Эрих и школьная радиостудия [Вольф Бреннеке] (fb2) читать онлайн

ВОЛЬФ БРЕННЕКЕ «ЭРИХ И ШКОЛЬНАЯ РАДИОСТУДИЯ»

Начинается все со слез и запертых дверей

Было ровно без четверти три, — часы на церкви святого Николая пробили, как положено, три раза. Перелетевшая к реке стая ворон заполнила воздух хриплым карканьем. Старый флюгер на крыше аптеки так и плясал, словно окрыленный, на теплом южном ветру; казалось, он хотел присоединиться к стае. В течение всей сырой и холодной зимы он скрипел и стонал, как астматик; разве это приятное занятие — изо дня в день, и в ветер, и в непогоду, торчать наверху, на коньке! Но теперь все огорчения были забыты. Солнце стояло высоко над улицами, небо вздымалось над крышами домов голубым куполом, пока еще не ярким, покрытым, словно крапинками, прозрачными белыми клочьями облаков. И все же оно радовало людей после холодных мартовских дней, которые на прощанье засыпали город снегом и градом. Еще повсюду топили печи, и трубы дымили, потому что, несмотря на яркое солнце, дул свежий ветер, но в палисадниках уже копали и разрыхляли землю, а кое-где даже сажали первые кустики анютиных глазок.

Чудесное солнце привлекло на улицы много народа. Женщины и девочки сразу надели легкие пальто, мужчины расстегнули куртки. У всех были радостные лица. Как меняет людей погожий весенний день! Вчера еще они пробегали по городу простуженные, с хмурыми физиономиями, ругая ветер и холод, дождь и весь мир; сегодня они прогуливаются не спеша, дружески раскланиваются, останавливаются и обмениваются короткими фразами: удержится ли такая погода, можно ли будет пойти уже в воскресенье в городской парк, какие цветы появятся нынче в ящиках на балконах. Люди вокруг повеселели и стали предприимчивы. И все это делают несколько солнечных лучей.

Кажется, я сказал, что все люди ходили с радостными лицами? К сожалению, это не совсем так. Я наверняка знаю двоих, которые выглядели глубоко озабоченными, несмотря на смеющееся солнце и такой многообещающий весенний день. То были девочка и мальчик, учившиеся в одном и том же классе школы имени Генриха Гейне в Новом городе. Хотя каждый из них и не подозревал о том, что другого тоже что-то тревожит, причина для этой тревоги была у обоих почти одна и та же.

Девочку звали Маргот Хаане; она была единственной дочерью электрика Вильхельма Хаане, владельца магазинчика и квартиры на углу Любекерштрассе и Миттагштрассе. Маргот вернулась домой из школы очень грустная и все время беспокойно бродила из комнаты в комнату. Во время обеда она тоже никак не могла усидеть на месте; мать даже рассердилась на нее за это. Но чем дальше, тем больше охватывала Маргот тревога, и, когда часы на башне пробили три, девочка не выдержала. Она тихонько прошла мимо кухни, где мать гремела посудой и кастрюлями, и вернулась в столовую. Отец лежал на кушетке и читал газету; в три часа ему надо было снова открывать магазин. Маргот нерешительно подошла к отцу.

— Папочка, — тихо сказала она, не поднимая головы, — папочка, значит, мне нельзя стать пионеркой?

Господин Хаане опустил газету и взглянул на дочь. Он недовольно наморщил лоб и откашлялся.

Но, прежде чем отец успел ответить, Маргот собралась, наконец, с духом и быстро заговорила:

— У пионеров так хорошо, папочка! У них теперь есть новый кружок — радиокружок, потому что родители собрали деньги и подарили нашей школе настоящий радиопередатчик. Там есть микрофон, и, когда перед ним говоришь, тебя слышат все, во всех классах. Сегодня днем, в три часа, пионеры должны собраться и обсудить первую передачу. В понедельник будет проба, а во вторник на передачу приглашены все родители. Мне так хочется участвовать, папочка! Ребята сказали, что я должна участвовать, потому что у меня очень звонкий голос. Я могу стать диктором и…

— Н-да, — буркнул господин Хаане и поглядел на стоявшую около него Маргот, возбужденную, с пылающими щеками. Он, видимо, и не слушал ее толком, просто покачал головой и снова взялся за газету. Но вдруг ему что-то пришло в голову.

— Ты говоришь, радиопередатчик? Ты, вероятно, имеешь в виду трансляционную точку?

— Нет, настоящий передатчик, с микрофоном и громкоговорителями во всех классах. В кружке уже тринадцать мальчиков и девочек, и если я…

На этот раз господин Хаане не дал дочери договорить.

— Выражайся точнее, когда что-нибудь рассказываешь, чтобы можно было понять, о чем идет речь, — сердито заметил он. — Ты имеешь в виду радиотрансляционную установку; она бывает на многих предприятиях. Это уж тебе надо было бы знать, как дочери электрика. Но голова у тебя, как обычно, набита одним вздором, а ведь ты должна что-то соображать и в этой области… хм.

Он откашлялся.

— Кто у вас устанавливал оборудование?

— Монтеры из радиоремонтных мастерских провели линию. Радиоузел устраивают внизу в подвале, они еще работают там. Ах, папочка, мне так хотелось бы всему этому научиться! Если я вступлю в кружок…

— Так! Радиоремонтные мастерские, ага! — заметил господин Хаане, раздражаясь все больше и больше. — Ваш директор знает, что у отца одной из его учениц магазин электропринадлежностей и что он, как профессионал, может устанавливать такое оборудование, но тем не менее передает заказ в мастерские. А с другой стороны, директор требует, чтобы мы совали своих детей в эти самые… штуки. И не подумаю! Да еще в политическую организацию! Знать больше ничего не желаю о политике. Нечего реветь; я уже сказал «нет», — так оно и будет. Радиоремонтные мастерские, — как вам это нравится!

Маргот не понимала, почему отец так рассердился; до нее дошло только то, что она никогда не сможет стать пионеркой. Слезы брызнули у нее из глаз. Но она быстро утерла их и сделала еще одну попытку.

— Папочка, в моем классе все пионеры, кроме меня. Если я тоже стану пионеркой, наш класс будет первым полностью пионерским классом в школе. Пожалуйста, позволь мне!

Девочка так увлеклась, что даже не заметила, как открылась дверь и вошла мать.

— Маргот! — строго сказала она. — Разве ты забыла, что нельзя мешать папочке, когда он читает газету? Марш на кухню — вытирать посуду! Хоть один раз послушалась бы! Вечно ты со своими глупостями. Только и знаешь, что расстраивать родителей!

Маргот громко всхлипнула и выскользнула из комнаты.

Сын коменданта школы имени Генриха Гейне, Эрих Рауэ, которого товарищи звали Эте, тоже слышал, как часы на башне пробили три. И его одолевали заботы. Эрих был пионером, он даже состоял в радиокружке, и тем не менее не мог принять участия в обсуждении программы первой передачи.

А ведь это могло произойти очень просто, ему было всего два шага до школы. Дверь из его комнаты выходила в коридор. Открыть только эту дверь, выйти из дома, перебежать через двор и, поднявшись по широкой лестнице школы на второй этаж, дойти до второй двери слева. Дверь вела в пионерскую комнату, где в три часа должно было начаться обсуждение. Но, как бы ни был короток этот путь, Эрих не мог его пройти.

Первым препятствием была дверь. Отец запер ее снаружи. Правда, запертая дверь не препятствие для мальчика, если комната находится в первом этаже и можно вылезти в окно. Но вторым препятствием был сам отец Эриха, и Эрих знал, что́ могло его ожидать, если он удерет.

Разговор с отцом был коротким.

— Уроки приготовил? — спросил отец. — Нет? Тогда садись немедленно. Не разговаривать! Сначала сделаешь уроки, а потом, пожалуйста, можешь идти. Сперва работа, потом развлечения — такого правила придерживался всю жизнь твой отец, так должен поступать и ты.

Тут уже не могли помочь все уверения Эриха, что и другие пионеры из радиокружка будут готовить уроки после обсуждения и что это обсуждение очень-очень важное.

— Чепуха! Все это игрушки. Еще кто-нибудь из учителей скажет про меня: «Сам комендант школы, а приучает сына лентяйничать и шляться без дела!» Нет, я этого не допущу! Замолчи сейчас же, — слышишь? Приготовишь уроки, покажешь мне, тогда и можешь идти, не раньше. И смотри у меня, если они не будут сделаны как следует, если в тетради будет клякса, — так отлуплю, как еще никогда не лупил! Стоило мне на два дня уехать — и сразу новая мода! Ну погоди, я ее из тебя выколочу!

С этими словами комендант Рауэ ушел; он хотел присмотреть за уборкой классов. А чтобы придать еще больше веса своим словам, отец запер Эриха в его комнате.

Эрих удрученно уставился на тетради. Он все еще не начал заниматься. К чему? Как раз сегодня задали так много, что при всем желании меньше чем за два часа ему не справиться. Написать побыстрее, кое-как, тоже не удастся, потому что отец безжалостно вырывает из тетради каждый листок, который покажется ему недостаточно чистым и аккуратным. Значит, программу для пробной передачи будут составлять без Эриха! А он написал для нее такое замечательное стихотворение!

Нельзя забывать, что Эрих поэт. В прошлом году он даже читал собственное стихотворение на вечере для родителей. С тех пор он все время походя сочинял стихи.

И теперь мальчик прислушался, — нет ли какого-либо движения за окном? Но там было тихо, и он вытащил из кармана маленькую коричневую записную книжку, наполовину исписанную готовыми и совсем законченными стихами, и отдельными рифмами. Эрих снова с наслаждением перечел свое последнее стихотворение, предназначенное для радиопередачи. Сегодня оно понравилось ему еще больше. Как жаль!

Новые строки пришли ему в голову. Он наморщил лоб и зашевелил губами. Забыты были все уроки.

Если б комендант Рауэ знал, чем будет заниматься сын после его ухода, несмотря на запертые двери и строгое внушение, он бесспорно разозлился бы. Но у коменданта и так хватало неприятностей.

Рауэ стоял в школьном подвале перед тяжелой железной дверью и дергал ее за ручку. Дверь не поддавалась, — она была заперта. Сегодня, видимо, был день запертых дверей. Только теперь перед дверью стоял и не мог открыть ее сам комендант Рауэ.

Досада так и кипела в нем.

Он длинно выругался. Это ругательство гулко отозвалось в полутемном подвальном коридоре; оно появилось еще в те времена, когда унтер-офицер Рауэ гонял новобранцев по двору казармы, и поэтому было особенно выразительным. Своды задрожали от него.

Сестра коменданта, пожилая, худая женщина с вытянутым лицом, вела хозяйство брата с тех пор, как умерла госпожа Рауэ. Сейчас она была занята уборкой угольного подвала.

— Ну что опять случилось? — испуганно спросила она, выбежав в коридор.

— Кто-то запер дверь! — закричал комендант и топнул в ярости ногой. — С каких это пор запирают дверь в наш подвал!

— Вот ключ, не надо так волноваться, — успокаивала сестра рассвирепевшего Рауэ. — Когда тебя не было, они вынесли всё из подвала и что-то там понастроили; я же тебе рассказывала. Вещи стоят теперь там, в углу.

Комендант сжал губы так плотно, что они побелели.

— В моем подвале? — прошипел он. — Кажется, мое терпение скоро лопнет! Сначала он отобрал у меня сад, — это, видите ли, школьный сад, а не сад коменданта, — потом он собрался меня выгнать, а теперь даже вышвырнул из подвала мои вещи, потому что ему опять нужно место для каких-то ребячьих выдумок! Это уже переходит всякие границы! Не-ет, он у меня еще попляшет! Я ему покажу!

«Он», о ком так непочтительно говорил комендант, был школьный директор Бруммерт, с которым Рауэ давно враждовал. Таким враждебным отношениям, конечно, не место в нашей школе, где все — и директор, и учителя, и комендант — занимаются общим делом, даже если одни преподают в классах, а другие следят за порядком в здании и за тем, чтобы звонки давались вовремя. Но все же подобные отношения иногда встречаются, и тогда это бывает не особенно приятно для обеих сторон.

Радиокомитет собрался

Не успели часы пробить в третий раз, как в школьный двор вошел первый из членов радиокружка или «радиокомитета», как называли этот кружок по всей школе со времени установки радиопередатчика. Мальчик был высок, коренаст и темноволос; солнце и ветер выдубили его кожу до темно-коричневого цвета, который держался даже во время зимы, когда другие дети постепенно бледнели. Бимбо проводил каждую свободную минуту на свежем воздухе; он ненавидел комнаты и вообще все закрытые помещения, там ему было душно и тесно. Летом его всегда можно было найти у реки; зимой он катался на коньках, бегал на лыжах и ходил в дальние тренировочные походы. Бимбо был одним из лучших спортсменов в школе, надежным и весьма популярным центром нападения школьной футбольной команды, которой боялись все противники, и лучшим бегуном на средние и дальние дистанции. Только на коротких дистанциях его опережал Юрген, бегавший быстрее Бимбо, но менее выносливый, чем он. И сейчас Бимбо не прошел, а пробежал все расстояние от Луизешнтрассе до школы, хотя по его виду этого никак нельзя было предположить. Он спокойно прохаживался у школьных ворот, чтобы остыть после бега.

Долго ждать ему не пришлось, — тут же явился следующий член радиокомитета. И тот очень торопился, а теперь отдувался и пыхтел, стонал и фыркал, напоминая маневровый паровоз, из тех, что с таким важным видом носятся взад и вперед на всех товарных станциях. Этот мальчик был полной противоположностью Бимбо — маленький, кругленький, с кривыми ногами и густым белокурым чубом, спадающим на всегда довольное толстощекое лицо. Буби славился своим обжорством. Он немедленно вытащил из кармана кулек с леденцами и начал сосать их, затем озабоченно пощупал бумагу, проверяя, сколько там еще осталось конфеток, и наконец решился угостить ими Бимбо. Но Бимбо леденцы не интересовали; он отмахнулся от них обеими руками. Успокоенный Буби улыбнулся.

— Ты уже был внизу? Как там идут дела? — спросил он, пытаясь заглянуть в окно над дверью.

— Посмотри сам! — ответил Бимбо; он предпочитал подвальному воздуху свежий воздух.

Но Буби не рискнул идти; он слишком боялся коменданта.

— А мы сегодня уже сможем говорить перед микрофоном? — спросил он; его широко раскрытые глаза стали совсем круглыми от возбуждения.

Бимбо только пожал плечами. Он решал другой вопрос, — не пробежаться ли ему еще два-три раза вокруг школьного двора.

Но тут из-за угла показались Стефан, Вальтер и Рената. Они жили все трое в одном доме и всегда ходили вместе. Рената и Вальтер, по прозвищу Петушок, были брат и сестра; они и Стефан, их лучший друг, составляли неразлучную троицу.

Петушок уже несколько дней тому назад стал важной персоной в школе. Его единогласно избрали заведующим технической частью, и с тех пор он проводил все вечера в радиоремонтных мастерских, где радиотехник Гофман знакомил его с распределительным устройством радиотрансляционной установки. Петушок быстро все понял. Его, как магнит, притягивали к себе все моторы, приборы, выключатели и рычаги. Он уже твердо решил, что будет инженером. Петушок хотел строить корабли, но теперь, когда ом познакомился поближе с манящими тайнами телеграфа и радио, его решимость поколебалась.

Вслед за тремя друзьями пришел Юрген, режиссер и председатель совета дружины их школы. Глядя на длинные ноги этого высокого и стройного мальчика, легко было поверить, что он держит первенство школы в беге на сто метров. У него было худое, мужественное лицо, с резко выдающимся носом и смелым взглядом серых глаз.

— Без семи три! — сказал Юрген, взглянув на свои новенькие ручные часы, его гордость. — Могли бы прийти и другие.

Но другие уже и так пришли — сразу четыре девочки: Гертруда, Бригитта, Аннелиза и Ханна.

У Гертруды еще сохранились тяжелые темные косы, но белокурые косы Бригитты несколько недель тому назад стали жертвою ножниц. Аннелиза, как всегда, держалась поближе к своей подруге Ханне, бойкого, острого язычка которой боялись все дети. Во дворе сразу зазвучал смех, девочки хихикали, перешептывались, поддразнивали друг друга.

Почти незамеченный, появился еще один мальчик. Фриц, как и Аннелиза, постоянно держался в тени, но его спокойные, обдуманные замечания нередко решали вопрос, по которому остальные ребята никак не могли сойтись во мнениях.

— Без пяти три, — сказал Юрген. — Кого еще нет?

— Конечно, Ищейки! — воскликнула Ханна.

— И Эте! — заметил Стефан. — Наверно, он опять сочиняет стихи.

— Петер, кажется, тоже хотел прийти? — спросил Буби и снова засунул в рот леденец.

— И Маргот Хаане мы пригласили, — дополнила этот перечень Рената.

— Тогда подождем еще несколько минут, — решил Юрген

Из-за угла выплыла необыкновенно большая, коричневая фетровая шляпа

— Гриб идет! — беззастенчиво воскликнула Ханна.

Учитель Пильц^[1] действительно выглядел под неимоверно широкими полями своей шляпы, как исполинский гриб. Это был высокий, худой, уже немолодой мужчина. В сущности говоря, возглавлять радиокружок надлежало учителю физики — Краузе, но Краузе просил освободить его от этого дела, сославшись на недостаток времени. И, как всегда в подобных случаях, Пильц охотно его заменил.

Дети окружили Пильца. Он пожимал, смеясь, протянутые ему руки и быстро подсчитывал присутствующих.

— Одиннадцать? Значит, кого-то не хватает?

— Вольфганга, Петера, Эриха и Маргот, — подтвердил Юрген. — Они-то придут… Ищейка и Эте все равно никогда не являются вовремя, а Маргот еще не знала точно, позволит ли ей отец прийти. Но где застрял Петер, я просто ума не приложу. Он всегда такой аккуратный.

— Ну хорошо, войдемте в дом, — предложил Пильц.

Дети последовали за учителем в пионерскую комнату, находившуюся на втором этаже; ее окна выходили в школьный сад и на спортплощадку.

Здесь, в пионерской комнате, сидел Петер; завидя их, он хитро улыбнулся. Петер не состоял в радиокружке, так как немного заикался, особенно когда был возбужден, что случалось довольно часто. Он всегда был полон волнующих планов и идей и считал, что их необходимо немедленно осуществлять. Его пригласили на совещание потому, что дружина поручила ему организацию «родительского дня» в следующий вторник. Петеру нравилось, когда его называли «секретарем» дружины. Юрген сваливал на него все, что было сопряжено с письменной работой, со списками, расписаниями, таблицами и отчетами, но и этого Петеру всегда было мало.

Вот и теперь он занимался какими-то длинными списками.

— Что это еще опять? — спросил Бимбо, ненавидевший всяческую писанину.

— П-план работы наших кружков, — ответил Петер. — Хочу сравнить их достижения. Вам надо поднажать, если хотите догнать юннатский кружок; они идут впереди, у них шестьдесят ч-четыре человека. Зд-дорово, а?

— А нам столько и не надо! — сказал Стефан, махнув рукой. — Чем меньше, тем лучше, не то потом уж очень редко придется выступать.

Глаза Петера блеснули за стеклами очков. Он уперся локтями о стол и повел указательным пальцем перед носом Стефана.

— Вот это уж совсем неверная т-точка зрения, должен тебе сказать. Вы всегд-да замык-каетесь в своем к-кружке, а это неп-правильно. Вначале, может б-быть, иначе и нельзя, но п-потом вы должны расширять радиокружок, ч-чтобы привлечь к п-передачам к-как можно б-боль-ше пионеров. Эт-то тоже ваша обязанность! И потом… слушай, Юрген, надо во что бы то ни стало ввести в кружок Маргот!

Юрген пожал плечами.

— Если отец ее не пускает!

— Пойдите к нему и п-поговорите с ним. Или возьмите кого-нибудь другого. Вам об-бязательно нужен еще од-дин человек.

— Почему?

— Чудак! Я только ч-что составил в-ваш список. Вас же т-тринадцать! Эт-то очень плохая примета! Разве т-ты не знаешь?

Петер жил у бабушки, которая была так суеверна, что никогда, например, не выходила по пятницам из дома, потому что считала пятницу несчастливым днем. Ее суеверностью в какой-то степени заразился и Петер.

— Что за чушь! Кто в это верит? — сказал Стефан.

Петер в ужасе взглянул на него.

— Совсем не ч чушь; т-ты этого попусту не говори! З-заранее никогда нич-чего не скажешь!

— Покажи-ка список, — сказал Юрген. — Ты не включил господина Пильца; он ведь тоже состоит в нашем кружке. Вот нас уже и четырнадцать!

Петер немного успокоился.

В пять минут четвертого в комнату проскользнул еще один мальчик, с бледным лицом, в очках, как и Петер. Его, собственно, звали Вольфганг, но все называли его Ищеечкой или, кратко, Ищейкой. На то были свои основания, — Вольфганг собирался стать сыщиком, считая эту профессию самой прекрасной и увлекательной. Он поглощал пачками детективные романы и постоянно что-то где-то выискивал, в надежде напасть на след какого-нибудь похищения, кражи со взломом или хотя бы банды фальшивомонетчиков.

— Отчего ты не приходишь вовремя? — не сдержался Юрген.

— Знаешь, тетя дала мне такой замечательный роман… Называется: «Выстрелы в ночи». Из-за него у меня даже все из головы вылетело. Вы обязательно прочтите его, ужасно интересно! Там одного типа выпускают из тюрьмы, и приятель увозит его на своей машине. Но за ними обоими следует сыщик. А тут вдруг летит бомба и…

— Ты тоже скоро полетишь, если эти книжонки тебе важнее нашей передачи! — грубо прервал его Стефан.

Оскорбленный Ищейка сразу отошел в сторону.

Разрабатывается программа передачи

Ищейка направился к Петеру, который усердно составлял список и одновременно прислушивался ко всему, что говорилось вокруг. К этому ребята уже привыкли, — ведь Петер был большей частью так загружен работой и всевозможными планами, что все только удивлялись, как он еще мог быть лучшим учеником в классе.

— Стефан опять говорит грубости, — мрачно проворчал Ищейка.

Петер укоризненно поглядел на него.

— А т-ты? Что ты делаешь? Пионер, а читаешь такую дребедень! И вдобавок од-дин из последних учеников… Т-ты хоть п-прочел те книги, которые я тебе дал?

— Они мне не нравятся. В одних именах там сразу запутаешься. Все какие-то Лиды, Лили, Тоси, Кости, Кузьмы, Кольки. Попробуй все это запомнить. А потом оказывается, что это вовсе не полные имена, а только сокращенные. И еще какие-то отчества, и фамилии… Читаешь всю эту иностранщину и чувствуешь себя дураком!

Но Петер посмотрел на Ищейку совсем не как на дурака; напротив, в его взгляде светилось почти уважение к товарищу, хотя в глазах где-то и плясали веселые, плутовские чертики.

— Смотри, пожалуйста, ч-чему ты только за это время не научился. Д-даже с русскими именами ознакомился. А как у тебя с другими твоими к-книжонками? Там людей зовут Том Шарк или Олд Файрханд или Шерлок Холмс, и имена п-произносятся совершенно иначе, чем пишутся. В них ты разбираешься?

— Ясно! — заявил Ищейка. — Это же люди, которые…

— Ах т-так! — перебил его, заикаясь, Петер; он побледнел, а глаза стали метать такие искры, что испуганный Ищейка отшатнулся от него. — Значит, к-какой-то выдуманный сыщик из б-бездарной книжки в т-твоих глазах настоящий ч-человек, а зам-мечательный Олег Кошевой из «Молодой гвардии» или Семен К-карабанов из «Педагогической поэмы» — не люди?

Разгневанный Петер смахнул аккуратно исписанные листы со стола; казалось, он вот-вот бросится на перепуганного Ищейку.

— Я же совсем этого не думал, — пробормотал, запинаясь, Ищейка. — Я только хотел сказать, что эти люди…

Но Петер лишь презрительно взглянул на него, встал и просто ушел прочь. Ищейка растерянно поглядел ему вслед. Почему это все только злятся, когда он пытается высказать свое мнение?

Ищейка покрутился по комнате, испытывая какое-то неприятное ощущение, и наконец снова подошел к Петеру, собиравшему свои списки.

— Ну чего ты кипятишься? Может, я и сказал глупость, но зачем ты сразу убежал от меня? Все равно ты должен дать мне какую-нибудь книжку! Мне уже дома нечего читать, — бойко солгал Ищейка, зная, что такой просьбой можно незамедлительно вернуть расположение Петера.

И в самом деле, Петер тут же вынул из кармана ключ и открыл шкаф.

— Итак, начнем, — сказал Пильц, постучав по столу. — Главную передачу на вторник мы уже подготовили и прорепетировали. Но ведь вам хочется сделать еще другую, — не правда ли?

— Если мы сделаем пробную передачу в понедельник, директор тоже будет ее слушать, — объяснил Петушок. — А это должно быть для него сюрпризом. Вот мы и хотим придумать на понедельник что-нибудь другое.

— Ну что ж, если вы считаете, что вам больше не надо репетиций… пробная передача должна быть рассчитана только на несколько минут. Вы уже подумали о теме?

— Надо бы сделать что-нибудь веселенькое! — воскликнул Буби.

— Может быть, передачу только для девочек? — предложила Ханна.

— Лучше всего спортивную, — сказал Бимбо.

— Или поставить пьеску о сыщиках! — крикнул Ищейка.

Петушок поднял руку.

— В передаче должен играть какую-то роль корабль или хотя бы лодка…

Все с удивлением посмотрели на него.

— Зачем?

— Тогда мы сумеем использовать шумовую кулису. Поставим возле микрофона таз с водой; кто-нибудь будет шлепать по ней ладонями — и всем покажется, что это шумят волны или плещут по воде весла.

— Шумовая кулиса? А что это? — спросил Буби.

— Ну, вообще шумы. Неужели ты не понимаешь?..

Буби пожал плечами и усмехнулся. Петушок просительно поглядел на учителя. Он тоже не знал толком, что такое шумовая кулиса. Услыхал он это название случайно, в радиоремонтных мастерских; оно понравилось ему, потому что звучало очень таинственно, но объяснить Петушок ничего не мог.

Пильц в своей жизни перепробовал много профессий. Ему привелось работать несколько месяцев осветителем на киностудии, и он разбирался в подобных вопросах.

— В феврале мы с вами смотрели в театре «Вильгельма Телля». Вокруг сцены стояли деревья, дома и скалы… — начал учитель.

— Но ведь они сделаны из картона или нарисованы красками на полотне! — воскликнула Ханна. — Я играла в одной сказке, — там тоже были такие дома…

— И как это называется?

— Кулисы! — крикнули все хором.

— Правильно. Если действие происходит в крестьянской усадьбе, то дом, сарай, колодец и забор рисуют на кулисах, чтобы каждый мог сразу понять, где все это происходит. Ясно?

— Ясно.

— Но тот, кто сидит у репродуктора и слушает передачу, ничего не видит. Он должен все воспринимать на слух. Поэтому собаки должны лаять, свиньи хрюкать, петухи кукарекать, а если кто-нибудь приходит, — должна скрипнуть калитка. Это и есть шумовая кулиса.

— Я умею кукарекать! — возбужденно крикнул Буби.

Он приложил руки ко рту, и действительно всем показалось, что под стол забрался петух.

— А я знаю, как нужно изображать конский топот, — заявил Петушок. — Берут две тарелки и постукивают одной о другую.

— Давайте продолжать обсуждение передачи, — сказал Фриц, — иначе мы никогда не кончим…

— Вот ты всегда так… — рассердился Буби. Он уже собрался показать, как здорово он умеет подражать лаю собаки, начиная от таксы и кончая сенбернаром, передавать все оттенки их чувств: гнев, боль, радость и визгливую просьбу о косточке, — ведь и собаки не обходятся только одним звуком. — Посоветуй лучше, что мы должны сыграть, если ты такой умный.

— Об этом я тоже думал, — сказал Фриц, не обращая внимания на сердитого Буби. — По-моему, делать только пробную передачу и только для своего класса — не годится. У нас и времени на это нет. Передача должна быть такая, чтобы ее могли использовать потом еще раз.

Учитель кивнул.

— Фриц прав. Я присоединяюсь к нему. Ну, и какова она должна быть, Фриц?

Мальчик смутился и покраснел, однако ответил твердо:

— Я предлагаю передачу о Волге, — чтобы лучше подготовиться к урокам географии. Теперь на Волге строятся гигантские гидроэлектростанции, о них почти каждый день пишут в газетах. Это будет интересно всем ребятам.

— Продолжай, продолжай, — заметил учитель, когда Фриц запнулся. — Наверно, ты еще не все сказал.

Фриц действительно мог сказать еще многое.

— Сначала будем говорить о самой Волге, о ее длине и истоках. Потом расскажем, как плодородны волжские берега, и о том, что неподалеку от них начинается степь, но такая безводная, что иногда там даже высыхает трава. И вот теперь через степь роют каналы, которые должны ее оросить и превратить в плодородные поля. Кроме того, гидростанции дают электрический ток; он приводит в действие машины, а ими куда легче обрабатывать землю.

— Предложение подходящее, — решил Пильц. — Как ты до этого додумался?

Фриц еще больше смутился и покраснел.

— Да так… — пробормотал он, потом махнул рукой и долго еще сидел молча.

Учитель задумчиво поглядел на Фрица. Что творится с этим мальчиком, не по годам серьезным, замкнутым, редко открывавшим свою душу другим? Наверно, в его жизни произошло какое-то событие, которое так на него подействовало. Пильц решил поговорить с Фрицем.

Петушок покачивал головой, обдумывая какую-то мысль.

— Волга — это неплохо. По ней ходят баржи.

— Крестьянских усадеб и колхозов там тоже достаточно! — воскликнул Буби. — Я могу лаять, как дворовая собака.

Теперь ему, наконец, удалось исполнить свой главный номер. Сначала он стал подражать собаке, которая воет на луну; это звучало очень страшно. Потом кто-то прошел мимо по улице, лай стал еще более громким и сердитым, пока, наконец, собака не захлебнулась лаем. Она, вероятно, была очень злая. Все в восторге зааплодировали; довольный Буби позволил себе взять леденец и снова примирился с Фрицем.

— Без Сталинграда в передаче тоже нельзя обойтись, — сказал Петушок. — Там есть большой тракторный завод.

— А нельзя ли включить в передачу рыбака? — спросила Ханна.

— Чтобы Петушок мог изображать плеск воды, да? — заметил Стефан, и все рассмеялись.

— При чем тут Петушок? — сердито возразила Ханна. — В Волге много рыбы.

— Вначале мы должны спеть, — заявила Бригитта. — Есть столько прекрасных песен о Волге. Или будем просто напевать вполголоса; может еще лучше получиться.

Учитель подвел итог:

— У нас набралось уже много предложений. Песни о Волге, крестьянская усадьба, рыбак, строительство электростанции, Сталинградский тракторный завод. Из всего этого мы вполне можем составить передачу. Я предлагаю разбить ее на три или четыре части; их свяжет между собой текст диктора. Перед каждой частью диктор скажет несколько слов…

— Диктором могу быть я, — сказал Юрген.

— Исполнителей мы назначим потом.

— А что я должен говорить? — спросил Юрген.

— Это будет записано в сценарий. Вообще нужно записать все, если мы хотим повторить передачу. Каждый перепишет свой текст и у него будет тетрадка с ролью.

— А кто будет принимать участие? — спросила Гертруда.

— Мы все! — ответил Юрген.

— А текст кто напишет?

— Тоже мы все, конечно!

— В центре передачи должно быть строительство электростанции. Вначале мы разъясним, для чего она строится. В первой картине действие происходит в деревне на берегу Волги.

— Вот это здорово! По деревне всегда бродят куры, — восторженно прервал учителя Буби.

— К крестьянам приходит посланец из степи, за зерном. В степи опять погиб от засухи весь урожай.

— Я буду играть крестьянина! — воскликнул Стефан. — Он уже старый, а я умею говорить басом.

Он сказал это таким густым басом, что все расхохотались.

— А я буду посланцем из степи, — предложил свои услуги Буби.

— Ты шумовая кулиса, ты будешь кукарекать. Не забудьте, что наши девочки тоже хотят принять участие в передаче. Из степи могут послать и женщину.

У Буби вытянулась физиономия. Он, конечно, не прочь кукарекать, но быть действующим лицом не менее интересно. Однако двух ролей не досталось никому.

— Участвовать должны все, — твердо сказал учитель.

— А как же насчет рыбака? — спросил встревоженный Петушок, боясь, что не придется шлепать ладонями по воде.

— Ах да, рыбак… — Пильц задумался. — Он может появиться во второй картине. Рыбак привезет на строительство инженера, и тот расскажет ему о больших замыслах, которые…

Ханна надулась.

— Опять два мальчика!

— Ну пусть будет женщина-инженер. В Советском Союзе много женщин-инженеров.

— Можно мне сыграть эту роль? — попросила Бригитта и очень обрадовалась, получив согласие.

— Последняя сцена должна происходить на Сталинградском тракторном заводе. Тут мы будем разговаривать с каким-нибудь рабочим, например токарем.

— Токаря сыграю я! — воскликнул Ищейка; он уже начал опасаться, что ему вообще не достанется никакой роли.

Остальные не возражали, но тут из угла послышался голос Петера, который хотя и внимательно ко всему прислушивался, но до сих пор молчал.

— А как зовут токаря?

— Это мы решим потом, — сказал учитель.

— Нет, нам очень важно знать это сейчас, — настаивал Петер. — Как же его могут звать?

— Ну, скажем, Василий Иванов, раз уж тебе так нужно его имя.

— Ах так, В-василий Ив-ванов, — Петер говорил неторопливо. — Тогда Ищейка не з-захочет играть эт-ту роль. Вот если бы токаря звали Т-том Шарк! Но ведь советского токаря нельзя н-назвать Томом Шарком, — значит, у токаря Иванова п-путаное имя, от к-которого чувствуешь себя д-дураком, и сам он не настоящий человек…

Ребята в полном недоумении смотрели на неприязненное, холодное выражение лица Петера и на взбешенного, красного, как рак, Ищейку. Чувствуя на себе ледяной взгляд Петера, Ищейка не осмелился вымолвить ни слова в свою защиту.

— …И к-как можно, к тому же, изображать человека, к-которого не п-понимаешь? Я предлагаю дать эту роль Фрицу, — кратко закончил Петер.

Вечерние разговоры

При распределении оставшихся ролей Ищейке дали задание помогать «шумовой кулисе». Он так рассвирепел и был так зол на Петера, заварившего эту кашу, что с удовольствием ушел бы домой. В то время как все сообща писали текст передачи, Ищейка мрачно слонялся из угла в угол, обдумывая, как бы отплатить Петеру. Именно Петер! Воображает о себе невесть что, — он, мол, замечательный пионер, — а сам хорош! Заведует пионерской библиотечкой и оставляет ключ в замке. Можно побиться об заклад, что Петер и потом забудет его вынуть. И это не в первый раз! А если кто-нибудь вынесет все из шкафа? Будет Петер стоять и хлопать глазами. И в конце концов придется Петеру просить его, Ищейку, помочь ему разыскать воров. О, он-то их живо найдет, он хорошо знаком со всеми уловками и приемами, которыми пользуются воры. Но, к сожалению, в школе ничего похожего не случалось, и поэтому никто за Ищейкой не приходил и не посылал его по следу преступника. Может быть, ему самому надо что-нибудь украсть, чтобы другие заметили, наконец, с каким человеком они имеют дело!

