Эльфийская обновка [Андрей Уланов] (fb2) читать онлайн

- Эльфийская обновка 104 Кб, 32с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Андрей Уланов

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Андрей Уланов. Эльфийская обновка


— Прежде… — бормотал старик, угрюмо глядя на стоящую перед ним миску похлебки, мясо и овощи в которой были столь же редки, как острова в Полночном архипелаге, да и жидкость на вид и вкус не очень отличалась от океанской водицы.

— В прежние времена все было лучше. Небо было голубее… трава зеленее… деревья выше. И за два герцля в трактирах давали здоровенный шмат жареного мяса, а не миску вчерашних помоев!

— Лучше расскажи это своим лохмотьям, старый ты пень, — ехидно заметил паренек напротив. — Они-то уж точно знавали эти твои «хорошие прежние времена», в отличие от тебя самого!

— Лохмотья, говоришь, — прошипел старик. — А ну, подтащи сюда свой прыщавый нос, щенок. Ближе, ближе… и гляди сюда!

Слоев разнообразного тряпья на старом бродяге было пять, если не все шесть. Под ними же… под ними же из дыры размером с ладонь в глаза паренька ударило зеленью весенней травы и желто-багряной пестротой осеннего леса.

— Видал, а? — старательно драпируя прореху верхними слоями лохмотьев, ухмыльнулся бродяга.

Его собеседник кивнул и неторопливо огляделся. Похоже, никто кроме него не успел разглядеть эту, на миг проступившую из навозной кучи жемчужину. Повезло. Они со стариком сидели в самом дальнем от входа углу трактира «Три черепушки», тот же свет, что проникал в грязное оконце, надежно вяз в сочащихся из распахнутой кухонной двери сизых клубах.

— Ты, дед, я погляжу, что та луковица, — задумчиво сказал паренек. — Сверху на вид грязь да шелуха, а ковырнешь чуть глубже… эльфова вещичка, так? На золотой ведь потянет.

— По нонешним хреновым временам, — хмыкнул старик. — Потянет и на все три! А почему? Во-о! Потому как времена — хреновые! Прежде эльфовы тряпки валялись, почитай, в каждой лавке за пару ноблей, а таперича и платка ихней работы дешевле, чем за полсребренника не сыскать.

— Видимо, — с легкой насмешкой произнес паренек, — это все же как-то связано с тем, что прежде эльфийские товары доставлялись нашими купцами, а сейчас мы вынуждены перекупать их у гномов, с соответствующей наценкой.

— Во-о! А почему?

— Потому что была война.

— Война! — усмешка, на миг проступившая при этом слове на лице бродяги, всерьез озадачила молодого человека. Очень уж она не вязалась со всем остальным его обликом, даже с учетом эльфийского одеяния под слоем лохмотьев. Кирпично-красное лицо, изъеденное ветром и солнцем, гниль на месте зубов, скрюченные болезнью пальцы — такое не подделает самый искусный гример. Разве что иллюзионная магия… — паренек украдкой скосил глаза, но третий слева от застежки камешек в дешевеньком с виду браслетике по-прежнему оставался безжизненно-тусклым.

— Ты, щенок, еще, небось, у мамки в пузе кувыркался! Война! Да что ты знаешь о войне?! Ты знаешь, как, из-за чего началась война?!

— Все это знают.

— Все! — презрительно фыркнул старик. — Все знают… да не всё.

— Хочешь сказать, — медленно сказал паренек. — Что ты знаешь больше?

Старик кивнул и, прищурившись, еще раз попытался мысленно перевести внешний вид своего соседа по столу в интересующие его товарные единицы. Юнец, лет восемнадцати, одет, что называется, неброско но прилично: серый суконный кафтанчик, коричневый шерстяной плащ, на макушке — плоский черный школярский берет. Студиоз из здешнего Секст… Секстенбрюгхс… язык-сломаешь-пока-выговоришь университета? Мелкий приказчик? Или подмастерье? Короче, одну или две кружки просить?!

— Вина, — решившись наконец, хрипло произнес бродяга. — Две.

— Эй, хозяин! — бродяга не сумел засечь, откуда взялся серебристой рыбкой засверкавший меж пальцев паренька новенький нобль. — Бурдюк красного!



* * *


Бурдюк красного был пуст, как башка тролля — Зигги знал это преотлично, ибо сам же и выхлебал последние глотки, едва спустившись с перевала. Знал, но все равно раз двадцать встряхнул бурдюк над своей призывно распахнутой пастью и лишь затем с проклятьями отшвырнул в сторону. Мышасто-серый жеребец Зигги и пятеро купцов в соседних лавках — два человека и три гнома — сопроводили бурдюк в его последний путь шестью неодобрительными взглядами.

Бурдюк — равно как жеребец, — был краденый. Вообще-то Зигги по прозвищу «Полтора райля» числил себя принадлежащим к более, с его точки зрения, почтенному сословью мошенников, но — увы. Тучи иногда сгущаются и над головами самых ловких и преуспевающих представителей вышеупомянутого сословья. Зигги не был уверен, кому именно из богов его персона не угодила больше других — ведь храмовые кружки для пожертвований он игнорировал подчеркнуто равнозначно, но походило на то, что одному из этих небесных забулдыг приспичило больше прочих. В итоге «Полтора райля» вынужден был пойти на столь недостойное уважающего себя мошенника дело, как бегство от кредитора. В роли кредитора выступил хозяин постоялого двора «Веселый крот», ну а в роли кредита — трехнедельная плата за лучшую комнату, стоимость выпитого и съеденного Зигги за этот же период, конь со сбруей, бурдюк красного вина, четыре копченые колбасы, круг сыра, два мешка овса и еще на полнобля всякой мелочевки, вроде дюжины оловянных ложек, походя прихваченных Зигги на кухне.

Именно стремление как можно скорее оставить между собой и «Веселым кротом» как можно большее расстояние было первой из причин, приведших «Полтора райля» сначала на, а после и за Перевал Седых Гор. Второй же причиной было опрометчиво данное — а после бутылки дзябского и веселых кувырков в кровати обычно другие и не получаются — обещание: добыть Марыше-Чернушке настоящую эльфийскую курточку, причем такую, какой не сыщется ни у одной из её подружек. Учитывая, что в подружки Марыша зачисляла подавляющее большинство женского поголовьяНитцеля, далеко не самого маленького города в Четырех Королевствах — переоценить сложность выполнения обещания было затруднительно. Впрочем, Зигги не унывал. Он вообще не любил предаваться этому занятию — ни по какому поводу.

Вот и сейчас, пройдя по торговым рядам Розрогского базара и удостоверившись, что товары в здешних лавках не очень принципиально отличаются от своих нитцелевских аналогов ценой и почти не отличаются расцветкой — каковой параметр в свете Марышкиного поручения представлялся Зигги крайне важным — «Полтора райля» ничуть не обеспокоился. Других нет, говорите? Во всех четырех, дозволенных Лесным Народом по эту строну гор, анклавах? Как же… а это вон что пошло? Ах, эльфы не продают других. Ну, это они вам не продают, а мне… Угу, посмотрим-посмотрим. Еще как посмотрим.

Итак, задача приобрела более конкретные черты — подходящую одежку нельзя было купить, её требовалось как-то у эльфа взять. И этот вариант устраивал Зигги — потому как по части заполучения нужных ему вещей он не без оснований мнил себя мастером, а вот платить за эти вещи деньги крайне не любил. Другое дело — обменять… с выгодой. С выгодой — это когда получаешь что-то нужное, отдав взамен что-нибудь ненужное. Главное в этом процессе: убедить второго участника сделки, что это самое ненужное тебе, крайне необходимо ему. Применительно же к данной ситуации — надо найти подходящего эльфа… ну что может быть нужно эльфу, известно каждому младенцу.

