Да будет тьма (СИ) [Эвенир] (fb2) читать онлайн

========== Пролог ==========

Небо вспыхивало золотыми цветами, проливалось серебряным дождём. Из ничего, из звездной пыли возникали замки и храмы, пронзали чёрное небо шпилями острых башен и рассыпались бриллиантовыми блёстками. Гигантский мост раскинулся над спящим Авендаром, над его садами и дворцами, над медленными водами широкой Вилеи. По радужному мосту промчались призрачные всадники, полетели из-под копыт разноцветные искры. Из темноты, из ниоткуда возникла гигантская волна и смыла сияющий мост, ослепительные брызги полетели прямо в лицо. Горан из рода Велимиров, мастер-маг ордена Света, инстинктивно отшатнулся, крепко зажмурив глаза, но тотчас же застыдился, выпрямился в седле. Пусть другие в его отряде уставились на сияние с открытыми ртами, но он не мальчишка, чтобы изумляться дешёвым трюкам тёмных. Он видел и не такое. Впрочем, такого он ещё не видел, но это все равно. Его дело — поддерживать в городе порядок, и он знает права свои и обязанности. Так-то. Решительно направил коня прямо в ажурные золочёные ворота. Спешился лишь у мраморной лестницы высокого крыльца с пышными цветами в помпезных урнах, бросил поводья подбежавшему слуге в ливрее с золотым шитьём. Процедил сквозь зубы:

— Хозяина сюда! Воля Архимагуса!

Золотые искры небесного безумия вспыхивали на кирасе зеркальной стали. Горан заложил пальцы за широкую перевязь, застыл каменным истуканом. В темноте не видно, как нервно подрагивает тонкий шрам под левым глазом, след ондовичской стрелы. В темноте не видны ни ярость, ни ненависть. А мастеру-магу при исполнении служебных обязанностей и не полагалось испытывать подобных чувств. Впрочем, ждать долго не пришлось. Распахнулись высокие резные двери, веер тёплого света упал на ступени. Тонкая фигура застыла в ласковом сиянии. Горан вздёрнул подбородок. Он, собственной персоной. До скрипа сжались челюсти, пришлось приложить усилие, чтобы придать лицу выражение подобающей бесстрастности. Горан — страж города. Ему все равно, кто является нарушителем покоя. А высокая фигура медленно выступала из света и становилась темной. Темные волосы, черного бархата одежды, богато расшитые серебром, а в глубоком вырезе белоснежной рубашки — безволосая смуглая грудь. И улыбка на хищном лице, наглая, сияющая:

— Какая неожиданная честь! Сам мастер-маг Горан с товарищами почтил своим присутствием мой скромный праздник! Не стойте же на лестнице, будто мальчики-посыльные, прошу сразу к столу. Только что подали устриц с Меленского побережья, по-моему, они недурны. Хотя, конечно, не сезон… Но что поделать, приходится довольствоваться малым.

Он стоял совсем рядом, а свет бил ему в спину, и оттого лицо его терялось в тенях. Но Горан знал, чувствовал, осязал каждую черту резкого и правильного лица, насмешливый взгляд тёмных глаз, издевательскую улыбку. Особенно улыбку. С каким удовольствием он стёр бы её с лица одним взмахом латной рукавицы! Но хозяин этого сияющего гнезда разврата был Высоким магом, одним из трёх Высоких ордена Тьмы, и при всём желании Горан не смог бы даже коснуться его ненавистного лица. Какое издевательство, что дом темного тонет в сиянии света. Но Волю Творца не обманешь, фигура хозяина — чёрное пятно, и так и должно быть. Свет уничтожает тени.

— Ольгерд из рода Алвейрнов, Высокий маг ордена Тьмы, вы обвиняетесь в нарушении порядка и спокойствия! Именем Творца и волей Архимагуса требую немедленно прекратить безобразия!

Темный изобразил раздумье, коснулся длинными пальцами ухоженной бородки, блеснул в полумраке крупный сапфир в перстне.

— Безобразия? Но, светлейший мастер Горан, это довольно тонкая и искусная магия. Вы, должно быть, равнодушны к увеселениям подобного рода, но…

— Ещё одно слово — и я возьму вас под стражу!

— Да неужели? — тон темного из насмешливого превратился в издевательский. — Позвольте поинтересоваться, любезнейший страж порядка, каким образом вы собираетесь привести в исполнение это в высшей степени амбициозное намерение?

План у него был, и довольно простой: пристукнуть тёмную сволочь Молотом Света, а уж потом ногами запинать, но внимание его привлекла другая фигура, плавно спускающаяся по освещённой лестнице. Известная всей Рондане диадема сияла в её золотых волосах, складки белоснежного хитона не скрывали изгибов божественного тела вечно юной магистрессы ордена Света.

— Что здесь происходит? — лёгкая ладонь легла на предплечье Ольгерда. — Мастер-маг Горан, у вас какое-то дело?

И пока Горан соображал, темный маг учтиво поднёс к губам руку своей спутницы и проворковал с отвратительным распутством в голосе:

— Прекраснейшая госпожа, мастер-маг всего лишь проверял, все ли здесь в порядке, ведь мы наделали немало шума. Мы уже уладили наши дела, и Горан уходит. Доброй ночи, мастер-маг.

Парочка все так же под ручку неторопливо направилась вверх по широким ступеням. До слуха Горана донеслось учтивое:

— Давно ли маги столь высокого ранга стали патрулировать улицы столицы, госпожа магистресса? Ведь это такое расточительное использование ресурсов. Любой болван с алебардой и значком городской стражи…

Горан резко развернулся на месте. Не касаясь стремян, взлетел в седло. В лица подчиненных он предпочитал не смотреть, чтобы не увидеть там насмешки. Ведь его, воина и господина, мастера-мага, только что отшлепали, как зарвавшегося щенка! И все эта темная сволочь. Ну ничего, придёт и его время. Он раздавит эту гадину собственными руками. И тогда уже не будет ничего: ни завитых, длинных, как у женщины, локонов, ни перстней, ни серебряной вышивки. Ни этой ненавистной, издевательской усмешки.

Тогда не будет ничего.

========== Часть I. Глава 1 ==========

Снова безумная ночь швыряла в лицо горсти колючего света, острые осколки разбитых зеркал, искры нестерпимого сияния. Но ярче света и чернее ночи сияли перед ним тёмные глаза, черно-синие сапфиры, полные магии и соблазна. Коротко, без размаха, открытой ладонью наносит он удар, отшвыривает от себя белое пятно лица. Высокая и тонкая тень скользит вниз по стене, сворачивается на грязной мостовой в дрожащий комок. Он наклоняется, наматывает на пятерню длинные пряди, чувствует их горький и тонкий запах, их шёлковую податливость. Кровь на тонких губах, а сквозь кровь — все та же усмешка. Удар, еще удар. Как же ему хочется увидеть его скулящим от боли, умоляющим, раздавленным, как хочется растоптать его, словно сломанную куклу, брошенную в грязи! Как же ему хочется… Бросает лицом в стену, подхватывает оседающее на мостовую тело, прижимает грудью к скользким камням крупной норманнской кладки. Одним резким движением обнажает гибкую мускулистую спину, узкие бедра, круглые ягодицы. Просовывает колено между крепко сжатыми бедрами, раздвигает смуглые ноги, тонкие и жилистые, как у породистого жеребца, раздвигает болезненно широко. Темный уже не сопротивляется. Его запрокинутое лицо разрезают глубокие тени, лунный свет — мертвый на белой коже. Но когда он делает первый толчок и замирает, едва разомкнув плотное кольцо упругих мышц, дрожа от ярости и возбуждения, на окровавленном лице вдруг змеится знакомая улыбка. И знакомый голос произносит хрипло и бесстыже: «Смелее, светлый…»

А тело в руках — мягкое и податливое, а волосы в кулаке — светлые, и душно в горнице от запаха страсти, от движения горячих тел, от сладких вздохов. Он рычит в душистый затылок, выплёскиваясь в нежное лоно, содрогаясь и… просыпаясь. Луна заливает горницу. Милана оборачивается к нему, между приоткрытыми в улыбке губами жемчужно поблёскивают влажные зубы. Восхищенный шёпот:

— Ах, ты как лютый зверь в ночи… Надо же, давно такого не было. Милостью Творца будет у нас третий. Статуя Негасимого Света понесла бы после такого.

— Не сделал ли я тебе больно, ласточка? — Горан нежно коснулся губами влажного виска в пушистых завитках светлых волос.

— Почаще так делай, мой свет. На такую боль и слова тебе не скажу.

Горан выбрался из жаркой постели, набросил на плечи колючий плед, вышел на заднее крыльцо. Темный шабаш закончился. Ночь дышала тишиной и покоем, запахом горьких цветов, неясной тихой грустью. Неужели он, этот тёмный выродок, затащил к себе в постель саму госпожу магистрессу? И, может быть, именно сейчас они… Небо на востоке уже наливалось розовым. И звучало, звучало в предутренней тишине невозможное, постыдное: «Смелее, светлый…»

Горан угомонил всполошённое сердце, усилием воли прогнал ночной морок. Утро идёт и несёт свет, а под светом каждая деталь приобретает свой подлинный смысл. Тени коварны, и только свет не лжёт. Вот проступает из ночного мрака его терем: высокий конёк крыши с выкованным из яркой меди петухом, резные наличники на окнах, ажурная резьба над крыльцом, будто кружево деревянное. Горан тоже мог бы выстроить себе каменные палаты, ведь род Велимиров богатый и древний, и бывали в этом роду Светлые магистры, а уж про мастеров-магов и говорить не о чем. Мог бы выстроить каменные, но зачем? Ведь в деревянных горницах летом прохладно, а зимой тепло, и стены, облицованные светлым ясенем, хранят свежий, молодой аромат. Потому что всякое растение — живое, от мощных дубов до малой травки, у всякого свой характер и значение. Вот белеют в полутьме соцветия рябин, заслоняющих от злой ворожбы. Вот тянется над двором запах лаванды, несущей дому удачу. У стены виднеется сруб колодца, самого чистого в столице, потому что приятель Горана, тёмный маг Осберт наложил на колодец заклятие, от которого ни жаба, ни пиявка, ни даже самая тонкая нитка водорослей не сможет выжить в его вечно ледяной воде. Но даже и на крышу колодца Милана привязала пучок полыни и чертополоха. А дальше, за домом, яблоневый сад, и пусть его не видно было Горану с крыльца, он знал: деревья отцвели, и на ветвях с ещё свежей листвой завязались крошечные плоды. А под деревьями — ульи, и мёд в его доме не переводится, сколько ни вари из него хмельного зелья, сколько ни пеки пирогов да пряников… Хорош был у Горана дом, и жена хороша, и девчонки — мор и погибель, а все равно на свете самые лучшие, любимые, балованные. Все было хорошо, и все было как всегда, но обычный светлый покой не приходил к мастеру-магу, испуганной птицей в ночи билось в груди что-то темное, тревожное. И утренний пожар, уже охвативший небосвод на востоке, не мог прогнать этой тьмы.

Чего и ждать ото дня, начавшегося так паршиво? Оказалось, что вчера, видимо, раздеваясь, порвал ремень на кирасе. Каким надо быть боровом бессмысленным, чтоб крепкий кожаный ремень порвать, как ветошь? Пустяковое повреждение, а самому не починить, придётся оружейнику нести. За завтраком (завтрак как раз хорош был: блины со свиной поджаркой, пирог с куриными потрошками, печёные сливки) девчонки подрались, причём младшая, восьмилетняя Оана, угодила десятилетней Янине ложкой в глаз, и у той сразу же налился синяк. Любо-дорого поглядеть, синь да багрянец, впору самому драчливому портовому бесчиннику. Потом пришла соседка, вредная баба Синильга, которую не гнали и даже сажали за стол, оттого что её муж был десятником в войске покойного великого князя Аскерда Старого и погиб в бою на Велесовом поле. Она-то и рассказала о том, что в чёрных кварталах за старым портом начался мор, и сладят тёмные с напастью или нет, это только Негасимому Свету ведомо. И, конечно, только Горан собрался в баню, только уговорил Милану прийти к нему, отправивши восвояси Синильгу, чтоб попариться и продолжить вчерашнее, как заявился к нему вестун. Влетел во двор, кур распугал, да тотчас же с порога: «Государственное дело! Мастеру-магу Горану, по прозвищу Волкодан, немедленно явиться к великому князю Аскерду Младому!» Девчонки как услышали «Волкодан» вместо положенного Волкодав, так и прыснули, чуть с крыльца не свалились от веселья. Даже обиду забыли. Горан ошибки поправлять не стал, хотя прозвище своё военное заслужил достойно, одолев в поединке ондовичского рыцаря, по прозвищу Степной Волк. Сунул вестуну монету, принялся собираться к князю. Конечно, в иное время надел бы доспех, так ведь с порванным ремнём не походишь. Милана достала из сундуков синий шерстяной кафтан, рубашку тонкого полотна с затейливой вышивкой по вороту, тонкой замши штаны, красные сапоги с серебряными подковками, красный же с серебряными бляшками пояс. Пока одевался, завела разговор об известном:

— А ты этого вестуна знаешь?

— Разве всех их упомнишь? У князя мальчишек-вестунов в каждой слободе по десятку.

Княжеские вестуны получали приказ и передавали его по заранее назначенной цепочке, а потом тот вестун, который оказывался ближе всего к нужному месту, доставлял княжеское слово по адресу. Простой этой магией владели многие: и светлые, и тёмные. Самые сильные вестуны слышали друг друга на расстоянии в десятки вёрст и могли до слова запомнить вести, на пересказ которых требовались часы. В военное время вестуны ценились особенно высоко, и вражеские лазутчики охотились за ними, пуще чем за полководцами. Сам Горан такой магией не владел. Только боевой да немного бытовой, самой простой. Вот, баню протопил себе, а толку?

— Какой ты пригожий, Горан, прямо и сам, как князь! — всплеснула белыми руками Милана, и в её горящем взгляде угадал он отблеск ночного безумства. — Глаза синие, как небо чистое, кудри золотые! Смотри, будут там всякие во дворце, девки тёмные, бесстыжие…

Легко чмокнул жену в румяную щеку, прижал к себе ладное тело, почувствовал, как сладко толкнулись в ребра упругие груди.

— Пришлю тебе вестуна, если к обеду не управлюсь.

Сел на коня. С собой взял только молодого Оньшу, да и то не для дела, а для солидности. Ну, и ещё оттого, что юнец собой хорош и боек, с каждым разговор может завести, а значит, может добыть в княжеских хоромах больше сведений, чем сам Горан на совете магов.

Поганый день и продолжался так же. На совет Горан явился одним из последних, даже позже Архимагуса и госпожи магистрессы Света. Хорошо хоть князя и Тёмного Лорда ещё не было, а то бы начали и без него. Зато Высокий маг Ольгерд уже присутствовал, безупречно выбритый и причёсанный, не то что некоторые, тонко благоухающий ночными цветами, с серьгой с крупным синим камнем в ухе. Сегодня франт был одет в темно-синий бархат, лишь немного темнее Горанова кафтана. И, наверное, по этой причине, увидев светлого мага, иронически вздёрнул тонкую бровь, окинул крупную фигуру вечного врага взглядом оценивающим и как будто удивленным. Сразу вспомнилось, что нарядное платье месяцами лежало в сундуке, и всем это заметно, как и то, что мастер-маг принарядился для княжеского приёма, словно купец на ярмарку. Захотелось взять ненавистного щёголя за горло в белом кружевном воротнике и приложить его причесанной головой о каминную полку. Не до смерти, но точно до беспамятства. От такой мысли стало на душе приятнее, в остро-сладком волнении забилось сердце, как перед боем. Мгновенно, ещё раньше, чем память о нечистом сне успела прийти на ум, Горан поднял ментальные щиты. И краем глаза уловил новую улыбку недруга, на этот раз не насмешливую, а печально-понимающую. Отчего он всегда смотрит на него, говорит с ним, именно над ним насмехается? Разве мало других, Высоких одного с ним ранга, придворных щёголей, богатых и знатных? Отчего же тёмный Ольгерд смотрит именно на него? И почему от этого взгляда бежит по жилам золотой огонь, весёлый и злой?

Тёмный Лорд появился вместе с князем Аскером. Князь назывался Младым для того лишь, чтобы отличиться от отца, князя Аскера Старого, ведь молодость его миновала. Поизносилась в шумных пирах, помялась на пуховых перинах да лебяжьих подушках и былая стать, когда-то мощная фигура воина обрюзгла и просела, подтаяла, как снеговик весной. Человек, тяжело опиравшийся на руку Тёмного Лорда Ульриха Шестипалого, походил не на владыку Ронданы, а на усталого пожилого горожанина, которого заботливо поддерживает молодой родственник. Притом что Тёмный Лорд, если верить хроникам, разменял седьмой век. Все встали, склонились в поклоне, в ожидании, когда князь займёт своё место во главе стола в кресле с резной высокой спинкой. Горан по давней привычке стражника незаметно оглядел лица собравшихся. И заметил, как Архимагус неприязненно поджал тонкие губы. Архимагус в этот раз был из Дома Света, и, видимо, дружба князя с Тёмным Лордом ему не слишком нравилась. Размышляя об этом, Горан почти пропустил хитрую усмешку Ольгерда, встретившегося с ним взглядом, а также и то, что тёмный бездельник подмигнул ему, будто застав за какой-то постыдной шалостью.

— Господа мои, спасибо, что собрались так скоро! — голос князя был высоким и ломким, сухим, будто тростник на ветру.

«Хорошо, что ему больше не приходится командовать войском, — подумал Горан, — хрен бы его кто услышал». Князь, не догадываясь о нелестных мыслях мастера-мага, между тем продолжал:

— До вас, вероятно, дошли слухи о море в чёрных районах, — князь обернулся к Тёмному Лорду. — Лорд Ульрих, покажите нам.

Над каминной доской появился светлый квадрат, на нем ожила карта Авендара. Чешуйчатой змеёй извивалась на квадрате Вилея, перерезая город на две почти равные части, рассыпаясь голубыми прожилками дельты, сливаясь с синим полотном Торгового Моря. Легко различались на карте и неровные концентрические круги стен: Дворцовая, Старая, Городская. Чуть труднее было рассмотреть дворцовые постройки, Большой и Пряный рынки, Храмовую площадь, портовые причалы и амбары. А западнее порта, между левым берегом Вилеи и берегом моря разливалось багровое зарево, в котором, будто воспалённые раны, темнели рваные пятна.

— Я взял на себя труд, господа мои, отметить на карте очаги заражения. Чем темнее цвет, тем больше заражённых на сотню горожан.

Горан злорадно подумал, что карта висит почти над головой Ольгерда, вот бы ему хоть шею свернуть! Но тёмный смотрел куда-то за спину Горана, причём смотрел без улыбки, а мрачно и сосредоточенно, хмуро сдвинув чёрные брови. Оглянулся и Горан и увидел на противоположной стене огромное зеркало в золочёной оправе с вензелями, а в зеркале — точное отражение карты.

— Может ли орден Тьмы справиться с мором? Вроде бы это входит в его прямые обязанности! — подал голос Архимагус. Древний маг, не забывший своих светлых корней, от немыслимого возраста высох и заострился. Несомненно, только магия поддерживала его ветхую плоть, но старость брала своё и делала его похожим на хорька, маленького и злого.

— Чем раньше мы начнём, тем скорее справимся с болезнью, — Тёмный Лорд, высокий и плечистый, с резкими чертами лица и гривой иссиня-чёрных волос, вроде бы и ответил на вопрос, но и вроде бы проигнорировал, понимай как хочешь. — Но гораздо опаснее болезни — враждебно настроенное население.

— О, тёмные боевые маги испугались портовых шлюх, нищих и калек? — ехидно прищурился Архимагус. Кожа на его шее натянулась, как старый пергамент, того и гляди треснет.

— Мы не посылали туда боевых магов! — громыхнул Тёмный Лорд, и в комнате стало заметно прохладнее, и свет в окнах как будто заволокло дымкой. Госпожа магистресса сделала чуть заметный жест, и комната стала прежней.

— Наша сила — в единстве! — проблеял князь. — В единстве светской и магической власти, Света и Тьмы!

Тёмный Лорд подождал несколько мгновений, словно убеждаясь, что других откровений светской власти не последует, а потом продолжил рассказ:

— Мы послали на Старую Верфь и в Мавкин Подол по две тройки, одну на Стоки и одну в Борнов Тупик. Тройки обычного состава: маг или мастер-маг врачеватель и двое подручных. Из восемнадцати вернулся один. Он рассказал, как толпа напала на них и они забаррикадировались в подвале заброшенного дома. Его учитель, мастер-маг, потратил последнюю силу, чтобы открыть портал, способный пропустить лишь одного. Выбор пал на него, как на самого молодого.

— Где этот подвал? — подал голос Ольгерд. Горан вскинул голову. Таким он ещё не видел тёмного прожигателя жизни. Шутки кончились, и настоящий враг сидел перед ним. Такой не пожалеет ни портовых шлюх, ни их детей. Пожалуй, выжжет всю чёрную сторону, с него станется.

— Вот здесь, — Лорд Ульрих указал на карту, где в центре одного из темно-красных пятен появилась белая точка, похожая на гнойный нарыв.

— Так чего же мы ждём? — снова Ольгерд. Ноздри тонкого носа подрагивают, будто у волка при запахе крови. — Я немедленно отправляюсь туда. Мне хватит моего оруженосца и благословения Лорда Ульриха.

— Благородный Ольгерд, никто не сомневается ни в вашей смелости, ни в способности противостоять опасности, — раздался голос госпожи магистрессы, ласковый и вроде бы негромкий, а услышали все. — Но появление в этом районе боевого тёмного мага лишь обострит обстановку. Даже если вы никого там не убьёте и не покалечите. Что, согласитесь, маловероятно. А скорее всего, ваши действия вызовут лишь ещё больший всплеск насилия.

Ольгерд промолчал. То ли действительно согласился, то ли спорить не пожелал со вчерашней любовницей. Светлая госпожа наградила его ласковым взглядом и продолжила:

— Не сделать ли нам так, господа. Пошлем экспедицию на помощь нашим темным братьям. Пусть Высокий Ольгерд направится на Старую Верфь, но в сопровождении светлых рыцарей. Если возникнет необходимость призвать к порядку толпу, это сделают воины Света. Благородный Ольгерд возьмёт на себя миссию спасения.

— Это все очень хорошо и прекрасно, но что прикажете поделать с мором! — вставил Архимагус.

— Отчего бы нам не принять совет Пресветлой, господа, — задумчиво проговорил Лорд Ульрих, и Горану вдруг показалось, что магистры заранее обо всем договорились и теперь только делают вид, будто только что снизошло на них некое тёмно-светлое озарение. — Мы ведь можем послать в черные районы наши обычные тройки врачевателей, но под охраной светлых рыцарей?

— Значит, как честь спасителей и целителей — так это тёмным, а как клинки кровью своих же ронданцев марать, так это нам? — не выдержал Горан.

Может, и не по чину ему было выступать на таком высоком собрании, но для чего-то позвали его? Значит, слушайте.

— Честь делить потом будем, мастер-маг! — полыхнула белой молнией магистресса. — Сначала надо дело сделать. Город от мора спасти. А для этого мы должны дать возможность врачевателям ордена Тьмы выполнять свою работу.

— Наша сила в единстве! — снова встрепенулся князь. — Мы никому не позволим посеять раздор в наших рядах.

— И тем не менее кто-то занимается именно этим, — будто про себя проговорил Ольгерд.

— Какие меры принимаются, чтобы зараза не распространилась? — спросил Архимагус, словно заранее зная, что меры пустяковые, а вот если бы он взялся за дело, то тут и мору конец. И вообще всем неприятностям под Светом.

Заговорил столичный комендант, до сих пор в разговор магов не встревавший:

— Городская стража поставила кордон на территории порта и на правом берегу Вилеи. Каждого, кто пытается выйти из черного района…

— Такие меры не могут быть действенными. Люди могут переплыть на лодках по морю или по реке, могут обойти кордоны по берегу, двигаясь на юг…

— Нужно также выставить магический кордон…

— Для этого требуется огромное количество магической энергии. Господин Архимагус, можем ли мы воспользоваться амулетом Око Тайфуна…

Горан перестал слушать. Он знал уже, что идти в заражённые районы придётся. А там придётся убивать своих, мирных жителей, доведённых до отчаяния. Он предпочёл бы честную войну, хоть с каким врагом, хоть с ондовичами. Но его предпочтений не спрашивали. Ему дадут приказ, и он его исполнит. Исполнит, как всегда, честно, не жалея сил. Потому что в этом и состоит его честь: выполнять приказы самым наилучшим образом, как никто другой не смог бы. Или не захотел бы, что, в сущности, одно и то же.

========== Глава 2 ==========

Широкий мост через Вилею, без выдумки названный Новым, два века назад сложили старые маги, и действовали они с размахом и с фантазией. Горан различал вязь светлых и тёмных сил так ясно, будто мост был сделан из стекла, в котором светлые арки воздуховиков поддерживали тёмное полотно, вечное, не знающее износа. Копыта лошадей не скользили по доброму покрытию, похожему на отполированный до блеска гранит, чёрный со светлыми прожилками. Но, странное дело, эти прожилки не казались трещинами, ослабляющими чёрный камень, они как будто добавляли ему прочности. Перил у моста не было, но за двести с лишним лет существования этого чуда магической архитектуры с него не сорвался ни человек, ни лошадь. Впрочем, Горан был бы не против, если бы один противный тёмный все же сорвался, причём немедленно. Он ехал за его спиной и, диво дивное, помалкивал, но затылок будто огнём пекло от одного тёмного взгляда. Горан, не долго думая, выставил топорную защиту для отвода глаз, какую ставят на ярмарке сельские ведьмы. Жжение прекратилось, зато разболелась голова. Магия мстит за такую грубую работу, как мстил бы боевой конь, если бы его запрягли в борону. Он больше не чувствовал тёмного взгляда, но знал: Ольгерд едет следом, тенью за плечом, будто смерть, крадущаяся за каждым живущим. Горан не оглянулся ни разу, но видел тёмного мага так ясно, будто стоял с ним лицом к лицу. Странно, он никогда не обращал внимания на одежду других, да и на собственную, если на то пошло. Что Милана положит на лавку у кровати, то и сгодится. А тут каждую деталь запомнил. Тяжелые складки чёрного плаща, лёгкий кожаный доспех, мягкие перчатки, берет с перьями, длинными, до плеча. Все чёрное, ни единой цветной нитки, ни одного украшения. Глубокая складка между чёрными бровями и мрачный, тяжёлый взгляд. Сегодня он был другим. Сегодня Горан чуял его силу, как дым близкого пожара. От неё першило в горле и на глаза наворачивались слёзы.

На западном конце моста их встретил кордон: два боевых мага, тёмный и светлый, а с ними с десяток солдат городской стражи. За их спиной плотными клубами тумана переливалось заграждение. Маги деловито накрыли их небольшую кавалькаду Покровом Истины и, довольные результатом, открыли дорогу. Туман рассеялся. На берегу реки волновалась грязная, оборванная, отчаявшаяся толпа.

Как только копыто Горанова коня ступило с моста на дорогу, на мага набросились, загомонили, зарыдали. Кто-то схватил коня под уздцы, на мостовую упала молодая женщина с младенцем на руках, запричитала:

— Помоги, светлый господин, не дай пропасть! Ради своей матери помоги! Я здоровая, здоровая! Пусти меня на ту сторону, дитя пожалей, если не меня!

Рука с мерзкими язвами вцепилась в край плаща, надтреснутый голос заскрипел:

— Гниём тут заживо, а тёмные выродки пьют нашу кровь! На наших костях пляшут!

Его конь, ездовой, не боевой, испугался, шарахнулся, пошёл боком, нервно перебирая тонкими ногами. Горан натянул узду и сжал коленями бока испуганного животного. Поднял перед собой руку, и толпу рассек луч света, прямой и острый, как клинок. Люди торопливо раздались по сторонам, открывая узкий проход. Он двинулся вперёд, стараясь не слушать плача, мольбы, проклятий. Досада душила: он — боевой маг! Почему он должен делать вот это? Ведь он не стражник, одно дело — воевать и совсем другое — наводить порядок в столице!

За спиной послышалось холодное:

— Мастер-маг, нельзя ли поторопиться? Может быть, кого-нибудь ещё удастся спасти.

— Прикажете людей конями топтать, Высокий? — недовольно огрызнулся Горан.

И в следующее мгновение напор толпы ослаб. Со всех сторон послышались крики. Привстав на стременах, Горан оглянулся и увидел людей, бегущих врассыпную, причём безо всякой видимой причины. А через минуту прояснилась и причина: приступ бесконтрольного страха сжал сердце. Холодная дрожь прошла вдоль позвоночника, и Горан содрогнулся. Набережная и прилегающие к ней улицы опустели. Маги пустили коней рысью. Горан про себя отметил предусмотрительность тёмного: он накрыл толпу заклинанием Ледяного Ужаса, начиная с её самых дальних границ. Пусти он волну попросту, от себя, и началась бы смертельная давка. Она оставила бы на грязной мостовой десятки трупов.

Мощеная дорога вскоре закончилась, сменилась плотно утоптанной глиной. Покосившиеся строения, некоторые из них в два, а то и в три этажа, зияли черными провалами окон, но покинутыми не казались. Мелькали в окнах бледные лица, в дверных проемах вставали неясные тени, неслись им вслед стоны, мольбы, проклятия. Маги спешили.

Но едва осталась позади маленькая площадь, где возле разрушенного фонтана они повернули направо, под свод ободранной полуразвалившейся арки, Горан резко осадил коня. Прямо перед ними высилось подлатанное свежими досками здание с плоской крышей и узкой галереей. С перил галереи свисала веревка, на верёвке — что-то длинное и тёмное. Горан вздрогнул от боли и гнева ещё раньше, чем узнал этот предмет: подвешенный за ноги худой человек в изорванной одежде. Его чёрные волосы свисали длинными неряшливыми прядями, чёрными были и кончики пальцев, почти касающиеся земли. Горан спрыгнул с коня, но Ольгерд опередил его, черным вихрем бросился в сорванную с петель дверь. Светлый за ним не пошел, полоснул огненным лучом по верёвке, осторожно подхватил мертвое тело, уложил его на землю. Старался особенно не разглядывать, но про себя отметил: немолодой мастер-маг с руной тёмного целителя на запястье. А вот тот, кого Ольгерд вынес из дома, оказался почти подростком. Его изломанное нагое тело в чёрных разводах запёкшейся крови было по-юношески длинным и нескладным. Лица его было не рассмотреть.

Голос Ольгерда звучал глухо, незнакомо:

— Горан, вы не откажетесь заняться мёртвыми? В доме с дюжину тел и почти столько же больных. Мы с врачевателем Осфредом могли бы попытаться им помочь.

— Сделаем, — кивнул Горан. В глаза тёмному магу он смотреть не хотел.

Трупов оказалось восемнадцать, некоторые заметно тронутые разложением, иные — ещё тёплые: мужчины и женщины, дети и старики, все как один покрытые язвами, нечистотами и кровью. Горан и двое его светлых разобрали галерею и из трухлявой древесины сложили краду. А когда с его пальцев сорвались ручьи белого пламени и, коснувшись мертвых тел, превратили их в ревущий столб бездымного огня, появились и первые зрители. Они держали в руках колья, топоры и дубины, и многие из них несли на коже следы болезни. Были среди них и женщины. Одна такая, довольно молодая, но безобразно худая и грязная, в бесформенных лохмотьях, едва прикрывающих покрытую язвами грудь, подковыляла ближе. Её голос клокотал, будто в горле её застряло что-то влажное:

— Пустите нас, светлые… Дайте напоследок чёрной кровушки попить, за всё хорошее поквитаться…

Горан одним коротким движением провел на земле огненную черту. Сказал:

— Любого, кто переступит, сожгу без предупреждения. По воле князя.

В огонь никто не лез, и это было хорошо. А плохо было то, что зрителей всё прибывало. Когда набралось их с три десятка, Горан постарался вразумить людей, от болезни и страха потерявших рассудок:

— В этом доме с дюжину больных. Двое магов-врачевателей их сейчас пользуют, спасти пытаются. Может, кому-то и повезёт, если магам не мешать.

Толпа ответила криками, руганью, бессмысленным рёвом.

— Убивают! Тёмные убивают!..

— Живьём кровь пьют!

— Мор наслали, чтоб потом мертвяков подымать!

— Для своей ворожбы!

— Бей, ребята!..

Огненная змейка на земле стала стеной ревущего пламени примерно по колено высотой. Горан почувствовал, как онемели кончики пальцев, явный признак того, что силы израсходовано немало. Он снова заговорил, вложив в голос приличную толику Убеждения, простого и полезного для всякого воеводы дара.

— Тупые овцы! Если тёмные не справятся с мором, Архимагус пришлёт сюда два десятка боевых огневиков! Они сожгут всю чёрную сторону дотла, прямо с правого берега! Кто из вас видел огневиков в бою?

То ли угроза подействовала, то ли заклятие, но толпа притихла. Кто-то нерешительно топтался на месте, кто-то переговаривался, и, наверное, вскоре многие из них ушли бы прочь, чтобы понести по городу байку про огневиков. Но именно в этот момент появился в дверях тёмный маг Осфред, да не один, а с телом мёртвого ребёнка на руках. И толпа взорвалась, как вышедшее из-под контроля заклятие Хаоса. Первой к огненной стене подоспела та же женщина с клокочущим голосом. Горан превратил её в ревущий столб багрового пламени и жирного дыма. Объятая огнем фигура с визгом метнулась прочь, врезалась в толпу, кто-то ещё закричал, покатился по земле, пытаясь сбить с себя языки пламени. Горан снова закричал, перекрывая рёв огня, крики боли и страха:

— Идите прочь и расскажите всем: так будет с каждым, если тёмные не справятся с мором!

В этот раз его послушались. Через несколько минут площадь опустела, опала огненная стена, лишь на почерневшей от огня глине истекала чёрным дымом скрюченная, обуглившаяся фигурка.

Горан потёр замлевшие ладони. Ему страшно захотелось сесть на землю, глотнуть воды из фляги, прислонившись спиной к стене, перевести дух. Но Высокий маг Ольгерд мог появиться в любой момент, а перед ним показывать слабость немыслимо. И тот действительно вскоре появился, чуть пошатываясь, подошёл к Горану, проговорил как-то сонно:

— Нам нужна чистая вода и жидкая еда: бульон, суп. Подводы, чтобы перевезти выздоравливающих в Храм Творца. Есть у вас вестун?

— Да, Высокий, — кивнул Горан и тотчас кликнул одного из своих. Передал приказ.

Тёмный ненадолго закрыл глаза, глубоко вздохнул. Спросил:

— Горан, у вас вода есть? Пить страшно хочется.

========== Глава 3 ==========

Три декады висело над городом дымное марево, воспалённое багровое солнце опускалось в затянутое дымкой море и прятались в сизом тумане Аланские горы. Три декады тёмные маги-целители под охраной рыцарей Света лечили воров и проституток, калек и списанных на берег моряков, стариков и детей, женщин и мужчин. Три декады тянулись по Новому мосту подводы, где на охапках сена лежали те, чью болезнь удалось победить. Их отправляли в Храм Творца, который со всеми его постройками превратился в один огромный госпиталь. Спасти удавалось не всех. Мёртвых два раза в день сжигали на берегу Вилеи, и дым их погребальных костров сливался с чадом горящей чёрной стороны, превращённой в одну гигантскую краду. Пущенный Гораном слух о боевых магах-огневиках оказался неожиданно верным. Горели заброшенные склады, дешёвые бордели и кишащие крысами и тараканами таверны, горели лачуги, сложенные из плавника и обшивки затонувших кораблей, горели сараи и рассохшиеся лодки. А вместе с ними горели тела тех, кому не помогли ни снадобья, ни заклинания. Зато Высокие Дома Тьмы нашли способ отличать тех, кого болезнь не затронула. По Новому мосту день и ночь брела вереница изможденных людей, отупевших от страха, голода и усталости и оттого никак не реагирующих на магию, хоть тёмную, хоть светлую. На кордоне на них обрушивался ледяной водопад заклятия Мёртвой Воды, не оставлявшего на их телах ничего живого, ни блохи в складке одежды, ни гниды в давно немытых волосах. Они принимали неприятную процедуру безропотно, с отупением обречённых, ещё не поверивших в собственное спасение. Может быть, эта надежда на жизнь и позволила подавить бунт так быстро. Надежда да пугающая сила магов-огневиков.

Но все рано или поздно кончается. Ветер с востока прогнал чёрный дым, больные в Храме Творца поправились или умерли, исчезли белые палатки с его площади и внутреннего двора. Опасность миновала. Но отчего-то казалось Горану, что странная тень, похожая на дым погребальных костров, так и осталась висеть над притихшим городом. Он велел удвоить патрули и, не жалея ни себя, ни своих людей, чаще положенного лично нёс ночную стражу. И вроде бы нарочно не старался, а всякий раз путь его патруля проходил мимо золочёных ворот дворца Алвейрнов, тёмного и безмолвного, спящего, но не мирно, а настороженно и чутко, как солдат в походе.

Лето подходило к излому, приближался праздник Матери Тьмы, после которого дни становились короче, а ночи — длиннее. Мирно жужжали в саду пчелы, и за окном ночной горницы заливался соловей. Горан подолгу не мог уснуть, лежал, вслушиваясь в птичьи трели в темноте, в звуки спящего дома, и думал об убитых тёмных магах, о слухах об их злодеяниях, о женщине с младенцем на руках и о другой, превращённой им в дымный факел. Но чаще всего думал он о Высоком маге Ольгерде, о том, как вышел он из дома, пряча за спиной дрожащие руки, как пил воду из его фляги, блаженно прикрыв глаза. Думал Горан о чёрных пушистых ресницах тёмного мага, о его длинных пальцах и о тонкой пряди, выбившейся из небрежного хвоста и повисшей вдоль щеки, будто нарочно обрамляя бледное лицо с высокими скулами. Думал об этом Горан и сам себя не понимал: чего ему больше хочется, смять эти тонкие черты одним ударом кулака или обвести подушечкой большого пальца, осторожно и внимательно повторяя каждый изгиб, чувствуя прохладу гладкой кожи и тепло тихого дыхания? Он спас много жизней, этот тёмный маг, много шлюх, нищих и калек. Этот изнеженный аристократ не видел разницы между спившейся проституткой и почтенной матерью семейства. Когда речь шла о жизни, о долге, может быть, — не видел. Когда вышел он из того дома, на его штанах засохла блевотина, а руки были в крови. Он шатался от усталости и просто хотел пить…

В день Матери Тьмы прогремела над городом летняя гроза, обрушилась яростным ливнем, распорола потемневшее небо ударами огненных хлыстов. Потекли по улицам бурные ручьи, закрутили сорванные с деревьев листья и обломанные ветки, остро и свежо запахло смятой травой и погубленными цветами. К вечеру ливень прекратился, но Милана все одно велела запрячь повозку, чтобы не замарать нарядные одежды, чтоб не шлепать по лужам в шитых шёлком башмаках. Горан решил ехать верхом, не хватало ещё ему, не раненому и не хворому, тащиться с женщинами в повозке. Закат багровым пламенем подпалил тучи, над Аланскими горами небо сияло зарницами, и катился оттуда далёкий утробный рокот, и древний Авендар притих, словно не решаясь праздновать, танцевать и веселиться, когда совсем рядом бушует гнев Творца. В настороженном молчании доехали до Храма. Толпа на площади тоже казалась необычайно тихой, огоньки разноцветных фонариков — робкими и неяркими. Горан помог Милане и девочкам выбраться из повозки, пошёл вперёд, прокладывая путь. На пороге Храма обернулся, увидел, как крепко сжимает жена руки детей, будто боится их потерять. Да и девчонки, такие бойкие, вдруг притихли. Горан улыбнулся им, подмигнул дурашливо, но они лишь уставились на него круглыми блестящими глазами, маленькие испуганные совушки.

В Храме было душно, полутемно и многолюдно. И тишина там была такая же: душная и многолюдная. Горан провел своих девочек на место, причитающееся ему по рангу, слева от жертвенного камня, позади Высоких Дома Света, но не слишком далеко. Совсем близко, в двух шагах. Мелькнула отрешённая мысль: а станет ли и он когда-нибудь Высоким? Это только на войне и возможно. Впрочем, его век долог. Рано или поздно воинственная Ондова нападёт на них снова, а тогда или битву выиграть, или вражьего воеводу сразить в поединке, или явить чудо доблести, и он — Высокий. Впрочем, последнее нежелательно. Чудо доблести редко кого оставляет в живых, и после такового герой чаще всего становится трупом, а трупы Высокими не бывают. Они все одинаковы. Снова вспомнилось изломанное тело тёмного мальчишки, и Горан постарался прогнать прочь страшное видение. Ведь сколько мертвых перевидал на своём веку, скольких сразил собственной рукой, мог бы и привыкнуть, так нет. Одно дело — в бою и совсем другое — вот так. Но нет, он не станет думать о нем, и о том, повешенном за ноги, и о женщине, что пылала так ярко, — не станет. Ведь праздник, нужно думать о хорошем. Странно, что ночь Матери Тьмы празднуют в середине лета, когда Свет достигает высшей силы. Хотя нет, не странно. Это перелом. Уже следующая ночь будет чуть длиннее этой. Каждую ночь Тьма станет отвоевывать у Света ещё несколько минут, и так будет до самой глухой, самой долгой ночи. И тогда, в зимней стуже, в мертвой кромешной тьме они будут праздновать день Негасимого Света…

Справа от жертвенного камня стояли маги дома Тьмы: впереди Лорд Магистр, за ним — трое Высоких. Горан вгляделся в неподвижные фигуры в одинаковых чёрных мантиях, длинных, до самого пола, с глубокими капюшонами, скрывающими лица. Но своего Высокого он узнал сразу, по росту и осанке, но всего вернее — по тому, как натянулись в груди острые струны, того и гляди — лопнут. От ненависти, а может, и еще от чего. Да нет, от ненависти. Уж больно этот, неподвижный, тёмный, не походил на бледного до синевы, усталого парня, который жадно пил из его фляги. Тот был почти своим, почти что боевым товарищем. Этот же стоял не на другом конце зала, а на противоположенной стороне мироздания. Он был чужим, и далёким, и, может быть, враждебным. Пряталось лицо в тени большого капюшона, загадочно и тревожно блестел на груди драгоценный медальон, а Горану становилось горько, будто его предали, будто забрали у него что-то особое, дорогое ему и нужное.

Полилась приятная, немного печальная музыка, будто с небес, а на самом деле из скрытой от чужого глаза галереи. Горан это знал: сам, будучи ещё учеником мага, помогал кастовать заклятие Пелены. Но люди впечатлялись, вот и Оана с Яниной запрокинули к высокому куполу восторженные мордашки, дурёхи, даже рты пораскрывали, будто птенцы. Горан улыбнулся, глядя на девчонок. Струны в груди немного отпустили.

Появился верховный жрец Творца, почтенный старец Добромысл. За ним в золотистой праздничной робе важно шествовал Архимагус. Вблагоговейной тишине они подошли к жертвенному камню. Тотчас же к ним присоединились Тёмный Лорд и Светлая Госпожа, будто ночь да день. Протянули над камнем руки, и вспыхнул на гладком граните тонкий узор, кружево из света и тени. Старец Добромысл запел всем известную сагу о том, как Мать Тьма, устав от безмерного одиночества, создала Свет. Как вспыхнули на чёрном небе первые звёзды, и обратила к ним Мать своё счастливое лицо. Как впервые встало над горизонтом яркое светило, а вместе с ним пришёл Свет, сын и возлюбленный, друг и соперник. Как рос он, набирая силу, как обретал собственное сознание, и гордость, и волю. Как пожелал он стать равным, супругом, а не слугой, помощником, подмастерьем. Как Тьма и Свет поделили мир на царства Ночи и Дня, как разлучились навеки, оставив себе лишь короткие свидания в царстве Серых Теней между явью и сном. Как появился Творец, плод их любви, Дитя Света и Тьмы, Отец всего сущего. Это была грустная сага, всем известная история любви и предательства, долга и жертвоприношения. Рядом тихо шмыгнула носом Милана. Горан нашел и тепло сжал её руку.

Песня любви и разлуки все ещё звучала в ясных сумерках, в последние минуты самого длинного дня, когда солнце уже погасло, но ночь ещё не наступила. Казалось Горану, что сладкая грусть короткого свидания Света и Тьмы отравила и его каким-то томительным ожиданием. Ему совсем не хотелось домой, где слуги уже накрыли праздничный стол и украсили горницу венками. Лучше бы пойти куда-нибудь на реку, сесть на песчаной отмели и глядеть, как гаснет в небе вечерняя заря, а на другом берегу все ярче разгораются костры. Только неженатые парни и девушки жгут костры в ночь Тьмы и пьют у огня хмельное, плетут венки, поют и танцуют. Но тёмный, конечно, не пойдёт, хоть и свободный. Это ведь развлечение для черни, не для лордов…

— Горан! — в высоком мужчине в богатом кафтане бордовой с золотом парчи он не сразу узнал своего старого товарища, заводилу юношеских бесчинств, собутыльника и светлого мага по имени Дамиан. — Неужто забыл меня?

— Дамиан! — пожали руки, похлопали друг друга по плечам. — Милана, познакомься с моим товарищем по лицею. Если бы ты знала, сколько раз я из-за него бывал бит, ты б ему так не улыбалась.

— Друзья Горана всегда добрые гости в нашем доме. Не поужинаете ли с нами?

Конечно, хозяйке не терпелось попасть домой, накормить и отправить в постель уставших от впечатлений девчонок, закончить хлопотливый день. Стоять на улице и слушать, как двое друзей вспоминают детские забавы, ей не хотелось совсем. К счастью, Дамиан чиниться не стал:

— С превеликой радостью, добрая госпожа! Только вот что же я с пустыми руками…

— Вздор! — перебил его Горан. — Ты верхом? Я тоже, к тому же у нас повозка. Тогда встречаемся возле арки Сагмира.

К назначенному месту приехали почти одновременно. Горан ещё издали увидел товарища, отметил, что конь у него прекрасный, не хуже его собственного, а сбруя и получше, вся в серебряных заклёпках, да вышитый чепрак, да пояс с серебряными бляшками. Подивился: откуда такое богатство? Припомнил, что Дамиан вроде бы из старого, но не слишком богатого рода, кажется, было у него небольшое поместье вблизи ондовичской границы… Внезапно заговорила бойкая Оана:

— Такой пригожий у тебя друг, отец, прямо светлый рыцарь Любогран.

— Ты ему только не скажи такого! — засмеялся Горан, а сам подумал: и в самом деле, приятель юности возмужал, даже как-то расцвёл. То, что раньше казалось некрасивым: большие слишком светлые глаза, пухлые губы, короткий нос, в зрелом облике обрело приятную завершённость. Похоже, что Дамиан в жизни преуспел. Порадоваться бы за друга, да что-то неприятно кольнуло. Неужто зависть?

Горан застыдился собственных чувств и оттого приветствовал приятеля особенно сердечно.

Неприятное ощущение вернулось, едва въехали в ворота дома. Горан заметил, как Дамиан взглянул на кур, бродящих по двору, на веселых, слегка хмельных слуг, выбежавших навстречу, на домотканый половик в сенях. Горан любил свой дом. Ему не понравился взгляд приятеля. Впрочем, за столом он был весел, ел много и с удовольствием, хвалил и молочного поросёнка, и пышные блины с закусками, и колбасы из дичи, и пироги с потрошками. Хвалил хмельной мёд и дорогое крепкое вино, прибереженное для праздника. Горан и не заметил, как остались они за столом одни.

Зашёл разговор о юности, о лицее, о прошлом, далёком не по годам даже, а по смыслу. Неужто когда-то он был тем мальчишкой, задиристым болваном, упрямым и наивным ослёнком?

— А помнишь, как мы накинули Пелену на бассейн и все стали туда падать? — смеялся Дамиан.

— Ага, как не помнить? — улыбнулся и Горан. — Накинул-то ты, а наставник Нестер мне потом всю задницу розгами измочалил. Своей рукой уморился, призвал сумеречного демона, так тот, представь, не так уж и сильно бил, слабее, чем наставник!

— А где теперь наставник, не знаешь? — заинтересовался Дамиан.

— Не знаю, вроде бы уехал в путешествие. Я его уже несколько лет не видел, а раньше он все у госпожи магистрессы гостил. Он ведь тоже светлый, хотя и в темной магии силён. Демона призвать и я не сумею. А ты? Ты смог бы?

— Он не для того мне нужен, чтоб демонов призывать…

Дамиан откинулся в кресле, шумно вздохнул, сказал приятное:

— Хорошо у тебя, Горан. Завидую я тебе. Жена — красавица, дочки — солнышки ясные, живёшь ты просто, и спокойно, и зажиточно.

— Да вроде бы и ты не бедствуешь, — улыбнулся в ответ Горан. — Одет, как тёмный щеголь, конь такой пригожий, сбруя. Рад за тебя.

— Спасибо, — сдержанно кивнул Дамиан. — Все большими трудами даётся. Но да, даётся.

— Ты в столице по делам?

— Да, приехал по приказу Архимагуса. Буду ему помогать. Трудные времена настают, Горан. Нам нужен каждый верный клинок, каждый маг, в котором горит Свет.

— Что ты имеешь в виду? — удивился Горан.

Так Дамиан это сказал, будто и хмель с него сошёл, будто только что не пил он за этим столом и не смеялся шуткам. Будто стоят они на холме, а перед ними — вражий лагерь, а утром предстоит битва. И надо им теперь придумать, как неприятеля одолеть.

— Я говорю о том, что известно каждому, Горан. О том, что тёмные скоро заберут себе всю власть. Вот смотри, ты, например, знаешь, что почти всеми питейными домами в столице владеют тёмные? Я уже не говорю о прибылях, но ведь они спаивают людей. Они знают: пьяный люд хочет только одного — выпить ещё. Теперь так, ты знаешь хоть одного светлого ростовщика? Вот и я не знаю. Так и получается, ты в зной да в мороз в латы закованный улицы патрулируешь, как пёс цепной, воров да грабителей ловишь, жизнью рискуешь, а они мошну серебром набивают. И так везде, на всех уровнях. У кого в руках казна? У тёмного мастера-мага Годриха из Кагнара. Кто ходит у князя в лучших друзьях, вертит им, как хочет? Тёмный Лорд Магистр. А у нас, у светлых, магистр — женщина. Женщина, Горан! Нами командует женщина!

— И что же с того! — подавил раздражение Горан. — Наша Пресветлая — маг небывалой силы. Она одна стоит десяти Высоких.

— Серьезно? Ты так считаешь? — усмехнулся Дамиан. Блеснули в полутьме белые зубы, красным угольком отразился в глазах огонь камина. — Она что, поведёт войско в битву? Нет, конечно. Кто вёл тебя в бой на Велесовом поле? Высокий светлый Милош. А где он теперь, ты знаешь? Никто не знает, но говорят, что схватили его тёмные, заковали в гартовские* браслеты и бросили в темницу.

— Откуда такие толки? — нахмурился Горан.

— А оттуда! — подался вперёд Дамиан, лёг грудью на стол и внезапно оказался очень близко, глаза в глаза. — Ищи того, кому выгодно! Кто теперь главный воевода?

— Высокий тёмный Хестен… — выдохнул Горан. Какой-то смысл начал появляться в словах Дамиана. Очень простой смысл, и даже странно, как Горану самому ничего подобного не приходило на ум.

— Вот! А случись война, кто будет биться в первой шеренге? Кого такой воевода пошлёт на смерть? Светлых, ясное дело. Тебя, Горан, меня, наших из лицея, помнишь? Нас. А тёмные будут снова прятаться за нашими спинами и поднимать наших мёртвых, чтобы даже после смерти ты, мой друг, всё равно встал с мечом в руках и махал этим мечом, пока тебя не изрубят на куски! Ни жизни тебе не будет, ни смерти!

Ничего не ответил Горан. Мороз прошёл по коже. Он видел это не раз, как тёмные некроманты, действительно оставаясь в стороне, поднимали мёртвых и гнали их в бой, в котором те только что пали. И это казалось Горану делом хорошим, правильным. Пока он не представил себе… Себя. Со вспоротым животом, с отрубленной рукой, с мёртвыми глазами идущего в бой…

Налил мёда обоим, выпили. Помолчали. Потом Горан спросил:

— Хорошо, и что ты собираешься делать? Что собирается делать Архимагус?

Рука Дамиана легла на плечо, сжала тепло и сильно.

— Придёт время, и ты узнаешь, брат. Скоро придёт наше время, так и знай!

Комментарий к Глава 3

* гартовские браслеты – магический артефакт, лишает магии того, кто их носит. Снять такие браслеты может только тот же маг, который их одел.

========== Глава 4 ==========

Пришлось признать свою глупость. Да, по всему получался Горан дурак дураком, не видел простых вещей, пока кто-то поумнее не объяснил ему все, как ребёнку. Пока его не ткнули носом, как слепого щенка в миску с молоком. И будто упала с глаз пелена. И засияли позолотой скульптур и ажурных решёток, засверкали зеркальными окнами, засветились розовым мрамором утопающие в цветах особняки тёмных. Повсюду стали попадаться их сияющие лаком кареты, их начищенные до блеска, откормленные лошади, их наглые лакеи и слуги, нарядные менестрели и шуты, их фонтаны, фейерверки, маскарады и охоты, их засыпанные драгоценностями куртизанки и залитые вином мостовые.

Тот день не заладился с самого утра. Горан был зол без особой причины: не из-за того, что случилось, а от того, чего не было. Не было в то утро, не было в его жизни. И, может быть, вообще не было, никогда и ни у кого. Да и погода была мерзкая, не по-летнему холодный дождь превратил улицы в мутные ручьи, лёгкий кожаный доспех намок и почернел, шерстяной плащ тяжело повис на плечах, не спасая ни от дождя, ни от холода. Двое следовали за ним в полном молчании, не маги, простые стражники. Он их не знал, и это злило тоже. Хотя бы можно было нести службу с одним и тем же дозором, чтобы спину прикрывали боевые товарищи, а не серые тени без имени и лица…

Вестун настиг их возле базарной площади. Запыхавшийся мальчишка, похожий на мокрого воробья, протараторил заученное: «На улице Уббы Кривого беспорядки. На месте дозор, требуется подкрепление». Подхватил брошенную монету и убежал греться в ближайшем трактире, не иначе.

На Уббы, в небедном районе, где жили в основном люди без магии, и вправду было нехорошо. Дозор — четверо всадников в мокрых плащах — крутился перед входом в небольшой дом, тщетно пытаясь разогнать с два десятка орущих и размахивающих руками горожан. Кто-то бросил камень, попал в лошадиный круп, испуганное животное встало на дыбы, стражник не удержался в седле. Горан подоспел как раз вовремя. Призвал заклятие Убеждения, гаркнул, перекрывая крики толпы, проклятия стражников, лошадиное ржание:

— Пять шагов назад!

Его послушали, но расходиться никто не спешил. Притихшая толпа казалась опаснее кричавшей. Подъехал командир дозора, представился, хотя Горан его и узнал. Капитан городской стражи, слабый светлый маг, доложил:

— Убийство, господин мастер-маг. Мальчишка убил тёмного ростовщика и его помощника, тоже из тёмного рода.

— Маги? — спросил Горан.

— Нет, ни один из троих не маг.

Пока это было единственной хорошей новостью.

— Где убийца?

— В доме. Мы не хотим вести его в крепость, пока тут такое творится. Ещё отобьют по дороге.

— Правильное решение.

Горан спешился, вошел в дом, который изнутри оказался пригожим, нарядным. Приметил панели красного дерева на стенах, картины и гобелены, толстый шерстяной ковёр на полу. На ковре лицом вниз лежал человек, в затылке — глубокая вмятина, белая кость проткнула кожу. У стены полусидел другой, со смятым лицом, залитым кровью. В углу стояла на коленях женщина, тихо, но пронзительно выла на одной ноте. Убийцу, мальчишку на вид лет шестнадцати, держал за локоть стражник. Руки у злодея были связаны, на белом лице проступали тёмно-рыжие веснушки.

— Что здесь произошло? — хмуро проговорил Горан.

Ответил ему стражник.

— Сосед услышал крики и послал слугу за стражей. А тут мы как раз. Приходим, а этот так и стоит с топором, двоих уложил и хоть бы что ему. Ограбить, видимо, хотел, да не успел.

— Нет! — вдруг громко, резким фальцетом выкрикнул мальчишка. — Я не хотел грабить! И убивать не хотел! Так вышло, я не хотел!

На улице снова заорали, послышался звук бьющегося стекла, завизжала женщина:

— Тёмные воруют наших детей и сдают в бордели! Выкапывают трупы из могил! Есть здесь мужчины или нет?

Капитан рявкнул команду. Пока он вроде бы справлялся. Горан обратился к мальчишке:

— Ты признаёшь, что убил этих двоих?

Тот заговорил горячо, сбивчиво, глотая слова и вытирая слёзы связанными руками:

— Да, но я не хотел, господин! Отец умер в прошлом году, деньги нужны были. Мать заложила свой венец с жемчужинами. А у сестры свадьба! Вот мы и пришли просить, только на свадьбу, потом бы отдали! А он говорит: «Давайте деньги или идите!» Я и говорю: «Пойдем, мама!» А она стала просить… А этот, второй, тогда начал смеяться и говорить всякое про сестру… И вообще про нас всех. Ну, я не выдержал — и по морде ему…

— Ты не маг, случайно? — Горан покосился на бесформенное месиво в запекшейся крови. — Так по морде дать и я не смог бы, пожалуй.

— Да нет, это потом! Мастер стал орать: «Убивают, стража!» А этот второй убежал и вернулся с топором. Мать на колени, а он на неё как замахнётся… Ну, я и схватил его, топор вырвал из рук и так, сбоку… Он и повалился. А мастер тогда бежать, ну я и его, сзади… Я не хотел, просто что-то напало…

Боевое безумие, вот что это было. Горан это знал очень хорошо. Когда испуганный мальчишка может одолеть двоих сильных мужчин. Это качество так полезно в бою, но сейчас-то время мирное.

Обратился к стражнику:

— Выход на другую сторону есть?

— Да, господин мастер-маг, вон там, из кухни. Выходит на аллею, что за рыночной стеной.

— Веди мою лошадь к чёрному ходу. Давай, пошевеливайся.

— Это твоя мать? — кивнул Горан на женщину, по-прежнему воющую в углу. — Уговори её идти домой.

Уговоры не слишком помогли, пришлось использовать Убеждение и даже подтолкнуть женщину к чёрному ходу. А там и стражник подоспел с лошадью. Ему Горан сказал:

— Я сам отведу его в крепость. Чай, одного мастера-мага хватит на связанного мальчишку. Людей своих вам оставляю. Вам нужнее.

Поднялся в седло, конец веревки обмотал вокруг луки. Нарочно поехал по самым безлюдным улочкам, да ещё и заклятие Отвода глаз набросил. Редкие прохожие глядели мимо, поневоле ускоряя шаг. Тяжко было Горану, тяжко и горько. Мальчишку повесят, без сомнения. Убийство двоих мирных горожан это не поединок, за такое даже вира не предусмотрена. Одна минута гнева, одна вспышка боевого безумия — и жизнь пропала. А он всего-то немногим старше Янины. Худенький, щуплый. У такого шея не переломится. Значит, будет висеть, задыхаться в петле… Нет, нельзя так думать, ведь это не ребёнок — убийца. Однако Горан и сам знал, до чего может довести унижение, насмешка, беспомощность. В конце концов, что ему сделают? Его-то как раз не повесят. И даже в темницу не бросят.

Наклонился в седле, перерезал веревку. Стараясь не глядеть в глаза пленнику, бросил:

— Беги. Тотчас же беги из города и никогда не возвращайся. Даже домой не заходи, понял? Поймают — повесят!

И дал шпоры коню. И не оглянулся.

За ним пришли вечером. Пришли боевые маги, двое Высоких: светлый и тёмный. Как взглянул Горан на тёмного, прямо содрогнулся, только, конечно, не от страха. Повели его во дворец госпожи магистрессы, через полгорода, будто под конвоем. А дождь все не унимался, вода затекала за ворот, чавкали по лужам лошадиные копыта, и знакомый с детства город исчезал в серой мгле. На крыльце магистрессы Горан злобно порадовался: его сапоги оставляли на розовом мраморе грязные отпечатки. Вспомнился разговор с Дамианом, его нелестный отзыв о главе их ордена. И в самом деле, Светлая госпожа, похоже, любила тёмную роскошь. Розового мрамора лестница укрыта ковром, золочёные вензеля на перилах, в нишах скульптуры. На потолке разноцветная роспись: грудастые девы-птицы летят над розовыми облаками. Красиво и стыдно. Ведь сюда, пожалуй, и дети ходят. Такое похабство только тёмным и впору. Горан вспомнил их встречу на балу с фейерверком, как интимно, будто жена, держала она под руку Высокого тёмного, как рокотал его низкий голос, обволакивал, ласкал. Засмотрелся на потолок и оступился. Проклятый тёмный поддержал его под локоть, и Горана так шарахнуло, будто его кнутом стегнули. Будто не рукой, а раскалённым железом прикоснулся к нему Ольгерд.

Госпожа магистресса была холодна. Её ледяное сияние слепило, будто нетронутый снег в морозный полдень. Такой же холод звенел в её словах:

— Потрудитесь объяснить, мастер-маг, каким образом вам удалось упустить преступника, вверенного вашему попечению?

— Мальчишка сбежал, госпожа, — мрачно вздохнул Горан. — Я не сразу заметил, а как увидел, его и след простыл. Дождь, из-за него все. И не видно, и не слышно.

— Мне наложить на вас Покров Истины, мастер-маг? — теперь голос Светлейшей напоминал свист вьюги.

— Если вы позволите, госпожа, я рискну предположить, что в этом нет необходимости, — заговорил Ольгерд, да так мягко, будто бархат стелет, а сверху мёдом поливает. — Очевидно, мастер-маг проявил свойственное ему великодушие и отпустил преступника, сочтя причитающееся тому наказание слишком суровым.

— Не дело стражника судить о наказаниях, — вступил в разговор Высокий светлый, старый вояка Лукаш. — Его дело — доставить преступника в крепость, а там уж судья решит, как злодея наказать. Если каждый станет вершить справедливость, как ему приглянется, от этого в стране будет бунт и хаос.

— Я согласен с вами, почтенный Высокий, — так же мягко ответил Ольгерд. — Позволю выразить своё мнение, и это всего лишь моё мнение, что мастер-маг Горан не слишком пригоден для службы в городской страже. Возможно, его таланты в большей мере раскрываются на воинском поприще? Если мне не изменяет память, наш мастер-маг — ветеран многих кампаний, герой кровавых битв. Возможно, он согласится обучать наших воинов ратному искусству?

— Это что ж вы его? За преступление в звании повышаете? — удивился Лукаш.

— Не в моей власти ни награждать, ни наказывать кого бы то ни было в ордене Света, — изящно развёл руками тёмный. — Решать в любом случае госпоже магистрессе. Я всего лишь указываю на место, где мастер-маг Горан мог бы принести княжеству наибольшую пользу. Не станем забывать, господа, война с Ондовой — это вопрос времени. Нам понадобится хорошо обученное войско. И если предел дозволенной мне дерзости ещё не достигнут, предлагаю изменить состав дозоров городской стражи, включив в них и светлых, и тёмных магов.

— Я подумаю, господа, над вашим предложением, — голос магистрессы уже не звенел льдом. Он был просто холоден. — Вам же, мастер-маг, я запрещаю покидать столицу. До тех пор, пока я не сообщу вам о своём решении. Высокий Лукаш, вы не откажетесь проводить Горана домой? Я боюсь, как бы с ним не случилось беды, ведь получается так, что безоружный мальчишка может его осилить.

Они поклонились и ушли, а тёмный остался. Наедине с магистрессой. И это задело Горана больше, чем злая насмешка его госпожи.

Приказ магистрессы пришел через два дня: явиться в княжеские казармы, где принять новое назначение. Быть ему теперь инструктором княжеской гвардии по боевой магии. Назначение было хорошее. Горан впал в тоску.

Милана Горанова горя не поняла. Купила новую стёганку, сшила войлочный подшлемник и украсила его вышивкой. Сказала:

— Ты ведь и сам, Горушка, сколько раз говорил, что в стражу ходить не хочешь. Что одно дело — воевать, и совсем другое — разнимать кабацкие драки. Вот тебе, воюй. Или боишься, что не справишься? Я слыхала, прошлым их наставником был Высокий…

Горан на эту подначку тоже разозлился. Что он, ребёнок, что ли? Отчего это каждый его за повод дёргает, как зелёного жеребца? Покрутил в руках подшлемник, заметил вышивку. Ну ладно, переплетенные Г и В, это ещё ничего, Горан из рода Велимиров, но это?..

— Что это? — спросил, глазам своим не веря.

— Как что? Василёк. Неужто совсем непохоже? — расстроилась Милана.

— Для чего это? Чтоб все надо мной смеялись?

— А ты сделай так, чтоб никто не смел над тобой смеяться, муж! А василёк тебе — оберег. И ещё к глазам твоим подходит.

Разобиделась, очами сверкает. Как спорить с такой?

========== Глава 5 ==========

— Прокша! Не спать! Где твой щит? Ты забыл, что ты в тройке? Каян, ты огневик или тёмный прощелыга? Это огненное копьё или фейерверк? Смотри, на Оньше даже стёганка не обгорела!

— Так на нем же амулетов, плюнуть некуда…

— А ты не плюй! На ондовичах тоже будут амулеты! Ваши, которые они с ваших трупов поснимают!

Чему бы ни учил королевских гвардейцев бывший инструктор, Горана их мастерство удручало. Он даже засомневался: за что берут в гвардию, не за пригожесть ли? Выходило, именно что за красу, за стать, за золотистый волос. Не за талант, это точно. Все как один ростом с Горана, косая сажень в плечах, пшеничные кудри. Смотреть тошно. Хоть бы на одном темноволосом взгляду отдохнуть. Но зато пускают молнию в мишень, а попадают в круп собственному коню. Горан взял привычку держать щиты всегда поднятыми, а без того княжеские гвардейцы спалили бы своего инструктора в первый же день. Причём совершенно того не желая.

Горан и его новые ученики друг друга крепко невзлюбили. Гвардейцы считали его тупым полевым воякой, который только и может, что копать рвы, ставить частокол, да орать так, что кони шарахаются. Он считал их вконец обленившимися бездельниками, разожравшимися на лёгкой службе. И он, и они были, наверное, правы.

Бездельники, прижатые новым инструктором, в первую же декаду нажаловались капитану. Тот Горана лично не знал и, будучи сам мастером-магом, вызвал его на магическую дуэль. Победа Горана оказалась такой лёгкой, что он даже заподозрил неладное: а не поддался ли ему капитан? Впрочем, зачем ему?.. Капитан в мечтах о реванше снова прислал вызов, на этот раз на мечах. Горан мог и этот поединок закончить за пару ударов, но у него было время обдумать своё поведение и прийти кое к каким выводам. В результате увлекательная и примерно равная битва кипела почти четверть часа, после чего Горан все же выбил меч из рук усталого соперника. Раздумья пошли впрок, капитан сменил гнев на милость. А вернее, шельма, усмотрел для себя выгоду, и Горан стал сопровождать князя чуть ли не на все его выезды. Да и во дворце то бал, то приём послов, то праздник Света или Тьмы, Горан даже не знал, что их столько, праздников этих.

И все же, несмотря на тупых и бездарных учеников, несмотря на скучные долгие вечера, когда другие сидели и пили-ели за столами, а он стоял у стены да приглядывался к лицам гостей, к их рукам, рукавам и ножам, приходилось признать, что служба в княжеской гвардии была не в пример легче, почетней да и сытнее. А значит, проклятый тёмный, видимо, сам того не желая, оказал Горану услугу.

Лето закончилось, начался сезон театров, балов и охот, и редко на каком из этих развлечений не блистал Высокий Ольгерд. А рядом с ним стал появляться юноша примечательной наружности: локоны чёрные, брови соболиные, кожа белее снега, коралловые уста, а уж ресницы — чисто опахала. К девице с такой красой женихи во все окна ломились бы. А тут не девица — отрок. На каждом пальце драгоценный перстень, на плечах дивные меха, одежды из парчи да бархата. Трудно присутствовать на всех этих праздниках и не слышать сплетен. А сплетни говорили, что юношу этого дивного зовут Ингемар, что он сын вельможи из Рослагена, но прежде всего — протеже Высокого Ольгерда. Протеже — Горан знал, что это значило. Он глядел, как Ольгерд осторожно наматывает на палец длинную чёрную прядь мальчишки, как склоняется к нему и говорит что-то на ухо, почти касаясь губами лица, как осторожно и ласково соприкасаются их пальцы. Не мог смотреть на это Горан, но и не смотреть не мог. Казалось бы, ему-то какое дело, кого берет к себе в постель тёмная тварь? Правда, среди светлых такие пары случались нечасто, но иногда все-таки случались. Вот и его красотун Оньша бегает к кому-то в город и случайно проговорился, что не к девице. Так почему же так тошно смотреть на этих двоих? Казалось бы, больше ненавидеть этого тёмного уже невозможно, да только он все время делал что-то такое, от чего ненависть Горана росла.

Однажды на охоте Горан отстал от княжеской кавалькады, чтобы проверить чем-то не понравившийся ему амулет одного из гостей. Амулет оказался подделкой, вещицей на вид опасной, а на деле бесполезной, только источающей ауру заклинания Безволия. Горан принёс извинения и, чтобы нагнать свою бестолковую гвардию, пустил коня напрямую, через березовую рощицу. Там, у белого ствола с золотой листвой, он и увидел этих двоих. Он не скрывался и ехал быстрой рысью, он производил достаточно шума, чтобы спугнуть всех влюблённых на пять верст вокруг, но эти двое не заметили его. Появление Горана их не отвлекло, они не разняли объятий. Рискуя сломать себе шею, Горан пустил коня галопом, но убежать не удалось. Слишком многое он успел увидеть. Как крепко и бережно, по-хозяйски, руки Ольгерда держали лицо Ингемара. Как подрагивали опущенные ресницы чужого мальчишки то ли от боли, то ли от мучительной страсти. Как в жадном поцелуе соединялись их губы. Никогда ещё Горан не видел, чтобы целовались — так. Так, захлёбываясь и задыхаясь, пили воду бойцы после тяжёлого боя или длинного марша. Так с хрипом хватали воздух выбравшиеся из магической петли. Но чтобы так целоваться? Будто вся жизнь твоя зависит от тепла чужих губ, будто, случись этому поцелую прерваться, ты упадёшь замертво, и в этом не может быть сомнений… Это было неожиданно горько, вдруг признать, что он чего-то не понимает. Что жизнь обошла его чем-то важным, и это его-то, счастливого мужа и отца, могучего воина и сильного мага!

Между тем скандал занимал не только его. По-женски обиженная магистресса как-то при большом стечении вельмож поинтересовалась, не заждались ли лорда Ингемара дома. Тот ответил с беспримерной наглостью, что ему многое нравится в Рондане и он подумывает о том, чтобы задержаться здесь надолго. Как минимум до весны. Уловив настроение госпожи, некоторые светлые помоложе стали искать ссоры с мальчишкой, чьё наглое поведение сделало бы такой поиск недолгим. Но Высокий Ольгерд, тоже в месте людном, заявил, что любому, кто пожелает вызвать на дуэль его друга, придётся сначала драться с ним. Таких желающих не отыскалось. Этого тёмного знали слишком хорошо.

Горан оставался в стороне. Будто блох, вылавливал подозрительные амулеты из княжеских покоев, уничтожал огненными копьями бездарные щиты гвардейцев, затупленным мечом вбивал бестолочей в землю и понемногу, по чуть-чуть делал из них бойцов. И не только.

— Барток, кто на вчерашнем приёме думал о княжне плохое?

— Господин мастер-маг, откуда же мне знать-то? Я ж не маг разума…

— Ты был бы магом дурости, если б вообще был магом. Кто ответит? Соображайте, воинская элита, в хвост вас и в гриву!

— Высокий тёмный Сигурд…

— Кто это сказал? Оньша, разве я тебя спрашивал, вот же где во все бочки затычка!

Неожиданно снова сдружился со старым своим товарищем Дамианом. Тот вроде бы был в чести, повсюду тенью следовал за Архимагусом, но, как и положено тени, оставался незамеченным. Но знал, видимо, немало. И знаниями этими охотно делился с Гораном за чашкой пунша холодным вечером:

— В городе неспокойно. Это хорошо, что ты больше не ходишь в дозор. Вчера в Новом порту разгромили кабак, который держали тёмные. А в подвале обнаружили бордель. Шлюхи — мальчишки и девчонки, старшей двенадцать лет. Всех в своё время украли, по деревням в основном. Знаешь тёмные легенды о Лесном Народе, который ворует детей? Специально придуманная ложь. Чтобы в случае пропажи ребёнка родители подумали о чем-то сверхъестественном. А потом ребёнок находится в таком вот борделе, опоенный зельем Похоти, потерявший разум. Забывший собственное имя.

— Силы Света, возможно ли такое злодейство! — ужасался Горан. Любому отцу такой рассказ — нож в сердце.

— Ты должен быть на страже, Горан, — продолжал между тем Дамиан. — У нас есть сведения, что тёмные составили заговор против князя. Тёмный Лорд давно уже втёрся к князю в доверие, чтобы проще было от него избавиться. Княжич Милодар слишком молод и глуп, княжна Ариана замужем за данорским наследником. Начнётся междоусобица, выгодная только врагам. Ондове останется только подобрать осколки того, что нынче зовётся Ронданой.

На это Горану было что ответить.

— Мы делаем, что можем, Дамиан. Например, в прошлую декаду я сам нашёл в княжеской опочивальне очень любопытный предмет: цветок, что выпускает яд. Понемногу, но если долго дышать, в одно утро не проснёшься.

— Что же, были и другие такие предметы? — заинтересовался Дамиан.

— Были, — Горан спрятал в усах довольную улыбку. — Но я все же маг, какой-никакой. Я такие вещи вижу. И гвардейцев поднатаскал и на мечах, и в заклинаниях, и в разных прочих вещах. Так что заговорщиков есть чем встретить, Дамиан. Я свои гривны не даром получаю.

— Вот оно как… — проговорил Дамиан задумчиво. — Ну что ж, это хорошо, Горан, очень хорошо…

И вдруг блеснул довольной улыбкой, хлопнул Горана по плечу:

— Это просто замечательно, друг! Ты у меня просто камень с души снял!

Горан не искал встречи с наглым любовником тёмного. Тот нашёл его сам. Нашёл в хорошем месте, ничего не скажешь, примчался на оружейный двор, где Горан как раз учил гвардейцев работать в тройках. Он даже опешил в первый момент, когда что-то, похожее на разъяренную комнатную собачонку, прыгнуло ему на грудь, зашипело в лицо:

— Ты! Светлый мужлан! Как смеешь ты говорить обо мне такое! Что знаешь ты обо мне, как смеешь ты судить меня!

Горан устоял на ногах и довольно осторожно, чтобы не помять, отодвинул тёмное недоразумение магическим щитом. И немного удивился, приглядевшись: мальчишка несомненно был тёмным магом. Горан различал сплетение линий некромансии, морока, может быть, слабого внушения, но в то же время эти линии были будто неживыми, тающими, нарисованными на воде. Кастовать заклятия, даже самые простые, мальчишка не мог, бился в его щит, как мотылёк в стекло. Гвардейцы смеялись, но Горану было не до смеха. Никогда, никому и ничего не говорил он об этом тёмном, даже самому себе не позволял называть его имени. Старался не думать о нем и тем, быть может, уничтожить его, хотя бы в собственной памяти. Заговорил с ним, как с самым бестолковым учеником:

— Так, успокойся. Отдышись. Говори простыми словами. Кто ты и что тебе надо от меня?

