Грязь-озеро [Томас Корагессан Бойл] (fb2) читать онлайн

Гризи-лейк / Грязь-озеро

Томас Корагессан Бойл

Greasy Lake

«Оно (озеро) будет где-то через милю, на тёмной стороне Трассы №88.

Брюс Спрингстин.

То было время, когда вежливость и приличные манеры вышли из моды, когда считалось, что вести себя гадко — это классно, когда цинизм возводился в ранг хорошего тона. Все мы тогда были круты. Мы носили потёртые кожанки, бродили повсюду с зубочистками во ртах, нюхали клей, ацетон и ту дрянь, которую нам втюхивали как кокаин. Когда мы с визгом вылетали на улицу в родительских универсалах, позади нас на асфальте оставались резиновые полосы длиною в пол квартала. Мы бухали джин с виноградным соком, пиво Танго, Тандербёрд и Бали-Хаи. Нам было по девятнадцать и мы считали себя крутыми. Начитавшись книг Андрэ Жида, мы изощрённо паясничали, давая понять окружающим, что нам на всё насрать. По ночам мы отправлялись на Грязь-озеро.

Через центр города, по Полосе (главной торговой улице), мимо жилкомплексов и гипермаркетов, — свет уличных фонарей, меркнущий перед мощью узкого излучения автофар, деревья, сгрудившиеся у асфальта сплошною черною стеною — таков был путь к Грязь-озеру. Когда-то индейцы, впечатленные прозрачностью его воды, нарекли это озеро Вакан (Великое Чудо). Ныне же вода в нём мутна и зловонна, глинистые берега, блещущие осколками стекла, усыпаны пивными банками и обугленными головешками костров. В полумиле от берега расположен единственный его голый островок, который избавлен от растительности так, словно его подвергли бомбёжке военно-воздушные силы. Ездили мы на это озеро потому же, почему туда ездили и все — нам хотелось уловить в воздухе острый запах возможности, хотелось поглядеть, как какая-то девчонка разденется и войдет в затхлую темную воду, попить пива, покурить травку, повыть на звезды, ощутить невыносимо оглушительный рев рок-музыки на фоне первобытной какофонии лягушек и сверчков. Таков был зов природы.

Однажды поздней ночью я оказался на Грязь-озере в компании ещё двух, столь же крутых типов, как я. Дигби, носивший на ухе золотую звезду, разрешил своему отцу оплатить ему учебу в Корнеллском университете, а Джефф подумывал о том, чтобы бросить школу и стать художником / музыкантом / хозяином магазина наркоманских аксессуаров. Оба они были знатоками светских манер и никогда в карман не лезли за острым словцом. Они также умели гонять на форде с дохлыми амортизаторами по ухабистому и колеистому асфальту со скоростью полторы сотни км/ч и при этом еще скручивать косячок, по плотности не уступающий карамельному батончику "Тутси-ролл-поп". Они умели, прислонившись к батарее грохочущих динамиков, "завести" братву не хуже настоящих профи. Они могли кататься по танцполу так, словно у них были не суставы, а подшипники. Они были ушлыми и борзыми, они являлиь в своих зеркальных шорах и к завтраку, и ужину, а так же в душ, в кладовку и подвал. Короче, они были крутыми.

Я был за рулём, Дигби, барабаня по торпедо, горланил под Toots the Maytals, а Джефф, высунув голову из окна, поливал блевотами боковину Шевроле-Белэра моей мамаши. Шёл третий вечер наших летних каникул — самое начало июня, воздух нежен как шёлк. В первые два вчера мы гуляли до рассвета в поисках чего-то эдакого, чего никак не могли найти. В этот третий вечер мы прочесали Полосу шестьдесят семь раз, засветились в каждом известном нам баре или клубе в радиусе двадцати миль, дважды останавливались, чтобы взять цыплят в ведерке и гамбургеры по сорок центов, потом поспорили о том, стоит ли поехать на пати к какой-то знакомой девчонке сестры Джеффа, затем перевели пару десятков сырых яиц, кидаясь ими по почтовым ящикам и автостоперам. Было уже два ночи, бары закрывались. Нам ничего не оставалось, кроме как взять бутылку джина с лимонным вкусом и рвануть на Грязь-озеро.