В начале седьмого текст передачи был готов. Ищейка наблюдал за Петером; тот забыл о ключе от книжного шкафа и, конечно, оставил его торчать в замке, но зато тщательно запер пионерскую комнату. Ищейка подошел к Петеру, когда они еще были в коридоре.

— Дай-ка мне скорее ключ, я оставил там карандаш.

— Смотри, голову т-только не забудь, — буркнул Петер, передавая ключ Ищейке.

Ищейка побежал обратно, отпер дверь и подошел к книжному шкафу. Руки у него слегка дрожали; он вытащил наугад три книги и засунул их за шкаф. Предварительно он, разумеется, обернул руку платком — о нет, по отпечаткам пальцев и тому подобному они его не поймают. Кто прочел уже больше двадцати детективных романов, тот в таких вещах разбирается. Посмотрим теперь, найдет ли книги этот сверхумный Петер.

____________

Комендант еще не ушел из школы. Ребята передали ему ключ от пионерской комнаты.

— Эрих дома? — спросил Юрген.

— Не знаю, — проворчал комендант. У него, видимо, было очень скверное настроение.

Мальчики постучали в дверь, но им никто не открыл. Эрих, впрочем, слышал стук и мог бы выглянуть в окно, но ему было стыдно перед друзьями, что он все еще сидит взаперти. Поэтому Эрих молчал.

— Ну и не надо, — сердито сказал Стефан. — На Эте никогда нельзя положиться. Но отчего Маргот не пришла, не понимаю…

Дети посовещались и решили послать Ханну, Петера и Юргена к Маргот, узнать, почему ее не было. Они попрощались с остальными у ворот и сразу же пошли направо. Петушок, Стефан и Рената последовали за ними. Аннелиза, Бригитта и Ищейка свернули налево; на Абендштрассе распрощался с учителем и Буби. Теперь с Пильцем остались только Бимбо и Фриц. Но у Бимбо уже давно зудило в ногах, и так как разговор, который учитель вел с Фрицем, его не особенно интересовал, Бимбо тоже простился с ними, собираясь провести свою вечернюю тренировочную пробежку.

Фриц остался недоволен текстом передачи.

— Все это как-то недоделано, — как всегда серьезно, заявил он. — Вот инженер плывет с рыбаком на электростанцию и по дороге кое-что о ней рассказывает, но они даже не успевают приехать, как уже происходит переключение на следующую картину. Для чего тогда эта прогулка на лодке? Только для того, чтобы Петушок мог пошлепать ладонями по воде? Действие должно происходить на самой стройке — бетономешалки, пневматические молоты, составы с платформами, перекликающиеся рабочие… вот это будет характерная обстановка.

Разговорившись, Фриц оживился. Учителя это очень обрадовало.

— Мы ведь только начинаем, — ответил он, — нельзя сразу брать на себя так много. Понимаешь, Фриц, — написать такую сценку мы, предположим, написали бы, — предположим, повторяю! Но сумеем ли мы с нашими возможностями сразу так сыграть ее и так все изобразить, чтобы получилось, как в жизни? Вряд ли. А тогда наши слушатели будут недовольны, да и мы сами тоже, и у нас сразу пропадет вкус к этой работе. Лучше уж мы сначала ограничимся тем, что мы придумали, и постараемся, чтобы это тоже произвело хорошее впечатление. Если все пройдет благополучно, мы постепенно будем ставить перед собой все более и более серьезные задачи, — понятно?

Учитель искоса взглянул на мальчика, — Фриц задумчиво покачивал головой; он еще был не совсем убежден.

— Значит, тебя очень интересуют электростанции? — спросил Пильц.

— Нет, нет… — быстро ответил Фриц. Лицо его снова стало непроницаемым. Наступило довольно долгое молчание.

«Почему мальчик такой замкнутый? — спрашивал себя учитель. — И какую роль играют здесь электростанции? Я чувствую, что в них ключ к разгадке».

Очень осторожно он приступил к расспросам, потихоньку нащупывая пути к сердцу мальчика. Вначале Пильц наткнулся на сопротивление, Фриц уклонялся от ответов; но потом он, вероятно, понял, что учителем руководит не простое любопытство. Быть может, мальчик уже давно ожидал возможности высказаться откровенно, так как сопротивление внезапно сломилось и Фриц начал изливать душу.

Отец его был инженером и одним из владельцев большого строительного предприятия. Когда началась война, он был призван, в качестве офицера, в саперные войска. Он восстанавливал взорванные мосты, потом его послали на завоеванные территории вести сторожевое охранение промышленных предприятий. После этого он попал на Восток; началась война с Советским Союзом, которая вначале обещала быть лишь чудесной прогулкой в Москву; однако эта прогулка совершенно внезапно и непредвиденно закончилась весьма скверно. Хотя немецкие войска сопротивлялись еще некоторое время Советской Армии, но потом им пришлось снова отдавать захваченные земли, одну за другой, и в конце концов их отступление перешло в беспорядочное бегство. И все же, каким бы беспорядочным оно ни было, то, что на их пути еще можно было разрушить и уничтожить, уничтожалось. Инженер-полковник Фридрих Фишер также получил приказ полностью ликвидировать — как тогда выражались — знаменитую электростанцию с гигантской плотиной. Он это сделал, потому что был солдат и приучен повиноваться. Но он написал домой: «… сердце мое обливалось кровью. Сколько тысяч людей обдумывало это замечательное сооружение, планировало и строило его; сколько оно стоило сил, пота и стараний, трудовых дней и бессонных ночей, сколько мечтаний, желаний и надежд были заложены вместе с бетоном, — и я, именно я, который все это знает, должен был уничтожить работу многих тысяч людей. Мне кажется, что я палач…»

С тех пор что-то надорвалось в нем; инженер Фишер больше не был таким, как прежде, даже тогда, когда его отправили на родину с искалеченной ногой. Дом его был уже почти на линии фронта, потому что война преследовала бегущие немецкие войска по пятам, — она шла теперь в самой Германии. Вскоре Советская Армия стояла у ворот города. Тогда опять вспомнили об инженер-полковнике Фишере и отдали ему приказ взорвать мост через реку и большую электростанцию. Но он за это время много размышлял и отказался от задания. К нему немедленно приехали на машине эсэсовцы. Разговор с ними длился полчаса, потом офицеры уехали. Сильно встревоженная мать вздохнула с облегчением, когда отец, улыбаясь, вышел из своей комнаты целым и невредимым. Никто никогда не узнал, о чем шел разговор у него в кабинете; отец ни одним словом о нем не упомянул. Он тщательно подготовил все для эвакуации семьи, еще раз дал точные указания на всевозможные случаи и собственноручно запаковал чемодан с важными бумагами.

Он был ласков с детьми; они стали опять почти такими же веселыми, как в мирное время, и на минутку забыли о грозящей опасности. И вдруг в кабинете отца раздался выстрел. Когда семья вбежала туда, отец лежал у письменного стола, с револьвером в руке…

Они стояли уже давно — Пильц и мальчик с широко раскрытыми глазами, полными воспоминаний о пережитом ужасе.

— Почему отец застрелился?! — страстно воскликнул Фриц. — Все равно это не имело никакого смысла. Мосты взорвали и без него. Почему он не боролся, почему он не заставил взлететь на воздух всю фашистскую свору?

Фриц замолчал, тяжело дыша.

Учитель поднял руку, словно хотел положить ее на плечо Фрица, но тут же опустил ее. Отчего мы не можем сразу найти правильный ответ на важный вопрос? Учитель был так беспомощен в эту минуту!

— Да-a, мой мальчик… — с трудом сказал он, пытаясь привести в порядок сумятицу, возникшую в его голове; прошло несколько минут, пока его мысли мало-помалу прояснились.

Фриц застыл на месте, руки его висели как плети. Он плакал, но вдруг выпрямился и утер слезы.

— Я должен идти, — прошептал он. — До свидания!

— Подожди! — сказал в отчаянии учитель. — Пройдем еще немного дальше.

Фриц покачал головой.

— Мама ждет меня: она, наверно, ужебеспокоится.

Он круто повернулся и убежал.

Пильц, не двигаясь, посмотрел ему вслед, потом сделал несколько шагов.

— Подожди же! — крикнул он и снова остановился. — Мы еще поговорим об этом! — еще громче крикнул он, но не понял, слышал ли его Фриц.

Пильц был очень недоволен собой. Он узнал теперь все; мальчик доверчиво рассказал ему о том, что его так подавляло и с чем он один не мог справиться, — а Пильц стоял, слушал и не нашелся, что ответить. Вот откуда шла замкнутость Фрица: мальчик стыдился своего отца. Как жестоко вторглась война в эту молодую жизнь, как ужасно!..

____________

Ханна, Петер и Юрген застали Маргот совсем несчастной; завидя их, она сразу же разрыдалась.

— Ч-что случилось? — спросил Петер, который не мог равнодушно видеть плачущих девочек; у него самого сразу же подкатывал ком к горлу.

Маргот не отвечала; дети смущенно стояли вокруг нее. Ханна обняла Маргот за плечи.

Юрген откашлялся, потом мотнул головой и сказал умышленно грубовато:

— Что это значит, Маргот? Ты же хочешь стать пионеркой… А пионеры не ревут; если им приходится бороться с трудностями, они стараются преодолеть их. Почему ты не пришла сегодня?

Этот энергичный тон возымел свое действие. Маргот перестала плакать и начала разыскивать носовой платок. Ханна сунула ей в руку свой.

— Папа не пустил меня… — прошептала Маргот, и у нее опять навернулись на глаза слезы. — Ох, если мне нельзя стать пионеркой, тогда… тогда я…

— Сп-покойней, сп-покойней, — сказал Петер, — не т-так уж все страшно. Мы объясним твоему отцу, не б-бойся.

А Юрген добавил:

— Мои родители тоже сначала были против, но Ханне один раз сел с ними на родительском вечере и рассказал им про пионеров, а потом…

Он не договорил.

Маргот высвободилась из объятий Ханны и, широко раскрыв глаза, попятилась назад. Все обернулись, — в дверях стоял владелец магазина электропринадлежностей Хаане, отец Маргот.

— О-о, сколько гостей в моем скромном доме! — насмешливо воскликнул он. — Чему я обязан столь высокой честью? Ах, так… я… хм… мне должны объяснить. Пожалуйста, я к вашим услугам. Могу я просить уважаемых посетителей пройти туда, в столовую?

И указал рукой на дверь, приглашая их. Дети застыли на месте, растерянно глядя на него. Петер первый овладел собой и подошел к господину Хаане.

— Петер Крюгер, — сказал он официальным тоном и слегка наклонил голову. — А это мои друзья: Ханна Штэкель и Юрген Претш. Можно нам переговорить с вами, господин Хаане?

— Да, я не признаю пионерской организации, — заявил господин Хаане, когда они все уселись в столовой под лампой. — Я не признаю ее, потому что это организация политическая. Я не хочу, чтобы мою дочь вовлекали в политику.

— Откуда вы знаете, что мы политическая организация? — спросил Юрген.

— Ну, голова на плечах у меня все-таки есть. Я читаю газеты, вижу вас на демонстрациях, гляжу на ваши витрины, что вы там пишете… Как раз на нашем углу висит одна…

— Это витрина Хельмута, — заметил Юрген Петеру. — Что там сейчас висит? Ах, да, — картина, изображающая американскую войну в Корее. Мы повесили ее, потому что ненавидим войну и хотим мира. Разве вы за войну?

— Нет, разумеется, нет, — ответил господин Хаане. — Кто же будет таким безумцем, чтобы желать войны! Но я стараюсь не быть пристрастным, я пытаюсь понять обе стороны, а вас приучают к односторонней политике.

— Если на одной стороне война, а на другой мир, я даже понимать не хочу поджигателей войны, я встану на сторону мира, и все, — сказал Юрген. — Мы, ребята, тоже имеем на это право: нам нужен мир, чтобы учиться и работать.

Господин Хаане отмахнулся.

— Это все только фразы, которые вам внушили.

На скулах Петера выступили два красных пятна. Его глаза снова стали метать искры.

— Вы с-совсем не беспристрастны, господин Хаане, — возразил он почти сердито. — Вы судите о нас, не з-зная о нас т-толком, а это, по-моему, оч-чень нехорошо с в-вашей стороны. Я хочу п-предложить вам вот что: мы пригласили всех родителей на вторник, на нашу первую п-передачу; приходите вы тоже. Приходите часов в д-девять, мы покажем вам нашу пионерскую комнату, наши стенгазеты и в-вообще всю н-нашу работу. А вот когда вы все это увидите, можно нам еще раз поговорить с вами?

— Ты очень самоуверен, мой мальчик, — укоризненно сказал господин Хаане. — Разве пионеров учат так мало уважать родителей?

— П-пионеров учат верить в то, что наши род-дители желают нам т-только добра, — ответил Петер, и его слова прозвучали действительно торжественно.

Десять минут спустя господин Хаане сказал, что, если он сумеет освободиться, он, возможно, придет в школу во вторник.

И ребята ушли от него успокоенные.

Когда у человека не хватает винтика

В понедельник все еще стояла теплая погода, но старик Макелау, который сидел на скамейке у дома № 39 по Гартенштрассе и нежился на солнышке, время от времени озабоченно окидывал взглядом небо и каждый раз морщился.

— Вечером будет дождь; ногу так и ломит, — бормотал он; однако никто не обращал внимания на его слова.

В четверть третьего из ворот дома вышел Стефан. Он зажмурился от солнца, глубоко вздохнул и от избытка веселья и жизнерадостности высоко подпрыгнул на месте. Мальчики и девочки, пускавшие перед домом волчки, поглядели на него, разинув рот. Стефан показал им длинный нос и сам повертелся несколько раз, как волчок, да так, что дети, смеясь, захлопали в ладоши. Затем он засунул в рот палец и трижды громко и пронзительно свистнул. В третий раз он еще добавил искусную руладу, равной которой вы не услышали бы во всем городе. Стефан славился среди ребят художественным свистом.

Эта рулада вызвала сразу два легких движения. Слева от ворот, в окне нижнего этажа, где жил хозяин дома Либгезихт, шевельнулась занавеска, а в одном из окон второго этажа появились две встрепанные темноволосые головы. То были Рената и Вальтер, дети печатника Вегенера.

— Пошли! — крикнул Стефан и поманил их рукой. Он очень спешил. Бросив в сторону беглый взгляд, мальчик заметил, что прервал послеобеденный сон домохозяина и что Либгезихт уже перебрасывает через плечо подтяжки.

Голова Петушка исчезла. Очевидно, он поглядел на часы. Высунувшись снова в окно, Петушок воскликнул:

— Слушай, еще нет половины! Я должен сперва покончить с уроками.

— Вот вы всегда так! Ну, я пойду один!

Стефан еще раз махнул им рукой и умчался, правда, не так быстро, как Эмиль Затопек, даже не так быстро, как Юрген или Бимбо, но во всяком случае достаточно быстро, чтобы стать недосягаемым для хозяина дома, как раз в эту минуту открывавшего окно и злобно ругавшегося. Но так как поймать Стефана он уже не мог, то отогнал подальше от дома всех остальных ребятишек, хотя они и не думали свистеть.

Стефан побежал по Гартенштрассе, мимо табачного магазина вдовы Хессельман, в витрине которого стоял забавный мальчик в форме рассыльного, без устали кивавший головой, мимо большой фабрики деревянной тары, где гудели моторы и визжали пилы… Но сегодня Стефан ни к чему не прислушивался. Слегка наклонившись влево, он описал изящную кривую на углу, возле лавки зеленщика Крака, и чуть не сшиб с ног какого-то почтенного господина, который спокойно прогуливался по тротуару. То был отставной советник министерства народного просвещения Флюгге, столь грубо и неожиданно выведенный Стефаном из раздумья. Его брови неодобрительно приподнялись, но, принимая во внимание чудесный весенний день, советник ограничился тем, что крикнул вслед мальчику:

— На бегу надо рот закрывать, дружок!

Как будто Стефан сам не знал, что во время бега надо дышать носом. Поэтому он даже не обернулся и не поблагодарил за дружеский совет, а понесся дальше до Морицплац. Там шла яростная игра в футбол. Анкерштрассе срочно брала реванш у Абендштрассе. На прошлой неделе команда Абендштрассе выиграла со счетом 6:4, и сегодня она опять вела: перед самым перерывом счет был 2:1. «Го-о-ол!» — взревели в эту минуту восторженные зрители. То был третий мяч в ворота Анкерштрассе.

В любой другой день футбол притянул бы к себе Стефана, как магнит; сегодня же мальчик едва взглянул в сторону играющих. Продолжая нестись на всех парах, он свернул в переулок за старым зданием волостного суда; этот переулок кончался как раз у ворот школы имени Генриха Гейне.

Калитка рядом с воротами была открыта. Возле нее, опершись о грабли, стоял комендант Рауэ и разглядывал плоды своих трудов. Он только что аккуратно разровнял площадку перед домом.

— Стой! — рявкнул Рауэ, когда Стефан подлетел к калитке. — Ты куда?

Испуганный Стефан сделал еще один резкий рывок и остановился. Он тяжело дышал.

— Добрый день, господин Рауэ! — произнес он, отдуваясь. — Мне бы надо пройти в нашу радиостудию.

— Что ни день, то новая мода, — проворчал комендант. — Ни часу покоя в этом доме…

— Но ведь сегодня, господин Рауэ, — в замешательстве разгребая ногою гравий, сказал Стефан, — у нас будет первая пробная передача по новому школьному радио!

Он взглянул, сияя, на коменданта. Но если он рассчитывал, что и тот бурно проявит свою радость, он ошибся. Комендант отнесся к этой новости весьма холодно.

— Да? — угрюмо буркнул он. — Значит, и другие еще явятся? Хотелось бы мне знать, для чего я привожу все в порядок, когда вы опять мне тут натопчете. Ну ладно, иди уж!

Облегченно вздохнув, Стефан продолжал путь, стараясь не уничтожать следы грабель, чтобы не разжечь еще больше гнев коменданта. Стефан пересек двор, вошел в здание школы и спустился по широкой каменной лестнице в подвал.

Снизу тянуло холодком и каким-то запахом, напоминавшим кислое молоко. Лампочка без абажура бросала резкий свет на выбеленные стены. Стефан заметил провода, бежавшие вдоль стены через только что вбитые крюки, и его настроение снова поднялось. Он тихонько приоткрыл тяжелую дверь и осторожно заглянул в щелку.

Помещение за дверью совсем не походило на мрачную подвальную дыру. Оно было теплым и светлым; стены были обиты темно-красной материей. У двери стояли круглый стол и несколько стульев светло-коричневого цвета, у стен — шкафы. В углу у окна возвышался большой серый ящик; под окном на столе было смонтировано распределительное устройство. Рядом с круглым столом что-то поблескивало. Стефан восторженно вздохнул, — настоящий микрофон! В комнате, по всей видимости, не было никого. Но когда Стефан, привлеченный какими-то странными звуками, еще больше приоткрыл дверь, он увидел необыкновенную картину: два человека ползали под столом — видны были только брюки.

— Нашел его? — спросили одни брюки.

— Нет! А ты нашел? — сказали другие брюки.

— Нет!

— Куда же он девался, черт его подери?

— Вот он! — воскликнули одни брюки и превратились в директора школы — Бруммерта, который встал, отряхивая с них пыль.

Другие брюки принадлежали электротехнику Гофману из радиоремонтных мастерских, который тоже встал и взял из руки директора маленький винтик.

— Ну, наконец-то! — сказал он. — И такой маленький винтик может свести человека с ума.

— Особенно если этого винтика у человека не хватает, — улыбнулся директор.

Техник тоже ухмыльнулся.

— И если только его не хватает в голове, — вот тогда дело совсем плохо.

Тут Стефан не выдержал и громко расхохотался.

Лифт с душем

Удивленные мужчины подняли головы.

— Вот так так! Уже явился первый карапуз! — воскликнул техник, с улыбкой разглядывая довольное мальчишеское лицо Стефана, сплошь покрытое веснушками, особенно густо украшавшими вздернутый нос.

Стефан перестал смеяться.

— Карапуз? — оскорбленно проворчал он и протиснулся в дверь. — Вот до чего дело дошло!

— Ну, ну, — стал успокаивать его техник, сделав испуганное лицо, — это у меня так вырвалось. Я не собирался тебя обидеть.

— Что, Стефан, не дождаться никак, да? — спросил директор, кивнув мальчику.

— До конца еще дело, положим, не дошло! — сразу же вставил словечко веселый техник. — Я должен навести красоту на вашу установку.

Он взял со стола металлическую дощечку и приложил ее к двум заранее просверленным дыркам на передней стенке шкафа с аппаратурой, затем осторожно вставил шурупы и привернул их накрепко. На дощечке было написано:

Техник отступил на два шага и снова внимательно посмотрел на свою работу.

— Так… теперь устройство закончено. Можете пускать в ход ваш передатчик. Более современного оборудования уже не найдешь.

Укладывая инструменты, он наблюдал за Стефаном, который разглядывал горящими от восторга глазами шкаф с аппаратурой и распределительный щит; лицо техника покрылось множеством складок, словно кто-то смял его; от глаз побежали лучики мелких морщинок, уголки рта задергались. Он быстро обернулся к директору.

— Вспомнить только мои детские годы: грифельная доска и несколько книг, перетянутых ремнем, — так я отправлялся в школу. И как только завижу издали школьное здание, уже весь дрожу от страха; ведь если мы отставали в учебе, тогда — хлоп, хлоп! — доставалось нам на орехи, да еще как! Указкой или линейкой, чем под руку попало. Здо́рово меня лупили. Нашим единственным учебным пособием было старое, съеденное молью, чучело совы. А нынче какая у вас школа? С собственными громкоговорителями и радиопередатчиком, и тому подобное! Я бы с удовольствием стал опять школьником и наверстал то, чему мы тогда могли научиться; ведь все это с большим трудом пришлось мне позднее заучивать самому. А завтра, глядишь, придется мне устанавливать коротковолновый аппарат, послезавтра — лифт с душем, горным солнцем и телефоном, а потом наверху в пионерской комнате уже будет стереокино… Чего ты смеешься?

— Смеюсь над лифтом с душем, — сказал директор и ухмыльнулся.

Техник взглянул на него с подозрением.

— Твое счастье! Это единственное, над чем ты можешь смеяться. Лифт вам не нужен, а, Стефан? Лестницы куда более полезны для здоровья, когда можно бегать по ним после часового сидения на одном месте. Но стереокино — вот это было бы уже неплохо, да? — Он положил руку на плечо Стефана, который лишь рассеянно кивнул головой. — А почему бы и нет? Никогда не считай, что лучше уже быть не может. Сперва вы получили трансляционную точку, потом киноаппарат, теперь у вас уже целая радиовещательная станция; продолжайте в том же духе, друзья! Никогда не считай, что лучше уже быть не может, — слышишь? И не только в отношении того, что делают другие, но, главное, в отношении тебя самого, твоей собственной работы!

Он повесил через плечо сумку с инструментом и крепко пожал руку директора, затем еще раз быстро окинул взглядом комнату.

— Ваш монтаж я делал особенно охотно. А теперь мне пора идти. Я показал ребятам, как со всем этим нужно обращаться; а ты последи, чтобы они не наделали глупостей. На завтрашнюю торжественную пробу установки я приглашен, приду обязательно… Мы еще увидимся попозже, поговорим насчет этой… — он быстро взглянул на Стефана, но тот не обращал на них внимания, — истории с комендантом. Только не опаздывай, не то уже не застанешь товарища.

— Я буду у вас около четырех, — ответил директор. — Передача надолго не затянется; мне надо заменить учителя, того, что ведет кружок.

Техник еще раз кивнул ему; он собрался было выйти из комнаты, но на пороге уже стоял какой-то человек и Гофман со всего размаху налетел на него.

— Хоп-ля! — сказал техник и снова надвинул кепку на лоб. — Теперь я удаляюсь, тут становится тесно!

И с этими словами он исчез.

Человек, остановившийся в дверях, был комендант Рауэ.

— Мне надо поговорить с вами, господин Бруммерт, — сказал он. — Дело касается подвала…

Но директор думал в эту минуту о куда более важных и интересных вещах, чем подвал.

— Ну не чудесный ли у нас теперь радиоузел, господин Рауэ? — весело спросил он. — Сколько удовольствия ребятам!

— А каких безумных денег это стоило! — проворчал комендант.

— Зато у нас есть все, что нужно, — возразил директор. — Смотрите, вот шкаф с аппаратурой, к нему присоединены радио и проигрыватель, там стоит микрофон, а вот самое современное оборудование, какое есть в этой области: наш магнитофон; только пленку надо достать.

Бруммерт говорил восторженно, ничего не замечая, но в конце концов увидел, каким молчаливым и неприветливым оставался Рауэ, все еще стоявший в дверях.

— Разве вам не нравится? — спросил директор, обернувшись к Рауэ.

Рауэ скривил рот.

— Уж очень дорогая игрушка! Мы такого и не видывали, а тем не менее выросли. Лучше было бы вложить эти деньги в мою квартиру и привести ее, наконец, в порядок. Оконные рамы в спальне совсем развалились, потолки повсюду испорчены; в одной комнате нужно перестлать полы… Но об этом никто не заботится. Мне-то безразлично, — махнул он рукой, — мне уж там недолго осталось жить.

— Ремонт квартиры коменданта запланирован на май месяц. Можете не беспокоиться, — ответил директор.

— А потом его опять отложат. Знаю я, как оно бывает… Комендант школы — личность второстепенная, все только для детей. Интересно знать, сколько времени понадобится, чтобы эти озорники прикончили аппарат. Грех, да и только! Но с тех пор, как вы стали директором, ребятам позволяют делать все, что им вздумается.

— А разве это плохо? Если они хотят именно то, что им надо хотеть… Мы их так и воспитываем. — Директор заставил себя подойти к коменданту. Его голос звучал тепло и сердечно. — Теперь мы знаем, что в нашем детстве школа не давала нам того, что должна была дать. Неужели вы думаете: «Чего не имел я, не должен иметь и мой сын»? Нет, я не верю, что вы так думаете. Жизнь наших детей должна быть прекрасной и радостной; в учителе они должны видеть не врага, а друга и помощника; они должны учиться не из страха перед побоями, но с удовольствием, гордясь своими успехами и дисциплиной. Они должны вырасти людьми, которые твердо стоят на ногах, имеют великую цель в жизни; им предстоит отдать этой цели все свои силы. Дети обязаны знать не только свои возможности, но и пределы этих возможностей, а также все свои слабости. Они должны стать сильными, трудолюбивыми, честными людьми, обладающими чувством ответственности, — людьми, которые любят и уважают других людей. Это не так легко, и мы обязаны им в этом помочь. Наша жизнь становится все более прекрасной, наши интересы все более разносторонними. И школа должна быть разносторонней… Уметь читать, писать и считать уже недостаточно, И радиоузел дан им для учебы, а не для игры. Почему вы не хотите меня понять, господин Рауэ?

Директор разгорячился, убеждая Рауэ, но только один человек слушал его восхищенно, стоя с пылающими щеками позади, у распределительного щита; комендант же застыл на месте, скорчив пренебрежительную гримасу.

— Вы еще увидите, к чему это приведет, — язвительно сказал он. — Моя точка зрения другая: хороший подзатыльник, данный вовремя, лучший способ воспитания, чем все ваши прекрасные слова… Но я пришел к вам по поводу подвала…

— Хорошо, поговорим о подвале, — прервал его директор, постепенно теряя терпение. — Я предвижу, что вы скажете, и хочу, чтобы вы знали мое мнение. Этот подвал был пуст; для ваших вещей, которые здесь стояли, у вас есть собственный подвал. Мне нужно было помещение, и я занял это, пустое, потому что оно очень удобно нам для радиоустановки.

— А до меня, конечно, дела нет! — вскипел Рауэ. — Тот подвал сырой, туда я свои вещи не поставлю. Я требую…

Но тут в коридоре послышалось множество торопливых шагов, и неприятному спору был положен конец. Дверь распахнулась, в комнату толпой ввалились дети, только и ожидавшие этой минуты.

— О-ох! — воскликнули они хором и, широко раскрыв глаза, уставились на аппаратуру. Пионеры из радиокружка явились принимать свой радиоузел — Юрген, Ханна, Рената, Петушок, Бимбо, Буби, Бригитта, — все были тут.

— Будь готов! — приветствовали они директора.

— Всегда готов! — ответили директор и Стефан. Директор взглянул на часы. — Однако вы здорово торопитесь! Ведь еще нет трех часов.

Пионеры незаметно подмигнули друг другу, притворяясь, будто ничего не слышат. Те, кто стоял сзади, протиснулись вперед, стараясь тоже что-нибудь разглядеть, — комната вдруг превратилась в настоящий муравейник.

— Здо́рово!

— Вот это да!

— А перед чем надо говорить?

— Погляди-ка, магнитофон! — возбужденно перекликались дети.

В этой толкотне, в этом гуле один лишь комендант Рауэ стоял недвижимо, как утес, и делал вид, что все происходящее его совершенно не касается, хотя внутри у него так и кипело.

Бригитта в волнении схватила директора за рукав и подтащила к микрофону, чтобы ей поскорее все объяснили. Только теперь, когда Бруммерт оказался рядом с комендантом, Рауэ, наконец, заговорил.

— Значит, вы не освободите мне подвал? — спросил он.

Директор удивленно взглянул на него. Он совсем забыл о коменданте. Поняв, наконец, смысл его вопроса, Бруммерт даже не мог найти нужные слова, чтобы дать резкий отпор этому нелепому требованию.

— Ну что ж, — сказал комендант, сжал губы так плотно, что от них осталась только тонкая черточка, круто повернулся на каблуках и вышел вон. Дверь с грохотом захлопнулась за ним.

Сначала передается десятиминутная пауза

Директор посмотрел на дверь и с большим трудом подавил желание пойти вслед за комендантом, чтобы потребовать от него объяснений. Однако он отказался от этой мысли, — уж очень не хотелось ему сегодня портить себе настроение. Бруммерт быстро повернулся и поднял руку, призывая к тишине.

— Дорогие ребята, — заговорил он. — Наша школьная радиоустановка готова. Помните, что это подарок ваших родителей, которые тем самым оказали вам особое доверие. Не обманите же его! Передаю вам установку и желаю вам много удовольствия и успеха в работе.

— Спасибо, господин Бруммерт! — весело крикнули дети, но тут же, переглядываясь, замолчали.

— Ну что ж, начинайте пробную передачу, — предложил директор.

— Мы ждем господина Пильца, — сказала Ханна.

— Ах, да! — воскликнул директор. — Чуть не забыл: господина Пильца сегодня не будет, — его вызвали на очень важное заседание городского совета. Он просил передать вам сердечный привет и пожелал успеха с первой передачей. Придется вам управиться без него. Начинайте, начинайте! Все будет в порядке.

— Конечно, в порядке, но… — Петушок почесал за ухом. — Может быть, вы послушаете нашу передачу наверху, господин Бруммерт? — нерешительно спросил он.

Директор расхохотался.

— Вы не хотите посвящать меня в ваши тайны?

— Ну что вы, какие там тайны! — протяжно произнес Стефан. — Мы только хотим… Вы сможете сказать нам, как звучит передача.

— Хорошо, подчиняюсь решению большинства.

С этими словами директор вышел из комнаты. Медленно поднимался он по лестнице. Бруммерт был немного разочарован. Да, славно будет он работать с ребятами в радиоузле, думалось ему раньше, все вместе, по-товарищески, как если бы он был одним из них. Ведь они, собственно говоря, получили установку с его помощью, а теперь уже ускользают из-под его влияния, поступают так, словно он им больше не нужен.

Глупости! Что он говорил коменданту несколько минут тому назад? В жизни дети должны твердо стоять на ногах. Говорил, а теперь недоволен, что они хотят управиться без него. Он и так достаточно занят.

Бруммерт покачал головой. Как действует ему Рауэ на нервы!.. Что это за человек, его комендант? Директор задумчиво вошел в один из классов и опустился на скамейку. В здании царила глубокая тишина. Репродуктор, висевший над дверью, тоже пока молчал.

В радиостудии все деловито носились взад и вперед.

— По местам! — воскликнул Юрген. — Сейчас мы проведем такую передачу, какой никто не ожидал. То-то удивится наш Бруммерт.

— Шш… — Бригитта приложила палец к губам и показала на микрофон. — Ему все слышно!

— Я ведь еще ничего не включал, — успокоил их Петушок, занявший свое место у распределительного щита.

А в это время никем не замеченный Ищейка принялся обыскивать шкаф, где лежали различные вспомогательные части, звонки, тарелки, с помощью которых можно было передать конский топот, свистки, машина, делающая ветер, сирена, сигнальный рожок и многое другое. На верхней полке был закреплен большой блестящий лист железа, служивший для изображения настоящей грозы. Роясь в шкафу, Ищейка нечаянно задел головой этот железный лист и выбил его из зажимов. Лист, словно выпущенный из лука, полетел, жужжа, через комнату и, загрохотав как гром, упал на пол..

Все вздрогнули и побледнели от страха.

— Что это было? — испуганно спросил Буби и от волнения проглотил леденец.

— С ума ты сошел, Ищейка! — крикнул Петушок.

— Вот уж правильно мы его прозвали. Вечно ему надо всюду совать свой нос! — рассердился Стефан.

— Может же человек нечаянно изобразить гром, — сокрушенно произнес Ищейка, и все опять расхохотались.

— Ну ладно, тихо! — скомандовал Юрген. — Начинаем!

— Будь готов! — произнес кто-то в дверях.

— Всегда готов! — ответили ребята и оглянулись. На пороге стоял Эрих Рауэ, сын коменданта.

— Ах, Эте! Точен, как всегда, — сказал Буби.

— Явился? — спросил Стефан. — Живешь ближе всех, а приходишь всегда последним!

— Заткнись! — грубо ответил Эрих и подошел ближе. — Тебя это не касается. Что хочу, то и делаю. Чем вы тут сегодня занимаетесь?

Ребята возмущенно поглядели на него и ничего не ответили. Одна лишь Гертруда, стоявшая рядом с Петушком у щита и, видимо, услыхавшая только последние слова Эриха, крикнула ему:

— У нас сейчас будет пробная передача!

— Мы уже в пятницу без конца об этом говорили, — пробурчал Стефан. — Господин Эте, конечно, не счел нужным явиться тогда.

Эрих бросил на него уничтожающий взгляд, но ничего не возразил и, пожав плечами, подошел к микрофону. Он вытащил из кармана бумажку и развернул ее. Но Стефан успел подбежать к микрофону и закрыл его рукой, словно обороняя.

— Погоди! — сказал он. — Только не твои стихи!

— А что же?

— Нашу пьесу! — крикнул издали Петушок.

— А почему не мои стихи?

— Твои стихи дрянь! — заявил Стефан; он предусмотрительно спрятался за широкую спину Бимбо и правильно сделал, потому что Эрих покраснел, как рак, и сразу вскипел.

— Кто это говорит?

— Мы все! — крикнул Стефан из своего надежного укрытия. — Мы не будем передавать твои стихи. Не хотим себя позорить,

Он положил правую руку на грудь, закатил глаза и начал с выражением декламировать:

Стефан постучал себе пальцем по лбу, вращая глазами.

— У него не все дома! Тоже мне стихи!

Все так и прыснули.

— Нечего смеяться! — закричал взбешенный Эрих, тщетно пытаясь обойти Бимбо, чтобы немедленно отколотить Стефана. — Он нарочно все переврал!

— Все равно стихи никудышные! — серьезно заметила Гертруда.

