконец мертва, — воскликнула она и пронзительно рассмеялась.

— Нет, мы пришли за вами по приказу нашей королевы, — тихо сказала Иллиан и осторожно взяла женщину за руку.

Женщина в недоумении уставилась на Иллиан. Похоже, поверить в спасение оказалось непросто.

— А Джеррин? — наконец произнесла она, приподнялась, повела диким взглядом. — Вы его тоже спасли?

Ее взгляд уперся в повисшее на цепях тело. Она отчаянно закричала и обмякла, затем тихо прошептала:

— Я говорила ему, что нельзя бежать. Но он не мог вынести, что эта тварь хозяйничает надо мной.

Френтис услышал за спиной перепуганное хныканье и обернулся. Толстенький человечек стоял, трепеща, у изукрашенного фонтана в центре двора, выставив подбородки и стараясь приподняться на цыпочках, потому что брат Ренсиаль тыкал толстячка сзади мечом.

— Где лошади? Говори! — велел мастер.

Толстячок трясущейся рукой показал на арку слева. Ренсиаль вопросительно посмотрел на Френтиса, а тот глянул на женщину, с лютой ненавистью уставившуюся на толстяка.

— Мастер, если вы не против, давайте немного позже, — попросил Френтис.

Они отыскали еще шестерых подданных Королевства среди рабов. Все — моложе сорока лет и умелые ремесленники.

— Джеррин был колесником, — объяснила его жена.

Ее звали Лиссель, она была свечным мастером из Рансмилля и приехала в Варинсхолд по настоянию мужа.

— После войны в пустыне стало худо с деньгами, — рассказала она, — а он уверял, что в Варинсхолде мы заработаем состояние.

Она снова пронзительно рассмеялась, но заставила себя умолкнуть и с ненавистью посмотрела на хозяина виллы, прикованного там же, где висел ее муж. Тридцать Четвертый немного расспросил воларца, но пыточные умения оказались излишними: толстяк с готовностью выкладывал все.

— Он говорит про большое имение в двенадцати милях к востоку, — сообщил Тридцать Четвертый. — Тамошний хозяин — знаменитый конезаводчик и купил много рабов последнего привоза.

— А ближайший гарнизон? — спросил Френтис.

— В десяти милях к северу отсюда. Всего батальон варитаев, причем меньший по численности, чем положено. Похоже, в последнее время Совет сосредотачивает силы близ столицы.

— Ненадолго, — пообещал Френтис и взял кнут, найденный у надсмотрщика за рабами.

Тот бежал на удивление проворно для своих габаритов, но Кусай и Чернозубая были быстрее. Френтис уложил кнут на колени Лиссель.

— Госпожа, я оставляю это дело вам.

Френтис вышел со двора туда, где Дергач собирал рабов. Люди Королевства стояли поодаль от всех. Кое-кто уже держал в руках взятое у варитаев оружие и приветствовал Френтиса поклоном. Остальные четыре десятка пялились на Френтиса с безграничным ужасом. Несколько девочек не старше тринадцати лет жались друг к дружке и со страхом поглядывали на мужчин, окруживших их. Лишь один раб, подтянутый мужчина средних лет в чистой тускло-коричневой тунике, посмел глянуть в лицо Френтису и поморщился, когда со двора донесся хлопок кнута и дикий вопль. Похоже, Лиссель быстро училась ремеслу мести.

— Вы здесь домоправитель? — спросил Френтис у подтянутого мужчины.

Тот снова поморщился от крика и низко поклонился:

— Так точно, господин.

— Я не господин, и вы не раб мне. Как ваше имя?

— Текрав, гос… э-э, почтенный гражданин.

Френтис присмотрелся к лицу Текрава. А ведь умен, но пытается прикинуться послушным болваном.

— Вы ведь не всегда были рабом. Рожденным в рабстве не дают имен. Чем вы провинились?

— Я слишком любил играть в кости.

Со двора донесся в особенности пронзительный и долгий крик, сменившийся вереницей сумбурных угроз и просьб о снисхождении. Текрав сглотнул и изобразил улыбку.

— А еще я не любил платить долги.

— Каковы ваши умения?

— Я здесь бухгалтер и писец. Почтенный гражданин, если вам угодны мои таланты, я в вашем распоряжении.

— Со временем они понадобятся мне. Но вы вольны предоставить их либо нет, — сказал Френтис и затем громко проговорил: — По приказу королевы Лирны эти земли объявляются принадлежащими Объединенному Королевству. Все живущие здесь удостаиваются прав и привилегий, положенных свободным подданным короны.

Рабы по-прежнему стояли неподвижно и смотрели в землю. Только девчушки плотнее прижались друг к другу.

— Вы свободны, — объявил Френтис. — Идите и делайте что хотите. Но я готов приветствовать любого, кто изъявит желание присоединиться к моим братьям и сестрам.

Снова тишина, и даже Текрав посмотрел на него с изумлением.

— Брат, вы зря теряете время, — сказал бывший раб из Королевства, невысокий широкоплечий парень с пятнами ожогов на руках, какие бывают от работы в кузне. — У побитых собак и то больше силы духа, чем у этих.

Френтис оглядел воларцев еще раз и с трудом подавил разочарованный вздох. Увы, рабство — это не просто цепи. Оно связывает душу не меньше, чем тело.

— Мы уходим через час, — сообщил Френтис рабам. — Можете взять с виллы что хотите, но я бы не советовал задерживаться.

Варитай стоял на коленях, голый по пояс, и не выказывал и тени страха. На торсе вился узор шрамов, менее замысловатый, чем тот, что когда-то украшал грудь Френтиса, но похожий на шрамы Лекрана. Судя по всему, нанесший их не заботился ни о красоте, ни о самочувствии мучимого.

— Сколько? — откупоривая флакон, спросила Иллиан.

— Не больше капли, — внимательно глядя на солдата-раба, предупредил Френтис.

Иллиан отлила в крышечку немного жидкости.

— Варитаи слабее куритаев, — опасливо проговорил Лекран, стоящий за связанным солдатом с мечом наготове. — Он может погибнуть.

— Тогда на следующем попробуем меньшую дозу, — пожав плечами, ответил Френтис.

Он кивнул Иллиан, и она капнула на шрамы варитая. В отличие от Лекрана, тот не закричал. Вздернулась голова, вздулись жилы на шее, зубы заскрежетали так, будто вот-вот рассыплются в крошки, широко раскрылись глаза, зрачки сжались в точки, изо рта потекла слюна. Секундой позже варитай рухнул наземь, роняя пену с губ, забился в конвульсиях — впрочем, быстро слабеющих. Вскоре раб затих.

Френтис присел на корточки и пощупал пульс на шее. Тот едва ощущался.

— Он умирает, — вздохнув, сказал Френтис.

На него легла тень. Он поднял голову и увидел глядящего с неприкрытым отвращением Плетельщика. Френтис хотел подняться, но мелькнул кулак, врезался в челюсть и отправил его наземь.

Мир закрутился перед глазами, но Френтис расслышал шорох меча Иллиан, покидающего ножны. Мир остановился, и Френтис увидел стоящего на коленях Плетельщика. Тот приложил ладони к груди варитая и не обращал внимания на Иллиан, приставившую меч к затылку Одаренного.

— Оставь, — велел Френтис Иллиан, поднялся на ноги и махнул ей — мол, отойди.

Плетельщик некоторое время держал ладони на груди варитая, отрешенный, сосредоточенный, с полузакрытыми глазами, с беззвучно шепчущими губами. Иллиан сдавленно охнула: шрамы поблекли, стали рассасываться, и за минуты от них остались едва заметные бледные линии.

Наконец Плетельщик встал, а солдат испустил усталый вздох.

— Он немного поспит, — сообщил Плетельщик и, глядя на Френтиса, сурово произнес: — Свободу нельзя добыть жестокостью.

Тот потер подбородок. Во рту ощущался привкус крови. На лице наверняка образуется изрядный синяк.

— Ладно, — сказал Френтис. — В следующий раз я оставлю это тебе.

Погребальный костер для мужа Лиссель устроили во дворе виллы и обильно оросили сложенное дерево маслом перед тем, как сделать то же самое с виллой. Лиссель оставила владельца живым, хотя и окровавленным, изуродованным, почти обеспамятевшим. Он висел, обмякнув, на столбах, а в луже крови под его растопыренными ногами валялся маленький комок плоти. Лиссель вернула нож Иллиан, а Френтис подумал, что хозяин, скорее всего, смерть в огне примет с облегчением.

Когда начало смеркаться, отряд покинул горящую виллу. Дым поднимался высоко в небо. Во дворе нашли полдюжины повозок, но в стойле — лишь десяток лошадей. Френтис отправил мастера Ренсиаля и Лекрана разведать дорогу, а остальных конных пустил по бокам колонны. Освобожденный варитай сидел в повозке, безвольно болтал головой в такт толчкам и казался совершенно потерянным. От него сумели добиться всего нескольких слов. Он сообщил, что его зовут Восьмой, и настоятельно потребовал сказать, когда дадут очередную дозу карна.

— Это смесь разных наркотиков, — объяснил Тридцать Четвертый. — Она подавляет дух, глушит память, порабощает волю. Восьмой заболеет от его отсутствия этой же ночью.

Френтис вспомнил ночи в лесу после того, как Тридцать Четвертый выбросил свой флакон. Бывший раб корчился и стонал. Он быстро оправился, но он был человеком большой внутренней силы и все-таки помнил свободу. А Восьмой, похоже, был рабом всю жизнь.

— Мы освободили этого человека или прокляли его? — подумал вслух Френтис.

— Свобода не бывает проклятием. Но ее дорога зачастую тяжела, — ответил Тридцать Четвертый.

Сзади донесся крик. Френтис придержал коня. От горящей виллы спешила группка людей. Это был Текрав со стайкой девушек, а с ними несколько рабов помоложе, и все с тюками одежды и разнообразной утвари.

Тяжело дышащий Текрав остановился в нескольких ярдах от Френтиса и умоляюще посмотрел на него. За его спиной сбились в кучку девушки и юноши, не столь перепуганные, как раньше, но все еще настороженные.

— Почтенный гражданин… — заговорил Текрав и умолк, когда Френтис предостерегающе поднял руку:

— Мое имя — брат Френтис из Шестого ордена. Если вы присоединитесь к нам, вы будете свободными — но станете солдатами. Я не предлагаю защиты и не обещаю победы.

Текрав заколебался, нерешительно глянул на компаньонов. Те переминались с ноги на ногу и молчали. Наконец темнокожая девушка, которой явно не было еще и двадцати, заговорила с легким альпиранским акцентом:

— Ваши люди не тронут нас?

— Если сами не захотите, нет, — радостно объявил Дергач и потупился под гневным взглядом командира.

— Вас ничем не обидят, — пообещал Френтис.

Девушка посмотрела на товарок, кивнула и выступила вперед.

— Мы присоединимся к вам.

Френтис окинул взглядом тюки с вещами и тут же приметил блеск серебра и золота, завернутого в одежду.

— Оставьте оружие, но избавьтесь от остального, — приказал Френтис. — Нам нельзя отягощать себя награбленным.

Френтис терпеливо ждал, пока новобранцы, вздыхая, выбрасывали сверкающие чашки и тарелки. Текрав, болезненно скривившись, аккуратно уложил на землю маленький шитый золотом гобелен.

— Сестра Иллиан, эти люди теперь на вашем попечении, — объявил Френтис. — Начните завтра тренировать их.

Утром они подошли к вилле конезаводчика. Она обещала гораздо бóльшую добычу, но и охранялась намного сильнее. Там содержались три десятка варитаев. Вилла стояла на вершине широкого холма, окруженного обнесенными изгородью пастбищами, где паслись лошади и разъезжали хорошо организованные патрули.

Френтис с товарищами наблюдал за ними с гребня холма в полумиле от виллы.

— Нелегкое тут место, — заметил Дергач. — Если бы я искал, что ограбить, то уж точно проехал бы мимо.

— Пробьемся, — пожал плечами Лекран.

— И дорого за это заплатим. А у нас бойцов всего ничего, — сказал Дергач.

Френтис чуть не застонал. Прошлой ночью он снова принял сонное зелье брата Келана. Теперь из-за головной боли хотелось плюнуть на все раздумья, принять совет Лекрана и очертя голову ринуться в атаку. Френтис уже собрался скомандовать по коням, когда рядом шлепнулась наземь Иллиан, а возле нее присела на корточки девушка-рабыня с виллы.

— Брат, мне кажется, наш новый рекрут хочет поделиться с нами важными сведениями, но мой воларский слишком слаб, я ничего не понимаю, — сообщила Иллиан.

Когда мужчины посмотрели на девушку, та потупилась, нерешительно забормотала.

— Как тебя зовут? — спросил Френтис на ломаном альпиранском.

Она посмотрела ему в глаза, робко улыбнулась. Интересно, сколько лет она не слышала своего языка?

— Лемера, — ответила бывшая рабыня.

— Лемера, твои слова важны для нас. Говори, — сказал Френтис на воларском.

— Я была тут. — Она указала на виллу. — Господин послал туда меня и двух других. Мы стали… развлечением на дне рождения у хозяйского сына. Почти год назад.

Френтис посмотрел на Лекрана, тот ухмыльнулся, кивнул и сказал:

— Мы же сохранили доспехи варитаев.

На этот раз погиб лишь один чрезмерно расхрабрившийся парень из Королевства. Иллиан повела бывших рабов через стену с южной стороны виллы. Главный дом уже пал, оставшиеся варитаи сгрудились на центральном дворе, окружили плотным кольцом семью господина. Тот сделал ошибку: сам вышел к воротам приветствовать гостей. Но усмешка сползла с его лица, когда Текрав сдернул черную шелковую маску, а топор Лекрана срубил ближайшего варитая. Несмотря на изумление, хозяину хватило присутствия духа поспешно организовать сопротивление — но не хватило времени устроить свое бегство, о чем следовало позаботиться прежде всего.

Френтис приказал бойцам отступить от варитаев и пустить в ход луки. Но тут через стену перебрались рекруты Иллиан. Одетый лишь в лохмотья юноша с лицом, перекошенным от лютой ненависти, рожденной месяцами рабства, кинулся на варитаев с топориком для колки дров. Юноша умудрился вогнать топорик в череп раба до того, как упал, пронзенный дюжиной мечей. Но он расстроил ряды варитаев, и в образовавшуюся прореху кинулись бывшие рабы, рубившие топорами, коловшие дубинами. Женщины тыкали врагов розданными Иллиан кинжалами. Чертыхаясь, Френтис поднял меч и повел своих в атаку. Лекран радостно заухал, прыгнул, сшиб варитая наземь, встал обеими ногами ему на грудь, махнул топором.

Все закончилось в считаные мгновения. Всех варитаев перебили, а заодно зарезали и хозяина с семьей. Его тело лежало на трупах сына и жены. Мальчику, похоже, не исполнилось еще и пятнадцати. Черный шелк одежд был распорот в дюжине мест и пропитался кровью.

— Я пыталась сдержать их, брат, — виновато призналась Иллиан. — Но народ из Королевства ошалел от ярости, а остальные не понимают моих слов.

При виде ее искреннего отчаяния Френтису расхотелось браниться.

— Соберите оружие и доспехи, — вместо того велел он. — Затем обыщите виллу. Все найденные документы передайте Тридцать Четвертому.

— Приближаются всадники, — размахивая дубиной, крикнул с западной стены Дергач.

Френтис выбежал наружу, где уже ждал мастер Ренсиаль верхом и с мечом в руке. Френтис вскочил в седло, вынул из колчана лук.

— Приступим, мастер? — осведомился Френтис.

Двух варитаев захватили живыми. Мастер рассек подпруги, и оба лишились чувств, когда кувыркнулись из седел. Остальных Френтис спокойно расстрелял из лука. Они не спешили напасть на лучника и, как свойственно им, упорно не понимали безнадежности боя.

Как и обещал, Френтис отдал пленных Плетельщику. Ваэлин намекал, что этот Одаренный слегка не в своем уме, и поведение Плетельщика на корабле как будто подтверждало это. Потому было странно наблюдать за Плетельщиком, когда он смотрел на пленных. Он казался спокойным суровым мудрецом, все понимающим и готовым к тяжелым испытаниям.

— Сильная боль, — тихо проговорил он.

— Боль может принести свободу, — заметил Френтис и вынул кожаный кошель с запасом лонакского эликсира. — Она освободила меня. С вашей помощью она освободит и их.

Пленные страшно кричали. Они продолжали вопить, когда люди Френтиса собрались во дворе, чтобы поживиться добытой едой. Рабы еще меньше обрадовались освобождению, чем на первой вилле. Кое-кто плакал, глядя на тело хозяина.

— Он нечасто брался за кнут и оставлял в живых детей, которых рожали от него рабыни, — объяснила Лемера. — Обычно таких детей бросают умирать. А он позволял растить их до возраста, пригодного для продажи. Щедрый человек.

— От этих типов, мать их, хочется блевать, — пробурчал Дергач, когда Тридцать Четвертый перевел ему слова рабыни.

Дергач мрачно посмотрел на рабов, причитающих над трупом хозяина, и швырнул в них обглоданной куриной ногой.

— Заткнитесь, вы, скулящие щенки! — рявкнул он.

Рабы кинулись врассыпную, скрылись в темноте, забились в свои логова, слишком перепуганные, чтобы хоть осведомиться о своей судьбе. Вопли варитаев оборвались, и повисла тишина, тянувшаяся, казалось, целую вечность. Френтис обвел взглядом лица сидящих у костра ветеранов. Похоже, они впервые по-настоящему осознали, насколько огромное и безнадежное дело им предстоит. Горстка людей против целой империи — всегда безнадежное дело. Френтис знал, во что ввязывается, с отплытия. А его люди, похоже, не слишком понимали это.

— Может, нам отправиться в погоню за беглецами? — предложила Иллиан. — Они же разнесут известия о нас.

— И это хорошо, — ответил Френтис. — Наша задача — вызвать как можно больше паники и замешательства.

— Тогда нам нужно больше воинов, — сказал Лекран. — Пока мы находим только трусов. Из них не сделаешь армии.

— Тогда нам, кажется, повезло, — заметил Тридцать Четвертый и открыл толстый гроссбух с рядами аккуратных записей. — Хозяйский писец очень тщательно учитывал дела. Хозяин вел много дел с варикумом на юге.

— Варикум? — спросил Френтис. — Я не знаю такого слова.

— Это школа для гарисаев, выбранных для участия в представлениях, — пояснил Лекран.

— Рабов?

— Да, но не таких, как варитаи либо куритаи. Их не связывают. Они из военных пленников, выбранных за особую свирепость и силу. Меня чуть не отдали в гарисаи, но в том году требовалось много куритаев.

— Усадьба со школой хорошо защищена и извне, и изнутри, — сказал Тридцать Четвертый.

Френтис повернулся к Лемере и будто впервые заметил ее идеальную фигуру, гладкую безукоризненную кожу. А несколько часов назад он видел, как Лемера, яростно оскалившись, тыкала ножом в тело хозяина и хохотала.

— Редкий мужчина устоит перед такой красотой, — сказал Френтис.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Ваэлин

Мудрый Медведь называл «долгой ночью» время, когда солнце на целый месяц уходило из льдов. Наступление «долгой ночи» возвещали укорачивающиеся дни и все более яркое «дыхание Гришака». В первый же день перехода по льду шаман предупредил: «Мы должны успеть до прихода долгой ночи. Она убивает всех».

В первую неделю шли легче, чем ожидалось. Новые впечатления от странствия по удивительной ледяной равнине перевешивали все усиливающийся холод. Впереди размеренно шагал Мудрый Медведь, Железный Коготь ковылял за ним. Огромный зверь иногда пропадал на целый день и возвращался с мордой в засохшей крови. Ваэлин не мог представить, где и какую добычу можно поймать в белой пустыне, столь же мертвой, как альпиранские пески, прекрасные, но лишенные всякой видимой жизни. Красота полнее всего открывалась в сумерках, когда в небе плясал зеленый огонь и его блики мелькали среди льдов. С заходом солнца лонаки почтительно умолкали, лишь шепотом благодарили Гришака за благословение.

Шаман благоговел перед пляшущими небесными огнями, падал на колени, воздевал костяной посох и заунывно, переливчато пел. Ваэлин до сих пор не слышал, чтобы шаман говорил о богах, но к сиянию он определенно испытывал суеверное почтение.

Однажды вечером, когда Ваэлин в очередной раз наблюдал за поющим шаманом, Кираль мрачно заявила:

— Моя песнь открыла мне: он не молится. Он приветствует жену и детей, погибших на льду.

Небесный огонь вихрился, сплетался в диковинные фигуры, тут же распадающиеся на части и сплетающиеся снова в бесконечном танце. Он походил на земной, но в нем ощущалась не всепожирающая ярость, а удивительное спокойствие.

— Он думает, что она там, наверху?

— Не думает — знает. Там души всех живших. Они смотрят вниз и будут смотреть до скончания этого мира.

Шаман допел, оперся на посох и тяжело поднялся.

«Это место за Порогом, ставшее реальностью. Но он хотя бы может видеть то, во что верит», — подумал Ваэлин.

Сперва шли только при свете дня. Пони и лошади были загружены припасами и тащили сани, которые Мудрый Медведь заставил сделать перед тем, как уйти от берега: простые рамы, сплетенные из ивовых прутьев, на полозьях из тюленьих костей. Шрам, как и остальные кони, поначалу боялся льда, необычного холода в ногах. На лед коня удалось завести лишь осторожным понуканием и уговорами. Даже спустя несколько дней животное пугалось нового окружения, словно понимало суровое пророчество Мудрого Медведя, произнесенное перед выходом на лед: «Кони долго не протянут. Придется съесть их в пути».

Дни сокращались, шаман стал вести отряд и в сумерках, пока за горизонтом не исчезал последний солнечный луч. Лагерь разбивали почти на ощупь. Костры разводили совсем небольшие, запас дров быстро иссякал. Высушенный морозом конский навоз неплохо горел, но от него одежда и волосы пропитывались едкой вонью.

— Ох, милорд, вы повели нас в истинно великое путешествие, — однажды изрек Лоркан, чей покрасневший нос едва высовывался из складок тюленьей шкуры, а от дыхания по краям капюшона свисала изгородь сосулек. — Мороз до костей и вонь дерьма с рассвета до заката. Если я, случаем, забыл поблагодарить вас раньше, позвольте сейчас выразить необыкновенную признательность за возможность участия в столь историческом предприятии.

— Заткнись, — устало посоветовала Кара.

Она жалась к костру, ее лицо пугающе побелело. Последние дни дались ей тяжелее, чем остальным. Она плелась в самом хвосте и упрямо мотала головой в ответ на предложения Дарены сесть на пони. Ваэлина мучила совесть, когда он видел, как Кара тянула руки в рукавицах к огню, как глубоко ввалились ее глаза. Следовало отослать ее домой, в Пределы. Она уже слишком много отдала в Алльторе.

К ней подошел шаман, заглянул в лицо, нахмурился и с укором посмотрел на Дарену с Маркеном.

— Чего же вы не делитесь?

Маркен пошевелил мохнатой бровью, озадаченно спросил:

— А что делить? Если она захочет, пусть ест мое.

Шаман фыркнул, указал посохом по очереди на Лоркана, Дарену, Кираль и здоровяка-Одаренного.

— Делить не мясо — силу.

Он осторожно положил ладонь на голову Кары.

— Ей очень надо.

— Но как делиться? — подавшись вперед, нетерпеливо спросила Дарена.

Шаман удивленно посмотрел на нее, захихикал, затряс головой.

— Вы так мало знаете!

Он нагнулся, поднял Кару на ноги, взял ее за руку, а вторую руку протянул Дарене.

— Все делятся!

Дарена встала, взяла протянутую руку, а за ладонь Дарены осторожно взялась заинтригованная Кираль. Маркен поколебался, но все же принял протянутую руку охотницы. А Лоркан сидел и обиженно глядел на соратников до тех пор, пока Ваэлин не подтолкнул его ножнами меча. Лоркан медленно поднялся на ноги, но руки держал скрещенными на груди. Глядя на пошатывающуюся Кару, он спросил:

— Откуда вы знаете? Может, это повредит ей?

— Не повредит, — заверил Мудрый Медведь. — Только малая доля от каждого.

— Лоркан, все в порядке, — сказала Кара и протянула Одаренному руку. — Я ему доверяю, и тебе тоже не помешало бы.

Когда Лоркан замкнул круг, Ваэлин поднялся. Лонаки зашевелились, зашептались, кое-кто встал, чтобы отойти. Некоторые неловко переминались с ноги на ногу, но остались, влекомые любопытством. Лонакам очень хотелось посмотреть, что будут делать Одаренные. А вокруг тех задрожал воздух. Кожу защипал жар, от льда под ногами поднялось облачко пара. Одаренные стояли недвижимо, будто статуи, равнодушные и безмятежные. Становилось жарче, ото льда повалил пар, а вокруг одетых в меховые унты ног возникла лужица.

На Ваэлина нахлынула жгучая зависть. Ведь и он мог так когда-то — и безвозвратно утратил свою песнь. И он устыдился. А ведь в Алльторе ощущал себя полновластным хозяином песни, нашел полноту и смысл бытия среди убийства и крови. Теперь же Ваэлин глядел на Мудрого Медведя и старался побороть подступающее отчаяние. «Да, тогда я был еще сущим ребенком. И что он мог тогда сказать мне?» — подумал Ваэлин.

Кара тихонько улыбнулась, охнула, выпустила руки друзей и с удовольствием рассмеялась — задорная, с румянцем на щеках. Остальные тоже оживились и обрадовались. Маркен подхватил девушку, прижал к себе, поднял и испустил торжествующий вопль. Дарена взяла за руку Кираль, обе понимающе кивнули. Дарена посмотрел на Ваэлина, рассмеялась, кинулась к нему, обняла, жарко дохнула в щеку и поцеловала в губы. Он заразился ее весельем, раздражение и тоску как рукой сняло. Ваэлин крепко прижал девушку к себе.

Шаман довольно буркнул себе под нос и ударил посохом о лед.

— Делиться скоро понадобится, — сказал Мудрый Медведь и посмотрел на север.

Его морщинистое лицо сделалось мрачным.

Буря пришла на следующий день. Метель закрыла солнце, превратила мир в вязкую белую воющую мглу. В воздухе висело столько снежной пыли, что с каждым вдохом в глотку будто кололи ледяным кинжалом, ветер пронизывал меха, словно бумагу. Ваэлин едва справлялся с поводом коня. Шрам, спотыкаясь, брел через сугробы, опустив голову, закрыв глаза. Грива смерзлась и торчала клоками. «Это безумие. Я обрек всех нас на погибель», — с мрачной уверенностью подумал Ваэлин.

Ветер молотом ударил в бок. Позади закричали. Слова едва доносились сквозь рев бури. Ваэлин обернулся и увидел две едва различимые в белой мути фигурки. Одна подняла что-то, и муть отступила, стал ясно виден Мудрый Медведь, крепко вцепившийся в Кару. Та опустилась на колени рядом с шаманом. Ее хмурое лицо побелело от холода, но в глазах читалась решимость. Снег кружился вокруг, но около девушки и шамана воздух оставался спокойным. Кара и шаман делились силой, и пузырь спокойного воздуха рос, достиг Ваэлина, конь Шрам довольно выдохнул, обрадованный прекращению ветра. Ваэлин отыскал Дарену, притулившуюся к боку своего пони.

— А я думала, что Черный ветер — самый свирепый в мире, — прошептала она и натужно улыбнулась.

Ваэлин поспешил к ней, вытащил из сугроба, наметенного вокруг пони.

В пузыре собрался весь отряд. Снаружи по-прежнему бесновалась метель. Гвардейцы Орвена последними забрались в убежище. Многие падали на колени, когда неожиданно вываливались из ветра. Альтурк ходил среди сентаров, ругался и раздавал затрещины — лонаки не хотели идти, глядели со страхом и изумлением на волшебство. Ваэлин подошел к Каре и шаману. Тот еще держал ее за руку, а Кара стояла безмятежно отрешенная, спокойная, в ее лице не было видно ни капли усталости.

— Как долго вы сможете это делать? — спросил Ваэлин.

— Пока есть сила, чтобы делиться, — ответил шаман и указал посохом на других Одаренных. — Надеюсь, что буря окончится раньше.

Буря бушевала еще день и ночь. Одаренные по очереди делились с Карой силой. Кара держалась в центре, медленно, но уверенно шла на восток, и плотно сбившийся отряд шел вместе с ней. Она, похоже, не очень уставала, но остальные были изнурены. Когда Маркен отбыл двухчасовую вахту, он упал на колени, вытер струйку крови с бороды и свалился бы, но Ваэлин подхватил его, подставил плечо и держал до тех пор, пока Маркен не смог встать на ноги. Дарена и Кираль совсем выбились из сил, не могли идти, сидели, бледные и напуганные, в седлах своих пони. Отчего-то Лоркан оказался самым выносливым из Одаренных, продержался полных три часа рядом с Карой и отпустил ее руку лишь после строгого шаманского увещевания.

Буря унялась так же внезапно, как и налетела, взвихренный снег опал, и засияло яркое полуденное солнце. Кара чуть пошатнулась, когда шаман выпустил ее руку, но казалась почти не утомленной. Ее радость от удивительного свершения быстро померкла, когда Кара заметила, в каком состоянии ее друзья.

— Я не знала, что забираю так много, — растерянно прошептала она Лоркану.

— Да забирай сколько угодно, — улыбнулся он.

Она потупилась, глянула на Мудрого Медведя и сказала:

— Нам надо быть осторожнее. За все ведь придется расплачиваться.

Шаман кивнул и вонзил посох в лед, наклонил голову, будто прислушивался к далекому звуку, постоял неподвижно, а затем обратился к Ваэлину:

— Нам следует идти быстро. Как можно быстрее!

До сумерек прошли еще шесть миль, но Мудрый Медведь не позволил отдохнуть: нетерпеливо тряс костяным посохом, произносил речи на родном языке, которые звучали как сплошная какофония щелчков и придыханий, но тем не менее шаман сумел передать главное: «Промедлить — значит умереть». Хотя от лютого мороза дыхание оседало изморозью на лицо, погода была спокойной и безветренной, ясное небо блестело яркими звездами, изредка отсвечивали сполохи «дыхания Гришака». Тишина стояла такая, что, когда пришел звук, Ваэлин помимо воли закрыл ладонями уши, и без того спрятанные под слоями меха.

Не треснуло, а скорее грохнуло. Лед задрожал под ногами, бедный Шрам вздыбился. Всем пришлось остановиться. Кони пронзительно ржали, вставали на дыбы и норовили вырваться. Грохочущий треск все длился и длился, звук сперва, казалось, окружал, но затем сосредоточился за западе, на уже пройденном участке льда. Пелена брызг от лопающегося льда побежала с юга на север так быстро, что глаза почти не улавливали движение.

Грохот внезапно затих, повисла тишина, тут же сменившаяся скрежетом и тяжелым воем, словно кто-то мучил гигантского зверя. Лед снова тряхнуло, с такой силой, что многие не удержались на ногах. Скрежет утих, и по льду пробежала волна, в полумиле к западу поднялось облако снежной пыли. Ваэлин не мог понять: то ли его обманывают глаза, то ли огромная белая масса и в самом деле удаляется?

Но пыль рассеялась, и стало видно: огромный кусок уходил прочь, на юг, и с его рваных краев сыпались снежные струи. Путешественники могли бы и не успеть уйти с новоявленного ледяного острова пяти миль в поперечнике — и, несомненно, погибли бы.

Кираль разбудила его еще затемно, трясла, толкала, вырвала из теплых сонных объятий Дарены.

— Моя песнь говорит мрачное! Что-то на севере!

Ваэлин пошел за Кираль к северному краю лагеря, где Альтурк стоял на коленях перед широким пятном крови на льду и тыкал перчаткой в следы ожесточенной, но краткой драки. Ваэлину хватило навыков следопыта, чтобы оценить следы, количество крови и борозды, уводящие во тьму, за свет факелов.

— Скольких взяли?

— Одного и его пони, — ответил нахмурившийся Альтурк, встал и озадаченно показал на отпечаток: — Этих лап я не знаю.

Да, отпечаток величиной с лапу черного медведя, но не вполне схожий.

— Это не медведь, — обведя контуры следа кончиком ножа, определила Кираль, встала и расчехлила лук. — Но моя песнь быстро отыщет зверя.

— Нет, — сказал подошедший Мудрый Медведь. Он потрогал окровавленные отпечатки посохом и добавил: — Зверей послали, чтобы оставить для вас хорошо видимую дорожку.

— Кто-то охотится за нами, — предположил Альтурк.

Шаман сказал что-то на родном языке, причем скривился от омерзения, будто слова пятнали грязью язык. Заметив взгляд Ваэлина, Мудрый Медведь перевел:

— Кошачий народ.

— Я надеялась, что они все погибли, — сказала сидящая у костра Дарена. Заваленная кучей шкур, она держала за руки Кару и Лоркана. — Их совсем мало осталось после битвы.

Ваэлину хотелось повелеть, заставить Дарену отказаться от замысла. Ее Дар всегда требовал тяжелых усилий, а перспектива новой встречи с Ледяной Ордой, несомненно, будила тяжелые воспоминания. Дарена заметила тревогу на лице своего мужчины, улыбнулась и сказала:

— Полет будет кратким. Мудрый Медведь заверил: похитители недалеко.

Она закрыла глаза, тело напряглось, застыло, лицо сделалось безжизненной маской — Дарена вылетела. Кара и Кираль охнули.

— Она много берет, — поморщившись, сказала Кираль.

— Что это? — холодно спросил Альтурк.

Он глядел на Дарену с глубоким подозрением. Как и все лонаки, он не терпел и боялся Темного искусства, но только он из всех соплеменников осмелился спросить, как оно действует.

— Она ищет того, кто охотится за нами, — пояснил Ваэлин.

Пока Дарена неподвижно сидела, талесса нервно расхаживал взад-вперед. Ваэлину нечасто доводилось видеть его настолько встревоженным и даже напуганным.

— Среди вашего народа тоже есть Одаренные, — напомнил Ваэлин и кивнул в сторону Кираль. — Она служит Малессе, как и вы.

— Ей дóлжно, потому что подобное пристало знать одной Малессе. А детей вроде этой забирают в Гору, если те не успевают вырасти мусором или того хуже.

— И что с ними происходит в Горе?

— Кто-то возвращается, кто-то нет, — пожав плечами, ответил вождь.

Ваэлин посмотрел на Дарену и вспомнил рассказ о волке и людях, пришедших разорить деревню. Волк увел ее прежде, чем ее забрали в Гору. Он спас ее от смерти — или от чего-то похуже?

Дарена скривилась, застонала, обмякла. Кара и Кираль вовремя подхватили ее, не дали рухнуть в костер. Дарена задрожала — в тело понемногу возвращалось тепло. Наконец она встала, превозмогая боль, вымученно улыбнулась.

— В пяти милях к северо-западу отсюда, изо льда, торчит скала. Там один человек, но много котов. Думаю, он ощутил меня. Вряд ли ему это понравилось.

Мудрый Медведь тяжело ударил посохом в лед, поморщившись, брезгливо выговорил имя на своем языке. Железный Коготь ощутил ярость хозяина, приковылял к нему, заворчал.

— Ты знаешь, кто противостоит нам? — спросил Ваэлин.

— Шаман Кошачьего народа. Тот, кто отправил свой народ на войну. Кошачьи люди называли шамана Тенистый Путь. Медвежий народ называл его Безглазым.

Сентары выстроились в боевой порядок — в шеренгу длиной в сотню шагов по каждую сторону от гвардейцев, — и отряд двинулся на северо-запад. В центре Одаренные вели коней и пони. Люди Орвена держались позади, с мечами наголо, внимательно осматривали окрестности. Ваэлин шел впереди рядом с Альтурком и Мудрым Медведем, Кираль — следом, со стрелой на тетиве. Перед отрядом с обманчивой ленцой ковылял Железный Коготь, останавливался, принюхивался.

Ваэлина поразила внезапная перемена в шамане. Если не считать морщин на лице, у него будто исчезли все приметы возраста. Шаман крепко держал посох, шел бодро, ровно и уверенно, не спускал с медведя глаз и будто лучился силой и энергией. Ваэлин уже видел подобное и знал, откуда у шамана силы: тот намерен мстить.

Медведь остановился, и шаман поднял посох, призывая отряд остановиться тоже. Медведь глядел вперед, переминался с лапы на лапу и глухо ворчал. Впереди лед вздыбился причудливыми колоннами и скульптурами, полускрытыми низко висящим туманом. Вдали виднелся серый шпиль скалы, о которой говорила Дарена. Он походил на вонзившийся в небо кривой нож.

— Хорошее место для засады, — заметил Альтурк, рассматривая топорщащийся лед.

Шаман подошел к своему медведю, взял посох двумя руками, поднял над головой и застыл. Кираль вдруг охнула. Похоже, Мудрый Медведь дал противнику знать о себе. Охотница мрачно, но с откровенным уважением, даже с благоговением посмотрела на старика, хотя в ее взгляде читался и ужас. Ваэлин задумался, что же такое подсказала Кираль ее песнь.

Шаман опустил посох, но остался стоять на прежнем месте.

А через несколько секунд со стороны ледяного хаоса прилетел ответ: какофония шипения и завываний. Ваэлин слышал такие звуки в своей жизни лишь от одного существа. А во льду их было много. Ваэлин вынул лук. Кираль поспешно подошла к Мудрому Медведю. Ваэлин сбросил тяжелые шкуры и встал с другой стороны от шамана, положил стрелу на тетиву, впился взглядом в лед.

— Вон! — закричала Кираль и подняла лук, но Ваэлин оказался быстрее.

Его стрела уже вылетела, ударила в серебристо-серую тварь, выпрыгнувшую из-за ледяной колонны. Тварь сделала несколько шагов, упала в снег, покатилась, затихла.

Мудрый Медведь сурово буркнул и пошел вперед, Железный Коготь заковылял следом.

— Нужно подождать, там еще! — воскликнул Ваэлин.

Но шаман не обратил внимания и не остановился. Из-за колонн выскочили с дюжину боевых котов и понеслись к нему. Они были размером со Снежинку, но истощенные, с лезущей клоками нечистой шерстью, а их глаза…

Хотя взгляд Снежинки бывал крайне свирепым, он никогда не светился настолько лютой злобой. Ваэлин всадил стрелу в кота прямо перед собой, Кираль подбила еще двоих. Зазвенели тетивы сентарских луков, коты падали под ливнем стрел. Но шесть оставшихся невредимыми мчались прямо на шамана, и стрелять в них было уже поздно.

Первый кот, самый большой и тощий, оскалил клыки и прыгнул на Железного Когтя. Глаза кота пылали не звериной, а людской ненавистью, застарелой и безумной. Но медведь поймал его на лету, не дал укусить, отшиб назад. Тварь забарахталась на льду, сжалась и сновапрыгнула. От ее жалобного вопля заболело в ушах. На этот раз Железный Коготь решил наверняка убить, схватил лапами кота, норовившего вцепиться в глотку, и хряснул об лед. Затрещали ребра. Затем медведь наступил на тело и бил лапами, пока труп не превратился в кровавое месиво.

Ваэлин положил третью стрелу на тетиву — и обнаружил, к своему ужасу, что Мудрый Медведь развел руки и стоит, беззащитный, перед набегающими котами. Ваэлин прицелился в бок ближайшего кота, но ладонь Кираль легла на предплечье.

— Не надо. Подожди!

Альтурк гаркнул команду, сентары опустили луки и только смотрели с ужасом и суеверным почтением, как шаман протянул руку к зверю — и тот отпрянул, перестал рычать, из глаз ушла ненависть. Шаман обвел взглядом остальных котов — и с ними произошло то же самое, каждый оробел, попятился, прижался ко льду. Некоторые даже задрожали.

Шаман сурово посмотрел на Ваэлина:

— Ты идешь. Остальные ждут здесь.

Они пошли вдвоем сквозь лабиринт ледяных колонн. Железный Коготь поковылял за ними, но не смог протиснуться и был вынужден лезть поверху.

— Как тебе удалось? — спросил Ваэлин, хотя не был уверен, что хочет услышать ответ. А уж понять, наверное, и вовсе нет никакой надежды. Чем больше Ваэлин узнавал шамана, тем больше удивлялся его странной — и пугающей — силе.

— Безглазый слабеет, — с удовлетворением отметил шаман. — Узы тоньше. Теперь коты мои.

— Значит, не было нужды убивать остальных?

— Нет мяса на всех, — сухо ответил шаман, свирепо посмотрел на спутника и приказал: — Молчи. Ничего не делай. Слушай.

Они подошли к пролому в ледяной стене на месте выпавшей колонны. За ним виднелся уходящий в небо гранитный шпиль. Там, где к его бокам лепился лед, шпиль отсвечивал, будто металлический. За проломом простиралась полоса гладкого льда — словно огромный замерзший ров перед замком. В ноздри ударила тошнотворная гнилая вонь. Под восточным краем скалы расползалось черно-бурое пятно. Вблизи Ваэлин рассмотрел скопище костей: большей частью тюленьи хребты и ребра, но там и тут виднелись обглоданные человеческие черепа. Сильнее всего воняла разодранная туша пони, валяющаяся перед неглубоким гротом в скале. Судя по грубой, но почти правильной форме, грот вытесали людские руки, чтобы создать хоть какое укрытие от здешней лютой погоды.

У входа в грот на креслице из связанных ремнями костей сидел мужчина в заплесневелых шкурах. Он был стар, хотя и помоложе Мудрого Медведя, дряблую белесую кожу избороздили морщины, на лысой голове и впалых щеках виднелись язвы, а вместо глаз темнели застарелые шрамы. Мужчина сидел так тихо, что Ваэлин сперва принял его за труп, но заметил шевеление ноздрей — а потом тонкие губы растянулись в улыбке.

— Старый приятель, мы поговорим на языке моего брата, — сказал Безглазый шаману Медвежьего народа. — Как думаешь, это справедливо?

До боли знакомые голос и насмешливая улыбка.

Мудрый Медведь предостерегающе поднял руку, и Ваэлин понял, что помимо воли схватился за меч и шагнул вперед, желая немедленно прикончить тварь.

Ведьмин ублюдок. Сколько же он ждал здесь?

Ваэлин выпустил рукоять, отступил. Шаман хранил молчание.

— Нечего сказать? — с деланым удивлением осведомилась тварь. — Никаких финальных проклятий, заранее приготовленных речей? Я столько их слышал за долгие годы. К сожалению, они быстро забываются.

По-прежнему молча шаман Медвежьего народа рассматривал рассыпанные кости, потрогал посохом череп, лежащий между обломанными ребрами. Маленький череп, чуть больше яблока — но, очевидно, человеческий.

— Последний из Кошачьего народа, — услышав стук кости о кость, сообщила тварь. — Знаешь, они умирали счастливыми. Они молились мне и почитали за благо отдать свою плоть для поддержки моего божественного света.

Губы растянулись шире, открылись черные полусгнившие зубы, безглазое лицо повернулось к Ваэлину.

— Они были замечательным народом, брат. Они многие века жили вдали от того, что мы называем цивилизацией, но имели законы, искусства и достаточно мудрости, чтобы выжить в самом суровом месте этого мира. Но у них не было понятия о боге — пока я не дал им его. О, как быстро они подпали под власть идеи! Кем, как не богом, называть человека, вернувшегося к жизни после того, как копьястреб вырвал ему глаза?

Растрескавшиеся губы снова сошлись. Слепец обратился к Мудрому Медведю:

— Старый приятель, всего этого можно было избежать, если бы ты открыл сердце моей вести, предназначенной для всех людей льда. Перед нами пали бы южные земли и Великий лес за ними. Теперь твоих людей лишь жалкая горсть, а от моих остались только кости.

Послышался хруст льда — Железный Коготь перебрался через последнюю стену. Медведь приковылял к шаману, встал рядом, поморщился от запаха близкой освежеванной плоти. Почуяв медведя, слепец напрягся, но голос его остался спокойным, свободным от страха.

— Бедный человечек, тебе не запугать меня. Твоя тварь меня не страшит. Спроси у моего брата. Он уже убивал меня — но я здесь. Я повсюду. Я долгие годы ждал тебя среди льдов. Жаль, что мои коты не справились, но я терпелив, а у тебя впереди еще долгая дорога.

Мудрый Медведь вдруг кинулся, прижал ладонь к лысому черепу Безглазого.

— А, так ты ждал. Ну подожди еще.

Безглазый широко раскрыл рот, выдохнул смрадный воздух в беззвучном крике, задергался на костяном кресле, попытался вцепиться в руку шамана, но в пальцах не осталось силы, они трепетали, скребли рукав.

Наконец шаман убрал руку и отошел. Безглазый обмяк, его лицо скривилось от боли, он заскреб ногтями по груди и лицу, оставляя борозды на грязной коже.

— Что ты сделал? — чуть слышно прохрипел он.

— Ты подождешь, а потом умрешь. Навсегда, — проговорил Мудрый Медведь и отвернулся.

— Но это же невозможно, — выдохнула тварь, попыталась встать, потянулась к шаману.

Тот, не оборачиваясь, пошел прочь, к пролому в ледяной стене. Медведь поковылял за ним.

Тварь соскользнула с кресла, поползла к Ваэлину, протянула к нему руки, завыла:

— Брат! Заставь его освободить меня!

Тварь ползла с трудом. В изможденных руках и ногах почти не осталось сил. Ваэлин подумал, что эта вязанка обтянутых кожей костей не переживет ночного холода. Ваэлин не ответил, но повернулся, чтобы идти за шаманом.

— Ты же любил Баркуса! — хрипло крикнула тварь. — Я Баркус. Я твой брат!

Ваэлин шел.

— Я знаю, что замышляет Союзник! Я знаю его планы!

Ваэлин остановился.

Тварь набрала в прогнившие легкие воздуха и захрипела:

— Я знаю, чего он хочет!

— Я тоже, — сказал Ваэлин, оглянулся и увидел, как тварь барахтается среди костей. — Он хочет все закончить. Мы тоже.

На ночь отряд встал среди ледяных колонн в тени огромной скалы. Лонаки разбили свои палатки в большем отдалении, чем обычно. Сентаров раздражали пять огромных боевых котов, сидевших будто истуканы вокруг шамана. Кара осторожно протянула коту кусок тюленьего мяса, но зверь не реагировал, пока шаман не посмотрел в его сторону. Тогда кот молниеносным движением выхватил мясо и проглотил.

— Мы прикончили его всего? — спросил Ваэлин.

Мудрый Медведь смущенно улыбнулся и покачал головой.

— Только часть, — сказал он.

Шаман растопырил толстые пальцы, показал, будто отрезает большой палец, и сжал кулак.

— Забираем один, другие остаются. Но вместе уже слабее.

— А если найдем другие части, ты сможешь то же самое?

— Если найдем, то да.

Ваэлин посмотрел на скалу. А если ведьмин ублюдок еще цепляется за жизнь? Он сказал, что терпелив, а у Ваэлина впереди долгая дорога. Хм, ублюдок знал, что Ваэлин придет, — но не знал зачем.

— Могу поспорить, они сами отыщут нас, — сказал Ваэлин.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Лирна

Самочувствие лорда Аль-Беры, владыки башни, намного улучшилось после освобождения Варинсхолда. Исчезла нездоровая бледность, перестали дрожать пальцы. Однако он не мог подолгу стоять, и Лирна поспешно усадила его в кресло. Она призвала Аль-Беру в старые отцовские комнаты за залом совета. Когда-то богато украшенные, теперь они были ободраны подчистую, лишь на голых стенах кое-где висели картины, несомненно, украденные лордом Дарнелом в домах погибшей знати. Королева приказала тщательно переписать всё оставшееся во дворце и распространить список, чтобы истинные владельцы могли забрать свои вещи. Но до сих пор явилась лишь горсть обнищавших купцов и лордов.

— Милорд, я помню, что отец называл вас бичом контрабандистов. Несомненно, этот титул дан заслуженно.

Лорд Аль-Бера с трудом поклонился. Лирна уже заметила, как неловко он чувствовал себя в ее присутствии. Должно быть, сказывалось его происхождение из низов.

— Ваше величество, в моей юности банды контрабандистов были больше и свирепее. До того как король Янус приказал мне возглавить своих таможенников, я был простым капитаном стражи. Таможенники оказались жутким отребьем, обтрепанными, пьяными взяточниками. Чтобы превратить их в достойную службу Королевства, потребовалось время и немалая толика крови.

— Но вы сумели сделать из них добрых солдат, переломали хребет контрабандистам, оседлавшим южный берег, и удвоили портовый сбор.

— С небольшой помощью Шестого ордена, — осторожно улыбнувшись, добавил Аль-Бера.

— Тем не менее вы целиком и полностью заслужили меч, который дал вам мой отец. К несчастью, я не могу дать вам другой. Как и следовало ожидать, воларцы украли всю отцову коллекцию оружия. Но я отыскала в руинах моих комнат свою старую реликвию.

Королева достала из деревянной шкатулки на столе древний амулет на искусно сделанной серебряной цепи. Амулет был простым бронзовым диском с синим камнем посередине.

— Говорят, этот диск носила мать короля Нариса, первого, заявившего о власти над всеми четырьмя фьефами Королевства. К сожалению, он был подвержен приступам безумия, и бремя управления Королевством приняла на себя его могучая и суровая мать, Белларис, первая, кто получил титулы камергера и регента Объединенного Королевства. К концу альпиранской войны и я носила эти звания — но недолго. Этот диск был символом моей должности.

Лорд посмотрел на амулет, будто ребенок, впервые увидевший змею. «Я сделала правильный выбор», — сказала себе королева.

— Ваше величество, меня хотят оставить здесь? — покраснев, с трудом выговорил лорд.

— Вы послужите Королевству так, как прикажет вам королева.

— Если дело в моей пригодности для битвы…

— Дело в том, кому я могу безопасно доверить управление моими землями в мое отсутствие, и ни в чем больше. Лорд-камергер Аль-Бера, наденьте знак своей должности.

Пытаясь унять дрожь в пальцах, держащих серебряную цепь, лорд-камергер стиснул зубы.

— Ваше величество, король Янус говорил вам, почему я так хорошо ловлю контрабандистов?

Лирна простодушно улыбнулась и покачала головой.

— Мой отец был контрабандистом, человеком очень добрым и приветливым дома, но свирепым в деле. Оно стало бы и моим, если бы я не сбежал в тринадцать лет и не поступил в королевскую гвардию. К тому времени я понял, насколько мой отец погряз в обмане и убийствах, и не хотел идти по той же дорожке. А теперь не хочу идти по этой.

Лорд убрал руку с амулета.

Продолжая улыбаться, королева взяла цепь, подошла к лорду сзади и почувствовала, как он сутулится, горбится, будто под едва переносимой тяжестью, ощутив прикосновение цепи, весившей всего несколько унций. Королева уложила цепь ему на плечи, нагнулась и осторожно поцеловала в щеку.

— Именно поэтому, — сказала Лирна.

Он вздрогнул и отшатнулся, неуклюже поднялся на ноги.

— Я оставляю вам двадцать тысяч королевских гвардейцев, — сказала королева. — Они должны раздавить все остатки преступников в границах Азраэля. Всех злодеев немедля казнить по Королевскому слову. Мне кажется, в последнее время мы стали чересчур мягкими. Однако предупреждаю вас, не пересекайте границы Кумбраэля без крайней необходимости либо прямого призыва госпожи Велисс. Я оставлю вам список первоочередных дел. Самые главные: реформа законов, предложенная аспектом Дендришем, и восстановление города.

Королева склонила голову, рассматривая лорда-камергера. Амулет шел ему. Вот только бедняга ссутулился еще сильнее.

— Милорд, вам идет эта цепь, — заметила королева.

— Благодарю вас, ваше величество, — едва заметно кивнув, равнодушно и устало проговорил лорд-камергер.

Орена любила танцевать после обеда, с радостной грацией кружила среди разоренных дворцовых садов, иногда хватала Мюрель за руку, по-девичьи звонко смеялась, тянула танцевать с собой. Сегодня Орена воткнула в прическу зимоцветы, и бледные лепестки сияли звездами в темных волосах, а она все кружилась, кружилась.

Наконец она утомилась, крутанула напоследок пышными юбками, устало, но довольно захихикала.

— Садись со мной, — предложила Лирна. — У меня есть пирожные.

Они расположились среди остатков прежнего тайного сада королевы. Лирна выставила на скамейку фарфоровый чайный прибор, разложила пирожные. Орена очень любила их, но совершенно забывала о манерах и, как только уселась, тут же запихала одно в рот, испачкав пальцы глазурью и кремом.

— Ням, — выговорила Орена.

Это слово было одним из немногих, оставшихся в ее памяти. Хотя новая Орена, похоже, не очень нуждалась в словах. В разум Лирны ворвалось ощущение удовольствия, текстуры пирожного на языке, мягкости крема.

Пришлось сконцентрироваться, чтобы избавиться от наваждения. Этому ее научил аспект Каэнис, посоветовавший повторять числовые последовательности, чтобы блокировать шальные мысли Орены.

— Брат Иннис сказал мне, что вы в последнее время не очень внимательно слушаете на его уроках, — сказала Лирна.

Лицо Орены приобрело скучающее выражение, она проглотила остатки пирожного и картинно закатила глаза.

— Учиться важно, — не отставала Лирна. — Разве вам не хочется снова уметь читать?

Орена пожала плечами, и ее мысли переключились на радость, солнечный свет, кружение танца.

— Миледи, вы не можете танцевать вечно. — Королева взяла Орену за руку. — Мне нужно сказать вам кое-что.

Отклик на серьезность тона — настороженность, нарастающий страх.

— Мне нужно уехать на время.

Хлестнуло страхом, Орена посмотрела на стоящую рядом Мюрель. Та сжала кулаки, но постаралась изобразить добрую понимающую улыбку. Мюрель тяжело переносила необузданный Дар Орены, в особенности когда та делилась воспоминаниями, которые Мюрель отчаянно пыталась забыть.

— Да, — подтвердила Лирна. — Мюрель уедет тоже. И Бентен с Илтисом.

Больше страха, без малого панический ужас, пронзительное ощущение заброшенности, ненужности. Орена вцепилась в руки Лирны, во взгляде — отчаянная мольба.

— Нет, тебе нельзя с нами, — добавила суровую нотку Лирна.

Злость, обида, упрек. Орена отдернула руки, отвернулась, все эмоции читались на ее лице, как в открытой книге. Лирна погладила ее по темным курчавым волосам и тихо сказала:

— Я надеюсь вернуться с человеком, который сможет исцелить тебя. Я из гордыни позволила ему уйти. Когда он посмотрел на меня, на мое гладкое лицо, я поняла: он считает, что не смог вылечить меня. Моя душа за пределами его Дара. Но тебе этот человек поможет. Твоя душа сияет так ярко.

Лицо Орены смягчилось, в нем вдруг исчезло все наивное, детское. Она посмотрела в глаза Лирне, нахмурилась… и хлынули воспоминания. Лирна попыталась считать в уме, чтобы подавить неистовый поток образов, но его мощь легко переборола жалкую струйку чисел. Очевидно, Орена гораздо лучше управляла своим Даром, чем казалось на первый взгляд. Сначала пришли запахи: пот, соль, экскременты. Затем звуки: звяканье цепей, приглушенные всхлипы отчаявшихся, потерянных людей. Видения и боль явились вместе: кандалы, натирающие запястья и щиколотки, смутные очертания сгорбившихся пленников. Лирна снова оказалась в трюме, рабыней. Разум захлестнула паника, но страх ушел, когда Лирна поняла: это не ее воспоминания. Трап наверх виден под меньшим углом, а рядом прикована молодая женщина в синем платье, лицо в тени, но игра света на безволосой голове подчеркивает страшные ожоги. Несмотря на это, женщина кажется знакомой: несколько месяцев назад тот же профиль в свете костра среди гор. Радостное возбуждение, злобное удовлетворение… и пьянящее предчувствие награды Союзника.

Образы померкли, смешались, пришел страх. Корпус трещал от ударов огромной акулы, вокруг — крики ужаса, отчаяние, слезы. Обожженная женщина стоит рядом с трапом, в ее руке болтается ключ. Колебания и нерешительность быстро исчезают, но опыт многих веков учит распознавать слабость. Приходит мрачное понимание: эта новоиспеченная королева сейчас бросит своих подданных.

Темная сущность, занявшая тело и разум Орены, уже очень долго не удивлялась ничему, но теперь в полной растерянности и изумлении наблюдала, как обожженная женщина вернулась сначала к грубому брату-здоровяку, затем к преступнику и — поразительно — к ней, Орене. Такое случилось впервые за много веков. Она и сама не ожидала от себя такого потока бессвязных, перемешанных со слезами и всхлипами благодарностей. Они были искренними.

Образы смешались, выплыло новое воспоминание: сверху — покрытое шрамами лицо Харвина, их губы соприкасаются, дыхание смешивается.

— Я никогда не обижу тебя, — хрипло шепчет он. — И не позволю никому.

— Никто не в силах выполнить такое обещание, — шепчет она в ответ. — И ты тоже.

Его пальцы касаются синяков на ее шее, уже потускневших, но все еще темных, припухших, портящих приятную гладкую кожу новой оболочки.

— Обещаю, я разнесу в клочья всякое воларское дерьмо просто потому, что оно в принципе могло это сделать.

Тогда внутри колыхнулось что-то большее, чем просто обычная похоть. Это раздражало.

— Хватит болтать, — сказала она, опрокинула его на спину, уселась верхом. — И постарайся потише на этот раз.

Последняя волна воспоминаний нахлынула резко, будто Орена ощутила, как неприятно и тяжело Лирне. В тот день палуба «Морской сабли» постоянно качалась. Море у острова Венсель редко бывает спокойным. Орена посмотрела на обожженную женщину, на кольцо, которое она предлагала, и удивилась, как легко покатились слезы. Обычно приходилось напрягаться, изображая плач, а теперь они лились сами по себе.

— Миледи, я полагаю, мы выше подобных банальностей, — проговорила обожженная женщина, и тварь, за давностью лет позабывшая собственное имя, поняла: она нашла королеву.

Когда схлынула последняя волна воспоминаний, Лирна охнула и вдруг обнаружила, что по-прежнему глядит в глаза Орены. Та виновато и смущенно улыбалась.

— Ваше величество? — с тревогой позвала Мюрель, осторожно коснулась плеча.

Лирна встала, притянула обеих к себе, обняла. Орена обхватила ее талию, Мюрель положила голову на плечо.

— До вас у меня были только придворные дамы, — сказала королева. — А теперь у меня есть друзья.

Снова мысли Орены, ощущение печальной необходимости, то, что сама Орена не поняла, но захотела донести подругам: «Они могут измениться».

Они заполонили порт, затопили его морем радостных возгласов: юные, старые, рабочие и мастера — все те, кому выпало оставаться дома, а не уйти в поход королевы за океан. Когда она взошла по трапу на борт «Королевы Лирны», многие плакали, жаловались на судьбу, молили взять с собой. Толпу сдерживал кордон гвардейцев, не давал самым ретивым прыгнуть в воду и поплыть к кораблю.

— Владыка флота лорд Элль-Нестра, — приветствовала Лирна Щита.

Тот ответил безукоризненным церемонным поклоном.

— Ваше величество, на подходе корабли из Южной башни и Варнсклейва, — нарочито равнодушным и все больше раздражающим королеву тоном сообщил он. — Они встанут на якорь в десяти милях от берега — конечно, если позволит погода.

Лирна не обратила внимания на вежливую колкость. Щит и его капитаны возражали против решения отплыть так рано, говорили, что в открытом море еще бушуют зимние штормы. На Элль-Нестру не подействовали аккуратно составленные братом Харликом таблицы наблюдений за погодой, показывающие, что в северной части Бораэлина обыкновенно пятинедельное относительное затишье в месяцы илльнасур и онасур.

— Ваше величество, это всего лишь черточки на бумаге, — пренебрежительно глядя на таблицы, заметил Щит. — Удонор не умеет читать.

— Он — может быть. Но я-то умею, — сказала королева. — Враги не ожидают нас до весны, и я не упущу возможности застать их врасплох. Наш флот будет готов через месяц, и я отплыву, с вами либо без вас.

Лирна посмотрела на вышедший за волнолом «Король Мальций». На нем поднимали паруса. За «Королем» виднелась вереница столь же огромных кораблей. На краю мола перед большим, с виду крайне неустойчиво закрепленным холстом сидел мастер Бенрил, явившийся запечатлеть историческую сцену, хотя серое как грифель небо и затуманенный горизонт представляли унылое зрелище.

Щит поклонился снова и принялся отдавать приказы. Корабль готовился к отплытию. Матросы полезли по снастям, отдали швартовы.

— Стоп! — скомандовала Лирна, увидев на баке женщину.

Алорнис и не посмотрела на подошедшую королеву, она осторожно постукивала молоточком по трубкам в подбрюшье машины.

— Миледи, — сказала Лирна.

— Ваше величество, — отозвалась Алорнис, стукнула трубку напоследок и удовлетворенно улыбнулась, довольная полученным звуком.

— Если работа завершена, я попросила бы вас сойти на берег.

— К сожалению, этот новый прибор требует еще много работы, — сказала Алорнис, принужденно рассмеялась и присела, чтобы осмотреть станину. — Ваше величество, я не могу отправить машину в плавание в таком состоянии.

Лирна подошла ближе, добродушно и тихо произнесла:

— Я очень серьезно пообещала вашему брату сберечь вас. А теперь покиньте корабль сами, или я прикажу лорду Илтису помочь вам.

Алорнис развернулась, отшвырнула молоток и закричала:

— Они убили Алюция!

На палубе воцарилась мертвая тишина. Со слезами на глазах Алорнис с трудом выдавливала слова, будто задыхалась:

— Вы же обещали справедливость! Я шла по Королевству и на каждом шагу видела разрушения и убийства. Я месяцами напролет работала без сна, чтобы дать вам смертоносные машины. Я работала не за награду, не в ожидании милостей. Вы обещали справедливость — и я хочу ее.

Лирна подумала, что Ваэлин не простит ей, даже если Алорнис останется в живых. И отвернулась.

— Владыка флота лорд Элль-Нестра, прикажите отплывать, — сказала королева.

Первые дни оказались тяжелыми. Из-за сильного волнения эскадра двигалась в полном беспорядке, дождь почти не прекращался, многие корабли терялись из виду. По приказу Щита на каждый корабль назначили опытного навигатора, как правило, мельденейца, способного вести судно при любой погоде. Но Лирне все равно временами казалось, что она плывет на восток в одиночестве. Корабль окружала сплошная серая стена. В трюмах тяжело страдал от морской болезни и тесноты полк Норты. Солдат по очереди выводили на верхнюю палубу подышать свежим воздухом и поупражняться. Большинство спотыкалось, двигалось будто во сне, хотя присутствие Лирны и действовало как стимул. На рассвете третьего дня по выходе из Варинсхолда худощавая женщина с кинжалами — королева помнила ее еще с Алльтора — выбралась на палубу, низко поклонилась своему сюзерену, энергично замахала клинками, но тут же побледнела, задрожала и рухнула навзничь. Бедняжка с ужасом посмотрела на королеву, когда та подошла помочь.

— Ваше величество, умоляю простить меня, — запинаясь, пробормотала несчастная. — Хотя моя жалкая слабость не заслуживает прощения…

Она замолчала, когда королева приложила ладонь к ее лбу — холодному, липкому от пота.

— Гвардеец Фурела, вы нездоровы, — объявила Лирна.

Услышав свое имя, Фурела заморгала от удивления, затем встала — крохотная, щуплая, бледная — и гордо выпрямилась.

— Не больше, чем остальные, ваше величество.

Корабль качнулся на волне, Фурела пошатнулась, королева схватила ее за руку, чтобы поддержать, и ощутила, как бедняжка дрожит.

— Чем вы занимались до войны? — спросила Лирна.

— Мой отец владел мельницей. Я работала на ней вместе с ним.

— Значит, вы знакомы с рычагами, передачами и машинами?

— Мне пришлось познакомиться с ними, ваше величество. После того как этот никчемный бол… то есть отец моей дочери оказался безответственным человеком, мы были вынуждены искать убежище под кровом моего отца. А его пальцы сделались слишком узловатыми, он не мог ремонтировать мельницу.

— Идите со мной, — велела королева.

Она повела Фурелу на ют, где Алорнис закрепляла холст над одной из четырех корабельных баллист. Постоянный дождь и соленые брызги угрожали безнадежно испортить механические новинки, и Алорнис отчаянно старалась уберечь драгоценные машины от ржавчины и соли.

— Госпожа Алорнис, — обратилась к ней королева. — Я назначаю этого гвардейца вашим помощником. Пожалуйста, обучите ее обращению с машинами.

— Спасибо, ваше величество, но мне не нужны помощники, — устало улыбнувшись Фуреле, сказала Алорнис.

— Миледи, скоро мы вступим в битву, — заявила Лирна. — Гибель грозит любому из нас. Важно, чтобы в случае вашей смерти знание не погибло вместе с вами.

Алорнис вздрогнула от неожиданно сурового тона королевы, протянула руку Фуреле. Несмотря на очевидную тошноту, женщина с неподдельным интересом рассматривала машину.

— Миледи, это вы ее построили?

— Мне помогали, — ответила Алорнис, взяла Фурелу за руку и подвела вплотную к устройству. — Лучше, если мы начнем с системы передач.

Вечером десятого дня принесло первый шторм. Воющий северный ветер гнал волну за волной в бок «Королевы Лирны». Пенные валы били все сильней и заставили Щита свернуть на юг. Когда Щит сам взял в руки румпель, Лирна ожидала хотя бы укоризненного взгляда в свою сторону, но он уверенно правил огромным кораблем, иногда посматривал на небо, хмурился, но, как ни странно, казался вполне удовлетворенным.

Лирна подошла и закричала, стараясь перекрыть вой ветра:

— Кажется, мои вычисления оказались чересчур оптимистичными!

— Вы имеете в виду это? — глянув на катящиеся, клубящиеся тучи, спросил он, и на его губах заиграло подобие прежней всегдашней усмешки. — Да это лишь легкий бриз по сравнению с обычной зимней яростью Бораэлина. Он сдуется к утру.

Лирна заметила, что Щит не хочет смотреть на нее, и решила поговорить.

— Почему вы остались? Я же знаю, вы не хотели участвовать в походе за океан.

— Несмотря на мое нежелание, я не могу отрицать мудрость ваших слов. Если мы не покончим с врагом, он явится снова. Одна долгая война лучше дюжины коротких. Они досуха выжмут Острова, выбьют поколения, которым придется вести эти войны. К тому же, если помните, я пообещал вам.

Лирна вспомнила ночь после битвы при Зубах, предложение другой жизни, обещание под звездами.

— Быть может, вас утешит, что мы никогда бы не поплыли вместе по западному океану — как бы оно ни обернулось у нас с вами.

Щит по-прежнему не смотрел на королеву. А когда ответил, в его голосе прозвучала горечь:

— Нет, не поплыли бы. Я видел, как в тот день в Алльторе вы посмотрели на Аль-Сорну… Я уже посчитал, что он больше ничего не сумеет отнять у меня. А ваше лицо… оно стало лицом постороннего.

— А я надеялась, что вы увидите лицо друга.

Он рассмеялся — едва различимо сквозь вой ветра.

— Вы так себе представляете наше будущее? Мы — друзья? Полагаете, что после победы я останусь командовать вашим флотом? Останусь рядом с вами все долгие годы вашего правления? Стану вашим верным бывшим пиратом? Вашей собачкой в наморднике?

Он оглянулся и посмотрел на королеву. По его лицу стекал дождь, усмешка погасла.

— Лирна, я позволил вам сунуть меня в клетку. Не просите меня остаться в ней навсегда.

Мюрель настойчиво задергала королеву за рукав, замахала в сторону двери в рубку, где стоял промокший до нитки и потерявший всякое терпение Илтис.

— Ваше величество, я бы настоятельно посоветовал вам укрыться от стихии, — сказал Щит и налег на румпель, разворачивая корабль к новой огромной волне. — Бурям не свойственно уважение к чинам и титулам.

Как и предсказывал Щит, шторм вскоре стих, и за ним последовало несколько спокойных дней, позволивших Алорнис продемонстрировать новую машину.

— Брат Харлик оказался настолько любезен, что предоставил мне несколько вдохновляющих исторических примеров, — сказала Алорнис и присоединила большие мехи к медной трубе, которая высовывалась из нижней части машины. Та, установленная на баке по правому борту, выглядела еще странней баллисты: труба из железа и бронзы двенадцати футов длиной с округлым расширением на одной стороне и узким соплом на другой. Труба располагалась на такой же станине, как и баллиста, потому даже девушка размеров Алорнис могла без труда направить оружие. Посреди трубы крепилась большая бочка. Фурела подсоединила к соплу что-то похожее на длинную масляную лампу. При этом Фурела старалась держаться как можно дальше от сопла, работала вытянутыми руками, опасливо поглядывала на бочку. Похоже, леди Королевский творец сотворила что-то по-настоящему опасное.

— Не было ни чертежей, ни рисунков, — протирая ветошью круглый рычаг у расширения трубы, говорила Алорнис. — Но альпиранский текст шестисотлетней давности содержал подробное описание механики. Самой большой трудностью оказалось рассчитать правильное содержание топлива.

— Это альпиранская машина? — спросила Лирна.

— Именно так, ваше величество. Ее использовали в морской битве на одной из альпиранских гражданских войн. Тогдашний император увидел действие машины и немедленно запретил ее из страха божественного гнева. Император побоялся, что боги сочтут его неоправданно жестоким. Машину называли «Копье Ревены».

Лирна знала, что Ревена — одна из главных богинь альпиранского пантеона, охранительница темных путей, которые душам следует пройти после смерти. Ревена — милостивая богиня, она зажигает огонь, чтобы ни одна добрая душа не сбилась с пути. Но этот огонь — живой, мудрый, способный проницать мысли и пожирать недостойные души.

Фурела закончила работу и поспешно отошла от машины. Прикрепленная к соплу лампа горела ярким желтым огнем. У Лирны заколотилось сердце. Королеве не терпелось поскорее увидеть, как работает машина, — но одновременно хотелось спрятаться, закрыть глаза.

— Ламповое масло слишком жидкое и слишком быстро сгорает, — вставляя трубу в бочку, рассказывала Алорнис. — Пришлось использовать земляное масло. Но и оно потребовало сгущения сосновой живицей.

Алорнис отошла от машины, осмотрела ее напоследок и обратилась к Бентену с Илтисом:

— Милорды, пожалуйста, меха.

Оба лорда подошли к мехам, встали рядом друг с другом, взялись за большой железный стержень, прикрепленный к мехам, и посмотрели на королеву. Та попыталась успокоиться, унять сердце, колотящееся все сильнее, — тщетно.

Лирна кивнула.

Потребовалось качнуть всего несколько раз, а потом вся команда закричала — и очень к месту. Гомон скрыл испуганный вскрик королевы. Из сопла вырвалась струя ярко-желтого пламени, пролетела тридцать футов и обрушилась в море, подняв облако пара. За спокойные дни большинство кораблей вернулись на свои места, и теперь вся эскадра вопила при виде бьющего в море пламени.

— Целиться просто, — заявила Алорнис и повела трубой так, что море накрыл огненный веер.

Затем Алорнис махнула Бентену с Илтисом, и те перестали качать. «Копье» выбросило последние капли пылающего масла. Алорнис, улыбаясь, повернулась к Лирне в ожидании королевской похвалы.

А Лирна боролась с желанием вытереть пот со лба. Нельзя было показывать спрятанные под накидкой кисти — ведь все увидят, как дрожат руки королевы. В памяти всплыл жуткий запах горящих волос, обжигающее прикосновение пламени. Руки дрожали все сильней. Лирна боялась, что затрясется вся, забьется в конвульсиях. Гордая Алорнис стояла и глядела, ожидая королевского слова. «Во что же я превратила тебя?» — с горечью подумала Лирна.

Она ощутила ласковое, осторожное прикосновение. Щит! Он встал рядом, ухмыляясь во весь рот, посмотрел на Алорнис.

— Миледи, вы совершили удивительное дело, — сказал он. — По мне, так вы создали оружие, выигрывающее войны. Ваше величество, вы согласны?

От его руки расходилось тепло, унимая дрожь.

— Моя госпожа творец превосходит все ожидания, — произнесла Лирна. — Миледи, у вас есть еще такие?

— Ваше величество, я взяла достаточно материалов еще на две. Возможно, на месте нашего назначения я смогу изготовить больше, если отыщется подходящий материал.

«Больше? Да мне и одной много», — с ужасом подумала Лирна, а вслух сказала:

— Пожалуйста, приступайте к работе над ними. Владыка флота лорд Элль-Нестра решит, на какие корабли поставить ваш могучий дар.

Лирна пыталась уснуть, но не могла успокоиться, ворочалась на койке и пыталась изгнать из памяти огненную арку, падающую в море. Наконец королева оставила тщетные попытки и отправилась к Алорнис. Илтис безо всякого приказа поднялся и пошел следом. Королевский творец оживленно возилась в углу трюма, отведенном под ее разнообразные творения. Фурела спала рядом в гамаке и мягко покачивалась вместе с кораблем.

— Ее желудок уже приспособился к морской жизни, — глядя в медную трубу, сообщила Алорнис. — Теперь она легче засыпает.

— Везучая, — заметила королева. — Надеюсь, ее работа устраивает вас?

— Ваше величество, она проворная и смышленая. Думаю, со временем она начнет делать и что-нибудь свое.

Лирна уселась на скамью напротив Алорнис и принялась наблюдать за ее работой. Алорнис нагревала трубу над огнем, умело гнула, мяла ее.

— Вам бы поспать самой, — сказала королева.

Лицо Алорнис дернулось, хотя взгляд ни на мгновение не оторвался от трубы.

— Сон в последнее время избегает меня, ваше величество.

— Вы скучаете по брату и Алюцию?

Алорнис с трудом подавила тяжелый вздох, отложила трубу.

— Ваше величество, что вам угодно?

— Вы представляете, что он мог бы подумать о вас, если бы видел все это? Может, он отнесся бы к войне с такой же самоотверженностью, как и вы?

— Алюций был миролюбивым человеком. Но это не спасло его.

— А еще он был шпионом другой страны. Вы знали?

— Недавно узнала, — ответила Алорнис. — Солдат-раб, приставленный сторожить его, пришел ко мне перед тем, как отплыть вместе с братом Френтисом. Алюций оставил рабу послание для меня перед тем, как умереть. Да, я знаю о его, хм, неудачных связях — но это нисколько не ухудшает моего мнения об Алюции.

— И что еще говорилось в послании?

— Ваше величество, к сожалению, остальное — не для посторонних ушей.

Лирна подумала, что можно без труда догадаться о содержании послания. Достаточно взглянуть на лицо Алорнис.

«А ты его любила?» — хотела спросить Лирна, но сдержалась и вместо того сказала:

— Война изменила нас всех. Алюцию не понравились бы перемены в вас.

— И в вас тоже, ваше величество, — тяжело выговорила Алорнис.

— У вас был выбор. Я не имела подобной роскоши в тот день, когда уничтожили мое лицо и мое королевство. Но вы еще можете отступить, свернуть. Что вы будете чувствовать, когда ваша машина превратит людей в живые факелы? Нелегко перенести и забыть крики сгорающих заживо.

— Вы попросили всех нас понести тяжелую ношу. Я не отказываюсь от своей, — сказала Алорнис и снова занялась работой.

Королева подумала, что сразу после высадки в Воларии отправит Алорнис назад. Ее вообще не следовало брать с собой. Королевству не нужна еще одна извращенная, искалеченная душа — пусть и душа гениального мастера.

Сверху донесся крик, топот множества ног, быстрый перестук боцманского барабана, зовущего всех к оружию.

— Что это? — спросила Алорнис.

— Вражеский корабль, — вставая, ответила королева. — Не исключено, что вам скоро представится возможность пустить свою машину в дело.

Команда разбежалась по постам с оружием в руках, лучники полезли на мачты с луками, закинутыми за спину. Палуба под ногами дрожала от лязга — полк Норты готовился к бою. Щит стоял у правого борта и глядел в подзорную трубу на юг. Там сквозь предутренний сумрак просматривалось только расплывчатое пятнышко. Но небо уже посветлело, и, несмотря на тучи, показался горизонт.

— Сколько их? — спросила королева.

— Только один, — ответил Щит и указал на небольшой мельденейский кораблик в полумиле от них, идущий навстречу врагу под всеми парусами. — Я приказал «Орке» разведать, что к чему.

Лирна посмотрела на бак, где Алорнис с Фурелой уже возились у баллисты, и с трудом подавила желание отослать женщин в трюм.

— Патрульный корабль? — спросила королева.

— Наверное, хотя слишком уж далеко от берега он ушел для такого времени года.

«Орка» растворилась в дымке, прошло полчаса напряженного ожидания, и наконец Щит удовлетворенно хмыкнул и опустил подзорную трубу.

— «Орка» вывесила сигнал о захваченном призе и просит, чтобы мы подошли.

— Так подходите, — разрешила Лирна.

Щит отдал приказ, матросы полезли на мачты, и вскоре показалась «Орка» со спущенными парусами, колыхавшаяся рядом с мрачным воларским торговцем, притянутым многочисленными канатами и веревочными трапами. На палубе воларца стояли несколько мельденейцев перед короткой шеренгой опустившихся на колени пленников. Те были в сером — за единственным исключением.

«Одетый в красное, посреди океана и без эскорта», — разглядев пленников, с удивлением подумала Лирна и приказала:

— Вон того, в красном — к нам на борт.

Упомянутый человек имел изрядно потрепанный вид, лицо посерело от усталости и щетины. Лирне его черты показались знакомыми, похожими на кое-кого другого, одетого в красное, кому не посчастливилось попасть в руки мельденейцам.

— И просигнальте на корабль аспекта Каэниса, — добавила королева. — Нам понадобится кто-то из его братьев.

— Сколько вам лет? — спросила королева.

Одетый в красное устало и безразлично поглядел на нее. Лирна приказала привести его в свою каюту, сама уселась в кресло, Илтис встал за спиной пленного. У двери стоял брат Седьмого ордена Верин, тощий юноша с нервной улыбкой, лишь с трудом пробормотавший что-то в ответ на приветствие королевы. Он поклонился так поспешно, что едва не свалился на пол. Оставалось только надеяться, что смущение не помешает его Дару.

Одетый в красное молча уставился перед собой. Илтис положил большую ладонь ему на плечо, наклонился и шепнул на ухо:

— Отвечай королеве, или я сдеру с тебя шкуру перед тем, как пираты выбросят тебя акулам.

Узника передернуло от гнева. Значит, он в достаточной мере понимает язык Королевства, хотя и говорит на воларском.

— Я старше, чем вы можете представить, — ответил он.

Какие изящные гласные! Образованный человек, из власть имущих.

— О, я думаю, что вполне могу, — сказала Лирна на языке Королевства. — И, пожалуйста, говорите на моем языке. Исходя из того, что ваша сестра сказала мне, я оцениваю ваш возраст в три сотни лет.

В его глазах мелькнула радость при упоминании о сестре.

— Ведь почтенная гражданка Форнелла Ав-Токрев Ав-Энтриль — ваша сестра? — осведомилась Лирна. — А вы — советник Арклев Энтриль.

«Чьего сына я имела удовольствие прикончить несколько месяцев назад», — добавила королева про себя.

— У вас в плену моя сестра? — с сильным акцентом, но правильно выговорил на языке Королевства советник Арклев.

— Сейчас нет. Когда я видела ее в последний раз, она была в добром здравии, хотя и слегка состарилась.

— Где она?

— Советник, похоже, вы не понимаете смысла нашей встречи. Мы здесь не для того, чтобы я отвечала на ваши вопросы. Мы здесь для совершенно противоположного. И первое в списке интересного нам — почему член правящего Совета Воларии позволяет так легко захватить себя посреди моря.

Арклев сгорбился еще сильнее, тяжело вздохнул, весь — олицетворение несчастья и усталости.

— Теперь нет правящего Совета. Остались только Союзник и эльвера, которую он захотел назвать императрицей.

Лирна посмотрела на брата Верина. Его тщательно проинструктировали, но все же его руки заметно тряслись, когда он приложил палец к запястью.

— Насколько я помню, «эльвера» означает «ведьма», — заметила Лирна.

— Это ее имя, ставшее нарицательным — и не зря, — произнес Арклев, и в его голосе зазвучал вызов, он поднял голову и посмотрел королеве в глаза. — Вы встретили ее в тот день, когда она приказала своему рабу убить вашего брата.

Лирна усилием воли подавила гнев и нахлынувшие жуткие воспоминания.

Она понимала, насколько опасна злость, когда можно еще узнать столь многое.

— Ее убил брат Френтис, — сказала королева.

— Это просто уничтожение старой оболочки. Сейчас у нее новая.

— И эта тварь в одиночку захватила вашу империю?

— Она исполняет волю Союзника. Он решил, что Совет уже не нужен.

— Советников убили?

Арклев кивнул и опустил голову.

— Однако же вы уцелели.

— Я задержался по делам в тот день, когда она нанесла удар. Ее куритаи разошлись по всему Волару, убивая всех, кто служил Совету, каждого слугу, раба и члена семьи. В один день погибли тысячи. Моя семья владеет множеством кораблей, но в гавани оказался лишь один, и мы вынуждены были отплыть почти без припасов. Три дня назад шторм едва не разбил корабль.

Брат Верин напрягся. Похоже, он так и не смог совладать с собой. Но, когда Лирна посмотрела на него, он уверенно ткнул в запястье двумя пальцами.

— Полагаю, ваша новая императрица прекрасно осведомлена о наших действиях? — спросила королева у воларца.

— Ваше вторжение ожидается летом. Она собирает силы у столицы и стягивает туда остатки флота. Союзник хочет выйти навстречу вам с тысячей кораблей и всеми солдатами, которых мы сможем собрать. Ему надоело ждать, и он намерен покончить с докучливой проблемой раз и навсегда.

Лирна скосила глаза. Брат Верин снова касался кисти двумя пальцами.

— Простите меня за досадное упущение. — Королева указала на юношу: — Я не представила вам брата Верина из Седьмого ордена, молодого человека с весьма полезными способностями.Брат, пожалуйста, скажите нам, в чем солгал советник Арклев.

Верин прокашлялся, покраснел и заговорил чуточку дрожащим голосом:

— Я… в общем, я думаю, что он был на Совете тогда, когда убивали советников. Он наврал нам про гавань и корабль и про план бороться с нашим нападением.

— Спасибо, брат, — сказала королева и посмотрела на Арклева.

Тот чуть не трясся от страха, но глядел дерзко, с вызовом, стиснув зубы.

— Лорд Илтис, снимите с этого человека мантию, — приказала Лирна.

Арклев попробовал отбиваться, ударил скованными в запястьях руками, но получил оплеуху и был придавлен к полу коленом. Лорд-защитник мгновенно разодрал мантию, и открылся причудливый узор из шрамов, покрывающих спину советника от шеи до талии.

Лирна посмотрела на бледного брата Верина, и от ее взгляда тот побледнел еще больше и даже чуточку попятился.

— Пожалуйста, пригласите госпожу Давоку, — велела королева. — Она знает, что принести.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Френтис

Варикум, приземистая крепость из пяти соединенных башен, располагался на низком холме. Людям Френтиса пришлось три дня прятаться в южных холмах. Наконец появился караван, двадцать повозок с припасами и свежими рабами для тренировок, охраняемый варитаями и свободными наемниками. К счастью, вести об излюбленной тактике Красного брата не просочились за океан. Наемники полностью предсказуемо отреагировали на группку перепуганных рабынь, бредущих по дороге. Командир тут же отправил своих людей разузнать, в чем дело, и не позаботился об охране флангов. Наемники поскакали галопом, мгновенно окружили девушек. Френтис выждал, пока Лемера с плачем расскажет про жуткую судьбу убитого злодеями господина и упадет на колени от нестерпимого ужаса. Командир всадников имел глупость спешиться, взять Лемеру за подбородок и повернуть голову, оценивая красоту. Мгновение — и вылетел спрятанный нож, полоснул, и командир отшатнулся, брызгая кровью из перерезанной глотки.

Остальные всадники попадали под тучей стрел с обочины. Выживших добили девушки: навалились, остервенело тыкали, кромсали кинжалами. Френтис повел группу освобожденных рабов Иллиан на фланг, Кусай и Чернозубая кинулись вперед, стащили пару варитаев с седел. Судьбу каравана решил мастер Ренсиаль с дюжиной всадников, ударивший сзади. Последним пал надсмотрщик за рабами, как обычно, огромный и массивный. Он стоял на первой повозке, злобно щелкал кнутом и без тени страха хлестал подъезжающих всадников. Иллиан нырнула под кнут, вскочила на повозку, подрезала надсмотрщику сухожилия, спихнула вниз и выхватила кнут из руки. В Мартише надсмотрщиков всегда старались брать живыми. Освобожденные рабы очень благодарили за это.

Рабов оказалось три десятка в фургонах-клетках в центре каравана, в большинстве мужчин, но и полдюжины женщин, отобранных за молодость и силу.

— Представления популярней, когда нет однообразия, — объяснил Лекран. — По традиции, в честь древних героев женщин травят дикими зверями. Воларцы забросили своих богов, но оставили много мифов о них, в особенности тех, где реки крови.

Френтис обрадовался, что большинство рабов были из Королевства и лишь несколько — темнокожие альпиранцы из южной части империи. Из того, что освобожденные учинили с надсмотрщиком, стало ясно: они охотно возьмутся за оружие.

— Хорошая работа, — сказал Френтис Лемере, присевшей на корточки у трупа вольного мечника, чтобы избавить его от полезных и блестящих предметов.

Девушка робко улыбнулась, затем поморщилась — неподалеку истошно завопил надсмотрщик.

— Путь к свободе нелегок, — сказал ей Френтис и пошел искать Тридцать Четвертого.

— Вы довольны, что пошли с нами?

Восьмой посмотрел на двоих собратьев-варитаев и кивнул. После освобождения все трое долго мучились, не могли заснуть без карна. Но тело привыкало, и жизнь потихоньку возвращалась к солдатам-рабам, они смотрели на мир вокруг, на небо так, будто впервые увидели их. Бывшие варитаи мало разговаривали. Френтис не был уверен, что они полностью осознают свое положение. Но их взгляды не были пустыми и бессмысленными, в них виделись понимание и решимость.

— Мы освободим столько варитаев, сколько сможем, — но мы не сумеем освободить всех, — сказал Френтис. — Вы понимаете это?

Восьмой снова кивнул и медленно, хрипло заговорил, осторожно и раздельно произнося слова:

— Мы были… мертвыми. Теперь мы… живые. Мы сделаем… других… живыми.

— Да, многих других, — подтвердил Френтис, взял меч павшего варитая и протянул Восьмому.

Тридцать Четвертый поговорил с надсмотрщиком и выяснил, что в варикуме не меньше шестидесяти варитаев и около дюжины надсмотрщиков. К счастью, почти все силы направлялись на внутреннюю безопасность, и лишь горстка солдат следила за стенами.

— Гарисаи знамениты бунтарством, их очень трудно содержать, — заметил Тридцать Четвертый. — Им не дают наркотиков, не связывают, как куритаев.

— И скольких примерно мы сможем освободить? — спросил Френтис.

— Надсмотрщик сказал, их около сотни. Но, брат, не все согласятся присоединиться к нам, и не всеми будет легко командовать. Жизнь в варикуме жестокая и короткая. Многие гибнут на тренировках, и еще больше умирает на первых же представлениях. К тому же гарисаи часто сходят с ума.

Френтис посмотрел на сидящего неподалеку мастера Ренсиаля. После битвы его глаза обычно казались совершенно пустыми. Что же, у безумных гарисаев будет хорошая компания.

Лекрана переодели в черный наряд надсмотрщика, дали кнут, Френтис с мастером Ренсиалем облачились в доспехи вольных мечников и ехали по бокам передней повозки, а та медленно приближалась к главным воротам варикума. Там не ждали врагов. Ворота были уже распахнуты, навстречу вышел раздраженный здоровяк.

— Гребаные лентяи, вы опоздали! — рявкнул он на Лекрана, а затем нахмурился и зловеще спросил: — А где Масторек?

— Если верить старухам из моей деревни, он пошел на тысячелетние муки за бесконечное море. Можешь сам поискать его там, — сказал Лекран и выдернул из-под одежды топор.

Здоровяк так ничего и не понял, топор врезался ему в череп. Френтис пришпорил коня и поскакал в ворота, зарубил еще одного надсмотрщика, отчаянно пытавшегося закрыть их. Из незаметной в тени двери выскочила пара варитаев и покатилась под копыта коня — мастер Ренсиаль сшиб солдат на скаку. Френтис спешился и кинулся в атаку вместе с Лекраном и тремя освобожденными варитаями, за ними и все остальные. Надо бить, пока враги не опомнились!

Согласно разработанному заранее плану, отряд разделился, когда достиг цитадели. Лекран повел половину направо, Френтис вторую — налево. Защитники дрались отчаянно, сопротивление не было организованным, группки по три-четыре варитая выскакивали навстречу, пытаясь преградить дорогу, но тут же падали под ударами.

Освобожденным варитаям и Плетельщику поручили захватить как можно больше солдат-рабов. Плетельщик накидывал лассо на солдата, трое свободных сваливали пленного наземь и связывали. Попытка была не слишком успешной. Захватили всего семерых. Варикум пал, его мраморные коридоры были залиты кровью.

Френтис приказал Иллиан и ее группе искать выживших, а потом отослал Дергача с его переодетой командой на стены — пусть снаружи все выглядит как обычно. Затем пошел в центральное здание. Посреди него на круглой песчаной арене плотно выстроились мужчины и женщины — три ряда, плечом к плечу, ровные шеренги, угрюмые решительные лица, хотя вместо оружия — всего лишь деревянные палки. Вокруг на песке валялись тела надсмотрщиков, расстрелянных с галерей. Похоже, атака застала варикум посреди вечерней тренировки.

— Они думают, что мы — бандиты, пришедшие за рабами, — сказал Лекран. — И переубедить их будет нелегко.

Френтис сунул меч в ножны и пошел к гарисаям, отмечая, как они насторожились и напряглись, сколько у них шрамов. Без шрамов — ни одного. Наверное, или кнут, или раны на воларских представлениях. Что там бывает, можно только воображать.

Френтис остановился в десяти шагах, всматривался в лица, стараясь отыскать проблески узнавания, — но видел только подозрение.

— Кто-нибудь есть из Объединенного Королевства? — спросил он на языке Королевства.

Рабы в недоумении переглянулись. Но один отреагировал — светлокожий парень чуть старше остальных, покрытый шрамами. Как и все, он был выбрит налысо. Распахнутая рубаха открывала совершенное, мускулистое, без капли жира тело. Таким оно становится только после многолетних тренировок.

— Последний из землеходов умер два дня назад, — проговорил светлокожий с мельденейским акцентом, косо посмотрел на Френтиса и презрительно скривился. — Они здесь держатся недолго.

Потом заговорила низенькая, но мускулистая женщина, держащая деревянное копье на уровне глаз Френтиса.

— Скажи ему, что если он хочет продать нас, то ему придется пролить немного крови за эту привилегию, — произнесла она по-воларски.

— Я говорю на вашем языке. — Френтис выставил руку ладонью вперед. — Мы пришли освободить вас.

— Зачем? — не сводя настороженного взгляда с Френтиса, спросила женщина.

— А уж это решать вам, — ответил он.

Две дюжины освобожденных гарисаев решили уйти, мельденеец — одним из первых.

— Брат, не хочу тебя обидеть, но хрен с ним, с твоим восстанием, — взваливая на плечи мех со скудными пожитками и провиантом, добродушно сказал мельденеец. — Я выдержал два представления, и мне хватит крови на всю жизнь с лихвой. Я — на берег. Найду что-нибудь плавучее и айда на острова. Конечно, моя жена уже нашла себе другого мужика, но все-таки дом есть дом.

— Ваш народ — союзник нашего, — сказал Френтис. — Владыки кораблей заключили договор с нами.

— В самом деле? Ну и хрен с ними, — ухмыльнувшись, ответил мельденеец и размеренно побежал на запад.

— Трус, — пробормотал Лекран.

«Мудрейший человек из всех, кого я встретил за последние годы», — подумал Френтис.

Свирепую низенькую женщину, грозившую Френтису, оставшиеся гарисаи выбрали выступать от их имени. Звали ее Ивельда, выглядела она похоже на Лекрана, говорила с таким же акцентом и не скрывала презрения к бывшему куритаю.

— Она из племени рохта. Им нельзя доверять, — мрачно сообщил тот.

— На нашем языке люди охта называются змеями, — сказала Ивельда и положила руку на рукоять короткого меча, взятого из груды трофеев. — Охта пьют мочу козлов и трахают своих сестричек.

Лекран ощерился.

— Если хотите поубивать друг друга, идите наружу, — устало проговорил Френтис: ему не хотелось их разнимать.

Он посмотрел на карту, которую Тридцать Четвертый разложил в роскошных апартаментах главного надсмотрщика варикума. К большому сожалению гарисаев, того не сумели захватить живым. Злость выместили на трупе. Голова теперь украшала копье, воткнутое посреди тренировочной площадки.

— Несомненно, воларский гарнизон уже прослышал о наших делах, — сказал Тридцать Четвертый и постучал пальцем по значку в пятнадцати милях к северо-западу от варикума. — Им нетрудно будет выследить нас.

— А наши полные силы? — спросил Френтис.

— Двести семнадцать, — ответил Тридцать Четвертый.

— Мало, — резюмировал Лекран.

— Трусливый сестротрах, — буркнула Ивельда и презрительно рассмеялась. — Каждый гарисай стоит десяти варитаев.

— Он прав, — подытожил Френтис. — Нужно больше бойцов.

— Если они явятся сюда, им придется штурмовать стены. Это подравняет счет, — заметил Дергач.

— Как ни соблазнительно, оставаться здесь нельзя, — сказал Френтис. — К тому же если мы сожжем это место, то ясно просигналим о наших намерениях. А может даже, это воспримут как сигнал бежать и присоединяться к нам.

Он указал на холмистое взгорье в тридцати милях к северо-востоку. Путь к нему проходил мимо многочисленных плантаций.

— Мы дождемся их там, и, возможно, нас к тому времени станет больше. Готовьтесь выступать через час.

За четыре дня разорили четыре плантации, и армия Френтиса росла как на дрожжах. Чем дальше от побережья, тем богаче были владения, тем больше рабов и свидетельств того, что надсмотрщики погрязли в самой извращенной жестокости. Большинство новых рекрутов составляли пленники из Королевства. Рожденные в рабстве неохотно расставались с привычной жизнью, а некоторые даже встали на защиту хозяев. На четвертой плантации рабы окружили хозяйку, высокую седую женщину, одетую в черное с головы до пят. Та гордо и надменно смотрела на разорителей, безоружные рабы вокруг нее схватились за руки и не хотели отдавать госпожу, несмотря на все уговоры и угрозы Френтиса.

— Наша госпожа добрая и не заслуживает кары, — увещевала дородная пожилая рабыня в одежде, отнюдь не похожей на лохмотья большинства рабов, встреченных до сих пор.

Ее товарищи тоже были неплохо одеты и не имели шрамов. К удивлению Френтиса, на большой плантации не было ни единого надсмотрщика, и охраняли ее всего четыре заморенных варитая. Троих из них захватили без труда.

Госпожа не хотела глядеть в сторону Френтиса, не удостаивала врага и крупицы внимания.

— Ваша госпожа разбогатела на вашем труде, — сказал он. — Если она так уж добра, отчего она не освободила вас? Идите с нами — и узнаете свободу.

Бесполезно. Рабы не шевельнулись, словно оглохли.

— Брат, убей их, — сплюнув под ноги, проговорил бывший кузнец, освобожденный на первой плантации. — Мерзкие лизоблюды! Они предадут нас.

Освобожденные одобрительно загудели, причем не только люди из Королевства. Они делались свирепее с каждым набегом, каждый замученный до смерти помещик или надсмотрщик еще сильнее разжигал жажду крови.

— Свобода — личный выбор каждого, — сказал Френтис своим воинам. — Собирайте припасы и готовьтесь выступать.

Кузнец забурчал от злости, указал мечом на горделивую воларку:

— А как насчет старой суки? Стрелу в нее, и эти псы наконец задумаются.

Иллиан шагнула к нему и ударила кулаком в лицо.

— Эта экспедиция под командой Шестого ордена, — сказала Иллиан, — а орден не воюет со старыми женщинами.

Брызгая слюной и кровью, кузнец развернулся к Иллиан, а та положила руку на рукоять меча.

— Еще раз станете перечить брату Френтису, я успокою вас сталью. А теперь идите собираться, — равнодушно проговорила Иллиан.

Вечером Френтис наблюдал, как Плетельщик освобождает плененных варитаев. Отряд остановился на ночлег в десяти милях от виллы. Варитаи — а их было уже три десятка — встали чуть поодаль от основных сил. Освобожденные варитаи оставались молчаливыми, неизменно смотрели с удивлением на все вокруг и редко отходили далеко от Плетельщика — словно новорожденные оленята от мамы.

Трое пленных сидели в центре круга варитаев, связанные, оголенные по пояс, безучастные. Плетельщик присел рядом с фляжкой в руках. Он окунал туда тонкую тростинку и касался шрамов ее кончиком. От каждого прикосновения немедленно начинались конвульсии и пронзительные душераздирающие крики. Френтиса всякий раз бросало в холодный пот. К такому не привыкнешь, сколько ни слушай. Когда крики стихли и освобожденные скорчились у ног Плетельщика, варитаи подошли ближе. Плетельщик возлагал руку на голову каждого из новых освобожденных. Те моргали, начинали с удивлением озираться по сторонам, будто проснулись в новом мире, растерянные и обескураженные.

«Да это же ритуал!» — вдруг понял Френтис.

Варитаи подходили к Плетельщику, протягивали к нему сомкнутые руки, сводили запястья вместе, затем разделяли. На языке жестов это движение означает «порванная цепь». Интересно, где варитаи научились ему? Плетельщику, похоже, почитание не доставляло радости, он хмурился, криво улыбался.

— Он — священник? — спросили за спиной.

Френтис обернулся и увидел Лемеру, с любопытством разглядывающую варитаев.

— Нет, он есть целитель, — на ломаном альпиранском ответил Френтис. — Имеет большую магию-силу.

— Вы уродуете мой язык, — сказала Лемера на воларском и рассмеялась. — Вы учили его в моей стране?

Френтис снова посмотрел на варитаев и поморщился. Воспоминания о том, как он учился альпиранскому, не очень радовали.

— Я много странствовал, — наконец ответил он.

— Меня забрали в восемь лет, но я очень хорошо помню дом — деревню на южном берегу, где океан был богатым рыбой и голубым, как сапфир.

— Когда-нибудь вы вернетесь туда.

Она подошла ближе, потупилась.

— Меня там не примут. Я… я осквернена. Никакой мужчина не захочет меня в жены, и женщины не подойдут ко мне.

— У вашего народа суровые обычаи.

— Это больше не мой народ. Вот они — мой народ. — Она кивнула в сторону варитаев, помогающих встать освобожденным братьям, утешающих, успокаивающих. — И другие тоже. Вы — король новой нации.

— У меня уже есть королева, и вряд ли она одобрит появление новой короны в своих владениях.

— Сестра говорит, что вы — величайший герой вашей земли. Разве вы не заслуживаете своих земель? — спросила Лемера.

— Сестра Иллиан преувеличивает. К тому же служителям Веры запрещено владеть землей.

— Сестра пыталась научить меня вашей Вере. Странно с таким почтением относиться к мертвым.

Лемера покачала головой и ушла. Френтис едва разобрал слова, сказанные ею на прощание:

— Мертвые не ответят взаимностью на любовь.

Они пришли в горы через два дня. Отряд разросся до пяти сотен, хотя многим не хватало оружия, а половина держала в руках инструменты или дубинки. Все больше собиралось беглецов, услышавших о восстании от тех, кто удрал со сгоревших плантаций. Беглецы приносили известия о том, какой ужас восстание нагнало на свободное население Эскетии. Одетые в черное и серое запрудили северные дороги, торопясь к лучше охраняемым местам.

Френтис повел людей вглубь голого безлесного нагорья. Лишь кое-где торчали небольшие деревца. Склоны украшали огромные валуны. Для лагеря Френтис выбрал каменистое плато, защищенное с одной стороны быстрой рекой и дающее хороший обзор, и послал Иллиан с Ренсиалем в разведку на запад. Те вернулись через два дня и доложили, что воларский батальон в тысячу солдат приближается с устрашающей скоростью, делает полсотни миль в день.

— Красный брат, мы не выстоим против тысячи, — сказал на это Лекран. — Многие у нас не видели настоящего боя, а новички еще вообще не понимают войны.

— Настало время увидеть, — сказал Френтис. — Мы не можем вечно убегать. Я возьму с собой лучников и посмотрю, удастся ли подравнять число. Сестра Иллиан, пусть ваши люди сложат из камней хоть какие-то укрепления. Вы с Дергачом отвечаете за лагерь до моего возвращения. Лекран, Ивельда, вы сможете работать вместе и не вцепиться друг другу в глотки?

Ивельда кисло посмотрела на бывшего куритая, но кивнула, а тот что-то буркнул в знак согласия. Френтис начертил им схему на земле и объяснил план.

— Тут многое может пойти не так, — внимательно выслушав, заметил Лекран.

— Даже если не сработает, мы оторвем у них, самое малое, половину и дадим шанс нашим людям, — сказал Френтис, встал и взялся за лук. — Мастер Ренсиаль, не хотите ли присоединиться ко мне?

Они спрятались в тенистом гроте и наблюдали, как варитаи заходят в долину. Френтис рассматривал офицеров в подзорную трубу. Отыскать командира не составляло труда: кряжистый пожилой вояка верхом посреди марширующей колонны. Он резко кивал подъезжающим юношам, махал рукой. Варитаи двигались плотным строем, спереди и по флангам колонны ехала кавалерия из вольных мечников.

— На мой вкус, этот парень чересчур осторожен, — заметил Френтис и передал трубу Ренсиалю.

— Так убей его, — заглянув в трубу и пожав плечами, равнодушно посоветовал мастер.

Френтис подозвал капрала Винтена и Даллина и указал на южный фланг колонны.

— Даллин, вы с мастером Ренсиалем и со мной. Винтен, возьмите остальных и обойдите кругом. Когда воларцы встанут лагерем, дождитесь сумерек и снимайте часовых — чем больше, тем лучше. Учините суматоху и немедленно возвращайтесь к нашим главным силам.

— Брат, оно неправильно — оставлять вас, — сказал бывший стражник.

— Если все сделаете хорошо, и у меня все будет правильно.

За колонной следили до сумерек. Солдаты-рабы с обычной поразительной сноровкой и скоростью разбили квадратный лагерь. Целый батальон двигался как единое существо. Френтис содрогнулся при мысли о том, каково было бы встретиться с таким войском в поле, и удивился, как же Ваэлин справился с вышколенным войском рабов в Алльторе. Неудивительно, что воларцы всерьез хотят завоевать весь мир.

Даллина с лошадьми оставили в полумиле от воларского лагеря, сами подошли пешком к северной стене. Френтис с Ренсиалем надели доспехи наемников из вольных мечников, практически такие же, как стандартное воларское облачение, но подправленные по хозяйскому вкусу. Нагрудники украшали выгравированные изречения на воларском. Френтис не мог прочесть, но Тридцать Четвертый перевел их: обычный ветеранский набор цинизма и хвастовства. К примеру, «свободный духом, но раб долга» и прочее в той же манере. В таком облачении Френтис с Ренсиалем никак не выделялись бы в толпе вольных мечников. И первый встреченный не встревожился при виде ночных гостей.

— Гребаный холод сегодня, — писая на камень, объявил он.

От струи поднимался густой пар. Мастер Ренсиаль не говорил по-воларски, но с поразительной точностью повторил: «Гребаный холод», — ступил к писающему и мгновенно перерезал горло. Труп спрятали под камнем и без помех прошли дальше, к палаткам. На расстоянии в двадцать футов друг от друга вокруг лагеря выстроились варитаи, молчаливые и едва шевелящиеся. Они спокойно пропустили Френтиса с Ренсиалем. Те подобрались к большому шатру посреди лагеря и, к своему разочарованию, обнаружили пару стоящих на страже у входа куритаев. Осторожность воларского командира действовала на нервы. Пришлось отступить к ближайшему костру, чтобы погреть руки и прислушаться к обрывкам доносящихся из шатра разговоров.

— Отец, каждый день задержки означает больше пересудов о нас, — нетерпеливо доказывал юноша. — Бьюсь об заклад, эти ублюдки в Новой Кетии уже вовсю сплетничают о наших несчастьях.

— Пусть их, — равнодушно и устало проговорил кто-то пожилой. — Победа всегда затыкает рты злопыхателям.

— Да вы же слышали, что вчера сообщили разведчики. За одну последнюю неделю — две сотни беглых рабов. Если мы не раздавим это восстание как можно скорее…

— Это не восстание! — с внезапной злобой выкрикнул пожилой. — Это вторжение кровожадных иноземцев и ничто другое. За всю историю империи рабы не восставали ни разу. Имя нашей семьи не будет оскорблено разговорами о таком абсурде! Ты меня понял?

— Да, отец, — выдержав паузу, обиженно ответил молодой.

Старший устало вздохнул, и Френтис представил, как тот опускается в кресло.

— Дай мне карту. Нет, не эту…

Френтис с Ренсиалем выждали, пока не зайдет солнце и с южного края не прокричат тревогу. Как обычно, Винтен исправно выполнил приказ. Френтис уложил в ладонь метательный нож и сказал Ренсиалю:

— Сына не убивать.

Оба побежали к палатке, Френтис отчаянно замахал руками, указал на юг, закричал:

— Почтенный командир, мы атакованы!

Как и ожидалось, оба куритая синхронно выступили вперед, преградили путь, но тут из шатра выглянул человек с широкоскулым, морщинистым и обветренным лицом и сурово спросил:

— Что тут за галдеж?

«Не такой уж он и осторожный», — подумал Френтис, и с его ладони слетел нож, пронесся между куритаями и вонзился воларцу в глотку.

Френтис отскочил, встретил выпад правого куритая, развернулся и вспорол мечом руку противника. Тот, казалось, не заметил глубокой раны, мечом в здоровой руке ткнул в грудь, Френтис парировал, выбив сноп искр, перехватил рукоять, упал на колено и ударил снизу вверх. Меч пробил подбородок и вонзился в мозг. Рядом мастер Ренсиаль прикончил второго куритая: блокировал удар сверху, левой рукой выдернул кинжал и ткнул куритаю под мышку, в щель между панцирем и наплечником.

Мастер отступил, а из шатра выскочил высокий юноша, он держал короткий меч обеими руками и гневно и скорбно вопил. Юноша наобум размахивал своим оружием, и мастер Ренсиаль без труда шагнул под клинок, вышиб меч из рук и с разворота ударил в лицо.

Юноша попятился, закрыл лицо руками, забормотал, забрызгал кровью с разбитых губ — умолял о пощаде. Френтис встал над ним, юноша сжался, его лицо перекосилось от ужаса.

— Ты позоришь своего отца трусостью, — сурово укорил Френтис и кивнул Ренсиалю: — Мастер, нам пора.

Как Френтис и надеялся, атака Винтена отвлекла внимание, и Френтис с Ренсиалем без труда продвигались по лагерю, крича каждому встречному про нападение и про убийство командира. На варитаев не действовало, вольные мечники спешили разобраться, в чем дело. Кряжистый широкоплечий кавалерист типичного сержантского вида встал на дороге и свирепо спросил:

— Вы сами видели, как пал почтенный командир?

