Отравленный памятью [Лина Манило] (fb2) читать онлайн

Отравленный памятью Лина Манило

Пролог

Каждую ночь, каждую чёртову ночь вот уже пять лет я вижу один и тот же сон, и это, наверное, не закончится никогда. Он преследует меня, стОит только закрыть глаза, разрушает хрупкие остатки сознания, отзываясь внутри гулкой болью. Я — сосуд, наполненный вязкой тоской по несбывшемуся до краёв. Она плещется во мне, сжимает сердце так, что подчас невозможно дышать. 2

Грёбаная память, она, словно осколок стекла врезалась в мозг, а впитавшись в кровоток, путешествует по моим венам.

Наверное, больше всего на свете я хочу, чтобы это прекратилось и мечтаю, чтобы не заканчивалось никогда. Будто извращённое удовольствие получаю, переживая раз за разом одно и то же.

И вот снова, сдавшись под натиском усталости, пытаюсь уснуть, а разноцветные картинки мелькают перед глазами, что взбесившиеся цирковые лошади. Я заведомо знаю, насколько больно будет на рассвете, но мой разум давно уснул, породив толпы чудовищ, и с этим уже вряд ли получится что-то сделать.

Рабам памяти не пристало менять своих хозяев.

* * *

— Арчи, не надо! — Нат пытается увернуться от моих рук, жадно хватая ртом воздух между приступами истерического хохота. — Я сейчас умру! Ты меня точно доведёшь, умру от смеха.

Но что бы она ни говорила, я на сто процентов уверен: моя девочка в полном восторге. Она любит мои прикосновения, пусть сейчас и всеми силами пытается указать на обратное.

— Не выдумывай, — шепчу ей на ухо, оставив попытки защекотать до смерти, и крепко прижимаю к себе. Она такая тёплая, родная. Второй такой нет на всём белом свете, сколько не ищи. — Ты никогда не умрёшь, а иначе, что со мной будет? Прежде, чем городить чушь, подумай о ближних своих, что жизни своей без тебя не представляют.

На секунду Нат замирает, как пойманная в силки птица, но через мгновение расслабляется и утыкается носом мне в ключицу. Чувствуя её тихое тёплое дыхание на своей коже, понимаю, что счастливее в этой жизни вряд ли ещё буду.

Мы сидим, обнявшись, несколько невыносимо сладких мгновений, а ласковый ветер, кажется, потерялся в отливающих медью волосах Нат. Мне никогда не встречался подобный оттенок: яркий, богатый, словно дорогой бархат насыщенного красного цвета. Так выглядели, наверное, мантии королей. И пусть Наташа, скорее убьёт меня, чем позволит назвать себя принцессой, но думать-то она запретить не сможет.

— Мне нужно идти. — Тихий шёпот нарушает тишину, и я скриплю зубами от досады. Ей снова нужно идти, и так бывает каждый раз. Нат не умеет отдыхать, не сидит на месте — в этом вся она: порывистая, страстная, рисковая. — Меня ждут. Ты же понимаешь?

Этот вопрос не требует ответа, потому что мы понимаем друг друга. Но как же иногда сложно это даётся.

Тяжело вздыхаю, медленно расцепив руки и выпуская Нат на свободу. Не хочу её удерживать, не хочу неволить — мы слишком давно знакомы, слишком велико доверие между нами, чтобы позволять себе такие выходки.

— Не злишься? — Она кажется встревоженной. Впервые Нат, будто не желает уходить, но я протягиваю руку, мягко касаюсь бархатистой кожи на загорелой скуле, покрытой россыпью веснушек, загрубевшими от многолетней работы с моторами пальцами.

— Почему я должен злиться? — стараюсь, чтобы голос казался спокойным, хотя внутри бушует пожар. — Ты так этого хотела. Научиться управлять вертолётом — твоя давняя мечта, поэтому даже не думай, а просто делай то, чего так долго хотела.

— Спасибо, Арч. — Счастливая улыбка озаряет красивое до боли в глазах, идеальное лицо. Нат закатывает рукав лёгкой клетчатой рубашки, обнажая довольно свежую татуировку — тонкая шпага, увитая тёмно-фиолетовыми и голубыми розами. — Отвезёшь меня?

Мы едем на окраину города, к старому аэродрому, где проходят занятия аэроклуба. Я всю дорогу мечтаю, чтобы небо заволокло тучами, и город затопило внезапным ливнем. Пусть хоть это остановит Нат, но солнце обжигает кожу, и даже ветер утих.

Полчаса быстрой езды и мы на месте. Торможу у сетчатого забора, за которым, я вижу, бегают и суетятся люди в рабочих комбинезонах, а инструктор отчитывает какого-то нерадивого сотрудника. Мне не нравится это место, мне не нравятся эти люди — они кажутся скользкими и падкими до наживы в ущерб безопасности. Хочется, не говоря лишних слов, въехать на территорию взлётной площадки на мотоцикле, снося по пути все препятствия, и разворотить здесь всё к чертям, но Наташа никогда не простит подобной выходки. Приходится терпеть, скрипя зубами.

Сегодня должен быть её первый полёт — самостоятельный, без инструктора. Нат так долго этого ждала, так стремилась к заветной цели, что противиться не имею права, хотя и мечтаю о том, чтобы сгрести её в охапку, перекинуть через плечо и увезти отсюда к чертям собачьим.

— Арч, послушай, — говорит Нат, когда мы оказываемся на месте.— Я слишком сильно тебя люблю. Никогда об этом не забывай, хорошо?

— Что с тобой? — удивляюсь, потому что, обычно, таких слов от неё не дождёшься. Неужели так сильно нервничает?

— Всё в порядке, не выдумывай. Просто мне не по себе: вдруг облажаюсь? Очень боюсь опозориться, вот и несу ванильную чушь.

Она отводит глаза и наматывает на палец прядь, горящих на солнце ярким пламенем, волос.

— Ты? — Я не верю своим ушам. Как такое вообще может быть, чтобы Нат была в себе не уверена и боялась провала? — О чём ты, Огонёк? Когда с тобой такое было в последний раз? У тебя всегда всё получается.

— Не называй меня так! — вскрикивает, хлопает меня по плечу и смеётся. Весьма больно, между прочим, бьёт. — Ох, нужно идти. Чёрт! Время! Заболтал меня совсем.

— Нат, слушай. — Обнимаю её за плечи, зарываюсь носом в наполненные светом длинные пряди. Они пахнут сиренью, диким мёдом и мечтами. — Если не хочешь идти, то не надо. Гори оно всё синим пламенем. И денег не жалко, ничего не жалко. Не хочу, чтобы ты переживала, это больно. Ты боишься, так нельзя. Сколько раз тебе говорил: неосознанному страху нужно доверять — он иногда самый лучший советчик.

— Сама не понимаю, что со мной творится, — произносит и, выпрямившись, целует меня. Мягкие губы, только коснувшись моих, дарят ощущение покоя и заставляют кровь бурлить. — Но я должна. Ради себя самой должна, потому что нехорошо бросать мечту из-за сиюминутной блажи. Но не скрою, волнуюсь. Это же нормально, да?

— Наверное. Но ты уверена, что готова сама летать? Может быть, лучше ещё парочку уроков с инструктором? — Беру в руки её лицо и пытаюсь найти на дне глаз причину её паники. — Я заплачу, не проблема.

Наташа кривится, морщит очаровательный носик. Знал, что будет возмущаться — она слишком самодостаточная для того, чтобы позволить оплачивать свои прихоти.

— Не надо. — Решительно мотает головой, и это означает, что переубедить её не под силу ни одной живой душе. — Я пойду, время.

— Торопыга, — улыбаюсь, целуя её в солнечную макушку.

— Не торопыга, а пунктуальный человек. — Поднимает в назидание палец вверх, чтобы я уж точно запомнил, кто есть кто.

Она такая смешная сейчас, с лихорадочным румянцем на загорелых щеках, с ярким блеском в лазоревых глазах, что не сдерживаюсь и целую её в губы — страстно, отчаянно, как в последний раз. 2

— Иди уже, пунктуальный человек. —Выпускаю Нат из объятий, хотя, чёрт возьми, это самое последнее в жизни, что хочется делать.

Она кивает, вмиг став серьёзной и деловито собранной.

Смотрю, как постепенно её силуэт растворяется в предрассветной дымке, хотя на улице солнечный полдень. А в ушах звучат слова: "Я слишком сильно тебя люблю. Никогда об этом не забывай".

Следующим кадром в моём воспалённом сознании всегда всплывает вертолёт. Его лопасти крутятся, рассекают воздушные потоки. В реальности я не видел его, но во сне он всегда взлетает, унося с собой мою Наташу, чтобы больше никогда не спустить на землю.

А потом, как это часто бывает во сне, грань реальности стирается, и вот уже на смену железной птице приходит птица настоящая. Огромный не то орёл, не то беркут, летящий по небу, равномерно взмахивая огненными крыльями, а за ним волочится, расчерчивая сумрачный купол, аспидный дымный след.

Во сне я всегда бегу за птицей, в тщетной попытке догнать, понять, усвоить. Мне хочется знать: почему? Почему она забрала мою Наташу? Но и во сне, и в реальности в ответ слышу лишь тишину.

1. Арчи

Святая покрышка, что я несу? Надо срочно ещё выпить.

Она кладёт руку на хромированную барную стойку и принимается постукивать по ней кроваво-красными ногтями. Перевожу взгляд на бармена, на лице которого читается плохо скрытое отвращение. Наш Костик давно и плотно женат, поэтому мои сменяющие друг друга в красивом хороводе подружки его бесят, чего он даже утаить не пытается. Ухмыляюсь, салютуя ему пустым стаканом. Пусть лучше делом займётся, а не бросается в меня уничижающими взглядами. Костик морщится, но стакан принимает и молча наполняет его новой порцией алкоголя.

— Это из-за того случая? — Замечаю, как сочувствие плещется в красивых глазах. Вот же гадство. В этом городе все, что ли, в курсе о «том случае»? — Но ведь уже пять лет прошло! Неужели до сих пор её любишь?

Если бы не мои принципы, то уже на её хорошеньком личике красовался кровоподтёк, но я женщин не бью. Хоть некоторые прямо напрашиваются.

— Прекращай, хорошо? — Выпиваю залпом виски, в то время как девушка, явно сообразившая, что сказала полную хрень, принимается помешивать трубочкой свой коктейль. — Какого чёрта суёшь свой нос, куда не просят? Это в любом случае не твоё дело, поняла?

Она кивает, не глядя на меня. Ну, почему эта дура не смолчала? Что же все эти идиотки вечно лезут со своими вопросами? Неужели нельзя разговаривать о погоде там, о музыке или о цветах? Почему каждый намеревается влезть своим рылом другому в душу? Загадка природы, не иначе. Чувствую как во мне начинает закипать гнев, способный довести до беды, поэтому делаю глубокую затяжку, наполняя лёгкие густым дымом. Успокаиваю дыхание и постепенно прихожу в норму. Костик, сузив глаза, следит за мной, зная, каким дерьмом бываю в гневе. Никому не нужны неприятности, которые я способен им устроить.

— Арчи, извини, пожалуйста, — жалобно просит девушка, чуть не плача. Я почти её не слышу, настолько громко играет музыка, но неплохо умею читать по губам. — Я не хотела, не злись, пожалуйста.

— Проехали, — говорю, дотрагиваясь пальцами до её щеки. Девушка на секунду замирает, но потом расслабляется, чувствуя себя прощённой, и блаженно прикрывает глаза. — Не возражаешь сменить обстановку и оказаться в более спокойном месте? Могу предложить своё скромное обиталище в качестве нового места дислокации.

Знаю, что она уже готова ехать за мной, куда придумаю, но спросить-то я должен — не зверь же всё-таки и не насильник.

— Но тут так весело! — лепечет, сглатывая слюну, когда касаюсь губами ямочки между выпирающими худыми ключицами. Чувствую, как бьётся лихорадочно её пульс. С каждой секундой девушка всё тяжелее дышит, а пышная грудь под тонкой майкой вздымается и опадает. Уверен, что и сердце её сейчас колотится с бешеной скоростью. Ещё немного и в воздухе отчётливо запахнет сексом.

— Арчи, салют, лысый чёрт! — кто-то орёт мне в самое ухо, обнимает за шею, похлопывает по плечу. — Не знали, что ты собирался сегодня в "Бразерс".

Девушка резко отстраняется и чуть со стула не падает, словно её ледяной водой окатили, а я фокусирую взгляд на тех, кто топчется рядом, смеётся.

— Брэйн, Роджер, — приветствую по очереди друзей ответными рукопожатиями. — Не собирался, но решил заехать. И, как оказалось, не зря.

Девушка при этих словах отчаянно краснеет и расплывается в счастливой улыбке.

Я не стал говорить друзьям, что совсем не могу находиться один, и все мои планы провести тихий вечер наедине с телевизором рушатся о стену воспоминаний, что мучают каждую секунду. Нет, на хрен, не собираюсь тихо сходить с ума, вгрызаясь зубами в залитую слезами подушку. Уж лучше приехать в "Бразерс", напиться, снять очередную хорошенькую девчонку, провести с ней ночь и на утро ни о чём не помнить.

— Ну и молодец, — глядя на меня в упор, говорит Роджер, поглаживая рыжую бороду. — Увидимся завтра в "Ржавой банке"?

Киваю, снова переключая своё внимание на девушку, тихо сидящую рядом и во все глаза рассматривающую татуированную голову Брэйна. Тот в свою очередь улыбается, кивает ей, и парни уходят.

— Понравился? — усмехаюсь, наблюдая её растерянность. — Могу познакомить. Сама узнаешь, зачем ему тату на голове.

Она фыркает и недовольно кривится, а я снова подзываю Костика, чтобы повторить заказ. Огненная жидкость обжигает горло и расплавленным металлом растекается по кровотоку, ускоряя сердечный ритм. Выпивка и секс — именно то, что мне нужно, особенно в последние пять лет.

Я стараюсь не задумываться, в кого в скором времени превращусь — отупевшего алкаша без копейки в кармане, брошенного всеми. Но пока ещё могу себя контролировать, буду жить так, как хочется.

— Ну, что? — спрашивает девушка, хитро поглядывая на меня из-под наполовину опущенных ресниц. — Предложение ещё в силе?

На секунду задумываюсь: я же, к чёртовой матери, забыл, что там предлагал ей до того, как нам помешали. Но, вспомнив, растягиваю губы в ленивой улыбке.

— Может быть. — Продолжая улыбаться, запускаю руку в шёлк волос и принимаюсь медленно массировать её затылок. — Всё будет зависеть от того, как далеко ты готова зайти. Со мной. Ты же понимаешь, о чём я? Вдруг я маньяк какой: затащу к себе в логово, изнасилую, разрублю на части и разбросаю в разных частях города. Всякое же бывает.

Снова отстраняюсь, а она молчит и смотрит блестящими глазами, как бы оценивая, согласна ли провести эту ночь в одной постели с тем, кого знает несколько часов. Медленно переводит взгляд на мою шею, покрытую плотным слоем татуировок, на широкую грудь, обтянутую тёмно-зелёной футболкой с логотипом группы Manowar. Постепенно её взгляд опускается всё ниже — проходится по голенищам высоких сапог, покрытых пылью.

— Закажи мне ещё коктейль, и сразу поедем, — наконец произносит, сглатывая слюну.

Через двадцать минут сидим в такси, которое мчит нас по направлению к моему дому, а руки девушки, имени которой так и не запомнил, лихорадочно путешествуют по моему телу. Таксист делает вид, что на заднем сидении его автомобиля абсолютно ничего не происходит, лишь изредка хмыкает, выворачивая лихо руль на поворотах.

Чувствую, что если так дальше пойдёт, то ночь перестанет быть томной, но, по сути, плевать, потому что давно уже перестал чего бы то ни было стыдиться.

* * *

Снова просыпаюсь в холодном поту, как это часто бывает в последние годы. Я напиваюсь в хлам, пытаюсь забыться, но воспоминания всё равно разрушают изнутри. Рядом сопит очередная девушка на одну ночь. Силюсь вспомнить, кто она и откуда здесь взялась, но в голове плотный туман, и только сердце предательски стучит о рёбра, причиняя физическую боль.

Ставлю босые ноги на прохладный пол, шарю вокруг ступнёй, пытаясь найти что-то, что в силах будет утолить жажду. Где-то здесь должна быть бутылка воды, но в темноте не могу ничего найти.

— Арчи, ты проснулся? — томный девичий голос разрушает хрупкую тишину. — Ещё так поздно, ложись.

Она тянет ко мне руку, проводит острыми ногтями по обнажённой спине, привлекая к себе внимание. Но я не хочу её — уже не хочу.

— Отдыхай, детка, скоро вернусь.

Она недовольно шипит и садится, и её белая кожа светится на фоне тёмного окна.

— Что с тобой? — бурчит, пытаясь поймать мой взгляд. Это довольно забавная ситуация, которая повторяется в моей жизни с завидной регулярностью. Всё-таки как не объясняй им, что они мне нужны лишь на один раз, многие не хотят до конца в это верить. Думают, наверное, что смогут чем-то удивить, и уж после этого останусь с ними навечно. Такая наивность уже даже не забавляет. — Тебе не понравилось? Я тебе не понравилась?

— Всё в порядке, милая, что ты выдумываешь? — Мне не нужны скандалы, но, наверное, по-другому сегодня не получится. — Ещё слишком рано, зачем поднялась? Утром поговорим, хорошо?

— Ничего хорошего! — вскрикивает скандалистка, спрыгивая на пол, огибает кровать и подбегает ко мне. Она голая, светлые волосы разметались по плечам, а в глазах застыли слёзы. — Зачем ты меня сюда привёз? Чтобы на утро из квартиры выставить?

Ох, очередная ненормальная. И где они этого набираются? В статьях типа «Тридцать три совета по удержанию мужика посредством масла лаванды»?

— Зачем ты всё драматизируешь? — Складываю руки на груди и, покачиваясь с пятки на носок, смотрю на разгневанную подружку. Почему многие так любят всё усложнять? — Я очень устал, правда, сегодня был трудный день, поэтому мне не нужны твои истерики. Если что-то не устраивает, то можешь прямо сейчас собрать свои манатки и проваливать отсюда, пока я окончательно не вышел из себя.

— Да как ты смеешь, чмо лысое?! — кричит почти в ярости, а мне смешно. Держусь из последних сил, чтобы не рассмеяться ей прямо в лицо — не хочу казаться ещё более отвратительным и циничным, чем есть на самом деле. — Думал, попользуешься мною и на помойку выбросишь?

— Даже и не думал тебя куда-то выбрасывать. — Мне действительно непонятно, что в её хорошенькой голове творится. Какая ещё помойка? — Просто разойдёмся как взрослые люди. Тихо и спокойно.

— А если я не хочу? — смотрит на меня печальными глазами и как-то даже съеживается, что ли?

— Не хочешь расходиться без скандала? Я заметил. Так же хорошо всё начиналось. Думал, ты вменяемая.

— В смысле?

— Только последние идиотки скандалят после секса. Всё так хорошо начиналось. Ты миленькая, может быть, я преступил через свои принципы и переспал с тобой ещё пару раз, завтра, например. А сейчас придётся тебя выгнать.

— Нет! — взвизгивает красотка и закрывает лицо руками. Так, ещё немного и она разрыдается, а этого вообще не выношу. — Я не хочу уходить от тебя. Неужели тебе не понравилось со мной? Неужели тебе не понравилось? Мне казалось, у нас был прекрасный секс, ты был доволен же, да? Так зачем расставаться? Могу остаться здесь... 4

Если я когда-нибудь пойму природу такого мазохизма, то стану на одну сотую процента счастливее.

— Слушай, девочка, я не собираюсь с тобой жить. Вообще ни с кем жить не собираюсь, уяснила?

— Это всё из-за неё? Арчи, но ты же не можешь заживо себя похоронить!

Ага, эта, значит, у нас доморощенный психолог. Ума, наверное, в Интернете набиралась.

Она смотрит на меня участливо, как на больного, а мне хочется намотать её светлые волосы на кулак и хорошенько приложить о дверной косяк. Несколько раз медленно вдыхаю воздух, наполняя им лёгкие, в попытке успокоиться. Но если она хоть ещё одно слово в этом направлении скажет, я точно её придушу.

— Так, милая моя, собирай свои грёбаные шмотки и катись туда, откуда пришла. И насрать, что сейчас ночь — вали!

— Ты не можешь так со мной поступить! — вопит, мгновенно превратившись в разъярённую тигрицу. — Я тебе не девка гулящая!

— Когда с первым встречным трахаться ехала, видно, забыла об этом. Проваливай, в самом деле. У меня от тебя голова трещит.

Стои?т, широко открыв рот, и часто-часто моргает. Такая потешная, впрочем, не потешнее десятков других. Иду на кухню, чтобы не мешать ей собраться, наливаю себе виски и через несколько минут хлопок двери — резкий, оглушительный — заставляет на секунду съежиться, но следующим приходит облегчение.

2. Кристина

Сначала до слуха доносится жужжание телевизора, радостный возглас и в завершение — топот маленьких ножек по полу. Обычное утро выходного дня — ничего не поделаешь.

— Мама, мамочка, поднимайся! — Тонкий голосок единственного любимого мужчины врывается в сознание на бешеной скорости, отдаётся эхом и разрушает хрупкие остатки сна. — Там такое! Мамуля, ты ещё спишь, что ли? Вставай, вставай, вставай!

Мой сын возмущён, что позволила себе всё ещё лежать в кровати, когда он проснулся и полон кипучей энергии — хмурит брови, смешно закусывает пухлую нижнюю губу. Он всегда обижается, если встаёт раньше меня, но я настолько устала за прошедшую рабочую неделю, что просто не могу подняться, хоть режь, хоть на части рви. 2

— Что там стряслось? — Стон вырывается из груди, когда я замечаю, что на часах всего семь часов утра.

— Я телик смотрел, а там тако-ое! — Женечка нетерпеливо ёрзает рядом на узкой кровати, тянет ручки, требуя моего безраздельного внимания. Дикий восторг плещется в голубых глазах — уж не знаю, что его так взволновало, но перевозбудился он знатно. — Сем-пи-о-нат!

Женечке четыре, почти пять, но он до сих пор смешно коверкает некоторые буквы — даже логопед пока не помогает. Зато он очень забавный, когда пытается, как сейчас, выговорить трудное слово.

— Чемпионат, милый, чемпионат, — смеюсь, притягиваю тёплое тельце, ещё не лишённое детской пухлости, к себе, заключая в крепкие объятия.

Это позже он заострится весь, станет колким и ершистым; потом будет иметь от меня секреты и бриться по утрам, но сейчас, в любое время дня и ночи, могу обнять его как можно сильнее, прижать к сердцу, вдыхая самый сладкий в мире аромат — аромат детства.

— Я же так и сказал, — дуется сын, удобнее устраиваясь рядом. — Семпионат.

— Ладно-ладно, болтун, что там за чемпионат такой? — Мне интересно всё, что волнует Женечку, потому что по-другому не могу. Он единственный не позволяет мне опустить руки, когда от тоски и наваливающихся проблем хочется выть белугой.

— Ой, мамочка, там тако-о-е! Ты бы видела! — он захлёбывается от восторга, крутится, размахивает руками, пытаясь хотя бы жестами, если уж слов не хватает, обрисовать масштаб того, что так сильно поразило. — Масасыклы! Они такие класивые, очень!

Страсть моего сына к железным коням началась чуть ли не с рождения. Никогда не мог устоять, узрев на улице проезжающий мимо мотоцикл — стоял, открыв рот, с распахнутыми от восторга глазами. Он даже на трёхколёсном велосипеде ездит, повязав на голову расписной платочек, будто это бандана — такой смешной и серьёзный, что слёзы из глаз от хохота.

— И что там? Чемпионат, где выбирают самый красивый мотоцикл? Конкурс красоты?

— Мамочка, ты такая взрослая, а такие глупости говоришь, — хмыкает Женечка, поворачивает ко мне голову, и я замечаю снисхождение и упрёк в его глазах. Вот, докатилась: уже четырёхлетний мальчик считает меня идиоткой. Почему-то думала, что в запасе есть ещё десяток лет. — Не-а, там не то. Там они кататься будут, показывать всякие штуки. Будут самого шустрого масасыклиста искать. Мамочка, они такие красивые, я видел!

— Мотоциклисты, что ли? — не сдерживаюсь и смеюсь.

— Масасыклы! — кричит Женечка, вырываясь из моих объятий. Вижу, что обиделся, гордец эдакий. — Пойдём туда, а? Мамочка, я очень хочу, там так весело будет. Я всё видел, на Зелёной поляне будет это всё. Пойдём, а? Ну, пожа-а-алуйста!

— Конечно, пойдем. — Целую сына в макушку. Он такой тёплый и родной, что сердце замирает, настолько сильно люблю его. И пусть в моей жизни творится полный кавардак, ребёнок к этому не имеет никакого отношения. Ради него я всё выдержу, как бы временами и не казалось по-другому.

— Ура! — Женечка вырывается из моей хватки, вскакивает на ноги и принимается прыгать по кровати. — Я знал, что ты согласишься!

— Всё-то ты знаешь, — говорю, вытягивая ноги и руки в тщетной попытке унять боль в перетруждённых, растянутых мышцах.

* * *

Мы приехали с Женей на Зелёную поляну, где, несмотря на июльскую жару, не протолкнуться: наверное, всё население города пришло посмотреть на чемпионат или по-другому: байк-шоу, которое, оказывается, проводится ежегодно. Но я здесь ни разу не была, потому что мы с сыном меньше года живём в этом городе.

Размалёванные и одетые весьма экстравагантно девушки стайками перемещаются от одного байка к другому, виляя бёдрами и активно привлекая к себе внимание мужчин в кожаных доспехах. Те рассматривают юных нимф оценивающе, с кривыми ухмылками на губах и о чём-то перешёптываются. Часто я и на себе ловлю их оценивающие взгляды — медленные, вдумчивые, явно провокационные. После каждого раза, когда замечаю очередного ценителя женской красоты, что глядит на меня, не таясь, словно раздеть мечтает, хочется схватить сына и, крепко зажмурившись, бежать отсюда, сломя голову. Я не большая любительница повышенного мужского внимания к своей персоне — каждый раз становится неуютно и немного боязно.

Женечка идёт рядом, ничего вокруг, кроме мотоциклов, не замечая и крепко схватив меня за руку. Он смотрит вокруг распахнутыми от восторга глазами, словно попал на самое лучшее в своей жизни цирковое представление. Я знаю своего сына: таким тихим и покладистым он бывает только, если восхищён до крайности.

Вокруг невообразимое количество народа: все толкаются, кто-то громко смеётся, какая-то девица, оседлав плечи здорового рыжего мужика с густой бородой и с чёрной повязкой на одном глазу, распевает слова неизвестной мне песни, размахивая в воздухе чёрной тряпкой. Флаг, что ли?

И кругом, куда ни глянь, мотоциклы, мотоциклы...

— Сынок, тебе нравится? — спрашиваю, глядя сверху вниз на своего ребёнка, который лишь может, что молча кивать. Гляди, даже слова не дождёшься — не то, что дома, где голова кругом идёт от его болтовни.

Честно признаться, я и сама в восторге: столько красивых байков никогда не видела. Некоторые имеют уж совершенно причудливый вид: украшенные стальными крыльями, модернизированные по последнему слову техники. К некоторым мотоциклам хочется подойти, потрогать руками, такими нереальными они кажутся, но мне неловко — не хватало ещё дурочкой выглядеть перед их хозяевами. Уж лучше буду смотреть со стороны — так надёжнее.

— Мама, мама, смотри, что там! — кричит Женечка, указывая пухлой ручкой на огромный байк, стоящий на чём-то, вроде постамента.

Его вид и правда поражает: мотоцикл больше напоминает персонажа фильма «Чужой» — огромная стальная махина с приваренным к задней части хромированным хвостом, завивающимся дугой. Неужели на нём действительно можно ездить? Удивительно.

Неожиданно толпа, до этого пребывающая в относительном покое, шевелится и волнуется, словно море перед штормом. Сначала я не придаю этому значения — ну толкнули пару раз и ладно. Но когда какая-то девица в коротких кожаных шортиках, открывающих вид на стройные, просто-таки километровые, ноги и в облегающем серебристом топе лезет на плечи своего дрыщеватого приятеля, а её примеру следуют и другие, понимаю, что что-то точно должно случиться. В голове одна мысль, что сейчас нас с Женей затопчут, даже имени не спросят.

Поднимаю сына на руки и, чуть привстав на носки, пытаюсь рассмотреть, что там такое заметили эти полоумные девицы, раз готовы просто так, на фоне полного благополучия, снимать с себя майки.

«Прохват, прохват!» — доносится с разных сторон, а я понять не могу, о чём они таком говорят.

Мне неясно, что это значит, но, судя по оживлению в толпе, близится что-то грандиозное.

— Филин будет, не знаете? — орёт мне кто-то на ухо.

Вздрагиваю от испуга, поворачиваю голову и натыкаюсь взглядом на девушку, в глазах которой читается неприкрытая восторженная истерика. Пожимаю плечами и робко улыбаюсь. Девица щурится, морщит нос, словно тот факт, что я не знаю никакого филина, её шокирует. Будто я не человек, а одноклеточная амёба. Наверное, среди таких девиц не знать этого пернатого — преступление.

К этой поклоннице орнитологии сквозь плотную толпу протискивается, видно, её подружка с двумя банками пива под мышкой и пачкой тонких сигарет в руке. Но сейчас меня мало интересуют все эти страсти по непонятно кому — мне бы сделать так, чтобы сына не раздавили, хотя Женя, кажется, доволен этим нечаянным перформансом: таращится кругом, хлопает в ладоши, смеётся. Ну, хоть кому-то весело, потому что мне уже кажется, что моя печень сплющилась в тонкий блин, а на ноге кто-то решил сплясать джигу. Что за народ такой сумасшедший? И почему я вообще согласилась на уговоры четырёхлетнего вымогателя и припёрлась сюда? Надо было дома оставаться, хоть кишки бы никто не выдавил.

Мысли носятся в голове, я бухчу себе под нос, пытаюсь отпихнуть тех, кто уж слишком решительно наваливается на меня со всех боков, кислорода отчаянно не хватает, солнце печёт прямо в темечко — в общем и целом, прекрасный выходной день, каждый бы так проводила.

Неожиданно толпа, в которой нас зажало, начинает делиться на две части. Дышать становится значительно легче, когда все, кто стоял справа, отходят дальше. Это какое-то очень организованное, почти театральное действо, свидетелем которого я стала. В результате таких манипуляций сто?ит повернуться всем корпусом вправо, и мы с Женей оказываемся в первом ряду — лицом к широкой дороге.

Оглушительный рёв моторов доносится до слуха, и мы принимаемся вертеть головой, чтобы понять, откуда идёт звук, становящийся с каждой секундой всё громче и отчётливее. Кажется, даже асфальт, раскалённый июльским зноем, вибрирует под ногами.

— Мама, смотри! — кричит мне на ухо сын и указывает рукой влево.

Но я и сама всё увидела: чёрная туча медленно, но уверенно приближается к нам.

«Они едут! А-а-арчи!» — вопит та девушка, что протискивалась к подружке с пивом и сигаретами. Видно, эту не волнуют пернатые, ей какого-то Арчи подавай.

«Брэ-эйн! — голос из толпы, словно звук хлыста рассекает воздух. — Набей мне розу! На груди! На обеих!»

В памяти всплывает: «Наколи мне, кольщик, купола». От этого столпотворения у меня, похоже, мозг поплавился, раз такой репертуар в голову лезет.

Тем временем, мотоциклы всё приближаются — теперь их смутные образы в моих слегка подслеповатых глазах приобретают более чёткие очертания. Целая колонна байков, конца и края которой не видно, как не присматривайся, едет в нашу сторону. По восторженным ахам и охам барышень, по выкрикам парней, стоящих в толпе, понимаю, что это и есть тот самый прохват, о котором все совсем недавно говорили. Толпа шумит, хлопает, кто-то кричит и прыгает.

Но я согласна с ними — это поистине грандиозное зрелище. Стальная река плавно движется в нашем направлении, во главе с огромным байком, на корпусе которого прикреплён флаг, что развевается на ветру и трепещет. Мотоциклисты, кто в гордом одиночестве, кто со спутницами восседают на своих железных конях, и почти у каждого за спиной реет знамя.

— Класота! — восклицает Женечка, размахивая ручками и приветствуя каждого, кто проезжает мимо.

Байкеры, минуя толпу, поднимают вверх кулаки, а девушки, сидящие сзади, кажутся такими счастливыми — с развевающимися на ветру волосами, порой в причудливых и замысловатых шлемах, но каждая раскована в абсолюте. Я завидую им — они знают, что такое воля, и никакая клетка не способна удержать их свободолюбивый дух в своих пределах.

Друг за другом, мотоциклы проносятся мимо, сливаясь в сплошную угольно-чёрную ленту, и вскоре я уже перестаю их различать. И лишь ветер свистит в ушах, а от музыки, которая доносится откуда-то, закладывает уши.

В жизни нет ничего бесконечного, и скоро колонна редеет и заканчивает своё движение. Толпа, возбуждённая этим действом, некоторое время шумит и волнуется, но вскоре постепенно рассасывается.

— Понравилось? — спрашиваю сына, хотя всё и так написано на его лице. — Мне кажется, было здо?рово. Пойдём, погуляем?

Женечка судорожно кивает, и мы движемся, по возможности аккуратно, чтобы ни с кем не столкнуться, и рассматриваем вновь прибывших байкеров и их мотоциклы. Каждого окружают знакомые, просто люди, жаждущие общения, девушки. Оживление, царящее кругом, заразно — мне кажется, что такой лёгкой и беззаботной давно не была. Улыбка сама по себе расцветает на лице, но это не кажется глупым, — когда вокруг столько весёлых и одухотворённых лиц, невозможно не проникнуться.

Снова на глаза попадается тот монструозный аппарат, что похож больше на элемент декорации фантастического фильма, чем на мотоцикл. Всё-таки мысль о том, что кто-то же способен на таком кататься, не даёт покоя.

И вдруг Женечка, до этого послушно державшийся за мою руку, вырывается и бежит к этому чудо-агрегату. Не успеваю ничего сообразить, как захмелевшая компания подростков отрезает меня от сына. Распихиваю пьяную молодежь и, озираясь по сторонам, пытаюсь найти ребёнка, но он словно сквозь землю провалился. Пропал!

— Женечка, ты где?! — кричу, лихорадочно соображая, где он может быть. Вокруг шумит толпа, мигрируя и перетекая из одной части площадки в другую. Чувствую, как паника сжимает изнутри, скручивает в узел, застилает глаза. — Сынок, отзовись!

Но, само собой, он не слышит мои вопли. Стараясь успокоиться, бегу к мотоциклу — ведь сын побежал именно к нему — и оббегаю вокруг несколько раз. Впрочем, безрезультатно.

Пытаясь успокоить лихорадочно бьющееся сердце, привести мысли в порядок и думать конструктивно. С ним же ничего не может случиться? Не может!

Убеждаю себя в том, что всё будет хорошо и направляюсь к тёмно-серой большой палатке, из которой доносятся мужские голоса. Не знаю, что там, но ноги несут почему-то именно туда. Чем ближе, тем отчётливее слышится мужской смех. Мне наплевать, что могут обо мне подумать, когда ворвусь туда, растрёпанная и с горящими от ужаса глазами. Пусть, кем угодно меня считают, хоть сумасшедшей, но мне нужно найти сына — я не на конкурсе красоты, в конце-то концов.

Мне кажется или нет, но сквозь шум в ушах могу уловить нотки знакомого голоса, что только добавляет решимости.

Вбегаю в палатку и сначала не понимаю, что вообще происходит, но, проморгавшись, фокусирую взгляд на Женечке, который стоит на стульчике в глубине помещения.

«Сижу за лешёткой в темнице сылой», — с надрывом и болью в голосе декламирует сын, прикладывая маленькие ладошки то к сердцу, то ко лбу. Рядом сидят на стульях двое и громко аплодируют. Одного взгляда на них достаточно, чтобы понять — это байкеры.

— Евгений, а ну слазь оттуда! — говорю, уперев руки в бока, чтобы казаться грозной и рассерженной. Паника постепенно рассеивается, на её место приходит облегчение, и о недавнем стрессе напоминают лишь слегка дрожащие руки. А ещё, кажется, у меня дёргается левый глаз, и онемели губы. — Зачем ты убежал, а?

Сын смотрит на меня во все глаза, а потом счастливо улыбается, спрыгивает со стула и бежит ко мне. Еле успеваю его поймать, поднимаю на руки, а он, крепко обняв за шею, шепчет в самое ухо:

— Мамочка, эти дяди обещали мне, что прокатят на том масасыкле! Пледставляешь? Я тогда буду самый счастливый на свете!

— И ты согласился? — строго спрашиваю, поглаживая ребёнка по спине. — Ты же их совсем не знаешь. Вдруг это разбойники и они завезут тебя в тёмный страшный лес? Что будешь тогда делать? Одного завезут, учти.

— Нет, они доблые, я знаю, — уверенно говорит сын, и в его тоне нет ни капли сомнения. — Они очень холошие, и весёлые, не плогнали меня. Они и тебя покатают, вот увидишь!

От перспективы прокатиться на том чуде техники бросает в дрожь. И сына не пущу, пусть не упрашивает.

— Евгений Эдуардович, — слышу хриплый мужской голос, — мы с нетерпением ждём продолжения поэтического вечера. Просим-просим, не заставляйте благодарных зрителей ждать.

Оборачиваюсь, чтобы посмотреть, кто там требует возвращения моего сына на "сцену" и замечаю две пары глаз, обращённых в нашу сторону. Да, признаться честно, колоритные мужики.

— Может быть, артист устал уже? — ухмыльнувшись, спрашивает обладатель хриплого голоса — стройный брюнет в чёрной майке, с выбритыми висками и татуировкой на шее. — Так у нас конфеты где-то были и чай. Ну, чтобы чтец силы восстановил.

Парни смеются, а я не знаю, как на это реагировать.

— Ничего я не устал! — выкрикивает Женечка, принимаясь брыкаться, норовя слезть с моих рук. — Мама, пусти!

— Так, молодой человек, — говорю, поставив сына на землю и присаживаясь на корточки, чтобы быть с ним одного роста. — Сейчас ты прощаешься со своими новыми знакомыми, и мы уходим домой. Уже поздно.

— Ну, мамочка, — хнычет сын, топнув для большего эффекта ножкой. — Давай останемся, пожа-а-алуйта!

— Нет, это неприлично. Дяди заняты, ты им можешь помешать, — пытаюсь уговорить Женечку, хотя знаю, что бесполезно. Если уж этот упёртый ребёнок что-то вбил себе в голову, то от этого не избавиться.

— И ничего он нам не помешает, — слышу совсем рядом незнакомый голос. — Пусть находится здесь, сколько хочет, и вы оставайтесь. У нас правда есть и чай, и печенье с конфетами.

Поднимаю голову и вижу возвышающегося над собой абсолютно лысого парня с пронзительными зелёными глазами. Сколько ему? Лет тридцать, наверное. 2

— Но вы же чем-то были заняты, пока к вам этот несносный ребёнок не ворвался, — пытаюсь убедить скорее самоё себя, что нельзя здесь оставаться. Я довольно тяжело схожусь с людьми, постоянно чувствую себя лишней. А с такими колоритными персонажами вообще не знаю, о чём разговаривать. Да и ничего общего у нас в принципе быть не может. — Поэтому мы, наверное, пойдём. 5

Лысый улыбается и, сложив руки на груди, пристально на меня смотрит. Я поднимаюсь и понимаю, что он сантиметров на пятнадцать выше меня и настолько широкий в плечах, что чёрная футболка практически трещит по швам. Прямо шкаф какой-то. Его тело покрыто ещё большим количеством татуировок, чем у друга — несмываемые узоры покрыли его предплечья, бицепсы и шею. 2

— Я Арчи, — говорит он, протягивая мне широкую ладонь. Рукопожатие выходит немного болезненным, я морщусь, а он резко одёргивает руку и улыбается. — Извините, не рассчитал.

— Ничего страшно, — улыбаюсь в ответ и представляюсь: — Кристина.

Он кивает и продолжает сверлить меня глазами, от чего становится неуютно, словно меня под увеличительное стекло засунули. Не понимаю, что выражает его взгляд, но точно не животную похоть, как у многих на этом мероприятии.

— Ну, так что, остаётесь? Смотрите, если уйдёте сейчас, сын вам этого не простит.

Я смеюсь, потому что он так точно угадал реакцию Женечки, который действительно будет помнить мой чрезвычайно жестокий и несправедливый, по его мнению, поступок всю оставшуюся жизнь.

— Ладно, только если будем надоедать, то вы нас прогоните сразу, хорошо?

— Без вопросов, — кивает Арчи, не переставая улыбаться. — Выгоним, даже не сомневайтесь.

Женечка, понимая, что мама дала слабину, и мы остаёмся, принимается прыгать на месте и хлопать в ладоши. Его переполняют самые разные эмоции, главной из которых является всепоглощающее счастье.

Арчи проводит нас в глубину павильона, где всё так же сидит его друг с поразительными чёрными глазами — никогда раньше не видела настолько глубокий тёмный оттенок радужки.

— Филин, — представляется он, — очень приятно.

О, так вот он этот загадочный Филин — теперь понятно, почему девушки так волновались на его счёт.

Не знаю, на самом ли деле ему приятно, но смотрит на меня он вполне дружелюбно. Вообще они оба — и Арчи и Филин — выглядят нормальными ребятами, если не обращаться внимания на их разрисованные тела. В самом деле, зачем столько? Это же больно, наверное. Хотя я и сама не отказалась бы от парочки, но не в таком же количестве.

— Ну, что? Чай с конфетами? — спрашивает Арчи, глядя на Женечку и улыбаясь. — Потому что мы хотим продолжения поэтических чтений, но артисту, однозначно, нужна подзарядка. А что бодрит лучше шоколадных конфет?

— Ура! Конфеты! — выкрикивает сын, хлопая в ладоши. Он такой ещё маленький, беззащитный, что иногда становится страшно. Страшно, что любой может его обидеть, ранить, искалечить физически и духовно.

Беру руку сына в свою и крепко сжимаю. Мне хочется, чтобы он дольше оставался таким трогательным, открытым, как сейчас, но смогу ли вечно защищать его? Когда-нибудь он столкнётся с убийственной правдой и жестокостью жизни, и меня просто не окажется рядом.

Отгоняю от себя неприятные мысли и оглядываюсь по сторонам. Павильон заполнен разного рода деталями, какими-то инструментами, запчастям для ремонта мотоциклов. Покрышки, диски, болты, гайки и совсем уж незнакомые мне агрегаты, призванные облегчить жизнь механикам, расставлены в каждом углу, лежат на полу, приделаны к стенам.

— Нравится? — выводит из задумчивости голос Арчи. — Вы с таким интересом рассматриваете этот хлам.

Поворачиваю голову и встречаю взгляд ярко-зелёных глаз. Такого цвета, наверное, бывает трава ранним апрельским утром. Интересно, когда он гневается, их цвет меняется?

— Арчи, прекращай, — смеётся Филин, извлекая из какого-то ящика кулёк, полный конфет. Тем временем, электрический чайник, водруженный на ярко-жёлтую бочку, уже выпускает мутно-белый дымок. — Что здесь может нравиться красивой девушке? Тут же ничего приятного глазу нет и в помине.

Меня что, только что красивой назвали? Однако.

— Нет, почему же? Здесь довольно мило, — говорю, следя, как Арчи наливает чай в большую чёрную кружку. Аромат чабреца и мяты разносится по помещению, перебивая другие, откровенно мужские, запахи. Не думала, что такие товарищи вообще знают, каков на вкус чай. Неужели они что-то пьют, кроме пива и прочих спиртосодержащих напитков?

— Вы впервые на таком мероприятии? — спрашивает Филин и достаёт из кармана смятую пачку сигарет с ярко-красной этикеткой. У него тонкие музыкальные пальцы, смуглая кожа и слегка раскосые глаза. Есть в нём что-то поразительное, манящее. Наверное, девушки не в силах ему сопротивляться. Хорошо, что он не в моём вкусе.

— Это я маму сюда пливёл! — говорит Женечка, с важным видом откусывая кусочек от шоколадной конфеты. Испускающая пар кружка стоит на столике рядом, но пока что его интересуют только сладости. — Она не хотела, но это же семпионат!

Арчи начинает смеяться: сгибается пополам, утирает слёзы. Его веселье настолько заразительно, что удержаться невозможно, и вот уже мы втроём смеёмся, а Женечка смотрит на нас удивлённо и немного обиженно.

— Извините, Евгений, но вы потрясающий человек, — отсмеявшись, говорит Арчи и накладывает перед сыном внушительную горку конфет. — Кушайте, кушайте, наедайте щёки.

При этих словах Женечка распахивает глаза, словно сейчас произошло что-то из ряда вон. Понимаю, что ещё немного и мой ребёнок до такой степени проникнется всей этой ситуацией, что не захочет уходить домой. Он в одном шаге от создания себе кумира в лице этого лысого парня.

— А вы участвовали в заезде или просто в рекламных целях здесь? — пытаюсь перевести тему. Я-то же слышала, как девушки выкрикивали их имена, но обсуждать это не собираюсь.

— И то и другое, — отвечает Филин, выпуская в потолок струйку серого дыма. Ярко-красный огонёк на кончике сигареты трепещет и подрагивает. — Мы каждый год участвуем в мотоколонне, а послесидим здесь и заманиваем в свои сети новых клиентов.

— Так у вас авторемонтная мастерская?

— Нет, только не авто, — морщится Арчи, словно я сказала какую-то глупость. — Ещё чего не хватало.

— Не обращайте на него внимания, — улыбается Филин, выбрасывая окурок себе под ноги и давя его каблуком. — Наш Арчи терпеть не может автомобили и всё, что с ними связано. Поэтому мы занимаемся исключительно мотоциклами.

Киваю, но в глубине души понимаю, что мне нравится обращать внимание на Арчи. Есть в этом парне что-то такое притягательное. Он сильный — не только внешне, но и духом. Я это чувствую. А ещё в нём есть какой-то слом, который отражается болью в его зелёных глазах. Это нас роднит, поэтому мне он вдвойне интересен.

3. Никита

Лязг закрывающихся ворот, лай собак да полупустой рюкзак с нехитрыми пожитками — вот, собственно, и всё моё богатство на данный момент. А ещё справка об освобождении в кармане, которая стоила пяти лет жизни. Хочется развернуться назад и стукнуться головой о стенку, но я никогда, ни при каких условиях обратно не вернусь. Лучше сдохнуть, чем снова оказаться в тюрьме, где каждый новый день — копия предыдущего, и от тоски хочется выть.

Оглядываюсь по сторонам, сжимая в руке лямку рюкзака, но вокруг лишь чахлые деревья, покрытые бледной листвой, а ветер гонит мусор по лопнувшей от жары земле.

— Никита! Я тут, Никита!

Не успеваю ничего понять, как обладательница высокого противного голоса виснет на моей шее и рыдает.

— Ксения, прекрати, Христа ради. — Пытаюсь отодрать от себя её руки, но девушка вцепилась так крепко, что рёбра хрустят. — Ты меня задушишь, успокойся.

— Никита, как я рада тебя видеть, — говорит, срывающимся от рыданий, голосом и осыпает мои ключицы поцелуями. — Живой, здоровый, как я счастлива.

Ну, допустим, не очень-то и здоровый: после того, как мне раскроили череп в пьяной драке, меня часто мучают головные боли, но никому рассказывать об этом не собираюсь. Тем более, этой истеричке.

— Спасибо, что приехала меня встречать.

Всё-таки получилось отделаться от её настойчивых объятий, и сейчас могу видеть, что за то время, что мы не виделись, Ксюша заметно похорошела. Налилась, как говорится. Ничего, на первое время сгодится — всё равно бабы давно не было. 2

— Я на такси приехала, — лепечет девушка, поправляя растрепавшуюся тёмно-русую чёлку. — Пойдём.

Киваю и следую за ней. Главное, как можно дальше от этого проклятого места, ставшего могилой для лучших моих лет. Годы прошли в попытке выжить, и оставлять это на совести тех, кто в этом виновен, не собираюсь. Вернее, той.

— Ты такой хмурый, — замечает Ксюша, когда мы выходим на парковку, где в ряд стоят несколько автомобилей. — Всё уже позади, не надо грустить.

Меня всегда поражала способность этой пришибленной находить позитив там, где его в принципе быть не может. Хотя, в чём-то она, конечно, права — я свободен, хотя бы номинально.

— Не буду, раз ты так просишь, — улыбаюсь ей как можно более обворожительно. Надеюсь, я не растратил за эти годы навык нравиться женщинам. — Где твоя волшебная колесница?

Она хихикает и указывает рукой на автомобиль, стоящий дальше всех.

— Мы сейчас на вокзал поедем, — щебечет Ксюша, пока я открываю перед ней дверцу пассажирского сидения.

— Хорошо, — киваю, втискиваясь в автомобиль. Для моего роста крыша оказывается слишком низкой, поэтому приходится пригибаться, чтобы не разбить голову, которая и так начинает нещадно болеть. В висках стучит, а руки сотрясает мелкая дрожь — так бывает каждый раз, когда близится приступ мигрени.

Ловлю взгляд таксиста в зеркале, и он мне совсем не нравится. Есть в нём какое-то осуждение, словно если я вышел из тюрьмы, то и не человек уже. Чувствую, как боль постепенно утихает, а на её место приходит гнев. Хочется сжать в руках тупую голову этого напыщенного индюка и треснуть ею хорошенько так о приборную панель. Чтобы череп всмятку, а весь салон в крови. Ненавижу, когда всякая шваль так смотрит на меня.

— На вокзале билеты купим и домой.

Домой. Странное слово после стольких лет. А есть ли у меня вообще дом или это всего лишь место, где я когда-то был прописан?

— ... ко мне домой, — долетает до слуха обрывок фразы.

Устало закрываю глаза и откидываюсь за спинку сидения. Я не хочу ни с кем разговаривать, не хочу слышать её голос — мне нужно собраться с мыслями и решить, как быть дальше. Ксюша не из понятливых — всю дорогу трещит, не умолкая, рассказывает какую-то дичь о том, как нам вместе будет хорошо. Про занавески какие-то говорит, коврики у порога, собаку. Терпеть не могу собак, как и детей — бесполезные, только дуракам и нужные твари.

— Приехали. — Машина останавливается, и сиплый голос таксиста выводит из полудрёмы. — С вас две тысячи.

Берусь за ручку дверцы автомобиля, смотрю на таксиста и встречаю взгляд маленьких колючих глазок-буравчиков. В них столько презрения, что становится противно. Ух, смелый какой.

— Спасибо вам! Вы очень любезны, — говорит Ксюша, забирая сдачу, и выпархивает из машины, что та колибри. В своём красном летнем платье с чёрными цветами она точно экзотическая птица — такая же красивая. И чирикает постоянно. — Пойдём? 3

Киваю и медленно следую за ней к зданию вокзала, но глазки этого мерзкого мужика не дают покоя. Никому не позволю презирать себя.

— Ксюш, — зову её, остановившись. — Иди внутрь, а я в машине зажигалку обронил.

— Ну и ладно, — машет рукой, даже не обернувшись. — Нашёл о чём горевать. Новую купим.

— Мне не нужна новая, — стою на своём. — Это подарок. Я вернусь, пока такси не уехало, хорошо? А ты иди, иди.

— Ну, как хочешь, — пожимает плечом и, вся во власти кипучей энергии и счастья от нашей встречи, направляется летящей походкой в здание вокзала. Всё-таки хороша, зараза.

Оборачиваюсь на каблуках и, наращивая темп, возвращаюсь к автомобилю. Огибаю машину, подхожу к двери со стороны и, улыбаясь как можно теплее, стучу костяшками пальцев в стекло. Мужик, занятый пересчётом выручки и одновременным поеданием пирожка, от которого его пальцы жирные и скользкие, что видно даже через мутную преграду, подпрыгивает на месте. Стучу ещё раз, хотя он и так уже пялится на меня во все глаза. Боже, какой же он мерзкий.

Делаю знаки рукой, чтобы он опустил стекло, и продолжаю улыбаться. Надеюсь, приветливо.

— Что надо? — бурчит мужик, сделав всё-таки по-моему, но я вижу, что он напуган. — Мы полностью рассчитались с твоей бабой, поэтому вали куда шёл.

— Зачем же ты грубишь мне, приятель? — Мой голос тих и вкрадчив. Мне не нужен лишний шум, который привлечёт ненужное внимание к моей персоне. — Что я тебе плохого сделал?

— Ничего, но сидельцев не люблю, — отвечает так легко и просто, словно я у него спросил о непонравившейся книжке. Просто не любит, смотри ты. — Поэтому проваливай, пока я полицию не вызвал.

— А что ты скажешь полиции? "Мне просто не понравилась его рожа". Это скажешь?

— Слушай, парень, уймись, хорошо? Я тебя чем-то обидел? Нет. Честно привёз, даже километраж не наматывал, окольными путями не возил.

— Это ты молодец, конечно.

— Ну, вот. Так что не вижу причин вести дальнейшие беседы. Прощай.

Он пытается снова поднять стекло, да только я оказываюсь быстрее: напрягаю ладонь и бью его со всей дури ребром в кадык. Мужик даже охнуть не успевает и заваливается в бок.

Пусть на зоне иногда было невыносимо тяжело, но я благодарен тому, что однажды там меня научили вот таким вот нехитрым приёмам.

Достаю из кармана платок и вытираю стекло и ручку двери — не хватало ещё отпечатки оставить. Это не глупость, я больше, чем уверен, что мужик уже не очухается. Собираю напоследок выпавшие из его рук деньги, потому что покойнику они точно уже не пригодятся, хлопаю его по пухлой щеке и говорю:

— Это тебе за то, что дерьмом был. Ну и ещё мне деньги нужны.

Оглядываюсь по сторонам и замечаю, что никому нет никакого дела до того, что только что здесь, у них под носом убили человека. Ужас, какие все жестокие и равнодушные люди. 1

Засовываю деньги в карман и иду к вокзалу, где меня ждёт Ксюша.

* * *

— Ты уже думал, чем собираешься заниматься? — спрашивает Ксюша, чем в очередной раз вытаскивает меня из дрёмы. — Есть какие-то планы?

— О, планов у меня вагон и маленькая тележка, но давай пока что не будем об этом, хорошо? Я дико устал и очень хочу выспаться.

— Я понимаю. — Она сползает с койки, на которой мы лежали вдвоём.

Приоткрываю глаза и слежу, как она, голая, крутится перед большим зеркалом на двери купе. Длинные блестящие волосы волнами спадают чуть ниже пятой точки, стройные ноги, кажутся бесконечными — Ксюша очень высокая, стройная, настоящая модель. О такой девушке мечтает любой нормальный мужик. Жаль, что семь лет назад она была не так хороша — может быть, тогда многое сложилось по-другому.

— Мы почти приехали, кстати. — Ксюша подходит к окну и следит внимательным взглядом за мелькающими мимо, сливающимися в сплошную ленту, пейзажами.

— Отлично.

— Скажи, ты совсем не рад меня видеть? — задаёт неожиданный вопрос, от которого хочется громко выругаться и сплюнуть на пол. — Мне показалось, что ты очень холоден со мной.

— Почему ты так думаешь? Ты не забыла, где я провёл последние годы?

— Не забыла. И даже не забыла, по чьей вине ты там оказался.

А она не такая дура, как мне всегда казалось.

— Какая у тебя память хорошая, — ухмыляюсь, ложась на спину и закидывая руки за голову. — А что ты ещё помнишь?

— Что ты самый лучший мужчина в моей жизни. 1

— Польщён, — улыбаюсь, от чего Ксюша краснеет и, откинув волосы за спину, упирает руки в бока.

— Скажи же, что я намного красивее, чем Кристина, — в глазах вызов, а в голосе томление. — Только ты — дурак самый настоящий выбрал однажды не ту.

— Выбрал, и это уже дела давно минувших дней, поэтому не накручивай себя, хорошо?

— Постараюсь, если ты обещаешь, что не оставишь меня. Никогда.

— Любви до гроба захотела? — Вся эта ситуация уже порядком забавляет.

— Ну, а почему бы и нет? — приподнимает удивлённо бровь, словно в этом нет ничего особенного. — Казалось, что я доказала тебе, что на меня можно положиться.

— Знаешь, давай пока что не будем заглядывать настолько вперёд. Пока что мне хочется просто отдохнуть, выспаться, в конце концов, нормально пожрать, в кабак сходить, а не вести долгие беседы. Прости, из меня пока что плохой собеседник.

Я слежу за тем, как меняется её выражение лица — на место дерзкой смелости, которая придавала Ксюше уверенность, приходит печаль, а в уголках глаз, обрамлённых длинными ресницами, начинают скапливаться слёзы.

В дверь стучат, чем очень выручают меня — можно пока что отложить этот никому не нужный разговор до лучших времён. Ксюша взвизгивает, хватает с пола скомканное платье, надевает и приглашает войти стучащего. Я, тем временем, хоть и голый, но прикрываться особенно не спешу — мне наплевать, кто там может что-то увидеть.

— Ваша станция скоро, — говори проводница, просунув голову в образовавшийся проём.

— Спасибо! — словно не в меру активная пионерка выкрикивает Ксюша, а я ухмыляюсь, увидев, как округляются глаза несчастной женщины, когда её взгляд натыкается на меня.

— Кхм...

— Заходите, — делаю приглашающий жест рукой, — чего на пороге стоять? Чаю попьём, пока поезд не остановился.

— Ой, — краснеет проводница, — нет-нет, что вы?! У меня работы ещё очень много. Извините.

Она резиновой пулей отскакивает от нашей двери и с силой её захлопывает. Хохочу, а Ксюша кидает мне штаны.

— Извращенец!

Увидев, как она покраснела от злости, смеюсь ещё громче.

— Какая ты забавная, однако. Посмотри на себя в зеркало: платье наизнанку, лицо огнём горит.

— А то, что ты перед посторонними бабами яйцами трясёшь, считаешь нормальным? — она задыхается от возмущения, а мне резко надоедает смеяться. 2

Поднимаюсь в полный рост, медленно подхожу к ней и становлюсь за спиной. Она смотрит на меня через зеркало, мечет молнии, злится.

— Ты ревнуешь, что ли? — спрашиваю тихо, касаясь губами её уха.

— А ты нормально отнесёшься, начни я перед посторонним мужиком голая расхаживать?

— Нормально.

— То есть тебе было бы всё равно? — округляет глаза и сейчас, кажется, разрыдается.

Провожу одной рукой по её волосам, потом наматываю их на кулак и дёргаю назад. Не сильно, но ощутимо. Второй рукой обхватываю за шею и чуть сдавливаю. В зеркале отражается её тонкая шея, которая в любую секунду, будь моя воля, может хрустнуть и разломаться, как хрупкая веточка.

Ксюша начинает дрожать, и её страх вибрирует на кончиках моих пальцев.

— Деточка, — шепчу на ухо, а она замирает, точно испуганный зверёк. — Мне начхать, перед кем ты собралась ходить голой. Мне вообще на тебя плевать. Но ты красивая, а ещё дура безотказная, поэтому терплю тебя до сих пор. Поверь, мне ничего не стoит придушить тебя сейчас, но не хочется. Пока во всяком случае, но ситуация может в любой момент измениться.

Она всё ощутимее дрожит, а по щекам уже катятся слёзы.

— Вздумаешь мне сцены ревности закатывать, покалечу. Уяснила? — Она мелко-мелко трясёт головой и всхлипывает. — Умница.

Целую её за ухом и резко отпускаю. Ксюша отскакивает в сторону, схватившись обеими руками за шею. В больших глазах клубится страх.

— Хотела быть со мной? Привыкай, — усмехаюсь, натягиваю штаны и майку, беру с полки рюкзак и выхожу из купе.

А поезд останавливается на станции.

4. Арчи

После байк-шоу я выжат как лимон. Мышцы ноют, голова звенит, но это приятная усталость. Каждый бы день так себя чувствовать, тогда, возможно, не ощущал разъедающую изнутри тоску. Как бы я не нагружал себя работой, гульками и всякой сопутствующей ерундой, боль потери ни на миг не отпускает, как не пытаюсь вытравить её из себя. Только временами, изредка становится хоть немного, но легче. Вот как сейчас, например.

А ещё из головы не выходит Кристина — девушка, с которой познакомился на шоу. Я так давно не встречал таких, как она — прекрасных не из-за тонны косметики на лице, а привлекательных какой-то внутренней красотой. Но даже не столько её внешность засела занозой где-то в груди, подгнивая под рёбрами. Кристина — хрупкая, слабая на первый взгляд, но нужно быть последним идиотом, чтобы не почувствовать, какая сила таится внутри её стройного тела. Невидимый глазу стержень делает её сильной, и это мне нравится. И пусть я предпочитаю связываться с легковесными дурочками, с которыми всё просто и понятно, но это не отменяет того факта, что Кристина мне понравилась.

Мне показалось, что мы чем-то похожи: оба целые снаружи, но разломанные внутри. Есть ли в её жизни человек, которому может полностью доверять? И способна ли она вообще на доверие хоть кому бы то ни было? Не уверен. В её глазах застывшая, зацементированная боль, и это мне показалось таким знакомым, таким родным, что захотелось помочь, хотя бы просто выслушав, ничего не требуя взамен. Но позволит ли она? И на самом ли деле мне это нужно?

А ещё у неё потешный сын, который по секрету, когда мама отвернулась, поведал, что папы у них нет. Помнится, Фил послал тогда пару самых выразительных из своих взглядов в мой адрес, но я сделал вид, что не понял его намёков. У всех моих друзей одна общая идея фикс на всех: пристроить Арчи в хорошие руки. Наверное, изящные руки Кристины показались Филу подходящими для таких целей. Небось, Фил размечтался, как она возьмёт вожжи и оттащит меня в светлое будущее. Смешно, право слово.

Но то, что папы у них нет, я запомнил.

Хотя то, что с ними под одной крышей никто не живёт, разбрасывая по всем углам грязные носки, не говорит, что в жизни Кристины нет постоянного мужчины. Не может такая девушка быть одинокой — это просто преступление с её стороны. Такие красавицы должны пробираться сквозь лес восторженных поклонников, а не проводить свою жизнь, возложив на себя крест одиночества.

— Эй, что с тобой? — Фил бьёт меня по плечу, от чего морщусь, потирая ушибленное место. Дури в этом дрыще многовато, конечно. — О чём задумался? Когда ты с таким видом сидишь, уйдя с головой в мысли, мне становится не по себе.

Мы находимся в "Ржавой банке" — мастерской, что обоим заменила дом. Это наше детище, наша гордость — место, за которое не стыдно. Здесь всегда хорошо и уютно: тепло в любое время года, пахнет спиртом, кожей, машинным маслом и свободой. Нам ничего больше не нужно для счастья, как и большинству из наших друзей, что слетаются сюда денно и нощно. Их манит покой, который они могут здесь обрести, понимание и возможность быть самими собой. Таким людям, как мы большего и не нужно.

— Да в порядке со мной всё, — стараюсь изобразить полное безразличие, чтобы пресечь на корню все дальнейшие расспросы. Представляю, каким идиотом ему кажусь, изображая из себя мистера Равнодушие. Никогда мне не удавалось обмануть Фила, сколько бы ни пытался. — Не обращай внимания, просто немного устал. Но, в общем и целом, всё просто зашибись.

Филин смотрит на меня, чуть сощурившись. Не нужно быть ясновидящим, чтобы понимать: он мне не верит. Я сам виноват: слишком часто заставлял его в последние годы волноваться. Неоднократные попытки изменить что-то в себе, стать прежним, завязать с шатаниями по разномастным притонам неизменно заканчиваются провалом. Раз за разом Филин едет вытаскивать мою задницу из разной степени фатального дерьма, каждый раз на утро обещаю ему, что это было в последний раз, однако наступает ночь, и я слетаю с катушек, будто в меня бес вселяется. Мне порой до чёртиков стыдно, но после смерти Нат не могу ничего с собой поделать, как не пытаюсь. Или просто недостаточно стараюсь?

— Повторяю: всё нормально со мной, не парься. — Поднимаюсь с дивана и направляясь в кабинет. — Сейчас вернусь, не скучай.

В спину мне несётся злобное шипение и мат: Филин знает, зачем направляюсь в нашу общую вотчину. Точно не для того, чтобы заняться текущей отчётностью, нет. Мне нужен бар, и только он. О делах буду думать завтра, но сегодня хочется разогнать кровь, пустив по венам зелёного змия.

Вернувшись, ожидаю увидеть перекошенное в гневе лицо, но взамен наблюдаю блуждающую улыбку на его лице и взгляд, устремлённый в экран телефона. Сто процентов не обошлось без его любимой Птички — девушки, которая так неожиданно ворвалась в жизнь моего лучшего друга. Благодаря ей он стал чаще смеяться и вообще выглядит счастливым, а это дорогого стоит — за это я готов терпеть её, хоть она ещё та любительница морали читать.

— Что пишут? — спрашиваю, протягивая Филу запотевшую бутылку, которую тот машинально берёт в руку. Длинные пальцы сжимают горлышко, но пить не спешит. — Наши рубежи всё ещё под надёжной защитой? Ядерная зима откладывается? Сексуальные скандалы вышли на новый уровень?

— Птичка прислала фотографии с шоу, — произносит, не отрывая взгляд от экрана. — Очень любопытные фото, между прочим.

Его девушка — неплохой фотограф, но её чёртовая привычка везде таскать с собой камеру и фотографировать своего ненаглядного Фила, а с ним и всех нас заодно, иногда до коликов раздражает. Уже две выставки с нашими рожами сварганила и всё никак не успокоится. И, главное же, ходят, смотрят, ахают и охают над нашими портретами, сумасшедшие какие-то ценители искусства. Мне-то пофиг — пусть хоть до дыр засмотрят. Но некоторым из нас такая петрушка весь салат портит. Брэйну, например, бабы прохода теперь не дают, даже какой-то замызганный фанклуб организовали, где, наверное, при свете полной луны заклинают Богиню Плодородия подарить им страстную ночь с татуировщиком. Шагу теперь ступить не может, чтобы на его шее не повисла очередная истеричка. Скоро будут трусами его забрасывать. И не то, чтобы он кому-то хранил верность или берёг свою девственность для особо торжественного случая, но такая популярность тяготит его. Он у нас — самец и хищник, любит сам выбирать, с кем на простынях кувыркаться. Когда сами гроздьями висят, его не вдохновляет.

Правда, клиентура в его тату-салоне увеличилась в разы, но и это не приносит ему удовлетворения, потому что сейчас слишком часто предлагают расплатиться натурой за работу. Наверное, он скоро на лбу себе наколет предупреждение, что секс — валютой не является, и голые сиськи так себе оплата, тем более для Брэйна.

— Даже смотреть не буду, можешь не уговаривать, — говорю, прежде чем сделать глоток пенного. — Чего я там не видел? Своей физиономии мне и в зеркале хватает поутру, другие морды уж на подкорке записаны, захочу забыть — не выйдет. Так что сам любуйся, я не против, но меня в это не впутывай.

— Чего так? — усмехается Филин, искоса на меня поглядывая. Что-то мне совсем не нравится его хитрый прищур. — Неужели совсем нет желания? Мне казалось, что ты не откажешься.

— Неправильно казалось. Да и толку смотреть, если и дохлому ежу понятно, что я на этих фотках самый из вас раскрасивый красавeц? Вы все мне и в подмётки не годитесь, настолько я прекрасен. — Делаю ещё один глоток пива, наблюдая поверх бутылки, как Фил расплывается в улыбке. Всё-таки хорошо, что он встретил Агнию и научился снова улыбаться даже моим тупым шуткам. — А так как я не нарцисс, то и смотреть не буду — оставлю это занятие тебе.

Фил уже откровенно хохочет, откинув голову назад. Под кожей на горле трепещет кадык, а филин, вытатуированный на шее, кажется готов взлететь.

— Вот ты придурок, честное слово, — сквозь смех говорит и утирает слёзы.

Фил так громко и заливисто хохочет, что бутылка чуть не выскальзывает из его рук. Он чудом удерживает ее, но пена, вылившись из горлышка, попадает на чёрные брюки, растекаясь пятном.

— Заметь: ослепительно красивый придурок. — Салютую ему полупустой бутылкой. — На всех выставках девчонки готовы мои портреты целовать до потери сознания. Да и сам знаешь, лысые нынче в тренде, поэтому я не только охрененно хорош собой, но ещё и жутко стильный чувак.

— И этот человек говорит мне, что он не нарцисс, — произносит Фил, пытаясь просушить пятно валявшейся рядом тряпкой, остро пахнущей растворителем.

— Всё правильно, — киваю с важным видом, чем заслуживаю очередной взрыв хохота. — Не понимаю, почему это тебя так веселит. То, что я чудо как хорош — непреложная и неоспоримая истина, факт, которому противиться бесполезно.

— Точно, идиот, — говорит Фил наконец, отсмеявшись. — Уверен всё-таки, что смотреть не хочешь? Мне кажется, кое-какие фото могут оказаться для тебя весьма и весьма любопытными.

Чего это он такой загадочный сегодня? Вроде бы, я голый зад общественности не показывал, никого по углам не тискал, других фокусов, так мне свойственных, не показывал, так на что там смотреть? Вёл себя тише агнца небесного, так что вообще не понимаю причину подобного ажиотажа со стороны Филина.

— Что это ещё за фото такие? Знаешь же, что мне неинтересна вся эта ерундистика. Это пусть подружки Агнии и придурочные посетители галерей охают над моими портретами, мне это всё до одного места.

— Ну, что ты за человек? Посмотреть, что ли, сложно? — хмурится Фил, протягивая мне телефон. Нет, он всё-таки задался целью меня доконать сегодня. И так голова после вчерашнего гудит, а тут он со своими тайнами Мадридского двора. Как маленький, в самом деле. — Полистай, не выделывайся. Птичка старалась, бегала туда-сюда на жаре, а его смотреть не заставишь.

— Хорошо, но учти, что делаю это только ради Птички.

Беру телефон, всем своим видом показывая, в каком месте я видел эти фотографии. Искренне не понимаю, что там может быть такого необычного, что прямо-таки шокирует меня до потери потенции.

— Ты листай-листай. — Филин отбрасывает в сторону грязную тряпку и делает глоток из порядком опустевшей бутылки. — Обещаю, что понравится.

Сначала не могу понять, что же в этих разноцветных картинках должно меня так уж сильно заинтересовать. Ну, Зелёная поляна, люди, мотоциклы, заезды разных клубов. Замечаю Фила, Брэйна, себя во множестве вариаций. То здесь, то там огнём вспыхивает, озаряя, кажется, всё кругом, рыжая шевелюра Роджера, вокруг которого неизменная толпа восторженных поклонников.

— Не понимаю, — бурчу себе под нос, бросая взгляд, полный недовольства, на Фила. — Что я здесь не видел? Или ты хотел мне показать, как роскошно горит ярким пламенем роджеровая бородища? Спасибо, но я и раньше его в полуденных лучах лицезрел, в этот раз мог обойтись без сего дивного зрелища.

— Да успокойся же, невозможный ты человек! Листай дальше и скоро поймёшь, что я уж точно не на Роджера предлагал тебе взглянуть.

И вскоре действительно понимаю, что Филин имел в виду, когда так настойчиво всовывал мне в руки свой телефон. На фото появляется та девушка, которая приходила с сыном в нашу палатку. Её мальчуган светится счастьем, позируя на фоне мотоциклов, наполненный чистым восторгом до последнего предела. Мне кажется, что я узнаю в этом большеглазом карапузе нас с Филом — таких, какими мы были в детстве. Таких, какими я ещё помню нас.

— Ну, что? — допытывается неугомонный Филин, глядя на меня из-под полуопущенных век. Я слишком хорошо знаю этого засранца, чтобы понимать: он что-то задумал. — Понял? Или нужно популярно пару раз объяснить?

— Что? Вообще не понимаю, чего ты ко мне пристал с этими фото?! — Встаю с дивана и с хрустом разминаю затекшую шею. Если он сейчас решит устроить сеанс психоанализа, то я его пошлю в задницу. — Красивые кадры, я прелесть, вы красавцы, всё как обычно. Можешь передать Птичке мою благодарность, поклон и восхищение её безграничным талантом.

— Прекрати паясничать! — злится Фил.

— Не понимаю, о чём ты. — Всё-таки включать дурачка — мой самый главный талант, суперспособность даже.

— Ладно, чёрт с тобой. Просто мне почему-то показалось, что она тебе понравилась, — произносит Филин, как всегда привыкший брать быка за рога. Продолжаю ломать комедию, словно не понимаю, о ком он говорит. — Ты давно уже ни на кого так не смотрел. Это даже Агния заметила, а она, сам знаешь, глупостей выдумывать не будет.

— Мало ли, на кого я там смотрел. — Отхожу в противоположный конец мастерской, чтобы Филин не мог видеть выражения моего лица. Не хочу, чтобы кто-то пытался влезть мне в душу, пусть даже и лучший друг. — Она самая обычная, на что там смотреть? Сам же видел, чего мне тебе пояснять?

Меня точно нужно повесить за мой лживый язык в центре городской площади.

— Ну, не скажи, — смеётся Фил. — Как по мне так очень даже красивая, а пацан у неё вообще огонь. Не придуривайся, что ты не заметил, насколько она хороша. Я тебя как облупленного знаю. Лучше, чем самого себя, поэтому не выпендривайся.

Машу рукой куда-то в сторону, сам не понимая, что такое со мной происходит, но почему-то не хочется дальше продолжать этот разговор. Зародившийся во мне вчера интерес, словно маленький росток, может надломиться в любую секунду, особенно, если Филин продолжит на меня давить.

— Ладно, поедешь со мной в клуб? — пытаюсь перевести тему. — Сегодня сам Печник выступает, должно быть весело.

— Само собой, — отвечает Филин, снова разглядывая что-то в своём телефоне. — Птичка утром в командировку уехала, поэтому я весь в твоём распоряжении. Хоть, может быть, не напьёшься снова как свинья.

— Отвали. — Хватаю жестяную банку, на половину наполненную гайками, и запускаю в Филина. Тот уворачивается, громко смеясь, а содержимое тары рассыпается по полу с громким звоном. Отмечаю с большой долей злорадства, что парочка особенно увесистых гаек всё-таки попала жертве в голову. Так ему и нужно. — Нашёлся ещё здесь цербер. 2

— Сам знаешь, что пропадёшь без меня.

— С чего такие выводы? — удивляюсь и оглядываюсь по сторонам, решая, чем ещё в него запустить.

— Значит, докажи, что ты не совсем ещё пропащий.

Молчу, потому что могу, что угодно ему сейчас пообещать, только ситуацию это не изменит: я повяз в дерьме по уши и мне нужно срочно из него выбираться, пока дыхание не перекрыло.

5. Кристина

Телефон сотрясается в конвульсиях где-то на дне сумки, похороненный под толщей никому не нужного хлама. Чего в этом безразмерном кожаном бауле только нет, и я теряю, наверное, пару минут, пока нахожу злосчастную трубку. Абонент на том конце провода, видимо, устал от моего молчания и отключился. Смотрю на экран, где высвечивается имя звонившего, и крепко зажмуриваюсь. Что им нужно на этот раз? Почему не могут хотя бы в выходной оставить в покое? Дражайшие сотрудники достали меня, честное слово — не работа, а самое настоящее проклятие. Будь другие варианты, давно уже сбежала бы из этого гадюшника.

— Девушка, вы долго собираетесь стоять на одном месте? — слышу скрипучий голос за спиной, и от неожиданности чуть не вскрикиваю. — Не пройти и не проехать. Отойдите, бога ради, весь проход загородили! Что за народ пошёл?!

Отступаю влево, освобождая проход ещё не старой женщине, на лице которой такое выражение, будто я её мать зарезала. Ну, почему некоторые люди напрочь забыли, что такое элементарная вежливость? Почему норовят пнуть, оскорбить, нагадить? Никогда этого, наверное, не пойму, как ни старайся.

Женщина, проходя мимо, окидывает меня взглядом маленьких злых глазок, а я еле сдерживаюсь, чтобы не сорваться. Останавливаю себя в шаге от скандала, потому что только этого мне и не хватало. Сегодня и так явно не мой день, не сто?ит усугублять.

В супермаркете, несмотря на полуденное время буднего дня, весьма оживлённо. Горожане маются от голода в любое время дня и ночи, и даже необычайная жара, царящая на улице в последние недели, не снижает их зверского аппетита. Лавирую между овощными корзинами, следя, чтобы какая-нибудь уж слишком активная ценительница даров полей и огородов не зашибла меня своим локтём. Прижимаю к себе полупустую корзинку, на дне которой сиротливо притаились буханка хлеба и кусок сыра, и медленно пробираюсь к кассе, где очередь из нервозных сограждан завивается чуть ли не кольцом. Кондиционер работает отвратительно, и я чувствую, как шея покрывается испариной. Невыносимая духота, просто невыносимая. Скорее бы выйти из этого логова чревоугодия на улицу. Хоть там ещё жарче, но зато свежий воздух и никто не норовит ткнуть чем-нибудь в бок или наступить на ногу. Ещё и нехорошее предчувствие копошится где-то под ложечкой — не даёт покоя пропущенный звонок. От моей сменщицы я давно уже не жду хороших новостей.

Оплатив покупки злой на весь мир кассирше, наконец, выхожу на улицу, где знойное марево буквально сбивает с ног. Жара этим летом просто адская — жить невозможно, не то, что дышать. Отхожу на несколько метров и вытаскиваю из кармана телефон. Если бы кто только знал, как мне не хочется перезванивать, потому что, обычно, ничем хорошим это не заканчивается. Снова будут выносить мозг, жаловаться, упрекать в чём-то. Я ненавижу свою работу и мне абсолютно отвратительны все мои сотрудники вместе взятые, но других вариантов всё равно нет, а жить и ребёнка кормить на что-то нужно.

После третьего гудка слышу голос своей сменщицы — девушки буквально сотканной из лицемерия и подхалимажа.

— Кристиночка, что же ты трубку не брала? — спрашивает своим медовым голоском, который лучше бы подошёл выпускнице детского сада, чем взрослой девушке. — У нас тут сумасшедший дом!

Ох, не нравится мне всё это.

— Что случилось-то? Снова проверки?

— Пока нет, но управляющая просила передать, что хочет тебя видеть в магазине как можно быстрее. — Голос Олеси полон сочувствия, но я-то знаю, как она радуется в этот момент, стерва.

— Так ты мне можешь сказать, зачем я ей понадобилась?

— Точно я не знаю, — вздыхает в трубку, — но что-то там с документами не в порядке.

Чувствую, как предательски стучит сердце, а кровь шумит в ушах. Не знаю, зачем я понадобилась управляющей, но явно не для того, чтобы в торжественной обстановке вручить мне путёвку на Бали, как лучшему сотруднику. Даю Олесе обещание приехать как можно скорее и вешаю трубку.

До остановки добегаю в рекордные сроки и вот уже через пятнадцать минут открываю двери магазина, в котором тружусь чуть меньше года. Продавцы провожают меня по пути к кабинету управляющей настороженными взглядами, словно я на войну отправляюсь. Наверняка уже все обо всём знают, только меня ни о чём предупредить не решились.

Топчусь у двери, не решаясь войти. Сердце стучит всё сильнее, словно норовя выпрыгнуть из горла; перед глазами пелена самых мрачных оттенков, но делать нечего — назад дороги нет в любом случае.

— Да-да, — слышу голос управляющей и, толкнув дверь, вхожу.

Анастасия Ефимовна немногим старше меня — примерно лет двадцати пяти, но при этом одевается и ведёт себя, словно в матери мне годится. Её извечный снисходительный тон, упрёки чуть ли не во всех смертных грехах, непроходящее недовольство и придирки доводят до белого каления, но мне слишком нужна эта работа, чтобы обращать внимание.

— О, Кристина, добрый день, — произносит Анастасия, не отрывая сосредоточенного хмурого взгляда от плоского экрана компьютера, с помощью которого, наверняка, занимается своим излюбленным делом: следит за кассирами, чтобы те не засовывали себе деньги в карманы. — Рада, что вы так быстро смогли приехать.

— С транспортом повезло, — отвечаю, присаживаясь напротив её стола. И наплевать, что мне никто не предлагал.

— Как сын себя чувствует? — всё ещё не глядя в мою сторону, задаёт дежурный вопрос. — Не болеет?

— Всё у Женечки хорошо, — говорю, сжимая пальцами чуть обтрепавшиеся ручки сумки. — Что-то случилось, Анастасия Ефимовна? Почему так срочно?

Она молчит, словно не слышит моего вопроса и вся эта ситуация нравится мне с каждой секундой всё меньше. Потом всё-таки отрывает взгляд от экрана и смотрит в упор.

— Кристина, скажи, пожалуйста, тебе хватает заработанных в нашем магазине денег? — Неожиданный вопрос выбивает из колеи и требуется несколько секунд, чтобы понять, как на него реагировать. — Я понимаю, тебе, как матери-одиночке, нелегко приходится. Дети — это, конечно, счастье, но очень дорогое, нужно отметить. Поэтому, если ты испытываешь материальные трудности, так и скажи — чем сможем, тем и поможем.

Вот она сидит передо мной, такая вся чопорная, причёска волосок к волоску, ухоженная, спрашивает о том, хватает ли мне денег, выказывает заинтересованность в моём материальном положении, а у самой взгляд холоднее Северного Ледовитого океана. Что-то тут явно не чисто.

— Спасибо, конечно, но мне всего хватает. И сыну моему не нужно милостыню просить, чтобы на кусок хлеба заработать. Да, зарплата не самая высокая, но не жалуюсь. Если поднимете, буду рада.

Но что-то мне подсказывает, что не за этим меня вызвали.

— Я понимаю, что, сколько денег не дай, всегда мало, но это же не повод воровать. Да, Кристиночка? — Ледяной взгляд впивается, кажется в саму душу. Ленивая ухмылка победительницы расплывается по её, обколотому ботоксом, лицу — и это в её-то возрасте! Она, по всему видно, очень довольна собой, да только я совсем не понимаю, что она имеет в виду.

— В каком это смысле? Воровать? О чём вы, Анастасия Ефимовна? — Сердце готово разорваться на сотни кусочков, до такой степени обидно и больно слышать эти нелепые обвинения. — Я ни разу не дала повода усомниться в своей порядочности.

— Ты, конечно, молодец, — усмехается управляющая, — да только мир не без добрых людей. И, несмотря на то, как ловко ты всё это время действовала, вынося товар и деньги из магазина, обманывая камеры, правда всё-таки всплыла на поверхность.

— Правда? — спрашиваю, не веря своим ушам. — Какая правда? И кто же помог вскрыть мой преступный замысел, не подскажете?

Хотя я и так знаю ответ на свой вопрос, но хочу удостовериться в верности своей догадки.

— Спасибо Олесе, — произносит Анастасия, откинувшись на спинку высокого "директорского" кожаного кресла и сцепив длинные пальцы с идеальным маникюром в замок. — Это она помогла вывести тебя на чистую воду.

Ну, конечно. Кто бы сомневался?

— Какая же Олеся молодец, — говорю, чувствуя, как кровавые пятна туманят взгляд. — Медаль ей уже чеканите, да? Не забудьте ещё снять с неё штаны и поцеловать в задницу — она же такой ловкий и прозорливый сыщик, выводящий воровок на чистую воду. Браво, Олеся!

Понимаю, что ещё немного и наговорю таких грубостей и пошлостей, что потом самой стыдно будет, но несправедливая обида, отвратительные слова, сказанные этой женщиной, разрывают изнутри. Хочется упасть на пол и разрыдаться, но никогда я не дам этим людям такой прекрасный повод для сплетен. Пусть обвиняют, в чём хотят, но смеяться над собой точно не позволю.

— Кристина, успокойся. — Анастасия хмурит брови, глядя на меня. — Понимаю, ты не думала, что когда-нибудь твои махинации обнаружатся. Сколько ты вынесла за неполный год работы? Наверное, хватило бы на небольшую квартирку. К сожалению, не все случаи мы сможем доказать, но и того, что есть, вполне хватает для увольнения.

— Увольнения? — Это слово отдаётся болью глубоко внутри. Катастрофа. Но с другой стороны разве может быть иначе после таких несправедливых обвинений и горьких слов? Сама сюда больше ногой не ступила бы, так что хорошо, что увольняют.

— Ну, а как ты сама-то думаешь? — искренне удивляется Анастасия, словно ничего глупее в своей жизни не слышала. — Неужели мы можем себе позволить держать в нашем магазине такого сотрудника? Но ввиду того, что ты мать-одиночка я не стану доводить дело до суда и постараюсь, чтобы центральный офис ничего об этом случае не узнал. Разойдёмся по-тихому. Думаю, этот вариант устроит нас обеих.

Наверное, в этот момент я должна быть преисполнена благодарности, но не получается. От этого благородства меня тошнит. Кажется, ещё немного и начну задыхаться в этом кабинете, где стены выкрашены в кобальтовый оттенок, а на подоконнике раскинул свои ветви престарелый, чуть живой, фикус. Хочется выскочить отсюда и бежать, бежать, не оглядываясь. Главное, подальше.

Чувствую, как на меня наваливается истерика, давит на плечи, затрудняет дыхание. Хочется одновременно, и плакать и смеяться, но не буду делать ни того, ни другого. Пусть увольняют, выкидывают на улицу, делают, что хотят, только оставят меня уже в покое.

— Я так понимаю, что завтра на работу приходить уже не нужно? — Глупее вопроса и придумать нельзя, но только я ни на что другое, кроме глупостей, сейчас не способна.

— Думаю, ты и сама знаешь ответ на свой вопрос, — говорит управляющая, заправляя выбившийся светлый локон из идеальной причёски. — Собирай свои вещи и будем прощаться.

Нет уж, сама с собой прощайся — ноги моей здесь больше не будет. Молча поднимаюсь и, всё ещё прижимая сумку к себе, иду на выход.

— И да, Кристина, боюсь, что зарплату твою за истекший период придётся удержать в счёт погашения задолженности по недостаче. — Вот лучше бы она в меня камень бросила, чем это. Стискиваю зубы до боли, а глаза наполняются предательскими слезами. — Мне кажется, что ты должна меня понять.

— Вам неправильно кажется, — произношу, не поворачивая головы. — Я не держу на вас зла, потому что вы просто-напросто наивная дура. Но Олесе передайте, что она — мразь и сволочь.

— Кристина! — вскрикивает моя бывшая уже начальница. — Что ты себе позволяешь?

— И это вы у меня спрашиваете, да? Вы серьёзно? Тогда вы самая настоящая идиотка.

И, не говоря больше ни слова, выхожу в коридор и с силой захлопываю за собой дверь. Кажется, в кабинете даже что-то со стены свалилось, но какое мне до этого дело? Пусть хоть в прах всё рассыплется — наплевать.

Злость добавила мне сил. Иду в подсобку, где хранятся мои нехитрые пожитки: чашка, толстовка, сменная обувь. Не найдя пакета, сгребаю вещи в охапку и, не оборачиваясь, ухожу из этого проклятого места, где меня уже ничего не держит. Пропади всё пропадом, ноги моей здесь больше не будет. Даже за покупками не приду — других магазинов, что ли, мало?!

— Кристиночка, уже уходишь? — Ох, этот писклявый голос будет сниться отныне мне в кошмарах. — Может быть, сходим, кофе выпьем?

Разворачиваюсь и смотрю на эту стерву, пытаясь не закричать и не вцепиться ей в волосы. До чего же лицемерное создание!

— Знаешь, что?

— Что? — спрашивает, хлопая круглыми «коровьими» глазами в обрамлении нарощенных ресниц.

— А не пошла бы ты на хер?

Олеся стоит, открыв рот и нервно сжимая в руках папку с документами. Мне хочется вцепиться в её смоляные кудри, щедро залитые лаком для волос. Хочется выцарапать эти водянистые глазки, расцарапать лицо, но не могу доставить ей такого удовольствия. Покалечь я её, немедленно сюда приедет полиция и тогда вся эта идиотская ситуация примет совсем иной оборот. Пусть делают, что хотят — больше меня это не касается — сейчас нужно думать не только о своей обиде, но и о сыне. Должна быть примером для него, а не матерью, которую нужно проведывать в тюрьме.

Разворачиваюсь и, глубоко дыша, чтобы успокоиться, прохожу по торговому залу, всем своим видом показывая, в каком месте своего организма я видела эту клоаку. Возле выхода притулилась стойка с акционными шампунями. Недолго думая, поддеваю ногой шаткую конструкцию, и товар летит на пол с оглушающим шумом. Выхожу из магазина с гордо поднятой головой, а над дверью звенят колокольчики, и их печальный перезвон, словно реквием — последняя капля в сосуде моего отчаяния.

6. Арчи

Мы мчим по мокрым после дождя улицам в гости к моим родителям. Сегодня день рождения мамы, и это один из тех дней, когда не смогу отвертеться от визита в отчий дом. Но мне, по сравнению с Филом, грех жаловаться — меня любят. Порой, даже слишком.

Филин едет рядом, потому что ни один праздник в моей семье немыслим без него. С самого раннего детства он был рядом — и проводил в моей комнате дни и ночи, пока его невменяемая мамаша пропивала свою жизнь, продав некогда прекрасную душу зелёному змию.

Иза — мать Фила — всегда плевала на сына с высокой колокольни, накладывая попутно ещё и кучи морального дерьма, которые Филину приходилось и приходится разгребать с завидной регулярностью. Не знаю, где он терпение берёт на все её выходки. Я бы уже давно сдал её в какой-нибудь приют, где такой особе самое место. Пусть бы другие с ней возились, но он тянет эту лямку, словно невменяемый. Правда, в последнее время она вроде как завязала с выпивкой, но хорошим человеком и любящей родительницей ей уже не стать — слишком многое пропито, потеряно, продано.

Иногда он меня поражает. Филин — слишком добрый. Или просто, чёрт возьми, святой без нимба. Надо узнать на досуге, не чешется ли у него спина — вдруг там уже и крылья проклёвываются?

Тормозим возле гаража, в котором через несколько минут оказываются наши мотоциклы. Аппарат Фила — Фрэнк — блестит хромированными вставками на смолянистых боках. Мой же, благодаря художествамФилина и его золотым рукам, разукрашен языками, переливающегося и отливающего алым, пламени.

— Роберт! Мальчики приехали! — восклицает мама, встречающая дорогих гостей на пороге, одетая, как всегда просто, но элегантно.

Этой женщине невозможно дать больше тридцати пяти, настолько она хороша. Перед её обаянием сложно устоять, а умение найти выход из любой, даже самой патовой, ситуации, достойно отдельных од и элегий. Только благодаря её стараниям и несгибаемой железной воле мои родители сейчас имеют всё это: уютный дом, комфортную жизнь, на которую заслужили. Карьера отца сложилась удачно в основном из-за того, что Ирма — умелый мотиватор.

Ну и отдельный повод гордиться ею — собственный бизнес, который построила с нуля. Один из лучших бутиков мужской одежды города — её детище, в которое слишком много сил и терпения вложено.

— Да в аду нам гореть, если пропустим ваш праздник, — смеётся Фил, направляясь к дому, где счастливая мама уже раскинула сети-объятия, готовая задушить моего друга своей любовью.

Мама всегда говорила, что у меня нет ни братьев, ни сестёр лишь потому, что однажды на нашем пороге появился босой и чумазый пятилетний Филипп с разбитыми коленками и горящими злостью глазами.