— Сороки не мчатся. Нельзя же писать только для рифмы, — вставила слово Рената.

Теперь уже у Эриха глаза на лоб полезли.

— В этом-то и есть искусство! — крикнул он и топнул ногой. — Вы ничего не понимаете!

— Когда же мы все-таки начнем? — спросил Юрген.

Эрих снова взял в руки свою бумажку.

— Ты что же, оглох? — любезно спросил его Стефан. — Мы не возьмем твоих стихов.

— Ах, так! — сказал Эрих, судорожно глотнув воздух. — Тогда… Тогда плевать мне на вашу передачу.

Он вышел, разъяренный, из комнаты, громко хлопнув дверью, точь в точь, как его отец.

— Не надо было так обижать его, — сказала, как всегда, жалостливая Бригитта.

— Подумаешь, обидели! — сердито отмахнулся Стефан. — Попробуй объясни ему, покритикуй его. Эте и понятия не имеет о критике и самокритике. Вот увидите, он еще вернется.

И действительно, дверь слегка приоткрылась. Но просунул в нее голову не Эрих, а Бруммерт.

— Слушайте, ребята; по-вашему, у меня время краденое? — спросил он. — Вы уже десять минут передаете паузу. Когда же вы, наконец, начнете?

— Сейчас! — закричали все, и директор снова закрыл дверь.

Говорит школьная радиостудия „Счастливое будущее“

— Готовы? — крикнул Юрген. — Петушок, у тебя все налажено?

— Давным-давно, — кивнул Петушок. — Можно начинать.

Дети подбежали к микрофону; впереди встали те, кому надо было говорить первыми, во избежание недоразумений, — во время передачи все должно идти гладко и без задержек.

Каждый из них аккуратно переписал пьеску и подчеркнул свою роль красным карандашом, чтобы точно знать, когда наступает его очередь говорить. Ищейка взял в руки железный лист для грома, Рената встала возле ветровой машины, а Аннелиза — около стола, на котором стоял большой таз с водой.

Все глядели на Юргена; он поднял руку.

— Внимание! Прием! — воскликнул он, и в комнате воцарилась мертвая тишина.

Петушок нажал на щите какую-то кнопку; сразу же осветилась табличка с красными буквами:

Юрген подал знак Гертруде, которая шагнула к микрофону. Она была очень взволнована; рука, прижимавшая тетрадку, так и дрожала. Но Стефан слегка подтолкнул девочку в бок, прищурил один глаз, подмигнул другим, — и Гертруда успокоилась.

Ни разу не оговорившись, она произнесла перед микрофоном: «Внимание! Внимание! Дорогие радиослушатели! Говорит школьная радиостудия „Счастливое будущее”. Слушайте местную передачу „Волга-Волга”».

В рукописи, написанной членами радиокружка, стояло следующее:

Гертруда снова подошла к микрофону.

— Внимание! Внимание! Говорит школьная радиостудия «Счастливое будущее». Мы передавали радиопостановку «Волга-Волга».

Петушок, перед которым тоже лежала на столе рукопись, следил внимательно за передачей. Гертруда умолкла, и он выключил аппарат. Красный свет потух. Петушок встал и потянулся.

Передача окончена.

— Все было в порядке? — спросила Бригитта.

Вот теперь появились заботы: во время передачи о них некогда было думать. Дети взволнованно ожидали директора; как только он вошел, все сразу окружили его.

— Замечательно! — сказал Бруммерт, и ребята радостно захлопали в ладоши. — В самом деле отлично! Очень живая передача. Только с речью у вас еще не ладится. Говорите так, как обычно, и будет звучать куда лучше. Да и гром надо изображать подальше от микрофона, а то еще какой-нибудь слушатель в обморок упадет от испуга. Все звучало четко, я был в нескольких классах. Передача бесспорно понравится вашим родителям.

— Завтра у нас для открытия будет программа получше! — заметил Петушок.

Дети с довольным видом подталкивали друг друга. Все сошло хорошо, а что касается речи… «Ну ладно, за нею последим».

— О-го! — воскликнул директор. — Что же у вас будет завтра?

— Это тайна! — быстро произнес Юрген.

— Большущий сюрприз! — добавила Бригитта.

— Раз так, я тоже не хочу ничего знать заранее, — улыбнулся директор. — Во всяком случае могу пожелать вам, чтобы завтра у вас все получилось не менее удачно, чем сегодня. Жаль только вашу передачу, вы столько потрудились над ней.

— Мы ее еще используем, — сообщил ему Петушок. — Мы же написали ее для уроков географии, а сегодня была генеральная репетиция.

Директор поманил к себе Юргена.

— Что у вас произошло с Эрихом? — спросил он.

— Да вечно он со своими стихами! — недовольно ответил Юрген.

— Ты его, кажется, очень не любишь?

— Я его не выношу! — вырвалось у Юргена из глубины души; ему внезапно отчетливо представилось лицо Эриха, бледное, узкое, с немного припухшими красными веками, неприятным прыщеватым лбом и слипшимися прядями волос. Б-рр!

Но Юрген сразу же понял по внимательному взгляду директора, что не должен был этого говорить. Он смущенно опустил голову.

— Эрих ваш товарищ, а вы оттолкнули его, — сказал директор. — Не забывайте, что он был одним из первых и активнейших пионеров в школе. Но вы всё более явно старались ему показать, что терпеть его не можете, что он вам неприятен; тогда он отдалился от вас и замкнулся в себе. Конечно, он грубоват, но в этом есть и ваша вина, — вы мало о нем заботитесь и не стараетесь его перевоспитать. А ведь Эрих неплохой мальчик. Помнишь, как он снес Вольфганга домой на своих плечах, когда тот сломал себе ногу? Дайте ему какое-нибудь задание, пусть он почувствует, что он тоже член вашего коллектива. Нельзя ставить свое отношение к человеку в зависимость от того, нравится тебе его лицо или нет. Особенно тогда, когда ты председатель совета дружины, — понятно? Твоя задача — помочь каждому найти свое место.

Директор дружелюбно кивнул Юргену; но тем не менее мальчику показалось, что его необдуманные слова уронили его в глазах директора. И все из-за Эте!

— Ну, а теперь, ребята, поскорее всё убирайте, чтобы я мог запереть помещение, — посмотрев на часы, строго сказал директор.

Дети взглянули на него озадаченные.

— Как, уже уходить? — испуганно спросил Петушок. — Мы хотели еще прорепетировать завтрашнюю передачу.

Но директор снова посмотрел на часы и покачал головой.

— К сожалению, ребята, у меня в четыре часа важное совещание. Я должен немедленно уходить, иначе я опоздаю.

— Ну еще полчасика, господин Бруммерт, — попросила Ханна.

— Мы сегодня в первый раз применили шумовую кулису, — добавил Петушок. — Нам обязательно нужно еще разок повторить кое-что.

— Пожалуйста, господин Бруммерт, пожалуйста!

Бруммерт засмеялся.

— Я бы с удовольствием, ребята, но только не сегодня. Право, мне пора идти, а двери ни в коем случае нельзя оставить на ночь незапертыми, — аппаратура стоит слишком дорого.

— Тогда дайте нам ключ! — воскликнула Ханна. — Мы обещаем вам запереть дверь, и даже повернуть ключ два раза!

Директор снова покачал головой; но на него было устремлено с мольбой столько детских глаз, что устоять перед ними он был не в силах.

— Ведь завтрашняя передача должна быть очень, очень хорошей, — настойчиво шептала Ханна.

— Ну ладно, — сказал директор, вытащил из кармана связку ключей и выбрал один из них. — Вот, Юрген, я доверяю ключ тебе. Позаботься, чтобы все было потом прибрано, и запри как следует двери. Завтра утром вернешь мне ключ.

— Хорошо, — сказал Юрген, но его голос прозвучал от волнения так хрипло и жалобно, что мальчик даже покраснел. Он стиснул зубы и решительно кивнул. Это было похоже на клятву.

— Ну, репетируйте, только не очень шумите, не то вам попадет от коменданта… — еще раз предупредил директор и простился с ними.

Ребята подождали, пока стихли его шаги; затем Петушок довольно потер руки.

— Давайте скорее! Я уже боялся, что наш Бруммерт останется, а ему ничего нельзя знать насчет завтрашнего дня.

Они принялись усердно репетировать, и из получасика незаметно получился целый час. Юрген, Стефан и Бимбо даже охрипли, но теперь уже все были уверены, что передача получится замечательная.

Веселые пионеры шумно распрощались с Юргеном, который задержался, собираясь сделать уборку. Человеку дают ключ не просто для того, чтобы запереть дверь, — надо после себя все прибрать и оставить в полном порядке.

Юрген принес из коридора щетку и принялся подметать пол. Остальные же крадучись прошли мимо квартиры коменданта и, только проскользнув незамеченными в ворота, вздохнули свободно.

— Он наверно стал бы ругаться, что мы так поздно задержались, — шепнула Аннелиза и робко оглянулась назад.

— Завтра он тоже здо́рово удивится, — смело заявил Стефан, который был в отличном настроении. — Хороша будет передачка, а?

— Пусть кто-нибудь попробует сделать такую же! — раздался голос Буби; в честь торжественного дня он засунул в рот сразу два леденца.

— Одно твое кукареканье и лай чего стоят! — подмигнул ему Стефан. — Мы без тебя пропали бы!.. Слушайте, ребята, знаете что? Пойдемте по Любекерштрассе и поглядим на витрины, — ладно? Пошли? — обратился он к Ренате и Петушку.

Друзья с радостью согласились идти. Однако все вышло иначе. На Морицплац их уже полчаса дожидалась Маргот.

— Почему ты не пришла? — крикнула Рената, подбегая к подруге.

— Я не знала, можно ли, — смущенно ответила Маргот.

— Ну, разумеется, можно!

Хорошее настроение Стефана как рукой сняло.

— Совсем не «разумеется», — сказал он. — Маргот не пионерка, — значит, ей у нас нечего делать.

— Что за чушь! — сердито сказала Рената.

— И вовсе не чушь. Если ее отец узнает об этом, он обязательно скажет, что она побежала к нам потихоньку от него, и нам придется самим все расхлебывать…

— Эх ты! Ты иногда такое скажешь!.. Маргот наша. Ее папа когда-нибудь позволит ей стать пионеркой.

Стефан скривил рот и пожал плечами. Не говоря ни слова, он отошел к другим ребятам, которые остановились в ожидании у мясного магазина Палемана.

— Что это сегодня со Стефаном? — спросил Петушок. — Ты ему что-нибудь сделала, Маргот?

Маргот покачала головой. Слезы опять готовы были брызнуть из ее глаз.

— А если папа все-таки не позволит?.. — нерешительно спросила она.

— Позволит, — убежденно ответил Петушок и похлопал ее по плечу. — Можешь положиться на Петера. Он решил, что ты должна стать пионеркой, и он своего добьется, вот увидишь.

Однако Маргот оставалась безутешной.

— Но когда же? К тому времени вы многому научитесь; я не смогу вас нагнать…

— Нагонишь, не беспокойся, — уверенно сказала Рената. — А мы на что? Будем рассказывать тебе обо всем, что собираемся делать, и ты сразу будешь в курсе…

— Да? — спросила с надеждой в голосе Маргот. — Ой, какие вы хорошие!.. Тогда расскажите мне, пожалуйста, о вашей сегодняшней передаче. Все было в порядке? Получилось удачно?

— Да, да, — ответил Петушок, чувствуя себя не совсем приятно, и взглянул на мрачно стоявшего поодаль Стефана, который уставился на какой-то камень, подталкивая его ногой то туда, то сюда. — Знаешь что, — пойдем с нами. Мы идем на Любекерштрассе. Мы тебе все расскажем по дороге.

— Нет, я и так давно ушла из дома; надо мне бежать, а то папа рассердится. Лучше вы проводите меня немножко.

Петушок снова взглянул на Стефана.

— Хм, — пробурчал он. — Ну ладно, мы дойдем с тобой до угла. Иди вперед, мы тебя догоним! — крикнул он Стефану.

Стефан вздернул подбородок.

— Можете обо мне не беспокоиться. Я пойду с Буби и Фрицем! — Он резко повернулся и ушел.

Эрих пишет стихи

Поссорившись со Стефаном, Эрих в ярости выбежал вон. Видеть он их больше не хочет, раз они с ним так обращаются. Но, очутившись на школьном дворе, он передумал. Во всяком случае стоит хотя бы послушать передачу. Эрих повернул обратно и крадучись поднялся по лестнице на верхний этаж, где уселся в одном из классов за учительский столик. Передача уже началась. Эрих облокотился на стол, подпер голову кулаком и стал слушать. Нижняя губа его медленно оттопырилась. Такую ерунду можно передавать по радио, а его стихи недостаточно хороши!

Эрих пошарил в карманах, вытащил огрызок карандаша, коричневый блокнот, в который он записывал стихи, и в раздумье наморщил лоб.

Вскоре он нашел первую рифму. Это будут такие стихи, что ребята просто обалдеют! А завтра он прочтет их перед микрофоном, и все родители будут потом в удивлении спрашивать, кто сочинил это изумительное стихотворение. Вот какие это должны быть стихи!

Мальчик так увлекся сочинительством, что не заметил директора, вошедшего в класс, чтобы проверить репродуктор.

— Кто тут? Эрих? — спросил Бруммерт.

Эрих встрепенулся в испуге.

— Почему ты не в радиоузле вместе со всеми?

— Да они… — начал было, покраснев, мальчик, но остановился. Ябедничать он не будет. — Я еще должен написать стихи на завтра, — быстро добавил он и облегченно вздохнул, когда директор, удовлетворившись его ответом, снова вышел из комнаты.

Первую строчку Эриху удалось найти, но потом ему полезли в голову только такие рифмы: ушка́ — горшка́, дом — гром, рука — паука, — и ничего другого… Может быть, у Эриха и были какие-то поэтические способности, но с тех пор, как умерла его мать, никто, в сущности, толком о нем не заботился. Кто же мог сказать ему, что если в стихах все рифмуется, то это не значит, что они обязательно будут хороши?..

Покончив со стихотворением, он еще раз перечел его и пришел в восторг. Теперь остается только разучить его, лучше всего сейчас же, внизу, перед микрофоном.

Эрих поспешно сбежал по лестнице. Он увидел в широкое окно, как пионеры пересекали школьный двор. Оказывается, они уже кончили. Как жаль!

Но тут он заметил, что в подвале еще горит свет. Кто- то ходил там взад и вперед. Хоть бы это не был Стефан. A-а, это всего лишь Юрген.

— Жаль, что ты не слышал нашей передачи, — сказал Юрген, увидев появившегося в дверях Эриха.

— Слышал! — махнул тот рукой. — Нельзя сказать, чтобы она была такая уж замечательная.

— Вечно ты брюзжишь… попробуй-ка сделай лучше. Почему тебя не было, когда мы составляли программу передачи?

— Отстань!

— А твое стихотворение? Оно ведь действительно никуда не годится.

Эрих царапал ногтем дверной косяк.

— Вы все хотите делать сами. Если кто другой придумает что-нибудь хорошее, вам это никогда не нравится. Я уже давно все понял… Вы просто не хотите иметь со мной дела! — с горечью произнес он.

Юрген был одновременно удивлен и раздосадован.

— С чего ты взял? Ты всегда злишься, когда тебе говорят правду, а потом бежишь к Бруммерту и ябедничаешь ему. Почему ты никогда рта не открываешь на собраниях? Ты тоже можешь участвовать; каждый может участвовать, если он что-то предложит. Ты еще что-нибудь написал?

Эрих поднял голову и начал поспешно рыться в карманах.

— Только что сочинил стихотворение, — веселое; оно наверняка подойдет.

— Ну, давай, прочти, — покорно предложил Юрген. — Может быть, мы сумеем использовать его в нашей передаче.

— Конечно сумеете! Только его еще нельзя читать. Его надо сначала переписать и переделать кое-что. А потом мне нужнопрорепетировать.

Юрген снова взялся за уборку; он вымел сор за порог и, взмахнув щеткой, развеял его по коридору.

— Тогда прочти мне его утром, пораньше. Я посмотрю, что можно будет сделать, — великодушно добавил он.

— Позволь мне репетировать тут, — осмелев, попросил Эрих.

— Сколько же я должен здесь торчать, по-твоему? Я тоже хочу пойти домой. Мне еще нужно приготовить уроки.

— Можешь идти, — живо сказал Эрих, — я сам запру дверь.

Юрген отряхнул штаны и покачал головой.

— Нет, не выйдет. Бруммерт доверил ключ мне; я отвечаю за то, что все будет как следует заперто. Аппаратура стоит слишком дорого.

— Можешь на меня положиться, — честное слово!

— Нет! — твердо произнес Юрген.

Эрих снова весь съежился.

— Видишь, — укоризненно сказал он, — я же говорил, что вы не хотите иметь со мной дела. Вот какие вы друзья! — Он повернулся и направился к двери.

— Опять ты обиделся… Можно репетировать у себя дома. Мы все так делаем.

— Отец выгонит меня вон, как только я начну.

— Ну, пойди в какой-нибудь класс.

— Нет, это нужно делать перед микрофоном. Вы все в него говорили, кроме меня. Вы же меня не пустили.

— Все равно мы не можем его включить.

— И не надо; мне бы только говорить в него, — понимаешь? Тебе это уже знакомо, а когда я в первый раз встану перед микрофоном, я обязательно начну заикаться. Но вы всегда только и думаете о себе. Никто со мной не дружит, никто не говорит со мной по-человечески. Сто́ит мне только открыть рот, все кричат: «Ах, опять Эте, ну что ему еще надо?» Я вообще больше не произнесу ни звука, все равно это бесполезно. — И он нерешительно шагнул к дверям.

Юрген вспомнил о директоре и его словах. Надо дать Эте какое-нибудь задание.

— Ну ладно, — неохотно произнес Юрген. — Только при одном условии: до аппаратуры не дотрагиваться.

Эрих обернулся. Лицо его так и расплылось в улыбке.

— Ясно!

Юрген дал ему ключ.

— Положи ключ потом на полку в коридоре, чтобы я мог сразу найти его завтра утром. Поверни ключ в замке два раза и смотри, чтобы ничего не случилось.

Эрих остался один. Он прислушивался к удалявшимся шагам Юргена, и лишь когда они стихли, почувствовал себя в безопасности. Мальчик осмотрелся вокруг, — дверцы шкафа были заперты, ему не удастся ни до чего добраться. Оставался только микрофон.

Эрих встал перед ним, откашлялся и заговорил:

— Внимание! Внимание! Говорит Среднегерманская радиовещательная станция.

Затем он замолчал и вынул из кармана записную книжку. Пробормотав разок свои стихи себе под нос, он вытянул шею и снова заговорил в микрофон:

— Говорит школьная радиостудия «Счастливое будущее». Пионер Эрих Рауэ прочтет веселое стихотворение, которое он сам сочинил:

Но ему не удалось дочитать стихи до конца, — чей-то громкий голос спросил:

— Что ты тут делаешь?

Эрих испуганно поднял глаза. В дверях стоял его отец.

— Я… я репетирую, — запинаясь, ответил Эрих и незаметно сунул записную книжку в карман.

— А мы должны ждать тебя с завтраком целый час? Сию минуту отправляйся домой! Слышишь? И вообще, как ты сюда попал?

— Юрген оставил мне ключ, — ответил встревоженный Эрих. — Я должен положить его на полку в коридоре.

— Ах вот оно что! Господин директор запросто отдает ребятам свои ключи! А потом будет удивляться, если что-нибудь украдут. Черт знает что такое… Ну, выметайся отсюда! Тетка ждет тебя. Она еще задаст тебе на орехи!

— Но…

— Давай ключ; я сам положу его потом на полку. Я хочу спокойно рассмотреть все эти штуки, — сказал комендант и показал сыну на дверь. Эрих выскользнул из комнаты.

Директор Бруммерт в мастерской

Бруммерт, погруженный в раздумье, торопливо и размашисто шагал к трамвайной остановке, — это бывало с ним довольно часто. В трамвае кондукторше пришлось три раза обратиться к нему, пока он не вздрогнул растерянно и не отдал ей давно приготовленные деньги. Бруммерт улыбнулся, извиняясь, и кондукторша тоже ему улыбнулась. Он следил за тем, как она бойко шла по вагону и собирала плату за проезд. Потом Бруммерт стал смотреть в окно и заметил на Хауптштрассе новый жилой дом. Дальше появился еще один дом; по его свежей окраске видно было, что еще недавно он стоял в лесах. О, да, теперь каждый замечает, что создали многие тысячи рук, трудившиеся повсюду в разрушенном городе, убирая развалины и строя новые здания.

В один январский день 1945 года, когда уже был ясен исход войны, американские бомбардировщики опять налетели на город, который и так тяжело пострадал. Они явились с севера и словно разостлали вдоль Хауптштрассе, тянувшейся через весь город, с севера на юг, пятикилометровый ковер из взрывных и зажигательных бомб. Много жилых домов, церквей, общественных зданий, школ, больниц, музеев было разрушено в эту ночь, тысячи людей погибли, тысячи людей остались на всю жизнь калеками. Не тронули только настоящих виновников войны. Фашистский крайслайтер, высшее начальство штурмовиков, эсэсовцев, гитлеровской молодежи, директоры крупных оружейных заводов «случайно» не были в городе именно в эту ночь; они пировали в загородном замке, у владельца одного из дворянских поместий. Услыхав о налете, они вышли на террасу, спокойно всматриваясь в красное зарево, окружавшее на горизонте пылающий город. Франц Бруммерт потерял в ту ночь жену и обоих детей. Но об этом он узнал позднее, вернувшись из плена.

В то время весь город, особенно центральная его часть, представлял собой сплошную груду развалин: обвалившиеся крыши, взорванные стены, погнутые стальные конструкции, выжженные дыры окон или просто кучи обломков. Много, очень много людей сомневалось, удастся ли когда-нибудь убрать эти горы развалин и пепла, возникнут ли когда-нибудь на их месте новые дома со светлыми, удобными квартирами, зазвенит ли чей-нибудь веселый смех в этой мертвой тишине.

С тех пор прошло шесть лет. Сегодня даже те, кто сомневался больше всех, должны были признать, что люди, деятельно и уверенно принявшиеся тогда разбирать руины, оказались правы. С обломками произошло то же, что бывает со снегом в теплый весенний день. Здесь появилась лужица; там мелькнул кусочек земли, который медленно становится все больше и больше; глядишь, снега уже как не бывало. Еще лежат его почерневшие остатки под деревьями и большими камнями, куда не успевают так быстро проникнуть могучие солнечные лучи. Но темная поверхность земли меняет цвет. Один за другим выбиваются наружу стебли, распускается бутон за бутоном, — и вскоре зеленеет, цветет все вокруг, и о снеге забыто.

Бруммерт снова погрузился в свои мысли; он так и пропустил бы свою остановку, если б не стоявшая у двери молодая кондукторша, которая крикнула звонким голосом: «Все вышли?» Бруммерт едва успел выскочить. Кондукторша посмотрела ему вслед, качая головой: «Ну и замечтался!»

Бруммерт прошел немного обратно и вошел в чистый, светлый магазин: на витринах были разложены запасные радиодетали, кабель, электропринадлежности и инструменты. Молодой человек за прилавком, закончив разговор с пожилой женщиной, принесшей в починку радиоприемник, осведомился, чего желает посетитель, и, когда тот назвал техника Гофмана, провел Бруммерта в мастерскую, находившуюся во дворе.

Без пяти минут четыре Бруммерт вошел в мастерскую. Гофман уже ждал его.

— Хорошо, что ты пришел вовремя. Вот товарищ Мальхус, о котором я тебе рассказывал.

Гофман указал на стоявшего рядом мужчину. Мальхус с первого же взгляда понравился директору. У этого высокого, худощавого сорокалетнего человека было открытое, дочерна загорелое лицо и густая копна волос, только у висков кое-где пробивалась седина. Правая рука у него была в повязке и туго забинтована.

— А это Бруммерт, директор школы имени Генриха Гейне, в Новом городе, — закончил Гофман. — Посидите- ка вы в столовой, а я скоро управлюсь и тоже приду к вам.

Столовая была так же чиста и светла, как магазин и мастерская. За одним из столов четверо пожилых мужчин ели суп. Они, видимо, закончили где-то монтаж и только что вернулись.

— Как у вас тут славно! — вздохнул директор. — Никакого сравнения с лавчонкой, в которой я когда-то работал!

— Да, здесь работается хорошо, — отозвался Мальхус и окинул директора удивленным взглядом.

Бруммерт сделал вид, что ничего не заметил. Указывая на забинтованную руку Мальхуса, он спросил:

— Как же это, собственно, произошло?

— Чертовски не повезло! Хотел натянуть антенну и свалился с лестницы. Лестница тоже упала и начисто раздавила мне палец. Теперь с работой покончено!

— Почему?

— Да ведь указательного пальца нет, а два других гнуться не будут, — тут уж моим ремеслом не займешься. Меня хотят поставить продавцом, но мне это не очень-то по душе. Когда люди приносят свои приемники и я вижу аппаратуру, у меня начинают чесаться руки: мне хочется самому привести в порядок эти ящики, а я должен отсылать их в мастерскую, потому что не могу больше работать; нет, мне всегда будет очень горько…

— Он был одним из наших лучших радиомехаников, — вставил Гофман, который вошел в это время в столовую и подсел к ним. — У него такие чуткие пальцы, — я часто завидовал ему. Уж ты-то, наверно, поймешь его; тебя самого, небось, часто тянет к напильнику, а? — Гофман засмеялся и обернулся к Мальхусу. — Ведь Бруммерт у нас квалифицированный слесарь, имей в виду.

— Как слесарь? — вырвалось у Мальхуса; он недоверчиво покачал головой

— Не веришь?

— Нет. Если у человека была когда-нибудь приличная профессия, он никогда не станет учителем.

— О-го! — громко расхохотался Гофман. — А разве учительствовать — не приличная профессия?

— Н-ну, конечно… — смутился Мальхус. — Но такой учитель…

— Я тоже сначала удивлялся, — рассказывал довольный Гофман. — Учитель или даже директор школы, думал я, — это человек, который всю жизнь только и занимается наукой, читает книги да обучает ребят. Ему, мол, даже гвоздя как следует в стену не вбить. А когда мы стали устанавливать радиопередатчик, Герхард вдруг заболел, и я остался один. Как, думаю, управлюсь к понедельнику, — неизвестно. Но тут как-то днем явился Бруммерт и предложил помочь мне. Черт его принес, подумал я, воображаю, что у нас получится! А потом я только удивлялся… Вечером он мне все рассказал. Но я уже и так догадывался обо всем. Мы ее здорово смонтировали, установку-то, а, Франц? Мы, два стреляных воробья, и наши молодые друзья из производственной группы СГМ^[2], которые к нам забежали. В понедельник все было готово, минута в минуту. А как прошла первая передача?

— Блестяще! — ответил Бруммерт. — Ребята в восторге. Завтра сам их услышишь.

Гофман взглянул на часы.

— Очень жаль, но мне придется вас оставить, — надо вечером кое-куда пойти, и дел у меня еще очень много.

Гофман ушел, а Мальхус и Бруммерт решили еще немного посидеть и поговорить.

— Как у вас работает пионерская организация? — поинтересовался Мальхус. — Мой мальчишка только и говорит о своем отряде.

— Организация работает отлично, — ответил директор и стал рассказывать о классе, которым он руководил.

— Вот, например, был у нас тяжелый случай. Отто, — приятели зовут его Буби^[3], — этого мальчика всегда что-нибудь отвлекает от дела, голова набита одним вздором. Однако он совсем не глуп. Если приложит усилия, — получает хорошие отметки. Но, к сожалению, его рвение очень быстро остывает. Бывало так, что вопросы о том, как смастерить хорошо выверенный бумажный змей или пополнить свою коллекцию марок, казались ему важнее, чем подготовка к предстоящему диктанту. А вот с тех пор, как Буби приняли в пионеры, его стали изо дня в день критиковать. Ребята уделяли ему много внимания и, наконец, добились того, что он стал лучше учиться.

Эрих и Вольфганг тоже были плохими учениками. Но и они подтянулись, с тех пор как Юрген взял на себя обязательство следить за их домашними заданиями. Юргену нелегко пришлось, — родители обоих мальчиков ему в этом не помогали. Договорится он с Эрихом вместе готовить уроки, а тот не явится и назавтра объясняет это тем, что отец его не пустил, мальчишки, мол, будут заниматься одними глупостями. Отец всегда стоит подле Эриха, когда тог готовит уроки, и если какая-нибудь страничка испорчена хотя бы крошечной кляксой, вырывает листок из тетради. Мальчик должен все переписывать заново, пока не получится так, как будет угодно отцу. А о том, что он отбивает таким образом у сына всякую охоту к учебе и любовь к школе, отец и не думает.

С Вольфгангом дело обстояло иначе. Он не любил ходить в школу и всегда выполнял домашние задания кое-как, небрежно; его родители вообще не обращали внимания на то, как он готовит уроки. Мальчик мог делать все, что ему было угодно, и вместо того, чтобы заниматься, зачитывался детективными приключенческими романами. Поэтому ребята прозвали его Ищейкой. Но постепенно Вольфганг стал тяготиться этим прозвищем. Теперь он злится, когда его так называют. Я уверен, что когда-нибудь ребята добьются своего, и ему так надоест эта кличка, что он сам постарается избавиться от нее.

Впрочем, и с хорошими учениками тоже хватает хлопот. Петер, например, лучший ученик в классе, — очень одаренный мальчик, по страдает излишним честолюбием. Он должен быть одновременно повсюду, принимать участие во всем, а когда ему говорят: право, достаточно уже тебе работы и всяких нагрузок, — он чувствует себя оскорбленным и срочно сам берет на себя еще что-нибудь. Ну, результаты получаются, в конце концов, плачевные.

Но и его пионеры сумеют вовремя попридержать, если Петер захочет, как говорится, прыгнуть выше головы; в этом отношении я спокоен, — довольным тоном заключил директор.

Рабочие за соседним столом поднялись с места и дружелюбно попрощались с ними.

— Я иду с вами, — сказал Мальхус, когда директор тоже встал. — Сегодня вечером я свободен.

Уставший человек ожил

— Пройдемся немного пешком? — предложил Бруммерт, когда они вышли на улицу.

Мальхус сразу согласился:

— С удовольствием, я так редко бываю на воздухе. Жена ушла с детишками к матери; время у меня есть.

Ветер из южного перешел в западный; посвежело. Появились облака, которые быстро покрыли все небо. Сверху упало несколько капель, но собеседники не обратили на них внимания.

— Я вам рассказывал об одном отце, который все еще воспитывает сына по старинке, — дает ему затрещины и рвет его тетради, чтобы заставить его учиться, — заговорил директор. — Этот человек — комендант нашей школы, и такие методы как нельзя более свойственны ему по духу. Он был кадровым солдатом, прослужил в армии двенадцать лет и под конец, дослужившись до фельдфебеля, стал командовать новобранцами. Мундир-то он снял теперь, но в душе так и остался фельдфебелем. Вы сами понимаете, что нашей новой школе подобный комендант не подходит. Я вообще удивляюсь, как он мог удержаться у нас. Но теперь его, наконец, предупредили об увольнении, и, как только мы найдем нового коменданта, этот уйдет. Правда, найти кого-нибудь получше трудновато. Желающие уже приходили в школьное ведомство, но ни один из них не оказался подходящим. А теперь мне сообщили из ведомства, что если я сам услышу о ком-нибудь, то могу направить его к ним. — Он улыбнулся.

Мальхус смущенно потер лоб рукой.

— Товарищ Гофман уже говорил мне… Думаю, вы не рассердитесь на меня, если я скажу вам откровенно, что меня совсем не тянуло к этому делу…

— Жаль.

— Нет, нет, подождите, я еще не кончил. Вы знаете, после того как мы с вами побеседовали, мне кажется, что эта работа тоже может доставить мне известное удовлетворение.

— Вот видите!

— Если позволите, я вам кое-что расскажу о себе, чтобы вы знали обо мне все и, может быть, сразу решили, подойду я вам или нет.

Директор не возражал; и, когда Мальхус закончил рассказ, Бруммерту уже все было ясно — и жизнь и планы его собеседника. Первое впечатление директора не обмануло его.

Он сказал об этом Мальхусу и добавил:

— Что касается меня, я буду очень рад. Последнее слово остается, конечно, за школьным ведомством.

Они остановились и рассмеялись: сами того не заметив, они дошли уже до железнодорожного моста, за которым начинался Новый город.

— Теперь нет никакого смысла садиться в трамвай, — заметил директор. — Я добегу этот кусочек. Мне еще надо зайти в школу и забрать тетради с диктовками, — хочу проверить их сегодня.

— Если вы ничего не имеете против, я бы пошел с вами. Заодно погляжу на школу. В тех местах я еще не бывал.

Они свернули на Морицштрассе. Сумерки спустились рано; ночь обещала быть непроглядно темной, без луны и без звезд. Школа возвышалась за Морицплац большим черным прямоугольником.

Мальхус поджидал директора у дверей школы. Вернувшись обратно и уже повернув ключ в замке, Бруммерт вдруг о чем-то вспомнил и снова отпер подъезд. Спустившись в подвал, он подергал там ручку одной из дверей. Эта дверь была заперта, и директор удовлетворенно кивнул головой.

Он вышел из школы и вместе с Мальхусом ощупью пробрался через двор к воротам, возле которых виднелся слабый свет над входом в квартиру коменданта. Рауэ еще не спал; услыхав шаги, он подошел к окну, всматриваясь в темноту. Комендант узнал высокую фигуру Бруммерта и удивленно взглянул на часы. Что еще понадобилось тут директору? И кто это с ним?

— Мерзкий карьерист! — пробурчал комендант и снова опустил занавеску.

Рауэ был не один. Еще под вечер его навестил старый знакомый; он плюхнулся в кресло и до сих пор полулежал в нем, куря одну папиросу за другой. Синий дым заполнил комнату. Посетитель явно чувствовал себя здесь как дома; он даже не снял шляпы, а только сдвинул ее на затылок. Виной тому были две бутылки, которые комендант поставил на стол, чтобы отпраздновать встречу.

— Кто? — спросил человек, тяжело ворочая языком. У него совсем закрывались глаза, он усиленно моргал, чтобы не заснуть. Рауэ обернулся к гостю и уставился на его шляпу. То была самая обыкновенная серая шляпа, которую ее хозяин носил, видимо, уже давно, — засаленная, вся в пятнах, с обтрепанными полями. Но комендант этого не заметил, он не слыхал и вопроса. Рауэ думал о пятидесяти марках, которые гость выудил у него когда-то, будучи, по-видимому, без гроша. Комендант снова пожалел, что ссудил ему деньги. Почем знать, увидит ли он их когда-нибудь?

— Кто карьерист? — упрямо повторил гость.