— Двое убийц! — изображая панику, залепетал Френтис. — Они убили куритаев, будто детей!

— Спокойно! — рявкнул сержант.

Он посмотрел на расписанные панцири, нахмурился и спросил:

— Имена и звания! Из какой вы роты?

Френтис оглянулся — никого в пределах слышимости, — перестал изображать растерянного и подавленного, выпрямился и представился:

— Брат Френтис из Шестого ордена. Здесь я по приказу моей королевы.

Кулак Френтиса врезался сержанту в челюсть.

Сержанта избили до потери возможности двигаться, но убивать не стали. Похоже, он был давним спутником и подчиненным погибшего командира, преданным ему всей душой. Его советы, рожденные злобой, верностью и жаждой мести, несомненно, помогут сыну окончательно потерять голову.

Даллин ждал, где условлено: на восточном краю скального пояса. Он с трудом удерживал лошадей, взбудораженных доносящимся из лагеря шумом.

— Гоним во весь опор, без отдыха, до рассвета, — забираясь в седло, сказал Френтис.

Воларская погоня оказалась ленивей, чем предполагали. Столбы пыли от передовых всадников появились только поздним утром следующего дня.

— Тогда, в Урлише, они бы уже кусали нам пятки, — заметил Даллин.

Френтис посмотрел в подзорную трубу на преследователей. Три десятка всадников сбились в плотную кучу.

— Подозреваю, их лучшие солдаты остались гнить в Королевстве, — заметил он.

Он послал Даллина вперед с инструкциями для Ивельды и Лекрана, а сам немного задержался. Они с Ренсиалем оставляли следы для воларцев: перевернутый камень, клочок ткани на колючем кусте. Френтис выждал, пока всадники окажутся в миле, а за ними на горизонте появится столб пыли от пехоты. Френтис с Ренсиалем заехали на вершину холма и остановились там, ясно видимые на фоне неба. Сверху открывался хороший обзор на колонну варитаев. Те бежали, но умудрялись при этом сохранять строй. Всадники ускорились. В подзорную трубу Френтис различил скачущую впереди пару: высокого юношу и коренастого сержанта с распухшей верхней губой.

— Горе и злоба — плохие советчики, — с удовлетворением отметил Красный брат, и они с Ренсиалем поехали на восток.

Спустя два часа они увидели Лекрана. Он помахал топором с вершины монолитной мощной скалы. По сторонам долины показались гарисаи.

Френтис спешился, вскарабкался на скалу.

— Все готово?

— Эта сука рохта держит южный фланг с половиной гарисаев, — ответил Лекран и указал вниз, на узкую канаву с крутыми склонами, две сотни шагов длиной и полсотни шириной. Каньон с другого края упирался в наспех сооруженный лагерь: убогие хижины между скалами, дымки от костров. — И наживка готова.

Френтис посчитал игру рискованной. Воларцы могли и не заглотить крючок. Слишком уж все топорно сработано, и лагерь в не очень подходящем месте. Но Лекран был уверен, что враг обязательно клюнет.

— Воларцы считают рабов недочеловеками, не способными последовательно мыслить, — пояснил бывший куритай. — Красный брат, поверь: они обязательно проглотят и подавятся.

— Утесник?

Лекран кивнул в сторону северного края ущелья, где среди камней стояли лучники Винтена и лежали туго связанные охапки веток утесника.

— Не забудь оставить в живых несколько вольных мечников, — напомнил Френтис и полез вниз, занимать свое место.

Он прошел к дальнему краю каньона и обнаружил там Иллиан, надзирающую за приготовлениями.

— Сестра, я приказал вам подготовить главный лагерь, — раздраженно напомнил Френтис.

— Дергач справится там, — дерзко глядя ему в глаза, сказала Иллиан. — Я тренировала этих людей. Я не хочу, чтобы они вступили в битву без меня.

Френтис едва не приказал ей убираться, но подавил злость. Иллиан с каждым днем делалась все смелей, дерзила, истолковывала приказы по своему разумению и спорила. Само по себе это не так уж плохо. В ордене новичок всегда в какой-то момент решал выйти из учительской тени. Но Иллиан могла бы и повременить. Ей еще многому нужно научиться, а последствия невежества могут быть крайне тяжелыми.

— Тогда — оставаться рядом со мной! Не дальше, чем на вытянутую руку. Понятно?

Она улыбнулась и кивнула, затем зажала в зубах стрелу, а другую уложила в арбалет — жест, уже ставший традицией, ритуалом перед боем.

— Брат! — крикнул Даллин.

Он стоял на скале и указывал на западный край каньона, где появилась воларская кавалерия.

— Выполнять план! — скомандовал Френтис.

Бойцы взялись за разномастное оружие и заняли свои места, рассыпались в линию. Конницу готовились встречать ветераны Урлиша и самые способные из новобранцев, в том числе бывшие варитаи Плетельщика. Те ждали с веревками и дубинками. Все привязали ко ртам мокрые тряпки. Френтис надеялся, что воларцы примут это за попытку остаться неузнанными.

— Нужно выдержать первый натиск, — продолжил Френтис. — Когда их строй нарушится, парами пробивайтесь к центру каньона.

Воларцы остановились в сотне шагов и построились. Посреди их шеренги разгорелся жаркий спор. Высокий парень, командирский сын, взялся пререкаться с коренастым сержантом и нетерпеливо указывал на нестройную линию бывших рабов. Наверное, юнец убеждал сержанта растоптать взбунтовавшееся отребье, пусть и придется идти вверх по неровному склону, усеянному камнями. Юнец накричал на сержанта, выхватил меч и протянул в сторону старого вояки. Должно быть, угрожал.

«Почтенный гражданин, вашему отцу было бы стыдно за вас», — подумал Френтис.

Воларцы поскакали вверх, из-под копыт летели камни.

— Сестра, если можно, вон того здоровяка рядом с высоким, — попросил Френтис.

Иллиан приставила арбалет к плечу, стрела описала идеальную дугу и врезалась в нагрудник сержанта. Воларцы не одолели и полпути, а первая жертва уже свалилась под ноги коням и осталась неподвижно лежать на склоне. Иллиан заученным движением взвела арбалет, уперла его себе в живот, охнула от натуги, сунула болт в желоб, взяла в зубы еще один — и все это меньше чем за три секунды. Френтис никогда не видел такой скорости обращения с арбалетом. Когда всадники подъехали на двадцать шагов, тетива зазвенела снова, и наемник со стрелой в шлеме выпал из седла.

Френтис невольно восхитился упорством и отчаянной храбростью командирского сына. С перекошенным от ненависти и ярости лицом, не обращая внимания на рассыпавшийся, сломавшийся строй, опередив своих, сын гнал коня вверх, чтобы сцепиться с убийцей отца, смыть позор отвагой. Френтис побежал к ближайшему большому камню, воларец повернулся, чтобы перехватить его. Френтис залез на камень, оказался на одном уровне со всадником и ударил с разворота. Орденский клинок врезался в длинный кавалерийский меч и разрубил его над рукоятью. Воларец остановил коня, попытался развернуться, протянул руку к запасному короткому мечу, притороченному к седлу, — и получил болт в спину. Воларец выгнулся и упал. Подбежала Иллиан, придавила ему шею сапогом, занесла кинжал.

— Оставь его, — велел Френтис. — Посмотрим, что он скажет потом.

Френтис спрыгнул с камня и ударил воларца рукояткой меча в висок, чтобы тот потерял сознание, затем с удовлетворением осмотрел поле битвы. Атака захлебнулась, на всадников прыгали с камней, стаскивали наземь, бывшие варитаи цепляли веревками лошадей за ноги, захлестывали и валили всадников, забивали упавших дубинками. Все завершилось за пару минут. Дюжина коней без седоков затрусила вниз, на дно каньона, их всадников либо убили, либо захватили. Свои потери оказались невелики: четверо убитых, десяток раненых. Но настоящая битва была еще впереди.

Варитаи шагали с обычным равнодушием к смерти, но офицеров напугало безжалостное истребление кавалерии, и они отъехали в тыл колонны, хотя и понукали рабов идти вперед. Варитаи выстроились в боевой порядок, четыре роты по четыре шеренги каждая, первая пошла все тем же действующим на нервы мерным, безукоризненно ровным шагом, выставив копья с широкими лезвиями, держа их на уровне груди.

Когда варитаи миновали две трети каньона, в дело вступили лучники. Хотя и немногочисленные, они умело стреляли, и каждый залп уносил с дюжину врагов. Однако варитаи лишь смыкали ряды и столь же ровно шли дальше.

Первая вязанка горящего утесника скатилась со склона прямо под ноги первому ряду варитаев. Поднялось облако белого дыма. Вниз полетели все новые и новые вязанки — словно пылающий град с неба. Дымная пелена заполнила каньон от конца до края, обволокла варитаев удушающим туманом.

Френтис закрепил влажную тряпку поверх рта, повернулся к бойцам и сказал:

— Бейтесь храбро, и да помогут вам Ушедшие!

Воины побежали вниз плотной группой, почти вслепую сквозь дым, врезались в первую роту варитаев и по инерции пробили все четыре ряда. Френтис и Иллиан косили нападающих направо и налево, вокруг царило полное смятение, лязг стали, крики ярости и боли. Наваливались враги, приходилось рубить, колоть, бить ногами и руками, спотыкаясь о трупы, а временами Френтис и Иллиан оказывались одни в мире колыхающегося дыма, а со всех сторон доносилась какофония битвы. Френтис заметил, как работали освобожденные варитаи: цепляли веревками своих порабощенных собратьев, оттаскивали, били дубинами, чтобы лишить сознания и связать. Но большей частью происходила лютая резня. Гарисаи показывали все, чему их обучили в варикуме. Френтис на мгновение отвлекся, увидев, как Ивельду с парой товарищей подняли и швырнули прямо на строй варитаев. Бывшие гладиаторы акробатически извернулись в воздухе, приземлились в тылу и тут же принялись кромсать врага.

— Брат! — крикнула Иллиан, но предупреждение запоздало на долю секунды.

Из дыма вынесся вольный мечник на лошади. Слишком близко, не увернуться от занесенного меча. Потому Френтис прыгнул вперед, обхватил ногами конскую шею, вцепился в упряжь. Конь взвился на дыбы, всадник рубанул. Удар не получился, но все же лезвие оцарапало левое предплечье, заставило разжать руку, и Френтис шлепнулся на камни. От удара о землю перехватило дыхание. Френтис перекатился, попытался встать, вдохнул ртом полный отравы воздух и поперхнулся. Воларец оказался наездником куда опытнее командирского сына, мгновенно развернул коня и занес меч для удара, который бы непременно срубил Френтису голову.

И тут в лицо всаднику врезался метательный нож Иллиан, точно угодивший в щель под глазом. Всадник дернулся, удар прошел мимо, но конь боком задел вставшего Френтиса, и тот снова покатился. Он еще раз глотнул отравленного воздуха, закашлялся, наконец смог подняться — и увидел коня уже без всадника. Где он в этом дыму? Вот в дюжине футов смутное шевеление среди белизны. Френтис кинулся туда и обнаружил рубящуюся с воларцем Иллиан. Не обращая внимания на торчащий из щеки нож и струящуюся кровь, разъяренный воларец дрался мощно, уверенно, осыпал Иллиан серией точных ударов, длинный кавалерийский меч так и мелькал. Но Иллиан блокировала их все, а затем вдруг ударила ногой в лицо, вогнала нож глубже. Изо рта хлынула кровь, воларец отшатнулся, упал на колени — и уже не с яростью, а с отчаянной мольбой посмотрел на Иллиан.

Френтис остановился перевести дыхание. Шум битвы вокруг постепенно стихал, ветер рассеивал дым. Воларский батальон был полностью разгромлен, сопротивлялись лишь отдельные группки варитаев. Даже солдаты-рабы не могли держать строй вслепую и задыхаясь.

Иллиан стояла и смотрела, как умирает воларец. Френтис удивленно взглянул на нее.

— Убивать без надобности противно Вере, — объяснила сестра.

— Пожалуй, что и так, — согласился он, хлопнул ее по плечу и отправился на поиски Лекрана.

Надо было удостовериться, что кому-то из побежденных позволят убежать.

Женщина ощутила его возвращение в приливе буйной радости, ничуть не омраченной откровенной враждебностью любимого. Как тяжело жить без него! Было время, когда женщина забыла о том, что такое одиночество. А без него вспомнила снова и мучилась, вспоминая чудесные дни вместе. Вместо голоса теперь любимый предложил зрелище. Из ясности и четкости картины она поняла, что он долгое время глядел на поле битвы, стараясь запомнить каждую деталь. То есть его возвращение — не случайно. Что бы он ни использовал для подавления снов, теперь преграда исчезла. Он хотел, чтобы женщина увидела.

В каньоне — судя по пейзажу, где-то в восточной Новой Кетии — лежат мертвыми больше тысячи варитаев и вольных мечников. Между телами бродят люди в разномастной броне, собирают оружие и приканчивают раненых. Женщина помимо воли улыбается от удовольствия, говорит любимому, что он одержал победу, и это прекрасно. Она давно уже искала повод казнить губернатора Эскетии.

Враждебность углубляется, мысли превращаются в слова — и сердце прыгает в груди при звуках его голоса. Приходи и потягайся со мной. Мы закончим наше дело.

Женщина вздыхает, запускает руку в волосы, позволяет взгляду блуждать по серому простору океана, так хорошо видимому с прибрежного утеса. Собирается дождь. Северо-западное побережье всегда дождливо зимой, хотя океан сейчас спокойнее, чем ожидалось. Рабы спешат укрыть повелительницу навесом, та отсылает их нетерпеливым взмахом руки. Рабы опытны, до крайности внимательны, но женщину, привыкшую к лишениям и опасности, рабское пристрастие к удобствам раздражает. Это хорошо, потому что так будет легче справиться с предстоящим.

Женщина глядит на горизонт, сердце бьется чаще в счастливом предвкушении. Прости, любимый, но у меня дела здесь. Развлекись еще немного с моими рабами.

Враждебность отступает, сменяется осторожным любопытством. Женщина видит, как на горизонте показывается первая мачта. Женщина смеется и смотрит на усеянное облаками небо, затем подзывает капитана арисаев, возвышенного над остальными благодаря чуть лучшему умению контролировать свирепость.

— Убей рабов, — приказывает женщина. — На пути сюда мы проезжали деревню. Свидетелей моего пребывания тут не должно быть. Позаботься об этом.

Он кланяется, его глаза полны обожания, хотя, как и у остальных, жестокость редко покидает их. Он обнажает меч и идет к рабам.

Женщина опять смотрит на море, ее руки дрожат. Не обращая внимания на крики, она призывает Дар. Жаль, конечно. Эта оболочка ей понравилась. Но в Воларе ожидает другая, повыше ростом, пусть и не столь атлетически развитая.

Женщина поднимает руки и сосредотачивается на облаках. Те пляшут, послушные Дару.

— Любимый, очень важно быть вежливым, — говорит женщина. — Настало время императрице приветствовать королеву.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Ваэлин

Вторая буря продлилась полных два дня. Отряд продвигался за щитом Кары. Сил не хватало, пришлось сократить щит, сбить людей в кучу. Теперь гвардейцы шли плечом к плечу с сентарами. Несмотря на тесноту, толкотню и раздражение, обошлось без ссор. Бушующую снаружи бурю видели все и ясно понимали, чем она грозит. На второй день Кара начала спотыкаться, несколько раз падала на колени и смогла поддерживать щит, лишь черпая одновременно у Кираль и Маркена. К ночи все Одаренные чуть дышали, Кара была в полубессознательном состоянии, из носа и глаз текла кровь.

— Нужно прекращать! — заорал едва стоящий на ногах Лоркан. — Еще немного и она умрет!

Ваэлин вопросительно посмотрел на Мудрого Медведя. Тот нахмурился, протолкался к самому краю пузыря, сунул посох в воющую белую муть снаружи.

— Ветер унимается, — сообщил он, с сомнением посмотрел на Кару, принял решение и сказал твердо: — Делайте круг, лошади — снаружи. Скройте всю кожу, держитесь поближе.

Потребовалось немало усилий, чтобы расставить лошадей снаружи. Кара совсем ослабла.

— Маленькая Птица, остановись, — приказал шаман, взявший за привычку звать всех именами, какие выдумал сам.

— Не могу, — выдохнула она. — Буря… нужно платить цену.

Из-под ее век покатились капли крови.

— Буря стихает, — заверил он и приложил ладонь к ее лбу. — Останавливайся немедленно.

Веки задрожали, Кара застонала — и щит пропал.

Мороз ударил как молот. Все глотки дружно исторгли стон. Мороз давил, сбивал людей вместе. Ваэлин крепко сжал поводья Шрама. Дарена схватила Ваэлина за пояс, Кираль обняла сзади. Она тихонько пела по-лонакски. Ваэлин не понимал слов, но узнал мелодию «песни смерти». Дико ржали лошади, избиваемые страшным ветром. Несколько от ужаса встали на дыбы, вырвались, кинулись удирать в бурю. Шрам фыркал и топал ногами, дергал поводья, мучительно ржал, грозил выдернуть из толпы, Ваэлин стискивал зубы и держал, притягивал коня ближе, прижимал себя и Дарену к его боку в тщетной надежде на ободряющую толику тепла. Шрам снова заржал, но затих, скорее изнуренный бурей и холодом, а не из верности хозяину.

Время тянулось бесконечно, каждая секунда отнимала жизненные силы. На втором часу стали умирать лошади, они тихо и бессильно валились на снег. Их хозяева приседали, стараясь укрыться за быстро замерзающими трупами. Лонаки запели то же самое, что и Кираль. Ураганный ветер уносил слова и тепло.

Ваэлин ощутил, как подгибаются колени. Еще немного — и конец. Мороз и буря возьмут свое. И вдруг режущий холод отступил. Ваэлин выпустил поводья Шрама и чуть не вскрикнул от боли в закоченелых пальцах. Рядом зашевелилась укутанная в меха Дарена, вяло улыбнулась. Удивительно, но Шрам выжил. Он упал на колени, перед ним намело сугроб, немного защитивший от ветра и холода. Коньжалобно посмотрел на хозяина, когда тот почесал животное за ушами.

Погибла половина лонакских пони и треть гвардейских лошадей. Не выдержали перехода и четверо сентаров, все — ветераны, на десяток и больше лет старше своих товарищей. По лонакскому обычаю Альтурк собрал добро погибших и разделил среди выживших, окруживших тела. Все происходило в тишине. Сентары почтили умерших лишь взглядами и двинулись дальше.

Шаман вертел головой, тревожно хмурился. Ваэлин спросил его, куда теперь идти.

— Никуда, — потупившись, ответил Мудрый Медведь.

— Но цена промедления…

— Лед ломается везде, — сказал шаман и очертил круг посохом. — Идти некуда. На этот раз мы все заплатим цену.

Отряд разбил лагерь. Народ Королевства сгрудился вокруг крохотных костерков, лонаки занялись свежеванием павших лошадей — на льду всегда пригодится мясо. Вскоре после рассвета раздался уже знакомый треск. Но теперь он звучал гораздо дольше. Мучимый лед скрежетал со всех сторон, вставали стены белой пыли. С оглушительным грохотом ледовое поле растрескалось на мили. Затем — полная тишина. Люди попадали на колени. Что сейчас будет? Лед рассыплется под ногами?

Но тот лишь слегка закачался — и неспешно поплыл на восток.

Ваэлин подошел к шаману, стоящему на краю разлома, и посмотрел на провал, отделяющий их от ближайшей ледяной стены. Айсберг был таким огромным, что и не разглядеть воды внизу.

— Лед оказался добр к нам, — проговорил шаман на удивление спокойным голосом.

— Добр?

— Плывем на восток, к островам, — сказал Мудрый Медведь, и на его морщинистом лице появилась усталая улыбка. — Домой.

Люди приспосабливались к жизни на новом месте, а погода оставалась на удивление спокойной. Айсберг был добрых три сотни шагов от края до края, места хватало. Благодаря буре, теперь хватало и мяса. Иногда айсберг сталкивался с другими льдинами, содрогался, но пока выдерживал удары. Ваэлина все сокращающиеся дни тревожили сильнее, чем беспомощность на куске плывущего льда. Наступала Долгая ночь. Пережить ее отряд не сможет.

— У тебя не было выбора, — однажды утром сказала Кираль, когда Ваэлин подошел к самому краю айсберга.

Эти выходы стали ежедневным ритуалом. Отряд зашел так далеко на север, что Авенсурха уже появлялась на короткое время перед рассветом и сияла гораздо ярче прежнего. Ваэлин вспомнил древнее поверье, что под ее светом не бывает войн. Старая бессмысленная сказка. Жизнь и смерть, война и любовь будут на земле до конца времен, и какое до того дело Авенсурхе? Она — всего лишь звезда.

— Люди пошли за мной — и, похоже, к собственной гибели, — сказал Ваэлин.

— Песнь позвала, и ты ответил. Наше странствие не окончено, — проговорила Кираль со спокойной уверенностью.

— А песнь не предупреждала вот об этом? — осведомился Ваэлин и указал на движущийся лед вокруг.

— В песни звучала тревога с тех пор, как мы начали путешествие. Но в ней есть и определенность. Я знаю: мы на правильном пути, бессмертный ожидает нас.

Спустя четыре дня показался первый остров, маленький покрытый снегом бугор в миле к югу. Через день появились его большие собратья. Айсберг загнало течением в пролив между островами, он все чаще сталкивался с соседними льдинами. После многочасового непрерывного содрогания и зловещего треска айсберг задергался и остановился.

Шаман вывел отряд по испещренному расколами ледовому полю к ближайшему острову, выше остальных, с голой скалой, торчащей из засыпанных снегом склонов. Отряд пошел по южному берегу, а настроение шамана портилось прямо на глазах. Наконец впереди показалось собрание хижин под высокой скалой, конических палаток из тюленьих шкур на каркасе из кости и дерева. Судя по состоянию поселка, тут давно уже никто не жил. Хижины зияли дырами, многие почти развалились от непогоды.

— Ты знаешь это место? — спросил Ваэлин у шамана.

— Охотничий лагерь Медвежьего народа, — безучастно ответил тот.

— Мы можем пойти дальше, отыскать другой остров, — ощущая неловкость и неохоту шамана, предложил Ваэлин.

— Он в двух днях пути, — сказал Мудрый Медведь и решительно шагнул вперед, а затем указал посохом на север. — Идет новая буря. Отдохнем здесь, пока она минует.

Хижины отремонтировали, как смогли, заткнули дыры лошадиными шкурами. Теперь уже все привыкли к жизни на льду, к быстро наступающей темноте и пронизывающему ветру, к внезапности бури. Сентары и гвардейцы работали вместе и понимали друг друга, несмотря на разные языки.

Всего отремонтировали пять хижин. Их хватило, чтобы спрятать отряд от ураганного ветра, уже вовсю беснующегося снаружи. Выживших лошадей загнали в одну хижину, там же оставили скудные остатки фуража. Посреди хижин развели костры, дым выходил в отверстие наверху.

— Когда-то лед сделал всех людей братьями, — изрек шаман, сидящий у костра и вырезающий новый символ на костяном посохе. — Тогда Долгая ночь была длиннее, тянулась годами, а не месяцами. Никаких племен, лишь один народ, созданный Долгой ночью. Когда она кончилась, народ разделился натрое. Люди перестали быть братьями.

Шаман умолк, сдул костяную пыль с вырезанного узора: беспорядочной россыпи точек, соединенных линиями.

— А что он значит? — склонившись вперед, спросила Кара.

Она еще оставалась пугающе худой, хотя стоянка на айсберге и позволила ей восстановить силы. Вряд ли Кара сможет защитить от новой бури. Шаман нахмурился, подыскивая слова.

— Эта история рассказывается сейчас, — глядя на юную Одаренную, проговорил он. — История про странствие и соединение. Когда минует буря, мы создадим другую историю, о новом знании и войне.

Через три дня Мудрый Медведь повел отряд на юго-восток. С каждой милей появлялось все больше островов, на некоторых даже виднелись деревья и кустарники. Но фуража для лошадей не осталось, и из всех уцелел только Шрам, понуро ковылявший за хозяином.

С темнотой шаман собрал Одаренных, чтобы учить, но из-за невежества молодежи и плохого знания языка Мудрый Медведь скоро впал в отчаяние. Наконец он схватил Дарену за руку, приложил ее ладонь к своему лбу и приказал: «Говори!»

— Что говорить? — с удивлением спросила она.

— Не ртом, — буркнул шаман и ткнул пальцем ей в висок. — Здесь говори. Одно слово.

Дарена закрыла глаза, сосредоточилась, крепче прижала ладонь ко лбу старика, но тот лишь сурово буркнул:

— Призови силу. Не всю, но малую часть.

Дарена вздохнула и попыталась снова: замерла, ее лицо стало безучастным и отстраненным, проступила знакомая Ваэлину бледность.

— Башня! — с ликованием воскликнул шаман, скрипуче хохотнул и добавил: — Теперь стоп. Не надо слишком много.

Сконфуженная, пораженная Дарена сняла ладонь с его лба.

— Я… я не понимаю. Это могут все Одаренные?

— Да, все, наделенные силой. Дар разный, сила одинаковая. Все в одном. Пошли.

Он собрал Одаренных и повел к покорно сидящим и ожидающим боевым котам, указал на самого большого, по-прежнему лохматого и не слишком здорового на вид, но уже ощутимо отъевшегося со времен битвы среди торосов.

— Говори, приказывай! — велел шаман Дарене.

Та подошла к зверям с очевидным страхом. Она помнила, какое жуткое побоище учинила Снежинка, казавшаяся безобидной и ласковой, будто котенок-переросток. Дарена остановилась в шаге от кота, осторожно протянула руку к большой голове, закрыла глаза, чтобы снова призвать Дар. Зверь заморгал, улегся на лед, перекатился на спину и задрал лапы. Дарена радостно засмеялась, опустилась на колени, чтобы погладить мохнатое кошачье брюхо.

Шаман указал посохом на остальных Одаренных, затем на котов.

— Попытайтесь все. Давайте имена, забирайте зверей. Они ваши.

Кара и Кираль тут же подошли к животным. Лоркан с Маркеном были куда осторожней. Лоркан неуверенно шагнул к коту, спросил у шамана:

— А если укусит?

— Умрешь, — ответил тот. — Не позволяй кусать.

Кираль выбрала самого маленького зверя с покалеченным левым ухом, погладила его — но вдруг встала и хмуро уставилась на восток.

— Там опасность? — спросил Ваэлин.

— Новая песнь, — поморщившись и тряхнув головой, озадаченно проговорила лоначка. — Очень древняя и странная.

Подошел шаман, что-то сказал на своем языке, без страха и злости, но настороженно, затем добавил на языке Королевства:

— Волчьи люди.

На рассвете шаман привел отряд на самый большой остров, заваленный камнями, но кое-где среди них пробивалась и зелень. На восточном краю обнаружилась небольшая рощица со множеством кустов и несколькими деревьями. Ваэлин отпустил Шрама пастись, если сможет отыскать что-то съедобное, и боевой конь удовлетворенно фыркнул, принимаясь за трапезу, — он не ел уже несколько дней.

— Надо было назвать тебя Сильным, — счищая намерзший лед с конской шкуры, сказал Ваэлин. — Прости, приятель. Намучился ты.

Шрам фыркнул еще раз и продолжил жевать.

Шаман ждал на берегу, у кромки льда. Рядом сидел Железный Коготь и грыз лошадиную бедренную кость.

— Мы идем, остальные пусть тут, — сказал шаман. — С Волчьими людьми нет ненависти, как с Кошачьими людьми, но Волчий народ не любит много чужих на своем льду.

— Где мы найдем их?

— Они сами найдут нас, — тихо рассмеявшись, ответил шаман, встал и пошел.

Железный Коготь взял кость в зубы и поплелся следом.

Они шли, пока не смерклось. В небе заплясал зеленый огонь.

Шаман присел на кучу плоских ледяных обломков, задрал голову и запел песню предкам.

— Что ты сказал им? — спросил Ваэлин, когда шаман умолк.

— Что Медвежьи люди еще живы. Я тоже жив, но ждать осталось недолго.

— Тебе не терпится присоединиться к ним? Снова быть с женой?

— Она и теперь со мной и смотрит на меня, — сказал Мудрый Медведь и искоса глянул на Ваэлина. — Ты думаешь, это… придумывание, или как там? У вас же есть какое-то слово для неправдивого рассказа…

— Ложь.

— Да, ложь. Такого слова нет в языке Медвежьего народа.

— Ложь остается ложью, даже если для нее нет слова. Но я не считаю твой рассказ ложью. И мой, и твой народы создают мифы для того, чтобы объяснить странный и бессмысленный мир вокруг. А миф со временем становится по-своему правдивым.

— Что такое миф?

— Это старая история, которая пересказывалась много раз и всякий раз изменялась. Такая старая, что уже никто и не может сказать, правдивая она или нет.

— Когда мы встретились, у тебя была сила, — заметил шаман. — Песнь, как у Девушки-лисы. Это миф?

— Нет, это правда. Но, как и всякий миф, он закончился.

— Нет. — Мудрый Медведь указал посохом в небо, на вихрящиеся огни. — Ничего по-настоящему не заканчивается. Рассказы живут вечно.

Он оглянулся. Медведь тихонько зарычал, потянул носом воздух. Шаман вздохнул и встал.

— Подходят многие. Воины. Не бери оружия в руки.

Первыми явились копьястребы, семь огромных птиц спикировали вниз, закружили над головой, иногда так низко, что приходилось пригибаться. Ваэлин слышал достаточно от Дарены, чтобы оценить убийственную мощь этих птиц, но все же удивился их размерам: самое малое семь футов в размахе крыльев, клювы величиной с наконечники копий, а на когтях блестят стальные острия.

— Ими может управлять один шаман? — спросил Ваэлин.

— Если он силен, то да. Они видят — и он видит. Но немногие настолько сильны, чтобы управлять семью, — с ноткой беспокойства в голосе ответил Мудрый Медведь и посмотрел на восток.

Там вскоре появились черные точки, сперва дюжина, потом Ваэлин насчитал полсотни. Точки превратились в волков, грациозно и стремительно несущихся по льду. Недалеко от Ваэлина с шаманом стая разделилась надвое, замкнула их в идеальное кольцо. Волки уселись с полным безразличием, как будто и не обращали внимания на окруженных, идеально белые огромные звери, крупнее любого виденного Ваэлином волка — кроме единственного, волка его песни. Вскоре на горизонте появились новые точки. Эти двигались с меньшим изяществом, но почти с такой же скоростью. Ваэлин поначалу не понял, что видит. Казалось, группки волков бегут, привязанные к чему-то за веревки. И лишь потом он разглядел сани, в каждых — по трое воинов с копьями и плоскими луками, как у сеорда. Запряженные звери были намного меньше и гораздо беспокойнее. Когда сани остановились, упряжные волки тут же начали ворчать и скалиться друг на друга. Ваэлин быстро прикинул число воинов: около сотни. Меньше, чем в отряде, но ведь с волками и ястребами и на своем льду.

Воины образовали второй круг, снаружи волчьего, двое вышли к Ваэлину и Мудрому Медведю. Первый — обычного для для Ледяного народа сложения, пяти футов ростом, коренастый, крепкий. Но второй — ростом с Ваэлина, такой же широкоплечий, но тощий, подтянутый.

— Знаешь их? — спросил Ваэлин у шамана.

Внимательно глядя на подходящих, Мудрый Медведь покачал головой. Ваэлину показалось, что шаман сосредоточился так же, как и во время недавней встречи с Безглазым.

— Мы иногда торгуем с Волчьим народом. Не живем с ним, — сказал шаман.

Двое остановились невдалеке, сняли с лиц меховые маски. Меньший оказался женщиной средних лет с обычным для здешнего народа широким лицом и высокими скулами. Похоже, она узнала шамана, глядела на него с уважением, но ощущалось, что женщине не по себе. Она несла костяной посох, короче, чем у Мудрого Медведя, но тоже изукрашенный резьбой. А высокий парень рядом с ней оказался на пару лет моложе Ваэлина и с чертами, совершенно не похожими на местные. У него была бледная кожа, темные, почти черные глаза и волосы — в точности как у воларца, их Ваэлин навидался уже вдосталь. Женщина что-то сказала на своем языке Мудрому Медведю, тот кратко ответил и кивнул, затем пояснил: «Обычай. Шаман приветствует шамана».

Женщина смерила Ваэлина взглядом сверху донизу, потом кивнула парню. Тот смущенно улыбнулся, будто молодой новичок на важном собрании, и сказал на языке Королевства:

— Моя мать спрашивает ваше имя.

Парень говорил с сильным акцентом, проглатывая гласные, но все же понятно.

— Твоя мать? — посмотрев на женщину, спросил Ваэлин.

— Да, — подтвердил парень. — Она — Много Крыльев, шаман Волчьего народа на Древесных островах. Я — ее сын, названный Длинным Ножом по согласию народа.

— В самом деле? — осведомился Ваэлин, внимательно глядя на парня.

Оружия у него не видно, он опустил руки. Но под мехами наверняка прячется меч или нож, и парень умеет им пользоваться. А уж как насторожились волки — словно услышали что-то недоступное другим.

— Твоя, хм, мать — не единственный шаман здесь, — заметил Ваэлин. — Она управляет ястребами, ты — волками.

Парень оскалился, натужно изобразил улыбку.

— Да, я управляю ими. И мы спросили о вашем имени.

— Воларец, я сперва хотел бы услышать твое настоящее имя. Я убил слишком много таких, как ты, чтобы доверять с первого слова.

Волки разом встали и зарычали. Парень мрачно проговорил:

— Я не воларец.

Много Крыльев заговорила с сыном. Всего несколько слов, но их хватило, чтобы обуздать гнев. Он глубоко вдохнул, волки расслабились, снова уселись.

— При рождении мне было дано имя Асторек Анвер, — сказал он. — А как ваше имя?

— Ваэлин Аль-Сорна, по Королевскому слову владыка башни Северных пределов.

Отчего-то разозлившись, Много Крыльев раздраженно взмахнула посохом, гортанно воскликнула.

— Мать говорит, что у вас есть другое имя, — перевел Асторек.

— Эорхиль зовут меня Авенсурха, сеорда — Бераль-Шак-Ур.

— Мы не знаем этих слов, — сказал Асторек. — Объясните их.

— Авенсурха — это яркая звезда. Она появляется в утреннем небе. Бераль-Шак-Ур — это тень ворона.

Асторек и Много Крыльев хмуро переглянулись. Судя по тому, как напрягся Мудрый Медведь, мать и сын общались без слов.

— Собирайте своих людей, — наконец проговорил Асторек. — Вы пойдете за нами.

— Зачем? — спросил Ваэлин.

— Идите, и узнаете, — сказал Асторек и пошел прочь. Волки дружно встали и последовали за ним. Отойдя на пару шагов, он обернулся и добавил: — Конечно, вы можете остаться здесь и погибнуть, когда придет Долгая ночь.

Остров был размером в несколько миль и густо порос лесом. Посреди него торчал крутой гранитный пик, испятнанный снегом.

— Волчий дом, — перевел Мудрый Медведь труднопроизносимое название. — Я не видел его много лет.

До Волчьего дома пришлось идти четыре дня на юг. Лед становился все тоньше, и было неприятно смотреть, как солнечный свет играет на пузырях всего в нескольких футах под ногами.

— Здесь лед тает по весне, — объяснил Асторек. — Тогда с острова на остров можно перебраться только на лодке. Но у нас их много.

Асторек вел себя как радушный хозяин и не обижался на инстинктивную подозрительность сентаров и открытую враждебность людей Королевства.

— Милорд, предлагать свое доверие подобному типу кажется не слишком мудрым, — угрюмо высказался Орвен.

Судя по лицам солдат, они разделяли мнение командира. Из-за холода и тягот солдаты перестали умываться и бриться и теперь выглядели лохматым диким сборищем. Прежние товарищи не узнали бы их, длинноволосых и бородатых.

— Мы на своей шкуре прочувствовали, насколько воларцы умелые шпионы.

— Он не шпион, — заметила Кираль, единственная в отряде, кроме Мудрого Медведя, не выказывавшая враждебности к молодому шаману. — Моя песнь говорит, что обмана нет.

Но Орвена ее слова не убедили.

— Здешний народ доверяет ему, — сказал Ваэлин. — И Мудрый Медведь доверяет ему. К тому же у нас нет выбора.

На косе у западного берега острова посмотреть на пришельцев собралась большая толпа аборигенов, несколько сотен мужчин, женщин и детей. Там и сям среди людей сидели волки, с шаманом во главе каждой стаи в десяток зверей. Над головой кружила большая стая копьястребов. Много Крыльев подняла костяной посох — приказала остановиться. Приветствовать ее вышел мужчина чуть повыше нее, с плечами гораздо шире, чем у большинства местных. Он обнял Много Крыльев, затем Асторека. Ваэлин подумал: вот и глава странного семейства.

— Мой отец приветствует вас, — перевел Асторек слова мужчины. — Он — вождь здесь. На вашем языке его имя значит Убийца Китов.

— Я благодарю его за гостеприимство, — произнес Ваэлин.

Он заметил, что, в отличие от Много Крыльев, вождю приходилось переводить вслух. Тот, как и его жена, внимательно осмотрел Ваэлина с ног до головы, хотя выглядел при этом куда дружелюбней.

— Он говорит, что очень странно видеть, как старые легенды приходят в явь, — перевел Асторек.

Ваэлин хотел расспросить вождя, но тот заметил Мудрого Медведя и пошел навстречу, широко раскинув руки. Шаман и вождь обнялись, приветствовали друг друга на языке Ледяного народа. Хотя Ваэлин слушал его уже много недель, по-прежнему не мог разобрать ни слова.

— Мы думали, что Медвежий народ погиб, — перевел Асторек. — Мой отец очень рад, что мы ошиблись.

— Они воевали с воларцами, а потом отправились через лед искать убежища у нас, — сказал Ваэлин. — Они не пошли к вам.

Асторек помрачнел. Кираль посмотрела на него с жалостью и сочувствием. Интересно, что она услышала в песни?

— У нас была война, — сказал воларец. — Очень нехорошая. Но короткая.

Поселок лежал в миле от берега. Волчий народ не расчищал поляну в лесу, но устроился жить среди деревьев, большей частью высоких сосен и берез, способных поддерживать подвесные мостики. Повсюду с ветвей свисали веревки и лестницы. Большие дома были на земле. Они, казалось, росли вокруг деревьев, будто грибы — с коническими крышами, покрытые мхом. Гостей привели к внушительному дому, сооруженному вокруг самого большого дерева. Ствол уходил в крышу, поддерживаемую множеством балок. Внутри стояло много низеньких столов, но никаких скамей либо стульев. Волчьи люди обычно сидели на шкурах, которые приносили с собой. Когда зашли гости, зал был уже изрядно заполнен. Асторек провел их к столам у самого ствола. Ваэлин уселся рядом с Дареной на кипу шкур и спросил:

— Это ваш зал совета? — Видя недоумение на лице воларца, он добавил: — То есть место, где принимаются решения?

— Решения? — выговорил Асторек, тихонько рассмеялся и посмотрел на человека, которого называл отцом.

Тот усаживался, махал рукой Мудрому Медведю — приглашал к себе.

— Все решения уже давно приняты, и не нами.

Ваэлин больше ничего не успел спросить. Рядом плюхнулся раздраженный Альтурк.

— Мои люди уже накормили бы нас — или убили, — проворчал он.

Вождь сентаров сильно похудел в походе через лед. Его люди уже поправились, набрали вес, а их вождь будто застрял среди мороза и бурь. Лонаки не носят бород, и лицо вождя стало будто натянутая на череп маска, на когда-то бритой голове выросла спутанная черная щетина, истончились когда-то мускулистые руки и ноги. Казалось, вождь по-прежнему горевал о своей утрате, не хотел расставаться с болью, позволил ей сглодать себя. Может, он нарочно? Может, он надеялся на смерть во льдах, раз уж не получилось умереть в битве?

— Радуйся, — посоветовала Дарена лонаку. — Когда вернешься домой, у тебя будет самая удивительная история из тех, которыми делятся у костров.

— Альтурк никогда не делится историями у костра, — заметила Кираль. — Хотя сестра говорила мне, что у него есть такое, чему позавидует кто угодно. Сама Малесса подтвердила, что Альтурк однажды слышал голос бога.

Вождь свирепо глянул на Кираль, грохнул кулаком по столу, проскрежетал что-то на лонакском. Ваэлин уже хотел вступиться за нее, но охотница лишь глянула на вождя без тени страха и улыбнулась, произнесла несколько слов по-лонакски и перевела их для Дарены и Ваэлина:

— Не разделить знание с другими — все равно что выбросить сокровище.

Вскоре принесли еду: большие деревянные миски с жареным мясом, поменьше — с орехами и ягодами.

— Как тюлень, — откусив, сообщил Альтурк. — Хотя не такой жесткий.

— Это морж, — объяснил присевший у их стола Асторек. — Зимнее мясо. Летом мы едим в основном лосей.

Он смерил взглядом Кираль и Альтурка, затем посмотрел на Ваэлина и сказал:

— Вы не из одного племени.

— Нет, — подтвердил оживленно жующий и глотающий вождь. — Мы — лонакхим. Они — мерим-гер.

— Долгое время мы были врагами, — сказал Ваэлин. — Благодаря твоим людям мы теперь друзья.

Парень вздохнул, но, по-видимому, не обиделся и сказал:

— Мои люди — здесь.

— А как же ты выучился нашему языку? — спросила Дарена.

— Это вы вскоре узнаете, — посмотрев на Убийцу Китов, беседующего с Мудрым Медведем, ответил Асторек.

Пировали допоздна, запивали обильное мясное угощение хмельным напитком, сильно отдающим сосновой смолой. Альтурк усиленно поглощал его, Ваэлин глотнул и отставил питье, заметив:

— Будто пьешь дерево.

Но затем он сухо рассмеялся и осушил кубок.

— Наше питье бродит с сосновыми шишками и ягодами, — сказал Асторек. — Если выдержать долго, им можно разжигать костры.

— В моем брюхе он точно разжег костер, — поведал Альтурк и в несколько глотков вылакал очередную дозу.

К счастью, в пьяном виде вождю хотелось не драться, а горевать. Он обмяк, подпер голову рукой, принялся бормотать под нос, но исправно поглощал кубок за кубком, к отвращению и негодованию Кираль.

— Ты — позор сентаров Малессы, — укорила она.

Альтурк оскалился и процедил что-то по-лонакски. Кираль ощетинилась, прошипела ругательство, вскочила и схватилась за нож.

— Прекратите! — рявкнул Ваэлин.

От его мощного властного голоса в зале повисла тишина.

— Это не твой дом. Ты оскорбляешь хозяев, — сказал Ваэлин. — А ты, талесса, иди и проспись.

— Ты, мерим-гер, убийца сына! — заплетающимся языком выговорил вождь, потянулся за дубинкой, но тут же выронил ее.

Он уперся в стол, попытался встать, но задача оказалась непосильной. Альтурк обмяк и мокро шлепнулся лицом о столешницу, а через минуту захрапел.

— Грязь, — процедила Кираль, уселась и свирепо уставилась на Ваэлина. — Зря вы не разрешили мне убить его. Моя песнь не видит проку в нем.

— Больной разум нужно лечить, а не убивать, — с сочувствием глядя на обессилевшего лонака, сказал Асторек. — А людям одного племени вообще не следует убивать друг друга.

Кираль рассмеялась, подхватила ягоду языком, раскусила.

— Нам больше нельзя убивать мерим-гер. Чем еще заниматься лонакам?

— Это странно, но так знакомо, — заметил Асторек и сокрушенно покачал головой.

Пир закончился через несколько часов. Сентары отнесли все еще спящего вождя в дальний конец зала. Асторек сказал, что на ночь можно расположиться прямо там. В селении не хватит домов, чтобы приютить так много гостей.

— С каждым годом в племени все больше людей, — сказал он. — Нам приходится все время строиться.

Подошли Много Крыльев с Убийцей Китов и Мудрый Медведь. Шаманка указала посохом на широкую дверь зала.

— Настало время рассказать, — произнес Асторек.

После теплого зала мороз ударил, будто кузнечный молот, выдавил воздух из легких. В висках застучала кровь. Вместе с Ваэлином в лес за Волчьими людьми отправились Дарена и Кираль. Впереди шел Асторек с факелом в руках. Тропинка, засыпанная снегом, круто поднималась, идти становилось все труднее. Местные двигались быстро и уверенно — наверняка часто ходили по ней. Наконец тропа вывела на широкую полку перед скалой. Асторек наклонил факел, и тени обозначили узкую щель в скальной стене. Кираль с Дареной застыли, шаман крепче стиснул посох.

— Здесь сила? — спросил Ваэлин.

— Много силы, — с тревогой глядя в пещеру, ответил шаман. — Может быть, даже слишком.

Асторек пошел к пещере, поманил за собой Ваэлина:

— Для вас здесь нет опасности. Это место настолько же ваше, насколько и наше.

За узким входом открывался широкий зал, где было сухо, пахло плесенью и застарелой пылью. В полу пещеры обнаружилось множество похожих на миски углублений, в каждом — засохшие остатки краски разных цветов. Но вниманием Ваэлина полностью завладели стены. Они расходились широким полукругом и на две трети длины были покрыты рисунками, такими яркими и живыми, что, казалось, они движутся в свете факела.

Много Крыльев заговорила и подтолкнула Ваэлина к рисункам у самого входа в пещеру.

— Мать просит тебя взглянуть на историю Волчьего народа, — перевел Асторек.

Краска показалась Ваэлину удивительно свежей, контуры и цвета ясно различались. Вот большое черное пятно, усаженное желтыми точками, — ночное небо. Чуть дальше — группка нарисованных как палочки с руками и ногами человечков, затем эта же группа, но разделенная тремя черными линиями.

— В конце первой Долгой ночи племя разделилось натрое, — сказал Асторек. — Племена разошлись по островам. Тогда не было шаманов, приходилось тяжело. Но мы жили и преуспевали.

Он пошел вдоль стены. Пламя освещало рисунки. Чем дальше, тем совершенней те становились, схематичные фигуры сменились узнаваемыми контурами людей и животных. Охотники гарпунили моржей на льду и китов с лодок, люди строили дома среди деревьев. У следующей сцены Ваэлин остановился, пытаясь осмыслить увиденное. Остров — судя по форме горы, дом Волчьего народа, у острова корабль совершенно незнакомого типа, с одной мачтой и со множеством весел — куда больше, чем на современных кораблях.

— Летом они приплывали с запада, — поведал Асторек. — Это было так давно, что с тех пор звезды поменяли свои пути. На берег сходили высокие люди, бормотали непонятное, но приносили товары большой ценности: железные клинки крепче и острее тех, которые могли выковать мы, чудесные приборы из стекла, чтобы далеко видеть. Мы называли гостей людьми Больших кораблей.

Он указал на три фигуры, нарисованные рядом с кораблем: двух мужчин и женщину. Она была ошеломительно красивой: темноволосая, с зелеными глазами, в длинном белом платье и с золотым амулетом на шее — полумесяцем с красным камнем посередине. Слева от нее стоял худощавый мужчина в синих одеждах, с симпатичным, но слишком уж узким лицом. Мужчина снисходительно улыбался. Но больше всего внимание притягивал мужчина справа от женщины: высокий, мощный, широкоплечий, импозантный, с бородой. Мужчина глубоко задумался, нахмурился. Его лицо показалось очень знакомым.

— Это он! — обращаясь к шаману, возбужденно воскликнул Ваэлин. — Это лицо статуи из разрушенного города. Ты видел его?

Мудрый Медведь кивнул и проговорил без тени радости или возбуждения:

— Да, мы знаем эту историю. Люди Больших кораблей принесли на лед смерть.

— Да, — подтвердил Асторек и шагнул вперед.

Его факел осветил рисунок поселения в лесу, подобного нынешнему поселению Волчьего народа, но усеянного трупами.

— Гости приходили с миром, желали обменять товары на знание. У гостей не было воинов, они никого не подвергали насилию — но принесли смерть. В каждом поселении, куда они заходили, начиналась ужасная болезнь. В конце концов от народов льда осталась только жалкая горстка.

Свет факела снова показал женщину, на этот раз одну. Ее изображенное в профиль лицо полнилось горем. Ее прижатые к лицу руки были красны от пальцев до запястий.

— Нас спасла эта женщина, — сказал Асторек. — Мы не совсем понимаем как, но она отдала свою кровь, и это спасло нас, болезнь ушла, но…

Факел осветил следующую сцену: двое мужчин, стоящих над телом женщины. Симпатичный мужчина уже не улыбался, его лицо было полно гнева, а широкоплечий глядел мудро и спокойно — хотя древний мастер сумел передать выражение глубокой печали, подавленной, не выпускаемой наружу.

— Высокий взял корабль и уплыл. Но другой остался. Он не хотел уходить от тела женщины и не желал предать его льду, как того требовал обычай. А потом…

Факел осветил силуэт человека, волочащего сани сквозь снежную бурю.

— Когда пришла зима, он повез ее тело на север. Народ льдов больше не видел его. Однако он оставил нам подарок.

Асторек умолк, посмотрел на Ваэлина со смесью благоговения и неприязни.

— Люди Больших кораблей очень многое знали: и как ковать металл, и как считать звезды, и даже как заглядывать в будущее.

Факел осветил самый большой рисунок, от пола до потока, выполненный с мастерством и ясностью, затмевающими работу самой Алорнис: лицо худощавого мужчины лет тридцати, черты угловатые и резкие, даже неприятные, темные глаза, губы чуть изогнуты в подобии улыбки. Жесткое лицо человека, привыкшего к невзгодам и насилию. Лицо спокойного убийцы с холодными равнодушными глазами. Ваэлин много раз видел такие глаза у тех, кто пытался его убить.

А затем пришло понимание, и с ним разом улетели все мысли. Дарена взяла в ладони его задрожавшую руку. Ваэлин молча смотрел на свой портрет.

— Тот, кто спасет нас от еще незримой угрозы, — пояснил Асторек. — Ушедший в лед назвал этого человека Тень Ворона.

ЧАСТЬ III

Любой, твердящий о своем таланте к войне, — совершенный глупец, ибо успешное ведение войны есть упражнение в руководстве глупостью.

Королева Лирна Аль-Ниерен

Собрание афоризмов,

Великая библиотека Объединенного Королевства

Рассказ Вернье

Мы пристали в Марбеллисе на тридцать пятый день плавания. Капитан увел с собой на берег десятерых матросов, груженных внушительной кучей добычи и оружия, взятых у неудачливых воларцев в битвах при Зубах и Алльторе.

— Корабли живут грузами, — проворчал он на прощание.

В последнее время он стал разговорчивей со мной, но по-прежнему отказывался общаться с Форнеллой.

— Я за это добро возьму полтрюма специй, — добавил он. — А ты оставайся на борту и следи за своей ведьмой.

Та подошла ко мне, когда я обозревал с борта город и доки.

— Я слыхала, что этот город называли сокровищем северной империи. По-моему, оно слегка поблекло.

Со времен войны Марбеллис постоянно отстраивался и доделывался. Понемногу исчезали выжженные и опустошенные кварталы, огромный порт залечивал раны. Но здания можно быстро отремонтировать, а вот сердца жителей — другое дело. В послевоенные годы многие ратовали за то, чтобы проучить северян, и самые громкие голоса слышались из Марбеллиса.

— Мы нашли бриллиант в пустыне и превратили его в обгорелый уголь, — процитировал я.

— Хорошая строчка. Должно быть, ваша.

— Нет. Она принадлежит молодому поэту, которого я повстречал в Варинсхолде. Кстати, этот юноша — сын генерала, почти уничтожившего этот город.

— Похоже, с отцом вам не удалось поговорить, — заметила Форнелла.

— Нет. Он постоянно отказывал мне во встрече. А его сын был счастлив рассказывать, если я оплачивал его счет за вино.

— И почему же? У него была на то весомая причина?

— Сожаление и чувство вины за то, что принял участие в бойне, — покачав головой, ответил я. — Но он не преминул напомнить мне, что его отец быстро и беспощадно пресек бесчинства своей армии и повесил при том больше сотни человек.

— Токрев тоже повесил бы за бесчинства. Мертвые рабы ничего не стоят.

— У нас еще работа, — напомнил я и пошел в каюту.

За предыдущие недели я узнал многое о древних мифах, но почти не добавил сведений о происхождении Союзника либо о том, где находится бессмертный человек, которого Союзник ищет. В самых старых обрывочных сказаниях людей, позднее ставших гражданами Воларской империи, отыскались упоминания о махинациях темных богов и злых духов, но отсеять правду от предрассудков и суеверий не представлялось возможным. Куда плодотворней оказались поиски информации о бессмертном. Обнаружились целых семь версий его истории, в большинстве из Азраэля, трактующие бессмертие как наказание за отвержение Веры. Но были и другие варианты. Например, кумбраэльская версия рассказывала о безбожном еретике, сжегшем Десятикнижие и за то проклятом Отцом Мира и осужденном бесконечно скитаться и оплакивать свой грех. А сегодня я нашел мельденейскую легенду о человеке, принесенном океаном на острова после кораблекрушения. Все товарищи этого человека погибли, и ему следовало утонуть тоже, но он выжил. Он путешествовал в поисках старых богов.

Я читал свиток с легендой, когда услышал топот множества ног по палубе. Похоже, капитан успешно закупил специи. Форнелла уже задремала, по обыкновению, улегшись на койку нагой. Она все больше спала в последние дни, а в ее волосах появлялось все больше седины.

«Мадам, да вы стареете», — осматривая ее тело, подумал я.

Но, хотя в ее лице добавилось морщин, Форнелла все еще оставалась прекрасной. Я прикрыл ее одеялом и вышел наружу. Уже смерклось. На корабле зажгли много фонарей, большинство на баке, откуда доносилось мерное постукивание. Я пошел туда и обнаружил капитана. Тот стоял, скрестив руки на груди, и сурово глядел на человека, подвешенного за бортом на веревках. Подвешенный был старый, но жилистый и сноровистый, судя по виду, альпиранец. Он оживленно орудовал резцом и молотком, сглаживал шрамы на потерявшей челюсть носовой фигуре. А на месте нижней челюсти уже торчал пока еще бесформенный кусок дерева.

— Команда не любит плавать без бога, — проворчал капитан. — Бог успокаивает волны. Я заплатил втрое, чтобы работу закончили к утру.

— А кто он? — указав на змею, спросил я. — Старый бог или новый?

— Что, писака, тебе стал любопытен и мой народ? — ехидно осведомился капитан.

— Это может помочь в моих изысканиях.

— Ну тогда знай, что это не «он», а «она»: Левансис, сестра великого бога-змея Моэзиса. Хотя она и презирала брата за порочность, но все равно заплакала, когда Маржентис уничтожил его тело. Ее слезы утихомирили море на десять лет. Потому ей надо молиться в шторм.

Я мало знаю о мельденейской истории, но осведомлен, что пантеон островитян оформился шесть веков назад, когда предки нынешних мельденейцев колонизировали острова. Судя по руинам, острова были заселены задолго до нынешних обитателей.

— А, новый бог, — заметил я. — А можете вы мне рассказать о старых богах?

— Мы не молимся им, — отвернувшись и крепче сжав руки, ответил он.

— Но что они такое?

Капитан настороженно глянул на ближайших матросов, пару совсем молодых парней, но уже украшенных шрамами битвы при Зубах, нехорошо сощурился и процедил:

— Поминать старых богов на корабле — дурная примета. Эй, писака, пойдем в порт, я позволю тебе угостить меня стаканчиком ароматного. К тому же у меня есть для тебя новости.

Он привел меня в тихую таверну у доков. Клиенты — сплошь докеры, пришедшие пропустить стаканчик-другой после рабочего дня. Но даже с учетом усталости настроение в таверне было слишком безрадостное, большинство сидело молча, уныло уставившись в свое пойло. Мы устроились у окна, капитан раскурил трубку, набитую сладко пахнущей пятилистной травой, популярной в северной империи, но запретной в других местах из-за дурманящего эффекта.

— Ах, знатное зелье, — выдохнув клуб дыма, сказал капитан. — Я однажды привез домой семена, дал жене, думаю, пусть вырастит. Увы, не прижилось. Почва не та. А можно было бы заработать состояние.

— Что вы знаете о старых богах? — разложив свиток и приготовив перо, спросил я.

— Ну, прежде всего, они старые, — сострил он и странно засмеялся.

Нехарактерное для него веселье. Наверное, действует трава. На нас посмотрели сидящие за соседними столами, кое-кто скривился. Интересно, что за беда у этих людей? Почему они такие мрачные?

— Они уже были, когда мы высадились на островах, изваянные в камне старые боги, на вид совсем живые. Казалось, тронь — и зашевелятся.

— Вы видели их?

Он выдул клуб дыма из трубки, кивнул:

— Это капитанская повинность. Когда обзаводишься своим кораблем, идешь в пещеры и поклоняешься старым богам. Ну, это вроде вежливости, раз они тут были первыми. У нас хватает историй про то, что случается с капитанами, не сходившими поблагодарить старых богов.

— А, так, значит, боги — это статуи, найденные несколько веков назад.

— Эй, писака, они больше, чем статуи, — заявил помрачневший капитан. — От одного взгляда на статуи не покрываешься холодным потом. И голова не начинает болеть, когда подойдешь ближе. Статуи не суют в твою голову картинки, когда кланяешься, чтобы коснуться ног.

Мое перо замерло, и я с трудом подавил вздох разочарования. Я повидал многое, и то, что я принимал за дикие суеверия, часто оказывалось реальным и даже слишком. Но теперь я не мог побороть свой скептицизм.

— Суют в голову картинки, — равнодушно повторил я.

— На мгновение, но да. Я коснулся ее ступни и увидел Острова. Но не наши Острова — или не в наше время. На месте нашей столицы был город гораздо прекраснее, сверкающий, мраморный от конца до края. В гавани полно кораблей, длинней наших и со множеством весел. И видно, что народ — не пираты, все поголовно безоружные. Наверное, тогда было время мира.

Капитан нахмурился, замолчал, вынул трубку изо рта.

— Ее ступни? — спросил я, чтобы продолжить беседу. — Старые боги — женщины?

— Одна из них — женщина. Остальные двое мужчины. Один здоровенный и бородатый, второй — молодой и симпатичный. Их я не трогал. Говорят, от них видения такие, что выдержат только храбрейшие. Говорят, Щит коснулся всех трех. Единственный, кто отважился на такое.

— Есть легенда про бессмертного человека, который пришел на Острова в поисках старых богов.

— А, про Урлана. — Капитан хохотнул и снова присосался к трубке. — Мой дед рассказывал про него.

— В известной мне версии говорится, что Урлан оскорбил старых богов, попросив о невозможном даре, и был проклят вечно бродить по океанскому дну.

— Ну, мой дед рассказывал малость не так, — выпустив очередной клуб дыма, заметил капитан. — Но старые побасенки всякий переиначивает по-своему. Якобы Урлана этого выгнали с Островов, посадили в лодку, отпихнули от берега и велели никогда не возвращаться — и не потому, что он оскорбил богов. Урлан был на вид молодой, а знал больше любого старца. Люди испугались. Подумали, дело нечисто. И выгнали.

Капитан подождал, пока я запишу его слова, погасил трубку, стряхнул пепел, а не истлевшие остатки травы аккуратно высыпал в кисет.

— А сейчас настало время новостей, писака, — сказал капитан.

— Наверное, новые печальные известия о войне? — глядя на мрачные лица вокруг, осведомился я.

— Нет, — ответил он и с сожалением посмотрел на меня. — Это альпиранские новости. Неделю назад умер император Алюран. Перед кончиной он назвал преемника: леди Эмерен Насур Айлерс, которая отныне зовется императрица Эмерен Первая.

ГЛАВА ПЕРВАЯ Ваэлин

Дарена назвала свою боевую кошку Мишара — «молния» на языке сеорда — и с огромным удовольствием дрессировала ее. Каждое утро Дарена проводила час, а то и больше в лесу и смеялась, когда кошка по команде бегала, прыгала и лазила по деревьям, ловила мяч, сшитый из моржовых шкур.

— Когда я была маленькая, у меня был котенок, — швырнув мяч, сказала Дарена Ваэлину. Мишара высоко подпрыгнула и схватила мяч страшной клыкастой пастью. — Я назвала свою кошечку Полоской. Однажды она пропала. Отец говорил, что она убежала. А потом я узнала, что у него не хватило духу сообщить мне про гибель Полоски. Ее раздавило колесом телеги.

Ваэлин рассеянно кивнул. Дарена нахмурилась, взмахнула рукой, и кошка помчалась на дерево. Дарена уселась рядом с Ваэлином, молча взяла его за руку. В последнее время они все чаще обходились без слов.

— В ордене нам говорили, что и боги, и пророчества — ложь, фантазии отступников, принимающих безумные видения за истину. А в это время Седьмой орден втайне работал, руководимый своими пророчествами.

— Вспомни, что говорил нам брат Харлик: все пророчества — ложь.

— Ты же видела стену и лицо.

— Я видела нарисованные сотни лет назад картины, сохранившиеся лишь потому, что их очень почитают и за ними тщательно ухаживают, — сказала Дарена и крепче сжала его руку. — Видения Нерсус-Силь-Нин дали сеорда столетия для того, чтобы приготовиться к нашествию марелим-силь, но сеорда все равно пришлось отступить в леса. Будущее — это не мертвая краска на камне. Мы созидаем будущее каждым своим вздохом и шагом. Ты же знаешь, мы должны достичь очень важного для нас всех. Мы не можем позволить себе сомнений и слабости.

— Кираль сказала, что ее песнь наполняется тревогой, как только я заговариваю об уходе. Похоже,пока самое важное для нас всех — здесь.

— Ну, по крайней мере, уже начало подтаивать. — Дарена вздохнула и положила голову ему на плечо.

После полудня он проверил гвардейцев Орвена, главным образом чтобы выказать признательность лорду-маршалу за быстрое возвращение солдат к боевой форме. Всю Долгую ночь маршал неустанно поддерживал строгую дисциплину и распорядок, свойственные конной гвардии. Отпущенные на льду бороды были безжалостно сбриты, на доспехах не осталось и пятнышка ржавчины.

Ваэлин осмотрел выстроившихся гвардейцев, перекинулся с ними парой слов — исполнил обыденный ритуал вежливости. Все солдаты были ветеранами марша из Пределов и битвы при Алльторе, все безмерно уважали Ваэлина. Он знал, что их отношение не изменится, что бы ни случилось. Несмотря на щедрое угощение Волчьего народа, многие еще имели изможденный вид: невзгоды, лишения и суровый климат взяли свое.

— Как тренировка? — осведомился Ваэлин.

— Милорд, пеший бой труден для тех, кто привык сражаться верхом, — ответил Орвен. — Но тут уж ничего не поделаешь. К нам иногда присоединяются лонаки — наверное, от любопытства или от безделья.

Ваэлин глянул на стоящую неподалеку группку сентаров. Те наблюдали за свежеванием пойманного моржа. Альтурка среди них не было. Он оставался незаметным и всю Долгую ночь.

— Уделите больше внимания работе в плотном строю, — посоветовал Ваэлин. — Вы же видели, как дерутся воларцы. Их батальоны движутся как единое целое. Я уверен, что гвардейцы смогут добиться того же.

— Конечно, мы сможем, милорд, — заверил Орвен и безукоризненно отсалютовал, ударив себя кулаком в грудь.

Асторек отыскал Ваэлина, когда тот ухаживал за Шрамом. Коня держали в маленьком стойле, которое Волчий народ позволил соорудить у берега. Как обычно, стайка ребятишек собралась поглазеть, как наружу выводят диковинное четвероногое существо, больше лося, но без рогов. Дети нисколько не стеснялись Ваэлина и засыпали его вопросами, несмотря на то что он ничего не понимал. Дети окружили коня, гладили, отскакивали, хихикая, когда тот раздраженно фыркал и топал копытом. Один мальчик оказался настойчивей остальных, с озадаченным видом упорно дергал Ваэлина за меха и хмуро повторял одно и то же.

— Он хочет знать, отчего зверя не съели, — сказали за спиной.

Ваэлин обернулся и увидел Асторека, с улыбкой наблюдавшего за детским весельем. Невдалеке сидели его волки, огромные самец и самка. Бедный Шрам задрожал от их запаха.

— Они слишком близко, — сказал Ваэлин.

Асторек кивнул, и волки одновременно встали и пошли на лед, а там, забыв о степенности, принялись скакать, кружиться и игриво покусывать друг друга.

— Он для езды, не для еды, — ответил Ваэлин мальчику.

Когда Асторек перевел, ребенок пришел в полное замешательство. Тогда Ваэлин просто поднял его и усадил на спину Шрама, взял в руки поводья и медленно двинулся вдоль берега. Мальчишка засмеялся, захлопал в ладоши, остальные дети дружно загалдели. Тут не требовалось переводчика. Все тоже захотели покататься.

Забава длилась где-то с час, потом Асторек сказал несколько кратких слов, и ребятня тут же угомонилась и отправилась искать развлечений в другом месте. Хотя Волчий народ очень многое позволял детям, те знали свое место и сразу безоговорочно послушались Асторека.

— Он не совсем точно описал вас, — заметил Асторек, когда дети ушли. — Он сказал, вы будете свирепым.

— Ты говоришь о своем пророке так, будто лично знаешь его.

— Я столько раз слышал его слова, что временами мне кажется, будто знаю. Мой народ ничего не записывает, но всех шаманов учат без ошибок повторять послание наизусть.

Ваэлин отвел коня в убогую конюшню, прицепил на морду мешок с фуражом. На островах было скверно с зерном, но хватало ягод и корнеплодов. Их заготавливали летом и сохраняли на зиму. Судя по довольному фырканью и лоснящемуся крупу, коню новая диета нравилась не меньше овсяной.

— Мои отец и мать попросили осведомиться о ваших намерениях, — сказал Асторек.

— Намерениях?

— Сколько Волчий народ помнит себя, он ожидал вашего прибытия, зная, что оно ознаменует наступление великой опасности. А вы проводите дни, ухаживая за лошадью, ваши компаньоны играют, а большой вождь истребляет наши запасы соснового эля.

— У Альтурка, хм, болит душа, — сказал Ваэлин. — Мы задержались тут потому, что Мудрый Медведь предупредил нас о Долгой ночи. Если она застигнет в пути, это смерть. Конечно, мы благодарны вам за гостеприимство.

— Вы говорите так, будто собираетесь уходить.

— Мы пришли сюда в поисках одного человека. Песнь Кираль приведет нас к нему. Когда она ясно услышит нужное в песни, мы уйдем отсюда.

— И оставите нас нашей судьбе, какой бы она ни была? — спросил Асторек.

— Похоже, ты очень веришь в древние картины и не менее древние сказки. Что странно, если учесть твое происхождение.

— В самом деле? — воскликнул Асторек и невесело рассмеялся. — Вы откажете в помощи моему народу лишь потому, что не доверяете мне?

Ваэлин снял торбу с морды Шрама, почесал коню нос.

— Насколько я вижу, ваши люди не нуждаются в помощи. А мне хотелось бы узнать, как ты очутился здесь как раз к нашему приходу и почему так бегло и правильно говоришь на нашем языке.

— Если бы я оказался врагом, разве песнь охотницы не предупредила бы вас?

Ваэлин вспомнил Баркуса, ночь на пляже и то, как соскользнула маска и враг явил себя. И все эти годы песнь не говорила ничего о враге.

— Возможно, и предупредила бы. Но я узнал на своем горьком опыте, насколько слуги врага изощренны в запутывании следов.

Ваэлин отставил торбу с остатками корма и накинул на Шрама попону. Тот удовлетворенно фыркнул — почувствовал тепло. Ваэлин посмотрел на Асторека. Тот потупился и тихо, неохотно проговорил:

— Меня привел сюда волк.

Ваэлин собрал людей в большом зале, чтобы послушать рассказ Асторека. Лонаки сосредоточились, как всегда, когда ожидалась интересная история. По обе стороны от Ваэлина уселись Одаренные, за ними аккуратными рядами расположились гвардейцы Орвена. Отсутствовал лишь Альтурк. Кираль принялась расспрашивать старшего сентара, тот пожимал плечами, ерзал и не смотрел ей в лицо. Кираль злилась, и в ее словах отчетливо звучало презрение.

Асторек сидел у огня, и в его свете лицо воларца казалось желтым.

— Мой отец был богатый человек, торговец, как и его отец, — начал он. — Мы жили в крупном портовом городе Ворраль. Я вырос в большом красивом доме моего деда, окруженный дорогими игрушками и дорогими рабами. Торговал мой дед главным образом с Объединенным Королевством, и в нашем доме часто бывали торговцы и капитаны из-за моря. Мой дед очень заботился о наследниках и заставил меня выучить все главные языки торговли. К двенадцати годам я свободно говорил на альпиранском и языке Объединенного Королевства и даже мог объясняться на паре диалектов Дальнего Запада. Но, несмотря на такую муштру, я был счастливым ребенком. Отчего же нет? Несколько часов занятий в день, и мне позволялось буквально все. Дед любил баловать меня.

Асторек улыбнулся, вспоминая.

— Но все изменилось, когда дедушка умер. Похоже, мой отец в юности мечтал о военной карьере. Дед не позволил ему. Дедушку не интересовало военное дело, разве что торговля оружием. Всем воларцам положено отслужить два года в качестве вольных мечников, но дед знал, кому заплатить, чтобы лишить моего отца шансов на воинскую славу. Годы шли, отец пестовал обиду, мечтал, строил планы — и все вырвалось на свободу со смертью деда. В Воларии не слишком хорошо относятся к самодеятельным солдатам. Сыновья богачей могут купить патенты на должности младших офицеров, но дальнейшая карьера — исключительно за заслуги. Однако отец знал, кому дать взятку, на свои деньги собрал и экипировал целый батальон кавалерии вольных мечников и быстро получил ранг командора. Но для удовлетворения амбиций ему не хватило звания, он захотел настоящей славы. В Воррале, как и в прочих воларских городах, много статуй. Длинными рядами стоят изваяния древних и современных героев. Отец очень хотел видеть себя в их рядах. Возможность представилась. Началась кампания по усмирению северных варваров. По воларскому обычаю, достигшие подходящего возраста сыновья старших офицеров идут на войну вместе с отцами. Мне тогда было тринадцать лет.

— А мать не возражала? — спросил Ваэлин.

— Наверное, она бы возражала, если бы была со мной. Я ее не помню. Дед сказал, что моя мать оказалась шлюхой и еретичкой, а отец вообще не говорил о ней. У нас на кухне была рабыня, такая старая, что уже выжила из ума. Я часто воровал пирожки. Однажды она застигла меня и закричала: «Отродье эльверы!» Рабы оттащили старуху, и я больше никогда не видел ее. Тогда дед в первый и последний раз сурово наказал меня, дал тридцать ударов тростью и после каждого заставлял обещать никогда больше не упоминать моей матери.

— Она была Одаренной, как и вы, — сказала Дарена.

— Думаю, да. То же самое и у Волчьего народа. Только Одаренные матери передают Дар детям. Во время путешествия на север солдаты моего батальона иногда рассказывали про странных людей, которых искали и забирали агенты Совета. Этих людей никто больше не видел. Хотя говорили украдкой: отец очень ревностно поддерживал дисциплину и в первую же неделю приказал высечь несколько человек. Похоже, он старался строгостью возместить отсутствие таланта к военному делу. Бедный мой папа. Он оказался никудышным солдатом. Он быстро уставал и чуть не падал с коня, часто болел, не умел отыскать довольствие для солдат. К тому времени, как мы присоединились к основной армии, папины мечты о славе разбились о правду солдатской жизни. Насколько я мог видеть, жизнь солдата состояла в основном из невзгод, плохой еды и постоянного страха порки. Скрашивали эту жизнь только выдача вина да игра в кости на привале. Думаю, мой отец скоро решил расстаться с новой карьерой и, наверное, смог бы за соответствующую взятку — если бы не генерал Токрев.

Люди Королевства встрепенулись. Асторек посмотрел на них с удивлением.

— Вам известно это имя?

— Он совершил множество злодеяний на нашей земле, — ответил Ваэлин. — Он мертв.

— Как долго я надеялся услышать это! Я всегда считал, что ему суждена скорая погибель. Хотя ходили слухи, что, как и некоторые из высших сановников, носящих красное, генерал гораздо старше, чем кажется. У Токрева была репутация гения тактики, но очень строгого и сурового командира. Когда мы присоединились к армии, как раз судили трех офицеров за пораженческие настроения, одного — командира целого батальона. Несчастных повесили. Токреву приказали сосредоточить усилия на горных племенах, потому что годичная квота рабов была выполнена лишь наполовину. Но генерал горел желанием пойти далеко на снежный север, где, как гласили легенды, на льду жили дикие племена, и Одаренные среди них встречались гораздо чаще, чем на континенте. Многие офицеры, включая моего отца, не одобряли генеральских планов. Но Токрев очень наглядно показал, что происходит с недовольными, и мы покорно отправились на север. По пути туда нам пришлось пробиваться через территории враждебных племен, суровых людей, привыкших к постоянным битвам, опытных и устрашающих воинов. Но, к счастью для нас, между собой они дрались с такой же охотой, как и с ненавистными южанами, и потому никогда не собирались в достаточном количестве, чтобы представлять серьезную угрозу. Нашему батальону дали задание патрулировать фланг. Это сложно даже для очень опытных командиров, а уж для моего отца было запредельной трудностью. Потому наш первый бой ожидаемо закончился катастрофой. Отец завел нас в узкое ущелье, а сверху ударили лучники и пращники. Нашему старшему сержанту хватило ума скомандовать атаку, мы вынеслись вперед из ущелья, но там нас ожидали. Тысяча вопящих дикарей кинулась на нас со склонов. Я увидел, как моего отца сшибли с коня, и бросился спасать его, ведь все-таки он мой отец. Я сумел пробиться к нему, но тут вражеский топор подсек переднюю ногу моего коня, и мы с отцом оказались пешими в окружении. Отец был ранен и почти не видел, что делается вокруг, из глубокого пореза на лбу хлестала кровь. А вокруг выли и верещали дикари, раздирая наш батальон на кусочки. Горцы шли к нам и смеялись над нелепыми попытками мальчишки защитить отца, шатавшегося, как пьяный, и отдававшего приказы трупам. У меня тряслись руки, и я уже думал, что все, конец — и вот тогда Дар впервые проснулся во мне. Неподалеку горцы собирали отбитых коней. У горцев мало своих лошадей, потому добытые в бою дорого ценятся. Я почему-то был уверен, что если мы завладеем конями, то сумеем спастись. Я уставился на них, желая, чтобы они услышали мое отчаяние, — и те вдруг все вместе кинулись к нам, вырвались из рук горцев, раскидали и растоптали тех, кто окружил нас. А два коня встали подле нас, как вкопанные. Я кое-как усадил отца в седло, и мы поскакали наобум. Все уцелевшие лошади шли за нами. Ехали мы целую вечность, я вконец обессилел и понял, что у меня из носа, глаз и рта течет кровь. Я вывалился из седла и впал в беспамятство. На следующее утро нас обнаружил патруль варитаев-разведчиков. Мы лежали среди табуна лошадей. Нас отвезли в лагерь. Лекарь-раб привел отца в чувство травяным отваром, но рассудок так и не вернулся к нему. Отец глядел на меня так, будто не узнавал, лепетал чушь, которую никто не мог разобрать. Хотя мой отец, очевидно, помешался, генерал Токрев все равно судил его за неспособность командовать и трусость. Как единственный наследник, я был обязан наблюдать, как обезглавили моего отца. Генерал объявил весь его род недостойным свободы, обрек меня на рабство и, само собой, присудил все наше состояние себе. Рабская жизнь редко бывает легкой, но судьба армейского раба ужасна. Моими товарищами были большей частью трусы и дезертиры. Их постоянно били, чтобы подавить всякую волю к сопротивлению, малейшее непослушание каралось долгой пыткой и мучительной смертью. Такая участь постигла троих по пути на север. Нас гнали, будто скотину, грузили чрезмерно и для самого сильного мужчины, держали впроголодь. Не приходится удивляться, что, когда мы достигли льда, из двухсот рабов осталось лишь полсотни. Славные генеральские победы начались с разрушения небольшого поселка на океанском берегу. Там жило с полтысячи мелкорослых, одетых в меха людей. Победа представлялась легкой, но аборигены оказались отнюдь не беззащитными. Они повелевали медведями, огромными белыми зверями, не боящимися боли от пробивающих их шкуры стрел и копий. Прежде чем погибнуть, медведи убивали роты солдат. Генералу пришлось задействовать целую бригаду. То, что выглядело пустяком, обернулось долгим тяжелым боем. Генерал захватил поселок, хотя большинство жителей удрало по льду. В плен попали те, кто остался задерживать наступающих. Мужчины и женщины, почти все раненые, не желали вставать, как их ни мучили. Пленных затащили в клетки, но аборигены отказывались есть и вскоре все погибли. При том никто из них не сказал и слова. Хотя Токрев тут же отправил приукрашенное известие о победе в Волар, войска не разделяли командирского торжества. Настоящая зима еще не пришла, а солдаты уже умирали от холода. Вольные мечники с ужасом глядели на бескрайнюю ледяную равнину. Но никто не осмелился возразить генералу, и вскоре я с дюжиной таких же несчастных волок сани по льду. С каждым утром нас становилось меньше. Наконец остались лишь четверо, считая меня. Надсмотрщики проклинали и били нас, но хочешь не хочешь, а пришлось уменьшить нашу поклажу. Мы оставили много ценного провианта, потому что не хватало рабов тащить его. Начало бурчать в животах, люди злились, с каждым шагом по льду страх разрастался — и, как оказалось, недаром. Медвежий народ просто выжидал, позволял нам платить жизнями и припасами за каждую пройденную милю, пока светлое время не сократилось настолько, что армия проходила всего несколько миль в день. Странно, но я стал лучше питаться. Главный надсмотрщик провалился в укрытую под снегом трещину и погиб, а его подчиненные едва держались на ногах от холода. Я безнаказанно забирал пайки погибших собратьев. Из рабов я выжил один. Некоторые умерли от побоев, но большинство унес лютый холод. Я помню день, когда я в последний раз видел генерала. Он тогда вышел вперед колонны, расхаживал туда-сюда по льду, притопывал от нетерпения. Наверное, чего-то ждал. Я немного отъелся, окреп и придумывал безумные планы мести. Надсмотрщики все меньше обращали на меня внимание. Их осталась всего-то пара, и они не заметили, что я добыл ключ от своих цепей у очередного погибшего, пьяницы, заснувшего в расстегнутых одеждах и замерзшего насмерть. Так просто было бы отомкнуть цепь от саней, помчаться к генералу, обвить цепью его шею и задавить прежде, чем успеют среагировать его куритаи. Пустая фантазия. Генерал был вдвое крупнее меня, и куритаи перехватили бы меня еще на полпути. Я был молод, а у молодых надежда всегда горит ярче. Я не забыл, как на моих глазах обезглавили отца, так страшно заплатившего за свою глупость. Я сунул ключ в замок и приготовился исполнять план. Я часто думал, что произошло бы, не появись безглазый человек. Наверное, на льду остался бы очередной труп раба, каких множество отмечало путь армии. Но иногда мне казалось, что мгновение страха в генеральских глазах, когда цепь захлестывает шею, мгновение моей власти над этим ублюдком стоило бы потраченной жизни. К счастью, пришел безглазый, и я забыл о безумном плане. Безглазый походил на людей, убитых нами в поселке на берегу: такой же мелкорослый, широколицый, в мехах. Но вместо медведей он привел очень больших боевых котов. Они вынырнули из тумана, встали по бокам безглазого, перепугав наших оставшихся лошадей и многих вольных мечников. Люди схватились за мечи, но генерал приказал отставить. К моему изумлению, он заговорил с дикарем, и не на диком языке, а на воларском. Еще больше изумило, как он разговаривал. Он чуть ли не раболепно кланялся, горбился, втягивал голову в плечи. Говорили тихо, но ветер доносил обрывки фраз. «Тебе приказали ждать», — сказал безглазый генералу. Токрев смешался, покраснел, заговорил на военном жаргоне, который мой отец так любил, но едва понимал, — что-то про перехват инициативы, превентивные удары. Безглазый сказал генералу, что тот — дурак. «Возвращайся следующим летом, если тебе оставят с чем вернуться», — сказал безглазый и ушел, забрав котов с собой. Мы встали лагерем на льду и, думаю, все без исключения про себя умоляли Токрева повернуть назад на рассвете. Но Медвежий народ не оставил нам выбора. Первыми напали копьястребы. Они сотнями пикировали с неба, вырывали глаза, сдирали лица и откусывали пальцы. Казалось, пошел красный дождь. Вольных мечников обуяла паника, и лишь куритаи с варитаями откликнулись на сигналы рожка, встали защитным кордоном вокруг лагеря. На мгновение все стихло, ночь за светом факелов казалась белесой пустотой — и тут ее разорвал слитный рев сотен разъяренных медведей. Они ударили с двух сторон плотными клиньями мышц и когтей. Они разметали варитаев, будто солому, и в клочья разорвали лагерь. Повсюду падали визжащие располосованные люди, медведи выпускали кишки, сносили головы, разбивали людей в кровавые ошметки. В последний раз я видел генерала удирающим вместе с группкой куритаев, отчаянно отбивающихся от медведей. За генералом сбежала кучка ошалевших от страха вольных мечников. А я так и сидел у саней, усыпанных останками моих надсмотрщиков. Все происходило с ужасающей стремительностью. Медведи, похоже, предпочитали не драться, а раздирать трупы, но среди теней я различил силуэты множества набегающих воинов с копьями. Над их головами катился грохот от слитного хлопанья множества крыльев. Я понял: помедлить еще мгновение здесь — значит умереть. Я отомкнул цепь и, не заботясь о том, чтобы схватить хоть какие припасы, побежал в темноту. Я думал только о побеге и мчался до тех пор, пока ноги не подкосились от усталости. Я решил полежать немного и набраться сил, но было очень холодно, и невыносимо навалилась усталость. Я, наверное, ушел бы в бесконечный сон, если бы не услышал хруст медвежьих когтей по льду. Ужас придал мне сил, я, шатаясь, встал, но на большее меня не хватило. Я упал снова. Я знал, что у меня нет шансов, и повернулся лицом к своей погибели. Сквозь сумрак ко мне шла огромная тень с окровавленными лапами и мордой. У воларцев нет песен смерти. Воларцы не верят в богов или в вознесшиеся души, способные услышать эти песни. В последние мгновения я думал о глупых мечтаниях отца и о том, что так и не набрался храбрости расспросить его о матери.

Асторек умолк, и на его лице появилось отстраненное, озадаченное выражение — он вспоминал то, что не смог понять и принять. Ваэлин знал, каково ему. Он многократно ощущал себя так же.

— Волк, — сказал он.

— Да, — подтвердил Асторек и смущенно улыбнулся. — Медведь остановился в нескольких футах от меня. Он рычал, а глаза его светились чисто человеческой злобой. Зверь медленно приближался, казалось, он наслаждался моим ужасом. И вот уже его окровавленная морда зависла в нескольких дюймах от моего лица, меня обдало горячим смрадным дыханием. Я закрыл глаза, чтобы не видеть полного человеческой ненависти звериного взгляда, но вдруг дыхание перестало обвевать мои щеки — и я снова открыл глаза. Медведь сидел на задних лапах, опустил голову, втянул ее в плечи, и в его взгляде теперь виделся обычный человеческий страх — конечно, не передо мной, но перед чем-то большим и сильным. Я обернулся и увидел волка. Огромного, поразительного волка. Он был больше медведя, сжавшегося от страха. Волк заглянул в мои глаза, и я понял: он видит всего меня насквозь, до последней частички, видит кости, кожу, сердце и душу. И я не ощущал в нем зла. Рядом заскребли по льду. Я снова посмотрел на медведя. Тот развернулся, стремглав помчался в ночь и быстро пропал в ней. Несмотря на ужас и радость, жуткий холод по-прежнему лишал меня сил, выстуживал кожу, отбирал жизнь. У меня помутилось в глазах. Я понял, что умираю. И тогда волк зарычал. А во мне откуда-то возникла неколебимая уверенность, что я не могу умереть здесь. Непонятно откуда у меня нашлись силы встать и заковылять на север, вслед за волком. Он шел впереди, время от времени поворачивался и смотрел на меня, ожидал. Я ковылял за ним многие часы или, быть может, дни, утратив всякое ощущение времени. Если я спотыкался или меня захлестывала волна отчаяния, желания прилечь и отдохнуть на льду, волк рычал, и я шел дальше. Мы остановились, когда в небе замерцал зеленый огонь. Я не знал, что это такое, и упал на колени, думая, что ко мне пришла смерть или безумие. Возможно, мои учителя ошибались, я умер и теперь вижу то, что за вратами погибели. Страха не было, я почти ничего не чувствовал, во мне осталось лишь смирение, осознание пройденного пути, исполненного долга.

— И тогда волк завыл, — сказал Ваэлин.

Асторек закрыл глаза. Дарена взяла Ваэлина за руку, зная, что он тоже вспоминает волчий вой той ночью в лесу, когда волк призвал сеорда к оружию. Ваэлин знал, что Асторек не сможет описать переживание воя, счищавшего все с души, оставлявшего лишь самое нагое естество у немногих, испытавших благословение — или, скорее, проклятие волчьего воя.

Молодой шаман открыл глаза, обвел взглядом собравшихся у костра и грустно улыбнулся.

— Я бы заплакал, но слезы замерзли в моих глазах. Волк замолчал, в последний раз посмотрел на меня и затрусил прочь по льду. Я несколько минут глядел на небесный огонь, затем улегся на лед и заснул. Должно быть, Убийца Китов очень скоро нашел меня, потому что я сумел проснуться.

— И с тех пор ты здесь? — спросил Ваэлин. — Тебя не тянет вернуться домой?

— А куда мне возвращаться? Я потерял все. А когда воларцы снова явились на следующее лето, я сполна узнал всю злобу и жестокость моего бывшего народа. Мы знали о великой битве Медвежьего народа с Кошачьим. Те удрали на запад в поисках добычи полегче. Волчий народ не переживал, что Кошачьи люди ушли со льда. Они потеряли мудрость и выбрали странную дорогу. Но, хотя Медвежий народ и выиграл битву, потери оказались слишком велики. Медвежий народ не смог выдержать нового воларского нашествия. А воларцы усвоили урок, явились подготовленными и в гораздо большем числе. Когда они покончили с Медвежьим народом, то пришли за нами. Много Крыльев хорошо учила меня, а я был усердным учеником. Она хотела защитить меня от войны, но я решил воздать за добро. Мои волки и ее ястребы уничтожили много воларцев. Мы били в самые слабые места и отступали прежде, чем враг мог ударить в ответ. Мы били их месяцами. Их путь по льду стал сплошной кровавой полосой. Но воларцы все шли и шли, и я никогда не ощущал среди них запаха Токрева. Они перестали приходить два года назад. Мы посчитали, что научили их не соваться к нам, но, похоже, воларцы попросту отправились через большую воду мучить вас вместо нас. Нам жаль, что так получилось.

Ваэлин посмотрел на Кираль, та кивнула. Хм, она не слышит лжи — но лжи не было слышно и от Баркуса.

— Они придут снова и в еще большем числе, — пристально глядя на Ваэлина, проговорил Асторек. — Но теперь у нас есть вы, Тень Ворона.

Альтурк выбрал для уединения грязную крохотную хижину, немногим более чем навес на поляне поодаль от других строений. Дверь легко поддалась удару ноги, открылась и выпустила облако едкой вони, смрада немытого тела, перегара и испражнений. Громоздкая туша Альтурка лежала на кровати, застеленной шкурами, и храпела. Вокруг валялись моржовые клыки, в каких Волчий народ хранил запасы соснового эля, — все пустые. Похоже, Альтурк не замечал незваных гостей, пока Ваэлин не опрокинул на его лохматую голову ушат ледяной воды.

Лонак мгновенно превратился в рычащий комок ярости, выпрыгнул из кровати с дубинкой в руке — но смешался, завидев в дверях Ваэлина.

— Мерим-гер, ты наконец захотел умереть? — прошипел вождь.

— Сорбех хин, — произнес Ваэлин формальный вызов по-лонакски. — Ты больше не годен вести сентаров. Они — мои. Если хочешь удержать их — сразись со мной.

Он повернулся и вышел на поляну, где ожидали угрюмые сентары. Кираль объяснила, чего хочет Ваэлин. Никто не стал возражать.

— Неверные псы! — рявкнул Альтурк и выдал краткую яростную речь на лонакском, оставившую сентаров полностью равнодушными.

— Ты больше не слышишь слова Горы, — сказала ему Кираль. — Ты сделал себя мусором. Этот человек дает тебе шанс доказать свое достоинство.

Альтурк не ответил, но лишь презрительно хмыкнул, уставил мутные глаза на Ваэлина, крепче стиснул дубинку и прорычал:

— Где твое оружие?

Ваэлин развел руками — показал, что на поясе нет ни кинжала, ни меча.

— Зачем мне оружие? С чего мне тебя бояться?

Вождь онемел от ярости, но затем запрокинул голову, сочно расхохотался, так что между деревьями заметалось эхо, и отшвырнул дубинку.

— Мне нужно сказать тебе спасибо, — отсмеявшись, проговорил он. — Не каждому выпадает претворить мечты в реальность.

Он пригнулся и кинулся на Ваэлина. Жизнь среди Волчьего народа добавила вождю изрядно мяса на кости, и, несмотря на выпитое, он двигался с устрашающим проворством. Ваэлин едва успел уклониться и ударить кулаком в челюсть. Альтурк охнул от боли, но не пошатнулся, ударил с размаха. Ваэлин блокировал предплечьями, ткнул локтем в подставленное лицо лонака, затем провел серию быстрых ударов в лицо и живот. Ваэлин уклонялся от контратак, теснил вождя, бил с безукоризненной точностью — до тех пор, пока Альтурк не поймал кулак и не стукнул Ваэлина в висок.

Мир поплыл перед глазами. Ваэлин закачался, отчаянно стараясь вернуться в стойку. Альтурк не дал ему такой возможности, подсек ноги, ударил в лицо. В глазах померкло, вокруг остались лишь смутные тени в звездном блеске.

— Ты сделал моего сына грязью! — занося мясистый кулак, прохрипел Альтурк. — Из-за тебя, мерим-гер, я каждую ночь вижу сына. Я вижу, как он умирает.

— Я пощадил мальчика, — сплюнув кровь, чувствуя, как заплывает левый глаз, ответил Ваэлин, — а ты убил его. Убил мужчину, который сделал свой выбор.

В глазах Альтурка промелькнуло сомнение, горечь — и вина. И Ваэлин понял.

— Да ты же знал о его предательстве задолго до того, как убил его! — выдохнул Ваэлин.

Альтурк рыкнул, занес кулак, но Ваэлин харкнул кровью прямо ему в глаза. Лонак замешкался, Ваэлин извернулся и ударил ногой в голову, вскочил, ткнул отшатнувшегося вождя головой в живот и тут же — снизу вверх в челюсть. Затем провел серию прямых в челюсть, Альтурк шатался, отступал, бессильно махал руками, пытаясь отбиться. Наконец точный хук в голову — и Альтурк упал на колени.

Тяжело дыша, Ваэлин опустил забрызганные кровью кулаки.

— Нишак сказал мне, а я не послушал, — глядя на Ваэлина, глухо и равнодушно проговорил Альтурк. С его разбитого лица обильно струилась кровь. Он опустил голову, обмяк и пробормотал: — Я не прошу о ноже.

К Ваэлину подошла Кираль, протянула ему дубинку Альтурка:

— Талесса, рази точно. Он заслужил быструю смерть.

Кираль вдруг умолкла, выпрямилась, посмотрела на юг, болезненно скривилась. Наверное, песнь зазвучала с особенной силой. И спрашивать о ее предсказании не пришлось — надо льдом и лесом катилась весть, ясная всем, бесспорная и мощная. Сентары беспокойно заерзали, тревожно переглянулись. Они никогда еще не слышали настолько сильного и звучного волчьего воя.

Когда он стих, Ваэлин повернулся к лонаку. Тот уже встал, расправил плечи, и равнодушие проигравшего сменилось решимостью.

— Она мне понадобится. — Альтурк показал на дубинку.

В ожидании возражений Ваэлин посмотрел на Кираль, но она угрюмо и недовольно кивнула — мол, пусть берет.

— Мудрый Медведь знает ремесло целителя, — сказал Ваэлин вождю. — Он может заштопать твои порезы.

— Если бы я был трезвый, ты был бы мертвый, — буркнул Альтурк.

— Если бы, — рассмеявшись, сказал Ваэлин и кинул вождю его дубинку.

ГЛАВА ВТОРАЯ Рива

Она видела, что воларец умирает. Кожа пересохшей маской свисала с лица, глаза стали мутными и безразличными от перенесенных мук и унижения. Однако рассказывал он сильным и ясным голосом, отточенным столетиями ораторских упражнений.

— Императрица вышлет на вас треть оставшегося флота, — поведал он собравшимся на совет командирам экспедиционной королевской армии. — После победы над третью императрица постарается завлечь вас в залив Локар. А тогда оставшийся флот закупорит выход.

Рива наблюдала, как Щит изучает разложенную на столе карту. Собрание пришлось устраивать на главной палубе «Королевы Лирны». Никакая каюта не вместила бы столько командиров. Море сегодня успокоилось, хотя волны все еще били так, что ботик, везший Риву на борт флагмана, то и дело опасно кренился и черпал воду. Риве не слишком понравилась морская жизнь. Даже после того, как прошла морская болезнь, донельзя угнетала корабельная теснота. К тому же Рива до боли тосковала по Эллис и Велисс.

От грустных мыслей ее отвлек голос Щита. Элль-Нестра постучал ногтем по узкому заливу Ущелье Локар.

— Это единственный проход к столице Волара. Но если мы войдем в залив, нас нетрудно закупорить там всего лишь несколькими кораблями. Там тесно, численный перевес не поможет. Воларцы могут поставить гарнизоны на оба берега и не дать нам высадиться.

— Их новая императрица устроила элегантную ловушку, — с ноткой невольного восхищения в голосе произнес граф Марвен. — К сожалению, она — не генерал Токрев.

— Чересчур сложная комбинация, — равнодушно заметила королева. — Я сомневаюсь, что их императрица когда-либо играла в кешет. Владыка флота Элль-Нестра, что посоветуете?

— Бесполезная битва — всегда скверный образ действия, а в особенности на море, где столь многое определяется случайностью, — не отрывая взгляда от карты, ответил тот. — Маневрировать флотом, до предела загруженным солдатами, — тяжкая задача. Я предлагаю уйти от врага, направиться на северо-восток и высадиться вот здесь.

Он постучал по изображенному на карте неглубокому заливу в сотне миль к северу от Ущелья Локара.

— Кое-кто из моих капитанов промышлял контрабандой на этих берегах и рассказывал, что здесь есть пляжи, куда можно высадить одновременно пятую часть нашей армии. Бóльшая часть воларских войск оседлала берега Ущелья. Вряд ли навстречу нам вышлют значительные силы. А когда армия высадится, флот освободится для борьбы с теми, кто захочет перерезать наши пути снабжения.

— Граф Марвен, ваше мнение.

— Ваше величество, потребуется самое малое три дня, чтобы высадить целую армию, — сказал королевский владыка битв. — Хотя бóльшая часть воларской армии и сосредоточится на юге, следует ожидать нападения со стороны местных гарнизонов до окончания высадки и приготовления к маршу.

— Можно высадиться и дальше к северу, — вздохнул Щит. — Но еще две сотни миль на север высаживаться практически негде.

— Чем больше расстояние до Волара, тем меньше шансы на успех, — заметила королева, оторвавшись от карты, обвела взглядом собравшихся командиров — и остановилась на Риве. — А у нас есть люди с огромным опытом в отражении воларских атак.

— В добавление к вашим лучникам и стражникам я даю вам три полка королевской гвардии, в том числе Бегущих Волков. Все — ветераны.

— Ваше величество, это более чем любезно с вашей стороны, — сказала Рива.

Ее вызвали в королевскую каюту для частной аудиенции. Рива впервые очутилась с глазу на глаз с Лирной. Даже здоровенному лорду-защитнику было приказано подождать снаружи. Риву снова поразила невероятная красота королевы. Даже тонкие белые линии, бегущие по лбу к отросшим роскошным рыже-золотым волосам, скорее подчеркивали, а не портили ее. Не только красота, но врожденная, неколебимая уверенность в себе, ощущение властной силы — вот что приковывало к Лирне все взгляды. Но, вопреки тому, а скорее — именно из-за этого, Риву нисколько не привлекала Лирна.

«Ее было легче любить обожженную, — подумала Рива. — Сейчас она чересчур совершенна».

— Я хочу, чтобы вы знали: вы вольны отказаться от моего назначения. Отказ не навлечет на вас мою немилость.

— Мы пришли сюда, чтобы покончить с врагом. К тому же мне куда легче сражаться на суше, а не на море.

— Да, к морю надо привыкнуть, — улыбнувшись, произнесла королева.

Ее улыбка не походила на то сверкающее чудо, которым Лирна так умела одарять своих подданных.

— Перед тем как уйти на север, лорд Ваэлин попросил меня позаботиться о вас, не подвергать вас чрезмерной опасности. А точнее, он просил меня оставить вас в Королевстве в качестве регента.

«Он всегда старается изображать старшего брата», — подумала Рива и чуть не рассмеялась, а вслух сказала:

— Да, ваше величество, я едва ли гожусь для подобной работы. Но я хотела бы осведомиться о целях экспедиции лорда Ваэлина на север.

— Секреты хранят, потому что на это есть веская причина, — ответила королева, и ее улыбка понемногу поблекла. — Достаточно сказать, что возможные выгоды от его предприятия весьма существенны. Кстати, мне посчастливилось прочитать более подробные описания произошедшего в Алльторе. Я раньше не понимала, насколько тяжелым было ваше положение и до каких крайностей вы дошли.

Рива вспомнила лицо воларца, опустившегося на колени у эшафота. И те слова, мол, вы не лучше нас.

— Ваше величество, выживание заставляет идти на крайности, — сказала Рива.

— Золотые слова. Вспоминайте их, когда будете выполнять свою миссию. Эта война еще не выиграна. Выживание наших людей требует победы любой ценой. Вы понимаете?

Теперь лицо королевы стало холодной маской без тени сочувствия или снисхождения.

Любой ценой, надо же. Рива смотрела в ледяные безжалостные глаза королевы, и вдруг волной накатило узнавание. Да, Рива видела такой же взгляд. Тот, кто отравил ее детство, тоже частенько глядел так — обычно перед тем, как избить Риву.

— Ваше величество, не могли бы вы пояснить для меня? — осведомилась она. — Миссию выполнить проще, если даны ясные указания.

Королева и бровью не повела.

— Варитаев захватывать, если предоставится возможность. Вольных мечников убивать всех.

— А если они сдадутся?

— Значит, их проще убить, — заключила королева, подалась вперед, всплеснула руками, изобразила на лице сестринскую любовь и заботу. — Как вы и сами сказали, миледи, мы явились сюда, чтобы покончить со всем.

Щит проводил Риву назад на «Маршала Смолина», одного из построенных по королевскому приказу монстров, груженного личной гвардией Ривы и пятой частью алльторских лучников. Официально лорд Элль-Нестра отправился проследить за подготовкой к высадке, хотя Рива и заподозрила, что дело во внезапном нежелании находиться в обществе королевы, возможно, из-за судьбы воларца. Рива уже собралась спуститься в свой ботик, когда увидела, как воларец отшатнулся от королевы, а его поблекшее вялое лицо внезапно запылало яростью. Королева глядела на него с мрачным удовлетворением. Он зарычал, выставил руки с растопыренными пальцами, будто когти, кинулся на Лирну, целясь ухватить за горло. Отточенным спокойным движением королева выдернула из рукава кинжал и вонзила воларцу в грудь, прежде чем успели среагировать телохранители.

— Выбросьте это за борт, — велела Лирна лорду Илтису.

Мюрель подала платок, королева, уже не обращая внимания на воларца, вытерла лезвие. Но тот еще не умер, он продолжал дергаться и изрыгать проклятия на своем языке, пока лорд-защитник нес его к борту. Лирна и не глянула, как он полетел к волнам. Она подошла к Риве, очень тепло попрощалась и пожелала удачи при высадке.

Когда Рива со Щитом вскарабкались по веревочным лестницам на палубу корабля, Рива сказала:

— Думаю, он всяко заслужил такой конец. Этот воларец — владелец бесчисленных рабов и член Совета, пославшего армию на завоевание нашего Королевства.

— Она убила его сына, — угрюмо и глухо проговорил Элль-Нестра, — и захотела, чтобы он узнал это перед смертью.

— Наша королева справедлива, но ее суд суров.

— Миледи, это ваша королева, не моя. Моя верность ей закончится с концом войны.

С тем Щит ушел говорить с капитаном корабля, а Рива отправилась рассказывать Антешу и Арентесу о плане.

— А, так нам быть авангардом войска. Что за исключительная честь, — поглаживая усы, сказал командир стражи.

— Честь исключительного риска, — добавил Антеш, всегда с осторожностью относившийся к монаршим планам.

Во время марша в Варнсклейв Ваэлин рассказал Риве о своем раннем знакомстве с Антешем и прежней ярой ненависти капитана лучников к идее Объединенного Королевства. Хотя за годы ненависть и угасла, глубокое недоверие ко всему азраэльскому не покинуло Антеша.

— Мы за тысячи миль от дома, перед нами злобный враг, — сказала Рива. — Милорд, всякий рискует в этой армии. Пожалуйста, сообщите о наших планах вашим капитанам. Высадка через пять дней.

Рива хотела рассказать о королевских указаниях насчет пленных, но слова застряли в глотке. Ее люди вряд ли нуждались в подобных инструкциях и, скорее всего, сами прикончили бы любого воларца, взятого с оружием в руках. Но подстрекать к бессмысленному кровопролитию ей казалось глубоко неправильным. В книгах Отца не было ни слова про месть.

На следующий день появились чайки, еще через день вдали туманно обрисовалась земля. Тридцать кораблей с ополчением Кумбраэля и лучшей частью гвардии шли в десяти милях от основного флота. Королева позаботилась о том, чтобы снабдить авангард четырьмя новыми чудесными баллистами и миниатюрной нильсаэльской женщиной, похоже, в тонкостях знавшей работу баллист.

— Миледи, госпожа Алорнис передает вам самые лучшие пожелания, — неуклюже поклонившись, сказала женщина Риве. — Она хотела прибыть сама, но королева пригрозила привязать госпожу к мачте.

Рива позволила нильсаэльке набрать команды для баллист из Изувеченных дочерей, отряда женщин-добровольцев, захотевших служить Благословенной госпоже Риве. Их насчитывалось чуть больше двух сотен, и, как и среди призванных мужчин, половина была младше двадцати — угрюмые и свирепые молодые женщины, за плечами у каждой — страшная история о жутком насилии, о пытках, рабстве и погибших родных. Арентес хотел держать женщин подальше от мужчин, назначить поварихами и носильщицами, но Рива сурово пресекла попытку унизить женщин-новобранцев. Она сама взялась тренировать их, хотя их благоговение и безоговорочная вера в то, что сама Рива считала большой ложью, сильно раздражали.

— Благословенная госпожа, позвольте мне, — попросила стройная девушка восемнадцати лет за день до высадки и опустилась на колено перед Ривой.

— Лера, я уже говорила тебе: прекрати, — сказала Рива.

Взгляд Леры был полон невинности, и лицо тоже могло бы остаться воплощением невинности и чистоты, если бы не шрам от искалеченного левого глаза до верхней губы — след наказания за мелкую провинность во время рабства. Лера глянула на остальных Изувеченных дочерей, стоящих неподалеку со склоненными головами.

— Я хочу спросить: какую часть Десятикнижия нам читать по утрам, чтобы снискать благословение Отца?

Рива подумала, что у Отца нет благословения для войны и вряд ли Он ее одобряет. Но нельзя говорить такое своим солдатам. Ложь уже завела тысячи людей за океан — и не время отбрасывать ее.

Рива подняла Леру на ноги, причем грубее, чем намеревалась, потому что в последний момент девушка отпрянула и захотела поклониться.

— Все вы должны выбрать свое личное место, свой стих. Множество не может мыслить одинаково, ибо Отец создал нас разными и всякая душа — новая грань Его любви к нам. Своими собственными глазами найдите путь к любви Отца и не позволяйте никакой силе сбить вас с пути.

«Книга разума». В последнее время Рива цитировала почти всегда именно ее.

— Миледи, мы будем рядом с вами? — с детским любопытством и ожиданием спросила другая девушка, и остальные замерли в напряженном внимании.

— Я не позволю услать вас от меня, — заверила Рива. — А теперь возвращайтесь к тренировкам.

Она подошла к бочке у мачты, набрала воды для питья и заметила взгляд Элль-Нестры.

— Милорд, вы хотите что-то сказать мне?

— Боги одарили вас поразительной прозорливостью, — пожав плечами, заметил он. — Когда-то я тоже отличался ею. Но не любил ее. Когда пытаешься думать за всех, болит голова.

— Ваши боги — всего лишь частицывымысла на канве легенд.

— А ваши живут на небесах, отвечают на ваши мольбы, а когда вы умираете, позволяют вечно скитаться по полям.

— Я нахожу ваше невежество поразительным для человека, так много путешествовавшего.

Он помрачнел и кивком указал на Изувеченных дочерей, отрабатывавших новый прием фехтования, преподанный Ривой:

— Вы же знаете, что их ожидает после высадки. Сколько из них умрет, веруя в Благословенную госпожу?

Рива не разозлилась. От правды не убежишь, к ее колючкам надо привыкать. Рива посмотрела на «дочерей». Месяцы практики помогли в обращении с оружием. «Дочери» неплохо двигались, умело атаковали и парировали. И свирепости им не занимать. Воларцы превратили многих в яростных мстителей. Но все же. Они такие юные.

«Как и я сама когда-то», — подумала Рива и добавила вслух:

— А у вас был выбор, когда враг явился захватывать острова? Сколько ваших пиратов умерло при Зубах или Алльторе? А если война так уж ненавистна вам, а королева отвратительна, отчего вы здесь?

Рива ожидала гнева — но ответ был тихим и спокойным, хотя и с ноткой горечи:

— Я думал, что на моей душе пятно, и захотел его смыть. Но, кажется, я лишь испачкал себя так, что уже не отмоешь ничем.

Из «вороньего гнезда» донесся крик.

— Уже показалась бухта, — заметил Щит. — Миледи, время собирать силы.

С тем он поклонился и ушел.

На якорь встали в миле от берега. Моряки приготовились вытаскивать корабли на пляж, Рива ожидала на палубе вместе с Изувеченными дочерьми. Гвардейцы, назначенные первыми к высадке, сгрудились у борта, а с ними и приданный отряд лучников. Антеш с основной массой своих людей ожидал на соседнем корабле, остальные гвардейцы качались на волнах в полумиле к западу. Нетерпение Ривы росло. Зловредное время норовит растягиваться до бесконечности как раз тогда, когда хочется поскорее.

Чтобы отвлечься, Рива обвела взглядом корабль и заметила на баке Щита. Тот взял у капитана подзорную трубу и указал на берег.

— Враг? — подойдя, спросила Рива.

— Их немного, — не отрываясь от подзорной трубы, ответил Щит. — Три десятка. Уверен, вы справитесь с легкостью. Хм, а один только что упал с коня.

Он нахмурился, неуверенно улыбнулся.

— Милорд Щит, я вижу шквал! — заорал дозорный с «вороньего гнезда» и яростно замахал рукой. — Он идет с севера!