Смешно вспоминать, но наша дружба началась со сломанного велосипеда. Он, правда, и так на ладан дышал, но Фил дорожил им. А я сломал. Вот и заявился в мой дом, собрав всю свою злость на меня и волю в кулак, чтобы разобраться по-мужски. Да только не успел я даже выйти из комнаты, как мама уже чуть ли не волоком тащила оборванца на кухню, чтобы накормить горячими сырниками.

Так мы потом и сидели на кухне, всё ещё недовольные друг другом, но с полными животами и осоловевшими глазами. На сытый желудок ругаться расхотелось, а инцидент с железной развалюхой был благополучно урегулирован, благодаря моему отцу. Роберт вручил нам отвертки и отправил на задний двор ремонтировать разломанный велосипед. Вместе.

Вот с тех пор мы никак не остановимся — всё что-то чиним, латаем и паяем. После этого как-то незаметно даже для самих себя стали лучшими друзьями. Филин любит повторять, что те сырники явно были волшебными, раз привязали нас друг к другу так крепко, что не разорвать.

— Проходите, ребята, стол уже накрыт, — говорит отец, пожимая поочерёдно наши ладони. Его рукопожатие способно обеспечить множественные переломы, а взгляд серых глаз в состоянии вынуть из собеседника душу. — Всё, как всегда, тихо, скромно и по-домашнему.

— Думаю, нам всем не мешает отдых, — произносит мама, заправляя за ухо рыжеватую прядь. Замечаю на тонком изящном пальце новое кольцо с тёмно-фиолетовым камнем. Глядя, как сияют её глаза, понимаю, что женщины, в сущности, одинаковы — все эти цацки делают их в сто раз счастливее и лечат любые душевные раны. И это нормально. — Поэтому, кроме вас никого и не ждём.

— Это называется "скромно"?— усмехается Фил, застыв на пороге столовой.— Обещайте, что, когда будете женить этого засранца, — жест в мою сторону, — закатите банкет. Мне вот интересно, что в вашем понятии "шикарно".

— Мы и по поводу твоей женитьбы банкет организуем, — говорит отец, похлопывая Филина по плечу. — Кстати, почему ты не взял с собой Агнию? Мы хотели с ней поближе познакомиться.

Видно, что мама тоже не против была бы увидеть Птичку сегодня в нашем доме. Мои родители слишком любят Филина и рады тому, что он наконец нашёл своё счастье.

— Агния в командировке, — отвечает Фил. — Но она передавала вам все самые лучшие поздравления

— Ах, как жаль, — произносит мама и рукой указывает в сторону столовой. — Значит, посидим вчетвером. Проходите, мальчики, нечего на пороге топтаться в своих сапожищах. Как вы только в них ходите? Жарища же на улице!

— Предлагаешь нам в сандаликах ходить?

— Арчи, вечно у тебя какие-то крайности, — смеётся мама.

Зайдя в комнату, понимаю, чему так удивлялся Фил — стол буквально ломится от еды. Мама моя не была бы собой, если бы не перетрясла всю поваренную книгу и не наготовила на роту солдат.

* * *

День неумолимо клонится к закату, а мы всё сидим и набиваем животы. Мама светится от счастья — для неё нет лучшего подарка, чем видеть, как мы с Филом поглощаем приготовленные ею блюда. Так было и так будет всегда.

— Рассказывайте, как ваши дела в мастерской? — спрашивает отец, подливая нам виски.

— Сейчас уже намного лучше. — Фил берёт в руки хрустальный стакан с толстым дном, в котором переливается и искрится тёмно-янтарный напиток. Глубокая складка пролегла на его лбу, а я отворачиваюсь в сторону. Знаю, что он до сих пор винит себя в пропаже денег со счетов "Ржавой банки", и никто не может его в этом разубедить.

— Надеюсь, так и дальше будет. — Мама подпирает щёку кулаком и смотрит на нас полными сочувствия глазами. — Настрадались же вы из-за того идиота.

История о том, как полный псих Кир всеми силами пытался испортить Филу жизнь, потому что Агния выбрала моего друга, всё ещё болью отдаётся в нашем сознании. Но ведь теперь всё позади: Кир за решёткой, деньги, украденные из «Банки», удалось вернуть, не в последнюю очередь благодаря моему отцу, а Филин сейчас счастлив со своей Птичкой, так что печалиться не о чем. Да только Фил ещё тот самоед.

— Ирма, давай не будем о грустном. — Отец смотрит на маму и делает знак рукой, после чего она кивает, берёт себя в руки и ослепительно улыбается. — Сынок, расскажи, как прошло шоу. Много зрителей собралось? Мы с матерью хотели пойти, но у неё настоящий завал на работе, да и у меня была важная встреча с клиентом, которую никак не мог перенести.

— Да ничего страшного, — улыбаюсь родителям, отпивая из стакана виски. Напиток обжигает горло, но на душе немного теплеет. — Каждый год одно и то же. Покатались, пообщались. Всё, как всегда, так что вы абсолютно ничего не пропустили.

Но родители не отстают, и приходится рассказывать им во всех подробностях о байк-шоу. Мама жадно ловит каждое слово, улыбается, кивает. Отец, хоть и хмурится, но тоже слушает с интересом. Всё-таки, наверное, я действительно везучий засранец, раз мне досталась такая семья.

— Ладно, что мы всё о нас говорим? — От рассказов уже в горле пересохло. — Как у тебя, мама, дела в магазине? Всё в порядке?

Мама мрачнеет, вздыхает и принимается ковырять вилкой салат из морепродуктов, аккуратной горкой лежащий на её тарелке.

— Да ничего у неё не в порядке, — говорит отец, сминая нервным жестом белоснежную салфетку.

— Роберт, хватит! — Мама вскидывает на него ярко-зелёные глаза и смотрит, прищурившись. Он, как и мы с Филином, слишком хорошо её знает, чтобы понимать: такой взгляд не сулит ничего хорошего. Какой бы мягкой, доброй и понимающей не была в кругу семьи Ирма, она умеет настоять на своём. — Это не та тема, которую я бы хотела обсуждать сейчас. Тем более, с мальчиками. Поэтому, будь так любезен, и просто помолчи.

Тонкая змейка подозрения копошится в сердце. Кидаю быстрый взгляд на сидящего слева Филина и понимаю, что он тоже не в восторге от этой сцены. Что там у неё стряслось, что так взъелась на отца? Ладно, потом узнаю — не стоит ещё и мне всовываться.

Разговор, как это часто бывает, переходит на мою персону, и почти полчаса приходится выслушивать сетования на непутёвую жизнь катящегося в пропасть единственного сына. Мама жалуется, что так никогда и не дождётся в этой жизни внуков, отец печалится, что я закончу свою жизнь одиноким никому не нужным алкоголиком. Филин, ухмыляясь, кивает в знак согласия.

— Вы втроём, что ли, против меня спелись? — спрашиваю, когда в бурном монологе мамы наступает спасительная пауза. Фил прыскает со смеху и засовывает кусок стейка в рот, всем своим видом показывая, что он не собирается со мной препираться. — Это уже, ни в какие ворота не лезет. Чего вы завелись?

— Арчи, сынок, не кипятись. — Мама протягивает руку и дотрагивается до моей ладони.

Но отец непреклонен.

— Чего ты от нас хочешь? Думаешь, мы можем спокойно смотреть на то, как ты постепенно сводишь свою жизнь к полному нулю? Нет, если бы нам было на тебя полностью плевать, то тогда мог бы делать с собой всё, что душа пожелает, но ты нам не чужой.

Господи, опять всё это морализаторское дерьмо. Почему они не могут от меня отцепиться? Сижу, стиснув зубы, и глядя в свою тарелку, на которой аппетитной зажаристой корочкой манят бараньи ребрышки под тёмно-рубиновым соусом. Лучше буду молча есть. Может быть, отстанут тогда? Ну и, в конце концов, не могут же они вечно выносить мне мозг? Когда-то же это должно будет им надоесть, правильно?

— Ладно, — вздыхает отец, отодвигая от себя пустую тарелку, и снова наливает всем виски. Одна мама пьёт мартини, разбавленное грейпфрутовым соком. — Мы ещё вернёмся к этому разговору, ну а пока пойдёмте в гараж, мне необходима ваша помощь, как специалистов. Что-то мотор в машине барахлить вздумал, а в сервис ехать нет ни времени, ни желания.

Спасибо, папа.

В гараже, как всегда, пахнет старой резиной, машинным маслом и пылью. Знакомый с детства запах, который неизменно будоражит воспоминания, тёплым одеялом укрывающие сердце.

— В какой машине что-то барахлит? — спрашивает Филин, оглядываясь по сторонам. Мой отец — страстный автолюбитель, поэтому здесь насчитывается аж шесть автомобилей разных годов выпуска, расцветок и моделей.

— Да ничего нигде не сломалось, — отмахивается Роберт, проходя вглубь гаража. Там у него, скрытый от посторонних глаз за бамбуковой ширмой, стоит небольшой столик с тремя стульями вокруг. На нём виднеется полупустая бутылка виски, мясная нарезка и сырная тарелка.

— Присаживайтесь, — произносит отец, первым плюхаясь на кованый стул. — Решил, что нам не повредит побыть некоторое время в чисто мужской компании. Мать, конечно, не одобрит, что я вас спаиваю, но если не проговоритесь, то всё будет в ажуре.

— Мы-то могила, смотри, сам не выболтай. — Сажусь на соседний стул и беру тонкий ломтик сыра. Он жёлтый и маслянистый, остро пахнет пряностями и кислым молоком.

— О чём-то поговорить хотел?

Отец мнётся, как школьница, но в итоге всё-таки начинает рассказ о том, что на самом деле его волнует, ради чего позвал сюда.

— Я понимаю, почему наша мама молчит, — говорит отец, вперив взгляд серых глаз в бокал с виски, словно на его дне может найти силы продолжать дальше разговор. — Если Ирма узнает, что я обо всём рассказал, в этом доме случится смертоубийство. Но мне кажется, она себя зря накручивает и вообще придумывает глупости. Вот и решил с вами поговорить. Да, Филипп, пусть ты нам и не родной по крови, но мы считаем тебя своим сыном, поэтому ты тоже сейчас здесь, а не только лишь Арчи.

Замечаю, как округлились глаза друга, когда он слышит эти слова. Наверное, что-то действительно стряслось нехорошее, раз отец ударился в сентиментальность.

— И я это очень ценю, — произносит ошарашенный Филин.

— Папа, что случилось? Ты меня пугаешь.

— Да, нет, сынок, — вздыхает отец, взъерошивая волосы на затылке, — всё не настолько фатально, как может показаться. Мама наша сильная, она со всем справится. Просто наслоилось всё вместе, и поэтому в последнее время она немного не в себе. И я очень за неё волнуюсь, понимаешь?

— Само собой, только никак в толк не возьму, что конкретно стряслось? — Мне кажется, я уже потерял остатки терпения, которое и так в жёстком дефиците. — Ты можешь толком рассказать? Или из тебя клещами тянуть нужно?

— Дело в том, что у мамы некоторые трудности в её магазине. После инвентаризации выявилась довольно крупная недостача. Настолько, что другого выхода, как уволить всех сотрудников, у неё не было.

— Ох, ты ж чёрт, я думал у неё, как минимум рак! Ну, ты папа и паникёр, в самом деле. Сердце чуть из горла не выпрыгнуло.

— Нет, ты что?! — вскрикивает отец и улыбается. — Я же сказал: всё не фатально, просто мама очень сильно по этому поводу переживает. Знаете же, в её бизнесе всегда всё было на твёрдую пятёрку, а вот сейчас такой казус и мама винит во всём себя. Считает, что всё из-за того, что постарела, потеряла хватку. И никак не могу в обратном переубедить. Тоскует, истерит, много плачет. Никогда её такой не видела, хоть мы и знакомы тридцать пять лет. Объясняю, что всё наладится, но она, словно школьница перед экзаменом, совсем потеряла веру в себя.

— Понимаю, — произношу, разливая нам, троим ещё по порции спиртного. — Хочешь, чтобы мы её поддержали?

Отец отрицательно машет головой и, закусив терпкий напиток ломтиком ветчины, говорит:

— Нет, наоборот. Во-первых, усиленно делайте вид, что всё кругом в полном порядке. А, во-вторых, хотел узнать: может быть, у вас есть на примете какие-нибудь смышлёные и ответственные девушки? 2

Мы с Филином синхронно, не сговариваясь, начинаем смеяться. Отец смотрит на нас непонимающе, с подозрением.

— Что такого смешного я спросил? О чём таком уж невозможном попросил?

— Нет, папа, ты ни при чём, просто ты понимаешь, какие девушки в основном вокруг нас вертятся? Двух приличных за жизнь знали, но одна в гробу, а вторая в командировке. — При упоминании о Наташе отец хмурится. — Поэтому вряд ли мы чем-то сможем помочь.

— Понимаю, — кивает отец, потирая пальцами покрасневшие глаза. Вижу, как он устал, как измотан. Наверное, действительно, в последнее время всё не слишком радостно. А ведь у него и своих проблем хватает с вечными заседаниями суда, процессами, уголовным кодексом и лицами, его нарушившими. — Ну, просто на будущее, если кто-то попадётся, кого не стыдно будет матери показать, то имейте в виду, хорошо?

— Хорошо, — говорим чуть ли не хором.

Только, если бы я сейчас нашёл кого-то, кого матери показать не стыдно, то, наверное, стал хоть немного, но менее одинок.

7. Никита

Раздеваюсь догола и выбрасываю все шмотки, в которых освободился, в мусорный бак. Лучше их сжечь, конечно, но сейчас не до этого. Одна мечта: искупаться и смыть с себя всё, что пристало к коже за годы. Не знаю, смогу ли снова почувствовать себя чистым хоть когда-нибудь, да и не выдумали ещё средств, чтобы отдраить грязь, которая налипла изнутри толстым слоем. Обо всём остальном буду думать позже.

Захожу в душевую кабинку и первым делом включаю горячую воду. Стекло моментально запотевает, а в районе солнечного сплетения сворачивается тугой клубок. Дыхание перехватывает, но мне нравится — словно на американских горках решил прокатиться. Беру с полки большую бутыль с шампунем и, недолго думая, выливаю на себя половину.

Не знаю, сколько времени провёл под обжигающими струями воды, но, покинув заполненную паром кабинку, чувствую себя намного лучше. Мне не во что переодеться, поэтому выхожу из комнаты, даже не обмотавшись полотенцем. Похоже, ходить голым — моя новая привычка. И мне она нравится.

— Я уже думала, что ты утонул, — говорит Ксюша, разливающая по тарелкам суп. Аромат этого варева с большой натяжкой можно назвать аппетитным, но я так голоден, что не планирую перебирать харчами. Пока, во всяком случае. — Присаживайся.

— Смотрю, хозяйственная такая стала, — ухмыляюсь, заметив, как покраснели щёки девушки, когда она заметила, что я голый. — Раньше даже вода в чайнике пригорала, а теперь щи какие-ео стряпаешь. Прогрессируешь, подруга.

— Это борщ! — говорит Ксюша, гневно полыхая глазами. — Разве сам не видишь? Или тебе нравится надо мной издеваться?

— Ну, прямо скажем, это не борщ, а адское варево, но с голодухи и полынь — амброзия. Не нужно хмуриться, дорогая моя, на правду не обижаются. И да, ты сама про меня всё знаешь, потому что за семь лет я ни капельки не изменился.

— Ладно, — кивает и садится рядом. Погружает ложку в мутную жижу, крутит ею, вертит, потом кривится и смеётся: — И правда, какой-то странный борщ вышел. Не ешь это, поехали лучше в ресторан.

— Дельная мысль пришла в твою хорошенькую головку, но стряпню не выливай — этой пищей сумасшедших богов тараканов травить можно. Вдруг заведутся? А у тебя и борщец на такой случай припасён.

Ксюша хмыкает, дёргает плечом, а в глазах обида. Всё-таки бабы любят, чтобы их стряпню хвалили.

— Не расстраивайся, научишься когда-нибудь готовить.

— Думаешь?

— Уверен.

Ни в чём я не уверен, но пусть расслабится — мне она в нормальном настроении нужна.

— Только ресторан отменяется, — говорю, отодвинув от себя тарелку. — Мои шмотки для таких мест не годятся. Их вообще выкинуть нужно. Но могу голым пойти, мне не сложно.

Ксюша округляет глаза, потом хлопает себя по лбу и куда-то убегает.

— Вот, смотри, что я тебе купила. — Радостная Ксения ставит на пол возле меня пакеты, набитые чем-то до отказа. — Надеюсь, тебе понравится. Я, правда, старалась угодить.

Открываю первый пакет и замечаю несколько пар джинсов, сложенных аккуратной стопочкой. В другом пакете футболки, рубашки и бельё.

— Ого, а ты молодец, — целую её в шею, от чего она ещё шире улыбается. — Крутые вещи, спасибо.

— Пока ждала тебя, о многом думала и поняла, что мода за пять лет сильно изменилась, а ты же привык хорошо одеваться. И я теперь счастлива, что смогла угодить.

Угодливая какая, просто сказка.

Выбираю чёрные джинсы и светло-голубую футболку-поло. Смотрю в зеркало, в которое тщательно избегал заглядывать всё это время, и замечаю, что, в общем-то, почти не изменился. Повзрослел, конечно, но не критично. И это хорошо.

— Тебе идёт. — Ксюша становится рядом и поправляет складку на моём плече. Замечаю в зеркале, как счастливая улыбка расплылась на её лице. — И с размером угадала — боялась, что велико будет.

— Глаз-алмаз, — усмехаюсь, поправляю трикотажный воротник и отхожу от зеркала. — Я готов.

Ксюша снова выбегает из комнаты, а я остаюсь один на один со своими мыслями. В комнате тихо, лишь слышно как тикают настенные часы в форме совы.

Вообще в доме довольно уютно: мебель из натурального дерева, картины на стенах, ковры. После того, как отец Ксении — местная шишка — отправился к праотцам, девушка стала сама себе хозяйка, отхватив неплохое наследство. Не знаю, сколько денег на данный момент на её счету, но раз она согласна тратить их на мои нужды, постараюсь терпеть её и держать себя в руках, хотя и тяжело будет. Но буду пытаться, потому что, собственно, благодаря ей и её деньгам в первую очередь я смог раньше выйти на свободу.

Не умею быть благодарным, но ведь за жизнь неплохо научился изображать то, что хотят видеть люди, поэтому справлюсь. Если только выводить меня перестанет.

Подхожу к небольшому круглому столику, стоящему в дальнем углу комнаты, и наливаю почти полный стакан бурбона из красивого хрустального графина. Не коньяк, конечно, но тоже сгодится. На этажерке стопками расставлены виниловые пластинки с моим любимым джазом, а на полке ждёт своего часа проигрыватель. Не могу вспомнить, чтобы Ксюша увлекалась подобной музыкой, значит и это тоже для меня. Забавно.

В голове пульсирует боль, от которой не спрятаться и не скрыться. После той травмы, что получил почти сразу, как попал на зону, приступы стали моими верными спутниками. Я никак не могу избавиться от этой напасти и даже точного диагноза не знаю, хоть и обследовался и даже таблетки какие-то пил. Но в лагере медицина, мягко скажем, не на самом высоком уровне, поэтому мне вряд ли смогли бы там помочь, даже имей они такое желание.

На лбу выступает пот, в глазах темнеет, а руки начинают трястись — верные признаки скорой мигрени. Сжимаю пальцами переносицу, пытаюсь проморгаться, глубоко дышу, но боль не отступает. Выпиваю залпом почти половину стакана, и бурбон обжигает глотку, стекает по пищеводу и оседает на стенках пустого желудка.

— Поехали? — высокий голос Ксюши пулей вонзается в мозг, и мне хочется кричать, чтобы она заткнулась и больше никогда, ни при каких условиях не смела открывать рот. — Ой, ты такой бледный. Что случилось?

Она испуганно вскрикивает и подбегает ко мне. Причитает, хватает за руки, пытается заглянуть в глаза, сжимает ледяными пальцами щёки в тщетной попытке выяснить, что со мной не так. Отталкиваю её в сторону и шиплю от боли.

— Отвали, нормально всё. Просто устал и голоден. Уйди, я сказал! — хриплю, отпихивая чокнутую наседку в сторону.

В эту минуту наплевать, даже если она упадёт и больно ударится. Или же вообще убьётся к чертям - главное, чтобы перестала причитать.

— Не поедем, значит, никуда! — заявляет. — Ещё вырубишься. Нужно вызвать врача и срочно! Нельзя шутить со своим здоровьем.

Как же меня бесят эти прописные истины. Не шути со здоровьем, надень шапку, поешь горячее, не лижи железо на морозе. Словно мне пять лет.

— Пожрать мне нужно, — шиплю, сжимая пальцами виски?. — Без всего остального обойдусь.

— Тогда я закажу еду сюда, чтобы никуда не ехать, — решает Ксюша и помогает мне присесть в глубокое мягкое кресло, в котором даже моё далеко не хрупкое тело тонет. — Посиди, я быстро. Если снова что-то случится, зови. Хорошо?

Да иди уже куда-нибудь, придурочная наседка. Вот нет ничего хуже, чем баба с комплексом матери — до смерти доведёт своей заботой. Не удивлюсь, если следующей её покупкой для меня будут тёплые гамаши.

Она снова уходит, и сквозь шум в ушах слышу обрывки телефонного разговора. С трудом разлепляю глаза и тянусь за стаканом, где ещё плещется алкоголь. Таблетки мне не помогают, но пойло срабатывает почти всегда.

Делаю пару глотков и чувствую, как постепенно боль уходит. Нет, она не исчезнет полностью — никогда не исчезает, но скоро станет почти неощутимой, привычной и родной.

— Я заказала много, нам на несколько дней хватит, — говорит, присаживаясь на подлокотник кресла. Она протягивает руку и гладит меня по плечу. — Тебе нужно в больницу, я очень испугалась, что с тобой что-то страшное может произойти.

— Что-то страшнее, чем было до этого? — произношу словно чужим, слишком хриплым даже для меня, голосом.

— Но ты был всё это время жив, — отвечает, сворачиваясь калачиком и кладя голову мне на грудь. — Я так скучала.

— Угу.

— Ты мне не веришь?

— Ксюш, у меня болит голова, я чуть не сдох только что. Можно хоть сейчас меня не доставать?

— Хорошо, — соглашается и замолкает.

Чувствую её горячее дыхание даже сквозь ткань футболки, и постепенно успокаиваюсь. Сонливость наваливается тяжёлым душным одеялом. Боль беспокоит всё меньше и меньше, а усталость последних дней даёт о себе знать: я закрываю глаза и проваливаюсь во тьму.

* * *

— Вкусно, — говорю, когда последний кусочек ужина съеден. — Наконец-то нормальная жратва.

— И правда лучше, чем мой борщ, - хихикает Ксюша, ковыряясь вилкой в тарелке.

— Не поспоришь.

Мне уже значительно лучше: головная боль постепенно проходит, и о ней напоминает лишь чуть различимый шум в ушах. Ксюша периодически кидает на меня взволнованные взгляды, полные тревоги, но упорно делаю вид, что не замечаю её состояния. Её забота душит — отчаянно не хватает кислорода. Хочу уехать отсюда, начать жизнь с чистого листа, чтобы больше ничего не напоминало о прошлом. Ксюша — хорошая девка, но ей нет места рядом. Знаю, что она вся извелась в мечтах о совместно прожитых счастливых годах, но семейная жизнь с ней — не моя песня. Жаль будет её разочаровывать, но такова жизнь — не всегда случается то, о чём так истово мечтаешь.

— О чём ты задумался? — Ксюша придвигается совсем близко и, положив руки мне на плечи, начинает медленно покрывать поцелуями лицо. Постепенно мягкие губы опускаются всё ниже, и вот уже чувствую их на ключицах.

— О будущем. — Ты гляди, даже не соврал.

Ксюша, наверное, принимает мои слова слишком близко к сердцу, потому что её ласки становятся всё жарче и настойчивее. Я не прочь секса с ней, но сейчас моя голова забита мыслями, далёкими от романтики.

— Ксюша, перестань, — говорю, отрывая цепкие руки от своей шеи. — Мне нужно позвонить. Дай свой телефон, пожалуйста.

Девушка замирает, словно я её ударил. Потом отстраняется, окидывает меня взглядом, полным обиды, и выходит из комнаты. Беру с полки сигареты, закуриваю и пытаюсь сообразить, с кем первым лучше связаться. Мне нужна работа и срочно, потому что задохнусь, если проведу с Ксюшей ещё хоть немного времени наедине. А, во-вторых, нужно узнать, где прячется от меня та, из-за которой потерял столько лет.

Я такой себе граф Монте-Кристо, но мысли о мести и мне помогли выжить на зоне. Каждый должен платить за предательство, и Кристина в первую очередь. Не знаю, о чём она думала, когда звонила в полицию, чего добивалась, но результатом её тупости стали потерянные годы. Мои годы. А этого не смогу простить, даже умирая.

Уверен, она до сих пор так и не поняла, какую глупость совершила и чем для неё это закончится. Но долг платежом красен, в её случае платить придётся кровью. Что ж, сама виновата — я предупреждал, что шутить со мной не сто?ит — у меня туго с чувством юмора.

— На, держи, — говорит Ксюша, протягивая мне новенький смартфон в коробке. Задумавшись, даже не заметил, как она вернулась в комнату. — Ещё один мой подарок тебе. Он уже с симкой и с пополненным балансом. Пользуйся.

— Спасибо, детка, ты чудо, — улыбаюсь обворожительно, и Ксюша сияет от радости, что смогла угодить.

Всё-таки с ней удобно — любой каприз готова исполнять. Чудесная очаровательная дурочка.

— Я пойду, прогуляюсь, хорошо? — говорю, идя к выходу. Собственно, мне не нужно её разрешение или одобрение, но пока что, для вида, побуду культурным товарищем. — Не скучай без меня, я вернусь.

Вернусь, конечно, только вот не знаю, когда, но пусть ждёт — всё равно ей делать нечего.

Она говорит что-то на прощание, но я не слушаю. Нужно срочно выйти на улицу, прогуляться по местам боевой славы, подумать, а рядом с Ксюшей будто задыхаюсь. Да и не нужно ей знать о моих планах на будущее — не её ума дело.

За порогом дома щебечут птицы, светит солнце, и я делаю первый шаг к цели, которую лелеял долгие пять лет. Нужно найти Кристину, а, сидя на заднице и держась за Ксюшину юбку, точно ничего не добьюсь.

Оглядываюсь по сторонам, наблюдая знакомые с детства пейзажи, от которых зубы сводит, настолько они скучны и однообразны. Этот затхлый городишко задыхается в копоти единственного работающего завода, вязнет в мусоре и человеческой тупости, но за пять лет здесь многое поменялось. Открылись новые магазины, закрылись старые. Многие приятели юности пропали без вести, иные покоятся на загородном кладбище под убогими растрескавшимися крестами.

На месте полуразрушенного детского сада, возле которого любили курить после уроков, сейчас высится здание университета. Останавливаюсь, засмотревшись на стайку студенток, которые травят лёгкие дымом, собравшись тесным кружком в беседке возле корпуса. Нас разделяет несколько метров и, увитый диким виноградом, кованый забор. С недавних пор ненавижу решётки, но смотреть на девушек одно удовольствие. Вдруг одна из них замечает устремлённый на неё взгляд, улыбается и что-то шепчет на ухо подружке. Та хохочет в ответ и поправляет угольно-чёрные, блестящие на солнце, волосы. Стою, расправив плечи и засунув руку в карман, второй жестами показываю, что курить хочется, а зажигалки нет. Хохотушка поднимается с лавочки, расправляет короткую юбку и идёт ко мне, покачивая бёдрами. На вид ей лет двадцать, но пойди, пойми, сколько на самом деле.

— Привет, — говорит, протягивая мне зажигалку через прутья решётки.

— Привет. — Прищуриваюсь и, ухмыльнувшись, прикуриваю. Выпустив медленно дым в воздух, зажигалку отдавать не спешу. Девушка улыбается и требовательно протягивает руку. — Чем можно заниматься летом в универе?

Она приподнимает удивлённо бровь, а на губах расползается слегка дерзкая, ленивая улыбка. Красивая девочка, наглая — мне такие нравятся.

— Любопытный какой. — Девушка достаёт сигарету и покачивает ею в воздухе. — Зажигалку верни.

— Верну, но не через забор. Иди ко мне, не бойся — я не кусаюсь.

— О, а ты решительный, — заливается смехом и, подойдя вплотную к решётке, продолжает: — Мне нравятся решительные мужчины. А ещё красивые. Вот гляжу на тебя и понимаю: бинго.

— Номер телефона оставь, покажу как-нибудь на досуге, до каких пределов доходит моя решительность. И красота.

— Уговорил, — смеётся девушка и перекидывает блестящие чёрные волосы через плечо. — Пиши, буду рада пообщаться в более интимной обстановке. Зажигалку в таком случае себе оставь — отдашь, когда встретимся.

Она диктует свой номер, представляется Юлей и, окинув меня на прощание долгим взглядом, убегает к своим подружкам. Я иду дальше, не оборачиваясь, но и спиной чувствую, прожигающие насквозь, взгляды нескольких пар глаз.

Мой путь лежит к стоянке таксистов, которые берут недорого, а везут с огоньком и песнями. Выбираю с виду самый новый автомобиль, потому что ехать на развалюхе не имею ни желания, ни настроения.

— На кладбище, пожалуйста, — говорю, влезая в автомобиль. Таксист кивает, улыбается и, не задавая лишних вопросов, газует.

* * *

С самого детства мальчика Никиту волновал один вопрос: от чего на кладбищах бывает так тихо? Словно даже сам воздух в почтении перед прахом умерших заглушает все звуки внешнего мира. Я всегда любил гулять между надгробиями, читать таблички, высчитывая в уме, кто сколько прожил. Странное увлечение для ребёнка, но я никогда не говорил, что хоть когда-то был нормальным.

Мать говорила, что я родился таким — чёрствым, не понимающим чужих проблем, не ведающий сострадания. Никто не понимал, откуда во мне всё это, потому что семья-то у меня была хорошая. По общественным меркам. Ни тебе побоев, ни издевательств, ни дурного примера или затяжного алкоголизма. Родители даже никогда не пытались развестись, потому никаких психологических травм в моём анамнезе не прослеживается. Значит, и правда таким меня создала природа.

Проходя мимо знакомых памятников, трогаю вечно ледяной, даже летом, камень могильных плит и в который раз убеждаюсь, что самым незыблемым в нашем бытие является смерть. Рождаясь, мы только тем и занимаемся, что движемся по прямой дороге навстречу вечному покою.

Я решил начать свои поиски именно с кладбища, потому что если и есть у Кристины повод вернуться в этот город, то только ради одной-единственной могилы. Медленно иду, проходя всё дальше вглубь, вспоминая, высматривая. Я не знаю точно, где именно искать нужный памятник, но торопиться некуда, поэтому рано или поздно найду. Или спрошу у тружеников скорбного предприятия, которых пока не видно, но где-то же они есть.

Примерно через час бесплодных поисков, когда головная боль снова грозит вернуться и разорвать мозг на части, замечаю согбенную фигуру в грязной поношенной одежде, склонившуюся над кучей мусора. Что-то знакомое мерещится, и я напрягаю зрение, чтобы узнать этого человека. Не могу сообразить, кто это, но он явно мне знаком.

— День добрый, — говорю, подойдя к оборванцу на расстояние вытянутой руки. — Вы здесь работаете?

— Добрый, да, — отвечает мужик, поднимая голову и вперивает в меня взгляд мутно-серых глаз. — О, Никитос! Какая встреча!

Не успеваю ничего сообразить, а он уже кидается ко мне и сжимает в медвежьих объятиях. В нос бьёт запах нестираной одежды и застарелого перегара. Мерзко.

— Ага, он самый, — произношу, силясь вспомнить, кем из прошлой жизни может оказаться данный неприятный субъект. Хотя в моём окружении было мало приятных и гармоничных личностей, однако с бомжами никогда не водился.

— Очень рад тебя видеть, — склабится, вытирая нос рукой. — Выпустили?

Да кто же это, чёрт возьми, такой?

— Точно, вот домой приехал.

— Молодец, только делать в этом городишке нечего.

— Ну, я только второй день на воле, пока осматриваюсь.

— Чтобы тут осмотреться и двух часов хватит. — Мужик снимает с рук перчатки, и взгляду открывается татуировка в виде черепа на тыльной стороне ладони. Так вот кто это! Марк — дружок мой школьный. — Временем располагаешь?

— Времени у меня нынче вагон, — усмехаюсь, глядя на то, во что превратился первый парень на районе.

— Пошли ко мне в апартаменты, — предлагает Марк и издаёт горлом какой-то булькающий звук, означающий, наверное, смех. — Давно не виделись, пообщаемся хоть как люди, а не на бегу.

Киваю, и вот мы идём по узким тропинкам мимо надгробий и, в конце концов, оказываемся в небольшом шлакоблочном домишке, на стене которого красуется чуть заржавевшая табличка с гордой надписью "Администрация".

— Видишь, какую я карьеру сделал, — усмехается Марк, жестом предлагая присесть на стул. — Но, в общем-то, не жалуюсь. Местечко тёпленькое, хлопот не так, чтобы много, зато меня никто не трогает, если на кладбище порядок. Директор редко приезжает, всё больше удалённо руководит, а мне и выгода.

— Аж завидно.

— Зря иронизируешь, — говорит Марк и снова издаёт горлом противный звук. — После всей той заварушки вообще хорошо, что мне удалось хоть где-то пристроиться.

— Понимаю.

После "той заварушки" Марку удалось соскочить, как и многим другим. Больше всех огрёб именно я, потому и не могу успокоиться, пока Кристина не получит по заслугам.

— Давай, Никитос, жахнем, — предлагает Марк и тянется к шкафчику, где за шторкой находится что-то типа бара. Ассортимент алкоголя невелик: водка, водка и ещё раз водка, зато много. — За встречу, за то, что мы ещё пока живы.

— Отличный повод нажраться, — ухмыляюсь, потому что и правда: за это сто?ит выпить.

Когда водка разлита по стаканам, а на столе материализовалась вполне приличная закуска, говорю:

— За отмщение.

Марк кивает понимающе и, спустя пару мгновений, в наших стаканах уровень жидкости заметно снижается. Водка обжигает, но и дарит блаженное тепло.

— Ты же не зря на кладбище припёрся. — Марк снова наполняет наши стаканы и искоса смотрит на меня. — Я тебя очень хорошо знаю, ты даже к родителям никогда не ходил — вон, могилы до неба заросли. Что ты искал?

— Могилу Эдика.

— Совесть замучила? — хмыкает Марк и хрустит солёным огурцом. — Но вообще-то это не про тебя. Тогда зачем тебе его могила?

— Хотел посмотреть, ухаживает ли кто за ней. Если мои догадки верны, и Кристина приезжает хоть изредка на кладбище к Эдику, то тогда можно в администрации узнать, видел ли её кто-то, а, может быть, даже и разговаривал.

— Как ты всё придумал здо?рово, — Марк приподнимает удивлённо бровь и берёт в руку стакан. — Давай выпьем за нужных знакомых. Потому что я-то как раз тот, кто сможет тебе помочь.

— Неужели? Ну, тогда выпьем, конечно.

— Только ты же понимаешь, что за "спасибо" такие вещи не делаются. Дружба дружбой, но жрать я привык сытно, а пить — много.

— Да вроде бы не был никогда дураком, потому, само собой, заплачу.

— Десять тысяч и всё, что знаю сам — твоё, а знаю я, поверь, кое-что действительно интересное.

— Тебе нужно не на кладбище мусор с дорожек убирать, а сценарии к сериалам писать. Интригуешь прямо знатно. Хорошо, заплачу пятнадцать, если информация на самом деле окажется сто?ящей. Но в любом случае десятка твоя.

Вижу, как загораются мутные глазки Марка, а на лице расплывается алчная улыбка.

— Хорошо, договорились. — Марк расправляет узкие плечи, откидывается на спинку скрипящего стула и, заложив руки за голову, начинает: — Она приезжает сюда примерно пару раз в год: осенью и весной. Убирает могилу, привозит цветы. В городе можешь даже ни у кого не спрашивать: дальше кладбища она не проходит, да и старается особенно и здесь не светиться. Наверное, не хочет, чтобы её кто-то узнал, потому что обычно кутается в платок, очки напяливает, но я-то вижу, что это она.

— Ну, пока что эта информация не стоит и трёшки, потому что я бы понял это и, на могилу придя. Мне бы узнать что-то, что найти её поможет, а не то, что она в платке шастает.

— Нетерпеливый какой, — ухмыляется Марк и принимается раскачиваться на стуле. От скрипа начинает сводить череп и чувствую, что ещё немного, и выбью этот стул из-под его тощей задницы. — Ты дальше слушай, а не перебивай.

— А ты говори по существу.

— Ладно. Короче, однажды я был в магазине на остановке. Ну, той, где пригородные тормозят, дачников высаживают. Стою, значит, возле уличного столика, пью себе пиво, не трогаю никого — выходной, красота. Пялюсь на девчонок, и тут останавливается Газель, и из неё выпрыгивает Кристина. Мазнула по мне взглядом, не узнала, наверное, и попёрла в сторону кладбища.

— Ещё ближе к сути.

Марк морщится, закидывает в рот кружок колбасы и, прожевав, продолжает:

— У меня память хорошая, поэтому и запомнил, из какого именно города она приехала. Совсем рядом, кстати. И было это пару месяцев назад, поэтому, наверное, она до сих пор там.

Он говорит название города, который и правда, в часе быстрой езды отсюда. И что самое прекрасное во всей этой ситуации: именно там я планирую кое с кем встретиться и договориться насчёт работы. Судьба всё-таки хоть иногда, но поворачивается ко мне лицом.

— Но и это не самое интересное.

— Есть ещё что-то?

— А то! — на красном, опухшем от вечных пьянок, лице блуждает хищное выражение. — Она не одна ведь приезжала в этот раз.

— Ну, хори её меня вообще не интересуют.

— Да это-то тут при чём? — удивляется Марк. — Нет, она с ребёнком приезжала. Пацан мелкий с ней был, шустрый очень. Женей зовут — услышал, как звала его по имени. И даже не это самое интересное, а то, что он кое на кого дико похож.

— На кого это?

— На тебя, придурок.

Однако. Новость о ребёнке действительно неожиданная, потому что я не знал, что Кристина забеременела. Но почему она оставила сына? Почему не сделала аборт?

— Больше ничего не знаешь?

Марк разводит руками и улыбается.

— Извини, приятель, это всё. Но если ты её действительно собрался найти, то хоть какие-то зацепки у тебя уже есть. И всё благодаря мне.

— Да, спасибо, друг, услужил. — Достаю из кармана смятые купюры, которыми разжился у таксиста, и, отсчитав пятнадцать тысяч, кладу их на стол перед Марком. Тот плотоядно улыбается и тянет руку к деньгам. — Ну, я пошёл.

— Уже? — с деланным сожалением в голосе спрашивает друг детства. — Удачи в поисках.

— Ага.

Медленно поднимаюсь на ноги и, улучив момент, когда Марк не смотри на меня, пересчитывая заработанное, беру бутылку в руки и со всей силы бью ею по голове приятеля. Тот охает и заваливается вперёд. Забираю свои деньги, обхожу стол, пробую пульс на шее и, услышав слабое биение, приподнимаю его голову за волосы. Бутылка от удара разбилась, преобразовавшись в "розочку" с острыми, словно бритва, краями. Резко провожу ею по горлу Марка, и кровь бурным потоком вырывается на свободу. Нахожу на полке небольшой пакет и складываю в него всё, до чего мог дотронуться: "розочку", стакан. Сгребаю туда же остатки еды, столовые приборы. Теперь кажется, что Марк пил один — все следы моего пребывание здесь покоятся на дне пакета.

Наклоняюсь к уху покойника и произношу: "Извини, ничего личного, но ты слишком смекалистый для обычного алкаша".

Оглядываюсь по сторонам в последний раз и выхожу на улицу. Вокруг всё та же тишина, и, зайдя за здание администрации, нахожу в заборе знакомый с детства лаз, через который и покидаю это мрачное место.

8. Кристина

Когда жизнь рассыпается подобно песочному замку, можно уйти с головой в проблемы или постараться выкарабкаться.

Мне нечем гордиться — я в этой жизни совершила не так уж много хороших поступков, но привычку не сдаваться могу смело отнести к своим достоинствам. Во всяком случае, этого, обычно, бывает достаточно, чтобы выжить самой, и не дать сыну оказаться на помойке.

Увольнение стало сильным ударом — я не ожидала такого поворота событий, не думала, что мне придётся уходить оттуда со скандалом и без выходного пособия, но судьба сделала за меня тот выбор, на который сама бы ещё долго не решилась. Теперь придётся как-то выкручиваться. Правда, в кошельке почти нет денег, а это значит, что, если не потороплюсь, окажемся с Женечкой в какой-нибудь канаве и умрём там — голодные и холодные. Со своей жизнью могу делать всё, что хочется, но вот за сына несу ответственность, раз уж однажды приняла решение рожать.

И пусть иногда от безысходности хочется выть в подушку, но вариантов ведь нет — должна сделать всё, что от меня зависит. Ради него. Ради себя, в конце концов.

— Вы уже определились с заказом? — Бодрый довольно высокий голос официанта выводит из задумчивости. — Или мне позже подойти?

Поднимаю голову и вижу стоящего рядом парнишку лет двадцати в кожаных брюках, обтягивающей торс футболке и залихватски повязанной на бритом черепе бандане. На, покрытом жидкой светлой щетиной, лице ещё виднеются следы подростковых прыщей, но в глазах парня пляшут чёртики, а на губах играет лукавая улыбка, что делает его очень симпатичным. Мальчишка ухмыляется, постукивая карандашом по блокноту и всем своим видом намекает, что устал ждать, когда нерешительная посетительница определится.

Откашливаюсь, ощущая, как краска заливает лицо, и говорю:

— А можно просто стакан воды без газа? — Стараюсь придать голосу как можно больше уверенности. Лишь бы не догадался, что мой немудрёный заказ — всё, что могу себе позволить. Кому нужны клиенты, которые не могут оплатить половину меню и оставить целое состояние на чай? — Очень жарко сегодня.

Официант кивает, словно ничего удивительного в моих словах не находит, да только я сомневаюсь, что в этом заведении такое в порядке вещей. Когда остаюсь одна, решаю получше осмотреться.

Я впервые в "Бразерсе" — месте отдыха всех байкеров, рокеров и неформалов нашего города и близлежащих окрестностей. Днём здесь совсем малолюдно, лишь несколько брутальных с виду мужиков облепили барную стойку, точно пчёлы — банку с вареньем. Мне не видно их лиц, хоть столик, за которым сижу, стоит ближе остальных. Замечаю только широкие плечи, кожаные брюки, чёрные куртки с цепями, шипами и заклёпками, которые издают слишком много шума, стоит сделать хоть малейшее движение. Одно не могу понять: неужели им не жарко? На улице настоящая баня, а они в коже с головы до ног. Удивительный народ, честное слово.

У одного на спине аппликация в виде чёрно-красного орла, расправившего гигантские крылья, а у другого — странный логотип, центральной фигурой которого представлена смерть в кожаном плаще.

Когда приносят мой заказ, отрываю взгляд от неформальных модников, которые веселятся от души, сотрясаясь в приступах смеха. Не знаю, что их так веселит, но каждый раз, когда очередной громовой раскат хохота доносится до меня, внутри всё сжимается. Надо было подальше сесть, но не бегать же с места на место, в самом деле. Такие товарищи меня пугают на подсознательном уровне, хотя уж скольких я повидала подонков, маскирующихся за дорогими и стильными шмотками, что не сосчитать, поэтому, вполне может оказаться, что эти, не в меру весёлые, парни — отличные и безобидные ребята.

— Если что-то ещё понадобится, зовите, —улыбается официант и отходит вглубь зала.

Но мне больше ничего не нужно, кроме бесплатного доступа к Wi-Fi и воды.

Дома Интернет с утра отключили, а "Бразерс" оказался ближайшим на моём пути заведением, где абсолютно бесплатно любому желающему предоставлялась эта услуга. Да и чего греха таить? С собой-то можно быть откровенной? Меня всегда жутко интересовало, что находится за дубовой дверью, впускающей каждый вечер толпы посетителей самого странного вида. Но компании, подходящей для похода сюда, не было, и на "Бразерс" всегда смотрела издалека. И, наверное, зря — здесь довольно весело.

Из массивных чёрного дерева колонок, стоящих возле сцены, льётся тяжёлая музыка, не лишённая, тем временем, мелодичности. Мне никогда не нравился истеричный надрывный вокал некоторых рок исполнителей, но эти хриплые, волнующие женскую сущность напевы очень даже по душе.

Достаю ноут, подключаюсь к местному роутеру и захожу на сайты трудоустройства. Пока вожусь, вводя свои данные и настраивая поиск вакансий, не обращаю внимания, что к моему столику кто-то подошёл и сейчас этот кто-то нависает над головой, отбрасывая на экран тёмную тень. Поднимаю взгляд и вижу знакомое лицо. Чёрные глаза испытующе смотрят сверху вниз, а на красивых губах блуждает усмешка.

— Кристина, кажется? Не ошибаюсь? — спрашивает мужчина, не сводя с меня взгляд. В одной руке он держит бутылку пива, а во второй — большую миску. Что в ней снизу не видно, но, наверное, что-то вроде чипсов. — Не ожидал вас здесь встретить.

— А вы Филин, да? — Хвала ненаступившему склерозу, всё-таки вспомнила, кто это. — Просто шла мимо и решила зайти. Заодно и почту проверить.

Парень кивает и вопросительно смотрит на меня, указывая миской на пустующее место напротив.

— Не возражаете? Мешать не буду? Сегодня на удивление пустынно, а одному скучно.

— Присаживайтесь, конечно, — говорю, наверное, слишком поспешно, чем вызываю чуть заметную усмешку и быстрый взгляд с хитрецой.

— И как вам это милейшее местечко?

— Ну, — говорю, неопределённо пожимая плечами, — здесь довольно необычно. Непривычно, да. А, ещё весело.

Филин смеётся, глядя в сторону барной стойки, где всё ещё веселятся мужчины, но сейчас к ним присоединились две девушки — в настолько коротких платьях, что, кажется, сильно не присматриваясь, можно увидеть трусы. Всегда завидовала таким раскрепощённым натурам.

— Согласен. — Фил с громким хлопком открывает пиво и ловит серебристую крышечку, норовящую улететь под столик. Прямо жонглёр какой-то. — Правда, настоящее веселье начинается ближе к вечеру, но и сейчас здесь неплохо.

— Охотно верю. — Мне не терпится вернуться к поиску работы, потому что болтовня — это замечательно, да только от голода моего сына она не спасёт. Но всё-таки я должна быть вежливой, потому что Фил ничего плохого мне не сделал. Вполне милый молодой человек, красивый даже. На Киану Ривза в молодости смахивает. — А вы часто здесь бываете?

Филипп снова ухмыляется и, запустив руку в миску, достаёт пригоршню чипсов. Потом пододвигает ёмкость ближе к центру и жестом предлагает присоединиться. С одной стороны, неловко угощаться, а с другой, почему бы и нет?

— Знаете, это место во многих ситуациях — очень тяжёлых и почти безвыходных — заменяло нам с Арчи дом, — говорит, глядя куда-то за моё плечо. Не сдерживаюсь и тоже смотрю в ту сторону, но не вижу ничего интересного. — Поэтому да, мы здесь часто.

Почему-то при упоминании имени его друга кровь приливает к лицу, и улыбка сама собой появляется на губах. Вдруг понимаю, что совсем не против, если бы сейчас за этим столиком сидел вовсе не Фил, а кто-то совсем другой — лысый и зеленоглазый. Вздох вырывается из груди, и я беру из миски несколько круглых тонких, словно папиросная бумага, кусочков жареного картофеля.

— Как там Евгений поживает? — интересуется Филин, откидываясь на хромированную спинку стула. — Я бы не отказался ещё один концерт с его участием просмотреть.

Смеюсь, вспоминая, как сын читал стихи, захлёбываясь от восторга.

— Женечка в порядке, только каждый день спрашивает, когда мы снова пойдём к тем дядям в гости. Мне кажется, он остался от вас с Арчи в полном восторге.

— Собственно, как и мы от него, так и передайте.

Фил крутит в руках бутылку и, чуть сощурившись, изучает меня несколько долгих секунд. Вот бы знать, что у него на уме. С самого детства единственной мечтой было понимать, что о тебе на самом деле думают люди. От скольких бы ошибок и глупых ситуаций это уберегло.

— Может быть, пиво вам заказать? Я совсем не подумал, извините, — спохватывается собеседник и уже машет рукой официанту. — Или кофе? Сок, возможно? Коктейль? Не стесняйтесь.

— Нет, не нужно, правда, — останавливаю его, чтобы не делал глупостей.

— Уверены? Тут вкусное пиво, кстати. И другие напитки вкусны и освежающи.

— Абсолютно, — киваю, улыбаясь. — Мне и воды достаточно.

— Тогда ладно, но я, наверное, всё-таки мешаю вам.

— Нет-нет, что вы?! — Мне не хочется, чтобы он посчитал меня какой-то нелюдимой — всё-таки было весьма мило с его стороны подойти к почти незнакомой девушке, чтобы просто перекинуться парой слов. Кто я ему такая? Случайная знакомая, с которой даже на улице здороваться не обязательно. — Всё отлично, если хотите, оставайтесь.

— Я пойду, сегодня ещё много дел. — Фил протягивает руку и слегка пожимает мою. — Приятно было снова увидеться.

— Взаимно, — улыбаюсь и, набравшись смелости, прошу: — Передавайте Арчи привет. От меня и от Женечки.

Филин смеётся и кивает. Потом салютует и отходит, но быстро возвращается и говорит:

— Извините, я краем глаза увидел страницы в вашем браузере и подумал, что это может быть вам интересно. — Он кладёт передо мной прямоугольник чьей-то визитки. — Подумайте, это может стать выходом. Просто позвоните и скажите, что от Филиппа, хорошо?

Киваю, а Фил уходит стремительной походкой, и уже через пару секунд его и след простыл.

Несколько мгновений смотрю на позолоченные буквы, вензельным оттиском привлекающие внимание, но никак не могу сфокусировать взгляд и прочесть, в какие же слова складываются причудливые буквы.

В итоге всё-таки получается разобрать надпись.

"Бутик мужской брендовой одежды "Арчибальд"

Снова открываю свёрнутый браузер и набираю в поисковой строке название магазина. Через мгновение Гугл выдаёт сотни ссылок. На сайт самого магазина, на отзывы благодарных покупателей и прочее. Открываю первую же предложенную страницу и понимаю, что с таким ассортиментом, который водится в «Арчибальде» только меня в продавцах им и не хватает. Наверное, на порог не пустят, не то, что работать предложат.

Но Филипп почему-то дал мне эту визитку, хотя совсем не похоже, что его гардероб пополняется в этом дорогущем бутике.

Сижу ещё некоторое время, таращась во все глаза на сайт «Арчибальда», где цены настолько высоки, что в голове не укладывается, потом открываю вкладку с сайтом свободных вакансий и отправляю своё резюме в несколько мест. Звонить ли по номеру на визитке я не знаю. Да даже если и позвоню, нет никакой гарантии, что меня не пошлют на первой секунде разговора.

Сделав все свои дела, проверив напоследок почту, захлопываю крышку ноутбука и, кивнув на прощание официанту, кладу деньги за воду на столик.

9. Арчи

Резкий свет бьёт по глазам, и я не сразу понимаю, что вообще происходит. Голова гудит, словно кто-то отстукивает сумасшедший ритм барабанными палочками по моему несчастному черепу. Поймать бы этого барабанщика за яйца да на заборе повесить. Пытаюсь раскрыть слипшиеся веки, но получается это далеко не с первого раза.

Стараюсь повернуться на другой бок, но что-то навалилось сверху, мешая движениям. Наверное, очередная баба уснула на моём плече, но в памяти зияет огромная дыра, в которую провалилось всё, что было вчера. Неужели мог забыть, что с кем-то сексом занимался? Кто-то явно вытащил, пока я спал, мой мозг и плотно набил образовавшиеся пустоты стекловатой. Во рту пылает пожар, горло пересохло — даже слюна испарилась. Нужно подняться, пока в обезвоженную мумию не превратился, но девушка, что навалилась на грудь, так внушительно тяжела, что не могу пошевелиться и вдохнуть полной грудью. Интересно, когда это меня на настолько увесистых девушек потянуло? Точно, допился до ручки — уже тащу в пастель всех и каждую.

— Крошка, поднимайся. — Всё ещё не открывая глаз, пытаюсь погладить девушку по голове, но то, что я нащупал вмиг приводит в себя. — Кто ты, твою мать?!

Ещё раз, для надёжности, провожу ладонью по голове соседки, и снова ощущаю лысый, что коленка новорожденного, череп. Значит, я не только на полных переключился, так ещё и на бритоголовых.

— Арчи, заткнись, дай поспать. — О, этот голос ни с чем не перепутаешь. От сердца отлегло. Значит, мы просто уснули с Брэйном в повалку после вчерашней попойки. Помнить бы ещё, по какому поводу сабантуй организовывали. — И так все бока намял мне своими коленями.

— Слушай, отвали, — прошу его, пытаясь спихнуть массивную тушу со своей груди. — Я сейчас богу душу отдам, если воды не выпью, поэтому лучше встань по-хорошему. Потом можешь дальше спать, сколько твоему хрупкому организму влезет.

Брэйн что-то ворчит себе под нос, но всё-таки приподнимает своё гигантское тельце, что позволяет выскользнуть на свободу. Ну, как выскользнуть? Скатиться с кровати на пол, но это уже кое-что — во всяком случае, этот бугай меня не расплющит.

— Принеси и мне попить, раз встал, — хрипит Брэйн, не разлепляя глаз. — А ещё лучше выпить — там, на кухне, что-то ещё должно было остаться.

— Нашёл себе буфетчицу, — говорю, кое-как поднимаясь на ноги. В голове бушуют северные ветры, а во рту выжженная пустыня. — Ладно, принесу, не ной.

Вестибулярка постепенно востанавливается, а взгляд обретает способность фокусироваться на деталях. Теперь вижу, что мы дома у Брэйна — человека, который так нагло завладел моим личным пространством, пользуясь узостью единственного в его доме дивана. Везде, напоминанием о недавнем кутеже, валяется всякий хлам — пустые бутылки, смятые пластиковые стаканчики, коробки из-под пиццы. Замечаю спящего, запрокинув рыжую голову на спинку высокого кресла, Роджера. Повязка сползла с глаза, являя миру зашитое веко опустевшей глазницы. Никто точно не знает, что стало причиной его травмы, да и не спрашивали никогда — мы не из любопытных. Если не рассказывает, значит, не хочет, а желания друзей нужно уважать.

Оглядываюсь по сторонам в поисках брюнетистой макушки Филина, но бесполезно. Неужели его здесь нет? Память постепенно проясняется, и я, хоть смутно, но припоминаю, что он точно начинал пить с нами. Ну, да хрен с ним, главное сейчас — вода.

Зайдя на кухню, вижу там не меньший бардак, чем в комнате. Помимо прочего, на столе лежит рабочая атрибутика Брэйна: тату машинка, баночки с краской, какие-то эскизы, планшет. Неужели, кто-то вчера собирался тату бить? Хотя, чему я удивляюсь? Обычно, идеи обзавестись новым рисунком и приходят в разгар пьянки, когда мозг постепенно отключается, а тело переполняется желанием творить всякую дичь.

Открываю широкий шкаф, служащий хозяину баром, и достаю бутылку коньяка, а в холодильнике нахожу пакет с лимонами. То, что нужно, если кто-то захочет опохмелиться. Правда, у самого от мысли об алкоголе комок к горлу подступает. На нижней полке холодильника стоят пачки сока и пара бутылок минеральной воды.

Хватаю одну из пластиковых ёмкостей — прохладную, запотевшую — и, отвинтив к чертям крышку, восполняю дефицит воды в организме. Вкуса не чувствую, зато на душе становится значительно легче.

— Дай сигарету, — просит возникший на пороге Роджер. — Сейчас вспухну, если не покурю, клянусь бородой.

— Держи. — Достаю из заднего кармана смятую пачку, удивительно уцелевшую после экстремального сна, и протягиваю одну сигарету Роджеру. Тот пытается пятернёй придать своей огненной растительности на лице опрятный вид, но борода дыбится во все стороны, отчаянно сопротивляясь хоть какой-то укладке. — Да оставь ты её уже в покое, и так красивый.

Роджер смеётся, потом принимается кашлять, когда дым попадает "не в то горло". Тоже закуриваю, открыв перед этим форточку, потому что в комнате точно можно повесить не только топор, но и всю оружейную палату. Свежий ветерок проникает в кухню, рассеивая дым и спёртый запах перегара.

— Ты помнишь, какого хрена мы так напились? — спрашивает Роджер, смахивая с голого плеча упавший пепел. — У меня сейчас голова лопнет, честное слово.

— Мы набухались, потому что чёртовые алкаши, — сипит Брэйн, входя в комнату. Он такой огромный, что любой на его фоне может показаться карликом. Даже довольно высокий и габаритный Роджер достаёт татуировщику разве что до скулы. — И потому, что я собираюсь на тату фест за победой, а вы решили, что лучшей поддержки не найти, как накачать меня спиртным до самого мозжечка.

— Точно, вспомнил! — восклицает Роджер, хлопая Брэйна по плечу, покрытому разноцветными узорами, от которых в глазах рябит. — Зато ты теперь ни о чём не волнуешься.

Брэйн хмыкает, открывает шкаф и находит там упаковку пластиковых стаканчиков, один из которых мгновенно наполняется коньяком. Татуировщик одним глотком выпивает содержимое "бокала" и смотрит на Роджера, выпускающего в воздух струйку сизо-серого дыма.

— Да я и до этого не боялся, — усмехается Брэйн. — Только если мои руки будут трястись, и из-за этого не выиграю, то пеняйте на себя, поняли?

— Так до мероприятия ещё почти месяц, протрезвеешь, — говорю, открывая бутылку минералки. — Так что не ссы, победа всё равно твоя. Ну, кто ещё лучше тебя может воплотить в жизнь чьё-то безумие и самые смелые мечты? Ты лучший — все об этом знают.

— Твои бы слова да в масть, — ёжится от сквозняка полуобнажённый Брэйн. Из одежды на нём только чёрные боксеры, которые на его массивном теле смотрятся почти как стринги на стриптизёрше.

— Слушай, ты бы хоть штаны надел, — говорю, туша окурок в жестяной банке. — Стыдоба стыдобушка в таких труселях перед людьми ходить. Как не совестно? Я думал, ты приличный человек, а ты...

— Пошёл на хрен, — склабится Брэйн, показывая мне жестами, куда я могу сваливать отсюда и какой маршрут для этого лучше выбрать, чтобы быстрее и не так хлопотно. — Я у себя дома. Как хочу, так и хожу. Могу вообще с голой задницей на своей кухне коньяк пить, никого спрашивать не буду.

— Это ты, значит, такой красивый Аполлон меня во сне тискал? — спрашиваю, глядя, как Роджер багровеет от подступающего хохота. — Знаешь, что я придумал? Если на фесте возьмешь первое место и тебе вручат медальку или что в таких случаях вручать принято, то я тебе в честь такого успеха подарю сатиновые труселя, чтоб аж по колено. Специально посмотрю в Википедии, какие габариты филейной части у слона и подберу подходящего размера. Тебе в ромашку или в подсолнух ткань выбирать?

Уворачиваюсь от пущенной точно мне в череп серебряной зажигали. Она отскакивает от стены и с громким хлопком падает на пол.

— Ладно, я снова спать, а вы как хотите, — говорит Брэйн, зевая. — Можете остаться и продолжить бухать, я не против. Если надумаете уходить, дверь знаете как закрыть.

И удаляется из кухни, на ходу поигрывая мускулами, которые выпирают из-под кожи буграми. Мы провожаем его громким хохотом, от которого сотрясаются стены, а Брэйн на прощание бросает своё любимое: "Собаки бешеные". Это веселит нас ещё больше, потому что по-другому не получается, когда мы собираемся вместе.

— Я только не понял, а где Филин? Я точно помню, что вчера мы были вчетвером.

— О, к Арчи память вернулась, — смеётся Роджер. — Значит, не так много мы и выпили вчера.

Делаю резкий выпад и хватаю Роджера за бороду, отлично зная, как его это раздражает.

— Что же ты, Старик Хоттабыч, весёлый такой, да ещё и с самого утра? Раздражаешь своей солнечной харей мои хрупкие нервы.

Роджер делает захват, крепко прижимает мою шею к своей широкой, покрытой узорами на морскую тематику, груди. Мне ничего не остаётся, как отпустить бороду, но в следующий момент мы валимся на пол и принимаем бороться. Мы часто так делаем, когда мозги после пьянки дают жёсткий крен и их требуется немедленно прочистить.

— Хорош, — хрипит, прижатый к полу моим коленом, Роджер, — слезай с меня! Сломаешь мне что-то — пришибу, ты меня знаешь.

Откатываюсь в сторону, освобождая пленника, и с трудом принимаю сидячее положение — перед глазами всё кружится, и тошнота подступает к горлу.

— Так, я всё ещё жду ответа на свой вопрос. — Сижу, привалившись спиной к пыльным нижним шкафчикам, пытаясь восстановить дыхание. Роджер поднимается с пола, красный как рак, и садится рядом. — Где Филин-то?

— Уехал, — отвечает, беря у меня из руки сигарету. — Вчера вечером Птичка позвонила, что приезжает из командировки, вот он и помчался.

— Странно, что я этого не помню.

Роджер смеётся, поглаживая ещё более помятую бороду.

— Это потому, что ты по телефону трепался, аж дым из ушей шёл. Ничего вокруг не замечал.

— Да-а? — протягиваю, тоже закуривая. От табачного дыма, скопившегося клубами в воздухе, трудно дышать, в горле с каждой затяжкой ещё больше першит, но и остановиться невозможно, пока сигарета не стлеет до самого фильтра. — Всё ещё не помню, но в одном я уверен.

— Что тебе лечиться нужно? — усмехается Роджер, хлопая меня по плечу. — Согласен.

— Уверен, что Фил — счастливый сукин сын. Хотя и того факта, что мне нужно лечиться никто не отменяет.

Признаться, сначала я не верил, что у Филина и Птички всё может оказаться серьёзно. Я знал его лучше, чем самого себя и понимал, что надолго Фила не хватит. Обязательно приключится какая-нибудь ерунда, и всё полетит к чертям на бешеной скорости. Потом ещё эта история с Киром, которая здорово вымотрала нервы нам всем, но и тут друг не отступился, а, кажется, влюбился в свою хрупкую маленькую Птичку ещё сильнее.

— Знаешь, а ты прав. — Роджер потирает плечо с ещё не до конца зажившей татуировкой с изображением рулевого колеса в обрамлении морской пены. — Мы столько лет знакомы, что страшно вспоминать, но никогда раньше я не видел, чтобы Филин любил какую-то девушку сильнее, чем любит Агнию. И ты ведь прекрасно понимаешь, что это всё до чёртиков взаимно.

— Это да, — соглашаюсь, следя за тем, как ярко-красный уголёк на конце сигареты подрагивает и будто танцует. — В общем, я рад за них.

— А ты? — Друг смотрит на меня жёлто-коричневым глазом. — Что у тебя?

Этот вопрос, на который у меня нет ответа. Не понимаю, зачем раз за разом все они спрашивают о том, не встретился ли мне кто-то на пути.

— Родж, я, как всегда, лучше всех, ты же сам прекрасно знаешь.

— Знаю, — кивает Роджер, продолжая буравить меня глазом-одиночкой. — Просто будь осторожен, хорошо?

— Что ты имеешь в виду?

— Арчи, не делай из меня дурака, — вздыхает друг. — Мы знакомы с того момента, как вам стукнуло по пятнадцать. Ты и Фил — два трогательных тонкошеих подростка, которые стремились научиться всему, что могли вам дать мастера с опытом. Вы чинили мотоциклы, забив на весь окружающий мир, без сна и отдыха. — Речь его плавным потоком уносит меня в те времена, когда ещё всё было хорошо, и не мучила моё сердце проклятая боль, не отравляла изнутри память. — И очень скоро у вас стало получаться. И всё это время рядом с вами был я. Понимаешь теперь, насколько вы мне дороги?

Киваю, в шаге от того, чтобы пустить скупую мужскую слезу. Или вообще разрыдаться, как последняя девчонка. Просто Роджер именно тот, кому можно доверить не только секрет, но и слёзы.

— Я всё понимаю, и тебя понимаю, только, что ты от меня хочешь?

— Я хочу, чтобы ты взялся за ум. Знаю, как тебе тяжело после смерти Наташи, но это не повод превращаться в самое распоследнее дерьмо и конченого человека, понимаешь? Нужно стряхивать с себя всё то, что тянет назад, и смотреть по сторонам. Не только в поисках тех, кого можно хорошенько трахнуть, а на утро забыть, как их зовут.

— Ты требуешь от меня невозможного.

— Да что ты говоришь? — усмехается Роджер, вставая. — Просто ты не ищешь. Никогда не поверю, что вокруг нет тех, с кем захочется чего-то большего, чем просто трах-тибидох и трусы на люстре. Хорошие бабы всегда есть. И вообще, завязывай уже бухать, словно тебя прокляли. Когда-нибудь будем отскребать лысую тушу с асфальта, помяни моё слово. И вот, поверь, если мне скажут, что ты разбился, будучи пьяным, я приду на твои похороны только для того, чтобы плюнуть в твой гроб. Ты меня понял?

— Понял-понял, за кого ты меня принимаешь?

— За того, кто уже окончательно на себя наплевал, вот за кого. — Роджер хмурится, наливая себе немного коньяка. — Я ничего от тебя не требую, Арчи, просто хочу, чтобы ты немного остановился и подумал, а не гнал по этой жизни со смоляным факелом в руке.

— Ладно, уговорил.

— Просто обещай себя беречь, хорошо?

Смотрю на этого сильного рыжего мужика, который дорожит нашей многолетней дружбой, ценит меня, и второй раз за последнее время убеждаюсь в том, что я чертовски везучий гадёныш.

10. Кристина

Белая с золотом визитка лежит на столе, мозолит глаза, а я всё не решаюсь набрать номер. Наверное, просто боюсь. Чего? Отказа? Но не убьют же меня.

А ещё, кажется, неспроста бутик называется именно "Арчибальд". Может быть, я выдумываю то, чего нет, но ведь не исключено, что Арчи в этой истории играет не последнюю роль.

Он понравился мне и даже слишком, но сама себе боюсь в этом признаться. Разговаривать с ним, слышать смех, следить за каждым движением — это было необычно и волнующе, но, чёрт возьми, Арчи ведь ни разу не намекнул, что мой интерес взаимен. Да, был вежлив и обходителен, но не больше — как говорится, всё в рамках приличия. Наверное, даже не помнит сейчас, что я такая существую. Но если он имеет какое-то отношение к бутику, то не нужно мне там появляться. Пусть этот лысый татуированный мужчина с зелёными, словно луговая зелень глазами останется приятным воспоминанием, чем станет разочарованием. Боюсь, что этого уже не выдержу.

— Мамочка, что случилось? — тонкий голосок звенит у самого уха. — Почему ты смотришь на эту бумажку? И глаза у тебя такие клуглые и очень стланные.

Женечка обнимает меня и норовит влезть на руки, как он делает всегда, когда считает, что маме нужна психологическая поддержка. Подхватываю его, усаживаю на колени и крепко прижимаю к себе. Шелковистые волосы на макушке щекочут щёку, а тёплое дыхание согревает шею.

— Ты очень глустная сегодня, — мурлычет он, играя с кулоном на моей шее. — И вчела была печальная. Ты влюбилась, да, мамочка? Мне Любовь Петловна говолила, что все влюблённые — глустные. Я, когда в Машу влюбился, а она с плотивным Пашкой иглала, плакал.

Я, не сдерживаясь, смеюсь, запрокинув голову. Женечка хмурится, видимо, подозревая, что потешаюсь над ним. Мой сын до одури мечтает вырасти — стать настоящим мужчиной, за которым все сирые и убогие будут, как за каменной стеной. А так как я возглавляю этот список, меня он будет защищать в первую очередь. Наверное.

Но я смеюсь не потому, что хочу над ним поиздеваться, а потому, что устами младенцев и правда, глаголит истина. Хотя я не уверена, что так уж влюбилась, но то, что образ лысого парня с сильными руками и проникающим под кожу взглядом ярко-зелёных глаз, запал в душу — чистая неоспоримая правда. Но говорить об этом с маленьким мальчиком не вижу никакой необходимости. Да о какой любви или даже просто сильной симпатии может идти речь, если мы виделись-то всего ничего?

— Всё в порядке, сынок, — глажу Женечку по спине, пока он наматывает цепочку на пухлый пальчик. — Просто мама устала, скоро пройдёт.

Женечка молчит, посапывает, и я понимаю, что он уснул, пригревшись в тепле моих рук. Отношу сына в нашу комнату, кладу в кроватку и накрываю тёмно-синей атласной простынёй.

Вернувшись в кухню, замечаю, что телефон, лежащий на столе, дрожит, вибрирует и трясётся. И кому я могла понадобиться?

— Привет, дорогая, не хочешь ко мне зайти? — Голос соседки, чуть хриплый, словно простуженный, раздаётся на том конце провода. — А то мой в командировку умотал, а меня тоска заела. Придёшь?

— Женечка только уснул, — отвечаю, попутно включая газовую конфорку под видавшим виды эмалированным чайником с жёлтыми листьями на боку. — Не хочу его одного оставлять.

— Тогда я к тебе? — с надеждой спрашивает Соня. — Не помешаю?

— Ой, чему ты помешать-то можешь? — усмехаюсь, представив, какой смысл вложила в свой вопрос любопытная и любвеобильная соседка. — Приходи, чаю попьём.

— Да ну, чай, — фыркает Соня и заливается грудным смехом. — У меня есть кое-что поинтереснее, так что жди, сейчас приду.

Звонок прерывается, а я, вздохнув, выключаю, так и не вскипевший, чайник — всё-таки с бо?льшим удовольствием попила бы чаю или кофе, а не того, что хочет принести Соня. Спиртного мне совсем не хочется, но на душе слишком паршиво, поэтому компания и бокал вина точно не повредят. Может быть, получится хоть немного расслабиться? Да и Соня хорошая — с ней всегда весело, она не лезет в душу, не выясняет, что там было в моём прошлом, почему осталась одна с ребёнком, куда делся его отец — вопросы, которые неизменно преследуют меня на протяжении последних пяти лет.

— Привет, дорогуша. — Соня, в домашних розовых, отороченных белоснежным мехом, тапочках, в шёлковом халате появляется на моём пороге. Под мышкой зажата бутылка тёмного стекла с иероглифами на этикетке, а в руке держит прозрачный контейнер, в котором аккуратными рядками лежат кусочки роллов.

— В общем, ты как хочешь, а я голодная, — говорит подруга, протягивая мне провизию. Сама же задерживается у зеркала в прихожей, чтобы лишний раз полюбоваться своим, надо отметить, превосходным отражением и поправить, и без того идеальную, причёску. — Мне стало так тоскливо, что я заказала роллы. Ну, а вино, сама знаешь, у меня всегда припрятано на разные случаи.

Прохожу на кухню, расставляю на столе бокалы и открываю контейнер с такой модной нынче японской едой. Роллы такие аппетитные, настолько приятно пахнут, что рот мгновенно наполняется слюной.

— Рассказывай, как дела? — Соня садится на стул и первым делом берётся за штопор, чтобы откупорить вино. — Что-то ты грустная очень, я же вижу. На работе проблемы? Если так, то ты моё мнение знаешь: нужно бросать эту адскую мясорубку и искать работу, которая будет действительно соответствовать способностям такой умницы и красавицы, как ты.

Мне смешно — неужели так сильно заметно, что у меня что-то стряслось? Потому что за последние полчаса уже двое об этом спросили, а это уже система.

— Я не грустная, на самом деле. — Беру в руки палочки и пытаюсь ухватиться за кусочек ролла, но мои руки явно не из того места выросли, поэтому плюю на это дело и беру вилку. — Просто проблемы небольшие. Или большие.

— Что?! — Идеальные брови подруги взлетают вверх, а в голубых глазах прыгают и скачут чёртики жгучего любопытства. — И ты молчишь? Ты должна была первым делом мне позвонить и рассказать, что у тебя стряслось, а не киснуть тут одной. Это хорошо ещё, что у меня интуиция развита просто потрясающе, ведь как почувствовала, что с тобой что-то не то.

— Да зачем тебя ещё нагружать своими неурядицами?

— Что-о ты?! — восклицает Соня, всплеснув руками. — Ты не должна так думать! Если я могу чем-нибудь помочь, ты только скажи. Ну, или просто выслушаю — это ведь тоже неплохо. Сколько раз ты терпела мои душевные излияния? И ведь никогда меня не прогоняла, хотя, знаю, бываю невыносимой. Особенно, если влюблена.

О, о Сониных романах и влюблённостях можно слагать легенды. И каждые новые отношения наифатальнейшим образом ранят её нежную душу, оставляют там зияющую пропасть, усыпанную пеплом от взорвавшегося вулкана чувств. И это всё при том, что она довольно долго и вполне удачно замужем. Но её душа требует ежедневного праздника, шекспировских страстей и леденящих душу приключений. А кто ищет, тот всегда найдёт, поэтому проблем в жизни моей соседки хоть отбавляй.

Но я не умею жаловаться. Привыкла справляться со всем сама, не впутывая в свои проблемы кого бы то ни было. Иногда внутри всё сжимается от невысказанных слов, непролитых слёз, но заставить себя вывалить на кого-то свои неурядицы не могу. Или, может быть, я просто разучилась доверять людям? От того и замкнулась в себе однажды? От того и нет у меня настоящих друзей, потому что это всегда игра в одни ворота: слушаю, они говорят и в итоге начинают бессовестно этим пользоваться, считая, что гожусь лишь в качестве бесплатной жилетки.

Но я так устала быть сильной, а Соня, знаю это, не способна плести интриги — она такая, как есть. Да, с придурью, да очень своеобразная, но она не злая и всегда хорошо понимает, что можно говорить, а что нельзя.

— Да, в сущности, ничего серьёзного, — набравшись решимости, говорю. Соня тем временем разливает вино по бокалам. — Меня уволили вчера.

— А причина? — спрашивает подруга, вмиг став какой-то деловитой, собранной, будто она мой личный психолог. — Замену нашли?

— Да вот в том-то и дело, что нашли. Помнишь же Олесю?

— О, эту стерву разве возможно забыть? — усмехается Соня, при этом морщит очаровательный носик, всем своим видом показывая, какого мнения она о моей сменщице. — Отвратительная особа с таким высоким самомнением, что об него пули будут рикошетить, как от титановой пластины. Так и что эта гадина?

— Она уже давно на моё место свою подружку хотела притулить, но всё случай не подворачивался. А тут подсуетилась, управляющей на оба уха напела, и вот я безработная.

— Прямо сирена, поющая для беспечных моряков. — Соня слушает меня, широко распахнув глаза, и даже забыла о роллах. Да и вино не пьёт. — Но я всегда знала, что в твоём гадюшнике выживут только такие стервы, как эта Олеся. И, что ты думаешь делать? Работу нашла уже?

— Пока ещё в поиске, — говорю, вымакивая кусочек ролла в пиале с соевым соусом. — Мне тут визитку одну дали, хочу позвонить, может быть, что-то и получится.

Соня выхватывает из моей руки картонный прямоугольник, и я замечаю, как меняется лицо подруги. Не пойму, о чём она сейчас думает, но эти мысли точно доставляют ей огромное удовольствие.

— Ты будешь полной дурой, если не позвонишь, — наконец изрекает она и буквально впихивает мне в руку визитку. — Это потрясающий магазин! Мой муж там одевается постоянно, да и все его друзья. Ты даже не можешь себе представить, насколько тугие кошельки у их постоянных клиентов. Это же просто рай!

Мне становится смешно. Неужели она намекает, что устроившись туда, я найду себе богатого поклонника, который одним взмахом руки решит все мои проблемы? Единственное, что мне нужно — найти нормальную работу, а со всем остальным разберусь.

— Да не нужно мне всё это, — говорю, снова рассматривая визитку. — Не очень верю, что богатые и успешные прямо воспылают желанием тратить на меня свои миллионы.

— Никогда не поверю, что такой молодой и красивой девушке не нужен рядом нормальный мужик, который будет любить и тебя, и Женечку. Это же глупость!

— Глупость думать о мужиках, когда нам скоро жрать нечего будет. — И это правда, потому что денег осталось с гулькин нос, продукты в холодильнике на исходе, а ещё близится день выплаты аренды за квартиру. Не заплачу — выгонят ко всем чертям, и мы окажемся на улице. — Мне вот только сейчас любовных проблем и не хватает для полного комплекта.

— Ну, ты всё равно не теряйся — это просто чудесный магазин. И платят, насколько я слышала, очень хорошо, поэтому даже из этих соображений позвони обязательно. Я в тебя верю! Кому, как не тебе там работать? Красавица, умница, способная очень, трудолюбивая. Всё получится, обязательно.

— О, хоть кто-то обо мне такого хорошего мнения, — смеюсь, наливая нам ещё вина. — Так выпьем же за то, чтобы не только в твоих глазах я была настолько прекрасна, а и управляющей магазина пришлась по душе.

Мы смеёмся, и звон бокалов эхом отражается от стен.

— А ещё знаешь, что? — спрашивает Соня, выискивая в лотке с роллами тот, что больше всего по вкусу. Глаза подруги загадочно блестят, словно она знает какую-то тайну, которой не спешит делиться, выжидая удобный момент. — Я знаю кое-что интересное об этом магазине, всё-таки мой муж там почти десять лет одежду покупает.

— И что такого ты знаешь? — Неужели там сотрудниц заставляют спать с особенно сексуально активными клиентами, только лишь бы те не переметнулись к конкурентам?

— Я довольно неплохо знакома с Ирмой — хозяйкой «Арчибальда». Да и не только с ней. — Драматическая пауза и подмигивание наводят меня на мысль, что Соня уже пьяна в хламину. — Просто тебе нужно самой увидеть сына Ирмы и тогда ты поймёшь, что конкретно я имею в виду.

Очередной загадочный взгляд заметно окосевших глаз брошен в мою сторону. Соня — настоящая красавица с длинными платиновыми волосами и бирюзовым оттенком глаз, не жалеющая на свою внешность денег. Сейчас же, явно переборщив с вином, она похожа на снегурочку, оставленную судьбой на лютом морозе: алые щёки, побледневшие губы и лихорадочный блеск в лазурных очах.

— Сыном? — Чувствую, как начинают покалывать кончики пальцев, а сердце ускоряет свой ритм. Значит, я была права и это никакое не совпадение.

— Да! — с восторженным придыханием произносит подруга и всплёскивает руками. — Он просто потрясающий. Такой самец — байкер, места живого на теле нет от татуировок, мотоцикл, все дела. Ох, я его впервые, когда увидела, была готова изнасиловать прямо в примерочной кабинке. Арчи просто чистый секс — поверь моему опыту и намётанному на красивых мужиков взгляду.

Ну, вот. Интуиция сработала на ура.

— И у тебя что-то было с ним? — говорю и не узнаю собственного голоса, что доносится до слуха, будто сквозь толщу воды. — Ты так о нём рассказываешь...

— Нет, не было. — Соня явно расстроена таким положением дел. — Я хотела, очень хотела, но мой муж... не прилично же было при нём на другого мужика вешаться, а потом как-то отвлеклась на другого парня, да так и не отымела Арчи, как мечтала.

— Фу, Соня, тебе нельзя пить — из тебя наружу лезет какая-то похабщина.

Мы смеёмся, и ещё почти час я выслушиваю о том, насколько Арчи сексуален, красив, обаятелен. Молчу, изо всех сил стараясь не выдать, что уже знакома с ним.

Но с тем, что Арчи — потрясающий мужчина согласна на все сто процентов.

Только теперь мне в десять раз страшнее звонить по номеру, указанному на визитке.

11. Арчи

Кое-как к обеду, но удалось прийти в себя. Настолько, что даже смог найти силы и сесть за руль. К вечеру воздух заметно посвежел, и можно чувствовать себя почти, что нормальным человеком, а не варенным в кипящем масле лобстером. А может, просто нужно бросить пить, и тогда жизнь наладится? Да ну, нет, бред же полный. Каким образом тогда справляться со своими демонами, если не глушить их ударными дозами алкоголя? Может быть, хоть захлебнутся и перестанут мучить меня денно и нощно. Но оставаться с ними один на один нет ни сил, ни желания.

— О, смотри, сколько народу собралось, — произносит Роджер, когда мы паркуемся у "Ржавой банки". — Нет, больше пить не буду. Хватит с меня, нужен хотя бы один день перерыва. Так же и сдохнуть можно, в самом деле. Тем более, в моём возрасте такой стресс нужен?! Не нужен. Поэтому так всем и передайте: Роджер в глухой завязке.

— Ладно, чего ты завёлся? — спрашиваю, засовывая ключи в карман. Потом с хрустом потягиваюсь, ощущая прилив удовольствия в растягиваемых мышцах. — Не хочешь пить, не пей. Кто тебя заставляет?

— Обстоятельства, — ухмыляется Роджер, поправляя чёрную повязку. — И вы меня толкаете на путь порока и тёмных удовольствий. Сам-то я мирный и смирный.

— Ага, заливай больше. — Брэйн достаёт из кармана телефон, отвечает на какое-то сообщение и прячет аппарат обратно. — Не хочешь пить, не пей — в чём проблема? Не маленький уже.

Мы направляемся к мастерской, и голоса отдыхающих становятся всё громче. Смех разносится на всю округу, музыка гремит из колонок, а это значит, что вечер перестаёт быть томным. И это хорошо — до одури не люблю оставаться один, ненавижу тишину, одиночество, свои сны, в которых кошмары былого носятся перед глазами, норовя выбить из меня остатки здравого смысла и самообладания.

Однажды в мою голову пришла гениальная идея: записаться на приём к мозгоправу. Захотелось вдруг послушать, что он мне предложит, какими таблетками начнёт пичкать. Наверняка есть такое средство, которое сможет избавить меня от дурных снов и приступов агрессии, когда хочется крушить вокруг себя всё, превращая и свою жизнь, и жизнь других в пепел. Но, наверное, я трус, потому что в итоге никуда не пошёл. На хрен мне такое счастье? О том, что я псих и так знает каждая собака, не хватало ещё, чтобы в моём черепе копошились. Чёрта с два им всем, а не сеанс психоанализа. Если нужно будет кому-то выговориться, у меня для этих целей Филин имеется, Чем не доктор? А виски с коньяком, чем не лекарство? По мне так самое лучшее.

Из открытой двери вырываются на свободу мощные басы, и по мере приближения чувствую лёгкую вибрацию под подошвой, нарастающую с каждым шагом. Наверное, пирушка сегодня должна быть знатная. И это, чёрт возьми, круто!

Возле входа, вцепившись в стаканы и бутылки, люди треплются о своей нелёгкой жизни — кое-кого узнаю, кого-то вижу впервые. Но мы здесь всегда рады любому, кто, подобно нам, любит мотоциклы и ценит свободу.

— О, явились! — восклицает Филин, развалившийся на диване. Птичка, как всегда очаровательная до зубовного скрежета, сидит рядом со своим ненаглядным, положив голову Филу на плечо. — Уже хотели в розыск подавать.

— Что случилось-то? Такое оживление, я в восторге! — говорю, оглядываясь по сторонам. В помещение мастерской набилось, наверное, человек тридцать. Все смеются, прихлёбывают пиво прямо из бутылок, а какой-то парень прижал свою подружку к стене в тёмном углу и шарит у неё под юбкой. — Но следите за Роджером. Он решил бросить бухать, а то, говорит, по пьянке его к тебе, Филин, тянет непреодолимо. Говорит, как выпьет сто грамм, так сразу ты ему без майки мерещиться начинаешь. Опасное дело, так что будь осторожен. И ты, Птичка, следи за милым, а то свернёт в голубую долину.

— Всемилая Праматерь, какой же ты, Арчи, невообразимый идиот, — хохочет Роджер, взбираясь на своё любимое место — бочку у стены. — И откуда в твоих мозгах вся эта чушь берётся?

— Я долго над этим работал, — говорю, плюхаясь на диван рядом с Птичкой. — Читал труды классиков, монограммы изучал, образовательные передачи смотрел. Копил багаж знаний, зато теперь вот какой я классный и весёлый чувак. Да, Птичка?

Она поворачивается ко мне, улыбается и гладит по голове. В больших карих глазах плещется радость — она одна из немногих, кто действительно рад меня видеть. Я люблю её, как сестру, хоть и нечасто это показываю.

— Дурачок, в самом деле, — смеётся Агния, пару раз стукнув меня по темечку ладонью. — Разве я смогу составить конкуренцию Роджеру?

— О, да, — ухмыляется наш рыжий друг. — Со мной мало кто сравниться может, но, так уж и быть, буду держать себя в руках, хоть это и сложно.

— Арчи, как твои дела? — Птичка обнимает меня за плечи и смотрит в глаза. Она такая красивая и добрая, что ей нельзя не восхищаться. — Мы давно не виделись, я соскучилась по тебе.

Сжимаю Агнию в объятиях, от чего её рёбра хрустят, а из груди вырывается вздох.

— Мои дела прекрасны, как Ангела Меркель в ажурных труселях, — говорю серьёзным тоном, а сидящие вокруг начинают хохотать. — А ты как? Вырвалась из командировки?

— Ой, лучше не напоминай, — мрачнеет Агния, высвобождается из моих медвежьих объятий и снова льнёт к Филу. — До сих пор не могу успокоиться, до такой степени они меня достали. Бывают же такие люди, которые за три копейки удавятся. Но не будем о грустном, а лучше поговорим с тобой серьёзно. С каких пор тебя интересует Меркель и её нижнее бельё?

— Его не только её трусишки интересуют, — встревает Роджер. — Он ещё и нижним бельём Брэйна озаботился.

— Так ты, Арчи, фетишист, да? — в деланом испуге округляет глаза Птичка и даже прижимает изящные ладошки ко рту. — Филипп, ты знал, что твой лучший друг имеет такие дурные наклонности? Это нельзя так оставлять, а то может плохо закончиться. Начнёт в окна к людям залезать и их грязное бельё из корзин вытаскивать.

И снова смех, улюлюканье, звон стекла. Птичка встаёт и направляется в подсобку, а Фил быстро занимает её место и наклоняется к моему уху.

— Угадай, кого я видел сегодня, пока вы там бухие валялись по углам.

— Не по углам, а на удобном диване в обнимку, между прочим, — говорю, поднимая в назидание палец. — Не уйди ты, с тобой его поделили, и мне не пришлось бы с этим бугаиной Брэйном тискаться. Он меня чуть не покалечил своим весом!

— Сумасшедшие, — смеётся Филин. — Так вот, угадай всё-таки, кого я видел.

— У нас тут что? Угадайка какая-то, что ли? Говори сам.

— Ну, до чего ты непробиваемое создание, — вздыхает друг. — Я видел девушку, чьё имя начинается на букву К. А вот теперь, сам догадывайся, кто это.

Мозг принимается лихорадочно соображать, хотя ответ лежит на поверхности, но я упорно откидываю его в сторону. Всё прошедшее с байк-шоу время старался не думать о ней, потому что это всё очень странно — знать девушку каких-то несколько часов и не суметь потом выбросить из головы. Да я даже тех, с кем сплю, через час после секса забываю.

— Ну, я же вижу, что ты всё понял, чего дурака включил? — хмурится Фил. — Рассказывать или обойдёшься?

Не обойдусь. Но, чёрт, не хочу, чтобы Филин себе что-то там воображал.

— Говори, если хочешь...

— Знаешь, я расскажу только, если ты этого хочешь. Мне это на хрен не надо.

— Ладно, чего ты ерепенишься? Выкладывай всё, что тебе там покоя не даёт.

Но на самом деле, как бы я сейчас не выделывался, мне до темноты в глазах интересно, где он её видел. И с кем. Ух ты, а ведь мысль о том, что она могла быть не одна, а в компании мужчины будоражит кровь почище алкоголя. Какой-то самцовый рефлекс включается в независимости от моего желания.

— Я сегодня встречался в «Бразерсе» с Викингом, — начинает Фил, вперив в меня взгляд. — Перед уходом решил выпить пива, а тут она — сидит себе за столиком, воду пьёт, такая вся серьёзная, словно учительница, в ноутбуке что-то усиленно ищет.

— Ты подошёл к ней? — Но, зная Фила, на тысячу процентов уверен, что ответ положительный. — Узнала тебя?

— Как там тёлки нынче говорят? «Меня легко потерять и невозможно забыть». Вот так и со мной примерно. Узнала, конечно, — смеётся, выпячивая грудь колесом. — Но на самом деле, наверное, с трудом.

— И о чём разговаривали?

— Так, о всякой ерунде, но...

Задолбала загадочность.

— Что? Твою мать, ты, что ли, в драмкружок записался?Зачем эти паузы, а? Сейчас Птичка вернётся, и снова будете обжиматься у всех на глазах, поэтому рожай быстрее.

— Ладно, а то сейчас взорвёшься, даже лысина покраснела, — он хлопает меня по лбу, от чего я дёргаюсь в сторону и угрожающе прожигаю его взглядом. — В общем, потрепались о разной ерунде, ничего серьёзного, но я краем глаза заметил, что в её ноуте открыты сайты по поиску вакансий. И что самое интересное: она просматривала предложения о работе продавцом. Представляешь, какое совпадение интересное.

До меня постепенно начинает доходить смысл всего, что хочет донести до меня Филин, но всё-таки не тороплюсь с выводами.

— И ты вспомнил о бутике моей мамы, да?

— Точно, — весьма довольный собой, улыбается Фил. — Дал ей визитку магазина. Ну, а позвонит или нет, не могу знать.

— Но хочется, чтобы позвонила, — произношу и лишь через секунду осознаю, что сказал это вслух.

Филин смотрит на меня, потом хлопает по плечу и медленно кивает.

В знак того, что всё понимает без слов.

А я сижу и размышляю о том, что делать, если она действительно позвонит и, мало того, устроится к маме в бутик. Как поступить в подобной ситуации? Приехать и сделать вид, что не узнал её? Или наоборот пообщаться как со старой знакомой?

Миллионы вопросов, на которые я пока что не могу найти ни одного ответа. Оглядываюсь по сторонам и замечаю симпатичную брюнетку, которая стоит чуть поодаль и, покручивая в руках стакан с пивом, смотрит на меня в упор. Улыбаюсь ей и медленно встаю со своего места. Филин переводит взгляд с меня на девушку и цокает языком. Отмахиваюсь от него и направляюсь к той, которая поможет скрасить этот вечер.

Гори всё синим пламенем, я хочу забыться.

12. Кристина

Ночь прошла почти без сна: до рассвета ворочалась, стараясь уснуть, но так и не смогла. Перед глазами мелькали события прошедших дней.

Байк-шоу — настоящая территория свободы, где всё легко и просто и, кажется, нет никаких табу. Будто мне позволили одним глазком заглянуть в другой мир, где все друг другу братья. Наверное, всему виной послужила атмосфера праздника — я не такая наивная, чтобы на полном серьёзе верить, что за пределами Зелёной поляны все эти ребята так счастливы друг друга видеть, но пусть даже так — в любом случае мне там было хорошо. Ловлю себя на мысли, что очень жалею, что подобное мероприятие проходит лишь раз в год — с удовольствие сходила бы ещё, даже не задумываясь.