— Наш директор, — вздрогнув, ответил Рауэ и тяжело опустился в другое кресло. — Прикидывается, будто целый день ни о чем другом, кроме работы и ребят, не думает. Он был таким еще когда ходил в простых учителях: его ученики замечательные, его ученики необыкновенные… Будто комендант не человек. Разве я не работаю? Может, побольше, чем он. В конце концов, мне приходится убирать за ними всю грязь. Но Бруммерт хорошо знает, как пролезть в любимчики к школьному начальству. Так он и до директорства добрался. А теперь стал уже совсем несносным. Метит, должно быть, в члены совета по школам. И добьется своего, будь спокоен! А на коменданта ему наплевать. Вечно только о ребятах и говорит! Ох, как вспомню я о саде, так просто готов убить этого негодяя! Там, за школой, чудесный сад; я за него взялся в сорок пятом; о нем тогда никто и не думал. Шесть центнеров картофеля я там собрал. А фруктов! Сливы, яблоки… одних груш три центнера, ягоды, вишни! Можешь себе представить, сколько представить, сколько деньжонок я выколотил. Но тут явился этот Бруммерт. Недели не пробыл, как ему уже захотелось взглянуть на школьный сад. Я ему, конечно выложил все, что думал. Однако он не успокоился, пока не вытурил меня оттуда. Такой это человек! Теперь он купил ребятам радиопередатчик. Весь день они там толкутся, вместо того, чтобы сидеть дома и готовить уроки…

— Радиопередатчик? — спросил гость, с трудом открыв глаза.

— Ну да. Мою квартиру он не приводит в порядок; ведь это всего лишь моя квартира. Но передатчик ребята должны иметь. Выброшенные деньги! Через пару дней все будет поломано. Вот так разбазаривают средства! И вечно он со мной ссорится, все я не могу ему угодить. Меня даже увольняют, — что ты на это скажешь, а? Тоже дело его рук. Но в этом вопросе последнее слово еще не сказано. Пусть найдут сначала кого-нибудь другого, кто будет убирать за ними всю грязь; пока они не нашли никого. Лучше бы этот карьерист смотрел за собой, как бы ему самому не вылететь отсюда. История с ключом может ему дорого обойтись!

— Что еще за ключ?

— От радиоузла. Да ты не в курсе… Ну, не безобразие ли это? Отвечает за ключ, а сам дает его мальчишке. Тот, конечно, кладет ключ на полку в коридоре, где он может попасть в руки кому угодно. А в комнате стоит дорогая аппаратура.

Гость оживился.

— Эта штука так дорого стоит?

— Еще бы! Там же все — и радио, и патефон, и микрофон. Влетело им, наверно, в копеечку.

Гость выпрямился и так надвинул шляпу на глаза, что их совсем не стало видно.

— Хм! — буркнул он. — Радио, патефон — неплохо.

Но комендант не обращал на гостя внимания; он продолжал думать вслух.

— Кто же это с ним был? Какой-то совсем неизвестный человек. Может, уже новый комендант… Ох, если бы только знать! Тогда… Я бы этого типа стер в порошок…

Гость поднялся. Его сонливость вдруг как рукой сняло.

Утро приводит в дом гостей

Наступило утро; оно было такое же неприветливое, серое и облачное, как и вечер накануне. Моросил мелкий холодный дождь. Но пионеров школы имени Генриха Гейне это не тревожило. Они готовились к торжественному приему гостей.

Отряд «Молодые всходы» украсил школьный двор и подъезд еловыми ветками и полотнищами с надписями; отряд имени Генриха Гейне украшал лестницу и коридоры на всех этажах. Пионерская комната и читальня просто блестели. Но они были такими всегда, не только в торжественные дни, — об этом заботился Юрген.

Те, кто не украшали школу, тоже помогали, как могли: писали и разрисовывали приглашения — маленькие билеты, на которых стояло:

Мы, пионеры дружины «Счастливое будущее» школы

им. Генриха Гейне, сердечно приветствуем и приглашаем

всех родителей и друзей нашей школы на первую пере-

дачу из новой школьной радиостудии.

Самая главная роль в этом событии принадлежала, конечно, мальчикам и девочкам из радиокружка, которые деловито носились по школе с мелко исписанными листами в руках, вызывая повсюду восхищение и зависть.

Родители и друзья школы пришли рано. В четверть десятого прибыл господин Браун и госпожа Зульце. Сразу же за ними появились дядюшка и тетушка Куллик.

«Комиссия по приему и приветствиям» была в отчаянии: ведь передача начнется только в десять часов. Произносивший приветственные слова Петер — его избрали председателем этой комиссии — чуть не потерял голову. Что делать с гостями? Наконец он поручил Хорсту провести по школе первую группу приглашенных и показать им стенные газеты и пионерскую комнату. Петер со страхом ждал, что будет дальше. Ночью его мучали дурные сны, а когда он шел в школу, дорогу перед ним сначала перешла старуха, а затем перебежала черная кошка. Что-нибудь обязательно случится, и что-нибудь плохое! А гости все прибывали. Пришли представители окружного совета Свободной Германской Молодежи, партийных и общественных организаций. Явились еще родители, представители школьного ведомства, делегаты от инструментального завода, шефствовавшего над школой имени Генриха Гейне, и пионеры из других дружин. Пришел и Гофман; он надел в это утро свой воскресный костюм; на отвороте его пиджака сверкал значок активиста, — ведь эта передача была, в конце концов, чем-то вроде театральной премьеры. Был здесь и старший пионервожатый Ханне, откомандированный на учебу. Ради такого дня его, разумеется, отпустили. Пионеры бурно его приветствовали.

Петеру все время приходилось посылать членов своей комиссии к гостям, одного за другим; под конец он даже потребовал подкрепления, — не стоять же ему у входа одному. Юрген спустился в радиоузел и послал наверх к Петеру всех, кто там находился. Внизу остался один Петушок, который должен был показать радиоустановку господину Хаане.

Господин Хаане действительно явился ровно в девять.

— Вот и я; теперь давайте просвещайте меня, — сказал он Петеру. — Даю вам на это час, потом мне надо вернуться в магазин.

Петер с удовольствием сам повел бы господина Хаане по школе, чтобы все ему показать, но он не мог уйти от входных дверей. Он стал срочно прикидывать в уме, кого бы послать с гостем, и перебрал целый ряд имен. Ему пришла в голову смелая мысль: а что, если поручить Маргот показать отцу школу? Тогда господин Хаане сразу убедится, с какой радостью и восхищением следит Маргот за работой пионерской организации и как ее огорчает, что ей нельзя самой принимать в ней участие. Но Петер тут же отказался от этой мысли. Она показалась ему несколько рискованной, может быть, это только вызовет подозрения у господина Хаане. Петер остановился на Фрице. Хотя Фриц такой тихоня и очень уж серьезный, но зато он — один из лучших пионеров и наверняка сумеет дать нужный ответ на любой вопрос господина Хаане. Петер отправился за Фрицем.

— Эт-то од-дин из самых важных для нас г-гостей, — шепнул Петер Фрицу, когда они спускались по лестнице. — Если ты удачно сп-правишься с этим д-делом, может б-быть, Маргот уже за-автра станет п-пионеркой.

Фриц с любопытством поглядел на господина Хаане, который ходил взад и вперед, заложив руки за спину.

— Здорово тут все переменилось!.. — сказал господин Хаане, бегло кивнув Фрицу. Оказалось, что он сам учился когда-то в этой школе. — Давненько это было, но я помню все довольно отчетливо; хм, да. Только школа выглядела тогда несколько иначе. Было здесь тесно, заставлено, темно; и запах какой-то затхлый… А теперь убрали перегородки, пробили большие окна, совсем другой вид стал у здания… Очень славно, мне нравится светлая окраска. Не будут ли только стены быстро пачкаться? В мое время их красили в темно-зеленый цвет, чтобы не были слишком заметны следы наших грязных рук. Теперь учителя, наверно, следят за этим, да?

— Мы пионеры, — ответил с достоинством Фриц, — мы сами поддерживаем порядок и следим за чистотой, чтобы не пришлось каждый год заново все перекрашивать. Лучше мы купим на эти деньги книги или спортинвентарь.

— О-о! Да ты взялся за меня с места в карьер! — сказал господин Хаане и искоса взглянул на Фрица. Но при этом оба улыбнулись; видимо, дружбе было положено начало.

Фрицу не понадобилось много говорить; это взял на себя господин Хаане, увлекшийся воспоминаниями о школьных годах и потащивший за собой Фрица по следам своих юношеских похождений, через всю школу, вплоть до чердака. Фриц только время от времени как бы случайно останавливался около какой-нибудь стенгазеты или у окна, из которого были хорошо видны пришкольный сад и спортплощадка, чтобы господин Хаане не проглядел из-за старого новое. А это новое явно пришлось по вкусу господину Хаане.

— Вы когда-нибудь запирали в классный шкаф кошку, чтобы она замяукала посреди урока? — весело спросил он.

— Зачем? — поинтересовался Фриц.

— Ну… — господин Хаане запнулся, — хм… так делают… шутки ради, понимаешь? — Он смутился. — Когда учителя нас уже очень изводили, мы старались им отомстить. То-то радости было! — Он поглядел на Фрица, который и глазом не моргнул. — А вы, наверно, все примерные ребята, да?

— А зачем мучить животных? И учителя нас не изводят; чего же нам их злить? Учителя у нас первый сорт… даже господин Краузе, — нерешительно прибавил мальчик, — хотя мы ему хотели один раз положить на стул мокрую губку. Но он очень следит за всем.

— Слава богу! — с облегчением вздохнул господин Хаане. — Я было думал, что вы не настоящие мальчишки.

— Нет, мы настоящие мальчишки, хоть и не запираем кошек в шкафы. В прошлом месяце мы даже ходили в экспедицию. Мы были в Крейцхорсте и бегали там по всему лесу, забрались в самую глушь. Мы стряпали в каменоломне, а Буби свалился в воду, и пришлось сушить его вещи. Потом собирали растения… Хотите посмотреть наш гербарий?

— Хм, да… Но я бы предпочел поглядеть на свой бывший класс. — Господин Хаане снова повел Фрица на второй этаж. — Он, кажется, был здесь, вот эта дверь. Можно туда зайти или там идет урок?

— Туда всегда можно заходить, если там только нет закрытого заседания совета дружины. Здесь у нас теперь пионерская комната.

— Что, что?

Но Фриц уже открыл дверь и пропустил господина Хаане вперед.

— Черт побери! — удивленно воскликнул господин Хаане. — Да это настоящий клуб!

В пионерской комнате оказалась лишь одна Аннелиза. Эта девочка, всегда такая тихая и сдержанная, была настолько взбешена, что тут же закричала, не обращая внимания на господина Хаане:

— Петер опять оставил ключ в шкафу, — ну что ты скажешь! Это уже чересчур! Тянется за каждым новым поручением, за каждой нагрузкой и ничего не доводит до конца. Я ему сейчас выскажу все, что о нем думаю!

Господин Хаане и Фриц непроизвольно отступили в сторону перед убегающей Аннелизой.

— Энергичная особа! — заметил господин Хаане. — Мне уже заранее жаль этого Петера. А что с ним такое?

— Петер заведует нашей библиотечкой и немножко забывчив, — сдержанно ответил Фриц. — Он иногда оставляет ключ в шкафу.

— А разве его не проверяет кто-нибудь из учителей?

— Мы сами за всем присматриваем, — гордо сказал Фриц.

— А если что-нибудь случается?

— Тогда виновника судят на сборе дружины.

— Вот как! А если что-нибудь украдут, что тогда?

— У нас ничего не крадут, мы все за этим следим.

— Ну так следите хорошенько. Какие у вас тут ценности! Откуда же вы получили столько денег?

— Нам дало их правительство.

— На эту шикарную обстановку?

— Да. Наш президент сказал, что для молодежи даже самое лучшее считается только хорошим.

— Ах так? — Настроение господина Хаане начало портиться. — Ему легко говорить. А мы оплачиваем это из своего кармана. Налоги у нас немалые.

Но Петер не зря послал с гостем Фрица; его так легко на удочку не поймаешь.

— Вы же знаете, что деньги на это идут из прибылей наших народных предприятий. Если что-нибудь пойдет нам на пользу, то и государству будет от этого толк. Кто хорошо учится, — потом хорошо работает. Мы поможем нашей промышленности; она даст еще больше денег и можно будет построить еще больше школ.

— Кем же ты хочешь быть? — спросил господин Хаане.

— Инженером! — кратко и твердо произнес Фриц.

— A-а. Верно, хочешь делать автомашины?

— Нет, я буду строить электростанции.

— Ну да? Почему же это?

Но Фриц молчал; лицо его стало мрачным.

— Ты считаешь, что там у тебя бо́льшие возможности? — продолжал расспрашивать его господин Хаане.

— На наших народных предприятиях всегда есть большие возможности. Там нужны настоящие, толковые люди, — убежденно ответил Фриц.

Но ему не надо было говорить слова «народные предприятия», — с хорошим настроением господина Хаане было окончательно покончено.

Фриц никак не мог понять, в чем дело. Господин Хаане был такой веселый, а теперь вдруг принялся брюзжать и ворчать; ничто ему больше не нравилось, хотя Фриц как раз начал с восторгом рассказывать ему об их радиоустановке, смонтированной радиоремонтными мастерскими. Фриц и в самом деле очень старался; он не забыл, что ему сказал Петер. Не мог же он знать, что все его слова больно ранили господина Хаане. Фриц показал ему репродукторы, висевшие во всех классах над дверьми, и провода, тянувшиеся по стенам. Чтобы с честью выполнить задание, он даже стал, против своего обыкновения, общителен и разговорчив и с восхищением рассказывал о том, что еще тут предстоит сделать. Все ребята мечтали в эти дни о широком вещании, больших передачах, одна увлекательнее другой.

Но господин Хаане не разделял эти мечты. Он подсчитывал рабочие часы, деньги, пошедшие на их оплату, расход материалов. И чем больше ему приходилось подсчитывать, тем ворчливее он становился.

Фриц был рад, что смог довести его, наконец, до подвала и передать Петушку на дальнейшее попечение. Но Петушку не удалось сразу же заняться гостем. В комнату стремглав вбежала Ханна и закричала:

— Петушок! Иди скорей к господину Пильцу!

— Извините, пожалуйста; я вернусь через несколько минут. Может быть, вы пока тут сами все осмотрите? — вежливо предложил Петушок господину Хаане, который только кивнул в ответ. Петушок убежал, и господин Хаане остался в радиоузле один.

При всем желании он не мог найти погрешностей в работе. Все было смонтировано аккуратно и правильно. Но это еще больше раздражало господина Хаане. Он прищурился и подошел к распределительному щиту, затем осмотрел микрофон, потом направился к шкафу с аппаратурой и открыл дверцу…

Происходит что-то неладное

Пильц стоял в вестибюле и сзывал к себе всех пионеров из радиокружка, кого можно было найти. Вслед за Петушком прибежали Стефан, Аннелиза, Юрген и Гертруда. Они подмигивали друг другу, подталкивали друг друга локтями и все время украдкой поглядывали на техника Гофмана. А тот, ничего не подозревая, изучал большой план работы кружков, висевший в глубине вестибюля.

— Ну, действуйте! — сказал учитель. — Кто будет с ним говорить?

— Юрген, конечно!

Но Юрген никак не мог решиться сказать хотя бы слово.

— Товарищ Гофман, — сказал Пильц. — Прерви, пожалуйста, чтение; наши пионеры хотят тебе кое-что сказать.

И с этими словами он слегка толкнул Юргена в спину.

Гофман широко раскрыл глаза, когда ребята торжественно обступили его.

— В чем дело? — озабоченно спросил он. — Что-нибудь неладно с аппаратурой?

— Аппаратура в порядке, — ответил Юрген. — Дело совсем не в этом. Мы… э-э…

Петушок шепотом подсказал ему:

— Сначала поблагодари, это всегда кстати!

— Мы хотим очень, очень поблагодарить вас за то, что вы так потрудились над нашей установкой. Если б вы не пришли вечером второй раз, вместе с товарищами из Свободной Германской Молодежи, мы бы не могли пустить сегодня передатчик в эксплуатацию. И потом Петушок рассказал нам, как хорошо вы ему все объяснили, — ведь он теперь может сам обслужить установку. И поэтому мы благодарим… э-э… поэтому мы вас… чтобы доказать вам… э-э… нашу признательность… избрали почетным председателем школьного радиокружка. Все пионеры нашей дружины поддерживаю! нашу просьбу, мы будем очень рады, если вы согласитесь.

Гофман изумленно посмотрел на сияющие лица ребят; его очень тронули их слова.

— Почетным председателем? Но я, право, не могу, мне неудобно…

— Нет, обязательно! Обязательно! — кричали они наперебой.

— Ну, тогда, ребята… благодарю за честь. Черт возьми, это же… Только погодите… не спешите… А что я должен делать в качестве… почетного председателя?

Ребята переглянулись, потом вопросительно посмотрели на учителя. Да, — что же, собственно, должен делать почетный председатель?

Пильц молчал и только посмеивался. Гофман пристально поглядел на него; они поняли друг друга.

— Ах, это, наверно, так: когда вы будете праздновать вашу первую годовщину, мне дадут самое красивое и удобное кресло, да?

— Конечно, конечно, так полагается почетному председателю.

— И больше мне делать нечего? Нет, ребята, не сердитесь… такая должность не по мне.

— Ну-у-у! — раздался в ответ печальный возглас.

Гофман улыбнулся, и на его лице снова обозначились тысячи мелких морщинок.

— Но если вы разрешите мне принимать участие в вашей работе, тогда мы еще побеседуем… Я уже говорил с вашим директором и с учителем. Хотя товарищ Пильц и руководит радиокружком, но, по его словам, вам еще понадобится специалист по технической части, который может вас обучать. Товарищ Пильц возьмет на себя только, как это говорится? — художественную часть, а я… Эх, вот и проболтался! Одним словом, на почетное кресло и тому подобное вам меня не заполучить, но если я должен быть вашим учителем по радиотехнике и машиноведению — а в этом я разбираюсь, — тогда я с удовольствием приму ваше предложение.

Во время этой длинной речи дети едва сдерживали свой восторг.

— Да-а! Да-а! — закричали они, и тут же раздалось: «Нашему другу Гофману ура! Ура! Ура!» Еще немного — и они стали бы его качать.

— А как у тебя со временем? — спросил Пильц. — Кружок всегда собирается во второй половине дня. Вечером для ребят слишком поздно.

— Ничего! Мы вчера в мастерской беседовали с вашим директором; после этого я все и надумал. Сегодня утром я поговорил со своим заведующим технической частью, и он дал согласие. Он сам очень заинтересован в том, чтобы подготовить для нас хорошую смену.

Когда Петушок вернулся в радиоузел, господин Хаане исчез. Но ошеломленному Петушку некогда было долго удивляться, — как раз в это время Хорст привел свою «группу» вниз, и в комнате стало полно народа.

Петушок встал у передатчика; он ревностно следил за тем, чтобы никто не подходил слишком близко к шкафу или к микрофону. Господин Хаане был забыт.

— Не трогать! Еще что-нибудь случится, а мы за это отвечаем, — предупредил он маленького, худенького господина Брауна, который хотел во что бы то ни стало заглянуть в шкаф с аппаратурой.

— Ишь, какие вы! — сказал господин Браун. — А нельзя ли мне хоть разок поговорить в телефон?

— Это не телефон, а микрофон, — объяснила ему Ханна.

Господин Браун рассмеялся и подмигнул ей:

— Тогда я буду говорить не в телефон, а в микрофон.

Но это ему не удалось. В дверях появился Юрген и подал знак Петушку, который немедленно хлопнул в ладоши и крикнул:

— Прошу наших гостей покинуть радиоузел. Мы должны начинать. Уже без пяти десять.

— Ты и здесь распоряжаешься? — спросил господин Куллик густым басом и, высоко подняв брови, поглядел на Петушка сверху вниз. Всем стало смешно, потому что дядюшка Куллик был в два раза выше и в два раза толще

Петушка. Однако это не помешало Петушку повторить свою просьбу.

— Петушок заведует технической частью, — разъяснила Ханна дядюшке Куллику.

— Ну, тогда нам придется подчиниться, — сказал тот и вышел из комнаты вместе с другими гостями. За дверьми уже нетерпеливо дожидались остальные члены радиокомитета; они сразу же ворвались в комнату и заняли свои места.

— Все готово? — спросил Петушок и, поглядев на часы, подбежал к щиту. «Внимание! Начинаем передачу!» Петушок повернул выключатель, световая табличка загорелась, и Гертруда подошла к микрофону.

— Внимание! Внимание! Говорит школьная радиостудия «Счастливое будущее». Сердечно приветствуем дорогих гостей, собравшихся сегодня на открытие школьного радиоузла, и благодарим их за добрые пожелания. Передачи начинаются с радиопостановки: «Мы, юные пионеры». Мы будем петь, играть и рассказывать о нашей работе и школе. Сначала будет исполнена песня нашей дружины «Счастливое будущее». Эту песню мы сочинили сами и сами же написали музыку.

Гертруда отошла от микрофона. Юрген взмахнул рукой, подавая сигнал. Звонко зазвучала песня:

Не успели они закончить песню, как раздался стук в дверь и послышался голос:

— Да начинайте же, наконец! Родители ждут.

Юрген неслышно подошел к дверям:

— Шш… Тихо! Идет передача!

— Нужно начинать! — крикнул кто-то за дверью.

— Мы уже начали. Тише!

Юрген подал знак Аннелизе, и она подошла к микрофону.

— Мы, юные пионеры, хотим рассказать вам сегодня о своей работе. Сначала я хочу кое-что сообщить вам о нашей школе. Моя мама в детстве училась в ней и рассказала мне, как тут было раньше. Тогда здесь было куда хуже. Классы были темные, мрачные, с голыми стенами; ребята чувствовали себя в них очень неуютно. На переменах они должны были ходить парами, класс за классом, вокруг двора; никому нельзя было попрыгать и побегать. И в школьный сад ученикам нельзя было заходить одним. А теперь все стало по-другому. В школе светло, красиво, уютно, она для нас второй дом. Мы украсили классы цветами, картинами и лозунгами; наши шефы красиво расписали все коридоры. В каждом коридоре висит стенная газета, но об этом расскажет Хельмут. Радость и гордость наших ребят — школьный сад, который мы сами обрабатываем и в котором мы… в котором мы…

Она запнулась и беспомощно взглянула на Юргена, — в дверь снова постучали.

— Что там случилось? — спросил Ищейка, подкравшийся к дверям.

— Начинайте же! Уже одиннадцатый час! — послышался голос Пильца.

— Да мы давным-давно передаем! — громко закричал Юрген и сам испугался своего возгласа; он смущенно взглянул на Петушка, который взволнованно размахивал руками.

— А мы ничего не слышим! — снова крикнул из-за двери учитель.

Юрген изумленно посмотрел на Петушка.

— Разве ты не включил?

— Конечно включил! — обиженно ответил Петушок, однако еще раз повернул выключатель. — Тут что-то неладно! — испуганно воскликнул он.

Юрген отпер двери, учитель вошел в комнату.

— Вы, наверно, все напутали, — сказал он Петушку, который продолжал разглядывать свой щит. — Позовите- ка сюда Гофмана, живо!

Бимбо побежал наверх и вернулся с техником, за которым следовали директор, Хаане, госпожа Зульце, господин Браун и другие гости.

Петушок в отчаянии пожимал плечами.

— Ничего не понимаю… Почему аппарат вдруг перестал работать? — спросил он, не решаясь посмотреть Гофману в глаза. Ведь ему так точно все объяснили, а теперь вдруг что-то не в порядке.

— Покажи-ка. Сейчас разберемся. Вы все сделали правильно?

Гофман включил передатчик, покачал головой и подошел к микрофону. Дети напряженно следили за ним; они были очень взволнованы.

— Кто вынул мембрану из микрофона? — спросил пораженный Гофман и наморщил лоб. В три прыжка он очутился у шкафа саппаратурой. — Что это значит? — воскликнул он. — Приборы тоже вынуты…

Ребята бросились к нему. И в самом деле — пропала радиоаппаратура, усилительные трубки, исчез и проигрыватель.

— И усилителей нет! — воскликнул техник.

— Кто позволил себе такую шутку? — строго спросил директор.

— Их стащили! — закричал Стефан и тут же обнаружил еще одну пропажу: — Даже дощечку взяли. Вот здесь она была прибита!

Он показал на две дырочки. Металлическая дощечка с дарственной надписью исчезла.

Ищейка от волнения подпрыгнул. Глаза его сверкали. Вот так штука! Настоящая кража, и где же? В их школе!

— Хм… И мне кажется, что здесь побывали воры, — сказал Бруммерту техник.

— Вот это да! — крикнул в восторге Буби, прищелкнув языком, но тут же попятился, увидев полный отчаяния и бешенства взгляд, который бросил на него Стефан.

— Это же наша аппаратура, — прошептал Стефан. — Наша аппаратура! А вы, ослы, радуетесь, что она пропала!

Наступила мертвая тишина. Бригитта первая прервала молчание.

— Значит, мы больше не можем делать передачи? — спросила она испуганным голосом.

Только теперь поняли ребята всю тяжесть своей утраты.

— Какая подлость — обокрасть детей! — сердито крикнула госпожа Зульце, чуть не всхлипнув.

— Действительно, подлость — лишить их такой радости! — присоединился к ней господин Браун.

Директор растерянно покачал головой.

— Но… это же невозможно! Кто мог это сделать?

— Во всяком случае надо послать за народной полицией, — пожал плечами техник.

— Вот видите, т-так я и знал! — заявил Петер, когда дети рассказали ему обо всем. — Недаром я в-вид-дел черного к-кота, — это всегда к несчастью.

— Знаешь, Петер, ты мне начинаешь действовать на нервы со своей нечистью! Может быть, это твой черный кот украл нашу аппаратуру? Какую чушь ты несешь!

Стефан так сердито и вызывающе поглядел на Петера, что тот проглотил вертевшийся у него на языке ответ и только мотнул головой, сделав таинственное лицо.

В школу приходит народная полиция

Комиссар народной полиции Бергман медленно шел вдоль стены, окружавшей спортивную площадку. Он внимательно осматривал все вокруг, особо пристально разглядывая те места, где стена была продырявлена еще во время войны. Но он не нашел ничего, что могло бы навести его на след грабителей. Впрочем, комиссар на это и не рассчитывал; у него были свои соображения по поводу случившегося. Он задумчиво повернул обратно и снова вошел в здание школы. Поднявшись по лестнице, комиссар остановился перед одной из дверей на верхнем этаже. Оттуда отчетливо доносился голос Бруммерта; директор вел урок. Бергман взглянул на ручные часы; до перемены оставалось несколько минут. Он осторожно нажал на дверную ручку, — ему вдруг страстно захотелось снова посидеть на школьной скамье и послушать учителя.

Все головы обернулись к нему. Дав знак директору, чтобы тот не обращал на него внимания и продолжал урок, комиссар тихонько направился к пустой парте в последнем ряду и с трудом втиснулся в нее. Бергману мешали его длинные ноги, но в конце концов ему удалось подобрать их. Он удивленно огляделся вокруг.

Эта классная комната совсем не походила на те, что он знал в свои школьные годы, но она безусловно нравилась ему куда больше. Стены были выкрашены светлой краской. Слева и справа от доски висели портреты Владимира Ильича Ленина и Вильгельма Пика, на другой стене — окантованные фотографии: групповые сборы, летние лагери, пионеры на загородных экскурсиях, сфотографированные директором и увеличенные членами фотокружка. Но больше всего поразила Бергмана классная стенгазета, на этот раз посвященная польско-немецкой дружбе.

Бергман попал на урок родного языка. Сегодня Бруммерт раздавал диктовки, называл и обсуждал ошибки. Урок должен был вот-вот кончиться. Но тут Стефан, подняв руку, задал вопрос.

— Скажите, пожалуйста, а как насчет суеверий? Когда, например, просыпалась соль или что-нибудь в этом роде? Есть в них какой-нибудь смысл?

— Почему это пришло тебе в голову? — спросил озадаченный директор.

— Просто так… — ответил Стефан и, взглянув украдкой на разъяренного Петера, улыбнулся.

Зачинщиком дела был Буби. Он подошел на перемене к Петеру, нерешительно поглядел на него и, наконец, сказал:

— Слушай, Петер, я должен кое о чем тебя спросить. Ты в этом хорошо разбираешься. Я видел сегодня такой страшный сон…

— Да-а? — заинтересовавшись, спросил Петер.

— Да, да. Слушай внимательно: я стоял у воды, у какого-то озера или моря…

— У в-воды? Хм. А вода б-была чистая или мутная?

— Кажется, чистая.

— Тогда можешь быть д-доволен. Ч-чистая вода означает радость и в-вообще что-нибудь хорошее. А м-мутная вода означает болезнь. Ну, дальше!

— И когда я там стоял, ко мне вдруг подплыл козел…

— К-козел?

— Настоящий козел! Такой откормленный, с золотистой шерстью. Он поглядел на меня, грустно так, и заплакал крупными слезами. А потом сказал мне: «Жирные рыбы, большие рыбы… ах, мы бедные жирные рыбы…»

— А п-потом?

— И все. Потом я проснулся, потому что мне было так жаль бедного козла.

— Хм… странный сон! Слезы обозначают радость, а вот козлы? Эт-того я не знаю. Но я м-могу тебе завтра все сказать, у бабушки есть сонник, там в-все написано. Посмотрим, может, там есть и к-козлы.

Сначала Петер ничего не заметил, даже тогда, когда вслед за Буби к нему подошла Ханна и таинственно отвела его в сторону.

— Слушай, Петер, сегодня утром, за завтраком, когда я ела яйцо, я опрокинула солонку. Это плохо?

— Ой, да, — многозначительно ответил Петер. — Это означает с-ссору в семье. Так и жди ее сегодня.

Но когда у Петера стали еще просить разъяснений и совета Лора, Ганс, Гертруда и Стефан, один за другим, все это показалось ему подозрительным. Лоре приснилась красная кошка с лиловым клетчатым галстуком; Ганс встретил утром трубочиста, который шел под руку со старухой, а у Гертруды как-то странно чесался левый мизинец на ноге — явно не к добру. Когда же Стефан спросил Петера: «Если увидишь паука днем, в полдвенадцатого, как это считается — пауком с утра или пауком в полдень?» — Петер понял, что его разыгрывают, и разозлился.

— С т-такими вещами не ш-шутят, — сердито сказал он и отказался давать далее какие-либо разъяснения…

Бруммерт, разумеется, всего этого не знал, но заметил, что вопрос Стефана имеет определенную цель. А то, что Стефан подсел к Петеру именно в ту минуту, когда директор отвечал на его вопрос, было, видимо, чистой случайностью.

— Да, ребята, об этом нам действительно необходимо поговорить, — сказал Бруммерт. — Ведь еще теперь, в наш просвещенный век, есть бесчисленное множество суеверных людей, во всяком случае гораздо больше, чем мы думаем. По правде говоря, в каждом из нас продолжает сидеть какая-то доля суеверия. Мы радуемся, когда встречаем на улице трубочиста: вот хорошо; сегодня я справлюсь с диктовкой. Но если вы обнаружили утром у себя в комнате паука, вы уже не так спокойны, правда? В чем же сущность этих суеверий? Ничего удивительного и колдовского в них, конечно, нет. Что могут иметь общего с нашими диктовками и ответами совершенно посторонний трубочист или безобидный паук, или кот? Многие говорят о тайном воздействии или каких-то невидимых лучах, но эти люди очень глупы, — мы-то знаем, как возникли подобные суеверия. Тут дело совсем не в пауках, раскидывающих свои сети в углу комнаты или в передней.

Вы наверно слыхали, что когда-то женщины и девушки сами пряли себе волокно, а зачастую и ткали материал для одежды. Вечерами они собирались в прядильнях, которые были почти в каждой деревне. Сидя у прялок, распевая песни и рассказывая разные истории, они пряли пряжу из льна, выращенного ими самими, а потом ткали из этой пряжи полотно. Деревенские парни приходили повидаться с девушками, все поддразнивали друг друга, смеялись и шутили; вот и пошла отсюда поговорка, — вернее, примета: вечернее тканье сулит удовольствие и веселье.

Но когда был неурожай и в деревне воцарялась нужда, все бывало иначе. Тогда женщины и девушки пряли и ткали весь день, с самого утра, чтобы заработать хоть немного денег. Вряд ли они в это время пели и смеялись, поэтому и стали говорить: утреннее тканье сулит беду да заботы.

Старинные прядильни исчезли и забыты, а поговорки остались и были перенесены на пауков, ткущих свою паутину, хотя эти насекомые тут совершенно ни при чем.

Тогда подняла руку Ханна.

— А вот говорят еще, — если просыпали соль, произойдут ссоры и несчастье в семье; это суеверие тоже так появилось?

— Да, примерно так же. Поразмыслите-ка сами; может быть, вы найдете ему объяснение.

Как усердно ни думали ребята, ни до чего они не додумались.

— Я вам немного помогу: кило соли стоит сейчас несколько пфеннигов; всегда ли она была так дешева?

— Нет, — ответила Бригитта, — раньше соль была очень ценным товаром и за нее очень дорого платили. Мы недавно говорили на уроке истории о Соляной улице, — по ней возили издалека соль, длинными обозами.

— Вот вам и объяснение! Еще в средние века соль была во многих местах редкостью, стоившей очень дорого. Представьте себе, что́ должен был переживать какой-нибудь рыцарь или бюргер, когда его сын, балуясь, смахнет со стола сосудик с драгоценной солью. Чем это могло кончиться?

— Скандалом! И побоями! — смеясь, воскликнула Ханна.

— Ну вот вам и ссоры в семье! Есть еще одно суеверие: тому, кто пройдет под приставной лестницей, грозит несчастье. Само собой разумеется, неприятность вполне может произойти… Достаточно стоящему наверху маляру уронить ведерко с краской — такие случаи нередки — и пропал новый костюм! Человек сказал: никогда не буду проходить под стремянками, это мне приносит беду. А другие люди подхватили его слова и сделали из них правило. Вот и возникло еще одно суеверие, и притом не произошло ничего сверхъестественного и таинственного.

Но как бы все это безобидно ни расшифровывалось, суеверие может стать опасным. Есть люди, которые не хотят признаваться в своих ошибках и обвиняют в своих неудачах черных котов, старух и пауков, вместо того, чтобы подумать над собственными поступками. А это в корне неверно.

Внизу прозвучал звонок, урок кончился. Директор встал и подошел к комиссару.

— Добились вы уже чего-нибудь, господин Бергман?

Бергман улыбнулся, увидев, как насторожились ребята.

— Мне бы хотелось задать несколько вопросов вашим ученикам.

— Пожалуйста. Ребята, это комиссар Бергман из народной полиции; он поможет нам поскорее разыскать школьную радиоаппаратуру. Скажите ему, не заметили ли вы чего-нибудь, что могло бы навести на след воров. Но вы должны говорить лишь то, что действительно знаете, a не то, что вы предполагаете или думаете. Он сумеет найти вора лишь в том случае, если вы скажете правду.

Лица детей стали серьезными. Бергман поднялся.

— Ребята! Нам, работникам народной полиции, было бы куда приятнее, если б вор был уже пойман и мы могли бы вернуть вам украденное. Может статься, вы даже немножечко разочарованы, что этого еще не произошло, но полиция не в состоянии ни предсказывать будущее, ни читать мысли; она должна, и часто с большим трудом, доискиваться следа, который может привести к преступнику. В этом отношении можете помочь нам и вы; поэтому я хочу задать сейчас несколько вопросов.

Прежде всего мы хотели бы знать, когда произошла кража; здесь у нас еще нет никакой отправной точки. Я узнал, что в понедельник была пробная передача, закончившаяся около семнадцати часов. В то время, следовательно, аппаратура была еще на месте. Кража была обнаружена во вторник, после десяти часов утра. Следовательно, она произошла между семнадцатью часами в понедельник и десятью часами во вторник. Это время мы должны сузить, насколько возможно. Могла ли кража произойти во вторник утром?

Петушок поднял руку.

— С десяти часов в радиоузле были члены радиокружка.

— Все время?