Рива подбежала к Щиту, выглянула за борт. На горизонте встала почти черная стена облаков, проблескивающая молниями. Он нее катился глухой рокот. Стена стремительно росла, приближалась с каждым мгновением.

— Невозможно! — выдохнул Элль-Нестра.

— Что нам делать? — спросила Рива, но тот лишь пялился на стремительно несущуюся бурю в немом изумлении.

— Милорд, что нам делать?! — заорала Рива, схватила его за кольчугу и потрясла.

Он тяжело уставился на нее, вздрогнул, вырвался из ее рук и закричал:

— Поднять якоря! Поднять все паруса! Держать курс на юг! Капитан, сигналь кораблям следовать! Миледи, отведите людей вниз.

Команда засуетилась, Рива выкрикивала приказы, гнала кумбраэльцев вниз, но сама задержалась на баке. Буря стремительно догоняла. Как же она может двигаться так быстро? И тут Риве вспомнилась другая неожиданная буря — в Алльторе, тогда днем хлестал дождь, а ночью валил снег. Те люди на берегу… неужели они местные Одаренные?

Благодаря отчаянным усилиям команды огромный корабль вскоре лег на южный курс. Развернутые паруса тут же надулись от ветра, быстро превратившегося в ураган. Другие корабли последовали примеру, хотя мельденейские команды гораздо лучше справлялись с маневрами, чем команды Королевства. Рива с тревогой наблюдала, как болтается на волнах корабль с полком королевской гвардии, опасно кренится, а поднята лишь половина парусов, и кормчий не может развернуться на юг. Вскоре дождь полил так, что различались только смутные силуэты, — ближайших кораблей. И те скоро пропали, а Риве показалось, что сквозь мокрую мглу донесся протяжный стон. Несколько минут, и корабль угодил в бурю. Мир окутала воющая свирепая тьма.

Дуло так, что невозможно было устоять на ногах. Сквозь вой ветра слышался треск снастей. Моряки валились на палубу, ветер подхватывал, швырял их в море. Рива поскользнулась и поехала по залитой палубе. Пролетев мимо люка, она услышала испуганные крики Изувеченных дочерей. Вода каскадом лилась им на головы. Рива ухватилась за фальшборт, корабль наклонился, и она перевалилась на внешнюю сторону, отчаянно вцепилась в балюстраду. Ветер и дождь трепали тело, норовили оторвать, унести в море. Рядом пронесся человек в темном, скребнул пальцами по кольчуге, взвыл — но его голос тут же потерялся среди шторма.

Борт резко поднялся, и охнувшую от неожиданности Риву перебросило назад, на палубу.

— Миледи! — закричал Арентес, кинулся к ней, вытянув руки.

Она протянула руку навстречу, и тут корабль ударило. От сотрясения руки соскользнули с фальшборта, за палубу не удалось ухватиться, слишком круто и скользко. Их с Арентесом понесло к правому борту, командир гвардии с мокрым страшным хрустом проломился сквозь фальшборт. Рива проскользнула в дыру и полетела в кипящий океан.

Ярость шторма мгновенно утихла, сменившись безмятежным спокойствием подводного мира. Наверху — лишь серые завихрения. Рива шла на дно под тяжестью оружия и кольчуги. Леди Алльтора отцепила лук, зная, что на этот раз шедевр мастера Аррена погибнет навсегда, отстегнула и выпустила из рук перевязь с мечом. Корчась от нарастающего холода, Рива вцепилась в ремни кольчуги, принялась дергать за них. Изо рта серебристой чередой пошли пузыри.

Ремни не поддавались рывкам.

«Нет! Паника убьет тебя», — сказала себе Рива.

Она вытянулась, повернулась лицом вверх, чтобы замедлить погружение, вытащила кинжал и перерезала ремни. Кольчужная рубашка ослабла, соскользнула, Рива ощутила, что поднимается, но, судя по нестерпимой боли в груди, слишком медленно. Изо всех сил сопротивляясь желанию вдохнуть, напрягая грудную клетку, Рива оттолкнулась ногами.

Она вырвалась на поверхность и закричала, втянула пропитанный влагой воздух, закашлялась. Ее швыряло малыми и большими волнами. Арентеса не видно. Вообще никого поблизости не видно. Тут грохнуло и хрустнуло, словно тысяча деревьев сломалась от одного удара. Дождь на мгновение ослаб, и показался «Маршал Смолин». Корпус гиганта содрогался, его будто волочило вдоль невидимого барьера, паруса сорвало с мачт, а с бортов сыпались темные капли. Рива не сразу поняла, что это люди — ее люди, прыгающие в море с разваливающегося под ними корабля.

Дождь и туча снова закрыли его. Но, хотя от холода немели ноги и руки и тело пронизывала дрожь, Рива все смотрела туда, где гибли ее люди. Она знала, что скоро умрет, и не хотела сопротивляться смерти.

«Я убила их всех своей ложью», — подумала Рива, когда волна захлестнула ее с головой.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Френтис

Эта вилла оказалась самой большой из всех виденных раньше — скорее крепость, чем жилище, с высокими толстыми стенами, с садами на несколько акров вокруг. Несомненно, хозяин был богат. Он содержал гарнизон в две сотни варитаев. Но, несмотря на укрепления, хозяин оставил виллу, как только ему донесли о приближении войска рабов. Местных варитаев легко было сосчитать: они лежали четырьмя ровными рядами во дворе, все с одинаково разрезанными от уха до уха глотками.

— Никаких ценностей и лошадей, — доложил Дергач. — Большинство рабов в доме. В отличие от этих, кое-кто пробовал драться, но без особого успеха.

— Две сотни своих же людей, — недоуменно качая головой, проговорила Иллиан. — Какая бессмыслица!

— Они уже знают, как мы действуем, — заметил Френтис и указал на молчаливую группу освобожденных варитаев. — И не хотят, чтобы мы приобрели новых солдат. Мастер Ренсиаль, судя по состоянию тел, хозяева не дальше, чем в дне езды на север. Пожалуйста, мастер, позаботьтесь об этом.

Ренсиаль вскочил на коня. Отряд галопом вынесся из ворот и помчался на север. Зная странности натуры Ренсиаля, Френтис испытал сильное желание присоединиться к погоне. Но лучше было остаться здесь. В последние дни мастер изменился. Взгляд сделался осмысленней, иногда Ренсиаль даже произносил что-то, не требовавшее обычной расшифровки. Воистину безумец обретает разум на войне.

Не все рабы были перебиты при бегстве хозяев. Работавших в полях не тронули. Многие разбежались, но изрядная толпа вернулась назад, встревоженная и удивленная неожиданно теплым приемом. Рабы плакали от горя при виде убитых товарищей, в особенности — мужчины над погибшими женщинами. Браки между рабами запрещались, но Френтис видел, что повсюду рабы по-человечески привязывались друг к другу вопреки всяким барьерам и препонам. Потерявшим близких Френтис и передал одетого в черное хозяина, которого на следующий день притащил Ренсиаль. Он пригнал беднягу привязанным к своей лошади, со спутанными руками и ртом, прочно заткнутым кляпом.

Когда бывшие рабы с ножами и кнутами в руках окружили бывшего хозяина, Ренсиаль сказал:

— У него были жена и дети. Я их отпустил.

— Само собой, мастер, — подтвердил Френтис и подумал, что воларцы-хозяева всегда молят о пощаде.

И этот упал на колени, воздел руки — высокий крепкий мужчина, судя по виду и регалиям на вилле, военный. Быть может, известный офицер, герой войны, пожинающий плоды успешной карьеры, обзаведшийся внушительным домом, семьей, рабами. А теперь он всего лишь перепуганный человечек, обмочившийся, молящий о пощаде. Отчего воларцы всегда выпрашивают жизнь?

Когда началась пытка, Френтис ушел туда, где Иллиан тренировала рекрутов. Людей из Королевства теперь было меньшинство. Вольные мечники, которым позволили бежать с поля битвы, быстро разнесли новость, и со всех сторон потекли люди. Прибывшие исчислялись сотнями, и всего за месяц бунта войско разрослось до четырех тысяч. Потребность прокормить столько ртов заставила двигаться на северо-запад, к Новой Кетии, в край богатых плантаций. Вилла была первой из них.

Френтис немного понаблюдал за тренировкой и с удовольствием отметил, как умело и легко Иллиан заправляла рекрутами, ни дать ни взять — мастер на тренировочной площадке Ордена. Иллиан обучала работе с шестом, необходимой для обращения с копьями и алебардами, — в немалой степени потому, что другого оружия не хватало. Френтис поставил своих кузнецов перековывать как можно больше инструментов в топоры. Пока не появится достаточно оружия, придется торчать на вилле, а это скверно. Чтобы восстание не теряло темпа, Френтис послал в противоположные стороны Лекрана и Ивельду, дав каждому по две сотни бойцов и приказ освободить как можно больше рабов.

Подошел Тридцать Четвертый. Бывший раб облачился в снаряжение, взятое с тел офицеров отряда вольных мечников, и являл собой образец военной аккуратности: вычищен каждый дюйм доспехов, сияют надраенные пряжки.

— Он готов? — спросил Френтис.

— Он исцелен, брат, и полностью готов ездить верхом. Но все еще отказывается говорить.

— Это странно. Когда они понимают, что вы такое, их не унять.

— Кто я, а не что я, — с необычной резкостью поправил Тридцать Четвертый. — И то, чем я был раньше.

— Да, конечно, — с виноватой улыбкой сказал Френтис. — Проводим его?

Воларец отказался называть имя, но его отыскали в письмах, найденных в командирском багаже. Парень сидел во дворе, прикованный к акации.

— Почтенный гражданин Варек, как ваше здоровье? Уже лучше? — присев рядом на корточки, осведомился Френтис.

Воларец не ответил. Он прислонился к стволу и глядел с усталой злобой. Очнуться в цепях и увидеть свой батальон наголову разгромленным — не самое легкое переживание.

— У меня хорошие новости для вас, — сказал Френтис и велел Тридцать Четвертому разомкнуть кандалы. — Вас ожидает свобода.

Варек насторожился. Френтис уловил проблеск поспешно скрытой радости в его глазах.

— Уверяю, я не пытаюсь обмануть вас, — заметил Френтис, взялся за цепь и дернул.

Воларец нехотя поднялся на ноги и все время косился — ожидал удара. Френтис повел пленника через двор, зная, что тот обязательно подметит, сколько бывших рабов тренируется с оружием. У арки входа на виллу ожидал Дергач.

— Надеюсь, мы не ошиблись — это ваш конь? — снимая наручники, спросил Френтис.

Воларец немного расслабился, потер ободранные кандалами запястья, посмотрел на коня, потом на Френтиса. И заговорил впервые с тех пор, как очнулся:

— Я ни за какую награду не предам мой народ.

— Вряд ли свобода будет вам наградой, — заметил Френтис. — Думаю, вы понимаете, что вас ожидает в Новой Кетии. Вы — побежденный опозоренный сын знаменитого отца. Вы не сможете вынести стыда. Но, прежде чем покончить с собой, пожалуйста, сообщите своим мучителям: произошедшее с вами скоро случится и с ними. Еще до конца года их город падет, все, кого они держат в неволе, будут освобождены. Но моя королева полна сострадания, она согласится пощадить принявших ее условия.

— Вы обезумели, — выдохнул воларец.

— Защитники должны уйти со стен, оставив ворота открытыми. Все вольные мечники должны сложить оружие, все рабы, включая варитаев и куритаев, должны быть освобождены. Город станет собственностью королевы Лирны Аль-Ниерен, и она со временем справедливо распределит земли и богатства.

Френтис шагнул ближе к Вареку и, ощущая нарастающую злость, добавил:

— Если вы не согласитесь на эти весьма умеренные требования, ваш город будет полностью разрушен, а все взятые с оружием воларцы — казнены.

— Вы и в самом деле верите, что эта шваль способна захватить Новую Кетию? — мотнув головой в сторону тренирующихся рабов, произнес Варек. — Полагаете, Совет будет праздно ждать, пока вы подойдете к городу? Вас разотрут в пыль прежде, чем вы увидите стены Новой Кетии. С тех псов, кто останется в живых, сдерут кожу и оставят гнить на солнце — и это еще если им повезет.

— Похоже, вы не в курсе последних новостей, — улыбнувшись, заметил Френтис и, придвинувшись к воларцу, доверительно шепнул: — У вас больше нет Совета. У вас императрица, а уж она, поверьте мне, будет лишь смеяться, наблюдая, как я превращаю в пыль ваш город.

— Я приму все, что ожидает меня, и готов стерпеть тысячелетнюю муку за шанс снова встретиться с вами в бою, — с угрюмой решимостью сказал Варек.

— Но перед тем возьмите пару уроков фехтования, — посоветовал Френтис и сказал Дергачу: — Проводите почтенного гражданина до заката. Если он хоть раз обернется — убейте.

Новое тело сильнее оставленного на берегу. Оно прыгает, вертится с быстротой и точностью просто на зависть, но все же…

— Ты ведь тоже чувствуешь это, — замечает Посланник, развалившийся в кресле на балконе.

Он в теле арисая, одного из немногих с кровью Одаренных, высокого и тощего. За ним стоят еще шестеро, у всех разные лица, но одинаковое выражение на них. Женщина никогда раньше не встречала так много Посланника, и это действовало на нервы. Одного и так более чем достаточно.

Она опустила короткий меч, выпрямилась — нагая, блестящая от пота после упражнений. Если Посланника и возбуждало это зрелище, то ни одно из шести его тел не подало вида. А небо за ними уже потемнело. Как странно и неприятно. Когда она вернулась в башню Совета, был полдень. То есть в новой оболочке контроль над временем стал еще хуже.

— Что чувствуешь? — спросила она.

— Онемение. Холод уже не холодит, как прежде, жара не печет. И с каждым разом все хуже. Сейчас я не чувствую почти ничего. — Разглядывая ее, он склонил голову, хищно ухмыльнулся. — Ты ведь чувствуешь на этот раз?

Она подавила вспышку гнева. Посланник прозорлив. Эта оболочка была старше прежней, ее хозяйка родилась не в рабстве и оставила множество воспоминаний, постоянно всплывавших с раздражающей ясностью. Вот она играет с братом на берегу горного озера… вот смеется фокусам, которые показывает отец…

Сначала женщина думала, что Дар настолько мал, что его невозможно определить, а потом поняла: яркая память и есть Дар, сохраняющий каждую мысль, действие и слово, неизменные и одинаково яркие.

— Ты сказал, что тебя будет восемь, а я вижу только семь, — замечает женщина.

Ах, как они все в унисон стискивают зубы, борются с гневом.

— У Аль-Сорны есть талант находить полезных друзей, — наконец цедит Посланник.

Тогда женщина замечает: несмотря на молодость и силу, очевидны следы недавней тяжкой раны Посланника. В глазах — боль, усталость и даже, как ни удивительно, — страх.

— Ты уверен, что знаешь, где найти его?

— Он ищет бессмертного человека. Достаточно пойти на север — и найдешь его след. Сделай меня генералом и дай подходящий грандиозный титул, Повелитель севера или что-нибудь в этом роде.

— Северными армиями командует генерал-губернатор Латетии. Я выдам тебе приказ о казни. Когда генерал-губернатор умрет, называй себя как хочешь, — говорит женщина.

— Надо сказать, ты не очень любишь губернаторов. После Латетии кто-нибудь из них еще останется в живых?

— Только губернатор Эскетии. Я хотела его казнить, но сейчас больше склоняюсь к тому, чтобы предоставить его судьбе.

Выражение на лицах меняется снова, они делаются блеклыми и мертвыми, и женщина понимает: сейчас будет говорить не Посланник.

— Тебе больше нельзя проявлять снисхождение. У всякого развлечения есть пределы. Оно мешает достижению твоей цели. Он хочет, чтобы ты немедленно разрешила проблему.

— Но Совет мертв, а флот этой суки разбит, причем моими руками, — говорит женщина. — Мне кажется, я заслужила небольшое развлечение.

— Ты развлекаешься уже три столетия. Десятками лет подряд ты убивала и злобствовала. Теперь пришло время платить.

Ее рука помимо воли сжимается на рукояти меча. Женщина впервые позволяет себе выказать всю глубину неприязни к Посланнику и тому, кто стоит над ним. Все семеро напрягаются, сидящий в кресле встает.

— Ты мечтаешь стать вечной и жуткой повелительницей мира и править бок о бок с этим мальчиком? Хочешь сделать весь мир своей игрушкой? Думаешь, получится?

— Если я больше не нужна ему, убей меня — если сможешь, конечно, — улыбаясь, говорит она.

Семь рук одновременно тянутся к мечам. Она понимает, что расклад безнадежен и впереди — смерть. Женщина знает, что ее любимый видит ее, и шепчет: «Гляди и гордись мной».

Но все семь тел Посланника убирают руки с мечей и молча гуськом направляются к двери. Сидевший в кресле задерживается и говорит устало, будто солдат, призванный исполнять тяжелый и нудный долг:

— Он всегда находит новое употребление нам. Можешь оставить мальчика, если возьмешь его живым. Но его дело должно быть улажено.

Оставшись в одиночестве, она закрывает глаза, ищет его присутствие, ощущает его стальную решимость, и новое сердце грозит разорваться от радости. Наконец туман сплетается в такую знакомую форму…

— Любимый, его слова ничего не значат, — говорит женщина и протягивает руку, чтобы погладить его лицо. — Мир еще может быть нашим.

Он схватил тянущуюся к лицу руку, зарычал от ярости, выдернул нож и приставил к глотке.

— Нет! — прошипел он ей в лицо, чуть надавил.

Перепуганная Лемера запищала, задрожала от ужаса. Френтис запрокинул ее голову назад, открыв трепещущее горло.

Затем он шумно выдохнул, уронил нож, откатился и скорчился на краю кровати, стиснув руками голову.

— Что такое? Зачем ты здесь? — выговорил он, когда унялась дрожь в руках.

— Я услышала крик… вы видели кошмар… — прошептала она.

Он глянул через плечо, заметил тонкую хлопковую сорочку, почти ничего не скрывающую, и глубокий ужас в глазах, отвернулся. Френтис занял господскую спальню, просторную выставку роскоши со стенами в батальных картинах, изображающих немыслимо правильные и упорядоченные битвы. В нескольких фигурировал сам хозяин, высокий и горделивый, с мечом в руке, со взглядом, полным стальной решимости, командующий солдатами. Разительный контраст с окровавленной, умоляющей о пощаде руиной, оставленной умирать во дворе, когда рабам наскучило мучить.

— Я иногда вижу кошмары, — запинаясь, проговорил Френтис. — Я прошу прощения за то, что напугал тебя.

— Ничего. Меня пугали и страшней.

Он ощутил, как она передвинулась, нерешительно коснулась его спины.

— Ты столько сражался, но у тебя нет шрамов.

— У меня они были, но исцелились.

— Плетельщик?

— Нет, — сказал он и вспомнил слова «зерно прорастет». — Нет, это было другое, то, что я и сам не надеюсь понять.

Он снова посмотрел на нее. Ее рука скользнула по спине, легла на плечо. Он осторожно отвел ее.

— Тебе лучше идти.

Лемера немного отодвинулась, но не ушла. Хотя ее лицо оставалось в тени, Френтису показалось: она улыбается.

— Сестра сказала, что вам запрещено прикасаться к женщине. Я думала, сестра шутит.

— Вера требует человека целиком.

Лемера шевельнулась снова: подтянула к себе колени, уложила на них подбородок, склонила голову, рассматривая Френтиса.

— И ты так уж рад отдать всего себя?

— Я всегда хотел лишь быть в ордене.

— А мир за его пределами тебя совсем не влечет?

— Я видел мир со всеми его влечениями. И выбрал орден.

— После вчерашней тренировки Дергач ударил человека, рассказавшего о тебе странную историю. Будто бы тебя допустили во дворец с женщиной, владевшей гнусной магией, и вместе вы убили вашего короля. Человек солгал?

— Нет. Дергачу не следовало его бить.

— Но твоя королева освободила тебя и послала сюда, — сказала Лемера.

— Я действовал не по своей воле. Магия той женщины связала меня и заставила совершать жуткие поступки.

Лемера выпрямилась, и Френтису показалось, что она внимательно рассматривает его лицо. Столь пристальное внимание немного раздражало. Он уже хотел снова попросить ее уйти, когда она сказала:

— Мы с тобой не такие уж разные.

Затем она улеглась на кровать.

— Можно я посплю здесь, только эту ночь? Мне тоже снятся кошмары. Я обещаю: никаких… хм, влечений.

Френтис сказал себе, что следует ее выгнать, ведь добром это не кончится. Но ему показалось слишком жестоким выгонять бывшую рабыню. Потому он спокойно лег рядом, попытался расслабиться, но знал, что до утра уже не сомкнет глаз. Она тут же придвинулась ближе, положила голову ему на плечо, сплела его пальцы со своими.

— Мы же не победим, ведь так? — шепотом спросила она.

— Не говори так. Моя королева плывет сюда с большой армией. Если мы продержимся…

— Я была рабыней, но я не глупая. Империя огромна. Трудно даже вообразить, насколько она большая. Мы истребили лишь крошечную долю сил, которые могут выслать против нас. Они перебьют нас всех, потому что мы были рабами, а рабам нельзя позволять и крошечного проблеска свободы. Без нас у воларцев не будет империи.

— Если ты считаешь наше дело таким уж безнадежным, зачем присоединилась к нам? — спросил Френтис, решивший расставить все по местам.

Она придвинулась еще ближе, обняла его свободной рукой, теснее сплела пальцы.

— Потому что ты предложил то, о чем я уже и забыла: выбор. Я выбрала умереть свободной.

За несколько следующих недель их число удвоилось. Ивельда с Лекраном десятками приводили рекрутов, и еще больше беглецов сами приходили на виллу. Вскоре собралось так много, что стало не хватать еды. Френтису пришлось приказать людям выйти на поля и собирать урожай. Приказ вызвал много возмущения, но удалось смягчить его обещанием, что все по очереди будут исполнять рабочую повинность — включая командира. Конал, рожденный в Королевстве кузнец, выбивался из сил, но оружия все равно отчаянно не хватало. Лишь треть армии можно было считать прилично вооруженной, и у стольких же людей имелись инструменты.

— В Новой Кетии масса оружия, — сказал Лекран на вечернем совете.

— У нас все еще слишком мало сил, чтобы взять ее, — ответил Френтис.

Тридцать Четвертый хорошо знал Новую Кетию, представлял толщину ее стен и силу гарнизона. К тому же императрица наверняка выслала подкрепления, а возможно, и явилась сама. Френтис решил не видеть снов и пил зелья брата Келана, несмотря на жуткую головную боль. Кампания входила в критическую стадию, и Френтис не хотел рисковать открытием своих замыслов, когда разумы соприкоснулись бы во сне. Императрица будет зла из-за потери контакта и потому может склониться к опрометчивым поступкам.

— Если выжидать дальше, эта область лишится рабов, — возразил Тридцать Четвертый. — Те, кто не присоединился к нам, были убиты либо уведены хозяевами. Но если мы двинемся на юг, не сомневаюсь: через несколько месяцев наша армия станет воистину могучей.

— У нас нет нескольких месяцев, — заметил Френтис. — Флот королевы уже отплыл, наш поход на юг не поможет отвлечь воларцев от ее войска.

— Больше половины наших людей не из Королевства. Они ничего не знают о королеве. Они пришли за обещанием свободы, а не смены одного господина на другого.

— Если с нашей помощью королева победит, каждый раб этой империи получит свободу, — напомнил Френтис. — Война королевы — война за всех рабов. Дайте им ясно понять это.

Он подумал, что все же надо сниматься с места и наносить удар.

— Что это за город? — спросил он и указал на точку на северном побережье, в пятидесяти милях на восток от Новой Кетии.

— Виратеск, — ответил Тридцать Четвертый. — Это небольшой порт, обслуживающий северные торговые пути.

— Оборона?

— Нечто вроде стены. Город бедный, там живет всего горстка носящих черное, и у них нет денег содержать стену, которая и так не нужна уже много столетий, — проговорил Тридцать Четвертый. — Но, насколько я помню, там оживленный невольничий рынок. Базары в Новой Кетии часто переполняются, так что многие работорговцы направляют часть товара в Виратеск.

Френтис подумал, что, если сжечь город, настолько близкий к столице провинции, губернатору поневоле придется выползать из-за стен.

— Еще неделя на сборы и тренировку, и мы выступаем на Виратеск, — оторвавшись от созерцания карты, объявил Френтис.

Он попросил Тридцать Четвертого нарисовать план города и отправил Ренсиаля на разведку, настоятельно попросив не обнаруживать себя. Оставшиеся дни ушли на тренировку рекрутов и попытки переброситься с каждым хотя бы несколькими словами. К счастью, большинству не терпелось вступить в бой. Но многие почти не скрывали страха, в особенности те, кто родился в рабстве либо долго пробыл в нем. Присоединившись к восстанию, они поставили на карту все и не питали иллюзий по поводу того, что их ожидает в случае неудачи.

— Я чуть не решился на побег, — признался Текрав однажды утром, когда вместе с Френтисом пересматривал снаряжение и припасы.

Текрав с энтузиазмом тренировался с оружием, но боец из него был скверный. Числа давались ему гораздо лучше.

— Это случилось вскоре после того, как меня лишили свободы по заявлению кредиторов. Мы с еще одним недавно проданным в рабство придумали сбежать из каравана по пути на виллу нового хозяина. Мой товарищ был здоровенный сильный парень, пристрастившийся к вину и маковой вытяжке так же, как я — к игральным костям. По плану, верзиле предстояло задушить охранника, когда тот подойдет к нашей клетке, и забрать ключи.

— И как, сработало?

— Верзила без труда смог ухватить охранника за горло — но сторожевой пес, натасканный на рабов, откусил моему неудачливому партнеру кисть. После чего единственное, на что его можно было употребить, — так это на пример другим. Пример занял весь день. К вечеру верзила молил о смерти. А я решил удовольствоваться судьбой раба.

— Так почему вы присоединились к нам?

Текрав пожал плечами:

— Я и сам толком не понимаю. Хозяин был добр ко мне. За все годы, что я служил ему, он лишь дважды выпорол меня. К другим он не был столь милосердным, и несчастные искали у меня милости. Я знал, как незаметно и уверенно отвлечь хозяина, занять делами, вином нового урожая, заставить забросить на время придумывание новых пыток, на какие был горазд его мелкий гнусный умишко. Но началась война, прибыли новые рабы. — Текрав вымученно улыбнулся. — В общем, у него появилось слишком много новых игрушек. А я не мог защитить всех.

— Вы присоединились к нам из-за Лемеры и остальных.

— Знаете, мужчине лучше оставаться с семьей.

— Да, лучше, — согласился Френтис, осмотрел свое снаряжение и отдал его обратно Текраву. — Оно тоже в порядке. Спасибо за бдительность и аккуратность. Я буду очень благодарен, если вы возьметесь надзирать за нашим обозом во время марша.

— Брат, я присмотрю за обозом. Но вот что я думаю: быть может, мне лучше получить звание?

— Да? И какое же вы хотели бы?

— Ничего экстравагантного. Быть может, лорд-квартирмейстер?

— То есть главный квартирмейстер. Дворянские титулы может давать лишь королева, — сказал Френтис.

— Конечно! Я надеюсь, в свое время вы расскажете ей о моих полезных качествах?

Надо же. Он свободен всего пару месяцев и уже планирует карьеру. Если доживет, он точно закончит министром королевских работ.

— Я с удовольствием, — заверил Френтис.

Мастер Ренсиаль вернулся на следующий день и доложил, что в Виратеске нет патрулей. Более того, за все путешествие он не видел ни души.

— Странная неосторожность. Непохоже на них, — сказал Лекран. — Обычно на дороге что ни день, так заметишь конный патруль.

— Да, империя всегда тщательно следила за людьми, — согласился Тридцать Четвертый.

— Мы их отпугнули, как в свое время людей отра, когда те явились на наши Бронзовые холмы, — сказала Ивельда.

— Но мы их взяли, — ответил Лекран и притом на удивление вежливо улыбнулся. — Но отдали назад, потому что не обнаружили ничего ценного.

— Сестротрах, твой отец чересчур заврался, — захохотав, объявила Ивельда.

— Я обещал Красному брату, потому мне придется подождать конца этой войны, прежде чем я смогу отрезать тебе голову.

— Надеюсь, меня позабавят твои попытки.

— Заткнитесь, — раздельно и очень внятно выговорил Френтис и свирепо глядел на них до тех пор, пока они не потупились. — Всем командирам: приготовить свои части для выступления на рассвете.

На этот раз виллу сохранили. Группа рабов постарше попросила оставить ее им. Наверное, они захотели поселиться там. Френтис не видел смысла заставлять их идти в поход. По словам Иллиан, от них все равно немного проку в бою. Френтис ехал впереди с отрядом мастера Ренсиаля и убедился сам: местность опустела на мили вокруг. Чем дальше на север, тем запущенней поля, изредка на дороге валялись трупы — наверное, беглецы с теперь заброшенных опустевших вилл. Некоторые виллы сожжены хозяевами.

— Я же говорила тебе, они обмочились и убежали, — смеясь, дразнила Ивельда Лекрана. — То же самое будет, когда мы войдем в город.

Виратеск показался после пятидневного марша — квадратная миля бурых кирпичных строений вокруг естественной гавани. Френтис осмотрел город в подзорную трубу. Да, стена обветшала, в нескольких местах проломы, ров перед нею давно засыпан. И ни единого охранника, и ни одного дыма в городе.

— Там никого нет, — вздохнув, заключил Френтис.

Городские ворота оказались распахнуты настежь, улицы за ними были усыпаны мусором, говорящим о поспешном бегстве.

— Ну хоть кто-нибудь мог бы ради приличия остаться и повоевать хоть немножко, — проворчал Лекран.

— Возьми свою роту и проверь справа, затем выходи к гавани, — приказал Френтис. — Дергач, ты со своими налево. Я с мастером Ренсиалем пойду по центру.

До гавани добрались быстро и без помех. Ехали под пустыми окнами заброшенных домов. На улице попадались только собаки, терзающие брошенные трупы лошадей и коз. Гавань тоже опустела, у берега виднелся затопленный рыбацкий баркас. Френтису показалось оскорбительным, как торчит его мачта.

— Брат, никакой лодочки до дому, — угрюмо объявил обошедший гавань Дергач. — Мы нашли на складе груду тел. Все — рабы, в основном старики.

— Отсеяли ненужное перед уходом, — окинув город взглядом, проговорил Френтис.

Пустые окна будто бы смотрели осуждающе. Мол, эти старики жили бы, если бы не пришел ты.

— Обыщите все здания и соберите все ценное, в особенности оружие, — приказал Френтис. — Нам пригодится все с острой кромкой, даже самый малый мясницкий нож. Лекран, твои люди дежурят на стенах. Вас сменят с закатом.

Френтис поручил своему главному квартирмейстеру убрать тела и сам переносил их к повозкам. Всего их было с полсотни, мужчин и женщин преклонных лет, раздетых донага, поскольку одежда представлялась большей ценностью, чем их жизни. На быстро сереющей плоти остались следы кнута. За стенами Текрав организовал огромный костер из брошенной горожанами мебели. Когда тела уложили на политые маслом дрова, Френтис произнес речь:

— Среди моих людей в обычае прощаться с мертвыми, какой бы веры они ни были. Большинство этих людей, а может, и все знали только рабскую жизнь, предназначенную завершиться рабской смертью. Их выбросили, будто охромевшую лошадь, и забыли о них, не удостоили ни словом, ни жестом. Но мы пришли, чтобы отметить уход наших собратьев словами и сталью. Нас ожидают тяжелые дни, однажды наше дело покажется безнадежным, а к сердцу подступит отчаяние. Когда эти дни наступят, вспомните, что вы видели сегодня, ибо, если мы падем, такой будет и наша участь. Никого не останется, чтобы рассказать о том, что мы жили.

Френтис подошел к стене посмотреть на погребальный костер. Пламя взметнулось высоко, рассеяло тьму.

— Красный брат, мы просигналили прямо всем вокруг, — заметил Лекран.

— Они знали о нашем походе — и знают, что мы здесь. Если повезет, они вышлют против нас войска.

— А если не вышлют?

— Тогда посмотрим, как они отреагируют на наше продвижение к самой Новой Кетии. Время скрытности прошло. Теперь мы вызываем врагов на бой.

Ее всегда удивляло собственное безразличие к зрелищам. Ей казались отвратительными тысячи распаленных кровожадностью голосов тех, кто пожирал взглядом картину битвы, в которой лишь очень немногие из них решились бы участвовать. Радость боя и кровопролития женщина испытывала только тогда, когда участвовала в самом сражении.

— Но, любимый, им так нравится это, — ощущая его неодобрение, виновато призналась женщина. — Мы забрали их богов, но оставили ритуалы, потому что их боги всегда очень любили кровь.

Настало время Фестиваля конца зимы, когда-то называвшегося в честь давно забытого бога, требовавшего приношения храбрых сердец, чтобы благословить поля на хороший урожай. Арену построили еще тогда, но изображения божеств и их атрибутов давно ободрали, мраморные статуи заменили изваяниями генералов и советников, вместо прежних узоров нарисовали имперский герб. Но, хотя сцена и преобразилась, представления остались прежними.

Показывать себя толпе — прискорбный долг правителей. Нельзя вечно оставаться скрытой, сегодня все хотят увидеть императрицу Эльверу во всей красе. Имя женщина выбрала сама. Из всех титулов, перепробованных за долгие века, лишь этот приносил удовлетворение и злую радость. Пусть кланяются ведьме.

Конечно, не обошлось без волнений. Внезапный роспуск Совета встревожил общество, привыкшее к стабильности и неизменности власти. Шпионская сеть женщины, организованная за несколько десятилетий до низвержения Совета и неизвестная его разведчикам, приносила слухи о недовольстве и заговорах буквально со всех концов империи. Большинство заговоров быстро разоблачили, бунтовщиков предали продолжительным публичным казням, родственников вплоть до второго колена обратили в рабство, собственность конфисковали в пользу императрицы. Но, хотя несколько тысяч злодеев и постигла подобающая им участь, каждый день появлялись известия о новых заговорах. На женщину не действовала постоянная угроза убийства, которая более слабую личность уже довела бы до паранойи. На прошлой неделе рабыня-служанка умудрилась отравить утреннюю кашу императрицы в отместку за любимого господина, преданного накануне казни Трех смертей. Храбрая, но неуклюжая попытка мести. Императрица распознала бы угрозу и без песни. Яда было слишком много, он знакомо пах, и девушка чувствовала, что заслужила жуткую кончину, и потому трепетала.

— Ты была первой в его стойле? — спросила женщина у бедняжки, стоящей на коленях с мечом арисая у горла. — Наверное, он очень сладко тебя трахал, иначе откуда такая преданность.

Девушка всхлипывала и дрожала всем телом, но все же нашла в себе силы ответить:

— Он никогда… не прикасался ко мне…

— Тогда почему?

— Он… вырастил меня… научил читать… дал имя…

— В самом деле? И что за имя?

— Л… Лиеза.

— Дать имя рабу — само по себе тяжкое преступление, а твой прежний хозяин и без того был виновен во многом, — сказала императрица, жестом отозвала арисая и велела девушке убрать завтрак. — Принеси мне новую кашу. А затем почитаешь мне утреннюю корреспонденцию.

Теперь Лиеза стояла рядом, готовая подлить вина. Она имела бледный вид, но сумела справиться с собой и не дрожала. Каждое утро после неудачного покушения рабыня приносила завтрак и читала письма, пока императрица ела. Потом девушка садилась и писала под диктовку списки тех, кого следовало казнить. У рабыни обнаружился отличный почерк.

— Я не знаю сама, отчего я пощадила ее, — чувствуя, что к его отвращению подмешивается изумление, говорит женщина. — Кажется, она напоминает мне кого-то, но не могу вспомнить, кого именно. Может, я убью ее завтра. Отдам ее на зрелища. Кинжалозубые всегда голодные.

Но сегодня нет кинжалозубых. Сегодня «Гонка за мечом». Женщина вспомнила, как отец рассказывал о происхождении этого самого популярного зрелища. В примитивные времена один из наиболее просвещенных богов — вернее, один из его наиболее просвещенных жрецов — запретил молящимся ему племенам воевать между собой. Вместо того каждый год племена слали лучших воинов на «Гонку за мечом», где и решались все споры. За последующие столетия правила развились и изменились, но сущность гонки осталась той же: посреди арены втыкали меч, две команды вставали у противоположных краев арены, на равном расстоянии от меча. По сигналу обе команды бросались за мечом, и битва начиналась, когда кто-либо клал руку на рукоять. Выигрывала команда, у которой оставалось больше людей на ногах после десятиминутного периода, измеренного песочными часами. По логике, преимущество имела завладевшая мечом команда. На практике игроки могли повернуть дело в свою пользу, обычно принося в жертву менее опытных и умелых членов команды.

Сегодня зеленые выступали против синих — две из шести команд, представлявших шесть имперских провинций. Публика больше ставила на синих, хотя игроки зеленых опытнее. Это сразу было видно по тому, как они образовали плотное защитное кольцо вокруг завладевшего мечом, вынуждая синих атаковать и дорого платить за атаки. Пара минут, и уже десятеро, шесть синих и четверо зеленых, лежат мертвыми либо искалеченными на песке. У гонщиков за мечом карьера обычно получалась краткая, но дожившим до отставки платили очень солидное вознаграждение, и потому добровольцев хватало. Гонщики были свободными людьми, пусть и очень бедными, готовыми рискнуть жизнью ради воя возбужденной толпы, непомерно и бессмысленно рискующими — но все же свободными.

— Ты удивляешься, что я здесь? — спрашивает утомленная зрелищем императрица. — Почему я не собираю армию в Новой Кетии?

Лиеза дергается. Женщина понимает, что снова заговорила вслух. Судя по тому, как застыла рабыня, та не в первый раз видит императрицу говорящей в пустоту.

Ответ любимого слаб, но, похоже, он передает именно то, что хотел, и ничего больше. Он приучается управлять снами. Он говорит, что у него еще есть время. Он ждет ее в гости.

Это так трогательно — но, увы, уже не нужно. Сука, которой ты кланяешься, хитро послала тебя впереди своего могучего флота. Увы, теперь он далеко не такой могучий. Он превратился в трупы и куски дерева.

Он сконфужен, думает, что она солгала. Но женщина знает: он может ощущать истину в ее мыслях.

— Как тебе Виратеск? — спрашивает женщина, наслаждаясь его внезапной тревогой. — Твои шпионы умело прятались, но мы заметили их. Горожане не захотели уходить, и я позволила им остаться. Милый, проверь канализацию.

Он проснулся с криком, потянулся за мечом, обычно стоящим у кровати, — и ничего не нащупал. В темноте — ничего, только оттенки черноты. Рядом лежала Лемера. Как обычно, она пришла ночью. Но они всего лишь спали рядом.

Френтис осторожно толкнул ее, готовый зажать ладонью рот, чтобы она не вскрикнула, — но пальцы ощутили знакомый холод. Ее глаза были открыты, зубы оскалены в гримасе боли. Посреди глотки — аккуратный разрез.

— А ты нас разочаровал, — сказали из темноты.

Вперед шагнул юноша, сложением похожий на куритая, но в красных доспехах. Он ухмылялся. За ним из темноты выступили еще двое, один держал меч Френтиса. Почти неуловимо мелькнули руки ухмыляющегося, и шею захлестнула удавка, свалила на пол. В живот прилетело твердое, заставило согнуться вдвое, удавка затянулась сильнее. Померкло в глазах. Френтис провалился во тьму и напоследок услышал:

— Она говорила, с тобой будет хлопотно. Увы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Лирна

— Силок для Вора, — проговорила королева, поражаясь раздумчивому спокойствию своего голоса.

— Ваше величество? — отозвалась Мюрель.

Она сражалась с заглушкой на иллюминаторе, пыталась удержать ее на месте, хотя буря колотила по ней, будто невидимый монстр, желающий прорваться внутрь.

— Это редкая комбинация в долгой игре. Любую взятую Вором фигуру можно использовать против бывшего хозяина. Силок заключается в том, чтобы несколькими ходами позже умело пожертвовать обеими фигурами ради того, чтобы создать иллюзию слабости в центре поля. Эта стратагема доступна лишь самым опытным игрокам, — сказала королева и добавила про себя: «А я — высокомерная дура».

Буря налетела два часа назад воющей черной пеленой, когда Лирна стояла на палубе и наблюдала за тремя десятками кораблей Ривы, приближающимися к окутанному дымкой берегу. Пара минут — и мир вокруг исчез, Илтис поволок ее в каюту, а моряки отчаянно цеплялись за все подвернувшееся под руки. Лирна заметила брата Верина, застывшего в ужасе на дрожащей палубе, и жестом приказала Бентену затащить его внутрь.

Илтис захлопнул дверь, отгородившись от воющего неистовства, и королева спросила у брата:

— Ведь этот шторм неестественный?

— Ваше величество, я… — Молодой брат запнулся, растерянно покачал головой. — В общем, бывают люди, способные развернуть ветер, но это… — Он побледнел под суровым королевским взглядом, недоумевающий и чуть не заикающийся, но решился договорить: — Когда корабли приблизились к берегу, было что-то такое…

— Что же?

— Слабое такое, но я почувствовал. Вроде огня. Так обычно бывает, когда поблизости умирает Одаренный. Словно вся его сила выплеснулась разом.

Лирна даже отодвинулась от брата, пораженная чудовищностью своей ошибки. Арклев слишком рано умер. Хотя вряд ли он понимал свою истинную роль.

Корабль качался и стонал, королева погрузилась в раздумья. А что еще поделаешь? Обычно после успешного Силка для Вора партию заканчивают за десяток ходов, если игрок пользуется возможностью и немедленно атакует враждебного Императора.

— Лирна?

Королева поднимает голову и видит стоящую рядом встревоженную Давоку. За ее спиной Мюрель отпустила иллюминатор, и теперь там сияло яркое голубое небо. Судя по высоте солнца, Лирна провела в медитации несколько часов.

— Мне нужно поговорить с капитаном, — сказала королева.

Повседневными делами «Королевы Лирны» ведал нильсаэлец Джевиш Лартен, долговязый ветеран торговых путей в Северные пределы, командовавший кораблем на войне отца Лирны с Альпиранской империей.

Лирна отыскала капитана у главной мачты. Он руководил ремонтом палубы. Упавшая снасть проломила несколько досок. К счастью, кроме этого, значительных повреждений не было.

— Ваше величество! — приветствовал Лирну капитан и тут же снова уставился на работающих матросов.

— Капитан, разворачивайте корабль на юг и готовьтесь к битве, — приказала королева.

Она осмотрелась: в поле зрения лишь четыре корабля, берег пропал из виду.

«Мы рассеяны и готовы стать легкой жертвой», — подумала она и приказала себе не предаваться самобичеванию, потому что не время, а вслух произнесла:

— Просигнальте кораблям, пусть подойдут ближе.

— Ваше величество, всему свое время. У нас сейчас работы…

— Немедленно! — отрезала Лирна. — Воларский флот к северу от нас. Я почти не сомневаюсь, что мы увидим его в течение часа.

Лартен помимо воли глянул на Илтиса. Тот демонстративно шагнул вперед.

— Сейчас же, ваше величество, — заверил капитан, отошел и мощно заорал на матросов.

— Найдите госпожу Алорнис, — приказала Лирна Мюрель. — Пускай проверит, в рабочем ли состоянии ее машины. Лорд Бентен, пожалуйста, передайте мой приказ лорду-маршалу Норте готовить полк к бою.

Капитан Лартен посоветовал немного пройти на запад, потому что, скорее всего, корабли флота отнесло дальше от берега. Часам к трем собрали уже четыре десятка кораблей, несколько — с поваленными мачтами и поврежденным рангоутом, но, в общем, все на ходу. Мельденейские корабли пострадали меньше всего, и королева с радостью обнаружила среди них «Красный сокол». Когда он подошел ближе, с бака помахал рукой владыка кораблей лорд Элль-Нурин. Из собравшихся кораблей только «Красный сокол» и «Королева Лирна» были оборудованы огненной машиной, на которую Лирна возлагала большие надежды.

— Ваше величество, теперь лучше направиться к берегу, — посоветовал капитан Лирне, стоящей у борта и напряженно всматривающейся в северный горизонт. — Мы обязательно подберем еще пару наших по пути.

Лирна обвела взглядом свой флот, увидела два больших транспорта и множество мельденейских кораблей.

— Нет, — отрезала королева. — Встаньте на якорь, нагрузите баркас всеми тряпками и деревом, какое сможете выделить, облейте смолой, чтобы получше дымило, и подожгите. Просигнальте остальным кораблям сделать то же самое.

На этот раз капитан мудро решил не пререкаться, и вскоре подожженный баркас послал к небу высокий курчавый столб черного дыма. К нему присоединилась еще дюжина таких же.

— Изумительный маяк, ваше величество! — воскликнул Лартен и поклонился.

Она поблагодарила его и снова посмотрела на север. Маяки привлекают и друзей, и врагов.

Воларцы подошли на закате. На северном горизонте появилось множество кораблей. Их число возрастало с каждой минутой. Маяк Лирны собрал еще тридцать своих кораблей. Но дальнейшая стоянка на якоре оказалась бы фатальной.

— Капитан, поднимайте паруса и просигнальте «Красному соколу» оставаться по левому борту, — приказала Лирна. — Остальным — следовать за нами.

Мрачный Лартен поклонился и посмотрел на воларский флот со вполне понятным страхом.

— Каким курсом, ваше величество?

— Мой добрый капитан, конечно же, на врага, и как можно скорее, — рассмеявшись, сказала Лирна и пошла на бак.

Там Алорнис хлопотала над машиной. Руки девушки, казалось, двигались со сверхъестественной ловкостью и проворством.

— Повреждения, миледи?

— Пришлось удалять воду из труб. Станина потребовала небольшой регулировки. Но она нормально заработает, ваше величество, — ответила Алорнис, достала молоток и принялась колотить по медной трубе с нижней стороны машины.

— Отлично. Теперь идите вниз. Лорды Илтис и Бентен поработают с машиной.

Алорнис даже не глянула на королеву, лишь деловито постукивала молотком. Лирна вздохнула и обратилась к Мюрель:

— В моей каюте есть еще одна кольчуга. Пожалуйста, принесите ее для госпожи Алорнис.

Затем королева отвела в сторонку Давоку и тихо сказала по-лонакски:

— Сестра, проследи, чтобы она осталась живой и здоровой. Пообещай мне, что проследишь.

— Мое место — рядом с тобой.

— Не сегодня, — шепнула королева и схватила лоначку за руку. — Она сегодня твоя сестра. Обещай мне!

— Ты так боишься гнева ее брата?

— Ты знаешь, что я боюсь не его гнева, — опустив глаза, тихо произнесла Лирна.

Давока неохотно кивнула, взяла у Мюрель кольчугу и подошла к Алорнис.

— Малышка, надень это, — посоветовала лоначка.

Королева подошла к лорду Норте, расставлявшему на палубе полсотни своих лучших бойцов с широкими деревянными щитами для защиты от стрел.

— Милорд, я хотела бы поговорить с вашими воинами.

Норта рявкнул приказ, солдаты встали по стойке смирно, синхронно грохнули сапогами по палубе. Королева посмотрела в лица и с радостью обнаружила там не страх, но решимость и преданность.

— Однажды я сказала, что не стану лгать вам. И я не буду лгать. Нам предстоит тяжелый бой — а драться нам придется из-за моей тяжелой ошибки. Но я не солгу, и когда скажу: будьте со мной, и мы обязательно выиграем эту битву!

Немедленный яростный крик одобрения подтвердил: тут не нужны уговоры и убеждения.

— Врагов не щадить, — сказала она Норте. — Любой воларец, ступивший на эту палубу, должен быть убит до того, как сделает второй шаг.

В отличие от солдат, Норта не кричал, но сказал тихо, спокойно, осторожно взвешивая слова, как всегда в присутствии королевы:

— Ваше величество, я позабочусь об этом.

Лирна вернулась на бак и взошла на платформу, где была смонтирована машина Алорнис, остановилась позади. По обе стороны от королевы встали Илтис с Бентеном, позади — Мюрель с кинжалом в руках. Давока пригнулась у машины, низко опустила копье — приготовилась к бою.

— Ваше величество, я принесу щит, — предложил Илтис. — Если помните, при Зубах стрелы летели очень густо.

— Я хорошо помню это, милорд. Но щит не понадобится.

Воларские корабли приблизились, ведущий был уже в полутысяче ярдов. Королева глянула направо и с удовольствием отметила, что «Красный сокол» готов к бою и у машины ожидает расчет. Остается лишь надеяться, что люди усвоили навыки работы с машиной. За ведущей парой длинной тонкой чередой выстроился королевский флот. Палубы кишели от пиратов и солдат.

Затарахтела баллиста правого борта, стрелы полетели на небольшой проворный воларский корабль. Поначалу врагу доставались только водяные брызги, но разочарование скоро уступило буйному восторгу, когда с воларской мачты кувырнулся на палубу пробитый стрелой моряк. Воларские лучники тут же ответили, стрела вонзилась в палубу в футе от Лирны, но та заставила себя не вздрогнуть. Сегодня страх — непозволительная роскошь. Воины должны видеть рядом с собой настоящую королеву. Левая баллиста продолжала тарахтеть, крутящий ручку расчет ухал и улюлюкал. Болты прибивали людей к палубе. В дело вступили лучники «Королевы Лирны». Они десятками косили собравшихся на палубе вольных мечников. Вскоре воларский корабль, усыпанный трупами, развернулся и отошел.

Дикий рев снова привлек внимание Лирны к событиям на баке. Алорнис задрала вверх трубу машины, струя огня понеслась к воларскому кораблю, большому войсковому транспорту, лишь чуть меньше «Королевы Лирны». Тот шел на таран, а лучники с мачт сыпали дождем стрел. Сначала струя огня упала в море, поднялась стена пара, заслонившая врага, но, когда пар рассеялся, королеву порадовало зрелище врага, пылающего от носа до кормы. Воларский корабль содрогнулся, отвернул и замедлился — будто вепрь, умирающий от охотничьего копья.

Алорнис свирепо уставилась на качающих меха солдат:

— Качайте сильнее! Нужно больше давления!

Приближался очередной воларский корабль. Алорнис навела орудие, выпустила струю пламени, лизнувшую борт, а затем окатившую палубу, без разбора поджигая людей и снасти. С палубы посыпались горящие тела, сквозь густеющий дым донесся многоголосый вой, а потом и вонь паленого мяса.

Алорнис задрожала и побледнела, застыла, опустив руки. Машина прекратила метать огонь.

Лирна быстро подошла к Алорнис, развернула ее к себе.

— Миледи, нельзя отказываться от того, что вы взвалили себе на плечи, — произнесла королева, взяла руку Алорнис и положила ее на трубу. — Пожалуйста, исполняйте свой долг.

В машину ударила стрела, закаленный наконечник раскрошился о железную станину. Алорнис не заметила ее, кивнула королеве и, по-прежнему мертвенно бледная, взялась за машину, изменила угол наклона, окатила воларцам паруса. По вражескому кораблю бегали люди с ведрами в руках, стараясь потушить огонь, — но смесь не гасла. Скоро запылал рангоут, и команда попрыгала в воду. Горящие тела врезались в волны, как дымные метеоры.

Лирна осмотрелась в поисках следующей жертвы и заметила подходящий корабль по левому борту.

— Передайте капитану, чтобы занялся вот этим, — сказала Лирна Мюрель и обратилась к Алорнис: — Миледи, я полагаю, что вашей машине нужно больше топлива.

К ночи они прожгли дорогу сквозь центр воларского порядка, рассекли вражеский флот надвое и переполнили страхом сердца всех моряков и вольных мечников, видящих, как пылают в сгущающемся сумраке десятки кораблей. Но битва не окончилась. Хотя вражеский флот потерял управление и смешался, отдельные корабли атаковали с самоубийственной дерзостью. Их быстро сжигали, либо их перехватывали мельденейцы. Лишь один приблизился в достаточной мере, чтобы напасть на «Королеву Лирну». Рулевой с большим мастерством вывернул так, чтобы уйти от огнеметной машины, и ударил в правый борт. Стоявшие наготове варитаи бросили лестницы и начали абордаж, несмотря на ужасающие потери от лучников и баллисты.

Но варитаи не преодолели и нескольких футов. Люди Норты бились искусно и свирепо — месяцы тренировок не прошли даром. Лорд-маршал сам пробился сквозь ряды рабов, развалил их строй и сражался изощренно и мощно. Такого боевого искусства Лирна не видела со времен занятий с братом Соллисом. Боевой кот дрался рядом с хозяином и убивал каждым ударом когтистой лапы.

Когда варитаев перебили либо сбросили за борт, Норта выстроил солдат в узкий клин, повел на вражеский корабль и быстро одолел команду, в отчаянии сгрудившуюся у главной мачты. Судя по числу безоружных, падавших в море, часть воларцев решила сдаться.

С юта прибежал моряк, указал на горизонт по левому борту:

— Ваше величество, капитан Лартен просит разрешения доложить: с запада подходят корабли.

Лирна всмотрелась в темноту, в смутные очертания высоких мачт. Да, кажется, ночь не принесет отдыха. На востоке был отчетливо виден «Красный сокол», выбросивший жидкий огонь в очередной воларский транспорт. За ним врага атаковали мельденейцы. Их мангонели работали без устали, небо расчертили полосами смертоносные горящие снаряды.

— Я приказываю капитану повернуть на запад, — сказала королева. — Просигнальте кораблям Королевства идти за нами. Наши союзники справятся здесь и без нас.

К сожалению, оставшийся воларский флот еще слушался командира, решившего не позволить противнику нанести удар. Из кучки сгрудившихся кораблей вышел десяток и под всеми парусами двинулся наперерез. Ветер благоприятствовал им, они пересекли курс «Королевы Лирны», вынужденной разворачиваться к ним. Воздух наполнился стрелами и болтами. Королева сложила руки и неподвижно стояла, а вокруг свистело и гудело. Стрела прошла сквозь волосы прямо под ухом. Широкоплечий Илтис встал перед Лирной, прикрыл рукой лицо, будто от дождя, и охнул, когда стрела царапнула предплечье.

Королева посмотрела на возящуюся с машиной Алорнис.

— Последняя порция масла, ваше величество, — равнодушно глянув на Лирну, столь же равнодушно доложила девушка.

— Миледи, не экономьте его, — посоветовала королева. — Горящий корабль производит большее впечатление, чем просто обожженный.

Первый подошедший на дистанцию выстрела воларский корабль сильно уступал размерами «Королеве Лирне», и Алорнис немного опустила трубу. Огонь буквально окатил судно с носа до кормы, и раздался уже знакомый многоголосый хор жутких криков и воя. Алорнис смогла дать полноценный залп и по следующему кораблю, гораздо более крупному транспорту, обильно снаряженному лучниками и баллистами. Язык огня смел многих с мачт, но лучники успели убить с дюжину королевских гвардейцев и расчет баллисты левого борта.

Лирна обернулась и увидела последние капли горящего масла, падающие из сопла. Алорнис заметила ее взгляд и поклонилась. Лирна указала ей на умолкшую баллисту.

Несмотря на объятый огнем рангоут, воларский корабль не менял курса, а на палубе собрался полный батальон вольных мечников. Лирна хотела приказать Норте выпустить из трюма весь полк, но лорд-маршал уже вызвал солдат. Несмотря на общую суматоху, гвардейцы выстроились в образцовый порядок.

Снова застучала баллиста левого борта. Давока крутила рукоять, Алорнис целилась. Лирна проследила за одним из болтов. Тот пролетел сквозь щель в фальшборте и проткнул воларского офицера, неудачно решившего выступить вперед — наверное, чтобы подбодрить подчиненных. Получился хороший урок его солдатам.

— Ваше величество! — крикнул стоящий около руля Лартен и показал на что-то за воларским кораблем.

Лирна моргнула, вглядываясь. Дым щипал глаза. Ба, да это же «Король Мальций»! Как символично: брат прибыл спасать сестру. «Король Мальций» шел под всеми парусами и, осыпав врага горящими стрелами, с оглушительным треском врезался в правый борт. Плавающие вокруг горящие обломки хорошо осветили зрелище лавины закованных в сталь бойцов, обрушившихся на вольных мечников. Окутанные тенями, стальные бойцы как будто явились из ночного кошмара.

Внимание Лирны вскоре привлек широкоплечий мощный боец, кидавшийся на самые большие и плотно сбившиеся группы врагов и мастерски орудовавший шестопером. Рядом с ним шел высокий стройный воин с длинным мечом. Вместе они прорубили путь вдоль корабля, а за ними лился стальной поток, настолько смертоносный, что многие воларцы предпочитали попытать счастья в море, а не драться. К тому времени, как «Королева Лирна» встала бортом к воларцу, оба лидера уже ждали у фальшборта, они сняли шлемы и приветствовали королеву поклоном.

— Добрый вечер, милорды! — крикнула королева лорду фьефа Арендилю и его деду.

— Ваше величество, простите меня за нетерпеливость, — сказал взмокший от пота барон, — но скоро ли нам высаживаться? Еще неделя в море, и мои рыцари повесят меня.

Лирна окинула взглядом море вокруг, усеянное пылающими кораблями. Лязг и сумятица битвы стихли, неподалеку кричали, звали на помощь на воларском и странно, гулко булькали тонущие суда.

— Милорд, вы правы, — заметила королева. — Мы запаздываем с высадкой.

Корабль лежал на берегу, будто огромный раненый зверь, без мачт, с ободранной обшивкой бортов, с оголенным каркасом из балок и распорок, чудом не дававших корпусу развалиться. Бентен распознал в руине «Лорда фьефа Сентеса». Натренированный глаз с легкостью выхватывал мелочи, отличающие корабли.

— Похоже, его загнало на берег так далеко, что и прилив не смог стащить, — сказал Бентен. — Удивительно, что он вообще еще не развалился.

Из тридцати высланных с госпожой Ривой кораблей уцелело всего пять. Все были тяжело повреждены и едва могли держаться на воде, но их драгоценный груз войск и припасов остался по большей части невредимым. «Сентес» был шестым, хотя он уж точно вряд ли в ближайшее время сможет выйти в море. Шторм пережило чуть больше двух третей флота Объединенного Королевства. Потери были тяжелы. Битва с воларцами унесла еще не меньше тысячи жизней. Хотя Лирна видела во многих лицах радость и упоение победой, она знала: битва закончилась на самом деле ничьей. По оценке владыки кораблей Элль-Нурина, погибла или захвачена примерно половина воларского флота.

— Их командир мудро решил ускользнуть под покровом ночи, — заключил владыка кораблей. — Наш разведчик заметил паруса судов, уходящих на юг.

Королева смерила ледяным взглядом тех, кто пытался возражать, и села в первую же идущую на берег лодку. Время осторожничать унес шторм. Пока она приближалась, с кораблей кричали и махали руками. Но Лирна понимала: когда они осознают ситуацию, радости резко поубавится. А сейчас им необходимо видеть королеву.

С королевой отправились лорд-маршал Норта и целая рота Королевских Кинжалов. Севернее группа лодок повезла на берег брата Соллиса и остатки Шестого ордена. Граф Марвен повел нильсаэльцев закрепиться на южных подходах. Плыть пришлось мимо нескольких трупов. Лирна с удивлением увидела, что большинство — воларцы, пронзенные стрелами.

Был отлив, пляж впереди расстилался гладкий и удобный, и, когда дно заскрежетало о песок, Лирна, не слушая возражений, вылезла из лодки и пошла на берег. Илтис выругался сквозь зубы, спрыгнул и оказался по пояс в воде. Лирна направилась сквозь начавшийся прилив к разрушенному кораблю. С него на королеву глядели знакомые лица, хотя никто не закричал от радости — похоже, все падали с ног от изнеможения. На берегу расстилалось целое поле мертвых воларцев, наверное, сотни две людей и коней, утыканных стрелами.

— Думали, мы — дармовое мясо, — крикнули с «Сентеса». — Мы им показали их ошибку.

Из дыры в корпусе выглянул коренастый воин с большим луком в руках. Он сурово смерил Лирну взглядом, вовсе не похожим на обычные настороженные взгляды кумбраэльской солдатни.

Королева уставилась на него и молчала, пока он не произнес:

— Ваше величество…

— Лорд Антеш, где госпожа Рива?

Он понурился, закрыл глаза и глухо проговорил:

— Ваше величество, так вам тоже неизвестно, где она?

Лирна повернулась посмотреть на высаживающихся. Королевские Кинжалы рассыпались среди дюн, пока гвардейцы вытаскивали лодки на берег. Лодки, баркасы и ялы шли нескончаемой чередой. Затем королева снова посмотрела на раздавленного горем Антеша.

— Лорд Антеш! — крикнула Лирна.

Тот выпрямился, его лицо перекосилось от злобы, но Антеш справился с собой и спокойно сказал:

— Я слушаю, ваше величество.

— Отныне вы — лорд-командор кумбраэльских войск Королевства. Пожалуйста, выведите солдат с корабля на берег. Вечером будет совещание командиров, и нужно назвать точное число способных сражаться.

Королева удалилась, не дожидаясь ответа, и думала о том, что до сих пор кумбраэльцы шли за своей Благословенной госпожой. Теперь им осталось идти только за ней, Лирной, и надо постараться, чтобы они поняли это.

Живой эта женщина была очень красива: стройность танцовщицы, безукоризненные изящные черты, тонкие, будто у фарфоровой куклы. Но смерть забирает красоту. Лирна видела это уже много раз. Смерть обесцвечивает кожу, оставляет тело всего лишь бледным отпечатком того, что когда-то жило и улыбалось этими прелестными розовыми губами. Неподалеку в дюнах брат Соллис обнаружил еще несколько тел, судя по одежде — рабов, все с перерезанными глотками. На трупе когда-то прекрасной женщины не было ран, но вокруг глаз и носа запеклась кровь.

Брат Люцин, старейший член Седьмого ордена, виденный Лирной, был худ как палка и почти совершенно лыс. Лишь на самой макушке торчал клок седых волос, словно забытый пучок травы. Брат немного побродил вокруг тела женщины, бормоча под нос и хмурясь. В свое время Лирна отчаянно пыталась выяснить, существуют ли Темные искусства на самом деле, и переговорила с несколькими обвиненными в служении Тьме. Все они оказались либо шарлатанами, либо жертвами навета. Один, обаятельный, но запуганный юноша, из кожи вон лез, чтобы объяснить, как он подзуживал богатых вдов к расставанию с драгоценностями и монетой. Юноша всего-то изображал связь с давно умершими родственниками и устраивал представления, довольно похожие на то, что сейчас делал брат Люцин. В награду за честность Лирна убедила отца заменить положенное наказание на десять лет службы в городской страже.

— Сколько времени это займет? — спросила королева у аспекта Каэниса.

— Ваше величество, у всех мест есть своя история. Брату Люцину приходится разбирать множество образов, чтобы добраться до нужного.

Старик вскрикнул, его лицо исказила гримаса ужаса и отвращения.

— Брат? — шагнув ближе, с тревогой спросил Каэнис.

Люцин раздраженно взмахнул костлявой рукой — мол, не лезь.

— Я почувствовал тварь внутри нее, — объявил он и укоризненно посмотрел на Лирну, будто она завлекла его в ловушку. — Вы что, пытаетесь убить меня?

— Брат, следите за словами, — процедил Илтис.

Старик на него и не глянул.

— Прошлое — реальность, а не смесь бесформенных теней, — сказал он королеве. — У прошлого есть сила.

— Брат, я прошу прощения за то, что невольно подвергла вас опасности, — сказала Лирна. Похоже, бессмысленно призывать старика к соблюдению церемониала. — Но наши текущие обстоятельства требуют риска, — добавила она и, указав на труп, спросила: — Кто она?

Люцин посмотрел на лежащее у его ног тело с очевидной неохотой и даже попятился, словно боялся, что труп оживет.

— С ней ехали солдаты. Они звали ее «императрицей». У нее был могучий Дар. Он излился весь и сразу, чтобы подчинить ветер ее воле.

— Значит, императрица умерла, отдала жизнь за то, чтобы уничтожить нас! — воскликнул граф Марвен. — У врага теперь нет вождя.

Брат Люцин презрительно глянул на графа и сухо сообщил:

— Это была попросту оболочка, избранная за Дар. Готов спорить, императрица уже проснулась в другом теле.

— А зачем убивать рабов? — спросил Марвен.

— Свидетели, — пояснила королева и снова посмотрела в лицо мертвой женщины. Интересно, где императрица нашла ее? У нее хотя бы было имя? — Очень немногие воларцы знают истинную природу своей повелительницы. Сожгите тела. Я сомневаюсь, что они смогут сообщить нам много нового.

Лирна обвела взглядом командиров армии и флота. Совет собрали в холмах за пляжем, где продолжали высаживаться солдаты. На песке там и тут пылали погребальные костры.

— Ни к чему пускать друг другу пыль в глаза, — сказала королева. — Нам нанесен тяжелый урон. Пропала и, скорее всего, погибла госпожа Рива. То же самое с владыкой флота лордом Элль-Нестрой. Из-за моего неверного суждения мы потеряли пятую часть армии. Потому я должна спросить всех вас: согласны ли вы и дальше служить под моим началом?

Похоже, большинство всерьез озадачилось вопросом. После Зубов мельденейцы почти безоговорочно доверяли Лирне. Многие верили, что боги даровали ей провидение. А ночная битва не разрушила убеждение, а напротив, укрепила его. Лишь боги могли превратить очевидную катастрофу в победу.

Не выказали недоверия лорд фьефа Арендиль, и барон Бендерс, и Мудрая, пришедшая от имени небольшого отряда эорхиль и сеорда. Угрюмыми и мрачными оставались лишь лорд Норта — этот скорее по обыкновению — и лорд Антеш, еще объятый горем. Но и он предпочел промолчать.

— Очень хорошо, — заключила королева и сказала графу Марвену: — Владыка битв, будьте добры, опишите наши позиции.

— Ваше величество, мы держим плацдарм в милю глубиной. Брат Соллис отправил разведчиков. Они не встретили значительных вражеских сил, хотя видели конные патрули. Больше информации мы добудем, когда выгрузим оставшихся лошадей.

— Верней, тех, что уцелели, — вставил барон Бендерс. — Треть наших лошадей заболела и умерла в море. Лошадям плохо в трюмах.

— Здешние края богаты фермами и плантациями, — сказала Лирна. — Я не сомневаюсь, что мы скоро отыщем замену. Но до того, милорд, боюсь, вашим рыцарям придется сражаться пешими.

— Это, наверное, чтобы они нашли другой повод для ворчания, — пробормотал барон себе под нос, и королева решила сделать вид, что не расслышала.

— Что с воларским флотом? — спросила она у владыки кораблей.

— Никаких признаков, ваше величество. Но вряд ли они ушли далеко. Наверное, зализывают раны и ожидают подкреплений.

— Так не дайте им подобной роскоши. Потому я именую вас владыкой флота. Транспорты пусть наискорейшим образом возвращаются в Королевство за подкреплениями и припасами. Вы же соберите все военные корабли и без устали преследуйте врага.

— Да, ваше величество. Нам бы очень поспособствовало, если бы леди Алорнис отправилась с нами. Нужно больше горючего для ее машин, а мои ребята вряд ли сумеют составить правильную смесь.

— Госпожа Королевский творец не расположена к возвращению. Постарайтесь сами, — проговорила королева.

Затем она обвела собрание взглядом, посмотрела каждому в глаза, чтобы убедиться в решимости людей — и в том, что они видят свою королеву сильной и решительной.

— Армия должна быть уже завтра готова к походу. Мы выступаем на Волар. Несомненно, их императрица наслаждается воображаемой победой. Я надеюсь в самом скором времени рассеять ее заблуждение.

Сидя на скамье в шатре брата Келана, Алорнис то и дело вздрагивала. Если стоны и вскрики раненых и тревожили ее, она не показывала виду, глядела равнодушно и пусто, как тогда, в битве.

— Ведь Рива погибла? — спросила Алорнис.

— Ее корабль разбился в шторм, — ответила Лирна. — Мы нашли выживших, но о ней никаких известий. Я знаю, что вы были близки с госпожой правительницей, и приношу соболезнования. Нам будет очень не хватать ее духа и ее меча.

— Я всегда хотела расспросить ее про осаду, очень хотела, — проговорила Алорнис. — Но не смогла. Ей было больно вспоминать. А я все удивлялась, как настолько добрая душа могла учинить то, что ей приписывают в Алльторе. Это была не та Рива, которую я знала. А теперь…

Алорнис умолкла, посмотрела на свои длинные проворные пальцы, двигающиеся будто бледные пауки.

— А теперь бы она не узнала меня.

Лирна протянула к ней руку, осторожно убрала выбившийся локон со лба — и поразилась холоду кожи.

— Миледи, тысячи людей живы благодаря вам.

— И тысячи мертвы.

Брат Келан протянул Алорнис кубок с чем-то горячим и сладко пахнущим.

— Снотворное, миледи.

— Я не хочу спать. Я увижу их снова.

— Снов не будет, обещаю, — улыбнувшись, сказал он и вложил кубок в ее руку.

Несмотря на многочасовую беспрерывную работу, Келан оставался бодрым и, казалось, не обращал внимания на смрад, заполнивший полевой госпиталь, и на залившую рясу кровь.

— Вы можете помочь ей? — спросила королева.

— Ваше величество, я помогу ей заснуть. Я могу дать ей средства для успокоения растревоженного разума и на время привести ее в чувство. Но я уже видел подобную душевную хворь. Она растет в тех, кого заставили делать невыносимое. Если она пришла, то уже не уйдет. Я бы посоветовал как можно скорее вернуть госпожу Алорнис в Королевство.

— Нет! — крикнула та и вскочила, стиснула кулаки, кинулась к королеве и брату Келану. Равнодушие на лице сменилось упрямой злостью. — Нет, я остаюсь здесь! — выговорила она заплетающимся языком и обмякла.

Лирна успела подхватить ее.

— Ваше величество, мы с вами зажжем еще множество огней, — прошептала Алорнис, когда Лирна укладывала ее на скамью. Алорнис закрыла глаза и чуть слышно пробормотала: — Так много чудных прекрасных огней…

ГЛАВА ПЯТАЯ Ваэлин

Волчий народ раскопал свои каноэ, когда истончилась сплошная белая гладь, окружавшая остров. Вскоре лед распался на куски под лучами молодого солнца, и через пару дней остались только особо упорные льдины, плывущие на юг. Лодки Волчьих людей изготавливались из выдолбленных древесных стволов и сильно отличались размерами. Большинство могло нести не более четырех человек, некоторые вмещали по десять, но еще три были таких размеров, что казалась удивительной сама их способность держаться на воде.

— Их вырубили из красных деревьев, растущих на юге, — объяснил Альторек, когда огромное каноэ толкали к стапелям. — Эти деревья вырастают как горы за двадцать человеческих жизней. Лишь раз в поколение Волчий народ позволяет себе срубить такое дерево. Тогда бывает большой праздник.

Смысл настолько огромной лодки быстро прояснился, когда Асторек завел своих волков в каноэ и те уселись, глядя с подозрением на другие стаи. Шаманы напряглись, застыли, сосредоточившись. Волки вели себя спокойно, лишь время от времени кто-то поворачивал морду к соседней стае и тихонько угрожающе рычал. Но шаман двигал рукой — и волк тут же умолкал, возвращался к прежней покорности.

Ваэлин понял, что без шаманских команд волки тут же превратятся в диких зверей, и снова поразился мощи Одаренных этого народа. Они ведь использовали Дар часами напролет и не уставали.

— Это не та сила, — сказала подошедшая Кираль.

С ней пришел и ее кот. Согласно лонакскому обычаю, она не дала имени зверю. Но другие Одаренные тут же прозвали кота Одноухим. Он вел себя скверней всех остальных котов, любил жалобно выть в ночи и шипел на всех людей, кроме Кираль. Ваэлина он приветствовал коротким рыком и держался поблизости от хозяйки. Ваэлин пугал его.

— Это умение, рожденное веками практики, — поздоровавшись с Астореком, добавила охотница. — Наши Дары полезны, но мы можем выжить и без них. А этих людей убил бы лед, если бы не Дар. Потому они выучились управлять им, делиться им, расходовать лишь нужное количество силы. — Не спуская глаз с Асторека, она грустно улыбнулась. — Должно быть, мы им кажемся неуклюжими детьми.

Ваэлину и Одаренным достались места на огромной лодке, а сентаров и гвардейцев рассадили по малым каноэ. К весеннему переезду соорудили несколько новых, чтобы вместить и гостей. Бедняга Шрам дрожал, и, чтобы успокоить его в лодке, пришлось скормить ему горсть ягод. Боевой конь уже начал привыкать к постоянному присутствию волков, но тесное соседство множества зверей испытывало терпение бедняги.

— Ну, давай, старина, спокойнее, — попытался утешить его Ваэлин и почесал коню нос.

Но Шрам сегодня был не в настроении, скалил зубы, тряс головой и неотрывно смотрел на сгрудившихся волков.

— Позволь мне, — сказала Дарена и прижала ладонь к лошадиной шее, закрыла глаза, сосредоточилась.

Конь тут же утихомирился, опустил голову, заморгал, довольный.

— Я показала ему стойло дома, — объяснила Дарена. — Он сейчас думает, что он там.

— Миледи, ваше мастерство растет.

— Да, немного, — согласилась она и посмотрела на ближайшего шамана, старика с выдубленным непогодой лицом, неподвижно стоявшего рядом с пятью волками. — Но я сомневаюсь, что мы сможем хоть когда-нибудь сравниться с ними. Чтобы достигнуть их мастерства, нужна целая жизнь.

Все, кроме шаманов, по очереди садились на весла, два с лишним часа черпали воду широкими лопастями. Как обычно, Лоркан принялся ныть и жаловаться, хотя ему-то грести не составляло большого труда. Лоркан вытянулся, спина стала прямее, расправились плечи. Несмотря на его ворчание, Ваэлин не сомневался: вздорный мальчишка, встреченный в Пределах, потерялся среди войны и страшного путешествия по льду, и появился мужчина. Хотя он все еще украдкой то и дело бросал взгляды на Кару и вздыхал — единственное, что осталось от прежнего Лоркана.

Чем дальше на юг, тем больше и выше делались острова. Вокруг вздымались массивные горы, увенчанные снежными шапками, со склонами, густо поросшими лесом. С этих островов выплывали каноэ, присоединялись к каравану. Конечно, были радостные возгласы, шаманы кивали друг другу, старые друзья кричали приветствия. Но в целом караван спокойно рос и умножался. Как ни удивительно, никто особо не удивлялся присутствию стольких незнакомцев. Большинство равнодушно, хотя и отчасти хмуро глядело на разномастную компанию пришлых.

— Они знали, что мы будем с вами, — сказал Ваэлин Астореку, когда пришла пора грести в очередной раз.

В плавании шаман был не особо разговорчив, все время хмурился. Видно, держать волков под контролем постоянно давалось нелегко.

— Копьястребы могут не только убивать. — Асторек кивком указал на небо, где кружилась стая огромных птиц.

Ночью они спускались на насесты, выставленные на лодках, склевывали обрезки мяса, поданные шаманом. Похоже, управляли ястребами в основном женщины.

— Они переносят записки? Но у Волчьего народа нет письменности.

— Да, у нас нет книг. Но есть вот это.

Асторек вынул из своей шубы и бросил Ваэлину оленью кость с зарубками по всей длине.

— Каждая зарубка представляет звук, — пояснил Асторек. — Соедини звуки — и получишь слово.

— И что написано на этой кости?

— «Длинный Нож — шаман тридцати волков». Когда я достиг возраста взрослости, Много Крыльев вырезала эти слова на костях и разослала по всем поселениям. Это единственный раз, когда я видел человека из моего народа хвастающимся.

Ваэлин окинул взглядом остальные стаи в каноэ — гораздо меньшие, не больше дюжины зверей.

— Наверное, тяжело управлять столь многими.

— «Управлять» — не совсем подходящее слово. Они, скажем так, принимают меня.

Ваэлин присмотрелся к стае Асторека. Все волки неотрывно глядели на хозяина, будто зачарованные, и даже не моргали.

— Кажется, они слышат отзвуки песни, которая привела тебя сюда, — заметил Ваэлин.

Асторек на мгновение поморщился, волк посмотрел на Ваэлина и зарычал. Но когда Асторек потрепал его за ухом, зверь успокоился и уставился на хозяина со щенячьим обожанием.

— Они слышат ее и в тебе, Тень Ворона. Кое-что никогда не стирается бесследно с души.

На юг гребли еще три дня, собирая по пути Волчий народ. К тому времени, как показался широкий берег континента, их было, наверное, больше сотни тысяч человек. Прибытия ожидала многочисленная толпа, на берегу виднелись поселения среди деревьев, выше и шире пиршественного зала в Волчьем доме.

— Отчего всем не жить здесь? — спросила Кара у Асторека, когда каноэ пошло к берегу. — Здесь же уютнее и теплее.

— На зиму лосиные стада откочевывают на юг, слишком далеко, чтобы ходить на охоту за ними, — ответил шаман. — За берегом расстилается мерзлая тундра. А когда замерзает море, у островов появляются моржи и киты.

Вечером устроили пир, съели остатки зимних припасов. Волчий народ собрался вокруг нескольких огромных костров, чтобы жарить мясо, делить друг с другом рога с сосновым элем и, цокая языками, рассказывать на своем непостижимом наречии про зимние приключения. Несмотря на праздничную атмосферу, Ваэлин замечал напряжение. Очень многие глядели на него с ожиданием и тревогой. У этих людей не было слова для лжи — но не было слова и для тайны. Они столетиями ходили почтить предков в расписную пещеру, знали лицо Ваэлина и его имя.

Ваэлин сел с Дареной чуть поодаль от толпы, у небольшого костерка, чтобы поужинать моржовым супом. Готовил Ваэлин: резал мясо, сдабривал травами и последней солью из запасов, принесенных из Королевства.

— Я знавал братьев, скорее отказавшихся бы от меча, но не от соли, — сказал Ваэлин и почти не преувеличил.

Орденская жизнь сделала большинство братьев специалистами по походной кухне. Все ценили толику приятного вкуса.

— А ты скучаешь по жизни в ордене? — принимая миску с варевом, спросила Дарена. — Ты ведь вырос там. Тяжело было оставить ее?

— К концу войны я потерял моих братьев и многое другое. Возвращаться стало некуда, — сказал Ваэлин и уселся рядом с Дареной.

Ели молча. Как обычно, ощущение близости любимого человека успокаивало и радовало без слов. Когда он был с ней, будто возвращалась песнь — настолько легко Ваэлин читал настроение и желания Дарены. И теперь он заметил легкое напряжение в том, как она ела, как постоянно поглядывала на него.

— Боишься за наше будущее? — спросил он.

— Как не бояться? Мир в хаосе.

— Если бы я еще верил, то непременно процитировал бы из писания о пользе надежды.

— Думаешь, королеве удастся вторжение? — спросила Дарена.

— Я верю в нее. Она выросла. Стала больше. Сильнее.

— А если у нас получится, что тогда?

— Мы вернемся в Пределы и будем тратить наше время на их защиту от жадных до золота идиотов, — ответил Ваэлин.

— Это и все твои амбиции? Просто башня и Пределы?

— Башня, Пределы и ты, — сказал он и взял ее за руку. — А еще мир, чтобы насладиться всем этим.

Она натянуто улыбнулась.

— Отец тоже хотел мира и надеялся отыскать его в Пределах.

— Каэнис сказал мне, что твоего отца изгнали за сомнение в Королевском слове. Я всегда это подозревал, потому что твой отец отказался, а мой вместо него учинил ту резню на Мельденейских островах.

— Да, мой отец оспорил приказ — и это стало кульминацией долгого раздора между ним и королем. Отец начинал простым стражником в домашней охране Аль-Ниеренов, когда знатные семьи Азраэля непрестанно дрались за кресло лорда-правителя. В дни, когда наконец угасла эпидемия «красной руки», Янус пообещал моему отцу, что добудет мир. Оба тогда были практически мальчишками, против них объединилась дюжина знатных домов, род Аль-Ниеренов ослаб от заразы — приходи и бери голыми руками. «Ванос, мы с тобой перебьем этих болванов и сделаем Королевство», — пообещал ему король. Так они и поступили. Год за годом воевали, громили и приводили к покорности знать, фьефы — и все ради большего блага, ради мира в Королевстве. Оно родилось, но мир не пришел — Янус начал жадно заглядываться на соседние земли. Отцу хватило войн. Он попросил короля об отставке, надеясь на спокойную старость в Пределах, подальше от бед Королевства и амбиций Януса. Но война все равно догнала отца, когда явилась Ледяная орда.

— Когда закончится эта война, будет уже не с кем воевать, — сжав руку Дарены, сказал Ваэлин.

— Я вижу нашу королеву так же, как и ты. Я встречала ее однажды много лет назад, когда отец привез меня в Королевство. Ты прав, она очень изменилась. Но я все еще вижу в ней то, что видел отец в тот день, когда она взялась показать нам королевские сады. Она была само очарование. Отец смеялся ее шуткам, благосклонно принимал ее лесть и тепло попрощался с ней. Но когда мы ушли, его улыбка поблекла, и он сказал: «А я-то думал, что самый амбициозный у нас Янус». Ваэлин, ее характер мог измениться, но ведь это никуда не делось. Когда королева покончит с войной, что дальше? Насытит ли Лирну завоеванная империя? Чего еще королева потребует от тебя?

В памяти Ваэлина всплыли слова из давнего сна: «Ты будешь убивать за свою Веру, короля и Королеву Пламени, когда придет ее пора встать над землей…» Может, и не все пророчества фальшивы.

— Я думаю, ей хватит мудрости не просить того, что я не смогу дать.

Утром их забрал Асторек, чтобы отвести на совет. Они долго шагали по лесу и наконец пришли к дереву настолько огромному, что оно сперва показалось иллюзией. Ствол, покрытый красно-бурой корой, у основания насчитывал тридцать шагов, а вверх уходил на две сотни футов. Крона терялась где-то вдали, над покровом леса.

— Трудно точно перевести имя этого дерева на ваш язык, — сказал Асторек. — Пожалуй, Волчье копье — самый близкий перевод. Это самое старое из известных нам деревьев. Даже деды наших дедов не помнили его молодым.

У основания дерева открывалась огромная, похожая на пещеру выемка, где стояли Волчьи люди и молча глядели на вошедшего гостя. Тот не представился, просто отошел к стене. Судя по тревоге и смятению на лицах, Ваэлина узнали.

Он стоял, они молчали. Он уже подумал, что совершил ошибку, не соблюл некий обязательный ритуал. Но подошел Мудрый Медведь и тихо шепнул:

— Они ждут твоих слов.

— Слов?

Мудрый Медведь устало улыбнулся, будто родитель, извиняющийся за невоспитанность отпрыска.

— Слова войны. Волчьи люди ожидают, что ты поведешь их.

Ваэлин окинул собравшихся взглядом, нашел Убийцу Китов.

Остальные тоже носили знаки власти: ожерелья из кости и камня, ножи с узорчатой рукоятью. Только влиятельные люди пожилого возраста имели время и власть на то, чтобы собирать украшения.

— Среди них нет шаманов, — сказал Ваэлин Астореку.

— Шаманам запрещена власть вождей, — ответил тот. — Слишком много власти отравляет душу. Это урок, который так и не усвоили Кошачьи люди.

— Сколько у них воинов?

Асторек быстро переговорил с советом. Шаману отвечали кратко, без раздумий.

— Мы не считаем по-вашему, — наконец сказал Асторек. — Но, думаю, четверть населения каждого острова сейчас в возрасте, пригодном для войны.

Значит, чуть больше двадцати тысяч. Да, не королевская армия. Зато есть копьястребы и волки.

— Вы уже видели воларцев этой весной?

— Разведчиков послали на юг с первой оттепелью, как обычно каждый год, — сказал Асторек. — Они вернутся, когда воларцы спустятся с гор на равнину. Воларцы приходят месяца через два, когда солнце поднимается выше.

Ваэлин вспомнил слова Безглазого: «Я терпелив, а тебе, я подозреваю, еще далеко идти».

— В этом году они придут раньше, и нам нельзя ждать, — сказал Ваэлин. — Вы должны собрать своих воинов, всех копьястребов и волков и идти со мной на юг.

Когда Асторек перевел, старейшины занервничали, но обсуждать не стали, лишь обменивались тревожными взглядами. Ваэлин подумал, что даже при впитанной с молоком матери вере трудно передать свою судьбу в чужие руки из-за нескольких мазков краски на стене.

Наконец заговорил древний старик с тонким срывающимся голосом, согбенный и опирающийся на посох, — но, судя по вниманию и тщательности перевода, старик вызывал у Асторека глубочайшее уважение.

— Далеко Идущий, старейший и мудрейший из Волчьего народа спрашивает, что может обещать Тень Ворона. Станут ли правдой слова народа Больших кораблей?

— Я ничего не могу сказать о ваших верованиях, — ответил Ваэлин. — Любой, кто призывает на войну, суля верную победу, — либо лгун, либо глупец. Я предлагаю возможность победить врага и сделать так, чтобы он никогда не приходил. И ничего больше.

Когда Асторек договорил, старик подошел ближе к Ваэлину, и на морщинистом лице отразились удивление и растерянность.

— Ребенком я все спрашивал старейшин, когда же придет Тень Ворона, — проговорил старец. — Я не унимался, все спрашивала спрашивал, потому что знал: Тень Ворона не приходил при моих родителях и дедах и за много Долгих ночей до них. Пока ты живешь, он не придет — так говорили мне мои родители, и я спокойно засыпал. Я знал, что приход Тени Ворона будет означать, что наступило время тяжких испытаний и невзгод для Волчьего народа, но я это время не застану.

Затем он долго рассматривал Ваэлина и наконец прохрипел:

— Как ты победишь нашего врага?

— Вашими воинами, шаманами, волками и ястребами. А еще сталью моих солдат и могучей силой тех, кто пришел со мной, мужеством ярких и сильных душ, — ответил Ваэлин и посмотрел на Одаренных, стоящих близ устья пещеры.

Далеко Идущий опустил голову, повернулся и устало побрел вглубь дерева. Перед тем как его скрыли тени, он заговорил — и от его слов старейшины охнули. Старца окликнули, закричали — но он не вернулся.

— Что он сказал? — спросил Ваэлин у Асторека, остолбенело глядящего вслед старцу.

— То, что хотел. Это его завещание, — проговорил молодой шаман таким тоном, что больше не захотелось спрашивать.

Он обвел взглядом оставшихся старейшин, что-то спросил — и те закивали в ответ, хотя некоторые и неохотно.

— Мы пойдем с тобой, — произнес Асторек.

Дарена сидела с закрытыми глазами в кольце костров и с каждой минутой все сильнее бледнела. Маркен, Лоркан и Кара усиленно подкладывали дрова и раздували пламя. Ваэлин сидел рядом, плотно обернув плащ из тюленьей шкуры вокруг хрупкой женщины, пока та не задрожала — значит, возвращалась в свое тело. Дарена обмякла, уткнулась головой в грудь Ваэлину, застонала. Он принялся растирать ей плечи.

— А я-то надеялась, что с опытом станет легче, — выдохнула Дарена.

Кара вручила ей чашку согретого соснового эля. Выпив, Дарена немного закашлялась — но и порозовела.

— Они еще не добрались до гор, — сказала она. — Но обязательно доберутся. Там огромная армия под началом семи генералов. Я видела, как они едут впереди. Их души так темны, будто они поглощают весь свет, и они все одинаковые. Я видела таких лишь один раз, тогда, на льду.

— Безглазый, — сказал Ваэлин.

Она кивнула.

Семь душ, все одинаковые. Союзник выслал ведьминого ублюдка с войском. Насколько же Союзник боится того, что мы ищем?

Волчий народ настоял, чтобы перед выходом целую неделю охотиться. Несмотря на оттепель, жизнь в северной тундре по-прежнему была скудной и сложной. Остающимся на берегу требовались припасы на время, когда воины уйдут на юг. Каждый шаман должен был вести группу добытчиков. Асторек пригласил Ваэлина и Кираль на охоту, но попросил оставить Шрама.

— Мы охотимся на лосей пешими. Они издалека услышат стук копыт, — объяснил шаман.

Группа из двадцати двух охотников с шаманом весь день шла на восток. Впереди рыскали волки, постоянно останавливались, задирали морды и принюхивались, затем бросались бежать, пропадали на час-другой, но всегда находились — сидели и ждали людей. Волки все время меняли направление, бежали то на юг, то на север.

— Насколько им можно отдалиться, прежде чем ты потеряешь связь с ними? — спросила Кираль и тем крепко озадачила шамана.

— Наша связь глубока и сильна, расстояния ничего не значат для нее. Пусть они на другой стороне мира — я все равно буду чувствовать их.

Он остановился и выпрямился. Волки встали тоже, присели, повернув морды на юго-восток. Затем все Волчьи люди попадали наземь, Ваэлин с Кираль опустились рядом с Астореком. Тот поднял руку, повернул ладонь, чтобы оценить направление и силу ветра, тряхнул головой — и волки, держась плотной группой, тут же рысцой потрусили на юг.

— Они пригонят их к нам, — шепнул Асторек.

Подползли охотники, расположились слева и справа от шамана, с копьями в руках. Редкая трава тундры почти не скрывала лежащих, но зато позволяла далеко видеть. Каждый охотник нес три копья с зазубренными железными наконечниками, со сложными узорами из насечек и царапин на древках. Похоже, у каждого копья была своя история.

— Ты когда-нибудь охотился на большого лося? — прилаживая стрелу, спросила Кираль.

Ваэлин покачал головой и взялся за лук. Стрелы Ваэлина предназначались для войны, а не для охоты, с узкими тонкими наконечниками для пробивания доспехов, потому Кираль дала ему три своих стрелы, зазубренные, как охотничьи копья, но изготовленные из несокрушимого черного стекла. Такими стрелами пользовались сеорда.

— Одной не хватит, — сказала Кираль. — Не бей в бока, целься только в шею.

Он услышал их раньше, чем увидел. Загрохотало, затряслась земля, вдали чуть слышно тявкали волки. Когда появился первый лось, показалось, что в тундре выросло дерево, качающееся под ветром, — а вскоре рядом поднялся целый лес. Ваэлин видел лосиные рога у сеорда и оценил размеры зверей по рисункам на стене пещеры, но вживую они поражали воображение. У первого самца рога были полных десять футов в размахе, а сам он — высотой с двух взрослых мужчин. Лось мчался на охотников, вздымая тучу пыли, отростки его рогов могли бы сравниться длиной с мечами.

Когда лоси приблизились на тридцать футов, охотники вскочили, и одно за другим полетели копья. Передний лось и еще пара рухнули наземь под треск ломающихся рогов, суматошно замахали ногами. Стадо свернуло на север, помчалось прочь от опасности, волки понеслись за ним. Раненый самец смог встать, фыркнул, качнул обломанными рогами и кинулся на ближайшего охотника. Кираль всадила стрелу зверю в шею, Ваэлин — еще две, но лось даже не замедлился, бежал, скреб по земле опущенными рогами. Охотнику едва ли требовалась помощь. В последний момент он бросился вперед и прыгнул через голову зверя, перевернулся в воздухе, оттолкнулся ладонями от лосиной шеи и сделал сальто, достойное лучшего акробата.

Брызгая кровью, лось фыркнул, развернулся, отчаянно заревел — и Кираль добила его, всадила стрелу в глаз. Такой выстрел вряд ли удался бы и самой Риве. Охотники побежали приканчивать добычу, заблестели длинные ножи, люди проворно и профессионально потрошили туши, обрезали мясо. Ваэлин подошел к Астореку. В сотне шагов волки сгрудились вокруг другой туши. Обычное спокойствие испарилось, они ссорились, рычали друг на друга, вымазались в крови и телесной жиже от хвоста до носа.

— Это их награда, — сказал Асторек. — Не стоит привязывать их слишком сильно. Иногда им лучше вспомнить свою природу.

Вдалеке над удирающим лосиным стадом поднималось облако пыли.

— Вы не перебили всех, — заметил Ваэлин.

— Если бы перебили, их не осталось бы на следующий год.

— Когда мы придем к воларцам, будет не охота, но война. Бежать мы не позволим никому. Нельзя, чтобы они остались на следующий год.

— Вы думаете, мне претит убийство бывших соотечественников? — осведомился Асторек. — Я уже не раз занимался этим.

— Теперь будет по-другому. Теперь их ведет нечто куда хуже амбициозного недалекого генерала.

Подошла вытирающая стрелы Кираль и с опаской глянула на шамана.

— Лорд Ваэлин говорит правду, — сказала она. — Он чувствует ваше сострадание. Но оно погубит вас, когда мы повстречаем ручного пса Союзника.

— Союзника? — в недоумении тряхнув головой, спросил Асторек.

— И он живет там, за Порогом? В месте за смертью?

Ваэлин не сразу нашелся с ответом. Трудно объяснить само понятие места за Порогом тому, кто вырос в безверии. И, в отличие от людей, принявших Асторека, он не испытывал благоговейных чувств к зеленому огню, все еще поблескивающему в ночном небе над северным горизонтом, считал его попросту загадочным природным явлением. Мало ли их в мире?

Они выступили накануне. Воины Волчьего народа прощались с семьями и без особых церемоний уходили на юг. Однако были и те, кто не отправлялся в поход и не оставался в селении. На берегу собралась группа пожилых мужчин и женщин, каждый со своим каноэ и небольшим запасом провизии. Среди них Ваэлин заметил Далеко Идущего. Его обступили люди помоложе, наверное дети или внуки. Старый вождь раздавал им подарки: копье, ожерелье, нож. Подарки принимались молча, очень уважительно. Младшие даже зашмыгали носами, когда старик сел в каноэ, оттолкнулся и, не оглядываясь, погреб на север. «Его завещание», — вспомнил Ваэлин.

Асторек с Ваэлином, ведущим в поводу Шрама, шли во главе армии. Шаман выслал волков вперед, на разведку.

— Я понимаю, что в это трудно поверить, — сказал Ваэлин. — Но я был там и слышал его голос. Я очень хотел бы думать о нем как о галлюцинации, плоде воображения и тени из старых легенд. Но он живет и жаждет уничтожить нас.

— Я думал, что посетить ваше место за Порогом можно, лишь умерев.

— Да, это так, — подтвердил Ваэлин и отвернулся, посмотрел на горизонт.

Разговор о произошедшем в Алльторе был нелегок, в особенности потому, что Ваэлин сам не понимал почти ничего из случившегося.

— Тогда почему вы здесь?

Ваэлин посмотрел на Дарену, болтающую с Карой и хохочущую, на их боевых котов, катающихся в потешной драке.

— Мне всегда очень везло с друзьями.

Через неделю они подошли к горам, гряде крутобоких хребтов и пиков, простирающихся далеко на юг. В долинах рос хороший сосновый лес, но сами горы были в основном оголенными гранитными глыбами, бледно-голубыми в туманной дымке. На востоке под плотным темным облаком виднелись оранжевые сполохи.

— Огненные горы, — сообщил Асторек. — Туда не ходят даже местные горцы.

— Ваш народ торгует с ними? — спросил Ваэлин. — Разговаривает на их языке?

— Их наречие родственно воларскому, хотя нетренированному уху трудно воспринять его. Мы не торгуем. Они постоянно враждуют между собой и с воларцами, когда те являются выполнить квоту на рабов, и редко выходят в тундру.

Асторек посмотрел на стаю копьястребов, постоянно кружащую над головой. От нее отделилась группа птиц и полетела к горам.

— Моя мать предупредит нас о любом, вышедшем поприветствовать нас.

Но у подножий никто не ждал, и впереди не было видно никаких преград.

— Мой народ сделал бы то же самое, — заверил Альтурк, напряженно осматривающий молчаливые горы. — Позволил бы вступить, спокойно идти и почувствовать себя в безопасности, а потом атаковал бы в ночи.

— За нами никто не наблюдает, — уверенно произнесла Кираль и сурово сказала Ваэлину: — Но кто-то идет к нам. Песнь ясно говорит: мы должны ждать.

Войско расположилось на нескольких холмах с хорошим обзором вокруг, волчьи стаи устроились по краям лагерей, а ястребы наблюдали сверху. Горы по-прежнему молчали. В темноте зарево на востоке засветилось сильнее и стали видны молнии, бившие в облаке дыма.

— Так вот рука Нишака простирается над миром, — глядя на далекий отблеск огня на востоке, к общему удивлению, произнес Альтурк.

Вечерами у костра он крайне редко что-либо говорил. А теперь он бросил привычку есть и спать отдельно от сентаров и снова выбрил голову. Некоторые сентары еще откровенно презирали его, но кое-кто стал поглядывать на вождя с уважением.

Сейчас уже никто не держался порознь. Гвардейцы сидели рядом с лонаками, те не чурались Одаренных, а их коты хватали обрезки мяса, брошенные воинами.

«Лед был кузней, где их сковало в единое новое целое», — подумал Ваэлин и вспомнил давние дни, когда наблюдал за работой мастера Джестина у наковальни, за тем, как три полосы стали превращаются в меч под неустанными ударами молота.

— Ты и в самом деле слышал его голос? — спросила Дарена.

Альтурк потупился. Но в его взгляде не было злости — лишь сожаление и скорбь.

— Да, я слышал звук, который мог исходить только из уст бога.

— Ты о Пещере Туманов? — спросила Кираль. — Малесса говорила мне, что, кроме нее, только ты видел пещеру.

— Малесса привела меня к ней. Хотя нож и дубинка сделали меня талессой Серых Соколов, мужем шести жен и отцом отличного сына, я все еще был молод и мечтал о величии. Я думал, что отыщу его в Пещере Туманов, где, по слухам, еще слышно эхо голоса богов. Потому я пошел к Горе и попросил совета у Малессы. Меня не допустили к ней, поскольку я мужчина и потому недостоин, но она дала мне проводника и напутствие, которое я сперва посчитал благословением, а после понял, что это было предупреждение: «От богов слышат только правду».

Альтурк умолк и посмотрел на Кираль с легкой ухмылкой.

— Проводник оказался угрюмой бабой, заговаривавшей лишь для того, чтобы оскорбить меня. Она звала меня дураком, хвастуном, сыном матери, раздвинувшей ноги перед обезьяной. Если бы дрянная баба не была Служительницей Горы, я бы тут же скинул ее с самого высокого обрыва — и она понимала это.

— Ага, ты бы попытался, — процедила Кираль.

— Твоя мать по крови была самой злоязыкой из всех, кого я знал, — отпарировал Альтурк. — Я уж разбираюсь, я женился на шести худших суках во всех горах.

— И хотел мою мать сделать седьмой. Только вот она оказалась для того слишком умной.

— А-а, — протянул Альтурк и махнул рукой. — Так или иначе, она провела меня к неприметной горе и неприметной дырке в ее боку. «Ты там умрешь, отродье обезьяны», — заявила твоя мать и ушла, не сказав больше ни слова. Я чувствовал тепло из пещеры и знал, что там меня ожидает самое трудное испытание в моей жизни. Но я так хотел услышать голос Нишака, ведь он обязательно поведал бы мне великие истины! Сперва вокруг была темнота, рассеиваемая только моим факелом. Иногда стены пещеры раздвигались, оставляя меня на узком гребне, по бокам чувствовалась пустота, может, глубокая пропасть. Затем я пришел к мосту, узкой скальной арке над огромной расселиной. Посередине на нее падал занавесом водопад. На другой стороне виднелась лишь тьма. Я подумал, что понял суть: если я пойду, водопад погасит мой факел, и я заблужусь, не отыщу дорогу назад. Боги мудры в устройстве испытаний, избирают лишь достойных их голоса, ибо трус мог бы повернуть назад.

Альтурк тихонько рассмеялся.

— А вперед пошел бы лишь глупец — такой, как я. Мост был скользким, ледяная вода погасила мой факел, и я остался в кромешной тьме. Тогда я лег на брюхо и пополз — и нащупывал путь, пока мост не превратился в широкий каменный пол и впереди очень слабо не забрезжил манящий свет. Я пошел к нему и попал в большую пещеру со стенами, испускавшими зеленое сияние. В центре я увидел бассейн с бурлящей водой. Над ней висела туманная дымка. В ноздри ударила вонь, и меня чуть не стошнило, но я сдержался, и, когда подошел к бассейну, насколько позволял исходивший от него жар, вонь исчезла. А потом я услышал низкий мощный звук со всех сторон, будто сами стены, дрожа, испускали его. Он усиливался, яснел. Мне показалось, что еще немного и моя голова взорвется. Тогда я понял, что я — глупец, букашка, ползающая у ног гиганта. Ну что такой голос может сказать пылинке? Но он сказал… «Ты знаешь, кто говорит с тобой?» — спросил он, и я, стараясь перебороть страх, кое-как выдавил его имя. «Да, это я, давший человечеству огонь, спасший вас из тьмы, подаривший тепло на целую вечность. Я самый щедрый из богов — но вы всегда желаете большего». Я хотел убежать, но меня подвели ноги, я упал и закопошился на полу пещеры, будто насекомое, ничтожная тварь. Я умолял бога, как захваченный мерим-гер перед ножом воздаяния, кричал, выл и обделался со страху. Но Нишаку неведомы гнев и жалость, он щедр, но его дары могут не только питать и согревать, но и жечь, ибо истина — пламя, обжигающее самую душу. «Талесса Серых Соколов, я знаю, зачем ты пришел, — сказал он. — Твой разум так легко прочесть. Сплошь гнев и амбиции, а еще, ха, ребенок. Ты воображаешь его великое будущее, веришь, что он поведет лонаков против мерим-гер. Ну так посмотри внимательней, и увидишь». И я увидел сквозь туман памяти жестокость мальчика ко всем, кто окружал его, увидел, как я застал его с задушенным щенком, вспомнил упавшего и разбившегося насмерть старшего мальчика, отправившегося лазать по скалам вместе с моим сыном. Я позволил себе обмануться его ложью о том, что тот мальчик выбрал плохой упор для руки, сорвался и сломал шею. Но теперь я увидел правду.

Альтурк сгорбился, и на его обветренном лице была такая боль, что даже Кираль поморщилась и отвернулась.

— Вместо того чтобы с благодарностью принять истину, я рассвирепел, нашел силы встать и проклинал Нишака, кричал, что моему сыну суждено величие, он сбросит мерим-гер в море. А Нишак рассмеялся. Затем он сказал мне: «Подумай о моих словах, когда будешь убивать его. А теперь иди». Все стихло, лишь бурлила вода. Я подождал еще немного. Я кричал, призывал Нишака вернуться и забрать свою ложь, но бог решил не тратить слова на неблагодарное насекомое. Я отыскал проход, ведущий наружу, узкий и извилистый, но освещенный тем же зеленым сиянием. После несчетных часов, проведенных в пещере, я выбрался наверх, в мир, показавшийся мне очень холодным.

Альтурк умолк и устало посмотрел на восток — сгорбившийся, стареющий человек, которому осталось уже недолго. Затем, не глядя на сидящих у костра, он спросил — но было ясно, кому направлен вопрос.

— Тварь, от которой тебя освободила Малесса, — она сама отыскала его, или он пришел к ней?

— Сентары возродились еще до того, как меня взяло это… эта тварь, — проговорила Кираль. — Одним из тех, кто возродил сентаров, был твой сын. Он нашел таких же, как он, жадных до крови и ищущих оправдание жестокости. Он ненавидел Малессу за свое бесчестье, говорил, что убил бы величайшего из мерим-гер, если бы не ее слабость, ибо она слаба, а многие века подточили ее душу и тело. Но тогда сентаров было мало. Соединенные общим безумием, они не могли поступать разумно. Чтобы исполнить свою миссию, они нуждались в вожде — и отыскали его во мне.

Она скривилась и виновато произнесла:

— Талесса, со мной или без меня, тебе все равно пришлось бы убить его. От богов слышат только правду.

Ваэлина разбудил волк, огромный самец с вонючей пастью, нагло лизнувший его в лицо. Зверь отпрянул, когда Ваэлин выпростал руку с кинжалом, склонил голову, с любопытством посмотрел и нетерпеливо рыкнул.

— Что такое? — простонала Дарена и высунула голову из мехов: бледная, с заспанными блеклыми глазами.

— Думаю, кое-кто наконец пришел поприветствовать нас, — потянувшись за сапогами, ответил Ваэлин.

Асторек, Кираль и Мудрый Медведь ожидали у подножия южного склона, впереди рассыпались волки, над головой кружила стая ястребов.

— Сколько? — подойдя к Кираль, спросил Ваэлин.

— Всего один.

Ваэлин присмотрелся и различил вдалеке человека в плаще с надвинутым капюшоном, приближавшегося спокойно и уверенно, несмотря на то что спустившиеся ниже копьястребы вились буквально вокруг его головы. Человек остановился перед волками, и Ваэлин пошел навстречу. Пришелец был среднего роста, широкоплечий, но не слишком мускулистый. Он откинул капюшон. Исхудавшее лицо с резкими чертами и мудрый, спокойный взгляд человека, чьи познания и опыт невозможно и вообразить.

— А, я так и думал, что это будешь ты, — сказал Эрлин.

ГЛАВА ШЕСТАЯ Рива

Она очнулась от резкой, режущей боли в правой ладони. Глушившая чувства чернота отхлынула, и мир обрушился тысячей неприятных ощущений. Рива застонала, потрясла рукой, но боль только усилилась. Рива открыла глаза. Солнечный свет будто загнал в мозг раскаленную стрелу. Перед глазами поплыла желтая муть, слух осаждал шипящий рев. Рива заставила себя поморгать, и муть превратилась в песчаный пляж, ревели набегающие волны, а причиной боли в руке оказался маленький красный краб, пытающийся отъесть у нее большой палец. Рива отцепила клешню и швырнула краба в волны, зашипела, когда соленая вода попала в ранку, но обнаружила, что даже благодарна за боль. Ведь она, как-никак, подтверждает, что Рива осталась жива. Хотя она едва способна двигаться, лежит на пляже и по ней колотят волны — но ведь жива.

«Но почему? — мысленно спросила она Отца, скорее из любопытства, чем от гнева. — Ты же не можешь считать меня достойной жизни. Ты не можешь награждать того, чья ложь погубила столь многих».

И вдруг она услышала голос, такой неожиданный и зычный, что на мгновение поверила: Отец решил ответить ей. Но тут же успокоилась. Слова были на непонятном языке, мутные глаза различили широкий темный силуэт, движущийся сквозь прибой. Когда человек подошел ближе, Рива увидела, что на нем черный кожаный дублет, на шее серебряный медальон, а за поясом бич.

Надсмотрщик за рабами.

Рива позволила ему ухватить себя за волосы и выволочь из прибоя, изобразила вялость и растерянность, когда надсмотрщик заглянул в лицо, наметанным глазом оценил фигуру. Затем он крикнул кому-то. А, так этот мордатый урод не один. Рива чуть приоткрыла глаза, когда надсмотрщик тащил ее, заметила шестерых стоящих и много больше лежащих неподвижно людей.

Надсмотрщик бросил ее на песок. Она заставила себя не двигаться, дышать глубоко и ровно, набираться сил. Охотники за рабами совершили роковую ошибку. Они позволили Риве отлежаться несколько минут перед тем, как пришли осматривать добычу. Надсмотрщик перекатил ее на спину, вокруг собрались его приятели. Изобразив, будто голова лишь безвольно мотнулась набок, Рива осмотрелась. Двое с копьями, остальные с мечами. Надсмотрщик задрал ей блузку, обнажив груди, спросил что-то у компаньонов. Те забормотали — соглашались. Один скабрезно хихикнул.

— Мой друг… ты нравиться, — подбирая слова, выговорил надсмотрщик на языке Королевства, взял ее за подбородок и повернул, чтобы она могла видеть его ухмылку. — Хочет… трахать тебя. Может снизить цену. Но я быть должен ему. Ты хочешь тебя трахать, красотка?