С другой стороны, совсем не уверена, понравилось бы мне там так сильно, не познакомься я с Арчи. Кажется, этот мужчина слишком сильно засел в моём мозгу, и теперь, как ни пытаюсь, не могу выбросить из головы. Постоянно представляю, как увижу вновь, хотя ничего хорошего из этого точно не получится — мы слишком разные.

Противоположности притягиваются только в сказочных сюжетах, в жизни всё немного по-другому. Да и кому нужна женщина с ребёнком? Уж точно не Арчи, когда вокруг него, я видела, вьются стайками свободные и ничем не обременённые барышни.

Несмотря на все эти романтические бредни и фантазии о новой встрече, этой самой встречи боюсь до одури. Я не очень, на самом деле, умею общаться с представителями противоположного пола — вечно жду от них какого-то подвоха, да и некогда. Все мои мысли обычно занимает Женечка — вот тот мужчина, которому посвящены все мои дни и ночи, другим места не находится.

Но как бы там ни было никто не может помешать мечтам. Пусть и бесплодным, но хоть на это-то имею право, правильно?

Арчи впитался под мою кожу, поселился смутным абрисом внутри, разливаясь по кровотоку мутно-чёрной вязкой жидкостью. Самой от себя противно — за столько лет этот мужчина стал первым, кто смог заинтересовать, вызвать такие эмоции, хотя он-то совершенно ничего для этого не сделал. Просто я, видимо, сошла с ума.

Каждому из нас нужна в этой жизни сказка. Моей стали те несколько часов, что провела в тёмно-сером павильоне, заваленном разными деталями и запчастями. Просто, наверное, давно со мной никто не общался, словно с хорошим другом, ничего не требуя взамен. А ещё мне очень понравилось, как ребята отнеслись к Жене — по-настоящему искренне, тепло. Сын был счастлив, весь светился от удовольствия, что такие «крутые ребята» тратят на него своё время, хвалят.

Иногда я ловила боковым зрением заинтересованный взгляд ярко-зелёных глаз, но каждый раз, повернувшись в его сторону, видела полупрофиль Арчи. Он не смотрел на меня — мне это лишь казалось. Или нет, но факт остаётся фактом: ни словом, ни делом он не показал, что я ему хоть немного, но понравилась. А взгляды? Наверное, от тех, кто ему действительно интересен, он не отводит глаз.

Интересно, он вообще помнит, что я такая на свете существую? Да, ну, делать ему больше нечего! Правильно Соня сказала: Арчи — чистый секс. Наверное, если приблизиться к нему и вдохнуть аромат кожи, то можно в обморок упасть.

Твою дивизию, о чём я вообще думаю? С чего вдруг представляю, чем пахнет чужой, по сути, мужик? Который, наверное, прыгает в постель с каждой встречной. Зачем мне такой? Если мне и нужен мужчина, то тот, на кого смогу положиться, кому буду интересна такая, как есть, а не в контексте моих внешних данных и сексуально-эротических навыков.

Хотя о чём я? Никакими уж очень выдающимися внешними данными не владею, а уж о чём-то другом, более интимном, и заикаться смешно — только позориться.

Божечки, какая же я дура! Это же просто уму непостижимо. Моя жизнь рассыпалась сотней ржавых ошмётков, а мне какой-то мужик в темноте мерещится. Видно, с моей головой дела совсем плохи, но это, на самом деле, не очень-то и удивительно. Потому что я всегда была странная, а события последних пяти лет сделали меня почти что невменяемой. Это на людях ещё держусь, стараясь казаться адекватной, но, только, оставшись наедине с самой собой, открываю тайную дверь, через которую вваливаются шумной толпой личные демоны.

И прыгают, и скачут, словно обезумевшее зверьё, норовя поселить в сердце ещё больший страх.

Страх...

Если бы можно было хоть одной живой душе признаться, чего я так сильно боюсь, что выбивает почву из-под ног, заставляя вздрагивать от малейшего звука, сто?ит остаться одной, но нет — в моей жизни не осталось людей, которым смогла бы доверить свои тайны. Да и те, кто были свидетелями событий, положивших начало моей паранойе, или в могиле, или разбежались прятаться в самые дальние углы. Поэтому, даже если удаётся встретить кого-то из той, прошлой жизни мы, сломя голову, несёмся в противоположные друг от друга стороны.

Дважды в год я приезжаю на кладбище, занесённого пеплом моих потерь, города, и там, среди заброшенных, поросших травой и присыпанных пожухлой листвой могил нахожу одну, к которой меня тянет неодолимой силой.

Эдик.

Мой дед.

Он предупреждал меня — пятнадцатилетнюю дурёху с гнилой кучей протестов и амбиций вместо мозгов, что моя жизнь однажды рухнет, если не одумаюсь и не перестану нестись на полной скорости в зияющую пропасть. Но разве кто-то в пятнадцать будет слушать советы тех, кто их любит? Нет, не слушала и я, а жаль.

Но только сейчас, когда прошло столько лет я, сидя возле могилы деда, понимаю, как он был прав. Только один он и знал ответы на все мои теперешние вопросы, но мне уже их некому задать.

И уезжаю я, приехав лишь на несколько часов, чтобы когда-нибудь снова вернуться. Обернувшись на прощание, всегда смотрю на покосившийся памятник, кучки собранных мною листьев, вырванную траву и надеюсь только на одно — что дед всё-таки смог меня простить. Ну, хотя бы перед смертью он же смог?

Мысли о деде острой иглой впиваются в мозг, снова ранят сердце. Он так глупо, так жестоко и рано ушёл из жизни, что думать об этом нет ни сил, ни смелости.

Смерть Эдика, как бы я этому не сопротивлялась, целиком и полностью моя вина. Потому что оставила деда на растерзание Никиты, который однажды разорвал на клочки карту моей жизни, где ещё возможен был маршрут к счастью.

Женечка сопит рядом, иногда о чём-то болтая во сне. Его голосок, словно трель маленькой разноцветной птички, ласкает слух и дарит надежду. Потому что только ради него я однажды нашла в себе силы жить. Только ради него согласна вытерпеть абсолютно всё. Пусть и много ошибалась в прошлом, но однажды, почти шесть лет назад, почувствовав его у сердца, смогла собрать себя в кучку и попытаться выжить.

Рассвет окрашивает небо в цвета? лотоса и розовой призмы — нежные переливы оттенков, из которых рождается новый день. Больно ли облакам, когда их касается своими лучами обжигающее солнце?

Наливаю себе стакан воды и залезаю на подоконник, чтобы лучше рассмотреть небесные метаморфозы. Я люблю рассветы — они похожи друг на друга, но каждый неповторим по-своему. И снова, раз за разом, глядя на алеющее в утренней дымке небо, надеюсь, что именно сегодня всё снова будет хорошо.

Визитка манит, мозолит глаза — сегодня даже румяное утро не так привлекает моё внимание. До сих пор так и не определилась, сто?ит звонить или нет. Особенно после того, что рассказала Соня, но, с другой стороны, что я теряю? Как говорил мой дед: "За спрос не бьют в нос", тем более что ещё неясно, согласятся ли в «Арчибальде» даже на собеседование со мной, не то, что взять на работу. Вряд ли в такие бутики нужны настолько обыкновенные девушки — наверняка необходимым условием для приёма является модельная внешность, и ноги от ушей. Вот чем-чем, а идеальными параметрами не отличаюсь хотя бы в силу того, что во мне сто шестьдесят сантиметров роста. Явно показатели не для подиума или модного бутика.

Так часто и много рассматривала белый прямоугольник, что запомнила номер телефона в малейших деталях. Стоит только глаза закрыть, и всплывают семь цифр пылающими письменами. Я накрутила себя уже до последнего предела, поэтому позвонить просто обязана — хотя бы для того, чтобы убедиться, что нафиг никому там не сдалась. Чёткое «нет» тоже неплохой вариант — разрушает никому не нужные иллюзии, которые со временем обрастают лишним флёром из самоедства и сожалений. Да и ко всему прочему эту визитку дал мне Филин — человек, который абсолютно ничего мне не должен. Он мог пройти в тот день мимо, сделав вид, что знать меня не знает. И ведь я бы даже не заметила этого — так была поглощена поиском свободных вакансий. Но он мало того, что остановился со мной поговорить так ещё и озаботился моим будущим, вручив заветный клочок картона. Значит, что у меня есть, как минимум, шанс.

Моя мнительность когда-нибудь меня точно погубит. Но однажды я уже была смелой, несясь навстречу погибели с широко распахнутыми от восторга глазами. Но, свалившись кубарем вниз, стала осторожной. Даже иногда слишком.

* * *

Вернувшись домой после того, как отвела Женечку в детский сад, завариваю большую чашку крепчайшего кофе и беру в руки телефон. Пока набирала номер, пока слушала длинные гудки сердце, кажется, пропустило несколько ударов. В ушах стоит гул, а ладони вспотели так, что пластиковая трубка несколько раз чуть не выскальзывает на пол. Крепче прижимаю её к уху, пока на том конце провода меня усиленно игнорируют. В глубине души испытываю радость — значит, не придётся ни с кем общаться и с чистой совестью и чувством выполненного долга можно забить на этого чёртового "Арчибальда" и жить дальше. Вот, в соседнем магазине требуется продавец, туда пойду. А то, гляди, размечталась — бутики мне подавай, словно я доросла до такого уровня.

— Бутик "Арчибальд", — раздаётся в трубке, и я чуть не подпрыгиваю на месте от неожиданности.

Голос приятный: низкий, обволакивающий. Женщина явно уверена в себе и в каждом своём слове. Интересно, это обычный продавец отвечает на звонки или сама хозяйка? Мать Арчи? О, Господи, во что я снова вляпываюсь?

— З...здравствуйте, — говорю, собрав всю свою жалкую волю в кулак, — вам требуются продавцы?

Милостивый боже, какая же я дура. Трусливая дура, которая двух слов связать не может!

— Да, — после недолгой паузы, показавшейся мне вечностью, говорит обладательница роскошного голоса. — А откуда вы узнали о нашей вакансии? Объявление мы нигде не подавали...

Вот же чёрт! Что теперь говорить? Что мне дал визитку байкер, которого я и не знаю практически? А если это всё злая шутка? Просто кто-то решил поиздеваться надо мной, а я, дурочка, и поверила. Кошмар какой-то.

— Мне дал вашу визитку один знакомый, — выдаю первое, что удаётся сформулировать. Не удивлюсь, если сейчас сидящая у телефона в "Арчибальде" незнакомая женщина нажмёт на "Отбой". — Мне работа очень нужна, и он сказал, что сто?ит вам позвонить. И дал визитку.

— Знакомый? — Женщина явно напряглась, но я не могу понять, с чем это связано? — Можно поинтересоваться его именем?

Мне кажется или я явно слышу пронизывающий до костей лёд в её голосе? Или снова паранойя разыгралась?

— Филин. Ой, Филипп, — поправляю себя, хотя более чем уверена: в глубине души меня уже окончательно и бесповоротно окрестили тупицей.

— О, Филипп? — удивляется женщина, но голос её теплеет. Может быть, не всё так плохо, как я себе нафантазировать успела? — Как же, как же... правда, я всё равно ничего не понимаю, но это и неважно. И как вас зовут?

— Кристина.

— Прекрасное имя, — говорит женщина. — А меня зовут Ирма.

Значит, точно хозяйка. Желание бросить трубку и, закрывшись в ванной, проплакаться вволю, всё крепнет, но держусь из последних сил, хотя, по правде говоря, близка к обмороку.

— Очень приятно, — выдавливаю из себя, зажмурившись. Сердце стучит как африканский барабан, того и гляди проломит дыру в рёбрах и на пол вывалится. Прижимаю руку к груди, ощутив под ладонью бешеный ритм. — Вы знаете адрес магазина?

Что?! Неожиданно.

— Д...да, знаю, конечно, — снова блею, как очумелая коза.

— Вот и замечательно. — Голос окончательно потеплел, от чего я постепенно успокаиваюсь. — Думаю, нам обязательно нужно познакомиться лично. Потому что, если вы знакомы с Филиппом, и он дал мою визитку, то велик шанс, что мы сработаемся. Этому мальчику я слишком доверяю, чтобы ожидать от него подлости. Вы сегодня свободны?

— Да, конечно, до шести вечера целиком и полностью. — Потому что в шесть мне нужно забрать Женечку из сада, но о сыне молчу, ибо вываливать на Ирму подробности своей личной жизни не имею никакого желания.

— Вот и замечательно. Тогда жду вас, Кристина, в двенадцать в нашем магазине. Всего доброго.

— Всего доброго, — произношу и нажимаю красную кнопку, заканчивая разговор.

Несколько секунд сижу, не в силах поверить, что всё-таки сделала это. Я позвонила! Да! Значит, я ещё не совсем размазня, значит, что-то ещё могу сделать!

Радость заполняет меня изнутри. И гордость за саму себя.

Неважно, что было в прошлом. Неважно, насколько сильно исковеркана изнутри, отравлена чужим злом, но ради того, чтобы у сына было будущее сделаю всё, переступлю через свои страхи.

Потому что по-другому не могу.

13. Никита

— Где ты был вчера? — Ксюша сидит напротив, вцепившись дрожащими пальцами в кружку. — Я тебя ждала, спать не ложилась.

Снова она за старое.

— А я тебя заставлял или просил об этом? — Бросаю быстрый взгляд на девушку, которая чуть не плачет. — Обещал вернуться и вот сижу здесь, рядом с тобой. Но у тебя снова что-то не так. Ксюша, я думал, мы ещё в поезде всё выяснили.

Она нервно сглатывает и отводит глаза. Потом вздыхает и говорит:

— Мне просто обидно, что ты отталкиваешь меня. — В голосе боль. Господи, какая драма. — Я всё сделала для того, чтобы ты раньше освободился. Хотя бы за это мог не вести себя, как свинья.

— Милая моя, — говорю, резким движением руки оттолкнув от себя тарелку с салатом, — ты даже ещё представить себе не можешь, насколько плохо я могу себя вести. Поэтому в твоих же интересах заткнуться, натянуть на личико улыбку и делать вид, что всё хорошо. Если не хочешь так, то сейчас же уезжаю, потому что вся эта ежедневная трагедия уже в печени сидит.

— Я же люблю тебя. — Её голос похож на слабый писк перепуганного мышонка. Ну, почему она такая убогая?

— Ну, так и люби, я тебе не мешаю. Но великомученицу из себя строить бросай — не моя проблема, что ты решила жизнь на меня положить.

— Как ты можешь быть таким жестоким, Никита? — Она ставит кружку на стол и прикрывает лицо. Узкие плечи дрожат, а голос срывается.

— Ксюша, послушай, — начинаю, подавшись вперёд и наклонившись к ней ближе. — Мы знакомы восемь лет. Неужели ты думала, что в тюрьме из меня сделали пушистого зайку? Или ты забыла свою подружку Кристину? Вспомни, чем она была недовольна, когда мы вместе были. Я никогда не был ласков и уж надеялся, что ты не станешь возить всё это дерьмо. Или ты принимаешь мои правила игры или катишься ко всем чертям, потому что терпению моему приходит конец. И вообще, почему ты решила, что у нас с тобой всё будет по-другому?

— Но ведь она не любила тебя! — выкрикивает Ксюша и хватает меня ладонями за щёки. — Понимаешь? Не любила! Поэтому ты правильно себя с ней вёл. Кристина заслужила каждый свой синяк, каждый день в заточении. То, что она с тобой сделала, никогда не прощу. Крис не имела права так делать!

— А ты, значит, думаешь, что сделай я тогда другой выбор, всё было бы иначе? Мол, выбери я тебя, а не её, то жизнь заиграла новыми красками? И наступили бы в моей жизни покой и благоденствие? Господи, какая же ты идиотка. Абсолютно ничего не понимаешь, но упорно делаешь вид, что самая умная.

Меня забавляет вся эта ситуация. Неужели Ксюша и правда решила, что чужая любовь для меня что-то значит?

— Да! Ты ошибся, выбрав не ту. Но я докажу тебе, что со мной ты можешь быть счастлив. Просто тебя никто никогда не любил, но сейчас всё изменится к лучшему. Сам ведь не позволяешь, чтобы о тебе заботились, проявляли чуткость. Словно боишься расслабиться, но в этом нет ничего страшного. Моя любовь настолько сильна, что я готова всё стерпеть ради тебя, готова на всё пойти. Пойми ты это наконец!

Господи, какая невообразимая дичь. Отрываю цепкие пальцы от своего лица и встаю на ноги. Наливаю себе стакан бурбона и, достав с полки пластинку Луи Армстронга, нахожу свою любимую песню "Mack the Knife", смысл которой так созвучен моей жизни.

When that shark bites with his teeth, dear

Scarlet billows, they begin to spread

Fancy white gloves though has Macheath, dear

So there's never, never one trace of red*

По комнате разливается характерный хриплый бас Луи, от которого мурашки по коже. Музыка струится по венам, заменяет собой кровь, дарит истинное блаженство. Мне много чего не хватало за решёткой: красивых шмоток и шикарных баб; нормального бухла и хороших сигарет, но джаза мне не хватало в разы больше всего остального.

Начинаю медленно покачиваться в такт музыке, а песня внутри вибрирует и отдаёт сладкой дрожью. Ничего не может так расслабить, как хорошая музыка. Желательно, джаз.

— Детка, что ты сидишь такая грустная?

Ксюша смотрит на меня, хмурится, но в глубине души я уверен: она любуется каждым моим движением. Очаровывать баб - моя суперспособность. Да настолько, что они голову готовы вместо меня на плаху положить. Это всегда казалось чем-то само собой разумеющимся, слишком естественным, чтобы хоть как-то волновать.

— Поднимай свою хорошенькую задницу и присоединяйся, потанцуем, — зову её и знаю, что не откажет. — Давай-давай, будет весело, гарантирую.

Ксюша мнётся ещё некоторое время, потом поднимается и, плавно покачивая бёдрами, направляется ко мне. Всё-таки красивая баба — услада для глаз. Жалко, что тупая такая.

* * *

— Ты сохранила то, что я просил? — спрашиваю, когда Ксюша, раскрасневшаяся и довольная, слезает с меня.

— О чём ты? — спрашивает срывающимся после недавних утех голосом. — Извини, я плохо соображаю сейчас.

— Советую мозги включить и вспомнить.

Принимаю вертикальное положение и спускаю ноги с кровати. Срочно нужно покурить.

— Ты о записной книжке? — несётся вдогонку. — Конечно, я сохранила.

— Ну, так давай её сюда, нужно позвонить кое-кому.

Топот босых ног по деревянному полу заставляет ухмыльнуться: всё-таки она неплохая барышня, хоть и приставучая до ужаса.

— Держи. — Она вручает мне старый потрёпанный блокнот, в котором вся моя жизнь, как бы по?шло это ни звучало. — Ты уедешь скоро, да?

Вздыхаю, глядя на Ксюшу. Что-то похожее на жалость шевелится внутри, и я протягиваю руку, обхватываю её шею сзади и притягиваю к своей груди. Ксюша охает от неожиданности, но потом расслабляется и обнимает меня за талию.

— Уеду, конечно. Здесь нечего ловить. А мне масштаб нужен, простор. И поменьше тех, кто знал меня в этом городе раньше.

— Приезжай хоть иногда, хорошо? Я буду ждать.

Ты гляди, прямо Хатико. Забавно.

— А хочешь со мной?

Не знаю, что меня дёрнуло за язык, и уже через секунду жалею об этом, когда Ксюша радостно взвизгивает и принимается душить в объятиях.

— Конечно, милый, конечно, — бормочет и слюнявит мне шею в счастливом припадке. — Я так боялась, что ты не предложишь.

— Ладно, всё, хорoш. Оставь меня пока одного, — говорю, отталкивая девушку в сторону. — Пойди, вещи собери, скоро поедем.

Ксюша лихорадочно кивает, быстро вытирает слёзы и, улыбаясь, убегает в другую комнату.

Присаживаюсь в кресло, закуриваю и открываю записную книжку. Столько номеров телефонов, половина из которых, наверняка, давно неактивна. Но кто-то должен будет ответить, просто нужно проявить терпение. Хотя это и не моя сильная сторона, иногда приходится наступать себе на горло. Особенно, когда очень нужны бабки.

Нахожу страницу, с написанной сверху буквой К. Мне нужен Карл, потому что у этого человека всегда можно было разжиться возможностью заработать. Надеюсь, он не изменил номер, потому что нужен мне не только по поводу денег. Карл живёт в том же городе, из которого приезжала сюда Кристина. И если он никуда не перебрался, его связи могут оказаться полезны. Главное, чтобы он захотел иметь со мной дело.

Беру со столика подарок Ксюши — новый телефон и, разблокировав экран, набираю заветные цифры. Сначала в трубке слышатся длинные гудки, и после пятого теряю надежду когда-нибудь услышать ответ. Но, слава всем вымышленным богам, раздаётся щелчок, и низкий голос бурчит в трубку что-то вроде приветствия. О, этот голос мне не забыть никогда. Как и его обладателя.

— Доброго времени суток, — начинаю, на что Карл издаёт какой-то странный звук. Неужели, узнал?

— Святые угодники, ты ли это?

И правда, узнал.

— Это, смотря, кого ты в виду имеешь, — усмехаюсь его реакции. — Но определённо: я это я.

— Никита? Или меня после вчерашнего до сих пор штырит?

— Подтверждаю: может быть, тебя и штырит, но я точно Никита.

Карл замолкает. Мне слышно только, как на том конце провода хохочет девушка, а какой-то мужик громко матерится.

— И зачем звонишь, Никита? — наконец спрашивает. — Выпустили, что ли?

— Именно. — Пытаюсь понять, радует ли его эта новость. — Вот первым делом о тебе вспомнил, как об одном из самых надёжных друзей прошлого.

— Ты там губу не раскатывай, какой я, на хрен, тебе друг? Да и вообще мы думали, что ты сдох на зоне, а ты живучим оказался.

— Сам знаешь, что таких, как я ничего не берёт. 3

— Ой, не зарекайся, и не на таких управу находили, — хохочет Карл, а у меня от его смеха мороз по коже.

Наверное, он единственный в этой жизни, кто был способен напугать меня. Или просто внушал уважение? Не знаю — мне обычно сложно бывает различать такие тонкие оттенки человеческих взаимоотношений.

— И чем, скажи на милость, обязан такой чести?

— Мне нужна работа, — беру быка за рога, потому что с Карлом мне не хочется вести долгих разговоров — слишком он опасный для этого. Да и любое слово в итоге может быть повёрнуто против меня же.

— А я что, грёбаная биржа труда?

— Карл, если тебе нечего мне предложить, то не нужно морочить голову.

— Такой дерзкий, я в восторге, — хмыкает Карл.

— Какой есть.

— Говоришь, работа тебе нужна? Ну, есть у меня одно дельце, как раз для такого отбитого наглухо отморозка, как ты.

Лестная характеристика, но мне наплевать.

— Что нужно делать?

— Приезжай ко мне, перетрём.

— Только мне в ответ нужна будет, кроме денег, одна услуга.

— Не рановато условия ставишь? Ты не сделал ещё ничего, а уже права качаешь.

— Ты же в курсе, что свою часть сделки я всегда выполню на все сто процентов? Поэтому не вижу причин не оговорить некоторые детали на берегу.

— Хитрый сукин сын, — произносит Карл, заметно потеплевшим голосом. — Тем более приезжай.

Я соглашаюсь, записываю адрес, а в душе? ликую. Всё-таки, в тесноте нашего мира есть свои плюсы.

Кристина...

Не знаю, до сих пор ли живёт в этом городе, но если так, то она ещё не знает, какой сюрприз её ждёт. У Карла большие связи — он очень опасный человек, с которым лучше не связываться, но я готов и в жерло вулкана броситься, лишь бы найти эту гадину. Найти и посмотреть в её глаза — серые, бесстыжие, подлые.

— Ты снова решил с ним связаться? — Ксюша материализуется рядом, одетая в тёмно-синее платье, с убранными назад волосами и с дорожной сумкой в руке.

— Ты о Карле? Да.

— Неужели нельзя как-то по-другому заработать денег?

— Предлагаешь пойти на завод? В шахту спуститься? Нет уж, дорогуша, эти способы мне не сильно подходят. Сама знаешь, что мне нужно много и быстро. Корячиться месяц на «доброго» дядю не горю желанием.

— Но ведь тебя могут снова посадить, — всхлипывает Ксюша, хоть и старается держаться из последних сил. — Я этого не переживу.

— Да и мне эта перспектива не кажется заманчивой. Но ведь ты понимаешь, что я никогда бы не сел, если бы Кристина не довела меня до такого состояния. Она, по сути, вынудила меня убить Эдика. Я её предупреждал? Предупреждал. Какого хрена она сбежала? Вот за её тупость Эдик и поплатился, а она решила сыграть в оскорблённую невинность и заложила меня.

— Это понятно, — вздыхает Ксюша и смотрит на меня с нежностью. — Просто я очень сильно за тебя переживаю и не хочу, чтобы ты снова вляпался в какую-нибудь неприятность. Тем более, когда на тебе судимость висит, менты будут за каждый чих не с тем звуком к тебе цепляться.

— Не дурак, сам понимаю. Но Карл надёжный, с ним точно никогда проблем не было и, надеюсь, не будет.

— Делай, как знаешь, просто смотри внимательно по сторонам.

— Ты, словно инспектор ДПС: смотрите по сторонам, дорогие дети, будьте аккуратнее. Перестань быть моей мамочкой. Я и свою-то с трудом выносил, новой мне не нужно.

— Ладно, я постараюсь не сильно тебе докучать, но волноваться меньше не обещаю.

— Главное, не доставай, а то домой отправлю.

Ксюша кивает, улыбается.

— Ну, что? Едем? Или в городе ещё какие-то дела у тебя остались? — спрашивает, показывая рукой на собранные чемоданы.

— Какие в этой глуши у меня могут быть дела? Нет, уезжаем и как можно быстрее.

Она даже не спрашивает, куда именно мы отправляемся. Просто перекидывает длинную ручку оранжевой сумки через плечо и поднимает один из чемоданов. Я достаю телефон и вызываю такси. В новую жизнь на дребезжащем и воняющем бензином пригородном автобусе уж точно ехать не собираюсь.

*Когда акула кусает своими зубами, милая,

Красные потоки, они начинают растекаться.

Тем не менее, Макхит носит модные белые перчатки.

На них никогда, никогда нет ни следа красного.

14. Арчи

Ночь опустилась на город, а с ней пришла прохлада, но даже самый сильный мороз не в силах остудить горячую голову. Оставшись один на один со своими мыслями в пустой квартире, кажется, что даже стены давят, сжимая в тисках. Мой дом давно перестал приносить покой и умиротворение, хотя когда-то казалось, что именно здесь живёт счастье. Но сейчас он напоминает мне гроб, в котором задыхаюсь.

В этой квартире всё пропитано воспоминаниями о Нат — о том времени, когда она жила здесь, дышала этим воздухом, наполняя пространство своей кипучей энергией. За пять лет никто так и не смог заменить её, хотя многие отчаянно пытались. Но я даже в мыслях не допускал такой возможности.

Впервые я увидел её летом — она сидела на дереве и плевала вниз вишнёвыми косточками. Её голые коленки, расчерченные узорами-царапинами разной степени свежести, мелькали в густой зелени, а на левой ноге болтался сандалик с оторванным ремешком. Второй — валялся в траве в нескольких метрах от могучего ствола. Нам было по шесть, и до этого я ещё ни разу не встречал таких девочек — с копной огненно-рыжих волос и толпами чёртиков в глазах. Чёртики водили хороводы, разжигали костры и плясали при свете луны странные танцы.

— Чего пялишься, белобрысый? — крикнула она, когда я подошёл к стволу и, подняв голову, посмотрел на неё снизу вверх. Следом за словами в меня полетела косточка. Попав в щёку, она отрикошетила и упала в траву.

Мне не было больно, но стало до ужаса обидно — никогда раньше, ни одна девчонка не позволяла себе такого. Мама всегда учила быть обходительным с барышнями, потому что они слабее и не могут дать отпор, но про таких Ге?кльберри Финнов в юбке она ничего не рассказывала.

— Удобно? — спросил я, доставая из кармана перочинный ножик, подарок отца, который всегда носил с собой. — В попу ветка не давит?

— Не давит! — огрызнулась она, хмыкнув и смешно передёрнув плечами. — Хочешь, сам залезай, если не слабо. Вот и проверишь. — Или тебе мамка не разрешает по деревьям лазить?

В её голосе звучал вызов. Потом она часто признавалась, что больше всего на свете боялась, что я рассержусь и уйду.

— Вот сейчас залезу, заберу все твои вишни, и тебе плеваться будет нечем, — пригрозил я, а в ответ услышал смех, будто колокольчик зазвенел в кроне большого дерева.

После этот смех часто преследовал меня во снах и даже периодически мерещился наяву. Особенно, когда Наташа погибла, он долетал до меня отовсюду, словно стал лейтмотивом моего одиночества.

— Ага, конечно! Держи карман шире.

Она принялась болтать ногами, и вот уже второй сандалик красной вспышкой спикировал в траву, присоединяясь к своему несчастному, искалеченному вечными приключениями хозяйки, напарнику.

Но меня всегда было опасно провоцировать, даже в шесть. Поэтому, сохраняя молчание, принялся взбираться по шершавой коре, нагретой летним солнцем, остро пахнущей древесиной и сладковатым вишнёвым клеем. И хоть тогда я был не большим профессионалом в деле древолазания, но азарт, испытанный от её слов, подогревал мою кровь и придавал решимости.

— Какой ты шустрый, — засмеялась она, кидаясь в меня вишнями. — Сейчас штанишки треснут.

Я молчал и лез, только лишь, крепче стиснув зубы, потому что впереди виднелась цель: дать этой наглой девчонке по шее. И пусть мама учила, что девочек бить — последнее дело, но разве это девчонка? Клубок ехидства и противная до чёртиков.

— Это не ты штаны потерял? — глумилась она, продолжая забрасывать меня вишнями. Они с противным хлюпающим звуком разбивались о мою кожу. К тому времени, как я достиг нужной ветки, и, сдерживая вырывающееся на свободу прерывистое дыхание, сел рядом с задирой, она замерла и несколько секунд смотрела на меня круглыми, голубыми до прозрачности, глазами.

После часто думал, что именно в тот момент, когда Нат притихшая сидела рядом и, кажется, боялась вздохнуть, я в неё и влюбился.

— Ты уже тут все вишни слопала, — сказал, оглядывая ветки вокруг нас.— И куда в тебя столько влезает?! Тощая же, как спичка.

— Там ещё выше есть, — проговорила, поправляя ярко-рыжую чёлку. На носу тёмными крапинками выделялись веснушки, а царапина на левой скуле добавляла ей сходства с буйными мальчишками. — Но я туда пока ещё ни разу не лазила.

— Боишься, да? — Она окинула меня надменным взглядом, вздёрнув свой курносый носик и уперев тонкие, словно ивовые прутики руки в бока. — Так и знал, что ты трусиха.

— И ничего я не боюсь! — выпалила, стягивая непослушные кудри чёрной бархатной резинкой. — Доказать?

— Не надо! Потому что точно навернёшься — видишь, какие там выше ветки тонкие? Свалишься же!

— А я попробую, — не унималась девчонка и через секунду уже лезла вверх, ловко подтягиваясь на руках.

И именно в тот момент мне показалось, что если она сорвётся и рухнет вниз, то мне будет очень плохо. Я ничего ещё не знал о любви, да и не хотел знать — девочки совсем меня не интересовали, но эта босая непоседа в выгоревшей на солнце футболке, расцарапанными коленками и диковатым взглядом стрелой вонзилась в моё сердце.

Раз и навсегда.

Воспоминания скорым поездом несутся на меня, кромсают, уничтожают. Кажется, куда больше? Я и так почти сошёл с ума от тоски по прошлому и боли.

Когда усталый, охрипший от табака и чужих несчастий женский голос сообщил, что Наташа погибла, я, кажется, явственно услышал, как разрывается на части сознание и осыпается кругом гнилыми лоскутами. Хотелось раствориться в ночном городе, где сырость пронизала старые дома, а мшистые стены кренятся и заваливаются под напором безжалостного времени. Думал, выйти на улицу, пройти совсем немного — несколько сот метров, впитывая кожей, сознанием дождевые капли, стремительно и обильно заливающие окружающий мир, раскинуть руки и вонзиться всем телом в летящий на полной скорости автомобиль. Тоска, заполнившая изнутри, в тот же момент уступила бы место боли — не той, что рвёт сердце на кровоточащие, пульсирующие по инерции ошмётки меня прежнего, а внешней. Простой и понятной физической боли, когда раздробленные кости разрывают натянутую тугую кожу, и разливается вокруг ярко-красная, остро пахнущая железом и войнами, кровь.

Но я не вышел. Меня, как всегда, остановил Фил — человек, способный вытянуть из любого дерьма. Ухватив за плечи, обвив собою, словно не человек он был в тот момент, а гуттаперчевая субстанция наполненная болью не меньше моего, повалил на пол и что-то сухое и обжигающее, как горящее пшеничное поле, шептал на ухо. И горячие слёзы выливались из нас, прорываясь на свободу, вымывая и умывая душу, которой, уже казалось, тесно внутри. Душа хотела свободы, хотела попасть туда, где ждёт на перекрёстке мироздания полупрозрачный дух той, что посмела бросить, оставить одного в этом пылающем, словно бензин океане боли.

«Я слишком сильно тебя люблю. Никогда об этом не забывай».

Эта фраза выбита рукой Брэйна на моей груди — фраза, сказанная Наташей на прощание. Никто не мог представить, что эта простая по сути фраза сможет так сильно ранить. Фраза, что услышал от моей огненной возлюбленной, сотканной из противоречий, риска и любви.

Не в силах больше терпеть, подхожу к холодильнику, в котором всегда найдётся алкоголь на любой вкус. Мне нужно бросать это дело, но, когда прошлое давит на сердце, сжимая его в каменном кулаке, что дышать, не только больно — невозможно, я не могу по-другому.

Сегодня у меня выходной. От общения, от секса, от друзей. Иногда моё нутро переполняется впечатлениями, разговорами, эмоциями, и мне жизненно необходимо остаться в одиночестве, хотя оно для меня и невыносимо. Но порой ловлю себя на мысли, что нет-нет, да и упиваюсь своим горем, словно только оно и даёт ощущение жизни. Я так привык к боли, сроднился с ней, что, наверное, и не стремлюсь избавиться полностью.

А ещё я, к вящему неудовольствию своих родителей, не ищу серьёзных отношений. Не только потому, что не способен влюбиться. Может, и способен, просто не пробовал. Нет, я не завожу себе девушку, ограничиваясь случайными связями без обязательств, потому что кажется: этим предам Наташу. Мне немыслимо заменить её кем-то другим, словно появись у меня постоянная девушка, с которой не противно будет встретить рассвет и не гадко увидеть в своей рубашке, как последняя ниточка, связывающая с Нат, с оглушительным треском лопнет.

"Так нельзя, — шипит Филин каждый раз, когда мы вместе выпиваем. — Ты должен попробовать. Сколько ты ещё собираешься прыгать по краю могилы? Когда-нибудь потеряешь себя окончательно и рухнешь в пропасть. Не дури, не будь задницей".

Только я никому ничего не должен.

Одумайся.

Не твори херню.

Угомонись.

Брат, посмотри на себя. Во что ты превращаешься?

Она бы этого не одобрила.

Всё это дерьмо я слышу постоянно. Наплевать — живу так, как нравится.

Обжигающее ви?ски пахнет рухнувшими мечтами и несбывшимися грёзами. Отпивая прямо из узкого горлышка, лезу на подоконник. Там, за тонкой перегородкой тройного стеклопакета гулкая ночь, усеянная яркими бриллиантовыми звёздами. В детстве мы с Нат верили, что если поймать упавшую звезду, то она будет прохладная и острогранная, как красивые камушки в серьгах моей мамы. Я хотел найти такую звезду, чтобы подарить её Наташе. Она бы носила небесную стекляшку на длинной булатной цепочке, каждый раз вспоминая обо мне. Каждый август, когда звёзды с неба срываются так часто, что не успеваешь загадывать желание, мы бегали с Филом по полям, выискивая в высокой траве сияющие самоцветы.

Я и до сих пор верю, что когда-нибудь у меня получится найти звезду, притаившуюся в зелёной поросли.

— Эй, — кричу в антрацитовую бездну, нависшую над головой. — Есть там кто-нибудь? На хрена, а? На хрена именно она должна была погибнуть? 7

Ответом мне служит гудение города под ногами и мигающая лампочка в окне напротив.

А небо хранит преступное молчание. Где-то там, в вышине, продолжает жить моя Наташа. Она всё также много смеётся и пьёт имбирный эль, ест пирожные в форме лебедей и нетерпеливым жестом поправляет непослушные огненные кудри, норовящие залезть в глаза.

Иногда мне чудится, что из звёздных узоров с причудливыми названиями складывается её образ. Наташа следит за мной — я верю в это.

Прости, моя девочка. За то, что стал таким. За то, что перетрахал половину города. Что много пью и заполняю лёгкие смердящим дымом.

Но мне так тяжело без тебя, что я готов выть от тоски, лёжа на рельсах и ожидая скорой кончины от проезжающего на полной скорости товарняка.

"Я люблю тебя, Наташа. Я так сильно тебя люблю. Никогда не забывай об этом", — шепчу угольному небу и выбрасываю пустую бутылку за окно.

15. Кристина

Стою у зеркала, в сотый раз, рассматривая себя со всех сторон. Я так нервничаю из-за предстоящего собеседования, что не могу справиться с лихорадочно дрожащими руками. Сжимаю ладони в кулаки так крепко, что даже немного больно, но эти ощущения успокаивают. Главное, в обморок не упасть прямо в центре торгового зала знаменитого на весь город "Арчибальда". Представляю, какая потеха будет, когда рухну без чувств. На работу после этого, конечно, не примут, зато посмеются.

Ещё раз окидываю взглядом своё отражение в зеркале — всё-таки я неплохо выгляжу. В связи с предстоящим собеседованием пришлось надеть своё лучшее платье. Лучшее оно, конечно, потому что единственное, но это не умоляет того, что мне оно идёт. Чуть выше колен, тёмно-синее, в белую тонкую полоску, оно довольно выгодно подчёркивает сомнительные достоинства моей фигуры. Вполне себе вариант для такого события, как знакомство с потенциальной работодательницей.

Всунув стопы в удобные летние туфли на невысоком каблуке, отправляюсь навстречу неизвестности. И будущему.

* * *

До часа Х чуть больше пятнадцати минут, а я уже с тоской и интересом поглядываю на входные двери с противоположной стороны улицы. Так меня не заметят из магазина, что даст возможность собраться с мыслями и привести в порядок расшалившиеся нервы, связанные под ложечкой тугим узлом. Сердце стучит, а пальцы мелко дрожат — такое чувство, что я, как минимум, готовлюсь ограбить банк, а не собеседование проходить. Вдыхая раскалённый полуденной жарой воздух маленькими порциями, пытаюсь настроиться на позитив.

Всё будет хорошо! Главное, в это верить. Да и Ирма показалась мне довольно адекватной, приятной женщиной. Особенно ощутимо потеплел её голос, когда в разговоре всплыло имя Филиппа. Наверное, у них хорошие отношения, раз она так обрадовалась, услышав о нём.

Я наблюдаю, как мигрируют в дверях "Арчибальда" покупатели — входят, выходят с фирменными пакетами в руках. В основном это, конечно, мужчины — холёные, респектабельные, статусные. Некоторых сопровождают спутницы — длинноногие красавицы, которым я буду в пупок дышать, даже если обую туфли на самых высоких каблуках. Парковка возле бутика забита автомобилями, словно сошедшими со страниц журналов о буржуйском элитном автопроме.

Я никогда не принадлежала к сильным мира сего. Даже не представляю, каково это — иметь на банковском счёте сумму, достаточную для покупки такой дорогой машины. Да и не слишком интересно мне, если честно — честолюбие, стремление к роскоши и амбициозность точно не мои сильные стороны.

Время медленно, но неумолимо приближается к двенадцати, а это значит, что мне нужно "отклеиваться" от своего наблюдательного пункта и двигать в сторону "Арчибальда", где, если всё пойдёт как надо, меня ждёт хорошая работа со стабильным и совсем не маленьким, если верить Соне, доходом.

Мысли о том, что, возможно, если всё сложится удачно, мой сын не будет голодать и получит в своё владение те игрушки, о которых давно мечтает, придают мне сил.

Переходя дорогу, краем глаза замечаю какое-то движение на парковке. Что-то чёрное приближается к асфальтному пятачку и направляется к одному из свободных мест. Это же мотоцикл. Большой, с блестящими на солнце стальными деталями и нарисованными на одном из угольно-чёрных боков разноцветными вспышками огня. Где-то я его уже видела, но не могу вспомнить, где именно. Или просто не хочу помнить.

Водитель спрыгивает с мотоцикла, но я не вижу его лица, пока мужчина не снимает с головы громоздкий шлем. Сердце стремительно падает в пятки, да там, похоже, планирует задержаться надолго.

"Только не смотри на него, не смотри, не надо", — мелькает в голове мысль, когда до меня доходит, что это не кто иной, как Арчи собственной персоной.

Но куда там? Конечно, я пялюсь на его бритый затылок, как юная школьница на выпускника. Точно, с ума сошла.

Дура, он тебя даже не вспомнит! Отвернись, иди прямо, не глупи.

Уговариваю себя, не в силах отвести взгляд. Вот что в нём такого особенного? Обычный мужик, ничего необычного. Ну, бритый, в татуировках, с самыми яркими глазами на свете. Да таких миллионы!

Отвернись!

Арчи не замечает меня, поглощенный разглядыванием чего-то, только ему видимого, присев на корточки у переднего колеса. Что его там заинтересовало? Что-то сломалось? И почему меня это интересует? Кто он мне? Случайный знакомый? Который меня и не помнит вовсе. Может, стоит подойти и поздороваться, узнать как у него дела?

Да ну, не буду. Вечно какие-то глупости в голову лезут. Представляю его взгляд, когда он будет силиться вспомнить, откуда его знает эта серая мышь.

Подхожу на ватных ногах к входу и, взявшись потной ладонью за хромированную, блестящую на солнце, ручку, глубоко вздыхаю и тяну тяжёлую дверь на себя.

Замираю напороге, оглядываясь по сторонам. Вокруг развешены костюмы, пиджаки, на высоких стеллажах стопки разноцветных рубашек. Торговый зал небольшой и довольно уютный, выполненный в тёплых оттенках натурального дерева. Чувствуется, что сюда вкладывают всю душу, настолько каждая мелочь гармонично вписывается в интерьер.

— Добрый день. — Приятный женский голос выводит из ступора. Поворачиваю голову вправо и упираюсь взглядом в массивную стойку, выполненную из чёрного дерева. — Вам чем-нибудь помочь?

За стойкой замечаю красивую женщину на вид примерно лет тридцати пяти. Да что там красивую, роскошную! Она ослепительная: медового оттенка волосы стильно уложены, тонкая шея, светло-серая льняная блузка. В зелёных глазах сквозит неподдельный интерес. Она улыбается, но её улыбка не кажется натянутой или фальшивой, а по-настоящему искренней.

Груз волнений и тревог постепенно спадает с плеч, и я даже немного расслабляюсь и растягиваю губы в ответ. Очень надеюсь, что мои потуги не выглядят как оскал.

— Здравствуйте, — говорю, накручивая на палец тонкий ремешок тёмно-синей, в тон платью, сумки, висящей на плече. — Я Кристина. Мне назначено собеседование на двенадцать.

Женщина окидывает меня мимолётным оценивающим взглядом. И пусть это длится всего долю секунды, кажется, будто меня облучили мощными рентгеновскими лучами.

— О, а вы пунктуальны, — продолжая улыбаться, произносит женщина. — Это замечательное качество, между нами говоря.

Но тут её взгляд привлекает что-то за моей спиной. Решаю не поворачиваться, чтобы не показаться излишне любопытной, но слышу, как дверь открывается, впуская в магазин, пахнущий разогретым асфальтом воздух и...

— Арчи, — восклицает женщина, и в глазах её мелькает смесь удивления и восторга. — Здравствуй, сынок. Не знала, что ты сегодня решишь заехать.

Сынок? Так это и есть Ирма? Сколько же ей тогда лет?

— Неужели не рада сюрпризу? — Ох, этот голос. А я ведь уже успела забыть, какое влияние его тембр способен оказывать. — Было рядом небольшое дельце, на обратном пути решил с тобой повидаться.

Ну, почему именно сегодня? Других дней, что ли, для свидания с мамой, нет? И как мне себя вести с ним? Ладно, буду ориентироваться по ситуации.

— Иногда твою голову посещают на удивление хорошие идеи, — смеётся Ирма, выходя из-за стойки. Теперь я могу с полной уверенностью сказать, что владелица магазина "Арчибальд" — самая красивая женщина из всех, кого доводилось встречать. — Проходи, сынок, присаживайся, а я пока пообщаюсь с девушкой. Представляешь, Кристина — знакомая нашего Фила.

— Да и не только его. — Слышу еле скрываемый смех в низком голосе. — Здравствуйте, Кристина.

Ох, больше нет смысла притворяться глухой и слепой, а также парализованной. Поворачиваюсь и встречаю взгляд ярко-зелёных глаз. Это вообще законно иметь такие глаза? А ещё на грубом, словно вытесанном из камня, мужественном лице блуждает наглая улыбка.

— Добрый день, Арчи, — выдавливаю из себя, а он, чуть сощурив один глаз и наклонив голову в бок, впивается в меня взглядом. Всё-таки он помнит! На незнакомых так не смотрят. Только теперь не пойму, хорошо это или плохо. — Как дела?

Так, хоть не заикаюсь. Я почти молодец!

— Лучше всех, — отвечает, ещё сильнее прищурившись, от чего становится похожим на вышедшего на охоту опасного зверя. Под его взглядом неловко, очень жарко и слегка тошнит. Наверное, я покраснела, как перезревшая малина. — Удачи в собеседовании.

— Спасибо.

Вот и поговорили. Ну, хоть в обморок не рухнула — уже победа. И вообще я сюда пришла не лясы точить с красивым мужчиной, а работу получать. Вот об этом и буду думать.

С трудом отвожу взгляд и перевожу его на явно заинтересованную нашей немногословной беседой Ирму. У неё странное выражение лица, но через секунду она берет себя в руки и жестом указывает на чёрную деревянную дверь слева от стойки.

— Последи пока за магазином, — бросает она сыну, и, сделав мне знак рукой, открывает дверь и произносит: — Проходите.

Кабинет оказывается небольшой комнатой, в которой из мебели только высокий и узкий шкаф, где на полках стоят разноцветные папки, небольшой стол, кожаное кресло и невысокий стул с гнутыми ножками.

— Присаживайтесь пока, а я кофе заварю, — произносит Ирма, а мне становится неловко, что ради меня она будет беспокоиться. Хочу возразить, отказаться, но пока нахожу правильные слова, кофеварка заправлена и готова исторгнуть из своих недр ароматный напиток.

— Спасибо, — произношу, садясь на стул и складывая руки в замок.

— Вы знаете, а я удивлена. — Ирма садится напротив, поставив на стол две чашки с ароматнейшим кофе. Наверное, только от одного запаха можно утратить рассудок и присягнуть на верность ярко-красной громоздкой кофемашине. — Обычно, такие девушки, как вы — нормальные — не входят в круг интересов моего сына. Не расскажите о том, как познакомились с Арчи?

Меньше всего на свете я могла предположить, что первым делом на собеседовании меня будут спрашивать о нём. Ну вот, зачем он приехал? Только хуже стало.

Делать нечего, и я начинаю рассказывать о байк-шоу, о своём сыне и его страсти к поэзии и мотоциклам; о том, как мы пили чай в павильоне и ели конфеты. Ирма улыбается, когда я упоминаю, как Филин и Арчи называли Женечку по имени-отчеству и требовали продолжения поэтического вечера.

— Интересная история, — произносит Ирма, когда я заканчиваю свой рассказ. — У вас есть сын? Это чудесно. Дети — счастье, хоть с ними и тяжело.

— Согласна.

— Ну, а ваш супруг не будет против, что в "Арчибальде" покупатели в основном мужчины?

— Я не замужем, — говорю, внутренне сжимаясь. Никто не любит матерей-одиночек, я знаю об этом, но врать не умею и не хочу.

Если уж и начинать новую жизнь, то точно не со лжи.

— Да? — удивляется Ирма. — Ну, тогда ладно.

Мы ещё немного говорим о разном. На удивление, мне так легко общаться с этой красивой женщиной с мудрыми зелёными глазами. Конечно, я не могу рассказать ей всего, что было в прошлом, но в общих чертах обрисовываю ситуацию. Мои ответы, по всей видимости, её устраивают, потому что, в конце концов, Ирма произносит:

— Ну, что ж, Кристина, думаю, мы сработаемся. — Эти слова эхом гудят в голове, пока их смысл доходит до меня. Неужели принята? — Думаю, с понедельника можете приступать. Приходите к девяти, и будем обучаться.

— Хорошо, конечно! — Ничего не могу с собой поделать. Я счастлива, чёрт. Наверное, моя улыбка сейчас больше похожа на нервный оскал, руки трясутся, а левое веко чуть подрагивает.

— Вы даже не спросили, какова заработная плата, — улыбается Ирма. А ведь и правда. — Но, думаю, если мы действительно сработаемся, в чём я почти не сомневаюсь, то сумма оплаты не разочарует.

Ирма озвучивает размер ежемесячного вознаграждения за труды, и у меня чуть глаза от удивления не лопаются. Действительно? Это не розыгрыш?

— Но от вас я, конечно же, буду требовать полной отдачи. Имейте это в виду.

— Я понимаю.

— Тогда жду вас в понедельник, не опаздывайте.

Киваю, допиваю остывший кофе одним глотком и, поднявшись, направляюсь к двери. Ирма не идёт за мной, что странно. Неужели ей не нужно вернуться в торговый зал?

Выхожу из кабинета и почти что сталкиваюсь с Арчи.

— Приняли? — спрашивает, глядя куда-то в сторону.

— Попросили прийти в понедельник.

— Значит, приняли, — улыбается Арчи, переводя на меня взгляд. — Как сын?

— Нормально.

— Отлично.

— Не спорю.

— Ещё бы спорила, — ухмыляется Арчи, будто ощупывая меня глазами. — Домой сейчас едешь?

— Да. — Интересно, долго это продлится? Такой странный разговор.

— Удачи.

— Спасибо.

Надо уходить, пока могу, потому что ещё немного и начну глупо хихикать, говоря попутно какую-то чушь. Я не знаю, что со мной происходит, но близость Арчи действует каким-то странным образом. От одного его взгляда моё тело будто наполняется изнутри гелием, от которого могу взлететь в любую секунду. Свобода, лёгкость, какое-то безрассудство волной поднимаются внутри, заставляя чувствовать себя лет на десять моложе.

Цепляюсь пальцами за ремешок сумки, как за спасательный круг, откашливаюсь и говорю:

— Я пойду.

— Иди, конечно. — Арчи складывает руки на груди и опирается плечом на косяк.

Это неплохое зрелище, если бы тем самым он не загородил проход.

— Пропусти.

— А я пройти мешаю? — вскидывает удивлённо светлую бровь, а на губах играет ленивая ухмылка. — Вон ещё места сколько. Иди. 5

Ага, только мне не выйти, не дотронувшись до него. Набираю в грудь побольше воздуха и делаю маленький шаг вперёд, потом чуть в сторону. Ура! Свобода! Правда всё равно пришлось коснуться предплечьем его руки, от чего бросает в дрожь.

— До скорой встречи, Кристина, — несётся вслед.

Последним, что слышу перед тем, как выскочить на улицу — смех Арчи.

16. Арчи

Всё-таки она очень красивая, хотя, наверное, совсем этого не понимает. Такая миниатюрная, лёгкая, аккуратная. А в глазах, если присмотреться, можно заметить неизбывную тоску. Что-то будто мешает ей отпустить себя на свободу и быть самой собой — настоящей. Мне кажется, она так привыкла контролировать каждый шаг, вдох и чих, что словно костным наростом покрылась. И этот панцирь мешает жить, не даёт узнать себя и понять, что ей на самом деле нужно.

В голове проносятся образы, как эта хрупкая и красивая девушка несётся на полной скорости навстречу закату, а ветер развевает прекрасные волосы льняного оттенка, а в серых глазах плещется счастье.

Не пойму, что со мной происходит. Да, она нравится мне — хочется узнать её лучше, понять, помочь почувствовать себя на своём месте, но зачем мне это?

— Арчи, всё в порядке? — Мамин голос доносится до слуха, и, повернувшись, вижу Ирму, замершую у входа в свой кабинет. — Что-то случилось? Ты сам на себя не похож.

Мама и Филин — два человека, от которых не могу ничего утаить. Словно внутри у них встроен маячок, сигнализирующий о моём истинном состоянии.

— Всё хорошо. — Подхожу и обнимаю маму за худые плечи. — Разве со мной может что-то произойти? Твой сын красив как бог, здоров как бык и весел как шут, так что всё в норме. Не переживай, пожалуйста.

Мама хлопает меня по плечу и смеётся.

— Скажи мне лучше, что ты думаешь об этой девушке? — Её глаза светятся любопытством. — Мне почему-то показалось, что она тебе нравится.

Точно, маячок. Ещё и сам толком не разобрался в себе, а мама уже сделала верные выводы.

— Ну, она симпатичная, — отвечаю, искоса глядя на Ирму. — И, вроде бы, неплохой человек. Мы, в принципе, мало общались, но мне она показалась серьёзной и рассудительной девушкой. И сын у неё — отличный парень. Думаю, в её лице ты нашла хорошего продавца, надёжного. Да и мужа у неё нет, не для кого будет костюмы воровать.

— Я не её профессиональные или личные качества хотела обсудить. — Мама пытается поймать мой взгляд, но я избегаю встречаться с ней глазами. — Мне показалось, что ты на неё смотрел не так, как на обычную случайную знакомую. Что-то в тебе изменилось, когда увидел её.

— Не выдумывай.

— Зачем мне это? — удивляется мама, но я замечаю, как подрагивают уголки её губ. — Просто мне так показалось. Но, наверное, я становлюсь старой и сентиментальной калошей, вот и мерещится всякое. Не бери в голову.

— Нашлась ещё калоша.

— Ладно, если мне просто показалось, тогда вопрос снимается. — Мама отходит к стойке и сосредоточенно принимается перебирать какие-то бумажки. Это значит, что разговор окончен, и больше ни о чём спрашивать она не собирается. — Кофе выпьешь?

— Нет, поеду уже — дел вагон, сама понимаешь.

— Хорошо, — кивает, не отрывая взгляда от документов. — Заезжай, не забывай обо мне.

— Ага.

Выхожу на улицу, и разгорячённый ветер бьёт в лицо облаком пыли. Это лето выдалось особенно жарким. В голове мозги оплывают, как воск со свечи. Даже дышать трудно, не то, что думать. Наверное, погода на меня так влияет, толкая на глупые, необдуманные поступки.

Оглядываюсь по сторонам, выискивая глазами ту, кто в последнее время будоражит воображение. Не думаю, что Кристина успела далеко уйти, но я не вижу её. Неужели опоздал? Вглядываюсь в прохожих, рассматриваю витрины магазинов, но девушки нигде нет. Всё-таки я придурок. Надо было сразу идти за ней, а не болтать о всякой ерунде. Мама вряд ли бы обиделась.

На противоположной стороне улицы стоит пятиэтажный дом, в полуподвальном помещении которого находится небольшая пекарня, где пекут и продают круассаны, от одной мысли о которых рот наполняется слюной. Как говорят датчане: "Ты не можешь купить счастье, но можешь купить пирожное, а это почти одно и то же". В этом я с датчанами точно спорить не собираюсь.

Оставляю мотоцикл на парковке и перебегаю дорогу на красный свет, чуть не попав под колёса тёмно-зелёной Субару. Показываю, ошалевшему от радости видеть мою персону перед своим капотом, водителю средний палец и несусь к пекарне. Надеюсь, у мужика не случился инфаркт от нервного потрясения.

Добежав до пункта назначения, спускаюсь вниз по ступенькам, открываю белую пластиковую дверь и попадаю в небольшое уютное помещение, наполненное самыми лучшими ароматами во Вселенной: свежей сдобы, корицы, ванили и шоколада. Колокольчик над входом оповещает работников о моём приходе, и уже через несколько секунд ко мне подходит Витольд — человек, который заведует этим хлебобулочным царством. На нём белоснежный комбинезон, а на голове повязан, на манер банданы, платок в тон одежде.

— Арчи, друг мой, давно тебя видно не было. — Витольд протягивает свою сухощавую ладонь. Весь его вид опровергает расхожее мнение, что пекарь обязан быть человеком дородным, с внушительным брюшком. — Как дела в «Ржавой банке»?

— «Банка» наша непотопляема. — Рукопожатие у Витольда крепкое, властное, несмотря на худощавость. Сам он весь будто сложен из острых углов, но глаза неизменно улыбаются. — Почему не заезжаешь?

Пекарь вздыхает, но через секунду лицо его озаряется счастливой улыбкой. Приобняв меня за плечи, мягко уводит в дальний угол торгового зала. Когда цель путешествия достигнута, он наклоняется к моему уху и заговорчески произносит:

— Понимаешь, тут такое дело. — Пауза, во время которой он оглядывается по сторонам, выискивая тех, кто решит нас подслушать, подсказывает, что всё это довольно серьёзно. Но зная натуру Витольда и его склонность всё драматизировать, причина такой таинственности может быть любой. — Я влюбился. Сам не знаю, как это произошло, но сейчас всё настолько закрутилось, что времени почти ни на что другое не остаётся.

Опять двадцать пять.

— Вит, я не пойму, ты же женат, вроде.

Он морщится, пожимает плечами и отворачивается, будто мои слова вмиг сделали его несчастным.

— Женат, — произносит, не поворачивая головы. — Но это такая мелочь. Досадная, не спорю, но мелочь.

Витольду больше сорока и добрую половину жизни он женат на прекрасной во всех отношениях особе, родившей ему семерых детей. Но раз в год этот припорошенный мукой костлявый ловелас влюбляется в очередную деву с оленьими глазами и затуманенным томной поволокой взглядом. Наваждение обычно проходит, когда перед страстным пекарем становится вопрос развода и следующий за ним раздел имущества. И тут жадность берёт верх, и Витольд снова становится примерным мужем и отцом семейства.

— Ну и кто она?

— Мила. — Голос Витольда наполняется патокой, словно только одно упоминание заветного имени согревает его кровь. — Она прекрасна, ты даже представить не можешь, насколько. Я тебя с ней познакомлю, хочешь?

Хочу ли я? Вот нафига мне эти знакомства? Будто у меня других проблем нет.

— Не сто?ит, мне кажется. Всё равно она у тебя ненадолго.

При этих словах лицо Витольда заметно мрачнеет, но, что мне до его переживаний? В конце концов, я хочу просто-напросто купить десяток круассанов и уехать отсюда к чертям. Не знаю, почему всё ещё выслушиваю весь этот сентиментальный бред. Сколько знаю этого чудака, каждый раз одно и то же.

— Как хочешь, я не навязываюсь, — произносит пекарь, явно теряя ко мне всяческий интерес. Ну, пусть обижается, зато одной проблемой меньше.

Витольд отходит в сторону, всем своим видом изображая заинтересованность выкладкой бриошей на витрине. Ну и хрен с ним, нашёлся тут ещё ранимый персонаж.

Прохожу по залу, рассматривая разнообразную выпечку, от которой ломятся прилавки. Чего здесь только нет, и всё такое аппетитное, манящее. Борюсь с желанием загрузиться по полной, потому что я, хоть и придурочный алкаш и дебошир, но от сладкой булки никогда не откажусь. Впрочем, от несладкой тоже.

Неожиданно какой-то шелест привлекает внимание. Кто-то шурудит бумажными пакетами совсем рядом, но рассмотреть этого человека не выходит из-за разделяющего нас стеллажа. Какой чёрт дёрнул меня обойти прилавок и глянуть на этого шелестуна я не знаю, но отчего-то увидеть его захотелось отчаянно. Иногда какой-то смутный импульс толкает на необдуманные шаги, которые могут изменить ход истории.

Обойдя стеллаж вокруг, слышу шипение и приглушённые ругательства, которые весьма мило звучат в её устах. Синее платье в тонкую полосочку очень ей идёт, а светлые волосы распущены и покрывают плечи, делая девушку ещё прекраснее. Чисто нимфа, тут без вариантов.

— Помочь? — спрашиваю, подойдя совсем близко, но она так увлечённо воюет с бумажным пакетом, который никак не хочет раскрываться в её тонких пальцах, что не сразу замечает моё появление.

Протягиваю руку и аккуратно дотрагиваюсь пальцами до её плеча.

— Ой. — Кристина подпрыгивает на месте, выронив из руки румяную плюшку. Только моя реакция спасает хлебобулочное изделие, усыпанное сахаром сверх всякой меры, от падения. — А вы здесь каким образом?

В её вопросе искреннее удивление, а в глазах недоумение.

— Думаешь, я только пивом питаюсь? Не-а, я ещё и булки люблю. И мясо, кстати, тоже.

— Отличный рацион: пиво, мясо и булки. — Смотрит на меня чуть искоса, сжимая в руке злополучный пакет.

— Ну, а почему бы и нет? — Протягиваю ей булку, забираю пакет и одним движением раскрываю его. Пухлая сдоба падает на дно с глухим шуршанием. — Кстати, советую взять ещё и круассанов — они бесподобны. У меня каждый раз оргазм после их поедания.

— Как мало вам для этого нужно, — усмехается, чуть краснея. — Булку съел и порядок.

— Видишь, какой я неординарный мужчина.

Она хмыкает, передёргивает плечами, словно пытается скинуть с себя какую-то тяжесть.

— Мужчина, как мужчина, — бурчит себе под нос и отворачивается, направляясь к кассе.

— Постой, куда ты? — смеюсь, наблюдая, как она спешит расплатиться и уйти отсюда, как можно быстрее. Неужели она меня боится? Или я ей неприятен? Кристина, наверное, первая девушка, которую не могу понять. И это нравится мне всё больше. — А как же круассаны? Вспомни: оргазм с первого кусочка! И не забеременеешь.

— Хам! — говорит, не поворачивая головы, и я уже смеюсь во всё горло. Нет, эта девушка так просто не отделается, как бы не сопротивлялась.

Подбегаю к витрине, на которой выложены рядами нежнейшие рогалики с разнообразными начинками. Хватаю самый большой пакет и набиваю его под завязку всеми видами, что есть. С повидлом, сгущёнкой, сливочным кремом, и мои самые любимые: шоколадные. Нет, так просто она от меня не отделается. Почему-то идея накормить Кристину круассанами горит внутри, не даёт здраво рассуждать.

Одного понять не могу: когда в последний раз меня что-то так сильно волновало? Плывя по жизни, словно потерявший управление корабль, давно отвык о чём-то беспокоиться, кроме своих друзей и «Ржавой банки». Но эта девушка чем-то интересна мне. Есть в ней нечто такое, что будоражит кровь и сознание. Какая-то тайна, загадка, которую до ломоты в зубах и головокружения хочу разгадать. А ещё она мне кажется грустной и потерянной, и это тревожит. Ну, твою мать, что со мной вообще творится? Свихнулся, не иначе.

Мысли вихрем проносятся в голове, пока я набираю в пакет сдобу, не забывая поглядывать в сторону выхода, чтобы снова не потерять Кристину из вида. Она не должна опять испариться, не в этот раз точно.

Пока кассирша — миловидная брюнетка, с которой у меня однажды был весьма страстный секс — отсчитывает сдачу, успеваю сделать задуманное. Подхожу к кассе и становлюсь чуть вдалеке, чтобы Кристина раньше времени меня не обнаружила. Не хватало ещё, чтобы рванула отсюда со всех ног. Нет уж, её побег не входит в список моих планов на сегодня.

Девушка стоит и молча следит, как монеты со звоном падают в тарелочку для сдачи. Смотрю на её тонкую фигуру, изящную линию шеи, красиво очерченные губы и чувствую, как непривычное тепло разливается по телу. Она действительно очень красива, но не той красотой, которая сбивает с ног озабоченных самцов или не даёт спокойно жить юношам в пубертате. Её внешность неброская, уютная. Такую девушку не представляешь у шеста, или в ночном клубе. С Кристиной хочется разговаривать, ею хочется любоваться, глядя, как она зимним вечером пьёт какао, уютно устроившись в большом кресле. Она кажется такой домашней и милой, что хочется обнять, прижать к себе и спрятать от целого мира с его жестокостью и злом. А ещё Женечка... он такой классный пацан, и я бы многое отдал, чтобы снова увидеть его.

— Спасибо за покупку, — высоким, наполненным учтивостью до краёв голосом, говорит кассирша, и Кристина делает шаг вперёд, но пока ещё не спешит выходить из магазина, складывая монеты в кошелёк.

Подхожу к кассе и упираюсь взглядом в высокий бюст, едва прикрытый белой блузкой. Читаю на бейджике «Надежда». Хм, почему-то мне казалось, что её зовут Лиза. Ну, да и хрен с ней, главное, чтобы Кристина не успела убежать прежде, чем я оплачу эти долбаные круассаны. Достаю из кармана смятые деньги, отсчитываю чуть больше, чем нужно и кидаю перед ошарашенной Надей.

— Арчи, — произносит на выдохе, глядя на меня большими глазами, в которых настойчивый призыв и вожделение. Вот надо было именно ей оказаться сейчас здесь. — Как ты?

— Сдачи не надо.

— Но...

Никаких «но», потому что я уже отхожу от кассы, спиной чувствуя все проклятия, что мысленно посылает в мой адрес «Лизавета». Но мне нет дела до чужого негатива, потому что и сам от себя не в восторге. Встретил бы такого вот Арчи на улице, убил без разговоров.

— Кристина, стой, — догоняю её у выхода и хватаюсь рукой за пластиковую ручку. Когда открываю дверь перед ней, девушка удивлённо вскидывает брови, словно не ожидая, что я вообще знаком с правилами этикета.

— Что? — спрашивает, выходя из магазина. — Мне домой пора.

— Торопишься?

— Да, — кивает. — Женечку скоро из сада нужно забирать, а до дома полчаса ехать.

— Давай подвезу, всё равно так быстрее будет в любом случае.

Кристина молчит и смотрит на меня, словно прикидывая что-то в уме. Мысленно скрещиваю пальцы, надеясь, что она не откажется. Святые карбюраторы, с каких это пор я стал таким волнительным юношей?

— А вот и подвези. — Её ответ заставляет меня мысленно плясать джигу. — Потому что и правда, могу не успеть. Но ты там не сильно обольщайся, это всё потому, что не хочу, чтобы сын долго меня ждал.

— Запомни, — произношу, прежде чем перейти дорогу, где на парковке ждёт мой мотоцикл, — я обольстительный, но не обольщающийся.

Кристина секунду молчит и смотрит на меня, а потом начинает хохотать.

Ух ты, а у неё чертовски прекрасный смех.

17. Кристина

Я не понимаю, зачем согласилась. Кто меня умной назовёт после этого? У самой поджилки трясутся от одной мысли, что могу оказаться рядом с ним на расстоянии вытянутой руки, а тут вся из себя деловая такая, подвезти себя позволяю. Вот рухну в обморок прямо на мотоцикле, свалюсь с него на обочину и будет мне наука.

Ладно, будь что будет. Что я, в самом деле?

Ведь взрослая девочка и могу сама отвечать за свои слова и брать ответственность за поступки. Поэтому хватит паниковать и ёжиться по любому поводу. Ничего плохого он со мной не сделает, уверена. А, может быть, и жаль, что не сделает. 3

Нет, фу, пошлость какая-то.

— Чего замерла? — кричит Арчи с той стороны дороги, стоя возле своего мотоцикла и теребя ключи в руках. Оказывается, задумавшись, я так и не сдвинулась с места. — Ехать собираешься вообще или там стоять планируешь до второго пришествия? Кто-то, кажется, говорил, что торопится.

Вздыхаю и перебегаю дорогу, даже не глянув на светофор.

— Сдурела, да? — ухмыляется Арчи, когда я останавливаюсь рядом, переводя дыхание и прижав к себе злополучный пакет с плюшкой, которую купила для Женечки. — А если бы под машину попала? Я тебя с асфальта отскребать не намерен, и так дел по горло.

— Будто бы я на это сильно рассчитывала. — Изо всех сил изображаю полное безразличие, но в глубине души бушуют волны. — Едем или будем языками трепать?

О, какой дерзкой, оказывается, я бываю с перепуга.

— Садись! — произносит, залезая на мотоцикл и похлопывая ладонью в кожаных митенках по сидению позади себя. — Правильно ты заметила, нечего языками трепать. Ими куда приятнее кое-что другое делать.

Он издевается или это его нормальный стиль общения? И как на эти слова реагировать?

— Я уже говорила, что ты хам? — спрашиваю, глядя как наглая ухмылка расползается по его лицу. В зелёных глазах пляшут черти, а в моей душе творится самое настоящее светопреставление. Надо скорее уезжать отсюда и забыть, как Арчи выглядит, потому что не знаю, как долго выдержу. — Если нет, повторяю: ты хам. И прекрати всякие пошлости говорить.

— И почему мне совсем не обидно? — Широкая улыбка расцветает на его грубоватом лице.

— Потому что на правду не обижаются.

— И пошлости я не говорю обычно, это всё ты плохо на меня влияешь.

— Это ты извращенец, я ни в чём не виновата. — Весь этот разговор, хоть и смущает меня порядочно, тем не менее, забавляет.

— И то верно, — произносит Арчи, заводя мотор. — Говори лучше адрес, куда тебя везти. Я, конечно, не очень-то и таксист, но красивую девушку домой подвезти могу.

Красивую? Он что правда так считает? Или это обычная дежурная фраза? Наверное, если верить Соне, для такого кобеля как Арчи все девушки — красивы. Называю адрес и взбираюсь на мотоцикл.

— Надень, мне проблемы не нужны.

Принимаю из его рук увесистый большой шлем и натягиваю на голову. Закрепляю ремешки под подбородком, стараясь не обращать внимания на то, как пялится на меня Арчи, повернув голову назад. Он будто хочет что-то сказать, но не решается, а только лишь зелёные глаза блуждают по моему лицу, спускаются ниже, а светлые брови сходятся на переносице. Его что-то беспокоит, только никак не пойму, что именно.

— А теперь держись за меня крепче, а то ещё свалишься. Что потом с тобой делать? Из меня не слишком хорошая сестра милосердия получится.

— Хорошо, — киваю и аккуратно дотрагиваюсь до его боков. Даже сквозь ткань футболки чувствую, какая горячая у него кожа. Под пальцами перекатываются мышцы, и это рождает в моей голове странные мысли. Встряхиваю головой, чтобы отогнать их, потому что это лишнее.

— Смелее берись, что ты как маленькая? — хохочет Арчи, а мотоцикл набирает скорость. Буквально несколько секунд, и мы выезжаем со стоянки и мчим по направлению к моему дому.

Пока едем, ловлю себя на мысли, что мне отчаянно хочется встать в полный рост и, раскинув в стороны руки, наслаждаться ощущением полёта и диким восторгом, абсолютно детским, когда ветер будоражит что-то потаённое внутри, и нервы сжимаются в тугой комок где-то под ложечкой. Но я не могу так поступить, насколько бы отчаянно мне этого не хотелось, потому что мы совсем чужие люди, и Арчи просто не поймёт моего порыва. Да и на самом деле, ещё свалюсь.

Наверное, я первый и последний раз в жизни сижу на этом мотоцикле, и лишь несколько сантиметров разделяют нас с Арчи. Не успеваю остановить себя и, протянув руки вперед, сцепляю их замком на его широкой груди. Он такой тёплый, будто бы родной, но это самообман, в который позволяю себе верить вот эти вот несколько минут, что отделяют от моего дома. Но ведь я имею право на сказку, да?

Мотоцикл замедляет ход и, в конце концов, тормозит. Оглядываюсь по сторонам и замечаю, что мы приехали: вот мой дом, а чуть вдалеке детский сад, где ждёт меня Женечка. Разжимаю руки, снимаю с головы шлем и слезаю на землю. Тугой клубок внутри постепенно начинает разматываться, и я чувствую сожаление, что это путешествие нельзя было продлить ещё хоть ненадолго.

— Ну, всё, — произношу, вручая Арчи нагретый на солнце шлем. — Спасибо, что подвёз.

— Да не за что, — ухмыляется, глядя на меня в упор. — Мне только в радость.

— Брехун.

— То хам, то брехун, — смеётся, не сводя с меня глаз. — Столько комплиментов разом я последний раз в школе получал, когда ущипнул в учительском туалете за задницу физичку.

— Да ты ещё и извращенец. Герантофил, что ли?

— Вообще с ума сошла? — хохочет, запрокинув голову назад, а я любуюсь его шеей, на которой под плотной татуированной кожей двигается внушительный кадык. Интересно, есть ли на его теле места, по которым не прошлась машинка татумастера? Вот что за мысли, скажите на милость, в голову лезут?! — Она молодая была, да и я рано сформировался.

— Озабоченный, значит.

— Нет, мы просто с Филином поспорили, а спор, как ты понимаешь, дело святое.

— Бедная физичка, — улыбаюсь, представив эту картину.

— Ну, вот да, её немного жалко, хотя тогда было весело.

— Ладно, я пошла, — произношу, делая шаг назад. Надо скорее отсюда убираться, пока я окончательно не поплыла и не превратилась в старнную дурочку. — Ещё раз спасибо.

— Ещё раз не за что.

Когда я, отвернувшись, направляюсь к детскому саду, меня останавливает чья-то рука. Резко поворачиваюсь и сталкиваюсь взглядом с невообразимой зеленью глаз. На фоне загорелой кожи они кажутся особенно яркими.

— Стой, ты забыла. — Через секунду в моих руках оказывается увесистый бумажный пакет, источающий необыкновенно приятный аромат свежей выпечки. — Не вздумай отказываться, это для Женечки.

И убегает. В прямом смысле слова убегает! Не в силах проронить ни слова, перевожу взгляд с пакета, наполненного до краёв свежими круассанами, на Арчи, впрыгивающего на мотоцикл, что тот сайгак. Через мгновение он срывается с места и, подняв столб пыли, скрывается за поворотом.

Что, чёрт тебя дери, только что произошло? Он купил круассаны и отдал их моему сыну? Зачем? Сумасшедший мужчина, не иначе.

Чувствую как помимо воли улыбка расползается по моему лицу, а щёки горят огнём.

Не знаю, может быть, я совершенная клиническая идиотка, но это мне кажется таким романтичным, что даже хочется плакать.

* * *

— Ой, мамуля, что это такое? — спрашивает Женечка, когда я ставлю перед его носом блюдо с круассанами. Следом перед сыном возникает большая чашка чая. — Это вкусно?

Улыбаюсь, глядя как Женечка морщит нос и нюхает выпечку.

— Попробуй, не бойся, — улыбаюсь, присаживаясь рядом, и помешиваю чай в своей чашке. — Один человек сегодня сказал, что эти круассаны — самые вкусные на свете.

— Да? — недоверчиво косится на меня сын. — А этот человек не одманщик?

Знать бы ещё самой ответ на этот вопрос.

— Не обманщик, милый. — Иногда кажется, что Женечка никогда не перестанет коверкать слова. — Почему-то мне показалось, что ему можно доверять.

Потому что я доверчивая идиотка, которая очень устала от жизни и захотела поверить в сказку, которую никто даже не планировал рассказывать. 7

— Ладно, — кивает сын и протягивает пухлые пальчики к самому румяному рогалику из лежащих на блюде.

— Как твой день сегодня прошёл? — спрашиваю, наблюдая как Женечка, зажмурившись, откусывает от булки маленький кусочек. Он всегда такой осторожный, если дело касается незнакомой ему еды. — Ни с кем не дрался?

— Подожди, мамочка, я же пробую, не сбивай. — Сын окидывает меня осуждающим взглядом за то, что посмела помешать.

— Ох, извините, уважаемый Евгений Эдуардович! — склоняю голову в шуточном раскаянье.

— Вкусно! — вскрикивает, преисполненный чистым восторгом, и с жадностью откусывает следующий кусочек, на этот раз повнушительнее. Несколько секунд, и круассан исчезает, словно и не было никогда. — Очень вкусно! Поплобуй!

— Хорошо, — киваю и беру самый маленький и чуть помятый. Откусываю и понимаю, что это действительно самое вкусное, что я пробовала в жизни. Арчи кто угодно, но только не лжец.

— У тебя тоже шоколадный? — спрашивает, глядя на меня широко открытыми глазами, наполненными искренним интересом.

— Не-а, у меня лимонный.

— Фу, — кривится сын и недоверчиво косится на оставшиеся булки. — Думал, что они все вкусные, а тут ещё и лимонные есть. Не люблю лимоны, они кислые.

— Нет, это очень вкусные лимоны, сладкие, попробуй, — прошу, протягивая ему свой круассан. — Ты такого точно не ел никогда.

— Да? — хмурится Женечка, глядя на меня с подозрением. — Но ведь не бывает сладких лимонов, ты сама говолила!

— Мало ли что я говорила, — смеюсь, глядя, как сын снова зажмуривается и высовывает язычок, чтобы лизнуть лимонный крем. — Правда же вкусно?

Женя молчит, не открывая глаз, пытается распробовать и, в конце концов, медленно кивает, а на маленьком личике расплывается довольная улыбка.

— Да! Вкусно!

Мы смеёмся, пробуем круассаны, пытаясь угадать, какая в них начинка, и каждый новый кусочек дарит неизменное блаженство, будто и правда ничего вкуснее раньше не ели. Глядя на то, как счастлив мой сын, понимаю, что никогда не перестану благодарить за это Арчи. Не знаю, зачем он это сделал, но поступок этот разукрасил наш с Женечкой вечер яркими красками, и за это я буду благодарна всегда.

Всё-таки насколько мне мало нужно для счастья.

— Мамочка, а давай завтла тоже купишь эти куласаны, хорошо? — спрашивает сын, когда подходит время засыпать, и он уже, выкупанный и облачённый в пижаму со смешными гномиками, лежит в кровати. — Они такие вкусные.

— Как-нибудь обязательно куплю.

— Но я хочу завтла, — капризничает Женя, растирая кулачками слипающиеся сонные глазки. — Купишь завтла?

— Там ещё много осталось, так что завтра будут тебе круассаны.

— Ладно, — неожиданно легко соглашается сын и уже через несколько секунд сопит, обняв плюшевого слоника, без которого не умеет засыпать.

Смотрю на него, обмирая от нежности, и понимаю, что Женя — самое дорогое, что есть в моей жизни. И пусть он не знает своего отца и, надеюсь, никогда не узнает, но я сделаю всё для того, чтобы он не чувствовал себя обделённым. Даже если ради этого нужно будет разбиться в лепёшку и совершить невозможное.

Оставшись наедине со своими мыслями в полумраке кухни, наливаю себе чашку кофе и впервые за долгое время понимаю, что, наверное, счастлива. Я нашла работу, у меня есть замечательный сын, полное блюдо круассанов, подаренных человеком, который мне нравится.

Да, чертовски нравится. Само собой, что всё это глупость и блажь, но эти неожиданные чувства словно пробудили меня ото сна, растревожили душу и дали силы жить дальше, бороться и не опускать руки. Пусть Арчи — всего лишь мираж, иллюзия, но он определённо достоин того, чтобы влюбиться в него.

18. Никита

— Ты часто бывал в этом городе? — спрашивает Ксюша, когда мы выходим на улицу из такси.

— Несколько раз был, лет шесть назад.

— Где мы здесь жить будем? Ты уже думал?

Ох, снова этот быт, которым так одержима Ксюша. Рюшики, занавески, кружавчики — любимая тема для разговоров. А ещё дети и собаки, будь они не ладны. Она пока молчит, но все её намёки говорят красноречивее любых слов — Ксения отчаянно хочет выйти замуж. И, насколько я могу судить, именно за меня. Ну, что ж. Мечтать не вредно — девочки это любят. Не буду пока что разочаровывать — ещё успею.

— Ну, я, лично, поеду сейчас договариваться насчёт работы, а ты тем временем, раз такая хозяйственная, и подумаешь, где мы сможем остановиться.

Она пялится на меня широко открытыми глазами.

— То есть ты меня притащил в чужой город и теперь предлагаешь самой найти нам квартиру?

— Что-то я не помню, чтобы ты была сильно против, — произношу, понизив голос. Это немного гасит праведный пыл Ксении и она, стушевавшись, замолкает. — Вон гостиница, видишь? — спрашиваю, указывая рукой вдаль. — Вот там и остановимся. На время, во всяком случае.

Ксюша недоверчиво улыбается и, подняв с земли чемодан, направляется к высокому мрачному зданию. Люди проходят мимо, а я иду и думаю, что, в сущности, нет никого глупее человека. Окружающие гораздо охотнее поверят кому-то красивому, статному, хорошо одетому, приятно пахнущему. Такого человека они будут оправдывать до последнего, невзирая на очевидные факты. Вот и сейчас некоторые, проходящие мимо, поглядываю на меня, и в глазах нет ни подозрения, ни страха. Ну не забавно это? По-моему, так очень.

Даже Ксюша, знающая меня столько лет и столько же лет набивающаяся в невесты, не хочет принимать всерьёз все мои слова. Всё мерещится ей, что я скромный или придуриваюсь. Думает, что отогреет меня, и превратится злой колдун в прекрасного принца. Но такое только у братьев Гримм бывает, и то в современной трактовке.

Гостиница «Прага» — высокое здание, в котором, наверняка, найдётся свободный номер. А даже если и не будет, деньги и обаяние творят чудеса.

— Как-то здесь неуютно, — жалуется Ксюша, когда мы переступаем порог. — Словно в унылые семидесятые попала.

— Будто ты знаешь, насколько уныло было в те годы, — хмыкаю, глядя на свою спутницу, которая морщит нос и ёжится. Ох, какая балованная.

Правда, в чём-то я с ней согласен: здесь не Трамп Тауэр, но вполне сносно, поэтому не вижу повода для паники.

— Всё равно надолго здесь не задержимся, — говорю, направляясь к стойке администратора. — Завтра-послезавтра найдём отдельную квартиру, поэтому не бери в голову.

Она кивает и оглядывается по сторонам. Во всяком случае, здесь довольно чисто, и на том спасибо.

— Чем могу быть полезна? — спрашивает темноволосая девушка с родинкой над губой и приветливо улыбается.

— Нам бы номер снять, — улыбаюсь в ответ, от чего администратор буквально расцветает. — Небольшой, уютный и на двоих.

— Вам повезло, — щебечет девушка и принимается что-то печатать на клавиатуре, вперив взгляд в экран. — Как раз сегодня освободилось несколько номеров, которые подойдут для вас и вашей спутницы.

— Прекрасно, вы волшебница.

— Это моя работа, — произносит администратор. — Пожалуйста, ваши документы.

Достаю требуемое из кармана и кладу на стойку. Девушка принимается переносить данные из паспортов в компьютер, продолжая улыбаться. Наблюдаю за ней неотрывно, а она, почувствовав мой взгляд, заливается краской.

— Ваш номер 436, — произносит девушка, протягивая мне ключи. — Добро пожаловать в «Прагу». Надеюсь, дни, проведённые здесь, надолго вам запомнятся.

Ох, деточка, мне кажется, что именно так всё и будет. А ещё мне кажется, что и тебе они запомнятся на всю оставшуюся жизнь.

* * *

Выхожу из номера и спускаюсь вниз. Первым делом нужно встретиться с Карлом, потому что только он сможет помочь. Мне необходимы деньги, номер телефона или адрес Кристины, а всё это я смогу получить только от него.

Неважно, чем именно смогу быть ему полезным — мне давно наплевать, каким способом зарабатывать. Главное, в итоге получить желаемое. Долго сидеть на заднице не собираюсь, да и Кристину найти нужно, потому что пока не поквитаюсь с ней, не смогу спокойно спать.

Администраторша замечает меня и быстро отводит глаза. Она красивая — это видно невооружённым глазом, и ещё эта родинка над губой просто с ума сводит. Мой организм реагирует на неё весьма однозначно, поэтому, не спеша, засунув руки в карманы, подхожу к стойке.

— Интересная у вас работа, Юлия, — говорю, прочитав имя на бейдже.

Девушка улыбается и смотрит на меня снизу вверх. Светло-голубая форменная блузка натянута на пышной груди, а талия такая тонкая, что смог бы смело двумя руками обхватить.

— И что же вам кажется таким интересным? — тон окрашивается игривыми нотками, и это мне нравится.

— Столько людей проходит мимо ваших прекрасных глаз. Такие типажи, наверное, попадаются, характеры. У вас в загашнике, уверен, миллион историй, одна интереснее другой.

— А вы, значит, психологией увлекаетесь, раз о типажах разговор завели? — хитрая улыбка расцветает на прекрасном лице, а в тёмно-шоколадных глазах загорается огонёк. — Или это просто повод познакомиться поближе?

— Я вами интересуюсь, на психологию мне плевать, — говорю, навалившись грудью на стойку. — С вами, милая Юля, я готов обсуждать всё на свете... ночами напролёт. Поэтому да, можете считать это — способом сблизиться.

Юля издаёт смешок и покрывается густым румянцем.

— Но нам строго запрещено общаться с постояльцами на темы, которые не касаются напрямую их нужд.

— И даже в нерабочее время за вами следит строгий начальник и бьёт палкой, если сходите с кем-нибудь из гостей отеля в ресторан?

— Нет, — смеётся девушка, — в нерабочее время я сама себе хозяйка.

— Это же отлично, — восклицаю чуть более радостным тоном, чем требуется, но Юля, видно сразу, из тех, кто в восторге от излишней театральности. — Но, наверное, у такой красавицы есть суженый, который бдит денно и нощно? Я бы ревновал, будь вы моей девушкой и ни на шаг от себя не отпускал.

Юля ещё больше краснеет, хотя, кажется, что дальше некуда.

— Моя личная жизнь — это не так важно, — откашлявшись, произносит. — Интереснее то, что вы сняли номер вдвоём с девушкой. И, судя по выражению её лица, вы с ней далеко не приятели, или сотрудники.

Наблюдательная какая.

— Давайте не будем о грустном, — притворно вздыхаю и, протянув руку, беру её ладонь в плен. — Это долгая и печальная история, которую с удовольствием поведаю вам, если согласитесь сходить после работы со мной в ресторан.

Она молчит, отведя глаза. Размышляет, наверное.

— Вы в любом случае ничего не теряете, — перехожу на шёпот, наклонившись к ней всем корпусом. Хорошо, что стойка низкая, а моего роста хватит для таких пируэтов. — Если решитесь, чему я буду безмерно счастлив, звоните в любое время дня и ночи — примчусь по любому адресу, который назовёте. Даже если просто захотите поговорить, звоните.

Ну, не будем уточнять, что собеседник из меня так себе.

Беру со стойки какой-то рекламный проспект, ручку и размашисто записываю свой номер. Протягиваю Юле и, не торопясь, медленно отхожу назад. Девушка старательно прячет глаза, а щёки её алеют, словно советский флаг. Бросив на меня быстрый взгляд, улыбается, и прячем бумажку в лиф. Шикарно.

Выхожу на улицу, останавливаю попутку и ловлю себя на мысли, что день определённо обещает быть удачным.

Водитель попался молчаливый,поэтому всю дорогу до нужного адреса мы проводим в блаженной тишине. Прикрываю глаза, откидываюсь на спинку сидения и впадаю в сладкую дрёму. Мне видится Кристина — такая, как встретилась мне в том клубе: юная, наивная чистая. Не знаю, зачем она мне была нужна, но её трогательная подростковая влюблённость так тешила моё эго, что по собственной глупости затянул наши отношения до опасного предела. А потом случилось то, что случилось.

Машина останавливается, и водитель окликает меня. Открываю глаза, протягиваю, не глядя, деньги и выхожу на улицу.

Оглядываюсь по сторонам, сначала толком не понимая, где нахожусь. Город чужой для меня, поэтому совсем не разбираюсь на местности, но то, что это промзона понимаю без подсказок. Не знаю, чем именно занимается здесь Карл, но, наверное, уточнять не сто?ит. Мне, в сущности, плевать на то, какие дела он проворачивает — главное, чтобы дал возможность заработать и выполнил свои условия сделки. Я-то на всё согласен.

Осторожно прохожу вдоль проржавевших заборов, покосившихся построек, щербатых окон и гнилых крыш. Когда-то здесь, наверное, были какие-то склады, но сейчас пейзаж напоминает место съемки фильма в жанре постапокалипсис.

— Ты что тут делаешь? — окликает меня сиплый голос.

Резко разворачиваюсь назад и замечаю высокого детину с длинными, падающими на лицо, сальными патлами. Волосатый упырь пялится на меня, отстукивая ритм на ладони железным прутом. Даже со своим ростом я рядом с ним чувствую себя коротышкой.

— У меня назначена здесь встреча, — говорю, чуть севшим голосом.

Мужик ухмыляется и принимается хрустеть воловьей шеей, на которой наколоты какие-то руны.

— С богом, что ли, встречу назначил? — спрашивает, продолжая гадко улыбаться.

— Ну, если верить моим источникам, то да, — киваю, — с ним самым. Его здесь Карлом величают.

Мужик перестаёт угрожающе размахивать железякой и смотрит на меня, прищурившись. Наверное, хочет понять, кто я такой. То, что этот громила — человек Карла и так понятно. Все самые мерзкие отморозки — его ребята. Но меня не волнует этот бугай. Мне нужно попасть к его боссу, а всё остальное — ерунда.

— К Карлу, говоришь, пришёл... — задумчиво протягивает и принимается машинально ковырять носком пыльного сапога гравий под ногами. От чего становится поход на огромного быка.

— Он меня ждёт: мы пару часов назад по телефону договорились.

— Да? Ну, ладно. Стой тут и никуда не суйся, усёк? Замечу где-то твою задницу, оторву голову. Надеюсь, доходчиво объяснил. Сейчас вернусь. 1

Оглянувшись по сторонам, мужик поворачивается и скрывается в проходе между двумя покосившимися домишками с оштукатуренными в прошлой жизни стенами. Остаюсь один и, чтобы хоть чем-то занять руки достаю сигареты. Дым успокаивает и немного приводит нервы в порядок. Хоть я и не привык чего-то бояться, Карл и его компания наводит как-то неосознанный страх. Ничего не могу с собой поделать, только от одной мысли о встрече с ним в районе солнечного сплетения становится тесно и трудно дышать.

Сигарета истлевает почти до фильтра, а я так и стою один в промзоне в полном одиночестве. Что там можно так долго обсуждать?

— Эй, красавчик, — знакомый уже голос разрушает тишину, — пойдём. Карл ждёт тебя.

Киваю и направляюсь вслед за Бугаём. В тесном проходе не развернуться, и моему провожатому проходится повернуться боком и так идти, а не то точно застрянет — я и сам еле протискиваюсь, а он раза в два шире в плечах.

Мы оказываемся возле железного ангара, на ржавой стене которого выведена цифра девять. Мужик дёргает за ручку, и сбоку открывается неширокая дверь, ведущая в сумрак.