— Нет, — ответила Ханна, — нас потом позвали наверх, чтобы показать гостям школу. Но Петушок оставался внизу.

— Петушок? Это кто? — спросил Бергман.

— Я! — Петушок встал.

— Значит, ты был все время внизу?

— Да.

— А что ты там делал?

Петушок удивленно посмотрел на Бергмана.

— Я же заведующий технической частью…

— Вот оно что! А ты испытывал предварительно аппаратуру?

— Нет.

— Ну, раз ты заведующий технической частью, тебе следовало это сделать, ведь за нее отвечаешь ты. Значит, ты не можешь знать, были части уже украдены до девяти часов утра или нет?

Петушок покраснел.

— Не могу, — ответил он тихо.

Бергман улыбнулся.

— Следовательно, мы должны считать, что в это время никто не мог их похитить, раз ты был тогда в радиоузле.

— И ранее тоже вряд ли, — вмешался директор. — В половине девятого начинают приходить учителя и школьники; не думаю, чтобы вор решился тащить вещи в это время.

— Тогда займемся понедельником. Был еще кто-нибудь в школе после семнадцати часов?

— Я возвращался сюда после работы, — сказал директор. — Мне пришлось прийти за тетрадями с диктовками: днем я забыл взять их с собой.

— Когда это было?

— Примерно вскоре после восьми.

— Ничего подозрительного вы не видели и не слышали?

— Нет.

— В радиоузел вы не заходили?

— Хотел зайти, но не мог, потому что отдал ключ одному из моих учеников.

Бергман поднял брови.

— A-а! Нет ли его здесь в классе?

— Это я! — встал Юрген.

— Ах так? Значит, ты ушел из радиоузла последним?

— Да.

— Когда же это было?

Юрген задумался.

— Пожалуй, в половине шестого.

— Ты тоже не заметил ничего подозрительного?

— Нет.

Бергман кивнул, словно знал заранее ответ.

— Мы имеем дело с ловкими людьми, которые не оставили никаких следов. И замок в дверях вашего радиоузла совершенно цел и не тронут. Значит, его открывали не отмычкой, а, по всей вероятности, настоящим ключом. Сколько у вас ключей от этой двери?

— Насколько я знаю, два, — ответил директор. — Один у коменданта, другой я отдал Юргену.

Все взгляды устремились на побледневшего Юргена. Бергман внимательно смотрел на мальчика.

— А ты? Ты унес ключ домой?

Взгляд Юргена как бы случайно упал на Эриха: тот тоже был очень бледен; крепко сжав губы, он уставился прямо перед собой.

— Ключ? — растерянно спросил Юрген. — Как так?

— Ты давал его кому-нибудь?

— Давал? Кому же я мог его дать? — Юрген окончательно пришел в замешательство.

— Мало ли кому. А может быть, ты по дороге домой рассказал кому-нибудь, что у тебя есть ключ?

Юрген медлил с ответом.

— Н-нет… — выдавил он, наконец, из себя с трудом и судорожно глотнул воздух. Эрих глубоко вздохнул и поднял голову.

— В самом деле нет?

— Нет!

Директор пристально глядел на Юргена.

— Ты говоришь правду, Юрген? — настойчиво спросил он.

Тут встала с места Гертруда.

— Юрген обещал господину Бруммерту, что он хорошенько запрет дверь и будет аккуратен с ключом, а пионеры всегда держат слово.

Директор еще раз пристально поглядел на Юргена и повернулся к комиссару.

— Тогда мы ничем не сумеем вам помочь, господин Бергман. На нашего Юргена можно положиться.

Бергман задумчиво кивнул.

— До свиданья, ребята! Будьте готовы!

— Всегда готовы! — хором ответили они.

Бергман засмеялся и вышел, директор последовал за ним. Дети, теснясь, выбежали из класса. Никто не заметил, что Юрген остался, поманив к себе Эриха. Эрих нехотя подошел к нему.

— Чего тебе? — угрюмо спросил он.

Юрген подождал, пока шум в коридоре не стих; глаза мальчика гневно сверкали. Когда наступила тишина, он дал волю своей ярости:

— Что ты сделал с ключом, ты, идиот?

Но Эриха не так легко было запугать.

— Ничего я с ним не делал.

— Значит, ты его отдал кому-то?

— Ты же нашел его на полке… — пожал плечами Эрих.

Юрген стиснул кулаки.

— Тогда ты сболтнул кому-нибудь, где лежит ключ. Я скажу, что ключ был у тебя.

Эрих рассмеялся ему прямо в лицо.

— Что же ты не сделал этого раньше?

— Потому что не хотел ябедничать! — ответил взбешенный Юрген.

— Нет! — сказал Эрих и ухмыльнулся. — Потому что ты не должен был давать мне ключ. Нечего разыгрывать великодушного; ты так же влип, как и я.

Юрген моментально утих. Ему пришла в голову одна мысль, и он испугался. Он посмотрел с недоверием на Эриха.

— Значит, это был ты? — нерешительно спросил Юрген шепотом.

Эрих с искренним возмущением постучал себе пальцем по лбу.

— У тебя не все дома!

— Так кто ж это сделал тогда? — беспомощно спросил Юрген.

— Во всяком случае не ты, и не я. Но когда все узнают об истории с ключом, нам не поверят, поэтому мы должны держаться друг за друга. Слово?

Юрген покачал головой. Он заложил руки за спину и стал расхаживать взад и вперед, — совсем как директор, когда тот решал трудный вопрос.

— Но мы не можем их обманывать…

— А как ты поступил только что?

— Но…

Эрих пожал плечами и поглядел искоса на Юргена.

— Тебе самому должно быть ясно… — протяжно произнес он и собрался уходить.

Юрген в отчаянии поглядел на него. Что же можно считать правильным поступком и чего делать нельзя?

— Ладно, — шепнул он, но так тихо, что его слова едва донеслись до Эриха, и ринулся к двери, чуть не сбив с ног входившего в эту минуту Ищейку.

Ищейка испуганно уставился вслед умчавшемуся Юргену, потер пострадавший от столкновения локоть и покачал головой. Все сошли с ума! Из-за чего, собственно? Побывали бы в Лондоне. В последнем прочитанном им детективном романе за одну ночь убили четверых. А люди, узнав об этом, даже глазом не моргнули.

На его лице снова появилось озабоченное выражение.

— Мы никогда больше не увидим нашу радиоаппаратуру, — сообщил он Эриху. — И это сыщик? Он даже не потрудился взять отпечатки наших пальцев.

Эрих непонимающе взглянул на Ищейку.

— Какие отпечатки?

Ищейка поглядел на Эриха так, словно тот свалился с луны.

— Ты что, не читал никаких детективных романов? Это же первое, что делает настоящий сыщик, — берет у каждого, кого он подозревает, отпечатки пальцев.

Эрих недоверчиво заморгал глазами.

— Но ведь нас никого не подозревают.

— Дурень ты! — презрительно заявил Ищейка. — Конечно, подозревают каждого. И тебя тоже.

— Меня? Почему именно меня? — попятился в ужасе Эрих.

— Если ты не виноват, ты должен это доказать. Есть у тебя алиби^[4]?

— Это еще что такое?

Ищейка только покачал головой в ответ на подобное невежество и махнул на Эриха рукой.

— Я скажу вам всем только одно: если настоящий сыщик не знает, как раскрыть преступление, это дело возьму в свои руки я. Не зря меня прозвали Ищейкой. Вы еще все будете поражены!

Господину Рауэ ничего не известно

Директор повел Бергмана в свой кабинет. Вздохнув, Бергман уселся в кресло.

— Все это куда более запутано, чем я вначале предполагал. А как обстоит дело с тем мальчиком, с Юргеном? У вас нет такого впечатления, будто он что-то скрывает?

Комиссар поглядел на директора, но тот молчал.

— Потом эта металлическая дощечка. Зачем ее взяли? Она же не представляет для воров никакой ценности. И что произошло с ключом? Тут тоже не совсем все ясно. У меня такое чувство, словно в истории с ключом — ключ ко всей истории, — усмехнулся комиссар. — Не могли бы вы воздействовать на мальчика, чтобы он заговорил?

— Я и в прошлом году вел этот класс, я прекрасно знаю Юргена. К тому же он председатель совета дружины. Это значит, что ребята ему доверяют. Учится мальчик хорошо, хороший организатор и уже может учить других… Правда, в этом есть опасность и для него: повышенная самоуверенность, в тех случаях, когда она не уравновешивается самокритикой. Так можно пойти легко по ложному пути. Но это меня не беспокоит. У нас в школе и председателю совета дружины ничего не спускают. Знаете, какие ребята придирчивые, — они не дадут маленьким слабостям Юргена вырасти в ошибки. А он принимает критику очень близко к сердцу; поэтому, мне кажется, лучше немного обождать. Этот мальчик никогда не относится равнодушно к тому, что затрагивает интересы пионерской организации, школы или его самого. Когда он все это прочувствует, переживет, он сам найдет правильный путь и сам заговорит. Я твердо полагаюсь на него. Если у Юргена действительно есть какая-то тайна, я против того, чтобы извлекать ее силой, лучше попытаться помочь ему. Быть может, нужен лишь маленький толчок, чтобы мальчик поборол себя. Вы не возражаете? Даже если это задержит ваше следствие?

— Не возражаю! У вас больше опыта в обхождении с детьми. Какой увлекательной вы можете представить людям вашу профессию! Не был бы я полицейским комиссаром, я бы стал учителем.

Они улыбнулись и поглядели друг на друга, сначала испытующе, а потом с полным единодушием, сулившим прочную дружбу.

— Хм, — откашлялся Бергман. — А теперь вернемся к этому ключу. Нет ли еще какого-нибудь другого ключа, который подходил бы к двери радиоузла?

— По-моему, нет. Но возможно, что комендант заказал себе запасной, потому что в помещении радиостудии раньше стояли его вещи. Только зачем он ему? У коменданта есть свой ключ.

— Да, да… комендант… У меня такое впечатление, что вы не ладите с вашим комендантом. Или я ошибаюсь?

Директор ответил не сразу; заложив руки за спину, он стал расхаживать по комнате, потом остановился у окна и поглядел в него.

— Мы с ним живем, как кошка с собакой, — сказал, наконец, Бруммерт с горькой усмешкой и обернулся к Бергману. — Я могу ладить со всеми, кроме моего коменданта. Мы вечно ссоримся, а когда директор и комендант не понимают друг друга, причин для ссоры бывает достаточно. Он начал сразу же, как только я поступил в эту школу учителем… Но я уклоняюсь в сторону; вряд ли это может вас интересовать.

— Напротив, это меня очень интересует. Продолжайте, пожалуйста, — попросил Бергман.

— Вы, вероятно, заметили, какой у нас чудесный сад при школе. Мы очень гордимся им. Когда я пришел сюда работать, никакого школьного сада не было. Садом просто-напросто завладел комендант; он сажал там картофель и овощи, что было, впрочем, вполне понятно, при тогдашнем положении дел с питанием. Все в школе, и бывший директор в том числе, свыклись с этим, а тут явился я и сказал, что школьный сад — это школьный сад, и существует он для школы, а не для коменданта. Дети должны сами ухаживать за садом; это, на мой взгляд, прекрасное средство воспитания, особенно здесь, в большом городе. Коменданту моя мысль, конечно, совсем не понравилась, и мне пришлось выдержать длительную и упорную борьбу, пока удалось настоять на своем. С того времени наши отношения испортились: он до сих пор зол на меня из-за сада, я знаю… Какое бы дело я ни затеял, он всегда возражает. Достаточно одного примера: вместо того, чтобы радоваться вместе с нами нашей радиоустановке, он ругает нас за то, что мы не истратили эти деньги на ремонт его квартиры.

Какое облегчение — иметь, наконец, возможность излить свою душу! Слишком долго это все лежало на сердце у директора, слишком много горьких минут оно ему принесло.

— Хм… Пожалуй, я лучше останусь в народной полиции… — задумчиво сказал Бергман; повертев в руке карандаш, он положил его на стол; на лице комиссара появилось решительное выражение.

— Нельзя ли мне поговорить с вашим комендантом?

Директор вышел из комнаты. Когда он вернулся вместе с Рауэ, Бергман стоял у открытого окна и смотрел на сад, тянувшийся вдоль здания. Зелени еще почти не было видно, только на кустах сирени стали лопаться почки. Но клумбы были аккуратно очерчены и земля на них разрыхлена. Между ними лежали прямые, как стрелы, дорожки. Кое-где в клумбы уже воткнули палочки; к ним были привязаны пакетики с цветочными семенами, в пестрой обертке.

— Вот наш комендант! — сказал директор.

— Рауэ, — поклонившись, представился комендант и недоверчиво поглядел на комиссара.

— Бергман.

— Очень приятно, — ответил Рауэ и тут же поспешно добавил: — Скажу вам сразу одно: я ничего об этой истории не знаю и не хочу иметь к ней никакого отношения. Я с самого начала говорил, что все это к добру не приведет…

Бергман прервал его:

— Одну минутку, господин…

— Рауэ, Эгон Рауэ, — комендант вторично поклонился. — Я, конечно, не хочу навязываться, но должен вам…

Бергман поднял руку и спросил довольно резко:

— У вас есть еще ключ от радиоузла?

— Разумеется, есть, но до него никому не добраться; он у меня в надежном месте. Я не хочу упрекать господина директора в его поступке; вероятно, он дал ребятам свой ключ, не подумав. Но только незачем ему теперь удивляться краже; теперь он по крайней мере видит, что получается, когда слишком доверяешь детям. Старая песня: удобный случай рождает вора… Вы сами знаете, какова наша нынешняя молодежь — дерзкая, лживая, невнимательная… Это, конечно, последствия войны… Отцов не было, дома недоставало твердой руки. И к тому же еще послевоенное время — спекуляция, черная биржа, скудные нормы угля… Все это сказывается… Я мог бы рассказать вам такие вещи, — мне как коменданту иногда приходится…

Вначале Бергман терпеливо слушал его, но теперь снова остановил этот поток красноречия.

— Ваша квартира расположена как раз около школьных ворот?

— Ну да, только…

Бергман не спускал с него глаз.

— И вы в тот вечер ничего не слыхали?

— Нет, я сплю очень крепко. И кроме того, воры безусловно перелезли через стену позади дома…

— Там вокруг поле, там остались бы следы. Нет, эти типы, видимо, совершенно нахально вошли в ворота и из них же вышли. Вы запираете ворота каждый вечер?

— Ну конечно!

Но вдруг коменданту что-то пришло в голову.

— То есть…

— В тот вечер вы забыли это сделать.

Их взгляды встретились.

— Точно я не могу сказать… — нерешительно вымолвил Рауэ. — Ребята были тут под вечер и потом… — он запнулся, нервничая.

Бергман внезапно оторвался от окна и подошел вплотную к коменданту.

— Господин Рауэ! — комиссар вдруг заговорил добродушно и даже улыбнулся. — Вы, очевидно, что-то знаете?

Рауэ испуганно попятился.

— Я ничего не знаю! Право, ничего!

Улыбка исчезла с лица Бергмана. Его голос стал резким.

— Обдумайте как следует ваши слова; может быть, и мне кое-что известно!

Рауэ широко раскрыл глаза и уставился на комиссара, словно пытаясь проникнуть в тайный смысл этой туманной, опасной фразы.

— Я никак не причастен к тому, что произошло, поверьте. Но… — он бросил взгляд на директора, севшего тем временем за свой письменный стол и читавшего какие-то бумаги, — не могу ли я поговорить с вами наедине?

Бергман выразительно похлопал директора по плечу.

— Ну? — спросил он, когда дверь закрылась за Бруммертом.

Однако Рауэ довольно долго обдумывал ответ.

— Знаете что, господин комиссар, — осторожно сказал он, — это скверная история. Пока вор не найден, можно подозревать каждого, в большей или меньшей степени, и особенно того, кто занимает общественную должность, как я или господин директор. Вы сами понимаете, это вдвойне неприятно. Люди сразу же начнут поговаривать… Я имею в виду… — он запнулся.

— Что вы имеете в виду? — пришел ему на помощь Бергман.

— Да так, хочу кое-что предложить, чтобы рассеять подозрения: надо было бы сделать обыск у всех причастных лиц…

Бергман улыбнулся.

— Это мы сделаем, — там, где окажется нужным.

— Может быть, вы тут же и начнете — у меня и у директора? — живо сказал комендант. — Чтобы не было разговоров, — понимаете?

— Ну что ж, я могу, по дружбе, поглядеть вашу квартиру. Пойдемте-ка сразу к вам.

Металлическая дощечка

Уроки рисования учителя Пильца пользовались всеобщей любовью. Пильц был когда-то художником и до сих пор постоянно ходил по улице в коричневой велюровой шляпе, какие носят художники, и вдобавок с такими огромными полями, что люди оборачивались ему вслед. Он втайне подсмеивался над этим, потому что любил пошутить. Только подобная шляпа, утверждал он, может снискать ему некоторую известность, которой он не смог добиться своей живописью. Пильц был во многих отношениях загадкой. Школьники, случайно побывавшие в его квартире, восхищенно рассказывали о «необыкновенных, просто сногсшибательных» картинах, висевших там на всех стенах и несомненно написанных самим Пильцем.

Пильц действительно мог рисовать и писать красками, и даже больше — он умел указать ученику всего лишь двумя словами или одним штрихом, как исправить неудачный рисунок так, чтобы из него все же кое-что получилось.

О себе самом он говорил мало и в сдержанном тоне. Только по некоторым намекам было известно, что он в молодости много странствовал по свету и что ему всегда приходилось довольно трудно. Директор школы Бруммерт был единственным человеком, знавшим Пильца более или менее близко. Работая вместе, они научились ценить друг друга, потому что хорошо-друг друга дополняли; и из взаимного уважения в конце концов возникла прочная дружба.

Они сблизились на одной из школьных загородных вылазок, когда остановились на привал у Скалистой горы. Дети разбрелись кто куда: одни пошли в лесок, а другие стали играть или бегать вперегонки под руководством энергичного и неутомимого учителя гимнастики Рейтера, а Бруммерт и Пильц уселись в стороне у обрыва, глядя вниз на широкую цветущую равнину, на город с его дымовыми трубами, башнями и уходящим ввысь собором.

Пильц достал тетрадь для эскизов — он всегда носил ее с собой — и начал рисовать. Все очарование прекрасного, тихого летнего дня, полей пшеницы, волновавшихся под теплым ветром, словно море, высокого неба с белыми облаками, большого города, который был так далек и вместе с тем так отчетливо виден, постепенно возникало на рисунке.

Вот тогда Бруммерт стал расспрашивать, очень осторожно… Продолжая класть штрих за штрихом, испытующе вглядываясь в даль слегка сощуренными глазами, учитель начал рассказывать. Какая неровная, трудная, но богатая событиями жизнь развернулась перед директором школы…

Представьте себе молодого человека, умного и одаренного, но полного беспокойства, — он берется за все и ничего не заканчивает. К тому же его обуревает жажда странствий, которая гонит его с места на место по всему свету: страстные желанья все время подсказывают ему, что его где-то ждет еще большее счастье. Вот так он и мечется: то в одну, то в другую сторону, то он здесь, то он там, то он на высоте, то скатился вниз. Пока он молод, эта игра приводит его в восхищение, она постоянно манит его чем-то новым; потом приходят великие разочарования, и вдруг появилась какая-то точка, на которой он останавливается, оглядывается назад и видит: слишком многого он хотел и слишком малого достиг. Надо начинать сначала. Удастся ли ему?

— А почему вы стали учителем? — спросил, наконец, Бруммерт после долгого молчания. — Этого я еще не могу понять.

Пильц закончил рисунок и критически разглядывал его.

— Нравится? Я вам его подарю, и память о сегодняшнем дне, — учитель бросил задумчивый взгляд на мальчиков и девочек, с веселым смехом сбегавших вниз по склону горы. — Дети! Я так люблю детей. Две жены умерли у меня, и ни одного… да… Еще раз я уже не посмел.

До большого искусства мне тоже не дотянуть. Одна живопись меня не удовлетворяет, я должен ощущать вокруг себя жизнь, — молодую радостную жизнь. И я стал педагогом, — откровенно сказал он; в его глазах играла улыбка. — Не знаю, понимаете ли вы меня…

Бруммерт задумчиво кивнул и снова посмотрел на город: там, под развалинами, лежали его жена и оба ребенка. Он тоже остался один.

____________

Под руководством Пильца выпускались и стенгазеты. Как это было всегда интересно и увлекательно!

На этот раз в стенгазете следовало отразить незаурядное событие: отряд «Молодые всходы» написал ученикам одной из школ Бремена, и недавно пришли два первых ответных письма, которые надо было поместить теперь в газету. Поэтому она должна была быть оформлена как-то по-особенному. Ребята долго ломали себе над этим голову. Бруммерт уже рассказывал им на уроке современной истории о Бремене; Пильцу тоже многое вспомнилось о прекрасном городе, где он когда-то жил и работал портовым рабочим и матросом.

Учитель говорил детям о длинных набережных, к которым раньше причаливали корабли со всех концов света, разгружая и погружая табак, хлопок, шерсть, рис, различные ткани, кофе, зерно, южные фрукты и много других товаров; о мощных плавучих кранах, которые могли поднять груз до ста тонн; но он рассказывал также и о самом прекрасном городе Бремене с его старинными домами времен Ганзы, собором, каменной статуей Роланда, и о городском гербе с серебряными ключами на красном фоне.

Пильц показывал детям открытки и фотографии, сделанные до того, как Бремен был разрушен американскими бомбардировщиками; и тут у них возникла идея оформления газеты. Ее предложил Хельмут:

— Мы нарисуем на одной стороне виды Бремена: собор, порт, Роланда, герб, — а на другой стороне наш собор, наши фабрики и наш городской герб; и, кроме того, изобразим с обеих сторон ребят. Они будут держать в руках широкую ленту, а на ней посредине поместим письма.

Таков был их план, и ребята усердно принялись за работу.

Тот, кто знал Эриха и внимательно наблюдал бы за ним сегодня, наверно, заметил бы, что лицо мальчика было сегодня еще бледнее и острее, а глаза еще краснее обычного. Но разве кто-нибудь интересовался Эрихом? Он опять сидел в стороне от остальных ребят, мрачно уставившись в пространство, и не рисовал. Время от времени он поднимал голову, поглядывая на Ищейку. Наконец он решился и подошел к Вольфгангу.

— Слушай, Ищейка, ты в этом хорошо разбираешься, — нерешительно начал Эрих. — Вот если чей-нибудь родственник, ну, скажем, отец, совершит убийство или какое-нибудь другое преступление, и сын об этом знает, — должен он донести на преступника?

Ищейка стоял, широко раскрыв рот и глаза, пока не понял вопроса. Приложив палец к носу, он еще раз мысленно перелистал множество прочитанных им детективных романов. Встречался ли там подобный случай?

— Хм, погоди… это дело мудреное. Пожалуй, не должен. И на суде надо отказываться от показаний, если они отягощают вину родственника. Нет, безусловно не надо доносить.

Эрих облегченно вздохнул.

— А зачем ты спрашиваешь? — спросил с подозрением Ищейка.

— Да так, ерунда собачья… — небрежно ответил Эрих с прежней грубоватостью. — Я что-то читал об этом!

И пошел, не спеша, на свое место, где усердно занялся газетой. Эрих рисовал чуть ли не лучше всех в школе.

____________

Урок рисования был одним из любимых уроков Юргена, но сегодня мальчик не мог дождаться конца. Мысли Юргена все время возвращались к необдуманному обещанию, данному им Эриху. Правильно ли он поступил? Он очень обрадовался, когда со звонком закончился и учебный день, — урок рисования был последним. Юрген уложил книги в портфель и выбежал из класса. Теперь скорее домой!

Но, к своему ужасу, он налетел прямо на директора, который как раз вышел из своего кабинета и знаком подозвал к себе Юргена. Мальчик невольно заколебался, однако потом вздохнул свободно, — оказалось, что директору нужно было от него совсем другое.

— Нам надо поговорить о Петере, — сказал Бруммерт. — О Петере с его бесчисленными нагрузками. Он не справляется больше с пионерской библиотекой. Мы просмотрели с Аннелизой книги. Ты, наверно, уже знаешь, что трех книг не хватает, потому что у Петера не в порядке картотека. Он утверждает, что часто бывает слишком перегружен и потому не успевает доделать то, что начал. Что же нам предпринять? Что предлагаешь ты, как председатель совета дружины? — директор испытующе поглядел на Юргена и заметил, что его лицо просветлело. «Какая неожиданность произошла с ключом?» — подумал Бруммерт.

Юрген ни на минуту не задумывался.

— Значит, Петеру незачем больше быть библиотекарем.

— Само собой разумеется. Но не думаешь ли ты, что Петера надо бы еще привлечь к ответу за то, что он так плохо берег пионерскую собственность? Ведь пионеры доверили Петеру свои книги. Понимаешь, доверили! А Петер поступает так безответственно. Мы не можем больше спокойно смотреть на это со стороны. Что бы сделал ты?

При слове «доверили», которое директор произнес так торжественно, Юрген побледнел. Он опустил голову и молчал. Бруммерт продолжал очень серьезно:

— Видишь ли, Юрген, когда кто-нибудь злоупотребляет доверием коллектива, его надо из этого коллектива исключить.

Юрген испуганно взглянул на директора, но потом взгляд его снова скользнул в сторону, блуждая по длинному пустому коридору. Рядом на стене висела большая доска. «Совет дружины сообщает», — стояло наверху, на заставке, и под всеми объявлениями его, Юргена, подпись была первой. Председатель совета дружины! У мальчика сжалось горло. Из кабинета директора вышли комиссар Бергман с комендантом и пошли вниз по лестнице. Юрген смотрел им вслед. Мысли путаным вихрем проносились в его голове.

— Исключать его нельзя, — запинаясь, пробормотал он. — Может быть, Петер не понял, насколько это ответственно. А вообще с Петером все благополучно. Просто у него всегда не хватает времени, потому что ребята вечно идут к нему, когда есть какое-нибудь дело. Надо дать ему возможность исправить свою ошибку.

— Что ж, ладно… Если ты так считаешь… Разберитесь сами. Я только хотел поговорить об этом с тобой. Вот и все.

Юрген сделал было два шага, но остановился и опустил голову. Директор тоже не двигался; подождав несколько секунд, он спросил:

— Ты хочешь еще что-то сказать мне, Юрген?

— Нет, — нерешительно ответил мальчик, продолжая стоять на месте.

— Ну, Юрген, что у тебя на сердце? Скажи!

Директор говорил необычно мягким голосом; он подошел к Юргену и положил ему на плечо руку, но Юрген стряхнул ее.

— Тогда должны исключить и меня! — выпалил он.

— Почему?

— Я не брал ключа домой, я оставил его здесь.

Мальчик, наконец, поднял голову и теперь, когда признание было сделано, посмотрел директору прямо в лицо. Тот медленно покачал головой. Он это знал.

— Вот оно что… Скверная история. Кому же ты дал ключ?

— Мне не хотелось бы говорить. Он не виноват, виноват один я.

— Не ты один, конечно, моя вина здесь тоже есть. Я не должен был давать тебе ключ. Но, ничего не поделаешь, — надо нам исправить свою ошибку и помочь полиции как можно скорее поймать вора. Поэтому ты обязан сказать нам, кому ты дал ключ, — это твой долг!

Юрген смущенно дергал застежку-«молнию» на своем кармане. Больше он ничего сказать не может, не имеет права! Как господин Бруммерт этого не понимает?

— Он, во всяком случае, не вор! Я бы не хотел называть его.

— Хорошо, не говори, — серьезно сказал директор. — Но расскажи мне хотя бы, как это у тебя получилось. — Он внимательно выслушал Юргена. — Вот видишь, наши розыски благодаря тебе уже немного продвинулись вперед. Но что ты скажешь остальным пионерам, когда они тебя об этом спросят?

Юрген глубоко вздохнул. В какую глупую историю он ввязался!

— Поразмысли обо всем хорошенько!

____________

Директор вернулся в кабинет и еще долго расхаживал там взад и вперед, в раздумье, заложив руки за спину. Тут и застал его Бергман.

— Решаете трудную проблему? — пошутил он.

Директор вздрогнул.

— Вы еще здесь?

— Да. Только что нанес краткий визит вашему коменданту. Он, видно, здорово зол на вас.

— В самом деле? — рассеянно спросил Бруммерт. — Раньше он это скрывал, но, когда его предупредили об увольнении, он перестал стесняться.

— Ах вот оно что! — присвистнул Бергман. — Теперь мне многое понятно. Я бы хотел еще осмотреть ваш кабинет; может быть, мы найдем какие-нибудь следы… Разрешите?

— Ну, разумеется, пожалуйста!

Бергман обыскал шкаф, а затем сел за письменный стол.

— А я тоже узнал кое-что интересное, — сообщил директор. — Я говорил с Юргеном. Оказывается, он дал ключ другому мальчику, вероятно, своему приятелю. Назвать его он не хочет. Этот приятель положил потом ключ на полку, в коридоре, за дверью, и он пролежал там всю ночь, пока Юрген не взял его утром и не принес мне.

— О-о, это очень важно! Тем самым расширяется круг подозреваемых лиц. Значит, через окно в подвал мог пробраться совершенно посторонний человек и случайно обнаружить ключ, тем более, что он лежал на виду… Вы не заметили ключа, когда вторично спускались вечером в подвал?

— Нет. Я не проверял ничего; ведь я считал, что Юрген взял ключ с собой.

— Хм…

И вдруг Бергман изумился. Открыв ящик стола, он бегло просматривал лежавшие там бумаги и неожиданно нашел под ними маленькую металлическую дощечку. Комиссар вынул ее и с удивлением прочел надпись.

— Что это такое? — громко спросил он.

Директор вздрогнул и быстро подошел к Бергману.

— Покажите-ка! Это же было прибито на установке!

— Та самая дощечка?

— Да.

— Как она попала к вам в стол?

— Понятия не имею…

Выдающийся сыщик Ищейка

После уроков пионеры — члены радиокомитета — почти в полном составе собрались в студии. Они шумно приветствовали Ищейку, который раздобыл где-то огромную лупу.

— Может быть, принести тебе еще подзорную трубу, о великий детектив? — насмешливо спросил Стефан.

Но сегодня Ищейка не обращал внимания на подобные мелочи.

— Дурачье! — сердито заявил он. — Чего вы здесь бегаете? Вы же стираете все следы! Убирайтесь-ка отсюда!

— Ох, скажите! — надулась Ханна. — Мы хотим посмотреть, как ты это делаешь.

— Ну, тогда оставайтесь, — великодушно согласился Ищейка и принялся осматривать всё через лупу.

— Что ты, собственно, ищешь? — спросил Стефан. — Пуговицы от штанов или старые трамвайные билеты?

— Отпечатки пальцев, олух! — свысока ответил Ищейка.

— А зачем?

— Так делает каждый сыщик. Разве ты об этом никогда не читал?

— А на что ему отпечатки пальцев?

Ищейка только покачал головой, услыхав подобную глупость.

— Таким образом он ин-индинцирует^[5] личность преступника.

— Что он делает? Индинцирует? А-а…

— Надо тебе прочесть настоящий детективный роман. Там все это описано. А теперь оставьте меня в покое и отойдите в сторону.

Он открыл шкаф, из которого немедленно,словно только этого и ждал, вылетел железный лист для изображения грома и с грохотом упал на пол.

— На помощь! Воры идут! — закричал Буби и бросился к двери. Аннелиза подкралась к ветровой машине и стала энергично вертеть ее. Поднялся страшный шум, сопровождавшийся неудержимым хохотом.

— Идиоты! — воскликнул разъяренный Ищейка, но вдруг оцепенел. — Это что такое? Носовой платок?

И в самом деле, в укромном уголке лежал носовой платок! Глаза Ищейки засверкали.

— Грабители потеряли носовой платок!

Наступила тишина; ребята столпились вокруг Вольфганга.

— Осторожно! Лапы долой! — закричал Ищейка, аккуратно взял носовой платок за краешек, положил его на стол и стремительно набросился на него с лупой.

— Он уже был в употреблении, это я вижу и без лупы, — заявил Стефан, посмеиваясь над важным видом Ищейки.

— Шш! Тихо! Ты же мешаешь ему… — Буби призвал Стефана к порядку.

Ищейка выпрямился.

— Нашел! Тут буквы! «Б» и «Ц»… «Б, Ц» — это инициалы вора.

Петушок широко раскрыл глаза и поднял указательный палец.

— Берлинер Цейтунг^[6], — таинственно пробормотал он.

— Не дури! — воскликнул Ищейка, укоризненно глядя на него. — Будьте хоть один раз серьезны. Это же след преступника — «Б, Ц»!

— А дальше что? — спросила Аннелиза.

— Неужели не понимаешь? Это монограмма. Фамилия грабителя начинается на «Ц», а имя — на «Б».

— Может, его зовут Бруно? — сказал Петушок.

— Или Бертольд? — предположил Буби.

— А может быть, Беккер? — заметила Ханна.

— Чепуха! Беккер — это фамилия.

— А ты знаешь кого-нибудь на «Ц»? — спросил Ищейку Петушок.

— Вот это нам и нужно выяснить.

— Я знаю человека по фамилии Цахариас! — объявила Аннелиза и тихо добавила: — Но его зовут Отто.

— Значит, он не подходит! — решил Буби.

— Как же мы это разузнаем? — спросила Гертруда.

— Тащите адресную книгу! — скомандовал Ищейка.

Несколько дней тому назад они нашли в кочегарке старую адресную книгу 1939 года. Петушок и Стефан услужливо бросились за ней.

— Принесите заодно и телефонную книгу! — крикнул им вдогонку Буби. — Может быть, у грабителя есть телефон.

— Ну-ка, все прочь! — потребовал Ищейка, когда на столе появился толстый том. — Этим займусь я. Вы не сумеете.

— «Ц» там — в самом конце книги, — взволнованно прошептал Буби.

— К, Н, Н, Р… С… С… С… Ц… Цаха…

— Счастье, что это не «С», — прошептал Буби и вздохнул. — А то бы ты искал до завтра.

В это время в комнату влетела ничего не подозревавшая Бригитта и стала озираться вокруг.

— Никто не видел моего носового платка? — спросила она. — Я потеряла носовой платок. Ищейка, миленький! Что ты делаешь с моим платком?

Ищейка наморщил лоб и враждебно взглянул на нее.

— С чего ты взяла, что это твой платок?

— Да посмотри же, там мои буквы: «Б, Ц» — Бригитта Цандер.

Ребята смеясь подхватили Ищейку и торжественно пронесли вокруг стола.

— Да здравствует Ищейка, великий сыщик! Ура! Ура! Ура!

— Что за адский шум? — спросил Юрген, входя в комнату.

Буби в полном восторге помахал ему рукой.

— Наш драгоценный Ищейка только что выяснил, что вор — Бригитта!

Юрген, однако, не смеялся: он уставился в окно, поверх голов товарищей. Нужно сразу все сказать, пока он опять не струсит.

— Во всем виноват я! — быстро сказал Юрген.

— Что-о? — ребята даже выпустили из рук Ищейку, и тот шлепнулся на пол; они испуганно уставились на Юргена. — Ты?

Юрген крепко сжал губы; между бровями залегла складка.

— Да. Я не взял ключ с собой, а положил его на полку в коридоре.

— Ну и ну! — Ищейка покачал головой. — Сам облегчил дело ворам!

— Ты поступил неправильно, Юрген, — сказала Аннелиза.

— Я знаю.

Стефан посмотрел на него с удивлением:

— Как тебе это пришло в голову?