Честно говоря, убила его ее улыбка, а не рука. Она так радостно, похотливо улыбнулась, что он застыл в удивлении — и открыл горло для удара. Этому удару научил Риву Ваэлин. Уроки священника никогда не были в полной мере основательными и полезными. Ее пальцы с хрустом врезались в кадык, и спустя мгновение надсмотрщик уже корчился на песке, роняя кровавую пену с губ. Рива перекатилась, уклонилась от копья и схватилась за древко прежде, чем копейщик ударил снова. Затем она ударила копейщика ногой в лицо, и он рухнул, а Рива получила копье.

Остальные кинулись к ней. Она развернулась, полоснула безоружного по глазам, затем ткнула в лицо. Второй копейщик ударил издали — видно, привык иметь дело только с пленниками. Рива без труда отбила удар, парировала древком и, развернувшись, заехала тупым концом в затылок. Тот громко хрустнул.

Остальные сразу остановились, посмотрели опасливо на ослепшего. Тот вопил, прижав к лицу ладони, из-под них струилась кровь.

— Давайте же, — прошептала она, увидев, как нерешительно переглядываются охотники за рабами. — Вы же не думаете, что я заслуживаю жизни?

Рядом зазвучал горн. На верхушке дюны в нескольких сотнях шагов появилась группа всадников. С севера приближалась другая группа. Охотники за рабами заметно обрадовались. Рива подумала, что теперь уж точно конец.

Первый всадник поравнялся с трупом надсмотрщика, которому Рива раздавила кадык. Она еще не видела подобных воларских воинов: в красных панцирях и налокотниках. Они походили на куритаев, но на лице осматривающего труп всадника появилась довольная ухмылка. Тридцать с лишним соратников за его спиной тоже заулыбались.

Охотники за рабами возмущенно загомонили. Похоже, заведомый перевес в силах придал им храбрости. Всадник не обратил на них внимания, но пристально посмотрел на Риву и улыбнулся еще шире. Он поднял руку, и надсмотрщики умолкли. Затем всадник задал вопрос и удивленно выгнул бровь, когда услышал ответ. Тип с разрубленным лицом прижимал тряпку к ране, стараясь унять кровь, и отчаянно верещал. Надсмотрщики залепетали снова, но всадник отдал короткий приказ, и охотники за рабами побледнели и затихли, опасливо поглядывая на Риву, переминались с ноги на ногу.

Всадник произнес единственное слово, и все остальные стремительно, одним синхронным движением выхватили мечи из ножен. Первый указал мечом на охотников, потом на Риву.

Растерянные охотники медленно пошли на нее. Она подумала, что нет смысла затягивать драку, выбрала самого высокого, швырнула копье ему в грудь, затем кинулась вперед, нырнула под неуклюжие удары и схватила меч. Остальное было легким развлечением.

Ее заковали в цепи и посадили в клетку на повозке, два воларца в красных доспехах встали рядом. Рива заставила себя глядеть на то, как осматривают и отбирают пленных. Она смогла ранить одного в красных доспехах, швырнула меч в первого приблизившегося. Он увернулся с невероятной проворностью, но вращающееся лезвие оставило длинный порез на челюсти. Рива ожидала скорой смерти, но раненому случай показался столь же забавным, как и его компаньонам. А тех уже изрядно повеселило избиение надсмотрщиков. Красные даже стучали кулаками по панцирям в радостном предвкушении, когда Рива убивала последнего, долговязого типа, пытавшегося убежать, но пинками загнанного назад, к Риве. Он продержался недолго.

Рива рванулась, надеясь запрыгнуть на коня, стащить всадника и ускакать, но тут же обнаружила себя уткнувшейся в песок и со связанными ногами. Она забилась, пытаясь высвободиться, но веревка затянулась на запястье. Первый всадник спешился, присел подле нее, барахтающейся, провел рукой по ее лицу и выговорил единственное слово: «Гарисай».

Риву связали от ступней до плеч, лишив всякой надежды на побег, забросили на спину лошади и привезли в лагерь, находившийся в нескольких милях от берега. Там красных приветствовали охотники за рабами. Странно подавленные присутствием всадников, с почтительно опущенными головами они выслушали краткие приказы первого. Риву передали надсмотрщикам. Она стиснула зубы в ожидании мучений, ведь надсмотрщиков прямо-таки перекосило от ненависти. Но те лишь заковали ее в цепи, причем один приставил нож к горлу, а пара других держали копья в дюйме от ее груди. Но какие бы планы мести они ни лелеяли, похоже, красные запретили причинять Риве вред, и ее всего лишь грубо затащили в клетку. Но, когда Рива осмотрелась, то поняла: пыткой станет то, что она сейчас увидит.

Ей пришлось напрягать, натягивать до предела цепи и выгибать шею, но она смогла увидеть, как приводили и сортировали пленников. Приказ не вредить, очевидно, не распространялся на остальных, взятых на берегу. Первый пленник был, судя по ширине плеч, лучником. Он упал на колени перед надсмотрщиком, а тот нагнулся оценить глубокую рану на груди и пренебрежительно махнул рукой. Вперед шагнул надсмотрщик с кривым ножом, и не успела Рива и вскрикнуть, как нож перерезал лучнику глотку.

Рива заставила себя смотреть, хотя кандалы врезались в тело. Пленниками были кумбраэльцы и лишь несколько королевских гвардейцев. Похоже, буря причинила большой ущерб — многих убили из-за ран. Рива подавила в себе слабую надежду, когда не обнаружила среди пленных ни Антеша, ни Арентеса. Ведь нет разницы, погибнуть в море или быть зарезанным на берегу. Рива снова подумала, что убила их всех она, фальшивая Благословенная госпожа.

Больше всего надсмотрщикам пришлось повозиться с последней пленницей, худенькой коротко стриженной женщиной, гордо шагавшей, несмотря на цепи, не испугавшейся пары здоровяков, сопровождавших ее.

— Лера! — закричала Рива и хлестнула цепями по клетке.

Надсмотрщик просунул копье сквозь решетку, чтобы отпихнуть Риву, но заметил взгляд красного и поспешно отступил. Рива напряглась, чтобы увидеть Леру, и обнаружила, что та улыбается и глаза ее полны обожания.

— Миледи, я знала, что Отец спасет вас! — звонко и радостно крикнула она.

Надсмотрщик чертыхнулся, занес руку, чтобы отвесить оплеуху непослушной пленнице. Лера не попыталась отстраниться, не сжалась, но наклонила голову и, когда ладонь коснулась щеки, впилась зубами. Надсмотрщик по-женски завизжал, затряс рукой, пытаясь высвободиться, остальные надсмотрщики подскочили с дубинками и кнутами, но Лера только дергала головой, будто терьер, раздирая рану, и выпустила руку, лишь когда спину пробило копье.

Рива слышала, как где-то визжала женщина, ощущала, как что-то твердое бьет по лбу, как по нему сбегает теплая струйка. Рядом гаркнули по-воларски, грубые руки оттащили Риву от решетки, красной от крови. Женский крик утих, и у Ривы перехватило горло. Она вдруг поняла, что смотрит в глаза красному с пляжа, тому, кто, похоже, командовал остальными. Он перестал усмехаться и уставился на нее слегка озадаченно, чуть склонив голову — будто кот, разглядывающий что-то блестящее, незнакомое.

В глазах помутилось. Рива поняла, что усталость, отчаяние и боль сейчас уволокут ее в беспамятство. Но Рива еще нашла в себе ненависть, чтобы продержаться минутой дольше.

— Я — эльвера, — хрипло выговорила она. — Я убила вас больше, чем могу сосчитать, и не намерена останавливаться.

Когда она проснулась, то обнаружила в клетке нового постояльца. Он сидел, обмякнув, привалившись спиной к решетке. Светлые волосы упали на лицо и качались в такт движению повозки. Высокий мужчина и, судя по мускулистым рукам со множеством шрамов, привычный к войне и тяжелой работе. Руки лежат на коленях, толстые запястья зажаты тесно подогнанными кандалами. Рива вздохнула. Воистину набор терзаний для грешных душ у Отца бесконечен.

— Милорд, просыпайтесь, — сказала она и вытянула ногу, коснулась его босой ступни.

С Ривы тоже стащили сапоги, как и с него. Блондин пошевелился, но не проснулся, лишь слабо застонал. Рива ткнула в ногу сильнее.

— Милорд Щит!

Он дернулся, вскрикнул, открыл глаза. К немалому огорчению Ривы, он выглядел совершенно запуганным и растерянным. При виде нее он немного успокоился, но, осмотревшись, едва не застонал от отчаяния.

— Мне снилось, что я умер, — повесив голову, прошептал он. — Это был хороший сон.

— Вас взяли на пляже?

— Да. Нас было с дюжину. Мы уцепились за обломки. Нас носило до рассвета, потом мы выплыли на берег. Мы пошли на север, к месту высадки, но нас догнали эти.

— Охотники за рабами?

— Нет, другие. — Щит сжал кулаки, брякнув цепями.

— Люди в красных доспехах?

— Да. У нас не было оружия. Нечем драться.

Щит издал странный гортанный звук. Рива не сразу поняла, что он смеется.

— Нам дали мечи. Каждому из нас враги дали мечи, чтобы мы дрались. И я дрался… но не сумел никого спасти. Когда бой закончился, они добили раненых и взяли меня, единственного, кто еще держался на ногах. Я им показался забавным.

— Гарисай, — пробормотала Рива.

— Что? — вздернув голову и внезапно оживившись, спросил Щит.

— Когда меня схватили, так назвал меня один из красных. Вы знаете, что это значит?

Он откинулся на решетку, и на его губах появилось подобие прежней саркастической усмешки.

— Да, знаю. И это значит, что нам повезло бы, если бы нас просто убили.

Потекли ужасающе монотонные дни. Пленников не выпускали из клетки. Их рацион составляли две миски каши в день и две кружки воды, которые просовывали сквозь щель в окованных железом бортах повозки. Ложек не дали, пришлось есть пальцами. Для телесных отходов поставили ведро, и требовались совместные усилия, чтобы выплеснуть содержимое через прутья. И то приходилось выжидать, пока погонщик сойдет наземь. Тот любил вовремя хлестнуть быков, чтобы те дернулись и пленников окатило их же нечистотами.

— Красноцвет, — глядя на усеянные красными цветами поля, утром десятого дня проговорил Щит. — То есть мы где-то милях в сорока от Волара.

— Вы знаете эту местность?

— Я побывал здесь юнгой много лет назад. Я тогда еще ходил на торговце и не знал мудрости и выгоды пиратской жизни. Воларцы растят лучший красноцвет, и он всегда приносит изрядный куш — конечно, если выдержишь манеры воларцев и сумеешь договориться.

— То есть ваша ненависть к ним родилась задолго до войны?

— Нет, в те времена это было всего лишь отвращение. Я знаю, что у моего народа множество недостатков, но работорговля среди них не значится. Любой мельденейский капитан, решивший заработать на рабах, становится изгоем и лишается корабля.

Повозка замедлилась. Погонщик уставился на что-то впереди. Вскоре показался предмет его интереса: высокий столб с поперечиной наверху, похожий на виселицу. С нее свисало нечто изуродованное и бесформенное. Рива не сразу опознала в уродливом предмете труп. Ноги почернели и обуглились, словно поленья, ступни сгорели полностью, выпотрошенный живот зиял пустотой. Трудно было понять, мужчина это или женщина. Судя по лицу, наверное, все-таки мужчина. Труп изрядно разложился, лицо покрывала растрескавшаяся маска ссохшейся кожи, но рот остался широко раскрыт, зубы оскалены в застывшем крике. Смерть этого человека была крайне мучительной.

Погонщик что-то пробормотал себе под нос, взмахнул кнутом, и быки пошли быстрее.

— Казнь Трех смертей, — пояснил Щит. — Сперва причиняющий ужасные муки яд, затем сожжение, затем вырывание кишок. Традиционное воларское наказание за измену, хотя его не использовали уже много лет.

Вскоре показался другой столб. Висевший на нем труп был так же изуродован, но вдобавок казненному выкололи глаза. Рива спросила у Элль-Нестры, несет ли это какой-либо дополнительный смысл, но тот лишь пожал плечами:

— Наверное, кто-то попросту получает удовольствие от заплечной работы.

К ночи они насчитали больше сотни столбов, по десятку на каждую милю дороги.

Волар показался на следующее утро. Рива приподнялась, выгнув спину, чтобы рассмотреть имперскую столицу, когда повозка въехала на гребень холма в миле к западу от города. Вниз дорога бежала безукоризненно ровной прямой полосой и уходила в западное предместье, где рядами выстроились друг за другом одноэтажные и двухэтажные дома. У Волара не было стен. Щит пояснил, что разрастающаяся столица поглотила их столетия назад.

— Говорят, это самый большой город в мире, — добавил он. — Хотя я слышал, что на дальнем востоке есть еще несколько, способных оспорить это звание.

Чем дальше они заезжали в город, тем выше делались здания. Роскошные пригородные особняки сменились неширокими улочками и доходными домами. От главной улицы ответвлялся целый лабиринт узких проходов. Риве это напомнило скверные бедные кварталы Варинсхолда, теперь уже разрушенные вместе со всем городом.

— Она хотела все тут сжечь, — глядя на проползающие за решетками улицы, тихо пробормотал Щит. — А мы бы помогли ей поднести факел.

Рива снова подумала о Лере. Рива часто думала о ней. Та пришла из лесных краев к югу от Алльтора и привела с собой дюжину женщин, своими силами освободившихся из рабства, проливших вражескую кровь и желающих проливать еще. Рива вспомнила, как они в благоговении пали на колени вокруг нее. Легенда о Благословенной госпоже разлетелась далеко, и увидеть ее во плоти стало для несчастных женщин знаком свыше, знамением о том, что их страдания не напрасны. И в день смерти Лера глядела с таким же благоговением и обожанием. И ее голос был полон радости. Лера умерла за ложь.

— Мне нужна хотя бы тень шанса, ничтожная его часть, — пробормотала Рива, — и я сожгу этот город дотла.

Щит снова сел и обмяк, и его вялый голос был полон обиды:

— Миледи, вы пошли за мечтой безумной женщины, и она заразила безумием нас всех. Вы посмотрите по сторонам. Как можно даже мечтать о том, чтобы низвергнуть империю, способную построить такое?

— Мы раздавили армию, хотевшую раздавить нас, — напомнила Рива. — Пусть их города сильны и велики, сами люди слабы, их души черны, осквернены веками жестокости.

Щит поднял руки, побренчал цепями.

— Однако нас привезли умирать ради их удовольствия.

— Отчаяние — грех, противный любви Отца, ибо оно есть потакание слабости, а надежда — доблесть сильных душ.

— Откуда это?

— Третья книга, Книга Борьбы, стих третий, «Испытание пророков», — сказала Рива и вспомнила, что ни разу за все время плена не размышляла о Книге Разума.

И то сказать, какой здесь прок от разума?

Похоже, воларцы очень любили статуи, преимущественно — бронзовых воинов у каскадных фонтанов и в аккуратных парках, лежащих за тесными перенаселенными пригородами. А самой примечательной особенностью внутренней части города оказались башни, огромные угловатые строения из мрамора, высившиеся буквально повсюду. Странно, но здесь было практически пусто, лишь суетились ссутуленные робкие рабы, вычищали птичий помет и ухаживали за растениями. Наверное, прохожих не наблюдалось из-за того, что с башен десятками свисали тела. Некоторых явно подвесили заживо, судя по красно-бурым потекам на стенах.

— Их императрица любит производить впечатление на подданных, — заметил Щит.

Повозки подкатили к самому большому зданию из всех, какие видела Рива: чудесному строению овальной формы в красно-золотых цветах. Семидесяти футов высотой, пятиярусное, оно казалось совершенно необычным и странным. Куда-то подевалась любовь воларцев к углам и граням, ярусы были составлены из элегантных арок, изящно закругленных колонн, напоминающих ножки винных бокалов.

— Это большая арена Волара, — сообщил Элль-Нестра. — Наслаждайтесь видом. Скорее всего, эта арена — последнее, что мы увидим в своей жизни.

Воины в красных доспехах плотным кольцом окружили повозку. Погонщик отомкнул двери и цепи, отошел в сторону и истерично взвизгнул — приказал выходить. Его мокрое от пота лицо едва не дрожало от страха. Погонщик, очевидно, хотел поскорее убраться подальше от красных. Рива вылезла с трудом, спина и ноги болели от каждого движения. Она пыталась упражняться в поездке, но долгое сидение в тесноте и цепях ослабит даже самых крепких. Шагнув наружу, Щит застонал и упал на колени.

— Встань, — приказал спокойный равнодушный голос на языке Королевства, не испорченном и тенью акцента.

Говорил мужчина лет сорока в простом черном платье, с худым непримечательным лицом, с зачесанными назад темными волосами, седеющими на висках, и гладкой чистой кожей.

Прищурившись от солнца, Щит глянул на мужчину и процедил:

— Не вижу кнута.

— Мне не нужен кнут. Подчинись — или умрешь.

Элль-Нестра кивнул в сторону арены:

— Умереть там или здесь — какая разница?

— Там есть шанс пожить некоторое время, — ответил мужчина и внимательно, оценивающе посмотрел на Риву. Удивительно, но в его взгляде не было похоти и жестокости. — Меня зовут Варулек Товрин, — сказал он ей. — Я — управитель большой арены Волара и хозяин гарисаев по милостивому соизволению императрицы Эльверы.

Он отвернулся и подозвал пару красных. Рива заметила, что его руки от запястий до кончиков пальцев покрывает сложная татуировка, незнакомая по стилю, очень плотная и причудливая, гораздо сложнее, чем та, которую носила королевская лоначка. Сколько же часов мучений пришлось вытерпеть, чтобы нанести такую татуировку на живую плоть? Мужчина заметил ее взгляд и уж совершенно неожиданно посмотрел на нее с симпатией.

— Она желает видеть тебя, — сказал он.

Холодный воздух обдувал лицо, но не приносил облегчения. Подергиваясь от толчков каната, кабина быстро шла вверх. Сотня рабов внизу с проворством затаскивала Риву на вершину башни. По бокам Ривы стояли воины в красном, но они не мешали ей поворачиваться и смотреть на город. А тот раскинулся под ногами во всем роскошном великолепии — истинное чудо. По сравнению с ним Алльтор и Варинсхолд казались всего лишь кучкой убогих лачуг. Глядя на идеальную упорядоченность города, Рива нехотя призналась себе: это величайший из виденных ею примеров созидательного человеческого гения. Каждая улица, парк, проспект располагались строго в соответствии с планом и назначением, нигде лишнего изгиба. Но стены башен испещряли маленькие темные точки, и они говорили: Волар — огромная ложь, приятный на вид фасад, скрывающий смрадную яму.

Кабина остановилась у балкона в двадцати футах от вершины башни.

Юная, завораживающей красоты рабыня церемонно поклонилась Риве и повела ее в помещения. Красные пошли следом.

Внутри царил полумрак, рассеиваемый лишь стоящими там и тут масляными лампами. Разноцветные шелковые занавеси закрывали окна, сквозь них едва просачивался свет. Занавеси колыхались от ветра, гуляющего вокруг башни. Несмотря на сумрак и мелькание цветов и теней, Рива, приученная первым делом находить главную опасность, тут же отыскала взглядом императрицу.

Она сидела на табурете у маленького стола, одетая в простое белое платье, босые ноги опирались на мрамор пола — плоские пальцы, изогнутый свод. Ступня танцовщицы. В одной руке императрица держала натянутый на круглую рамку кусок ткани, в другой — иглу с ниткой. Лицо оставалось в тени, хорошо различался только элегантный профиль. Императрица, сосредоточившись, напряженно продевала иголку сквозь ткань. Дюжина рамок с тканью валялись на полу, все — с неуклюжими грубыми стежками. Некоторые рамки были поломаны, ткань в них разорвана. Интересно, почему рабыня не убрала их?

— Ты использовала мое имя, — не отрываясь от шитья, произнесла императрица.

Рива промолчала. Рядом испуганно всхлипнула рабыня. Рива посмотрела на нее. Бедняжка прямо дрожала от страха, от отчаянного желания предупредить, не допустить. Она едва заметно кивнула, в глазах стояла мольба. Риве захотелось сказать ей, что на милость тут рассчитывать нечего и осторожность ни к чему, — и поблагодарить за заботу.

— А, так ты нравишься Лиезе, — наконец посмотрев на Риву, сказала императрица.

Ее пальцы запутались в ткани, от воткнувшейсяиглы расползалось багровое пятно. Если женщина и ощутила боль, то не подала виду, встала, подошла и одарила Риву искренней теплой улыбкой.

— Она очень уважает тебя, — приблизившись вплотную к месту, куда цепи позволили бы дотянуться Риве, заметила императрица.

Она была на пару дюймов выше Ривы, стройная, атлетически сложенная, с виду чуть за двадцать, но один взгляд на лицо — и становилось понятно, что глазами юной девушки смотрит немыслимо старое существо. И это существо, вне всяких сомнений, владеет Даром, отобранным у Ваэлина под Алльтором.

Женщина склонила голову и закрыла глаза, будто прислушивалась, улыбнулась и не без сожаления проговорила:

— Увы, твое чувство не взаимно. Ах, прости, милая Лиеза, но сердце нашей гостьи занято другой женщиной. Хотя, быть может, тебя утешит, что наша гостья испытала легкий позыв похоти при взгляде на тебя. Любовь владеет нашими сердцами, но тела всегда отданы похоти. Она — предатель, живущий в каждой душе.

Женщина открыла глаза и в растерянности нахмурилась:

— Я придумала это или прочитала в книге?

Она застыла в задумчивости, но иногда лицо болезненно дергалось, глаза рывками поворачивались, губы двигались, произносили неслышимые слова. Замешательство прервалось столь же внезапно, как и началось.

— Вышивка, — произнесла женщина и подняла рамку с неуклюжими стежками.

Ткань испещряли бурые пятна, пальцы императрицы были исколоты.

— Богатые женщины Миртеска славились умением вышивать, — сказала она. — Мой отец считал вышивку самым полезным занятием для юной леди хорошего рода. Но, увы, это не для меня. Своим талантом к вышивке я разочаровала отца в первый раз — но далеко не в последний.

Императрица посмотрела на ткань и вздохнула:

— Как думаешь, у меня получается лучше?

Она показала рамку Риве. Среди кровавых пятен та заметила сгусток красных и зеленых нитей, плотно сбившихся в то, что, с известными натяжками, походило на цветок.

— Слепая обезьяна и то справилась бы лучше, — сказала Рива.

Рабыня Лиеза помимо воли охнула, заморгала и потупилась, ужасаясь тому, что должно было произойти.

— Прекрати пищать, — раздраженно выговорила императрица. — Не бойся, у объекта твоего обожания впереди много занятных дней. Сколько именно — зависит от нее самой… Кстати, до меня дошли известия о том, что случилось в Алльторе. Несколько моих солдат пережили тамошние события и с большими трудностями, терпя невзгоды и лишения, добрались до Варинсхолда. Генерал Мирвек — человек весьма педантичный. Он тщательно собрал их показания, затем, конечно же, велел казнить выживших. В самом деле, к чему подрывать мораль рассказами про ведьму Алльтора, неуязвимую по воле своего бога, с мечом, способным резать сталь, с зачарованным, никогда не промахивающимся луком. Один бедняга даже утверждал, что самолично встречал ведьму. Он был без малого безумцем, но оставил подробное описание.

Рива вспомнила пленного, которого вытащили из реки после первого большого штурма, — дергающуюся пустоглазую человеческую развалину. Странно, но Рива пожалела о его смерти. Воларцы — монстры, но тот несчастный был не страшней изголодавшегося пса.

— Хм, Эльвера, — проговорила императрица. — Они украли мое имя и дали его тебе. Мне следовало бы разозлиться. Ты знаешь его смысл?

— Ведьма. Или волшебница.

— «Волшебница» — нелепое глупое слово. Волшебства не существует. Заклинания из древних книг и вонючие микстуры лишь портят пищеварение. Я всегда предпочитала «ведьму». Но смысл этого имени для людей, впервые давших его мне, слегка отличался от нынешнего. Те люди отождествляли силу с властью вне зависимости от природы силы, будь то оружие или мастерство, которое вы зовете Темным. «Эльвера» значит и «носительница власти». «Королева».

Женщина тихонько рассмеялась.

— Когда мои солдаты называли тебя «ведьмой», они одновременно называли тебя «королевой».

— У меня уже есть королева.

— Нет, дорогая моя младшая сестра, она у тебя была. Я вскоре ожидаю получить ее голову. Мой адмирал собирается выловить тело из моря.

Рива постаралась сдержать злость, подавить волнение. Для императрицы всякое чувство как на ладони. Ничего не думать, ни о чем не вспоминать! Но увы — напрасное усилие. Мысли о гибели Лирны неизменно оборачивались к тому, кого не было с ней.

— О да, — устало выдохнула женщина. — Так он снова идет изводить нас. — Она с удивлением глянула на Риву и раздраженно спросила: — Это правда, что он за месяц провел войско через все Королевство, чтобы спасти тебя? Интересно, что он собирается сделать теперь?

«Ничего не думать!» — повторила себе Рива и постаралась вспомнить что-то успокаивающее, отвлеченное: милую возню в темноте с Велисс, Эллис в саду, неуклюже машущую деревянным мечом. Но все пропало, когда вспыхнула одна ярчайшая мысль, твердокаменная уверенность: «Он придет сюда, освободит меня и убьет тебя».

Все добродушие императрицы исчезло, лицо ее дернулось снова, и она холодно и равнодушно заговорила:

— С ним носительница песни. Я могу ее слышать. Сильная песнь, но темная, слишком уж запятнанная невинной кровью. Но, думаю, ты знаешь, как оно чувствуется.

Императрица выронила вышивку, подошла к Риве, коснулась ее щеки исколотыми пальцами.

— Уже век я не пробовала с женщиной, — столь же пустым равнодушным голосом проговорила она. — Тогда была милая девушка с севера. Ее родителей недавно удостоили ранга красных одежд. Она выросла в роскоши и потому обожала ужасы и зверства, а в особенности — мои многочисленные рассказы об убийствах. Боюсь, что ей не понравилось самой сделаться героиней моего рассказа. Но я постаралась быстро умертвить ее.

«Ничего не чувствовать!» — приказала себе Рива, когда пальцы императрицы сильнее прижались к щеке.

Тело предательски вздрогнуло, напряглись руки.

— Однако, — обводя пальцем подбородок Ривы, сказала императрица, — после моего возвращения плоть почти не привлекает меня. Все, что раньше давало мне радость, теперь — лишь смутное воспоминание. Раньше я не понимала, чего же хочет Союзник. Но теперь я вижу их, бесконечные годы существования в виде разума, свободного от всяких чувств, одержимого лишь одним желанием: поскорее закончить свое опостылевшее бытие. Это хуже любой смерти.

Не в силах выдержать прикосновения, Рива отшатнулась. Щека болела, словно от оплеухи.

— Тебе следовало бы убить меня прямо здесь и сейчас, — проскрежетала Рива. — Было бы крайней глупостью дать мне хоть один шанс вырваться из этих цепей.

Лиеза попятилась, едва не взвизгнув.

— И какой с того будет прок? — осведомилась императрица с толикой удивления. — Мой народ очень любит представления, а уж ты сможешь их потешить, право слово…

Она внезапно умолкла, повернулась к западной стене, и на ее лице снова появилось холодное отстраненное выражение. На секунду прекрасное лицо исказилось диким гневом, императрица зашипела — но тут же смягчилась и спокойно произнесла:

— Младшая сестра, похоже, мне придется казнить адмирала. Твоя королева упорно держится за свою голову. Однако я не сомневаюсь, что в свое время она так же развлечет мой народ, как и ты.

Затем императрица приказала охранникам:

— Верните мою младшую сестру Варулеку, отдайте ему и ее. — Эльвера указала на рабыню. — Их держать вместе. Я хотела бы доставить моей сестре все возможные удобства между представлениями. Скажите ему, что легенда о Ярвеке и Ливелле станет прекрасным началом ее карьеры на арене. Толпа всегда обожает классику.

Императрица повернулась и напоследок негромко, но зловеще добавила:

— И сообщите надсмотрщикам в подземельях, чтобы завершали подготовку моего нового генерала.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Френтис

Он заскреб пальцами, пытаясь зацепить веревку, оттянуть от горла, разорвать. Мужчина в красных доспехах снова рассмеялся и пнул Френтиса в живот, вышиб воздух. Веревка сдавила глотку и не дала вскрикнуть.

— Не дергайся больше, — предупредил он и шагнул ближе. — Она не хочет, чтобы тебя покалечили.

Он поставил обутую в сапог ногу на грудь Френтису, придавил к полу. Пара приятелей, тоже в красных доспехах, поднесла кандалы.

— Она сказала, что ты можешь выбрать, кого из твоих друзей оставить в живых, — но лишь одного, — сообщил держащий веревку красный и надавил сильней.

Френтис попытался пнуть того, кто присел у ног, но тот поймал его за щиколотку и тут же с ужасной силой придавил ногу к полу. Второй схватил руки, завернул за голову и успел прицепить кандалы на одно запястье.

— Не могу понять, отчего она так тебя хочет, — спокойно проговорил красный, безразлично глядя на распростертого на полу Френтиса. — Она могла бы иметь любого из нас…

Что-то звякнуло, и у ухмыляющегося красного из виска вырос арбалетный болт. Голова дернулась, расслабившиеся губы пробормотали что-то невнятное, и тело свалилось на пол. Брызнуло стекло. Иллиан влетела через окно ногами вперед, с мечом в руках, приземлилась рядом с Лемерой, полоснула красного, держащего руки Френтиса. Тот проворно уклонился, но лезвие оставило глубокую рану на лбу. Сидевший у ног вообще остался невредимым, уклонился от удара, перекатился и вскочил на ноги уже с мечом в руках. Зато руки и ноги Френтиса оказались свободными.

Он мгновенно поднялся на колени, свистнула цепь, обвилась вокруг ног. Он дернул, свалил врага на пол и прыгнул, ударил ногами в голову. Шея с хрустом переломилась. Френтис подхватил меч врага и повернулся к Иллиан, отчаянно отбивающейся от третьего красного. Тот давил и наседал, все с той же сводящей с ума ухмылкой, как и его товарищи. Френтис хлестнул цепью, враг уклонился с изяществом, посрамившим бы и куритая, но открылся для удара в шею. Выпад Иллиан красный с легкостью отбил, но не успел парировать удар Френтиса по ногам. Лезвие зашло так глубоко, что заскрежетало по кости. Красный чертыхнулся, но на лице появилась не злоба, а выражение легкого интереса и отчасти даже восхищения. Он с уважением посмотрел на Френтиса — за мгновение до того, как меч Иллиан пронзил горло.

— Брат! — внимательно разглядывая его, крикнула она.

— Я невредим. Ты охраняла мою комнату? — спросил Френтис и подошел к трупу с переломанной шеей.

Ключ от кандалов отыскался в сапоге.

— Мы охраняли по очереди. На крыше снаружи есть удобная полка.

Он посмотрел на Лемеру, лежащую на простынях в расползающемся кровавом пятне, будто в распускающемся цветке. Она сказала, что выбрала умереть свободной…

— Брат, я знаю, что вы не нарушили клятву, — сказала Иллиан, заметившая, куда он смотрит. — Лемера сказала мне, что ей просто было хорошо рядом с вами.

Френтис надел рубаху и брюки, потянулся за сапогами.

— Что снаружи? — спросил он.

— Все спокойно. Никаких признаков тревоги — пока я не услышала шум здесь.

Иллиан подошла к первому убитому, присела на корточки и потянула за болт. Тот с чмоканьем и скрежетом вышел из черепа.

— Кто они?

— Их называют арисаями, — пояснил Френтис. — И я не сомневаюсь, что их тут гораздо больше.

Он взял свой меч и подбежал к окну, обшарил взглядом пустые улицы до стены, где ходили по парапету часовые. Ничего.

Хм, а вот городская канализация… Он посмотрел на забранный железной решеткой слив на мощенной брусчаткой улице. Арисаи ждут там, чтобы удостовериться в исполнении приказа императрицы. Ее воля — превыше всего.

Он вдруг понял, что если бы не предупреждение во сне, то сейчас лежал бы связанным, а все пришедшие с ним умирали бы. Она предупредила не случайно. Она хотела, чтобы ее арисаи не справились.

Френтис окинул взглядом комнату с трупами. Что ж, значит, остальные еще не подозревают о неудаче плана.

— Позовите Дергача, Лекрана, мастера Ренсиаля и Текрава, — велел Френтис. — Пусть придут быстро, но тихо!

Он бессильно повис между Лекраном и Ренсиалем, цепь кандалов брякала по брусчатке мостовой. Товарищи поднесли его к решетке канализации в тени главного городского склада. На Дергача красный эмалевый нагрудник едва налез, потому бывший вор шел позади, старался укрыться в тенях. Френтис был уверен, что арисаи внимательно наблюдают за подходящими соратниками. Краткий опыт показал: до крайности опасно недооценивать арисаев, но у них есть и слабость. Они улыбаются так, будто им нравится бой, нравится драться и убивать — а упоение убийством мешает здраво мыслить.

Вблизи колодца из теней шагнул человек в красных доспехах. Френтис глянул на него сквозь полуприкрытые веки. Да, и этот усмехается.

— Никаких затруднений? — спросил человек по-воларски.

Смотрел он при этом лишь на Френтиса.

— Никаких, — согласился Лекран и сбросил Френтиса к ногам воларца.

— Я думал, что он справится по крайней мере с одним из вас, — сказал красный, присел на корточки, достал кинжал и трижды постучал рукоятью о решетку.

— Похоже, легенда слишком уж преувеличивает его возможности, — заметил Лекран и совершенно искренне ухмыльнулся.

Кто-то снизу поднял и отодвинул в сторону решетку, арисай крякнул и нетерпеливо помахал Лекрану рукой.

— Давай, скорей спускай его вниз, у нас много работы!

— Нет, — отвлекая внимание от заходящего сзади Ренсиаля, ответил Лекран. — Твоя работа уже закончилась.

Кинжал Ренсиаля скользнул по глотке, арисай упал на колени, схватился за шею — и рассмеялся, хотя кровь брызгала сквозь пальцы. Из колодца высунулась голова, арисай подтянулся — и рухнул назад в облаке кровавых брызг, разрубленный топором Лекрана.

— Ленивые ублюдки, за работу! — заорал Дергач.

Размахивая руками, он выскочил из темноты. В дальнем конце улицы показался Текрав с дюжиной помощников. Все катили бочки с маслом. Лекран приставил к губам рожок и выдул длинную пронзительную ноту. В одно мгновение город ожил. Вспыхнули факелы, и люди кинулись к назначенным местам с оружием в руках. Френтис рискнул заглянуть вниз и еле успел отдернуть голову — нож пролетел на волосок от лица. Из колодца доносилось шлепанье множества ног по воде, но никаких криков, сигналов тревоги либо паники. Неужели они не ощущают страха? Если так, то это скверная новость.

— Сколько? — подкатив бочку к люку, спросил Текрав.

— Все, — ответил Френтис.

Текрав перевернул бочку, Лекран выбил крышку топором. Ламповое масло хлынуло в колодец. За первой бочкой последовала вторая. Носильщики спешно тащили бочки к другим выходам из канализации.

Френтис посмотрел на крышу склада, где стояла Иллиан с факелом в руках и качала им. Это означало, что все выходы из канализации под контролем и там по меньшей мере рота бойцов.

— Больше нет смысла ждать, — сказал Френтис Текраву.

Главный квартирмейстер подошел к колодцу с пылающим факелом в руках.

— За Лемеру, — сурово произнес он и швырнул факел вниз.

Столб огня взметнулся футов на десять. Спустя несколько секунд он опал, но из колодца то и дело вырывались языки пламени. Френтис прислушался: ничего. Ни единого крика.

Он оставил Дергача с ротой караулить горящий колодец, а сам побежал с Лекраном и Ренсиалем к другому, где, кроме Ивельды, столпилась половина гарисаев, наблюдавших, как носильщики опорожняют бочки. Из дыры разило вонью горелого масла, валил дым, но было до жути тихо.

— Брат, если они там есть, то умеют тихо умирать, — заметила Ивельда.

Раздался крик. Гарисай отшатнулся от колодца с кинжалом в плече. А из канализации вылетел человек, брызжущий маслом и водой, — арисаи внизу выкинули собрата наружу, и он взлетел на пять футов над мостовой. В его руке сверкнул меч, сразивший одного гарисая и ранивший второго, но тут грудь арисаю разрубила алебарда. Один за другим из колодца вылетели еще двое. Они вертелись, разбрызгивали капли масла, рубили и кололи, стараясь отогнать гарисаев. Одного быстро прикончили, но второй держался, блокировал удары и наносил раны со смертоносной точностью. Подбежавший Френтис отбил клинок и пнул врага ногой в грудь. Арисай шлепнулся на колодец, растопырившись, а снизу тянулись руки его собратьев, чтобы снова вытолкнуть наружу. Ухмыляясь, арисай дерзко посмотрел Френтису в глаза.

Тот выхватил факел у гарисая и кинул арисаю на грудь, а затем пнул еще раз, сбросил врага в залитую маслом канализацию. Вырвавшаяся колонна огня была выше и мощней прежней. Френтис едва успел отскочить. Пламя обожгло волосы на руках.

Со стороны порта донесся шум. Там тесно сбившаяся группа бойцов пыталась отразить нападение арисаев, выбравшихся из большого туннеля, выходящего к морю. Бойцы еще держались за счет численного превосходства, но с каждой минутой арисаев становилось все больше, и они забирали жизни каждым ударом меча.

— Вы — со мной! — скомандовал Френтис Ивельде. — Ночь будет долгой.

К утру Виратеск лежал под липкой пеленой серо-черного дыма, оседавшего грязью на кирпичах и плитах, на лицах и одежде изможденных, отчаявшихся бойцов. Люди бесцельно бродили по улицам, сидели, сбившись в кучи, кое-кто плакал от ужаса и изнурения, но большинство просто молчало, глядело ничего не видящими, широко раскрытыми, пустыми глазами.

— Семьсот восемьдесят два убитых и четыре сотни раненых, — доложил Тридцать Четвертый.

— А их сколько? — полируя ветошью лезвие топора, спросил Лекран.

Хотя бывшего куритая покрывал особенно толстый слой копоти, топор уже сверкал.

— Мы насчитали больше сотни тел, — ответил Тридцать Четвертый. — Но, судя по запаху, много погибло в канализации.

— Семь за одного, — настороженно глянув на Френтиса, пробормотал Дергач. — Брат, это плохой расклад.

— А у нас хоть когда-то был расклад лучше?

Подошел Плетельщик. За ним вели единственного захваченного арисая, крепко связанного несколькими цепями. Пленник тряс головой и тихонько лукаво посмеивался, а освобожденные варитаи печально глядели на него.

— На нем не сработает, — сообщил Плетельщик.

— Его узы настолько прочны? — спросил Френтис.

— Они слабее, чем у варитаев. Он сам — испорченный и душой, и телом. Если мы уберем узы, то выпустим в мир ужасное зло.

— Тогда давайте выудим из него, что можно, и покончим с этим, — предложил Лекран и указал кивком на Тридцать Четвертого.

— Он ничего не скажет, — возразил Плетельщик. — Любая пытка для него — всего лишь очередное развлечение.

— Вы можете исцелить его? Исправить его искалеченную душу? — спросил Френтис.

Плетельщик посмотрел на арисая, судорожно сцепившего руки. Френтис не поверил своим глазам. Безжалостный смеющийся убийца — и напуган?

— Возможно, — ответил Плетельщик. — Но последствия…

— Я так понимаю, во время исцеления что-то переходит от исцеляемого к вам?

— Да, — подтвердил Плетельщик и сухо улыбнулся. — Если хотите, я могу попробовать.

— Нет, — решил Френтис, вытащил кинжал и подошел к арисаю.

Тот сразу повеселел, искренне заливисто рассмеялся.

— А она и сказала, что с тобой будет весело, — заявил раб.

— Она дает вам имена? — спросил Френтис.

— Иногда, тем, кого ей приходит в голову отличать, — пожав плечами, ответил раб. — Однажды она назвала меня Псом. Мне понравилось.

— Ты знаешь, что она послала тебя сюда на смерть?

— Тогда я счастлив, что верно послужил ее цели, — ответил арисай и твердо, спокойно, даже с некоторым достоинством посмотрел в глаза Френтису, хотя едва удерживался от смеха.

— Отчего они сделали тебя таким? — спросил Френтис, сам удивившись внезапному порыву сочувствия.

Плетельщик был прав: этого человека переделали в нечто совершенно нечеловеческое.

Ухмылка раба стала откровенно издевательской.

— А ты разве не знаешь? Твоя жизнь на арене многому научила их. Нас производили десятилетиями, тренировали, испытывали разные способы связи, стараясь превратить в идеальных убийц. Но раньше не получалось. Наши прародители выходили либо слишком дикими, либо подобиями куритаев, смертоносными, но ограниченными, требующими постоянного надзора. Мое поколение тоже оказалось неудачным. Как и полагается, мы оставили свое семя в подходящих женщинах и ожидали казни. Затем явился ты, наш спаситель, блестящий пример преимуществ жестокости, дисциплины и хитроумия, необходимых истинному убийце. Когда она послала нас сюда, то сказала, что мы встретимся с отцом. Признаюсь, я счел это честью.

— Значит, вас еще по меньшей мере девять тысяч, — задумчиво проговорил Френтис.

На мгновение арисай перестал улыбаться и нахмурился, словно ребенок, которому задали трудный и неприятный вопросе.

— Да уж, до совершенства еще далеко, — заметил Френтис, шагнул за спину раба и приставил острие кинжала к основанию шеи. — Что ты знаешь о Союзнике?

Пес воспрянул духом, когда лезвие коснулось шеи, и рассмеялся.

— Мне известно лишь обещание, которое она дала нам от его имени в тот день, когда выпустила нас из подземелий. «Все ваши мечты воплотятся в явь», — сказала она. Мы ждали так долго и видели так много снов. Отец, если тебе случится встретить ее, скажи ей, что я…

Френтис вогнал лезвие по рукоять. Арисай по имени Пес выгнул спину, затрясся и упал замертво.

— Я скажу ей, — заверил Френтис.

— Почему?

Вопрос застиг ее врасплох, палец снова соскользнул, и еще одно пятнышко крови появилось на натянутой ткани. Женщина спокойно рассмотрела воткнувшуюся в палец иглу. Увы, плоть, будто снег, полностью лишена чувств. Вышивка вышла скверной, неуклюжей детской попыткой подражать взрослым. Конечно, велико искушение обвинить оболочку и онемевшие пальцы, но ремесло вышивания никогда не давалось женщине. Память о детстве смутна, от нее уцелело очень мало, но сохранился образ статной дамы с лицом хищной красоты, умевшей необыкновенно вышивать — с ясностью и красотой, равной лучшим картинам. Добрая дама. Они сидели и вышивали вместе, дама направляла маленькие руки девочки, прижимала к себе и целовала за удачный стежок, смеялась над частыми ошибками. Женщина уверена, что этот кусок памяти — настоящий. Но мысли постоянно уходят от имени той дамы, от ее судьбы. Мысли сбиваются, плывут, делаются мрачными, девочка лежит в кровати и хнычет, глядя на дверь спальни…

За балконом скрипят веревки и шкивы.

— Любимый, у меня высокая гостья, — сообщает женщина. — А императрица не должна пренебрегать своими обязанностями.

— Почему? — повторяется холодный настойчивый вопрос.

— Любимый, ты узнаешь, — обещает она.

В ее разуме крутятся образы, обрывки увиденного — его драгоценный дар. Из канализации Виратеска вырываются языки пламени, арисаи дерутся, убивают и умирают с ожидаемой яростью и упорством. Один, горящий с головы до ног, хохочет, убивая, и продолжает хохотать, когда его пронизывают стрелы.

— Я знаю, что у тебя есть еще девять тысяч, — говорит он. — Где они?

Она судорожно вцепляется в вышивку. Ее тело пронизывают волны восторга, чудесное возвращение утраченной близости. Так оно было во время их совместного путешествия: восхитительная смесь любви и ненависти. Каждое убийство делало их ближе. Как же отчаянно бьется сердце — будто зверь в клетке! До сих пор женщина считала, что новая оболочка способна лишь на самые примитивные чувства, — но, конечно же, он, любимый, может разбудить это тело.

Кабина дергается, останавливается у балкона, женщина видит новую гостью — и тут же ощущает тревогу любимого. Женщину затопляет ревность, она думает, стоит ли немедленно отправить смазливую гостью вниз, в полет с высоты. Но та окидывает взглядом Лиезу, песнь шепчет на ухо — и императрица понимает, что страхи беспочвенны.

— Оставь ее в покое! — кричит любимый. — Только тронь ее, и ты никогда больше не увидишь меня!

Она сопротивляется порыву поддаться его ярости, позволяет сердцу остыть, чтобы ответить с холодной отстраненностью. Любимый, чем быстрее ты придешь ко мне, тем больше у нее шансов на выживание.

Она морщится. Только что обретенная близость меркнет — любимый справляется с гневом. Его мысли мрачны, он неохотно принимает реальность. «Так где же арисаи?» — не унимается он.

— Я лучше скажу тебе, где их нет, — говорит она и с трудом подавляет лукавый смешок. — Их нет в Новой Кетии.

— Идиоты, — окидывая колонну наметанным взглядом, заключает Дергач. — Они даже не высылают разведку на фланги.

— С какой стати? — говорит Френтис. — Они же попросту идут победным маршем на Виратеск.

— Чуть больше четырех тысяч, — возвращая подзорную трубу Френтису, сообщает Тридцать Четвертый. — Три батальона варитаев, разрозненные куритаи. Остальные — наемные вольные мечники и призывники из Новой Кетии. По моим прикидкам, это почти все военные силы, оставшиеся в провинции.

— Идиоты, — тряся головой, повторяет Дергач.

Местность к западу от Виратеска оказалась почти лишена пригодных для засады лесов и гор, столь любимых Френтисом. Однако разведка мастера Ренсиаля обнаружила мелкую долину среди полей в шести милях от города у прибрежной дороги в Новую Кетию. За южным гребнем долины можно было спрятать армию. Поля с высокой кукурузой — отличное укрытие для лучников, а высохшие стебли вспыхивают от малейшего огня. Кавалерия во главе воларской колонны не обратила внимания на длинную, в милю, полосу выжженных полей в сотню ярдов шириной по обеим сторонам дороги. Люди Френтиса все утро заботливо выжигали ее. Те, кто имел опыт фермерства, заверили Френтиса, что подобные палы обычны для здешнего сельского хозяйства и вряд ли привлекут внимание тех, кто никогда не работал на земле.

— Но кто-нибудь обязательно прорвется, — сказал Френтис Дергачу с Иллиан. — Если их будет больше, отходите, образуйте защитный строй.

Он тяжело посмотрел в глаза Иллиан.

— Дело решится на флангах, нет нужды в лишней демонстрации отваги.

— Конечно, брат, — с трудом подавив злость, проговорила Иллиан.

Он оставил ее и ее людей прятаться среди кукурузы, а сам отправился за край долины, где ожидал с кавалерийским отрядом мастер Ренсиаль. Воларцы не видели смысла обучать рабов верховой езде, но кое-кто научился еще в прошлой, дорабской жизни, в основном — народ из Королевства и несколько альпиранских пленников. Поэтому повстанцам удалось сформировать эскадрон легкой конницы в триста мечей. За конницей притаилась тысяча пехотинцев — те, кому не досталось приличного оружия, хотя кое-кто и обзавелся мечами и кинжалами павших арисаев. Основная же масса пехоты под руководством Лекрана и Ивельды стояла на левом фланге, готовая атаковать вслед за гарисаями, когда придет время.

Френтис уселся на захваченного в прошлой битве жеребца, хорошо вышколенного, как и все воларские боевые лошади, но уступавшего скоростью и агрессивностью орденскому скакуну. Мастер Ренсиаль тщательно тренировал людей и коней, и Френтис был уверен, что конь не подведет при атаке.

Френтис пришпорил коня и въехал на гребень. Конечно, воларцы хорошо видели силуэт всадника на фоне неба, но теперь уже не важно, обнаружат его враги или нет. Передовые ряды воларцев прошли пал. Френтис выдернул меч и поднял над головой, лучники в поле встали и уложили стрелы на тетивы. Всадник впереди колонны развернул коня, отчаянно замахал горнисту — но было поздно.

С поля вынеслись четыре сотни стрел и ударили в центр колонны. Закричали люди, вразнобой затрубили горны. Стрелы наделали сумятицы, но потерь нанесли мало — упало всего около дюжины солдат. Заорали офицеры, воларцы поспешно выстроились в боевой порядок. Как обычно, первыми справились варитаи. Три батальона построились за минуту. Френтис с удовольствием отметил, что рабы встали в центр колонны. То есть фланги держат наемники и свежие призывники.

«Дергач прав, — заключил Френтис. — Этими людьми командуют идиоты».

Пока воларцы строились, лучники осыпали их стрелами и не перестали, когда горны протрубили атаку. Френтису не требовалось лично руководить лучниками, те хорошо понимали, что следует делать дальше. Хотя кукуруза высохла до хруста, Френтис все равно позаботился о том, чтобы разложить на поле груды политых маслом дров. Лучники без труда поразили их зажженными стрелами, и в мгновение ока поднялась стена огня. Им строго приказали выпустить пять стрел с началом воларской атаки, а затем бежать под прикрытие огня, хотя многие упорно продолжали стрелять. Пламя быстро набрало силу, толстое облако дыма закрыло поле боя.

Френтис кивнул мастеру Ренсиалю и сорвал коня в галоп. По обе стороны от придорожного пала в зарослях выжгли еще пару полос достаточной ширины, чтобы вместить полный эскадрон конницы и тысячу пехотинцев. Несмотря на это, из-за густоты дыма скакать оказалось непросто. Конь пугался пламени, ржал. Френтис снова пришпорил его, погнал скорее — и вдруг выскочил из дыма к паре напуганных воларских кавалеристов. Френтис проехал между ними, рубанув налево и направо, услышал синхронные крики боли и поскакал дальше.

Все смешалось. Пелена дыма поднималась и опускалась по капризу ветра. Когда прояснялось, Френтис рубил всех воларцев, каких видел, когда дым густел, ехал наугад, стараясь сориентироваться по крикам и лязгу железа. Иногда на глаза попадался мастер Ренсиаль, убивающий со всегдашним артистизмом. Его лошадь буквально танцевала от малейшего движения поводьев, сбивала с толку посмевших угрожать человеку, которого Френтис считал лучшим кавалеристом в мире.

Воларцы вели себя по-разному. Кто-то удирал при виде Френтиса, кто-то бросался в драку. Когда дым сгустился в очередной раз, напал куритай, не смутившийся плохой видимостью. Конь куритая был на две ладони выше коня Френтиса, и, когда тот уклонился от удара, меч врага разрубил конскую шею. Животное заржало, вздыбилось, испустив фонтан крови. Френтис вовремя спрыгнул, приземлился на ноги и тут же метнул в куритая нож. Лезвие вонзилось в лицо над челюстью, но атаке не помешало.

Френтис перекатился, стараясь подрубить ноги жеребцу. Но куритай оказался хорошим наездником и в нужный момент свернул. Когда враг разворачивал коня для следующей атаки, Френтис метнул нож в конский круп, подбежал, прыгнул — и орденский клинок разрубил наруч у запястья. Куритай скатился с коня, вскочил, развернулся, к Френтису с мечом в руке, даром что из обрубка другой руки хлестала кровь. Френтис услышал знакомый рык позади и опустился на колено. Кусай и Чернозубая прыгнули на врага, Кусай впился в глотку, а Чернозубая проткнула клыками ногу.

Френтис не стал ждать окончания спектакля, побежал сквозь дым в поисках противников. Вскоре в уши ударил оглушительный рев и лязг. Пехота ломала батальон вольных мечников. Их строй был уже разорван в центре. Похоже, пехота атаковала в лоб, с отчаянной яростью рубила, колола и секла топорами и косами.

Вольные мечники пытались держаться. По приказу офицеров перегруппировывались, старались сохранить строй, много рабов пало под ударами коротких мечей. Но все же батальонный строй так и не восстановился, а слишком уж многие наемники помнили, что их дома ожидает семья, и надеялись еще долго жить с нею. Ожесточенное сопротивление вдруг ослабло, солдаты группками и поодиночке убегали в дым. На Френтиса выскочил ошалевший от ужаса парень, уставился, выпучив глаза, поскользнулся, шлепнулся на спину. Меч он, наверное, уже выбросил. Френтис на мгновение замедлился, посмотрел на перекошенное от ужаса лицо, на губы, лепечущие невнятные мольбы о пощаде, и сурово указал на запад. Парень на мгновение замер, затем неуклюже вскочил и помчался прочь, не переставая на бегу молить о пощаде.

— Держать строй! — закричал Френтис своей увлекшейся пехоте, продолжающей колоть и рубить трупы. — Собраться и встать в строй!

Разумно сочетая крики, пинки и толчки, Френтис кое-как привел людей в чувство. При виде вождя те, кого назначили сержантами, пришли в себя и выстроили свои роты в боевой порядок. У многих теперь появились мечи и кавалерийские пики.

— Держите ровный строй, пока не выйдете из дыма! — приказал Френтис и пошел к центру воларского порядка.

Строй держался, пока бывшие рабы не услышали лязг и крики боя. Затем раздался дружный кровожадный вопль, и пехота кинулась в драку. Френтис знал, что приказы уже не будут услышаны, и побежал вместе с остальными. Дым расступился и открыл плотную стену варитаев. Поверх выставленных копий смотрели равнодушные лица солдат-рабов.

Френтис прыгнул в последний момент, ударил ногами в нагрудник, опрокинул врага на спину, сам приземлился перед строем, тут же заколол двоих, со смертоносной точностью ударил между пластин доспехов. Освобожденные быстро заметили возможность, и в пролом строя хлынул поток вопящих мужчин и женщин. Но, в отличие от вольных мечников, варитаи не были подвержены столь полезной врагам панике. Пронзительно зазвучал горн, варитаи дружно отошли на двадцать ярдов и снова встали плотным строем. Френтис увидел пару офицеров: коренастого здоровяка с горном, судя по доспехам сержанта-ветерана, и тонкого парня в шлеме с гребнем младшего офицера.

— Стоять! — подняв меч, скомандовал Френтис пехотинцам, собирающимся для новой атаки.

Все были пьяны от ярости, каждое перемазанное сажей лицо дышало отчаянной жаждой боя, с оружия капала кровь. Люди дрожали от возбуждения и предвкушения убийств.

— Брат, мы можем совладать с ними! — грубо выкрикнула женщина на языке Королевства.

В одной руке она сжимала меч, в другой — кинжал. Оба клинка были красными от крови. Френтис не сразу распознал в чернолицей фурии Лиссель, свечного мастера из Рансмилля.

— Госпожа, вы уже достаточно поработали сегодня, — сказал ей Френтис. — На гребне стоят сестра Иллиан и Плетельщик. Пожалуйста, позовите их сюда.

Про себя он добавил: «Нам следует возместить потери».

Он обошел выстроившихся почти идеальным кругом варитаев, всмотрелся в рассеивающийся дым, чтобы определить ситуацию на левом фланге. Вольные мечники разбегались во все стороны, гарисаи продвигались в строю во главе с Ивельдой и Лекраном. Френтис поднял руку, чтобы остановить их, затем повернулся и быстро пересчитал варитаев. Хм, три сотни. Вдвое больше, чем осталось в армии Френтиса.

Подошла Иллиан с арбалетом в руке. Из прикрытой повязкой раны на лбу, у самых корней волос, еще сочилась кровь.

— Куритай, — заметив взгляд Френтиса, сказала Иллиан и пожала плечами.

Он кивнул, посмотрел на варитаев и скомандовал:

— Ждать приказа!

Затем Френтис, не спуская глаз с воларских командиров, подошел ближе к строю варитаев. Коренастый сержант бесстрашно посмотрел врагу в глаза. Завидная отвага. Младший офицер рядом с сержантом, похоже, подобной отвагой не отличался и не пылал жаждой драки до последнего. Он был бледней мела и рыскал взглядом по окружившим его противникам.

— Вы остались одни! — крикнул Френтис. — Ваши офицеры погибли либо бегут в Новую Кетию. Если хотите присоединиться к бегущим, прикажите своим людям сложить оружие.

Лицо сержанта перекосилось в гримасе отвращения, он сплюнул и с тяжелым презрением выговорил:

— Раб.

Выпущенный Иллиан болт ударил в нагрудник под левой ключицей. На таком расстоянии стрела с легкостью пробила доспех и кость и вонзилась в сердце.

— Почтенный гражданин, а вы? — спросил Френтис.

Молодой офицер не мог оторвать взгляда от павшего сержанта, по щекам катились слезы. Офицер сейчас походил на ребенка, окруженного злыми опасными незнакомцами. Но юноша сумел подавить панику, взял горн у павшего и выдул неверный, срывающийся сигнал — но варитаи поняли. Они тут же сложили оружие и встали, равнодушные, как камни.

— Вы можете исцелить столь многих? — спросил Френтис у подошедшего со своими освобожденными Плетельщика.

— Брат, вы говорите так, будто у меня есть выбор, — тихо рассмеявшись, ответил Плетельщик и с привычной уже грустной улыбкой окинул взглядом ряды сложивших оружие рабов.

Новая Кетия горела. С ее тесных улиц поднимались высокие столбы дыма. Больше всего пожаров было у порта, откуда спешно уходили корабли. Все они очень низко сидели в воде. Один едва вышел за волнолом и перевернулся. По его омываемому волнами корпусу поползли крошечные, похожие на муравьев фигурки. Из южных ворот тянулась длинная вереница беженцев. В подзорную трубу Френтис разглядел, что большинство удирающих — растерянные и перепуганные, одетые в серое, согбенные под тяжестью домашней утвари, волочащие за собой воющих детей.

— Они могли хотя бы подождать, пока мы войдем в город, — проворчал Дергач.

— Одной битвой меньше, — заметил Френтис.

Его армия расположилась среди обширных руин на низком плато в миле к востоку от города. Тридцать Четвертый называл их остатками Старой Кетии, разрушенной века назад, в эпоху создания империи. Тридцать Четвертого с мастером Ренсиалем отправили утром на разведку. Вернулись они ближе к вечеру.

— Похоже, новости о нашей победе возымели странное действие, — рассказал Тридцать Четвертый. — Губернатор придумал истребить всех рабов, чтобы они не попали в наши руки. Но в городе вдвое больше рабов, чем свободных. Губернаторский план оказался, мягко говоря, неразумным. Восстание бушует уже три дня. Погибли тысячи, сбежало еще больше.

— Рабы держат город? — спросил Френтис.

— Лишь четверть его, — ответил Тридцать Четвертый и указал на район, задымленный сильнее остальных. — Но у них не хватает оружия, потери тяжелы. Мы пробрались к ним, встретились с их вождями. — Бывший раб улыбнулся. — Похоже, они наслышаны о Красном брате и с нетерпением ждут его.

— Одной битвой меньше, — пробормотал Дергач и встал.

На главной площади Новой Кетии на столбе висел труп с ногами, превратившимися в обгорелые головешки, с разодранным животом, с лицом, застывшим в гримасе боли. Несмотря на все увечья, Френтис узнал замученного. Варек говорил, что готов терпеть всевозможные мучения тысячу лет. Похоже, его не хватило и на час.

— Зачем с ним так поступили? — спросил Френтис.

Заместитель казначея Новой Кетии, тощий, одетый в черное, смертельно перепуганный и озадаченный тем, что еще жив, долго кашлял, прежде чем смог заговорить.

— Это приказ императрицы, — запинаясь, дрожащим голосом ответил он. — Приказ пришел еще до того, как бедняга вернулся.

«Ей не понравилось то, что он сказал мне», — разочарованно подумал Френтис.

Варек казался таким целеустремленным, было бы интересно посмотреть, куда заведет его жажда мести. А теперь он стал одним из тысяч трупов, усеявших город, раздувающихся на солнце и влекущих сонмища мух, жужжащих среди невыносимой вони.

Тысячи человеческих историй, оборванных в самом разгаре.

Чтобы взять город, потребовались сутки тяжелых боев. Френтис медленно, но неуклонно шел с пехотой к порту, Лекран с Ивельдой усилили выживших повстанцев. Драться пришлось за каждую улицу. Вольные мечники и горожане яростно обороняли оказавшиеся под угрозой родные очаги. Но воинов оказалось слишком мало, неумело и наспех сооруженные баррикады были плохой защитой. Френтис скоро освоил тактику захвата крыш и выкуривания защитников огнем сверху, в то время как атаковавшие в лоб разбирали баррикады. Уцелевшие захотели устроить что-то вроде последнего героического боя в порту. Несколько сотен воинов укрылись за составленными ящиками и бочками и упорно отказывались сдаваться. Покончили с ними освобожденные варитаи: просто опрокинули бочки и забили ошеломленных защитников.

То, что осталось от губернатора, привязали к основанию столба. В отличие от Варека, останки превратились в совершенно бесформенное месиво. До карьеры политика губернатор был военным и решил встретить смерть с оружием в руках, обороняясь вместе с преданными охранниками на ступеньках своего особняка. Попытка геройства обрекла губернатора. Собравшаяся для последней атаки огромная толпа рабов мгновенно смела противников, но не распалилась до такой степени, чтобы немедленно убить всех. Губернатора взяли живым. Френтис видел результаты губернаторской идеи истребить всех рабов в Новой Кетии и не стал мешать продолжительной изобретательной мести уцелевших.

— Императрица — чудовище, — вяло, но с проблеском отчаянной надежды проговорил заместитель казначея.

— Она воларка, — сказал Френтис. — Вы — единственный имперский чиновник, оставшийся в городе. Потому я требую от вас, чтобы вы стали связующим звеном между нами и выжившим свободным населением. Оно сейчас под охраной в порту. Сообщите им, что они — свободные подданные Объединенного Королевства и находятся под его защитой. Я лично гарантирую безопасность всем, кто не замешан в здешних зверствах. Но вся собственность переходит к Короне для покрытия издержек войны. По Королевскому слову запрещается рабство в этой провинции. Любой повинный в рабовладении подлежит немедленной казни.

С тем Дергач повел несчастного в порт.

— Эй, добрый человек, не суетись ты так и не хнычь, — попытался бывший преступник утешить бывшего заместителя казначея. — Разве ты не понимаешь, какое счастье — увидеть рассвет нового дня в Объединенном Королевстве?

Френтис пробирался по улицам, усеянным трупами, обломками и всевозможным хламом, и вспомнил давний сон. Как теперь стало понятно, то было самым началом связи с существом, которое заместитель казначея считал чудовищем.

«Да, я была бы страшной, — сказала она, когда они с Френтисом глядели на усыпанный трупами берег. — Но какой бы жуткой меня ни сделала судьба, все же я — не он».

Френтис остановился возле тел матери и ребенка, лежащих у входа в булочную. Глаза маленькой девочки были распахнуты, она прижалась к матери, чуть приоткрыла рот, словно хотела что-то спросить и умерла, не договорив. На руках матери было множество ран. Женщина пыталась заслонить ребенка от обезумевшей толпы. Френтис подумал, что он на пару с императрицей успешно превращает кошмарное видение моря трупов в реальность.

— Брат?! — изумленно воскликнула глядящая на него Иллиан.

Он ощутил влагу на щеках и быстро вытер слезы.

— Сестра, в чем дело?

— Гарисаи обнаружили несколько сотен одетых в серое, прячущихся в подвалах под торговым кварталом. Городские рабы хотят добраться до них. Дело может принять скверный оборот, — доложила Иллиан.

Она заглянула ему в глаза, принужденно улыбнулась. А Френтис посмотрел на рану поперек ее лба. Тридцать Четвертый, как всегда, поработал на славу, мелкими ровными стежками соединил края раны. Но шрам останется длинный и глубокий.

— Он наконец-то перестал чесаться, — смущенно пояснила сестра и коснулась шрама кончикамипальцев.

Френтис подумал о том, что боль и смерть вокруг совершенно не подействовали на Иллиан. Она была права, орден — лучшее место для нее.

— Я прямо сейчас пойду туда, — пообещал он. — Скажи Дергачу, пусть соберет бригаду из местных свободных. Нужно убрать тела. Платить будем хлебом. Нельзя же заставлять людей работать ни за что.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Лирна

Поход быстро стали называть Грязным маршем. Лирна нутром чуяла: под таким именем он и войдет в историю, если какой-нибудь школяр сподобится написать про королевские деяния. Дождь начался, как только войско выступило, и не прекращался две недели. Почва превратилась в липкую, вязкую, за все цепляющуюся грязь, намертво хватала за ноги, копыта и тележные колеса. Войско застопорилось, не пройдя и сотни миль.

— Ваше величество, это цена Дара, — объяснил Каэнис на штабном совете. — Призвание мощной бури нарушило природный баланс.

— И как долго это будет продолжаться? — осведомилась Лирна.

— Пока не восстановится баланс. Это может быть и день, и месяц. Наперед не скажешь.

— Кто-нибудь из вашего ордена может помочь нам?

Каэнис беспомощно пожал плечами:

— Единственной носительницей подобного Дара, кого я встречал, была та девушка из Пределов.

Лирна решила проигнорировать откровенный намек. Каэнис еще злился на то, что королева отказалась побуждать к вступлению в орден Одаренных из Пределов. Кое в чем Каэнис был еще упрямее недоброй памяти Тендриса.

— Ваше величество, нам необходимо выйти на дорогу, — с нажимом выговорил граф Марвен. — Воларские дороги знамениты отличным качеством и устойчивостью к непогоде. — Его палец указал на линию в двадцати милях к северу. — Это дорога в северные порты. Мы на четыре дня отклонимся от запланированного пути, но зато не придется неделями месить грязь.

Хотя Лирне и не нравилась идея уклониться от прямого похода на Волар, альтернативы она не видела. Королева уже хотела выразить согласие, но тут заговорил тот, чей голос редко слышали на совете:

— Ваше величество, это было бы ошибкой.

Лорд Аль-Гестиан стоял у самой стены шатра. По обе стороны от лорда было пусто. Люди не желали приближаться к человеку, которого за глаза звали «владыка предательства».

Королева не очень хотела звать его на командирский совет, но люди Аль-Гестиана отлично проявили себя в морской битве, уже названной Битвой сигнальных огней. Кроме того, войско потеряло много командиров. Поэтому королева передумала. В конце концов, зачем-то же она его пощадила.

— Милорд, и почему же? — спросила она.

Граф Марвен нахмурился. Из всех командиров он питал наибольшую неприязнь к лорду Аль-Гестиану. Насколько королева знала, эта вражда зародилась еще во время экспедиции в Альпиранскую империю, на войне в пустыне.

— Нужно избегать очевидных подходов, — ответил Аль-Гестиан. — За дорогой будут наблюдать. Известия о нас за несколько дней достигнут Волара. Если посылать силы на север, то лишь с диверсионными целями.

— А самим тем временем барахтаться в грязи, — пробурчал граф Марвен.

— Никакой дождь не вечен, рожден он Тьмой или нет. Если мы не можем идти через грязь, не сможет и враг.

— Истинный наш враг — время, — сказала королева. — Каждый день нашего бездействия позволяет императрице стянуть дополнительные силы к Волару. Владыка битв, обнародуйте приказ армии повернуть на север с завтрашнего утра. Все, милорды, за работу.

Когда Лирна вернулась в свой шатер, Алорнис снова рисовала. Она склонилась над мольбертом и лихорадочно чиркала углем по листу. Днями Алорнис возилась с установленной на повозке баллистой и почти ни с кем не разговаривала, а вечером рисовала. Лишь тогда в ее лице появлялась жизнь, загорались глаза, губы неслышно шептали. Похоже, Алорнис вспоминала — но, судя по рисункам, лучше бы она накрепко забыла. На пергаменте горели корабли и люди, матросы, раскрыв в беззвучном крике рот, падали в штормовое море. Каждую ночь — лист за листом нескончаемого ужаса.

— Она хоть что-нибудь ела? — сбросив набрякший водой плащ, спросила Лирна у Мюрель.

— Только немного каши, ваше величество. И то Давоке пришлось впихивать силой.

Лирна присела рядом с Алорнис. Та лишь едва заметным кивком приветствовала королеву. Уголь беспрерывно скреб по пергаменту. Лирна с облегчением отметила, что на этот раз из-под руки госпожи Королевского творца выходила не обычная мастерски прописанная сцена кровопролития, а портрет. Алорнис несколькими точными скупыми линиями обозначила лицо, затем прорисовала глаза — с суровым прищуром, темные, понимающие, упрекающие. Глаза, которые королева хорошо помнила.

— Твой брат любит тебя, — сказала королева и коснулась руки Алорнис.

Та заметно дрожала.

— Это мой отец, — не отрывая взгляда от рисунка, пояснила Алорнис. — У них одинаковые глаза. Он тоже любил меня. Возможно, если Вера права, он сейчас видит меня. Может быть, сейчас он меня любит больше, чем раньше. Ведь мы с ним теперь похожи, правда? Он тоже однажды убил огнем многие тысячи людей. Когда он постарел и пришли болезни, он иногда метался в кровати и кричал, видел кошмары и просил прощения.

Лирне отчаянно захотелось схватить ее, встряхнуть, дать пощечину, заставить вернуться ту веселую задорную девушку, которую она встретила в Алльторе. Но королева посмотрела Алорнис в глаза и поняла, что та девушка ушла навсегда, сгорела в огне вместе со множеством людей.

— Миледи, примите ваш снотворный настой, — сказала Лирна и осторожно, но решительно выдернула у нее из пальцев уголь. — У нас завтра трудный переход, вам следует выспаться.

К дороге добрались за три дня, хотя путь на север был едва ли лучшим, чем прямо к Волару. На третий день дождь ослаб. Брат Келан докладывал о многих случаях болезни, известной как «нога стражника», развивавшейся от постоянного погружения в воду: кожа становилась будто губка. Уже на всех повозках сидели солдаты с серыми измученными лицами, с толстыми, спасающими от влаги повязками на ногах. Потому все вздохнули с облегчением, когда вышли к дороге, удивительному шедевру инженерного гения, ни в какое сравнение не идущему с грязными канавами, носящими название «дорог» в Королевстве. Заметив плавный изгиб полотна, позволяющий дождю стекать на обочины, Лирна подумала:

«Эх, Мальций, если бы ты видел это, то выскреб бы всю сокровищницу, лишь бы протянуть через страну подобное чудо».

— По такому мы пройдем тридцать миль в день, — топнув ногой по брусчатке, с довольной усмешкой объявил граф Марвен. — А когда распогодится, то и больше.

— Обязательно разведайте окрестности, — посоветовала Лирна.

Она понимала, что не очень-то разумно указывать очевидное своему владыке битв, но слишком уж ее встревожили слова Аль-Гестиана. Конечно, на этой дороге обязательно встретится враг. Вопрос только, где и в каком количестве.

— Конечно, ваше величество, — заверил граф.

Еще через три дня дождь наконец прекратился совсем. Когда спала серая пелена, открылся приятный пейзаж, покатые холмы и широкие долины, заросшие пышной травой, — и почти никаких поселений. Лишь временами попадались оставленные обитателями небольшие виллы.

— Весь скот забит, посевы сожжены, — доложил через два дня брат Соллис.

Он с братьями прочесал окрестности, не встретил врага, но обнаружил массу свидетельств того, что приближение армии не осталось незамеченным.

— Все колодцы испорчены трупами животных, временами попадаются и человеческие тела, сплошь старики, судя по обличью — рабы, — добавил брат.

— Существовало ли более мерзкое человеческое племя? — скорбно качая головой, произнес лорд Адаль.

Он тоже водил свою гвардию на разведку и принес столь же печальные известия.

— То есть поживиться нам нечем, — заключила Лирна.

— Ваше величество, припасов нам хватит до Волара, — сказал брат Холлан. — А там мы, несомненно, отыщем припасы по окончании, э-э, наших дел.

— Ваше величество, с вашего позволения, я хотел бы спросить о характере наших дел в Воларе, — произнес лорд Норта.

Лирна посмотрела ему в глаза. Как обычно, лорд не отвел взгляда.

— Мы заставим ответить по справедливости тех, кто принес зло на землю Королевства, и примем меры, чтобы оно не явилось снова.

— Ваше величество, вы говорили это и раньше. Но, позвольте узнать, как же вы будете призывать к ответу? Вы соберете суд?

— Что-то я не припомню судов в Алльторе, — тяжело глядя на лорда-маршала, проговорил Антеш. — И я знаю, что в Варинсхолде тоже не было судов.

Лорд Антеш редко говорил на совете и на марше не отходил от своих солдат. Кумбраэльцы были мрачны и молчаливы после того, как леди Рива пропала вместе со старым командиром стражи и столь многими земляками. Кумбраэльцы приветствовали королеву едва заметными кивками либо вообще лишь раздраженно глядели на нее. Все знали, что Лирна отправила на смерть Благословенную госпожу. Но их злость на королеву намного перевешивала всепоглощающая ненависть к воларцам, рожденная в Алльторе и в тысячах мест, где зверствовали враги. Теперь к ненависти добавилась еще и лютая жажда мести. Кумбраэльцы видели в госпоже Риве духовную связь с Отцом, с Его любовью и заботой. Уж конечно, Отец благословит все, сделанное ради мести за свою Леди.

— В Алльторе не было судов, потому что воларцы — отвратительный мерзкий народ, выросший в жестокости и убийствах, — мрачно проговорил Норта. — Но мы-то считаем себя разумными и справедливыми людьми. Неужели сейчас мы забудем о наших добродетелях?

— Мужество и упорство — тоже добродетели. Наш народ желает, чтобы мы обеспечили его будущее. А этого не добиться мягкосердечием, — напомнил барон Бендерс.

— Я прошел Пределы, я пересек Королевство и за несколько месяцев забрал больше жизней, чем за всю мою жизнь в Ордене, — сказал Норта. — Я вел мой полк сквозь битвы, огонь и лишения, потому что считал наше дело справедливым и правильным. И моя жена одобряла то, что я делал. Но я не хотел бы посмотреть ей в глаза, возвратившись с руками по локоть в крови людей, истребленных без разбора.

Он посмотрел на аспекта Каэниса. Тот не хотел глядеть на брата, сидел, уставившись на карту.

— Брат, а как же ты? Неужели ты согласен запятнать Веру кровью невинных?

Аспект не сразу ответил, но потупился, погруженный в размышления. А когда он наконец посмотрел на Норту и заговорил, его голос был полон сожаления — но тверд:

— Императрица и ее государство — лишь орудия страшного врага. Нам всем известно это, хотя мы и не отваживаемся говорить такое вслух. Я знаю природу нашего врага. Победить его мы сможем лишь приложением всех без остатка усилий. Мы должны сделать все для победы. Если ради победы я стану убийцей — что же, я приму и звание, и вину. Брат, если мы падем, тебе не к кому будет возвращаться.

— Я не могу поверить в путь к победе, который сделает наши души столь же черными, как и души наших врагов, — тяжело проговорил Норта и посмотрел на брата Соллиса: — Мастер, уж вы-то должны знать, что Вера побуждает нас к умеренности и разумности. Орден всегда стремился защитить беззащитных.

— И защитить Веру, — спокойно, но столь же решительно и сурово, как аспект, сказал Соллис. — Если мы не справимся, может погибнуть весь мир. Вера поддержала королеву с полным пониманием важности этого похода. Брат, сейчас мы не можем позволить себе добродетели.

— А я не для того пришел на эти берега, чтобы оставить не отомщенной самую великую душу кумбраэльской истории, — процедил побагровевший лорд Антеш.

— Месть — не справедливость! — грохнув кулаком по столу, воскликнул Норта. — И если бы здесь был лорд Ваэлин…

— Его здесь нет, — мягко, но веско произнесла Лирна. — Здесь есть я. И я, милорд, ваша королева.

Лорд-маршал застыл, закусил губу. Лирна видела, как он отчаянно старается подавить готовые вырваться опрометчивые слова. Лирна подумала, что из всех присутствующих на совете лишь Норта не попал в ловушку мести и ненависти, — и позавидовала ему, пожалела часть себя, безвозвратно потерявшуюся где-то среди языков пламени, опаливших лицо.

— Лорд Норта, вы — хороший человек, — сказала Лирна. — Наше королевство многим обязано вам. Потому я как ваша королева обещаю, что армия сделает все возможное и постарается избежать пролития невинной крови. Но не сомневайтесь: когда мы достигнем Волара, я позабочусь о его разрушении до последнего камня и прикажу засолить землю, чтобы ничто не выросло меж руин. Если такие мои намерения не по вам, вы вольны немедленно оставить командование и отбыть, не навлекая притом моей немилости.

Норта опустил голову и скрипнул зубами.

— Вы обещаете, что не прольется невинной крови?

— Милорд, вы слышали Королевское слово, и вам не подобает сомневаться в нем, — прорычал лорд Илтис.

Норта поднял голову и бросил на лорда-защитника испепеляющий взгляд. Лирна подумала, что Норта, может быть, единственный здравомыслящий в армии одержимых безумием. Норта посмотрел на нее и ровно, холодно заговорил. Каждое его слово дышало смертельной угрозой:

— Ваше величество, пусть мне и не подобает сомневаться в вашем обещании, но я его хорошо запомню.

Еще неделя марша, и прекрасная холмистая страна сменилась обширной пыльной равниной. Разнообразила пейзаж только вьющаяся рядом с дорогой река.

— По крайней мере, здесь нас не захватят врасплох, — вглядываясь в блеклый простор, заметил граф Марвен. — Тут не спрячешь и единственной лошади.

На следующий день сквозь дымку на горизонте пробились очертания группы построек с несколькими высокими тонкими башнями. Постройки располагались в широкой излучине реки и выглядели как город немалых размеров, но без жилых домов. Пирамиды возрастающей высоты были выстроены в спираль, на вершине каждой — узкая башня. С высотой пирамид росла и высота башен. Башня на вершине последней пирамиды поднималась на добрые две сотни футов.

— Крепость? — предположил Бентен, когда они подъехали на полмили.

— Там нет защитных стен и не видно никого, кто мог бы их оборонять, — сказал Илтис.

В строениях не было заметно ни света, ни движения, никто не вышел навстречу войску. Лирна обернулась на стук копыт и увидела скачущую галопом Мудрую. Та придержала коня подле королевы. Лирна не взяла в поход свою Стрелу — не хотела подвергать кобылу губительным тяготам морского перехода. Теперешнего коня обнаружили блуждающим в дюнах у места высадки. Жеребец был отличный, чисто вороной, такой породистый и ухоженный, впору хоть императрице. Может, он и привез на берег женщину, бывшую оболочкой нынешней хозяйки Волара? Лирна назвала коня Обсидианом из-за цвета шкуры.

— О великая королева, — выспренне приветствовала ее Мудрая.

Лирне всегда казалось, что старейшина эорхиль издевается.

— Ведь впечатляет. — Мудрая указала на строения.

— В самом деле, — согласилась Лирна. — Но я бы впечатлялась сильней, если бы знала, что это.

— Это Наварек Ас Девос. На вашем языке — Портал Богов. Последний великий храм воларских богов и единственный, переживший Великое очищение — наверное, из-за размера и отдаленности.

Северная гвардия лорда Адаля выехала обследовать храм и нашла его совершенно пустым, если не считать колонии стервятников. Лирна согласилась на предложение Марвена устроить здесь армию на ночь. Храм не был укреплен, но помещений там хватало, а многие солдаты предпочти бы ночевку за каменными стенами и под надежной крышей, а не под хлипким полотнищем палатки.

Место отыскалось для половины войска. Вторую граф Марвен расположил широким полукругом, обращенным к реке. Постройки стояли и прямо на берегу. У реки череда каменных монстров сидела, стояла и лежала с головами, опущенными к воде, — тигры с мордами ящеров, огромные орлы с длинными чешуйчатыми хвостами. Среди зверей затесалась и пара невероятно мускулистых людей-воинов. Они опустились на колени, чтобы зачерпнуть ладонью из быстрого потока.

— Это боги? — спросила Лирна у Мудрой во время прогулки по храму.

Королева помимо воли поддалась очарованию этого странного места. Сооружение столь роскошных и огромных статуй без ясной цели одновременно озадачивало и вдохновляло, а заодно давало понять, насколько древняя и богатая история у людей, чьей смерти либо подчинения желала королева. Лирна подумала, что воларцы уж точно не всегда были такими, как сейчас.

— Это пятьдесят охранителей богов, — пояснила Мудрая. — Их создали из разнообразных земных тварей, чтобы вести бесконечную битву с Дермос, жителями огромной огненной ямы под землей, исконными врагами всего человечества.

Взгляд Лирны привлекла самая большая статуя, изображающая широкоплечую обезьяну с длинным зазубренным хвостом и руками толстыми, как древесные стволы. Мюрель посмотрела на обезьяну, на Илтиса и тихонько хихикнула.

— Милорд, как же они умудрились изобразить вас еще до того, как вы родились?

Он устремил на нее испепеляющий взгляд, она поцеловала лорда-защитника в щеку и, хихикая, грациозно удалилась.

— Это Ярвек, он был величайшим из охранителей, — поведала Мудрая. — Но народ теней разжег в нем всепоглощающую страсть к человеческой королеве. Ярвек унес королеву в свое подземное логово, но не успел предаться нечистой страсти. Королеву спасла ее сестра, дева-воительница Ливелла, носительница благословленного богами копья.

Мудрость указала на статую по соседству, изображающую горделивую женщину с копьем в руке. Мюрель снова прыснула.

— Сперва его светлость, затем вы, миледи, — указав на Давоку, весело воскликнула Мюрель. — Это место воистину странное.

Давока лишь ухмыльнулась и, глянув на чрезмерно щедрые округлости воительницы, изрекла:

— Женщина с таким мясом валилась бы на каждом шагу.

— Здесь статуи охранителей и героев из легенд, а где же статуи богов? — спросила королева.

— Тут их не найти. Боги считались настолько высокими и святыми, что попытка изобразить их представлялась богохульством. Даже их имена знали лишь избранные жрецы. Желающие снискать божественной помощи должны были оставлять прошение жрецам, а те передавали соответствующему богу — конечно, за вознаграждение.

Из храма донесся дикий крик, заметался эхом среди гранитных стен. Илтис и Бентен выхватили мечи. Лирна махнула рукой на предостережения Илтиса и направилась на круглую площадь в центре храма. Там аспект Каэнис сидел на корточках над братом Люцином. Старик лежал на спине с лицом, перекошенным от ужаса и боли, на губах пузырилась пена.

— Ему захотелось увидеть храм до того, как его забросили, — объяснил аспект, осторожно придерживающий вздрагивающего брата.

— Опрометчивая попытка, — заметила Мудрая и указала на приземистый каменный постамент неподалеку. — Их боги были щедрыми, но всегда голодными.

Постамент был трех футов высотой, узкий, с полукруглой выемкой на коротком ребре. Под выемкой на уровне земли в камне вырезали чашевидное углубление. От него уходили канавки к окружающим постамент пирамидам.

Брат Люций перестал дрожать, застыл с широко раскрытыми, остекленевшими от ужаса глазами.

«Кровь, — глядя на постамент, подумала Лирна. — Столетия дождей и ветров начисто выскребли камень, но когда-то он постоянно был красным. Здешний народ всегда проливал кровь. В давние времена кровь лили, чтобы насытить чудовищ своего воображения, теперь кровь пьют, чтобы изгнать призрак смерти. Избавление от богов не изменило здешних людей».

С битвы при Зубах она не видела снов, ложилась спать и проваливалась в забытье. Хотелось бы считать столь безмятежный сон наградой чистой, довольной жизнью душе, но, по правде говоря, причиной стала попросту усталость. Каждый день был полон дел и хлопот. Потому Лирна не сразу поняла, что ее босые ноги не по-настоящему ступают на каменный пол храма. Сон неторопливо и неумолимо привел королеву к постаменту, красному, как во времена, когда храм управлял жизнью столь многих обманувшихся душ, скользкому сверху донизу. Кровь переливалась через край каменной выемки, текла по каналам к безмолвным домам богов.

Рядом с постаментом стояла ужасающего вида женщина с ножом в руке. Когда-то синее платье стало черным от крови. Лирна видела, что платье было очень богатым и мастерски сшитым, достойным принцессы. Взгляд королевы остановился на лице женщины, жутко обожженном, с обуглившейся кожей, обнаженной воспалившейся плотью. От ожога еще поднималась едва заметная струйка дыма.

— Я долго ждала, — свирепо глядя на Лирну, с укором сказала женщина.

— Чего? — удивленно спросила королева.

— Не чего, а кого. Тебя, конечно, — проговорила женщина и махнула рукой.

Из тени вышел юноша невысокого роста, но с приятными тонкими чертами лица.

— Твоим почитателям не терпится принести жертву.

Юноша опустился на колени у постамента, равнодушно посмотрел в лицо королеве.

— Я сдержала свое обещание, — стараясь побороть дрожь в голосе, произнесла королева. — Я нашла вашу мать. Она теперь сестра Седьмого ордена и идет вместе с моей армией.

Фермин улыбнулся, невозможно растянул рот, и открылись ряды треугольных акульих зубов.

Сверкнул нож, вспорол глотку, хлынула кровь, потекла по постаменту в углубление. Обожженная женщина оттолкнула бездыханное тело и снова поманила рукой. Вышедший из тени был высоким и хорошо сложенным, испещренное шрамами лицо говорило о жизни, полной тягот. Улыбался мужчина так же, как в тот миг, когда тело пробило копьем баллисты. Копье еще торчало, и, когда мужчина встал на колени, вышедший из груди наконечник заскреб о камень постамента.

— У вас был выбор, — прошептала Лирна и, еще не договорив, поняла, что лжет.

Но Харвину ложь показалась забавной, и он рассмеялся, подставив шею под нож.

— Я не виновата, они сами захотели служить мне, — пробормотала Лирна.

— А как же иначе, — сказала женщина, — смертные живут лишь для того, чтобы услужить богам.

Из тени вышла Фурела с кинжалами в руках, поклонилась Лирне. Лицо и волосы Фурелы были мокры от морской воды, глазницы пусты, плоть вокруг них изгрызена. Перед тем как нож вспорол ей горло, из глазницы выполз маленький краб и погрозил Лирне клешней.

Королева отвернулась, но легче не стало. Храм заполнился людьми, перед постаментом выстроилась длинная очередь. Лирна узнала лишь немногих. Вот мельденейский лучник, упавший со снастей в битве при Зубах, женщина сеорда, погибшая в Варинсхолде, и столько других. Сеорда, нильсаэльцы, кумбраэльцы. Все, как и Фурела, промокли насквозь, плоть изъело море.

— У меня не было выбора! — яростно крикнула Лирна, но осеклась при виде того, кто встал на колени у постамента.

— Не было выбора? — переспросил Мальций.

Его шея была неестественно вывернута, но улыбка полнилась теплом и дружелюбием.

— Сестра моя, выбор — редкая роскошь для тех, кто желает править. У твоих ног теперь целый мир. И я всегда знал, что рано или поздно все придет к этому. Как думаешь, может, милосердней было бы убить меня еще до восхождения на престол? Ты разве никогда не размышляла, скажем, о небольшой капле яда в моей чашке? Это так просто и легко.

— Нет, — прошептала она. — Ты же мой брат. А однажды я ужасно поступила с тобой…

— Ты оставила мне жизнь и свободу для того, чтобы я увидел смерть моей жены и детей, разрушение моего королевства.

Он поднял руки. Женщина подошла, но не стала резать одним быстрым движением. Она нежно, почти с любовью приставила нож к горлу, а другой рукой прижала голову короля к своей груди.

— Лирна, не отворачивайся, — попросил король, когда лезвие вошло в горло. — Боги всегда голодны…

Лирна проснулась от деликатного, но настойчивого подергивания за руку. Когда королева открыла глаза, Мюрель даже отпрянула — настолько диким был взгляд Лирны.

— Ваше величество, известия от владыки битв. С востока приближается вражеское войско.

Лирна нашла графа Марвена на ступеньках храма. За ним спешно строились части, гонцы скакали к командирам, облако пыли почти заслонило утреннее солнце.

— Ваше величество, брат Соллис оценивает численность противника в шесть десятков тысяч. Необычно то, что почти все — вольные мечники. Но наступают в хорошем боевом порядке. Шестьдесят тысяч — чуть больше половины королевского войска. Императрица что, решила отчаянно рискнуть в попытке замедлить продвижение врага?

— Милорд, прошу вас обойтись без лишнего риска, — сказала Лирна графу Марвену. — Мы не можем позволить себе значительных потерь.

— Ваше величество, битва — всегда риск. Но, полагаю, это дело мы закончим к полудню.

Он поклонился, вскочил на коня и исчез среди мешанины людей и пыли. Лирна посмотрела на самую высокую башню. Королева хотела избавить себя от созерцания битвы, сон лишил всякого желания наблюдать кровопролитие. Но сейчас было бы трусостью отвернуться от своих воинов.

— Миледи, не могли бы вы позаботиться о подзорной трубе? — сказала Лирна Мюрель и пошла к башне.

Взобраться на нее оказалось довольно трудным предприятием. Лирна заставляла себя не замедлять шаг, упорно ступала по узкой лестнице, а позади пыхтели Илтис с Бентеном. Очень отвлекало убранство башни. Все поверхности, включая ступени под ногами, украшали надписи древним воларским шрифтом. На нижних уровнях они были исполнены с изяществом и элегантностью, но чем выше, тем хуже они становились, а на самом верху превратились в беспорядочные безумные каракули, выведенные чьей-то дрожащей рукой. Лирна решила спросить об этом у Мудрой, когда выдастся свободное время.

Верх башни представлял собой зубчатый шпиль, торчащий посреди гранитной площадки диаметром в дюжину футов. Как и ступеньки, площадку покрывали каракули, наверняка творение безумца. Платформу ничто не огораживало, там негде было прятаться, и, когда королева поднялась на нее, холодный ветер разметал волосы, принялся трепать их. Бентен вышел вперед, шагнул к краю и заглянул вниз, побледнел и поспешно отступил.

— Ваше величество, лучше оставаться ближе к центру, — посоветовал лорд-защитник.

На востоке двигались друг к другу два облака пыли. Но сквозь серую пелену временами различались марширующие полки, и можно было понять план битвы, придуманный Марвеном. Он расположил надежный заслон королевской гвардии на левом фланге, ближе к реке, чтобы предотвратить возможный обход, в центре поставил нильсаэльцев вместе с королевской гвардией, а бóльшую часть конницы выстроил на правом фланге. Позади основного строя ожидали четыре пехотных полка и ренфаэльские рыцари. Из них на конях была лишь треть отряда. Остальным пришлось терпеть бесчестье пешего боя.

— Ваше величество, вот это я понимаю зрелище, — усмехнувшись, что с ним случалось редко, изрек Илтис.

Раньше Лирна наблюдала битвы прямо из воинского строя, и теперь смотреть издалека казалось постыдным, словно желание полюбоваться на преступную убийственную потеху.

— Да, милорд, внушительное зрелище, — заставив себя улыбнуться, произнесла королева.

Появилась запыхавшаяся, измученная Мюрель.

— Ваше величество, с наилучшими пожеланиями от брата Холлана, — выпалила она и вручила королеве подзорную трубу.

Лирна растянула ее в полную длину, попыталась настроить на воларское воинство. Не сразу удалось рассмотреть противника сквозь клубы пыли. Воларцы наступали в образцовом порядке, батальоны вольных мечников маршировали ровно и уверенно. Как и Марвен, воларский командир мудро решил обезопасить фланг рекой и расположил бóльшую часть кавалерии на своем правом фланге. Но воларцы растянули войска, пехота выстроилась лишь двумя шеренгами, чтобы не уступать длиной фронта королевской армии. Облако разошлось, и королева смогла рассмотреть тылы противника.

— Никаких резервов, — пробормотала она.

Неужели императрица решила попросту обескровить нападавших, пожертвовать целой армией, чтобы нанести урон? Но подобная стратегия глупа даже для безумца. Не проще ли собрать достаточно сил и встретиться хотя бы на равных дальше по дороге?

Марвен подвел армию на три сотни ярдов к воларцам, кумбраэльские лучники вышли вперед и выстроились тремя шеренгами. Буря оставила в живых лишь треть из тех, кто откликнулся на призыв Благословенной госпожи. Но утыканные стрелами тела в Алльторе очень наглядно показывали, на что способна даже небольшая группа умелых лучников, а в армии их оставалось больше трех тысяч. Кроме того, вперед выкатили дюжину баллист на повозках. Лирна осмотрела каждую в подзорную трубу и вздохнула с облегчением. Похоже, Алорнис все-таки не сумела удрать от Давоки. Королева строго-настрого приказала лоначке немедля связать госпожу Королевского творца по рукам и ногам, если та вздумает сбежать на поле боя. Лирна искренне надеялась, что до этого не дойдет.

Лучники задвигались — будто волна пробежала по рядам. Воларцы подошли на две сотни ярдов. Стрелки подняли луки вверх. Возле ног у каждого торчал частокол стрел. Тетивы спустили одновременно, и Лирна увидела, как летит черное облако, выписывает дугу между армией Королевства и воларцами. Их строй заколебался под смертоносным дождем, центр едва устоял.

Ударили баллисты. С первого залпа они выкосили два десятка человек. В центре воларский строй редел с каждой минутой. Дюжины раненых и убитых валились через каждый десяток шагов. Воларцы замедлились, поступь потеряла уверенность — ведь каждый видел, как много умирает товарищей. За строем вздыбил коня офицер, замахал мечом, закричал — но копье баллисты пробило его доспех, вышибло из седла. Батальон остановился, и солдаты кинулись врассыпную, бросая оружие, низко пригнувшись под смертельным дождем.

Лирна не могла этого услышать, но знала, что сейчас торжествующий крик вырвался из тысяч глоток. Кумбраэльцы мстили и, похоже, еще не насытились убийством. Они побросали луки и без приказа кинулись в погоню, вытаскивая на бегу мечи и топоры, стремясь ворваться в пролом посреди воларского строя. Сноровистый тактик, Марвен тут же использовал открывшуюся возможность: скомандовал всем атаковать. Королевская гвардия устремилась на врага, сорвалась с места кавалерия. Снова поднялось облако пыли, но королева успела увидеть, как кумбраэльцы врезались в ряды вольных мечников. Похоже, воларский центр тут же развалился под натиском, но пыль накрыла все поле битвы, и только изредка угадывались очертания сражающихся.

— Да, спектакль вышел убогий, — прокомментировал Илтис.

— Ваше величество, — тихо, но настойчиво позвала Мюрель и указала на пыльное облако, поднявшееся на другом берегу реки.

Лирна направила туда трубу и рассмотрела плотную массу скачущих галопом всадников.

— Кавалерия, — пробормотала королева.

Причем необычная, в красных доспехах, а не в черных. Немалая сила, тысяч пять. Лирна вспомнила описанные Френтисом ночные видения. Похоже, императрица выслала своих арисаев. Но почему не с армией?

— Река на мили в обе стороны слишком глубокая для переправы, — заметил Бентен. — Даже если у них есть лодки, битва закончится прежде, чем они переправятся. А тогда лучники разорвут их в клочья.

Но в душе Лирны нарастала тревога. Всадники слишком уж уверенно скакали к реке. И цель их скоро стала очевидной. Они не поспешили ударить во фланг королевскому войску, но направились прямо к храму.

К ней, королеве Лирне.

— Сколько охраны оставил нам граф Марвен? — поинтересовалась она.

— Два полка, ваше величество, Двенадцатый и Королевские Кинжалы.

Лирна подошла ближе к краю, посмотрела на храм внизу. Лорд Норта заметил всадников и выстраивал свою роту лучников на берегу. Будто ощутив взгляд королевы, Норта глянул вверх, указал на приближающихся всадников и пожал плечами.

Хм, а зачем они так упорно скачут к берегу реки? Ведь она непроходима…

Королева направила трубу на быстрый поток, вихрящийся, серый от ила. Как странно — у храма вода светлей и течет быстрее.

— Там что-то под водой, — прошептала Лирна и поняла, что уже слишком поздно.

Первый эскадрон без промедления кинулся в воду. Но лошади погрузились всего на пару футов. Взбивая пену, они скакали к другому берегу. Илтис схватил королеву за руку и потащил вниз по лестнице, но Лирна успела увидеть, как передовой всадник в красных доспехах подъезжал к южному берегу и во весь рот смеялся жалкому залпу, выпущенному лучниками Норты.

Внизу лестницы поджидала мрачная Давока. Она уже успела обагрить копье. Бледная Алорнис стояла рядом и равнодушно глядела на побоище, происходящее в храме. От гомона, лязга, криков и ржания закладывало уши. Визжали умирающие, ревели от ярости дерущиеся гвардейцы, хохотали арисаи. Лирна вышла с лестницы наружу и увидела своего воина, яростно махавшего топором. Арисай ловко уклонялся от ударов, точно и проворно резал воину лицо. За ними храмовый двор превратился в круговорот тел и стали. Королева различила лорда Норту. Вот он зарубил арисая, вздернул на ноги своего, закричал, пытаясь заставить воинов построиться. Хоть и умелый боец, Норта все еще оставался в живых во многом благодаря Снежинке. Боевая кошка, ураган когтей и клыков, валила одного врага за другим и не обращала внимания на множество нанесенных ей ран.

Королева шагнула вперед:

— Мы должны…

— Нет! — твердо заявил лорд-защитник.

Его огромная ладонь сомкнулась вокруг предплечья королевы, и Илтис оттащил ее в здание.

— Лорд Норта! — пытаясь высвободиться, крикнула Лирна.

— Ваше величество, он умрет здесь, защищая вас, — сказал Илтис и толкнул ее к стене.

Из-за угла выскочил арисай, рассмеялся от удовольствия и кинулся на Илтиса с тонким мечом. Лорд-защитник мощно отбил клинок, меч арисая ударился о камень и сломался. Арисай сумел обломком парировать ответный удар сверху, но не успел уклониться от копья Давоки, уколовшего в пах. Илтис отпихнул труп и снова взял королеву за руку.

— Кони на западном краю лагеря, — сообщил он. — Если я паду, вам не стоит медлить.

Путь преградили еще двое арисаев. Илтис с Давокой тут же бросились на них. Эта часть храма состояла почти сплошь из узких переулков между пирамидальными строениями. Теснота была на руку Илтису. Здоровяк скрестил меч с мечом противника, надавил, заставил того отшатнуться, ударил коленом в грудь, а потом раз и другой хряснул об стену, пока незащищенная голова арисая не лопнула, будто яйцо.

Напавший на Давоку без труда отбивал ее удары и смеялся, но умолк, когда точно брошенный кинжал Лирны воткнулся ему в шею. За спиной королевы зазвенела сталь. Лирна обернулась. Прижавшись спиной к стене, Бентен лихорадочно крутил мечом, отбиваясь от пары арисаев. Мюрель, пригнувшись, испустила хищный вопль и кинулась на ближайшего врага, воткнула нож ему в руку. Арисай отшатнулся прежде, чем Мюрель успела выдернуть нож, и ударил ее в лицо кулаком. Мюрель покатилась наземь. Ухмыляясь, арисай шагнул к ней — и упал замертво с разрубленной шеей. Другой арисай лежал у ног молодого лорда, но тот зажимал рукой рану в боку. Кровь обильно струилась меж пальцев.

— Милорд! — крикнула Лирна и кинулась к нему, но Мюрель остановила ее.

Глаз девушки быстро заплывал, она пошатывалась, но все-таки смогла удержать Лирну. Появилось еще трое арисаев. Один мельком глянул на раненого лорда и коротким точным ударом вспорол ему горло.

— Лирна! — крикнула Давока, схватила королеву за плечо и потащила за собой.

Мир превратился в круговорот безумной драки. Впереди шел Илтис, пытаясь отыскать дорогу сквозь каменный лабиринт, усеянный трупами. Давока охраняла тыл, задерживаясь лишь для того, чтобы проткнуть копьем вздумавшего догонять арисая. Мюрель шла рядом с Лирной, держа за руку Алорнис. Госпожа Королевский творец равнодушно и отрешенно глядела на окружающий кошмар.

Илтис воскликнул в отчаянии, когда путь преградили снова. Лорд-защитник нырнул под удар, рубанул в ответ. Противник захихикал, глядя на свои отсеченные пальцы. Когда Илтис оглянулся, в его глазах был панический страх. Королева не могла и вообразить, что Илтис способен так испугаться. Но его страх вернул королеве самообладание, изгнал образ умирающего Бентена, вид его крови, хлынувшей на камни храма из рассеченного горла.

Боги всегда голодны…

— Милорд, ведите нас в центр! — приказала королева Илтису. — По крайней мере, там наши солдаты.

Он поколебался мгновение, затем поклонился:

— Я умоляю простить меня за за слабость…

— У нас нет времени, милорд!

Рядом лежала тощая темноволосая женщина из Королевских Кинжалов. Она прижимала к груди топорик, будто любимое дитя. Лирна подхватила оружие и кинула Илтису — пора идти.

Пришлось пробиваться к выжившим солдатам лорда Норты. Их осталось, наверное, с полсотни, сбившихся в плотное кольцо в центре храма. И это кольцо окружала растущая стена трупов. Илтис зарубил арисая ударом в спину, взялся за меч обеими руками и принялся убивать налево и направо, проделал проход, и Лирна с Мюрель прошли к своим и притащили с собой безучастную Алорнис. Но сам лорд-защитник не успел. Арисай пнул его под колено.

Илтис упал, подбежали остальные, но Давока прыгнула, завертела копьем, выкалывая глаза и отсекая пальцы. Арисаи отпрянули, Давока помогла Илтису встать на ноги, и тот проломился сквозь краснодоспешный строй. Давока шла следом и неустанно крутила копьем.

Лирну тут же отвели в центр кольца. Там лежала на боку Снежинка. С ее когтей свисали ошметки мяса. Шерсть слиплась от крови, лужа расползалась по камням под кошкой. Но глаза Снежинки ничуть не потускнели, и она даже нашла силы тихонько заурчать, когда ее погладила Алорнис.

Лязг оружия внезапно стих. Вокруг стонали и плакали раненые. Арисаи плотно окружили солдат Норты, но чуть отступили от них. Многие арисаи были ранены, некоторые — жутко изувечены: с выбитыми глазами, зияющими на лицах дырами. Из пробоин в доспехах струилась кровь. Но все улыбались — не в жестокой насмешке, а от настоящей радости.

«Вот для этого их и сделали, — обводя взглядом море счастливых лиц, подумала Лирна. — Новая раса, способная наслаждаться убийством и смертью. Идеальные воларцы».

Королевские Кинжалы тяжело дышали, у многих текла кровь. Избитые, израненные — но не испугавшиеся, готовые отразить очередную атаку. Они плотно обступили королеву, украдкой поглядывали на нее, словно боялись неодобрения.

«Императрица создала мерзких, а я — гордых и сильных», — подумала Лирна.

Она встала и подняла над головой окровавленный топор. Прежняя его хозяйка умерла, сражаясь. Королева тоже приготовилась умереть достойно.

— Похоже, мы приносим им счастье! — крикнула она. — Идите со мной, и мы заставим их плакать!

Королевские Кинжалы заревели. Из полусотни глоток вырвался кровожадный вопль. Солдаты потрясали оружием, выкрикивали непристойные оскорбления.

— Я тебе в рот твои яйца забью, посмеешься тогда, ублюдок! — заорал коренастый крепыш неподалеку от Лирны.

Арисаи развеселились еще сильнее. Лирна посмотрела в глаза Норте и увидела там угрюмую решимость. Он глядел на Снежинку. Та закрыла глаза и не шевелилась. Лицо Норты исказила гримаса ярости и горя.

— Мы выводим нашу королеву отсюда! — крикнул он. — Атакующий строй!

Кинжалы выстроились клином со сноровкой, рожденной месяцами тренировок. Норта поднял меч, приготовился отдать приказ в атаку, но его внимание привлекло волнение в рядах арисаев. Толпа разделилась, и вперед выступил высокий человек в красных доспехах, но с лицом зрелого мужчины, тощий, тонкогубый, с бледно-голубыми глазами. В отличие от арисаев, он не смеялся.

Меч Норты опустился, а сам он смотрел на мужчину, разинув рот.

— Аспект? — ошеломленно выговорил Норта.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Рива

Лиеза не совсем правильно, но вполне бегло говорила на языке Королевства — гораздо лучше, чем Рива на воларском. Лиеза сидела на единственной в комнате кровати, подтянув колени, и внимательно наблюдала за упражнениями Ривы. В первый же день заточения Варулек выдал ей короткий деревянный меч и веско сказал:

— Подготовься как следует. Арене все равно, кем ты была. Она ценит лишь то, кем ты можешь стать.

Риву с Лиезой поселили в просторной комнате без окон. Места для тренировки хватало. Рива танцевала на мозаичных полах, скользила вокруг элегантных колонн из черного мрамора с белыми прожилками. Стены украшали поблекшие картины, изображающие сражающихся людей и зверей. Лиеза старалась не смотреть на них. В дальнем конце комнаты в полу был бассейн, куда по скрытой системе труб подводилась горячая вода. Кроме кровати, мебели практически не имелось. И никакой тяжелой утвари, способной послужить оружием. Даже меч был из сандалового дерева и растрескался бы от первого же удара о любой твердый предмет.

— Отчего же ты не боишься? — спросила Лиеза.

— Страх убивает, — извернувшись в финальном пируэте уколов и уклонений, объяснила Рива. — Если станешь тренироваться со мной, страх уменьшится.

Комплекс упражнений Рива составила сама, усовершенствовала орденские тренировки, придуманные, чтобы противостоять куритаям. Хотя, судя по тому, что Лиеза рассказывала о представлениях, драться с куритаями было бы проще. Рива несколько часов тщательно расспрашивала рабыню, пока та не заревела, рассказывая о чудовищной кошке с зубами-кинжалами.

— Я — не ты. Не воин, — сказала Лиеза, подтянула к себе колени и уместила подбородок на них.

— Тогда кто же ты?

— Рабыня. Всегда просто рабыня, — не глядя на Риву, прошептала Лиеза.

— Но у тебя же есть умения и способности.

— Числа, письмо, языки, — пожав плечами, ответила рабыня. — Господин научил меня многому. Но здесь все бесполезно. Я Авиель. Ты — Ливелла.

— И кто они?

— Сестры. Одна сильная, вторая слабая.

Рива недовольно хмыкнула, подошла к кровати, ухватила девушку за кисти рук и вздернула на ноги.

— Смотри на меня!

Она поддела ее подбородок пальцами, затем тряхнула раз, другой, пока перепуганная Лиеза не открыла глаза.

— Хватит киснуть! Наше будущее потребует от нас всех сил, и твоих, и моих, если уж мы хотим выжить.

Девушка обмякла, снова заструились слезы.

— Но я не как ты…

Рива занесла ладонь, чтобы дать пощечину. Надо вбить хоть какую-нибудь решимость, заставить тренироваться, безжалостно лупить, пока она не начнет делать хоть что-нибудь. Она быстро выучится, если оставить пару синяков на этих идеальных ногах, эта жалкая грешница…

Ее руки дрогнули. Лиеза оселана кровать, плачущая, беспомощная.

— Прости, — сказала Рива и отступила.

Ее сердце бешено колотилось.

В толстой железной двери забренчали ключи. Взвизгнули петли, дверь открылась, и показался Варулек с парой куритаев. Он посмотрел на Риву, на плачущую Лиезу.

— Мне велено наказать ее, если она не сумеет ублажить тебя, — сказал он.

— Она в достаточной мере ублажает меня. Чего ты хочешь?