— Извини, парень, ничего личного — обычная мера предосторожности, — говорит Бугай и тянет ко мне руки-брёвна, покрытые неряшливыми татуировками.

Не успеваю ничего сообразить, а он уже шарит жёсткими волосатыми кистями рук по моему телу, ощупывая.

— Чистый, молодец, — скалится Бугай, обнажая на удивление ровные белые зубы, и отходит в сторону. — Проходи и будь хорошим мальчиком.

— А если не буду?

— Дело твоё, но в таком случае потом не плачь, договорились?

Он делает шаг в сторону и указывает рукой на вход.

Захожу внутрь ангара и попадаю в тёмное, заваленное всяким хламом помещение с высокими потолками. Пытаюсь сообразить, куда именно мне следует идти, а Бугай толкает меня в спину, призывая не задерживаться и следовать намеченным маршрутом. Сжимаю зубы до хруста, чтобы не садануть конвоиру промеж глаз — нужно держать себя в руках. Вряд ли Карл одобрит, если я покалечу одного из его людей.

Мы останавливаемся возле узкой двери в самом дальнем углу. Бугай открывает дверь, заглядывает в неё и, сказав: «Принимайте гостя», отходит назад.

Делаю шаг и попадаю в просторную и очень чистую комнату, в которой нет ни одного окна, зато большое количество точечных светильников на потолке.

— Никита, давно не виделись. — Карл собственной персоной сидит за широким деревянным столом, положив руки на подлокотники кожаного кресла. Прямо министр какой-то, а не лидер «Чёрных ангелов». — Не думал, что ещё свидимся.

— Ну, я живучим оказался, — говорю, глядя Карлу в глаза. Этот человек всегда презирал тех, кто прячет взгляд. Вряд ли что-то изменилось за эти годы. — Рад тебя видеть.

— Не скажу, что очень взаимно, но проходи — не мнись на пороге, как барышня.

Карл высокий и тощий, словно жердь, с острыми чертами лица и пристальным взглядом. Он протягивает мне сухощавую ладонь с тонкими бледными пальцами, но в ней столько силы при кажущейся хрупкости, что любые кости одним движением поломает. Рукопожатие выходит крепким, чтобы я сразу уяснил, кто в этом доме хозяин.

Я никогда не пылал восторгом, если приходилось иметь с ним дело. Старался обходиться своими силами, но порой, когда денег не хватало, а жить красиво хотелось отчаянно, приходилось обращаться к Карлу, который всегда был щедр на оплату. Правда, и работу предлагал самую чёрную.

А ещё он самый настоящий альбинос, и от взгляда красных, словно у кролика, расфокусированных глаз бросает в дрожь.

— Говоришь, работа тебе нужна, — без всяческих прелюдий и пустой болтовни начинает Карл. Голос его не выражает никаких эмоций, только в красных глазах в ореоле белоснежных ресниц застыло лёгкое любопытство.

— Очень. Сам понимаешь, столько лет прошло, многие связи утеряны, если не все. А жрать хочется.

— Жрать всем хочется, — говорит, облокотившись на стол, и постукивает тонкими пальцами по полированной столешнице. — Только у меня здесь не бесплатная столовка для сирых и убогих.

— Карл, зачем опять начинать? Я ни разу тебя не подвёл в прошлом...

— Так это когда было?! — хмыкает потенциальный работодатель и крутит в тонких пальцах карандаш.

— Давно, знаю. Много времени прошло, но я постараюсь доказать, что со мной всё ещё можно иметь дело. Просто поверь мне, ты не пожалеешь, обещаю.

Карл снова хмыкает и поднимается во весь рост. Сейчас он похож на белую, словно первый снег швабру. Особенно сильно контрастирует светлая кожа и волосы с чёрной кожаной жилеткой и тёмными джинсами.

— Много воды с тех времён утекло. Всё меняется, мы меняемся. Я никогда не был в восторге от тебя, потому что ты мутный и скользкий. Теперь, после зоны, вообще не могу представить, чего от тебя ожидать.

Ну, как этого долбня уговорить? Упёрся, ты посмотри на него. Но мне некуда отступать, поэтому сдаваться не намерен.

— Ты прав, но, судя по тому товарищу, что провёл меня сюда, в твоей жизни и мировоззрении мало что изменилось.

Карл издаёт смешок и подходит к высокому шкафу, в котором за стеклом выстроились в ряд бутылки. Не спрашивая, берёт два стакана и плещет в них равные порции дорогого коньяка.

— Кажется, ты именно этот напиток всем другим предпочитаешь. Или на зоне уже на чифир перешёл? — спрашивает Карл и смеётся своей шутке. Криво улыбаюсь, хотя это и стоит мне всех усилий. Дать бы этому глисту в рожу, но кусать руку, которая в состоянии накормить даже для меня недопустимо. — Пей.

Делаю глоток под пристальным взглядом самых странных глаз на свете. Коньяк однозначно хорош и, пока пью, кажется, что внутри слабеет пружина, мешающая дышать.

— Беру свои слова обратно, ты мало изменился, — усмехается Карл, но в его интерпретации это больше похоже на хищный оскал. — Дерзишь, словно тебе терять нечего, спину ровно держишь — аристократ, твою мать. Ну и мордашка у тебя смазливая — таким верят. Это может мне пригодиться. Не знаю, может быть, я старею, может, хватку потерял, но я согласен дать тебе шанс.

Я готов прыгать до потолка, но Карл вряд ли оценит мой порыв, поэтому сижу, откинувшись на стуле с максимально равнодушным выражением лица.

— Спасибо.

— Не за что благодарить. Ты беспринципный подонок, это мне хорошо известно, но это даже в плюс.

Однако, какой лестный комплимент. И главное, что это у нас взаимно.

— Ты мне пригодишься, так что, считай, работа у тебя уже есть. Бабки получишь сразу по выполнению. Если хорошо справишься, будет тебе и бонус, о котором ты меня просил по телефону.

— Я постараюсь.

— Конечно, постараешься. — Карл делает большой глоток коньяка и достаёт из ящика стола пачку сигарет и серебристую зажигалку с орлом на корпусе. — А нет, так я тебя за яйца повешу.

И ведь повесит — ему это ничего не сто?ит. И если верить слухам, то это вовсе не фигура речи.

— Надеюсь, мы друг друга поняли.

Киваю и тоже закуриваю. Надеюсь, он не заметит, что мои пальцы дрожат, а от лица отхлынула вся кровь.

— В общем, слушай сюда. — Карл наклоняется ко мне, и я замечаю, как горят его глаза. — Сейчас едешь с моими ребятами в одно прекрасное место. Лес, птички, грибы-ягоды...

— Грибы собирать будем? — спрашиваю и, не отводя взгляда, делаю затяжку.

— Ага, подосиновики, — хмыкает Карл и растягивает губы в улыбке. — В этом чудном месте нужно будет встретиться с одним товарищем. Ребята мои надёжные, но уж больно вспыльчивыми бывают. Потому и отправляю на переговоры с ними тебя.

— А с чего ты решил, что твои парни позволят мне у них хлеб отобрать?

— Поверь мне, позволят. Твоё дело потолковать с товарищем и напомнить ему, что стряпать свои мерзкие делишки и надеяться, что я о них ничего не узнаю — очень глупый поступок. Уяснил?

— Само собой. В способах ведения беседы есть ограничения?

— Лишь одно: оставить мудака в живых. Можно калекой, но живым.

— Всё предельно ясно. Только знать бы ещё, чем именно он занимается за твоей спиной?

Я наглею, конечно, но мне хотелось бы знать, в чём именно провинился тот товарищ. Ну, просто чтобы понимать ситуацию чуть лучше.

— Парень должен понять, что в борделе Карла всё будет так, как сказал Карл. А самодеятельностью он будет заниматься под мостом с тамошними шалавами. Мои девочки слишком хороши и слишком дорого мне обходятся, чтобы ложиться под дальнобойщиков и прочий сброд.

Теперь мне всё окончательно ясно. Ну, что ж? Бывала работка и похуже.

Договорившись о цене и обговорив кое-какие мелкие детали, я поднимаюсь с места и направляюсь на улицу, где два парня уже заводят джип.

— Никита, — окликает меня Карл, когда я уже почти залез в автомобиль. — За яйца повешу, помнишь?

Киваю, влезаю на заднее сидение, и машина трогается.

19. Арчи

— Слышь, хоро?ш каркать, — говорю, направляясь к кабинету. Ума не приложу, кто может меня там ждать. Никаких девушек у меня нет, и не было, и заводить кого-то не имею никакого желания. Разве что Кристина... но об этом не в этих условиях думать, в самом деле.

Открываю дверь, и меня сшибает с ног насыщенный аромат чьего-то парфюма. В комнате темно — та, кто провоняла нам весь кабинет, свет включать явно не собиралась. Протягиваю ладонь, чтобы нажать выключатель, но ощущаю чьи-то цепкие руки на своей шее и жаркое дыхание у самого уха.

— Наконец-то ты пришёл, я так скучала. — Томный голос обволакивает, а проворные руки шарят по телу, пытаются задрать футболку. Они, кажется, всюду одновременно. — Милый, не включай свет.

Ага, конечно. Нашла идиота.

— Кто ты, чёрт возьми? — Выворачиваюсь из цепких объятий и нажимаю кнопку выключателя.

Яркий свет бьёт по глазам, и я не сразу могу сфокусировать взгляд на той, что решила нанести мне неожиданный, никому не нужный визит. Когда замечаю, кто это, то не могу сдержаться и издаю стон.

— Что ты здесь, мать твою, делаешь? — спрашиваю, наблюдая, как девушка инстинктивно прикрывается. Она, чёрт возьми, голая! — Я же говорил, что не хочу тебя больше видеть. Говорил же? Зачем пришла?

Девушка кривится, словно от пощёчины и на мгновение мне даже её становится жалко, но наваждение быстро проходит. Понимаю, что веду себя как самый последний козёл, но по опыту знаю, что отношения нельзя строить на жалости. Лучше сразу разрубить этот узел и никого не мучить.

— Я так хотела тебя увидеть, — говорит чуть слышно и слеза скатывается по её нежной щеке. — Думала, ты обрадуешься.

После того, как я выставил её в ночь, не думал, что она захочет ещё меня увидеть хоть раз, но некоторые особи женского пола, наверное, кайф ловят, когда их с лестницы спускают. Мазохистки, наверное. Только я на роль доминанта не гожусь. Какой из меня Кристиан, или как этого придурка звали?

— С чего мне вдруг радоваться? Если бы я хотел тебя видеть, если бы ты была мне нужна, я не прогнал тогда тебя. Или искал бы встречи. Согласись, я не очень похож на робкого и пылкого юношу. — Мне хочется, чтобы до неё уже наконец дошло, что ей со мной не по пути.

— Но как ты можешь так говорить? — вскидывает на меня свои васильковые очи и, уперев тонкие руки в голые бока, с вызовом смотрит. Видать, мнит себя вселенской красотой, божественным творением, против чьих чар не смогу устоять. — Неужели ты можешь отказаться от меня?

Нет, никто не спорит — фигура у неё и, правда, великолепна. Но, кроме красивого тела есть ещё полный вакуум в голове, а это уже довольно серьёзный грех.

— Ты сдвинутая, да? — спрашиваю, обходя девушку по длинной дуге и подбирая раскинутые всюду шмотки. — Так, мне уже надоел этот цирк, поэтому одевайся и выметайся отсюда, а я сделаю вид, что ничего не было и даже при встрече, не дай бог, конечно, угощу тебя стаканом твоего любимого виски с колой. В общем, ты поняла, что делать.

— Арчи, послушай, — начинает дрожащим голосом, но я не слушаю. Нельзя это затягивать, потому что дальше будет только сложнее убедить пришибленную, что ей нечего ловить. — Ну, почему ты снова меня прогоняешь? Почему не хочешь дать нам шанс?

Нам? Точно, звезданулась. Окончательно и бесповоротно.

— Теперь ты меня послушай, дорогая моя. — Подхожу к ней вплотную, накидываю на плечи тонкую белую рубашку, в которой она сюда пожаловала. — Уходи, пожалуйста. Я не хочу тебе зла, мне неинтересно тебя мучать. Но и отношения эти длить тоже не собираюсь. Все вокруг знают, что со мной каши не сваришь — я не создан для длительных отношений. Несколько часов, один вечер, одна ночь — вот мой предел. Поэтому не рви себе сердце, не выдумывай ерунду, а просто уходи.

— Это потому что я бревно в постели? — спрашивает, всхлипнув. Ещё немного и она разразится бурными рыданиями, что вообще меня никак не устраивает. — Да? Поэтому?

— Дурочка, да? — Провожу большими пальцами по её щекам, стирая бегущие слёзы. Веки покраснели, ресницы слиплись, а очаровательный носик слегка припух. — Всё с тобой нормально, просто я банальнейший из козлов. И это нужно учитывать. Но я был честен с тобой, когда говорил, что не создан для отношений.

— Это всё из-за неё? Из-за Наташи? — Она снова пытается узнать все мои секреты, надавив на самое больное, только хрен ей, а не откровенность. Для душевного стриптиза у меня есть друзья. Эта белокурая тупица не годится на роль моего духовника.

— И об этом мы тоже говорили, да? — Чувствую, как теряю терпение и теперь слишком хорошо понимаю, что Филин не зря просил держать себя в руках. — Ты не поминаешь имя моей бывшей девушки всуе, а я на тебя не злюсь. Прекращай мотать мне нервы на кулак и пытаться влезть в душу, всё равно ничего хорошего тебя там не ждёт.

— Но ты же не сможешь быть вечно один, — капризно говорит девушка и выпячивает нижнюю губу. Наверное, эта гримаса должна тронуть моё чёрствое сердце, да только что-то не получается.

Или я слишком сильно закостенел.

— Ну, какая тебе разница? — Отхожу от неё, протянув комком вещи, которые девушка берёт в руку, глядя на меня разочарованно. — Всё равно, даже если захочу завести отношения чуть дольше, чем на одну ночь, с тобой советоваться не стану.

— Почему ты считаешь, что я не смогу сделать тебя счастливым? — спрашивает, натягивая юбку. — Мне казалось, мы очень друг другу подходим. Да и никогда и ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой.

— Очень лестно слышать, да только это всё ещё не твоё дело. Да, было хорошо, но не настолько уж прекрасно, чтобы я смог потерять голову от восторга. В общем, уходи. Так будет лучше для нас обоих. Хороших парней валом, выбирай любого, но только больше не попадайся мне на глаза, а то беда будет.

— А если я хочу, чтобы беда была? — Смотрит на меня с явным вызовом, а на губах играет дерзкая усмешка.

Ну, точно мазохистка. Надо гнать её отсюда, пока мне в штаны не залезла. Я не железный, могу и поддаться на её уговоры. Да только после того, как второй раз с ней пересплю, она возомнит себя королевой бала, напялит на голову корону, и тогда я её уже ничем из своей жизни не вытравлю, даже святой водой и калёным железом.

— Так, разговор окончен, мне нужно работать, — говорю, направляясь к выходу. — Я пошёл отсюда, а ты одевайся и, чтобы через пять минут и духу твоего здесь не было.

— Хам! — Слышу второй раз за последние дни, да только в данном случае это слово не звучит музыкой. Вот если бы на месте этой лохудры была Кристина, то я не был так суров.

— Одевайся, давай, — произношу, прежде чем закрыть за собой дверь.

— Блин, не мог предупредить, что она там голая? — набрасываюсь на Филина, который сидит на диване, потягивает кофе из большой термокружки и просматривает свежий номер журнала «МотоДрайв». — Она меня там чуть не изнасиловала, еле отделался.

— Ох, несчастный какой, — хохочет Фил, отбрасывая журнал в сторону. — Тяжело, наверное, пришлось.

— Чего ты ржёшь, а? Сам знаешь, что повторные интрижки не входят в круг моих интересов. — Плюхаюсь рядом, пихая Фила плечом.

— Ну, да, ты же у нас мальчик с принципами.

— Прекращай, — требую, сложив руки на груди. — Или ты предлагаешь мне с ними тусить, а потом бросать беременных?

— Да что тебя из крайности в крайность полощет? Можно просто найти хорошую девушку и с ней строить отношения. Или не снимать каждую ночь разных, а делать это хотя бы через день.

— Сам-то много лучше меня был, пока Птичку не встретил? Сидишь сейчас, такой умный весь из себя, хотя такой же, только тебе повезло, а моя хорошая осталась в прошлом.

— Ты меня, конечно, извини, да только пять лет уже прошло, и наверняка можно было найти за это время кого-то, кто пусть бы и не сравнился с Наташей, потому что это невозможно, но был ничем не хуже. Сам вечно снимаешь всяких пустозвонок, а потом жалуешься.

— Да ничего я не жалуюсь.

— Вот и молодец, — кивает Фил. — Как там Кристина, кстати? Знаю, что ты виделся с ней.

— И почему я не удивлён, что ты уже в курсе?

— Ну, я не виноват, что Ирма во мне души не чает.

— Мамкин любимчик, — улыбаюсь, обнимая Фила за шею. — Нормально Кристина.

Неожиданно дверь кабинета раскрывается, и выходит та, о чьём существовании уже успел забыть. Слава богу, одетая, с перекинутой через плечо маленькой сумочкой, на высоких каблуках. Девушка гордо проходит мимо, даже не повернув головы в мою сторону. Невооружённым глазом видно, как сильно она обижена, но это и к лучшему — не будет придумывать себе лишние страдания, а быстрее найдёт кого-то, с кем будет счастлива.

— Красивая всё-таки, — замечает Филин, провожая девушку взглядом. — Но Кристина лучше, да?

Ловлю его хитрый взгляд на себе и начинаю смеяться. Какой же он всё-таки несносный тип. И насколько же он прав.

Кристина действительно красивее многих. Если не всех.

— А поехали в «Бразерс»? — предлагаю, потому что работать больше настроения нет никакого.

Фил кивает и улыбается.

* * *

— Что с тобой? — Роджер садится рядом, протягивая литровый бокал пива. Пена вздымается вверх, норовя испачкать стол. Делаю большой глоток, и янтарная жидкость обволакивает насыщенным горьковатым вкусом нёбо. — В последнее время ты какой-то другой. Расскажешь?

В "Бразерсе", как обычно, многолюдно — яблоку негде упасть, если бы, конечно, нашёлся такой идиот, который принёс в пристанище всех байкеров округи яблоки.

Красивые девушки разной степени опьянения слоняются из угла в угол, виляя бедрами и усиленно привлекая к себе внимание. Одна полезла на барную стойку и принялась, медленно покачиваясь на высоченных шпильках из стороны в сторону, снимать с себя тонкую белую майку с вышитым на ней красным орлом. Под одеждой, как и предполагалось, ничего не надето, и грудь — чуть больше четвёртого размера — выпрыгивает на свободу. Следом за доморощенной стриптизёршей лезет на стойку её подружка. А может, и не подружка, но такая же незакомплексованная особа в кожаном, обтягивающем шикарную фигуру, платье. Тёмные волосы водопадом спускаются до задницы — аппетитнейшей, между прочим. В итоге всё заканчивается тем, что их голых снимает со стойки Брэйн. Они хохочут, извиваются, висят на нём, а татуировщик несёт их в дальний кабинет, откуда, не стоит сомневаться, скоро будут слышны страстные охи и ахи, крики и стоны.

— Я бы тебе рассказал что-нибудь, конечно, только знать бы ещё, о чём ты слышать хочешь. — Делаю ещё глоток и лезу в карман за сигаретами. — У меня всё отлично, не парься.

— Это хорошо, — говорит Роджер, откидываясь всем своим мощным торсом, обтянутым тёмно-фиолетовой футболкой с витиеватой надписью: "Rock is not dead, suki". — А что там за Кристина такая?

Хитрый прищур единственного зрячего глаза сигнализирует о том, что Роджер уже в малейших подробностях обо всём знает, но, как обычно, делает вид, что ни о чём не ведает. За это я его и ценю: он всегда даёт шанс самому рассказать.

— Кристина? — Усиленно изображаю мыслительный процесс, хмурюсь, вроде как вспомнить пытаюсь. Роджеру нравится моё представление, и в итоге мы заходимся от хохота, уронив головы на столик. — Хорошая она. Даже слишком.

— Разве такое бывает, чтобы человек был слишком хорошим? — удивляется мудрый Роджер. — Это плохим можно быть слишком, а хорошести много не бывает.

— Ты прав, конечно, да только что я забыл рядом с хорошей девушкой?

— Вот не зря вы с Филом как сошлись в пять лет, так до смерти и не расстанетесь, — говорит Роджер, потирая искалеченный глаз под повязкой. — Тот тоже всё себя дерьмом считал из-за его мамаши. А ты из-за своего образа жизни. Но ведь Филину ничего не помешало Птичку охмурить и быть с ней счастливым, а ведь тоже какая замечательная и чистая девчонка, что тот бинт стерильный. Тебе что мешает?

— Сам знаешь что, — бурчу себе под нос, закуривая.

— Наташа? — спрашивает, пытаясь поймать мой взгляд. — Арч, очнись, я тебя прошу. Её нет, уже пять лет нет.

— А то я не знаю. — Чувствую, как внутри поднимается волна злости. Я не хочу сердиться на Роджера, но если он не прекратит нести эту чушь, я за себя не ручаюсь. И ведь он знает, что есть запретные темы, но всё равно лезет. Пользуется тем, что другого бы уже убил, а этого дерьмовоза терплю. — Слушай, завязывай, а не то поругаемся. Оно тебе надо?

— Ладно, уговорил, — произносит, вскидывая в примирительном жесте руки вверх. — Но насчёт этой Кристины подумай. Мне рассказывали, что она очень хорошая девушка. И не замужем.

— Язык бы этому рассказчику вырвать, — усмехаюсь, представляя, как Филин собрал всех жаждущих подробностей моей личной жизни кружком и в красках поведал о Кристине и моём интересе к ней.

— Если ты хочешь, чтобы твоя мать осталась без языка, то тогда, конечно, твоё желание — закон, — хохочет Роджер.

— Так это мама о ней рассказывала? — удивляюсь, потому что не понимаю, ей-то это зачем нужно?! — И ты там вообще, каким боком?

— О, глядите на него, взъерепенился.

— Да нет, просто интересно, когда ты успел обо всём прознать.

— Мой отец женится, а там такое общество подобралось, что без костюма никуда. Да и зачем отца расстраивать? Ну, а где приличную одежду брать для такого представительно мужчины, как я, если не в "Арчибальде"?

— Это же, сколько жениху лет?

— Много, — ухмыляется Роджер. — Зато невесте мало — ранимая ясноокая лань с трепетным взмахом ресниц. Такую моим видом пугать не рекомендуется, а то сбежит от папули. А он человек в возрасте, ему такой стресс врачами противопоказан.

Я смеюсь, представив эту свадьбу.

— Видишь, даже мой отец не теряет надежды на личное счастье и юношеский задор. Уже пятый раз под венец идёт и не факт, что последний. А ты вот сдаёшься.

— Ты тоже нашёл, что сравнивать.

— А чем тебе мои сравнения не угодили? — спрашивает Роджер, подзывает официанта и заказывает ещё пива. — Если баба хорошая, её нужно хватать, пока какого-нибудь ботана-неудачника себе не нашла.

— Предлагаешь вместо этого предложить ей байкера-удачника?

— Ну, а почему бы и нет? — Роджер закуривает новую сигарету. Вокруг нас плотное дымное облако, в котором скоро уже не будем видеть друг друга. — Ты ничем не хуже всех остальных, поверь мне. И то, что ты пьёшь, словно последний день живёшь, и гоняешь на полной скорости, говорит только лишь о том, что тебе не хватает в этой жизни смысла.

— То есть если у меня появится нормальная баба, я тут же начну вести себя хорошо, перестану вас расстраивать, надену белую рубашку с воротником-стоечкой и устроюсь на работу в банк? — Весь этот разговор уже порядком мне осточертел.

— Арчи, — хмурится Роджер, — почему тебя вечно из крайности в крайность бросает?

И этот туда же.

— Не знаю, — пожимаю плечами. — Наверное, потому, что каждый считает своим долгом промыть мне мозг и наставить на путь истинный. Вы никогда не задумывались, что мне просто нравится моя жизнь?

— Ничего не имею против твоей жизни, дружище. — Неожиданно рядом с нами возникает Брэйн. Его раскрасневшееся лицо и довольный вид красноречивее любых слов. — Но за ум уже браться нужно.

— И ты туда же? Сам-то только что отымел двух малознакомых девок, а от меня ещё чего-то хочешь.

— Потому что я свободный от всякого дерьма. — Брэйн делает знак рукой, и через несколько минут, которые мы проводим в полной тишине, перед нами возникает бутылка виски, две курицы с зажаристой корочкой, какой-то салат и мясная нарезка. — Что вы как школьники пиво сёрбаете?

— Ждали, когда ты нам что-то посерьёзнее купишь, о, наш большой татуированный друг! — Протягиваю руку и, взяв, бутылку, отвинчиваю крышку. — А если серьёзно, по какому поводу сабантуй?

— А что, для этого нужен повод? — удивляется Брэйн, отрывая одним движением от куриной тушки почти половину. — Но вообще-то напоим тебя и заставим на эмблеме Harley Davidson поклясться, что перестанешь муйнёй страдать и пригласишь эту самую Кристину на свидание. Она, кстати, красивая очень, я видел.

О, началась массированная атака.

— А ты как успел? Когда умудрился её увидеть? — вся эта шумиха вокруг Кристины уже превращается в какой-то цирк с конями. — Тоже папа женится?

— Нет, — ухмыляется Брэйн, впиваясь зубами в куриную ножку. — Мой папа не так залихватски активен, как Роджер старший.

Смотрю на татуировщика и замечаю, что в его карих глазах прячется смех, но он старается сохранять спокойствие.

— Он помогал мне костюм выбирать, там и видели твою красотку. — Роджер накладывает салат так активно, что лучше бы уже всю миску себе забрал и не мелочился. — Хороша, зараза. А потом с Ирмой о ней побеседовали шёпотом.

— Как бабы: шепчетесь по углам.

Этот комментарий пропускают мимо ушей, потому что моё слово сейчас для них ничего не значит. Друзья вскочили на своих любимых коней и теперь не отстанут, пока не доведут меня своей заботой до нервного припадка.

— И приветливая такая, — мечтательно протягивает Брэйн, разделавшись со своей частью курицы. — Улыбается, вежливая. Чистый ангел. И видно, что маме твоей она по сердцу пришлась.

— Ну, моей маме не так сложно понравиться, как всем кажется.

— Вот и не будь дураком. — Роджер стучит кулаком по столу, от чего стаканы жалобно звенят, а пачка сигарет подпрыгивает. Даже Брэйн от неожиданности замирает с протянутой к новой порции курицы рукой. — А то Брэйн её уведёт, помяни моё слово, уведёт.

— И я согласен, что нужно паковать Кристину, пока не сбежала. — Филин возникает рядом с бутылкой пива в руке. — А то Брэйн сети свои распустит и плакало твоё личное счастье, Арч.

Смотрю на этого предателя и скриплю зубами.

— А что ты смотришь на меня так красноречиво? Брэйн у нас серьёзный парень и никогда не теряется.

— И правильно сделаю, кстати, — склабится друг, закуривая. Сквозь завесу сигаретного дыма замечаю, как он изучающе смотрит на меня. Знаю, что никогда он не посягнёт на девушку, которая мне нравится, но, что если буду тянуть кота за яйца, и татуировщик всё-таки рискнет и подкатит к Кристине? Как тогда буду реагировать? И имею ли право реагировать хоть как-то? — Поэтому задумайся.

— А может быть, ему нравится быть самым несчастным? — спрашивает Роджер, будто не сижу я рядом с ними. — Мы такой сюжет не рассматривали, а надо было. Может быть, ждёт наш Арчи, что мы будем его жалеть и плакать над его горькой судьбой до скончания века?

Мне хочется подняться и, перевернуть этот стол, демонстративно уйти отсюда, но сдерживаюсь.

— А ведь ты прав! — восклицает Брэйн, разливая виски по стаканам. — В таком случае, тем более нет ни единой причины, почему я не могу к Кристине подкатить.

— Может быть, вы уже перестанете изображать из себя кучки дерьма? Надоели уже, чёрт бы вас побрал.

— Не злись, друг. — Роджер хватает своей пятернёй, что той лопатой, меня за шею и трясёт так, что у меня чуть глаза из орбит не выпрыгивают. — Не будешь дураком, так мы от тебя и отстанем.

— Что вы за грёбаные свахи, скажите, пожалуйста?

— Обычные такие, татуированные, — хохочет Филин.

— Просто девчонка и правда сто?ящая, — замечает Роджер. — Сам знаешь, я никогда по этой части не ошибаюсь.

— Папины гены, — ржёт Брэйн, отхлёбывая виски прямо из горла?. — Но на самом деле тебе любой скажет, что Кристина эта — девочка-мечта, и только распоследний идиот может мимо пройти.

— Просто попробуй, — шепчет Фил, наклонившись прямо к моему уху, — а то Брэйну она на самом деле понравилась. Так что свято место, сам понимаешь, пусто не бывает.

Я уже достаточно пьян для того, чтобы совершать глупости. И я обещаю.

Что попробую.

Что рискну.

И перестану быть трусливым идиотом, отравленным изнутри памятью, скорбящим о потерянной любви, которая, словно пропитанная ядом игла засела в душе и никак не хочет оставить меня в покое.

Утром я, наверное, об этом пожалею, но когда оно ещё будет это утро?

Сейчас я сижу за столиком в окружении людей, которым дорог и обещаю, что решусь.

20. Кристина

Первая неделя в новом для себя качестве — продавца в бутике «Арчибальд» — прошла на удивление хорошо, хоть порой и приходилось чертовски сложно. Ирма идеальна не только внешне, но и как руководитель. Она рассказывает о малейших тонкостях, связанных с работой, и в любой момент можно обратиться к ней за помощью — не откажет. И с каждым днём я всё больше чувствую, что нахожусь на своём месте, хоть порой и мучает неуверенность в своих силах. Но стараюсь бороться с приступами паники, потому что они только мешают — я должна быть сильной ради себя самой и сына, а всё остальное — ненужная блажь, лишь мешающая жить.

Воскресный вечер плавно подходит к своему логическому завершению и завтра снова на работу. Женечка давно спит, а я сижу на кухне, пью кофе, наслаждаясь тишиной и покоем. Можно подумать о чём-то приятном, настроиться на новую рабочую неделю. Хоть и не люблю своё одиночество, иногда оно способно доставить удовольствие.

Неожиданный звонок телефона разрушает хрупкую тишину. Смотрю на дисплей, и неприятный холодок ползёт вдоль позвоночника. Номер не высвечивается, а это, при определённых условиях, может служить очень неприятным знаком. Роковым даже.

Первое желание: не брать трубку. Просто не нажимать зелёную кнопку, усиленно изображая, что меня здесь нет, и никогда не было. Не будут же они вечно звонить, правильно? Когда-то им это надоест, и они отстанут. Но если мои догадки верны, то никогда мне не избавиться от этого кошмара, как не изображай из себя прозрачное стекло. Надо успокоиться и ответить, а там будь что будет. Нужно научиться уже смело смотреть прошлому в глаза, хоть это практически невозможно.

— Я вас слушаю, — говорю, чувствуя, как дыхание со свистом вырывается из лёгких. Страшно до чёртиков, до рези в глазах, но раз взяла трубку, поворачивать назад поздно. — Говорите!

На том конце провода тишина, кажущаяся почти зловещей. Словно по ту сторону свернулась клубком змея, что еле слышно шипит, примеряясь, куда ужалить, чтобы наверняка.

— Кристиночка, — оживает трубка, а в голове проносятся сотни мыслей, что может понадобиться от меня этому человеку, о существовании которого я хотела бы забыть, да разве такое забудешь? Эта память въелась в подсознание, записана на подкорку и никогда уж не вытравишь, разве что только головой об лёд. — Как ты, дорогуша?

Хочется швырнуть телефон о стену, открыть окно и дышать, дышать, дышать полной грудью, пока от переизбытка кислорода в крови не закружится голова, и не рухну на землю. Только сын останется в таком случае совсем один, а я ведь не для этого столько лет убегала от прошлого, чтобы вот сейчас так просто сдаться.

Но вообще этот звонок не слишком меня шокирует. Когда-нибудь это должно было произойти. Просто я не думала, что настолько скоро.

— Я отлично, лучше всех даже, — выдавливаю из себя, стараясь ничем не показать, что до смерти напугана. Неужели они меня нашли? Неужели всё кончено? А ведь только позволила себе расслабиться и даже решила быть хоть немного, но счастливой.

— Знаешь, я в тебе никогда не сомневалась. — Голос, обманчиво спокойный, но я так давно знаю эту девушку, что меня не провести. Её ненависть ко мне не знает границ.

— Что ты хочешь от меня? — говорю это, быть может, излишне резко, не задумываясь, что мой тон может каким-то образом обидеть звонящую. Но я давно перестала думать о её чувствах. Хватит, надоело.

— Узнаю свою дорогую подругу, — хмыкает, будто обдумывает, как ей дальше поступить. — Неужели совсем не рада меня слышать? Столько лет прошло...

— Нет, не рада. — Мои слова вызывают непонятный приступ веселья на том конце призрачного провода. Неясно, с чего именно она смеётся. — Вообще-то у меня нет времени вести долгие беседы. Говори, зачем звонишь.

— Не будь глупой, Кристина, — произносит Ксения, прекращая смеяться. Меня обдаёт холодом, когда она продолжает: — Мы так долго искали тебя, я искала. Мечтала тебе в глаза посмотреть. Поверь, у меня в запасе было достаточно времени, чтобы всё хорошенько обдумать и прийти к определённым выводам.

— И к чему ты в итоге пришла? Что это именно я во всём виновата, да?

— Ну, а как по-другому? — насколько могу судить, искренне удивляется Ксюша. — Ты и только ты стала виной тому, что Никита гнил все эти годы на нарах!

Стойте. Что значит «гнил»? Он сдох? Господи, я ни о чём никогда тебя не просила, но пусть этот урод сдохнет!

— Знаешь, я не собираюсь оправдываться. Уж точно не перед тобой. Ты в той истории была, не пришей кобыле хвост. Всё таскалась за нами, стараясь быть ближе к своему возлюбленному. Всё бесилась, что он выбрал не тебя. Но только никто в этом не виноват.

— Врёшь! — взвизгивает моя бывшая лучшая подруга, ненавидящая меня всеми фибрами души. Что, впрочем, взаимно. — Ты просто первая перед ним ноги раздвинула!

Господи, какая пошлость.

— Какая теперь уже разница, кто столько лет назад перед кем ноги раздвигал? Не будь смешной, не гонись за уехавшим поездом.

— И чего это он уехал? Никуда он не уехал. Чтобы ты знала, мы с Никитой давно вместе, он понял, что я его люблю и поэтому скоро у нас свадьба!

Вот это поворот. Свадьба. Неужели эта одержимая не понимает, что ничего хорошего из этого не выйдет? Ну, не меняются люди, никогда. Её возлюбленный — прогнивший изнутри подонок, неспособный на искренность. Он умеет только мучить и издеваться. Но разве Ксюше докажешь? Её больная любовь никогда не заржавеет.

— В стенах изолятора жениться будете или дождётесь, когда его выпустят?

— Ах, — произносит Ксения, и нотки былой романтичной мечтательности угадываются в её тоне, — ты же не знаешь ещё ничего. Я же так и не рассказала о цели своего звонка.

Неприятная догадка колит прямо в сердце, но я гоню плохие мысли прочь, потому что в противном случае сойду с ума.

— Говори быстрее, у меня дел куча.

— Да какие теперь у тебя дела? — хохочет в трубку Ксения. — Никиту выпустили уже, поэтому скоро жди гостей. Он очень по тебе соскучился, поэтому встреча обещает быть жаркой.

— Мать вашу, как?! — Мне не верится, что она говорит правду. Его не могли так быстро отпустить. Всего пять лет из положенных восьми? Разве таких как Никита выпускают досрочно?

— Обычно, — хихикает в трубку. — Деньги в наше время творят истинные чудеса. Поэтому иди, прими ванну с расслабляющей пеной, побрей ноги и жди гостей.

Короткие гудки не дают шанса выяснить, когда именно состоится эта жаркая встреча, но даже одного упоминания об этом хватает, чтобы жгучая, лишающая рассудка паника разорвала сознание на мелкие кусочки. Я не знаю, во что превратится моя жизнь, когда Никита доберётся до меня. Не знаю, будет ли вообще у меня тогда жизнь. Но самое страшное, что он доберётся и до Жени, которого вряд ли пожалеет. О, нет, у этого человека нет чувства жалости ни к кому — истинный, неизлечимый психопат, он умеет только копировать чужие эмоции и подстраиваться под обстоятельства, показывая себя всегда с наиболее выгодной стороны. Этот упырь способен очаровать любого, была бы только выгода от этого.

Как странно устроена жизнь. Ещё несколько минут назад мне казалось, что самая большая моя проблема — возникшая некстати симпатия к Арчи, но, как оказалось, у судьбы на меня совсем иные планы. Но это в любом случае должно было когда—то случиться.

Сижу на стуле, всё ещё сжимая в руках злополучную трубку, теперь замолкшую. Закрываю глаза, а перед мысленным взором, вместо привычной темноты пляшут образы прошлого, которое было таким болезненным, что от воспоминаний порой трудно дышать. Неужели всё начинается сначала? Неужели этот кошмар никогда не кончится? Я не хочу, видит бог, снова убегать. Не буду срываться в ночи, увидев на улице очередного дружка Никиты, будто бы выслеживающего меня. Будь, что будет. Сколько можно скрываться, если рано или поздно этот урод меня всё равно найдёт?

Главное, чтобы не тронули Женечку. Не за себя, за него боюсь, из—за него вечно убегаю, потому что ребёнок не виноват, что его мамаша спуталась однажды не с тем, и родила его не от хорошего парня, с которым бы в любви прожила всю жизнь, а от уголовника, в душе которого нет ни грамма добра.

Зато вот моя невменяемая подружка жить без Никиты так и не научилась, и теперь пятки готова ему лизать. Конечно, меня-то в его жизни уже нет. Теперь Ксения рыщет кругом, названивает, словно если принесёт ему на блюде мою голову, кому-то от этого станет лучше. Не понимает, что возлюбленный использует её в своих гнусных целях.

Не знаю, известно ли им, что у меня есть сын. Очень бы хотелось верить, что нет, но не слишком ли это наивно с моей стороны?

В одном только я уверена сейчас: убегать больше не стану. Пусть делает со мной, что хочет. Придумаю как-нибудь, как спасти от него Женю. А о большем и не переживаю. Что моя жизнь значит? Ровным счётом ничего.

* * *

После того звонка меня оставили в покое. Надолго ли?

Прошло две недели, а ни от Ксении, ни от Никиты ничего не слышно. Затаились, чего-то выжидая — так мне кажется, но воспалённый переживаниями мозг — плохой помощник.

Ксюша, ворвавшись в мою жизнь, что-то явно перепутала.

Я уже не та наивная и запуганная девушка, которая боялась каждого шороха. Привычка быть осторожной, прятаться, сливаясь со стенами, находить приют там, где не стoит даже помышлять найти спасение — вот то, чему я научилась за пять лет своих странствий. И вот сейчас, когда жизнь постепенно стала налаживаться, меня снова решили уничтожить. Но только вот хрен им.

А вообще я сама виновата. Нужно было уезжать на другой конец страны, а не селиться в соседнем городе. О чём только думала? До сих пор понять не могу, но факт остаётся фактом: сама себя подставила. И своего сына.

Я всё ещё до боли, до рези в глазах боюсь Ника. Он тот, кто способен причинить такую боль, которую представить сложно.

А ведь когда-то любила его. И мне даже казалось, что это взаимно. Во всяком случае, он всё сделал для того, чтобы я, пятнадцатилетняя идиотка, поверила в это. Его красота, показное чувство юмора, способность и мёртвого уговорить — вот то, за что полюбила без оглядки. Но было в Никите ещё кое-что, что казалось мне настолько привлекательным и манящим, что устоять не смогла бы при всём желании. Сейчас понимаю, что это просто гниль и тлен, но тогда это казалось чем-то таким, что делало его неповторимым. Дух захватывало от одного только взгляда на Никиту. И я шла за ним, словно кролик за удавом, отплясывая странные танцы под невидимую дудку.

Ради Никиты я бросила всё. И не жалела в тот момент об утраченных возможностях и разрушающейся постепенно жизни. Главным была возможность находиться рядом, дышать одним воздухом. Как это глупо, как избито и по?шло.

Пятнадцатилетняя беспросветная кромешная идиотка, мечтающая о принце на белом коне. Чёрт меня знает, где я нахваталась этой романтической чуши, но итог не сложно предугадать: влюблённая по уши малолетняя дурочка быстро Никите надоела, но отпускать меня он тоже не спешил, потому что такая дура, как я могла сгодиться для его изощрённых, порой даже и извращённых игрищ.

Я не сразу поняла, куда заводят эти отношения. Рядом всегда была верная подруга Ксюша, влюблённая в Никиту до печёночных колик. Да только её он почему-то не слишком жаловал, скорее просто терпел. Но та была, по всей видимости, ещё более звезданутой, чем я, поэтому неизменно тягалась за ним хвостом.

А тем временем с каждым днём больная фантазия Никиты цвела всё обильнее, пока не начался полный кавардак.

Стыдно ли мне об этом вспоминать? Да. А ещё больно. Но прошлого не воротишь, тем более не изменишь, поэтому приходится жить с тем, чтозасело внутри ржавым гвоздём и никак не хочет выходить наружу.

Я думала, что в тот момент, когда за Никитой захлопнется дверь клетки, я стану самым счастливым человеком на земле. Но я сидела в зале суда, скрытая от глаз знакомых и его подельников за непроницаемыми стёклами очков, прижимала под шерстяной накидкой к себе живот, слушала приговор и не могла понять, что чувствую. Никита стоял во весь свой немаленький рост, сжимал длинными пальцами прутья решётки и раздувал ноздри, словно нюхом хотел что-то уловить. Я знала, что он ищет меня, все это знали. В его обсидиановых глазах монохромно светилась ненависть. Ненависть была его топливом, движущей силой. Ненависть ко мне стала его идеей фикс и смыслом жизни.

И это было взаимно.

Об одном я просила судьбу: пусть он никогда не узнает, что под сердцем моим шевелится и трепещет новая жизнь. Жизнь, к зарождению которой он имеет самое непосредственное отношение. У меня никогда не было других мужчин, кроме Никиты и иногда я об этом чертовски жалею, потому что память о нём давно пора было вытравить новым опытом. Другие руки, губы, прикосновения смогли бы помочь, но вначале всё ещё любила этого урода и на что-то надеялась, а после того, как всё рухнуло, и земля поглотила гроб, в котором изувеченной оболочкой себя прежнего лежал мой дед, я ненавидела и боялась всех и вся.

И только сейчас, когда в моей жизни появился Арчи, я смогла что-то почувствовать. Симпатию, желание, интерес — целая гамма чувств, которые зародил в моей душе этот бритоголовый мужчина. И хоть мне всего двадцать три, но я уже успела поставить на себе крест, как на женщине, но Арчи...

С первого взгляда на него смогла поверить, что ещё не всё потеряно. Рано списывать себя со счетов. И пусть вероятность того, что между нами возможны отношения, ничтожно мала, но только за пробудившуюся душу могу быть благодарна.

И вот теперь, когда всё в моей жизни стало почти хорошо, прошлое решило напомнить о себе. Не знаю, сколько Никите понадобится времени, чтобы найти меня, но обещаю, что без боя не сдамся. Они не знают, что я родила сына, значит Женя в безопасности. Пока, во всяком случае. Надеюсь, так дальше и будет продолжаться.

Когда я на работе, Соня по-соседски забирает сына из сада, присматривает за ним. Воспитателей я предупредила, что никому, кроме меня и Сони ребёнка отдавать нельзя. Больше пока что ничего придумать не смогла, но, надеюсь, время ещё есть.

* * *

— Я не опоздала? — спрашиваю, входя в помещение "Арчибальда".

— Всё в порядке, не беспокойся, ещё целых полчаса до открытия магазина. — Ирма сидит за стойкой и по обыкновению разбирает бумаги. — Я до тебя всё утро пыталась дозвониться.

— Я телефон дома забыла. — И это правда, потому что Женечка с самого утра пребывал в наиактивнейшем из своих состояний, поэтому несчастный аппарат так и остался лежать на кухонном столе. И почему это должно было случиться именно сегодня, когда Ирме так срочно что-то от меня понадобилось? — Всё в порядке?

Чувствую, как гулко стучит сердце, потому что каждый раз, приходя в магазин, кажется, что вот сегодня случится что-то, что поставит крест на моей карьере. Это невыносимое напряжение, которое рано или поздно должно будет ослабнуть. Главное, освоиться и привыкнуть, а всё остальное — полная ерунда.

— Всё замечательно, не переживай, — улыбается Ирма, и вокруг становится будто светлее. Она так красива, что дух захватывает. Так выглядеть в её возрасте, наверное, мечта любой женщины. — Я сама виновата, нужно было вечером тебя предупредить, но иногда меня совершенно неожиданно посещают безумные идеи. Так, собственно, и в этот раз произошло. Мне подумалось, что тебе не помешал бы лишний выходной. Само собой, с сохранением жалования.

Вот это номер. Неожиданно.

— Меня твоя работа полностью устраивает, поэтому, думаю, ничего не случится, если в знак признательности за отличное начало ты сегодня отдохнёшь.

Не верю своим ушам. Неужели я действительно справилась? В самом деле, Ирма довольна мною? Это настолько приятная новость, что затмевает собой все проблемы и тревоги прошедших дней. Хочется подпрыгнуть до потолка, звонко рассмеяться и изобразить какой-нибудь полубезумный танец победителя, как в американских сериалах. Или броситься на шею этой замечательной женщине, в которую за три недели уже успела влюбиться.

— О, замечательно, — выдавливаю из себя самое глупое, на что оказался способен мой мозг.

— Действительно, — смеётся Ирма. — Так как твой испытательный срок окончен, а сегодня у тебя выходной, то давай подпишем документы о приёме на работу и попрощаемся до завтра.

Словно в тумане направляюсь за Ирмой в её кабинет, где уже приготовлена целая стопка бумаг, в которых я, не глядя, ставлю свою роспись-закорючку. Каллиграфия никогда не была моим талантом, особенно сейчас, когда от радости трясутся руки.

— Отлично, — произносит Ирма, когда заполнен последний документ. — Добро пожаловать, Кристина. Всё-таки я была права, когда предполагала, что мы сработаемся. Так оно и вышло.

— Я так рада, спасибо большое. Надеюсь, и дальше у вас не будет повода быть недовольной моей работой.

— Почему-то я больше, чем уверена, что всё будет замечательно.

Некоторое время стою и наблюдаю, как она складывает подписанные бумаги в отдельную папку и ставит её на полку. Гордость распирает изнутри: я смогла! У меня вышло!

Хотя первые дни выдались безумно тяжёлыми. Я носилась по магазину, пыталась запомнить, где что висит, лежит и хранится. Несмотря на драконовские цены в "Арчибальде", поток покупателей не прекращался. Иногда не было времени даже присесть, не говоря уже о том, чтобы поесть. Но я знала, что унывать или сдаваться не имею права — мне слишком нужна эта работа. И вот сейчас, стоя в кабинете, понимаю, что всё было не зря.

Одно только расстраивало: за всё это время ни разу не видела Арчи. Он словно сквозь землю провалился. Каждый раз, когда по помещению торгового зала разливалась мелодия дверного колокольчика, я вздрагивала, в тайне надеясь, что это он пришёл. Но неизменно это оказывался кто-то другой. Каждому улыбалась, с каждым старалась быть приветливой, но глубоко внутри росла досада. Наверное, он даже не помнит, что я такая существую на свете, а с матерью предпочитает видеться в других местах. Иногда после работы захожу в ту пекарню напротив магазина. Всеми силами убеждаю себя, что только ради булок, но на самом деле, кого я обманываю? Но всё это оказывается зря, потому что его нигде нет. А спрашивать у Ирмы неловко — не хочу слышать, с кем он и где проводит время.

— Кристина, подойди, пожалуйста. — Голос Ирмы заставляет очнуться, и я чуть вздрагиваю и направляюсь к столу. Она что-то набирает на клавиатуре, потом нажимает какую-то кнопку, и из принтера с тихим жужжанием вылезает лист бумаги. — Распишись, пожалуйста. Это точно последний.

Смотрю на буквы, расползающиеся в разные стороны по белому полю, вроде бы даже осознаю, что именно там написано, но информация никак не укладывается в голове.

— О чём задумалась? — спрашивает Ирма, улыбаясь. — Как и положено: прошла испытательный срок, получи причитающееся.

— Я понимаю, — говорю, но язык не слушается меня. — Но так много! Тут точно никакой ошибки? Неужели я на такую сумму наработала?

— Никакой ошибки, можешь быть уверена, — говорит Ирма, а я чувствую, как мои губы сами по себе расползаются в счастливую улыбку. Надеюсь, что я сейчас не похожа на безумную. — Распишись и получи.

Она кладёт передо мной деньги. Понимаю, что на прошлой работе столько и за год не заработала, а тут за неполный месяц. Это что-то невероятное. Может быть, я так и не проснулась, а в моём кошельке всё ещё свистит ветер? Но нет, это всё реальность, а не сладкий сон, от чего на душе становится ещё теплее и легче.

— Спасибо вам, спасибо большое! — Наверное, я сейчас меньше всего похожа на адекватного человека, но какая разница? Ставлю роспись в ведомости и убираю деньги в кошелёк.

— Ты сейчас домой? — спрашивает Ирма, и я замечаю хитрый блеск в её зелёных, как у сына, глазах. — Или прогуляешься? Погода такая чудесная стои?т, просто прелесть.

Не понимаю, к чему она клонит.

— Думаю, раз неожиданно выходной образовался, а сын в детском саду, то можно пройтись по магазинам.

— Весьма здравая идея, — кивает Ирма. — Ой, кстати, совсем забыла! Хорошо, что ты ещё не ушла!

Она открывает ящик стола и достаёт оттуда чёрный конверт из плотной бумаги. Протянув мне, как-то странно улыбается и смотрит куда-то в сторону.

— Тут тебе передать просили, — произносит, улыбаясь. — Не спрашивай, кто, всё равно не скажу.

Неприятное предчувствие роится в душе, но я отгоняю от себя шальные мысли, от которых становится особенно тошно. Никита не лишён театральности, но не до такой степени, поэтому данная весточка точно не от него. Тогда что это за загадки? Наверное, всё-таки сплю. Или в какой-то квест попала.

— Ладно, я пошла.

Надо скорее выйти на воздух, найти в соседнем парке свободную лавочку и привести мысли в порядок, потому что от событий этого утра у меня кружится голова.

— Завтра жду, как обычно, — говорит Ирма на прощание.

На улице свежо и немного ветрено — всё-таки осень уже не за горами, но солнце всё ещё в состоянии расплавить не только мысли, но и асфальт под ногами. Иду в небольшой парк, что раскинулся чуть дальше по улице. Здесь хорошо и уютно, всегда играют дети, а необычные деревянные скульптуры, расположенные то тут, то там создают необычную атмосферу. Утром свободных лавочек много — заботливые мамаши ещё не вывели своих чад на прогулку, а собачники уже завели беспокойных питомцев домой. Значит, можно побыть одной, подумать обо всём, что сегодня произошло, а также открыть наконец этот чёртов конверт, чтобы узнать, кто решил передать мне таким образом привет.

В голове пульсирует лишь одна мысль: "Господи, хоть бы не Никита".

Отрываю уголок плотной чёрной бумаги, открываю конверт, и на мои колени выпадает чёрный картонный прямоугольник чьей-то визитки. Кручу его в руках, читаю надписи с обеих сторон, и улыбка расползается по лицу.

На титульной стороне красуется надпись: "Ржавая банка. Мастерская по ремонту мотоциклов".

На обратной же стороне написано:

"9.00 у стойки с круассанами".

Я запрокидываю голову и принимаюсь хохотать. Смех стремится на свободу, будто был заперт внутри долгие годы. Не знаю, сколько это продолжается. Обращает ли кто-то на меня в этот момент внимание? Наверняка, только наплевать — сейчас радость и даже что-то похожее на счастье вырывается из груди, а до всего остального мне дела нет. Где были все эти люди, когда мне нужна была помощь? Правильно, они чужие, посторонние, значит, и мнение их о моём морально-этическом облике могут оставить при себе.

Телефон мой всё так же дома, поэтому знать не знаю, который сейчас час. Но, наверное, что-то около девяти, поэтому если хочу увидеть Арчи, нужно поторапливаться.

Перебегаю на другую сторону, чувствуя такую лёгкость, словно груз всех проблем разом упал с плеч. На парковке возле булочной замечаю несколько автомобилей и мотоцикл с уже знакомым рисунком — захочу, ни с каким другим уже не спутаю. Всё-таки это не шутка и не повод поиздеваться — он действительно здесь. Набираю полную грудь воздуха и открываю дверь.

21. Никита

Ксюша лихорадочно жмёт на «отбой» и смотрит на меня широко открытыми глазами.

— Ой, — вырывается из её открытого от удивления рта.

— Что такое? Не ожидала меня тут увидеть?

Стою, облокотившись на дверной косяк и смотрю на эту идиотку, которая стоит сейчас, прижав мой телефон к своей груди, и трясётся, словно трусливый заяц. У меня сейчас одно желание: подойти к ней и, взяв рукой за изящную шею, одним движением её сломать.

— Никита... — блеет, точно овца, а в больших глазах дрожат слёзы. Я словно мультфильм японский смотрю, только в данном случае это ни хрена не весело.

— Что, любимая? — Делаю шаг вперёд, сокращая между нами расстояние, от чего Ксюша вжимает голову в плечи. Пепельная густая чёлка закрывает глаза, словно это сможет её от чего-то спасти. — Ты чем тут без меня занималась?

— Мне стало скучно, — дрожащим голосом начинает Ксения. — Ты куда-то пошёл и запропастился, а телефон забыл. Я просто хотела найти тебя!

Рассказать бы тебе, где я был, да только не время.

— И ты решила взять мой телефон, чтобы обзвонить морги и больницы? Вдруг я потерялся? Ну, скажи, ты же именно этого хотела.

— Не иронизируй! — выкрикивает и кидает в меня телефон. Ловлю его в полуметре от земли и кладу в карман. — Ты совсем забыл обо мне с тех пор, как мы сюда приехали! Шляешься где-то, с какими-то странными ребятами связался, которые только и могут, что на мотоциклах ездить. Кто они такие? Что это за люди?

Ну, вот он: инстинкт матери-спасительницы в период буйного цветения.

— Тебе какая разница, а? Люди и люди. Бабки помогают мне заработать, а всё остальное тебя не должно волновать. Твоя задача: не путаться у меня под ногами и делать, что скажу.

— Но я совсем одна, в новом городе, как ты понять меня не хочешь?!

Она уже на грани истерики, что безумно раздражает и провоцирует новый приступ мигрени. Её голос отбойным молотком долбит череп изнутри, и я на секунду зажмуриваюсь, чтобы успокоить нарастающую боль.

— Ты от темы не увиливай, ясно? — Делаю ещё пару шагов. — Какого чёрта ты брала мой телефон, если у тебя свой есть? И кому звонила? Признавайся по-хорошему, пока я тебе все кости не переломал.

22. Арчи

В магазине с десяток покупателей снуют между полок, выбирают хлеб и булочки к завтраку. Стою за стеллажом с круассанами, спиной к входу, усиленно изображая из себя незаинтересованное лицо. Чувствую себя шестнадцатилетним прыщавым подростком, который ждёт девочку на площади под часами.

Идея написать ей записку и пригласить на встречу, честно признаться, не моя. Это всё мои не в меру романтичные друзья придумали. И, само собой, не обошлось без Ирмы — маму хлебом не корми, дай мою судьбу устроить. А тут такой шанс, который она просто не могла упустить.

И как сцепились все вместе языками, как давай план продумывать, чтобы всё без сучка и задоринки, да лихо и под музыку. Ирма для этого дела даже решила Кристине внеплановый выходной дать — аферистка.

Никогда не чувствовал себя глупее, честное слово. Несколько раз, видя, как стрелка часов неумолимо приближается к девяти, я порывался уйти отсюда. Наверное, не придёт, хотя, чего я хотел? Что она всё бросит и, сломя голову, побежит со мной на свидание? Да и свидание ли это на самом деле? Разве приличные мужчины назначают их в хлебных магазинах?

Я думал три недели над тем, что чувствую к ней. И понял, что должен попробовать, потому что сильно пожалею, если ничего не сделаю для того, чтобы узнать её лучше. Не знаю, правильное ли решение принял, но брать назад свои слова не привык.

Я не боюсь, что не понравлюсь ей или разочарую. На самом деле, могу быть и милым, и приятным, когда захочу. Да и не дурак и заметил, что симпатия моя — взаимна. Просто мне так до сих пор и не ясно, зачем она мне? Она ведь не из тех, кого можно трахнуть по-быстрому, прижав лицом к стене. Нет, с Кристиной нужно разговаривать, заботиться о ней, любить, в конце концов. А способен ли я на это?

Нервы, что натянутый канат. Кажется, ещё несколько минут и порвутся с оглушительным треском. Неужели не придёт? Но мама по телефону уверила, что Кристина взяла мой конверт, значит, откроет и прочтёт записку — глупую, в сущности, писульку, нацарапанную впопыхах на нашей визитке. Романтично, ничего не скажешь. Спасибо Птичке — это она раздобыла красивый чёрный конверт, чтобы сделать моё послание хоть немного приличнее. А ведь я просто хотел позвонить или отправить сообщение, но мои друзья решили, что так я буду таким же, как все. А я же Арчи, чёрт меня дери! Арчи другой! Интересно, кто им напел эту дичь?

— Прячешься? — От звука её голоса всё моё нутро застывает, словно мороженное в стакане. Хочу повернуться, сказать хоть что-то, но ноги не слушаются. Да, в конце концов, сколько мне лет? Что я из себя изображаю?

— Нет, не прячусь, — говорю, медленно поворачиваясь. Ух, ты, какая красивая. — Просто всегда ищу возможность скрыться, пока всё не стало слишком сложно.

Что это за внезапные откровения такие? Что я вообще несу? Моя привычка говорить женщинам правду когда-нибудь выйдет мне боком.

— Мудрая позиция, — смеётся, сжимая в руке ремешок сумки, перекинутый через плечо. Кристина кажется спокойной, но побелевшие костяшки пальцев выдают её волнение. — А я вот... пришла.

— Вижу. — Ничего умнее в голову не приходит, и несколько секунд мы стоим, просто глядя друг на друга.

И чёрт меня дери, если я не хотел бы простоять так целую вечность.

— Зачем звал? — спрашивает, поднимая на меня глаза и чуть закусывая нижнюю губу. Не знаю, отдаёт ли она отчёт в том, что так вообще-то делать не нужно, а то могу слететь с катушек.

Наверное, понимает. Не дурочка же, правильно?

— Просто захотел круассанов.

— Ну, так и ел бы, — улыбается, но не перестаёт мучить бедный ремешок, который сейчас, кажется, треснет на несколько частей. — Зачем тебе я для этого? Из меня советчик так себе — я в булках плохо понимаю.

— Ну, а вдруг я боюсь есть в одиночестве? Вдруг у меня фобия? — Мне бы, кстати, и самому не помешало что-то, что смогу мять и рвать, чтобы чем-то занять руки. Потому что ситуация уже выходит за грань моего понимания, а что будет дальше даже предположить не могу.

Я отвык от сложностей, отвык ухаживать. Вот что делать дальше? Ума не приложу.

— В таком случае я согласна составить тебе компанию. Нельзя же оставлять человека наедине со своими страхами, правильно? — спрашивает, обводя взглядом помещение вокруг. Кристина будто боится смотреть на меня, но я не могу понять, что её смущает. — На самом деле я и сама собиралась сюда зайти и купить булочек к чаю. Очень уж они понравились Женечке.

По сердцу разливается непривычное тепло, когда слышу, что получилось угодить и порадовать парня. Он мне понравился, потому что такой чудо-мальчик с горящими глазами не может оставить равнодушным. Честно признаться, буду чертовски рад снова его увидеть и, может быть, если разрешит Кристина, прокатить его на мотоцикле. Думаю, мальчонка будет в полном восторге.

— Значит, я угадал, когда назначил встречу здесь.

— Вообще-то, конечно, мне никогда раньше не назначали встречу в булочной, — смеётся Кристина и отходит в сторону. — Это... оригинально.

— Ну, я мастер по части тупых поступков.

— Это не тупо, — произносит, глядя на меня, чуть наклонив голову в бок, — это необычно. И мне понравилось.

Разговаривая, мы подходим к стойке с круассанами, и на этот раз я беру два больших бумажных пакета, которые быстро набиваю свежей выпечкой. От всех этих переживаний аппетит разгулялся не на шутку, поэтому, чем больше в моём пакете поместится круассанов, тем лучше для меня же. Плюс, когда ем, почти всегда молчу, а значит шанс, что ляпну какую-нибудь глупость уменьшается на порядок.

— Да ты и правда настоящий фанат хлебобулочных изделий, — смеётся Кристина, глядя, с какой скоростью наполняются пакеты. — Как ещё жиром не заплыл от такой диеты?

— Один тебе, второй мне, всё по-честному, — отвечаю, когда первый пакет наполнен под завязку. — А вообще у меня метаболизм хороший, вот и не пухну.

Серьёзно? Метаболизм? Ещё бы о регулярности стула ей поведал — вот была бы по-настоящему ценная информация.

— Да мне не нужно так много, — пытается возражать, но со мной вообще-то спорить бесполезно. — Мы те с Женей еле съели.

— Ничего страшного, птичкам скормите.

— Да они лопнут, птички эти, — смеётся Кристина. — Арчи, в самом деле, хватит.

— Вот теперь точно хватит, — говорю, когда два пакета туго набиты. — Или ещё один взять?

— Сумасшедший! Не надо!

— Ну и ладно. — Беру её за руку, от чего она как-то замирает, немного даже съёживается, но ладонь не выдёргивает. Умница. — Пошли к кассе? Или ещё что-то посмотришь? Тут потрясающий ржаной хлеб с семечками и сухофруктами. Хочешь, возьмём?

— Ты какой-то хлебный извращенец. — Кристина хохочет, закрыв ладонью рот, чтобы её смех звучал хоть немного тише.

А мне хочется отдёрнуть её руку, потому что настолько приятный смех грех заглушать.

— Я же его просто ем, а не под венец с ним иду, поэтому ничего не извращенец.

Разговаривая, подходим к кассе, где сидит всё та же «Лиза», которую мне не слишком-то уж и хочется видеть. Не выпуская руки Кристины, кладу пакеты на чёрную ленту и достаю кошелёк. Кристина тоже тянется к сумке, но я крепче сжимаю её ладонь и мотаю головой, чтобы не вздумала свои деньги тратить. Не хватало ещё, чтобы она что-то при мне оплачивала, тем более круассаны, которые сам же и набрал. Но она, кажется, совсем не понимает моих намёков.

— Прекрати дёргаться, — говорю, глядя на неё. Она вопросительно поднимает бровь. — Убери руки от сумки, а то обижусь.

— В смысле?

— Не вздумай деньги доставать, — произношу тихо, чтобы не слышала Надя или как там её. Та усиленно делает вид, что знать меня не знает, но по складке, что залегла между накрашенных бровей понимаю, каких трудов ей это стоит. — Я не для этого сюда тебя позвал, чтобы ты купюрами хрустела.

— Но...

— Никаких «но», поняла? — Не знаю, может быть, я кажусь ей грубым или подтверждаю своё звание хама, но мне всё равно. — Поэтому стой спокойно, хорошо?

— Хорошо, — кивает, чуть заметно улыбаясь.

Когда покупки оплачены, выходим из магазина. Солнце заливает улицы, а воздух, ещё пару часов назад наполненный свежестью августовского утра, снова раскалён до безумия. Ещё немного и футболка прилиплет к телу и будет только одно желание: снять её поскорее. Нет, я могу, конечно, но не думаю, что Кристина останется в восторге от моего стриптиза. Может, и останется, конечно, но проверять не хочется. Пока, во всяком случае.

— Спасибо, — слышу за спиной. — Же?не действительно очень понравились круассаны, но у меня есть деньги, не стоило тратиться.

— Кристина, прекращай, хорошо? — прошу, а она смотрит на меня широко открытыми глазами. Не могу понять, что выражает её взгляд. Робость, благодарность, недовольство? — Я сделал это от чистого сердца, а не для того, чтобы ты была мне чем-то обязана. Понимаешь?

— Да.

— Вот и замечательно, — улыбаюсь и протягиваю к ней руку. Несколько особенно непослушных прядок выбилось из прически, и упали на глаза, от которых я просто в восторге. Не хочу, чтобы что-то, пусть даже и её собственные волосы, скрывали их от меня. От прикосновения она вздрагивает, но взгляд не отводит. Смелая, однако, мне нравится. — Если разведка правильно донесла, у тебя сегодня выходной?

Само собой, что разведка не соврала, потому что при мне решалась судьба этого дня, но Кристине об этом знать совсем не обязательно.

— Если бы был рабочий день, то вряд ли я смогла стоять тут и разговаривать, — ухмыляется, перекидывая светлые волосы через плечо.

— Значит, до вечера ты абсолютно свободна? — Не знаю, согласится ли она идти со мной, куда позову, но попробовать-то я обязан. Раз заварил всю эту кашу, придётся расхлёбывать.

— В пять мне нужно быть дома, чтобы забрать сына из сада, но до этого времени да, никаких дел не планировала. Выходной-то образовался абсолютно неожиданно.

— Пошли в Ботанический сад? — предлагаю первое, что пришло в голову. Ну, не в «Ржавую банку» же её тащить? — Возьмём вина, сыра, плед какой-нибудь купим и устроим пикник. Как тебе идея?

Кристина кивает, и я замечаю, как загорается в её глазах радостный огонёк.

— Поехали, погода-то отличная, как раз для пикника.

Мне хочется петь и танцевать от радости. Просто потому, что она согласилась, даже особенно не раздумывая. Наверное, нужно было её в ресторан пригласить или театр, но какой из меня театрал, а в рестораны я обычно не прохожу по дресс-коду. Можно, конечно, в «Бразерс» её позвать, но там она уже была. Так почему бы и не в Ботанический сад, где в любое время года красиво, а прикормленные утки готовы брать хлеб с руки?

23. Кристина

В Ботанический сад? Серьёзно?

Чего-чего, а этого от Арчи я точно не ожидала. Но, честно говоря, вообще ничего от него не ждала. Думала, разойдёмся возле булочной, и он снова забудет обо мне на несколько недель, но вот как всё оказалось.

Арчи — человек-загадка, но мне очень хочется узнать его лучше, понять, что у него на душе. Но для этого нужна смелость, которой у меня, кажется, недостаточно.

Ловлю себя на мысли, что мне бы хотелось прижаться к нему, зарыться носом в плечо и выплакать всё то, что давно сгнило внутри, но до сих пор не даёт спокойно дышать. Я бы попыталась выговориться, рассказала обо всём, что творится в жизни последние годы, но разве так можно? Разве поймёт он мой внезапный порыв? Даже страшно представить, какая может последовать реакция. Нет уж, лучше буду молчать, и наблюдать за полётом фантазии Арчи, не забывая тем временем подготавливать пути к отступлению. Потому что, кто его знает, куда заведёт еле различимая в тумане будущего, выведенная слабым пунктиром, кривая наших отношений.

На самом деле, мне страшно, но и интересно. Боюсь снова потерять голову, как в свои непутёвые пятнадцать и наделать глупостей, которые уже никогда не исправлю. Но и интересно узнать, что ждёт за тем поворотом.

Наверное, я наибанальнейшая дура из всех, что знала история, раз снова, после всего, что было, решилась с кем-то сблизиться. И рискнула поверить.

Ведь тому, кто в итоге разрушил мою жизнь, я тоже верила. Сначала. Но со временем пришло осознание, как это было глупо и опрометчиво. Никита — обольстителен и коварен. Словно хищник — сильный и хитрый — он умело заманивал в свои сети, из которых только чудом удалось выбраться.

Мне хочется верить, что Арчи — другой. Но где гарантия, что, так или иначе, но всё в итоге закончится не таким же, самым паскуднейшим из возможных, способом?

Обо всём этом думаю, пока Арчи несётся на предельной скорости по шоссе, ведущему к Ботаническому саду. Я настояла на том, чтобы не надевать шлем, и теперь мои волосы развеваются на ветру. Мне сейчас так хорошо, как не было уже очень давно. Чувствую себя абсолютно свободной, способной на любой отчаянный поступок. Обхватив широкую грудь Арчи, ощущаю перекатывающиеся под ладонями хорошо развитые мышцы. Нет, он не качок, чьи бицепсы размером с мою голову. Он просто сильный, привыкший к тяжёлой физической работе здоровый мужик, за чьим плечом хочется спрятаться. Интересно, действительно ли он такой надёжный, как кажется на первый взгляд? Способен ли защитить? Не знаю, но отчаянно хочется узнать. Слишком сильно хочется, и это непонятное любопытство пугает всё сильнее.

Мотоцикл постепенно замедляет ход и через несколько мгновений останавливается у центральных ворот Ботанического сада — излюбленного места горожан для семейных прогулок. Я никогда раньше не приходила сюда, потому что была слишком занята, чтобы просто отдохнуть, наслаждаясь пением птиц и благоуханием редких видов цветов.

— Пошли? — спрашивает Арчи, глядя куда-то в сторону. Такое чувство, что пока мы ехали, он уже успел пожалеть о своём решении: пригласить меня сюда. Может быть, стоит уехать, сославшись на внезапное, забытое срочное дело, которое не терпит никаких отлагательств? Не хочу, чтобы он чувствовал себя неловко рядом со мной — Арчи этого не заслужил.

— Всё в порядке? — спрашиваю, хотя ведь не должна была. Какой ответ я хочу услышать? Что всё плохо? Хорошо? Чего я вообще от него хочу?

— Почему ты спрашиваешь? — Переводит взгляд на меня, и я замечаю залегшую меж светлых бровей глубокую складку. Что-то гложет его, это трудно не заметить. Какая-то затаённая боль, обида, может быть. Мне так хочется протянуть руку, дотронуться до его щеки и сказать, что не нужно грустить. Но имею ли на это право — Всё замечательно. У меня всегда всё хорошо.

Киваю, потому что совершенно не представляю, что сказать. С самого утра, когда вошла в магазин, кажется, что это какой-то странный сон, который скоро закончится. Но вот Арчи дотрагивается до моей руки, чуть ощутимо сжимает её, и я понимаю, что таких снов не бывает.

А если и так, пусть он подольше не заканчивается.

Мы в полном молчании проходим центральные ворота и попадаем в мир звуков, запахов и ощущений, которым нет объяснения. Здесь так красиво, волшебно просто, что на миг перехватывает дыхание от восторга. Вокруг тянутся десятки дорожек, которые теряются из вида, утопая в роскошной зелени. Можно выбрать любую и, пройдя по ней, попасть в волшебную страну, где цветут диковинные цветы, а густая крона раскидистых деревьев дарит ощущение гармонии и полного покоя. Хочется снять обувь и пробежаться по густой траве, упасть на спину и бесконечно смотреть ввысь, представляя, что там, высоко над головой летают феи, а лесные нимфы наигрывают чудесные мелодии, сидя на тонких ветвях.

— Нравится? — спрашивает Арчи.

Смотрю на него и замечаю улыбку на чётко очерченных губах. Его лицо не самое красивое на свете, но оно приковывает к себе взгляд, завораживает, словно Арчи — живой памятник настоящему мужчине, сильному и волевому.

— Очень, — признаюсь, улыбаясь в ответ.

Вдруг Арчи наклоняется и, почти касаясь моего уха губами, произносит шёпотом:

— Пойдём, кое-что тебе покажу. — От его горячего дыхания на моей коже в груди становится тесно. Какой-то комок раздувается там с невероятной скоростью и становится трудно сделать хоть один маленький вдох.

Не успеваю ничего ответить, как он хватает меня за руку и тащит куда-то. Его шаги стремительны — он точно знает, куда идти, а мне лишь остаётся бежать следом, полностью доверившись. Оглядываюсь по сторонам, успевая заметить, как всё-таки здесь красиво. Нужно привести сюда Женечку — ему обязательно понравится.

Свернув в какой-то незаметный неопытному глазу проход, мы оказываемся в небольшой беседке, полностью скрытой от посторонних глаз вьющимися растениями с тёмно-изумрудной густой листвой. Вдоль покрытых зеленью стен стоят кованые лавочки, выкрашенные белой краской. Невероятный аромат проникает в лёгкие, заставляет зажмуриться от удовольствия. Тут так свежо, так сумрачно и красиво, что все слова застревают в горле.

— Пошли, присядем, — говорит Арчи, всё также на ухо, от чего мурашки начинают бегать по коже. Если только один его шёпот способен вогнать меня в краску, не могу даже представить, что будет, если он решит поцеловать меня. И решит ли? — Мне почему-то показалось, что здесь тебе должно понравиться больше, чем в любом другом месте.

Как у него получается так точно угадывать мои желания? Мне действительно комфортнее в сумраке этой беседки, чем на открытом солнце. Особенно после того, как узнала, что Никита уже на свободе после стольких лет.

При мысли об этом уроде сердце сжимается. Чувствую, что судьба просто дала мне отсрочку, но совсем скоро всё рухнет. Да только вот пока он до меня не добрался, планирую пожить так, как никогда не позволяла себе раньше. Хватит. Я поступила правильно, что бы они с Ксюшей там не думали. Поступила так, как должна была и просто не имею права чувствовать себя виноватой. Да и как могла сделать по-другому, зная о том, что он вытворил с моим дедом? Имела ли право смолчать? Нет.

— О чём задумалась? — спрашивает Арчи, когда мы присаживаемся на одну из лавочек. — Ты такая тихая сейчас.

— Да я в принципе так себе болтунья, — улыбаюсь, глядя как красиво ажурная тень падает Арчи на лицо. — А сейчас так тем более.

Арчи приподнимает одну бровь и, чуть прищурившись, смотрит на меня.

— Почему сейчас тем более?

— Ну... — пытаюсь как-то сформулировать, чтобы он понял, но как рассказать, что волнует меня сейчас? Как сказать, что меня тревожит он, и из-за этого чертовски трудно сосредоточиться, потому что я, чёрт возьми, не знаю, что с этим всем делать. — Жарко очень.

Ну, да. Ничего умнее всё равно не придумаю.

— Жаркая ты женщина, — ухмыляется, растянув губы в усмешке. — Пошли к воде, что ли? Там должно быть прохладнее.

Снова киваю. Вот почему я не могу просто, как все нормальные девушки, открыть рот и говорить всякие глупости, смеяться из-за ерунды, спрашивать? Почему мне в горло, будто воск залили, запечатав внутри всё, что там гниёт, не зная выхода?

Мы идём по узким дорожкам, в окружении сочной изумрудной зелени, и совсем скоро перед глазами предстаёт небольшой пруд, где на неподвижных водах мягко покачиваются кувшинки — большие, с белоснежными упругими лепестками и ярко-жёлтыми сердцевинками. От этой красоты захватывает дух.

— Ох, — произношу и слышу тихий смех Арчи. — Спасибо тебе.

Это вырвалось так неожиданно, что я даже не сразу осознаю смысл сказанного, а когда до меня доходит уже слишком поздно.

— Не за что, — снова смеётся Арчи, и этот звук отдаётся внутри лёгкой вибрацией. Позвоночником ощущаю, что он стоит за моей спиной — совсем близко. Слишком близко. — Рад радовать.

Он дотрагивается до моих волос — легко, невесомо — и проводит пальцами по длинным прядям. Потом наклоняется к уху и, обдав тёплым дыханием, произносит:

— Я очень люблю этот пруд, но, знаешь, ты первая за долгие годы, с кем мне захотелось оказаться здесь, вдвоём.

И как, скажите, пожалуйста, я должна реагировать на эти слова? Да проще в обморок рухнуть, чем найти достойный ответ.

— Мне это должно льстить? — спрашиваю, горлом ощущая дрожь голоса.

— Это так, просто никому не нужная информация, — произносит, почти касаясь губами. — А теперь давай присядем и поедим, а то мне тоже жарко.

Раз, и он уже копошится в большом пакете на расстоянии нескольких шагов. Вот как можно так бесшумно двигаться, обладая такими габаритами? Его же плечами можно горизонт закрыть!

Смотрю, как Арчи собранно и деловито раскладывает на клетчатом пледе провиант. Минута и на воле оказываются вино, фрукты, сыр, шоколад. И, конечно же, круассаны.

— Присаживайся, — говорит, похлопывая по земле рядом с собой.

Не знаю, чего он добивается, но на всякий случай приземляюсь чуть дальше обозначенного им места. Хоть он и нравится мне, но липнуть к нему что-то не хочется. Сев, подгибаю под себя ноги и замечаю изучающий взгляд зелёных глаз, скользящий по моему лицу, плечам. Если начнёт пялиться на грудь и гадко ухмыляться, дам ему в глаз — противопоказано же так девушек смущать.

— Что-то не так? — спрашиваю, потому что понять не могу, что он там рассмотреть пытается.

— Всё даже слишком так, — задумчиво произносит мой спутник. Он сидит, согнув одно колено и облокотившись на него. На руке напрягаются мышцы, а татуировки на загорелой коже видны, кажется ещё ярче.

Замечаю чёрного ворона, сидящего на плече у стройной девушки. Чуть ниже созвездие раскинуло по его предплечью свои лучи, венчаные точками-вспышками. Ещё виднеются какие-то руны, смысла которых мне не разобрать. Понимаю, что слишком пристально, наверное, рассматриваю чернильные узоры и отвожу глаза. Сама вот жаловалась, что он на меня пялится, а туда же.

— А у тебя есть татуировки? — спрашивает Арчи, когда наши глаза встречаются.

— Нет, но я не против заиметь парочку.

Это правда. В моей жизни есть несколько событий, память о которых мне хотелось бы увековечить не только в сознании, но и на теле. Словно через физическую боль смогу отпустить боль душевную.

— Надо тебя кое с кем познакомить, — как-то странно улыбается, глядя на меня, чуть прикрыв веки.

Знать бы ещё, что в его голове происходит. Обычно, я неплохо разбираюсь в людях, умею считывать эмоции и угадывать настроение собеседника — безрадостные прошлое научило этому, но с Арчи у меня решительно ничего не выходит.

Мне нравится здесь, но я не знаю, как это описать словами. Арчи тянется за бутылкой, откупоривает одним движением и наливает в стаканчик — смешную пластиковую чашу с нарисованной на боку белкой.

— Мне эта белка чем-то тебя напомнила, — улыбается и протягивает мне стакан. Не знаю, обижаться на схожесть с грызуном или радоваться комплименту. — Ещё я не знал, какое ты вино предпочитаешь, взял рислинг — на свой вкус.

Вино медово-жёлтое, словно кусочек солнца, запертый в бутылке.

— Не понравится, можешь не пить. — Арчи достаёт из-за голенища нож с красивой посеребрённой ручкой и нарезает сыр. Интересно, а дробовик он в заднем кармане не носит? — Но мне почему-то показалось, что рислинг тебе придётся по душе?. Есть в вас что-то общее.

Хм, то белку я ему напоминаю, то вино. Как у этого мужчины мозги устроены, понять не могу.

— Сам пить не будешь? — спрашиваю, потому что не привыкла к одиночным возлияниям. Да вообще не очень умею пить, не люблю напиваться, но, нервничая, могу не рассчитать и дать лишку.

— Не буду, — кивает Арчи, водружая между нами пластиковую тарелку с сыром, порезанными дольками грушами и шоколадом. — Я за рулём. Ну, на это мог бы наплевать, хотя не сто?ит. Не суть. Однако, интересный факт: впервые за долгое, слишком дорогое время мне не хочется быть в хламину. Понимаешь меня?

Ничего я не понимаю.

— То есть именно сегодня ты хочешь быть трезвым?

— Именно сейчас. Сегодня — слишком долгосрочное понятие.

— А чем это сейчас отличается от сотни других моментов?

О, как. Не успела выпить, а уже горожу чушь всякую. Всё-таки Арчи очень странно на меня влияет.

— В этом «сейчас» есть перспектива, в то время как в сотне других моментов лишь унылая безысходность.

Он меня точно с ума сведёт! Где он этого нахватался?

— За что пьём? — интересуюсь, когда Арчи наливает себе минеральной воды точно в такой же стакан как у меня, только на его посудине нарисован милейший ёжик.

— За решимость, — произносит, и мы соприкасаемся «бокалами».

— Отличный тост. — И он действительно таков, потому что каждому из нас, так или иначе, не хватает этой самой решимости. — Мне нравится.

Вино действительно очень приятное: свежее, чуть терпковатое, с лёгкой кислинкой. Не знаю, чем оно напомнило меня, но сравнение не хуже прочих.

— А что ещё тебе нравится? — Арчи ложится на бок, вытянув крепкие ноги в чёрных потёртых джинсах, и кладёт голову на широкую ладонь. — Расскажи мне о себе, Кристина.

Он произносит моё имя, чуть растягивая слоги — лениво, расслабленно, а мне кажется, что ещё ни разу, ни в чьих устах оно не звучало прекраснее. Но потом туман романтических бредней рассеивается, и до меня доходит смысл вопроса. Рассказать о себе? Вот так вот сразу? А если и рассказывать, то, что именно? Но смотрю в его глаза и понимаю, — каким-то внутренним чутьём, на уровне подсознания — что Арчи можно доверять.

24. Арчи

И она рассказывает мне.

О том, что в детстве любила лазить по деревьям, растущим вдоль дороги на городской площади; как разбивала колени в кровь — до самого мяса, бегая по крышам гаражей, но никогда не плакала; о маленьком мальчике с синими глазами, который так трогательно подкладывал ромашки в почтовый ящик. О своём деде, воспитавшем её, но так рано ушедшем из жизни, что это стало самой большой и жгучей болью. Она не говорит об этом напрямую, скрывая тоску под полуопущенными тёмными ресницами, но мне, потерявшему однажды, понятно и без лишних пояснений.

Её рассказы — просты и бесхитростны, а мне с каждым произнесённым словом становится всё интереснее, что именно осталось за кадром. Хочется влезть под её бледную, будто не тронутую лучами летнего солнца, кожу и узнать все секреты.

И это желание — вторгнуться в её личное пространство — растёт и крепнет с каждой проведённой наедине минутой. Не могу больше сдерживать себя. Устал думать и размышлять о последствиях. Хочется отпустить вожжи, плюнуть на всё и просто поцеловать её.

Интересно, оттолкнёт или нет?

Никогда такого со мной не было раньше. Наташа — бесконечно любимая моя Нат — не имела от меня секретов. Я знал, что тревожит её, кто обижает, о чём она думает и мечтает. Мы так долго находились вместе, что сроднились, сплетясь однажды душами под раскидистой кроной старой вишни. Может, это и звучит банально, но только смерть и смогла разлучить нас, потому что, по сути, я никогда не боялся её потерять, хоть с Наташей порой бывало слишком сложно. Моя огненная девочка никогда не знала покоя, увлекая всякого, кто рискнул попасть в её окружение, в вихрь своих диких и необузданных эмоций.

Но никогда после её гибели меня не интересовала ни одна девушка как личность. Да, это жестоко, мерзко, отвратительно, но каждую рассматривал только как сексуальный объект, и никак иначе. Даже не задумывался, что, кроме Наташи может существовать в этой Вселенной та, кто способна проникнуть под рёбра.

Но Кристина...

С первого взгляда показалось, что между нами много общего. Нас роднит боль — внутренняя, затаённая, что липкой жирной плёнкой затянула всё нутро. И только глаза выдают, насколько ей плохо. Насколько вообще может быть плохо человеку.

Я давно уже не верю в любовь с первого глаза — только лишь в возбуждение, страсть, похоть. Только эти ощущения возникают первыми, если встречаю симпатичную девушку. Любовь — нечто большее, что не рождается на фоне красивой внешности.

Но сейчас, слушая эти бесхитростные рассказы, всё больше понимаю, что Кристина нравится мне. Как человек, как женщина. Она та, которую захочу увидеть завтра и послезавтра, хотя разве это возможно представить? Думал, что уже нет. Но жизнь вносит свои коррективы.

Любовь ли это? Не знаю. Но мне интересно с ней. И хочется верить, что это взаимно.

— Я тебя не слишком утомила своими россказнями? — спрашивает Кристина. — Что-то я сама себя не узнаю — разболталась, аж неудобно.

В серых со стальным отливом глазах мелькает страх. Протягиваю руку и дотрагиваюсь до её, сжатой в кулак, ладошки. Кристина нервничает, я вижу это, а мне так хочется её успокоить, только не знаю, каким образом. Что сказать, чтобы она поверила, что у меня нет умысла причинять ей боль? Хотя разве мне можно хоть в чём-то доверять?

— Совсем нет. — Улыбаюсь, наблюдая, как от моих прикосновений её рука расслабляется. — Я вообще-то любознательный товарищ.

— Ты? — смеётся Кристина. — Неужели тебя что-то, кроме мотоциклов интересует?

Ну, не только мотоциклы. Девушки, например, меня тоже очень интересуют, но не Кристине же об этом рассказывать. Не сейчас, не здесь, не ей.

— Ещё меня волнует музыка, хороший алкоголь. — Ладно, любой, но и об этом не будем. — Здоровье близких людей меня тоже беспокоит. Скорость, ощущение полной свободы. Как видишь, у меня много интересов.

— Типично холостяцкий набор, — говорит и чуть наклоняет в бок голову, глядя на меня.

— Ну, что поделать? — пожимаю плечами, беру яблоко и принимаюсь вертеть его в руке. — Такой уж я.

— Быть холостяком не такой уж страшный грех. Даже убеждённым. Не всем по душе семейная жизнь, поэтому тут нечегостесняться.

— А ты?

— Что я? — удивляется Кристина и широко распахивает свои красивые глаза.

— Ну, ходят слухи, что ты тоже свободна.

Несколько секунд она молчит, подбирая слова, наверное. А может быть, я её обидел, влезая носом не в своё дело. Но мне слишком интересно, есть ли у неё кто-нибудь. Чёрт, с каких пор я завёл привычку выпытывать у девушек подробности их личной жизни?

— Ладно, извини, можешь не отвечать, — говорю то, что, как мне кажется, она хочет слышать. — Это не моё дело.

— Ты прав, не твоё, но, если сильно интересно, скажу, что мужа у меня нет — тут слухи не врут.

— А кроме мужа? Не мужем же единым женщина жива. — Твою мать, что я несу? Откуда это навязчивое желание узнать, спит ли кто-то с ней под одним одеялом хоть изредка. Что это изменит? Во мне, в ней, в нас? И хочу ли знать правду? И что буду потом делать с этой правдой?

Кристина снова сжимает руки в кулаки, потом разжимает и резко берёт стакан, чуть не выплеснув остатки вина. Наблюдаю, будто нехотя, как она одним глотком допивает, а потом в упор, с вызовом смотрит прямо в мои глаза. В её стальных озёрах плещется паника, смешанная с отчаянием. Так, наверное, смотрят самоубийцы, прежде чем нырнуть с моста в ледяные воды быстрой реки.

— У меня никого нет, — произносит она после продолжительной паузы. — И никого не было... уже довольно давно. Доволен?

Доволен ли я? О, да. Не передать даже словами, насколько. Честно признаться, не ожидал от себя, что буду настолько удовлетворён её ответом.

— Я рад, — говорю и беру её руку в свою. У неё красивая ладонь: изящная, музыкальная, с тонкими длинными пальцами. Потом подношу её к губам, переворачиваю тыльной стороной вниз и целую — осторожно, бережно. — Правда.

— Это что-то меняет? Или что-то решает? — тихо спрашивает, но руки не отнимает. Смотрю на неё снизу вверх и вижу, как она покраснела.

— Не знаю, честное слово. Но я рад.

— Хоть кто-то этому рад, — смеётся Кристина, но её смех не кажется весёлым. — Зачем?

— Что "зачем"?

— Зачем ты это делаешь?

— Целую тебя? Любуюсь тобой? Что именно я делаю не так?

Кристина вздыхает и вырывает руку. Хм.

— Арчи, мы же не дети, — произносит, спустя невыносимо долгое мгновение. — Я понимаю, чего ты добиваешься. И я даже согласна, может быть, тебе это дать. Да только зачем всё это? Мне не нужны отношения на одну ночь, а ты же по-другому не умеешь. Подожди, пожалуйста, дай сказать.

Но я и не думал перебивать.

— Ты мне нравишься, сильно. В тебе есть что-то такое, что манит, притягивает. Но я не хочу — слышишь? — становиться той, которая раздвинет ноги при первом удобном случае, а на утро её выкинут не только из постели, но и из памяти.

Вот это поворот. Похоже, слухи о моём мировоззрении и образе жизни догнали её.

И я молчу, потому что мне нечего сказать. Она права, права во всём, да только, что мне делать с этой правдой — ума не приложу.

— Знаешь, этот день так прекрасен, что я не хочу его портить, но и врать самой себе не умею, понимаешь? Лучше я сейчас уеду, сама уеду, чем потом буду жалеть, что выставила себя полной дурой.

— Не выставишь. Откуда эти мысли?

И самое главное: что тебе уже успели наплести? Хотелось бы, конечно, знать масштаб катастрофы.

— Оттуда, Арчи, — произносит со вздохом и снова цепляется тонкими бледными пальцами за несчастный ремешок лежащей рядом сумки. Точно когда-нибудь разорвёт его. — Прости меня, я всё испортила, но по-другому не могу.

Внутри меня что-то съеживается и начинает болеть. Будто какой-то камушек впивается в жилы, рвёт кожу, проходя по венам. Сейчас, сидя здесь и выслушивая её странные, путаные речи, смысл которых мне нов, понимаю, какой я засранец. Потому что знать это самому — одно. Слышать каждый день от друзей и родителей — неприятно, но до лампочки, в самом деле. Но понимать, что тебя таковым считает девушка, которая так неожиданно понравилась — неприятно вдвойне. Неужели я настолько пропащий, что со мной или случайный секс или "иди на фиг"?

— Я так понимаю, что вечер подходит к концу? — От моего вопроса Кристина будто съёживается, становится меньше ростом.

— Наверное. — Её голос тих и немного печален, но я совсем не знаю, что с этим поделать. Я вообще уже ничего не понимаю. Одно желание: рвануть на всех парах в "Ржавую банку", выпить виски и забыться хоть на время. На душе муторно и гадко. — Я сама доеду, не беспокойся.

— Не нужно, — говорю, поднимаясь на ноги. — Я отвезу, мне не сложно. В конце концов, я тебя сюда завёз, поэтому до дома подвозить тоже мне.

— Хорошо, спасибо.

Не знаю, правда ли она мне благодарна или это дежурная вежливость, да и разбираться в этом не сильно интересно.

Нет, я снова вру. Сам себе вру. Мне интересно, но страшно. Боюсь, что только придумал себе ответную симпатию.

На обратном пути мы не говорим друг другу и десятка слов, однако я зачем-то в мельчайших подробностях запоминаю дорогу к её дому. Это происходит как-то машинально, хотя знаю точно, что у меня нет ни единого повода хоть раз ещё сюда приехать. Всё кончено, даже не успев начаться. Хочется винить весь мир, судьбу-злодейку, даже саму Кристину и её чёртовые принципы, — тоже мне недотрога нашлась — но на самом деле никто, кроме меня самого в этом не виноват. Только я, мои привычки, пороки и безумный образ жизни.