Казалось, ещё минута, и мальчишка заплачет. Но гнев осушил слёзы, гнев оказался сильнее.

— Опусти щит, светлый! Встреть меня лицом к лицу, как мужчина мужчину.

— Я встречу тебя, как мужчина — щенка, мальчик, — усмехнулся Горан.

Ингемар пролетел сквозь внезапно исчезнувшее препятствие и упал бы, если б Горан его не подхватил. Повернул прочь и дал пинка под зад. Лёгкого, чтоб ничего не сломать ненароком.

Гвардейцы ржали, как кони, пажи и оруженосцы набежали из оружейной, на галерее столпилась стража, ещё бы, такая потеха. Мистерия «Пастух и Дракон», только все наоборот.

А тёмный всё не унимался. Повернулся к Горану, голос дрожит, на глазах слёзы. И оттого ещё смешнее звучат слова воина, слова мужчины:

— Я, Ингемар из рода Тьюренборгов, буду драться с тобой, Горан из рода Велимиров, в любой день и час, любым оружием на твой выбор, сталью или магией, пешим или конным. Да будет Великая Мать мне судьей, я отомщу за бесчестье или погибну.

— Иди домой, мальчик, — не выдержал и Горан, рассмеялся. Уж больно серьёзным был щенок. — И не приставай ко взрослым. В следующий раз спущу штаны и отлуплю ножнами по заднице.

Убежал. Вслед ему свистели и улюлюкали. Горан пошел со двора прочь. Веселье прошло. Что-то было не так, что-то точно было не так…

Высокий тёмный Ольгерд приехал к нему в тот же вечер, заявился прямо домой, один, без свиты. Постучал у ворот, заходить не стал. Пришлось выйти к нему, под мелкий холодный дождь.

— Давайте зайдём в дом, Высокий, будьте моим гостем, — предложил Горан, зная уже, что хорошим этот разговор не кончится. А всё одно, не годится человека у ворот держать. — Что под дождём стоять…

Тёмный одним движением накрыл их куполом, на Горана пахнуло сухим жаром заклятия Полуденного Зноя. Так же сухо прозвучал и голос тёмного:

— Недосуг. Я к вам по делу. Вам, вероятно, известно, что кавалер Ингемар находится под моей защитой?

— Известно.

— И тем не менее вы его оскорбили. Осмеяли в присутствии многих людей. Вы не оставили мне выбора, Горан.

— Я не оскорблял его, Высокий. Вам неверно донесли. Он примчался ко мне сам, бросился на меня с кулаками, потом вызвал на бой. Я, конечно, отказал. С детьми не дерусь, так и ему сказал, и вам повторю.

— И тем не менее оскорбление нанесено. И ему, и мне в лице его компаньона и защитника. Мне приходится идти против правил. Я ведь тоже не дерусь с теми, кто ниже меня по рангу, но, повторяю, вы не оставили мне выбора.

Гнев обжёг не хуже знойного заклятия. Горан шагнул вперёд, сделал шаг и Ольгерд. Теперь они стояли так близко, что почти касались друг друга грудью. Горан чувствовал на лице дыхание тёмного и грустный горький запах ночных трав. Как никогда хотелось схватить его за горло и что есть сил сжать…

— А вы попробуйте, Высокий. Может, мы и равны, если не по рангу, то по силе.

Снова та же усмешка, наглая, издевательская, но теперь так близко, что можно коснуться узких изогнутых губ:

— Я нахожу это крайне маловероятным. В этом поединке для меня не будет ни чести, ни удовольствия. И тем не менее я считаю себя должником Ингемара…

— Задолжали? — не выдержал Горан. — Что ж, Высокий, если вам за такое приходится платить, не лучше ли справлять нужду в борделе? Там по-любому дешевле выйдет!

Лицом к лицу, глаза в глаза, так близко и так далеко. Два края света, Свет и Тьма, и нет между ними мира, нет и быть не может. Горан вдруг вспомнил, как руки тёмного сжимали лицо мальчишки. А что если взять его точно так же, чтобы запрокинулось к небу это бледное лицо, чтобы покорно и кротко опустились тяжелые веки?..

— Оружие? — в тихом голосе Ольгерда не было гнева.

Успокоился и Горан.

— Магия.

— Хорошо. Тогда поле для турниров? Завтра в полдень?

— Я буду там, Высокий.

Молча кивнул, взлетел в седло, пришпорил коня, и вихрем помчался по темнеющей улице, и скрылся в туманной дымке. Исчез и купол. Капли дождя — холодом по коже.

Наверное, так и должно было случиться, думал Горан, сочиняя письмо для Миланы и дочек. Это письмо он отдаст Оньше, чтобы в случае смерти передал жене. Это правильно, один из них должен убить другого. Не могут они жить рядом друг с другом, тесно им под одним небом. И врозь не могут, будто что-то сильнее Света и Тьмы связало их, как коней в одной упряжке. А может быть, оба они погибнут завтра, и это будет правильнее всего.

К утру дождь прекратился, но солнце не появилось. Ночная тьма поблекла, сменилась серым полусветом. Горан отлюбил жену, сходил в баню, позавтракал, посмеялся с дочками. Хотелось продлить это утро, сделать вид, что это обычный день, и некуда спешить, и прощаться не нужно, ведь за ужином вновь соберется за столом семья, чтобы разделить хлеб, и поболтать о пустяках, и помолчать о самом важном, для чего не надо слов. Но день шел своим чередом. К дочкам пришёл учитель, тёмный маг Осберт, а Милана собралась к подружке, которая купила себе новый станок и теперь хотела научиться ткать цветные узоры. Горан вздохнул с облегчением. Можно спокойно собраться с мыслями. Хорошо, что он выбрал магию, не нужно возиться с оружием или с доспехами. Нашёл свободный кожаный убор, не стесняющий движений, поборол искушение припрятать пару амулетов: могут найти, и тогда стыда не оберешься. Оньшу, конечно, обнаружил на кухне, где тот уже с утра пил мёд с пирогом. Сказал ему как можно безразличнее:

— Я дерусь на поединке с Высоким Ольгердом. Поедешь со мной. Вот письмо для Миланы в случае чего.

Парень так и обмер, стукнул кружкой о стол, мёд плеснул на тёмное отполированное до блеска дерево. Почему-то по пути на ристалище именно об этом и думал Горан, а вернее, не думал, а представлял себе, как ударяет о стол кружка, как поднимается темная волна и медленно перехлёстывает через край, как лужей растекается по гладкой поверхности… Вроде бы о детях надо думать напоследок, о жене, о покойных родителях, о боевых товарищах, а он — о мёде.

Приехали на поле раньше времени, но там уже кипела работа. Маги устанавливали защитные экраны, за которыми собирались зрители, слуги граблями выравнивали песок арены. Горану стало досадно: тёмный позаботился обо всём, а Горан заявился, как в гости. Впрочем, зачинщиком был Ольгерд, значит, с него и спрос. Не успел сойти с коня, как подошли секунданты, оба Высокие: светлый Лукаш и тёмный Сигурд. Тёмный помахал рукой, и Горан обрадовался, что не схитрил с амулетами. Лукаш неприязненно скривился:

— Говорил я вам, Сигурд, в этом нет необходимости. Горан всегда дерётся честно.

На арене уже стояла высокая фигура, вся в чёрном. Сердце Горана забилось чаще. Вот она, радость боя, божественный огонь в крови. Ещё не разгорелся, но уже близко.

Сошлись в центре, пожали друг другу руки.

— Ну что, раз мы оба уже здесь, начнём? — предложил Ольгерд. — Не будем терять времени. У меня сегодня занятой день.

— Вы беспримерный наглец, Высокий, — с улыбкой ответил Горан.

Улыбнулся и Ольгерд, приветливо, без обычной усмешки:

— Я знаю.

Разошлись каждый в свою сторону, остановились шагах в пятидесяти друг от друга у противоположных концов барьера, вдоль которого несутся на турнирах всадники. Прозвучал усиленный магией голос Сигурда:

— В последний раз: не желают ли благородные соперники решить вопрос миром? В мире нет бесчестья, свидетели тому порукой.

Оба покачали головой. Горан видел, как вокруг соперника колышется воздух, будто жаркое марево в июльский полдень. Да и у самого покалывало кончики пальцев. Магию, как норовистую кобылу, все труднее становилось сдерживать.

Теперь заговорил Лукаш:

— Бой ведётся до неспособности одного из противников продолжать поединок, будь то смерть, паралич или тяжелая рана. Проигравший может сдаться на милость победителя. В воле победителя — даровать такую милость или же в ней отказать. Любое решение не приведёт к бесчестью.

Да когда же они закончат! Оставаться на месте было уже невозможно, всё существо Горана наполнялось нетерпеливой дрожью. Он не позаботился ни о каком особенном плане поединка, он просто отпустит себя, как на войне, как в бою, и скорее бы уже!..

И упало с небес желанное:

— К бою!

С ладоней тёмного сорвались тени, похожие на быстро вращающиеся серпы: Лезвия Тьмы. Горан поставил щит, послышался противный скрежет металла о металл, будто и оружие, и щит были материальными. Молнии Горана разорвали серый полдень, наполнили его ослепительно-белым светом, запахом озона, сухим звоном. Это был мощный удар, в который он вложил достаточно силы, чтобы сжечь вражий дозор, но смертельные заряды бледными ручейками стекли со щита тёмного, и прежде, чем померкло их холодное сияние, Горан почувствовал, как воздух покидает его лёгкие, как невидимая сила сдавливает его грудь. В глазах уже потемнело, когда он смог, наконец, разорвать заклятие, которым тёмный связал воздух в его груди с пустотой Бездны. Ольгерд не шутил. Он убивал. Внезапно острый ужас парализовал Горана, не страх смерти, а чёрное, беспричинное, необъяснимое отчаяние. И в то же самое время тихий голос где-то у его плеча зазвучал мягко и ласково: «Опусти щиты, Горан. Отдайся, доверься, всё будет чудесно, вот увидишь…» Где-то на пределе зрения вставали причудливые тени, протягивали к нему мёртвые руки, и в панике Горан потянулся за оружием, которое никогда его не подводило. Блеснул в полутьме серебристый клинок, прогоняя тени, и ужас прошёл, мгновенно сменившись эйфорией. Он был жив и ощущал жизнь каждой клеткой своего тела, каждым волоском на коже, и не было на свете большего счастья, чем просто жить! Со смехом раскинул он руки, и серебряный град обрушился на тёмного. Тот пошатнулся, и Горан бросился вперёд, но внезапно песок арены вздыбился океанской волной и двинулся ему навстречу, мгновенно набирая скорость. «Иллюзия», — решил Горан и ошибся, удар невероятной силы сбил его с ног, он ослеп, и оглох, изадохнулся в туче ставшего воздухом песка. Сгруппироваться, покатиться по песку, стать пушинкой на ветру. Попытайся остаться на ногах — и страшная сила сотрёт тебя в порошок, но что она может сделать с солнечным зайчиком на перилах арены? Клинок Света снова в руке, а тёмный уже совсем рядом. Оказывается, всё это время они шли друг другу навстречу и вот теперь, лицом к лицу, с клинками в руках сошлись в поединке, и сколько радости в их глазах! Нет высшего счастья, нет жизни более насыщенной, нет, нет, нет! Дрожит под ногами земля, и Горан оказывается на острой вершине крошечного островка в море кипящей кроваво-красной лавы. Фигура тёмного возвышается над ним гигантским утесом, закрывая небо, взмах его чёрного меча вспарывает горизонт. Горан смеётся и прыгает вперёд, в левой руке его Бич Агни, огненной змеёй обвивает он фигуру тёмного, и исчезает горное плато, лава и каменные клыки. Снова песок арены подрагивает под ногами. Тёмный устал, последняя иллюзия далась ему нелегко. Он уже только отступает, щиты его ещё крепки, но атаковать он больше не пытается. Горан снова смеётся. Он ещё смеётся, когда сминается горизонт, причудливыми отражениями в кривых зеркалах вытягиваются, изламываются трибуны, и барьер, и фигура тёмного. Немыслимая, нечеловеческая сила сбивает Горана с ног, поднимает в воздух и тряпичной куклой бросает на песок. В глазах темно, он не может сделать вдоха. На губах — солёный вкус крови. Он знает — его тело превращено в смятую тряпицу. Тьма уже собирается по углам, тьма окутывает его. Знакомый голос звучит рядом, но смысл слов ускользает:

— Ну, что же ты, Горан! Давай, дыши! Дыши, Высокий светлый…

— Не волнуйтесь, Лукаш, от пары сломанных рёбер ещё никто не умирал…

— Сигурд, не сочтите за труд…

— Разумеется… Поздравляю, теперь в ордене Света четверо Высоких, а могло быть на одного мастера-мага меньше…

— Он был близок, просто и сам не знал… Удивительная сила, тонкое мастерство, а какие щиты! Он дрался со мной на равных, господа, мне просто немного больше повезло…

— Вы слишком снисходительны, Ольгерд…

Странным эхом отражались в гаснущем рассудке слова: высокий, высокий, высокий…

========== Глава 6 ==========

Сила наполняла его, перехлёстывала через край. Он казался себе руслом полноводной реки, он чувствовал её мощное и глубокое течение. Всё изменилось для него, мир перестал быть прежним. Звуки и цвета, холод и тепло, радость и грусть — всё приобрело второе значение, второе дно. Горан видел каждую пылинку, пляшущую в солнечном луче, и также видел порыв ветра, поднявший эту пылинку с листа рябины во дворе, и шторм над северным морем, породивший этот порыв ветра, и ягоду, расклёванную снегирями, из зернышка которой выросла эта рябина, и сухое полено, брошенное в пламя костра, в которое эта рябина превратится через много лет. Это отвлекало, и завораживало, и пугало. Иногда ему казалось, что он сходит с ума. Иногда он испытывал такой восторг, от которого становилось трудно дышать. А иногда его настигал страх. Казалось, что эта новая сила обрушится на него могучим водопадом, сотрёт его с лица земли, разобьёт на мириады дрожащих капель.

Больше всех помог Высокий Лукаш, а сказал он так:

— Ты не спеши, Горан, дай себе время. Представь, что ты всю жизнь ездил на меринах, а тут у тебя под седлом — текинский боевой жеребец. Зверь! Жутко и хорошо! Но нужно помнить, что по сути ничего не изменилось. Все та же сбруя, и повод держишь так же, пятки вниз, ноги бочкой и — пошёл! Все то же самое: гни своё, и жеребец тебя послушает. Он хочет этого не меньше тебя.

— Высокий Лукаш, что, у всех так было?.. — спросил Горан и услышал в ответ:

— Во-первых, Высокие друг друга зовут просто по имени. Привыкай. Во-вторых, все маги разные. Ко мне сила пришла в бою. Я обернулся зверем, чисто монстром, столько людей уложил, что не сочтешь. Причём и своих, и чужих. По приказу бывшего магистра, твоего, кстати, родича, меня заковали в гартеновские браслеты и держали под стражей несколько месяцев. А потом браслеты стали снимать. Сначала ненадолго, потом на день-два. Вот так-то.

Капитан гвардейцев высказался было, что Высокому не пристало возиться со служивыми, на что Горан ответил, что выполняет приказ госпожи магистрессы, и этого приказа она пока что не отменила. За работу с магией и с оружием взялся с двойной яростью. Высокий или нет, а поединок он все же проиграл. Он помнил это каждый миг и видел, знал, чувствовал, что другие тоже это помнят.

Проклятый тёмный пощадил его. Он мог бы его убить, оглушённого, изломанного, беспомощного мог бы убить, но решил почему-то пощадить. А он, Горан, убил бы. Он дрался всерьёз, выложился до последнего и в решающий момент не сдержал бы удара. Да, он убил бы тёмного, если бы только смог. За его издевательскую усмешку, за белизну кружевных манжет, за красивого мальчика Ингемара, за тот подсмотренный поцелуй, убил бы. А тёмный мог, но не убил. Значило ли это, что он теперь должник тёмного? От одной только мысли об этом хотелось удавиться. Нет, нет и нет! Он не просил пощады, он не хотел никакой поблажки! Уж лучше умереть, чем жить по милости тёмной твари!

Высокому светлому полагался особый выход. Обо всем позаботилась магистресса: о доспехах золоченой стали с зеркальным блеском, о снежно-белом, подметающем землю плаще, заколдованном от грязи, о серебряных шпорах, белых перчатках, драгоценных кольцах, украшенных самоцветами ножнах. О белых лошадях, нарядах для жены и дочерей, о ежегодном содержании, о котором Горан не просил и в котором не нуждался. У стены он теперь не стоял. Высоким магам находилось место за любым столом, в том числе и за княжеским. Приёмов и пиров Горан не любил. В основном потому, что всегда встречался там с Ольгердом, милостью которого был жив. Он не смотрел на тёмного, но видел его каким-то особым зрением. Видел, как большой палец медленно касался нижней губы, как покачивалась у стройной шеи крупная сапфировая серьга, как обхватывали кубок длинные пальцы, крепко и осторожно, будто лицо возлюбленного. Горану хотелось биться с ним ещё дважды. В первый раз он помилует его, возвращая долг. Во второй раз — убьёт. Он знал это совершенно точно, его новая сила была тому порукой.

Снова помог Лукаш, напомнив о прежних обязанностях, которых, кстати, никто не отменял. Горан стал приглядываться к вельможам, делившим с князем хлеб. Он увидел много зависти, презрения, мелкой лживой угодливости. Но искал он угрозу и пока что её не находил.

Привычка приглядываться к собутыльникам принесла неожиданный результат.

— Дамиан, — с удивлением сказал он другу, — зачем ты закрываешься от меня Зеркалом Молчания? И амулет на тебе, а в нем столько Серого Тумана, на десяток лжесвидетелей хватит.

Дамиан смутился, хлебнул вина, вытер губы тыльной стороной ладони. Ответил:

— Не по своей воле, Горан. Мне от тебя скрывать нечего. Ведь мы с тобой старые друзья. Но пойми, я служу Архимагусу, а у него свои секреты, вот он и наложил на меня заклятие. И амулет дал.

Правду сказал старый друг или соврал, пожалуй, значения не имело. Горан запомнил одно: Дамиан ему не доверяет, а может быть, и Архимагус не доверяет тоже.

Древний маг был частым гостем на витанах, которые созывала госпожа магистресса. Вопросы обсуждались разные: празднование Урожая, неправильное толкование Знамения Зари и какое наказание следует назначить за ересь, проценты займа, выданного Домом Тьмы, и чем их выплачивать. Горан не разбирался в тонкостях политики ордена, да никто от него этого и не ожидал. Красным пламенем горел закат в витражах Дома Света, кровавыми отблесками ложился на белый мрамор. Проценты за займ не платить. Обложить дополнительной пошлиной всех тёмных магов, использующих светлые амулеты. Запретить обучение тёмной магии в школах, получающих дотации от ордена Света. Сократить количество дозоров в кварталах, где проживают в основном тёмные. Архимагусу положено было оставаться нейтральным, но он хорошо помнил светлое своё происхождение. На каждом витане каркал чёрным вороном:

— Помните, воины Света, настают страшные времена. Бездна рядом, она протягивает щупальца к каждому сердцу! Скоро всем нам придётся на деле доказать преданность Творцу и Свету! Впереди решающие битвы.

Однажды Горан не выдержал, прервал тираду Архимагуса:

— Мой господин, вы говорите, как воевода перед боем. Но ведь войны нет сейчас. Объясните простыми словами: какие времена настают? Как придётся доказывать верность? Кто тот враг, с которым нам предстоят решающие битвы?

На него обратили взгляды, терпеливые и снисходительные взгляды взрослых, брошенные на дитя. Горану стало мучительно стыдно, а вместе со стыдом пришла и обида. Масла в огонь подлила магистресса, заговорив как будто о другом, а на деле — о том же самом:

— Горан, тот факт, что тёмный Ольгерд пощадил тебя в поединке, не делает его твоим другом. Возможно, рано или поздно он потребует компенсации. Тогда тебе придётся вспомнить, что твоя жизнь принадлежит Дому Света. Тебе придётся выбрать между долгом верности и долгом благодарности.

— Госпожа, я не просил его о пощаде! — гнев взвился огнём, пламя каждой свечи взметнулось ввысь. — Я ничего ему не должен!

— Вот и славно, — проворковала магистресса, снова как взрослая — ребёнку. — Помни об этом. Помни всегда, кому принадлежит твоя верность, твоё слово и дело.

В полном смятении вернулся Горан домой. А там вдруг обнаружил давнего приятеля, тёмного мага Осберта, а с ним — подростка племянника и пожилого слугу. Племянник выглядел побитым, лицо Осберта хранило застывшее выражение, которое бывает у потерянного или же сильно пьяного человека.

Положение пояснила Милана: дом Осберта разгромлен, идти ему некуда. Сам он чудом спасся от погромщиков.

— Оставайся у меня, мастер, — предложил Горан. — Здесь тебя не тронут.

От него, несомненно, ожидали большего. Он твёрдо решил не вмешиваться в городские беспорядки. В конце концов, он больше не стражник.

На праздник Урожая большой пир в княжеском дворце продолжался недолго. В Новом порту запылали склады зерна, предназначенного для отправки в города Торгового Моря. Гасить пожар поспешили прямо от пиршественных столов, но все равно опоздали. Тотчас же по городу пополз слух: склады подпалили тёмные. Теперь или оставаться без железа, олова, торфа, пушнины и соли, или отправить за море своё, не предназначенное на продажу зерно и к весне голодать. Вот тогда тёмные и наживутся на общем горе. У них ведь серебра — как грязи. Они станут закупать зерно в Дановаре и продавать в Рондане втридорога.

Беда не приходит одна. В первые дни месяца Листопада обрушились на Авендар ледяные дожди. Серой попоной накрыло город тяжелое небо, побежали по мостовой грязные ручьи, запрыгали по камням ледяные горошины. Град и холодный ливень сгубили неубранные поля. Второго урожая не собирали, а значит, и праздника Дожинков в столице не устраивали. Город погрузился во мрак.

Странные и страшные знаки попадались все чаще. Дохлая чёрная кошка, гвоздями прибитая к двери чистой таверны в хорошей части города. Безумная старуха, оравшая о конце света с паперти Храма Творца. Кровавая звезда с огненным хвостом, повисшая над городом на три дня и три ночи. Затаился город, задвинул ставни, крепко запер дубовые двери. Не стало ни балов, ни фейерверков, ни мистерий. Зато откуда ни возьмись появились в городе кликуши, предсказатели, странные проповедники. Их слушали, жадно впитывая сладкий яд, хитро смешанный с горькой правдой.

— Словно тупые свиньи, мы вглядываемся в грязь под ногами, все реже поднимая взор к небу! — воздевал худые руки старик на базарной площади в конце непогожего дня, когда последние торговцы уже сворачивали свои лавки. Дождь хлестал пустые прилавки, загаженную мостовую и плечи притихших слушателей. Их набралось несколько десятков, странно тихих, странно грозных. — Отчего мы так верим в силу серебра? Отчего мы так легко готовы продать наши мечты и убеждения, нашу веру и совесть? Где в Скрижалях Творца сказано, что богатый лучше бедного, что богатство важнее таланта, доброты, смелости, ума, верности? Глядите: наши сыновья готовы служить неправым и злым, лишь бы им платили больше гривен за недобрые дела! Страшитесь: наши дочери мечтают не о любви и счастье жены и матери, а лишь о богатом покровителе, которому можно подороже продать свою молодость и красоту! Наши дети отравлены завистью и ослеплены блеском золота! Показная роскошь слепит глаза и развращает души! Наши предки не рядились в шелка и бархат, в соболя и самоцветы! Наши предки не стыдились бедности, они стыдились бесчестия!

В голосе старика звучало хитро скрытое заклятие Убеждения. Он был магом или же умело пользовался амулетом, которым снабдил его маг.

Трое в плащах городской стражи жались к стене дома, спасаясь от дождя под галереей второго этажа. Горан подъехал, узнал главу дозора. Спросил:

— Часто у вас такое? Есть какой-либо приказ на этот случай?

— Почитай, каждый день, Высокий. Велено не трогать, — ответил командир.

Ему вторил стражник:

— Разве ж не правду он толкует, Высокий? Где справедливость под Светом? Я за целый месяц столько получаю, сколько один тёмный маг тратит на ужин в харчевне «Долорский Лев».

— Разве ты не знаешь, служивый, нет под Светом справедливости, — строго проговорил Горан со странным и тяжёлым предчувствием. Ведь так бывает: вроде бы все хорошо и правильно, а есть у этой правды и своя цель, к которой кто-то ведёт тебя, как барана на убой. Так бывает, когда много маленьких, тщательно подобранных правд складываются в одну большую ложь. — Наше дело — выполнять свой долг и уповать на милость Творца.

Толпа на площади начала расходиться. Заспешил и оратор, спрыгнул с лавки, пропал в серой полутьме. Повернул прочь дозор, да и сам Горан почувствовал желание уйти с дождя и холода, оказаться в тепле, подсесть к огню с чашей пунша в руках. Распознав искусное и оттого едва различимое прикосновение чужой воли, Горан остался. И через несколько минут, когда площадь опустела, увидел неподвижную фигуру на чёрном коне. Не простым, а будто магическим зрением различил складки тяжёлого плаща, глубокую тень под низко надвинутым капюшоном, осанку воина и сильный разворот плеч. И уж потом узнал своего врага и спасителя, узнал по тому, как лежали на поводьях тонкие руки в чёрных перчатках, как напряжённо и остро застыли прямые плечи. Значит, Высокие тёмные ездят теперь по улицам и разгоняют бродячих проповедников и их паству… Решительно повернул коня прочь, оставляя чёрную фигуру за спиной, странно одинокую и уязвимую под холодным дождём.

Горан видел это и прежде: как за неурожаем идёт голод, за голодом — болезни, как на больную собаку нападают вдруг блохи, как стоит лошади захромать — и липнут к ней мухи и слепни, как никогда прежде не докучали. Рондана болела. Не было ещё ни голода, ни болезней, но повылазили из подворотен и гнилых трущоб серые недобрые тени, заверещали юродивые у Храма Творца, а честные горожане стали крепко запирать ставни и засовы. С наступлением сумерек город становился слепым и немым. Неведомо откуда, из дальних деревень потянулись в столицу нищие. А ведь зима ещё не наступила, не было ещё голода в деревнях, не могло быть. Горан удвоил караулы, устроив третий, внешний кордон вдоль Дворцовой стены. Сам практически переселился во дворец, каждые четыре часа обновлял на стёклах заклятие Кошачьего Глаза, способное видеть в темноте, проверял посты в покоях князя и наследника, разбрасывал по коридорам дворца светлячков, бестолковых и недолговечных, но способных поднять тревогу, если кто-либо без амулета Света попадётся им на пути. Таких в любое время находилось достаточно: слуги в основном, которым нечего было делать во внутренних покоях, случайно заплутавшие гуляки, княжеские гости, не удосужившиеся получить у стражи амулет. Вот и приходилось спать урывками, устраивать допросы, извиняться и объясняться. Только капитан княжеской стражи Светогор поддерживал Горана всегда и во всем. Слабый светлый маг, он тоже чувствовал нависшую над столицей угрозу.

Немудрено, что при этакой службе Горан дремал на витанах магистрессы. Не всегда, но довольно часто. Его слово в политических вопросах, в финансовых хитросплетениях или в правилах этикета было строго последним. Да он и не претендовал на особую мудрость, понимая, что пройдёт ещё немало времени, пока ему удастся обуздать новую силу да понять, что требуется от Высокого светлого. А пока и так забот хватало. Вон у западной стены, прямо возле охотничьей калитки растёт такой огромный старый вяз, что по нему только ленивый на стену не взберется. И как раз прошлой ночью гвардейцы вроде бы что-то видели…

— Высокий Горан!

Суровый окрик госпожи был подкреплён чувствительным уколом Белой Иглы, безвредного заклятия, которым строгие учителя наказывают нерадивых школяров. Обидно…

— Прошу простить, госпожа. Задумался.

— И чем же вызваны столь глубокие раздумья, Высокий? — столько яду в голосе, любая гадюка позавидует.

— Не нравятся мне эти нищие в городе, Пресветлая. Слишком их много. Слишком мало у них женщин и детей. Слишком многие из них похожи на отставных солдат.

— Вот и займитесь ими.

— Что вы имеете в виду, госпожа? Я ведь занят охраной князя и его семьи. Когда мне ещё с этим сбродом возиться?

— Кто вам поручил охрану князя? Не помню, чтобы я давала вам такое распоряжение! Ваше дело было учить гвардейцев магии, охрана князя входит в обязанности капитана Светогора!

— Одно из другого истекает, госпожа, — проговорил Горан и засомневался. А так ли это?

— Позвольте мне решать, что из чего истекает! — воскликнула магистресса. — Получите новое распоряжение: собрать всех нищих и бездомных в бараки Никонуса. Обустроить там все, что нужно для жизни, наладить снабжение едой, чистой водой. В самом деле, нечего им по городу шляться, воровать на рынке и пугать прохожих. Я отдам приказ городской страже, чтобы вам в этом посодействовали.

Не стал спорить Горан, хоть и огорчился новому назначению. Командовать княжеской гвардией хоть и хлопотно, но почётно. Возиться с нищими — просто хлопотно. Вот Горан и огорчился. Но ещё больше расстроился капитан гвардейцев, просто даже отчаялся.

— Не справлюсь я, Высокий, — вздыхал он над кубком вина. — Нипочём не справлюсь. Я ж, можно сказать, и вовсе не маг. Но и я чувствую: что-то будет. Воздух такой, будто перед штормом. Люди все болтают вздор. Князь ничего не делает. У Храма Тьмы прошлой ночью видели дракона, мёртвого, кости и рваная кожа.

— Вот и ты болтаешь вздор, Светогор, — усмехнулся Горан. — Но послушай, давай вот как сделаем. Есть у тебя вестун? А вернее, два?

Вестуны нашлись, причём довольно сильные. Один из них стал кем-то вроде пажа капитана, другой поселился у Горана дома и сразу всем не понравился. Принялся смущать Янину намёками, которые та по молодости лет не понимала. По этому же поводу подрался с племянником Осберта и обозвал его тёмным уродом. Это было особенно обидно: на левой щеке мальчишки от виска до скулы расплывалось некрасивое красное пятно, будто кровь плеснула. Звали его Фродерик, и был он действительно неудачником, три пуда несчастья. И декады после драки с вестуном не прошло, как снова сидел он на кухне да пускал кровавые сопли.

— Прибью паскуду, — пообещал Горан, снимая ремень. — Будет знать, бесполезная тварь…

— Это не Мартен, — встряла Янина, вертевшаяся вокруг побитого. — На улице лоточник кричал, продавал пряники. Мне захотелось. Вот Фродушка и побежал. А там мальчишки его камнями побили…

— Фродушка? — не поверил своим ушам Горан. — Фродушка, бестолочь ты безмозглая! Я тебе сколько раз говорил: из дома ни шагу! Жить тебе надоело?

— Я делаю гаг бригажед деди Ядида, дорд, — прогундосил пострадавший в неравной битве.

— Нет мира в моём доме, — признал горькую правду Горан.

Но раз уж снял ремень — отлупил вестуна все равно. Было за что, да и будет ещё, без сомнений.

А когда вестун пришёл к нему в тот же вечер, Горан сразу заподозрил обман.

— Высокий, у меня весть для вас, — заговорил мальчишка слишком нерешительно.

— От капитана?

— Н-не знаю, Высокий, — растерянно пробормотал вестун. — Но мне кажется, что нет.

«Врёт, — подумал Горан. — Хочет расквитаться со мной за взбучку, засранец. Погонит среди ночи через полгорода».

— Какова же весть?

— Харчевня «Толстый Габба». Сейчас.

Точно, через полгорода…

— Как же ты можешь получить весть неведомо от кого?

— Не знаю, мой господин! Такое впервые со мной. Просто весть появилась, а откуда — не знаю.

Горан все же решил поехать. Не только из-за вести, но и из-за особой тревоги, беспокойства, желания вскочить с места, оседлать коня, броситься в дорогу. Только мальчишка-семинарист не различил бы Призыва.

Когда он подъехал к «Толстому Габбе», на улице уже стемнело. Дождь ненадолго прекратился, но густой туман накрыл город, заклубился по узким улицам, будто дым близкого пожара. Харчевня была так себе, тесная и тёмная, с закопченными балками низкого потолка и протекающей крышей. Пахло там кислятиной и прелью, прогорклым жиром, старым потом. Ему не пришлось искать того, кто пригласил его на встречу, ноги сами собой направились в дальний угол, куда не доставал огонь дымного очага. Глубокая тень скрывалась там, чёрная на чёрном. Горан присел на кривой табурет, поставил локти на шершавую столешницу. Сказал одним дыханием:

— Ну, здравствуй, Высокий.

Тонкая белая рука показалась из складок плаща, протянула ему глиняную чашу.

— Пей, светлый. Спасибо, что пришёл.

В чаше оказалось великолепное вино, густое и сладкое, которого в этом дрянном месте подавать не могли. Да и таких белых рук здесь быть не могло, тёмная бестолочь, хотя бы грязи под ногти втёр…

— Что ты хотел мне сказать, Высокий? Что тебе нужно от меня?

— Мне нужно все твоё самое лучшее, Горан. Твоя добрая душа, желание защитить беззащитных, помочь беспомощным. Твой ум и твердость духа, совесть и честь.

— Не много ли тебе будет? — спросил Горан, ещё ничего не понимая.

— А меньшее не поможет, светлый. Может, и этого окажется недостаточно, но мы должны попробовать.

— Попробовать что?

Тень обычной ехидной усмешки послышалась в тихом голосе:

— Спасти Рондану. А с ней и весь цивилизованный мир. Пустяк, не правда ли?

— Тёмный, если ты заставил меня на ночь глядя тащиться через полгорода, чтобы выслушивать твои загадки, то даже такое хорошее вино — недостаточная плата. Говори яснее. Что ты предлагаешь?

— Горан, Горан… — тихий вздох, такое движение, будто скрытая тенью рука трёт невидимый лоб. — Мне не к кому больше обратиться. Видит Великая Мать, я пытался. Светлая госпожа магистресса не говорит со мной больше, я смертельно оскорбил ее, так получилось. Мой Лорд не хочет меня слушать, он верит, что князь его защитит. А кто же защитит князя? Ведь тебя отстранили от охраны, не так ли? По-видимому, ты слишком хорошо справлялся со своими обязанностями. Но я не слишком волнуюсь за князя, ему помогут сбежать. Не случится беды и с Высокими тёмными, мы скроемся за толстыми стенами наших замков или же откроем портал и перенесёмся на другой материк, где след наш затеряется. Но другие, слабые маги или же люди, в жилах которых течёт тёмная кровь, они погибнут. Каждый день в городе случаются погромы, страже дано указание не вмешиваться. По всему городу распространяется самая лютая пропаганда, ты слышал выступление этого оратора на рыночной площади, не так ли?

— Он говорил правду, Высокий…

— Да, и эту правду поднимут, как знамя, те, кто станет убивать тёмных детей! Горан, только мы сможем предотвратить трагедию.

Горан молчал, не желая признать, что и его душу тянет горькое предчувствие. Внезапно захотелось, чтобы не было этого мрачного города за стенами харчевни, не было тяжелого груза и жестокого долга. Чтобы можно было просто сидеть вдвоём, пить хорошее вино и молчать тоже вдвоем, как умеют лишь те, кому есть о чем говорить. И пусть вечно коптит на стене масляная лампа, а в тени скрывается тот, кого ему и видеть не обязательно.

Заговорил тёмный. И все испортил:

— Ты бываешь в таких местах, куда мне нет хода. Капитан Светогор пользуется твоим доверием, значит, ты лучше меня знаешь о том, что сейчас происходит при дворе. Магистресса зовёт тебя на витаны, мы можем использовать эту информацию, чтобы предотвратить удар…

Горан резко встал, кривой табурет с грохотом упал на пол.

— Ты вербуешь меня как шпиона? Не бывать этому! Мне следовало лучше знать: тёмные о чести не ведают!

Он все сказал и повернул прочь. Но белая рука, твёрдая, как сталь, сжала его предплечье. Они снова оказались рядом. Горан странно, абсурдно остро чувствовал запах тёмного, тепло его дыхания, чуть заметную дрожь сильных пальцев.

— Прошу тебя, выслушай! Просто выслушай меня, Горан! Тьма и Свет — две стороны одной Силы. Без света нет тени, без ночи нет дня. Только вместе мы сможем выстоять. Если есть в тебе хоть капля дружеской симпатии, хоть кроха благодарности…

Ярость полыхнула, как сто Копий Света. Полетел прочь попавшийся на дороге стол, а тёмная тварь оказалась прижатой к стене. Прямо в бледное лицо Горан зашипел:

— Ааааа, я знал, я знал, что ты припомнишь мне свою милость! Так вот: я ничего тебе не должен! Мы можем биться снова, в любой день и час и на этот раз до смерти, слышишь? Ты этого хочешь?

Бледные губы дрожали, а глаза вблизи оказались не чёрными, а тёмно-синими, как небо ясной летней ночи. Тёмный не оттолкнул его, не ударил магией, в руках Горана он казался бессильным. Тихо прошептал:

— Матушка Тьма, как же я ошибся…

Горан брезгливо убрал руки. Бросил прямо в застывшее лицо тёмного:

— Да, ты ошибся. И не пробуй на мне свой приворот, я не девчонка в таверне, ног не раздвину.

Ярость полыхнула в глазах Ольгерда, знакомая презрительная усмешка промелькнула на его губах.

— О, не волнуйся, на это сокровище у тебя между ног я не покушаюсь. Я рассчитывал на твои мозги. Они у тебя в другом месте или я все же ошибся?

Усмехнулся и Горан. Все оставалось на своих местах. Враг оставался врагом. Тёмный — тёмным.

— Я никогда не предам свой орден. И ни шпионом, ни тем более другом тебе не стану, так и знай.

Ничего не ответил на это тёмный. Но злая усмешка пропала так же быстро, как и появилась. Ольгерд больше не скрывал разочарования, глубокого и горького.

Прочь повернул Горан, на ходу бросил через плечо:

— Не вздумай меня призывать. Я больше не приду.

Прогрохотали по ветхому дощатому полу сапоги, хлопнула за спиной дверь. Дождь шумел в соломенной крыше, влажно вздыхал у крыльца. Горан свистнул мальчишку-конюха, бросил ему мелкую монету. А на лице растаяло тепло чужого дыхания, и остались за спиной тёмно-синие глубокие колодцы с болью на самом дне.

Комментарий к Глава 6

Витан – совещание, на которое созывались вельможи и государственные чины. Взято из «Саксонских хроник».

========== Глава 7 ==========

— Да шо ж ета за кара Творца на наши головы! То торф разгружать, то зерно. А нынче и вовсе снег на улицах скребстить! Да шо ж мы так убиваемся, как смерды какие? И почто ж нам не пойти к Храму Творца, не просить тама милостыню во имя Его и за ради спасения души?

— Иди, проси. Кто тебя держит? Только знай: первый же патруль городской стражи тебя схватит и доставит прямо в крепость.

— Это ж почему, господин Высокий светлый? Мало ли там таких убогих у храма?

— Мало. И с каждым днём все меньше. А теперь бери совок и садись в телегу, пока силком не поволок!

— Высокий светлый…

— Заколдую к бесам! Я тебя сделаю убогим! Три дня и три ночи из нужника не выйдешь! Кому сказал: в телегу!

Крепко не любил Горан свою новую паству. И с первого дня решил: или они пожалеют, что бросили прежние занятия и потянулись в город за лёгкой жизнью, или он их к делу пристроит. Но свою похлёбку с куском хлеба за просто так они получать не будут, уж это точно. Сказано — сделано. Не стесняясь пускать в ход самую грубую магию, выгонял их прямо с утра из тёплых бараков. Тех, кто помоложе и посильнее, гнал в порт разгружать корабли, в каменоломню, на песчаный карьер. Других направлял в город чинить дороги, убирать мусор, расчищать сточные канавы. Городская стража и вправду помогала, даже стала глядеть на Горана с восхищением. Зато уж от бывших нищих, а нынешних каменоломщиков и грузчиков, благодарности было не дождаться. За попытки приобщить их к полезному труду они платили своему благодетелю черной ненавистью.

Горан понадеялся было, что очень скоро его трудовое войско оставит мечты о сытой и бездельной жизни и позорно дезертирует. Однако этого почему-то не происходило. Потери были невелики. Почти все возвращались к вечеру в бараки, где Горан выливал на их грязные головы потоки Мёртвой Воды. Заклятие очищения он перенял у Осберта, хотя, казалось бы, тёмная магия! Убивает паразитов, видимых и невидимых, будто и вправду мёртвой водой омывает. Очень было удивительно, что он, светлый маг, легко освоил тёмное заклятие, но Осберт лишь плечами пожал. Магия и магия, светлая или темная, какая разница? Сам Осберт, например, огонь умел разжигать, а это что ни на есть самая светлая из магий… Тут призадумаешься.

А потом обрушился на город снежный буран и бушевал три дня и три ночи, за которые намело сугробы вровень с крышами. Эти дни его подопечные отсыпались и пировали, раздобыв откуда-то бочонок кислого эля. Зато как только метель утихла, Горан погнал их расчищать улицы погребённого под снегом города. Снег сгружали в телеги, которые отвозили за город и высыпали в овраг. Благодарные горожане выносили бродягам дымящиеся кружки грога и сбитня, пирожки и медяки, те подношение принимали, но к работе душой не прикипели. Горан использовал заклятия, хоть безвредные, но болезненные, чтобы поддерживать в отверженных хоть какой-то трудовой энтузиазм. Помогало скорее не это, а страх. У оврага, чтобы ускорить процесс, Горан телеги просто поднимал и переворачивал, а потом снова ставил на колёса. Силы на это уходило всего ничего, но зато выводы делались правильные: этот Высокий не просто говорит, что размажет по стенке. Он действительно может это сделать. Залупаться с ним не след.

День проходил за днём, каждый из них — серый, злой, тревожный. Каждый из них одинаковый. Горан ощущал себя полусонным волом, что бродит по кругу и крутит жернов. И спешить никуда не надо, и остановиться нельзя, а под копытами вся та же грязь, и ты видишь, как сгущаются тучи, как звенит в морозном воздухе полустон-полусмех, а у тебя ярмо на шее, а у тебя протоптанная колея, и пусть весь мир пропадёт пропадом, ты будешь все так же крутить свой жёрнов. А мир пропадёт, он уже повис над пропастью на тонкой нити, и, возможно, нить эта у Горана в руках. А он с ярмом на шее бредёт по кругу…

Милана взяла с него верное слово, что Ночь Негасимого Света он проведёт дома, у семейного очага. Горан и сам этого хотел. Как всегда, как каждый год соберутся в трапезной все домашние: господа и слуги, дети и старики. В очаге жарко запылает огонь, от горящих свечей станет светло, как днём. Будут звучать протяжные переливчатые песни, от которых станет тесно в груди, будут новые подарки и старые истории о Свете и Тьме, о героях древности. А потом песенник Есеня споёт балладу о поединке Горана со Степным Волком, и Милана всплакнёт, а дочки засияют глазами… И все это вместе: хорошее, здоровое и правильное — заставит отступить и страх, и горечь, и гадкое бессилие, и тьму, сгущающуюся по углам, сквозняком ползущую из щелей.

Солнце так и не появилось в день перед праздником, а значит, не было и заката, просто небо из серого стало чугунным, а потом и вовсе пропало. Трудовое войско Горана, весь день в полном составе убиравшее мусор с городских улиц, вопреки обыкновению, не роптало. Молча и дружно, без обычной грызни расселись по телегам, даже на голод и усталость никто не пожаловался. Горан подумал, что тихое благолепие наступающего праздника, маленьким огоньком разгорающееся в ночи, затронуло даже эти тёмные души, а значит, они ещё не совсем потеряны, есть в них Свет, и он отзывается на близкое откровение, на радость рождения Отца.

К баракам подъехали уже в темноте. Горан спешил домой, наскоро накрыл притихшее сборище заклятием очищения, проверил, готов ли ужин. Постарался не заметить тёмного бочонка, не иначе, припрятанного для праздника. Пусть, они ведь тоже люди. Им тоже хочется посидеть за столом, выпить и закусить. Он и сам велел зажарить для них телёнка да доставить из Хлебной слободы разных пирогов: с птицей, с потрошком, с яблоком. Невелика растрата. Совсем уж домой собрался, да задержал все тот же бестолочь-вестун. Он вернулся из города на телеге, потом пошёл куда-то шляться и лишь с большим опозданием кинулся в конюшню, сообразив, что надо оседлать коня. Горан пошел за ним следом поторопить глупого мальчишку, а заодно подкинуть конюху серебряную монету к празднику. Конюх подарок принял, поклонился почтительно, а потом пробормотал густым южным говором, будто про себя:

— Та хиба ж на тых конях камни возили? Глядь, усе запарены, задыханы…

Горан краем глаза заметил, что и вправду приземистая и выносливая крестьянская лошадка тяжело поводила боками, опустив голову к земле.

— Мартен! — гаркнул Горан. — Долго ты ещё возиться там будешь, кулёма? Без тебя уеду сейчас!

— Не уезжайте, светлый господин! — запричитало из стойла. — Как же я один по ночному-то часу? Нипочто не поеду.

— А и не езжай, — бросил Горан. — Оставайся здесь. Толку от тебя — как от чирья на заднице.

Вышел во двор, только собрался сесть в седло, как взгляд сам собой нашёл составленные в ряд телеги. Показалось ему, что слой соломы, накрывавший их дно, был уж больно толстым, а поверх еще и рогожей застелен. Может, нищие прохвосты тайком привезли ещё что-то из города, кроме очередного бочонка с элем? Может, они торгуют краденым или же сами воруют у него, дурня, под носом?

Направился к ближайшей телеге, но дойти не успел. Вестун, кулёма и раззява, едва не сбил его с ног, откуда только прыть взялась. Запричитал, задыхаясь:

— Высокий, весть от капитана Светогора! Во дворце мятеж! Тёмные убивают гвардейцев, рвутся к княжеским покоям!

И время для раздумий кончилось. Птицей взлетел в седло. Конь почувствовал бешенство всадника, заплясал, закружил волчком. Горан крикнул вестуну:

— Найди того, кто ближе к госпоже магистрессе! Передай ей весть. После — найди меня во дворце!

Ночь закружилась вихрем, застонала под копытами жеребца. Вот замелькали огни порта, вот блеснул радужным сиянием мост, вот светлячками замигали огоньки богатых особняков Садовой слободы. Сила вскипала в нем ключом, обжигала болезненно, как удар плети. Каким же он был дурнем набитым! Когда тёмной дряни не удалось завербовать его, Горана, он продолжил поиск! И нашёл кого-то другого, кого-то вхожего в княжеские покои! Заманил в сеть, подобрал ключ: золото, влияние, силу, а может, и то, другое, чего у распутного тёмного неистощимые запасы! И кто-то продался, польстился на богатство, власть или на такой поцелуй, что выворачивает душу! Даже если ты просто увидел его случайно…

А ночь взбесившейся кобылицей вставала на дыбы, шарахалась, несла. Ночь наполнялась криками, огнями пожаров, безумием. У Храма Света застонал гонг, его голос ударами плети ложился на неспящий город. На рассвете этот набат возвестил бы о рождении Отца, он был бы торжественным и величественным. В ночной темноте, разорванной огнями, он казался пульсом огромного больного сердца.

«Дэнн!» — выбежала из переулка полураздетая женщина, конь Горана шарахнулся, присел на задние ноги.

«Дэнн!» — со звоном разлетелось стеклянное окно, что-то темное, тяжелое упало на мостовую.

«Дэнн!» — полыхнуло на темном небе густо-багровое зарево, раздулось гнойным нарывом, послышался довольный многоголосый рёв.

А Горан все мчал через обезумевший город. Копыта скользили по обледеневшим камням, хрипел испуганный конь. «Дэнн! Дэнн! Дэннннн!» — стонал гонг и страшно, и страстно. У ворот Старой стены Горан перемахнул через косую баррикаду, пришпорив коня Бичом Агни, по широкой площади у разгромленной харчевни пронёсся через пьяную толпу, кто-то закричал зайцем, что-то хрустнуло под копытами, длинная аллея парка, настежь распахнутые ворота Дворцовой стены, задние ноги жеребца скользят в темной луже, Горан орет, кричит и конь, отчаянно, человеческим голосом, кричит, но все же не падает, летит по взбесившимся улицам безумного города…

Опоздал, опоздал. У задней калитки княжьих палат, куда вход чужим закрыт, мерцали дымные огни, воняло горелой плотью. Его гвардейцы все же чему-то научились. Их Огненное Копьё сразило многих. Но и тела в знакомых мундирах лежали повсюду: на камнях двора, на ступенях лестницы, на полу узкого служебного коридора, ведущего к княжеским покоям.

В комнатах наследника дымились сорванные с карниза портьеры, а пол был усыпан обломками мебели и осколками посуды. Двенадцатилетний княжич, видимо, попытался дать бой: его рука сжимала рукоять короткого меча. Рука, отрубленная у плеча, держалась лишь на ткани расшитого золотом камзола. Виднелись на теле мальчика и другие раны, такие же глубокие и ровные, бескровные. Горан узнал магическое оружие: Лезвия Тьмы. Любой темный боевой маг владел этим заклинанием, как и любой светлый — Копьём Света.

А вот князь погиб от магической Петли. Его глаза вылезли из орбит, неестественно раздувшийся посиневший язык вывалился из широко раскрытого рта, горло пересекали глубокие царапины. С княгиней обошлись проще, её убили ударом боевого топора. Видимо, она пыталась бежать. Лезвие топора вошло ей между лопаток. Богатые праздничные одежды на обоих, у стен вповалку — нарядные слуги. А рядом с князем — иссохшее тело, в котором он не сразу узнал Светогора, и если бы не знакомый доспех, то и вовсе не узнал бы того, из тела которого темная магия выпила всю воду…

Там Горан встретил первого врага. Рослый княжеский гвардеец пошёл на него, размахивая палашом. У гвардейца было рассечено горло, кровь на мундире успела подсохнуть и потемнеть. Горан бросил в нежить Белую Молнию, которая перерезала труп пополам. Впервые с той страшной минуты, когда вестун передал ему просьбу о помощи, появилось время перевести дыхание, подумать и понять. Тёмные напали на дворец, перебили гвардейцев, убили княжескую чету и наследника. Среди них были и некроманты, поднятый гвардеец тому порукой. Значит, все-таки тёмные… Тишину мёртвой комнаты нарушал противный скрежет: разрубленный Гораном зомби царапал ногтями дубовый паркет.

Горан накрыл мёртвую комнату Рассветным Зовом. Девушка в нарядном белом платье, совсем юная, по виду — одна из фрейлин, распахнула непонимающие глаза, попыталась сесть, её рука скользила на залитом кровью полу. Горан бросился к ней, обнял за плечи, прислонил к стене. Заговорил, как с ребёнком:

— Лапонька, девонька, вот так, все хорошо… Я Горан, Высокий светлый. Ты меня не бойся, душенька. Ты мне скажи: что здесь случилось?

— Тёмные, мой господин… — пробормотала девушка, касаясь глубокой ссадины на лбу.

— Так, ты это руками не трогай! — Горан осторожно перехватил дрожащую лапку. — Лекаря позовём, он тебя перевяжет, даже и шрама не останется. Рассказывай дальше. Так что, тёмные? Маги?

— Да, мой господин. А с ними ещё другие. Не маги. Одеты по-нашему, а говорили по-иноземному. Я такого языка не знаю. Вот их много было. Свет, как страшно! Не уходите, Высокий! Не бросайте меня здесь!

Девушка завыла, в ужасе глядя на разрубленную нежить, вцепилась в плащ Горана намертво, и как же не вовремя! За дверью послышались шаги: большой отряд шёл по коридору, звенели кольчуги, кованые сапоги печатали пол. Горан послал девушке несильное сонное заклятие, осторожно уложил её на пол. Встал в тени у алькова, чтоб не сразу заметили, перебросил за спину полы длинного и широкого плаща. Столько силы кипело в нем, что кончики пальцев болели, будто обожженные. Ну, давайте, подходите. Сейчас вы узнаете, по чем нынче Высокие светлые…

Готовился зря. Отряд привёл Архимагус, и его крысиную остроносую мордаху увидел Горан в дверях. Древний старец, как нежить, что питается кровью, заметно ободрился и помолодел, даже вроде бы ростом стал повыше. А как Горана увидел и вовсе загорелся:

— Высокий! Здесь мы уже опоздали! Мертвым не поможешь! Но тёмные твари просчитались! На защиту Сил Света встал весь народ, возмущённый коварным злодейством! Сама матушка Рондана взялась за оружие! Вперёд, за мной! Возьмём Храм Тьмы, последний оплот злодеев.

Рядом с Архимагусом стоял Дамиан, улыбался довольно и важно, будто вся эта кровавая бойня — его рук дело, его большая и важная заслуга.

Горан пошел, конечно. Боевая магия, будто жеребец, заслышавший звуки боя, натягивала повод, рвалась убивать. А мысли в голову лезли неважные, даже глупые. Девушка проснётся в комнате полной мертвецов, а вдруг, пока она спит, нежить как-нибудь доползет до неё? Надо было испепелить его напоследок. Вот же Архимагус, такую речь сказал, будто перед войском. Готовился, что ли? И как же быстроматушка Рондана восстала на врагов, кровь на полу княжеских покоев ещё и высохнуть не успела…

К Храму Матери Тьмы вели кривые переулки Старого Города, такие узкие, что едва разойдутся двое. Отчего-то темные не перестроили храм, возведённый в стародавние времена, не заменили его каменной громадой с десятиметровыми скульптурами, которыми славился Храм Творца, или же с окнами от пола до потолка, с узорами разноцветного стекла, которые делали Храм Света сияющей драгоценностью. Не было у старой святыни ни площади с фонтанами, ни розового сада, только стены черного гранита, будто оспой, источенные веками, только стершиеся ступени. Теперь на этих ступенях кипел бой. Впрочем, полем боя стал каждый переулок, каждый дом и каждая пядь земли. Земля утробно вздыхала, расступаясь, выпуская из давно забытых могил полуистлевшие кости: это некроманты поднимали каждого, до кого могли дотянуться. Земля горела и плавилась, превращаясь в ручьи багровой лавы: это светлые обрушивали на врагов потоки огня. Земля темнела, впитывая кровь убитых и раненых. Правду сказал Архимагус: взялись за оружие простые горожане, женщины и старики, и не было им пощады. На небольшом пятачке, где торчал опалённый остов какой-то каменной фигуры, Горана окликнули:

— Высокий светлый, что войско своё не приветствуешь? Хоть слово скажи!

В полудюжине заляпанных кровью, хмельных от эля и безнаказанности оборванцев Горан узнал своих нищих. В руках у каждого из них была крепкая дубинка с железным навершием. Но удивляться было некогда. Храм Тьмы стоял перед ними, будто вросшая в землю скала, и каждый маг, а может, и простой смертный чувствовал мощную силу, рекой вытекающую из древнего святилища. Оттуда, из-за чёрных стен, доносился низкий вибрирующий звук. Крик многих голосов, заглушенный толстыми стенами, сливался в один неясный гул. В низком проходе, похожем на вход в пещеру, мерцал голубоватый переливчатый свет. Тёмные открыли портал. Значит, главные негодяи уйдут от возмездия. Горан бросился вперёд, расчищая путь воздушным щитом. У входа в Храм рассекали ночь Лезвия Тьмы, там Высокий Сигурд преградил путь. Все новые люди, маги, горожане и воины падали перед ним, скошенные магией, рассеченные широким клинком двуручного меча, которым грозный воин управлялся, как гладиусом. А значит, нужно было спешить. Шутки закончились. Горан опустил забрало шлема, белое с золотистой насечкой.

Сшиблись воздушные щиты, злой вихрь разметал своих и чужих, смел к стенам, будто сухие листья, но оба Высоких остались на ногах. Лезвия Тьмы столкнулись с Клинком Света, задрожал воздух от резкого визга, змеёй с ослепительными кольцами взвился в небо Бич Агни. Под ногами Горана дрогнула земля, разошлась глубокими трещинами, но светлый успел прыгнуть вперёд, на каменные ступени храма, где седой Сигурд встретил его лицом к лицу, клинком в клинок. Он был очень силён, этот старый волк Тьмы, но не напрасно Горана называли Волкодавом. Уступать он не собирался. Ни один из них не перестал кастовать заклятия, используя оружие, как проводник. Клинок Сигурда подернулся морозным узором, и Горан заметил, что каждое движение даётся с трудом, будто приходится пробиваться через толщу воды — Путы Махолма не обездвижили его, а лишь замедлили. Но хватило ещё и скорости, и сил скастовать Зарницу, и противник покачнулся, на мгновение ослепнув от вспышки болезненно-яркого света. Сигурд окутал противника облаком ядовитого пара, Горан, стараясь не дышать, пустил по доспеху тёмного мага ветвистую молнию. Длинные, заплетенные в косицы усы старого воина мгновенно обуглились, и это было бы смешно, если б было время смеяться. Грудь и живот скрутило, будто железный кулак сжал нутро, Горан проглотил ужас, с рёвом выплеснул кровавую пену, ударил врага одновременно Огненным Градом и клинком диагональным ударом в плечо. Уходя от удара, Сигурд отступил и вдруг захрипел, закачался и рухнул на каменные плиты. Кровь плеснула из открытого рта, из глаз и ушей мертвого мага, и Горан узнал заклятие Гробовой Плиты. И тотчас же прозвучал голос Архимагуса:

— Вперёд! Не дай им уйти! Не возись, Высокий!

Обидно было, очень обидно, что битва с равным по силам противником закончилась бесславным ударом в спину, но Архимагус был прав: каждым своим ударом старый Сигурд спасал чью-то тёмную шкуру, давал шанс ещё одной твари уйти от расплаты. Надо было спешить.

В круглый полутёмный зал вражеской святыни вела неширокая лестница, вела вниз. Пол зала находился ниже уровня окружавших его городских улиц. Кто-то говорил, что от безумной своей древности храм врос в землю. В центре зала серебристо-голубой переливающейся аркой высился портал. В портал втекал людской ручеёк. В магические врата входили по одному. Поглотив очередного странника, голубоватый свет угасал, будто лунный лик, закрытый лёгким облаком, чтобы через несколько мгновений вспыхнуть снова. Тогда следующий тёмный вступал под своды серебристой арки. Несколько дюжин людей ждали своей очереди, но ни споров, ни давки не было. Даже когда Горан с отрядом светлых магов и воинов ворвался в зал, кто-то закричал, кто-то заплакал, но следующий человек шагнул через портал, а стоявший за ним молча ждал своей очереди. Навстречу Горану и его людям двинулись двое: Высокий Хестен и мастер-маг Карн. Встречая нового врага, Горан отметил две темные фигуры, неподвижно застывшие по обе стороны арки, и, кажется, узнал одну из них.

Этот бой вышел коротким. Не все тёмные успели пройти через портал, когда рухнул молодой Карн, сражённый ударом Горанова меча, и почти сразу вслед за ним пал жертвой чьего-то Огненного Града и Хестен. Магии в них почти не осталось. Смерть наступила мгновенно, что с сильными темными случается редко. И тотчас же рядом оказались и Архимагус с Дамианом. Рядом, но все же чуть позади.

Призрачный свет портала уже касался лица Горана, бросал лунные блики на его заляпанный кровью панцирь, когда Ольгерд вдруг схватил за шкирку второго тёмного, стоявшего по другую сторону врат, и с силой швырнул его в портал. И тотчас же серебряная арка исчезла, оставив после себя тонкий звон, будто разбитый кубок тонкого хрусталя. Горан замахнулся, ударил, лишь в последний миг перевернув клинок плашмя. Тёмный упал, рухнул на пол, как мертвый. Встать не пытался, лишь тяжело, как смертельно раненный, перевернулся на спину и замер, раскинув руки. Горан поменял обхват, направив меч остриём вниз, как раз туда, где ещё билось тёмное сердце врага. И увидел тень глумливой усмешки на бескровных губах, и услышал знакомое, ненавистное:

— Смелее, светлый…

========== Часть II. Глава 8 ==========

Наряд даруга, а по-простому — сборщика податей, отличался особой нелепостью. Поверх обычной ондовичской кожаной куртки с заклепками и беличьими хвостами тучный франт для чего-то натянул вышитую бисером тунику, узковатую и оттого разрезанную по швам. На плечах, укрывая и приземистую фигуру, и круп низкорослой лошадки, красовался богатый плащ, белый с золотым узором, похожий на тот, что когда-то пожаловала Горану Пресветлая. Только Горанов плащ был заколдован от грязи, а ондовичев превратился в бурую тряпку и сделал даруга пугалом огородным. Особенно в совокупности с широкополой шляпой, облезлый плюмаж которой дополнял лисий хвост — обязательный знак слуги Солнцеликой империи. Горан с отвращением отвернулся от нелепой фигуры. Оглядел свой небольшой отряд: пятеро всадников в разномастном доспехе с одинаковой эмблемой черного солнца на панцире. Задержал взгляд на крепком закрытом возке, в котором везли собранную дань, подновил лежащее на нем заклятие для отвода глаз. Все больше шаек орудовало по лесам. С отчаянных людей сталось бы напасть и на вооруженную стражу, и на боевого мага. Двинул рукой, разминая ноющее плечо. Шесть лет прошло с того дня, когда ондовичское копьё выбило его из седла, а все так же ноют под вечер плохо сросшиеся кости. Тёмные врачеватели исцеляли такие раны раз и навсегда, даже шрамов не оставляя. Но тёмных не стало, а с ними пропали и многие секреты. Не стало и Ронданы. Правил теперь в Авендаре лорд Наместник, когда-то звавшийся Архимагусом. Участь побеждённых — смерть или неволя. Горан предпочёл бы смерть, но ондовичи нашли для него ошейник похуже рабского, покрепче гартовских браслетов, что запирают любую магию. Вот и остаётся тащиться за толстым пугалом даругом да охранять серебро, выжатое империей из разоренной, голодающей страны, что когда-то звалась Ронданой. Ну что ж, поделом. Не смог погибнуть шесть лет назад под стенами Авендара, теперь не будет ни жизни, ни смерти.

Снова зарядил холодный мелкий дождик. Лес расступился, раскисшая дорога вывела к небольшой деревне, притулившейся на берегу реки. Над самой большой избой висел на шесте белый стяг, и хоть герба на нем было не разобрать, но лисий хвост виднелся издалека. Значит, постоялый двор с имперской маркой.

— Остановимся здесь, — скомандовал Горан.

— Это зачем? — тотчас же обернулся к нему даруг, зло сверкнул черными глазами. — Дотемна будем в Забродье, там и заночуем.

— Я сказал: здесь, — бросил Горан.

— Ты мною не командуешь! — окрысился ондович. — Ты должен меня слушаться!

— Я командую охраной, — ответил маг, направляя коня к постоялому двору. — Ты, уважаемый, волен продолжать путь. Над тобою я и вправду не властен.

Выбежали во двор всполошившиеся слуги, приняли коней. Хозяин встретил у дверей, повёл знатных постояльцев в тесный общий зал с низким потолком и черными от копоти стенами, но зато с ярким огнём в очаге. Даруг шипел Горану в спину:

— Донесу на тебя! Плетью высекут за наглость, браслеты наденут, будешь знать, как дерзить слуге Солнцеликой!

— Доноси, даруг, — не оборачиваясь, бросил Горан. — Меня накажут, а тебе вместо Высокого мага дадут в капитаны сопливого мальчишку. Тебя за пять лет сколько раз на дороге грабили?

Ондович ответил молчанием. Отомстил тем, что потребовал себе отдельную комнату и ужин велел принести туда же, заявив, что не желает делить хлеб с наглыми варварами. И отлично. Горан велел хозяину нести всего, что есть из угощений, и в качестве мелкой мести потребовал лучшего мяса и эля. В заведении с имперской маркой даругу придётся платить. В замке Забродья полунищему владельцу пришлось бы угощать их даром, а семеро уставших с дороги мужчин сожрут и выпьют немало. А чиновник ещё и подарок может стребовать. Была такая милая ондовичская традиция, которую и чины побеждённой Ронданы переняли с усердием. Раньше за мздоимство били кнутом на базарной площади. Сейчас без «подарка» не уладишь ни одного дела.

Эль оказался горьким и крепким, баранья похлёбка — густой и горячей. Хозяин вился ужом, винился, что хлеб вчерашний, сегодня не пекли, вот кабы знать, что такие гости появятся из самого Авендара… Хотелось ему, чтоб позвали его за стол, оказали честь и поделились столичными новостями, но тяжко было Горану и тошно, и оттого отослал он хозяина прочь.

Крепкий эль неожиданно ударил в голову. И тотчас же выползли из углов тени прошлого, живым укором встали перед хмельным магом. Много всего случилось за эти годы: поражение, и неволя, и боль немыслимой потери, — но Горан знал, что жизнь его переломилась в Ночь Негасимого Света, когда он первым ворвался в Храм Тьмы. Когда Высокий Ольгерд, едва шевеля бескровными губами, сказал ему: «Смелее, светлый!»

Многим тёмным удалось тогда спастись, покинуть объятый кровавым безумием город через открытый магами портал. Ускользнул и Тёмный Лорд Ульрих. Именно его, безо всякого почтения схватив за шиворот, толкнул в портал Ольгерд. Зная, что по своей воле магистр не отступит. Но все же убитых тёмных было больше. Семь дней и семь ночей не смолкал набат в Храме Творца, семь долгих дней продолжалась резня, по всему городу, по всей стране ловили тёмных, а вместе с ними и тех, кого можно было посчитать за таковых. Лекарей, ростовщиков, алхимиков, астрономов, книжников. Заправлял охотой Архимагус и успокоился лишь тогда, когда толпа напала на дом самого Горана, требуя выдать им тёмного мага и его людей. Горан встал на защиту Осберта, неожиданно ему на помощь пришли Высокий Лукаш и сама Пресветлая госпожа, видимо, испуганная масштабом резни. Осберта удалось отстоять, а три дня спустя Горан посадил его на дановский корабль, накинув чары отвода глаз настолько сильные, что и сам едва узнавал старого приятеля. Постепенно город очистился от скверны. Так тогда говорили на каждом перекрёстке, на базарных площадях, на пристанях и в тавернах: «Рондана очистилась от темной скверны». Авендар сошёл с ума: праздники и гуляния захлестнули город. Было в этом нетрезвом веселье что-то припадочное, безумное. Будто люди сами себя пытались убедить: видите, как хорошо-то без тёмных, как весело и сыто? Голода в столице не было. Оказалось, что тёмные и вправду забили амбары покупным провиантом. Кровь с мостовых смыли апрельские ливни, в разгромленных домах появились новые хозяева. Горан помнил это время, как затишье перед грозой. Не забыли и его домочадцы, как перед закрытыми воротами их дома бесновалась толпа с факелами, с вилами и топорами, готовая растерзать пожилого мага и подростка. Его семья не поверила в светлое будущее Ронданы.

И правильно сделала.

Война началась, как только засеяли поля. Вот тогда они и узнали, что значит воевать с ондовичами без тёмных магов. Без их врачевателей и некромантов, без Лезвий Тьмы, Тёмного Ужаса, заклятия Хаоса и иллюзий, превращающих многотысячные армии в блеющее от страха стадо. Дар предвидения — большая редкость, и Горан им не обладал. Но в тот день, когда уходил он на войну, что-то подсказывало ему, что прощаются они навсегда. Утро тихое и свежее окрасило розовым и белые одежды, и светлые волосы жены, а он вдыхал её родной и тёплый запах и точно знал: это в последний раз. В последний раз касается её губ, в последний раз чувствует, как бьется на виске тонкая голубая жилка. В бой шёл без страха, как дым, вдыхая смерть, кожей ощущая её прикосновение, будто дуновение прохладного ветерка, принимая её, как заслуженную кару за то, что совершил, а может, и за то, чего не сделал, хоть и должен был. Но смерть обманула его, хотя всегда казалась честной. А может, обманула как раз жизнь. С неё станется. Заменила смерть раной, неволей, поражением. Болью, что страшнее смерти.

Он помнил тяжесть гартовских браслетов, дрожь обессилевшего тела, злой огонь, охвативший плечо и грудь. Помнил ондовичского чиновника, его лоснившиеся от жира косицы, черный взгляд чуть раскосых умных глаз, солнечный блик на огромной золотой бляхе на груди. Помнил каждое слово:

— Тебе оказана высокая честь — служить Солнцеликой Империи. Теперь ты — воин Великой Ондовы.

— Нет, — просто ответил тогда Горан. Хотелось сказать что-нибудь высокое и гордое, вбить пару крепких слов в глотку ондовичского пса, но сил на это недостало.

Краток был и чиновник. Сразу заговорил о деле.

— Твоя жена подняла руку на воина Солнцеликой. Она убита честной сталью. Над телом её не глумились. Мы ценим смелость, хоть и не прощаем неповиновения. Но с детьми империя не воюет. Твои дочки живы и здоровы. Им выпала завидная доля — стать гостями в Ондова-Кар. От тебя зависит, какой будет их жизнь в тенистых садах Сердца Солнцеликой.

— Чем докажешь, что дочки живы? — последние силы ушли на эти слова да на то, чтобы устоять, не свалиться к ногам врага.

— Какого доказательства ты ждёшь? Сюда их не привезут, тебе в сердце мира путь заказан.

— Пусть Янина скажет, как звали того, кто побежал для неё за пряниками. Пусть Оана ответит, где мы закопали её первый зуб.

Его снова вызвали к чиновнику через декаду, а то и меньше. В дни ожидания многое изменилось для Горана. К нему позвали лекаря, достаточно умелого, хотя с тёмным врачевателем и не сравнить. Повели в баню, дали чистую одежду, к хлебу добавили куски жареной конины. А потом привели его к тому же ондовичу с золотой бляхой на груди. Звали его Тамир, но Горан тогда его имени не знал. Зато ондович знал ответы:

— За пряниками пошёл Фродушка. Зуб закопали под рябиной и посадили там мальвы.

Все, что случилось с ним после, смысла уже не имело. Будто случилось это и вовсе не с ним, будто Высокий светлый Горан из рода Велимиров погиб под стенами Авендара, а кто-то другой, без роду и племени, без имени и чести, опустился на колени и поцеловал золотую бляху. Потом с него сняли браслеты. Враги его больше не боялись, как не боятся волкодава, посаженного на цепь. Его цепь была особенно прочной. С такой не сорвешься.

Рондану перекроили по образцу Солнцеликой, обустроили всю страну, как один военный лагерь. Разделили на ары, по сто дворов в каждом. Десять аров составляли джан, десять джанов — мин, десять минов — стол. И таких столов в новой провинции оказалось два, да еще третий — неполный, зато включающий Авендар. Стольники получали золотую бляху от самого императора, минганы тоже ездили в столицу Солнцеликой за бляхой серебряной и уже сами назначали джанганов, которым бляха полагалась медная. А уж те одаривали арганов бляхами из сердолика.

Так и подать собирали: арганы со своих дворов, джанганы с арганов. Горан знал это лучше любого: пять лет охранял даруга стольника Тамира, того самого, столичного, неполного. Вредил вражьей суке по мелочам, на большее не решался. Раза два в год Тамир вызывал его к себе и передавал письма от дочек, а с ними и мелкие подарки: вышитый кошель, вязаный поясок. Проверял, крепко ли держится ошейник на Высоком светлом. Крепко, так крепко, что дышать нечем. Чуть крепче — и удавит.

Даруг платил своему стражу такой же ненавистью, мелкой и беззубой. Он понимал, как сильно ему повезло, что охраняет его Высокий боевой маг, единственный на всю Рондану. За пять лет многократно нападали на них отчаянные люди, а с головы даруга и волоса не упало, и ни одной медной монеты не пропало из его казны. Вот и остаётся ненавидеть втихую, в кашу плевать, да экономить на постое. Себе комнату взял, а остальным в общем зале на грязном полу перебиваться. Только ведь и Горан не под забором родился. Да, нет у него больше ни дома, ни семьи, ни отчизны, но чтоб в грязном трактире не мог он комнату снять, такого не может с ним случиться.

Взял ещё эля, чтоб утонули печали, хоть на время ушли в темные глубины. Чтобы жить сейчас и здесь, чтоб не было рядом ни девчоночьего смеха, ни женских губ, ни боли в черно-синих глазах. Уронил тяжёлую ладонь на плечо единственного близкого человека, живого напоминания, что прошлая жизнь действительно случилась с ним, а не приснилась в пьяном сне на лавке в захудалой таверне. Его оруженосец Оньша пошёл с ним на войну, чудом уцелел, попал вместе с ним в плен, выхаживал его, раненого. Не было в его теперешней жизни человека роднее. Будто остались они одни на всём свете, а прочие — и не люди вовсе, а тени по углам.

Вот хлопнула дверь, впуская облако влажной тьмы, а с ним ввалилась компания провинциальных барчуков, вторых сыновей да безземельных бездельников. Сдвинули столы, загомонили, потребовали хозяина, выпивки и закуски, девок, вина, огня в очаге, побольше света, песельников, свежего хлеба. Острый глаз Горана отметил в разномастном сборище двоих понаряднее и потрезвее, не иначе — столичные гости, отличные от окружения и оттого нелепые, как страусиный плюмаж на свином окороке. Все это его не касалось. Инстинкты стражника нужны ему теперь, как дворовому кобелю — умение ходить на задних лапах. И все же глаза не закроешь, уши не заткнешь. Да вот только поди распознай нужное слово в пустом звоне:

— А эль у них ничего такой, забористый!..

— Стоян, я бы на вашем месте воздержался от этого варева. Вы не можете быть уверены в том, что здесь считается мясом…

— Так, я не понял, это что, девочки или кобылы?..

— Господа, а знатно мы повеселились у графа Дамиана? Такого развлечения у вас в столице не сыщешь!

— Возможно, этот кролик ещё вчера мяукал. Или гавкал…

— Простите великодушно, но сношаться с полутрупами — это не те развлечения, к которым я привык. Мне не доставляют удовольствия партнеры, не способные разделить со мной радость соития…

— Самая лучшая охота в Добровичах, у господаря Воргена. Олени, лоси, кабаны — все что хочешь, если только ты сможешь продраться через его чащобу…

— Я тебе говорю: в запрошлую осень целый отряд загонщиков утонул в болоте к югу от Лиозно…

— Как угодно, но гостеприимство провинциальных землевладельцев попахивает навозом и прокисшим элем…

Граф Дамиан, удивился Горан. Оказывается, он граф. Его приятель юных лет, что по правую руку Архимагуса обустраивал новую Рондану, после войны пропал. Впрочем, Горан его не искал и судьбой его не интересовался. Яснее ясного, что в государственном перевороте и в заговоре против тёмных магов Дамиан участвовал наравне с Архимагусом, но зато хоть отчизну врагу не продал. Иначе бы снова стоял по правую руку своего господина, которого нынче положено величать лордом Наместником. Горан нервно потёр горло, будто и вправду нарезал кожу грубый ошейник. Пусть Дамиан и не предатель, но сука все равно. Втравил Горана в заговор, использовал его, как тупого пса-волкодава, как оружие без смысла и совести. А за такое неплохо и поквитаться…

— Оньша, — обратился он к другу. — А пойди-ка поспрашивай, где тут замок графа Дамиана? Соскучился я по старому другу. Да и графу будет лестно принять у себя имперского даруга, стол ему накрыть, всем наилучшим попотчевать, дорогим подарком порадовать…

Оруженосец понятливо улыбнулся в пшеничные усы, сверкнул карим взглядом, выскользнул из-за стола и тотчас же пропал из виду, как может только человек, который повсюду на своём месте.