— Бруммерт не для того дал тебе ключ! — заявила Ханна.

— Вот именно! — убежденно кивнул головой Петушок. — Это уже смахивает на предательство.

Гертруда тоже была возмущена.

— Отдал бы просто ключ грабителям в руки!

Юрген оторвал взгляд от окна и увидал перед собой гневно сверкающие глаза Гертруды, а за ней ожесточенное лицо Стефана. Все ребята сердито смотрели на Юргена. Он перевел взгляд на Эриха. Тот стоял в глубине, у шкафа, очень бледный и взволнованный.

Юрген с трудом проглотил стоявший у него в горле комок.

— Разве нужно обязательно думать, что к вам могут забраться воры? — пробормотал он.

— Нельзя забывать об этом! — упрекнул его Петушок. — Для чего же мы тогда запираем двери?

— Ты сообщил об этом Бруммерту и комиссару? — спросила Ханна.

Юрген кивнул.

— А что они на это сказали?

— Бруммерт говорит, что он тоже виноват, — он не должен был давать мне ключ…

— Постой! — Стефан пробрался вперед и поднял руку. — Ты, Юрген, не крути, — дело совсем не в этом. Для нас совершенно ясно вот что: Бруммерт в нашем присутствии передал тебе ключ, велел аккуратно выполнить свои распоряжения. Ты дал слово, что все будет в порядке. А сам поступил совершенно безответственно, — взял и положил ключ в коридоре! — Стефан обернулся к остальным ребятам. — Значит, Юрген тоже виноват в том, что у нас пропала аппаратура. Это могло случиться только из-за его неаккуратности. Я предлагаю исключить его из совета дружины до тех пор, пока наша радиоустановка не будет на месте.

Стефан окинул Юргена враждебным взглядом с ног до головы. Юрген молчал; он снова взглянул на Эриха, который беспокойно переминался с ноги на ногу.

— Мы не имеем права этого делать, — сказала Бригитта.

— «Мы не имеем права этого делать», — передразнил ее взбешенный Стефан. — Нет, имеем! Если кто-нибудь повредил коллективу, нечего его жалеть. Как по-твоему, Петушок?

Петушок задумчиво покачал головой.

— Ты считаешь это необходимым? Надо обсудить дело на совете дружины. Пусть решают все вместе.

Эрих слушал их со все возраставшим волнением; больше он выдержать не мог.

— Все это было совсем не так, как вы думаете! — крикнул он и сам испугался своих слов, но храбро продолжал: — Юрген дал мне ключ, потому что я хотел еще порепетировать. Мы договорились, что я положу ключ на полку, там он утром сразу сможет его найти.

Опять какие-то новости! Ребята не находили слов от изумления.

— А кому ты отдал ключ? — спросил Стефан.

— Никому.

— И никому не говорил, где он лежит?

— Н-нет.

— Ты действительно не знаешь, кто его взял?

— Н-нет, действительно не знаю.

— Тогда и я не знаю… — пожал плечами Стефан.

— Все ясно, как день! — взволнованно крикнул Ищейка.

Петушок угрожающе посмотрел на него.

— Вечно ты лезешь со своими глупостями. Мы сами знаем и без твоей детективной дребедени, что воры влезли сюда ночью и нашли ключ на полке. Воображаю, как они обрадовались! Так любезен еще никто с ними не был! Они собрали спокойненько аппаратуру и скрылись.

— А что теперь будет? — робко спросила Бригитта.

Да, что будет теперь? Ребята смотрели друг на друга, и никто не знал, что́ посоветовать. Но ведь у них была Ханна!

— Ребята! — крикнула она. — Я что-то придумала!

Мембрана от микрофона

— Ну, ну, говори же! Что ты придумала? — наседали ребята на Ханну, которая умышленно сделала паузу, чтобы еще усилить напряжение, и с гордостью оглядывала всех.

— Как это нам не пришло в голову? А для чего существует «Голос народа»? Мы напишем в газету.

— Ясно! — восхищенно закричал Буби. — Мы напишем в «Голос народа»! Поместим заметку о том, что нас обокрали, и попросим всех помочь нам восстановить передатчик. Молодец, Ханна! Леденцы любишь? На, возьми одну штучку!

Дети были окрылены надеждой, — может быть, таким образом они нападут на след…

— Где наши корреспонденты? — воскликнул Петушок.

Пионеркорреспондентами были Ханна, Ирма и Хельмут. Ну и Петер, конечно; без него не обойдешься. И Юрген.

Но Юргена не пригласили на заседание, которое состоялось через десять минут в пионерской комнате. В порядке дня стояли вопросы: 1) когда, 2) где и 3) как мы напишем заметку?

Хельмут устроился наверху в коридоре. Он вытащил туда из класса стол и сел за него писать заметку в стенную газету.

— Чего это ты здесь сидишь? — спросила удивленная Ханна.

Хельмут изобразил на лице возмущение.

— В пионерской комнате Петер. Проверяет свои книги — охает, ноет, точно приходит конец света. Попробуй поработай там! Есть куда более серьезные вещи, чем какие-то книжки, которые он посеял!

— Собирай свои пожитки и пойдем со мной! — распорядилась Ханна.

Петер в четвертый раз за сегодняшний день проверял список книг в библиотечке. Он был в полном отчаянии и не мог понять, как это у него не хватало сразу трех книг. Список постепенно стал совсем пестрым… В первый раз Петер ставил птички обыкновенным карандашом, во второй — чернилами, в третий — зеленым карандашом, а теперь взялся за красный. Он отмечал книги, имеющиеся в наличии, потом книги, выданные для чтения, на которые вел специальную картотеку. Взволнованно ставя красным карандашом отметку за отметкой, Петер удрученно охал и буквально рвал на себе волосы:

— Т-трех книг так и н-нет! Как это м-могло случиться?

Когда ребята вошли в комнату, вконец расстроенный Петер уставился на шкаф и глухо спросил:

— Нет ли случ-чайно у к-кого из вас синего карандаша?

— Перестань! — сказала Ханна. — Книги не появятся, даже если ты наставишь в списке каких угодно птичек, хоть лиловых, хоть желтых.

____________

Теперь не хватало только Ирмы, но она, оказывается, ушла домой.

— Спросим Пильца, не поможет ли он написать заметку, — сказал Хельмут.

Предложение приняли; заседание прервали, чтобы разыскать Пильца. Но и его уже не было.

— Пойдемте тогда после обеда к нему на квартиру, — решила Ханна. — Я еще зайду к Ирмочке и расскажу ей обо всем.

— А он нас выставит, — задумчиво произнес Петер.

Ханна замотала головой так, что ее кудряшки взлетели кверху.

— Пильц еще никогда никого не выставлял. Встретимся в четыре часа на Николаиплац, — ладно?

Пильц жил в большом многоэтажном доме на Любекерштрассе, наверху, под самой крышей. Дети поднялись на пятый этаж и очутились перед дверью, к которой была приколота кнопками простая карточка с надписью: «Петер Пауль Пильц». Ханна громко фыркнула, прочитав эту надпись.

Подождав, пока Ханна успокоилась, они постучали. Через некоторое время послышались шаги, дверь распахнулась.

— Будь готов! — приветствовали они, подняв руку.

— Всегда готов! — ответил учитель и добродушно поглядел сверху вниз на четверых ребят, которые смущенно стояли перед ним, возили ногами по площадке и подталкивали друг друга.

— Давайте, давайте заходите! — весело воскликнул Пильц.

Ханна первая переступила через порог.

Квартира состояла из двух комнат. Одна была удивительно мала: в ней помещались только кровать, ночной столик и узкий платяной шкаф; другая — непомерно велика: она служила жилой и рабочей комнатой одновременно и, вероятно, кухней тоже, потому что в углу, за яркой занавеской, гудел чайник. Комната казалась еще больше оттого, что была почти пуста. Мебель стояла вдоль стен, середина комнаты оставалась свободной. Когда Пильца волновали какие-то мысли, он тоже бегал взад и вперед, как Бруммерт. Три широких окна пропускали в комнату много света и воздуха; они были распахнуты настежь. Перед окнами стоял большой рабочий стол, заваленный стопками книг и тетрадями, — учитель, по-видимому, готовился к завтрашнему уроку. Напротив дверей стоял гигантский книжный шкаф, битком набитый книгами, брошюрами и журналами.

Но дети не стали все это рассматривать; взгляды их были прикованы к множеству картин, развешанных по стенам. Значит, это и есть те «необыкновенные, просто сногсшибательные» картины, о которых они знали понаслышке. Тут висели рядом холсты и акварели, рисунки углем и карандашом, гравюры на цинке и на дереве. Дети, преисполненные почтения, подошли поближе.

Учитель, улыбаясь, наблюдал за ними, а потом скрылся за занавеской, потому что чайник начал угрожающе бурлить.

— Не хотят ли гости выпить чашечку чаю? — осведомился он, выйдя из-за занавески.

Но гости не слышали его. Они ходили вдоль стен и разглядывали картины.

— Вы это все сами нарисовали? — спросил Хельмут.

— Бо́льшую часть. Остальные принадлежат кисти друзей и собратьев.

— Где эт-то мест-то? — осведомился Петер, указывая на большую и чрезвычайно пеструю картину, изображавшую белые дома под неправдоподобно синим небом.

— Это Алжир, в Северной Африке. Я был интернирован там некоторое время, когда шла война.

— А вот эти места я знаю! — возбужденно воскликнула Ханна. — Это Крым. В «Иллюстрирте Рундшау» были недавно фотографии. Верно я угадала?

Пильц кивнул, довольный.

— В-вы были в С-советском Союзе? — взволнованно спросил Петер.

Дети глядели на учителя широко раскрытыми глазами, словно перед ними стоял совершенно незнакомый человек.

— Да. Перед войной я полгода ездил по югу Советского Союза, изучал его, там и писал эти картины. Вот это берег Черного моря у Ялты. Вон там бухта Новороссийска. Это чеченка в старинном национальном костюме. А это группа путешественников возле Куры, в Тбилиси, столице Грузии.

— Вы д-должны об-бязательно рас-сказать нам все, все, — проговорил, заикаясь, восхищенный Петер.

— А это — это женщина из Тбилиси? — спросила Ханна, указывая на портрет красивой черноглазой женщины, изображенной в натуральную величину; на ее тяжелые темные волосы был наброшен пестрый платок.

В глазах учителя мелькнула на миг какая-то боль. Одна лишь Ханна заметила ее; внезапная мысль вынудила ее спросить, запинаясь: «Это ваша… жена?»

Пильц кивнул.

— Она… умерла? — робко спросила Ханна и прошептала: — Она такая красивая…

— А тут вы, господин Пильц, да? — воскликнула Ирма, стоявшая у противоположной стены. — У вас уже тогда была эта самая шляпа, которую вы теперь носите?

Пильц захлопал в ладоши.

— Ребята, чай остынет. Прошу к столу.

— Стола-то здесь нет, — сказала Ирма.

— Знаешь что, — сегодня, ради торжественного случая, мы возьмем самый большой стол. Тащите подушки и садитесь на ковер. Ирма принесет чашки, Ханна будет разливать чай, Петер — разносить печенье, а Хельмут…

— …б-будет усердно есть и п-пить! — смеясь, докончил Петер.

Чаепитие получилось очень веселым.

— Вы и теперь рисуете? — спросил Хельмут.

— Очень редко. Учитель и художник — вот две профессии, которые требуют человека целиком, если он хочет чего-либо достичь.

— Жаль! — сказала Ханна и снова взглянула на портрет красивой черноглазой женщины.

— Что ж, я могу повесить учителя на гвоздик и снова стать художником, если вы этого хотите.

— Нет, нет! — хором закричали ребята. И потребовали, чтобы Пильц им обо всем рассказал.

Когда в вазочке с печеньем уже не осталось ни крошки, Петер снова вспомнил то, о чем они совсем забыли и за чем они, собственно, пришли. Они поделились с учителем удачной идеей, которая пришла в голову Ханне, и Пильц ее одобрил. В то время как обе девочки мыли чашки, а мальчики выжидали с полотенцами в руках, когда можно будет вытирать посуду, они обсуждали вслух содержание заметки.

Ровно через час черновик был готов. Ханна еще раз прочла его, и после нескольких мелких поправок ребята единодушно объявили, что такой замечательной статьи в газете еще не было никогда. Хельмут переписал заметку начисто, и Ханне было поручено снести ее в редакцию «Голоса народа».

Но Ханна, всегда такая покладистая, отказалась.

— Это тоже должен сделать Хельмут, — заявила она. — Мы с Петером сейчас зайдем за Фрицем и пойдем к Хаане. Должна же Маргот стать, наконец, пионеркой. И Юрген придет туда; мы еще раз попробуем поговорить с господином Хаане.

Пильц прислушался.

— За каким Фрицем? — спросил он.

— Фрицем Фишером, — ответил Петер. — Он обязательно должен идти с нами. Он здо́рово умеет говорить!

— Только немножко тихоня, — добавила Ханна.

— Н-ну, ведь у него нет от-тца!

— А где Фриц живет? — спросил учитель.

— Да здесь, совсем рядышком с вами.

— Хм, — учитель задумался. — Знаете что? Идите к Хаане одни, не торопясь. А за Фрицем зайду я.

— В-вы тоже пойдете к Ха-ане? — Петер раскрыл глаза от изумления.

— Нет, не пойду. Но мне надо еще кое о чем поговорить с Фрицем…

Учитель нашел дощечку с фамилией Фишер на одной из дверей второго этажа большого углового дома. Пильц позвонил три раза, как было указано на дощечке, и через несколько секунд дверь открылась.

— Господин учитель? — удивленно спросил Фриц.

— Да, мой мальчик. Ведь мы не закончили нашего разговора, и я хотел бы продолжить его сегодня.

На лице Фрица появилось прежнее замкнутое выражение.

— Мне скоро надо уходить, — нерешительно сказал он.

— Я знаю, — к Хаане. Потому я и зашел за тобой. Мы немножко погуляем вместе и побеседуем.

— Сейчас я соберусь. Может быть, вы пока зайдете к нам в комнату? Только мама еще не вернулась с работы.

Госпожа Фишер с сыном занимали большую комнату, окна которой выходили на мрачный узкий двор. Кровать, кушетка, три больших шкафа, раздвижной стол со стульями и кресло в углу у окна составляли всю ее обстановку. Кроме того, у другого окна стоял маленький столик, — там было, видимо, излюбленное место Фрица. На столике лежали письменные принадлежности; над ним на самодельной полочке стоял ряд книг. «Робинзон», несколько сборников сказок, Марк Твен, «Оливер Твист» Диккенса, несколько томов Герштекера и Жюля Верна — эти книжки были в детстве и у Пильца. Но наряду с ними стояли новые книги: «Педагогическая поэма» Макаренко, Часы» Пантелеева, «Пенте вернулся» Отто Бернхарда Вендлера, «Васек Трубачев и его товарищи» Осеевой, Молодая гвардия» и другие. Когда Пильц увидел книгу Фадеева, ему вдруг стало совершенно ясно, что он должен сказать.

Фриц оделся. Они медленно спустились по лестнице и пошли, пока еще молча, по Любекерштрассе.

— Как тебе нравится Валько в «Молодой гвардии»? — внезапно спросил учитель.

Глаза мальчика вспыхнули на мгновение.

— Вот это был человек! — восторженно воскликнул он.

— Ты уже прочитал, как его арестовали и бросили в тюрьму? Знаешь, когда он встречает Матвея Шульгу?

— Да, я уже прочел всю книгу… и о том, как их истязали и пытали…

— Тогда ты, наверно, помнишь, как их привели к немецкому вахтмейстеру. Он хотел соблазнить Валько, чтобы тот занял место главного инженера у фашистов…

— Да, и предложил ему сигару, а Валько выбил ее из рук фашиста и ударил его по физиономии. А потом Валько и Костиевич разделались со всеми солдатами, которые были в комнате. И фашистам пришлось вызвать еще караульных, чтобы справиться с ними.

— Когда я читал эту книгу в первый раз, я не мог полностью согласиться с Валько.

Фриц удивленно взглянул на учителя.

— А вы разве поступили бы иначе?

— Валько остался, чтобы вести подпольную работу в местности, занятой фашистами. Подобное предложение должно было быть только кстати. В тюрьме он уже не мог помогать Родине, а так он был бы свободен и мог убежать. И если бы он согласился занять это место, сколько вреда он сумел бы нанести фашистам!

— Нет! — решительно сказал Фриц. — Валько не мог принять их предложение, его честь не позволяла ему, ведь это было бы торжеством фашистов. Скорее он дал бы себя убить.

— Ты так это понимаешь?

— Да.

— Вот видишь, Валько знал, какую цену имеет его жизнь в борьбе с фашистами, и тем не менее сознательно пошел на смерть, потому что его честь была честью всех советских людей. Не то его угнетенные соотечественники могли бы неверно понять его. Поэтому Валько не мог поступить иначе.

— Но… вы же сначала сказали, что…

— Я понял это только позднее. У Валько было сознание настоящего коммуниста. А у твоего отца этого сознания не было… или, может быть, было?

— Нет. Он отвергал фашистов, но и коммунистов тоже.

Фриц говорил быстро. Он смотрел на учителя напряженно, с какой-то надеждой и вместе с тем тревогой.

— Твой отец был по рождению буржуа, и это предопределило его судьбу. Я, кажется, понимаю, что́ ему пришлось перенести. Он видел, как рушится мир, который был убийственным, уничтожающим, низким и потому заслуживал гибели. Но о том, что еще задолго до этого конца были заложены семена нового начала, твой отец не знал. Он не хотел переживать конец вместе с теми, кого он видел насквозь и презирал, поэтому он и счел единственным выходом… и принял его. Разве ты не можешь понять отца?

У Фрица навернулись слезы на глаза. Мальчик остановился, полный смятения.

Учитель тоже остановился.

— Попробуй-ка поставить себя на его место. Нынче это, конечно, трудно, — мы живем в другое время и в совершенно другом мире. Твой отец не нашел правильного пути, которым пошли многие другие, те, у кого были открыты глаза. Я твердо уверен, что и он пошел бы с ними, — он был человеком чести, и, возможно, хотел лучшего. Не знал только, где искать это лучшее… Вот что я хотел тебе сказать, и мне кажется, ты меня понимаешь. Подумай еще над моими словами. Вон твои друзья, они уже дожидаются тебя. Будь здоров, мой мальчик!

Учитель протянул Фрицу руку, которую тот нерешительно пожал, и перешел на другую сторону улицы. Фриц долго смотрел ему вслед. Он сейчас с удовольствием остался бы один, чтобы как следует уяснить себе новые мысли, но Ханна уже нетерпеливо махала ему рукой. Фриц утер слезы, несколько раз энергично высморкался и пошел к товарищам.

— Вечная неаккуратность!.. — пробормотал Юрген, но он видел, что Фриц был с учителем, и больше не сказал ничего. Ребята вместе зашагали дальше.

Юрген торопливо рассказывал Фрицу о том, как пионеры впервые посетили господина Хаане, но вдруг заметил посреди фразы, что Фриц его не слушает.

— Ну, знаешь! — сердито сказал Юрген. — Ты что, воображаешь, что я разговариваю с деревьями?

Фриц ничего не ответил, и разозленный Юрген, наконец, умолк.

Семья Хаане недавно поужинала; только господин Хаане собрался растянуться на диване и спокойно выкурить сигару, как вдруг явились эти четверо. Немудрено, что он встретил их сердитым ворчаньем.

— Ах, вы привели с собой подкрепление? — спросил он, поглядев на Фрица. — Ты, кажется, будущий строитель электростанций, не так ли?

— Я еще не совсем решил, — ответил Фриц. — Может быть, я буду строить автомобили; это, собственно, еще интереснее.

Юрген, Ханна и Петер удивленно уставились на Фрица. Они еще никогда не видели его в таком хорошем настроении.

Но господин Хаане продолжал недовольно ворчать, разыскивая свои домашние туфли:

— Сегодня — то, завтра это, — надо знать, чего хочешь, иначе ничего не добьешься.

Он и не подозревал, что́ происходило в душе Фрица.

— Ну-с, так что вам от меня нужно? — спросил господин Хаане.

— Маргот должна стать пионеркой, — твердо сказала Ханна.

— Зачем? Ведь ваш радио… как его… лопнул, после того как у вас украли аппаратуру?

— В-вы уже з-знаете? — спросил удивленный Петер.

Господин Хаане заморгал глазами.

— Э-э… да… — ответил он в замешательстве. — Маргот, кажется, рассказывала об этом.

— Ну и что ж! — уверенно заявил Юрген. — Мы скоро получим аппаратуру обратно. Народная полиция уже напала на след.

— Ого! — произнес господин Хаане.

— Да, а потом мы сегодня написали заметку в «Голос народа»; она тоже поможет нам, — добавила Ханна.

— И в газете об этом будет?

— Конечно. Ведь это касается всех, — аппаратура принадлежит всем нам. Каждый, кто прочтет заметку, будет стараться выследить вора, чтобы вернуть нам то, что украли. К пионерам все относятся хорошо и помогают чем могут, — кроме вас, господин Хаане. Почему Маргот нельзя быть с нами?

Но господин Хаане уклонился от щекотливого разговора.

— Вот что происходит, когда за вами не присматривают учителя, — заявил он. — Вы не бережете свои вещи и… хлоп! — они исчезают, а с ними опять полетели к черту несколько сот марок. Сколько людей корпели на работе из-за этих денег, чтобы дать их вам! А вы? Вы вышвырнули их в форточку.

— За это мы еще привлечем виновных к ответу, — сказал Петер. — Но разве мы действительно виноваты? Надо, чтобы вы объяснили нам, как лучше поступать. Вы только всегда говорите: «За вами должен следить учитель, вам этого еще нельзя; подождите, пока вырастете». Но к-когда мы в-вырастем, б-будет поздно, тогда мы уже не сумеем сразу стать самостоятельными. Мы должны теперь научиться отвечать за то, что делаем, и нас учат этому в школе. А ведь мы бываем не только в школе, но и дома; значит, родители тоже должны помогать учителям, а не мешать им. Но некоторые родители мешают, хотя бы и не нарочно.

Вот у нас был такой случай в школе: когда там работали маляры, один ученик стащил банку м-масляной краски, — хотел выкрасить свой загон для кроликов. Мы его поймали с поличным и заставили объясниться. А он удивился, что нас это разозлило, и заявил, что нам, мол, не к чему так на это реагировать. И знаете, что он еще рассказал? Его отец почти каждый день приносит что-нибудь с работы домой — то связку досок, то пакетик гвоздей, то новые клещи. Это, мол, народная собственность и потому принадлежит всем, — так считает его отец. Нам пришлось довольно долго разговаривать с этим мальчишкой, пока он не понял, что ошибался. Если вещь принадлежит всем, нельзя, чтобы ею пользовался только один человек. Конечно, надо было бы поговорить с его отцом, да только он просто выгнал бы нас вон, мы ведь еще не взрослые. Вот видите, разве нам не важно еще в школе научиться понимать, что мы должны отвечать за народную собственность? За один день этому не научишься, конечно, ошибки бывают, я по себе знаю. — Петер покраснел, но храбро продолжал. — Я, например, д-должен хранить нашу б-библиотеку, но ин-ногда забываю вынуть к-ключ из шкафа. И вот теперь у м-меня не хватает т-трех книг. Значит, я п-плохо работал, злоупотреблял д-доверием других пионеров. За это я д-должен отвечать перед сбором дружины. А они уж т-так нал-летят на меня, что в другой раз я н-наверняка буду вним-мательнее.

— Хм-да, — сказал господин Хаане.

Он еще часто говорил «хм-да» в этот вечер, и когда четверо друзей ушли, погладил по голове Маргот, которая все время сидела молча, только глаза у нее блестели.

— Тебе очень хочется стать пионеркой, да? — спросил отец.

— Да, папочка, — тихо произнесла она и посмотрела на него с надеждой во взгляде.

— Хм-да, — задумчиво буркнул господин Хаане и после недолгого молчания добавил: — Вреда это, собственно, никакого принести не может. Хм. Ну, мы еще поговорим с тобой…

Поздно вечером, когда Маргот уже давно спала и, может быть, видела во сне голубой галстук^[7], господин Хаане еще раз зашел в свой магазинчик. Он не спеша зажег свет, направился, после некоторого колебания, к шкафу с радиодеталями и в раздумье уставился на его дверцу, затем открыл ее и стал шарить в нижнем ящике. Когда он выпрямился, у него на ладони лежала микрофонная мембрана…

А в это время Петушок беспокойно ворочался в постели и никак не мог уснуть. Ему пришло в голову, что он обманул комиссара полиции, — ведь он же не был во вторник в радиостудии в течение всего промежутка времени от девяти до десяти часов.

Важные новости

В восемь часов утра каждый день, кроме воскресенья и праздников, госпожа Зелл, разносчица газет, забирала свою пачку и отправлялась в путь по участку. Ей приходилось ежедневно подниматься по множеству лестниц, потому что в ее участок входили большие жилые дома на Любекерштрассе. Но госпожа Зелл была очень расторопна и очень точна. В нижней части Любекерштрассе, куда госпожа Зелл приходила позднее, домашние хозяйки проверяли по ней время, как по часам, и, как только газета, шурша, падала через скважину в почтовый ящик, ставили кастрюли на плиту.

Каждое утро, ровно без четверти десять, госпожа Зелл открывала дверь в магазин господина Хаане и бросала на стол свежий номер «Голоса народа». Господин Хаане прерывал на несколько минут работу и бегло просматривал газету. Он прочитывал внимательно только хозяйственные новости и последние инструкции, обычно помещавшиеся слева, в отделе объявлений; все остальное он откладывал па обеденный перерыв.

В это утро, однако, в газете была заметка, для которой он сделал исключение:

«ВОРЫ ЗАБРАЛИСЬ В ШКОЛУ

Первая школьная радиоустановка нашего города, сооруженная общими усилиями учеников школы имени Генриха Гейне, их родителей, учителей и шефствующего над школой предприятия, не смогла быть пущена в действие. Ночью в школьное здание пробрались воры и украли 20-ваттный усилитель с проигрывателем и радиоаппаратуру. Кроме того, они захватили микрофонную мембрану, предварительный усилитель и два громкоговорителя.

Преступники погубили радость и гордость многих сотен ребят. Подобному поступку нет никаких оправданий. Этих взломщиков, доказавших, что они стоят вне нашего общества, надо карать со всей суровостью.

Мы призываем все население города принять участие в раскрытии преступления и добиться справедливого наказания преступников. Каждого, кто слышал что-либо о покупке или продаже подобных предметов, или кому известны какие-нибудь другие обстоятельства дела, просят незамедлительно сообщить об этом.

Пионеркорреспонденты школы

имени Генриха Гейне».

Господин Хаане трижды прочел эту заметку, и каждый раз ему бросались в глаза слова: «…преступники… со всей суровостью… стоят вне нашего общества…»

— Хм-да… — пробурчал он и потер себе нос. Затем недовольно взглянул на шкаф с радиодеталями. Но, прежде чем открыть дверцу шкафа, господин Хаане прошелся несколько раз взад и вперед по магазину, наморщив лоб. Потом он опять долго разглядывал микрофонную мембрану и, наконец, пришел к какому-то решению. Господин Хаане снял серую рабочую блузу, надел куртку и шляпу, еще раз остановился, постоял в задумчивости, но затем все же открыл дверь в квартиру и крикнул жене, чтобы она последила за магазином, — ему надо срочно уйти.

С большим волнением ожидали в тот день «Голоса народа» в школе имени Генриха Гейне. Не знаю, сколько детишек дошкольного возраста получили строгий наказ от старших братьев и сестер немедленно принести утром газету в школу, но, когда в десять часов началась перемена, у ворот уже теснилась целая стая маленьких девочек и мальчиков, и у всех был в руках «Голос народа»; Рауэ бросал на ребятишек злобные взгляды. Газету вырывали у малышей, начиналось спешное перелистывание, поиски и чтение. «Значит, есть!» Вся толпа вздохнула с удовлетворением, найдя заметку. Вокруг каждого, кто читал газету, быстро собиралась группа других ребят, тех, у кого не было маленьких братьев и сестер; перегнувшись через плечи счастливцев, они тоже жадно читали вместе с ними. Пионеркорреспонденты, полные гордости, но с надлежащей скромностью и сдержанностью, выслушивали похвалы.

Господин Хаане, который в это время вошел во двор, с удивлением смотрел на них. Он оглядывался, разыскивая Маргот, но, прежде чем он увидел дочку, Ищейка и Стефан, узнав господина Хаане, тотчас же бросились к нему.

— Да-а… хм… доброе утро, — сказал господин Хаане; ему стало не по себе под их вопрошающими взглядами. — Где же это… хм… ваш ректор?

— Директор! — поправил его Стефан.

Ищейку чистота языка не интересовала.

— Вы пришли по поводу заметки? — поспешно спросил он.

— Да. В сегодняшней газете написано, что в школе имени Генриха Гейне украдена радиоустановка.

— Заметка наша! — крикнул Ищейка.

— Ах так! Это ты ее писал?

— Нет, не я, школьные пионеркорреспонденты, — торопливо ответил Ищейка; он видел, что появление господина Хаане начало привлекать всеобщее внимание, — Ханна и Аннелиза уже бежали к ним, — а ему так хотелось узнать сначала долгожданную новость самому, и лишь потом ее распространять.

— Вы нашли вора? — взволнованно спросил он.

— Что такое? Его нашли? — воскликнула Ханна и чуть было не бросилась на шею к господину Хаане.

Господин Хаане из предосторожности отступил на шаг.

— Я нашел не вора, — спокойно сказал он, — а часть вашей установки… Вот она.

И господин Хаане вытащил из кармана какой-то предмет.

— Наша мембрана из микрофона! — широко раскрыв глаза, воскликнул Стефан.

— Да. Дело происходило следующим образом…

— Только не тяните, пожалуйста! — нетерпеливо крикнула Бригитта, которая к тому времени подошла к нему с другими ребятами.

Господин Хаане посмотрел на Бригитту, удивляясь ее волнению.

— Хм… да… — пробурчал он и откашлялся. — Дайте же мне рассказать. Я отец Маргот. Моя фамилия Хаане. Электротехник Хаане!

И он приподнял шляпу. Ребятам пришлось обуздать свое нетерпение; каждый назвал себя и поздоровался за руку с господином Хаане.

— Хм-да… — После этой торжественной процедуры господин Хаане снова откашлялся и надел шляпу. — У меня магазин электрических принадлежностей на углу Любекерштрассе и Миттагштрассе, вы, наверное, знаете его?

— Знаем, знаем!

— Дело было так: позавчера пришел ко мне в магазин один человек и продал микрофонную мембрану. Потом мы немного побеседовали с ним, и он сказал, что у него сейчас есть усилитель и другие части, которые он тоже может продать, если они меня интересуют…

— Это был он! — завопили ребята.

— Вы его арестовали? — крикнул Буби и закашлялся, от волнения поперхнувшись леденцом.

Господин Хаане с испугом посмотрел на него.

— Видите ли, я еще не имел никакого представления о том, что у вас украдено. Ведь ваша заметка только сегодня появилась в газете.

— О-о-ох! — разочарованно протянули ребята.

— Как выглядел этот человек? — спросил Стефан.

— А на этой штуке были отпечатки пальцев? — допытывался Ищейка.

— Хм-да… — господин Хаане подергал свой галстук, испытывая неприятное чувство. — Как выглядел этот человек? Как все люди. Я к нему особенно не присматривался.

Ребята уже не скрывали своего разочарования, и господину Хаане стало жаль их. Он напряженно старался припомнить.

— Одно только я знаю точно! — торжествующе воскликнул он. — Этот человек был в серой шляпе!

— В серой шляпе?

— Да. В старой, изношенной серой шляпе, с совершенно обтрепанными полями.

— Маловато, — заметил Бимбо, — но лучше, чем ничего; не каждый носит изношенную серую шляпу.

— Могу я поговорить сейчас с вашим директором? — спросил господин Хаане.

— Нет, у него совещание. Им нельзя мешать, — ответил Буби. — Идите скорее в полицию и сообщите обо всем. У нас там есть друг, полицейский комиссар Бергман.

— Хм-да… собственно говоря, я не могу надолго отлучаться. Но… хорошо, хорошо, я пойду и туда.

— Сейчас пойдете? — спросила Гертруда.

Господин Хаане усмехнулся при виде ее взволнованного лица.

— Если нужно, то могу и сейчас. До свидания!

— До свидания! — крикнули все хором

И вдруг, спохватившись, побежали вслед за ним:

— Большое вам спасибо, господин Хаане!

Господин Хаане смущенно кивнул головой и снова снял шляпу.

— Не благодарите, не надо. Я рад, что могу вам помочь.

— Человек в серой шляпе? — спросил только что подошедший Юрген, которому Бригитта передала новость господина Хаане, и вздохнул с облегчением.

Стефан это заметил.

— Чего ты обрадовался? Радоваться еще нечему. Кем бы ни оказался вор, и если мы даже получим обратно нашу установку, — самая большая вина лежит все-таки на тебе.

— Стефан, — остановила его Бригитта, — не забывай, что Юрген председатель совета дружины. Ты не имеешь права все время попрекать его…

— Именно потому я и должен это говорить. Тоже мне председатель! Я ему больше не доверяю. Пусть избирают другого.

Удрученный Юрген отошел в сторону.

— Человек в серой шляпе… — задумчиво проговорил Бимбо.

— Людей в серых шляпах может найтись сколько угодно, — заметил Стефан.

— Я быстренько сбегаю за завтраком и сейчас вернусь. Ох, как я рад!.. — неожиданно сказал Эрих, сначала напряженно, а потом с явным облегчением следивший за разговором.

— А ты чему радуешься? — спросил изумленный Стефан.

Эрих рассмеялся радостным, звонким смехом, словно освободившись от большой тяжести.

— У моего отца нет серой шляпы!

— При чем тут твой отец?

Эрих снова подошел к ребятам. Его всегда бледное лицо раскраснелось от удовольствия.

— Отец знал, где лежал ключ, — и я подумал… ведь он пришел, когда я репетировал, и отнял у меня ключ. Но потом он положил его на полку.

— Почему же ты этого не сказал? — спросил Стефан и, так как Эрих молчал, добавил сердито: — По этому поводу мы и от тебя потребуем отчета на ближайшем собрании дружины.

Аннелиза посмотрела вслед Эриху, который побежал прочь с опечаленным видом.

— Ну зачем ты так поступаешь? — спросила она. — Теперь же все выяснилось.

— Так нужно! — возразил Стефан. — Не то они завтра наделают новых глупостей.

Петушок покачал головой. Он не мог согласиться со Стефаном.

— Можно тебя на минутку? — спросил он.

Мальчики отошли в сторону.

— Почему ты всегда сразу грозишь сбором дружины? Мне это не нравится. И Юргена незачем смещать. Такого хорошего председателя нам не найти.

— Пфф! — рассмеялся Стефан. — Очень хороший — столько натворил!

— Каждый может когда-нибудь сделать глупость. Ты сам не без греха. Нельзя сразу угрожать смещениями и исключениями. Достаточно сделать выговор.

Стефан поджал губы; обычно веселые глаза его холодно блеснули.

— А в следующий раз он сделает опять то же самое. Как ты можешь доверять такому человеку?

— Если мы увидим, что Юрген сознает свою ошибку, можно спокойно доверять ему и дальше. В следующий раз он крепко подумает, прежде чем сделать что-либо.

Стефан поджал губы и промолчал.

— Чего ты, собственно, этим добиваешься? — спросил его Петушок.