— Спасибо ещё раз. — Кристина слезает с мотоцикла, когда я торможу возле панельной многоэтажки в одном из спальных районов города.

В голове всплывает, что где-то здесь неподалёку есть отличный кабак, где наливают лучшую в городе текилу. Вроде бы я пил её, поднимая стопки с тела пышногрудой красотки. Твою мать, что я за человек такой? Но вообще-то весело было, чего уж?

— За что?

Кристина хлопает ресницами, по всей видимости, подбирая слова.

— А разве не за что? — спрашивает, удивлённо глядя на меня. — За этот прекрасный день — я же, словно в сказке побывала, красота необыкновенная. Ещё за то, что слушал меня — давно уже отвыкла, что меня просто согласны слушать. И пусть я несла малоинтересную чушь, ты не зевал и не морщился, а это уже немало.

— Прекращай, мне было действительно интересно, — улыбаюсь и, сложив руки на груди, наблюдаю, как Кристина наматывает прядь длинных волос на палец. — Ещё за что мне "спасибо"?

Вот сейчас, когда она стоит напротив, краснеет и ёжится, избегая моего взгляда, понимаю, что не хочу, чтобы всё закончилось вот так. Нет уж, я докажу ей, что не такой, как ей наплели. Просто потому, что ради Кристины готов попытаться измениться.

— Спасибо, что до дома довёз.

— Очередная глупость.

— В смысле?

— Ну, это вообще не стoит упоминать. Ещё варианты. Ведь не уеду, пока самого главного не скажешь.

Она непонимающе смотрит на меня, но потом огонёк догадки зажигается в глазах, и она говорит:

— Спасибо за то, что ты такой замечательный.

Я смеюсь, заводя мотор. И уже, почти сорвавшись с места, выкрикиваю:

— Ты даже представить себе не можешь, насколько я замечательный, милая Крис. Но скоро поймёшь.

И уезжаю, зная, что, когда скроюсь из вида, она поймёт, что я оставил на асфальте сумку с продуктами. Надеюсь, вечером, когда нальёт себе вина в стакан с нарисованной белкой, будет вспоминать меня.

И если она решила, что от меня так просто избавиться, то ей придётся поменять свои убеждения.

25. Кристина

Мотоцикл срывается с места, оставляя за собой столб пыли. Слежу за ним, пока не скрывается за поворотом. Мне так стыдно за то, что я наговорила. Так хочется отмотать время назад и просто никуда с Арчи не ехать, чтобы сейчас, стоя посреди залитого солнцем двора, не мучиться раскаянием.

Вдруг взгляд цепляется за стоящий на щербатом асфальте пакет — именно в нём Арчи приносил продукты на пикник. Зачем он мне их оставил? В чём смысл? Или ему стало так неприятно, что решил избавиться от малейшего напоминания обо мне, пусть даже это и колбаса с сыром? Не знаю.

Надо будет взять у Ирмы его телефон и отправить хотя бы сообщение с извинением за испорченный день. Всё-таки мне не нужно было говорить ему всего того, но сказанных слов не воротишь, и теперь даже в глаза не смогу ему смотреть, потому что такой идиотки он, наверное, в самых страшных снах не видел. И кто меня за язык вообще дёргал? Могла же просто сказать «нет», мол, не готова, и всё происходит слишком быстро. Нет, мне нужно было нести всю ту чушь про его образ жизни, словно я что-то в этом понимаю.

Как ему объяснить, что за меня говорил страх? Страх повторения прошлых ошибок и предательства? Никак не объяснишь, потому что всё это будет лишним и никому не нужным.

Смотрю на битком забитый пакет — мы же почти ничего не съели — и понимаю, что нужно выкинуть его в мусорный бак, чтобы ничего не напоминало о пережитом позоре. Ладно-ладно, позор — слишком громкое слово, но неловкая ситуация точно была.

— Кристина! — слышу знакомый голос, только сейчас в нём столько истерических ноток, что даже удивительно. Соня никогда не отличалась сдержанностью, но чтобы так вопить на весь двор? Что у неё на этот раз стряслось? — Это был он? Да?!

Она произносит всё это с придыханием, словно имя священного бога. Это даже забавно и ловлю себя на мысли, что улыбаюсь. Не трудно догадаться, кого она подразумевает под этим протяжным «он», да только мне сейчас меньше всего хочется обсуждать персону Арчи, тем более с Соней. Её восторги и пошлые намёки всё только портят и путают.

Подруга выбегает из подъезда. На ней лёгкий полупрозрачный сарафан, платиновые волосы с серебристыми бликами убраны в высокий хвост, а на лице макияж а-ля свежая майская роза. Думаю, если бы Арчи увидел её, то равнодушным не остался. Во всяком случае, Соня не для того по три часа проводит у зеркала, чтобы её красоту игнорировал противоположный пол.

— Кто «он»? — делаю вид, что вообще не понимаю, о чём она. Соня сверкает глазами и упирает руки в тонкую талию, перетянутую бежевым атласным пояском.

— Не придуривайся, подруга! — произносит с таким видом, словно видит меня впервые. — Вот скажи, Арчи привёз тебя домой, а ты его даже на чашку чая не пригласила. Так получается, да?

Не понимаю, чем она-то возмущена?! И какое ей до этого дело, скажите, пожалуйста.

— А зачем мне его приглашать? — дёргаю плечом, словно она сказала такую дикую глупость, от которой даже не смешно. — Привёз и спасибо ему, только чай я с посторонними мужчинами не пью.

Господи, откуда во мне всё это? Что я, словно девочка из пансиона? Аж самой противно.

— То есть на мотоцикле с ним кататься он тебе не посторонний, — прищуривается Соня, — а как чаем напоить человека, так сразу «мы два берега у одной реки»? Странная ты, подруга. Мне казалось, ты умнее.

В её голосе — недоумение и досада, а мне становится вдруг так весело, что не сдерживаюсь и начинаю смеяться, словно от этого зависит моя жизнь. Я знала, что моя соседка со знатной такой придурью, но чтобы до такой степени...

— Отстань, Софья, — говорю, между приступами смеха. — Пошли лучше вино пить будем.

— Пошли ко мне, — предлагает бойкая подруга. — Чего на твоей кухоньке ютиться?

— Не всем же в таких хоромах, как некоторые жить.

Соня фыркает и смеётся.

— Нужно мужика правильного искать, тогда и хоромы будут и тачки с соболями.

— А если мне это не нужно, что тогда? Может, мне и в пуховике тепло, а на трамвае быстро?

— Но мужик-то хороший ещё никому не мешал в этой жизни, согласись.

Я бы согласилась, конечно, если хоть что-то в хороших мужиках понимала. Да вообще в любых. Мой опыт ограничивается Никитой и нашими странными, до боли в подреберье ненормальными отношениями, поэтому меня вряд ли можно назвать специалистом в вопросах взаимоотношений с противоположным полом.

Пока размышляю о бренности своего женского бытия, мы уже подходим к Сониной квартире — большой и гулкой, в которой царит роскошь, пустота и одиночество.

— Твой снова в командировке? — спрашиваю от нечего делать, потому что и так знаю ответ на свой вопрос.

Сан Саныч всегда и постоянно пребывает в разъездах, что его благоверной только на руку — она всегда знает, как себя развлечь.

— Ну, а как иначе? — Соня пожимает плечами, проходя в большую гостиную, где на столике лежит пачка сигарет и початая бутылка коньяка. — Зато каждую неделю деньги присылает и даже звонит иногда, а большего мне и не нужно. Не хватало его унылую рожу видеть каждый день.

И то верно: Соня явно не для круглосуточных лобызаний с Сан Санычем замуж выходила. Она часто повторяет, что однажды, встретив мужа, совершила самое удачное вложение единственной своей ценности — красоты. Мужик получил красавицу, с которой может ходить, горделиво выпятив, покрытую густой растительностью, грудь, на всякого рода светские рауты. Ну, а Соня получила массу бонусов материального характера. И её всё устраивает. Во всяком случае, она научилась очень ловко изображать счастье. И только лишь разной степени наполненности бутылки со спиртным, выглядывающие из разных углов шикарной квартиры, рушат весь её театр на подступах к вешалке.

— Сейчас посмотрим, что там у тебя за винишко. — Соня принимается бойко разбирать пакет с провизией. Достав бутылку, смотрит на этикетку, присвистывает и восклицает: — Недурно!

— Хорошее вино? — Я совсем не разбираюсь в алкоголе, поэтому мне не понять, что там такого особенного она увидела на этикетке. — Мне показалось вкусным, хотя, какой из меня сомелье? Смех один.

— Отличное! И дорогущее...

Для Сони вопрос цены — главный показатель и наивесомейшее мерило качества.

— Арчи странный тип, конечно, но точно не жадный.

— Я заметила, — произносит, шурша пакетом, и извлекая на волю прочие продукты. — Чего он накупил столько всего? На неделю, что ли, хотел в бункере с тобой запереться?

— Мы на пикнике были. — Мне не хочется вдаваться в подробности, но, зная Соню с её приставучестью и буйной фантазией, решаю ничего не выдумывать. — Вот он и затарился.

— Точно мужик сбрендил, — говорит, когда все покупки разложены на столе. — Рассказывай, как всё прошло!

В голубых глазах подруги живой интерес и жгучая жажда подробностей.

— Нормально прошло. В общем-то, ничего особенного. Выпили немного, поговорили и разъехались.

— А как он целуется? — Соня ёрзает в кожаном кресле, переполненная любопытством. — Не врут девки? Потрясно, да?

Девки? Сколько их? И что именно должно было быть «потрясно»?

И разве я была не права, когда говорила ему всё это?

Я не имею права ревновать, злиться. Тем более после того, как сама же и послала Арчи. И пусть мне всё ещё стыдно за свои слова, но быть очередной девахой в его постели нет никакого желания. Хочу сохранить хоть какие-то остатки гордости.

Но, чёрт возьми, почему так больно?

— Какие ещё девки? — не выдерживаю. — О ком ты?

— Ой, Кристина, я тебя умоляю, — машет на меня рукой Соня, — ты же не маленькая девочка. Наверное, он уже полгорода через себя пропустил. Наверное, только ты, я да глухая тётя Маша из соседнего подъезда им до сих пор неокучены. Хотя после вашего пикника я уж не уверена, что мы не вдвоём с Марусей остались.

— Да не было у нас ничего!

Я не должна ничего доказывать, но мне не хочется, чтобы Соня выдумывала себе несуществующие подробности.

— Почему это? — таращит васильковые глаза Соня. — Никогда не поверю, что он не пытался. Не такой он человек.

И откуда она знает, какой он человек? И почему все про него всё знают?

— Он мне руку поцеловал, — говорю, сама не зная, зачем. — Но больше ничего не было. Я не захотела.

Сонины и без того огромные глаза увеличиваются до размера лемурьих.

— Он тебе не нравится, что ли? — интересуется, и в голосе сквозит неприкрытая жалость, словно я дурочка какая-то полоумная. — Да, понимаю, внешность у него специфическая, но он настоящий мужик, а такие не могут не нравиться. Ты видела его руки? В таких руках хочется от всего мира спрятаться.

Ну что за чушь из любовных романов? Что у этой женщины в голове?

— Так, всё, отстань! — прошу, пока разговор не принял совсем уж угрожающих моему психическому здоровью форм. — Это совсем неважно. Потому что вряд ли он захочет ещё раз меня видеть.

Вот кто меня за язык тянул, а? Почему я не могу молчать, когда это просто необходимо?

— Рассказывай, подруга, что ты там устроила! — Соня, приготовившись слушать, устраивается удобнее в кресле, берёт сигарету и, чиркнув зажигалкой, обращается в слух.

Делать нечего, рассказываю. Потому что сама не могу уяснить, что чувствую сейчас. Мне нужен кто-то, опытный в этих делах, чтобы посоветовать, вразумить. Никого ближе Сони у меня нет.

— Знаешь что, подруга? — говорит Софья, когда мой рассказ о неудачном пикнике окончен. — Ты самая настоящая идиотка. Это ж надо было мужику такую дичь нести: "я против отношений на одну ночь", — передразнивает меня. — Ну и жди свой трамвай!

— В каком это смысле?

— В самом прямом. — Соня явно возмущена моим поведением, да и я с ней солидарна, потому что только такая идиотка, как я могла так поступить.— Я вообще не понимаю, как ты могла до такого додуматься? Он же на тебя не набросился, в постель не тащил. Может быть, Арчи вообще спать с тобой не собирался!

— Ну, спасибо, подруга...

— Ты не поняла! — вскрикивает Соня, жестикулируя. — Я имела в виду, может быть, ты ему так понравилась, что он захотел бы от тебя большего.

Что-то не верится, что закостенелый бабник всё бросит и падёт к моим ногам.

— Думаешь, такое вообще возможно?

— Чтобы Арчи решил с кем-то завести серьёзные отношения? — Она задумывается на мгновение, потом пожимает плечами и продолжает: — Зная, какие ходят о нём слухи и, зная тех, кто был с ним, отвечу, что это маловероятно. Понимаю, что неприятно такое слышать, зато, правда. Но! — Соня поднимает вверх палец, тыча в потолок, украшенный лепниной. — Никто не знает, что у него в голове. Он же странный, ты заметила?

— Сложно было не заметить, — улыбаюсь, вспоминая, как он назначил мне встречу в хлебном магазине. — Но мне почему-то не верится, что я настолько уж прекрасна, что ради меня он согласен хоть немного измениться. Чёрная собака не побелеет.

— Тут ты права, конечно, только вот, говорят, он не всегда был таким.

— Кобелиной, в смысле?

— Не только. — Соня понижает голос до шёпота, будто нас кто-то может подслушать, наклоняется ко мне и шипит: — Говорят, у него была девушка, которую любил очень. Она погибла, и после этого Арчи очень изменился: не заводит отношения, с головой ушёл в работу, друзья, пьянки, драки. Вроде бы раньше он таким не был.

Вот же, засада. Тут уж точно без вариантов: бороться с призраком горячо любимой девушки у меня вряд ли хватит сил. Значит, всё-таки правильно поступила. Хоть и выглядела при этом странно, зато не вляпалась в ещё большие неприятности. Всё-таки моя дурь иногда оборачивается во благо.

— А всё-таки жаль, что ты с ним не поцеловалась, — произносит Соня, чуть растягивая слова и мечтательно закатывая глаза. — Такой шанс профукала.

— Не думаю, что я совершила, прям фатальную ошибку.

— Фатальную или нет, я не знаю, но хоть рассказала бы мне, как он целуется. Говорят, что потрясающе.

Вот бы и мучила тех, кто «говорит» — их вон целая толпа, по всей видимости.

— Да ты и без меня уже обо всём в курсе, в подробностях, наверное, даже, — смеюсь, глядя на Соню, которая болтает вино в высоком бокале. — Вряд ли я так бы тебя удивила.

— Согласна, подробностей я много знаю, — соглашается она, — но, когда дело касается Арчи, подробности лишними не будут.

— К сожалению, ничем не могу помочь.

— Вот и дурочка, — смеётся Соня. — Ладно, давай выпьем и поедим, а то от всех этих разговоров в горле пересохло, и аппетит проснулся волчий.

Я согласна, потому что этот, кажущийся бесконечным, день порядком вымотал меня. Мысли роятся в голове, и у меня одно желание: поскорее избавиться от неприятного осадка, который давит на сердце, словно я камни глотала.

Увижу ли его ещё хоть раз? Не обиделся ли он?

И что, чёрт подери, значила последняя фраза, которую услышала от него перед тем, как он газанул на полной скорости, поднимая пыль столбом?

«Ты даже представить себе не можешь, насколько я замечательный, милая Крис. Но скоро поймёшь».

26. Арчи

Возле «Ржавой банки» привычное оживление: парни разбираюсь мотоцикл, который буквально сегодня утром привезли на ремонт. Сразу знал, что с этим древним монстром — переделанным «Уралом» — придётся возиться сутками напролёт, но когда такое было, чтобы мои ребята что-то не смогли починить?

— Как дела? Справляетесь пока? Или помощь требуется? — спрашиваю, подойдя к парням.

Они орут друг на друга, матерятся, пытаясь раскрутить заржавевшие болты, скрепляющие корпус монстра. Приходится повторить свой вопрос, но уже громче, потому что никому до меня нет дела, настолько заняты выяснением вопроса, кто из них троих наиболее безрукий козёл.

— Нормально всё, — говорит Артём — самый опытный из троицы. — Разберёмся, в первый раз, что ли?

— Я в вас и не сомневался, если что-то нужно будет, зовите — я пока никуда уезжать не собираюсь.

— Земётано. — Юра, лучший в городе специалист по движкам, вытирает грязной тряпкой пот со лба и зло смотрит на своих коллег, которые ни в какую не хотят прислушиваться к его авторитетному мнению.

Оставляю парней наедине с чудо аппаратом и вхожу в мастерскую. Почти сразу натыкаюсь на Филина, который, нахмурив чёрные брови, копается в больших картонных коробках, вытаскивает на свет детали и складывает рядом. Попутно он сверяется с накладной.

— Заказ пришёл? — спрашиваю, подходя к нему, и заглядываю в короба. — Смотрю, всё, что заказывали, пришло.

— Да, слава яйцам, всё на месте.

— Не поминай яйца всуе.

Чуть дальше двое парней прикручивают гайки оси рулевой колонки чопера. Работа кипит, мастерская наполнена привычным шумом и от этого на душе становится так хорошо, как не бывает нигде в другом месте. 3

— Сейчас я тебе помогу, только переоденусь.

— Опоздал, — машет рукой Фил. — Я уже закончил.

Прохожу в кабинет и несколько минут стою, пытаясь собраться с мыслями. Стены в кабинете завешаны плакатами с репродукциями картин Дэвида Манна — настоящего гения, лучше других уловившего однажды дух свободы и байкерского движения. Подобными яркими «картинками» пестрят и стены самой «Ржавой банки» и, глядя на них, я всегда чувствую покой и удовлетворение. Когда-то их подарила мне Наташа, поэтому ценность их неизмерима.

— Как день прошёл? — Фил материализовался рядом, словно из воздуха. — Мы тебя не ждали так рано.

Понимаю, на что он намекает, только не могу подобрать слов, чтобы рассказать о сегодняшних приключениях. Надо срочно выпить, и тогда слова сами найдутся. Беру из холодильника бутылку пива и, присев на край стола, обдумываю, как лучше описать всё, что произошло.

— Арчи, только одна просьба: не напивайся сегодня.

— Это ещё почему?

— Потому что звонил клиент — очень выгодный, между прочим, — хочет отдать свой мотоцикл на реставрацию. Работы дофигища, но и платит соответствующе. Как тебе идея?

Он ещё спрашивает? Конечно же, я в восторге! И нет, не от возможности хорошо заработать, хотя и это важно. Но в большей степени от того, что скоро можно будет занять все мысли предстоящим ремонтом, а это поможет абстрагироваться от всего, что происходит вокруг.

— Когда едем?

— Нас в любое время ждут.

От нетерпения кончики пальцев начинают покалывать, а по венам струится чистый восторг. Нет ничего лучше, чем реставрация старых байков, когда из кучи никому не нужного металлолома с прогнившим напрочь движком в итоге получается настоящий красавец.

— Знал, что ты обрадуешься, — ухмыляется Фил, присаживается рядом на стол и бьёт меня кулаком в плечо. — Мне кажется, это именно то, что нам всем сейчас нужно.

— Не знаю, как насчёт всех, — пожимаю плечами, — потому что у ребят и без этого работы по горло, но мне это действительно необходимо.

Филин молча забирает у меня бутылку и делает глоток.

— И всё-таки, что-то случилось? — интересуется, возвращая мне пиво.

— Пошли, покурим?

Мы без лишних слов отправляемся через чёрный ход, скрытый в стене нашего кабинета, на улицу, где на поваленном бревне рассаживаемся и закуриваем. Филин не торопит меня и даёт шанс собраться с мыслями. Я благодарен, что он не спешит выведать всю поднаготную, но всё-таки мне необходимо выговориться, поэтому начинаю:

— Понимаешь, мне с самого начала она понравилась, хоть вроде и не в моём вкусе. Как только зашла тогда в павильон за своим пацаном — глаза перепуганные, бегают по сторонам, на лице румянец, волосы растрепал ветер — тогда и запала в душу. Это глупо, понимаю, но ничего не могу с этим поделать.

— Арчи, да ты чёртов романтик, — хохочет Фил.

— Отвали, — беззлобно огрызаюсь, и Филин замолкает. — Но сегодня я понял, что она нравится мне намного больше, чем мог себе представить до этого. Она хорошая, с ней легко и весело. И спокойно.

— Но в чём-то проблема, да?

— Да, — киваю и опустошаю бутылку двумя глотками. — Она меня послала, по сути.

— В каком это смысле?

— В самом прямом. Говорит, ей не нужны отношения на одну ночь, а ничего другого я ей всё равно предложить не смогу, поэтому лучше разойтись и не парить друг другу мозги.

— Умница какая. И осведомлена кем-то, ты смотри. Знает, что с тобой каши не сваришь — ненадёжный ты жених, Арчибальд.

— Не называй меня так, идиота кусок! — толкаю его в бок, от чего Филин морщится и потирает ушибленное место.

— Чего ты дерёшься? — смеётся. — Маме претензии предъявляй, я тут ни при чём.

Он прав, никто не виноват, что Ирма — большой книголюб и эстет. Арчибальд Кронин ей покоя не давал во время беременности, вот и назвала меня в его честь. Что я хочу от себя и других людей, о какой нормальности размышляю, если моя мать назвала единственного сына именем писателя? Но радует, что мама хотя бы не поэзией Рабиндраната Тагора увлекалась.

— Видно, мечтала изо всех сил, что из сына толк выйдет, а ты вон как с её мечтой расправился.

— Ладно, кончай трепаться, — говорю, снова закуривая. Фил тянет руку к моей пачке и вытаскивает и себе сигарету. Сигаретный стрелок высшего разряда. — Делать мне что? Дай совет опытного товарища.

— Чего это я вдруг опытный? — спрашивает, приподнимая в удивлении брови.

— Ну, с Птичкой твоей как-то же всё срослось, — напоминаю я.

— Ну, Птичка... как-то само собой получилось. Закрутилось, что сам не понял, как по уши завяз. А потом эта история с Киром и похищением. В общем, как-то всё через задний привод вышло, но в итоге имеем то, что имеем.

— Тоже маньяка найти, чтобы он Кристину украл?

— Не нужно повторяться, — усмехается Фил. — Просто постарайся вспомнить, что ты пока ещё мужчина, а не бык осеменитель, трахающий всё, что движется. Цветы там подари, в кино позови, в ресторан своди. Девушки любят, когда за ними ухаживают, не думаю, что Кристина так уж от других отличается. Поэтому дерзай, если она тебе действительно нравится. Нравится же?

— Нравится, конечно. Ты и сам её видел.

— Думаю, будь на моём месте Брэйн, то в этом вопросе вы бы сошлись лучше многих других.

При мысли о том, что татуировщику Кристина тоже приглянулась, становится не по себе. Не от того, что он мой друг и делить одну девушку не годится. А потому, что червяк ревности копошится внутри. Я не привык кого-то ревновать. Вернее, отвык.

— Ладно, я подумаю.

— Вот пока будешь думать, она уже внуков дождётся, знаю я тебя, — усмехается Фил. — Не тормози, брат.

Достаю телефон и несколько секунд смотрю на тёмный экран. Я решил уже, что буду дальше делать, хоть это решение и далось мне нелегко.

Снимаю блокировку с экрана, нажимаю пару кнопок и, дождавшись приветствия на том конце провода, говорю:

— Мама, привет. Я тороплюсь, поэтому не перебивай. — Нет, мама, я просто боюсь передумать, но тебе об этом знать не сто?ит. — Скинь мне, пожалуйста, номер Кристины в сообщении. Хорошо?

Конечно же, мама согласна.

Фил усиленно делает вид, что не слушает мой разговор, но когда раздаётся звук входящего сообщения, по его глазам замечаю, что он рад. Наверное, именно для этого нужны друзья: чтобы кто-то был счастлив за нас.

Заношу номер телефона в список контактов, несколько секунд размышляю над тем, как подписать Кристину. В итоге в моём телефоне появляется «Милая Крис». Мне нравится, как звучит её имя в любых вариантах, но это сокращение делает её немного ближе, роднее. Словно мы уже перешли ту невидимую грань, за которой всё возможно. Эта мысль, будто призрачный мираж немного согревает изнутри.

Фил смотрит на часы, потом достаёт из нагрудного кармана свой телефон и набирает какой-то номер.

— День добрый, — произносит, выбрасывая в урну недокуренную сигарету. — Да, это я. Готовы нас встретить?

В трубке что-то булькает, щёлкает, но по лицу друга вижу, что ответ утвердительный.

— Хорошо, тогда мы скоро будем. Адрес знаю. — И повесив трубку, обращается ко мне: — В путь?

Без долгих разговоров обходим «Ржавую банку» и подходим к постройке, вмещающей белый фургон, в котором мы перевозим крупногабаритный груз.

Филин садится за руль — каждый знает, что я терпеть не могу водить автомобиль — и мы медленно выезжаем с парковки. В салоне духота несусветная, и я открываю окно, чтобы впустить внутрь хоть немного воздуха. Вот за это ненавижу автомобили: внутри этого гроба чувствую себя, словно в клетке — запертым, отрезанным от всего мира. Несвободным.

— Тут недалеко совсем, главное в пробке не застрять, — произносит друг, накручивая правой рукой волну радиостанции, которая устроит обоих. Через пару мгновений салон наполняется тяжёлым роком, и я выкручиваю рычаг громкости на полную мощность.

When the world turns you away

A friend will not say no

There is strength that we all have

It's not the strength we show

And in your darkest hour

In your darkest nights

Whatever life will do

I am here for you*

Мы подпеваем солисту Manowar, словно от этого зависит вся наша жизнь. Слова, так точно передающие смысл нашей с Филином жизни, что кажется: это не может быть простым совпадением. Мы хоть и не кровные браться, готовые отдать не только почку за другого, но и жизнь, не раздумывая, но что-то очень близкое к этому.

— Приехали, кажется. — Филин тормозит автомобиль возле небольшого гаража,

— Хозяин! — кричу, стоя в дверях. — Мы за мотоциклом, ау!

— Заходите, чего топчетесь на пороге?

Мы входим, и неожиданно над головой зажигается свет. На секунду он ослепляет, но постепенно глаза привыкают. Оглядываюсь по сторонам и замечаю, какой здесь царит хаос. Но это для неискушённого зрителя, мне же кажется, что я попал в рай.

— Ничего себе, — восхищённо протягивает Фил, идущий следом, и присвистывает. Сколько тут всего...

— День добрый.

Обладатель довольно высокого голоса выходит на свет. Неказистый мужичок очень маленького роста — не больше полутора метров — крепенький, словно дубовый пенёк, с пушком светлых, почти прозрачных волос на голове. Он такой смешной, что приходится прикусить щёку изнутри, да побольнее, чтобы не заржать в голос, глядя на него. Слышу, как сзади Филин кряхтит, значит тоже тужится веселье загнать поглубже в недра организма.

— Добрый, — выдавливаю из себя и протягиваю руку.

Рукопожатие, во время которого его крошечная ладошка тонет в моей лапище, неожиданно оказывается крепким — внешность почти всегда бывает обманчива.

— Потрясающе, — на выдохе произносит Фил, толкает меня в плечо, чтобы привлечь внимание и указывает куда-то рукой. — Ты только посмотри на это!

— Нравится? — спрашивает хозяин гаража, и его круглые, какие-то даже детские голубые глаза светятся от гордости. — Сорок лет собирал коллекцию.

— Вы ещё спрашиваете! — восклицает Фил и подходит к стене, у которой стройным рядом выстроились старые мотоциклы. — Это же такие раритеты...

— Хоть кто-то оценил по достоинству, — улыбается мужичок, обнажая ряд мелких желтоватых зубов, — а то мои домашние всё "рухлядью" да "хламом" величают.

— Всем бы такой хлам, — говорю, рассматривая всё это великолепие, которое окружает нас.

Чего здесь только нет! И чоперы, и харлеи, пара Яв и Уралов в неплохом состоянии. Не знаю, кто этот мужик, но он в шаге от того, чтобы стать моим кумиром.

— А вот, кстати, мой мальчик. Пришло время привести его в чувства, а то мне немного осталось, хочется напоследок накататься всласть.

Что-то очень уж горькое есть в этом его «мне немного осталось», но делаю вид, что ничего не замечаю — вряд ли он хочет получить от нас сочувствие. Подхожу туда, куда указывает заказчик, и вижу чопер, которому, на самом деле цены нет, настолько он прекрасен. Да, ржавый, да не на ходу, да убитый в хлам, но это чопер, мать их! Чувствую привычный зуд где-то глубоко внутри: именно ради таких моментов я однажды решил стать механиком.

— Возьмётесь? — спрашивает мужик. — Или даже вам его не одолеть? Мне рассказывали, что вы лучшие в своём деле, и если уж в «Ржавой банке» не помогут привести его в чувства, то останется только на металлолом сдать.

— Мы, конечно, не боги, — произносит Фил, дотрагиваясь до проржавевшего корпуса, на котором рыжими шершавыми отпечатками проступило само время, — но мы сделаем всё, что от нас зависит.

— Вот именно это я и хотел услышать, — улыбается коротышка. — Меня, кстати, Игорь зовут.

— Я Арчи, а это — Фил, — говорю, а самому не терпится погрузить это чудо в грузовик и помчать обратно в «Банку».

— О цене не беспокойтесь, — произносит и достаёт из кармана джинсовой жилетки потёртый смартфон. — Говорите номер карточки, я вам аванс переведу.

Мы переглядываемся, и я диктую номер карточки. Вскоре раздаётся сигнал о зачислении денежных средств. Смотрю на экран и не верю своим глазам.

— Это точно аванс? — Фил, заглядывая мне через плечо, удивлённо охает. — Или уже вся сумма?

— Аванс-аванс, — смеётся Игорь. — Мне важно, чтобы для работы всего было достаточно, а без денег, к сожалению, нынче тяжело. Поэтому работайте и ни в чём себе не отказывайте. Сколько вам времени потребуется, чтобы привести его в порядок?

— Месяц, да? — спрашивает у меня Фил.

— Может быть, даже чуть меньше, но ориентируйтесь на это время.

Игорь кивает, что-то будто подсчитывая в уме.

— Хорошо, устраивает.

— Тогда ждём вас завтра в «Ржавой банке», обсудим детали будущего дизайна, выбор комплектующих и прочие важные моменты. Хорошо?

— Да, к обеду буду.

Мы кое-как, втроём затаскиваем чопер в кабину грузовика и, попрощавшись, отбываем обратно.

— Хороший мужик, — произносит Фил, когда мы едем обратно. — Есть в нём что-то такое...

— Согласен.

Дальше едем в тишине и даже музыку не включаем. Из головы не выходит его фраза. Смерть вокруг, сто?ит только оглянуться, но как же важно в конце пути сделать наконец то, о чём так долго мечтал. Тогда, наверное, и умирать не так страшно. 2

В жизни не бывает случайностей и каждая встреча для чего-то да нужна. Разговор с Игорем натолкнул меня на мысль, что именно сегодня, не откладывая на потом, я позвоню Кристине.

Потому что этого «потом» может и не быть.

*Когда мир от тебя отворачивается,

Друг не скажет нет

У нас всех есть сила,

Но эта не та сила, которую мы показываем

И в твой тёмный час,

Темными ночами

Как бы жизнь не поступила,

Я буду рядом.

Manowar "Blood Brothers"

27. Кристина

Незаметно наступил вечер, за окном окончательно стемнело, а мы с Женечкой только закончили читать о приключениях пингвина Томино. Отважный птенец — любимый литературный герой сына, поэтому книжку затёрли бесконечными чтениями почти до дыр. И хоть эта история у меня уже в печени сидит, читаю снова и снова.

— Завтра закончим, а сейчас спи! — говорю строго, откладывая ненавистный ярко-красный томик в сторону.

— Ну, мамочка, Томино же с китом должен встлетиться, — канючит сын. — Там же самое интелесное начинается!

— Вот и оставим на завтра самое интересное, а сейчас закрывай глаза и спи.

Я непреклонна, потому что так он никогда не уснёт. Ничего, пообижается и перестанет, зато выспится.

— Злая мамочка, — бурчит Женя, ворочаясь в темноте. — Очень злая.

— Вредный сын, — парирую, выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь. Так тебе, фанат пингвинов! Будешь знать, как мать мучить.

Из-за закрытой двери доносятся разнообразные звуки: приглушённый голос, беспокойное копошение, вздохи и даже негромкие всхлипы, но я знаю, что этот спектакль сугубо для одного зрителя — меня. Стоит отойти, ему надоест жаловаться на жизнь и захрапит, словно вахтовик.

Неожиданно из кухни доносится звук входящего вызова, хотя я-то никаких звонков не жду. Может быть, Ирма что-то хочет сообщить или Соня решила заглянуть на огонёк, не найдя на вечер компании лучше, чем унылая соседка в моём лице? Пока иду к телефону старательно отгоняю от себя мысли, что этот звонок может быть от того, кого совсем не хочу слышать. Что если Никита решил на этот раз самолично позвонить? Что тогда делать? Надо срочно сменить номер. Даже если потребуется, то и телефон в реку выбросить — ничего, переживу, зато не буду рисковать и трястись от страха. И без мобильного прожить можно, но безопасность и душевный комфорт дороже, если уж решила никуда не уезжать.

Точно, завтра этим вопросом и займусь.

Незнакомый номер, высветившийся на экране, подтверждает догадку: этот звонок — эхо прошлого. Не хочу брать трубку, но в последний момент, когда дрожащий палец практически опустился на кнопку завершения вызова, нажимаю на "Ответ". Всё-таки у меня и правда, не всё в порядке с головой.

Подношу телефон к уху, но молчу и жду, когда звонящий проявит себя.

— Кристина? — Смутно знакомый голос на том конце провода рождает в голове сонм совершенно идиотских мыслей. Хочется бросить телефон на пол и топтаться по нему, кроша хрупкий корпус в пыль, потом покидать в сумку вещи, взять выплаченный аванс, часть которого ещё не успела потратить, подхватить Женю на руки, как это бывало уже ни единожды и бежать, бежать... — Ты меня слышишь? Со связью, что ли, проблема?!

Подождите. Арчи? Нет, не может быть, ерунда какая-то. Тем временем из трубки доносится:

— Филин, не вздумай музыку включать! Я по телефону разговариваю!

Точно, Арчи. Ничего себе... Не ожидала, что он решит мне позвонить.

— Арчи? Это ты? — Смотрю на круглые настенные часы в простеньком пластмассовом корпусе. Тонкие стрелки показывают десять часов вечера, и я ума не приложу, что ему могло понадобиться в такое время. И откуда, чёрт возьми, он знает мой номер? А, ну да. Ирма. — Что-то случилось?

— А что, тебе звонят только, если что-то случается? Так просто запрещено? — Низкий немного уставший голос в трубке странным образом успокаивает. — Кстати, я не слишком поздно звоню?

— Не поздно, — произношу, присаживаясь на стул. — Во всех смыслах.

Так хочется сказать ему сейчас, что сожалею об испорченном по моей вине пикнику, что беру свои слова обратно и не считаю Арчи тем, кто не способен на большее, чем просто одноразовый секс. Но я молчу, потому что знаю: чудес не бывает. Люди не меняются, и уж ради меня ломать привычный уклад жизни, точно никто не будет. Может быть, я действительно нравлюсь ему, но вряд ли он согласится стать для меня чем-то большим, чем случайный любовник. Но и переступить через свои принципы не смогу — так уж устроена.

— Приятно слышать, — после длительной паузы говорит Арчи, а я чувствую, как немного теплеет его голос. — Чем занимаешься?

— Сына спать уложила, сейчас хотела кофе выпить.

— Одна?

Неужели он думает, что у меня кто-то есть? Ничего не могу с собой поделать, но мысль, что Арчи может испытывать ревность к гипотетическому мужчине, согревает.

— Люблю, знаешь ли, провести в одиночестве вечер и выпить чашечку кофе, пока никто не мешает.

— Может быть, ты поступишься принципами и разок позволишь, чтобы тебе помешали? — интересуется, а его вопрос немного сбивает с толку. Что он имеет в виду? Хочет приехать или как?

— Ну, этот принцип не то, чтобы железобетонный, — мямлю, ожидая, что же он дальше придумает.

— Значит, есть надежда, что готова пожертвовать своим одиночеством ради того, чтобы выпить чашечку кофе со мной?

— Сейчас, что ли?

Вот что он конкретно имеет в виду? И как на всё это реагировать?

— А почему бы и нет? — смеётся, а на заднем фоне слышатся какие-то посторонние шумы. — Чем я плохой кандидат?

— Нормальный, — соглашаюсь, а в голове сотня мыслей о том, каким образом он рассчитывает это сделать.

В дом я его не пущу — Жене не сто?ит видеть на нашей кухне какого-то постороннего мужика, не нужно это ребёнку. Спящего сына тоже одного не брошу, мало ли. Но мне интересно, что предложит Арчи.

— Насколько я понимаю, ребёнка тебе оставить не с кем, — предполагает Арчи и попадает в яблочко.

— Правильно понимаешь.

— У тебя есть Скайп?

— Есть.

— Скинь мне свой логин, а я пока тоже налью себе чашку чего-нибудь и позвоню, хорошо?

Я соглашаюсь, и, попрощавшись, Арчи отключается.

Несколько бесконечных секунд сижу, уставившись в монитор. Пальцы холодные и дрожат, и я сжимаю кулаки, чтобы успокоиться.

Всё-таки это самый необычный мужчина из всех, кого доводилось видеть. Чего угодно от него ожидала — того, что будет напрашиваться в дом или наоборот меня заставит куда-то ехать, но он понял, что я не могу и не имею права отлучаться ночами из дома, ведь тогда Женя останется совсем один. А вдруг он проснётся и, не найдя меня, испугается? Спокойствие сына мне дороже всяких мужиков, даже таких потрясающих. И Арчи это понял, чёрт возьми.

Ещё немного и я точно влюблюсь в него настолько, что не смогу оставить, жить без него не смогу. Нужно бежать, пока не поздно — пока не стало больно, пока потеря и разрушенные иллюзии не разорвали изнутри пополам.

Когда-то давно мне весьма популярно объяснили, что нельзя никому доверять — наивность всегда оборачивается против тебя же. Но как же хочется хоть немного побыть счастливой.

Только успела отправить свой логин в скайпе и включить старенький ноут, который угрожающе рычит и фыркает, как звук входящего звонка раздаётся в тишине квартиры. Дрожащими руками нажимаю на значок видеокамеры, и через секунду на экране всплывает улыбающееся лицо Арчи. В руках его большая чашка, из которой стремится на волю лёгкий пар.

— Привет, — произносит, глядя на меня в упор, а мне кажется, что в саму душу. Наверное, я покраснела, потому что улыбка Арчи становится ещё шире. — Как дела?

— Хорошо. — Чтобы скрыть волнение, беру в руки кружку и как можно крепче сжимаю её. — А у тебя?

— Сегодня был самый странный, но и замечательный день за долгие годы, поэтому я более чем в порядке.

И он действительно словно светится от счастья изнутри. Мне интересно, что же такого прекрасного с ним сегодня произошло.

— Ты выиграл в лотерею?

— Можно и так сказать, — хохочет Арчи иделает большой глоток из чашки. — Я очень хочу показать тебе то, что можно в полной мере назвать выигрышем в лотерею. Вернее, его частью.

— И что же это?

— Нет, словами здесь не объяснишь, здесь видеть нужно. — Арчи прищуривается, словно обдумывает что-то. — У тебя, когда выходной?

— Через три дня, в пятницу.

— Отлично, — говорит после непродолжительной паузы, которая кажется мне вечностью. — Говорю сразу: возражения я не принимаю, даже не пытайся — не выйдет. Приглашаю тебя в пятницу в «Ржавую банку». Ещё раз повторяю: даже не пытайся придумывать никаких отговорок.

Настойчивый, однако.

— А как же свобода выбора?

— Честно? Чхал я на свободу выбора, особенно, если дело касается тебя.

Вот это поворот. Неужели он совсем не держит на меня зла за мои слова?

— Нет, послушай... не понимаю... То есть ты хочешь, чтобы я пришла в твой гараж? Но зачем? Я же помешаю там.

— Не выдумывай, — хмурится, Арчи. — Если бы я считал, что ты можешь быть там лишней, не приглашал. Поверь, «Ржавая банка» — больше, чем просто мастерская. Это место, где находят приют все, кому бывает плохо, одиноко или грустно. В мастерской особая атмосфера — говорю тебе как человек, который знает в ней каждый винтик и болтик. Поэтому даже не думай соскочить — ты просто обязана там побывать.

— Уверен?

— Слушай меня, Крис, — вздыхает Арчи. — Ты правильно сказала: мы уже не дети. Я не маленький мальчик и отвечаю за свои слова. И если приглашаю, то знаю, что говорю. Уяснила?

— Да.

А что ещё остаётся делать? Только соглашаться.

— Вот и чудесно, — улыбается, но в следующий момент становится серьёзным. — И вообще, мне кажется, что ты слишком много думаешь. Попробуй отпустить себя на свободу. Это не так сложно, как может показаться на первый взгляд.

— Я попробую.

— Знаешь, Кристина, у нас намного больше общего, чем кажется на первый взгляд. Наверное, мы не зря встретились однажды. Мы нужны друг другу, хоть ты и не понимаешь этого. Поэтому, можешь думать, что хочешь, говорить, что вздумаешь и сопротивляться всячески, но я от тебя не отстану. Вот что хочешь со мной делай, но не отстану.

Чувствую, как помимо воли улыбка сама расплывается на лице. Ничего не могу с собой поделать — его слова греют душу, делают меня сильнее

С ним я хочу стать другой.

Он — единственный, кто может показать, что такое настоящая свобода.

И я не упущу этот шанс.

* * *

До двух часов ночи мы разговаривали по Скайпу, и мне дважды приходилось подключать зарядное устройство.

Мы говорили обо всём на свете, смеясь, и перебивая друг друга. Никогда ещё ни с кем не чувствовала себя так легко, никогда не было настолько интересно и весело. Какой-то из шуток Арчи я смеялась так громко, что разбудила сына. После этого старалась реагировать на его юмор чуть тише, но порой всё-таки срывалась.

Арчи хотел знать обо мне всё, и я бы с удовольствием ему открылась, во всём призналась, сняла с себя невыносимый груз вины и ответственности, но разве возможно подобрать слова, чтобы не отпугнуть? Да и зачем ему знать о том, что было со мной раньше? Он же не мент и не психолог, поэтому молчала. Пусть лучше и дальше думает, что отец моего сына — просто парень, с которым любовь была, но не срослось, чем узнает о Никите. Нужно решать проблемы по мере поступления.

Тем более что в наших с Арчи отношениях далеко не всё ясно. Что он от меня хочет? Просто переспать? Или чего-то большего? И если вокруг него столько согласных на всё девушек, зачем возиться со мной?

Арчи прав: я слишком много думаю — самой от себя противно. Вечно мнусь, размышляю, ужасы всякие воображаю, жду подвоха от всех и каждого. Нужно завязывать, а то так скоро с ума сойду, изображая жертву.

Я не жертва, а заложница своей паранойи.

Всё, с завтрашнего дня обещаю, нет, клянусь самой себе не заморачиваться и не гадить самой себе и, главное, другим в мозг. Жить так, словно прошлого не существует и никакой Никита не вышел на свободу раньше срока, мечтая меня на ремни порезать.

Никита...

Мысли о нём назойливы, приставучи, что та муха. Каждый день, каждую чёртовую минуту всплывают на поверхность. Хочется удариться сильнее головой, чтобы потерять память и никогда не вспоминать о том, что меня связывает с этим человеком. Но только в песнях невозможное — возможно, в жизни, во всяком случае, в моей, чудес не бывает. Придётся как-то выпутываться из этой ситуации, только знать бы ещё как.

До выходных остался всего один вечер, и я сижу, словно загипнотизированная и пялюсь в экран ноутбука в надежде, что Арчи снова мне позвонит. Такое времяпрепровождение стало почти привычным, хотя толку от этого никакого. Надо чем-то заняться, отвлечься, чтобы не ждать звонка, словно школьница, но ничего не могу с собой поделать — не могу не ждать. А ведь Арчи мне совсем ничего не обещал, но я всё равно увязла в ожидании, как муха в янтаре. Иногда порываюсь схватить трубку и набрать его номер, но каждый раз останавливаю себя. Что я ему скажу? Просто узнаю, как дела? Спрошу, почему его нет в Сети? Но почему я решила, что у него есть время зависать в Интернете и болтать со случайной знакомой ночами напролёт? Он мне ничего не должен, как и я не должна тратить свои вечера на гипноз плоского экрана, замирая в глупой надежде.

Дура, дура, какая же я дура! Идиотки кусок, не иначе. Захлопываю с силой крышку ноута, кладу сверху телефон экраном вниз, чтобы не заглядывать в него каждые десять секунд и открываю холодильник. На свободу из морозного плена попадают сардельки, кетчуп, майонез, сыр и что-то ещё, что просто попало под руку — когда я нервничаю, аппетит просыпается зверский. Смотрю на внушительную горку продуктов, что высится на столешнице и понимаю, что ничем хорошим для моей фигуры такой гастрономический припадок не обернётся, но плевать: я обещала самой себе, что отныне буду проще ко многому относиться, значит, так тому и быть. Да и для чего мне беречь фигуру?

Достаю из хлебницы булку, надрезаю в длину и складываю в образовавшийся проём продукты. Ход доги на ночь, наверное, не самая удачная мысль, но когда такое было, чтобы в моей голове рождались верные решения?

Вибрация телефона отвлекает от продуктовой оргии. Бросаю монструозный хот дог на тумбу возле холодильника и подбегаю к столу. Когда вижу имя, которое высветилось на экране, сердце сладко замирает. Арчи...

— Привет, Крис. — Голос, в который без вопросов можно влюбиться сладкой патокой растекается по моим венам. — Не спишь?

— Нет, — говорю, прожевав. — Ем.

Арчи смеётся, а я жду, когда закончится его приступ внезапного веселья.

— Правильное решение, — наконец произносит. — Я, собственно, почему звоню. Всё в силе?

— Ты об экскурсии в «Ржавую банку»?

— Ну, с экскурсией ты, конечно, погорячилась, — снова смеётся. Интересно, он всегда такой смешливый? — Просто дружеский визит.

— Если сам не передумал, то да, всё в силе.

— С чего это вдруг мне менять решения? — удивляется, словно я только что сказала самую большую глупость, которую ему доводилось слышать в жизни. — Я заеду за тобой после обеда, примерно в час. Устроит? Только, пожалуйста, не наедайся перед поездкой, у меня на тебя есть кое-какие планы.

— Кормить будешь?

Похоже, Арчи решил, что не только к мужскому сердцу путь лежит через желудок. Или я настолько тощая в его глазах, что он взял на себя обязательство откормить меня?

— А почему бы и нет? — Что-то на заднем плане падает, Арчи чертыхается, отводит, по всей видимости, трубку на достаточно безопасное расстояние, и я слышу его крик. На кого он там орёт? До меня доносятся весьма сочные выражения, от которых, вполне возможно, приличная барышня упала бы в обморок. — Извини, работа кипит днём и ночью, парни на пределе, поэтому приходится прибегать к словесным пинкам.

— Ничего страшного, — спешу успокоить. — Я и не такое слышала.

— Это кто в твоём окружении был ещё большим матершинником, чем я? — смеётся, а я слышу, как он выстукивает по столу какой-то мотив. — Мне говорили, что на чемпионате по мату в вольном стиле мне гарантировано место на вершине пьедестала.

— Спешу тебя разочаровать: перед некоторыми ты просто безусый юнец, так что не спеши верить грубой лести.

— Хорошо, не буду, — соглашается, а через секунду спрашивает: — А чему веришь ты?

Неожиданность вопроса — такого серьёзного, сложного — заставляет на мгновение потерять дар речи. Понял уже, какие проблемы у меня с доверием, да только что ему ответить?

— Почти что ничему, — говорю неожиданно даже для самой себя. — После некоторых событий в моей жизни доверие — не самое сильное качество.

— Значит, нужно что-то с этим делать. — Чувствую, что он улыбается. Мне так хочется его увидеть и понять, что именно сейчас отражается на его лице — таком мужественном и красивом при всей кажущейся неидеальности.

— И какие ты способы знаешь?

— Ни одного не знаю, — признаётся, смеясь. — Но я попробую действовать по наитию. Не знаю, что из этого получится, но мне почему-то до дрожи в коленях хочется, чтобы человеком, которому ты сможешь поверить стал именно я. Возможно, мы оба об этом пожалеем — не скрою, я ещё тот идиот, но попытаться сто?ит.

— Как самокритично.

— Зато честно, — произносит даже слишком серьёзным тоном. — Ты сейчас не дома?

— С чего ты это взял? Да и где мне быть, если ребёнок спит?

— Включишь Скайп?

— Зачем? — я ломаюсь, конечно, но на самом деле готова прыгать от радости до потолка. Значит, он тоже хочет меня увидеть?

— Включи, Крис, — говорит, и в голос его возвращается тепло, способное растопить мою душу. — Будешь есть, а я буду тебя развлекать всякой чушью и разными байками.

— Ты извращенец? — смеюсь, представив, как буду пожирать свой гигантский хот дог на его глазах. Нет уж, не дождётся. — Любишь за трапезничающими подглядывать?

— Делать мне нечего, за ними подглядывать. А вот на тебя мне посмотреть хочется. Потому что соскучился.

— Ой, ли?

— Хоть «ой», хоть другой междометие, но это правда: я соскучился. И знаешь, что самое интересное? — Что-то есть ещё интереснее? У меня и так сейчас инфаркт будет. — Ещё месяц назад не поверил бы, что могу по кому-то скучать, но жизнь — слишком причудливая штука. Поэтому не трепи мои нервы и включай Скайп, пока мой кофе не остыл и твоя еда окончательно не заветрелась.

И я включаю, потому что не могу сопротивляться. Он скучает по мне! И пусть, возможно, он врёт, но мне так сильно хочется верить, я так устала прятаться и скрываться от всего мира и от чувств. Моя жизнь изменилась окончательно и бесповоротно тем летним днём, когда Женечка потащил меня на байк-шоу. И пусть это всё похоже на большую авантюру, в которой могу прогореть по-крупному, но впервые за долгие годы мне не страшно рискнуть. А Никита пусть горит синим пламенем — сейчас, когда Арчи появился в моей жизни, я сама себе кажусь сильной, смелой и отчаянной. Только ради этого я должна рискнуть и отпустить себя на волю.

Ради себя же самой и ради сына, которого привела в этот мир и несу ответственность. Ребёнок не виноват, что у него такой папаша, но страдать он не должен. Никогда и ни за что. И я горло выгрызу любому, кто захочет причинить моему мальчику вред.

28. Арчи

С шести утра не могу найти себе места. Странно, никогда я не замечал за собой такой нервозности как сегодня. Кристина странно на меня влияет — напоминаю себе бешеного хорька, который мечется из угла в угол. Хорошо, что я лысый, а то бы и волосы дыбом стояли.

Мы договорились встретиться в десять утра возле её дома, но уже в восемь я готов ехать, хоть один чёрт знает, зачем так рано.

— Может, Птичку позвать? — спрашивает Фил, следящий за моими тщетными попытками успокоиться. — Девочки же любят болтать. Подружатся, кости начнут нам перетирать. Будет весело, зато твоя Кристина не будет скучать.

— Не надо, не хочу, чтобы Крис решила, что ей смотрины устроили. Здесь и так всегда столпотворение.

Меряю комнату шагами, накручивая на палец цепочку от ключей. Кровь шумит в ушах, а в районе солнечного сплетения образовался липкий комок, мешающий дышать спокойно. Мне кажется, даже спина вспотела, хотя, наверное, больше из-за жары, чем из-за волнения.

— Не боишься, что сбежит?

— Ну, Птичка же твоя не сбежала, — говорю, а Фил смеётся, наверное, вспомнив, как впервые привёл в "Ржавую банку" свою девушку. — Поэтому и Крис никуда не денется.

— Самоуверенно, — хмыкает Филин и принимается крутить в руках зажигалку. — Ты же знаешь, что я рад за тебя?

— Я ж не Ванга, мысли читать не умею. И чему это ты радуешься?

— Ты ожил, Арчи, — произносит и кидает мне зажигалку. Ловлю её на лету, а Филин смеётся. — Не думал, что когда-нибудь снова тебя таким увижу.

Делаю вид, что до меня не доходит смысл его слов, кладу зажигалку машинально в карман и достаю сигареты. Надо покурить, а то изнутри от напряжения разорвёт. Знаю, что должен держать себя в руках, но только от одного вида Кристины внутри всё вздымается, словно во мне не кровь струится по венам, а бушует море. Да, признаться честно, снаружи кое-что тоже вздымается.

— Пойду на воздух выйду, — бурчу себе под нос, а Филин хмыкает.

— Иди, проветрись, Ромео.

— Пошёл к чёрту, придурок.

В последние дни воздух особенно раскалён, или это меня лихорадит? До слуха доносится ругань парней, снова спорящих о методах ремонта. Главное, чтобы не поубивали друг друга, а всё остальное — ерунда. Знаю, что при Кристине они, конечно, постараются вести себя приличнее, но иногда им проще рот зашить, чем заставить разговаривать без мата. Радует только, что Крис не похожа на ромашку полевую в кружевном переднике, значит, не должна сбежать, заслышав многообразие гаражного лексикона.

— Арчи, чертяка лысый, — слышу голос Роджера. — Что ты тут прячешься?

— Делать мне нечего, — пожимаю плечами, делая очередную затяжку. — Просто курю.

— Нервничаешь, что ли? — спрашивает, садясь рядом. Его рыжая борода блестит на солнце, как костёр зимней ночью. — Какой-то ты сам не свой.

— С чего мне нервничать? — говорю, усиленно изображая полное безразличие. — Просто рано проснулся, от того и вид такой.

— Не вешай мне лапшу на уши. Все знают, что ты всегда мало спишь.

— Отстань от меня, хорошо? Просто я пригласил сегодня в «Банку» Кристину, а теперь совсем не уверен, что это была хорошая идея.

— Почему?

— Потому что, наверное, девушек нужно в рестораны звать, в парки гулять водить, а не вот это вот всё.

— Согласен, «Ржавая банка» — не самое романтическое на свете место, но с другой стороны это твой второй дом, если не первый. И коль ты ей нравишься, то и мастерская будет по нраву. А будет кривиться и морщиться, то и не нужна она тебе такая нежная.

— Думаешь? — Мне так хочется ему верить.

— Уверен, — кивает Роджер. — Поэтому прекращай канифолить себе мозг и расслабься.

— Уговорил.

Выбрасываю окурок в урну и смотрю на часы. Уже девять, значит можно выдвигаться. Покатаюсь, приведу мысли в порядок, освежу голову. Скорость — лекарство от всех бед и лучшее успокоительное.

— Ладно, я поехал, — говорю и протягиваю для рукопожатия руку. — Роджер, только одна просьба: если будешь руку Кристине пожимать, постарайся не сломать девушке все кости.

— За кого ты меня принимаешь? — Роджер кажется оскорблённым до глубины души. — Таким девушкам, как Кристина руки целуют, а не пожимают.

— Тогда тем более не увлекайся, — смеюсь, представив, как этот рыжий бугай будет склоняться в поцелуе над её рукой. — А то единственный глаз на седалище натяну.

— Нет уж, глаз мне ещё пригодится, поэтому обещаю держать себя в руках. А вот у Брэйна оба зрячие, поэтому может одним и пожертвовать ради такого случая.

— Он тоже здесь?

— Да, в мастерской сидит, гайки перебирает.

— Так ты его предупреди, хорошо? Не думаю, что нам с ним нужны проблемы.

— Арчи, он хоть ещё тот бабник, но если Кристина с тобой, то он никогда не будет её домогаться или вообще как-то показывать, что она ему понравилась. Ты же знаешь Брэйна — он у нас с принципами парнишка.

— Всё равно на всякий случай предупреди принципиального, чтобы чего не вышло.

— Хорошо, брат, — улыбается Роджер. — Лёгкого ветра. И не лихач. Думаю, ты Кристине живой нужен.

— Собственно, как и она — мне, поэтому буду ехать, словно примерный пионер на трёхколёсном велосипеде.

И ухожу. Мне надоели разговоры, нравоучения, напутственные пожелания и добрые советы заботливых друзей. Хочу уехать отсюда, пока не взорвался и не послал их всех ко всем чертям с их тревогами и волнениями за мою судьбу. Достали.

И ведь умом понимаю, что они мне желают только добра, но всё равно бешусь, как запертый в клетке волк.

Мотор привычно урчит, стоит только повернуть ключ зажигания. Звук, подобен музыке — божественно. Я люблю свой мотоцикл, и он отвечает мне взаимностью. Хоть какие-то отношения в моей жизни просты и понятны.

До встречи остаётся чуть больше получаса, и я нарезаю круги по дорогам города, потому что до одури боюсь выглядеть смешным и глупым, приехав заранее к её дому.

На спидометре сто двадцать, я, лавируя меж крадущихся в пробке машин, наслаждаюсь яростным звуком клаксонов, когда очередной любитель жестяного гроба на колёсиках возмущён моей наглости. Показываю ему средний палец, от чего мужик с густыми бровями багровеет. Мог бы догнать, убил бы, только ему вряд ли выпадет шанс до меня добраться.

На часах без десяти десять, и я не выдерживаю и мчусь к её дому. Во дворе тихо и спокойно: ни тебе мамаш с колясками, ни любознательных пенсионеров с длинными любопытными носами. Уже хорошо. Останавливаюсь, слезаю с мотоцикла, отхожу чуть в сторону и закуриваю. Глазами пытаюсь найти её окна, но я знать не знаю, на каком именно этаже она живёт. Даже номер подъезда тогда не выяснил. Часы тикают, сигарета тлеет, а её всё нет и нет. Неприятное подозрение, что она не выйдет, копошится внутри. Вдруг она передумала? Неужели испугалась моей настойчивости? Но разве с ней можно по-другому? Такую девушку нужно брать в охапку и тащить за собой, а иначе сбежит и поминай, как звали. Пусть даже не надеется: так просто от меня не отделается. Она нравится мне, она мне интересна, поэтому не отпущу, даже если будет пылающим факелом отгонять, как беса.

Пока рассматривал её дом, выглядывая стройную фигуру и волосы цвета льна в каком-нибудь оконном проёме, замечаю краем глаза какое-то движение. И ещё чувство, что за мной кто-то наблюдает, скребётся под кожей. Резко поворачиваю голову в попытке поймать на горячем и замечаю высокого мужика, который стоит вдалеке и буравит меня глазами. Кто это и что ему нужно? Наблюдатель чуть заметно растягивает губы в ленивой усмешке и салютует мне, прежде чем скрыться за углом. Что это за белобрысый чёрт? Он явно наблюдал за мной, только что ему нужно-то?

А ещё его лицо кажется знакомым. Нет, мы не виделись раньше — это точно. Такого хлыща я бы запомнил сто процентов. Просто его лицо мне смутно кого-то напоминает, но не могу уловить ускользающую догадку.

Может быть, я схожу с ума, и мне просто-напросто мерещится всякая хрень? Вполне возможно, конечно, да только нет — мужик мне не привиделся, точно знаю.

— Привет. — Это Кристина подошла бесшумно, или я просто так сильно задумался, что не услышал её шагов? — Давно ждёшь?

Смотрю на неё и глазам не верю, настолько она красивая. Светлые волосы заплетены в причудливую косу, а серые глаза в обрамлении чёрных ресниц, будто насквозь меня видят. Такими глазами пытать можно — им невозможно лгать. Да мне и не хочется.

— Минут десять, — отвечаю, собравшись наконец с мыслями. — Всё пытался угадать, за каким окном твоя квартира.

— Получилось? — улыбается, снова схватившись пальцами за ремешок сумки. Протягиваю руку и отрываю её ладонь от злосчастного кожаного аксессуара.

— У тебя руки холодные такие. Почему? Жара ведь.

— А у тебя, зато как печка, — Кристина издаёт нервный смешок и чуть сжимает мои пальцы.

— Это у меня лихорадка, наверное.

— Не заразный хоть? — спрашивает, а я чувствую, как она постепенно расслабляется. — А то мне болеть нельзя, твоя мама ругаться будет.

— Моя мама от тебя в восторге, поэтому не беспокойся. Так что не бойся моей компании. Если моя лихорадка и заразна, то самую малость.

— Уговорил. — Улыбка, чуть лукавая, озаряет её лицо. — Едем? Я и оделась соответствующе, чтобы совсем белой вороной не выглядеть.

Окидываю её взглядом и понимаю, что именно она имеет в виду. Не знаю, где она раздобыла все эти вещи, но они ей безумно идут. Чёрная майка с логотипом "Guns 'n Roses", чёрные, обтягивающие совершенно потрясающую задницу, джинсы и туфли в тон на высоком каблуке.

— Однако, — только и могу из себя выдавить.

— Не нравится? Глупо, да?

— Нет, не угадала. Это не глупо, это круто. Ты выглядишь круто.

— Ох, спасибо. — Её щёки постепенно краснеют, а глаза туманятся каким-то странным выражением. — А то я волновалась, честно признаться. Никогда раньше такого не носила.

— Зря, только теперь проблема есть одна.

— Какая? — Крис пугается и снова норовит впиться пальцами в ремешок.

— Придётся всех парней из "Банки" выгнать, потому что украдут же. Я бы украл.

— Что украдут?

— Не что, а кого. Тебя.

Кристина округляет глаза, пытаясь осознать смысл моих слов, потом пуще прежнего заливается краской и смеётся.

— Дурак, кому я нужна?

— Мне, например.

Не даю ей опомниться, одной рукой поднимаю в воздух и, перекинув через плечо, несу к припаркованному чуть дальше мотоциклу.

— Что ты делаешь? Отпусти меня! Поставь на землю! Арчи, прекрати! — вопит Кристина и молотит меня кулаками по пояснице.

— Почки отобьёшь, сумасшедшая.

— Это я сумасшедшая? — спрашивает, когда я ставлю её на землю. Прекрасное лицо раскраснелось, а глаза мечут молнии. — Что ты вытворяешь?

— Чтобы глупости не говорила, что не нужна никому.

— Я испугалась вообще-то.

— Разве был повод? Я же нежно тебя нёс, не лапал. Да и пронёс всего пару шагов.

— Всё равно испугалась, — настаивает Кристина, но улыбка расцветает на её лице. Эх, знала бы она, насколько сейчас прекрасна. — Ладно, поехали.

Меня не нужно дважды упрашивать, и вот проходит несколько мгновений, а мотоцикл мчит нас к "Ржавой банке". Я обещал Роджеру не гонять на пределе и слово своё держу, но, чёрт возьми, как же это сложно, когда Кристина сидит сзади, положив голову мне на плечо, и обнимает крепко за талию. Кажется, я ощущаю её тепло каждой клеткой своего тела. Особенно нижепупочной его частью. Давно мой организм так ни на кого не реагировал.

Не знаю, сколько времени мы ехали — весь путь был, словно в тумане из-за расшалившихся гормонов. Но всё-таки мы доехали без приключений. Останавливаюсь на парковке, спрыгиваю с мотоцикла и помогаю слезть Крис.

— Это и есть "Ржавая банка"? — спрашивает, с интересом разглядывая мастерскую. — Красиво.

— Неужели девушке может казаться это место красивым?

Мне не хочется, чтобы она хвалила "Банку" из вежливости.

— Ты ещё совсем мало обо мне знаешь, но я не вру: мне действительно нравится это место.

— Ну, ладно.

Я действительно не знаю, как на это реагировать: обычно девушки, приезжающие сюда, или откровенно скучают, или липнут к своим парням, или просто морщат носы, но мало кому "Ржавая банка" нравится по-настоящему.

— Ты удивительная девушка, — произношу, беря её ладони в свои.

Когда подношу их к губам, замечаю, что они чуть заметно дрожат. Она нервничает, хоть и пытается казаться уверенной в себе.

— Не волнуйся, — пытаюсь успокоить Крис и целую её холодные дрожащие пальцы. — Всё будет хорошо. Если "Ржавая банка" тебе понравится, то не будет в мире места, где тебе будет легче и свободнее. Пойдём, я покажу тебе свой мир.

— А если мне так понравится в твоём мире, что я не захочу его покидать, — чуть слышно шепчет Кристина, — что делать будешь?

— Так и не покидай, — произношу, глядя ей в глаза.

Мне до судорог хочется её поцеловать, но с Крис нельзя торопиться. Она, словно дикий зверёк может в любой момент сбежать, напуганная. С ней нужно быть аккуратным. И, чёрт возьми, я готов искать к ней подход, потому что она лечит меня от ран прошлого.

29. Кристина

Я не соврала, когда сказала, что мне нравится это место. Здесь живёт душа — ощущаю на уровне подсознания. Глядя на эту мастерскую, кажется, что сто?ит ступить за порог и можно начать новую жизнь с чистого листа, забыв всё, что тянуло тебя назад. В прошлое.

До сих пор не могу поверить, что он пригласил меня сюда. И не потому, что свидание в мотомастерской — само по себе необычно. Нет, просто отношения с Арчи кажутся такими странными, чуть нереальными, что каждый день в его обществе воспринимается как некая авантюра — вызов самой себе. Такая себе проверка на прочность — выдержу или нет?

Он учит меня доверять — качество, которого была лишена насильно, но я очень постараюсь снова его заиметь.

И даже несмотря на то, что мы из абсолютно разных миров, мне очень хочется, чтобы стали ближе, а для этого я согласна на многое.

Пока размышляю, Арчи проводит меня к входу в мастерскую, где стоят несколько ребят в тёмно-синих рабочих комбинезонах. Их лица перепачканы чем-то чёрным, а в глазах горит жажда действий.

— Проходи, — говорит Арчи, — и не обращай внимания на всех этих идиотов, которые, кажется, только и умеют, что материться да бросаться друг в друга инструментами.

Улыбаюсь, глядя на ребят, которые при моём появлении заметно притихли. Не знаю, как полагается себя вести в подобной ситуации, поэтому молчу и киваю каждому в знак приветствия.

Арчи непривычно серьёзен, словно чего-то боится, но мне непонятна природа его страха. Молчу, потому что чувствую себя неловко. Тем временем, он проводит меня в помещение, которое оказывается неожиданно большим — с улицы гараж казался меньше.

В мастерской пахнет мазутом, краской и нагретым металлом. В воздухе витают и другие ароматы, природу которых не могу определить, но так, наверное, и должно быть на чисто мужской территории. Шум царит такой, что закладывает уши, а пол под ногами дрожит. Но стоит мне сделать несколько шагов, как все звуки стихают, а я чувствую себя, словно под лучами рентгена: кажется, каждый из присутствующих изучает меня.

— Чего вы пялитесь? — вскрикивает Арчи, а мне становится смешно. Неужели ему действительно не нравится, что мужчины рассматривают меня? Это ревность или мне только кажется? — Работы у каждого по горло, а они девушек глазами раздевают!

А он строгий начальник, однако.

— Арч, ну так красивой девушкой грех не любоваться, — произносит мужчина с тёмно-каштановой бородой и кривоватой усмешкой на губах.

— Заткнись, а? — Арчи сводит светлые брови на переносице, но улыбается и крепче сжимает мою ладонь, словно боится отпустить.— Полюбовался и дальше работай, время не ждёт.

Я пытаюсь разглядеть, чем именно занят мужчина, но я так мало знаю об устройстве мотоциклов, что всё равно ничего не понимаю, как ни стараюсь. Но даже моих слабых познаний хватает, чтобы понять — это довольно тяжёлая работа.

— Кристина, привет.— Знакомый голос раздаётся за спиной. Оборачиваюсь на звук и утыкаюсь взглядом в грудь Филина. Поднимаю вверх глаза и замечаю лукавую улыбку.— Очень рад тебя видеть.

Всё-таки он мне нравится. Не только потому, что помог когда-то хоть немного наладить мою жизнь. Нет, просто он кажется открытым и честным, а такие люди подкупают с первого взгляда.

Фил вытирает, перепачканные краской, руки о большую серую тряпку и протягивает мне ладонь. Пожимаю её, тёплую и жёсткую, и улыбаюсь в ответ.

— Правда, рад? — задаю никому не нужный вопрос. — И я.

— Правда-правда, очень рад, — произносит тоном, не терпящим возражения. — В эти унылые стены давно сто?ило добавить красоты.

Снова меня назвали красивой. Ладно, даже если льстят, всё равно приятно.

— Только ты появилась, ребята вон с устроенной силой за работу принялись. — Филин берёт с полки растворитель и снова улыбается.

Его комбинезон разукрашен разноцветными разводами, что наводит на мысль, что он рисует. Хм, я-то думала, что здесь только болты крутят.

— Точно, — подтверждает Арчи. — А то сроки горят, а они вразвалочку. Зато теперь план не то, что выполнят — перевыполнят.

— И всё благодаря тебе, Кристина, — Филин одаривает меня ослепительной улыбкой и, зажав подмышкой бутылку с растворителем, уходит.

Смотрю по сторонам и понимаю, что всё, что на первый взгляд кажется хаосом и разрухой на самом деле чётко организованный порядок.

Неожиданно Арчи оказывается за моей спиной и наклоняется ниже.

— Пошли кое-что покажу, — шепчет, и его дыхание шевелит тонкие волоски за ухом. — Обещаю, что будет интересно.

Меня интригует это приглашения, и я иду за ним — покорная, молчаливая. Мы проходим между рядами полок, где хранятся инструменты, назначения которых я не знаю, минуем мотоциклы разной степени разборки и новизны. Здесь, наверное, не меньше двадцати аппаратов, но сосчитать не успеваю, потому что Арчи тащит меня всё дальше и дальше.

— Куда ты меня ведёшь? — не выдерживаю, но Арчи лишь отрицательно машет головой. — Постой, я же на каблуках! Сейчас шею себе сверну, сам будешь виноват.

Он оборачивается и окидывает меня взглядом, в котором притаилась улыбка.

В итоге путешествие наше заканчивается в самом дальнем углу мастерской. Там, накрытый плотной тканью серебристого цвета стоит, по всей видимости, мотоцикл. Наверное, именно его Арчи и хотел мне показать. Но что в нём такого интересного? Любопытно.

— Я понимаю, что ты не специалист... — начинает Арчи, отпуская мою руку, и подходит к мотоциклу, но ткань срывать не торопится. — Пусть так, но мне хочется тебе его показать.

— Я постараюсь понять. Я вообще-то сообразительная, да, ко всему прочему, меня дед воспитывал, поэтому в мужских игрушках кое-что понимаю.

Мне непривычно видеть Арчи таким — немного робким, смущающимся. Он вцепился в край серебристой ткани до белизны костяшек, а мне отчаянно хочется подойти к нему и просто, положив голову на плечо, успокоить.

— Подожди, не перебивай. — Арчи сильнее сжимает край чехла в кулаке, а я невольно любуюсь, как напрягаются мышцы под кожей мощных предплечий. А он продолжает: — Знаешь, моей главной страстью всегда были мотоциклы. С десяти лет, когда нам с Филином впервые разрешили прокатиться самим, брежу ими. Я научился ремонтировать их, перебирать моторы. Лепить из дерьма конфетку тоже умею. Это моя страсть, моя жизнь, а бензин заменяет мне кровь. Наверное, когда я наконец сдохну, и в морге распотрошат мой труп, вместо внутренних органов у меня найдут болты, гайки, двигатель и бензобак.

— Не говори о смерти, пожалуйста.

— Я никогда её не боялся, — говорит, и какая-то тень омрачает его лицо.

Хочу сказать, что знаю о его потере и мне близка его боль, но молчу, потому что Арчи сейчас важно выговориться.

— Но не об этом речь. Мне просто важно, чтобы ты поняла, какое значение имеет для меня всё это. За свою жизнь я отремонтировал и перебрал столько мотоциклов, что и не сосчитать, но никогда мне не попадался, настолько прекрасный экземпляр.

— Здо?рово.

— Это больше, чем здо?рово, — говорит Арчи, подходит ко мне и становится настолько близко, что воздух мигом исчезает из моих лёгких, горло сжимает спазм, а кровь начинает стучать в висках. — Я не только хотел продемонстрировать тебе этот мотоцикл, который может показаться тебе ржавой кучей металлолома.

— А чего ты ещё хотел? — слова вырываются на свободу, точно сквозь толщу воды. Или это у меня просто уши заложило?

— Я хотел сказать, что после того, как ты появилась в моей жизни, что-то изменилось. Вокруг, но самое главное — внутри меня. С каждым днём камень, который давил на грудь становится всё легче и легче.

— Ох...

— Вот тебе и «ох», — хмыкает, а я стою, боясь посмотреть ему в глаза и уткнувшись взглядом в широкую грудь, обтянутую тёмно-серой майкой. — Крис, ты нужна мне, понимаешь? Можешь не верить, сомневаться, смеяться — я не смогу тебе запретить. Но, пожалуйста, если ты ко мне хоть что-то чувствуешь, то останься. Просто рядом. Ты нужна мне.

От этих слов голова готова взорваться, а в груди с каждым вдохом разрастается огненный шар, который грозит спалить меня полностью, не оставив даже пепла.

— Ты уверен, что тебе не кажется? Уверен, что нам сто?ит что-то начинать? Мы такие разные...

— Крис, разные не значит неподходящие.

В голосе ни капли сомнения, и я невольно заражаюсь его уверенностью, с каждым мгновением чувствуя себя сильнее.

— Я ничего не требую, хотя у меня и кружится голова и в глазах темнеет, когда вижу тебя. Ты красивая, чертовски красивая, но не об этом речь. Ты мне нравишься так, как не нравился никто уже долгие годы.

— Взаимно, — говорю чуть слышно, потому что горло пережимает что-то, мешающее дышать.

— Я понимаю, что у нас у обоих есть прошлое. — Арчи наклоняется ко мне и касается губами волос в почти невесомом поцелуе. — И мы до сих пор не нашли время друг другу о нём рассказать. Не знаю как ты, а я не уверен, что найду слова, чтобы обо всём поведать, но когда-нибудь я обязательно смогу.

Молчу, потому что он в эту самую минуту выражает словами ровно то, о чём я не смела говорить.

— И у тебя я знаю, чувствую, есть в прошлом нечто такое, о чём больно и неприятно вспоминать, но могу одно тебе обещать: пока ты рядом, никакого другого настоящего у меня не будет. Ты понимаешь, о чём я?

О да, я понимаю, но вместо ответа просто киваю, потому что боюсь разрыдаться, как малолетняя дурочка.

— Только мне нужно знать: веришь ли ты мне?

— Да, — выдавливаю из себя, но мой голос больше похож на писк пьяного комара.

— Это уже прогресс, — усмехается и снова целует меня в макушку, на этот раз более ощутимо. — А если я поцелую тебя, не будешь снова читать мне морали и говорить о том, что ты нужна мне на одну ночь?

— Постараюсь сдержаться, но ничего обещать не могу. Я зануда, с этим уже ничего не поделаешь.

Арчи издаёт сдавленный смешок и, заключив моё подбородок в плен своих пальцев, приподнимает его немного, и наши глаза встречаются. В его изумрудной зелени плавает какая-то тоска, смешанная с болью. Он несколько бесконечных мгновений, когда моё сердце пропустило пару ударов и вообще чуть не остановилось, рассматривает меня, будто хочет впитать мой образ, запомнить. Чувствую, что снова краснею — кожа покалывает и печёт. Ленивая улыбка трогает его губы, и он становится похож на сытого кота, поймавшего мышку.

— Ты очень красивая, Крис.

Не успеваю ничего ответить, хотя так хочется возмутиться и опровергнуть эту ересь о моей мнимой красоте. Но пока лихорадочно ищу слова, его губы осторожно касаются моих.

Мысли мгновенно улетучиваются из головы, словно у меня вместо неё пустой цветочный горшок. Аккуратно, словно боясь причинить вред неосторожным движением, Арчи принимается исследовать мои губы. Медленно, слишком медленно — он будто просит разрешения зайти чуть дальше.

И я разрешаю, потому что совсем потеряла голову, когда он так нежен со мной. Никогда никто не был со мной обходителен и ласков.

— Не бойся меня, Крис, — шепчет, но я почти ничего не слышу. В ушах звон, а перед глазами тёмная пелена.

Кажется, я что-то сделала или сказала, потому что неожиданно его губы становятся настойчивее, а руки отпускают моё лицо и начинают медленное путешествие вниз по моему телу. Мне кажется, я ощущаю их везде: на шее, плечах, руках. И мне это нравится, потому что внутри зарождается то, что невозможно держать в себе.

Секунда и он притягивает меня к себе и сжимает в объятиях так крепко, что мои кости чуть не ломаются все разом.

— Если ты меня сейчас не остановишь, то мы выйдем отсюда только к утру. — Его голос проникает внутрь, стремится по венам, словно наркотик. — Но я не думаю, что грязный угол гаража — подходящее для тебя место. Поэтому надо уходить отсюда, пока твоя прелестная майка не оказалась разорванной на мелкие кусочки.

— Ты любитель портить девушкам одежду?

— Не-а, но твою одежду я был бы не прочь разорвать.

— Главное, не ешь её потом, а то несварение будет.

— Я всё больше по круассанам специализируюсь, — смеётся Арчи, но из объятий не выпускает.

А мне сейчас так хорошо, словно я долго-долго путешествовала, и наконец нашла место, где меня любят и ждут.

Только любят ли?

А если и нет, наплевать, потому что хочу быть с ним, а обо всём остальном буду думать потом.

30. Арчи

Не знаю, как нашёл в себе силы устоять и не разодрать все её шмотки в хлам и не взять Крис прямо у стены. Что-то мне подсказывает, что я смог бы это сделать, да только неизвестно, чем бы в итоге эта затея закончилось. Она ведь достойна бoльшего, а не банального перепихона в мастерской.

Я размышляю о том, что чуть было, не случилось между нами в дальнем углу мастерской, пока Роджер, Брэйн и Филин ожесточенно спорят на тему музыки, которая будет скрашивать наш день. Я отправил наших мастеров по домам: как бы я не орал на них и не материл, они молодцы и всегда делают свою работу вовремя, а значит, могут отдохнуть.

— Всё-таки мне здесь нравится, — произносит Крис, разглядывая расширенными от интереса глазами интерьер "Ржавой банки". — Тут довольно уютно. По-своему, конечно, но уютно.

— Это потому, что здесь пока ещё все трезвые. — Роджер, словно дух огня материализуется рядом. — Я — Роджер. Приятно познакомиться, красавица.

Кристина улыбается ему и протягивает руку, а Роджер, хамская рожа, целует узкую кисть.

— А я вас знаю.

— Да? — он удивлённо приподнимает рыжую бровь. Кажется даже веснушки — неизменные его спутники — запрыгали на лице, как любопытные обезьянки.

— Вы же в "Арчибальде" вещи выбирали, для свадьбы папы, кажется.

— Точно, — склабится Роджер. — Я знал, что незабываем, но не думал, что настолько.

Кристина смеётся, а Роджер продолжает разглядывать её, от чего другая бы смутилась или возмутилась, но Крис, словно не замечает, насколько сильно восхищает окружающих. Удивительная девушка.

— А ещё с вами тот парень был, — указывает рукой на Брэйна, который возится с запутавшимися проводами стереосистемы, древней как мифы о Геракле. — Помогал вам.

— Ага, был, — кивает Роджер и чуть прищуривает глаз. — Тоже незабываемый, да?

— Ну, — неопределённо пожимает плечами Кристина, — он необычный, конечно, но...

— Но не такой как я, да? — смеётся Роджер.

Я понимаю, чего он добивается — ему важно понять, что Кристина за человек. В этом весь Роджер — он шутит, балагурит, вызывает огонь на себя, но внутри он не так прост, как может показаться на первый взгляд. И пусть у него всего один глаз — это не мешает видеть людей насквозь.

— Предлагаю выпить, — говорит Роджер. — Как вы, Кристина, на это смотрите?

— Никак не смотрю, — она улыбается и складывает руки на коленях в замок. — Во-первых, ещё даже не полдень, а, во-вторых, мне ребёнка из детского сада забирать, поэтому я — пас.

Какая правильная. Но мне нравится.

— Думаете, я стал бы предлагать даме пошлый алкоголь? — в притворном возмущении Роджер вздымает руки к потолку. — Нет! Да и должен же быть кто-то из нас трезвым? Поэтому мы сейчас с парнями съездим в магазин за кое-какими продуктами и привезём вам сок. Сок пьёте?

— Сок пью, — смеётся Кристина. — Только не нужно ради меня тратиться, пожалуйста. Мне и так хорошо, уютно, а это главное.

— Ты смотри, какая экономная хозяйка! — восклицает Роджер. — Арчи, смотри, не упусти девушку — она точно не даст тебе разориться.

— Хорошо, — киваю. — Если бы не твой мудрый совет, никогда сам не разобрался.

— Хамло лысое, — смеётся друг и поднимается на ноги. — Но мы всё равно поедем, потому что жратвы в этой обители гаек и порока всё равно никакой нет. Ладно, бывайте — не кашляйте, мы скоро вернёмся. Или не скоро.

И, подмигнув, уходит. Через секунду из гаража исчезают, словно по щелчку и Брэйн с Филином. Вместо шума их голосов — гулкая тишина.

— Они серьёзно есть хотят или просто решили не мешать? — спрашивает Кристина, не глядя на меня.

— Ты же видела, какие они бугаи. — Дотрагиваюсь до её волос и убираю, выбившуюся из косы и упавшую на лицо, прядь волос. — Они всегда есть хотят, так уж устроены.

— Метаболизм, наверное, хороший.

— Алкоголизм у них хороший, — смеюсь, наматывая тонкую прядку на свой палец. Её волосы, словно шёлк, такие приятные на ощупь. — Но и метаболизм тоже.

— Твои друзья много пьют? — резко поворачивает ко мне лицо, а в глазах настойчивый вопрос и тревога. О чём она беспокоится?

— Не больше моего, — смотрю в её глаза, не зная, что хочу увидеть в них. Осуждение, отвращение, испуг? — Но в целом много.

— Почему?

— Что «почему»?

— Для того чтобы много пить всегда нужна причина, — серьёзно произносит, не отводя сосредоточенного взгляда. — Какая у тебя причина?

— Несчастная любовь.

И это почти правда.

— Даже так? — удивляется и удобнее усаживается на диване, повернувшись ко мне всем корпусом, и подпирает голову рукой. — Случается, что поделать? Любовь редко бывает счастливой. Но с другой стороны это же не повод гробить себя, правильно?

— Боишься, что сопьюсь?

— Мне бы этого не хотелось, — говорит и смотрит мне прямо в глаза. Гипнотизёрша, честное слово.

— Я постараюсь при тебе пить меньше.

— Ты вообще постарайся пить меньше. Нет, я не заставляю совсем бросать, потому что просто не имею на это права, но будь аккуратнее.

— Знаешь, в последнее время меня так часто об этом просят, что уже даже не смешно.

— Наверное, те, кто просят, дорожат тобой, вот и весь секрет.

— А ты? Дорожишь мной?

Мне хочется знать ответ, потому что наши отношения какие-то странные, ни на что из предыдущего не похожие. Но мне нравится эта причудливость, словно я хожу по краю обрыва и всеми силами пытаюсь устоять, но земля под ногами осыпается, и каждую секунду могу провалиться вниз.

— Ты мне нравишься, очень, — говорит после долгой паузы, и от этих слов мне намного теплее и уютнее. — Конечно же, я тобой дорожу.

— Раз так, то я постараюсь.

Мы молчим и только смотрим друг на друга, а волны невидимой энергии бушуют между нами, раскаляя воздух. Я хочу дотронуться до неё, поцеловать, обнять так крепко, чтобы Кристина растворилась в воздухе, став частью меня.

— О чём ты думаешь? — Её голос стал чуть ниже, глубже, и это чертовски сексуально.

— О тебе думаю: о том, что ты красивая.

Она улыбается. Протягивает руку и проводит длинным пальцем по моему плечу, где набито изображение горящего вертолёта. Эти прикосновения будят воспоминания — болезненные, горькие, от которых хочется избавиться, да только я слишком слаб для этого.

— Красиво, — вздыхает Кристина, обводя вертолёт в облаке яркого пламени по контуру. — У тебя так много татуировок.

— У меня слишком многовоспоминаний. — Кристина ничего не говорит, только внимательно рассматривает узоры на моём теле. — А ещё к этому быстро привыкаешь.

— Чернильная болезнь? Я что-то слышала об этом.

— Она самая, — улыбаюсь и прикрываю глаза, наслаждаясь её прикосновениями. — Тем более, когда друг — лучший татуировщик города, сложно остановиться.

— Это Брэйн, да?

— Угадала.

— У него это на лбу написано, — смеётся.

Я не знаю как долго продолжается осторожное путешествие изящных рук по моей коже, но с каждым ударом сердца желание, чтобы это никогда не заканчивалось, становится всё сильнее.

— Крис, ты сейчас доиграешься, — говорю, приоткрывая один глаз. — Я же не железный. Вот лопнут на мне брюки, сама будешь виновата.

Она замирает, глядя на меня во все глаза, а потом начинает смеяться.

— Пошляк.

— Нет, я нежный цветочек, но иногда в меня вселяется бес, вот и городит чепуху. Это не я, это он. И зовут его Валера.

— Валера?

— Да, демон Валера — озабоченный алкаш-матершинник. Меня же прокляли — я тебе не рассказывал?

— Нет.

— Да-да, прокляли. Страшная история, просто жуткая! Кровь стынет от одного воспоминания.

— Внимательно слушаю. — Кристина делает серьёзное лицо, но не выдерживает и снова смеётся. — Извини.

— Я-то переживу, а вот Валера может обидеться, так что аккуратнее, — говорю, хмуря брови. — За твою психику боюсь, поэтому рассказы о самых отчаянных его поступках не для твоих ушей, но скажу только, что именно он заставляет меня пить, курить и говорить всякие пошлости красивым девушкам. Так-то я скромный парнишка, который краснеет, если при нём произносят слово "попа".

— Раз это проклятие, значит должен быть способ от него избавиться.

— От Валеры сложно избавиться, но можно. Есть один способ, только тебе он не понравится.

— Отрезать тебе язык?

— Какая ты злая девочка! БДСМ не предлагай — даже Валера этого не любит. Нет, чтобы его прогнать, нужны: красивая девушка — одна штука; её поцелуй — неограниченное количество; ну и прочее, по мелочи. Вроде заботы обо мне — страдальце. Кофе по утрам и прочие плюшки.

Кристина молчит, лишь дышит чуть слышно. Мне не видно, что написано на её лице — сейчас я расслаблен, спокоен, как не был уже очень долгое время и почти заснул, настолько мне хорошо. Неожиданно она опускается, зависнув надо мной на долю секунды. Не успеваю даже открыть глаза, как её губы касаются моих. Она целует осторожно, словно боится спугнуть момент. Или меня боится. Мне нравятся её губы: тёплые и нежные.

— Ты мучаешь меня, — говорю, когда она отстраняется. Слишком быстро. — Зачем?

— Я не хочу торопиться, понимаешь? — Её дыхание касается моей щеки, от чего становится немного щекотно. И жарко. — Я боюсь, что если мы поторопимся, всё это рухнет. Помолчи, не перебивай. Рухнет не потому, что ты меня бросишь, или каким-то другим образом обидишь. Нет, я верю тебе, хоть это на меня и не похоже. И знаю, что ты не причинишь мне вреда. Во всяком случае, намеренно.

— Тогда почему тебе страшно? — смотрю на неё, пытаясь уловить настроение, прочесть по выражению лица, что у неё на душе, но эта девушка настолько отличается от всех, кого я знал раньше, включая Наташу, что, кажется, совсем ничего не способен понять. — Я делаю что-то не так?

— Ты всё делаешь, как надо, — улыбается и кладёт голову мне на плечо, пристраиваясь сбоку. Чувствую, как моё тело напрягается, точно у прыщавого школьника, который впервые увидел голую девушку в замочную скважину. — Просто мне кажется, что у нас обоих ещё слишком много тайн друг от друга. Ты не доверяешь мне полностью, и я отвечаю тебе взаимностью. А я так устала ото лжи, поэтому хочу, чтобы наши отношения не начинались с неё, понимаешь?

— Да.

— Тайны, секреты, заскорузлая боль отравляет изнутри, а я не хочу, чтобы то, что так неожиданно родилось между нами, погибло под обломками прошлого.

Она права, она так чертовски права, что мне становится не по себе. Хочется прямо сейчас рассказать ей всё, сбросить груз с души и стать перед ней с открытым сердцем, но, наверное, я слишком трезв для всего этого. Да и Кристина вряд ли прямо сейчас готова рушить все барьеры и каяться. Наверное, не торопиться — самый лучший вариант, хоть мой организм и отчаянно сопротивляется.

— Да и, к слову, скоро твои друзья вернутся, а я не собираюсь скакать перед ними без трусов.

— О, они бы были счастливы, хотя, поверь, их не так просто шокировать или смутить.

— Охотно верю, но экспериментировать со своей репутацией не намерена. Я как бы, не из тех, кто легко относится к таким интимным вещам.

— И мне это в тебе нравится.

— Скажи, пожалуйста, а Брэйн согласится сделать мне татуировку? — Неожиданный вопрос сбивает с толку.

— Во-первых, не вижу причин, почему он должен тебе отказать. А, во-вторых, зачем это тебе?

— Хочется, — бурчит себе под нос, удобнее укладываясь рядом. — Давно хочется, но я всегда боялась, но если ты будешь рядом, то я постараюсь справиться с болью и вытерплю.

— Это не так больно, как многие говорят. Во всяком случае, мне даже иногда поспать удаётся.

— Сравнил, конечно, меня и себя. — Смешок срывается с её губ. — Ты обещаешь, что рядом будешь?

Она ещё спрашивает. Да чтобы я оставил её наедине с Брэйном? Нет уж, тут без вариантов.

— Конечно, даже не переживай, не оставлю же я тебя на растерзание нашему великану.

— Он и правда огромный такой, — задумчиво замечает Кристина. — Но мне кажется, он хороший человек.

— Брэйн просто отличный парень, он мне как брат. — И это чистая правда. — А у тебя есть друзья?

— Нет, — отвечает с грустью в голосе — Есть Соня — соседка моя, почти подруга, но я не умею доверять людям, не умею сплетничать и обсуждать чьих-то мужей. Также мне не интересны тряпки, цацки и мужские задницы, поэтому в женских компаниях чувствую себя чужой. Словно инородное тело, понимаешь?

— Понимаю, конечно. Мы с тобой, кстати, очень похожи.

— Да ну! У тебя же столько друзей.

— Я о том, что мне вот тоже не интересны мужские задницы.

— Дурак! — хохочет Кристина и бьёт меня ладошкой в грудь.

— Вот, уже смеёшься, это хорошо.

Неожиданно дверь мастерской распахивается, и в помещение вваливаются хохочущие и спорящие о чём-то парни.

— Опа, мы, кажется, не вовремя, — замечает Филин и тормозит на полпути. — Кажется, мы что-то ещё купить забыли, поворачиваем!

— Нет, оставайтесь! — восклицает Кристина и поднимается. Она снова покраснела и сидит, пытаясь пригладить чуть растрепавшиеся волосы.

— Заходите-заходите, всё равно ничем интересным мы здесь не занимались, — говорю, закидываю руки за голову и потягиваюсь.