Когда мы свернули на грунтовую стоянку, щедро устланную кустами сорняка и рытвинами, перед нами мигнули задние габариты единственной здесь легковухи — шевроле 57-го года, голубой металлик, в идеальном состоянии. На дальнем краю стоянки, словно экзоскелет какого-то тощего хромированного насекомого, стоял, опершись на подножку, мотоцикл. Казалось бы, это было самое то для острых ощущений — какой-то тупой байкер-торчок и еще какой-то фанат ретро-тачек привезли сюда своих тёлок на перепихон. Не знаю, чего мы искали, только найти это на Грязь-озере нам было не дано. Точно, не этой ночью.

Тут вдруг Дигби вцепился в руль, — Эй, это ж тачка Тони Ловета! Тормози! — заорал он, принудив меня ударить по тормозам, после чего наш Белэр замер в каких-то миллиметрах перед блестящим задним бампером припаркованного Шевроле. Хохоча, Дигби навалился на кнопку звукового сигнала и потребовал, чтобы я врубил передние фары на полную мощь. Мы хотели приколоться, просто развести его. Тони должен был отведать досрочного прерывания полового акта и ожидания разборки с грозными патрульными копами с фонариками. Мы побибикали, помигали фарами, после чего выскочили из машины и прижались мордами к окнам Шевроле якобы Тони, поскольку максимум, на что мы рассчитывали, это заценить буфера какой-то цыпочки, ну а затем мы бы побратались с зардевшимся, немного обломанным Тони и ринулись бы дальше к новым высотам авантюр и приключений.

Первым моим проколом, вызвавшим всю лавину дальнейших обломов, было то, что я потерял ключи от машины. В пылу ажиотажа, выскакивая из своей тачки с бутылкой джина в одной руке и пинцетом для курения дури — в другой, я уронил ключи в траву — черную густую таинственную ночную траву Грязь-озера. Эта моя ошибка была тактической и по своим последствиям она будет не менее трагичной и непоправимой, чем решение Уэстморленда окопаться при Хэ-Сане. О том, что так и будет, интуиция сообщала мне резким биением в висках. Застыв у открытой двери машины, я нерешительно вглядывался во мрак, укутавший мне ноги.

Вторым проколом, неразрывно связанным с первым, был наш вывод о том, что тот Шевроле принадлежит Тони Ловету. Вообще-то, подмечать то, что и голубой металлик этого Шевроле гораздо светлее зеленовато-синего цвета тачки Тони, и что у него не было задних динамиков, я начал ещё до того, как этот очень крутой чувак в грязных джинсах и байкерских башмаках выскочил из водительской двери. Судя по выражениям лиц Дигби и Джеффа, они и сами уже потихоньку подбирались к тому же закономерному и неприятному выводу, что и я.

Что бы там ни было, но ясно было одно: этот крутой грязный чувак — пацан "конкретный" и никаких дискуссий с ним не будет. Первый же могучий каратистский удар его башмака с металлическим подноском, угодив мне в подбородок, сломал мне любимый зуб и швырнул меня навзничь в грязь. Как безумный я, встав на одно колено, стал шарить в жёсткой искромсанной траве в поисках ключей, мой мозг по-черепашьи медленно, пытался связать лыко, понимая, что все пошло наперекосяк, что я в беде и что только утерянный ключ зажигания станет моим спасением, моей, так сказать, чашей Грааля. Три-четыре последующих его пинка угодили главным образом в мою правую ягодицу и твердый участок кости у основания моей спины.

