Дети Гомункулуса [Людмила Ивановна Рублевская] (fb2) читать онлайн

Людмила РУБЛЕВСКАЯ ДЕТИ ГОМУНКУЛУСА Повесть

"Гомункулус — в представлении неграмотных средневековых алхимиков — человекоподобное существо, созданное искусственно в колбе. На самом деле в колбе искусственное существо создать нельзя. Гомункулусов синтезируют в специальных автоклавах и используют для биохимического моделирования”.

Братья Стругацкие

ПРОЛОГ

Гомункулус покачивался внутри стеклянной сферы, наполненной прозрачной зеленой жидкостью. Он был похож на перекормленного головастика с неестественно большими глазами. Время от времени с его толстых губ срывался серебряный пузырек и присоединялся к другим, которые жемчужинами колыхались вокруг.

Пан Твардовский раздраженно потряс сферу в руках, и пузырьки взвились вверх. Но гомункулус никак не отреагировал. Напрасно созданный кусок искусственной плоти… Разве стоило ради его создания застрять на год в этом забытом Богом городишке, уединившись от соблазнов светской жизни в пропахшем прелой бумагой и жжеными травами кабинете! Не так он молод, чтобы попусту тратить свое время. О, молодость! Хорошо, когда женский взгляд манит сильнее, чем все привилегии и ученые звания. И наплевать, что живешь в стране, которой правит слабый на голову король и лютая королева-мать. А теперь даже в этой глуши не укрыться от эха дворцовых интриг. В путь, снова — в путь, как Вечный Жид!

Пан Твардовский откупорил сферу с гомункулусом и подошел к камину. Но только собрался выплеснуть содержимое сферы на горячие угли, как пронзительный животный крик, смешанный с бульканьем, едва не заставил знаменитого некроманта уронить ценный сосуд на каменный пол. Гомункулус взволнованно хватал ртом зеленую жидкость, глаза его увеличились еще больше. Пан Твардовский с удивлением рассматривал результат своих, казалось, неудачных опытов.

— Вот как! Оказывается, ты вовсе не безмозглое создание. Что ж мне делать с тобой? Ожидать тут, пока поумнеешь, не могу. Взять с собой — хлопот не оберешься. Придется тебе, дружище, познакомиться с каким-нибудь местным колодцем. Большего, прости, не могу для тебя сделать. Выживешь — твое счастье.

Гомункулус плавно покачивался в зеленой жидкости, с его толстых губ срывались пузырьки.

1

После института меня “распределили” на завод, который почему-то назывался “почтовым ящиком”. Чем здесь занимались, я, однако, не скажу — а вдруг срок хранения этой государственной тайны еще не закончился? Детали, из которых на “ящике” делалось “что-то” стратегически важное, с заводов-"побратимов" из разных уголков советской империи должны были возить так называемые “снабженцы”.

Снабженцев не хватало, и на каждый отдел время от времени приходила разнарядка: послать своего сотрудника в командировку. Маршруты были самые разные: на юг и на север, в большие города и маленькие, никому не известные. Посыльный никогда не знал, что должен был привезти: иногда это была маленькая коробка, иногда — несколько больших.

Приходила “разнарядка” и на наше бюро. Мы занимались украшением трудового быта: как могли, принаряжали интерьеры мрачных цехов “суперграфикой” и авангардистскими росписями, придумывали узоры мозаичной облицовки “курилок” и туалетов под Малевича и Кандинского, делали эскизы мебели, аквариумов, форточек и трансформаторных будок… Бюро, состоявшее из трех конструкторов, трех архитекторов и трех художников, воспринималось начальством как сборище нахлебников. Зато мы сами считали себя элитой и сохраняли атмосферу перманентного фрондерства.

Я завидовала “рекрутам” службы снабжения — коллеги возвращались из дальних краев, уставшие от впечатлений.

Наконец очередь дошла и до меня.

— Ну, Вика, отправляйся на “боевое крещение”, — сказал мой непосредственный начальник. — Смотри, не влюбись в кого по дороге…

Еще чего!

Билеты до города, куда я направлялась, продавались почему-то только в железнодорожных кассах для военных. Ехать предстояло всю ночь в общем вагоне, на деревянных скамейках. Но одно обстоятельство перевешивало все — тот город находился на самом берегу Моря! Не виденного мной, но представляемого во всем романтическом величии.

В вагоне над моим пальто силуэта “трапеция”, аккуратно сложенном на краю деревянного сиденья, какая-то женщина повесила сумку, из которой начала капать жидкость, похожая на испорченное масло. Наутро на правом боку моей “трапеции” темнело вонючее пятно. (Которое, кстати, так ничем впоследствии и не отмылось).

Городок показался серым, неуютным, совсем непохожим на те города, что я знала. Насколько удавалось рассмотреть сквозь плотный туман, тут были сплошь невысокие каменные дома с подслеповатыми окнами и темными от времени черепичными крышами. Но улицы такие узкие, а дома стоят так тесно, что, когда идешь между ними, они кажутся небоскребами, заслоняют почти все небо. И кажется, из каждого окна в тебя кто-то всматривается, — может быть, сам город… На центральной площади красовался образец “объемной рекламы”, символ “западного влияния” — огромный ботинок с указателем на обувной магазин. И главная особенность, замеченная мной сразу, как только вышла из поезда, — запах моря. Нет, я не знала точно, как пахнет море. Но этот тяжелый, йодистый запах бесспорно напоминал о соленых волнах и свежей рыбе.

2

Нужный мне завод находился на окраине городка, там, где вокруг респектабельной многовековой застройки лепились уродливые наросты “хрущевок”. Обрюзгшая бледная женщина в приемной директора взяла заклеенный конверт, который мне было поручено передать от нашего «ящика», скользнула по мне выпуклыми глазами и провела за начальственные двери.

Директор черной глыбой возвышался над столом. Его лицо было таким же бледным и обрюзгшим, как у секретарши, и даже, казалось, с зеленым оттенком.

— С “ящика” номер икс-игрек, значицца? — голос директора звучал низко и гнусаво. — Ладненько, ладненько, давно ждали оттуда человека. Все гадали, кого же пришлют. И вот, приятно видеть такого молодого симпатичного снабженца…

— Я, собственно говоря, не снабженец… Я художница. Дизайнер по интерьерам.

— Отлично! Отлично! Творческий человек, энергичный, светлая голова… Такие нам нужны. Га-га-га… — директор засмеялся, словно заквакала лягушка. — Но, дорогая гостья, ваш заказ мы еще должны подготовить. Собрать, так сказать, все комплектующие. Сколько времени это займет, Алла Леонидовна?

— Минимум двое суток, товарищ Римант, — отозвалась секретарша.

— Ну вот, слышите? Так что не торопитесь, юная гостья, осмотрите наш прекрасный город. Он невелик, зато все друг друга знают, живем одной семьей. Думаю, скучать не придется. А завтра сходите на склад, быть может, все будет готово.

Не скажу, чтобы меня сильно обрадовала перспектива задержаться в этом слякотном городишке, но действительно… Почему бы не осмотреть незнакомые места? А главное…

— В какой стороне море? Как до него дойти?

Директор словно поперхнулся моим безобидным вопросом и приглушенно ответил:

— Море? До моря ехать нужно. Да не такой же погодой.

— Иди, иди, — зашипела мне в спину секретарша. — Товарищ Римант очень занят.

3

Гостиница оказалась рядом с заводом, в скучном ряду пятиэтажек, ничем среди них не выделяясь, кроме разве огромных букв на фасаде: “Салдуве”. От секретарши директора я уже знала, что это название переводится “солдаты” и имеет идеологически выдержанный смысл: во время последней войны под этим городком соединились не то три дивизии, не то три фронта, и таким образом место превратилось в символ солдатского братства. А вот и памятник, воплощающий упомянутое братство: напротив гостиницы, на пустыре, три монументальные фигуры, соединили поднятые вверх винтовки со штыками, образуя грозный трезубец. Вот они, “салдуве”… То бишь солдаты. Солдаты?.. Какие-то нестандартные каски у этих "салдуве", с полями, как рыбацкие башлыки. И сапог и с голенищами до колен. А у одного из гранитных героев даже была борода…

Нет, это все-таки не солдаты. Тут, возле моря, должны были стоять рыбаки. Три рыбака. Причем под ногой одного из них автор памятника наметил очертания побежденного морского чудовища. Грубо высеченное из камня странное существо корчилось под рыбацким сапогом, бессмысленно выкатив глаза…

Нужно будет расспросить местных жителей про этот памятник.

Толстуха-администраторша выдала мне ключ. Ну что они в этом городе такие вялые, такие бледные! Видно, нездоровый климат… Зато моей соседкой по номеру оказалась жизнерадостная молодая особа, чуть старше меня, в импортном джинсовом “прикиде”. Волосы черными спиральками вились вокруг кукольного личика с неестественно большими светлыми глазами и пухлыми губами. Соседка представилась “несчастной командировочной Алиной”, которой скучно в этом поганом городишке. Очень хорошо, что к ней подселили такую симпатичную современную девчонку. Мы тут развернемся…

Но я разочаровала веселую соседку, Я вовсе не считала себя современной. Я даже презирала само предположение о том, чтобы быть современной. Мне не нравилось мое время, меня раздражали туповатые ровесники, их примитивные ухаживания и голоса с кокетливым придыханием. Я любила прогулки в одиночестве, длинные юбки и вязаные шали. Не знаю, удалось ли мне объяснить это джинсовой Алине, но она фыркнула, подвела яркой перламутровой помадой губы, брызнула на себя французскими дальнобойными духами и выскользнула за двери, дав мне возможность наконец с дороги выспаться.

Проснулась я от ощущения, что к моему лицу прикасается что-то скользкое и холодное. За окном был вечер и туман. Даже не просматривался памятник трем рыбакам, хотя он должен был возвышаться перед самым окном.

В комнате царил резкий йодистый запах, который перебивал даже аромат Алининых духов. Часов шесть вечера, наверное… Целый день проспала. Но еще есть время добраться до моря! Не может быть, чтобы оно находилось далеко. Если прислушаться, слышен ритмичный шелест волн — рядом дышало чтго-то гигантское и живое.

Двери распахнулись, в комнату влетела Алина.

— Что, скучаешь? Там такие парни — тоже командировочные, из Риги. Приглашают нас в гости. У них шампанское, апельсины, шоколадные конфеты. Даже магнитофон есть. Если нечего надеть — не волнуйся, я шмоток с собой набрала, сейчас подберем тебе вечернее платьице — как принцесса будешь!

Я молча надела сапоги, пальто силуэта “трапеция” с темным пятном на правом боку и направилась к двери.