— Ну, — говорит Роджер, ставя на пол огромный пакет с покупками, — Арчи в штанах и в майке, Кристина даже туфли не сбросила, значит, наши пионеры на километр не приблизились к двусмысленной ситуации.

— Я приличный мужчина, — притворно возмущаюсь, чем вызываю приступ веселья. Даже Кристина смеётся.

А я лежу и думаю, что, в общем-то, имею всё для того, чтобы чувствовать себя счастливым.

31. Кристина

Вибрация мобильного в заднем кармане отвлекает — я как раз собиралась дослушать историю, как Брэйн практически голый в тридцатиградусный мороз убегал по центральному проспекту от разъярённого мужа его тогдашней зазнобы. Это настолько смешно, что трубку брать категорически нет никакого желания. Но абонент настойчив до крайности, и я вытаскиваю аппарат на свободу и несколько секунд рассматриваю надпись на экране: "Номер не определён". Злость внутри разрастается, как сорняк на брошенном поле. Почему именно сейчас, когда почти тепло на душе, и я позволила себе поверить, что в жизни ещё возможно что-то хорошее? Даже друзей себе придумала — пусть таких непутёвых, противоречивых, но друзей. А тут этот чёртов звонок.

— Что-то не так? — Арчи наклоняется ко мне, обжигая щёку разгорячённым дыханием. — Ты побледнела.

— Всё хорошо, — пытаюсь успокоиться, но держать себя в руках всё сложнее. — Я на минуточку, извини — важный звонок.

Арчи кивает и чуть отодвигается в сторону, чтобы дать мне возможность выйти из-за стола. Никто, кажется, не обращает внимания на мои телодвижения и это даже к лучшему — не люблю привлекать к себе лишнее внимание.

Отхожу в дальний угол, чтобы меня никто не мог услышать и нажимаю дрожащим пальцем на зелёную кнопку. Телефон обжигает кожу, когда я слышу до боли знакомый голос.

Никита.

Всё-таки добрался до меня. Но разве могло быть по-другому? В глазах темнеет, и я хватаюсь свободной рукой за край тумбы, чтобы не упасть. Наверное, перед этим меня всё-таки шатнуло в сторону, потому что до слуха, словно сквозь вату доносится какой-то дребезжащий звук. Хорошо, что успела удержаться, а то летела бы на пол, как сбитая пиньята.

— Привет, крошка. — Этот голос узнаю из тысяч других. И сейчас он ядовитой гадюкой вползает в сознание. — Скучала?

Ненавижу.

Сволочь.

— Никита...

Его имя — единственное приличное слово, которое вертится на языке, но мне хочется его выплюнуть и вымыть язык с мылом.

— Да, милая, это я.

Он смеётся, словно не разделяет нас пять лет, которым предшествовал настоящий ад, боль и кровь. И смерть моего деда.

— Зачем ты звонишь? — Ничего умнее я, конечно, придумать не смогла, потому что сейчас вообще не способна думать.

— Как приятно слышать радость в твоём чарующем голосе, — хмыкает. — А я вот скучал, знаешь? Пять лет, каждый божий день тосковал, маялся, мечтал о встрече. А ты не рада. Надо исправлять срочно.

Меня начинает мутить от его слов, мерзкого голоса, самодовольного тона. Оглядываюсь назад и замечаю, что Арчи, сощурившись, следит за мной. Изображаю радостную улыбку, мол, обычный разговор с подружкой, а сама готова заорать, забегать в призывах о помощи. Но нет, не сегодня.

— Что ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы ты поняла, что сделала, осознала. Кристина, пять лет, ты понимаешь? Пять грёбаных лет я кипел в адском котле без надежд и перспектив. И всё из-за тебя!

— Но тебя выпустили, правильно я понимаю? Ты должен был сгнить в тюрьме, урод, но тебя выпустили! — шиплю в трубку.

Я надеюсь, что присутствующим здесь не слышны мои слова, и взрывы хохота подтверждают, что им точно не до меня — веселятся, и это хорошо.

— Да, к сожалению для тебя, я жив и, в принципе, здоров. Скажи спасибо своей придурочной подружке, которая всё ещё лелеет мечту стать моей женой. — Это он о Ксюше, которая действительно без ума от этого козла. Как и я раньше. — Ну, не идиотка, скажи мне?

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой. Сам навешал ей лапшу на уши, сам и снимай — мне наплевать.

Я такая смелая, можно даже гордиться собой, да только в горле клокочет истерика.

— Она сама поверила в собой же придуманную сказку, — говорит Никита. — Каждый из нас верит только в то, что сам выбирает. Она решила, что я её судьба, а мне просто лень было её переубеждать. Да и полезной она оказалась в итоге — из тюрьмы помогла выбраться.

— Какое же ты всё-таки ничтожество. — Я не в силах сдерживать гнев, который рвётся наружу. Знаю, что Никите лучше не дерзить, но ничего не могу с собой поделать. Наверное, я действительно сильно изменилась. — Оставь меня в покое, понял?

— Нет.

— Что?

— Ты всё прекрасно расслышала: я не оставлю тебя в покое, пока ты не ответишь за каждый день, который я по твоей вине потерял.

— Неужели ты не понимаешь, что сам в этом виноват? Никто не заставлял тебя совершать ошибки — ты сам выбрал для себя такую судьбу. Ты впутал в это дерьмо других людей, заставил плясать под свою дудку, а теперь ещё и виноватых ищешь?

— То есть печальный закат Эдика ничему не научили тебя, Кристина?

— Не смей вспоминать моего деда! Даже имя его забудь! — почти кричу, но вовремя спохватываюсь и опасливо озираюсь назад, но на меня по-прежнему не обращают особого внимания, и даже Арчи отвлёкся. — Ты, мерзкий подонок, убил его! Только ты и никто другой виноват в его смерти, а теперь ещё смеешь на что-то намекать?

— Я тебя предупреждал, что, если будешь противиться моей воле, пострадает тот, кого ты больше всего любишь. Говорил? Ответь! — орёт Никита в трубку. — Но ты не послушалась меня, сделала по-своему, и за это получила то, что получила. Расплата всегда настигает предателя. Твой дед был предателем — он не захотел говорить, где ты. И за это поплатился.

— Заткнись! Ты не имеешь права так говорить после того, что сделал с ним. Он ничего не был тебе должен!

— Ну-ну, не злись, малышка. — Голос моего мучителя снова теплеет. Никита всегда, словно перетекающая вода в сообщающихся сосудах: от бешенства к елейному спокойствию. — Ты же знала, чувствовала, что рано или поздно мы встретимся. И хоть всё сделала для того, чтобы я тебя не нашёл, но забыла, что мир слишком тесен.

— Какой же ты урод.

— Раньше ты так не думала, — почти мечтательно изрекает Никита, а у меня мороз по коже от всей этой ситуации. — Собственно, разговор не окончен, поэтому жди скорой встречи, моя любимая Кристина.

— Пошёл на хрен, подонок!

Но он меня уже не слышит: связь прервалась. Убираю телефон в карман и прислоняюсь лбом к прохладной оштукатуренной стене. Кожа горит, а на глазах закипают жгучие слёзы. Я не буду плакать, не буду, он никогда этого не добьётся, но ничего не могу с собой поделать — едкие капли стекают по лицу. Что делать, мамочки? Надо уезжать, срочно! Ехать домой, собирать вещи, забирать сына из сада и уезжать из этого города к чёртовой бабушке, но только не оставаться на месте, не подвергать Женю такой опасности. Наверняка Никита уже знает о нём — если узнал мой номер телефона, возможно, адрес, то о сыне узнать пара пустяков.

— Что с тобой? — Тёплая ладонь ложится на моё плечо, и я вздрагиваю, будто меня ударили. — Тебе плохо?

И тут я не выдерживаю и начинаю рыдать. Проклинаю себя за слабость, за то, что не сдержалась, но остановиться не могу — слёзы текут по лицу, размазывая макияж, а горло сжимает спазм. Такое в последний раз было со мной, когда я нашла деда, лежащего на кухонном полу со вспоротым животом.

Арчи притягивает меня к себе, сжимает крепко в объятиях, а я тону в своей боли и тоске по утраченному. И в ненависти к тому, кто разрушил мою жизнь.

— Да, мне очень плохо, — удаётся кое-как произнести.

— Ребята, мы поехали, не скучайте! — кричит Арчи, оборачиваясь назад, но из объятий не выпускает. И уже мне тихо говорит: — Пошли, Крис. Не знаю, что с тобой такое, но тебе определённо нужно выйти на воздух.

— С-спасибо.

Мне удаётся кое-как успокоиться и привести мысли в порядок, и стыд накатывает на меня сокрушительной волной. Что я, боже, устроила? Разрыдалась, считай у всех на глазах, разнылась.

— Арчи, не нужно, возвращайся к друзьям, — говорю, когда мы выходим на улицу, и свежий воздух наполняет мои лёгкие, помогая успокоиться. — Всё нормально, возвращайся к друзьям.

— Видела бы ты себя со стороны, — ухмыляется, стирая большими пальцами влагу с моего лица. Кожа на его руках шершавая, мозолистая, но мне всё равно. Главное, что он рядом, а всё остальное пока что неважно. — Поэтому даже не надейся: одну я тебя в таком состоянии не оставлю.

— Спасибо тебе.

— Хватит меня благодарить, — хмурится, а в зелёных глазах мелькает едва уловимая тень. — Знаешь, я ведь специалист по части нервных срывов. И если бы не Филин, который неизменно оказывался рядом в такие минуты, я бы здесь не стоял, понимаешь? Самое важное в этой жизни — поддержка близкого человека. Позволь мне побыть для тебя близким, не прогоняй.

— Хорошо.

— Вот и славно, — улыбается и целует меня в макушку, словно я маленькая девочка, а он, большой и сильный, согласен защищать меня.

От этого простого жеста снова хочется плакать, но я упираюсь взглядом в одну точку, и это помогает справиться со слезами.

— Поехали отсюда? Надо проветриться. Ничто так не прочищает мозги, как скорость.

Киваю и иду за ним на парковку. Истерика почти прошла, и я могу нормально соображать. Ну, или хотя бы попытаться.

— Мне нужно домой.

Арчи смотрит на меня несколько долгих секунд, изучает, потом кивает, и первым садится на мотоцикл. Я следую за ним, и вот мы мчимся к моему дому. Ветер запутался в волосах, приятно холодит разгорячённую кожу, и голова действительно проясняется.

Мне бы хотелось, чтобы наша поездка никогда не заканчивалась, но вот он — мой двор, в котором почти всегда пусто, словно жители этой каменной коробки никогда не выходят на улицу дольше, чем на пять минут.

— Приехали, — говорит Арчи, когда я слезаю с мотоцикла.

— Приехали, — подтверждаю зачем-то. — Спасибо, что довёз.

— А как иначе? — удивляется, глядя на меня в упор. Мне неловко под его взглядом, стыдно немного, словно стою голая в центре города. — У тебя точно всё хорошо?

— Нет, у меня не всё хорошо, но я справлюсь. Всегда справлялась.

— Ты сильная, я это сразу понял. Точно не нужна моя помощь?

— Всё в порядке, правда.

Арчи смотрит недоверчиво, но не спорит и это, наверное, хорошо. Паника снова накатывает прибрежными волнами, руки начинают трястись, и я ни о чём не могу думать, кроме как о безопасности Жени. Но зачем Арчи всё это?

— Я поехал? — спрашивает, будто ждёт, что остановлю его, но я лишь судорожно киваю, сжав руки в кулаки, чтобы снова не разрыдаться.

Мотор мотоцикла урчит, а Арчи всё смотрит на меня, а солнечный лучи падают ему на лицо, делая его особенно красивым, смягчая грубые черты.

Ещё секунда и он отъедет и, возможно, мы больше никогда не увидимся.

— Арчи, постой! — вскрикиваю. — Хочешь кофе?

— Безумно, — улыбка расплывается на его лице.

Может быть, если расскажу ему всё, то он сможет помочь? Хотя бы просто советом. Я так устала прятаться, скрываться, бояться даже собственной тени. Мне нужен кто-то, кто просто выслушает — большего, кажется, и не нужно. А ещё просто-напросто не хочу его отпускать.

Уже завтра меня не будет в этом городе, а значит, мы больше никогда с ним не увидимся. Просто украду у судьбы несколько часов и, будь что будет.

32. Никита

Я припарковался недалеко от дома Кристины, выбрав довольно удачный ракурс для наблюдения за подъездом. У меня нет цели, встретиться с ней именно сегодня — для начала только присмотрюсь.

Вот она выходит из подъезда и, несмотря на прошедшие с нашей последней встречи годы, узнаю её сразу. Она ведёт за руку мальчика — невооружённым глазом, даже не присматриваясь, понятно, на кого именно он похож. Это мой сын — тут двух вариантов быть не может. Те же глаза, золотистые волосы, фигура. Даже походка в точности копирует мою. Наверное, этот мелкий засранец уже сейчас будоражит умы сверстниц.

Интересно, характер у него тоже мой или своей бесхребетной мамаши? На самом деле мне начхать, просто мысли в голове скачут, ничего с этим сделать не могу.

И ещё, каково Кристине видеть каждый день перед собой моё лицо, пусть и в уменьшенном варианте? Сходит с ума, вынужденная наблюдать, как меняется её сын, становясь с каждым днём всё больше похожим на меня? Мне нравится такая ирония: Крис — мерзкая предательница и заслужила каждый неприятный момент в своей жизни.

Пока размышляю, чуть было не пропускаю момент её возвращения домой. Борюсь с желанием выскочить из машины и подбежать к ней, чтобы увидеть страх, который, я уверен, будет плескаться в серых глазах. Сжимаю руль до темноты в глазах, потому что ещё не время. Всё будет, но позже.

Смотрю на Крис, которая, остановившись у подъезда, что-то сосредоточено ищет на дне большой, похожей на мешок, чёрной сумки. Тёмные брови нахмурены, на лбу залегла глубокая складка, а я понимаю, что за прошедшие годы она сильно изменилась: плечи гордо расправлены, фигура утратила подростковую угловатость, и теперь её можно назвать почти красивой. Почти, потому что она настолько отвратительна мне, что ни о каком восхищении её появившимися прелестями даже думать не хочется.

Ненависть к ней застилает глаза мутной пеленой. Я никогда не испытывал столь сильных чувств, но её предательство стало последней каплей. На моём счету за жизнь накопилось чуть больше десятка трупов, но ни к кому не ощущал такой всепоглощающей злобы.

Чувствую, как головная боль врывается в сознание, и я откидываюсь на сидение, закрываю глаза и пытаюсь успокоиться. Не знаю, сколько на это уходит времени, но приступ замедляет своё нашествие.

Поднимаю голову и вижу, что Крис уже нет во дворе. Значит, зашла в подъезд. Пока не спешу уезжать — вдруг увижу что-нибудь интересное. Выхожу из машины, чтобы немного размяться и вдруг замечаю, как к дому подъезжает мотоцикл. Лысый довольно крупный парень слезает со своего аппарата и начинает прохаживаться по двору, заглядывая в окна. Татуировки, мотоцикл, общий вид его говорит, что он имеет прямое отношение к байкерам. Сердцем чую, что он здесь не просто так. Не знаю, кто это, но постараюсь выяснить, потому что уверен — он имеет прямое отношение к Кристине.

Интуиция меня ещё ни разу не подводила.

* * *

Кладу трубку, и губы помимо воли растягиваются в улыбке — такой широкой, что скулы сводит. Первый бросок сделан — дальше тянуть некуда. Теперь Кристина напугана, и я многое бы отдал, чтобы увидеть её в этот момент. Побледнела, наверное, затряслась.

Ничего, дорогая моя, это только начало. Телефонный разговор —мелочь, ерунда. Настоящее веселье начнётся, когда мы увидимся. В интимной обстановке и без свидетелей. Тогда, наверное, вообще от страха поседеешь.

Сейчас я сижу в занюханном баре с чудесным названием "Жасмин". В зале сумрак, полный неясных полупрозрачных теней. Терпеть не могу подобные заведения. На столе передо мной стоит кружка пива, а в белой пластиковой пепельнице дымится сигарета.

Несмотря на вечер пятницы здесь довольно пусто, лишь через несколько столиков от моего сидит компания мужиков лет пятидесяти. По всей видимости, простые работяги с местного завода, привлечённые сюда дешевизной спиртного и непритязательностью интерьера.

Делаю глоток на удивление хорошего пива. Хм, а я думал, в этом крысятнике, где столы настолько липкие, что уже и не оттереть, а пол заплёван, кроме ослиной мочи в бокалы ничего и не наливают.

— Давно сидишь?

Поворачиваю голову вправо и вижу Змея — моего старинного приятеля, с которым многое вместе совершили ещё в той, прошлой жизни.

Когда Кристина заложила меня ментам, Змею, как и покойному нынче Марку удалось соскочить и спасти свою задницу. Это, кстати меня тоже бесит до ужаса — ненавижу их за это.

И каково же было моё удивление, когда я встретил своего бывшего дружка в составе "Чёрных ангелов". Правда, до вершины иерархии ему ещё полжизни ползти по трупам и головам, но Карл его ценит.

Всё-таки альбинос наивный старый хрен. Сколько ему? Лет сорок-сорок пять. Но, прожив столько, так и не научился отличать дерьмо от шоколадных конфет. Зачем он связывается со Змеем — человеком, для которого личная выгода всегда на первом месте? Даже если камни будут сыпаться с неба, а всю его семью вырежет безумный потрошитель, мой дружок будет спасать свою задницу и напихивать карманы деньгами, чтобы сбежать с комфортом.

Хотя, чему я удивляюсь? На Карла только такие, по-моему, и работают. И я в том числе.

— Как ты? — спрашивает Змей, усаживаясь за столик напротив. Жестом подзывает официантку — довольно потрёпанную особу неопределённого возраста — и заказывает бутылку водки и два литра пива. Решил напиться, что ли?

— Нормально.

— Смотрю, даже тюрьма лоска в тебе не убавила — такой же смазливый говнюк, — смеётся Змей и кидает на столик связку ключей.

— Стараюсь.

Змей ржёт, что то конь, а у меня одно желание — свернуть ему шею. Но нет, этот упырь ещё может пригодиться.

— А всё-таки я рад, что судьба снова свела нас. — Он хлопает меня по плечу и улыбается почти мечтательно. — Без тебя вот пришлось к этому белобрысому в шестёрки идти.

Прямо-таки пришлось.

Змей, тем временем, кривится, от чего одутловатое лицо хронического алкоголика идёт рябью. За пять лет его рожа стала ещё более отвратительной, но пусть это заботит его шлюх, не меня.

— Да уж, с Карлом непросто, — осторожно замечаю.

— Непросто?! — вскрикивает приятель, заходится хохотом и бьёт себя по ляжкам. Лицо покраснело, глаза под нависшими тяжёлыми веками слезятся. — Ты его плохо знаешь, наверное. С ним адски сложно — никогда не поймёшь толком, в каком он настроении. Да и платит в последнее время мало — настоящие крохи, чтобы с голоду не сдохнуть.

Таким как Змей всегда мало - так уж природой созданы. В то, что Карл мало платит, верится с трудом, но алчность и недовольство приятеля может сыграть на руку.

— А тебе как с ним работается? — спрашивает, утирая выступившие слёзы.

Надо быть аккуратнее, потому что нет никакой гарантии, что Карл не ведает о нашей тайной вечере. Если лидер "Чёрных ангелов" узнает, что я за его спиной что-то затеваю, выйдет боком. А Змей легко может оказаться засланным казачком, поэтому нужно быть аккуратнее в своих действиях.

Пожимаю неопределённо плечами, мол, даже не знаю, что сказать. Змей таращится на меня, но тут подходит официантка и приносит заказ.

— Слышал, ты Кристину ищешь, — говорит Змей, чуть наклонившись ко мне. — Телефон её выяснял, адрес.

Кристина и его чуть до тюрьмы не довела, поэтому его интерес понятен.

— Точно, — отвечаю, закуривая. — Нашёл, кстати.

— И как она? Испугалась?

— Мы пока что не виделись, но мой телефонный звонок доставил ей несколько приятных минут. 2

Змей смеётся, разливая водку по стопкам.

— Так ей и надо.

— Согласен.

Мы молча пьём, и уже через час в голове шум, а во всём теле приятная лёгкость. Змей тоже достиг экватора, за которым наступает забытьё.

— Если тебе нужна будет помощь, обращайся, друг, — с трудом ворочая языком, произносит. — Надо ей преподать урок, чтобы знала, как нормальных пацанов за решётку отправлять.

— Согласен!

— А я знаю кое-что о ней, — хитро прищурив заплывший глаз, говорит Змей. — Она спуталась с одним мужиком — хозяином "Ржавой банки".

— Ржавой... чего?

— Это мастерская по ремонту мотоциклов, дурень! — хохочет Змей и проносит стопку мимо рта, что веселит его ещё больше.

— Лысый такой? — вспоминаю, хоть и с трудом, мужика, которого видел сегодня у её подъезда.

— Ага, он самый, — важно кивает мой собутыльник. — Он не знает меня, но я люблю наблюдать.

— И как ты это выяснил?

— А просто, — отмахивается и пытается завинтить крышку на бутылке. Впрочем, безрезультатно. — Сейчас в голове каша, ни черта не соображаю. Потом расскажу.

Киваю и закрываю глаза, чтобы унять головокружение. К горлу подкатывает тошнота, и я делаю глоток пива, чтобы разбавить отвратительный привкус во рту. Фокусирую взгляд на Змее, который вырубился, запрокинув голову назад, и, открыв рот, храпит.

Да, сегодня с ним точно не поговоришь нормально, но завтра обязательно выясню, что именно он знает о Кристине и её новой жизни.

Поднимаюсь на ноги, кидаю несколько смятых купюр на стол и кое-как, стараясь не упасть, направляюсь к выходу. Перед глазами всё плывёт, но голова не болит, и это хорошо. Не болит, но кружится.

Толкаю дверь, но выйти получается далеко не с первого раза — в глазах троится. Когда всё-таки оказываюсь на улице, цепляюсь за какой-то штырь и лишь чудом не падаю на землю. Это ж нужно было так напиться?

"Где машина, мать вашу?!" — ору, подняв голову вверх. Точно помню, что приехал сюда на автомобиле, значит, он должен быть где-то рядом, но не вижу.

— Ты чего орёшь? Вон твоя машина.

Какой-то мужик — или, может быть, женщина — хватает меня за руку и указывает в сторону. О, и точно, теперь вижу.

— Только куда ты ехать в таком состоянии собрался? — тот же голос. — Вон таксисты стоят, к ним иди.

Отрицательно мотаю головой. Не хочу оставлять здесь машину, потому что угонят. Значит, нужно спать в ней, а утром уеду.

Путаясь в ногах, шатаясь и покачиваясь, кое-как всё-таки дохожу до своей красавицы. С горем пополам влезаю на переднее сидение, и, откинувшись на спинку, вырубаюсь.

Перед тем, как окончательно провалиться в мутную бездну алкогольного дурмана вижу улыбающееся лицо Кристины, которое медленно заливает кровь. +

Скоро, скоро, моя дорогая, все эти сны станут реальными.

33. Арчи

На маленькой уютной кухне душно и почти нечем дышать. Кристина приоткрывает окно, но это мало помогает — кажется, становится только хуже. В итоге она опускает жалюзи, и в кухне словно гаснет солнце.

— Присаживайся, сейчас я чайник поставлю.

Сняв туфли, она кажется совсем маленькой — даже мне, не самому высокому в мире мужчине, её макушка еле-еле достаёт до кадыка.

Кристина мечется по кухне, вытаскивает что-то из холодильника, хлебницы, набирает воду в чайник — хлопочет. Понимаю, что это нервное и не мешаю ей носиться из угла в угол как угорелой.

Когда в «Ржавой банке» случайно увидел, как она плачет, внутри что-то оторвалось и ухнуло вниз. Она стояла, прижавшись лбом к грязной стене, и её плечи тряслись, точно в лихорадке. Не знаю, кто ей звонил, но этот человек явно не с праздником её поздравлял. Кто это был, что от неё хотели? Бесконечные вопросы, на которые хочется знать ответы, да только нельзя давить — никто этого не любит. Придётся ждать, когда сама созреет.

— Успокойся, — прошу, глядя как она оглядывает комнату полубезумным взглядом. — Присядь рядом. Я совсем не голоден, не беспокойся.

— Но я должна тебя покормить, — говорит и слёзы дрожат в глазах, а голос срывается. — Ты из-за меня вечеринку пропускаешь, нельзя так.

— Во-первых, никому ты ничего не должна. А, во-вторых, если бы хотел там остаться, так бы и поступил. Поэтому не мечи калачи и успокойся.

Кристина кивает и садится рядом на стул. Пододвигаю свой ближе и открываю ей объятия.

— Давай, Крис, иди ко мне. Всё будет хорошо, — говорю, когда она кладёт голову мне на грудь. — Если тебе станет легче, выговорись. Я здесь, рядом, тебе нечего бояться.

— Я знаю, — говорит чуть слышно, и её дыхание щекочет грудь. — Просто мне тяжело об этом даже думать, понимаешь? В принципе, это не самая страшная тайна из возможных, но об этом сложно говорить.

— Понимаю.

Нет, я ничерта не понимаю, но успокоить её — мой священный долг.

— Я думала, что мне удастся сбежать, — начинает Кристина. Замираю, потому что не хочу спугнуть. — Думала, что он не найдёт меня, но оказалось, что я просто-напросто наивная идиотка.

— Ты не идиотка, не выдумывай. — Глажу её по голове, а она дрожит в моих объятиях.

— Я не выдумываю, ты просто плохо меня знаешь. — Горький смешок вырывается на свободу. — Сейчас мне страшно, что из-за всего этого может пострадать Женя, а этого не вынесу.

— Почему он должен пострадать?

— Потому что я думала, что смогу его скрыть. Думала, о нём никто не узнает, но меня нашли, а, значит, найдут и его.

— Кто найдёт?

— Никита.

— Никита? А это ещё кто такой?

— Это его отец. Он настоящий подонок, тварь. Ты даже представить себе не можешь, что это за человек. — Кристина всхлипывает и всё сильнее дрожит. Мне кажется, если отпущу её, она рассыплется на миллион осколков. — Не должна, не имею права тебя нагружать своими проблемами, но мне совсем не с кем поговорить, а я так устала. Просто выслушай меня, хорошо? А потом можешь уходить, я пойму.

— Уговорила, сразу уйду.

— Не шути, всё это серьёзно, — говорит, но в голосе слышна улыбка, значит не всё ещё потеряно. — Отпусти, чайник закипел.

— Ну и чёрт с ним, пусть кипит.

— Так он свистеть будет, бесить меня. Надо выключить.

Размыкаю объятия, и Кристина встаёт. Несколько мгновений и свист прекращается. Воздух наполняется ароматом кофе. Ещё немного и на столе оказывается блюдце с вареньем, две чашки, над которыми вьётся пар и блюдо с круассанами.

— Я сегодня утром покупала, — говорит Кристина, отводя глаза и краснея. Значит, надеялась, что я зайду к ней сегодня? Моя девочка... — Твои любимые, шоколадные.

— Отлично, — улыбаюсь, протягиваю руку и хватаю один. — Рассказывай, не отвлекайся. Что это за хрен такой — твой Никита?

Она молчит и смотрит в сторону, собираясь с мыслями, наверное. Я не тороплю, потому что спешка в деле обнажения внутренних ран худшее, что можно придумать.

— Наверное, нужно начать с самого начала, а там и до Никиты дойдём, да?

Киваю, изображая полную готовность слушать.

* * *

Мои родители были не самыми порядочными людьми, и выбранный образ жизни рано свёл их в могилу. И пусть в этом мне не повезло, но повезло с дедом, который оформил опеку и делал всё, чтобы я не повторила судьбу матери.

Он был строгим, иногда суровым, но справедливым и, упустив что-то в воспитании дочери, делал всё, чтобы не упустить и внучку. Много работал, заботился, как умел, давал образование. Я любила его, потому что второго такого не сыскать — настоящего человека с большой буквы.

Но мне не хватало той ласки и заботы, что могла получить в семье. Дед старался, как мог, заменить мне родителей, но каждый вечер, ложась спать, я тонула в мечтах о тёплых объятиях и приятных словах. Эдик часто отправлялся в длительные рейсы, оставляя меня совсем одну, а друзей всегда было немного — только подруга Ксюша, с которой мы были неразлучны с самого детства. Вечно вдвоём, вечно вместе мы мечтали о большой и чистой любви со сказочным принцем, будто сошедшим со страниц книг.

Собственно, я была обычной девочкой, коих миллионы, просто немного несчастной, но старалась не зацикливаться. Лишь иногда предательски щемило сердце от тоски.

Но бойтесь своих желаний, да? Иногда они исполняются и в этом — их главная проблема.

Однажды, когда дед уехал в очередной рейс и оставил меня на хозяйстве, я не придумала ничего лучше, чем пойти с Ксюшей в захудалый клуб в соседнем городишке. Будучи очень послушной девочкой, никогда и представить себе не могла, что смогу пойти наперекор воле деда, но подруга так яростно убеждала, так слёзно умоляла составить ей компанию, что не устояла и согласилась. Да и чего греха таить? Самой до одури хотелось вырваться на свободу и сделать то, о чём и мечтать не смела. Кому в пятнадцать не хочется бунтовать?

Лучше бы я себе, конечно, ноги переломала, чем пошла у подруги на поводу, но прошлого не воротишь и сейчас имеем то, что имеем.

Вечер проходил неплохо: мы плясали, как сумасшедшие, прыгали, много смеялись — обычное поведение пятнадцатилетних школьниц, впервые попавших в клуб. Нас никто не трогал, мы вели себя, в общем-то, прилично: не пили, не курили, а только танцевали.

У любого путешествия есть стартовая точка. Даже если это путешествие в бездну, оно тоже с чего-то начинается.

Моё началось на заднем дворе клуба — именно там впервые увидела Никиту. Или он меня — это уже никого не волнует. Как в кино, наши глаза встретились, и я поняла, что пропала, настолько он был красив. До сих пор противно вспоминать, но мне было пятнадцать и это, наверное, многое объясняет.

Никита стоял, оперевшись на свой автомобиль и, кажется, ждал только меня. Его улыбка, глаза — всё мне казалось прекрасным. Не знаю, что произошло дальше, но следующее, что помню: я стою рядом с ним, в голове непривычная пустота и лишь сердце стучит о рёбра, словно у меня инфаркт вот-вот случится.

В итоге всю ночь до самого рассвета мы катались по просёлочным дорогам, распугивая собак и нарушая все возможные правила, наплевав на безопасность.

Я влюбилась в Никиту ещё сильнее, когда он в рассветных лучах стоял на мосту, раскинув руки, и кричал, что он — король мира. Это было так непривычно и эффектно, что мне ничего не оставалось, как отдать ему сердце в безраздельное владение.

Дед так ни о чём и не узнал, а я каждый вечер вылезала через окно, чтобы увидеть любимого. Ему было двадцать два, а мне пятнадцать, только кого это останавливало? Уж точно не меня.

Лишь потом поняла, что он изначально уготовил мне роль в своих играх, только я перепутала и назвала это всё любовью. А когда до меня дошло, стало слишком поздно: увязла в этих больных отношениях по самые уши.

Когда Никита осознал, что никуда от него не денусь, начал усиленно этим пользоваться: истязания, побои, издевательства, позор — с ним я испытала весь спектр эмоций, которых даже врагу не пожелаю. Никита оказался больным подонком, а не героем из сладких снов. Жаль, что сразу до этого не додумалась.

Я не знала, что мне делать, потому что к тому времени до такой степени испортила отношения с дедом, что идти к нему за помощью не могла и не хотела. Ксюша была влюблена в Никиту и считала меня своим злейшим врагом, разлучницей, поэтому на её помощь тоже рассчитывать не приходилось. Меня даже из школы выгнали, потому что месяцами не появлялась на уроках — всучили справку, и будь счастлива. Я осталась совсем одна: униженная, растоптанная, уничтоженная. А рядом был Никита, который только и умел, что глумиться.

Каждый раз после того, как избивал или волочил мордой по асфальту, всегда находил способ убедить, что только я одна во всём виновата. Мол, если бы не мой длинный язык и привычка лезть под горячую руку, ничего бы такого не произошло. И ведь верила в его версию событий! Ну не дура?!

А ещё на следующий день он всегда извинялся, осыпая побои и раны поцелуями. И я прощала, потому что не умела по-другому.

Однажды после особенно жёсткого спора с дедом я сбежала из дому и пришла к Никите. Вжав голову в плечи, ждала его вердикта, в тайне уверенная, что прогонит. Но не прогнал, а лучше бы так поступил, тогда многого бы не случилось.

Моя история не уникальна, в ней нет ничего особенного, но то, что началось сразу после переезда в его дом, чуть было меня не сломало.

Дед знал, что со мной вытворяют в том проклятом доме, но ничего не мог с этим поделать — каждый раз, когда пытался вытащить, я упиралась и говорила, что никуда не уйду. Убеждала, что всё хорошо. В итоге дед уставал от игры в одни ворота и, махнув рукой и опустив плечи, всегда уходил. Неоднократно пытался и силой увести, но всегда безрезультатно.

Я точно не знаю, сколько мы прожили вместе: время превратилось в непонятную субстанцию, пахнущую страхом и болью. Проводила круглые сутки за закрытыми дверьми, усиленно изображая из себя очумелую Золушку, которая моет, чистит, стирает и готовит сутками напролёт. И ведь вначале мне даже нравилось! Росшая без матери, привычная о ком-то заботиться не умела иначе.

С каждым днём Никита становился всё более жестоким. Беспощадным. Диким.

А дед, окончательно уставший, ушёл с головой в работу и перестал приходить. А я скучала — безумно и безнадёжно, — но проклятая гордость не давала вернуться и попросить прощения. Боялась логичного: «А я ведь предупреждал!»

Часто Никита запирал меня в доме и пропадал на несколько дней, оставив без еды, отключив перед отъездом даже свет. Он называл это воспитанием, я — садизмом. Разве что на цепи у батареи не сидела, хотя случалось и такое. Как же ненавидела его в те моменты, но, сколько бы ни пыталась, сбежать не удавалось — Никита знал толк в удержании пленников. Вскоре настолько отупела, что и пробовать перестала — до сих пор не могу простить себе слабоволие и тупую покорность.

День за днём я проводила в его доме, играя по его правилам и делая всё, что он приказывал. Но из любой темницы есть выход, просто не всегда он сразу обнаруживается.

В один из летних вечеров Никита вернулся не один. К нам и раньше приходили его друзья, какие-то бабы, которые словно специально висели на нём при мне. Сначала это бесило, но когда пелена спала, я была даже благодарна этим шалавам: рядом с ними Никита хоть ненадолго, но забывал обо мне.

Когда к нему приходили гости, это неизменно заканчивалось или оргией или поножовщиной — такие уж были у него приятели. Меня, правда, он в это не вмешивал — наверное, берёг для особого случая. И он не преминул подвернуться.

В тот день он привёл в дом трёх бритоголовых бугаёв криминальной наружности. Они играли в карты, много пили и парились в бане. От меня требовалось подносить жратву, убирать со стола и быть при этом почти прозрачной, чтобы "не раздражать уважаемых людей своей постной рожей".

Нарезвившись, «уважаемые люди» раскраснелись толстыми рожами и снова сели играть в карты. Я, чтобы лишний раз на них не смотреть, потому что от одного взгляда тошнило, сидела в спальне наверху.

До глубокой ночи не стихали голоса, становясь, кажется всё громче. Крики, маты, звон бьющейся посуды — всё, впрочем, как обычно. Неожиданно за дверью услышала тяжёлые шаги, которые всё приближались. Это был не Никита — его поступь знала слишком хорошо. Значит, кто-то из гостей. Я надеялась, что этот топотун просто ищет туалет, но когда такое было, чтобы мне везло?

Дверь распахнулась, и на пороге нарисовался один из Никитиных приятелей — самый толстый и мерзкий, хотя они все были толстые и мерзкие. Он привалился к дверному косяку, почти полностью закрыв своим жирным телом проход.

Никогда мне не забыть его алую от выпитого харю и мерзкую ухмылочку.

— Красотка, почему здесь сидишь? Разве тебе с нами не интересно? — Взгляд его глаз — студенистых, бесцветных, с сеткой кровавых прожилок — ползал по мне, как большой отвратительный таракан. — Иди, детка, ко мне, ты такая грустная. Я тебя пожалею.

Он ещё что-то говорил, делая неустойчивые шаги в моём направлении. Ещё секунда, и вот он стоит совсем рядом — такой большой, с огромным, словно африканский барабан, животом.

Я пыталась кричать, только никто не реагировал. Могла хоть горло себе сорвать, не спасло бы. Надо было что-то делать и срочно, пока этот человеческий мусор не запустил руки мне под юбку. Неожиданный гость дышал мне в шею, щупал, мацал, но не торопился. Я брыкалась, пыталась его укусить, пнуть больнее, но безрезультатно, да и сил во мне — как у полевой мыши в обмороке.

— Чего ты ерепенишься, дура? — сопел мне на ухо, сжимая как в тисках. — Никитос сказал, что ты послушная. Детка, я тебя в карты выиграл, так что не дёргайся. Тебе понравится, я буду нежным.

— В карты?

Я не могла в это поверить, но мужик не был похож на шутника.

— Да, проигрался этот придурок в хлам, поэтому я здесь. Ну, не ломайся, детка, — не хочется применять силу, а то могу не рассчитать и сделать тебе очень больно.

Больно? Разве могло быть больнее?

Наверное, ему надоело возиться с брыкающейся жертвой, и он развернул меня спиной к себе. Ещё немного и случилось бы непоправимое, но я укусила его за пальцы, которыми он попытался закрыть мне рот. Наверное, больно укусила, потому что придурок взвыл и, громко матерясь, выпустил меня. Воспользовавшись паузой, схватила, стоящий на подоконнике, цветочный горшок и саданула его по башке. Горшок разбился, башка — не уверена, но мужик свалился на пол.

Я боялась представить, что убила его, но оставаться в комнате и проверять не хотелось.

Меня душила ненависть из-за того, что Никита так со мной поступил, но большевсего я злилась на себя, что позволила так с собой обращаться. Это придало мне сил: я поняла, что должна выбираться из этого проклятого дома, который чуть не стал мне могилой. Не знала, что собиралась делать — в тот момент могла думать только о свободе.

Я разулась, чтобы заглушить звук шагов, но из гостиной по-прежнему раздавался шум истерического веселья, а значит велик был шанс, что получится уйти незамеченной. И мне повезло! Впервые в жизни! Никто не сторожил дверь, а значит, путь к свободе ничто не преграждало. Это подстегнуло меня, придало сил. Всё ещё босая, с лихорадочно бьющимся после инцидента наверху сердцем, рванула на улицу. Оставалось только одно препятствие: высокий забор. И здесь удача, словно в сладком сне, повернулась ко мне правильным боком: в дальнем углу стояли мусорные баки. Крышку одного из них я использовала как трамплин на пути к свободе.

Я бежала по дороге — босая, в разорванной одежде, растрепанная, но счастливая.

И как оказалось беременная.

* * *

Всё время я слушал её, не веря собственным ушам. Неужели эта хрупкая девушка смогла всё это пережить? От злости сводило челюсть: хотелось найти этого гада и оторвать ему его тупую башку, а тело скормить бешеным собакам. Нет, лучше живого бросить им на растерзание.

— И ты прячешься от него?

— Нет, Арчи, не из-за этого я прячусь. — Твою мать, неужели это ещё не всё? — Ты побледнел... Наверное, не стоило обо всём этом рассказывать.

— Нет, всё в порядке, — заверяю её, хотя охренеть, в каком всё беспорядке. — Я же обещал тебя выслушать, а я привык держать слово.

— Хорошо. Продолжать?

— Да.

— В общем, Никита бросил все силы на поиски пропавшей игрушки, да только последнее, что я собиралась делать — возвращаться назад. Нет, он бы убил меня, я его знаю, поэтому дед постарался всеми правдами и неправдами спрятать меня. Мы надеялись, что Никита успокоится и бросит свою затею. Только он не из тех, кто заворачивает на половине пути — он всё привык доводить до конца.

— Он нашёл тебя?

— Нет, он пришёл к Эдику и стал требовать, чтобы тот выдал ему место моей дислокации, но нарвался на жёсткий отпор и полное нежелание сотрудничать. Я пряталась в лесном домике, без телефона, Интернета и прочих радостей цивилизации. Зато мне было спокойно — впервые за долгое время. Дальше точно рассказывать? — спрашивает Кристина, словно даёт мне последний шанс избежать этой участи.

— Само собой.

— Сам напросился, — невесело улыбается и продолжает: — Дед меня не выдал, за что, собственно, и поплатился. В общем, когда минул третий день, а Эдик так и не пришёл меня навестить, я заволновалась. И, рискнув всем на свете, вернулась глубокой ночью домой. А там...

— Что там?

— Там, на кухонном полу лежал труп единственного человека, который любил меня — моего деда. И я поняла, кто это сделал.

— Никита?

— Да, больше некому, — Кристина вздыхает и берёт дрожащими руками чашку с остывшим кофе. — Я вызвала полицию из телефонной будки на углу, рассказала, кто виновен во всём, а ещё поведала, где Никита хранит оружие и другие запрещённые законом вещи — пока жила с ним, многое узнала о его тёмных делах и источниках дохода. В общем, я сдала всю его подноготную, всех его дружков, потому что, убив деда, Никита перешёл всякие границы. Этого не могла ему простить и никогда не смогу, но и светиться не хотела, чтобы он и меня не распотрошил, как курицу.

— Всё получилось?

— Не так как хотелось бы: убийство не смогли доказать — этот подонок всё продумал и не оставил улик. Или просто никто не захотел тщательнее искать. Но в том проклятом доме нашли схрон с оружием и крупную партию наркоты. И этого, к счастью, хватило.

— Но он нашёл тебя.

— Да, — кивает и потирает, покрытые мурашками, плечи. — Ему впаяли восемь лет, но Никита не был бы собой, если бы не выбрался на свободу раньше срока.

— Ему кто-то помог?

— Моя бывшая подруга Ксюша. Он ей на уши навешал лапши о вечной любви, а она и рада стараться. Не знаю, как им это удалось, но факт остаётся фактом: Никита добрался до меня и теперь намерен потребовать ответа.

— Фантазёр какой.

Чувствую, что моя щека начинает дёргаться — нервный тик всегда беспокоит, когда я в бешенстве.

— Нет, Арчи, ты не понимаешь! — вскрикивает Кристина и крепко сжимает мои ладони. — Мне нужно уехать, я и так слишком долго просидела на одном месте. Покинь я город раньше, он не нашёл бы меня. Наверняка он и о Жене уже знает, я не могу так рисковать!

— И как долго ты собираешься бегать? Да ещё и с ребенком. Нет, Крис, это не выход, как ты не поймёшь?

— А какой выход ты предлагаешь? Накрыться саваном, прижать ребёнка к боку и ползти на кладбище? Нет уж, я лучше уеду — так мне спокойнее будет, правда. Спасибо, что выслушал, буду собираться. Надо Женю из сада забрать, позвонить Ирме и извиниться, брать билет и уматывать, куда глаза глядят.

— Прекрати истерику! — Беру её за плечи, чуть встряхивая, чтобы успокоилась. — Вещи собирай, сына забирай — это дело нужное. Но переедешь ты не к чёрту за пазуху, а ко мне. Услышала?

Кристина замирает и распахивает в удивлении глаза. Потом хмурится и трясёт головой.

— Нет-нет! Это опасно. Ты просто не знаешь, я тебе и сотой доли всего не рассказала! — Она снова в шаге от истерики и слёзных ручьёв. — Зря я разоткровенничалась, не нужно было.

— Нужно, — говорю, приподнимая её подбородок, чтобы не отводила глаза. Мне очень важно, чтобы она услышала, поняла. — Крис, однажды я не уберёг девушку, которую любил больше всего на свете. Она погибла, а мне осталось лишь жить с этим. Больше я такой ошибки не совершу.

— Ох...

— Снова ты охаешь.

— У меня просто слова закончились. Приличные.

— В общем, перестань городить чушь, собирай вещи и поехали за Женей в детский сад.

Она судорожно кивает и шмыгает носом. Прижимаю её к себе, а она тихо плачет.

34. Кристина

У меня точно не всё в порядке с головой! Вот авторитетно заявляю: я больная на голову. Как додумалась всё это вывалить на Арчи? Какой чёрт вообще за язык тянул? Ладно, спишем это всё на истерический припадок.

Но больше всего меня угнетает, что он, скорее всего, из жалости решил помочь, а этого я вообще не выношу.

— Заходите. — Голос Арчи выводит из раздумий. Женя крепче сжимает мою руку, глядя во все глаза вокруг себя. — Я, правда, не ждал гостей, поэтому здесь полный бардак, но убрать не проблема, сейчас клинеров позову.

Вокруг царит хаос: вещи разбросаны, пустые бутылки лезут из всех щелей, а на кухонном столе и в раковине — горы грязной посуды. Руки чешутся вымыть здесь всё — пусть это будет платой за ночлег.

— Надо за продуктами съездить, — замечает Арчи, заглядывая в большой хромированный холодильник с прямоугольным электронным табло на дверце. — А то в этом доме, похоже, даже тараканы повесились с голодухи. Женька, друг, поедешь со мной в магазин? Расскажешь, что вы с мамой есть любите. Боюсь, один не справлюсь.

— Мамочка, можно? — смотрит на меня с надеждой сын.

Не могу ему отказать, когда в глазах плещется такая жажда снова прокатиться на мотоцикле. Похоже, быть моему сыну байкером. Не знаю, радоваться такой перспективе или начинать паниковать прямо с этой минуты.

— Езжайте, только аккуратно, пожалуйста, — прошу Арчи, а тот улыбается искренне и обезоруживающе. — Евгений, слушайся дядю и держись крепко, а то он тебя потеряет. Обещаешь?

— Да! — выкрикивает сын, подпрыгивает от радости и бежит к двери обуваться.

Арчи подходит совсем близко и, наклонившись, шепчет на ухо:

— Не волнуйся, я тебя прошу. Всё будет хорошо. Мы обязательно придумаем, что с этим всем делать. Ты мне веришь?

— Да, — киваю и сглатываю, застрявший в горле, ком.

— Умница, — ухмыляется радушный хозяин и быстро целует меня в макушку. — Мы быстро. Пока можешь осмотреться, вещи всё равно ещё в пути — Фил, как обычно, где-то застрял.

И они уходят, и ещё некоторое время до слуха доносятся их возбуждённые голоса. Подхожу к большому арочному окну в гостиной и смотрю на то, как Арчи, ловко подхватив Женю на руки, усаживает его впереди себя. Даже с высоты третьего этажа заметно, как счастлив ребёнок. Мой взрослый маленький сын впервые, наверное, настолько возбуждён и весел. Какому небу молиться, чтобы в его жизни было больше счастливых дней?

Отхожу от окна и принимаюсь исследовать наше временное пристанище. Большая квартира, но неуютная, словно хозяин не любит её. На окнах даже жалюзи нет, не то, что штор или гардин. Кругом пыль, запустение, тоска. Надо что-то с этим делать и срочно. Пусть мне не под силу перестановка и нет возможности раздобыть какие-то элементы, делающие помещение уютнее. Но взять ведро с водой, тряпку, вытереть пыль и перемыть посуду я, слава богу, ещё в состоянии. Да и во время такого монотонного занятия как уборка в голове меньше дурацких мыслей скапливается.

Захожу в ванную комнату, где даже сантехника чёрного цвета, с горем пополам нахожу принадлежности для уборки и принимаюсь за работу.

Первым делом открываю окно, еле разобравшись, как это сделать, настолько хитроумным оказалось устройство. Солнечные лучи врываются в комнату, пронзая воздух, и наполняют её сиянием. Если всё хорошенько отмыть, то здесь может быть очень даже уютно.

За работой даже не заметила, как в квартиру вернулись Арчи и Женя с полными пакетами продуктов. Сын мой сияет, словно медный самовар.

— Мама, Алчи купил мне железную дологу! — вопит Женя и тычет в меня большой коробкой. — Она как настоящая!

— Зачем? Не стoило, правда. — Бросаю тряпку на пол и чуть отодвигаю в сторону ведро с мыльной водой.

— Я подумал, что будет совсем не сложно сделать пацана ещё счастливее. Мне не в тягость, а ему приятно.

Вижу улыбку на его губах и не нахожу слов, чтобы дальше спорить. От осознания, что этот мужчина купил моему сыну такую игрушку, щиплет в носу. Быстро отвожу глаза, чтобы не заметил, что я снова готова расплакаться. На этот раз от счастья.

— Мамочка, а можно я поиглаю? — спрашивает Женя и прижимает к себе коробку со своим сокровищем. — Я не буду шуметь, обещаю.

— Конечно, можно.

Арчи отводит Женечку в спальню, где я уже успела помыть полы, и через несколько минут возвращается.

— Он в восторге, — произносит, подойдя совсем близко и сложив руки на груди.

— Ещё бы.

— Но сейчас не об этом. — Его голос меняется, и мне это совсем не нравится. — Ответь лучше: что ты тут устроила?

Он хмурит брови, оглядывая чуть прибранное помещение, и закусывает нижнюю губу. Мне кажется, или он сердится?

— Ты это о чём?

— Об уборке, конечно. Сказал же, что клинеров вызову. Зачем нужно было напрягаться?

— Но ты пустил нас в свою квартиру, должна же я чем-то отблагодарить тебя!

— Я пустил вас не потому, что мне домработница нужна была.

Наверное, всё-таки сердится.

— Но я так не могу. Ты добр к нам, хотя совсем и не должен, поэтому уборка — такая ерунда. И, ко всему прочему, мне это действительно нравится, поэтому не лишай женщину удовольствия.

— Ладно, но всё равно не нужно было этим заниматься, — бурчит себе под нос, но потом, чуть улыбнувшись краешком губ, говорит: — Правда, я такой свою квартиру давно не помню. Спасибо тебе.

— Да не за что. Извини, я сейчас глупость скажу, но мне действительно интересно. Почему-то показалось, что ты здесь почти не живёшь, словно ненавидишь это место.

— С такими проницательными девушками как ты нужно держать ухо востро, — улыбается, но его глаза грустные, а это красноречивее всяких слов.

— Угадала?

— Да, — кивает и тяжело вздыхает.

У каждого в этом мире есть своя боль, каждый пытается справиться с ней, но иногда она настолько сильна, что нет силы, способной хоть немного облегчить состояние. И Арчи не исключение — его тоже что-то мучает, и я даже догадываюсь, что именно. Это не даёт покоя.

— Можешь рассказать, но я не настаиваю. — Подхожу к нему и кладу руку на плечо. Пусть знает, что я всегда рядом, если захочет поговорить. — Вижу же, что тебе тяжело. В твоих глазах огромный мир, но мир этот разрушен. Ты и сам будто половинчатый какой-то — поверь, мне это видно, потому что я и сама такая.

— Родственные души, да?

— А почему бы и нет? — Глажу его по щеке, покрытой колючей щетиной. Арчи закрывает глаза и глубоко дышит. — Мне кажется, мы не зря с тобой встретились. Может быть, мы нужны друг другу для того, чтобы хоть немного, но излечиться.

Никогда и ни с кем раньше я не была настолько откровенна, никому не хотела помочь так же, как этому сильному мужчине. Но нужна ли ему моя помощь?

Арчи молчит, лишь трётся щекой о мою руку, и глубокая складка залегла меж его бровей пшеничного оттенка. Светлые ресницы трепещут, а мне так отчаянно хочется поцеловать его.

— Пойдём сумки с продуктами разберём, я много чего купил, — говорит и распахивает глаза. — И поговорим, да?

— Если ты хочешь.

— Знаешь, хочу и сам себе удивляюсь.

Мы идём на кухню, где на барной стойке тёмно-вишнёвого дерева с хромированными вставками лежат пакеты. Постепенно, раскладывая продукты в холодильник и на столешницах, Арчи рассказывает мне о своей боли.

О том, что когда-то ему встретилась Наташа — маленькая девочка, сидящая на дереве. О том, как была куплена эта квартира для того, чтобы жить здесь и слышать детский смех, но потом случился рухнувший на землю вертолёт, похоронивший под своими обломками ту, которую любил больше жизни. И надежду.

Это на самом деле очень печально. Настолько, что мне хочется плакать, но я не могу. Зачем ему мои слёзы?

— Я хочу тебе кое-что показать, — говорит Арчи, когда все слова о прошлом иссякли.

— Хорошо, — киваю, приготовившись посмотреть, наверное, какие-то фотографии или памятное видео.

Но Арчи мало похож на обычного человека, который принёс бы фотоальбом. Арчи снимает футболку.

— Ого, — выдыхаю, потому что первые секунды в глазах рябит от обилия татуировок — чёрно-белых и цветных, но постепенно удаётся сфокусировать взгляд и разглядеть детали. — Надпись, да?

«Я слишком сильно тебя люблю, никогда не забывай об этом», — выбито вязью на его груди. Подхожу совсем близко, чтобы лучше рассмотреть. Это так... трогательно? Да, наверное, именно так.

— Она сказала это на прощание, — тихо произносит, а грудь его вздымается и опадает в такт дыханию.

Обвожу пальцами красивые буквы, ощущая под кожей лихорадочное биение большого сердца.

— Красиво, — произношу и кладу голову ему на плечо.

— Есть ещё кое-что, — говорит и гладит меня по голове. — На спине ещё татуировка. Посмотришь?

Киваю и захожу ему за спину. На левой лопатке набит портрет ярко-рыжей девушки — такой красивой, улыбающейся. А на правой — сломанное крыло.

— Это она?

— Да, — кивает. — Когда-то Фил нарисовал её портрет, который и стал в последствии эскизом для тату.

— Ничего себе, а Фил — талант.

— Согласен. И Брэйн тоже молодец.

Я подхожу почти вплотную к нему и кладу руки на плечи. Ощущаю под пальцами гладкую кожу, с выпирающими буграми мышц. Провожу рукой вдоль позвоночника, по пояснице, обвожу контур каждого рисунка, а потом поддаюсь порыву и целую между лопатками.

— Провокатор, — смеётся Арчи и поворачивается ко мне.

— Просто захотелось, — отвожу глаза, потому что мне неловко, когда он так смотрит на меня. Да и Женя совсем рядом, не надо ему ничего видеть.

— Когда-нибудь мы останемся наедине, и тогда я покажу тебе, до чего доводят твои прикосновения.

Открываю рот, чтобы что-то сказать, но в дверь звонят и Арчи, чертыхнувшись, надевает футболку и идёт к двери.

— Торжественно заявляю: я ненавижу автомобили! — В комнату входит Филин и вносит сумки с моими вещами. — Ты представляешь? В пробке застрял! Издевательство какое-то. Я вам не помешал, кстати?

— Кстати, нет, — говорит Арчи и подмигивает мне. — Всё равно ещё слишком светло, демон Валера храпит, слюни пускает. Вот наступит полночь, и он выйдет на тропу сексуальной войны.

Я смеюсь, чувствуя как краснею, а Фил разводит руками и спрашивает:

— Кристина, ты же умная девушка, как ты этого идиота терпишь?

— Не знаю, с ним весело.

— А ещё она уже познакомилась с Валерчиком, а он умеет очаровывать, негодяй.

Филипп улыбается и смотрит по сторонам.

— Арч, я такой чистой твою квартиру давно не видел. Кристина, он тебя шантажирует? Если так, только скажи, и я ему мозги вправлю.

— Нет, я сама, в качестве благодарности.

— Да! Я тут совсем не при чём. Хотел клинеров, между прочим, вызвать, — обиженно сопит Арчи.

— Если будет эксплуатировать тебя, сразу говори, а то знаю я его — наглый тип, без вариантов.

— Тебя же Птичка терпит, а ты ещё тот фрукт. — Арчи присаживается на барный стул возле стойки и начинает раскручиваться вокруг своей оси.

— Птичка? Попугай какой-то?

Они оба смотрят на меня удивлённо, а потом начинают хохотать. Не знаю, что я такого ляпнула, но весело им до коликов.

— Главное, чтобы Агния не узнала, что её попугаем назвали, — смеётся Филин и прикладывает руку к лицу, закрывая глаза.

— Нет, это его девушка, — говорит Арчи, продолжая улыбаться. — Фил просто дал ей такое прозвище, да так и прижилось.

— А, — произношу и тоже улыбаюсь. — Кажется, я что-то слышала о ней, просто забыла. Извини, Филипп, я не хотела никого обидеть, правда.

— Да всё нормально, — отмахивает Фил. — И не называй меня, пожалуйста, Филиппом. Как угодно, только не Филипп. Пусть это имя только в документах и остаётся.

— Хорошо, — соглашаюсь. — Вы голодные?

— Мы всегда голодные, — произносит Арчи и снова крутится на стуле.

Мне кажется, что Женя в свои неполные пять ведёт себя взрослее.

Убираю со столешницы крошки, вытираю засохшие коричневые потёки и прочий мусор и раскладываю на найденных в шкафу тарелках то, что Арчи принёс из магазина. Вскорости стол заполнен, а в центр ставлю бутылку красного вина, которая нашлась здесь же, в баре.

— О, просто восторг, — ухмыляется Фил и садится на стул напротив Арчи. Я присаживаюсь слева от хозяина квартиры, который под столом сжимает мою руку. — Хорошо, что Брэйна с Роджером нет, а то никому бы не досталось.

— Вот только их здесь не хватает, — бурчит Арчи.

— Придурок, — беззлобно произносит Филин, накладывая себе полную тарелку салата из кулинарии.

Нет, надо будет самой вечером что-то приготовить, а то на этих покупных салатах ноги можно протянуть.

— Женя! Иди, есть будем, — зову сына, и он прибегает — с красными щеками и горящими восторгом глазами.

— Мамочка, — шипит он мне на ухо, — железная долога ещё класивее, чем на картинке!

— Железная дорога? — удивляется Филин и кладёт на стол вилку. — Арчи, ты купил железную дорогу?

Арчи смеётся и отвечает:

— Купил, — кивает и, прищурившись, смотрит на друга. — Поедим и пойдём все вместе собирать.

— Ула! — вопит Женечка, хлопает в ладоши и прыгает на месте, как маленькая обезьянка. Потом, будто что-то вспомнив, вскрикивает: — Мама, ты моего Томино не забыла?!

— Не забыла, — смеюсь, представляя, какой был бы скандал и истерика, если книжка о бравом пингвине где-то потерялась. — Ешь спокойно, не волнуйся. Всё будет хорошо.

И впервые за долгое время я верю, что всё действительно ещё может быть хорошо.

35. Арчи

— Арчи, слушай, — Фил навис надо мной, словно коршун. — Надо кое-что обсудить.

Чего это он серьёзный такой?

— Говори, к чему секретность?

— Не здесь, — машет он головой. — С глазу на глаз.

Мы идём к балконной двери. Крис занята грязной посудой, Женя вертит в руках деталь железной дороги, и эта картина так сильно радует глаз. Словно именно здесь им и место.

— Что случилось? — Прикрываю плотно дверь, чтобы нас никто не мог услышать. — Прямо загадочный такой.

— У вас с ней всё серьёзно? — берёт быка за рога Филин. — Или ты ей просто голову морочишь?

Не знаю, к чему весь этот разговор. И как объяснить лучшему другу сложившуюся ситуацию тоже не знаю.

— Более или менее.

— Я заметил, как она смотрит на тебя.

— Ну, у неё есть глаза, вот и смотрит.

— Прекращай, — улыбается Фил. — Она влюблена в тебя. Но, пожалуйста, не будь дерьмом, не поступай с ней так, как со всеми остальными.

— Допустим, я не со всеми так поступал, ты в курсе. Но пока что мне не хочется прогонять Крис, поэтому всё действительно намного серьёзнее, чем самому кажется.

Филин обхватывает рукой мою шею и прижимается лбом.

— Я рад за тебя, мой лысый друг, — шепчет, похлопывая по плечу. — Кристина — хорошая девушка, не упусти.

В районе солнечного сплетения что-то скребётся и сжимается пружиной, поднимаясь комком к горлу. Я должен рассказать ему, что стало причиной появления Крис здесь, потому что мне нужен чей-то совет, и здравый рассудок Филина очень пригодится.

— Но только не всё так просто. Дело в том, что я привёл её сюда не только потому, что она нравится мне до одури.

Друг, прищурившись, смотрит на меня, ловя каждое слово.

— Я не могу тебе всего рассказать, потому что все детали никого не касаются, но Кристина прячется от своего бывшего, — выдаю я, как мне кажется, самую приемлемую версию правды.

— Подожди, Арчи, а с каких это пор ты заделался долбаным рыцарем?! — Фил хмурится. — Зачем такие сложности? Нужно поговорить с ним, объяснить более подробно, если их ничего уже не связывает.

— Насколько я понял, у этого придурка башню напрочь снесло, он звонил ей сегодня, угрожал. Как раз, когда мы в "Банке" отдыхали. Вот я и решил, что моя помощь не помешает. Да и пацана жалко.

— Тебе не кажется, что одного психопата нам было более чем достаточно? — приподнимает бровь Фил и посылает в мою сторону выразительный взгляд. — Только после прошлого концерта без заявок отошли, теперь ещё и бывший Кристины решил жизнь подпортить. Мне не нравятся такие повторы.

— Ну и что ты предлагаешь? — спрашиваю, облокотившись на стенку балкона. — Оставить её одну и пусть разбирается? Надо было ей сказать: "Милая Кристина, вот решишь все свои проблемы, тогда и приходи"?

Внизу гуляют мамаши с детьми, соседские бабушки, вооружившись свежим набором сплетен, выглядывают не по возрасту острым глазом потенциальных жертв, скатывающихся по их авторитетному мнению в пучину разврата. Чуть вдалеке мужики играют в домино, с азартом забивая козла. День неуклонно катится к закату.

— Ничего я не предлагаю. — Филин следует моему примеру, и вот уже мы стоим рядом и, как в детстве, плюём с балкона.

— Я считаю, нужно оставить всё как есть, — говорю, снова закуривая. Какая это уже по счёту сигарета? Третья? — Во всяком случае, этим вечером. Завтра будет день, будет и песня.

— Ты сказал, он звонил ей? — спрашивает Фил, бросая в мою сторону пристальный взгляд. — Бывший этот?

— Да, сегодня.

— Дай мне её номер телефона.

— Собрался ночами звонить и страстно в трубку дышать? — усмехаюсь, глядя как кривится Фил.

— Нет, — отрицательно машет головой. — Родилась в голове одна мыслишка.

— Делись срочно.

— В общем, есть у меня один должник, которому я вроде как жизнь спас.

— Птичкин брат, что ли?

История, когда Филин закрыл собой от взрыва брата своей девушки, ещё долгое время была у всех на слуху. После неё мой друг стал настоящим героем в глазах многих и многих, а я лишний раз убедился, что не зря столько лет доверяю ему безоглядно.

— Он самый, — отвечает Филин и улыбается. — В общем, отдам ему номер, пусть по своим каналам пробьёт входящие вызовы. Может, что интересное накопаем.

— А это идея! Хорошо, так и поступим. Филин, ты всегда башковитый был.

— Грубая лесть, конечно, но для разнообразия сойдёт.

Достаю из кармана телефон и диктую нужный номер.

— Парням можно рассказать? — спрашивает Фил, прищурившись. — Или хранить тайну?

Я секунду размышляю, потом говорю:

— Да, думаю, самим нам не справиться.

Фил кивает и убирает телефон в карман.

— Надо возвращаться, а то у меня уже горло от табачного дыма саднит.

* * *

— Уснул?

— Удивительно даже, но да, — говорит Крис, входя на кухню. — Думала, на новом месте до утра скакать будет, а он заснул, даже сказку не дослушав.

— Отлично.

— Это всё вы с Филом, — улыбается, садясь напротив. — Это же надо было: четыре часа с железной дорогой играть! Никогда бы не подумала, что вас может настолько увлечь какая-то игрушка.

— Все мы родом из детства. Спроси Фила, и он тебе расскажет, на что мы бы с ним пошли в детстве ради такой игрушки. Да душу продали, предложи нам кто такой обмен.

— Хорошо, как-нибудь спрошу. — Внезапно её лицо мрачнеет и Крис спрашивает: — О чём вы на балконе столько времени болтали?

Не думаю, что ей сто?ит знать все подробности, поэтому вру:

— О закупках новых запчастей. Это нудные и малоинтересные разговоры, поэтому и вышли из комнаты.

Крис молчит, о чём-то задумавшись. Мне кажется, я не слишком убедил её, но что поделать?

— Точно не обо мне разговаривали?

— С чего такой вывод? — Всё-таки не поверила. — Только о запчастях и говорили.

— Просто знаешь, — начинает, но потом машет головой. — Нет, не обращай внимания. Глупости это всё.

— О чём ты? Рассказывай, давай, пусть и глупости.

Протягиваю руки и обнимаю Крис. Она покорно кладёт голову мне на плечо и утыкается носом в ключицу.

— Когда мы все вместе ужинали, всё время казалось, что Фил как-то странно смотрит на меня. Постоянно ловила на себе его взгляд — серьёзный, хмурый даже. Фил шутил, смеялся, но периодически, словно изучал меня. Вот и подумала, что не нравлюсь ему и на балконе он именно об этом с тобой разговаривал.

— Ничего подобного.

Какая же она всё-таки дурочка.

— А когда вы вернулись, мне весь вечер казалось, что он за мной следит своими чёрными глазищами.

— Он просто плохо тебя знает, — пытаюсь её успокоить. — А ещё Филин — знатный параноик. Так что не обращай внимания и давай вина выпьем.

— А давай, — соглашается, но из объятий высвобождаться не спешит. — Знаешь, после всех этих волнений одно желание: напиться вдрызг и горланить песни дурным голосом.

— Давай горланить, давай ходить по крышам, танцевать на улице у всех на глазах безумные танцы, прыгать с тарзанкой. Просто жить давай.

— Давай.

— Крис, я тебе должен кое в чём признаться.

— Надеюсь, ты не продаёшь наркотики на детской площадке?

— Нет, я не так сильно ненавижу детей. Я о другом. После того, как погибла Наташа, у меня была парочка серьёзных нервных срывов и примерно сотня поменьше масштабом.

— Ты упоминал. Но в этом нет ничего удивительного.

— Это да, но с тех пор я почти не сплю, а лишь медленно убиваю себя. Гнию изнутри и ничего не хочу с этим делать, потому что однажды мне показалось, что жить больше незачем. — Запускаю пальцы в её волосы и перебираю шелковистые пряди. — Но сейчас кажется, что ещё не всё потеряно, понимаешь? Ты стала мне намного ближе, чем мог ожидать.

— Это приятно слышать, — говорит Кристина и поднимает на меня свои дымчатые глаза. — Ты мне тоже очень дорог, хотя после Никиты я представить себе не могла, что смогу вот так с кем-нибудь сидеть совсем рядом и не испытывать отвращения.

— Знаешь, мне кажется, что только что мы почти признались друг другу в любви, — смеюсь, потому что это, в самом деле, забавно.

— Похоже на то, — усмехается и снова утыкается носом в мою ключицу. — Я так сердилась на Женечку, что он побежал тогда к вам. И испугалась.

— Испугалась? — спрашиваю, точно не верю её словам. — Филина, наверное, я же такой очаровательный. Как меня можно было испугаться?

— Дурак! — смеётся и толкает ладошкой меня в грудь. — Я испугалась, что он потерялся. Вокруг такая суета была, столько неординарных и колоритных личностей, мотоциклы. А тут Женя — несносный ребёнок — вырывает свою руку из моей хватки и бежит куда-то. Такая паника на меня нахлынула, казалось, что больше никогда его не увижу. Если бы не его тяга к стихам и публичному декламированию, я бы ещё долго бегала по парку с выпученными глазами.

— Да уж, стихи он читает отменно.

— Это его страсть, как и мотоциклы, кстати. По секрету — ты его кумир. Он вообще слишком доверчивый, и меня это сильно беспокоит.

— Он ещё маленький, пусть доверяет людям, пока они его не разочаровали окончательно. Не бойся за него, мне кажется, у него всё будет хорошо, потому что он потрясающий маленький человек.

— Знаю, но так боюсь, что его обидит какая-нибудь сволочь и разобьёт ему сердце.

— Крис, ты мать, для тебя нормально волноваться, но рано или поздно его сердце всё равно разобьётся — это жизнь и от неё никуда не деться.

— Да понимаю, просто хочется, чтобы этот момент наступил как можно позже.

Мы сидим молча, наслаждаясь тишиной, и я понимаю, что постепенно боль отпускает меня. Уже не так сильно пугает ночь и те призраки, которые могут вырваться из закоулков сознания. Не знаю, что чувствует сейчас Кристина, но её дыхание тихое и спокойное, а дрожь больше не сотрясает её тело. Значит хоть немного, но пришла в себя.

Рядом на стойке стоят два бокала с вином, и я протягиваю руку, чтобы взять свой. Терпкая рубиновая жидкость струится по горлу, даря приятное тепло. Вино вообще пью не часто, но в целях разнообразия сойдёт. Неожиданно до слуха доносится какой-то странный звук. Не сразу понимаю, что это такое, но в итоге доходит, что это Кристина уснула и сейчас тихо сопит, уткнувшись в меня носом.

Аккуратно, чтобы не разбудить беру хрупкое тело на руки и несу в спальню, где для неё уже постелено на кровати. Сам-то я собирался лечь на диване, но спящая Кристина так красива, что не придумываю ничего лучше, чем раздеться до трусов и лечь рядом. Я просто немного полежу, а потом уйду на своё место.

36. Кристина

Никита улыбается, тянет ко мне руки, приглашая на танец. Ощущаю лишь одно желание: развернуться и бежать, сломя голову. Но что-то держит, точно невидимая цепь приковывает к нему - не вырваться.

В большом зале с высоким сводчатым потолком горят, наверное, сотни свечей. Они мягким красноватым светом заливают комнату, а в натёртом до блеска паркете можно увидеть своё отражение. Почему мне сейчас вспомнилась легенда о царе Соломоне и царице Савской? Не знаю, в голове мутный туман, а горло сжимает спазм, из-за которого невозможно дышать.

Воздух в комнате наполнен ароматом лаванды, от которого кружится голова и хочется заткнуть нос. Запах дурманит, проникает в лёгкие, кажется, даже через поры. А Никита стоит напротив - совсем близко - и протягивает руку в галантном жесте. Его широкие плечи обтягивает кремово-белая рубашка из тонкой ткани, сквозь которую видно кожу. Он красив какой-то странной, зловещей красотой, а в светлых, чистых и прозрачных, глазах горит огонёк, который всегда был предвестником надвигающейся бури.

Эти глаза, кажущиеся наивными и полными добра - самая большая ложь на свете, на которую купились слишком многие. Никита соткан из злобы, лжи и холодного расчёта. Жаль, мало, кто догадывается об этом раньше, чем становится слишком поздно.

Знаю, если сейчас же не отвечу на его приглашение и не станцую с ним, случится беда. Он оскорбит меня, ударит наотмашь - хлёстко, сильно, до искр в глазах. Но я не хочу. Не хочу даже, чтобы он дотрагивался до меня - противно, больно, мерзко.

- Детка, не будь дурой, - произносит Никита обманчиво ласковым голосом, в котором слышатся первые предвестники истерики. - Просто потанцуй со мной, я не обижу тебя.

Но он врёт. Всегда и постоянно врёт, только чтобы заставить делать то, что нужно ему. Ложь - самое верное средство на пути к победе. Он исповедует религию лжи, Локи - его божество.

Я пытаюсь развернуться, сбежать, но тело не слушается. Нет сна отвратительнее, чем тот, в котором мне улыбается Никита. Нет сна хуже, чем тот, в котором невозможно пошевелиться, хотя так необходимо сбежать.

- Ты боишься меня? - Никита удивлённо приподнимает красивую бровь и пожимает плечами, точно поверить не может в возможность того, что могу испытывать к нему страх. - Почему? Разве я тебя чем-нибудь обидел?

Пытаюсь кивнуть, моргнуть, сделать хоть что-нибудь, но каждая клетка тела, будто свинцом налита. Невозможность двигаться сводит с ума. Ну, давай же, давай! Но собственный организм объявил войну, выигрыш в которой мне не светит.

- Ты всё-таки боишься, - вздыхает Никита. - Но я же люблю тебя, детка. Скажи мне, почему ты со мной так поступила тогда? Ответь!

Ему всё сложнее сдерживаться - даже во сне его выдержки надолго не хватает.

- Молчишь? Правильно делаешь, потому что тебе нечего ответить. Ты виновата, детка, виновата и знаешь об этом. И как бы ты ни пряталась, я найду тебя. И тогда мы поговорим. Жаль, что разговор этот тебе вряд ли понравится. - Его голос звенит под потолком, отдаётся эхом, оглушает. - А сейчас. Просто. Потанцуй. Со. Мной!

Отрывистые слова-пули вонзаются в мозг, разбрызгивая кругом невидимую кровь, но знаю, что в реальности всё будет по-настоящему. Вдруг Никита хватает меня за руку, и я просыпаюсь.

Сердце колотится в груди, а в голове всё ещё звучат слова: «Детка, не будь дурой». Нет, дорогой, дурой я была, когда связалась с тобой, сейчас я умная. Но ты ещё пока не знаешь об этом.

Постепенно лихорадочное биение сердца замедляется, но страх, гнилыми зубами вцепившись в меня, не хочет отпускать окончательно.

Когда перед глазами перестают плясать обезумевшие разноцветные пятна, оглядываюсь по сторонам. Куда это меня занесло, чёрт возьми? Я в какой-то большой комнате - почти пустой, если не считать шкафа у дальней стены. Это помещение совсем незнакомое, а кровать подо мной мягкая и удобная. Значит, это не моя съёмная квартира, диван в которой можно смело использовать в пыточных целях. До слуха доносится странный звук, похожий на рычание притаившегося во тьме зверя. Это ещё что такое?

Пытаюсь вспомнить, как заснула, но память отказывается сотрудничать - в сознании лишь обрывки событий вчерашнего дня. Помню звонок Никиты, который выбил почву из-под ног. Потом в памяти всплывает озабоченное лицо Арчи - он привёз нас с Женей к себе домой. После был ужин, вино, железная дорога. Значит, я всё ещё в его квартире. Но как я уснула-то? Не помню, хоть убей.

Когда глаза окончательно привыкают к темноте, замечаю тело, лежащее на расстоянии вытянутой руки. Присматриваюсь и понимаю, что это хозяин квартиры собственной персоной. Лежит, как ни в чём не бывало и храпит. С ума сойти! И ещё... Он что, голый? Тонкое покрывало сползло и запуталось в его ногах, и можно рассмотреть портрет Наташи, отчётливо выделяющийся среди других татуировок. Такая молодая, красивая, улыбчивая. Понимаю, почему её потеря стала для него таким ударом - образ девушки, выполненный чернилами на коже, так ярок, что забыть, наверное, невозможно. Сочувствие к этому сильному мужчине острой иглой вонзается в сердце.

- Ты на меня смотришь, - говорит Арчи, а его хриплый голос, ещё более низкий сразу после пробуждения, звучит очень сексуально. - Зачем? Нет, не говори, это всё потому, что я дивный красаве?ц.

Даже, только проснувшись, он шутит. Наверное, никогда и ни с кем мне не было так весело, как рядом с ним.

- Просто смотрю.

- Просто даже чиряк на заднице не вскакивает, для этого её нужно сначала простудить. - Арчи переворачивается на другой бок и окидывает меня долгим задумчивым взглядом. Пока ворочался, покрывало сползло ему чуть ли не до колен, но зато я смогла убедиться, что он всё-таки в трусах. Слава богу! - Чего тебя среди ночи подорвало? Выспалась, что ли?

- Не знаю, - пожимаю плечами и отворачиваюсь. Не хочу, чтобы он знал, что мне снилось и почему я, на самом деле, проснулась - Не помню, как заснула, да и забыла, что мы у тебя дома. А на новом месте всегда плохо сплю.

- Ты вырубилась мгновенно, пришлось отнести тебя в кровать на руках. - Кожей чувствую его взгляд, но голову не поворачиваю. Не знаю почему, но мне неловко за себя. Это же надо было так обременить его собой. - Я вообще не собирался тебя смущать, хотел на диван уйти спать, но тоже заснул. Извини, если испугал.

- Ничего страшного, - говорю и спрыгиваю на пол. - Пойду, посмотрю, как там сын.

За несколько длинных шагов преодолеваю расстояние до двери и, выйдя в коридор, осматриваюсь. Вокруг, уже ставшая привычной, темнота, поэтому без труда нахожу на стене выключатель, нажимаю кнопку, и комнату заливает красноватым светом. Неожиданно будто снова оказываюсь в своём сне и приходится зажмуриться, чтобы прогнать наваждение. Приструнив расшалившееся воображение, осторожно иду к неплотно прикрытой двери второй спальни, где спит Женя. Подхожу и прислушиваюсь: в комнате тишина.

Заглядываю внутрь, где на узкой кровати лежит Женечка, раскинув ноги и руки, словно маленькая звёздочка. В бок сыну своим хоботом упирается любимый плюшевый друг - слоник Фиалка. От этого зрелища горло сжимает спазм и, чтобы не расплакаться крепко сжимаю кулаки. Я не позволю кому-то испортить моему сыну жизнь. Пусть только попробуют сделать ему больно.

* * *

Мы сидим возле барной стойки, совсем рядом, но всё-таки ещё на приличном расстоянии. Наши отношения похожи на отношения двух подростков: несмелые взгляды, случайные объятия, робкие спонтанные поцелуи. И в этом есть своя прелесть. Только не думаю, что Арчи в большом уж восторге, но я не хочу торопиться, потому что жизнь и так превратилась в триллер. Добавлять в него элементы порнографии мне как-то не хочется.

- Чёрт, - говорит Арчи и хмурится. - Кому там не спится-то в ночь глухую?

Он достаёт из заднего кармана домашних светло-серых брюк телефон и несколько секунд смотрит на вибрирующий гаджет. Потом лицо его разглаживается.

- Роджер, чего тебе? - спрашивает в трубку и улыбается. - Не сплю, конечно. Нет, не из-за снов. Что стряслось?

Помешивая сахар в чашке с кофе, слежу за Арчи.

- Нет, не поеду, лень, - продолжает. - Сами приезжайте. Важные новости? Тем более приезжайте.

Не знаю, что там за важные новости. Меня не должно это волновать, но ничего не могу с собой поделать

- Что-то серьёзное случилось? - Мой язык точно нужно ко всем чертям отрезать.

- Не знаю ещё, - пожимает Арчи плечами и окидывает меня долгим взглядом. - Нам надо поговорить.

Нехорошее предчувствие рождается глубоко внутри, но гоню плохие мысли прочь потому, что уже нет сил волноваться.

- Я тебя слушаю, - выдавливаю из себя и снова принимаюсь размешивать давно растворившийся сахар. Да и сам кофе остыл, а я ещё даже ни глотка не сделала.

- В общем, я рассказал Филу в общих чертах о том, почему ты здесь. Конечно, не вдавался в подробности, потому что это не его ума дело, но кое о чём поведал.

- Я понимаю. - Хотя на самом деле ничего не понимаю. Злюсь ли я на его болтливости или нет понять не могу, но с выводами не тороплюсь.

- Я надеюсь, что понимаешь, - улыбается Арчи и дотрагивается до моей ладони рукой. Это мимолётное движение успокаивает. - Я не трепло, ты должна знать об этом. Но Филин и Брэйн с Роджером - именно те, кто могут помочь. Потому что один я, боюсь, не справлюсь, ты должна это уяснить.

- Не справишься с чем?

- С поисками Никиты.

- Не надо его искать! - выкрикиваю, представив, до какой беды могут довести эти поиски. Арчи просто не понимает, с кем имеет дело, глупый. - Мы уедем с Женей, ты не должен рисковать. Арчи, послушай, это намного серьёзнее, чем ты думаешь.

- Не надо за меня решать, что мне делать, хорошо? - в его голосе звучит сталь, а тон не терпит возражений. - Или ты собралась до гробовой доски бегать? Если он тебя однажды нашёл, то и дальше находить будет. Сто?ит тебе уехать и уже некому будет защитить.

- Но и ты не должен ради меня кидаться в омут с головой.

- Я не только ради тебя. Я ради твоего сына и себя. - Его голос спокоен, но в глазах мелькают тени, от которых ему, наверное, никогда не избавиться. Память разрушает его, и я совсем не знаю, что с этим делать. - И мы уже об этом говорили, так что не нужно снова переливать из пустого в порожнее. Если мне для того, чтобы ты не городила разную чушь, нужно будет приковать тебя к батарее, то так мы и поступим.

- Ты не садист, - улыбаюсь, представив эту картину. - Так что не угрожай.

- А вдруг? - ухмыляется Арчи и берет мои руки в свои широкие грубые ладони. - Не надо волноваться, Крис, мы обязательно найдём Никиту, и больше тебе нечего будет бояться. Нельзя жить в постоянном страхе - это противоестественно, понимаешь?

Я понимаю, я так хорошо всё понимаю, но теперь к страху за жизнь сына добавляется и страх за Арчи, который может натворить глупостей, спасая меня. Мне хватает разрушающей сознание вины за смерть деда, добавлять ещё боль от гибели Арчи не хочется.

- Тем более, у нас уже есть опыт борьбы с безумными товарищами, - говорит и ещё крепче сжимает мои ладони, словно пытается успокоить и вселить в меня уверенность. И рядом с ним я действительно чувствую себя намного лучше, особенно, когда он прикасается ко мне. - Пока парни едут, расскажу тебе сказку, как меня чуть не отправили на тот свет из-за девушки Филина. Это очень увлекательная история, поверь мне.

И он рассказывает, как его отравила одна сумасшедшая, и если бы не парни, которые нашли его без сознания на диване в "Ржавой банке", то финал оказался бы плачевным.

- Я потом месяц в себя приходил, думал, что инвалидность оформлять придётся, но обошлось.

- Ничего себе, - произношу, когда Арчи заканчивает рассказ.

- Хотя, знаешь, я был не так уж рад, когда глаза открыл. Это же был реальный шанс сдохнуть, но судьба решила по-другому.

- Поэтому ты лезешь на рожон? Думаешь, что Никита убьёт тебя? Это истинная причина?

Неужели он действительно такое задумал?

Глаза Арчи от удивления округляются, чуть из орбит не вываливаясь, и он принимается смеяться, запрокинув голову.

- Боже, нет! - смеётся и неожиданно прижимает меня к своей груди. Чувствую, как прямо под ухом бьётся его большое сердце, в котором, надеюсь, есть местечко и для меня. - Что у тебя в голове творится, женщина? Пойми, что после встречи с тобой мне как-то резко перехотелось умирать. Я не умею говорить красиво, серьёзным быть тоже не умею, но в одном можешь мне доверять: ты мне очень нравишься. Даже больше, чем просто нравишься. И с этим я не хочу шутить.

- Верю.

- Вот и молодец, - говорит и целует меня в макушку, чуть дольше задерживаясь губами, чтобы можно было считать этот поцелуй дружеским. - А ещё я до одури хочу тебя, и это тоже не шутка, поэтому умирать тем более неинтересно.

Звонок в дверь разрушает момент, и я буквально отпрыгиваю от Арчи, чуть не свалившись со стула, чем вызываю новый взрыв хохота.

- Это всего лишь ребята приехали, - говорит между приступами смеха и идёт открывать дверь. - Они не оценят, если ты к их ногам упадёшь. Чёрствые они люди, поэтому держи себя в руках.

Я представила лица Роджера и Брэйна, если я действительно упаду к их ногам, и эта картина веселит меня безмерно.

В дверях слышится какое-то копошение, приглушённые голоса и еле сдерживаемый смех. Арчи шипит на кого-то, но неожиданно в дверномпроёме показывается лысая голова Брэйна, который смотрит на меня круглыми глазами и улыбается почти что ослепительно.

- Приветствую, - произносит он, чуть растягивая гласные. - Мы не помешали хоть?

- Нет, конечно, - спешу его заверить, но он как-то странно ухмыляется, точно не верит мне.

- Роджер, она одетая, можешь проходить, - повернувшись назад, выкрикивает Брэйн. Они что спорили в одежде я или нет? Извращенцы. - Ладно, шутим мы, не обращай внимания.

- В Камеди тебя точно не возьмут, - бурчит Роджер, отпихивая всё ещё скалящего зубы Брэйна, в сторону. Он направляется прямиком ко мне и, протянув мне широченную, точно лопата ладонь, произносит: - Моё почтение, милая девушка. У Брэйна туго с чувством юмора, он вообще из нас четверых самый серьёзный. Иногда в его расписную голову приходят странные шутки, но внимания на них не обращайте.

Потом берёт мою ладонь в свою и чуть ощутимо касается её губами. Как тогда, в «Банке». Какой-то водевиль, честное слово.

- Так, не горланьте, потому что в соседней комнате спит ребёнок, - шипит Арчи, и эта его трогательная забота о Женечке меня умиляет. - Говорите, зачем припёрлись среди ночи.

Брэйн и Роджер переглядываются, словно не решаются начать разговор, пока я в комнате. Мне становится неловко, ведь не навязывалась никому. И мешать их разговорам хочется меньше всего.

- Извините, пойду, проверю, как там Женя. - Поднимаюсь со стула и делаю шаг в сторону выхода, когда Арчи ловит меня за руку и останавливает.

- Куда собралась? - шепчет мне на ухо, прижав к себе. - Не уходи никуда. Думаю, они привезли новости, касающиеся в первую очередь тебя.

Киваю, сглатывая слюну, и снова сажусь на место.

Гости переглядываются, продолжая бессловесный диалог. Наконец, Арчи не выдерживает и спрашивает:

- Говорите, что случилось? По телефону же было сказано, что есть важные новости по делу Кристины, чего теперь сиськи мнёте?

- В общем, Филин просил передать, что удалось запилинговать последних абонентов. И мы даже знаем, в какой соте находится телефон этого Максима.

- Никиты, - машинально поправляю, и вдруг до меня доходит смысл сказанного. - Вы что, мои звонки проверяли?

Это уж как-то слишком. Наверное. Хотя...

- Не злись. - Арчи подходит ко мне и, заглянув в глаза, произносит: - Крис, мне наплевать на то, кто тебе звонит и с кем ты общаешься, но мне не наплевать на того человека, после разговора с которым у тебя начинается истерика. Потому что ты важна мне, понимаешь?

Киваю, не в силах отвести взгляд.

- Это район Восточного посёлка, - говорит Роджер. - Понимаешь, о чём мы?

- Понимаю, - кивает Арчи, но замечаю, как он мрачнеет. - Туда без обреза лучше не соваться, конечно.

- Разберёмся. - Брэйн прищуривается, глядя на Роджера. - В первый раз, что ли?

А я сижу и думаю, что сто?ит, наверное, позвонить в полицию. Не думаю, конечно, что кто-то будет связываться с этим делом, если мне, по сути, ещё не причинили никакого ущерба. Но это лучше, чем отправлять Арчи в логово того, кто запросто выпустит кишки любому, кто станет у него на пути.

Уж я-то хорошо знаю Никиту.

37. Никита

Открываю глаза и пытаюсь размять затекшие за ночь, проведённую в автомобиле, конечности. Тело пульсирует и болит, в голове звенит колокол, а во рту отвратительный привкус. Нужно поехать домой и выспаться в удобной кровати — дел пока что всё равно никаких нет, можно и отдохнуть.

Открываю дверцу и буквально вываливаюсь из машины. Ноги не слушаются, руки одеревенели, шея не поворачивается, но мне нужно срочно глотнуть свежего воздуха и немного прийти в себя.

— Ник, засранец ты эдакий! Чего бросил меня там одного? — Змей подходит ко мне шаткой походкой. При свете дня его лицо ещё отвратительнее. — Меня там чуть не зарезали, пока спал.

Его голос визгливый и хриплый одновременно, а в мутных глазах плавает обида, как труп в болоте.

— Ну не зарезали же.

— Вот был говнюком, им и подохнешь, — криво улыбается Змей и растирает ладонями помятое лицо. — Отвезёшь на базу?

Сжимаю пальцами переносицу и тяжело вздыхаю. Придётся отвезти, может быть, тогда он мне скажет, что именно он выяснил о Кристине, но не успел рассказать, потому что вырубился.

— Запрыгивай, — делаю знак рукой в сторону машины, но сам садиться не спешу. Меня мутит, лучше пока подождать.

— Спасибо, друг! Выручил, — хрипит Змей и кашляет.

Отвратительное зрелище. А ещё от него пахнет помойкой, весь салон мне провоняет. Дать бы ему в рожу, может быть, тошнить перестанет, но вряд ли.

Змей вытаскивает из заднего кармана смятую пачку сигарет, потом упускает её прямо в лужу, матерится и машет рукой. Да, кому-то сейчас явно хуже, чем мне, и эта мысль заставляет улыбнуться.

— Я тебе вчера что-то вроде бы о Кристине рассказывал... — неуверенно говорит Змей и смотрит на меня вопросительно. — Или глюки?

— Не глюки, — киваю, — но ничего толком рассказать не успел, потому что отключился.

— Такое со мной бывает, — смеётся Змей. — Я уже привык.

— Ну, так что там с Кристиной? — спрашиваю, когда мы размещаемся в салоне. Поворачиваю ключ в замке зажигания, и мотор приятно урчит.

— Короче, она спуталась с одним типом.

— Тот, который в какой-то там банке болты крутит.

— Ну, на самом деле этого Арчи много кто знает — очень популярный среди нашей братии товарищ. Мы с ним не знакомы, но от других слышал, что он много пьёт, трахает всё, что движется и иногда получает удовольствие, затевая драки и скандалы.

Вспоминаю того лысого придурка возле её подъезда и убеждаюсь, что именно о нём толкует Змей. Улыбаюсь про себя, когда перед глазами всплывает его потешная рожа, когда понял, что я смотрю на него.

— Отличного хахаля наша общая знакомая себе нашла, ничего не скажешь. Но вообще-то ей рядом с таким отбросом самое место.

Змей смеётся, вытирая слёзы.

— Ну, она всегда дурой была, так что неудивительно. Однако не знаю, насколько у них всё серьёзно.

— А откуда тебе-то это всё известно?

Змей кидает в мою сторону мимолётный взгляд, словно размышляя, рассказывать ли мне, делиться ли секретом фирмы, но в итоге не выдерживает и говорит:

— У Карла есть дружок старинный, рыжий такой детина, одноглазый.

Представляю, как выглядит их парочка в реальности: красноглазый тощий альбинос и огненно-рыжий одноглазый здоровяк. От этого видения непроизвольно начинаю смеяться в голос, а Змей удивлённо смотрит на меня.

— Не думал, что ты вообще смеяться умеешь, — протягивает он и чуть не крестится. — Эка тебя распёрло.

— Не обращай внимания — это нервное. Продолжай. При чём тут друг Карла?

— При том, что я несколько раз видел его, и мне до жути стало интересно, что это за фрукт. Недавно проследил за ним.

— И что увидел?

— Увидел вчера, кстати, как этот рыжий — Роджером кличут — приехал в "Ржавую банку", а следом за ним и Кристина с этим Арчи подъехали. Вот так и понял. 1

— А ты, я смотрю, ушки на макушке держишь.

— Ну, а чего ты хотел? — хмыкает Змей. — Тут нужно быть во все оружие, потому что никогда не угадаешь, какая информация может пригодиться. Так лучше я буду владеть ею, чем останусь в дураках.