Кстати, о подходящих эльфах. Ну-ка, кто это у нас там идет?

— Эй, длинноухий! Подь сюды!

Эльф, к которому обращался мошенник, привлек внимание Зигги не только своей затейливо вышитой курточкой, но и характерной манерой вертеть головой с наивно-детским любопытством во взоре. Ну точь-в-точь словно деревенский олух, в жизни не уходивший от околицы дальше выпаса за рекой и вот — впервые попавший на городскую ярмарку. Ишь как башкой вертит, пытаясь глядеть на три диковины разом… словно даже не из деревни, из лесу глухого вышел. Гы, а ведь этот олух и впрямь — из самой что ни на есть заповедной чащобы вылез.

«Полтора райля» не ошибся — этот эльф и впрямь вышел из глухого леса, на городской ярмарке был впервые и как раз сейчас знакомился с этим человеческим изобретением с искреннейшим любопытством. У этого эльфа было очень напевно звучащее, очень информативное и очень, очень длинное имя на Высокой Речи, поэтому перед тем как выйти из леса этот эльф, по совету своих более опытных в деле общения с иными расами соплеменников, сократил его звучание до краткого Гиль-Келэад. Но даже если бы эльф сообщил Зигги свое полное имя, «Полтора райля» — который никогда не учил и не собирался учить Высокую Речь и разбираться в чрезвычайно усложненной и запутанной (для людей, разумеется) эльфийской иерархической системе — так вот, Зигги все равно бы не сумел понять, что до разговора с ним снизошел «Пятый-корень-древа-что-осеняет-своей-могучей-кроной-весь-Великий-Лес». То есть — если попытаться подыскать этому чисто эльфийскому значению хоть какой-нибудь человеческий аналог — наследный принц.

В первый момент Гиль-Келэад никак не отреагировал на призывные вопли Зигги. Не потому, что принц счел обращение «длинноухий» оскорбительным для себя. Длина ушей отнюдь не считалась эльфами чем-то, чего нужно стыдиться — эльфы вообще плохо воспринимали человеческое понятие стыда и еще меньше: зачем это понятие нужно. Гиль-Калэад просто-напросто не понял, что стоящий у забора Dh’oine обращается именно к нему.

— Длинноухий! Подь сюды, тебе говорю!

— Простите, это вы ко мне обращаетесь?

— Ну не к себе же! — хохотнул Зигги. — Подь сюды, ближе… покажу кой-чего.

Разумеется, Гиль-Келэад приблизился — ведь он проделал долгий путь из Сердца Леса в шумный, вонючий, грязный, в общем, типично человеческий Розгор именно затем, чтобы смотреть, а Dh’oine обещал «кой-чего» показать. Правда, эльф не знал, что именно означает слово «кой-чего» — но ему было интересно узнать.

— Показать? — уточнил он подойдя к Зигги.

Васильковые глаза эльфа светились при этом такой безграничной наивностью, что мошеннику ужасно захотелось немедленно предложить эльфу задешево приобрести королевский дворец в Ирукане — заслуженно считающийся архитектурной жемчужиной Четырех Королевств — а за совсем небольшую доплату еще и каменный мост напротив дворца. К вящему сожалению Зигги, и дворец и мост находились сейчас по иную сторону Седых Гор, нежели он сам. Поэтому «Полтора райля» тяжело вздохнул, отгоняя от мысленного взора заманчивое видение и, развернув мешковину, с гордостью продемонстрировал эльфу итог своих полудневных раздумий и пяти минут работы гнома-кузнеца.

Эльф моргнул. Удивленно.

Итог зиггино-гномьего сотрудничества являл собой составной лук, с виду достаточно средненький даже по человечьим меркам. То есть откровенно убогий с точки зрения Лесного Народа. Предположить, что сие творение может представлять для эльфа хоть какой-нибудь интерес, не сумел бы и ушибленный дубиной горного тролля гоблин. Поскольку находящееся перед Гиль-Келаэдом существо на вышеупомянутого гоблина по крайней мере внешне не походило, эльф удивленно моргнул и с удвоенным любопытством уставился на Зигги, с нетерпеньем ожидая пояснений.

— Выглядит как заправский ублюдок, а? — совершенно правильно истолковал эльфово моргание «Полтора райля». — Звиняй, так уж случилось, ничего лучше этой деревяшки с кривыми палками под рукой не сыскалось. Но сущность, — по малограмотности Зигги произнес «сучность», но эльф не обратил внимания на эту оговорку, — моего гениального заклинания можно показать и на нем. Посмотреть хошь?

Эльф согласно кивнул.

— Тогда поклянись Тремя Богами, что не украдешь мой секрет, коли не сойдемся в цене! — потребовал Зигги, весьма похоже, как ему казалось, изображая приступ подозрительности. Таковым приступам, по мнению мошенника, был подвержен каждый непризнанный и вследствие этого малость подвинутый умомизобретатель.

Эльф моргнул. Очень непонимающе.

— Добрый человек, — подчеркнуто старательно выговаривая каждое слово, произнес он. — Окажи мне любезность и разъясни: кому и о чем должен я принести клятву?

Зигги тяжело вздохнул и с очень безнадежным видом махнул рукой.

— Пошли.

Совместное путешествие эльфа и мошенника было недолгим и завершилось через несколько минут, на небольшом пустыре у подножья городских стен. Таких пустырей в Розгоре было немало — ибо стены строились «с запасом» на быстрый рост поселения с ба-альшими торговыми перспективами. Однако вскоре выяснилось, что эльфы отнюдь не намерены со временем увеличивать квоты, сиречь число людей, коим будет дозволено постоянное проживание в пределах Лесного Королевства — и более того, следят за соблюдением этих самых квот. Причем следят настолько умело, что некоторым, уже было начавшим обосновываться в Розгоре, гостям из-за перевала пришлось отправляться в обратный путь.

— Стой здесь, — скомандовал Зигги Гиль-Келаэду, а сам, бормоча под нос самые заковыристые проклятья в адрес владельцев заброшенного огорода, продрался сквозь крапивно-чертополоховую поросль на противоположный конец пустыря. Там он добыл из заплечного мешка три круглые соломенные мишени, с виду точь-в-точь такие же, как и те, на которых раз в пару месяцев пытались оттачивать свое мастерство розгорские стражники. Мишени эти «Полтора райля» повесил на покосившийся, но пока все еще умудрявшийся возвышаться над бурьяном плетень, после чего отправился в обратный путь. В итоге запас человеческих слов у чутко вслушивающегося эльфа вырос на добрых полсотни выражений, совершенно неведомых Гиль-Келаэду прежде.

— Видишь вон те круглые штуковины?

— А что, я не должен был их видеть? — удивился эльф. — Если твоя магия заключалась в этом, то, боюсь, разочаровать тебя, добрый человек, но она не…

— Хватит! — рявкнул Зигги. — Вот лук, вот три стрелы. Сможешь сделать так, чтобы они попали не дальше, но и не ближе, чем в локте от центра мишени?

Как уже было сказано выше, по меркам Лесного Народа лук Зигги был откровенно убог, — особенно это относилось к тетиве, но об этом «Полтора райля» позаботился отдельно. Предлагавшиеся же в комплект к нему стрелы могли повлиять на данную оценку разве что в сторону её ухудшения. Однако если эльф, способный даже из такого лука промахнуться на полсотни шагов по мишени размером с кулак и существовал когда-либо на свете, никакие письменные или устные источники факта его существования не зафиксировали. Что же касается конкретно Гиль-Келаэда, он таковым эльфом не являлся совершенно точно.