Тем временем Дигби, перемахнув через пространство над сомкнутыми бамперами наших машин, нанёс яростный кун-фу удар в ключицу грязного чувака. Чтобы получить зачёт по физре, Дигби только что закончил курсы по боевым искусствам и львиную долю прошлых двух вечеров потратил, рассказывая нам басни о чуваках типа Брюса Ли и о неукротимой мощи, вложенной в молниеносные удары, выстреливающие из скрученных кистей, голеностопов и локтей. Впрочем, удар Дигби грязного чувака совсем не впечатлил — тот лишь отступил на шаг, а его лицо стало неотличимым от толтекской маски, после чего он одним молниеносным сокрушительным ударом вырубил Дигби ... Однако тут в дело вступил Джефф и я начал подниматься с земли, чувствуя как отвратительная смесь ужаса, ярости и бессилия сперла мне горло.

Пока Дигби матерился на земле, а Джефф, отвлекал врага, запрыгнув ему на спину и кусая его за ухо, я метнулся к своей машине за монтировкой, которую я держал под водительским сидением поскольку крутые чуваки всегда держат их там как раз на случай вроде этого. Плевать, что последний раз я участвовал в драке аж в шестом классе, когда один косоглазый пацан с висюльками соплей из ноздрей зарядил мне по колену Луисвиллской битой, плевать, что до этого монтировку я брал в руки всего два раза для ремонта шин, — монтировка всё равно была у меня под сидением. И я отправился за ней.

Я был взбешен, кровь стучала в ушах, руки дрожали, а сердце вставало на дыбы словно внедорожный байк на неверной передаче. Поскольку торс моего врага был оголен, то когда он нагнулся, чтобы скинуть со своей спины Джеффа словно мокрое пальто, мне было видно, как поперек груди у него натянулся тугой жгут мышц. — Долбоёб, — повторял он снова и снова, и я вдруг осознал, что все мы четверо, включая Дигби, Джеффа и меня, повторяем эту мантру "долбоёб, долбоёб" словно боевой клич. (— И что случилось потом? — спрашивает сыщик убийцу из-под опущенного поля своей шляпы. — Не знаю, — отвечает убийца, — В меня, словно, что-то вселилось. Ну правда.)

Дигби влепил крутому чуваку пощёчину, а я ринулся на него как камикадзе, бездумно, яростно, сгорая от унижения — весь инцидент, от первого башмака мне в подбородок до этого смертельно-важного момента занял не более, чем шестьдесят мандражных, избыточно-адреналиновых секунд — и вот я подскочил к нему и вломил ему монтировкой по уху. Эффект был мгновенным и потрясающим. Это было что-то вроде съёмок в Голливуде, он был каскадёром в роли огромного кривляющегося зубастого надувного шара, а я в роли мужика с шилом в руке. Он обмяк. Обоссался. Выпал из своих башмаков.

Одна секунда, огромная как дирижабль, истекла. Мы стояли над ним кружком, скрежеща зубами, крутя шеями, наши руки-ноги подергивались от выброса адреналина. Все трое молчали. Просто стояли и глазели на лежащего, а он, фан ретро-тачек, ловелас, крутой грязный чувак, валялся поверженный. Затем Дигби, а за ним и Джефф, уставились на меня. Я все еще сжимал в руке монтировку, к концу которой пристал клок волос будто пушок одуванчика. Вздрогнув, я уронил её на землю и тут же стал представлять себе заголовки прессы, угреватые рожи дотошный полицейских следаков, блеск наручников, лязг решеток, огромные черные силуэты, встающие из глубины тюремной камеры, ... и тут вдруг меня пронзил дикий душераздирающий вопль такой силы, словно меня шандарахнуло суммарным током всех электрических стульев страны.