— Верное решение. Только Карл в курсе, что ты его друзей пасёшь? Узнает, пузо вскроет.

— Тут главное, быть осторожнее. Карл не так всемогущ, как хочет казаться всем и каждому, — говорит Змей и презрительно фыркает.

— Особенно, когда его окружают такие крысы, как ты, да?

Снова смеюсь, пока Змей мечет в меня молнии обиды. Нет, этот алчный тупица не может быть засланным казачком Карла — слишком он глуп и жаден для этого.

— Слушай, по старой дружбе, ну и за приличное вознаграждение согласишься со мной сотрудничать?

Глаза моего пассажира загораются и, прищурившись, он смотрит искоса на меня. Что-то обдумывает, размышляет, а мне снова хочется смеяться.

— И в чём же заключается это сотрудничество? — с плохо скрытым раздражением в голосе интересуется Змей. Наверное, тоже подозревает меня, что могу быть посланником альбиноса.

— Ну, есть у меня кое-какие планы на будущее, но, боюсь, самому будет тяжело осуществить. Думаю, это тебя заинтересует ещё и по той причине, что касаются они Кристины, на которую у тебя тоже немаленький зуб.

Я знаю, чем его взять — Змей мстителен не меньше моего. Просто раньше у него не было союзников, а в одиночку действовать он не привык. Классический ведомый товарищ, согласный плясать под дудку того, кто больше заплатит. Может сколько угодно пылать праведным гневом, но без личной выгоды никогда ничего делать не станет.

— А это интересно, — задумчиво протягивает приятель, зарывшись рукой в спутанные пепельные волосы на затылке. — И что нужно будет делать?

— Пока что ничего особенного, — говорю и хлопаю его по плечу одной рукой. — Нужно просто последить за этой мастерской, за приятелем Карла, потому что это может в скором времени очень пригодиться.

— Что ты всё-таки затеял? — усмехается Змей, оглядывая салон моей машины. — Или пока ещё нет чёткого плана?

— Ещё размышляю.

— То, что её нужно пришить к чёртовой бабушке — факт! — тоном, не терпящим возражения, заявляет Змей и лупит кулаком по приборной панели.

В глазах темнеет от желания размазать его тупую башку по асфальту, но не время, потому что его способности к слежке могут быть очень полезны.

— Сам разберусь, — говорю ласковым шёпотом и смотрю на Змея. Тот ловит мой взгляд и съёживается. — Но обещаю, что ты тоже сможешь взять своё, если уж так уязвлён её поступком.

Глаза Змея загораются, а на их дне зажигается опасный похотливый огонёк.

— Она баба красивая... — мечтательно замечает, глядя куда-то вдаль.

Даже представлять не хочется, о чём именно он сейчас думает.

— В общем, по рукам? — спрашиваю, когда мечтательная пауза слишком затягивается. — Поможешь?

Змей кивает и растягивает рот в плотоядной усмешке.

— Можешь на меня рассчитывать, чем смогу — помогу. Зло должно быть наказано!

Кто бы говорил.

— С меня причитается, — замечаю, чтобы ещё сильнее "привязать" Змея.

— Сочтёмся, друг.

Дальше едем в полной тишине, думая каждый о своём. Всё-таки сделал удачный выбор, когда решил позвонить Карлу — хоть и терпеть его не могу, но он даёт мне заработать, а ещё рядом с ним трётся Змей, который та ещё крыса, что мне лишь на руку.

Представлять перекошенную морду моего шефа, когда он узнает, что Змей следит за ним, вынюхивает и сливает информацию. Но лучше оставить это в фантазиях, потому что если такое и случится в реальности, лучше оказаться на другом полюсе, чем попасть ему под руку.

Надеюсь, он никогда об этом не узнает, потому что закончить свои дни по горло в цементе не имею никакого желания.

* * *

На базе "Чёрных ангелов" неожиданно тихо. Меня никто не останавливает, поэтому прохожу в кабинет Карла без предварительного оповещения. Открываю дверь и застаю в светлом помещении своего работодателя и Змея. Они о чём-то шепчутся, и по выражению их лиц можно догадаться, что дело серьёзное.

Заметив меня, замолкают и несколько секунд рассматривают, словно видят впервые. Что случилось-то?

— В общем, ты понял,— говорит Карл, переведя взгляд на Змея. Тот чуть заметно ухмыляется и кивает.— Я на тебя рассчитываю.

— Замётано, шеф,— салютует Змей и кидает на меня быстрый взгляд, точно хочет о чём-то бессловесно предупредить.— Всё будет оформлено в лучшем виде, не беспокойся.

— Беспокоиться будешь ты, если что-то пойдёт не так,— предупреждает Карл, потирая воспалённые веки.— Примерно через час тебя будут ждать в "Бразерсе", поэтому не опаздывай.

Змей кивает и отходит от стола Карла. Меня распирает любопытство, что за важное задание можно доверить этому алконавту. Змей, тем временем, чуть заметно дёргает головой в сторону выхода, как бы сигнализируя, что хочет поговорить.

— Карл, я тебе нужен сегодня? Есть для меня работа?

Шеф окидывает меня тяжёлым взглядом и отрицательно машет головой. Вздыхаю и, кивнув на прощание, выхожу из кабинета. Следом пулей вылетает Змей и, схватив меня за плечо, тащит к выходу, сохраняя напряжённое молчание.

— Что такое?— спрашиваю, когда на улице удаётся высвободиться из его хватки.— Чуть рубашку мне не порвал.

— Ну, не порвал же,— криво улыбается Змей и, оглядевшись по сторонам, наклоняется ко мне.— Пошли отсюда, есть важная информация, но здесь я говорить ничего не буду.

Пожимаю плечами и направляюсь к своему автомобилю, припаркованному за несколько сот метров отсюда.

— Говори.

Змей по привычке накручивает на палец цепочку на связке ключей и смотрит на меня хитрым взглядом.

— Тут такое дело,— начинает приятель, вставляя эффектную паузу для пущего театрального эффекта.

— Давай покороче, хорошо? — не выдерживаю.

— Ладно, не психуй! В общем, помнишь, я говорил тебе о друге Карла? Рыжем?

— Конечно.

— Так вот,— произносит, преисполненный чувством собственного достоинства.— Там что-то стряслось, и он решил подключить к этому нашего белобрысого. Сам-то Карл нигде не светится почти — пунктик и острая паранойя. Поэтому сейчас поеду в клуб, чтобы оказать посильную помощь.

— Ну, а мне это зачем? Мало ли что произошло.

— Нет, ты не понимаешь,— склабится Змей.— Не у Роджера что-то произошло, а у Арчи, у Кристинкиного хоря. Нужно срочно найти какого-то товарища, который его бабе, Кристине то есть, жизнь портит, угрожает всячески. Ничего не напоминает?

Неужели?

— То есть ты хочешь сказать, что они меня ищут?

Змей смеётся и хлопает меня по плечу.

— Вот именно!— хохочет приятель.— Представляешь, какая удача, что именно меня Карл отправляет на эту встречу? Просто небывалое везение.

И правда... Даже подозрительно как-то.

— Всё-таки хорошо, что мы здесь встретились, без меня было бы туго,— ухмыляется Змей и раздувает грудь от гордости.— Но, сам понимаешь, дружба дружбой, а бабки по расписанию. А то сдам тебя им и глазом не моргну.

— Шантажируешь, что ли?— удивляюсь, потому что это именно так и выглядит.— Забыл, с кем дело имеешь?

Змей хмыкает, и гадкая улыбочка расползается на его тонких губах. Он подходит совсем близко и шипит мне на ухо, обдавая кислым запахом застарелого перегара:

— Ты, Никита, крутой, конечно, парень, только вся твоя крутизна в прошлой жизни осталась. Сейчас ты всего-навсего шестёрка Карла. Только и способен, что по его приказу трупы в лесу закапывать, да с мелких подонков дань собирать. Не рыпайся лучше, а то за себя не ручаюсь.

Сжимаю и разжимаю ладони в бессильном гневе. Раз, второй... Он прав, так чертовски прав. Да только не планирую, что так будет вечно. Скоро я им всем покажу. И Змею с Карлом в первую очередь.

— В общем, с тебя пять косарей,— говорит Змей.— Зелёных, конечно же. На первое время хватит, а дальше посмотрим. А не хочешь платить, так твоё дело.

Киваю, стиснув зубы до боли, и достаю деньги из кармана.

38. Арчи

В «Бразерсе» днём почти никого нет, но нам не нужны лишние глаза. По секрету Роджер шепнул, что у него есть один человек, который в состоянии помочь с решением проблемы. Могу лишь догадываться, что это каким-то образом связано с прошлым нашего рыжего друга, которое заперто за семью печатями. Но если кто-то согласен нам помочь, когда другим не под силу, то сто?ит ли задумываться о том, кто эти люди? Даже если это плохие люди, иногда можно и глаза закрыть. В конце концов, я не бог и не прокурор, чтобы решать, кто хороший человек, а кто не очень.

Желание найти этого урода Никиту растёт и крепнет во мне с каждой минутой. Хочется посмотреть ему в глаза и понять, как он мог так обращаться с девушкой. Ведь она любила его, возможно, до сих пор любит, доверяла, а он взял и проиграл её в карты. А до этого почти уничтожил морально. О том, что именно он причастен к жестокому убийству её деда вообще думать не хочется, потому что могу слишком уж разозлиться. Я и так только недавно научился хоть немного контролировать свой гнев.

— Я думаю, что лучше в отдельный кабинет пройти, — замечает Роджер, слишком серьёзный, сосредоточенный.

Он сейчас меньше всего похож на того улыбчивого рыжего здоровяка, которого я знаю так много лет.

— С чего вдруг такая секретность? — удивляюсь.

Я не привык прятаться по углам и о чём-то шептаться. Любое дерьмо предпочитаю встречать с открытым забралом. — Ты в шпионы, что ли, подался или в наркокартеле прописался?

Роджер переводит на меня тяжёлый взгляд единственного глаза, от чего мне становится не по себе.

— Арчи, ты знаешь, как я к тебе отношусь, — говорит, вздыхая, — но иногда ты просто нарываешься, чтобы тебе промеж глаз саданули. Прекращай трепаться, и просто пошли.

— Кого послать? — ёрничаю. — Ладно, веди меня, мой поводырь.

— Давно бы так, — ухмыляется Роджер, и мы направляемся по узкому коридору в самый дальний угол бара, где неоштукатуренные красноватые кирпичные стены увешаны фотографиями гостей. По бокам через равные промежутки расположены двери в отдельные небольшие кабинеты, в которых можно чувствовать себя в полной безопасности.

Я, правда, привык использовать их для утех сексуального характера, но и поговорить там тоже можно.

Пока размышляю о том, что меня ждёт сегодня, Роджер останавливается у чёрной двери, толкает её ногой в кожаном громоздком ботинке, и мы входим.

Здесь довольно уютно, но тесновато: небольшая комната, в которой может разместиться от силы пять человек — и то явно не наших с Роджером габаритов — завалена пуфами, стилизованными под мотоциклетные покрышки. К тёмным, почти чёрным стенам прибиты многочисленные фотографии. Их так много, что глаза разбегаются.

— Добрый день, господа. — Сиплый мужской голос раздаётся откуда-то сбоку, и я резко оборачиваюсь, чтобы своими глазами увидеть говорящего.

Им оказывается невысокий одутловатый мужичонка с коротко остриженными тёмными волосами. Глубокая морщина залегла между бровей, а на тонких бледных губах играет ленивая ухмылка. Раскинув руки на спинке дивана, положив ногу на ногу, он смотрит на нас. Видно, ожидая ответного приветствия.

— Добрый, коль не шутишь, — выдаю я банальность, на что наш визави хмыкает.

— Я от Карла, — обращается мужик к Роджеру, и тот отвечает медленным кивком, явно что-то просчитывая. — Он сказал, вам помощь нужна.

Смотрю на этого товарища: на его красное опухшее лицо, выдающее в нём профессионального алкоголика, на хитрый взгляд прищуренных глаз и не могу взять в толк, какую помощь он может нам оказать.

— Я правильно понимаю, что обмен любезностями и именами оставим для другого случая? — интересуется Роджер, на что мужик кивает, ухмыляясь ещё шире.

Была бы моя воля, я бы уже отсюда уехал. Вся эта ситуация больше похожа на постановку «Крёстного отца» в каком-то зажопинском ТЮЗе, честное слово. Так и подмывает сгрести Роджера в охапку и уволочь отсюда. А потом уж навалять по самое не балуй, что приволок меня на встречу с этим пропитым уголовником, который на посылках у какого-то Карла. Карла Маркса, что ли?

— Рыжий, обрисуй ситуацию по-быстрому, и будем думать, какой лопатой дерьмо ваше грести.

Мне кажется, я сейчас нахожусь в какой-то параллельной Вселенной, честное слово. Но сдерживаюсь, чтобы не вспылить и не свалить отсюда, громко хлопнув дверью. Роджер никогда не был треплом. На него можно положиться в любых обстоятельствах, поэтому не буду торопиться с выводами.

— Нужно нарыть информацию на одного человека, — начинает Роджер. — Всё, что угодно: слабости, пунктики, диагнозы, подводные камни. В общем, всё то, о чём в досье не пишут.

— Важная птица? — спрашивает мужик, обводя нас тяжёлым взглядом. — Или просто бабу увёл?

— Нет, не увёл, — вставляю. — Убить он мою бабу хочет, ну а мне нужно понимать, с чем дело имею.

— Правильная позиция, — одобрительно кивает мужик. Мне показалось, или он действительно оживился, когда прозвучало слово "убить"? Вон, даже в заплывших глазках нездоровый огонёк загорелся. — Врага нужно знать в лицо, парень.

— На вас можно положиться? — спрашивает Роджер, поглаживая бороду. Единственный глаз прищурен, а губы сжаты в тонкую линию.

— А разве Карл не рассказывал обо мне? — мужик сверлит по очереди нас глазами, и от этого взгляда мороз по коже. Во что мы вляпываемся? Хотелось бы знать.

— Честно? Нет.

Не знаю, устроил ли его ответ Роджера, но он даже глазом не моргнул.

— Парни если на кого-то в этом вопросе вы и можете положиться, так только на меня.

А он, я смотрю, цены себе не сложит. Я бы не был так оптимистично настроен. И почему не приехал сам Карл? От кого прячется?

— Хорошо, — киваю, потому что мне уже порядком надоели эти недогангстерские фокусы. — О деньгах не беспокойтесь.

— А я и не беспокоюсь, — дёргает пухлым плечом. — Не было ещё в моей жизни такого, чтобы мне деньги не заплатили, поэтому о таких вещах как-то не привык париться.

— Работаете, видно хорошо, — заключает Роджер, чтобы заполнить неловкую паузу.

— И это тоже, — хохочет мужик, обнажая два ряда острых маленьких, словно у хорька зубов. — Или просто умею на совесть надавить.

О методах давления на совесть стараюсь не думать, но слишком живая фантазия рисует в воображении малоприглядные картины. Надо будет потом свои видения сценаристам "Пилы" послать — годный фильмец получится, уверен.

— Тогда связь будем держать через Карла, — говорит Роджер, которому, как и мне, не терпится уже покинуть этот до мельчайшей детали знакомый, но сейчас ставший неуютным кабинет.

— Угу, — кивает с поистине королевским достоинством мужик. — О сумме гонорара договоримся позже. А за задаток мерси.

— Лишь бы на пользу, — произносит Роджер, и мы уходим.

— Сколько ты ему заплатил? — спрашиваю, как только мы выходим на улицу.

— Тебе какая разница? Это же я с Карлом договорился, мне и платить.

— Но это не твои проблемы, — резонно замечаю, а Роджер фыркает.

— Арч, когда какой-то подонок угрожает женщине, любой нормальный мужик воспримет это, как личное оскорбление. Сечёшь?

— Не думал, что ты у нас такой рыцарь.

— Нет, брат, ты слишком хорошо думаешь обо мне, — ухмыляется Роджер. — Просто если я кого и презираю в этой жизни, то только домашних тиранов, которые измываются над женщинами.

Мне кажется, что в его словах много личного, потаённого, о чём сложно говорить вслух, но оно болит внутри и скребётся когтями.

— Ты мне расскажешь, что это за Карл такой расчудесный? — спешу перевести тему.

— Хорошо, — кивает Роджер. — Поехали в "Банку", а то на улице не стoит о таких делах трепаться.

* * *

— Карла я знаю с тех времён, когда Роджер был известен узкому кругу людей не как рыжий весельчак, а отмороженный придурок. Правда, тогда ещё у меня оба глаза были на месте, а борода расти категорически отказывалась.

Роджер сидит верхом на синей бочке — своём излюбленном месте. Хоть что-то в этой жизни стабильно.

— Ты никогда не рассказывал об этом, — замечает Филин, сидящий рядом со мной.

Роджер переводит на него задумчивый взгляд, хмурится и, закинув руки за голову, опирается на оштукатуренную стену.

— Рассказывать нужно то, чем хочется гордиться, — тяжело вздыхает и морщится. — Да и, по правде сказать, мне бы хотелось о многом забыть из того, чем приходилось заниматься.

— Но ты же знаешь, что от нас не услышишь упрёков, — говорю, потому что чувствую: Роджеру сейчас нужна поддержка.

— Да дело не в вас, — отмахивается и спрыгивает на пол. — А во мне. Есть вещи, о которых лучше не говорить вслух, потому что так есть хоть маленький, но шанс забыть.

— Сейчас ты готов делиться? — спрашивает Филин, выстукивая пальцами мотив на голенище высокого сапога, закинув ногу на ногу.

Роджер усмехается, скрестив руки на груди.

— Не готов, но иногда это необходимо. — И снова усмешка на губах, словно знак того, что мы подошли к какой-то черте, за которой ждёт много неизвестного. Слишком много.

Набрав полную грудь воздуха, точно впереди затяжной прыжок в пропасть, он начинает:

— Когда мне было тринадцать, мои родители развелись. Собственно, ничего необычного в этом нет, если бы только не желание моей мамы насолить отцу и доказать, что она ещё кому-то может быть нужна.

Кто ищет, тот всегда найдёт, и буквально через год в нашем доме появился посторонний мужик, который решил, что я буду считать его отцом, чего бы это ни стоило. Методы он выбирал разные, один дебильнее другого, но с каждым днём я ненавидел его ещё больше.

Мама плакала, просила меня не разрушать ей жизнь, с таким трудом налаженную. Я же не считал наше существование жизнью, поэтому на уступки не шёл. Лишь сильнее упирался. Ну не желал терпеть весь тот ад, что творился в доме ежедневно.

Я хотел, чтобы мама одумалась и выгнала этого идиота, но все мои попытки достучаться до здравого смысла родительницы терпели крах. Чем уж он её приворожил, одному Дьяволу известно, но она терпела все его фокусы. И ведь началось всё с безобидных подтруниваний над её внешностью, а вылилось в бесконечную череду отвратительных побоев.

Не вдаваясь в лишние подробности, скажу, что после того, как нашёл её на полу, почти без сознания, а этот мерзкий подонок сидел рядом и улыбался, сложно было себя контролировать. В глубине души я знал, что этим рано или поздно закончится, но гнал от себя эти мысли. А зря, нужно было прислушиваться к интуиции.

К тому времени мне уже исполнилось пятнадцать, ростом и силой я превосходил отчима, поэтому ничего не стоило и его физиономию превратить в фарш. О, если бы вы знали, сколько удовольствия мне это доставило, какой кайф ловил, когда в его глазах плескался ужас, а по штанам расползалось мокрое пятно!

До сих пор не жалею о своём поступке, хоть он и перековеркал всю мою жизнь. Но иногда долг становится выше последствий.

Врачи, приехавшие на мой вызов, констатировали у отчима множественные переломы и ушибы мягких тканей. Отделал я его знатно, только никакие благородные мотивы не спасли от колонии. Там-то с Карлом и познакомился. Мы были ровесниками, быстро сошлись на почве любви к мотоциклам и вообще во многом были похожи.

Вот так в моей жизни появился Карл — мой друг и спаситель. Дали мне всего два года, поэтому в семнадцать вышел на свободу, а вскорости освободился и Карл, мотавший срок за грабёж.

Наверное, не нужно долго рассказывать, что такие непутёвые парни, с грязными пятнами на теле прошлого никому не нужны. Ни работы, ни перспектив — у нас не было ровным счётом ничего, за что можно было бы ухватиться. Да и не хотели мы довольствоваться жалкими подачками, объедки со стола нас не интересовали.

Я уже говорил, что не горжусь собой, но и посыпать голову пеплом тоже не буду — я сам выбрал тогда такую жизнь. Зачем теперь жаловаться?

Девяностые годы спутали все карты: богатые и умные опустились на самое дно, а у бедных и наглых появился шанс взлететь на вершину. Главное, не бояться рисковать, а мы с Карлом не знали, что такое страх.

Клуб «Чёрный ангел» стал нашим домом, но моё пребывание в нём не сделало меня счастливым. В итоге, до меня дошло, что этот путь снова приведёт на нары. Наверное, я оказался не настолько отчаянным, как Карл.

* * *

Роджер замолкает, задумавшись о чём-то, а в моей голове не укладывается информация: он был членом «Чёрных ангелов»? Об этом клубе знает каждый, кто хоть немного в теме. Но также все знают, что с ними лучше не связываться, если не хочешь замараться по самые уши.

— Они же настоящие подонки, — замечает Фил, шокированный не меньше моего.

— Думаешь, я сильно от них отличался? — Горькая усмешка трогает его губы. — Может быть, до сих пор такой, просто научился справляться со своими демонами.

— Но ты же ушёл от них, — говорю, потому что знаю: Роджер не подонок, что бы о себе не думал. — Значит, в какой-то момент понял, что вам не по пути.

— Понял, — кивает он, растирая бледные пальцы. — Да только оттуда так просто не выбраться.

— Именно поэтому ты был всегда против, чтобы мы в какой-либо клуб вступали? — спрашивает Фил, поднимаясь с дивана. — Не хотел, чтобы мы оказались в чём-то замешанными?

Вместо ответа Роджер кивает, и его взгляд в эту секунду почти отеческий.

— Всё правильно. Я ещё легко отделался, когда решил уйти — мне всего лишь глаз выбили и хребет чуть не сломали. Но это только потому, что в лесу меня пытал Карл. Это было своего рода наказание нам обоим. И Карл провалил своё задание, не сумев убить меня. За это он тоже заплатил, только я не имею права говорить, как именно.

Перед глазами снова мелькают кровавые картинки. Жмурюсь, чтобы отогнать от себя назойливые кадры пыток незнакомого мне Карла.

— Иногда, в самых крайних случаях я связываюсь с ним, и он помогает мне, — говорит Роджер. — Тогда он помог найти наркоторговцев в «Бразерсе», а сейчас...

— Сейчас он прислал странного человека, который поможет найти Никиту, — заканчиваю фразу.

— Всё правильно, — кивает Роджер, и, не говоря больше ни слова, идёт в наш кабинет.

— Вот это поворот, — таращит глаза Фил. — А одноглазый-то с секретом оказался.

— Переживём, — замечаю, оглядываясь на дверь кабинета, чтобы не пропустить возвращения нашего рассказчика. — Главное, чтобы всё это было не зря, потому что мне совсем не понравился тот тип, которого прислал Карл. Не знаю, почему он сам не пришёл, но факт остаётся фактом: мерзким товарищем оказался его посланник.

— Думаешь, могут кинуть? — шёпотом спрашивает Фил.

— Не думаю, но слишком часто я бы не хотел встречаться с ним.

— Что вы тут шепчетесь? — Роджер появляется неожиданно с тремя бутылками пива. — Давайте, парни, выпьем, потому что сегодня какой-то уж слишком насыщенный день.

Мы согласно киваем, и какое-то время молчим. До слуха доносится стук, беззлобное переругивание парней, звон падающих на пол инструментов, но нас никто не беспокоит.

— Роджер, ты доверяешь этим товарищам? — задаю интересующий меня вопрос, на что друг лишь ухмыляется. — Что такое?

— Всё нормально, просто... Вот скажи, ты доверяешь Филину?

Неожиданный, конечно, вопрос. Я киваю.

— Другого ответа я и не ждал. — Его ухмылка становится ещё шире. — Так вот, у нас с Карлом примерно тоже самое, только мы не ходим везде парой, понимаешь? Но мы так давно знаем друг друга, через такие дебри и буреломы пробирались не единожды, что не доверять ему я просто не могу. А почему он сам не пришёл? Так потому, что у него за жизнь накопилось слишком много врагов, чтобы так просто по барам шастать. Андестенд?

— Само собой, — подтверждаю и откидываюсь на спинку дивана.

Много вопросов роится в голове, но ни один я на трезвую голову не решусь задать Роджеру. Он и так сделал почти невозможное, пересилив себе и открыв правду. Пусть частичную, но она намного лучше лжи.

39. Кристина

В квартире Арчи тихо. Лишь слышно, как жужжат паровозики, бесконечно двигаясь по кольцу миниатюрных рельсов. Женя в полном восторге от новой игрушки, потому что, какой же мальчик не мечтает о железной дороге? В наборе, что купил Арчи, помимо самих вагончиков нашлись также крошечные человечки: проводники для каждого вагона, станционный смотритель, миниатюрное, но, тем не менее, необычайно детализированное здание вокзала. Даже носильщики, вцепившиеся малюсенькими ручками в тележки, груженные чемоданами, присутствовали.

Вся эта неописуемая красота заняла собой приличный участок пола, и сын, играя, с головой ушёл в выдуманный мир, где он может быть хозяином вымышленной реальности. Но ему хорошо, а от этого и на моём сердце становится чуть светлее.

Женя очень похож на своего отца — образ Никиты оживает перед моими глазами, сто?ит только взглянуть на сына. В его улыбке, в выражении детского ещё лица, разрезе глаз угадывает облик того, кого ненавижу больше всех на свете. Это какое-то проклятие, но главный парадокс состоит в том, что любить сына мне это не мешает. Он не виноват в том, что его мама была такой наивной идиоткой и не смогла вовремя распознать, каким же подонком является тот, кого так отчаянно полюбила. Никто, по сути, в этом не виноват, даже Никита — он такой, какой есть, просто мне не хотелось замечать, какое он ничтожество.

Оставляю Женю играть в комнате, а сама иду на кухню — не терпится закончить с уборкой, чтобы к возвращению Арчи дом сиял, как никогда прежде. И пусть он запретил мне перенапрягаться, не желая, чтобы я чувствовала себя обязанной, мне всё равно хочется его отблагодарить. Пусть потом возмущается, сколько влезет, моего намерения вероятное недовольство Арчи не изменит.

Кидаю взгляд на столешницу, на которой лежит новый телефон — подарок Арчи. Свой пришлось выбросить, потому что не хотелось, чтобы моё местонахождение можно было вычислить по биллингу или любым другим способом.

Хочется поговорить с Соней — соскучилась по единственному человеку, которому в последнее время было не наплевать на меня. Я не успела скинуть ей свой новый номер, но она знает домашний телефон Арчи — перед тем, как уехать из квартиры, зашла попрощаться.

А ещё скучаю по Ирме. Пусть проработала у неё самую малость, но эта женщина мне очень понравилась. Но для всех этих встреч и разговоров по душа?м пока что неподходящий момент: нужно, чтобы всё улеглось, устаканилось. Интересно, когда Никите надоест меня выслеживать? Когда он решит отстать от меня и не напоминать о себе? И наступит ли такой момент хоть когда-то в этой жизни, или для этого кому-то из нас нужно будет сдохнуть?

Может быть, всё-таки поехать в полицию и накатать заявление о преследовании? Но что у меня есть на Никиту? Один телефонный звонок? Разве это воспримет хоть кто-то всерьёз?

Вдруг до слуха доносится трель звонка, и я замираю, ощущая, как на лбу выступают бисеринки пота. Не могу сообразить, откуда идёт звук. Дверной звонок? Телефон? Не понимаю. Прислушиваюсь и делаю шаг по направлению к выходу из комнаты. Арчи строго-настрого запретил открывать кому-то дверь в его отсутствие, но вдруг это он сам вернулся и просто забыл ключи? Не держать же хозяина за дверью, правильно? Нет, бред, Арчи бы на мобильный позвонил.

Маленькими шагами выхожу из кухни и оказываюсь в коридоре. Залихватская трель действует на нервы. Хоть и не знаю, кто это может быть, но предчувствия более, чем неприятные. Почему я не могу просто расслабиться и забить на все проблемы разом? Почему каждый звук и шорох отдаётся в сознании погребальным набатом?

В коридоре звук становится отчётливее, и до меня доходит, что он идёт от телефона — молочно-белой трубки, прикреплённой к стене. Лампочка мигает зелёным, оповещая о входящем вызове. Подхожу к аппарату, на котором высвечивается номер звонящего, и понимаю, что это Соня.

Кажется, с сердца падает огромная плита.

— Почему так долго? — вопит она, когда слышит мой голос. — Я тут чуть с ума не сошла, пока дождалась ответа!

Улыбаюсь про себя: моя нетерпеливая соседка в своём репертуаре. Мне так не хватает её шумной весёлости, лёгкости и непристойных шуток. Но пока лучше ни с кем не встречаться, чтобы не накликать беду на ни в чём не повинных людей.

— Я тоже рада тебя слышать, — произношу, когда она заканчивает выражать своё недовольство и на секунду замолкает. — Как у тебя дела?

— У меня?! — от её голоса мои барабанные перепонки чуть не лопаются. Нет, Соня, конечно, страстная натура, но чего кричать-то так? — У меня всё хреново. Вернее, не у меня, а у тебя, подруга.

Я это, собственно, и без напоминаний знаю, но только, что именно Соня сейчас имеет в виду, хотелось бы выяснить.

— Что случилось?

— Я не знаю, как долго ты собралась отсутствовать, но мой тебе совет: сиди там, где сидишь и не отсвечивай.

— Ты можешь толком объяснить, что произошло Софья, вздохни поглубже, успокойся и расскажи всё по порядку.

Начинаю постепенно терять терпение, потому что в последнее время столько всего навалилось, что выдерживать ещё и Сонины истерики не имею ни сил, ни желания.

— По порядку? Хорошо, — соглашается подруга. — Буквально только что — я из магазина возвращалась — ко мне во дворе подошёл какой-то мужик. Высокий зараза, красивый даже. Светлые волосы, модный такой. Тебя искал, между прочим.

При этих словах сердце сжимается от страха, но я стараюсь не поддаваться, потому что нет худшего помощника, чем паника.

— Ты его хорошо рассмотрела?

Хотя мне не требуется её ответ: то, что это Никита и так знаю.

— Ха! Спрашиваешь ещё. Красивых мужиков я за версту чую, а этот подплыл ко мне, галантный такой, пока я с дверцей машины возилась, и интересуется, мол, не знаю ли я тебя. Вроде как брат твой из другого города, только мне-то лапшу на уши вешать не нужно: никаких братьев нет у тебя.

— Ты ему так и сказала, что ли? — спрашиваю, потому что от Сони можно чего угодно ожидать.

— Что я, совсем сумасшедшая? Покивала с важным видом, посочувствовала, что брат и сестра разминулись. Он казался таким расстроенным, что мне даже его на секунду жаль стало. Но меня не проведёшь!

— Какая ты проницательная.

— А-то! В общем, он ещё посокрушался, глазки мне строил, просил твой новый адрес, но ничего не дала, потому что он мне не понравился.

— Всё правильно, — говорю, присаживаясь на пол.

От всех этих разговоров в голове помутнение.

— А потом, когда мы уже с ним распрощались, он подошёл к твоей двери и сунул туда записку — я подсмотрела. Он-то, наивный, думал, что я ушла. А я притаилась! Три раза ему, придурку такому, ха-ха.

— Записку?

Вот эта информация мне вообще не нравится. Нет, не надо! Пусть всё это будет только лишь сон.

— Да, после того, как он свалил, я забрала её. — Соня делает паузу, но я-то знаю, что она всё давно посмотрела и даже наизусть заучила, такая уж у неё любопытная натура. — Не знаю, подруга, кому ты там так неудачно дорогу перешла, но только содержание этой хреновой писюльки мало напоминает любовное послание восторженного поклонника.

— Соня, не томи, пожалуйста, — прошу, потому что у меня уже практически отнялись ноги от волнения. — Хочешь меня до инфаркта довести, да?

— И в мыслях не было! — восклицает подруга. — Извини, я просто переживаю за тебя.

— Я уже сама за себя переживаю, поэтому выкладывай.

— Сейчас-сейчас.

В трубке слышен какой-то шелест, потом Соня читает:

Девять — счастье.

Восемь — ошибка.

Семь — вина.

Шесть — побег.

Пять — возмездие.

Четыре — предательство.

Три — грех.

Два — расплата.

Один — смерть.

По мере того, как Соня читает это послание, в авторстве которого нет ни малейшего сомнения, в глазах всё больше темнеет. Боги, это в его стиле — такие театральные жесты в его репертуаре.

Смерть.

И я ни минуты не сомневаюсь, чью смерть Никита имеет в виду. Мою, конечно же, чью ещё? Вряд ли он намерен спрыгнуть вниз башкой в морскую пучину, хотя мне бы и хотелось этого. Никогда и никому не желала зла, только этому козлу, чтоб он угорел уже, в конце концов.

— Крис! Ты там? Чего ты молчишь?! — орёт в трубку Соня, но я не могу ответить. — Ты жива? Что всё это значит?

— Жива я, что со мной будет? — выдавливаю из себя, пытаясь успокоиться. — В общем, выбрось эту гадость, а если кто-то будет меня спрашивать, делай вид, что вообще обо мне впервые слышишь, хорошо? Не хватало ещё тебя во всё это впутывать.

— Ты мне можешь толком объяснить, что происходит? — спрашивает Соня. — Такие письмена явно ненормальные пишут. С кем ты связалась?

— Точно не с тем, с кем нужно было. Это было так давно, и я уже надеялась, что всё это неправда. Но, как оказалось, прошлое умеет догонять.

— Знаешь, Крис, я думала до всех этих событий, что меня невозможно удивить, но у тебя получилось. Оказывается, так плохо тебя знала.

Не понимаю, чего в её голосе больше: удивления или восхищения, только бы знать, чем здесь можно восхищаться.

— В общем, я тебя поняла, — вздыхает подруга. — Только ты должна помнить, что, если тебе нужна будет помощь любого рода, можешь смело ко мне обращаться. Сама знаешь, какие у Саныча связи.

А ведь она права: Саныч — мужик непростой, с большим штатом охраны, но мне неловко обращаться со своими проблемами и портить кому-то жизнь.

— Буду иметь в виду.

— Знаю я тебя, помощи не будешь просить.

— Угадала.

Соня горестно вздыхает.

— Будь осторожна, хорошо? Я за тебя волнуюсь.

— Спасибо, — говорю как можно более искренне. Мне хочется, чтобы она на самом деле поняла, как много значит для меня, пусть я и не смогу никогда сказать этого вслух. — Просто спасибо.

В итоге даю ей свой новый номер телефона, мы прощаемся. Сажусь на пол, потому что этот разговор высосал из меня последние силы. Если раньше ещё могла позволить себе надежду, но сейчас её разом выбили из меня. Никита близко, и нужно сматываться, пока он не нашёл меня здесь. Я не хочу, чтобы пострадал хоть кто-то по моей вине, тем более Арчи, который был так добр к нам.

— Женечка, собирайся, мы уезжаем! — кричу сыну, собрав остатки воли и мужества в кулак. Нужно уезжать, пока Арчи не вернулся и не остановил меня. — Только быстро, хорошо?

— Уезжаем? Опять? — удивляется сын, выбегая из комнаты. Он стоит, такой трогательный, с зажатой в пухленьком кулачке фигуркой проводника. — Но я не хочу! Здесь так интелесно. Алчи обещал научить на гитале иглать. И на балабанах.

Ох, ещё и музыкант... Нет, нужно собраться! Нельзя здесь оставаться, это опасно. Для всех.

— Но нам нужно уехать, понимаешь?

Подхожу к нему и присаживаюсь на корточки напротив, чтобы наши лица были примерно на одном уровне.

В больших глазах застыл немой вопрос. И упрёк, потому что снова заставляю срываться с места, к которому только успел привыкнуть. Понимаю, что настанет момент, когда он мне всё припомнит, но надеюсь, что когда-нибудь он поймёт меня.

— Сынок, милый, мы, может быть, вернёмся, — уговариваю, хотя понимаю, что снова вру. Вру единственному человеку в своей жизни, которому не имею права лгать. — Но сейчас нужно уезжать. Прости меня, но так надо.

— Но я не понимаю! — почти плачет, хотя изо всех сил пытается не проявлять слабость. Мой маленький мужчина. — Давай останемся, ну пожалуйста!

Ещё немного, и он заревёт. Прижимаю тёплое тельце к себе, глажу по спине, целую золотистые волосы на макушке.

— Так надо, Женя. Собирайся.

— Хорошо, — кивает, высвобождается из моих объятий и идёт собирать свои игрушки и искать любимую книжку.

Иду в спальню и принимаюсь лихорадочно собирать вещи. Хорошо, что ещё не все чемоданы успела разобрать. Мне так не хочется уезжать. Из этого города, дома, от Арчи, но по-другому просто не могу. Никита доберётся до меня, и снова может кто-то пострадать. Не хочу этого, никогда больше. Надеюсь, что Арчи поймёт меня, потому что я действительно не хочу ему зла, и побег в этом случае будет лучшим выходом.

Когда все вещи собраны, иду к выходу, где, зажав слоника под мышкой и прижав к груди книжку, стоит Женя. Делаю вид, что не замечаю следы слёз на родномличике: нужно быть твёрдой в своих решениях. Сто?ит дать слабину, и я останусь, а это будет худшим решением за всю мою жизнь.

— Готов? — Женя молчит, но кивает. — Отлично. Пошли?

Снова кивок. Сын не смотрит на меня, судорожно вцепившись в свои драгоценности. Наверное, он никогда мне этого не простит, да я и не надеюсь, но на понимание рассчитываю. Пусть не сейчас, но в будущем. Осматриваюсь в последний раз по сторонам, чтобы запомнить, впитать, сохранить в душе тот свет, который грел всё то время, что находилась здесь. Я ведь даже смогла поверить, убедить себя, что всё ещё сможет наладиться, но, наверное, чудеса бывают только в книжках.

Протягиваю руку, поворачиваю сначала один замок, потом другой и, распахнув настежь дверь, упираюсь взглядом в широкую грудь того, из чьего дома хотела так позорно сбежать. Но уже, наверное, не получится.

Вот чёрт.

Не успела.

Арчи удивлённо приподнимает бровь. Отступаю назад, а Женя, увидев хозяина квартиры и по совместительству своего кумира, кричит от радости, бросает свои сокровища на пол и прыгает Арчи на руки.

— Гулять собрались? — ухмыляется обладатель самых красивых зелёных глаз в целом мире. — На улице, кстати, тепло очень, поэтому зря все вещи с собой брать решила. Не думаю, что пуховик так уж пригодится.

— Я... — пытаюсь придумать хоть какое-то разумное объяснение своим действиям, но в голове стучат слова считалочки, которую сочинил для меня Никита. — Нам нужно уехать.

— Снова за своё? — хмурится Арчи и проходит в квартиру. Одной рукой он придерживает повисшего на его шее Женю, а второй захлопывает за собой дверь. — У меня новости есть, поэтому не думай никуда убегать, поняла?

Киваю, потому что не знаю, что сказать, как оправдаться. Молчание иногда лучший помощник — во всяком случае, никто не обвинит во лжи.

— Мы его нашли почти, — произносит тихо, чтобы слышала только я. — Поэтому не делай резких движений.

40. Арчи

Хорошо, что я вовремя вернулся, и Кристина не успела никуда уехать. Как чувствовал, что нужно торопиться. Это не девушка, это какое-то бушующее море — никогда не поймёшь, что у неё в голове. Она на самом деле непредсказуема. И ведь никакие слова на неё не действуют, как не распинайся. Привязать её к батарее, чтобы не рыпалась?

— Евгений, иди, положи на место игрушки, — говорю, спуская ребёнка на пол. — Скоро будем чай с конфетами пить, и кататься поедем.

— Ула! — Женя подпрыгивает от восторга, чем вызывает улыбку матери. — Я ещё с дологой тогда поиглаю, можно?

Мы с Кристиной синхронно киваем, и мальчик с победным кличем убегает в комнату, где его дожидается ставшая любимой игрушка. Когда он скрывается в дверях комнаты, подхожу к несостоявшейся беглянке. Она стоит, потупив взгляд, избегая смотреть на меня.

— Что ты удумала? — спрашиваю, дотрагиваясь пальцами до её щеки. Она еле ощутимо вздрагивает, но глаз не поднимает. — Что-то случилось, пока меня не было?

Она молчит, но кивает. А потом всхлипывает, как маленькая девочка, которую кто-то однажды сильно обидел.

— Посмотри на меня, — прошу, и через мгновение она поднимает на меня свои дымчато-серые, словно туман над болотом, глаза. — Не бойся, мы уже почти нашли его. Скоро Роджер приедет, у него важные новости, поэтому не торопись уходить, хорошо? Сбежать всегда успеешь.

— Так надо. Ты не понимаешь, — еле слышно говорит, краснея.

Что-то всё-таки случилось. Чувствую, как внутри закипает гнев. Неужели этот урод снова звонил? Но как узнал её новый номер?

— Если за меня боишься, не нужно, потому что я крепкий парень. Да и что он мне сделает, в самом деле? Ничего, поверь. Если что, у меня монтировка есть и ключей целая мастерская, отобьюсь.

Крис улыбается и неожиданно утыкается носом мне в плечо. Обнимаю её, прижимая крепче к себе, чтобы понимала: я рядом и способен её защитить.

Верю ли я сам в это? Не знаю, но издеваться над ней никому не позволю, потому что женщин вообще обижать нельзя, а Кристину в особенности.

Звонок в дверь разрушает момент. Крис отстраняется от меня, поправляя волосы. Она кажется смущённой, словно мы только что не просто стояли, как два октябрёнка на ленинской ёлке, а прямо таки сюжеты порнофильмов в жизни практиковали. Интересно, дальше поцелуев наши отношения вообще хоть когда-нибудь зайдут, или так и буду каждый раз дыхательные упражнения практиковать?

— Я пойду, чайник поставлю, — говорит Кристина, и скрывается в дверях кухни. Не девушка, а шаровая молния.

Роджер, а я знаю, что это он, продолжает настойчиво трезвонить в дверь. Скоро его терпение лопнет, и он снесёт на хрен её с петель, если сейчас же не открою.

— Твою мать, приятель, нехорошо заставлять гостей томиться на пороге, — усмехается гость, а вокруг здорового глаза собираются морщинки. — У меня, кстати, как и обещал, новости важные.

Впускаю его, и мы идём на кухню, где Крис уже поставила на стол четыре чашки и вазочку с конфетами.

— Детский утренник, что ли, организовать решили? — хохочет Роджер, занимая один из стульев. — Вот, сразу видно, что в доме женщина появилась: порядочная, без вредных привычек. Уж не льётся бухло рекой, а у тебя, Арч, даже румянец появился. Здоровое питание, секс по расписанию только на пользу тебе, как посмотрю.

— Вот же трепло, — говорю, а он смеётся. Знал бы Роджер, насколько он далёк в своих фантазиях от истины, долго бы удивлялся такому повороту событий. — Ладно, рассказывай, что за новости?

Кристина берёт самую большую чашку, накладывает в блюдце сладости и несёт их в комнату, где играет Женя. Наверное, правильно, потому что нечего ребёнку слушать обо всём этом. Пусть у него будет детство, а не вот это вот всё.

— В общем, человек Карла вышел на связь, — начинает Роджер, когда Крис возвращается в комнату. — И у него есть координаты местонахождения Никиты вашего.

Чувствую, как внутри что-то щёлкает, а ноги готовы сами нести меня к мотоциклу. Нужно скорее попасть на место. Нельзя позволить мерзкому подонку смыться

— Это может быть опасным, — произносит Кристина глухим голосом. Её глаза горят каким-то неведомым мне ранее огнём. Кажется, она сама готова с ним встретиться, но только я её никуда не отпущу. — Вы его совсем не знаете.

— Зато мы знаем себя. — Роджер смотрит на неё долгим взглядом, очень внимательно и сосредоточено. — И поверь, красавица, нам он точно ничего не сделает.

— Откуда такая уверенность? — хмыкает Крис, глядя Роджеру прямо в глаза. — Вы его не знаете совсем. Мне и самой кажется, что, несмотря на долгое и тесное знакомство, не смогла его раскусить. Он очень скользкий и мерзкий тип, поэтому нужно быть предельно осторожными. Не нужно вам это, поверьте.

В голосе явно слышатся признаки приближающейся истерики, а лицо Крис побледнело. Мысль, что она боится за меня, придаёт сил и окрыляет. Я чёртов эгоист, но мне это нравится.

— Мы постараемся, — говорю, поднимаясь на ноги. — Ладно, Крис, мы поедем, потому что время не ждёт — вдруг ещё сбежит. А ты сиди здесь и не вздумай куда-то уходить. Всё равно догоню, а в гневе я страшен.

— Ты хочешь сделать меня рабыней в своей собственной квартире? — нервный смешок срывается с её губ.

Роджер выходит из комнаты, а я медленно подхожу к Кристине. Она сидит на стуле, оперевшись спиной на барную стойку. Она такая красивая с раскиданными по плечам льняными волосами, в которых будто серебряные нити вплетены. В дымчато-серых глазах застыло удивлённое непонимание и вызов. Я подхожу совсем близко, ставлю руки по обе стороны от неё, упираюсь ладонями. Теперь она в плену моих рук и никуда точно не денется. Крис поднимает взгляд вверх и непроизвольно облизывает нижнюю губу.

Это простое движение мигом лишает мои лёгкие воздуха: сейчас я в шаге от того, чтобы наброситься на неё. И чем дольше Крис так смотрит на меня, тем меньше остаётся сил сопротивляться её сокрушительной силе и невыносимой сексуальности — такой невинной, почти что непорочной.

Я не знаю, сколько у неё в жизни было мужчин, мне неинтересно, кто они, и делали ли её счастливой. В одном только уверен: когда всё наладится, и она перестанет вздрагивать от каждого вздоха, я покажу ей, на что способен. Где только найти силы вытерпеть?

— Крис, верь мне, — говорю, наклоняясь всё ниже. Ответом мне служит прерывистое дыхание, которое со свистом вылетает из лёгких. Она зажмуривается и кивает.

— Я верю... но... не уезжай. Это опасно. Я боюсь, как ты понять не можешь? Давай в полицию позвоним или ещё куда-нибудь. Или просто останемся тут и постараемся обо всём забыть. Или я уеду сейчас. Но не рискуй, пожалуйста.

— Посмотри на меня, — прошу, почти требую. — Умница, — добавляю, после того, как она распахивает свои глазищи.

Я не хочу сейчас уходить. Не потому, что боюсь. Нет, мне хочется остаться навсегда в этом моменте, чтобы сохранить его в себе, себя в вечности, что обещает дымчатая серость глаз.

— Не бойся за меня, за себя не бойся. Мы не собираемся рисковать, просто посмотрим, что он из себя представляет. Поговорим. Нас больше, он ничего нам не сделает.

Я всегда жалел, что не остановил тогда Наташу, не отговорил, не настоял. Почему-то этот момент так напоминает мне мой сон своим смутным предчувствием надвигающейся катастрофы, что становится немного не по себе.

— Я, конечно, не против обжиманцев, — слышу голос Роджера, о присутствии, в моей квартире которого уже успел забыть, — но только ехать нужно. Сам же торопил.

— Хорошо, сейчас, — говорю, стиснув зубы, чтобы унять зарождающуюся внутри дрожащую и вибрирующую злость. — Всё будет хорошо, не грусти.

Крис кивает, а я, нехотя отталкиваюсь ладонями от столешницы и, кинув короткий взгляд на девушку, иду обуваться.

Роджер, будто что-то вспомнив, направляется в кухню. Интересно, что он там забыл? Слышу приглушённые голоса, но смысла слов разобрать не могу.

— О чём ты с ней говорил? — спрашиваю, когда Роджер возвращается.

— Дал ей на всякий случай телефон Карла. Он, конечно, не самый лучший человек в мире, но он мой близкий друг, и если что-то с нами случится, он сможет помочь.

Даже оптимист Роджер не преисполнен надежды, и это нравится мне всё меньше.

* * *

В августе дни уже заметно короче, а воздух наполнен пьянящей горьковатой свежестью, что пробирается под кожу, наполняет собой лёгкие и изрядно прочищает мозги.

Четыре мотоцикла едут навстречу, чёрт знает чему, сквозь августовскую ночь, рассекая воздух и оглашая округу рёвом моторов. Мы проезжаем вдоль центрального шоссе, ведущего на окраину города, где никогда не горят фонари, а в спину несётся возмущённый лай потревоженных собак. Шоссе постепенно сужается, мы строимся в линию и, свернув вправо, оказываемся на, покрытой гравием, извилистой дороге. Там, буквально через пару километров находится гаражный кооператив, где по слухам можно найти Никиту.

— Где этот мужик? — спрашивает Филин, когда мы глушим моторы. — Вроде мы вовремя приехали. Опаздывает, что ли?

Мы стоим на пригорке, с которого видны практически все гаражи, как на ладони — их здесь не больше пятидесяти. Если нужно, конечно, я каждый лично обойду, но, боюсь, только время потеряю. Роджер обещал, что на этом месте нас будет ждать давешний знакомец из «Бразерса», который должен будет показать "тот самый" гараж.

Мне непонятны все эти схемы, но я верю Роджеру, потому приходится скрипеть зубами и терпеливо ждать.

— Откуда я знаю? — возмущается Роджер, передёргивая нервно широкими плечами, обтянутыми майкой защитного цвета. — Скоро приедет, наверное.

Брэйн слезает с мотоцикла, достаёт сигарету из мягкой пачки. В темноте вспыхивает огонёк, выпущенный на свободу из серебристой зажигалки, и аромат табака распространяется вокруг. Он ложится на спину — прямо на траву — и, закинув руки за голову, смотрит в звёздное небо, выпуская молочно-серые густые табачные облачка. Они разлетаются, растворяются, превращаются просто в клочки атмосферы, угольно-чёрные, как августовская ночь.

Чувствую, что мне и самому не мешает сделать пару затяжек, пока нервозность не взяла верх над здравым рассудком, и я не пошёл крушить всё и вся. Закуриваю, и едкий дым проникает в гортань, проходит по трахее и наполняет лёгкие. Выпускаю ядовитые струйки на волю, потом снова лихорадочно затягиваюсь и так раз за разом, по кругу, пока в горле не начинает першить. Потом, недолго думая, ложусь радом с татуировщиком, и вот мы лежим вдвоём — оба лысые, пропитые и прокуренные, обиженные на жизнь и жизнью, но ещё не утратившие веру в себя, и в тех, кто нам дорог.

Неожиданный звук, пришедшего на чей-то мобильный, сообщения пугает до чёртиков. Я настолько глубоко ушёл в свои мысли, что на секунду даже забыл, где нахожусь.

— Чёрт, — шипит Роджер и тянется к заднему карману, чтобы достать требующий внимания аппарат. — Кому там спокойно не живётся?

Когда он смотрит на экран, выражение лица его стремительно меняется. Не знаю, что ему решили сообщить, но это, по всей видимости, весьма важная информация.

— Так, парни, — произносит он, наконец, пряча аппарат снова в карман. — Товарищ приехать не смог, но прислал номер гаража, в котором околачивает этот Никита.

Брэйн поворачивает ко мне лицо, и я вижу, как блестят его глаза.

— Тебе не кажется, что мы сейчас запросто можем вляпаться в какое-то дерьмо? — спрашивает он шёпотом, а я пожимаю плечами. — Это всё попахивает каким-то гнилым разводом.

Я не знаю, что ему ответить, потому что, по сути, они не должны ничем рисковать ради Кристины и моего желания защитить её от призраков прошлого. Она им никто, они для неё — чужие люди.

— Так, ребята, — произношу, легко поднимаясь на ноги. — Мне кажется, что вы зря тут толпитесь.

— В каком это, мать твою, смысле? — удивлённо вскидывает бровь Филин.

— В том смысле, что я не должен был вас заставлять ехать с собой. Вы не обязаны подставлять свои задницы из-за меня.

— Так, началось, — устало произносит Роджер, и сжимает двумя пальцами переносицу.

— Да, началось, — киваю. — Потому что Кристина права — это может быть опасно. Но ладно я — обещал её защитить, но вы-то никому ничем не обещали. Нам прошлого раза с Птичкиным маньяком-ухажёром проблем хватило, чуть не подохли все. Не надо сейчас рисковать.

— То есть ты предлагаешь нам взять и всем дружненько свалить на хер в закат? — спрашивает Брэйн. Он не поворачивается ко мне, а всё так же лежит, закинув руки за голову и, кажется, наслаждается ночным небом.

— Я просто не хочу, чтобы вам бошки поотрывали, если вдруг что. Я хочу, чтобы вы подумали, нужно ли вам это всё.

— Ага, значит то, что тебе голову открутят — нормально, а нам нельзя? — усмехается Роджер. — Нет уж. Тем более что я вас сюда приволок, поэтому назад не буду поворачивать.

Все замолкают, а Фил подходит ко мне, и, наклонив голову, шепчет в самое ухо:

— Арч, ты забыл, что за мной должок?

— Уймись, я с тебя долги не требую.

— Нет, ты не понимаешь, — продолжает Филин, и я чувствую, как он напряжён. — Ты всегда для меня готов был сделать всё. Поэтому сейчас ты так просто от меня не избавишься. Понял меня, надеюсь?

— Да.

— Вот и молодец, — ухмыляется и возвращается обратно к своему Фрэнку, в хромированных вставках на корпусе которого отражаются звёзды.

— Так, хватит сопли жевать, — говорит решительный Брэйн и поднимается. — Какой там номер гаража, Родж?

— Пятидесятый.

— Значит, пойдёмте потрошить его. Не знаю, как вы, а я так давно не разминался в честной драке, что, кажется, стал терять сноровку. Да прольётся кровь садистов и мучителей! — выкрикивает эти слова, словно боевой клич, и мы, улюлюкая и смеясь, сбегаем вниз с пригорка.

Придурки, не иначе.

Минут через пять мы на месте. Вокруг ночная тьма и ни единого фонаря. На вытоптанной тысячами шагов дорожке следы чьих-то прожитых моментов: окурки, упаковки из-под презервативов, в кустах валяются смятые гармошкой пластиковые пивные бутылки.

— Смотрите, тут не только пивом балуются, — шипит Брэйн, указывая куда-то в сторону, где примята чахлая трава и что-то белеет. — И там тоже, и там.

Фил удивлённо присвистывает, а я, приглядевшись, понимаю, что эти белые вспышки в ночной траве — шприцы.

— Злачное местечко, однако, — замечает Роджер, отшвыривая очередного остроконечного убийцу ногой в сторону.

Мы молчим и идём по дорожке, вдоль выстроившихся в две линии невзрачных грязно-серых коробок чьих-то гаражей. Не знаю, держит ли здесь хоть кто-то ещё свои автомобили, или всё ограничивается вздувшимися банками с прокисшими огурцами или мешками картошки в зимний период. Вокруг тишина, почти зловещая, будь я повпечатлительнее. Слева в кустах что-то мелькает, шуршит и чихает. Крыса, что ли? Интересно, крысы чихают?

— Вот, кажется, пришли, — произносит Брэйн, а его голос, грубый и хриплый, звучит оглушающе в тишине. — Вот пятидесятый гараж.

И правда, к каждой из коробок прибита небольшая жестяная табличка с порядковым номером. На некоторых, кроме этого значатся и контактные данные владельца. Но на нужном нам виднеется лишь криво написанные белой краской пятёрка и ноль.

Дверь на удивление открыта: ни замка, ни засова.

— Странно, конечно, — замечает Фил.

— Сбежал, наверное, — говорит Роджер, поглаживая бороду. На его лице застыло мрачное выражение, а меж рыжих бровей залегла глубокая складка.

Мне и самому как-то не по себе, потому что всё слишком просто, а так не бывает. В таких делах удача, обычно, не спешит улыбаться хорошим парням, вроде нас. В голове мелькает мысль: бросить всё это к чертям и уехать обратно, но я обещал, а слово своё привык держать.

— Надо зайти и посмотреть, что там внутри, — предлагаю, хотя это, наверное, самая тупая в моей жизни идея.

Но парни согласно кивают, и Брэйн распахивает дверь.

В гараже темень, хоть глаз коли, а в спёртом воздухе витает какой-то странный запах — так пахнет на скотобойне.

— Что это за вонь? — слышу голос Фила. — Чёрт, где этот грёбаный выключатель?

— Да уж, знатная вонища, — бурчит Брэйн. — Свинья у него тут сдохла, что ли? Не нравится мне всё это, хоть режьте.

Неожиданно комнату заливает лихорадочным светом — это Филин всё-таки нащупал заветный рычажок.

— Мать моя тормозная колодка, что это за вселенский звездец?! — вскрикивает Роджер, а я стою, глядя на открывшуюся глазу картину, а сердце в груди несётся галопом.

41. Арчи

В захламлённом гараже, где пол усыпан битым стеклом, а полки оторваны «с мясом» и разломаны, воняет гнилью. И кровью. Так пахнет, наверное, страх. Кажется, что здесь бушевал дикий зверь. Разруха и запустение отложили свой отпечаток на всём, что здесь находится.

Но бардаком нас не напугаешь.

На противоположной от входа стене висит девушка. Она мертва — в этом нет никаких сомнений. Когда-то она была красивой, только страдания, что приняла на себя перед смертью, не украсили её. Красное платье (а красное ли оно было изначально, или кровь изменила его цвет?) разорвано и висит вдоль стройных ног лохмотьями. Кожа в корке запекшейся крови, а в животе зияет большая дыра, из которой на пол натекла тёмно-бордовая лужа. Кровь в жизни более густая и тёмная, чем в кино, и сейчас это особенно хорошо заметно. Голова несчастной поникла, а руки, разведённые в разные стороны и зафиксированные грязными верёвками, напоминают обломанные крылья.

— Это вообще что такое? — бормочет Фил, и лицо его бледнеет, а глаза округляются. — Кто это с ней так? Никита этот, что ли?

Был ли здесь на самом деле Никита? Или информатор ошибся? И что это за девушка? Одно ясно точно: тот, кто сделал это — настоящий извращенец и садист.

Опускаю взгляд на пол и замечаю, что он напрочь залит кровью. Кровь также на стенах, хоть в свете тусклой лампочки толком и не разобрать. Но то, что девушку перед смертью мучили, видно даже при слабом освещении.

— Надо убираться отсюда, — говорю, пока парни застыли рядом, не говоря ни слова. — Не хватало ещё, чтобы нас увидел кто-то здесь.

— Правильно, уходим, — кивает Роджер. — Твою мать, в кровь влез, теперь ботинки отмывать.

— В полицию нужно звонить, — произносит Филин, указывая рукой на труп девушки. — Может быть, её похитили и родственники ищут. Никто не знает, сколько она уже здесь и как долго ещё провисит. Место-то глухое.

— Сначала сваливаем, а потом уже звоним, — тоном, не терпящим возражений, говорит Брэйн. — Думаете, если полиция встретит здесь четырёх татуированных мужиков, то будет разбираться мы это или не мы? Сразу загремим на зону, даже судить не станут.

В его словах есть смысл — лучше отсюда убираться, пока хуже не стало. Мы уже не сможем никак помочь этой девушке, которая заплатила своей жизнью неизвестно за что. Пусть полиция приезжает и сама разбирается, нам нет смысла в это ввязываться.

Да только если в жизни начинается звездецовая полоса, от проблем уже не скрыться.

— Стоять, мать вашу, где стоите! — раздаётся голос за нашими спинами, властный и грубый, и заставляет замереть, словно в ботинки свинец налили. — Полиция. Руки за голову!

— А счастье было так близко, — замечает Брэйн, и в голосе его слышится такая тоска, что хоть плачь.

— Мать вашу, — присвистывает бравый полицейский, так неожиданно возникший на пороге злополучного гаража. — Петруша, вот это мы вовремя!

Невидимый Петруша охает, и до меня доходит, как вся эта картина смотрится со стороны: четверо мужиков непонятной наружности стоят в гараже, где всё разломано и разбито, залито кровью, а на стене висит труп девушки.

Но не это волнует меня сейчас. Самое ужасное, что я ведь предупреждал парней. Не нужно было ехать со мной, потому что интуиция — вещь бескомпромиссная. Только бы понять, как тут объявилась полиция? Кто-то их явно навёл — тут без вариантов. Только кто? Никита? Информатор? Или сам Карл, которого мы в глаза никогда не видели?

И получится ли вообще хоть кому-то доказать, что к изуродованному трупу в гараже мы никакого отношения не имеем? Или это бесполезно?

— Стоим, начальник, — усмехается Роджер, сцепив руки в замок над головой. — Куда мы побежим? Посмотри на нас, мы же явно не из сборной по бегу на длинные дистанции. Да и на короткие мы не способны.

— Заткнись, уродище, — просит обладатель хриплого голоса, — а то печень выплюнешь.

Господи, как это всё тупо и убого. Этого просто не может быть: ни с нами, ни в этой жизни, никогда. Сколько раз я был на волосок от того, чтобы попасть за решётку? Сколько раз Филин вытягивал меня из разных переделок, в результате которых не то, что сесть мог, но вообще без головы остаться. Однако всегда это были мои косяки, но сейчас. Это какая-то параллельная реальность, где мне — и не только мне — придётся отвечать за чужое безумие.

— Молчу-молчу, — продолжает скалить зубы Роджер. — Хотя печень моя плохонькая: пропитая, но без неё будет грустно.

— Заткнись, твою мать! — шипит Брэйн. — Чего ты добиваешься? Чтобы нас тоже на стенке распластали?

Роджер замолкает, а полицейский, по всей видимости, достаёт телефон и вызывает подкрепление. Скоро сюда съедется чёртовая уйма полицейских и разных экспертов. Будут снимать отпечатки, искать и опрашивать свидетелей.

— Допрыгались, голубчики? — спрашивает всё тот же мужик, который вызывал коллег.

Всё вокруг, словно в замедленной съемке. Вот высокий парень, явно недавний выпускник юридической академии, заламывает руки Филу за спину и волочёт его куда-то во тьму. Второй, чуть постарше, хватает Роджера. Мы с Брэйном, переглянувшись, идём сами, потому что меньше всего мне хочется сейчас хоть что-то делать, тем более сопротивляться. Вокруг начинается какая-то возня, на месте, как они говорят, преступления, собирается целая толпа народа: кто-то с чемоданчиком, какой-то мужик в медицинской форме спешит к гаражу, слышатся крики, маты, ругань.

«Не нужно топтаться здесь! Улики же!

«Не учи учёного, Палыч. В институтах обучались».

«Их уже взяли, так что можете не торопиться».

Их уже взяли...

Не сразу, но до меня доходят, что это «их» относится к нам, четверым. Это так смешно, что, не сдержавшись, начинаю хохотать в голос. Неожиданная боль пронзает бок, отдаёт в сердце.

— Тебе весело, упырь? — шипит кто-то совсем рядом, но в глазах красная пелена, поэтому не могу рассмотреть того, кто плюётся от ярости мне в ухо. — За что бабу пришили?

— Никого мы не шили, — хриплю в ответ. — Не знаю, кто этот ваш храбрый портняжка, но точно не мы.

— Поговори у меня ещё! — Мужик снова бьёт меня по почкам, вкладывая в это движение всю накопленную ярость и ненависть. — Чего вам, своих шаболд не хватает? Любители БДСМ? Зачем девочку к стене прибили, извращенцы чёртовы?

С каждым словом он всё больше распаляется, и, наверное, скоро у мужика глаза лопнут.

Нас по очереди обыскивают, изымают телефоны и ключи, впихивают в машину, словно мы опасные преступники, но, наверное, этим бравым носителям погонов так и кажется. Не знаю, как они здесь оказались, словно только и ждали, когда мы наследим в гараже, но шанса всё это прекратить, пока что никакого нет.

В голове туман, а сердце сжимается от осознания того, во что втянул парней. Стыдно, гадко и противно от самого себя.

Дверца автозака захлопывается, автомобиль трогается с места и уже через несколько мгновений нас везут по тёмным улицам навстречу так круто изменившейся судьбе.

— Простите, парни, — выдавливаю из себя вину по капле, облачая её в слова. — Как-то всё слишком погано обернулось.

— Не парься, Арч, — говорит Фил и хлопает меня по плечу. — Прорвёмся. Где наша не пропадала?

— Наша везде пропадала, — отвечает Роджер и хохочет. — Мать вашу, я снова чувствую себя пятнадцатилетним. Боже, столько лет прошло, а в этих бобиках всё такая же вонища.

* * *

— Тебя что на самом деле зовут Арчибальд? — ржёт дознаватель, разминая кулаки. — Нет, это дико смешно.

— Ну и смейся, кто тебе мешает? — спрашиваю, сплёвывая на пол.

Кажется, я скоро выплюну свои лёгкие, потому что под рёбрами бурным морем растекается боль. Не помню, сколько уже нахожусь в этом мрачном кабинете, но потрепали меня уже знатно.

— Сейчас посмеюсь, сейчас я тебе так посмеюсь, что ты произнести своё уродское имя не сможешь, гнида, — вскрикивает он, а его глаза наливаются яростью. — Признавайся, как девку потрошили!

Он заносит кулак и лупит меня с размаху по скуле, от чего голова чуть не отлетает на пол. В глазах темнеет каждый раз, когда он так делает. Не только и не столько из-за боли, сколько от злости. Но я пытался вырваться, пытался дать сдачи, но непрозрачный пакет, в котором держали некоторое время мою злополучную башку, быстро выбил всю дурь. Ещё тревожит, что с того момента, как нас четверых привезли в СИЗО, я никого из парней не видел и не слышал. Меня поместили сначала в камеру, где было настоящее столпотворение. Это в ментовских сериалах показывают трёх мирных бомжей, которые досыпают свой срок в тепле и уюте небольшого помещения. Мне же не повезло, потому что вместо безобидных маргиналов мне достались какие-то совсем невменяемые личности.

Особым удовольствием для охранников были даже не побои, а моральные пытки. Поставить на колени, унизить, заставить ходить без штанов под крики и улюлюканья сокамерников? Что может быть проще, что может быть прекраснее?

Правда, от меня быстро отстали со своими фокусами, когда я засунул голову одного особенно прыткого сотоварища в дырку, которая сделана в самом центре камеры и заменяющая нам туалет. Мужик, нанюхавшись и налакавшись дерьма, стал заметно спокойнее, а охрана больше не забирала мои штаны. Да и в целом атмосфера в этом крысятнике стала заметно доброжелательнее.

Но побои я не мог прекратить, не мог повлиять на этого упыря, который вот уже несколько часов практикуется наносить увечья людям, которые ничего плохого ему не сделали.

«Говори, тварь, зачем девку зарезали?!»

Удар.

«Что она вам плохого сделала?!»

Пинок.

«Что, сильно борзый?!»

Взмах ладони. Удар.

«И не таких ломали».

Ботинком в рёбра.

«Вы её после смерти зачем трахали, извращенцы?!»

Головой об стол.

«Думаете, на вас управы не найдётся?!»

Снова удар.

И так, раз за разом, пока я не отключаюсь. Но всегда у меня один ответ: «Докажи». Просто возьми, мразота, и докажи, что именно мы её потрошили, убивали и насиловали. Докажи, что в гараже есть наши отпечатки на сваленных на пол полках, а наши следы есть на её теле. Где орудия убийства, где показания свидетелей?

У него же ничего на нас нет, но мы пойманы на месте преступления, а этого, считают они, достаточно.

Я в сотый раз проклинаю себя за то, что втянул их во всё это. Злюсь ли на Крис, что, в общем-то, из-за неё мы во всё это вляпались? Нет, как не винил Филин Птичку, что нас чуть не поубивали из-за её Кира. История повторяется почти, что с точностью, только моя окрашена в куда более мрачные оттенки.

Снова удар ребром ладони по шее, от чего в глазах окончательно темнеет, и проваливаюсь в спасительное забытьё.

* * *

— Сынок, сынок, очнись!

Звук знакомого голоса, словно через ватное одеяло, доносится до моего слуха. Кто это? Какой ещё сынок?

Чьи-то руки трогают меня, но зачем? Мне так больно, что прикосновения доставляют лишь муки. Хочется, чтобы оставили в покое, ушли все, но тот, кто склонился надо мной, заслоняя собой свет, не собирается уходить. Он тормошит меня, бьёт по щекам, о чём-то громко с кем-то разговаривает, но я почти не могу разобрать слов — только понимаю, что человек, называвший меня «сыном», в ярости.

Постепенно слух восстанавливается. С трудом, но вспоминаю, где я и кто такой. Голос отца гремит совсем рядом, но он больше не пытается привести меня в чувства. То ли отвлёкся, то ли понял, что этим сделает только хуже.

— По какому праву вы так обращаетесь с задержанными? — кричит он совсем рядом, а я пытаюсь улыбнуться, но разбитые губы мешают. — Вы кем себя здесь возомнили, я понять не могу? Давно проверки из службы собственной безопасности не было?! Так я вам устрою.

Ох, папа, папа. Многое ты знаешь и можешь. Только научить сына не быть дебилом так и не удалось.

Пытаюсь разлепить веки, но они слиплись, и ничего не выходит. Рёбра болят и, наверное, сломаны. Хочу подняться, но новый приступ боли скручивает мои внутренности в тугой узел. Я суть боль. И гнев. Хочется встать и расквасить физиономию этому недоделанному инквизитору, но тело не слушается. Хочу спросить, как там Фил и ребята, но из горла вырывается нечленораздельный хрип.

— Ничего, полежи, сынок, — голос отца снова приближается, — сейчас врач придёт, это так просто оставлять нельзя. На всех можно найти управу, и на этих тоже.

Наконец мне удаётся открыть глаза, хоть перед взглядом всё плывёт, но я пытаюсь сфокусироваться на лице отца, который склонился надо мной. Я никогда не видел раньше его таким: взволнованным и взбешённым одновременно.

— Как там Фил? — хриплю, но надеюсь, что поймёт, что я хочу от него. — И другие?

Отец хмурится, пытаясь разобрать мои слова, потом кивает и улыбается:

— Нормально всё с ними. Тоже потрёпанные, но живые.

Судорожно трясу головой — наверное, это должно быть похоже на кивок, но вообще-то начхать. Хочется тихо сдохнуть, чтобы все на свете оставили меня в покое. Слышу, как ярится отец, который вскочил на свою любимую лошадку — справедливое правосудие. Он идеалист, который, несмотря ни на что, ещё способен во что-то верить.

Слышу, как открывается деверь и в комнату кто-то входит. Смерть, что ли, за мной пришла?

— Где пациент? — басовитый голос набатом бьёт в сознании.

Пусть они все заткнутся, пусть отстанут от меня.

Сильные руки подхватывают меня, отрывают от земли, причиняя каждым движением боль, от которой сознание взрывается, и мрак снова заволакивает всё вокруг. Я проваливаюсь в ватную пустоту, из которой, кажется, нет никакого выхода.

Оглядываюсь по сторонам и замечаю, что я снова на том поле, которое является мне каждую ночь во сне. Высокая трава того изумрудного оттенка, который бывает только весной, и в ней утопают ноги почти до колен. Я босой и почти голый иду вперёд, потому что невыносимо бездействовать в этой топкой тишине, от которой уши закладывает. Здесь даже трава не шелестит, и птицы не поют.

Не знаю, сколько бреду в молочно-белом тумане, не имея ни цели, ни ориентиров, но вскоре перед глазами открывается вид, который часто преследует меня во снах, и от которого хотелось бы сбежать, если бы я умел убегать от себя.

Когда белёсое марево окончательно рассеивается, вижу большое раскидистое дерево, на ветвях которого когда-то сидела Нат. Сейчас из-за густой листвы не видно, есть ли там кто-то, но проверить нужно: может быть, я сдох, и Наташа пришла за мной?

В тёмно-зелёной листве, что не колышется на ветру, сидит Наташа.

— Чего замер, Лысый? — смеётся она. — Лезь ко мне. Или боишься?

В её ярко-рыжих волосах запуталось солнце, а в лазоревых глазах пляшут чёртики.

— Огонёк? — спрашиваю, примеряясь, как же лучше влезть на ветку. — Это правда, ты?

— Вообще-то это — твои глюки, Арч, — говорит она, снова кидая в меня вишнёвой косточкой. — Лезь, давай, а то мне скучно здесь сидеть.

Не знаю, глюки это или я действительно умер, но заставлять её скучать мне не хочется — от скуки она всегда была способна на самые отчаянные поступки. А еще хочется проверить, смогу ли почувствовать её тепло, если Нат — лишь плод моего больного воображения?

Раз, два, три и я на дереве.

— Арчи, — произносит Наташа, и её глаза теплеют. — Ты пришёл ко мне.

На веснушчатом лице расцветает улыбка, по которой я так сильно тосковал, что почти сошёл с ума.

— Наташа...

Мы молчим, потому что любые слова будут лишними: искусственными, полными ненужной фальши и неуместными. Она здесь, рядом, и пока что мне больше ничего не нужно. Когда молчание становится почти невыносимым, а невозможность дотронуться нервирует, протягиваю руку и провожу пальцами по линии высоких скул, касаюсь бархатистой кожи на щеках, очерчиваю подбородок. Она зажмуривается и трётся щекой о мою ладонь, и одинокая слезинка чертит карту потерь на нежной коже.

— Я скучал, — удаётся всё-таки проглотить ком в горле и сказать хоть что-то. — Я умер?

— Нет, — распахивает глаза и смотрит на меня, словно у меня с головой не в порядке. — Я не дух, не призрак, ничего из этого. Но всё равно, пока мы здесь, вдвоём, хочу попросить тебя быть осторожнее.

— В каком это смысле?

— В том смысле, что ты угробишь себя когда-нибудь, — смотрит долго, осуждающе, а мне хочется под землю провалиться. — Арч, ты же и в гараж этот попёрся, чтобы в очередной раз доказать, что ты ещё живой — самому себе доказать.

— Да, нет же! — мне хочется, чтобы она поняла: я впервые делал что-то не ради себя самого. — Я просто хотел ей помочь.

— Но ведь можно было просто в полицию позвонить, нет? — ухмылка расцветает на её лице, настолько знакомая, но почему-то, будто живая. — Это же так просто: написать заявление в полицию, обрисовать ситуацию, а не лезть головой в костёр.

Она права, она всегда чертовски права. И пусть сейчас Нат — всего лишь мираж, который рассеется, стоит лишь в себя прийти, она — одна из немногих, способных наставить на путь истинный и навести порядок в моей голове.

— Но сейчас уже поздно об этом говорить, потому что я вляпался по самые уши.

— Да уж, не поспоришь. — Её лицо мрачнеет, а на высоком лбу залегает складка.

Сейчас, глядя на Нат, мне кажется, что она изменилась. Или просто тот образ, который остался в моём сознании, уже не настолько мне близок. Я привык любить её, но больше всего привык по ней тосковать. Хоронить себя заживо, окунаться с головой в мною же созданные проблемы, нестись на полной скорости навстречу всем бедам мира — вот та реальность, которую выбрал самостоятельно.

Но сейчас, отматывая жизнь назад, понимаю, что был-то, в сущности, счастлив.

— Арчи, береги себя, пожалуйста, — тихо просит Нат, а в знакомых до боли глазах поселилась печаль. — Ты сильный, ты со всем справишься, но береги себя.

Я не знаю, что ответить, потому что не знаю, как это: беречь себя.

— Постараюсь, — безбожно вру, потому что вся эта ситуация — лишь плод моего больного, воспалённого воображения. Не удивлюсь, если сейчас Наташа исчезнет, а её место займёт пьяный в доску йоркширский терьер.

42. Кристина

Я звоню и звоню Арчи на мобильный, словно в истерике. Но в ответ лишь «абонент не абонент». Сейчас глубокая ночь, но мне до сих пор неизвестно, чем закончилась их авантюра. Выключенный телефон Арчи служит немым во всех смыслах подтверждением, что всё более чем плохо.

Нет, не может с ним что-то случиться. Только не с ним. Только не по моей вине. Как жить-то дальше, зная, что из-за меня он попал в беду? Как Ирме в глаза смотреть? Как объяснить всё это?

Боль сжимает все внутренности, словно раскалённые стальные тиски. Не могу дышать, но и остановиться не могу — набираю и набираю сотни раз подряд один и тот же номер.

Куда он делся? Может быть, это глупо, но меня греет мысль, что сейчас он отдыхает в объятиях какой-нибудь случайной знакомой, снимая таким образом стресс. Наплевать, с кем он спит, главное, чтобы жив оказался, потому что в противном случае не знаю, что делать буду.

Арчи стал в моей жизни третьим человеком, кому я нужна такая, какая есть. Одного из них — своего деда — уже потеряла, сын тоже в опасности. Почему судьбе нужно было, чтобы и мужчина, в которого так опрометчиво влюбилась, решил рисковать своей жизнью ради меня? И пришлось бы ему рисковать, не встреть он меня?

Нет.

И это очевидно.

Они все страдают из-за меня. Почему Никита не убил меня? Ведь столько раз мог, что и не сосчитать. Тогда бы не было всего этого и никому бы не пришлось страдать.

Надо было не пускать Арчи. Лечь на пороге и пусть бы переступал. Может быть, тогда бы всё обошлось, хотя не уверена, что хоть существует на свете сила, способная переубедить его, если он на что-то решился.

— Мамочка, уже утро? — Женя стоит в дверях кухни, сжимая в руках своего потрёпанного слоника. Мальчик мой трёт кулачком сонные глаза, что с каждым днём всё больше напоминают глаза его непутёвого папаши.

— Нет, милый, до утра ещё далеко, — говорю, подходя к сыну. — Иди спать.

Поднимаю его на руки, прижимаю покрепче к себе и несу в спальню, где он, только коснувшись головой подушки, снова сладко засыпает. На всякий случай, оставляю в коридоре свет, чтобы ребёнок, если снова проснётся, не испугался.

Иногда мне до одури интересно, каким Женя вырастет — хочется посмотреть на него, совсем взрослого состоявшегося мужчину. На кого он будет похож? На своего отца? Есть ли в этом меленьком невинном существе та же гнильца, что сделала Никиту таким, какой он сейчас? И что самого Никиту сделало таким?

Я мало что знаю о семье того, с кем жила, от кого родила ребёнка. По сути, мы так и остались чужими людьми, которые не научились делить всё на двоих. Мною двигала страсть и первая серьёзная влюблённость, а Никита просто тешился покорной и слабовольной игрушкой, забавной, но понятной и предсказуемой до зубовного скрежета. Представляю, как сильно шокировал Никиту мой поступок — виданное ли дело, чтобы домашний, полностью прирученный зверёк, обезьянка по своей сути, отважился сбежать, да ещё и в полицию потом обратился?!

Жалею ли о том, что помогла упечь его в тюрьму? Нет, конечно же. В жизни каждый должен отвечать за свои поступки. Если бы он не трогал моего деда, я бы никогда не стала на него заявлять — стыдно, неловко. Но, когда нашла окровавленное тело единственного человека, который любил меня, ничего не требуя взамен, не смогла молчать. И пусть пришлось убегать, пусть больше я не знала покоя, но Никита получил по заслугам.

Жаль, что мало получил. Он — единственный, кому я по-настоящему желаю смерти.

Только где теперь Арчи?

Страшные картины, словно кадры какого-то фильма ужасов, мелькают перед глазами. Мне боязно представить, что Никита мог сделать с Арчи, попадись тот ему на пути. Страшно представить, на что способен после пяти лет заключения тем более обиженный на весь мир. Но ведь и Арчи — не мальчик-колокольчик и сможет постоять за себя.

Во всяком случае, очень хочется в это верить, а иначе просто сойду с ума.

Господи, пожалуйста, ну что тебе стоит? Ты ни разу меня не защитил, но, может быть, я и не была этого достойна. Но, пожалуйста, защити Арчи. И Женю. О большем и не прошу.

Если для этого нужно умереть, что ж, я согласна.

Но, пожалуйста, пусть он будет с какой-нибудь девушкой, в окружении друзей, весел и пьян. Умоляю, пусть у него всё будет хорошо, но только не причини ему вред — он не должен расплачиваться за мои ошибки.

С каждой минувшей с его отъезда минутой, с каждым словом, произнесённым механическим голосом мне всё страшнее. А если уже мёртвый валяется в какой-то канаве? Это невозможно терпеть, я точно с ума сойду, в самом деле. Что же делать? Где его искать?

Неожиданный звонок разрывает тишину, в которой так хорошо думалось, а ещё лучше паниковалось. Беру в руки подарок Арчи — мобильный телефон, в котором новая симка оформлена на какой-то левый номер — и смотрю на экран.

Ирма.

Безотчётная радость закрывает собой все тревоги — может быть, Арчи у матери, а его телефон разрядился и взамен решил воспользоваться мобильным родительницы? Хватаю нагретую бесконечным ночным дозвоном трубку и дрожащими руками пытаюсь разблокировать проклятый аппарат, только ладони настолько вспотели от нервов и переживаний, что ответить на звонок получается далеко не с первого раза.

— Кристина? — слышу голос Ирмы и сердце, до этого радостно скакавшее в груди, падает вниз, тормозя в районе пяток. — Это ты?

— Да, — только и получается ответить, потому что дурное предчувствие скребётся под ложечкой. — Арчи у вас?

Я почти выкрикнула этот вопрос, потому что устала от всех переживаний, свалившихся на меня в последнее время. И не только в последнее.

Я просто устала.

— Нет, — отвечает Ирма, а в её голосе я слышу такую затаённую боль, что сердце на миг сжимается, да так, что, боюсь, прежнюю форму уже не примет. — Он в больнице.

Больница?

— Он живой? — не знаю, где нашла в себе силы задать этот вопрос, на который больше всего на свете боюсь услышать ответ. — Не молчите, пожалуйста!

Со мной явно что-то не то. Паника превратила меня в распоследнюю истеричку, хотя и обещала самой себе быть сильной, не сдаваться и никогда не плакать. Но что делать, если единственный человек, который согласен был, рискуя собой, прийти мне на помощь, закрыв собой от беды, сейчас сам в этой беде по самые уши?

— Живой-живой, не беспокойся, — произносит Ирма. Слышу в её голосе облегчение и даже радость. Он её сын, единственный, поэтому трудно не понять, как сильно она за него переживает. Как бы я не волновалась о нём, материнскую боль никто не сможет ощутить в полной мере. — Арчи пока чтобез сознания, к нему никого не пускают, но я в его телефоне нашла твой новый номер. Знаешь, как ты у него подписана?

— Как? — Чувствую как гулко стучит сердце в груди, а в глазах немного темнеет. Всё-таки слишком много переживаний, так и ноги протянуть можно.

— "Милая Крис", — говорит Ирма, а я замираю на секунду, потому что не знаю, как на это реагировать. — Я знаю своего сына: никогда раньше он не заносил номера девушек в записную книжку. То, что он сохранил твой номер что-то да значит, поверь мне.

И я верю, но молчу, потому что слова застряли в горле, отказываясь вылетать на свободу. Я не умею говорить о чувствах, не умею кому-то о них рассказывать. Арчи так стремительно ворвался в мою жизнь, так неожиданно, что я до сих пор не смогла понять, как к этому всему относиться. Одно знаю точно: именно сейчас, в этот самый момент ко мне приходит осознание, что никогда уже не смогу чувствовать себя цельной, если он оставит меня.

— А его можно будет увидеть? В какой он больнице? — спрашиваю, потому что обсуждать наши с Арчи отношения пока что совсем не хочется.

— В Калининском госпитале.

Это совсем рядом и я уже готова сорваться с места и нестись к нему, зажав пакет с апельсинами под мышкой.

— Только к нему пока что нельзя, — остужает мой пыл Ирма. — Роберт сопровождал Арчи на скорой, так и его не пустили, так что не торопись. Сейчас главное, что он жив. Завтра утром я заеду за тобой, и мы поедем вместе. Если хочешь, конечно.

Последняя фраза была сказана не ради красного словца — Ирме на самом деле интересно, хочу ли я видеть её сына. А я хочу. Знала бы она, насколько.

— Да-да, конечно.

Мы прощаемся, договорившись встретиться завтра в восемь, и я облегчённо вздыхаю. Нашёлся, и это уже хорошо. Только почему он в больнице? Что с ним случилось? Загадка.

Но живой! Это ли не счастье?

Всё, кроме смерти, можно пережить.

* * *

Возле Калининского госпиталя, — самого крупного широкопрофильного медицинского заведения города — как всегда, оживлённо. Люди, гружённые увесистыми пакетами с гостинцами для болеющих родственников, снуют туда-сюда; пациенты, решившие выйти на прогулку или перекур, вальяжно прохаживаются по аллеям больничного двора; медицинский персонал спешит по делам разной степени важности.

Ирма останавливает свой чёрный минивэн на центральной парковке, расположенной недалеко от входа в отделение травматологии, где лежит Арчи. Я так и не знаю, что конкретно с ним случилось, но само это место уже наводит на мысль, что ничего хорошего.

— Он всего пару часов назад в себя пришёл, — тихо говорит Ирма, и, сложив руки на руле, опускает на них голову.

Мне хочется поддержать эту такую сильную женщину, сейчас так похожую на маленького растрёпанного котёнка, которого злые люди выкинули в дождь на улицу. Ирма сидит, замерев, и только слегка вздрагивают плечи. Неужели плачет? Кажется, я и сама способна сейчас разрыдаться, не говоря уже о Женечке, который притих на заднем сидении и даже мультики в телефоне не способны отвлечь его. Но больше всего мне хочется распахнуть дверь, выскочить на улицу и бежать в палату к Арчи. Нужно увидеть его, необходимо знать, что он в порядке.

Ирма поднимает голову и кидает быстрый взгляд на Женю. Она явно что-то хочет сказать, но не решается.

— Сынок, надень наушники, хорошо?

Сын, неожиданно притихший, кивает и спешит выполнить мою просьбу. Я не говорила ему, зачем мы здесь, но он всегда чувствует, когда спорить не сто?ит.

— Кристина, ты же не знаешь, что вчера сына и его друзей арестовали по обвинению в убийстве, — произносит Ирма, глядя на меня абсолютно сухими, горящими глазами.

— Убийство? — До меня никак не может дойти смысл её слов. — Арчи на такое не способен, я не верю.

Нет-нет! Этого не может быть. Неужели они всё-таки убили Никиту?

— И я не верю, и отец его тоже, но факт остаётся фактом: их арестовали в каком-то гараже на окраине, где был обнаружен изуродованный до неузнаваемости труп девушки. Каждый из них клянётся, что ни разу эту несчастную в глаза не видел, но их слова ничего не значат, когда полиция застукала парней на месте преступления.

В голове не укладывается, что всё могло так обернуться. В то, что они могли убить какую-то девушку я слабо верю, вернее, не верю вообще, но как доказать это полиции?

— Отец уже подал ходатайство об изменении меры пресечения на подписку о невыезде, — продолжает Ирма, сжимая руками руль. — Тем более после того, какие побои Арчи нанесли, будет большое разбирательство по факту причинения вреда здоровью задержанных. Надежда, что всё-таки с них снимут обвинения, есть и она крепнет с каждым днём.

Я молчу, потому что всё это как-то слишком — я боялась, что Арчи, встретившись с Никитой, может пострадать, но не думала, что беда настигнет таким образом.

— А выяснили, что это за несчастная девушка? — задаю волнующий меня вопрос, потому что в глубине души подозреваю, кем она может оказаться.

— Нет ещё, — пожимает плечами Ирма, — но выяснят, дело времени.

Киваю, а она продолжает:

— Я рассказываю тебе всё это по одной простой причине: может быть, ты знаешь, зачем они пошли в тот гараж. Арчи много раз влезал в неприятности за последние пять лет, но последствия не были настолько катастрофическими, причём не только для него одного.

Ирма мнём дрожащими пальцами бумажную салфетку, рвёт её, пытаясь успокоиться.

— А парни ничего не рассказывали? — спрашиваю, потому что не знаю, какой версии лучше придерживаться.

— Кристина, если бы они хоть что-то рассказали, было бы проще. — В её голосе сквозит усталость и какое-то отчаяние. — Арчи без сознания, а остальные молчат. Твердят только, что по делам приехали, но ничего не уточняют.

Я молчу, потому что не знаю, как лучше всё рассказать, чтобы Ирма не возненавидела меня. Потому что, не случись я в судьбе её сына, не пришлось бы ей сидеть возле госпиталя и рвать салфетки, захлёбываясь от сдерживаемых рыданий.

И я малодушно пожимаю плечами.

43. Арчи

Туман, застилающий глаза сразу после пробуждения, постепенно рассеивается, а действие обезболивающих медленно, но уверенно проходит. Боль зарождается внутри черепа маленькой пульсирующей точкой, которая с каждой секундой разрастается и опускается всё ниже, пока не выстреливает в пятки. Болит всё: шея, рёбра, бока — кажется, я сам являюсь огромной кровоточащей раной.

Мысли в голове какие-то вязкие, словно жвачка и никак не могу привести их в порядок. Долго уже тут лежу? Приходил ли кто-то из близких? Как там парни?

Кристина...

Её образ возникает в самой глубине подсознания сначала как хрупкий образ, мираж, но с каждой секундой, с каждым вдохом, который отдаётся болью в рёбрах, воспоминания заполняют изнутри. Как она? Знает, что со мной случилось? Или так и сидит, запертая и одинокая, в моей квартире?

Я не справился, не смог защитить и теперь, валяясь здесь бесполезным мешком с костями, не знаю, как она будет дальше. А если Никита всё-таки выследит её и сделает то же самое, что сделал с той девушкой в гараже?

Я должен был рассказать всё полиции, должен был сообщить, почему мы поехали туда, что там искали, но это не моя тайна — я не хотел, чтобы у Крис были проблемы. Да и кто бы нам поверил?

Но, с другой стороны, разве можно об этом молчать? Разве можем мы позволить себе роскошь сохранять эту тайну, если видели, каким стал Кир только потому, что все держали рты на замке?

Я идиот — грёбаный малодушный идиот, который так и не научился делать выводы из прошлых ошибок. Ведь и пьяному ослу понятно, кто убил ту девушку, но я, изображая из себя придурочного героя, молчал, в то время как нужно было кричать, биться во все двери. Ну, почему, чтобы до меня дошла такая очевидная вещь, мне должны были башку отбить? Почему я по-другому не понимаю?

Из путаных раздумий меня выводит звук открывающейся двери. В палату входит медсестра: улыбчивая женщина средних лет в изумрудно зелёном форменном костюме. В одной руке она держит стойку с капельницей, а во второй бутылочку с физраствором и какие-то ампулы.

— О, уже и цвет лица заметно лучше стал, не такой бледный,— произносит, шурша упаковкой лекарства. — Крепким орешком ты оказался.

Она улыбается, наклоняется надо мной, смотрит в глаза, проверяет пульс и уходит за врачом. Им оказывается мужчина примерно моих лет — не больше тридцати, с коротко подстриженными светлыми волосами и прямо-таки орлиным носом. Несомненно, такой нос, увидев однажды, никогда не забудешь.

— Как самочувствие? — интересует клюворылый, заглядывая в какие-то бумаги.

— Согласно обстоятельствам, — отвечаю, пытаясь улечься поудобнее, но боль в рёбрах мешает. — Скоро меня выпишут отсюда? Жуть как не люблю бока отлёживать.

