Из жизни и фантазии [К Ф Жаков] (fb2) читать постранично

К. Жаков Из жизни и фантазии

Несколько слов от автора

Предлагаемый сборник рассказов явился плодом «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет», как попытка воспроизвести безумие жизни и мудрость бытия, диссонансы житейских событий и гармонию во Вселенной. Противоречия взволновали душу, созерцание «сказки бытия» успокоило сердце. Стремление вдаль, неудержимое, неутомимое влечение к бесконечному спасает человека.

Слабовольный философ — бродяга Назарьев («На берегу Днепра») гибнет жертвою жизни, повиснув между двумя безднами: жаждой истинной красоты и гнетом безжалостной житейской прозы.

«Безумный» (В «Дневнике Безумного») спасается, приспособившись к жизни, женщиною притянутый к земле.

Феофил же («Дорогое счастье») успокаивается найдя «в конечном Бесконечное» и мирно сливается с природой, победив житейские волны.

В этих рассказах — борьба с жизнью, подчинение ей и победа над ней. Постепенно освобождаясь от условностей и давления действительности, появляются Венулитто и Мили-Кили — простецы, победившие не только обычную жизнь, но и обычный разум, обычную мораль, обычное (общепринятое) искусство: «Бессознательное премудро».

«Неве-хеге» последняя жизнь на земле, после чего начинается новая жизнь иных существ на новой планете, ибо за пределами этой земли лежит Беспредельное.

К. Жаков.

1907 г. Февраль.

I

На берегу Днепра

Иван Степанович Назарьев жил в Киеве. Он был «без места и занятий», хотя в нем было ума палата и он имел диплом филологического факультета Московского Университета.

Я с ним познакомился совершенно случайно. Раз шел я в столовую и встретил человека, весьма плохо одетого, который обратился ко мне с вопросом: «вы люди»?

— Да, сказал я.

— Нет, я вам не верю, с живостью возразил человек. Я сейчас встретил студента, попросил у него двадцать коп. на хлеб и чай, и он послал меня к чорту. Неужели вы люди?

— Что ж, пойдемте я вас угощу чаем.

Мы зашли в ближайший трактир.

Мой новый знакомый был не кто иной, как Иван Степанович Назарьев, о чем он сообщил очень отчетливо, причем показал свой диплом.

Мы сели в угол и заказали чаю.

— Люди измельчали, сказал мой собеседник, занимаются пустяками…. сердце их очерствело.

— Про кого вы это говорите, Иван Степанович?

— Да про студентов, профессоров также. Возьмем напр. вас, филологов. Вы чем занимаетесь? Психологией у профессора Васильева? Толкуете, где материя, там и душа; неужели в печке есть душа? А? скажите, ради Бога. Как вам не стыдно? Были философы, Огюст Конт, Герберт Спенсер, а теперь чему вас учат?

Там еще другой у вас есть, профессор Геронтьев. Как-то он сидит на бульваре, я подхожу к нему и спрашиваю; «что мол, из чего построен мир, профессор философии»?

Из идей Платона, он мне ответил. А каково?

И, отшатнувшись от стола, Назарьев нервно захохотал. — Философы?!

— А о нравственности вашей я уж не говорю, продолжал он, ницшеянцы вы все, последователи сверхчеловека…. Что такое добро и зло, вы не знаете, вы в потьмах ходите… Соловьев написал «Оправдание добра», вы не читаете, вам нужно новое, оригинальное…

— Но вы, робко прервал я Назарьева, такой интеллигентный и развитой человек… как же вы?

— Понимаю ваш вопрос, сказал он, и гордая усмешка прошла по его лицу…. — Не спешите, молодой человек, узнать мою жизнь, нет, все вы так, напоили чаем золоторотца и сейчас же за это хотите душу его узнать, подождите немного.

— Вот вы, опять прервал его, чтобы загладить дурное впечатление, о философии говорите, какая же система по-вашему верная?

— Моя, громко сказал он.

Атомы — сущность вещей, думающие иначе — дураки… Но число атомов ограничено в природе.

— Неужели, по-вашему, мир конечен?

— Да.

— Я с вами не согласен.

— Мне это совершенно все равно, согласны вы или нет. (В мире существует все, а все нечто определенное, значит оно конечно).

Я Назарьеву стал возражать, он повышал свой голос. Я за ним. Мы на первый раз рассорились, и, не допив чаю, ушли из трактира. Я ушел направо, а Назарьев с гордостью направился налево. Через два дня мы снова встретились…

— Ну, что? истина горька? Не можете выносить, что мир конечен. Терпи, сказал мне он.

— Да, делать нечего, ответил я ему.

На этот раз мы с ним пошли чай пить на край города; по дороге я мог внимательнее осмотреть своего нового знакомого. Он был среднего роста и довольно плотен, хотя в плечах не широк. Лицо угловатое, нос довольно большой, рыжая борода и жесткие волосы — все это напоминало «предпринимателя», мелкого торговца, но смелого, самоуверенного и удачного. Походка Назарьева была «крутая», как и речь его. «Удивительно, думалось мне, что при такой наружности он однако имел душу неудачного философа».

На краю города мы вошли в грязную чайную. Там