Это была цыпочка — миниатюрная, босоногая, в трусиках и мужской рубашке. — Уроды, — вопила она, накинувшись на нас со стиснутыми кулачками и с прядями фено-завитых волос на глазах. На щиколотке у неё красовалась серебряная цепочка, а педикюр пальцев ног сверкал в свете автофар. Мне кажется, что дело было именно в её педикюре. Конечно же, джин, конопля и даже "Кентакки-фрайд" также внесли свою лепту, но именно вид этих пылающих ногтей подтолкнул нас к выводу — как жаба, вылезшая из куска хлеба, в фильме Бергмана "Девичий источник", как губная помада, намазанная на губы ребенка, — эту девчонку мы тут же записали в шалавы. Мы навалились на неё как бергманские безумные братья — не видя в этом ничего плохого, никого не слушая и ничего не говоря — пыхтя, хрипя, срывая с неё одежду и вцепляясь в её плоть. Мы же были крутыми, горячими, но при этом опасливыми и осмотрительными, всегда за три шага до опасной черты — ведь мало чего могло случится.

Хотя, пока что, бог миловал.

Не успели мы пригвоздить её к капоту, — наших глазах пылали похотью, страстью и неподдельно низменной порочностью, — как на стоянку свернула еще одна пара светящихся фар. И вот они мы, грязные, окровавленные, виновные, порвавшие с человечеством и цивилизацией, — на совести у нас уже есть первое из древнейших преступлений, второе как раз в процессе совершения, обрывки нейлоновых трусиков и лайкрового лифчика свисают с наших пальцев, ширинки распахнуты, губы все в слюнях — мы пойманы на горячем. Взяты с поличным.

Мы бросились бежать. Сначала к машине, а затем, поняв, что не сможем её завести, к лесу. Я не думал ни о чем. Я думал лишь о том, как смыться. Лучи фар тянулись ко мне как прокурорские пальцы. Я драпал.

Бум-бум-бум — через стоянку мимо чоппера, затем в замызганные заросли у кромки озера, в лицо мне летели насекомые, по ногам хлестал бурьян, лягушки, змеи и красноглазые черепахи плюхались в воду, чтобы исчезнуть в ночи, — и вот я уже по щиколотку в мутной тепловатой воде и всё ещё молодцом. Позади меня всё громче нарастали причитания той девки, такие жалобные, осуждающие. В них мне слышались стенания "прекрасных сабинянок", Христианских мучениц и Анны Франк, выволоченной нацистами с её чердака. Преследуемый этими звуками, а также воображаемыми копами с собаками-ищейками, я побежал дальше. Вода была уже мне по колено, когда я понял, куда меня несёт: я задумал удирать вплавь. Переплыть на ту сторону Грязь-озера и спрятаться там в густых кустах, где меня никто никогда не найдёт.

Моё дыхание стало затрудненным и прерывистым. Взглянув на сверкающую в лунном свете водную зыбь с пятнами водорослей, как короста прилипших к поверхности воды, я обнаружил, что уже по пояс в воде. Дигби и Джеффа словно и след простыл. Притормозив, я прислушался. Девчонка теперь поугомонилась, рыдания её сменились всхлипываниями, к которым, впрочем, уже присоединились какие-то новые гневно-возбужденные мужские голоса, а также пронзительный вой движка ещё одной тачки. Бесшумно, словно загнанный зверь, я зашёл ещё дальше в воду, мои кроссовки насквозь пропитались грязной жижей. Я уж было приготовился поплыть, но едва я занес плечо для первого рассекающего взмаха руки, как она коснулась чего-то. Это было нечто невыразимо гадкое, мягкое, слизкое и затхлое. Что это? Охапка водорослей? Коряга? Когда я, протянув руку, сжал свою находку, то она на ощупь оказалась упругой как резиновая уточка, как мясо.