— Порядка в дружине. Раз человек так поступает, его надо выкинуть, — он нам не нужен.

— Тогда ты скоро останешься в единственном числе, — видя искаженное лицо Стефана, окончательно рассердился Петушок. — Я-то знаю, чего тебе хочется: самому стать председателем совета дружины!

Стефан побагровел и резко выпрямился.

— Ах так! — угрожающе крикнул он. — Вот что ты мне хочешь приписать. Нечего строить из меня дурака, не выйдет! Знаешь, почему ты вдруг стал таким жалостливым к Юргену и Эте? Потому что тебе самому надо бы ответить за все перед сбором дружины.

Петушок побледнел и отпрянул назад.

— Да, да — тебе тоже! — сказал с ударением Стефан. — Или ты забыл, что обманул комиссара? Ты убежал из радиоузла во вторник и оставил там какого-то незнакомого человека — не помнишь, да? А я помню. Будь доволен, что я до сих пор молчал об этом, не то с твоим техническим руководством было бы покончено.

— Ты мог все сказать совершенно спокойно, — возразил Петушок, — я же не нарочно его обманул, я просто об этом не подумал.

— Да-а? Отговорочки, отговорочки… А что произошло с господином Хаане? Он был внизу, в студии, не так ли? А сегодня он является и говорит, что человек в серой шляпе продал ему микрофонную мембрану. Это может каждый сказать. Откуда мы знаем, как к нему на самом деле попала мембрана? Но господину Вальтеру такая мысль не пришла в голову… Я-то знаю почему, я не слепой! — с горечью продолжал Стефан: — два года я был вашим лучшим другом, а теперь уже недостаточно хорош для вас, да? Теперь только и слышишь: Маргот то, Маргот это! Стыдно так увиваться за девчонкой. И Рената держит твою сторону, ясно! Братец Вальтер завел себе приятельницу. А если отец этой приятельницы… вор, он его, конечно, не выдаст, — тоже ясно. Приятельница господина Вальтера обиделась бы на него и тогда все было бы кончено с…

— Заткнешься ты, наконец, или нет! — гневно прошипел Петушок и сжал кулаки. — Ты с ума сошел! Сам уже не понимаешь, что говоришь. Никакая мне Маргот не приятельница… Но она скоро станет пионеркой, и мы хотим, чтобы она была в курсе всего…

— Маргот — пионеркой? — презрительно спросил Стефан. — Дочь такого человека — пионерка? Об этом и речи не может быть!

— Разве ты это решаешь?

— Посмотрим, кто будет решить. Увидим на следующем сборе дружины. Там выяснится, кто должен заведовать технической частью. И кто действительно виновен в краже…

Петушок снова обрел свое обычное спокойствие.

— Так ты хочешь еще заведовать технической частью? — язвительно спросил он. — Собираешь нагрузки, как Петер? Кушай на здоровье! Одно я могу тебе сказать: ты не настоящий пионер. Может, это относится и ко мне, раз я не был достаточно бдителен, — не спорю. Но даю тебе слово, что я ничего не сказал только потому, что забыл. Это может случиться с каждым. Но вот ты, ты должен был сказать о том, что знаешь, и…

— Я не предаю друзей!

— При чем тут дружба? Речь идет о нашей радиоустановке… И что это за дружба? Пока мы с тобой в мире, ты меня не предаешь, а когда ты чувствуешь себя обиженным, ты готов меня предать; настоящий друг так не поступает. Если ты знаешь, что господин Хаане украл нашу аппаратуру, твой долг сказать об этом, не обращая внимания на дружбу. Не одного тебя обокрали, а нас всех.

— Что ж, если ты так думаешь, я скажу!

— Ничего ты не скажешь! Ты сам отлично знаешь, что это был не господин Хаане.

— Нет, он — вот увидишь. И все из-за твоей Маргот…

Петушок рассмеялся прямо ему в лицо.

— Пфф! — только и сказал он, повернулся и ушел.

Стефан с трудом сдержал себя.

— Нет, скажу! — крикнул он вслед Петушку. — А мы еще с тобой дружили… Эх ты, осел!

Он раздраженно отломил прутик от ближайшего куста и стал похлестывать им себя по ноге. Хорош парень, нечего сказать! И это был его лучший друг. Просто смешно — он, Стефан, не настоящий пионер. Ну, погоди!..

Но чем дальше раздумывал Стефан, как бы насолить Петушку, и чем больше остывал его гнев, тем неувереннее чувствовал он себя. Может, он действительно вел себя не так, как надо?.. Мальчик продолжал задумчиво вертеть прутик.

Господин Рауэ в тисках

Эрих, напевая, вприпрыжку бежал домой. Подавленное состояние, вызванное словами Стефана, снова уступило место счастливому ощущению свободы. Значит, то был человек в серой шляпе! И все остальное лишь случайное совпадение! Разве его отец виноват, что оказался последним из тех, кто был в радиоузле перед кражей? Так или иначе он неимел к ней никакого отношения. Как хорошо! Ведь эта мысль все время лежала тяжким бременем у Эриха на сердце и не давала ему спать по ночам.

Мальчик приплясывал и громко напевал. Только у дверей дома он притих. Тетка терпеть не могла, когда он пел. Она не выносила даже громкого смеха. Это была скупая на слова, угрюмая женщина, много пережившая на своем веку. Потому она и стала такая суровая. А теперь она властвовала над Эрихом и отцом. Да и что тут мог поделать отец? Если б его хозяйство не вела какая-нибудь энергичная женщина, ему пришлось бы отказаться от места.

Но тетки не было дома. И пакетика с завтраком не оказалось на обычном месте в кухонном шкафу. Куда же девалась тетка? Эрих снова вышел в коридор. А-а! — в комнате слышались голоса.

Но Эрих ошибался. Там разговаривала с отцом не тетка, а какой-то посетитель, явившийся десять минут тому назад. Этот посетитель был комиссар Бергман.

— Я должен еще кое о чем спросить вас, господин Рауэ, — сказал он, входя.

— Прошу вас, всегда к вашим услугам. Садитесь, пожалуйста.

Бергман закурил папиросу, предложив закурить и Рауэ. Некоторое время они сидели друг против друга, окутанные голубыми облаками дыма, глядя куда-то в сторону; каждый пытался угадать мысли другого. «Чего он от меня хочет?» — думал Рауэ. «Что знает этот человек?» — думал Бергман.

Наконец Бергман заговорил, тщательно подбирая слова.

— Господин Рауэ, я твердо убежден: вы знаете о случившемся больше всех нас. Почему вы мне не скажете все честно и открыто и тем самым не облегчите мне работу? Вы комендант школы и, конечно, должны быть не меньше других заинтересованы в том, чтобы как можно скорее найти вора, прежде чем он успеет продать аппаратуру.

При этих словах Рауэ вздрогнул и нахмурился. У него, видимо, мелькнула какая-то неприятная мысль. Но он промолчал.

Бергман выжидал. Но, так как комендант продолжал молчать, он рассердился.

— Напрасно вы делаете вид, будто ничего не знаете, господин Рауэ. К чему же вы тогда предложили мне обыскивать дом?

— Разве вы ничего не нашли? — разочарованно спросил комендант.

— А что я должен был найти? — немедленно подхватил Бергман.

Рауэ вздрогнул.

— Я… не знаю. Я просто так говорю…

Бергман смерил его долгим взглядом.

— Кое-что я нашел, — сказал он, наконец, и обстоятельно притушил папиросу, хотя не выкурил ее и наполовину. — У вашего директора!

— Что? — вскочил Рауэ. — У директора? Не может быть! Директор — вор?

Бергман снова пристально поглядел на него.

— Это еще не доказано. Я нашел у директора одну деталь аппаратуры, в ящике его стола. Но он утверждает что ему неизвестно, как она туда попала.

— Ну, если это не доказательство…

— Для меня это еще не доказательство. Ящик не был заперт; кто угодно мог залезть в него. — Бергман тоже встал. — Например, вы, господин Рауэ!

Рауэ отпрянул назад.

— Я? Какое я имею к этому отношение? Уж не подозреваете ли вы меня? Я буду жаловаться!

— Почему вы так волнуетесь? Я сказал: например.

Рауэ оттянул от шеи воротник, его лицо исказилось.

— Как же не волноваться? Это не шутки.

— Ну что вы! Шутки бывают иногда весьма интересными. — Бергман улыбнулся и подошел к Рауэ вплотную. — Можно сделать некоторые выводы, наблюдая, как твой собеседник реагирует на шутку. Вам меня не провести, господин Рауэ! Что произошло в тот вечер?

Суровый взгляд комиссара заставил Рауэ отвернуться.

— Я… я видел в тот вечер директора и еще одного чужого человека. Они тащили из школы большой чемодан, — быстро забормотал комендант. Он тяжело дышал; ему с трудом удалось взять себя в руки.

Бергман присвистнул.

— Почему вы мне сразу этого не сказали?

— Не рискнул. Здесь все знают, что директор терпеть меня не может и собирается меня уволить. Еще подумали бы, что я хочу накляузничать на него, из мести.

Бергман задумчиво ходил взад и вперед по комнате, опустив голову.

— Все это звучит очень убедительно, и тем не менее что-то мне тут кажется фальшивым.

— Господин комиссар! — вспылил Рауэ.

В эту минуту в дверях показался Эрих и в ужасе остановился, увидя комиссара. Но собеседники не заметили его.

— Нет, вы подумайте, как это все получается… — продолжал Бергман. — Директор обкрадывает своих собственных учеников. Ему известно, что здесь все его знают, и тем не менее он дважды проскальзывает украдкой в ворота, поздно вечером, ведет с собой кого-то чужого и вытаскивает с ним на улицу тяжелый чемодан; ведь аппаратура что-нибудь да весит. Он понимает, вдобавок, что его немедленно…

Но тут Рауэ прервал комиссара; он увидел сына. Эрих стоял в дверях, широко раскрыв глаза.

— Что тебе здесь надо? — накинулся на мальчика комендант.

— Я… мой завтрак… — пробормотал потрясенный Эрих.

— Завтрак лежит на шкафу в коридоре. Убирайся отсюда!

Эрих закрыл за собой дверь. Он постоял в коридоре — сердце у него учащенно билось, в висках стучало, — затем опрометью ринулся из дома и помчался через двор. Ребята уже толпились у входа в школу, торопясь в классы. Эрих пробирался между ними, ни на кого не глядя, расталкивая их. Мальчик совсем забыл о завтраке.

Тем временем Бергман продолжал:

— Он понимает, вдобавок, что его немедленно заподозрят и все-таки решается на это? Бросьте, господин Рауэ! Не верю я в вину директора!

— Вы мне не верите?

— Нет! — резко сказал Бергман. — Я скорее поверю…

Рауэ прервал его:

— И вы мне не поверите, даже если я приведу свидетеля?

— У вас есть свидетель?

— Да!

— Ах так? — поднял брови Бергман.

— Да, у меня есть свидетель! — воскликнул возбужденный Рауэ. — У меня в тот вечер случайно был один знакомый; он тоже видел их обоих. Мы еще говорили с ним на эту тему.

— Случайно? — спросил Бергман с легкой иронией.

— Можете не сомневаться в моих словах, господин комиссар.

Бергман закурил новую папиросу.

— Надо бы мне поглядеть на вашего знакомого. Где я могу его найти?

Рауэ посмотрел на часы:

— Все получается как нельзя более удачно — мы с ним сговорились, что сегодня он будет у меня. Он придет через полчаса. Вот вы сами и побеседуете с ним.

— Хорошо. Через полчаса я снова загляну к вам.

Два совещания

Перемена кончилась, но совещание еще продолжалось. На несколько минут ребята были предоставлены самим себе. Директор Бруммерт докладывал учителям о печальной истории с кражей и о результатах, достигнутых следствием. При этом он, по своей привычке, обвел взглядом всех собравшихся, одного за другим.

Краузе сидел наклонившись далеко вперед и что-то усердно записывал. У молодого учителя Рейтера в уголке рта гнездилась едва заметная усмешка; вся эта история его, видимо, забавляла. Рядом с ним сидела учительница Трауте Буссе; она глядела на директора зорко и внимательно. Он поспешил оторвать взгляд от ее серых глаз, хотя это было ему очень трудно. Пильц, сидя у дальнего конца стола, как всегда несколько в стороне от других, уставился в окно.

Директор умолк. Несколько секунд в комнате было тихо. Затем Краузе попросил слова.

— Мне бы хотелось еще раз выразить кое-какие мысли, которые этот… случай только подтверждает. Не делаем ли мы серьезной ошибки, придавая слишком большое… э-э… значение пионерскому движению? Не страдает ли от этого настоящая школьная работа? Простите! — сказал он, повысив голос, так как другие учителя собрались возражать. — Одно маленькое доказательство. За последнее время мне неоднократно приходилось сталкиваться с таким фактом: мои ученики, когда я диктую им домашнее задание, говорят мне: не задавайте нам, пожалуйста, уроков; сегодня у нас такой-то кружок. Или репетиция в драмкружке или сбор дружины. Один раз с этим можно посчитаться, но когда это переходит в систему, получается полное противоречие с основными стремлениями пионерской организации: двигать вперед учебу.

— Ах, — произнес учитель Дрэгер и лукаво улыбнулся, — дети всегда умеют что-нибудь извлечь для себя из чего угодно. Я сам, когда был мальчиком, не очень-то любил готовить уроки. Но вы не должны приписывать пионерскому движению то, что я назвал бы… как вам сказать… детской тягой к свободе. Вполне естественно, что ребенок предпочитает играть и будет воспринимать домашние задания как весьма неприятное дело, на которое попусту уходит время, если учитель не сумеет разъяснить ему, что эти задания служат для углубления и лучшего усвоения предмета. Ученик должен готовить уроки по собственной охоте, но это произойдет лишь тогда, когда он поймет, что учится для себя, а не для нас, учителей. Я несколько раз откровенно побеседовал со своими учениками на эту тему, и с тех пор мне не приходится жаловаться на них.

— У нас есть прекрасный пример, — подхватила Трауте Буссе. — Вспомните о преподавании естествознания коллегой Бруммертом, как оно продолжается и дополняется в пионерском кружке юннатов. То, что проходят на уроках, практически прорабатывается и углубляется в школьном саду и на экскурсиях. Но ведь коллега Бруммерт никогда не скажет, что тем самым домашние задания стали излишними.

Краузе покачал головой.

— Поскольку были упомянуты экскурсии, я считаю, что мы и тут несколько переходим через край. В прежние времена такие… э-э… школьные экскурсии происходили один или два раза в год и были прекраснейшим воспитательным средством…

— Если вы не будете прилежными паиньками, мы не пойдем на экскурсию!

— Но, коллега Рейтер, простите…

— Мне кажется, я понял совершенно правильно. Господин Краузе предпочел бы, чтобы мы говорили: напишите хорошее классное сочинение, тогда вы можете сегодня после обеда пойти на часок в ваш радиоузел. Но мы хотим растить наших учеников самостоятельно мыслящими и действующими…

— И к чему это нас приводит? — снова возразил Краузе. — А как, скажите, пожалуйста, было дело с… э-э… ключом? Ясно как день: чистейшее легкомыслие! Коллега Бруммерт поступил неправильно, и его поступок граничит с безответственностью, — нельзя предоставлять ребят самим себе. Мы должны во что бы то ни стало…

— Разве можно сразу же терять доверие? — включился в разговор учитель Омс. — Мы обязаны, конечно, следить за детьми, но мне сдается, что надо дать им возможность самим все улаживать. Ребята такие чуткие…

— Вопросы самовоспитания — о-о! — перебил его Краузе.

— Да, да, ребята действительно воспитывают друг друга.

— Но в таком смысле, что… э-э… плохие ученики влияют своим дурным примером на хороших. К сожалению, на деле это обстоит именно так.

— Вы ошибаетесь…

— Именно так! И, кроме того, для чего же, собственно, мы здесь, мы, учителя?

— Послушайте, коллега Краузе, этот вопрос…

— Ну… э-э… извините. Я… э-э… немного взволнован. Я только хотел сказать, что у нас, увы, постепенно исчезает одна черта — почтительное отношение к учителю. И мы сами этому способствуем. Как вы находите, коллега Пильц? Вы делаете вид, будто вас наша беседа не касается. А ведь это вопросы, которые должны занимать каждого воспитателя.

Пильц улыбнулся.

— Я изучал их и пришел к выводу, что совсем не требую от своих учеников почтительного отношения — в вашем понимании. А вот уважение их я хотел бы заслужить, для меня оно, откровенно говоря, значит гораздо больше. Но для этого мне надо сначала стать их другом. Ведь уважение появляется тогда, когда сумеют оценить способности, знания и поведение человека, который…

Краузе покачал головой.

— Ну и взгляды у вас, однако! Правда, вы еще совсем недавно стали заниматься нашей профессией, тогда как я говорю, основываясь… э-э… на своем многолетнем опыте учителя и воспитателя…

— Простите, коллега Краузе, — прервал его директор, — нам надо кончать. Мы несколько уклонились в сторону от кражи и переключились на отношение школы к пионерскому движению. Это было, разумеется, очень интересно, и нам придется еще не раз вернуться к данному вопросу. Ибо опыта, коллега Краузе, опыта у нас у всех еще недостаточно! Рядом с нами идет становление чего-то нового, мы должны помогать этому новому расти и развиваться, и притом всегда совместно с нашими учениками — действительно, как друзья с друзьями. Мы уже знаем, что пионерской работе нельзя становиться ни продолжением преподавания, ни простым времяпрепровождением…

____________

В классе Бруммерта тоже было очень оживленно. Ищейка стоял на скамейке; вокруг него теснились одноклассники. Его лицо было красным и взволнованным:

— Сегодня после обеда мы все пойдем охотиться за преступником. Все как один! Прочешем весь город! Будем следить за всеми мужчинами в серых шляпах! Поднимем на ноги и других пионеров! Все должны нам помочь! Мы сделаем большое дело! Ты страшно сглупил, Буби, послав Хаане в полицию. Мы сами должны найти вора. Надо показать всем, какие мы, пионеры, ловкие парни!

— Замечательно! — крикнул Буби.

— Вот это дело! — раздался еще чей-то голос.

Только Стефан состроил гримасу.

— Вы, наверное, забыли, что у нас завтра сочинение, к которому надо готовиться, — с важностью заявил он.

— Сочинение, школа… — отмахнулся Ищейка. — Это все не так важно. Может быть, нас даже освободят от уроков, пока мы не найдем человека в серой шляпе. Ты просто зубрила, Стефан. Готовься к своему сочинению, а мы будем искать человека в серой шляпе. Ну что, ребята, идете со мной?

— Ясно! Все как один! — завопил Буби.

— А ты, Петер? Пойдешь с нами?

— Не… не… з-знаю. Вора уже разыскивает полиция. Чем мы можем помочь? Я думаю о завтрашнем сочинении и о том, как ты с-срежешься, Ищейка. Ты ведь знаешь, как плохи твои дела. Еще несколько двоек, — и ты останешься на второй год. Просто срам для пионера!

— Идиот! — крикнул в ответ Ищейка.

— А ты, Юрген, занялся радио и, видимо, совсем забыл о своем обязательстве? — спросила Аннелиза. — Ты же обещал помогать Ищейке готовить уроки.

— Какое там обязательство! — с горечью отозвался молчавший до сих пор Юрген. — Председателем совета дружины мне больше нельзя оставаться, в этом отношении вы мне не доверяете, а обязательства остаются при мне, да? Благодарю за честь!

— Вот видите! — закричал Ищейка. — Юрген пойдет с нами ловить преступника. Если ты найдешь вора, ты исправишь свою ошибку, и нам не нужно будет давать тебе отставку.

— Заткнись! — холодно оборвал его Стефан. — Этим способом Юрген своей ошибки не исправит. Юрген такой же пионер, как и мы. После этой истории он, конечно, не может оставаться председателем совета дружины, но исключать его мы не собираемся. Я думаю, он давно понял свою ошибку. Теперь Юргену нужно только доказать нам, что впредь с ним ничего подобного не случится. И доказать на деле, своей работой. Он должен выполнить взятое на себя обязательство. Понятно тебе, Юрген?

Юрген молчал, глядя куда-то мимо. Но Петушок удивленно посмотрел на Стефана. Стефан повернул голову, поймал этот взгляд, подмигнул Петушку, и они улыбнулись друг другу.

— Значит, из ловли преступника ничего не выйдет? — спросил обиженный Ищейка.

— Ты бы лучше готовил уроки, а не читал всякую детективную дребедень, — заметил Петушок. — Подожди, Юрген за тебя возьмется.

Ищейка поджал губы и с оскорбленным видом слез со скамейки.

— Подумаешь, нельзя получить хоть немного удовольствия, — пробурчал он.

— Кто же будет новым председателем? — с любопытством спросил Буби.

— Конечно, Петер! — воскликнула Ханна.

— Вряд ли он согласится, — заявил Стефан.

— П-почему? — гордо выпрямился Петер.

Стефан хитро поглядел на него.

— Петер суеверный, это мы все знаем. Ну-ка, посчитай по пальцам. Во-первых, Петер пионер; во-вторых, он звеньевой; в-третьих, — член совета дружины; в-четвертых, — председатель кружка юннатов; в-пятых, — пионер-корреспондент; в-шестых, — редактор стенгазеты; в-седьмых, — заведует библиотекой; в-восьмых, — член драмкружка; в-девятых, — был в шахматном кружке; в-десятых, — хочет основать новый литературный кружок; в-одиннадцатых, — принимает участие в географическом кружке; в-двенадцатых, — состоит в историческом кружке. Если же он теперь станет председателем совета дружины, — это будет его тринадцатая нагрузка, но так как тринадцать — несчастливое число, вы же понимаете…

Громкий хохот заглушил слова Стефана. Петер покраснел и сел, пристыженный, на свое место.

Стефан замахал руками.

— Тихо! Успокойтесь! Мы будем искать выхода на сборе дружины, и я уже знаю этот выход, если только Юрген с ним согласится, — но Юрген обижен, Юрген оскорблен, Юрген не хочет знаться с нами…

— Совсем я не обижен, — защищался Юрген.

— Нет, обижен. Иначе ты сказал бы: «Я возьму на себя любое поручение и постараюсь его выполнить».

— А я этого и хочу. Дайте мне какое-нибудь задание.

— Вон оно — твое задание, — сказал Стефан, указав на Ищейку, и ребята снова расхохотались.

Ищейка собрался было запротестовать, но в этот момент дверь распахнулась и в класс влетел Эрих.

— Знаете последнюю новость? — задыхаясь, прокричал он. — Аппаратуру утащил Бруммерт.

Ему пришлось повторить свои слова, прежде чем недоумевающие ребята поняли его.

— Наш Бруммерт?

— Неправда! Его украл человек в серой шляпе, — заявила Аннелиза.

— Откуда ты знаешь, Эте?

— У нас дома сидит полицейский комиссар. Я как раз входил в комнату, когда он сказал: «Директор школы обкрадывает своих учеников».

— Что за ерунда! — заявила Ханна. — Наш Бруммерт?

— Комиссар у вас? — задумалась Бригитта. — Значит, Хаане его не застанет.

Ханна все еще качала головой;

— Наш директор — вор? Что за чепуха!

— Я сам слышал, как он сказал это, — повторил Эрих.

— Но комиссар еще ничего не знает о человеке в серой шляпе.

— А ну, живо! — воскликнул Фриц. — Кто-нибудь должен побежать за Хаане. Кто бегает быстрее всех?

— Бимбо!

— Скорей, Бимбо, беги во всю прыть!

— А если придет Бруммерт?

— Мы ему все расскажем! Давай, Бимбо!

Человек в серой шляпе

По улицам мчался мальчик. Он был высокий и коренастый, с длинными сильными ногами и широкой грудью, которая вбирала в себя много воздуха.

Он все бежал и бежал. Люди оборачивались ему вслед, качая головой. Почему мальчик так несется?

Этот мальчик был Бимбо. Он уже не застал в полицейском управлении Хаане и теперь направлялся в его магазин.

То был бег на длинную дистанцию, которую не одолел бы никто другой, даже Юрген. Бимбо почувствовал, что силы его иссякают. Он тяжело выдыхал воздух; в боку покалывало, глаза застилал красный туман.

Вот и Николаиплац; теперь осталось каких-нибудь сто метров. «Только бы застать Хаане! — думал Бимбо. — Только бы он был у себя!»

В это время Эгон Рауэ беспокойно бегал взад и вперед по квартире, то и дело поглядывая на часы и хрустя пальцами. Он вздохнул с облегчением, когда, наконец, раздался звонок, и поспешил к дверям. На пороге стоял мужчина. Комендант взволнованно потянул его в комнату.

— Слава богу, пришел!..

Человек скорчил недовольную гримасу. Он был высок и худ, на голове у него была серая шляпа — вся в пятнах, засаленная, с обтрепанными полями.

— Нечему радоваться, — сердито пробурчал он. — Читал заметку в «Голосе народа»? Все провалилось к черту! Успел сбыть одну мембрану, остальное мне тут не пристроить. Сегодня же уеду отсюда. Попробую где-нибудь в другом месте.

Рауэ медленно отступил к стене. Он побледнел и, широко раскрыв глаза, уставился на своего собеседника:

— Сбыл?.. Продал?.. Ты что, с ума сошел? Ты же знал, для чего мы это сделали. Ты должен был спрятать эти штуки, чтобы свалить все на Бруммерта, а потом мы хотели положить их в такое место, где бы их нашли. А ты продал! Сумасшедший!

— Ну, ну, ну, — сказал гость и посмотрел на коменданта, ничего не понимая. — Что с тобой?

Гость тяжело уселся в кресло и закурил папироску, глядя со злобной усмешкой, как расстроенный Рауэ бегает взад и вперед по комнате, словно зверь в клетке.

— Нет, ты какой-то ненормальный. Для чего я буду утруждать себя и таскать подобные вещички? Только чтобы зашибить монету, ясно. Вот если бы я принес все обратно, тогда я был бы сумасшедшим.

— Но мы же договорились! — возбужденно крикнул Рауэ. — Раз ты что-то продал, — это кража! А если все откроется?..

Гость ухмыльнулся:

— И так и сяк это кража. Чего ты волнуешься? Получишь третью часть. Многовато, конечно, — я один сделал всю работу. Ну да бог с тобой, ведь мы старые друзья. Ты мне тоже помогал в свое время.

— Боже мой, если это откроется!.. — простонал Рауэ.

— Не должно открыться.

— Если бы ты только знал! Я уже и так влип по уши. Ты должен мне помочь.

— А что, собственно, случилось?

— Комиссар меня подозревает.

— Тебя? Как это ему пришло в голову?

— Ты даже представить себе не можешь, что тут творится. Ребята взбаламутили весь город из-за своей установки.

— Ну и что? Этого следовало ожидать. Разве моя идея насчет дощечки провалилась?

— Дурацкая идея. Именно дощечка и навела комиссара на мысль.

— Значит, ты что-то сделал не так.

— Нет, нет! Я положил дощечку в письменный стол директора, комиссар там ее и нашел. Но он не вериг, что Бруммерт вор, ему еще нужны доказательства. Вообще он держит себя очень странно; мне это совсем не правится. Я ему сказал, что видел, как Бруммерт выходил в тот вечер из школы с каким-то человеком…

— Отлично придумано.

— Они тащили тяжелый чемодан…

— Замечательно!

— И ты это видел. Ты мой свидетель.

— Я? — гость вскочил. — Это еще что за глупости? Я не желаю иметь дела со шпиками.

— Ты должен мне помочь, — умолял его Рауэ. — Должен! Ничего худого тебе не будет. Скажешь, что навестил меня в тот вечер. Так ведь оно и было.

— Не-ет, этот номер не пройдет, — гость покачал головой и встревоженно оглянулся, словно боясь, что за его спиной уже стоит полицейский. — Требуй от меня, чего хочешь, только не этого. Делай, как знаешь. Я отчаливаю!

Но было уже поздно. Не успел он дойти до двери, как раздался звонок. Рауэ передернул плечами и отпер дверь. В комнату вошел комиссар Бергман.

— Это и есть ваш знакомый? — спросил он. — Вы уже собираетесь идти?

— Да, я зашел только на минутку. Очень тороплюсь… — человек в серой шляпе осторожно продвигался к дверям.

— Подождите, — сказал Бергман. — Господин Рауэ рассказал мне, что вы видели, как директор Бруммерт с каким-то чужим человеком выносили из школы тяжелый чемодан. Это верно?

— Верно, верно, — торопливо проговорил гость. — Простите, я должен бежать, у меня срочное дело! Может быть, я загляну еще минут через двадцать! — Он был почти у дверей.

Бергман обстоятельно разглядывал его.

— Я вас не задержу. Все равно вам обоим придется явиться ко мне в полицейское управление, чтобы ваши показания записали в протокол. Разрешите посмотреть ваше удостоверение личности.

Человек в серой шляпе порылся в карманах, потом поднял голову и с невинным видом сказал:

— Я его случайно не взял с собой.

— Слушайте… вам же хорошо известно, что удостоверение личности нужно всегда иметь при себе.

— Конечно, известно. Но я так торопился, — вероятно, я оставил его в другом пиджаке.

— Хм… Ну ладно. Значит, вы действительно видели в понедельник вечером директора и незнакомого мужчину? Вы знаете директора?

— Нет, но Рауэ сказал мне: «Смотри, директор Бруммерт! Куда это они, да еще в такое время, тащат тяжелый чемодан?»

Бергман покачал головой. Он не очень-то верил этим словам.

— Вы его ясно видели?

— Разумеется; он проходил под самым фонарем.

— Значит, вы его узнали бы?

Гость смутился.

— Думаю, что да, — ответил он неуверенно и посмотрел с надеждой на дверь. — Можно мне теперь идти, господин комиссар? Мне в самом деле некогда.

— Сейчас уйдете, подождите только минутку.

— Хорошо.

Гость спиной подвигался к дверям.

— Стоп! — крикнул Бергман.

Посетитель, уже взявшийся за дверную ручку, вздрогнул; глаза его сверкнули.

— Вы не сказали мне, как вас зовут.

— Шмидт, Эвальд Шмидт, Карлштрассе, шесть. Всё?

— Подождите еще немного; я хочу записать ваш адрес, господин Шмидт.

Но человек в серой шляпе не ждал больше ни минуты. Не успел комиссар вытащить из кармана записную книжку и карандаш, как гость уже исчез.

Удастся ли Бергману увидеть его снова?

Но он недалеко ушел, человек в серой шляпе. Он даже не дошел до выходной двери: в этот момент кто-то распахнул ее настежь.

У человека в серой шляпе был сегодня действительно несчастливый день. Перед ним стоял мальчик с совершенно мокрой головой и пылающим красным лицом, по которому ручьями струился пот. А возле мальчика — мужчина, тоже с красным лицом, пыхтевший, как паровоз. Мужчина широко раскрыл глаза, попятился назад и ткнул в воздух указательным пальцем.

— Это он!

Человек в серой шляпе узнал вновь прибывшего; лицо его исказилось, он сжал кулаки. Но, прежде чем он пришел к какому-либо решению, позади него раздался спокойный голос:

— Мне кажется, мы можем продолжить нашу беседу.

У человека в серой шляпе опустились руки. Он без возражения последовал за комиссаром обратно в комнату.

Господин Хаане быстро рассказал Бергману обо всем, что произошло.

— Он меня с кем-то спутал! — уверял уже овладевший собой человек в серой шляпе.

Но все поняли, что посетитель лжет, — об этом говорило побледневшее лицо коменданта Рауэ, который забился в кресло, втянув голову в плечи. Когда комиссар обратился к нему, он поднял голову и тут же опустил ее.

— Вы признаетесь в том, что похитили вместе с этим человеком в прошлый понедельник различные части радиоустановки из подвала школы?

Рауэ молча кивнул.

— Нет! — крикнул человек в серой шляпе.

— Придет и ваша очередь, господин Шмидт, — оборвал его Бергман.

— Его фамилия совсем не Шмидт, его зовут Хорст Мэдер, и живет он на Берлинерштрассе, — заявил комендант. — Я не хотел продавать эти вещи, я собирался принести их через некоторое время в школу, чтобы их там нашли; и когда узнал, что он продал одну из деталей, очень испугался и потребовал от него объяснения. Я не допустил бы продажи остальных деталей, — можете мне поверить, господин комиссар.

— Поверить вам довольно трудно, — вы несколько раз меня обманывали. Ну, а теперь, когда мы всё узнали, господин Мэдер тоже захочет, наверно, признаться полностью. Прежде всего скажите нам, — куда вы спрятали остальные части?

Но человек в серой шляпе молчал.

— Он хотел спрятать их в своей комнате, под кроватью, — ответил вместо него Рауэ.

— Тогда надо скорее забрать их, чтобы вернуть, наконец, ребятам передатчик.

Где Эрих?

— Так, дощечка снова на месте, — сказал Гофман и отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть свою работу. — «Эту радиоустановку подарили школе имени Генриха Гейне родители и друзья учеников школы», — прочел он вслух. — Можете теперь начинать передачи. Только уж следите, чтобы у вас опять чего-нибудь не украли!

— Больше с нами такого не случится! — ответил Петушок.

— Да, неприятное происшествие! И даже комендант школы оказался в той же компании? Мало он, что ли, зарабатывал?

— Он главным образом мстил мне, — тихо сказал директор; вся эта история подействовала на него удручающе.

— Комендант был в той же компании! — воскликнул Буби. — Ну, конечно; как только Эте заговорил о том, что у его отца нет серой шляпы, я сразу догадался, чем тут пахнет. Эте знал кое о чем и раньше, ручаюсь…

— Послушайте, ребята, — сказал директор. — Я сегодня заметил, что вы обращаетесь с Эрихом так, словно это он украл аппаратуру. Никто на него не смотрит, никто не хочет с ним разговаривать. Вы неправы, ребята. Ведь Эрих не виноват, что его отец оказался… м-м… сделал такое… А вам не пришло в голову, что арест отца был для Эриха тяжелым ударом? Вы не заметили, что Эрих выглядит совсем больным? Вот теперь-то и должна проявиться ваша дружба. Теперь вы должны поддержать его, помочь ему стать хорошим пионером.

— Так мы этого и хотим.

— На него только некоторые глядят косо! — воскликнул Стефан. — С ними мы еще побеседуем. Мы уже решили, что будем держать себя с Эте так, словно вообще ничего не случилось. И Буби впредь попридержит язык, не то мы поговорим с ним иначе. Мы все будем заботиться об Эте, чтобы он в самом деле не заболел.

— Вот и молодцы!

Гофман прислушивался в это время к их разговору.

— Высокий, бледный — это и есть Эрих?

— Да, сын Рауэ, — подтвердил незаметно вошедший Ищейка. — Он тоже был пионером. Но он у нас пулей вылетел. Нам такого не надо.

— Вы его исключили? — спросил директор и невольно взглянул на Стефана. — Что же ты мне сейчас наговорил?

Стефан резко обернулся к Ищейке и сердито спросил:

— Кто выставил Эте?

Ищейка удивленно заморгал; он еще не совсем понял, в чем дело.

— Я! — сказал он и гордо оглянулся вокруг, словно ожидая оваций за свой геройский поступок. — Эте сейчас собирался спуститься к нам. Но я сказал ему, чтобы и духу его у нас не было!

Глаза Стефана засверкали. Он поднял сжатые кулаки, собираясь ударить Ищейку.

— Стефан! — воскликнул директор.

Стефан сдерживал себя с трудом, но руки его опустились. Ищейка стал бледным как мел и отступил к стене. Хоть он и был на полголовы выше Стефана, но тем не менее испуганно наблюдал за товарищем.