Он склонил голову и на удивление вежливо, уважительно заговорил:

— Сегодня сражается светловолосый мужчина. Императрица посчитала, что ты захочешь увидеть его бой.

Сначала Рива собиралась отказаться. Зрелище смерти Щита не доставит ей удовольствия. Но вдруг появится возможность бежать? К тому же пират заслуживал того, чтобы хоть кто-то из союзников видел его смерть. Рива бросила деревянный меч на кровать.

— Хотя бы попытайся, — спокойно сказала Рива Лиезе, положив руку ей на плечо. — Попробуй повторить то, что делаю я.

Девушка нерешительно кивнула. Рива пошла к дверям и заметила, что куритаи не отходят от Варулека дальше чем на шесть дюймов. Хм, главный смотритель боится своей узницы. А еще он, к сожалению, очень умный человек. Его не трогали оскорбления, он всегда оставался вне досягаемости ударов и заботился о том, чтобы кисти Ривы сковывали каждый раз, когда она покидала свою роскошную камеру.

Рива стояла неподвижно, когда один куритай приставил ей нож к горлу, а второй надевал наручники. Похоже, расправиться с одним несложно: накинуть цепи на шею и сломать ее, — но мгновением позже погибнешь от руки второго куритая. Надо придумать, как избежать этого. Да и Варулек вряд ли будет стоять и смотреть, как убивают его людей. Пусть он и среднего роста, татуированные руки выглядят очень сильными, и держится он как воин. Может, он когда-то служил в армии?

— Удобно ли ты расположилась? — осведомился Варулек по пути.

Они шли по коридору глубоко в недрах арены. Тот выводил к длинной лестнице, огибавшей огромный овал арены и поднимавшейся на поверхность.

— Стул и стол не помешали бы, — ответила Рива.

— Они слишком легко ломаются, ножки можно использовать как оружие. Потому, увы, я вынужден отказать.

Рива подавила разочарованный вздох. Да, Отец любит расставлять препоны на пути. Ну вот почему бы не наградить ее тупым тюремщиком? Если цель Отца — наказать свою грешную дочь, то попытка убежать отсюда уж точно быстро увенчается суровой и окончательной карой. Само собой, ответа на сомнения и мольбы не последовало. И понятно почему. Рива лгала во имя Отца и вряд ли достойна жизни.

— Тогда принесите девушке книги. Думаю, она заслуживает развлечения.

— Я позабочусь, — пообещал Варулек.

Некоторое время они поднимались молча, миновали несколько сторожевых постов, где неподвижно стояли и глазели в пустоту куритаи. Чем выше, тем богаче делался коридор, голая кирпичная кладка уступила гладким, украшенным мозаикой стенам, а временами попадались и барельефы. Удивительно, но на всем виднелись следы давней порчи: надписи грубо стесаны, разбиты сцены на барельефах, но шрамы на камне уже потемнели, сравнялись цветом с остальным.

— Очень старое здание, — сказала Рива, когда они приблизились к поверхности.

В низком коридоре теперь отдавался ритмичный гул, усиливавшийся с каждым шагом. Рива хорошо знала подобный шум, так похожий на крики лучников, стоявших на стенах Алльтора. Лучники издевались над воларцами, звали прийти под очередной ураган стрел. Так воют души, изголодавшиеся по крови.

— Да, в самом деле, — согласился Варулек. — Это старейшее здание в городе. Продукт менее просвещенной эпохи.

Рива заметила, что в его обычно равнодушный и спокойный голос прокралась нотка презрения.

— Менее просвещенной? — тут же поддела его Рива.

— Так утверждают имперские историки, — ответил Варулек и посмотрел на статую у широкой арки, выводящей на арену.

Рива видела множество подобных статуй: мужчин, горделиво воздевающих короткие мечи. Судя по блеску бронзы, статую установили недавно, но постамент казался гораздо старше: изящный, искусно вырезанный цилиндр из красно-золотого мрамора. К боку постамента грубо приколотили железную табличку, и камень местами потрескался и выкрошился.

— Тут стоял кто-то другой, — поделилась наблюдением Рива. — И кто же?

Варулек отвернулся и ускорил шаг.

— Саварек, величайший из охранителей, — равнодушно ответил управитель арены.

— Охранителей чего?

Он подвел Риву к другой лестнице, ведущей на верхний уровень. Пока поднимались, Варулек молчал, шум толпы сделался оглушительной какофонией, но, когда управитель наконец ответил, Рива сумела расслышать:

— Охранителей всего, что отобрали у нас.

Затем Риву провели по коридорам, где через каждые десять шагов стояли охранники, главным образом — вольные мечники, хотя и в неожиданно разномастных доспехах и при разном оружии. Но выражение на побледневших лицах у всех было одинаковое: дикий судорожный страх.

«Отчего они так?» — подумала Рива и посмотрела вперед, на сидящую боком к ней на скамье стройную женщину.

Когда Риву привели на балкон, императрица встала, чтобы приветствовать гостью, и с обескураживающим радушием улыбнулась, подошла ближе и поцеловала в щеку.

— Младшая сестра, как любезно с твоей стороны прийти ко мне!

Рива стиснула кулаки и мысленно обругала себя за слабость и податливость. Аромат духов императрицы наполнил ноздри изысканным, тончайшим наслаждением. Но Рива обуздала ярость. Рядом стояли пятеро арисаев, и все добродушно улыбнулись Риве. Какая дерзкая фамильярность!

«Да они же видят во мне такую же, как они», — вдруг с ужасом и отвращением поняла Рива.

Императрица приказала Варулеку:

— Угомони их.

Он подошел к краю балкона, махнул кому-то невидимому, и тотчас же повелительно, зычно, громко заревели трубы, заставляя всех умолкнуть. Толпа мгновенно стихла, и наступившую тишину не нарушало даже случайное покашливание, будто все разом вдохнули и боялись выдохнуть.

Императрица подошла к самому краю, так что ее босые пальцы высунулись с балкона.

— Почтенные горожане и разнообразные подонки! — проговорила она, и ее голос с неестественной четкостью и силой разнесся по всем закоулкам арены. — Перед тем как потешить ваши гнилые сердца новой кровью, я хотела бы представить вам почетную заокеанскую гостью.

Она указала на Риву и улыбнулась, как мудрая старшая сестра, желающая подбодрить младшую. Рива стояла неподвижно, пока не прокашлялся арисай. Он изобразил виноватую гримасу, погладил бритый подбородок, положил ладонь на рукоять кинжала. Рива медленно подошла к императрице и вздрогнула, когда та схватила и подняла закованную в кандалы руку пленницы.

— Я отдаю вам госпожу правительницу Риву Мустор Кумбраэльскую! — крикнула императрица. — Многие из ваших сыновей и мужей приняли смерть от ее рук. Хочу сказать, вполне заслуженную смерть. Никто из вас не достоин целовать ноги этой женщины. Но тем не менее я отдаю ее для вашего развлечения. Разве ваша императрица не щедра?

Она крепче сжала руку Ривы, на лице появилась лютая злоба. Казалось, императрица будет так стоять целую вечность, шарить по толпе взглядом, отыскивая малейший знак недовольства. Наконец она неразборчиво буркнула что-то себе под нос и выпустила руку Ривы, уселась на скамью и раздраженно махнула Варулеку:

— Начинай! А ты, сестричка, присаживайся со мной.

Снова завыли трубы, теперь уже не так пронзительно и зычно, а даже радостно. Рива плюхнулась на скамью рядом с императрицей. Никто не издавал восторженных приветственных криков. Над ареной шуршал тысячеголосый настороженный шепоток.

Рабыня принесла чай в крохотных чашечках и тарелку с необыкновенным мастерством изготовленных пирожных, каждое — идеальный куб с глазурью разных цветов, с крошечным гербом из золотой фольги сверху. Императрица протянула пирожное Риве, чтобы та рассмотрела. На гербе был кинжал и выложенная вокруг него цепь.

— Смерть и рабство, два моих дара, — сообщила императрица, рассмеялась и закинула пирожное себе в рот.

Жевала она тщательно, даже хмурилась от усилия, но, по-видимому, испытывала не больше удовольствия, чем при поедании обычного хлеба.

С балкона овал арены открывался почти целиком. Где-то две с половиной сотни шагов в ширину, четыреста — в длину. Несколько рабов проворно заравнивали граблями темные пятна на песке — наверное, следы предыдущей кровавой забавы. Рива обвела взглядом публику. Страх у людей, очевидно, прошел, пугливые шепотки сменились оживленным гомоном. Публика предвкушала интересное развлечение.

«Боятся, но не в силах противостоять желанию наслаждаться чужой кровью и смертью», — с презрением подумала Рива.

— Да, они отвратительны, — прокомментировала императрица.

Рива сглотнула. Нельзя думать. Нельзя волноваться и поддаваться эмоциям.

— Вы ненавидите своих людей так же, как я — это отребье? — поинтересовалась императрица. — Их легковерие и глупость временами очень раздражают.

Рива понимала, что ее провоцируют. Древняя тварь закидывает крючок, пытается разозлить ее и залезть в разум. Но Рива безо всякой злости думала о своих доверчивых преданных людях.

— Они месяцами выдерживали натиск твоего лучшего войска, — сказала она. — Голодные, лишенные надежды, они отдавали кровь и жизнь, чтобы спасти друг друга. Твой народ развлекает себя убийствами и страданиями. Я уж лучше приберегу свою ненависть для него.

— А чувство вины оставишь себе, — заметила императрица, откусила от второго пирожного и разочарованно поморщилась. — Все на вкус будто пепел, — пожаловалась она и выбросила лакомство.

Рива сделала вид, что не замечает пристального взгляда императрицы, и уставилась на арену. Зрители заволновались. Из противоположных дверей появились мужчины. Но энтузиазм толпы быстро угас, когда зрителям стало ясно, кто перед ними. Все вышедшие были голыми, бледными и дрожали. Некоторые пытались прикрыть руками дряблые гениталии. Другие, ошеломленные, оцепенели либо недоуменно рассматривали арену.

— Младшая сестра, простите меня.

Императрица встала и подошла к самому краю балкона. Там ожидал, опустившись на колено, арисай с коротким мечом в руках.

— А вот еще одно доказательство безграничной щедрости вашей императрицы! — величественно обведя рукой арену, объявила она. — Я добавляю еще две команды в нашу великую древнюю «Гонку за мечом». Справа от меня — Почтенная команда предателей, слева — Высокий орден казнокрадов. Обе команды навлекли на себя мой гнев жадностью и неверностью, но моя сострадающая женская душа взывает к милосердию. Единственный победитель сегодняшнего состязания получит право дожить свои дни в рабстве, а его семья будет избавлена от казни Трех смертей.

Императрица взяла у арисая меч и швырнула на арену. Рива помимо воли восхитилась мастерству броска: меч по рукоять вошел в песок. Императрица отвернулась, кратко взревели трубы, разочарованно забормотала сконфуженная и расстроенная толпа.

Когда затихли трубы, голые бойцы все так же стояли на песке, настороженно переглядывались, поднимали заплаканные лица к небу. Всеми ими овладело глубочайшее отчаяние. На мгновение показалось, что они так и останутся стоять, прикованные к месту ужасом. Но варитаи с верхних ярусов выпустили несколько стрел, и те воткнулись у самых ног бойцов.

Один из голых тут же бросился вперед, показывая невероятное проворство для мужчины со столь солидным животом. За ним ринулось еще несколько. Их противники тоже побежали. И вот уже обе группы мчались друг на друга, хлопая жировыми складками, обливаясь потом, неистово и отчаянно голося. Пузан первым схватил меч, занес над головой и обрушил на подбежавших противников. Из массы сталкивающихся тел брызнул фонтан крови. Толстяк быстро скрылся из виду под лесом дергающихся рук. Бойцы свирепо, но неумело били друг друга. Снова показался меч, уже в руке тощего как палка старика с редкой всклокоченной шевелюрой и безумными глазами. Он неустанно тыкал мечом во все вокруг, но его схватили, уронили наземь, и он скрылся из виду.

— Не трать на них свою жалость, — усаживаясь, посоветовала императрица. — Они все — одетые в черное, и у всех кровь на руках. — Она придвинулась ближе и спросила заговорщицким шепотом — ни дать, ни взять сплетничают подружки: — Как тебе Лиеза? Она ведь вправду очень милая?

Рива решила не отвечать, упорно смотрела на уменьшившуюся толпу несчастных голых бедняг. Многие уже лежали на песке, израненные либо обессилевшие, но в центре арены еще боролась плотная группка, сгусток окровавленной дряблой плоти вокруг меча.

— Если она, хм, не в твоем вкусе, я могу обеспечить замену, — предложила императрица.

«Ничего не чувствовать, ни о чем не думать», — напомнила себе Рива и добавила вслух:

— Она вполне приемлема для меня.

— Я рада. В конце концов, ты — мой наипочтеннейший гарисай. Теперешняя твоя комната традиционно достается самым великим чемпионам игр. Знаешь, в далеком прошлом гарисаи были не рабами, но свободными мужчинами и женщинами, пришедшими почтить богов мужеством и кровью. Непобежденных почитали и чествовали, осыпали благами и роскошью. Боги снисходительны к тем, кто умеет утолять их вечную жажду.

Группка из пяти выживших подбиралась к хранителю меча. Тот, мокрый от пота, едва держался на ногах, отгонял противников неуклюжими уколами.

— А что случилось с вашими богами? — спросила Рива.

— Мы убили их, — ответила императрица и посмотрела на арену, где схватка близилась к завершению.

Меченосец зарубил высокого, но старого противника, а остальные кинулись на него, свалили наземь. Замелькали кулаки. И вот один вскочил с мечом и тут же обратился против недавних союзников. Он истошно визжал при каждом ударе. Толпа снова умолкла. Ритмичный визг плескался среди арены, забирался под самые верхние ярусы. Наконец боец умолк, прикончив последнюю жертву, и, рыдая, осел на песок. Дряблый оплывший торс сверху донизу покрывала кровь.

Императрица прищурилась.

— А, этот из казнокрадов, — отметила она и сказала Варулеку: — Удостоверьтесь, что он прикончил раненых, затем пошлите его на монетный двор. Пусть таскает мешки с золотом и серебром до конца жизни. Тогда он поймет истинное значение денег.

Императрица откинулась на спинку, погладила прядь волос Ривы, выбившуюся из длинной косы.

— Боги бесполезны для людей, желающих великого будущего и предназначения, которое способен исполнить лишь чистый незамутненный разум, — задумчиво произнесла императрица. — По крайней мере, так говорил мой отец.

— Ваши боги иллюзорны. Они умерли — но Отец Мира жив.

Пара арисаев поставила плачущего победителя на ноги, толкнула к человеку с распоротым животом. Человек одной рукой сжимал выползающие кишки, а вторую протянул к убийце, умоляя о милосердии.

— Вы создали страну ужасов.

— Сестра, а что же твоя страна? Разве она — идеал цивилизации? Я видела твою страну. Она, мягко говоря, далека от идеала. Вы пресмыкаетесь перед записанными столетия назад фантазиями и бесконечно враждуете с теми, кто поклоняется мертвым.

— Благодаря вам с этой враждой теперь покончено.

— И благодаря тебе, Благословенная госпожа, говорящая голосом Отца, — смутив Риву, сказала императрица и тихонько рассмеялась. — О да, я это вижу. Ты солгала. Тысячи пошли за тобой на смерть из-за твоих слов, которые ты приписала своему глухому и немому богу. И, хотя ты никогда по-настоящему не слышала его голос, ты боишься его суда.

Императрица придвинулась еще ближе. Рива упорно смотрела на арену, где победитель ковылял, будто младенец, от одного тела к другому.

— Брось, сестричка, не стоит так переживать, — с искренней заботой проговорила императрица. — Я покажу тебе столько, что тебя перестанет заботить твой придуманный Отец.

— Я уже навидалась достаточно, — буркнула Рива.

Победитель неловко и мучительно прикончил последнего раненого, а затем арисаи схватили беднягу и уволокли прочь. Несчастный бессильно болтался в их руках и безумно завывал.

Рива ощутила дыхание на щеке. Императрица тихонько вздохнула, затем легко поцеловала Риву и отстранилась.

— Тут я едва ли могу согласиться, миледи.

Рабам потребовалось без малого полчаса, чтобы уволочь тела с арены и разгрести кровавые лужи. Императрица молчала, глаза ее сделались пустыми и блеклыми. Временами она тихонько шептала, хмурилась, чему-то удивлялась, а иногда на ее лице появлялась такая растерянность и скорбь, что Риве невольно хотелось пожалеть ее.

«Да она же безумна, — подумала Рива. — Сумасшедшая правительница империи, построенной как торжество чистого разума».

Завыли трубы. Императрица заморгала, посмотрела на людей, входящих на арену: двоих высоких мужчин, блондина с коротким мечом и темноволосого с копьем. Оба были без доспехов, лишь в кожаных штанах, голые по пояс. В отличие от несчастных опальных чиновников, эти двое не боялись, смотрели гордо — хотя огромная арена их удивила и насторожила.

Предчувствуя знакомое развлечение, публика оживилась, послышались возгласы одобрения и насмешки. Похоже, зрители уже позабыли кошмар «Гонки за мечом». Рива стиснула кулаки, кандалы врезались в запястья. Она неотрывно глядела на лицо Щита. Выбритый, он казался моложавым и свежим. Рива знала, что его хищные, резкие черты свели с ума не одну леди Королевства. Темноволосый рядом с ним был совсем еще юношей, лет двадцати, не больше. Лицо застыло в напряжении — парень пытался побороть страх. Но вот он заметил Риву — и страх мгновенно исчез. Лицо озарилось радостью. Риве стало не по себе. Юноша упал на колени, поднял на вытянутых руках копье, закричал. За яростным воем толпы слов было не разобрать, но Рива знала, что выкрикнул юноша:

— О Благословенная госпожа, я счастлив увидеть тебя!

— Так ты знаешь и младшего? — осведомилась императрица.

Рива и сама не поняла, зачем ответила, ведь императрица с легкостью читала чувства и мысли. Наверное, хотелось произнести имя вслух. Ведь это память и дань тому, кто умрет перед своей Благословенной госпожой.

— Это Аллерн Вареш из Риверланда, стражник дома Мустор, — сказала она.

Слова с трудом выходили из пересохшей глотки. Императрица положила руку Риве на плечо, притянула к себе, проговорила с сочувствием:

— Тебя так мучает вина. Тебе следует принять, кто ты и что ты. — Она указала на коленопреклоненного Вареша: — Он и подобные ему никогда не достигнут наших высот. Природа предопределила им быть слугами. Думаю, эту истину ваша королева осознала уже давно.

Императрица снова обняла Риву, а затем подошла к краю балкона. Публика привычно умолкла по сигналу трубы.

— Давным-давно, когда вашу страну раздирали предрассудки и ложь, этот день был известен как Пир павших братьев, празднование великой битвы, в которой сражались единственные смертные, возвышенные до святых охранителей! Я дарую вам Моривека и Корсева! — объявила императрица и указала на Щита и Аллерна.

Юноша уже поднялся на ноги, но не сводил с Ривы глаз, улыбался ей и, похоже, не слушал ни слов императрицы, ни криков толпы.

— Ликуйте же, глядя на их битву с самыми губительными из Дермос — Провозвестниками Рока! — объявила императрица и указала на ворота в западной стене арены.

Под вытье труб они раскрылись, и толпа восторженно завопила при виде выходящих на арену зверей. Рива сперва приняла их за родичей боевого кота лорда Норты, но скоро поняла, что они совершенно другой породы, гораздо тоньше телом и не такие высокие. И цвет другой: желто-черные полосы сверху донизу. А главное отличие — пара торчащих из верхней челюсти длинных клыков. Кошки постоянно скалились, дергали цепи.

Их выводили по трое, у каждой тройки — свой дрессировщик, рослый мужчина в кожаных доспехах, держащий в одной руке кнут, а в другой — кошачьи цепи.

— Кинжалозубые, — возвратившись к Риве, пояснила императрица. — Говорят, их породили Дермос и выслали наружу, чтобы возвестить грядущую неизбежную гибель человечества. Древние жрецы всегда возвещали мировые катастрофы, эпидемии и разрушения, которые можно предотвратить, лишь ублажая богов — и, само собой, их жрецов.

Рива старалась успокоиться. Дрессировщики осаживали зверей, постепенно подводили ближе к стоящим на арене Щиту и Аллерну. Чуя кровь, коты шипели и корчились, норовили вырваться.

— Для арены отбирают самых свирепых котят и постоянно держат их впроголодь, — сказала императрица. — Арена — единственное место, которое у них ассоциируется с мясом. Оттого им не терпится броситься на добычу.

Аллерн и Щит подошли близко друг к другу, юный стражник на прощание поклонился Риве и приготовился к бою — пригнулся, выставил копье, причем держал его ровно, острие на уровне груди.

«Арентес хорошо обучил его», — подумала Рива.

Сдерживать чувства ей не удавалось. Колотилось сердце, Рива взмокла от пота.

— Пожалуйста, нет, — прошептала она, позабыв о гордости и о том, что рядом заклятый враг.

Она не сможет вынести вида этой бойни.

— Младшая сестра, ты просишь о милости? — Императрица положила руки ей на плечи и развернула лицом к себе. — И что же ты дашь мне взамен?

— Я буду драться вместо них!

— Ты в любом случае еще будешь драться здесь. А я обещала представления моему жуткому народу. Что еще ты можешь предложить мне? — Императрица притянула Риву к себе и зашептала на ухо: — Когда вернется любимый, мы сокрушим Союзника, и весь мир станет нашим. Младшая сестра, будь со мной! Я отдам тебе Королевство, ты будешь править от моего имени. Оставь своим людям этого вашего Отца Мира, если хочешь. Мне безразлично, как ты будешь им лгать. Возьми этих двоих. Из них получатся отличные слуги и бойцы, при должном воспитании — свирепые и искусные. Ты уничтожишь все остальные веры, навечно изгонишь еретиков, принесешь любовь Отца во все закоулки Королевства.

Императрица отступила на шаг, тепло улыбнулась и погладила Риву по щеке, стерла единственную слезинку.

— Разве не этого ты всегда хотела?

Рива посмотрела на арену. Дрессировщики окружили Щита с Аллерном, потихоньку подводили зверей все ближе.

— У тебя есть Дар, песнь, позволяющая читать чувства других, — сказала Рива.

— Да, она открывает мне многое.

— А что она открыла тебе сейчас? — спросила Рива и посмотрела императрице в глаза.

В них мелькнула тревога, радость и толика разочарования, императрица отшатнулась — но опоздала. Рива ударила лбом ей в нос, императрица шлепнулась на скамью. Мечи арисаев с шипением вылетели из ножен, рабы подступили с трех сторон. Рива шагнула на край балкона и прыгнула вниз.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Ваэлин

Дарена вернулась в свое тело с криком. Ее трясло. Ваэлин обнял ее, прижал к себе и держал, пока она не успокоилась. Она выходила из тела лишь на короткое время и по своему желанию, поскольку горцы пока не появились. Потому вряд ли Дарена так измучилась из-за злоупотребления Даром.

— Они теперь в горах и убивают всех, кого находят, — выговорила побелевшая девушка. — Ваэлин, он знал, что я его видела, и смеялся.

Ваэлин собрал старейшин Волчьего народа послушать рассказ Дарены. Те совсем приуныли. Воистину на их народ легла Тень Ворона, и давно предсказанный ужас пришел к порогу дома.

— Среди них много варитаев и куритаев, — сообщила Дарена. — Вольных мечников гораздо меньше, в основном кавалерия. Их души растревожены, полыхают красным цветом подозрения и страха. Армия вошла в горы два дня назад. Я видела признаки битвы и остатки поселения. Там перебили всех: и молодых, и старых. Пленников не брали. Воларцы пришли не за рабами.

Дарена умолкла, закрыла глаза — заставила себя вспоминать.

— С теми, кого они взяли живьем, сделали очень плохое. Их по-разному и долго мучили, — сказала она и посмотрела Ваэлину в глаза. — Он хотел, чтобы я видела.

— Где они сейчас?

— Идут на северо-восток. Держатся плотной группой, высылают разведчиков, но немного и недалеко. Я видела тех, кто собирается противостоять им, но их слишком мало, они не смогут задержать армию.

— То есть горцам нужна наша помощь, — заключил Ваэлин.

— Нет, — сказал единственный сидевший, человек в капюшоне.

Он примостился у костра и тыкал своей палкой в угли.

— Мастер Эрлин, быть может, вы посоветуете нам?

— Мне кажется, это очевидно, — ответил Эрлин, откинул капюшон и тепло улыбнулся Дарене. — Миледи, разве воларцы не превышают нас числом вдвое?

Она искоса глянула на Ваэлина и кивнула.

— Чтобы иметь хоть какой-то шанс выстоять, горцы должны объединиться. А они не объединятся. Я пытался предупредить вождей, они не стали слушать. Для них привычны экспедиции воларцев за рабами. Каждые несколько лет сюда приходят войска. Как правило, от них можно откупиться рудой и пленниками, взятыми у других племен. Иногда горцы дерутся, чтобы молодые воины заработали шрамы. Такое продолжается уже два века и сделалось обычаем. Горцы не понимают, с чем столкнулись. К тому времени, как ты придешь на помощь, горцев уже победят.

Эрлин снова принялся тыкать палкой в огонь. Ваэлин заметил, как побелели костяшки пальцев у вечного странника. А ведь он боится. И что же может напугать человека, неподвластного смерти?

— Племена знают тебя. Ты можешь провести нас к ним? Говорить за нас? — спросил Ваэлин.

— Они не выступают вместе. Когда они не воюют друг с другом, дерутся кланы внутри племени. Пока мы переговорим со всеми, уже будет слишком поздно. В любом случае, горцы увидят в вас лишь нового врага.

— То есть вы хотите, чтобы мы сидели здесь и не обращали внимания на убийства?

— Я думаю, вы понимаете, что слуга Союзника хочет спровоцировать вас. А вы пришли сюда не для войны, а в поисках знания, которым я, по-вашему, должен обладать. В поисках ключа к победе над Союзником.

Ваэлин нахмурился. В голосе Эрлина слишком уж явно слышалась ирония.

— Подобное уже случалось раньше? — спросил Ваэлин.

— Несколько раз. Ученые, короли и, — он печально улыбнулся, — воины. Все они видели мощь Союзника, и все приходили ко мне за древними знаниями и могущественными дарами. Хотя времена были не такие страшные, как сейчас.

— Да, времена сейчас другие, — согласился Ваэлин. — Союзник хочет покончить с нами раз и навсегда.

Эрлин вздохнул и встал.

— Брат, тогда лучше я покажу вам то же самое, что показал им. — Он ткнул палкой на восток, где над пиками низко висели черные облака. — Хотя, сдается мне, вашему народу не понравится климат тех мест.

Они никого не встретили в горных долинах по пути на восток. Заметили лишь нескольких лосей, стремительно удиравших, когда ветер доносил человеческий запах.

— Здешний горный народ — шахтеры, — пояснил Эрлин. — Они добывают олово и медь и продают воларцам, несмотря на постоянные трения и войны. Так далеко на севере, как мы зашли, мало рудных жил. А разведчики племен сейчас заняты воларским нашествием.

— Вы долго прожили здесь? — спросил Ваэлин.

— На этот раз шесть лет, хотя однажды я задержался здесь на три десятилетия. Двести лет тому назад здешний народ еще не был настолько свирепым.

— И что же вас задержало?

— Вдова с детьми, со злым языком, но добрым сердцем. Она не возражала, чтобы я остался и изображал ее мужа. Когда она умерла, дети уже выросли, а воларцы отправили первые экспедиции за рабами. Я подумал, что лучше уйти. Но меня всегда тянуло в здешние места.

— Отчего же?

Эрлин помрачнел, посмотрел на горы, озаренные сполохами огня. Теперь они казались ярче, а небо над ними — еще чернее.

— Брат, я расскажу, но сейчас не время.

Вечером Кара, Лоркан и Маркен подошли к Эрлину. Они хотели послушать истории об удивительной жизни бессмертного. Кара почти не помнила его, но все же в памяти остались детские рассказы о нем во время путешествия к разрушенному городу.

— Вы вернулись на дальний восток, к храму за облаками? — спросила она.

— Да, вернулся. Но пробыл там всего одну ночь, — сказал он и посмотрел на собравшихся вокруг сентаров.

Сентары были из тех немногих, с кем Эрлину не довелось общаться. Бессмертного удивляла их ненасытная и простодушная жажда новых историй. Это не очень вязалось со слухами о свирепости и кровожадности сентаров.

— А там была Нефритовая принцесса? — не унималась Кара.

— Была, и столь же прекрасная, как и раньше, не затронутая годами, все еще поющая свою прекрасную песнь. Я радовался, что сумел повидать ее, хотя путешествие оказалось нелегким. Даже земля королей-торговцев не свободна от раздоров.

— И кто же она, Нефритовая принцесса? — спросил Ваэлин.

— Единственная из встреченных мной, кто прожил дольше меня. Пять сотен лет назад короли-торговцы заточили ее в храме под облаками. Короли все еще ездят к ней, надеясь услышать глас неба. Я думаю, они очень забавляют ее, хотя сказать трудно. Ее настроения бывают такими же непонятными, как и ее слова. Но ее песня…

Эрлин закрыл глаза, и лицо его сделалось отстраненным и счастливым, озаренное светом удивительного воспоминания.

— Бесчисленные годы, проведенные в упражнениях с арфой и в пении. Я единственный, благословленный счастьем услышать ее пение дважды в жизни.

Ваэлин заметил, как беспокойно заерзала Кираль, и понял, что сказала ей песнь: Эрлин не надеялся еще раз увидеть Нефритовую принцессу. Бессмертный боялся принесенной Ваэлином судьбы.

— Я однажды слышал забавную историю про ренфаэльского рыцаря, спасенного от смерти мальчишкой, обладавшим способностями целителя, — сказал Ваэлин. — С рыцарем путешествовал человек, не способный умереть. Рыцарь рассказал, что бессмертный спасает Одаренных в надежде на то, что в Королевстве когда-нибудь родится человек с Даром, позволяющим убить бессмертного, ибо он устал от жизни.

— Устал от жизни? — с удивлением спросил Эрлин, задумался, закусил губу. — Хм… нет. Жизнь — это бесконечные ощущения, перемены, разнообразие. Люди не созданы, чтобы уставать от нее. И я не устал. Но я всегда знал, что когда-нибудь моя жизнь закончится. Я не могу жить по-настоящему вечно — и не буду. Нефритовая принцесса тоже знала это. В первый раз я отыскал ее в надежде получить ответ. Я хотел понять, почему я остаюсь молодым и живу, когда другие стареют, умирают от болезней и поветрий. Принцесса не пожелала мне ответить. Многие из тех, кто осиливает опасный путь к храму, уходят разочарованными. Но и тем, кого принцесса удостоила разговора, ее слова кажутся туманными и неясными, их невозможно истолковать и понять. В ее песне был недостаток, крошечный, незаметный нетренированному уху, но мне, прожившему так долго, ошибка показалась очевидной и грубой, словно у подмастерья, только осваивающего игру. Ошибка была в короткой последовательности нот, немыслимо сложной, превыше возможности любого другого, бравшего в руки арфу. Возможно, эта последовательность нот была неподвластна и самой принцессе. Развитие не остановилось, совершенство не было достигнуто — и, возможно, не будет достигнуто никогда.

На третий день перехода войско подошло к первому поселению, горстке каменных домов на плоской вершине горы. В воздухе витал легкий запах серы, над горами клубилась туча, густевшая к востоку, где сильнее отсвечивало пламя. Эрлин велел остановиться в миле от поселения. Навстречу выбежало с сотню мужчин, все с оружием.

— К племени ларета нечасто наведываются гости, — пояснил Эрлин. — Оно невелико числом и живет вблизи огненных гор, потому мало кто осмеливается нападать на ларета. Брат Ваэлин, они хотят переговорить с вождем прибывших.

Ваэлин попросил Асторека сопровождать их с Эрлином. Непрошеных гостей встретили воины, выстроившиеся в шеренгу, почти все — мужчины, вооруженные топорами и длинными копьями с узким лезвием. Воины носили кожаные юбки до колен со множеством нарисованных символов и бронзовые нагрудники, мутно поблескивающие в тусклом свете скрытого тучами солнца. Посреди шеренги стоял кряжистый мужчина средних лет с топорами в обеих руках. Седеющие волосы воина были заплетены в толстые косы. Он немного расслабился при виде Эрлина, но с подозрением осмотрел Ваэлина и побагровел от ярости, завидев Асторека, занес оба топора над головой. Его люди схватились за оружие.

— Пертак! — обратился к воину Эрлин, дружелюбно улыбнулся, указал на Асторека с Ваэлином и заговорил.

— Он говорит, что привел к ларета много союзников, — перевел Асторек и добавил с глубокой тревогой: — Тень Ворона, это глупость. Здешний народ всегда убивает пришедших.

— Но его-то не убили, — заметил Ваэлин и указал на Эрлина, с распростертыми руками подходящего к вождю.

Эрлин остановился в паре футов от вождя, тихо заговорил, и тот заметно смягчился, хотя посматривал на гостей с прежней подозрительностью. Эрлин повернулся и поманил Ваэлина с Астореком.

— Пертак, вождь ларета, требует дани, если уж вы хотите осквернить его земли своим присутствием, — поведал Эрлин, хотя Ваэлин не заметил, чтобы вождь сказал хоть что-нибудь.

— Дань?

— Символическое подношение, — пояснил Эрлин. — Если он позволит вам остаться здесь без дани, его сочтут слабым, и какой-нибудь молодой воин вызовет его на поединок.

Вождь гортанно заговорил и указал топором на войско людей льда. Ваэлин увидел, что показывает Пертак на Дарену, держащую в поводу Шрама.

— Вождь хочет моего коня?

— Э-э, нет, — со смущенной улыбкой перевел Эрлин. — Он хочет женщину.

— Это неприемлемо, — сказал Ваэлин, распустил шнурок на прикрепленном к поясу кошельке и вынул рубин.

Красиво ограненный камень среднего размера дал ему губернатор Аруан в порту Линеша всего-то два года назад, хотя теперь это казалось невообразимо далеким прошлым. Ваэлину много раз хотелось продать его, в особенности когда пришлось странствовать. Риву постоянно терзал голод. Но песнь крови всякий раз тревожно взвивалась, когда Ваэлин обдумывал продажу. Наверное, камню было предназначено попасть в руки горного дикаря.

Ваэлин бросил камень, вождь выронил топор, подхватил драгоценность и впился в нее взглядом. Воины по обе стороны от Пертака тут же позабыли о дисциплине, с жадным любопытством окружили вождя. Тот зарычал, поднял над головой второй топор, и воины отпрянули, но не сводили взгляд с драгоценности.

Пертак поднял камень, посмотрел на просвет, затем глянул на Ваэлина и заговорил.

— Он хочет знать силу этого камня, — с легким презрением перевел Асторек.

— Здешние горы богаты рудами, но не драгоценными камнями, — пояснил Эрлин. — Местные горцы считают их чудодейственными.

— Скажи ему, что у этого камня есть сила захватывать души, — ответил Ваэлин. — Пусть не смотрит в него подолгу.

Когда Эрлин перевел, в глазах вождя мелькнул страх. Пертак тут же зажал камень в кулаке и задумчиво взглянул на Ваэлина. Затем вождь что-то буркнул, величественно развернулся и удалился прочь. Его немногочисленная свита поспешила следом. Похоже, тревога по поводу явления чужой армии исчезла без следа.

— Мы можем оставаться день и ночь, — перевел Эрлин. — Воистину щедрое предложение.

— Нам хватит времени?

Эрлин посмотрел на гору, возвышающуюся за поселением. Над ее плоской вершиной висел редкий туман.

— Брат, ты скоро поймешь, что здесь время не имеет значения.

Эрлин запретил сопровождать его всем, кроме Ваэлина, и остался непреклонным, несмотря на громкие протесты Дарены и других Одаренных.

— Мы же столько прошли! И нас лишают знания! — жаловалась Кара.

— Я стремлюсь не обидеть вас, но уберечь, — сказал Эрлин. — Уж поверьте, вы не поблагодарите меня за такое знание.

Он повел Ваэлина тропой, обходящей поселение ларета и выводящей к подножию горы, и остановился среди руин. Ваэлин обвел взглядом гранитные блоки и полуразвалившиеся стены. Их формы, элегантность и изящество, рисунки на камне, полустертые ветром и временем, показались знакомыми.

— Разрушенный город, — проговорил Ваэлин. — Его построили те же руки.

— Не совсем, — поправил Эрлин. — Но язык был тот же. И те же боги.

Он указал на лестницу, ведущую из руин на отрог горы. Ваэлин различил ступени. Тропа серпантином уходила наверх.

Ступени оказались влажными от постоянного тумана. С высотой быстро пришел холод.

— Как я понимаю, ты больше не придерживаешься Веры? — спросил Эрлин.

— Человек не должен придерживаться лжи.

— Вера никогда не была ложью. Она временами путается, чересчур сильно цепляется за догмы. Но я видел, что остальной мир предлагает в качестве духовного и священного. И меня вполне устраивает Вера.

— Когда мы впервые встретились, ты сказал, что для тебя не осталось иного пути, кроме Веры. А когда я понял, кто ты, я посчитал истинной легенду о том, что Ушедшие прокляли тебя за отрицание Веры, — сказал Ваэлин.

— Я и сам долго считал, что меня прокляли. Меня изгнали из родной деревни, потому что мои сверстники седели и покрывались морщинами, а я оставался на вид мужчиной едва за тридцать. Среди ненавистников главной стала моя жена. Ее оскорбляла седина в ее волосах, моя затянувшаяся молодость и отсутствие желания в моем взгляде. Я не был усерден в Вере, бормотал молитвы, не задумываясь над ними, иногда едко отзывался об орденских братьях и их назойливом морализаторстве. «Деньер, тебя прокляли Ушедшие!» — кричала моя жена. Она пыталась по-своему объяснить необъяснимое. Наверное, из злобы состарившейся женщины и родилась легенда.

— Так ты никогда не слышал голоса Ушедших? Тебе не отказали в пути за Порог?

Эрлин немного помолчал. Стало так холодно, что дыхание паром вырывалось изо рта.

— Я услышал их много лет спустя, — мрачно поведал бессмертный. — Брат, вопреки моему виду, я не свободен от смерти. Я не старею и не болею. Но я голодаю без еды, а если порезать мое тело, идет кровь — как и у обычных людей. Я могу умереть, и однажды я умер. По-крайней мере, я так близко подошел к Порогу, что разница уже не ощущалась. После изгнания из деревни я скитался по четырем фьефам. Тогда еще не существовало Королевства. Кажется, я пытался искать ответ на загадку моей вечной жизни, но слабо представлял даже сам процесс поисков. Мистиков и шарлатанов хватало, все они обещали мудрость в обмен на золото, и все оказывались либо безумцами, либо негодяями. Однажды в нильсаэльской таверне я услышал песню менестрелей о странных обычаях сеорда, о том, как они сохраняют свои леса с помощью заклятий Тьмы. Я надумал пойти к сеорда за ответами на свои вопросы. Почему нет? Я — одиночка, не воин, не представляю никакой угрозы. Я вошел в их лес и шагал по нему полдня. Они всадили мне в живот стрелу. Сеорда, высокий парень с безучастным лицом хищной птицы, явился посмотреть, как я истекаю кровью. Он равнодушно глядел на мою агонию, не отвечал на отчаянные мольбы о помощи. Мои глаза застила темная муть, и меня окутал холод смерти. И тогда я услышал шепчущие, кричащие, умоляющие голоса. Их было очень много. «Это и есть место за Порогом? Черная пустота, заполненная отзвуками голосов?» — подумал я. Никакого безграничного спокойствия и мудрости, никакой благостной вечности. Я был очень разочарован. А затем голоса умолкли — словно все одновременно вдохнули и замерли. И я услышал другой голос, не похожий на остальные, зыбкие и легкие, будто последнее эхо песни. Он был сильным и живым, но немыслимо, невыносимо старым.

— Союзник, — пробормотал Ваэлин, помнивший ледяной холод голоса в месте за Порогом, говорившего, пока Дарена тащила своего мужчину назад, в свет.

— Я услышал это имя гораздо позже. Но да, это был он. И он предложил вернуть меня в свет, если я стану его «сосудом». Я пришел в ужас от самого звука этого голоса, а не только от смысла его слов. А еще больше меня ужасала перспектива вечности в холодной пустоте. Я мог бы тут же согласиться, если бы не различил бесконечный безнадежный голод, отчаянную нужду в том, что я мог бы дать этому существу. Мне сделалось дурно перед голодной вожделеющей мощью, и я понял, что бывает судьба и горше смерти. Союзник ощутил мой отказ и отвращение, а я ощутил его волю. Место за Порогом, которое на самом деле вовсе не место, но обитель душ, не свободно от боли. Там есть умеющие причинять ее. А Союзник, бесспорно, умел. Его страшная воля точно и безжалостно ударяла в мою душу, разрывала ее в клочки. Он говорил: «Служи мне, пока у тебя еще есть душа, способная служить». Он не злился. Долгие годы лишили его чувств, оставили лишь чистый разум, целиком выстроенный вокруг ненависти и сознания цели. Я содрогался, кричал, плакал, умолял — но не согласился. И тогда я ощутил прилив другой воли, совершенно иной, не такой старой, но не менее могущественной, и она сумела вырвать меня из когтей Союзника. Я ощутил, как моя душа вылепляется заново. Но многое так и не вернулось. Я не помню детства и друзей, даже теперь не могу вспомнить лицо матери или имя женщины, ставшей моей женой и прогнавшей меня. Моя спасительница заговорила женским голосом, и ее воля оказалась совсем не похожей на волю Союзника. Тот калечил, она лечила, тот порождал страх, она изгоняла его. «Твоя жизнь не окончена, о человек со множеством жизней, — сказала мне женщина. — Я видела твой финал, и он еще не наступил. Ищи подобных тебе, сохраняй, что можешь сохранить. Их сила поддержит тебя и приведет к финалу пути, которого ты со временем пожелаешь». Затем женщина произнесла еще три слова и выбросила меня из пустоты в свет. Сеорда все еще стоял надо мной. Когда я открыл глаза, он очень удивился. Судя по тому, сколько вытекло крови, я ушел лишь на пару мгновений. Сеорда чертыхнулся и вытащил из-за пояса нож, но я выговорил три слова, сказанные мне женщиной: «Нерсус-Силь-Нин», — и сеорда выронил нож.

— Слепая пророчица отослала тебя назад, — пробормотал Ваэлин. — Она там, за Порогом. Она сражается с Союзником.

Эрлин покачал головой:

— Тогда она сражалась с ним, но теперь, похоже, его власть ничто не ограничивает.

У Ваэлина на языке вертелись тысячи вопросов, но он решил повременить. Зная Эрлина, можно было с уверенностью сказать, что он не слишком поторопится с ответами.

— А сеорда вылечили тебя, — задумчиво произнес Ваэлин.

— Да. Воин привел сородичей, и меня отнесли в лагерь. Моя рана была очень тяжелой. Прошло много месяцев, прежде чем я смог тронуться в путь. Я выучил их язык и легенды, узнал, как мой народ забрал у них землю. Я узнал и то, что их лес защищают не заклятия Тьмы, а умение и свирепая отвага, рождающие в нас достаточностраха, чтобы отбить желание соваться в лес. Когда пришло время, я распрощался с сеорда и отправился выполнять поручение женщины из-за Порога. Я не всегда прилежно исполнял свой долг, часто отвлекался, меня утомляли человеческая жестокость и постоянно повторяемые людьми ошибки. Но, думаю, в конце концов я исполнил то, чего она хотела от меня, — сказал Эрлин и посмотрел на идущую вверх тропу.

На вершине горы их окутала ватная тишина. Плотный туман глушил все звуки, белесая пелена поглотила все вокруг. Усталый Эрлин понурился, тяжело оперся о посох и с явной неохотой смотрел во мглу.

— Я ненавижу это место, — сказал он. — Но его, наверное, ненавидели и его создатели.

Он заставил себя выпрямиться и шагнул в туман. Постепенно вырисовались контуры строений, похоже, созданных тем же народом, что воздвиг город у подножия горы. На вершине стояли лишь одноэтажные дома и небольшие склады — слабое эхо разрушенного города. Но здешние строения пощадило время. Тишина угнетала и давила. Тяжело глядели пустые глазницы окон и дверей. Несмотря на отсутствие разрушений, древность зданий была очевидной: время стесало, закруглило углы. В отличие от разрушенного города на окраине Королевства, здесь не стояло статуй. Единственные украшения — рельефы у дверей и на подоконниках, стертые до бессмысленности веками дождя и ветра. Построившие это место не слишком тяготели к искусству либо не имели на него времени.

Вскоре появилась круглая мощеная площадь. Посреди нее лежала каменная плита.

— Камень памяти, — произнес Ваэлин.

— Последний, изваянный не кем иным, как самим богом, — с отчетливой дрожью в голосе проговорил Эрлин.

Ваэлин помимо воли усмехнулся.

— Боги — ложь.

Они расхохотались вместе, и смех разлетелся, растворился в тумане, среди сырости и древних камней.

— Ладно. Пойдем? — отсмеявшись, спросил Эрлин и взялся за посох.

Как и углы строений, грани плиты сгладились от непогоды и времени, но верхняя оставалась идеально ровной. В центре сохранилось круглое углубление.

— Ты прикасался к нему раньше? — поинтересовался Ваэлин.

— Уже четыре раза. Я часто ищу древние места из легенд и преданий, услышанных в странствиях. Одна легенда рассказывала о величественном городе в горах, охраняемом свирепыми дикарями. Как всегда, реальность не доросла до легенды о себе.

Он протянул руку над камнем, посмотрел Ваэлину в глаза.

— Готов, брат?

— Я уже дважды прикасался к таким камням, — видя, как дрожат пальцы соратника, сообщил Ваэлин. — В них нет угрозы, лишь знание.

— Всякое знание — угроза кому-то, — невесело улыбнулся бессмертный.

Ваэлин вытянул руку, Эрлин переплел его пальцы со своими, вдохнул, закрыл глаза и опустил ладонь на камень.

ЧАСТЬ IV

По альпиранским расчетам, король Янус Аль-Ниерен родился в десятый год Нового Солнца, при конфигурации созвездий, известной альпиранским астрологам под названием Вздыбленный Лев. Это обстоятельство в последующие десятилетия давало обильную пищу для пересудов и тем, кто восхищался королем, и тем, кто его осуждал. В отличие от короля, его дочь родилась под вполне обыденным созвездием Тюк соломы, названном так за сходство с тем, что остается на поле после уборки урожая. Но недавно Гильдия лояльных императорских астрономов проголосовала переименовать созвездие в Мстительное Пламя, что говорит многое о новейшей истории Объединенного Королевства, а также о тщете астрологического ремесла.

Вернье Алише Сомерен. История Объединенного Королевства: введение

Великая библиотека Объединенного Королевства

— Она знала? — спросила Форнелла.

Я глядел на приближающуюся гавань. Ее огромность ясно говорила о предыстории Альпирана как самого большого торгового центра нижнего Бораэлина. Побережье изгибалось широкой дугой на три мили, его усеивали бесчисленные пирсы и причалы. Там стояло множество кораблей — гораздо больше, чем обычно. Когда мы подошли еще ближе, я заметил, что это сплошь военные суда. На каждом суетилась толпа рабочих, они приклепывали стальные пластины к корпусам, тащили и устанавливали мангонели.

Императрица Эмерен призвала свой флот в столицу. Но зачем?

— Милорд? — напомнила Форнелла.

Сегодня ее быстро седеющие волосы были собраны в пучок и не закрывали лицо, все еще очень привлекательное, несмотря на морщины. Она надела простое платье, плотно завернулась в шаль и с берега, наверное, казалась почтенной матроной-домохозяйкой, скорее всего, капитанской женой. От мысли об этом я не выдержал и рассмеялся.

Форнелла раздраженно нахмурилась, но не отступила:

— Она ведь знала о вас и о Светоче? Ведь и в самом деле знала?

Я коротко кивнул и пожал плечами. Она глянула на капитана и придвинулась ближе.

— Заплатите пирату, и пусть он увезет вас отсюда.

— Почтенная гражданка, нам следует завершить миссию.

— Но не ценой вашей жизни!

— Я отдал свою жизнь императору. Закон гласит, что моя жизнь теперь принадлежит его преемнице, равно как и мой мудрый совет.

— Вы и правда считаете, что она послушает? — спросила Форнелла.

— Несомненно. Но что она сделает потом, отчасти загадка.

Мы пристали у небольшого пирса близ северной оконечности гавани. Капитану пришлось заплатить вдвое затюканному младшему портовому чиновнику.

— Я по официальному делу Объединенного Королевства и Мельденейских островов, — проворчал капитан. — Хоть за это можно было бы скинуть.

— А еще у вас в трюме полно специй, — сказал молодой чиновник. — За них двойная цена.

Он выписал капитану квитанцию об оплате, а затем поднял руку — просил внимания.

— Что-то не так? — подойдя к капитану, осведомился я.

Молодой человек уставился на меня, мгновенно побледнел и выдохнул:

— Лорд Вернье?

Я привык к некоторой известности в образованных имперских кругах, но восхищение мной обычно ограничивалось вежливыми комплиментами либо просьбами поучаствовать в ученых собраниях. Потому вид бледного бюрократа, сначала ковыляющего по сходням, а потом стремительно куда-то бегущего, обеспокоил меня. Чиновник вскоре вернулся в сопровождении отряда солдат. Солдаты бежали к кораблю, чиновник семенил за ними, дико размахивал руками и орал грузчикам:

— Предатель! Предатель вернулся!

— Капитан, думаю, вам лучше плыть восвояси, — заметил я, взял свой мешок с книгами и пошел к сходням.

— Владыки кораблей приказали мне заботиться о вашей безопасности, — спокойно произнес он, но в глазах отчетливо виднелась тревога.

— Я благодарен вам за заботу. — Я протянул руку.

Я ожидал, что капитан не ответит, но он крепко сжал ее и печально посмотрел на меня.

— Почтенный господин, удачи вам! — сказал он на вполне сносном альпиранском.

— И вам, почтенный сэр, — ответил я, посмотрел на Форнеллу, в ужасе разглядывающую приближающихся солдат, и добавил: — Я был бы благодарен, если бы вы забрали ее назад в Королевство.

— Нет, — сказала Форнелла, глубоко вдохнула и принужденно улыбнулась. — Ведь нам следует завершить нашу миссию.

Мы подождали солдат на причале. Капитан нашего корабля кричал на команду, матросы лихорадочно суетились, опускали весла, наконец боцман застучал в барабан, и моряки дружно погребли прочь из гавани.

— А как назывался этот корабль? — поинтересовалась Форнелла.

— Мне не пришло в голову спросить, — ответил я и повернулся к солдатам.

Те остановились невдалеке. Судя по доспехам, свежие призывники под командой преклонного годами сержанта. Он вышел вперед, свирепо уставился на меня и процедил:

— Ваше имя.

— Лорд Вернье Алише Сомерен, имперский хронист.

— Нет, — прорычал он, шагнул ближе и положил руку на рукоять меча. — Уже не хронист.

Нас отвели в особняк начальника порта, крепкое строение с несколькими тюремными камерами для пойманных контрабандистов либо очень уж буйных моряков. Из-за чрезмерно возбудившегося чиновника вокруг нас на набережной собралась толпа, и мы едва успели скрыться в особняке.

— Если уж меня собираются арестовать, я хотел бы узнать причину, — сказал я.

— Молчать! — побагровев, рявкнул сержант. — Скажи спасибо, если мне удастся вывести тебя отсюда живьем. Эта толпа сейчас повесит тебя на ближайшей мачте.

Даже через толстые стены я слышал до банальности знакомый рев обезумевшей толпы. Призывы «повесить негодяя» и «отомстить за Светоча» звучали чаще других.

— Лишь в Альпиранской империи истинно уважают верховенство закона, — иронично процитировала Форнелла. Как всегда, она с удручающей точностью помнила мои писания. — Правосудие отправляется независимо от социального положения, и все, от нижайшего бедняка до самого императора, могут ожидать равного отношения со стороны закона.

Форнелла неустанно шагала по камере и кривилась, когда толпа завывала в особенности свирепо и громко.

— Милорд, чем же вы возбудили такой гнев? — осведомилась моя воларская дама, и в ее голосе уже отчетливо слышался сарказм. — Быть может, вы чем-то оскорбили свою императрицу?

— Вам можно и не оставаться здесь, — напомнил я.

Она вздохнула и уселась рядом со мной на грубую деревянную скамью, запустила пальцы в волосы и тяжело вздохнула, увидев седину.

— А куда мне идти?

Она разглядывала свои волосы в свете из узкого окна. Они походили на потускневшую от времени медь. Я решил записать свои впечатления о Форнелле, если представится возможность.

— Это происходит, когда не получаешь крови Одаренных? — спросил я.

— Насколько мне известно, никто другой не претерпевал подобного испытания. Конечно, некоторые погибли на войне либо от рук убийцы — такова уж природа воларской политики. Но еще никто из получивших благословение Союзника не пытался существовать без крови.

Она выпустила волосы, посмотрела на свои пальцы в солнечном луче из окна, пошевелила ими, вяло улыбнулась.

— Странно, но я вовсе не скучаю по бессмертию. Оказывается, у смертности тоже есть свои преимущества.

За дверью затопали, затем лязгнули засовы. Я встал, чтобы посмотреть на высокого внушительного мужчину по другую сторону решетки. Его приятное лицо стало еще суровее и мужественней, коротко подстриженные волосы из седых превратились в почти белые. Я окинул взглядом его униформу, заметил звезду в центре кирасы — знак командира когорты.

— Хеврен, наконец-то вас продвинули по службе.

— Лорд Вернье, кто она? — делано равнодушным тоном спросил Хеврен, но глаза выдавали беспокойство.

Моя спутница встала.

— Форнелла Ав-Токрев Ав-Энтриль, уроженка Воларской империи, а ныне посол королевы Лирны, монарха Объединенного Королевства.

— Вас называют предателем, а теперь вы еще посмели явиться в компании воларки. Милорд, хочу заметить, что я воистину начинаю сомневаться в вашей знаменитой мудрости.

Называют предателем… хм. Все-таки обидно, хотя и лживо. Вот она, награда за годы верной службы.

— Можно ли мне узнать, кто посмел так оболгать меня?

Лицо Хеврена перекосилось от ярости, он подошел вплотную ко мне.

— Сама императрица Эмерен назвала вас предателем. И потому я советую вам с крайним тщанием следить за словами.

Были времена, когда я бы отступил перед таким натиском. Я всегда тушевался перед напористыми грубиянами. Но постоянные контакты с подобными типами рассеяли мою давнюю робость. Они ведь были просто людьми, способными убивать. Но я тоже смог убить.

— Нельзя ли узнать подробности? — спокойно глядя ему в глаза, осведомился я.

Отсутствие во мне страха обескуражило Хеврена, он отступил и, похоже, умерил гнев.

— Все в свое время, как то предписано законом, — буркнул Хеврен и мрачно уставился на меня.

Мы никогда не питали особой приязни друг к другу, но относились отчасти уважительно, если не сказать с опаской.

— Вернье, вам всего лишь следовало посмотреть, как он умрет. Неужели это оказалось настолько непосильной задачей?

Говорят, что у королей-торговцев с дальнего востока настолько огромные дворцы, что они напоминают скорее города, занимают много акров земли и там обитают бесчисленные орды слуг. Но величие измеряется не только размерами, но и богатством, а я не могу и представить строения, способного сравниться с альпиранским императорским дворцом в неистовой архитектурной роскоши. Он стоит на крутом холме над широкой гладью реки Тамерин и построен в те времена, когда скромность и сдержанность не были главными доблестями альпиранцев. Дворец напоминает шестиконечную звезду, лучи расходятся от круглого центра, увенчанного куполом.

Само собой, купол сразу привлек внимание Форнеллы.

— Ваши императоры любят слепить своих людей? — прикрыв глаза ладонью, осведомилась она.

Над головой висело полуденное солнце, и купол неистово пылал под его лучами. По-моему, лучше всего наблюдать купол на закате, когда оранжевое сияние лижет серебряную гладь, будто пламя свечи, и тихо гаснет с приходом ночи. Иногда мы с Селиесеном выезжали за стены, чтобы полюбоваться картиной заката с ближайшего холма. Селиесен говорил, что напишет поэму и воздаст должное открывающейся нам красоте, но написал ли — мне неведомо.

Чтобы вывезти нас из порта, Хеврен привел целых два эскадрона кавалерии. Но их едва хватило для того, чтобы толпа ограничилась только яростным воем. Меня неприятнее всего поразили не крикливые угрозы, а лица. Мы ехали по узкому каналу, пробитому людьми Хеврена в толпе, и я видел лютую ненависть в лицах мужчин, женщин и даже детей. В поклеп поверили все, и теперь, что бы ни случилось, родной дом был потерян для меня. И дело не только в том, что эти люди никогда не примут меня, гораздо важнее, что я не смогу простить им легковерие и жестокость. Когда мы выбрались из толпы и поскакали в город, в моей памяти всплыла сказанная Аль-Сорной фраза. Он тогда цитировал короля Януса, описывал королевские махинации перед вторжением в Альпиран.

«Дай им подходящую ложь, и они обязательно поверят в нее».

Когда мы приблизились к дворцу, Хеврен свернул с дороги к главным воротам, направился к северной стене и куда менее пышному входу — Солдатским воротам. Они служили для стражи, слуг и временами для имперских узников. Я редко бывал в той части дворца и теперь неприятно поразился отсутствию порядка и ухоженности, свойственных жизни почтенных придворных. Повсюду суета, люди копошатся в мастерских, аромат пищи мешается с навозной вонью. Перед моим путешествием я бы брезгливо поморщился, попав сюда, но теперь я ощутил лишь мимолетное раздражение. За прошедший год мои чувства нередко подвергались испытаниям куда тяжелее.

Нас приветствовал мужчина, которого я помнил по суду над Аль-Сорной: мускулистый парень в простой черной одежде. Его толстые ладони сжимали кандалы. Не видя смысла протестовать, я спешился и покорно подставил запястья. Я ожидал угроз и проклятий, но мой тюремщик отнесся ко мне с глубоким почтением и поклонился, защелкнув кандалы.

— Милорд, я долго мечтал поговорить с вами, — смущенно сказал он и приподнял цепи. — Но не при таких обстоятельствах…

— Раулен, хватит, — оборвал его Хеврен.

— Почтенный командор, разве вы хотите отвести его прямо к императрице? — удивился тот.

— Защита императрицы — моя забота, не ваша. После аудиенции я должным образом сопровожу лорда Вернье в камеру.

Благодаря простой планировке ориентироваться во дворце очень легко. Все коридоры ведут в центр, где собирается императорский двор. Однако коридоры чрезвычайно длинны и оставляют достаточно времени для размышлений и неловких попыток разговорить собеседника.

— Можно ли поинтересоваться обстоятельствами кончины императора Алюрана? — осторожно спросил я.

— Ему было восемьдесят. Он дряхлел с каждым днем, — сухо ответил Хеврен. — Милорд, здесь нет места тайнам и подозрениям.

— А его последняя воля?

По традиции, когда император ощущал закат своих лет, он составлял завещание, восхваляя и одаряя тех, кто помогал его правлению, и оставляя наказы преемнику.

— Дары вам были обширны: земли на северном побережье, ежегодная пенсия, несколько редких томов из императорской библиотеки. Но вот позволят ли вам получить их, большой вопрос…

— Меня не интересует завещанное мне, лишь то, что император наказал преемнице.

Хеврен некоторое время шагал молча, и чем ближе мы подходили к дверям в тронный зал — двадцатифутовым исполинам из красного дерева, — тем мрачней делался Хеврен.

— Ей он оставил всего три слова, — наконец выговорил он. — «Забудь всякую роскошь».

— Хеврен. — Я остановился, принудив тем самым остановиться и его.

Окружающие нас стражники схватились за мечи. Не обращая на них внимания, я шагнул ближе к командору и тихо, но решительно заговорил:

— Она должна меня выслушать вне зависимости от того, осудят меня или нет. Она должна узнать то, что хотим рассказать я и эта женщина.

— Я солдат, а не советник, — произнес он.

Двери открылись. Хеврен не стал толкать либо хулить меня, но почтительно указал на вход. Я глянул на Форнеллу. Та с трепетом смотрела на тронный зал.

— Она желает моей головы, — поведал я Форнелле. — А когда моя голова покатится, пожалуйста, добейся, чтобы императрица выслушала тебя.

Толстые мраморные колонны поддерживали купол над круглым тронным залом. На круглом же возвышении посреди зала стоял трон. Других сидений в зале не было. Возвышение представляло собой шесть концентрических дисков, образующих ступени, на которых выстроились императорские сановники. Статус каждого определялся высотой ступени. Старшие военные чины занимали нижнюю ступень, на вторую и третью вставали юристы и ученые. Я был единственным в империи историком, удостоенным четвертой ступени. На пятой обычно стоял Светоч и те, кем более всего дорожил император. Шестая ступень всегда оставалась пустой как напоминание о том, что император все-таки несет бремя власти в одиночестве.

Я обвел взглядом советников, нашел несколько знакомых лиц. Все либо отворачивались, либо не слишком усердно изображали праведный гнев. Я удивился тем двоим, кого обнаружил на пятой ступени. Первый — Хорон Нестер Эверен, главнокомандующий имперскими силами. Его всегда было трудно разгадать, отчасти из-за его постоянной мрачности и гримас, отчасти из-за обширного ожога, полученного во время последней атаки на Марбеллис: вся левая половина лица превратилась в сплошной шрам от лба до шеи. Что думает обо мне второй человек на пятой ступени, разгадывать не пришлось. Имперский прокурор Мерулин Нестер Вельсус никогда не относился ко мне с приязнью. Я к нему тоже. Он всегда казался мне человеком, выискивающим слабости других, будто в подтверждение своей безграничной способности праведно судить. Видя его нескрываемую враждебность, я понял, что оправдались самые худшие предположения о тяжести моей грядущей участи.

Но мое внимание тут же целиком захватила та, что сидела на верхней ступени. Последний раз я мельком видел ее по возвращении с Островов, в Линеше. Она спустилась по сходням в порт и пошла, не оглядываясь. Во время путешествия мы не обменялись ни единым словом. На ее лице отражалась только упрямая ядовитая злоба. Я понял, что примирению между нами не бывать: я избавился от своей ненависти, а эта женщина упорно цеплялась за свою. Тогда я и решил отправиться в путешествие. Мое ученое любопытство разожгли удивительные рассказы Аль-Сорны. У меня возникло множество интереснейших вопросов. Потому я собрался лишь ненадолго вернуться во дворец, поведать императору о произошедшем на Островах и тут же сесть на корабль до Объединенного Королевства. Конечно, я пожалел о столь опрометчивом решении. Но теперь, глядя на императрицу Эмерен, я понял, что, отправился бы я в путешествие или остался, — никакой разницы бы не было.

Эмерен выглядела спокойной, красивое тонкое лицо казалось сосредоточенным, свободным от враждебности. Но она не смогла смирить свой взгляд. Ее глаза пылали злобой, так и впивались в меня. Пусть она и изображает беспристрастность — моя судьба уже предрешена.

Вдруг раздался радостный крик: «Дядя Вернье!» Из-за колонны выбежал мальчик. Ивелес сильно подрос за те несколько месяцев, пока я его не видел. Его тело приобрело раннюю подростковую долговязость, хотя по характеру он оставался сущим ребенком. Не обращая внимания на стражников, он подбежал ко мне, держа в каждой руке по игрушечному солдатику, обнял меня, заглянул в лицо. Его глаза так походили на глаза его отца, что у меня перехватило дыхание.

— Ты привез мне что-нибудь из северных земель? — спросил он и, не дожидаясь ответа, затараторил: — Плохие люди пришли убить меня и маму, но один превратился в хорошего человека и отпустил нас, а Хеврен сражался с ними, и вилла сгорела…

— Ивелес! — поднявшись на ноги, крикнула императрица.

Она с трудом сохраняла самообладание. Все стражники, кроме Хеврена, обнажили мечи, а тот присел на корточки и попытался осторожно отцепить ребенка от меня. Мальчишка насупился, ухватился крепче.

— Ивелес, все в порядке. — Я положил ладонь ему на плечо, чтобы осторожно оттолкнуть. — Прости, я забыл подарок. Но я привез занимательную историю. Надеюсь, вскоре я смогу рассказать ее тебе. А теперь иди к маме.

Мальчик раздраженно посмотрел на Хеврена и побежал к возвышению, вскарабкался по ступеням, кинулся к маме. Она с преувеличенным радушием раскрыла ему объятия, прижала к себе, притом не спуская с меня глаз. Наверняка ее отвращение ко мне диктовалось и ревностью. Император назначил меня учителем истории Ивелеса. Мы провели вместе много часов. Хотя я пытался разубедить мальчика, он вскоре привык называть меня «дядей».

— Вы с отцом как братья, — говорил он. — Значит, вы — дядя мне. Других у меня нет.

Императрица взъерошила мальчику волосы, тихо сказала что-то.

— Но я хочу остаться! — закричал он.

Императрица заговорила суровее, мальчик надулся и демонстративно затопал вниз по помосту, а затем убежал прочь в поисках новых развлечений. Звук его шагов эхом заметался под куполом.

Императрица некоторое время сидела молча и смотрела на меня с хорошо отрепетированной отстраненностью, затем перевела взгляд на Форнеллу и поморщилась от отвращения.

— Лорд Вельсус, заключенный имеет право выслушать выдвинутые против него обвинения, — изрекла императрица.

Вельсус поклонился ей, повернулся ко мне и извлек свиток из складок длинной мантии.

— Лорд Вернье Алише Сомерен, имперский хронист и первый из ученых, обвиняется в измене. Да будет известно, что он, как установлено достоверными свидетельствами, вступил в сговор с имперским узником Ваэлином Аль-Сорной, дабы способствовать его освобождению и избежанию кары за совершенные преступления. Да будет известно также, что означенный лорд Вернье вступил в сговор с агентами иностранной державы, а именно — Воларской империи, дабы причинить вред императрице и ее сыну.

А, так здесь не одна ложь, а целых две. Я не мог объяснить своего ледяного спокойствия — так же, как не мог объяснить своего самообладания и решимости тогда, когда погрузил острие ножа в затылок генерала Токрева. Наверное, бывают времена, когда избыточный страх побеждает самое себя.

— Достоверными свидетельствами? — спокойно переспросил я.

Лорд Вельсус заморгал. Похоже, он ожидал гневных протестов, уверений в невинности и наверняка приготовил театрально напыщенную отповедь. Однако он быстро оправился и приказал стражникам:

— Приведите свидетеля!

А, так меня здесь ждали. Слишком уж хорошо подготовлен спектакль.

Стража привела свидетеля, молодую женщину в простом платье, с виду уроженку северных провинций, с темными волосами и кожей оливкового оттенка. Наряд женщины украшали только до безвкусия яркие красные ленты на шее. Женщина явно боялась и нервничала, сцепила руки, опустила голову, на мгновение искоса глянула на меня и тут же снова потупилась.

— Назовите ваше имя! — приказал лорд Вельсус.

Женщине пришлось дважды прокашляться, прежде чем она смогла выдавить слово. Ее голос едва заметно дрожал.

— Джервия Месиелес.

— Это ваше имя в замужестве?

— Да, милорд.

— Назовите свое девичье имя.

— Джервия Нестер Аруан.

— Ваш отец некогда был губернатором Линеша?

— Да, милорд.

— Фактически он исполнял обязанности главы города во время оккупации Убийцей Светоча. Многие полагают, что эта оккупация стала причиной вспышки «красной чумы», во время которой чуть не погибли вы сами. Это правда?

Руки Джервии вздрогнули. Кажется, она подавила желание дотронуться до отметин на шее.

— Да, милорд, именно так.

— Однако вас спасло вмешательство Убийцы Светоча, призвавшего к вам целителя из своих родных земель. То есть справедливо будет сказать, что ваш отец посчитал себя в долгу перед Убийцей Светоча?

Джервия закрыла глаза, подняла голову и глубоко вдохнула. А когда открыла, посмотрела на меня, и я увидел смущение и вину.

— Да, милорд, — принужденно выговорила женщина, словно повторяла скучный заученный урок.

— Говорят, что ваш отец получил дар от Убийцы Светоча перед арестом преступника. Что это за дар?

— Меч, милорд.

Императорский прокурор обвел советников наигранно изумленным взглядом.

— Он принял в дар от Убийцы Светоча клинок, запятнанный божественной кровью самого Светоча. Человек более благородный нашел бы подобный дар невыносимым пятном на совести. Но, если принять во внимание неспособность вашего отца защитить город и нежелание предпочесть смерть бесчестью, это вряд ли удивительно. Скажите мне, показался ли вам меч необычным?

Джервия снова тяжело вздохнула.

— Да, милорд. На клинке были странные знаки. Иногда… иногда отец вынимал его по ночам, когда считал, что никто не видит. Меч светился странным белым огнем. Огонь что-то сделал с отцом, изменил его…

Я рассмеялся. Женщина запнулась, внезапно побледнела, на ее глазах заблестели слезы.

— Миледи, умоляю вас простить меня, — сказал я. — Пожалуйста, продолжайте.

Лицо Вельсуса перекосилось от злобы, он яростно уставился на меня, ткнул в мою сторону пальцем:

— Милорды, заметьте, как веселится этот человек! Как радуется собственному злу!

Затем он снова изобразил спокойствие и, как мне показалось, не без настоящего усилия.

— Вы ведь видели раньше этого человека?

Женщина посмотрела на свои побелевшие руки, теперь отчетливо дрожащие.

— Да, он пришел к отцу в ночь перед тем, как в город привезли Убийцу Светоча.

— Вы были свидетельницей их встречи?

— Да, милорд. Мне не полагалось, но я знала скрытое место в кабинете отца, где я могла подслушивать разговоры. Меч очень сильно изменил его, а Убийца Светоча возвращался, и я опасалась того, что могло случиться. Отец сказал лорду Вернье, что собирается вернуть меч Убийце. Лорд Вернье очень разозлился, назвал отца предателем, пригрозил, что передаст императору и тот пришлет стражу арестовать отца. Но тот показал меч, и лорд Вернье умолк. Отец сказал, что с этим мечом Убийца наверняка победит в дуэли на Островах, и если лорд Вернье не станет возражать, то получит великую награду.

— И что за награда?

— Знание. Убийца взамен расскажет историю своей жизни и причины, побудившие безумного короля Януса начать войну.

— Да, богатая награда, заветная мечта любого историка, — заметил я.

Вельсус снова уставился на меня, будто леопард, готовый прыгнуть на добычу.

— Разве вы не путешествовали вместе с имперским узником на Мельденейские острова?

— По приказу императора, — ответил я.

— Именно так, насколько я помню, — но и по собственной просьбе. Соблюл ли дикарь во время плавания свою часть сделки? Рассказал ли он вам свою прискорбную историю?

— То, что он рассказал мне, было, как я полагаю, лишь отчасти правдивым описанием его роли в нашествии, — ответил я.

— И вы дали ему меч.

— Меч ему дал губернатор Аруан. Насколько я помню, это был совершенно обычный, ничем не примечательный клинок.

Вельсус пренебрежительно махнул рукой.

— Северяне знамениты своим умением скрывать магию. Скажите, после прибытия в мельденейскую столицу и получения желанной награды разве вы не ощутили побуждения предупредить оппонента Убийцы Светоча о том, что ему предстоит сражаться с противником, ставшим непобедимым благодаря магическим средствам? А не предупредив, разве тем самым вы не обеспечили победу Убийцы Светоча в дуэли, по всем свидетельствам, не продлившейся и секунды, не лишили нашего погубленного Светоча всякой надежды на справедливость?

Я посмотрел на Джервию, растерянную, дрожащую, жалкую.

— Предупреждать было не о чем. Я не знаю, какими угрозами вы заставили лгать эту несчастную женщину. Мне жаль видеть, насколько она расстроена из-за меня. Если Аль-Сорна и стал непобедимым в тот день, то уж точно не из-за столь банальной вещи, как его меч.

Вельсус картинно спустился с возвышения, прошествовал ко мне.

— Милорды, узрите, как извивается он на крючке! Как он корчится и изрыгает все новую ложь! Этот порочный человек, избранный нашим императором и возвышенный, тем не менее возжелал продать себя, будто дешевейшая уличная шлюха, за слова дикаря. Но если бы это оставалось его единственным злодеянием, возможно, мы могли бы простить его — разумеется, после соответствующего наказания, ибо все люди слабы и падки на искушения. Но, милорды, оказывается, это существо должно держать ответ за преступление куда горше!

Он повернулся к возвышению, кратким приказом отправил Джервию восвояси. Когда ее выводили стражники, она обратила ко мне заплаканное лицо и беззвучно выговорила: «Мой отец». Ее глаза умоляли о понимании. Я ответил едва заметным поклоном и даже слегка улыбнулся.

— Я покорнейшим образом умоляю императрицу Эмерен Первую позволить мне принять высочайшее свидетельство, — низко поклонившись, проговорил Вельсус.

Императрица слегка помедлила, прежде чем встать. Если императрица встает, все должны опуститься на колени. Я прилежно преклонил колено и указал Форнелле, чтобы она сделала так же. Эту часть этикета непозволительно игнорировать. Неуважение к особе императора карается мгновенной смертью.

Я заметил, как императрица посмотрела на Форнеллу и секунду прикидывала, что к чему. Надо думать, в блестящей схеме появилась неожиданная соринка.

— Как известно всем присутствующим, вскоре после моего избрания произошло покушение на мою жизнь и на жизнь моего сына. Много моих верных и любимых слуг пало от рук убийц, и мы с сыном едва спаслись. Наши жизни висели на волоске. На меня напали воларская женщина и ее слуга из той же фанатической секты, к какой принадлежит и Убийца Светоча. Во время тяжкого испытания и угрозы мне стало ясно, что убийцы обладали точным знанием о моем жилище, иначе как бы они смогли с такой легкостью проникнуть в него? Перед тем как отважный командор Хеврен спас меня, злая женщина заговорила со мной.

Императрица умолкла и сурово уставила на меня указующий перст.

— Она назвала этого человека источником своего знания! Очевидно, он хотел, чтобы я знала о его соучастии, как свойственно людям, погрязшим в ревности и ненависти.

Я посмотрел в ее глаза и увидел в них ликование. О мой любимый император, кого же ты оставил нам?

Я вздохнул и встал, по-прежнему глядя ей в глаза, хотя меч Хеврена уперся в мою шею. Но императрица подняла руку, и Хеврен отвел меч.

— Я не избавлю предателя от суда, — произнесла она. — Наш народ заслуживает правды и соблюдения закона.

— Если вы хотите убить меня, так убейте и избавьте меня от нелепой комедии суда. Я лишь прошу, чтобы вы выслушали мой рассказ о событиях в Объединенном Королевстве, который может подтвердить вот эта женщина. То, что я собираюсь сказать, чрезвычайно важно для империи.

На бесцветных губах императрицы появилось легчайшее подобие улыбки, и я понял, что для Эмерен настал сладчайший момент ее жизни.

— Лорд Вернье, мне уже с избытком хватило ваших речей, — ответила императрица.

ГЛАВА ПЕРВАЯ Ваэлин

Как и раньше, первым воспринялось изменение воздуха. Он стал слаще, пропала серная вонь. Исчез влажный холод, сменившись летним уютным теплом, мягким прикосновением ветерка. Но на этот раз звуки были другими: не поскрипывание ветвей и птичье пение, но шум множества работающих людей. Тесаные бруски вокруг камня памяти сменились недавно вытесанными и уложенными мраморными плитами. Ваэлин осмотрелся. Они теперь стояли не на горе, а на возвышении в центре строящегося города.

Повсюду люди работали на лесах, тянули что-то на веревках, тесали камень, упряжки косматых высоких битюгов тащили фургоны, груженные гранитными и мраморными блоками. Люди перекрикивались, пели, нигде не видно было кандалов, не свистел кнут надсмотрщика. Здесь работали свободные люди, радующиеся труду. Ваэлин отыскал взглядом самое высокое строение, прямоугольную башню футов пятидесяти: стены покрыты лесами, но под ними заметен красный мрамор и серый гранит. В другом строении, большем, чем все вокруг, стены были уже закончены, но не готова крыша. В прицепленной к фронтону петле сидел каменотес и вырубал над входом символы — как объяснил когда-то брат Харликом, означающие библиотеку.

— Разрушенный город, — окинув взглядом окружающие горы, вслух сказал Ваэлин.

Человеческое время может изменить строения, но для гор оно ничтожно мало.

— Именно так, — кутаясь в плащ, подтвердил Эрлин. — А вон человек, построивший его.

Неподалеку стоял высокий мужчина и читал свиток, затем прервался, взглянул вдаль. Ваэлин отошел в сторону, чтобы рассмотреть его лицо, хотя уже знал, что увидит. Косматые брови, борода, хотя лицо над вид моложе, чем на статуях, не такое морщинистое и обветренное. Здесь он был даже моложе, чем на портрете в пещере Волчьего народа. Но он мрачно глядел на свой рождающийся город, и во взгляде проблескивали злость и разочарование.

«Как он может огорчаться такому удивительному свершению?» — глядя на изумительное мастерство построек, подумал Ваэлин и спросил:

— Он — король этого места?

— Я сомневаюсь, что слово «король» имело бы для этих людей смысл.

— Но они исполняют его волю.

— Похоже, они при этом выглядят вполне довольными жизнью. Брат, я вижу лишь то, что показывает мне камень. Но я не вижу ни одной приметы того, что этот мужчина правил страхом либо силой оружия. Обыщи весь город, и не найдешь ни единого меча.

Бородач обернулся, услышав голос, и улыбнулся во весь рот подбежавшей молодой женщине. Ваэлин не удивился, заметив ее сходство с портретом на стене пещеры: те же темные волосы и зеленые глаза. Женщина крепко обняла бородача, поцеловала, их пальцы сами собою сплелись. Затем она отпрянула и рассмеялась, указала рукой, весело и задорно заговорила на непонятном языке. К паре подошел молодой человек с узким лицом, остановился в нескольких футах, неохотно улыбнулся. Он немного отличался от портрета на стене пещеры: был моложе и без саркастической ухмылки, — но узнавался без труда. Женщина рассмеялась, схватила его за руку, подтащила ближе, представила бородачу. Молодой человек протянул руку, но бородач его просто крепко обнял.

— Брат и сестра, — сравнив лица юноши и женщины, определил Ваэлин.

— Да. Здесь они впервые вместе. Но далеко не в последний раз.

Картина памяти внезапно изменилась, вокруг все превратилось в разноцветный туманный вихрь, словно они оказались внутри смерча, но ветра не ощущалось. Вихрь вскоре замедлился, сгустился в тот же город, но строения уже были завершены. В горы пришла весна, веяло свежестью, город наполнился людьми. Родители гуляли с детьми, держась за руки, шли молодые пары. Из каждого квартала доносилась музыка, мужчина с чем-то вроде арфы в руках пел на крыше неподалеку, в его голос вплетался хор со следующей улицы. Группы людей оживленно спорили, размахивали руками, потрясали свитками и странными приборами, похожими на секстанты.

— Сведи двух философов вместе, и непременно получишь жаркий спор, — заметил Эрлин. — Банальность, но происходящая из самой глубокой древности. Хотя я видел философа и в споре с самим собой. В конце этот спор сделался довольно жестоким.

Эрлин подошел к самому краю платформы, широко махнул рукой.

— Думаю, потому он и построил город — гавань мыслителей, художников и ученых. Во всех моих странствиях я не видел подобного.

Внимание Ваэлина привлек суровый голос. Темноволосая женщина шагала перед бородачом, говорила, резко махала рукой, словно отрезала что-то, бесповоротно отказывала. Поодаль за ними шел брат. Все трое были заметно старше, чем в первой сцене. Робость младшего испарилась, теперь его ухмыляющееся лицо больше напоминало портрет на стене пещеры.

Женщина подошла к камню памяти. Ваэлин заметил, что этот камень, хотя и сходный по форме с ему подобными, отличался глубоким черным цветом, ровной и однородной, без прожилок и оттенков, поверхностью. Ваэлин вспомнил беспокойство Мудрого Медведя и его слова про «что-то черное», когда шаман коснулся места, где когда-то стоял черный камень.

Женщина остановилась, сконфуженно посмотрела на камень, но тут же снова резко и сварливо заговорила с бородачом, указала на камень пальцем. Бородач вздохнул, подошел и встал так, что камень оказался между ним и женщиной. Бородач говорил спокойно, но в его словах слышалась такая же решимость, как и у женщины, — и несомненный отказ. Лицо женщины исказилось от гнева. Она немного успокоилась, когда ее брат приблизился к камню, но Ваэлин заметил, что брат держал руки за спиной. Он кратко высказался, при этом пожимал плечами, а его сестра не скрывала раздражения из-за его безразличия. Наконец она в отчаянии вскинула руки, сердито воскликнула что-то — похоже, соглашалась с поражением — и ушла.

Ее брат и бородач обменялись печальными взглядами, но молчали. Немного выждав, бородач протянул руку, его ладонь застыла над поверхностью камня, пальцы чуть подрагивали. Добродушие исчезло с лица брата, его голос стал резким, почти приказывающим.

Бородач заколебался, в его взгляде вспыхнула злость, но рука отдернулась, и он рассмеялся, затем похлопал брата по спине и неторопливо пошел прочь. Бородач спустился по лестнице к улице внизу, в толпу, благодушно приветствовал встречных, а те смотрели на него с неподдельным уважением и любовью.

Брат проводил его взглядом, повернулся к камню и, поглаживая пальцами подбородок, в глубокой задумчивости уставился на черную поверхность. Затем он повеселел, пошел к ступеням, но подле них остановился, выпрямился, словно ощутил неслышимый другим сигнал тревоги, и обернулся, обвел взглядом платформу — и посмотрел в лицо Ваэлину.

— Он меня видит, — сказал тот.

— Да, — подтвердил Эрлин. — А я всегда удивлялся его поведению в этот момент. Надеюсь, сейчас его слова приобретут смысл.

Изумленный парень медленно приблизился, встал в нескольких футах от Ваэлина, вытянул руку, будто желал дотронуться до его плаща, но пальцы прошли сквозь материю, как сквозь туман. Парень отпрянул, затем неуклюже, с трудом заговорил на ломаном, но узнаваемом языке Королевства:

— Ты… иметь… имя?

— У меня их много, — ответил Ваэлин. — Но, подозреваю, вы знаете лишь одно.

Юноша озадаченно нахмурился.

— Я… Лионен, — сказал он. — Я вас видеть… раньше. Здесь. — Он постучал пальцем по виску. — Во сне и наяву слышать язык… выучить.

— У вас есть дар провидеть будущее, — ответил Ваэлин на недоуменную гримасу и незаданный вопрос. — Вы видите, что грядет.

— Иногда. Иногда оно… меняться. Но вы всегда тот же, — сказал Лионен, посмотрел на черный камень и добавил: — И он тоже.

Лионен напрягся. Ваэлин понял, что он подыскивает слова для описания того, что не вполне понимает и сам.

— Это ящик, — наконец выговорил он. — Ящик, полный всего… и ничего.

— Ваша сестра боится его.

Лионен кивнул.

— Эссара видеть в то огромная опасность. Ее муж — нет. Видеть большую пользу.

— А вы?

— Я могу видеть вас… и его. — Лионен посмотрел на Эрлина. — И его. Но он — не он, когда касаться.

Он помрачнел и повернулся к городу, теперь залитому мягким оранжевым светом. Солнце опускалось за западные горы.

— В твой время это место… нет, так?

— Так. Оно превратилось в руины много веков назад.

Лионен потупился, на его лице отразилась горечь.

— С надеждой… я видеть неправильное, — сказал он, вздохнул и выпрямился. — Если увидеть вы снова… приносить счастливые вести.

С тем он пошел прочь.

— Подождите! — воскликнул Ваэлин, протянул руку и, конечно же, ничего не схватил. — У вас есть нужное нам знание! Грядет большая опасность!

— Я знаю. — Лионен пожал плечами. — К нам тоже.

Образ памяти завихрился, распался, но Ваэлин успел заметить кривую усмешку на лице Лионена.

— Что он имел в виду?

— Брат, если бы я знал, — сказал Эрлин. — Но, кажется, сейчас мы вышли далеко за пределы моего знания.

На этот раз вихрь сгустился в сцену хаоса. Вокруг горел и обрушивался ночной город, тысячи живых существ кричали в смертной муке и ужасе. Ваэлин инстинктивно пригнулся, когда помост задрожал под ногами, посмотрел на высокую горделивую башню неподалеку. Земля содрогнулась снова, бока башни выгнулись, будто натянутый лук. Она упала с жутким грохотом, взорвалась фонтаном огня и камня, разметала дома вокруг.

Охваченный ужасом Ваэлин подошел к самому краю платформы. Внизу царил кошмар. Бледная обезумевшая женщина брела по улице с безголовым ребенком на руках. Мимо нее пробежал верещащий от страха толстяк в длинной мантии. Его догнали и за секунды расчленили смеющиеся люди в красных доспехах, радостно и в унисон махавшие мечами.

Ваэлин обвел взглядом умирающий город. Повсюду убийства и мучения. Поневоле вспомнились давние слова Селлы о том, что эти люди жили в мире много поколений и не имели воинов, а когда пришла буря, оказались беззащитными.

Буря убийства бесновалась перед глазами Ваэлина больше часа. Город рушился, умирали люди, облаченные в красные доспехи изобретали новые муки, наслаждались криками насилуемых и обдираемых заживо. Но, хотя убийцы и смеялись, они не разговаривали и никак не сообщались друг с другом во время кровавой работы.

— Что это? — шепотом спросил Ваэлин.

— В свое время люди, которые впоследствии создали Воларскую империю,назвали людей в красных доспехах «дермос» и представляли, что те вышли из огненной пещеры глубоко под землей, — рассказал Эрлин. — Когда «дермос» уничтожили и разрушили здесь все, что смогли, они пересекли океан и нападали на всякое человеческое поселение. Тогда родились многие легенды о богах и героях.

Бессмертный указал на что-то внизу, в дыму.

— Их безумная агрессия продолжалась до тех пор, пока не пал их вождь.

Внизу сквозь побоище шел мужчина. Он будто не замечал ужаса вокруг, спокойно перешагивал через трупы, шлепал по лужам крови. Люди в красных доспехах расступались перед ним, но не из почтения, поскольку не кланялись и никак иначе не проявляли уважение, но будто повиновались неслышному приказу. Когда мужчина проходил дальше, люди в красном возвращались к своим жутким забавам и не оборачивались вслед идущему. Когда тот миновал платформу, то остановился, посмотрел вверх, и Ваэлин смог разглядеть его лицо, изборожденное морщинами настолько глубокими, что они казались шрамами. На седой бороде играли отблески пожаров. Поморщившись, мужчина двинулся вверх по лестнице. Он с трудом поднимал ноги, горбился. Достигнув верха, он испустил протяжный, полный боли стон, затем посмотрел на хаос внизу. Ваэлин знал, у какого сорта людей бывает такое выражение на лицах, когда они смотрят на побоище. Несомненно, оно произошло по приказу этого человека, теперь глядевшего на все вокруг с голодной злобой.

— Он уничтожил свой собственный город, — произнес Ваэлин.

— И еще очень многое и многих, — добавил Эрлин.

Бородач подошел к центру платформы, встал перед камнем, посмотрел на черную гладкую поверхность. Мужчина стоял, пока не утихли крики и грохот обваливающихся зданий и не остался лишь слитный рев пожара.

Бородач закрыл глаза и обратил лицо к небу, протянул к камню руку. Злоба исчезла, сменилась безмерной усталостью, жалкой немощью. Раньше его рука лишь подрагивала, теперь тряслась, словно у паралитика. Рот раскрылся в беззвучном жалобном вопле…

Но внезапно мужчина вскрикнул и отвернулся, тяжело дыша, с перекошенным от ярости лицом. Ваэлин видел и такое: безумную гордыню и злобу того, кто не хочет принять очевидного поражения.

По лестнице взбежал большой отряд людей в красных доспехах с длинными деревянными балками в руках. Бородач отошел в сторону, красные принялись за камень. Они сунули балки под расширяющуюся, словно грибная шляпка, верхушку камня, подняли его и, невзирая на тяжесть, быстро понесли прочь по заваленным трупами улицам.

Бородач еще немного задержался, обшарил взглядом платформу. На его губах появилась легкая улыбка, в глазах — проблеск веселья. Ваэлина пробрало холодом при виде насмешливой злобы на лице бородача, кривой издевательской ухмылки. С нею бородач и сошел по лестнице вниз.

«Он знает, что я увижу это, — подумал Ваэлин. — А черный камень теперь лежит где-то и ждет, пока время сотрет его в пыль. Вот он, Союзник».

— Ты знал?

— Я подозревал, — оторвав руку от камня памяти, ответил Эрлин. — Но эти воспоминания очень древние. Сменилось множество поколений, рождались и рассыпались в прах тысячи государств, одна тайна этого мира громоздилась на другую.

— Лионен сказал, что ты коснешься черного камня, но будешь не собой, когда сделаешь это. Что он имел в виду?

— Наверное, что нам следует о многом подумать, — ответил Эрлин и протянул другую руку Ваэлину. — Здесь больше ничего не произойдет. Я однажды ждал без малого месяц, чтобы подтвердить это. Подожди достаточно долго, и, возможно, увидишь прибытие лонаков.

Ваэлин вздохнул, бросил последний взгляд на дымящиеся руины, потянулся к руке Эрлина — а та вдруг рассыпалась пылью еще до соприкосновения. Снова закружился вихрь, унесший и Эрлина. Но сейчас в буре красок ощущалась особенная свирепость, изощренная сложность в танцующих спиралях хаоса. Вихрь утих так же быстро, как и налетел, и открылась гора над деревней ларета. Но теперь Ваэлин остался в одиночестве. Была ночь, облака над головой отсвечивали оранжевым от огненных гор. Горы извергались. Среди дыма и пламени на склонах виднелись желтые языки лавы. Земля содрогалась под ногами.

— Так у тебя есть для меня счастливые вести?

Ваэлин обернулся. К нему со стороны группки домов шел Лионен. Теперь он был намного старше, длинные волосы сплошь поседели, лицо осталось худым, но уже казалось изможденным. Он остановился в нескольких футах от Ваэлина и нахмурился.

— А, так для вас прошло всего несколько мгновений?

— Да. Но мой друг…

— Это воспоминание не для него. — Лионен показал рукой на строения. — Я как раз собирался поужинать. Хотите присоединиться ко мне?

— Вы теперь гораздо лучше владеете моим языком, — шагая следом за Лионеном к строению побольше прочих, заметил Ваэлин.

Из других строений не доносился шум, окна зияли темными провалами.

— У меня было много лет на изучение. Я попутно выучил еще несколько, хотя ваш остался моим любимым. Не такой певучий, как сеорда, но поэтичней и практичней воларского.

Лионен остановился у двери своего дома и пригласил гостя войти первым. Внутри было тепло. Там стоял лишь низкий деревянный помост да в углу лежали свитки. Над огнем висел и испускал ароматный пар железный котелок, дым выходил сквозь узкий дымоход наверху.

— Я бы предложил вам суп, но, к сожалению, вы не смогли бы его попробовать, — садясь у огня, заметил Лионен.

— Почему я могу ощущать, но не прикасаться? — спросил Ваэлин.

— Камень захватывает образы прошлого, и потому они неизменны. Наш разговор уже произошел, хотя и кажется, что он происходит только сейчас. Произошедшее неизменно, к нему нельзя прикоснуться. Изменение — привилегия будущего.

Лионен поднял крышку, попробовал ложечкой содержимое.

— Перепелка с диким тимьяном и грибами. Жаль, что вы не можете попробовать. Я за многие годы довел рецепт до совершенства.

— Сколько лет вы прожили здесь?

— С тех пор, как построил этот городок. Пятнадцать лет. Раньше у меня были компаньоны.

— И что случилось с ними? — спросил Ваэлин.

— Одним наскучило мое бездействие, и они ушли. Другие разочаровались в моих уроках и отправились искать мудрости в иное место. Остальных я отослал сам. Теперь меня утомляет молодежь с ее чрезмерным энтузиазмом.

— Вы вытесали камень снаружи и наполнили его своей памятью?

— И не только его, — ответил Лионен. — Эти камни — не просто хранилища памяти. Они связаны друг с другом, через них можно общаться. Очень полезное изобретение для цивилизации, раскинувшейся на полмира.

— И все камни уничтожил муж вашей сестры?

— Да. Пока я рыскал по льдам в поисках невероятного, он занимался другой работой.

Ваэлин вспомнил рисунки на стене пещеры, трех гостей из-за моря, которых потом осталось двое.

— Ваша сестра умерла при попытке спасти людей льда. Вы принесли болезнь, она попыталась исцелить заболевших, но это стоило ей жизни.

— Она была целительницей и считала спасение людей своим долгом, хотя мы и отговаривали ее.

— Ее смерть изменила ее мужа, сделала его убийцей и разрушителем? — предположил Ваэлин.

— Возможно, смерть Эссары и затемнила его душу. Но, подозреваю, путь к убийствам и разрушениям он начал задолго до того. Видите ли, он постоянно страдал от разочарования, неудовлетворенности. Он так отчаянно пытался выстроить идеальный мир, цивилизацию, способную вознести людей к высотам. Но сколь бы легкой ни была жизнь, люди остаются людьми. Они лгут, ссорятся, предают. Сколько им ни дай, они всегда хотят большего. Моя сестра смягчала его. Без нее ему стало все тяжелее отдавать себя и вести других в надежде, что однажды люди исполнят великий план, достигнут назначенного. Он посчитал, что люди недостойны созданного для них мира, — и захотел уничтожить их вместе с миром.

Лионен налил суп в миску. Судя по аромату, он не зря хвалил свой суп.

— Скажите, женщина эорхиль отыскала предназначенный для нее камень? — усевшись, спросил Лионен.

Ваэлин вспомнил рассказ Мудрой о путешествии в разрушенный город, встрече с тенью Нерсус-Силь-Нин.

— Да, отыскала с помощью слепой женщины, наделенной вашим Даром.

— А, да, та слепая, — тепло улыбнувшись, сказал Лионен. — Она часто приходила в мои видения, но я никогда не заговаривал с ней. Она в юности была такой прелестницей. Мне бы очень хотелось встретиться с ней.

— Вы сделали камень, давший Мудрой ее имя, и знали, что когда-нибудь она отыщет его.

— Мои видения менялись. В одних она находила камень, в других — нет. Подозреваю, слепая чуть толкнула судьбу в нужном направлении. После своего путешествия по льду я вернулся в город и нашел там лишь руины и сгнившие трупы. Мой Дар не открыл мне того, что я увижу. Я обычно заглядывал слишком далеко в будущее. Черный камень исчез, камень памяти лежал разбитый. Я смог вытянуть из фрагментов достаточно воспоминаний, чтобы понять, кто разрушил город. Поглощенный горем, я провел несколько лет среди руин, учился языкам, тому знанию, которое открывали мне видения. Однажды ко мне явился образ женщины-эорхиль с идеально квадратным камнем, сделанным из того же материала, что и камни памяти. Но такого изделия в разрушенном городе не было, и я изготовил его. Я почти год тесал камень, свел до маленького кубика и влил в него все знание, открытое мне моим Даром. Надеюсь, та женщина осталась довольна.

— Она стала, э-э… очень полезной своему народу и моему. И за это я благодарен вам, — произнес Ваэлин.

Лионен благодушно пожал плечами и вернулся к трапезе.

— А что вы искали на льду, там, куда вы отвезли тело сестры? — спросил Ваэлин, когда молчание стало неловким.

— Легенду. Я знал, что для вас мой народ — немногим более, чем миф. Но в наше время тоже бытовали легенды и предания о молодости нашего мира. Я видел многое, говорящее о том, что наш мир гораздо древнее, чем мы можем себе представить, и полон невероятных чудес. Я отправился на поиски одного из них — существа, которое вы бы назвали богом. Это существо, по легенде, имело силу воскрешать мертвых.

Его взгляд затуманился, и он завершил трапезу молча. Ваэлин подумал, что их встреча могла стать для Лионена надоевшей обыденностью. Дар Лионена предвидеть лишь далекое будущее, на самом деле, слишком уж похож на проклятие. Он заполняет разум заботой о том, что случится через тысячи лет, и заслоняет кровавое настоящее.

Земля снова затряслась, застучали ставни на окнах, и Лионен будто пробудился. Он выскреб остатки супа и вышел наружу. Ваэлин последовал за ним и увидел, что Лионен привязывает миску к веревке, натянутой между домами.

— До реки внизу слишком уж далеко, — пояснил он. — А тут ветер вычистит миску до блеска. Это уже бессмысленно, но я всегда с трудом расстаюсь с привычками.

— А вы нашли своего бога из легенды? — спросил Ваэлин.

Лионен посмотрел на что-то за плечом Ваэлина и сказал:

— О Тень Ворона, я думаю, ты знаешь, кого именно я отыскал.

Ваэлин знал, кого он увидит. Но теперь волк не рычал, подошел тихо и был не таким огромным — всего по пояс Ваэлину, хотя, наверное, волк мог менять свой размер по желанию. Волк приблизился, понюхал землю у ног Ваэлина, напомнив о том, как искал запах Меченый.

— Он может учуять тебя, пусть всего лишь как эхо, долетевшее из далеких времен, — сказал Лионен. — Кажется, он хочет отыскать тебя тогда.

Волк уселся на задние лапы и зевнул, розовый язык скользнул меж острыми зубами, зеленые глаза глядели со спокойной приязнью.

— Он следовал за вами со льда?

— Да. Я нашел его так далеко на севере, что думал, будто стою на вершине всего мира. Он был больше тогда, от носа до хвоста — настоящий бог, которого я и хотел отыскать. Он подошел ближе, понюхал тело Эссары, зубами стянул саван с лица. Ко мне прилетела безумная мысль, что он желает пожрать мою сестру. Но он лишь единственный раз лизнул ее лицо… и я услышал ее голос.

Лионен помрачнел и направился к камню памяти. Ваэлин пошел следом, рядом трусил волк.

— У тебя есть вопросы, так задавай их. У нас мало времени.

— Что такое черный камень? Зачем он забрал его? — спросил Ваэлин.

— Я уже сказал вам: это ящик. Мы открыли его вместе. Результат — этот мир.

— Вы говорили, что Эрлин будет не Эрлин, когда коснется камня. Что это значит?

— Древний человек уже сказал вам, что его едва не забрали, когда подошла смерть и открылся Порог, — напомнил Лионен. — Вы знаете, что Союзник использует захваченные и извращенные души, чтобы сеять хаос в этом мире. Как думаете, отчего Союзник не послал одну из них украсть тело Эрлина?

Лионен остановился перед камнем памяти и легко улыбнулся.

— Это последний, вытесанный моей собственной рукой. Все камни происходят из одной шахты глубоко в горах земли, которую вы зовете Северными пределами. Там же мы отыскали и черный камень — единственный его слиток — вещество с очень странными свойствами. Конечно, Союзник придумал обтесать его, хотя сестра протестовала, говорила, что такую мощь нельзя отдавать в людские руки. А Союзник рассмеялся, и прижал ее к себе, и сказал: «Любовь моя, всякая мощь должна быть в людских руках, ибо как иначе мы превзойдем человечество?»

— Его притягивали сила и власть, — проговорил Ваэлин.

— Словно стервятника трупы. Нет большей силы, чем победить саму смерть.

Слова Лионена падали тяжело и веско, взгляд стал суровым и холодным.

— Я не сделаю этого, — сказал Ваэлин.

— Тогда увидишь, как умирает твой мир. Я видел, как умер мой. Окружающая нас земля бесплодна на много миль во все стороны. Там и сям выжили деревушки, нескольким городам повезло не привлечь внимания тех, кого люди в мое время называли «дермос». Но со временем люди размножатся, города разрастутся, образуются королевства и империи, и человечество с его неизбывной жадностью и жестокостью снова превратится в спелый плод. Пока он ждет. Я чувствую, как он притаился за Порогом, интригует, строит планы. Он еще не настолько силен, чтобы захватить меня, когда я уйду туда. Хотя, несомненно, он попытается.

— Но вы и убили его. Вы — причина того, что он за Порогом.

— А как еще я мог бы отыскать последователей здесь, на умершей земле? С волчьей помощью я нашел способных помочь мне, отряд храбрых воинов и тех, что обладали умениями, которых и сами не понимали целиком. Все они оплакивали погибших родных и друзей. Воларцы со временем назовут мой отряд охранителями. Вместе мы убили его.

Земля сотряслась опять. Лионен тревожно посмотрел на восток, указал на камень.

— Все. Время пришло.

— Что-то должно случиться? — спросил Ваэлин.

— Давно обещанный финал, — проговорил Лионен и повернулся к огненным горам.

Те пылали ярче, облака над головой окрасились в свирепый багрянец.

— Вскоре гора в пятидесяти милях отсюда извергнет тучу горячего пепла. Туча прилетит сюда быстрее, чем может бежать человек. Мой городок засыплет пеплом, на многие столетия он скроется от людских глаз. Но со временем ветер и дожди унесут пепел — и мои кости вместе с ним. Это единственное дозволенное мне видение моего будущего, картина моей смерти.

— Вы видели мое будущее? Знаете, что произошло с моим народом?

Лионен обернулся и печально, с сожалением посмотрел на Ваэлина, затем тепло и просто, без тени иронии улыбнулся.

— Тень Ворона, я увидел достаточно для того, чтобы пожалеть тебя.

Гора задрожала, и Лионен зашатался, снова посмотрел на огненные вершины.

— Тебе нужно убить его тварей, запереть их в украденных телах и убить, — сказал он. — Без подручных в этом мире жажда власти усилится, а бездействие станет невыносимым. Черный камень лежит под ареной в Воларе. Когда все будет сделано, приведи туда человека, бывшего мужем Эссары. Одно прикосновение отдает. Второе — забирает.

С востока донесся оглушительный рев, выплеснулась целая волна лавы, забила фонтаном, затем опала, покатилась по склонам родившей ее горы. Мощный толчок швырнул Лионена на колени, багровое сияние поблекло, небо потемнело. Из расколотой вершины вырвалось жуткое черное облако и с чудовищной скоростью понеслось по склонам. Волк тихонько, но настойчиво заворчал, ткнул мордой в ладонь — подталкивал к камню. Ваэлин протянул руку, но был не в силах дотронуться, все глядел на Лионена. Тот стоял на коленях, широко раскинув руки, а раскаленный пепел летел необоримым черным приливом.

— Моя сестра выговорила мое имя! — закричал Лионен.

Затем туча захлестнула гору и поглотила его. Ваэлина окутало невыносимым жаром, перехватило горло — но рука уже легла на камень…

…И Ваэлин заморгал от яркого света, закашлялся от холодного воздуха, неожиданно хлынувшего в легкие, затем посмотрел на то место, где, принимая гибель, стоял Лионен, — но увидел голый, без малейших следов камень.

— Что ты видел? — хмурясь, с тревогой спросил Эрлин. — Оно задержало тебя. Наверное, показало новое?

Трудно было глядеть на замешательство, страх и странную надежду в глазах бессмертного. Ваэлин отвернулся и подумал, что не сделает того, о чем говорил Лионен. Но что же за власть живет в черном камне?

— Нам действительно следует о многом подумать, — сказал Ваэлин и пошел к лестнице.

Замерцало, появился Лоркан и, не обращая внимания на зашептавшихся сентаров, уселся рядом с Ваэлином. Волки Асторека испуганно заскулили, тот успокоил их взглядом.

— Тысяч пять людей, — доложил Лоркан. — Все набились в нутро вон той горы.

Он указал на крутобокий пик поблизости. На трети высоты от подножия в боку горы виднелась зияющая расщелина.

— Я далеко не заходил, но видел достаточно. Они в тяжелом состоянии. Много недавно раненных, немало умирающих. Почти половина собравшихся там — дети. Взрослые не ладят, сидят группками по разным углам и нехорошо глядят друг на друга.

Ваэлин разозлился, узнав, что в его отсутствие Дарена снова выходила из тела. Когда он вернулся, то обнаружил ее обмякшей у костра, зажатой между Карой и Кираль. Ваэлин присел рядом на корточки, погладил ее холодный как ледышка лоб.

— Больше — ничего подобного. Иначе накормлю тебя снадобьем и одурманю до беспамятства.

— Не ворчи, — улыбнувшись, сонно выговорила она, полумертвая от усталости. — Кажется, я отыскала союзников.

— Кто-нибудь видел вас? — спросил Ваэлин Лоркана.

— Когда я попытался зайти дальше, маленький мальчик указал на меня рукой и завизжал. Если он и Одаренный, то, похоже, единственный среди них.

— Нам следует идти одним, — заметил Эрлин. — Большая группа возбудит слишком много подозрений.

— Страх может быть полезным, — возразил Ваэлин и обратился к Астореку: — Скажи своему отцу, чтобы привел всю армию в эту долину.

Ваэлин подождал до полудня, затем неторопливо поехал на Шраме к горе, остановился у ее подножия, посмотрел на кривую расщелину, вблизи оказавшуюся входом в пещеру, огромным и темным. И ни струйки дыма, ни случайного отзвука, способного выдать прячущихся. А ведь они, несомненно, видят гостя.

Он отпустил поводья, позволил Шраму щипать скудную траву горной долины. Ваэлин не то чтобы знал, как обернутся дела. Пертак рассмеялся, когда Ваэлин поделился планами союза горцев и людей льда. Вождь ларета обзавелся свежим шрамом на челюсти, а за стеной поселения появилась новая могила. Пертак не отнимал руки от кожаного кошелька на поясе, двигался пригнувшись и постоянно озирался. Но рассмеялся искренне и, не переставая хихикать, затопал к поселению.

— Пусть южные козлотрахи сдохнут, и тогда их рудные жилы достанутся нам, — перевел его слова Эрлин.

Вскоре из пещеры появился первый беженец, мужчина в килте и с топором. Ваэлин поднял обе руки, показал ладони. Тогда из темноты вышли люди, молча встали у входа. Ваэлин прикинул, что толпа с полтысячи, и опустил руки. Сзади донесся гомон — приближалось войско. Первыми явились копьястребы, огласившие долину пронзительным клекотом, стали летать над пещерой. Затем Ваэлина окружили волки, около сотни. Шрам нервно задрожал. Ваэлин всмотрелся в лицо первого вышедшего. Далеко, трудно разобрать черты, но, похоже, старик. Наверное, вождь. Слишком уж разномастная компания собралась вокруг, множество символов и цветов. Вряд ли старик сможет говорить за всех. Но, несомненно, его здесь уважали.

Старик обменялся несколькими словами с людьми вокруг и пошел вниз по склону. Беженцы, одетые в такие же цвета и с такими же знаками, немедленно двинулись следом. Остальные задержались — потрясали оружием, кричали друг на друга. Но раздор быстро угас, и все поспешили вниз.

Ваэлин не спускал глаз с идущего впереди. Воины Волчьего народа скопились за спиной Ваэлина. Старик неторопливо, но решительно шел к незваному гостю и остановился в двадцати шагах. Остальные выстроились по обе стороны вождя. Ваэлин взялся за поводья и медленно поехал. Спустившиеся глухо зароптали, но не стали грозить оружием.

Ваэлин остановился в нескольких ярдах от старика, заглянул тому в лицо и увидел усталого, измученного человека, почти обезумевшего от горя, потерявшего весь свой мир за несколько дней. Кираль говорила, что ее песнь принесла вести о гневе и растерянности этих людей. Они не видели спасения от беды.

— С тех пор как мы отыскали бессмертного, моя песнь с каждым днем все мрачнее и безысходней, — поделилась с ним Кираль. — И я больше ничего не могу сказать наверняка.