Графский замок оказался не совсем по пути, пришлось свернуть с наезженного тракта на каменистую тропку, что змеилась по вересковой пустоши. Но даруг не роптал, польщенный обещанием ночлега в замке, а не в засиженном клопами трактире. Да и погода жарким спорам не способствовала: снова зарядил мелкий дождик. Стемнело так рано, будто дня и вовсе не было, а просто сумрачное утро лишь на минуту просветлело, чтобы вскоре смениться таким же мрачным вечером. Темные стены замка проступили сквозь влажную дымку, лишь когда путники подъехали совсем близко, на расстояние выпущенной стрелы. Горан различил глубокие трещины в каменной кладке, гору щебня слева от ворот, где раньше был барбикан, а за воротами — приземистую квадратную башню, какие строили во времена Вестина Завоевателя. Чернели щели бойниц, не поднимался над башней каминный дым, и только шум дождя и стук копыт нарушали тишину. Замок казался безлюдным. Лишь когда Оньша постучал в покосившиеся ворота, неяркий свет замелькал на крытой галерее над ними и старческий голос проскрипел:

— Кто такие? Проходите мимо!

Оньша звонко крикнул:

— Даруг императора и его свита! Открывайте ворота, бесы тьмы, пока мы не сняли их с петель!

Ворота остались закрытыми, зато в левой створке отворилась узкая калитка. Чтобы в неё пройти, пришлось спешиться. Даруг разразился бранью: слугам Солнцеликой не пристало передвигаться на своих двоих. Шлепая по лужам, пересекли пустынный двор, поднялись по ступеням к темной арке. В башне было сыро и прохладно, казалось, ещё холоднее, чем во дворе. Холодно было и в зале, где небольшой огонь в камине не мог прогнать промозглой стужи, въевшейся в темные камни. Фигура, поднявшаяся им навстречу, терялась в тенях.

— Силы Света, сам Высокий маг Горан, какая честь! И в какой уважаемой компании!

— Дамиан, — ответил Горан с натянутой улыбкой. — Вечер добрый. Вели побольше огня. Да пусть поторопятся с ужином, господин даруг устал с дороги. Ты ведь не откажешь в хлебе-соли слуге императора Солнцеликой?

Дров в камин подкинули, и в тесном зале с низким потолком и узкими окнами-бойницами вскоре стало почти тепло. Зато ужин подали скудный: холодное мясо и подсохший сыр с черствым хлебом, жидкое варево из брюквы с луком, дрянное вино. Даруг фыркал, хмурился и плевался, наконец, сбросил на пол оловянный кубок, вскочил и пролаял что-то обидное на своём пёсьем языке. Горан на скорую руку слепил сонное заклятие, добавил расслабляющую тело и дух Длань Габбы и с толикой Убеждения в голосе проговорил:

— Господин даруг устал с дороги. Шутка ли, целый день в седле под дождём…

Дамиан намёк понял и тотчас же велел слуге отвести присмиревшего ондовича в его опочивальню. Вот тогда и можно было наконец-то сесть к огню и помолчать, и вглядеться в лицо давнего приятеля. И признать, что тот значительно подрастерял блеска, зато приобрёл ранние морщины между бровями, и горестные складки возле рта, и манеру все время что-то трогать руками: край манжета, обивку кресла, ножку кубка. Годы, минувшие с переворота, не были добры к заговорщику.

— Ну, как ты, расскажи? — спросил Горан, прерывая неловкое молчание. — Почему ты здесь, а не в столице? Ведь Архимагус теперь наместник, я думал, ты ему служишь.

— Служил, Горан, причём верой и правдой! — криво усмехнулся Дамиан. — В такое опасное дело ввязался, ни перед чем не остановился. А ведь многое, так многое могло пойти не так! Стоило Пресветлой госпоже встать на защиту своих тёмных друзей, стоило Высокому тёмному Хестену не поверить в то, что князь замышляет истребление Дома Тьмы, стоило хоть кому-нибудь из тёмных найти себе светлых соратников, да сто разных вещей могло пойти не так! И тогда мы закончили бы на плахе! Вернее, Архимагус бы как-нибудь отвертелся, а меня бы укоротили на голову, а то и вздёрнули бы, как какого-нибудь смерда!.. Ведь это государственный переворот, как-никак. Но ведь нам удалось это, Горан. И скажу тебе без ложной скромности: я лично выполнил огромный объем работы.

— Но ведь после переворота ты не бедствовал, Дамиан. Вращался в высоких сферах, при дворе блистал. Я, правда, сам больше дома сидел, но твой успех наблюдал.

— Ах, Горан! — Дамиан резко вскочил, прошагал вдоль стены, скрывшись в тени, вернулся к свету, но садиться не стал, застыл, закрывшись спинкой кресла, как щитом. — Одно дело — избавить Рондану от темной скверны, а совсем другое — сговориться с Ондовой и сдать страну. Об этом я ничего не знал, Горан. И в этом я не стал бы помогать Архимагусу.

— Конечно, Дамиан, ты не таков, — усмехнулся Горан. — Ты всего-то убил князя и его жену да наследника, мальчишку сопливого. А с ними заодно ещё несколько тысяч людей, только в том и виноватых, что в жилах их темная кровь текла.

— Да! — подался вперёд Дамиан, и огонь камина бросил алые блики на его хищное лицо. Спинка стула уже не служила ему щитом, она превратилась в пьедестал, в который вцепились когти геральдического зверя. — Я ничуть не жалею о том, что мы извлекли из тела Ронданы эту ядовитую стрелу! О том, что избавили нашу страну от заразы, отравляющей самый воздух, которым мы дышим! Нет, Горан, я не жалею о том, что убивал этих тёмных тварей! Одной смерти им мало! Каждого из них нужно убивать снова и снова, каждый день его нужно резать на части! Чтобы он ползал в ногах, чтобы скулил, визжал, как зверь! Этих тёмных шлюх надо втрахивать в грязь, чтобы текло изо всех дыр!..

— Не тёмные убили мою жену! — вспыхнул гневом и Горан. — Это сделала ондовичская мразь, которую ты с твоим дружком Архимагусом привёл в мой дом!

— Я же говорю тебе, я не знал ничего об Ондове! Иначе бы не сидел тут, в дыре этой, не гнил бы заживо в этом болоте! А пировал бы в столице со своим дружком Архимагусом, как ты его называешь!

Горан заставил себя промолчать. В конце концов, и у него руки в крови. Он и сам проложил себе путь к Дому Тьмы по трупам, прожег магией, прорубил клинком. Своими руками уложил магов, готовых отдать жизнь, чтобы спасти других. Чтобы выиграть ещё минуту для дюжины обречённых… Что уж теперь строить из себя невинного Голубя Света. С таким светлыми боевыми заслугами – только в петлю, но что тогда будет с девчонками?..

Притих и Дамиан, снова опустился в кресло, сгорбился, обхватил ладонями кубок. Огонь в камине почти догорел. Горан хотел было подбросить полено на темно-красное ложе умирающих углей, да передумал. Он уже жалел, что заехал к Дамиану. Мелкая месть не принесла удовольствия, разговор не задался. А завтра снова в дорогу, снова охранять ондовичскую скотину, и так каждый день до конца жизни.

— Ладно, Дамиан, час поздний…

— Ну, что ты, едва стемнело! — неожиданно заспорил хозяин. — Я велю еще вина принести, посидим, вспомним наших! В кои-то веки прислал Свет старинного приятеля, приятного собеседника. Ведь здесь, в этом захолустье, даже словом перекинуться не с кем. Если бы ты знал, с какими тупыми овцами приходится общаться…

— Ну, отчего же, — усмехнулся Горан, поднимаясь на ноги. Пустой разговор с Дамианом оставлял во рту неприятный привкус, что хуже кислого вина. — Я вот слыхал, что ты, напротив, гостей тут привечаешь, забавы какие-то особенные для них устраиваешь.

— Силы Света, Горан!.. — резко отшатнулся Дамиан. Лица его в густой тени было не рассмотреть. — У меня есть нечего, какие у меня могут быть забавы! Этим тупым животным покажи, как сношаются ослы, и это будет для них наилучшим развлечением! Ох, Горан, не могу я здесь. Я все бы сделал, чтобы вернуться в столицу. Но пока жива эта тварь, этого никогда не случится…

Горан слушать перестал. Хлопнул хозяина по плечу да и пошёл прочь.

Мягких перин гостям не предложили, баню не протопили. В маленькой комнате, где заботливый Оньша набросал на лавки пахучей овчины, царила стылая тьма. Но не от холода не мог уснуть Горан. Случалось ему спать мертвым сном на промерзшей земле, случалось дремать в седле, на витане магистрессы, на княжеском приёме. А вот в замке Дамиана не спалось, да и дышалось вполсилы, будто лежало на груди заклятие Могильной Плиты. Будто под серыми камнями, под толщей черной земли притаилось страшное зло, которому нет места ни под Светом, ни во Тьме, будто звенел в холодной ночи неслышимый зов, крик о помощи, и столько было в нем муки, что хотелось одного: бежать от него на край света.

Лежал Горан без сна и думал о том, что утром он уедет и навсегда забудет этот светлый замок, утонувший во тьме.

========== Глава 9 ==========

К нему пришли холодным осенним вечером, притаившимся в ожидании первых морозов.

Они пришли, и Горан даже не удивился. Он понял, что все эти годы ждал чего-то подобного, сам того не знал, но ждал все одно.

Шагнув через порог, пожилой маг оглядел бревенчатые стены, белёную печку в полпокоя, лавки, глиняные плошки на полках. Сказал:

— Так себе хоромы, Высокий.

— Да уж, не терем, — усмехнулся Горан. — Но много ли мне надо одному, наставник Нестор? Да и в разъездах я все время.

И тотчас же разозлился: что это он, оправдывается? Стесняется своего простого жилья? Его ли вина, что какой-то ондовичский чиновник живёт теперь в его доме?

Молча собрал на стол нехитрой снеди, поставил оловянные кубки и штоф горькой наливки. Оньша прятался за занавеской, да Горан и привык быть самому себе слугой.

Гости сели к столу. Женщина уронила перед собой руки, будто не выдержав веса браслетов на тонких запястьях. Кивнула:

— Да, смотри, Горан, смотри. Пять лет в браслетах, стала терять и память, и разум. А ты, я вижу, свободен.

Снова заговорил наставник:

— Отчего же ты работаешь на них, Высокий?

— А что, разве радости служить Солнцеликой недостаточно? — огрызнулся Горан.

Наставник глядел на него выжидающе, с терпеливой грустью человека, тратящего время на дело нелегкое и неблагодарное. Точно так же двадцать лет назад глядел он на юного лицеиста, не самого сообразительного, но задиристого и упрямого, оттого и в неприятности постоянно попадавшего. Наставник Нестор не был магом особого могущества и, наверное, оттого свято верил в превосходство умения над силой. И пытался передать эту веру каждому ученику. Наглые подростки, каждый из которых надеялся стать магом несокрушимого могущества, посмеивались над такой убеждённостью. Им не хотелось учить запутанные заклятия на незнакомых языках, часами и днями оттачивать движения кистей и пальцев, входить в транс и сплетать нити своей силы с природой огня, воды, воздуха. Им хотелось рубиться потоками энергии и взрывать крепостные стены. Хотелось летать, лучше всех ездить верхом и чтобы все их боялись и любили. А умения нужны лишь тем, у кого не хватает силы. Годы спустя, встречая бывших однокашников, Горан все лучше понимал простую мудрость наставника: сила может с годами прийти, а может, и нет. Над этим никто, кроме Света, не властен. Но зато те знания и умения, которые приобрёл маг, никто и никогда не сможет у него отнять. Надеяться можно только на себя. Внушая эту мысль, наставник пытался защитить их от хаоса и несправедливости взрослого мира, и только потому Горан слушал его. Только потому признался:

— Дочки мои у них. Заложницы в Ондова-Кар.

— Силы Света! — ахнул Нестор. — Да живы ли они?

— Живы. Письма мне пишут, подарки шлют. Живы.

Одним жестом зажёг золотистую сферу, поднял её к потолку. Неяркий теплый свет заполнил комнату.

— И то хорошо, — снова заговорила женщина. — И сила твоя при тебе, я вижу.

— При мне, Пресветлая госпожа, — склонил голову Горан. Он помнил, каково это было: носить браслеты. Хуже, чем враз оглохнуть и ослепнуть. Много хуже, чем умереть. — Но с прежней не сравнить. Все, как в тумане, трудно собраться. Раньше до пяти заклятий мог кастовать враз, теперь три — и то с трудом.

— А хочешь, Горан, я скажу тебе, куда подевалась твоя сила? — подалась вперёд магистресса.

С тёмными тенями под глазами, с горестной складкой у рта она была нехороша, а глаз не оторвать. Она волновала, как мертвая дева, как грустная песня на свадьбе. Горан сам себе удивился, заглядевшись на её тонкие, нервно сцепленные пальцы.

— Невелика загадка, Пресветлая. Мои дети в плену, жена погибла, отчизна под гнетом иноземным. Враг живёт в моем доме. Откуда силе взяться? Воля Света, что не иссох до дна.

— Так, да не так, Горан, — проговорила бывшая магистресса. Взгляд её горел огнём, и холоден был тот огонь.

— Помнишь, мы твердили: нет Света без Тьмы, нет тени без солнца? — заговорил наставник Нестор. — Мы произносили эти слова, но смысла их не понимали. Нам казалось, что это просто красивые выражения, некая философская абстракция. Призыв к единству, набивший оскомину и светлым, и темным. А оказалось, что это правда, самая простая, самая буквальная. Тёмная магия и светлая магия — две стороны одной силы. Мы уничтожили тёмную. Теперь умирает и светлая. Мы все ещё пытаемся аплодировать одной ладонью. Мы превращаемся в ярмарочных шутов и деревенских ведьм, впору приворотные зелья да амулеты от сглаза продавать. А ведь ещё год-два — и ты не сможешь зажечь огонь, Высокий.

— И ладно, — опрокинул кубок, горло обожгло дешёвой дрянью. — На что мне сила, наставник? Даругову казну охранять?

Сказал и тут же пожалел о злых словах. Слишком резко дёрнулась лишенная магии бывшая магистресса, будто Бич Агни обрушился на её спину. Но и ему обидно стало. Пять лет не показывались, а тут пришли, службой попрекают, силой пеняют.

— Прошу простить, госпожа. Но ладно, давайте о деле. Я балов и фейерверков не устраиваю, гостей не созываю. Да и вы по мне не больно соскучились. Не просто так зашли ко мне. Говорите, здесь все свои.

Наставник бросил взгляд на занавеску, за которой скрылся оруженосец. Горан позвал:

— Оньша! Хватит хорониться! Иди, садись.

Нестор понял жест ученика, молча кивнул, подождал, пока довольный парень не усядется на скамье.

— Выход у нас один, Горан. Вернуть тёмных магов в Рондану. Хоть сколько.

— Ну да, — ответил кривой усмешкой, — так они и сбежались. День и ночь плачут, прямо так и мечтают вернуться туда, где их убивали.

— И все же это их родина, — мягко проговорил Нестор, и Горан легко развеял заклятие Убеждения. От того, какими слабыми оказались наложенные наставником чары, стало даже неловко. — Если дать им гарантию безопасности, многие вернутся.

— Кто же даст такую гарантию? Ондовичские власти? Вряд ли вы действуете с их ведома. Иначе говорили бы не здесь, а в покоях стольника. Или Наместника.

— Да, ты прав, мы действуем тайно, — снова заговорил наставник. Пресветлая смотрела в стол, надменно подняв брови, видимо, обиделась крепко. — Наша цель — предоставить убежище желающим вернуться тёмным. С их помощью восстановить магическую мощь, и тёмную, и светлую. Родится новое поколение магов, мы сможем их выучить и вырастить из них верных бойцов. И, может быть, лет через пятьдесят мы воспользуемся моментом…

Тут Горан слушать перестал. Через полвека его девочек, может быть, и на свете не будет. Ни в одной из них магия не проснулась, значит, век их будет человеческим, недолгим. Вывел из задумчивости вопрос:

— Ведь у тебя был знакомый, тёмный маг Осберт, не так ли? Бытовая магия, естествознание, слабый дар врачевания. У него был племянник Фродерик, тоже врачеватель. Ты помог им бежать. Не знаешь ли, куда?

— Я посадил их на дановский корабль, но велел на одном месте не сидеть. Так что, сами понимаете, наставник, писем они мне не присылали, гостинцев с оказией не передавали.

Магистресса вдруг вскинула на него горящие глаза. Горана качнуло от ясно заметного безумия в лихорадочном взгляде.

— Горан, а что стало с ним? С Ольгердом? Ведь не мог же ты его в самом деле убить?

Стало обидно: что значит — не мог? Вполне мог. И даже должен был. Не скажи тот свое наглое «смелее, светлый!», скорее всего, убил бы. Возвращаться в залитый кровью чёрный склеп не хотелось. Но ответить пришлось:

— Он лежал у моих ног, совершенно без сил. Они с Тёмным Лордом держали портал, а как я магов зарубил, Высокий толкнул магистра в портал, и тот исчез. В самом Ольгерде сил не осталось, ни магических, ни телесных. Он просто упал на пол. Я не смог его прикончить, хоть и надо было.

— И что же? — магистресса легла грудью на стол, так близко придвинулась к Горану, что он отшатнулся. — Где он сейчас, Горан? Куда ты спрятал его?

— Силы Света, почему я должен его прятать? Осберт мне другом был, дочек моих учил, по дому помогал. А Высокий кто мне был? Никто, кроме того, что бесил до умопомрачения.

— Нам можно сказать, Горан, — наставник даже попытался доверительным жестом погладить его по руке, что было и вовсе лишним. — Ты ведь знаешь, мы лорду Ольгерду зла не желаем. Просто пришла ему пора вернуться домой, а мы его встретим, и защитить сумеем, и…

— Разве я неясно выразился? — вспыхнул Горан. — Если я его не убил, это ещё не повод в родственники его записывать! Я просто ушёл. С ним остались Дамиан, Архимагус да две дюжины ваших, Пресветлая, милых приемышей, у каждого — железная палица! Ни у одного из них рука не дрогнула бы.

— Я не верю… — пробормотала магистресса. — После всего, что он для тебя сделал…

— После всего, что между вами было, вы не погнушались вооружить целую армию лиходеев, мародеров и душегубов! И меня, простака и дурня, к ним приставили! А потом я же виноват в том, что ваш любезный друг в беду попал!

Горан знал, что зря говорит он это все, зря. Но слишком долго копился в груди этот чёрный яд, и вылить его было не на кого.

— Ты прав, Горан, — тихо проговорила женщина. Она уронила голову так низко, что остро поднятые плечи казались обломками крыльев. — Архимагус сказал: «Просто не выходи в эту ночь из дома и проснёшься наутро магистрессой единственного в Рондане магического ордена». Мне бы тогда уже сообразить, что обществу, в котором существует лишь один орден, не нужен ни магистр, ни Архимагус. А я ничего не поняла. Послала вестуна Ольгерду и на этом успокоилась. А нужно было самой поехать к нему. Встать рядом. Вместе выстояли бы или погибли бы вместе…

— Не надо, Элиана, — наставник положил ей руку на плечо, она накрыла её своей ладонью. Матово блеснул гартовский браслет.

Горану захотелось, чтобы эти люди ушли. Они пришли к нему в дом со своими демонами, а у него и своих хватает. Пусть идут прочь, пусть забирают свою вину, и раскаяние, и глупые планы, неживые, как бледная травка, выросшая без света.

— Я ничего не знаю и ничего не хочу, — сказал он просто. Всегда был простым, как деревенский мальчишка, таким и помрет. — Я живу для того, чтобы жили мои дочки. Если для этого мне нужно целовать ондовичские задницы, я это сделаю. Меня не убудет. Разве вы не видите? Я больше не Высокий ордена Света. Я цепной кобель Солнцеликой империи.

Они ушли, но не бесследно. Что-то все же осталось после них, что-то похожее на досаду и тревогу, на горечь незаконченного спора. Когда все хорошие ответы приходят слишком поздно, и уже некому высказать обиду.

Оньша убрал со стола. Горан погасил сферу, улёгся на лавку. Закрыл глаза, натянул на голову одеяло. А мысли порхали испуганными птицами, взлетали к темному небу, падали на землю, летели по кругу. Он ничего им не должен. Это их глупая гордыня порушила все. Его семью, его страну, честь его и жизнь. Они использовали его, как слепое орудие. Да, он дурак, но не предатель. Силы Света, как же холодно…

Тихий голос в темноте, осторожное касание: «Господин, дозволишь?» Согласился: «Иди сюда…» Горячее дыхание, быстрые прикосновения, сильные руки на плечах, и отступает ночь, и умолкают голоса, резкие, громкие, обидные. Крепкое мужское тело в руках прогибается, подлаживается, впускает, отзывается… По закону Ондовы за это сажают на кол: по греху и кара. Оньше некуда больше нести свою нужду. Да и Горану так лучше. После смерти Миланы не было сил глядеть на женщин, а тело требовалосвоего. Лучше уж так, по-честному, без обмана. Горан крепко прижался грудью к тёплой спине, захрипел во влажный затылок, отпустил себя. Нет, он не изменял своей мертвой жене, он делал это ради друга, единственного близкого человека и лишь потом немножко для себя. Все лучше, чем брать девчонку в таверне. Все лучше, чем обманывать кого-то…

Оньша двинулся прочь, Горан удержал его, крепко обхватив поперёк живота. Пробормотал в плечо: «Останься. Так теплее». Так в самом деле было теплее. В сердце зимней ночи он был не один, а это дорогого стоит.

А сердце ночи билось болезненно и гулко. Всхлипывал за тёмным окном дождь, и где-то далеко то ли собака выла, то ли хныкал ребёнок, и тоскливый этот звук летел через ночь, сплетаясь с плачем дождя, с прошлым и настоящим, с былью и небылью. Он то замирал, то снова звенел тонкой и протяжной нотой, призывом и отчаянным, и безнадежным, как когда-то давно, а может, и недавно, в безвременных тупиках уснувшей памяти. Точно так же плакала за стенами ночь и болезненно сжималось сердце, когда не ответил он на призыв, не услышал, не понял, не…

Горан подскочил, как от удара. Теснилось в горле сердце, противная дрожь бежала вдоль хребта. С трудом глотая вязкий воздух, он уставился в невидимый потолок. Призыв… конечно, как мог он не понять? Очень слабый, ни к кому не обращённый крик о помощи, наугад брошенный в темноту. Высокий светлый Горан, слепой и глухой, без ума и без совести, как мог ты не понять?..

Выступали из темноты, всплывали из глубин памяти острые осколки и резали по живому, разрывали душу в кровь. Руки, бессильно раскинутые на чёрном камне, улыбка на бледных до синевы губах. «Сношаться с полутрупами…» — «Этих темных шлюх надо втрахивать в грязь…» — «Пока жива эта тварь…» Он-то решил, что Дамиан говорил об Архимагусе, но совсем другая тварь держала его привязанным к старому замку, рассыпающемуся в прах. Сторожевым псом на привязи сидит на болотах старый приятель Дамиан, а тот, кого он стережёт, из последних сил бросает в ночь отчаянный призыв, но кто же услышит его среди вересковых пустошей, холодных камней и слепых туманов? Кто же отзовётся?

Проснулся Оньша, но господина не потревожил, лишь блеснули в темноте внимательные глаза да напряглось под ладонью крепкое плечо.

— Вставай, Оньша. Мы едем на Север. Я кое-что забыл у Дамиана.

========== Глава 10 ==========

Конечно, уехать так сразу не получилось. Пока Горан, человек подневольный, попал на приём к стольнику, чтобы отпроситься на обычную зимнюю подработку, пока занятой чиновник Тамир ответил согласием, прислав отпускную грамоту с личной печатью, пока собрали в дорогу нужные припасы и нашли подходящий караван, отправляющийся на север по зимней дороге, закончился месяц листопад, а снежень дохнул первыми робкими морозами. Дожди прекратились, лужи во дворе стали покрываться за ночь льдом, а на пожухлой траве засеребрился иней. Днём неяркое солнце спешило растопить лёд, но дороги оставались прочными — самое время для путешествий. Караван, с которым Горан и Оньша покинули столицу, вёз на север соль, зерно и железо, чтобы весной вернуться с грузом пушнины и шерсти. В декаде пути от ондовичской границы Горан распростился с купцами, заплатив им щедрого отступного, да заодно купил, не торгуясь, небольшую повозку, груженную мешками с пенькой. Его путь лежал к полуразрушенному замку, где товарищ юных лет прятал то, на что права не имел.

К замку Дамиана они подъехали поздно вечером. Лучше было бы подождать до утра, но нервное нетерпение измучило Горана. Казалось ему, что именно в этот миг его темный испускает последнее дыхание, что слышится в вечерней тишине скрип колеса, натягивающего веревку, которая поднимает к потолочной балке длинное белое тело, а ещё слышится свист кнута и противный влажный звук, с которым липнет к коже плетёный ремень. Он медлил долгих шесть лет. Теперь же каждая минута казалась пыткой.

Чтобы не вызвать подозрений неожиданным визитом, прибегли к простой хитрости. Нарядили Оньшу в кожаную куртку и островерхую шапку с лисьим хвостом, совсем не ондовичскую мордаху прикрыли пушистым воротником тёплого плаща. У ворот по-ночному безжизненного замка закричали с требованием впустить господина даруга с охранником. Снова пришлось ждать. Горан не сомневался, что тремя ударами боевой секиры разобьёт в щепки ветхую преграду, но пока он будет прорубать себе путь, хозяин сможет избавиться от опасного пленника. Наверняка именно такой приказ ему и дан: держать тёмного живым, но при первой же опасности убить. Вот и пришлось ждать, когда откроется знакомая калитка, когда старый слуга проведёт их по пустынному двору, когда ступят они под арку башни. Когда Дамиан встретит их в зале, в лучшие времена малом, а теперь единственном, когда проговорит с робостью и с наглостью в голосе:

— Всегда рад приветствовать под своим кровом слугу Солнцеликой, но в этом году был уже даруг, так отчего же…

Закончить он не успел. Горан набросил на него Путы Махолма и подхватил обездвиженное тело, пока оно не упало на камни.

— Горан! — ахнул усаженный в кресло Дамиан. По его лицу пробежала целая вереница эмоций: облегчение, удивление, страх, радость. Причем страх был настоящим, зато радость — лживой насквозь. — Силы Света, это ты! Освободи меня поскорее, друг! Не узнаешь меня, что ли? Что это все значит?

— Есть вопросы к тебе, друг, — Горан оскалился, будто не слово произнёс, а выплюнул что-то горькое. — Где ты прячешь Высокого тёмного Ольгерда?

— С чего ты взял, что он у меня? Это вздор! Его убили ещё шесть лет назад в Храме Тьмы!

Горан на мгновение засомневался: «А в самом деле, откуда такая уверенность? Ну, померещилось что-то, нервы разыгрались». Но в голосе Дамиана различил он заклятие Убеждения, и гнев накатил с новой силой: «Сколько его будут держать за дурака, за ребёнка, которого так легко провести?»

Бич Агни хлестнул неподвижное тело, запахло паленой шерстью и горелой плотью, зазвенел резкий визг, эхом отразился от стен. Странное дело, Горан совсем не почувствовал жалости. Тело Дамиана забилось в лихорадке, он заговорил сбивчиво, горячо:

— Горан, Горан, ты как был простаком, так и остался! Ты ввязался в дело, в котором разобраться не в состоянии! За мной стоят люди и маги, большие люди и сильнейшие из магов…

— Господин, — Оньша тронул его за рукав и тряхнул за шиворот старого слугу. Тот нервно заморгал.

— Веди, — велел Горан.

Но Дамиан остановил его резким:

— Нет! Постой! Погоди, ты же ничего не знаешь!

Он так напрягся в своих магических путах, что едва не перевернул кресло. Жилы вздулись на шее, и побагровело лицо, но освободиться он, конечно, не мог. Горан ни о чем не спросил, но Дамиан заговорил сам, запинаясь и перебивая себя:

— Послушай, это дело большой важности! Не нам с тобой судить! Тёмный — пленник Архимагуса. Сначала он его пытал, спрашивал, куда ушли тёмные. Куда они открыли портал, понимаешь? Ведь это государственной важности… Потом про золото спрашивал, ведь Алвейрны — богатейший род, а в их особняке ничего не нашли, так, по мелочи. Потом велел мне отвезти его сюда и держать под стражей. Ты не понимаешь, он его ото всех прячет. Даже ондовичи не знают, что тёмный жив. Никто не знает, кроме меня. Я не знаю, как ты это выяснил, но это такой секрет, что только в могилу с собой унести…

— Такой секрет, что ты давал его своим безмозглым гостям попользоваться? Чтоб они потом в каждом кабаке языками чесали о том, какие у графа Дамиана забавы?

— Силы Света, откуда им было знать? — взвизгнул от возмущения Дамиан. — На нем разве написано? Я держал его в гартовских браслетах, потом снимал, чтоб он мог восстановиться. Это чудо, Горан, как быстро эти твари сами себя лечат! Потом два ведра воды – и как новенький!

Глаза Дамиана загорелись нездоровым, алчным блеском, в голосе появилось другое: возбуждение, голод. Горана передернуло от отвращения, но пленник понял это по-своему:

— А, я вижу, вижу, ты ведь тоже живой человек! А знаешь, как это, когда можно всё? Всё, Горан, границ нет! Ты помнишь его, какой он был? Как глядел на всех, будто на грязь у себя под ногами. А теперь он в полной твоей власти, понимаешь, полной! Хочешь попробовать? А хочешь — вместе, так даже веселее? Поверь мне, самые холодные, самые пресыщенные столичные…

Горан отвернулся, чтобы не видеть этих полных губ, этого горящего взгляда. Чтобы не убить его одним движением. Он это может, и никогда он об этом не пожалеет, и рука не дрогнет. Снова махнул слуге:

— Веди!

Идти пришлось недолго. В крошечном замке не было никакого подземелья, лишь один пролёт винтовой лестницы, скользкой от сырости, лишь дубовая дверь с простым засовом. Слуга снял с крючка масляную лампу, чиркнул огнивом. Красноватый неяркий свет упал на крупные камни стен. Оньша помог отодвинуть засов, толкнул тяжелую дверь, та отворилась нехотя, со скрипом.

Сначала показалось Горану, что в небольшом каменном мешке никого нет. Но слуга поднял лампу повыше и уверенно шагнул вперед. И тогда Горан увидел что-то серое, похожее на паклю. Неровные клочки лежали на каменном полу, образовав в углу небольшую кучку. Подошел ближе, в самый последний миг понадеялся, что ошибся, что все это сон и блажь, что проклятый тёмный давно мёртв. Что это не он, сжавшись в один дрожащий комок, лежит в углу, накрывшись седыми свалявшимися патлами… Превозмогая отвращение, жалость и что-то горячее, сжимающее сердце огненным кулаком, опустился на колени, отвёл в сторону серые пряди. И увидел обтянутый бледной изорванной кожей скелет, выступающие позвонки, острые лопатки, уродливо искривлённые плечи. Изломанные узловатые пальцы, закрывающие лицо. Снова мелькнуло трусливое: «Может, это не он, не может это быть он…» Но натянулись в груди острые струны, и трудно стало дышать, и вскинулось сердце, забившись заполошно, неровно: «Он, он-он, он-он-он!»

Бережно поднял невесомое тело, шагнул к дверям. Затем опомнился, осторожно положил ношу на камни, вызвал поток Мёртвой Воды, от которого тело на полу болезненно дёрнулось. Сбросил с плеч тёплый плащ, укутал тёмного в тяжелые складки, подхватил на руки, понёс прочь. Все это, ни о чем не думая, нарочно отключив на время страх и ненависть, жалость и гнев, чтобы просто делать то, что должно именно сейчас, в данный момент. Больного нужно напоить, накормить и согреть. Нужно осмотреть его раны. Потом ему нужно поспать в тепле и покое. И лишь потом тронуться в путь. Месть, раскаяние и сочувствие подождут. Их момент ещё настанет.

— Оньша, у нас, кажется, кролик был? Что ты подстрелил утром? Нужно сварить бульон погуще. Старик, показывай, где спальня графа. Мне нужна чистая вода для питья. Баня есть у вас? Нет? Совсем одичали. А как граф моется? Начинай греть воду и таскать в эту самую бадью. Оньша тебе поможет, как бульон наладит. Травы у вас какие-нибудь есть? Подорожник, чабрец, зверобой? Да не знаю я, что я тебе, травник? У него вся спина в клочья разодрана, надо отвару приложить, чтобы раны не загнили.

В графской спальне, похожей на такой же каменный мешок, но с кроватью и двумя окнами-бойницами, осторожно опустил свою ношу на дрянной матрац. Зажег сферу с неярким золотистым светом, согрел сырой воздух Полуденным Зноем. Три одновременных заклятия были его нынешним пределом, Зной пришлось отпустить. Тотчас же в окна потянуло холодом.

Развернул полы плаща, мягко, но решительно отвёл похожие на птичьи лапы руки. Лицо тёмного — обтянутый кожей череп с провалами глазниц — показалось незнакомым. Снова шевельнулась надежда: «А может, все же ошибка вышла? Шесть лет — долгий срок, но чтобы превратиться в это, возможно ли?» Сам себе возразил: «Пустое. Ведь Дамиан говорил про Алвейрна. Ошибки быть не может». Подоспел старик с кружкой воды. Горан приподнял темного, обняв за костлявые плечи, поднёс кружку к потрескавшимся губам, струйка воды потекла по острому подбородку, затерялась в клочковатой серой бороде. Дрогнули губы, потянулись к кружке. Первый глоток, за ним ещё и ещё один. Бессильно откинувшаяся голова, хриплый вздох, чуть слышный шёпот: «Спасибо, матушка…»

Горан намочил найденный на постели кусок полотна, стал стирать следы крови и грязи с запавших щёк, с тонкой шеи, с костлявой груди. Вдруг наткнулся на темный взгляд из-под подрагивающих ресниц, услышал тихое: «Ты?..» И понял, что не может больше находиться рядом с ним, ни одной секунды не может. А тут как раз и Оньша завалился в спальню, шумно таща по полу круглую бадью в сажень обхватом. Торопливо закутал тёмного в плащ и выскочил за дверь. Прислонился лбом к холодной стене, захрипел, завыл, ударил кулаками в камень. В хаосе бесформенных видений, в обрывках проклятий пришла ясная и спокойная мысль: если его тёмный не выживет, придётся умереть и ему. А почему, неважно. Просто придётся, и все. Просто это долг, которого иначе не отдашь, вина, которой не искупишь. Просто эта правда в объяснении не нуждается. Когда немного отпустило, пошел на свет.

Дамиан встретил его торопливой скороговоркой:

— Горан, отпусти меня, ведь я не виноват. Я никому не скажу, Горан, просто исчезну. Пожалуйста, пожалуйста, послушай, мне надо отлить… ведь не заставишь же ты меня…

— Заткнись, — велел Горан, но путы ослабил. Дамиан, пошатываясь, поднялся с кресла, сделал неверный шаг, наткнулся на край стола. — Где твои гартовские браслеты? Давай веди!

Браслеты нашлись в так называемом кабинете, комнате, смежной со спальней хозяина. Дамиан что-то лепетал, но Горан прислушивался к звукам, доносящимся из-за стены: к тихим стонам, плеску воды. Дамиан пытался сопротивляться, но Горан без труда защелкнул тяжелые браслеты на запястьях графа и потащил его прочь, вдоль по коридору, вниз по винтовой лестнице. Лишь у самой двери камеры Дамиан понял, куда и зачем его ведут, заорал, забился, принялся что-то обещать, о чем-то молить. Горан не слушал, втолкнул бывшего товарища в темный провал, захлопнул дверь и наложил на засов именную печать, которую лишь он один мог сломать. Проще было бы убить мерзавца: перерезать горло или остановить сердце. Горан сказал себе, что, возможно, ещё не обо всем спросил у заговорщика, не все секреты выведал, а значит, жизнь Дамиана может ещё быть полезной. Да и не желал он ему легкой смерти. В чёрной камере, без пищи и воды, лишенный магии, он будет умирать долго. Спасти его не сможет никто, и это к лучшему.

Он застал тёмного снова в постели, укутанного в одеяла и меха. Старый слуга выносил ведра грязной воды, Оньша пытался напоить больного бульоном. Горан взял из его рук чашу, кивнул на бадью: помоги, мол. Тёмный послушно пил осторожными мелкими глотками. Горан давал ему отдышаться, пережидал спазмы хриплого кашля и снова подносил чашу к губам. И смотрел, смотрел на страшное, изможденное лицо, выискивая и находя в ужасном облике знакомые черты: тень от густых ресниц, мочку маленького уха, из которой вырвали серьгу, оставив короткий кривой шрам. Что-то горячее теснилось в груди, грозило разорвать и задушить, и Горан вдруг вспомнил, что с похожей свирепой нежностью глядел на дочерей, когда были они совсем маленькими. Погасил сферу. С опозданием вспомнив о наложенных чарах, освободил Дамиана от Пут, теперь уж можно. Прилёг рядом с тёмным, положил его костлявую холодную ладонь на своё средоточие силы, точку, где сходятся рёбра, открылся, приготовившись поделиться. Но вскоре понял, что ничего не получится, ведь сила не монета, другому в карман не подбросишь. Можно только позволить взять, но что делать, если не берут? Осталось только поделиться теплом, поплотнее укрыть одеялом и коснуться ускользающего рассудка мягким Убеждением: «Ты больше не один, ты в безопасности, я о тебе позабочусь».

Осознание того, кто лежит рядом с ним, поднималось душной волной и грозило захлестнуть, лишить рассудка. Пришлось подавить приступ ярости, чтобы не взбеситься диким зверем, не рвать зубами, не выть, кидаясь на стены. Чтобы напомнить себе: этот несчастный в его руках целиком и полностью зависит от его, Горана, выдержки, от его заботы и терпения. А значит, он не имеет права на глупости. Он ничего не скажет ни бывшей магистрессе, ни наставнику. Ольгерд — теперь он будет называть его лишь по имени — только его забота. Никто не коснётся его и не использует в своих целях. Даже если цель эта — через пятьдесят лет возродить Рондану.

Горан проснулся перед рассветом, проснулся в пустой постели. Пропажа нашлась тотчас же: в неярком свете наступающего утра он увидел скорчившееся в углу тело. От мягкого прикосновения к плечу несчастный дёрнулся, как от раскалённого железа, захлебнулся криком, прижался теснее к стене. Горан сбросил с постели ворох шкур и одеял, накрыл дрожащие плечи.

В закопченной кухне застал знакомую идиллию: Оньша сидел за столом, кружка в одной руке, ложка в другой. Из горшка, что стоял перед ним, поднимался густой пар. Горан кивком указал на варево, спросил:

— Что это у тебя?

— Каша, господин, — шмыгнул носом Оньша, будто застигнутый за чем-то постыдным.

— С молоком? — уточнил Горан. — Это хорошо. С мёдом? Как без мёда? Старик! Неси мёд!

Дамианов слуга, со вчерашнего дня как будто ещё усохший, повинился:

— Нету мёда, своих ульев нет, а чужого не купили в этом году.

Горан только головой покачал, осуждая такую убогость. Забрал у Оньши горшок и ложку, понёс в спальню. Расчет оказался верным. Запах съестного заставил изголодавшегося пленника выползти из-под вороха мехов, опасливо потянуться к предложенному угощению. Он походил на зверя, ожидающего удара, готового к побегу при малейшей опасности. «Ольгерд, — напомнил себе Горан, поднося ложку к дрожащим губам. — Это Высокий темный Ольгерд, аристократ голубых кровей. Его лошади пять лет кряду проигрывали Большие скачки, а потом десять лет — выигрывали. Ему принадлежали самый пышный в столице театр и коллекция самых редких магических артефактов, а года за три до войны он построил самую высокую башню в трёх королевствах и предназначил её для наблюдения за сферами небесными. Люди княжеской крови добивались приглашения на его балы и фейерверки. Это Высокий Ольгерд».

Накормленный пленник присмирел, позволил себя одеть и усадить в кресло у камина. Странное оцепенение напало на него. Не мигая, глядел он на огонь. Его лицо застыло в грубой неподвижности безыскусной маски.

Оньша коснулся спутанной седой пряди. Проговорил задумчиво:

— Придётся резать, господин. Налысо обрить.

— Нельзя, — скривился Горан. — Тёмных не стригут. То есть стригут в особых случаях, но это целый ритуал. Иначе можно лишиться не только силы, но и разума. А этот и так, сам видишь. Дитя младенческого недомыслия. Может, и потому, что волосы его так спутаны. У тёмных все не как у людей.

— Что же делать? — удивился Оньша.

— Как что? — усмехнулся Горан. — Чесать. Давай неси свои гребни. Думаешь, я не знаю, что там у тебя в коробке из рыбьего зуба, красотун ты наш несравненный?

Гребни, конечно, нашлись. Длинные седые лохмы приходилось делить на тонкие пряди, старательно и осторожно вычесывать колтуны, разбирать запутанные узлы. И неожиданно эта простая и, на первый взгляд, бессмысленная работа принесла странный гипнотический покой. Может, оттого женщины настолько спокойнее и разумнее, настолько крепче стоят на земле, что занимаются простой и верной работой: прядут шерсть, ткут, шьют?.. Это было почти как точить клинок перед битвой: ритмичные неторопливые движения отвлекали от слепого ужаса того, что наступит завтра, заставляли жить здесь и сейчас, чувствовать тепло огня, слышать тихое дыхание и свист ветра за окном. А потом Оньша тихо запел старинную балладу. Её простые слова и неспешный мотив сплетались с запахом горящих поленьев, с потрескиванием огня, с неярким светом зимнего дня:

— Ой, да в поле цвели васильки,

Созревал в поле колос златой.

Светлой рати стальные полки

Отправлялись на смертный на бой…

Горан подхватил знакомый напев:

— Ой, да смел Любогран молодой,

Он собой, будто солнце, пригож.

А под ним добрый конь вороной

Бил копытом златистую рожь.

— А вы знаете, господа, что ваш светлый герой Любогран был любовником Лорда Тьмы… — вдруг послышался голос, похожий на шелест рассыпающегося в прах пергамента.

— Быстрее надо чесать, — заметил Горан. — Видно, правду говорят про тёмное безумие.

— Ой, да солнце за тучу зашло,

Лютым ветром согнуло кусты.

Это войско, что тёмным-темно,

По команде сомкнуло щиты.

— Господа, мне нужно посетить отхожее место. Простите за столь прозаическое отступление.

— Вот и хорошо, — Горан, не спрашивая, подхватил на руки костлявое тело. — Видишь, сколько-то расчесали, вот и первая здравая мысль появилась.

Пришлось задержаться в замке на несколько дней. Старый слуга варил им скудные похлёбки и разводил в каминах огонь. Горан в один из вечеров сказал, как бы про себя:

— Надо что-то решать со стариком. Жаль его, но и в живых оставлять опасно. Про Ольгерда он знает, про нас знает…

Оньша поднял на него серьёзные глаза. Огонь камина отражался в чёрных зрачках острыми алыми угольками.

Назавтра старик пропал. Горан видел, как Оньша сам ловил курицу и рубил дрова на заднем дворе. Он всегда был понятливым и расторопным, его добрый оруженосец, его единственный друг. В тот же вечер, привычно положив себе на грудь костлявую ладонь, Горан вдруг почувствовал несильный толчок, будто кто-то голодный, но робкий потянул за полу кафтана: «Правда можно? Дозволяешь?» Горан открылся, как только мог, скастовал осторожное и хитрое Убеждение: «Бери, мой друг, мой брат. Я здесь для тебя, моя сила — твоя сила, мне радостно утолять твою жажду. Нет для меня ничего важнее». И темный потянул, очень нерешительно, чуть заметно, но все же потянул. Горан потерялся в чистой и бесхитростной радости отдавать, быть нужным, быть полезным.

А следующим утром Горан снова нашёл свою постель пустой. Но, окинув взглядом полутёмную комнату, он увидел тонкую тень, полупрозрачный силуэт на фоне светлеющего окна. В первый раз его подопечный встал с кровати сам. Обернувшись на шорох движения, Ольгерд проговорил:

— Пора в путь, Высокий. Буря идёт.

========== Глава 11 ==========

Буря застала их уже в долине, на постоялом дворе, безликом и безлюдном. Опустевший замок графа Дамиана они покидали без особой спешки, прихватив с собой скудные припасы, кур и коз, тёплую одежду и оружие, одеяла и меха. Горан запечатлел заклятие Полуденного Зноя на крупный изумруд в перстне, получилось так себе, особых навыков запечатления не было у него. Положил перстень к ногам тёмного как грелку, нагрузил тележку с пенькой целым ворохом овчины и одеял. Отправились в путь под темно-серым небом в день, притихший в ожидании. К вечеру редкие снежинки закружились в воздухе, вересковая пустошь накинула тонкое белое покрывало. Первую ночь провели под открытым небом, забравшись в повозку, в тесноте, да не в обиде. Зато к следующей ночи уже в темноте достигли постоялого двора, когда вьюга наступала им на пятки и бросала в спину ледяные копья. Постоялый двор был пуст, но они взяли одну комнату на троих, не желая разделяться. А за стенами ярилась буря, ломилась в маленькое окно, закрытое слюдяными пластинами, и оттого особенно тепло и уютно было устроиться у жаровни, чтобы снова разбирать спутанные седые пряди.

— Такие длинные, прямо уму непостижно, — пожаловался Оньша. — Только разбираешь, снова запутываются.

— А ты в косицы заплетай, — посоветовал Горан. — Умеешь?

Красотун только усмехнулся.

Непослушная грива Ольгерда медленно, но верно превращалась в водопад мелких серебряных косиц.

С другим дело обстояло хуже. Чаще всего Ольгерд просто сидел, глядя в одну точку, лицо — неподвижная маска. Ни одного движения мысли или души не исходило от него тогда, не угадывалось ни одной, даже самой слабой эмоции. Горану становилось жутко, ведь это даже не щиты. Щиты можно ощутить, почувствовать их сопротивление, проверить на прочность. Темный же был мертвым, поднятым трупом. А в другие дни он вдруг впадал в панику, пытался спрятаться, бежать, умолял о пощаде. Иногда начинал вдруг говорить, сбивчиво и бессмысленно, захлебываясь словами и перебивая себя, и не было смысла в его горячечных речах. Неизменным оставалось лишь одно: когда его касались — не мысленно, руками, — он испытывал приступ такого безумного ужаса, что Горан начал ставить собственные щиты. Ужас Ольгерда ранил, отдаваясь физической болью, ломотой в костях. То, что он чувствовал, не было страхом смерти или боли, оно не объяснялось никакими доводами разума, поражая своей безумной, животной природой. Горан снова и снова пускал в ход Убеждение: «Тебе ничто не грозит, ты под моей защитой, тебе нечего бояться». Никогда ещё ему не приходилось использовать это заклятие так часто. Он усвоил его действительно хорошо, прикасаясь к чужому сознанию, как к кошачьей шерсти, поднявшейся дыбом: мягко, но уверенно. «Я здесь, верь мне. Все будет хорошо». Иногда Ольгерд слушал его, и успокаивался, и даже говорил что-то, имеющее смысл: «Я могу идти сам, благодарю», или «Похлебка слишком горяча, осторожно», или «Я узнаю голос рога: это охота барона Бекка».

Горан хорошо знал местность, ведь не зря ездил здесь с даругом пять лет, да и до войны помотался по Рондане немало. Он выбирал окольные пути, держась подальше от столичного тракта, избегая крупных постоялых дворов и бойких харчевен. В тихих сельских тавернах, где хозяева делили жильё с гостями, внимания на них не обращали, впрочем, Горан не забывал про отвод глаз. В одной такой таверне хозяин предложил уже протопленную баню. Горан с Оньшей с радостью согласились, Ольгерд пребывал в состоянии мертвого безучастия и никак на предложение не откликнулся. В неверном свете раскалённых углей, в занавесе пара Горан принялся отмывать неправдоподобно худое тело Ольгерда, попутно замечая неверно сросшиеся переломы, шрамы старые и сравнительно свежие, следы ожогов, отрубленный мизинец, отрезанный сосок, вырванные ногти… Оньша стоял рядом, очень женским жестом прикрыв ладонью рот.

— Ему нужен лекарь, — посетовал Горан. — Темных врачевателей теперь не найти, но лекарь нужен. Смотри, спина почти зажила, но надо вправить кости. И мне не нравится его кашель. Видишь, рёбра были сломаны слева? Обломки кости могли попасть в легкие. И другое что-то могло случиться, ведь глазу не все видно.

Его прервал тихий, но страстный голос:

— Я ненавижу тебя, светлый. Ненавижу. Почему ты не убил меня? Как ты мог оставить меня им?

— А вот это хорошо, — довольно отозвался Горан, спрятав обиду. Он тут, понимаешь, вызволил тёмного из неволи, носится с ним, как с младенцем, а в благодарность — ненавижу. — Это хорошо, Ольгерд. Ненависть — это хорошее топливо, горит долго, жару даёт много. Не хуже любви, пожалуй.

— Я ничего не знаю о любви, — послышался неожиданный ответ.

Той же ночью, снова забравшись в одну постель с Оньшей и Ольгердом, Горан вдруг вспомнил эту фразу. Вспомнил и удивился. Высокий темный, который менял любовниц и любовников как минимум раз в сезон, который спал с Пресветлой, который целовал красивого мальчика Ингемара так, будто разучился дышать, этот темный не знал любви? Можно ли этому поверить, или же эта фраза — бессмысленный бред доведённого до безумия существа? Впрочем, и любовь, и ненависть могли подождать. Сначала нужно было добраться домой, найти лекаря, подлатать то, что можно, дать время зажить остальному. У темных повышенная регенерация, а Ольгерд берет его силу, понемногу, но берет. Может быть, от этого и спина зажила, а может, и ещё что пошло на лад. И странно ещё то, что собственная сила не убывала, а как будто обновлялась, играла, как молодое вино.

Вернулись в столицу в день непогожий, в густой снегопад. У городских ворот их, конечно, остановили. Горана узнали, на предложенную за въезд плату замахали руками, тележку осмотрели без рвения.

— Что там у вас, Высокий?

— Пеньки купил, овчины да мехов…

— Что-то меха не больно нарядные, — усмехнулся стражник, стряхивая снег с потертой волчьей шкуры.

— Не столько мне платят, чтобы соболя с чернобурками покупать, — ответил кривой улыбкой Горан, хоть сердце и запнулось на миг. А вдруг именно сейчас проклятому темному захочется покашлять под этим ворохом битых молью шкур. — А это богатство на пол брошу, всё теплее будет.

— Да, зима нынче студёная да снежная, — согласился капитан стражи, появившийся в дверях сторожевой башни. Выходить под снег он явно не желал. — Проезжайте, Высокий, добро пожаловать домой.

Вокруг дома намело немало снега, и надо было бы поработать скребком, прежде чем заводить в конюшню лошадей да заносить в дом поклажу… Но что-то насторожило Горана. То ли привиделись ему следы на снегу, не новые, уже заметенные, то ли тревога обострила все чувства, и уж тогда он заметил следы. Но вида не подал, вместе с Оньшей расчистил снег, отвёл на конюшню лошадей и только там приложил палец к губам, глазами показав на стену, общую с домом. Бесшумно открыл дверь лаза, спустился в подпол, прополз вперёд, оказавшись под досками домашних половиц, прислушался. Точно, в доме кто-то был! Вот прошелестели лёгкие шаги, скрипнула лавка у стены, не иначе как присел кто-то, гость нежданный, нежеланный… Горан резко выпрямился, ударил плечом в дверь лаза, выпрыгнул из подпола, огненные шары заполыхали в ладонях. Кто-то укутанный в овчины, жалобно пискнул, приподнялся, но вставать передумал, снова сел, по-ученически покорно сложив на коленях ладони. Горан шары погасил, зажег под потолком сферу, а заодно и огонь в печи, уж очень холодно было в горнице. Подошёл к лавке и глазам своим не поверил:

— Фродушка! Неужто ты, темная ты бестолочь? Что ты здесь забыл?

Тот, кого он хоть и с трудом, но признал, сбросил овчину, расправил плечи, шагнув вперёд, протянул руку.

— Рад приветствовать вас, Высокий лорд Горан. Прошу простить за вторжение.

А вот таким, рослым, взрослым, уверенным в себе, Горан его узнать, пожалуй, не смог бы. Пять лет прошло, и сутулый носатый подросток превратился в молодого мужчину со спокойным и внимательным взглядом темных глаз, с высокими скулами и жесткой линией губ.

— Тебя кто-нибудь видел?

— Нет, Высокий.

— За какими бесами Тьмы ты вернулся? Ты забыл, чего мне стоило вас с Осбертом вывезти?

— Я вернулся за леди Яниной, — прозвучал абсурдный ответ. — Я хочу забрать её отсюда. Молодой леди не место в оккупированном городе.

— Не выйдет, — коротко ответил Горан. — Она в Ондове, заложница.

Фродерик беззвучно ахнул, да так и застыл с открытым ртом, снова превратившись в малолетнего недотепу. Таких только жалеть, злиться на них нет никаких сил.

— Ладно, сиди здесь.

Горан направился к распахнутой двери лаза, но был остановлен замечанием:

— Я хотел бы потом осмотреть ваше плечо. Мне не нравится, как вы его держите.

Горан вернулся к своему нежданному гостю, всмотрелся в мрачное лицо. Конечно, тёмный маг и довольно сильный. Немного хаоса, бытовая магия, травознание, но прежде всего — врачевание.

— Ты не спеши, врачеватель Фродерик, — проговорил Горан. — Будет тебе работа.

Ольгерда внесли в горницу, уложили на лавку, целый ворох шкур и одеял разметался по полу. Темный, измученный дорогой, холодом и вынужденной неподвижностью, злонравия все же не утратил. Строгим жестом остановил бросившегося к нему Фродерика, проговорил, будто Ледяное Дыхание скастовал:

— Я вас не знаю, молодой человек. Потрудитесь представиться.

Горан только крякнул в бороду. Надо же, целой кости нет, вместо зубов — крошево жуткое, вид — кошмар некроманта, зато гонору не убавилось. Как будто стоит он в бальной зале, весь в парче и золоте, и нет у него ни одной заботы, кроме красы своей невозможной. Но Фродушка не растерялся, поклонился уважительно, но не больно низко, ответил вежливо, но без трепета:

— Прошу простить. Меня зовут Фродерик, сын Хлода. Возможно, вы знали моего дядю Осберта, сына Вульфрика. Я — врачеватель и могу предложить вам свою помощь.

— Благодарю, Фродерик, — сдержанно отозвался тёмный аристократ. — Простите мою неучтивость, но своего имени назвать вам не могу.

— В этом нет нужды, Высокий, — слегка наклонил голову врачеватель. — Я узнал вас. Скрывать от вас этот факт было бы, пожалуй, нечестно.

— Так, ну, а теперь, когда все со всеми раскланялись и друг другу подлизали, может врачеватель приступить к своей работе? — не выдержал Горан. — Или ещё побеседуем, вирши почитаем, в шарады сыграем?

Улыбка, собравшая кожу на желтом черепе в неровные складки, была ужасна. Горан поспешно отвернулся, боясь не совладать с лицом и с тем жгучим, что вдруг подступило к глазам.

Тёмного пришлось раздеть. Фродерик тоже снял кафтан, закатал рукава рубашки, синеватое свечение охватило его руки до локтя. Ничем не выдав потрясения при виде изуродованного тела пациента, наложил на него заклятие, похожее на Мертвую Воду в такой же мере, в какой тёплая ванна с душистой пеной похожа на ушат холодной воды. Обратился к Ольгерду:

— Мне хотелось бы вас усыпить, Высокий. Вы не будете возражать?

— Поступайте как считаете нужным, врачеватель, — ответил тот, но в его голосе послышалась Горану тревога.

— Я буду здесь, Ольгерд. Не отойду ни на шаг, — сказал он. И сам на себя разозлился. Разве кто-то его просил? Тоже мне, защитник нашёлся. Дурень, совершенно в таких делах бесполезный.

Но Ольгерд тихо ответил:

— Спасибо…

И прикрыл глаза спокойно и доверчиво. И Горану снова стало тепло и тесно в горле.

А дальше началось неприятное. Врачеватель оттягивал веки спящего, выворачивал губы, глядел на язык. Ощупывал подвижными пальцами скальп, уши, шею, грудь, проводил вдоль каждой кости, будто прочерчивая ключицы, грудину, рёбра. Мял живот, сжимал кости таза, осторожно перебирал все в паху. Оглаживал ноги, массировал ступни, проверил каждый палец на ногах. Потом сноровисто перевернул спящего на бок. Пока он скользил пальцами по позвонкам, рёбрам и лопаткам, Горан ещё смотрел, но когда спустился ниже — не выдержал, отвернулся. А через минуту, вновь обернувшись к врачевателю и его пациенту, едва сдержал крик. Ольгерд снова лежал на спине, а Фродерик трогал его живот, но ни пальцев, ни даже кистей рук лекаря не было видно. Как будто его запястья росли из живота Ольгерда, при этом подрагивая, поворачиваясь, двигаясь… А ещё заметил он на полу на тряпице три белых осколка кости, перепачканных кровью. С трудом перевёл взгляд на лицо врачевателя и увидел его намертво сцепленные челюсти, крепко закрытые глаза, струйки пота, стекающие по вискам. Показалось кощунством, что этот мальчишка касается его темного так, делает это с ним, спящим и беззащитным. Захотелось оттолкнуть его, врезать по морде, наорать и вышвырнуть прочь, пусть подыхает на морозе… Но Горан замер, затаив дыхание, чтобы даже случайно не помешать этой темной магии, странной и страшной, здорово отдающей некромантией.

Наконец, Фродерик отшатнулся, шумно перевёл дыхание, поднял неизвестно откуда появившиеся руки, перепачканные кровью.

— Я сделал самое главное, — проговорил он невнятно, — остались более простые вещи, но их, к сожалению, много. Высокий теперь будет спать до вечера. Лучше его не тревожить. И мне бы неплохо…

— Конечно, Фродушка. На печке тебе постелим, — тоже тихо отозвался Горан, а Оньша протянул врачевателю дымящуюся кружку, пахнущую травами и мёдом.

Проснувшегося Ольгерда била крупная дрожь, кровавая пена пузырилась на губах.

— Тёмная сука, — схватил Горан за грудки испуганного Фродерика. — Да я за такое врачевание твои кишки на кулак намотаю, вражина окаянная…

— Горан, — прохрипел больной, пытаясь приподняться. — Оставь его, он все правильно…

Договорить не успел, темная кровь хлынула из горла. Горан всполошился, кинулся за водой, на полдороге передумал, грохнулся на колени перед лавкой, прижал руку Ольгерда к груди, зашептал: «Бери, друже, бери! Ну давай, ты же можешь!» Пришёл в себя и врачеватель, забубнил за спиной:

— Это хорошо, лорд, я так и хотел. У лорда Ольгерда было внутреннее кровотечение, много крови скопилось в полостях тела…

— Если ты его уморишь, знаешь, что у тебя скопится в полостях тела? — начал Горан, но был остановлен прерывистым вздохом:

— Перестань меня смешить… Право, мне даже дышать больно…

— Лорд Ольгерд, вы не могли бы встать и пройтись? Было бы желательно…

— Пройтись? — не поверил своим ушам Горан. — Да ты его, считай, до смерти залечил, а теперь ещё пройтись? Сплясать тебе не надо?

— Лорд Горан, — вдруг вспылил юный врачеватель, — я своих услуг не навязывал! Но раз уж вы попросили меня помочь вашему другу, извольте доверять моим умениям!

Тут бы темную бестолочь и вышибить за дверь хорошим пинком, но легла на плечо костлявая рука, и тихий голос прошелестел:

— Позволь ему, Горан. Он моя единственная надежда.

Так и повелось. Горан злился, обещал Фродушке кары Бездны, говорил нехорошее про его умения и выдвигал версии его происхождения. Но Оньша подкладывал темной бестолочи лучшие куски, Ольгерд оказывал слепое доверие, врачеватель огрызался, как угрюмый подросток, но дело делал. Велел Ольгерду ходить, пить пахучие зелья, дышать сизым дымом, провонявшим всю горницу не хуже старых портянок. Читал над спящим напевные заклинания, от которых за версту разило шарлатанством, водил над ним ладонями, от чего кожа Ольгерда занималась тёплым неярким свечением. Горан велел себе не надеяться, не загораться невозможными мечтами, от которых будет потом слишком больно. Когда придётся развеивать прах его темного, это будет слишком больно. Но шло время, за окнами мела метель, светило солнце, и хлюпала носом оттепель, дни сменяли ночи. Оньша отнёс к скупщику перстень с изумрудом, короткий меч в нарядных ножнах и амулет-оберег и выручил за них серебра. Пришлось парню покрутиться, чтобы никто случайно не заметил, что еды им надо вдвое против прежнего. В день Луны отправлялся на Соленый остров, куда местные рыболовы свозили улов, покупал там трески, а также чего случится подешевле: мидий, устриц, кальмаров. В день Огня направлялся в Хлебную слободу, брал там караваи, что остались с дня Света, не брезговал и ондовичскими пресными лепешками. В день Согласия наведывался на Старый рынок, это как обычно, как все последние годы. Оттуда приносил когда курицу, когда шмат сала, когда и особую добычу — сырую говяжью печень. Это лакомство предназначалось только Ольгерду. Бесов аристократ воротил нос, строил рожи, от которых хотелось и смеяться, и плакать, но под уговоры врачевателя, под речи о малокровии, слабости и замедленной регенерации рано или поздно смирялся. Горан брал небольшие, сочащиеся кровью темные куски и подносил к бледным губам своего тёмного. Тот брал их с видимой неохотой, медлил, касаясь губами пальцев, и Горан лишь с опозданием ставил щиты, чтобы скрыть глупое и стыдное волнение, вызванное этими совершенно невинными прикосновениями, а также абсурдную радость того, что его собственные касания не заставляют больше Ольгерда содрогаться от ужаса.

— Это невозможно, — на пергаментном лбу страдальца собиралась горестная складка. — Цивилизованный человек не в состоянии питаться этим. Мой организм отвергает пищу диких животных…

И выглядел так, будто и вправду отвергнет, и хорошо, если на пол.

— Отчего же… — Горан с видимым удовольствием облизывал окровавленные пальцы. — Звери знают толк в добыче. Когда волчья стая задирает оленя, первым подходит вожак и берет как раз печень и сердце…

Ольгерд наблюдал за ним с жадным вниманием, при этом ничего не отвергая. И то хорошо.

========== Глава 12 ==========

В этом маленьком склепе, притаившемся среди сугробов, нашли они странное, ни на что не похожее счастье. Невеликое и тесное, заключённое в четырёх стенах, скупо складывающее в копилку скромные богатства: жирное жаркое из кролика, разделённое на четверых, первое заклятие очищения, сотворенное Высоким темным (Оньша потом тайком вынес горшки во двор и перемыл их в тёплой воде), баллада о Свете и Тьме, на два голоса спетая Фродушкой и Оньшей.

Не все было так гладко, случались и страхи, и внезапные обмороки, и приступы боли, и волнения другого рода. Свист ветра за окном, треск поленьев в печи, случайно оброненное слово могли вызвать у Ольгерда приступ паники, когда он сжимался в дрожащий комок, прикрывая голову руками. Нередко мучили его ночные кошмары, и несчастный захлебывался криком и корчился в судорогах. Не было сил слышать его жалобные мольбы, не было сил глядеть, как надменный аристократ превращается в забитое животное, оставалось только одно — быть рядом. Снова и снова обнимал Горан костлявые плечи, слушал сбивчивое, задыхающееся: «Лорд, умоляю, не надо, пожалуйста, пожалуйста!..» И отвечал своим собственным заклятием: «Всё, всё, всё… Всё хорошо, я здесь, я рядом, я никому тебя не отдам, слышишь? Всё хорошо». И это отлично, что успел он в своё время стать Высоким. Откуда мастеру-магу взять столько Убеждения?

Он твердил это «все хорошо», уговаривая и себя, пытаясь задушить сомнения — странные и даже недостойные.

Ольгерд понемногу поправлялся, и в облике его все яснее проступали черты былой надменной красоты, иизысканной холодности, и утонченности, недоступной ни людям, ни магам. Горан и радовался этому, и печалился. Казалось ему, что стоит темному встать на ноги, их трогательной и хрупкой близости придёт конец. Снова зазмеится на знакомых устах глумливая усмешка, снова чужая холодная надменность заставит уйти в оборону, поднять щиты и наглухо задраить забрало, чтоб даже самой малой щелки не осталось… А тут ещё Фродерик все время рядом, и Ольгерду — самый главный человек, и касается его так, как Горан не осмелился бы никогда.

Однажды Горан с Оньшей вышли промять коней, а вернувшись, такую застали картину: Ольгерд лежал на скамье, а Фродерик, оседлав его бёдра, сминал ладонями его плечи, будто белое тесто. Горан, не думая, одним пинком скинул врачевателя со скамьи и накрыл голую спину своего темного колючим пледом, жесткой шкурой, своими ладонями. А Ольгерд молча дотянулся до его руки, и подсунул её себе под щеку, и не отпускал долго, пока не заснул. Перед Фродушкой пришлось потом извиняться, а Ольгерд, глядя на Горана снизу вверх, попросил тогда:

— Мой свет, не поднимай против меня щитов. Мне важно знать, что тебе не все равно. Мне нужна твоя забота, и тревога, и гнев твой, и ревность.

Незадолго до того Фродерик удалил Ольгерду сломанные зубы, а новые ещё не нарастил, и оттого сказал Высокий темный «мой шфет», и не было на свете ничего милее и трогательнее. С тех пор Горан забыл о щитах и, как ни странно, немного успокоился. Каждый вечер он садился на пол у скамьи и прислонялся плечом к костлявому колену Ольгерда, а длинные пальцы, ещё узловатые и сухие, перебирали его волосы, легонько гладили скальп, осторожно касались виска. И оставалось только тепло раскалённой печи, тихий звук близкого дыхания, вздохи ветра за окном. Не было ничего естественнее, чем касаться Ольгерда и чувствовать его легкие прикосновения, ласковые и совершенно невинные. И слушать его рассказы.

Высокий Ольгерд говорил много странного и простого, бесполезного и удивительного. Горан слушал его, как, верно, пёс слушает хозяина, реагируя на звук знакомого голоса, на интонацию и мелкие знаки, понятные лишь тому, кто слушает не умом, а сердцем: чуть слышный вздох, секундная пауза, неверное движение пальцев. Ольгерд мог бы пересказывать «Светоч», Горан слушал бы его с тем же вниманием.

— Отец бил меня стеком. Это удивительно больно. Даже сейчас, после всех прелестей Дамианова гостеприимства, помню эти липкие, жалящие удары как нечто эксклюзивно мучительное. Он был великим магом и очень маленьким человеком, озабоченным лишь одной навязчивой идеей: отчего он не стал Лордом Тьмы. Почему магистр нашего ордена непременно выходит из рода Шессарх? Эта его досада искала выхода, искала и не находила. Мой старший брат представлял собой воплощение тёмного рыцарства: косая сажень в плечах, огненный взор, тупая вера в силу рук, в прочность доспехов и в способность венетского вина превращать врагов в заклятых собутыльников… Сестра была и, надеюсь, остаётся по сей день компетентной и страстной ведьмой, и если бы отец посмел поднять на неё руку, мать порвала бы его на амулеты от бесплодия. Знаете, такие пестрые ленточки… Оставался только один способ выпустить пар. А я… Я не мог быть другим. Я лучше всех играл на лютне и писал стихи о вечной любви. А ещё я был маленькой изворотливой гадиной, с неуёмной фантазией и с языком подобным жалу скорпиона: убить не убьёт, но надоест до смерти. И оттого отец бил меня стеком. Оставались воспалённые полосы, красно-синие, в палец толщиной. Тогда я начал эти бесплодные попытки врачевать себя. О, я знал, что это невозможно, но слишком больно было, слишком стыдно просить о помощи. В результате я стал хорошим врачевателем, хоть так и не нашёл способа помочь себе самому… А он бы мне очень пригодился.

Подрагивали, запутавшись в волосах, тонкие пальцы. Горан спросил:

— Твой отец жив?

— Нет. Он погиб в бою с демонами Бездны. Спас целую деревню на юге Воргрена…

— Хорошо, что спас, но жаль, что погиб, — проговорил Горан, блаженно щурясь на неяркий огонь свечи. — Я бы ему припомнил былую славу. Я б этот стек знаешь куда ему засунул?

Тихий смех, ласковое прикосновение к виску. Сказанное будто про себя:

— А ты, пожалуй, смог бы. Тогда, за сто лет до твоего рождения, я мечтал о таком защитнике.

Иногда его рассказы касались самого больного, и тогда звучало в них горькое удивление. Казалось, темный до сих пор не мог понять, как это все могло случиться с ним?

— Сначала я не слишком страдал. Я верил, что меня спасут. Кто-нибудь сильный и смелый придет за мной, не может не прийти. Элиана, или мой Темный Лорд, или даже… Поэтому и держался. Хотелось взглянуть спасителю в глаза и сказать: «Смотрите, как я верен, как перенёс все пытки и никого не выдал». Казалось мне, пока молчу, я достоин спасения. Хотя, честно говоря, я не обладал нужной им информацией. Золото я действительно истратил, что никак не укладывалось в их светлых мозгах. Куда Темный Лорд открыл портал, я точно не знал. На этот счёт у меня были соображения, но я решил оставить их при себе. Когда я понял, что никто за мной не придёт, я решил умереть. Разбил себе голову о камни — меня начали приковывать ошейником к стене. Отказался от пищи и воды — меня поили и кормили насильно. А потом и желание умереть тоже ушло. Остались инстинкты, как у животного: хочешь пить — пьёшь, голоден — ешь. Если знаешь, что нужно сделать, чтобы избежать боли — делаешь. Исчезла гордость, а вместе с ней пропал и стыд. Я стал зверем, тупым, трусливым и слабым. И мне кажется, что остался таковым по сей день. Только сейчас я отчего-то это понимаю…

«Меня, — Горан молча кусал губы, — он ждал меня. Пусть он никогда не сознается в таком, но ждал он именно меня. Так кто же из нас тупой и трусливый пёс?..»

Но иногда в рассказах Ольгерда проскакивали и весьма здравые мысли. Однажды он задумчиво наблюдал за Оньшей, с кислой миной пересчитывавшим медяки, и вдруг выдал:

— Господа, мы в стесненных обстоятельствах? Я мог бы предложить тысячу золотом, если вас это заинтересует…

Горан ушам своим не поверил:

— Тебя же пытали про золото! И ты такие муки принял, а золота не отдал?

Ольгерд ответил знакомой усмешкой:

— Милый Горан, разве их удовлетворила бы какая-то жалкая тысяча рондов? Они искали несметные сокровища Алвейрнов! Горы золота и бриллиантов, россыпи изумрудов и мешки сапфиров.

— И отчего же не нашли? — поинтересовался Горан, немного уязвлённый.

— Потратил, виноват, — снова усмехнулся Ольгерд.

— Да ну! Горы золота и бриллиантов потратил? На что же?

— На балы и маскарады, — небрежно бросил тёмный. И после паузы добавил:

— Шучу. Проиграл на скачках.

Горан пожал плечами:

— Дело твоё, тёмный.

В ответ прозвучал негромкий голос, грустный и немного растерянный:

— Я потратил все наличные на продовольствие, Горан. Продал лошадей, картины, драгоценности, некоторые артефакты. Взял в аренду склады, скупал все зерно, которое мог найти, а также оливковое масло, солонину, копчёности, даже сам не знаю, что ещё. Все, что можно хранить. Очень боялся, что будет голод, а вместе с ним и бунт. Не того боялся, как выяснилось.

Горан вспомнил забитые зерном амбары, сытый разгул освобождённой от тёмного гнета Ронданы. Вот чьим золотом были оплачены праздники и пиры.

— Ольгерд, — сглотнул он вставший в горле комок. — Я хотел тебе сказать…

— Простите, господа, я не понимаю, — поспешно перебил его тёмный. — Нужна тысяча или нет?

За золотом Горан с Оньшей пошли в тот же день. Тайник был устроен на самом видном месте: на рыночной площади, где у фонтана зеленел от сырости барельеф льва с кудрявой гривой. Оньша наклонился, будто подтягивая сапог, Горан прикрыл его от чужих глаз, расправив полы плаща. Львиный нос следовало повернуть трижды против солнца, отчего в львиной пасти открывалась небольшая ниша. Из неё Оньша извлёк приятно тяжелую кожаную суму, да так ловко, что никто и глянуть не успел. В обнищавшей Рондане золота почти не осталось. За одну золотую монету в десять рондов давали овечку, штуку шерстяного сукна, три мешка овса, кубышку квашеной капусты и двадцать локтей пеньковой веревки. За один день они стали состоятельными людьми.

Оньша накупил пирогов, моченых яблок, прихватил свиной окорок, связку колбас, сварил каши с телячьими щёчками, не забыл и о печени для Ольгерда. Но тот от угощения решительно отказался, без удовольствия пожевал пирога и, завернувшись в Горанов плащ, устроился на полу у печи. В жарко натопленной горнице его била дрожь. Горан сел рядом, слегка коснулся плеча тёмного, готовый к отпору, к страху или дрожи отвращения, но Ольгерд со вздохом потерся щекой о его руку с бездумной лаской собаки или ребёнка. И оттого Горан решился спросить то, о чем думал давно. Шесть лет, если честно.

— Как твой Ингемар? Не знаешь, что с ним сталось?

— Надеюсь, что ничего, — слегка пожал плечами Ольгерд. — Я отправил его домой в Рослаген сразу после нашей дуэли. Он мне мешал.

— Мешал? — переспросил Горан.

— Отвлекал меня от дел. К тому же давал моим врагам возможность на меня воздействовать. Ведь кто-то же сказал ему, будто ты распускаешь слухи о его, ну, скажем так, половой невоздержанности.

— Ольгерд, я никогда и не думал о подобном… — начал Горан, но темный перебил его быстрым:

— Разумеется! Какое тебе было дело до него? Кто-то стравил нас намеренно. Думаю, им была более выгодна твоя гибель. Как же, тёмные убивают героев Ронданы. Но и мою смерть можно было бы использовать. Как минимум на одного сильного тёмного меньше.

Помолчали. Потрескивали в печи дрова, Оньша с Фродушкой перебирали за столом просо, о чем-то шушукаясь и тихо пересмеиваясь, а Горан с Ольгердом сидели очень близко, соприкасаясь плечами, и от этого тёплого и дружеского соприкосновения происходило что-то, отчего Горан знал: следующего вопроса не задаст. О том поцелуе не спросит, ни за что.