— Куда ты? Думаешь, кого-то лучше найдешь? — раздраженно спросила Алина.

— Море хочу посмотреть.

— Ты что, вольтанутая? — лицо Алины аж позеленело. — Какое море? Оно далеко. Я тут уже неделю живу, никакого моря поблизости не видела.

Но я не дослушала ее и вышла из номера. В коридоре стояли двое мужчин самоуверенного вида. Один, усатый, держал в руках розу. Я притворилась, что не замечаю их, и сбежала по лестнице.

На мой вопрос, где находится море, администраторша махнула рукой куда-то в сторону центра города, и я направилась туда.

4

Пустыри и “хрущевки” сменились узкими улочками и домами с черепичными крышами. Я блуждала между тусклых фонарей и влажных стен, вдыхая йодистый воздух. Людей было мало, да и те в моросящих сумерках казались бесформенными тенями. Вскоре я поняла, что за мной кто-то идет. Вода неприятно хлюпала под его ногами… Я свернула в переулок — не хотелось нарушать своего одиночества. Но шаги за спиной не стихли. Я оглянулась. Фигура в темном пальто догнала меня.

— Милая девушка, вы — гостья в нашем городе, не правда ли? У нас нету таких очаровательных девушек. Позвольте, покажу вам наши достопримечательности…

В свете фонаря я разглядела бледное красивое лицо незнакомца, стильные усы и светлые глаза, похожие на рыбьи… Блондин с рекламного плаката, да и только. Нельзя сказать, что я не люблю красавцев, но во мне прочно сидит комплекс, что они — не для меня. Возможно, потому, что физическая красота как будто предполагает синдром победителя: возьму, кого захочу. А я всегда считала себя исключением. И еще… Нет, я ничего не имела против этого парня, но… Было в нем что-то искусственное. Может, в слишком светлых, словно пустых, глазах или в блеклых усах над толстыми бледными губами… А блондин, вытянув из меня сведения о моей профессии, обрадовался — он сам искусствовед, у него в подчинении местный художественный салон и выставочные залы. Он уверен, что у такой чудесной девушки и рисунки должны быть прекрасные, и если я захочу, устроит мою персональную выставку в лучшем зале! А пока зайдем в ресторан…

Чем больше он говорил, тем меньше я ему верила. Присмотрелась получше… Да это же Алинин “командировочный из Риги”, который стоял с розой в коридоре гостиницы! Почему он представился как местный искусствовед? И неужели идет за мной от гостиницы? Я решительно ускорила шаг. Непрошеный экскурсовод не отставал. Чужой город, пустые улицы…

Впереди высилось здание из темного кирпича, круглое витражное окно светилось, как шкатулка с драгоценными камнями. Костел! Двери открыты…

— Не стоит туда заходить, вы же комсомолка! — загундосил мой блондин.

Может, хоть там избавлюсь от твоего внимания?

Так и случилось. Блондин сунулся было за мной в двери храма, но вдруг недовольно крякнул, как осенняя жаба, и растворился в тумане улицы. Слава Богу…

Я осмотрелась. В храмах я была считанные разы. Все, что имеет отношение к религии, казалось мне принадлежащим к иному миру — и притягательному, и опасному, как все непознаваемое.

В костеле было светлее, чем на улице, но лампочки в стилизованных под подсвечники светильниках разгоняли темноту только в центре помещения. Деревянные скамейки с высокими спинками пустовали. По проходу между ними ко мне приближался худощавый старик в длинном черном одеянии с белым воротником, с толстенной книгой в руках. Я догадалась, что это священник. Сейчас, наверное, будет ругаться, что тут ходят посторонние. Надо выбираться отсюда…

— Подождите, паненка!

Я настороженно застыла на сесте. Священник не был похож на жителей этого города: темно-синие проницательные глаза, строго поджатые губы, тяжелый подбородок… Не священник, а воин. Великий инквизитор.

— Простите, я только хотел спросить… Тот человек, что шел за вами, ваш знакомый?

Голос священника звучал мягко и доверительно. И я вдруг перестала бояться и объяснила, что блондин прицепился ко мне на улице, я его не знаю и знать не хочу, я приезжая, “командировочная”, немного заблудилась и хотела только посмотреть на море, потому что ни разу не видела его, а теперь не знаю, где моя гостиница. И есть ли вообще тут море…

— Море есть, совсем рядом, — старик изучающе смотрел на меня. — Может быть, вы еще увидите его. В этом городе все связано с морем. Здешние люди — потомственные рыбаки. И мой отец был рыбаком, и мой дед, и дед моего деда…

— А почему же вы… — я устыдилась собственной неделикатности и замолчала.

— Вы хотите спросить, почему я нарушил семейную традицию и стал священником? — улыбнулся мой собеседник. — Но ведь и апостол Петр сперва был рыбаком. Господь сказал ему: “Будешь не рыб ловить своим неводом, а людские души”. Так что по слову Господнему каждый священник — это рыбак. Но коль уж вы зашли в храм, давайте расскажу вам его историю. Присаживайтесь… — Священник повернулся и кого-то позвал: — Мартин! Возьми у меня молитвенник!

К старику подошел высокий светловолосый парень, тоже в черном одеянии с белым воротником, и почтительно взял книгу. Затем старик, как я поняла, благословил его, а парень… поцеловал ему руку и удалился, не взглянув на меня. Признаться, это целование руки меня шокировало. Молодой человек, почти мой ровесник, целует руку — мужчине! Ужас… Но я все-таки присела на твердую скамью, и священник начал рассказ.

— До конца шестнадцатого века тут стоял дом, принадлежавший купцу Вайштатису. Купец сдавал его родовитым путешественникам. Где-то в 1560 году в городе под чужим именем остановился известный чернокнижник и астролог пан Твардовский. Тот самый, который по просьбе Жигимонта Августа вызвал дух несчастной королевы Барбары Радзивилл, отравленной свекровью, королевой Боной Сфорца. Надеюсь, вы знаете историю прекрасной Барбары?

Я отрицательно покачала головой. Откуда я могла ее знать, если, согласно школьным учебникам, история Беларуси начиналась с 1917 года? Священник еле заметно вздохнул и продолжал:

— Сеанс спиритизма закончился скандально: дух Барбары появился, но король, нарушив запрет мага подходить к призраку, попытался обнять тень возлюбленной и чуть не погиб. Твардовский был вынужден скрыться. И почти год прожил в этом доме. Когда власти напали на след знаменитого некроманта и тот покинул свое убежище, в его комнатах нашли много странных вещей и приборов. А потом началось неладное. По ночам в доме слышалось кваканье лягушек, хотя водоемов рядом не было, только старый колодец во дворе. Поздние прохожие видели возле него силуэт странного животного, похожий на огромную жабу или на толстого человека. Вскоре Вайштатис сдал этот дом приезжему купцу-итальянцу. По воспоминаниям сына Вайштатиса, который оставил после себя подробный дневник, приезжий был веселым, полным сил человеком, все время пел итальянские песни. И вот он… заболел. Не то чтобы заболел чем-то, а просто стал другим…

— Как это? Сошел с ума, что ли?

— Изменилась сама его натура. Он перестал петь — разучился. Стал бледным, даже с каким-то зеленоватым оттенком, обрюзгшим, его губы начали увеличиваться, набухать, глаза выкатились…

— А, знаю, нам рассказывали на курсах медподготовки в институте. Это базедова болезнь, нарушение деятельности щитовидной железы. Ее вызывает недостаток йода. Разумеется, в древности такого больного могли посчитать одержимым нечистой силой.

— Йода тут хватает. И в еде, и в воздухе, — мой собеседник задумчиво глядел на алтарную стену, туда, где белый мраморный Христос раскинул пробитые гвоздями руки, словно заслоняя собой наш грешный мир от неосознанной нами опасности. — Итальянец изменился не только внешне, но прежде всего внутренне. Панически боялся моря. Хотя раньше каждую неделю ходил на собственной шхуне в соседний портовый город за товаром. Ненавидел людей, особенно молодых. Метаморфозы начали происходить и с его прислугой. Жильцы дома перестали общаться с людьми, странная тишина окружила дом. А потом пропали двое детей сапожника, который жил на этой улице: они любили играть у старого колодца, в зарослях сирени… И тогда, как гласит местная легенда, в таинственный дом пришли три рыбака. Это были лучшие рыбаки побережья, мужественные и набожные люди… Лягушачье кваканье, громкое, как лай собак, и жуткое, как вой волков в крещенские морозы, всю ночь не давало уснуть жителям этой улицы. В ту ночь впервые рыбаки забрасывали невод не в море: они искали улов в старом колодце во дворе дома купца Вайштатиса. И улов у них был, но никто не увидел, что шевелилось и визжало в их неводе. Наутро дом был пуст, только в камине догорали уголья…

Никто не искал пропавших обитателей проклятого дома. Через несколько дней по постановлению магистрата дом Вайштатиса был выкуплен городом за символическую сумму, и его стали разбирать по камешку. Люди трудились молча, сосредоточенно, не задавая лишних вопросов. Разобрали все, даже фундамент. Колодец засыпали и сровняли с землей. Через несколько лет на том месте построили храм.

Старик умолк и сидел, закрыв глаза. Неужели он сам верит в свою сказку?

— Так что же сидело в колодце?

— Нечто, что было создано человеком.

— Робот, что ли?

Старик засмеялся:

— Вот она, современная молодежь! В Святой Дух они поверить не могут, а существование робота в шестнадцатом столетии допускают. Ну, хорошо. Уже поздно, вам, паненка, нужно возвращаться в гостиницу, тут рядом остановка автобуса, я покажу нужный маршрут.

Остановка действительно оказалась недалеко от костела, надо было только перейти на соседнюю улицу, более освещенную и людную. Моросил ледяной весенний дождь, а провожающий меня священник стоял без шляпы, в своем черном одеянии, очевидно, не слишком теплом. А мне после услышанной истории не хватало смелости сказать ему, чтобы он возвращался, что я и одна дождусь автобуса.

— Скажите, а тот памятник, возле гостиницы… Это что, рыбаки из вашей легенды?

— Да нет, не думаю. Памятник современный, установлен после последней войны… И вот еще что… Если вам покажется что-то в нашем городе странным, испугает, или снова к вам будет кто-нибудь приставать — обязательно приходите ко мне в костел. Я — отец Петер, меня всегда можно найти в храме. А вас как зовут?

— Вика…

— На всякий случай скажите, Вика, в каком номере вас поселили…

Старик смотрел на меня так сочувственно-тревожно, словно я собиралась не в гостиницу, а в опасную экспедицию. Желтый обшарпанный “Икарус” обрадовал меня своей заурядностью, несовместимой со средневековыми ужасами.