Подняв лук, эльф медленно провел ладонью вдоль тетивы… затем чуть прищурился — три щелчка почти слились в один звук. Ошеломленный Зигги готов был поклясться хоть Тремя Богами, хоть Малым Пантеоном, что последняя, третья стрела отправилась в полет прежде, чем её первая оперенная сестренка вонзилась в мишень. Точно в центр.

— Любопытно, — Гиль-Келаэд прищурился, хотя особой нужды в этом не было — на полусотне шагов он и без того с легкостью различал на мишенях каждую выбившуюся из прядей соломинку.

— Любопытно весьма. Я не почувствовал никакой магии — а стрелы меж тем явно сменили свой путь. Как тебе удалось создать это, добрый человек?

— Это и есть мой секрет! — хрипло зашептал Зигги, выдергивая лук у эльфа. — Моя тайна… моя… никому не отдам. Новая магия, невиданная доселе. От неё не спасется никто, никто не спрячется, не укроется, мои стрелы будут находить их повсюду… это моя тайна, слышишь, — почти выкрикнул он и тут же, вжав голову в плечи, боязливо оглянулся.

— Моя… моя… никому не отдам.

— Если ты не собираешься делиться со мной своим секретом, — произнес эльф, — то зачем тогда звал?

— Мне нужен лук! — объявил мошенник. — Самый лучший… не эта жалкая деревяшка. Настоящий лук, на котором я смогу отточить свое чудо до полного совершенства и тогда… о-о-о… тогда я им всем покажу. Эти завистливые ничтожества из королевской комиссии… о-о-о, тогда они у меня запляшут, как куклы на шнурках…

— Ты просишь дать тебе наш лук? — уточнил Гиль-Келаэд. — Думаю, что…

— Не дать! — гордое вскидывание подбородка Зигги подсмотрел у заночевавшего как-то в одной таверне с мошенником барона Вупрехта и с тех пор этот жест прочно закрепился в мимическом арсенале «Полтора райля». — Я, благородный Курб де Курз, архидоцент всех трех магических школ Гурривальского университета никогда не снизойду до подаяния!

— Прошу простить меня, добрый человек, — смутился эльф, — но мне показалось…

— Обмен! — перебил его «Полтора райля». — Этот кусок дерева, пусть жалкий, но пропитанный моей гениальной магией я ставлю против творения ваших мастеров.

Выпалив сие заявление, Зигги вскинул подбородок еще выше и шагнул на пустырь. Уже на третьем шаге от горделивой осанки мошенника не осталось и следа — чертополох был колючий, а крапива — жгучей.

— Что ж, — дождавшись возращения Зигги, задумчиво сказал Гиль-Келаэд. — Если ты, добрый человек, сейчас отправишься со мной в наш лагерь, что под сенью леса…

— Идти с тобой? — отпрыгнув на шаг назад, мошенник испуганно замотал головой. — Нет! Вы захотите отнять мой секрет, заполучить его даром… он всем нужен, я знаю….

— Добрый человек, прошу тебя, успокойся, — эльф постарался, чтобы его голос прозвучал как можно более мягко. — Уверяю тебя — ни я и никто другой из моего народа не обидит тебя. Пойдем со мной и ты…

— Нет! — тоном капризного мальчишки пискнул Зигги. — Я никуда не пойду.

— Но как же тогда нам обменяться, добрый человек? Ты ведь видишь — у меня нет с собой лука.

— Принеси! — потребовал Зигги. — Но прежде… прежде оставь мне что-то, за чем точно вернешься! Так будет честно — я ведь отдам тебе лук и стрелы сейчас, сразу.

— Добрый человек…

— Оставь мне… — криво обгрызенный ноготь Зигги указал на голенища эльфовых сапог, пропутешествовал вверх, ненадолго задержавшись в районе широкого кожаного с богатым золото-серебряным тиснением пояса, поднялся еще выше…

— Оставь мне свою куртку!

Так были произнесены роковые слова. Впрочем, в тот миг никто не подозревал об их великой сути. Солнце не раскололось надвое. Мрачные, неизвестно откуда взявшие тучи не затянули небо в мгновенье ока. И даже пыль на соседней улочке упорно не желала взлетать сама по себе — а исключительно при посредстве десятка бродивших по ней тощих белых кур.

Куртка у Гиль-Келаэда была не совсем обычная — даже для эльфа. И заключалась эта необычность отнюдь не только в привлекшей внимание Зигги расцветке. Её сотворила — иным словом обозначить этот многолетний, с активным участием магии и очень, очень кропотливый процесс нельзя — так вот, её сотворила эльфийка, которой в не столь отдаленном, по меркам, разумеется, Лесного Народа, будущем предстояло стать для принца спутницей-по-жизни. Подобных даров от своих невест эльфы получают немного и потому вполне естественен тот факт, что курткой своей Гиль-Келаэд дорожил.

К сожалению, при этом Его Высочество ничуть не меньше любого другого эльфа был любопытен. И, столкнувшись с новой интересной загадкой, приходил… ну, назовем это «состоянием легкого возбуждения».

В данном случае на одной чаше весов лежало совсем непродолжительное — поход до лагеря и обратно никак не мог занять у легконого эльфа больше четверти часа — расставание с подарком любимой, на другой же призывно маячила тайна…

Колебался Гиль-Келаэд недолго.

Зигги же не колебался вовсе. Едва эльф скрылся за амбаром в конце улочки, мошенник наклонился и, раздернув оплетку, вытянул из лежащих у его ног мишеней три небольших, но толстых и — судя по тому, как «Полтора райля» их держал — весьма увесистых диска. Диски скрылись в мешке, туда же отправилась бережно свернутая куртка, после чего Зигги, размахнувшись, один за другим, зашвырнул плетенки в гущу бурьяна и, не оборачиваясь, зашагал прочь. Зашагал быстро, чуть горбясь под тяжестью мешка.

Диски, что посредством лямок тянули сейчас мошенника к земле, были сделаны из черного магнетита — металла, как в незапамятные времена определили гномы, отличающегося чрезвычайно мощными магнитнымисвойствами, а также необычайной мягкостью и склонностью к коррозии. Два последних качества, как несложно догадаться, отнюдь не добавили указанному металлу ценности. Потому-то три вышеуказанных диска, равно как и три откованных из того же магнетита наконечника стрел обошлись Зигги всего в дюжину оловянных ложек — тех самых, из «Веселого крота» — плюс семь герцлей за собственно работу по отковке.

«Полтора райля» был очень высокого мнения о своей задумке. Но также он слыл весьма предусмотрительным и осторожным человеком, и в качестве такового старался учитывать в своих планах и наиболее неприятные варианты развития событий. К примеру: что эльф распознает обман еще в лагере или даже по пути к нему. С другой стороны, Зигги слышал много легенд о легконогости эльфов, но эльфы, способные нагнать резвого жеребца не упоминались даже в них.

Мошенник жалел только об одном — что он не сможет увидеть лицо эльфа в миг, когда тот поймет, как именно его провели за нос… или, учитывая специфику облика, за длинные, с ухоженными кисточками, уши. Увы — магом Зигги не был и потому исполнить сразу два оба своих желания: видеть эльфа и находиться при этом как можно дальше от него, увы, не мог.

Обстоятельство сие было крайне прискорбно как для самого Зигги, так и для очень многих, пока еще не замешанных в эту историю.

