Ярем Господень [Петр Васильевич Еремеев] (fb2) читать постранично, страница - 3

- Ярем Господень 740 Кб, 339с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Петр Васильевич Еремеев

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

вспыхнула, благодарная, опять прильнула к его широкому плечу.

— Обавник,[3] сладимый мой…

— Ладушка, сватов пришлю, свадьба чтоб на Казанскую.

— Ждать буду тово денёчка, любый мой…

Её глаза опять вспыхнули открытым счастьем.

А не знали, не ведали в занимавшееся, мягкое светом утро Иваша с Улинькой, что эта купальская ночь после на всю жизнь останется для них особой радостью и печалью. Где-то в августовскую пору, нежданно-негаданно, по слову барина, затребован был кузнец Олекся Железнов всем домом в подмосковную усадьбу, где и определили его к тому же ковальному ремеслу. Приказано было ехать немешкотно.

Увезли Улиньку, отняли у Иваши ластовицу весёлую.

Не выпало и попрощаться, может, зарок дать. Красносельские мужики накануне снарядили обоз с кошмовальным товаром на Макарьевскую ярмонку и уже не в первый раз тот товар доверили грамотному, бывалому причетнику сельской церкви Фёдору Попову. Он принимал от нижегородского скупщика расчёт, а по приезде, глядя в записи, кто сколько отправлял кошем — рассчитывался с шабрами.

Надо же, напросился Иваша с родителем. Давно наслушался от него о Макарьевском монастыре, о самой ярмонке, о Нове-граде, древнем кремле каменном, об Оке с Волгою, что сошлись у Дятловых гор, и упросил отца взять с собой.

Съездили ладно, а вернулись в село — молча подала мать расшитое полотенце и заплакала.

— Как Ульянушка вот тут, на лавке, убивалась, как слезами, горюша, уливалась… Сидим, обе ревьмя ревём. Это она тебе утиральник к свадьбе приготовила, расшит-от как…

Ушёл Иваша в сенник едва не со слезой. После, тёплой ночью, объявился у старой приречной ветлы и горько поплакался о потере желанной и самому себе, и всему миру… Занемел с той поры паренёк. Как-то разом осунулся и ходил с нездешними глазами, говорил с родителями мало. Только больше стал усердствовать в домашней и уличной работе, да в сельской церкви.

Всё ждал весточки от Улиньки — год ждал! Дождался. Приехал однажды из подмосковного села барина староста и между прочим объявил Фёдору Степановичу: волею господина выдана Ульяна за барского кучера…

Как-то родитель выравнивал скобелем новое окосево, а Иваша топор точил. Кончив работу, сели на крыльцо. Вытирая рукавом холщовой рубахи пот с лица, отец твёрдо сказал:

— Знать, не суждено тебе. Не кручинься шибко-то, смиряйся… Всякую долю Бог посылает испытанием. Прими это и не стенай: грех! Эх, волюшка, долюшка ты мужицкая!

И тяжко вздохнул Фёдор Степанович.


3.
Поворот лестницы, жёсткий зимний скрип ступеней — легко, окрылённо взбежал наверх. Голуби, что сидели на перилах последнего пролёта, поначалу дружно поворчали, но тут же узнали, успокоенно зауркали, ближний сизарь поморгал оранжевым глазом и вытянул шею: не принёс ли звонарь сухих хлебных крошек, а то плотной крупки…

Голуби, как всегда, шумно взлетели, Иваша перекрестился, взялся за верёвку большого колокола, упёрся левой ногой в шершавую, избитую сапогами половицу и начал раскачивать язык. Тот послушно, всё ближе прикачивался к округлому отвесу колокольной меди и наконец коротко и сильно ударил. И тотчас густым навальным звоном властно распёрло этот верхний застоявшийся холод, паренька обдало ледяной волной, и следом над засинелыми снегами поплыл на все четыре стороны света мягкий вечерний благовест.

Здесь, на колокольне, Иваша всегда чувствовал себя каким-то особенным, вознесенным, свободным от многого земного. И в студеный ли зимний день, в час ли бурного обвального весеннего дождя, а то в томительно тёплый летний час, наконец в ненастное осеннее утро или вечер — всегда его манила высота, эта необъятная дорога вверх к мыслимой святости…

Кончил звонить, привычно оглядел далёкие, смутные сейчас очертания зимних лесов на северо-востоке, ближе более чётко проступала Высокая гора с плотной щетиной черного липняка, а еще ближе, над извивами заледеневшей Тёши тянули вверх раскидистые сучья старые ветлы. Он повернулся. Направо открылось осевшее в снега село, чёрные строчки огородных прясел. Зыбнуло сердце: на глаза попался чёрный провал створа распахнутой кузни Алексея Железнова. Где ты там под Москвой, дядя Лёша, и как-то живётся-можется на чужбине дочушке твоей Улиньке. Помнит ли она своего первого обавника Ивашу?

Плотный, ровный ветер не унимался, тут, на высоте, поддувал под короткую шубейку, гнал вниз. Иваша постоял ещё, теперь вслушиваясь в непрерывный, тихий погуд мерзлых колоколов.

Медленно, медленно спускался с колокольни: земное, грустное тяготило. Зачем он поднимает в себе прошлое? Ничего же такого и не было между ними, только разок и посидели уединённо в ту купальскую ночь на бережке Тёши. Ну попустил он малость себе тогда в чувствах возле горячего девичьего плечика — только-то! Не казнись, не томи сердца — отринь от себя то, что не сбылось, чему не суждено повториться…

Вечерняя служба в Красносельской церкви кончилась, прихожане