Понять, чем было то, что плавало там в темноте в столь неподобающем виде, мне пришлось посредством своего невеликого "открытия", одной из тех житейских гадостей, к которым нас с детства готовят кино, телевидение и визиты в похоронные бюро для постижения сморщенных загримированных внешностей покойных дедушек-бабушек. Поняв же это, я отпрянул, объятый ужасом и омерзением, а разум мой стал метаться в шести разных направлениях (в свои девятнадцать я был подростком, по сути, еще ребенком, а тут за каких-то пять минут я завалил одного грязного чувака и через несколько секунд напоролся на размокший от воды труп другого). «Ключи, ключи, как же меня угораздило потерять ключи от тачки?» терзал я себя вопросом. Когда я дёрнулся назад, то болотистое дно, крепко вцепившееся в одну мою ногу, сдернуло с неё кроссовок и, потеряв равновесие, я вдруг со всей дури врезался лицом в плавучую чёрную массу, отчаянно раскинув руки и попутно рисуя себе картину смердящих жаб и ондатр, вращающихся в пятнах собственных растворяющихся испражнений. А-а-а-а-х! — торпедой вылетел я из воды, в результате чего мой жмур перевернулся, обнаруживая замшелую бороду и холодные как луна глаза. Должно быть, продираясь сквозь кусты, я орал, поскольку голоса позади меня вдруг оживились.

 — Что там такое?

 — Это они ... они ... пытались ... пытались ... изнасиловать меня! — Всхлипывания.

Мужской голос, монотонный акцент жителя Среднего Запада, — Эй, уроды, вы — покойники!

Какофония лягушек и сверчков.

Затем еще один голос, грубый, с беззвучным «р», говор уроженца Нижнего Ист-сайда: «Долбоёб!», в котором я сразу ощутил богатство словарного запаса крутого грязного чувака в байкерских башмаках. С щербатым зубом, без кроссовок, весь в иле, тине и еще чёрт знает какой гадости, едва дышащий, скрюченный в бурьяне в мучительном ожидании безжалостного наказания, только-только вырвавшийся из мерзостно-смердящих объятий трехдневного жмура, я вдруг ощутил приступ эйфории и облегчения: Так, значит, этот гадёныш жив! Но в тот же миг внутренности мои словно сковало льдом. — А ну вылезайте оттуда, долбанные пидоры! — орал крутой грязный чувак. Он продолжал сквернословить, пока совсем не выдохся.

Тогда за дело снова взялись сверчки, а за ними и жабы. Я затаил дыхание. Тут вдруг из камышей раздались какие-то звуки — свист, затем всплеск: бу-бух! Они стали швырять камни. Жабы притихли. Я охватил голову руками. С-с-с, бу-бух! Клиновидный кусок полевого шпата размером с бильярдный шар чиркнул меня по колену. Я прикусил палец, чтобы не заорать.

Ну а потом они вернулись к машине. Я услышал, как хлопнула дверь, затем ругательство, после чего звук разбитых стёкол фар — чуть ли не родной такой звук, такой праздничный что ли, напоминающий хлопок пробки, вылетающей из бутылочного горлышка. За этим последовал глухой удар бамперов, металл о металл, после чего ледяной треск лобового стекла. Ползком я двинулся вперед и, прижимаясь животом к грязной земле, представлял себе диверсантов и десантников, персонажей книги «Нагие и мертвые». Раздвинув бурьян, я окинул взглядом автостоянку.

Вторая чужая машина, Понтиак-Транс-ам, всё ещё работала, её высоко-задранные фары заливали площадку призрачно-неестественным светом. Крутой грязный чувак словно какой-то демон мщения остервенело лупил монтировкой по боковине Белэра моей мамаши, тень его металась по стволам деревьев. Бах. Бах. Бах ... Другие два чувака, белобрысые, в студенческих куртках, помогали ему с помощью хворостин и валунов размером с череп. Один из них собирал бутылки, камни, куски навоза, конфетные обертки, использованные презервативы, крышки консервных банок и прочие отбросы и забрасывал их в салон через окно водительской двери. Я увидел цыпочку, белую луковку её головы позади лобового стекла шевроле 57-го года. — Бобби, — хныкала она, перекрывая грохот ударов, — ну хватит уже. — Грязный чувак на миг прервался, потом хорошенько лупанул по левому заднему фонарю, после чего зашвырнул монтировку чуть ли не на середину озера. Затем он завёл свой Шевроле и уехал.