Гиль-Келаэд и в самом деле раскрыл секрет «магических» стрел примерно на полпути от города до лесного лагеря. Конечно же он не стал, — как ждал Зигги, — кривиться в гневе, поносить своих лесных богов и топтать злополучный лук ногами. Вместо этого Его Высочество прислонились к стволу ближайшего деревца и изволили звонко хохотать никак не меньше пяти минут. Затем принц, все еще продолжая радостно улыбаться, дошел до эльфийского лагеря, где не замедлил поделиться происшедшей с ним историей с частью своей «свиты». Разумеется, ближайшими друзьями и такими же юными — по меркам Лесного народа — недотепами, как и он сам.

Затем Гиль-Келаэд направился обратно в Розгор, имея при себе обещанный эльфийский лук и двух друзей, пожелавших лично взглянуть на человека, продемонстрировавшего почти эльфийское остроумие. Узнай Зигги об этом — равно как и о том, что на предназначенный для него лук можно выменять дюжин пять эльфийских курточек у любого Розгороского торговца — он бы наверняка бросился назад во все опор. Но чудеса редки и «Полтора райля» продолжал нахлестывать жеребца, с каждым ударом копыт уносясь все дальше и дальше от города.

В свою очередь, не подозревавшие об этом эльфы довольно долго стояли около давешнего пустыря, недоуменно поглядывая то по сторонам, то на лениво ползущее меж редких тучек солнце. Наконец они все же «дозрели» до вывода, что с загадочным остроумцем произошло нечто непонятное. Нечто, требующее выяснения. Вывод сей эльфов взволновал, но совсем немного — ведь им было точно известно о существовании у людей специальной структуры, в задачи которой среди прочего входила помощь в розыске при подобных таинственных исчезновениях. Стража. Именно к начальствующему над нейГиль-Келаэд и пришел. Один — потому что, увидев сквозь грязное оконце кое-какие детали интерьера, равно как и ощутив доносящиеся сквозь щели запахи, решил не подвергать своих друзей подобным испытаниям.

Пожалуй, роль, которую сыграл начальствующий над всея стражами славного Розгора уважаемый Алмо Кридль переоценить трудно. В чем-то она оказалась более решающей, чем сыгранная Зигги или даже самим Гиль-Келаэдом — ибо именно действия уважаемого Кридля придали ходу событий практически необратимый характер.

Необходимо заметить, что на своем ответственейшем посту Алмо Кридль пребывал весьма недолго, чуть больше двух недель. До этого уважаемый Кридль занимал аналогичную должность в Номбретоне, центральном городе провинции Шамшань. В Розгоре же Алмо очутился вместе с свеженазначенным королевским градоправителем — достопочтенным Бон Виллемом, до столь же недавнего времени занимавшим лучшие покои Номбретонской ратуши. Совпадение это при более детальном рассмотрении никаким совпадением вовсе не являлось — уважаемый Кридль вот уже второй десяток лет как числился родственником достопочтенного Виллема. Конкретнее — зятем, а еще конкретнее — мужем третьей, самой некрасивой дочери градоправителя. Именно любящий тесть и счел необходимым обеспечить Алмо новое назначение — во-первых, исходя из естественного желания иметь на ключевом посту доверенного и проверенного человека. Во-вторых же — если верить слухами, — руководствуясь ничуть не менее естественным желанием не выпускать «родственничка», в искренности родственных чувств которого он имел все основания сомневаться.

Также стоит отметить, что уважаемый Кридль по примеру тестя числил себя адептом веры Роа, Бога-Огня. Одним же из краеугольных камней доктрины данной религии был лозунг о неоспоримом и незыблемом превосходстве человеческой расы над прочими. Упоминалось в сей доктрине — правда, тоном поглуше — что прочим расам неплохо было бы чуть больше потесниться. Буде же оные расы, закостенев в невежестве своем, откажутся признать очевидное и уступить законное — потеснить их. Всей мощью, коей Роа столь щедро наделил возлюбленных детей своих.

Сложно сказать, насколько логичным со стороны Его Величества было назначение человека, исповедовавшего подобные воззрения, на должность розгорского градоправителя. Учитывая, что донос, послуживший причиной отставки предшественника Виллема, состоял по большей части из обвинений в «наигнуснейшем потворствовании ельфам и гнумсам», возможно, какая-то логика в этом назначении все же присутствовала. Какая-то.

Нельзя, однако, сказать, что уважаемый Кридль был столь же рьяным борцом за попранные права людей, как его тесть — для этого он был слишком ленив, да и глуп. Эльфов Алмо не любил за иное — за их красоту. Он и сам никогда не мог претендовать на звание писаного красавца, а полтора десятка лет, проведенных в обществе третьей дочери Бон Виллема могли воспитать любовь к прекрасному — если не считать за таковою тягу к девицам из «веселых домов» в те редкие моменты, когда Кридль считал себя вырвавшеся за пределы семейного окоема — только у цельной и философски предрасположенной натуры. Поскольку к таковым уважаемый Кридль никогда не относился, то все превосходящее гармоничностью криво слепленный кувшин, он ненавидел. Вернее так — завидовал и вследствие этого ненавидел. Черной и вязкой, как смола, злобой.

Вдобавок ко всему, должность начальствующего над стражей Розгора оказалась вовсе не такой прибыльной, как казалось по ту сторону Перевала Седых Гор. Проклятые эльфы ничего не знали — вернее, делали вид что не знают — о старинном человеческом обычае отступных. Подгорные карлики — так это вовсе кого угодно могли придушить за лишний медяк поверх оговоренной в уложениях подати. Что до людей… ну, от этих кое-какой золотой ручеек струился, но куда менее обильно, чем ожидалось… потому как был тот ручеек лишь малой частью денежной реки, а большая часть той реки текла в кошели с такими гербами, о которых и тесть Алмо говорил с почтительным придыханием. Была, конечно, еще и всякая торговая шелупонь, жадно догладывающая крошки со столов солидных кумпанств, номелочь — она мелочь и есть. Пока еще вытрясенные из неё герцли сложатся хотя бы в серебро, не говоря уж о полновесных райлях. А то и вовсе прилипнут к потным ладоням рядового стражника — за каждым-то не уследишь, и на десятников надежды нет, у десятников тоже карманы на груди чуть пониже Эмблемы Доблести не для одних семечек нашиты.

О карманах этих, длинных и узких полотняных мешочках аккуратно и не очень пришиваемых к изнанке форменных кафтанов за время, пока Гиль-Келаэд излагал суть произошедшего с ним, уважаемый Кридль успел подумать раз пять. Речь же стоящего перед ним эльфа он слушал даже не в пол— в четверть уха. Пришел тут, понимаешь, один такой, весь из себя красивый до невозможности, стоит, нудит… и ведь как, зараза, напевно да мелодично нудит, подумал Алмо, явственно ощущая как очередной приступ злобности зреет где-то внизу живота, готовясь ринуться вверх, затопить шею и лицо багровым, стиснуть горло приступом…

— Короче! — прервал он эльфа. — Говори, че надо и выметайся вон! А то явился тут, понимаешь… будто у меня дел других нет!

Эльф моргнул. Удивленно.

— Возможно, я еще недостаточно хорошо овладел вашей речью, добрый человек, — начал он, — но мне казалось, что я достаточно ясно изложил…

— Короче! — рявкнул Алмо. — Так! Тряпку свою ты эту пройдохе отдал сам? Добровольно? Я тя правильно понял?