Алины в номере не было. Не было и ее вещей. Что ж, наверно, нашла себе другую соседку, более “современную”. Я закрыла дверь на ключ и легла в холодную постель. Как и прежде, в комнате слышался ритмичный гул… Может, работала какая-то машина? За окном висел туман. Тоска…

Снились мне чудовища, пучеглазые и губастые, они противно смеялись, дотрагивались до меня холодными липкими лапами, так же похожими на человеческие руки, как гроб похож на колыбель. И падал на эти создания тяжелый невод из серебряных нитей, и все не мог зацепить их, и поднимался вверх, к еле различимому островку света…

5

На заводском складе меня никто не ждал. Целый час я уныло питала доступные взгляду фрагменты лозунгов на составленных вдоль стен запыленных первомайско-октябрьских транспарантах: “…нимем трудовую дисциплину!”, "вечный союз пролетариата и колхозного крестьянства!”, “Слава Победе!”, “…партия Ленина ведет на…”. Мимо меня время от времени утиной походкой проходили женщины в засаленных синих халатах. На мои робкие “Послушайте…”, “Скажите, пожалуйста…” в ответ звучало что-то невнятное, что я переводила как предложение подождать.

Наконец меня позвали. Бесцветный, молодой человек, ненамного старше меня, презрительно объявил, что нужных моему “ящику” деталей на складе пока нет, но еегодня после обеда должны привезти. Не раньше чем завтра можно будет их упаковать и забрать.

Служащий уставился на меня водянистыми невыразительными глазами. Поскольку я растерянно молчала, он так же молча повернулся и исчез за дверями своей конторы. Я побрела в направлении проходной, ругая себя за бесхарактерность. Туман нависал так плотно, что корпуса завода казались темными горами, можно было даже представить себя на скалистом морском берегу… Море! Как раз сегодня у меня есть время до него добраться!

Я решила, что лучше ни у кого не спрашивать дороги, а самой постараться найти ее. Автобусы один за другим подруливали к остановке, обдавая мои сапоги грязной водой. Я пыталась перевести названия конечных остановок на автобусных табличках. На одном автобусе прочиталось что-то похожее на слово “рыба”, но я не решилась отправиться по столь неопределенному указателю. На другом было название из нескольких слов, одно из которых звучало приблизительно как “марине”. Что это, если не море!

Несмотря на то, что городок казался небольшим, автобус все ехал и ехал, и ничего похожего на морской берег не появлялось за забрызганным стеклом. Унылое зрелище одинаковых пятиэтажек, там-сям тонкие голые прутья деревьев, сплошной туман и лужи нагоняли тоску. В салоне, кроме меня, остались только старый инвалид без одной ноги и две-школьницы в одинаковых рыжих пальто. Девчонки всю дорогу поглядывали на меня и пересмеивались. Конечная остановка материализовалась из тумана в виде маленького здания диспетчерской станции из серого кирпича и пустыря вокруг. Инвалид, с трудом орудуя костылями, вылез из автобуса последним и поплелся вслед за девчонками по узкой тропинке. Когда проходил мимо меня, тихо пробормотал, дыша перегаром:

— Езжай домой…

Вот как не любят приезжих… Сквозь туман в той стороне, куда направлялись мои попутчики, виднелись домишки поселка. К диспетчерской шел водитель автобуса.

— Извините, скажите, пожалуйста, где тут море?

Водитель словно споткнулся о мой вопрос, как-то странно засмеялся и махнул рукой в ту сторону, откуда я приехала:

— Там, там… Не тут.

Я побоялась отходить от “Икаруса”, который доставил меня в это пустынное место, и минут десять стояла на краешке асфальтированной площадки под пронизывающим ветром. Наконец тот самый шофер занял свое место в кабине, и, помучив меня ожиданием, открыл двери автобуса.

Через час я снова оказалась перед проходной завода. Неподалеку темнела моя гостиница и памятник трем рыбакам. После пережитого злоключения даже стандартный номер отеля “Салдуве” показался желанным пристанищем.

6

В моем номере поселилась новая соседка. Я с интересом разглядывала огромную сумку в черно-белую клетку и разложенные на тумбочке вещи — книги, все в дерматиновых обложках, как школьные учебники, бутылочки с аптечными наклейками, клубок зеленых мохеровых ниток с воткнутыми в него толстыми спицами.

Биргита Эдуардовна — так звали новую соседку — оказалась женщиной средних лет исключительно домашнего типа: полноватая, с “химией” на выбеленных волосах и в трикотажном костюмчике отечественного производителя. Разве что глаза необыкновенные — большие, зеленовато-голубые, с припухшими веками; причем нижние веки больше верхних. От этого казалось, что Биргита Эдуардовна все время сонно жмурится. И весь ее облик нес отпечаток этой сонливости: замедленные движения, манера говорить, растягивая слова.

Биргита Эдуардовна поделилась со мной своим мнением насчет здешней погоды и насчет отсутствия всякого порядка на здешних предприятиях, и нужно сказать, что ее мнение целиком совпадало с моим. Она возмутилась, что бессердечное начальство посылает молоденьких специалисток в такие тяжелые неблагодарные командировки, и я сразу начала искренне себя жалеть.

Соседка достала кипятильник и заварила чай, разложила нарезанный хлеб и домашние котлеты с чесночком… Наконец мне повезло в этой поездке. Может быть, теперь решатся и остальные мои проблемы?

— А как отсюда добраться до моря?

— До моря? — Биргита Эдуардовна удивленно посмотрела на меня и поставила стакан с чаем на стол. — Тебя тянет к морю? Как интересно. Нужно выяснить, какие особенности твоей кармы вызывают у тебя такое желание, и чем это тебе угрожает. Дай мне свою ладонь… Так… — Биргита Эдуардовна поворачивала прохладными пальцами мою ладонь, словно письмо, написанное очень плохим почерком, и говорила, будто сама себе. — Линия жизни огибает холм Венеры и сливается с линией сердца… Все свидетельствует о чувствительном и меланхоличном характере… Чрезвычайно развит холм Луны, он отвечает за интуицию… На холме Юпитера — крест. Ты добьешься славы…. Но тебе нужно избегать контактов с открытой водой. И линия жизни раздваивается возле водяной звезды… Видимо, в твоей карме что-то не отработанное подталкивает тебя к самоуничтожению…

Словечка “карма” я тогда не знала.

Но я невероятно любопытна. Нет, далеко не все я соглашаюсь испытать на собственом опыте. Многое в этой грешной земной жизни я брезгливо обхожу, как грязную лужу. Но не бросить любопытного взгляда на то, что там, в грязи, выше моих сил.

И поэтому я жадно поглощала эзотерическую информацию Биргиты Эдуардовны. Прочитав на моих ладонях все, что можно было, она спросила, когда я родилась. Сложив каким-то хитрым способом полученные цифры, высчитала мой изменчивый характер и звезды, которые благоволят мне. Потом взяла с тумбочки книги, заполненные таблицами и схемами, — “Таблицы эфемерид”, — объяснила Биргита Эдуардовна. И я понаблюдала, как рисуют космограмму — первую ступень гороскопа.

Поток информации продолжался. Мне показалось, что воздух комнаты наполняется “сущностями”, что прозрачные “лярвы” присасываются к моей “ауре” — почему я раньше не подозревала, что она у меня есть? И как-то душно мне сделалось… Как-то не по себе. Подобное ощущение, когда на смену романтическому интересу приходит опустошение и угнетенность, я испытала во время студенческой практики, когда мы устроили в своей комнате спиритический сеанс и когда у нас на глазах блюдце начало резво бегать по расчерченному листу бумаги, давая довольно складные, иногда неприличные, ответы на вопросы. Кончилось тем, что мы, молодые интеллектуальные идиоты, уже не отгадывали, кто из нас таким образом шутит, а тупо глядели на взбесившееся блюдце, пряча испуг и не зная, как прекратить все это.

Между тем Биргита Эдуардовна раскрывала передо мной другие книги, показывала странные рисунки — “пентаграммы”, зачитывала фразы-заклинания… Говорила, как с их помощью можно привораживать, наказывать, заставлять служить себе… Говорила, что именно завтра Черная Луна — Лилит — будет находиться в противостоянии Земле, и это самое подходящее время для пробуждения силы. И если я хочу, она сводит меня на одно собрание, где передают эзотерические знания, и у меня начнется новая жизнь.

Мечта закомплексованной девочки — стать всемогущей волшебницей. Но… Что-то во мне протестовало против того, что мне предлагалось. Недаром я сейчас мало что помню из услышанного тогда. Биргита Эдуардовна проникновенно заглядывала мне в глаза, вдохновенно рассказывала про сказочные таинства… Мне показалось, что лицо у моей соседки совсем зеленое, а губы растягиваются чуть ли не до ушей… «Господи, не хочу… Господи, что за напасть?» — мысли мои рассыпались, как детская пирамидка. А соседка, чтобы окончательно убедить меня в существовании чего-то, предлагала устроить спиритический сеанс. Она знает, кого вызывать… И откуда. Жил когда-то в этом городе один выдающийся средневековый ученый, астролог и алхимик…

Как только она это произнесла, меня захлестнул страх. Я вскочила, что-то пробормотала и сдернула с вешалки пальто. Биргита Эдуардовна сочувственно заговорила про усталость и шок от непривычной информации, но наваждение уже прошло. Ко мне даже вернулось чувство юмора. Я сообщила соседке, что состою в обществе воинствующих атеистов и на ближайшем его заседании использую сегодняшнюю беседу как иллюстрацию коварного западного влияния на нашу здоровую советскую мораль. Биргита Эдуардовна растерянно засмеялась, потом со злостью захлопнула книгу. Я чуть не бегом покинула гостиницу.

7

Я шла по узким улочкам старого города. Так же, как и вчера, моросил тоскливый дождик, а с черепичных крыш сползал туман. Так же приветливо светилось витражное окно костела. Рванула на себя тяжелые двери с рельефными крестами, вошла в храм. Мне казалось, что это место надежно защищено неземными силами. И поэтому я поразилась тому, что увидела. Может, я попала в другое помещение? Мраморное распятие на алтарной стене, стилизованные под подсвечники бра на стенах, длинные деревянные скамьи были те же самые. Только не было вчерашних тишины и покоя. По храму расхаживали люди в замызганных спецовках. Одни сдвигали к стенам скамьи, двое растягивали рулетку, а некто в пальто, записывал в блокнот результаты измерений. Рабочие громко разговаривали, смеялись. На каменных плитах пола, еще вчера вымытых до блеска, виднелись грязные следы их ботинок. Сверху упала низкая нота органа, другая… На мгновение в храм вернулось былое величие, но тут же невидимый музыкант заиграл бодрую песенку “Вместе весело шагать по просторам, по просторам, по просторам…” Глубокий медный голос органа в соединении с дешевой мелодийкой звучал настолько дико, что я поняла: случилось что-то непоправимое. Усатый дядька в светлом плаще, похожий на моржа, нес маленькую тумбочку, накрытую пунцовой бархатной накидкой.