Спрашивать, однако, не пришлось. Ольгерд заговорил первым:

— Все это было так некстати, всё обернулось страшной глупостью и большой бедой. Его отец дружил с моим старшим братом и оттого послал Ингемара ко мне, поглядеть свет, показать себя. Кто же знал, что мальчик влюбится в меня со всем пылом первой страсти, со всей самоуверенностью всеобщего любимца. Я ему отказал, разумеется. Я не хотел огорчать Элиану, да и вообще — не хотел. Никогда не любил детей, не видел очарования в неопытности. Но он был сильным магом, без особого мастерства, но с большим запасом силы. И в один несчастный день я решил это использовать.

Снова повисло между ними молчание, снова Горан не решился его нарушить. Лишь обнял своего тёмного за плечи, совсем несильно, ласково.

— Знаешь… — начал Ольгерд нерешительно, — среди нас ведь не осталось настоящих провидцев. А я не мог понять, что происходит, откуда эта ненависть к темным, очевидно, разжигаемая искусственно, но ради какой цели? И кем? Возникла необходимость пообщаться с сильным провидцем и магом Истины. И я смог припомнить лишь одного такого…

— Принц Виллерин Шессарх! — воскликнул Горан. Ольгерд испуганно дернулся, даже за столом притихли. — Но ведь его поглотила Бездна? Как же ты мог даже помыслить о таком?

— Это возможно, Горан, — заспорил Ольгерд. — Я читал об этом. Магистр Торквилл беседовал с Архимагусом Лейораном, пропавшим в Бездне за два века до Второго Распада, Высокий Кадваллон Ледяной Град…

— Ольгерд, ты разума лишился. Причём ещё тогда, когда в Бездну полез!

— Самое смешное, что я вступил с ним в контакт, — неожиданно улыбнулся тёмный. — Я слышал его, Тёмного Принца, он отозвался мне. А потом я почувствовал, что тону… Это такое удивительно реальное ощущение погружения, давления, невозможности вдохнуть. Это страх, которого я прежде не испытывал никогда. А Ингемар был рядом, полностью открытый, готовый отдать мне всё. Я забыл о том, что был он мальчишкой, Горан, влюблённым мальчишкой…

— Ты иссушил его? — выдохнул Горан.

— Да. Он отдал мне всё. А если бы оставил себе хоть каплю силы, я сейчас не говорил бы с тобой. Я плавал бы в волнах вечности вместе с легендарным Тёмным Принцем, и знаешь что, Горан? Не было бы этих лет у Дамиана… Ничего этого не было бы. Возможно, зря я спасся тогда.

— Ольгерд, — проговорил Горан. — Ты ведь его потом защищал… Любил его. Я видел.

— Нет, не любил. Защищал, да, но не любил. Это он был влюблён, я лишь подыгрывал ему. Он был неумён, излишне горделив, навязчив, порой груб. Он не умел себя вести и ставил меня в неловкое положение. Но я взял его в любовники. В знак благодарности за спасённую жизнь, Горан, я расплатился собой. Вот теперь у тебя, наконец, появился хороший повод презирать меня, Высокий светлый, отважный и безупречный…

— Дурак ты, Высокий тёмный, — отозвался Горан беззлобно. — Силы Света, какой же ты дурак.

Ольгерд со вздохом уронил голову на плечо Горану, а тот коснулся щекой его седой макушки.

Да, в своём маленьком мирке были они счастливы.

Но большой мир, все ещё существовавший за стенами их бревенчатой избенки, вскоре напомнил о себе самым простым способом. Они как раз завтракали, когда в дверь постучали.

— Кого бесы несут? — неласково гаркнул Оньша, а остальные замерли, переглядываясь.

— Вестун господина стольника, — раздалось из-за двери наглое. — Отворяй, от кого запираешься-то, служивый? Чай не при старых временах живем!

Фродерик, не теряя ни секунды, подхватил Ольгерда на руки и скрылся за занавеской за печкой, Оньша сгрёб со стола две лишние тарелки и сунул их в сундук, а Горан разлёгся на лавке, до самой шеи натянув одеяла, ещё хранившие тепло Ольгерда.

========== Глава 13 ==========

К последнему Высокому магу Ронданы относились с почтением. С особым, ондовичским. В пояс ему не кланялись, господином не величали, но зато принимал его всегда только сам стольник лично, никому из своих чиновников не поручая. Принимал его в тёплом покое, среди пестрых ковров и разбросанных на полу подушек, в сизом сумраке пряных благовоний, в уголке Ондовы, привитом на Ронданскую землю. В этот раз Тамир передал ему королевские подарки: письмо от Янины, написанное чёрной тушью на белом шелке, и плетёный кожаный ремешок от Оаны, украшенный пушистыми хвостиками. От этого чисто ондовичского узора стало Горану особенно больно. Пять лет на чужбине. Его девочки выросли в неволе.

Неожиданно стольник подтвердил ту же мысль:

— Радостная весть для тебя, маг! Твоей первой дочери повезло. Ее красоту и добродетель заметил советник императора сиятельный Сагомрат. Он пожелал взять её младшей женой. Надо ли говорить, какая это честь для чужеземки? Но золотые косы твоей дочери воспели лучшие поэты Солнцеликой, и почтенный муж императорской крови готов платить за это золото любовью и защитой. Ликуй, маг. Судьба твоей старшей дочери отныне не твоя забота.

Горан промолчал. Сцепил зубы так крепко, что едва дышать мог. Стольник между тем продолжал:

— Что бы ты ни сделал, маг, твоя первая дочь не пострадает. У неё будет теперь другой господин и защитник. Он за неё в ответе, не ты. Но есть ещё вторая дочь. Красивый пояс она тебе сплела, да, маг? Она никогда не выйдет замуж. Она навсегда останется твоей дочерью.

— Приказывай, стольник, и я исполню, — слова — будто горькая полынь, будто яда глоток. — Был ли я когда непокорен воле твоей?

— Говорят, ты нездоров? — пронзительный взгляд умных тёмных глаз, а в них вопрос, да совсем не тот, что задан.

— Здоровый или хворый, я готов выполнить твой приказ, стольник, — ответил просто.

— Ладно тогда, — согласился Тамир и положил перед собой на ковёр увесистый кошель. — Через три дня посылаю тебя в Тарнаг, сопровождать посла. Он пожелал вернуться на родину. Охраны у него и своей хватает, но мы оказываем ему честь. Эта честь — ты, маг. Хочу, чтобы ты был нарядным, как это положено у вас. Что нужно — купи, что нельзя купить — укради. Что нельзя украсть — наколдуй.

И не нужен был кошель этот, а взял. Чтобы слишком гордым не показаться, чтоб, как положено слуге, принимать плату с благодарностью. Взял, конечно. Разве что не поклонился, но этого стольник от последнего Высокого и не ожидал.

Прощаться было трудно. Руки Ольгерда дрожали, а в глазах плескалась паника. Но слова тёмного не выдали волнения, будто провожал он друга на веселую загородную прогулку из уютной гостиной особняка Алвейрнов.

— Мой свет, тебе очень идёт такая борода, но позволь мне порекомендовать… некоторые изменения… поверь, я знаю вкусы тарнажцев, они довольно консервативны. Да, тебе просто необходимы кольца, и не спорь. Если найдешь хороший сапфир, я, пожалуй, смогу запечатлеть достойного Стража… Нет, тебе не следует брать с собой этот кафтан, тарнажцы сочтут его старомодным и провинциальным.

За пустой и суетной болтовней Горан видел смертный ужас, бьющийся в темных глазах, как птица в прутья клетки, как бабочка в оконное стекло. В конце концов он просто сгрёб в охапку своего тёмного и осторожно запустил пятерню в коряво заплетенные косички. И Ольгерд шумно вздохнул, и опустил голову ему на плечо, и крепко зажал в кулаках складки его домашней рубахи. Горан прошептал в тёплый висок:

— Соберись с силами, Высокий тёмный. Я знаю, ты можешь. Я оставляю дом на тебя.

Ольгерд молча кивнул и коснулся разума Горана довольно ясным Убеждением: «Отправляйся с миром. Не тревожься. Мы будем ждать».

Хуже вышло с Оньшей. Верный друг вдруг взбунтовался, узнав, что господин оставляет его дома. Причём больше болел за дело, чем за своего хозяина.

— Да где же это видано, чтобы Высокий господин сам себя обхаживал? Неужто и коня себе будете седлать, и сапоги чистить? И в любой харчевне чужие слуги вам будут подавать? Это, мой господин, не только перед тарнажцами стыдно. Это просто стыдно.

— Ты будешь нужен мне в дороге, друже, — просто ответил Горан. — Но здесь, дома, ты мне ещё нужнее.

— Сам подумай, — вдруг вступил в разговор Фродушка, — как мы тут без тебя? Нам даже из дому не выйти. Ведь не хочешь же ты, чтобы мы здесь умерли с голоду?

И эти двое вдруг улыбнулись друг другу, и Горан раздумал отдавать Фродушке кусок белого шёлка, на котором ондовичская невеста вывела чёрной тушью слова ронданской печали.

В утро разлуки Ольгерд был молчалив и холоден. Не было тёплых объятий, случайных ласковых прикосновений. Почти как чужие, они пожали на прощание руки. А потом Ольгерд попросил у Горана кинжал, и тот осторожно вложил рукоять в искалеченные пальцы. Одно движение — и в руке тёмного осталась седая косица.

— Возьми, — он протянул косицу Горану. — Если дашь мне свою прядь, нам будет легче слышать друг друга.

— Разве мы сможем?.. — не поверил он, осторожно сжимая в кулаке ещё тёплый подарок.

— Нет, конечно, — пожал плечами Ольгерд. — Мы ведь не маги разума, мысли читать не сможем. Но ты услышишь мой призыв. Я буду знать, что ты жив. Этого достаточно.

Горан отхватил приличный клок волос у виска, Ольгерд взял его бережно, будто драгоценность какую. Нервно дернул углом губ, улыбнулся, видимо. Сказал: «Доброго пути» — и скрылся за занавеской у печки, будто за портьерой бальной залы. Вот как он, увечный, утративший и силу, и богатство, и красоту, делает это? Как он превращает убогую избенку в королевский дворец?

Так и отправился в путь. Слуг нашёл без труда, да и не слуг, служивых. По старой дружбе и за три ронда золотом капитан городской стражи послал с ним двоих удалых молодцов, рослых да пригожих. Они глядели на него с любопытством, как на диковинного зверя, исподтишка толкали друг друга локтями, когда он одним движением руки разжигал костёр, кастовал сферу или очищение. Так же глядели на него и тарнажцы, разве что локтями друг друга не пихали. В этой древней державе магия не водилась. Когда-то очень давно, тысячу лет назад или даже больше, обезумел народ Тарнага и восстал против своих магов. Запылали на площадях чёрные костры, пропитались кровью камни пыточных, перекладины виселиц прогнулись под тяжестью обильной жатвы. Магия покинула Тарнаг. Тысяча лет прошла, но до сих пор любой маг, ступивший на землю этой страны, терял свою силу. Так и непонятно отчего, но говорят, что проклял эту землю темный магистр Авен, когда его жену четвертовали на главной площади перед дворцом. Было то правдой или сказкой, но ни один маг за последние века не решался перейти границу древнего королевства. Сбылось ли древнее проклятие, или же страх оного набросил на проклятую страну ту же мрачную тень?

Горан не задумывался над этим. Судьбы чужой державы слишком мало занимали его.

На первом же привале, едва оставшись в одиночестве, он обвил седую косицу вокруг шеи и накрепко связал её серебряной нитью, что вытянул из нарядного пояса, да ещё и печать поверху скастовал. Теперь он чувствовал присутствие своего тёмного ежечасно. Чаще всего он ощущал исходящую от Ольгерда грусть и различал в ней хвойную горчинку смиренного покоя и соль досады, с которой обреченный принимает свою участь. Очень хотелось ободрить и утешить, и он посылал вдаль тепло, не облеченное ни в слова, ни в мысли, и вроде бы даже получал обратно что-то похожее на благодарность. Шли дни, и странный амулет на шее становился частью его самого, но частью особенной и даже противоречивой. Горан мучился одиночеством, привычным после смерти Миланы, но амулет напоминал о том, что одиночество это временное, что далеко, дома, его ждут, скучают именно по нему. И оттого в разлуке, в тоске по костлявым пальцам и темным глазам находил Горан и горечь, и сладость. Словно есть ещё для него надежда. Словно есть ещё кто-то, по кому можно скучать. Любить, быть может?

Странным образом эта надежда сплеталась с болью потери.

Всякий раз, когда выдавался случай уединиться, Горан доставал из-за пазухи шелковое полотно и вглядывался в буквы, уже немного истертые. Казалось ли ему, или Янина стала писать ронданские буквы на ондовичский манер, и оттого буквы выглядели угловатыми, будто не выведенными кистью на шелке, а вырезанными ножом на дереве? Все равно. Короткое письмо он помнил наизусть.

«Господин мой отец! Надеюсь, ты здоров и благополучен. Мы с Оаной здоровы и молимся Творцу за тебя каждый день. Оана шлёт привет. Она пожелала научиться ездить на лошади, и теперь у неё есть учитель и своя лошадка. Она совсем выросла и стала похожа на матушку так, что сердце замирает. Всей душой твоя навечно дочь Янина».

Ни слова не сказала девочка о скором замужестве, знала ведь, что письмо пройдёт через многие руки. Но вот это «твоя навечно дочь», разве это не ясно? Разве не хочет она сказать: чьей бы женой я ни стала, прежде всего и навсегда я — твоя дочь? Снова зовут его на помощь. И снова напрасно. Он не придёт. Её берут младшей женой, значит, есть и старшие. Вздорные взрослые ондовичские бабы, которые никогда не примут чужеземку… А ведь он помнит её запах. Младшая, та всегда пахла воробейкой, нагретыми солнцем лопухами и чем-то ещё, что больше мальчишке впору. А Янина пахла молоком и сдобой, домашним теплом. Ее верный Фродушка теперь улыбается Оньше. К чему напоминать ему лишний раз о несбывшемся? Может быть, он расскажет о судьбе Янины когда-нибудь позже, расскажет Ольгерду. Да разве тот поймёт? Надо отцом быть, чтобы понять такое.

За такими мыслями, тяжелыми, будто похмелье, Горан совсем позабыл о службе. Другие люди отправлялись в разъезды, несли караул, указывали путь и накрывали на стол. Горан оставался чем-то вроде регалии: парадным мечом, что никогда не увидит крови, расшитой золотом попоной для нарядного коня. Он даже оставил свою обычную привычку приглядываться к попутчикам, но, как выяснилось, кое-кто из них приглядывался к нему. На третий день пути молодой тарнажец на прекрасном рыжем коне текинской породы поравнялся с ним и вежливо завёл разговор:

— Приятного дня вам, Высокий лорд. Не отвлеку ли я вас от размышлений своей пустой беседой?

— И вам доброго утра, — отозвался маг, кажется, впервые заметив кого-то из посольства. Одного взгляда на мягкую ткань широкой тарнажской юбки, на коня и сбрую, на серебряный тонкого плетения пояс юноши оказалось достаточно, даже и настрой улавливать не пришлось. — Буду рад беседе с вами, уважаемый.

Тарнажец благодарно склонил голову. Все они казались Горану похожими: скуластые длинные лица, лишенные растительности, белая кожа, чёрные волосы, приподнятые к вискам лисьи глаза. Но этот юноша был моложе прочих, и его лицо светилось безмятежностью, свойственной тем, кого охраняют с особым старанием.

— Меня зовут Аро, Высокий лорд, и я — секретарь господина посла Илайна ап Одейра.

— Я — Горан, маг из светлого рода Велемиров, — вежливо ответил маг, хоть и знал, что имя его всем попутчикам хорошо известно.

— Лорд Горан, простите мое вздорное любопытство, но в Тарнаге нет магов, и мне очень интересно увидеть ваше мастерство. И вообще, узнать что-нибудь о магии. Как различаются темные и светлые, ведь не все же являются магами? Как это выходит, что в одной и той же семье у кого-то есть магия, а у иных нет? И может ли магически одаренное дитя появиться у лишенных магии родителей? Или же сила передаётся по наследству? И как узнать, кто одарён, как проявляется дар? И что будет, если мага ничему не учить?

Юноша засыпал Горана вопросами, тот даже и отвечать не успевал:

— Дитя-маг может появиться в обычной семье, но это всего лишь означает, что кто-то из его предков владел магией. А вот если и мать, и отец — маги, то примерно у половины их детей проявится дар. В семьях светлой крови рождаются светлые маги, и обратное верно: так определяется кровь. То есть потомки светлого мага считаются светлыми, даже если у них и вовсе магии нет. Мы, например, светлый род, наши предки были светлыми магами, и наши потомки тоже будут светлыми. У меня две дочки, ни одна из них магии не имеет, но они все равно светлые.

— А каким будет потомство, если один родитель светлый, а другой — темный? — последовал неожиданный вопрос.

— Такое случается очень редко, — объяснил Горан, — это не принято. К тому же дети таких родителей не будут магами, я никогда о таком не слышал. Ещё одна причина, чтоб держаться своих. Детей такой крови не считают своими ни темные, ни светлые.

— Вероятно, таким детям живётся нелегко?

Горан взглянул на тарнажца с удивлением. Как это он сам никогда не задумывался над этим? Ведь это, пожалуй, несправедливо: наказывать за то, каким человек родился. Снова вспомнился набат в ночи, отблески пожаров, кровь на мостовой. Вспомнился и Ольгерд, и так страшно захотелось домой.

— Простите, это был неумный вопрос, — снова поклонился юноша, смущенный затянувшейся паузой. — Но скажите, откуда вы знаете, что ваши дочери не одарены? Как это вообще можно узнать?

— Обычно годам к пяти-шести появляются первые признаки: ребёнок зажигает огонь, чаще всего случайно, или же принимается играть с водой или с воздухом, реже — с землёй, этому нужно учиться. Но я видел одну девочку, которая заставляла песок и пыль сложиться в зайца, белку, собаку…

— Это темная магия?

— Если судить по природе, то да, темная. Но светлого мага можно ей обучить. Так же, как тёмного мага можно научить разжигать огонь или отыскивать воду. Это возможно со многими аспектами. Но есть исключения. Например, некромантия. Ни один светлый маг, будь он хоть сам магистр, не сможет поднять мертвого.

Они проговорили все утро, а когда остановились на обед, юноша, назвавшийся Аро, принёс Горану стеклянный кубок с темной, почти чёрной жидкостью. Оказалось — вино, да такое густое и душистое, что можно было б и вдвое разбавить, и то вышло бы богато.

В ответ на похвалу юноша довольно раскраснелся, улыбнулся и, смутившись, почти бегом направился назад к своим. Горан и сам не сдержал улыбки, глядя на то, как чёрные волосы, увязанные в высокий хвост, взлетают над серебристым мехом зимнего плаща.

Беседу продолжили вечером. Снова Горан рассказывал о магии, о лицее, где учились и темные, и светлые, об артефактах и магических свитках, о драгоценных камнях с запечатленными на них заклятиями. Рассказал и всем известную историю о Кровавом Оке, крупном бриллианте с розовым пятном в центре, на который владелец-маг наложил проклятие, чтобы сберечь сокровище от воров. Камень все-таки украли и переправили за море, где люди плохо знают магию и пребывают в темноте убогих предрассудков. Бриллиант многократно менял владельцев, многие из которых расстались с жизнью при странных обстоятельствах. Наконец, кто-то разумный отважился обратиться к магу, и мрачная тайна бриллианта была разгадана. Драгоценность вернули владельцу, тот снял проклятие и разрезал бриллиант с трагическим прошлым на десяток камней поменьше и безо всяких проклятий. Тарнажец слушал, приоткрыв рот и широко распахнув лисьи глаза. Горан все ждал, когда Аро попросит его показать какой-нибудь трюк, и заранее обижался, что его держат за ярмарочного фигляра, а когда просьбы не последовало, испытал к юноше настоящую симпатию. И, засыпая, думал, что тарнажцы хоть и дикий народ, чьи мужчины носят юбки и рисуют на коже знаки, но их деликатности могли бы позавидовать и многие ронданцы. И вот бы побеседовать об этом с Ольгердом. Наверняка его темный знает о Тарнаге то, что даже самому благородному Аро неведомо…

Это случилось на постоялом дворе в последнюю ночь на ронданской земле. Горан услышал, как закричал где-то в темноте стражник, и лишь тогда, ещё не очнувшись ото сна, заметил, что сапфир в его перстне налился кровавым туманом. Рассерженной змеей зашипел магический щит, прикрывая Горана и его стражников, едва успевших схватиться за оружие. Враги совершенно точно застали их с голым задом, Горан выскочил во двор босиком, в одной рубахе и подштанниках. Засвистели стрелы, вспыхнули коротким бездымным пламенем, столкнувшись со щитом. Огненные шары полетели во тьму, ярким костром вспыхнул сеновал, и они наконец-то увидели атакующих. Их было много, и лезли они, будто тараканы изо всех щелей, и был среди них светлый маг, пустивший ветвистую молнию в сомкнувших щиты тарнажских воинов, и Горан взревел, бросившись туда, где бился пульс чужой силы. О, если бы сейчас он бился на дуэли со своим темным, от всего Авендара и головешек бы не осталось! Магия рвалась из узды, и сладко было отпустить её хоть на мгновение, а когда боевое безумие немного отступило и рассеялась перед глазами багровая пелена, он увидел, что двор вокруг него завален бесформенными ошмётками, горящими тусклым дымным пламенем. Но изумляться было рано: где-то ещё звенели клинки и кричали люди, и Горан бросился туда, где юноша Аро, орудуя парными клинками, дрался сразу с тремя и отступал, скользя на залитом кровью снегу. Этих троих Горан связал Путами, а юношу, без сил опустившегося на снег, поручил заботам своих стражников. Бой подходил к концу, но ярость остывать не хотела. В спины убегающим летели огненные шары, а силы не убывало.

В общем зале положили на пол матрасы, на них устроили раненых. Оказался среди них и Аро. Вокруг него суетились сразу несколько тарнажцев. Горан тоже подошел, поглядел: длинный порез поперёк рёбер обильно кровоточил и выглядел устрашающе, но был, по сути дела, пустяком. Шрам, конечно, останется, и не одна впечатлительная тарнажская дева будет проводить по нему пальцами в ужасе и восторге.

— Лорд Горан! — окликнул его раненый. Его глаза горели, он ещё не чувствовал боли. — Вы спасли мне жизнь. Я ваш должник.

— Я ведь ваш стражник, Аро, это мой прямой долг. И выполнил я его не сполна.

— Нет, нет, и слушать не хочу! Господин посол не пострадал?

— Обошлось, — кивнул Горан. Он, конечно, прекрасно понимал, что не посол был главной целью ночных разбойников. Да и разбойниками они не были.

Остаток ночи прошёл в хлопотах. Нужно было, наконец, одеться, похоронить убитых, помочь раненым. Допросить пленных.

Утром Горан снова присел на пол у постели спящего Аро. Хотел было скастовать Утреннюю Зарю, да пожалел мальчишку: ведь тот устал, и намучился, и крови сколько-то потерял. Да и боевая лихорадка оставляет после себя выжженную пустыню. Но юноша почувствовал его присутствие, открыл глаза, жестом велел слуге удалиться. Понятливый. Горан спросил:

— Что случилось бы, если бы принца Аройянна убили в Рондане?

Парень лишь криво ухмыльнулся:

— Война между Тарнагом и Ондовой стала бы весьма вероятной. Но не неизбежной. Ведь Аройянн не наследный принц. Он предназначен в младшие мужья какому-нибудь монарху.

— Кому-то достанется храбрый, умный и любознательный помощник, — кивнул Горан. — Отдыхайте. Сегодня в путь не тронемся.

Теперь уж Горан был начеку. Лично выставил и проверил караулы, отослал десяток всадников в разъезд, велел проверить оружие, расспросил хозяина постоялого двора о всех гостях за последнее время, реквизировал у него две повозки для раненых, обещав вернуть на обратном пути. Оставил в залог серебряный полуронд.

Тарнажский принц к обеду встал, заявил, что готов ехать, причём только верхом, никаких повозок.

Горан спросил юношу без особой надежды на успех:

— Кто мог знать о вашей личности? Ведь если спрошу, для чего вы пожаловали в Рондану, не ответите?

— Вам отвечу, — склонил голову принц. Раненый или нет, а причёсан он был по обыкновению идеально, и на юбке темно-синей шерсти — ни пятнышка. — Мне велено было лишь наблюдать и ни во что не вмешиваться. И принять решение, стоит ли нашему посольству оставаться в Авендаре. Как вы понимаете, я это решение принял. А теперь я еду с похожей миссией в Ондова-Кар. Хотите со мной?

— Вы смеётесь! — не удержался Горан, фыркнул насмешливо. — В это самое сердце мира чужеземцев не пускают.

— У господина посла приглашение от самого императора, — не обиделся принц. — Посол может взять с собой свиту в количестве десяти человек. Вы проявили себя человеком незаменимым, и ваши люди — хорошие воины. Я счёл бы за честь разделить с вами дорогу.

Горан даже не смог закончить этого разговора. А что если и вправду?.. Что если ему удастся увидеть дочек? Он уж и мечтать перестал.

Вышел на задний двор, стал глядеть, как малиновое небо на западе наливается синевой. Он казался себе обнажённым, будто не только щиты содрали с него, но и одежду, и кожу с мясом, оставив лишь голые нервы, лишь душу, дрожащую на снегу. И по этим нервам огненным клинком полоснула чужая боль. Горан схватился за шею, будто талисман из седых волос грозил его задушить. Где-то далеко, за тёмными ветками дорог, за серыми простынями заснеженных полей, кричал от боли его тёмный.

========== Глава 14 ==========

Путь до Авендара проделал за пять дней. Конечно, пришлось сначала проводить посольство до границы, передать принца целой армии встречающих: все в широких юбках и со знаком чёрного лиса на щеках. Чёрный Лис, принц Аройянн, будущий младший муж какого-нибудь владыки, крепко пожав ему руку, напомнил:

— Через две декады жду вас в Кандаре, поедем в Ондову-Кар. Если вы, конечно, не передумали.

Важная весть осела где-то на самом краю измученного рассудка. Бессонная ночь оставила Горана слепым и глухим. В пустых попытках дотянуться до Ольгерда, прочесть его мысли, он сжёг последнюю силу, и если бы враг вернулся в ту ночь, Горан и щита не смог бы поднять. А боль то резала Лезвием Тьмы, то обжигала огнём, то отступала, оставляя слабость и дрожь, и где-то глубоко в костях — тупую, сверлящую муку. Он догадался взять с собой запасного коня и целый мешок овсяных лепёшек, но в дороге о еде забыл. Через сутки один из его скакунов захромал, Горан оставил его прямо на дороге, только снял уздечку и седло, чтобы отличный ухоженный семилетка не покалечился. Второго оставил на постоялом дворе, поменяв на приземистого беспородного конька, не больно быстрого, но с виду крепкого. В ту же ночь угодил в метель. Пока мог, освещал белое марево сферой, потом мчал наугад, навстречу ветру, глотая ледяное дыхание пурги. Его конь свалился замертво, пропал бы в метели и Горан, если бы не гнало его вперёд то, что сильнее смерти. В этот час боль Ольгерда исчезла, и это было страшнее всего. Горан брел по колено в снегу, магией нащупывая дорогу в слепом воющем хаосе, падал и снова вставал. И совсем уж прощался с жизнью, когда на рассвете заметил вдали маленький мерцающий огонёк. На том постоялом дворе он потерял несколько часов. Пока ему седлали нового коня, он проглотил целый чугунок горячей похлебки да так и заснул прямо за столом, и разбудить его не отважился никто. До следующей придорожной харчевни оставалось всего тридцать вёрст, и Горан коня не жалел. Зато там ему за малую цену отдали настоящего зверя, которого боялись даже конюхи, и это безумное отродье Бездны домчало его до самого Авендара. На полном скаку он влетел в ворота, стражники только брызнули в стороны: а кому ж охота на такой службе голову сложить? Хорошо хоть, час уже был поздний и людей на улице попадалось немного, а не то под копытами его Зверя погиб бы не один зазевавшийся прохожий. Бросил коня прямо во дворе, спрыгнул в снег, упал, едва ли не на четвереньках ввалился в открывшуюся дверь. С полутьмы, с морозного ветра ослепшие глаза различали лишь пятна света, а среди них — высокую и тонкую фигуру, бросившуюся ему навстречу.

— Матушка Тьма, Горан, прости меня!

Слова тоже пролетали мимо, но зато он сумел рассмотреть своего тёмного, протягивающего ему забинтованные руки.

— Ольгерд… — прохрипел, обмирая от облегчения. Он был рядом, видимо, живой и здоровый, а все остальное — такая ерунда!

А когда его колени подкосились, Ольгерд подставил ему плечо.

Настала очередь Горана лежать на лавке и глядеть, как подрагивает огонь свечи. Фродушка поил его чем-то густым и горько-сладким, Оньша навязывал то пироги, то пахучие колбаски, а Ольгерд ласково и виновато гладил его руки. Ткань бинтов цеплялась за загрубевшую кожу, от ладоней тёмного исходило ощутимое тепло.

— Перестань меня врачевать, — попытался увещевать друга Горан. — Мне всего-то надо поесть и поспать.

— Я так виноват перед тобой. Это была моя идея — поправить руки, пока ты в отъезде. Я знал, что будет больно, и не хотел, чтобы ты видел меня таким: беспомощным и слабым. Я совершенно позабыл о том, что ты сможешь почувствовать мою боль! Но было уже слишком поздно, не так ли? Стоило мне поставить щиты, и мое молчание встревожило бы тебя ещё больше.

— А что, какого-нибудь снадобья сонного эта бестолочь не могла тебе дать?

— Я давал, лорд, — вступил в разговор Фродушка, — но это замедляет процесс. Лорд Ольгерд изъявил желание восстановиться как можно скорее. Вот увидите, через день-другой сниму повязки, и ваш друг сможет снова играть на лютне.

— Прости, прости меня! — снова повторял Ольгерд и прижимал руку Горана к груди. — Как ты измучился из-за меня.

— Пустое, — ответил Горан. — Лошадей только жалко.

А потом мир подернулся туманом и уплыл куда-то вниз и в сторону. Уж ему-то сонного зелья врачеватель не пожалел.

Наутро Ольгерд встретил его неожиданной новостью:

— Ты знаешь, мой свет, кто стоит у тебя в конюшне? Алматский боевой жеребец. Текинская порода была получена скрещиванием трёх алматов с тридцатью веренгойскими кобылами. У меня было два алмата, я продал их по сто десять тысяч рондов, да и то лишь потому, что деньги нужны были срочно.

— Я посек его Бичом Агни, когда он в десятый раз решил меня сбросить, — проговорил Горан.

Сидеть на лавке в своей горнице и говорить с Ольгердом о лошадях было сладким сном. Беда отступила, а страх ещё остался, осел где-то глубоко под кожей. Он заметил, что кривые косицы Ольгерда исчезли, его седые пряди лежали на плечах красивыми крупными локонами.

— Ты обрезал волосы? — удивился, касаясь пальцами серебристого завитка. — А говорили мне, что темным нельзя.

— Можно, это намеренно поддерживаемое заблуждение, — улыбнулся Ольгерд. — Просто нужно сжигать остриженные волосы, чтобы никто не воспользовался ими для заклятия. Волосы тёмного мага — могущественный проводник, почти такой же сильный, как кровь. Но в этом заблуждении заключается и часть правды: существуют заклятия, сила которых пропорциональна длине проводника, в данном случае — волоса мага. Например, заклятие левитации, сложное и недолговечное, зависит от многих факторов…

Горан вскоре утратил нить беседы. Он слышал лишь голос своего мага, и облегчение, оттого что он рядом, что он поправляется, сплеталось с другим чувством. С желанием быть ближе, обнять, почувствовать его запах, гладкость его кожи, тепло его дыхания.

Горан отделил прядь серебряных волос и поднёс её к лицу. И тотчас же почувствовал, как Ольгерд взял его ладонь и прижал к щеке. И коснулся губами. Тёплая влажность его рта обожгла не хуже Клинка Света.

Нужно было срочно заговорить, чтобы не успело прорасти это странное и постыдное, то, чему не могло быть места между ними. Вот Горан и заговорил:

— В тарнажском посольстве был принц Аройянн, младший сын императора. Это он отозвал посольство из Авендара. Полномочия у него такие. Умный, смелый Черный Лис. Теперь он едет в Ондова-Кар. Зовёт меня с собой. А мне бы, знаешь, дочек увидеть. Столько лет прошло. Они уж выросли, ондовички совсем. А какие девчонки были, ласковые, бойкие, знаешь, такие — мои. Но я не знаю, пустит ли меня стольник. Наверное, непустит. Я бы на его месте не пустил.

Забинтованная рука легла ему на плечо, сжала тепло и сильно.

— Разумеется, ты должен ехать. Возможно, стоит использовать тот факт, что ты давно не видел дочерей. Посели сомнения в его сердце. Так ли крепок ошейник, который ондовичские господа надели на тебя? Может быть, годы разлуки охладили твои отцовские чувства?

— Ты в уме ли! — Горан сбросил с плеча чужую руку. — Сразу видно, что у тебя нет детей. Это кровь моя, душа моя. Даже когда я не думаю о них, они со мной. Часть меня, как рука или сердце!

Снова рука на плече, снова знакомый голос:

— Но ведь стольник не знает этого? Заставь его сомневаться. Пусть он докажет тебе, что девочки живы и здоровы. Это ведь будет в его интересах, не так ли?

— Ты хитрый бес Тьмы, — усмехнулся Горан. — Может, это и сработает.

Тень прежнего Ольгерда блеснула презрительной улыбкой:

— Чёрный Лис, ты говоришь? А знаешь ли ты, что младших сыновей тарнажских вельмож учат этому?

— Чему «этому»? — удивился Горан.

— О, мой свет, ты знаешь совершенно точно, что я имею в виду!

Горан не знал и в то же время догадывался: Ольгерд говорил о темных взглядах и плавных жестах, о том, как мягкие складки широкой юбки ложились на узкие бёдра, как качался на затылке длинный чёрный хвост, удивительно блестящий.

Но вслух заспорил:

— Ничего такого, Ольгерд. Когда на нас напали, он один дрался против троих и выстоял, пока не пришла подмога.

— Кстати, можно ли выяснить, кто на вас напал? Ты ведь не веришь, что простые разбойники рискнули взять штурмом постоялый двор с двумя дюжинами отборных воинов и с Высоким магом в придачу?

Горан засомневался лишь на мгновение. Это его темный. Какие от него секреты?

— Я допросил одного из пленников. Он был светлым боевым магом, не слишком сильным. Я взломал его щиты, прижал Убеждением. Он оказался из этого бесова светлого подполья, представляешь? Эти бестолочи собираются через пятьдесят лет возродить Рондану. А пока что просто начать войну между Ондовой и Тарнагом. И если для этого нужно убить младшего принца и дюжину его гвардейцев, так что ж, невелика цена!

— Погоди, Горан, все по порядку, — Ольгерд внезапно стал серьезным, выпрямился в струнку, чинно сложил забинтованные руки. — Что собой представляет это светлое подполье?

Горан даже удивился, что за все долгие дни, проведённые с Ольгердом под одной крышей, разговор ни разу не зашёл об этой бессмыслице, глупой и опасной. Он рассказал о визите бывшего наставника на пару с бывшей магистрессой, об их бредовых планах, о бесполезном разговоре. Рассказ тёмного взволновал.

— Элиана пять лет живет в браслетах, возможно ли это? Это бесчеловечно… Я не знаю, как она вынесла это!

— Ты сам как эти пять лет провёл, Ольгерд? Пироги кушал да мёдом запивал? — обиделся за друга Горан. В нем самом судьба лишенной магии Пресветлой такой бури возмущения не вызывала. Поделом ей. Им всем поделом. Один Ольгерд пострадал безвинно.

Темный пропустил коварный вопрос мимо ушей.

— Она ведь была очень сильным магом, Горан. Сильнее нас с тобой вместе взятых, вероятно, сильнее Тёмного Лорда. Несомненно, надел на неё браслеты сам Архимагус, значит, никто, кроме него, снять их не сможет… Но что могло бы заставить его сделать это? Мы должны подумать, мой свет, мы должны подумать…

— Подумать? — возмутился Горан. — А она о тебе подумала? Пока ещё без браслетов на балах плясала, ещё до войны, подумала?

— Не сердись, мой свет, тебе не идёт, — темный легонько, как маленького, похлопал его по руке.

— Мне за тебя обидно, — проворчал Горан.

— Если я стану обижаться, то список моих обидчиков окажется слишком длинным, Горан. Я не собираюсь сводить счёты с теми, кто мог что-то сделать, но предпочёл бездействие. Но если будет на то воля Тьмы, я уничтожу тех, кто разрушил не только мою жизнь, но и мою страну. И я не стану ждать пятьдесят лет, Высокий светлый.

Горан даже поразился: прежний Высокий темный глядел на него, и чёрное пламя Тьмы плясало в его глазах.

— И ты мне в этом поможешь, Горан. Хочешь ты этого или нет, но мы с тобой отныне связаны до смерти. Да и раньше были связаны, только некоторые этого не понимали.

— Прости, Ольгерд, — тяжело вздохнул Горан. Лучше уж сказать прямо и сразу, чтобы не было между ними обмана. — Я не сделаю ничего против власти. Ничего, что может навредить моим дочкам.

— Неужели ты думал, что я потребую от тебя что-либо подобное? — тихо удивился Ольгерд. — Это лишь значит, что прежде всего мы должны освободить твоих дочерей. И предложение этого твоего Лиса подходит для нашей цели как нельзя лучше. Пора в путь, мой свет!

========== Глава 15 ==========

Оньша поставил перед ним тарелку пахучей ухи, при этом поглядывая вопросительно, со значением. Горан понял этот взгляд по-своему и оттого рассердился: не сейчас же? Не здесь, когда полон дом темных! Да и желания особого не было. А вернее, было, но такое, в котором даже самому себе признаться невозможно. Буркнул недовольно:

— Чего встал столбом? Садись и ешь. Чиниться будем, что ли…

Склонился над тарелкой, краем глаза заметил ещё кого-то с караваем в руках. Глянул — да так ложку и выронил: ещё один Оньша! Смех пытается сдержать, того и гляди прыснет. А вот третьего Оньшу, который вышел из-за занавески и по-хозяйски обнял двух других за плечи, Горан узнал по улыбке. Сердцем узнал, когда оно, дурное, нырнуло будто в прорубь, а потом бросилось вскачь. И сам не сдержал улыбки, уж больно довольными выглядели все трое, одинаковые нахальные морды, родные до невозможности остолопы.

— Тебе уж можно на ярмарке балаган устраивать, Высокий тёмный. Ондовичи до всякой магии охочи, будет тебе большая народная любовь.

Ольгерд засмеялся, и чары развеялись. Настоящий Оньша толкнул Фродушку локтем, двое переглянулись и скрылись за занавеской. Ольгерд сел напротив, склонил голову к плечу, взглянул вопросительно, а Горан едва рот не открыл: вид довольного тёмного, с открытой и радостной улыбкой, с неярким румянцем на бледных щеках был для него почудеснее, чем три Оньши разом. Но Ольгерд его смятения, кажется, не заметил, а если и заметил, то виду не показал. Сказал, как о деле не слишком важном и в любом случае решённом:

— Вот этим простым балаганом нам и предстоит порадовать сердце мира. Три небесных образа твоего красавца Солнцеликая, разумеется, не выдержит, но я смогу нас с Фродериком зачаровать в твоих стражников. По меньшей мере для одного из нас это превращение станет переменой к лучшему. Если ты достанешь их волос, или крови, или обрезков ногтей, это значительно упростит мою задачу.

— Ты что же, целую луну сможешь держать эти чары? — не поверил Горан.

— Ты мне поможешь отводом глаз и поделишься при необходимости силой. Когда будем одни, я чары держать не стану. В пределах Ондовы будем носить легкие шлемы, значит, неточности никто не заметит, даже если предположить, что я позволю себе такую небрежность. В дополнение к чарам Хамелеона нужно ещё держать плотные щиты, чтобы в нас с Фродериком не заметили магов. Рядом с тобой это будет несложно. Рядом с солнцем огонь свечи незаметен.

— Так уж и с солнцем? — хмыкнул польщенный Горан.

— Ты удивительно силён, мой свет. Даже до войны я не замечал в тебе такой мощи.

— Это все оттого, что ты рядом. Темная и светлая магия, как две ладони… — начал Горан и оборвал себя: — Да ты мне зубы заговариваешь! Даже безо всякой магии отводишь мне глаза! А ведь это не забава, не прогулка, Ольгерд. Если нас поймают, не только мы пропадём, но и дочки мои. Разве могу я ими рисковать?

— Мы сведем риск до минимума. Если нам удастся повстречать твоих дочерей, мы с Фродериком откроем портал. Если же к ним пропустят только тебя, или на нас наденут браслеты, или произойдёт ещё сотня непредвиденных событий, ты просто увидишь дочерей, поговоришь с ними. Мы же не станем предпринимать ничего.

— Все равно рискованно…

— Мы будем осторожны, Горан. Будем действовать только наверняка. К тому же оставлять твоих дочерей в плену ведь тоже не лишено риска. Кто знает, каких услуг от тебя потребуют, пешкой в каких политических играх сделают? Кто знает, как император пожелает распорядиться их судьбой? И подумай, когда ещё тебе представится такая возможность?

Страшно стало Горану, так страшно, как и в бою не бывало. Одно же дело — своей головой рисковать и совсем другое — девчонками. А темный понял его страх, осторожно накрыл его руки ладонями, обхватил длинными пальцами, ещё костлявыми и слабыми, но уже не изломанными.

— Горан, нас будет двое Высоких магов, да и на Фродерика можно вполне положиться. Он удивительно универсален и для своего возраста необычайно силён. А о его преданности твоей семье даже и говорить смешно. И, наконец, не будем сбрасывать со счетов того, кто обладает поистине магическим обаянием.

Из-за занавески послышалось довольное хихиканье. А Ольгерд все продолжал:

— Горан, я не стану произносить вдохновенных речей. Но знай одно: какие бы цели мы ни преследовали в этой экспедиции, благополучие и безопасность твоих дочерей будут нашей первой заботой. Поверь, месть может подождать, Рондана никуда не денется. Если надо, мы отступим, просто уйдём. Если надо — умрем.

Снова шло тепло от ладоней тёмного, будто вновь взялся он врачевать, на этот раз не тело, а душу, что сжалась в дрожащий комок. И Горан вдруг подумал: «Убью за тебя, умру за тебя!» И было этого так мало, так недостаточно, чтобы выплеснуть все это, горько-сладкое, больное, неправильное, горячее. Грозившее задушить и сжечь изнутри.

Горан дал себя уговорить. И правду сказать, сколько лет он мечтал выкрасть девочек своих, какие только безумные планы не строил, какими глупыми мечтами не пытался обмануть безмерную свою тоску! А теперь его зовут в Ондова-Кар. И с ним поедут двое темных, способных открыть портал. Горан уже все решил для себя: он будет прикрывать их уход, будет драться насмерть хоть со всем ондовичским войском. И если Ольгерд с девочками спасётся, да ещё и Оньшу с Фродушкой с собой прихватит, то Горан умрет совершенно счастливым. А его темный девочек не бросит и никакой беды до них не допустит, в этом Горан был уверен. И, может быть, хотя бы так он искупит свою вину и перед Ольгердом, и перед дочерьми. Вроде бы все решил, отправил к стольнику вестуна с просьбой о приеме, но пока получил приглашение во дворец, извёлся страхами и сомнениями.

На приём к стольнику его отправляли всей семьей. Оньша начистил доспех до невозможного блеска, так, что глаза слепило, Фродушка пытался напоследок что-то врачевать, Ольгерд давал последние наставления и не брезговал легким Убеждением. Горан сбежал от них с облегчением: так над ним и Милана не кудахтала. Оньша, конечно, увязался следом, да и не по чину Высокому магу ездить по городу без сопровождения.

Умному Тамиру доложил сначала самое главное: секретарь тарнажского посольства, который называет себя Аро, не кто иной, как младший сын императорский. И именно он, а не посол, принимает там решения. Рассказал и о нападении, разумеется, умолчав о героическом светлом подполье. А напоследок сказал:

— Принц звал меня в Ондова-Кар. Сам император даровал ему путевые грамоты на десять человек свиты. Я хочу поехать, стольник, но боюсь. А вдруг дочерей моих уж на свете нет? Кто угодно может тушью на шелке буквы вывести, кто угодно может кошель смастерить или пояс.

— Ты не веришь мне? — притворно удивился стольник.

— Я хочу тебе верить, лорд Тамир, — вздохнул Горан, — но сколько живет такая вера? Ведь пять лет служу тебе за одно лишь слово, за редкие подарки. И всякий раз думаю: «А не дурак ли ты, Высокий светлый, а не осел ли, что бежит за морковкой?»

— Ты задаёшь мне трудные задачи, маг, ты дерзок и непочтителен! — возмутился Тамир, но Горан гнева в стольнике не почувствовал, скорее, сомнение и недовольство.

Промолчал в ответ, опустил голову, сложил едва заметное Убеждение: «Я болен и несчастен, я устал до смерти и уже ничего не хочу…» И первым же убедил себя, едва ли не до слез.

— Будь по-твоему, — сказал стольник недовольно. — Я пошлю вестуна ко двору. Но и ты запомни: ты раб Ондовы, пёс цепной у ворот. Требовать ты ничего не можешь, да и просить не следовало бы.

Чернее тучи вернулся Горан домой. Отправил Оньшу прочь, взялся сам распрячь и почистить лошадей, чтобы остаться одному, чтоб не видеть никого и не слышать. Но узкая ладонь легла на его руку, сжимавшую щетку, двинула вдоль лошадиного крупа с тонкими рубцами от Бича Агни, а Горан и не видел, как его темный появился на конюшне. И не заметил, как выронил щетку, как повернулся, потянулся к спасительному теплу, к тихому дыханию, чтобы спрятать в седых прядях лицо, ставшее вдруг непослушным. Он один был ему равным, один на свете, которого можно было не стыдиться, перед которым притворяться не стоило. А тело в руках все ещё худое, кожа да кости, но руки, хоть и тонкие, но сильные, с мозолями от меча, жесткими под губами. А губы, ласковые и легкие, чуть заметно касались его виска, угла глаза, щеки… Горан поднял лицо навстречу этой тихой ласке. И губы тёмного мага коснулись его губ, так нежно и осторожно, будто лишь слегка пробуя на вкус. И Горан, наконец, выдохнул, будто с самого утра сдерживал дыхание, и обнял своего тёмного уже по-настоящему. И крепко, и осторожно обхватил за тонкую талию, за стройную шею, а Ольгерд положил ладонь ему на затылок и снова поцеловал. Совсем не так, как когда-то Ингемара в золотом березовом лесу. Не было жажды в его поцелуе, лишь нежность, не было желания взять и подчинить, лишь стремление поделиться теплом и силой и сказать без слов: «Ты безмерно дорог мне и близок безмерно». Потом они просто стояли обнявшись, чуть покачиваясь, будто в такт одним им слышной мелодии, и Горан чувствовал, как отпускала тоска, словно спадала с шеи тяжелая цепь, а сам он, невесомый и свободный, подхваченный течением медленной и полноводной реки, уплывал куда-то далеко, и беды не могло случиться, пока держали его эти тонкие и сильные руки…

Как будто стояли ещё между ними щиты, но в тот день один из них рухнул. И оказалось, что ничего нет проще, чем, сидя бок о бок, сплетать пальцы, и с улыбкой глядеть друг другу в глаза, и говорить о своих страхах и мечтах.

— Я и не думал никогда о таком, а теперь не знаю, что стану делать, если меня не пустят к дочкам… — Горан запутал пятерню в жесткой гриве, дернул, не заметив боли.

— Я полагаю, тонкое искусство саботажа не слишком тебе знакомо, мой свет? — Ольгерд одарил его такой мягкой улыбкой, что Горан и не подумал обидеться. — Как настоящий мастер этой забавной и полезной магии я могу дать тебе несколько ценных уроков.

В ожидании путевых грамот времени зря не теряли. Горан устроил пьянку со стражниками, и Оньша, который прислуживал ему в «Биче Барни», был не совсем Оньшей. Этот самый коварный притворщик устроил между стражниками драку, которую Горану пришлось разливать слабеньким Ледяным Градом. Все остались довольны, даже владелец корчмы, получивший от Горана два золотых за лишние хлопоты.

А дома лже-Оньша, обернувшийся Ольгердом, с гордостью демонстрировал трофеи: узелки давно не мытых волос. Он смеялся, как ребёнок, вспоминая устроенное им безобразие, и, блестя глазами, признавался:

— О, демоны Бездны, отчего же я раньше никогда не дрался в тавернах? Это удивительно увлекательно! Право, это не сравнится ни с одной дуэлью… За исключением нашей, мой свет, она была экстраординарна! Я не променял бы этот поединок на бой с самим Творцом.

— Ты богохульник, пьяница и бесчинник, Высокий лорд Ольгерд! — смеялся в ответ Горан. — И как ты мог выдавать себя за изысканного аристократа, как мог ты нас дурачить столько лет?

А среди ночи Горан проснулся и увидел тонкий силуэт у затянутого изморозью оконца. Он и сам походил на снежный узор, что тает при первых лучах солнца, на легкий след поземки, белый на белом. Горан даже не сразу решился подойти к нему, но все же подошёл, осторожно обнял за талию, опустил подбородок на костлявое плечо. И услышал, как Ольгерд вздохнул, не тяжело, а полно, и положил свои ладони поверх его, и прижался щекой к его лицу. И сказал:

— Матушка Тьма, я так хочу выйти отсюда… Куда угодно, прочь. Но если это означает — расстаться с тобой, то я готов провести остаток жизни в этих стенах. И неизбежно утомить тебя своим присутствием.

А на Горана вдруг снизошло озарение, да какое! Его темный уже давно накопил достаточно силы, чтобы на пару с Фродушкой открыть портал и вырваться на волю, куда угодно, подальше от задушенной в снегах Ронданы, подальше от ондовичей, дешевой жратвы и спертого воздуха убогой избы. Но нет, сидят, на улицу носу не кажут, ждут неизвестно чего. Оттого, что его оставить не хотят.

Горан обнял Ольгерда за плечи, повернул к себе, взял в ладони милое лицо, бледное и светлое. Проговорил, касаясь губами тёплой кожи:

— Мы вырвемся отсюда, Оль. Обещаю тебе.

Луна заглянула в окно, превратила лёд в россыпи бриллиантов, а поцелуи — в нерушимые клятвы на крови.

========== Глава 16 ==========

Стольник Тамир недовольства не скрывал. Было видно по всему, что с приказом главного советника императора, блистательного шада Венкара, который дал Горану позволение на въезд в Ондова-Кар, стольник не согласен. А делать нечего, дисциплина во всей Ондове будто в едином войске, ослушаться приказа — значит покрыть себя позором несмываемым. Вот Тамир и злился.

— Вот тебе, маг, путевая грамота. Здесь все написано: какой дорогой ехать, на каких постоялых дворах ночевать.

— Но когда я присоединюсь к посольству, стольник, дорогу буду выбирать не я. Им эта грамота не указ, у них, верно, и своя имеется.

Хоть и глупо это было, а спорить со стольником хотелось страшно, никаких сил не было слушать его наставления. А тот только пуще кипятился:

— Значит, до Кандара поедешь по грамоте, а уж потом — как велят! С собой возьмёшь двоих моих стражников! И не спорить! И никого из твоих варваров чтобы духу не было в Солнцеликой!

«Вот и все, — подумал Горан. — Вот и закончился безумный наш план. Я уеду, темные откроют портал. Хоть бы Оньшу с собой взяли, что ли…»

— И что же, господин мой стольник, ваши стражники будут коня мне седлать? Сапоги мои чистить, в харчевнях за столом прислуживать? Горшок за мной выносить?

— Они воины, а не слуги! — разгневался стольник уже по-настоящему. — Первый раз ты велишь им вынести твои нечистоты — наутро не проснёшься, и никакое колдовство тебе не поможет!

А Горан наоборот успокоился.

— Я непривередлив, стольник, могу и сам за собой ходить. Но что скажет тарнажский принц, когда увидит, как Высокий маг Ондовы сам себе сапоги чистит, коню гриву чешет? Ведь это позор, стольник. Лучше уж мне и вовсе не ехать, чем такое бесчестие терпеть.

— И не езжай! Мне спокойнее, да и тебе меньше искушения!

— Правильно, стольник! — волком ощерился Горан. — А грамоты шада на стенку повесим, уж больно красивы. И ленты на них, и письмена такие затейливые. А другого прока, как я погляжу, от них не предвидится.

Поспорили ещё, но уже без огня, больше из гордыни. Расстались друг другом недовольные. Стольник согласился на слугу, но только одного. Горан согласился взять с собой двоих ондовичских стражников и заранее знал, что Тамир выберет самых тупых и свирепых. Так и вернулся домой побитым псом. Сказал друзьям:

— Могу взять одного из вас, если получится под Оньшу заворожить. Только вот смысла в этом немного. Ведь вдвоём с тобой портала не откроем, Высокий?

— Нет, Горан, это темная магия, — ответил Ольгерд как-то уж больно легкомысленно. Как будто и не пришёл конец их красивому плану. — Я взялся бы тебя обучить, учитывая твои неординарные способности, но мы не располагаем нужным временем.

Горан закрыл лицо ладонями, замычал в тоске. Ольгерд положил ему на плечо легкую ладонь, сжал некрепко, тепло.

— Не стоит усложнять, мой свет. Возьми с собой Оньшу. А мы с Фродериком справимся, не волнуйся.

Ондовичи-охранники действительно оказались псами, Горана даже передернуло от отвращения. Перед ним было воплощение захватчика, оккупанта, мерзкой твари, что держала его в плену, что убила его жену и взяла в заложницы детей. От отвращения и гнева прерывалось дыхание. Один из ондовичей, приземистый и темнолицый, с длинными полуседыми косицами и корявым шрамом на скуле, был за главного. Горан невзлюбил его с первого взгляда. До намертво сцепленных челюстей, до темноты в глазах невзлюбил. Второй был помоложе, щеголял в одеждах светлой замши с удивительным количеством разноцветных бусинок, пёрышек и пушистых хвостиков. Этот держал себя ещё более надменно, но Горан не видел в нем ненависти, лишь желание казаться значительнее обидной своей должности, и оттого Горан на мальчишку не рассердился, а просто о нем позабыл. Да и о втором старался не думать. Это было легко. Другое из ума не шло.

На прощание Оньша устроил целый пир с вином и пирогами, с мёдом и молочным ягнёнком, запеченным с душистыми травами. Выпили за ужином немало, захмелели. Пошли истории, забавные, печальные, всякие разные. И больше всего другого хотелось сидеть вот так за столом да глядеть в глаза цвета вечернего неба и читать в них грусть, и волнение, и что-то другое, что словами не назовёшь.

— Мы поедем следом за тобой, Горан, — повторял Ольгерд. — Твой маршрут нам известен, мы нагоним тебя.

Оньша уже выводил лошадей во двор, когда тёмный поймал Горана в сенях, по-хозяйски закинул руки на плечи, прошептал в самые губы: «Увидимся в Кандаре». И стало Горану вдруг понятно, отчего не было в Авендаре женщины, способной устоять перед этим тёмным, да и мужчин немного таких находилось. Горьким вышел их поцелуй и ласковым, и трудно было оторваться от тёплых губ.

Об этом и думалось в дороге, вспоминались слова и жесты, взгляды и поцелуи. Вспоминался усталый маг, жадно припавший к чужой фляге, сказанное с тихим отчаянием обреченного: «Я готов провести остаток жизни в этих стенах», серьезное и решительное: «Мы с тобой связаны до смерти». И вдруг пришло запоздалое озарение: а ведь Ольгерд всегда вступался за него! Да, дразнил, насмехался, выводил из себя. Но помогал. Устроил во дворец, да и на поединке пощадил. А значит, и раньше, ещё до войны, Ольгерд выделял его, видел в нем… Кого? Не врага, это уж точно. А он ненавидел, так ненавидел, как может лишь человек, ослеплённый страстью. Ревностью. Желанием. А вслед за этим снова приходила ревность: таких поцелуев, какие дарил Ольгерд Ингемару, ему не досталось. Ему дарили нежность, тепло, чувственную и волнующую ласку. Но не страсть, не огонь, не жажду. Горану стало стыдно: его тёмного пять лет насиловали, избивали, пытали, морили голодом. Ему, видимо, никогда в жизни не захочется ничего, кроме этих полудетских, почти невинных поцелуев. Он никогда не позволит себя раздеть, никогда не даст прикоснуться к себе. Никогда не ляжет с ним в постель. И Горан будет последней тварью, если разрешит себе какие-то уговоры, если принудит его хоть словом, хоть жестом. Ведь это как плату требовать: дескать, я тебя из плена вызволил, жизнь тебе спас, значит, изволь мордой в подушку да коленки пошире… Стыдно-то как, силы Света!

Однажды, измученный постыдными мыслями и желанием, никогда не проходившим полностью, Горан поддался ласковым прикосновениям Оньши, его взглядам и значительным вздохам. В напряженной тишине маленькой спальни, чтоб не услышали за тонкой стенкой ондовичские псы, он вбивался в сильное и податливое тело, но через плотно сжатые веки совсем другое лицо видел перед собой и совсем другие губы целовал. Тогда он и понял, и решил. Век мага долог. Если силами Света удастся им уцелеть в грядущей войне, они с Ольгердом останутся друзьями, людьми близкими и друг другу дорогими. Постепенно забудутся годы неволи, заживут раны, невидимые глазу, а Горан будет рядом. И настанет такой день, когда его желание зажжет искру и в тёмном. Главное, ничего не испортить сейчас, когда все так хрупко между ними, так драгоценно и непрочно. Не ломиться вперёд тупым вепрем, не спугнуть чужое доверие грубым жестом или неосторожным словом. Он сможет быть терпеливым, сможет ждать, сколько понадобится. Так он решил и в ту же ночь почувствовал в Ольгерде что-то другое: обиду и усталость, горькую досаду и тоску. А потом — ничего. Его тёмный поднял щиты. Амулет из седых волос превратился в простую верёвку, уже порядком засаленную. Горан оглох и ослеп.

Ехали медленно, двигались на юг навстречу наступающей весне, зелёным проталинам и звонким ручейкам. Не спешили, обедали подолгу, на ночлег останавливались рано. Ондовичи пытались спорить, но Горан сразу сказал: «На ваши приказы мне плевать. Я не пёс охотничий, чтоб носиться по кочкам, задравши хвост и вывалив язык. Я — важный человек, мне по чину передвигаться по стране степенно». Стражники смирились, но возненавидели его хуже прежнего. Пришлось ему узнать, что все ронданцы слабаки и трусы и оттого войско Солнцеликой прошло сквозь эту страну, как нож через масло. Что лично он, в частности, держится в седле хуже, чем беременная баба. Что маги умеют только жрать и спать, и господин стольник скоро об этом узнает. Горан их шипение пропускал мимо ушей. Его тёмный ещё не оправился от увечий, да и Фродушка силы много потратил, они не смогут ехать быстро. А ведь им ещё щиты держать, отвод глаз кастовать. Иногда он приглядывался к постояльцам в придорожных трактирах, пытаясь понять: а вот эта пара — толстая селянка и ее щуплый муж, уж не под их ли личиной скрываются тёмные? Или вот лудильщик с мальчиком-подмастерьем, чем не облик? А однажды за ужином молодая рыжеволосая девка подмигнула ему как-то знакомо, и Горан улыбнулся ей в ответ, приняв за некого тёмного любителя посмеяться. И ошибся, девка оказалась веселушкой при этом самом трактире. Еле отделался, пришлось даже Убеждение скастовать. Темный отгородился от него щитами, но Горан старался верить, что все идёт по плану.

В Кандар прибыли точно в срок, поселились на лучшем постоялом дворе. Горан послал Оньшу в город разузнать, где найти тарнажское посольство, а сам сходил в бани, со мстительным удовольствием заметив, что его тюремщики потащились за ним, но остались ждать во дворе, оттого что бани — это дело не ондовичское. На обратном пути зашёл в оружейную лавку, знаменитую в трёх королевствах, побросал метательные ножи в щит на стене, купил длинную плеть с тяжелой серебряной рукоятью в виде головы змеи, заклятие Бича Агни зажгло алый свет в рубинах змеиных глаз. Расплатился, в знак расположения подновил заклятие от воров на окнах и дверях. Повздыхал на пару с хозяином о том, что дельных мастеров нынче мало и хорошей стали не достать, впору снова мечи ковать из булата. Не спеша погулял по городу, поужинал в харчевне, послушал песенников. В парке, где уже растаял весь снег и на первой зеленой травке появились яркие пятна цветов, поглядел, как летают над озером разноцветные крылатые ящерицы герланы, похожие на драконов величиной с голубя. Ондовичи топали следом, безмолвные и бессмысленные, как тени.

А когда Горан вернулся на постоялый двор, старший из ондовичей вдруг скользнул следом за ним в комнату да дверь прикрыл за собой. Горан с удивлением поднял глаза и задохнулся, как от удара, увидев перед собой знакомую улыбку, хитро блестящие глаза, серебристую косу. А уже в следующий миг осторожно прижимал к груди тонкое тело, зарывшись носом в волосы у виска.

— Не стоит вводить это в привычку, мой свет, — тихий голос у щеки, а в нем — смех. — Внезапная нежность к твоим ондовичским попутчикам может показаться подозрительной.

— Ну, здравствуй, здравствуй, тёмный змей, — засмеялся и Горан, будто сто пудов скинув с плеч. — И давно ты в этой личине?

— Не волнуйся, недавно, — силы Света, а он и забыл, как умеют искриться смехом эти тёмные глаза, будто звёзды загораются на вечернем небе! — Мы с Фродериком не были прямыми свидетелями твоих любовных забав.

— Ольгерд, я не к тому, чтоб… — начал было Горан и запнулся, не зная, что и говорить. Да и надо ли что-то говорить? Оказалось — не надо.

— Прости меня, Горан, это совершенно не мое дело. Я не должен был реагировать, как ревнивая жена. Ты имеешь полное право развлекаться как, когда и с кем пожелаешь. Я больше не стану поднимать щитов по такому поводу. Это все от усталости, не иначе.

Только тогда Горан заметил бледность, и тёмные круги под глазами, и подрагивание длинных пальцев.

— Ложись немедленно! — он подтолкнул тёмного к кровати, но тот мягко вывернулся из-под его руки.

— И с этим тоже придётся подождать, мой свет. Лучше прикажи, чтобы накрыли ужин тебе в комнате, и выпроводи слуг.

Горан отдал приказания прибежавшему на зов слуге, а когда стол был накрыт, заявил, что его собственный камердинер ушёл с поручением, а значит, прислуживать ему будут ондовичские дармоеды, которые только и знают, как стоять столбом у стены, жрать за чужой счёт да злословить у господ за спиной. Как только за слугами закрылась дверь, молодой ондович обернулся Фродушкой, и Горан с удовольствием стиснул его в объятиях и похлопал по спине так, что тот едва на ногах удержался. А едва сели за стол, тут и Оньша объявился. Рассказал, что тарнажское посольство уже прибыло и разместилось в замке лорда Кандара, и завтра Высокого светлого ждут туда к обеду. За компанию с друзьями Горан поужинал второй раз, послушал рассказы о приключениях в дороге, которых было немного.

— Мы заметили, что в каждой таверне старший из ондовичских стражников находил вестуна и показывал ему свой амулет, — сообщил Ольгерд, поигрывая кривоватым оловянным кубком, будто хрустальным бокалом. На свет появился круглый медальон на толстой цепи. — На амулете было заклятие, которое связывало этот артефакт с личностью того самого ондовича, но эту проблему я, разумеется, решил.

— А куда на самом деле подевались ондовичи? — спросил Оньша, простая душа.

— Они скоропостижно скончались, — охотно пояснил Ольгерд. — Такое случается при их роде деятельности. Их тела, возможно, найдут, но ни поднять, ни опознать не смогут.

— Как они различали вестунов? — поинтересовался Горан. — Ведь возможно, что и в Ондове придётся отмечаться по пути?

— Маловероятно. Ведь мы не знаем пути следования посольства заранее. Да и необходимости такой нет: на территории Солнцеликой за посольством будет следить целая свора шпионов. Но, отвечая на твой вопрос, Горан: вестун подавал знак. Снимал шапку, ерошил волосы, потом снова надевал шапку. Потом чесал нос.

— Все так просто! — удивился Горан.

— Да, Ондова тяготеет к простоте. Но в то же время нельзя спорить с эффективностью их методов… — проговорил Ольгерд, словно в раздумье. И вдруг оживился: — Ты уже решил, что наденешь завтра на приём?

Как бы Горан ни желал появиться в замке лорда Кандара в доспехе, он вынужден был все же согласиться со словами Ольгерда: «Это было бы по меньшей мере странно, мой свет». Раньше нарядами Горана занималась Милана, последние же годы никто. Из его довоенного гардероба, и прежде невеликого, не осталось ничего. Горан даже не знал, откуда взялся этот синий бархатный кафтан с заметно потертыми локтями, отороченный скудным беличьим мехом, или красного шелка рубашка, узковатая в плечах, или блестящие чёрные сапоги с серебряными подковками. Но кроме этого наряда имелся ещё кожаный дорожный костюм и дюжина льняных рубашек, на что Ольгерд тоже заметил: «Это существенно упрощает выбор».

Горан появился на приеме в этом самом бархатном великолепии, его подковы звонко звенели на мраморных полах замка, больше похожего на дворец. Зато приём его ждал самый тёплый. Принц Аройянн сам бросился ему навстречу, весь в летящих многослойных шелках, с самоцветными гребнями в распущенных волосах, с широчайшим поясом с яркой вышивкой и кистями прямо до пола. А стан такой тонкий, куда там девушкам. В этот раз никакой тайны из личности принца не делали. Он был главой посольства и обращались к нему как к особе королевской крови, а он принимал это почтение как должное.

Подали обед, не сказать чтоб изысканный, с княжескими пирами не сравнить, да и столовое серебро сыскалось только для хозяина, принца и Горана. Но вино было то самое, густое и сладкое, которым Аро угощал его и прежде. Видимо, тарнажцы привезли с собой. От него немного кружилась голова и становилось грустно. Музыку играли тоже тарнажскую, один мужчина постарше, с седой очень жидкой бороденкой, играл на чем-то вроде гуслей, а другой — юноша, похожий на девушку, — на тонкой и длинной трубочке. Получалось тоже красиво и как-то жалостно.

После обеда прошли в другой зал, где на большом дубовом столе были разложены карты Ронданы и Ондовы. Горан ещё удивился: откуда у них такие подробные карты Солнцеликой? Ну, ладно Рондана, они всегда торговали с Тарнагом и передвижениям подданных соседнего королевства не препятствовали. Хотя тоже неприятно, таких хороших карт, пожалуй, и у княжеских полководцев не было. Наметили маршрут, места ночёвок, переправы через какие-то речки. Горан в разговор не встревал, да и Чёрный Лис помалкивал, соглашаясь с планом, по-видимому, давно и тщательно разработанным. Горану представили интенданта, пожилого, высокого и жилистого тарнажца со шрамом на лысом черепе и с выправкой бывшего военного. К нему следовало обращаться по вопросам снабжения, и Оньша сразу же атаковал нового знакомца, утащив его подальше от господских глаз.

А к Горану подошёл принц Аройянн и обратился с вопросом:

— Как вы слышали, мы планируем выехать послезавтра на рассвете. Это устроит вас, лорд Горан?

— Вполне устроит, принц.

— Пожалуйста, не называйте меня принцем, когда мы одни, — Лис очаровательно порозовел и неощутимо коснулся его рукава кончиками пальцев. — Называйте меня, как прежде, Аро.

— Тогда уж и вы зовите меня по имени, Аро, — с улыбкой ответил Горан. А сам подумал: «А ведь точно, это выучка. Может, он и от природы милый, но так глазами блестеть да ресницами подрагивать природы мало, тут выучка нужна».

На прощание Аро любезно поинтересовался:

— Не нужна ли вам охрана, Горан?

Тот усмехнулся:

— Благодарю, Аро, у меня вон своя охрана имеется.

Принц бросил холодный взгляд на двоих мрачных ондовичей, стоявших за спиной Горана, съязвил:

— О, теперь я за вас спокоен совершенно…

На том и распрощались. На постоялый двор ехали молча. Горан спиной чувствовал целую лавину горячих речей, которую готов был обрушить на него тёмный.

Так и вышло. Едва дверь комнаты закрылась за их спинами, старший стражник направился к креслу, а упал в него уже изнеженный аристократ, одновременно довольный и истекающий желчью.

— Оньша, мой друг, тебя не затруднит распорядиться насчёт обеда? Матушка Тьма, в этом царстве шелковых подштанников и носовых платков размером с попону не принято кормить прислугу! Да я уволил бы любого распорядителя, которому нужно напоминать о таких простых вещах. Вероятно, я придерживался необоснованно высокого мнения о цивилизованности тарнажской элиты. Но в одном я был прав: твой Чёрный Лис прекрасно обучен. Какая грация, внутренняя мелодия, с которой одно движение переходит в другое: Падающий Лист в Рябь на Воде, Бутон Пиона в… что это было, когда он вдруг взглянул на тебя, а потом опустил глаза? А, Крылья Бабочки, это когда нужно смотреть на своё правое бедро…

— Выпить бы… — вздохнул Горан.

— Нет, ни в коем случае. Кстати, Горан, настоятельно рекомендую это тарнажское вино разбавлять водой, тогда лучше ощущается букет. Не случайно его называют Поцелуем Дракона… Но к делу. У нас всего полтора дня, чтобы купить тебе одежды. Пожалуйста, мой свет, не спорь со мной. Я и так кляну себя за то, что не догадался позаботиться об этом ещё в Авендаре, теперь все придётся делать второпях. И хотя для Лиса ты, несомненно, хорош в любом наряде и был бы ещё лучше без одежды вовсе, но в Ондова-Кар тебе придётся присутствовать на приемах. Там одежда — символ статуса. Впрочем, как и повсюду.

Горан пытался отнекиваться, жаловался на отсутствие денег, усталость и мелочное тщеславие окружающих его людей, но был сражён последним доводом:

— Не хочешь же ты предстать перед дочерьми побитым жизнью олухом, донашивающим чей-то кафтан времён Падения Бездны?

Нет, этого он не хотел. Об этом он, по правде сказать, не подумал.

Снова пошли в торговые ряды. Погода испортилась, начал накрапывать мелкий дождик, прямо под настроение. В прошлый выход за покупками Горан приобрёл плеть. В этот раз Ольгерд, прикинувшийся Оньшей, навязал ему целый воз товара. Было там два дорожных костюма, три плаща: один простой и тёплый, другой — голубой с серебром и с воротником из белой лисы, третий же — густо-зелёный, расшитый золотой нитью по всему краю, и с золотыми же застежками у плеч. Три кафтана один другого краше: синий, серый, жесткий от серебряного шитья, и в тон плащу зелёный. Да ещё рубашки, перчатки, штаны, подштанники, шляпы с перьями, шёлковые шарфы, кружевные воротники и манжеты… Кафтаны, конечно, ещё предстояло подогнать, где-то что-то подшить и дошить, этого Горан не понимал. Но мастер-портной уверил его:

— У вас прекрасная фигура, лорд, все сидит на вас как влитое. Вот увидите, завтра к обеду все будет готово. Не желаете ли дюжину носовых платков тарнажского шелка?

— Тарнажского не желаем! — ответил за него вредный не-Оньша. — Дайте-ка нам батистовых, с шитьем. Да, этих. Возможно ли будет украсить их монограммой «В» и «Г»?

А Горан вдруг расстроился. Вспомнил подшлемник с васильком, Милану, прежнюю жизнь, в которой все было так просто. А вернее наоборот, все было очень сложно. И все было не так, как казалось, но казалось-то — просто…

Ольгерд, почувствовав его настроение, притих и даже никак не отреагировал на резкий отказ зайти по пути ещё и в ювелирную лавку. А в гостинице упал на кровать и, прикрыв глаза, тихо сказал:

— Я совершенно без сил… Я сейчас уйду к себе, дай мне минуту…

Горан присел на край кровати. За окном стемнело, дождь прекратился, и небо из серого стало тёмно-синим и бархатным, как любимые глаза. Горан расстегнул злополучный кафтан и прижал к груди ладонь Ольгерда. Тот тихо вздохнул, потянул его силу, как всегда, очень осторожно и бережно, будто тончайшую нить, которая вот-вот оборвётся. А с Гораном произошло странное. От тепла ладони, заметного даже через рубашку, от тихого дыхания и мягкого, медленного течения силы нахлынуло вдруг такое резкое возбуждение, что в глазах потемнело. Горан торопливо, в одно мгновение, поднял щиты, но тонкие пальцы коснулись его щеки, и тихий голос произнёс:

— Пожалуйста, не надо. Я хочу тебя чувствовать. Мне нужно знать, что я тебе не противен.

Не противен? Пожалуйста! Щит исчез так же быстро, как и появился. Ольгерд шумно втянул в себя воздух и взглянул Горану прямо в глаза. Если бы от одного только взгляда можно было кончить, Горану пришлось бы краснеть.

========== Глава 17 ==========

Границу Ондовы пересекли на пятый день пути. Рубеж Солнцеликой империи охраняла приземистая сторожевая башня, сложенная из крупного камня, на крыше которой при их приближении вспыхнул огонь. Повалил густой дым.

— У ондовичей целая система дымовых сигналов, — пояснил Аро. — Такие башни стоят вдоль всей границы на расстоянии двух лиг друг от друга.

— Так и есть, — кивнул Горан. — Я служил на ондовичской границе три года, но не здесь, а севернее, у Восетовой Пустоши.

От башни к ним спешил отряд из дюжины всадников. Их встретил капитан охраны принца, рослый воин в доспехах вороненой стали. Предъявил путевые грамоты, в том числе и Горановы. Пограничник, явно неграмотный, принял нарядные письмена с почтением, с видимым усилием пересчитал отряд тарнажского посольства, отдал какие-то распоряжения и разрешил проезд. Часть его отряда вернулась в башню, но сам он с тремя всадниками увязался следом. Горан с тревогой заметил, как пограничный воин поравнялся с надутым от важности ондовичем, под личиной которого скрывался Ольгерд, и завёл с ним беседу. Темный что-то отвечал, не теряя спесивого вида, пограничник же утрачивал важность на глазах и в конце концов принялся мелко кивать и заискивающе улыбаться, обнажая редкие желтые зубы.

«Да, это он умеет, — подумал Горан с гордостью. — В любом обличье он тебя в порошок сотрёт, этот тёмный змей».

Но тем же вечером, по обыкновению делясь силой с Ольгердом, все же спросил:

— О чем с тобой толковал этот щербатый?

— Как обычно, — проговорил Ольгерд. — Нужно было выяснить, у кого больше… бляха.

— Разумеется, у тебя самая наибольшая, тёмная ты нечисть, — ласково сказал Горан.

Ольгерд ответил ему слабой улыбкой. Его била мелкая дрожь. Дорогой ценой давалась ему дорога.

На четверых они делили один шатёр. В первый же день пути Аро, гневно дрожа ноздрями, обратился к нему:

— Горан, это легко исправить. Одно ваше слово — и у вас будет собственный шатёр, лучший из всех, которыми мы располагаем. Более того, я буду рад принять вас гостем в моем шатре.

— Благодарю, Аро, за доброту, — ответил Горан, немало смущенный таким откровенным приглашением. — Но лучше мне не дразнить своих ондовичских псов. Ведь мне ещё свидание с дочерьми выпрашивать. Уж лучше быть покорным искромным до поры до времени.