— Я настолько плохо говорю? — огорченно переспросил эльф. — Конечно же мою куртку мог отдать только я, а не кто-то иной…

— И взамен он дал тебе лук? Вот эту самую деревяшку?

— Истинно так, — подтвердил Гиль-Келаэд. — Рад, что вы все-таки поняли меня, несмотря на…

— Короче! — в третий раз повторил начальствующий над стражей Розгора. — Коли сделка ваша, как ты сам говоришь, состоялась при полном согласии и гы-гы, непротивлении сторон, причин разыскивать твоего этого… как его…

— Благородного Курб де Курза, архидоцента всех трех магических школ Гурривальского университета, — напомил эльф.

— … Вруб де Хурза у меня нет. А то, е-мыть-пилить, вам, длинноухим, — Алмо тяжело засопел, — только волю дай: на кажной сделке начнете верещать, что вас обманывают и ваще. Короче — вали прочь с глаз моих!

— Добрый человек, боюсь, вы все же не поняли меня, — вздохнул эльф. — Дело в том, что…

— Взвыздик! — заорал Кридль. — Подь сюды!

За дверью гулко затопало. Настолько гулко, что Гиль-Келаэд с легкой опаской покосился на стены и потолок — ибо по нению эльфа, подобные звуки мог бы издавать либо тролль, либо существо равных с троллем размеров… и неуклюжести. Тролли же порой и в собственных пещерах учиняют такое… взаимоотношениям же троллей и созданных человеком строений посвящен целый пласт человеческого же фольклора.

Гиль-Келаэд ошибся, но совсем ненамного — появившаяся на пороге масса в изрядно обляпанной чем-то светлым и жирным кольчуге среднестатистическому троллю по габаритам все же уступала. Возможно, судя по едва заметным среди набрякшей кожи свиным глазкам без малейших проблесков разума, не только по габаритам.

— Звали, увжам?

— Выбрось ентого нахала, — Алмо попытался ткнуть в сторону эльфа гусиным пером, но оно выскользнуло из пальцев Кридля и, мазнув чернилами по краю стола, улетело куда-то вниз. — И подальше выбрось!

— Слушсь, увжам!

Эльфы, как общеизвестно, не бояться троллей. Как правило, в случае опасности им не составляет особого труда расстрелять этих, пусть могучих, но вместе с тем и неуклюже-медлительных созданий из луков. В тех же редких случаях, когда рядом с эльфом наличествует разъяренный тролль, но отсутствует верный лук, в ход идет добрая гномья сталь… или быстрые ноги.

Но главная причина, по которой эльфы нисколечко не опасаются троллей заключена в том факте, что тролли думают — если к происходящим в их головах процессам вообще применим сей термин — чрезвычайно медленно. В отличие от Лесного Народа.

Ни в коем случае нельзя заявить, что Гиль-Келаэд был тупоумнее тролля. Просто в определенный момент у него возникли проблемы с осознанием реальности происходящего. К чести принца стоит отметить, что он отчаянно пытался с этими проблемами совладать — все время, пока Взвыздик приподнимал его на воротник, нес по коридору, выставлял на крыльцо и отточенным за многие годы практики пинком под зад отправлял в полет. Правда, на эльфах Взвыздику до сих пор упражняться не приходилось, отчего полет Гиль-Келаэда продолжался несколько дольше, чем предполагал десятник — не до середины лужи у коновязи, а локтя на три ближе к её дальнему берегу.

Зато приводнился эльф, по мнению Взвыздика, просто превосходно — ни тебе выставленных рук-ног, ни тебе воплей. Как бревнышком летел, так и плюхнулся — плашмя, подняв целый фонтан грязных брыг… загляденьице.



* * *


— А дальше?

— Дальше, — бродяга придавил большим пальцем левую ноздрю и, повернув голову, звучно просморкался. — Дальше фарс кончается. Дальше, вюнош, починает идтить одна сплошная трагедия. Такая, что у меня при одних думках о ней горло перехватывает.

— В том бурдюке, — холодно сказал паренек, — что ты, якобы незаметно для меня перетащил со стола на лавку подле себя, осталось аккурат на полторы кружки. Так что давай, сполосни винцом свое перехваченное горло и продолжай.



* * *


Народу близь занимаемых розгорской стражей хоромов в тот час проходило немного. Кроме двух друзей Гиль-Келаэда его полет удостоились лицезреть трое гномов и то ли пятеро, то ли семеро людей. Разумеется, все они тотчас — кто бегом, а кто того быстрее — бросились на помощь эльфу.

И все — кто раньше, кто мигом позже, — замерли, словно налетев на каменную стену, увидев с каким лицом встает из лужи Гиль-Келаэд. Замерли — и стояли будто каменные столбы до тех пор, пока принц и двое его спутников не скрылись из виду. А потом трое гномов и то ли пятеро, то ли семеро людей тоже исчезли — кто бегом, а кто того быстрее. Все они покинули Розгор, самое позднее, через час с четвертью. Ровно столько времени заняла у одного из людей продажа каменного дома — два этажа, красная черепица, входная дверь из мореного дуба, балкончики с перильцами — в центре Розгора, каменного же, доверху набитого товаром, амбара, а также обмен полученного золота на драгоценные камни и вексель Стреггеборского гномьего товарищества менял и ростовщиков.

Разумеется, продавал купец вышеуказанное имущество по дешевке, можно даже сказать — практически даром. Разумеется, он не прогадал — а остался в выигрыше. Очень крупном, какого не срывал ни до, не после, за всю свою долгую и отнюдь не размеренно-спокойную жизнь.

Именно в миг, когда указанный купец — почтенный негоциантус из Доктевита по прозванью Ло Вениль — что есть сил хлеща нагайкой по конскому крупу и плечам не успевших вовремя шарахнуться в сторону прохожих, покидал Розгор, в приемной зале достопочтенного Бон Виллема появился гном. Гном этот — один из трех старейшин розгорской гномьей общины, — был известен слугам градоправителя ничуть не хуже, чем стражам у городских ворот — профиль на золотых монетах, что швырнул им Ло Вениль. Потому и гном и негоциантус очень быстро попали туда, куда стремились. Вениль — на ведущий к перевалу тракт, старейшина же — в кабинет градоправителя, на имевшийся в котором стол гном, ни слова не говоря, выложил небольшой свиток.

В свитке — розовой вентодьерской бумаги, как не преминул с завистью отметить градоправитель, — очень каллиграфическим и очень изящным почерком излагалась просьба: до захода солнца обеспечить доставку в эльфийский лагерь начальствующего над розгорской стражей человека прозываемого Алмо Кридль, одного из его подчиненнных, прозываемого Взвыздиком, а также еще одного человека, именовавшего себя благородным Курб де Курзом, архидоцентом всех трех магических школ Гурривальского университета. Последний пункт списка заставил достопочтенного Бон Виллема удивленно приподнять бровь, ибо Гурриваль, как ему было доподлинно известно, являл собой забытый большинством богов городишко на побережье. За университет в нем могла сойти разве что ценимая тамошними рыбаками за дешевый и при этом не шибко разводимый эль таверна «Лихая плоскодонка», в которой оные рыбаки после пятой-шестой кружки и принимались читать всем желающим и нежелающим лекции. Тема лекций не менялась уже лет триста: сегодня в моих сетях больше дыр, чем вчера, потому что из них ушла та-а-акая рыбина…

Достопочтенный Бон Виллем внимательно прочитал свиток от начала до конца, затем от конца до начала… затем вновь от начала до конца и в итоге понял лишь одно — просьб, более походящих на категорический приказ, ему доселе видеть и слышать не приходилось.