— Извините, а где священник этого храма, отец Петер?

Дядька остановил на мне невыразительный взгляд водянистых глаз.

— Там, где ему самое место, этому фашистскому недобитку.

Меня передернуло от злости, которая слышалась в этих словах. Так не вязалось услышанное с обликом священника.

— А ты что, молиться к нему ходила? Не комсомолка, что ли?

— Я приезжая, хотела посмотреть храм… — пробормотала я, почувствовав опасность — не мистическую, как до сих пор, а реальную и знакомую до тошноты.

— А… Так ты приезжай через месяц сюда. Тут будет концертный зал. Музыку слушать будешь.

Я заставила себя улыбнуться. На органе уже исполняли что-то из репертуара Зыкиной. Далекие волны великой русской реки Волги ударились в стены прибалтийского костела звучными аккордами. Я вышла в дождь и туман и, оглушенная, стояла перед тяжелыми черными дверями храма, за которыми уже не было ни тайны, ни величия.

Костел примыкал вплотную к соседним домам. Мне захотелось обойти вокруг него, я надеялась увидеть старого священника. Через ближайшую арку я повернула на соседнюю улицу. За кирпичной стеной высилась темная громада костела. Там слышались голоса, какое-то движение… Девушкам лазать через стены неприлично. Но улица пустая, к тому же туман… Стена старая, выщербленная… Жаль только маникюр — в то время я отращивала ногти сантиметра по три и покрывала их темным лаком. И затачивала остренько. Наверное, у некоторых парней при одном взгляде на мои ручки пропадала охота знакомиться. Так и есть, один ноготь надломился.

Я сидела наверху старой стены, раздраженно трогала надломанный ноготь и не сразу осознала то, что увидела: во дворе костела, окруженном со всех сторон стенами, копошились люди, старательно вскапывая лопатами влажную, перевитую корнями трав и кустарника землю. Закутанные в плащи с капюшонами, они трудились молча. Словно собирались кого-то хоронить… Мне показалось, что среди них есть три женщины. Из-под одного капюшона виднелись черные кудряшки, совсем как у моей случайной знакомой по гостинице Алины. А того мужчину я точно знаю. Это же “экскурсовод”, что цеплялся ко мне возле костела!

Одна из фигур, безобразно толстая и короткая, выпрямилась. Так и есть — лупоглазая секретарша директора завода, на который я командирована! Может, и остальных я знаю? Нет, это было бы уже слишком.

Комья земли разлетались во все стороны. Лопата стукнула о камень, и любители-могильщики победно закричали. Нет, не закричали — заквакали, приседая от восторга. Лопаты задвигались еще быстрее. Похоже, тут что-то откапывают. Клад?!

Люди отложили лопаты в сторону и стали что-то разглядывать в яме. Что там? Каменный круг? Или колодец? Фигуры в плащах вдруг отступили, освободив место для вновь прибывших. Впереди шел директор завода товарищ Римант. Несколько человек в шляпах и при галстуках несли большие венки, украшенные черно-красными лентами. Значит, все-таки похороны?

Директор остановился над ямой, остальные аккуратно прислонили к старым камням венки и почтительно выстроились вокруг. Товарищ Римант начал что-то говорить, взмахивая рукой в темной перчатке, словно призывая кого-то убить. Слушатели одобрительно кивали головами, наконец все вместе вскинули в воздух сжатые в кулак правые руки.

Вдруг они смолкли и повернулись в мою сторону. Мне и до этого бывало страшно, но такой холодный ужас я почувствовала впервые. Я соскользнула со стены и бросилась бежать. Помню только, как сумка била меня по боку. Мне казалось, что за мной кто-то бежит и вот-вот схватит за рукав.

Только на людной улице я остановилась. И тут кто-то схватил меня за рукав…

Я использовала единственный прием, на который была способна: моя сумочка, набитая совершенно ненужными солидному человеку вещами, со свистом описала дугу…

И врезалась кому-то в лицо…

— Извините, я не хотел вас пугать, — высокий молодой человек в длинной темной одежде в одной руке держал потрепанный портфель, а другой прикрывал нос.

Я пробормотала:

— Извините…

— Я не хотел вас пугать, — повторил молодой человек, на этот раз с легким оттенком укора. — Я только хотел исполнить поручение отца Петера. Он вчера разговаривал с вами в костеле… Вас зовут Вика, правильно?

Действительно, этот юноша не иначе семинарист или костельный прислужник. Помнится, я даже видела его там, в костеле… Наконец мне объяснят все, что тут происходит! Я устала от ощущения угрозы, от пристальных взглядов в мою сторону, от нелепой мысли, что неожиданно попала на какой-то спектакль, в котором все играют отведенные им странные роли, заставляя и меня участвовать в этой игре.

Обычно я закомплексована в отношениях с привлекательными представителями противоположного пола, но этот юноша был “костельным”, и значит, как бы “вне игры”, тут оказывались некстати обычные подростковые “правила поведения”, и можно было оставаться самой собою. До чего это упрощало дело! И через несколько минут мы с Мартином — так звали моего нового знакомого — сидели в деревянной беседке маленького дворика, и мелкий дождь безнадежно стучал по ее жестяной крыше.

8

— Отца Петера уже не раз забирали, — неспешно рассказывал Мартин. — Его пытаются обвинить в том, что во время войны он был коллаборационистом, служил немцам. Но люди знают, что отец Петер — кристально чистый человек. Так что, я думаю, он вернется… Только куда? Храм-то отобрали… Уходя, отец Петер сказал мне, что вы будете его искать. А если не придете — я должен найти вас в гостинице и передать, что вам лучше всего немедленно уехать отсюда.

— Я же в командировке и, пока не получу со склада детали, уехать не смогу.

Мартин тихо вздохнул:

— В этом городе происходит нечто странное.

— Самое странное — что я никак не могу добраться до моря и даже узнать, в какой оно стороне, хотя город ваш расположен вроде бы на самом побережье. И ксендз говорил, что тут живет много рыбаков.

— Мой отец тоже был рыбаком, и дед, и прадед, — сказал Мартин. — Но теперь на нашем побережье нельзя ловить рыбу.

— Почему?

— Четыре года назад случилась авария на заводе. Дохлой рыбы лежало на берегу столько, что из-под нее не было видно песка. Чайки прилетали в город и сотнями падали на крыши домов и на асфальт. Люди тоже были отравлены, но умирали не сразу. Моя мать тоже… болела, — Мартин впервые заметно заволновался. — Обратилась в поликлинику, ей поставили диагноз — ангина с осложнениями.

— Доктора не разобрались?

— Ну почему же, разобрались… Таких больных было много… Но врачи — всего лишь люди, и никто из них не хотел нарываться на неприятности. Об аварии и ее жертвах до сих пор запрещено говорить.

— И что теперь с вашей матерью?

— Она умерла два года назад.

— Простите…

— Тогда я бросил университет и решил посвятить свою жизнь Богу.

Признаться, мне было тяжело “переварить” полученную от Мартина информацию. Не то, чтобы я была законченной идиоткой — все-таки Булгакова читала! — но меня же с детства учили, что я живу в стране самой гуманной в мире медицины. И, разумеется, в этой стране не происходит больших аварий — тем более катастроф. До сих пор не могу понять, как эта вера уживалась во мне со слухами про аварию на футлярном заводе, которая произошла несколько лет назад в моем родном городе. Двоюродная сестра моей мамы, которая работала на том заводе, рассказывала, как дрожала земля у нее под ногами и кто из ее коллег покалечился или погиб. Но — все это рассказывалось шепотом, и только СВОИМ! А Мартин говорил вслух, не боясь.

— Отец Петер хотел привлечь внимание мирового сообщества к нашей беде, чтобы заставить власти лечить людей. Из одной страны прислали лекарства — а они, эти… снова объявили, что ничего страшного не происходит, что все слухи про катастрофу — не более чем провокация. Дело в том, что в городе слишком много существ, которые ненавидят все естественное, красивое и молодое, способное жить и развиваться.

Теперь глаза Мартина сверкали стальным блеском, светлые волосы, стриженные “ежиком”, словно искрились… Средневековый монах-инквизитор. Слова про мировое сообщество вызвали зловещие ассоциации: Ватикан, ЦРУ, провокация… Ничего удивительного. Еще недавно в нашем бюро рассказывали, что в главный универмаг моего родного города поступили в продажу джинсы из какой-то капиталистической страны, а в швах тех джинсов якобы нашли ленточки, пропитанные бациллами то ли чумы, то ли сибирской язвы. И не успели слухи умолкнуть, как во время очередного распределения дефицита на “ящике” в наш отдел принесли несколько пар супермодных кроссовок из коричневой замши. Мы принялись за примерку, и в каждой кроссовке нашли полотняный мешочек, набитый подозрительными полупрозрачными шариками. Долго гадали, что это такое, филателистическим пинцетом доставали шарики из мешочков, экспериментировали с ними, как подсказывало воображение… В конце концов дефицит вместе с подозрительным содержимым оказался сложенным в одну кучу, и кто-то стал искать телефон санэпидемстанции. К счастью, в комнату зашел сотрудник из соседнего отдела и объяснил, что в таинственных мешочках — обыкновенный поглотитель влаги, который в цивилизованных странах кладут в каждую коробку с обувью. Мы долго смеялись. Но я уверена, что у некоторых все-таки осталось в душе сомнение по поводу безобидных шариков. Во всяком случае, я обработала купленные кроссовки изнутри медицинским спиртом, прежде чем надеть их на ноги…

Я внимательно посмотрела на нового знакомого. Из рукавов черного балахона высовывались манжеты фланелевой рубашки в клеточку. Портфель, видимо, принадлежал еще Мартиновым предкам, а ботинки имели такой обшарпанный вид, что подозрение в финансировании их обладателя секретными службами как-то сразу отпадало.

— А при чем тут колодец возле костела и все эти сказки? — спросила я.

— Несколько веков назад в городе произошло то же, что и четыре года назад — какой-то неудачный эксперимент вызвал катастрофу. Не знаю, чему верить, но точно известно одно: после отъезда чернокнижника Твардовского в нашем городе началось что-то вроде эпидемии. Я бы это назвал — паразитирование на духовной энергии.