— Ну, тут уж будем смотреть по ситуации, но, думаю, пару недель полежите, — сообщает врач, сложив на тумбочке свою макулатуру, и присаживается на соседнюю койку. — У вас сотрясение мозга, ушиб мягких тканей и рёбер, поэтому пока что понаблюдаем вас, а там решим, что дальше делать.

Две недели? С ума сойду же. Я после прошлого стационара никак в себя не приду, а тут снова весь этот ад переживать. Ещё и пить, наверняка, запретят.

— Ладно, — говорю, пренебрежительно дёргая плечом, но вспышка боли пронзает насквозь.

— Не делайте резких движений, пожалуйста, — просит врач, пока я шиплю от боли. — Если будете режим нарушать, не пущу к вам посетителей. А там, за дверью, между прочим, две прекрасные дамы свидания с вами требуют, поэтому в ваших же интересах вести себя хорошо.

— Две дамы? — Стараюсь не показывать волнения. Чёрт, я, точно мальчишка, надеюсь, что там за дверьми сидит Кристина, но я же мужик и должен быть суров и дерзок и не показывать слабину.

Но к чёрту всё. Я счастлив.

Доктор открывает дверь и выходит в коридор, не проронив ни слова. Через несколько мгновений, словно ожившая фантазия, в палату вплывает Крис.

Она такая красивая, что дыхание перехватывает, сто?ит только посмотреть на неё. Светлые волосы раскиданы по плечам, а в серых глазах затаилась тревога. Я вижу, что она волновалась, и, чёрт, может быть, это уже слишком, но мне приятно думать, что переживать она могла обо мне. Ну, а почему бы и нет? Я же вроде как рыцарь, хоть и слегка потрёпанный. Да и драконью голову под мышкой так и не зажал.

— Арчи, — произносит она на выдохе, и улыбка расцветает на её лице. — Ты очнулся.

— Да, — произношу, улыбаясь. И хоть больно до чёртиков, но я хочу улыбаться для неё, и никакой режим не помешает. — Как дела?

— Ты ещё спрашиваешь? — хмурится Крис, остановившись посреди палаты. — Я чуть с ума не сошла, пока не узнала, что ты здесь. А потом снова чуть не чокнулась, когда Ирма мне сообщила, по какой причине ты в больнице оказался.

Вдруг замечаю маму, которая всё это время стояла в дверях и внимательно прислушивалась к нашему разговору, хоть никогда и не признается, что подслушивала. Но по выражению её лица и глаз видно, что она рада тому, что Кристина сейчас здесь.

— Мама, привет, — говорю, а она срывается с места и чуть ли не пулей летит ко мне. — Ну, что ты? Успокойся, всё хорошо уже, не плачь.

Но Ирму не остановить — она плюхается рядом, кладёт голову мне на грудь и начинает рыдать. Никогда раньше не видел, чтобы так сильно о чём-то плакала.

— Сынок, — доносится сквозь приглушённые всхлипы, — я так за тебя испугалась, так испугалась.

Она плачет, заливая мне грудь слезами, как в какой-то мелодраме, а я смотрю поверх её головы на стоящую рядом Кристину и улыбаюсь, точно идиот. Наплевать на всё, что случилось в последнее время, наплевать на все проблемы и трудности. Сейчас главное, что эти две женщины рядом, а остальное можно и на потом отложить.

* * *

— Больно? — спрашивает Крис, присаживаясь на соседнюю койку.

— Терпимо.

Мы молчим, потому что кому-то первому нужно начать говорить обо всей этой ситуации, только нужно же смелость найти. Так, надо с чего-то безопасного начать, тогда легче будет.

— А где Женя?

— Здесь в больнице игровая комната хорошая обнаружилась, он там играет.

— Здо?рово.

— Как ты думаешь, может быть, мне с твоим отцом поговорить? — спрашивает, отводя глаза в сторону.

— О чём? Свататься собралась?

Кристина стреляет в меня взглядом, от которого мне становится весело. Она такая смешная, когда сердится, что удержаться просто невозможно.

— Сумасшедший, — говорит, сдерживая улыбку. — Нет, конечно, не дождёшься.

— Аль я недостаточно хоро?ш для тебя, дева красная? Аль добрый молодец страданиями своими в борьбе с драконом страшным не заслужил того, чтобы у его батеньки благословения спросили?

— Вот ты сейчас шутишь с теми вещами, над которыми приличный мужчина потешаться не будет.

Я не могу понять, на самом деле её задели слова мои, или нет.

— Крис, а если серьёзно? Согласилась бы замуж за меня выйти?

Она открывает рот, чтобы ответить, но потом словно застывает. В серых глазах мелькает непонятное выражение, которое раньше никогда не замечал. Может быть, слишком тороплю события? Или обстановка для этого разговора неподходящая? Но почему-то после всего, что пришлось пережить в последнее время, хочется знать ответ. Потому что, оказавшись здесь, лишний раз понял, как быстротечно время.

Ну а то, как сильно оно любит отнимать тех, кто дорог, оставляя вместо них зияющую рану, что никак не желает затягиваться, знал и раньше.

— У тебя жар, наверное, — бормочет Крис, сжимая ладони в кулаки, что аж костяшки побелели. Да она сама побледнела так сильно, точно вся кровь от лица отхлынула. — Я пойду, доктора позову, полежи пока.

— Стой! — вскрикиваю, хватая её, норовящую убежать из палаты, за край халата. — Нет у меня никакого жара, я вообще сейчас себя отлично чувствую. Поверь, так хорошо не было уже очень давно. И отвечаю за каждое слово, сказанное сейчас. Поэтому, не мельтеши, не нервничай, а просто сядь обратно и послушай меня.

— Оу, хорошо, — говорит, медленно присаживаясь на койку.

— Как только увидел тебя впервые, что-то внутри щёлкнуло. Ты понравилась мне, как не нравился никто уже долгие годы. — Мне тяжело говорить, рёбра болят, дыхание вырывается с хрипом и шипением, но сказать всё это именно сейчас важно, потому наплевать на все неудобства. — Да, я не очень хороший человек. Много пью, дерусь, лезу на рожон и до хрена работаю. Но ради того, чтобы ты улыбалась и могла назвать себя счастливой постараюсь измениться. Хоть немного, но измениться.

Крис молчит, лишь хлопает ресницами, а в глубоких, как чёртовые озёра, глазах застыло удивление.

— И одному мне не справиться, понимаешь? Я много раз хотел измениться, начать жить сначала без этих проклятых снов и видений, без головных болей и загулов длиной в годы. И только лишь однажды, за все проклятые пять лет, мне удалось выспаться — в ту ночь, когда ты была рядом. Ты нужна мне, Крис, без тебя я погибну. Останься со мной, будь рядом, и я тебе обещаю, что постараюсь. А если у меня не выйдет, если буду сволочью, просто пошли меня на хер и все дела.

Высказав всё это, чувствую себя сдувшимся шариком — слишком много говорил, и теперь рёбра болят до одури. Но мне нужно было ей объяснить.

— Ох...

— Что такое? Неужели рыдать собралась? Не надо.

— Арчи, ты такой странный мужчина, — говорит, вытирая скатившуюся по щеке слезу. — Правда, мне кажется, что второго такого нет во всём мире.

— Я надеюсь, что это комплимент, а то Валерик рассердится.

— Успокой своего неугомонного приятеля, потому что это и правда комплимент, — улыбается Крис, протягивает руку и дотрагивается до моего лица. Её ладонь тёплая, и мне не хочется, чтобы отнимала её. — На самом деле, очень боюсь того, что чувствую к тебе. И тебя боюсь. Страшно, что однажды поймёшь, что из себя представляю и сбежишь в панике. Я скучная, неинтересная, запуганная женщина, у которой проблем больше, чем она может вынести. Но ты мне нравишься, ты дорог мне и я хочу, чтобы у нас всё получилось. Потому что только с тобой чувствую, что жива и ещё могу быть счастливой.

— Иди сюда, милая Крис, — прошу, похлопывая рукой по простыни рядом с собой. — Полежи рядом, и расскажи, зачем на самом деле тебе понадобился мой отец.

Она улыбается и, дождавшись, пока чуть отодвинусь в сторону, ложится, стараясь не причинить боли неосторожным движением. И это значит для меня намного больше, чем все слова мира. Крис заботится обо мне, переживает, и только это имеет значение, а всё остальное — никому не нужная хрень.

Кристина рассказывает, что решилась всё-таки заявить на Никиту в полицию, но перед этим хочет проконсультироваться с моим отцом, спросить у него совета, как у профессионала. Это, на самом деле, здравое решение, потому что если кто и знает обо всех подводных камнях, которые могут встретиться на нашем пути, так только Роберт, который не одну собаку съел на уголовном кодексе.

Она ещё что-то рассказывает, и её голос убаюкивает меня, позволяя провалиться в сон, в котором не живут больше призраки.

* * *

— Ты понял, сынок? — улыбается отец, а мне хочется вскочить, прыгать до потолка и параллельно отплясывать джигу в воздухе. — Вижу, что понял.

— Неужели все обвинения сняли? — мне до сих пор в это не верится, но вот напротив отец — адвокат с многолетним стажем — и говорит, что мы, четверо отныне можем считать себя абсолютно свободными людьми.

— На самом деле до обвинений дело так и не дошло, всё рассыпалось на стадии сбора улик. Что у них было на вас? Кровь несчастной девушки на сапогах Роджера? Да ни один вменяемый судья, который дорожит своей репутацией, не станет связываться с этим.

— Но, я думаю, если бы ты тогда не пришёл, всё могло закончиться не так радужно.

— Ты сильный мальчик, — вздыхает отец, — и я верю, что у дознавателя не вышло бы заставить тебя подписать признание.

— Ты обо мне слишком высокого мнения, — хмыкаю и морщусь от боли. — Видел его? Уверен, он бы всё сделал, чтобы получилось. Упёрный попался.

— Давай не будем о грустном, — говорит отец, поправляя ремешок часов. — Тем более что всё позади. Я хотел у тебя спросить кое о чём. Нам с матерью очень интересно, какие отношения у вас с этой девочкой?

А папа не собирается тянуть кота за хвост. Узнаю Роберта.

— Какой девочкой? Ты же знаешь, папа, что с несовершеннолетними я дело не имею.

Отец вскидывает на меня глаза. Улыбаюсь, заметив растерянность на его лице. Всё-таки я когда-нибудь научусь смешно шутить.

— Я о Кристине говорил. Её же так, вроде бы, зовут?

— Да. Мы работаем над тем, чтобы у нас всё было серьёзно. Получится или нет, никто не знает, но я, лично, хочу, чтобы получилось — она мне очень нравится.

— Ты знаешь, — начинает отец, а взгляд его становится задумчивым и каким-то отрешённым, — после того, что случилось тогда мы с матерью уже и не думали, что сможет появиться кто-то, кто понравится тебе настолько, что ты не сбежишь на следующее утро.

— Неужели я казался вам таким пропащим?

— Нет, Ирма верила, что когда-нибудь ты остепенишься, женишься и заведёшь детей, но я, если честно, не разделял её оптимизма. Но, как оказалось, твоя мать разбирается в жизни намного лучше.

Кто бы сомневался.

— Ладно, папа, прекращай, — прошу, спуская ноги на прохладный пол. — Мне нравится Кристина, а это уже немало. И я ей нравлюсь, но не будем пока что делать поспешных выводов. Может быть, она сбежит от меня скоро, поэтому дышим глубоко и не выдумываем себе, чёрт знает что.

— Как скажешь, — поспешно соглашается отец, но я по глазам вижу, что он рад за меня. Ну, пусть радуется — всё же лучше, чем переживать и волноваться. — Но, надеюсь, что скоро ты познакомишь меня со своей Кристиной, так сказать, официально.

Вдруг дверь в палату распахивается, и в образовавшемся просвете нарисовывается рыжая борода.

— Роджер, ты это, что ли? — спрашиваю, таращась, словно сумасшедший, на стоящего в дверях друга. — Или я сдох наконец-то, а Архангел на тебя смахивает?

— Я тебе сдохну, — ухмыляется и делает шаг ко мне. — А, во-вторых, ты думаешь, тебя будут ангелы встречать? Размечтался.

Он ржёт, а следом в палату вваливаются Брэйн и Филин. Даже невооружённым глазом заметно, насколько они выглядят уставшими. Да уж, не только меня потрепала эта ситуация.

— О, ребята, — улыбается отец, встаёт на ноги и протягивает каждому широкую ладонь. Они не только жмут друг другу руки, но и обнимаются и чуть не пляшут. — Рад вас видеть, и счастлив, что всё позади.

— А уж как мы рады, — смеётся Брэйн, но его веселье пропитано горечью.

Я понимаю истинную причину горечи: из-за всех этих событий он пропустил тату фэст, а что может быть печальнее, чем несбывшаяся мечта и неслучившаяся победа, которая по праву должна была достаться ему?

— Ладно, я пойду, — говорит отец и проходит к выходу. — Если что, звони.

Я салютую Роберту, он улыбается и покидает палату.

— Как вы, парни? — спрашиваю, когда дверь за отцом захлопывается.

— Да что с нами будет? — удивляется Филин, но по его глазам вижу, что сейчас ему меньше всего хочется обсуждать всю эту ситуацию. — Во всяком случае, обошлись без больнички, и это уже достижение.

— Арчи у нас в своём репертуаре, — говорит Роджер, поглаживая рыжую бороду. — Как не в дерьмо, так в партию.

— Зато не скучно, — смеётся Брэйн. — И нас развлёк, а то закостенели уже без приключений.

Он стоит, оперевшись плечом о стену напротив моей койки и сложив руки на груди. Он бледный, щёки осунулись, а на лице тенью залегла тёмная щетина. Встаю, потому что уже устал лежать — бока болят, да и не хочется перед ними показывать свою слабость. Не после того, что с друзьями приключилось по моей вине.

— Пойдёмте во двор, прогуляемся, — говорю, натягивая на себя майку, лежащую всё это время комком на стуле рядом с койкой. — Надоело этот унылый потолок рассматривать. И курить хочется до одури.

Кладу телефон в карман и мы выходим из палаты. Прикрываю за собой дверь и машу рукой, сидящей на посту, медсестре. Она посылает мне ответную улыбку, а Филин хмыкает.

— Что, и тут себе поклонницу нашёл? — спрашивает Брэйн, когда мы заходим в лифт. — Симпатичная.

— Да ладно вам, обычная вежливость.

— Обычная вежливость? — приподнимает удивлённо бровь Филин. — И это я слышу от тебя? Друг мой, что с тобой судьба сделала?

Хлопаю этого дурака по плечу, от чего он смеётся, а я морщусь от боли — рёбра ноют от каждого резкого движения.

Наконец мы выходим из помещения на улицу. Солнце стоит высоко, а в верхушках деревьев запутались облака. Дойдя до беседки, рассаживаемся на лавках, и Филин вытаскивает из кармана пачку Lucky Stryke — моей любимой марки сигарет. Пришла теперь его очередь делиться сигаретами, не всё же у меня стрелять.

— Тебе, Фил, цены нет, — говорю, делая первую затяжку, и блаженно зажмуриваюсь, откинувшись на спинку лавки. — Хорошо как, мать вашу.

— Врач сказал, тебя на днях выписывают, — спрашивает Брэйн, сидящий по правую руку.

— Он и мне это говорил, хотя мне уже до чёртиков здесь надоело торчать. Смыться бы по-тихому отсюда, но не хочу мать расстраивать.

— Слушай, первый раз в жизни ты принимаешь верное решение, — произносит Фил и улыбается. — Куда тебе торопиться? Полежи, отдохни.

— Да належался уже, в "Ржавую банку" хочу. Там мотоцикл закончить нужно — совсем немного осталось. Некогда отдыхать. Но ты прав, впервые мне хочется поступить так, как нужно, а не так как хочется.

— За мотоцикл не переживай, — говорит Фил, затягиваясь сигаретой. В его восточных глазах пляшут хитрые чёртики. — Во-первых, совсем немного с ним работы осталось, а, во-вторых, мы тоже кое-что можем, поэтому отдыхай и набирайся сил — ты нам живой и здоровый нужен.

Мы сидим, перекидываясь беззлобными шутками, смеёмся, стебём друг друга, словно не случилось ничего, что вполне могло испортить нам жизнь. Будто не бегает по городу Никита, без которого явно не обошлось. Завтра будет новый день: Крис встретится с Робертом, и тот обязательно поможет ей правильно составить заявление об угрозах. Мне так хочется верить, что всё наладится, потому гоню прочь все плохие мысли и дурные предчувствия.

Звук входящего вызова на чей-то мобильный не прерывает нашего веселья: как раз в эту секунду Брэйн рассказывает, как его водили на допрос. На самом деле, в этом нет ничего весёлого, но у нас, похоже, истерика, поэтому мы веселимся, словно нам по пять лет.

Роджер наконец соображает, что звонит именно его телефон, и тянется к карману. Достав аппарат, сначала хмурится, но потом улыбается и нажимает зелёную кнопку на экране.

— Карл, привет, дружище, — слышу и слежу за Роджером. Впервые вижу, как они общаются — эта сторона жизни, в которой обитает Карл, для нас почти что закрыта. Но мне дорог Роджер, как мало кто в этой жизни, поэтому мне интересно, что же на самом деле за человек этот загадочный друг юности. — Да? Ты уверен?

Роджер запускает руку в огненную шевелюру, уже порядком отросшую, и ерошит волосы.

— Что-то стряслось, — шепчет мне на ухо Брэйн. — Смотри, как бородач побледнел.

Согласно киваю и пожимаю плечами, потому что не заметить перемен в Роджере невозможно, но понять причину таких метаморфоз не понять.

— Да, да, я понял, не ори! — повышает он голос. — К тебе? Прямо сейчас? Ты уверен? Не ори, я сказал! Хорошо, сейчас будем.

По этим обрывочным фразам ничего не поймёшь, но то, что на том конце провода что-то стряслось понятно без лишних слов.

— Что-то у Карла случилось? — спрашиваю, когда Роджер запихивает телефон обратно в карман.

— Ничего не случилось у него, — говорит Роджер и, закрыв лицо руками, принимается с силой тереть кожу. Так он делает, когда уж очень сильно волнуется. — Возмущался, что не позвонил ему, когда нас в СИЗО забрали. Мол, быстро бы всё разрулил. Он вообще очень самоуверенный и считает, что ему всё по плечу.

— Бывает, — говорю, глядя выразительно на Фила. — У меня тоже есть один приятель — жутко приставучий. Тоже любит из себя наседку чёртовую изображать.

— Если ты меня имеешь в виду, — поворачивается ко мне Филин, — то сам знаешь: ты без меня пропадёшь, поэтому нечего жаловаться.

— Видишь, Роджер, Филин у нас такой же самоуверенный говнюк. Давай их бросим и уйдём вместе в закат. Пусть друг друга опекают.

Роджер смеётся и снова садится на место.

— Нет, Арчи, делай со мной, что хочешь, но с тобой вдвоём я ни в какой закат не пойду.

— Почему это? — делаю вид, что обиделся, в упор глядя на Роджера. — Аль я тебе не мил? Разве я не пригож и не весел?

— Вот потому что ты слишком пригож и весел, я с тобой никуда и не пойду. А то ещё и мне трусы в ромашку подаришь.

— Нет, тебе только в подсолнухах, чтобы с цветом волос гармонировали. Брэйн у нас лысый, наверное, уже и не помнит никто, какой у него цвет волос.

— Эй, шатен я! — кричит Брэйн, а мы смеёмся.

— Парни, ладно, это всё очень хорошо, но Карл не только, чтобы наорать на меня звонил. У него есть важные новости по интересующему нас вопросу.

Роджер вмиг меняется в лице, становясь до одури серьёзным. А это значит, что шутки кончились.

— Я, конечно, не всё из его пламенной речи понял, но он клянётся, что самолично знает Никиту.

— В каком это смысле?

— Говорю же: не понял ни черта. Карл орёт дурниной, нужно поехать, потому что так просто он словами и эмоциями не разбрасывается. Поверьте мне, я его тридцать лет знаю.

— Значит, прямо сейчас и поедем, — говорю, поднимаясь на ноги. Мне надоело в больнице до зубовного скрежета. Тем более, не хочу здесь оставаться, когда могу чем-то помочь Кристине.

— Ты невменяемый, да? — вздыхает Филин, до этого молча сидевший рядом. — Куда ты поедешь? Тебе ещё несколько дней нужно здесь провести, чтобы полностью поправиться. Или ты осложнений захотел?

— Осложнения сейчас у тебя будут, если не перестанешь кудахтать. Уяснил? Я не беременная баба, чтобы беречь себя. Переломов нет, ничего страшного со мной не произошло. Или первый раз меня башкой обо что-то стукнули? Переживал раньше, переживу и сейчас.

— Ну, вот что с ним делать? — вздыхает Фил и тоже поднимается. — Придётся тащить за собой этого инвалида.

— Эй, я попросил бы!

— Ладно, не инвалида, но тащить за собой всё равно придётся — ты же у нас безлошадный.

— Ничего, ты меня отвезёшь, не обрыбишься.

В итоге, Брэйн бежит обратно в больницу, чтобы, используя своё обаяние по максимуму, предупредить медсестру о том, что я поехал кататься и вернусь когда-нибудь потом. Но обязательно вернусь. Наверное.

44. Кристина

Арчи почти неделю в больнице, а я пока что живу в его квартире, хоть без хозяина здесь совсем неуютно. А ещё страшно, потому что вздрагиваю от каждого шороха — постоянно мерещится, что кто-то ходит по квартире, шуршит, охает и вздыхает. Я не верю в призраков, а в паранойю верю, которая, кажется, лично у меня принимает поистине угрожающие размеры.

Мне нужно, пока Арчи в больнице, придумать способ избавиться от Никиты. Я устала бояться, прятаться и не спать ночами. Мне нужно что-то сделать со всем этим, пока окончательно не двинулась рассудком.

Может быть киллера нанять?

Идея-то, в сущности, неплохая, да только откуда я такие деньжищи найду, чтобы ему заплатить? Да и поймают меня обязательно, потому что удача, обычно, обходит меня стороной.

Но что же делать? Должен же найтись какой-то выход.

— Мамуля, я кушать хочу.

Женя возникает на пороге кухни и смотрит на меня большими, голубыми до прозрачности, глазами.

— Садись, милый, сейчас положу.

За всеми этими переживаниями, кажется, так мало времени уделяю сыну, что становится неудобно перед ним. Мне так хочется, чтобы в нашей жизни всё, в конце концов, наладилось, и можно было жить спокойно, не озираясь опасливо по сторонам. Пока Никита рыщет по нашему следу, не могу расслабиться. Но Женя не должен страдать, потому что совсем ни в чём не виноват.

— А когда Арчи вернётся? — Женя грустит без своего большого лысого друга, скучает по воспитательнице и приятелями в детском саду.

— Скоро, очень скоро. — Протягиваю руку и взъерошиваю золотистые волосы, от чего сын морщится и сердито смотрит на меня.

— Он заболел, да? Мы к нему тогда в больницу ходили, да?

И откуда в Жене это безоговорочная интуиция, которая подсказывает ему, в сущности, маленькому ещё мальчику, что с кем-то случилось несчастье?

— Нет, что ты? Мы не к тему ходили, — вру собственному ребёнку, но только из-за того, что не хочу его расстраивать. Он слишком привязался к Арчи, чтобы не плакать, если с тем что-то случится. — Он очень занят: поехал за новыми деталями для своих мотоциклов. Это командировкой называется.

— Как у папы, да?

Ещё одна, выдуманная мною однажды ложь бьёт наотмашь. Я никогда не хотела, чтобы Женя знал, кто его настоящий отец — Никита слишком ничтожен, чтобы иметь такого сына. Но Женечка часто спрашивал, где папа и когда вернётся. И пришлось придумать басню о командировке заграницу, из которой его отцу не суждено было вернуться. Невинная, как мне казалось, ложь, плотно засевшая в голове Женечки.

— Нет, не такая как у папы. Совсем не такая.

Женя кивает и принимается за еду, а я встаю, ещё раз взъерошив волосы сына, и подхожу к окну, в которое так ярко светит солнце. Неожиданно взгляд цепляется за припаркованный невдалеке тёмно-синий автомобиль. Не знаю, почему обратила на него внимание. Наверное, очередной приступ паранойи.

Теперь, как не пытаюсь, не могу отвлечься — автомобиль манит, притягивает к себе взгляд, хотя не самый новый и не самый красивый. Вдруг водительская дверца резко распахивается, и наружу выходит высокий мужчина с золотистыми волосами.

Этот оттенок я узнаю из миллиона.

Потому что точно такой же у человека, сидящего сейчас за столом и уплетающего котлеты с картофельным пюре.

У моего сына.

Никита стоит во дворе, и взгляд его медленно путешествует от одного окна к другому. Он кого-то ищет, и я даже не сомневаюсь, кого именно.

Меня.

Нас.

Не знаю, как он выяснил, где именно я сейчас нахожусь, да это собственно и неважно. Важно другое: нужно скорее убегать.

Сейчас нас некому защитить, но мне и не хочется больше кого бы то ни было подставлять. Я не должна перекладывать свои проблемы на плечи других, потому что это плохо заканчивается.

Для других.

— Сынок, ты доел? — Стараюсь, чтобы голос не дрожал, а руки не тряслись. Незачем пугать ребёнка. Наши побеги для него дело привычное, но об истинной их причине пусть лучше не знает как можно дольше. — Мы сейчас гулять пойдём. По крышам.

Женя радостно взвизгивает и подпрыгивает на месте. Он обожает приключения и разные авантюры — в этом он похож на своего отца.

И хоть бы только в этом.

— А можно Фиалку взять? — доносится вопрос, пока я лихорадочно осматриваюсь, пытаясь придумать, как выпутаться. — Пусть и она по клышам погуляет.

Ах, Фиалка. О ней-то Женя никогда не забывает.

— Бери, конечно. Только побыстрее.

Бегу в комнату, быстро переодеваюсь, хватаю кошелёк, телефон, документы и за считанные минуты оказываюсь у входной двери. Не знаю, чем сейчас занимается Никита, но чувствую: он совсем рядом.

Я всегда его чувствую.

Как и он меня.

Женя выбегает из комнаты, улыбающийся и счастливый, одетый в костюм морячка и с фиолетовым слоником, прижатым к груди. Он гладит игрушку по плюшевой голове и приговаривает: «Фиалочка, сейчас будем гулять. По клышам!»

Не обращая ни на что внимания, открываю дверь, хватаю сына за руку и, высунув нос наружу, оглядываюсь. Проход чист, но надолго ли? До слуха доносится звук тяжёлых шагов. Это он или нет? Не разобрать, но у меня совсем нет времени на разгадывание шарад. Может, на лифте вниз рвануть?

Подбегаю к железной коробке, истерично жму на кнопку, но лифт хранит безмолвие.

Поломался, зараза. Нашёл время, придурок жестяной!

Одно ясно: Никита совсем близко. Только хрен ему, а не свидание.

— Быстрее! — шепчу сыну и буквально вытаскиваю его за руку из квартиры, захлопывая дверь.

Сын рад стараться: бежит за мной вприпрыжку, пока я тащу его по лестнице вверх. Знаю, что на последнем этаже есть выход на крышу. Ни разу там не была, но очень надеюсь, что выход свободен.

— Только запомни: мы не должны шуметь. — Оборачиваюсь и прикладываю палец к губам. Женя охотно кивает головой и растягивает губы в улыбке. Хорошо, что он послушный, хоть иногда.

Звук шагов вибрирует внутри, заставляя бежать всё быстрее и быстрее. Перепрыгиваю через две ступеньки, на секунду забыв, что короткие ножки сына не предназначены для таких забегов. Останавливаюсь, хватаю Женю на руки и несусь, что есть мочи, словно впереди меня ждёт олимпийское золото.

Стараюсь не думать о том, о Никите — от подобных мыслей мозг цепенеет. Это просто приключение — прогулка по крыше, которая должна так понравиться сыну. И ничего больше.

Убеждаю себя, что сильная и со всем справлюсь, а иначе и быть не может.

Я должна.

Ради Жени.

А вот и крышка люка, ведущего на крышу. Сама не заметила, как миновала шесть этажей, настолько увлекалась аутотренингом. Женя молчит и только сжимает в объятиях своего плюшевого друга.

— Сейчас, сынок, только открою люк, и сразу пойдём гулять.

Ставлю его на ноги и подбегаю к высокой лестнице, выкрашенной голубой краской, чтобы открыть дверцу, что подарит нам свободу. Никита рядом, я чувствую, и это осознание придаёт мне сил. Кажется, никогда раньше не чувствовала себя настолько уверенной в себе и смелой.

Лестница приварена к стене. Хватаюсь руками за перекладину и ползу вверх, что та обезьяна. И это я, которая боится высоты до одури? Но когда опасность дышит в спину, страху нет места в моей жизни.

Раз, два, три...

Перекладина за перекладиной, шаг за шагом, невзирая на панику и темноту в глазах, оказываюсь у цели. Вот она крышка, стоит толкнуть, и уличный свет зальёт полумрак подъезда.

Только хренушки мне, а не свобода: люк, кажется, намертво приварен и как ни старайся, ни долби в него свободы не видать. Я бью по крышке, сбивая кулаки в кровь, шиплю и матерюсь про себя, но результат нулевой: моих сил не хватит, чтобы сдвинуть её хоть на миллиметр. Да и чьих хватит, если здесь без автогена не разобраться?

О чём думали жильцы этого дома? Чего боялись? Воров? Но сейчас это неважно, потому что я потеряла последний шанс спастись от того, что наверняка будет караулить меня под дверью. Никита не дурак и знает, что делать. И, я уж знаю, его терпения хватит, чтобы дождаться меня.

— Мамуля, а клыша? — Женя смотрит удивлённо, когда я спрыгиваю с нижней перекладины и останавливаюсь рядом с ним. — Ты же обещала.

И правда. Хорошо, что сын ещё не знает: маме не всегда сто?ит слепо доверять.

— Отменяется. — Присаживаюсь рядом с ним и сжимаю в объятиях. Женя удивлённо охает, но вырваться не пытается. — Прости меня, сынок. Я не хотела. Поверь, никогда не хотела. У тебя должно быть всё хорошо, потому что по-другому и быть не может.

Женя молчит и лишь напряжённо сопит мне в ключицу. Он не поймёт сейчас ничего, но надеюсь, что запомнит.

Неожиданно в памяти всплывает Роджер и тот последний разговор между нами на кухне той квартиры, за дверью которой, уверена, топчется Никита. Одноглазый ведь говорил, что в случае крайней необходимости, если никого другого рядом не окажется, могу позвонить его другу. 2

Не знаю, что это за друг, но есть ли разница, когда впереди маячит опасность, а рядом, уткнувшись в мою грудь, тихо вздрагивает маленький мальчик? Даже если у этого приятеля рога, копыта и парфюм со стойким ароматом серы.

Наплевать.

Прислушиваюсь к звукам в подъезде, и слух улавливает какой-то шум вдалеке. Аккуратно поднимаюсь на ноги и, погладив сына по голове, медленно подхожу к перилам. Мне нужно знать, что это там стучит на заднем плане.

Заглядываю вниз, но ничего не могу рассмотреть. Вдруг замечаю какую-то тень. Она движется, кажется, в мою сторону, парит в воздухе, раздуваясь до невероятных размеров. Промаргиваюсь, и постепенно зрение восстанавливается, а головокружение проходит. Цепляюсь руками за перила и глубоко дышу, чтобы унять скачущее галопом сердце.

Вот это у меня глюки, мамочки. Так и с ума сойти недолго.

Нужно срочно что-то делать.

Стук, было прекратившийся, возобновляется вновь. Мне кажется или на самом деле Никита выламывает дверь в квартиру Арчи? Я не знаю, и узнавать пока что не хочется.

Беру телефон и нахожу номер этого загадочного Карла. Хорошо, что в списке контактов так мало абонентов — даже в таком состоянии нахожу искомое с первого раза. Ну, почти с первого.

Длинные гудки, кажется — невидимые глазу боги телефонных проводов никак не хотят слышать мои молитвы. Ну возьми же трубку, пожалуйста!

Щелчок на линии пугает почти до обморока.

— Кто это? — вязкий тягучий голос льётся в ухо, а я, кажется, цепенею.

Нужно действовать быстро, пока он трубку не положил. Откашливаюсь и начинаю:

— Добрый день, — выдавливаю из себя каким-то чужим голосом. — Вы Карл?

Собеседник хмыкает.

— Может быть, и Карл, а может, и Клара.

А он юморист, однако.

— Меня Кристина зовут, — решаю представиться, — я знакомая Роджера. Мы с вами не встречались раньше, но у меня есть ваш номер телефона для экстренных случаев.

— Ого, и что же такого экстренного у вас стряслось, что понадобился старина Карл? Сам Роджер уже не справляется?

Краснею, сообразив, какой именно смысл он вкладывает в эту фразу. Хочется возразить, закричать, но понимаю, что шуметь нельзя: где-то в подъезде находится Никита, поэтому должна быть осторожна.

Женечка, молчаливый и сосредоточенный, садится рядышком со мной на корточки и что-то тихо шепчет своей любимой Фиалке. Гладит её, баюкает, о чём-то рассказывает.

Мысленно приказываю себе собраться и говорю:

— Понимаете, я с маленьким ребёнком сижу на последнем этаже чужого подъезда, а внизу ждёт тот, кто может сделать нам очень больно.

— Маньяк, что ли? — Он смеётся с меня?

Боже, какой же дурой сейчас себя чувствую. Зачем вообще позвонила ему? Кто я ему такая, чтобы он мне хоть как-то помог?

— Это долгая история, но можно сказать и так. Он на меня зуб точит, потому что я его предала. — Не знаю, где нашла силы рассказать абсолютно постороннему человеку обо всём этом? И сто?ит ли оно того? Может быть, просто теряю драгоценное время? — Он меня точно убьёт, но это ерунда. Мне сына жалко. Понимаете?

— То есть мне предлагается роль спасителя дамской чести? Правильно?

— Называйте это как хотите. Может быть, просто кто-то приедет и спугнёт его? Он там внизу ломится в квартиру моего друга. Я хотела через крышу уйти, но здесь люк заварен!

Я уже на грани истерики, но пока что получается не орать на весь подъезд, пытаясь что-то доказать невидимому Карлу, которому на меня наплевать.

— Так, стойте! Кристина, да?

— Да.

— А как этого энтузиаста зовут? И где, чёрт возьми, Роджер? Я до него чёрт знает, сколько времени дозвониться не могу.

Во всяком случае, слышно по голосу, на Роджера ему не наплевать.

— Роджер в СИЗО! — шиплю в трубку. — Тоже по вине Никиты! Никита его зовут!

У меня путаются мысли, срывается голос, но, кажется, я смогла заинтересовать Карла.

Пожалуйста! Сделай это не ради меня, а ради Роджера. Просто приезжай и забери Никиту отсюда.

Господи, помоги...

Карл молчит, только сопит напряжённо в трубку.

— Хм, Никита говорите? А вы — Кристина, да? — Я не понимаю, к чему все эти вопросы, одни и те же по кругу, от которых уже голова кружится. — А вы случайно не в тюрьму его пять лет назад посадили?

Вот это поворот.

— Д-да... Но откуда?

— Не важно, милая барышня. Посидите там пока тихо, не пугайте ребёнка. Обещаю, через пять минут проход будет открыт.

И вешает трубку.

Что, чёрт возьми, всё это значит?

45. Никита

Я знаю, чувствую, что она где-то рядом. Её страх льётся по моим венам, дурманит, сводит с ума. Когда она так близко, и час расплаты пробил, ощущаю необыкновенный подъём. Адреналин гонит меня вперёд, ускоряя сердцебиение.

Змей, чёртов гений, узнал, где она прячется. Оказалось, в квартире этого лысого придурка. Думала скрыться? Не выйдет, детка, второй раз ты от меня не уйдёшь. Это пять лет назад я был наивным дураком, позволившим себя облапошить. Ну, кто же знал, что она уложит на пол такого здорового бугая? Ан нет, смотри ты, огрела по башке цветочным горшком, и поминай, как звали.

Но сегодня всё будет по-другому. Пока её новый хрен в больнице, она беззащитна, а с ребёнком на руках тем более. Я выломаю её чёртовую дверь, если не захочет открыть по-хорошему.

Интересно, этот Арчи в курсе, насколько она ничтожна?

— Кристина, детка, впусти меня, — стою, прислонившись лбом к двери и зову, стараясь быть ласковым. Она не сможет противиться, никогда не могла.

Не получится и в этот раз.

Но за дверью — гробовая тишина. Значит, затаилась где-то, трясясь от страха за свою жалкую жизнь и жизнь мелкогоуродца. Ничего, он узнает, чего стоит его мамаша. Кто-то должен будет рано или поздно открыть гадёнышу глаза. Пусть знает, что бабам нельзя верить.

— Крис, милая, это же я, Никита, открывай.

Но она молчит. Не знаю, на что надеется, да только ничего не выйдет — я умнее.

Бью со всей силы носком туфли по двери, но она крепкая и не поддаётся. Оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что никто не следит за мной. В любую секунду кто-то может заинтересоваться моей личностью и причиной такой настойчивости. Мне не нужны лишние свидетели.

Достаю из кармана связку отмычек, доставшуюся мне в наследство от одного не очень хорошего человека, и аккуратно, одну за другой, пробую на хитроумном замке.

Всё-таки талант не пропьёшь, и вот, через несколько минут подбора, замок тихо щёлкает, впуская меня внутрь.

В квартире тихо, даже слишком. Неужели она успела сбежать? Но как? От меня ещё никто не уходил.

Её подружка, придурочная Ксюша, тоже думала, что умнее всех. До последнего надеялась, что я шучу. Не поняла, идиотка, за столько лет, что у меня нет чувства юмора — не укомплектован. Как она кричала, как плакала, когда дошло, зачем я приволок её в гараж, но поздно. Она окончательно достала меня. А ещё слишком много знала.

Получил ли удовольствие, убивая её? Нет. Ни радости, ни сожаления, ни удовлетворения.

Ни-че-го.

Но Кристина — другое дело. Тут уж я получу кайф по полной программе.

Захожу на кухню, осторожно подхожу к окну и чуть не задыхаюсь от злости: сквозь прозрачное стекло моя машина видна как на ладони. Какого чёрта я не выяснил, куда именно выходят окна?

Значит, она увидела меня и скрылась. Твою мать!

Куда она делась? От злости сводит скулы и пульсирует в висках. Кажется, что от вспышки резкой боли моя голова сейчас разорвётся на сотни маленьких кусочков. Просто взорвётся, оставив после себя кровавое месиво. Ну, нет. Пока не отомстил, помирать не собираюсь — слишком рано.

Да и после желания никакого не имею, ведь сейчас всё только начинается. Свобода, новая жизнь, новые города и страны. Весь мир будет у моих ног. Главное, с Кристиной разобраться и с Карлом разделаться.

Телефон в кармане издаёт звук. Фрэнк Синатра поёт о своём пути, а я чертыхаюсь, потому что сейчас меньше всего хочу разговаривать с Карлом, но и не ответить не могу: от него пока что зависит моё материальное положение. Вдруг снова работу какую-нибудь даст? Мне нужны деньги, чтобы начать новую жизнь, без этого будет сложно. Мне осталось совсем немного, чтобы скопить нужную сумму.

— Никита, срочно приезжай! Очень крупный заказ, плачу? по тройному тарифу. Сечёшь?

Его голос звенит от напряжения, а у меня от предложенной суммы даже голова болеть перестаёт. Вот это щедрость. Кожа зудит от предвкушения, поэтому даже согласен отложить пока поиски этой твари до лучших времён.

— Еду! — коротко рапортую, и Карл отсоединяется.

Но почему мне так неспокойно на душе? Какое-то странное предчувствие заставляет вытирать потные ладони и брюки. Почему я так нервничаю? Из-за сорвавшегося плана? Или из-за задания Карла? Не знаю, на душе слишком муторно, чтобы не обращать на это внимания.

Ха, на душе. Смешно-то как.

Почти бегом покидаю квартиру, прикрыв за собой дверь, и несусь вниз по лестнице. Карл жутко не любит, если кто-то опаздывает. Мне наплевать на его чувства и недовольство, просто не хочется выслушивать всё то дерьмо, что он решит высказать. Мне нужны деньги, чтобы поскорее уехать из этой чёртовой страны, поэтому не хватало, чтобы из-за моего опоздания он передал этот заказ кому-то другому.

Запрыгиваю в машину, газую и уже через пару минут мчу в сторону Промзоны, где меня ждёт придурочный альбинос.

* * *

— Ты быстро, — говорит Карл, когда я вхожу в его кабинет. — Похвальное рвение.

— Ты же знаешь, что на меня можно положиться.

— Конечно, знаю. — Карл как-то странно смотрит на меня, словно видит впервые. Вопросительно приподнимаю бровь, а тот машет в мою сторону рукой и улыбается. Вернее, скалится. — Пойдём, нужно в одно место зайти для начала.

Я подхожу к двери, ожидая, что он направится за мной, но Карл смеётся и указывает рукой на шкаф.

— Нет, не туда.

А куда? Пока думаю, что всё это может значить, Карл встаёт из-за стола и направляется к своему «бару». Заглядывает куда-то в сторону, нажимает что-то и раздаётся щелчок. Вдруг волшебным образом шкаф отъезжает в сторону.

— Вот это да, — выдыхаю. — У тебя там что?

— Ничего особенного, — отвечает после секундной паузы и жестом приглашает следовать за ним.

Свет зажигается, и мы спускаемся вниз по видавшей виды лестнице. С каждым шагом червяк подозрения разрастается всё сильнее, пока не превращается в липкую ледяную змею. Не нравится мне всё это, но решаю молчать, потому что всё равно никто не будет отвечать на мои вопросы.

Просто моё воображение слишком разгулялось, нужно постараться выкинуть всё это дерьмо из головы.

Карл, идущий впереди, насвистывает какой-то мотив — весьма, кстати, зловещий. Но, зная его, другого можно и не ждать. Он сам суть тлен и мрак, хоть и волосы белые.

— Куда ты меня ведёшь?

— А тебе не всё равно? — спрашивает, не поворачивая головы. — Думал, ты у нас из тех, кто на любое дерьмо согласен, лишь бы деньги платили.

Молчу, потому что с Карлом спорить — себе дороже. Сверлю взглядом его субтильную фигуру, а в голове мелькают картинки, как я разбиваю его череп о ступеньки этой лестницы. Эти мысли приносят удовлетворение, и остаток пути почти не обращаю ни на что внимание.

— Пришли, — говорит Карл, толкая обитую железом дверь. — Проходи.

Он делает знак рукой, сам оставаясь на пороге.

Делать нечего, вхожу и оказываюсь в тёмном помещении, где нет ни единого источника света, а прогорклый запах забивает лёгкие. Никак не могу понять, где я и зачем сюда пришёл. Тут какой-то склад? С оружием? Или комната для секретных переговоров, где звукоизоляция позволит избежать утечки информации? Вариантов масса, но ни один не кажется мне достаточно убедительным.

Неожиданно чувствую сильный толчок в спину, от которого теряю равновесие и лечу вперёд, в темноту.

— Ой, — произносит Карл и смеётся. — Что это тебя ноги не держат, а?

— Шеф, что вы так с ним неаккуратно? А если расшибётся? Никакого же удовольствия не получим.

Этот мерзкий голос узнаю из тысячи — он принадлежит Бугаю, которого я встретил в первых день. Самый отчаянный и беспринципный из всех головорезов, работающих на Карла.

Я не понимаю, что здесь происходит. Злость клокочет в груди, будто гейзер, но держу её в себе, потому что для начала нужно во всём разобраться.

— Мне кто-нибудь пояснит, что случилось? — спрашиваю, поднимаясь на ноги.

— Ха, ты смотри, объяснения требует, — хмыкает Бугай. — Борзый такой, смелый.

— Это легко лечится, — замечает Карл.

Смотрю по сторонам и понимаю, что из таких подвалов не выбираются. Не знаю, что эти двое хотят от меня, но намерен выяснить. Потому что гибнуть по чьей-то прихоти не входит в круг моих интересов.

— Карл, послушай...

— Нет, это ты меня послушай. Пока ты работал на меня и делал всё, что было велено, мне казалось, что всё остальное меня не касается.

Его голос спокоен, а взгляд вечно воспалённых глаз прожигает насквозь.

— Но, когда ты влез в мой муравейник, подставив вольно или невольно моего друга, это уже не может меня не касаться. Сечёшь?

— Я никого не подставлял!

— Конечно-конечно, заливай больше, — хохочет Бугай и бьёт меня наотмашь по затылку.

Боль пронзает череп, а в глазах темнеет. Разворачиваюсь и кидаюсь, не разбирая, что делаю и, не задумываясь о последствиях, на этого упыря. Мною движет ярость, которой срочно нужно найти выход.

Бугай не ожидал такого, поэтому мы оба валимся на покрытый досками пол. Бью, вкладывая в удары всю силу, стремясь нанести ущерб посильнее. Понимаю, что промедление — смерти подобно. Они убьют меня, но я ещё поборюсь. Так просто им меня не одолеть.

Боль пронзает позвоночник и я, задыхаясь от шока, замираю. Лёгкие, словно в тисках сдавили, а на глаза наворачиваются злые слёзы.

— Чего это ты драться удумал? — слышу над ухом скрипучий голос Карла. — Не рыпайся, дружок, только хуже будет.

Бугай тяжело сопит и спихивает меня со своей туши. Перекатываюсь на спину и пытаюсь прийти в себя, но боль в ушибленной спине не даёт покоя. Не знаю, что они со мной сделали, чем огрели, да только кажется, что попал прямиком в ад.

До слуха доносится:

— Полей на него из шланга, а то он совсем зелёный.

— Перестарались вы, походу. Сейчас ноги протянет.

— Меньше слов, — скрипит Карл.

Раздаётся шум стекающей на пол воды, и в следующее мгновения ледяная струя бьёт в лицо. Обжигающая студёная жидкость льётся за шиворот, забивается в ноздри, течёт в горло. Но это отрезвляет и приводит в себя.

— Очнулся, — слышу над самым ухом. Открываю глаза и взгляд с трудом, но фокусируется на бледном лице Карла.

— Знаешь, Никита, ты неплохой парень. Отбитый наглухо, конечно, но мне других и не нужно. И всё бы было хорошо, но твоя жажда мести тебя же и сгубила. Нужно быть проще, тогда и жизнь легче.

— И это ты мне говоришь? — выдавливаю из себя, задыхаясь от накатывающей боли.

— Да, — кивает Карл, но перед глазами всё плывёт и мне неясно, с каким выражением он смотрит на меня. — Одно из важнейших качеств сильного человека — умение прощать своих врагов. Ты не смог, потому и почти свихнулся.

Собрав волю в кулак, пытаюсь подняться, и с пятого раза всё-таки удаётся. Мне никто не помогает, но я и не рассчитываю — не хватало ещё.

— А сам-то ты многих простил?

— Речь не обо мне, но скажу по секрету, что да, многих. Если обращать внимание на всех, кто посмотрел на тебя косо, то можно весь город в капусту порубить.

Перед глазами возник образ таксиста с привокзальной площади.

— Но ты же знаешь, что Кристина не просто косо на меня посмотрела.

Карл вздыхает и смотрит на меня с жалостью.

— Знаешь, я не мировой судья и не ангел, но так над бабой измываться, а потом ещё и в карты её проиграть... — Карл делает паузу, отвернувшись и глядя куда-то в сторону.

— Но она не сопротивлялась!

— В пятнадцать-то лет? — хохочет Карл, вытирая выступившие на глаза слёзы. — Ты бы ещё в детском саду себе невест искал.

— Так ты, Никитос, ещё и малолеток предпочитаешь? — удивлённо спрашивает Бугай. — Чего, от бабы постарше боялся сдачи получить?

Откуда они вообще всё это знают? Ах, ну да. Это же Карл и его сотоварищи — эти в курсе всего на свете.

Эта болтовня мне уже порядком надоела. Нужно выбираться, пока Карл расслабился. Только как? Оглядываюсь по сторонам в поисках обломка какой-нибудь трубы или толстой цепи — мне нужно какое-то оружие.

Вдруг раздаётся какой-то шум сверху. Карл ухмыляется и делает знак рукой. Бугай кивает и идёт к лестнице.

— Твоего приятеля привели.

Карл всё ещё не смотрит на меня, но чувствую, насколько ледяным стал его голос.

— Какого это приятеля?

— Не ломай комедию, хорошо? У меня совершенно нет времени смотреть твои представления. Всё ты понял, не нужно мне тут.

И он прав.

Лязг замков, шум и топот оглушают. Слышатся звуки яростной борьбы, проигравшим в которой будет явно не Бугай.

— Что стряслось-то?

Змей кубарем летит с нижних ступенек, предварительно ускорившись благодаря мощному толчку сапогом в пятую точку. Бугай смеётся, а Карл смотрит на, распластанного у его тощих ног, Змея.

Когда мой приятель поднимает голову, непроизвольно морщусь. Его лицо разбито, а из уголка рта стекает струйка крови. Змей отплёвывается, довольно резво для избитого вскакивает на ноги и оглядывается по сторонам, гневно полыхая водянистыми глазками. Встретившись со мной взглядом, он прищуривается и, тыча толстым пальцем в мою сторону, шипит:

— Это ты, сука?

— Пошёл нах, ясно? Я сам ничего не понимаю.

— Шеф, — встревает Бугай, — идите кофе попейте, а я пока поясню этим товарищам, в чём их вина и что нужно сделать, чтобы её загладить.

— Ну, это вряд ли, конечно, — улыбается Карл. — Хоть я и говорил о прощении врагов, но не всякие их прегрешения прощать нужно. В данном случае не вижу никакой необходимости. Но предложением твоим воспользуюсь, тем более что нужно сделать один очень важный телефонный звонок.

И Карл, окинув на прощание нас взглядом, в котором плещется лишь ненависть и презрение, тряхнув головой, идёт в сторону лестницы.

А я смотрю на приближающегося Бугая и понимаю, что живым отсюда вряд ли получится выбраться.

Твою же мать.

46. Арчи

На окраине города, в заброшенной Промзоне и обитает этот загадочный Карл. Хоть и не видел его никогда, но того, что знаю хватит, чтобы понять: он совсем непрост. И вся эта история с посланным им человеком выглядит уж очень подозрительно.

Почему сразу после того, как мы оказались в том гараже по наводке его человека, нас накрыла полиция? Таких случайностей не бывает — это и дохлому ежу понятно, значит кто-то её вызвал. А если так, то, вполне возможно, именно Карл стоит за всем этим.

Мне не хочется думать плохо о друге Роджера, как не простил бы никому наговоров на Филина, но выводы напрашиваются сами, и ничего не могу поделать с разбушевавшейся паранойей.

Слишком многое в последнее время навалилось, слишком сильный крен дала жизнь, чтобы не обращать внимания на такие странные случайности. Но что делать, если друг Роджера действительно во всём этом замешан? А если сам Роджер?

Крепко зажмуриваюсь, чтобы отогнать от себя шальные мысли. Низко и подло так думать о друге, нельзя. Ни разу Роджер не давал повода усомниться в своей преданности, значит буду последним ничтожеством, если начну его в чём-то подозревать.

— Я знаю, о чём ты думаешь, — говорит Роджер, когда мы слезаем с мотоциклов, — но я чем угодно могу поклясться, что Карл ни в чём не виноват. Ты веришь мне?

В каре-жёлтом глазу плещется тревога, и мне становится не по себе от того, насколько точно он угадал мои мысли. Становится стыдно за свои сомнения, что аж затылок немеет.

— Забей, — отмахиваюсь и отворачиваюсь в сторону, рассматривая окружающий унылый ландшафт с покосившимися зданиями и обветшалыми вывесками. — Я много о чём думаю, но не во всё стоит вникать.

— Ладно, но мне бы не хотелось, чтобы между нами была вся эта фигня. Всё проходит, мы во всём разберёмся, но плохой осадок уже не вычистить.

— Слушай, Роджер, — говорю, заглядывая в его лицо, — тебя я точно ни в чём не подозреваю. А если начну, пусть меня парализует прямо на этом месте. Но Карла твоего совсем не знаю, поэтому, извини, ничего конкретного сказать не могу.

— Понимаю, меня самого вся эта ситуация здорово напрягла. Но будем надеяться, что он всё пояснит.

— Ну, только надеяться и остаётся.

Превозмогая боль в рёбрах, иду к Филу и Брэйну, которые стоят чуть вдалеке и о чём-то шепчутся. Напряжение повисло в воздухе, а парни хмурые и задумчивые, и мне это совсем не нравится.

А ещё мне не нравится это место. Меньше всего на свете хочется лезть в логово "Чёрных ангелов" — не самых приятных ребят, от которых еле уносили ноги и не такие смельчаки, как мы. А, учитывая нашу везучесть, снова куда-то вляпаемся.

Сплёвываю на землю, переполненный отвращением к самому себе. С каким это пор я стал таким? Когда превратился в мнительного труса, думающего о последствиях?

— Кто такие? — спрашивает, появившийся из щели между строениями здоровый байкер с прилипшими ко лбу волосами непонятного грязного оттенка. — Проваливайте, что тут высматриваете?

Он щурит слезящиеся глазки, а на помятой небритой роже застыло хмурое неудовольствие. Мы явно ему помешали, только чем он мог заниматься? Судя по внешнему виду, дрых где-то в углу, настолько замызганный и помятый. А ещё от него воняет за версту.

— Мы к Карлу, — произносит Роджер, и часовой, сфокусировав на нём взгляд мутных глаз, криво улыбается.

— Рыжий, дружище, — растягивает обветренные губы в улыбке, — давно не виделись. Как ты, приятель?

Они довольно тепло жмут друг другу руки и даже обнимаются. Видно, одноглазый здесь частый гость.

— Эти с тобой?

— Точно, — кивает бородач. — Мы пройдём? Шеф твой в курсе.

Мужик кивает и пропускает нас вперёд. Бросив мимолётный взгляд на него, замечаю, что он как-то странно на нас смотрит. То ли с презрением, то ли с жалостью — сразу и не разобрать. Но то, что этот высокомерный гадёныш мнит себя пупом земли — ясно.

Мы не успели ещё толком переступить порог этого вертепа, а мне уже здесь не нравится. По хмурым лицам друзей и напряжённым спинам можно понять, что они со мной солидарны.

Все, кроме Роджера. Тот идёт, ступая уверенно, точно зная куда и к кому направляется, будто был здесь ни единожды и чувствует себя в этих стенах вполне уверенно. Надо брать с него пример и перестать рефлексировать.

Делаю глубокий вдох и чуть встряхиваю кистями рук, чтобы скинуть напряжение. Постепенно удаётся прийти в себя и унять лихорадочно бьющееся сердце.

Вокруг полумрак, затхлый запах и пыль. Пол завален ящиками и коробками, мешками и свёртками, о начинке которых лучше не задумываться, если хочешь сохранить свою жизнь.

— Так, парни, — почти шёпотом говорит Роджер, останавливаясь у небольшой двери. — Это кабинет Карла. Он человек нервный, и взгляд лучше не отводить — терпеть не может, когда глаза прячут. Ещё у него плохо с юмором, поэтому, Арчи, будь серьёзнее, хорошо?

Киваю, хотя ничего обещать не могу — иногда меня заносит, помимо моей воли. Но я постараюсь. Ради Кристины постараюсь.

Мысли о девушке тёплой волной разливаются по венам, немного успокаивают и будоражат одновременно. Перед глазами проносятся картины того, что сделаю с ней, когда весь этот бардак закончится. Мой организм, даже в такой дебильной ситуации, в которую попали по странной прихоти судьбы, реагирует весьма однозначно. Я хочу её и с этим сложно спорить. Остаётся только смириться и ждать финала всей этой странной истории.

А ещё я, кажется, влюбился. Окончательно и бесповоротно.

Роджер рывком открывает дверь, и мы оказываемся в просторном светлом кабинете. Такой бы смело подошёл главврачу какой-нибудь клиники, а не лидеру "Чёрных ангелов".

— Проходите быстрее, — доносится из дальнего угла кабинета, где за столом сидит худощавый мужчина неопределённого возраста в белой футболке и чёрной кожаной жилетке.

Наверное, это именно он — Карл. Смотрю на белоснежные волосы, доходящие до скулы и обрамляющие на удивление утончённое лицо, красные глаза, которые, кажется, никак не могут поймать фокус, бледную кожу с синими прожилками вен и понимаю, что это один из самый странных персонажей, что доводилось встречать.

Карл поднимается во весь рост и выходит к нам, указывая рукой на низкий диванчик у стены, приглашая присесть. Мы с Филом переглядываемся и, синхронно кивнув, принимаем приглашение.

— Наслышан о вас, парни, — произносит после того, как мы втроём рассаживаемся на диване. Роджер присаживается на край стола и, нахмурившись, смотрит на носки своих ботинок. — Я — Карл. Уверен, что и обо мне вы кое-что знаете от Роджера.

— Знаем-знаем, — говорит Фил, испытующе глядя на Карла. Тот ухмыляется и подходит к шкафу.

— Что предпочитаете? Виски, коньяк, бурбон?

— Мы бы предпочли на трезвую голову всё это,— обвожу рукой кабинет, — обсуждать. Очень хочется понять, что же, чёрт возьми, произошло?

Карл чуть растягивает тонкие бледные губы в усмешке и достаёт бутылку коньяка. Отвинчивает тонкими, почти прозрачными, пальцами крышку и хмурит брови. Он весь какой-то тонкий, почти бесплодный, похожий на призрака. Или вампира. Готичный персонаж, ничего не скажешь — такому впору на кладбище старушек пугать, страшно завывая средь могил, закутавшись в чёрный плащ.

Твою мать, что за мысли в голове-то бродят? Наверное, тот мент мне что-то в мозгах нарушил.

— Ну, а я, пожалуй, выпью, — произносит и наливает себе половину стакана. Секунда и тёмно-янтарная жидкость исчезает в недрах его организма. — Потому что в противном случае мозг взорвётся. Устал я что-то в последнее время, утомился.

Мы молчим и ждём, что же он расскажет. Для чего-то же вызывал сюда.

— В общем, я знаю, где ваш Никита находится,— на одном выдохе произносит Карл и снова наливает себе, на этот раз, примерно четверть. — Точно выпить не хотите?

Я не знаю, радоваться или нет. С одной стороны мы в шаге от того, чтобы схватить его за задницу, а с другой... Карл не выглядит сейчас как человек, сообщающий другим приятную новость, значит что-то здесь не так. Только что?

— Знаете, я всегда знал, что ему нельзя доверять, — начинает, переходя сразу к сути. Мне нравится, что он не тянет кота за причиндалы. — Ещё до тюрьмы он иногда выполнял кое-какие... хм... мои мелкие поручения. Работал всегда хорошо, но интуиция всегда подсказывала, что с ним нужно держать ухо востро.

Карл сверлит нас красными глазами, от чего становится не по себе. Но, памятуя слова Роджера, взгляд не отвожу, хотя терпение моё на исходе.

— И вот совсем недавно Никита снова нарисовался на моём пороге. Ему нужна была работа, а у меня накопилась целая гора мелких дел, которые всё не было времени разгрести. Ну и решил проявить заботу о ближнем и дать парню подработать. И снова он проявил себя с хорошей стороны, но я по-прежнему ему не доверял.

— Карл, — говорит Роджер, — то есть всё это время он был рядом с тобой, а ты молчал?

Вот и меня этот вопрос волнует.

— Но откуда я мог знать, что именно он вам нужен? — Карл приподнимает бесцветную бровь и поворачивается к своему другу. — Ты попросил помочь найти одного человека, но ни словом не обмолвился, кто именно этот человек! Вечно загадками говоришь. Вот и перемудрил.

Роджер спрыгивает со стола и за один длинный шаг преодолевает, разделяющее их, расстояние. Они стоят друг напротив друга, сцепившись взглядами в немой схватке, а воздух так наэлектризован, что скоро молнии полетят.

— Но именно ты прислал человека! — шипит Роджер. — Ты гарантировал, что мы можем ему доверять, что он проверенный. Какого хрена мы вляпались в такое дерьмо?!

— То есть ты хочешь сказать, что я сделал это специально? — не повышая голоса, обманчиво спокойно, спрашивает Карл.

— Ты не понимаешь? — теряя терпение, почти ревёт Роджер. Никогда не видел его таким. — Я же верил, что Карл в тёмную играть со мной не будет. А что в итоге? Нас чуть было в тюрягу не упекли после того, как твой человек навёл нас на тот проклятый гараж. И ты хочешь сказать, что ничего не знал об этом?! Не смеши меня.

Карл чуть дёргается, словно Роджер ударил его. Одногразый раздувает ноздри, сжимая кулаки, а мы, словно три вороны на ветке, сидим на диване, замерев, потому что это их разборки, в которых нам нет места.

Филин кидает на меня выразительный взгляд, и я чуть заметно киваю.

— Я похож на клоуна? — почти рычит Карл. — Я послал человека, которому, думал, можно доверять. Да, глупо, наивно, но ведь же знать не знал, что они снюхались с Никитой, понимаешь?!

— В смысле?

Карл хмыкает и отходит от Роджера на несколько шагов.

— В том смысле, что Змей предупредил Ника, что вы ищете его. Не знаю, почему они думали, что я не узнаю? Не прослежу, не выведаю? Наверное, старею, раз мои же парни себе такое позволяют.

В его голосе неприкрытая горечь. Наверное, сложно однажды осознать, что те, кому доверился, считая их надёжными людьми, — крысы.

— В общем, никакие мои оправдания сейчас не отменят того, что именно я всё запорол.

— Точно.— Роджер складывает руки на груди и снова садится на край стола.— Эти твои страхи до добра не доведут. Я тебе давно говорил: ты стал параноиком. Вечно прячешься по тёмным углам, обленился. Приехал бы тогда сам, ничего бы этого не случилось.

Карл кидает на друга быстрый взгляд, в котором слишком много невысказанного, тайного, известного только им двоим, что и не разобрать.

— А почему ты сюда не приехал? Не подорвал свой зад и не приехал лично?

Роджер отводит взгляд, потом тяжело вздыхает и говорит:

— Потому что не хочу лишний раз видеть, чем ты занимаешься. Я и так каждый раз на горло себе наступаю, когда сюда прихожу. Извини, знаю, что тебя это злит, но вот так.

— Чистоплюй чёртов, — бурчит себе под нос Карл, но улыбается. — Ладно, с этим моментом, хоть не до конца, но более или менее всё решили. Теперь приглашаю вас на прогулку. Думаю, это вам понравится.

Он жестом руки, кожа на которой тонкая и светлая до такой степени, что все вены видны, указывает на свой шкаф. Брэйн хмыкает и встаёт с места.

— Пить мы не будем, — говорю, на что Карл смеётся.

— А я и не предлагаю больше, упустили вы шанс, — сказав это, подходит к шкафу, высокому и широкому, нажимает какую-то невидимую глазу кнопку, и с тихим жужжанием белоснежная деревянная махина отъезжает в сторону.

— Однако, — не выдерживаю, потому что это впечатляюще. — Там потайная комната?

— Ага, она самая, — кивает Карл, когда на месте шкафа открывается проход во тьму. — И узники Азкабана с полными карманами философских камней. Пойдёмте, нас ждут.

Карл первым ступает в темноту, но скоро проход озаряется светом — он нашёл выключатель.

— Аккуратнее, крутые ступеньки, ещё и осыпаются порой. Не сломайте шеи.

И лёгкой походкой хозяина спускается вниз, а мы за ним плотной цепочкой. Я не знаю, что там ждёт нас, но с каждым шагом становится всё интереснее. Адреналин и жажда приключений разгоняет кровь, делая тело совсем лёгким, почти невесомым. Даже, кажется, рёбра перестали болеть.

Чувствую за спиной тяжёлое, но спокойное дыхание Филина. Это придаёт мне сил, даёт надежду, что пока мы все вместе, ничего плохого не произойдёт. Правильно ли мы поступаем, что идём сейчас за совершенно незнакомым человеком? Можем ли доверять ему или кинет нас снова? И кинул ли до этого или на самом деле стал жертвой своей неожиданной доверчивости?

Вопросы кружат в голове жалящим роем. Отгоняю от себя навязчивое подозрение. Если сейчас дам волю чувствам, то сорвусь и тогда беды не миновать. Мне нужно быть сильным и держать себя в руках, потому что гнев — плохой советчик, как бы не хотелось дать ему волю.

— Так, дорогие друзья, — произносит Карл, останавливаясь на площадке возле железной двери. — Во-первых, прошу ничему не удивляться. Во-вторых, держите себя в руках, потому что мне меньше всего нужно, чтобы вы марались об этих ублюдков. Ну и, в-третьих, надеюсь, что всё, увиденное вами внутри, там и останется.

— Как в Вегасе? — спрашиваю и не сдерживаю нервный смешок.

— Именно.

Карл бросает на меня тяжёлый взгляд, пробирающий до мурашек. Теперь и без лишних слов понятно, что все слухи о "Чёрных ангелах" — не бред воспалённого сознания охотников за сплетнями.

Но что же там, за дверью? Кажется, мне никогда раньше не было настолько любопытно. Чувствую, как странная энергия струится по венам. Кажется, что там, впереди, стоит только сделать шаг, я увижу что-то, что давно искал.

Карл ещё раз окидывает каждого взглядом, словно размышляет, нужно ли нам туда входить. Первым не выдерживает Роджер:

— Слушай, папа Карло, открывай ты эту золотую дверцу, потому что мы так до утра стоять будем. А Арчи ещё в больницу нужно успеть вернуться до вечернего обхода.

Карл кивает и распахивает дверь.

Яркий свет сотен лампочек, приделанных к потолку, на миг ослепляет. Пока пытаюсь проморгаться, до слуха доносятся странные звуки: мычание, какой-то стук, шипение.

Делаю шаг вперед и отхожу чуть в сторону, чтобы дать пройти другим, а Карл, тем временем, произносит:

— Вот он, красавец ваш, собственной персоной. — Жест рукой куда-то в угол. — Правда, уже не столь красив как раньше, но какая разница, с какой рожей помирать. Да, Никита?

— Ух, ты, чёрт, — шипит Филин, толкая меня в бок. Я подпрыгиваю от неожиданности, потому что от увиденного даже забыл, что не один здесь. — Ты глянь... однако.

Тот, кого мы искали, из-за кого чуть не оказались за решёткой висит на крюках, подцепленных к его коже на спине, и из более чем десятка ран тонкой струйкой сочится кровь.

Впечатляюще.

— И ты ещё спрашивал, почему я к тебе редко прихожу? — хмыкает Роджер, в упор глядя на Карла. — Не можешь без театральщины, да?

— Ты же меня знаешь: терпеть не могу скуку и банальщину, — улыбается Карл почти безумно, глядя на дело рук своего помощника — здоровенного русоволосого мужика с кожаном переднике.

Вот не зря мне фильм "Пила" мерещился, нужно доверять своей интуиции.

— Скажите, друзья, этот товарищ тогда на встречу приезжал?

Карл указывает рукой на ещё одного типа, кровоточащим мешком висящего на крюках рядом с Никитой.

Нет, это не подвал, это какая-то бойня.

— Да чёрт его разберёт, — Роджер нервно дёргает плечом. — Твой приятель слишком уж его разукрасил. Так сразу и не признать.

Карл приподнимает за слипшиеся волосы, поникшую было, голову, чтобы свет лучше освещал разбитое в кровь лицо.

— Да, это он.

Я узнал его — такое характерное лицо сложно забыть, хоть оно и изменилось почти фатально.

— Всё-таки моя разведка хорошо работает, — ухмыляется Карл. — А знаете, как он попался? Придурок же, право слово, даже стыдно за него. Наболтал в моём же собственном баре, что скоро "обует Карла по самые причиндалы". Мол, я у него уже чуть ли не с руки ем, под сапогом сижу и не гавкаю. И о Никитосе нашем дражайшем наболтал с три короба, гнида мерзостная.

Карл сплёвывает на пол, будто само нахождение рядом с этим куском болтливого дерьма вызывает у него отвращение.

— Повезло, — произносит Фил, морщась.

— Везение — странная штука, — ухмыляется Карл, — но тут соглашусь. Кстати, в том же баре он рассказывал какой-то пьяной в дымину шалаве, что они с Никитой на пару сделали с бедной девочкой в том гараже. Никогда мне не постичь уровень подобного идиотизма, когда развешивают на стенках трупы в моём же собственном гараже. Неужели и правда надеялись, что я ничего не узнаю?

Мужик что-то хрипит, видно пытаясь оправдаться, но Карл не слушает его.

— Навели туда ментов, падлы, — продолжает хозяин подвала. — Хорошо, что я перед этим, как чувствовал, товар оттуда забрал, а то бы шухер был на всю округу. Замахались бы откупаться.

Карл многословен, будто пытается доказать, что невиновен. И я верю ему, безоговорочно, хоть вся эта ситуация и дикая до предела.

— Чего вы бледные такие? — смеётся, обращаясь к нам, Кожаный передник. — Лёгкое садо-мазо ещё никому не повредило. От этого не умирают, просто выглядит эффектно, но всё под контролем — сдохнуть раньше времени не дам. 1

Мне кажется, что я попал в какую-то параллельную реальность, но в глубине души нравится думать, что этим козлам не сойдёт с рук всё, что натворили.

Никита, если это, конечно, он, потому что я его в глаза ни разу не видел, мычит и о чём-то словно сказать хочет, но не могу разобрать, что именно. Осторожно подхожу к нему, переступая лужи на полу, о природе которых стараюсь не задумывать. Это похоже на обычную воду, но кто знает, чем на поверку они могут оказаться — от «Чёрных ангелов» можно ожидать чего угодно.

На Никите из одежды лишь бо?ксеры. Он высокий — гораздо выше меня, но в плечах у?же. Смотрю на него внимательно — на разбитые губы, сочащийся кровью нос, опухшие глаза, прилипшие ко лбу светлые волосы — и понимаю, что Женя чертовски на него похож. Даже, несмотря на побои, сходство очевидно.

Только не дай Бог, чтобы в глазах Женечки поселилась такая же злоба и неизбывная тьма.

Никита фокусирует на мне взгляд голубых глазах и кривит рот в усмешке. Морщится, но затею свою не бросает, и вскоре мерзкая ухмылка появляется на его лице.

— Кристина всегда была идиоткой и шлюхой, — шипит он, выпуская слова на волю со странным свистом. Чтобы расслышать, приходится наклониться к нему совсем близко, хоть сама мысль находиться рядом с этим ничтожеством противна. — Скажи, зачем она тебе нужна? Неужели все нетраханные бабы в городе кончились?

И я не выдерживаю, потому что многое могу понять и простить, но только не могу позволить, чтобы всякий мусор и отброс позволял себе такие слова в адрес Кристины. Да и не только её — ни одна женщина, будь она хоть сто раз идиоткой, не заслуживает этого.

И я бью, не задумываясь о последствиях, не соображая, не обращая внимания на нестерпимую боль в рёбрах. Просто бью, потому что не могу по-другому.

— Арчи, прекращай! Хватит! — Фил хватает меня за плечи, зажимает рукой шею, пытаясь отодрать от Никиты. — Ты его убьёшь, зачем тебе это? Он же не сто?ит этого, остановись!

— Отпусти меня, придурок! — ору, глядя на то, как Никита, запрокинув голову, истерически смеётся, захлёбываясь кашлем. — Он же издевается, как вы не понимаете?!

— Мы всё понимаем, но не марай руки, — шипит на ухо Фил. — Ты же понимаешь, что он уже не жилец. Думаешь, из таких подвалов выбираются? Да его найдут завтра, в лучшем случае, на помойке. Уймись, не бери грех на душу. Подумай о Кристине.

— И правда, — вклинивается Карл. — Не пачкайся, мальчик, не надо. Этим дерьмом всегда успеешь замараться, но будешь умным — не дойдёшь до этого.

— Что ты собираешься с ними делать? — Роджер подходит к Карлу вплотную.

Его друг молчит, словно размышляет о чём-то, а я, оттащенный Филом и Брэйном в дальний угол, зажатый между ними, пытаюсь отдышаться и привести мысли в порядок и успокоить дыхание. Слепая ярость клокочет во мне, сердце лихорадочно бьётся о покалеченные рёбра, и я борюсь с темнотой в глазах и болью.

За широкой спиной Роджера мне не видно Никиту, но я слышу его смех и какие-то вопли, больше напоминающие крики умалишённого. Такой человек не должен жить — это противоестественно, но и убить его своими руками не могу.

Потому что если убью его, стану таким же. Словно демон, живущий в этом белобрысом подонке, выйдет на волю и поселится на дне моей души, питаясь всю оставшуюся жизнь чужой болью, тленом и разрушенными судьбами других.

Я много дерьма совершил в этой жизни. Делал людей несчастными, плевал на заботу, рисковал собой, обманывал, но именно в этот момент, прижатый к стене, с тяжёлым срывающимся дыханием и ноющими костями, понимаю, что готов начать новую жизнь, в которой будет место памяти, но не будет — боли.

Эпилог

Через месяц

Никиты больше нет.

Никиты.

Больше.

Нет.

Он сдох. Исчез из нашей жизни на этот раз окончательно.

Бесповоротно.

И я этому рада. Мысль, что такую тварь не носит больше земля делает меня счастливой. Он повинен во многом из того, что никогда не смогу забыть. Да и простить не получится. Даже пытаться не стану, потому что есть в этой жизни вещи, которым нет оправдания.

Смерть моего деда.

Жуткая гибель Ксюши.

Да, пусть она была странным человеком, влюблённой до маниакального расстройства, но она не сделала никому ничего плохого.

Имел ли Никита право так поступать? Имел ли право проливать хоть чью-то кровь?

Нет.

Он всегда шёл по жизни, выискивая выгоду, наплевав на тех, кому причинил зло и стал причиной их горя. Но расплата нагнала и его, такого смелого и беспринципного.

Интересно ли мне, как именно он погиб? Нет. Мне вообще неинтересно, что было в моём прошлом. Сейчас я постепенно привыкаю к тому, что нет в моей жизни человека, который мечтал отравить каждый мой день. Радуюсь, что Женечке больше никто не угрожает, а значит мне больше никогда, ни при каких условиях не придётся убегать.

И этому я счастлива. А всё остальное — прошлое, будущее — меня не волнуют. Важно лишь "здесь" и "сейчас".

— Визжать не будешь? — Сидящий напротив Брэйн раскладывает на столе передо мной всё необходимое для будущей татуировки. — Всё-таки первый раз... готова к паре часов неприятных моментов?

Я улыбаюсь, потому что такой смелой и сильной не чувствовала себя очень давно. Да никогда не ощущала себя более уверенной и решительной, чем в эту самую минуту, сидя в кресле напротив гиганта-татуировщика.

— Не переживай, обещаю вести себя хорошо.

Брэйн ухмыляется, чуть заметно кивает головой и надевает на руки чёрные перчатки.

— Значит, с эскизом определились? — спрашивает, указывая квадратным, покрытым лёгкой тёмно-каштановой щетиной, подбородком на лежащий рядом планшет.

В медового оттенка глазах пляшут лукавые чёртики, но он сохраняет бесстрастное выражение лица, словно хирург перед важной операцией.

— Всё верно.

На экране гаджета нарисованный Филином возрождающийся из пепла Феникс с огненными крыльями и горящими изумрудными глазами. Это мы с Арчи — двое сгоревших дотла, но восставших из пламени, чтобы жить дальше, несмотря на любые препятствия и болящую память внутри каждого из нас.

— Отличный, кстати, эскиз, — уголок пухлых губ Брэйна чуть подрагивает и стремится вверх. — Не зря Филину в художке великое будущее пророчили. Приступим?

Киваю и набираю полную грудь воздуха.

— Не бойся, страх самый плохой советчик в нашем деле, — ласково, что для Брэйна почти не свойственно, говорит татуировщик. — Расслабься, тогда всё будет восприниматься значительно проще.

Жаль, Брэйн строго-настрого запретил мне пить перед сеансом, потому что вот именно в этот момент больше всего жалею, что не напилась в хлам. Страшно же, кто бы только знал, насколько. Но фиг я кому об этом скажу.

— Я постараюсь, просто у меня такое чувство, что с появлением рисунка на моём теле стану совсем другой. Словно изменюсь безвозвратно. Перемены всегда волнительны.

Брэйн хмыкает и растягивает губы в улыбке.

— Да ты, Крис, философ.

— Это просто нервное. Волнуюсь, вот и горожу всякую чушь.

— Расслабься, — напоминает ещё раз Брэйн и достаёт пузырёк с какой-то белой жидкостью. — Я не инквизитор.

Протирает кожу на внутренней стороне моего предплечья сначала антисептиком, после мутно-белой эмульсией и "приклеивает" предварительно распечатанный эскиз. Несколько секунд и рисунок запечетлевается на моей коже. За этим процессом очень интересно наблюдать, а за Брэйном, чьи движения отточены до автоматизма, приятно вдвойне.

— Обычно девочки в первый раз начинают с чего-то попроще, — говорит, беря в руку машинку. — Веточки лаванды, цветочки, милые сердечки, простые надписи замысловатым шрифтом. А тут феникс.

— Знаешь, никогда не чувствовала себя обычной девочкой, которой по сердцу милые сердечки.

— Ну и хорошо, так интереснее.

Брэйн включает машинку и, шаг за шагом, миллиметр за миллиметром на моей бледной коже появляется рисунок, о котором мечтала всю свою жизнь. Просто, наверное, не знала об этом.

Больно жутко, но я терплю, потому что пообещала себе быть сильной. Да и перед Брэйном будет неудобно — клялась же не визжать.   А ещё с дуру отказалась от анестезии, и теперь аж в ушах стреляет. Цепляюсь свободной рукой за подлокотник и сжимаю его до хруста в суставах. Я выдержу, выдержу, чего бы это ни стоило.

Татуировщик весь сеанс бросает на меня красноречивые взгляды, но я отрицательно машу головой, потому что не намерена сдаваться и отступать в середине пути. Лучше сделать всё сразу, единым махом, ибо больше, знаю, не выдержу и второй раз сюда не вернусь.

Напоминаю себе, что я женщина, перенесшая тяжёлую беременность и роды, поэтому обязана выдержать, хоть и хочется кричать, а ещё лучше пнуть Брэйна в татуированную лысину и с дикими воплями сбежать. Но нет, я больше никогда не буду бегать, что бы ни случилось.

— Живая? — доносится сквозь шум в ушах голос Брэйна. — Побледнела так.

Открываю глаза и вижу улыбающееся лицо татуировщика.

— Не уверена. — Не узнаю собственного голоса, но, судя по рисунку на руке, работа окончена.

Неужели справилась?

Ух ты!

Я ведь молодец всё-таки! Герой ведь, да?

— Умница, на самом деле. — Брэйн откладывает машинку в сторону и снимает чёрные перчатки. — Не ожидал.

— Было больно, врать не буду, адски больно, но я выдержала!

Мне хочется вскочить на ноги и прыгать до потолка, потому что счастье и гордость распирают изнутри. Кажется, что в этой боли, что испытала за несколько минувших часов, исчезла, растворилась прошлая я. Кристины, которую кто-то обижал, вытирал о неё ноги и угрожал её ребёнку больше нет. Теперь не её месте появилась гордая и независимая Крис, которая будет сама решать, что делать и как жить.

— Спасибо тебе, Павлик.

Брэйн хмурится, но через секунду улыбка расцветает на его довольно красивом лице, хоть при первом взгляде татуировка на голове и производит шокирующее впечатление. В карих глазах загорается весёлый огонёк, и он произносит:

— Прознала всё-таки. Кто сказал?

— Арчи.

— Ох, уж этот Арчибальд, — смеётся Брэйн и поднимается на ноги. — Он, кстати, скоро придёт. Он же у нас — торнадо, от которого не спрятаться, не скрыться.

Чувствую как от этих слов кровь начинает быстрее бежать по венам, а сердце, кажется, пропускает несколько ударов. Интересно, мой организм когда-нибудь перестанет так на него реагировать?

— Ты пока посиди, приди в себя, а то всё-таки татуировка — это стресс. Тем более, для неподготовленного человека, делающего её впервые.

Откидываюсь на спинку весьма удобного кресла и закрываю глаза. Брэйн тем временем чем-то шурудит, гремит посудой, бурчит себе что-то под нос. Неожиданно дверь распахивается, впуская внутрь свежесть раннеосеннего воздуха и любимый аромат.

Арчи.

Распахиваю глаза и слезаю с кресла. Не хочу, чтобы он видел раньше времени рисунок, потому что это своего рода сюрприз.

Арчи, как обычно, шумный и весёлый о чём-то шутит, громко смеётся и заполняет собой, кажется, каждый сантиметр этого пространства. Без него всё не то и все другие — более серьёзные, сдержанные, но стоит ему появиться, как людей словно в корне меняют.

— Покажи, что там, — произносит, пытаясь заглянуть мне за спину. В зелёных глазах пляшут смешинки, а на губах играет хитрая усмешка. — Всё равно же эти придурки расколятся. Лучше сама покажи, а то покусаю.

— Нашёл, чем испугать, — улыбаюсь, краснея под его взглядом.

Он озабоченный, честное слово, но мне нравится то, как он реагирует на меня. Как туманится его взгляд каждый раз, когда наши взгляды встречаются.

Но мне нельзя терять бдительность, а то вон, стоило ему посмотреть на меня, как поплыла, словно малолетняя дурочка на танцах.

Прячу руку за спину, чтобы он не увидел, но Арчи настойчив, а я не знаю, сколько ещё смогу сопротивляться его напору и обаянию.

— Так, я не понял, что вы тут устроили?! — Брэйн заходит мне за спину и, оттянув руку назад, наклеивает на свежий рисунок большой квадратный пластырь. — Как ухаживать я рассказывал. Будешь слушаться, всё будет хорошо. Возникнут проблемы, обращайся.

За ним забавно наблюдать, когда он в родной стихии: деловитый, собранный — настоящий профессионал.

— Хорошо! Будет исполнено в лучшем виде, — салютую татуировщику, и тот смеётся.

— Брэйн, если что я ей расскажу ещё раз, как правильно ухаживать, и помогу. Так что непереживай, всё будет хорошо.

— Вот тебе, трепло ты эдакое, вообще веры нет.

— Да ла-а-дно тебе! — улыбается Арчи, и его лицо будто подсвечивается изнутри. Никогда раньше не встречала людей, которых настолько украшает улыбка. — Я позабочусь о твоём шедевре на её теле.

Потом наклоняется ко мне и шепчет прямо в ухо, от чего мурашки принимаются носиться по спине:

— И о теле тоже позабочусь. Я соскучился, Крис, у меня аж в глазах темнеет.

— Мы с тобой четыре часа не виделись, — улыбаюсь, утыкаясь ему в плечо. Мне так хорошо сейчас, что готова раствориться в этом моменте без остатка. — Или пока Женечка отдыхает с Ирмой на море, решил план перевыполнить?

— Ничего не знаю, — говорит Арчи, прижимая меня к себе, — но ты мне нужна. Голая и в моей квартире, а не вот это вот всё.

Брэйн откашливается, привклекая наше внимание.

— Хорош тискаться, — говорит он, собирая свой инструмент. — Идёте на свадьбу отца Роджера? Уже завтра, между прочим.

А я и забыла. Вернее, не так. Меня даже не приглашал никто, потому весть об этом событии прошла мимо меня. Не знаю, имею ли право мечтать о том, чтобы попасть на это событие. Но, с другой стороны, мы же, вроде как, пара с Арчи, поэтому, почему бы и нет? Люди, состоящие в отношениях, должны же куда-то вместе ходить. Правильно?

— Конечно, идём, — говорит Арчи, как само собой разумеющееся, не выпуская меня из объятий. — Будто такое событие пропустить можно.

— Тогда до завтра, — улыбается Брэйн. — А сейчас мне нужно выспаться, а то ты, Крис, у меня сегодня уже двенадцатый клиент. Как бы не любил свою работу, но отдыхать иногда всё-таки нужно.

Мы прощаемся с татуировщиком и выходим на улицу. На город спустились плотные сумерки, но я больше не чувствую страха, который заползает в душу липкой змеёй. Становлюсь на тротуаре и, раскинув в стороны руки, поднимаю голову и вдыхаю вечерний воздух полной грудью.

— Знаешь, милая Крис, — чувствую дыхание Арчи на своей шее, — а ты изменилась. И мне это нравится.

— Значит, прежняя версия тебя не устраивала?

— Меня устраивает всё, что связано с тобой. Просто я рад, что ты находишь в себе силы меняться. И я вместе с тобой.

Подойдя вплотную, он обнимает меня за талию и прижимает к себе. Кажется, я готова остаться в его объятиях до скончания веков, пока пылающее солнце не сожжёт бренную землю ко всем чертям.

— Татуировку покажешь? — шепчет на ухо, слегка касаясь губами.

— Когда-нибудь непременно, — откидываю голову ему на плечо и наслаждаюсь поцелуями, такими медленными, неторопливыми, что дарят губы Арчи.

И наплевать, что нас может кто-нибудь увидеть или осудить. Мне на всё наплевать, лишь бы Арчи оставался рядом, даря ощущение покоя и делая меня счастливой.

— А ты коварна, милая Крис, — говорит между поцелуями, и голос его, хриплый и до чёртиков сексуальный, вибрирует где-то внутри меня. — Очень коварна. Но я терпеливый, ты даже представить себе не можешь, насколько.

— Потерпишь, тебе полезно.

Перед глазами встают образы той первой ночи, когда рухнули между нами последние стены, и не осталось больше ни запретных тем, ни любых других табу. Это случилось, когда Арчи вернулся домой и сообщил, что нет больше того, кто планомерно рушил мою жизнь.

Прошёл месяц, наполненный любовью, так нечаянно вошедшей в мою жизнь, а я до сих пор не могу поверить, что кто-то может на меня так смотреть, так целовать и касаться настолько бережно, словно могу исчезнуть, словно призрачный мираж.

Соня была права: Арчи потрясающий мужчина, способный одним случайным прикосновением высечь искры, заставить снова и снова плевать на всё и растворяться в его объятиях. Я слышала раньше, что такое бывает, но не верила, что это может случиться со мной.

Вот и сейчас его пальцы, грубые и нежные одновременно, касаются обнажённых участков моей кожи, поднимая внутри целую бурю чувств и эмоций. Он прекрасен, как может быть прекрасен влюблённый мужчина, и я знаю, что таких ночей, когда не нужны слова и есть только "здесь" и "сейчас" будет ещё очень много.

Я верю в это.

Я ему верю.

— У нас много времени впереди, поэтому можно и подождать.

И я понимаю, о чём он.

У нас и правда вся жизнь впереди.

И как бы она не сложилась, завтра будет лучше чем вчера.

От автора

Всем, прочитавшим сие, доброго времени суток, где бы вы ни были.

Для начала хотелось бы поблагодарить всех, кто решил подарить кусочек своей жизни и личного времени этой истории. Для меня каждый ваш просмотр, каждая звезда и, пусть самый короткий, но комментарий - настоящее счастье и повод не сдаваться. И в редких случаях даже гордиться собой.

Теперь позвольте замолвить пару слов о самой книге и её героях, которые, надеюсь, не оставили вас равнодушными.

Сама идея написать "Отравленного памятью" родилась во мне почти сразу, как вышел на "сцену" Арчи в «Ветре нашей свободы». Помните его, обнаженного по пояс в "Ржавой банке", когда Матильда дефилировала голой с красным платьем за спиной? Тогда я описала его тату: надпись на груди, портрет и сломанное крыло на лопатках. И именно тогда мне захотелось рассказать о нём немножко больше.

Думала ограничиться рассказом, но, видя со временем, что многим читателям понравился Арчи, решила, что в итоге напишу полноценный роман. Мне показалось, что Арчибальд с живущим внутри демоном Валерой этого достоин.

Так, в ноябре, я и села за книгу.

Впервые я писала, редактировала, исправляла, дописывала и переписывала, а уже потом, когда счётчик слов в Ворде перевалил за сто тысяч, и была поставлена финальная точка, решилась выкладывать роман на суд общественности. Потому что вы даже не можете себе представить, сколько раз за эти месяцы мне хотелось бросить всё к чертям и забыть об этой истории, словно она - страшный сон.

Ни разу я столько раз не переписывала некоторые сцены, никогда так долго не размышляла, каким же именно макаром разделаться с каким-нибудь персонажем. Но Никита заставил меня попотеть.

Он даже меня утомил.

И вот сейчас, строча это послесловие, я искренне надеюсь, что все мои усилия не прошли зря.

Теперь же хотелось бы поговорить немного о героях.

Книга не зря имеет такое называние, но по-хорошему её нужно было назвать «Отравленные памятью», ведь каждый из персонажей в той или иной степени борется со своими демонами - демонами разрушающей изнутри, отравляющей памяти. Сколько раз в жизни бывало, что какое-то событие, обида или желание отомстить заседало где-то в глубине души, мешая нормально жить, превращая людей в моральных инвалидов - половинчатых духовно, без возможности вырваться из заколдованного круга.

Арчи, Кристина, Никита, Ксюша, Роджер и Карл - все они в той или иной степени одержимы прошлыми потерями, тоской по несбывшимся мечтам, гоняющие своих призраков и гонимые памятью. Даже у маленького Женечки есть своя боль.

Я люблю сложных героев, внутри которых есть треснувший сосуд, через который выливается наружу боль. Боль эта топит их, утаскивает на дно. Мне интересно как человеку и как автору ставить героя в начало пути, через который ему суждено будет пройти, чтобы в самом конце обрести себя.

Получается ли у меня? Очень надеюсь, что да.

Никита.

Герой, который был слишком мерзок, чтобы вызывать сочувствие или восхищать читателя. Тема психопатов давно будоражила меня, потому я решила, что в этой книге главный антагонист будет именно психопатом. Не искалеченный своим стылым детством Кир, а холодный и расчётливый психопат, умеющий лишь мимикрировать, но не умеющий сопереживать. Он, словно липкая змея, заползает в душу, чтобы через время развернуть свой хвост на всю длину и заполнить своим ядом, отравить, уничтожить.

Такой Никита всегда будет искать, где выгоднее, сытнее и теплее. Жаль, что на каждого из них не найдётся свой Карл.

Ну и напоследок.

Напишите, пожалуйста, своё мнение о прочитанном. Мне очень важно знать, что вы думаете сейчас, находясь в самом конце пути. Я очень люблю вас и всегда с трепетом жду каждое ваше мнение. Мне действительно интересно и очень важно знать, всё ли у меня получилось.

Спасибо вам всем.

Спасибо, что были рядом и ещё будете.

И закончить хотелось бы фразой, которая прошла красной нитью через весь роман:

"Я слишком сильно тебя люблю. Никогда об этом не забывай".

И фразу эту я посвящаю каждому из вас.

Ваша Стрелия.

15 марта 2018 г.

Оглавление

Пролог

1. Арчи

2. Кристина

3. Никита

4. Арчи

5. Кристина

6. Арчи

7. Никита

8. Кристина

9. Арчи

10. Кристина

11. Арчи

12. Кристина

13. Никита

14. Арчи

15. Кристина

16. Арчи

17. Кристина

18. Никита

19. Арчи

20. Кристина

21. Никита

22. Арчи

23. Кристина

24. Арчи

25. Кристина

26. Арчи

27. Кристина

28. Арчи

29. Кристина

30. Арчи

31. Кристина

32. Никита

33. Арчи

34. Кристина

35. Арчи

36. Кристина

37. Никита

38. Арчи

39. Кристина

40. Арчи

41. Арчи

42. Кристина

43. Арчи

44. Кристина

45. Никита

46. Арчи

Эпилог

От автора