Попытка прояснить суть дела у доставившего послание гнома с треском провалилась — клятый нелюдь либо и в самом деле ничего не знал, либо упрямо не желал делиться имеющимся у него знанием с достопочтенный Виллемом. Минуты через три его однообразные «не знамо», «мне сказали — я принес», «они велели ждать ответ» наскучили градоправителю и он, прозвенев колокольчиком, приказал явившемуся слуге:

— Проводи почтенного старейшину в приемную залу и пошли кого-нибудь за Кридлем, НЕМЕДЛЕННО! Да, и пусть Ния тоже ко мне подыметься!

Слуги у достопочтенного Бон Виллема были вышколены хорошо — правда, заслуга в этом была не столько самого градоправителя, сколько его супруги, только что упомянутой Нии — и превосходно умели не только разбираться в интонациях хозяйского голоса, но и подыскивать этим интонациям подходящие словесные эквиваленты. В данном случае эквиваленты виллемовскому «НЕМЕДЛЕННО» были подобраны такие, что пыхтящий, словно загнанный жеребец, Алмо предстал пред тестем всего лишь на минуту позже тещи — хотя последней надо было все лишь подняться с первого этажа на третий. Тогда как Кридлю — дождаться мальчишку-гонца, а затем и самому преодолеть добрых четыреста саженей отделявших хоромы стражи от ратуши.

Не будет преувеличением также отметить, что Ния Виллем обладала ничуть не менее — а возможно даже и более — острым умом, нежели её супруг. По крайней мере, воспоминание о недавнем визите придурковатого эльфа им вдвоем удалось вытрясти из дырявой памяти Кридля довольно быстро. Затем Алмо, успевший за время допроса превратится из Кридля запыхавшегося в Кридля донельзя перепуганного, был вытолкнут за дверь, потому как и теще и тестю было очевидно — дальнейший ход семейного совета в присутствии зятька нужды не испытывает.

— Что будем делать, Боня?

Последние три с лишним десятка лет достопочтенный Виллем тщетно пытался изгнать из лексикона супруги это, когда-то весьма импонировавшее ему обращение. Однако стоило Ние чуть забыться… впрочем, сейчас и сам градоправитель не обратил на «Боню» ровно никакого внимания.

— Что, что… будто я знаю «что»? — проворочал он, обходя стол и устало падая в кресло. Допрос Алмо проходил нелегко и пару разБон почти всерьез пожалел, что не может прописать зятю испытанное средство для укрепления памяти — сеанс у городского палача.

— Угораздило ж… родственничка! И ведь говорил я тогда…

— Можно подумать, у нас выбор был великий, — фыркнула Ния. — Женихи стаями так и вились…

— Стаями не стаями, — вздохнул Бон, — а ушлых да небрезгливых… могли б чуток обождать. А этот… из грязи вытащили, на теплое место усадили, так теперь еще и сопли за ним подбирай! И-эх!

— Надеюсь, — ледяным тоном осведомилась супруга, — ты не собираешься избавиться от него, воспользовавшись поводом в виде этого…неимоверного по наглости требования?

— Конечно ж нет! — с негодованием воскликнул Бон. — Этим… этим… недочеловекам…

— Ведь если ты спокойно подумаешь, — вкрадчиво произнесла Ния, — то согласишься, что Алмо не так уж и виноват. Он, признаю, не блещет умом… но с другой стороны, если мы не будем постоянно указывать этим существам на подобающее для них место…

Бон Виллем тяжело вздохнул.

— Пока на королевском троне сидит…

— Ш-ш-ш…

— … наш пресветлый, да продлятся его дни, король Вар-А-Гусль IV, я, скромный слуга его, обязан руководствоваться в деяниях своих королевской волей, а не личными помыслами! — косясь на портрет монарха, нарочито громко произнес градоправитель.

— Воля же королевская ясна — Величество желает, дабы язычники лесные и подгорные приобщались к чудесам истинных богов не огнем и сталью, а через восхищение дарами, кои боги наши неизбывной доброте своей роздали возлюбленным детям своим.

Слухи, что в рассылаемых двором королевских портретах имеется некое искусно вплетенное заклятье, пробуждающееся при определенных звуках — например, «король», «трон», «наследник», «заговор» и так далее, — передавались среди чиновничьего сословья уже не первый век и сходить на нет отнюдь не собирались. Последнему обстоятельству весьма способствовала Тайная Королевская Стража, служащий которой и придумал впервые сей слух, за каковую придумку был одарен денежной премией и рекомендацией к повышению.

— И как же именно ты намерен исполнить королевскую волю? — уперев кулаки в бока, осведомилась достопочтенная градоправительница.

— Как намерен, так и исполню, — ворчливо отозвался Бон Виллем. — Может быть… скорее всего, придется отдать длинноухим этого дуракастражника… Взывика или как его там… потому как поймать мошенника вряд ли удаться. Сначала, разумеется, я дам этим… лесовикам, — градоправитель брезгливо покосился на стол, — дам им понять, чтобы они отучились составлять писульки, выдержанные в подобном стиле. Хе. Если хотят чего просить, пускай не присылают всяких заросших шерстью коротышек, я являются сами… сюда, в мою приемную залу… и ждут, пока я смогу их принять… да, — закончил Бон Виллем и потянулся за колокольчиком.

За следующий час Бон, Ния и вызванный достопочтенным градоправителем старший писарь извели почти три дюжины бумажных листов, прежде чем итоговый результат устроил их как внешним видом, так и внутренним содержанием. Надо сказать, что писарь и в самом деле постарался — для человеческого взора его работа почти не уступала творению эльфийского каллиграфа. Тем обиднее было бы для почтенного писаря узнать, что старался он зря. Совсем зря.

Эльфы не стали разворачивать доставленный им свиток — его возможно содержание было им абсолютно не интересно. Для них имело значение лишь одно — окажутся ли три нужных им человека под сенью лесных крон до момента, когда с этих крон исчезнет последний луч заходящего солнца или же не окажутся.

Трое людей так и не появились.

Солнце зашло.

Закатная заря еще не успела отгореть, когда в четырех человеческих городов-анклавов исчезли и эльфы и гномы. Все.

Двоих градоправителей это событие удивило и насторожило настолько, что они приказали запереть ворота, обычно гостеприимно распахнутые в ожидании припозднившихся путников, и удвоить ночную стражу. Третий — розгорский — удивился куда меньше, но ограничился лишь запиранием ворот. Четвертый же не обеспокоился вовсе — эльфы и без того недолюбливали человеческие постройки, предпочитая проводить ночь в лесном лагере неподалеку от города, ну а гномы… да мало ли что стукнет в квадратные головы этих бородатых коротышек?

Впрочем, действия или бездействия градоправителей никакого влияния на дальнейшие события не возымели.

Час предрассветный, час, когда луна уже скрылась за едва различимой черной кромкой горизонта, а свет далекой зари еще едва-едва подсветил небо. Час, когда ноги — словно две дубовые колоды, а веки — словно мешки с песком. Когда из-под лесных нахохлившихся деревьев выползают языки тумана — этот час стражи на стенах именуют «собачьим» и частенько лаются меж собой за право спать в сей час под теплым боком знакомой девки, а то и законной жены.

Эльфы же называют его Часом Волка.

Будь хоть один из стражей на стенах эльфом — пусть бы даже не чистокровным, а хоть полукровкой или даже квартеронцем, найдись такой страж — наверняка бы выронил копье, стекленеющим от ужаса взором глядя, как встает над лесом призрачная тень, впитывает клочья тумана седая шкура и вспыхивают звезды-глаза.