Может быть, я и посмеялась бы над тем, что услышала, еслибы… если бы не смеркалось, не стлался вокруг унылый туман, если бы не стучался дождь в обитую жестью крышу беседки, если бы не были лица редких прохожих такими бледными и отечными, словно отраженными в лужах.

— Болезни духа более заразные и живучие, чем физические, — продолжал Мартин. — Это — как черная дыра в человеке, которая требует заполнения… И люди, точнее, бывшие люди, вынуждены поглощать духовную энергию других. Как диабетики, которые живут только инъекциями инсулина.

— Прямо какой-то город вампиров! — невольно улыбнулась я. — У вас случайно не найдется лишней связки чеснока?

— Я не шучу. Я сам наблюдал, как быстро человек перерождается, утрачивает способность любить, сочувствовать, наслаждаться красотой, отличать зло от добра. Чем большую часть его души завоевывает пустота, тем больше он напоминает автомат с единственной программой — самосохранения. На такого чеснок не подействует. Отец Петер говорил, что защита должна быть внутренней. Эти существа, как пиявки, присасываются к тем, у кого на душе есть повреждения…

— Какие?

Мартин пожал плечами.

— Ну, например, склонность к грехам. Хотя каждый христианин знает, что безгрешных людей не бывает, просто существует граница, за которую нельзя переступать. Кстати, отец Петер говорил, что за вами шел один из этих… как он их называет, гомункулусов. Отец Петер сказал, что хотя у вас есть защита, рано или поздно вас сломают. Поэтому вам нужно уехать. Беда в том, что люди перестали дорожить тем, что они — люди. Гомункулусом быть… удобно, а человеком — опасно и хлопотно. И граница между человеком, который не верит в бессмертие собственной души и ее Божественное начало, и бездушным существом все уже.

— А почему они боятся моря?

— Не знаю.

Пока мы говорили, совсем стемнело. На морщинистые лица луж сыпался мелкий дождь. Ученик ксендза проводил меня до гостиницы. По дороге Мартин рассказал о художнике Чюрлёнисе, его картинах-сновидениях — про спящего короля и солнечные одуванчики, золотисто-голубую Тишину и сиреневую Тревогу, синтез музыки и живописи, о котором мечтал художник. А еще Мартин оказался знатоком легенд и преданий своего народа. Особенно мне понравилась легенда о происхождении янтаря, про ужиную королеву Эгле, которая жила во дворце на дне моря. Я захотела нарисовать такую картину: золотоволосая королева на фоне стальных волн, кусочки янтаря разлетаются по свету. Мартин, оказывается, учился на филфаке и собирался быть фольклористом, пока не решил, что его долг — стать священником. Но в семинарию его покуда не принимают — говорят, должен быть испытательный срок, потому что он долго не ходил в храм. Так что пока он в костеле “обслуживающий персонал": делает, что скажут, и постигает костельную традицию.

А я рассказывала чудесные белорусские легенды, вычитанные у моего кумира Владимира Короткевича, пересказывала “Седую легенду” и “Дикую охоту”, говорила, какие картины собираюсь писать, — серию про замки Беларуси, цикл по мотивам народных сказок… Случилась только одна неловкость — заинтересованный Мартин попросил меня что-нибудь сказать на белорусском языке. А мое произношение… Тогда я не освоила даже “дзеканья”, слитного произношения аффрикаты “дз”, и так и говорила на лекциях — “д-зе” Правда, так произносили многие мои однокурсники, включая преподавателей.

На прощание Мартин пообещал подарить мне кусок янтаря, найденный им на берегу моря.

Было немного страшно возвращаться в гостиницу. Йодистый запах в коридорах впервые показался запахом смерти.

В своей комнате я увидела только упакованную сумку соседки. Кипятильник, стаканы, дезодоранты, книги и целлофановые мешочки исчезли со стола и тумбочки. Вот и хорошо. Можно отдохнуть, осмотреться. Оказывается, на моем пальто, кроме пятна на боку, появилась еще и дыра на левом плече — даже виднелась белая ватиновая подкладка. Холера… Это я там, на костельной стене, “отметилась”. Кроме того, денег осталось двадцать три рубля пять копеек. Если отсчитать на обратный билет, останется десять рублей. Негусто. Я решительно обрезала все свои шикарные ногти вместе с надломанным и улеглась в постель, чтобы, если заявится спиритистка, сделать вид, что сплю. К разговорам с ней меня как-то не тянуло.

Но соседка так и не появилась. И, наслушавшись таинственных шорохов в коридоре и далеких птичьих вскриков, где-то под утро я провалилась в очередной сон-кошмар.

9

Проснулась я от того, что прямо над моим ухом квакнула лягушка. Разумеется, никакой лягушки в комнате я не увидела, но настроение на предстоящий день было определено. За ночь сумка в клеточку исчезла. За окном все так же висел туман.

С Мартином мы условились встретиться у заводской проходной. Я заметила его, только когда он меня окликнул — мой вчерашний знакомый был по-прежнему в длинном черном одеянии и, видимо, чтобы не привлекать внимание своим внешним видом, прятался за киоском “Союзпечати”.

— Найдите на заводе библиотеку, — зашептал Мартин быстро и тихо, так что во мне снова чуть не проснулась шпионофобия. — Спросите библиотекаря Ядвигу Яновну. Скажите ей, что вы от отца Петера. Эта женщина вам поможет. И постарайтесь сегодня же закончить все дела. Я буду ждать вас на этом месте в два часа. Если не дождусь или как-то разминемся, найдете меня в костеле святого Юрия — ехать надо на десятом автобусе до остановки "Кинотеатр “Мир”".

И исчез в мокром тумане. Может, действительно он “рука Ватикана”?

Прежде всего я направилась на склад. Господи, ну как же тут неуютно, мрачно, и чего эти тетки в синих халатах такие ленивые и крикливые? На мой робкий стук в складских дверях появился уже знакомый мне бесцветный молодой человек:

— Нет деталей. Завтра приходите.

Он был утонченно-равнодушный, слегка брезгливый… И тут что-то во мне сдвинулось. От сознания собственной беспомощности и безнадежности, от одной мысли, что я уже никогда не выберусь из этого гиблого местечка, меня охватило отчаянье. Я придержала ногой дверь склада, которая собиралась вот-вот закрыться перед моим носом, и потребовала показать мне накладную моего завода.

Помещение склада напоминало пустой муравейник. Кладовщик с ненавистью копался в бумагах, а я нахально следила за ним, заглядывая через плечо. Как ему, наверное, хотелось сообщить мне, что накладной нет! Но я первая заметила листок со знакомым фирменным знаком. Читая наименования, которые мне ничего не говорили — какие-то транзисторы-резисторы, кладовщик отрицательно качал головой: этого уже нет, этих еще нет, эти есть, но мало. Уже окончательно выйдя из себя, я заявила, что сегодня вечером еду домой — с деталями или без деталей. И напишу жалобу на работу их отдела снабжения.

Я оставила своего бесцветного, точнее, позеленевшего от злости собеседника. Не успела прикрыть двери, как он бросился куда-то звонить.

Секретарша была на месте. Увидев ее, я снова почувствовала тот мистический ужас, который овладел мною на костельной стене. Снова припомнилась церемония у колодца. Секретарша глянула на меня выпуклыми глазами, и я невольно удивилась, когда услышала из ее уст не лягушачье кваканье, а человеческий голос.

— Директор в командировке.

Я попросила разрешения позвонить на свой завод. На меня посыпались доброжелательные вопросы: а зачем? Деньги кончились? Ну, давайте это исправим. Напишите заявление, что просите выдать вам сто двадцать рублей командировочных. Вот бумага.

Сто двадцать? Моя зарплата — сто пять в месяц. Кто мне даст такие деньги? Я отказалась писать заявление и все-таки попросила доступ к телефону. Странно, секретарша легко согласилась, предложила свое кресло и даже помогла отыскать в справочнике код. Более того, она вышла из приемной, чтобы не мешать! Я набрала номер отдела снабжения моего завода и энергично высказала свое возмущение. А в ответ послышалось не менее энергичное:

— Под суд хочешь? Ты выполняешь государственное задание, Будешь там, пока не выдадут детали. Молодая, бессемейная. Куда тебе торопиться? Командировочные насчитаем, сколько нужно. А пока ты обязана подчиняться местному руководству.

Я положила трубку. Грустно. Увидев, что верхняя шуфлядка стола приоткрыта, я машинально потянула за ручку. А, пропадай пропадом приличия… Какие-то бумажки… Письма… Папка с надписью “Только для персонала с доступом № 1. Хранить в сейфе”. Ишь ты, какие на ней хитрые защелки… Первым было подшито послание за подписью директора моего “ящика”. Видимо, потому папка и не лежала в сейфе, что секретарша оформляла бумаги. Ну, что ж, воспользуемся случаем…

Через несколько минут я уже нервно расспрашивала служащих в вестибюле главного корпуса, как пройти в библиотеку. Мне нужно было поговорить с кем-нибудь… из людей.

Библиотека для меня святое место. Надежное убежище от опостылевшей суеты. Сокровищница и так далее. Поэтому я с удовольствием ощутила знакомый с детства запах старых книг. Маленькая тихая женщина с длинным острым носом старательно переписывала в читательскую карточку названия ярких томиков фантастики. Грузный читатель в черном рабочем халате, затертом до блеска, любитель упомянутой фантастики, нетерпеливо ожидал перед деревянным барьером. Но я ждать не могла.

— Скажите, пожалуйста, вы — Ядвига Яновна?

Маленькая библиотекарша, казалось, сделалась еще меньше и ответила почти шепотом:

— Ядвига Яновна заболела. Ее не будет.

Зато грузный читатель не считал нужным деликатничать:

— Чокнулась ваша Ядвига Яновна. Шиза разыгралась. Вчера забрали в дурдом прямо из библиотеки. Я всегда говорил, что она припыленная, какую-то ерундистику сует, чтобы читали. А что мне с этих ее романов? Попробовал читать — чуть не уснул. Тут за день в цеху наломаешься, хочется хоть чего веселенького. А она лекции читает. Глупая баба. Сама от своей классики шизанулась.

Мужчина продолжал возмущаться, маленькая библиотекарша согнулась над столом так, словно хотела слиться с его деревянной поверхностью. А я двинулась прочь. Прочь, прочь…

10

Я стояла перед киоском “Союзпечати” и разглядывала обложки периодических изданий. В голове, как заведенные, крутились холодные формулировки из прочитанного письма: “ Согласно договору от такого числа такого-то года… посылается человек… отличные духовные и физические качества… Передается в полное распоряжение… Срок использования — не более двух недель. Надлежит вернуть в псевдоживом виде не позже одиннадцатого апреля. Мнемоническая анестезия обязательна”. Подпись директора моего завода и начальницы отдела снабжения. Печати, штампы, регистрационные номера.

