Итальянская шерсть [Екатерина Кюне] (fb2) читать постранично

Екатерина Кюне ИТАЛЬЯНСКАЯ ШЕРСТЬ

В городе Н., где прошедшей зимой на месяц отключали отопление, кандидат в городскую Думу Уточкин шел на выборы под лозунгом: «Обогрею Вас и Ваши дома!». Чтобы доказать серьезность своих намерений, Уточкин собственноручно вязал носки и шарфы, и, пока документы его не оказались в избиркоме, раздавал их на встречах с избирателями. «Настоящая итальянская пряжа, почти чистая шерсть» — приговаривал он, отпуская из своих рук, словно голубей, очередную пару ярко-синих носков. После подачи документов раздавать было нельзя, но красноречиво вязать Уточкин не прекратил.

Его можно было застать за спицами в самых неожиданных местах: на скамейке в парке, где он сосредоточенно считал петли, притулившись между двумя молодыми мамашами и их колясками, в ползущем через пробку троллейбусе, на летней веранде кафе — разложенная на столике схема вязания оттесняла стынущий кофе. Доморощенные папарацци находили его и тут и там, фотографии вяжущего Уточкина, сделанные на смартфоны, гуляли по блогам с самыми разнообразными комментариями. Даже на предвыборном митинге, ожидая своего выступления, Уточкин сидел на раскладном стульчике рядом со сценой и не выпускал из рук вязанья.

В один из дней на парковую скамейку рядом с Уточкиным присела маленькая, кругленькая старушка. Ей очень понравился узор, которым мужчина вывязывал шарф-хомут. Сначала Уточкин увидел только подол ее платья в старомодных вишневых розочках, потом сумку, которую она положила на колени, и разношенные, как старые ботинки, руки с брызгами пигментных пятен. Бабушка застарело пахла чем-то сладким и пыльным, как чердак, где хранят варенье. Уточкин уже хотел отодвинуться от нее на край лавки, но вовремя увидел синюю кофту, надетую поверх платья. Вязка не машинная, ручная. Простая, но очень аккуратная, пряжа на вид колючая, шерстяная, видимо, отечественная, чтобы вышло подешевле. В последнее время Уточкин стал подмечать такие детали машинально, а если видел человека в рукодельной вещи, то из чувства солидарности, что ли, проникался к нему симпатией. Меж тем старушка, несколько минут молча понаблюдав за быстрыми ловкими движениями соседа, завязала разговор. Она вывязывала фразы из нити языка, Уточкин отвечал ей. Так слово за слово, петля за петлей, и вот уже Вера Антоновна рассказывала о своем внуке.

Через полчаса начал накрапывать дождик, и Уточкин пригласил новую знакомую в ближайшее кафе — согреться чаем. Лето выдалось на редкость холодное и дождливое, и никто даже смотреть не хотел на специальное лимонадное меню, на все эти кувшины с мерцающими на дне льдинками. Но лимонадное меню все равно зачем-то приносили…

Уточкин и старушка чинно пили чай среди смеющейся молодежи и клонящихся друг к другу, словно намагниченные, влюбленных пар. Вера Антоновна, сначала смущенная непривычной обстановкой, вскорости так расходилась, что соглашалась выпить по пятьдесят граммов коньяку, исключительно «для согреву», конечно. Потом Уточкин проводил бабульку до подъезда. А наутро ей стали звонить газетчики, желая узнать цель их вчерашней деловой встречи и заодно разведать, не является ли бабушка посланницей «Партии пенсионеров», желающей вступить в политический альянс с партией, от которой избирался Уточкин. Городские газеты заросли сплетнями. А Вера Антоновна так испугалась, что решила целый день не выходить из дома и уж конечно не идти в парк, где они с Уточкиным условились встретиться на той же скамейке — он должен был принести ей журнал по вязанию с шарфом-хомутом.

Через два дня старушка нашла в почтовом ящике две газеты. Предвыборное время ей нравилось. Оно напоминало о тех днях, когда в почтовых ящиках водились не только тоскливые счета и хитрые рекламки пластиковых окон, составленные так, чтобы подловить наивного пенсионера, но и письма от родственников, газеты и журналы. Да, давно это было… Они с мужем выписывали «Работницу», «Науку и технику», «Известия»…

С первой страницы одной из газет на старушку смотрел широколобый кандидат. Фотографию так сильно обработали на компьютере, что на ней совсем не осталось живого человека, одна холодная восковая скульптура. Абсолютно гладкое лицо кандидата с ярко-красными губами вызывало неприятное чувство — казалось, он сейчас полезет из газеты и, все так же глядя в упор и механически улыбаясь, схватит за горло. Во второй газете был Уточкин. Точно такой, как в жизни, только без спиц. Зато в каждой руке по большому синему носку крупной вязки. Он протягивал носки Вере Антоновне и задорно улыбался.

Вернувшись в квартиру, старушка определила воскового кандидата в газетную стопку в прихожей. Чтобы он оттуда не смотрел страшно, она прикрыла его сверху бесплатной газетой со старой телепрограммой. Уточкина она унесла на кухню. Поставила чайник, не спеша достала очки из малинового футляра с потертыми углами, и, разложив газету на покрытом клеенкой обеденном столе, принялась читать. Написано было