Пришел Час Волка — и Белый Волк поднялся над лесом. Яростно сверкнул желтым огнем звездных глаз, нетерпеливо переступил с лапы на лапу… и, задрав морду к перечеркнувшей небо дымке Великой Тропы, беззвучно завыл.

И так же беззвучно на стены четырех городов пришла смерть.

Магия Лесного Народа умеет дарить жизнь — щедро, не скупясь. Но забирать жизнь она умеет тоже — куда как неохотнее, однако умеет. Стражники на стенах умерли быстро и бесшумно — ни одно копье не лязгнуло, выскальзывая из враз похолодевших пальцев, ни одна кольчуга не издала предательский звон, когда её владелец, пошатнувшись, начал оседать на камни.

Потом смерть соскользнула со стен и потекла вдоль улиц — жадно выглядывая из-за плеч тех, кто подхватывал роняемые копья и кренящихся стражников. С ними она входила в дома и там — там смерть начинала говорить. Разно — шипением рассекаемого острейшей сталью воздуха, легким посвистом стрелы, глухим шлепком, когда эта стрела вонзалась в податливую плоть, бульканьем вспоротого горла или тяжелым стуком капель о доски пола. Смерть говорила разно, но смысл её речи был один: я приш-ш-шла!

Приди смерть с людьми — и она б отметила свой путь в ночи яркими кострами пылающих домов. Но смерть пришла с Эльфами, а Лесной Народ огонь не любил.

Лишь в одном из четырех городов смерти пришлось на миг сдержать свой бег — в Намсуре, в гостином дворе, на втором этаже, мирно спавший в лучших тамошних апартаментах маг школы Воздуха вдруг резко сел на кровати, когда холодный, словно лунный свет, клинок коснулся его груды. Встал, недоуменно жмурясь — о сердечных болях он доселе знал лишь понаслышке и главным их источником почитал женское кокетство — распахнув дверь, вышел на крохотный балкончик. И замер, глядя как стройные силуэты мелькают меж строений — а дальние, у городских стен, дома дрожа, расплываются черно-багровыми тенями. Маг замер — на миг — затем вытянул руку: ослепительно-голубая молния с треском рванулась от его ладони и зазмеилась вдоль улицы. Те, кого она задевала, разом теряли изящную стройность и начинали биться, корежиться в жутком подобии пляски. Но задевала молния не всех, далеко не всех и запнувшаяся, было, на миг смерть прыгнула навстречу, прошуршав в воздухе совиными перьями двух десятков стрел. Нашла, ударила и отшвырнула назад в комнату тело, сразу ставшее похожим на утыканную швейными иголками тряпичную куколку.

Эльфийские боевые стрелы убивают мгновенно. Почти — умирая, маг успел улыбнуться.

О происшедшем жители Четырех Королевств узнали довольно скоро. Конкретнее — утром следующего дня, когда появившиеся словно ниоткуда гномы принялись деловито выкладывать перед четырьмя королевскими дворцами нечто, напоминающее коконы гусениц. Коконы были зеленые и довольно разнообразные по части размеров — ведь их содержимое тоже было разным. Самому младшему «содержимому» было всего два месяца и три дня, восьмилетие же самого старшего должно было праздноваться послезавтра.

Они были очень разные — но сейчас, лежа в своих травяных колыбельках, совершенно одинаково улыбались одному и тому же чудесному сну. Сонный морок был очень нестоек, он таял от одного лишь прикосновения к колыбельке. Проснувшийся малыш чаще всего начинал плакать, те же, кто был постарше — сквозь слезы требовать немедленно вернуть обратно волшебную поляну, цветы и сказочных зверей.

В Карампе громче все прочих ревела четырехлетняя девочка — очаровательная золотовласая и голубоглазая малышка розовом платьице. Малышка была племянницей Его, милостью Истинных Богов Величества Короля Карампы, Князя Паски, Верхней Нелии и Западного Предела, Великого Герцога Чжилийского и прочая и прочая, Юлирема XII. Король Юлирем очень любил своего младшего брата — качество, среди королей встречающееся достаточно редко — и потому, узнав, что для малышки Найгелики он с прошлой ночи стал самым близким родственником, Его Величество изволили гневаться. Гневался Король Юлирем так, что даже в дальнем от монарших покоев крыле дворца часовые начинали опасливо коситься на сыплющуюся с потолка побелку.

Впрочем, спустя пару часов король успокоился настолько, что позволил придворным собрать с ковра обрывки переданного гномами свитка, сложить их, переписать послание на целый — пока еще — лист бумаги и поднести указанный лист ему. После чего Его Величество вновь изволил разгневаться, а Второй Хранитель Третьей Королевской Залы мысленно порадовался собственной предусмотрительности — не прикажи он снять с разорванного свитка две копии, пришлось бы вновь ползать по ковру, а с его-то ревматизмом…

Схожие сцены разыгрались в эти часы в королевских замках всех Четырех Королевств — исключением стал лишь король Фах, прозванный «Рассудительным». Как видно, прозвище свое король носил вполне заслуженно — Фах не только не изорвал элфийское послание в клочья, но и с первого раза прочитал его до конца.

Неудивительно, что на спешно собравшемся через восемь дней Совете Четырех Королей именно Фах попытался высказать мысль, что, возможно, с лесными дикарями, кровожадными исчадиями преисподней, чьи лапы обагрены невинной кровью по самые коренные клыки… в общем, с этими эльфами стоило хотя бы попробовать наладить нечто вроде диал…

Дальше развить мысль король Фах не смог, потому что трое его собратьев по профессии наперебой принялись объяснять ему, что время разговоров прошло, что его династия сидит на троне всего лишь второй век, что целых одиннадцать дворянских родов в его королевстве имеют ничуть не меньшие права на трон. И потому, если король Фах не заткнется, не поддержит единогласное решение Совета… и не начнет быстро выполнять ту часть единогласного решения, где говорится о новом налоге на военные нужды… и посылке части армии в спешно сколачиваемый карательно-экспедиционный корпус, то упомянутый корпус перед походом может поразмяться где-нибудь по эту сторону Седых Гор.

Как уже было сказано выше, прозвище «Рассудительный», король Фах носил вполне заслуженно. Фах Понятливый, впрочем, звучало бы в тот час ничуть не хуже.

Ровно через двадцать семь дней после Совета Королей первые солдаты тридцатисемитысячного карательно-экспедиционного корпуса спустились с Перевала Седых Гор. Поправка — за день до них на землю Лесного Королевства ступили копыта авангардной конницы, переброшенной магами. Командующий Корпусом великий коннетабль Наккавей Тамальский не без оснований опасался эльфийской атаки в момент схода с перевала и именно потому без колебаний пошел на столь дорогостоящее дело, как переправка нескольких кавалерийских отрядов с помощью телепорта.

Атаковать эльфы не собирались. По крайней мере, атаковать так, как этого ждал от них лучший меч Четырех Королевств.

Эльфы исчезли. Растворились в зеленом море. О том, что они есть, напоминали лишь стрелы. Стрелы, торчащие из тел фуражиров, разведчиков, часовых…

Люди же пускали в ход Магию Стихий. Особенно усердствовали жрецы Роа — дымные столбы вокруг стали для солдат привычными, как и горячая зола под сапогами. Огонь впереди, огонь вокруг… выжженное дочиста пепелище не послужит убежищем длинноухим! Особенно если Воздух унесет пепел прочь, Вода покинет когда-то плодородную землю, а молнии Астрала сплавят её в камень.