На Ищейку рассердились все.

— Опять ты доказал, что не годишься в пионеры! — сердито объявила Аннелиза. — Не то ты бы уже знал, что никого исключать не можешь. Такие дела решает только сбор дружины, а он состоится завтра. И там его не исключат, за это мы отвечаем. Стыдись, Вольфганг!

— У него в голове одна труха, всякие детективчики и прочие штучки, — бранился Петушок. — Но чтобы хоть одна разумная мысль появилась, — не-ет, никогда!

— Ну-ка, сбегай быстро наверх за Эрихом, — приказал директор Бимбо, и тот помчался стремглав.

Гофман повесил сумку с инструментом через плечо и собрался уходить. Огорченные лица детей прояснились.

— Большое, большое спасибо! — закричали они наперебой.

— Не за что! — улыбнулся Гофман. — Наоборот, я должен благодарить вас, эта работа доставила мне большое удовольствие. Я уже заранее радуюсь будущей неделе, когда у нас будет первый урок радиотехники. И еще кое-кто придет со мной, — он бросил на директора довольный взгляд, — некий товарищ Мальхус, который получше меня разбирается в радио. Только не воображайте, что это будет так уж сладко — наши уроки. Придется вам покорпеть.

— Ничего, мы не боимся! — радостно воскликнула Ханна.

— Но вы придете завтра на нашу передачу? — спросил Буби.

— Обязательно. Надеюсь, больше уже ничего не случится.

Ребята засмеялись.

— На этот раз не случится ничего! — заявил Петушок.

Он и не подозревал, как был прав Гофман, высказывая свои шутливые опасения.

Вернулся Бимбо.

— Эте нет дома. Тетка думала, что он еще в школе.

— Ну ладно, — сказал Петушок. — Мы встретимся потом у Юргена; надо будет поговорить с Вольфгангом насчет домашних заданий. Мы со Стефаном зайдем к Эте и притащим его с собой.

Однако Эрих и к вечеру не пришел домой. Тетка ворчала и бранилась. Обед мальчика все еще стоял в духовке. Пришлось Стефану и Петушку идти к Юргену одним.

— Если с Эте что-нибудь случилось, виноват будешь ты, — сказал Стефан Ищейке.

Но тот не ответил ему ни слова; он проявлял сегодня необыкновенное рвение. Обычно он сидел и мечтал, в то время как Юрген по нескольку раз повторял с ним заданное, а потом вздрагивал от неожиданности и не понимал ничего. Но сегодня он не пропускал ни слова. Они сидели у Юргена, за большим раздвижным столом. Мать Юргена шила у окна; она с радостью следила за своим мальчиком, усердно объяснявшим Ищейке трудную задачу. Петушок и Стефан, хоть и забежали всего на минутку, тоже, в конце концов, захотели принять участие в занятиях и стали, в свою очередь, проверять Юргена, — сегодня это доставляло всем большое удовольствие. Матери Юргена пришлось отложить в сторону шитье и сделать им маленькую диктовку, которую они потом все вместе просмотрели, разыскивая ошибки и обсуждая их.

Поскольку Ищейка заставил себя сегодня быть внимательным, они быстро продвигались вперед и покончили с уроками раньше, чем ожидали. Это было весьма кстати, так как трое из них охотно побеседовали бы по душам. Но, пока с ними был Ищейка, они молчали; заметив это, мальчик ушел опечаленный. Ведь он так усердно занимается, чтобы исправить свою ошибку, а ребята все-таки ему не доверяют. Они даже не нашли нужным похвалить его.

Мальчики поднялись в крошечную мансарду, которую Юрген гордо называл «своей комнатой». Там как раз хватало места на троих. Юрген и Стефан сидели на кровати, Петушку достался довольно неустойчивый стул. Юрген показал им коробку, битком набитую подаренными дядей почтовыми марками. Среди них попадались великолепнейшие экземпляры: несколько аргентинских, две бразильских, более двадцати различных французских марок, одна болгарская и несколько марок из Швейцарии, на которых были изображены различные, необыкновенно яркие бабочки. Юрген собирался отодрать вечером марки от конвертов и присоединить их к своей коллекции. Правда, настоящего альбома для марок у него еще не было, но он пока сам сделал себе маленький альбом из белого картона. Жемчужиной коллекции Юргена было письмо из Китайской Народной Республики с китайскими иероглифами и маркой с портретом Мао Цзэдуна. Юрген не отдирал ее и сохранил письмо вместе с маркой, как редкий экземпляр. Конверт тоже дал ему дядя, — почтовое отделение, где работал дядя, переписывалось с одним из почтовых отделений Китайской Народной Республики.

Поговорив всласть о почтовых марках, мальчики незаметно перешли к тому, что их особенно волновало.

— Я поначалу очень злился на вас за то, что вы так раздули всю историю, — сказал Юрген. — А это, оказывается, было очень правильно. — Он помедлил. — Теперь я понял, что не могу оставаться председателем совета дружины.

— Вот видишь, — сказал Стефан. — Трудно тебе пришлось, да?

Юрген кивнул, стараясь не вздыхать слишком тяжко.

— Ладно, Юрген, — заявил Стефан. — Завтра мы поговорим об этом на сборе дружины и поищем такое решение, которое помогло бы всем нам. А может быть, мы его уже нашли.

Стефан и Петушок молча шли рядом, направляясь домой. Хотя открытой вражды между ними уже не было, но и не было еще прежнего доверия друг к другу. Какая-то не знакомая до сих пор скованность мешала им высказаться откровенно, пока Стефан не остановился и не протянул Петушку руку.

— Я так больше не могу. Будем опять друзьями, как прежде?

— Не возражаю! — охотно отозвался Петушок. — Это же все были просто глупости!

Они пошли дальше; у обоих сразу стало легче на сердце. В последние дни им очень не хватало друг друга.

— Знаешь, я просто разозлился из-за Маргот, — продолжал Стефан. — Раньше ты был моим лучшим другом, а она встала между нами.

— Ведь мы все друзья, — задумчиво ответил Петушок, — только часто забываем об этом. Маргот теперь очень нужна наша помощь, чтобы она могла стать настоящей пионеркой, и незачем было тебе сразу кипятиться. Мы вообще не очень хорошие товарищи, возьми хотя бы историю с Эте. У одного есть лучший друг, у другой лучшая подружка, а до остальных им дела нет. С этим надо покончить. Об этом мы тоже поговорим на сборе.

— Ты прав, особенно насчет Эте. Им займусь я. И не только в отношении уроков, — понимаешь?.. Ну, будем брать его с собой летом на реку, — ладно? Он, собственно, совсем не такой, каким мы его считаем. Но ведь, правда, никто по-настоящему не любит Эте, никто не хочет иметь с ним дела, а он, конечно, все видит и часто бывает грубым. Примем его в свою компанию, — хорошо? И когда в футбол будем играть, тоже пусть идет с нами, даже если придется силой тащить его на Морицплац. Слишком уж часто он бывал один.

— Я так очень рад, что с кражей все выяснилось. В первую минуту я и вправду подумал, что аппаратуру украл отец Маргот. Хорошо, что мы об этом ничего не сказали, — да?

— А я сразу понял, что вряд ли это мог сделать господин Хаане. Я видел, как ты пришел наверх, а он явился вслед за тобой, и такой потешный — взволнованный, просто ужас… Ведь он ушел и ничего нам не сказал, и у него было такое забавное выражение лица. Но аппаратуры он не крал; ее ведь не утащишь в кармане, — понятно?

— Ах ты! — Петушок понял не только это, но и многое другое и, развеселившись, подтолкнул Стефана.

— Ведь я тогда ужасно разозлился только из-за Маргот. — Стефан вдруг остановился. — Слушай, это не Ищейка ли идет по нашему следу? Что он, подслушивать собирается?

Петушок обернулся. В самом деле, в двадцати шагах позади них плелся Ищейка. Мальчики остановились, поджидая его. Ищейка смущенно подошел к ним.

— Ты что, напал на след преступника? — шутливо спросил Стефан.

— Куда там… Мне уже больше не хочется этим заниматься… — В глазах Ищейки появилось беспокойное выражение. — Просто вы все как-то странно относитесь ко мне сегодня. А ведь я хочу исправиться.

— Очень приятно, — выжидательно заметил Петушок, чувствуя, что Ищейка еще не все сказал.

Ищейка продолжал, запинаясь:

— Я должен еще кое-что открыть вам, даже если вы после этого совсем от меня отвернетесь. Книги, которых не хватает у Петера, вытащил я. Они за шкафом, пусть Петер их там поищет.

И он умчался, словно его кто-то подстегнул. Мальчики удивленно посмотрели ему вслед.

— Ну и ну! — проворчал Стефан.

— Петер будет очень рад. Он так расстроен из-за этих книг; даже по ночам не спит из-за них. Знаешь что? Давай, сразу же сходим к нему и скажем про книги. Мне все равно нужно кое о чем поговорить с ним.

Петер был перелетной птицей. У его отца была сапожная мастерская на Шарлоттенштрассе, но так как для Петера и его многочисленных братьев и сестер квартира была слишком мала, мальчика взяла к себе бабушка. Они жили в маленьком домике на Абендштрассе, стоявшем на участке земледельца Шульце.

Петера они не застали.

— Поглядите-ка в саду, — посоветовала бабушка. — Может быть, он там.

Ребята вышли через коридор и крошечный дворик в сад, — так пышно именовались три куста крыжовника и четыре грядки с овощами. Однако Петера и след простыл.

Мальчики повернули обратно. Но тут Стефан случайно взглянул наверх и остановился.

Ребята увидели обветшалый сарай с надстройкой, служившей, видимо, сеновалом. Низенькое окошко в надстройке было распахнуто, из него торчали две ноги в грубых, неуклюжих деревянных башмаках. Ноги все время болтались в воздухе и при каждом взмахе башмаки постукивали друг о друга.

Стефан приложил палец к губам и шмыгнул за угол, где была прислонена к стене связка бобовых стеблей. Он выбрал стебель потолще и нацелился им в башмак.

— А потом окажется, что это кто-нибудь другой, и нам нагорит! — шепнул Петушок.

— Чепуха! Пока он еще спустится вниз… У нас тоже есть ноги.

Он осторожно взмахнул стеблем — цап! — и башмак полетел в воздух. Еще раз — цап! — и за ним последовал другой. Обе босые ноги замерли неподвижно. Петушок и Стефан стрелой помчались прочь за угол сарая.

Но ничего не произошло. Мальчики нетерпеливо ждали. Когда они осторожно выглянули из-за угла, ноги все еще неподвижно торчали в воздухе.

— Может быть, с ним от испуга случился удар? — прошептал Петушок, которому стало немного жутко.

Ребята подошли поближе. Тут ноги вздрогнули, и над ними вдруг показались большие очки в роговой оправе. Петер с любопытством поглядел вниз; увидев приятелей, он рассмеялся и помахал им.

— Лезьте наверх! Только захватите мои башмаки.

Мальчики подбросили ему наверх башмаки и растерянно оглянулись.

— Ну, з-залезайте, вы же хорошие гимнасты! Одну ногу сюда, на крюк, другую вон туда, на ту планку. Держитесь за тот гвоздь. Так, а теперь на подоконник, руками зацепитесь за крышу… Так! Держитесь и поднимайтесь понемногу… Эх ты, висишь, как м-мешок с мукой… Так… а теперь подтягивайся, давай! Какой же ты с-слабосильный! Иди сюда!

Петер подтянул вспотевшего и задыхающегося Стефана; Петушок проделал все это более ловко и без посторонней помощи, однако и он отер, пыхтя, пот со лба.

— Ну и ну! — тяжело дыша, сказал Петушок, преисполненный почтения. — И ты сам влезаешь сюда, Петер? Вот уж ни за что не поверил бы! — он с удивлением глядел на Петера, который был хотя и высок, но не очень силен. И к тому же Петер никогда особенно не отличался на уроках гимнастики.

— Черт возьми, молодец! — подтвердил Стефан. — Нет, я никогда не подумал бы, что ты можешь так здорово лазать! И как часто ты проделываешь такой номер?

Петер беззвучно рассмеялся и ответил не сразу.

— Н-ни разу еще не влез-зал, — честно заявил он, наконец. — Я всегда п-приставляю лестницу! — он ткнул рукой назад, в сено. — Мне просто было лень спускать ее вам.

Теперь Петер откровенно хохотал, глядя на их озадаченные лица. Мальчики разозлились было, но потом засмеялись тоже. Ну и Петер! Здорово оставил их в дураках!

— Это вам з-за башмаки! Но все-таки хорошо, что вы ко мне пришли. Вот мой кабинет. Здесь мне никто не м-мешает.

На рекламном кинолибретто, которое читал Петер, было написано: «Шекспир. «Виндзорские проказницы».

— Это ты читаешь? — удивился Стефан, перелистывая либретто.

— Да. На будущей неделе пойдет фильм. Д-должен же я выяснить сначала, в ч-чем там дело.

— И ты во всем разбираешься?

— Конечно. Когда привыкнешь, так совсем легко читается. Можно помереть со смеху, — уж очень потешный этот Ф-фальстаф. Кстати… насчет нашего литературного кружка, — я уже кое-что предпринял. Сегодня я познакомился с двумя настоящими писателями, знаете, с теми, что пишут рассказы в «Голосе народа». Они обещают нам помочь. Вот будет з-здорово! Они не только будут читать нам свои вещи, н-нет, еще будут делать нам доклады, например о стихах, и обсуждать их с нами. Это будет особенно полезно для Эриха. А прежде всего они должны нам рассказать и показать, как нап-писать настоящую книгу. Если не будут выпускать п-побольше книжек про пионеров, мы с-сами станем их писать. Вот это б-будет кружок так кружок!

— Обязательно! — сказал Стефан. — Паук к вечеру…

Петер удивленно взглянул на него.

Стефан смотрел на паучка, ползущего по рукаву Петера, и ехидно улыбался. Петер покраснел.

— Ерунда! И без паука будет хороший кружок!

Он осторожно стряхнул паучка.

— Ведь ты же хотел стать председателем совета дружины? — спросил Стефан.

— Да, видишь ли… — Петерпомрачнел. — Об эт-том я, признаться, больше не д-думал. Нет, мне хватит д-дела с новым кружком.

— Но руководить им ты не будешь!

— П-почему?

— Потому что тогда мы в него не вступим. И по этому поводу у нас будет с тобой разговор.

— Ах, вот зачем вы пришли! — разочарованно протянул Петер.

— Мы должны поговорить с тобой, Петер, не то опять получится сплошная чепуха. Ты настоящий пионер. Петер, я хочу сказать, что ты, ну, как бы прокладываешь новые пути. Все время открываешь что-то новое. Вот, скажем, книги. Ты собрал книги, переплел их, написал списки, завел картотеку, и все сам, один. Все это ты здорово проделал, но затем появился драмкружок, и ты бросился туда, а о книгах вовсе перестал заботиться. Видишь, — вот и книг теперь не хватает.

— У м-меня б-больше не было времени на них, — едва слышно проговорил Петер.

— В том-то и дело! Теперь ты занялся литературным кружком, а драмкружок пусть справляется как угодно, без тебя. Ты еще не успеешь наладить литературный кружок, как тебе опять что-нибудь взбредет в голову.

— У меня вчера была з-замечательная идея! — перебил его Петер. — Мы должны об-бязательно организовать кружок «Умелые руки»…

— Перестань! — воскликнул Стефан. — Занимайся лучше сейчас своим литературным кружком, и мы тебе поможем, потому что мы тоже виноваты. У нас всегда говорят: «Уж Петер наверняка сделает», — и все сваливают на тебя, и ты действительно всё делаешь один. Но ведь нельзя же, чтобы вот так один человек делал всё, а когда он ушел, его и заменить некому. Надо работать всем вместе. Литературным кружком займешься ты и Аннелиза. Твое дело только организация, — понятно? И так будет теперь всегда. Как только тебе придет в голову новая мысль, можешь освободиться от своей работы, — кто-нибудь да найдется, чтобы ее продолжать. Создавать, организовывать ты умеешь, Петер. Даже лучше, чем Юрген, у тебя есть на это талант. Но руководить и управлять предоставь другим, тем, у кого побольше терпения и выдержки.

Петер никак не мог согласиться с другом, но Стефан не уступал. Наконец Петер понял, что так действительно будет лучше.

— Ну вот и хорошо! И раз ты стал таким благоразумным, мы тебе еще кое-что подскажем; погляди-ка за книжным шкафом в пионерской комнате, там для тебя кое-что лежит!

— А теперь пошли к Эте!

Но Эриха все еще не было дома.

— Вот дрянной мальчишка! — ругалась тетка. — Уже начинает шляться бог весть где! Вырастет таким же, как отец. Пусть только явится!

Удрученные Стефан и Петушок лишь молча поглядели друг на друга.

Еще одно происшествие

Здание школы снова было празднично украшено, гости снова потоком шли через двор; их приветствовали и водили по всей школе; члены радиокомитета снова бегали с толстыми рукописями, напуская на себя важность.

На улице смеялось солнце. Все вокруг зазеленело еще ярче, на деревьях раскрылись почки. Какой чудесный весенний день!

Но был среди этих радостно настроенных людей и один глубоко несчастный мальчик, — Ищейка.

Эрих и ночью не вернулся домой; утром в школе его тоже не было.

— Он убежал, — сказал разозленный Стефан Ищейке, — и его прогнал ты.

Ах, Ищейка еще накануне не знал ни минуты покоя. Напрасно он искал утешения, роясь в своих старых романах, — ничего они ему не разъяснили. Затем последовала длинная бессонная ночь. А вдруг Эриха вытащат из реки или найдут где-нибудь его труп? Виновным признают его, Ищейку. Он довел до этого своего товарища. Утром Ищейка побежал в школу, полный надежды. Но Эрих отсутствовал. Не эта ли бессонная, проведенная в угрызениях совести ночь сделала вдруг Ищейку таким проницательным? До сих пор он шел по жизни, поглощенный своими мечтами, а теперь все вокруг так изменилось. Он увидел внезапно, как озабочен директор, несмотря на притворно-веселое выражение лица, как беспокойно носится взад и вперед Стефан. Каждые полчаса Стефан исчезал из школы. Ищейка знал, куда он бегает, и смотрел на него в страхе, когда тот возвращался. Никаких известий. А может быть, надо… может быть, необходимо сейчас же, немедленно пойти искать Эте. Но куда, куда?

Однако Ищейке нужно было идти не так уж далеко: всего лишь подняться по лестнице на школьный чердак. Эте сидел там.

Он давно устроил себе на чердаке укромный уголок за поломанными партами, штабелями черепиц и старых ящиков. Эрих хранил тут свои сокровища, которые отец ни за что бы не разрешил держать в комнате: шкатулочку с почтовыми марками, коллекцию минералов, толстую большую книгу, между страницами которой лежали засушенные растения, и самое ценное свое имущество — клетку, где четырнадцать белых мышей с острыми мордочками и красными глазками шныряли взад и вперед у решетки, когда Эрих приносил им еду. Сколько затаенных горестей поверял он им, своим единственным друзьям!

Вчера он тоже убежал к ним. Убежал от строгой тетки, которая с расстроенным лицом бесцельно носилась по квартире и истерически рыдала.

— Воровское отродье! Стыд какой, хоть вешайся! — выкрикивала она, ломая руки.

У нее не нашлось ни одного слова утешения для мальчика. Ах, если бы мама еще была жива!

Убежал он и от школьных товарищей, избегавших его или преследовавших злобными, презрительными словами и взглядами. А чем он виноват? Хороши товарищи! Хороши друзья, пионеры, вышвырнувшие его вон! И никто за него не заступился.

Он хотел убежать — куда-нибудь далеко, за границу. В Польшу или Чехословакию или, лучше всего, в Советский Союз. Там, конечно, есть люди, которые поняли бы его; там он пошел бы в школу и никто не смотрел бы на него косо.

Но Эрих не убежал. Что сталось бы с его мышками? Не мог же он дать им погибнуть от голода.

Мальчик провел на чердаке и ночь, на рваном клеенчатом диване. Он почти не спал и очень мерз, — укрыться было нечем; он набросил на себя только куртку. Но спуститься к тетке? Нет, ни за что! Потом его мучил голод. Ломоть хлеба, оставшийся от завтрака, еще лежал в кармане. К счастью, в одном из ящиков Эрих нашел корм для своих мышей.

Теперь он не чувствовал больше голода и не мерз. Ему было жарко, лицо так и пылало.

Снизу до него донесся школьный звонок. Ребята уже сидят в классе. Заметили они его отсутствие? А может, и нет; рады, наверно, что не видят его. И не увидят никогда! И тетка пожалеет, что обозвала его напоследок воровским отродьем…

Эрих приподнялся. Как болит голова!.. Что ж ему теперь делать? Убежать? Спуститься вниз? Мысли его так и путались… Он твердо знал лишь одно: к тем, что сидят внизу, он ни за что не пойдет. Лучше уж… Розовая пелена легла перед глазами. Потом мальчик на минуту снова увидел все вокруг так отчетливо, отчетливее, чем прежде. Слуховое окно открыто… а что, если он… Ах, эта голова, как она болит! Эрих попытался встать. Его взгляд упал на клетку с мышами, которые беспокойно шныряли, задирая мордочки кверху. Сначала он должен дать им поесть. Может быть, их кто-нибудь найдет, прежде чем они околеют с голоду.

Мальчик схватил дрожащими руками ящичек с кормом и с трудом высыпал корм в клетку.

____________

Петер провел почетных гостей в свой класс. Рядом с директором уселись комиссар Бергман, Гофман, Хаане и товарищи из СГМ, помогавшие монтировать передатчик. Среди них виднелось и еще незнакомое ребятам лицо. К ним пришел радиотехник Мальхус, который, впрочем, скоро должен был стать для учеников своим человеком.

Когда пробило десять часов, беседа смолкла. В рупоре что-то затрещало; все повернули головы; затем четко и ясно прозвучал голос: «Внимание, внимание! Говорит школьная радиостудия „Счастливое будущее”. Сердечно приветствуем слушателей нашей первой радиопередачи. Особо горячий привет мы шлем дорогим почетным гостям, которые помогли нам восстановить радиоустановку. Прежде всего мы благодарим нашего друга, комиссара народной полиции Бергмана, задержавшего воров и вернувшего нам украденные части; господина Хаане, который навел нас на правильный след, а также газету «Голос народа», напечатавшую нашу заметку».

— Это говорит моя дочь, — тихо, но гордо сказал господин Хаане сидевшему рядом с ним комиссару.

Между ними установились дружеские отношения после того, как господин Хаане подробно рассказал комиссару, что в тот вторник, когда Петушок оставил его одного в студии, он сразу заметил пропажу некоторых частей установки. Господин Хаане никому не сообщил об этом и быстро ушел домой, так как в глубине души был доволен, что установка, смонтированная радиоремонтными мастерскими, скоро перестанет действовать. Но потом, когда пришел человек в серой шляпе и предложил ему детали, в господине Хаане началась душевная борьба; чем ближе он знакомился с Петером, Ханной, Юргеном и Фрицем, чем больше они ему нравились, тем острее становилась эта борьба… Наконец господин Хаане решился.

— …Наша сегодняшняя передача посвящается работе среди пионеров, и начнем мы ее пионерской песней, — продолжала Маргот.

Как свежо звучали голоса! Какая это была чудесная молодежь! Бруммерт оперся головой на руку и задумался. Все ли он делает, чтобы указать им правильный путь? Что случилось с тем, который отсутствует сегодня? Нет ли здесь и его, директора, вины?

В комнату вошел помрачневший Пильц.

— Не появлялся еще? — тихо спросил он Бруммерта.

— Нет, — ответил тот и невольно вздохнул.

— Я всячески упрекаю себя, — прошептал учитель. — Мы должны были понять, что мальчику будет теперь особенно тяжело. Я слишком хорошо знаю по своему собственному детству, каким бываешь беспомощным, когда столкнешься с жизнью в такую пору, и в какое отчаяние можно иногда прийти, особенно если нет матери и вообще нет человека, которому доверяешь. Мы просто недостаточно заботились об Эрихе, иначе он сидел бы сегодня здесь, с нами. Будем надеяться, что мальчик скоро вернется. Тогда ты сразу дашь мне знать, — хорошо?

И Пильц ушел.

В репродукторе снова раздался голос Маргот: «Включаемся в торжественное заседание совета нашей дружины „Счастливое будущее”. Говорит наш радиорепортер Бимбо».

Короткая пауза, треск в репродукторе, затем послышался голос Бимбо. Он говорил быстро, подчеркивая отдельные слова, в подражание спортивному репортеру радиовещания.

— Дорогие слушатели! Мы находимся с нашим микрофоном в пионерской комнате. Она празднично украшена значками Свободной немецкой молодежи и нашими пионерскими значками, а также портретами Вильгельма Пика, Отто Гротеволя и Вальтера Ульбрихта. На заднем плане сидят приглашенные нами гости. Все настроены торжественно и полны внимания, потому что на сегодняшнем собрании должны обсуждаться очень важные вопросы. За большим столом еще никого нет. Члены совета дружины группами стоят у шкафа и горячо спорят. Вот они занимают свои места. Стул председателя сегодня свободен, Юрген сидит в конце стола. Собрание ведет Стефан. Он поднялся и просит, чтобы было тихо. Сейчас он откроет собрание и огласит повестку дня.

— Молодцы ребята! — улыбнулся внимательно слушавший Бергман.

Зазвучал голос Стефана:

— Дорогие товарищи пионеры! Открываю сегодняшнее собрание. Повестка дня такова:

1. Выводы совета дружины по вопросу о краже школьной радиоаппаратуры и поведении председателя совета дружины Юргена, которого предлагают освободить от занимаемой должности.

2. Предложение отряда «Молодые всходы» присвоить шестому классу наименование «пионерского класса», так как в этом классе все ученики и ученицы — пионеры.

3. Выступления по вопросу об обязательствах, которые берут на себя пионеры Юрген, Стефан, Аннелиза и Вольфганг.

4. Сообщение о новом литературном кружке.

5. Сообщение о подготовке к сдаче норм на отличника-туриста.

6. Выступления по поводу некоторых последних событий, имеющих отношение к пионерской библиотеке.

7. Разное.

Возражает ли кто-нибудь против этой повестки дня? Может быть, есть какие-нибудь предложения? Аннелиза, пожалуйста!

— Петушок просил меня напомнить, чтобы не забыли поговорить о тех, кто заводит себе самого главного дружка, а об остальных друзьях мало заботится.

— Это входит в третий пункт повестки. Есть еще какие-нибудь предложения или возражения? Нет. Тех, кто согласен с предложенной повесткой дня, прошу поднять руки. Спасибо. Принято единогласно. Итак, начинаем. Займемся сначала вопросом о краже школьной радиоаппаратуры. Почему ворам удалось ее украсть? Потому что пионер, которому доверили ключ, нарушил слово и передал ключ в другие руки. Тем самым он содействовал краже. Этот пионер — Юрген. Сейчас он скажет нам, признаёт ли он свою вину.

И вот заговорил Юрген. Его голос, вначале звучавший взволнованно и расстроенно, постепенно стал более спокойным.

— Дорогие товарищи! Я сперва очень разозлился на вас, — ведь вы так набросились на меня из-за ключа. Я считал, что воры и без него вполне могли забраться в радиоузел, но теперь думаю иначе. И все же Стефан не совсем прав, когда уверяет, что кража произошла по моей вине. Комиссар Бергман советовал мне не огорчаться из-за этого. Тут речь идет совсем о другом. Я был председателем совета дружины и режиссером в радиокружке, и мне доверили ключ. Вот в чем моя вина: я не оправдал доверия, потому что отдал ключ другому. Это я признаю. А так как пионеры должны твердо верить в своего председателя, мне нельзя им больше оставаться. Но мне хотелось бы исправить свою ошибку, и я обещаю доказать это отличной учебой и пионерской работой: буду всегда приходить вовремя и очень стараться, чтобы в следующем табеле у меня не было ни одной плохой отметки. Пионерам Эриху Рауэ и Вольфгангу Штибницу я помогу стать хорошими учениками; кроме того, обязуюсь завербовать в следующую четверть десять новых пионеров.

— Хочет кто-нибудь высказаться по выступлению Юргена? — спросил Стефан. — Аннелиза?

— Мне кажется, Юрген понял свою ошибку; прошу дать ему возможность ее исправить.

— Согласен, — сказал Стефан. — Своей работой до этой истории Юрген доказал, что он хороший председатель; лучшего нам нечего и желать. Предлагаю освободить его на три месяца. За это время он сумеет доказать на деле, что он изменился, и тогда…

Бруммерт вздрогнул. Кажется, кто-то кричит? Вот опять! Теперь крик услыхали и остальные; все посмотрели на окно. Это звучало так, словно…

Директор подбежал к окну и распахнул его. Рядом с ним уже стоял Бергман.

— Там кто-то кричит! — сказал он.

Крик повторился:

— Помогите! Помогите!

Но где же это кричали? В окно ничего не видно. Все бросились в коридор, по которому уже бежали Пильц и другие люди.

— Кто-то зовет! — побледнев, воскликнул Пильц.

У него, наверное, мелькнула та же мысль…

Крик раздался опять совсем близко и громко:

— Помоги-и-ите!

И вот, добежав до лестницы, они увидели того, кто кричал. На стуле стояла женщина, подобрав юбку; она испуганно уставилась на пол.

— Помоги-и-ите! — визжала она.

— Что с вами, госпожа Зульце? — спросил изумленный директор.

— Помогите мне, пожалуйста! Помогите!

И тогда только они увидали белую мышку, которая бегала под стулом, доверчиво обнюхивая деревянные ножки.

Все облегченно вздохнули и рассмеялись.

— Ну что вы, госпожа Зульце! — сказала Трауте Буссе. — Право же, она вам ничего не сделает.

Но госпожу Зульце нельзя было убедить сойти со стула. И лишь когда учительница, наклонившись, наконец, поймала мышь, госпожа Зульце вздохнула свободно.

— Такой прелестный зверек! — сказала Трауте Буссе и погладила крошечную мышку, сидевшую на ее ладони. Но госпожа Зульце упорно оставалась вблизи стула, на расстоянии трех шагов от учительницы.

Директор обменялся взглядом с Пильцем.

— А я-то думал, что это наш мальчик, — сказал учитель. Он был рад, что ничего страшного не произошло, но несколько разочарован.

— Пойдемте, госпожа Зульце, будем слушать дальше радиоперадачу, — предложил директор.

Но госпожа Зульце не отвечала, — она широко раскрыла глаза и опять проворно влезла на стул.

— Тут еще мыши! — испуганно крикнула она.

И в самом деле — по лестнице, которая вела на чердак, бегали две другие мыши.

— Откуда здесь столько мышей? — удивленно спросил директор. — Да еще белых?

Бруммерт решительно направился на чердак; остальные последовали за ним. На чердаке всюду шныряли белые мыши, с любопытством обнюхивая поставленные друг на друга парты и ящики; казалось, что они бегают наперегонки.

Наконец в дальнем углу кто-то обнаружил источник всех бед: просторную клетку с раскрывшимися дверцами. На полу лежал опрокинутый ящичек, повсюду был рассыпан корм. Здесь тоже бегали мыши, почти не обращая внимания на людей, к которым они, видимо, привыкли.

И тогда нашли Эриха, лежавшего без сознания за каким-то ящиком. Пильц осторожно поднял его и положил на диван. Лицо Эриха пылало. Пильц и Бруммерт озабоченно склонились над ним. Директор немедленно послал одного из мальчиков за врачом.

Прошло несколько минут, прежде чем Эрих пришел в себя. Но он не понимал, где находится, плакал и кричал; тело его сводила судорога. Потом он снова пытался подняться и убежать.

Пильц сидел рядом с ним и крепко держал его. Он утешал Эриха и гладил его по горячему лбу. Но мальчик успокаивался медленно; наконец он утих, продолжая только всхлипывать.

— Бедный мальчуган! — сказал Пильц, и лицо его сразу стало очень старым. — Не сумел справиться с жизнью и людьми, — не так ли? Сбежал от них? Я знаю, что значит остаться совсем одному, когда никому до тебя нет дела. Тогда приходят всякие мысли… Спокойно, спокойно, теперь все хорошо. Мы тут, рядом… Ну вот… Ты меня уже понимаешь, да? Послушай, может быть, переедешь жить ко мне, пока все выяснится? Когда два одиноких человека сходятся, они уже не одиноки.

— Не говори ерунды, — оборвал его Бруммерт, который действительно рассердился. — У нас теперь нет одиноких людей. А если они еще и встречаются, то по нашей вине, потому что мы часто бываем слишком эгоистичны и беззаботны по отношению к другим. Эта история хороший урок для нас, — мы должны крепко запомнить ее на будущее.

Он замолчал и оглянулся. К дивану пробрался Петушок, удивленно смотревший на Эриха.

— Вы что, прервали передачу? — спросил директор.

Петушок тщетно старался выразить на своем лице огорчение, но его глаза сверкали слишком весело. Он выпятил нижнюю губу.

— Мы? Нет, это другие ребята! Примчались и завопили, что Эрих нашелся. Вот переполох-то! Ищейка сидит и ревет как белуга; Стефан от восторга носится взад и вперед; все и думать забыли о радио.

— Так позаботься, чтобы они образумились. Ведь теперь уже все в порядке, можно продолжать передачу.

— Ну и отлично! — заявил удовлетворенный Петушок и только пробормотал, спускаясь по лестнице: — Хотелось бы мне дожить до того дня, когда мы проведем передачу без всяких происшествий!

СОДЕРЖАНИЕ

Начинается все со слез и запертых дверей

Радиокомитет собрался

Разрабатывается программа передачи

Вечерние разговоры

Когда у человека не хватает винтика

Лифт с душем

Сначала передается десятиминутная пауза

Говорит школьная радиостудия «Счастливое будущее»

Эрих пишет стихи

Директор Бруммерт в мастерской

Уставший человек ожил

Утро приводит в дом гостей

Происходит что-то неладное

В школу приходит народная полиция

Господину Рауэ ничего не известно

Металлическая дощечка

Выдающийся сыщик Ищейка

Мембрана от микрофона

Важные новости

Господин Рауэ в тисках

Два совещания

Человек в серой шляпе

Где Эрих?

Еще одно происшествие

Примечания

1

Пильц (Pilz) — по-немецки — гриб.

(обратно)

2

СГМ — Свободная Германская Молодежь.

(обратно)

3

Буби — малыш.

(обратно)

4

Алиби — доказанное отсутствие обвиняемого на месте преступления в ту минуту, когда это преступление было совершено.

(обратно)

5

Искаженное «идентифицирует» — «отождествляет».

(обратно)

6

Берлинер Цейтунг — Берлинская газета.

(обратно)

7

В Германской Демократической Республике пионеры носят голубые галстуки.

(обратно)

Оглавление

Начинается все со слез и запертых дверей

Радиокомитет собрался

Разрабатывается программа передачи

Вечерние разговоры

Когда у человека не хватает винтика

Лифт с душем

Сначала передается десятиминутная пауза

Говорит школьная радиостудия „Счастливое будущее“

Эрих пишет стихи

Директор Бруммерт в мастерской

Уставший человек ожил

Утро приводит в дом гостей

Происходит что-то неладное

В школу приходит народная полиция

Господину Рауэ ничего не известно

Металлическая дощечка

Выдающийся сыщик Ищейка

Мембрана от микрофона

Важные новости

Господин Рауэ в тисках

Два совещания

Человек в серой шляпе

Где Эрих?

Еще одно происшествие

*** Примечания ***