Один белобрысый кивнул другому, тот что-то сказал первому, увы, слишком тихо, чтобы я мог разобрать смысл. Судя по всему, они были уверены, что, помогая крушить тачку моей мамаши, они совершили очень отвязный поступок, и что при этом трое крутых чуваков из этой тачки наблюдали за их действиями из кустов. Возможно, на ум им приходили и другие альтернативы действий — полиция, тюремное заключение, мировые судьи, возмещение вреда, адвокаты, сердитые родители и общественное порицание. О чём бы там они не думали, но они зачем-то стали бросаться палками, бутылками и камнями, да ещё и накинулись на нашу тачку так синхронно, будто они заранее спланировали это. Ведь всё это заняло каких-то пять секунд. Мотор взвыл, взвизгнули шины, облако пыли поднялось с изрытой стоянки, после чего унеслось во тьму.

Не знаю, сколь долго я лежал там среди смрада гниения, моя мокрая куртка отяжелела как медведь, будто "первичный бульон" незаметно реконструировался, чтобы приладиться к моим бедрам и паху. Мои челюсти болели, колени пульсировали, а копчик испытывал такое жжение словно был объят пламенем. Меня начали посещать мысли о самоубийстве, я подумывал о необходимости зубного протеза, сушил голову, придумывая отмазку для предков насчет покорёженной машины: на нее рухнуло дерево, её в моё отсутствие ударила хлебовозка и смылась с места аварии или до неё добрались вандалы, пока мы играли в шахматы у Дигби. Затем я стал думать о найденном мною покойнике. О том, что, судя по всему, он — единственный в мире, кому сейчас ещё хуже, чем мне. Я думал о нём — туман над озером и жуткая трескотня сверчков, — и ощущал приступы страха, чувствовал, как мрак вгрызается внутрь меня словно зубастые челюсти пираньи. Кто он такой, спрашивал я себя, жертва времени и обстоятельств, скорбно плавающая по озеру позади меня? Несомненно, это он — хозяин стоящего на стоянке мотоцикла, еще один крутой чувак постарше, дошедший до этого. Его застрелили во время мутного нарко-гешефта или он утонул когда по пьяне решил поплескаться в озере. В мозгу у меня всплыл очередной газетный заголовок: Моя машина разбита, а он убит.

Как только черный цвет восточного сектора неба сменился на кобальтово-синий и деревья начали выделяться из ночного сумрака, я, выкарабкавшись из грязи, встал на ноги и вышел из укрытия. Гомон птиц теперь уже начал преобладать над треском сверчков, а густая роса ярко сверкала на листьях. В воздухе стоял какой-то затхлый и в то же время сладкий запах разогретых солнцем почек и распускающихся цветков деревьев. Я осмотрел машину, напоминавшую груду железа после автокатастрофы рядом с автострадой или стальную скульптуру, оставшуюся от исчезнувшей цивилизации. Вокруг стояла тишь да благодать. Такова природа.

Я ходил вокруг машины, ошарашенный и потрепанный будто единственный уцелевший после авиа-бомбардировки, и тут Дигби с Джеффом вышли из-за деревьев позади меня. Лицо Дигби было покрыто перекрёстной штриховкой полосами грязи, Джефф был без куртки, а его рубашка была разорвана на плече. С сонным видом они устало пересекли стоянку и, тихо встав рядом со мной, уставились на разгромленный автомобиль. Никто не проронил и слова. Чуть погодя Джефф распахнул водительскую дверь и начал выскребывать битое стекло и мусор с сидения. Я посмотрел на Дигби, который пожал плечами, — Спасибо хоть, что не прокололи покрышки.

Он был прав, покрышки были целы. Лобового стекла не было, фары были разбиты, кузов выглядел так, словно его молотили кувалдой по цене четверть бакса за удар на фермерской ярмарке, но покрышки были накачаны до нормального давления. Машина была на ходу. Все трое мы, сгорбившись, стали молча выгребать грязь и битое стекло из салона. О мёртвом байкере я умолчал. По завершении уборки я полез в карман за ключами и, испытав болевой шок воспоминания, чертыхнулся, после чего взялся шарить в траве. Я нашел их почти сразу же, не более, чем в трех шагах от открытой двери, сверкающие словно бриллианты в первых лучах солнечного света. Особых причин философствовать у меня не было — я прыгнул на сиденье и запустил мотор.

Ровно в этот момент на стоянку с рёвом вкатился серебристый Форд-Мустанг с аэрографией огненных языков на капоте. В первый миг все мы трое остолбенели, затем Дигби с Джеффом тихонько влезли в салон и захлопнули двери. Мы наблюдали, как Мустанг, прыгая и качаясь на ухабах, пересекает стоянку, а затем резко тормозит рядом с бесхозным чоппером на дальнем её краю. — Валим, — сказал Дигби. Я медлил, Белэр подо мною урчал с присвистом.

Из Мустанга выпрыгнули две девицы — джинсы в обтяжку, каблуки-шпильки, прически типа заиндевевший мех. Они понаклонялись над мотоциклом, попрохаживались беспомощно взад-вперед, пару раз бросили взгляд в нашу сторону, после чего отправились туда, где зеленой стеною вокруг озера стоял камыш. Одна из них, приложив ладони ко рту, позвала: — Эл! Ау, Эл!

 — Давай же, — прошипел Дигби. — Валим отсюда.

Но было поздно — вторая девица, неуверенно покачиваясь на каблуках и кидая взгляды то на нас, то по сторонам, уже зашагала через стоянку в нашем направлении. Она была постарше нас, лет двадцати-пяти, двадцати-шести, и когда приблизилась к нам, то мы заметили, что с ней что-то не так — то ли пьяна, то ли обдолбана, поскольку она пошатывалась, размахивая руками для равновесия. Мои пальцы вцепились в баранку так, как если бы она была ручкой катапультирования пылающего истребителя, и Дигби дважды отрывисто и нервно прошипел мое имя.

— Привет, — сказала девица.

Мы глядели на неё как зомби, или как ветераны войны, или как безучастные ко всем канцелярские крысы.

Улыбнувшись пересохшими, потрескавшимися губами, она спросила, — Слушайте, парни, вы не видали Эла? — Чтобы заглянуть к нам в окно, ей пришлось поклониться в пояс. Глаза её были стеклянными, зрачки как точки. Она крутанула шеей, — Вон там его байк ... Эла. Не видели его?

Эл. Я не знал, что ей ответить. Мне хотелось выскочить из машины и блевануть, хотелось убежать в родительский дом и забраться в свою постельку. Дигби пихнул меня локтем под ребра. — Мы никого не видели, — выдавил я из себя.

Девица, похоже, задумалась над моими словами и, вытянув худую, испещрённую венами руку, опёрлась на машину. — Да ладно, куда он денется, найдётся, — сказала он, смазывая сочетания "тся" как "цца". И тут, так, словно она только что детально проанализировала место происшествия — нашу разгромленную тачку, наши истерзанные лица и удалённое расположение озера, он спросила, — Эй, парни. Вы смахиваете на очень крутых чуваков. Вы что, дрались тут, а? — Мы сидели, застыв и глядя прямо перед собой как каменные истуканы. Бормоча что-то, она стала рыться в кармане. Наконец она протянула нам горсть таблеток в пергаминовых обертках: — Эй, хотите оттянуться? Ну, в смысле, закинуться этими штучками со мной и Сарой?

Я лишь смотрел на неё, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Тут Дигби нарушил тишину. — Спасибо, нет, — ответил он, прислоняясь ко мне. — Как нибудь в другой раз.

Я нажал на газ и Белэр с рёвом рванул вперед, смахивая с себя кусочки стекла так, как старый пёс разбрасывает воду после купания, скача по ухабам на своих просевших рессорах и пробиваясь к шоссе. Озеро ослепительно сияло на солнце. Я глянул в зеркало заднего вида. Девица так и стояла, глядя нам вслед с поникшими плечами и протянутой рукой.