Хромой пастух [Геннадий Мартович Прашкевич] (fb2) читать постранично

Геннадий Прашкевич (Новосибирск) Хромой пастух

Сендушная сказка

1.

Теперь о древних людях скажу.

2.

Был человек по имени Кутличан.

Совсем молодой, пять зим, не больше.

Отец говорил: воином вырастет, храбрым будет.

У Кутличана два брата. Оба с женщинами, с детьми. Меховые шапки-малахаи на волосатых головах, бедные тальниковые нарты. Заплетали волосы в косу, украшали железной бляшкой или нитками бисера. Как мелкие рыбы в сендушной чёпке-озерце повинуются старому окуню, так братья повиновались отцу. В пустой сендухе знали все речки, озера, помнили каждую ондушу-лиственницу. Воевали с тунгусами, гонявшими оленей на богатую ягелем территорию. Людей встречали редко, а, по словам отца, раньше когда-то было совсем не так. Когда-то гуси, пролетая над стойбищами, темнели от дыма костров: так много было юкагиров в сендухе.

Летом кочевали меньше, зимой кочевали больше.

В одной чёпке рыба есть, в другой чёпке рыбы нет, ставили сети.

В реках брали белую рыбу, больше — сига. Еще щуку, чира, легкие челноки таскали с собой, называли ветками, переносили на плечах через болота и кочки. Маленький Кутличан помогал братьям во всем, хотел побыстрее стать большим, боялся, что не успеет. Слышал, что все на свете мельчает. Даже большой Хозяин земли и вод Погиль, вслух его называют — Пон, раньше был с лиственницу, теперь стоптался. Даже сказочный старичок чулэни-полут теряет силу — раньше с охоты приносил на поясе сразу двух больших лосей, теперь одного несет с передышками. Женщины рожают меньше, когда совсем перестанут — наступит конец света. Никто не знает, как это будет. Просто не станет новых детей.

Кутличана, младшего, старались оберегать.

Всем детям рыбы давали больше, а Кутличану еще больше.

Воином вырастет, говорил отец. Учил всему как всех, даже больше.

Ставили ровдужные урасы, пасли олешков. Дрова кончались — откочевывали к берегу моря. Там плавник, сухие стволы лежат, длинные, как реки. У кого дети — тем больше дров, в остальном одинаково. Дождь идет — все одинаково под дождем идут. Снег выпал — все одинаково по следу бедной тальниковой нарты бегут. Когда поднимали тучных диких олешков, первыми шли старики — пугать зверя. Когда силы у стариков заканчивались, за олешками сыновья шли. У кого много детей, тем мяса давали больше. Сытно поев, сидели в урасе, отдыхали, копыта диких оленей скоблили ножами. «Духи зверей, — просили, — пожалейте нас, сердце сделайте! Раньше вон как питали, этого не оставляйте». Поддерживали в очаге огонь. «Солнце-мать, твоим теплом нас согрей. Приходящее зло в сторону направь».

Сидят, дикуют.

3.

Было: отец человека поймал.

В драной одежде, искусан гнусом, выкрикивал непонятное.

Мэнерик на него напал. Безумие. Привязанный к столбу в отдельной урасе, выкликал непонятное, когда отпустили — ушел, стал шаманом. Говорят, научился быть рыбой, оборачиваться земляным червем, в облаке невкусных запахов мог появиться у любого стойбища. «Кутличан станет воином, — объяснял такое отец. — Шаман запомнил его. Почти три года провел с нами».

Дети растут, становятся большими, становятся руками для отцов.

Кутличан теперь один охотился. Узнал, что мир совсем невелик — от плоского ледяного моря до низких лесов. Всего-то. В сендухе увидел: шахалэ, лисица рыжая, дразнится — медведя, черного деда сендушного босоногого, дразнит. Шишками в него бросает. «Дед сендушный босоногий — глупый, — кричит. — Такой большой, а сына родил от чужой небольшой самки. От человечьей самки сына родил». Кутличан криком и палкой отогнал рыжую. Черный дед довольно пососал воздух носом, кивнул, запоминая.

Рыжая шахалэ не угомонилась, продолжала рыскать в траве, во мхах, хотела у какой птички детей отнять. Травинки редкие, тонкие, такие прозрачные, будто в них вселились чужие души, трепетали без ветерка. Кутличан с птичками дружил, если надо — сам брал у них яйца, птенцов не трогал. Теперь услышал, как птичка просит: «Не убивай, рыжая, моих детенышей». С криком, с палкой погнался за шахалэ — та отбежала, улыбнулась Кутличану всеми ровными зубами, тоже запомнила.

Кутличан не все понимал, только любил порядок.

Дивился: вот все друг друга едят. Это ничего, это так надо.

Лоси ветки гложут, олешки ягель копытом ковыряют, лиса-шахалэ не может без крови — грызет зайца-ушкана.

У людей тоже так всегда.

Однажды было: лося убили.

Чомон-гул — «большое мясо».

Люди радовались: лось большой, всем хватит.

Женщина охотника за мясом пошла. В сендуху пошла. Одна, с ножом. Грудное солнце блестело — украшение. Младшая дочь побежала за ней: «Возьми и меня, эмэй. Буду с тобой брать мясо». Думала, это как морошку брать. Мать ответила: «Не ходи, у тебя еще сердце мягкое». А когда вернулась, в урасе не нашла дочь, она все равно к убитому лосю ушла — тайком. Нежная, как лапка