— Но имейте в виду, Горан, мое предложение остаётся в силе, — взмахнул ресницами принц.

Горан лишь усмехнулся про себя. Теперь он знал: это называется Крылья Бабочки. Нет надежнее защиты, чем такое знание.

Один шатёр на четверых — это именно то, что и было нужно им, несчастным заговорщикам. За шелковыми стенами переливались огни костров, постельные скатки укрывали землю, а Горан всегда ложился с краю, чтобы его тёмный ночью не замёрз. Так бы и ехать хоть всю жизнь, зная, что есть у тебя цель в конце пути, а в дороге — любимые друзья. Только вот тёмный с каждым днём становился все мрачнее. Видимо, от усталости. Просто чтобы развлечь его, Горан спросил:

— Откуда ты знаешь по-ондовичски?

Ольгерд взглянул на него с удивлением. Потом пояснил:

— Прости, мой свет, я все время забываю, насколько ты младше. В моей жизни был такой период, когда я увлекался изучением языков. Двадцать или тридцать лет, столько же языков. Большинство из них забыл, конечно, за отсутствием практики. Но как раз в ондовичском недостатка в практике не было… Я владею этим языком свободно.

Горан удивился: чего же ещё не знал он о своём тёмном? Спросил:

— Чем же ещё ты увлекался?

— Ты будешь смеяться, — криво усмехнулся Ольгерд, — пустяками. Играл на лютне, писал стихи, ужасные, как выяснилось. Сделал собственный похожий на лютню инструмент, это китара. Теперь на ней играют все кому не лень. Но в основном, конечно, увлекался магией. Когда мой учитель, он же мой первый возлюбленный… О да, мой свет, я знаю, насколько это банально. Так вот, когда он погиб, я увлёкся некромантией. Мне хотелось не только поднять мертвого, но и вернуть ему жизнь, способность думать и принимать независимые решения, мыслить логически, понимать мотивы своих поступков и обладать способностью предвидеть их исход.

— Это и многим живым не под силу, — заметил Горан.

— О, как ты прав, мой свет! — воскликнул Ольгерд, и Горан обрадовался, увидев легкий румянец на бледных щеках.

— Так вот, — продолжал Ольгерд, — я хотел не только поднять покойника, но и вернуть ему все особенности его личности. Безусловно, я потерпел сокрушительное поражение, но при этом стал очень неплохим некромантом. Там, у Дома Тьмы, я поднимал мёртвых сотнями и одновременно держал портал…

— Ольгерд, я так и не повинился перед тобой, — проговорил Горан, сжимая в ладонях тонкую руку.

Ольгерд перебил его быстрым:

— Не нужно, мой свет! Я всё знаю, не нужно, ни слова больше! Так о чём это я? Ах да, о магии. В Немиранской войне, ты не знаешь, это было еще до твоего рождения, мой старший сын получил тяжёлые раны. Тогда я стал его лечить. Почти два года я склеивал кровеносные сосуды, кости, мышцы и сухожилия. Разрезал и снова сращивал. Мне удалось полностью восстановить сильный и здоровый организм, а в процессе — стать хорошим врачевателем.

— Силы Света, Оль, у тебя есть дети? — ахнул Горан.

— Больше нет, мой свет, — тихо ответил Ольгерд. — Больше нет. Но мы не будем говорить об этом сейчас.

— Нет, ночка ты моя весенняя, не будем, — так же тихо отозвался Горан и переплёл с ним пальцы.

Пограничники так и не отстали, увязались следом. На другой день новый отряд в два десятка всадников появился откуда-то с востока, окружил посольство, поехал следом.

Аро снова предложил объяснения:

— Это кочевники из свободных племён. Формально они все являются подданными империи, но на самом деле сохраняют значительную автономность. Кочуют, где хотят, нападают на караваны, на приграничные деревни. Именно такие племена разоряют наши окраины, Горан, и император Солнцеликой ничего не может с этим поделать, даже если бы и хотел.

С каждым днём следующая за ними процессия росла. Другие такие же дикие отряды появлялись откуда ни возьмись, спали на земле, даже шатров не ставили, а наутро продолжали путь. Ехали они по весенней степи, и Горан помимо воли заглядывался на бескрайние просторы, покрытые нежной первой зеленью с яркими пятнами цветов. Аро заметил его интерес и тотчас же пояснил:

— Настоящее цветение еще не началось. Цветущая степь — незабываемое зрелище, ослепительный ковёр ярчайших красок. Надеюсь, на обратном пути мы застанем это великолепие.

«Надеюсь, обратного пути не будет, — думал Горан. — Мы уйдём порталом, и бесы Бездны побери эту степь со всеми её цветами».

В тот же вечер Ольгерд сказал:

— Лис не на шутку увлечён тобой, мой свет.

— Он хороший мальчик, — встал на защиту Горан. — Его люди ему преданы, а это о многом говорит.

— Надеюсь, ты понимаешь, что мы являемся частью его свиты, а следовательно, он несёт за нас ответственность? И когда мы выкрадем твоих дочерей и исчезнем, ему придётся держать ответ. Как минимум это нарушит его планы, если таковыми является восстановление дружественных отношений с Ондовой. В худшем же случае… Головы снимали и за меньшее.

Горан тяжело сел на землю, запустил пальцы в волосы, дёрнул. Нет, конечно же, он не подумал об этом. А если предупредить…

Тёмный будто прочитал его мысли:

— Если же ты в припадке раскаяния решишь открыть ему наши планы, то лучше отказаться от них вовсе. Увидишь дочерей, обнимешь, убедишься в их благополучии. И мы уедем домой. Ничего страшного не случится.

— Нет, другого случая не будет. Янину замуж выдают, этого допустить невозможно, — проговорил Горан.

Тихо ахнул Фродушка. Горан взглянул на него виновато:

— Прости, друже, что раньше не сказал. Не хотел душу тебе травить. Вызволим девочку, так не все ли равно, чьей невестой она была, а не вызволим, тем более тебе знать незачем.

— Так как же Лис? — спросил Ольгерд холодно.

— Что Лис? — вздохнул Горан. — На то он и лис, выкрутится как-нибудь.

Только с того дня Горан беседы с Аро не поддерживал. На вопросы отвечал односложно, своих разговоров не затевал, глядел угрюмо. Замолчал и Аро, но не отстал, все так же ехал рядом и на привалах садился рядом, немым укором. И вина с ним Горан больше не пил после ужина, а так хорошо было сидеть у костра и вести неторопливую беседу. Но с тем, кого хочешь обмануть, чарку не поднимают. Легко ли глядеть на того, кого скоро предать собираешься? Вот Горан на Лиса и не глядел. Зато смотрел по сторонам, замечал огромные стада быков, мохнатых, будто медведи, войлочные шатры стойбищ, все новые отряды, вливавшиеся в их поезд. Не меньше сотни ондовичей следовало теперь за ними, и было это странно и немного жутко.

А степи не было ни конца ни края. Горан поражался: вот с этим они собрались воевать? С этими всадниками, что как ручьи вливаются в их поезд, а если переменится ветер — брызнут прочь, растают в бесконечных далях, будто и не было их вовсе. Разве возможно собрать их всех на одном поле боя, разве можно победить эту страну, взяв одну, хоть бы и самую мощную крепость? Да полно, есть ли такая страна? Или же Солнцеликая Ондова — это сказка, видение, навеянное коварной степью, выдумка, в которую удобно верить, облекая в знакомые рамки все то, чему нет названия, о чём поёт ночью сухой восточный ветер, о чём шепчет жёсткая осока у крохотного озерца? Да и всё это цветущее великолепие – не более чем мираж, личина для отвода глаз. Белым заревом полыхнёт апрельское солнце, вода расстанется с землёй, и сбросит степь прекрасное обличье, распахнёт иссушенные ветром глаза, обнажит желтые клыки. И все эти всадники с лисьими хвостами на шапках, в шитых бисером одеждах обернутся на север и на запад, туда, где бегут полноводные реки и зреет рожь на полях. Где живут и умирают его люди. Нет между ними мира и быть не может, как не могут жить под одним кровом овцы и волки… Ондова не захватила Рондану, она выпила из неё кровь и бросила подыхать на краю степи.

На последней остановке перед въездом в Ондова-Кар их лагерь не спал до глубокой ночи. Уже в темноте приехал из столицы отряд императорских гвардейцев-нукеров, разогнал увязавшихся в пути кочевников, как волкодавы разгоняют подзаборных шавок. Горан вышел поглядеть. Было на что. Все, будто из одного теста слепленные: высокие, мощные, в одинаковых пластинчатых доспехах, в шлемах с гребнями, — чистые демоны Бездны. Ольгерд из-за плеча проговорил:

— Подними щит, Горан. Многие из них помнят Степного Волка Газана, ведь он был из их числа.

Горан щита не поднял из гордости. Он чувствовал ненависть нукеров, как тяжелую ледяную волну, едва не сбивающую с ног.

В шатре Оньша разложил на постели красивый синий убор, нарядный плащ, пригладил гребнем воротник из меха белой лисы. Ольгерд задумчиво проговорил:

— Я знаю, ты будешь удивлён, мой свет, но я бы рекомендовал войти в сердце мира в доспехе.

Горан ответил улыбкой, хищной, как волчий оскал.

Это было правильно — въезжать во вражий стан во всеоружии. Солнце отражалось от начищенной до немыслимого блеска кирасы, лёгкий ветер трогал белоснежный плюмаж на шлеме, сила быстрым огнём текла по жилам, и кружила голову веселая злость. Взлетел в седло, не касаясь стремян. Зверь отозвался гневным храпом, почувствовав настроение хозяина, заплясал, заиграл. А впереди дожидался его принц Аройянн верхом на белоснежном коне, сам в белых шелках и чёрных с золотом доспехах, безупречный и холодный, как заснеженная горная вершина, сияющая на солнце. Молча пожали друг другу руки, поехали стремя в стремя. Впереди — четверо могучих нукеров, за ними капитан гвардейцев со знаменем Тарнага, тяжёлые складки золотистого шелка переливались нарядно и торжественно. Следом ехал молодой горнист, время от времени поднося к губам сверкающую трубу и извлекая из неё протяжные и тревожные звуки. Зверь этих звуков пугался, вскидывался, приплясывал и сбивался с шага, и Горану становилось досадно. Это Ондова, где мальчишки садятся в седло прежде, чем начинают ходить. Будет довольно обидно, если решат они, что Высокий маг не может сладить с конем. Его свита осталась далеко позади. Разделяться с ними не хотелось.

Ондова-Кар, сердце мира, оказалась… военным лагерем. На сколько хватало глаз ровными рядами стояли одинаковые шатры, перед каждым — обложенное камнями кострище, на каждые двадцать шатров – загон для лошадей. Загоны пустовали: видимо, лошадей увели на выпас. Было странно пусто. Иногда мелькали между шатрами женские фигуры, мало чем отличающиеся от мужских, но к дороге никто не подходил и на их процессию не глазел. Тихо, будто про себя, проговорил Аро:

— Такой лагерь можно свернуть за час…

— И обратить в многотысячное войско с обозом и припасами, — продолжил мысль Горан.

Принц лишь молча кивнул. Он был совсем другим в тот день. В тот день он надел фарфоровую маску высокомерной отстраненности, подходившую ему лучше собственного лица.

Лиги две ехали между этими рядами шатров, потом начали появляться деревья. Тщательно ухоженные, даже лелеемые, с мелкими ярко-розовыми цветами на чёрных голых ветвях, они казались странно лишними среди серого войлока и вытоптанной земли. И в то же время удивительно красивыми. От этого сжималось сердце, и приходил на ум некий Высокий тёмный, утонченный аристократ в убогой избушке, заметённой снегом…

Шатров становилось меньше, а деревьев больше. Среди цветущих ветвей просвечивали тонкие кружева белых беседок, лёгких, как лебединый пух. Вдоль дороги протянулись клумбы с неяркими весенними цветами. Скоро они ехали среди цветущего сада, а вдали зыбким миражом задрожала белая стена, похожая на туманное облако.

В стене обнаружились ворота в ажурных каменных кружевах, слишком широкие, явно для красоты. А за воротами началась сказка, да не простая, ондовичская. Сила тех, кто ограбил полмира, кто унёс то, что можно было унести, а остальное предал огню. Ровные аллеи сбегались к звонким фонтанам, где покрытые позолотой скульптуры отражали солнечные лучи, а на зелёных лужайках важно вышагивали большие птицы с оперением ярким, как весенняя радуга. Легкие белоснежные павильоны стыдливо прятались в дымке цветущих садов, где-то недалеко пела флейта, волнующе и грустно. По посыпанным белым гравием дорожкам прогуливались фигуры в одеяниях из парчи, и бархата, и драгоценных мехов. Контраст с военным лагерем за стенами дворца поражал.

В дальнем конце аллеи показалась сверкающая золотом процессия. Подъехали ближе, оказалось — золоченые носилки с шелковым балдахином, которые несли шестеро полуголых рабов, чья кожа была выкрашена золотистой краской. За носилками нестройной толпой продвигались разряженные придворные, в одеждах таких цветистых, что куда там давешним ярким птицам. Негромко проговорил Аро:

— Как жаль, Горан, что вы не можете посетить Тарнаг. Там бы вы увидели, что означает истинная утончённость. Ничего общего с этим…

Горан подумал об Ольгерде.

— Я знаю, Аро, что такое настоящая голубая кровь. Такая, что на нём мешок из рогожи покажется королевской мантией.

Золотое недоразумение между тем приблизилось. Рабы поставили носилки, опустились на колени и прижали бритые головы к гравию аллеи. Солнце весело играло на их золоченых макушках.

— Нам следует спешиться, — сказал Аро и первым спрыгнул на землю.

Горан последовал его примеру. В конце концов, принц Аройянн — дипломат. Он лучше знает обычаи этой страны. Бок о бок они направились к носилкам, впрочем, без особой спешки. Золотистая занавеска колыхнулась, один из рабов тотчас же вскочил на ноги и помог выйти вполне ладному, ещё не старому человеку среднего роста и средней же комплекции. Плечи его укрывала соболья шуба, голову украшала высокая шапка с драгоценной брошью. Под шубой переливалось что-то золотое. Он обратился первым, заговорил по-ондовичски, голосом приятным и звучным:

— Принц Аройянн, Высокий маг Горан, добро пожаловать в сердце мира. Меня зовут шейян Ашенар, я первый секретарь блистательного шада Венкара, правой десницы солнцеподобного императора Ардашира.

— Благодарим вас за встречу и тёплый приём, почтенный шейян, — ответил принц, и холодность его тона не соответствовала вежливости слов. Горан лишь молча склонил голову, качнув пышными перьями.

— Будьте любезны проследовать за вашим покорным слугой, — круглым жестом вельможа указал на павильон, едва заметный в бело-розовом мареве цветущих деревьев.

Слуги приняли лошадей. Зверь шарахнулся, взвился на дыбы, Горан обернулся, с трудом сдержав злорадную улыбку. И увидел, как невысокий жилистый раб умело дернул поводья, заставив непокорного красавца низко опустить голову, смиряясь. Да, лошадиной магией в Ондове владели. Горан огорчился в первый раз: не видать ему больше Зверя, а ведь он успел привязаться к этой злонравной скотине. Второй раз пришлось огорчиться уже в павильоне, где за стенами плотного шёлка ждала их целая вереница рабов.

— Прошу вас, господа, отдать оружие вот этим людям, — указал Ашенар на двоих рабов, вышедших из общей шеренги. — Они заслуживают доверия и позаботятся о вашем оружии со всем рвением. Они лично вернут вам клинки в день отъезда и, уверяю, у вас не будет повода для нареканий. Ножи для еды можете оставить.

Значит, и с клинком придётся расстаться. Его прежний меч из особой, огненной магией закалённой стали, выкованный специально для него, после войны пропал. В плен Горана взяли раненым, он никому не сдавался и меча никому не отдавал, а значит, и потребовать назад не у кого, и следа не сыщешь. Но и этого, в богатых, украшенных бирюзой ножнах, хорошо сбалансированного и пришедшегося по руке, было жаль. Добрый клинок перешёл в чужие руки.

Это огорчение забылось через мгновение, когда рабы расступились, пропуская вперёд ничем не примечательного человека с лицом уроженца Ронданы или Берники, но одетого на ондовичский манер. Горан сразу почувствовал в нем мага. В руках незнакомец держал чёрную лаковую коробку, при виде которой дыбом встала шерсть на загривке, запел об опасности каждый нерв.

— Мне очень жаль, лорд Горан, но каждый маг, ступивший на землю Ондовы, обязан носить браслеты, — проговорил шейян так, будто и вправду ему было жаль. — По досадному недоразумению этого не было сделано на границе. Виновные наказаны. Но сейчас мы просим вас подчиниться этому правилу, нерушимому для каждого мага.

Незнакомый маг открыл шкатулку. Горан не мог отвести глаз от двух золотых браслетов, матово поблескивавших на чёрном бархате.

— Этот человек — маг, но на нем браслетов нет, — он кивнул на незнакомца со шкатулкой.

Голос шейяна стал ещё мягче:

— Этот маг — верный слуга Солнцеподобного императора. Ему дано особое право пользоваться магией во славу Солнцеликой и ее земного Отца.

— А я — нет? Я не верный слуга? Я ли не служу стольнику Тамиру пять лет верой и правдой? — взвился Горан, уже предчувствуя поражение, понимая, что снова загнали его в угол, снова посадили на цепь.

— Мне не остаётся ничего другого, Высокий лорд, как только проводить вас до границы. Со всеми возможными почестями и с тяжёлым сердцем.

Чтобы надеть браслеты пришлось снять наручи. Прохладный металл прильнул к коже, и Горан содрогнулся от ужаса и отвращения, будто ядовитая гадюка проползла по рукам. От мгновенной слабости едва устоял на ногах. Сила, запертая злой магией, вспыхивала сотней пожаров, впивалась сотней игл в сердце и виски, сжимала горло огненной петлей, бежала по венам яркой болью, раскалённой добела. Только злость удержала его на ногах, да ещё не дала упасть гордость. Постепенно боль утихла, отпустило липкое удушье. Горан осторожно перевёл дыхание, вытер кровь с прокушенной губы. Его мир изменился необъяснимо. Из него будто пропал свет. Так же плавно подрагивали на легком ветру шелковые стены павильона, так же пахло цветущим садом и слышалось близкое птичье пение, но исчезло что-то неподвластное ни слуху, ни зрению, и показалось Горану, что он ослеп и оглох.

— Я подчиняюсь законам Солнцеликой, — проговорил он хрипло. — Прошу лишь об одной милости — увидеть дочерей. Для этого я готов ходить не то что в браслетах, но голым и на четвереньках, если то будет угодно любезным моим хозяевам.

— Вы непременно увидите их, Высокий лорд, ведь вы проделали такой нелёгкий путь. И сердечно благодарю вас за понимание… А сейчас позвольте проводить в приготовленные для вас покои. Вечером блистательный шад Венкар даёт приём в вашу честь, а пока что отдыхайте от долгого пути.

Покои для Горана и его свиты тоже представляли собой легкий павильон, беседку, искусно сложенную из тонких реек с ажурной резьбой, со стенами из белого шелка. Никакой приватности этот шатёр не предоставлял. Повсюду сновали безмолвные рабы, одетые в одинаковые белые рубахи, приносили то воду для омовений, то еду и сладости, то длинные узкие трубки, источавшие пряный дым, то снова воду. Оньша помог снять доспех, и Горан без сил рухнул на разложенные прямо на ковре цветастые подушки. Ольгерд, все ещё в обличье пожилого ондовича, присел рядом на пятки, прикусив губы, замер в немой тоске.

— Я не смогу делиться с тобой силой, — едва слышно прошептал Горан.

— Я смогу, — оказался рядом Фродушка. — Я правда смогу, лорд. Берите сколько надо.

— Не нужно отчаиваться, мой свет, — так же тихо ответил Ольгерд, крепко и тепло сжимая его руку. — Ещё не все потеряно.

========== Глава 18 ==========

А на вечернем приёме Горан появился нарядным, в сине-голубом великолепии, с плащом, заколотым на плече сапфировой брошью, и с крупной сапфировой же серьгой, которую Ольгерд продел в мочку уха так ловко, что Горан и не почувствовал. Но, правда, поинтересовался:

— Откуда это все? У нас и денег таких не было!

Ольгерд пожал плечами, бросил небрежно:

— Украл, разумеется.

— Силы Света, как ты мог, тёмный! — попытался возмутиться Горан, но Ольгерд прервал его решительным:

— Не забудь кольцо, мой свет, я запечатлел оберег. Сапфиры подчиняются мне лучше других камней, а в кольце он самый крупный.

А на вечернем приёме принц Аройянн носил зелёные шелка, и алый пояс, и знак Чёрного Лиса на щеке. Он казался заморской птицей, случайно залетевшей в окно серого замка на скале. Горан не выпускал его из виду. Отчего-то казалось ему, что грозит принцу опасность. А впрочем, так оно и было. Он сам был этой опасностью.

А на вечернем приёме Горан впервые увидел шада Венкара, чтобы навсегда запомнить его тёмное неподвижное лицо и яркие зелёные глаза, под взглядом которых хотелось поднять щиты. Для правой руки императора поставили отдельный стол на покрытом коврами возвышении, в стороне от прочих. Охраняли вельможу не нукеры, а создания странного вида, все на одно лицо, все небольшого роста, гибкие и тонкие. Горану они показались не совсем людьми, то ли поднятыми мертвецами, то ли големами, созданными в подземельях алхимиков. От них за версту разило магией смерти, даже браслеты не могли спрятать её холодного дыхания.

Когда шаду хотелось задать вопрос, он обращался к тучному, пышно одетому ондовичу, а тот удивительно зычным голосом передавал:

— Блистательный принц Аройянн, было ли приятным ваше путешествие по землям Солнцеликой Ондовы?

Принц ответил витиеватой речью, прославляющей красоту цветущей степи.

— Высокий лорд Горан, процветает ли Рондана под материнской опекой Ондовы?

— Нет, лорд советник. Рондана гибнет.

В полной тишине стало слышно, как журчит струйка вина, вытекая из кувшина обомлевшего от страха раба. В первый и последний раз что-то дрогнуло в лице вельможи, будто тонкая трещина появилась на маске из тёмного дерева. А толстый герольд озвучил:

— Сиятельный шад позовёт Высокого лорда для личной беседы. Императорскому дому небезразлична судьба нашей новой провинции.

Горан почтительно поклонился. Это было, пожалуй, хорошо. Он скажет всё, что думает, и заодно попросит свидания с дочерьми.

Встреча действительно состоялась. Через два дня после приёма за ним пришли четыре тени, похожие одновременно на изголодавшихся подростков и на демонов Бездны. Один из них вдруг вскинул совершенно чёрные глаза и уставился на Ольгерда, будто копьем пригвоздил к стене. Но пожилой ондович с тупой мордой скривился презрительно и пробормотал что-то вполголоса, и чёрный взгляд угас и опустился к полу.

Горан рассказал советнику о стране, разоренной войной, о непомерных налогах, на которые уходит последнее серебро, зерно, ткани, посуда. И ремесленникам нечего продать, чтобы купить себе хлеба, а фермерам тоже не на что купить себе лошадь, соху, телегу. А значит, с каждым годом все меньше становится хлеба, а цены на него все выше, и нет неурожая, а люди голодают, и бросают землю, которая не может их прокормить, и закрывают мастерские, оттого что некому покупать их ткани, посуду и гвозди. Кто может сбежать из Ронданы, тот бежит, кто не может — умирает. Советник слушал внимательно, задавал вопросы, на просьбу Горана увидеть дочерей ответил согласием, но дня-времени не назначил.

И потянулись долгие дни ожидания. По вечерам заходил иногда Чёрный Лис и рассказывал о своих делах, совсем Горану не интересных: с кем из ондовичских чиновников виделся, о чем говорил, и что он по этому поводу думает. Ольгерд тем не менее слушал его с особым вниманием.

От скуки Горан принялся по утрам упражняться с мечом. Сначала с Оньшей, хотя тот и не был достойным соперником, потом с любым желающим. А желающие находились ежедневно. Оньша рассказывал, что во всей Ондова-Кар произошло большое оживление: за право сразиться с Ронданским Волкодавом, убийцей Степного Волка, сражались на мечах, устраивали состязания в стрельбе из лука, скачки и драки. Такое право также можно было купить: за него отдавали золото, рабов, дочерей и лошадей. Каждый день против него выходил кто-нибудь из нукеров, а уж после — воины степи: огромные, как медведи, маленькие и юркие, как кошки, бесстрашные, умелые. Горан в основном побеждал, но случалось ему и терпеть поражение. Те, кому удавалось его победить, мгновенно становились героями. Поймав минуту наедине, Фродушка зажимал горячими ладонями его ссадины, синяки и порезы, Ольгерд же глядел хмуро. Он таких развлечений не одобрял, повторяя:

— Ты дразнишь собак, мой свет, причём собак, натасканных именно на такого зверя, как ты. Однажды какой-нибудь нукер не остановит клинка. Просто не сможет, инстинкты возьмут верх над здравым смыслом. О да, его потом разорвут конями, но ты этого уже не увидишь. Твое тело сожгут на закате за день до казни.

— Умеешь ты воодушевить, тёмный, — усмехался Горан.

Но однажды Ольгерд сказал ему:

— Если вдруг один из санкаров выйдет на бой против тебя, откажись сразу. Это будет не бой, а заказное убийство, так и знай.

— Санкаров? — переспросил Горан. — Это что, стражники советника? Они похожи на детей, которые выросли, но повзрослеть забыли.

— Так оно и есть, мой свет, — вздохнул Ольгерд и отвёл глаза.

Фродушка вдруг попросил:

— Расскажите, лорд. Я слышал о них, но мне трудно понять, где кончается правда и начинается тёмная мифология.

— В том-то и дело, что в этом случае мифология не так уж далека от правды…

— В самом деле, Оль, расскажи! — попросил и Горан. — Нам надо знать, с кем мы имеем дело.

— Санкария — аспект тёмной магии, слияние алхимии и некромантии… — начал Ольгерд, и Горан перебил:

— То-то я чую, что от них мертвечиной за версту тянет!

— Да, в некотором смысле санкары не совсем живы. Но и не мертвы. Они поддерживают форму существования, к которой понятия жизни и смерти неприменимы.

Ольгерд сбросил с себя ондовичское обличье, улёгся среди подушек, приготовившись к рассказу. Понятливый Оньша устроился у входа в павильон, чтобы вовремя предупредить о непрошеных гостях. Ольгерд заговорил с неохотой. Было заметно, что тема разговора ему неприятна и он с удовольствием избежал бы её.

— Санкарию запретили в Рондане больше века назад. Эта практика была признана бесчеловечной и несовместимой с совестью мага и с благополучием общества в целом. Но я ещё застал то время, когда эти существа ходили по улицам Авендара. Готовили их так. Выбирали кандидатов из тёмных магически одаренных детей, уже начавших обучение в академии. Предпочтение отдавалось сиротам или детям из бедных крестьянских семей из глубокой провинции. Приглядываться начинали заранее, задолго до срока. А лет в двенадцать-тринадцать проводили первый обряд Отсечения. Те каналы, по которым течёт энергия, пробуждающая половое созревание, отсекались. Санкары навсегда остаются мальчиками, им нет нужды бриться, они никогда не познают желания, у них не бывает эрекции. Зато освобожденная энергия целиком и полностью потребляется магией. Санкаров забирали из академии, они, разумеется, не могли жить и учиться со сверстниками. Вскоре они достигали весьма значительного уровня силы, при этом их учили только боевой магии, шпионажу и мыслечтению. Из них делали телохранителей и наёмных убийц. В возрасте, когда нормальный человек становится взрослым, проводили второй и последний обряд Отсечения. В этот раз блокировались все каналы жизненной энергии. Многие мальчики при этом погибали, но выжившие переставали быть людьми. Они не испытывали никаких чувств, не знали ни голода, ни страха, ни боли. Понятие жестокости или милосердия становились им одинаково недоступными. В этом отношении они, безусловно, близки к поднятым мертвецам, но при этом сохраняют достаточно высокий интеллект и способность мыслить независимо в рамках полученного задания. Например, достаточно дать санкару приказ убить Высокого лорда Горана, и убийца окажется в состоянии выяснить личность своей жертвы, выбрать время, место и орудие убийства, позволяющее выполнить повеление с предельной эффективностью.

— А ослушаться они могут? Передумать, раз они такие умные? — спросил Горан.

— Нет, это совершенно исключено. Цель их существования — выполнение приказа господина. Это, собственно, и составляет основу их личности.

— Да, я что-то подобное слышал, — кивнул Фродушка. — Но не знал, стоит ли верить.

— Кто ж не слышал, — поддержал Горан. — Только я думал, враки это все, светлые страшилки про злых некромантов, чтоб дети по вечерам из дома не высовывались.

— К сожалению, это правда, и сейчас мы видим её своими глазами. Очевидно, адепты санкарии не разбили свои магические кристаллы, не переквалифицировались в честных некромантов и не отправились в пустыню возносить молитвы Творцу. Они аккуратно упаковали все, что нужно для их профессии, и открыли лавочку там, где вопросы совести мага и его ответственности перед людьми имеют лишь абстрактный смысл. Если вообще какой-нибудь имеют.

— Что это означает для нас? — спросил Горан.

— Только то, что мы окружены сильными, бесстрашными, магически одаренными врагами, всецело преданными своим господам.

— Как же хочется сжечь к бесам весь этот гадюшник! — простонал Горан, укладываясь на пол рядом с Ольгердом. Тот прижался лбом к щеке и чуть слышно проговорил: «Матушка Тьма, я так тоскую по тебе…» Горан понял это прекрасно. В Ондове они не позволили себе ни одного, даже самого короткого мгновения близости. Вокруг постоянно вертелись разные ондовичи, то ли рабы, то ли шпионы, то ли просто любопытные бездельники, да и давешний светлый маг всегда маячил где-то поблизости, уж этот точно шпионил.

Дни тянулись бесконечно, каждый последующий повторял предыдущий. С утра Оньша бежал к шейяну, чтобы от имени Горана испросить свидания с дочерьми. Потом поединки. Потом омовение и завтрак. Прогулка по саду в наивной надежде увидеть дочерей, надежде, умершей в первые же дни: женщин он не встретил ни разу. Шейян пояснил: высокородные женщины живут отдельно, на своих половинах, либо в домах их отцов, либо в домах мужей. Посторонним мужчинам они не показываются. Горан вспомнил женщин в войлочных шатрах по ту сторону белой стены, дочерна загорелых, одетых в кожаные штаны, и подумал, что, может быть, те простые ондовички счастливее пленниц белоснежных шелковых павильонов.

В то утро, когда Оньша уже отправился к шейяну, Горан решил вместо поединка поработать с плетью. Нашёл в багаже красивую плеть, купленную в Кандаре. Красные глаза рукояти-змеи теперь были для него обычным украшением. Надел холщовые штаны, рубаху не стал: только зря потом стирать, да и порвать недолго. Направился во двор, а у входа столкнулся с Оньшей. А у того голос пропал и глаза сумасшедшие. Еле выдавил:

— Ваши дочки, Янина, Оанушка, лорд… Ждут вас. Сейчас!

— Силы Света! — ахнул Горан. — Как же это? Куда идти, что делать?

И лишь потом заметил караул во дворе: шестерых мощных нукеров.

Одевался в спешке: зелёный камзол, зелёный же плащ, на груди — тяжелая цепь с изумрудами, явно тоже украденными. Волновался так, что не мог в рукава попасть. Вышел во двор, а следом Оньша и Ольгерд с Фродушкой в ондовичском обличье. Нукеры попытались Ольгерда оттеснить, но тот пояснил с беспримерной надменностью, что имеет приказ самого стольника Тамира глаз с Высокого лорда не спускать, а иначе головы ему не сносить. Наверное, не обошлось без Убеждения, но Горан этого не знал и не чувствовал. Он даже о побеге забыл и мыслил только о том, что увидит девочек. Силы Света, неужели всё-таки увидит?

Прошли по дорожкам мимо клумб и фонтанов, мимо скульптур и павильонов. И оказались снова у стены, на этот раз не слишком высокой, в два человеческих роста. Ещё прошли вдоль стены и остановились у закрытых ворот. Один из нукеров, видимо, старший, постучал, ему ответили и после короткой беседы ворота отворили. Горан увидел двоих высоких и крепких воинов явно не ондовичского племени, с кожей тёмной, как лесной орех. Один из них проговорил высоким, почти женским голосом:

— С нами пройдёт только лорд Горан. Остальные ждут здесь.

Снова пытался заспорить его ондовичский друг, но в этот раз слушать его не стали. Горан шагнул вперёд, шагнул один. Ворота захлопнулись у него за спиной.

Он тотчас же заметил впереди ещё одну стену, совсем близко, шагах в тридцати, и понял, что в женские покои его никто не пустит, а встретиться с дочками предстоит ему в своего рода предбаннике. Впрочем, предбанник этот оказался красивым и уютным садиком с крохотным озерцом размером с большой щит и с вытекающим из него веселым ручейком. На берегу озерца стояли вырезанные из камня скамьи, на сиденьях — яркие подушки. Провожающие его воины велели сесть, он сел. Стал глядеть на тропинку, убегающую через горбатый, будто игрушечный мостик куда-то в заросли цветущего кустарника. Вдруг пришло на ум неважное: вода в Ондове — большая ценность. А здесь и озеро, и ручей, а за стеной повсюду фонтаны, и воду для омовения им приносили по пять раз на дню. Ведь это признак богатства, как золотая посуда или драгоценные камни.

И вдруг на тропинке показалась высокая и тонкая фигура, а за ней — вторая, поменьше. И вторую он узнал сразу. Показалось ему, что это Милана идёт по тропе, такая, какой он повстречал её впервые, ещё не девушка, а девочка, не дар, а обещание, но зато обещание верное, без обмана. А вот та, что шла впереди, на первый взгляд, показалась незнакомкой. В длинном до земли платье, строго застегнутом до самого подбородка, в шитой золотой нитью шали, скрывающей волосы, с золотым тонким венцом, украшенным крупным синим камнем, она казалась иноземной принцессой, строгой и недоступной. А когда подошла она ближе и подняла на него глаза, мгновенно наполнившиеся слезами, Горан задохнулся, и бросился вперед, и мгновение спустя уже держал их обеих в объятиях, прижимал к груди и тихо выл в золотистые пряди и в мягкий шёлк богатой шали. Это были его девочки, и пахли они все так же, одна — воробейкой, другая — молоком и сдобой, и сводила с ума сильнейшая магия, которую никакими браслетами не запереть, и заставляла эта магия плакать от счастья и задыхаться от боли, хуже которой не придумать на свете. А когда утих немного шум в ушах, Горан услышал, как приговаривает Оана, легкими ладошками стирая слезы с его щёк:

— Не плачь, отец! Силы Света, счастье-то какое! Как шейян Ашенар сказал, что ты здесь, в сердце мира, так мы ни о чем другом и думать не могли.

— Я лишь об одном жалею, что мой жених шад Сагомрат сейчас в отъезде, — вступила в разговор Янина, сияя подведенными глазами. — Он бы тебе понравился, ведь он тоже воин. Главный воевода всего императорского войска!

— Да! — засмеялась сквозь слезы Оана. — Вот Янина и задается! Она у нас в Ондове первая красавица, а жених её — первый воевода, куда уж нам, худородным!

— Ладно, отец, расскажи, как ты? Нет, садись, садись же! — скомандовала Янина. — Как ты живешь? Служишь ли? Шейян Ашенар говорил, что ты служишь самому стольнику Тамиру, правда ли?

— Да, правда, — Горан сел на скамью, Янина присела рядом, чинно сложила на коленях руки, украшенные крупными перстнями. Оана опустилась прямо на землю, и положила ладони ему на колено, и обратила к нему сияющую счастьем мордашку. — Но я не хочу об этом. Служба как служба. Лучше про вас. Не обижают вас тут? И почему вы так по-разному одеты? Ты, Янина, словно жрица Творца, вся замотана, а ты, Оана, и вовсе, как… гм… танцорка на ярмарке?

Снова ответила бойкая Оана:

— Да это все то же, потому что она у нас теперь невеста! И никто, кроме её драгоценного жениха, не имеет права смотреть на её прелести. А мне женихов ещё приваживать, поэтому мои прелести все на виду!

Она легко вскочила на ноги, закружила, вскинув руки над головой, и легкий шёлк её полупрозрачной юбки взлетел над коленями, обтянутыми узкими шароварами.

— Вот же глупости болтает! — возмутилась старшая, на мгновение становясь прежней Яниной, рассудительной и правильной. — Сейчас отец подумает, что ты и вправду перед чужими мужчинами так ходишь, почти что нагишом! Отец, сюда мужчин не пускают, только меркатов. — Она бросила быстрый взгляд на воинов, неподвижно стоящих за спиной Горана. — А ещё можно родственникам навещать, но только и их дальше внешнего двора не пускают.

— Как же ты тогда познакомилась со своим женихом? — удивился Горан.

Странно складывался разговор с девочками, совсем не так, как он думал. Представлялось ему, что будут они говорить о Милане, о старом доме, в котором обе они родились, о слугах, знакомых им с детства, о милых мелочах: рябине во дворе, о лошадях и собаках, о том же Фродушке, в конце концов! Но выходило, что все это дочерям не интересно. А ему не интересно слушать о женихах и меркатах…

— О, мы ведь считаемся воспитанницами самого шада Венкара, — охотно начала рассказ Янина. — А он ближайший друг императора. И вот однажды он взял нас во дворец представить императору! О, я знаю, в это нельзя поверить! Но Солнцеподобный был очень добр и щедр к нам и даже сказал, что я красива, как сливовое дерево, что расцвело на снегу. И что для любого мужчины его империи будет честью взять меня в жены. После этого в дом к шаду Венкару стали приходить женихи, а я глядела на них через ширму…

— Эта ширма так сделана, что в одну сторону видно, а в другую — нет! — перебила Оана.

— Не мешай! — скомандовала старшая, а младшая показала ей язык. У Горана стало тепло на сердце.

— Вот, я смотрела, и тем, кто мне не нравился, шад Венкар отказывал. Женихов было много, но приглянулись мне лишь трое. Шад Венкар рассказал мне о каждом, и то, что сказал он об одном из этих троих, мне тоже не понравилось. Значит, осталось всего двое. Шад Венкар выбрал шада Сагомрата, и тому было позволено встретиться со мной…

Почувствовав движение за спиной, Горан обернулся. Оба воина, которых Янина назвала меркатами, смотрели в сторону ворот. Оттуда по дорожке шли трое санкаров, а с ними маг, что надел Горану браслеты. Один из санкаров встретился с Гораном взглядом и чуть заметно кивнул. Сердце подпрыгнуло от радости и ужаса. Меркаты двинулись навстречу непрошеным гостям, но Горан оказался быстрее. Цепь с изумрудами, обмотанная вокруг кулака. Удар в висок. Та же цепь, обвитая вокруг вражьего горла. Минута бесшумной борьбы — и второе безжизненное тело тяжело опускается на траву. А рядом уже не санкары, а Оньша, Фродушка и Ольгерд. Тёмный бросил:

— Господа, надо спешить. Наш манёвр не прошёл незамеченным.

И в самом деле, совсем недалеко кто-то с криком стучал в ворота.

Темные соединили ладони, будто хоровод водить собрались, а когда они сделали шаг в сторону, между их руками протянулась голубая переливчатая радуга, которая вскоре превратилась в дугу, преломляющую пространство.

— Готово, — хрипло проговорил Ольгерд. — Вперёд!

Горан одной рукой схватил за шиворот мага, другой обнял перепуганных девчонок. Скомандовал:

— Пойдём, скорее!

Но Янина вдруг выскользнула из его объятий. Шаль сползла, из-под тёмного шелка выбилась длинная золотая прядь.

— Отец, я не могу! Сагомрат отвечает за меня, если я сбегу, его могут казнить!

— Янина, прекрати! — рявкнул Горан. — Мы все жизнью рисковали…

— Не проси, не могу! — выставив ладони вперёд, она отступила на несколько шагов. — Я его невеста, я дала ему слово! Я не могу бросить его сейчас, не могу так обмануть!

Горан толкнул притихшую Оану к Оньше, скомандовал:

— Вперёд, быстрее!

Через мгновение они пропали из виду, лишь дрогнула голубая арка портала, померкла и снова налилась светом.

— Быстрее! — сквозь стиснутые зубы вымолвил Ольгерд.

А от ворот к ним уже бежали нукеры, и у многих в руках были луки.

— Янина, девочка, последняя возможность! Будем жить, как раньше, найдём тебе другого жениха, вон Фродушка за тобой пришёл! Помнишь Фродушку? Помнишь, как он тебе за пряниками?..

Стрела вонзилась Ольгерду в плечо. Он вскрикнул, но портал удержал. Истошно завопил маг, забился у Горана в руках.

— Беги, отец! — крикнула Янина. — Беги, они убьют вас!

И Горан побежал.

Втолкнул в портал упирающегося мага, влетел следом и рухнул на пыльные горячие камни. Раздался крик: «Освободить круг!», сильные руки волоком потянули его прочь, он оттолкнул чужих, торопливо вскочил на ноги. И увидел большой каменный круг, похожий на жернов, весь изрезанный неизвестными ему рунами. А через мгновение воздух над кругом подернулся, пошел рябью, как бывает в жаркие дни, и на камень упали две тесно сплетённые фигуры. Горан мгновенно оказался рядом, подхватил на руки легкое тело, увидел кровь на губах и услышал быстрый шепот: «Освободить круг…»

========== Глава 19 ==========

— Теперь ты понимаешь, мой свет, открыть портал можно где угодно, но пункт назначения, он же круг, должен быть приготовлен заранее. Открыть портал не слишком трудно, я, разумеется, научу тебя, но вот создать круг — довольно тонкое искусство. Я за всю жизнь построил всего четырнадцать кругов и скажу без ложной скромности: вряд ли кто-либо из ныне живущих магов добился большего успеха. Кстати, вот этот самый, в Анконе, тоже сделал я…

Ольгерд сидел в огромном кресле, обтянутом зелёным бархатом, поигрывал хрустальным бокалом с темным вином, и Горан не мог отвести глаз от тонкой ключицы в распахнутом вороте белоснежной рубашки, от легкой улыбки на бледном лице. Впрочем, бледность казалась естественной. Ондовичская стрела задела легкое, и Ольгерд провёл в постели целую декаду, но Фродушка залечил рану, даже шрама не осталось. Только бледность напоминала опрошедшей опасности да манера задумчиво касаться пальцами ключицы.

Горан подошёл к окну, взглянул на солнце, играющее в струях фонтана, на пышные розы, на ярко-зелёную траву. На девушку с золотыми волосами, на то, как медленно ступала она по траве и с улыбкой глядела на серьёзного черноволосого юношу. Оана и Фродушка. Быстро же забыли они Янину. Снова сжалось сердце. Ошибся он, ох как ошибся! Надо было схватить девчонку, перекинуть через плечо — да и в портал. Она, может, и поплакала бы, может, и заругалась бы, но со временем сумела бы и понять, и простить. Дурак, ох и дурак. И не исправить, такой шанс даётся раз в жизни, и он его упустил. А что с ней теперь будет, об этом лучше и не думать. Жених откажется от неё, как заложница она тоже теперь никому не нужна. Первая красавица Ондовы станет чьей-нибудь постельной рабыней, если доведётся ей пережить гнев солнцеподобного…

Захлебнулся беззвучным стоном и сразу же почувствовал целую волну тепла, заботы, сочувствия. Ольгерд оказался рядом, протянул бокал, сказал негромко:

— Пей, мой свет. Я нашёл ловкого человека, завтра на рассвете он отправляется в Тарнаг.

— В Тарнаг? — тупо переспросил Горан.

— Да. Кто-нибудь из их посольства непременно вернётся из Ондова-Кар, хотя бы для того, чтобы привезти ультиматум. И мы узнаем всё, что произошло после нашего бегства.

— Спасибо…

— А сегодня к ужину мы пригласили главу лиги мореплавателей. Он, как ты понимаешь, один из самых влиятельных людей в Анконе. Мы дадим ему понять, что интересуемся любыми вестями из Ондовы. Как правило, он узнаёт новости одним из первых. У него целая армия вестунов очень высокого порядка.

— Спасибо…

— А завтра, хочешь, мы все вместе отправимся на прогулку? Я покажу тебе город, ведь ты ещё нигде не успел побывать? Это любопытное место, тебе понравится, а Оана будет в полном восторге. Во дворце префекта есть зверинец, это развлечёт её, не так ли? Ей ведь тоже нужно развеяться, отвлечься от печальных мыслей.

Горан потянулся к теплу, к тихому голосу друга. Кожа Ольгерда показалась горячей на ощупь, будто тёмный пытался врачевать его каждым словом, каждым прикосновением ласковых губ.

— Не нужно никаких прогулок, Оль, — отозвался Горан, пряча лицо в седых прядях. — Ты ещё не оправился от раны.

Тёмный отстранился и, заглянув ему в глаза, произнёс с хитроватой улыбкой:

— Поверь мне, мой свет, я оправился совершенно.

Прогулка всё-таки состоялась. По чистым широким улицам, утопающим в тени пышных деревьев, несли их текинские лошади вороной масти, необычной для этой породы, позванивали серебряные бубенцы в сбруе, стучали копыта по выбеленным солнцем камням мостовой. Ехал впереди капитан личной стражи Высокого лорда Ольгерда по имени Сигвалд, слабый тёмный маг и очень сильный боец, темноглазый и черноволосый франт, во всём подражающий своему господину. Глядел вокруг горделиво, поигрывал богато украшенной плетью, поторапливая зазевавшихся прохожих. Рядом с ним, стремя в стремя, не отставая ни на шаг, ехал Оньша, бело-золотой в нарядном длиннополом сюртуке цвета слоновой кости. В воздухе между ними звенела плотная и острая неприязнь, ощутимая, как заклятие Белой Молнии. За ними следовали Оана и Фродушка, она — в пышном голубом платье, в шляпе с широкими полями, закрывающей от солнца обнажённые молочно-белые плечи, он — изменившийся до странного мало, такой же строгий и скучный, каким был и в Рондане, и в Ондове, такой же настоящий. А Ольгерд ехал рядом, в каждом движении — небрежная грация наездника и танцора, в каждом взгляде — бесконечная уверенность в себе и такое же беспредельное терпение к этому несовершенному миру. Замыкали кавалькаду двое стражников из дома Алвейрнов.

Да, был у Ольгерда свой дом в Анконе, с фонтанами в розовом саду, с беломраморной лестницей, сбегающей к морю, с текинскими коврами, певчими птицами, цветами в вазах, зеркалами в рост, с винным погребом и купальней с тёплыми бассейнами и ледяными водопадами. В этот дом хозяина принесли на носилках, с ондовичской стрелой в плече, и Горан извёлся от волнения за своего тёмного, от боли за Янину, от странных и страшных перемен. Но виду не подавал, шёл за носилками, придерживал под локоть испуганную и потерянную Оану, нелепую в ондовичском своём уборе.

А маг сбежал, конечно. Все забыли о нём в заботе о раненом, в препирательствах с набежавшей стражей. Вспомнил только Ольгерд, едва придя в сознание, в приступах кровавого кашля он прохрипел:

— Я повесил на него «светлячок»… Фродерик найдёт…

И нашёл. Притащил в особняк потрёпанного старика, полуживого от страха, до того обомлевшего, что и браслеты снял только с третьей попытки. Но снял. Сила захлестнула и обожгла Горана, мятежная, злая, разъярившаяся за своё недавнее рабство. Горан принял её как награду и наказание. Так, наверное, чувствовал себя Ольгерд, когда Фродушка переламывал ему пальцы. Так его Милана приносила в мир дочерей.

В первые же дни, когда Фродушка ещё боролся за жизнь Ольгерда и запрещал ему говорить, Горан многое узнал об Анконе.

— Это — торговая республика, — шептал Ольгерд, — правит здесь префект… Он избирается на пять лет… Здесь ценят людей не по титулу или роду, а по количеству кораблей…

— Сколько же у тебя кораблей, Оль? — спрашивал Горан, прижимая к груди руку раненого, пользуясь каждой возможностью поделиться силой.

— У меня нет кораблей, мой свет, — слабая улыбка его тёмного резала, как нож. — Только одна прогулочная яхта. Мы обязательно пойдём на ней на закат, за край земли…

— Помолчи, Оль, отдышись.

— Нет, я должен объяснить. Мне принадлежит доля в торговом доме… Мы ни в чем не будем нуждаться. Более того, именно сюда Тёмный лорд открыл портал из Дома Тьмы.

— Откуда ты знаешь? — поразился Горан.

— Как бы иначе оказались здесь мои слуги? Сигвалд с его людьми? Я обманом заставил его пройти в портал, велел охранять беженцев. Иначе он никогда бы меня не оставил.

— Я помню его, наглый такой тёмный. Прямо демон Бездны. На дуэли нашей был, чуть меня не удавил одним взглядом. И усики эти его тараканьи.

— Я такие же носил лет двадцать назад… Но это пустое. Здесь все тёмные, которым удалось спастись. Здесь мы будем вербовать нашу армию, мой свет…

Горан глядел на каменные дома с ажурными, утопающими в цветах балконами, на тёплое море, просвечивающее бирюзой сквозь пышную листву, на звонкие струи фонтанов и не мог себе представить, что вот в этом саду светлой мечты можно найти хоть одного тёмного беженца, готового собраться на войну. Готового променять это пышное великолепие на грязную, нищую страну. Которую ещё предстояло завоевать, разбив самую сильную армию в мире.

— Вот Дом менял. Как ты понимаешь, мой свет, они не только обменивают монеты, но и дают деньги в долг, а также выписывают векселя, которые принимаются к оплате во всём цивилизованном мире.

А от строгого особняка красного камня спешил к ним тучный человек, на бегу застёгивая тёмный камзол. Сигвалд двинулся навстречу, хвост длинной плети лениво коснулся мостовой.

— Пропустите, Сигвалд, — приказал Ольгерд.

— Высокий лорд, какое счастье! Наконец-то! — пропел толстяк.

— Доброе утро, мастер Викас! Хорошо ли идут ваши дела?

— Ну, как вам сказать, лорд, времена нынче трудные, опасные даже. Впрочем, отчего же нам не встретиться, не поговорить? Угодно ли будет вашей милости посетить банкет, который мы устроим в вашу честь?

— Благодарю, милейший мастер Викас, но я лишь недавно вернулся из путешествия и, признаться, изрядно утомлён. Милости прошу к нам на скромный ужин. Высокий лорд Горан, позвольте представить вам уважаемого мастера Викаса, главу гильдии менял.

— Польщён знакомством, — кивнул Горан, важно сложив руки на луке седла.

— О, какая честь, сам Высокий светлый лорд Горан, какая честь… Сердечно благодарю за приглашение. Высокий лорд, вы будете довольны вашей долей за последние годы, я обещаю…

Поехали дальше, оставив толстяка с почтением кланяться вслед.

— Высокий лорд Ольгерд, — усмехнулся Горан, — да вы, оказывается, не брезгуете ростовщичеством.

— Поверь, в эту лавочку не несут жемчужного кокошника, чтобы занять денег на свадьбу дочери. Но если тебе, к примеру, захочется заложить новый галеон…

— Или же вооружить и снабдить армию…

— Вот именно, мой свет. Вот именно…

В саду префекта ходили по лужайкам те же пёстрые птицы, опостылевшие ещё в сердце мира. А в клетках скакали забавные обезьяны, и Оана хохотала и хлопала в ладоши, снова превратившись в маленькую девочку. Да и Оньша застыл у клетки с огромным полосатым котом, пока Сигвалд не прошёл мимо и не проронил сквозь зубы:

— Деревенщина, рот закрой, мухи налетят…

Выехали за городские стены, свернули с тракта и вскоре оказались на плоском плато, с которого открывался вид на весь город, амфитеатром сбегающий к идеально круглой бухте с узким выходом в море. Вода в бухте переливалась бирюзой, а за проливом темнела густой синевой.

Ольгерд указал на белые стены бастионов, охраняющих вход в бухту:

— Светлые боевые маги несут стражу в этих башнях. Всё, что они умеют, это огненные шары, но зато — невероятной силы. Каждый такой шар может сжечь галеон. Видишь, южнее три причала? Они принадлежат торговому дому Кендалла, частью которого я владею. Следующие пять, включая ремонтный док, — гильдии мореплавателей…

Горан глядел на залитую солнцем фигуру, на тонкую руку, протянутую вдаль, в морскую синеву, и казалось ему, что не сидел он в седле, а летел над бирюзовой водой и белыми стенами, а солёный воздух разрывал его грудь и пронизывал насквозь, смешивая восторг и боль. Высокий лорд Ольгерд, человек богатый и влиятельный, благородное чёрное серебро, был далёк от него, как в старые довоенные времена, и никогда ещё не был ближе и желаннее.

Их выезд в свет не остался незамеченным. К ним зачастили гости. Поутру приходили слуги в богатых ливреях, деловые и вороватые трактирные служки и опрятные немолодые люди в камзолах с аккуратно залатанными локтями. Они приносили записки, каждая из которых содержала вежливые приветствия и приглашение на обед, ужин, верховую или морскую прогулку. Ольгерд просматривал записки и раскладывал на две неравные пачки. На одни секретарь Ольгерда отвечал вежливым отказом, на другие, впрочем, тоже, но с последующим приглашением на ужин. За ужином Высокий тёмный появлялся одетым со сдержанной роскошью, тщательно причесанным и ухоженным. Чтобы каждому пришло на ум: лорд Ольгерд здоров, богат, силён и полон энергии. Первым пришёл на ужин все тот же мастер Викас, король ростовщиков, способный вооружить армию, построить эскадру и свергнуть правящую династию в королевстве средней величины. Или же купить это королевство, смотря что дешевле обойдётся. Он сыпал комплиментами, пожеланиями здоровья и процветания, а за десертом преподнёс Ольгерду похожий на вексель свиток, который тот, не разворачивая, небрежно уронил на стол, как раз между миндальными пирожными и желе из розовых лепестков. Мастер Викас говорил много приятного и ничего не обещал. Впрочем, его ни о чем и не просили. За ним стали приходить тёмные маги, каждый из которых глядел на Горана зверем. Ольгерд неизменно представлял Горана своим другом, которому он обязан и жизнью, и свободой. При этом держался с ним вежливо и немного церемонно, без всякого намёка на особенную близость. Горан это и понял, и принял. Тёмные маги радовались освобождению своего Высокого, справлялись о здоровье, но тоже ничего не предлагали, а многие обращались с просьбами. И это тоже было понятно, не каждый из них имел долю в лиге Викаса. Большинство бежали среди ночи, бросив всё, потеряв состояние, дом, родных и близких, бежали в никуда. Некоторых из них Горан узнавал. Его, разумеется, узнавали все, и это их военным планам не помогало.

— В ночь Света я потерял жену, дочь и двоих сыновей, — говорил пожилой тёмный маг. Говорил с Ольгердом, а глядел при этом на Горана, причём так глядел, что хотелось поднять щит: — Остался только самый младший. Если он погибнет, род Эгдебергов прервётся, а ведь он по древности может сравниться с Алвейрнами.

Другой, худой и нервный, выражался яснее:

— Кто теперь в Рондане у власти, тот и останется, лорд Ольгерд, попомните моё слово. За этих людоедов тёмную кровь проливать просто глупо. Разве не напились они ею досыта?

И тоже при этом глядел на Горана.

А однажды на городской улице рядом с ними остановились носилки, из которых с трудом выбралась немолодая и тучная богато одетая женщина и вдруг бросилась на Горана с воем и визгом, целя в лицо скрюченными пальцами. Ольгерд среагировал первым, оттолкнул друга плечом и поставил щит, а женщина билась в невидимую преграду и кричала срывающимся голосом:

— Убийца! Зверь! Палач! Двое сыновей, двое мальчиков! Будь ты проклят, светлый! Ты помнишь их? Помнишь?

Потом её увела стража, но она ещё долго вырывалась и кричала:

— Помнишь? Мальчики, мои мальчики! Будь ты проклят! Будь ты…

Дома Горан заперся в своей комнате. Нет, он не помнил её сыновей, да и откуда? В боевом безумии всё скручивалось в одну кровавую воронку, из которой выплывали опалённые усы Сигурда, бледное лицо Хестена, разрубленное горло Карна. И Ольгерд, лежавший на чёрных камнях, раскинув руки. А те, кто для матери навеки остались мальчиками, они могли быть кем угодно из дюжин, убитых им той ночью, из сожжённых магией, разрубленных мечом, молодых, старых, сильных, слабых, мёртвых, мёртвых…

Горан напился в ту ночь, а за завтраком сказал Ольгерду:

— Пока я рядом с тобой, нам тёмного войска не собрать. Меня все знают и ненавидят, и есть за что. Мне не верят, и это понятно.

— Достаточно того, что тебе верю я! — резко бросил Ольгерд и швырнул салфетку на стол.

— Недостаточно, — тихо сказал Горан.

Его тёмный поглядел на него с горечью, надменно поджал губы. Проговорил:

— Это мы ещё увидим.

Но дни шли, а всё оставалось по-прежнему. К ним приходили, просили помощи, глядели на Горана с ненавистью и с недоумением, а воевать не хотели. А Горан смотрел, как Ольгерд выписывал векселя, и дивился. Однажды сказал:

— Так ты по миру пойдёшь, тёмный.

— Пустое, хороший врачеватель без гроша не останется, — легко улыбнулся Ольгерд, но быстро утратил весёлость. Пояснил: — Я им должен. Мы все должны, ведь мы не смогли их защитить. Но все погибли, а я выжил, значит, мне и платить.

Однажды ранним, но уже жарким утром, когда Ольгерд принимал в купальне прохладную ванну, прибежал вестун от главы лиги мореходов. Его отвели к Горану, вестун помялся недолго, но все же передал послание на словах: «Есть новости из Ондовы. Мастер Удан просит принять его, чтобы лично рассказать всё, что ему известно. Или, если же будет угодно Высоким лордам…» Горан только собрался дать ответ, как появился благоухающий мятой и розмарином Ольгерд в халате серебристого шёлка и с каплями воды в серебристых волосах, послушал вестуна, тотчас же крикнул слуг и велел запрягать лошадей. Не стесняясь ни вестуна, ни слуг, Горан запустил пальцы в мокрые волосы тёмного и прижал его к себе, лицом к лицу, выдохнул в прохладный висок: «Спасибо, ночка моя…» И тотчас же отпрянул, почувствовав, как тёмный вздрогнул, коротко и сильно, всем телом, будто попав под Белую Молнию.

Проскакали по улицам просыпающегося города, Оньша и Сигвалд едва за ними поспевали. В Садовом квартале оставили лошадей у ажурных ворот белоснежной виллы. Расторопные слуги провели гостей во внутренний дворик, где у фонтана в тени огромной магнолии их встретил хозяин, сильно пожилой сухощавый человек с глубокими морщинами и пронзительно голубыми глазами на тёмном лице.

— Высокие лорды, большая честь. Прошу простить, что не могу встать вам навстречу, подагра…

Ольгерд ответил за обоих:

— Не стоит извиняться, почтенный мастер Удан. Примите нашу искреннюю благодарность за ваше участие.

Слуги принесли напитки в хрустальных запотевших кувшинах, блюда с фруктами и сладостями и тотчас же исчезли. Остался только один, тоже пожилой и чем-то похожий на хозяина. Он разлил по бокалам ледяное летнее вино и замер чуть в стороне.

— Итак, господа, я, к сожалению, не знаю всего, но, что знаю, скажу. К тому же сведения верные, пришли к нам из самого дворца. Один из нукеров императора делится новостями с торговцем лошадьми, тот же передаёт их вестуну в Ондова-Кар, в степном городе. Но вот уже ему приходится садиться в седло и скакать до стойбища, откуда его может услышать другой… Впрочем, вам это неинтересно.

— Мне очень жаль, мастер, но императора охраняют не нукеры, а санкары… — с болезненной гримасой ответил Ольгерд. — Возможно, и ваши вести не слишком достоверны?

— Я не могу ручаться за то, что услышал Высокий лорд, но зато я вам могу назвать число императорских охранников-нукеров, так же как и санкаров, и меркатов. Видите ли, Солнцеподобный недолюбливает ущербных и лишенных мужского сана вроде санкаров и меркатов, поэтому в ближнем круге его охраны таких нет.

— Вы устыдили меня, — слегка поклонился Ольгерд. — Я располагаю лишь теми сведениями об императорском дворе, которые доступны всем. Я склоняюсь перед вашими знаниями, неизмеримо более глубокими.

— Вы очень любезны, лорд. Так вот. Когда вы бежали из сердца мира, там поднялся переполох. Всё тарнажское посольство взяли под стражу, оказавших сопротивление убили. Впрочем, таких было немного, принц Аройянн велел сложить оружие.

— Он жив? — перебил Горан слишком неторопливое повествование. — И Янина? Жива?

— На момент, когда передавалась весть, лорд, леди Янина была жива. И, скорее всего, Чёрный Лис тоже. Впрочем, с ним может быть по-всякому. Ему с двумя соратниками удалось бежать из-под стражи. Но надо же ещё выбраться из страны. А это почти невозможно. Ведь он не маг, ондовичем прикинуться не сможет.

— Он Лис, он выкрутится, — улыбнулся Горан. — Если захотите побиться об заклад, я на него поставлю. Но что Янина? Что про неё говорят?

— О ней уже сложили прекрасную сказку, лорд, — улыбнулся мореход. — Её опекун, шад Венкар, подвергся опале, но он влиятелен, умён и нужен императору. Вот тот и сообразил, что раз девушка — невеста, то за неё теперь отвечает не опекун, а жених. Дождались возвращения шада Сагомрата в столицу, а тот, надо сказать, прискакал очень быстро, будто на пожар, вновь допустили Венкара к особе императора, а Сагомрата, наоборот, взяли под домашний арест. И грозили казнить за неуважение к императорскому дому и похищение имущества государя. Это обвинение, кстати, выдвинуто и против вас, лорды. Вы оба приговорены императором Ондовы к смерти. Заочно.

Ольгерд презрительно усмехнулся:

— Гнев императора поистине ужасен. Я в отчаянии, ведь нам придётся ещё долгие годы нести груз его неудовольствия.

— Да, когда за три моря, это не так страшно, — усмехнулся Удан. — Сагомрату пострашнее пришлось. Он и вправду был в опасности, ведь у них там, в Ондове, женщины ни за что не отвечают. Правда, ничего и не смеют, но и ответа не несут, как дети. Так вот, сидел этот прославленный воевода в собственном доме под стражей, ждал участи своей нелегкой. И тогда его красавица-невеста босиком, вся с головы до ног в белом траурном наряде, будто уже кого похоронила, подкараулила императора в саду, когда он со свитой любовался цветением первых роз, да и бросилась ему в ноги, умоляя пощадить жениха, а казнить её. Потому что она могла помешать побегу, но её остановили женская робость и почтительность к отцу. Как вы понимаете, ни то ни другое преступлением в Ондове не считается. А вовсе наоборот, приветствуется как главная добродетель. К тому же говорят, но это, может, и выдумывают, что когда девушку попытались поднять на ноги, а она норовила припасть к стопам императора, с её головы упала накидка, и ослепительная красота юной невесты покорила многие сердца.

— Суки, — не выдержал Горан.

— И чем же закончилась эта в высшей степени неожиданная встреча? — усмехнулся Ольгерд и накрыл ладонью руку Горана.

— Казнь отменили, сыграли скромную свадьбу и сослали воеводу с молодой женой на тарнажскую границу.

— Вот как?

— Как обычно, господа мои, головы полетели с небольшой высоты. Казнили нукеров, упустивших беглецов, стороживших ворота меркатов, кого-то из слуг девушек.

— Прелестно, — кивнул Ольгерд. — Я начинаю уважать этого солнцеудобного. Выгнал из страны тарнажское посольство, при этом и принца пощадил, и перед всем миром стал пострадавшей стороной. Загордившемуся первому советнику преподал урок и присмиревшего снова заставил работать. Убрал из столицы слишком популярного воеводу и направил его именно туда, где он нужен больше всего. При этом прославился защитником прекрасных дев и вообще душкой. Браво. Горан, император Ондовы должен дать нам по ордену.

— Орденов у них не бывает, — засмеялся Горан. От облегчения закружилась голова. — Разве что по лисьему хвосту на шлем.

— Тогда мне — два! — со смехом отозвался Ольгерд. — Я все же кровь пролил на императорской службе.

Дома устроили праздник, с таким же, как у мореплавателей, легким летним вином, с фруктами и сладостями. А Горану стало вдруг грустно. Он понимал, что скоро придётся им расстаться, что ждал он только вестей из Ондовы, а теперь в этом солнечном раю ему не место. Рядом с Ольгердом — не место. Ни один из тёмных не пойдёт за своим Высоким лордом, пока рядом с ним стоит светлый. Тот самый, демон ночи Света, которого, оказывается, все слишком хорошо помнят. Ольгерд тоже притих, стал смотреть на Горана так, как глядят, желая запомнить, или прочесть мысли, или же, напротив, сказать что-то без слов. И Горан подумал, что, наверное, это и есть прощание.

Назавтра Ольгерд куда-то пропал. Горан гулял по саду с Оаной, играл в кости с Оньшей, а тому мешала челка, за которой он пытался спрятать подбитый глаз. Вышел во двор поразмяться с мечом, позвал себе в противники Сигвалда, с удовольствием отметив его опухшую скулу и разбитую губу. К вечеру все же пошёл к Ольгердову секретарю, но тот ничего не знал или же не желал говорить. Горан попытался заглушить тревогу ревностью: его тёмный ушёл, не предупредив, к тому же поднял щиты, чтобы никто не смог прочесть его чувства. А значит, ушёл он на свидание. Половина тёмного Авендара нашла приют в Анконе, конечно, повстречалась Ольгерду какая-нибудь вдовушка, молодая и красивая, знакомая ещё по довоенным балам и театрам. Она ничего не знает о том, что случилось с Ольгердом, ее стесняться не надо… Но тревога не стихала, и душно становилось в опустевшем особняке, и резали нервы нестройные звуки лютни. Какие бесы Бездны нашептали его тёмному учить Оану музыке? Впрочем, все равно, лишь бы вернулся. Пусть нетрезвый, пахнущий бабскими духами и бессовестной случкой, лишь бы вернулся, Горан и слова не скажет… А когда уж собирался отправиться на поиски, надел дорожный костюм, подпоясался мечом, нашёл плеть и метательные ножи, подошел к нему вдруг Фродушка. И сказал, пряча глаза:

— Лорд Горан, лорд Ольгерд велел мне привести вас. Он ждёт вас в назначенном месте и очень просит поторопиться.

— Что это значит? Я никуда не пойду, пока ты мне все не объяснишь! — разозлился Горан.

— Пожалуйста, лорд, просто доверьтесь мне! Как только мы придём, вы сами всё увидите. Так захотел лорд Ольгерд, и я не имею права вам сказать, только могу попросить, — заныл Фродушка. Горан сдался.

Как же, не пойду. Только что сам готов был бежать в ночь куда глаза глядят, а тут, главное, не пойду. Пошёл, конечно. Сначала ехали верхом, далеко, к самому порту. Оставили лошадей на конюшне большой таверны, причём Горан с некоторым облегчением увидел в соседнем стойле вороного текинца Ольгерда. Пошли пешком по местам неожиданно пустынным, какие нечасто встретишь так близко от порта, поднялись по довольно крутому косогору к самой городской стене и вскоре достигли белой башни, одной из двух, замыкающих вход в залив. Фродушка постучал в дверь, его окликнули, он назвался. Дверь отворилась, и молодой парень в кирасе городской стражи молча дал Фродушке связку факелов. От круглой площадки на первом этаже башни вела вниз крутая и тёмная лестница. Фродушка зажег факел и протянул его Горану, тот только фыркнул и скастовал сферу. «Простите, я позабыл», — пробормотал тёмный дурень, но свой факел всё же не бросил, понёс вниз по лестнице. Чем дальше спускался Горан по выщербленным ступеням, тем яснее становилось чувство опасности, не смертельной, а другого рода, неясного, неправильного. Видимо, Фродушка вёл его в засаду. Тёмные Анконы, у каждого из которых имеются к нему свои счёты, решили объединиться и расправиться с чудовищем ночи Света. И пусть. Он вдруг решил. Он не поднимет на них оружия: ни магии, ни клинка. Он попытается им объяснить. Не для того, чтобы они простили его, нет. Он просто расскажет о невыносимом стыде за себя и за других. За Архимагуса, за Дамиана, за то, что они — одного рода, светлого. Расскажет о Милане, об ондовичской оккупации, о том, какой стала Рондана. Пусть только дадут ему сказать, пусть сначала выслушают, а уж потом он примет их правосудие, каким бы оно ни оказалось. Так решил Горан, и страх пропал. Спуск наконец закончился. Они оказались перед дверью тёмного дерева, окованной железом. Фродерик толкнул дверь, пропуская спутника вперёд. Горан шагнул во тьму.

========== Глава 20 ==========

Пахло подземельем, холодом и сыростью, железом и старой кровью. Свет не достигал стен огромной комнаты. Горан поднял сферу к самому потолку и заставил её вспыхнуть ярким белым сиянием. Но всего на мгновение. Когда Горан потерял контроль над магией, сфера погасла. В полной темноте он бросился вперёд, и рёв его эхом отразился от стен. Но в короткий миг, пока сфера ещё не погасла, он успел увидеть всё. Широкие наручники на изящных запястьях, тяжёлые цепи, кольцо в камне. Длинное и тонкое тело, прикованное лицом к стене, белое, будто светящееся в полутьме. Тонкая талия, узкие бёдра, прямые и сильные плечи меченосца. Белые волосы, собранные в высокий хвост. В темноте Горан споткнулся о водосток, упал, вскочил на ноги, снова рванулся вперёд. И дотянулся, почувствовал, услышал. Тёплую гладкую кожу под ладонями, дрожь предельно напряженных мышц, тихий, прерывающийся шёпот: «Мой свет…»

— Кто посмел! — взревел Горан. Наконец-то вспомнил про силу, снова зажёг сферу, тем же движением скастовал Лезвия Тьмы…

— Нет! Постой, Горан, погоди! Не трогай цепи, оставь…

Лезвие чиркнуло по стене, рассыпав целый сноп белых искр. Горан обнял своего тёмного, осторожно провёл ладонью по дрожащему плечу. Сказал:

— Сейчас я освобожу тебя, Оль. Потом ты мне скажешь, кто это сделал с тобой, и я убью его.

— Это сделал Фродерик. По моей просьбе.

Горан оглянулся. Фродушка, как всегда невозмутимый и серьёзный, зажигал вдоль стен факелы.

— Я не понимаю…

— Горан, Горан… послушай. Мне так страшно. Понимаешь? Каждое мгновение, от каждого звука, от случайно оброненного слова, от резкого движения за спиной я умираю от ужаса. Я так устал бояться, мой свет…

— Силы Света, чего же ты боишься? Ты на смерть шёл, как на пир, ты под стрелами держал портал…

Трещали факелы, где-то капала вода. Хрипло и тяжело дышал тёмный, вздрагивая под его ладонями.

— Вот этого боюсь. Цепей, камня. Неволи. Боюсь, что все вернётся. Боюсь снова оказаться в чьей-то власти.

— Не бывать этому, Ольгерд. Пока я жив, никто не посмеет… не веришь?

— Верю. Верю только тебе, мой свет. Поэтому и прошу: помоги мне.

— Что же я могу сделать, Оль? Всё что ты хочешь, но зачем всё это? Давай я сниму эти цепи, ты оденешься, и мы пойдём домой. Выпьем вина, много вина, чтобы обсудить это всё, нам понадобится очень много…

— Мой свет, послушай, — Ольгерд повернул голову, прижался щекой ко лбу Горана. Его кожа пылала. — Есть только один способ победить страх: встретить его в бою, лицом к лицу. Помоги мне в этом бою, моя любовь. Я должен понять, что могу это выдержать. Я должен знать, что не стану… животным… снова, как тогда. А если не смогу, если снова сорвусь, тогда остаётся только Горькое Слово…

Ему было страшно? Этому невозмутимому тёмному с его вечной усмешкой — страшно? Когда в чужом облике прошёл по вражеской земле, когда со стрелой в плече держал портал, где-то глубоко в груди, как клинок под сердцем, сидел этот смертный страх. Возможно ли так держать себя в руках? Не выдать себя ни словом, ни жестом, под силу ли это хоть магу, хоть человеку?

— Хорошо, Оль, хорошо. Только я всё равно не понимаю. Что я должен сделать?

— Я вижу, у тебя плеть на поясе? Очень хорошо. Десять ударов для начала.

— Что? — Горан отшатнулся. — Сечь тебя? Да ты что? Ты не понимаешь, это же оружие, это не игрушка какая-нибудь ваша тёмная!

— А ты думаешь, Дамиан пользовался игрушками? Ты думаешь, Чужак любил играть? Ты думаешь, игрушкой можно сломать кости?

— Не надо, прошу тебя, — Горан торопливо поцеловал влажный висок, угол глаза, колючую челюсть.

Ольгерд подставил губы, ответил на поцелуй. Повторил:

— Десять ударов. Если кожу не рассечёшь, не считается.

Горан перевёл дыхание. С трудом разомкнул объятия. Отступил на пять шагов и снял с пояса плеть. Стряхнул упругие петли, длинный хвост со свистом рассёк воздух. Увидел, как вздрогнули белые плечи, как сжались в кулаки скованные руки. Горан не понял своего тёмного, он просто поверил ему на слово. Если это ему надо, надо почувствовать боль и чужую над собой власть, что ж, о таком можно лишь самого близкого попросить. А значит, надо сжать сердце в кулак и сделать, как просят.

Первый удар лёг поперёк плеч. Ольгерд коротко вскрикнул, тряхнул головой, сквозь сжатые зубы проговорил:

— Не считается…

Больше таких ошибок не случалось. Красные полосы ложились вдоль спины, летели на камни тёмные брызги. Ольгерд не кричал, лишь хрипло хватал воздух при каждом ударе. Кричать хотелось Горану, будто прямо по сердцу проходила плеть и рвала его в клочья. Но он был собран, внимателен и очень осторожен. Ведь нужно было, чтобы каждый удар рассек кожу, будто лезвием. Только кожу, не разорвав мышцы, не задев шеи или позвоночника,

— Десять! — отбросил плеть прочь, будто её рукоять обжигала кожу. — Фродушка! Бестолочь ты тёмная…

— Мы одни, Горан. Он ушёл…

— Я позову его сейчас, врачевателя дурного! Или нет, цепи сначала!

— Погоди, ещё одно, мой свет. Не зови его пока. И цепей не снимай…

Отвёл пряди, прилипшие к лицу, увидел влажные дорожки на щеках. Обнял осторожно, тепло, будто желая прикрыть собой окровавленную спину, прикрыть от холодных камней, от тёмного подземелья. И услышал невозможное, невообразимое:

— Возьми меня, мой свет. Если можешь. Если не противно…

Покачнулся под ногами каменный пол. И в первый раз за этот безумный вечер он вдруг осознал, что сжимает в объятиях Ольгерда, своего тёмного, обнажённого, доступного. Стало вдруг нечем дышать. Ладонь сама собой скользнула по безволосой груди, по гладкой коже и прижалась туда, где билось сердце его тёмного, билось сильно и тревожно.

— Сделай это. Я же знаю, ты хочешь.

А сердце под ладонью захлёбывалось болью и страхом, и всё было неправильно, жестоко и до слёз обидно.