Но, заглянув в боль старика, Ваэлин разглядел нужное. Он много раз видел такое во время марша в Алльтор: лица мучимых, изнасилованных, потерявших родных — и пылающих жаждой мести.

Воларский Ваэлина был груб и примитивен. Но Эрлин регулярно давал уроки, и они пошли на пользу.

— Мы идем на юг, убивать воларцев, — сказал Ваэлин и хлопнул себя по груди, а затем указал на южный конец долины: — Идите с нами.

ГЛАВА ВТОРАЯ Лирна

Аспект Арлин безразлично глянул на Норту, будто не узнал, затем посмотрел на Лирну и слегка прищурился. Королева подумала, что он связан, как брат Френтис или куритаи. Аспект вытащил из-за плеча меч азраэльского образца со знаками пламени на лезвии — орденский клинок.

— Аспект! — выкрикнул Норта, бессильно опустив руки и шагнув вперед. — Вы узнаете меня?

Арлин перевел взгляд на Норту и тихо, задумчиво проговорил:

— Да, брат, я знаю тебя. Ты умер.

Он поднял свободную руку, замер, раздумывая, затем едва заметно повел кистью, и арисаи кинулись в бой. Их лица сияли маниакальной радостью, клинки летели с убийственной точностью. Сначала Королевские Кинжалы подались назад, Лирну стиснуло между Давокой и Илтисом, но Кинжалы снова взревели и оттеснили врага.

Лирна старалась повернуться, посмотреть, как Норта сражается с Арлином, неохотно парирует его удары. Давока стояла неподалеку от королевы, подняв копье над головами дерущихся, хищно высматривала просвет, чтобы молниеносно уколоть. Лирна протолкнулась к ней, схватила за руку:

— Где флаконы? Ты их сохранила?

Давока посмотрела в замешательстве, затем хлопнула себя по боку, где висел кожаный кошель.

— Осталось всего два.

— Будь рядом со мной, — попросила Лирна.

Она хлопнула Илтиса по плечу, чтобы привлечь его внимание, указала на Норту. Тот отступал под яростным натиском аспекта и одновременно уклонялся от выпадов арисаев. Илтис кивнул и протолкался сквозь толпу, вышел наружу и едва успел увернуться: меч скользнул между Илтисом и Лирной, и та мгновенно рубанула топориком по запястью нападавшего, рассекла налокотник и кость под ним. Арисай упал на колени, посмотрел на королеву с восхищением и неприкрытой похотью. Топорик ударил ему в лоб и раздробил череп.

Илтис широкими взмахами меча заставил ближайших арисаев отступить, Лирна протянула руку к Давоке, а та вложила в ладонь уже открытую фляжку. Арисай проскользнул мимо Илтиса, занес меч для точного короткого укола в горло Лирны. Та инстинктивно отшатнулась, и россыпь темных капель полетела прямо в глаза арисаю. Реакция оказалась мгновенной. Он выронил меч, выгнул спину и завыл, заскреб ногтями по лицу, до крови разодрал кожу, скорчился и рухнул наземь, забился в агонии. Лирна с удовлетворением отметила, что всякое подобие улыбки исчезло с лица умирающего убийцы.

До Норты оставалось несколько футов. Он едва успевал отбиваться. Аспект обрушил град мощных ударов, и лицо его оставалось бледной холодной маской равнодушия. Наперерез Илтису кинулись трое арисаев, и он остановился перед их натиском, на лбу и правой руке появились порезы. Лирна шагнула вперед и широко махнула флаконом. Зелье Малессы оросило убийц, большинство капель пришлось на доспехи, но некоторые достигли кожи — и арисаи, корчась, рухнули на камень площади.

Норта уже лежал на спине. Аспект бил вниз, лорд-маршал отражал удары с обычным мастерством, но даже Лирна заметила, что он сдерживается, не пользуется тем обстоятельством, что Арлин слишком увлекся атакой.

— Аспект Арлин! — крикнула королева.

Он на мгновение замешкался, безразлично глянул на нее — но Лирне хватило и этого мгновения. Она изо всех сил швырнула флакон. Там оставалось всего несколько капель. Бутылочка ударила в лицо аспекту и отлетела. Лирна подумала, что рисковала зря, бросок не удался — и вдруг заметила на щеке Арлина блестящую каплю. Его глаза остекленели, изо рта вырвался истошный вопль. Аспект упал на четвереньки, меч с лязгом покатился по камням.

Стоявший поблизости арисай рассмеялся, кинулся с занесенным мечом, чтобы поразить аспекта в спину, но напоролся на меч Норты, пронзивший панцирь. Клинок в руках вскочившего лорда-маршала превратился в серебристую мелькающую завесу перед наступающими арисаями.

— Все к лорду Норте! — крикнула Лирна уцелевшим Кинжалам.

Их осталось не больше трех десятков, но они еще дрались и слушали свою королеву. Та снова протянула руку к Давоке, плеснула в наступающих арисаев, свалила наземь дюжину и заставила отпрянуть остальных. От вида умирающих в страшной агонии собратьев арисаи перестали смеяться.

«Что же, боль делает их людьми», — подумала Лирна и встала в ряд с Кинжалами.

Их круг сжался, и стоявшим впереди уже никто не пришел бы на смену. В центре круга взволнованный Норта сидел на корточках подле аспекта.

— Милорд, исполняйте свой долг! — крикнула Лирна.

Лорд-маршал посмотрел на нее с плохо скрытым раздражением, затем встал рядом.

— Если у вашего величества есть какая-нибудь блестящая стратагема, сейчас самое время ее открыть.

— Убивайте врагов, — посоветовала королева, отшвырнула пустой флакон и занесла топорик.

Норта чуть заметно усмехнулся.

— Ваше величество, совет несколько прямолинейный, но, должен сказать, очень здравый.

Арисаи подошли ближе и не спускали с королевы глаз — боялись очередного флакона. Их собратья перестали корчиться, лежали, дико вывернувшись, с застывшими перекошенными лицами. Лирна подумала, что, по крайней мере, научила их бояться.

Вдруг в южной части храма вздыбился фонтан рыжего пламени, послышался лязг клинков и, что странно, яростный собачий лай. Помощь пришла! Но между идущими спасать свою королеву и Лирной встало множество арисаев. Мудрая императрица послала вдосталь убийц.

Снова ударил фонтан огня, и по толпе арисаев пробежало замешательство. Что-то творилось в их задних рядах. Подбиравшийся к Лирне арисай замер, недоуменно посмотрел на свой клинок, покрутил его перед глазами, моргнул, нахмурился и вдруг полоснул мечом по горлу арисая слева. Бунтовщика немедленно зарубили, но зарубивший тоже уставился на меч — и внезапно кинулся на собратьев. Прежде чем умереть, он заколол троих.

— Что это? — выдохнул Норта. — Ваш лонацкий эликсир?

— Нет, — ответила королева, старающаяся разглядеть, что происходит.

Ряды арисаев вдруг раздались, словно рассеченные невидимым лезвием, и между ними прошел стройный человек, будто и не обращающий внимания на врагов. Те глядели на него в полном замешательстве. Аспект Каэнис неуклюже поклонился королеве, затем посмотрел на арисаев. Из носа, глаз, ушей и рта аспекта струилась кровь.

Справа от королевы арисай внезапно вогнал меч в живот товарища, за ним — еще один, и еще. Раздор разбегался сквозь ряды воинов в красном, будто круги от брошенного в пруд камня. Но рябь превратилась в шторм. Вскоре всякий арисай поблизости дрался с товарищами, рубил с ожесточением, не вязавшимся с застывшим на лицах изумлением.

Каэнис указал на проделанный в рядах врагов проход.

— Идите! — приказала Лирна оставшимся Кинжалам. — Мы покидаем это место.

Но те не пожелали уходить без нее. А Лирна подошла к Каэнису, взяла его за руки. Он трясся, бледный, как мел, кровь лилась густыми струями.

— Аспект, пойдемте с нами.

— Ваше величество… к сожалению… я должен… побыть здесь… — запинаясь, выговорил он.

Изо рта брызнула кровь, залила подбородок.

— Брат! — крикнул Норта, кинулся к нему, хотел взять за руку.

Но аспект Каэнис вырвался, и пошел в обезумевшую толпу арисаев, и затерялся среди их самоубийственной ярости, теперь разгоревшейся до лютого буйства. Норта кинулся следом, но Лирна закричала, и его вовремя схватили Илтис с Давокой. Лирна приказала Кинжалам забрать еще бесчувственного аспекта Арлина и повела их сквозь бушующую толпу врагов к ступеням храма. Норту тащили силой, он ревел от ярости.

Лестницу усеивали тела: и арисаи, и королевские гвардейцы, и люди в серой одежде Седьмого ордена. Девушка с золотистыми волосами стояла на коленях у тела полной низкорослой подруги и плакала. Между пальцами она сжимала несколько окровавленных дротиков. Ступени под ее мертвой подругой залило кровью, хотя на теле не было заметных ран. Девушек окружала дюжина охотничьих псов, прижавшихся к земле и жалобно скулящих. Неподалеку стояла черная от сажи, забрызганная кровью Трелла Аль-Орен, а вокруг нее лежал с десяток обугленных тел. С востока покатилась плотная стена пыли, у ее основания виднелись силуэты множества всадников в синих и зеленых плащах: Шестой орден и Северная гвардия спешили на помощь королеве.

Норта все еще извивался между Илтисом и Давокой, сыпал проклятиями, старался вырваться, побежать в храм. Лирна обернулась посмотреть на происходящее. Арисаи бесновались еще несколько минут, затем замерли, отошли друг от друга, словно повинуясь неслышной команде, и уставились на ковер тел, устилающий храм от края до края.

— Хватит! — крикнула Лирна, подошла к Норте и с маху отвесила ему пощечину.

Он прекратил дергаться и посмотрел на нее так бессмысленно и пусто, что Лирна испугалась за его рассудок.

— Его уже нет, — спокойнее проговорила королева. — Милорд, позаботьтесь о своих солдатах.

Он сгорбился, отошел от Давоки с Илтисом, посмотрел на остатки Королевских Кинжалов — две дюжины раненых людей.

— Конечно, ваше величество, — пробормотал он. — Мой могучий полк в вашем распоряжении.

С тем он и отправился к выжившим в бойне.

Рядом с Лирной осадил коня аспект Соллис и, пораженный, не верящий глазам, соскочил наземь и бросился туда, где между Мюрель и Алорнис лежал аспект Арлин.

— Ваше величество, вам нужна помощь? — испуганно спросил подъехавший брат Иверн.

Лирна глянула на себя: буквально с головы до ног в крови, в руке — окровавленный топор.

— Спасибо, брат, ничего не нужно, — ответила Лирна и посмотрела на Северную гвардию, строящуюся между королевой и храмом.

На востоке поднялась новая туча пыли — плотной массой бежала пехота. Сквозь пыль виднелось знамя Отряда мертвых лорда Аль-Гестиана.

— Где владыка битв? — спросила Лирна.

— Он ранен, ваше величество. Очень тяжело, — мрачно ответил Иверн. — Среди вольных мечников прятались куритаи, по крайней мере, с тысячу этих ублюдков. Должен сказать, с ними пришлось помаяться.

Королева наконец обратила внимание на окровавленную повязку на руке молодого брата.

У храма строились оставшиеся арисаи. На таком отдалении не было видно лиц, но ясно слышался смех. Да уж, славная шутка — убить половину своих товарищей.

— Найдите лорда Аль-Гестиана, — приказала королева Иверну. — Пусть окружит храм и не даст врагу уйти. Пусть ваши братья передадут этот приказ полкам. Затем призовите ко мне лорда Антеша.

Они попытались прорваться до того, как королевская гвардия встанет в боевой порядок. Плотный клин из пятисот арисаев ударил на полк Аль-Гестиана, остальные разделились на меньшие группы и пошли на юг. Но Мертвые выдержали удар, их строй гнулся, но не прорвался. Лорд-маршал встал посреди строя в первом ряду. Поздней Лирна узнала, что Аль-Гестиан пропорол острием на увечной руке своего же солдата, бросившегося бежать. Четверть часа продолжалась ожесточенная резня, но королевская гвардия зашла сбоку, и арисаи отступили, оставив две с половиной сотни трупов на поле боя. Северная гвардия и Шестой орден задерживали меньшие группы и безжалостно вырубали их, пока наконец остатки разгромленных групп не отошли в храм. Отступали они организованно, сбившись в плотные каре, двигались как одно смеющееся животное и скрывались в лабиринте храма.

— Ваше величество, только отдайте приказ! — взмолился лорд Адаль. Его некогда симпатичное лицо стало уродливой маской боли и гнева. Лорд потерял много солдат и пылал жаждой мести. — Ради вас мы вычистим это место!

— Ваше величество, если позволите, — проговорил Аль-Гестиан и указал своим окровавленным протезом-шипом на реку. — Нашей кавалерии следует защитить скрытый мост и северный берег. Это единственный оставшийся путь отхода.

— Лорд Адаль, объединитесь с нильсаэльской кавалерией, — кивнув, приказала королева. — Вы охраняйте мост, копейщики пусть встанут на северном берегу.

— Ваше величество, а ударить на врага? — спросил недовольный командир Северной гвардии. — Я все-таки хотел бы попросить чести возглавить атаку.

Лирна обвела войско взглядом. Королевская гвардия и нильсаэльцы уже выстроились, лучники Антеша — за ними. Кавалерия на флангах широко рассыпалась, чтобы не позволить убежать никому. Никакой лишней суеты, приказов, составления планов.

«Какой же безупречный инструмент смерти я сумела выковать, — подумала королева. — Жаль, что его так зазубрили всего за день».

— Милорд, в этом нет нужды, — заметила королева и приказала Аль-Гестиану: — Армии — стоять на месте. Подвезти баллисты.

Пока волокли баллисты, арисаи сделали несколько вылазок. Оставшаяся конница попыталась ударить на запад, стараясь пробиться сквозь заслон, но была встречена ренфаэльскими рыцарями и выбита до единого человека. Лирне докладывали и о пытавшихся переплыть реку. Те немногие, кому удалось выбраться на северный берег, стали забавой скучающих нильсаэльских копейщиков.

Баллисты подтащили к вечеру. Как всегда, Алорнис оживилась при виде своих машин и гордо наблюдала, как их устанавливали в ряд. Мастеровые при баллистах долго крутили рычаги, что-то проверяли, затем натянули огромные арбалеты.

— Стреляйте по вашему разумению, — сказала Лирна Антешу.

Командир кивнул и поднял лук над головой. Выстроившиеся за баллистами лучники высоко прицелились, натянули тетивы до уха, Антеш опустил оружие — и вылетела туча стрел, хорошо видимая в еще ярком небе. Она обрушилась на храм, а потом смертоносный дождь стрел уже не унимался. Лирна приказала принести и использовать все найденные на поле боя стрелы. На многих остриях еще блестела кровь. Лучники казались неутомимыми, хотя и кряхтели от натуги. Стрела сменяла стрелу с ошеломительной быстротой. Избиение вольных мечников не насытило жажду мести, кумбраэльцы по-прежнему пылали ненавистью.

Лирна посмотрела на храм в подзорную трубу. Вот арисай попробовал добраться до входа в пирамиду — и упал за фут до порога, пронзенный тремя стрелами. Вот рядом легли двое его товарищей.

«Они уже безумны, — подумала Лирна, увидев, с каким добродушным удивлением глядел арисай на две стрелы, торчащие из его нагрудника. — Но до каких же пределов безумия они смогут дойти?»

Ответ последовал вскоре. Из храма раздался дружный радостный крик, и арисаи выскочили наружу. Теперь они уже не пытались соблюсти строй, ринулись врассыпную прямо на баллисты. Лирна выждала, пока первые сбежали по ступеням, и приказала баллистам стрелять, когда до врага оставалось полсотни шагов. Первых арисаев буквально выкосило, бегущие следом спотыкались о тела, отлетали от удара мощных болтов. Иногда болты пробивали тела насквозь и разили других. Несмотря на потери, арисаи все же подбежали на двадцать шагов к баллистам, и тогда вперед вышли лучники и выпустили очередную тучу стрел, уже в упор.

Атака захлебнулась.

— Ваше величество, думаю, время пришло, — сказал Аль-Гестиан.

Она кивнула, он махнул рукой группке горнистов, и те затрубили атаку, помчались в разные стороны. Антеш прошел вдоль строя своих лучников, закричал, приказывая остановиться. Послушались не все, некоторые продолжали остервенело выпускать стрелу за стрелой, и товарищам пришлось обуздывать упрямцев. К счастью, удалось унять и лучников, и расчеты баллист к тому времени, когда в атаку бросились лорд фьефа Арендиль с левого фланга, брат Соллис с кавалерией Шестого ордена и кавалерия королевской гвардии с правого фланга. Выжившие арисаи встретили атаку с беспримерной отвагой, прыгали на коней, чтобы стянуть всадников наземь, подрубали лошадям ноги, до последнего дрались и хохотали.

Граф Марвен то и дело впадал в беспамятство. Его терзала горячка. Лирна сидела рядом, прикладывала к его пылающему лбу мокрую тряпицу. Граф тревожился, иногда плакал. Брат Келан не скупился на красноцвет для владыки битв и помрачнел, когда Лирна усомнилась в разумности такого количества дурмана.

— Ваше величество, у него раздроблен хребет ниже шеи, — ответил лекарь. — Если он и выживет, то не сможет ходить. Но он не выживет.

— Кериша, ведь тебе сказали? — проговорил Марвен и закашлялся, затем удивленно посмотрел в лицо королеве. — Ведь я и в самом деле убил куритая. Правда!

Лирна знала, что Керишей звали графиню Марвен.

— Да, любимый, — обтирая ему лоб и щеки, ответила она. — Мне сказали.

— Что не так? — со внезапной подозрительностью спросил он. — Отчего ты сердишься?

— Я не сержусь. Я горжусь тобой. Очень горжусь.

— Но ты же добрая, только когда сердишься, — уже спокойнее пробормотал граф. — Лорд фьефа всегда говорил, что твоим языком можно резать шелк. А вот королева…

Он умолк и улыбнулся.

— Думаю, она бы тебе не уступила… Но теперь она будет помягче… этот замок, который ты всегда хотела…

— Да, он будет, — заверила Лирна.

— Мальчики, — тихо выговорил он.

Его взгляд поблек. Затем граф едва слышно прошептал:

— Ты была права. Никакой военной карьеры… в Пределах много золота, очень много… пошлем их туда…

Граф заснул, хотя в палатке стонали, плакали и вскрикивали раненые.

Всю ночь к Лирне приходили командиры, но Илтис и Мюрель заворачивали всех. Лирна сидела подле графа и глядела на него до тех пор, пока лицо Марвена не побледнело, а грудь не перестала вздыматься. Тогда рядом с королевой присела на корточки Мюрель. Вокруг ее левого глаза налился тяжелым пурпуром синяк, на щеке появился трехдюймовый, зашитый нитками шрам.

— Мюрель, запиши: землю графине Керише Марвен из Нильсаэля и вдосталь денег на постройку замка, — сказала королева.

— Да, ваше величество, — нерешительно произнесла Мюрель и робко добавила: — Моя королева, вам следует поспать.

Она покачала головой. Спать — значит видеть сны. А Лирна знала, что они покажут ей.

— Попросите отца Келана, пусть даст мне что-нибудь, прогоняющее сон. И скажите брату Холлану, что мне нужен полный отчет о потерях.

Белокурая сестра Седьмого ордена, назвавшая себя Кресией, стояла, потупившись, пока тело ее аспекта горело на костре. Лирна смотрела, как немногие уцелевшие братья и сестры Седьмого ордена выходили прощаться с Каэнисом, и у каждого было что сказать про мужество, доброту и мудрость вождя. К костру пришли и многие братья Шестого ордена вместе с Нортой и Соллисом. Лорд-маршал рассказал про испытание в лесу Мартише, но не смог договорить, запнулся и умолк — и смотрел на лежащее в костре тело, словно ничего не мог понять.

— Он так и не повидал своих племянников и племянниц, — наконец глухо и безразлично проговорил Норта. — Он был моим братом. Я знаю, они бы полюбили его.

— По всем меркам, аспект Каэнис был великим человеком, — сказала королева. — Его величие открылось лишь недавно, но в достаточной мере, чтобы затмить нас всех. Да будет известно отныне и навеки, что этот человек никогда не сбивался с пути, не чурался самого тяжкого и страшного и отдал все служению Королевству и Вере.

Костров было еще много, и много слов пришлось произнести. Огнями была усеяна вся равнина. По традиции, солдат одного полка либо отряда сжигали вместе — но все равно костров получилось дюжины и дюжины. Илтис с Мюрель и Давока отправились к костру Бентена.

Лирна подошла к сестре Кресии.

— Значит, ваш орден сделал выбор? — спросила королева.

Девушка обхватила себя руками, волосы упали на лицо, закрыли его, словно вуалью.

— Ваше величество, я умоляла их выбрать другого. — Она подняла голову и посмотрела на погребальный костер, на тело Каэниса, ставшее всего лишь темным силуэтом в пламени. — Я никогда не смогу стать похожей на него. Он, как вы и сказали, был великим человеком.

— Аспект, война имеет привычку не оставлять людям выбора. Отдохните. Завтра я потребую от вас отчета о том, кто у вас остался.

— Ваше величество, нас осталось двадцать три человека. Седьмой орден никогда не был в особенности многочисленным, наверное, сотни четыре в самые лучшие времена.

— Постепенно восстановитесь.

Кресия снова потупилась. Лирна без труда угадала ее мысли. Еще одна такая битва, и восстанавливать будет нечего.

Раннее солнце блестело на бурных речных водах. От них поднимался легкий туман. Аспект Арлин в одиночестве стоял на берегу. Красные доспехи сменил синий плащ, наверняка взятый у павшего брата. Неподалеку стоял брат Иверн. Он с усталой улыбкой поклонился подошедшей королеве. Лирна подумала, что он скорее не телохранитель аспекта, а его сторож.

— Он говорил? — спросила Лирна.

— Ваше величество, совсем немного. Он спрашивал об аспекте Греалине и о лорде Ваэлине.

— И что вы сказали ему?

— Конечно, все, — озадаченно ответил Иверн. — Ведь он — мой аспект.

Она кивнула и подошла к аспекту. Как и было уговорено, брат Верин держался в десяти шагах за королевой. Арлинповернулся к королеве и коротко поклонился. Он всегда кланялся так и ее отцу, и брату. Как и следовало ожидать, на лице аспекта лежала печать скорби, но он смело, даже оценивающе глядел на королеву. Так же он глядел и на старого короля.

— Ваше величество, пожалуйста, примите мои соболезнования в связи со смертью короля Мальция, — проговорил Арлин.

— Спасибо, аспект. Мы все страдали и теряли на этой войне.

Он глянул на брата Верина. Юноша повидал многое с тех пор, как взошел на королевский корабль, и уже не так легко впадал в панику, но помимо воли съежился под взглядом аспекта.

— Я выучилась осторожности в делах с теми, кто встречал императрицу, — сказала Лирна.

Аспект кивнул и спокойно повернулся к реке. Он стоял неподалеку от места, где арисаи выстроили подводный мост. Вода близ него пенилась и вихрилась.

— Как сделали эту дамбу? — спросила Лирна. — Алорнис считает ее шедевром инженерии.

— Из кирпичей, костей и крови. Три тысячи рабов под моим началом строили ее десять дней. Как видите, река быстра, арисаи любят забавляться кнутом. В конце строительства не осталось и полутысячи рабов.

— Похоже, блестящие стратагемы императрицы слишком уж дорого стоят.

— Ваше величество, эта стратагема — моя. Само собой, я придумал ее по приказу императрицы. Но сама идея напасть на вас была моей.

— Я знаю, что вы не отвечали за свои действия. Наш враг употребляет много подлых приемов.

— Воистину так, — согласился Арлин. — И главный среди них — буйная и бессмысленная жажда мести.

— Я не стану извиняться за свое желание обезопасить будущее моего королевства.

— Ваше величество, это и в самом деле ваше желание? Если и вправду так, императрица бы очень удивилась.

Лирна опустила руки, спрятала кисти в складках юбки. Аспекту ни к чему видеть, как его королева стиснула в гневе кулаки.

— Если вы знаете что-либо ценное о планах нашего врага, я бы охотно вас выслушала.

— Императрица иногда спускалась ко мне в пещеру кошмаров, где в мою плоть врезали узы. Она много спрашивала: проверяла мое знание истории, умение командовать. Я полагал, что она станет вытягивать из меня секреты Королевства и Веры. Но оказалось, что императрица знает больше меня. Вскоре также оказалось, что она совершенно безумна. Это естественное следствие многих столетий, проведенных в служении Союзнику.

Арлин опустил голову, тяжело и часто задышал, затем с трудом проговорил:

— Даже краткое пребывание вблизи него — тяжелое испытание.

— Что она собирается делать?

— Надо думать, осуществлять очередной план вашего убийства. Вы ее чрезвычайно раздражаете. Она говорила, что у многих тысяч людей породила желание мести, но никто из них, как она выразилась, не был настолько неприятным, как «эта огнедышащая сука».

— Сколько у нее осталось арисаев?

— Около семи тысяч. И восемьдесят тысяч вольных мечников и варитаев.

Лирна глянула на руки Верина. Тот показал знак правды. Лирна подумала, что императрице случалось незаметно прятать ложь и в правде.

— Я полагала, что будет больше, — заметила королева.

— Война в Королевстве поглотила лучшие силы. Повсюду в империи зреет недовольство. Новая Кетия пала, ее захватили восставшие рабы — и теперь восстания вспыхивают по всем провинциям. А императрица отправила большую армию на север и приказала мне казнить главнокомандующего за то, что он усомнился в мудрости решения услать столько войск на далекую окраину.

«Большая армия пошла на север… значит, Ваэлин смог перейти лед, — подумала Лирна и едва заметно улыбнулась. — Ну конечно же. А как иначе?»

— Расскажите мне подробнее о зреющем недовольстве, — велела она.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Ваэлин

Эрлин звал старика попеременно то Хиркан, то Красный Топор. Поговорив, бессмертный сказал Ваэлину:

— Воларцы лишили его трех сыновей. Одного забрали охотники за рабами много лет назад, двух других он потерял на прошлой неделе.

— Он — вождь этих отра?

— Нет. Красный Топор — лишь почетное звание. Оно дается лучшему воину племени. Наверное, правильнее будет звать его «старший воин». Отра — лишь одно из шести племен, чьи остатки спрятались здесь. Все вожди погибли в бою. Красный Топор не может говорить за всех.

— Может ли он сказать, присоединятся ли к нам местные воины?

Эрлин перевел вопрос, а Хиркан сурово посмотрел на вход в пещеру, чьи обитатели высыпали наружу, но, страшась спуститься, поглядывали сверху.

— Он не уверен, — перевел Эрлин ответ старого воина. — Некоторые просто не захотят сражаться вместе с отра. Другие предпочтут остаться наверху и навеки заклеймить себя трусостью.

— Он может провести нас к воларцам?

Хиркан долго молчал, пристально глядя на Ваэлина. Затем тяжело и сурово заговорил.

— Он хочет, чтобы его назвали главой армии, — перевел Эрлин.

Стоявший рядом Лоркан презрительно фыркнул, воин зарычал, занес топор и шагнул вперед. Боевой кот прижался к земле, оскалился и зашипел. Ваэлин встал между горцем и Одаренным и подумал, что Лоркан слишком уж осмелел с тех пор, как обзавелся котом.

— Надеюсь, у него есть на то веская причина? — осведомился Ваэлин, не спускающий глаз с разозленного старика.

— Эти люди уважают только силу, — ответил Эрлин. — Если его не назовут главным, они сочтут, что он проявил слабость и подчинился чужакам. Тогда старика немедленно вызовет на бой кто-нибудь из молодых. «Глава» для старика — что-то вроде церемониального титула. Ваэлин, это его земля. Пусть горцев и осталось мало, все же они заслуживают твоего уважения.

Ваэлин посмотрел на оборванных людей в тенях у входа в пещеру, на сжимающую оружие молодежь, на детей, льнущих к старикам. Изможденные лица в грязи и саже, усталость, раны. Им пришлось нелегко. Но в глазах не было страха, даже у самых молодых. Этих людей разбили, но не победили.

— Скажи, что мне делать, — проговорил Ваэлин.

Хиркан вел их извилистой тропой вдоль гребня хребта, идущего на юг. Впереди шестеро его воинов разведывали путь. За стариком шли Ваэлин, Кираль, Эрлин и Асторек. Можно было бы обойтись без разведки, если позволить Дарене снова покинуть тело, но Ваэлин строго запретил ей. Она еще не отдохнула от прошлого раза.

— Милорд, хочу напомнить вам, что у меня нет воинского звания и я вольна делать, что пожелаю, — раздраженно заявила она.

— А я волен применить несколько известных мне методов лишить вас сознания без причинения повреждений, — напомнил Ваэлин.

Она скривились и пошла прочь. Мишара наглядно продемонстрировала настроение хозяйки — зашипела и оскалилась, затем побрела следом.

После восьмимильного перехода Хиркан махнул рукой — мол, останавливаемся. Волки Асторека теперь двигались осторожно, прятались между скалами, часто принюхивались. Люди Хиркана боялись волков, но сохраняли нарочитое спокойствие. Похоже, здесь проявление страха считалось позором.

Хиркан пригнулся, подобрался к самому краю обрыва. Ваэлин осторожно подошел к нему. С края открывался хороший вид на долину — обширную, с плоским дном в полмили шириной, рассеченным мелкой рекой. Воларцы разбили там лагерь, обнесли круглым палисадом, аккуратно расставили палатки. Похоже, ведьмин ублюдок неплохо справлялся с генеральским делом. Хиркан тяжело забормотал. Эрлин перевел его слова как «непристойное проклятие, включающее нехорошие пожелания духам, а также описание каннибалистического поедания гениталий в извращенной форме».

— Они что, и вправду едят гениталии? — поморщившись, спросила Кираль.

— Да, чтобы впитать силу врага, — подтвердил Эрлин. — Это символизирует конец вражеского рода. В этих племенах очень важно иметь детей. Бесплодные мужчина или женщина считаются проклятыми и изгоняются — или даже хуже, если не убегут вовремя.

Женщина с отвращением посмотрела на горцев и пробормотала: «Дикари». Хиркан заговорил снова и указал на воларскую армию.

— Наш глава требует, чтобы мы привели сюда армию и немедленно атаковали, — перевел Эрлин. — Он сам возглавит атаку. И это нужно сделать быстро, иначе духи посчитают нас слабыми и откажутся помогать нам.

— Они ожидают, что им помогут боги? — осведомился Ваэлин.

— Как таковых богов у них нет. Но горцы верят, что у гор есть свои духи и они добрые либо злые по настроению. Если буря — значит, духи рассержены, если хорошая погода, значит, духи довольны. Но духи всегда очень злятся из-за людской трусости.

— Мы охотно почтим духов своей храбростью. Но сперва я должен спросить, что наш глава знает о захватчиках, а в особенности — об их предводителях.

Хиркан помрачнел и отвернулся, затем заговорил короткими рублеными фразами.

— Когда они пришли, мы подумали: будет как раньше, — перевел Эрлин. — Они приходят. Мы деремся. Они крадут детей и уходят. Иногда детей можно выкупить за медь или огненный металл. Чаще — нет. Теперь они взяли детей и убили. Убили вообще всех. Всех убили, даже диких козлов и лосей. Мы дрались…

Лицо Хиркана помертвело, словно он вспомнил об ужасах, которые тяжело и представить.

— Мы храбро дрались. Но их пришло много. Гораздо больше, чем раньше. Мы не видели их вождей. Рохта говорят, их ведут семеро вождей с мощью, равной духам. Но рохта — знаменитые лгуны.

Хм, с мощью, равной духам. Любопытно.

— С вами есть рохта? — спросил Ваэлин и указал на воинов.

Хиркан сплюнул и презрительно хмыкнул.

— Они в пещере, их вонь бесчестит нас, — перевел Эрлин.

Ваэлин кивнул и пошел назад.

— Куда он? — буркнул Хиркан.

— Конечно, собрать нашу армию, чтобы наш могучий глава смог атаковать, — ответил бессмертный.

Главой рохта оказалась коренастая женщина средних лет с причудливым узором шрамов вокруг глаз.

— Мирвальд, — ответила она на просьбу Эрлина назвать имя и перечислила несколько своих почетных титулов и прозвищ.

— Она — что-то среднее между советницей вождя и шаманом, — пояснил Эрлин. — Говорят, она умеет слышать мир духов.

— Она видела семерых мужчин в красном? — спросил Ваэлин.

Прежде чем ответить, Мирвальд смерила его задумчивым взглядом.

— Сначала их гнев обрушился именно на рохта, — сказала она. — Семеро пришли в поселение без солдат. Завидев чужаков, воины захотели убить их, но погибли. Семеро не похожи на других людей. Они двигаются и сражаются как одно целое, могут слышать мысли друг друга. Но даже и тогда рохта бы победили, если бы не иное могущество красных. Один убивал прикосновением, другой леденил сердца ужасом. Красные убили много рохта, затем пришло войско и убило остальных.

— Поблагодари ее за то, что поделилась с нами знанием, — попросил Ваэлин.

Женщина кивнула Эрлину и спросила:

— Как же вы собираетесь победить семерых в красном, если другие не смогли?

Ваэлин посмотрел туда, где Мудрый Медведь собрал вокруг себя Одаренных и терпеливо поучал их.

— Скажи ей, что у нас тоже есть мощь. Если она хочет видеть ее, пусть идет с нами.

Эрлин перевел, выслушал ответ и криво усмехнулся.

— Она согласна, но лишь если ты назовешь ее главой армии. Иначе ее люди не согласятся.

— Но у нас уже есть глава, — сказал Ваэлин.

— Думаю, вы с таким же успехом можете назначить и второго. Разные племена общаются лишь для того, чтобы обменяться оскорблениями. Признаюсь, я поражен, что они провели хотя бы день вместе без того, чтобы завершить начатое воларцами.

— Ладно, — согласился Ваэлин, кивнул женщине и сказал: — Я весь в ожидании ее мудрых команд. Но с ее разрешения я хочу поговорить с моими командирами.

— Как же мы отыщем их среди такого войска? — спросил Маркен.

— Женщина рохта сказала, что они двигаются как один человек, — ответил Ваэлин. — Если найдем одного — отыщем и остальных. Но, конечно, и это будет нелегко в пылу битвы.

— Моя песнь может помочь нам. Но сейчас она нестройна и обманчива, — сказала Кираль.

— Нет, — отрезал Ваэлин и тряхнул головой — очень уж неприятные нахлынули воспоминания о битве при Алльторе. — Лучше не прибегать к песни во время битвы. Асторек, ястребы твоей матери могут отыскать их?

— Когда начинают убивать, трудно управлять зверем, — ответил тот. — От шума и запаха крови звери либо пугаются, либо впадают в буйство. Нужно очень сосредотачиваться, чтобы звери не напали на своих же. Сосредоточиться настолько, чтобы заставить зверей искать одну добычу среди тысяч врагов, практически невозможно.

— Я могу найти их, — тихо, но уверенно произнесла Дарена. — Их души — будто черные жемчужины в красном море.

— Ты и так слишком много и долго летала в последнее время, — отрезал Ваэлин.

— Милорд, я подозреваю, что вы и сами знаете: другого способа просто нет. К тому же у меня есть друзья, чтобы разделить ношу, — сказала Дарена и взяла Кару за руку.

— Да, есть, — подтвердил Маркен и подошел к ней. — Мои старые кости вряд ли годятся для боя.

— Видите, милорд, — все уже обговорено и намечено, — заключила Дарена и одарила Ваэлина лучезарной улыбкой.

— Помни: их нужно брать живьем, — сказал Ваэлин Астореку. — Их нельзя убивать, пока их не коснется Мудрый Медведь.

Волки Асторека встали по обе стороны от Ваэлина и Шрама. Армия шла всю ночь и до рассвета сосредоточилась к северу от хребта. Дарена с Карой и Маркеном остались на хребте под охраной двадцати самых доверенных и могучих воинов Волчьего племени.

Ваэлин приблизился к Дарене, остальные, не желая мешать, отошли в сторонку. Гнев Дарены, похоже, рассеялся, она упала в объятия Ваэлина. Они поцеловались — долго и нежно.

— Я слишком многого хотел от тебя, — наконец тихо проговорил Ваэлин.

Она приложила палец к его губам:

— Тс-с, не надо. Ты просишь от других не больше, чем от себя самого. Мы пришли покончить с бедой, и мне не терпится помочь. Я хочу вернуться домой с тобой вместе, а это невозможно, пока перед нами война.

Он прижался лбом к ее лбу, взял ее ладони в свои. Затем отвернулся и пошел к Шраму и волкам.

Ведьмин ублюдок выбрал хорошую площадку для лагеря. Единственное место, где поблизости могли укрыться враги, — это русло мелкой реки, рассекающей долину. Ваэлин повел Шрама по воде. Высоты берега едва хватало, чтобы спрятать коня. Волки шли впереди, жались к берегу. Предрассветный сумрак быстро светлел. Ваэлин остановился в миле от палаток и попросил, чтобы Альтурк увел своих сентаров и расположился с другой стороны лагеря.

— С вами пойдет Лоркан. Проделайте дыру в их линии постов.

— Жду не дождусь, когда в дело, — пробормотал Лоркан.

Его недавняя храбрость заметно увяла. Не помогало и присутствие боевого кота.

— Как только рассветет, не раньше, — напомнил Ваэлин талессе и протянул руку.

Альтурк недоверчиво уставился на нее, затем стиснул предплечье Ваэлина и тут же отпустил.

— Моего сына звали Оскит, Черный Нож, — сказал он. Лонак посмотрел на Кираль, присевшую на корточки рядом со своим котом, гладящую мокрую шерсть. — У моей дочери тоже подходящее имя. Пусть она узнает об этом.

— Скажи ей это сам после битвы.

— Я не переживу битвы. Прошлой ночью я спел песню смерти своим богам, — сказал Альтурк, пригнулся, вылез на берег и скрылся в сумраке.

За ним неслышными тенями потянулись сентары. Ваэлин видел, как Кираль глядит им вслед. Конечно, ей не придется ничего говорить, даже если Альтурк падет. Она уже узнала. От ее песни укроется немногое.

Ваэлин попросил горцев напасть на северный край лагеря точно на рассвете. Ему пришлось обойти воинов всех шести племен вместе с Эрлином. Все шесть новых вождей считали, что командуют армией, и Ваэлин поблагодарил каждого за высокую честь: разрешение атаковать первым.

Сам он повел воинов ледяного народа к середине лагеря. Убийца Китов добродушно улыбнулся Ваэлину и встал во главе воинов. Ему предназначалось атаковать лагерь с юга, как только солнце покажется из-за восточных гор.

Ваэлин глянул на реку, заполненную волками. Асторек и другие шаманы сидели на корточках среди своих зверей, все напряженные, сосредоточенные. Все старались не позволить волкам рычать на другие стаи. Некоторые животные беспокоились, суетились, но большинство — и все волки Асторека — стояли спокойно. Они всю дорогу оставались поблизости от Ваэлина и не спускали с него глаз. Рядом стояли, пригнувшись, Эрлин и Мудрый Медведь, причем бессмертный держал в руках топорик.

— Ты не будешь принимать участия в битве, — твердо сказал ему Ваэлин.

— Брат, мне случалось драться. Думаю, я повидал больше битв, чем ты.

— Даже если и так — держись в тылу. Если удача отвернется от нас — уходи. Обойди мир еще раз.

— Чтобы видеть, как он рушится вокруг меня? Уж уволь.

Ваэлин посмотрел Эрлину в глаза и ощутил, как снова нарастает гнев. Нет, соглашаться нельзя. Но все-таки…

— Ты еще понадобишься. И потом останешься в тылу, — отрезал он и, не дожидаясь ответа, спросил у Мудрого Медведя: — Вы готовы?

Шаман посмотрел на восток, где солнце уже позолотило верхушки пиков. Небо очистилось, в воздухе разлилась приятная прохлада, веяло ароматом цветов.

— Отсюда не виден зеленый огонь в небе, — с легким сожалением проговорил шаман и побрел к своему медведю.

Тот глухо зарычал. Шаман вскарабкался на медвежью спину и направил зверя к берегу.

— Если все пойдет хорошо, мы проделаем большую дыру во вражеских рядах, — сказал Ваэлин лорду Орвену. — Сосредоточьтесь на варитаях, если сможете.

— Милорд, я постараюсь, — заверил гвардеец, горделиво выпрямился и отсалютовал. — Но я бы сейчас отдал все, что имею, за коня.

— Когда мы закончим здесь, у вас появится большой выбор, — усмехнувшись, ответил Ваэлин, сел на Шрама и вытащил меч.

Конь выбрался на берег. Перед Ваэлином выстроились звери Асторека, другие стаи вставали бок о бок. Сквозь волчью толпу протиснулась Мишара, уселась рядом. Ваэлин заглянул в кошачьи глаза. Может, Дарена видит через них? Кошка отвернулась, лизнула лапу, потом посмотрела в сторону лагеря. До него оставалось три сотни ярдов. Над молчаливым, погруженным в тень лагерем висела пелена дыма от догорающих костров. Ваэлин видел часовых. Они неспешно брели, уверенные в своей безопасности.

Ваэлин выжидал до тех пор, пока первые солнечные лучи не согрели шею, не протянули долгую, как стрела, тень к воларскому лагерю. В памяти всплыли слова Норты: «Ведь ты же не собираешься наделать глупостей, правда?» Ваэлин тихонько рассмеялся, сжал поводья и стиснул коленями бока Шрама. Боевой конь радостно, пронзительно заржал и поскакал галопом. Волки помчались вровень с конем, зарычали в унисон — и созвучно боевой ярости их шаманов. Часовые всполошились, побежали друг к дружке, чтобы встать шеренгой перед нападающими. В лагере вразнобой затрубили горны, люди спешно вываливались из палаток, суетились, поднимая оружие и напяливая доспехи.

Конечно же, первыми отреагировали варитаи. Похоже, два их батальона вообще не спали на случай ночной атаки. Они с привычной слаженностью выстроились на пути атакующих, встали в две шеренги, первая опустилась на колени. Перед нападающими возникла плотная стена копий. Однако при всей своей дисциплине и выучке варитаи проиграли солнцу. Когда оно показалось из-за гор, многие рабы опустили головы. Лес копий смешался, но, конечно же, чтобы разрушить строй, требовалось нечто большее.

Первый ястреб пролетел так низко над головой Ваэлина, что ветер от крыльев коснулся щеки. За первым устремились многие десятки. Они плотным клубком ударили в центр строя варитаев, вылетели прямо из слепящего солнца, быстрые — не увернуться — и смертоносные. Центр строя превратился в бурлящее месиво из людей и птиц. Ястребы вырывались из драки, волоча в стальных когтях ошметки кровавого мяса, зависали в высоте и снова обрушивались на врага. К тому времени, как в бой вступили волки, строй уже развалился.

Ваэлин повел Шрама прямо сквозь хаос боя. Он видел, как трое волков повалили воларского офицера и вырвали ему глотку. Вольные мечники выстроились за варитаями, но еще не смогли выровнять шеренги и сомкнуться. Они выглядели намного моложе солдат, с которыми привык иметь дело Ваэлин, и казались ошеломленными и перепуганными видом звериной орды, терзающей и убивающей вышколенных боевых рабов. Мгновенно налетели волчьи стаи, и первый батальон мечников развалился в считаные минуты. Батальон рядом стоял лучше. Воларцы успели встать тесным кругом и перебили много нападающих волков. Но защиты от копьястребов у них не было. Расправившись с варитаями, шаманы снова развели птиц по отдельным стаям и обрушили на мечников. Птицы неустанно атаковали сверху, волки подскакивали и хватали за ноги, старались вытащить из строя.

Батальонный командир сидел на коне, махал мечом и выкрикивал приказы, крепкие сержанты-ветераны разносили их, орали на солдат. Ваэлин направился к командиру, а волки Асторека помчались впереди, чтобы задрать коня. Чувствуя на себе волчьи зубы, тот дико заржал, воларец выпрыгнул из седла, вскочил, повернулся — и Ваэлин ударил его мечом в лицо. Затем Ваэлин поскакал разгонять воларцев, снова собирающихся в тесные группки, а по пути срубил оказавшегося поблизости сержанта, к своему несчастью решившего не уступать дорогу.

Неподалеку Железный Коготь забивал воларца огромными лапами, а Мудрый Медведь при этом комично подпрыгивал на медвежьей спине. За ним горцы ожесточенно резали и кромсали северный край лагеря. С юга и запада доносился гомон, лязг железа. Похоже, начальная часть плана сработала. Воларцев атаковали со всех сторон и разбили на востоке. Но лагерь еще не захвачен, воларцы не сломлены. Много полков сумели выстроиться, двигались ровно и уверенно, как и подобает варитаям. До победы было еще очень далеко.

Кошка Мишара неподвижно стояла и глядела в центр лагеря, где варитаи сбились плотнее всего. Ваэлин развернул коня и помчался туда, услышал за спиной хищный рык бегущего следом медведя. Волки быстро вырвались вперед и не обращали внимания на бродящих разрозненных мечников, израненных и растерянных.

Копьястребы снова взлетели отдельными стаями и собрались в плотную тучу над воларским центром. Птиц стало заметно меньше, но их ярость и свирепость остались прежними. Копьястребы кружили смертоносной спиралью, пикировали и взлетали, разбрызгивая кровь. Из рядов вываливались люди с вырванными глазами, располосованными лицами. Вольные мечники истошно выли, варитаи, повинуясь вбитым в голову поучениям, бессмысленно тыкали копьями в воздух.

Затем Ваэлин увидел то, что искал: плотную группу в центре воларского строя, где мелькали красные доспехи. Ваэлин направил коня туда. Сбившиеся в клин волки проделали дыру в строю, и Ваэлин прошел сквозь нее, отражая удары копьями, убивая тех, кто подворачивался под руку.

Когда он прорубил заслон, показалась первая пара красных, оба на высоких конях. Мечи так и мелькали, сшибая копьястребов. Ваэлин поскакал к врагам, те развернулись, увидели его — и узнали. Лица перекосились от ненависти. Один поехал налево, другой — направо, чтобы взять Ваэлина в клещи. Тот низко наклонился, парировал удар слева, клинок справа просвистел в нескольких дюймах. Ваэлин выпрямился, развернул коня и встал. Красные тоже развернулись для следующей атаки, но тоже остановились, озадаченные неподвижностью противника. Ваэлин поймал их взгляды, улыбнулся.

За спинами красных встал на задние лапы и заревел Железный Коготь. Враги пришпорили коней, но отъехать не успели. Медвежьи лапы опустились, когти вонзились в лошадиные хребты. Фонтанами брызнула кровь, несчастные животные закричали. Красные проворно скатились наземь, вскочили — и тут же снова упали. Волки Асторека схватили их за руки и ноги, прижали к земле. Красные задергались в попытках высвободиться, с дикой злобой уставились на Ваэлина. Но когда с медвежьей спины слез Мудрый Медведь, злоба сменилась отчаянным страхом. Красные завыли, принялись синхронно, одинаково умолять, всхлипывать, хрипеть. Шаман опустился на колени и прижал ладони к их лбам.

Дрожь прекратилась, оба умолкли, заморгали. Шаман убрал руки и встал. Красные посмотрели друг на друга, на Ваэлина… потом на волков.

Один красный мертвенно побледнел и умоляюще выговорил: «Брат…»

Ваэлин повернул коня. Волки принялись за работу, и крики красных скоро утонули в яростном рычании. Снова подошла Мишара. Она посмотрела в сторону тесной свалки на западном краю разгромленного лагеря. Теперь почти все поле битвы осталось за напавшими. Южный фланг полностью развалился под напором превосходящих сил Волчьего народа. Воины с длинными копьями наперевес рыскали в тумане, иногда собирались в группы, чтобы разделаться с оставшимися воларцами, пробующими обороняться. К северу горцы окружили остатки воларской кавалерии — несколько сотен плотно сбившихся всадников, отчаянно пытающихся прорубить путь наружу. Но один за другим они падали под топорами горцев, похоже, забывших о раздорах.

— Милорд! — закричал Орвен.

Ваэлин инстинктивно пригнулся, и над головой что-то стремительно пролетело. Он развернул коня и увидел троих воинов, бегущих к нему сквозь туман. Все в легких доспехах, с короткими мечами в каждой руке. Куритаи.

Первого блокировал Орвен. Присел, ударил низко, но куритай с легкостью перепрыгнул клинок, развернулся в прыжке и ткнул Орвена в шею. Капитан хорошо изучил повадки элиты боевых рабов, поэтому ловко парировал, ударил в лицо, заставил отшатнуться и образцово контратаковал сверху. Куритай затрясся. Из рассеченной глотки хлынула кровь.

Орвен кинулся на второго, третий скользнул мимо и атаковал Ваэлина, прыгнул с занесенными мечами. Но его сшибла в прыжке Мишара, ухватила за голову, приземлилась вместе с рабом и тряхнула так, что послышался громкий хруст ломающегося позвоночника.

Второй куритай наседал на Орвена, пара мечей выписывала пируэты, удары сыпались градом. Гвардеец упал на колени.

Ваэлин пришпорил коня. Оставалось еще десять футов, когда куритай вышиб меч из руки Орвена и занес клинки для финального удара — но вдруг застыл и задрал подбородок. За его спиной появился Лоркан, воткнувший куритаю нож в основание черепа.

Одаренный скривился от отвращения, выдернул нож и посмотрел на подъехавшего Ваэлина. Из-под гривы спутанных темных волос на лицо Лоркана струилась кровь, ему приходилось то и дело ее вытирать, чтобы не залила глаза. Он пошатывался.

— Нужно туда, — проговорил он и показал ножом на группу дерущихся неподалеку. — Там Альтурк.

Снова волки помчались впереди, разорвали строй израненных, изувеченных варитаев, позволили Ваэлину и Мудрому Медведю пробиться в глубину. Альтурк был в двадцати ярдах от них. Красные окружили его, вождь сентаров танцевал между ними, уклонялся, прыгал, бил и отскакивал. Лонаки стремились на помощь, но их сдерживал отряд куритаев. Элитные рабы и сентары яростно сцепились, а талесса сражался в безнадежном бою. Его лицо, ноги и руки испещряли порезы, но Альтурк еще держался.

Ваэлин снова пришпорил коня, но бедный Шрам уже устал, покрылся мылом и с трудом переставлял ноги. Ваэлину осталось лишь беспомощно наблюдать, как Альтурк увернулся от меча и заехал дубинкой в бок красному, нарочно — как и было договорено — избегая убийственного удара в голову. Но красный, похоже, специально открылся, чтобы подманить лонака, и двое прыгнули вперед, рубанули по ногам. Талесса уклонился от первого удара, но второй достиг цели, клинок глубоко врезался в бедро. Лонак оскалился и упал на колено.

Другой красный прыгнул, пнул талессу в голову, опрокинул наземь. Красный приземлился рядом, с улыбкой занес меч — талесса плюнул кровью ему в лицо, и красный отшатнулся, улыбка сменилась злобной гримасой.

Шрам ударил куритая грудью, сшиб наземь, Ваэлин встал в стременах. Красный кинулся на Альтурка, но упал со стрелой в ноге. Другой красный бросился докончить начатое, но Ваэлин был уже близко, и слишком поздно поднятый меч не защитил врага. Шрам впечатал копыта ему в нагрудную пластину. Красный отлетел.

Красные атаковали Ваэлина, они двигались со сверхъестественной быстротой. Из суматохи вокруг вылетела стрела и пробила ближайшему ногу. Остальные замерли, пригнулись, зашарили взглядами по сторонам в поисках врага. И тут появилась Кираль. Она шла неторопливо, даже лениво, с луком в руках, методично натягивала и отпускала тетиву. Стрелы протыкали ноги красных. Затем за дело принялись волки.

Красные выли, метались и дергались, но волки прочно держали в пастях их руки и ноги. Шаман спешился. Он подходил к каждому красному и прикладывал ладонь ко лбу. Один за другим враги переставали кричать. Но у последнего шаман замешкался, отпрянул, растерянно посмотрел на лежащего.

Альтурк рыкнул, схватился за раненое бедро.

— Вы что, не можете мне позволить хотя бы приличную смерть? — пробурчал он.

Кираль немедленно отвесила ему мощную оплеуху и принялась раздраженно выговаривать на лонакском. Ваэлин плохо знал язык, но несколько раз уловил слово «отец». Альтурк перестал злиться, а Кираль все кипятилась, даже когда отодрала кусок от одежды талессы и занялась перевязкой. Тогда Ваэлин направился туда, где шаман все еще стоял над распростертым красным. Волки уже покончили с остальными. Мудрый Медведь хмурился, тряс головой, но не двигался с места, а по лицу красного, растянутого волками и прижатого к земле, катился пот. Кровь текла из носа, сочилась из уголков глаз. Ваэлин вдруг ощутил то, что остановило шамана. Сердце забилось вдвое быстрее, задрожали руки и ноги.

А, так вот оно, пресловутое умение леденить сердца ужасом. Ваэлин невольно рассмеялся.

— Знаешь, страх на самом деле такая мелочь, — присев на корточки рядом с красным, доверительно сообщил Ваэлин. — Он мой старый приятель.

С тем Ваэлин коротко и сильно ударил красного рукоятью меча в висок. У того закатились глаза. Шаман встряхнулся, пробормотал проклятие на родном языке, присел и приложил ладонь ко лбу красного. Тот вытянулся, жутко застонал и затих.

Ваэлин оставил красного волкам и пошел смотреть, как сентары расправляются с последними куритаями. За спиной горцы нестройно горланили победную песню, наверное, известную всем племенам.

Подошел Лоркан. Его голова была обмотана окровавленной тряпкой.

— Милорд, я чувствую, сейчас подходящий момент попросить об увольнении со службы, — проговорил он. — Что бы там ни думала Кара, я бы не хотел повторять пережитое сегодня.

— Сэр, я принимаю вашу отставку и благодарю за службу, — произнес Ваэлин.

Мишара вдруг зашипела, шерсть на ее загривке вздыбилась, и кошка большими прыжками помчалась в сторону хребта, где осталась ее хозяйка. Ваэлин пересчитал трупы красных. Здесь четверо. И там двое. Но Мирвальд сказала, их семь…

Он побежал к Шраму, прыгнул в седло и, немилосердно пришпоривая, погнал его галопом.

Ваэлин оставил почти загнанного Шрама у подъема на гребень. Наверху висели облака. Они плыли к горе и опускались, обволакивали туманом. Не иначе, работа Кары. Мишара бежала в нескольких ярдах впереди и, когда Ваэлин спешился, исчезла в завесе дождя. Загрохотал гром, сверкнула молния.

Ваэлин вскарабкался наверх и увидел тела воинов Волчьего народа. Похоже, их перебили в считаные секунды. А вот бездыханный, обмякший кот Маркена. Сам Одаренный лежит в нескольких шагах и смотрит в дождь остекленелым взглядом.

Ваэлин заставил себя отвернуться и поспешил на самый верх. Учуял он раньше, чем увидел. В ноздри ударил резкий, липкий запах горелой плоти. Когда Ваэлин поднялся на хребет, он обнаружил там Кару — такую маленькую, бледную, вымокшую до нитки. Она глядела на обугленную, почерневшую, но еще живую тварь неподалеку. Тварь корчилась, из-под гари проглядывали ошметки красных доспехов, вплавившихся в тело.

— Я не увидела, — прошептала Кара. — Мы делились, и я не заметила. Все случилось так быстро…

Из ее носа струилась кровь, дождь размывал ее, уносил, не оставляя следа. Ваэлин коснулся руки Кары и тихо произнес:

— Уже все позади. Все закончилось.

Она моргнула, посмотрела на него и обмякла. Он подхватил ее на руки.

— Молния… я и не знала, что смогу…

— Кара, где госпожа Дарена?

Впереди жалобно завыла Мишара.

— Простите, все случилось так быстро, — чуть слышно проговорила Кара.

Он усадил ее у скалы и побежал на щемящий душу крик.

Дарена лежала на боку рядом с размытыми остатками костра — того самого, который Ваэлин развел для нее ночью. Не было ни крови, ни заметных ран.

Один из них убивал прикосновением…

Ваэлин опустился на колени рядом с ней, взял ее маленькое, укрытое меховыми шкурами, такое легкое тело на руки, отвел шелковистую прядь с заледеневшего лба.

— Я так хотел вернуться домой с тобой вместе, — сказал Ваэлин.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Рива

Ударилась она сильно, хоть и перекатилась, чтобы смягчить столкновение. В ногах будто разлили огонь. Но Рива мгновенно вскочила и кинулась к ближайшему погонщику. К счастью, обезумевшая от ярости и восторга кровожадная толпа выла и бесновалась так, что погонщик ничего не замечал, пока Рива не оказалась рядом. Он обернулся и получил цепью в лицо, она раздробила зубы, разорвала рот. Погонщик выпустил из рук звериные поводки, булькая и хрипя, завыл, упал на колени.

Трое кинжалозубых, подзуживаемых, подгоняемых к жертвам, ощутили свободу, тут же остановились и развернулись, зашипели на Риву. Она прыгнула к погонщику, выхватила кнут, хлестнула ближайшего зверя. Тот попятился.

Щит и Аллерн, по-прежнему невредимые, стояли в центре арены. Оставшиеся погонщики с ужасом и изумлением глядели на Риву. Первым очнулся Щит. Он прыгнул к ближайшему зверю и рубанул по шее. Два других завыли, ударили лапами, но Щит проворно скользнул назад, хотя и не безнаказанным — на груди появились три длинные параллельные царапины.

Лишившиеся погонщика кинжалозубые кинулись на Риву. Та снова хлестнула кнутом, побежала вперед, перепрыгнула тянущиеся к ней лапы, развернулась и хлестнула кнутом так, что от щелчка покатилось эхо. Звери отпрянули, замерли, а потом, будто беззвучно сговорившись, направились к раненому погонщику. Тот, шатаясь, прижав ладони к лицу, брел к двери на арену. По его рукам сбегала кровь, лилась на песок. Коты синхронно зашипели, кинулись вслед. Один прыгнул, повалил погонщика на песок, остальные схватили за ноги. Огромные клыки с легкостью проткнули плоть, раздробили кости. Крики вскоре утихли, а кинжалозубые занялись едой и перестали обращать на Риву внимание.

Аллерн пытался отогнать тройку своих зверей, тыкал в их сторону копьем. Коты пятились. Побледневший погонщик не торопился науськивать зверей, он не спускал глаз с Ривы. Наконец он бросил цепи и кинулся наутек. До двери ему оставалось всего десять футов, когда град стрел, выпущенных лучниками-варитаями с верхних ярусов, пригвоздил беднягу к песку.

Освободившиеся коты бродили вокруг Аллерна, скалились, наскакивали, махали лапами — выбирали момент, чтобы прыгнуть. Аллерн проворно вертелся, копье так и мелькало. Рива помчалась к ближайшему зверю, ударила, захлестнула ногу, потянула к себе воющего и дергающегося хищника. Аллерн не растерялся и ткнул кинжалозубого в плечо с такой силой, что острие вылезло с другой стороны. Оружие крепко застряло среди мышц и сухожилий. Чертыхаясь, Аллерн потянул за древко. Пара оставшихся зверей подошла ближе, изготовилась броситься на добычу.

Снова щелкнул кнут, заставил котов попятиться.

— Оставь! Возьми это! — крикнула Рива Аллерну, оттолкнула его и сунула в руки кнут.

Она уперлась ногой в древко, переломила его, затем перекатила умирающего зверя ногой, ухватила под острием и выдернула половину копья. Хлестнул фонтан крови.

— Отпугивай их! — приказала Рива Аллерну и побежала к Щиту.

Тот лежал на спине, ногами отталкивал рычащего кинжалозубого. Зверь клацал страшными клыками в дюймах от лица. Последний погонщик выпустил оставшегося хищника и отступил, но не знал, куда ему деваться, вертел головой в полном замешательстве. Бежать — верная смерть, но так не хочется лезть в драку, когда силы вдруг уравнялись. Освобожденный кот ходил кругами, примеривался, зашел от головы Элль-Нестры, припал к песку, раскрыл пасть, прыгнул — и на лету получил в бок обломок копья. Умирающий зверь рухнул на того, кто пытался откусить Щиту лицо, тот отступил — и Щит тут же воткнул меч хищнику в шею, откатился, вскочил и пригнулся. Кнут погонщика оставил красную полосу на предплечье.

Щит удивленно посмотрел на погонщика и спросил: «Ты точно этого хочешь?» Погонщик замер. Что делать? Бежать или драться — исход один. Рива спасла несчастного от тяжелых раздумий: прыгнула и ударила обеими ногами в лицо, и он, обеспамятев, рухнул на песок. Рива забрала у него кнут и засапожный нож.

— Миледи, я позволю себе заметить, что сегодня вы выглядите просто восхитительно, — поклонившись, сообщил Щит. — Красный вам необыкновенно к лицу.

— У нас еще работа, — буркнула Рива и побежала к Аллерну.

Тот кнутом загнал пару уцелевших зверей к самому краю арены и не позволял ни прыгнуть, ни сунуться вперед. Рива захлестнула своим кнутом переднюю лапу кота, подтащила, заставила упасть на брюхо, и Щит прикончил его мечом. Последнего зверя Рива убила сама: раздразнила, заставила атаковать, уклонилась и запрыгнула на спину — и била ножом меж лопаток до тех пор, пока кот не перестал шевелиться. Зверь испустил жалобный вой и издох.

Когда Рива встала, дикий вой толпы обрушился, словно потоп. Люди вопили, орали и, как с отвращением заметила Рива, таращились на нее с откровенным вожделением. Мужчины улюлюкали, женщины обнажали груди, на песок полетела туча цветов. У ног Ривы приземлилась орхидея с бледно-розовыми лепестками, темными по краям, так что цветок казался смоченным кровью.

— Подберите! — прошипел Щит. У него в руках была целая охапка цветов. — Парень, и ты! Быстро подбирай!

Рива опустилась на колено и подняла цветок. Толпа зашлась в безумном экстазе.

— Это знак их благоволения! — опасливо глянув на балкон императрицы, крикнул Щит. — Такое трудно игнорировать тем, кто устраивает зрелища.

Рива посмотрела на балкон. Императрица по-прежнему сидела на своей скамье. На лице женщины лежала тень, императрица, казалось, застыла. Может, она снова ушла в себя, отрешилась от реальности? Вряд ли ее заботят местные традиции и обычаи. Она ненавидит своих подданных, и ей безразличны чувства толпы.

Императрица махнула Варулеку, и смотритель приказал трубить призыв к тишине. На этот раз толпа подчинилась не сразу, возбуждение и похоть по приказу не унять. Толпа продолжала гудеть и бормотать даже тогда, когда императрица подошла к самому краю балкона. У Ривы сжалось сердце, когда она не увидела на лице императрицы ни гнева, ни раздражения — лишь искреннее благодушное восхищение. Императрица тихо сказала что-то, и Рива с легкостью прочла по губам:

— Воистину ты — моя сестра.

Лиеза беспокойно ходила по комнате и вздрогнула, когда Рива вошла и двери с лязгом закрылись за ее спиной. Лиеза с нервным смешком кинулась к Риве и остановилась в шаге, увидев кровь, покрывавшую Благословенную госпожу с головы до пят. Хотя, похоже, сильнее поразила Лиезу орхидея.

— Где ты взяла ее?

Рива посмотрела на цветок. Она не выпустила его из рук, когда императрица объявила конец сегодняшних представлений и на арену выскочила дюжина куритаев. Аллерна со Щитом заковали и увели в другую дверь, хотя молодой стражник успел упасть на колено перед Ривой в благоговейном обожании.

— Миледи, Отец благословил меня! — крикнул он, когда его потащили прочь. — Он позволил мне сражаться рядом с вами!

Щит обрадовался куда меньше.

— Надеюсь, вы понимаете, что мы отнюдь не победили? — сухо осведомился он.

— Милорд, но мы живы, — ответила Рива. — И я всегда к вашим услугам.

Интересно, почему Варулек не забрал цветок? Главный смотритель молчал весь обратный путь до комнаты, был напряжен и постоянно поглядывал на орхидею.

— Я испортила историю? — спросила Рива, когда они подошли к двери в комнату. — Наверное, у легенды другое окончание.

— Моривек и Корсев стояли у входа в огненную прорву день и ночь, — сказал смотритель и отошел в сторону, пока куритаи с обыкновенной осторожностью снимали кандалы с Ривы. — Старший, Моривек, получил смертельную рану и упал и умолял брата бежать. Но Корсев остался. Его обуяла такая ярость, что он убивал всякого выходящего из ямы провозвестника Рока, а когда его брат испустил дух, Корсев бросился в недра земли, одолеваемый жаждой мщения. Больше его не видели.

Дверь распахнулась.

— Хотя, как это бывает со всеми легендами, история меняется по прихоти рассказчика, — добавил напоследок смотритель.

— Я взяла его на арене, — объяснила Рива. — Хочешь?

Девушка отпрянула, покачала головой.

— Это не для меня. Тебе надо принять ванну, — сказала Лиеза и пошла в дальний конец комнаты.

Из узорчатого бронзового крана на стене хлынула вода. Рива уселась на мраморные ступени, помассировала кисти.

— Я постираю, — предложила Лиеза и указала на окровавленную одежду.

— Ты не моя рабыня.

— Но я и не свободная. К тому же мне просто нечем заняться.

Рива встала, выжидающе посмотрела на Лиезу. Та удивилась, затем рассмеялась и отвернулась. Рива скинула ботинки, сняла блузу и брюки, оставила их на полу, шагнула в воду и вздохнула от успокаивающей теплоты.

— С кем ты дралась? — все еще не глядя на нее, спросила Лиеза и опустилась на колени собрать одежду.

— Это были коты с большими зубами.

— Убила всех?

— Оставила троих.

Рива вспомнила трех выживших, занятых только пожиранием тела бывшего хозяина, с мордами и лапами, залитыми кровью. Несмотря на ужас зрелища, Рива не могла не пожалеть зверей. Пусть и злобные, они были рабами. Их держали впроголодь, избивали — не давали жить жизнью, предписанной им Отцом. Здешние люди из жестокой прихоти извращают мир.

Рива расплела косу и погрузилась в воду, расчесала волосы пальцами, чтобы убрать присохшую кровь. В ванну можно было погрузиться с головой, стоя во весь рост. Рива ушла под воду, коснулась кончиками пальцев плитки на дне. Ощущение длинных волос в руках оживило в памяти Велисс. Она так любила заплетать и расплетать волосы Ривы, укладывать их тысячью лишь ей известных способов. Велисс, Эллис… Они так далеко. Наверное, им уже не суждено встретиться…

Вода колыхнулась. Рива вынырнула и увидела, как в ванну заходитнагая Лиеза.

— Что ты делаешь? — отвернувшись, спросила Рива.

— Нужно постирать одежду, — чуть улыбнувшись, ответила девушка и плюхнула стопку одежды в воду.

— Займись этим позже.

— Я не твоя рабыня, — улыбнувшись чуть шире, ответила Лиеза и взялась за мыло.

Рива отвернулась, подошла к краю бассейна и подумала, что если вылезать, то Лиеза обязательно станет смотреть.

— У ваших людей нет уважения ни друг к другу, ни к жизни, ни к приватности, — пробормотала Рива.

— Приватности?

— Это… ну… — Рива замялась. Такое простое и понятное слово оказалось на удивление трудно объяснить. — В общем, возможность быть одному, хранить секреты. Держаться скромно.

— Скромно?

— Ладно, оставь.

Лиеза сдавленно хихикнула и заскребла мылом по одежде.

— Вижу, ты уже не боишься, как раньше, — заметила Рива.

— Нет, еще боюсь. Но страх накатывает волнами.

— Волнами?

— Да. Большая накатила, когда я пыталась убить императрицу. Теперь поменьше.

Изумленная Рива помимо воли обернулась и потупилась при виде нагих грудей над водой.

— Ты пыталась убить ее?

— Ядом. Но не получилось. Ее это позабавило, и она оставила меня при себе, — помрачнев, объяснила Лиеза. — Я ей показалась забавной.

— Почему ты пыталась убить ее?

— Из-за хозяина. Он… он был не только хозяин. Отец. Мать — рабыня. Она умерла, когда я была маленькая. Отец растил меня, любил. Но по закону не мог освободить. Он не любил императрицу и сказал это. Она узнала. Казнь Трех смертей. Императрица забрала всех рабов.

— Жаль, что тебе не удалось. Но от имени моей королевы и всего нашего народа я благодарю тебя за попытку.

— «Королева» — это слово означает то же самое, что и «императрица»? — спросила Лиеза.

— В общем, да. Но моя королева совсем не похожа на вашу императрицу.

— Она не жестокая?

Рива вспомнила, как Лирна на корабле воткнула кинжал в грудь воларцу, как мгновенно изменилось настроение и поведение королевы, когда тело полетело за борт.

— Она сурова, но справедлива. Она ведет нас сражаться за благо всех.

— Думаешь, она выиграет войну? — с очевидным сомнением спросила Лиеза.

— С помощью кое-кого, — сонно пробормотала Рива.

Ее веки отяжелели, усталость от недавнего боя разлилась по телу, от горячей воды разморило. Рива оперлась о край ванны, положила голову на руки.

— Есть один мужчина, мой друг, — произнесла она и невольно улыбнулась. — Во всем, что важно, он мне как старший брат. Если весть обо мне дойдет до него, он придет за мной.

Рива закрыла глаза, чуть слышно прошептала:

— Но я не хотела бы, чтобы он еще раз так рисковал из-за меня…

В теплой дреме растворялись и арена, и благостная улыбка императрицы. Вода ласково обнимала, гладила, успокаивала…

Рива вздрогнула, стряхнула сон. Лиеза отдернула руки, отпрянула.

— Ты такая… напряженная, — проговорила рабыня. — Я знаю, как убрать.

Она вытянула руки, пошевелила пальцами, медленно провела ногтями по волосам Ривы. Та осторожно взяла ее ладони, отвела прочь — и возненавидела себя за то, что от прикосновения по телу пробежала сладкая дрожь.

— Не надо, пожалуйста…

— Я не твоя рабыня. И я хочу.

— Я не могу. У меня есть та, кто тоскует обо мне, — сказала Рива.

И ее тут же уколола совесть — в голосе отчетливо слышалось сожаление. Рива проплыла к ступеням, вылезла из бассейна, прошла к постели и завернулась в простыню, прислонилась к колонне. Рива старалась не глядеть на Лиезу, потому что знала: девушка смотрит вслед. Затем Рива осела на пол и прошептала:

— Верность — единственное, что у меня осталось для нее.

Она проснулась в темноте. Лиеза лежала рядом — нагая, ничем не прикрытая. После одежд Ривы Лиеза выстирала свои и оставила сушиться. Она сказала, что больше спать негде, пригасила лампы и улеглась в постель рядом с Ривой.

— Ну так спи, — буркнула та и отвернулась.

Рива встала. Сонная Лиеза застонала. Рива осмотрела погруженную в сумрак комнату и поняла: ее разбудил звук открываемой двери. Рива вскочила, набросила на Лиезу простыню и принялась натягивать еще влажную одежду. Она успела как раз ко времени, когда дверь отворилась и на пороге показался Варулек с масляной лампой в руке. Рива даже моргнула от удивления, когда поняла, что за спиной смотрителя нет куритаев.

Рива подавила инстинктивное желание броситься на Варулека и напомнила себе, что главное — осторожность. Навряд ли он пришел бы сюда беззащитным.

Потому Рива молча выжидала. Варулек шагнул внутрь, оглядел комнату. Его взгляд лишь слегка задержался на полуприкрытой Лиезе. Рива ощущала его страх — хорошо управляемый, загнанный внутрь, но сильный. Страх человека, выполняющего смертельно опасный долг.

— Я хочу кое-что тебе показать, — прошептал он.

Рива не ответила, но демонстративно глянула на пустой коридор за дверью. Варулек понял.

— Если тебя не заинтересует мое предложение, убить меня будет величайшим одолжением мне.

Хм, удар в висок, чтобы свалить наземь, второй — чтобы раздавить горло и не дать вскрикнуть. Закрыть нос и рот, и пусть задохнется. Затем разбудить девушку и вместе с ней выбраться из этого лабиринта ужасов. Все так просто.

Но что-то во взгляде смотрителя удержало Риву. Это «что-то» она тоже видела много раз в Алльторе. Надежда. Смотритель увидел в заморской пленнице надежду.

— Отец косо смотрит на предателей, — потянувшись за ботинками, сказала Рива. — И я тоже.

Лампа давала мало света, пришлось держаться близко к Варулеку. Он провел Риву по коридорам к небольшой двери, тяжелым железным ключом отпер замок и с натугой открыл. За дверью вниз шла узкая лестница, стены и ступеньки были грубо вытесаны в камне — разительный контраст с архитектурой самой арены, изящной в каждой детали и линии.

— Отец, о котором ты говорила, — это твой бог?

— Да, Единый, сотворивший нас, чтобы мы могли узнать Его любовь, — процитировала Рива и с трудом подавила желание закашляться.

С каждым шагом воздух делался все более затхлым. Старая пыль и характерный липкий запашок редко посещаемых подвалов.

— А, знаю. Алльторская ересь, выкорчеванная при Очищении. Вижу, что приверженцы Шестикнижия нашли пристанище в твоем королевстве.

— Десятикнижия, — поправила она и подумала, что обещала своим людям одиннадцатую книгу. — Ты хочешь сказать, что мой народ отсюда?

— Очищение заставило многие тысячи бежать за океан. Искателей, Восходителей, аколитов Солнца и Луны. Хотя ваши люди были самыми многочисленными, вместе со Слугами мертвых.

Слуги мертвых. Вера?

— Так что, Вера тоже происходит отсюда?

— Она расцвела здесь перед Очищением. Кое-кто утверждает, что она и вызвала Очищение. За неполных двадцать лет многие тысячи позабыли прежних богов, предпочли унижаться перед мертвыми, вымаливать место в их воображаемом замогильном раю. Подобный фанатизм претил правящему Совету, намеревавшемуся привить народу абсолютную преданность империи. Первыми ощутили гнев Совета Слуги мертвых. Ими тогда предводительствовал человек по имени Варин. Слуги умело боролись, но их вынудили отправиться в изгнание, к дождливой земле за океаном. Совет решил искоренить все то, что называл «иррациональными суевериями», и за Слугами отправились многие другие.

— Вы убили своих богов, — проговорила Рива, вспомнив слова императрицы.

— Нет, мы их спрятали.

Они достигли низа лестницы. Варулек нагнулся, под скрип петель открыл другую дверь. За нею царила тьма, но звук шагов отзывался гулким эхом. Варулек поднес лампу к закрепленному у двери факелу и двинулся дальше, когда тот разгорелся. Смотритель шел от факела к факелу, и подземный зал освещался. Посреди него стояли три статуи, двое мужчин и женщина, естественных размеров, будто застигнутые в момент спора. Женщина наклонилась вперед, подняла руки — видимо, обращалась к обоим мужчинам сразу. Мужчина повыше поглаживал бороду. Лицо его было задумчивым и хмурым. Другой мужчина — чисто выбритый, с худым приятным лицом — смотрел на женщину с добродушной укоризной и пожимал плечами. Они стояли вокруг небольшого каменного блока с плоским верхом и округлым углублением посередине. Блок казался вытесанным из блестящего черного камня совсем недавно — ни царапины, ни скола, линии безукоризненно ровные. Статуи же были из серого гранита и явно насчитывали много столетий.

— Боги? — спросила Рива.

— Боги слишком святы для того, чтобы их могла запечатлеть рука смертного, в слове ли, в камне ли.

Рива уловила знакомые нотки нравоучительной проповеди и слегка разозлилась.

— Это Тираны, прародители дермос, — сказал Варулек. — Когда-то они управляли всем миром своей гнусной магией и повергали в прах любого, посмевшего восстать против них. Но со временем боги изгнали триумвират Тиранов глубоко под землю, в огненные ямы, где Тираны и породили чудовищ. Нет, это не боги.

Он подошел к стене и осветил камень.

— А вот где можно отыскать богов.

Грубая каменная поверхность носила следы неумелой обработки. Скалу испещряли множество крохотных насечек, символов, расположенных группками, на первый взгляд аккуратными, но чем дальше вдоль стены, тем более хаотичными.

— Это священные писания?

— В каждом поколении избиралось всего двое или трое достойных. Те, кому хватало силы принять сущность богов, дать их воле управлять руками и разумом и рубить камень, пока хватает силы и жизни. Разумеется, за великий дар приходилось давать великую цену.

Он пошел вдоль стены, освещая все новые исписанные участки. Символы становились все реже и неразборчивее и в конце превратились просто в неровные царапины.

«Работа безумца, скребущего в темноте», — заключила Рива, но решила пока своего мнения не высказывать.

Но, однако же, узоры на коже Варулека, несомненно, очень походили на то, что было высечено на стенах.

— И что тут говорится? Вы ведь способны прочитать?

— Да. Хотя сомневаюсь, что отыщется хоть кто-нибудь другой в этом мире, способный прочесть надписи.

Он прошел к дальнему краю стены, где символы выглядели наиболее правильными.

— Тираны вернутся, — водя пальцами по первой группке знаков, прочел смотритель. — Спрятанные за ликами героев, незримые дермос выйдут в мир. Даже это убежище будет потеряно для богов.

Хм, убежище.

— Арена осталась храмом даже после изгнания богов. А ты — их жрец.

Варулек кивнул.

— Ты прозорлива. Да, я жрец — и, наверное, последний. Мой род давно уже втайне блюдет богов. Мои предки управляли храмом задолго до того, как возник Совет с его ядовитой доктриной рациональности. Но мы оказались в достаточной мере мудрыми, чтобы в числе первых притворно отбросить суеверия, поклясться в верности Совету, осудить других. Мы завоевали доверие на много веков. Богов изгнали и забыли так основательно, что мы сумели вернуть прежние знаки нашей истинной верности.

Он вытянул руку и растопырил пыльцы, чтобы показать татуировки.

— Совет думает, что это всего лишь традиция тех, кто надзирает за ареной. Императрица, конечно же, не обманулась.

— Она знает, кто ты?

— Она знала задолго до прихода к власти. Она была здесь много лет назад и тогда носила другое тело. Она приказала мне раскрыть секрет и привести ее сюда, а иначе она выдаст меня Совету. Меня бы казнили по одному ее слову, и я подчинился. А она рассмеялась.

Лицо Варулека исказила гримаса отчаяния и горечи.

— Она высмеяла святое место! — Он с трудом взял себя в руки и уже спокойнее указал на черный камень. — Но она перестала смеяться, увидев вот это.

Рива снова внимательно осмотрела камень и не обнаружила ничего примечательного, кроме исключительного совершенства линий. Никаких пометок, ничего, указывающего на предназначение. Рива прошла между женщиной и бородачом и приблизилась к постаменту.

Может, это родник?

Она наклонилась, протянула палец к углублению в центре.

— Не касайся его! — прошептал Варулек.

В его голосе прозвучал такой ужас, что рука Ривы замерла сама собою.

— Что это?

— Я не знаю. Никто из моих предков не знал. Но самая первая и нерушимая заповедь, которую вдалбливали любому члену нашего рода, приступавшему к святому долгу, гласит: не касайся черного камня.

— А она коснулась, когда явилась сюда?

Он покачал головой.

— Я надеялся, что она коснется. Но, увы, она слишком уж много знает. Она явилась не одна. С нею был одетый в красное юноша, чуть старше тебя, очевидно, влюбленный в нее по уши. Она сказала ему: мол, если любишь меня, коснись. И он коснулся.

Варулек подошел ближе, осветил факелом камень. Черная поверхность блестела. Пролетели столетия, камня никто не касался — но на черной глади не было ни пылинки.

— Что с ним произошло? — спросила Рива.

— Она не хотела, чтобы я увидел, приказала мне стоять у двери. Но паренек содрогнулся и закричал, будто от боли и одновременно — экстаза. Она наклонилась к нему, прошептала что-то на ухо. Тот чуть слышно ответил, но его голос был полон благоговейного восхищения, руки светились странным огнем, искрившимся, словно молния. Она велела прикоснуться еще раз, чтобы посмотреть, как она сказала, какие еще появятся дары. Парень коснулся снова, но не вскрикнул, в момент прикосновения он словно окаменел, превратился в подобия стоящих рядом статуй и не ответил ни на один заданный шепотом вопрос. Она, довольная, улыбнулась и сказала, чтобы я бросил его труп моим зверям. А она вернется когда-нибудь через несколько лет. Но если я распущу язык, она вернется гораздо раньше.

— А никто другой не видел этого? Никто из ее, э-э… собратьев?

— Только она, — заверил Варулек.

Да, у императрицы есть свои маленькие секреты. Рива вспомнила, как та прошептала: «Когда вернется любимый, мы сокрушим Союзника и весь мир станет нашим». Что за интригу она плетет? Рива тяжело вздохнула. Была бы здесь Велисс, живо бы все поняла. Или королева…

— Тут я ничего не могу сказать, — заключила Рива. — Но если передать известие моей королеве…

— Невозможно. Я привязан к арене не только долгом. Один шаг за ее пределы — и казнь Трех смертей.

— Тогда зачем показывать мне это?

— Я хотел показать другое, — сказал Варулек.

Он снова подошел к стене и высветил факелом сгусток символов в самом конце, как раз перед тем, как надписи сменились бессмысленным царапаньем.

— Вот здесь. — Смотритель очертил пальцем последовательность символов. — Когда встанет Королева Пламени, Ливелла воплотится снова.

— Ливелла?

Рива вспомнила, с каким ужасом произносила это имя Лиеза.

— Великая воительница древности, — пробормотал Варулек и странно посмотрел на Риву.

Той захотелось отпрянуть, съежиться под его взглядом, вдруг наполнившимся бешеной надеждой и страхом.

— Боги благословили ее силой и умением превыше любой женщины. Она сошла в огненную Прорву и убила троих из дермос: одного мечом, другого копьем, а третьего…

Он вручил факел Риве, пошел в угол зала и вернулся с чем-то завернутым в потертый плащ. Когда смотритель разворачивал сверток, его руки дрожали. В свертке оказался продолговатый деревянный предмет длиной чуть меньше пяти футов, дерево поблекло и вытерлось до блеска от прикосновений рук. На одной половине немного ниже середины красовался рисунок скрещенных топоров, на другой — скрещенных мечей.

Глаза Варулека заблестели в свете факела, и он срывающимся, полным благоговения голосом проговорил:

— А третьего она убила из лука, вырезанного из горного вяза.

ГЛАВА ПЯТАЯ Френтис

— Брат, ваша месть воистину страшна, — сурово, с плохо скрытым отвращением проговорил владыка флота лорд Элль-Нурин.

Он обвел взглядом Новую Кетию: разрушенные дома в каждом квартале, дым у южных стен. Трупы следовало сжечь, и этим уже шесть дней занимались полсотни освобожденных.

— У ваших людей талант к разрушениям, — добавил владыка флота.

— Это справедливость нашей королевы, — устало и пусто ответил Френтис.

Он никак не мог изгнать из памяти вид мертвого ребенка вместе с матерью на городской улице. Так много битв и смертей, столько забытых лиц — но эти не уйдут из памяти еще очень долго.

— Но город не уничтожен, — добавил он. — Со временем, согласно планам королевы, все повреждения исправят.

— А это уж если удачно пойдет война, — сказал Элль-Нурин и посмотрел на гавань, заполненную мельденейскими судами и воларскими призами.

Еще больше кораблей стояло на якоре в устье реки. Они пришли вчера. От вида такого количества парусов на севере бывших рабов обуяла паника. Френтису удалось унять ее, но несколько сотен человек успело удрать из города вместе с награбленным добром. Френтис выстроил своих солдат в порту, приготовился к обороне, расставил лучников по окрестным крышам, а затем приказал Дергачу радостно кричать при виде входящего в порт «Красного сокола».

— Думаю, у нас хватит места, чтобы увезти все ваши части, — заметил Элль-Нурин. — Я бы сказал, что, когда мы догнали врага, он вовсе не был расположен сражаться. Не дожидаясь гнева императрицы, адмирал покончил с собой. А большинство его подчиненных сдалось без боя.

— Милорд, и куда же вы собираетесь отвозить мои части?

— Конечно, в Волар. Королеве понадобятся подкрепления.

— Большинство людей с оружием в этом городе еще две недели назад были рабами. Они пришли ко мне не ради нашего Королевства, а ради своей личной свободы. Конечно, бывшие рабы родом из Королевства пойдут с нами. Гарисаи, наверное, тоже, хотя многие потребуют платы. В общем наберется две тысячи мечей. Люди сильно мучились и много страдали. Я не могу просить их страдать снова.

— Пусть они захватили город и перебили господ, но настоящая свобода и покой придут лишь с полной победой. Я уверен, вы объясните им это, — сурово и тяжко изрек Элль-Нурин — напоминал, кто здесь старший по рангу.

Френтис вздохнул и медленно кивнул.

— Отлично! А вот это, — Элль-Нурин повернулся к молодой женщине, окруженной мельденейскими капитанами, — сестра Мериаль. Вы напишете ей подробный рапорт обо всех своих действиях и упомянете там все полезное, что вам удалось разведать, для передачи нашей королеве.

Френтис нахмурился. Женщина была всего на год-два младше него и одета так, чтобы не выделяться. Она явно побаивалась мельденейцев, хотя и те норовили обойти ее стороной.

— Седьмой орден?

— Брат, вы прозорливы, — подтвердил Элль-Нурин и, придвинувшись ближе, прошептал: — И, как бы вам ни хотелось, предупреждаю: лучше ее не трогать.

Сестра Мериаль говорила с сильным ренфаэльским акцентом, причем без особого уважения, но с изрядной толикой сомнений.

— Говорите, их еще девять тысяч, этих жутких красных типов?

— Они — не сказка, — пробурчал Дергач. — От них, мать их, чертова куча ожогов и шрамов. У меня один на заднице. Хочешь, покажу?

— Думаю, я уже слишком навидалась ужасов в последнее время, — отрешенно улыбнувшись, буркнула сестра Мериаль и взяла у Тридцать Четвертого миску с похлебкой из козлятины.

Командиры заняли особняк смещенного губернатора Новой Кетии, хотя стараниями толпы бывших рабов почти весь дом пришел в полную негодность. Френтис разбил лагерь на главном дворе, бóльшая часть добравшегося из Виратеска войска расположилась в обширных садах. Френтис удивлялся и восхищался дисциплине своих солдат. Они держались своих отрядов и почти не принимали участия в повальных грабежах, которым предавалось освобожденное население. После падения города дюжина людей дезертировала, еще несколько попросили разрешения уйти — либо хотели вернуться домой, либо честно признались, что им хватило войны с головой. Всем Френтис говорил одно и то же: «Вы освободились в тот самый момент, когда согласились присоединиться ко мне. Королева Лирна благодарит вас за службу».

— Так королева все же идет на Волар, несмотря на такие потери в море? — спросила Иллиан.

— Знаешь, королева — она такая. Трудно ее переубедить, — ответила Мериаль, попробовала похлебку, усмехнулась и оценивающе глянула на Тридцать Четвертого. — Ну, это куда лучше, чем варево, которое готовят пираты, когда не заняты лазаньем под юбки.

— Когда мы отплываем? — нетерпеливо спросила Иллиан.

«И когда она уже устанет убивать?» — подумал Френтис и сказал:

— Когда решит владыка флота. Он здесь старший по рангу.

— Трахал я его ранг, — пробурчал Лекран с полным ртом козлятины. — Кто он вообще такой?

— Вы говорите, королева полагает, будто госпожа Рива мертва? — спросил Френтис у Мериаль.

— Ну да. Она пошла ко дну вместе с половиной своих еретиков.

— Нет. Она жива и находится в Воларе. Хотя как долго она еще останется в живых — не могу сказать.

Френтис вспомнил сон прошлой ночи и вздрогнул. Как упивалась императрица зрелищем сражения Ривы с саблезубыми зверями!

— Брат, вы сумели узнать такое? — нахмурившись, спросила Мериаль.

— Да, сумел. И это совершенно точно.

Она наклонила голову, внимательно посмотрела на него и нахмурилась сильнее:

— Но я не вижу в вас Дара.

— Я просто знаю. Королеве известно почему.

— Ладно, — осторожно согласилась Мериаль. — Дайте бедной девушке покушать, и я тогда свяжусь с муженьком.

— Каким таким муженьком? — удивленно спросил Дергач.

Мериаль ухмыльнулась и принялась оживленно черпать похлебку. Когда доела, она уселась поодаль, сосредоточилась, замерла и закрыла глаза. Ее лицо стало равнодушным, спокойным. Дергач пододвинулся ближе к Френтису и посмотрел на сестру с неприкрытой враждебностью.

— Брат, не нравится мне это. Темное ремесло — оно не для чужих глаз.

— С падением Варинсхолда наш мир сильно изменился, — сказал Френтис. — Теперь негде и незачем прятаться.

Сестра внезапно дернулась, широко раскрыла глаза и выгнула спину, тихо, но отчетливо охнула, затем застонала и сгорбилась, спрятала лицо в ладонях и заплакала, вздрагивая всем телом.

— Не нравится мне это, — пробормотал Дергач и пошел к костру.

Мериаль обхватила себя руками и всхлипывала — обиженная, жалкая, потерянная. Френтис подошел к ней.

— Сестра?

Она глянула на него, отвернулась, утерла ладонью заплаканное лицо и молча ушла со двора. Френтис немного подождал и отправился следом. Заплаканная сестра сидела на постаменте в саду. Когда-то занимавшую постамент статую сбросили наземь и утащили, не иначе — на переплавку. Бронза — ценный металл. Сестра Мериаль внезапно показалась Френтису совсем девчонкой. Она болтала ногами и смотрела в ночное небо.

Сестра покосилась на Френтиса и снова уставилась на звезды.

— Они не такие. Не все, но некоторые, — сказала она.

— Рука Девы указывает на наш дом, — заметил Френтис.

Она кивнула и произнесла:

— Аспект Каэнис мертв.

Френтиса будто ткнули острым железом в душу. Он сгорбился, подошел к постаменту, упер ладони в выщербленный край.

— Вам сказал это ваш муж?

— Брат Лерниал. Кажется, вы встречались.

— Я не знал, что в Седьмом ордене разрешены браки.

— Конечно, разрешены! Как вы думаете, откуда берутся маленькие братики и сестрички? Мы всегда были больше семьей, чем орденом. Но, конечно, и всегда искали новую кровь.

Он устало хохотнул и спросил:

— Как же это случилось?

— Была битва. Деталей я не разобрала. Дар моего мужа слегка размытый, неопределенный, в особенности — когда Лерниал сильно горюет. Я поняла, что сражение было жестокое и страшное. Ваши красные люди, действительно, жуткая порода. Но вроде королева все-таки победила, так что вряд ли красных осталось девять тысяч.

Каэнис… в боях за Варинсхолд Френтис лишь однажды видел его, в воротах цитадели. Он сказал тогда: «Брат, нас ожидает еще много испытаний. Я могу лишь пожелать вам удачи». Каэнис когда-то обучал Френтиса орденской истории, с небольшим, правда, успехом, но Френтис ценил те уроки. В страшное время, проведенное в воларских подземельях, между боями он пытался вспомнить рассказы Каэниса. Именно они сохраняли в его душе убежденность в том, что Френтис по-прежнему брат ордена, а не безымянный раб.

— Когда-то мы с аспектом были братьями. Я многому научился у него.

— Я тоже. Знаете, он же был моим учителем. Мы тайно встречались, когда он мог оторваться от своих орденских дел. Он столько мне рассказал про Веру, про тайны. — Мериаль снова посмотрела в небо. — И про звезды тоже.

— Сестра, я скорблю о вашей потере, — сказал Френтис и прикоснулся к ее руке.

Когда он уже отвернулся, чтобы уйти, она произнесла:

— Я сказала мужу про госпожу Риву и остальное.

— Быть может, вы смогли узнать что-либо о намерениях королевы?

Сестра посмотрела на город, на языки пламени среди множества разрушенных строений, на погребальные костры, еще полыхающие за стенами.

— Лишь то, что они не изменились. Вперед, на Волар, — пробормотала она.

Во сне он стоял у пекарни и снова глядел на мертвых мать и дочь.

— Кем они были? — спросила она.

— Как ты сумела прийти сюда?

Она показалась. У нее было лицо той, с кем вместе он убивал.

— Ты видишь сон, я вижу сон. Ты знал их?

Он заметил, что лицо все-таки не то же самое. Жестокость и безумие не исчезли, но уменьшились, будто разделенный сон смягчил, убрал многое из бодрствующего «я».

— Нет. Они умерли при падении города.

— Любимый, ты всегда с такой охотой погружаешься в скорбь.

Переступая через устилающие улицу трупы, она подошла, с любопытством посмотрела на тела дочери с матерью.

— Так всегда на войне. Кипят битвы, мелкие люди умирают.

В его груди пробудился давний, долго копившийся гнев.

— Мелкие люди?!

— Да, любимый, мелкие люди. — В ее голосе звучали усталость и скука, словно она втолковывала ребенку прописную истину, которую тот постоянно забывал. — Слабые, глупые, ограниченные разумом и амбициями. Все те, кто не похож на нас.

Его гнев растет и, ничем не стесненный, выливается в слова, которые он так и не сумел произнести во время путешествия, заполненного убийствами:

— Ты — болезнь человечества, отрава на лице мира. Но скоро тебя сотрут с него.

В ее лице нет гнева, лишь печаль и мудрость. Он вспоминает о том, сколько ей веков и сколько смертей она повидала.

— Нет, я — единственная твоя любовь, — с легкой улыбкой говорит она.

Он отстраняется, отходит, но не может отвести взгляд от ее лица.

— Я понимаю тебя, — идя за ним, говорит она. — Пусть ты стараешься погрести чувство на дне памяти, яришься, чтобы затмить его гневом. Но ты видел будущее, уготованное нам с тобой вместе. И мы придем к нему.

— Это злое наваждение! — шепчет он.

— Нашему ребенку было не суждено родиться, — неумолимо и безжалостно произносит она. — Но мы родим другого, заложим династию настолько великую…

— Хватит! — кричит он.

Его гнев так силен, что женщина умолкает. От ярости крика по земле сна бегут волны, угрожают разрушить хрупкую ткань видения.

— Я никогда не хотел участвовать в твоих безумных интригах! Как ты могла вообразить хотя бы на мгновение, что я могу поддаться твоим фантазиям? Что за безумие гонит тебя? Кто так извратил тебя, толкнул к подобному? Что случилось по другую сторону той двери?

Она смотрит в его глаза. Ее лицо мертвеет, и во взгляде видится не злость, но откровенный ужас.

— Ты видишь сон, и я его вижу, — поясняет он. — Девочка лежит в постели, плачет и глядит на дверь в спальню. Ты помнишь об этом, когда бодрствуешь? Ты хотя бы знаешь об этом?

Она моргает, медленно отходит.

— Бывали времена, когда я думала убить тебя. Когда мы путешествовали, я иногда доставала нож и прикладывала к твоей шее, пока ты спал. Я боялась тебя, но говорила себе, что всего лишь злюсь на множество твоих грубостей и жестокость, твою заботливо лелеемую ненависть ко мне. Откуда-то я знала, что моя любовь к тебе погубит меня. Но я ни мгновение не жалею о ней.

Она тянется к нему, и он не понимает, отчего позволяет ей коснуться себя, раскрывает руки навстречу ей, обнимает. Она тесно прижимается к нему, и в ее шепоте слышится плач.

— Любимый, настало время вернуться ко мне, в Волар. Если хочешь, иди с армией. Это неважно. Но удостоверься в том, что среди твоих людей есть тот целитель. Если я в течение тридцати дней не увижу вас обоих на арене, Рива Мустор умрет.

Вождя бывших рабов Новой Кетии звали Каравек. Наверняка это было имя его господина, забитого до смерти в первую ночь бунта.

— Он украл у меня свободу, я украл его имя, — кисло улыбнувшись, сообщил бывший раб. — Мне кажется, это честный обмен.

Здоровенный мужчина лет сорока пяти, седая щетина неряшливо торчит на некогда бритой голове. Но, несмотря на телосложение и свирепый вид, голос Каравека выдавал образованность. Его не обманули прошлые победы, и он был способен здраво оценить обстановку. Он явился в губернаторский особняк в компании десяти вояк, вооруженных до зубов и глядящих на владыку флота с подозрительностью, граничащей с откровенной враждебностью.

Когда Элль-Нурин предложил формальный союз от имени королевы Лирны, Каравек сказал:

— Новая Кетия — не Волар. Это деревня по сравнению со столицей.

— Там еще многие в рабстве, как вы были здесь, — сказал Френтис.

— Да. Но я не знаю их. И мои люди не знают их.

— Королева гарантировала всем жителям провинции место в Объединенном Королевстве, — сказал Элль-Нурин. — Вы сейчас — свободные люди под королевской защитой. Но свобода имеет цену…

— Пират, не тебе поучать меня о цене свободы, — буркнул Каравек. — Половина рабов этого города заплатила за свободу своими жизнями.

Затем он обратился к Френтису и заговорил тише и спокойнее:

— Брат, ты знаешь так же, как и я, насколько шаткое у нас положение. В любой момент гарнизоны южных городов могут пойти на нас, чтобы отвоевать город. Мы не сможем отразить их, если наши силы уйдут погибать в Волар.

Френтис хотел сказать, что победа в Воларе покончит с империей, но вовремя опомнился.

— Я знаю, — вместо этого проговорил он. — Но я со своими людьми должен отплыть на Волар. Любой желающий может присоединиться к нам.

— Мы взялись за оружие из-за тебя, — сказал Каравек. — Восстание Красного брата стало великой надеждой в сердцах тех, кто скован цепями. А теперь я вижу, что наше восстание, наша борьба за свободу — всего лишь диверсия для того, чтобы перед вашей королевой встало меньше врагов по пути на Волар. А если империя и падет, что тогда? Вы уплывете и оставите нас перед хаосом развалившейся державы?

— Я обещаю вам, — сказал Френтис, — что, когда наше дело в Воларе будет закончено, вне зависимости от королевского желания я вернусь сюда и помогу вам.

Он посмотрел на Элль-Нурина и добавил:

— А королева заверила меня в том, что, если ваше положение здесь окажется безвыходным, ее корабли увезут вас за океан, где вы получите все права жителя Объединенного Королевства и землю.

— Он говорит правду? — сощурившись, спросил Каравек у Элль-Нурина.

— Лишь глупец, ни во что не ставящий свою жизнь, осмелился бы лгать от королевского имени, — с восхитительным хладнокровием ответил владыка флота.

Вождь повстанцев крякнул, запустил пятерню в лохматую шевелюру, нахмурился, сдвинув мохнатые брови.

— Ладно, я поговорю с людьми. Думаю, можно набрать для вас тысячу мечей. Надеюсь, ваша королева оценит.

— Она теперь и ваша королева, — напомнил Френтис. — И она никогда не забывает сделанное для нее.

Освобожденные варитаи расположились в руинах Старой Кетии вместе с большим количеством ранее одетых в серое. Те предпочитали компанию бывших солдат обществу новых свободных горожан. Началось все с того, что несколько десятков серых убежало в руины, спасаясь от разъяренной толпы. Но ее кровожадность заметно убыла при виде семи сотен варитаев в боевом порядке. Перед строем стоял Плетельщик, сложивший руки на груди и смотревший на толпу с явным неодобрением. Но люди не расходились, и могла пролиться кровь, если бы не прибыл мастер Ренсиаль с отрядом конницы. С тех пор в руины тянулся нескончаемый поток обнищавших воларцев, большинство из города, но немало и возвращающихся с юга беглецов. Бродячая жизнь пришлась по вкусу не всем.

— Варитаи пойдут? — спросил Френтис у Плетельщика в руинах, оставшихся от зала совета старого города.

Зал был не круглым, а прямоугольным, от большой площадки в центре поднимались шесть рядов мраморных ступеней. Крыша исчезла, но остались поддерживавшие ее когда-то массивные колонны, хотя и обломанные на половине высоты. Площадку покрывала мозаика. Плитки выцвели на солнце, местами раскрошились, но все равно оставляли впечатление замечательного творения, величия, разрушенного войной.

— Их теперь зовут по-новому, — заметил плетельщик. — «Политаи», то есть «сбросившие цепи» на староволарском. Да, они пойдут на Волар, потому что там много нуждающихся в свободе братьев. Но я попрошу их оставить здесь достаточно воинов, чтобы охранять собравшихся людей.

— Каравек обещал, что ваших подопечных не тронут — конечно, если они не пойдут в Новую Кетию.

Рассеянно осматривавший руины Плетельщик кивнул и сказал:

— Знаете, люди этого города выбирали себе короля. Каждому домовладельцу либо просто состоятельному человеку раз в четыре года давали черный камень. Кандидаты выстраивались вон там, в конце зала, а перед ними стояли урны. Каждый человек совал сжатую в кулак руку в каждую урну и вытаскивал руку тоже сжатой в кулак, так что никто не знал, в какую урну брошен камень.

— А если кинуть два камня?

— Это великое богохульство, наказуемое смертью. Обычай был священным, дарованным богами. Конечно, с приходом воларцев традиции разрушились и забылись, но королеве Лирне они показались интересными. Исторически, само собой.

— У вас и в самом деле есть ее воспоминания? — спросил Френтис.

Плетельщик хохотнул и покачал головой.

— Ее знания — да. Можно, сказать, что и ее идеи — но они не память, — сказал он, помрачнел и добавил: — А вы опять видели сон.

— Больше, чем сон. Мы разговаривали. Она хочет, чтобы я привел вас на арену в Воларе. И вряд ли для хорошего.

— А если я не приду?

— У нее госпожа Рива. Императрица заставляет ее сражаться на арене. Думаю, если мы не придем, госпожа Рива умрет.

— А вам она дорога? — осведомился Плетельщик.

— Я ее почти не знаю. Но она — сестра моему брату. И потому моя сестра. Я не хотел бы пренебрегать возможностью спасти ее. Но я не могу вам приказывать, да и не хочу.

Плетельщик долго молчал, хмурился и все больше мрачнел, так что его лицо стало казаться старческим, изборожденным морщинами, с печатью невзгод и тяжелых сомнений.

— В детстве я не понимал природы своего Дара, — наконец произнес он. — Если я видел раненое существо, птицу со сломанным крылом или хромую собаку, мне казалось чудесным и похвальным излечивать их одним прикосновением. Но долгое время все, излеченные мной, становились блеклой тенью прежних себя, пустой оболочкой, их чурались сородичи. И я не понимал, почему это так, пока не осознал: мой Дар не только дает, он и забирает. Те, кто позволяет мне прикоснуться, открываются передо мной, и я могу забрать их память, страсть и злобу. И их Дар тоже. Хотя я всегда пытаюсь остановиться, что-то обязательно переходит и приносит искушение забрать больше. Забрать все. Я повстречал вашего брата много лет назад, когда мой разум… в общем, он не был настолько ясным, как сейчас. Снежинку трудно сдержать, и мне выпал случай вылечить вашего брата.

Плетельщик посмотрел на свою руку, растопырил проворные пальцы.

— Брат, у него был великий Дар, и искушение возникло огромное. Потому я взял, но самую малость. Если бы я забрал все…

Он покачал головой, и в его лице были страх и стыд.

— Эта песнь слаба, но, если хорошо вслушаться, можно понять ее. Она руководит мной, говорит, куда мне следует идти. Песнь позвала меня вслед за вашим братом в Алльтор, привела к королеве, когда та нуждалась в исцелении, и на корабль, отплывший в эту землю. А сейчас она говорит мне идти в Волар, и теперь я ее очень хорошо слышу.

Он похлопал Френтиса по колену, встал, окинул напоследок взглядом зал совета.

— Тут убивали детей, чтобы закрепить людской выбор приношением богам. Родители считали великой честью, если жребий выпадал их ребенку. Я пойду. Мне нужно поговорить с политаями. Они все настойчивей требуют объяснений всего и вся.

Он поднялся и пошел вверх по ступеням.

ГЛАВА ШЕСТАЯ Ваэлин

Губы красного обгорели, плоть местами отвалилась, зубы и десны торчали, словно обнаженные в непристойной ухмылке. Ваэлин не мог избавиться от ощущения, что ведьмин ублюдок смеется, наслаждается финальным триумфом.

Из сожженных уст вырвалось бульканье, хрип, разбрызгалась слюна и кровь. Лишенные век глаза уставились на Ваэлина. Ублюдок умоляет? Насмехается? Ваэлин присел, наклонился, чтобы уловить слова среди нечленораздельного шипения. Красный трясся и содрогался, тыкал языком в зубы, пытался выговорить слова.

— Ос-с-тал-ся один… больш-ше нет-т…

— Где?

— Уб-бей ме-ня…

Ваэлин посмотрел в налитые кровью глаза твари. Они казались просто дырами в никуда. Плоть на лице прогорела до кости.

— Да, я тебя убью, — пообещал Ваэлин.

Тварь поперхнулась, зашевелила языком в попытках произнести слово. Наконец она выдавила: «Альпи-ран…»

Ваэлин встал и подошел к Мудрому Медведю с Эрлином.

— Он говорит, есть еще один, далеко отсюда. Это важно?

— Важно для чего? — спросил Эрлин.

Ваэлин не ответил, но пристально поглядел на шамана. Тот замялся, посмотрел на красного и сказал:

— Неважно. Последнему придется остаться в украденном теле.

Ваэлин глянул на изуродованную почернелую тварь, лежащую среди камней. Замелькали быстрые, страшные, злые мысли: пусть мучается до последнего мгновения, пусть Асторек напустит волков, пусть раскаленное лезвие в глаза…

Его отвлек плач Кары. Ваэлин посмотрел на дальний край хребта, где гвардейцы Орвена сооружали погребальный костер. Кара уткнулась лицом в грудь Орвена и плакала. Неподалеку молча стояли сентары. Бой с куритаями унес половину их людей. Кираль стояла с Альтурком. Опершийся на копье, мокрый от пота талесса остановился рядом. Альтурку тяжело дался подъем.

— Прикончи его. Как — твое дело, — мотнув головой в сторону обгорелой твари, сказал Ваэлин и пошел к погребальному костру.

Потом Ваэлин сидел на краю обрыва. За спиной догорал костер, солнце опускалось за горы. На дне долины горцы еще обдирали воларских мертвецов. Победа тут же возродила прежнюю вражду, горцы разделились на группы и ожесточенно ссорились из-за добычи. Ругательства и проклятия разносились на всю долину. Без сомнения, каждый вождь считал себя главой войска и требовал причитающуюся главарю долю.

Ваэлин молчал, когда горел костер, когда завернутые в меха тела Дарены и Маркена корчились в огне, когда живые говорили прощальные речи мертвым. Даже Альтурк выдавил пару слов о тех, кто погиб за общее дело, Затем все понемногу разошлись, Кара все время плакала. Может, она так всю жизнь и проплачет?

— Почему это не важно? — осторожно, но настойчиво спросил Эрлин.

Ваэлин посмотрел на него, затем снова обратил взгляд на долину и мертвых, раздетых донага, белеющих в подступившем сумраке. Мертвецы лежали словно в капле воды, широкий край у реки, узкий — у западного края долины, куда они бежали в попытке спастись. Но, похоже, не спасся никто. Ни горцы, ни люди льда не щадили воларцев. Мертвых тоже не считали. Люди льда были счастливы, что обезопасили свое будущее, а горцы вряд ли умели считать больше, чем до десяти. Сколько же здесь пало? Шестьдесят тысяч? Семьдесят?

— Что ты еще увидел в камне? — не отставал Эрлин.