Мнемоническая анестезия… Это, видимо, искусственная амнезия — утрата памяти. А что значит “псевдоживой вид”?

Десять минут третьего… Пятнадцать… Мартин не похож на тех, кто опаздывает. Половина третьего. Сорок минут. Ждать, очевидно, не имело смысла. Скорей в костел Святого Юрия.

Костел подпирал небо, как ржавый нож. Из его дверей быстрым шагом вышли две знакомые мне личности. Этого мужчину в шляпе и сером пальто я видела, когда он записывал результаты измерений в оскверненном костеле. А тот, усатый, просвещал меня насчет отца Петера и моей комсомольской несознательности. Если они тут, значит — все повторяется?

Проклятый город. Я стояла перед дверями костела и не решалась войти. Я была уверена, что там продолжалось уже виденное мной разрушение. А Мартин…

Тяжелые двери внезапно распахнулись, и кто-то чуть не сбил меня с ног. Мартин! Я так обрадовалась, что сразу даже не заметила его волнения: казалось, от светлых волос “ежиком” летели искры, губы дрожали, руки, кажется, тоже, потому что он два раза подряд уронил свой портфель на ступеньки крыльца. Мартин быстрым шагом двинулся прочь от костела. Я бежала рядом, хотя уже чувствовала некоторую неловкость (ну как же, с моим “комплексом принцессы” бегу за парнем!). Вообще, замечает он меня или нет… Оказалось, замечает. Посреди узкой улочки Мартин резко остановился.

— Мне сказали больше не приходить в костел! От меня слишком много хлопот! Я компрометирую их! Боже, Ты — видишь? Что мне делать?

Насколько я поняла из дальнейших отрывочных высказываний Мартина, встреченные мною возле костела мужчины приходили к нему как к приближенному отца Петера. Допросили Мартина, его начальство, его знакомых. Такое случалось и раньше, Поэтому начальство намекнуло, что лучше было бы для них и для самого Мартина, чтобы он временно перестал сюда приходить. Почему бы ему не окончить свою учебу в университете? А со временем, когда он убедится в истинности своего духовного призвания, может поступить в семинарию.

Мы зашли в маленькое кафе. Но чай Мартина так и стыл нетронутым. А ученик ксендза все рассказывал, как в детстве мать водила его в костел, а отец ругал ее за это. И как потом сам Мартин посмеивался над “темнотой” верующих людей. И только личное горе — смерть родителей — вновь привело его в храм. И еще огорчало моего знакомого, что отец Петер, который был авторитетом для Мартина, почему-то сомневался, что его ученику по силам призвание священнослужителя.

— Он говорил, что я слишком страстен, — с горечью говорил Мартин. — Что я… как это… эмоциональный. И мне… лучше было бы реализовать себя духовно, не уходя от светской жизни. Например, изучать и сохранять фольклор своего народа, что я и собирался делать.

Эмоциональный? Что ж, теперь я могла в это поверить.

Лучшее средство отвлечь внимание человека от его проблем — предложить ему другие проблемы. Поэтому я решительно прервала монолог Мартина и рассказала про события на заводе. Средство оказалось действенным — Мартин сейчас же переключился на мои неприятности.

— Вика, вы должны отсюда уехать.

— Без деталей?

— Да забудьте вы про свое “командировочное задание”! Хотите оказаться в «псевдоживом состоянии»? Сейчас же пойдем на вокзал! А на работе напишете объяснительную, что поставщики сорвали выполнение заказа. Вы же не обязаны заключать договора и “выбивать” детали — вы всего лишь курьер!

Наверно, это непроглядный туман навеял на меня такую безысходность. Действительно, сяду на поезд — и все! Завтра буду дома. И забуду командировку к несуществующему Морю, как страшный сон.

— Только зайдем в гостиницу. Вещей мало, мелочи, но все-таки жаль их оставлять.

С серого неба посыпался мокрый снег. Мы шагали сквозь эту противную слякоть, которая хлюпала под ногами, и казалось, что нет конца мокроте и серости, но мы были вдвоем. Я почувствовала, как Мартин сжал мой локоть, и почему-то поверила, что все будет хорошо.

Мартин остался ждать внизу. Я взяла у администраторши ключ и бегом направилась в номер. Так, вот моя сумка. Пижама, зубная щетка, паста, мыльница, полотенце, тапки, роман Короткевича… Кажется, ничего не забыла. Есть такая примета: если где-то забудешь вещь, обязательно туда вернешься. Боже упаси еще раз попасть в этот город! Я наклонилась, чтобы заглянуть под кровать, — не осталось ли там чего-нибудь моего. В это мгновение дверь комнаты заскрипела, и я увидела перед собой запачканные грязью женские замшевые сапоги на высоких каблуках. Сапоги, безусловно, находились на чьих-то ногах. Я приподнялась, чтобы поздороваться с их обладательницей, но рассмотреть ее не успела. Что-то кольнуло меня в предплечье, и свет померк.

11

В детстве мы играли в “заколдованную принцессу” — в пионерском лагере или в больничной палате, там, где было с десяток девчонок и наступало подходящее для игры сумеречное время. Одна из девочек садилась на стул, складывала руки перед собой, как на парте, и опускала на них лицо. Остальные девочки по одной подходили к “принцессе”, клали ладони ей на голову и говорили:

— Принцесса умерла.

— Ее нужно хоронить.

— Кто ее похоронит?

— Пусть ее черти хоронят.

После этого участницы игры все вместе пытались поднять “принцессу” вытянутыми указательными пальцами. Если бы ритуал удался, тело “принцессы" стало бы невесомым, парило в воздухе.

На самом деле такого результата не добивался никто. Потому что главным было — не рассмеяться. Но страшноватая игра всегда вызывала нервный смех у играющих, и все кончалось тем, что “принцесса” с хохотом падала на кровать.

Меня из-за хрупкого телосложения часто выбирали на роль “принцессы”. И я никогда не забуду своего жуткого состояния во время игры. Почему-то голоса говорящих доносятся как сквозь вату, смысл слов как бы ускользает от тебя. Голова начинает кружиться, ты понимаешь, что вот-вот провалишься в бездну… И только смех, спасительный смех возвращает тебя на землю, на казенную постель.

Я очнулась… Комната, в которой я находилась, напоминала приемный покой больницы. Первое, что я увидела, — высокий серый потолок с люминесцентной лампой. Затем — стены, окрашенные грязно-зеленой масляной краской, высокое окно, также замазанное до половины краской, над дверями лампочка в железной сетке… Пахнет хлоркой…

Я потрясла головой, прогоняя остатки одури, и осознала, что в одном белье лежу под байковым одеялом на обыкновенной больничной кушетке, обитой коричневым дерматином. Дерматин противно прилипал к голому телу. Одежда моя исчезла, обуви также не было видно. Кто-то забрал даже заколки из волос.

Я осторожно поднялась. Предплечье саднило. Так и есть, след от укола. Просто какой-то шпионский роман. А может, я сошла с ума? Вольтанулась? Вот и вся разгадка.

Я засмеялась, как тогда, в детстве, когда играла в “заколдованную принцессу”. К сожалению, от моего смеха зеленые стены не растаяли, но стало легче: смеюсь — значит, пока не “псевдоживая”. На табуретке рядом с кушеткой лежала ночная сорочка из белого полотна, судя по всему, приготовленная для меня. Как будто новенькая. Длинная, широкая, с длинными же рукавами. Что ж, придется надевать.

Я прошлась по комнате, вспоминая все прочитанные детективы и приключенческие романы. Открыть бы дверь… Но отверстия для ключа не видно. И — нет, я не ошиблась! — ручки тоже нет. Ничего себе! Если я в психушке, то непременно в отделении для буйных.

Я поставила к окну табуретку и попробовала дотянуться до него. Но окно находилось так высоко, что я не смогла дотянуться даже кончиками пальцев. Может, кушетку придвинуть?

Ножки кушетки оказались прикрученными к полу.

За дверью что-то загрохотало, и она неожиданно распахнулась. Низкорослый коренастый мужчина толкал перед собой сервировочный столик с железными тарелками. Хорошо хоть, морить голодом меня тут не собираются. Приятно и то, что человек не в белом халате, а в синем свитере…

Но когда этот человек повернулся ко мне лицом, я чуть не закричала от отвращения и ужаса. Нет, это было не лицо… Скорее звериная морда. Бледная, зеленоватая, с огромными отвисшими губами от уха до уха. Приплюснутый череп, глаза с неестественно припухшими веками… Наверно, я все-таки в “желтом доме”, а передо мной — служитель из постоянных пациентов?

Пришелец поставил привезенное на тумбочку и какое-то время молча рассматривал меня.

— Где я нахожусь? В больнице? Я могу видеть доктора?

С таким же успехом я могла бы спрашивать это у стены. Служитель молча вышел, и за дверью что-то зашелестело. Похоже, задвигался засов. Вот почему нет отверстия для ключа.

Наверно, прошло полчаса, и дверь распахнулась снова. Я увидела лупоглазую секретаршу и… свою соседку по гостинице Биргиту Эдуардовну. Они встали передо мной — обе такие похожие, обрюзгшие, равнодушные, губастые. Все вопросы к ним показались мне бесполезными. В дверях ждал жабьелицый служитель. Секретарша знаками показала мне, чтобы я поднялась.

Я встала. Женщины осмотрели меня со всех сторон, расправили складочки на сорочке. Биргита Эдуардовна достала из кармана расческу, пригладила мои волосы, чтобы ровно легли на плечи, и подтолкнула меня к двери.

Мы шли по длинному пустому коридору — не больничному, скорее конторскому — женщины впереди, сзади жабьелицый. Линолеум холодил мои босые ноги.

Я молчала. Страх мой достиг, видимо, той степени, когда все ужасы воспринимаются как-то отстраненно, почти буднично. К тому же, теплилась слабая надежда, что Мартин что-нибудь придумает, чтобы выручить меня.

Эгле, ужиная королева… Повелительница не увиденного мною моря. Если они сделают со мной то, что задумали, я уже никогда не нарисую такую картину. И вообще, больше никогда ничего не нарисую. Мелькнула предательская мысль: живут же и так… Можно рисовать и не имея души. Разве мало я видела таких художников? И разве мало у них поклонников? Но тут же мысль: не жизнь это, не могу я так… Не хочу!

Меня привели в большой зал с единственным полукруглым окном, которое начиналось почти у самого пола. В окне светился витраж из зеленых и красных стеклышек, похожий на пентаграммы, которые показывала мне Биргита Эдуардовна. Насколько я поняла, залу хотели придать готический колорит, хотя вкуса у этих существ, очевидно, не хватало. Самым странным в помещении было каменное ложе посреди зала, составленное из типовых гранитных плит, которые используются для отделки парапетов и вестибюлей —^: сколько я рисовала таких интерьеров! Даже маркировка на плитах сохранилась. По краям ложа были приделаны кольца из арматуры, на них болтались резиновые жгуты, которыми медики пережимают артерии.

Только тут я поняла, что в зале много людей. Хотя — людей ли? Возможно, в уличной толпе или в чиновничьем кабинете каждый из них показался бы обычным. Но теперь, все вместе, они производили жуткое, угрожающее впечатление: зеленолицые, с пустыми выпуклыми глазами и отвисшими губами, Они все смотрели на меня и как будто радовались — хотела бы я знать, чему… Хотя нет, лучше не знать. Вот кто-то, похожий на того блондина, что приставал ко мне на улице у костела. А вот — бесцветный парень с заводского склада. А там не моя ли соседка по гостинице — Алина? Может, и нет. Их образы сливались в один размытый коллаж. Присутствующие прибизились, но вплотную не подходил никто, словно ожидали какого-то важного события.

Не хочу выглядеть жертвой. Идиотская белая рубашка… Я независимо скрестила руки на груди и уставилась в потолок, невольно вслушиваясь в гнусавые голоса:

— Наконец дождались собрания. Боялся, не пригласят, забудут про старенького… Ха-ха-ха! А я еще силен.

— Ты, Иван Петрович, не сильный. Ты жадный. Прошлый раз больше всех взял.

— Ха-ха! Кто сколько может, столько и забирает! Такой закон!

— Ничего, тут на всех хватит. Много лишней энергии. Зачем ей столько.

— У тебя, Эдмундас, было почти столько же. Бедолага. Ты тогда сочинял эту… как это ее… Музыку!

— Му-зы-ка! Не помню. Что это?

— Комбинация вибраций воздуха. Ты занимался тем, что сотрясал воздух!

— Не помню. Ерунда какая-то.

— А ты, Иван Петрович, разве не запасал лишней энергии? Колесил по свету, искал, где воздух посвежее. Говорил, обойду весь мир, чтобы красоту планеты в душе накопить. Даже квартиры не имел. Глупость.

— Но она слабенькая. Энергии много, но худая. Может не выдержать контакта. Такое уже было… На всех не хватило. Обидно.

— Кхы-кхы… Конечно, обидно. Раз — и ушла энергия неизвестно куда.

— Почему в ней столько лишнего?

— Она тоже занимается пустым — комбинирует световые рефлексы разной интенсивности, то есть рисует.

— Зачем?

— А зачем они все живут? Для того, чтобы накапливать для нас энергию. Хороший экземпляр. Светленький.

— Настает наш час.

— В этом году не час, а всего сорок семь минут десять секунд.

Внезапно разговоры умолкли. Присутствующие расступились, и в зал вошел товарищ Римант. Все вскинули руки в приветствии. Директор равнодушно глянул в мою сторону. Я почувствовала, что меня пригибают к каменному ложу. Эх, где мои остренькие ногти!

Жабьелицые спокойно делали свое дело. Эластичные жгуты плотно прижали к камню мои запястья и щиколотки. Такой же жгут перебросили через горло, так что я не могла приподнять головы.

Биргита Эдуардовна объявила:

— Черная Лилит в апогее!

Собрание отозвалось радостным криком. Снова прозвучал голос директора, наверное, пожалел всем приятного аппетита. Ложе обступили со всех сторон, и те, кто стоял ближе, положили на меня ладони — холодные и влажные. Я зажмурилась. Что ж, больше меня, наверное, никогда не взволнует портрет Джоконды. В картинах любимого Мартином Чюрлениса я увижу только бессмысленную “комбинацию светотеней”. Музыка Моцарта и Бетховена покажется мне бесполезными “комбинациями вибраций воздуха”, а книги Короткевича — абсурдными и излишне сентиментальными. Я никогда не осуществлю того, о чем мечтала, не будет картин, которые виделись в мечтах. Я исчезну… Я исчезаю… Боже милосердный, пожалей мою грешную душу… Откуда-то в памяти всплыли слова молитвы — наверно, слышанной от бабушки… Я молилась первый раз в жизни — и в первый раз поняла великий смысл этого таинства. Мне казалось, что каждое слово молитвы взлетает вверх, как светящийся шар, наполненный отчаянной надеждой, и, взлетая, он тянет меня за собой из бездны…

Слезы катились из-под век. И теперь не только жалость к себе овладела мною — невольно злость и гнев на окружающих меня существ тоже сменились жалостью: когда-то они были такими, какой была я!

Вдруг тишину нарушили удивленно-злой шепот и возгласы разочарования. Существа расступились, я открыла глаза и сквозь радужную призму слез снова увидела над собой серый потолок.

— Он же обещал!

— Почему ее не подготовили? Они должны были приглашать на подготовленного человека!

— Как тут подключаться — повсюду соскальзываешь. Это издевательство!

Я не могла приподняться и посмотреть на них. Но узнавала некоторых по голосам.

— Я поручил вам подготовить ее. Почему не сделали? — это говорил директор.

— Она была почти готова! — это обиженная Биргита Эдуардовна. — Вы же знаете, мы не могли ждать! Запасной экземпляр вконец испортился, проклятая библиотекарша оказалась инфарктницей. А брать кого-то более нормального — у него и запас энергии нормальный, даже на одного не хватит. Брать нескольких нет смысла — все равно открывается только один канал!

Собрание злобно заквакало.

— Что же нам теперь делать? — незнакомый издевательский голос. — Мы съехались со всего города, мы не можем ждать.

— Не можем! Не можем! — заголосили вокруг.

— Ти-хо, ти-хо, мы что-нибудь придумаем. В конце концов, и такой случай у нас уже был, — успокоил всех директор.

Меня отвязали от холодного гранита.

Я села. Присутствующие возбужденно ходили по залу, посматривая на меня. Женщины и мужчины, старые и молодые, одетые модно и не очень — их просто распирало от неутоленного желания. Некоторые протягивали в мою сторону руки и со стоном-кваканьем опускали их, словно вокруг меня была невидимая стена.

Двери в конце зала открывались и закрывались, существа выходили и входили, что-то очевидно готовилось. Товарищ Римант, надутый и важный, стоял поодаль в окружении нескольких подчиненных. Время от времени к нему, переваливаясь, как утка, подходила за распоряжениями секретарша.

Но вот хождения прекратились, голоса умолкли. Меня заставили встать и повернуться лицом к двери. И в эту дверь вошел… Мартин.

Сердце мое низринулось, как писали старые романисты, в бездну отчаянья. Я надеялась, что где-то там, на свободе, Мартин хлопочет обо мне. И вот он тут… Но уже не в прежнем черном одеянии, а в пуловере и с галстуком.

Будущий священник… Ударят по правой щеке — подставь левую? Или там в другой очередности? Теперь Мартину, наверное, пришлось проверить эту заповедь на себе, потому что правая щека у него подозрительно покраснела, а на шее ясно виднелись какие-то полосы-царапины. Но по его задиристому виду и настороженным взглядам двух здоровущих существ, что идут за ним, не слишком похоже, чтобы он не попробовал дать сдачи.

Мартин увидел меня, и его задиристость угасла, Должно быть, я представляла собой довольно жалкое зрелище: босая, в длинной белой рубашке, с распущенными волосами, в окружении этих мерзких существ… Мне показалось, он испугался, что я — уже не я. Мартина подвели близко ко мне и поставили с другой стороны каменного ложа. Он стоял, опустив глаза, и тяжело дышал. Я поняла: боится увидеть мой пустой взгляд… И я негромко окликнула его:

— Эй, Мартин, я еще тут! Слышишь?

Он взглянул на меня с недоверчивой надеждой. Я постаралась улыбнуться повеселее.

— Я еще помню ужиную королеву! И все еще хочу к морю!

Лицо Мартина засветилось. Он выпрямился и даже как-то победно окинул взглядом нечистое сборище. Один из тех, кто привел Мартина, с издевательской улыбкой швырнул на пол что-то металлическое. Это был серебряный крестик на порванной цепочке, видимо, сорванный с Мартина. Вот откуда царапины на его шее… Существа зашептались:

— Священник, священник!

— Нет, он не священник, он ученик священника.

Вдруг кто-то истерично закричал:

— Вы что, не видите? Это не священник, это рыбак!

Толпу словно ударило электрическим зарядом. Их голоса почти утратили сходство с человечьими:

— Ры-бак! Это рыбак! Потомок убийцы! Смерть рыбаку!

Мартин расправил плечи и… засмеялся, презрительно, угрожающе… Существа инстинктивно отодвинулись назад.

— Ти-хо! Спокойно! Это всего лишь молодой человек! — успокоил их директор Римант. — Молоденький. Неискушенный. А это молоденькая девочка. Худая, но симпатичненькая.

Настроение толпы изменилось. Рты ощерились похотливыми улыбками, головы согласно закивали.

— Да-да… так и нужно… это всегда помогает.

Холодные руки буквально содрали с меня рубашку и все, что было под ней. Я увидела: то же самое делают с Мартином — и зажмурилась. Меня куда-то толкнули — я поняла, что ближе к нему. Решилась взглянуть — Мартин стоял, закрыв глаза, с лицом, красным как помидор. А вокруг орали и хохотали существа, они отпускали непристойные замечания, они радовались, как могут радоваться злые дети, когда отрывают живым букашкам крылышки и лапки.

— Посмотрите, он хочет ее! Будущий священник хочет ее! Ха-ха! А как же обет целибата? Ты должен быть девственным, священник!

Я поняла, что наше спасение — в нас самих. Ведь им нужен тот грех, что родится в нас, — а не придет от них! Не нужно принимать на себя их грехи!

— Знаешь, Мартин, мы в институте рисовали с обнаженной натуры.

Мартин решился посмотреть мне в глаза. Я постаралась спокойно улыбнуться, и он несмело улыбнулся в ответ. Ну, действительно, нашли время комплексовать! Мы цивилизованные люди и контролируем свои инстинкты. Мартин, видимо, думал так же и успокоился.

Но успокаиваться было рано. Девица с ярко накрашенными, на пол-лица, губами вынесла поднос с двумя шприцами, наполненными мутной жидкостью. Дело дрянь…

Мартин отчаянно взглянул на меня и попробовал вырваться из лап державших его существ. Но вцепились они крепко. Директор стоял перед нами и снисходительно улыбался.

— Видишь, рыбак? В этих шприцах одно выдающееся вещество. Очень ценное. Многие люди готовы платить за него бешеные деньги. А мы дадим тебе бесплатно. И этой девочке дадим. Вы закомплексованные, несчастные создания, вы всю свою коротенькую жизнь душите свои эмоции и желания. А зачем? Разве есть что-то более значительное, чем исполнение желаний? Разве не тайные мечты управляют человеком и всей историей человечества? И мы поможем вам осуществить ваши желания. Маленький укольчик… Совсем не больно. И вы познаете земной рай, который существует на самом деле, — в отличие от придуманного небесного. Ты, рыбак, будешь любить эту девочку крепко-крепко. И она не будет против. Ваша энергия наконец освободится — и мы посмотрим, у кого она сильнее — у тебя или у нее! А может, они сольются в один поток — могучий поток, который сметет все ваши моральные барьерчики!

Мартин кусал губы и вырывался, а директор веселился:

— Вам понравится. Еще спасибо скажете. Мы даже завидуем вам, правда?

Присутствующие согласно закивали.

— Мы завидуем тебе, рыбак, который мечтал стать священником. Каждый из нас не прочь оказаться на твоем месте. Но сегодня, в наш священный час, это должен сделать ты, мальчик! Ну, возвращайтесь к природе!

— Скорей! — завизжала Биргита Эдуардовна. — Хватит болтать! Время на исходе! Через двадцать минут будет пройдена орбита Лилит!

Существа засуетились, зашумели. Мою руку чем-то перетянули выше локтя и крепко держали. Секретарша потянулась к шприцам.

— Нет!

Мартин изо всех сил рванулся и выбил ногой поднос. Шприцы стукнулись о каменный пол. Крик разочарования пронесся по толпе жабьелицых.

— Вторую порцию! Скорее!

Но Мартина словно подбросила невидимая Сила… Да, это был рыбак, все предки которого привыкли сражаться с морскими чудовищами, Существа разлетелись в стороны. Но их было много… Их время уходило, и они помнили только о своем голоде, о пустоте в своих душах, которая требовала заполнения. Несколько жабьелицых схватили Мартина за руки, за плечи, за шею. Молодая девица с черными спиральками волос — все-таки это была Алина — с криком ненависти подскочила к Мартину и, как кошка, ударила его по лицу рукой с длинными острыми ногтями. Через лоб и щеку потомка рыбаков протянулись глубокие царапины. По ним потекла кровь.

— Осталось десять минут!

Я почувствовала, как в мою руку входит иголка. К Мартину подбежала секретарша со шприцем. Мой друг в отчаяньи оглянулся — вокруг толпились жабьелицые, за спиной — витражное окно.

— Не будет по-вашему!

И неожиданно рванулся назад, к окну. Раздался звон разбитого стекла. Мне стало плохо, перед глазами все расплылось. Как во сне, слышала голоса жабьелицых:

— Подобрать его! Может, еще живой…

— Поздно. Люди сбежались. Проклятье, подъехала “скорая”! Его забирают.

— Что делать?

— Время кончилось. Теперь придется ждать месяц.

— Проклятье! Я совсем ослабею.

Голоса превратились в едва слышное бормотание:

— Найдем в больнице… Мнемоническая анестезия… Неудачные экземпляры… Все ликвидировать… Уходим, уходим, уходим…

И я провалилась в черную бездну.

12

Я проснулась от того, что в глаза светило солнце. Еле узнала номер гостиницы “Салдуве”, первый раз увиденный при солнечном свете. Ну, да, я в гостинице. На мне моя пижама в мелкие ромашки. На кресле — моя одежда, на коврике — мои тапки. Ну и кошмары тут снятся! И все болит — словно ночью из меня пыль выколачивали. Скорей бы домой…

Но как тут сегодня светло, и какой странный шум! Я подошла к окну, раздвинула шторы… И едва не задохнулась от изумления — за окном было море!

Торопливо открыла окно и, насколько могла, высунулась наружу. Море начиналось метров за двести от памятника трем рыбакам, или солдатам, — их освещенные солнцем силуэты отчетливо виднелись на фоне стальных волн. Море было и таким, и не таким, как я представляла. Оно не было добрым и не было злым. Оно было слишком величественным, чтобы соотноситься с какими бы то ни было человеческими понятиями. И еще — оно было настоящим, оно дышало.

— Море! Тут все-таки есть море!

— Конечно, есть, если на карте нарисовано. — От звука чужого недовольного голоса я чуть не вывалилась из окна. С подушки соседней кровати приподнималась голова в бигудях. — И нечего окна раскрывать нараспашку — не лето. Господи, просила же поселить к тихим людям, чтобы хоть выспаться дали с дороги!

Последние слова перешли в зевание. Женщина повернулась лицом к стене и натянула одеяло на голову. Я тихонько закрыла окно и молча постояла перед ним. Странно, почему-то не видно ни одного корабля. А я всегда представляла себе море с кораблями! И людей не видно, берег совсем пустынный. Если не считать каменных рыбаков. Даже чаек нет, а мне, кажется, слышались их крики. Кто-то говорил мне недавно, что вода у этого берега отравленная… Не помню…

Пошла в ванную. Зубная щетка и паста на месте… Нет, ну надо же, такой ужас приснился…

Внизу меня недовольно окликнула администраторша:

— Вам уже раз десять с завода звонили. Говорили, что заказ давно готов. Ждут вас.

Интересно, почему одно упоминание о том, что надо идти на завод, бросает меня в дрожь? Наверно, вконец достали своей медлительностью.

Но теперь все делалось оперативно. Со склада вынесли мой заказ — две большие картонные коробки. А на родном предприятии обещали, что это будет что-то небольшое и легкое! Тут каждая упаковка — килограммов по двадцать. А у меня все карманы и сумка набита морскими камушками и ракушками — жалко, янтаря не нашла. Молодой кладовщик объяснил, что в коробках уложены мелкие детали: транзисторы, резисторы да прочая дребедень. И что он собственноручно, чтобы мне было легче везти, достал эти транзисторы из отдельных упаковок. И просит быть осторожной, чтобы детальки не высыпались. А на такси он сам меня посадит.

Я отметила свою командировку у секретарши директора. И почему эта несчастная женщина приснилась мне ночью в таком ужасном виде! До сих пор не могу глядеть на нее без дрожи.

Между тем секретарша поставила печать на мою бумагу, пробурчав что-то вроде “счастливого пути”. Словно пожелала поскорей выметаться из их гостеприимного городка. Да, образцового снабженца из меня, видимо, не вышло.

Внизу действительно ожидало такси. Вежливый кладовщик не сказал только, что за пользование местным таксопарком я должна буду платить из своего тощего кармана. Хорошо хоть, не надо самой тащить “добычу”.

Зато когда таксист поставил мои коробки в грязную снежную кашу привокзальной площади, я хлебнула горя. Оказалось, что сразу две коробки я поднять не в силах. Так и пришлось двигаться: одну коробку проволоку несколько метров, бегом за второй. Да еще и оглядываюсь — не дай бог украдут!

Когда до середины перрона оставалось еще метров десять, мои усилия заметил какой-то молодой человек с рукой в гипсе. Он поставил свой портфель прямо в снежную кашу и подбежал ко мне.

— Позвольте, помогу…

Странный молодой человек. Инвалид, а берется помогать. Подстриженные «ежиком» светлые волосы, глаза стальные, черты лица строгие. Что ж, на вора не похож. Правда, не вяжутся с его обликом параллельные царапины через весь лоб. В аварию, наверно, попал?

— Постойте, пожалуйста, с этими коробками, ладно? Я за билетами сбегаю.

Я стояла в очереди в кассу и мучительно вспоминала, где могла встречать этого парня. Он так пристально на меня глядел — даже стыдно стало за пятно на пальто. Да еще и рукав порван — где я успела его порвать? Так и не вспомнила, примчалась к коробкам — все-таки страшно оставлять на незнакомого человека казенное имущество. Парень стоял там, где я его оставила.

— Спасибо! А вы тоже на этот поезд, до города «Б»?

— Да, но мне не до конца. Я выхожу намного раньше. В городе «В». Кончились мои университетские каникулы. На два года затянулись. Пора браться за учебу. А вы… из командировки, наверное? Странный у вас багаж.

— Молодой специалист в качестве вьючного верблюда.

— На наш завод ездили?

— На завод. Это, кажется, самая значительная здешняя достопримечательность, — подколола я собеседника.

— Нет, наша достопримечательность — море, янтарь, рыбаки.

Янтарь… Где-то я слышала легенду о происхождении янтаря. Золотистый дворец на дне моря. Эгле, королева ужей… По-моему, я даже хотела написать такую картину — я словно вижу ее: стальные волны, золотые волосы Эгле… Должно быть, я начала думать вслух, потому что молодой человек откликнулся:

— У меня есть с собой кусок янтаря… Я нашел его на берегу пару лет назад. Возьмите, будет вам наглядный материал для картины…

Парень неловко, одной рукой, открыл портфель и достал желтый камушек размером с каштан.

Господи, ну почему этот молодой человек так мне знаком? И этот синяк на его правой скуле… Э, да у него и губы как будто разбиты, и нос… А эти параллельные царапины…

— Вы, наверное, в аварию попали?

Спросила — и сама поняла, что нет, появилось туманное воспоминание: черноволосое чудовище бьет человека по лицу когтями… Звон разбитого стекла… Янтарь казался в ладони таким теплым — действительно, кусок солнца…

— Мартин!

Он зажмурил глаза и потряс головой:

— Я догадывался, что мы были знакомы… Вот только не припомню, когда… Что-то случилось с памятью после несчастного случая…

— Мартин! А что с отцом Петером?

— У него все хорошо, спасибо, — ответил Мартин и вдруг, уронив портфель, схватил меня за плечо здоровой рукой, приблизил к себе и стал жадно всматриваться в мое лицо: — Вика!.. Ты все еще носишь свою тяжелую сумочку?

И дотронулся до своего разбитого носа.

Я с облегчением рассмеялась:

— И всегда могу дать ею по физиономии любому нахалу!

Мои коробки мокли в снегу рядом со стареньким Мартиновым портфелем. Вокруг суетились люди. Подходил поезд. Но мы этого не видели.

С белорусского.

Перевод автора.

Оглавление

Людмила РУБЛЕВСКАЯ ДЕТИ ГОМУНКУЛУСА Повесть