— Хочу. Всегда хотел. Но не так. Хочу отлюбить тебя на перинах лебяжьих, на простынях шёлковых. Чтоб поцелуями заласкать от макушки до пяток. Чтоб разнежить ласками до беспамятства, чтоб хмельным вином с губ тебя поить, чтоб самого тебя выпить досуха, до самого донышка. Чтоб любовь моя радостью была, а не наказанием. И не лекарством.

Ольгерд со стоном обернулся, вновь поймал его губы, поцеловал жарко, нетерпеливо. Прямо в губы простонал:

— Да-а-а… Всё так и будет, мой свет, моя радость. Но не сейчас. Сейчас нужно по-другому. Мне нужно. Чтобы жить дальше. Чтоб самого себя не бояться. Чтобы стать твоим. Твоим, а не их…

Рвалось от обиды сердце, а тело предавало. Так жаром налилось, до боли, до тяжести невыносимой. Зазвенел на камнях тяжёлый пояс, полетела следом одежда. Он должен быть нагим, чтобы голой грудью прижаться к липкой спине, чтобы не только руками, а каждой пядью своего сильного и большого тела послужить своему тёмному, чтобы срастись с ним кожей и стать одним целым. Боялся опозориться и кончить слишком быстро, но ещё больше боялся сделать больно. Хотя, кажется, именно этого и ждал от него Ольгерд, именно этого и хотел. Крепко прижал его к груди, запустил пальцы в растрёпанный хвост, поцеловал крепко, властно, вошёл языком в чужой горячий рот, скорее почувствовал, чем услышал тихий стон. Погладил стройную шею, тонкие ключицы, ведь он так давно этого хотел. Так давно хотел обвести подушечкой большого пальца плоский и нежный сосок, слегка ущипнуть, потянуть. А вот о том, чтобы прижаться болезненно твёрдым членом к маленьким округлым ягодицам, об этом и не мечтал, это само случилось. Сам по себе задвигался, прижимая тёмного к стене, скользя по ложбинке влажным и горячим.

— Ну, давай же, Горан! — простонал Ольгерд. — Не мучай меня!

Провел ладонью по мышцам живота. Неожиданно ладонь сама собой сомкнулась вокруг жесткого и крупного ствола, двинулась вверх и вниз.

— Нет, нет, не так! — ахнул Ольгерд. — Я не хочу так. Хочу кончить, когда ты во мне…

Простая эта фраза подействовала, как шпоры на коня. Горан зарычал, сжал в ладонях поджарую задницу тёмного, скользнул пальцами между круглыми половинками, нащупал вход, узкий, но влажный и скользкий. Его тёмный знал, что так будет, он всё подготовил заранее: подземелье, оковы, себя. От этой мысли багровая пелена, затмившая разум, немного рассеялась. Возбуждение никуда не подевалось, в паху всё так же болезненно горело и тянуло, но лихорадка отступила. Горан отвёл в сторону половинку, осторожно помогая себе рукой, прижал головку ко влажному отверстию, толкнулся мягко, несильно. Стал осторожно покачиваться, с каждым движением заставляя непослушные мышцы впустить его чуть глубже. Ольгерд молчал, дышал шумно, как загнанный конь, крупно вздрагивал всем телом, но вырваться не пытался. Горан взял его за бёдра обеими руками, потянул на себя, держа жёстко, не давая ни подмахивать, ни отстраниться. Теперь можно было двигаться сильнее, насаживать на член покорное тело, входить в горячую глубину, такую узкую, что становилось больно самому, пока не прижались бёдра к прохладным ягодицам так крепко, не разорвать. Замер, чуть заметно покачивая бёдрами, потянулся губами к тёплой ямочке под затылком, к склонённой шее, к опущенному лицу. Оставив одну руку на бедре, второй погладил грудь и живот, обхватил чуть опавший член, стал ласкать его сначала неспешно, потом быстрее и сильнее, пока он не окреп в ладони, пока первая влага не протекла на пальцы. А Ольгерд уже стонал и двигался в его руках, пытаясь прижаться плотнее, принять глубже. Он вскрикнул обиженно и звонко, когда Горан вышел из него. А тот повернул тёмного к себе, только цепи звякнули. Поймал в ладони пылающее лицо, поцеловал и нежно, и жадно. Приподнял любовника и усадил себе на бёдра, такого тонкого, но не больно-то лёгкого, а тёмный обхватил его ногами, как необъезженного коня. Помог себе рукой, потом подхватил Ольгерда под ягодицы и вошёл до конца, двигаясь быстро и резко, прикусывая солёные губы, впиваясь ногтями в крепкую плоть. Лишь в самом конце, когда от близкой разрядки задрожали бёдра, он протиснул руку между их сжатыми телами и снова обхватил член тёмного. Кончили они почти одновременно, но всё же Горан — на мгновение позже.

Ещё с минуту постоял, осторожно прижимая Ольгерда к себе, поглаживая спутанные волосы, прислушиваясь к частому дыханию. Наручники снял безо всякой магии, на них не оказалось ни заклёпок, ни замков. Осторожно уложил своего тёмного на пол, на бок, чтоб не потревожить израненную спину.

— Потерпи, ночка моя, я сейчас тебе Фродушку…

— Советую сначала одеться, — послышалось тихое. — Не стоит смущать нашего девственника таким великолепием.

Одеваясь, проворчал:

— Правильно говорят про вас, тёмных: раз яд течёт, змея жива.

Фродушка ждал за дверью. Сразу взялся за дело, расстелил на камнях чистое полотно, перевернул Ольгерда на живот, принялся прямо пальцами наносить на раны жирную мазь, бормоча себе под нос то, что Горан принял за заклятия. Пока Ольгерд не произнес укоризненно:

— Ты совершенно неправ, мой друг. Это необычайно тонкая работа. Я даже не знал, что мой свет так виртуозно владеет плетью. Сам я так не сумел бы никогда.

— Мне нравится кастовать Бич Агни, — пояснил Горан. — А для этого заклятия плеть — лучший проводник.

Сказал и только потом заметил, как сжались челюсти Фродушки, как заходили на скулах желваки. Вот и этот возненавидел. Нарочно присел рядом, ласково погладил седую голову, накрыл ладонью тонкую руку. Спросил тихонько:

— Сильно болит?

Ольгерд ответил со слабой улыбкой:

— Сильно. Именно так, как надо.

Фродушка закончил лечение, хотел помочь Ольгерду одеться, но тот от помощи отказался. Вышли уже в полную темноту, в южную ночь, душистую и лунную. Далеко внизу чуть слышно плескалось море, лунная дорожка на воде казалась бриллиантовой россыпью. Ольгерд на минуту остановился, загляделся на море в лунном свете, глубоко вдохнул. Горан хотел было обнять его или хоть за руку взять, но не решился. Лишь подошёл на шаг ближе: а вдруг Оль споткнётся, оступится в темноте? Зажег сферу, которая тут же разрушила непрочное лунное колдовство. Ольгерд вздохнул с сожалением и от моря отвернулся. Держался он молодцом, шёл бодро, со всеми наравне и лишь во дворе таверны, когда садился в седло, тихо охнул. Горан испуганно обернулся и поразился до немоты: бледные щёки Ольгерда заливал густой румянец, заметный даже в полутьме.

Молча доехали до дома, втроём поднялись в спальню Ольгерда. Фродушка помог ему снять камзол и рубашку, на которой все же остались кровавые разводы. Ольгерд лёг на кровать, и врачеватель вновь взялся за дело. Горан глядел, как Фродушка водит по иссечённой спине губкой, пропитанной чем-то остро пахнущим, и словно стирает со спины кровавые полосы, оставляя чистую кожу, безупречно гладкую и белую. А потом его будто Белой Молнией ударило. Всё, что произошло этой ночью, всё, что он сделал, вдруг встало перед ним так ясно, такой неприкрытой, голой правдой, что Горан в первое мгновение оглох и ослеп, заледенел от боли и обиды, острой, как Лезвие Тьмы. Ольгерд использовал его, заставил его совершить немыслимое, надругаться над самым дорогим, что ещё осталось в его жизни. Он запорол до крови свою несбыточную мечту и, пожалуй что, изнасиловал. Он вдруг почувствовал себя страшно неуместным в этой спальне, куда его никто не звал, где нет у него совершенно никакого дела. Стараясь ступать бесшумно и осторожно, чтоб не расплескать рвущуюся через край обиду, направился прочь. И услышал сказанное вслед:

— Горан, останься. Пожалуйста!

Вернулся, конечно. Сел на кровать, такую широкую, что и вчетвером не тесно было бы. И непонятно: раздеться или так сидеть? Хотя бы пояс с мечом, кинжалом, плетью и метательными ножами можно снять? Смешно в спальне сидеть на кровати вооружённым до зубов…

— Спасибо тебе, мой свет. Я знаю, ты сердит на меня сейчас. Я только надеюсь, что со временем ты сможешь меня простить. Раны тела заживают быстрее. Для тех, что не видны глазу, нужно иногда особенно горькое лекарство.

Горан осторожно взял длиннопалую руку, спрятал в ладонях. Спросил:

— Ну, хоть полегчало? Отлегло от сердца хоть немного?

— О да! Вне всякого сомнения. Но теперь я чувствую, как больно тебе.

Горан против воли усмехнулся.

— Смотри, я могу войти во вкус. Сделать такие вечера привычкой.

— О, в эти игры можно играть вдвоём, мой свет, — тихо засмеялся Ольгерд. — Поверь, мне есть чем тебя удивить.

Фродерик закончил работу, собрал окровавленные тряпки, мрачно взглянув на Горана, проронил:

— Настоятельно рекомендую вам хотя бы два дня покоя, лорд. Вы истощены, вам необходим отдых.

— Спасибо тебе, Фродерик, — тепло сказал Ольгерд. — В такие ночи рождается настоящая дружба.

— Спасибо, Фродушка, — добавил и Горан, постаравшись проигнорировать тёмные взгляды врачевателя. — Силой поделиться с тобой?

— Обойдусь! — резко бросил мальчишка и лишь с опозданием добавил: — Лорд…

Они остались одни. Небо за окном было ещё чёрным, но над морем на горизонте уже просвечивала розовая полоска близкого восхода. Горан решился, сбросил оружие, сапоги, одежду, нырнул под тонкое шёлковое одеяло. Сразу же прижал ладонь Ольгерда к груди. Предупредил:

— Не отпущу, пока не насытишься и не уснёшь.

— Я усну раньше, — ответил его тёмный и вправду сонно. — Но ты не уходи.

— Не уйду, — пообещал Горан. — Я и сам спать хочу. Отвык я от честной работы, вот и устал.

— Нет, ты не понял, — пробормотал Ольгерд едва слышно, видимо, в полусне. — Не уходи вообще. Никогда…

========== Глава 21 ==========

Снилось Горану странное. Будто летел он над морем и землёй в первых ласковых лучах восходящего солнца, бесплотный и бесконечно счастливый. Впрочем, кое-чтоот плоти осталось. Не тяжёлые кости, не тугие мускулы и не сердце, которое вечно толкает солёную кровь, а обнажённые нервы, что стали вдруг струнами лютни, дрожащими от лёгкого дуновения ветерка, от крыльев бабочки и легкого поцелуя. А поцелуй был, это точно. Лёгкий и чуть заметный, тёплый, сладкий, обволакивающий. Глубокий, осторожный, смелый, горячий. Жёсткий, почти болезненный, требовательный и властный. Горан застонал, просыпаясь. Он увидел белый шёлковый полог кровати, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь шторы, белую макушку где-то внизу. Но он всё ещё парил в воздухе, будто на широких крыльях, на волнах сводящего с ума наслаждения.

— Оль, — прохрипел он и коснулся седых волос.

А когда его тёмный поднял на него глаза, Горан заскулил, замычал от того, как тонкие губы Ольгерда обхватывали его плоть, от того, что именно он, его невозможная мечта, делал с ним такое, вздыхая и постанывая, закрывая от удовольствия глаза, принимая его глубоко, в самое горло. А когда тихий стон завибрировал где-то в глубине, отзываясь сладкой судорогой на самом острие его желания, он вплёл пальцы в густые пряди, потянул на себя и с криком вскинул бёдра, содрогаясь в блаженной муке.

Медленно, будто капли мёда, текли мгновения. Ольгерд выскользнул из-под его руки и двинулся прочь, но Горан не пустил, поймал, успел. Уложил на спину, подгрёб под себя, прижался губами к тёплому и влажному рту, хмелея от податливой нежности, от вкуса семени, от тонких пальцев на затылке. Оторвался, заглянул в чуть пьяные, шальные глаза. Проговорил:

— Ты безумен, тёмный. Как ты мог такое…

Лёгкий палец замкнул уста, прочертил контур его лица от виска до подбородка.

— Это только начало, моя радость. Нет ничего, что я не сделал бы для твоего удовольствия. Ты понял меня? Ничего. Но сейчас я так хочу в купальню. А ты спал, будто упокоенный.

— Отчего же без меня не пошёл? — улыбнулся Горан.

— Зачем? — удивился Ольгерд.

В купальню пошли вместе. Вместе плескались под ледяным водопадом, на горячем камне взбивали душистую пену. Вместе опустились в приятно прохладный бассейн с пузырящейся душистой водой. Горан взял в ладони любимое лицо, коснулся губами чистого лба, мягких век с пушистыми ресницами, жёстких и сильных губ. С каждым поцелуем что-то ломалось в нём, падали какие-то давно забытые щиты, сходила с души старая накипь, позор плена, горечь утраты, и жалость к себе, и неуверенность, и обида. Он оставался настоящим, ранимым, и чистым, и до самой последней жилки преданным последней своей мечте.

А мечта вдруг перекинула длинную ногу и села ему на бёдра, взяла верх, подчинила, опалила жарким поцелуем. Горан снова почувствовал желание и эхом к нему, звенящей нотой — желание Ольгерда. Но едва потянулся, чтобы приласкать себя, его руку отбросили, и тихий голос прошептал у виска:

— Позволь, я всё сделаю сам…

— Тебе же вроде покой нужен, — попытался заспорить.

И получил ответ:

— Мне нужно совершенно другое!

Ольгерд придерживал его член рукой, насаживался медленно, с каждым движением принимая глубже, наконец, забросил руки ему на плечи и опустился до конца, не слишком глубоко, но так безмерно сладко, и лицо его было при этом такое, что Горан глаз оторвать не мог. То ли боль, то ли страсть, то ли исступление, какое бывает в бою, а может, и всё это вместе отразилось на прекрасном лице светом волшебным и волнующим. Горан сильно сжал в ладонях крепкие ягодицы, потянул на себя, чувствуя, как упругие мышцы сжимаются вокруг его плоти, и Ольгерд задвигался мучительно медленно, едва заметно покачиваясь, не разрывая поцелуя, такого же медленного и глубокого. Но вскоре дыхание его сбилось, прошла по телу мелкая дрожь, со стоном он откинулся назад, запрокинув голову, и движения его стали резкими и быстрыми, будто пытался он догнать что-то ускользающее, без чего нечем дышать и незачем… И догнал, выгнулся дугой, вскрикнул тонко и сладко, задрожал в руках Горана, и тот с рычанием прижался губами к тонкой, беззащитно изогнутой шее и выплеснулся в жаркую глубину.

Они ещё долго не разрывали объятий, лаская друг друга лёгкими поцелуями, прикосновениями осторожных ладоней. Касаясь губами тёплого виска, Горан сказал:

— Ты безумен, тёмный. И меня свёл с ума. Как ты делаешь это? Это магия?

— Магия, мой свет. У неё есть имя, но мы не будем его сейчас называть. Ведь слова могут всё испортить.

Горан промолчал. Он знал, это правда. Одним словом можно разбить самые тонкие чары.

Ольгерд выбрался из бассейна с трудом. Хитро блеснув глазами, заметил:

— Творец был безмерно щедр к тебе, мой свет. Мне придётся нелегко.

Горан довольно ухмыльнулся. Теперь он чувствовал настроение тёмного как своё собственное, и сожаления в нём не было ни на грош. Ответил по-другому:

— Если меня сейчас не покормят, я съем тебя. Не посмотрю, что кожа да кости.

За завтраком бесстыжий тёмный устроил целое представление из того, как усаживался в кресло, как с мучительной слабостью откидывал голову на спинку кресла, выставляя на всеобщее обозрение багровый засос на шее. Горан краснел и бледнел, но Ольгерд, кажется, поставил перед собой цель осведомить каждого в Анконе о новом уровне их отношений:

— Нет, любезный Фродерик, ни о какой поездке верхом и речи быть не может, — бывший магистр ордена Тьмы, всё ещё именовавший себя Тёмным Лордом, прислал им приглашение. Надо было ехать. — Я не сяду в седло ещё декаду. В случае острой необходимости прикажи подать паланкин да вели положить туда побольше подушек…

Фродушка косился на хихикающую Оану, краснел и предлагал помощь:

— Я мог бы позаботиться…

Ольгерд отвечал самой похабной улыбкой:

— О нет, обо мне есть кому позаботиться, мой друг…

После завтрака Горан поймал Ольгерда наедине, наматывая на палец завитой локон, спросил:

— Что это было, тёмный ты бесстыдник?

Тот ответил без улыбки:

— Все узнают, мой свет. Слуги станут болтать, разнесут по всему городу. Уж лучше упредить удар. А заодно прояснить вопрос кто кого. Ведь это важно для тебя, не так ли?

Горан на миг отвёл глаза. Тёмный попал в цель, как только самые близкие умеют.

— У нас, у светлых, свои причуды. Мне плевать, кто и что болтает, но… В случае чего я любой язык укоротить сумею.

— Вот поэтому я и устроил этот балаган, Горан, — перебил Ольгерд. — И при необходимости повторю этот фарс на любой публике. Чтобы тебе не пришлось укорачивать языки. Ведь это вряд ли добавит тебе популярности в Анконе, ты так не находишь?

Горан обнял своего тёмного, прижал к груди. Спрятав лицо в душистых прядях, проговорил:

— И сколько же ты ещё будешь так за меня… Грудь под стрелы подставлять?

— Какие глупости, мой свет, — легко рассмеялся Ольгерд, ласково заглянул в глаза. — Это всё такие пустяки, о которых и упоминать смешно. Лучше давай решим, о чём будем говорить с Тёмным Лордом.

В особняк бывшего магистра поехали следующим вечером. Ольгерд, как и обещал, ехал в роскошном паланкине, Горан, Фродушка и Оньша с Сигвалдом — верхом. А когда спешились во дворе небольшой нарядной виллы, Сигвалд толкнул Оньшу плечом, а Оньша мгновением позже подставил тёмному подножку, но оба при этом выглядели не злыми, а довольными. Ольгерд показал на них взглядом, а потом закатил глаза. Горан веселью не поддался. От грядущего разговора зависело многое. Орден Тьмы прекратил своё существование, но бывший магистр всё равно именовал себя Тёмным Лордом и по-прежнему имел значительный вес в Анконе. Тёмные, оставшиеся без крова и средств к существованию, тянулись друг к другу. Фигура бывшего магистра стала для них точкой такого притяжения.

Поднялись по каменной лестнице, не такой беломраморной и широкой, как в доме Ольгерда, что Горан отметил не без гордости. У двери их ждала первая преграда. Рослые воины Тьмы заступили им путь. Один из них процедил сквозь зубы:

— Вы водите странную компанию, Высокий.

— Не вам об этом судить, барон, — холодно бросил Ольгерд. — Дайте дорогу. Мы здесь по приглашению Тёмного Лорда.

— Вы — может быть, — вступил в разговор второй. — Но вот этот пройдёт через мой труп!

Горан почувствовал прикосновение тёмной магии, будто что-то холодное и скользкое проползло по коже, по рукам и по спине, оставляя неприятное покалывание. И это через щиты!

— Вы хотите помериться со мной щитами, Хедвиг? — полыхнул яростью Ольгерд. Воздух над лестницей сгустился, потемнел, будто чёрная туча накрыла солнце.

А потом кто-то невидимый сказал:

— Высоких лордов пропустить. Их спутников проводить в павильон.

Горан узнал голос Тёмного Лорда. В незапамятные времена, чуть не во второе падение Бездны, ядовитые испарения пережгли ему гортань. Голос удалось со временем вернуть, но хрипота осталась.

Вошли в холл, вслед за слугой в тёмной ливрее поднялись на второй этаж и оказались в небольшой, но красивой и яркой комнате с широким окном, распахнутым на море, уже подёрнутое вечерней дымкой. Тёмный Лорд встал им навстречу из-за стола с лёгкими закусками, сервированного на троих. Пожали руки, обменялись вежливыми приветствиями, сели за стол. Хозяин заговорил первым:

— Огромное облегчение и великая радость видеть вас живым и здоровым, лорд Ольгерд. Многие в Анконе молились Творцу и Матушке Тьме за вашу душу, ведь мы считали вас погибшим. Люди и маги называли вашим именем младенцев.

— Безмерно тронут, — ответил Ольгерд довольно холодно.

— Хочу также принести вам благодарность за помощь, которую вы оказываете нашим обделённым братьям во Тьме. Нам приходится трудно, как вы понимаете. Врачеватели нашли себе дело, это понятно. Они могут прокормить и семьи, и родичей. Кое-как устроились и алхимики. Но что делать магам иллюзий, некромантам, воинам, в конце концов? Охранять склады и богатые дома, наниматься в караванные стражи? Каждый день льётся на мостовые Анконы тёмная кровь, гибнут на глупых поединках наши братья, Ольгерд. Мы не в силах остановить гибель людей, внезапно потерявших цель жизни.

— Именно за этим мы и приехали в Анкону, лорд, — ответил Ольгерд. — Напомнить людям о цели, об их настоящем доме. О том, что война ещё не закончена. Война за Рондану, за землю, в которой лежат кости наших предков. Я обладаю средствами для этого предприятия, вы — необходимым авторитетом. Давайте же предложим настоящее дело этим юношам, убивающим друг друга на поединках. Давайте повернём их лицом к настоящему врагу.

— Милый Ольгерд, простите мне такую фамильярность, — усмехнулся бывший магистр, взирая на тёмного, как на наивного подростка. — Вы, вероятно, позабыли, как выглядит враг в глазах наших юношей.

Он картинно повернулся к Горану. Тот выпрямился в кресле, надменно вскинув подбородок.

— Не ондовичи убивали наших детей и стариков, Ольгерд. Не они живьём сжигали наших жён и матерей. Не они насиловали дочерей на глазах их отцов. Если хотите увидеть образ врага, вам достаточно лишь открыть глаза.

Горан молчал. Нет, не следовало ему приходить в этот дом. Не следовало так надолго задерживаться в тёмной Анконе. Заговорил Ольгерд:

— Скажите мне, Тёмный Лорд, так ли велика ваша магия, как прежде? По-прежнему ли сильны щиты ваших воинов? Легко ли ваши некроманты поднимают мёртвых? Так ли удачно ваши врачеватели справляются с болезнями? Как много магически одарённых детей появилось в Анконе за последние годы?

Бывший магистр не ответил, лишь болезненно поморщился, и это было достаточно красноречивым ответом. Ольгерд продолжал:

— Магия умирает, вы это знаете, лорд. Нет Света без Тьмы, и лишь под солнцем появляются тени. Мы твердили это тысячелетиями, настала пора это понять. Я не стану сейчас говорить о том, что Высокий светлый Горан спас мне жизнь и стал моей жизнью, это касается только нас двоих. Но я расскажу о другом. В течение целого лунного круга я держал щиты и чары Хамелеона над собой и двумя спутниками. Мы были окружены санкарами, ни один из которых не сумел ни разрушить этих чар, ни заглянуть за щиты. Две декады назад ондовичская стрела пробила мне лёгкое. Фродерик из рода Вульфриков поставил меня на ноги в считаные дни, а ведь он очень молод и неопытен. Всё это стало возможно лишь потому, что рядом находился Высокий лорд Горан. Его светлая магия подняла нашу тёмную на невиданные прежде высоты.

Помолчали. За окном стемнело. Тёмный Лорд жестом зажёг свечи, причём это простейшее колдовство удалось ему не сразу. Горан поднёс к губам хрустальный бокал, Ольгерд предупреждающе вскинул руку. Светлый осторожно поставил бокал на стол.

— Не может быть! — воскликнул хозяин.

— Тень Овайна, — пожал плечами Ольгерд. — Извольте проверить.

Тёмный Лорд несолидно засуетился, подскочил, принялся выдвигать ящики, открывать и закрывать шкатулки, наконец, отыскал старинный кулон с тёмным камнем, опустил его в бокал Горана. Алые прожилки явственно проступили в тёмной глубине камня. Бывший магистр выдал тираду, грубоватую даже для портовой шлюхи.

— Я приношу вам самые искренние извинения, Высокий лорд, — прочувствованно проговорил хозяин. — Поверьте, что бы ни говорили о тёмных магах, мы не подаём нашим гостям отравленные кубки.

— Это правда, Горан, — смущённо добавил Ольгерд. — Этот забавный обычай отошёл в прошлое ещё со смертью моей прабабушки. Она была удивительно целеустремлённой ведьмой, хоть и немного старомодной. Отравила гостей на свадьбе своей внучки, вы, вероятно, слышали об этом курьёзном случае…

— Гарпия дома Алвейрнов, — согласно кивнул Горан. — Мы изучали это в академии. Тёмный Лорд, не стоит извинений. Я и думать не смею, будто яд подсыпали вы. Кто-то из ваших домочадцев проявил инициативу. Смиренно прошу вас не искать виновных. Во всём случившемся с Ронданой виноват мой орден и лично я. Нам ещё предстоит покаяться и искупить вину. Кровью, если понадобится. И если для того, чтобы вы встали во главе тёмного войска, мне нужно выпить этот кубок, я сделаю это с радостью, и не будет для меня вина слаще…

Ольгерд молча протянул руку и крепко сжал ладонь Горана. Огонёк свечи дрожал в его тёмных глазах, и Горан помимо воли засмотрелся на игру света и тьмы. Горло перехватило, будто всё же глотнул он смертельной отравы, да такой, от которой не жаль и умереть.

Прокашлялся магистр, разбивая магию. Горан и Ольгерд отпрянули друг от друга, будто подростки, уличённые в постыдном. Ольгерд оправился первым:

— Каковы бы ни были наши противоречия, Тёмный Лорд, сейчас не время их разрешать. Магия умирает, а с нею умирает и наш образ жизни. У нас могут родиться дети, но они состарятся в сорок и умрут в пятьдесят. Болезни, не страшные сегодня, завтра обернутся смертельным приговором. Не станет вестунов, мы оглохнем и…

— Мне знакомы эти опасения, Ольгерд, — с досадой махнул рукой бывший магистр. — И я, пожалуй, мог бы поделиться ими с нашими братьями во Тьме. Несомненно, многие из них и сами пришли к похожим выводам. И вы правы, наша магия теряет силу. На это трудно закрыть глаза.

— Мы можем построить новую Рондану, лорд, — снова заговорил Ольгерд. — Наш общий дом, в котором Свет и Тьма снова станут любящими супругами. Как это и предназначено самой природой нашей магии.

Тёмный Лорд встал, собрал со стола бокалы, выбросил их в негорящий камин, только стекло зазвенело. Когда хозяин отвернулся, Ольгерд провёл ладонью над столом, вызвав на мгновение тёплое золотистое свечение. Бывший магистр вернулся к столу с новой бутылкой и с тремя серебряными кубками. Разлил вино своими руками, демонстративно опустил в каждый кубок тот же кулон, камень которого никак на вино не отреагировал. Горан вдруг подумал, что ему, пожалуй, нравится этот сухопарый немолодой человек, который в ночь Света готов был умереть за своих людей, а теперь разливал по кубкам вино и хмурился, пытаясь найти выход из невесёлой ситуации. Наверное, от этого, от внезапно возникшей симпатии, Горан и заговорил:

— Тёмный Лорд, я понимаю, у тёмных к нам доверия нет. Я даже слышал, как один из ваших говорил: «Кто в Рондане правит сейчас, тот и останется у власти». Но что, если мы, светлые, сделаем первый шаг? Поднимем восстание в Авендаре, свергнем наместника? Посадим его голову на кол, избавимся от его прихвостней. Что тогда? Поддержат нас тёмные? Придут на помощь, когда Ондова войска на нас двинет?

— Ты говоришь невозможные вещи, мой свет! — ужаснулся Ольгерд. — Ведь это самоубийственная миссия! И, отвечая на твой вопрос: нет! Никто не даст тебе такой гарантии. Мы можем остаться наедине со всей военной мощью Солнцеликой.

— Не «мы», ночка моя, — тихо ответил Горан. — Не «мы», а я. Ты останешься здесь. Ты и будешь такой гарантией.

— Пожалуй, это может оказать должное воздействие, — в раздумье проговорил Тёмный Лорд. — Если в Рондане поднимется восстание, если мятежники одержат победу, многие захотят вернуться домой. Не все, но многие. И выразят готовность за свой дом сражаться.

— Слишком много «если», мой господин! — воскликнул Ольгерд. Его руки, сжимающие подлокотники кресла, побелели. — Мы не можем оставить светлых один на один с такой опасностью…

— Ольгерд, светлых в Авендаре немало, — перебил Горан. — Ведь нам не пришлось бежать. Правда, пришлось воевать. Но теперь ондовичи в стране не те. Стражники, не солдаты. Если мы не сможем их побить, то воевать с их армией и пытаться не стоит. А вы с Тёмным Лордом поработайте здесь, в Анконе. Может, и ещё где сторонников сыщете. И когда час придёт, уж не оставьте нас в беде. Вместе на врага встанем, плечом к плечу, как братья. Кровью смоем старые обиды. Ведь весело это будет, господа мои, правильно, достойно!

Ольгерд вскочил. Бросил в лицо гневно:

— Весело? Я не признаю такого веселья! Повторяю: это самоубийство, и я никогда не позволю тебе его совершить!

Встал и Горан, повернулся к своему тёмному лицом, к его гневу и страху. Ответил как должно:

— Твоего позволения мне не требуется, Высокий. Но хотелось бы получить поддержку и понимание. Если ж нет, то и без них обойдусь.

Встал и хозяин, проговорил примирительно:

— Я вижу, вам необходимо обсудить эту идею в семейном кругу. От себя лишь могу добавить: я согласен с Высоким светлым. Чем больше я думаю над этим, тем лучше понимаю, как представить это дело нашим собратьям по ордену.

Прощались с Тёмным Лордом с большим теплом, чем здоровались, а это хороший признак. Горан кивнул на камин, спросил:

— Позволите, лорд? А то как бы кто из слуг не отравился.

— Сделайте любезность, Высокий светлый…

Камин вспыхнул ярким бездымным пламенем, мгновенно пожравшим и отравленное вино, и разбитые бокалы. Отсвет этого огня освещал им дорогу, когда в молчании спускались они по лестнице. Спутников пришлось ждать. Все трое прибежали бегом и оказались побитыми, но хмельными и довольными.

По-прежнему не сказав ни слова, Ольгерд скрылся в паланкине. Горан сел в седло, подозвал Оньшу.

— Что это вы всё время с битыми рожами? Не надоело вам с Сигвалдом мериться?

— Нет, господин, — охотно пояснил парень. — Это тёмные, магистрова стража, первыми начали. Мы себе спокойно сидели в беседке, нам туда и вина с закусками подали, а эти пришли и начали насмехаться. Ну, слово за слово, пришлось морды бить. Может, и до стали дошло бы, да Фродушка нас всех таким Ледяным Градом окатил, хуже любых побоев. В беседке крыша провалилась, посуда вдребезги, вино, закуски — всё пропало.

— Да, хорошо в гости сходили. Нас в этом доме запомнят, — обронил Горан. А сам всё поглядывал на паланкин, не покажется ли его тёмный, не подаст ли ему знака.

— А я ещё вот вам что скажу, мой господин, — заговорщицки добавил Оньша, — вы этого молодого вина анконского не пейте. Оно какое-то неправильное, это точно. Пьёшь, вроде ничего, а потом встать не можешь. Голова трезвая, а ноги не слушаются.

— Да, вино в этом доме особое, — пробормотал Горан, думая о своём.

Дома Ольгерд сразу поднялся к себе, только слышно было, как хлопнула дверь в хозяйские покои. Слуги притихли. Какая-то особая тьма сгустилась в комнатах, в которой свечи подрагивали блеклыми жёлтыми светлячками, и даже Горанова сфера казалась тусклой.

— Есть хочется, — решил Горан. — Вы, я так понимаю, тоже не успели попировать? Пошли на кухню, может, что-нибудь найдётся для нас.

Нашлось, конечно. Оньша на всех нарезал колбас и копчёного мяса, ещё не чёрствого хлеба, свежей зелени, острого белого сыра. Сигвалд, как ни странно, принялся ему помогать, принёс посуду и большую бутыль тёмного вина, для Горана нашёл где-то серебряный кубок. Сели за большой дубовый стол не чинясь, за едой помалкивали. Лишь Сигвалд заметил:

— Давно я не видел, чтоб наш Высокий лорд так Тьму источал. Видимо, лорд магистр рассердил его не на шутку. С другой стороны, значит, сила к нему возвращается. А уж мастерство у него всегда было тончайшее. Ювелирное.

И при этом взглянул на Горана с вызовом. Вроде без слов сказал: «У тебя-то силы навалом, а мастерства кот наплакал».

Горан вдруг ощутил тоску, такую горькую, чёрную и густую, захлебнуться можно. Даже непонятно было: его это тоска или чужая. Нашёл большой поднос, нагрузил его едой, подумав, прихватил бутылку, в которой плескалось ещё порядочно вина, добавил два кубка, что попались под руку. Пока поднимался в спальню к Ольгерду, успел обидеться, рассердиться и досыта напиться тёмной тоской. Дверь открыл бедром, втиснулся боком. Темнота в комнате была такая, что её можно было резать ножом. Сфера отбрасывала блеклое сияние, как луна сквозь тучи. Горан пристроил поднос на резном столике, присел на край кровати, всерьёз ожидая Лезвия Тьмы поперёк горла. Но Ольгерд лежал неподвижно, раскинувшись на кровати, полностью одетый, в сапогах и подпоясанный мечом. Он глядел в потолок широко открытыми, немигающими глазами, и это было всего страшнее.

Горан не выдержал первым:

— Оль, не молчи. Скажи что-нибудь. Или ударь, если хочешь. Смотри, вот я еды тебе принёс. Вина.

Длилось молчание, долгое, как зимняя ночь. Наконец, раздалось тихое и какое-то бесцветное:

— Ты ведь не передумаешь, да? Уйдёшь.

Горан решился, протянул руку, осторожно повернул лицо Ольгерда к себе. Заглянул в погасшие глаза.

— Скажи мне, Оль, ты, может быть, передумал воевать? Я пойму. Война по-любому может пойти. Может так статься, что все мы под ондовичскими стрелами поляжем. А тебе и здесь хорошо, у тебя дом такой богатый, слуги, серебра навалом. Яхта, розы в саду. Если так, если такой твой выбор, то я останусь. Только тогда не надо про войну говорить, не надо душу людям бередить.

Ольгерд резко стряхнул руку Горана, отвернулся к стене. После долгой паузы ответил:

— Нет, я не смогу. Я должен отомстить. За себя, за тебя, за Рондану. Предательство никогда не должно оставаться безнаказанным, понимаешь? Никогда!

— Тогда ты понимаешь, что я должен ехать? Без тёмных нам войны не выиграть, а тёмные никогда нам не поверят, пока мы первыми не рискнём головой. Пока не докажем, что нет нам обратного пути и возврата к старому тоже нет.

Ничего не ответил Ольгерд. Только пела за окном ночная птица, и легкий морской ветерок шуршал крупными глянцевыми листьями диковинных деревьев. Но мрак рассеялся и превратился в простую темноту тёплой южной ночи, звёздной и лунной. И тогда Горан почувствовал, что его тёмный не гневается больше, а просто грустит. Скинул сапоги и пояс, забрался на кровать. Осторожно стянул сапоги и с Ольгерда. Тот не противился, но и не помогал. Расстегнул украшенный золотой вязью пояс, Ольгерд слегка выгнулся. Стал аккуратно расстегивать крючки камзола, не выдержал, наклонился и поцеловал круглую впадинку между ключицами. Прохладные пальцы коснулись виска, причесали прядь волос. Ольгерд смотрел на него, смотрел внимательно и грустно. Наконец, сказал:

— Я всё понимаю. Если хочешь знать, я и сам пришёл к такому же выводу, причём довольно давно. Но я и мысли не допускал, что ты пойдешь в Рондану один. Без меня. И мне до одури не хочется тебя отпускать.

— Не спеши меня хоронить. Мы ещё с тобой…

Договорить не успел, Ольгерд вдруг подскочил, порывисто обнял его, сжал сильно, до боли. Проговорил:

— Не пущу! Никуда не пущу, пока ты не научишься открывать портал. Две-три недели ничего не решат.

— Радость моя тёмная, — Горан ласково погладил его плечи, — ведь чтобы открыть портал нужны двое. Толку, что я один во всём Авендаре буду этой магией владеть? Ведь второго не сыщется.

— Ты не можешь знать этого наверняка. Элиана владеет этой магией, а вдруг ей удастся избавиться от браслетов?

Ольгерд заглянул ему в лицо снизу вверх, и Горан увидел в тёмных глазах что-то похожее на мольбу.

— Уступи мне в этом, мой свет. Прошу тебя.

— Конечно, Оль, — сразу ответил Горан. — Всё что хочешь.

Блеснула хитрая улыбка и прозвучала в тихих словах, сказанных с придыханием:

— Ты знаешь, чего я хочу, о мой светлый господин…

Все было, как мечталось, как виделось в стыдных снах. Он стягивал лишнюю одежду и целовал, пробовал на вкус, прикусывал каждую пядь белоснежной кожи, плоский живот, выступающие косточки на бёдрах. Колебался лишь мгновение, прежде чем пройтись языком по напряженной плоти, коснуться влажным поцелуем гладкой головки. Раньше ему не доводилось дарить такой ласки, а оказалось, что нет в этом ничего зазорного, а есть чистая радость — дарить радость другому. Но Ольгерд оттолкнул его с быстрым: «Нет, мой свет, не так, по-другому хочу». И Горан навалился на него всем телом, коленями раздвигая бёдра, закрывая рот жарким поцелуем. Горел он заживо и летал в облаках, а какая-то часть его сознания всё ещё не верила в происходящее. Не может быть такого, не может быть такой белой кожи на тёмных шёлковых простынях, белых волос, разметавшихся по подушке, никто не может стонать так тихо и протяжно, выгибаться так призывно, ласкать и сжимать в горячей пульсирующей глубине так, как ни рукой, ни губами не приласкаешь…

Лежали крепко обнявшись, переплетясь руками-ногами. А когда чуть утихло всполошившееся сердце, Горан спросил:

— Где в Авендаре есть круг? Кроме Дома Тьмы. Его-то точно охраняют.

— В винном погребе моего особняка. Но погреб наверняка разграблен, круг может оказаться недоступным.

— То есть, если портал доставит меня в этот круг, у меня вместо головы может оказаться бочка, а вместо елды — бутылка?

— О, этого мы не можем допустить! Ладно ещё голова, но иное!..

— Змея ты моя тёмная. И как меня угораздило связаться с таким похабником?

Ольгерд тихо засмеялся, потёрся о плечо колючей щекой. Пояснил:

— Если портал не прочтёт каждую руну на круге, он не сможет открыться. Так что твои опасения напрасны, все твои восхитительные части останутся при тебе. А также голова. Был ещё один круг, в княжеском дворце, но он тоже будет охраняться. Можно открыть портал в часовню Творца в Бране, это в пятнадцати лигах от Авендара, ниже по течению Вестемеи. Это самый надёжный вариант. Но сначала нужно научиться! Ты обещал!

Когда знаешь, что разлука близка, каждый день играет особыми красками. Особенно звонким кажется смех дочери, которой подарили рыжего текинского мерина, настоящего коня, а не пони какого-нибудь. Особенно нежно распускается цветок рассвета над перламутровой морской гладью. Особенно страстно изгибается на тёмных простынях белоснежное тело.

— Как ты можешь быть таким белокожим? Вон даже Оана уже золотистая такая ходит, точно ондовичка, и веснушки на носу проявились. А ведь прячется от солнца.

— Не знаю. Это у нас в роду. Мне такое свойство, кстати, никогда не нравилось.

— Это точно. Чистая нежить. Но зато самая красивая. Моя.

Особенно волнующе звучит тихий смех, и как никогда сводит с ума сказанное губы в губы:

— Твоя…

Его темный и вправду перестал ездить верхом, да они практически и не выходили из дома. Когда к Оане приходил учитель танцев, Ольгерд непременно вставал с ней в пару, и вся выдержка Горана уходила на то, чтобы не глядеть на танцующих открыв рот: так грациозно двигался его любовник, так легко, будто не касаясь блестящего паркета, порхала в его руках девочка. Каждый день Ольгерд играл с Оаной на лютне, и всякий раз Горан поражался его таланту. За ужином собирались все вместе: Ольгерд и Горан, Оана и Фродушка, Оньша и Сигвалд, причём эти двое садились за стол вместе со всеми на правах друзей семьи. Завтракали Горан с Ольгердом на балконе, выходящем на море, откуда открывался великолепный вид на рассвет. Прислуживал им Оньша, и это было хорошо, потому что не хотелось Горану, чтобы кто-то ещё видел его тёмного таким разнеженным и заласканным, с волосами, небрежно связанными в хвост, в широком шёлковом халате, оставляющем открытыми шею и грудь, запястья и щиколотки. Днём они практиковались в магии, перебирали бесконечные запасы артефактов, лечебных снадобий и крупных камней без изъяна, годных к запечатлению. А ночи отдавались любви. Неторопливой, искусной и изысканной, с розовыми лепестками, страусовыми перьями и сладостями. Жёсткой, похожей на драку, с разбитыми вазами и оборванными портьерами, с синяками, ссадинами и засосами, больше похожими на укусы. Бережной и пронзительно ласковой, с глупыми нежностями, в последнее мгновение сорвавшимися с губ, с признаниями, за которые потом становилось так стыдно, что оставалось лишь прятать пылающее лицо в изгибе его шеи или в прядях душистых волос.

Любовная лихорадка оказалась заразительной. Она пряталась в саду, утопающем в аромате роз и лилий, в синих душистых сумерках, в звуках лютни, дрожащих в ночном воздухе. В голосах, прерывающихся от страсти, случайно подслушанных на ночном балконе, куда они вышли, чтобы охладить воспалённую кожу дыханием морского бриза:

— Попался, олух деревенский! Что, нравится, когда тебя, как девку, под забором зажимают?

— Ты только языком работать умеешь или ещё чем?

— Ну, берегись, сейчас я тебе покажу…

— Погоди немного, не так быстро… а впрочем… ох, да…

— Что, нравится? Вот так нравится?

— Заткнись… Да, ещё… Быстрее…

Горан хотел окликнуть охальников, пугануть бесстыжих с балкона, но Ольгерд быстро закрыл ему рот ладонью, взглянул смеющимися глазами и накрепко прижался пылающим телом. Оставалось только смять в ладонях тонкий шёлк халата, развернуть ненасытного тёмного похабника лицом к стене, увитой душистыми соцветиями, да нащупать пальцами ещё не успевшее закрыться отверстие, скользкое от семени. И тогда уж ему пришлось зажимать рот Ольгерда, чтобы тот сладким стоном не выдал их, не спугнул парочку, шумно возившуюся под балконом.

То ли и вправду был у Горана какой-то особенный талант, то ли Ольгерд оказался превосходным учителем, а может, и магия порталов не была такой уж сложной, но уже в первый день занятий им с Ольгердом удалось открыть портал на тот же круг на набережной Анконы. На следующий день Ольгерд, не ожидавший подобного успеха, подготовился получше и нанял двоих вестунов. Одного оставил при себе, другого отправил к кругу. В этот раз в портал бросили кошку, а через мгновение вестун подтвердил: «Кошка выскочила на круг, шерсть дыбом, усы дыбом, а так вполне себе живая, второму вестуну руку разодрала до мяса». Открывали портал ещё несколько раз, а назавтра в портал прошёл Оньша. Потерявший стыд Сигвалд битый час ворчал о произволе Высоких, что испытывают магию на живом человеке, и хоть Оньша вернулся живым и здоровым, Сигвалд не успокоился, а заявил, что у него работа нервная, на которой недолго и спиться.

На пятый день занятий Горан открыл портал на пару с Фродушкой. Это было потруднее в разы, и Ольгерд заставлял их повторять заклинание снова и снова и в конце концов важно прошёл в открытый портал, они и глазом моргнуть не успели. Вестун тут же подтвердил, что Высокий вышел в круг благополучно, но пока Ольгерд не вернулся в нанятом паланкине, Горан успел сжевать усы, поссориться с Фродушкой и отдать приказ седлать коней.

Через декаду они с Фродушкой уже свободно открывали порталы в десяток разных мест. Обучение закончилось. Причины задерживаться больше не было.

В последнюю ночь они любовью не занимались и даже почти не разговаривали. Лежали рядом, намертво сцепив руки и глядя друг другу в глаза, и лишь на рассвете Горан заснул. А утром Ольгерд был собран и деловит. Оказывается, пока Горан спал, тёмный успел ещё раз проверить его поклажу, чтобы убедиться, что все магические предметы и лекарские снадобья на месте, а также оружие, одежда, запас еды, письменные принадлежности, огниво (это ему-то, светлому магу) и другие вещи, которые скорее могли бы пригодиться в военном походе, чем в крупном городе.

Завтракали не на балконе, а в малой столовой. Ольгерд отдавал последние распоряжения:

— Доспехи взять с собой не получится, наденете лёгкие кольчуги. Их можно носить под одеждой. На них запечатлён оберег довольно широкого спектра. Не забывайте каждый день подкрашивать волосы. Каждый день, Горан, и не делай такого лица! Оньша, будь любезен проследить. Если мне понадобится с вами связаться, я попытаюсь послать вам вестуна вот с таким кольцом…

Горан и Оньша по очереди осмотрели довольно простенькое колечко-печатку с красной эмалью.

— Я наложу на вестуна чары…

Горан почти не слушал. Всё уже сказано, обо всём успели и поспорить, и договориться. В мыслях он был уже далеко, в часовне Творца, в Рондане. Хотелось скорее в путь, чтобы прощание было лёгким и быстрым.

Во внутреннем дворе обнял плачущую Оану, пообещал вернуться с победой. До боли в костях стиснул в объятиях Ольгерда. Не сказал ничего, побоялся не выдержать. Пожал руки Фродушке и Сигвалду.

Между ладонями Ольгерда и Фродушки протянулась неяркая дуга, засветилась неровным голубоватым сиянием, но в арку так и не превратилась. Ольгерд покачал головой, потёр ладони, будто стирая с них неудачу. Пояснил:

— Круг в часовне несвободен. Откроем в моём доме.

В этот раз возникла серебристо-голубая арка, скрыла заднюю стену дома, в котором был он так счастлив.

Поправил громадный заплечный мешок, глубже натянул на голову потёртый засаленный подшлемник, проговорил:

— Да будет с вами Свет!

Шагнул в серебристое марево.

И оказался в полной темноте. Скастовал сферу и увидел под ногами знакомые руны круга. Вспомнил сказанное, как заклинание: «Освободить круг!» — и торопливо шагнул вперёд, к рядам запылённых бочек, в беспорядке сваленных у стены. В центре круга тотчас же появился Оньша, взъерошенный и потирающий свежий засос на шее. Горан дёрнул его прочь из круга, улыбаясь, хлопнул по спине. Тихо сказал:

— Ну что, добро пожаловать домой, похотливая ты тварюга! Давай теперь смотреть, как на свет выбираться будем.

А в центре круга вдруг появилась ещё одна фигура.

— Фродушка! — ахнул Горан. — Ты-то здесь что забыл?

— Мы с лордом Ольгердом рассудили, что хороший врачеватель вам не помешает, — с достоинством ответил тёмный. — К тому же теперь рядом с вами будет маг, способный открыть портал.

— Тёмная ты бестолочь! — проговорил Горан с восхищением. — Ты хоть понимаешь, во что ввязался?

Оньша вдруг прижал палец к губам. Откуда-то сверху доносились тревожные голоса и звук торопливых шагов.

Комментарий к Глава 21

Друзья, так выходит, что в этом рассказе ПОВ — Горан. Но ведь хочется и Ольгерду дать слово! Пусть он расскажет о своей любви и печали… мы с Олле написали стихотворения о тоске и разлуке. Может, и вы захотите? Загляните к нам в Лигу!

========== Глава 22 ==========

Найти борцов за свободное будущее Ронданы, хоть и далёкое, но светлое, оказалось так же легко, как и выбраться из дома Алвейрнов. Двоих ондовичей, ворвавшихся в винный погреб, придушили Могильной Плитой, Горан придал их обличья себе и Фродушке. Его мастерство в этом заклятии не могло сравниться с тем, что показал в Ондове Ольгерд, но все же хватило силы, чтобы держать Хамелеона, пока они не спеша спускались по широкой мраморной лестнице, так хорошо памятной Горану. Из богатых кварталов убрались в спешке, к вечеру оказались в портовом районе. Поселив Фродушку в более или менее приличной таверне, Горан с Оньшей прошлись по местам попроще и, наконец, нашли большую и людную харчевню, в которой Горан без труда разглядел сразу нескольких светлых магов. Об остальном позаботился Оньша. В новом рыжеволосом и рыжебородом обличье он не утратил обычной ловкости. Не прошло и часа, как им принесли бесплатный ужин, чтобы отпраздновать их новое назначение. Харчевня «Хвост и Грива» наняла двух вышибал, причём один, пригожий и весёлый, понравился всем, зато второй, до глаз заросший чёрной бородой, был медведь медведем, угрюмый, слова из него не вытянешь. В первый же день работы троих ондовичей, повадившихся жрать, а денег не платить, выкинули из харчевни, ещё и по шее надавали. Они, конечно, вернулись и привели друзей. Завязалась приличная битва, в которой воины Солнцеликой потерпели сокрушительное поражение. Три дня гулял порт, героев битвы поили и кормили бесплатно, портовые шлюхи предлагали свою компанию и серебра не просили. И была среди них одна девчонка, на вид лет пятнадцати, в которой Горан сразу заметил слабого светлого мага. Её и повёл с собой кудрявый красавчик, которого за приметную шевелюру прозвали Огоньком. Горан зашёл, когда всё уже закончилось и довольные любовники валялись в кровати, по очереди прикладываясь к мутной бутылке. Горан бутылку отобрал, хлебнул кислой дряни, поморщился. Спросил:

— Вестун?

— Откуда ты… — начала девчонка, но Горан лишь подмигнул, возвращая бутылку.

Через пару дней девчонка снова подошла и позвала Горана в особое место, где якобы можно всё. Вела далеко, из портового района в торговый, путала дорогу, петляла по задворкам, то поднималась по шатким лестницам, то спускалась, пока не оказались они в небольшой комнате, похожей на чулан, в которой даже кровати не было. Зато был стол с вином и закусками. За столом его, конечно, поджидал наставник Нестор, а с ним ещё двое смутно знакомых светлых. Горан опустил щиты и стянул с головы дурацкий подшлемник. Наставник крякнул и начал заваливаться. А когда его откачали и светлые успокоились, погасив слабенькие огненные шары и убрав жалкие Путы Махолма, Горан сел за стол и сказал:

— Ну, здравствуйте, наставник. Вы как будто не ожидали меня увидеть?

— Силы Света, конечно нет! — воскликнул Нестор. — Малка сказала, дескать, двое воинов крепких ондовичей побили, а старший угадал в ней вестуна. Я, конечно, сразу понял, что раз увидел в ней магию, значит и сам маг. Но не ожидал, что это будешь ты, Горан! Не иначе как Силой Света привалила нам такая удача! Но рассказывай! О тебе в городе ходят совершенно дикие сплетни. Будто ты каким-то образом пробрался в Ондова-Кар и похитил дочерей. Что здесь правда, а что ложь?

— Я похитил младшую дочь. Старшая теперь жена ондовичского воеводы. Помог мне в этом Высокий Ольгерд. Теперь он мой ближайший товарищ и соратник. Если кто захочет сказать против него слово, советую передумать сразу.

— Да, до нас дошли слухи, что Высокий лорд Ольгерд вернулся в Анкону. Но мы с Элианой не поверили. Сочли его погибшим.

— Он здоров и полон сил. А ещё полон желания вернуть себе всё, что у него отняли. Я в этом его поддерживаю. Мы выгоним ондовичей из Ронданы, посадим на кол Архимагуса и его прихвостней и восстановим княжескую власть. Ольгерд достанет серебра на эту войну. Но начать предстоит нам.

— Горан, я не знаю, как ты собираешься это… — заговорил наставник, но Горан прервал его решительно:

— Прежде всего нам нужны вестуны. Нужно собрать всех, кого можно — обучить. В каждом посаде у нас должно быть по вестуну. Начать восстание предлагаю, как только даруги отправятся собирать дань. Как мне сказали, в этом году ждут неурожая. Это нам на руку, голодный люд легче берётся за топор. Особенно когда у него последнее отбирают. Теперь вопрос: где начать? Это мы должны решить. Но будет так: как только поднимется бунт, наместник пошлёт войско на усмирение. Тогда мы возьмём в свои руки Авендар. А когда это произойдёт, войско повернёт назад. И окажется в западне между укреплённой столицей и враждебной страной. Рондана станет нашей ещё до второго урожая.

— Да, но после этого Ондова двинет на нас войско!

— Конечно двинет. По весне, как только снег сойдёт. Зимой они воевать нипочём не пойдут, им на снегу лошадей кормить нечем. А к весне тёмные Анконы соберут своё войско. Мы встретим ондовичей и разобьём.

— Горан… — наставник смущённо потёр ладонью намечающуюся лысину. — Мы не готовы к таким решительным действиям. Сила нашей магии увядает. Мне кажется, ты неправильно представляешь себе последовательность действий. Сначала надо, чтобы тёмные вернулись в Рондану, вернулись тайно. А уж потом, когда наша магия…

— Они не вернутся, наставник. Лорд Ольгерд встретился в Анконе со многими, многим помог, дал серебра. Никто не захотел вернуться. Никто нам не поверил. Мы должны сделать первый шаг…

— Но ведь это смертельно опасно! Это безумие, Горан! — испугалсянаставник уже по-настоящему. — Пока помощь подоспеет из Анконы, нас раздавят! И это ещё если допустить, что таковая помощь вообще когда-либо подоспеет! Ведь гарантий этому нет, как я понимаю?

Горан вздохнул. Чего-то подобного он и ожидал, да и Ольгерд предупреждал о том же. Вот и пришлось сказать старому учителю неприятное:

— Наставник Нестор, я теперь из всех магов Ронданы наисильнейший. И по праву сильнейшего мне и решать. Вы можете мне помочь или же остаться в стороне. От этого решения будет зависеть, кем вы станете в новой Рондане. Одного не советую — встать на моём пути. Если вдруг случится такое, то о жизни после победы вам уж можно и вовсе не волноваться.

Горан ясно чувствовал страх пожилого мага и возмущение, что сильнее страха, а ещё было в нём что-то вроде ожидания. Заметил также, что один из светлых всё косился на пустую стену, на которую и глядеть-то незачем было. Горан даже усмехнулся в усы от такой-то простоты. Обернулся к той же стене, проговорил с уважением и лишь с малой толикой снисходительности, с которой взрослые с детьми говорят:

— Леди Элиана, почтите нас своим присутствием.

И она почтила. Так толкнула потайную дверь, что ветхая деревяшка чуть с петель не сорвалась. В комнату не вошла, влетела. Горан заметил болезненную худобу бывшей первой красавицы Ронданы, исступленный блеск глаз, нервный румянец на белой коже, алые искусанные губы, вспомнил о браслетах и о безумии, что они несут. Встав, низко поклонился бывшей Пресветлой госпоже. Точно по его команде прочие маги сделали то же самое.

— Это я должна кланяться вам, Пресветлый Лорд. По праву сильнейшего вы — действительный магистр ордена Света, если кто-то здесь ещё этого не понял.

И поклонилась. В пол, нервно и резко, будто хребет ломая.

Горан подошёл к женщине, помог ей выпрямиться, заглянул в неистовые глаза. Сказал мягко:

— Титулы после будем делить, госпожа. На войне кто сильнее, с того и спрос больше. А мы ведь на войне, не так ли?

— Мы на войне, Пресветлый! — закивала она согласно. И выкрикнула в лицо наставнику: — Мы на войне! На войне! Ждать больше нельзя!

Жарко поддержала его бывшая магистресса, даже слишком жарко.

— Вот-вот, — проворковал Горан примирительно, бережно усаживая женщину за стол. — А война это не поединок и даже не бой. Она из многих боёв состоит. И для каждого нужно найти время и место да решить, где поставить конницу, а где, наоборот, лучников с огневиками… Это дело серьёзное и спешки не терпит. И первая наша забота — вестуны на местах. Так что, будут вестуны, наставник?

Спросил как о деле решённом. Ответил ему один из светлых магов:

— Будут вестуны, Пресветлый. Вы, вероятно, не помните меня. Мое имя Ведран из рода Луканов. Я отвечал за тайную службу княжеского дома. Как вы понимаете, не слишком-то преуспел.

Горан это понимал, конечно. Цена начальнику тайной службы, который такой заговор проглядел, невысока. Но ответил по-доброму:

— Мы все совершили ошибки, Ведран. Но раз мы живы, значит можем отдать долги. Исправить зло. Может, для этого Творец и сохранил нам жизни.

— Спасибо, Пресветлый. Я потихоньку собрал своих ребят, кого смог найти. Многие погибли, конечно, многие пропали. Но кого мог, собрал. Ребята ловкие, надо только решить, кого и где разместить.

— Замечательная новость, Ведран.

Замолчали. Горан перевёл взгляд на второго светлого, который все ещё не назвался. Тот ответил понимающим кивком и сухой улыбкой.

— Позвольте представиться и мне. Я Деян из рода Тиармадов. Я представляю интересы княжеского дома Ронданы. Я служу княжне Ариане, супруге благородного Сабриана, наследного принца Данора. По праву рода их сын принц Аскер — наследник княжеского престола Ронданы.

Горан ответил сдержанной улыбкой.

— Род Севернов правил Ронданой пять веков. Счастье, что он не прервался. Внук погибшего князя Аскера Младого — единственный законный претендент на княжеский престол.

— Рад, что вы сохранили верность правящему дому, лорд Горан.

— Что-нибудь ещё скажете мне, почтенный Деян? Можем мы рассчитывать на помощь Данора? Или же своими силами должны возводить данорского наследника на ронданский трон?

Рассмеялся данорец, и смех его Горану не понравился. Однако Деян сказал вполне дружелюбно:

— Вы прекрасный воевода, Высокий лорд, но великим дипломатом вам не стать. Отвечу же откровенностью на откровенность: вступит ли Данор в войну, определится успехом вашего восстания. Если вам и вправду удастся взять власть в Рондане и выгнать прочь захватчиков, значит, с вами можно иметь дело. До той же поры, не взыщите, вы можете рассчитывать только на себя.

Неожиданно заговорила госпожа Элиана, причём резко, с надрывом:

— Прекрасно! Мы докажем вам, чего стоят маги Ронданы! Никогда ещё мы не кланялись Данору и теперь не станем! Мы сбросим ондовичское иго и вернем колыбели цивилизации её прошлое величие!

Горану стало немного неловко за такой пыл. Он заметил, как данорец и начальник тайной стражи обменялись взглядами. И подумал: «Эх, Оля бы сюда. Он бы этих всех великих дипломатов вчетверо сложил и в карман засунул, а они б и не заметили».

Расходились по одному. Первым ушёл данорец, за ним — глава шпионов. Нестор подал руку Элиане, но та отправила его прочь одним резким жестом. Едва остались они наедине с Гораном, она схватила его руки, сжала нервно, заглянула в глаза.

— Горан, Горан! Скажи мне, как он? Здоров ли, вернул ли себе силу? Как он попал в Анкону? Где пропадал все эти годы? Силы Света, да неужели он и вправду жив? И ты его видел своими глазами?

— Да, госпожа, Высокий Ольгерд жив и здоров, сила вернулась к нему. Он на пару с ещё одним тёмным открыл нам портал из Анконы прямо сюда, в Авендар. А был он в плену. Мне просто волей Творца посчастливилось его вызволить. Но об этом я говорить не стану, захочет, сам вам расскажет. Зато одно скажу: он мне дочку помог выкрасть прямо из сердца мира, а если б не он, я и по сей день был бы ондовичским псом на привязи…

Она ещё что-то спрашивала, волнуясь и перебивая, а Горан отвечал очень осторожно, чтобы только не выдать случайно их близости. Вовремя он вспомнил, как разгневалась магистресса на Ольгерда за мальчика Ингемара, вот и помалкивал о том, от чего поселилась в сердце холодная и болезненная пустота. Женщина — она женщина и есть, будь она хоть Пресветлая госпожа, хоть закованная в браслеты безумица. Наконец, спросила она о главном:

— А обо мне говорил он? Хоть когда-нибудь вспомнил? Хоть одним словом?

— Конечно, госпожа, — с облегчением выдохнул Горан. Хоть тут врать не пришлось. — Говорил о том, какая у вас сила великая, больше, чем у нас обоих вместе взятых. Очень расстраивался о ваших браслетах. Все думал, как бы заставить Архимагуса их снять. Кстати, а если мне попробовать? Сдаётся мне, что силой я теперь этого старика превзошёл. Не хотите ли рискнуть?

Она молча протянула ему руки, очень тонкие, будто иссохшие. Если бы не магия, тяжёлые браслеты давно упали бы с истончившихся запястий.

Горан закрыл глаза, обхватил правый браслет ладонями. Сначала грубый, тяжелый обод оставался лишь куском золота, нагретым теплом человеческой руки. Потом Горан стал различать запутанные линии силы, медленно наливающиеся огнём. По этим извилистым рекам он пустил и свою силу, холодную и разрушительную, похожую на Ледяной Град и на Лезвия Тьмы, на острые когти бегущих во тьме волколаков, на жажду демонов Бездны, воющих в ночи… А на браслете вдруг загорелись огненные руны, опалили ладони, но Горан не отпустил браслета, нанёс ответный удар, уже безо всякого заклятия, чистой силой. Вспышка белого света показалась ослепительной даже для закрытых глаз, с визгом Элианы сплёлся и собственный крик, когда раскалённый металл до кости прожег ладони.

Пришлось идти той же ночью к Фродушке, терпеть боль никаких сил не было. Мальчишка воспользовался случаем и прочёл сначала нотацию:

— Лорд, вы же знаете, снять браслеты может лишь тот маг, который их надел…

— Магистр ордена может снять браслеты, Архимагус может. А меня все вдруг Пресветлым стали величать, вот я и подумал… Что это твоя мазь так пахнет нехорошо, точно птичий помёт?

Фродушка перешёл на упреки другого рода:

— Сколько же мне ещё здесь сидеть, лорд? Я тоже хочу пользу приносить, а не сидеть здесь в таверне.

На это ответил Оньша:

— Ты у нас, Фродушка, вроде секретного оружия или резерва, что вступает в бой в самый отчаянный момент, понимаешь? Как стилет в рукаве.

— Это правда, — важно подтвердил Горан, — с тобой и портал открыть можно, и врачеватель ты справный. Только гляди, чтобы шрамов не было, Фродушка. И пальцы у меня не так как-то сгибаются. С такими руками мне ни заклятия скастовать, ни ножей бросить…

— Руки восстановятся, но для этого понадобится время, лорд, — объяснил врачеватель, забинтовывая ладони белым полотном. — Пока же вам следует поберечься. С оружием не работать…

Легко сказать, а как вышибале в харчевне руки беречь? Повезло хоть, что репутация к тому времени уже сложилась. И чаще всего хватало одного взгляда на разбушевавшихся да малой толики Убеждения в голосе, чтобы нежеланный гость присмирел. Но случалось и драться, и за дубину браться или же за любимую плеть с алыми змеиными глазами. А вот в ночной работе важнее рук были мозги. Горан снова и снова вспоминал своего тёмного и даже взял за правило спрашивать себя: «А что бы сказал Ольгерд?» Самым большим помощником стал Ведран. Пригодились и скитания Горана с даругом, когда он изучил страну не по картам, а по дорожным камням, холмам и речкам, по городам, деревням и постоялым дворам. Времени на сон оставалось мало, да и не спалось Горану. Стоило только закрыть глаза, и вставал перед ним его тёмный: тонкие запястья, схваченные наручниками, бокал красного вина в изящной руке, невозможно тонкая талия и ямочки на пояснице, жадные губы и тихий стон, дрожащий в горле на самом пике безумия, в верхней точке полёта. И лезли в голову глупые мысли: что-то делает сейчас его милый, может, пирует с красавицами, а о нем и думать забыл? Он богат, красив и во всей Анконе один из первых людей, что ему за дело до вышибалы из портового кабака?.. Что ему за дело до этой войны? Но вспоминался гнев в тёмных глазах, бледные губы, сжатые в одну тонкую линию, жёсткую, как стальной клинок, и Горан понимал: этот не отступит. Слишком много долгов нужно вернуть, слишком много мерзавцев ходит ещё по земле. Ольгерд умрет, но не отступится, а значит, быть войне.

Дело войны между тем продвигалось. К середине лета в каждом городе, в большинстве замков и на многих постоялых дворах уже имелись вестуны. За редким исключением, каждый из них мог дотянуться до следующего в цепочке. Бедовая Малка, веселушка в харчевне, передавала вести по несколько раз в день, а вести были и плохи, и хороши. Плохи оттого, что поздние весенние заморозки и летние холодные дожди погубили урожай. И хороши — по той же причине. Умирающим от голода терять нечего. Тень накрыла Рондану, тень грядущей беды.

Горан не узнавал своего города. Дождь не прекращался, лупил по тёмным крышам, крутил в канавах серую пену, конский навоз и стебли соломы. По размокшим улицам проезжали ондовичские дозоры, месили грязь конские копыта, и грузно оттягивали шлемы мокрые лисьи хвосты. Ставни закрывали ещё при свете, двери запирали на засовы и из домов старались не выходить. Авендар промок, оголодал и затаился. Туда, под дождь, во враждебную тишину пустынных улиц, за городские ворота и ещё дальше — по раскисшим шляхам, тёмным лесам и скудным полям, в деревни, постоялые дворы и замки умирающей Ронданы отправлял Горан главных солдат грядущей войны. Отправлял на дело трудное и смертельно опасное. Всё их оружие состояло из небольшого кошеля с медью и мелким серебром да из магического амулета. На скромном костяном гребешке, на грубом ноже дрянного железа, на оловянной ложке запечатлял он заклятие Убеждения, которым овладел уж так, что другим магам и не снилось. Это заклятие звучало в словах странствующего точильщика, девчонки-портомойки, наёмного работника, бредущего от хутора к хутору в поисках места. Говорили они об одном и том же. О том, что грядёт в стране большой голод и нет больше магов, ни светлых, ни темных, способных накормить страну. О том, что скоро придут даруги, отберут последнее и останется тогда только лечь да умереть. А детям лучше горло перерезать заранее или подушкой удавить, чтоб избавить от мучения. А если все одно помирать, то не лучше ли взяться за топоры да вилы, попить напоследок ондовичской кровушки? Наши отцы на Велесовом Поле знатно потрепали степного волка, а мы чем хуже? Их слушали, с гневом и болью, но слушали. Иногда их били. Иногда выдавали властям, случалось и такое. На этот случай давал им Горан ещё одно заклятие, ворожбу Горького Слова. Произнеси это слово — и остановится сердце. Кастовал на крови: надрезал кожу на груди, накладывал Потерянную Руну, как научил его Ольгерд, некромант, искусный в магии смерти. Кастовал это тёмное заклятие и молился Свету и Творцу, молился истово, чтобы не понадобилось это Слово, чтоб никогда оно не было сказано… Душа заходилась болью, но каждый день выходили за городские ворота старьёвщик, веселушка или отставной солдат, каждый с тонким рубцом на сердце, каждый — бесценный.

Вестуны передавали новости волнующие и мрачные, дикие сплетни, слухи о дремучих суевериях и страшных предсказаниях. В селе недалёко от Меранги родился телёнок с двумя головами, одна из которых говорила человечьим голосом. На севере беременная баба разрешилась клубком змей. В лесу возле Ролбера висит жёлтый туман, и с каждого, кто в него зайдёт, слезает и кожа, и мясо до кости. Кричат петухи с отрубленными головами, дикие звери заходят в дома, не дождавшись осени, улетают птицы, человечьими голосами говорят вороны, а значит, грядёт Третье падение Бездны. И поскорее бы… Рондана пробуждалась от дурного сна, чтобы открыть глаза кошмару ещё более страшному.

Удалось определиться с местом будущего бунта. Подходящий человек нашёлся на севере, достаточно близко от памятного Дамианова замка. Бывший солдат, который после войны подался в разбойники, стал грабить даругов и прочих ондовичских служак, и Горан его вроде бы даже знал. В разбойничий лагерь в дикие горы направился вестун, один из лучших. Новостей набралось достаточно, а хотелось бы из Анконы весточку получить. Вот Горан и вспомнил о часовне Творца в Бране, когда-то большом селе, где раньше проходила ежегодная ярмарка, ближайшая к столице. О круге в той самой часовне, куда не удалось открыть из Анконы портал.

Поехали в Бран втроём. Горан придал Фродушке обличье одного из трактирных служек, впрочем, заляпанные грязью, закутанные в промокшее тряпьё, все они выглядели в пути одинаково. Дорога оказалась пустынной, даже ондовичских разъездов не встретилось им на пути. Пятнадцать вёрст миновали за два часа. Дрянные клячи соглашались двигаться только шагом, что на размытой дождями дороге было, пожалуй, разумным решением.

Причина неудачи с порталом объяснялась просто: в часовне Творца частично провалилась крыша. Дождь плескался на каменном полу, мутные водовороты пенились вокруг осколков черепицы, пыльные ручейки бежали по завиткам искусно вырезанных рун. В углу под уцелевшим обломком кровли Горан развёл жаркий огонь и, как положено лорду, уселся в относительном комфорте, чтобы наблюдать, как работают его миньоны. Можно было, конечно, вызвать слабенький смерч и смести с пола обломки, но зачем?.. Хоть час посидеть и просто поглядеть, как капли дождя стекают по резной колонне с ликом Творца, хоть на час позабыть о восстании, о грядущей войне, о его тёмном наваждении, которого он, может быть, никогда больше не увидит.

Когда круг был расчищен, настало время для последних наказов:

— Значит, гляди, Оньша, ждём тебя здесь. Если завтра до полудня ты не появишься, значит, портал всё-таки не открылся. Тогда пойдём за тобой к Алвейрнам. Если тебе придётся вернуться туда, выйти не пытайся. Затаись, сиди и жди. Мы с Фродушкой за тобой придём…

— Я понял, лорд, — перебил Оньша. Ему не терпелось скорее оказаться в тёплой Анконе.

— Что сказать Ольгерду помнишь? Самое главное, про Данор не забудь. Пусть он там своих тёмных пнёт хорошенько. Пусть намекнёт, что если справимся мы без них, так и останутся они приживалами на чужих хлебах.

— Я знаю, лорд! Я помню.

На всякий случай вышли из часовни. На заднем дворе, незаметном с дороги, открыли портал в Анкону. С первого раза получилось, голубая арка будто сама сорвалась с ладони, упруго протянулась над мокрой землёй, задрожала в переплетениях линий силы. Оньша так и ринулся в портал, ни тебе «счастливо оставаться», ни «до встречи». Вернулись в часовню. Горан сел, протянул руки к огню. Завидовал Оньше так, что сил не было, огонь сам собой взметнулся ввысь, облизал насквозь промокший свод. Фродушка заговорил:

— Мы могли бы попробовать, лорд. Хоть это и трудно, но я помню, как мы с лордом Ольгердом проходили через портал в Ондове, когда он уже закрывался…

— Нет, — тяжело проговорил Горан. — Ольгерд предупреждал меня, что это нам не по силам. Пройти в портал, который сам же и держишь, только с его умением можно. А нам рисковать нельзя, Фродушка. Нам ещё восстание поднимать, да войну по всей стране. Кстати, ты знаешь, что мы к себе переманили троих вестунов, что работают на ондовичей? Теперь нам ведомо то, что знают они, а это очень здорово. Один из них сказал, что даругов пошлют за податью уже в начале листопада. А это и хорошо, и плохо. Если мы успеем Рондану освободить до холодов, Ондова может двинуть на нас войска уже в этом году…

Говорили о войне, о даругах и ондовичских лучниках, а Горан всё думал: «Вот сейчас Оньша бежит по набережной, мимо базарной площади. А может быть, он догадался попросить стражу, чтобы поскорее доставила его к особняку Высокого тёмного? Если дали ему коня, он может быть уже на месте…»

Выпили вина, поужинали копчёным мясом, сыром и хлебом, устроились на ночлег. Уже в темноте проехал по дороге конный отряд, но Горан успел отвести всадникам глаза, и огня в заброшенной часовне не заметили. После чего костёр пришлось все же погасить. Полуденный Зной ненадолго согрел и осушил их укрытие, но к рассвету оба проснулись от холода и промозглой сырости. Допили вино и доели скромный завтрак. Проведали коней. Фродушка смастерил метлу и подмёл круг. Потом вдруг всполошился:

— Я же так и не вылечил вашего плеча!

Как Горан ни отнекивался, а все равно пришлось раздеваться до пояса и терпеть немалую боль от рук бестолкового костоправа. Под конец экзекуции Горан замёрз, и устал, и весь покрылся холодным потом, но зато за это время ни разу не вспомнил об Ольгерде и не подумал о том, что станут они делать, если Оньша не возвратится. Потом его сморило, и Фродушка уложил его в углу и накрыл плащом.

Разбудили его лучи солнца, пробивающиеся через щели в остатке крыши. Он услышал тихий разговор:

— …даже не ожидал такого. Обещал прийти порталом, хотя лорд Ольгерд ему и не велит. Сказал: найдёт кого-нибудь другого открыть портал и придёт. Неугомонный, злой, чисто огонь. Уж скольких я повидал, Фродушка, а такого…

Двое приятелей сидели плечом к плечу, шептались заговорщически. Горан прохрипел:

— Распутное ты создание, Оньша.

Плечо все ещё болело. Страшно хотелось расспросить Оньшу обо всем, а прежде всего — об Ольгерде: как он там, здоров ли, скучает ли о нём хоть немного? Да разве о таком спросишь. Это только Элиана может.

— Господин! — Оньша подхватился, сел рядом. — Смотрите, что я принес!

В огромном заплечном мешке нашлись амулеты для вестунов, кольца-обереги, три бутылки достопамятного тарнажского «Поцелуя Дракона», полдюжины тонких батистовых рубашек с монограммой ГВ, тёплый плащ, подбитый мягким и пушистым мехом неизвестного зверька, изящный стилет в ножнах чернёного серебра и мешок с золотыми и серебряными монетами весом в сто фунтов.

— Еле унёс, — похвастался Оньша.

Часть монет зарыли там же, под полом часовни. Горан наложил на клад печать Каана, чтобы никто случайно не нашёл сокровища. Остальное богатство поделили, рассовали по карманам и мешкам. Пока ехали в город, Оньша рассказывал новости из Анконы:

— Лорд Ольгерд сговорился с тарнажским послом в Седоне: ещё до зимних штормов в конце листопада — начале снежня в порт Авендара придут девять барж, груженных зерном. Если груз встретит человек с кинжалом, что я вам привёз, баржи останутся, нет — вернутся восвояси.

— Силы Света, этот тёмный разорится вконец, — пробормотал Горан.