Маги справлялись со своей работой отлично — но вот только…

С тридцатисемитысячной армией можно сделать многое. Можно бодро маршировать вглубь Запретного Леса, с радостью сознавая, что каждый твой шаг — это шаг туда, где еще не ступала нога человека. Можно строить эту армию рядами, колонами, по пять раз на день отрабатывая перестроения из походного порядка в боевой, захождение на-аправо-о, и прочие радующие глаз артикулы.

Можно даже заставить солдат ежедневно до зеркального блеска начищать кирасы, шлемы, пряжки — дабы на измазанной сажей фигуре сверкало хоть что-нибудь кроме зубов.

Единственно, чего совершенно точно не стоит даже пробовать — это оставлять армию без кормежки.

Поначалу предполагалось, что снабжать карательно-экспедиционный корпус будут обычным путем, то есть — телегами и возами. Поначалу также предполагалось, что гномы, убоявшись продемонстрированной корпусом мощи, не станут чинить препятствий указанным обозам.

Препятствий гномы чинить и в самом деле не стали — а вот пошлину за проезд потребовали. Особую. Такую, что зерно в мешках, едва преодолев перевал, начинало стоить самую малость поменьше своего веса в меди.

Увы, ценность эту оно сохраняло недолго — лишь до мига, когда тонкая стрела, рассержено шипя, не собьет наземь начавшего было привставать возницу. Потом бритвенно-острый клинок вспорет мешковину и зерно желтым ручейком потечет на тракт — и ни одна из кружащих в небе птиц не соблазниться им. Птицы не хуже людей знают, сколь смертоносны эльфийские яды.

Обозы гибли один за другим — и день и ночь рыскавшие вдоль тракта кавалерийские «летучие отряды» ничего не могли поделать. Проклятые эльфы, как оказалось, и по пеплу умели ходить словно по прежним зеленым дубравам — быстрее ветра и не потревожив при этом ни единой пылинки.

Тогда на помощь вновь пришла магия — и тут-то великий коннетабль с превеликим неудовольствием обнаружил, что создать и метнуть во врага сотню огненных шаров, оказывается, бывает куда проще и отнимает у мага куда меньше сил, чем сотворение из песка мало-мальски сносной пайки для десятерых. А если маг при этом еще и ошибется, путаясь в слогах непривычного ему заклинания…

С порталами же, сквозь который обозные телеги могли б прибывать прямиком в лагерь Наккавея, дело обстояло еще хуже.

Армия шла — а полагающийся ей суточный паек с каждым шагом становился все меньше.

Но армия шла — вглубь эльфийских лесов.



* * *


— Довольно!

Молодой человек медленно стянул свой черный берет и принялся обмахиваться им, на манер веера.

— Дальнейшее уж точно ведомо всем. Про то, как корпус дошел до Лунной Гавани, про битву в ночи, по то, что из тридцати семи тысяч назад вернулось лишь шестнадцать человек, да и тех пришлось выкупать из гномьих шахт. Про то, как…

В этот миг старик почувствовал, как что-то холодное скользит вдоль его ладони… обвивается вокруг запястья… скосив глаза вниз, увидел белую цепочку, тянущуюся от ножки стола к его руке…

— «Филин»! — взвыл бродяга, словно угодивший в капкан волк. Вскочил, дернул что было силы — но столы в «Трех Черепушках» были большие и тяжелые. — Слухач проклятый… ну, дай только до твоей глотки дотянуться.

От вопля толку было больше — сразу пятеро завсегдатаев трактира направились к столику, причем в здоровенных лапах крайнего правого уже посвистывала, уверенно рассекая воздух, увестистая ясеневая дубинка.

Дубинки у паренька не было. У него было кое-что получше и именно это самое «получше» он и пытался развернуть печаткой наружу.

— Королевская Воля!

При этих словах пятеро драчунов-добровольцев, дружно подались назад… затем еще дальше… растворились в толпе соратников и прихлебателей. Наполнявшая же «Три Черепушки» толпа рассеялась с просто-таки удивительной скоростью.

— И что теперь? — безнадежно осведомился бродяга.

Молодой тайный стражник еще раз внимательно оглядел трактир.

— Думаю, — медленно сказал он, — этот вопрос ты задаешь не по адресу. Тебе стоило б задать его эльфам, которые упорно отказываются садиться за стол переговоров — пока мы не доставим тебя. Знаешь, Зигги, ведь твои приятели-эльфы до сих пор помнят о тебе — не знаю, уж, чем ты на самом деле так насыпал им соли на хвост…





* * *


Лес. Залитая солнцем поляна.

Щурясь от яркого света, старик медленно растирал запястья. Везли в кандалах недолго и потому толком опечататься в кожу проклятые железяки не успели. Гнали… хорошо так гнали, лошадей не жалея… могли бы хоть чуть, самую малость, самую распослеподнюю капелюшечку чуть меньше торопиться, тоскливо подумал бродяга.

Сколько же лет он жил в страхе перед этой минутой? Полжизни? Больше…

Зигольд Вранек, мошенник, вор, лжесвидетель и святотатец — долго же ты шел на эту поляну. Ох и долго. Почитай, с того самого дня, как, растянувшись на черепице и холодея от одной лишь мысли о случайном шорохе, вслушивался в ленивый диалог двух тайных стражников, наряженных для засады в мансандру Марыши-Чернушки. Счастье, что решил он устроить сюрприз, явивший к девке не по лестнице, а на манер Зимнего Деда — из окна. Счастье вдвойне, что стражники оказались нерадивыми и, отведав Марышкиного дзябского — а может и не только его — стали столь же несдержанны в речах, как и он в тот злополучный час, когда пообещал клятой девке эльфийскую обновку.

Тогда, на крыше, он узнал, что отныне покоя ему не будет. Потому как Тайная Стража — как и её собратья в иных Королевствах — прочла послание Лесного Народа едва ли не прежде своих монархов, но в отличие от королевских особ, не прерываясь на приступы гнева и очень, очень внимательно. Он узнал, что выдачу мошенника, обманувшего их принца, эльфы называют непременным условием для начала переговоров. Еще он узнал, что эльфийская куртка стала для него проклятьем и спасеньем — стоит хоть на миг снять её и заклятья доброй дюжины магов пригвоздят его к месту…

Он узнал, что за голову его назначена награда, за которою любой из его тогдашних «друзей» — да что лукавить, и он сам — отдал бы хоть эльфам, хоть оркам на мясо не то что родную мать, но и свою левую руку придачу.

И он понял — уже тогда — что когда-нибудь этот бег закончиться… лесной поляной.

Снять ставшую самой жгучей и опасной в Четырех Королевствах куртку он не мог. Не мог он и исчезнуть из Королевств, уплыть на одной из пузатых торговых когг за Три Моря, к желтоглазым, не знающим истинных богов котольцам или на юг — к джунглям, кишащим дикими гоблами, где золото, черные опалы, и тысяча и одна болезнь в тамошнем воздухе и воде.







А мигом позже он забыл обо всем, пытаясь сквозь солнце и так некстати хлынувшие из глаз слезы разглядеть лицо неторопливо идущего через поляну эльфа. Зачем? Старик не знал — ведь в памяти его давно уже стерлись те черты… и потом, разве это важно? По-настоящему важен лишь лук в руках эльфа, с которого вот-вот сорвется…

Эльф остановился в полушаге от человека. И только в этот миг изумленный бродяга понял, что эльф улыбается.

— Ну наконец-то! — весело пропел Гиль-Келаэд. — Вот обещанный мной лук — а теперь, добрый человек, верни, пожалуйста, мою куртку!