— Ты прожил бесчисленные века на этой земле, собрал знания множества человеческих жизней — но ты ни разу не пробовал покончить с Союзником. Наверняка возможности появлялись и раньше. Ты же говорил, что тебя многие искали. Отчего ты решил бороться именно сейчас?

— Раньше я всегда знал, что борьба окажется безнадежной и, скорее всего, фатальной для меня.

— Но теперь-то она уж точно фатальна для тебя. Мне показал это камень, — сообщил Ваэлин.

Эрлин присел рядом, посмотрел в долину, откуда еще доносились крики и ругательства.

— Мой Дар притянет его.

— Да.

— И как ты это сделаешь?

— Выбор не в моей воле, — ответил Ваэлин, встал и подошел к костру.

Пламя угасло. Над кучкой пепла вился слабый дымок. Ваэлин знал, что если всмотрится, то различит кости Дарены среди пепла, и закрыл глаза. Вряд ли она хотела бы, чтобы ее мужчина мучил себя.

— Ты говоришь, что я могу просто уйти? — удивленно произнес Эрлин. — Вот так запросто уйти прочь?

— Завтра утром мы выступаем на Волар. Думаю, там и придет ожидаемый нами финал. Надеюсь, ты присоединишься ко мне. Если нет — я пойму.

— Что нас ожидает в Воларе?

Ваэлин посмотрел на вьющиеся струйки дыма, поднимающиеся в ночь, теряющиеся среди звезд. Быть может, Союзник поймал ее так же, как и Ваэлина? Быть может, Союзник терзает ее, превращает в тварь, подобную недавно умершей?

— Там ожидает ящик, полный всем и ничем, — ответил Ваэлин.

Теперь коней с лихвой хватало на всех, хотя сентары предпочли бы своих крепких пони большим и покорным воларским лошадям.

— По крайней мере, будет что съесть, когда придут холода, — заметил Альтурк, обрезал подпругу и с презрительной гримасой сбросил седло.

Ваэлин провел утро в пререканиях с вождями горцев. Почему-то они все считали, что им придется драться с Волчьим народом за земли.

— Мы не хотим драться за ваши земли. Мои люди уже возвращаются в тундру, — твердил им отчаявшийся Асторек и повторял для Ваэлина на языке Королевства.

Облачившийся в богато отделанный воларский панцирь Хиркан гордо стоял с топором в одной руке и трофейным коротким мечом в другой; он что-то хмуро сказал.

— Он хочет знать, какой мы потребуем дани, — перевел шаман.

Ваэлину быстро и смертельно наскучили нелепые дрязги и глупые подозрения горцев. Сейчас они казались ничтожными и постыдными.

— Пускай держатся подальше от уходящих на север людей льда и от моих, идущих на юг.

Хиркан прищурился и заговорил снова.

— Они собрали много золота и драгоценностей на поле боя, — перевел Асторек. — Он не верит, что вы просто уйдете прочь и не попытаетесь отобрать их.

Усталость Ваэлина обернулась внезапной злостью, и он положил руку нарукоять меча.

— Скажи ему, пусть дерется со мной, и я докажу свою правду тем, что вывалю все золото на его труп и спокойно уйду прочь.

Судя по тому, как ощетинился Хиркан, пригнулся, выставил оружие и зарычал, перевод не потребовался.

— Хватит! — крикнула Кираль и ступила между ними.

Она удивила Ваэлина, обрушив на горца поток беглого и, похоже, крайне грубого воларского. Хиркан потерял охоту драться, прищурился, угрюмо кивнул. Когда Кираль умолкла, он что-то буркнул, искоса глянул на Альтурка и попятился, словно ожидал нападения в любой момент. Затем он сказал Кираль что-то краткое и злое, вдруг повернулся и пошел к своим воинам.

— Что вы сказали ему? — спросил Ваэлин.

— Что мой отец заметил их рознь и слабость, — ответила Кираль и кивнула в сторону равнодушного Альтурка, — а мой отец — великий воин и вождь, он вернется сюда со всем племенем и заберет эти горы, потому что местные жители недостойны богатств, дарованных духами.

— Ну, если что и объединит их, так именно это, — рассмеявшись, подтвердил Асторек.

Кираль улыбнулась ему, но мрачно глянула на Ваэлина.

— Моя песнь сказала, что вы убили бы его.

— Ваша песнь была права. Мы выезжаем через час. Асторек, пожалуйста, передай мою благодарность твоему народу и заверь его в нерушимой дружбе Объединенного Королевства. Я не сомневаюсь, что в скором времени королева вышлет к вам послов с предложением формального союза, — сообщил Ваэлин и пошел к Шраму.

— Из того, что мне сказал Мудрый Медведь, выходит, что, если ваша миссия завершится неудачей, наша победа здесь даст нам лишь временную передышку, — проговорил ему вслед Асторек.

— Именно потому я хочу выехать как можно скорее, — ответил Ваэлин.

Асторек посмотрел на Кираль, затем — на облако пыли, поднимающееся на месте лагеря за хребтом, где собирались в путь люди льда.

— Я хочу пойти с вами… я чувствую, что так говорит мне песнь волка.

Ваэлину помимо воли захотелось улыбнуться при виде того, как потупилась Кираль. Хм, любопытно, чью же песнь на самом деле слышит наш молодой шаман?

— Я благодарен за твой выбор. Пожалуйста, поторопись с прощаниями.

Путешествие через горы не улучшило настроения. Ведьмин ублюдок осквернил и убил все, к чему прикасался. В кустах повсюду валялись трупы горцев, селения по дороге были выжжены дотла, то и дело встречались тела запоротых до смерти воларских солдат, привязанных к брошенным наземь доскам. Воларская армия не хотела идти в горы, и красные обыденно забивали всех непокорных.

— Даже Токрев не был настолько жестоким, — сказал Асторек, завидев целую дюжину запоротых солдат.

С их тел поднялась стая ворон.

— Мне его жестокость показалась более чем чрезмерной, — возразил Ваэлин.

Впереди открылось поселение, тоже сожженное и разрушенное, но у некоторых домов еще сохранились крыши.

— На ночь мы остановимся здесь, — решил Ваэлин. — Лорд Орвен, разведайте горы в радиусе пяти миль. Победа или нет, мы сейчас на вражеской территории.

Когда стемнело, к костру подошел Эрлин. С самого начала марша на юг Ваэлин держался поодаль от остальных. У сентаров появилось много новых историй, и, хотя он почти не понимал лонакский, радостное возбуждение воинов вызывало отвращение и неразумный гнев. Ваэлин укорял себя, ведь сентары и пришли за новыми историями. Дар Малессы храбрейшим воинам — это начало самой захватывающей повести о подвигах.

— Асторек и Кираль пропали. Я не видел их с самого заката, — сообщил Эрлин, усаживаясь у костра и протягивая к нему руки.

Ваэлин посмотрел в темноту за полуразрушенными стенами дома. Если бы все обернулось не так, сейчас рядом могла бы сидеть Дарена — так же, как сидит рядом с Астореком Кираль.

— Думаю, они в безопасности.

— Она рассказала мне про ее снадобье, древнее лонакское зелье, причиняющее человеку боль. Очень сильную боль, способную убить — либо изгнать вселившуюся в человека чужую душу.

Лирна и Френтис не оставили никаких сомнений в том, насколько могущественно зелье Малессы. Но его действия Ваэлин еще не видел.

— У Союзника есть Дар непонятной нам природы, способный погубить целую цивилизацию. Союзник может сохранить свой Дар и за Порогом.

— Я понимаю, — сказал Ваэлин. — Но теперь у нас нет другого выхода. Мы должны полагаться на слова провидца. Ты коснешься черного камня в Воларе, но это будешь не ты.

— Откуда мы знаем, что на этом все закончится? Быть может, прикосновение к камню сделает нашего врага еще сильнее? Ты же видел в камне памяти, что Союзник хотел коснуться черного камня.

— Но он и страшился его так, что спрятал на многие столетия.

Протянутые к теплу руки Эрлина дрожали, но он улыбался.

— Брат, я боюсь. Я прожил много лет, столько повидал и ощутил. Но я хочу еще большего. Моя безымянная жена нередко называла меня эгоистом — обычно перед тем, как чем-нибудь швырнуть в меня.

— Ты многих спас, — напомнил Ваэлин. — Двое спасенных стали храбрыми людьми и идут сейчас с нами.

— Боюсь, это тоже лишь мой эгоизм. Я спасал многих, надеясь, что когда-нибудь они выиграют за меня мою войну, победят Союзника, избавят меня от страха. А что бы сделала твоя королева, если бы ее поставили перед необходимостью решать?

— Она бы поступила наилучшим для Королевства образом.

Эрлин сдавленно хохотнул.

— Ты хочешь сказать, что она связала бы меня по рукам и ногам и насильно потчевала отравой Малессы до тех пор, пока Союзник не оказался бы накрепко скованным в моей плоти? А если вы выиграете войну? Ты не боишься того, во что может превратиться твоя королева? Брат, я видел много монархов — но никого подобного ей.

— Она — не Союзник. И никогда не будет им.

— Ты так уверен? Ты же видел его в построенном им городе. Ты же видел, как люди любили тогдашнего Союзника. А его власть разрослась, сделалась непререкаемой, и никто не смог остановить его.

— Его остановил Лионен. Он убил его и отправил его душу за Порог.

Эрлин отдернул руки, спрятал ладони.

— Мы можем выждать до тех пор, пока не достигнем Волара…

— Его тварь еще владеет телом в Альпиране. Если промедлим, тварь может потерять его, и Союзник пошлет ее в твое тело.

Веко Эрлина нервно подергивалось, на скулах вздулись бугры — так он стиснул зубы. Пусть он и прожил множество лет, повидал чудеса мира, стал героем мифов и легенд, — сейчас он просто человек, трясущийся от страха в разваленной убогой хижине.

— Если получится так, что ты не сможешь доставить Союзника к черному камню, обещай мне, что не убьешь мое тело — но используешь лонакское снадобье и прогонишь Союзника назад, за Порог.

— Я обещаю. Я сохраню тебя.

— Меня? — Эрлин криво и зло усмехнулся. — Брат, я сомневаюсь, что оставшееся после этого еще можно будет называть мной.

Он встал, зябко обхватил себя руками и тихо выговорил, почти прошептал:

— Дай мне ночь. Мы сделаем это утром.

Ваэлин попросил Альтурка заняться связыванием. Талесса знал толк в узлах.

— Пусть сможет дышать, но ничего больше, — сказал Ваэлин, когда лонак опутывал веревкой грудь Эрлина.

Когда талесса завязал последний узел, пришла Кираль. Веревка охватывала Эрлина от плеч до талии, руки были плотно связаны за спиной. Он с трудом опустился на колени.

Кираль откупорила флакон и глубоко вздохнула, опустилась на корточки, запинаясь, проговорила:

— Извини… будет больно… очень.

— Дорогая моя, мне это уже сказали, — буркнул он. — Тогда давай побыстрее.

Она встала и опустила во флакон тростинку, затем нараспев произнесла — повторила слова Малессы:

— Одна капля, чтобы изгнать их, две капли, чтобы притянуть их.

Эрлин умоляюще посмотрел на Ваэлина, будто напоминал не забывать про обещание. Кираль вытянула из флакона тростинку, покрытую темной вязкой жижей. Тростинка опустилась, и на кожу Эрлина упали две темных блестящих капли.

Ваэлин ожидал крика, но Эрлин лишь напрягся, стиснул зубы. Жилы на его шее вздулись, лицо побагровело, перекосилось — и он рухнул, забился в судорогах, выгибаясь, колотя пятками оземь, на губах запузырилась пена. Жуткая пытка длилась целую минуту. В конце концов Эрлин затих, вытянулся, мертво уставился в небо.

Ваэлин подумал, что снадобье, скорее всего, просто убило бессмертного и великий план оказался фантазией обезумевшего от горя, отчаявшегося глупца.

Но Эрлин вдруг заморгал.

Он приподнялся, встал на колени, посмотрел на связывающую его веревку, затем окинул взглядом окружающих. В его глазах не виделось злобы и ненависти — лишь чистейшее любопытство. Его взгляд задержался на Ваэлине, и тот, кто занял тело Эрлина, улыбнулся — искренне, даже тепло и с благодарностью.

— Спасибо, — проговорил он.

Голос, хотя и узнаваемо принадлежащий Эрлину, стал звучней и сильней. Занявший тело закрыл глаза, обратил лицо к небу и улыбнулся во весь рот, ощутил прикосновение ветра к коже.

— Убей его! — пятясь от связанного, крикнула побелевшая от страха Кираль. — Это неправильно! Это страшно!

Ее кошка припала к земле, оскалилась и зашипела.

— Вне зависимости от того, что тебе говорит песнь, решение тут принимаю я, — сказал Ваэлин.

— Нам нельзя было делать такое! — схватившись за нож, крикнула она. — Моя песнь гремит об этом!

Она выхватила нож и шагнула вперед. Ваэлин преградил путь.

— Его нужно отвезти в Волар. И я отвезу его туда.

— Ты не понимаешь! — прошипела она. — Все это странствие, все потерянные жизни, каждая битва — мы все время делали лишь то, чего хотел он! С каждым шагом приближали его к заветной цели!

Связанный равнодушно посмотрел на Ваэлина и вдруг захохотал.

— Мы с тобой устроим славный финал, — отсмеявшись, пообещал Союзник.

— Как тебя зовут? — спросил Ваэлин.

Союзник даже не глянул на него. Он сидел, расслабившись, в седле, крепко привязанный к нему, и с интересом рассматривал местность, словно хотел запомнить каждую мелочь.

— Жена звала меня мужем, дети — отцом, — ответил он. — В других именах я никогда по-настоящему не нуждался.

Ваэлин нахмурился. Мысль о том, что у чудовища могло быть потомство, показалась абсурдной и ужасающе мерзкой.

— У тебя были дети?

— Да, два мальчика и девочка.

— И что с ними стало?

— Я убил их, — ответил Союзник.

Он с удивлением и любопытством посмотрел на небо. Там парил одинокий стервятник, большая птица с широкими крыльями, обычная для здешних гор.

— Зачем?

Союзник помрачнел.

— Долг отца временами тяжел, но от него нельзя уклониться. Правду об этом тебе никогда не узнать — и за то скажи спасибо.

— А сейчас ты намереваешься убить меня?

— Ты убил себя в тот момент, когда открыл для меня это тело. Девушка была права: все твои дела помогали приблизить мою цель.

— И как же они приближали твою цель? — спросил Ваэлин.

— Знаешь, я ведь не скажу. И никакие муки, причиненные этому телу, не позволят тебе ничего выведать. Но не переживай. Ты очень скоро узнаешь все ответы на свои вопросы.

Бóльшую часть дня они ехали в молчании. Гвардейцы Орвена двигались в авангарде, сентары разведывали местность по сторонам от дороги. Кираль с Астореком сильно отстали, волки шамана держались рядом с ним. Похоже, песнь не унималась, и лоначка не хотела приближаться к Союзнику. Лоркан с Карой тоже посматривали на него с опаской, а до сих пор заговаривал с ним лишь Ваэлин.

— Почему бы тебе не спросить меня? — не отрывая взгляда от облаков, закрывающих клонящееся к горизонту солнце, предложил Союзник. — Ты же хочешь знать, поймал ли я ее.

Ваэлин крепче сжал поводья, Шрам тихо фыркнул — ощутил злость хозяина.

— А ты поймал? — хриплым шепотом спросил тот.

— Ну конечно. Она оказалась замечательным развлечением. Правда, очень упрямым. Я понимаю, отчего ты так любил ее. Редко попадаются настолько яркие души. Со временем, несомненно, я бы сумел ее вылепить должным образом, создал бы сон, богатый нужными искушениями. Я нашел такой для твоего брата. Кажется, его звали Каэнис?

Ваэлин остановил коня. Союзник подъехал ближе, оказался на расстоянии удара мечом. Ваэлин посмотрел в пустые безразличные глаза Союзника. Сжавшие поводья руки дрожали.

— Он умер приемлемо героической смертью, — после некоторого раздумья сообщил Союзник. — Он спасал вашу королеву из восхитительной ловушки, приготовленной моей служанкой. У него был великий Дар, и он мог бы оказаться очень полезным, но из-за тебя он безвозвратно утерян — равно как и женщина, которую ты любил. Если бы ты оставил меня в покое, то однажды смог бы снова услышать их голоса. Но теперь они оба исчезли, превратились в ничто, как и большинство душ. Ты сделал это, когда принес меня сюда. Без меня некому удержать их.

— Ты лжешь, — медленно, с трудом произнося слова, выговорил Ваэлин. — Что-то задержало тебя за Порогом. Это что-то могло задержать и их.

— За Порогом, надо же, — картинно вздохнув, сказал Союзник. — Что за нелепое название! Впрочем, можно использовать и его. Мои люди не называли это никак, будто, отказав в имени, они могли бы стереть с лица земли преступление, связанное с созданием, как вы говорите, места за Порогом.

Ваэлин подумал, что Союзник опять лжет. Несомненно, место за Порогом — вечное, и Каэнис с Дареной связаны там навсегда. Оттого снова нахлынуло горе, и с ним — неразумный гнев. Меч все тяжелее лежал на спине — постоянное искушение.

Ваэлин пришпорил Шрама, и тот пошел.

— Знаешь ли, мы многого не понимали, — весело и лукаво поведал Союзник, будто разбитной дядюшка рассказывал о былых проказах любопытному племяннику. — Ведь мы воображали себя такими мудрыми. И с чего бы нам не воображать? От зрелища сотворенных нами на этой земле чудес повредился бы твой примитивный разум. Но проблема с любознательностью в том, что она воистину безгранична. Мы завоевали весь мир, причем без битв и крови. Так отчего бы не поискать другие миры? Ключом к ним были наши камни. Они были ключом ко всему в нашем мире чудес. Мы выкапывали их, обтесывали, и с обработкой в них пробуждалась мощь. В них была сила сохранять наши знания и память, пронести нашу мудрость через века и, как оказалось, достичь других миров.

— Черный камень, — не оборачиваясь, обронил Ваэлин.

— Да, — удивленно подтвердил Союзник и рассмеялся. — Сознаюсь, я недооценил тебя. Черный камень должен был стать нашим наибольшим свершением. Думаю, тебе не терпится узнать, что же он такое.

— Я знаю, что ты создал его и устрашился созданного.

— Что сказал тебе Лионен? Наверное, что этот камень — ящик, в который можно поймать меня?

Ваэлин оглянулся. Взгляд Союзника был холодным, оценивающим. Ха, похоже, и он не знает всего.

— Он сказал мне, что смерть жены подвигла тебя искать уничтожения построенного тобою же мира, а Лионен убил тебя ради сохранения мира.

— В общем-то, верно, хотя причиной убийства я бы назвал, скорее, банальную ненависть и зависть. Знаешь, он долго убивал меня.

— Я видел, что ты сотворил со своими людьми, — заметил Ваэлин. — Ты должен расплатиться за это и за все, что ты совершил с тех пор.

— Расплатиться? В самом деле? Я провел бессчетные годы без боли, радости, всего того, что называют человеческими чувствами. — Он откинулся на луку седла, расслабился. — Пожалуйста, подвергай эту плоть каким угодно мучениям. Я приму все и попрошу еще.

— Что же такое черный камень? Если это не тюрьма, что же? — тихо и страшно спросил Ваэлин.

Меч чуть ли не сам шевелился за его спиной.

Союзник посмотрел на Лоркана и Кару — оценил, услышат ли они.

— В мое время не было подобных им. Никто не рождался с Даром, с силой, вплавленной в душу, передающейся из поколения в поколение. Наши Дары происходили только от черного камня. Коснись его раз, и он дает…

— В мире не было Тьмы! — воскликнул внезапно понявший Ваэлин. — Вы создали ее!

В лице Союзника презрение мешалось с любопытством.

— Эх, как же мало вы знаете. В воде и земле всегда содержалась капризная древняя сила, но взять ее — не в человеческой власти. Камни принесли нам иное, новое, подарок силы из-за пропасти, разделившей миры. Мы взяли ее и построили чудеса…

Союзник умолк, посмотрел на лонаков, на Одаренных, и на его лице изобразилось насмешливое презрение.

— Этот мир — плод наших усилий. Знаешь, когда к Лионену в первый раз пришло видение, он подумал, что заглянул в прошлое, в давно забытый варварский век, где люди убивают друг друга из-за предрассудков. Затем он увидел руины моего города и понял, что заглянул в будущее, которое мы построили вместе.

Союзник больше не разговаривал, но был вполне доволен даже и связанный, ехал спокойно и с благодарной улыбкой принимал пищу, когда его кормили с ложечки. В первые пару дней молчания Ваэлин задавал много вопросов, но в конце концов сдался и умолк. Тварь больше не хотела ничем делиться.

Через десять дней они оставили горы за спиной и спустились на равнины, в страну опрятных деревень, уютных долин и перелесков, а дальше на юг появились виллы разных степеней роскоши и плантации. Некоторые были спешно заброшены, другие — усыпаны трупами, сожжены либо разрушены. Ваэлин сначала думал, что так ведьмин ублюдок вымещал злобу, но затем стало очевидно: разрушения — плод мятежа. Там и тут под арками разгромленных вилл болтались одетые в черное, часто целыми семьями. На телах виднелись следы пыток.

— По пути на север красные забирали их варитаев, — осмотрев в особенности большую виллу, уничтоженную пожаром до фундамента, заключил Асторек. — Хозяева остались беззащитными перед взбунтовавшимися рабами.

— Но зачем убивать детей? — спросила Кара.

Вилла сгорела, но ее хозяин — нет. Перед крыльцом обнаружилось распростертое тело с вытянутыми руками и ногами, выпущенными кишками. Рядом лежали женщина и мальчик, подвергнутые такой же казни.

— Когда всю жизнь избивают и унижают, нелегко унять ярость, — сказал Асторек. — А рожденных в рабстве детей отнимают у родителей и продают — конечно, если оставляют в живых.

— Все равно это неправильно, — пробормотала Кара. — Все в нашей чертовой авантюре неправильно.

Союзник с любопытством осматривал обгоревшие руины виллы. В последние дни он явно скучал и напоминал Ваэлину аристократа, принужденного наблюдать банальные развлечения летней ярмарки. Похоже, ему не терпелось увидеть финал — как и Ваэлину.

Через неделю показался первый город — окруженное стеной скопление неряшливых домов, уродливым наростом торчавшее из зеленых полей. Асторек так и не смог отыскать в памяти его название, но вспомнил, что тут стоял отцовский полк перед тем, как выступить в роковой поход.

— Наши люди перепились и сцепились с местными, — рассказал молодой шаман. — В ход пошли ножи, дело обернулось скверно. На следующий день отец одного повесил и выпорол десятерых. Странно, но солдаты почти не были в претензии. Думаю, это единственный раз, когда отец заслужил хоть толику их уважения.

— Тут воняет хуже, чем в халупах мерим-гер, — процедил Альтурк. — Нас немного. Лучше объехать.

— Здесь начинается Северная дорога, ведущая к Волару, — заметил Ваэлин.

Горожане, однако, не захотели пропустить их. У въезда на дорогу встала вышедшая из города толпа, одетая вразнобой — и в серое, и в черное, и со случайными проблесками красного. Оружие несли все, но не слишком хорошее, строй держали плохо. Впереди сборища стоял здоровенный парень, скрестивший на груди голые мускулистые руки, и с вызовом глядел на Ваэлина. Парень был в красной тунике и черных брюках, мощные запястья скрывались под множеством золотых и серебряных браслетов.

Когда путешественники приблизились на полсотни шагов, Ваэлин сказал Астореку:

— Передай ему, что он мешает нам проехать.

Асторек заговорил, парень выслушал и разразился длинной тирадой. Здоровяк размахивал руками и указывал во все стороны.

— Он говорит, что всюду, куда достает взгляд, его земля и он тут — король, — перевел Асторек. — Он убил многих, чтобы захватить этот город, и еще многих убьет ради его удержания.

— И чего он хочет?

— Дани и повиновения за право воспользоваться дорогой.

— Он раб? — спросил Ваэлин.

— Насколько я могу судить, гарисай. Похоже, в этой провинции недавно сменилась власть, и на фоне хаоса ею завладели сильнейшие драчуны.

— Скажи ему, что в этих землях мы видели много убитых детей. Я хотел бы знать, он ли ответственен за это.

Асторек перевел вопрос, здоровяк сплюнул и яростно замахал руками, при том тыкал пальцем в сторону Ваэлина — наверное, хотел вызвать на бой.

— Он говорит, что стер проклятую кровь господ с этой земли, их племя больше не возродится. Он теперь здесь господин и требует должное ему.

— Он получит должное, — заверил Ваэлин, спешился и быстро пошел к здоровяку.

На лице новоиспеченного короля появилось удивление, затем тревога. Ваэлин обнажил меч. Парень выдернул из-под рубашки короткие мечи, грамотно и красиво встал в стойку: один клинок сверху, второй снизу.

Ваэлин на ходу метнул нож, и тот по рукоять вошел в глазницу здоровяка. Он пошатнулся, но автоматическим движением отбил удар Ваэлина. Однако орденский клинок ушел вверх, мелькнул — и врезался в толстую шею гарисая. Но меч не прошел насквозь, застрял в позвоночнике, и пришлось вытащить его и ударить снова, чтобы отделить голову от корчащегося тела.

Затем Ваэлин посмотрел на восставших рабов. Те и не думали мстить за павшего короля, не кинулись в бой, а попятились в ужасе и отчаянии. Что же, неплохо для первого впечатления.

Ваэлин подозвал Асторека:

— Переведи каждое мое слово в точности. Отныне и навеки я объявляю эту провинцию собственностью королевы Объединенного Королевства Лирны Аль-Ниерен. До тех пор пока королева не позаботится о честном и справедливом управлении вами, вы должны вести себя как свободные подданные Королевства и воздерживаться от убийств и грабежей. Если же нет, королевское правосудие будет скорым и беспощадным, — тут Ваэлин сделал паузу и пнул голову здоровяка, — а моя королева не столь милосердна, как я. А теперь убирайтесь с дороги.

Он стряхнул кровь с меча и направился к Шраму.

Дальше пошли более людные земли, но не менее растревоженные бунтами. На дороге часто встречались люди, тащившие разнообразное добро, и свое, и награбленное. При виде большой группы вооруженных всадников они бросались прятаться в поля, где, как ни странно, еще попадались работающие невольники. Однако убегали не все, оставались старики и обремененные маленькими детьми семьи. Они отходили на обочину и бессмысленно глазели на всадников, младшие кричали и показывали пальцами, старшие закрывали им ладонями рты. И не все оказались запуганными. Потерявшие все из-за восстания рабов потеряли и страх: дерзили, грозили кулаками, изрыгали хулу. Одетый в черные лохмотья старик забрался на кучу навоза, подпрыгивал, орал что-то нечленораздельное и швырялся конскими лепешками. Альтурк положил дубинку на плечо и подъехал посмотреть на древнего храбреца. Тот еще побуянил, но вскоре притих под взглядом талессы, осел на смрадную кучу своих боеприпасов и заплакал.

— Странные люди, — вернувшись в строй, сказал Альтурк. — Они ищут хорошей смерти и валятся в слезах, когда им предлагают такую смерть.

За следующую неделю отряд преодолел две сотни миль и не повстречал ни единого воларского солдата, хотя наткнулся на следы боя. На дороге и вдоль нее лежало около сотни тел, большинство — мужчины, но попадались и женщины, судя по одежде, вперемешку рабы и свободные. Многие умерли, схватившись в драке, сжимая ножи либо вражеское горло, одна девушка лежала, вцепившись зубами в предплечье одетого в черное, убившего ее.

— Если так будет и дальше, вашей королеве окажется нечего завоевывать, — заметил Асторек.

— За исключением земли, — проговорил Союзник, и все вздрогнули от звука его голоса. Союзник равнодушно осмотрел место побоища и добавил: — В вашем мире единственное настоящее богатство — земля. Полагаю, ваша королева неплохо поживилась бы ею. Но, к сожалению, я не могу позволить ей этого.

— Возможно, ты заговоришь иначе, когда встретишь ее, — сказал Ваэлин.

Он перестал видеть сны. Каждую ночь теперь он ложился и проваливался в забытье — и ничего не видел до утра. В императорской темнице всегда приходили сны о Дентосе, Шерин, даже Баркусе. Тогда Ваэлин посчитал сны пыткой, заслуженным наказанием, возмещением за императорскую милость. Теперь он понял: сны — благословение. Дарена безвозвратно ушла, а ему судьба отказала даже в иллюзии, в кратком драгоценном сновидении о ней. Хотя после него намного тяжелей просыпаться и ощущать холод и пустоту подле себя, словно безжалостный топор, врезающийся в шею. О, как Ваэлин жаждал хоть раз обмануться.

— Она вспоминала о тебе, — произнес Союзник.

Стараясь не глядеть на него, Ваэлин выбрался из-под одеяла, встал. Еще не рассвело, и Союзник казался едва различимой тенью по другую сторону дымящихся углей костра.

— Ты хочешь знать, что она сказала?

— Отчего ты снова заговорил? Может, оттого, что мы приближаемся к Волару?

— Нет, меня побудила честная простая скука. С вами, примитивными, интересней день ото дня. Конечно, я оставил вам эпоху невежества, но вы умудрились сделать ее интересной. Скажи, почему ты не сохранил голову того человека? Мне кажется, она имела бы некое ритуальное значение.

— Ты и в самом деле настолько мало знаешь о нас? Ты же раздувал хаос и смуту в этом мире многие столетия. Как ты можешь быть настолько невежественным?

— Я вижу лишь глазами пойманных в безвременье за Порогом, но даже и такое видение бывает смутным, — ответил Союзник. — Смерть меняет душу, удаляет многое из того, что есть плоть души. Один философ в мое время утверждал, что душа — это всего лишь совокупность памяти, не более чем метафора.

— Очевидно, он ошибался.

— В самом деле? Тебя не удивляет, что лишь Одаренные пребывают за Порогом? Неужели лишь они благословлены душой, а прочие растворяются в небытии после смерти?

— Жизнь приучила меня терпеливо относиться к тайнам, в особенности — необъяснимым.

Союзник тихо и сердечно рассмеялся, придвинулся ближе, наклонился, теперь ясно видимый даже сквозь сумрак, пытливо посмотрел на Ваэлина.

— Объяснение этой тайны — я. Место за Порогом — не вечное царство мертвых, а плод глупости и гордыни, короста на гноящейся ране, пораженной заразой и разносящей заразу. Существовать там — значит целую вечность терпеть холод смерти, ощущать, как медленно убывает твое «я», пока не останется всего лишь бесформенное сознание, потерявшее память, но способное чувствовать и мыслить, воспринимающее только бесконечный холод.

— Но ты сохранил достаточно разума для того, чтобы терзать нас, — вставая, заметил Ваэлин. Он шагнул к Союзнику, присел на корточки и хриплым шепотом спросил: — Каков твой Дар? Что нас ожидает в Воларе?

Союзник не сразу ответил. Он оценивающе глянул на Ваэлина и задумчиво произнес:

— Она говорила, как сильно любит тебя, как ты излечил разорванное скорбью сердце. Хотя она тревожилась о женщине, которую ты любил до нее, боялась, что, когда закончится война, ты отправишься за нею. Но больше всего она боялась за вашего с нею ребенка. Она надеялась на девочку, но знала, что родится мальчик, и опасалась, что ему захочется пойти за отцовской славой…

Союзник отлетел от удара, брызнула кровь и вышибленные зубы. Ваэлин почти не ощущал кулака, превращавшего лицо Эрлина в кровавое месиво, не слышал потока страшной хулы из своего рта — и не заметил дубинки Альтурка, врезавшейся в основание черепа и отправившей его в глубокое забытье.

Но на этот раз сон пришел.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Лирна

Королева созвала совет на самой высокой башне храма, подальше от равнины, где еще дымились погребальные костры. Оттуда виднелась и темно-красная куча убитых арисаев, лишенных оружия и доспехов и оставленных гнить на берегу реки. Брат Келан было заикнулся о хоть каком-то погребальном обряде, но Лирна сурово одернула его:

— У них нет душ. Невозможно почтить то, чего не существует.

Собрав командиров на верхней площадке, королева объявила:

— Лорд Лакриль Аль-Гестиан отныне назначается владыкой битв королевской армии.

Она обвела взглядом лица, выискивая признаки недовольства, но если кто-то и оскорбился возвышением недавнего предателя, то умело затаил чувства.

«Они теперь слишком хорошо меня узнали», — подумала она со странным раздражением от их робости.

Лишь лорды Норта и Антеш выказали свое отношение. Лорд-маршал молча и устало тряхнул головой. Норта с Аль-Гестианом с подчеркнутой холодностью игнорировали друг друга. Их вражда не остыла. Шип, торчащий из искалеченной правой руки Аль-Гестиана, постоянно напоминал о нанесенной и не отмщенной обиде. А лицо владыки лучников потемнело от сдерживаемого гнева.

Лирна подумала, что вряд ли Антешу захочется следовать за человеком, устроившим бойню на переправе через Зеленоводную. Но, к счастью, для Антеша у королевы нашелся особый козырь.

— Лорд-маршал Норта примет командование Отрядом мертвых, — произнесла королева. — Королевские Кинжалы включаются в конную гвардию и поступают под командование лорда Илтиса. Владыка битв, будьте любезны, доложите о состоянии королевской армии.

— Ваше величество, наши безвозвратные потери составляют чуть более пятнадцати сотен человек. Еще у нас три сотни раненых. Помимо Королевских Кинжалов, еще три полка пострадали так сильно, что разумнее слить их в один. Однако наши потери можно считать незначительными в сравнении с вражескими. Более тридцати тысяч убито, тысяча захвачена в плен, остальные рассеялись и вряд ли способны сражаться. Граф Марвен заслуживает всемерной хвалы за такую победу.

Выслушав владыку битв, подал голос один из нильсаэльских близнецов — тот, который носил украшенный красной эмалью панцирь. Впрочем, несмотря на панцирь, Лирна все равно не различала их.

— Благороднейший отец нашего отца заслуживает того, чтобы память о нем почиталась по всему Нильсаэлю. Мы с братом лично оплатим сооружение статуи в Меншоле.

Лирна не без усилия изгнала из памяти бледное испуганное лицо плачущего Марвена, когда она обтирала влажной тканью его пылающий от горячки лоб. Марвен уж точно предпочел бы не геройствовать, а отправиться домой и страдать от несносно злоязыкой жены.

— Тысяча пленных? — переспросила Лирна.

— Именно, ваше величество. Я намеревался спросить, что вам угодно сделать с ними.

— Река глубокая, течет быстро, — заметил барон Бендерс. — Не потребуется резать так много глоток.

Командиры и советники закивали, заговорили. Только Норту перекосило от отвращения.

— Нет, им сохранят жизнь, — решила Лирна. — О раненых следует позаботиться, всех накормить. Насколько я поняла брата Холлана, большинство людей набрано в этой провинции?

— Это так, ваше величество, — подтвердил Аль-Гестиан. — Я должен заметить, что, по меркам воларских солдат, наши теперешние противники поразительно слабы. Ветеранов всего горсть, большинство войска — юноши, набранные всего пару месяцев назад.

— Если не ошибаюсь, в нескольких днях пути отсюда находится крупный город. Быть может, эти солдаты оттуда?

— Ваше величество, это Урвеск. По всем сведениям, хорошо укрепленное место. Я бы рекомендовал обойти его. Гарнизон там наверняка может представлять значительную угрозу для нас, а мы не можем себе позволить длительной осады и неизбежных при этом потерь.

— Нет, мы как можно скорее пойдем туда, — возразила королева. — Пожалуйста, подготовьте армию к выступлению завтра утром. Мы и так уже потеряли здесь слишком много времени.

С тем королева распустила совет и принялась рассматривать открывающийся с башни вид, в то время как советники дружно топали по лестнице. Впрочем, один остался — как Лирна и ожидала.

— Лорд Антеш, что вам угодно? — не оборачиваясь, спросила она.

Он отошел, чтобы соблюсти приличествующее расстояние, но был хмур и мрачен.

— Ваше величество, я не могу приказать своим людям следовать за этим человеком. Когда они узнают…

— Но госпожа Рива последовала бы за ним. Вы согласны?

— Душу госпожи Ривы благословил сам Отец. Ни я, ни мои лучники не столь возвышенны. Когда мы потеряли госпожу Риву, мы потеряли смысл того, зачем мы здесь…

— Тогда вы, без сомнения, обрадуетесь, когда узнаете, что ваша жизнь снова обрела смысл, — сказала королева, затем наконец обернулась и посмотрела Антешу прямо в глаза. — У меня есть достоверная информация от Седьмого ордена, что госпожа Рива жива и находится в заключении в Воларе.

Гнев Антеша сменился изумлением, владыка лучников побледнел и пробормотал:

— Ведь это правда, да?

— Поговорите с братом Лерниалом, он убедит вас. Затем, как я полагаю, вы захотите разделить столь радостное известие со своими людьми.

— Д-да, — промямлил он, неуклюже, резко поклонился и попятился. — Спасибо, ваше величество, спасибо…

Лирна снова занялась созерцанием пейзажа. С лестницы доносились быстрые неровные шаги — Антеш то прыгал через ступеньки, то спотыкался.

— Они что, и в самом деле верят, будто ее устами говорит бог? — удивилась Мюрель.

— И кто скажет, что они ошибаются? — заметила королева.

Ее взгляд привлекли знаки на полу площадки, масса бессмысленных каракулей, выцарапанных много столетий назад.

— Мудрость рассказала мне, что в каждый храм назначали жреца, который якобы был отмечен богами. Жрецы должны были всю жизнь запечатлевать открытую им богами мудрость, исписывать ею ступени с нижней до верхней. Им запрещали заниматься чем-либо другим и выходить из башни. Они всю жизнь писали. Само собой, к тому времени, как они покрывали письменами все ступени, жрецы сходили с ума и бессмысленно царапали камень больными руками. А когда их миссия завершалась…

Лирна подошла к самому краю, так что носки туфель повисли в воздухе, и подняла руки. Ветер взметнул платье, растрепал волосы.

— Тогда жрецы летели, а боги протягивали руки и хватали своих слуг в воздухе.

— Ваше величество?

Она обернулась и увидела подошедшего Илтиса, опустила руки и тихонько рассмеялась.

— Не тревожьтесь, милорд. Мне еще рано лететь, мне еще столько нужно сделать!

Она приказала Аль-Гестиану послать Северную гвардию в Урвеск и вести себя как можно заметней и громче. Нильсаэльскую кавалерию разделили на эскадроны и отправили на север и юг с заданием освободить всех рабов, каких найдут. Лирна подозревала, что нильсаэльцам попросту дали возможность вволю пограбить, к чему они были весьма склонны. Кавалеристам велели по возможности щадить мирное население и отправлять его на восток с известиями о королеве и ее планах. Потому, когда войско вышло из пыльной долины у храма на живописную, холмистую и зеленую равнину, все увидели поднимающиеся всюду столбы дыма — следы похода нильсаэльцев. Судя по их рассказам, здешнему населению приказали оставаться на местах, поскольку непобедимая императорская армия собиралась разделаться с захватчиками.

На пятый день многие эскадроны вернулись, изрядно отягощенные добычей, а вместе с ними явилось разномастное сборище рабов. За пару дней их стало свыше тысячи. Лирна постаралась самолично приветствовать как можно больше людей, почти сплошь молодых и норовивших титуловать королеву «почтенной госпожой». Рабы постарше, сильнее измученные жизнью и страхом, боялись перемен и не спешили к дарованной новой королевой свободе.

— Ваше величество, да они плакали, когда мы сожгли дом их хозяина, а кое-кто даже пытался драться с нами, — рассказал обескураженный нильсаэльский капитан.

Лирна поручила Норте заняться новыми рекрутами, а Мудрой — помогать ему, поскольку лорд-маршал не говорил по-воларски.

— Потребуются месяцы, чтобы превратить их в солдат, — заметил он, когда вместе с королевой обходил импровизированный тренировочный лагерь.

Армия остановилась в широкой долине в десяти милях от Урвеска, а Лирна расположилась на роскошной вилле, которую предусмотрительные нильсаэльцы сохранили для своей королевы.

— Милорд, раньше вы успешно превращали бывших рабов в солдат, — ответила Лирна.

— Те недолго носили цепи, не больше нескольких недель. А ненависть освобожденных пылала так ярко, что заменила нехватку умения и дисциплины, — возразил Норта и указал на рекрутов, усердно трудившихся под руководством сержантов из Отряда мертвых. Те возмещали незнание языка громкостью. — Большинству этих известны только цепи.

— Смею полагать, ненависть ваших новых бойцов тоже пылает очень ярко — само собой, если ее как следует разжечь, — сказала королева. — Займитесь этим, милорд. Мы выступаем через три дня.

Урвеск лежал недалеко от того места, где от реки, которая протекала вдоль дороги, отходил на север небольшой приток. Город смутно напоминал Алльтор с его высокими стенами, но, в отличие от алльторских, в здешних стенах зияли многочисленные дыры, а застройка выплеснулась наружу и тянулась до реки.

«Цена долгой безопасности — неготовность к беде», — подумала королева.

Прискакал лорд Адаль.

— Ваше величество, в городе с каждым днем все меньше людей, — доложил он. — С тех пор как местные завидели нас, они сплошным потоком уходят на север либо восток. Солдат не видно, разве что часовые на стенах — самое большее сотни три.

— Благодарю вас, милорд. Прикажите своим людям отдохнуть.

— Ваше величество, я… — Он сглотнул и жадно посмотрел на нее. — Я надеялся возглавить атаку.

«И с чего он так жаден до славы?» — подумала она.

Лирна очень ценила Адаля как военачальника, одного из немногих настоящих профессионалов в армии, но все больше тревожилась из-за его постоянного желания подвергать себя опасности. Рассказы о битве у храма полнились живописанием отчаянной храбрости Адаля, хотя ему повезло выйти из боя без единой царапины.

— Милорд, мы не будем атаковать. Сохраните свою отвагу для Волара.

Она развернула лошадь и поскакала к пленникам: тысяче измученных, бледных мужчин и подростков, выстроенных в четыре ряда.

— Среди вас есть офицеры из этого города? — спросила Лирна на воларском.

Повисла тяжелая тишина. Пленники не смотрели на королеву, переминались с ноги на ногу. Парнишка спереди заплакал.

— Вы, подонки, отвечать! — гаркнул Илтис на языке Королевства и для ясности свирепо хлопнул трофейным кнутом надсмотрщика за рабами.

В третьем ряду человек с забинтованным лицом медленно поднял руку. Илтис тут же вытащил его из строя, тряхнул, поставил на колени перед королевой.

— Вы офицер? — спросила Лирна.

— Капитан, — с хриплым присвистом выговорил он. — Вызван из запаса, чтобы сражаться в славной оборонительной войне нашей императрицы.

Пропитанные кровью бурые бинты закрывали его правый глаз. Кожа посерела. Похоже, капитан знал, что ему осталось недолго, и решил избавиться от мучений. Он хрипло рассмеялся — наверное, ожидал смертельного удара.

— Встаньте, — велела ему королева и приказала Илтису: — Снимите с него цепи.

Капитан недоуменно уставился на нее единственным глазом, не обращая внимания на кровь, сочащуюся с ободранных кандалами запястий. Королева подъехала ближе.

— Капитан, возвращайтесь домой. — Она указала на Урвеск. — Скажите главе этого города, что я намерена освободить пленных, потому что пришла не ради убийства, но ради справедливости. Город должен открыть передо мной ворота и выпустить всех рабов. Если город не подчинится, я буду убивать каждый час по десять пленников. Если разум не возобладает, этот город утонет в крови и рассыплется пеплом, когда я пошлю солдат на его поломанные стены.

Она подъехала еще ближе, наклонилась и заглянула в единственный капитанский глаз.

— Спросите их: на самом ли деле они хотят умереть за императрицу?

К закату из города вышли три тысячи рабов. Лирна подождала, пока последний минует ворота, и чуть не вздохнула с облегчением, когда ворота остались открытыми.

«Ну что, папа, получилось у тебя хоть раз взять город одними словами?» — мысленно спросила она у старого интригана.

— Ваше величество, я пойду вперед с королевской гвардией и обеспечу вам достойный прием, — предложил лорд Аль-Гестиан.

«Это было бы так просто, — все еще глядя на ворота, подумала она. — Столько деревянных домов, столько топлива. Пламя увидели бы за сотню миль».

— Я не стану вступать в город, — сказала она Аль-Гестиану. — Пошлите туда людей, чтобы проверить, всех ли рабов они отпустили, и запаситесь продовольствием для моих новых подданных. Но оставьте горожанам коней и достаточно припасов, чтобы не начался голод. Пусть разойдется слух о наших делах. Я хочу, чтобы армия выступила на рассвете.

Она посмотрела на усевшихся вплотную друг к другу пленных, дрожащих скорее от страха, а не от ночной прохлады, и стиснула поводья так, что заболели ладони.

«Я же смогла оставить всех тонуть в трюме невольничьего корабля, — подумала Лирна. — И с этими тоже могло быть просто…»

— Выпустить их за час до нашего выхода, — приказала королева и поскакала к вилле.

Сотню миль прошли за три дня. Владыка битв задал такой темп, что в конце дня солдаты валились без чувств, а марш быстро прозвали Кровавой дорогой. Зато Лирна увидела, какие настроения царят в армии. Нильсаэльцы оказались самыми завзятыми ворчунами и прямо застонали от изнурения в конце второго дня. Королевская гвардия шла усерднее и спокойнее всех, но по вечерам буянила. Люди дрались, ссорились за игрой в карты, злились из-за пустяков. Ренфаэльцы были намного живее и веселее остальных, в их лагере долго не утихали музыка и смех. Кумбраэльцы, напротив, были мрачны и спокойны, хотя их хмурость дополнилась суровой решимостью. Они шли быстрее всех. Лирна согласилась на просьбу Антеша и позволила им идти в авангарде. К закату кумбраэльцы обгоняли остальных на две-три мили. Судя по тому, как вечерами они толпились вокруг немногих поехавших за море священников, новость о спасении Ривы подхлестнула их набожность.

— Ваше величество, я полон стыда, — сказал Антеш на третий день похода.

Королева посетила кумбраэльцев во время традиционного вечернего обхода лагеря. Те кланялись ниже и глядели почтительнее, хотя прежняя подозрительность все же осталась.

— Отчего же, милорд?

— После бури мы посчитали госпожу Риву погибшей, и я усомнился в цели Отца,пославшего нас сюда. В Алльторе все было так ясно, Она сияла его любовью. Но если Он забрал ее от нас, как Он мог благословить этот поход? Я посчитал произошедшее наказанием для нас, карой за то, что мы присоединились к вам. Теперь я вижу, насколько заблуждался. Она никогда не повела бы нас по ложному пути.

Каждое слово владыки лучников прямо-таки дышало благоговением. Лирну так и подмывало спросить, уж не богине ли молится Антеш вместо бога.

— Она — воистину великая душа. Я очень хочу снова увидеть ее, — сказала она вместо этого.

Лирна уже собралась уйти, но лорд Антеш протянул руку, и его пальцы остановились, едва не коснувшись королевского рукава.

— Ваше величество, позвольте мне сказать. Я знаю, что вы не верите в Отца. По правде говоря, мне кажется, что вы не слишком-то хорошо думаете и о вашей Вере. Но знайте: хоть вы не ощущаете Его любви, Он все равно дарит ее вам.

Лирна редко терялась в поисках слов, но сейчас не знала, что и сказать. Она всегда чувствовала себя неловко при виде настоящего благоговения и почитания. Встречи с покойным аспектом Тендришем были для нее тяжелым испытанием, как и беседы с аспектом Каэнисом. Впрочем, Каэниса Лирна искренне жалела.

«Их жизнь поработили древние призраки и легенды, но не принесли счастья», — подумала королева.

— Обязательно поблагодарите Его от моего имени, — заканчивая разговор, сказала королева и повернулась, чтобы уйти.

— Ваше величество, есть еще кое-что, — шагнув ближе к ней, проговорил Антеш и отпрянул, услышав предостерегающее ворчание Илтиса. — Я боюсь, что госпожа Рива станет заложником наших намерений. Судя по всему, здешняя злобная императрица не погнушается предать смерти госпожу Риву, если мы атакуем Волар.

«А разве ваш возлюбленный Отец не протянет руку с неба и не спасет вашу госпожу?» — с раздражением подумала Лирна, улыбнулась и сказала:

— Я этого не допущу.

— Так у вас есть план? Вы знаете, как спасти ее от смерти?

— Да, — ответила королева и добавила про себя: «Надо взять город, а уж эта особа сама позаботится о себе. Ей смертоносности не занимать».

Королева протянула руку, предупреждая его дальнейшие речи.

— Прошу вас, заверьте своих лучников в том, что для меня нет цели высшей, нежели спасти жизнь Благословенной госпожи, даже если мне придется рискнуть своей.

Антеш смешался, но опустился на колени и прижался губами к ее руке.

— Ваше величество, я скажу им.

Холмы сглаживались, растягивались, на пологих склонах появились поля: сплошь красноцвет, бесконечный пунцовый ковер, на котором там и тут стояли виллы и небольшие городки, обычно в спешке покинутые. А на дороге появились дарованные императрицей украшения: столбы с останками казненных.

— Понятно, отчего они не хотят воевать за нее, — глядя на болтающийся гниющий труп, заметил барон Бендерс. — Возможно, мы так и доберемся до Волара без помех.

Лирна оглядела дорогу. Столбы с трупами тянулись за горизонт. А там, вдалеке, виднелось облачко пыли.

— Вряд ли императрица захочет облегчить нам поход, — сказала Лирна.

Этим утром Аль-Гестиан выслал вперед разведчиков из Шестого ордена. Брат Соллис вскоре вернулся с рапортом о приближающемся войске числом около семидесяти тысяч.

— По моей оценке, половина — варитаи, — сообщил брат. — Но они, похоже, куда слабее обычной воларской солдатни, с которой мы привыкли иметь дело. Наверное, императрица конфисковала всех частных солдат-рабов в окрестностях. Вольные мечники немногим лучше, сплошь старики и юнцы. А вот кавалерия — другое дело. Бравые ребята, усердно патрулируют фланги. Нам повезло остаться незамеченными.

— Куритаи? Арисаи? — уточнила Лирна.

— Ваше величество, их я не заметил.

— Храм преподал нам тяжелый урок, — напомнил Аль-Гестиан. — Наверняка они спрятали элиту среди пушечного мяса.

— В любом случае, это самоубийство, — мрачно проговорил Норта. — Сейчас в нашей армии сотня тысяч душ, и с каждым днем становится больше.

— Если наш враг настаивает на собственном уничтожении, я более чем рада помочь ему, — подытожила Лирна. — Владыка битв, займитесь подготовкой к бою.

Аль-Гестиан послал нильсаэльскую кавалерию и Северную гвардию вперед еще до того, как образовала боевой порядок пехота. Королевскую гвардию владыка битв оставил охранять фланги пехоты, выстроенной на удивление плотно и компактно. Во фронте стояло всего три полка, за ними сразу — королевская гвардия, а замыкали построение нильсаэльские пехотинцы и Отряд мертвых лорда Норты вместе с толпой кое-как выстроившихся бывших рабов. Позицию перед строем заняли кумбраэльские лучники и ренфаэльские рыцари.

— Ваше величество, я полагал, что вы захотите закончить сражение как можно скорее, — сказал Аль-Гестиан в ответ на замечание о том, что королеве подобная тактика битвы представляется странной.

— Да, именно так, — согласилась Лирна.

Она долго глядела вслед Аль-Гестиану и его свите знаменосцев и сигнальщиков.

Королева подумывала о том, чтобы приставить к владыке битв Давоку. Пусть она прикончит Аль-Гестиана, если придуманная им тактика окажется катастрофической глупостью, возможно, преднамеренной. Но сомнения исчезли, когда Лирна увидела, как владыка битв объезжает вверенную ему армию, полностью поглощенный задачей, внимательно осматривает ряды. Нет, война — его искусство, единственная оставшаяся страсть, как статуи у мастера Бенрила или рисунки у Алорнис.

Лирна посмотрела на низкий холм, где слева от дороги расположились баллисты госпожи Королевского творца. Алорнис принялась ожесточенно спорить, когда Аль-Гестиан объявил о ненужности баллист для сражения. Лишь королева смогла унять Алорнис, предложив, чтобы баллисты развернули на случай вражеской контратаки. Лирна глядела на стройную девушку, снующую между машинами, и думала, что Алорнис оживляется, только когда ожидает пролития крови.

Сама Лирна расположилась невдалеке от баллист под бдительной охраной остатков Королевских Кинжалов и самых способных членов Седьмого ордена. С холма открывался хороший вид на разворачивающуюся драму. Воларцы неплохо держали строй на ходу. Впереди шли почти одни только варитаи, за ними двигалась масса вольных мечников. Слева среди полей красноцвета поднялась туча пыли: Северная гвардия бросилась в бой, нильсаэльцы спешили на помощь. Три батальона воларской кавалерии попытались зайти справа, наверное, чтобы ударить в тыл, но от ставки владыки битв замелькали сигналы флагами, и Северная гвардия кинулась в погоню. Две конные лавины столкнулись лоб в лоб в трехстах ярдах от холма. Алорнис нервно расхаживала среди машин, стискивала кулаки, морщилась — ни единый воларский всадник не подъехал на расстояние выстрела.

Знакомый шипящий звук привлек внимание Лирны к центру армии. Королева успела увидеть, как первый залп кумбраэльцев обрушился на наступающих варитаев. Их строй задрожал от удара, шаг замедлился, но варитаи упорно шли вперед — равнодушные, бездумные, не обращающие внимания на умирающих рядом товарищей. Лирна ожидала, что Аль-Гестиан придержит армию и предоставит лучникам делать всю работу, но горны затрубили атаку.

Ренфаэльские рыцари пошли вперед. Королева опустила подзорную трубу. Земля грохотала под копытами, взлетело облако растерзанных красноцветов, такое удивительное и прекрасное под лучами солнца. Кумбраэльцы прекратили стрелять, построились для атаки. Они побросали луки, достали мечи и топоры, но уже двигались не в таком беспорядке, как в битве при храме. Теперь кумбраэльцы шли рядом с первыми полками гвардии.

Лирна смотрела, как врезались во вражеский строй ренфаэльские рыцари. Отец часто рассказывал о рыцарском ударе, но королева впервые увидела его.

«Вообрази нерушимый наконечник стрелы, выкованной гигантом», — говаривал отец.

Мюрель в изумлении выругалась. Огромный клин из стали, человеческой и лошадиной плоти воткнулся в строй. Заголосили люди и кони, страшно ударило железо в железо. Несколько рыцарей пало, свалилось с коней среди мельтешения клинков и бьющих копыт, но строй рыцарей сохранился и пропорол насквозь вражеские ряды, пробил и варитаев, и вольных мечников за ними и вынесся на равнину.

Снова заорали горны, и пехота атаковала бегом. Выдержка покинула кумбраэльцев, они побежали вразнобой, яростно размахивая оружием, врезались в расстроившиеся уже ряды варитаев. Пару секунд спустя ударил первый полк гвардии. Он слаженно работал алебардами, дисциплинированно убивал и полностью рассеял варитаев и вольных мечников. Те в беспорядке кинулись наутек. Повсюду тучами вздымались сбитые цветочные лепестки, и пунцовый туман скрывал картину побоища. Кавалерия еще билась на флангах, но воларцы увидели, что стало с их пехотой, и бросились бежать. Подзорная труба показала Лирне, как лорд Адаль вел Северную гвардию в погоню, хотя его лошадь была вся в мыле и роняла пену. Зеленый плащ летел за ним, окровавленный меч в вытянутой руке напоминал стрелу.

А вот в центре поля битвы образовался плотный отряд вольных мечников, окруженный со всех сторон королевской гвардией. Перепуганные воларцы дрались за свои жизни и стояли буквально насмерть.

— Пошлите гонца к лорду Аль-Гестиану. Я бы охотно обзавелась пленными, — сказала королева Илтису.

— Ох, ваше величество, — испуганно выдохнула Мюрель.

Лирна обернулась и сперва подумала, что явился новый враг. Ряды королевской гвардии совершенно расстроились, сквозь них протискивались тысячи людей, большей частью безоружных. Лирна заметила конного Норту и поняла, что это его подопечные, бывшие рабы, хотят напасть на уцелевших вольных мечников. Первую сотню положили за секунды, но остальные бросились будто безумные, не обращая внимания на мечи, рубившие и коловшие беззащитную плоть. Мужчина пробился сквозь ряды, молотя голыми кулаками, не заметил воткнувшегося в грудь меча, свалил его хозяина наземь, содрал шлем и впился зубами в глотку. Друзья отчаянного смельчака кинулись в прорыв, и перед их свирепостью храбрость воларцев превратилась в панику. Многие побросали оружие и с поднятыми руками побежали к королевской гвардии, пали перед ней на колени. Но большинство не успело сдаться.

Бывшие рабы размахивали захваченным оружием либо отрубленными ногами и руками. И все так же вихрились вокруг лепестки красноцвета.

«Вот и справедливость, — глядя, как последние пятна воларской черноты исчезают в людском копошении, подумала Лирна. — Не мы одни здесь изголодались по крови и мести».

— Думаете, я красивая? — спросила молодая женщина, избранная говорить от имени рабов.

Она и вправду была привлекательной: округлые формы, кожа приятного оливкового оттенка. Красоту не очень портил даже окровавленный бинт, прикрывавший полуотрубленное левое ухо. На женщине висела коллекция трофейного оружия и разномастных деталей от доспехов. Рабыня стояла, скрестив руки, дерзко смотрела на Лирну и обращалась к ней будто к равной. Илтис глухо заворчал и шагнул вперед. Лирна дотронулась до его руки — успокоила — и кивнула женщине.

— Моя спина не такая красивая, — продолжала та. — В мою первую ночь в доме терпимости я заплакала и тем очень разгневала носящего красное. Он заплатил большие деньги за мою девственность. Мой хозяин приказал каждую ночь пороть меня, а затем продал фермеру-свиноводу. Его свиньи ели лучше, чем я, а ему было наплевать, если я плакала, когда он меня щупал. О великая королева, хотите увидеть мою спину?

— Я сочувствую вашему страданию, — ответила Лирна. — И мои руки когда-то были скованы цепями. Не думайте, что ваша боль незнакома мне. И не считайте, будто я хочу сохранить жизни ваших и моих врагов. Однако, если ваши люди решат идти с нами, они должны вести себя как солдаты, подчиняющиеся приказам тех, кто поставлен над ними.

— Мы не намерены менять одного хозяина на другого, — уже осторожней и спокойнее сказала женщина. — Мы благодарны за то, что вы пришли к нам. Но нам за многое следует отплатить, и расчет лишь начался.

— Я помогу вам в поисках справедливости. Когда эта война закончится, дайте мне имя выпоровшего вас человека, и я позабочусь о том, чтобы он понес такое же наказание. Дайте мне имя и вашего фермера-свиновода. Пусть ваши люди опишут ущерб и обидчиков, и я позабочусь о том, чтобы каждый добился правосудия. Но пока война не окончена, я прошу вас вести себя как солдаты, а не как обезумевшая толпа. Вы получите такое же жалованье, как и солдаты королевской гвардии, но военная служба требует дисциплины. Лорд Норта — хороший командир. Он не станет зря тратить ваши жизни. Но лучше бы вы подчинялись ему.

— А если мы не захотим служить вам?

Лирна развела руками.

— Вы — свободные люди и вольны идти, куда хотите. Вам выплатят жалованье за время службы, а я поблагодарю вас и буду надеяться на вашу дружбу.

— Кто-то захочет уйти, кто-то, наверное, останется, — задумчиво проговорила женщина. — Многих, как и меня, увели из дому годы тому назад. Эти люди, конечно же, захотят вернуться.

— Я не стану препятствовать. Более того, я даже посажу их на корабли, идущие до их земель.

— Вы поклянетесь в этом перед всеми?

— Да, поклянусь, — заверила Лирна.

— Приходите к нам сегодня ночью. Я позабочусь о том, чтобы вас выслушали, — пообещала женщина и неуклюже поклонилась.

— Вы не сказали мне свое имя, — напомнила Лирна.

— Шестьдесят Третья, — усмехнувшись, ответила женщина. — И не беспокойтесь о фермере-свиноводе. Перед тем как покинуть его, я позаботилась, чтобы его свиньи хорошо покушали.

«Он прекрасен», — подумала королева.

Она придержала поводья кобылицы и встала рядом с аспектом Арлином и братом Соллисом на гребне низкого холма. Все трое молча глядели на расстилающийся внизу город. На безоблачном небе сияло солнце, заставляя сиять и белый мрамор, а за стенами блистал синевой залив Локар. Мириады башен и улиц! Сколь же наивной была мысль о разрушении такого города! На это придется потратить многие годы даже с помощью самых чудовищных машин Алорнис. Сама госпожа Королевский творец вряд ли способна придумать взрыв либо пожар силы достаточной для разрушения подобного величия.

— Ваше величество, мы не заметили врагов, — доложил брат Соллис. — И никаких признаков оборонных работ в пригородах. Дальше в городе несколько пожаров, люди в массе уходят на север, рабы бегут к нам.

Лирна приказала отпустить несколько сотен пленников, захваченных двумя днями раньше, и подробно описать страшные королевские планы. Похоже, немало людей добралось до Волара и разнесло слухи.

— Ваше величество! — крикнул брат Иверн, приподнялся в седле и указал на юг.

Лирна присмотрелась и узнала темные силуэты, бороздящие воды залива. А в подзорную трубу были ясно видны мельденейские флаги среди леса мачт. Корабли выстроились дугой перед входом в порт, многие десятки стояли дальше вниз по реке, и среди них королева заметила стройный контур «Красного сокола».

Она подозвала солдата из Кинжалов и приказала:

— Езжай к владыке битв и передай мой приказ двигаться к центру города, уничтожая всякое сопротивление по дороге. Наших новых освобожденных друзей лучше придержать в резерве. Аспект, я полагаю, вам известна дорога к арене?

— Да, ваше величество.

— Исполняйте. Вежливость требует, чтобы я приветствовала императрицу. Я не хочу заставлять ее ждать.

Лирна, вздымая тучу алых лепестков, погнала кобылицу галопом вниз по склону.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Рива

— Где ты взял это? — выдохнула Рива и помимо воли потянулась за луком.

Узоры не вполне знакомые, вместо оленя и волка — мечи и топоры, но безошибочно узнаваемая работа. Лук Аррена.

— Ты знаешь это оружие? — впившись взглядом в Риву, спросил Варулек.

— Я когда-то владела его близнецом. Теперь он покоится на дне океана. Этот лук был семейной реликвией, сделанной для моего деда величайшим мастером луков в кумбраэльской истории. Но этот лук был утерян в войне, объединившей Королевство, — ответила Рива, посмотрела Варулеку в глаза, крепче стиснула лук и спросила: — Так где ты его взял?

— Обязанность моей семьи — служить богам и хранить святые письмена. Мы хозяева арены. У нас всегда были длинные руки и полные карманы. В Воларии много торговцев и мореплавателей, охотно блюдущих чужие тайны. Двадцать лет назад такой торговец принес этот лук моему отцу и был щедро вознагражден за труды.

Рива провела пальцем по узорам, вспомнила свой лук, его тяжесть, то, как легко он ложился в руку. Антеш говорил, что каждый лук был сделан в соответствии с одним из интересов деда. Тот, каким Рива пользовалась в Алльторе, предназначался для охоты. Этот, похоже, для войны.

— Ты хочешь, чтобы я его как-то применила? — спросила Рива.

— Следующее представление будет о великом испытании. Ярвек и Ливелла. Скажу честно: твои шансы пережить его невелики. Но на тот случай, если ты выживешь, я спрячу лук на арене вблизи балкона императрицы.

— На верхних ярусах — лучники, — напомнила Рива. — Я умру прежде, чем успею натянуть тетиву.

— На арене свои куритаи. Они подчиняются мне. И есть несколько сильно обиженных наемников из вольных мечников. Чистки императрицы обездолили почти все знатные роды.

— Если я убью ее, я всего лишь разрушу очередную оболочку. То, что внутри, скоро отыщет новое тело.

— Приближается ваша королева, — сказал Варулек. — Все попытки императрицы победить ее провалились. Я видел, как она отреагировала на новости. Тяжелое зрелище. Императрица пытается собрать остатки сил, но лучшие войска ушли на север, бороться с новой угрозой, а вся империя кипит восстаниями. Помощь от провинций не придет. Представление через три недели, а твоя королева ближе с каждым днем. Если ты убьешь императрицу перед тысячами зрителей, конечно, она отыщет новое тело — но это уже не поможет ей. Кто пойдет за ней? А твоя королева вступит в объятый хаосом город, готовый пасть.

— Ты, конечно, ожидаешь королевской награды?

— Ты молишься богу, королева — нет, но тем не менее она позволяет тебе молиться твоему богу. Когда падет Волар, она станет императрицей и позволит вернуться старым богам.

«Она скорее обрушит эту бойню на твою голову, — рассматривая лук, подумала Рива. — Дядя Сентес увидел бы в тебе руку Отца, как увидел ее и во мне».

Если вдруг все получится, то эта история станет ключевой в Одиннадцатой книге. Благословенная госпожа и лук Аррена, дар Отца. Ее не убила буря, ужасы арены не смогли победить ее, любовь Отца направила ее руку, и стрела полетела прямо в черное сердце императрицы.

— Я сделаю это, — сказала Рива и вручила лук Варулеку. — Но, если я не выживу, обязательно сожгите лук и позаботьтесь о том, чтобы до моих людей не дошло никакое известие о нем.

А про себя добавила: «Я и так достаточно лгала им».

— О-у-у! — тоненько завыла Лиеза и покатилась по полу, держась за побитое колено.

Для столь красивого и гармоничного существа она была поразительно неловкой и неуклюжей, несмотря на две недели непрерывных тренировок.

— Вставай, и давай попробуем снова, — вздохнув, сказала Рива.

— Ты слишком быстрая, — обиженно проворчала Лиеза и встала так, как ее учили: согнувшись почти пополам, одна рука касается пола.

Судя по тому, что рассказал Варулек о грядущем представлении, обучение Лиезы обращению с оружием не поможет ей выжить. А вот обучение уклонению от набегающего врага — очень даже.

Рива посмотрела ей в глаза, заставила себя улыбнуться. На этот раз Лиеза не дала себя обмануть, прыгнула вправо, перекатилась и встала на ноги, и рука Ривы прошла мимо.

— Уже лучше. Но у твари, с которой нам предстоит встретиться, руки длиннее.

— Ты в самом деле веришь, что сможешь убить ее?

«Если сумею быстро завладеть луком», — подумала Рива и сказала вслух:

— У нас есть шанс. Помни, что я говорила тебе. Начнется сумятица, а ты беги к западному выходу. Не жди меня и не оглядывайся.

Лиеза побледнела и обхватила себя руками. Вернулся ее давний страх. Приступы теперь случались реже, но ее по-прежнему бросало в дрожь. Лиеза плакала. Рива уже привыкла просыпаться, ощущая ее стройное тело рядом, а заплаканное лицо — уткнувшимся ей в плечо.

Вдруг заскрежетал дверной замок — впервые за две недели после неожиданного визита Варулека. Еду обычно просовывали сквозь щель внизу. Лишь по ее появлению девушки и отсчитывали прошедшее время. Но, когда дверь распахнулась, к своему отчаянию, Рива не увидела смотрителя. Вместо него явились два арисая. Ухмыльнувшись, они посмотрели на девушек с нескрываемой похотью, поклонились, один указал рукой на коридор и заговорил.

— Она желает видеть тебя, — перевела Лиеза.

«Ни о чем не думай, ничего не чувствуй», — повторила про себя Рива.

Конечно, невозможно добиться такого. Живые мыслят, воспринимают окружающее. Но повторение успокаивает. Императрица безумна. Возможно, она отвлечется и не пустит в ход свой Дар.

К удивлению Ривы, арисаи вывели ее с арены в большой парк по соседству. Императрица наблюдала за работами по переделке бронзовой статуи в натуральную величину, установленной перед входом на арену, и покрикивала на команду рабов. Те сноровисто исполняли приказы. В основном они трудились над шеей статуи, ожесточенно вколачивали в нее железные клинья. Рядом дюжина арисаев окружила нагого, скованного цепями человека, стоящего на коленях.

— Ах, моя сестричка! — воскликнула императрица, притянула Риву к себе, крепко обняла. — Как ты? Хорошо ли спалось?

«Ни о чем не думай, ничего не чувствуй», — повторила про себя Рива и добавила вслух:

— Что тебе нужно?

— У нас не было повода поговорить со времени твоего блестящего выступления. Я не хочу, чтобы ты думала, будто я злюсь на тебя. Сестры не должны ссориться.

— Я не сестра тебе.

— Как же нет? Сестра. Я убеждена в том целиком и полностью. Видишь ли, у меня была бы сестра, но она умерла нерожденной, — сообщила императрица, глянула на рабов и крикнула: — Поторапливайтесь!

Они отчаянно застучали по клиньям, молотки так и замелькали.

— Симпатичный парень, как ты считаешь? — спросила императрица, когда рабы закинули веревки на голову статуи. — Знаю, мужчины не в твоем вкусе. Но все же ты ведь способна с чисто эстетической стороны оценить красоту мужского тела?

Рива посмотрела на бронзовое лицо, теперь частично скрытое сетью веревок. Да, мужчина уж точно был красивый: резко очерченная челюсть, узкий прямой нос и еще более суровый и властный, чем большинство бронзовых героев, которыми воларцы украсили каждый уголок своего города.

— Саварек Авантир, величайший военачальник воларской истории, — представила героя императрица. — И мой отец.

Рабы поспешно прикрепили веревки к упряжке и принялись нахлестывать лошадей. Под напряжением железные клинья раздирали бронзу, та скрежетала, шла трещинами — и наконец поддалась. Голова ударилась о постамент с громким лязгом.

Императрица подошла, положила на нее ладонь.

— Завоеватель южных провинций, выигравший шестьдесят три битвы, один из двух граждан, получивших право носить красное в силу мастерства в военном деле, а не из-за богатства, создатель варитаев и куритаев, первый, получивший благословение Союзника. Как по-твоему, впечатляющие достижения?

— Он убил столько же людей, сколько и ты?

Императрица криво ухмыльнулась и погладила голову.

— Сестричка, он убил больше нас вместе взятых, а мы с тобой ведь убили немало.

Ни о чем не думай, ничего не чувствуй.

— Если он принял благословение Союзника, то где же он? Я думала, что ваша братия живет вечно.

— Даже дар Союзника не защитит от умелого клинка и не гарантирует надежной верной службы, — ответила императрица и посмотрела на коленопреклоненного человека в цепях.

Она махнула рукой, и арисаи подняли человека на ноги, толкнули к ней. Он не казался раненым, но его голова бессильно болталась, он горбился, двигался словно обессилевший и молчал. От него исходил смрад, на ногах виднелись бурые пятна. Похоже, сфинктер у него расслабился от страха.

Арисаи поставили смердящего человека на колени перед императрицей.

— Сестричка, позволь представить тебе генерала Лотарева, командующего третьей воларской армией. Я одела его в красное и обещала благословение Союзника, если генерал доставит мне золотоволосую суку — желательно живой и в цепях, хотя труп тоже сгодится. Но его героические солдаты удрали с поля боя с такой скоростью, что они, наверное, уже на восточном побережье.

Императрица присела, схватила неудачливого генерала за волосы и запрокинула голову назад. Мертвенно-бледное лицо генерала дергалось, глаза закатились. Похоже, несчастный ошалел от страха.

— Лотарев, зачем ты вернулся? — добродушно спросила императрица.

Рива подумала, что генерал вряд ли понимает ее. Дело даже не в том, что она говорила на языке Королевства. Генерал сейчас был не в состоянии понять хоть слово на каком угодно языке.

— На что ты надеялся? Неужели тебя привело чувство долга? Наверное, годы службы затуманивают мозг. Столица в опасности, ты помчался предупредить меня, невзирая ни на что. Небось рассчитывал на статую за героизм?

Она наклонилась к нему, взялась за небритый подбородок, заговорила тише:

— Разве ты не понимаешь? Пусть сука-блондинка перебьет всех до последнего в этом городе и сотрет его в порошок. Я посмеюсь. Мне нужна она и только она.

Императрица крепче взялась за волосы, дернула — и генерал жалобно заскулил.

— Знаешь, она однажды забрала кое-что у меня. Так что с нее причитается. Много причитается.

Она выпустила его волосы, встала и задумчиво посмотрела на статую.

— Все же твоя добросовестность не должна остаться без награды. Я хочу избавить тебя от Трех смертей и дать тебе вожделенную статую. А изваяет ее опытная рука моей младшей сестры.

К Риве подошел арисай, протянул топор с широким лезвием, другие подтащили генерала, опустили на колени. Тот покорно нагнулся, подставил шею.

Не обращая внимания на топор, Рива посмотрела на императрицу и сказала:

— Нет.

— В самом деле? — удивилась та. — Так странно. Доклады из Алльтора весьма недвусмысленно живописали твое пристрастие развлекаться именно таким образом.

В памяти Ривы опять всплыла голова вольного мечника, летящая за стену, брызжущая кровью, очередь пленников у эшафота, их слова. Ты не лучше нас. Нет, ни о чем не думай, ничего не чувствуй.

— Сама убивай своих, — буркнула Рива.

— Но я хочу, чтобы мы лучше поняли друг друга, — искренне проговорила императрица, коснулась кандалов Ривы. — Кровь сблизит нас. Этот урок я усвоила от своего любимого. Со временем мы станем семьей…

Рива отдернула руки, и ярость заставила память выплеснуться. Вот тайный зал Варулека, лук Аррена. Как же он славно ляжет в ладони, когда придет в время!

Ох. Ни о чем не думай, ничего не чувствуй!

— Сестричка, что это? — уже знакомо наклонив голову, осведомилась императрица. — Ты замышляешь против меня? Интригуешь? С кем?

Рива закрыла глаза, вздохнула, заставила себя успокоиться, вспомнить Велисс в тот день, когда они наблюдали за неуклюже упражнявшейся Эллис в саду. Тогда Велисс сказала, что никогда не просила ничего обещать. Но сейчас просит остаться живой и возвратиться к ней.

— У меня уже есть семья, и ты никогда не станешь ее частью.

— А Лиеза? Она заслуживает стать частью твоей семьи? Что ты скажешь той женщине, когда вернешься? Может, мне спасти тебя от сложностей? Я могу приказать, чтобы Лиезу привели сюда, и у статуи моего отца появится девичья голова вместо головы труса.

Рива вырвала топор у арисая, развернулась к императрице — та легко и изящно отскочила и радостно засмеялась, затем указала на коленопреклоненного генерала и мрачно произнесла:

— Хватит играть. Время заняться скульптурой.

— Тебя опять заставили драться? Ты ранена? — глядя на окровавленную блузу Ривы, спросила подбежавшая Лиеза.

— Нет, — буркнула Рива и отошла.

Ей внезапно стало все равно, смотрит Лиеза или нет. Рива содрала блузу, сбросила брюки, наполнила ванну водой, выскребла себя дочиста.

Генерал смотрел на нее, разинув рот, на подбородок свисала слюна. Наверное, он все-таки что-то понял.

От рук Ривы расплывалось кровавое пятно. Ведь столько раз уже убивала. Отчего так скверно именно сейчас?

Потом пришла Лиеза и выстирала блузу. Девушка не пыталась залезть в воду, не заглядывала в глаза, но сидела на корточках у воды и терла ткань мылом.

— Ты когда-нибудь убивала? — спросила Рива. — Я знаю, что ты пыталась убить императрицу. У тебя раньше получилось хоть с кем-нибудь?

Лиеза искоса глянула на нее и помотала головой.

— Ну, чтобы убежать отсюда, тебе, возможно, придется убивать. Когда начнется, я не смогу защитить тебя.

— Я не хочу уходить без тебя, — не переставая тереть, проговорила Лиеза.

— Это не игра! — крикнула Рива и ударила ладонями по окровавленной воде. — Мы не в чертовой легенде! Ты умрешь здесь, и я не смогу спасти тебя!

Лиеза вдруг оказалась на спине, придавленная тяжестью Ривы, тревога в глазах сменилась страхом. Рива и не помнила, как выскочила из ванны.

Когда Рива занесла топор, Лотарев ничего не сказал. Когда лезвие прорубило позвоночник, послышался хруст. Так же хрустело и у того вольного мечника, и у пленников. Все они — прогневившие Отца грешники…

Рива задрожала, попятилась, прижалась спиной к стене, подтянула к себе колени и уткнулась в них лицом. Лиеза подошла, уселась рядом, ее пальцы коснулись влажных волос и гладили до тех пор, пока Рива не подняла голову.

Лиеза поцеловала робко и неумело, совсем не как Велисс…

— Я не могу, — прошептала Рива и отодвинулась.

— Это не для тебя, — прошептала Лиеза и поцеловала настойчивей.

Сердце Ривы заколотилось. Она понимала, что должна отодвинуться, оттолкнуть, но руки сами раскрылись навстречу, обняли, притянули к себе. Лиеза чуть отстранилась, посмотрела Риве в глаза и прошептала:

— Пожалуйста, ради меня.

Варулек явился после завтрака с дюжиной рабынь. Одни принесли одежду, другие — гребни и различные составы для укладки волос и макияжа. Рабыни одели Риву в нечто вроде доспехов, судя по крою, сделанных специально для нее. Панцирь из жесткой кожи плотно прилегал к груди, но был так тонок, что уберег бы разве что от скользящего удара. Юбка из кожаных полосок с медными заклепками на концах тоже почти не давала защиты. Рива быстро поняла, что ее облачили не в доспехи, но в подходящий для роли костюм. Имитация доспехов хотя бы не стесняла движений, и это утешало.

Лиезу одели в длинное платье из гладкого тонкого шелка, светло-фиолетовое, под цвет глаз. За недели заточения волосы у нее отросли длинней, чем позволялось рабыням. Их умастили, роскошно уложили, а получившийся пышный, глянцевито поблескивающий каскад увенчали серебряной диадемой.

— Авиель была королевой, — объяснил Варулек. — Ей даровала трон старшая сестра, предпочитавшая сражаться, а не править. Когда дермос разожгли похоть Ярвека и он унес Авиель во тьму, они соорудили ловушку, не попасть в которую Ливелла не могла.

Рива посмотрела Лиезе в глаза, и та спокойно улыбнулась. Она перестала бояться.

Когда Рива проснулась, она вспомнила прошедшую ночь, подумала о Велисс и смешалась, мучимая стыдом и совестью, оттолкнула Лиезу, вскочила и принялась нервно расхаживать по комнате, тщетно выискивая в памяти подходящую цитату из Десятикнижия, которая бы утешала предателей. А Лиеза отнюдь не показалась растерянной, встала и подошла, поцеловала снова.

— Нет, — сказала Рива и отвернулась, но, не желая обидеть, взяла девушку за руку. — Сегодня мы будем упражняться. Позанимаемся в последний раз перед тем, как они придут за нами.

Риву быстро разозлили хлопоты рабынь, и она даже гаркнула на матрону, пытавшуюся втереть ей в щеки темно-красный порошок. Тогда Варулек отослал рабынь.

— Вряд ли императрица заметит несовершенство образа, — сказал он, когда те ушли.

Затем он посмотрел на куритаев у двери — наверное, чтобы удостовериться в том, что их не сменили арисаи.

— Ходят слухи, что твоя королева в пятидесяти милях от города. Народ в панике, а у императрицы повсюду шпионы. Вчера сотня свободных получила казнь Трех смертей. Императрица приказала всем взрослым гражданам посетить представление с твоим участием.

— Лук, — произнесла Рива.

— Под балконом императрицы есть дверь. На притолоке нарисован орел с распростертыми крыльями. Лук в песке ровно в пятидесяти шагах по прямой от двери. У тебя будет шесть стрел.

«Если повезет, это на пять больше, чем мне понадобится», — подумала Рива и указала на Лиезу:

— У меня есть условие. Если я погибну, ты выведешь ее с арены и доставишь к королеве. Лиеза подтвердит, что твои слова правдивы.

— Перед нами опасная задача. Я ничего не могу обещать, — сказал он и запнулся под взглядом Ривы. — Хорошо, я сделаю, что смогу.

Когда их вывели на арену, завыли трубы. Трибуны и террасы были переполнены. Казалось, еще немного, и люди посыплются вниз. Но все молчали. Слышался лишь тихий шелест дыхания. Рива заметила многочисленные проблески красного и черного среди толпы — умело расставленные куритаи и арисаи. Императрица взяла зрителей за горло, чтобы никто не посмел сбежать. Рива внимательней присмотрелась к людям на нижнем ярусе. Никакой кровожадности, на лицах только страх и тоска. Горожане запуганы и ожидают самого скверного.

Но зачем такое? Заставить людей возненавидеть то, что они любили прежде?

Пара куритаев подвела Лиезу к новой конструкции в центре арены: круглому помосту из трех деревянных ступеней, раскрашенных под мрамор. Куритай прикрепил цепи Лиезы к прочному столбу посреди верхней площадки помоста, а охранники Ривы воткнули в песок перед нею копье с широким лезвием и короткий меч, сняли цепи и быстро побежали к ближайшему выходу.

Трубы умолкли, и в звенящей тишине из сумрака на край балкона вышла императрица.

— Почтенные горожане! — воззвала она, и в ее голосе не было прежней насмешки. Теперь в нем звучало торжество и ликование — добросердечная правительница щедро одаривала верный народ. — Подобного представления не видело целое поколение воларцев. Совет не выполнял должное, его члены лишь набивали свои карманы и лишали вас заслуженной радости. Но теперь восхвалите же щедрость вашей императрицы! Я даю вам легенду о Ярвеке и Ливелле!

Она распростерла руки, и толпа закричала. Риве этот крик показался хриплым стоном мучимого тысячеглавого монстра. Люди на нижнем ярусе вопили что есть мочи, задыхались и захлебывались, чтобы продемонстрировать верность и усердие. Арисаи презрительно ухмылялись.

Императрица опустила руки, и мгновенно воцарилась тишина.

— Известно испокон веков, — торжественно и печально, нараспев заговорила она, — что дермос измыслили увлечь добрую королеву Авиель в темнейшее подземелье.

Императрица величественно указала на Лиезу, прикованную к столбу на верхней площадке помоста.

— И там, грозя жуткими муками, они сковали ее, зная, что любящая сестра не устрашится никаких опасностей, дабы вернуть Авиель к свету. Пусть все восхвалят Ливеллу, храбрейшую из охранителей!

Перст императрицы указал на Риву, и толпа снова разразилась мучительным ликованием.

— Но дермос злокозненны в хитроумии, — продолжила императрица, когда улегся гомон. — Они искусили сильнейшего из охранителей, разожгли в нем злобу и похоть, превратили его в своего самого гнусного и свирепого слугу! Узрите же Ярвека!

На другом краю арены грохнула дверь, толпа завизжала, затем умолкла, будто не случилось ничего примечательного. Может, это новая шутка императрицы, способ подстегнуть страх перед тем, как явить очередной кошмар? Но императрица с явным раздражением смотрела на распахнувшуюся дверь.

Затем раздался рев. Он наполнил арену сверху донизу, пронизал Риву до костей, но не яростью, а болью. В крике слышалось отчаяние, и безнадежность, и лютая мука.

Варулек сказал, чего ожидать, но никакие слова не смогли бы передать открывшееся зрелище. Однажды Рива и Ваэлин странствовали с менестрелями и видели обезьянок, мелких проказливых тварей, любящих шипеть и царапать пальцы, неразумно просунутые в клетку. На вечернем представлении хозяин играл на флейте, а обезьянки танцевали, верней, прыгали вразнобой, почти не слушая музыки. Риве показалась абсурдной сама мысль о том, что вышедшее на арену чудовище родственно тем жалким бесенятам. А может, легенда про дермос — вовсе не сказка и монстры из подземелий в самом деле существуют?

Чудовище бежало — а верней, скакало галопом — на четырех лапах и подняло облако пыли. Когда та осела, на террасах ахнули. Варулек назвал чудовище «большой южной обезьяной». Даже стоя на четвереньках, оно было восьми футов высотой. Свалявшаяся буро-рыжая шерсть свисала густыми клоками с рук и плеч. «Лишь на мощной мускулистой спине она была короткой, серо-стального цвета.

Создание заревело снова, обнажив толстые тупоконечные зубы цвета слоновой кости, встало на задние лапы — и Рива увидела на его теле множество глубоких, скверно заживших шрамов. Обезьяна подняла передние лапы, и на кистях обнаружились кожаные ленты, блеснула сталь.

— По правде говоря, они мирные твари, — рассказывал Варулек. — Они редко выходят из своих лесов и долин, едят только листья и боятся людей — не без причины. Трудно найти достаточно свирепую обезьяну, подходящую для роли… но уж когда находят, результат впечатляет. Зверя жестоко дрессируют, и затем он, как правило, хорошо понимает, что от него требуют, и знает, как использовать стальные когти, которые привязываются на лапы.

И в самом деле, обезьяна на диво разумным взглядом обвела арену, внимательно присмотрелась к Лиезе, затем к Риве. Очевидно, зверь действительно понимал, чего от него хотят, и знал, что делать. Он поскреб песок стальными когтями и атаковал.

Рива кинулась вперед, подхватила меч и копье. Зверь побежал прямиком к Лиезе и в несколько размашистых шагов оказался подле нее. Девушка застыла, словно оцепенелая. Видимо, все уроки позабыла от ужаса. Но, когда обезьяна приблизилась, Лиеза нырнула вправо и откатилась. Стальные когти ударили в столб, вырвали крепление цепей. Лиеза встала и, как учила Рива, собрала цепь.

Обезьяна ударила лапами в песок, чтобы остановиться и развернуться, и зарычала. Лиеза пронзительно взвизгнула, хлестнула врага цепями, подняла клуб пыли — но обезьяна, не смутившись, атаковала снова.

«Не сейчас! — взмолилась про себя Рива. — Не уклоняйся слишком рано!»

Однако Лиеза уклонилась вовремя, прыгнула вправо и пригнулась, пропустила удар над собой, побежала к помосту, заскочила наверх, пригнулась за столбом. Обезьяна неслась следом. Когти врезались в дерево над головой рабыни, осыпали ее ворохом щепок. Зверь отстранился и занес обе лапы для убийственного удара.

Короткий меч Ривы, крутясь, полетел к зверю и воткнулся в левую ногу чуть ниже колена. Обезьяна заревела, отшатнулась, рухнула на спину, замолотила лапами по песку, скрылась в облаке желтой пыли.

— Ты ранена? — присев рядом с Лиезой на корточки, спросила Рива.

Та ошарашенно поглядела на Риву, затем неожиданно усмехнулась:

— Знаешь, сегодня я тоже Ливелла!

Риве захотелось рассмеяться от радости и гордости за ученицу, но желание тут же пропало, когда обезьяна вынырнула из пыльного облака, заревела и зубами выдернула меч из раны.

— Оставайся позади меня! — приказала Рива.

Обезьяна пошла вокруг помоста, прихрамывая, ее нога обильно кровоточила. Рана замедлила движения, но не остудила пыл. Теперь зверь глядел только на Риву, и его взгляд был обескураживающе расчетливым. Тварь явно понимала, что кому-то из них двоих придется умереть на этой арене.

Атаковала обезьяна внезапно, обрушила на помост вихрь ударов. Ступени из фальшивого мрамора разлетелись в щепки. Зверь разрушил все, что могло укрыть Риву с Лиезой, а затем атаковал их, шел вперед и бил лапами. Рива отскакивала, Лиеза тоже, но с каждым разом все медленней. Она уже устала.

Рива поняла, что умная обезьяна на то и рассчитывает, хочет изнурить противника.

— Нужно отвлечь ее, — увернувшись от очередного удара, крикнула Рива Лиезе.

Следующий удар Рива сумела отразить копьем и заставила зверя отойти на несколько футов. Но тот не слишком испугался и тут же снова напал.

— Когда она нападет в следующий раз, нырни налево и ударь цепью, но лишь раз, а потом беги!

Опершись на больную ногу, обезьяна застонала, развела лапы со стальными когтями, словно лезвия ножниц. Когда они сомкнулись, Рива нырнула вправо, оставив на лезвиях кусок своей косы, и глянула на Лиезу. Отлично! Девушка уже вскочила и крутила цепью. Обезьяна развернулась к ней, Лиеза закричала от натуги, хлестнула обеими руками. Стальной хлыст взлетел, ударил в морду зверю. Рива заметила, как обезьяна дернула головой — цепь повредила глаз.

Обезьяна заревела так, что заложило в ушах, бросилась на Лиезу, та кинулась наутек, но через несколько шагов споткнулась, упала на песок. Зверь восторженно рыкнул, пригнулся, чтобы прыгнуть на жертву, — и открыл спину Риве. Та побежала, уперлась тупым концом копья в песок, взлетела и запрыгнула обезьяне на плечи, вцепилась левой рукой в густую шерсть на шее. Тварь задергалась, попыталась стряхнуть врага, будто назойливую муху, махнула когтями, просвистевшими в дюйме от Ривы, закружилась, так что ноги девушки сорвались, заболтались в воздухе, — и вдруг зашаталась, упала на колено.

Лиеза, выгнув от напряжения спину, тянула цепь, обвившуюся вокруг раненой ноги зверя: кровь лилась толчками. Обезьяна тщетно пыталась поддеть когтем впившуюся в рану цепь.

Рива отпустила шерсть, утвердилась на спине животного, занесла копье обеими руками и вонзила широкое лезвие в загривок, между позвоночником и лопаткой, налегла всем весом, скрипнула от натуги зубами. Лезвие заскрежетало по костям, задрожало, разрезая сухожилия, — и вылезло из груди.

Рива спрыгнула на песок. Изо рта обезьяны вырвался хриплый удивленный стон. Она выпрямилась, посмотрела на окровавленное лезвие, на Риву, пригнувшуюся, готовую отскочить. Глаза зверя затуманились от боли. Он понял, что сейчас умрет, — и примирился со смертью еще до того, как упал на колени и захрипел от хлынувшей в легкие крови.

Рива осмотрелась. До балкона императрицы — сотня шагов. Та стояла у края иискренне радовалась. Ее взгляд был полон гордости за сестру. Толпа завыла и заорала — на этот раз не по приказу. А на верхних ярусах не было лучников. Варулек исполнил обещание.

Рива выпрямилась и пошла к балкону — а вернее, к орлу над дверями. С террас посыпались цветы, радужным ковром устилая песок вокруг. Рива чуть не застонала от отчаяния. Ничего же не найдешь!

Но тут она заметила продолговатый выступ на песке, лишь отчасти скрытый розами, и посмотрела на императрицу. Та кивнула.

«Ни о чем не думай, ничего не чувствуй», — повторила про себя Рива.

Не отводя взгляда от императрицы, Рива опустилась на колено, погрузила пальцы в выступ и ощутила грубую ткань. Пальцы сжались, дернули, песок полетел в стороны, и в руке Ривы оказался лук, а рядом с ним…

…Рядом с ним — всего одна стрела.

Рива закрыла глаза, выдохнула. Всего одна стрела.

Рядом что-то мягко стукнуло о песок.

Рива открыла глаза и уставилась на безжизненное лицо Варулека. Из обрубка шеи еще сочилась кровь. Смотритель умер считаные мгновения назад.

Ожидая увидеть императрицу заслоненной стеной арисаев, Рива посмотрела на балкон. Но императрица стояла там же, где и прежде, в опасной близости к краю, да еще и раскинув руки.

— Сестричка, ты очень умело укрылась от моей песни. Но смотритель не смог.

Распахиваясь, синхронно лязгнули все двери арены. Оттуда выскочили арисаи, помчались бегом, и целых полсотни мгновенно выстроились кольцом вокруг Ривы, Лиезы и умирающей обезьяны. Лиеза кинулась к Риве, но рабыню схватили трое арисаев. Они рассмеялись, держа ее, плюющуюся и извивающуюся, и поставили на колени.

— Я довольна, что сумела подарить моей сестре что-то, ставшее ценным для нее, — заключила императрица.

Она стояла так близко, беззащитная, открытая мишень.

— Но если уж нам суждено делить власть, то, как я вижу, тебе нужен урок. Власть никогда не дается без крови. Амбиции требуют жертв. Арисаям приказано насиловать Лиезу перед тобой день и ночь напролет, а потом ее предадут казни Трех смертей. Но ты можешь спасти ее от такой участи.

Императрица указала на лук.

— Сестричка, похоже, перед тобой встал выбор.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Френтис

— Порт Волара — самый защищенный в мире, — тыча в карту затянутой в перчатку рукой, говорил владыка флота.

Края старой карты обтрепались, но рисунок на вощеном пергаменте был четким и удобочитаемым.

— По обе стороны от входа в гавань стоят башни, высокие стены защищают мол с обеих сторон. В самом порту шесть фортов, в каждом — батальон варитаев.

Карта затрепетала на ветру, и пришлось придавить ее кинжалом. С рассветом принесло угрожающие тучи, похолодало. Френтис видел страх на лицах мельденейских моряков, работающих на мачтах «Красного сокола». Все опасались новой чародейской бури. Но Элль-Нурин лишь отмахнулся.

— Я ходил через этот пролив сотни раз. Тут летом постоянно налетают шквалы, и в них нет абсолютно ничего колдовского.

— И как, по-вашему, нам атаковать подобное место? — спросил Каравек владыку флота. — Я не хочу посылать своих людей на погибель.

— Само собой, погибать ни к чему, — согласился Элль-Нурин, и его палец уперся в мелкий залив в пяти милях от города. — Это Зазубрина Брокева, любимое место контрабандистов во все имперские времена.

Вперед выступил капитан — судя по одежде, азраэлец — и с сомнением поглядел на карту.

— Тут вход шириной едва в три корабля, — буркнул он.

Элль-Нурин ничего не ответил, лишь посмотрел на капитана.

Тот скрипнул зубами и добавил: «Милорд».

— Мы будем высаживаться по очереди, сгруппируемся на пляже и пойдем на Волар с востока — самого неожиданного направления, — объявил Элль-Нурин.

— Императрица безумна, но не глупа, — сказал Френтис. — Она могла предвидеть этот ход. Мы можем оказаться перед укреплениями.

— Именно потому треть наших кораблей, не загруженная солдатами, с рассветом встанет у порта, изображая приготовления к нападению. Думаю, скорее всего, императрица сосредоточит войска у порта.

— Но они могут сделать вылазку и попытаться разбить наш флот по частям еще перед высадкой, — заметил азраэльский капитан.

— Благодаря чудесным машинам госпожи Алорнис и нашему значительному численному превосходству я уверен, что мы сможем отбить любую вылазку, — сказал Элль-Нурин. — Брат Френтис, я предоставляю вам определять порядок высадки.

— Хорошо, — согласился тот. — Сперва идут мои люди, затем политаи, последними — люди Каравека.

— Эй, брат, желаешь всю славу себе захапать? — с видимым облегчением высказался Каравек.

Элль-Нурин выпрямился, горделиво задрал подбородок, уставился на восток и произнес речь:

— Милорды, капитаны флота и почтенные союзники, настал час нанести смертельный удар гнуснейшей из империй, ибо мы явились сюда со справедливостью в сердцах и свободой в душах. Пусть знают все пришедшие с нами: впереди — наша судьба, и от нее не уйти!

Владыка флота умолк и застыл в величественной позе — наверное, ожидал бурных аплодисментов. Но все молчали. Когда тишина сделалась невыносимой, он прокашлялся и деловито сказал:

— Господа, приступайте к своим обязанностям.

— Ну и засранец, — пробормотал Дергач, когда они с Френтисом спустились с мостика. — Брат, мы и вправду обязаны слушать его приказы?

— Он засранец, но далеко не дурак. Его план хорош. Пусть наши узнают об этом.

Дергач кивнул и уже хотел уйти, но, похоже, его внезапно посетила идея.

— Брат, я всегда думал: ну, а какой у меня-то чин?

— Чин?

— Ну да. Вы, к примеру, брат, Иллиан — сестра, а засранец — владыка флота. А я что такое?

— Если хотите, можете зваться сержантом.

Дергач шевельнул мохнатой бровью и разочаровано проговорил:

— У меня народу столько, сколько сержантам и не снилось. Почитай, две сотни.

— Ладно, капитаном. Капитан Дергач, Свободные королевские отряды. Как звучит?

— Как хорошее жалованье и солидная пенсия.

— Ну, я думаю, — рассмеялся Френтис.

— Брат, вы уж простите меня за ту взбучку, — улыбнувшись, очень серьезно сказал новоиспеченный капитан. — Как-то не было случая извиниться. Я ж тогда все время был в подпитии. Наверное, трезвым не ходил ни дня до падения Варинсхолда.

— Капитан, это было очень давно. Вы не могли бы отправиться к своей роте?

Френтис пошел искать сестру Мериаль и обнаружил ее в компании курительной трубки на корме. Сестра выпускала дым в бойницу. Завидев брата, Мериаль протянула ему трубку.

— У мельденейцев всегда есть первостатейный альпиранский пятилистник. Я уже год не тянула ничего настолько крутого.

Френтис махнул рукой — мол, не надо.

— Есть новости от супруга?

— Ну да, конечно. Эх, что-то я разбаловала себя, — вдруг заявила Мериаль, глубоко затянулась, моргнула, и ее водянистые глаза слегка затуманились.

— И что сообщают?

Сестра закашлялась, захлопала себя ладонью по груди.

— Королева снова победила. Это у нее уже привычка — побеждать. Назвали Битва Цветов, уж не знаю почему. В общем, с сегодняшнего утра дорога на Волар свободна. Через два дня они будут там.

Френтис подумал о видениях с госпожой Ривой на арене, о ночных кошмарах. Приведи целителя, хм…

В Новой Кетии Френтис снова начал принимать зелье брата Келана. Лучше уж не видеть снов, не выдавать своих намерений. Хотя тогда ничего не узнаешь и о ее планах.

Но ей все равно, придет армия в Волар или нет. Приближение королевы ее тоже не волнует. И что же императрица замышляет теперь?

— Насколько я поняла, мы высаживаемся первыми, — сказала Мериаль.

— Высаживаются мои люди. Вы можете остаться на корабле.

— И какого хрена? Я проплыла полмира не для того, чтобы отсиживаться на корыте. Да и надо поквитаться за аспекта Каэниса.

— Вы умеете обращаться с оружием?

Она хохотнула и снова затянулась, крякнула от удовольствия и лукаво проговорила:

— Эх, брат, ты еще увидишь, с чем и как я умею обращаться. Только держись подальше, когда будешь смотреть.

Зазубрину Брокева окаймляли высокие скалы. За пляжем круто поднимался склон, выводящий к обширному полю красноцвета. Свет едва забрезжил на горизонте, легкий дождик обещал скверную погоду.

— Красный брат, всего пригоршня врагов на тех высотах, и залив превратится в бойню, — сказал Лекран.

Френтис не ответил. Он внимательно рассматривал скалы. Был отлив, гребцы гнали лодку, не обращая внимания на громкий плеск. Теперь скорость стала важнее скрытности. Ни на скалах, ни на высоте над пляжем не было заметно движения.

— Помни, какими бы ни оказались потери, нельзя задерживаться внизу ни на секунду, — предупредил Френтис Лекрана.

Френтис разместил гарисаев и всех лучников в первых лодках. Следом плыли люди Дергача и Иллиан с приказом как можно скорее занять утесы над морем. Мастер Ренсиаль вызвался ехать с Дергачом, наверное, в надежде побыстрее раздобыть коня.

Френтис выскочил, как только днище заскребло по песку. Лучники выпрыгивали из лодок, натягивали тетивы и стояли по колено в воде, высматривая врагов наверху, пока товарищи спешили на сушу. Гарисаи шли быстро, взбивая вокруг себя пену, выбрались на песок и не услышали ни знакомого шипения падающего ливня стрел, ни криков тревоги. Френтис не позволил себе отдохнуть на берегу, помчался наверх и остановился лишь у края склона. Гарисаи поднялись следом, выстроились, закрылись щитами — напрасно. Вокруг расстилались поля красноцвета, темно-багрового в предрассветном сумраке. На них не было ни единой живой души. Восходящее солнце тронуло первыми лучами далекие башни на западе, и те серебристо засверкали.

— Волар, — со странной почтительностью произнес Лекран. — Я столько лет был рабом империи — и лишь сейчас увидел его.

«Возможно, и в последний раз, — подумал Френтис. — Когда королева закончит свое дело, от столицы может не остаться ровно ничего».

От этих мыслей шевельнулась память, подсунула образ той матери в сером и ее девочки. Френтис вздрогнул и посмотрел вниз, на пляж. Люди Дергача и Иллиан уже высадились и делились на команды, чтобы лезть на утесы. Политаи быстро приближались к берегу, в последней лодке виднелась курчавая голова Плетельщика.

Приведи целителя…

— Дело пахнет скверно, — с подозрением осматривая цветущие поля, заметила Ивельда. — Хоть бы разведчики вышли поприветствовать нас. Куда они все подевались?

Френтис смотрел, как под лучами утреннего солнца выныривают из тени обширные воларские пригороды. Никаких стен — но ведь и дом можно с легкостью превратить в крепость.

— Думаю, через час мы узнаем ответ, — сказал он.

Первое тело отыскалось в двух милях от залива. Одетый в серое парень лет пятнадцати лежал среди цветов. Умер он всего часа два назад от удара копьем в спину. Судя по углу, удар нанесли с коня.

— Тут неподалеку еще трое, мужчина, женщина и ребенок, — сообщила Ивельда. — Кто-то перебил всю семью.

Отряд приближался к пригородам плотным строем: гарисаи впереди, разведывали дорогу, рота Дергача справа, Иллиан — слева. Затем плотной массой шли люди Каравека, замыкали строй политаи. Френтис заставлял идти на пределе сил. Двигаться без кавалерийского прикрытия на флангах казалось крайне опасным. По пути они то и дело находили тела, большинство одетых в серое, но попадались и рабы, и пару раз — одетые в черное. У большинства раны на спинах. Убивали бегущих. Когда подошли к домам, Френтис насчитал сотню трупов, а потом бросил считать.

Что же она творит?

Трупы лежали в дверях, на каждом углу, кровь текла в сточных канавах — людей убили совсем недавно. На телах по одной ране, редко — по две. Их умело и просто забивали, будто скот, всех без разбора, невзирая на возраст и пол. Дети лежали со стариками, рабы — с надсмотрщиками.

— Я знаю, что наша королева хотела правосудия, но это… — проговорил Дергач и покачал головой.

— Это не королева, — возразил Френтис. — Императрица выпустила своих арисаев.

— Этих красных ублюдков? Я думал, мы перебили всех.

Френтис вспомнил и умилился собственной наивности и глупости. Еще девять тысяч, надо же. Наверное, им всем приказали говорить одну и ту же ложь, если их захватят живьем.

— Брат, варитаи и вольные мечники — это одно дело. Даже с куритаями можно драться. Но против красных мои не выстоят, — сказал Каравек.

— Тогда возвращайтесь на берег и умоляйте владыку флота, чтобы отвез вас домой, — глядя на заваленную трупами улицу, буркнул Френтис. — Капитан Дергач, выберите самых быстроногих гонцов и пошлите их в Зазубрину с посланием для лорда Элль-Нурина. Пусть он отправит сюда всех моряков, способных держать меч. Элль-Нурин отыщет нас на арене.

Они услышали пронзительные крики и предсмертные стоны, эхом катившиеся по улицам. Френтис повел вперед гарисаев, послал Дергача с Иллиан на фланги, а лучников — на крыши. Через сотню ярдов открылась площадь, устроенная с чисто воларской любовью к аккуратности и правильности: ровные газоны, рассеченные симметричной сетью мощенных камнем дорожек, статуи. В центре площади обнаружилась плотная толпа горожан — их методично убивали две сотни арисаев. Людей окружили и деловито истребляли, толпа таяла с каждой секундой, арисаи ступали по плотному ковру тел.

— Я не предполагал, что тебе придется драться за них, — сказал Френтис и подал мечом сигнал лучникам.

— Красный брат, ты же знаешь, я дерусь за тебя, пока это все не кончится, — ответил Лекран и крутанул топор.

Лучники выстрелили. С дюжину арисаев повалились наземь. Френтис бросился на врага. Гарисаи дружно заорали и побежали за вождем.

«Да, пока это все не кончится, — подумал он. — Но кончится оно сегодня. Раз и навсегда».

Арисай отлетел от протянутой руки сестры Мериаль, врезался в стену, сполз наземь — бездыханный, с застывшим в судороге лицом. На панцире виднелся черный выжженный отпечаток ладони, от него поднимался серый дымок. Сестра посмотрела на Френтиса, устало улыбнулась, пошевелила пальцами.

— Как я, брат, гожусь при случае, а?

— Берегись! — крикнул он, схватил ее за плечо, оттолкнул.

Из скрытой тенью двери выскочил арисай с занесенным коротким мечом, ухмыляющийся, как и вся их порода. Френтис отбил меч, мгновенно развернулся, полоснул арисая по глазам и прикончил ударом в глотку. Враг пошатнулся, глумливо захихикал и упал.

Френтис устало выдохнул и окинул взглядом улицу, от начала и до конца усыпанную трупами. Неподалеку на трупе арисая лежала мертвая Ивельда, напоследок воткнувшая кинжал во вражескую глотку. Люди Френтиса пробивались по улицам уже целый час, заставляли арисаев оторваться от избиения горожан и драться. Когда улицы стали у́же, бой превратился в кровавый хаос. Арисаи оказались сущими дьяволами, атаковали из засад, поодиночке или парами, неожиданно выскакивали из проулков, дверей и окон и, хохоча, упивались убийством, пока сами не падали, сраженные множеством ударов либо получившие меткую стрелу сверху. Бойцы Френтиса хорошо усвоили урок Новой Кетии. Дорогу расчищали прыгающие с крыши на крышу лучники, расстреливающие арисаев внизу.

Френтис заметил у северного края улицы Лекрана с полудюжиной гарисаев и побежал к нему, Мериаль, пошатываясь, заторопилась следом. Она уже прикончила трех арисаев. Еще пару раз воспользовавшись Даром, она может свалиться от изнурения.

— Последние трусы из Новой Кетии наделали в штаны и убежали, — кривясь от отвращения, пробурчал Лекран. — Я прикончу Каравека своими руками.

— Трудно тебе будет, — прохрипела Мериаль. Едва держась на ногах, она вцепилась в косяк двери. — Я видела, как его убили, в двух кварталах отсюда.

Кто-то закричал сверху, позвал Френтиса по имени. Тот осмотрелся и заметил на крыше двухэтажного дома поблизости стройный силуэт Иллиан. Она махнула арбалетом в сторону улицы, выходившей на площадь, и крикнула:

— Плетельщик! И мастер Ренсиаль!

Френтис махнул гарисаям и выбежал на площадь, сплошь усыпанную трупами рабов и свободных, обломками повозок и тачек. На северном краю полсотни политаев выстроились в плотный клин и упорно наступали на нестройную толпу арисаев. Тех собралась сотня с лишним. Политаи двигались с вбитым за годы тренировок мастерством, широколезвийные копья торчали, будто иголки дикобраза. Посреди строя виднелась белокурая голова Плетельщика. Встретившись лицом к лицу с бывшими собратьями, арисаи отчего-то напрочь теряли свое всегдашнее безумное веселье. Они с дикой яростью кидались на ощетинившийся копьями строй и почти все умирали на точно бьющих остриях. Лишь некоторым удавалось прорваться, зарубить одного либо двоих — и самим пасть под ударами со всех сторон.

Сперва Френтис удивился упорству политаев — ведь на площади больше некого спасать, — но затем увидел среди врагов одинокого всадника, с необыкновенным мастерством разворачивающего коня, рубящего направо и налево в вихре алых брызг. Но Ренсиаль был один в окружении многих.