— Он не платил за хлеб, господин, — улыбнулся Оньша. — Он пообещал Тарнагу три года беспошлинной торговли. И теперь волнуется, примет ли Рондана его обязательства.

— Будем живы, примет, — довольно кивнул Горан. — Вот ведь хитрец! Эдак он и Тарнаг к нашему делу привязал. Ведь если мы верх не возьмём, плакала их торговля.

— Ещё лорд Ольгерд сказал, что Данор — это хорошо. Что он вас, господин, видел князем Ронданы, но придётся вам довольствоваться титулом Пресветлого.

Горан не сдержал улыбки, услыхав в словах Оньши насмешливые нотки родного голоса.

— Ладно, как-нибудь переживу такую нужду…

— Ещё этот тарнажец в Седоне сказал, что принц Аройянн вернулся домой. Вот уж где Лис: ни в воде не тонет, ни в огне не горит!

— Это добрая весть! — воскликнул Горан. — Не хотелось мне стать причиной его погибели. Хороший он парень, этот Лис, понравился он мне!

Некоторое время Оньша ехал молча, поглядывая на своего господина, будто в раздумье, потом все же решился:

— А ещё лорд Ольгерд сказал, что раз вам не бывать ронданским князем, то ваша женитьба с принцем Аройянном теперь навряд ли случится.

— Так и сказал! — Горан только руками всплеснул. — Вот демон, вот тёмный! Уже и поженить нас успел, и развести! Нет, ну бывают же такие злонравные маги, я просто удивляюсь!

Солнце снова спряталось за тучи, зарядил мелкий дождик, но настроения не ухудшил. Как будто пока его тёмный, пусть и за тридевять земель, по-прежнему над ним насмехается, всё в этом мире должно идти своим чередом.

========== Глава 23 ==========

— Беда! Беда, господа мои, беда! — знакомый Горану вестун, посыльный из какой-то лавки, ввалился в их заговорщицкий чулан, чуть не снеся на бегу стол с закусками и с последней бутылкой «Поцелуя Дракона».

Подходил к концу месяц вересень, скоро, очень скоро, может быть, в следующую декаду начнут собирать дань со своих дворов арганы, и стольники проводят в путь своих даругов. И тогда начнётся восстание, наконец-то начнётся…

— Что случилось? — строго спросил Ведран. Вестуны подчинялись ему, и беспорядка он не терпел.

— Малка передала! В «Хвосте» облава! Ондовичи нагрянули, всех похватали! Мастера Стояна, Ждана, Прокла, Малку, Пиваря — всех!

— Надо бежать! — всполошился наставник Нестор. — Малуша знала это место, она могла выдать! Всё пропало, надо бежать!

— Напротив, — Горан медленно поднялся из-за стола. — Бежать нам поздно, прятаться рано. Всё только начинается. И начинается здесь, в Авендаре.

— Но ведь план был начать на севере… — заныл наставник.

Его перебил Ведран:

— План только что поменялся. Не так ли, Пресветлый?

— Так, — кивнул Горан. — Вестун, свяжись со своими. Начинаем сегодня ночью. Знак — пожар на складах. Сам ты останешься с нами. Ведран, собирай своих бойцов, встречаемся у старой тюрьмы. Пойдём на бараки городской стражи. Там выясним, куда поместили наших из «Хвоста». Наставник, госпожа Элиана, Оньша — к Храму Тьмы. Наставник, вы умеете открывать портал?

— Силы Света…

— Да или нет?!

— Да!

— Оньша, прихвати нашего друга. Отправишься в Анкону к своему любезному. Пусть приведёт с собой всех, кого только можно, прямиком в Храм Тьмы. К тому времени мы уж подойдём…

— Храм будет охраняться, — проблеял Нестор.

Пресветлая схватила его за отвороты камзола, встряхнула, как зелёного рекрута, струхнувшего в бою, крикнула в лицо:

— Значит, мы будем драться! Слышишь меня, маг? Драться!

Вышли в осеннюю ночь, холодную и ветреную. Никто не спешил им навстречу, а значит, никто их не выдал. Прошли по пустынным улицам. Первый ондовичский патруль, встретившийся им по пути, срезали Клинком Света. Заглянули в шумную харчевню, пустили огненный шар в стол, за которым веселились ондовичи, крикнули: «Ребята, бей солнцезадых!» Крик подхватили, даже никакого Убеждения не понадобилось. Возле старой тюрьмы ввязались в первую серьёзную драку, вышли победителями. Вместе с людьми Ведрана направились к баракам. Там тоже встретили ондовичей и побили бы их легко, если б не высыпала во двор стража. Тут уж Горан вышел вперёд. Плеть с Бичом Агни рвалась из рук. Погоди, погоди, непоседа, ещё напьёшься…

— Капитан Эрхан! Это я, Горан, Высокий светлый! Что это твоя стража на своих же прёт?

— Что здесь творится, Высокий? — нервно крикнул капитан, пытаясь на ходу застегнуть ремень кирасы.

— Иди сюда! — скомандовал Горан. — Повернись.

Застёгивая капитанов ремень, пояснил:

— Бунт у нас, не видишь? Ондову скидываем. Пойдём сейчас в камеры твои, выпустим всех. Наших из «Хвоста и Гривы» привезли?

— Не знаю, мне не докладывают. Я же не тюремщик.

— Ладно, пойдём, там разберёмся.

Стрела ударила в плечо, застряла в звеньях заговорённой кольчуги-оберега. Горан бросил Белую Молнию на галерею, кто-то закричал, кто-то грузно перевалился через перила, рухнул на камни двора. Горан хлопнул стражника по плечу:

— Шевелись, не зевай! Шлем надень! Пойдём, где твои камеры?

А во дворе уже кричал бывший начальник тайной службы:

— Стражники! Вы ронданцы или нет? Неужто на ваших же братьев клинок поднимете? Неужто ондовичский пёс вам дороже родной крови?

Открыли камеры, выпустили на волю людей разных и в большинстве своём нехороших. Горан походя заметил: потом снова ловить придётся. Друзей из «Хвоста» в камерах не нашлось. Подсказал капитан Эрхан:

— Важных пленников в княжеский дворец ведут. Там свой застенок имеется.

— Значит, туда нам и дорога. Твоя стража пойдёт за нами?

— Что уж теперь, Высокий. Теперь нам всем головы не сносить…

А город уже проснулся. Уже слышались крики, и небо над морем наливалось оранжевым светом: это горели склады. Не жалко, не хлеб, ведь нового урожая ещё не привезли… Мысль мелькнула и пропала. Та, давняя ночь словно воскресла из небытия, встала из могилы, отозвалась криками и звоном металла с отблеском огня и запахом дыма.

Число их росло. На каждом перекрёстке в неверном свете факелов, в топоте сапог по каменной мостовой вливались в их отряд новые люди. Кто-то кричал, потрясая клинком или дубиной, кто-то молился, кто-то молчал. А некоторые смеялись, хлопали друг дружку по плечам, шли в бой, как на веселье.

На площади у княжеского дворца их ждали. Там было где развернуться дружине стольника. Там, в центре, плотно, в три шеренги стояли лучники, а с флангов их ряды замыкали конные отряды, нарядные, похожие на нукеров. Горан засмеялся. Хлопнул в ладоши, и огненная стена в два человеческих роста встала пред ним, обращая камни в пепел, неспешно двинулась вперёд, туда, где ондовичские лучники уже положили стрелы на тетиву.

***

Малка росла балованной. И как её было не баловать? После пяти оглоедов и бесчинников, которым прямая дорога на княжеские рудники, наконец-то родилась дочка, девочка. Матушка звала ее Малушкой, отец попросту Малой. Братья-то звали по-всякому, но она очень рано поняла, что может крутить их в пальцах одной руки, будто веретено, и сучить из них нитки тонкие, нитки длинные. Лето тогда, в детстве, было долгим и тёплым, а зима — снежной и солнечной, хрустальной и звенящей. А ещё были рыжие куры и петух с переливчатым хвостом, две пятнистые кошки и большая собака, чёрная с белым пятном на груди.

А потом все закончилось. Сначала была длинная ночь, когда никто не спал. И отец велел закрыть ворота и ставни, но братья сбежали всё равно. Вернулись под утро весёлые и пьяные и принесли какую-то девку, закутанную в рваный плащ. Отец так страшно кричал тогда, что Малка забилась под лавку, но потом в окошко видела, как девку выбросили за ворота. Всё пошло не так после той ночи. Слишком тихо стало в доме. Не пересмеивались за обедом братья, не ворчал отец, усмехаясь в усы, не пела за прялкой мать. Даже собака не лаяла. Только в день, когда братья уходили на войну, она выла и скулила, а потом выбежала вслед за ними за ворота да так никогда во двор и не вернулась.

Младший брат, а звали его Светко, на войну не пошёл. Война пришла к нему. Когда ондовичи сломали ворота и по-хозяйски вошли во двор, родители и Малка со Светком стояли на крыльце. «Стойте спокойно, — повторял отец вполголоса, — они пограбят и уйдут, главное, стойте спокойно». Они и стояли, когда ондовичи вытаскивали во двор сундуки и выворачивали добро прямо на землю, когда ловили кур и набивали мешки награбленным добром. Только когда один из ондовичей зачем-то задрал подол Малкиной юбки, Светко бросился на него с кулаками. И тотчас же упал с разрубленной головой. Заголосила мать, зверем зарычал отец, сильно толкнув Малку себе за спину, но было уже поздно, слишком поздно. Малка осталась одна.

Ондовичи задержались в их дому надолго. Так показалось тогда Малке, что не было тем дням ни конца ни края. Спать ей не давали, есть-пить давали редко, а из остального она запомнила лишь боль. Страшно не было. Тела родителей и Светка никуда не убрали, лишь оттащили к забору, а после этого чего же бояться? Вот она и не боялась. Когда её в одной изодранной и перепачканной рубахе перекинули через круп коня и повезли куда-то по заснеженным улицам, она не боялась. Дождалась, когда поравнялись с большим разрушенным домом, соскользнула с лошади и серой мышкой спряталась среди развалин. Её искали, даже прошли совсем рядом, но так и не нашли. Видимо, не сильно-то старались. А ещё через какое-то время её подобрал Ждан, хозяин харчевни «Хвост и Грива», а вернее, поймал, когда она украла со стола недоеденную горбушку хлеба. Сначала он велел помыть воровку в бане, потом одеть в чистое и накормить. Потом пощупал её спереди и сзади и спросил: «Веселушкой ко мне пойдёшь? У меня бывают такие, что любят помоложе». К тому времени Малка уже знала, для чего в харчевнях бывают веселушки. Всё знала и не боялась ничего.

В харчевне она быстро сдружилась со всеми: с толстым и весёлым Пиварём, с учёным Проклом, со строгим Жданом. Но особенно с мастером Стояном, светлым магом. Тот однажды принялся играть с ней в забавную игру. То спросит: «Подумай про кошку. Подумай, какого она цвета, да вслух не говори». То велит: «Сядь рядом со Жданом и в мыслях перескажи мне его разговор со стражником». Поиграл-поиграл, а потом вдруг огорошил её известием. Она, Малка из Речной слободы, светлый маг! Вестун!

И начались весёлые дни. Со всей Ронданы стекались к ней мысли-ниточки, мысли-ручейки. Сначала нитки завязывались в непослушные узлы, а ручьи сливались в реки, а в реке пойди пойми, где вода с северных гор, а где — с западных болот! Но со временем научилась она перехватывать тонкие нити и различать их, будто на цвет или на ощупь. Вот вестун, что служит стражником на Хлебных воротах, у него нитка крепкая, простая. А вот прислужница в бывшем княжеском, а ныне стольниковом дворце, у неё нитка тонкая, того и гляди — оборвётся. А вот девушка из хорошего дома в Садовой слободе, много лишнего в её мыслях, видимо, ещё не обучена. А вот мальчишка-посыльный из платяной лавки, с тем и вовсе говорить – что в колодец кричать. Бестолочь. Стали давать ей и другие поручения. Стоян объяснил ей, что готовится бунт, чтобы скинуть власть Ондовы. Она вспомнила сваленные у забора тела родных, вспомнила и сразу же поняла: вот оно, то, ради чего она выжила, ради чего и на свет родилась. Вот она — её дорожка в жизни. Не в кровати кувыркаться с гостями, не мысли-нитки улавливать, а самой стать маленькой ниточкой большого узора, что зовётся красивым словом «бунт». А ради этого можно и ублажить толстого ондовича, можно за полдня обегать весь порт, можно подхватиться среди ночи, чтобы проводить человека к Наставнику.

А однажды в «Хвосте» появились двое, новые вышибалы. Один — рыжий и весёлый, а второй… Казалось тогда Малке, что глядит она на этого статного угрюмого мужчину, которого прозвали в харчевне Медведем, глядит и видит то, что скрыто от прочих. Видит пожар, полыхающий в полнеба. Видит океанскую волну, в песок стирающую скалы. Видит Силу, которую не остановить. А он однажды бросил ей: «Вестун?» — и, не дождавшись ответа, подмигнул. И улыбнулся. Вот с той улыбки Малка и пропала. А может, и только родилась. Открыла глаза, а раньше была слепой. Увидела, как лунный свет отражается от морской глади. Как дождевая капля скатывается с листа берёзы. Как в синих сумерках зажигаются на небе первые звёзды. Она поняла, что всё это было о нём: луна и звёзды, дождь и запах ночных цветов. И всё это было именно для неё, чтобы так сладко заходилось сердце, чтобы распускался в груди огненный цветок, и душил, и обжигал. Малка стала носить себя по-другому, как полную чашу, один неверный шаг — и расплещешь. Стала глядеть вокруг как человек, которому открылась большая и страшная тайна. А тайны надо уметь беречь. Об этом говорил ей Медведь, глядя прямо в глаза: «Если ондовичи станут жечь тебя огнём и живьём сдирать кожу, ты расскажешь им всё. Когда загонят тебе под ногти иглы…» А она тоже смотрела ему в глаза, глубокие, будто колодцы, светлые с тёмной грустью на самом дне, и думала о том, что этот человек не знает её тайны. Не знает, что есть у неё оружие, с которым бояться нечего. Огненный цветок в груди, с которым и пытка — праздник. Потому что и пытку она примет ради него. Он предложил ей заклятие Горького Слова. Сказал, что слово нужно выбрать такое, чтобы случайно не вырвалось в разговоре, чтоб даже во сне его не сказать. Она согласилась. Сама обнажила грудь, уже по-женски округлую. Острое лезвие обожгло быстрой болью, а когда легло на рану заклятие, придумала Малка слово, которого ей, веселушке в портовом кабаке, не сказать за всю жизнь. Даже случайно, даже во сне.

Пригодилась ворожба. Снова ворвались в её дом чужие солдаты, снова кто-то упал, порубленный вражьим клинком. Она бросилась наутёк, через кухню на задний двор, но хвост длинной плети захлестнул ногу, и сильный рывок бросил Малку на грязную землю. Их связали одной верёвкой и погнали через весь город, через порт к Морским воротам, по пустынным ночным улицам, по Чистой слободе, прямо к княжескому дворцу. Малка не отвлекалась на пустяки. Протянула нити во все концы, куда только могла достать, отсекла всё лишнее: боль и страх, надежду и просьбу, — оставила только мысль, прямую, как стрела: «Ондовичи из стольниковой сотни взяли Ждана, Прокла, Стояна, Малку и ещё шестерых. Ведут к княжескому дворцу». Ей отозвался и стражник у Хлебных ворот, и прислужница, и девушка из хорошего дома. Отозвался и мальчишка-рассыльный. Ему Малка передала, как найти Наставника.

Её повели на муки первой. Видимо, решили, что слабая девчонка не сдюжит, заговорит сразу, а там можно и за мужчин браться. Она и говорила. Рассказала о каморке под лестницей, где хитрый Стах хранит краденое, про воду, что подливают в пиво, про контрабандистов, про некоторых шкиперов, что не брезгуют пиратством. Но ондовичи спрашивали про другое. Про то, о чём говорить она не могла. Было очень больно, но она всё равно не боялась. Испугалась только тогда, когда стала наваливаться на неё душная темнота, когда странным эхом зазвучали голоса и даже её собственные крики слышались будто издалека. Страшно ей стало от того, что в этом странном кошмаре, в бредовом полусне она может позвать его по имени.

И тогда она решилась.

Когда прут раскалённого металла опалил её ресницы, она сказала своё Горькое, своё сладкое, последнее своё слово. Сказала очень тихо, ему одному: «Любый…»

========== Глава 24 ==========

На мраморных ступенях свежий снег, за ночь насыпало. Эта зима удалась ранней, снежной и не слишком холодной, хорошее начало нового года. Может быть, весной удастся ещё посеять, пока не началась война. Зерно есть. Снова его тёмный спас их всех от голода. И снова остался в стороне.

Горан постоял на портике между высокими белыми колоннами, поглядел на снег, на розовое небо на востоке, на тонкие дымки, вьющиеся над городскими крышами. Его Авендар просыпался, стыдливо прикрыв снежным покрывалом грязь и гарь пожарищ, кровь и смерть. Скоро побегут по улицам люди, каждый по своей заботе, малой или великой. Где-то родится младенец, где-то умрет старик. Где-то парень, который ещё не погиб следующей весной, поцелует молодую жену. Где-то мать, ещё не похоронившая сына, поставит на стол кринку с молоком.

Горан жил теперь в доме Алвейрнов. А мог бы и в княжеских палатах, где разместился наставник Нестор и данорское посольство юного князя Аскера. Но Горан выбрал этот дом, порога которого он прежде не переступал, в котором он был как будто ближе к своему тёмному. В свободные минуты он искал и находил приметы прежней жизни, прочно связанной с Высоким тёмным Ольгердом, с Ольгердом-лордом, Ольгердом-учёным, театралом и любимцем дам. Обнаружился тёмный от времени портрет большеглазого мальчика с кудрявыми чёрными волосами, а вдруг это его тёмный, каким он был сто лет назад? Выпал из старой книги засушенный цветок: какая дама подарила ему этот мак, когда-то алый, а нынче бесцветный? В ящике стола пылился неполный комплект фигур таронга, искусно вырезанных из слоновой кости: почему же их никто не украл? А в винном погребе поддерживался в идеальном порядке круг. И не угасала надежда: а вдруг послышатся в коридоре лёгкие шаги, распахнётся дверь и тихий голос, тёплый от смеха, проговорит: «Мой свет, твоя стража никуда не годится. Любой может явиться к тебе без приглашения, будто в придорожный трактир». Вот Оньша, тот шлялся к своему тёмному дружку чуть ли не раз в декаду. Возвращался весь искусанный и исцарапанный, но страшно довольный, а через несколько дней снова заставлял Фродушку и Нестора открывать ему портал по первому требованию. Нахально пользовался славой героя восстания.

И то правда, когда ондовичи опомнились от первого потрясения и бросили в бой стольникову гвардию, отборных, закалённых в бою вояк, повстанцам пришлось тяжело. Горан поистратил силу ещё у княжеских хором, да и в войске его солдат насчитывалось немного, в основном горожане да стражники. И в самый отчаянный момент, когда уже дрогнули повстанцы, а Горан взялся за меч, в кровавую свалку вдруг врезался клин демонов Бездны, орущих от злобы, визжащих от ярости. Запели в ночи Лезвия Тьмы, захрипели, поднимаясь, порубленные трупы, чтобы снова взяться за мечи, и ондовичи дрогнули. И выяснилось, что эти тёмные воины и маги, некроманты и просто дикие звери явились по зову Оньши, который отыскал в Анконе своего любезного друга и привел его в Авендар, а с ним ещё с три сотни таких же безумных тёмных.

Спроси любого в столице, и тебе скажут, что спас всех весёлый Огонёк из «Хвоста и Гривы», вышибала из портового кабака, настоящий народный герой. Появился свой герой и у знати. Пресветлая госпожа погибла на пороге Дома Тьмы. Горькая ирония или же знак судьбы? А для Горана — ещё один шрам на сердце. Зачем послал на верную смерть слабую и больную женщину, отчего не велел ей спрятаться, переждать опасность? Вспоминал ее горящие глаза, сжатые в кулаки тонкие руки, исступление на бледном лице и понимал: ни запретить, ни приказать ей было невозможно. Измученная, дрожащая от гнева и все ещё прекрасная, вот она, сама Рондана с мечом, слишком тяжёлым для слабых женских рук…

Новое время — новые герои. Пожинать лавры народной любви — участь Огонька. Вызывать восхищение и религиозный восторг – дело Пресветлой великомученицы Элианы. А на долю Горана достался страх с небольшой долей уважения. А за этим уважением — бессонные ночи, кровь на руках, нечистая совесть. За этим уважением — жёсткая власть военного времени. Повешенные на площади мародёры. Теперь в городе грабежи не случаются. Брошенные в темницы спекулянты. Зерно распределяет специальный Хлебный приказ, его дружно не любят, но подчиняются беспрекословно. Изъятие оружия и лошадей на нужды армии. Весной будет война, а там — сочтёмся.

Горан потёр ладонью грудь. Казалось ему, что сердце стало слишком большим и давит, не помещается в клетке рёбер. Или же слишком много тяжести собралось на сердце. Если бы бестолковый мальчишка-вестун вовремя вспомнил, что пленников повели в княжеские темницы, их удалось бы спасти. Горан помнил, как прижимал к груди воющего в отчаянии паренька, как говорил ему слова утешения, зная, что никогда, никогда тот не простит себя. Как не простит себя и Горан.

Когда взяли они дворец, освободили тех, кто ещё не погиб от пыток, когда сломали крепкие двери в княжеские покои, роскошные комнаты оказались пустыми. Устилали пол груды богатых одежд и мехов, звенела под ногами золотая и серебряная посуда, загадочно мерцали драгоценности в распахнутых ларцах. Наместник Ронданы собирался в спешке, но все же успел. Наивно было предполагать, что старейший во всём цивилизованном мире маг не сможет открыть портал, что не найдёт второго, способного ему в этом помочь. Портал не оставляет отпечатка. Мир велик. След предателя и убийцы затерялся навеки.

Только вот поверит ли вэто Высокий тёмный? Не сочтёт ли вдруг, что Горан нарочно дал уйти своему старому брату во Свете? Ольгерд воюет ради мести. А теперь, когда мстить некому, что привяжет его к этой войне?

Вот Горан и не спешил в Анкону. Что скажет он Ольгерду? Чем обрадует? И чем дольше затягивалось молчание, тем подозрительнее оно становилось. И теперь уж Горан думал, что следовало лететь к своему тёмному на крыльях победы да сразу же и повиниться. Но время упущено. С оправданиями он опоздал. Ольгерд ему не поверит.

Горан отвернулся от запорошенных снегом ступеней, повернулся спиной к своей столице. В конце концов, у него дочь в Анконе. Её-то он может навестить?

Но день закружил, затянулся удавкой на шее, понёс необъезженным жеребцом. Вернулся отряд из Мадроны и привёз хорошие вести: засевшие в старинной крепости ондовичи перебиты, крепость взята. Местные селяне сделали подкоп под стеной ещё до того, как подоспели из столицы солдаты. А вот из западных лесов пришли новости похуже: разбойники напали на склад с посевным зерном, охрану перебили да и сгинули вместе с добычей где-то в непролазных чащах и непроходимых топях. Говорят, в тех местах ещё со Второго падения Бездны водятся кикиморы и лешие, и будто бы есть там целые деревни, где не люди живут, а оборотни. Как бы то ни было, догадливый местный староста послал в столицу бедовых парней, чтобы привезли они Пресветлому неприятный подарок: труп одного из разбойников. Осталось только поднять бедолагу и поспрашивать хорошенько, но вот беда: не было у Горана некромантов. Оньша тотчас же вызвался отправиться в Анкону и привести тёмного мага оттуда. Уж там-то некромантов как собак нерезаных, и никому они там не нужны особенно. А тут есть нужда. Может, который и согласится насовсем перебраться в Рондану, а за ним, глядишь, и другие потянутся. Потом пришлось ехать в княжеский дворец, где ждало послание князя Аскера Третьего, принца Данорского. Плевать на послание с по-детски круглой подписью двенадцатилетнего владыки, но Данор следовало держать на крючке, ни на минуту не дать сорваться. Уже поздней ночью принял начальника тайной стражи, послушал, что доносят шпионы и в Авендаре, и во всей Анконе. Горан не больно-то верил в расторопность Ведрана, но лучшего взять было неоткуда, а значит, сгодится и такой…

За заботами даже поесть не успел. Ужинал уже в спальне. После еды и кубка вина так развезло, что едва хватило сил стянуть сапоги.

А проснулся оттого, что кто-то глядел на него из темноты, глядел пристально.

Три заклятия сорвались с ладоней одновременно и даже, кажется, до того, как Горан по-настоящему проснулся: вспыхнула сфера, поднялся щит и Путы Махолма бросились на нежданного гостя. Тот отвёл заклятие небрежным жестом руки с зажатой в ней перчаткой, отогнал, будто надоедливого комара.

— Ольгерд! — ахнул Горан. — Как ты здесь…

А договорить не успел. Сжалось сердце от взгляда тёмных глаз, от тихого дыхания, от тонкой пряди, повторяющей овал лица. А тёмный лишь изогнул бровь:

— Тебе, как мне доложили, нужен некромант? Право, лучше меня тебе не найти. И беру я недорого.

— Ольгерд… — только и сумел сказать.

А тот встал, прошёлся по спальне, оглядел скудную обстановку, бросил шляпу и перчатки на раскладной походный стул. Заметил:

— Мило. Я не поклонник аскетизма, но что-то в этом есть, признаться. Сказать по правде, я рад, что ты поселился в моём доме. Только отчего же не в моей спальне?

— Это хозяйская спальня, — пояснил Горан. — Я только велел очистить её от ондовичского сора да и запер на ключ. Это твоя спальня, Ольгерд.

Тёмный снова присел на край кровати, взглянул на Горана с жадностью, будто высматривая каждую ресницу, каждую венку под кожей.

— А что, мой свет, у нас теперь разные спальни?

Смысл произошедшего постепенно прояснялся в мозгу, затуманенном усталостью и сном. Его тёмный пришёл. Сам пришёл, первый. Видимо, ждал его и тоже мучился сомнениями. И вот пришёл. Нарядный, причёсанный, благоухающий, с пушистым серебряным мехом на плечах, с кольцами на тонких пальцах. Пришёл и смотрит на него внимательно, ждёт его шага. Силы Света, за что ему такое счастье?

Протянул руки, осторожно, будто к огню. Расстегнул серебряную застёжку, блеснувшую сапфирами, осторожно стянул с плеч тяжёлый плащ. Хмелея от собственной смелости, от мгновенно вспыхнувшего желания и от того, что ему разрешают всё это, коснулся серебряной пряди у виска. Сильные пальцы сомкнулись вокруг его запястья, и на миг показалось Горану, что вот сейчас Ольгерд остановит его, сбросит его руку. Но тёмный лишь уронил тихий вздох-стон и опустил веки, будто сдаваясь. И Горан прижался губами к его закрытым глазам, к гладко выбритой челюсти, к губам, открывшимся для него так покорно, так ласково. Дрожали руки, едва справляясь с застёжками зимнего камзола, грохотала в висках взбесившаяся кровь, и весь мир тонул во тьме, оставляя лишь овал любимого лица, светлый и чистый, лишь его подрагивающие ресницы и приоткрытые губы. Он был другим в ту ночь, его Оль, он не пытался вести, не притронулся к одежде Горана, да и ни к чему под одеждой не притронулся. Oн лишь отдавался так покорно, так беззаветно, до конца, до блестящих дорожек на висках, до закушенных то ли от боли, то ли от страсти губ, отдавался каждым движением тонкого тела, каждым вздохом и каждым стоном. И от этой покорности, от этого пронзительного доверия просыпалась в Горане такая нежность, которой он, любящий муж и отец, не испытывал прежде никогда, опасная нежность, разрывающая сердце, ослепительная, болезненная.

Когда всё закончилось, он завернул своего тёмного в одеяло, отвёл с лица длинные пряди. Тихо спросил:

— Не нужно ли чего, Оль? Попить, поесть?

Тот ответил легкой улыбкой.

— Час назад я был в Анконе. Нет, мой свет, мне ничего больше не нужно. Позаботься о себе и рассказывай.

Горан начал с самого важного:

— Ольгерд, Элиана погибла. Архимагус пропал. Видимо, ушёл порталом. Вокруг него много магов крутилось, наверняка нашёлся и такой…

— Я знаю, Горан. Разумеется, мне донесли. По Элиане скорблю. Что же касается этой твари… Признаюсь, сначала я был расстроен, но потом решил, что это, пожалуй, к лучшему…

— К лучшему? — не поверил своим ушам Горан.

— Да, мой свет, — Ольгерд привстал, облокотившись на подушку. Одеяло сползло с плеча, открыв белоснежную кожу с розовыми следами поцелуев, потрясающий вид, одновременно распутный и невинный. — Я передумал, хочу вина. Если тебя не затруднит, я оставил бутылку «Поцелуя» вон на том столике. Да, спасибо.

Горан налил вина, разбавил водой, протянул кубок Ольгерду. Тот пригубил, кивнул с благодарностью, вернул кубок Горану.

— Век мага долог, и в этом заключена определенная опасность. Любому магу необходима цель, в чем бы она ни заключалась. Поимка Архимагуса и станет для нас такой целью. Сначала мы разобьём Ондову, поднимем на ноги Рондану и перекроим политическое полотно цивилизованного мира. Восстановим магические структуры, ордена, академию, гильдии, отыщем необходимые артефакты, по возможности соберём библиотеку. На это уйдут годы. А когда первоочередные задачи будут решены, отправимся на поиски. Маг такой силы не сможет затаиться навсегда. Рано или поздно он себя выдаст. Например, на западе удастся за сутки погасить лесной пожар. Или в Сеговии откроют новую шахту небывалой глубины. Или в Анконе поднимут со дна морского баржу со слитками золота и серебра. Мы станем собирать такие невероятные события со всего мира и рано или поздно отыщем нашего должника. И тогда уж, не взыщи, я спрошу с него по всей строгости. За каждый плевок в лицо. За мочу вместо воды, когда от жажды теряешь разум. За каждого грязного, вонючего…

Горан торопливо передал Ольгерду кубок. Дрогнула рука, и алое пятно расплылось на белой простыне. Ольгерд одним глотком осушил кубок, потёр ладонью пятно. Сказал:

— Прости меня, мой свет, мне не следовало говорить об этом. Пока ты был рядом, я почти не вспоминал, но сейчас… Как будто своим светом ты отгонял демонов. Но как только ты ушёл…

— Оль, скоро мы снова будем вместе. Нам только в войне победить, а там всё по-другому будет.

Горан поспешил завести разговор о понятном и простом, а может, и не очень простом, и не слишком понятном, но зато доступном человеческому уму и сердцу. Рассказал о восстании в столице, случайном, неожиданном. О том, как вестуны разнесли новости о смене власти, как вспыхнула вся Рондана, выплеснула давно копившуюся ненависть. Как по всей стране объявились банды, которые убивали и грабили ондовичей, устраивали засады на дорогах, поджигали крепости и сторожевые посты. Как ондовичам удалось закрепиться в нескольких замках и как пал последний из них. Как большой отряд конницы в несколько тысяч степных воинов, посланный из Ондовы на подавление восстания, был разбит ронданским войском под его, Горана, командованием. Как опасался он, что вслед за этим отрядом появится и целая вражеская армия, но спас Творец: началась зима, снежная и метельная, а значит, война откладывалась до весны.

Рассказал свои новости и Ольгерд:

— Ядро армии Анконы будут составлять наёмники, Горан. Пять тысяч тяжёлых латников прибывают из Йорфервика в начале весны. Идёт набор местных рекрутов, неплохо идёт, надо сказать. Помогает Сигвалд с его рассказами об авендарских подвигах. Врет он бессовестно, но полезно. Думаю, Анкона выставит около десяти тысяч. Я знаю, мой свет, это не слишком многочисленное войско, но среди нас будут неплохие боевые маги, некроманты, мастера иллюзий и врачеватели. Разумеется, армия будет вооружена и снабжена всем необходимым для марша. Я уже зафрахтовал флот, чтобы перебросить армию с припасами в Рондану, нужно лишь договориться о времени и месте. Кроме того, я веду переговоры с тарнажцами. Я не теряю надежды приобщить их к нашему делу.

— Какой же ты молодец, ночка моя тёмная, — ласково сказал Горан. Тень боли ещё осталась в глазах Ольгерда, Горан снял её ласковым поцелуем.

— Я взял внушительную ссуду у Викаса, — криво усмехнулся Ольгерд. — Если мы потерпим поражение, род Алвейрнов в первый раз за две тысячи лет будет на грани разорения.

— Если мы потерпим поражение, Оль, падения рода Алвейрнов мы уж, верно, не увидим.

— Удивительно утешающая мысль, мой свет, — засмеялся Ольгерд, и Горан обрадовался и возгордился, будто и вправду удалось ему отогнать страшных демонов прочь от своего тёмного.

Горан потом часто вспоминал этот день, воскрешал его во всех подробностях. Пушистые снежинки на меховом воротнике плаща. Лица данорских вельмож, растерянные, озадаченные и, наконец, полные почтительного внимания. Тонкие пальцы на синеватой груди окоченевшего трупа, чуть слышно сказанное заклинание, внезапно открывшиеся мёртвые глаза. Обед в княжеском дворце, надменный аристократ, едва притронувшийся к пище и вину. И тот же аристократ часом позже, судорожно хватающийся за изголовье кровати, резко подающийся бёдрами Горану навстречу, с криком изливающийся на подушки. Синеватый свет арки, протянувшейся между ладонями Фродушки и Нестора, синеватые блики на бледном и печальном лице. Сказанное тихо: «Приходите в Анкону, лорд Горан. Вы совсем позабыли о нас. Леди Оана скучает».

Пристыженный, он и вправду дважды наведался в Анкону, обнял Оану, послушал, как дочь играет на лютне, подышал ароматом южной ночи. Проверил светлое заклинание, найденное в древнем свитке, пообедал с Тёмным Лордом, забавы ради побился на мечах с Сигвалдом, ведь в Рондане таких сильных соперников не сыскать. Провёл с Ольгердом две ночи, такие длинные, такие короткие. И понял, что лучше ему не наведываться в этот тёплый город слишком часто. Уж больно трудно давалась ему разлука, слишком долго потом ныло в груди, и невозможно было заставить себя взяться за дела.

А забот между тем прибывало. Зима подходила к концу. С улиц Авендара исчез снег, остался только в тени у стен и заборов, в грязных сугробах сада. Очистилась ото льда широкая Вестемеи, последние прозрачные льдины сгинули в Северном море. В столицу стали сбегаться беженцы. Горан этому не препятствовал. Если случится плохое, высокие и прочные стены станут единственной надеждой его людей. Ондовичи умеют драться в поле, брать города они не сильны.

Горан насел на данорцев и, наконец, получил слово княжны Арианы: двадцать тысяч пехоты и две тысячи конницы. Маловато. Воины Данора магией не владели, а вернее, владели, но как-то непонятно. Они не умели кастовать огненные шары, но умели строить машины, которые стреляли огнём. По мнению Горана, это и была магия, только с другим проводником, но Деян утверждал, что магии в этом нет, не больше, чем в прялке или в мельнице. Он не слишком нравился Горану, скользкий он был, будто угорь, голыми руками и не ухватишь.

На юге уже сеяли хлеб, когда Оньша, вернувшийся из очередного любовного похождения в Анкону, принёс ошеломляющее известие от Ольгерда: Тарнаг собрал войско в тридцать тысяч пик и до пяти тысяч конницы! Для небольшой, хоть и богатой страны это была огромная сила. И вёл это войско не кто иной, как старый знакомец принц Аройянн Чёрный Лис! Войско уже стоит лагерем на границе с Ронданой у крепости Тарвал и ждёт лишь сигнала. Горан возрадовался донельзя. Все фигуры уже собрались, осталось лишь расставить их на доске.

А для этого неприятель должен был сделать первый ход. И он его сделал.

Сразу несколько вестунов передали долгожданные, но все равно тревожные вести. Собрав их воедино, Горан и его советники поняли одно: Ондова двинула против Ронданы сразу две армии. Определить их число пока не представлялось возможным. Но маршрут их движения вопросов не вызвал. Одна армия двигалась с востока, другая — с юга, чтобы взять в железные тиски мятежную столицу. Горан засмеялся, бросив на карту Ронданы зимнюю рукавицу. Это была не совсем та перчатка, которой бросают вызов врагу, но какой враг, такой и вызов. Южная армия Ондовы только что получила смертный приговор. Если только придёт на помощь Тарнаг. Если только отзовётся Чёрный Лис, которого он обманул, которого подвергнул смертельному риску…

Войско вышло из Авендара в начале красавика, почти три тысячи конников, почти двенадцать тысяч пик. Почти что настоящая армия, состоящая из почти что воинов. Хотя что прибедняться, были и там настоящие солдаты, прошедшие и Велесово Поле, и поражение, и позор оккупации. Они-то и связали эти почти ровные колонны, марширующие по весенней грязи, превращая их в единое целое, в стрелу, летящую в цель, в оружие, несущее смерть. А Горан смеялся, пуская рыжего текинца вдоль колонны в кентер, а потом в карьер. А на привалах присаживался к кострам, взметал к небу огненные искры, пожимал руки знакомым ветеранам, хлопал по плечам новобранцев. Под холодными звёздами юной весны шёл он на войну, и был он счастлив, свободен и полон сил. И как же хорошо, что Оана осталась в сытой благополучной Анконе, и как же славно, что Ольгерд тоже в безопасности, и теперь нет нужды беспокоиться ни о ком. Фродушка был с ним и Оньша, и осталась надежда, что в случае крайней нужды можно будет открыть портал. И пусть спасётся хоть этот глупый красотун, пусть будет счастлив со своим диким демоном, или пусть уж они перегрызут друг другу глотки, наконец.

Глупого мальчишку-посыльного по имени Санни, вестуна, чьё слово начало восстание, Горан оставил при себе. Даже не потому, что был он особенно сильным, нет. Вина резала мальчишку на ремни, и Горан слишком хорошо знал безжалостную правду её клинков. А силу можно поднять талисманом, а дух — неспешной беседой у огня, и ничто не заменит молчаливого братства тех, кому нет прощения, ведь только они могут понять, как хочется сбросить броню и подставить грудь стрелам безгрешных. И именно Санни первым услыхал вестуна, чей город захватила вражеская армия. А тарнажцы дожидались где-то по ту сторону границы, и связи с ними не было. Тогда Горан посадил Санни рядом и поговорил с ним, как мужчина с мужчиной.

— Тебя могут поймать ондовичи и запытать до смерти.

— У меня есть Горькое Слово, господин, — отвечал глупый мальчишка. — Я ничего не выдам.

— Если ты попадёшь в Тарнаг, ты лишишься магии. Ты никогда больше не будешь вестуном. Ты состаришься в сорок и умрешь в пятьдесят.

— Мне шестнадцать, господин. Сорок — это когда еще. Дожить бы.

— Ты можешь и не найти тарнажского войска…

— Нет, господин, это никак не возможно. Войско не полтинник, его просто так не потеряешь.

Горан замолчал, придумывал, чего бы ещё сказать, а глупый мальчишка вдруг взял его руки в мелкие ладошки, и заглянул в глаза, и сказал как-то очень проникновенно:

— Я справлюсь, господин. Вот увидите, справлюсь.

Так и ушёл ещё до рассвета, прямо через распаханное поле, по колено в туманном облаке, и его белобрысая макушка ещё долго виднелась малым лучиком света в предутренней мгле.

========== Глава 25 ==========

На зеленом лугу показались всадники, нарядные кони шли красивым собранным кентером. Горан залюбовался кавалькадой и позволил глупой улыбке растянуть рот едва ли не до ушей. Вот он! Летит впереди всех, услышал, отозвался, пришёл…

Рядом хмыкнул вконец обнаглевший Оньша:

— Лорд Ольгерд намного лучше держится в седле. И не сравнить!

— Лорд Ольгерд на сто лет старше Лиса! — бросился на защиту Горан. — Как ты думаешь, было у него время обучиться верховой езде? А также и другим полезным вещам.

— Вам виднее, господин, — ухмыльнулся оруженосец и с завидной ловкостью увернулся от затрещины.

Встретили гостей за частоколом лагеря. Теперь, когда вражеская армия маневрировала где-то рядом, в нескольких днях пути, лагерь всегда укрепляли, и не менее сотни воинов охраняли частокол. Многие из них столпились за спиной Горана, чтобы поглядеть на желанных гостей. А поглядеть было на что. Две дюжины тарнажцев, все одного роста и сложения, все в одинаковых доспехах чернёной стали, с чёрными же конскими хвостами на шлемах, спешились одновременно, будто по команде, а последним скользнул из седла всадник, лишь меньшим ростом отличавшийся от своих товарищей. Он протянул Горану руку и заговорил первым:

— Рад встрече, лорд Горан. Рад видеть вас в добром здравии.

— А уж как я рад, принц Аройянн! — ответил Горан с тёплой улыбкой. — Спасибо, что решили прийти нам на помощь. Прошу в мой шатёр. О ваших людях позаботятся, они желанные и дорогие гости в нашем лагере.

И вправду так хорошо было идти рядом с ним между рядами палаток да поглядывать незаметно на его скромно опущенные ресницы, на тонкий румянец на загорелых щеках то ли от быстрой езды, то ли ещё отчего. А Лис вдруг сказал:

— У меня для вас курьёзная новость, светлый лорд. Ваш вестун Санни ступил на землю Тарнага, но магии при этом не лишился. Он остался при нашем войске и прекрасно слышит ваших вестунов. Надеюсь, вы не против? Ведь так нам будет легче держать связь.

— Очень правильно, и вправду хорошая новость!

В шатре Горан разрешил остаться только Фродушке и Оньше. Принц снял шлем, Оньша подхватил его с ловкостью оруженосца. Фродушка будто заправский слуга налил в кубки вина. Горан представил спутников:

— Прошу любить и жаловать, принц Аройянн: Оньша из Авендара, мой оруженосец и бессменный компаньон. Фродерик из рода Вульфриков, тёмный маг и врачеватель. Оба — мои друзья, которым верю как себе.

Принц не чинясь пожал руки. Сказал:

— Друзья лорда Горана всегда могут рассчитывать на мое самое искреннее расположение.

Расселись. И Горан спросил:

— Отчего же, принц? Неужели не рассердились на меня? Ведь я вас использовал. Чуть под плаху вас не подвёл. Планы ваши нарушил.

Лис знакомым жестом прилежного ученика сложил на коленях тонкие руки.

— Вы не совсем правильно представляете себе цель нашего посольства в Ондову. Видите ли, мой отец император отправил меня в сердце мира, чтобы начать войну с Ондовой. Чтобы дать ему повод для такой войны. Такой повод, с которым не стыдно было бы поехать по соседям, заламывая руки и призывая к мести. Например, моя гибель. Император так и сказал, что моя жизнь была бы приемлемой ценой.

— Поверить этому не могу! — поразился Горан.

— У моего отца шестеро сыновей. Я — четвёртый. К тому же ещё до сих пор не просватан. Для младшего супруга я уже староват, да и репутация моя не идеальна. Я много странствовал, знался с разными людьми, занимался делами, необычными для младшего в традиционном понимании. Моя жизнь не имеет большой ценности для империи. Но, увы, она имеет ценность для меня…

Принц взглянул на Горана, будто извиняясь за эту случайно выказанную слабость.

— Ваша жизнь, принц, бесценна. И не только для вас, но и для ваших друзей.

— Спасибо, Горан, — снова скромно опущенные ресницы, будто в благодарность за такое утверждение. — Ведь мы с вами договорились звать друг друга по имени, не так ли? Простите, если я ошибся…

— Нет, Аройянн, вы не ошиблись! — ответил Горан с чрезмерной горячностью и протянул Лису руку. Тот пожал её тоже с пылкостью, несвойственной сдержанным тарнажцам.

— Господа, ещё вина не желаете? — некстати встрял Оньша.

Выпили ещё.

— Так вот, Горан, — продолжил рассказ Лис, — это я решил использовать вас. Как именно, я и сам не понимал. Но казалось мне, что есть некоторая возможность… Или же может представиться… Может возникнуть такая ситуация, при которой и повод для войны найдётся, и мне, возможно, не придётся умирать.

— То есть я для вас был лисом? — удивился Горан. — Лисом в курятнике?

— Да, — неуверенно улыбнулся принц. — Но лис оказался хитрее. Привести с собой в сердце мира двоих магов, открыть портал! Разве это можно было предугадать?

— Это всё Высокий лорд Ольгерд устроил, — признался Горан. — Без него ничего не вышло бы.

— Его же следует благодарить и за наше сотрудничество. Признаюсь, отец собирался выждать, понаблюдать за тем, как будет складываться война Ронданы с Ондовой, но лорд Ольгерд убедил императорских советников в преимуществе совместных действий. Вы ведь знаете, Горан, нам нужны ваши порты на Северном море. Ондовичская оккупация закрыла нам доступ к морской торговле…

Горан этого не знал, но виду не подал, кивнул важно. В конце концов, он же не дипломат, ему уж об этом прямо говорили. Добавил:

— Потому Тарнаг и вступил в войну. Лорд Ольгерд обещал три года беспошлинной торговли, и мы это обещание выполним, не сомневайтесь.

Снова скромная улыбка в ответ и такие же скромные слова:

— Я не имею полномочий вести какие бы то ни было переговоры, Горан. Более того, я лишь формально командую нашим войском. Реальная власть принадлежит генералу Илларейна. И я здесь для того, чтобы передать его приглашение. Наш лагерь примерно в двух часах езды, на берегу Лимреи. На другом берегу. Генерал хочет обсудить с вами диспозицию. От этого будет зависеть, стоит ли нам наводить переправу.

— Ну что ж, — проговорил Горан, вставая, — придётся поторопиться, если мы хотим вернуться засветло.

Время близилось к полудню, когда с вершины невысокого холма открылся вид на тарнажский лагерь. Ленивой лентой изгибалась Лимрея, золотая под весенним солнцем, а на правом низком её берегу, будто солдаты, выстроились в ровные шеренги круглые разноцветные шатры, и поднимался в воздух дымок походных костров. Над шатрами вились флаги с золотым тарнажским орлом, но среди них нередко попадались и приятные глазу белые полотна со знаком Чёрного Лиса.

С умом устроенный лагерь понравился Горану. Одобрил он и частокол со рвом, и стадо в несколько сот голов, и большой обоз. Тарнажцы не маршировали налегке, зато и нахлебниками становиться не собирались. Озадачило только одно…

— Неужели здесь тридцать тысяч?

— Двадцать четыре, Горан, — извиняющимся тоном проговорил Аройянн. — И три тысячи конницы.

— Ваше войско все равно вдвое больше нашего, — напомнил Горан.

— Но ведь у нас нет магов…

От лагеря к ним направлялась группа всадников.

— Пойдёмте, Горан, здесь есть брод, — Лис с улыбкой коснулся его локтя.

Встретились ровно на середине реки. Принц представил генерала Илларейна и его свиту, Горан — Фродушку и светлых магов Темидана и Фарна. Длинное, неподвижное, будто маска, лицо генерала напомнило шада Венкара, век бы его не вспоминать. Горан про себя отметил, что река разливается широко и вода местами достаёт до стремени. Значит, конница пройдёт, может пройти и пехота, но для стада и обоза придётся наводить переправу. Или нет?

В просторном шатре светло-голубого шёлка развернули на столе карты, тарнажские и ронданские. На картах запутанной ниткой тянулась нарисованная Лимрея, за нею простирались луга с игрушечными барашками. А на восточном берегу ровные треугольники холмов прерывались пушистыми ёлочками, тоже треугольными. Брод, который по стремена, отмечал жирный крестик. Горан указал на крошечную избушку с дымком над островерхой крышей и пояснил:

— Это Ждар. Отсюда мы получили донесение в последний раз. Ондовичи взяли этот город три дня назад на рассвете. Да не город это даже, так, крепостишка.

— Сколько пик насчитывает неприятельская армия, лорд? — задал вопрос генерал.

— От шестидесяти до шестидесяти пяти тысяч. Ведёт его шад Карамат, — ответил Горан. И заметил, как переглянулись тарнажские офицеры, при этом обойдя вниманием своего принца.

— Значит, вражеские силы превосходят нас вдвое? — снова спросил генерал, хотя ответ на этот вопрос уже знали все.

— Именно так, — сдержанно кивнул Горан. — Значит, нам нужно продумать диспозицию, чтоб не дать им развернуться и вступить в бой всеми силами.

— Что же ещё, кроме выбора поля боя, можем мы противопоставить врагу?

Ни один мускул не дрогнул на лице генерала, и Горану захотелось сдёрнуть эту бледную маску, смять её одним движением руки.

— У нас есть восемьдесят шесть магов-огневиков. Ещё около трёхсот боевых магов разного уровня силы и разных же способностей.

Ничего не ответил на это генерал. Молчали и его офицеры. Снова подумал Горан: «Ольгерда бы сюда. Он бы сумел объяснить им, сказать что-нибудь вдохновляющее». Лис поднял на него глаза раненого оленёнка. Горан обратился к одному из своих спутников:

— Мастер Фарн, поглядите по сторонам, сделайте милость.

Фарн важно кивнул, закрыл глаза, сделал несколько пассов, которые выглядели немного нелепо, будто немолодой и довольно грузный маг пытался взлететь, беспорядочно взмахивая короткими руками. Потом он заговорил:

— Через брод идут коровы, пять или шесть. Их ведёт парень в красном колпаке. На северной части лагеря для чего-то разбирают частокол. Со стороны Гартовой Пустоши приближается отряд. Похоже, ондовичи. Две дюжины или около того.

Фарн открыл глаза, обвёл собравшихся взглядом немного удивленным, будто он забыл, где находится и для чего.

— Очень полезная магия, — вдруг сказал генерал с почти человеческим выражением лица.

И отдал короткий приказ по-тарнажски. Один из офицеров стукнул кулаком в грудь и вышел из шатра. Горан проговорил:

— Дайте уйти нескольким из них.

— Зачем? — быстро обернулся к нему генерал.

— Посмотрите сюда, — Горан взмахнул ладонью над картой. — Западный берег — ровная степь, гладкая, будто стол. Здесь ондовичи развернут свою конницу, как птица — крылья, прижмут нас к реке и перебьют. Значит, нужно заставить их переправиться на восточный берег.

— И как мы это сделаем? — спросил Аройянн, впервые вступая в разговор.

— Наводите переправу, принц, — ответил Горан. — Сворачивайте лагерь. Войско шада Карамата будет здесь послезавтра на рассвете.

========== Глава 26 ==========

Каждый бой начинается задолго до того, как запоёт сталь, покидая ножны, задолго до первой капли крови, упавшей на истоптанную лошадиными копытами траву. Он начинается с карт, развёрнутых на походном столе, с двух сотен срубленных деревьев, с телеги со сломанной осью, застрявшей на переправе.

С дрогнувшей руки светлого мага-вещуна, рассёкшего грудь белой голубице.

— Бяда, бяда, Пресветлый, — горестно пропел вещун, коверкая слова на сеговский лад. — Ня буде нам милости Творца в ентой сече, ох, ня буде!..

— И думать такого не смей! — рявкнул на мага Горан. Фродушка, помогавший ему надеть доспехи, вздрогнул от неожиданности. — Если хоть слово плохое услышу, своими руками удушу безо всякой магии! Бери свою курицу дохлую и ступай к людям! И чтоб вдохновил мне войско как надо! Скажи, что в прах Ондову разотрем! Что на костях спляшем! Что за ужином будем пить молоко ондовичских кобылиц! Нет, про кобылиц не говори. Красивое что-нибудь придумай! Что я тебе должен все подсказывать? Прорицатель ты или нет?

— Та разьвиш можна волю Творца на свой лад перебрехивать? — попробовал возмутиться вещун.

— Можно подумать, в первый раз, — бросил Горан да и выставил бедолагу из шатра. Прав был Ольгерд, нет больше среди них настоящих предсказателей, а светлые в этом ремесле и в лучшие времена не блистали.

Ронданский лагерь не свернули. Поставленный у подножия крутого холма, он казался отрядом призраков, прикрывающим левый фланг деревянным щитом частокола. Сразу за лагерем плотными рядами поставили телеги обоза, всё ценное с них сняли, прочим решили пожертвовать.

Влетел в палатку одуревший от возбуждения Оньша, крикнул с порога:

— Идут, господин! Идут!

— Фарн, рассказывай! — скомандовал Горан.

— Войско большое, много пыли подняли, — пожаловался маг, — плохо видно. Но идут не в боевом порядке, несутся кто куда горазд. Через переправу идёт тарнажский обоз.

— Успеют?

— Пройти успеют, снять переправу — нет.

— Ну что ж, с нами силы Света!

Им подали коней. Поскакали прочь от лагеря, в обход спешно строящегося тарнажского войска, туда, где на склоне пологого и длинного холма уже стояли ровные ряды под красно-чёрным стягом Ронданы. А на стяге алая саламандра переплелась с чёрным змеем, огненная магия обнимает тёмную, и нет на свете ничего вернее, радостнее и пронзительней, чем утро перед боем. Не больше чем через час ондовичи будут здесь. И этот час — целая жизнь. Для кого-то он последний. Для многих. Но мы не умрем, моя ночка, мы вечны, как флаг Ронданы, как Тьма и Свет, мы вечны до того короткого мига, когда нас не станет…

Взлетели на вершину холма. Горан огляделся. Ударила куда-то под сердце отравленная стрела сомнений: тысячи жизней зависят от него сегодня. Его ошибка сметёт с лика земли поколения, ещё не родившиеся, на века сделает свободных рабами. Он задавил ненужные мысли, как ядовитую гадюку. Нет у него ни прошлого, ни будущего, он живет здесь и сейчас, и эта битва бьётся в его сердце. И встаёт на востоке весеннее солнце, рождается свет, а он не умрёт никогда.

— Фродушка, — обратился он к тёмному магу, глупому мальчишке, непонятно ради чего сделавшему безумный выбор, — у нас сегодня такая диспозиция, сложная, рискованная. Нет на этом поле боя безопасного места. Но есть одно самое опасное — рядом со мной. Оньша-то ладно, ему деваться некуда, а тебе советую спрятаться в этой рощице на правом фланге. Или же просто дать шпоры коню и гнать в Авендар что есть сил.

— Отчего же, лорд? — вот ведь бестолочь, и вечно вид у него, как у школяра за письменным столом. И не скажешь: страшно ли ему, или хотя бы понятно, что настало время визжать от страха. — У вас сильные щиты, вероятно, они не только на вас распространяются?

— Ох и дурень! — удивился Горан. — Смотри, я командую этим войском, это раз. Я — сильнейший маг на этом поле, это два. Как результат, если меня сразить — битва наполовину выиграна. Так? Так. А тот, кто это сделает, сразу станет в Ондове наипервейшим героем. Сразить Ронданского Волкодава, когда тысячи друзей и врагов глядят на тебя, за это и сто жизней не жалко. Вот увидишь, Фродушка, лучшие нукеры, лучшие из лучших полезут на этот холм, бросятся на пики, чтобы только до меня добраться. Многие погибнут, но некоторые доберутся. Так что, пока не поздно, скачи отсюда подальше.

— Позвольте остаться, лорд, — проговорил Фродушка так, будто его просили выйти из переполненной гостиной. — Отсюда такой прекрасный вид. К тому же мне не совсем понятен план сражения. Видите ли, я пишу хронику… Ничего особенного, просто отрывочные воспоминания, путевые заметки. Нужно ещё вложить много труда, прежде чем можно будет показать этот текст даже самому невзыскательному читателю. Но тем не менее этот бой должен быть описан со всем старанием. Так не откажите, лорд, объясните, чего вы ждёте от предстоящей битвы?

— Ох, Фродушка… — усмехнулся Горан. — Чего мы ждём, и что ждёт нас, это могут быть совершенно разные вещи. Но ладно. Смотри, вон там, между лагерем и нашим холмом, строится тарнажское войско. Это наш левый фланг. Ондовичи атакуют именно его. Во-первых, они в низине, во-вторых — в беспорядке, как и положено отступающему войску. Конечно, они будут удерживать врага, сколько смогут, но всё равно в конце концов отступят. Ондовичи атакуют также нас, центр, но это будет труднее, у нас высота, маги. Мы выстоим, а вот тарнажцы побегут. Ондовичи будут преследовать. Теперь погляди туда. Там коннице не развернуться, каменная гряда, ручей, кусты вдоль ручья. Они повернут в обход лагеря и обоза. А там их встретит Лис и его латники. Они должны сдержать удар. Им не нужно наступать, не нужно никого убивать. Нужно только одно: удерживать позицию. Стать в фалангу и не отступать. Ондовичи набросятся на них с наскоку. Они не понимают, что эти люди в бабских юбках, в шёлковых рубашках да с волосами такими длинными, любому тёмному магу на зависть, могут быть хорошими бойцами. Но если хотя бы некоторые из них похожи на Лиса, то ондовичи будут сильно удивлены.

— Да ладно, господин, — вдруг влез в разговор Оньша. — Вы и видели-то его всего в одном бою. Даже и не в бою, а так, в потасовке. Откуда же такое высокое мнение?

— Вот после боя велю тебя высечь! — воскликнул Горан. — Все пределы наглости уже перешёл на две лиги! Или же язык тебе завяжу. Правда, заклятие это хитрое, и я уж им давненько не пользовался, что угодно может не так пойти…

— Молчу, молчу, господин! — засмеялся наглый оруженосец, ловко поворачивая коня округ. — Мне язык ещё пригодится!

— Так вот, Лис — замечательный боец, — продолжал Горан. — Ловкий, быстрый, умный. А главное — совершенно бесстрашный. Совершенно! Я верю в него и в его людей, они выстоят. А вот мы — нет. Это поле невелико, а ондовичей много. Очень много. Они полезут на наш холм непременно, им просто деваться некуда будет. И мы отступим. Ровно до вершины. Выманим их на себя. И тогда наш правый фланг, вон, видишь, у реки? Не видишь? Ещё лучше! Так вот, там шесть тысяч пеших латников, тяжелая инфантерия. Они начнут нашу атаку. Ударят ондовичей в тыл и во фланг. Тогда и мы пойдём в контратаку. Погоним их на восток и раздавим о тарнажские щиты.

— А если тарнажцы не выстоят? Если отступят, пропустят конницу? — поинтересовался несносный тёмный.

— Тогда ондовичи обойдут нас с востока и атакуют. Это будет плохо, но не смертельно. Мы всё ещё будем удерживать высоту. Правый фланг ударит их в тыл. Получится такая спираль… Но многие конники рассеются по холмам, поди их потом вылови.

— Ясно, — проговорил Фродушка в раздумье. — Ясно…

— Фарн, — вскинулся Горан, — что видишь?

— Преследуют тарнажцев, господин, — ответил маг. — Тысяч десять, наверное, уже переправились на наш берег. Близко уже.

— Дурак ты, Фродушка, — сказал Горан. — Если переживём эту войну, отдам за тебя Оану. Лучше тебя не сыщу для неё жениха.

Долго молчал тёмный. Потом вдруг выдал:

— Леди Оана ещё слишком молода и сердца своего не знает. Когда войдёт она в возраст, сама выберет жениха. Выберет меня — сочту за честь. Другого предпочтёт — совет да любовь.

— Ах ты ж бестолочь, — только и удивился Горан.

А у подножия холма появились первые всадники. Левый фланг спешно становился в боевой порядок.

***

Чёрный Лис, принц Аройянн, четвёртый сын императора Тарнага, не понимал своих людей. Отчего они следуют за ним так беззаветно, отчего не ищут славы и золота у других берегов? Ведь он ненадёжен и непредсказуем. Отец не любит его и не ценит, не будет чести в службе лишнему принцу, не будет ни титулов, ни земель, ни наград. Не иначе его матушка, отдавшая жизнь, чтобы принести его на этот свет, вымолила для него такую удачу у Духов Предков. Аройянн проверил, как выходит из ножен меч. Стоявший рядом Лаутар вопросительно поднял брови. Аройянн отвёл взгляд, позаботившись, чтобы его улыбка едва коснулась уголков безупречных губ.

Только бы он не заметил…

Его волшебник с пшеничными волосами и глазами цвета весеннего неба сказал: «Мы раздавим ондовичскую гадюку о ваши щиты». Мог бы не говорить ничего. Он не мастер красивых слов, этот чужеземец, рослый и могучий, как каменный утёс. Впрочем, Аройянн не знал, каков он, его волшебник. Он ослеп, когда взглянул на него в первый раз, и с тех пор жил в мире грёз. Не было больше других берегов для него. Его жизнь обрела единственную цель. И это ли не счастье для каждого мыслящего человека?

Духи Предков, только бы они не заметили!

Его Учитель говорил, смеясь: «Истинная добродетель принадлежит невостребованным». Принц спорил с горячностью глупой юности, с чистотой неискушённых. Он говорил: «Истинная добродетель познаётся лишь в отречении от соблазнов. Не знавший соблазнов не может быть добродетелен». Так же, как и истинная доблесть возможна только перед ликом смерти. Тот, кто не знает её ледяного дыхания…

Силы Света и Тьмы, только бы они не догадались…

Всё могло бы быть по-другому. Его волшебник не обязан быть князем. И он, четвёртый принц, может и не быть ничьим супругом. Он мог бы стать, к примеру, послом Тарнага в Рондане. Но тёмный лорд не потерпит рядом соперника, значит, остаётся лишь дружеское участие, неспешные беседы, прогулки верхом. Пусть. Он согласился бы и на это. Тот, кто хоть раз увидел звёзды, не желает жить во тьме.

Но, послушайте, всё действительно могло бы быть по-другому! Кто сказал ему, что он годится в воины, он, изнеженный мальчишка, цветок императорского сада? Как оказался он на этом поле, где пахнет потом и нагретым солнцем металлом, где очень скоро будет править смерть! Ведь он отзывчив, нежен и ласков. Так сказал его учитель, другой учитель. Евнух, который открыл для него искусство сладкого плена, заставлял его тело петь струнами арфы, летать, не касаясь земли, и растворяться в лучах рассвета. Он сказал однажды: «Жаль, что я никогда не увижу твоего танца белокрылого мотылька над цветком пиона». Что ж, этого танца не увидел никто. Те, кто хотели его, меньше всего мечтали о белокрылом мотыльке. Тот, кого хотел он, послал его на смерть.

Только бы они не догадались!

Только бы они не догадались, как мучает его страх. О, если бы они только знали! Они назвали бы его не Лисом, а зайцем, серым трусливым зайцем. Они отвернулись бы от него с презрением. Трусости в Тарнаге не прощают. А он был трусом с самых ранних лет, он боялся всего: мохнатой гусеницы на листьях азалии, жеребца с рубиновым блеском в глазах, раската грома над далёкими холмами, строгого взгляда Учителя. И глядя в эти тёмные глаза с красными прожилками в углах, он однажды сказал: «Доблесть доступна лишь тем, кто способен преодолеть страх». Учитель тогда отвёл взгляд, запрокинул лицо к облакам и произнёс, будто обращаясь вовсе не к нему: «Если твоего страха не видит никто, значит, ты победил страх».

С того дня его страха не видел никто. Искусанных до крови губ, вонзившихся в ладони ногтей, намертво, до хруста сцепленных зубов. Он выбирал себе самых диких жеребцов (только бы никто не догадался, что я боюсь лошадей!), он взбирался на отвесные стены (только бы никто не догадался, что я боюсь высоты!), он никогда не уклонялся от поединков (только бы никто не догадался, что я боюсь, боюсь, боюсь!). И вскоре он прослыл бесстрашным. Неудержимым и опасным. И эти люди, прекрасные, бесценные люди собрались вокруг него. Они разделили с ним это поле, с которого никто из них не вернётся домой.

А там, в низине между двумя холмами, появились первые всадники. Он разглядел сюрко с тарнажским орлом: свои! Лаутар дал команду. Их ряды перестроились быстро и чётко, открывая отступающим два широких прохода. А когда последние беженцы прошли через строй, снова прозвучала команда. С лязгом сомкнулись щиты. Дрогнула земля, и в клубах пыли показались чужие всадники. Запели стрелы, ударили в дерево щитов, в сталь доспехов. Аройянн знал, что стрел можно не бояться. Каждый наездник нёс с собой два колчана, две дюжины стрел. Пока они пробились сюда, в конец этого поля, стрел у них почти не осталось. Но когда одна стрела глухо ударила в щит, а другая задела плечо, оставив царапину на доспехе, сердце замерло и что-то болезненно сжалось в животе, а под рёбрами, где горит пламенем души волшебная точка Ки, ужалила острая боль. Но лицо его не изменилось, и лёгкая улыбка не оставила губ, в этом он был уверен. Раздался крик Лаутара:

— Давай! Подъём!

Натянулись верёвки, с грохотом поднялся над землёй частокол заострённых кольев. Кто-то из врагов успел повернуть коня, кто-то попыталсяперепрыгнуть частокол, чей-то конь на всём скаку напоролся на неожиданное препятствие. Принц задохнулся от ужаса. Вот он, настоящий бой, вот его вид, и звук, и запах. Вот хлещет алая кровь из разорванной конской шеи, вот с визгом падает раненая лошадь и бьёт копытами, и один из ударов раскраивает череп ондовичу, тот нелепой куклой переваливается через убитых и раненых прямо на щиты первой шеренги. Вот другой ондович, не удержавшись в седле, с воем летит прямо на частокол, вот окровавленное остриё вылезает из его спины. Вот отступает враг, оставляя за собой хаос изломанных тел. Это закалённые воины. Они прошли в боях полмира. Их не остановят заострённые деревяшки. Всего несколько минут понадобилось врагу, и вот уже кавалерия разворачивается широкими крыльями, чтобы обойти их плотную фалангу, а за грудой изломанной плоти появляются пешие ряды. На их круглых щитах нет гербов. Их пики выглядят тяжёлыми и грубыми. Снова свистят стрелы, гремят по щитам, звенят в доспехи. Рослый воин из первой шеренги с криком падает, схватившись за горло, его место занимает тот, кто стоял прямо перед принцем. Аройянн делает шаг вперёд. В руке его откуда-то оказывается пика, лёгкая и длинная. Он владеет ею неплохо. Когда сшибаются первые ряды, он наносит несколько хороших ударов поверх щитов: в лицо орущему ондовичу, в шею другому. Кто-то пытается оттолкнуть его, заставить отступить в третий ряд, но тот, что впереди, вдруг медленно оседает на колени, и Аройянн прикрывает его своим щитом. Страшный удар в щит отзывается болью в руке и плече, раненый грузно заваливается ему в ноги, и принц с криком бросается вперёд, переступая через неподвижное тело, закрывая брешь в фаланге. Новый удар приходит откуда-то сбоку, Аро успевает подставить щит, но сила удара заставляет его повернуться. Следующий удар приходится в спину, остриё вражеской пики скользит по кирасе и входит под шлем, прочно и глубоко.

Последнее, что видит принц Аройянн, это залитая кровью земля и прямо перед глазами — мелко вздрагивающие пальцы чьей-то руки. Ему совсем не больно и уже ни капельки не страшно.

***

Эрхан хлопнул себя по щеке, растёр комара. И что за комары у них здесь на юге, чисто звери лютые. И это, представь, в красавике! А что же летом будет? Правда, река рядом, и под ногами хлюпает. Болотистое место, для конницы невместное. А пехоте всё одно. Он всю жизнь в пехоте, тяжёлые латники, гнев земли. На Велесовом поле с утра был десятником, а к вечеру — сотником. Правда, из сотни его восемнадцать парней всего и выжило. Потом, конечно, война, другая власть и служба другая. Пусть говорят о нём, что пошёл врагу служить, пусть. А Эрхан человек простой. Он понимает так: при любой власти нужно воров ловить и честных людей охранять от злыдней. И когда у тебя в тёмном углу кошель потащат и ножик к горлу приставят, небось будешь любой страже рад, хоть ондовичской, хоть из самой Бездны. И ему не совестно. Служил князю, потом наместнику, теперь Пресветлому Горану. Случалось выпивать с ним в караульной не чинясь, а в один день он пришёл, застегнул на нём кирасу, хлопнул по плечу и говорит: «Пойдём бить ондовичей, бунт у нас». Он и пошёл. Жена даже не поверила сначала: «Так просто взял и пошёл? А если б побили вас?» Но женщинам этого не понять. А для него всё очень просто. Есть воевода, и есть приказ. И когда Ронданский Волкодав, что на Велесовом поле срезал Степного Волка, как сорную траву, отдаёт тебе приказ, ты не будешь разговоры говорить. Ты идешь и делаешь. И в этом его, сотника Эрхана, простая и понятная честь. О прочем пусть Высокие думают. Пресветлый сказал ему: «Твоё войско — кулак. Это малая часть тела, но именно она наносит удар. И ты ударишь степняков, да крепко, по-рондански». Это Эрхану понятно. Шесть тысяч латников в хлипких речных кустиках не спрячешь, шесть тысяч против шестидесяти, что муха против слона. Но когда дадут ему сигнал, он ударит. По-рондански. В полную силу. А может, они и побьют врага. Вон и вещун говорил что-то про сокола со змеёй в когтях, добрый знак, как ни толкуй. Может, и добудут они победу. Тогда уж героям битвы особая честь положена. Самое малое — ондовичским коником разжиться. Говорят, на каждого вражьего солдата по два, а то и по три коника, целый табун гонят. А может, и золотишка какого достанется. И Пресветлый своих не забудет, браги выкатит, а может, и эля с вином. И тогда, под это дело, ради победы и с кружкой-другой эля, может, удастся ему замутить с этой вестуньей. И неважно, что она не больно молода, уж старше жены, так точно, и что одета в кожаные штаны, будто ондовичка какая, зато сразу видно, что и спереди и сзади всё, что нужно женщине, при ней имеется. И что рожа такая сонная тоже понятно: она ж вестун, слушает, внимает. А может, у них, у магов, это всё как-то по-другому происходит, особенно? Он с магом не был никогда, а вдруг там чары диковинные…

Вестунья будто подслушала его мысли, обернулась к нему с улыбкой на круглом лице, сказала:

— Пора, воевода. Приказ от Пресветлого — к бою.

И бывший десятник, сотник, капитан городской стражи, а ныне — ронданский воевода, командующий правым флангом, гаркнул во всю свою лужёную глотку:

— Войско! Готовьсь! Вперёд марш!

Медленно, шаг за шагом выходили на свет его шеренги. Когда выходит из леса ронданский медведь, спешить ему нет нужды. Ведь даже самый быстрый зверь не спасётся от его хватки. Они — тяжёлые латники. Они — железный кулак. Они — гнев земли. Ступила на поле боя первая линия. С грохотом сомкнулись щиты. Дальше — всё просто. Дальше — мерный шаг под отсчёт десятников, стальной взгляд поверх обода щитов и крепкое плечо товарища. Дальше — только бой.

***

— Всё, я пуст, — тяжело опускает руки стихийник Темидан. Пот ручьями катится по его осунувшемуся лицу.

— Я могу поделиться с вами, мастер Темидан, — обращается к нему Фродушка.

— Лучше со мной поделись, — встревает грубый Фарн.

Горан лишь молча кивает. Стихийник сделал своё дело. Вызванный им штормовой ветер разметал ондовичские стрелы. Сколько сыновей вернутся к своим матерям благодаря этому невысокому, внешне ничем не примечательному человеку, этого и не посчитать. Но теперь важнее видеть, что происходит на переправе, в двух часах езды от поля боя. Важнее видеть, держится ли Лис, или ондовичская конница уже заходит тарнажцам в тыл. Поле боя у подножия холма вспыхивало редкими огненными шарами, тонкие ручейки пламени струились по земле: маги-огневики исчерпывали последний запас. Скоро они возьмутся за мечи. Скоро, скоро… Нетерпение тугой спиралью скручивалось в груди, выжидать становилось всё труднее. А может, и он тоже провидец? Уж всяко не хуже бестолкового вещуна, что ездил по лагерю с нанизанной на пику голубицей. Может быть, и он предчувствует гибель, что-то очень горькое и неисправимое, то ли уже случившееся, то ли близкое. Прочь, тени глупых страхов. Перед ним поле боя, его поле.

Наконец, ондовичи погнали коней в гору, и было их много, так много, будто сплошная стена поползла по зелёной траве. Огневики ещё сражались, ещё катились на землю объятые огнём всадники, но двигалась снизу вверх грязно-серая лавина, которую не остановить.

— Отступать! — крикнул Горан, и голос его пронёсся над полем боя, перекрывая стук копыт, крики боли и страха, стоны раненых и конское ржание. — Пять шагов назад!

Первая линия уже встретила врага, встретила и отбила. Горан бросил поперёк поля горсть Лезвий Тьмы: это для тебя, тёмная ты нечисть, самая любимая. От одной мысли о тёмном стало легче. Ведь он, Высокий светлый Горан, главное оружие этой армии, в бой ещё не вступил. Эти, внизу, ещё не знают его силы. А они снова пошли в атаку, прорвали первую линию справа от центра. Бич Агни прочертил алую линию, на таком расстоянии не слишком смертельную. Наконец, терпение лопнуло:

— Фарн! Что там Лис?

— Ещё стоят, пресветлый! Потери огромны, но ещё держатся.

— А переправа?

— Примерно треть ещё на том берегу. Может, четверть. Но они не торопятся, что-то задумали.

— Все, хватит! Пора! — обратился к вестуну. — Давай команду: уничтожить переправу!

Всего несколько мгновений спустя над прибрежными холмами вспыхнуло зарево: это маги, оставшиеся в схроне у реки, подожгли понтонные мосты. Теперь никто не ударит их в спину.

— Отступать! Пять шагов назад!

А может, он и поторопился, может, следовало ещё подождать. Но есть разница между тем, что нужно, и тем, что возможно. И кровавая пелена застилает глаза, жестокая радость боя, когда нет уже ничего между тобой и божественным исступлением бессмертных и неуязвимых…

— Отступать! Пять шагов!

Может, и стоило подождать, но пружина в груди сжалась докрасна, того и гляди — лопнет. Горан уронил тяжёлую ладонь на плечо вестуна. Не Малка и не Санни, чужой какой-то парень, а лучше бы своего в такой час… Ну да ладно.

— Давай! Командуй правому флангу. К бою!

Сердце отсчитывало удары. Уже не дожидаясь команды, отступили ряды его войска, и вот они на вершине холма, и магов-огневиков не видно и не слышно. Зато внизу у речной излучины первые железные шеренги, печатая шаг, ступили на поле брани. Они ещё не вступили в бой, но биением огромного сердца битвы услышал Горан отсчёт десятников, мерное и грозное: «Эт-хой! Эт-хой! Эт-хой!»

Засмеялся Горан, хлопнул в ладоши, отпуская на волю так давно томившийся гнев. Стена огня встала перед вражескими рядами и медленно, неудержимо двинулась вперёд.

========== Глава 27 ==========

«…Я и вправду вознамерился наведаться к тебе, чтобы лично поздравить с победой, но портал в княжеский загородный дворец на Белом Озере не открылся, и я счёл, что это к лучшему. Ведь разлука с тобой лишает меня мужества, мой свет, и после короткой встречи лишь труднее было бы обрести душевное равновесие. А оно мне сейчас как никогда необходимо. Подготовка к высадке в Рондане подходит к концу. Мне важно лично убедиться в том, что всё идёт по плану. Как ты знаешь, в вопросах логистики доверять нельзя никому…»

Письмо привез вестун, показал перстень-печатку, о котором Горан успел позабыть. Неприметному мужичку с пегой бородёнкой и намечающейся плешью пришлось проделать нелёгкий путь. В Авендар он прибыл порталом, но от столицы до лагеря Горана добирался как придётся. А стража его ещё и пускать не хотела да норовила отобрать письмо, так что пришлось вестуну в ногах валяться и клясться Творцом, что письмо заговорено и, случись ему попасть в чужие руки, мгновенно обернётся пеплом. Теперь Горан держал это письмо и будто слышал далёкий голос, отзывающийся в груди неясным и сладостным томлением.

«…Надеюсь, что я не ошибся с местом высадки. Флот из Анконы прибудет в Данпорт в первую декаду мая. Пожалуйста, позаботься о вестунах между Данпортом и твоим лагерем. Я знаю, ты будешь маневрировать, мой свет, но нам нельзя оставаться без связи. Я же с небольшим числом личных охранников буду в Данпорте в последних числах красавика и не позже начала мая. Я так и не показал тебе мою «Фурию», а это настоящее преступление. Флот из Данора прибывает в порт Авендара, жди его немного раньше, в конце красавика. Здесь трудностей не предвидится, я уверен, что со столицей у тебя связь налажена…»

Значит, скоро, совсем скоро они увидятся. Горан подумал, что ему, пожалуй, трудно в это поверить. Слишком давно жили они врозь. Слишком многое случилось со дня их последней встречи.

«…Я скорблю о твоей утрате, мой свет. Я знаю, принц Аройянн был для тебя близким человеком. Я был несправедлив к нему, пытаясь увидеть скрытый мотив там, где было лишь искреннее желание помочь и (пусть амбициозное, но честное) стремление стать посредником между Ронданой и Тарнагом. Всему виной ревность. Я не мог не заметить, как старается он понравиться тебе, и, к сожалению, слишком хорошо видел причины, по которым ты мог бы предпочесть его мне. Мне стыдно, мой друг. Мне следовало больше доверять тебе. Теперь принц отдал жизнь за нашу страну, и это лучшее, что можно сделать ради любви…»

Ради любви… Горан не заметил этого чувства в принце. Да и вообще не слишком к нему приглядывался. С самой первой встречи другие заботы волновали его, а Лис оставался лишь чем-то непонятным: больше чем попутчик, меньше чем приятель. И теперь другого не будет. Вот о чём тосковал Горан, вот о чём плакала его душа над крадой тарнажского принца. Что не стать им друзьями, не поделиться секретами, что никогда ему не узнать, что кроется за сдержанной улыбкой или за тенью грусти на милом лице. Никогда Горан не видел в Лисе возможного любовника. Скорее всего, ревность обманула Ольгерда. Но то, что не случилось между ними, теперь уж не случится никогда. Все свои секреты Лис унёс в могилу. Длинные ресницы, тонкие запястья, белые шелка и золочёные гребни в чёрных, как ночь, волосах…

Друзья и соратники принца, что уцелели в битве, бросали пряди волос в огонь его крады. Другие разрезали ладони и оставляли кровавые отпечатки на поленьях, ещё не тронутых огнём. Горан хотел сделать что-то похожее. Хотел, но не решился. Будто не было у него права на такую близость. Оставалось лишь стоять и смотреть, как пожирает огонь завёрнутое в белые шелка тело. А когда от крады остались лишь головешки, соратники принца, молчаливые тени в одинаковых чёрных доспехах, стали брать себе мерцающие угольки. Горан подошёл самым последним. Тот пепел, что зачерпнул он в ладонь, верно, был когда-то деревом. Но Горан бережно завязал его в батистовый платок с монограммой «ГВ».

«…И, наконец, последнее. Я знаю: всегда кто-то любит больше и тем самым подставляет себя под удар. Так уж случилось, что впервые за долгую мою жизнь я оказался в этом положении. И теперь я понимаю горькую обречённость тех, кто глядел на меня с немым порицанием. В этом нет твоей вины, мой свет. Жизнь всё расставляет по местам. Когда я увижу тебя, я стану целым. Когда я обниму тебя, мое сердце исцелится…»

Письмо он сжёг. Все, что нужно было запомнить, это Данпорт, «Фурия», начало мая. Всё остальное касалось только их двоих. При этом казалось ему, что он украл, присвоил себе что-то редкое и бесценное, обманом завладел чужим сокровищем. И скоро, очень скоро явится истинный владелец и предъявит свои права.

Горан вышел из шатра под холодный противный дождь. Как часто бывает в красавике, весна показала свой склочный характер. Тихие и солнечные дни, ясные прохладные ночи сменились серой непогодой, холодными и нудными дождями. Войску на марше пришлось нелегко. Ондовичскому — хуже, чем ронданскому. Вот об этом он и напишет своему тёмному. Написать-то можно, но как отправить письмо? Можно, конечно, послать Оньшу порталом в Анкону, но ведь вернуться он сможет лишь в Авендар… Да и тёмного может уже дома не оказаться. Так что отправить письмо не получится, но ведь написать можно? Он уже знал, как начнёт его. Чтобы сделать приятное своему тёмному, чтобы не было ему так грустно. А то ведь Горан и в самом деле никогда не говорил ему тёплых слов. Разве что на самом гребне наслаждения, на самом пике раз или два пробубнил что-то в седой затылок. Таким словам цена невелика. Вот Ольгерду и кажется, что его чувства остаются без ответа. Горан это исправит. Он начнёт своё письмо так: «Здравствуй Высокий Ольгерд, сердца моего и радость, и печаль». А потом уже расскажет всё по порядку: «Ты уже знаешь о нашей победе на реке Лимрее, но победа эта не была полной. Многим врагам удалось уйти с поля боя. А раз мы их упустили, значит, должны были помешать им соединиться с восточной армией. Вот и бросились мы за ними вдогонку. Мы — пешие в основном, они — конные, мы — с обозом и ранеными, они — налегке. Я уж думал, упустим. Но тут сама Рондана нам помогла. Погода испортилась, дожди пошли, дороги развезло, а что нашей пехоте не беда, то ондовичской коннице — погибель. К тому же и местные, лесные люди, взялись за рогатины и сильно ондовичей на марше потрепали. И задержали, конечно. А мы открыли портал в Авендар и послали туда трёх магов-огневиков. Они оттуда – галопом на Белую Гору и мост через Вестемеи сожгли начисто. Река там не такая широкая, как в столице, зато и леса рядом нет, переправу строить не из чего. Пришлось ондовичам вдоль реки идти почти до Силовичей, а там мы их и нагнали. Скажу сразу: большой битвы не вышло. Прижали их к реке и сожгли. Из двадцати тысяч осталось в живых несколько сотен, кто решился пустить коней вплавь через реку. Этих мы не преследовали. Вряд ли они до своих доберутся, а и доберутся — не велика беда».

Вот так всё выйдет в письме. А на деле — долгий и трудный марш под дождём, в холоде и грязи, раненые, оставленные на постоялых дворах и в храмах Творца, наспех вырытые могилы у дороги. Потому и не было жалости к тем, кто горел заживо, бросался в реку и погибал в быстром течении. Это наша земля, их сюда не звали. Убивать захватчиков — святое право каждого воина. Так-то так, но Горан слышал, как после битвы плакал ночью Фродушка. Горько, глухо, старательно сдерживая рыдания, как плачут не дети, а взрослые мужчины. Горан понимал эти слёзы. Ночь провоняла смрадом горящей плоти, и этот жуткий запах въелся в полотно палаток, в одежду, в волосы, казалось, даже в кожу. А Фродушка — врачеватель. У них к жизни особое отношение. Но об этом он писать не будет. Напишет лучше о делах военных.

«Раз будет у нас три армии: Данорская, Анконская и наша, Ронданская и Тарнажская вперемешку, — числом мы неприятеля превосходим. Но поле боя всё одно нужно выбрать с умом. А я думаю: чем плохо Велесово поле? Придётся маневрировать, в прямой бой не вступать, но и ондовичей держать подальше от Авендара, пока вы с данорцами не подоспеете, но это мы, пожалуй, сумеем».

Попалась на глаза вестунья Кася, немолодая и силой не обделённая. Ей бы подучиться, могла бы стать стихийником. Санни так и остался у тарнажцев, и Горан его понимал. Там он маг, уважаемый человек и даже предмет восхищения. Здесь он виновник гибели хороших людей. Прощённый вор. Так что пусть уж будет Кася.

— Передай по своей цепочке мастеру Ведрану: мне нужна связь с Данпортом. Желательно не использовать тех же вестунов, что связывают нас с Авендаром.

— Но меня ж можно, господин? Или вам второй надобен? — уточнила смышлёная тетка.

— Не нужно. Мне и тебя хватит. Иди в моём шатре посиди, пока ждёшь ответа. Бери там себе еды, что найдёшь, вина налей. Нечего под дождём стоять.

А закончит он своё письмо вот как: «Я не знаю правильных слов, чтоб рассказать, как я жду тебя. Но когда мы встретимся, слова нам не понадобятся, ведь я не держу против тебя щитов, и нет у меня от тебя защиты».

Держать ондовичей в узде оказалось не такой уж простой задачей. Дожди прекратились, и конец красавика вспыхнул вдруг хрустальными радугами, бросил под ноги коням неяркий ковёр первых цветов, защебетал птичьими трелями. Воспарило духом вражье войско, направилось прямо на столицу, и превосходило оно силы Ронданы втрое. Но Горан знал свою землю. Здесь устроил пожар, там поставил запруду. И каждый день, проверяя караулы, слушая донесения, выезжая в разъезды, он писал письмо своему тёмному.

«Войско ведёт шад Шайямал. А я так рад, ночка, что не Сагомрат. Как бы я побил собственного зятя? Что было бы с Яниной, если б он погиб? Мудр император, раз зятя против тестя не гонит. Но как бы то ни было, обманул я их. Хоть пару дней нам выиграл. Устроили мы лагерь у Городейской Пущи, выкопали ров, разожгли костры. Да тут же и снялись, ушли через пущу к Немрее, а там и открытая дорога на Княжий шлях. Вот шад Шайямал и решил атаковать нас на рассвете. Да только в лагере никого не нашёл, кроме, конечно, горящих костров. Но что же я, радость моя тёмная, не смогу поддерживать пару сотен огней в ночи? Так что мы пока что держимся. Но ты приезжай поскорей. Плохо мне без тебя, трудно».

Ондовичское войско всё же направилось к столице, и Горан решил, что это, может быть, неплохо. Осада и штурм задержат врага, а там и союзники подоспеют, и все вместе они размажут степную заразу о столичные стены. Но передумал шад Шайямал, умный враг и осторожный, и решил, что не может он идти на штурм, оставив такое большое войско у себя в тылу. И стал он тогда преследовать Горана, чтоб навязать ему бой и победить, наконец. Но тут уж Горан выскальзывал из ловушек, словно змей. Кружили по центральной Рондане два войска, будто в странной игре, вытаптывали поля и опустошали закрома похуже любой саранчи. Всю землю выели до костей. Но Горану как победителю достался табун южной армии. От одного запаха жареной конины хотелось уже блевать, но его солдаты не голодали, а это главное. Пирогами с кулебяками можно и после войны полакомиться, а пока приходилось сворачивать лагерь до света, и путать следы, и уводить врага за собой. И наконец, в один из дней, когда весенняя гроза обрушивала на холмы белую ярость, Кася принесла ему весть: «В Данпорт пришла “Фурия”. Две дюжины воинов с запасными лошадьми и с минимальной поклажей спустились на берег и сразу отправились в путь. Их ведёт Высокий тёмный Ольгерд». Горан верил и не верил, радовался и тревожился. Слишком сильно ждал он этой вести. Что угодно могло пойти не так. Страшно хотелось поехать навстречу, но оставить войско было, конечно, невозможно. Тысячи волнений одолели не на шутку: а что, если тёмные повстречаются с ондовичским войском или хотя бы с крупным дозором? Но через три дня Кася передала доклад вестуна барона Зарецкого: «Высокий Ольгерд со свитой ночуют в замке и утром продолжат путь». Тревога, как ни странно, не улеглась: бесов тёмный ехал прямо по Соляному тракту! Он что, забыл, что страна воюет, спутал рейд с загородной прогулкой? И в тот же день пришла и другая весть: войско Данора прибыло в Авендар. Ведёт войско сам юный князь Аскер, а значит, опять же неизвестно, кто ведёт. И, что примечательно, везут данорцы свои огненные орудия, которые называют драконами. Горан ещё не видел драконов в деле, и было ему очень любопытно.

Ждал Горан, ждал, а приезд своего тёмного пропустил. Ещё до того, как успели они обустроиться, Горан покинул лагерь, чтобы подняться с Фарном на высокий холм, откуда магу дальше было видно. И тот действительно увидел ондовичское войско, по крайней мере, какую-то его часть, да близко, в дне пути. Возвращались в лагерь уже в темноте, а по дороге повстречали ондовичский разъезд, который никак нельзя было отпустить. Пришлось гнаться за ними, с риском сломать себе шею носиться по ночным полям, а потом с трудом находить обратную дорогу, блуждая среди одинаковых холмов. Уже глубокой ночью голодный, усталый и грязный ввалился в свой шатёр, а там…

Он поднялся ему навстречу с бокалом вина в руке, в белоснежной рубашке с кружевами у ворота, улыбнулся так, будто встретились они в модной гостиной. И лишь шагнув ближе, подбросив к своду шатра яркую сферу, Горан разглядел тени под глазами, усталость на милом лице, тревогу на дне тёмных глаз. Остановился в нерешительности… и тотчас же попал в стальные объятия, такие крепкие, что и дыхание вышибло. А может, и от другого не стало вдруг воздуха. От того, как прильнуло к нему знакомое тело, ещё более тонкое, чем раньше, как вздрогнули под его ладонями лопатки, как тихий вздох коснулся шеи тепло и влажно. И ещё от запаха, такого знакомого, и от шёлка седых волос, в которых запутались пальцы…

— Ночка моя… Гляди, запачкал тебя. Мы за ондовичами гнались, в болото какое-то влетели…

— Да, я только успел ополоснуться. Давай полью тебе, вода ещё осталась. Правда, уже успела остыть…

О чём они говорят? Ведь он придумал совсем другое. Почему же нежные слова уходят так далеко, что их и найти невозможно?

Сбросил грязную одежду, склонился над тазом. Ольгерд действительно взял кувшин, стал поливать ему, будто слуга или жена. Потом положил ладонь между лопатками, провёл по спине тёплыми пальцами. Прижался щекой к плечу и тихо сказал:

— Мой свет, сегодня я провёл в седле шестнадцать часов. Всё, что я могу сейчас, это упасть замертво. И вряд ли в твоём лагере сыщется некромант, способный меня поднять.

И только тогда Горан обхватил ладонями лицо своего тёмного и осторожно поцеловал усталые глаза, гладко выбритые щеки, губы, ласково открывшиеся ему навстречу.

— Я так долго ждал, радость моя тёмная, что могу и ещё подождать. Только ты должен лечь на постель, ведь ты всё-таки гость, а я на пол…

— Нет, мы вместе ляжем на пол, мой свет. Не спорь, я всё уже устроил. Вот погляди.

А Горан и не думал спорить. Две постельные скатки на полу да несколько шкур, что может быть лучше, когда его тёмный укладывается рядом, по-хозяйски забрасывает ногу на бедро, трётся гладкой щекой о плечо. Шепчет сонно:

— Я приведу тебе семнадцать тысяч пеших и четыре тысячи конных. Будут в Данпорте со дня на день…

— Я и тебя ждал только завтра. А с данорцами встретимся уже на Велесовом поле.

— Выходим завтра?

— Завтра, ночка моя тёмная, — согласился Горан. И глядя на опущенные ресницы, на чуть приоткрывшиеся во сне губы, добавил чуть слышно: — Сердца моего и радость, и печаль…

========== Глава 28 ==========

А утром они потянулись друг к другу, ещё не проснувшись. Сами собой сплелись пальцы, а губы нашли губы, и желание встретилось с нежностью и с радостью. И всё было на двоих: одно дыхание, удары сердца, руки и губы, страсть, и радостная покорность, и ответная жажда — огнём по венам, а вены сплелись, будто ветви дерева. А утром Оньша едва не застал их в таком положении, когда слились они в единое целое и друг другом наполнились до краёв. А может, и застал, ведь они ничего вокруг не видели и не слышали. Целое ондовичское войско могло бы напасть на них в тот миг, они бы и этого не заметили. Зато потом, когда так хочется полежать, погреться в сильных руках, наполняясь теплом и благодарностью, потом пришлось поторопиться. И одеваться в спешке, и завтракать на бегу, и делиться планами уже в седле.

— Если ваши прибудут даже сегодня, на Велесово поле когда успеют? Дня через два-три? А мы с данорцами будем там завтра, ондовичи если за нами последуют, то через день нагонят. Как нам выиграть эти три дня? Если не больше.

— Не следует считать ондовичей дураками. Они, несомненно, осведомлены о войске Анконы. Могут не знать точного числа или же места высадки, но о том, что войско это есть, разумеется, знают. Их лучшим шансом было бы перебить нас и данорцев, пока мы не соединились. А там и за Анкону взяться, поймать их на высадке… Ах да, они же не знают места.

— Нас они могут поймать в поле, а вот данорцев — нет. У них прямая дорога на Авендар, всегда могут отступить и спрятаться за стенами.

— А может быть, так им и следует поступить? Кто ведёт данорцев?

— Сам князь Аскер…

— Невероятно! Полководец такого масштаба не выходил на поле боя более двух столетий.

А как же здорово было смеяться вместе и вместе ехать по весенней земле, зелёной и цветущей. И так легко верилось в скорую победу, и так радостно думалось о битве, решающей, последней, где будут они вместе, плечом к плечу, даже если на разных флангах, всё равно вместе. И, может быть, это случится послезавтра, а значит, будет у них ещё две ночи…

— С армией прибудут пятьдесят четыре некроманта, некоторые из них довольно сильны. Несколько сотен боевых магов, а врачевателей я не считал.

— Некроманты — это хорошо. Степняки нежити не любят. Я помню, на этом же Велесовом поле так и шарахались.

— Я, признаться, не обращал особенного внимания на поднятых. Я не мог оторвать глаз от одного светлого мага, совсем юного и чрезвычайно живого…

— Да быть того не может! Ты смеёшься надо мной, тёмный!

— Так и было, мой свет! Я будто дева, сражённая ратным подвигом…

— О, замолчи, тёмная ты нечисть!

— Заставь меня! Догоняй!

И взлетал на пологий холм птица-всадник, а воины в колонне подбадривали его криками, и так весело было лететь за ним следом, будто нет войны, и тебе снова семнадцать, и жизнь проста.

На Велесовом поле веселье пропало. Слишком много людей полегло здесь когда-то и светлых, и тёмных, немалой ценой победа досталась. И этому же врагу, тогда побитому, продали потом страну. И за что? За звание наместника? За власть, брошенную, словно кость? Они непременно найдут Архимагуса, а потом Ольгерд сделает с ним всё что захочет. Но сначала нужно победить. Месть подождёт.

Проехались по невысоким покатым холмам, спустились в поросшую кустарником лощину, по дну которой бежал небольшой ручеёк. Тогда ручья не было и трава была не зеленой, а золотой, выжженной солнцем.

— Где же будем стоять, Оль? Как в прошлый раз, на холме?

— Да, желательно занять более высокую позицию. Но ондовичи не попадутся дважды на ту же уловку. Они, вероятно, обойдут нас с юга. Там есть где развернуться коннице, практически плоская равнина…

— Ольгерд, — вдруг проговорил Горан, — мне больно глядеть на тебя, такой ты, будто солнце. Будто если вдруг уйдёшь ты, то станет темно, как ночью. Мне кажется, я и не живу без тебя, просто жду. Хожу, ем, пью, воюю. А сам замер, застыл в ожидании. Вот что ты значишь для меня.

Ольгерд обернулся к нему, взглянул в глаза серьёзно, без улыбки. Ветер подхватил прядь его белых волос, бросил поперёк лица. Тёмный заправил её за ухо, Горан с жадностью проследил за движением его руки.

— То, что ты сказал мне сейчас, Горан, это очень важно для меня и очень нужно, — ответил, наконец, Ольгерд. — Меня немного пугает выбор времени и места. Создаётся такое впечатление, что ты прощаешься со мной, мой свет. Или что-то недоговариваешь. Ты ведь не замыслил какого-нибудь героического безумия? Или безумного героизма?

— Если я поцелую тебя прямо сейчас, когда тридцать тысяч смотрят, это будет безумство или героизм?

— О, мой светлый господин, это будет великой милостью для вашего недостойного раба!

Горан засмеялся:

— Я так понимаю, время нежных признаний уже миновало?

И услышал ответ, тихий и серьёзный:

— Нет, мой свет, оно только начинается.

Всё по-другому стало с приходом Ольгерда, даже его походный шатёр преобразился. Откуда-то появился ондовичский пёстрый ковёр, складная походная кровать уступила место целому вороху мехов, одеял и подушек, причём можно было опустить полог и скрыть это ложе от посторонних глаз. На столике среди свёрнутых карт примостился поднос с серебряными кубками, кувшином вина, блюдом с фруктами. Таз и кувшин для умывания тоже сменились серебряными предметами тонкой чеканки, каких у Горана и до войны не было.

— Откуда это всё? — удивился Горан.

— Из ондовичского обоза, который ты так славно отбил у врага, мой свет, — улыбнулся Ольгерд, сбрасывая плащ. — Наш Оньша очень сметлив, ему стоило лишь намекнуть, что Высокие желают чуть большего комфорта.

Горан обхватил своего тёмного со спины, зарылся носом в волосы, проговорил:

— Сегодня ты не был в седле шестнадцать часов…

— Ну, берегись, — последовал немедленный ответ. — Я загнал немало лошадей, заезжу и тебя.

Много позже, когда в шатре уже стало невыносимо жарко и были отброшены меха и одеяла, чтобы подставить разгорячённую кожу свежему дыханию весенней ночи, Ольгерд встал с ложа, потянулся, почти касаясь кончиками пальцев свода шатра, откинул полог. Словно во сне, следил Горан за движениями тонкой белой тени в полутьме шатра, подрагивающей отблеском костров. Тёмный вернулся с двумя кубками. Горан глотнул вина, белого и лёгкого. Тихий голос звучал волшебно, будто уже произносил заклинание:

— Мой свет, а ты в час любви когда-нибудь пользовался магией?

— Нет, — ответил с удивлением. — Незачем как-то было. Да и нечестно.

— Я понимаю и согласен: нечестно, если твой партнёр — не маг. Но мы-то друг другу равны? И мы можем довериться друг другу, не так ли?

— Конечно, ночка. Просто мне как-то…

У него отобрали кубок, он даже допить его не успел. Не успел и опомниться, как снова оказался распростёртым на влажных и уже прохладных простынях. В тёмных глазах его любимого замерцали таинственные звёзды, тихий шёпот коснулся губ:

— Просто не противься мне. Доверься, откройся. Тебе будет хорошо, я обещаю…

Ольгерд улёгся на него, оседлал его бёдра, прижался к губам долгим, сладким поцелуем. Где-то под рёбрами разгорелась малая искорка, от которой потекло по телу ласковое тепло, и тело вдруг утратило вес, не стало ни постели под спиной, ни полога шатра, ни самого шатра, ни Горана, ни Ольгерда. Не стало битвы, что случится так скоро, пропал отблеск костров, и запах, и свет, и тьма. Остались только прикосновения ласковых губ и сильных рук, только тёплые волны желания, поднимающие его над землёй, а в них — течение чужого желания, и радости, и пьянящей, сводящей с ума нежности. Всё ярче разгорался огонь в груди, кольцом охватывая бёдра, бежал по ногам, поднимался к горлу, заставляя каждую пядь кожи истекать желанием, и сладким, и нестерпимым. А Горан и не знал, что умеет так отзываться всем телом, самозабвенно, бесстыже и жадно. Казалось ему, будто горячие и влажные губы касались его то ласково, то настойчиво, почти болезненно, заставляя самые неожиданные места: ладони, колени, виски, подбородок — трепетать от чистого нестерпимого наслаждения. Горан застонал и услышал свой стон будто со стороны, и другой голос отозвался эхом его желания. Он хотел податься вперёд, прижать к себе любовника, взять его, наконец, чтобы прекратить эту невозможную муку, но тело больше не повиновалось ему. Воздуха не стало, золотой огонь наполнял его лёгкие, золотой огонь бежал по венам, поднимая его, невесомого и бессильного, в звенящие высоты, в заоблачные дали. Он закричал, и кто-то другой подхватил его крик, и усилилось ощущение полёта, падения ввысь, в бездонное небо. Огонь разрывал грудь, туго натянутой струной пел каждый нерв, воронка ревущего пламени туго закручивалась в груди, в животе, в горле и, наконец, сорвалась с губ то ли визгом, то ли воем. И вспышкой нестерпимого света Горан разлетелся на огненные брызги. Мелкие звёзды летели в темноте, замедляясь, угасая, а потом медленно поднимаясь к небу, будто искры мирного костра…

Он проснулся от лёгкого прикосновения ко лбу и ещё в полусне определил заклятие Рассветного Зова. Светлее этой магии уж, кажется, не бывает, вот же тёмная… А потом припомнился полёт, шок нестерпимого наслаждения, падение в бездну. Он распахнул глаза и уставился на тёмного. Тот тоже выглядел будто после хорошего поединка: волосы — мокрыми сосульками, всё тело в бисеринках пота, зато улыбка и лукавая, и довольная.

— Тёмная ты нечисть, — выдохнул Горан с восхищением. — Что это было?

— Слияние, мой свет, — так ответил, будто это что-то объясняло. — Рад, что тебе понравилось.

— Откуда ты знаешь? Может, я от чего похуже в обморок хлопнулся.

— Я чувствовал то же самое, что и ты. А ты — то же, что и я. Я знал, что тебе было хорошо, иначе и сам не испытал бы удовольствия. При Слиянии всегда так бывает. Представь себе два зеркала, поставленные друг против друга. Я отражаю тебя, отражающего меня, отражающего… И так до бесконечности.

Горан подумал, что все эти простые слова: «хорошо», «удовольствие» — совсем не подходят к тому, что действительно произошло с его телом, и рассудком, и духом. Но тут же кольнула неприятная мысль: «Всегда так бывает. Значит, делал он это и раньше. С Ингемаром, с Пресветлой-то точно, а может, и ещё с кем. Со многими».

— Чего же ещё я не знаю о тебе, мой тёмный?

Тот пожал плечами, протянул ему кубок вина. Ответил:

— Рядом с тобой я и сам нахожу в себе что-то новое. Вот, например, ни с кем и никогда я ещё не испытывал такого полного Слияния, такого ошеломляюще безупречного в своей бесконечной силе… Ты был очень щедр со мной, мой свет.

— Я всего лишь отражал тебя, Оль. Ты сам же сказал.

— Нет, отражать можно по-всякому. Ты стремился отдать мне больше, чем брал, а это редкость.

— И ты делал то же самое? Ты потратил силы? Поделиться?

— Нет, — Ольгерд прилёг рядом, уютно помещаясь в изгибах Горанова тела. — Мне очень хорошо сейчас. Я буду спать.

Горан и сам чувствовал себя, как после хорошей бани с ледяной купелью и опытным банщиком, что и косточки размял, и веником отхлестал. Кожу приятно покалывало, каждая мышца постанывала расслабленно. Он натянул одеяло, накрывая их обоих, закрыл глаза. Может быть, завтра ондовичи их догонят, атакуют, пока не подошли данорцы. Может быть, это их последняя ночь вместе. Отчего-то вспомнилось, как в Доме Тьмы Ольгерд толкнул Тёмного Лорда в закрывающийся портал, а сам остался. Если Оль попытается провернуть такое и с ним, он вернётся и прибьёт тёмную нечисть. А если Ольгерда к тому времени уже убьют, он найдёт некроманта, поднимет и ещё раз убьёт. С такой приятной мыслью и заснул.

Данорцы появились сразу после обеда. Кася ещё ранним утром сообщила, что слышит вестуна, который идёт с данорским войском из Авендара. Потом и Фарн объявил, что видит их колонны на марше: пехоту, конницу, обоз, даже повозки с драконами, числом двенадцать. И вскоре небольшой конный авангард показался на дороге, петляющей между западными холмами.

— Поедем навстречу? — предложил Горан.

Но Ольгерд лишь покачал головой:

— Много чести. Вели послать отряд, Оньшу с Фродериком, кого-нибудь из тарнажцев, только не генерала. Пусть и Сигвалда с собой пригласят, ведь он всё равно поедет вслед за нашим Оньшей. Из светлых магов пошли стихийника или огневика. Фарн пусть понаблюдает.

— Тебя что-то настораживает? — спросил Горан, вглядываясь в лицо Ольгерда.

Но тот лишь плечами пожал:

— Просто не хочу показать излишнюю восторженность. Не следует давать им повод считать себя спасителями Ронданы ещё до начала битвы.

Оньша уехал чрезвычайно довольный высокой миссией и вскоре вернулся с нарядным молодым данорским капитаном. Красавец неописуемый, одни усы чего стоят. Сразу видно, что маршем не измучен. Франт с ухоженными усами с опаской поглядел на двоих Высоких магов, надменных и молчаливых, и скороговоркой произнёс заученную речь:

— Пресветлый лорд Горан, Высокий лорд Ольгерд, благородный Аскер Третий, князь Ронданский и наследник Данорский, с нетерпением желает познакомиться, для чего сердечно приглашает вас посетить его ставку.

— Благодарю за любезное приглашение, — ответил Ольгерд сдержанно. — Когда же нам надлежит явиться?

Капитан немного смешался и ответил почти по-человечески:

— Князь ждёт вас к ужину, если вам будет угодно. Через два часа.

Собирались без спешки. Данорцы ставили лагерь на западе, занимая хорошую позицию на той же гряде холмов, но с лёгким путём отступления на Авендар. Ольгерд казался задумчивым и молчаливым. Встревожился и Горан:

— Я вот всё думаю: не продешевили ли мы?

— Тем, что продали княжеский венец за двадцать тысяч пик? — уточнил Ольгерд и пожал плечами. — Думаю, что нет. Принц Аскер молод, он, разумеется, останется в Даноре. В Рондану пришлют наместника, с которым нам с тобой придётся научиться работать.

— Нам с тобой?

— Конечно. Тебя уже сейчас зовут Пресветлым, ты уже магистр Света. Я, вероятно, стану Лордом Тьмы. Но даже если последнего не случится, определённая власть останется за мной.

— А если Данор начнёт обирать Рондану, как это делала Ондова?

— Тогда мы окажем влияние на наместника. Если мы будем вместе, мой свет, мы сможем держать его в узде.

Схватил тёмного за локоть, повернул к себе:

— «Если»?

— Если же этого не случится, то эту битву мне лучше не пережить, — ответил Ольгерд и тотчас же добавил: — Но, пожалуйста, не хватай меня, я только что причесался!

Конечно, и схватил, и облапал, и поцеловал, при этом вроде бы недовольных не нашлось. Выходили из шатра нарядные и весёлые, а там уж держали коней Оньша и Сигвалд, а генерал Илларейна присоединился, когда покидали лагерь. Горан гадал: каким окажется мальчишка-князь, будет ли он похожим на покойного деда? Или на мать, немногословную и суховатую, волевую княжну Ариану?

А от данорского лагеря им навстречу уже направлялись всадники. Впереди ехал невысокий старик с неестественно прямой спиной, по правую его руку — золотовласый молодец, по левую — пожилой человек среднего роста и неприметной наружности. От всех троих веяло силой, светлой силой. И Горан ещё не узнал их, но странным чутьем понял: что-то пошло не так…

Ольгерд остановился как вкопанный. Так натянул повод, что ко всему привычный конь присел на задние ноги. Замер на месте и Горан. Их спутники смешались, кто-то двинулся вперёд, кто-то вернулся. А данорцы продолжили путь, только вот данорцами они не были.

Подъехали ближе, так близко, что копьем достать можно. Невысокий старик важно склонил седую голову, проговорил спокойно и властно:

— Высокие лорды, от имени князя Аскера мы рады приветствовать вас и ваших спутников. Позвольте представиться тем, кто нас не знает: я — Стах из рода Карсов, бывший Архимагус, бывший наместник Ронданский, а ныне советник князя Аскера. А это мои друзья и помощники: маг Дамиан и мастер-маг по прозвищу Чужак.

Будто в дурном сне глядел Горан на крысиное лицо Архимагуса, на чуть снисходительную улыбку на ухоженной морде Дамиана, на ничем не примечательное бесцветное лицо того, кого когда-то принимал за старого слугу в замке бывшего друга… Кажется, Илларейна представился, удивленно поглядывая на молчавших Высоких, кажется, ему ответили вежливо и доброжелательно, как и положено союзникам в преддверии большой битвы.

Архимагус между тем продолжал:

— Прошу вас, господа, следовать за нами, князь ждёт вас с нетерпением…

Он началповорачивать лошадь, но Ольгерд двинулся первым. Одним движением в прыжке развернул он своего жеребца и полетел обратно к лагерю, только комья земли брызнули из-под копыт. Горан бросился следом. До рёбер вогнал шпоры в конские бока, помчался карьером, как никогда ещё в жизни не скакал, но тёмного не догнал. Застал его уже в шатре среди перевёрнутых сундуков и обломков мебели. Видимо, тёмный что-то искал. Видимо, в спешке.

— Ольгерд… — только и успел сказать.

— Не подходи! — синие искры мелькнули на белых ладонях. Горан отпрянул. Существо, повернувшееся к нему лицом, не было его тёмным. Пожалуй, оно и человеком не было. Взлетали над плечами белые волосы, будто тронутые ветром, тёмно-багровыми углями горели глаза, а за плечами огромными чёрными крыльями колыхалась Тьма. И голос, что за голос был у него, когда бросил он Горану в лицо:

— Как я мог поверить тебе! Как мог не понять, что всё это подстроено с самого начала, с моего чудесного спасения! Меня просто отдали тебе, чтобы ты подлатал меня да заодно и приручил, как бродячего щенка, отбитого у волчьей стаи! И тёмный врачеватель так удачно попался под руку, и никто нас не остановил, и все облавы прошли мимо! Ну, не чудо ли?

— Ольгерд, послушай, ночка…

— Не смей! — Чёрная молния ударила в полог шатра совсем рядом. — Матушка Тьма, какой же я безумец! Ведь я даже не спросил тебя ни разу, что сталось с Дамианом и Чужаком, я так был уверен в их смерти! Я так верил тебе, жалкий, выживший из ума, влюблённый дурак!

— Ольгерд, да послушай же меня!

— Довольно! — видимо, тёмный нашёл то, что искал, подхватил небольшую суму, одним движением смел Горана с пути, будто полог шатра откинул. Уже взлетев в седло, крикнул:

— Будьте вы все прокляты! Будь проклята ваша страна! Волею Тьмы вы все поляжете в этой битве завтра. Ни один тёмный больше никогда не ступит на эту проклятую землю, это я тебе обещаю, предатель из рода палачей! Уж лучше бы и ты остался просто палачом, ты…

Горан с рёвом бросился следом, схватил коня за повод, бедное животное закричало человеческим голосом. И тотчас же удар немыслимой силы, удар, способный раздробить кости, опрокинул Горана навзничь. В наползающей тьме он подумал, что слишком привык не поднимать против Ольгерда щиты. И защиты от тёмного не было у него и нет.

========== Глава 29 ==========

Казалось бы, много ли надо умения, чтобы насадить три головы на колья? Оказывается, много. Пока загонял эти колья в землю, разодрал ладони до костей. А после того и головы оказались скользкими от крови, и он как будто всё оглаживал их седые и светлые волосы, впалые щёки, бледные лбы. Но как-то всё же справился. Три головы глядели прямо на его шатёр, пострадавший в ссоре с Ольгердом. Три головы служили предупреждением каждому ронданцу, тарнажцу и данорцу: возврата к прошлому нет. Рондана возродится чистой и свободной от предательства. Или погибнет.

Люди смотрели на него со стороны со страхом, с удивлением. Не испугался только Фродушка, схватился за его ладони, вытащил занозы, замотал полотном. Прочёл целую нотацию о том, что сильнейший маг и лучший воин их войска не сможет завтра ни заклятия наложить, ни за меч взяться. А Горан глядел на него и думал: «Неужели он и вправду подослан? Неужели все мы стали частью какого-то более крупного плана, призванного прогнать ондовичей и возвести на престол данорского принца?»

Спросить не у кого. Те, кто мог бы пролить свет на эти политические интриги, глядели на его шатёр с грубо оструганных кольев.

Он поехал в данорский лагерь, ещё не совсем оправившись от удара Молота Тьмы. В глазах двоилось, руки подрагивали, и во рту собиралась солёная и вязкая жижа. Но ждать он не мог, ни одного мгновения, ни одного удара сердца. Потому что, пока топтали землю эти трое, не было ему прощения. Не было на земле ни Света, ни Тьмы, ни победы, ни правды, ни свободы, пока жили эти трое. На верную смерть шёл, чтобы отомстить не за Ольгерда даже, за себя. За Милану и дочек, у которых украли и детство, и семью, за девочку Малку, что выбрала Горькое Слово, за Чёрного Лиса, погибшего в чужой войне. За двоих мальчишек, сыновей той толстой тётки, что набросилась на него в Анконе… За то, что руки его навечно в крови, а вместо сердца — воющая Бездна. Но и за Ольгерда тоже, чьё тело оправилось от мук, но душа носит шрамы такие глубокие, что может чувствовать лишь боль… За то, что Архимагус использовал его, как используют волкодава, натравив его на зверя по собственному выбору.

Он встретился ему первым, Архимагус, и, видимо, понять ничего не успел. Горан задушил его Воздушной Петлёй, бросил смертельное заклятие небрежно, спрыгивая с седла, ни на что не рассчитывая, а лишь повинуясь инстинкту. А заклятие это оказалось таким сильным, что пробило щиты старого мага, как сталь пробивает бумагу. Старик ещё катался по земле, до крови раздирая горло, когда Дамиан и Чужак атаковали Горана. Чужак бился хорошо, и Горану пришлось бы тяжело, не будь Дамиан таким трусом. Но его прежний приятель думал лишь о собственных щитах и прятался за спиной Чужака, и в конце концов Горан перерезал ему горло Лезвиями Тьмы, чтоб не ударила в спину ядовитая гадина. Оставшись один на один с Чужаком, почувствовал ещё чьи-то удары, отражённые щитами. Детский голос отдал команду. Атаки прекратились. Прочные щиты Чужака приняли удар Копья Света, но взвились в вечернем воздухе кровавые петли Бича Агни, и Чужак дрогнул. Белая Молния завершила дело.

Когда Горан отсекал головы, ему никто не мешал. Лишь потом, уже направившись к коню, заметил он богато одетого высокого и худого мальчика с узким лицом и взрослыми глазами. Проговорил, едва кивнув: «Князь…» Получил в ответ такое же сдержанное: «Пресветлый…» Ему позволили уйти. Кто-то протянул ему мешок, куда он сложил головы. Кто-то держал повод его коня, когда он садился в седло. Ему было всё равно, зачем князь оставил его в живых. Завтра будет битва, в которой он погибнет. Тёмная армия не придёт. Они могут победить и без тёмных, но он, Горан из рода Велимиров, из этой битвы не вернётся.

Когда Фродушка закончил с его ладонями, он вышел из шатра, сел у порога, стал смотреть на яркие майские звёзды, на огни костров, мерцающие во тьме. Подошёл Фарн, сказал, что видит огни ондовичского лагеря. Они совсем близко. Завтра будут здесь. Горан и сам это знал. Позвал Касю, велел передать всем вестунам: «Враг близок, возможно ночное нападение. На постах не спать, за частоколы не шляться».

Сон не шёл. Он не думал о своём тёмном. Запретил себе думать о нём. Думал о том, что Оане тёмный мстить не станет, ведь она ни в чем не виновата. Возможно, она и дальше будет жить на красивой белой вилле на берегу тёплого моря. Ей скажут, что её отец погиб за родину, а что может быть лучше такой доли? Снадобья Фродушки теряли силу. Руки наливались болью, острой и тяжёлой. Он вспомнил, как летел через метель, загоняя и коней, и самого себя, от того, что почувствовал боль Ольгерда. Сейчас он не чувствовал ничего. Его тёмный поднял щиты. А он, Горан, этого не сделал. Интересно, а Ольгерд сумеет понять, как больно ему сейчас? Нет, он не станет слушать. Он ушёл навсегда, обозвав его предателем. Майские ночи коротки. Полоска света тронула небо на востоке, как раз там, откуда придёт к ним смерть.

Утром оказалось, что Оньша пропал. Видимо, уехал вслед за своим тёмным демоном. Ну что ж, может, и ему найдётся место в тёплой Анконе. Конечно, беспечный и добродушный дурачок отпустил старого слугу, пожалел. А тот оказался магом, сильным и хитрым, с такими прочными щитами, что им и в голову не пришло, что старый слуга не так прост. Впрочем, кто смотрит на слуг? Кто пытается пробить щиты старика, который варит тебе водянистую кашку и разжигает огонь в камине?

Горан спросил у Фродушки, вновь занявшегося его руками:

— А ты почему остался? Тебе-то сам Творец велел уйти с тёмными. Скачи, может, ещё догонишь. Хороший врачеватель нигде не пропадёт, а уж в Анконе и подавно.

— Я приехал к вам, к вашей семье, а не к лорду Ольгерду, — проворчал тёмная бестолочь. Да ещё и окрысился: — Не двигайте руку, вы мешаете мне работать!

Ондовичи появились рано утром, с визгом и свистом окружили лагерь, растеклись по равнине грязной рекой. Попытались с ходу атаковать лагерь с юга, как и предполагал Ольгерд, но подъем там оказался хоть и покатым, но длинным. Маги-огневики сделали своё дело, и атака захлебнулась. Горан отдал приказ: «К оружию». Как только начнётся настоящая атака, они будут готовы. А часом позже из лагеря тарнажцев прискакал большой отряд, все в одинаковом чёрном доспехе, все со значками Чёрного Лиса. Привёл отряд Лаутар, ближайший друг и соратник Лиса. Горан встретил его как товарища, а тот вдруг отвёл глаза и сказал неприятное:

— Лорд, я принёс плохую весть. Генерал Илларейна отдал приказ: тарнажское войско в бой не вступит.

— Как так? — не поверил своим ушам Горан.

— Генерал сказал, что у него приказ императора — действовать только наверняка, без лишнего риска. Что наше войско и так уже понесло значительные потери, большие, чем ронданцы. Что без армии Анконы силы неравны и победа маловероятна.

— Силы примерно равны, и у нас лучше позиция. На Лимрее и того хуже было.

— Тогда ещё жив был наш принц, — опустил голову тарнажец. — Теперь спорить с генералом некому. Помощи от Тарнага не будет, лорд.

— Ну что ж, — пожал плечами Горан. — Значит, и слава победы достанется только нам. Да и торговые обязательства тоже можно не выполнять. Удачи вам, Лаутар. Можете возвращаться.

— Мы останемся с вами, лорд, — заявил тарнажец, снова удивив Горана. — Нас меньше сотни, но все мы — опытные воины. Личная гвардия принца.

— И почему же это вы решили своего генерала ослушаться?

Снова Лаутар потупил очи, будто девушка. Но ответ его Горану понравился:

— Наш принц хотел бы этого. Он сам пришёл бы к вам на помощь.

— Благодарю, — кивнул Горан, принимая ответ.

Он понял гвардейцев прекрасно. Они винят себя в смерти принца и теперь желают восстановить репутацию. Смыть вину кровью. Доказать всему миру и прежде всего себе, что они не трусы.

— Будете моей личной гвардией. Имейте в виду, что это самое опасное место на поле боя.

Лаутар просиял, на мгновение напомнив Горану Лиса.

Между тем ондовичи атаковать не собирались. Окружили их позицию, череду пологих холмов, спустились и в лощину с ручьём, принялись устраивать свой лагерь.

— Они хотят, чтобы мы атаковали первыми, — высказал предположение Лаутар.

— Возможно, так оно и будет, — согласился Горан. — У нас есть еда, но нет воды. День-другой и мы начнём страдать от жажды. Тогда нам и придётся идти в атаку.

— А может быть, они всё же потеряют терпение и атакуют первыми? — высказал надежду тарнажец.

Горан лишь плечами пожал. Ему было всё равно. Он просто хотел, чтобы всё это поскорее закончилось. Но он всё ещё командовал этой армией и отвечал за каждого на этом поле.

Офицеры собрались в его шатре к вечеру. В пологе зияли опалённые дыры, оставшиеся после тёмной атаки. Чужие слуги разливали вино. Новости обсуждали всё больше плохие.

— Армии из Анконы не будет. Это всем понятно?

— Генерал Илларейна приказал тарнажцам оставаться на позициях. Он вступит в бой только в том случае, если мы и без него будем верх одерживать.

— Данорская и Ронданская армии разделены на два лагеря. Ондовичи уже заняли этот перешеек между нами. Могут стихийники что-либо сделать? Землю поднять, вал какой-нибудь насыпать?

— После вчерашнего мы потеряли примерно четверть Данорский армии. Они отступили к Авендару, наши, между прочим, ронданцы. Данорцы остались.

— Завтра нам будет нечем поить лошадей. Могут стихийники вызвать дождь?

— Вы думаете, что мы, стихийники, прямо боги какие-то?

— Можно послать отряд к ручью…

— Зря только людей погубим…

Дождя стихийники не обещали, но, пристыженные, всё же взялись за дело. Горан объявил боевую готовность и не ошибся. Когда над холмами заклубились тучи, засверкали молнии и первые тяжёлые капли упали на землю, ондовичи пошли в атаку. Полетели за частокол тучи стрел, поднялся ветер, потекли по склонам холма огненные ручейки. Страшно хотелось взять в руки меч и встать в строй на южном склоне, где враг уже проломил частокол и стена конской и человеческой плоти уже столкнулась со стеной щитов и пик. Но он заставил себя оставаться на месте. Столбы огня отбрасывали всадников назад, Бич Агни кровавым росчерком разрубал и людей, и лошадей, Лезвия Тьмы скашивали целые шеренги. Горан чувствовал силу как никогда прежде, но была она недоброй, кровожадной, ему самому противной. К вечеру дождь всё-таки пошёл, весёлый, шумный весенний ливень. К вечеру битва утихла сама собой. Ночью ондовичи атаковали данорский лагерь, но союзники оказались к бою готовы, и атака захлебнулась. Горан даже вмешаться не успел.

А наутро предстала их глазам невероятная картина: ондовичский лагерь пришёл в движение. Деловито сворачивались шатры, седлались кони, выстраивался на столичном шляхе основательный обоз. К обеду примерно половина вражеской армии была уже на марше. Снова собрались в Горановом шатре полководцы, весёлые и оживлённые. Мелкий дождь всё ещё барабанил по полотну, смерть от жажды откладывалась.

— Эй, — смеялся Фарн, — ну, признайся, Темидан, стихийники тут ни при чём, дождь сам по себе пошёл! Как нередко бывает в начале мая!

— Господа мои, вестун из данорского лагеря передаёт: «Князь назначил нового воеводу. Это магнат Раендан. Он считает, что шад разделил войско: повёл половину на Авендар, а половину оставил, чтобы держать в осаде нас. Надо атаковать!»

— А без магната мы бы не догадались, — фыркнул Эрхан.

— Это не передавай, — приказал Касе Горан и оборвал всеобщее веселье. — Я знаю шада, хоть и не лично, понаслышке. Не верю я, чтоб он такую глупость устроил. Всё, что нам остаётся, это перебить оставшихся, а потом ударить в тыл тех, кто будет штурмовать столицу. Неужто он этого не понимает? Нет, други мои, это он хочет, чтоб мы в атаку пошли, выманить нас с хорошей позиции, завязать в бою, а потом и ударить туда, где слабое место…

Порешили ничего не предпринимать, сидеть в лагере. А к вечеру Фарн сообщил, что войско, ушедшее на запад, стало лагерем за рощей всего в пяти лигах от Велесова поля. Осталось оно там и наутро, явно выжидая, к столице не двигаясь. Правда, не по-весеннему густой туман мешал магу разглядеть чужое войско. Всё было расплывчато в то утро, неясно, и серо, и холодно.

Горану бы обрадоваться, что разгадал план врага, что не попался в ловушку. Но радости не было, только одна усталость. Спать он не мог, есть не хотел, вино не приносило хмеля, только горькую тяжесть и тупое раздражение. Хотелось плюнуть на всё, и бросить людей в бой, и броситься самому, взорваться одним огненным шаром, Бичом Агни взлететь в небо, обрушиться на землю Ледяным Градом. И пусть другие подбирают осколки и строят из них что придётся. Хотят — Рондану, хотят — Ондову, да хоть саму Бездну со всеми её демонами. Его тёмный не раз говорил, что век мага долог. А он и до сорока не дожил, а как же умаялся, Силы Света! Как же запутался, как заблудился в этом вечном тумане. Но остался ещё один, последний долг, не отдав которого, он не может уйти, осталась ещё одна битва, самая последняя.

Вражеское войско вернулось к вечеру, когда понял шад Шайямал, что хитрость его разгадали. Огни огромного ондовичского лагеря тусклыми багровыми пятнами просвечивали сквозь туман.

А поздно ночью на западном крыле вражьего лагеря загорелись совсем другие огни. Они плясали и бросали в небо снопы искр, и в рёве огня слышались крики, и звон оружия, и стук копыт. Горан растолкал сонную Касю, та похлопала глазами, посидела неподвижно, а потом огорошила:

— Воевода Раендан велел сделать вылазку. Князь гневается. Говорит, что их всех перебьют.

И перебьют. И правильно сделают. Но терпение Горана тоже подошло к концу. Он велел седлать коня.

С сотней гвардейцев Чёрного Лиса выехал из лагеря. Дюжина магов-огневиков, не дожидаясь приказа, выскользнула за частокол следом за ними. Ехали вдоль холмов сколько возможно, пока не заметили их ондовичи. С визгом бросились к ним чужие всадники, чёрные на чёрном, и с визгом покатились по земле, прибитые Ледяным Градом. Засвистели в темноте стрелы, и кто-то упал с криком, и закричала раненая лошадь, и Горан пустил несколько огненных шаров наугад, в дальний конец чужого лагеря. Там тотчас же вспыхнули войлочные шатры, закричали люди. Его огневики поняли задумку, отблески пламени заплясали в ночи, сразу несколько костров вспыхнуло во вражьем стане. Стрелой железной и огненной прошли по склону холма, на полном скаку врубились в сечу. Визжали раненые лошади, кричали люди, звенела сталь, а на смену мёртвым врагам приходили новые, но всё же они успели. Стеной огня заслонил Горан горстку ещё сражавшихся данорцев, стеной стали закрыли их тарнажские гвардейцы и отстояли, спасли. Вернулись в Данорский лагерь, посчитали потери. Горан удивился, какой малой ценой обошёлся им ночной рейд. Только вот данорских храбрецов осталось в живых немного.

— Так мы их хоть расшевелили! — горячился новый командующий, молодой темноглазый парень в простом кожаном доспехе. — Вот увидите, завтра они пойдут в атаку! А то что нам здесь сидеть? Скоро своих же лошадей есть начнём! Ладно, дождь пошёл, хоть немного воды набрали. Но у нас лошади, чем их поить? Это мы здесь, как в осаде, на этих холмах, а у ондовы — свобода! Посылай фуражиров во все концы, привози скот, зерно, лошадей!

Горан ничего не ответил. Не хотелось ему ничего доказывать и объясняться не хотелось. Лишь велел вестуну передать в ронданский лагерь: они здесь, у данорцев. На утро — полная боевая готовность. Наутро все решится.

Ему отдали чей-то шатёр, откуда наспех вынесли вещи. Он посидел там немного, допил кувшин вина, глядя на неяркие всполохи костра за плотным полотном. Вышел прочь, поднялся на самый гребень холма, откуда открывался вид на все три лагеря — пригоршни неярких огней в ночи. Снова спустился на землю туман, полным облаком накрыл лощину, погасил огни ондовичских костров. А над головой горели звёзды, и висел в синеве тонкий серп луны. Какая дорога привела его сюда, на вершину этого холма? Горан не знал. Знал только одно: где-то сбился он с пути. Ведь даже умирать теперь придётся среди чужих. А в тумане шевелились тёмные тени, собирались грозной тучей… Горан вскочил, бросил горсть огненных шаров, они взорвались за частоколом яркими искрами, не долетев до цели. Заорал во всю глотку:

— К бою! Оружие к бою!

Успели взяться за оружие, оседлать лошадей, встать в строй. А вот отстоять частокол у южного склона не смогли. Ондовичи закинули крючья на верхний край частокола, потянули конями, и с грохотом пали деревянные стены, не такие уж и прочные. Лавина хлынула в пролом. Горан сорвал бинты, потёр липкие от крови ладони. Особая магия рвалась из рук. Как гной из воспалившейся раны, выпускал её Горан, магию крови и слез, горечи несбывшихся надежд, магию гнева и боли. Она не взлетела в небо Копьем Света, она змеёй поползла по земле, убивая мгновенно, оставляя за собой только пепел. Горела и плакала земля, и отвернулась луна, закрывшись облаком цвета старой крови, и раздумал вставать рассвет. И даже маги-огневики сбежали от него подальше, туда, где горит правильная магия и правильно убивает. Лишь тарнажская гвардия осталась подле него, ведь им и бежать было некуда. Отступили ондовичи, оставив за собой пологий склон, усеянный чёрными холмами. Тогда магнат придумал хитрость: разобрать по брёвнам ненужный уже поваленный частокол. И когда уже при полном свете дня новый строй ондовичской конницы показался на склоне холма, данорцы столкнули эти брёвна вниз, а огневики ещё и подожгли катившиеся по склону смертельные копья. Тогда ондовичи пустили в ход луки. Сотни стрел взвились в воздух. Горан не умел вызывать ветер, только огонь. Стрелы сгорали, стрелы пронизывали стену огня, стрелы убивали. А потом ондовичи снова пошли в атаку. Их встретила стена щитов, поднявшаяся на месте частокола, хищными жалами выдвинулись перед щитами длинные ударные копья. Дрогнула земля, когда первые ряды ондовичской конницы столкнулись с данорской фалангой. А битва уже охватила всю гряду холмов. Горан видел, как пылал ронданский лагерь, где ондовичи казались чёрной саранчой на склоне холма. И не было рядом Фарна, чтобы увидеть всё полотно, нарисованное кровью и огнём, и куда-то запропастился глупый вестун, а вот Кася осталась бы рядом, и дрогнула данорская фаланга, и лишь Белая Молния, будто паутина, охватившая врагов, дала пехоте время снова сомкнуть щиты.

Время близилось к полудню, когда захлебнулась ондовичская атака. Враг отступил. Горан тяжело опустился на землю. Он не жалел силы, и теперь её осталось немного. Может быть, на две огненные стены. Может быть, на десяток шаров. Кто-то принёс ему флягу. Руки дрожали. Крепкий эль пролился на кольчугу. А рядом вдруг оказался мальчик-князь в аккуратных, сделанных по росту доспехах с тонкой золотой насечкой. Горан хотел встать, но мальчик положил ему на плечо руку.

— Сидите.

Горан протянул князю флягу. Тот хлебнул, вернул. Сказал:

— Я хочу драться.

— Нельзя, — покачал головой Горан.

— Вот и магнат говорит, что нельзя. Но ведь нужно. Ведь мы не победим, да? Мы все погибнем?

Так это по-детски прозвучало, что дрогнуло что-то в груди, будто проснулась струна, давно оборванная.

— Отчего же? Велите ваших драконов наладить. Они ведь огнём плюются, не так ли?

— Я уж велел. Так мне сказали, что дождь намочил огненный порошок и, пока он не просохнет, драконы пламени не извергнут.

Чего-то подобного Горан и ожидал. Где это видано, чтобы без магии кастовать огненные шары? А проходимцев и среди людей хватает, и среди магов.

— Вот что мы сделаем, князь, — тяжело вздохнул Горан, поднимаясь. — Сейчас позовём вашего вестуна, пусть он свяжется с Касей. Соберём сотни четыре воинов: конных, тяжелых латников. Наилучших. Поскачем в ронданский лагерь. С помощью Творца пробьёмся. Там нас встретят. Там есть у меня один тёмный маг. С ним на пару мы откроем вам портал. Можно в Авендар, но лучше в Анкону или Леонвар. И вы уйдёте. Подумайте, кого ещё хотите взять с собой: верных людей, воинов. И золота прихватите, оно вам повсюду пригодится.

— Не получится, — с сожалением проговорил мальчик. — Ведь мне ещё княжить, если не в Рондане, то в Даноре. А как я после этого буду править?

— Вздор, — ответил Горан. — Кто поражения не терпел, тот войны не знает. Отлично будете править, не хуже других.

А князь вдруг спросил, указывая куда-то вдаль:

— Что это? Почему они уходят?

«Эх, Фарна бы сюда!» — только и успел подумать.

========== Глава 30 ==========

Странные дела творились в лощине у ручья. Ондовичи спешно снимали лагерь. Сворачивались войлочные шатры, дымили брошенные костры, всадники скакали прочь.

Он не мог понять смысла этого манёвра. Может быть, решил враг собрать все силы на южной равнине и ударить одним железным кулаком? А может быть, снова хочет выманить с хорошей позиции, ударить в спину, поймать в ловушку в узкой лощине?

Во вражеском стане между тем творилось непонятное. Ондовичи ушли из лощины, отступили даже с седловины, разделявшей ронданцев и данорцев. Равнина, лежавшая к югу, казалась растревоженным муравейником, где люди и лошади метались в беспорядочной панике. Горан велел седлать коней. Время вернуться к своим, к Фарну и Касе, к дурачине Фродушке. В последнюю битву нужно идти со своими. Чёрные латники Лиса уже садились в седло, а Горан отчего-то медлил. Совсем уж решил перебросить упрямого княжонка через луку седла да и увезти с собой насильно, когда остроглазый мальчишка вдруг сказал:

— Кто это может быть? Вон там, за ручьём?

На пологом холме с чахлой рощицей на вершине действительно показались всадники. Ехали они неспешной рысью, будто на прогулке, будто не поле боя лежало перед ними, а лужайка дворцового парка.

Горан не сразу понял, что случилось с ним. Это походило на реку, протекавшую сквозь него, через грудь его и сердце в груди, по венам его и по крови в венах, по глазам его и по слезам на глазах. Река тревоги и печали, река надежды и робкой просьбы о прощении, река горечи, боли и раскаяния разрывала его на части.

Он выехал через пролом в частоколе и на минуту потерял всадников из виду. А когда обогнул он лагерь, они были уже ближе, и стало видно, что от группы отделились трое, а потом один из них пустил коня галопом и легко оторвался от прочих.

Они встретились у ручья, в зарослях вербы с пушистыми комочками на голых ветках. Горан первым спрыгнул на землю, но подойти ближе не посмел. Не поднял и глаз, просто опустился на колени на влажную землю и доверился реке, в которой было уже столько всего, что и словом не сказать. Это означало только одно: опущенные щиты. Доверие, которое он прежде принимал как должное. А теперь он не смел поднять глаз. А теперь…

Сильные руки на плечах подрагивают. Тихий голос:

— Что ты делаешь! Встань сейчас же! Нас могут увидеть!

Но он не встал. Тогда и тот, другой, опустился рядом на землю. И обхватил его голову ладонями. И долго-долго ничего не говорил. Река рассказала обо всём. О гневе и смертельной обиде. О крушении всех надежд, о стыде и слабости. О сомнении, о надежде, о раскаянии. Но больше всего о том, чему нельзя давать имя, ведь неосторожное слово может разрушить самые сильные чары…

— Оньша догнал меня в Данпорте. Я хотел убить его, но не смог. Сигвалд меня остановил. Оньша сказал, что нарушил твой приказ, что отпустил Чужака, приняв его за простого слугу. Что вы оставили Дамиана в моей камере умирать от голода и жажды.

— Я не давал ему приказа, — отозвался Горан, накрыв ладони Ольгерда своими и ещё сильнее прижав к себе.

— Я знаю, мой свет, — послышался ответ. — Вставай, сейчас здесь будут эти двое. А потом и другие. Пойдём, я должен посмотреть на твои руки.

Он послушался. Отважился взглянуть в тёмные глаза, испуганные, усталые. Спросил:

— Сможешь ли ты мне поверить?

Услышал в ответ простое:

— Уже поверил. А ты, ты сможешь меня простить?

— Уже простил.

Пошли к лагерю пешком, коней повели в поводу.

— Я привёл тебе без малого двадцать две тысячи, как и обещал. Кстати, как идёт война?

— Ещё держимся. Илларейна отказался вступать в бой, когда ты ушёл. Личная гвардия Лиса теперь со мной. Данорцы дерутся хорошо.

— Генералу придётся пересмотреть свою позицию…

В спешке покинутый ондовичский лагерь, едкий дым прогоревших костров стелется над землёй, он щиплет глаза, он превращает всё в зыбкий мираж. Только закрой глаза, и всё окажется сном, и снова пропадёт тот, кто идёт сейчас рядом, и ночью обернётся день.

– …Мне не следует показываться в Данпорте по меньшей мере лет сто. Там очень крепко меня не любят, причём по весьма уважительной причине. Когда я туда вернулся, примерно треть войска и припасов была уже на земле. Я, разумеется, велел разгрузку прекратить и, напротив, начать погрузку. Пришлось вернуть со внешнего рейда корабли, с которых уже успели сойти солдаты, возникла жуткая неразбериха. В это время подоспел наш Оньша, и после весьма оживленного обмена мнениями ему удалось меня убедить. Когда я снова изменил приказ и велел возобновить разгрузку, я серьезно думал, что докеры разорвут меня на части…

Горан понял, что Ольгерд говорит нарочно, оттого что боится молчания. Будто стоит ему замолчать, и снова они вернутся в обожжённую тёмным огнём палатку, где закончилось всё: надежда, жизнь, любовь.

– А, чуть не забыл, я привёз тебе невероятный доспех, в самом деле достойный Пресветлого. Не могу дождаться, когда увижу тебя в нём. А то, правду сказать, ты выглядишь сейчас как тёмный герой светлого фольклора, какой-нибудь свирепый некромант…

— Ольгерд, я убил их, — перебил тёмного Горан. — Всех троих. И насадил головы на колья. Сейчас увидишь, прямо возле нашего шатра.

— Кошмар какой-то. Не зря о вас, светлых, рассказывают всякие ужасы. Не стану глядеть!

— Станешь…

— Да, правда, хочу посмотреть. Но лучше взгляни туда!

Горан оглянулся и понял: то, что он принял за рощицу, оказалось первыми колоннами на марше. Тёмные Ронданы возвращались домой.

Возвращались домой и они. В лагерь за покосившимся частоколом, к шатру, в котором провели волшебную ночь. В котором едва не убили друг друга. Ольгерд действительно постоял над мертвыми головами, поглядел сверху вниз с лицом надменным и холодным. Потом кивнул каким-то своим мыслям и сказал:

— Уберите.

На шатёр с прожжёнными в полотне дырами тоже поглядел неодобрительно:

— Право, мой свет, не бережёшь ты хороших вещей…

— Вожусь лишь бы с кем, — ухмыльнулся Горан и получил в ответ взгляд, полный восторга.

Вестунья Кася нашла их у южной равнины, где Фарн рассказывал им о вражеском лагере всё, что смог рассмотреть. Немного стесняясь роскошного Высокого тёмного, обратилась к ним обоим:

— Санни, вестун, что при тарнажцах остался, передаёт вопрос генерала Илларейна: когда ему явиться в ставку Пресветлого. Чтоб обсудить диск… позицию.

— Передайте, мистрис, дословно: явиться следует незамедлительно! Со всей возможной поспешностью! — строго ответил Ольгерд.

— Я-то слово в слово передам, — пробормотала довольная Кася, — а вот Санни навряд ли отважится…

Шатёр к тому времени успели прибрать, пострадавшие полотна заменили новыми, на столике вновь показались фрукты и вино.

— Не могу же я явиться к тебе без угощения, мой свет, — Ольгерд заглянул ему в глаза, и Горан вдруг увидел, как его тёмный хочет загладить вину, как сожалеет о нанесённом ударе, о том, что только по случайности не закончилось трагедией.

Склонился, коснулся тёплых губ осторожным поцелуем. Сказал-попросил:

— Нечисть моя тёмная, давай прежде всего друг другу верить. А уж потом прочим. Будь то люди или призраки.

— В противном случае и жить не стоит, — тихо выдохнул Ольгерд, будто от усталости прикрывая глаза.

Генерал Илларейна прибыл со свитой, и снова на его неподвижном лице нельзя было прочитать ничего. Пришёл и юный князь, с которым Ольгерд раскланивался, будто соревнуясь с будущим монархом в церемонности. Победил, конечно, маг, который помнил, как кланялись при дворе прадедушки молодого Аскера Третьего. Развернули на походном столе карты, при этом Горан не смог отказать себе в удовольствии дать Оньше несильную затрещину. И отвёл глаза, чтобы не видеть, как блеснули в ладонях Сигвалда Лезвия Тьмы, к счастью, вовремя погашенные. Фарн рассказал о примерном числе ондовичей, переживших утренний бой, о беспорядке в их лагере, о свободном пути отступления на юг. Прозвучали разные мнения:

— Ну так и погоним их до самой Вестемеи, а там в реку и покидаем! — горячился молодой магнат Раендан.

— Окружить их вряд ли удастся, — предупреждал осторожный Илларейна, — наше преимущество в численности не столь велико…

— Нужно загнать их в Белоборские болота, — предложил обычно молчаливый Эрхан.

— А когда уже драконы пообсохнут? — язвил грубоватый Фарн. — Или это только так, данорская мифология?

А Горан поймал себя на мысли, что почти не слушает воевод. Что-то они обсуждали, о чём-то даже договорились. Но слишком дивно пламя свечей отражалось в тёмных глазах Ольгерда, слишком нежно проступал на бледных щеках едва заметный румянец, слишком плавно тонкая рука подносила кубок к губам. Магия наивысшего порядка сплетала перед ним свои чары, и не было от них спасения, да и не надо. А в сравнении с этой магией что война, что сама смерть — круги на воде. Бросишь камень — пойдут круги, но только ляжет камень на дно, и снова неизменен лик тихой воды…

— Ты не заснул? — спросил Ольгерд чуть слышно.

И Горан понял, что все глядят на него. Важно заложил пальцы за пояс, взглянул поверх голов. Сказал:

— Ну что ж, господа мои, всем понятен план на завтра? Знатная будет битва. Давно такого не бывало, чтобы столь славные воинства делили поле боя против общего врага. Добудем боевую славу юному князю, она ему ещё пригодится. Завоюем свободу Рондане, не может она под ярмом. Отомстим за принца Аройянна и кровью скрепим дружбу с братским Тарнагом. Да будут с нами Силы Света и милость Матушки Тьмы.

Видимо, хорошо сказал, все расходились довольные. А когда все ушли, Ольгерд усадил его в кресло и присел на полу у его ног. Обхватил его руки своими ладонями, горячими, будто нагретая солнцем кираса, склонился и зашептал заклятия, щекотно касаясь пальцев влажным и тёплым дыханием.

— Отпусти ты меня, ночка, — попросил Горан. — Мне нужно коснуться тебя, чтобы поверить, что это и вправду ты. Ведь я всё ещё не верю. Глаза закрыть боюсь. А вдруг закрою, а ты…

— Не надо, мой свет, — тихо попросил Ольгерд. — Когда мы победим, я всё тебе скажу. Как виноват перед тобой, как сожалею… Постараюсь объяснить, почему так вышло. Сейчас не надо.

И Горан замолчал. Просто молча смотрел, запоминая, откладывая в самый дальний уголок души сокровища бесценные и удивительные: тонкую складку между бровями, короткий шрам на мочке уха, легкую белую прядь, упавшую на плечо.

Потом Ольгерд перевёл дыхание и прижался щекой к его ладони. И нежной, едва закрывшей раны кожей он почувствовал колючую щетину на щеках своего тёмного.

— Я завтра поведу авангард, — заявил вдруг Ольгерд.

— Нет, ночка моя тёмная, авангард поведу я, — Горан принялся расстегивать крючки его камзола. Ольгерд ему не мешал. — Ты ведь прежде всего некромант…

Сползла с плеч плотная ткань, Горан провёл ладонью по тонкому батисту рубашки, чувствуя тепло и шелковистую гладкость.

— А дело некроманта — стоять за спинами солдат и поднимать мёртвых…

— У нас есть и другие некроманты… — Ольгерд задохнулся, когда Горан прильнул губами к шее, слегка прикусив тонкую кожу.

— Но не такие сильные, не так ли?

Прочь рубашку, кожа такая гладкая под новыми ладонями, и тёплая, и немного влажная.

— При этом арьергард — огромной важности позиция. Ведь ондовичи все конные, попытаются к нам в тыл зайти непременно…

Где-то там, за тонкими стенами шатра, пели у костра солдаты незнакомую и долгую песню, явно тёмную, как эта майская ночь перед боем. Горан стянул с Ольгерда сапоги, раздел, как слуга раздевает господина, а впрочем, не так, совсем не так.

— Вот если они зайдут к нам в тыл, то нипочём не ожидают увидеть в арьергарде Высокого тёмного, мага небывалой силы. Ведь ты за нашими спинами каменной стеной встанешь, радость моя, единственный…

Горан и не заметил, как сбросил свою одежду, как оказался на постели, не выпуская своего тёмного из рук, ни на миг не разрывая объятия. Будто и вправду, стоит только разомкнуть руки, и исчезнет радость, и вернётся кошмар, в котором нет ни жизни, ни смерти…

Он улёгся на спину, уложил любовника себе на грудь, сжал коленями узкие бёдра. А в тёмных глазах — целое звёздное небо, и лунным светом струятся серебряные пряди, и нет на свете ничего, что можно ещё утаить от этого волшебника, единственного, возлюбленного, нет ничего, что жалко ему отдать. Даже думать о таком смешно. Ведь он давно принадлежит ему каждым вздохом, каждым страхом и каждой мечтой, до последнего, самого малого сомнения, до самой дальней камеры, где только ужасы и тлен…

Горан крепче прижал к себе вечного своего соперника и вечного героя, заглянул в звёздные глаза и с ехидной улыбкой, позаимствованной из арсенала одной тёмной нечисти, проговорил:

— Смелее, тёмный!

========== Эпилог ==========

Шард сделал медленный вдох. Наполнил лёгкие густым воздухом ночного города, запахом цветущих каштанов, пыльного камня и каминного дыма. Не спеша выдохнул до самого конца, сокращая мышцы, прижимая впалый живот к позвоночнику. Время перестало существовать, то ли остановилось, то ли закончилось. Ночь поздней весны накрыла город ласковой тьмой, душным покрывалом, тяжёлым от непролитого дождя. Ночь затаилась в ожидании.

Шард тоже любил ждать. Он радовался бодрящей нервной свежести, напряжённости этого момента, когда ещё ничего не произошло, когда чаши весов ещё покачиваются в непрочном равновесии и хитрый случай замирает у порога, спрятав за спину руку, в которой то ли кинжал, то ли роза, поди пойми. Конечно, Шард не знал таких слов. Но он умел испытывать разные чувства, не называя их словами. Слова подсказывал ему Учитель. Он говорил: «Ты — стрела, лежащая на тетиве, кинжал в руке, карающей зло». И Шард понимал это и верил этому, глубоко и преданно, до самого дна полудетской души. Наносит удар рука. Кинжалу лишь нужно быть верным. И уметь ждать, сливаясь с черепичной крышей, с ночным воздухом, с пением цикад, слушая, как бьётся в груди тёмное сердце ночи. Потому что, когда придёт время, и стрела сорвётся с тетивы, и рука нанесёт удар, слушать и радоваться станет некогда. Ожидание закончится, время проснётся и бросится вскачь, как необъезженный жеребец, только зазеваешься — сбросит.

Он вгляделся в тёмный провал улицы и не заметил никого. И это тоже было хорошо. Если он, с его ночным зрением, не разглядел помощников, значит, не увидят и другие. Четверо их пустились в дальний путь, по степи и по лесной стране, по дорогам и по рекам, по городам, где люди говорят на странных языках и молятся странным богам. Почти целый солнечный круг заняла дорога, но закончилась и она. Они достигли цели. Этого города, большого и нарядного, с каменными домами и мраморными лестницами. Города, где живут враги.

Учитель назвал их имена и даже подсказал, где их искать. Сказал также, что они сильные маги, магистры, один светлый, другой тёмный. Но главное было не это. Учитель сказал, что эти двое оскорбили особу императора и поэтому приговорены к казни. А другого Шарду знать и не надо. Он — клинок в карающей руке. Оскорбившие императора умрут. Четверо санкаров самого высшего ранга прошли долгий путь, две декады тенью следовали за магами, запоминали их пути и повадки, их слуг, друзей и лошадей. И вот час настал. Они всё продумали и распределили роли заранее. Шарду достался первый удар: он свяжет магов Путами Махолма и бросит в них по Ледяной Игле. Двое внизу на улице добьют раненых, если будет в том нужда. Шард надеялся, что не будет. И, наконец, четвёртый будет ждать в конце улицы на тот крайний случай, если раненый маг попытается бежать. Но этого уж точно не случится. Шард знал это наверняка.

Ожидание закончилось. Шард ощутил это коротким толчком в груди, почувствовал раньше, чем успел что-либо увидеть или услышать. Потом заметил в конце улицы две высокие фигуры: одну тонкую, другую могучую. Услышал голоса:

– …Прямо веревки вьёт, смотреть нет сил. Я ему говорил, так он только смеётся. Скажи и ты своему, а то стыд берёт. Как бы люди смеяться не стали.

— Мой свет, они сами разберутся. А если кто-либо решит посмеяться над Сигвалдом, то это будет не самое дальновидное решение в его жизни. Скорее всего — последнее…

Они подошли совсем близко, остановились у ажурной садовой калитки. Путы Махолма ожили на ладонях сотнями холодных игл.

— Я о другом сейчас думаю. Что если взять заклятие, хотя бы твой Бич Агни, запечатлеть на артефакте и придать ему элементы личности? Привить верность владельцу, гордость за хорошо выполненную работу, желание угодить. Радость быть нужным?

— Я о таком и не слышал никогда. Так это артефакт, заклятие или личность?

Широкоплечий блондин распахнул калитку, пропустил вперёд худощавого и седовласого. Шард вскинул ладони. И тотчас же их сомкнул. Он наконец-то заметил. Оба мага были прикрыты щитами такой силы, что Путы причинили бы им не больше вреда, чем слетевшая с дерева паутинка. Причём блондина, в котором Шард распознал светлого мага, защищала Чёрная Луна, способная высосать душу из каждого живого. А над вторым, тёмным, пламенела Длань Амона, огненное заклятие небывалого могущества, обжигающее даже на расстоянии.

Маги прошли в сад, калитка тихо лязгнула за их спинами. Голоса стихали вдали:

— И то, и другое, и третье, мой свет. Вот смотри: ты обладаешь физическим воплощением — артефакт, магической силой — заклинание…

Шард быстрой тенью скользнул с крыши на землю. Резко погашенное заклинание обжигало ладони. Из-за колонны спящего дома показались двое, бесшумными и почти бесплотными духами ночи двинулись следом. За поворотом к ним присоединился четвёртый. Душная ночь наконец разродилась, на камни мостовой упали первые тяжёлые капли.

Шард не расстроился. Он не умел расстраиваться, но если бы и умел, делать этого он не стал бы. Нельзя носить щиты всегда и повсюду, рано или поздно наступит такой момент, когда маги повстречаются ему и будут они без щитов. Это может случиться завтра, через год или через десять лет. Приговор будет исполнен, а когда — не всё ли равно?

А ждать Шард умел. Умел и любил.