Френтис забыл об осторожности и кинулся на арисаев, рубил обеими руками, вертелся вьюном, сек и полосовал, а гарисаи шли следом. Френтис услышал слитный крик политаев — не радостный, ибо радоваться они еще не умели, но выражающий готовность. Арисаи валились наземь, а политаи быстро приближались к одинокому всаднику.

Френтис нырнул под удар, проткнул панцирь арисая, но тот отказался умирать, вцепился в правую руку, оскалил окровавленные зубы, дружелюбно улыбнулся и прохрипел: «Здравствуй, отец». Пальцы сдавили руку будто клещами.

Его собрат кинулся на Френтиса, целясь в шею, но меч нелепо вздернулся вверх, когда во лбу арисая вдруг оказалась стрела. Тот скосил глаза, посмотрел на стрелу, пустил слюни, и тут Лекран отрубил ему ноги, а затем отсек вцепившуюся во Френтиса руку. Тот вырвался из смертельных объятий, развернулся, увидел Иллиан и махнул ей, но та уже перепрыгнула на соседнюю крышу, поближе к одинокому всаднику.

Что с Ренсиалем?

Френтис ожесточенно рубил и колол, стрелы падали дождем, Лекран шел рядом, гарисаи за ним, на крышах появлялось все больше лучников. Ряды арисаев между Френтисом и Ренсиалем стремительно редели. Вот сразу трое упали, пронзенные стрелами, дорога освободилась, Френтис прыгнул — и закричал от отчаяния и ярости. Арисай сумел всадить меч в конский бок. Конь дико заржал, вздыбился и рухнул, задрыгал ногами. Арисаи вокруг подняли мечи и рассмеялись. Политаи снова закричали, побежали, сшибли оставшихся на пути арисаев, быстро, с инстинктивным проворством перестроились, образовали кольцо вокруг поверженного. Френтис протиснулся внутрь, к коню — чудесному серому жеребцу. Тот еще стриг ногами в агонии. И где только мастер сумел отыскать его?

Френтис выдохнул с облегчением, обнаружив, что, хотя и придавленный конем, мастер Ренсиаль жив и пытается, хмурясь, выдернуть свой меч из вражеского трупа.

— Надо найти другую конюшню, — заключил мастер, когда, кряхтя от усилия, все-таки высвободил лезвие.

— Конечно, мастер, — заверил Френтис, опустился на колени и налег плечом, приподнял мертвого коня, чтобы мастер смог высвободить и ногу.

Нога изогнулась в неположенных местах и жутко искривилась. Похоже, мастер нескоро сможет ходить и ездить верхом.

— Красный брат! — закричал Лекран.

Френтис обернулся. Арисаи окружили их со всех сторон. Все больше выбегало из домов, и все с восхищением и вожделением глядели на Френтиса. С крыш сыпались стрелы, но арисаи не обращали внимания на падающих рядом собратьев.

«Их тянет ко мне, — внезапно понял Френтис. — Они безумны. Императрица отпустила их на волю, и все они жаждут насладиться убийством собственного отца».

Он крикнул:

— Все может закончиться! Она освободила вас. Освободите же себя! Отбросьте свое безумие.

Конечно, они расхохотались. Они тряслись от смеха и хватались за животы, хотя и падали, пробитые стрелами.

— Как хотите, — вздохнув, заключил Френтис и поднял меч. — Идите же ко мне, получите свое лекарство.

Но сквозь нестройный хохот пробился новый звук, глухой, эхом раскатывавшийся по улице рокот, затем превратившийся в рев множества свирепых глоток.

Изо всех улиц и проулков выскочили мельденейцы с саблями и врубились в красную толпу. Арисаи дрались, как их учили, самозабвенно убивали, но умение и ярость не помогут, когда противников намного больше. Пираты в мгновение окружили, изрубили и растоптали арисаев, а потом подняли окровавленные сабли к небу и торжествующе заорали.

— Долго же они, — пробормотал Лекран, когда закончилась бойня.

Плетельщик стоял над мастером Ренсиалем и внимательно осматривал его ногу.

— Ему можно помочь? — спросил Френтис.

— Простите, брат, — печально ответил Плетельщик и посмотрел на массивное округлое строение, возвышающееся над домами на западе. — Я чувствую, что вскоре мне понадобится вся моя сила.

Френтис оставил мастера Ренсиаля на попечение мельденейцев. Большинство не хотело никуда идти, не слушало призывов отправиться на штурм арены, а лишь грабило опустелые дома. Френтис не смог отыскать ни владыки флота Элль-Нурина, ни кого-либо рангом выше второго помощника, потому был вынужден оставить мародеров мародерствовать и пошел дальше. В нескольких улицах от площади обнаружился Тридцать Четвертый, зашивающий порез на руке Дергача. Дюжина выживших солдат новоиспеченного капитана сидела среди трупов трех десятков арисаев.

— Ты можешь хоть один бой пережить без ран? — ядовито осведомилась Иллиан.

Но при этом она с неподдельной нежностью потрепала лохматую шевелюру бывшего вора.

— Я собираю коллекцию сувениров, — процедил он и стиснул зубы. Тридцать Четвертый завязал узел и обрезал нить. — Вы уж простите…

Кусай лежал на боку. Чернозубая скулила и тыкалась носом в его голову. В груди пса торчал короткий меч, у ближайшей стены лежал арисай с изгрызенным разодранным лицом. Френтис заставил себя отвернуться и посмотреть в изнуренные, бледные лица выживших. Из людей, пришедших с ним из Новой Кетии, осталась всего треть. Так много бывших рабов погибло при спасении тех, кто делал людей рабами и терзал их. В груди защемило от злости и восхищения этими людьми. Так обидна и нелепа их смерть.

— Нельзя медлить, — тяжело проговорил он. — Капитан, ваши люди пойдут в арьергарде. Сестра, возьмите лучников и разведайте подходы к арене.

— Да уж вряд ли кто-то из красных остался, — заметила сестра Мериаль.

Она уже была не столь бледной, как раньше, хотя, похоже, просто терла лицо ладонями, чтобы не выглядеть совсем уж изнуренной.

— В Эскетии мы тоже так думали. Оставайтесь рядом со мной и не используйте свой Дар без крайней надобности.

Лабиринт узких улочек скоро перешел в сеть просторных проспектов, парков и площадей, тоже усыпанных трупами. Тут лежали почти сплошь одетые в черное, хотя попадались и рабы — те, кто полировал статуи и ухаживал за растениями. Арисаев не было видно. Через сотню ярдов улица вывела на огромную площадь, окружающую арену. Все воины замерли при виде ее красно-золотых арок, изгибов и ярусов, сверкающих под лучами солнца. С арены доносился возбужденный гомон тысяч голосов. Несомненно, толпа радуется очередному чудовищному спектаклю, устроенному их императрицей. Они блеют, как овцы, а город умирает вокруг них. А они не стоят и унции пролитой за них крови.

— Никакой охраны, — доложила Иллиан. — Насколько можно видеть, арена совершенно не защищена.

Френтис посмотрел на Плетельщика. Тот глядел на арену с очевидной тревогой, даже страхом. Френтис впервые видел его напуганным и вспомнил ее слова: «Приведи целителя».

— Вам нет нужды идти туда, — сказал ему Френтис. — Оставайтесь здесь с политаями. Я пошлю известие, когда станет безопасно.

Плетельщик уже спокойней посмотрел на Френтиса и ответил с легкой улыбкой:

— Брат, я не думаю, что сегодня в этом городе хоть где-нибудь отыщется безопасное место.

Френтис кивнул и вышел вперед, оглядел строй. Голос вдруг охрип, слова выходили с трудом.

— Вы все сделали невозможное. Вы прошли и победили. Вы можете остаться здесь. Дальше мы с Плетельщиком пойдем вдвоем.

Никто ничего не сказал. На лицах не дрогнул ни единый мускул. Но все дружно шагнули вперед.

— Я не знаю, что может ожидать нас там, — с нотой отчаяния в голосе проговорил Френтис. — Но многие могут не вернуться оттуда.

— Брат, мы зря теряем время, — сказал Дергач.

Иллиан подняла арбалет и посмотрела Френтису в глаза.

С арены донесся дикий рев. Похоже, представление достигло апогея.

— Наша задача — спасти госпожу Риву и убить императрицу! — крикнул Френтис и побежал к арене. — Никакой пощады ей! Она не пощадит вас!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Ваэлин

Звезды.

Он заморгал, пытаясь отогнать видение, но звезды остались на месте — поблескивающие, яркие. Их так много, не сосчитать. Некоторые гораздо ярче других, затеняют, закрывают собой. Несколько темных, пульсирующих багрянцем, черных, как провалы. И все — будто муравьи на мрачном сине-зеленом покрывале. Нет, это не звезды.

Это люди.

— Ваэлин!

Она была рядом, плыла в ночном небе. Ваэлин понял, что и он летит высоко над землей. Слова застряли в горле, горе стиснуло сердце. Она улыбнулась, подплыла ближе, протянула к нему руки.

— Я хотела показать тебе. Я хотела, чтобы ты увидел то же, что вижу я.

Он взял ее за руки.

— Я… мне не следовало… я…

— Я выбрала сама, — сказала она и вплыла в его объятия, прижалась лбом к его лбу.

Затем она отстранилась и указала на усыпанную звездами землю внизу:

— Смотри, наш мир скоро изменится навсегда.

Держась за руки, они подплыли ближе к земле. Ваэлин узнал очертания Объединенного Королевства. Снизу, на месте того, что станет известно под названием «разрушенный город», открылось плотное скопление звезд. Когда подлетели ближе, звезды превратились в мерцающие силуэты людей. В центре скопления стояли двое рядом с чем-то чернее ночи, поглощавшим всякий свет. Ваэлин не сразу распознал это темное пятно. Но внезапно пришла догадка.

Черный камень.

Один из стоящих у камня отличался от всех остальных — то сверкал ярко, то поблескивал багровым. Из-за мерцания трудно было различить черты, но, кажется, это высокий мужчина с бородой.

Союзник.

Стоящий рядом с Союзником мужчина был меньше ростом и, кажется, намного старше. В отличие от Союзника, его силуэт светился ровно и ярко, теплым синим сиянием. Союзник осторожно положил руку на плечо мужчине — подбадривал, — затем уважительно отступил. Старик понуро стоял, будто собирался с силами, его свет чуть замерцал. Затем старик шагнул вперед и положил руку на абсолютную пустоту черного камня.

Секунду ничего не происходило. Затем на поверхности черного камня появился алый кружок, небольшой, но пульсировавший с яростной энергией. Светящаяся стариковская рука потянулась к нему, пальцы уже готовы были схватить… но кружок вдруг ослепительно вспыхнул, мерцание сделалось лихорадочным. Старик отпрянул — и что-то вырвалось из камня, забило многоцветным фонтаном, поднялось высоко в небо, а над землей покатилась мощная волна энергии, разбежалась до горизонта огненной стеной. Большинство силуэтов эта волна прошла насквозь без особого эффекта, но иногда огни от нее вспыхивали ярче.

Ваэлин подумал, что вот так Дар и входил в души и тела, отпечатывался на все последующие поколения.

Радужный фонтан медленно угас, круг на камне потускнел, осталась лишь светящаяся точка. Затем исчезла и она. Старик катался по земле рядом с камнем, корчился. Свет его теперь мерцал, но стал сильнее прежнего. Боль, видимо, угасала, старик протянул руку, коснулся ладони Союзника, опустившегося на колени. Но Союзник не взял старика за руку, замерцал багровым.

Вдруг Союзник вскочил, занес нечто темное над головой, резко опустил. Свет старика ярко вспыхнул, затем разделился на два, побольше и поменьше.

Союзник отрубил старику голову!

Затем преступник поднял эту голову, коснулся губами отрубленной шеи и запылал багрянцем, пульсировавшим в том же ритме, что и свет в камне.

Союзник отбросил голову и повернулся к толпе. Люди отступили, хотели убежать — но все застыли, будто парализованные. Союзник долго рассматривал толпу, затем пошел среди застывших людей, остановился около атлетически сложенного мужчины, светящегося желтым, коснулся его лба. Мужчина выгнулся, испустил беззвучный вопль, и свет из желтого стал багровым — цветом Союзника.

Тот коснулся еще дюжины мужчин, затем быстро вышел из толпы и стал смотреть, как багровые убивают светлых соплеменников. Одних удушили, других забили ветками и камнями — у этих людей не было оружия. А Союзник стоял и бесстрастно наблюдал за бойней. Когда она завершилась и все светлое угасло, Союзник и его приспешники ушли на север.

Дарена крепче сжала руку Ваэлина, они поднялись выше, и время побежало быстрее. Багровые огни на севере умножились, их сгустки, будто споры, рассеялись по всей земле Объединенного Королевства, и там, где они появлялись, угасали все светлые огни.

— Дар Союзника, — произнес Ваэлин.

— Не Дар, — поправила Дарена, — но болезнь, зараза. Словно «красная рука».

— Но я всего лишь вижу сон. Откуда я могу знать, правдив он или нет?

— Он правдив, потому что мы все это видим, — сказала Дарена.

Она отплыла от Ваэлина, раскинула руки, и из темноты выступили люди, расположились вокруг — многие незнакомцы, но некоторых он узнал. Вот сестра Седьмого ордена, устроившая заговор вместе с Алюцием в Варинсхолде. Вот Маркен, угрюмо усмехающийся в бороду, аспект Греалин, толстый даже за Порогом. И еще один человек…

Каэнис был в одежде Шестого ордена, хотя умер аспектом Седьмого.

— Брат. — Ваэлин потянулся к нему, но тот лишь тепло улыбнулся и кивнул.

— Мы остались, когда ты вызвал Союзника из места за Порогом, — сказала Дарена. — Нас удерживала здесь не только его воля. Но мы потратили оставшиеся силы на то, чтобы создать это видение. Это все, что у нас осталось для тебя.

Круг распался. Души одна за другой уходили во тьму. Каэнис ушел последним, неохотно махнув рукой на прощание.

— Значит, теперь вы исчезаете по-настоящему и ваши души пропадают навсегда? — спросил Ваэлин.

— Душа — это память, — сказала она, снова прижалась к нему, обвила руками его шею. — Ваэлин, ты сейчас мое место за Порогом. Ты, и все те, кого я любила, и даже все те, с кем сражалась. Чтобы я жила тут, ты должен жить там.

Она отстранилась, сжала ладонями его лицо.

— Помни, Дар Союзника — это чума. Это «красная рука». Но никто из тех, кто заразился ею и выжил, не заболел снова. А сейчас ты должен проснуться.

Он услышал сердитые и раздражающе громкие голоса лонаков. Ваэлин застонал, перекатился на живот, инстинктивно нащупал растущую шишку на темени. Перебранка стихла, Альтурк и Кираль разошлись. Талесса бросил на Ваэлина укоряющий взгляд, приблизился к обмякшему Союзнику. Тот потерял сознание, изо рта сбегала струйка слюны, из ранки на лбу капала кровь.

Орвен стоял поблизости вместе с гвардейцами, те сердито глядели на лонаков, собравшихся с другой стороны поляны. Ваэлин понял, что прошла всего пара минут после того, как дубинка Альтурка опустилась ему на затылок.

Ваэлин протянул руку Орвену, и тот с радостью помог командиру встать. Он подошел к Альтурку и поклонился:

— Талесса, благодарю вас. Лорд Орвен, собирайте людей. У нас впереди еще долгий путь.

Чем дальше на юг, тем чаще попадались города. Обычно они намного перерастали старые имперские стены и потому сильно пострадали от бунтов. Несколько превратились в обгорелые руины, некоторые сумели защититься наспех возведенными стенами и баррикадами. На них стояли разозленные горожане, отгонявшие стрелами всех, кто пытался приблизиться. Ваэлин избегал укрепленных мест, не хотел ввязываться в ненужные битвы, хотя сентары нервничали — не любили уходить от тех, кто вызывал их на бой.

Союзник теперь ехал в арьергарде колонны. Его лицо распухло и расцветилось синяками и кровоподтеками, но он был по-прежнему весел и невозмутим. Гвардейцы Орвена получили приказ немедля заткнуть Союзнику рот кляпом, если монстр снова вздумает говорить, но тот после взбучки упорно молчал. Кираль часто глядела на него, стискивая поводья. Ваэлин знал: она борется с желанием схватиться за лук. Ваэлин как никогда пожалел об утере Дара. Песнь редко ошибается, а песнь Кираль явно требовала прикончить Союзника. Но в видении Дарены не было ни желания немедленной смерти Союзника, ни указания на то, что Ваэлин допустил оплошность.

Пять дней спустя на горизонте показалась красная линия, постепенно она выросла, превратилась в огромные поля красноцвета, и вдалеке, в туманной дымке, встали мраморные башни огромного города.

— Волар! — выдохнул пораженный Лоркан. — Я и вообразить не мог, что увижу его.

Ваэлин подозвал лорда Орвена:

— Милорд, высылайте разведчиков, нам нужно узнать, где королева. Мы остановимся лагерем здесь…

— У вас нет времени!

Ваэлин обернулся к Союзнику. Тот глядел холодно и зло, исчезли малейшие проблески добродушия. Гвардейцы приблизились, чтобы исполнить приказ, но Ваэлин велел им повременить, подъехал ближе, посмотрел Союзнику в глаза.

— Почему?

— Прямо сейчас моя служанка играет на арене с твоей сестрой. Верней, с извращенной сукой, которую ты называешь сестрой. Задержись еще немного, и она умрет, думаю, после долгого и вполне заслуженного наказания. Она всегда очень злила меня.

Ваэлин посмотрел на Кираль, та оскалилась и кивнула. Рабыня этого монстра захватила Риву!

— Дара у нее нет, — продолжил Союзник. — Значит, места за Порогом для нее тоже нет.

Не дослушав, Ваэлин поскакал в голову колонны, выкрикнул приказ Орвену и галопом помчался к Волару.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Лирна

«Похоже, я шла так далеко ради правосудия лишь для того, чтобы свершить его над людьми, желающими истребить себя», — подумала королева.

Городом правила смерть. Трупы лежали в дверях, в проулках, садах и проспектах, свисали с башен, будто забытые тряпичные куклы. Этот квартал был богатым: просторные сады за стенами, вишни в цвету, статуи, роскошные особняки. Но пришедшие сюда не разбирали рангов и привилегий. Убивали не взбунтовавшиеся рабы, а профессионалы: быстро, аккуратно, эффективно. Рабы лежали вперемешку с хозяевами.

Подъехал брат Соллис, остановился в почтительном отдалении, кивнул аспекту Арлину, затем обратился к Лирне:

— Ваше величество, это арисаи. Мы нашли два десятка в соседнем районе. Они убивали всех, кого видели. Мы быстро расправились с врагами, но, несомненно, это не все.

Подъехали орденские братья. Остановились, нетерпеливо переглянулись — хотели поскорее в дело.

— Как дорога к арене? — спросила Лирна.

— Свободна, ваше величество. Кроме арисаев, в городе нет воларских солдат. Думаю, вы безопасно доберетесь до арены.

«А вы тем временем отправитесь спасать тех, кого мы явились уничтожать», — подумала королева.

Она уже собралась приказать брату Соллису сопровождать королевскую свиту, но тут Мюрель соскочила с лошади и побежала к груде тел, наваленной у арки близ входа в огромный особняк. Мюрель сбросила лежащую сверху стройную женщину в красном платье, убитую ударом в горло, потянулась в кровавое месиво и вытащила маленькое полунагое тело, крепко прижала к себе, затем принялась обтирать кровь. Лирна подъехала ближе, спешилась. Мюрель держала в руках странно спокойную девочку лет восьми с широко раскрытыми темными глазами. Мюрель заплакала — впервые со дня получения придворного звания на острове Венсель. Девочка посмотрела на нее, затем на Лирну и нахмурилась.

— А я вас знаю, — строго сказала она.

Лирна присела на корточки подле девочки, отвела спутанный локон с ее лба.

— В самом деле?

— Мне рассказал папа, — обиженно и дерзко ответила девочка. — Вы пришли, чтобы все сжечь. Вы — королева пламени.

Лирна закрыла глаза. Ветер мягко коснулся щеки, принес аромат цветов вишни — тонкий, но достаточно богатый и насыщенный, чтобы перебить смрад крови и кала, исходящий от тел умирающих. Лирна попыталась вспомнить другой, до боли знакомый запах, смрад своей же горящей плоти. Но не смогла отыскать его в памяти.

— Нет, я просто королева, — открыв глаза и потрепав девочку по щеке, сказала Лирна.

Она встала, коснулась плеча Мюрель.

— Отведите ее к брату Келану. Брат Соллис, возьмите своих людей и займитесь охотой за оставшимися арисаями. Если найдете живых воларцев, отведите в безопасное место. Я пошлю гонца к владыке битв, пусть поможет вам.

Он поклонился. Лирна подумала, что вот теперь брат Соллис впервые по-настоящему благодарен ей. Он снова поклонился аспекту, хрипло проорал приказ братьям и поскакал прочь.

— Лирна, не нравится мне это, — окинув критическим взглядом оставшихся Кинжалов, сказала Давока. — Слишком уж нас мало.

Сзади донеслось множество голосов. Лирна развернулась, Илтис выхватил меч, но успокоился, когда из-за поворота показались кумбраэльцы. Первый, крепко сложенный, как и большинство лучников, бежал с топором в руках. Кумбраэлец кивнул на бегу и помчался к арене, до которой оставалось всего полмили. За ним явились сотни других, окружающие улицы и проулки наполнились словами молитв, и чаще всего слышалось «Благословенная госпожа».

«Хм, Аль-Гестиан не смог удержать их, — подумала Лирна. — А скорее, и не пытался. Что мудро».

— Сестра, думаю, нас достаточно, — сказала королева и пустила кобылу в галоп.

Голова глядела мертвыми глазами, из раскрытого рта высунулся язык. Ее прикрепили на бронзовую шею обезглавленной статуи железными гвоздями, пробив и плоть, и бронзу. На металле засохли кровавые потеки. Струйки тянулись от шеи до самого пьедестала, где лежала отломанная бронзовая голова.

— Этот народ не устает выдумывать ужасы, — с отвращением проговорил Илтис.

Лирна проехала мимо статуи под арку, ведущую на арену. Кумбраэльцы бежали впереди. Лорд Антеш подгонял их, затем сам скрылся под арками. Даже если бы и удалось приказать ему что-нибудь, вряд ли он бы послушал, когда его Благословенная госпожа рядом.

Лирна спешилась, вошла под тенистые своды. Из коридоров доносились лязг и крики — кумбраэльцы расправлялись с врагами. Кинжалы выстроились вокруг королевы, аспект Арлин и Илтис встали по бокам с мечами наголо.

— Ваше величество, если позволите, — произнес Арлин и указал на арку, за которой вниз вела лестница. — Там клетки с гарисаями. А гарисаи могут очень пригодиться нам.

Лирна кивнула, и он повел Кинжалов вниз. Королева пошла следом и тут же услышала звуки боя. В длинном зале с обеих сторон стояли клетки с рабами, а Кинжалы и аспект дрались с дюжиной куритаев. Аспект двигался с грацией, рожденной долгими годами тренировок и войн, зарубил одного куритая, парировал удар другого, бросившегося на Кинжала. Но и он не мог спасти всех. Куритаи были умелы и проворны, и королева с трудом сдерживала злость при виде того, как падают ее люди.

Лирна указала Илтису на сражающихся, а сама присмотрелась к лежащему поблизости трупу толстяка с раной в груди. Похоже, тюремщик — на поясе связка ключей. Лирна вытащила ключи, пошла к ближайшей клетке и замерла при виде того, кто сидел в ней.

Теперь он не улыбался и смотрел без лукавства. Сальные волосы свисали на бледное хмурое лицо.

— Как видите, вы все же смогли посадить меня в клетку, — едва слышно произнес Щит.

Лирна молча вставила ключ в замок, повернула, распахнула дверь. Элль-Нестра медленно вышел наружу, глянул на бой в коридоре. Куритаев осталось лишь трое. Они пятились, почти прижались спинами к прутьям клеток, а оттуда тянулись руки, хватали с отчаянной силой.

— Это последняя война, в которой я участвую ради вас, — сказал Щит.

Последний куритай свалился на пол. Лирна швырнула ключи Элль-Нестре и, не оглядываясь, пошла вверх по лестнице.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Рива

— Убей ее! — барахтаясь в руках арисаев, завизжала Лиеза. — Убей ее, и все закончится!

Продолжая глядеть в глаза улыбающейся императрице, Рива невольно потянулась к луку.

— Она говорит разумно, — сказала императрица. — Если я погибну, война закончится, но погибнет и она, а ты еще долго будешь вспоминать ее смерть. Тебя я приказала пощадить, ведь я не могу повредить моей сестре. Но разве ты не захочешь дать своей девушке быструю смерть?

Рива заставила себя отвернуться, посмотрела на Лиезу, обмякшую в руках убийц. Ее взгляд умолял, ее тяжелое дыхание казалось единственным звуком на арене. Ни единый шепот не нарушил тишину, когда пальцы Ривы сомкнулись на луке.

Что-то просвистело над ухом и ударило в песок. Рива глянула на верхние ярусы, увидела там шеренгу людей с луками и застонала от отчаяния. Все-таки куритаи Варулека не выполнили свою работу.

Но один из лучников поднял лук над головой, и его поза, ширина плеч напомнили кого-то знакомого.

Неужели? Но его же поглотил океан…

Но лук у него такой длинный, элегантно изогнутый, совсем не похожий на двойные мощные луки воларцев.

Рива медленно оторвала взгляд от лучника и посмотрела на вонзившуюся в песок стрелу. Да она же с перьями большого стрижа — птицы, летом прилетающей в Кумбраэль!

Рива снова посмотрела на императрицу и улыбнулась ей, затем одновременно подняла лук и стрелу Варулека, развернулась налево, в движении натянула и отпустила тетиву. Держащий Лиезу арисай отшатнулся, изумленно и весело посмотрел на торчащую из груди стрелу. Второй выхватил меч, чтобы вонзить Лиезе в спину, — и свалился со стрелой Антеша в шее.

Рива кинулась к девушке. Воздух вокруг загудел. Все арисаи на арене упали одновременно, скошенные дождем стрел. Рива подняла Лиезу на ноги, та испуганно вскрикнула — арисай оскалился в свирепой ухмылке и пошел к ним на пробитых стрелами ногах. Рива выхватила торчащую в песке стрелу, с пяти шагов загнала арисаю в глаз и потянула Лиезу к ближайшей двери. Окованные железом створки были заперты, но каменная арка над ними отчасти защищала от выстрелов сверху. Лучники-варитаи на нижних ярусах еще пытались сопротивляться, отстреливались от людей Антеша. Толпы ошалели, зрители рвались к выходу, топтали друг друга.

Но перестрелка понемногу улеглась, Рива выбралась из-под арки, посмотрела на верхние ярусы. Там группки людей в черном и красном отчаянно отбивались от массы одетых всеро-зеленое кумбраэльцев. Рива посмотрела на дверь, из которой вышел на арену бедный Ярвек. Та осталась открытой.

— Пойдем, — сказала Рива и взяла Лиезу за руку.

Императрица упала на песок, перекатилась, вскочила, встала в низкую стойку и с раздражением посмотрела на Риву.

— Ты испортила мое представление!

Рива отступила, заслонила собой Лиезу, оглянулась в поисках стрел. На верхних ярусах бушевала битва, никто не глядел вниз. В руке императрицы был короткий меч.

— Сестричка, я очень разочарована, — грациозно подходя, говорила она. — Я так милосердно обошлась с тобой, учила, воспитывала, и все напрасно.

Императрица ударила, Рива толкнула Лиезу, откатилась в сторону. Меч прошел в считаных дюймах. Рива вскочила, махнула луком, будто дубиной. Императрица с легкостью уклонилась, скривилась и раздраженно заговорила:

— Моя мать умерла с тобой внутри. Я лежала в кровати и слушала ее крики. Союзник рассказал моему отцу о благословении, и, видишь ли, отец очень захотел пить.

Императрица снова сделала выпад, Рива толкнула Лиезу влево, сама уклонилась вправо. Всего в десяти футах лежало утыканное стрелами тело арисая. Рядом валялся меч. Но императрица прыгнула, встала на пути.

— Мать любила бы тебя больше, чем меня. Но это неважно, ты все равно осталась бы моей сестрой.

Рива умоляюще посмотрела на Лиезу. Беги же, глупая! Но та взялась за цепь и встала в неуклюжее подобие боевой стойки. Императрица рассмеялась, но быстро успокоилась и с уважением произнесла:

— Такая верность! А на меня всегда глядели либо с похотью, либо со страхом. Сестра, я бы любила тебя. Но зависть было бы трудно перенести.

Рива снова посмотрела на тело арисая, прикинула шансы увернуться от меча императрицы… а потом заметила кое-что другое.

— Я не твоя сестра! — пронзительно крикнула она в лицо императрице. Та слегка опешила. — Ты не знала ничего, кроме похоти и страха, потому что ты вся — похоть и страх! Ты просто зажившаяся на этом свете сумасшедшая!

— Сумасшедшая? — весело повторила императрица, расхохоталась и даже чуть опустила меч. — Что, по-твоему, этот свет, как не бесконечный парад безумия? Воевать — безумие! Искать власти — безумие!

Она рассмеялась громче, раскинула руки.

— А сумасшествие — это свобода и сила!

Наверное, умирающая обезьяна просто хотела исполнить то, к чему ее долго приучали. Оставляя красный след за собой, она ползла по песку к императрице — единственной, у кого в руках было оружие. Наверное, она приняла императрицу за Ливеллу. С хриплым ревом обезьяна вскочила и ударила повернувшуюся к ней женщину. Три стальных когтя вонзились в грудь.

Обезьяна торжествующе заревела и свалилась на песок бездыханной. Императрица, почему-то еще живая, извивалась и дергалась, пытаясь освободиться от когтей, взвизгнула — и вырвала их из груди, упала на спину. Она содрогалась, хрипела, на губах пузырилась кровь, но во взгляде было такое неподдельное восхищение и дружелюбие, что рука Ривы поневоле потянулась к мечу.

Рива снова обратила внимание на шум битвы. Сражались уже на всех ярусах. Горожане собрались в тесные группки, а вокруг них кипел бой. На помощь кумбраэльцам пришла королевская гвардия и, судя по количеству женщин среди бойцов, вольная команда лорда Норты. На нижних ярусах мелькала блондинистая грива Щита, его сопровождали несколько десятков освобожденных гарисаев. Рива взмолилась Отцу, чтобы среди них оказался и Аллерн. Черно-красные группки понемногу растворялись в массе атакующих, хотя арисаи, несмотря на неизбежную гибель, по-прежнему дрались самозабвенно и умело и падали, смеясь.

Императрица хрипло зарычала, пытаясь приподняться, заколотила руками по песку, уставилась на северный край арены, и среди хрипа и кровавого бульканья ясно прозвучало одно слово:

— Сука!

По песку шла королева Лирна Аль-Ниерен. Рядом с ней шагал мощный лорд-защитник и незнакомый Риве высокий пожилой брат Шестого ордена. Слева и справа от них на арену высыпали королевские гвардейцы. Королева подошла к Риве и крепко обняла ее.

— Миледи, прошу простить меня за то, что я не прибыла к вам раньше.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Ваэлин

Пришлось проталкиваться сквозь толпу бегущих воларцев, настолько перепуганных и ошарашенных, что они даже не опознали иноземных захватчиков. Одиночки неслись сквозь поля красноцвета, налегке, обезумевшие от ужаса. Семьи предпочитали бежать по дороге, держались плотными группками, тащили жалкие пожитки. Дети цеплялись за родителей, заплаканные лица застыли в гримасе ужаса. Асторек вытащил из толпы лысеющего мужчину средних лет, одетого в серое. За него цеплялся мальчик. Мужчина кратко, но внятно ответил на вопросы шамана. Привычка подчиняться приказу сильнейшего пересилила страх. Когда мужчину отпустили, он немедля побежал прочь.

— Императрица натравила арисаев на город, и они убивают всех подряд, — сообщил шаман. — Люди думают, это наказание за то, что они не пришли на арену, хотя там не поместилось бы все население.

Ваэлин посмотрел на Союзника. Тот со смутным интересом наблюдал за беженцами.

— Твоих рук дело?

— Она сошла с ума еще до того, как попала ко мне, — пожав плечами, ответил тот. — А этих людей она всегда ненавидела.

Через милю толпа беженцев поредела. Восточный пригород, похоже, был облюбован купцами и торговцами, изобиловал складами и каналами. Теперь каналы запрудило трупами. По заваленным мертвецами улицам бродили уцелевшие горожане, раненые либо обезумевшие от потрясения. Каждый поворот открывал новые кошмарные картины. Матери плакали над умерщвленными детьми, малыши трясли и толкали убитых родителей. Ваэлин стиснул зубы и пришпорил Шрама, посмотрел на массивное здание арены, возвышающееся впереди, затем бросил взгляд на Кираль. Она с тревогой глядела на здание. Не иначе, песнь упорно не советовала двигаться туда.

После мучительного часа езды по улицам впереди наконец открылись окружающие арену парки, и Ваэлин пустил коня галопом. С арены доносилась какофония битвы. А слева туда бежала толпа вооруженных людей — наверное, с полтысячи. Ваэлин присмотрелся к тому, кто возглавлял их, и узнал темно-синий плащ, особую манеру переставлять ноги.

Ваэлин погнал коня наперерез, заставляя перескакивать трупы, грохоча копытами по мрамору, затем остановился и поднял руку.

Френтис махнул мечом, и бегущие остановились, хотя и не сразу. Странное войско — разномастное сборище мужчин и женщин в кое-как подобранных доспехах со следами недавнего боя, частью воларских, частью, очевидно, альпиранских либо из Королевства. Обнаружив Плетельщика, Ваэлин вздохнул с облегчением. Целитель стоял среди единственной во всем сборище группы, напоминающей регулярную военную часть.

— Брат! — закричал Френтис и побежал навстречу.

Он был с головы до ног в крови и саже, с залитым кровью мечом и казался постаревшим. Но в его взгляд не проникло ни капли безумия, похоже, обуявшего город.

Ваэлин кивком указал на Плетельщика и окружающих его солдат.

— Это варитаи?

— Они теперь называют себя «политаи». На староволарском это означает «раскованные», сбросившие цепи.

— Сбросившие цепи, — задумчиво повторил Ваэлин. — Как и ты, брат…

— Ну да, — с легким недоумением подтвердил тот и показал мечом на арену. — Нам известно, что госпожа Рива там.

— Я знаю, — сказал Ваэлин.

Он спешился, обнажил меч, подозвал Френтиса, и они вместе пошли к арене.

— У нас мало времени, — начал Ваэлин, — так что слушай внимательно…

Когда они добрались до арены, звуки битвы уже стихли. В лабиринте коридоров, ведущих туда, попалось несколько куритаев, но они не задержали надолго. Сентары и гвардейцы знали врага и быстро уничтожили их. Когда Ваэлин шагнул на песок арены, он обвел взглядом ярусы. Они были заполнены лишь на треть. Перепуганные горожане старались держаться подальше от гвардейцев и кумбраэльских лучников. Королева стояла в центре арены и, улыбаясь, разговаривала с Ривой. Рядом лежала туша, напоминающая исполинскую обезьяну, с торчащим из спины окровавленным копьем.

Завидев Ваэлина, Рива подбежала к нему, крепко обняла, прижалась.

— На этот раз ты опоздал, — шутливо выбранила она, отстранилась и игриво хлопнула его ладонью по щеке.

Он заставил себя улыбнуться и поклонился подошедшей королеве.

— Ваше величество, я очень рад найти вас в добром здравии.

— А я вас, милорд.

Ваэлину ее взгляд показался странно холодным, а улыбка — механической, безразличной. Раньше Лирна улыбалась ему не так. Впрочем, теперь она даже больше, чем правительница, — величайший завоеватель в истории Объединенного Королевства.

— А госпожа Дарена? — спросила Лирна, разглядывая вошедших на арену вслед за Ваэлином.

Он посмотрел ей в глаза и покачал головой — и успел увидеть проблеск радости перед тем, как Лирна очень умело изобразила искреннюю скорбь.

— Милорд, я скорблю о вашей великой потере…

Из-за ее спины раздалось какое-то хлюпанье и хрип. Ваэлин увидел женщину, лежащую рядом с огромной обезьяной. Женщина глядела на Френтиса. Ее губы шевелись, силясь выговорить приветствие, кровь брызгала на песок, руки дрожали.

— Позвольте представить вам воларскую императрицу Эльверу, — произнесла королева.

Френтис побледнел, переступил с ноги на ногу, не в силах оторвать взгляд от умирающей. Ваэлин посмотрел на брата, надеясь, что тот вспомнит задание. Френтис заметил его взгляд — и отвернулся от императрицы. Та застонала, заскребла по песку, отчаянно стараясь приблизиться к нему.

— Мне тоже следует кое-кого представить, — сказал Ваэлин и махнул Орвену.

Его гвардейцы привели Союзника.

— Это ваш бессмертный Одаренный? — спросила королева, окинув взглядом связанного человека.

Тот рассеянно кивнул ей, сощурившись, обвел взглядом ярусы — что-то прикидывал и рассчитывал.

— Не совсем, — ответил Ваэлин. — Я не знаю его настоящего имени, но мы привыкли называть его Союзником.

— Мне никогда не нравилось это прозвище, — тихо произнес Союзник. — Возможно, в грядущем вы измыслите для меня лучше. Поэтичнее. Видите ли, я решил стать богом.

Ваэлин хотел открыть рот, чтобы скомандовать Союзнику замолчать, — и не смог, застыл. Он попытался поднять руку с мечом — но та не послушалась. Он попробовал повернуться к Френтису, но шея не шевельнулась. Конечности совершенно онемели, в теле работали только мышцы, позволяющие дышать, да еще глаза. Королева так и застыла с выражением хмурой озадаченности на лице, лорд Илтис стоял позади нее, будто статуя. Застыли все люди вокруг, даже на ярусах и террасах. Все умолкло, лишь хрипела умирающая императрица да слышались спокойные шаги Союзника по песку. Тот подошел к Ваэлину, заглянул ему в глаза.

— Ты спрашивал о моем Даре. Вот он. Верней, один из них. Прошло так много лет с тех пор, как я применял его в этом мире сам, без помощи слуг. Теперь, благодаря тебе и твоему бессмертному другу, это проще. Видишь?

Он покрутил головой.

— Никакой крови. Думаю, это тело сможет вмещать меня еще долго. Возможно, до самой смерти этого мира, хотя я не пылаю желанием увидеть ее.

Он отошел, пристально всмотрелся в Лирну, затем в Риву.

— Такой великолепный образчик, — глядя на Риву, заметил он. — Жаль портить ее. Но чтобы моя собачка продолжала верно служить, ей потребуется награда.

Он подошел к императрице, единственной, кроме него, не переставшей шевелиться, хотя она уже только слегка подрагивала. Союзник опустился рядом с ней на колени, наклонился назад, чтобы веревки на спине коснулись стальных когтей павшей обезьяны. Он скривился от натуги, несколько раз приподнялся и опустился — и наконец веревки поддались.

— Ах, — выдохнул он, встал и отшвырнул веревку. — Вот так-то лучше.

Он размял руки, опустился на корточки рядом с императрицей, закусил губу, но затем заметил, что ее глаза все еще следят за ним, и одобрительно крякнул.

— Меня часто называли высокомерным. Могу признаться: я не слишком-то хорошо мирюсь с поражением. Но за долгие годы я отыскал смысл в унижении и извлек из него урок. Я проиграл, и за это Лионен замучил меня до смерти. Но погубило меня не намерение, а метод. Я попытался истребить всех Одаренных в мире своими руками, а это оказалось неподъемной задачей, пусть и с моим умением привлекать злые души. Но у меня было много времени обдумать новый подход.

Он нагнулся, поднял короткий меч, ногой перевернул императрицу на спину.

— Зачем добиваться невозможного, когда за меня постарается безмерная человеческая жадность? Раньше я отводил главную роль воларцам, измененным моей волей. Они так и не поняли, почему им всегда не хватало Одаренных, хотя они без устали плодили их. Я постоянно давал благословение все новой знати, заставлял империю расширяться, рыскать по миру в поисках свежей крови Одаренных, чтобы удовлетворить жажду вечной жизни. И все впустую — из-за тебя и твоих присных. Наверное, это происки волка. Впрочем, неважно.

Он воздел меч над головой, повернулся к террасам и пронзительно закричал:

— Внемлите! Во мне воскресли старые боги! В моих жилах течет великая мощь! Узрите же мое благословение!

Он ткнул кончиком меча в руку, сделал короткий, но глубокий надрез и опустил руку ко рту императрицы. Кровь закапала на губы. Поначалу женщина почти не реагировала, лишь чуть вздрагивала, но затем раскрыла рот, жадно поглощая кровь, выгнула спину. Когда императрица забилась в конвульсиях, Союзник отошел, отшвырнул меч, оторвал кусок рубахи и принялся перевязывать рану.

— Раз ты забрал мою империю, сделаем другую, — затянув зубами узел, сказал он.

Он снова подошел к Лирне. Идеальное лицо королевы застыло в маске совершенного спокойствия, лишь в дергающихся зрачках читался панический ужас.

— Она станет королевой-спасительницей, приплывшей из-за океана, чтобы избавить воларский народ от тиранической власти императрицы Эльверы, — изрек Союзник и ухмыльнулся Ваэлину. — А ты будешь ее великим и благородным генералом. Подумай об армиях, которые вы соберете вместе, о землях, которые завоюете. И во всякой захваченной земле вы отыщете мне всех Одаренных.

С лица Союзника слетели все остатки человечности, оно превратилось в перекошенную злобой мертвую маску.

— А ты принесешь их в жертву новому богу! Работа займет десятилетия, но я заставлю тебя породить сыновей с нашей игрушечной королевой, чтобы они продолжили твою работу. Со временем на этой земле исчезнут все Одаренные, и я смогу пойти дальше.

Он подошел к Ваэлину вплотную и зашептал:

— Серые камни были основанием нашего величия, собирателями памяти, способными передавать мысли на огромные расстояния. С ними мы создали век мира и мудрости. А затем мы отыскали черный камень и посчитали его новым благословением. О да, он раздавал великие Дары. Моей жене он дал власть исцелять, ее брату — власть прозревать время. Чудесные способности. А для меня черный камень припас проклятие. Ты представляешь, каково жить в совершенном мире, не затронутом жадностью, и обладать истинной мощью? Властью подчинить человека одним прикосновением, заставить убивать. Я не хотел этого Дара, я желал чего-то чище и больше. Но черный камень дает лишь единственный Дар, допускает лишь одно прикосновение. Выкопавшие его испытали на себе, что первое прикосновение наделяет Даром, а второе высасывает душу. Год за годом, десятилетие за десятилетием я сопротивлялся моему Дару. Я строил города, учил, распространял мудрость и ни разу не использовал свой Дар. А что в награду? Жена принесла себя в жертву, чтобы спасти племя дикарей, не способных записать своих имен. Она захотела спасти мир извращенных тварей, возомнивших себя стоящими над природой. И чем же я обязан этому миру? Что должен ему? И не настало ли время забрать свое?.. Я уже не помню имени того, кто первым прикоснулся к камню и получил могучий Дар, подобный моему и так же не используемый. Иногда он показывал его на добровольцах, держал их парализованными часами напролет. Безвредная забава. Но я увидел в ней преграду на пути силы, данной мне. Со временем мы сделались близкими друзьями. Годы изнурили его, он с тягостью стал думать о грядущей немощи. Не стоило большого труда подбить его на последний риск, второе прикосновение к камню. Ведь это избавило бы его от великой боли, превратило бы тело в пустую оболочку, а Дар остался бы в крови.

Он помолчал.

— Конечно, я не знал, вообще не представлял, что именно я выпускаю в мир. Видишь ли, мы дотянулись до чего-то чужого. Притрагиваясь к черному камню, мы касались другого мира, где царит то, что вы называете Тьмой: бесконечный черный хаос. Когда могучая душа коснулась камня, лопнула преграда между мирами, и чужое выплеснулось в наш мир, заразило его, словно чума, вцепилось в людей, просочилось в кровь и создало ловушку для пораженных душ. Вошедший в кровь Дар заставлял людей с каждым поколением порождать все больше Одаренных. Мы ведь и сотворили души, дали им возможность существовать после смерти тела. Мы создали ваше место за Порогом и то, что сохраняет там души. Теперь они питают меня, держат на цепи в извечной тюрьме. Я изо всех сил пытался воздержаться, но даже в том месте, где нет форм, чувств и ощущений помимо лютого холода, голод и животное желание питаться необоримы. Теперь там не останется душ, и я погибну от голода, если захочу сбросить эту плоть.

Он отступил, и его лицо снова приняло благодушное выражение.

— Честно говоря, я не был уверен, что смогу склонить тебя на свою сторону. Есть души слишком простые и лишенные злобы, они не могут стать подходящими инструментами. Но потом я увидел, как ты срубил голову тому животному на севере. Не считай меня скупым. Если хочешь, я и тебя могу сделать богом.

Он потянулся ко лбу Ваэлина — но пальцы остановились в дюйме от кожи. Союзник потрясенно уставился на руку, сжавшую его кисть.

— Семя проросло, — сказал Френтис.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Френтис

Союзник сжал свободной рукой запястье Френтиса, скривился, побагровел от натуги — наверное, пытался призвать Дар. Френтис оттолкнул его руку, надавил, заставил Союзника упасть на колени.

— Они навсегда привязаны ко мне, — прорычал Союзник, дико замахал рукой, указывая на застывшие фигуры вокруг. — Пока я живу в этом мире, они все — мои. Лишь смерть этого тела освободит их.

Не обращая внимания на слова союзника, Френтис посмотрел на северный край арены.

Уже пора.

— Так вот почему Ревек так долго цеплялся за свою оболочку. — Союзник скрипуче хохотнул. — Если бы он взял другую, снова подвергся бы моему прикосновению. Он дал тебе свою кровь, чтобы освободить тебя, так же как освободился сам.

С лютой ненавистью глядя на Френтиса, Союзник прошипел:

— Мальчик, тебе не следовало открывать свой маленький секрет. Ты добился лишь смерти всех тех, кто был связан моей волей. Хотя это и может занять многие годы, но что для меня время? Я провел за Порогом многие столетия…

Френтис ударил его в ухо. Оглушенный Союзник зашатался, ошарашенно посмотрел на брата.

— Для бога ты чересчур труслив, — заметил тот.

— Любимый, — выговорила она.

Она стояла у тела чудовища, вся в крови с головы до пят, но невредимая, раны на груди закрылись и исчезли без следа. Ее лицо было чужим, но взгляд — тем же самым: полным бескорыстной, безграничной любви.

— Ты привел целителя?

Он посмотрел на северный край арены. Там показалась лоначка, за ней появились политаи и Плетельщик. Ваэлин приказал Кираль ждать до тех пор, пока песнь не скажет, что входить безопасно. Плетельщик шел во главе политаев и неотрывно смотрел на Союзника.

— Вижу, ты привел, как и обещал, — сказала женщина. — Но теперь это уже не важно. Твой брат отыскал лучший сосуд.

Она подняла с песка короткий меч и уверенно пошла к Лирне.

— Не надо! — крикнул он и преградил дорогу.

Она остановилась и тяжело вздохнула.

— Она забрала тебя у меня, — терпеливо и устало, словно ребенку, пояснила императрица. — А за это следует наказывать.

— Да, следует, — согласился он и вынул свой меч.

— Разве ты не видишь? — внезапно разгневавшись, крикнула она. — Его воля сломлена! Я выпью его, заберу его Дары. Мир станет нашим!

— И что ты с ним сделаешь? Я сегодня пробивался сквозь город, полный ужасов, и все они — твое творение. И с чего тебе пришло в голову, что я позволю сотворить такое со всем миром?

— С того, что ты любишь меня!

Ее глаза были прекрасны — огромные, темные. Бездонные озера на бледной маске лица, лишенные злобы и жестокости, но совершенно безумные.

— Ты больна, — проговорил он. — Я привел для тебя целителя…

Она отчаянно вскрикнула, метнулась, целясь в спину королеве, проскочила мимо него — Френтис отбил меч, протянул руку, чтобы схватить ее запястье, обезоружить. Но императрица мгновенно вывернулась, резанула его по плечу.

— Больна? — прошипела императрица. — Но мы живем в больном мире. Ты скорбишь о погибших сегодня? А скорбел ли ты хоть когда-нибудь обо мне? Я убивала сотни лет, чтобы выстроить эту империю на жадности и грязи. Теперь я имею право разрушить ее.

По спине у него струился горячий ручеек, рука немела.

— Пожалуйста, позволь ему! — взмолился Френтис. — Если он способен исцелять тела, может быть, он исцелит и душу!

Императрица замерла, растерянно посмотрела на него.

— В ту ночь, когда я убивала отца, он не устрашился. Он смеялся надо мной, был полон презрения. Он сказал, что должен был выпить мою кровь в ту ночь, когда убил мою шлюху-мать. Твой целитель сможет излечить такое?

— Я не знаю, — сказал Френтис и протянул к ней немеющую, дрожащую руку. — Но мы можем…

В ее грудь вонзилась стрела, затем еще две. Императрица зашаталась, затем спокойно и понимающе посмотрела на оперение торчащих из нее стрел.

Лоначка шагнула к Френтису, натянула лук и послала стрелу в шею императрице. Та обмякла и упала на песок. Девушка сильно пнула тело, внимательно осмотрела его — а вдруг еще жива? Затем лоначка посмотрела на Френтиса, нахмурилась и произнесла:

— Песнь была права.

Он услышал за собой тихий стон и обернулся. Плетельщик осторожно приподнял, усадил лежавшего на песке Союзника. Вокруг стояли политаи, нацелившие на него копья.

— В тебе большая болезнь, — сказал Плетельщик. — Позволь мне помочь тебе.

Когда Плетельщик прижал к себе Союзника, тот очнулся, затрепетал, а затем запрокинул голову и истошно завыл.

ЧАСТЬ V

Любой уличенный в распространении лживых измышлений о том, что человеческую жизнь можно продлить гнусным актом употребления в пищу крови Одаренных, подлежит немедленному аресту. Участь уличенного определяется в соответствии с Королевским указом. Любые писания, содержащие подобные измышления, подлежат немедленному изъятию и уничтожению.

Десятый королевский эдикт, вписанный по милостивому соизволению ее величества в свод законов Объединенного Королевства на шестой год ее правления

Рассказ Вернье

Несмотря на толщину и кажущуюся неуклюжесть пальцев, изяществом почерка Раулен мог поспорить с любым писцом. Как чтец он тоже был великолепен и читал надиктованное мною без малейшей запинки.

— Вот так и произошло то, что королева Лирна Аль-Ниерен снова ступила на почву возлюбленной отчизны, и месть ее обещала быть страшной.

— Очень хорошо, Раулен, — похвалил я. — На сегодня достаточно.

— Благодарю вас, милорд. Значит, завтра в то же время, — сказал он, поднялся со стула и пошел к двери.

— Завтра начинается суд надо мной, — напомнил я.

— Да, — вздохнув, согласился он, остановился у двери и вымученно улыбнулся. — Несомненно, они оправдают вас, и ваш великий труд будет завершен.

— Конечно, — подтвердил я и улыбнулся в ответ, благодарный за его усилия.

— Даже ваши тюремщики — ученые, — сказала Форнелла, когда тяжелая железная дверь закрылась и мы остались в одиночестве.

Форнелла сидела на узкой койке, окруженная пергаментными свитками. Чтобы скоротать месяцы нашего долгого совместного заточения, она взялась переводить мою рукопись на воларский, хотя знала, что завершить работу, скорее всего, не сможет.

Я посмотрел на ее уже почти сплошь седые волосы, связанные сзади в тугой пучок. За последние недели на коже ее рук и головы появились блеклые красные пятна, а морщины вокруг глаз углубились. Форнелла стоически переносила изменения. Хотя я много раз увещевал Раулена донести мои просьбы всем сановникам империи, каких я мог вспомнить, Форнеллу ни разу не выпустили из камеры, и она не смогла передать предупреждение. Наше путешествие окончилось полным фиаско. Похоже, выживание нашей империи целиком зависит от осуществления мести королевы Лирны. Но, боюсь, надеяться на ее успех нелепо. При всем ее уме и полководческом таланте лорда Аль-Сорны против Воларской империи они бессильны. Повергнуть империю способна лишь другая империя.

Мне понравилось это умозаключение, я взялся за лист и перо, чтобы записать плод мудрости.

— Надеюсь, это поможет вашей защите, — оторвавшись от своей работы, заметила Форнелла.

— У меня нет иной защиты, кроме правды. А она едва ли поможет мне.

Императрица в ее мудрости и благоволении послала мне не одного, а шестерых ученых советников для защиты на процессе. Все — известные ученые с безукоризненной репутацией. Но в их лицах я не увидел абсолютно никакой надежды на мое оправдание. Я вежливо выслушал их всех и освободил от работы со мной, объясняя это желанием защищаться самому — к их очевидному немалому облегчению.

— Но та девушка лгала, и не заметить это мог лишь слепой глупец, — сказала Форнелла.

— Если бы меня судила коллегия слепых глупцов, у меня еще был бы шанс. Но судья лишь одна, и она далеко не слепа. Но даже она не сможет лишить меня права выступить с речью после приговора. Лишь бы нашлись те, кто готов выслушать предупреждение.

Несмотря на спокойствие и уверенность, неожиданные для меня самого, сон не пришел ко мне той ночью. Я провел вечер в работе над рукописью: упорядочивал ее, набросал для Раулена план последних глав. Раулен согласился доставить копии моего труда нескольким избранным мною ученым. Я подозревал, что те из них, кто не сожжет немедля мою рукопись, могут попытаться присвоить мой труд. Потому еще одна копия отправится к брату Харлику в Варинсхолд, где получит если не признание, то уж точно место в Великой библиотеке, которую брат собирается отстроить. Когда маленькое зарешеченное окно над моей кроватью перестало давать свет, я взял перо и написал на чистом листе пергамента слова «История Объединенного Королевства», а затем положил лист на аккуратную стопку. Признаюсь, мне стало слегка досадно из-за того, что мой почерк не так красив и изящен, как у Раулена.

Я улегся на кровать и попытался отдохнуть, хотя знал, что попытка окажется тщетной. Я размышлял о том, что мой труд не достиг должной точности, поскольку я, к большому своему сожалению, так и не выслушал полного рассказа Аль-Сорны. Чуть за полночь мою полудрему прервал легкий скрип. Глядя в сумрак, я встал — и сердце мое учащенно забилось при виде открывающейся двери.

Мое всегдашнее спокойствие улетучилось. Императрица решила не ждать суда!

Я окинул взглядом комнату в поисках того, что могло бы послужить оружием. Увы, Раулен прилежно исполнял свой долг, и в моем распоряжении был лишь небольшой деревянный подсвечник.

Я ожидал Хеврена либо, скорее, какого-нибудь безымянного и незаметного имперского служащего, владеющего искусством придания убийству вида самоубийства. Но в дверях встала стройная женщина в черном платье, с полными страха глазами. Она робко поманила меня.

Джервия.

Я застыл в изумлении. Она снова поманила меня, уже резче, нетерпеливей. Я поспешно оделся и подошел к Форнелле. В последние недели она спала гораздо крепче, чем я, — то ли из-за все ускоряющегося старения, то ли благодаря чистой совести. Так или иначе, мне не сразу удалось разбудить ее, и пришлось постараться, чтобы уговорить ее покинуть постель.

Форнелла хмуро посмотрела на дрожащую от нетерпения Джервию.

— Почему она здесь?

— Не знаю, — садясь на кровать и натягивая туфли, ответил я. — Но нам предоставили открытую дверь, и я намерен воспользоваться ею.

Когда я подошел к двери, Джервия закрыла мне рукой рот, предотвращая неизбежные расспросы, и поманила за собой. Я глянул на Форнеллу. Та оделась и приготовилась идти за мной, но, похоже, не избавилась от подозрений.

— Я не уверена, что смогу бежать, — прошептала она, когда подошла ко мне и взяла меня за руку.

Я повел ее по коридору, мимо других камер. Все они пустовали. Джервия ожидала нас у выхода из темницы. Я застыл при виде Раулена, открывшего для нас двери и отстранившегося.

— Все в порядке, он не видит нас, — прошептала Джервия.

Тюремщик пристально смотрел куда-то за каменную стену и блаженно улыбался, словно узрел издавна желаемое, дорогое сердцу. Он действительно не видел нас.

— Это вы сделали? — подойдя к Джервии, пробормотал я.

— Его дочь умерла в Марбеллисе. Я показала ее тюремщику, — нервно улыбнувшись, ответила Джервия.

Она — Одаренная. А бедный Раулен явил собой пример верности долгу. Несколько лет Убийца Светоча был в его власти, но тюремщик не искал мести.

— Долго он так не простоит. — Джервия потянула меня за рукав.

Она провела нас через скромное жилище Раулена. Мы вышли в северное крыло дворца, чуть более богато украшенное. Здесь располагались кладовые и жилые помещения, где спала армия дворцовых слуг. По пути мы встретили лишь двоих стражников, столь же блаженно одурманенных, как и Раулен. Джервия вытерла лицо рукавом. На ткани осталось темное пятно крови. Сколько же сил ей пришлось потратить ради нашего бегства?

Мы прокрались через двор. Пара стражников у северных ворот не заметила нашего присутствия.

— Нужно торопиться, иллюзии скоро развеются, — прошептала Джервия и заспешила к лугу за дорогой.

— Лучше по дороге, — сказал я, но Джервия покачала головой:

— Она слишком хорошо охраняется. На скале провешена веревка, под скалой на реке ожидает лодка.

— Я не могу, — выдохнула утомленная, запыхавшаяся Форнелла.

— Здесь недалеко!

— Оставьте меня, — простонала она, согнулась, упала на колени.

Она задыхалась.

— Милорд! — взмолилась Джервия.

Я нагнулся, обнял Форнеллу за плечи, посмотрел в глаза. Они были ясны, и в них совершенно не виделось усталости.

— Это он! — выдохнула Форнелла. — Это Посланник! Я узнаю его смрад.

Я выпрямился, посмотрел на Джервию — и увидел лишь перепуганную девушку, потрясенную своим дерзанием.

— Минутку, пожалуйста, — сказал я. — Она стареет с каждым днем.

Джервия неохотно кивнула, осмотрелась — нет ли погони?

— Скажите мне, какими угрозами императрица заставила вас лжесвидетельствовать? — спросил я.

— Отца арестовали и обвинили в измене, — в ужасе проговорила девушка. — Это случилось, когда начали доходить новости о делах в Объединенном Королевстве.

— Она знала, что я обязательно вернусь, и приготовила подходящую ловушку.

— Наверное, так, — согласилась Джервия.

— А что за нелепая история о мече?

— Ее придумал лорд Вельсус по настоянию императрицы. Милорд, у меня не было выбора.

Я сжал плечо Форнеллы, затем отошел — но держался поодаль от нашей спасительницы.

— Я знаю лорда Вельсуса почти двадцать лет, — сказал я. — Он высокомерный, самодовольный, самоуверенный хам. Но он никогда не был лжецом. Полагаю, для лжи ему не хватает воображения.

Она не ответила, но сощурилась. Ее рука нырнула в складки платья.

— Вы очень хорошо сыграли свою роль, — продолжая отходить от Форнеллы, говорил я. — Столь робкая, хрупкая, пересиливающая свой страх. Когда вы открыли дверь моей камеры, то целиком и полностью завоевали мое доверие. Кстати, когда вы завладели этим телом? Когда его хозяйка умерла от «красной руки»?

Она глянула на стонущую Форнеллу, согнувшуюся так, что седые волосы свесились на лицо, затем снова посмотрела на меня — и ее лицо изменилось, словно подверглось злому тяжелому колдовству. Милую храбрую девушку сменило что-то немыслимо древнее, злобное, напитанное гнусностью до малейшей черточки.

— Когда мы встречались в последний раз, ты не храбрился так, — процедила тварь.

В ее устах милый голос Джервии стал резким, хриплым — и знакомым.

— Храбрился? — Я тихонько рассмеялся. — Я уже давно убедился, что храбрость — лишь очередная иллюзия нашей жизни. Самообман. Мы все делаем то, что должны.

— Как глубоко и верно! Этой ночью ты должен шагнуть с обрыва, учинив бегство посредством подлой магии, несомненно, выученной у твоих дружков с севера. Наверное, тобой двигало чувство вины либо желание оскорбить напоследок императрицу, лишить ее возможности справедливо воздать тебе должное за преступления. Я уверен, что ученые еще многие годы будут размышлять об этом.

— Тебе еще не надоело заниматься подобным за долгие века жестокости и убийств? — спросил я. — Разве ты доволен участью раба на побегушках у чудовища?

— Раба? — Тварь презрительно ухмыльнулась. — Он не поработил меня. Долгие годы на его службе никогда не были наказанием для меня. Всякая отобранная жизнь, любое посеянное семя хаоса радовали меня. Этот мир заслуживает всего, что я учиняю с ним. Когда ты отправишься к достойному финалу, взгляд императрицы неизбежно устремится на север, где лежит лишившееся сил Объединенное Королевство, беззащитное в то время, пока его королева творит безумную вендетту за океаном. Как думаешь, зачем императрица собирает флот?

— Затем, что ее подстегнула твоя ложь?

— Императрица находит мои советы чрезвычайно мудрыми. Такими их со временем сочтет и ее отпрыск. Я только что убедил ее в том, что обычай выбирать преемника среди населения — архаичный и не слишком умный. Кто может сравниться в искусстве правления с тем, кто вырос при дворе, будучи чадом самой императрицы и безвременно ушедшего от нас Светоча?

Я помимо воли шагнул к твари, сжав кулаки.

— Это дитя не для тебя!

Ее рука вынырнула из складок платья, блеснул нож. Женщина пригнулась, выставила лезвие, принудившее меня замереть.

— Этот мальчик закончит уничтожение Объединенного Королевства и примется за Воларскую империю. А его дети построят могучий флот и понесут альпиранскую цивилизацию во все уголки мира. Милорд, разве этому не стоит радоваться? Он очень радовался такой перспективе.

Я шагнул вперед, нож мелькнул у самого моего лица. Я отпрянул.

— Ты лжешь! — крикнул я.

Ее смех был пронзителен и полон злобной радости.

— Он был такой умница! Начитанный, искренне захваченный возможностями тех, кому достался Дар. Вернье, не мы совратили его. Он сам пришел к нам. Но, как всегда, меч Аль-Сорны спутал наши планы.

Ярость помутила мой рассудок, и я кинулся на тварь, позабыв о ноже. Она проворно ускользнула, гибкая и быстрая, словно танцовщица, развернулась и показала на вершину скалы.

— Если не веришь мне, спроси у него!

Я хотел снова броситься на нее, но что-то заблестело, замерцало во тьме за скалой, вспыхнуло ослепительным белым светом, сложилось в знакомый силуэт. Я застыл, впившись взглядом в его лицо. Все мысли покинули меня, кроме одной-единственной.

Селиесен!

У меня защемило сердце. Он так знакомо улыбался. Вот он, одетый в простой халат, какой всегда предпочитал дома. В этом халате он был и тогда, когда мы встречались в последний раз. Конечно, мне так хотелось бы верить, что я забылся, был совершенно обманут и одурманен украденным Даром Посланника. Но нет, я прекрасно понимал, что вижу иллюзию, знал, что она влечет меня к смерти, — но мне было все равно. Я бежал к обрыву и выкрикивал дорогое имя.

Селиесен!

Он исчез, когда я уже был в футе от обрыва, замерцал и угас, будто пламя свечи на ветру. Я отчаянно закричал от горя и тоски, упал на колени, воззвал в беспросветную тьму. Ответом мне был только шелест ветра в траве.

За моей спиной кто-то поперхнулся. Я обернулся и увидел, как Форнелла выдергивает нож из шеи Джервии, как поддерживает ее, как из пробитой шеи хлещет фонтан крови.

— Вам следовало забрать у тюремщика нож, — пробормотала Форнелла и с отвращением отпихнула тело.

Когда я подошел, она упала на колени — теперь уже от неподдельной усталости и слабости.

— Милорд, я ведь была обязана вам жизнью, — вяло, натужно улыбаясь, проговорила Форнелла.

Борясь с тошнотой, я приподнял тело и повернул еще кровоточащей раной к Форнелле.

— Пейте!

Она с отстраненным интересом секунду-другую смотрела на кровь, но затем отвернулась:

— Нет.

— Но это восстановит вас.

— Я уже восстановила себя. Пожалуйста, уберите от меня это.

Я выпустил тело из рук и поспешил подхватить обмякшую Форнеллу. Она медленно, тяжело, неровно дышала.

— Скоро светает, — прошептала она.

На горизонте лишь слабо забрезжило. До рассвета оставались еще часы. Но я прижал ее к себе и прошептал на ухо: «Да».

Я услышал шелест сминаемой травы и негромкие шаги. Ко мне шли солдаты. Много. Целая сотня. Но я не обернулся. Приблизился кто-то рослый, массивный, встал рядом.

— Значит, императрица так и не поверила ей, — сказал я.

Хеврен помедлил, а когда ответил, в его голосе послышалось смущение:

— Ей было любопытно узнать, что произойдет.

— Надеюсь, ее любопытство удовлетворено.

— Ваша невиновность будет объявлена утром, — сообщил Хеврен. — А сейчас требуется ваше присутствие…

— Не сейчас, — тихо сказал я и крепче прижал к себе Форнеллу, уткнулся лицом в ее седые волосы, прислушался к сердцу, бившемуся все слабее. — Мы хотели бы дождаться рассвета.

ГЛАВА ПЕРВАЯ Ваэлин

Когда Рива показывала дорогу в темное чрево арены, он уже вел себя как обычный слабый человек перед неминуемым финалом: умолял, пытался торговаться, кричал и грозил, снова умолял.

— Думаете, вы творите правосудие? Да это же просто месть! Вы не представляете, сколько я страдал… я же столько знаю, владею мудростью многих веков… за такие знания была бы признательна любая королева… Вы разве не понимаете, кто я, сколь грандиозны мои свершения? Вы — всего лишь пыль на моем величии…

Увидев черный камень подле молчаливых статуй, Союзник умолк. От факела Ривы по краям камня заиграли желтые сполохи.

— Да вы… — яростно проговорил Союзник и поперхнулся — слова не лезли из внезапно пересохшей глотки. — Вы хотите уничтожить меня этим? Да вы же… дадите мне Дар еще большей мощи!

Но при этом он извивался, стараясь вырваться из хватки Френтиса, отстраниться от камня, не хотел даже смотреть на него.

Лирна ступила между статуй, пытливо и хищно глянула на камень. Ваэлину она неприятно напомнила старого короля Мальция.

— Вы говорите, этот камень когда-то выкопали в Северных пределах? — спросила она у Ваэлина.

— Да, ваше величество. Тысячи лет назад.

— Значит, могут найтись и другие?

— Провидец не сказал. Но я не сомневаюсь, что он посчитал лучшим не затрагивать эту тайну.

Лирна кивнула, ее взгляд скользнул по статуям, остановился на бородатом мужчине.

— Это и в самом деле он? — Она с недоверием посмотрела на всхлипывающего Союзника.

— Да, ваше величество.

— Как же низко может пасть человек, поддавшийся злу, — сказала она и вновь перевела взгляд на благородное, величественное лицо бородатого мужчины.

Затем королева велела Френтису подтянуть Союзника к камню.

Несчастный выл, дрожал и трепыхался, падал и скреб ногтями пол. Ваэлину пришлось прийти на помощь брату. Вдвоем они подтащили Союзника. Тот забился и затрясся, но вскоре обессилел и утих, уронил голову на грудь и заплакал.

— Просто убейте меня, убейте, — причитал он. — Все мои Дары ушли, место за Порогом не примет меня…

— Тогда умрет и тело, которое ты занимаешь сейчас, — объяснил Ваэлин. — А я пообещал владельцу вернуть его.

— Глупец! — брызгая слюной, заорал Союзник. — Ты же не знаешь, что это такое!

— Ворота в другой мир, который, как мне кажется, лучше подходит тебе.

Союзник в диком ужасе уставился на каменную гладь, проговорил хриплым шепотом:

— Ты не понимаешь. Когда я коснулся его, когда получил свой Дар, я заглянул в тот мир… и что-то посмотрело на меня — огромное и голодное.

Ваэлин глядел на залитое потом лицо Союзника, вытаращенные глаза. Нет, теперь он не лжет. Ваэлин хотел потребовать объяснений, но Лирна схватила Союзника за кисть и сказала:

— Так давайте же накормим его.

И прижала ладонь Союзника к камню.

Не было ни звуков, ни свечения из глубин камня, не шевельнулся даже застоялый воздух подземелья. Союзник с присвистом вдохнул и застыл. Его глаза потухли, черты утратили всякое выражение.

Они еще немного подержали его. Лирна пытливо всматривалась в его лицо. Наконец Ваэлин отпустил его и отошел, Френтис и Лирна тоже. То, что было Союзником, осталось у камня, замерло, бессильно опустив руки.

— Ну ладно, — сказала Рива и постучала носком ботинка в камень, — с этим-то что будем делать?

— Теперь горцы не будут дружелюбными, — предупредил Ваэлин.

— Лучше они, чем большая вода, — буркнул Альтурк.

Он набросил попону на спину коня, закрепил седельные мешки. Талесса в последнее время заметно хромал. Рана заживала медленно, и то лишь благодаря мази брата Келана — единственному, что талесса согласился принять в подарок от мерим-гер.

— К тому же у нас есть тот, кто может говорить за нас, — добавил Альтурк и кивнул в сторону Асторека, прощавшегося с Френтисом.

Бывший куритай изрядно встревожил и позабавил придворное общество, когда предстал перед Лирной. Он не поклонился, но церемонно объяснился в любви и предложил руку и сердце. Королева терпеливо выслушала длинный перечень побед, извинения за то, что не предоставил головы врагов в доказательство, и пылкие заверения в том, что он, Лекран, в случае согласия на брак добудет нужное количество голов менее чем за пять лет. И пусть он поплатится своей головой, если нарушит клятву.

— Всего тысячу голов? — совершенно искренне удивилась королева, нарушив повисшую после Лекрановой речи неловкую тишину. — Пусть будет три, и тогда я всерьез рассмотрю предложение. А пока я могу сделать вас капитаном моей гвардии и послом к вашемународу. Идите в горы и скажите им, что дни охоты на рабов окончены и мы хорошо заплатим за металл, который нам предложат.

— Ты и в самом деле хочешь еще раз пройти через лед? — спросил Ваэлин.

— Шаман сказал, что в летние месяцы это проще. А история получится замечательная, — ответил Альтурк, затянул подпругу и добавил: — Она была доброй женщиной. Я с гордостью расскажу ее историю, и пусть ее поместят в библиотеку Малессы. Она из лонаков, а мы не забываем наших кровных, невзирая на имена, которые они выбрали для себя.

— Спасибо, — сказал Ваэлин.

Талесса вскарабкался на лошадь, взялся за дубинку, хмуро глянул на Ваэлина из-под мохнатых бровей.

— Однажды… — тяжело произнес он.

— Я знаю, — перебил Ваэлин. — Однажды лонаки сбросят мерим-гер в море.

— Нет. Однажды лонаки исчезнут — рассеянные, перебитые в войнах или смешавшие кровь с мерим-гер до такой степени, что забудутся наши истории. Так будет и с сеорда, и с эорхиль, и с людьми льда, и с горцами. Теперь я вижу это. Малесса пыталась укрыть нас от судьбы, и мы стали будто камни на горном склоне. Но горы всегда дрожат, и камни падают.

Талесса и его сентары ускакали по северной дороге. Ваэлин долго смотрел им вслед. К нему подъехал Мудрый Медведь верхом на Железном Когте и сказал:

— Пойдем с нами. Это скверное место, полное вони и жара. Оно слишком далеко от зеленых огней.

— Я скоро увижусь с тобой у Зеркального залива, — пообещал Ваэлин.

Шаман лишь улыбнулся, выговорил-выщелкал что-то на своем непостижимом языке, и Железный Коготь заковылял по дороге.

Пришла Мишара и ткнулась носом в руку Ваэлина. Кираль стояла рядом, Асторек — поодаль, с волками. Она не обняла на прощание, даже не улыбнулась. Ее шрам был почти незаметен под ярким солнцем. Давока сложила руки на груди и угрюмо потупилась. Они долго прощались и даже поссорились напоследок.

— Когда я гляжу на вас, моя песнь переменчива, — наконец сказала Кираль. — В ней слишком много нот, и светлых, и темных. Я не знаю, по какому пути вы пойдете. Когда мы впервые встретились, было не так.

Мишара лизнула напоследок его ладонь и побежала за медведем, игриво куснула его в круп. Медведь раздраженно зарычал.

— Когда мы увидимся снова, надеюсь, песнь станет ясней, — сказал Ваэлин и посмотрел на радостно машущего Асторека. Волки дружно завыли. — Я рад, что песнь привела тебя к счастью.

— Будет здорово снова поохотиться вместе, — сказала Кираль, посмотрела в последний раз на Давоку и уселась в седло.

Ваэлин глядел вслед, пока за всадниками не улеглась пыль. Но и после того еще долго слышался волчий вой.

— Я обещал, что вернусь, — хотя тот, кому я обещал, сейчас мертв, — взваливая на плечи свой мешок, сказал Френтис. — Аспект Арлин велел мне устроить там совместную с Пятым орденом миссию.

Ваэлин шел вместе с Френтисом по пристани и думал о том, что Вера по-прежнему жива. Несмотря на все узнанное о месте за Порогом и об Ушедших, Вера остается и даже пытается расти.

— К тому же королеве куда легче дышится, когда меня поблизости нет, — добавил Френтис.

Тут спорить не приходилось. Королева вела себя до крайности холодно в присутствии брата Френтиса. Она слишком хорошо помнила финальный разговор брата с императрицей. Но Френтис был тем, кто начал и возглавил Великое освобождение. Среди бывших рабов Френтис слыл чуть ли не полубогом. Повсюду освобожденные кланялись ему, бежали к нему со словами искренней благодарности, несли подношения. И не все его почитатели были освобожденными рабами. Многие свободные видели, как ради их спасения Френтис сражался с арисаями.

— Если вдруг тебе надоест орден, знай: для тебя всегда отыщется место в Пределах, — сказал Ваэлин.

— Брат, и ты знай: вряд ли настанет день, когда мне надоест орден, — ответил Френтис.

Они остановились невдалеке от трапа. Френтис посмотрел на лица тех, кто ожидал на корабле. Сестра Иллиан сурово глядела на него. Волосатый капитан обменивался похабными шутками с бывшим рабом. А безумный Ренсиаль стоял на костылях и смотрел на Ваэлина так, будто силился вспомнить имя. Ваэлин подумал, что у Френтиса теперь есть свой, самый настоящий орден, и, хотя и обрадовался за брата, ощутил легкий укол зависти.

— Кираль сказала, что ты пытался спасти императрицу, — проговорил Ваэлин.

— Однажды мы прошли через всю империю, убивая налево и направо, переплыли океан, и я убил короля. Однако я был спасен. Отчего бы не спастись и ей?

— Она была монстром. Брат Холлан сказал мне, что, по его оценкам, приказы императрицы погубили полмиллиона воларцев.

Френтис помимо воли потянулся к груди, потрогать место, где прежде были шрамы.

— Она была тем, что из нее сделали, — как и я. И в глубине сердца я знаю, что она могла бы стать… лучше.

Он вымученно улыбнулся. Братья обнялись на прощание. Френтис шагнул на трап, но остановился на нижней ступеньке.

— Передавай привет сестре, — сказал он. — Знаешь, сны по-прежнему приходят ко мне. Не каждую ночь, но часто. Она приходит ко мне, и теперь с ней гораздо легче.

Он снова улыбнулся и поднялся на корабль. Последняя гончая Веры прыгнула к нему, радостно лизнула в лицо. Френтис отошел от борта и скрылся из виду.

Двор королевы занял бывшую резиденцию советника Арклева, солидный особняк посреди большого, обнесенного высокими стенами сада. В особняке был внушительный зал приемов. В многочисленных комнатах расположилась армия клерков, обрабатывавших кипы бумаг и писем из разных концов бывшей империи, вдруг ставшей частью Королевства. Проблем обнаружилось множество, от голода на юге до объявлений о независимости на востоке, где благодаря дальновидности губернатора еще уцелели воларские войска. Он вывел армию на продолжительные маневры и тем избегнул императорских гонцов, привозивших приказы об отставке и казни.

Спустя считаные недели после штурма города к королеве хлынул нескончаемый поток просителей: сперва десятки, затем многие сотни. Банды повстанцев искали официального признания, представители мирных городов и местечек просили защиты от агрессивных соседей, а больше всего являлось купцов со щедрыми посулами в обмен на исключительные торговые привилегии.

У дверей Ваэлина встретила госпожа Лиеза, спасенная на арене и возвышенная до придворной дамы за умение обращаться с письмами и документами, не говоря уже о детальном знании разнообразных законов и обычаев завоеванной страны.

— Милорд, ее величество просит вас немедленно пройти к ней, — сказала Лиеза на языке Королевства. День ото дня она говорила все лучше.

— И сколько сегодня?

— Всего один, — ответила Лиеза, напряженно улыбнулась и приказала стражникам открыть дверь.

Когда Ваэлин вошел, королева с кем-то беседовала. Он поразился гневу в ее голосе:

— И ваша императрица ожидает, что я соглашусь на это без переговоров?

Лорд Вернье заметно постарел с тех пор, как Ваэлин видел его в последний раз, но держался прямей и мужественней. Похоже, королевский гнев его ничуть не трогал.

— Ваше величество, она любезно сообщила вам о своих действиях. Она не видит в них повода для конфликта.

Заметив Ваэлина, Вернье умолк и поклонился — как равный равному.

— А, лорд Ваэлин. Я рада вас видеть, — сказала королева. — Лорд Вернье значительно продвинулся по карьерной лестнице с тех пор, как покинул нас. Я представляю вам императорского посла в Объединенном Королевстве.

— Поздравляю вас, милорд. — Ваэлин поклонился в ответ.

— Он приплыл сказать, что мой город в руках императрицы, — сообщила Лирна.

— Ваше величество, Верель был альпиранским городом еще до того, как возникла Воларская империя, — сказал Вернье. — Я должен отметить, что захват города произошел в то время, когда еще велись боевые действия. То есть захват был актом дружественной помощи.

— Дружественной помощью было бы направить флот к Волару и помочь мне взять этот город, а не красть у меня другой. — Лирна, покраснев от гнева, встала и приблизилась к Вернье. — Ваша императрица представляет, какой именно армией я командую теперь? Какова сила моего оружия? Я взяла империю за несколько месяцев. Если бы я захотела, я бы захватила весь мир.

— Ваше величество, — заговорил лорд Вернье, но королева жестом приказала ему замолчать и тяжело вздохнула.

— Лорд Вернье, полагаю, вам лучше вернуться завтра, когда мое настроение станет более подходящим для дипломатии. Лорд Ваэлин, останьтесь. Нам следует обсудить военные дела.

Посол раскланялся, пошел к дверям. Ваэлин остановил его, притронувшись к рукаву.

— А воларская женщина?

Вернье демонстративно отстранился и проговорил:

— Она умерла.

— Приношу свои соболезнования. Мы получили известие, что в Альпире присутствует агент Союзника…

— Она тоже умерла, — сухо сообщил Вернье, поклонился еще раз и вышел.

— Как думаешь, не перебрала я с драматизмом? — осведомилась королева.

В ее лице теперь не было и тени гнева. Она улыбалась.

— Я уверен, вашему величеству лучше меня известно, как обходиться с послами.

— Думается мне, это умение, которому следует поскорее обучиться. Как вы считаете, стоит нам отвоевать Верель?

— Ваше величество, не мне выносить подобные суждения. Ваш владыка битв, без сомнения, сможет описать вам сложности и выгоды этого предприятия.

— Мне не нужен Аль-Гестиан, чтобы понять: как минимум год никакие экспедиции на Верель невозможны. Он на южном берегу, и по всем описаниям это крайне неприятное место, окруженное джунглями и каждый год страдающее от свирепых штормов. Ценен он только как центр торговли специями, но империи он приносил лишь половину сотой доли всех доходов. Не иначе, императрица Эмерен хочет испытать меня, наживляет крючок, чтобы посмотреть, клюну ли я.

— Один далекий город — не слишком большая цена примирения.

— Как всегда, вы хотите мириться. Даже здесь и сейчас, — заключила королева, тихонько рассмеялась и направилась к трону.

— Ваше величество, я надеялся, что вы призвали меня ради моего прошения.

— Именно так. Но я сочла полезным добавить небольшой спектакль для лорда Вернье. Вы хотите домой.

Усевшись на трон, королева приняла от лорда Илтиса чашку с водой.

— Да, вместе с моей сестрой.

— Я слыхала, что ее состояние слегка улучшилось, — помрачнев, сказала Лирна.

— Каждую ночь она видит кошмары, а когда просыпается, немедля берется за машины, созданные для вашего величества. Алорнис говорит, что машины день ото для делаются смертоносней и ей не терпится увидеть их в деле. Мне — нет.

— Ваэлин, мы же согласились в том, что эту войну надо было выиграть. Все мы пожертвовали многим. Ваша сестра отдала больше, чем другие. Мне очень жаль ее. Но она — взрослая женщина, и я никогда ни к чему не принуждала ее.

— Ваше величество, я подал прошение, и я ожидаю ответа.

Она вернула чашку Илтису и попросила, чтобы он оставил зал.

— Вам потребуется новый командир Северной гвардии, — сообщила Лирна, когда Илтис скрылся за дверью. — Лорд Адаль попросил освободить его от вашей службы.

Ваэлин нахмурился. Рассказывать о смерти Дарены было очень тяжело. Адаль стоял, вытянувшись по стойке смирно, смотрел куда-то поверх головы Ваэлина и отвечал короткими, рублеными фразами. Конечно, Адаль во всем винил Ваэлина. Конечно, он считал, что если бы Дарена осталась с ним, то выжила бы.

— Полагаю, вы подыщете ему подходящую работу.

— Несомненно. Я планирую создать Восточную гвардию для моих новых владений. Война выявила много талантливых людей и создала много вакансий. Лорд Адаль — отличная кандидатура.

— Замечательный выбор, ваше величество. Я бы ходатайствовал о том, чтобы место командира Северной гвардии занял лорд Орвен.

— Если он согласится, я тоже соглашусь. Он заслужил право выбирать командира сам.

Лирна встала и подошла к окну. Особняк Арклева стоял на холме. Отсюда открывался чудесный вид на гавань, еще забитую кораблями, хотя их количество заметно уменьшилось. Щит отплыл спустя два дня после падения города и забрал с собой десятую часть мельденейцев. Ходили слухи о распре среди владык флота, о саблях и дуэлях, хотя, когда Ваэлин увидел Элль-Нестру, тот не выглядел раненым. Он низко поклонился королеве, а та вручила ему меч и пожаловала в ленное владение землю на южном азраэльском побережье.

— Вы помните ночь нашей первой встречи? — спросила Лирна у Ваэлина.

— Да. Вы напугали меня, и я швырнул в вас нож.

— Да, швырнули, — подтвердила королева и улыбнулась. — Я сохранила его. Он спас мне жизнь.

— Я рад.

— Тогда я задала вам вопрос, который не стану повторять. И сам вопрос, и ответ на него уже излишни. Но мне всегда было любопытно: сожалели ли вы о том, что сказали «нет»?

Ее волосы отросли еще длиннее прежнего и золотым каскадом спадали на плечи. А лицо, хотя и стало лицом зрелой мудрой женщины, властной и свободной, сияло идеальной красотой фарфоровой куклы.

— Конечно, — солгал Ваэлин. — Какой мужчина не сожалел бы?

Политаи собрались вокруг Плетельщика. Тот тихо, но веско что-то объяснял им. Политаи выглядели необычно оживленными, перебивали, на лицах отчетливо отображались чувства: горе, гнев, отчаяние. Недавно освобожденные стояли по краям толпы, озадаченно хмурились, но не отходили от собратьев. Френтис говорил, что с политаями всегда так. Они не переносят одиночества, но и компании тех, кто не политаи.

Глядя на них, Ваэлин задумался, на самом ли деле Плетельщик освободил их — и что они теперь такое.

Они спорили больше часа. Наконец Плетельщик призвал закончить обсуждение, и политаи разошлись по своим домам. Арисаи вырезали почти все население района, осталось множество пустых жилищ, но политаи предпочитали жить по дюжине в одном доме.

Когда Плетельщик уселся на скамью рядом с Ваэлином, тот сказал:

— Они не кажутся довольными жизнью.

— Они знают, что еще много их собратьев остается в рабстве. Освободить их всех стало для политаев священной миссией.

— Королева поклялась завершить ее.

— Но без меня, — отрезал Плетельщик.

— Ее суждение здраво.

— И я не стану оспаривать его. Дар Союзника ужасен.

Глядя на широкие крепкие плечи Плетельщика, Ваэлин подумал, что видит самое могущественное существо в мире. Но лицо целителя оставалось столь же открытым и добродушным, как обычно. Это утешало.

— А ты воспользовался этим Даром хоть раз?

— Нет. Но я ощущаю его. Он будто кипящее озеро во мне.

— А Дар Эрлина? — спросил Ваэлин.

— Время покажет. А что королева приготовила для меня в Королевстве?

— Война опустошила много земель и поместий. Выбирай какое угодно.

— Воистину честь — выбрать собственную тюрьму, — сказал Плетельщик.

Ваэлин смолчал, не желая произносить чужую ложь. Вместо того он сообщил:

— Корабль отплывает с утренним приливом.

Затем Ваэлин встал и протянул руку. Плетельщик удивленно уставился на нее. После случившегося на арене немногие рисковали заговорить с ним — и никто не осмеливался коснуться.

— Меня этот корабль не застанет, — пожав протянутую руку, с приязнью и благодарностью проговорил Плетельщик. — И, как я вижу, ты это понял и потому явился один, а не со стражей, чтобы добиться исполнения королевского приказа.

Ваэлин напоследок крепче сжал его руку и спросил:

— А куда ты хочешь направиться?

— Есть еще в мире пара уголков, куда не добрался Эрлин. А мне хочется самому услышать песню Нефритовой принцессы.

— Тебе досталась память Эрлина?

— В некотором смысле — да. Мне досталось много его знания, но не того, как он добывал это знание. С годами память уходит.

— Значит, тебе досталось и знание Союзника? — спросил Ваэлин.

— Больше, чем мне хотелось бы, — помрачнев, ответил Плетельщик.

— Он говорил про волка. Я хотел бы знать, что это значит.

— Он имел в виду, что, в общем… мне трудно выразить словами, но я попробую так: есть причина тому, что ты отпускаешь меня. Союзник хотел сказать, что мы все, какими бы мы Дарами и талантами ни владели, всего лишь маленькие яркие огоньки на этой земле. Но разница в том, что я согласился это принять, а он нет.

Он встал и пошел к дому, который занимал вместе с политаями, остановился в дверях, обернулся.

— Пожалуйста, передай королеве мои наилучшие пожелания. И пусть она задумается как следует, когда будет решать, посылать ли убийц вслед за мной.

Ваэлин глядел на Риву с бака утреннего корабля. Не требовалось песни, чтобы понять, что происходит. Рива прощалась с Лиезой. Когда та вернулась к своему месту подле королевы, было видно: еще немного, и заплачет навзрыд. Рива раскланялась и взошла на борт. За ней по пятам следовал высокий гвардеец. Собравшаяся в гавани королевская гвардия отсалютовала оружием и рявкнула так, что над портом раскатилось гулкое эхо.

— Брат, а ей салютуют громче, чем тебе, — усмехнувшись, заметил Норта.

— Думаю, она это заслужила.

— Мой сброд даже не явился попрощаться со мной. Наверное, до сих пор грызутся над списком самых важных и справедливых требований к королеве.

— Справедливых требований?!

— Ну да. Они хотят назначать своих офицеров, запретить поместное землевладение и выбирать советника королевы. Советника королевы, вообрази себе. Вера, спаси нас от тех, кого мы освободили.

Когда корабль покидал порт сквозь узкий проход между молами, Ваэлин подошел к Риве, стоявшей на юте. На причалах толпились люди, кричали. Ваэлин не мог разобрать слов, но Рива кое-что улавливала.

— Ливелла возродилась, — глядя на летящие вслед кораблю цветы, пробормотала она. — Быть может, Варулек все-таки получит своих богов.

— Варулек? — переспросил Ваэлин.

— Это мертвец, слуга мертвых богов, — пояснила Рива.

Она проводила взглядом ликующую толпу. Корабль выскользнул в залив, капитан приказал поднять паруса и держать на запад, к океану.

— Недавно многие из них вопили, желая моей смерти на арене. Теперь они безумно рады моему спасению.

— Не они одни, — заметил Ваэлин и посмотрел на стоящего неподалеку молодого стражника, не спускающего взгляда с Благословенной госпожи. — Похоже, ты обзавелась личным Илтисом.

— Я предложила гвардейцу Варешу награду за службу, — изобразив улыбку, сказала Рива, — а он попросил позволения всегда быть рядом со мной. Я думаю отыскать ему другое занятие, когда мы прибудем домой.

Ваэлин обернулся и посмотрел на три массивных транспорта, наполненных кумбраэльцами. Корабли уже выходили из гавани. Несколько кумбраэльцев решили остаться, привлеченные деньгами, которые Лирна посулила опытным лучникам. Но подавляющее большинство выбрало отправиться домой вместе с Благословенной госпожой.

— Я слыхал, что лорд Антеш уже начал цитировать из Одиннадцатой книги.

— Он укрепился в нашей вере еще с Алльтора. А здесь прямо-таки преисполнился ее духа. Честно говоря, я предпочитала его угрюмым и разочарованным. Мир стал бы лучшим местом, если бы им правили разочарованные люди.

— Наверное, тебе следует записать это. Мудрость Благословенной госпожи не стоит тратить на еретика.

Рива рассмеялась, затем потупилась и печально произнесла:

— Я сказала Антешу о том, что все было одной большой ложью. Ни разу в жизни я не слышала голос Отца, ни во время осады, ни сейчас. А он сказал: «Миледи, вы и есть голос Отца».

Она посмотрела на Алорнис, хлопочущую над машиной по левому борту. Ваэлин слышал, что эта машина способна изрыгать огонь, и с ужасающей мощью. Похоже, Алорнис не могла оставить свое чадо ни на минуту, ее проворные руки снимали пластины, открывающие таинственное нутро, лицо было полностью сосредоточенным, отрешенным.

— Я бы с удовольствием сбросил это чудовище в море, — сказал Ваэлин. — Но машина — единственное, что пробуждает интерес к жизни у Алорнис.

— Ну так выясним почему, — сказала Рива и подошла к ней, присела на корточки, посмотрела, затем принялась задавать вопросы.

Ваэлин ожидал, что сестра не обратит на Риву внимания, как часто не обращала на него. Но Алорнис с энтузиазмом принялась объяснять, оживленно размахивать руками, показывать на детали машины и подробно рассказывать о каждой трубе и форсунке. Рива внимательно слушала, кивала.

Ваэлин некоторое время понаблюдал за ними. Сестра расслабилась, даже рассмеялась пару раз. Затем взгляд Ваэлина сам собой уперся в парусиновый куль, принайтовленный к главной мачте.

Королева дала подробные и недвусмысленные инструкции насчет него. Но Ваэлин вновь и вновь гадал, что же Лирна собирается делать с тем, что лежит, завернутое в парусину, у главной мачты.

В начале ночи третий помощник позвал Ваэлина на палубу. Там шатался пьяный Норта с бутылкой в руках. Корабль уже входил в область, называемую среди моряков Бораэльскими горами, где часто бушевали свирепые штормы, поднимавшие до крайности высокие волны. И теперь, хотя и не штормовой, ветер был свирепым, качал корабль и хлестал палубу ледяным дождем.

— Брат, я не смог спасти его! — завопил Норта. — Я прикончил дюжину красных ублюдков, дрался с самим аспектом, но не смог спасти!

Палуба колыхнулась, Норту понесло к правому борту и чуть не выкинуло наружу.

— Прекрати! — заорал Ваэлин.

Он поймал брата, оттащил от борта и схватился за ванты.

— Убийца! — заорал Норта, воздев руки к полному дождя небу. — Я всегда был всего лишь убийцей! Я ненавижу убивать, хотя делаю это чертовски хорошо. Но сейчас толком не сумел. Он умер!

— Он умер, спасая тебя, — буркнул Ваэлин, стараясь удержать трепыхающегося брата, — чтобы ты снова мог увидеть свою жену. Увидеть детей!

При упоминании семьи Норта обмяк, уронил голову на грудь. Из вялой руки вывалилась бутылка, покатилась по палубе.

— Они убили мою кошку. Придется возвращаться домой без кошки, — пробормотал он.

— Я знаю, брат. — Ваэлин погладил мокрую голову Норты, попытался не дать ему сползти на палубу.

Из трюма поднялся завернувшийся в плащ Эрлин, подхватил отключившегося лорда-маршала, помог отнести вниз и уложить на койку в каюте.

— Спасибо, — сказал Ваэлин.

— Из того, что я слышал, следует, что этот человек заслуживает участи лучшей, чем падение пьяным с корабля в шторм, — откинув капюшон, проговорил Эрлин.

Они оставили Норту храпеть и уселись в углу обширного трюма. Ваэлин знал, что при таком волнении вряд ли сможет заснуть. Эрлин тихонько застонал, потер крестец и охнул.

— К такому не сразу привыкаешь, — сказал он.

— Первая боль в спине?

— Несомненно, далеко не последняя, — улыбнувшись, ответил Эрлин.

Ваэлина кольнула совесть при взгляде на лицо бывшего бессмертного. Побои оставили его нос искривленным, челюсть тоже срослась неровно. Но глаза сияли юношеским задором.

— Вы уже решили?

— Кара пригласила меня жить с ними в Пределах, — ответил Эрлин. — Хотя я не уверен, что Лоркан оценил ее жест. Новобрачным обычно не слишком нужны посторонние. Я слышал, что поблизости от их жилища пустует хижина на побережье.

— После всех ваших странствий вас устроит простая хижина у моря?

— Какое-то время — да. Мне о многом следует подумать.

— А вы помните, что было, когда он… в общем, когда он завладел вами? — спросил Ваэлин. — Вы видели? Ощущали?

Эрлин ответил не сразу. Он помрачнел, взгляд его поблек. Когда Эрлин заговорил, Ваэлин понял, что он лжет:

— Нет. Все было как в тумане. Как в кошмаре, который лучше поскорее забыть.

— И вы не знаете, отчего камень пощадил вас? Почему не забрал вас, но забрал Союзника? — спросил Ваэлин.

— Он уже прикасался к камню, а я — нет. Возможно, камень знал разницу.

— Союзник говорил о чем-то, глядящем из камня…

— Брат, Союзник говорил о многом, — устало произнес Эрлин, — и все его слова лучше скорее забыть.

Он вздохнул с облегчением, хлопнул себя по коленям и встал.

— Думаю, я поищу моряка с излишками вина. Присоединитесь ко мне?

Ваэлин покачал головой и смотрел вслед бывшему бессмертному до тех пор, пока тот не скрылся в тенистых закоулках трюма. Ваэлин с трудом убедил Лирну не убивать прожившего много веков и теперь лишенного Дара человека. Сейчас Ваэлин усомнился в мудрости своего поступка и подумал, что, возможно, еще пожалеет об этом.

— Будущее теперь еще туманней, чем раньше, — сказала королева в порту на прощание.

Она разгневалась, когда Плетельщик не явился к отплытию. И, похоже, на этот раз гнев был не наигранным.

— Найдите самую глубокую шахту и похороните камень в месте, известном лишь вам и мне, — приказала Лирна. — Ордены не должны узнать о его существовании.

Ваэлин ждал до тех пор, пока корабль не достиг самых глубоких вод Бораэлина, а тогда приказал капитану убрать паруса. Только начало светать, на палубе были лишь вахтенные. Они с удивлением смотрели, как Ваэлин отложил молот, взятый у судового плотника, и разрезал веревки на принайтовленном к мачте куле. Парусина опала, открылась идеально гладкая поверхность черного камня. Ваэлин отступил на шаг, занес молот.

— Подожди!

Ваэлин оглянулся. У входа в трюм стояла завернувшаяся в одеяло Алорнис и с ужасом глядела на брата.

— Я должен, — сказал он.

Она озадаченно нахмурилась, покачала головой:

— Нет, так ты уж точно не должен. Подожди-ка, пока я вернусь.

Она скрылась в трюме, а Ваэлин остался стоять с молотом в руках под удивленными и насмешливыми взглядами команды.

— Если я позволю тебе вот так разломать камень, я не смогу потом смотреть мастеру Бенрилу в глаза, — объявила Алорнис, появившаяся из трюма со своим кожаным мешком на плече.

Она развязала шнурки, разложила свой арсенал на палубе, выбрала молоточек и узкий резец.

— Не прикасайся к нему, — предупредил Ваэлин.

— Я знаю, — раздраженно поморщилась Алорнис. — Рива сказала мне.

Она приставила резец к центру камня, аккуратно постучала, затем сунула резец в появившуюся трещинку и сильными ударами загоняла его внутрь, пока над поверхностью не осталась торчать лишь пара дюймов железа. Алорнис вытащила еще пару резцов и сделала то же самое с ними, поместив их по разные стороны от центрального резца. Теперь уже в камне образовалась трещина в полдюйма шириной.

— Брат, теперь твоя очередь, — объявила Алорнис и отошла.

Ваэлин посмотрел на камень — его поверхность, казалось, поглощала свет, — и вдруг подступили сомнения. Вспомнились слова Союзника: «Ты не понимаешь. Когда я коснулся его, когда получил свой Дар, я заглянул в тот мир… и что-то посмотрело на меня — огромное и голодное».

Коснись один раз — и получишь Дар…

Ваэлин протянул руку к камню, задержал над самой поверхностью. Что же камень может дать? Новую песнь? Дар Союзника?

— Алюций сказал, что любит меня, — вдруг проговорила Алорнис.

Она плотней завернулась в одеяло. Из ее глаз катились слезы. На бледной коже они казались комочками серебра.

— Освобожденный раб передал мне последние слова Алюция. Он сказал, что любит меня и просит прощения за то, что не признался раньше. Он сделал много такого, о чем сожалеет, но об этом сожалеет больше всего. Ваэлин, а еще он сказал, чтобы я не вздумала ненавидеть. Он сказал, что ненависти и так сверх меры в этом мире и он хочет глядеть на меня из-за Порога и видеть хоть одну душу, не затронутую ненавистью. Но я не смогла… Они убили его, я возненавидела их, и я сожгла их.

— Сестра, ты делала то же, что и все мы, — откликнулся Ваэлин. — То же, что делали королева, Рива, Френтис… Алюций и Каэнис… и женщина, на которой я бы женился… Мы выиграли войну, потому что должны были выиграть во что бы то ни стало.

Он посмотрел на камень и убрал руку. Когда Ваэлин занес молот, то думал о многом, видел множество лиц: и тех, кто ушел, и тех, кто еще жил. Все — изменились, умалились, страдали. Ваэлин подумал о выигранных битвах, о потерянных братьях, а затем — о Дарене, как она сказала:

— Ваэлин, ты сейчас — мое место за Порогом. Ты, и все те, кого я любила, и даже все те, с кем сражалась. Чтобы я жила тут, ты должен жить там.

Первый же удар загнал резец так глубоко, что камень раскололся надвое. Половинки тяжело брякнули о палубу. Затем Ваэлин бил и бил, яростно и без устали, подняв облако черной пыли вокруг себя. Часть пыли унес ветер, но львиная доля осталась на парусине черной кучкой, блестевшей в лучах восходящего солнца. Когда в пыль превратился последний осколок, Ваэлин приказал собрать ее всю на парусину и высыпать за борт. Черное пятно еще мгновение виднелось среди волн, но затем исчезло без следа.

Свежий ветер нес корабль домой.

ПРИЛОЖЕНИЕ I

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ОБЪЕДИНЕННОЕ КОРОЛЕВСТВО

Двор королевы Лирны Аль-Ниерен

Лирна Аль-Ниерен — королева Объединенного Королевства

Илтис Аль-Адраль — меч Королевства, лорд-защитник правящей особы

Бентен Аль-Грей Галл — меч Королевства, протектор правящей особы

Орена Аль-Вардриан — придворная королевы

Мюрель Аль-Гартен — придворная королевы

Холлан — брат Четвертого ордена, королевский казначей

Королевская армия

Ваэлин Аль-Сорна — бывший брат Шестого ордена, владыка битв и владыка башни Северных пределов

Алорнис Аль-Сорна — сестра Ваэлина, художница, позднее — госпожа Королевский творец

Дарена Аль-Мирна — первая советница Северной башни

Каэнис Аль-Низа — брат Шестого ордена, меч Королевства и лорд-маршал Тридцать пятого пехотного полка, позднее — аспект Седьмого ордена

Граф Марвен — командир нильсаэльского войска в составе армии Севера

Адаль Зена — капитан стражи Северной башни, позднее — лорд-маршал и меч Королевства

Келан — целитель, брат Пятого ордена

Орвен Аль-Мельна — капитан третьей роты Королевской конной гвардии, позднее — лорд-маршал и меч Королевства, муж Инша-ка-Форны

Инша-ка-Форна (Сталь-под-Луной) — воительница из племени эорхиль

Харлик — библиотекарь, брат Седьмого ордена, архивариус Северной башни, позднее — первый библиотекарь Великой библиотеки Объединенного Королевства

Норта Аль-Сендаль — учитель, бывший брат Шестого ордена, друг Ваэлина, позднее — лорд-маршал Королевских Кинжалов и меч Королевства

Снежинка — боевая кошка

Санеш Полтар — вождь эорхиль-силь

Мудрая — старейшина эорхиль-силь

Ультин — десятник шахты Разбойный Лог, позднее — капитан первого батальона армии Севера

Даверн — корабел, сержант армии Севера, позднее — Королевский корабел

Фурела — женщина-солдат из Королевских Кинжалов

Атеран Элль-Нестра — шкипер, Щит Островов

Карваль Элль-Нурин — владыка кораблей, шкипер «Красного сокола»

Кара — Одаренная, поселянка с мыса Нерин

Лоркан — Одаренный, поселянин с мыса Нерин

Маркен — Одаренный, поселянин с мыса Нерин

Плетельщик — Одаренный, поселянин с мыса Нерин

Кумбраэль

Рива Мустор — госпожа правительница Кумбраэля

Велисс — почетная советница госпожи правительницы

Арентес Варнор — лорд-командор городской стражи

Брен Антеш — владыка лучников

Эллис Брахдор — сирота, воспитанница госпожи правительницы

Аллерн Вареш — стражник дома Мустор

Чтец — глава церкви Отца Мира

Варинсхолд

Дарнел Линель — владыка фьефа Ренфаэль, воларский вассал

Алюций Аль-Гестиан — поэт, друг Алорнис и Ваэлина

Лакриль Аль-Гестиан — отец Алюция, владыка битв

Дарнела Элера Аль-Менда — аспект Пятого ордена

Дендриш Хендрил — аспект Третьего ордена

Бенрил Лениаль — знаменитый художник, брат Третьего ордена

Мирвек Корвин — командир воларского гарнизона

Двадцать Седьмой — куритай, охранник Алюция

Кресия — сестра Седьмого ордена

Инела — сестра Седьмого ордена

Релкин — брат Седьмого ордена

Ренфаэльская граница

Френтис — брат Шестого ордена, друг Ваэлина, известный как Красный брат

Давока — воительница из клана Черной Реки, служительница Горы, подруга Лирны, воительница отряда Красного брата

Соллис — мастер меча, брат-командор Шестого ордена

Ренсиаль — мастер конюшен Шестого ордена

Хьюлин Бендерс — рыцарь, ренфаэльский барон

Алис — внебрачная дочь Бендерса

Арендиль — сын Алис и Дарнела, наследник фьефа Ренфаэль, воин отряда Красного брата

Эрмунд Левен — рыцарь и первый вассал Бендерса

Дергач — бывший преступник, воин отряда Красного брата

Иллиан Аль-Джервин — спасенная из рабства девушка, воительница отряда Красного брата

Тридцать Четвертый — бывший раб, мастер пыточных дел, воин отряда Красного брата

Иверн — брат Шестого ордена, служащий на Скелльском перевале

Кусай — кобель породы гончая Веры, друг Френтиса

Чернозубая — сука породы гончая Веры, подруга Иллиан

Прочие

Мудрый Медведь — шаман Медвежьего народа

Кираль — лоначка, охотница из клана Черной Реки, сестра Давоки

Альтурк — лонак, талесса клана Серых Соколов

Вернье Алише Сомерен — императорский хронист

Форнелла Ав-Токрев Ав-Энтриль — воларская пленница, сестра Арклева Энтриля

Белорат — шкипер «Морской сабли»

Лекран — воин племени рохта, позднее — воин отряда Красного брата

Альпиранская империя

Алюран Макстор Сельсус — император

Эмерен Насур Айлерс — бывшая подопечная императора

Эвелес Макстор Селиесен — сын Эмерен

Нелиесен Нестер Хеврен — капитан императорской гвардии

Мерулин Нестер Вельсус — генеральный прокурор империи

Хорон Нестер Эверен — главнокомандующий имперскими войсками

Раулен — дворцовый тюремщик

Воларская империя

Арклев Энтриль — член правящего совета, казначей совета

Лорвек Ирлав — член правящего совета, генеральный надсмотрщик за рабами

Варулек Товрин — смотритель воларской арены, надзиратель за гарисаями

Лиеза — рабыня

Хиркан Красный Топор — великий воин горного племени отра

Люди льда

Убийца Китов — вождь Волчьего народа, муж шаманки Много Крыльев

Много Крыльев — шаманка Волчьего народа

Асторек Длинный Нож — шаман Волчьего народа, приемный сын Убийцы Китов и Много Крыльев

Оглавление

ЧАСТЬ 1

  Рассказ Вернье

  ГЛАВА ПЕРВАЯ Лирна

  ГЛАВА ВТОРАЯ Алюций

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ Френтис

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Рива

  ГЛАВА ПЯТАЯ Лирна

  ГЛАВА ШЕСТАЯ Ваэлин

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ Алюций

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ Френтис

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Лирна

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Алюций

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Френтис

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Ваэлин

ЧАСТЬ II

  Рассказ Вернье

  ГЛАВА ПЕРВАЯ Лирна

  ГЛАВА ВТОРАЯ Ваэлин

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ Френтис

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Рива

  ГЛАВА ПЯТАЯ Ваэлин

  ГЛАВА ШЕСТАЯ Лирна

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ Френтис

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ Ваэлин

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Лирна

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Френтис

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Ваэлин

ЧАСТЬ III

  Рассказ Вернье

  ГЛАВА ПЕРВАЯ Ваэлин

  ГЛАВА ВТОРАЯ Рива

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ Френтис

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Лирна

  ГЛАВА ПЯТАЯ Ваэлин

  ГЛАВА ШЕСТАЯ Рива

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ Френтис

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ Лирна

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Рива

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Ваэлин

ЧАСТЬ IV

 

  ГЛАВА ПЕРВАЯ Ваэлин

  ГЛАВА ВТОРАЯ Лирна

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ Ваэлин

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Рива

  ГЛАВА ПЯТАЯ Френтис

  ГЛАВА ШЕСТАЯ Ваэлин

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ Лирна

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ Рива

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Френтис

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Ваэлин

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Лирна

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Рива

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Ваэлин

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Френтис

ЧАСТЬ V

  Рассказ Вернье

  ГЛАВА ПЕРВАЯ Ваэлин

ПРИЛОЖЕНИЕ I

  ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА