Король (ЛП) [Тиффани Райз] (fb2) читать онлайн

Тиффани Райз

"Король"

Серия: Грешники (книга 6)

Автор: Тиффани Райз

Название на русском: Король

Серия: Грешники_6

Перевод: Skalapendra

Сверка: helenaposad

Бета-коррект:  lildru

Редактор: Amelie_Holman

Оформление:

Eva_Ber, Skalapendra

Аннотация

Коварство. Секс. Чистая энергия. Только эта несвятая троица может возвести его на законное место правителя Манхэттенским миром извращений.

Кингсли Эдж выдающийся, красивый и невероятно искушенный в постели славится своими подвигами на Верхнем Ист-Сайде. Ни один плотский акт и наркотическая смесь не могут избавить его от разрушающей сердечной боли; на это способен только Сорен - единственный, кого он любил без ограничений и сожалений. Мужчину, которого он не сможет никогда заполучить, но в руках которого Кингсли возрождается, достигая еще больших вершин греха.

План Кингсли по открытию наилучшего БДСМ-клуба, игровой площадки для избранных Нью-Йорка, становится его одержимостью. Его опыт в доминировании не впечатляет только одного человека, и этот человек хочет его остановить. Загадочный преподобный Фуллер не успокоится, пока мечта Кингсли не будет уничтожена. Линии сражения определены, и каждый из противников готов биться за свою священную миссию.

- Мечтают все: но не одинаково. Те, кто по ночам грезит на пыльных чердаках своего ума, просыпаются днем и обнаруживают, что все это было тщетно; но те, кто мечтает днем, опасные люди, ибо они могут проживать свою мечту с открытыми глазами, воплощая ее.

Лоуренс Аравийский

Глава 1

Где-то в Лондоне

2013

Сегодня Кингсли Эдж изображал Бога, надеясь, что настоящий Бог, если тот существовал, не будет возражать.

Он велел водителю высадить его за несколько кварталов до места назначения. Теплый воздух, поздний апрельский дождь и немного английской магии окутали извилистые улочки мягким белым туманом, и Кингсли хотел насладиться им. На нем было длинное пальто и на плече кожаная сумка. Было поздно, и, хотя город еще не спал, он приглушил свой голос. Единственные звуки исходили от подошв его ботинок, эхом отдаваясь от мокрого и блестящего тротуара, и отдаленного шума городского движения.

Подойдя к двери, он без колебаний постучал.

Через несколько мгновений та открылась.

Они молча смотрели друг на друга целых пять секунд, прежде чем один из них заговорил. Кингсли взял на себя смелость нарушить тишину.

- Я последний человек, которого ты ожидала увидеть, oui? – спросил Кингсли, ожидая шока и молчания, но совсем не того, что произошло дальше.

Он не ожидал, что Грейс Истон выйдет на крыльцо в своем мягком сером халате и босой, чтобы обнять его.

- Если бы я знал, как на валлийском будет «привет», то приехал бы раньше, - ответил Кингсли. Грейс отстранилась и улыбнулась ему, ее бирюзовые глаза нежно сияли.

- Тебе здесь всегда рады. - Голос Грейс был мягким, акцент - легким и музыкальным. Она взяла его за руку и потянула в дом. - Всегда.

Всегда... милое слово. Ему было сложно верить таким словам, как «всегда», «навсегда», «все». Теперь, в сорок восемь, он прожил достаточно долго, чтобы увидеть оба конца своей жизни. «Всегда». Все-таки в этом что-то было.

- Закари спит, - прошептала Грейс, пока забирала у Кинга плащ, вешала его и проводила в уютную гостиную. - Каждое утро он встает в пять, поэтому ложится спать рано. Я сама предпочитаю поздние часы.

- Ты сова?

- Да, но нам это не мешает, - с улыбкой произнесла она. - Я могу закончить свою работу после того, как Закари и Фион засыпают. Хочешь чаю? Я поставлю чайник. Или что-нибудь покрепче?

- Я принес кое-что покрепче, - сказал француз.

Он расстегнул свою сумку и предложил ей бутылку вина. Она изучила этикетку.

- Розанелла Сира, - прочитала она. - Никогда не слышала.

- С винодельни моего сына. Лучший Сира, который я когда-либо пробовал.

- Не то чтобы ты был предвзят, - подмигнув, заметила Грейс. Она ушла на кухню взять бокалы и штопор, а Кингсли осмотрелся. Закари и Грейс Истон жили в небольшом двухэтажном кирпичном доме, который был одним из множества в ряду таких же узких строений. Район был старый, немного потрепанный, но безопасный и чистый, судя по тому, что ему было видно. Внутри дома стояла атмосфера тихой жизни. Здесь жили интеллигентные образованные люди. И один очень особенный ребенок.

- Я не помешал? - поинтересовался Кингсли, когда Грейс вернулась с бокалами. Он взял у нее штопор и открыл бутылку. Грейс разожгла огонь в камине и включила настольную лампу. Мягкий свет. Кингсли тут же почувствовал себя спокойно.

- Все может подождать, - заверила она, и Кингсли заметил стопку бумаг на бледно-зеленой софе. Он сел в кресло напротив и закинул ногу на ногу. Грейс свернулась в клубок, прижав ноги к груди, ее обнаженные ступни выглядывали из-под халата. Ее длинные рыжие волосы были собраны в свободный и элегантный пучок на затылке. В мягком освещении комнаты она излучала нежную красоту. Проницательность, веснушки и все остальное. Как он раньше не замечал, какая она красивая? Безусловно, единственный раз, когда они были в компании друг друга, Кинг был, мягко говоря, занят.

- Ты проверяешь домашку? - спросил Кингсли.

- Нет, я все еще в декретном отпуске, - ответил она. На столе рядом с ней стояла радионяня. - Это корректура к моей книге. Ничего увлекательного. Только поэзия. - Девушка подняла распечатанную страницу, на которой было написано «Крыша Новенн[1]».

- Ты снова пишешь? – задал вопрос Кигсли. Он вспомнил из ее досье, что в начале двухтысячных она опубликовала несколько сборников стихов.

- Да, - сказала Грейс, застенчиво улыбаясь. - Не знаю, в чем дело... как только я забеременела Фионом, во мне появилось столько творческой энергии. Я не могла перестать писать. Закари думал, я спятила. Хотя он редактор, а не писатель. Он думает, все писатели немного безумны.

- Должен с ним согласиться, - ответил Кингсли. - Прими поздравления по поводу публикации.

Она сложила страницы и закрыла ручку. - Спасибо, Кинг. Но я не верю, что ты пересек океан только ради разговора о моей поэзии.

- Даже если это было вдохновлено нашим общим другом? - спросил Кингсли.

- Даже так, - призналась она без стыда. Хорошо. Вероятно, Кингсли презирал ее, если бы у нее были какие-либо сожаления, стыд за случившееся. Но она вошла в их мир с открытым сердцем, открытым разумом и вернулась из него с благословением внутри. - Через несколько месяцев я вернусь в школу и пытаюсь не думать о том, что придется оставить Фиона.

- После выпуска он преподавал в нашей школе. Ты знала?

Она крепко держала бокал на кофейном столике, пока Кингсли разливал вино.

- Рассказывал. Говорил, ему это нравилось. Не ожидала этого от него.

Кингсли взял фотографию в рамке на столике между ними - черно-белая фотография новорожденного ребенка, спящего на белой подушке.

- Единственное, что можно сказать о нем с уверенностью, - произнес Кингсли, повернув фотографию к Грейс, - он полон сюрпризов.

Она красиво покраснела и тихо усмехнулась, Кинг не мог сдержаться и не рассмеяться.

- Ты поэтому тут? Проверяешь вместо него Фиона?

- Нет, - ответил Кингсли. - Хотя он мне никогда не простит, если я не навещу его, будучи здесь. - Кингу очень хотелось увидеть мальчика, но он на собственном горьком опыте узнал, что не стоить будить спящего ребенка.

- Я из любопытства спрашиваю, почему ты здесь. Тебе не нужна причина, чтобы навестить нас. Предполагаю, остальные хорошо поживают? - спросила Грейс. - Джульетта? Твоя дочка? Нора?

- Джульетта и Селеста прекрасны, как всегда, - подтвердил он. - Но Нора, она недавно потеряла мать. Кажется, месяц назад.

- Я и понятия не имела. Закари ни словом не обмолвился.

- Она никому не говорила. Исчезла на две недели.

- Нора, - вздохнула Грейс и покачала головой. - Что ж, если бы она вела себя как нормальный человек, это была бы не Нора, не так ли?

- Да. Не была бы. - Кингсли усмехнулся. - Но она и ее мать... у них были сложные отношения.

- Из-за него?

- Ее мать ненавидела его. И я использую слово «ненавидела» не в легкой форме, - ответил Кингсли. - Думаю, для Норы пройти через это одной было искупительной жертвой перед матерью. И она не могла рассказать ему. Однажды она уже убегала к матери, и он следовал за ней, как цербер.

- Этого я не знала. Но могу представить какой он... настойчивый, когда она обеспокоена?

- Можно и так сказать. - Кингсли сделал глоток вина. - У нее с матерью были незавершенные дела.

- Тогда это наихудший сценарий. Если ты близок с родителями, то скорбишь, когда они уходят. Если нет отношений - нет и скорби. Если хочешь быть ближе, но не можешь...

- Она очень тяжело всё перенесла, - продолжил Кингсли, хорошо зная Нору, чтобы сказать это искренне.

- Я позвоню ей завтра, - сказала Грейс. – Может, она приедет к нам на несколько дней. Ей понравится нянчиться с Фионом. И они с Заком будут спорить, что всякая печаль будет забыта, обещаю.

Кингсли хотел рассмеяться. Только Грейс Истон могла позвонить женщине, которая переспала, и не один раз, с ее мужем, выразить соболезнования в связи с утратой матери и затем пригласить ту погостить у Грейс, ее мужа и новорожденного мальчика, отцом которого был любовник Норы.

Понимала ли Грейс, какой необыкновенно странной женщиной она была?

Но опять же, не Кингу ее судить.

- Кроме этого, у нас все хорошо. У него тоже, - добавил Кинг, спасая Грейс от унижения спрашивать о нем.

- Хорошо, - ответила Грейс с улыбкой. - Я и не думала... Он самый простой человек в мире, с которым можно поговорить... и самый нечитаемый человек. Меня поражает то, что Нора была с ним двадцать лет, это безумно, как и она сама. Закари был моим профессором, когда мы влюбились, и я думала, что сойду с ума, пытаясь скрыть этот секрет от друзей, семьи и университета. А быть со священником двадцать лет...

- Никто не удивлен больше меня тому, что они до сих пор вместе. Их здравомыслие под вопросом, но нельзя подвергать сомнению их любовь. Больше нет. И ей с ним было не просто, а она… Мне не нужно рассказывать тебе о Норе, не так ли?

Грейс широко улыбнулась.

- Нет, - согласилась она. - Не нужно. - Она сделала глоток Сира, и ее глаза округлились от удовольствия.

- Твой сын настоящий винодел. Вино чудесное.

- Я же говорил, - произнес Кингсли, делая глоток из своего бокала. Сира был хорош, потрясающий урожай, крепость и выдержка. Несмотря на то, как сильно Кингсли любил этот вкус, он понял, что иногда ему трудно его пить. Ком гордости в горле мешал глотать.

- Закари был впечатлен Нико, когда они познакомились. Сколько ему? Двадцать пять, а он уже владеет и управляет собственной винодельней?

- Я думаю о том, каким я был в двадцать пять, что я делал со своей жизнью, и не могу поверить, что он мой.

- Я могу в это поверить, - сказала Грейс, любезно улыбнувшись.

- Я не буду держать тебя всю ночь, показывая фотографии моих детей, - ответил Кингсли. У него были фотографии и Нико, и Селесты, и он был в шаге от того, чтобы вытащить их. - Я здесь всего на несколько часов до самолета. И пришел не просто так.

- Мне стоит волноваться? - уточнила Грейс.

- Non, pas du tout, - ответил Кингсли и махнул рукой. - Прости. Французское вино пробуждает мой французский.

- Я немного говорю, - заметила она. - Ты еще не потерял меня.

- Bon, - сказал он и прервался для еще одного глотка. - Мне нужно кое-что рассказать. Историю. И сказать, почему я тебе ее рассказываю, смогу только после окончания повествования.

- Понимаю... - протянула она, хотя Кингсли знал, что это не так. - Могу я спросить, о чем история?

Кингсли потянулся к внутреннему нагрудному карману жакета. Оттуда он достал свежий белый конверт, толстый от документов внутри и запечатанный воском. На воске был оттиск, похожий на восьмерку внутри круга. Кингсли положил его на столик между своим бокалом и бокалом Грейс.

- История об этом, - объяснил Кингсли, кивая в сторону конверта. - Я могу рассказать длинную версию, правдивую, или короткую, более милую версию. Мне нравятся обе. Но решать тебе.

- Длинную версию, конечно же, - с легкостью выбрала она. - Расскажи мне все, что я должна знать, даже если думаешь, что я не захочу это слышать.

- Всё... опасное слово. - Кинг откинулся на спинку кресла, а Грейс наклонилась вперед. Она смотрела на него с детской любознательностью. - Но если ты настаиваешь. Чем больше ты знаешь о нас, тем лучше будет, если...

Он не закончил предложением, ему не нужно было, потому что он увидел понимание в глазах Грейс. Она знала концовку незаконченного им предложения, и ее кивок уберег его от боли произношения слов, которые никто еще не осмеливался произнести вслух.

Если Фион пойдет в отца...

- История началась двадцать лет назад, - приступил к рассказу Кингсли, вызывая в воображении воспоминания, которые пытался похоронить. Но он похоронил их заживо, и они остались живы. - И происходит она на Манхеттене. И хотя ты еще не знаешь, зачем я тебе это говорю, Грейс, обещаю, ты не пожалеешь, что выслушала меня.

- Я ни о чем не жалею, - ответила она.

Кинг поправил фотографию ее маленького сына. Нет, никто из них ни о чем не жалел. Даже Кингсли.

- Шел дождь, - начал Кингсли. - И это было в марте. Тогда у меня было все - деньги, власть, любые женщины и мужчины в моей постели, которых только можно пожелать. И сказать, что я был в плохом настроении, это ничего не сказать. Мне было двадцать восемь, и я не желал отмечать тридцатилетие. На самом деле, я надеялся не дожить до тридцати.

- Что случилось?

Кингсли вздохнул, глотнул вина и на мгновение замолчал, чтобы подобрать слова. Жаль, что Норы здесь не было. Рассказывание историй было ее суперспособностью, а не его. Но только он мог рассказать эту историю, и поэтому начал.

- Случился Сорен.

Глава 2

Где-то на Манхэттене, 1993

Март

- Чем травишься? - спросил бармен, и Кингсли ответил: - Блондинками.

Бармен, Дюк, рассмеялся, наполовину усмехнулся, указывая на сцену.

- Две платиновые блондинки вон там.

Кингсли посмотрел на двух девушек, Холли и Айви, обнаженных до самых коленей, которыми зацепились за пилоны. Мужчины сидели вплотную к сцене и молча смотрели, уставившись только на танцовщиц. Долларовые купюры шелестели между их дергающихся пальцев.

- Сегодня я не в настроении для этого. - Кингсли отвернулся от сцены.

- Что? - переспросил Дюк. - Как ты можешь быть не в настроении для этого? Они слишком горячие? Слишком сексуальные?

Кингсли протянул руку за барную стойку и схватил бутылку бурбона.

- Слишком женственные.

- Не смотри на меня, - попросил Дюк, поднимая обе руки.

- Я и не смотрю, честно. - Так и было. Кое-кто другой попался ему на глаза. Но куда же он подевался?

- Сегодня слишком тихо, - заметил Кингсли Дюку. Обычно по пятницам в «Мёбиусе» яблоку не куда упасть. Сегодня присутствовала только половина завсегдатаев. - Что происходит?

- Ты зашел с черного входа? - спросил Дюк и открыл бутылку для Кингсли.

- Конечно.

- Какая-то церковь снаружи стоит с плакатами.

- Плакатами?

- Да. Протестующие. «Секс распространяет СПИД». «Блудники будут гореть в аду». «Она чья-то дочь».

- Ты серьезно?

- Сам посмотри.

Кингсли взял бутылку и подошел к главному входу клуба, где сделал глубокий глоток, но недостаточно глубокий для представшего перед ним вида. Дюк не преувеличивал. Дюжина людей кружились по тротуару, неся различные плакаты, провозглашающие, что стрип-клубы - это зло.

- Говорил же, - произнес Дюк из-за спины Кингсли. - Мы можем натравить на них копов или что-то типа того? Расстрелять их?

- Нам не нужно избавляться от них, - ответил Кинг. - Бог справится.

- Да? - спросил Дюк. - Ты уверен?

Молния пронзила небо, и начался дождь. Протестующие продержались пять секунд под кусающим зимним дождем и разбежались в укрытия.

- Видишь? - обратился Кингсли к Дюку. Он посмотрел на него. - Dieu, merci.

- Должно быть, Бог любит сиськи-письки.

- Если бы не любил, - хмыкнул Кингсли, - то не придумал бы их.

Он захлопнул дверь и снова осмотрел клуб.

Психиатр, если бы Кингсли подпустил хоть одного к себе, изумился бы его изумительному таланту находить блондина в каждой комнате, в которую бы не заходил. Если бы кто-то прямо сейчас завязал ему глаза, он смог бы с поразительной точностью указать на каждого блондина в радиусе пятидесяти ярдов. Пятеро из них сидели в разных местах стрип-клуба «Мёбиус»: двое у бара (один натуральный блондин, второй панк, осветляющий волосы), один работал вышибалой, еще один исчез в туалете с подозрительной выпуклостью в штанах и еще один юный за тринадцатым столиком в углу. Кингсли заметил юного блондина, когда тот впервые вошел в «Мёбиус» полчаса назад. Он наблюдал за ним, изучал его, читал его. Кинг подошел к нему.

Блондин за тринадцатым столиком сидел один. Он не смотрел на девушек, только на руки, свой бокал и стол.

Кингсли сел напротив и поставил на стол между ними бутылку бурбона. Янтарная жидкость плескалась о стенки. Блондин сначала посмотрел на бурбон, словно гадал откуда он и как сюда попал, затем его глаза поднялись на Кингсли.

- Я задам тебе вопрос, и очень важно, чтобы ты ответил на него правильно. - Кинг постарался как можно сильнее смягчить французский акцент, но не избавился от него полностью. Акцент притягивал к нему внимание, но в таком шумном помещении нужно было говорить как можно четче. - К счастью для тебя, я подскажу правильный ответ, прежде чем задам вопрос. И ответ - двадцать один.

- Двадцать один? - Блондин ответил с каким-то своим акцентом, американским, очевидно, но юноша забрел далеко от дома. - Какой вопрос?

- Сколько тебе лет?

Глаза блондина округлились. В приглушенном свете Кингсли не смог определить их цвет. Он надеялся, что серо-стальной, хотя сегодня не будет придирчивым.

- Двадцать один, - повторил он. - Мне точно двадцать один.

- Блэк-джек, - ответил Кинг с улыбкой на губах. Блондину могло быть двадцать один. Или через два года ему бы исполнилось двадцать один.

- Ты тут работаешь? - спросил парень.

- Я бы не назвал это работой.

- Я могу уйти. Мне стоит уйти. - Блондин начал вставать, но Кингсли постучал по столу.

- Сидеть, - приказал он. И блондин сел. Многообещающий признак того, что он может и будет исполнять приказы. - Расскажи мне кое-что, на этот раз правильного или неправильного ответа не будет.

- Конечно. Что?

- Почему ты здесь?

Он пожал плечами, словно ответ очевиден.

- Сам знаешь. Сиськи. Задницы. Обнаженные девки.

- Ты не смотрел на девушек. Даже на ту, которая приняла твой заказ. Что лично я нахожу интересным, так как она почти голая.

Кингсли сделал еще один глоток бурбона прямо из бутылки. Тот обжег горло до самого желудка. Древесное послевкусие пропитало его рот.

- Сэр, я не знаю, что у вас за проблема с моим присутствием здесь, но я могу...

- Твои родители знают?

- Знают что? Что я здесь?

- Что ты гей.

Блондин снова попытался встать, но Кинг пнул его по ноге под столом, и парень резко рухнул на стул.

- Ты уйдешь, когда я скажу, - приказал Кингсли. - А теперь, любой другой мужчина тут стал бы спорить со мной, если бы я назвал его геем. Но ты пытаешься уйти. Могу только предположить, что ты не стал спорить со мной, потому что это правда.

Блондин сидел молча и не смотрел Кингу в глаза. Красивый мальчик, Кингсли заметил бы его, даже если бы тот и не был блондином. Сильная челюсть, точеный нос, скульптурное лицо, достаточно высокие скулы, придающие ему утонченности, но у него были недоверчивые, осторожные глаза, которые никогда не отдыхали, словно он постоянно ждал нападения. Его волосы были бледной вариацией блонда, скандинавской вариацией. Любимая у Кингсли. Его одежда была создана, чтобы затеряться в толпе - выцветшие джинсы, белая футболка, черный жакет. Но попытка провалилась. Кингсли заметил его сразу же.

- Нет, они не знают, - ответил парень. - Я в городе с отцом, в деловой поездке. Сегодня он с клиентами. Я... я гулял по Гринвич Виллидж прошлой ночью. Встретил парня у входа в клуб. Он рассказал кое-какие сплетни об этом месте.

- Верь ему, - сказал Кингсли.

- Вы не знаете, какие именно слухи я слышал.

- Не важно. - Кингсли сделал еще один глоток бурбона. - Все они правдивы.

- Значит, парень, который владеет этим местом...

- А что насчет него?

- Говорят, он связан с мафией?

- Это стрип-клуб. - Кингсли закатил глаза. - Каждый клуб в городе отмывает деньги для мафии, хотят они того или нет. Наличка вся здесь. Что ты еще слышал?

- Что владелец клуба...

- Да?

- Он убивал людей, чтобы заработать на жизнь.

- Тоже правда. Но если это тебя хоть как-то успокоит, я делал это для правительства. Никогда ради веселья.

Глаза парня широко распахнулись.

- Вы владелец этого места?

- Тебе никогда не становилось скучно, и ты не покупал стрип-клуб?

- Нет...

- В свою защиту скажу, - добавил Кингсли, - он был со скидкой.

Парень прищурился на Кингсли. - Ты действительно хозяин этого места?

- Да. Почему ты не веришь?

- Чтобы иметь клуб, нужно быть богатым. Без обид, но по тебе не скажешь, что у тебя много денег.

Кинг посмотрел на свою одежду. Он тоже оделся, чтобы не выделяться сегодня - черные брюки, черные туфли, серая рубашка и черная кожаная куртка. Ничего необычного. Никто не принаряжается.

- Богатые люди не выглядят богатыми. Когда у тебя достаточно денег, тебе не нужно никого впечатлять.

- И ты вроде как молодой.

- Мне двадцать восемь. Тебе я кажусь древним. Когда мне было девятнадцать, двадцать восемь казалось старостью.

- Мне двадцать один, помнишь, - ответил блондин. - И ты вовсе не древний.

- А какой я? - Кингсли вздернул подбородок и осмотрел парня.

- Ты самый... то есть, ты...

- Выкладывай. Говори своими словами.

- Великолепный.

Кинг изогнул бровь. Он не был против лести и подхалимства, но хотел этого парня с той секунды, как только вошел в клуб. Пора двигаться вперед.

- Что еще ты слышал?

Парень осмотрелся. Он понизил голос.

- Слышал, тут есть еще комната...

- Здесь больше, чем одна комната.

Парень откинулся на спинку стула. Он нервно провел рукой по волосам. Кингсли завидовал его пальцам.

- Значит, это правда? Вы все тут занимаетесь БДСМ? И... прочим?

- Знаешь, почему клуб называется «Мёбиус»? - поинтересовался Кинг.

- Нет. Странное название.

- Лента Мёбиуса - оптическая иллюзия. Она выглядит так, будто имеет две стороны, но у нее только одна.

Кингсли взял салфетку со стола. На белой бумаге была вытеснена небольшая лента овальной формы. Его покровители, вероятно, считали, что это изящное изображение вагины. Изображение удачно работало для двух мнений.

- Я не понимаю, - ответил блондин.

- А хочешь понять?

- Поэтому я здесь.

- Тогда следуй за мной. Я буду твоим гидом по аду.

Кингсли взял бутылку со стола, и парень последовал за ним в тихий угол клуба. Справа от бара была дверь с табличкой «Для персонала». Кинг открыл ее. Блондин колебался, но Кингсли схватил его за запястье и притянул к себе.

- Я уже говорил, что владею этим местом. Думаешь, у тебя будут здесь неприятности? - спросил Кингсли.

- Да, - честно сказал блондин.

- Если ты со мной, то уже вляпался в неприятности.

Они прошли по небольшому коридору к другой двери. Кинг остановился достать ключи.

- Я лучше пойду, - пробормотал блондин. - Я...

Даже не взглянув на парня, Кингсли толкнул его к стене и держал одной рукой.

Он нашел ключ, но не вставил его в замок. Вместо этого он помахал им перед глазами парня. В более ярком освещении коридора Кинг увидел, что у блондина были светло-карие глаза. Не серо-стальные, как он надеялся, но и так сойдет.

- Этот ключ открывает дверь в тайную часть клуба, - произнес Кингсли. - Часть клуба, которую ты пришел увидеть. Двери - это символы, понимаешь. Пересечь порог - сделать выбор. Не так часто настоящая дверь стоит между тобой и другой жизнью. Не упусти этот шанс. Можешь уйти и остаться в своем старом мире. Можешь открыть эту дверь и войти в новый.

Парень смотрел на серебряный ключ, болтающийся на среднем пальце Кинсли.

- Если бы ты был на моем месте... - начал блондин.

- Я был, - прервал Кингсли.

- Что ты выбрал?

Сначала Кингсли не ответил. У него не было никакой двери, никакого ключа.

- Я вбежал в дверь. И никогда не оглядывался.

На молодом, гладком лбу парня выступил пот. Кингсли крепко прижимал его к стене и под своей рукой ощущал, как бьется сердце в его груди.

Юноша поднял руку и взял ключ. Дрожащими пальцами он вставил его в замок, повернул ручку и толкнул дверь. В этот раз Кингсли следовал за ним.

За дверью мир изменил цвет. Снаружи светильники были черными. Здесь они были синими. В клубе на сцене и в зале изображалась пантомима на секс. Девушки исполняли приватные танцы, притворный интерес и фальшивые улыбки. Здесь же, за дверью, люди блуждали в темноте, неистово совокуплялись, тайно. Не было никакого притворства. Здесь никто не притворялся, что занимается сексом. Они трахались.

- Иисусе, - прошептал парень, когда они прошли мимо мужчины, склонившегося над креслом, а позади него был другой мужчина, внутри него, трахал его без стыда и сдержанности.

- Если ищешь тут Иисуса, ты его не найдешь, - предостерег Кингсли, останавливаясь перед блондином, чтобы провести его через ад.

- Это купальня? - спросил парень.

- Видишь, как кто-то моется?

Парень усмехнулся: - Нет.

- И это не бордель. Здесь никто не платит за секс. Я не сутенер.

- Тогда, что это?

- Убежище, - объяснил Кингсли. - Большинство этих мужчин женаты. Дети. Работа. Они приходят в клуб потому, что никого не волнует, когда мужчина идет в стрип-клуб, наполненный голыми женщинами. Сначала они заходят в главную дверь. Но они тут ради задней двери.

Кинсли рассмеялся, но парень молчал. Другой блондин понял бы его шутку.

- Ты женат? - спросил парень.

- Я похож на женатого?

- У тебя есть дети?

- Насколько мне известно, нет.

- Тогда почему...

Кингсли схватил парня и прижал его к стене.

- Ты слишком много болтаешь, - заметил француз.

Блондин заметно сглотнул. Он облизнул губы, и пах Кингсли напрягся.

- Тогда заткни меня, - прошептал блондин.

Парень хотел поцелуя, а Кингсли хотел его поцеловать. Губы юноши трепетали, все его тело трепетало. Но поцелуй сделает все слишком личным. Сегодня он хотел анонимности.

- Чего ты боишься? - спросил Кинг.

- Я не... Мы только что познакомились.

- Это не имеет значения. Ничего не имеет значения. Ничего кроме этого.

Без предупреждения Кингсли развернул парня, прислонил сначала грудью к стене, а затем сам прижался грудью к спине блондина, провел рукой по животу и расстегнул его брюки.

- Мы в холле, - прошептал юноша, а вот и он - страх в голосе. Страх, опьяняющий, эротический страх.

- Холл принадлежит мне. И тут я делаю все, что пожелаю.

Кингсли обхватил пальцами эрекцию парня и погладил.

- Нравится? - спросил Кингсли и снова приласкал его. - Ты твердый, значит, нравится.

- Да, - выдохнул он. В его голосе слышалась боль. - Нравится.

- Что тебе нравится? Скажи?

- Твоя рука на мне, на моем члене.

- Чего ты хочешь? Расскажи, чего ты хочешь.

- Я хочу всего, - ответил парень. - Завтра я уезжаю. Это мой единственный шанс.

- Единственный шанс? Ты прекрасное создание, юное, новое... - Кингсли поцеловал парня в шею. Поцелуй превратился в укус. - У тебя будут ещё шансы.

Блондин покачал головой: - Ты не знаешь, каково жить там, где я живу.

- Где ты живешь?

- В Техасе.

Кинг тихо рассмеялся, но ощутил первую волну сочувствия. Он раздавил его своим каблуком, как букашку.

- Хочешь всего? - спросил Кингсли.

- Да. - Парень положил свою ладонь поверх Кингсли, словно нуждался в контакте с мужчиной, который так интимно его касался. - Дай мне то, что я могу увезти с собой домой. И я смогу жить в воспоминаниях.

- Я подарю тебе больше, чем воспоминания.

Кингсли резку укусил парня за шею. Тот закричал от боли, и его каменный член дернулся в руке Кингсли.

Француз не дал парню поправить одежду, схватил его за запястье и потащил по коридору. Когда он купил «Мёбиус», то также купил анфиладу неиспользуемых офисов позади него. И достаточно легко превратил их в спальни. Дюжины тайных встреч происходило в этом коридоре. Кингсли не брал ничего кроме аренды и стоимости ключа. И щедрые чаевые несчастной женщине, стиравшей простыни каждый день.

У непосвященных могла возникнуть проблема в попытке найти выход в этих черных коридорах. Единственное освещение исходило от ламп в комнатах, которые источали бледно-голубое свечение, из-под дверей на тусклый серый ковер. Негромки звуки боли доносились из комнат, мимо которых они проходили. Люди внутри научились сдерживать свои желания, и, даже когда они давали им волю, в коридоре не было слышно ничего, кроме нескольких отчаянных стонов и скрипов пружин кроватей.

- Куда мы идем?

- В ад. Или в мою комнату. Это одно и то же.

Кингсли провел его во второй коридор, ведущий к его личной комнате.

- Что ты собираешься со мной сделать? - спросил парень, когда они приблизились к последней двери.

- Пороть и трахать, - ответил Кинг. - Есть с этим проблемы? Если да, лучше скажи сейчас.

Походка парня стала запинающейся. Кингсли еще раз схватил его и прижал к стене.

- Проблемы? - поинтересовался Кинг. Он поцеловал его шею, оттянул воротник и укусил в грудь.

- Мне понравится? - Парень запустил ладонь под рубашку Кингсли, ища телесного контакта.

- Если тебе не нравится, то и мне тоже, - сказал Кинг, схватив блуждающие руки парня и пригвоздив их позади него. - Я хочу, чтобы ты завтра в зеркале смотрел на свои синяки и кончал от одного их вида. Хочу, чтобы ты видел каждый рубец и вспоминал момент, когда я одаривал тебя ими. Хочу, чтобы ты попробовал нормальный секс с кем-то другим и лежал как бревно, потому что он не причиняет тебе боль, а ты нуждался в ней, чтобы почувствовать себя живым. Сегодня я хочу уничтожить тебя, чтобы каждая последующая ночь казалась пустой тратой твоей жизни. Ты именно этого хочешь?

Блондин прижал бедра к бедрам Кингсли и прохрипел два слова:

- Уничтожь меня.

Глава 3

Кингсли открыл дверь в свою комнату, взял парня за воротник его жакета и толкнул внутрь.

Блондин стоял в центре спальни. Да, спальни. В комнате не было ничего кроме кровати. Кингсли даже не удосужился купить стул. Зачем занимать место на полу? Сама кровать была черной - черные простыни, металлический каркас. Свет из зарешеченного и затертого окна отбрасывал желтые квадраты на простыни и пол.

- Могу я задать странный вопрос? - спросил блондин и повернулся к Кингсли.

- Задавай.

- Не могу распознать твой акцент. Откуда ты?

Кингсли улыбнулся.

- Не из Техаса.

Он схватил парня за горло и заставил опуститься на пол, ударив его один раз, сильно. Достаточно сильно, чтобы блондин ахнул, но недостаточно, чтобы остался след.

- Сопротивляйся, если хочешь, - сказал Кинг, снял с парня жакет и отбросил его в сторону. - Ты проиграешь. Но попытаться можешь.

Юноша уже сопротивлялся, пока Кингсли снимал с него рубашку, обнажая спину.

Кинг взял бамбуковую трость, которую хранил под кроватью.

- Я собираюсь пороть тебя тростью.

- Будет больно?

- Да, адски.

Парень задрожал, но не отказался, поэтому Кингсли принял это за согласие.

Один, два, пять раз он ударил парня по спине, каждый последующий был больнее предыдущего. Блондин не кричал, только тихо рычал от боли. Проезжающая машина на мгновение осветила комнату, и Кингсли увидел ярко-красные рубцы, которые уже появились на бледной и безупречной плоти парня.

- Умоляй о пощаде, если хочешь, чтобы я остановился, - произнес Кинг, зарываясь пальцами в светлые волосы парня на затылке и заставляя его прижаться лицом к голому деревянному полу.

- Не останавливайся. - Голос парня был полон желания и отчаяния.

Кинг полностью раздел парня, прежде чем снова ударить его тростью по передней стороне бедер, по спине, опускаясь от плеч до колен и снова поднимаясь вверх. Пока что парень не протестовал, не просил о пощаде и ни разу не просил его остановиться. Он лежал на полу в позе эмбриона. Кинг встал, поддел ногой за плечо и перевернул юношу на избитую спину, из-за чего тот поморщился и изогнул спину, когда его раненая кожа соприкоснулась с полом.

- Потрогай себя, - приказал Кингсли. - Я хочу посмотреть.

Блондин обхватил ладонью свою эрекцию и провел вверх.

- Продолжай. - Кингсли наблюдал, как блондин ласкал себя правой рукой. Он знал, как тому было больно, каждое движение раздирало свежие раны на его спине. И все же, несмотря на агонию, у парня был стояк. Жидкость сочилась из головки члена на живот. Кингсли страстно желал ее слизать. - Больно? По всему телу?

- Больно, - прошептал он.

- Хорошо. - Кингсли подошел к кровати и достал тюбик смазки из-под подушки. Лучше сделать это на твердом, безжалостном полу, чем на кровати. На кровати он спал, в кровати он был более уязвимым. Сегодня ему не хотелось быть уязвимым.

Кинг опустился на колени между ног парня, шире раскрывая его бедра. Он впился пальцами в рубцы на ногах блондина. Когда громкость его стонов стала нарастать, Кингсли обхватил губами его член и глубоко всосал. Удовольствие и боль, удовольствие и боль. Сегодня для этого парня он соединит их воедино, и больше никогда тот не ощутит одно без другого, не будет желать одно без другого. Позже блондин или будет ненавидеть его, или поблагодарит, Кингсли плевать, что тот выберет. Но одно он знал наверняка, этот красивый светловолосый подросток никогда его не забудет.

Пока сосал, Кингсли обмазал пальцы смазкой и проник в анус блондина. Парень застонал, но ничего не сказал. Кингсли пронзал и изучал его изнутри, рычание дискомфорта превратилось в стоны удовольствия. Кингсли раскрывал его, облизывал и массировал каждый дюйм.

- Я кончаю, - предупредил парень между тяжелыми вдохами.

- Кончай. - Кингсли глубоко вобрал его и ощутил солоноватый вкус на языке. Он хотел проглотить, но не хотел, чтобы парень думал, что это встреча значит для него больше, чем было на самом деле, поэтому выплюнул все на пол, перевернул парня на живот, провел ладонью по своей твердой длине и без жалости погрузился в него.

Юноша закричал, его руки царапали пол.

- Прими, - приказал Кингсли. - Прими все. Не сопротивляйся.

- Хорошо. - Покачал парень головой. – Я этого хочу.

Кингсли снова толкнулся. Парень был узким, как кулак, и Кингу потребовалось все его с трудом завоеванное самообладание, чтобы не излиться в него в ту же секунду. Последнее время он был только с женщинами. Почти забыл, как приятно трахать юношу, особенно такого уникального и милого, длинноногого с идеальными светлыми золотистыми волосами, и одновременно испуганного, и бесстрашного.

Закрыв глаза, Кингсли приподнялся и обрушился на него. Парень застонал под ним.

- Пожалуйста, - сказал тот.

- Пожалуйста, что? - спросил Кингсли.

- Пожалуйста, позволь прикоснуться к тебе.

Кингсли расстегнул свою рубашку, все еще находясь глубоко в парне. Он покинул его тело, перевернул его на спину. Схватил руки парня и прижал их к своей груди.

- У тебя шрамы, - заметил он, скользя ладонями по обнаженному торсу Кингсли.

- Я - это сплошные шрамы.

Блондин прижал ладони к животу Кингсли и скользил по мышцам.

- У тебя потрясающее тело, - выдохнул парень, снимая с плеч рубашку Кингсли. - Я не могу перестать...

Его руки блуждали по обнаженной коже Кингсли, его плечам, его бицепсам, его шрамированной груди и животу. Когда блондин попытался прикоснуться к его волосам, Кингсли сжал оба запястья и пригвоздил их к полу.

Кинг глубоко проник и продолжал проникать. Достаточно любезностей. Ему не стоило позволять парню прикасаться к нему вот так. Но прошло слишком много времени с тех пор, как он трахал кого-то, не связав, забыл, каково ощущать прикосновения во время секса.

Давление увеличилось в животе и бедрах Кингсли. Он снова и снова вколачивался в парня, который поднял колени к груди, еще больше принимая его. Секс превратился в бездумную возню, пока Кингсли вонзался в него быстрыми и жесткими толчками. Неважно, сколько он давал, парень просил о большем. Когда Кингсли больше не мог сдерживаться ни секунды, он вышел, перевернул на живот юношу и кончил на спину, покрытую красными рубцами.

Наконец, комната замерла, и Кингсли замер, и блондин на полу тоже замер. Кинг вытер сперму с изодранной спины блондина.

Под его рукой парень задрожал и содрогнулся. Соль в ранах должно быть причиняла боль больше, чем что-либо еще.

- Ты хорошо справился, - похвалил Кинг и услышал, как другой голос однажды сказал ему те же самые слова.

Кингсли встал, очистил себя и поправил одежду. Словно каждое движение вызывало агонию, парень медленно сел. Он посмотрел на свое тело, свои рубцы, затем снова посмотрел на Кинга. Его губы были приоткрыты, глаза широко распахнуты. Он скрестил руки на животе и притянул ноги к груди.

- За этой дверью душ. - Кингсли поднял рубашку парня и передал ему. - Можешь помыться. Если хочешь, можешь остаться на ночь. Эти рубцы превратятся в синяки. Оставайся в одежде, пока они не пройдут.

- Ты уходишь?

- Да.

- Ты не можешь остаться? Ненадолго? Мы не... Мы можем поговорить.

- Я не хочу говорить, - ответил Кингсли.

Парень поднялся на ноги и натянул джинсы. Он сел на кровать и, дольше чем требовалось, застегивал рубашку. Кинг завершил приводить себя в подарок. Он примет душ, как только вернется в особняк. Сейчас не стоит отвлекаться. Все, чего он хотел, это напиться до беспамятства и спать, пока не воскреснет. Как обычно.

- Ты молод, - сказал Кингсли. - Быстро восстановишься. - Он говорил не о рубцах.

Француз улыбнулся напоследок парню, отвернулся и направился к двери.

- Меня зовут Джастин, - крикнут вслед юноша.

Кинг развернулся и посмотрел на него. Пробивающийся сквозь окно свет падал на лицо парня, словно белая маска.

- С парнем я был всего один раз. Все было совсем не так. Я даже не кончил. Если мои родители узнают, что я гей, они от меня отрекутся. Мне просто... мне хотелось, чтобы ты знал об этом.

- Что-нибудь еще? - поинтересовался Кинг, сохраняя спокойствие, его голос был лишен эмоций.

- Ты красивый, - продолжил Джастин. - Чувствую себя глупо, говоря такое другому парню, но других слов не могу подобрать. И то, что ты сделал со мной, было именно тем, что я всегда хотел. Так что... спасибо.

- Ты благодаришь меня?

- В Техасе учат хорошим манерам.

Кингсли все еще ощущал вкус блондина на языке. Уйти. Он знал, что ему лучше уйти.

Он вытащил бумажник и вынул из него тонкую серебряную визитку с черными чернилами.

- Меня зовут Кингсли Эдж. Не совсем так, но так я называюсь, когда спрашивают. Я француз. Этот акцент ты слышишь. И если твоя семья отречется от тебя, а ты прав, они могут, возвращайся в этот город и найди меня. Я могу помочь. Но это не значит, что помогу. Но могу, если буду в настроении.

Джастин взял визитку и сжал ее в кулаке.

- Почему ты выбрал меня? Единственный гей в

клубе?

- Вас было трое, если я правильно посчитал.

- Тогда почему меня?

- Ты блондин, - честно ответил Кингсли. Джастин усмехнулся.

- Видимо, ты очень любишь блондинов.

- Нет. - Устало улыбнулся Кингсли. - Я их ненавижу.

Не сказав ни слова и не поцеловав на прощание, Кингсли покинул комнату и вышел из клуба на дождливые улицы Манхэттена. Ему стоило вызвать своего водителя, чтобы тот приехал за ним и отвез домой. Но после такого садизма, немного мазохизма приведет его в порядок. Дождь превратил ночной воздух в почти промозглый, и Кингсли засунул руки глубоко в карманы пальто в поисках тепла. Он шел быстро, увеличивая шаг, пока дождь поздней зимы проникал до самой кожи. Через две мили он добрался домой, в свой особняк, остановился снаружи и посмотрел вверх. После полугода обитания тут, Кинг все еще не мог поверить, что владел особняком на Манхэттене. Три этажа, четыре, если считать бассейн в подвале, черно-белый фасад, кованые балконы, остекленная оранжерея на крыше и роскошная спальня, и еще одна спальня, и еще одна спальня...

И сейчас его устроит любая из комнат. Ему хотелось согреться, раздеться и быть пьяным в эту самую секунду. Он побежал вверх по ступенькам, открыл дверь и захлопнул ее за собой. Но ее не запер. Никогда ее не закрывал. В доме всегда кто-то находился, всегда приходил или уходил. И люди закрывали двери, чтобы укрыться от варваров. Он сам был варваром. Зачем ему скрываться от самого себя?

Как только он вошел в дом, то снял пальто и бросил его на пол. Кто-нибудь позаботится о нем. Кто-то всегда это делал. До его слуха донеслось, что из глубины дома звучит музыка. «Блейз», - подумал Кинг. Она почти каждую ночь оставалась здесь, даже когда он не трахал ее. Ей, кажется, нравилась фортепианная музыка, или у нее получалось хорошо притворяться.

Он поднялся по ступенькам, но остановился на предпоследней. Музыка... не похоже, что она исходила из стереосистемы или радио. Нет, она звучала ближе и живее. Живая.

- Черт. - Кингсли быстро спустился вниз. В его доме было одно правило, одно единственное. Никто не смеет прикасаться к роялю в музыкальной комнате. Никто. На него можно было только смотреть, но не трогать, никогда не играть, даже замечать его присутствие. Кто бы ни осмелился прикоснуться к нему, будет выкинут на улицу и ему навсегда запретят пересекать порог этого дома. Человек, проигнорировавший единственное правило Кинсли, будет проклинать тот день, когда научился играть на чертовом фортепиано.

Кингсли распахнул дверь в музыкальную комнату.

Он остановился.

Он уставился.

Он не дышал.

Не может быть...

Может.

В комнате было темно, но Кинг видел, кто играл на рояле. И даже если бы не мог видеть, то все равно бы понял, что это он. Только один человек, когда-либо знакомый ему, мог играть так искусно без нот, даже не смотря на клавиши. Серебро уличного света проникало в комнату и отбрасывало круг на волосы пианиста.

На светлые волосы.

Сорен.

Застыв на месте, Кингсли не мог ничего сделать, кроме как стоять и слушать, и смотреть, и ждать, и гадать. Почему? Как?

Музыка, Бетховен, предположил Кингсли, согревала комнату, и, казалось, звук стелился над полом, словно дым, и поднимался вверх по стенам и потолку. Кингсли вдыхал ее будто ладан.

Фрагмент закончился. Финальная нота поднялась, как тлеющий уголек, а затем упала на пол и превратилась в пепел.

Потрясение лишило Кингсли храбрости, но теперь оно вернулось к нему. Он не мог добраться к мужчине еще быстрее. Он поспешил вперед, и пианист закрыл крышку и встал. Больше десяти лет прошло с тех пор, как Кинг видел его, видел собственными глазами. Кингсли почти перестал надеяться увидеть его снова. Они причинили друг другу столько боли, и кое-кто заплатил высочайшую цену за их секреты. Но все это было в прошлом. Сейчас все между ними будет намного лучше. Никой скрытности. Никакой лжи. Кинг отдаст ему свое сердце, тело и душу, и на этот раз ни о чем не попросит взамен.

Но как только пианист встал, Кингсли заметил в нем изменения. Он выглядел так же, только немного старше. Сколько времени прошло с тех пор, как они стояли друг перед другом, лицом к лицу? Должно быть, ему, двадцать девять, верно? Боже, теперь они взрослые мужчины. Когда это произошло? Если это возможно, он был еще красивее, чем помнил Кингсли, и выше тоже. Как могло случиться, что он стал выше? Его одежда, так или иначе, была намного строже. Он был во всем черном.

Все черное, кроме одного белого пятна.

Белого квадратика.

Белого квадратика на шее.

Пианист улыбнулся ему улыбкой, в которой было веселье и лишь намек на извинение. И ни капли стыда.

Черт.

Кингсли скептически смотрел на него. Он сделал небольшой шаг назад.

Нет... не так. Что угодно, кроме этого. Все остатки надежды, находившиеся секундой ранее в сердце Кинсгли, разбились и умерли, словно последняя блуждающая нота симфонии.

Старая любовь, старое желание курсировали по его венам и сердцу, и ничто не могло их остановить.

Он посмотрел в глаза светловолосого пианиста, глаза священника, и выдохнул, задержанный воздух.

- Mon Dieu...

Бог мой.

Глава 4

Целую вечность они молча смотрели друг на друга.

Наконец, Кингсли поднял руку.

- Подожди здесь, - сказал он и развернулся. А затем вновь повернулся. - S’il vous plait.

Сорен молчал, но даже если и хотел что-то сказать, Кингсли ушел до того, как тот успел открыть рот.

Кингсли вышел из музыкальной комнаты и захлопнул за собой дверь.

Как только он оказался один в коридоре, Кингсли прижал ладонь к животу. Волна головокружения прошла сквозь него. Он переборол ее, поднялся наверх в спальню и переоделся из промокшей от дождя одежды в сухую. Схватив мыло и полотенце, вытер лицо, смыл вкус Джастина с языка, убрал дождь с волос и пригладил их пальцами. Меньше чем через пять минут он снова был похож на себя - темные волосы длиной до плеч, темные глаза, оливковая кожа, унаследованная от отца. Он выглядел так же, как и десять лет назад? Был еще более привлекательным? Менее? Сорену уже все равно, как он выглядит?

- Сорен... - прошептал он его имя словно молитву. Сколько времени прошло с тех пор, как Кинг произносил это имя вслух? Что он здесь делал? В прошлом году Кингсли умирал в госпитале во Франции, умирал от инфекции из-за пулевого ранения. В те дни, после операции, он ничего не помнил, кроме нескольких минут визита Сорена. Он был слишком слаб, почти без сознания. Только слышал, как голос Сорена обращался к доктору, требуя, чтобы те позаботились о нем, вылечили его, спасли. Тогда Кингсли думал, что все это было сном, но, когда очнулся, обнаружил подарок - доступ к счету в швейцарском банке с более чем тридцатью миллионами долларов на нем, и понял, что все это было реально.

Должно быть, это он и был. Это был последний раз, когда они виделись. Кингсли знал, что деньги, лежащие на банковском счету, были кровавыми - так Сорен извинялся за то, что произошло между ними. Как только Кингсли потратит первый цент, то примет это извинение. Теперь они были в расчете. Никаких незавершенных дел.

Так почему Сорен здесь?

Кингсли сделал глубокий вдох, но это не помогло ему успокоиться. Голова кружилась от шока. Он рассмеялся без всякой причины. Как бы ему ни хотелось, он не мог оставить Сорена одного, ждать его всю ночь в музыкальной комнате. Ему нужно вернуться, поговорить с ним, посмотреть ему в глаза и узнать, чего тот хочет. И он сделает это. Он может. Некоторые из самых опасных мужчин в мире мочились под себя при одном только упоминании имени Кингсли. Люди его боялись. И правильно делали. Он не боялся никого.

Он сделал еще один вдох и приготовился выйти из ванной и встретиться с Сореном. Но затем шагнул назад, поднял ободок унитаза, и его вырвало так сильно, что на глазах выступили слезы.

Убедившись, что полностью опустошил желудок, Кингсли сел на холодный кафельный пол и дышал через нос. Он рассмеялся.

В этом весь он, прошло одиннадцать лет, а Сорен все еще мог сделать это с ним, не говоря ни слова. Будь он проклят.

Кинг медленно встал и снова прополоскал рот. Он мог убежать. У него были деньги. Он мог уйти. Мог выйти через заднюю дверь, улететь и скрыться навсегда.

Но нет, Кингсли должен поговорить с ним. Он мог поговорить с ним. Этого требовала его гордость. И если Сорен нашел его здесь, то найдет где угодно.

Стоя перед музыкальной комнатой, Кинсгли заставил руки перестать дрожать, а сердце неистово колотиться.

Он с размаху распахнул дверь и вошел.

Сначала он не заметил Сорена. Он ожидал увидеть его на диване или на одном из стульев. Или, возможно, даже стоящим у окна или сидящим за роялем. И точно не ожидал увидеть Сорена, заглядывающего под крышку рояля. Он включил лампу, и теперь теплый свет наполнял комнату.

- Что ты делаешь? - спросил Кингсли, подойдя к роялю и тоже заглянув под крышку. Он говорил ровным голосом.

- У тебя фальшивые басы. - Сорен нажал на клавишу и повернул струну внутри рояля. - Не стоит ставить рояль у окна. Слишком большой перепад температуры.

- Я его передвину.

- Когда в последний раз ты его настраивал? - спросил Сорен.

- Никогда.

- Заметно, - Сорен нажал еще одну клавишу, повернул еще одну струну. Кингсли наблюдал за руками Сорена, пока тот работал. Большие, сильные и безупречные руки. Его одежда изменилась, он стал выше, красивее, и теперь он священник. Но его руки не изменились. Они были такими же, какими их запомнил Кингсли.

Сорен выпрямился и опустил крышку на место.

- Механика жесткая. На нем не часто играют?

- Ты был первым. Никому не позволено на нем играть.

- Никому? Тогда прими мои извинения за игру.

- Не стоит. Когда я говорю, что никому не позволено, я имел в виду... никому, кроме тебя.

Сорен поднял глаза и посмотрел на Кингсли. Кингсли потребовалась вся его решимость, мужество и оставшийся в его крови алкоголь, чтобы не разорвать зрительный контакт. Сорен всегда так на него смотрел, из-за чего Кингсли хотел во всем ему признаться. Даже тогда, когда они были подростками, у него была эта сила. Но Кингсли молчал, скрывал свои секреты. Они больше не мальчики.

- Я позвоню кому-нибудь, - наконец произнес Кингсли. - Я его настрою.

- Позвони в музыкальный магазин. Они порекомендуют хорошего настройщика.

Кингсли и Сорен изучали друг друга, и только рояль их разделял.

- Хочешь дальше говорить о рояле, или мы перейдем к настоящему разговору? - поинтересовался Сорен.

Кингсли натянуто улыбнулся и сел за рояль. Адреналин спал, но дезориентация осталась. Если он проснется и обнаружит себя в постели, и поймет, что все это было сон, то не будет удивлен.

- Значит... приходской священник? Доминиканец? Францисканец? - спросил он, старые слова вернулись к нему, как язык, на котором он бегло говорил, но который не использовал годами.

- Иезуит, - ответил Сорен, сев на черно-белую полосатую софу напротив скамьи рояля.

Кингсли потер лоб и рассмеялся.

- Иезуит. Этого я и боялся. Так и знал, что они захотят тебя в свои ряды.

- Меня не вербовали. Это был мой выбор.

- Так это правда? Колоратка? Обеты? Все это?

Он сжал руки перед собой между коленями.

- Это самое реальное, что я когда-либо делал.

Кингсли поднял руки в знак поражения и замешательства.

- Когда? Почему? - Он отказался от английского и перешел на французский. Quand? Pourquoi?

- Знаю, ты с трудом в это поверишь, но я хотел стать священником с четырнадцати лет, - ответил Сорен на идеальном французском. Было приятно снова говорить на родном языке, слышать его, даже если каждое слово, сказанное Сореном, пронзало его сердце, словно меч. - С четырнадцати лет я мечтал стать иезуитом. Это все, чего я когда-либо хотел.

- Ты никогда мне не рассказывал.

- Конечно, нет. Когда я встретил тебя...

- Что?

Сорен не сразу ответил. Подбирал слова? Или просто мучил Кингсли молчанием? Кингсли помнил те длинные паузы перед ответом, словно этот блондин проверял каждое слово, как бриллиант под лупой ювелира перед демонстрацией. Кингсли мог прожить жизнь, умереть и снова родиться в ожидании одного крошечного ответа Сорена.

- Когда я встретил тебя, - повторил Сорен, - я впервые усомнился в своем призвании.

Кингсли позволил этим словам повиснуть в воздухе, прежде чем спрятать их в своем сердце и запереть.

- Ты думал, я попытаюсь отговорить тебя от этого? - наконец задал вопрос Кингсли, когда к нему вернулся дар речи.

- А ты бы попытался меня отговорить?

- Да, - без стыда ответил Кингсли. - Я и сейчас попытаюсь тебя отговорить.

- Ты немного опоздал. Я помазан. Понимаешь, религиозные саны священны. Их нельзя отозвать. Однажды священник...

- Навсегда священник, - закончил Кингсли знаменитую фразу. Он не был католиком, но достаточно долго ходил в католическую школу, чтобы узнать все, что ему нужно было знать об иезуитах. - Но иезуиты? Серьезно? Есть куча других орденов. Ты должен был вступить в орден, который принимает обет бедности?

- Бедности? Это и есть твоя проблема с иезуитами? Не целомудрие?

- Мы к этому еще вернемся. Начнем с бедности.

Сорен откинулся на спинку софы и оперся подбородком на руку.

- Рад снова тебя видеть, - произнес Сорен. - Выглядишь лучше, чем когда я видел тебя в последний раз.

- Последний раз, когда ты меня видел, я умирал в госпитале в Париже.

- Рад, что ты поправился.

- Не ты один, mon ami. Я должен поблагодарить тебя...

Сорен поднял руку, чтобы остановить его.

- Не надо. Пожалуйста, не благодари. - Сорен отвел взгляд в дальний конец комнаты. - После всего, что случилось, после всего, через что я заставил тебя пройти, самое меньшее, что я мог сделать, - это запугать врача.

Он натянуто улыбнулся Кингсли.

- Ты не просто запугал врача. Мне не стоит говорить, но мой... работодатель на тот момент решил меня сжечь.

- Сжечь?

- Стереть с лица земли. Позволить мне умереть в больнице было мило, чистый способ избавиться от меня и всего, что я знал. Врачи, они были готовы позволить мне умереть мирно. Я бы и умер, если бы ты не появился и не отдал встречный приказ.

- Я умею отдавать приказы. - На губах Сорена появилась мимолетная улыбка.

- Как ты нашел меня? Я про больницу.

- Ты указал меня ближайшим родственником, когда вступил во Французский иностранный легион.

- Верно, - согласился Кингсли. - Больше у меня никого не осталось.

- И указал нашу школу в контактах. Медсестра позвонила в Святого Игнатия, и оттуда позвонили мне.

- Как ты нашел меня сегодня?

- Не сказал бы, что ты держишься в тени, Кинг.

Кингсли пожал плечами, попытался, но не смог сдержать смех.

- Знаешь, это несправедливо. В тот день в госпитале я не мог открыть глаза. Ты видел меня в прошлом году. Я не видел тебя... слишком долго.

- Я был в Риме, в Индии. Не уверен, что хочу знать, где был ты.

- И правильно.

- Чем ты живешь сейчас?

Кингсли пожал плечами, вздохнул и поднял руки.

- Я владею стрип-клубом. Не осуждай меня. Это очень прибыльно.

- Я не осуждаю, - ответил Сорен. - Что-нибудь еще? Работа? Подружка? Жена? Парень?

- Никакой работы. Я в отставке. Нет жены. Но Блейз где-то тут. Она подружка. Вроде как. А у тебя?

- Девушки нет, - сообщил Сорен. - И жены тоже.

- Вот ублюдок, - сказал он, покачав головой. - Блядский иезуитский священник.

- На самом деле, не блядский иезуитский священник. Они еще не отменили обеты целомудрия.

- Как невнимательно с их стороны.

Кингсли попытался улыбнуться Сорену, но не смог. Пока нет.

- Целомудрие. - Кингсли произнес слово, словно проклятие. Это и было проклятие. - Я думал, ты садист. Когда ты стал мазохистом?

- Это риторический вопрос, или ты хочешь узнать точную дату моего помазания? Я священник. Как только ты твердо убежден в существовании Бога, не такой и большой шаг попросить у него работу.

Кингсли встал и подошел к окну. Снаружи просыпался и оживал Манхэттен. На Риверсайд-драйв он соседствовал с генеральными директорами, лауреатами Нобелевской премии и богатыми наследниками. Это были мужчины и женщины, владевшие городом. И все же единственный человек во всем районе, который что-то значил для него, сидел на софе в музыкальной комнате и не имел ни гроша за душой. Однажды у Сорена был цент. Несколько миллиардов центов. И он отдал все до последнего Кингу.

- Почему ты здесь? - Кингсли наконец задал вопрос этого вечера.

- Ты можешь пожалеть о том, что спросил об этом.

- Я уже сожалею. Полагаю, это больше, чем дружеское воссоединение? И думаю, ты здесь не для продолжения того, на чем мы остановились?

- А ты бы хотел?

- Да, - ответил Кингсли без колебаний. Казалось, Сорен не ожидал такого ответа.

- Кинг... - Сорен встал и подошел к нему у окна. Рассвет поднимался над Манхэттеном. Если бы рассвет знал, что делает, то уехал бы из города на ближайшем автобусе.

- Не произноси мое имя так, будто я ребенок, который сказал глупость. Я хочу тебя. Еще. Всегда.

- Я думал, ты будешь меня ненавидеть.

- Я ненавидел. И ненавижу. Но я не... Как я могу по-настоящему ненавидеть человека, который меня знает? - Кингсли изучал лицо Сорена периферическим зрением и до боли желал прикоснуться к нему, к его губам. Даже колоратка не могла сдержать его желание. Даже вся боль и годы не могли сдержать.

- Помнишь ту ночь, когда мы были в хижине, и...

- Я помню все наши ночи, - прошептал Кингсли.

Сорен закрыл глаза, словно Кингсли его ранил. Кинг надеялся на это.

- В ту ночь мы говорил о других. Мы гадали, есть ли где-нибудь еще такие, как мы.

- Я помню, - ответил Кингсли. Как только Сорен оживил воспоминание, Кингсли снова был подростком. Он лежал на спине, на раскладушке, обнаженный под простынями на животе. Сорен лежал рядом с ним. Кингсли ощущал тепло кожи Сорена на своей коже. Не важно, сколько раз они прикасались друг к другу, его всегда удивляло, насколько горячим был Сорен. Он думал, его кожа была холодной, холодной как его сердце. Бедра Кингсли пылали. Сорен порол его кожаным ремнем, они занимались любовью на раскладушке. Он знал, что это подростковая романтическая глупость, считать такой секс «занятием любовью», но ему необходимо было верить, что так и было, для них обоих. Ему необходимо было верить, что это был больше, чем просто трах.

- Помнишь, что ты сказал мне? - спросил Сорен. - Ты сказал, что найдешь всех нам подобных и положишь их к моим ногам.

- И ты сказал, что тебе не нужны сотни. Кроме... - Кингсли поднял обе руки, словно возрождал воспоминание между ладонями глядя между ними на воображаемый стеклянный шар. - Одной девушки.

- «Девушка, это было бы неплохо», - сказал я.

Кингсли рассмеялся: - Мы застряли в школе для мальчиков. «Девушка, это было бы неплохо» должно быть, наибольшее преуменьшение того, как сильно мы хотели трахнуть девушку для разнообразия.

- Я не хотел, чтобы ты думал, что мне тебя недостаточно. Ты знаешь, я...

- Знаю, - прервал Кингсли.

Кингсли знал, что Сорен, не как он. Для Кингсли, секс был сексом, и он занимался им, когда хотел и с кем хотел. Мужчина или женщина, или кто-либо между ними был - лишь вопросом творческого подхода. Сорен однажды рассказал ему, что считает себя натуралом, а Кингсли был единственным исключением из правила.

- Та девушка, о которой мы мечтали - я хотел черные волосы и зеленые глаза. А ты хотел зеленые волосы и черные глаза? Предполагаю, ты говорил о черной радужке, а не то, что ты планировал бить ее по лицу.

- Я не такой уж и садист. - Сорен улыбнулся, и мир превратился в утро от силы этой улыбки. Видел ли Кингсли когда-нибудь такую же улыбку? - Она будет необузданнее, чем мы с тобой вместе взятые.

- У нас были прекрасные мечты, не так ли? Но такая девушка? Неосуществимая мечта.

Кингсли однажды мечтал, что он и Сорен вместе проведут жизнь. Будут путешествовать по миру, посмотрят его весь, будут просыпаться вместе, засыпать вместе и трахаться на каждом континенте.

- Нет ничего невозможного, - ответил Сорен.

- Что ты имеешь в виду?

Сорен отвел глаза от солнца и посмотрел прямо на Кингсли.

- Кинг, - начал он и замолчал. Какими бы ни были следующие слова, Кингсли был уверен, что его мир уже никогда не будет прежним, как только они будут произнесены.

- Что?

- Я ее нашел.

Глава 5

Поначалу Кингсли не мог вымолвить и слова. Да и что тут можно было сказать? Что сказать другому разумному человеку, который внезапно смотрит на тебя и говорит, что видел единорога на обочине или встретился со святым Петром на прогулке?

- Ты ее нашел. Ты уверен?

- Никогда в жизни я еще не был так уверен. Включая мое призвание стать священником. Это она. Черные волосы и зеленые глаза. Зеленые волосы и черные глаза.

- Это невозможно.

- Ее глаза меняют цвет при свете. От зеленого до черного и обратно. Когда я впервые увидел ее, на ее черных волосах были зеленые пряди. Она дикая и сквернословит, и сказала мне, что я идиот. Она не только сказала это мне, это была первая ее фраза, произнесенная в мой адрес.

- Безумная, верно?

- Я бы применил слово дикая.

- Дикая. Значит, дикая кошка. С когтями?

- Острыми. И острый ум. Очень смышленая. Хитрая. Быстрая и сообразительная. Почти бесстрашная.

- Мой типаж. Где ты с ней познакомился?

- Меня отправили пастором в небольшой приход в городе под название Уэйкфилд, в Коннектикуте. Она в моем приходе. Я узнал ее в ту же секунду, как увидел. Ты бы тоже узнал.

- Какая она?

- Опасная. Она даже не понимает, насколько.

- Насколько опасная?

- Она... - Сорен остановился и рассмеялся. - Она заставила меня пообещать ей кое-что.

- Заставила тебя? Никто не может заставить тебя делать что-либо.

- Она смогла. Мне нужно было заставить ее согласиться на кое-что, и вместо того, чтобы испугаться, что сделал бы любой другой человек, которого я пытался терроризировать, она отказалась принимать мои условия. Если только...

- Только что?

- Я пообещал нарушить свои обеты с ней.

- Вот как? Какие обеты? Бедности? Послушания? Она заставит тебя покупать дорогие вещи и сказать папе трахнуть самого себя?

- Она хочет, чтобы мы стали любовниками.

- А ты?

- Пока нет.

- Пока нет? - повторил Кингсли. - Значит, ты планируешь это?

- Она заставила меня пообещать.

- Так почему же ты этого не сделал? - спросил Кингсли. Он старался, чтобы его голос был легким, беззаботным и веселым. Но за всю его жизнь у него не было более серьезного разговора. Если эта девушка была реальной, если она была той, о которой он и Сорен мечтали, и Сорен нашел ее, это кое-что значило. А что значило, он не знал. Но что-то. Что-то, что пугало его и одновременно возбуждало.

- Потому что, - ответил Сорен. - Я священник. А она девственница.

- Опасная девственница? Не думал, что такие существуют.

- Ты поверишь, когда встретишь ее. Но это не все, что ты должен о ней знать.

- Что еще?

- Ей пятнадцать.

Кингсли резко вдохнул.

- Пятнадцать. Ты свихнулся? Ты знаешь, что делают со священниками, которые...

- Вот почему я этого не сделал. Как бы мне этого ни хотелось.

- Красивая, верно?

- Кингсли, ты даже не представляешь...

Кинг услышал чистое желание в голосе Сорена. Он не слышал такого с последней ночи, которую они провели вместе.

«Я владею тобой... ты мой... твое тело мое, твое сердце мое, твоя душа моя...» - шептал Сорен это Кингсли на ухо, пока они трахались на холодном жестком полу у камина в маленькой хижине. «Ты хочешь меня?» - спросил Кингсли, принимая внутрь каждый дюйм. «Очень сильно, - ответил Сорен. - Ты даже не представляешь, насколько сильно».

- Я должен познакомиться с нашей маленькой принцессой, - сказал Кингсли.

- Не принцессой, королевой.

- Тогда отведи меня к ней. - На самом деле, Кингсли не хотел с ней встречаться. При мысли об этом он снова почувствовал тошноту. Это был вызов. Ты видел единорога? Тогда докажи. Называешь себя воскресшим Иисусом? Покажи раны.

- Я не могу, - ответил Сорен.

- Почему?

- Она находится под арестом в полиции.

Кингсли рассмеялся.

- Теперь я понимаю, почему ты здесь. Твоя Королева-Девственница втянула себя в неприятности. И ты ждешь, что я помогу?

- Я прошу тебя. Умоляю, если придется.

- Даже когда ты умоляешь, это звучит как приказ.

- А ты бы предпочел, чтобы я приказал ей помочь? - поинтересовался Сорен, отходя от окна. - Я все еще могу вести эту игру.

- Для меня это никогда не было игрой.

Сорен повернулся и посмотрел на него, его взгляд был холодным и стальным.

- Нет. Для меня это тоже никогда не было игрой.

Кинг сел на черно-белую софу. Он закинул одну ногу на другую, откинувшись на спинку. Он потер виски пальцами. Боже, что за ночка.

- Хочу ли я знать, за что она задержана полицией?

- Она угнала пять машин. Очевидно, ее отец владел чем-то вроде разборки.

- Они угоняют машины, разбирают их и продают по частям. Прибыльное дело.

- Он заставил ее угнать ради него. Полиция поймала ее с поличным. Отец сбежал.

- Надеюсь, они найдут его и посадят на электрический стул.

- Смерть слишком хороша для него. Но сейчас не он моя забота. А она. Ей грозит серьезный срок в колонии для несовершеннолетних или хуже того. Я не могу этого допустить. Я встретил ее неделю назад. И не могу так быстро потерять.

Кингсли посмотрел на него с прищуром.

- Ты... - начал Кингсли. - Ты влюблен в нее.

Сорен не стал отрицать. И Кингсли уважал его за это.

Честность была его собственной особой маркой садизма.

- Да.

- Тогда хорошо, - ответил Кингсли и снова положил голову на спинку софы. - Может, не все надежды потеряны.

Он ожидал, что Сорен рассмеется, но когда тот посмотрел на него, то увидел сталь в глазах.

- Мы должны ей помочь, - сказал Сорен. - Пожалуйста.

- Пожалуйста? Ты научился хорошим манерам за последние одиннадцать лет?

- Ты поможешь ей? Ты поможешь мне?

Помочь девчонке. Как? Легко. У него было несколько судей, которые ему обязаны. Он регулярно трахал жену окружного прокурора. Он мог сделать несколько телефонных звонков. Он бы не мог снять обвинения. Его контактам надо прикрывать собственные задницы. Но при удачном раскладе у него может получиться отправить ее на общественные работы, условный срок. Ничего серьезного.

- Как ее зовут?

- Элеонор Луиза Шрайбер.

- Шрайбер? Немецкая фамилия.

- Да.

Уголок губ Кингсли искривился в полуулыбке.

- Это объясняет Бетховена. Полагаю, ты больше не играешь Равеля.

Сорен играл Равеля для него в день их знакомства и много раз после. Равель, величайший французский композитор. А сейчас его сердце повернулось к Бетховену, величайшему немецкому.

- Я сыграю тебе Равеля, - ответил Сорен, официальным и жестким тоном. - Если такова плата.

Кингсли распахнул глаза.

- Я не позволю тебе меня поиметь только ради помощи твоей Королеве-Девственнице. Это ее игра, а не моя.

- Какова твоя цена?

- Ты отдал мне целое состояние. Я богаче самого Бога, и ты думаешь, что должен мне что-то?

- Разве нет?

- Услугу, - ответил Кингсли. - Одну услугу.

- Любую. Назови.

Кингсли встал, пересек комнату и остановился всего в нескольких дюймах от Сорена.

- Все, о чем я попрошу тебя, - начал Кингсли, - о чем буду умолять... больше не оставляй меня. Пожалуйста. Одиннадцать лет. Я думал, что больше никогда тебя не увижу.

Сорен схватил Кингсли за шею и притянул в объятия, не объятия любовников, а разлученных братьев, солдат из вражеских армий, воссоединенных в конце после долгой, разрушительной войны, которую никто не выиграл.

- Я думал, что умру, так и не увидев тебя, - признался Кингсли, и его глаза обжигали слезы. - Я каждый день думал об этом.

- Думал или надеялся?

- Боялся, - ответил Кингсли, цепляясь за предплечья Сорена. - Мой самый большой страх.

Кингсли закрыл глаза, и, если он и дальше будет держать их закрытыми, то не увидит белый воротничок вокруг шеи Сорена. Если его глаза будут закрыты, он мог притвориться, что это было одиннадцать лет назад, и они сейчас одни в хижине. Сорен будет пороть его и затащит в постель, а после того, как закончит с ним, Кингсли обнимет Сорена за живот, положит голову ему на грудь и заснет. А когда проснется, Сорен все еще будет здесь. Сорен всегда будет рядом.

- Это я тебя обещаю, - прошептал Сорен, - Я никогда не отвернусь от тебя. Я никогда не брошу тебя. Я никогда не покину тебя. Пока это в моей власти, я буду твоим другом и буду рядом с тобой, когда ты будешь нуждаться во мне.

- Ты заплатил за этот дом. Этот дом больше твой, чем мой. Сделай его своим.

- Сделаю, если ты этого хочешь.

- Больше всего на свете. - Он открыл глаза и посмотрел на Сорена. - Никто не любит меня. И я здесь никого не люблю. Никто не доверяет мне, и я никому не доверяю. Ты нужен мне.

- Ты доверяешь мне? После того, что я с тобой сделал?

- Да. Из-за того, что ты со мной сделал.

Сорен глубоко вздохнул. Кингсли почувствовал, как поднимается и опускается его грудь.

Кингсли ощутил нежелание Сорена отстраняться и отступил сам.

- Я помогу твоей девочке, - сказал Кингли. - Я знаю кое-кого. И прослежу, чтобы с ней все было хорошо.

- Не надо ее ненавидеть. Ты захочешь ее ненавидеть, и мы оба знаем, почему. Но постарайся держать свое сердце открытым.

- Как давно ты вернулся в Штаты? – спросил Кингсли.

Казалось, Сорен был озадачен этим вопросом.

- Несколько месяцев назад, - ответил он.

- Ты уже был в городе?

- Да.

- Но так и не навестил меня.

Сорен молчал. Кингсли ненавидел его за это молчание.

- Ты ведь не планировал видеть меня снова? - спросил Кингсли.

- Я думал об этом, - признался Сорен. - Но не был уверен, стоит ли. По понятным причинам.

- Твоя маленькая девочка попала в беду, и это то, что заставило тебя вернуться ко мне? Как я могу ее ненавидеть?

Сорен кивнул. Казалось, ему есть что сказать. Что бы это ни было, он решил промолчать.

- Я вернусь завтра, - произнес Сорен. - Я не спал всю ночь, и, похоже, ты тоже. Мы еще поговорим, когда оба немного поспим.

- Хорошо. - Кингсли испытал такое облегчение, услышав, что увидится с Сореном завтра, что ему почти было стыдно за себя. Он мог даже заплакать от облегчения. - У меня есть машина. Тебя отвезут домой.

- Все в порядке. У меня есть транспорт.

- Пожалуйста, только не говори, что ты воспользуешься общественным транспортом. Обет безбрачия я перенесу легче, чем это.

Сорен рассмеялся, радостным смехом нового утра. Радостным? Он не ожидал такой радости. Сорен был счастлив в своей новой жизни? Хорошо. Кингсли желал ему счастья. По крайней мере, один из них был счастлив. Лучше, чем ничего.

- Обещаю, никакого общественного транспорта.

Кингсли провел Сорена до тротуара. Из двухфутового зазора между его особняком и соседним домом Сорен выкатил мотоцикл – «Дукати».

Кингсли присвистнул.

- Если это стандартный транспорт для иезуитов, тогда неудивительно, что ты присоединился к ним.

- На самом деле, это взятка, - ответил Сорен, надевая кожаную куртку и застегивая ее. Он снял свой белый воротничок и сунул его в карман. Вот так просто, Сорен перестал выглядеть как священник и снова стал самим собой в глазах Кингсли.

- Священники берут взятки?

- В этом у нас богатый опыт. Слышал когда-нибудь об индульгенции?

- Вся моя жизнь - индульгенция.

- Я начинаю это понимать, - согласился Сорен, осмотрев дом сверху вниз. - Но эта взятка была от моего отца. Он ошибочно полагал, что я брошу семинарию, чтобы сохранить его. Иезуиты объединяют имущество. Если бы я принял байк и остался в семинарии, мне пришлось бы передать его ордену. Обычно они продают большие дорогие подарки и используют деньги на более важные вещи, например, еду и книги.

- Что же произошло?

- Я рассказал настоятелю в епархии. Он посоветовал принять байк, стать священником и позволить отцу катиться в ад. С таким духовным наставлением я могу жить.

- Должно быть, отец тебя ненавидит.

- Почти так же сильно, как и я его.

Сорен завел двигатель. Прежде чем он уехал, Кингсли встал перед байком.

- Не забудь об услуге. Не покидай меня опять, - напомнил Кингсли.

- Опять? Кажется, ты кое-что забыл, - заметил Сорен.

- Что?

Сорен пристально посмотрел ему в глаза. И в этих серых глубинах Кингсли заметил проблеск чего-то. Злость - старая, холодная, но все еще пылающая.

- Одиннадцать лет назад не я ушел от тебя, - ответил Сорен. - Ты первый меня бросил.

И с этим Сорен надел шлем, завел байк и выехал на дорогу.

Забавно. Кингсли забыл об этом.

Он первый бросил Сорена.

Глава 6

Кинг был готов на многое ради любви.

Кингсли сделал глубокий вдох, поднимаясь по лестнице к тиру Ист-Сайда. Хоть он и пришел вовремя, но Роберт Диксон уже был там. Диксон заметил Кингсли, кивнул, затем поднял пистолет и выпустил шесть пуль в мишень. Кингсли стоял позади него в безопасности и наблюдал. Диксон умел стрелять. Кингу пришлось это признать. Шесть пуль, шесть попаданий. Он создал беспорядочный круг дыр вокруг сердца мишени.

Диксон, выглядевший хорошо в свои сорок, снял наушники.

- Твоя очередь, - сообщил Диксон Кингсли. - Удиви меня, и я тебя выслушаю.

Снова выдохнув, Кингсли надел наушники и защитные очки, навел свой девятимиллиметровый и шесть раз выстрелил в новую мишень. Два в голову между глаз, два в сердце и два в пах, просто чтобы Диксон думал дважды, прежде чем просить о таком.

Кинг снял наушники, развернулся и посмотрел на мужчину.

- Где ты научился так стрелять? - поинтересовался Диксон.

- Во Французском иностранном легионе.

- Я думал, французские военные умеют только сдаваться.

- Если бы не французы, вы бы кланялись в ноги английской королеве.

- Чего ты хочешь? Благодарственной открытки?

- Просто одолжение. Назовем ее расчетом между Америкой и Францией.

Диксон осмотрел его с головы до ног.

- Пойдем поговорим. Убери руки от пистолета.

- Твоей идеей было встретиться в тире, - напомнил ему Кингсли.

- Я стреляю лучше всех, кого знаю.

- Больше нет.

- Я притворяюсь, что не знаю тебя, - ответил Диксон. Кинг не осуждал его за это.

Они покинули стрельбище и нашли тихий уголок возле шкафчиков. Диксон надел куртку, засунул руки в карманы и ждал.

- Мне нужна твоя помощь, - начал Кингсли.

- Ты трахаешь мою жену и просишь меня об одолжении. Я почти восхищен тобой.

- Я бы не трахал твою жену, если бы ты не был слишком занят, трахая сестру своей жены.

Глаза Диксона округлились. Кингсли улыбнулся.

- Продолжай, - сказал Диксон. - В чем тебе нужна моя помощь?

- Вчера вечером на Манхэттене арестовали девушку. Сегодня ей предъявлено обвинение в угоне пяти машин.

- Девушке?

- Ей пятнадцать.

- Тогда нам нужно добавить обвинение за вождение без водительских прав.

- Ты забавный, - заметил Кингсли и мысленно всадил две пули в голову Диксона. - Мне нужно, чтобы обвинения сняли.

- Этого не произойдет.

- Сколько нужно, чтобы произошло?

- Я не могу снять обвинения. Это гигантский красный флаг, и я не готов им размахивать.

- Можешь их смягчить? Я хочу, чтобы она никуда не попала.

- Кто эта девушка?

- Подруга друга, - ответил Кингсли.

- У тебя есть друзья, которые дружат с пятнадцатилетними девочками?

- У меня интересные друзья.

- Даже не подозревал что у тебя, Эдж, есть друзья, - парировал Диксон с широкой улыбкой. Кинг всадил еще два пули, на этот раз в центр груди. - Или дружки по траху теперь называются друзьями?

- Ты поможешь или нет? - спросил Кингсли.

- Я подумаю. Как ее зовут?

- Элеонор Шрайбер. Она живет в Уэйкфилде, штат Коннектикут.

- Шрайбер? Да, прямо сейчас они ищут ее отца. Они хотят, чтобы она выдала его и всех, кого сможет.

- Она его выдаст.

- А кто друг?

- Это важно?

- Я ставлю свою работу под угрозу, помогая пятнадцатилетней девушке избежать колонии для несовершеннолетних за угон, и хочу знать всю историю.

- Хорошо. Краткая версия. Мой старый друг теперь католический священник. Ее священник. Он попросил меня помочь. Я очень ему обязан. Это и есть мой долг.

- Ты дружишь со священником?

- Поверь, я шокирован больше, чем кто-либо другой.

- Он ее трахает? Священник?

- Что? - переспросил Кингсли. Диксон уже знал что-то о Сорене?

- Об этом пишут во всех газетах, - ответил Диксон. - Каждый чертов день появляется новая история о католическом священнике, трахающим какого-то ребенка. Бостон гудит. Филли, Детройт, Чикаго... Меня могут уличить в помощи священнику с несовершеннолетней девочкой, которую он трахает, и...

- Он ее не трахает.

- Откуда ты знаешь?

- Потому что ее трахаю я, - ответил Кингсли, придумав самое быстрое прикрытие.

- Ты ее трахаешь?

- Я был в его церкви. Увидел ее. Трахнул ее. Думал, ей восемнадцать.

- Ты думал ей восемнадцать, - повторил Диксон.

- Упс, - Кингсли пожал плечами.

- Теперь все приобретает смысл. Не представляю тебя делающим одолжение другу по доброте душевной. Но представляю, как ты трахаешься с пятнадцатилетней девочкой.

- Виновен по всем пунктам. - Кингсли поднял руки, изображая поражение. - У нее сейчас трудные времена. Мы можем выбить для нее общественные работы?

- Ты хочешь спасти ее от колонии, чтобы и дальше продолжать трахать?

- Через железную решетку не так просто трахаться. Возможно, но такие извращения не по мне.

Диксон замолчал. Кингсли ждал. Еще тридцать секунд рядом с этим человеком он не вынесет. Диксон постоянно оказывал услуги мафии, но каждое чертово воскресенье ходил в церковь с женой и детьми.

- Это не мое дело, но я могу кое-что сделать, - наконец произнес Диксон. - Есть судья, который снисходителен к девочкам-подросткам. В большинстве дел назначает общественные работы, даже в жестких случаях. Если я смажу колеса правосудия, мы можем сделать это дело одним из таких.

- Сколько смазки надо?

- Пятьдесят тысяч.

- Договорились, - ответил Кингсли, даже не потрудившись поторговаться. Он не торговался, когда дело касалось Сорена.

- Это было просто, - заметил Диксон. - Должно быть, эта девушка очень тебе нравится.

- Le cœur a ses raisons que la raison ne connaît point, - ответил Кингсли.

- И что это было?

- Я сказал: «Да, мне очень нравится эта девушка». Называй это судьбой.

- Будем надеяться, что моя жена не узнает о тебе и твоей маленькой судьбе. Ты ей нравишься.

- Будем надеяться, что твоя жена о многих вещах не узнает, - с грустной улыбкой ответил Кингсли. - Позже я пришлю кого-нибудь к тебе домой. Или, может быть, заеду сам, когда в следующий раз буду там.

- Сукин сын.

- Моя мать была святой, - ответил Кингсли. – Я - единственная сука в семье.

Он похлопал Диксона по плечу и прошел мимо него. Как только он оказался за дверью, то остановился, прислонился спиной к кирпичной стене и закрыл глаза. Он дышал целых десять секунд, пока напряжение покидало его тело. Эти соревнования «у кого больше причиндалы» никогда не станут проще. Диксон был глупым и властным, и эта комбинация была пугающей для врага. И почему у Кинга до сих пор есть враги? Разве он не должен был уйти на пенсию? Не поэтому ли он уехал из Франции, ушел с работы, взял деньги и сбежал?

Но опять

же, ему всего двадцать восемь. Кто уходит на пенсию в двадцать восемь? И если он не создавал никому проблемы, тогда в чем смысл просыпаться по утрам?

Кингсли потер лоб, ощутил усталость в костях. Ему нужна более веская причина просыпаться по утрам.

Кингсли прошел четыре квартала и нашел таксофон.

- Это я, - сказал Кингсли, когда Сорен ответил. Он говорил на французском. Необходимости в именах не было.

- Каков вердикт? - спросил Сорен.

- Она получит общественные работы. Достаточно?

Он услышал паузу на другом конце, и Кинг умер и воскрес за эту паузу. Как в старые добрые времена.

- Спасибо, - ответил Сорен. - Это больше, чем я смел надеяться.

- Позволь кое-что спросить. Если бы я был не способен помочь крошке, что бы ты сделал? Каков был план Б?

- Думаю, она бы хорошо поладила с мамой.

Кингсли покачал головой и рассмеялся.

- Я рад, что спас тебя от необходимости похищения несовершеннолетней и перевозки через международные границы.

- Похищение очень резкое слово. Я предпочитаю термин «спасение».

- Ты действительно ее любишь.

- Ты тоже полюбишь.

- Что такого особенного в этой девушке, что ты готов пойти на преступление ради нее?

- Правду?

- Правду, - ответил Кингсли.

- Она напоминает мне тебя.

- Поэтому ты ее любишь? - спросил Кингсли, надеясь на ответ «да», но зная, что не услышит его.

- Поэтому я пытаюсь ей помочь.

Кингсли услышал язвительную ноту в словах Сорена.

- Мне не нужна помощь, - заявил Кингсли.

- Ты в этом уверен?

- Да, - сказал Кинсли и повесил трубку.

По пути домой у него в голове промелькнула мысль.

Каким было наказание за ложь священнику?

Глава 7

Апрель

- Чем будешь бить? – спросил Кингсли и постучал по столу.

- Я не собираюсь крыть эту карту, - ответил Сорен.

- Ты должен делать то, что я говорю. И я говорю бей.

Сорен уставился на него. Кингсли смотрел в ответ.

- У тебя восьмерка и туз, - произнес Сорен.

- А это значит, что у меня девять или девятнадцать. Я говорю девять. Бей.

- Ты хочешь карту, потому что хочешь сказать сегодня «бей», как можно больше раз.

- Не могу не согласиться. - Кингсли снова постучал по столу. - Бей.

Сорен дал Кингсли еще одну карту - второго туза. Теперь у него было или двадцать, или десять, зависело от того, как он хотел разыграть партию. Они играли в блэкджек не на деньги, так что ему было почти безразлично, проиграет он или выиграет. На самом деле, ему было наплевать. Но он не мог отрицать тот факт, что наслаждался. Кингсли хотел, чтобы время остановилось и остановилось полностью. Он не ощущал этого... Он даже не мог подобрать нужного слова. Он не ощущал этого уже несколько лет. Что бы это ни было, у него не было никакого желания это отпускать, и он понял это в ту же секунду, как Сорен переступил порог его дома.

- Кингсли?

- Я думаю.

- У тебя двадцать. Ты должен остановиться.

- Я не собираюсь принимать советы по стратегии от врага.

- Я парламентер, а не враг.

- Кстати, когда ты начал играть в блэкджек? - спросил Кингсли и снова посмотрел на свои карты. Еще один туз и у него будет блэкджек. - Этому учат в семинарии?

- Карты были факультативным предметом. Общежитие, полное мужчин, которым запрещено заниматься сексом? Мы находим другие хобби.

- Значит, блэкджек?

- Среди прочего.

Кингсли вопросительно посмотрел на него.

- Не хочешь рассказать мне, чем еще ты увлекаешься? - поинтересовался Кингсли.

- Это под грифом «важная информация». А тебе такая информация не нужна, - ответил Сорен, перемешивая карты.

- Мну нужно знать все, - продолжал Кингсли. - Если я буду спасать тебя от отлучения от церкви или тюрьмы за соблазнение и/или похищение подростка...

- Ее соблазнения? Мы не виделись целый месяц.

Кингсли изогнул бровь.

- Она ушла из церкви?

Сорен прочистил горло и сел немного прямее.

- Она наказана.

Кингсли опустил голову на стол.

- Почему я не переехал в Россию, когда у меня была такая возможность? - вздохнул Кингсли.

- Ты собираешься принимать решение насчет карт, или мы тут проведем всю ночь?

- Мы проведем здесь всю ночь. - Кингсли снова сел. Сорен с отвращением покачал головой. - Не смотри на меня так. Это не у меня девушка настолько юная, что ее наказывают.

Раздраженно выдохнув, Сорен взял их с Кингом карты. Своими ловкими пальцами пианиста, он перетасовал карты одной рукой. Кингсли с тоской и завистью наблюдал за проявлением непринужденной грации и ловкости. Когда-то эти умелые руки владели каждым дюймом его тела. Никогда в жизни он не хотел так сильно быть колодой карт.

- Попробуем еще раз? - Сорен раздал карты.

- Кинг? - раздался позади Кингсли женский голос. Не оглядываясь, он поднял руку и жестом пригласил незнакомку войти в столовую. Прекрасная юная женщина в юбке и блузке в стиле сороковых годов остановилась возле его стула и ждала.

Он обернул руку вокруг ее бедер и притянул к себе на колени.

- Ты прерываешь, - сказал он. - Разве не видишь, как я занят?

- Ох, простите. Я не хотела вмешиваться в вашу... - она посмотрела на стол и снова в глаза Кингсли, - карточную игру?

Кингсли указал на Сорена.

- Блейз, позволь представить тебе моего старого и дражайшего друга... - Он остановился и посмотрел на Сорена, когда понял, что не знает, разрешено ли ему называть имя Сорена. Сорен жил под именем, которое дал его отец - Маркус Стернс. И теперь он был Отцом Маркусом Стернсом, от ордена Иезуитов, если верить церковным записям. Имя Сорен ему дала его мать, и всего несколько людей называли его так.

- Напомни-ка ещё раз, кто ты, черт возьми, такой? - спросил Кингсли.

Сорен протянул руку и взял руку Блейз.

- Сорен. Мы с Кингсли ходили в одну школу.

- Я Блейз, - ответила она и одарила Сорена ярчайшей улыбкой и самым беззастенчивым взглядом, который Кингсли только видел. Так нечестно. Почему на Сорена оборачиваются все в комнате? Кингсли посмотрел на Сорена, который сегодня был в нормальной одежде. Нормальной? Черные слаксы, черный пуловер. Они были бы нормальными на любом другом, кроме Сорена. В них Сорен выглядел как образ из будоражащего сна. Он не мог осуждать Блейз за то, как она смотрела на Сорена.

Но ему было интересно, почему Сорен смотрит на нее точно так же.

- Блейз, могу ли я поинтересоваться, что ты делаешь, прерывая эту невероятно важную карточную игру?

- Вопреки здравому смыслу, я ответила на телефонный звонок и приняла для тебя сообщение. Но даже не смей думать, что я твой новый секретарь, хоть тебе он и правда нужен...

- Я найму, chouchou[2]. Обещаю.

- Ты говорил то же самое на прошлой неделе.

- Я нанял нового секретаря на прошлой неделе.

- И где она?

- Уволилась.

- Ты ее трахнул?

- Я не хотел. Это получилось случайно.

Блейз снова обратила все свое внимание на Сорена.

- Не могли бы вы сказать вашему старому и дражайшему другу, чтобы он перестал соблазнять своих секретарш, чтобы те перестали увольняться, когда видят, как он трахает кого-то другого?

- Кингсли, - обратился к нему Сорен, снова тасуя карты. - Прекрати соблазнять своих секретарш, чтобы они перестали увольняться.

- Спасибо. - Блейз улыбнулась Сорену.

- Всегда к вашим услугам, - ответил Сорен. Кингсли мысленно отшлепал их обоих.

- Не притворяйся, что тебе не нравится изображать секретаршу, - сказал Кингсли.

- Это другое. - Блейз покачала головой. - Если я притворяюсь твоей секретаршей, чтобы ты трахнул меня на столе, это одно. Но я не хочу взаправду ею быть.

- Просто передай мне сообщение, - попросил Кинсгли, скользя ладонью вверх по бедру и лаская обнаженную кожу над чулками телесного цвета.

Блейз запустила руку в полупрозрачную бледно-розовую блузку и достала из кружевного лифчика листок бумаги.

Кингсли развернул записку, все еще теплую от тела Блейз, и прочел.

Сегодня в девять. Фиби.

Кингсли напрягся, когда прочел слова, мгновение обдумывая, как ему выйти из ситуации. Но нет... Фиби не из тех женщин, которым можно отказать.

- Я должен идти, - сообщил Кингсли Блейз и Сорену. - Я ненадолго, час или около того. Ты составишь компанию моему гостю? - спросил он Блейз.

- С радостью. - Ее улыбка на миллион засияла еще ярче. Он ощущал, как между ее ног становится жарко, из-за того, что девушка сидела на его коленях.

- Хорошо. У вас двоих так много общего, так много тем для разговора. Блейз, расскажи Сорену, чем ты занимаешься.

- Я управляю некоммерческой организацией, - ответила она, нависая над столом и опираясь подбородком на ладонь. Поза позволяла всем в комнате получить более четкое представление о ее богатом декольте.

- Некоммерческой организацией? - Сорен продолжил тасовать карты, не отводя взгляда от Блейз.

- Расскажи ему, чем занимаешься. - Кингсли ущипнул ее за бедро, и девушка задрожала от удовольствия. - Наша Блейз très[3] альтруистична.

- Это называется «Гордость шлюхи». Мы рассказываем людям о женской сексуальной свободе, в частности об участии женщин в БДСМ-деятельности. Некоторые люди любят рассказывать нам, что наслаждаться поркой – это не по-феминистически. А я утверждаю, что феминизм - это не указывать женщинам, что она может делать, а что нет. Но хватит обо мне. Чем занимаетесь вы?

- Я католический священник.

Блейз замолчала. Она пялилась на Сорена, широко разинув накрашенный красной помадой рот. И затем она рассмеялась, мягким гортанным смехом.

- Вы ужасны, - ответила она. - На секунду я поверила.

Сорен подмигнул Кингсли. Кинг и не догадывался о существовании у Сорена этой черты– ответственной за флирт. Еще в школьные годы Сорена боялись и завидовали все остальные мальчики, и Сорен почти ни с кем не разговаривал, кроме других священников. Кингсли понял, что, кроме его сестры, он никогда не видел Сорена рядом с красивой женщиной. Интересно. В конце концов, друг был человеком. Хоть и священником.

- Я должен идти. Вы двое общайтесь, становитесь друзьями. Блейз, peut-être[4], отведи моего друга наверх и покажи ему, как БДСМ выглядит в действии. Уверен, он найдет это увлекательным.

- Уверен, так и будет, - согласился Сорен. - С нами все будет хорошо, Кингсли. Приятного вечера.

Кингсли похлопал по упругой попке Блейз, и девушка поднялась, чтобы выпустить его. На пути из столовой он услышал, как Блейз спросила у Сорена:

- Так чем вы на самом деле занимаетесь?

- Ты не поверишь, если я расскажу, - ответил Сорен.

Кингсли усмехнулся и поднялся наверх. Ему нужно взять несколько вещей. Вот оно. Думай о том, что нужно взять, а не о том, что нужно сделать. Это просто работа. В своей жизни он выполнял множество работ. Он получал файл, задание, билет на самолет, цель. По сравнению с прошлым, это была детская игра.

Вытащив ключи из кармана джинсов, он открыл запертую коробку в шкафу и достал Walther P88. Он достал обойму и оттянул затвор, проверяя отсутствие пуль в патроннике. Он вернул обойму на место, засунул пистолет в кобуру на джинсах и надел кожаную куртку.

Кингсли вышел из дома и не поймал ни такси, ни машину. Пешком он добрался до квартиры за двадцать минут, позвонил в дверной звонок, и экономка впустила его без вопросов. Слова были лишними. Взгляд отвращения и презрения все говорил. К черту ее. Кингсли был здесь не для того, чтобы осчастливить экономку.

Он поднялся по лестнице, и Фиби Диксон как раз вышла в коридор в длинном шелковом халате. Ее влажные волосы были укутаны в полотенце, и она шла к спальне в конце длинного коридора. Она не обернулась и не говорила. Она не видела его.

Хорошо.

Кингсли быстро и бесшумно выдохнул и вытащил пистолет. Осторожно ступая по скрипучему полу, он следовал за ней по коридору. Когда она потянулась к дверной ручке, он приставил пистолет к центру ее спины.

- Не кричи, - приказал он и накрыл ее рот ладонью. - Если хочешь жить.

Глава 8

Все тело Фиби застыло, словно труп. Она всхлипнула, но не закричала.

- Открывай дверь. Живо.

Она повиновалась, и он толкнул ее внутрь, толкнул так сильно, что женщина упала на пол, ее халат распахнулся, выставляя напоказ обнаженное тело.

Кингсли схватил ее за руку и вновь бросил на пол.

- Нет... - умоляла она, ее голос дрогнул под натиском слез. - У меня есть дети.

- И ты предлагаешь мне их? - спросил он, срывая халат с ее тела, и заставляя ее встать на ноги.

- Пожалуйста, не убивайте меня. Мой муж адвокат. У него есть деньги...

- Продолжай умолять. Все равно не поможет, - сказал Кинг и нагнул ее над кроватью, пнув по лодыжкам, пока она не развела дрожащие ноги. Он прижал дуло пистолета к ее горлу. - Но мне нравится, как ты это делаешь.

Отложив пистолет в сторону, он расстегнул ширинку и вонзился в нее. Ее тело крепко сжимало его с каждым толчком. Невзирая на ее мольбы и протесты, чем сильнее он вколачивался, чем жестче работал, тем влажнее она становилась. Но он не мог кончить, пока нет. Хоть и хотел покончить с этим как можно скорее. Секс с Фиби был деловым, не для удовольствия, а Кинг ненавидел работать.

Она стонала под ним, кричала из-за грубого вторжения, Кингсли закрыл глаза и исчез в другом месте, в другом времени. Элегантная и дорого обставленная спальня, в которой он находился, исчезла и растворилась. Темно-зеленые стены и репродукции современного искусства поблекли, и необработанное дерево заняло их место. Королевская кровать, застеленная шелковыми простынями и подушками, исчезла, и теперь возле камина стояла небольшая раскладушка. И на ней лежал Кингсли, на боку, лицом к камину.

- Под ухом на шее у тебя синяк, - сказал Сорен, прикасаясь к чувствительному месту пальцем. - Он будет над воротником.

- Если кто-то что-то скажет, я отвечу, что меня ударило веткой.

Сорен мягко рассмеялся и поцеловал синяк.

- Не думаю, что они поверят, будто тебя ударило веткой. Может, они поверят, что ты ударил ветку.

- Зачем мне бить ветку? Ветка мне ничего не сделала.

- Может, ей нравится боль. - Сорен снова поцеловал шею Кингсли, его плечо и горло.

Кингсли помнил эту ночь. Было воскресенье. По воскресеньям все рано ложились спать. Они рано просыпались для воскресной службы и должны были рано встать для утренних занятий в понедельник. Как только все ложились, они с Сореном убегали в хижину, чтобы провести несколько драгоценных часов наедине.

- А ты не боишься, что кто-нибудь узнает, чем мы тут занимаемся? - спросил Кингсли, накрывая руку Сорена своей.

- Они не поверят, даже когда я сам им расскажу.

- Что? Они поверят, что я сплю с учителем, но не поверят, что ты спишь с учеником? - Кингсли пытался изобразить возмущение. И не был уверен, удалось ему это или нет.

- Именно.

- Потому что я шлюшка, а ты идеальный?

- Потому что у тебя есть друзья, а я никому не нравлюсь, - ответил Сорен.

Кингсли сел и посмотрел на Сорена.

- Ты мне нравишься, - напомнил Кингсли.

- Нет, не нравлюсь, - сказал Сорен с полуулыбкой на губах. - Ты хочешь меня. Это разные вещи.

- Я тебе тоже не нравлюсь, - поддел Кинг. Он проигнорировал нежелательный намек на сочувствие на его безмятежное «Я никому не нравлюсь.

- Дело не в том, что ты мне не нравишься, - ответил Сорен с игривым вздохом. – Скорее, я нравлюсь себе больше, чем ты мне, и по сравнению с этим ты мне не нравишься.

- Возможно, я задушу тебя сегодня подушкой, - сообщил Кингсли.

- Тогда тебе придется взять мои уроки французского. План уроков на моем столе.

- Забудь. Ты будешь жить.

- Я так и думал.

Со вздохом Кингсли лег на грудь Сорена. Сорен приподнял волосы Кинга и поцеловал его за ухом.

- Ну, я переживаю, что они узнают о нас, - сказал Кингсли, переворачиваясь на противоположный бок от Сорена, на что тот не возражал. Он провел рукой по центру спины Кингсли. Кингсли наслаждался этими моментами, когда огонь садизма Сорена угасал. Ласковые прикосновения и поцелуи причиняли гораздо больше боли, чем удары ремня или трости. Они ранили его сердце, и все же он дорожил этой болью. Это была его любимая боль.

- Почему ты беспокоишься об этом? Мы всегда осторожны. Никто никогда не видел нас вместе. Мне плевать, если узнают обо мне. Мне есть куда пойти. Но я не хочу, чтобы ты...

- Не хочешь, чтобы я что? - спросил Кингсли.

- Я не хочу смущать тебя, - объяснил Сорен, и Кингсли громко рассмеялся над абсурдностью его предположения.

- Ты не хочешь смущать меня? Час назад ты раздел меня, сказал встать на колени и признаться в самых постыдных сексуальных фантазиях, а теперь говоришь, что не хочешь смущать меня?

- Это другое. Кто мы наедине, не имеет ничего общего с теми, кем нам приходится быть там. Хочешь, чтобы люди знали, кто ты?

- Твой любовник?

- Не то.

Кингсли задумался над вопросом. Наедине с Сореном он становился рабом, шлюхой, пресмыкающимся никем, который подчинялся сексуальным пыткам и благодарил за такую привилегию. Секс с другим парнем не смущал его. Все остальное его смущало.

- Non, верно. Я не хочу, чтобы люди узнали, что мне нравится испытывать боль. Они не поймут и не поймут тебя. Будут думать, что ты монстр.

- Я и есть монстр, - ответил Сорен и впился зубами в центр спины Кингсли.

- Да, но никто не знает об этом, кроме меня. Это наш секрет. Но... - Он шумно выдохнул и прижался спиной к груди Сорена. - Я боюсь, они все равно скоро узнают.

- И почему же? - поинтересовался Сорен.

- Ну, понимаешь... - Он приготовился к гневу Сорена. - Я беременный.

Кингсли прикусил нижнюю губу, чтобы сдержать смех, когда Сорен от отвращения выдохнул так тяжело, что раскладушка завибрировала. Затем Кингсли ощутил что-то на спине, что-то похожее на ступню.

Эта ступня толкнула его, и Кингсли приземлился на пол на задницу.

- О нет, - сказал он, с силой ударившись о пол. - Я потерял ребенка.

Когда Кинг поднял взгляд, то обнаружил, что Сорен зарылся лицом в подушку. Он никогда не видел, чтобы тот смеялся до слез.

- Не плачь, - попросил Кингсли, гладя Сорена по плечу. - Мы попробуем еще раз.

Кингсли больше не мог сдерживаться. Безусловно, уже прошло достаточно времени. Он кончил в Фиби с такой силой, что зарычал от дискомфорта.

Он покинул ее тело и схватил ее халат с пола, чтобы вытереться.

- Эй, этот халат стоит тысячу долларов, - недовольно заметила она и вытянулась на кровати, обнаженная и счастливая. Одна рука дразнила соски, а вторая скользила между ног. Его семя вытекало из нее, оставляя влажные следы под бедрами. Если ей было наплевать на шелковые простыни, он знал, что и на халат ей тоже было наплевать.

- Теперь это тряпка для спермы за тысячу долларов. - Он бросил его на пол и застегнул джинсы.

- Ты просто ужасен.

- Всегда пожалуйста, - ответил он, и девушка села. - Надеюсь, тебе это нравится.

- Мне понравился твой смех.

Он поднял пистолет с пола и засунул его за пояс.

- Что?

- Я сказала... - Она встала с кровати и подошла к нему, обняв его за шею. - Мне понравилось, как ты смеялся, пока трахал меня. Я чувствовала себя грязной, будто ты действительно был каким-то маньяком. - Она улыбнулась. Он мог считать ее привлекательной, тонкая изящная красота, которая выглядела на двадцать пять, но, скорее всего, разменяла третий десяток давным-давно. Однажды он считал ее привлекательной, но сегодня она отталкивала его. Он хотел сбросить с себя ее руки, но не станет ее расстраивать. Она была ему нужна. Если быть точным, ему нужен был ее муж. Роберт Диксон пробивал себе путь наверх. Если продолжит траекторию карьеры в том же русле, то однажды станет мэром. Кингсли хотел иметь мэра в кармане.

Поэтому он улыбнулся ей, подыгрывая, и позволил ей поцеловать себя.

- Я смеялся, потому что вспомнил кое-что.

- И что же ты вспомнил?

- Не помню, - солгал он.

Она подошла к комоду, чтобы достать из него кожаную косметичку. Она открыла ее и выложила две дорожки кокаина. Скорее всего, она была под коксом, пока он трахал ее. Это объясняло, почему она не могла заткнуться.

- Слышала, вы с Робертом ходили вместе пострелять, - сказала Фиби.

- Мне нужно было с ним кое-что обсудить.

- Меня? - спросила она с приторной улыбкой.

- Работу, - ответил Кингсли. - Просто работу. Твое имя не всплывало.

- Хорошо, - произнесла она. - Просто проверяла. - Она протянула ему скрученную купюру. - Угощайся. Устроим второй раунд.

Кингсли попытался изобразить заинтересованность в перспективе еще раз ее трахнуть. Она высыпала еще две дорожки для него. Он ненавидел кокаин, ненавидел, как сильно одна затяжка заставляла хотеть еще одну через полчаса. Но, может, если у него не встанет для второго тура, он спихнет всю вину на наркотики.

Фиби опустилась на колени перед ним и взяла в рот его член. Он глубоко дышал и пытался думать о самых эротических фантазиях, которые только мог вообразить, что угодно, чтобы вернуть настроение. По какой-то причине все, что приходило на ум, это воспоминания о Сорене и тех украденных ночах, проведенных вместе, будучи подростками. К счастью, это сработало, и он снова ощутил, как твердеет.

- Мам? - В коридоре раздался голос маленького мальчика. Фиби отстранилась и с раздражением вздохнула.

- Минутку, Коди. Мамочка только вышла из душа.

- Мне стало плохо у Тайлера. Они привезли меня домой.

- Подожди там, малыш. Мамочка идет.

Фиби закатила глаза.

- Сегодня он должен был быть с друзьями. Прости, - прошептала она Кингсли и поднялась на ноги. Она начала поднимать халат с пола, но заметила пятно спермы. Вытащив махровый халат из шкафа, она крепко завязала его.

- Я пойду. Все в порядке, - заверил Кингсли, с облегчением от такого легкого выхода.

- Я скоро позвоню. Обещаю.

- Не торопись, - ответил он, желая, чтобы она больше никогда ему не звонила.

- Ты потрясающий. - Она одарила его долгим страстным поцелуем, на который Кингсли ответил без особого энтузиазма. - Самый сексуальный мужчина на земле. Скоро увидимся? Пожалуйста?

- Bien sûr[5].

- Обожаю французский. В следующий раз изнасилуй меня по-французски. - Она еще раз поцеловала его и указала на прикроватную тумбочку. - Они там. Я позвоню.

Она оставила его одного в комнате. Кингсли ждал, пока в коридоре стихнут голоса. Он открыл ящик, на который она указала, и обнаружил конверт. Кинг выскользнул за дверь, спустился по лестнице и поймал такси. Все, что он хотел, это быстро принять душ, смыть Фиби с себя и вернуться к блэкджеку с Сореном.

Он помчался вверх по лестнице к входной двери, его сердце бешено колотилось от кокаина.

Проходя через холл, он заметил две точеные лодыжки в паре бежевых лодочек, расположившихся на подлокотнике его софы в гостиной.

- Блейз? - Он заглянул за спинку софы и обнаружил девушку, лежащую на спине в состоянии эйфории и блаженства. На ее груди балансировала миска клубники.

- Bonne soir, monsieur[6]. - Она устало и счастливо усмехнулась и закинула ягоду себе в рот. Ее обычно идеально уложенные волосы сейчас были взъерошены, и казалось, что в какой-то момент она раздевалась и одевалась. - Мне нравится твой дом. Он самый лучший в Нью-Йорке. Я когда-нибудь говорила тебе об этом?

Кинг прищурился.

- Ты под кайфом?

Она покачала головой и захихикала.

- Неа. Это послевкусие.

- Послевкусие?

- А знаешь, Кинг, что удивительно? Он даже не прикоснулся ко мне. Но это была самая... - она широко взмахнула рукой, - самая лучшая боль, которую я когда-либо испытывала.

- Боль?

- Немного Б, чуть-чуть Д, и много С и М. Я была М.

- Ты была М, верно?

- Это было восхитительно. Твой друг - Бог боли.

- Кто? Кто бог?

- Твой блондинистый друг. Сорен.

Кингсли уставился на нее.

- У тебя был секс с Сореном, пока меня не было?

- Нет, глупыш. Я же сказала, он не прикоснулся ко мне. Ему не пришлось. Его душа прикасалась ко мне. Его боль прикасалась ко мне.

- Ты выжила из ума. Как такое могло случиться?

- Не знаю. - Она подняла обе руки и потянулась. - После твоего ухода он спросил, как произносится мое имя. Я ответила, как у Блеза Паскаля, и потом он рассказал мне о Блезе Паскале, тот был математиком, который...

- Ненавидел Иезуитов. Писал всякого рода клевету и, следовательно, правду о них.

- Именно. Итак, мы разговаривали, и потом я сделала то, что ты просил, отвела его в игровую, в которой над кроватью висит картина Фрэнсиса Бэкона, и вдруг меня выпороли и избили, и я кончила от одной только боли. Потом я спустилась сюда с задранной до талии юбкой. Набросилась на холодильник. А ты знаешь, какой голодной я становлюсь после игр.

Он подняла миску клубники и предложила одну ягоду ему. Кингсли проигнорировал жест.

- Как ты думаешь, ты и твой друг когда-нибудь будете играть в паре со мной?

- Нет. Ешь клубнику. Мне нужно поговорить с Богом.

- Передай ему, что я хочу поцеловать его ноги. Снова.

- Слово в слово.

Она махнула рукой, прогоняя его из комнаты.

- Сорен? - прокричал Кингсли, взбегая вверх по лестнице.

- Я в своей комнате, - ответил Сорен. Кингсли выделил ему собственную гостевую, чтобы он мог оставаться, когда пожелает. Пока что он не провел тут ни одной ночи.

- Все комнаты - мои. - Кингсли распахнул дверь в гостевую. Сорен стоял у края кровати, перед ним лежал открытый серебряный чемодан.

- Очень хорошо. Я в твоей комнате.

- Могу я задать один вопрос?

- Задавай.

- Что ты сделал с Блейз?

Сорен посмотрел на него.

- Я не собираюсь отвечать на этот вопрос.

- Ты трахался с ней?

- Это два вопроса, и нет, я этого не делал. Ты расстроен из-за того, что мы играли? Она сказала, что может быть с кем захочет.

- Мне плевать, с кем она играет. Я хочу знать, почему эта девушка лежит на моем диване в ступоре и заявляет, что ты причинил ей самую лучшую боль в ее жизни?

- Самую лучшую? Уверен, это преувеличение, но я рад, что ей понравилось. - Сорен улыбнулся и продолжил рыться в чемодане с игрушками, которые Кингсли хранил под каждой кроватью в доме. – Мне точно понравилось.

- Значит, все это из-за не нарушения своих клятв?

- Секса не было, и я не женился на ней. И не взял у нее денег или отказался подчиняться прямому приказу Папы.

- А как же... - Кингсли особым образом взмахнул рукой.

- Что же, - ответил Сорен. - Это, конечно же, я сделал.

- Конечно же.

- Но мы, иезуиты, тверды и готовы отстоять свое, как папская курия, когда поднимается тема мастурбации. Боже, в последнем предложении, как минимум, три каламбура. Совершенно непреднамеренно.

- Хватит шутить. Это серьезно.

- Это несерьезно. Кингсли, успокойся.

- Я совершенно спокоен.

- Ты говоришь глоссолалиями, Кинг. Я слышал французский и английский, и немного испанского, и ты говоришь на них всех одновременно.

- Ты - священник. Иезуитский священник. А я ушел из дома на один час, вернулся и увидел девушку в постэкстазе на моем диване, поедающую клубнику и утверждающую, что мой бывший любовник, который сейчас католический священник, причинил ей самую лучшую боль. Я больше никогда не смогу покинуть свой дом.

- Ты знаешь по собственному опыту, что для всего мира будет лучше, если я буду кого-то избивать на регулярной основе. Я поговорил со своим духовником, и он разрешил мне разбираться с этой стороной себя, пока я не нарушу один из обетов. И вот.

- И вот? Нет, никакого вот. Мы еще не дошли до вот. Ты... - Кингсли указал на Сорена. - Ты постоянно в хорошем настроении. И ты говоришь. И ты... милый. Точнее, милее. - Слово «милый» причиняло боль. - Ты изменился.

- Кинг...

- Это из-за девушки, не так ли? Королева-Девственница. Я должен был догадаться.

Сорен с подозрением смотрел на него.

- Кингсли, ты…

- Дай мне секунду. - Кингсли мерил шагами комнату. Голова шла кругом. Что произошло под его крышей? Он запустил руку в карман жакета, достал табак и папиросную бумагу.

- Что ты делаешь?

- Мне нужна сигарета, чтобы успокоить нервы. Они измотаны.

- Ты не вдовствующая герцогиня. У тебя не должно быть измотанных нервов в двадцать восемь, - заметил Сорен. - И ты не должен курить.

- Мой дом, мои правила. Это дом для курящих. Все должны курить в моем доме. Я не брошу курить, и, если ты останешься здесь, тебе придется начать. - Кинг быстро скрутил сигарету и облизнул бумагу, чтобы склеить ее.

- Тогда я вернусь в дом священника.

Кингсли щелкнул зажигалкой, зажег сигарету, сделал глубокую затяжку и посмотрел на Сорена.

- Как ты причиняешь самую прекрасную боль кому-то, даже не прикасаясь к нему?

Кингсли снова поднес сигарету к губам.

Он услышал звук щелчка, и сигарета больше не дымилась.

Он долго смотрел на сигарету, затем медленно повернул голову к Сорену, который держал в руке кнут. Сорен непринужденно свернул его.

Зажжённая сигарета.

Щелчок кнута.

Сигарета больше не горит.

Кинг держал в руке окурок, рассеченный надвое.

- Еще вопросы? - спросил Сорен с высокомерно вздернутой бровью.

Кингсли указал на кнут, указал на свою руку, указал на Сорена...

- Ты можешь научить меня этому?

- Я отвечу на твои вопросы, как только ты ответишь на мои.

Сорен положил кнут на постель и подошел к Кингсли. Он поднял руки к лицу Кингсли и поднял его веки.

- Какие вопросы? - спросил Кингсли, пытаясь моргнуть.

- Почему ты пахнешь как койка в борделе? Почему у тебя за поясом пистолет? И самый важный, под какой наркотой ты сейчас?

Глава 9

Когда у Кингсли были сомнения, он трахался.

И с тех пор, как Сорен поймал его на употреблении наркотиков, он утопал в сомнениях. А сейчас он утопал в теле Блейз, в идеально превосходном теле. Она совершила ошибку, выглядя слишком привлекательной сегодня, когда остановилась возле его кабинета пожелать доброго утра. Но она не жаловалась, когда он запустил свои руки под ее юбку, и определенно не жаловалась сейчас, оседлав его на большом кожаном кресле.

- Ты сегодня в хорошем настроении, - сказал Блейз и расстегнула ему воротник. Она опустила голову и поцеловала его в губы, в шею.

- Ты на мне. Конечно, я в хорошем настроении. - Его пальцы скользили по ее горлу и вниз в декольте.

- Если бы ты был внутри меня, настроение было бы еще лучше.

- Ты уверена? - спросил Кингсли. Его руки скользнули под ее юбку и помассировали нежные бедра.

- Есть только один способ узнать, не так ли? - Блейз прикусила мочку его уха и прошептала. - S’il vous plait, monsieur[7].

- Ну раз ты так мило просишь...

Блейз рассмеялась, когда Кингсли встал без предупреждения и усадил ее на край своего стола. Он задрал ее юбку, и Блейз напряглась.

- Что-то не так, chouchou? - поинтересовался он.

- Мне нравится эта юбка. Просто не порви ее. Пожалуйста?

- Если порву, я ее тебе возмещу.

- Она принадлежала Бетт Дэвис.

- Ты и твои наряды...

Кингсли стянул девушку со стола и развернул спиной к себе. Осторожно, чтобы не разорвать винтажную ткань, он расстегнул молнию и опустил юбку по ее ногам. Она вышла из нее, и он положил вещь на спинку стула.

- На тебе есть еще что-нибудь, принадлежавшее мертвой актрисе?

- Все что на мне или во мне - легкая добыча.

- Хорошо. - Кингсли разорвал ее трусики, но оставил чулки и подвязки. Затем он резко ее шлепнул по обнаженной попке, достаточно сильно, чтобы Блейз взвизгнула. Он любил этот звук. Он шлепнул еще раз, в этот раз сильнее, затем щелкнул подвязкой пояса для чулок по бедру. Ее кожа красиво розовела. Но он предпочитал красный, так что шлепнул еще раз.

- Ты дьявол, - сказала Блейз, опустив голову и дыша через боль. - Как ты делаешь простой шлепок таким болезненным?

- Практика, - ответил Кингсли, ударив ее снова. - И ты знаешь, что тебе это нравится.

- Ненавижу.

- Уверена? - Кингсли развел ее бедра и проник в нее пальцем. - Это не похоже на ненависть ко мне.

Внутри она была влажной, очень влажной и горячей.

- Моя киска тебя любит. Другие части меня сейчас тебя ненавидят.

- Другие части? - Кинг обнял ее за талию и прижал ладонь к набухшему клитору. Он нежно потер его.

- Ладно... может, не каждая часть, - выдохнула Блейз. Она прижалась к столу, пока он ласкал ее, одной рукой внутри, другой снаружи. Он добавил третий палец в ее лоно и раскрыл его для себя. Блейз издала стон удовольствия, который, скорее всего, услышали все в доме. Хорошо. Он не потрудился запереть кабинет. Неспособность Блейз оставаться тихой во время секса работала лучше, чем любой галстук на дверной ручке.

- Где моя камера, когда она так нужна? - спросил Кингсли и толкнулся глубже в ее тело, пока внутренние мышцы не сжали его. – У нас сейчас получилось бы отличное кино.

- Как тебе такая поза? - Блейз еще шире развела ноги, предоставляя лучший обзор на свои прелести.

- Très jolie[8], - ответил он с благодарностью. - Но это еще больше улучшит картинку.

- Что именно?

Кингсли поднял ее и усадил на стол. Он снял с нее блузку и бюстгальтер и раздвинул ее бедра. Теперь на ней не было ничего кроме чулок, подвязок и пары туфель на шпильках. Кингсли восхищался ее телом, таким открытым и готовым для него.

- Parfait[9].

Кингсли расстегнул брюки и погладил свою эрекцию. Он потерся влажной головкой своего члена о клитор Блейз. Она застонала и приподняла бедра.

- Хочешь, чтобы я начала умолять о нем, не так ли? - спросила она.

- Разве я не всегда так делаю?

- Всегда, - согласилась девушка. - Пожалуйста, трахни меня.

- Недостаточно хорошо

Блейз блаженно выдохнула:

- Пожалуйста, monsieur, трахни меня. Ты самый красивый мужчина в Нью-Йорке и, вероятно, в ближайших трех штатах.

- Это что-то новенькое.

- Я обожаю твои волосы, их мягкость и твои темные глаза. И у тебя самые сексуальные руки на свете.

- Руки?

- Мне нравятся руки, - ответила Блейз. - Это девчачьи штучки.

- Что-нибудь еще? - спросил он.

- Эм... люблю твой акцент, твой член великолепен, и, если ты вскоре не засунешь его в меня, я заплачу и испорчу макияж, и все из-за тебя, так что, пожалуйста, трахни меня сейчас, прямо сейчас, в эту же секунду, или, клянусь Богу, я забуду, что в этих отношениях я сабмиссив.

Кингсли погрузился в нее одним резким выпадом. Блейз запрокинула голову и приподняла бедра со стола, полностью принимая его. Кинг вышел и снова пронзил ее. Он обхватил ее грудь руками, слегка пощипывая соски, а ее тело извивалось под ним. Внутри она была горячей и достаточно влажной, чтобы слышать, как он двигается. Он смотрел, как трахает ее. Подушечкой большого пальца Кинг помассировал место, где соединялись их тела. Блейз напряглась от удовольствия и ухватилась за край стола, чтобы удержаться. Ее кожа раскраснелась, соски затвердели. Внутри нее и вокруг него она пульсировала от нарастающего оргазма.

Сейчас он был просто телом. Чистым сексом. Он не думал, не помнил, не нуждался, не сомневался в себе, потому что его не существовало, не во время секса. Он бы трахался постоянно, если бы мог. Что угодно, чтобы не подпускать воспоминания. Что угодно, чтобы держать мир в страхе.

Быстрым движением руки, Кингсли подтянул Блейз к краю стола. Он развела бедра, шире и ближе к груди. Когда она оказалась максимально широко открытой, а он максимально глубоко внутри, мужчина приказал кончить для него. Она схватила его за запястья и сжала их до боли, которую он любил, и она кончила жестко, ее плечи приподнялись над столом, бедра двигались в безумном темпе, ее голос был серией резких отчаянных выдохов. Когда она закончила, Кингсли обнял ее, поднял на руки и прижал к своей груди.

Она поцеловала его, и он ответил на поцелуй, на отчаянный голодный поцелуй между любовниками, которые точно знают, чего хочет другой. Он трахал и целовал, трахал без жалости, и она принимала каждый толчок, как и положено его хорошей девочке. Он должен был кончить, но не хотел, пока нет. Он хотел оставаться в ее горячем влажном лоне весь день и всю ночь, пока не умрет, трахая ее, а затем он больше не хотел ни думать, ни вспоминать, ни чувствовать что-либо еще, кроме гостеприимности женского тела.

Столько удовольствия... Кинг едва мог дышать... Его бедра дрожали от бесконечных толчков, член стал таким чувствительным, что болел... Блйез шептала ему на ухо эротические фразочки:

- Кончи в меня, Кинг... мой Король. Я хочу, чтобы твоя сперма вытекала из меня весь день... так сильно, как ты хочешь... так сильно, как ты можешь...

Так сильно, как мог, что даже из глаз брызнули слезы от силы собственного оргазма. Он кончил с волной, с сильным глубоким спазмом и излился в нее горячим семенем. Где-то в глубине души он услышал, как Блейз кричит от боли.

Он слишком быстро оправился от кайфа собственного оргазма. Мужчина положил голову на плечо Блейз. Она обняла его и усмехнулась.

- Ты смеешься надо мной? - спросил Кингсли, медленно отстраняясь.

- Да. Смотри. - Она приподняла свое плечо, чтобы показать след от укуса. - Ты вампир.

- Не помню, чтобы я это делал. Мои искренние извинения. - Он поцеловал рану. Он прокусил кожу, но лишь немного.

- Не извиняйся. Люблю, когда ты оставляешь мне подарки.

Кинг покинул ее тело и рухнул в кресло.

- Твоя очередь прибираться. - Он махнул рукой, указывая ей слезть со стола. Она спрыгнула и достала коробку салфеток из ящика.

- Всегда моя очередь убираться.

- Ты так хороша в этом.

- Ну, с этим спорить не стану. - Она опустилась перед ним на колени и языком нежно лизнула его. Больно. Прикосновения после оргазма всегда были болезненными. Удовольствие и боль в одном. Он не был удовлетворен, пока не получал и то, и другое.

Когда Блейз закончила, она убрала следы со стола салфеткой, оделась и поцеловала Кинга на прощание.

- Было весело. Хочешь повторить сегодня? - спросила она.

- Пожалуй.

- Ты будешь трезвым?

- Обещать не стану.

Блейз закатила глаза, снова поцеловала его и оставила в кабинете. Кингсли закончил поправлять одежду и приводить себя в порядок. А потом все случилось так, как было всегда. Мысли. Воспоминания. Вещи, которые он хотел забыть, но не мог, хлынули в его голову. Жизнь была бы намного лучше, если бы он мог постоянно удерживать кровь в члене и подальше от головы.

Кингсли отпер нижний ящик стола, большой для хранения папок, и проверил его содержимое. Одиннадцать бутылок бурбона, два грамма кокаина, унция марихуаны, два пузырька чистого кодеина, девяносто таблеток, по сто миллиграмм каждая, и одна бутылка кетамина. А все это там хранилось только потому, что бывали дни, когда только лошадиный транквилизатор мог его вырубить настолько, чтобы отправить в путешествие по Волшебной Стране Чудес.

Он потянулся к пузырьку с кодеином, но открылась дверь кабинета. Кингсли захлопнул ящик и выпрямился в кресле.

- Ты когда-нибудь стучишься? - спросил Кингсли.

- Стоны и рычание прекратились, и стены перестали дрожать, - ответил Сорен. - Предположил, что путь свободен.

- Свободен для чего? Что ты тут делаешь?

- Выполняю свою часть сделки, как и обещал.

- Ты здесь, чтобы снова накричать на меня? - поинтересовался Кингсли, и Сорен вошел.

- Я не кричал, - не согласился Сорен, садясь напротив стола Кингсли. - Я ни разу не повысил на тебя голос.

- А ощущалось будто кричал.

- Даже самое легкое прикосновение к открытой ране причиняет боль. Ты не можешь осуждать меня за беспокойство о тебе.

- Прекрати беспокоиться. Ты мне не отец.

- Надеюсь, что нет, - ответил Сорен, хмурясь. - Если так, то моему ребенку придется кое-что объяснить.

- И ты не мой священник, - добавил

Кингсли, хотя Сорен сегодня не выглядел, как священник. Он был в обычной выходной одежде - черном джемпере и черных брюках.

- Ну, Кинг, ты сегодня груб

- Оставь меня в покое.

- Не могу. Ты попросил меня научить тебя трюку с кнутом. Вот он я.

- Я попросил научить меня трюку с кнутом?

- Не скажу, что удивлен тому, что ты не помнишь.

- Я помню. - Кинг прищурился. Теперь, когда Сорен напомнил, он вспомнил.

- Я могу уйти, если ты передумал, - заметил Сорен и встал.

- Нет. Сиди. Не уходи.

Сорен посмотрел на него и снова сел.

- Я не часто употребляю кокаин, - сказал Кингсли. - Была тяжелая ночь. Вот и все.

- И сколько плохих ночей у тебя случается?

- Одна или две. Не так много, - заверил Кингсли.

- Я знаю, что отдал тебе деньги без всяких условий. Но и не думал, что ты будешь тратить их на наркотики.

- Хочешь вернуть деньги?

- Нет. Хочу, чтобы ты лучше заботился о себе. Вот и все.

- Лучше заботился о себе? Интересное заявление от человека, который регулярно избивал меня до черных синяков. Вижу, ты нашел других мальчиков для битья.

- Девочек для битья.

- Нынче только девочки? - уточнил Кингсли.

- Только женщины. Меньше вероятность, что я зайду слишком далеко.

- Мне нравилось, когда ты заходил далеко.

- И поэтому, - с улыбкой ответил Сорен, - ты знаешь, почему я не играю с тобой.

Кингсли опустил голову и уперся подбородком на скрещенные руки.

- Кинг?

- Что с тобой произошло? Ты другой, - произнес Кингсли.

- Ты хочешь знать правду?

- Я спросил.

- Ее зовут Магдалена.

- Тайная подружка.

- Она хозяйка Римского борделя. Она и ее работники обслуживают очень специфическую клиентуру.

- Мазохистов?

- По большей части.

- Вот чем ты занимался... - Кингсли взмахнул рукой.

- Верно.

- Обычные мужчины ходят в спортзал, чтобы выплеснуть лишнюю энергию, - сказал Кингсли. - Как я слышал.

- Я не обычный мужчина. И не притворяйся, что ты тоже такой.

Кингсли закатил глаза и снова взмахнул рукой.

– Значит, она твоя подруга и...?

- Первые два года в семинарии были трудными. Не уверен, что смог бы их пережить без Магдалены. Я в долгу перед ней, но она отказалась принимать какую-либо форму благодарности от меня.

- Я знаю много проституток. Никогда не слышал, чтобы они отказывались от денег. Безусловно, это ты, и я бы сам заплатил деньги за еще одну...

- Кинг, мы с ней никогда не спали. Мы были друзьями. Я учился у нее.

- Ты учился, как сбивать кнутом сигарету из чьего-то рта?

- Да, один из первых навыков, которым она меня обучила, - ответил Сорен.

Теперь Кингсли узнал о «других хобби» Сорена. Последнее десятилетие он изучал искусство и науку садизма. Кингу это казалось более понятным, чем степень по теологии.

- Пока учился, я много путешествовал, - продолжил Сорен, - но, когда был в Риме, ни одной недели не проходило без посещения ее дома.

- Она позволяла тебе причинять ей боль?

- Да, - ответил Сорен. - Хотя сама она садистка. И очень хорошая.

- Насколько хорошая?

Сорен отвел взгляд и улыбнулся чему-то, затем снова посмотрел на Кингсли.

- Она была очень жестока со мной, - ответил Сорен.

Кингсли указал на него. - Хорошо. Кто-то же должен. В этом и есть причина этого... - Он взмахнул рукой снова.

- Этого чего?

- Хорошего поведения?

- Я только что рассказал тебе, что в семинарии каждую неделю ходил в бордель, чтобы учиться садизму. У тебя интересное определение хорошего поведения.

- Когда я приехал в Святого Игнатия, все тебя боялись. Все. Tout le monde[10]. Даже священники, хоть и любили тебя. Ты даже не говорил с другими учениками. Ты был эдакой недоступной блондинистой крепостью, и все ненавидели тебя, по веской причине. Что случилось?

- Я повзрослел, - ответил Сорен. - Я больше не в школе. Это творит чудеса с человеком.

- Мне не нравится, - заявил Кингсли.

- Я не нравлюсь тебе?

- Нет. Да. Не знаю, - признался Кингсли. - Когда мы были в школе, мы были словно испуганные щенки, а ты, ты был волком. Мне не нравится видеть тебя...

- Каким?

- Одомашненным. Они даже ошейник на тебя надели.

- Я сам надел на себя ошейник.

- Раньше ты пугал меня.

- А ты не думал, что причина, по которой я тебя сейчас не пугаю, в том, что ты больше не щенок?

Сорен ждал.

Кинг посмотрел на Сорена и гавкнул. Сорен просто смотрел на него. Может, в следующий раз ему стоит попробовать укусить?

- Если тебе от этого станет легче, - произнес Сорен, - волк все еще здесь, но он на более крепком поводке.

- Со мной ты отпускал волка с поводка.

- Именно поэтому мне нужен был более крепкий поводок.

- Не знаю, хочу ли платить этой Магдалене за то, что сделала тебя скучным.

- Что она сделала, так это заставила меня принимать себя менее серьезно, а это, знаешь ли, первое из трех чудес, за которые ее нужно причислить к лику святых.

- Я ей завидую, - признался Кингсли. - Ты был в ее жизни. Я не думал, что увижу тебя снова.

- Если бы не она, у нас бы не состоялось этой беседы, - ответил Сорен. - Без ее помощи я бы не смог встретиться с тобой лицом к лицу.

- Тогда, вероятно, я тоже ей должен. Даже когда ты кричишь на меня.

- Я не кричу.

- Какой у нее адрес? - спросил Кингсли.

- Зачем?

- Я отправлю ей чек. Если она та причина, по которой ты здесь, тогда я должен и тебе, и ей.

Сорен вздохнул, взял ручку и клочок бумаги со стола Кингсли и написал адрес. Он протянул его, и Кинг потянулся за ним. Сорен вырвал его из хватки.

- Я знаю, что ты делаешь, - сказал Сорен.

- И что я делаю?

Священник перевел взгляд направо и многозначительно посмотрел на архив Кингсли.

- У Блейз длинный язык, - проворчал Кингсли. - Одно из ее лучших качеств. Обычно.

- Вот, - ответил Сорен и передал адрес Кингсли. - Тебе стоит ее навестить. Она может помочь тебе так же, как помогла мне.

- Я в порядке, - отрезал Кингсли. - Ты ведешь себя так, будто я разваливаюсь на части.

- В прошлом году тебя подстрелили, и ты едва не умер.

Кингсли пожал плечами.

- У меня все неплохо сложилось, не так ли? Кто-то пришел к моему смертному одру и оставил «Прости меня» подарок.

- Это был не подарок. И не было извинением. Это было платой.

- Платой? За что?

Сорен потянулся в карман брюк и достал крошечный прозрачный пластиковый контейнер. Он поставил его на стол Кингсли.

- Что это? - спросил Кингсли и поднял контейнер. Несколько кусочков металла блестело в лучах полуденного солнца.

- Если бы ты был котом, это была бы одна из твоих жизней.

- Это моя пуля? - удивленно спросил Кингсли.

- То, что от нее осталось.

- Почему она у тебя?

- Я хотел ее, - ответил Сорен. - Я взял ее. Я заплатил за нее. И теперь ты ничего мне не должен.

- Они отдали тебе ее в больнице?

- Я попросил.

Кингсли вертел контейнер, притворяясь, будто изучает шрапнель. По правде говоря, ему было все равно, как она выглядит. Все, что имело значение, это почему Сорен хранил ее. Почему? Это был талисман? Сувенир? Напоминание о последнем разе, когда они видели друг друга? Кингсли думал о том, чтобы опустить руку в карман. Там лежал небольшой серебряный крестик на порванной серебряной цепочке - напоминание, которое он сохранил после первой ночи с Сореном. Крестик и воспоминания.

- Ты хранишь это? Все это время с тобой была моя пуля? - спросил Кингсли.

- Да. Если хочешь ее вернуть, тебе придется заплатить.

- Я никогда тебя не пойму, - заявил Кингсли.

- Тогда перестать пытаться. - Он вытянул руку, и Кинг бросил контейнер с фрагментами пули ему на ладонь. Ему нравилась идея того, что Сорен носил с собой кусочек его. Было ли что-нибудь более интимным для жертвы, чем орудие, которым ее едва не убили? Эти фрагменты пули были внутри тела Кингсли и чуть не уничтожили его. Вместо прекращения его жизни они изменили его жизнь. Неудивительно, что Сорен испытывал такое родство с этими смертоносными остатками. У них было столько общего.

Сорен положил в карман контейнер с фрагментами пули Кингсли.

- Ты готов? - спросил Сорен.

- Да. К чему?

Сорен улыбнулся дьявольской сексуальной улыбкой, которая заставила Кингсли на момент забыть, что в его кабинете сидел не католический священник и не прежний Сорен, который использовал его в качестве человеческой жертвы на регулярной основе.

Он поднял руку и поманил Кингсли пальцем.

- Сейчас? - уточнил Кингсли.

- У тебя были планы? - поинтересовался Сорен. - Как тебе известно, мое свободное время ограничено.

- Вечером проводишь сеанс экзорцизма? - поддел Кингсли.

- Хуже. Консультирую пары.

- То же самое, - ответил Кингсли. - Это все ты виноват. Никто не сказал тебе найти нормальную работу.

Кингсли встал и обошел стол.

- Мне нравится моя работа, - произнес Сорен и последовал за Кингсли - И тебе стоит подумать о работе. Ты будешь приятно удивлен, когда узнаешь, как приятно быть полезным обществу.

- А знаешь, что еще приятно?

- Что?

- Не иметь работы.

Кингсли отвел Сорена в свою личную комнату для игр.

- Это мой настоящий офис, - сказал Кингсли, открывая дверь. У него был Андреевский крест, козлы, крестообразная распорка и несколько других, все виды манжет для бондажа и все мыслимое оборудование, которое могло понадобиться одному человеку.

- Нравится?

- Годится, - одобрил Сорен, хотя Кингсли заметил, с каким интересом Сорен рассматривает все вокруг.

Все спальни в его доме были оснащены БДСМ оборудованием. Ванильных тут не приветствовали. И в тех редких случаях, когда они проникали в его дом, больше они таковыми не являлись.

- Как часто ты играешь? - спросил Кингсли.

- Всякий раз, когда могу, - ответил Сорен. - Когда безопасно. Если я держусь больше месяца, то становлюсь... Какое бы слово подобрать?

- Смертоносным?

- Неприятным. А ты?

- Так часто, как могу. По крайней мере, раз в день.

- Раз в день? И кто счастливый обладатель этой чести?

- Поверь, у тебя нет времени на список тех, с кем я играю. Я, вероятно, трахнул каждого сабмиссива на Манхэттене. Возможно, мне придется переехать в Бруклин.

- Только сабмиссивов?

- Только сабмиссивов.

- Необычно для тебя, не так ли? - Сорен скрестил руки на груди и посмотрел на Кингсли.

- Почему? Потому что я подчинялся тебе и должен делать то же самое для остального мира?

- Не для остального мира. По крайней мере, для одного человека. Насколько помню.

- И что ты помнишь?

- Как сильно ты нуждался в этом, хотел этого.

- Я нуждался в тебе, а не в этом.

- Ты любил подчиняться боли. Почему изменился?

- Я больше не подчиняюсь. Точка, - отрезал Кингсли. - Конец.

Сорен изучал лицо Кинга, словно смотрел на инопланетянина.

- Ты собираешься научить меня трюку с кнутом или нет? - потребовал Кингсли.

- Да, но этот разговор еще не закончен, независимо от твоего решения.

- Покажи мне трюк.

- Нет никакого трюка, - ответил Сорен, изучая ряды кнутов на стене. Он выбрал один, натянул его, снова свернул и вернул на стену. Второй кнут оказался больше ему по вкусу. - Он требует много практики. И я не такой учитель, какой была Магдалена. За две недели она может научить тебя подбрасывать четвертаки концом кнута.

- Тогда почему не она меня учит?

- Она сейчас в Риме. Ты раньше пользовался кнутом?

- На спине, там больше площадь.

- Тогда тебе нужно практиковаться на меньших целях. Не на человеке. - У Сорена была одна из визиток Кингсли. Он повесил ее на крючок в стене.

- Ты хочешь, чтобы я ударил по ней? - спросил Кингсли. - По визитке?

Сорен положил ладонь на центр груди Кингсли и оттолкнул его назад... назад... назад, пока тот не уперся спиной в стену.

- Нет, - ответил Сорен. - Я ударю по ней. А ты будешь смотреть. На безопасном расстоянии.

Сорен отошел, свернул кнут, выставил правую ногу вперед и затем отпустил конец кнута с быстрым щелчком. Кончиком кнута, Сорен разрезал визитку ровно пополам.

Кингсли зааплодировал и подошел к визитке. Удар разрезал карточку ровно между словами Эдж и Энтерпрайзес.

- Какой хороший трюк, - впечатленно ответил он.

- Кнуты мультифункциональны, - сообщил Сорен. - Хороши для боли. Хороши для бондажа.

- Бондажа? - переспросил Кингсли и потянулся к визитке.

Сорен взмахнул кнутом в его сторону. Он обернулся вокруг запястья Кингсли. Француз усмехнулся, когда тот затянулся туже, и Сорен потянул, притягивая Кингсли ближе.

- Мило, - протянул Кинг, его дыхание участилось. - Что еще?

- Запястья, - ответил Сорен, оборачивая второе запястье Кингсли кожаным кнутом. - Даже лодыжки. И шея тоже, но нужно быть осторожным. Хочешь увидеть любимый прием Магдалены?

- Покажи.

Сорен поднял восьмидюймовый кнут между запястьями Кингсли. Он быстро развернул и прижал Кинга спиной к своей груди, плотно обворачивая кнут вокруг его шеи.

Мир ушел из-под ног Кингсли.

Он моргнул, и стены стали черными, температура упала, и, когда он сделал вдох, ощутил аромат серы.

Кинг упал на колени и дернул за путы на шее. Если он мог просунуть пальцы, значит у его горла есть шанс. Воздух покинул комнату. Он ничего не слышал, ничего не видел. Но мог чувствовать, и то, что он чувствовал, это дыру в груди, треск костей и коллапс легкого.

Без воздуха. Ни вдоха. Неважно, как глубоко он вдыхал, как глотал, как боролся, он не мог получить воздуха.

Кто-то говорил... Словацкий? Украинский? Он не мог сказать точно. Голос был слишком далеко... и не имел значения.

Он умирал.

Он умирал.

Пуля в груди. Кнут на шее.

Он мертв.

- Кингсли.

Эдж слышал свое имя, но не отвечал. Мертвые не кричат.

- Кингсли, ты на Манхэттене. Ты дома.

Он не дома. Он истекал кровью на изгаженном полу подвала в Любляне.

- Ты живой.

Нет, это не так.

- Открой глаза. Ты слышишь меня?

Он слышал что-то в ушах. Щелчок. Это его поразило. Он подпрыгнул. Его глаза открылись. Мир был в тумане. Но он видел кое-что, серый свет.

- Ты должен дышать.

Он слышал что-то кроме этого голоса. Глубокий, громкий свист. Снова и снова.

Кингсли ощутил что-то на спине, ладонь, сильно бьющая его по лопаткам. Это должно было его напугать, но вместо этого, боль и ритм вернули его в сознание.

- Кингсли, поговори со мной, - приказал голос. Это был Сорен. Его голос. Его ладонь.

- Я в порядке, - ответил Кингсли.

- Хватит врать. Ты не в порядке.

Кингсли посмотрел вниз. Он сидел на полу своей игровой, опираясь спиной на стену. Его рубашка была липкой от пота, в горле пересохло.

- Я в порядке, - снова ответил он.

- Это была паническая атака? - спросил Сорен, присев на корточки перед ним. - Или флэшбек?

- Ничего особенного. - Тело Кингсли были напряжено. Руки дрожали. - Кажется, я на секунду отключился.

- Две минуты, - сообщил Сорен. - А не одна секунда.

Кингсли попытался встать, но Сорен положил руку ему на плечо и удержал на месте.

- Сиди. Посмотри на меня.

- Я не хочу на тебя смотреть, - ответил Кингсли.

- Мне все равно. Смотри на меня. - Сорен обхватил подбородок Кинга, заставляя его встретиться с ним взглядом. - Расскажи мне, где ты был.

- В Словении.

- Почему?

- Там меня подстрелили.

- Это все, что там произошло?

- Думаю, да.

Он отвел взгляд. Было больно, когда на тебя так смотрели, с жалостью и заботой. Он не хотел, чтобы Сорен так на него смотрел. Он хотел, чтобы Сорен смотрел на него с похотью и желанием, жаждой и голодом.

Кинг снова попытался встать, но Сорен опять не позволил.

- Я прикоснулся к твоему горлу кнутом, и ты стал задыхаться, словно тебя на самом деле душили, - стал рассказывать Сорен. - Ты упал на колени и замолчал.

- Я в порядке, - ответил Кингсли в третий и последний раз.

Сорен вздохнул и убрал влажную прядь волос со лба Кингсли.

- Я не хотел тебя пугать, - сказал Сорен почти извиняющимся тоном.

- Ты не напугал меня. Я не напуган. - Его сердце колотилось, скрученный узел в животе выставлял его лгуном.

- Что же, это ответ на мой вопрос.

- Какой вопрос? - спросил Кингсли, опустив голову. Он не хотел смотреть в глаза Сорену. В них он видел страх, но не перед Кингсли, а за него. И что-то подсказало ему, что Сорен еще не скоро прикоснется к нему снова.

Если вообще прикоснется.

- Теперь я знаю, почему ты больше никому не позволяешь причинять тебе боль.

Кингсли посмотрел на Сорена снизу.

- Выметайся из моего дома, - сказал Кингсли.

- Кинг?

- Ты сказал, я тебе больше ничего не должен. Вали нахрен из моего дома.

И Сорен свалил нахрен.

Глава 10

Прошло семь дней и семь ночей, а Сорен так и не вернулся в дом Кингсли. Он не звонил, не писал, не навещал и ни разу не сказал Кингсли, что ему нужна помощь. Он ушел, ушел, ушел, и у Кингсли все было прекрасно, прекрасно, прекрасно.

Вот только это было не так. Потому что Сорен пообещал больше никогда не оставлять его. И сделал это.

Обещания, обещания.

Кингсли сделал еще один глоток из бутылки бурбона, слегка кашлянул и откинулся на шезлонг. Он скрестил ноги в лодыжках и наблюдал, как свет от лампочек в бассейне танцевал на потолке. Мужчина не знал, почему все еще держит внизу бассейн. Никто никогда не плавал в нем. Он держал двери запертыми, чтобы никто из его пьяных гостей не оказался тут случайно лицом вниз. Плохой знак, когда единственным у кого был доступ к бассейну, это у чистильщика бассейна. И даже тот не был достаточно привлекательным для Кингсли, чтобы удостоить его вниманием.

Но сегодня он хотел лежать у воды и пить. Тут было спокойно. Бассейн не был большим или глубоким, десять на двадцать футов и четыре фута глубины. Пол был украшен средиземноморской плиткой, и красные, желтые и золотые фрески с севера Италии покрывали стены. Рисунки напоминали ему о небольшой вилле на юге Франции, куда он и его семья уезжали каждый август, когда он был ребенком. Вилла у Средиземного моря. Красивое место, спокойное. Вода, холмы, виноградники.

Жена винодела соблазнила его, когда ему было двадцать два, и прятала его, пока он восстанавливался после первого огнестрельного ранения. У него остались только приятные воспоминания об этом месте. Близость к воде успокаивала его душу. Если у него была душа. Была ли она у него? Неважно была или нет. Он и Бог сейчас не разговаривали друг с другом. И это было замечательно. Кингсли не возражал. О чем вообще они с Богом должны говорить? Единственное, о чем он хотел спросил Бога, это почему Он призвал Сорена к священству. Мог ли Бог сыграть с ним еще более извращенную шутку?

- Тук-тук?

Кингсли вздохнул. Из-за двери послышался мягкий голос Блейз. Он устало махнул рукой, приглашая её войти.

- Его тут нет, - сразу сказал Кингсли.

- Я не его искала, честно, - ответила Блейз.

- Хочешь поплавать?

- И испортить прическу? - Она перебросила свои медово-светлые волосы через плечо. - Нет, я тебя проверяю.

Блейз села на шезлонг рядом с ним. Кингсли осмотрел ее с головы до ног.

- Ты превзошла себя в этом ансамбле, - сказал он. - Ты похожа на... Как же ее звали? Красивая блондинка актриса. Мертвая, с волосами. Ривер? Оушен? Пул?

- Вероника Лейк. Именно этого я и добивалась. Видишь? - Девушка вытянула ногу показывая чулок со швом, который исчезал под юбкой-карандаш. Ее волосы были уложены в стиле «Пикабу» сороковых годов, прикрывая один глаз.

- Почему ты так одеваешься? - поинтересовался он. Каждый день она была в каком-нибудь новом винтажном наряде, который напоминал старый Голливуд.

- К сожалению, миру не хватает гламура. Я хочу быть частью решения, а не частью проблемы. И не все из нас роскошные от природы и цепляют взгляд, как ты, Кингсли, - заявила она, щелкнув его по носу. - Некоторым из нас приходится работать.

- Тебе нравится внимание. Ты та девушка в комнате, которая одевается так, будто забыла, в каком десятилетии она находится.

- Я пытаюсь забыть, в каком десятилетии нахожусь. Девяностым нужно шагать побыстрее. Знаешь, что сейчас носят люди? Намеренно? Фланель. Я видела по MTV.

- Я содрогаюсь.

- Я тоже. Ужасно. Во фланели нет ничего гламурного.

- Ты так одеваешься не для того, чтобы быть гламурной. Ты одеваешься, чтобы тебя запомнили.

- И? Что плохого в том, чтобы тебя запомнили? Даже если кто-то забудет мое имя, они по-прежнему будут помнить девушку в чулках со швом.

- Нет ничего плохого в том, чтобы быть запоминающимся. Кроме тех случаев, когда кто-то пытается тебя забыть.

Блейз вздохнула и положила голову ему на грудь.

- Я знаю, ты подавлен, - сказала она. - Ты всегда такой, когда пьешь.

- Я постоянно пью.

- Ты постоянно подавлен. Я думала, тебе станет лучше, когда объявится твой друг. Кстати, где Сорен?

- Я прогнал его. Он ушел.

- Ну, тогда загони обратно. Он мне нравится.

- Последнее, что нам нужно, это священник, слоняющийся по дому.

Блейз разинула рот.

- Он на самом деле священник? Это была не шутка?

- Если бы.

Блейз так сильно рассмеялась, что шезлонг затрясло.

- Не могу поверить, что играла со священником. Сгораю от нетерпения рассказать...

Быстрее, чем кто-либо из них ожидал, Кингсли перекатился, схватил Блейз и подмял ее под себя. Он схватил оба ее запястья и прижал над ее головой.

- Кинг...

- Заткнись. Быстро. - Он усилил хватку до болезненности. - Никому ни слова о том, что ты что-то делала со священником. Поняла?

Блейз смотрела на него со страхом, настоящим страхом.

- Черт, ладно. Я никому не расскажу.

- Ты никогда не видела меня таким серьезным, не так ли?

Блейз покачала головой: - Нет.

- На то есть причина. Ты никому не расскажешь.

- Хорошо, - прошептала она. - Клянусь.

Кингсли еще несколько секунд удерживал ее, достаточно долго, чтобы заставить нервничать, и достаточно долго, чтобы он возбудился.

- Хорошая девочка. - Он опустил голову и поцеловал ее, прежде чем отпустить.

Мужчина вернулся в свое исходное положение, скрестил ноги в лодыжках и снова посмотрел на танец света на потолке.

Блейз села и посмотрела на него.

- Ты напугал меня до смерти. - Она прижала ладонь к сердцу.

- Хорошо.

- Для того, кто говорит, что не любит Сорена, ты ужасно его опекаешь.

- Люблю или ненавижу, он один из нас. Мы заботимся о своих.

- Я не могу создать ему проблем, понимаешь. Я знаю только его имя.

- На самом деле, не знаешь. - Кингсли усмехнулся. Сорен представился как «Сорен» Блейз, а не Маркус Стернс. Нигде ни на чьих записях имя Сорен не фигурировало. Если она попытается найти католического священника в США по имени Сорен, то будет искать его вечность. Так вот почему Сорен назвался ей настоящим именем? Чертовски умный блондинистый монстр. Теперь все обрело смысл.

- Он назвал мне свое имя, помнишь? - Она закатила глаза. - Иисусе, сколько ты выпил?

- Достаточно, чтобы появилось настроение, но недостаточно, чтобы испортить его. А сейчас я собираюсь напиться, так что тебе лучше уйти, если только не хочешь оказаться полезной.

- Может, я хочу оказаться полезной, - ответила она, задирая юбку. Девушка прижала губы к его животу, и мягкие завитки ее волос щекотали его кожу. Да. Прямо сейчас он нуждался в этом. Отвлечение. Желание. Что угодно, чтобы сдержать воспоминания. - Люблю, когда ты так меня пугаешь.

- Именно поэтому, - сказал он, лаская ее щеку, - ты моя chouchou.

Она целовала ниже, глубже, и одной рукой расстегнула его джинсы. Он еще не был твердым, но если она продолжит то, что делала, то станет таким в любую секунду. Блейз взяла его член в ладонь и нежно массировала. Когда Кинг напрягся, она опустила голову и лизнула головку ствола. Несколько минут она только целовала, лизала, дразнила, сосредоточив там все внимание. Внутри него бурлила кровь, Кингсли становился все тверже в ее ладони. Он тихо застонал, когда девушка провела по длине и вобрала его в рот.

Идеально... Ее рот был таким влажным и теплым. Она массировала член своим искусным языком и сосала. Нарастало напряжение, и он приподнимал бедра волнообразными движениям, которые разжигали внутри каждый нерв. Он запустил пальцы в ее волосы в поисках контакта с женщиной, которая выказывала ему такую эротическую доброжелательность.

Блейз остановилась и добавила вторую руку, лаская его эрекцию от основания до вершины, сжимая и разжигая его для большего удовольствия.

- Люблю твой член, - прошептала она и снова облизала влажную головку. - Мне нравится, какой он большой. Нравится его вкус.

- Ты слишком добра ко мне. Продолжай, chouchou, и я удостою тебя чести глотания.

Блейз соблазнительно улыбнулась. – Продолжай, и я продолжу. - Девушка игриво подмигнула ему и вернулась к своей задаче. Теперь она сосала еще жестче, глубже, и стояк стал болезненно твердым. Она вертела языком вокруг него, вверх и вниз, снова и снова. Нежными пальцами она отодвинула крайнюю плоть и ласкала головку так умело, что спина Кинга изогнулась от удовольствия.

Мышцы на его животе напряглись. Он ощутил, как приливала кровь, как нарастало давление. Сердце колотилось, а пальцы впились в ткань обивки шезлонга. Еще несколько секунд он сдерживался, пытаясь отсрочить освобождение, желая отложить как можно дальше возвращение в горькую реальность. Блейз сосала, ласкала рукой, задабривала его, вбирала в глубину своего горла. Он завис на грани оргазма, дыша через нос, а Блейз продолжала работать над ним, заявляя права на него своим ртом. Она взяла его глубоко и массировала яички языком. Она поднялась до головки, и Кингсли жестко кончил в ее горло, спазм за спазмом удовольствие накрывало его, пока он изливал семя в ее гостеприимный рот.

И как хорошая девочка, которой она и была, Блейз проглотила каждую каплю и выпустила его. Она выцеловала дорожку к его губам, и он ощутил свой вкус на ее губах.

- Ты сейчас в хорошем настроении? - спросила девушка, вытирая губы одним из полотенец, сложенных рядом.

- В лучшем, - заверил Кингсли. - Пока что.

Блейз зарычала от разочарования.

- Ты король топ-дропа.

- Ты снова придумываешь слова.

- Топ-дроп. Это паника, в которую бросаются доминанты после завершения сцены. А ты рефлексируешь.

- Рефлексия - это моя версия послевкусия.

- Позвони священнику. У тебя настроение лучше, когда он рядом. Он не так рефлексирует, как ты.

- Он изобрел рефлексию. У него патент на рефлексию. Он получает гонорар, когда кто-то рефлексирует. Ты просто не видела, как он это делает.

- Позвони ему, - повторила Блейз, ткнув Кинга в грудь.

- Я не хочу. Он мне больше не нравится.

Блейз выдохнула и покачала головой с отвращением.

- Ты лживая французская задница. При мне ты называл его «старым добрым другом». Я была там.

- Это был сарказм.

- Тогда кто же он? - с раздражением спросила Блейз.

- Овдовевший муж моей покойной сестры.

Глаза Блейз широко распахнулись.

- Я не знала, что у тебя есть сестра.

- Больше нет. Сказал же, она мертва. Он был женат на ней несколько недель, пока она не сбросилась со скалы, ее тело разорвало на две части. И лицо тоже размозжило.

- О, Боже. - Блейз прижала ладонь ко рту, словно ее вот-вот стошнит.

Кингсли взял бутылку бурбона.

- Неважно, - ответил он. - Это было очень давно.

- Кингсли... я и не подозревала.

- И теперь ты знаешь, почему я пью.

Он сделал глоток, затем второй.

- Я надеялась, потому что ты любишь вкус бурбона. - Она попыталась улыбнуться, но попытка с треском провалилась.

- Люблю? Я ненавижу это дерьмо.

Блейз наклонилась вперед и опять поцеловала его, не в губы, а в лоб, как мать ребенка.

- Мне жаль, - прошептала девушка, затем поднялась с шезлонга и оставила его одного у бассейна. Нежная и чувствительная душа, вероятно она побежала куда-нибудь поплакать. Хорошо, что она ушла. Последнее, чего он хотел, это видеть женские слезы. Ему за жизнь этого более чем хватило.

Снова наедине с бурбоном. Он пил, пока не ощутил себя в достаточной безопасности, чтобы поспать. Алкоголь никогда не выключал кошмары, но размывал их. Однако сегодня выпивки оказалось недостаточно, чтобы достичь желаемого эффекта. В этот раз он вернулся в госпиталь, его разум жив и активен, тело бездвижно, инертно, умирает. Если бы ему удалось произнести хоть слово, тогда кто-нибудь понял, что он понимает, что находится в могиле, которой стало его тело.

И все, чего он хотел – это кричать.

В кошмарах его разум кричал, а рот оставался неподвижным.

Он проснулся в воде.

В воде?

Глава 11

Кингсли прокашлялся и сплюнул. Он наконец открыл глаза, вода плескалась вокруг.

- Какого черта? - Кинг не был уверен, говорил он на французском или английском, даже не был уверен, говорил ли вслух.

- Кингсли. Смотри на меня.

- Non.

- Кингсли. Сейчас же. Делай, как я говорю.

- Я больше не подчиняюсь твоим приказам. - Кингсли погрузился в воду, прежде чем сильная рука вытащила его обратно.

Сорен грубо обхватил его за шею, достаточно сильно, чтобы проникнуть под щит, в который превратилось его тело.

- Чего ты хочешь? - Глаза Кингсли снова распахнулись. Он увидел Сорена по пояс в воде. Сорен схватил Кингсли за рубашку и потащил к краю бассейна.

- Я хочу, чтобы ты жил.

- Только ты и хочешь этого. - Кингсли снова пытался отключиться, но Сорен встряхнул его.

- Ты слышишь, что я говорю?

- Я слышу тебя. - Кингсли наконец собрался с силами и открыл глаза, и держал их открытыми. Он снова увидел Сорена, увидел его лицо. Тот выглядел разъяренным и напуганным, почти человеком. Он снова был в сутане, в колоратке. - Почему ты в этом?

- Я священник, помнишь? Сколько клеток мозга ты сегодня убил?

- Недостаточно.

Волна тошноты прошла сквозь него. Кинг снова закашлял, и Сорен потащил его наверх, через край бассейна. И на большое белое полотенце Кингсли вырвало.

- Пусть все выходит, - спокойно сказал Сорен. Кингсли ощутил ладонь на своей спине, растирающую напряженные мышцы. Он был недостаточно пьян, чтобы его рвало от алкоголя. Сон сотворил с ним такое.

Тело Кингсли подчинилось приказу. Казалось, прошла вечность, пока его раз за разом. Сорен держал его волосы, растирал плечи, предлагал утешения, которые Кингсли едва слышал сквозь звуки собственного мучения.

Наконец Кингсли остановился. Он знал, что лучше не двигаться, чтобы меньше тошнило. Кингсли вздрогнул и сделал несколько неглубоких вдохов.

- Ты бросил меня в бассейн? – задал вопрос Кингсли, когда тошнота наконец отступила.

- Ты кричал и дергался. Я не смог тебя разбудить.

- Плохой сон, - прошептал Кингсли. - Иногда они у меня бывают.

Кингсли отстранился от Сорена и сел на ступеньки, ведущие в бассейн. Он закрыл глаза и попытался сосредоточиться на окружавшей его воде. Вода. Только вода. Она не причинит ему вреда. Ничего здесь не причинит ему вреда. Даже Сорен. Больше нет.

- Почему ты сегодня пьешь? - спросил Сорен, встав перед ним. Казалось, он не обращал внимания на то, что был полностью одет и промок до нитки. Если Кингсли отключится и упадет вперед, грудь Сорена его остановит.

- По той же причине, по которой я пью каждый вечер.

- И это?

- Это помогает мне заснуть.

- Снотворное помогло бы заснуть. Рассказывай правду.

Кингсли провел по мокрым волосам, приглаживая их назад. Он вздохнул, прежде чем посмотреть на Сорена с ухмылкой.

- Тебе лучше не знать. - Он покачал головой. - Ты думаешь, что знаешь, но это не так.

- Я знаю, что не хочу знать, - ответил Сорен. - Но ты должен мне рассказать.

- Почему тебе не все равно?

- Потому что мне не все равно.

- Это тавтология. Тебе нравится это слово? Я помню занятия философии в Святом Игнатии. - Кингсли издал усталый безрадостный смешок.

- Я забочусь о тебе, потому что я забочусь о тебе, и это факт.

- Тебе наплевать на меня. Я один вез ее во Францию.

- Я предлагал поехать с тобой, и ты отказал. Ты не хотел быть со мной.

- Ты отпустил меня и забыл обо мне.

- Я никогда не забывал о тебе.

- Забыл. Ты отпустил меня во Францию и забыл...

- Я никогда не забывал тебя, - прокричал Сорен. Слова отразились эхом от кафельного пола, стен и ударили Кингсли словно кулак, мгновенно отрезвив. Он никогда не слышал, чтобы Сорен так повышал голос. Никогда.

Кингсли устало улыбнулся.

- Теперь ты кричишь на меня.

- Ты хочешь, чтобы я кричал на тебя? Хорошо. Я буду кричать на тебя, Кингсли. Может, если я буду кричать, ты наконец услышишь. Я никогда не бросал тебя. И когда ты вернулся во Францию, я пытался тебя найти.

- Ты пытался меня найти? - Глаза Кингсли медленно сфокусировались на лице Сорена. - Когда?

- Я ждал твоего возвращения в школу. Когда ты не вернулся, то отправился тебя искать. Я уехал через два дня после окончания семестра. Я даже собственной сестре не сказал, что уезжаю из страны. Я собрал вещи, выполнил одно важное поручение и улетел в Европу. Я отправился в Париж, Лион, Марсель, даже в город, который ты сказал мне посетить во Франции. Я был в твоем старом районе. Я нашел бывшего делового партнера твоего отца. Я выследил каждого гребанного Буасонье во Франции.

Кингсли моргнул. Сорен сказал «гребанного»? Должно быть, он в ярости.

- Ты искал меня? - повторил Кингсли, пока что не в состоянии поверить словам Сорена.

- Я везде искал тебя. Я искал тебя до того, как увиделся с собственной матерью, которую не видел с пяти лет.

- Ты искал меня, - снова повторил Кингсли. На этот раз это был не вопрос.

- И я не нашел.

- Почему ты не сказал, что искал меня? - спросил Кингсли.

- Какое это имеет значение? - уже тихо произнес Сорен, но его голос все еще резонировал. - Я не нашел тебя.

- Не важно, что ты не нашел меня. - Кингсли покачал головой. - Важно, что ты искал.

- После шести недель поисков в пяти странах я сдался, - продолжил Сорен. – Думал, ты прятался, потому что не хотел, чтобы я тебя нашел. Я воспринял это как знак от Бога, что я должен стать священником, как и мечтал с четырнадцати лет. Моей последней и окончательной молитвой Богу в ночь перед поступлением в семинарию в Риме была: «Боже, если это не твоя воля, чтобы я стал священником, тогда позволь мне найти его сегодня». Я не нашел тебя. Стал священником. А ты...

- Вступил в Легион.

- Я никогда не считал тебя подходящим для военной службы. Хотя в ретроспективе должен был. Ты был очень хорош в выполнении приказов.

- Мои командующие офицеры не имели ничего общего с тобой. Это ты должен был вступить в армию.

- И пойти по стопам отца? Нет, спасибо. - Тон Сорена был ледяным и сочился горечью. - Почему ты пошел в армию?

- Не знаю. Возможно, это был лучший способ самоубийства. - Кингсли усмехнулся, хоть и не шутил. - Как бы то ни было, хорошо, что какое-то время мне не приходилось думать о себе. Мне это было нужно.

- Хочешь верь, хочешь нет, но я понимаю, - ответил Сорен. - Дисциплина в религиозных орденах имеет тот же успокаивающий эффект. Мои собственные мысли пугали меня после всего случившегося, после твоего ухода. Лучше, чтобы несколько лет моим существованием управлял кто-то другой.

- Я был слишком хорош в исполнении приказов. И слишком хорош в поражении цели. И хорош в английском без акцента. Кто-то в правительстве посчитал, что я буду более полезным в менее официальной сфере.

- Чем ты занимался? - Голос Сорен стал ровным и спокойным, но Кингсли услышал тончайшие ноты подозрения, скрытые под покровом слов.

- Всем, что мне приказывали. Я охотился на тех, на кого мне велели охотиться. Шпионил за тем, за кем мне велели шпионить. Убивал того, кого они говорили убивать. А потом кто-то поймал меня. Месяц я был заложником. Видишь? У меня все еще сохранились шрамы от кандалов.

Он протянул запястья. Две одинаковые полосы рубцовой ткани испещряли кожу на боках его запястий. Они терлись о кости, кандалы. Как пойманный в ловушку волк, он хотел отгрызть себе руки.

- Я был заложником, - продолжил он. - Меня пытали. И...

- И что? - Сейчас тон Сорена был нежным, осторожным, но не требовательным.

- Это было не просто пытка.

Он поднял глаза на Сорена и встретился с ним взглядом на секунду, затем снова опустил взгляд от унижения.

- Боже, Кингсли.

- Я был без сознания, - сказал Кингсли. – Думаю, ты бы назвал благословением, что я этого не помню. Помню лишь, как проснулся и понял, что это случилось.

- Кингсли...

Кингсли поднял руки к лицу и прижал ладони к глазам. Он не мог вынести эту жалость и печаль в голосе Сорена.

- Забавно. - Глаза Кингсли горели. Он хотел списать это на хлорку в воде. - Будучи мальчиком я любил Лоуренса Аравийского. Он был моим героем. Я прочитал все книги о нем. И теперь могу сказать, что у меня с Лоуренсом Аравийским есть кое-что общее.

- Две общие вещи.

- Две?

- Лоуренс любил хорошую порку.

Кингсли открыл глаза, но не мог смотреть на Сорена.

- Он мертв? - спросил Сорен, пока Кингсли смотрел на воду. – Мужчина, который причинил тебе боль?

- Мертвее некуда, - ответил Кинг.

- Хорошо.

- Хорошо? Разве ты не должен любить своих врагов?

- Запри меня в одной комнате с ним, и я с легкостью забуду об этом.

- Теперь он в аду, - сказал Кингсли. - С другой стороны, я тоже.

Сорен медленно сделал глубокий вдох. Тем временем Кингсли подумал, не заснуть ли ему. Заснуть и никогда не просыпаться. Мертвые не видят снов.

- Могу я прикоснуться к тебе? - наконец задал вопрос Сорен.

- Toujours, - ответил Кингсли, снова усмехнувшись. Всегда.

Сорен протянул руку и прижал ладонь к его щеке. Вода стекала по щеке Кингсли. Он надеялся, что это всего лишь вода и ничего больше.

- Этого не должно было случиться с тобой. Ты этого не заслужил.

Кингсли улыбнулся.

- А ты хорош. Они должны сделать тебя папой.

- Папа-иезуит? Этого никогда не случится.

Кингсли снова закрыл глаза, набрал в рот воды и выплюнул. Он не мог вспомнить, когда был таким уставшим, и все же не хотел спать.

- Есть кое-что, о чем я тебе никогда не рассказывал, - сказал Сорен. - Я хотел рассказать, но не смог подобрать нужных слов или причины рассказать.

Кингсли открыл глаза.

- Что? - поинтересовался он.

- За семестр до твоего приезда в Святого Игнатия, к нам приехал священник преподавать историю церкви. Я был в его классе. Это был молодой священник тридцати пяти лет. Очаровательный, ирландец, привлекательный. В свободное время он учил меня гэльскому.

Сорен замолчал. Кингсли позволил воцариться тишине.

- За три недели до Рождества мы оказались одни в его кабинете, работали над переводом Фионниады. На середине предложения Отец Шон просто перестал говорить. Он закрыл дверь в свой кабинет и запер ее. Опустился передо мной на колени и умолял самым отчаянным и тихим шепотом взять его. Он сказал: - Что угодно... Ты можешь делать со мной, что у годно, Маркус. Все, что пожелаешь. Все. - И попытался прикоснуться ко мне.

У Кингсли не было слов. Во рту пересохло, он не мог сглотнуть.

- Тогда мне было почти семнадцать. Становилось все сложнее контролировать себя. Каждый

день я пробегал мили, изнуряя себя работой, тайно резал себя, пытаясь контролировать жар в крови. И тогда я мог получить все и сразу с Отцом Шоном. Я видел в его глазах, что он позволил бы мне уничтожить его прямо там, на полу офиса.

- Что ты сделал?

- Сказал, чтобы он перестал ко мне прикасаться, иначе я убью его. И мне стыдно признаваться, что именно это я и имел ввиду. Если бы он снова прикоснулся ко мне, я бы убил его. Я сказал ему встать. Сказал найти предлог, любой предлог, чтобы уехать из Святого Игнатия, потому что, если он вернется в следующем семестре, я бы рассказал Отцу Генри, что тот пытался предложить студенту секс.

- Ты хотел его?

- Я хотел сделать ему больно.

- Почему ты этого не сделал?

- Я не любил его, - ответил Сорен.

- Но ты причинял боль мне. В следующем семестре ты...

- Я любил тебя.

- Ну... - произнес Кингсли. - Теперь ты говоришь мне это.

Кингсли посмотрел в глаза Сорену. Он произнес это слово в прошедшем времени. Любил, а не люблю. Но и этого было достаточно. Сегодня этого было достаточно.

- Вот мое признание, - сказал Кингсли. - Я трахаюсь ради денег.

Сорен посмотрел на него в шоке и смятении.

- Почему? - прошептал он. - У тебя есть все деньги мира.

- Дело не в деньгах. Это бумажный след. Так проще шантажировать людей, если я оставляю бумажный след. Вот куда я ходил, когда оставил тебя наедине с Блейз. К жене окружного прокурора. Я заплатил окружному прокурору, чтобы вытащить твою королеву-девственницу из тюрьмы.

Сначала Сорен молчал. Тишина была чистейшим адом.

- Сколько ты берешь? - наконец спросил Сорен.

- А что? Хочешь купить час со мной? Я дам тебе скидку как родственнику.

- Хочу знать, какую цену ты назначил за то, что я считал бесценным.

- Секс не бесценен.

- Таким он был с тобой.

Внутренности Кингсли теперь сжимались от печали и вины. Сорен положил руку на голову Кингсли.

- Я прощаю тебя, - прошептал он.

- Я убивал людей.

- Я освобождаю тебя.

- Я перетрахал половину Манхэттена и три четверти Европы.

- Я освобождаю тебя.

- Освобождаешь меня? Я не католик.

- Это я тоже прощаю.

Кингсли снова рассмеялся, на этот раз по-настоящему. Сорен рассмеялся вместе с ним. Затем смех утих, в комнате снова воцарилась тишина, тишина кроме слабого плеска воды о борт бассейна от движений Кингсли. Сорен подошел еще ближе. Кингсли уперся лбом в грудь Сорена, он слишком устал, чтобы держать ее прямо.

- Ты должен перестать наказывать себя, - сказал Сорен, обхватив затылок Кингсли. - Суд только Божий удел. Ты совершаешь медленное самоубийство тем, как живешь. Это грех, от которого я не могу тебя освободить.

- Я так устал, - признался Кингсли, стыдясь поделиться даже этой малейшой слабостью. - Из-за кошмаров я боюсь спать. Неважно, как сильно я устал, мне не хочется спать. Но если со мной в постели есть кто-то, я сплю лучше. Они ждут, что я сначала их трахну. Нельзя же их разочаровать?

- Ты хотя бы осторожен?

- Не часто.

- Кингсли, ты должен.

- Священник читает мне лекцию о презервативах.

- У тебя будет гораздо больше, чем это, если ты не будешь осторожен. И тебе нужно перестать принимать наркотики. И ты не можешь пить столько.

- Я кутила.

- Ты самый несчастный кутила, которого я когда-либо встречал. Выпивка для празднования, а не для самоубийства.

- Мне нечего праздновать.

- Мне есть. Отпразднуй со мной.

- Что ты празднуешь?

- Много лет я понятия не имел, где ты, чем занимаешься, как живешь. А потом в тебя стреляли, и ты оказался в госпитале, и умирал. Вот почему они связались со мной. Вот как я нашел тебя. Теперь ты здесь, прямо передо мной. Бог вернул меня к тебе, вернул тебя ко мне. Я не перестаю праздновать с той ночи, когда впервые вошел в этот дом и снова увидел тебя.

- Ты был зол на меня.

- У меня сердце разрывается, когда я вижу тебя таким.

- В это я не поверю. Не верю, что у тебя есть сердце.

Сорен прикоснулся к щеке Кингсли и провел большим пальцем по скуле. Нежное прикосновение, любящее прикосновение. Кинг бы предпочел пощечину. Она бы причинила меньше боли.

- Ты помнишь все те заметки, которые делал в моей Библии? - спросил Сорен.

- Я писал их на французском, чтобы никто не смог прочесть.

- Они все еще у меня. Они все еще внутри моей Библии. Думаю, Кингсли, которого я помню, все еще здесь.

- Ты сохранил мои записи? - повторил Кингсли. Это последнее, что он ожидал услышать. Записки, остатки его пули... Что еще осталось от Кингсли у Сорена? Кроме его сердца?

- Все до единой.

- Почему? Ты больше не влюблен в меня.

- Я дорожу памятью о том, что у нас было. И молюсь, чтобы сейчас у нас было нечто лучше, глубже.

- Что?

- Дружба. Настоящая дружба.

- Ты больше никогда не трахнешь меня, верно?

- А если бы я это сделал, ты был бы мне верен?

- Это серьезный вопрос? - спросил Кингсли.

- Допустим, да. Допустим, я нарушу свои обеты с тобой. Допустим, я даже подумаю о том, чтобы оставить ради тебя сан. Мог бы ты быть верен мне?

- Только ты и я?

- Ты. Я. Элеонор. Втроем, как мы с тобой мечтали.

- Ты шутишь.

- Притворись, что да, - ответил Сорен, не отрывая от него взгляда. На долю секунды Кингсли поверил ему. - Это будет единственный раз, когда я сделаю тебе такое предложение. Ты. Я. Элеонор. Втроем. Навсегда.

- Навсегда?

- Элеонор согласна на вечность. А ты?

Кингсли закрыл глаза. Он мог получить Сорена и девушку, о которой они мечтали. И что? Больше никого? Никогда? Вечность – это так долго. И он был свободен от Сорена одиннадцать лет. Только Сорен? Только эта девушка, которую он никогда не встречал?

- Беру свои слова обратно, - ответил Кингсли. - Ты все еще волк.

Сорен схватил полотенце из стопки у лестницы. Он взял уголок и вытер им лицо Кингсли. Если Кинг мог бы заснуть прямой здесь, прямой сейчас, пока Сорен заботился о нем, то уснул бы и никогда не просыпался. Если он умрет сейчас, пожалуй, он умрет почти счастливым.

- Ты помнишь... - начал Сорен и выжал воду из волос Кингсли. - Было ли когда-нибудь время, когда ты чувствовал, что делаешь то, для чего Бог послал тебя на эту землю?

- Однажды.

- Когда?

- Когда мы были любовниками.

- Кингсли, серьезно.

- Я серьезно. Ты был таким одиноким, - сказал Кингсли. - Я никогда не встречал кого-то более одинокого, чем ты тогда. Все боялись тебя. Никто не говорил с тобой. Они обращались с тобой как с прокажённым. А ты этого хотел.

- Ты не хотел.

- Я был напуган. Но я любил тебя больше, чем боялся. Я должен был узнать тебя. И в ту ночь в коридоре, когда ты сказал, что не знаешь, почему Бог создал тебя таким, ты гадал, по какой причине...

- Je suis la raison, - повторил Сорен. – Вот, что ты ответил мне.

- Причина во мне, - прошептал Кингсли.

Сорен кивнул.

- Именно так, - сказал Кингсли. - В ту ночь я чувствовал, будто Бог послал меня на землю, чтобы показать тебя, почему он создал тебя таким. Ты нуждался во мне так же сильно, как и я в тебе.

- Верно. До тебя я думал, что был единственным, кто хотел того, чего хочу я.

- Ты никогда не делал мне больно. Ты знаешь об этом? Даже когда причинял боль, ты никогда не делал больно. Я любил боль. Было больно, только когда ты останавливался.

- Мне тоже было больно, - ответил Сорен проведя пальцами по волосам Кингсли. Прошло одиннадцать лет с их последней ночи вместе, а Сорен все еще помнил, как прикасаться к нему так, как он больше всего любил и нуждался. - Я ошибся. Мне не стоило жениться на Мари-Лауре. Я думал, что так решу все наши проблемы. Это было высокомерно и глупо, и теперь я это понимаю.

- Это было чертовски глупо, - согласился Кингсли. - Твоя Королева-Девственница была права. Ты идиот.

Сорен опустил руку в воду и в качестве наказания плеснул Кингсли в лицо.

- Приятно знать, что ты такой же ублюдок, как и всегда, - заметил Кингсли, схватил полотенце и вытерся.

Кингсли отбросил полотенце на пол и снова посмотрел вверх.

- Я не знаю, что делать, - признался Кингсли, наблюдая за танцем света на потолке. Теперь тот двигался быстрее, потому что он и Сорен находились в воде.

- Сейчас? Завтра? Вечность?

- Со своей жизнью. Мне не нужно работать. Ты видел это. Я не знаю, что с собой делать. Заводить врагов у меня хобби. Я пью, чтобы убить себя. Я трахаюсь, чтобы забыться.

- Я не могу указывать тебе, что делать с твоей жизнью, - ответил Сорен. - Это между тобой и Богом. Но сначала ты должен знать, что хочешь жить. Как только ты будешь уверен в желании жить, то найдешь причину жить.

- Я не знаю, хочу ли жить. Я смотрю в будущее и ничего не вижу. Оно черное. У меня нет ни снов, ни видений, ни надежды. И даже ты не хочешь меня больше так, как хотел.

- Если этот красивый, гордый Кингсли Буасонье, который преследовал меня по коридору, и смотрел, как я сплю, и признался, что думал обо мне все время, и кричал на меня за нарушение правил в игре без правил... если бы он вошел в эту комнату прямо сейчас, тогда я бы попытался нарушить свои обеты. Тот мальчик был королем, и поэтому я испытывал такое удовольствие опуская его на колени. Но этот жалкий, ненавидящий себя, уничтожающий себя Кингсли Эдж? Нет никакой чести сломать кого-то, кто уже сломан. И веселья тоже нет никакого.

- Я снова хочу стать им. Но не могу. Он ушел, он мертв. Я натворил слишком много. Я видел слишком много. - Кинг закрыл глаза и поднял руки, желая оттолкнуть видения в голове - преступления, трупы, миссии в военных зонах. Он где-то свернул не туда и нашел себя в темных закоулках ада.

- Ты можешь стать новым человеком, Кингсли. Если он мертв, значит, он мертв. Но ты не можешь прожить остаток жизни внутри его тела. Ты можешь начать новую жизнь.

- Тебе легко говорить, а мне так трудно сделать.

- Не так уж и трудно. Ты должен всего лишь захотеть. Ты должен захотеть жизнь, в которой делаешь то, ради чего Бог создал тебя. Если однажды ты ощутил, будто исполняешь свое предназначение, помогая мне, значит, найди других, как мы, и помоги им тоже.

- Как?

- Я не знаю. Ты один из самых умных людей в мире. Придумай.

- Я даже не знаю, с чего начать новую жизнь.

- Ты действительно этого хочешь? Хочешь отказаться от всей этой саморазрушительной глупости и сделать что-то стоящее? Хочешь стать новым человеком?

Кингсли замолчал и задумался над вопросом. Все казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой. Было похоже на магию фокуса. Вуаля. Новый человек. Новая жизнь. Но он хотел этой магии, даже если это была иллюзия. Что бы он не отдал, ради того, чтобы ощутить это снова, ощутить то, что он испытывал, когда они с Сореном были любовниками, когда его простое существование давало Сорену надежду. Когда существование Сорена давало ему надежду.

- Oui. - Кингсли посмотрел Сорену в глаза. - Я хочу. Что я должен сделать?

- Ты умираешь, а потом возрождаешься. Новая жизнь.

Кингсли закатил глаза.

- Умираю? Это займет время. Я уже десять лет пытаюсь умереть. Тщетно.

- С этим я могу помочь.

- Как? Ты убьешь меня?

- Да. - Сорен схватил Кингсли за рубашку и поднял на ноги.

- Жизнь. - Сорен посмотрел Кингсли прямо и пристально в глаза.

- Что?

- Смерть. - Сорен толкнул его под воду.

Кингсли тут же стал отбиваться и дергаться, пытаясь вырваться из железной хватки Сорена, которая удерживала его под водой. Он тонул, не мог дышать, не мог вернуться. Он знал, как работает удушье. Знал, что умрет через минуту. Вода покрывала его голову и лицо, он не мог потянуться, не мог дышать. Он смотрел смерти в лицо и царапал ей глазницы. Он убьет смерть, прежде чем позволит ей убить его.

Он сопротивлялся, сопротивлялся изо всех сил.

Сегодня он не умрет. Он будет жить, даже если ему придется убить Сорена ради выживания.

Сорен вытянул его, и Кингсли выплюнул воду, его горло и легкие горели.

- Воскрешение.

Вода успокоилась. Кингсли дышал. Слово «воскрешение» отдавалось эхом по комнате, отдаваясь в самой глубине его сердца.

Сорен отступил назад.

- Я выполнил свою часть, вернувшись к тебе, - сказал он. - Бог выполнил свою часть, сохраняя тебя живым достаточно долго, чтобы я вернулся. Теперь ты выполняй свою часть и сделай себя достойным второго шанса, который был тебе дарован.

- Ты пытался меня утопить.

Сорен улыбнулся.

- Это называется крещение, Кингсли. Добро пожаловать в Королевство.

Сорен поднялся по ступенькам, схватил полотенце и оставил Кинга одного в бассейне. Кингсли молча смотрел ему вслед. Он все еще ощущал привкус рвоты. Его одежда промокла насквозь, он выглядел ужасно. И все же он ощущал себя чистым.

Добро пожаловать в Королевство.

Королевство.

В тот момент, когда он стоял больной, трясущийся, замерзший и мокрый, Кингсли точно знал, что сделает со своей жизнью. Давным-давно он пообещал Сорену. Он дал обещание и теперь сдержит его. Он видел его перед собой, и оно казалось таким реальным, что к нему можно было прикоснуться, ощутить. Он видел здание, старое, готическое, разрушающееся, как и он, в ожидании возрождения. И люди попадали в него, люди с секретами. Они нуждались в нем, нуждались в его защите, нуждались в его знаниях. Они хотели преклонить колени. Им нужен король. Он слышал их крики экстаза, видел их голод и преданность. Он соберет их всех и отдаст одному более достойному.

И он никогда не видел ничего более прекрасного.

Давно данное обещание... Обещание, которое он сдержит.

В конце концов, у короля должно быть королевство.

Глава 12

Май

- Ты собираешься построить что? - спросил Сорен.

- БДСМ-клуб, - ответил Кингсли. Он наклонился над столом и протянул фотографию, которую выбрал из дюжин других клубов. – За последние три недели я объездил весь мир, чтобы посмотреть, что там творится. Эти фотографии сделал в Лос-Анджелесе. Это больше ночной клуб, чем БДСМ, но в нем есть несколько подземелий. Я был в одном клубе в Германии, он такой же ужасный, как и выглядит. Этот в Новом Орлеане. Бордель и клуб, скорее всего, как у твоей подруги в Риме. А это Чикаго. Ты знал, что в старых клубах «Плейбой» выдавали ключи каждому члену? Мы сделаем что-то подобное...

- Кингсли, остановись. - Сорен посмотрел на него с противоположного конца стола.

- Что?

- Ты снова на наркоте? – задал вопрос Сорен.

Кингсли швырнул фотографию.

- Я чист и чист уже две недели. - Он был не просто чистым, он был трезвым, как стеклышко, намеренно трезвым и блаженно трезвым. Его голова была чистой, глаза яркими, и глубокое истощение до мозга костей, с которым он жил почти год, исчезло. Впервые за все время, что он себя помнил, он был живым и счастливым. - Я пытаюсь сказать тебе, что знаю, что делать со своей жизнью.

- И это...?

- Я собираюсь построить самый большой, самый эксклюзивный, самый впечатляющий С и М клуб в мире.

Сначала Сорен молчал. Но все же он посмотрел на потолок и адресовал ему несколько слов:

- Боже, похоже, тебе не пришло в голову призвать его в Корпус Мира, - сказал Сорен, все еще глядя вверх. - Нужно было выбрать это?

- С кем, черт возьми, ты разговариваешь? - поинтересовался Кингсли.

- С Богом. Я критикую Его, и, возможно, хорошо, что ты вмешался. Это и есть твое великое призвание? Твоя конечная цель? Садо-мазо клуб?

- Нет, - ответил Кингсли, мотая головой. - Не садо-мазо клуб. А С/М клуб. И ты поможешь мне, потому что из-за тебя я его и делаю.

- Из-за меня? - повторил Сорен, указывая на себя. - Какие скачки в логике ты сделал, чтобы вывалить это на меня?

- Ты сделал меня извращенцем, - ответил Кингсли.

Сорен молчал.

- Я хочу оспорить это утверждение, - заявил Сорен.

- Oui?

- Я сказал, что хочу оспорить, а не стану оспаривать. - Сорен вдохнул, наклонился вперед в кресле и сложил руки вместе. - Должен сказать, мне приятно видеть тебя заинтересованным, а не то, как ты напиваешься до смерти, чтобы умереть в тридцать.

- Умереть от пьянства до тридцати так в стиле девятнадцатого века.

- Какова бы ни была причина такой перемены, я рад, что это произошло. Если я как-то могу помочь, я помогу. Но, пожалуйста, помни, что теперь я католический священник, так что я бы предпочел не делать ничего незаконного, если это поможет.

- Ничего противозаконного. Ты самый умный человек из всех, кого я знаю, а у твоей подруги Магдалены есть клуб. С чего мне начать?

- Полагаю, начать стоит с локации. Клуб Магдалены был ее домом, ее дом, ее клуб. Но, думаю, особняк не предназначен для коммерческих предприятий.

- И он недостаточно большой. Как и «Мёбиус». Но, да, ты прав. Нам нужна идеальная локация. Много комнат для игр. Большой зал для большого подземелья. Бар тоже, но мы будем держать потребление алкоголя под контролем. Более-менее.

- Более, - ответил Сорен.

- Ты католический священник. Разве вы не все алкоголики?

- Если я до сих пор не стал алкоголиком, то с возвращением в твою жизнь обязательно стану. Между тобой и Элеонор, это чудо, что я в трезвом уме.

Кингсли указал на него.

- Я приму это как комплимент.

- Еще бы.

- Может, старый госпиталь, - продолжал Кингсли, вернувшись к фотографиям и листая их. - На Манхэттене есть какой-нибудь старый заброшенный госпиталь? Или психушка?

- Психиатрическая лечебница может послать неверный сигнал, - заметил Сорен.

- О, ты знаешь, что они говорят, - ответил Кингсли, широко улыбаясь Сорену. - Мы все тут сумасшедшие.

- Кто сумасшедший? - спросила Блейз, входя в кабинет без стука. У нее в руках было нечто похожее на газету. Плохой знак, когда Блейз была озадачена.

- Моя девушка сумасшедшая, раз прерывает нас, пока мы работаем, - ответил Кингсли, изображая неодобрение, которое было любимой прелюдией у Блейз. Чем больше он был раздражен, тем усерднее она работала над возвращением его хорошего настроения.

- Я же говорила, я не твоя девушка, - ответила Блейз. - Я твой сабмиссив.

- Она права, - вмешался Сорен. - Это совершенно разные понятия.

- Спасибо, Отец. - Блейз сделала реверанс перед Сореном, что было актом подчинения и эксгибиционизма, так как ее зеленый халат в стиле кимоно едва прикрыл бедра. По крайней мере, она была в нижнем белье.

Пока.

- Скажи на милость, какого черта ты делаешь в моем кабинете, когда я сказал не прерывать нас? - спросил Кингсли, схватив Блейз за руку и притянув ее к себе на колени. Она обожала, когда с ней грубо обращались.

- Мне нужно десять тысяч долларов, пожалуйста, - ответила она.

Кингсли посмотрел на Сорена, сидящего на противоположном конце стола.

- Она права. Она не моя девушка. Она моя бывшая девушка.

- Кинг, это серьезно. - Блейз встала с его колен и села на стол лицом к нему. - Это на благое дело.

- О Боже, еще одно благое дело. - Кингсли откинулся на кресло и застонал. - Больше никаких дел. Это приказ.

- Послушай меня, ты французский фашист, - начала Блейз. - Мне нужно пикетировать церковь.

- Chouchou, ты знаешь, как я обожаю тебя, но ты не можешь пикетировать Бога, - ответил Кингсли.

- Можно пикетировать Бога, - вмешался Сорен. - Насколько мне известно, в Библии на это нет запрета.

- Спасибо. Я ценю поддержку, - поблагодарила Блейз. Без улыбки она посмотрела на Кингсли. - Послушай. Это плохая церковь. Они из тех, кто постоянно появляется в новостях с заявлениями «Бог ненавидит педиков» и «Аборты - это убийство». И они приезжают в наш город. Твой город. Прочти.

Кингсли выхватил газету из ее рук. Он взял со стола очки и надел их.

- О, не делай этого, - промурлыкала Блейз. - Я не могу злиться на тебя, когда ты в очках. Ты слишком сексуально выглядишь. Разве Кингсли не выглядит сексуально в очках? - обратилась она к Сорену.

- Я поражен, - ответил Сорен. Кингсли посмотрел на него поверх очков.

- Просто прочти, Кинг. Церковь называется «Путь, Истина и Жизнь», и они пытаются захватить Манхэттен. Те люди, которые протестовали против «Мёбиуса», являются частью этой церкви.

- Ты уверена?

- Да, я спрашивала их, когда была там в прошлый раз. Они пытались доказать, что стрип-клубы эксплуатируют женщин.

- Что ты сделала?

- Ослепила их.

- Не поощряй плохое поведение, - сказал Кингсли и пригрозил ей пальцем. - Если они думают, что снова увидят твою грудь, мы никогда не избавимся от них.

- Мы не избавимся от них. Именно это я и пытаюсь донести до тебя. Они хотят захватить весь город. Парень, который управляет этим местом, кусок дерьма. Он священник Божьей кары и адских мук, хочет вывести содомию на уровень федерального преступления, объявить стрип-клубы и порнографию в любой форме вне закона, запретить общественным школам преподавать теорию эволюции и сделать аборты тюремно-наказуемым преступлением. А еще, они ненавидят католиков. Они считают папу Антихристом.

- И какое это отношение имеет к нам? - поинтересовался Кингсли. - Я имею в виду, кроме того, что ты феминистка, он католический священник, а содомия мое любимое хобби?

- Ты не слушаешь, - зарычала Блейз, щелкнув пальцем для привлечения внимания. - Губернатор Нью-Йорка лучший друг преподобного Фуллера. Его жена и жена мэра вмести ходят по магазинам. Этот парень даже произносит вступительную молитву на всех мероприятиях в Олбани. Церковь богата, могущественна и хочет забрать всю нашу свободу. Преподобный Фуллер словно злой Билли Грэм под кислотой, и мы должны его остановить.

- Я однажды встречался с Преподобным Грэмом, - сказал Сорен, закинув ноги на стол Кингсли. - Хороший человек. И сейчас пытаюсь представить его под кислотой. Только для мысленного эксперимента.

Но Кингсли не слушал. Он смотрел... изучал... пялился... видел...

Вот оно. Именно здесь.

Кингсли открыл ящик стола и достал пачку купюр, перевязанных бумажной лентой.

- Вот, - ответил он, протягивая деньги Блейз и снимая очки.

Блейз обняла его за шею и поцеловала в щеку.

- Merci, monsieur, - ответила она. - Обещаю, сегодня в постели я отработаю каждый пенни. И завтра. И послезавтра...

- Считай это платой за наводку, - произнес Кингсли.

- За что?

- За это. - Он поднял газету, указывая на черно-белую фотографию. - Я нашел клуб.

Кингсли был рад видеть удивленные глаза Сорена.

- Что это? - спросила Блейз.

- Эта церковь купила у города пятиэтажный заброшенный отель, - объяснил Кингсли. - В газете пишут, что они превратят его в новую штаб-квартиру церкви. Там есть бальный зал, бар и пятьдесят гостиничных номеров. В дополнение прилегающий паркинг. Это наш клуб.

- Ты собираешься купить это здание для своего клуба? - с сомнением спросил Сорен.

- Черт возьми, да, - ответил Кингсли.

- Ты серьезно? - уточнила Блейз. Она была испугана и возбуждена. Возможно, он уговорит Блейз на анальный секс, много анального секса. Ему стоит чаще ходить на антицерковные крестовые походы.

- Убийственно серьезен, - заверил Кингсли. Он не мог оторвать взгляда от фотографии в газете. Все выглядело так, как он и мечтал. Он не испытывал этого ощущения судьбоносности, этой правильности в том, что делал, с того дня, когда впервые положил глаз на семнадцатилетнего Сорена, сидящего за роялем в часовне в штате Мэн двенадцать лет назад. Отель был его. Он принадлежал ему. И он мог закрыть церковь, совершив удачную сделку - прихлопнуть двух зайцев одним флоггером.

- Но торги уже состоялись, - заметила Блейз. - Теперь здание принадлежит церкви.

- Мне все равно. Я выкуплю его у них или украду. Но, прежде чем я сделаю то или другое, мне нужно узнать больше об этой церкви. Ты знаешь их? - спросил он Сорена.

- Слышал, - ответил Сорен. - То, что я слышал, безусловно, заставляет задуматься. Церковь политически активна - полноправный член Религиозных правых. Я твердо верю в разделение церкви и государства. Так лучше для государства. Лучше для церкви. Лучше для всех. Именно они, кажется, настроены превратить Америку в евангелическую христианскую теократию, которая, как ты можешь себе представить, относится к католикам не лучше, чем к язычникам подобным тебе.

- Ты должен спросить у Сэм о церкви, - добавила Блейз. - Это она показала мне статью в газете. Она все о них знает.

- Сэм? Кто такая Сэм? - спросил Кингсли.

- Сэм работает в клубе, - ответила Блейз. - В «Мёбиусе». В твоем «Мёбиусе»?

- Сэм. Она новенькая? - Он не мог представить бармена под именем Сэм.

- Она начала месяц назад.

- Почему ты знаешь это, а я - нет? - спросил Кингсли.

- Потому что ты не обращаешь внимания на клуб, кроме тех случаев, когда хочешь переспать с одной из танцовщиц.

- Может, ты и права. Итак, кто такая Сэм?

- Сэм новый главный бармен. И она потрясающая. Очень умная и смешная. У нее своя история с церковью Фуллера, плохая история.

- Насколько плохая?

- Она мне почти ничего не сказала, только то, что, если церковь Фуллера переезжает, переезжает и она. Что было бы печально, потому что она угощает меня бесплатными коктейлями.

- Потому что ты моя девушка? - спросил Кингсли. - Сабмиссив? Кто ты там еще?

- Нет, глупенький, - Блейз закатила глаза. - Потому что я нравлюсь ей.

- Нравишься ей?

Блейз уставилась и многозначительно посмотрела на него.

- Я. Нравлюсь. Ей.

- Кингсли, думаю, твоя бывшая девушка, в настоящее время сабмиссив, пытается сказать, что твой бармен лесбиянка.

- Почему ты еще в моем кабинете? - поинтересовался Кингсли.

- Ты вызвал меня, - напомнил ему Сорен.

- И когда ты начал делать то, о чем я просил?

- Обещаю, это больше не повторится, - ответил Сорен и встал. - Если ты больше не нуждаешься во мне в своем божественно вдохновленном стремлении построить самый большой БДСМ-клуб в мире, то мне нужно написать проповедь.

- Ступай, - разрешил ему Кингсли. - Ты сделал достаточно. Ты... - он указал на Блейз, - ты не уходи из дома. Я вернусь через несколько часов, и твое присутствие потребуется в моей постели.

- Куда ты идешь? - спросила Блейз, пока Кингсли снимал жакет со спинки кресла и шел к двери.

- В «Мёбиус», - ответил Кингсли. - Мне нужно соблазнить лесбиянку бармена.

Глава 13

Кингсли вошел в «Мёбуис» через парадную дверь, а не через черный вход, как обычно. Он хотел быть незаметным, а вход через дверь для персонала скомпрометировал бы его анонимность. Мужчина собрал волосы в хвост, и вместо костюма надел джинсы, черную футболку и черный пиджак. Сцена сверкала красными огнями и женской плотью, но он держал свой взгляд прикованным к бару.

Сначала он не заметил ее. В баре сегодня никто не работал, кроме худого парня с короткими взъерошенными волосами. Усевшись на табурет, Кингсли понял, что ошибся. Парень был девушкой. У нее были изящные женские черты, гладкая кожа, высокие скулы и прямой миниатюрный нос. Но она была одета как мужчина. На ней были прямые брюки в тонкую полоску, белая рубашка с закатанными рукавами до локтя и жилет тоже в тонкую полоску. И даже на туфлях были гетры.

- Что вам предложить? - спросила женщина, кладя перед ним салфетку.

- Информацию, - ответил Кингсли, пряча французский акцент. Тот сразу выдаст его личность.

- Информацию? Я здесь такое не подаю, - произнесла она с натянутой улыбкой.

- Только о твоей одежде. Где ты взяла этот костюм?

Она прищурилась на него.

- Хочешь знать, где я взяла костюм?

- Мне нравится твой костюм, - просто сказал он.

- Ты на что-то намекаешь?

- Только на то, что мне нравится твой костюм. - Кингсли заметил, что Сэм уже была в обороне. Несомненно, девушка неоднократно отвечала на неприятные вопросы о своей одежде, волосах, поле и ориентации.

- У меня есть портной, - ответила она. - И ты должен что-то заказать, если собираешься сидеть в баре.

- Бутылку шампанского.

- Целую бутылку? Ты что-то празднуешь?

- Пока нет, но планирую, - ответил Кингсли.

- Тогда поздравляю с твоим будущим, - сказала она и достала бутылку вина из холодильника под баром. - Шестьдесят за бутылку.

Он положил на стойку сотенную купюру и сказал оставить сдачу себе. Она с подозрением посмотрела на купюру.

- Ты из другого города? - поинтересовалась она.

- Это ты мне скажи.

- Ну, здесь, в Нью Йорке, стандартные чаевые за напиток - доллар.

- Я купил целую бутылку.

- Это шесть порций. Шесть долларов.

- Обычно я не настолько щедр. Тебе стоит взять деньги.

- Я не пользуюсь пьяными.

- Я трезв.

- И трезвыми тоже.

- Ты прямолинейна.

- Ты говоришь так, будто это плохо, - заметила Сэм.

- Это неудобно, но я не буду на тебя обижаться.

- Ты слишком добр, - ответила она. - Так откуда ты? Ты похож на грека, но по акценту не скажешь.

- Я...

- Сэм? У нас лед заканчивается. - Менеджер клуба, Мак, навис над баром. Прежде чем Мак заметил его, Кингсли отсел в тень, скрываясь от глаз. - Соберись.

- У нас полно льда.

- Иди и принеси сорокафутовый мешок.

- Это в два раза больше, чем нам нужно на сегодня.

- Хочешь вести себя как мужчина, тогда иди и принеси этот чертовый мешок льда, как мужчина.

- Ладно. С радостью. - Сэм натянула безупречную фальшивую улыбку и пошла в подсобку. Она вернулась несколькими секундами позже, неся огромный мешок льда.

- Хороший мальчик, - похвалил Мак, когда она открыла верхушку мешка и высыпала лед в холодильник. - Теперь можно говорить, что в этом костюме мужчина, но думаю, внутри тебя никогда не было ни одного мужчины.

Сэм схватила нож для колки льда из-под стойки. Глаза Мака мгновенно округлились. Сэм улыбнулась снова и ударила им по льду, раскалывая тот на осколки.

- Иисусе, зачем ты заставил меня снова нанять ее, Дюк? - спросил Мак бармена. - Ее? Его? Это?

- Пошел ты, Мак. Она лучший бармен в городе, - ответил Дюк, нагружая поднос напитками.

- Дюк и Бутч. Ну и парочка. Я скучаю по Джейсону.

- Все девчонки ненавидели Джейсона, - напомнил Дюк.

- Мне нравился Джейсон.

- Джейсон был сексуально озабоченным придурком, который обращался с девушками как с дерьмом, - ответил Сэм. - Холли была готова подать иск, судя по ее рассказам.

- А, Холли... - ответил Мак и повернулся на стуле к сцене. - Вот это настоящая женщина. - Он указал на Холли, которая была в одних черных стрингах и кожаных ботфортах. В этот момент ее колени были вокруг шеи мужчины, в котором Кингсли узнал младшего сына барона мафии. - Мужчины должны одеваться как мужчины, а женщины - как женщины. А одеваться они должны именно так.

Кингсли заметил, как Сэм крепче сжала нож для колки льда, а ее фальшивая улыбка стала шире. Мак повернулся, подмигнул Сэм и продолжил свою ночную прогулку по клубу.

- Дюк и Бутч, - выдохнула Сэм. - Знаешь, он всю ночь обдумывал эту шутку.

- И всю следующую неделю будет гладить себя по голове, - ответил Дюк. - Ненавижу этого парня.

- Я бы с удовольствием пригвоздила его яйца к барной стойке этим ножом для льда.

Дюк уронил поднос на пол. Сэм повернулась к нему.

- Прости, - извинилась она. - Плохая ночь.

- У него интересное определение настоящей женщины. - Кингсли указал на сцену. - Мне самому нравится Холли, но если она не на сорок процентов искусственная, тогда я не знаю женщин. А я знаю женщин.

Сэм изучала Холли и постучала по подбородку, изображая задумчивость. - Сиськи фальшивые, - начала перечислять она. - И нос. Кажется, она говорила о липосакции. Значит, больше двадцати процентов пластики?

- Твой босс всегда такой?

- Полный козел? - спросила она. - Да.

- Почему ты не уволишься?

- Кто-то должен присматривать за девушками, - объяснила она. - С ними он ведет себя хуже, чем со мной. И Дюк работает только две ночи в неделю. Я присматриваю за ними.

- Значит, трахаешь одну из них? - спросил Кингсли.

- Нет. Не трахаю.

- Серьезно?

Сэм улыбнулась ему, на этот раз по-настоящему.

- Я трахаю их всех.

Кингсли усмехнулся: - Сэм, ты мне нравишься. Я хочу сделать для тебя кое-что.

- Послушай, ты уже осыпал меня чаевыми. Что...

- Тебе нужен босс получше, - ответил Кингсли и спрыгнул с барного стула.

Всю дорогу он чувствовал на себе взгляд Сэм. Он проскользнул по заднему коридору в раздевалку, где его встретили, как и всегда, с чрезмерной любовью и энтузиазмом, которые он не подпускал близко к себе. В конце концов, он владел этим местом. Когда он сказал Рейвен и Шей, что у него на уме, они бросились ему помогать. Все, что угодно, лишь бы отомстить Маку. Все, что угодно.

Он был готов через десять минут. Заиграла музыка, и Кингсли вышел на сцену под аккомпанемент Sweet Transvestite.

Кингсли посмотрел на Сэм, которая вертела бутылку водки. Она едва не выронила ее. Он был на высоких каблуках, в черных чулках, черных трусиках, которые пришлось надеть задом наперед для большего пространства спереди и черном корсете. Плюс боа из перьев, конечно.

- Я слышал, как сегодня кто-то сказал, - произнес нараспев с французским акцентом в микрофон Кингсли, - что женщины должны одеваться как женщины, а мужчины должны одеваться как мужчины. Я мужчина. И вот как я одеваюсь. Нравится?

Все танцовщицы и официантки собрались вокруг и встали на столы и стулья, аплодируя и улюлюкая. Мужчины молча пялились, несколько свистели, а некоторые одобряли, слишком пьяные не понимали какого черта происходит.

- Я расцениваю это как «да», - сказал он и обвел взглядом толпу, меряя сцену уверенными шагами. Это не первый раз, когда он был на каблуках, и он не боялся показать это. - Где же Мак?

- Кинг, сюда. - Рейвен указала на стол. Кингсли с легкостью спрыгнул со сцены на стол, перешагивал с одного стола на другой, пока не остановился, нависая над Маком. Кингсли присел на корточки и улыбнулся ему.

- Bonjour, Мак, - поздоровался Кингсли. - Нравится мой наряд?

- Нет, - ответил бледный и нездоровый Мак.

- Non? А девушкам нравится. Не так ли, дамы?

Все женщины в зале, включая Сэм, прокричали во все горло, выражая одобрение.

- А теперь, Мак, у меня к тебе вопрос, - начал Кингсли. - Вопрос очень простой. Кто я?

Он вытянул микрофон.

- Ты Кингсли Эдж.

- Очень хорошо. И почему я могу забраться на сцену, когда захочу? – продолжил допрос Кингсли.

- Потому что ты владелец клуба, - ответил Мак, громко сглотнув. Теперь он выглядел напуганным, и Кингсли был рад это видеть.

Кингсли посмотрел в сторону бара и заметил распахнутые глаза Сэм, размером с бокал вина.

- И раз я владею клубом, значит, ты работаешь на меня, - сказал Кингсли. - А поскольку ты работаешь на меня, то должен делать все, что я скажу. И я говорю тебе отправиться за кулисы и одеться так же... - он указал на себя, - вернуться на сцену и позволить всем этим милым дамам засунуть в твои трусики по доллару. Или...

- Или что? - спросил Мак.

- Или выметайся из моего клуба, кусок дерьма. И никогда не возвращайся.

- Я ухожу, педик, - ответил Мак, с отвращением выплевывая каждое слово.

- Мы не будем скучать. Au revoir. - Он взмахнул своим боа. - Adieu.

Он шагнул на стул, затем спустился на пол. Подошел к бару и запрыгнул на стойку.

- А сейчас, - сказал он в микрофон. - Я поцелую самую красивую женщину в этом клубе. Кто бы это мог быть...

Он прикрыл глаза рукой и сделал вид, будто ищет кого-то в толпе.

Рейвен и Шей, Холли и Айви, и каждая женщина в помещении махали руками и указывали на себя.

Но Кингсли повернулся к Сэм. Она выпрямилась от удивления.

- Могу я поцеловать вас, mademoiselle? - спросил он.

Сэм широко улыбнулась: - Я жду поцелуй с нетер...

Он подался вперед и поцеловал ее, быстро и в губы.

- Parfait, - сказал он и снова выпрямился. - А теперь возвращайтесь к работе. Развлекательная программа окончена.

Он выключил микрофон, бросил его Рейвен и опустился на барный стул.

- Ты босс? - спросила Сэм.

- Le grand босс, - ответил он и подмигнул.

- Дорогуша, тебе кто-нибудь говорил, что у тебя убийственные ноги? - поинтересовалась Сэм. - Серьезно, лучшие ноги, которые я когда-либо видела у мужчины или женщины.

- Каблуки действительно подчеркивают мускулатуру икр, не так ли? - спросил Кингсли.

- И бедра. Ты часто так одеваешься?

- По необходимости, - ответил Кингсли и пожал плечами. Осталось не так уж много из того, что он не делал ради бизнеса или удовольствия за свои двадцать восемь лет. - Ты всегда одеваешься в мужскую одежду?

- Я женщина. Если это моя одежда, значит, это женская одежда, - ответила Сэм. - Я не трансвестит. Я хорошо одеваюсь.

- Это точно. Гетры - интересный штрих.

- Когда работаешь в стрип-клубе, который располагается перед баней, нужна дополнительная защита для обуви. Кстати, про обувь, - заметила она, постукивая себя по подбородку и указывая на него. - Где ты достал такой размер?

- Украл из шкафчика Петры.

- Петры? А, Питер. Наш трансвестит из шоу по четвергам. Должна была догадаться. В любом случае, спасибо, что избавился от Мака. Я бы угостила тебя выпивкой, если только это не будет целой бутылкой шампанского.

- Мне не нужна выпивка. Я не шутил. Мне нужна информация.

- Спрашивай, - разрешила она. Кингсли был рад видеть, что его небольшой трюк завоевал ее доверие.

- Ты знаешь женщину по имени Блейз?

Она прижала руку к сердцу.

- Блейз? Божественно благословленную Блейз? Будущую мать моих детей Блейз? Волосы как у Риты Хейворт, глаза как у Ингрид Бергман и одевается как Лорен Бэколл?

- Значит, ты ее знаешь.

- Знаю ее? Я поклоняюсь ей. Если Бог существует, и, если этот Бог любит меня, я проснусь завтра утром, и мне ничего не надо будет делать, никуда не надо будет спешить, и в моей постели будет её идеальная задница. Я бы связала ее и вывернула наизнанку. Я заставила бы ее кончать так часто, что она забыла бы, как ходить. Я хочу провести так много времени внутри этой девушки, что мне придется сделать переадресацию моей почты на ее киску. Так что да, я знаю ее.

- Как и я. Мы спим.

Сэм разинула рот и снова закрыла его.

- Ну что ж, молодец, - наконец ответила она.

- Я счастливчик.

- Думаю, мне следует извиниться за то, что я мечтала пересылать почту во влагалище твоей девушки.

- Не извиняйся. Я ощущаю то же самое. Я отправлял туда почту, пока она не начала жаловаться на порезы от бумаги. Женщины, - ответил он.

- Ты очень понимающий парень. Так какая информация тебе нужна?

- Блейз как-то упомянула, как ты рассказывала ей о церкви, которая переезжает на Манхэттен.

Сэм молчала длительное время, давая понять Кингсли, что ему следует быть осторожным в этом вопросе.

- Да, Путь, Истина и Служения жизни. Видела в газете они купили старый отель. И превратят его в церковь и офисный центр. Он должен стать новым главным офисом этой богадельни.

- Это выбесило тебя?

- Да, я не в восторге от них.

- Личное?

- Да, вроде как, личное, - не стала отрицать она.

- Значит, ты знаешь Фуллеров?

- Никогда не встречалась с ними. Но я много знаю о них, много о церкви. Я знаю достаточно, чтобы не получать удовольствия от разговора о них в пятницу в баре.

- Тогда позволь задать другой вопрос: почему ты работаешь здесь?

- Почему? Бармен обслуживает бар. Я приходила сюда пару раз посмотреть на танец подруги. Последний главный бармен был той еще задницей. Он приставал ко всем девушкам. Ко всем. Постоянно. Они сказали Маку, или он уходит, или они. И он уволил его. Дюк сказал ему нанять меня. Натуралы не пристают ко мне, и женщины рядом со мной чувствуют себя в безопасности.

- Они должны чувствовать себя в большей безопасности рядом с тобой, если ты трахаешь их всех.

- У них есть потребности. И у меня есть потребности. И у меня есть потребность удовлетворить их потребности. Мы хорошо ладим.

- Intéressant, - ответил он. - Тебя не интересуют мужчины?

- Мне нравятся мужчины. Я отлично лажу с большинством из них. Но не трахаюсь с ними.

- Никогда?

- Никогда.

Кингсли постучал в раздумьях по барной стойке.

- Ты собираешься всю ночь быть в этом наряде? - спросила Сэм. - Просто интересуюсь.

- Тебе не нравится?

- Ты выглядишь потрясающе, - ответила она. - И я не шучу. Ты сексуальнее, чем Тим Карри в Рокки Хоррор, а это кое о чем говорит. Но ты в стрип-клубе, полном мужчин.

- Они все завидуют, что я выгляжу лучше в корсете и на каблуках, чем они в костюмах. У меня фантастические плечи, не так ли? - Он игриво смахнул волосы назад.

- За которые можно умереть.

- Позволь спросить тебя кое о чем, Сэм. Тебе нравится здесь работать?

- Мне нравится здесь работать. Не могу сказать, что это предел моих мечтаний. Но я хороша в этом.

- Чем бы ты занималась кроме этой работы?

Она вздохнула и пожала плечами.

- Чаще бы использовала мозги. Чаще бы влипала в неприятности.

- Тебе нравятся неприятности?

- Я люблю неприятности.

- Тогда позволь мне сделать тебе предложение.

- Какое предложение? - спросила Сэм.

- Ввяжись в неприятности со мной.

Глава 14

- Неприятности? - повторила Сэм.

- Я предлагаю тебе работу. Работай на меня.

- Работать на тебя? Занимаясь чем? - уточнила Сэм, и Кингсли закинул ногу на барную стойку, чтобы поправить чулок.

- Мне нужен личный ассистент, - ответил Кингсли, наклонив голову, чтобы Холли и Рейвен смогли поцеловать его в щеку. Они пытались украсть его боа, но он шлепнул их по рукам.

- Личный ассистент? Насколько личный? - спросила она, с осторожным любопытством.

- Мне плевать будешь ли ты жить в моем доме или нет, но работа должна быть выполнена. Но у меня очень красивый дом.

- Что за работа?

Он не ответил ей. Вместо этого он обвел взглядом клуб. Он заметил Дюка и подозвал его.

- Я забираю Сэм. Ты справишься без нее? - спросил он Дюка.

- Конечно. Карла уже здесь. Без проблем, - ответил Дюк.

- Хорошо. Сэм? Сюда, s’il vous plait.

Сэм последовала за Кингсли через клуб и на улицу. Что за парочка они были: он в корсете и чулках, и она в костюме-тройке, черных оксфордах с белыми гетрами. Какие-то пьяные подростки на другом конце улицы засвистели. Кингсли помахал им боа.

Его серебристый «Роллс-Ройс» ждал их за клубом. Водитель выскочил из Роллса и открыл для них дверь. Джиа одобрительно улыбнулась Кингсли и шлепнула его по заднице, когда он садился в машину. Женщины, они когда-нибудь перестают думать о сексе?

- Итак, куда мы едем? - поинтересовалась Сэм, когда машина вырулила на дорогу.

- В отель.

- Почему?

- Прежде чем я отвечу, - начал Кингсли, - позволь задать вопрос.

- Задавай.

Кингсли вытянул ногу и уперся шпилькой туфли в сидение рядом с ней.

- У тебя когда-нибудь был секс на заднем сидении «Роллс-Ройса»?

Сэм нахмурилась и наклонилась вперед.

- Посмотри на меня. - Она указала на себя. - Какая часть фразы «я лесбиянка» тебе не понятна?

- Ты сказала, что трахаешься со всеми девушками в «Мёбиусе», oui?

- Трахаюсь - слишком грубое слово. Но я склеила каждую из них.

- Они не все лесбиянки.

- Да, но я очень хороша в своем деле.

- Как и я. Хочешь узнать?

- Нет. И не захочу. Выпусти меня.

- Выпустить тебя? Или спустить в тебя?

- Не смешно. Выпусти меня из гребаной машины, - произнесла она и потянулась к ручке двери.

Кингсли постучал по стеклу, которое отделяло его от водителя. Стекло опустилось на дюйм. Кингсли приказал водителю остановиться. Как только машина остановилась, Сэм потянулась к двери. Кингсли вытянул ногу перед дверью, блокируя ей выход.

- Выпусти меня, - приказала Сэм.

- Ты прошла, - сказал Кингсли.

Сэм скрестила руки на груди и вздернула подбородок.

- Прошла что? - спросила она.

- Тест.

Сэм настороженно посмотрела на него: - Какой тест?

- У меня есть проблема, - ответил Кингсли, и откинулся на сиденье. Сэм оставалась настороже. - Мне нужна помощь. Я делаю кое-что со своей жизнью. Наконец. Что-то важное. Это может быть самым важным делом, которым я занимался. И сам я не справлюсь. Но я трахаю своих ассистенток. И когда они узнают, что я не влюблен в них, они психуют и увольняются.

- Поэтому я трахаю натуралок. Никаких обязательств.

- Прости, что расстроил тебя. Пожалуйста. Я только хотел узнать, есть ли у тебя какое-либо влечение, какой-либо интерес ко мне. И у тебя его нет.

- Ни на йоту, - заверила она. - Но не принимай это на свой счет. То есть, я вижу очарование. Ты роскошно выглядишь в одежде, и у тебя потрясающие ноги. И очень сексуальные волосы, и греческие штучки...

- Французские штучки.

- Французские. Точно. Прости, - ответила она, и он заметил, как она сдержала улыбку. - Я имею в виду, pardonnez-moi.

- De rien, - ответил он.

- К чему я веду... ты чертовски милый. Но меня не привлекаешь. Надеюсь, это имеет смысл, и твое эго не слишком пострадало.

- Мое эго иногда получает удовольствие от синяков. - Как и другие части тела. - И тебе не стоит извиняться за нежелание заняться со мной сексом. Это лишь плюс в твою пользу. Особенно, если ты мой ассистент.

- Чем именно я буду заниматься в качестве твоего личного ассистента?

- Позволь показать кое-что.

Сэм изогнула бровь.

- Это здание, - ответил он. - Обещаю.

- Хорошо. Просто проверяю.

Когда они подъехали к месту назначения, водитель придержал для них дверь. Сэм вышла из машины первой и протянула Кингсли руку.

- Позвольте помочь, мэм? - спросила Сэм.

- Кто сказал, что эпоха рыцарства ушла? - Кингсли взял ее руку, и она вытянула его, на высоких каблуках, в корсете и прочем, из машины.

Бок о бок они стояли на тротуаре в свете фонаря.

- Что мы здесь делаем? - спросила Сэм. - Этот отель купила церковь Фуллера, верно?

- Да.

- Почему мы здесь?

- Потому что я хочу его.

- Город продал это место две недели назад. Он больше не на торгах.

- Я перетрахал больше замужних женщин, чем могу сосчитать, - произнес Кингсли. - Если что-то стоит, чтобы им владели, значит, оно стоит кражи.

- Кингсли Эжд, ты интересный мужчина, - сказала Сэм, наблюдая за тем, как он изучает отель. - И не уверена, комплимент это или нет.

- Ты соблазняешь натуралок, чтобы поставить под вопрос их ориентацию. Суд присяжных еще не вынес приговор, - ответил он. – И, к сведению, у меня уже был секс с лесбиянками.

- Да, и как это произошло?

- Одна была в «ознакомительном отпуске», как она это назвала. Другая не знала кем была, пока мы не занялись сексом.

- Ауч, - сказала Сэм.

- Никаких обид. Особенно после того, как она сказала мне, что она лесбиянка.

Они прошлись по тротуару перед зданием. Оно было заколочено и заперто. Желтая лента предупреждала прохожих. Вывески и надписи гласили, что оно закрыто и конфисковано.

Кингсли был непоколебим.

- Что писали в газете об этом месте? - спросил Кингсли.

- Если верить «Таймс», оно называлось «Ренессанс». Теперь это ничто с тех пор, как его закрыли десять лет назад.

- Зачем церкви отель?

- Преподобный Фуллер хочет расширить свою империю консервативных семейных ценностей в сердце Нью-Йорка бла-бла-бла и прочее дерьмо, - ответила Сэм. - В интервью газете он говорил что-то о том, как, в отличие от праведного Лота[11], сбежавшего из Содома, духовенство этой богадельни проникнет в город и спасет его изнутри.

- Праведный Лот трахал собственных дочерей, - ответил Кингсли. - Интересно, сам преподобный Фуллер помнит ли эту часть.

- Ты знаешь Библию? - спросила Сэм.

- Я учился в католической школе для мальчиков.

- И как ты ее пережил?

- Спал с учителем.

- Он был сексуальным?

- Да.

Кингсли обошел здание снаружи. При всей грязи и разрухе, у него была прекрасная старинная база. Двенадцать пятифутовых стрельчатых окон украшали первый этаж. Два верхних этажа были украшены выступающими карнизами, похожими на клювы птиц. Все здание со своим темным экстерьером и каменным оперением, создавало впечатление большого каменного ворона, сгорбившегося на морозе и спящего.

- Может быть, нам удастся выяснить, кто продал дом, - сказала Сэм. – Уверена, мы могли бы заставить агента по недвижимости показать нам интерьер. Может, он покажет нам другое подобное здание, но не принадлежащее культу.

- Или мы можем заглянуть внутрь сейчас и посмотреть стоит ли оно кражи. - Кингсли подошел к заколоченной двери и пнул ее. Дверь распахнулась.

- Черт, - выдохнула Сэм.

- Знаю. - Кингсли нахмурился. Он поднял туфлю. - Я сломал каблук. Петра меня убьет.

Он снял обе туфли и босиком вошел в здание. Сэм следом.

- Какого черта я делаю? - спросила Сэм себя, идя за Кингсли. - До сегодняшнего вечера я ни разу не видела тебя, и вот, вхожу в здание, принадлежащее самой мерзкой церкви в Америке.

- Я же говорил, что втяну тебя в проблемы, - напомнил он. - Я сдержу свое обещание.

- Ты знаешь, что нас могут арестовать за это, - сказала Сэм.

- У меня в кармане жена окружного прокурора, - успокоил ее Кингсли. Он протянул руку и щелкнул включателем на стене. К удивлению, лампочка сработала. Должно быть, церковь уже подключила электричество. Над головой пыльная люстра отбрасывала мутный свет на грязный ковер. - И окружной прокурор тоже.

- Должно быть, у тебя очень большие карманы.

Кингсли повернулся к Сэм.

- Что мне нужно знать о тебе? - спросил он.

Сэм засунула руки в карманы: - Обо мне не так уж много информации.

- Какое твое полное имя?

- Саманта Джин Флеминг. Мне двадцать шесть. Я лесбиянка.

- Не может быть.

- Заткнись, - смеясь, ответила она. - Не было времени сообщить, доктор Фрэнк эн Фертер[12].

Кингсли щелкнул еще одним включателем.

- Что еще?

- Больше ничего особенного.

Кингсли изучал ее. Он прикоснулся к ее подбородку и заставил посмотреть ему в глаза.

- Могу я тебе доверять? - спросил он.

- Надеюсь. И если ты против церкви Фуллера, я на твоей стороне. Не знаю, ответит ли это на твоей вопрос или нет.

- Хороший ответ. На моей стороне - это там, где ты нужна мне.

- После того, что ты сделал для меня в клубе, я твоя, - заверила она. - Но только не в сексуальном смысле. Во всех других отношениях.

- Итак, что ты думаешь об этом месте? - поинтересовался Кингсли.

- Определенно развалюха, - заявила Сэм, обходя холл. - В газете писали, что церковь договорилась, потому что город собирался признать его непригодным. Но можно сказать, однажды оно было прекрасным.

- И мне нравится, что оно больше не прекрасное. Словно ему причиняли боль.

- Для БДСМ-клуба оно довольно большое. Большинство известных мне клубов - как крысиные норы.

- Ну, мой клуб будет большой крысиной норой.

Они вошли в то, что раньше было вестибюлем отеля, и обнаружили изъеденную молью мебель, выцветшие персидские ковры, слои грязи на изогнутом баре, грязь и разруху повсюду. Когда-то декор был синим, красным и золотым, но теперь все выцвело до тускло-серого. Кингсли открыл двойные двери, и Сэм выглянула из-за его плеча.

- Похоже на старый концертный зал. - Сэм показала на потолок. - Или ресторан. Трудно сказать.

Они с Кингсли прошли через столовую, переступая через сломанные стулья и вдыхая наполненный пылью воздух.

- Это лифт? - спросил Кингсли.

- Похоже на то. - Сэм указала вверх. - Наверху какая-то площадка. Думаю, там ужинали большие шишки, наблюдая за маленькими шишками.

Кингсли стоял в центре главного зала и медленно крутился.

- Давай посмотрим остальное, - предложил он. Вместе с Сэм он гулял по ныне покойному «Ренессансу». Должно быть, здание спроектировал сумасшедший. Планировка имела очень мало смысла. Один коридор из гостевых комнат был спрятан за столовой. По всему зданию были потайные двери, которые вели в другие коридоры. Наверняка, гости постоянно терялись в попытках найти дорогу к своим номерам. Неудивительно, что он вышел из бизнеса.

- Думаю, М. К. Эшер[13] был архитектором этого места, - заметила Сэм.

- Страшно представить, что Фуллер сделал бы с таким уникальным зданием.

- Скорее всего, превратит его в церковь, как и другие его церкви - большой огромный склад с бежевым ковром.

- Это место... оно прошло через множество трансформаций. - Кингсли стоял в одном из больших номеров. - Множество воплощений. Теперь оно само не знает, что оно. Знает только то, что оно было покинуто. Мне знакомо это чувство.

Он вытянул руку и прикоснулся к резной дверной раме, словно доктор, нащупывающий сердцебиение. - Это место идеально, - прошептал Кингсли. - Все, о чем я мечтал.

- У тебя странные мечты.

- Эти апартаменты - то, что мне нужно для моих профи.

- Профи? Типа проститутки?

- Никаких проституток. Я не сутенер. Я говорю о профессионалах. Профессиональных доминантах.

- Доминатрикс?

- Одна или две. Лучшие в городе.

- Госпожа Фелиция? Если хочешь, чтобы клуб был особенным, тогда ты захочешь ее.

- Разве она не в тюрьме? - спросил он. Последнее, что он слышал о скандальной Госпоже Фелиции, что она все еще мотает срок в Данбери за то, что проигнорировала повестку в суд для дачи показаний по громкому делу о разводе.

- Она вышла в прошлом месяце. Говорит, уходит на пенсию, но, может быть, ради тебя вернется, - сказала Сэм и подмигнула.

- Я не сабмиссив, - ответил Кингсли.

- Я говорю про клуб. Она лучшая в городе. Тебе стоит уговорить ее.

- Ты много знаешь об извращенцах в этом городе.

- Бармену все рассказывают. К тому же, я извращенка. Тебя это шокировало?

Кингсли осмотрел ее с головы до ног.

- Ни капли. Я хочу, чтобы в клубе были такие, как мы. Я хочу, чтобы всем нам подобным были рады тут - геи, натуралы и би, если они извращенцы. И профессиональные доминанты мужчины нам тоже нужны. Несколько вышибал.

- Тогда тебе нужны церберы в коже, - ответила она. - Что еще?

- Профи-сабмиссивы - мужчины и женщины.

- Их будет труднее найти. В чертовом телефонном справочнике есть реклама доминатрикс, но профи-сабмиссивов? Скольких людей ты знаешь, которые хотят, чтобы их избили до полусмерти?

- Многие из них делают это бесплатно. С таким же успехом им могут платить.

- Что еще? – продолжала спрашивать Сэм. - Если это С\М клуб, думаю, нам нужны несколько садистов.

- У меня уже есть один садист. Не в платежной ведомости, но он, безусловно, причиняет боль от всего своего доброго сердца.

- Он хорош?

- Он рассекает зажженную сигарету надвое кончиком кнута. Но нам нужно больше, чем один. В этом городе мазохистов больше, чем ты думаешь.

- С такой высокой арендой мы все немного мазохисты.

Он остановился перед ней и посмотрел без улыбки.

- Дело может стать мерзким, - сказал Кингсли. - Иногда я занимаюсь мерзкими вещами по работе. Если ты работаешь на меня, ты будешь делать аморальные вещи.

- Я люблю аморальность.

- Незаконные вещи могут происходить, а могут и не происходить.

- Я обладаю потрясающей способностью находить обходные пути.

- Я никогда не поставлю тебя под удар, но буду подставляться сам.

- Ты взрослый, - ответила она. - Только убедись, что мой чек не отклонят.

- Я плачу наличкой, - ответил он.

- Это самая лучшая работа. Давай сделаем это.

- Это наше королевство. - Он взмахнул рукой, указывая на отель. - Или станет им, когда я закончу.

- Но Фуллер нас опередил. Оно продано.

- Я куплю его у него. И если он не продаст, я его украду.

- Не самая хорошая идея, - заметила Сэм решительным тоном. - Серьезно. Политики постоянно лебезят перед преподобным Фуллером, чтобы он говорил своей ТВ-пастве жертвовать в их компании. Он известный. Он важный. И он не будет счастлив, если ты облапошишь его.

- Ты хочешь эту церковь в этом городе? - спросил Кингсли.

- Нет, - призналась она. - Я ненавижу эту церковь.

Он с прищуром посмотрел на нее.

- Ответь, почему ты на моей стороне, - приказал Кингсли. Сначала Сэм молчала.

Наконец она заговорила:

- Фуллеры... Их церковь... Они управляют лагерями для переориентации.

- Что это?

- Место, куда отправляют детей геев, чтобы сделать их натуралами.

- Это не может быть законным, - сказал Кингсли, с ужасом уставившись на нее.

- Законно. Сейчас в этих лагерях сотни детей.

- Это дает мне еще больше причин облапошить его.

Сэм вздохнула: - Этого я и боялась.

- Сэм, я мечтал об этом здании. Я узнал его в ту же секунду, как увидел фотографию в газете. Это судьба.

- Судьба - плохая штука. Из-за судьбы Эдип переспал с матерью и потерял глаза.

- Моя мать мертва. Я куплю собаку-поводыря. Всегда хотел завести собаку.

- Ты сумасшедший. Ты хочешь выкупить церковь у преподобного Фуллера и превратить ее в С/М клуб?

- Я знал, тебе понравится идея. Признайся.

- Поквитаться с Фуллером и его чертовой церковью? За дело.

- Сохрани ту бутылку шампанского, которую я купил сегодня.

- Зачем?

- Мы выпьем ее вместе, ты и я, в ночь открытия.

- Я к вашим услугам, Ваше Величество. - Сэм с издевкой поклонилась.

- Хорошо, - ответил Кингсли. - А теперь давай построим королевство.

Глава 15

Кингсли был разочарован, но не удивлен, когда духовенство Фуллера отказалось продавать ему «Ренессанс». Он повысил цену, и они наотрез отказались. Он пытался купить здание с помощью одного из самых законных его вариантов, фальшивое туристическое агентство, которым он «владел», чтобы управлять избыточным денежным потоком, но Фуллер все равно не продал.

Время для плана Б.

- Что за план Б? - спросила Сэм, листая прикрепленные страницы на планшетке. Уже неделю она работала на Кингсли, и пока она выполняла все, что он велел ей, своевременно и эффективно. Он сказал ей пойти и купить компьютер, если он ей был нужен. Вместо этого, она держала всю его жизнь в порядке на своем планшете.

- План Б - это шантаж, - ответил Кингсли, усаживаясь за стол. - Нам нужна грязь на Фуллеров. Настоящая грязь.

- Какого рода грязь?

- Любая грязь годится, лишь бы прилипла. Ты знаешь что-нибудь компрометирующее о церкви?

- Эм... ну, они ярые консерваторы. Они убеждены, что женщины должны подчиняться своим мужьям.

- Это ужасно. А что, если муж сабмиссив?

- Кингсли, будь серьезным. Многие мужчины в церкви бьют жен из-за такого мировоззрения.

- Я верю, но неважно насколько это ужасно, эта грязь на церковь, а не на Фуллеров. Нам нужно узнать, избивает ли Фуллер свою жену. Или изменяет ей. Или отмывает деньги. Или что-нибудь еще. Но что бы то ни было, это должно быть чем-то, во что он непосредственно вовлечен. Нам не нужна пуля. Нам нужна бомба.

Сэм вздохнула и провела рукой по волосам. Ее теплые карие глаза светились глубоким умом, и он был впечатлен тем, как быстро она выучила имена всех в его доме.

- Бомба? Это будет непросто. Фуллеры существуют уже целую вечность, - ответила она. - Кажется, преподобный Фуллер унаследовал паству от отца.

- Странно.

- Что именно?

- Унаследовать церковь от отца. Мой единственный опыт общения с религией связан с католической церковью. У священников иногда бывают сыновья, но они не передают им ключи от церкви.

- Я не много знаю о католиках. Мне комфортно быть агностиком. А ты кто?

- Я француз, - ответил Кингсли.

- Я спросила о религии.

- Это и есть моя религия. И натягивание Фуллера - моя новая религия, - ответил Кингсли.

- Ты уверен в этом? Я тоже хочу натянуть Фуллера, но он силен. Сильнее, чем ты.

- А это больно.

- Ты говорил, у тебя в рукаве окружной прокурор и его жена. В руках Фуллера - губернатор. И мэр.

- Мне плевать, с кем он дружит. Мне плевать насколько большая у него церковь. Я не позволю ему превратить этот город в его песочницу, Сэм. Это мой город, - сказал Кингсли. Мысль о том, что какой-то фанатичный проповедник принесет свое послание ненависти в Нью-Йорк, выворачивала Кингсли. Он мог представить, что Фуллер сказал бы о нем и Сорене, и о том, что было между ними в школе. Кингсли знал глубоко в душе, если она у него была, все, что было между ним и Сореном, не было грехом. Фуллер и ему подобные могут идти к чертям собачьим.

- Так что ты хочешь, чтобы я сделала? - спросила Сэм.

- Достань мне все, что сможешь на Фуллера и его церковь.

- Кинг, я уже просмотрела все, что на него есть. Я ничего не нашла. Он ублюдок, не пойми меня неправильно. Напыщенный проповедник и фанатик. Но это ставит его в один ряд с другими проповедниками-телепроповедниками. Никаких сплетен об измене, никаких слухов об избиении жены, никаких слухов об изнасиловании детей.

- Что-то есть. Должно быть что-то.

- А что, если нет?

Кингсли встал и обошел стол.

- Я скажу тебе кое-что, и пусть это останется между нами. Это не всегда будет секретом, но сейчас это так.

- Что? - спросила она.

- В отеле я сказал тебе, что знаю садиста мирового класса, который может рассечь сигарету надвое кончиком кнута. Но что я тебе не сказал, так это то, что он тоже католический священник. Посмотри мне в глаза, Сэм.

Она посмотрела ему в глаза, как было приказано.

- Всегда есть что-то, - произнес Кингсли.

- Хорошо, - ответила она и сделала глубокий вдох. - Я посмотрю еще раз. Чем ты собираешься заняться?

- Ничем из того, что тебе нужно знать, - ответил он.

- Ни намека?

- Начинается на С, - ответил Кингсли.

- Свидание? Собеседование? Секс... анальный? Они начинаются на С.

- Я собираюсь кое-кого пригласить на свидание. Увидимся позже, - попрощался он и выпрямился. Рубцы сегодня болезненно натягивались.

- Ты в порядке?

- Конечно.

- Я видела, как ты поморщился. Тебе больно?

- Не беспокойся обо мне. - Он пригрозил ей пальцем. - Как только у тебя появится эта привычка, ты не сможешь остановиться.

- Это тебя беспокоит, верно?

Кингсли поднял руки и начал загибать пальцы, пока говорил.

- Один. Мои родители погибли в железнодорожной катастрофе, когда мне было четырнадцать. Два. Моя сестра покончила с собой, когда мне было семнадцать, вскоре после того, как вышла замуж за мужчину, которого я любил. Три. Я убивал людей для секретной организации внутри французского правительства. Четыре. Я разозлил опасных людей с хорошей памятью. Пять. Мой самый близкий друг - католический священник, вышеупомянутый садист, который влюблен в девушку из своего прихода, чей отец имеет судимость длиной с твою ногу и некоторые очень мерзкие связи с мафией. И это, Сэм, только начало списка причин, по которым тебе стоит беспокоиться обо мне.

- Шесть. Тебе больно.

- У меня старая рана, которая медленно заживает. Не о чем волноваться. Я не стою волнения. Так что, не волнуйся.

- Тебе надо показаться врачу.

- Ненавижу врачей.

- Мне плевать. Все равно сходи.

- Ты забываешь, что я твой босс. Не наоборот.

- И я твой ассистент. Я помогаю тебе. Тебе нужно обратиться к врачу.

- Я ухожу. Прощай. - Проходя мимо, он похлопал ее по плечу.

- Я записываю тебя на прием к врачу, - крикнула она ему вслед.

Кингсли остановился в дверях, развернулся и подошел к ней.

- Ты нарушаешь субординацию, - сказал он.

- Ты нанял меня, чтобы я помогла тебе, - заупрямилась она и уставилась на него своими яркими глазами. - Позволь помочь.

Кингсли сел на край стола и посмотрел на нее.

- Я могу ориентироваться по планетам, используя твой нос в качестве секстанта, - сказал он, щелкнув по его кончику. - Такой он правильной формы.

- Это единственная правильная часть меня. А теперь прекрати отвлекать и скажи, чем я могу тебе помочь.

- Перестать так одеваться.

- Я одеваюсь, как мужчина. Я не буду извинятся. Я ощущаю себя не в своей тарелке в юбках и платьях. Понятно?

- Мне все равно. Мне даже все равно, если я никогда не увижу тебя в платье или в юбке, пока я жив. - Он указал рукой на свои джинсы, и футболку, и пиджак. - Но ты одеваешься лучше меня, а я твой работодатель. Ты должна поумерить пыл.

- Может, это тебе стоит поддать жару?

- Поддать жару?

- Ты сказал, что хочешь быть королем своего королевства, верно? Тогда ты должен одеваться соответственно.

- Мне придется надеть цилиндр и фрак, чтобы затмить тебя.

Она приподняла голову и оглядела его с головы до ног.

- Ты будешь потрясающе выглядеть в смокинге.

- Думаешь?

- Мне нравятся сексуальные французские пингвины, - произнесла она.

- Я ухожу.

- Bon voyage, - ответила она. - Я назначу прием.

- Никаких врачей, - повторил он.

- Я говорила о портном.

Кингсли с улыбкой на лице покидал Сэм. Улыбка поблекла, когда он вышел из дома. Его водитель, Джиа, ждала в машине, но он отпустил ее, сказав, что сегодня прогуляется пешком. В конце концов сегодня был прекрасный майский день. Прогулка пойдет ему на пользу. Безусловно, настоящая причина, почему он не хотел, чтобы Джиа отвезла его, была в том, что ему не хотелось, чтобы кто-либо знал, куда был его путь. Он прошел четыре квартала и поймал такси. Он все еще не мог поверить, что Сорен уговорил его на это. Он не принадлежал Сорену с семнадцати лет, и все же, вот он, следует приказам Сорена, словно эти одиннадцать лет были одиннадцатью днями. Прошло столько времени с тех пор, когда он чувствовал себя таким значимым для кого-то, вне зависимости живым или мертвым он был, и мужчина не мог не отступить, когда Сорен заставил его прийти сюда.

Такси остановилось возле двухэтажного Бруклинского дома из красного кирпича, и ничто не выделяло его, кроме медной таблички на парадной двери. Он остановился на ступеньках и услышал рев двигателя итальянского мотоцикла. Ну, конечно. Конечно, он будет здесь.

- Я же говорил, что сделаю это, - обратился Кингсли к Сорену, когда тот снял шлем и ступил на тротуар. - Тебе не обязательно нянчиться со мной.

- Я не нянчусь с тобой, и я знаю, когда ты говоришь, что сделаешь, ты делаешь это.

Кингсли не был так уверен на этот счет, но оценил доверие.

К счастью, Сорен сегодня был не в сутане. Он выглядел как любой другой шестифутовый двадцатидевятилетний блондинистый Бог во время прогулки на мотоцикле в солнечный майский день.

- Тогда почему ты последовал за мной сюда?

- Даже такому извращенцу, как ты, иногда нужен священник. Особенно такому извращенцу, как ты.

Горло Кингсли сжалось. Но он проглотил ком.

- Ладно, - ответил он. - Ты можешь войти. Но не смущай меня перед симпатичными медсестрами.

- Даже не думал.

Он поднялся по ступенькам, Сорен шел рядом.

Оказавшись внутри, Кингсли назвал медсестре свое имя. Она протянула ему папку с бланками.

- Я не заполняю бланки, - сказал Кингсли.

- Отдай их мне, - вмешался Сорен с надменным вздохом. Медсестра изогнула бровь и немедленно провела Кингсли. Не дожидаясь, пока Кингсли попросит его остаться или уйти, Серен последовал за ним.

Какое неприятное место - на стенах висели постеры, пестрящие страшными предупреждениями и изображениями людей с заболеваниями.

- Хотел бы я, чтобы у меня был медицинский фетиш, - сказал Кингсли, рассматривая жуткий декор кабинета врача. – Может, тогда мне бы понравилось.

Он выдвинул ящик в конце смотрового стола.

- О, расширители...

- Ты не мог бы вести себя прилично? - попросил Сорен и сел в кресло под плакатом, предупреждающем о болезни Лайма. Кингсли сел на кушетку, словно ощущая себя мальчиком на приеме у врача, чтобы сделать прививку. Он вспомнил, как гордился им отец, что он ни разу не вздрогнул от укола. Сегодня он был напуган больше, чем двадцать лет назад. И он скучал по отцу.

- Когда ты последний раз обследовался? - спросил Сорен.

- Два года назад. И какого черта ты делаешь?

- Заполняю твой регистрационный бланк.

Кингсли выхватил планшет из рук Сорена. Своим аккуратным почерком ученика католической школы Сорен не только заполнил большую часть бланков, он заполнил их точно. Полное имя, рост, возраст, дату рождения, адрес, номер социальной страховки...

- Кто-то другой заполняет медицинские карты... - сказал Кингсли, кивая в знак благодарности. - Теперь понимаю, почему люди женятся.

- Теперь понимаю, почему люди не заводят детей, - парировал Сорен, забирая планшет. - А теперь сядь и веди себя прилично.

- Да, Отец.

Кингсли сел на покрытую бумажной пелёнкой кушетку и пытался игнорировать бешено колотящееся сердце.

- Почему ты здесь? - спросил Кингсли. - На самом деле?

Сорен замолчал и отвел взгляд.

- После нашего первого раза... - начал он и опять замолчал. - Я должен был навестить тебя в больнице, когда ты попал туда. Я сожалел, что не пришел к тебе тогда.

Кингсли покачал головой. Он вспомнил те первые несколько дней после ночи с Сореном в лесу, когда ему было шестнадцать, помнил почти религиозный экстаз, в который он погрузился. Он был в синяках, истекал кровью и был разбит, и ничего из этого не имело значения. Он никогда не испытывал такого покоя. Все, чего он тогда хотел, это повторения, чтобы это случилось еще раз, чтобы он опять был сломлен.

- Нет... если бы ты пришел ко мне, они бы поняли, что это ты сделал со мной.

- Знаю, это же оправдание я использовал на себе. Но правда в том, что я боялся обнаружить, что ты ненавидел меня за сделанное.

- Я любил тебя за то, что ты сделал со мной.

- И этого я так же боялся. - Сорен с беспокойством посмотрел на Кингсли. Возможно, он научился этому выражению с семинарии. - Ты напуган?

- В ужасе, - признался Кингсли. - Можешь себе представить. Или нет. - Кингсли усмехнулся над собой. - Постоянно забываю, что ты священник.

- Я не всегда был священником.

Это была простая констатация факта. Безусловно, Сорен не всегда был священником. Но Кингсли услышал кое-что другое в его словах, что-то под ними.

- А ты?... - Кингсли остановился и обдумал вопрос. - Я знаю, ты ничем не заразился от меня.

- У отца была любовница, - ответил Сорен безэмоциональным тоном.

- Твоя сестра Элизабет заразилась чем-то от отца, не так ли? Она передала тебе?

Сорен молча кивнул.

- Что у тебя было?

Сорен поднял руки и хлопнул в ладоши.

Кингсли рассмеялся бы, если бы это не было самой ужасной вещью, которую он слышал. Сорен в возрасте одиннадцати лет заразился гонореей или трипаком, от сестры во время их мучительного отрочества.

- Сестра-Бенедиктинка работала в больнице, куда меня отвезли после того, как отец сломал мне руку, - продолжил Сорен. - Она была моей сиделкой. Я никогда не забуду ее доброту. Нам всем время от времени нужна доброта.

Сорен хотел сказать что-то еще, но тут вошла доктор, интеллигентная женщина лет под сорок, и все слова были забыты.

- Кингсли, это доктор Саттон, - сказал Сорен. - Она посещает мою церковь. Доктор Саттон, это мой зять Кингсли. Он распутник. Я вас предупредил.

- На мою долю выпало немало распутников. Они обеспечивают меня работой. - Доктор Саттон улыбнулся той безмятежной улыбкой, какой всегда улыбаются врачи. - Как поживаете, Кингсли?

- Ненавижу находиться здесь, так что, пожалуйста, давайте покончим с этим как можно быстрей, - ответил Кингсли.

- Как вы можете заметить, Кингсли также очарователен и приятен.

- Все в порядке, отец Стернс. - Доктор Саттон по-матерински похлопала его по колену. - Бывало и хуже. А теперь, Кингсли, начнем осмотр? - спросила она, пододвигая стул на колесиках.

- Я не знаю, чем мы занимаемся, - ответил Кингсли. - Но меня осматривают.

Сорен одарил его «веди себя прилично» взглядом.

Доктор Саттон пробежала по длинному списку вопросов, на которые Кингсли отвечал, не глядя ей в глаза. Да, у него была гонорея и сифилис. Да, его вылечили. Нет, на данный момент у него не было каких-либо симптомов. Когда она спросила сколько сексуальных партнеров у него было, она удивилась ответу.

- Думаю, это рекорд, - ответила она и записала число.

- Я француз, - просто констатировал Кингсли.

- Это твое оправдание всему, - заметил Сорен.

- Это не оправдание. Это объяснение.

- Ты наполовину француз, - напомнил ему Сорен и нахмурился.

- Да, и, если бы я был чистым французом, это число было бы вдвое больше.

- Есть ли что-нибудь особенное, чем, по вашему мнению, вы могли быть заражены?

- Да, - ответил Кингсли, уставившись на Сорена, который вынудил его пройти этот глупый осмотр. – Комплекс вины относится к венерическим заболеваниям, oui? Интересно, от кого я ее подхватил.

Он ожидал еще одного взгляда от Сорена. Вместо этого он увидел нечто гораздо худшее - сочувствие, смешанное с жалостью.

- Расскажи ей правду, - попросил Сорен.

- Правду? – спросила доктор. - Вы можете рассказать мне все. Все, что вы скажете, конфиденциально. В этом отношении врачи подобны священникам. Если хотите, мы можем выгнать его из кабинета.

Кингсли отвернулся от них обоих и тупо уставился на желтый постер со смайликом.

- В январе прошлого года я выполнял кое-какую работу в Восточной Европе, - наконец сказал Кингсли как можно более спокойным тоном в такой ситуации. - Не спрашивайте, чем я занимался, потому что мне запрещено рассказывать. Но меня взяли в плен и подстрелили. И в госпитале сказали... сказали, что надо мной надругались. Я имею в виду, пока я был без сознания.

Боковым зрением он заметил, как доктор изучала его лицо.

- Над вами сексуально надругались? - Ее тон был нейтральным, спокойным. Он был благодарен за это.

- Очень вероятно, - ответил он.

- У вас остались какие-либо затяжные симптомы или боль?

- Иногда у меня случаются флэшбеки. Кошмары. Никаких воспоминаний.

- Похоже на посттравматическое стрессовое расстройство, - ответила доктор Саттон. - Я могу направить вас к специалисту в этой области.

- Никаких психотерапевтов, - ответил Кингсли. - Я ненавижу их еще больше, чем врачей.

- Когда ты в последний раз обследовался? - спросила доктор Саттон.

- Меня проверяли в больнице, а через полгода должны были еще раз. Но я не пришел.

- Почему же вы этого не сделали?

Он повернул голову и посмотрел ей в глаза.

- Говорил же - ненавижу врачей.

Она улыбнулась.

- Я часто это слышу, - ответил она. - Итак... после того, через что вы прошли, думаю, мы проверим вас на...

Кингсли нервно вдохнул.

- На всё.

Глава 16

Доктор Саттон измерила его пульс, взяла две пробирки крови, заставила его помочиться в стаканчик и затем сделала кое-что с ватной палочкой, за что обычно мужчины заплатили бы больше пяти сотен долларов Госпоже. Она сказала, что результаты придут через две недели.

- Две недели? - повторил он. - Я должен ждать две недели?

Она посмотрела на него с глубочайшим состраданием.

- Понимаю. Эти две недели ожидания результатов самые пугающие в жизни любого. И они могут прийти быстрее, но обычно это занимает две недели. Попытайтесь не думать об этом.

- Этого не произойдет.

- Я рекомендую вам не вступать в половые связи, пока не будут готовы результаты.

- Невозможно, - ответил он.

- Возможно, - возразил Сорен. - Я прикую тебя к полу, если придется.

- У меня уже был секс, будучи прикованным цепями к полу. Помнишь, когда...

- Кингсли.

- Вам стоит подумать о будущем, - сказала доктор Саттон. - Вы подвергаете свою жизнь риску. Вы подвергаете риску детородную функцию. Даже если вы не хотите детей...

- Хочу.

Сорен резко посмотрел на него. Кингсли не понимал, откуда взялось это слово. Он только что сказал, что хочет детей? Правда? И когда он планировал признаться себе в этом?

- Тогда вам стоит использовать защиту, - продолжила доктор Саттон. - Каждый раз. Пока, конечно, вы не будете готовы к появлению детей.

- Никаких других вариантов? - спросил Кингсли.

- Можешь попробовать целибат, - предложил Сорен, и Кингсли запустил в него палочкой для проверки горла.

- Противоестественно, - ответил Кингсли. - Никто не должен хранить целибат.

- Согласна, - добавила доктор Саттон и подмигнула Сорену.

Доктор Саттон пообещала позвонить, как только будут результаты. Они с Сореном вышли на солнечный свет.

- Она и твой доктор тоже, верно? - спросил Кингсли.

- Да.

- И она ходит в твою церковь?

- Да.

- И она не считает, что священники должны соблюдать обет безбрачия?

- Теперь ты знаешь, почему она мой врач, - улыбнулся Сорен. Улыбка померкла, и он положил руку на плечо Кингсли. - Что бы ни случилось, я буду рядом.

- Две недели. Я умру, ожидая, чтобы узнать, умру ли я.

- У тебя нет моего разрешения умирать.

- Я не выдержу. Что люди, которые не занимаются сексом, делают со своим временем? Кроме того, что планируют самоубийство?

- У меня нет секса. По-твоему, я похож на суицидника?

- Чем ты занимаешься в свободное время?

- Я покажу. Встретимся в Центральном парке на Северной Лужайке в три.

- Разве у тебя нет работы? - спросил Кингсли.

- Я сказал, что утренняя служба в десять. Остаток выходного я проведу с тобой. Приходи в парк. Надень то, в чем удобно бегать.

- Я не хочу бегать.

- Северная лужайка. Три.

Сорен показал три пальца.

В ответ Кингсли показал один палец.

Как только Сорен уехал, Кингсли остановился у таксофона и позвонил Сэм.

- Ты отправляла сообщение на пейджер? - спросил он, как только Сэм сняла трубку.

- У тебя несколько сообщений. Самое важное - Блейз хочет, чтобы ты сопровождал ее на какой-то благотворительный вечер в пятницу вечером.

- Это обязательно?

- Если ты не будешь сопровождать ее, это сделаю я, - ответила Сэм с протяжными нотками в голосе.

- Я отведу Блейз туда. Тебе запрещено красть мою chouchou.

- Тогда нам нужно пересмотреть мои условия работы.

- Что еще? - спросил Кингсли.

- Звонил офицер Купер. Он на двадцать шестом участке. Не знаю, что значит это сообщение, но он сказал: «Передай Кингу, что у меня один живой для него».

Ахх... это звучало многообещающе.

- Я отправляюсь прямо сейчас, - ответил он.

- А что такое «живой»? Кто живой?

- Я говорил тебе, что нам нужны профессионалы: доминатрикс, доминанты, сабмиссивы. У меня есть парочка контактов, которые замечают любого, кто может отлично вписаться в клуб.

- Патрульный полицейский - один из твоих контактов?

- Купер крутой спец.

Он повесил трубку и поймал такси. Мужчина был в таком же восторге от полицейских участков, как и от кабинетов врачей. Сегодня ему уже довелось побывать у врача, так что с таким же успехом посетит и полицию. Если этот день продолжит двигаться по той же траектории, то к его концу он окажется на вечерней мессе.

И все из-за Сорена - стать трезвым, нанять ассистента, пройти обследование, работать. Чертов священник. Он был так рад, что тот вернулся к нему, что Кингсли едва мог дышать, думая об этом.

Офицер Купер, двадцати пяти лет, чернокожий, высокий, мускулистый и симпатичный, встретил Кингсли в холле. Он не проронил ни слова, пока они не прошли полпути к камерам заключенных.

- Кто она? - спросил Кингсли.

- Зовут Ирина Харрис, урожденная Ирина Жирова. Возраст - двадцать два.

-

Русская, да?

- Приехала в штаты в восемнадцать в качестве невесты по почте, - ответил офицер Купер. Кингсли усмехнулся. - Я серьезно, Кинг. Мы часто такое видим. Русские женщины так отчаянно желают выбраться из страны, что выходят за американцев, в большинстве случаев за совершенно незнакомого. Их вербуют через брачные агентства. Иногда это срабатывает, и они живут долго и счастливо. Иногда любимая невеста пытается отравить его ужин.

- Она отравила мужа?

- Таково обвинение.

- Ты привел меня сюда, чтобы познакомить с убийцей?

- Покушение на убийство. Не знаю. Ты знаешь, что мне нравится, - ответил офицер Купер. - И она мне нравится. Что-то в ней есть. Хочешь познакомиться?

- С русской невестой-по-почте, которая пыталась убить мужа? Конечно, я хочу с ней познакомиться.

Этот день набирал обороты.

- У меня нет никаких поводов впускать тебя сюда, так что, если кто-нибудь спросит, соври и скажи, что ты ее переводчик или что-то в этом роде.

- Da, - ответил он на русском. - Моё судно на воздушной подушке полно угрей.

- Что бы ты там ни сказал, - ответил Купер и кивнул. - У тебя есть десять минут, прежде чем мне придется вытаскивать тебя обратно. Удачи.

Кингсли пожал руку Куперу. Они познакомились на вечеринке, и Купер утверждал, что он настолько хороший сабмиссив, что смог бы узнать доминатрикс из пяти женщин лишь по одному ее голосу. - Чтобы узнать домину, нужен саб, - сказал он. И сейчас они узнают был ли он прав.

В камере на серой металлической скамье сидела женщина. Она сидела спиной к двери и не обернулась, когда Купер впустил Кингсли в камеру.

Купер оставил их наедине.

Со спины он заметил, что ее темные волосы были стильно уложены, и она была в дизайнерской одежде. Он обошел скамейку, встал перед ней и заметил, что женщина смотрит в угол камеры, отказываясь встречаться с ним взглядом.

- Меня зовут Кингсли, - произнес он на русском. Если его мастерство и удивило ее, она не выдала этого, даже не моргнув. - Ты Ирина Жирова.

- Харрис, - ответила она с акцентом на английском. - Я замужем.

- Слышал, кто-то пытался отравить твоего мужа.

- Я плохой повар. Его желудок отреагировал слишком бурно.

Интересный ответ. Кингсли изучал ее, пока она изучала свой маникюр. У нее был элегантный профиль, несомненно, русский, несомненно, красивый. Но ее губы были плотно сжаты, словно она не улыбалась так долго, что губы окостенели и превратились в бледную твердую полоску горечи.

- И часто у твоего мужа такие реакции?

Ирина посмотрела на него и затем отвела взгляд, не сказав ни слова.

- Я не из полиции, - продолжал Кингсли. - Я не адвокат. Я не переводчик.

- Кто ты? - спросила она по-русски, наконец встретившись с ним взглядом.

- Друг, - ответил он. - Если тебе нужен друг.

- Мне нужен адвокат.

- Я могу помочь с адвокатом. Расскажи больше о реакции твоего мужа.

Она склонила голову набок, стараясь выглядеть невинной. - Он мужчина. Они все слишком остро реагируют. Мужчина, которого ты никогда не видела, улыбается, и вот ты спишь с ним. Неправильно утюжишь его вещи, поэтому ненавидишь его. Плохо готовишь еду и травишь его.

- Похоже твоему мужу не помешает немного яда.

- Ему не помешает много яда.

Ее голос был жестким и холодным. Пока она говорила, ее темные глаза сияли словно искры, высекаемые из кремня. Злость курсировала по ее телу вплоть до кончиков пальцев на ногах. С этим можно работать.

Кингсли опустился перед ней на колени. Ее глаза распахнулись от удивления, но она не возражала. У нее не было проблем с мужчинами на коленях перед ней, и это был хороший знак.

- Ты отравила его? – задал вопрос Кингсли, изучая ее лицо и шею.

- Я не хотела, чтобы он трахал меня, - прошептала она. – А если он болеет, то не трахает меня. Я хотела, чтобы он заболел. Вот и все.

- Большинство моих знакомых жен любят, когда их трахают мужья.

- Эти жены не замужем за моим мужем.

Он поднял руку и убрал волосы с ее шеи. Она закрыла глаза, когда Кингсли осмотрел четыре маленьких черных синяка, которые портили безупречную кожу под линией волос.

Кингсли расположил ладонь так, чтобы кончики его пальцев совпадали с синяками. - Он пытался задушить тебя. Это было в постели или вне ее?

- Он делает это постоянно, - прошептала она. - Думаю... однажды он убьет меня.

- Почему ты остаешься с ним?

- Я не гражданка страны, - ответила она. - Пока нет. Я лучше умру, чем вернусь в Россию. Мой отец хуже моего мужа.

Кингсли тяжело выдохнул.

- Какой у тебя рост? - спросил он. Ирина озадаченно посмотрела на него.

- Пять футов и десять дюймов[14].

- Ты очень сильная?

- Сильнее, чем кажусь.

- В это я верю. Что бы ты почувствовала, если бы я поцеловал носок твоей туфли?

Ирина прищурилась: - И зачем тебе это делать?

- Почему бы нет?

- Тогда целуй. Мне все равно.

- С удовольствием, если бы мы не были в камере. Против моей воли я обнаружил, что в эти дни у меня вернулось желание жить, - сказал он. - Я бы не хотел что-нибудь подцепить.

Она улыбнулась, и эта улыбка преобразила ее лицо. В мгновение девушка оказалась невероятно красивой.

- Тогда ты можешь поцеловать его позже, - ответила она величаво. Это выражение было мимолетным и исчезло. Но он увидел его - высокомерие, самомнение, власть. Купер прав.

- Ты когда-нибудь хотела дать отпор мужу?

- Каждый раз, - ответила она. - Я хотела сломать его и втоптать в землю. Но у него есть деньги, и, если он разведется со мной, я не смогу остаться здесь.

- Тебе нравится представлять, как ты бьешь мужчин.

- Большинству мужчин нужна хорошая порка, чтобы научить их, как мир на самом деле устроен.

Говоря это, она улыбалась опасной улыбкой.

- Возможно, ты удивишься, но я с тобой согласен.

Теперь она смотрела на него во все глаза и, казалось, впервые заметила его существование.

- Кто ты? - снова спросила она. - Что ты здесь делаешь?

- Я же сказал, меня зовут Кингсли. Я владею клубом в городе, стрип-клубом. Но открываю новый клуб. Мне нужны работники. Особенные люди. Люди вроде тебя.

- Как я?

- Вроде тебя.

- Я ничего не знаю о работе в клубе, - ответила она.

- Я могу научить тебя всему, что тебе нужно знать.

- Чем я буду заниматься?

- Выбивать дерьмо из мужчин. Из некоторых женщин тоже, но в основном из мужчин.

Ирина посмотрела на него так, словно у него выросла вторая голова.

- За это хорошо платят? За избиение мужчин?

- Да, если ты сделаешь это достаточно хорошо.

- Похоже, мечта сбылась.

- Ты можешь быть жестокой? - спросил он.

- Я жестокая, - заверила она. - Мой муж пробудет в больнице неделю из-за того, что я дала ему вчера вечером. Я не могла перестать улыбаться, пока его тошнило.

- Ты чудовище. - Кингсли улыбнулся ей. - И ты мне уже нравишься.

- Ты милый, - ответила она. - И симпатичный. И смешишь меня. Но я отправлюсь в тюрьму. Меня депортируют. У моего мужа есть друзья. Он позаботится об этом.

- У меня друзья получше, чем у него. Я могу тебе помочь.

- И зачем тебе это делать?

- Я же сказал - ты мне нужна. Если согласишься работать на меня, обещаю, что отныне, ты будешь всех пороть. Как тебе такое предложение?

Кингсли встал и посмотрел на нее. Она изучала его без намека на улыбку.

- Мне нравится, как это звучит.

Он протянул руку для рукопожатия. Вместо того, чтобы принять ее, Ирина подняла ступню и вложила в его ладонь. Гибкая. Тоже хороший признак.

Кингсли наклонился и поцеловал ее ботинок у лодыжки.

- Ни с кем не разговаривай, - прошептал он. Детектив Купер ждал его у двери. - Я позабочусь обо всем.

Он оставил ее одну в камере, и Купер запер ее за ним.

- Ну? - спросил Купер.

- Ты был прав, - ответил Кингсли.

- Я же говорил.

- Откуда ты знаешь русский? - поинтересовался Купер, явно впечатленный.

- Охотился там однажды.

- Серьезно. Ты охотник? На кого можно охотиться в России? На медведей?

Кингсли улыбнулся: – На КГБ.

Выйдя из участка, Кингсли направился в особняк, чтобы переодеться. Он обнаружил Сэм в кабинете.

- Твой список под рукой? - спросил он.

- Всегда, - ответила она и взяла ручку.

- Вычеркни одну доминатрикс.

- Есть, - ответила она. - Она хороша?

- Она будет идеальной, когда я закончу с ней.

- Госпожа Фелиция?

- Пока нет. Я все еще работаю с ней.

- Она не отвечает на твои звонки?

- Ни на один, - вздохнул Кингсли. - Но я продолжаю. А ты продолжай копать на преподобного Фуллера. Я опять должен уйти.

- Опять? Куда на этот раз? Еще одна секретная секс-миссия?

Кингсли тяжело выдохнул: - Если бы.

Кингсли переоделся и добрался до Северной лужайки Центрального парка к 3:05 дня.

Он стоял возле кромки газона и чувствовал себя идиотом. Вот он, скандально известный владелец клуба и криминальная личность, стоял в центральном парке в белой футболке и черно-красных спортивных шортах. У него было много работы: нанять профессионалов, шантажировать фанатичного телепроповедника, вытащить из тюрьмы русскую отравительницу мужей. Он создать королевство. У него не было времени на...

Мячи.

В голову Кингсли летел футбольный мяч. Он перехватил его в воздухе до того, как тот нанес ущерб.

- Держи подальше свои мячи от моего лица, - сказал Кингсли, когда Сорен подбежал к нему. Он был в черных спортивных штанах, черной футболке и солнечных очках. Даже в повседневной одежде он по-прежнему выглядел как чертов священник.

- Ты едва не заработал синяк под глазом, - заметил Сорен. - Будь внимательнее.

- Ты шутишь, верно? - Кинглси посмотрел на мяч в руке.

- Думал, ты захочешь реванша за тот день, когда я обыграл тебя в школе.

- У меня нет на это времени, - ответил Кингсли.

- Тебе нельзя заниматься сексом две недели. Как минимум, десять свободных минут в день у тебя появилось, - сказал Сорен.

- Десять минут? Десять? Ты же знаешь, что я могу продержаться дольше десяти минут.

- Разве? Кажется, я припоминаю, как наказывал тебя несколько раз...

- Мне было шестнадцать. И я ухожу. Сэм нужно помочь с документами.

Кингсли развернулся, намереваясь вернуться на улицу.

- Трус, - сказал Сорен.

- Как ты меня назвал? - Кингсли обернулся.

- Ты слышал меня. Ты напуган, потому что я выше тебя? Или потому, что я жил в Италии, где живут самые лучшие футболисты мира?

- Франция. Лучшие футболисты мира - во Франции.

- Я слышал, в этом году у Дании лучшая команда. - Сорен подбросил мяч и несколько раз подбил его ногой.

- Моя школьная команда могла бы обыграть нынешнюю Данию.

Сорен запустил мяч в воздух на три фута. Кингсли поймал его.

- Ты пытаешься заставить меня играть с тобой. Не сработает, - ответил он.

- Почему нет? Боишься, что я одержу над тобой верх?

- Ты забыл, мне нравится, когда ты сверху. Но ты очень высокомерен и горд, - объяснил Кингсли. - И я более чем способен прямо сейчас уничтожить тебя, и не уверен, что ты когда-нибудь оправишься от такого удара по твоему огромному блондинистому эго.

- Кажется, у нас появилась аудитория, - ответил Сорен, оглядываясь вокруг. Кингсли заметил, по меньшей мере, дюжину молодых женщин в шортах и коротких футболках, которые собрались, пытаясь выглядеть неприметно, но с треском провалились в этом.

- Он католический священник, - крикнул им Кингсли. Девушки засвистели.

- А он – нет, - крикнул им Сорен.

Девушку зааплодировали.

- Я не могу заниматься сексом две недели, - напомнил ему Кингсли.

- Ты же знаешь, что можешь провести время с понравившемся человеком, не занимаясь сексом.

- Ты действительно сошел с ума.

- Попробуй. Давай.

- Брось этот чертов мяч, - сказал Кингсли.

- Это наша цель. - Сорен указал на два дерева, которые стояли в трех футах друг от друга, в сорока метрах от них.

- Может, это твоя цель, - парировал Кингсли. - А моя цель - это заниматься тем, что я хотел делать всю жизнь.

- И что же это? - Сорен бросил мяч между ними. Прежде чем Сорен сдвинулся на дюйм, Кингсли повернулся и со всей силой и мышечной памятью, сформированные за тысячи часов игры в футбол будучи подростком, ударил по мячу и отправил его по идеальной дуге прямо к деревьям. Мяч пролетел между ними с точностью кончика кнута, разрезавшего визитку.

Гол.

Он повернулся к Сорену и улыбнулся.

- Выбивать из тебя дерьмо.

Глава 17

Никто никогда не спрашивал, но даже если бы это и произошло, Кингсли ответил бы, что он купил особняк потому, что влюбился в ванну. Огромная по размерам, фарфоровая с золотыми вставками и когтистыми лапами, это была ванна для короля. Он мог бы жить в ней. Если он продолжит играть в футбол с Сореном, ему придется жить в ней. Он нуждался в тепле и воде, чтобы расслабить грудную клетку, где рана затянулась слишком туго. Он выгнул спину до боли и позволил воде просочиться в его шрамы. Он попытался сделать глубокий вдох, но шрам сковывал движения.

И все же, несмотря на всю боль, улыбка не сходила с его лица. Он сделал это. Он обыграл Сорена сегодня со счетом 10-6. Не совсем на это он рассчитывал, но победа над Сореном, даже в футбол в Центральном парке, была именно тем, что доктор прописал. К несчастью, это напряжение привело к возобновлению боли. Но это того стоило. Ради возможности похвастаться, это того стоило.

Пока его ноющие мышцы отмокали, он надел очки, взял книгу, которую купил вчера, и открыл первую страницу. Спустя несколько минут послышался стук в дверь.

- Входите, - произнес Кингсли.

Сэм открыла дверь, прикрыв глаза рукой.

- Номер один или номер два? - спросила она с порога.

- Число... я не знаю. Я принимаю ванну.

- С пузырьками?

- Я не девочка, - заметил Кингсли.

- Хорошо, тогда я оставлю глаза закрытыми, - решила она. - Что не поможет, потому что мне нужно прочитать тебе сообщения.

- Повернись спиной и прочитай, - сказал Кингсли. - Или смотри. Мне все равно.

Сэм посмотрела поверх руки.

- Какого черта ты делаешь? - спросила она. - Ты в очках.

- У меня дальнозоркость. Я могу попасть в цель со ста ярдов, но слова в шести дюймах от носа размыты.

- Ты читаешь в ванне. Ты уверен, что ты не девочка?

Кингсли посмотрел на воду.

- Совершенно уверен, - заверил он.

- Что читаешь?

Кингсли закрыл книгу и показал Сэм обложку.

«Создана служить: Руководство, как стать женой, которую Бог хочет, чтобы ты стала». Автор Люси Фуллер.

- Ты читаешь брачное руководство христиан? - спросила Сэм, широко раскрыв глаза от ужаса. Настоящего ужаса. - Зачем?

- Хочу спасти свой брак, - объяснил Кингсли и перелистнул страницу.

- Ты не женат.

- Однажды мой принц прискачет за мной. - Он перелистнул страницу. - Желательно на мне.

- Ты действительно думаешь, что найдешь грязь на Фуллеров в брачном руководстве для христиан? То есть, в твоем мире быть ванилью - грех, но не для них.

- Я хочу больше знать о семейной жизни Фуллеров. Люси Фуллер написала пять гребаных христианских книг о самопомощи. Христианские свидания, христианский брак, христианский секс, христианское воспитание, христианская кулинария. Христианские фанатики даже едят иначе, чем мы, язычники?

- Удивлена, что ты не взял книгу по христианскому сексу.

- Там нет ни одной картинки, - ответил он. - Она милая, правда?

Он перевернул книгу и показал Сэм фотографию автора на обложке. Люси Фуллер была на десять лет моложе ее преподобного мужа. Ей тридцать пять лет, у нее были искусственные блондинистые волосы, яркая улыбка, сияющие зубы и мертвый взгляд, именно так он и представлял жену телепроповедника.

- Она выглядит намного лучше мужа.

- Ты жесткий критик, - ответил Кингсли и цыкнул на нее. - Тебе стоит прочитать. Тут полно хороших советов. Она говорит, если хочешь сделать мужа счастливым, ты должна одеваться скромно.

- В ночь нашего знакомства на тебе были очень скромные корсет и каблуки.

- В третьей главе говорится, что я должен быть настроен на потребности мужа и предвидеть их, прежде чем он спросит. Думаешь, она говорит о минете? Надеюсь, она говорит о минете.

- Сомневаюсь, что Джеймсу Фуллеру когда-нибудь в жизни делали минет.

- Глава седьмая, - продолжал Кингсли, листая книгу. - Важность ожидания секса до брака. Ты права. Эта книга – дерьмо собачье. - Он закрыл ее и швырнул ее на пол.

- Полнейшее дерьмо, - добавила Сэм.

Кингсли прищурился.

- Ты хорошо знаешь эту церковь, не так ли? - спросил Кингсли.

- У нас своя история, - ответила она. - Ничего захватывающего. Просто неприятно.

- Расскажи мне, - попросил он, выжидающе глядя на нее. - Пожалуйста?

Сэм скрестила руки на груди и отвела взгляд в угол комнаты.

- Я выросла в фундаменталистской церкви. Родители называли меня «пацанкой». Так фанатики заставляют лесбиянок исчезнуть. «Просто пацанка... она перерастет это». Мама превратила в свою цель сделать из меня леди. Макияж. Красивые длинные волосы. Платья. Девчачье барахло. Ее наставления прошли в пустую. Это было унизительно, - ответила она, и он услышал боль в ее голосе. - Я не люблю говорить о этом. Прости.

- Понимаю. Есть вещи, о которых я тоже не люблю говорить. Но иногда приходится.

- Знаю, - произнесла Сэм и выдавила из себя улыбку. - Я уже говорила, что они управляют лагерями по переориентации. Родители отправили меня в один из таких.

- Понятно, - ответил Кингсли, подавляя волну ярости из-за того, что кто-то поступил так с Сэм. - Предполагаю, это не помогло?

- Нет. Не помогло. Это был худший месяц в моей жизни. А у меня были плохие месяцы.

- Ты слышала что-нибудь о Фуллерах, что мы могли бы использовать?

- Насколько мне известно, нет. Некоторые дети ненавидели его. Некоторые никогда не встречали его. Некоторые считали своим личным Иисусом. Я бы хотела знать больше. Я так же, как и ты, хочу, чтобы эта церковь сгорела.

- Я найду что-нибудь на него. Всегда что-то есть. Полотенце?

Сэм схватила полотенце и бросила ему.

- Отвернись, - сказал он. - Я выхожу.

- Ох, теперь ты стал скромным? - спросила Сэм и уставилась на него.

- Глава вторая, - ответил Кингсли. - Только моему мужу позволено видеть меня обнаженной.

- Хорошо. Я не смотрю на тебя, - успокоила она. - Я смотрю на планшет.

- Почему ты не смотришь на меня?

- Ты парень, и ты мой босс. Я не хочу видеть тебя голым.

- Я очень красивый, - заметил он, вылезая из воды и обматываясь полотенцем вокруг талии.

- Ты станешь счастливее, если я заценю тебя?

- На самом деле, я бы не советовал делать этого. - Кингсли снял очки и отложил их. - Раз ты так беспокоишься.

Но было поздно. Сэм посмотрела.

- Вот черт.

Кингсли вздохнул.

- Этого я и боялся, - пробормотал он. - Все не так плохо, как кажется.

Сэм уронила планшет на пол и подошла к нему.

- Я смотрю, - сказала она и присвистнула. - Черт возьми, должно быть, это больно. Что это?

- Пуля плюс операция по ее извлечению.

- Можно потрогать?

- Я мокрый и в одном полотенце, и ты хочешь потрогать меня?

- Ага.

- Послушай, Маленький лорд Фонтлерой, причина, по которой я нанял тебя в качестве ассистента, была в том, чтобы между нами была некоторая... - Он остановился, чтобы подобрать нужное слово. - Дистанция между нами.

- Я не собираюсь отсасывать тебе. Я трогаю твои шрамы.

- Блейз отсасывает мне. Она не трогает мои шрамы.

Сэм посмотрела ему в глаза. Кингсли четко осознавал близость ее тела. Будучи обнаженным, он ощущал жар, исходящий от нее. Она избавилась от жакета и жилета после того, как он приказал ей «не выделяться». Подтяжки держали ее брюки в тонкую полоску, а рубашка была расстегнута до середины груди. Она могла быть одета в мужскую одежду, но он не мог отрицать ее женственность и притягательность. В вырезе рубашки он выдел выпуклость ее небольшой, но дерзкой груди. Последнее что ему было нужно, это эрекция и напугать лучшего ассистента, который был у него на данный момент.

- Ладно. Я не верю в прикосновения к тому, кто не хочет, чтобы его трогали. - Она подняла обе руки, сдаваясь. - Я, как видишь, поворачиваюсь к тебе спиной.

Она поставила одну ногу назад и аккуратно развернулась: - Теперь ты не против услышать сообщения?

- Не совсем. Думаешь, мне стоит соблазнить Люси Фуллер? - Кингсли подошел к шкафу и порылся в своих вещах. Он услышал, как что-то упало, а когда обернулся, увидел, как Сэм снова поднимала планшет с пола.

- Соблазнить Люси Фуллер? - повторила она, ее лицо выражало шок и легкое отвращение. - Зачем?

- Если станет известно, что она изменила мужу, разразится скандал. Что даст нам рычаги воздействия на Фуллера.

- Или сделает из него мученика, которому сочувствует вся паства. Знаешь, люди всегда обвиняют жен и никогда мужей.

- Верно подмечено, - ответил он. - Я все равно не хотел ее трахать.

- Почему?

- В ее книге о браке целая глава о том, почему содомия преступление против природы, что даже супружеские пары не должны ей придаваться.

- Это странно.

- Содомия не преступление против природы. Природа изобрела содомию. Если Мать-природа не хотела нас впутывать в это, то не сделала бы ее такой веселой.

- Не могу поспорить с твоей теорией. Бедная Люси. Такая потеря.

- Бедная Люси? Она богаче меня. Ты это знала? Ее книги и видео финансируют империю фанатиков.

- Они всегда попадают в список бестселлеров. Одному Богу известно почему.

- Их империя построена на их идеальном браке.

- У меня есть родители, - ответила Сэм. - И я не верю в существование идеального брака.

- У моих родителей он был. Пока они не погибли, - поделился Кингсли. – Может, и к лучшему. Они бы предпочли умереть, чем разлюбить друг друга.

Сэм одарила его долгим пристальным взглядом, который Кингсли пытался игнорировать.

- Я бы предпочла разлюбить кого-нибудь, чем умереть, - ответила Сэм. - Ты всегда можешь полюбить кого-то другого.

- Проще сказать, чем сделать, - парировал Кингсли, и он сказал это с большей горечью в тоне, чем намеревался.

- Значит, в того, кого ты влюблен, тебе не хочется быть влюбленным? - спросила Сэм.

Кингсли уставился на нее.

- Верно, - вспомнила она. - Дистанция. Мы пытаемся сохранить дистанцию.

- С твоего позволения.

- Прости. Ладно. Я вернусь к работе по копанию на преподобного Фуллера.

- Давай разделять и властвовать. Я разберусь с преподобным Фуллером. А ты сосредоточься на Люси Фуллер. Они зарабатывают много денег на книгах. Следуй за деньгами.

Он натянул брюки и схватил рубаку с вешалки.

- А теперь, какие у меня сообщения?

- Ты оделся? Безопасно поворачиваться? Я не хочу, чтобы мои деликатные лесбийские чувства были оглушены твоей невероятно мужественностью. У меня могут быть обмороки, какими бы они ни были.

- Безопасно.

Она повернулась.

- Кингсли, ты не застегнул рубашку, я вижу твою грудь. Ты солгал, и теперь я на грани обморока.

- Подойди, - приказал он. Она посмотрела направо, затем налево в поисках ловушки. Возможно, нанять Сэм было ошибкой. Все, о чем он мог думать прямо сейчас, это как затащить ее в постель и увидеть, какое тело скрывалось под мужской одеждой.

Он взял ее за запястье, поднял ее руку и положил на шрам на своей груди.

- Тебе повезло, что ты жив. Поэтому ты морщился в кабинете? - Она аккуратно прижала ладонь к шраму.

- Рубцовая ткань плотная. Она болит, когда я пытаюсь сделать глубокий вдох.

- Знаешь, ты должен прислушиваться к своему телу. Боль - это сигнал тревоги. Она говорит: «обрати на меня внимание».

- Обещаю, я обращу на нее внимание. Больше она не становится.

- Я знаю, что тебе нужно. В Мидтауне есть дама, которая делает потрясающий лечебный массаж.

- Мне не нужен массаж.

- Я могу узнать, делает ли она его со «счастливым концом».

- Может, мне и нужен массаж.

- Так и думала. Я запишу тебя на прием. Она хорошо разбирается в хирургических шрамах и других ранах.

- Откуда ты столько знаешь о шрамах? - спросил он, удивленный ее дерзостью, нежели знаниями. Никто, кроме Серена, не осмеливался бросить ему вызов. Ему это нравилось.

Она убрала руку.

- Ты не единственный тут со шрамами, - ответила она.

- Покажи свои шрамы. - Он сказал «шрамы», но имел в виду «тело».

- Мои шрамы? Мои шрамы... - Зазвонил телефон. Сэм широко улыбнулась. - Я отвечу.

- Это моя частная линия. Ты не должна отвечать на мои личные звонки, - ответил он.

- Частная линия - единственная, на которую я хочу отвечать сам.

Она запрыгнула на его кровать и поползла по красным простыням. Широким жестом она взяла трубку, прижала к уху и перекатилась на спину.

- Кровать Кингсли Эджа, Сэм у телефона.

С телефоном у уха и ногами, игриво болтающимися в воздухе, она выглядела почти как подросток. Кингсли сделал глубокий успокаивающий вдох. Лесбиянка, напомнил он себе.

- Я проверю, тут ли он, - ответила она. - Подождите, пожалуйста.

Она положила трубку на прикроватную тумбочку, подняла покрывало и засунула голову между простыней.

- Кинг? Ты тут?

- Кто это? - прошептал он.

- Он говорит, что он твой отец, - ответила она сценическим шепотом. - Но этого не может быть, потому как ты сказал, что твоей отец умер.

- Он сказал, что он мой отец или Отец?

Сэм посмотрела на него.

- Я спрошу. - Она снова схватила трубку. - Вы отец или отец Кингсли? Отец Кингсли мертв, а Кингсли нет дома для призраков. И если вы призрак, то как призрак Гамлета или призрак из «Охотников за приведениями»?

Кингсли усмехнулся. Он не должен так веселиться со своей секретаршей. Он никогда не веселился с другим секретаршами. Он просто трахал их.

- Вы не отец Кингсли, вы Отец. О, значит вы тот священник, о котором мне рассказывал Кинг. Эй, а можете объяснить мне пресуществление двадцатью пятью словами или меньше?

Она прижала плечом телефон к подбородку и вытянула две руки вверх. Она загибала пальцы. Кингсли насчитал двадцать один.

- Вау, - ответила она несколькими секундами позже. - А вы хорош.

- Дай мне. - Он забрал трубку у Сэм. - Чего ты хочешь? - спросил он у Сорена на французском. По какому бы поводу Сорен ни звонил, он не хотел, чтобы Сэм была свидетелем.

- Это твое первое из четырнадцати ночных напоминаний не заниматься сексом с кем-либо, пока не получишь результаты анализов, - ответил Сорен, так же на французском.

- Иди трахай свою пятнатдцатилетку.

- Ее день рождения был в марте. Теперь ей шестнадцать.

- Я кладу трубку.

- Мне нравится новая секретарша, - заметил Сорен. - Оставь ее.

Кингсли повесил трубку.

- Ну, это было грубо, - заметила Сэм.

- Я положил трубку, потому что он это заслужил.

- Нет, я имею в виду, что невежливо разговаривать с ним по-французски. Я ничего не поняла.

- Он сказал, что ты ему нравишься, - ответил Кингсли. Глаза Сэм засверкали, как у ребенка в рождественское утро.

- Тогда он мне нравится. Никогда не встречала священника извращенца. У него приятный голос. Строгий, но успокаивающий. Я хочу называть его «сэр», и приносить ему чай с оладьями, и слушать, как он читает мне «Хоббита».

- Все, кто его встречает, хотят называть его «сэр». И его отец англичанин, так что, вероятно, он оценит чай. Не знаю, ест ли он оладьи.

- Думаешь, он прочитал бы мне «Хоббита» вслух?

- Спросишь, когда познакомишься с ним. И убедись, что я буду рядом, когда он ответит. А теперь, пожалуйста, передай мне сообщения, чтобы я смог вышвырнуть тебя из спальни?

- Мне нравится твоя спальня. Она уютная в готически-ужасном смысле. В.К. Эндрюс была твоим декоратором? На кровати ламбрекен. Я никогда не видела этого в реальной жизни.

- Сообщения?

- Ладно. - Она схватила планшетку, скатилась с постели и начала читать.

- Сообщение первое: Синьор Витале встретится с тобой в два часа десятого июня для примерки. - Она зачитала все сообщение с планшетки с итальянским акцентом.

- Я не знаю, кто это. И что я буду примерять? Пожалуйста, только не говори, что я согласился пойти на свадьбу.

- Витале - мой портной, и примерять будешь новый гардероб. Ты хочешь стать по-королевски королем, верно? А не просто королем?

- Верно.

- Тогда тебе нужен гардероб получше. Доверься мне. Витале - гений. Сообщение второе: Офицер Купер сообщает, что Ирину выпустили под залог, и он продиктовал ее номер телефона.

- Хорошо. Она наша новая доминатрикс на обучении. Позвони ей и скажи, что она может переехать на этих выходных. Она будет с нами, пока не завершится ее бракоразводный процесс.

- Она милая?

- Она пыталась отравить мужа.

- Мило. Сообщение третье: Люка передает, что сегодня будет в девять.

- И кто такая Люка?

- Моя старая подруга, - ответила Сэм. - Невероятно сексуальная. Ее отец ямаец, а мама канадка. Страннейший акцент. И она рабыня боли.

- И я встречаюсь с ней, потому что...?

- Думаю, она может стать нашей профи-сабой. Она никогда раньше не делала этого за деньги, но сказала, что готова к встрече.

- Встрече или избиению?

- Это уже вам двоим решать. А сейчас я ухожу. Спокойной ночи, Король Кингсли. Увидимся утром.

Она по-восточному поклонилась ему и вышла из спальни.

- Сэм?

Она остановилась в дверях и развернулась.

- Встреча с Люкой - на тебе. Если она хороша, предложи ей работу.

- Ты не хочешь встретиться с ней? Избить ее? И прочее?

- Я позволю тебе разобраться с ней. Встреться с ней. Поговори. Если думаешь, что она подходит для этой работы, найми ее.

Кингсли действительно хотел встретиться с ней и, скорее всего, выпороть тоже. И, скорее всего, он бы трахнул ее, а он пообещал Сорену и доктору Саттон, что будет хорошим мальчиком две недели.

- Конечно, - согласилась Сэм и пожала плечами. - Сегодня ты занят?

- Очень, - ответил он. - Люку оставляю на твое усмотрение.

- Спасибо, - поблагодарила она. - Приятно, когда тебе доверяют. Я не подведу.

- Я знаю. Что-нибудь еще?

- Нет. Да. Забыла. Еще одно сообщение. Звонила женщина по имени Фиби. Она сказала, что завтра в девять. Что, как я предполагаю, означает, что некая Фиби хочет, чтобы ты трахнул ее завтра вечером. Я не ошиблась?

- Ты не ошиблась.

- Мне перезвонить ей?

Фиби Диксон. Он не видел и не трахал ее несколько месяцев. Он предположил, что ее муж так намекнул, что ее факультативные занятия надо прекратить. Может, мистера Диксона не было в городе.

Уехать из города - очень хорошая идея.

- Я разберусь, - ответил Кингсли. – Выброси сообщение.

- Ты его получил. - Она скомкала записку и бросила ее в мусорное ведро, выходя из комнаты.

- Сэм?

- Что? - спросила она, взявшись за ручку двери.

- Ты не показала мне свои шрамы, - напомнил он.

Она улыбнулась, но улыбка выглядела вымученной и фальшивой.

- Я никому не показываю свои шрамы.

Не сказав больше ни слова, Сэм вышла из его спальни.

Кингсли стоял в одиночестве перед шкафом, сосредоточившись на одежде. Но сообщение от Фиби Диксон нельзя игнорировать. Он сжал переносицу, пытаясь придумать достаточно хорошее оправдание, чтобы избежать встречи с ней. Она хотела его только для одного, а он выполнял предписание врача и священника не заниматься этим две недели. Не то, чтобы он собирался рассказать об этом Фиби или кому-либо другому. Рассказать правду не вариант. Отказать ей не вариант. И разозлить ее не вариант.

Но если бы его не было в городе...

Кингсли вышел из спальни и нашел Сэм в кабинете.

- Три пункта, - сказал он. - Первый - позвони Фиби. Скажи, что меня нет в городе.

- Есть.

- Второй. В моем столе есть номер телефона человека по имени Барбер...

- Собираешься подстричься? Пожалуйста, скажи нет. Мне нравятся длинные волосы.

- Он не парикмахер. Это его прозвище. Он из мафии. Он просматривает файлы, - ответил Кингсли, изображая пальцами гребень.

- Если он прочёсывает файлы, тогда почему его не назвали Гребнем?

- Ты сталкивалась с кем-нибудь из мафии? Они известны не за интеллектуальные способности.

- Ладно. Позвоню Барберу. О чем мне его спросить?

- Попроси покопаться в финансах Фуллеров, церковных и личных.

- Это могу. Что-нибудь еще?

- Третий пункт. Мне нужно, чтобы ты забронировала мне билет на самолет.

- Куда собираешься?

Я не учитель. А Магдалена - да. Через две недели она научит тебя переворачивать четвертаки концом кнута.

- В Рим.

Глава 18

Июнь

Сегодня Кингсли почувствовал то, что он классифицировал бы как «новый» вид боли.

И учитывая количество и разнообразность видов боли, которые он испытал за свою жизнь, это кое о чем говорило.

Он лежал обнаженным на боку, укрытый теплым белым одеялом. На заднем фоне играла успокаивающая музыка. Массажистка по имени Анита разговаривала с ним, разминая шрам на груди. Она работала против кожных волокон, объясняя это тем, что так разрушает стянутость, раскрывает ткани, заставляет кровь поступать в инертные клетки. Даже в госпитале он не испытывал такой сильной боли. Непролитые слезы обжигали глаза, а пальцы мертвой хваткой впились в подушку.

- Тебе стоит стать садистом, - сказал Кингсли сквозь сжатые зубы. – Кажется, получить пулю будет менее болезненно.

Анита остановилась и вытерла пот с его лба. Ее прикосновение было успокаивающим и материнским, из-за чего он почувствовал себя немного виноватым за впечатляющую эрекцию под одеялом.

- Ты почувствуешь себя другим человеком, как только я закончу, обещаю. Хочешь прерваться на один день?

Кингсли замотал головой.

- Нет, - ответил он, задыхаясь. - Ты сказала, что заставишь меня почувствовать себя другим человеком. Так что заставь меня чувствовать себя другим человеком.

- Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя очень высокий болевой порог? - спросила Анита.

- Да. Священник, с которым я встречался, - ответил он. Анита посмотрела на него именно так, как он и ожидал.

Анита вернулась к работе, и Кингсли мысленно уволил Сэм десятью разными способами за то, что втянула его в это. Но вчера он вернулся из Рима с затекшей спиной и такой тяжестью в груди, что не мог дышать. Сэм позвонила Аните, чудесной массажистке, и назначила срочный визит.

Даже грубый секс с Сореном не причинял такой боли. Сейчас он мог кончить в любую секунду.

- Дыши, - приказала Анита, и Кингсли повиновался. Он дышал, она массировала, и каждый нерв в его теле кричал.

Боль поглощала его. Боль омывала его, боль накрывала его, он пил ее, дышал ею. Боль от игры со свечным воском была тем видом постоянной устойчивой агонии. Когда в последний раз он ощущал воск? С Сореном, конечно же. Они нашли в школьной кладовой кованые подсвечники и принесли их в хижину для дополнительного освещения для своих игр и чтения. Одной прохладной тихой ночью Сорен приказал Кингсли лечь на живот на раскладушку, привязал его запястья и лодыжки к столбикам кровати. Несколько часов Сорен сидел на его бедрах и капал на него воском, обжигая его капля за каплей. Неважно, как сильно задыхался Кингсли, как стонал, как рычал и вздрагивал, Сорен не останавливался. Пока Сорен покрывал его тело воском, он задавал Кингсли вопросы.

Что ты хочешь делать со своей жизнью?

Куда ты хочешь пойти?

О чем ты мечтаешь?

Что ты любишь?

Что ты ненавидишь?

И он со всей честностью отвечал на вопросы.

Я хочу провести свою жизнь с тобой.

Я хочу идти туда, куда идешь ты .

Я мечтаю о тебе.

Я люблю секс.

Я люблю боль.

Я люблю тебя.

Ненавижу ночи, проведенные без тебя.

Каким маленьким был тогда его мир. Он был размером с ту хижину. Что если был его сестра, Мари-Лаура, не приехала в Святого Игнатия? Был бы мир Кингсли таким же маленьким сейчас? Он бы охотно, радостно и слепо посвятил бы себя Сорену. Он бы следовал за Сореном, делал все, что Сорен приказал бы, спал там, где Сорен сказал бы спать, ел то, что Сорен сказал бы ему есть и умер бы от собственных рук, если бы Сорен приказал. Возможно ли, что это было к лучшему, что Кингсли удрал от Сорена на несколько лет? Возможно ли, что уйти и пойти своим путем было правильным решением? Сейчас Сорен казался гораздо счастливее, чем в школе. Может, разлука с ним и Сорену пошла на пользу, хотя не имело смысла тешить саму мысль о том, что Сорену было лучше без него. Кингсли гадал... что бы он ответил сейчас, если бы ему задали те же вопросы?

Я хочу построить королевство для подобных и охранять нас.

Я хочу поехать на Карибы. Еще не был там. Тринидад, Доминиканская Республика, Гаити.

Ночью я мечтаю быть задушенным, подстреленным. Но днем, когда просыпаюсь, я мечтаю найти того, с кем смог бы разделить свою жизнь и королевство.

Я люблю секс. Люблю женщин. Люблю мужчин. Люблю этот город. Люблю музыку. Люблю свой дом. Все еще люблю Сорена. Всегда любил.

Ненавижу...

Что он ненавидел в эти дни? О, он знал.

Ненавижу таких людей как Фуллер, поэтому и забираю у него церковь.

Совершенно отличные ответы от тех, которые были в подростковом возрасте. Получше.

Кингсли никогда не узнает наверняка, что случилось бы, если бы они остались вместе. Прошлое было мертвым. Он должен перестать пытаться выкопать его и реанимировать. Он несколько лет цеплялся за него, потому что ему больше не за что было цепляться. Но теперь у него было видение, мечта, надежда на будущее. И неважно что произошло, он осуществит все это. На какие бы жертвы не пришлось пойти.

Анита закончила работать над шрамом. Он перевернулся на живот, и она провела следующий час работая над болью в шее и плечах. Закончив, женщина нежно положила руку ему на макушку.

- Кингсли, можешь сделать глубокий вдох? - cпросила Анита, ее слова проникли в его мысли.

Он перевернулся на спину, расправил плечи и вдохнул.

- Еще раз?

Он снова вдохнул. Его легкие расширились, грудь раздулась, и он сделал самый глубоких вдох в своей жизни.

И тот не причинял боли.

- Dieu, merci... - выдохнул он и улыбнулся.

- Лучше чувствуешь себя? - спросила Анита.

- Словно другой человек.

Анита оставила его одного, чтобы он оделся. Кинг сказал, что попросит Сэм позвонить и назначить еще один прием. Анита обняла его - обняла? - на прощание и сказала наслаждаться днем, гулять, дышать свежим воздухом.

Он нашел таксофон и набрал номер.

- Результаты анализов? - поинтересовался Сорен, как только Кингсли заговорил.

- Пока нет, - ответил он. - Узнаю завтра.

- Хочешь, чтобы я был с тобой?

- Нет, - сказал Кингсли. – Думаю, должен сделать это один.

Он не хотел быть один, но, если результаты будут не такими, как ему хотелось, Сорену не придется лицезреть, как он разваливается на части.

- Уважаю твое решение, - произнес Сорен. - Тогда чем я обязан за удовольствие этого звонка?

- Хотел сказать, что я ездил в Рим.

- Так вот где ты пропадал. Сэм не сказала мне, когда я звонил.

- Она слишком заботлива, - ответил

Кингсли, улыбаясь себе. Ему понравилось, что Сэм не рассказала Сорену, где он был. Женщина не боялась разозлить Сорена. Ему следует повысить ей зарплату. - Я познакомился с твоей подругой Магдаленой.

- Что думаешь о ней?

- Она была очень груба со мной, - признался Кингсли, преуменьшив. Она научила его таким практикам, о которых он и не подозревал, читала лекции о согласии и безопасности практик и заставляла его тренироваться с кнутом до тех пор, пока он тоже не научился рассекать визитку надвое. Жаль, что нельзя было остаться там подольше.

- Я предупреждал, - смеясь заметил Сорен. – Рад, что ты дома.

- Ты скучал по мне?

- Я скучал злиться на тебя.

- Насчет этого… - начал Кингсли. - Ты сегодня занят?

- А что?

- Хочешь надрать мне зад?

- Кингсли, разве мы не обсуждали это?

- Надрать мне зад в футболе, - продолжил он. - Я имею в виду, не хочешь ли снова поиграть со мной в футбол? Pardonnez-moi... соккер. - Сейчас он чувствовал себя беспричинно глупо, словно волнующийся подросток, который приглашает самую популярную девушку в школе на свидание. Он никогда не делал этого. Он пропускал свидания и переходил сразу к траху. - Ты занят, не так ли? И...

- Кингсли.

- Неважно. Я забыл, что у тебя работа.

- Кингсли. Сосредоточься.

- Quoi?

- Да. Приходи в мою церковь, - сказал Сорен, и Кингсли был уверен, что слышит улыбку Сорена. - Пресвятое Сердце в Уэйкфилде. Будь там в пять.

- Значит, ты хочешь поиграть со мной? - уточнил Кингсли.

Он услышал усмешку Сорена: - Думал ты никогда не спросишь.

Все еще улыбаясь, Кингсли повесил трубку и направился к дому, чтобы переодеться. Он до сих пор не видел Пресвятое Сердце. Он ждал приглашения, не желая вторгаться в мир Сорена, а теперь неожиданно занервничал. Что если она была там? Новая любовь? Королева Девственница? Элеонор Луиза Шрайбер, похитительница автомобилей и сердец.

- Ну, как все прошло? - спросила Сэм, когда Кингсли вошел в кабинет. - Анита показала свою магию?

- Я думал, она убьет меня. Никогда в жизни мне не было так больно. А в меня стреляли четыре раза.

- Значит...

- Проверь, сможет ли она снова принять меня на этой неделе.

- Я же говорила, она волшебница, - ответила Сэм.

- Говоря о чудесах, я должен бежать. У меня свидание со священником, и мы будет играть в футбол.

- Настоящий футбол или придуманный европейский футбол?

- Придуманный европейский футбол.

- Соккер, - ответила она, подмигнула и подняла палец. – Пока тебя не было, тебе кое-что пришло.

Она протянула ему пухлый конверт, на нем было лишь его имя и ничего больше.

- Откуда он взялся? - спросил Кингсли.

- Курьер принес. А что?

- Ничего, - ответил он. Кингсли вскрыл конверт. Мини-кассета упала ему на ладонь.

Он посмотрел на Сэм. Она в замешательстве замотала головой. Кингсли обошел стол, достал магнитофон и вставил кассету.

Когда он нажал кнопку воспроизведения, то услышал собственный голос.

- Друг друга.

- У тебя есть друзья, которые дружат с пятнадцатилетними девочками?

Другой голос на пленке принадлежал Роберту Диксону. Запись продолжалась.

- У меня интересные друзья.

- Я не знал, что у тебя есть друзья, Эдж .

- Кингсли? Что это? - спросила Сэм. Он поднял руку, чтобы заставить ее замолчать.

- Я ставлю свою работу под угрозу, помогая пятнадцатилетней девушке избежать колонии для несовершеннолетних за угон, и хочу знать всю историю.

- Хорошо. Мой старый друг теперь католический священник. Ее

священник. Он попросил меня помочь ей. Я очень ему обязан. Это и есть мой долг.

- Ты дружишь со священником?

- Поверь, я шокирован больше, чем кто-либо другой.

- Он трахает ее? Священник?

- Что?

- Об этом пишут во всех газетах, - ответил Диксон. - Каждый чертов день появляется новая история о католическом священнике, трахающим какого-то ребенка. Бостон гудит. Филли, Детройт, Чикаго... Меня могут уличить в помощи священнику с несовершеннолетней девочкой, которую он трахает, и...

- Он ее не трахает.

- Откуда ты знаешь?

- Потому что ее трахаю я.

Кингсли выключил запись.

Сэм уставилась на него.

- Я не трахаюсь с пятнадцатилетней девочкой, Сэм, - ответил он.

- Но...

- Это была ложь. Мне пришлось солгать.

- Кто это с тобой на записи?

- Окружной прокурор. Я попросил его помочь кое-кому.

- Он записал тебя. И сделает копии записи.

Кингсли постучал по конверту: - Много копий.

- Кинг, ты признаешься в совершении изнасилования.

- И в подкупе чиновника тоже. Не забывай об этом.

- Ты трахнул ее?

- Нет, конечно, нет. Я никогда не видел ее.

- Тогда почему ты признался?

- Не имеет значения. Важно то, что я кого-то разозлил.

- Кого?

- Длинный список подозреваемых.

- И что ты собираешься с этим делать?

- Сегодня ничего, - ответил он. - Завтра поговорю с мистером Диксоном.

- Почему он угрожает тебе?

Кингсли покачал головой.

- Без понятия. Я знаю о нем достаточно, чтобы разрушить его карьеру и его брак. Возможно, это не он.

- Тогда кто...

- Не знаю. Не волнуйся об этом.

- Я волнуюсь, - произнесла она, выглядя ошеломленной.

Кингсли подошел к ней, обхватил ладонями лицо и посмотрел прямо в глаза.

- Сэм, послушай меня. Думаешь, со мной впервые такое происходит? Это ничто по сравнению с тем, что я уже пережил. Этим я занимаюсь. Это и есть работа.

Сэм посмотрела ему в глаза. Он увидел в них страх, настоящий страх.

- У тебя действительно не было секса с пятнадцатилетней девчонкой? - спросила Сэм.

- Даже когда мне было пятнадцать, я не трахался с пятнадцатилетними девчонками. Шестнадцать - мой минимум.

Сэм усмехнулась, и Кингсли щелкнул ее по подбородку.

- Ладно, - ответила она. - Я доверяю тебе.

- Мне нужно идти. Не волнуйся.

Он поцеловал ее в лоб и покинул кабинет. Убрав кассету в сейф, он переоделся и к пяти часам припарковался перед Пресвятым Сердцем. Кингсли Эдж в католической церкви. Он не был уверен в существовании Бога, но, если тот и был, у Него было чертовски извращенное чувство юмора.

С марта жизнь Сорена как священника была для Кингсли чем-то чисто теоретическим. Он видел колоратку, сутану, но никогда не видел его за работой. Каждое воскресенье он думал о том, как Сорен читает проповедь в этом маленьком городке. Они хоть представляли, кто их пастор? Кем он был? От чего он отказался, чтобы служить мессу в этом маленьком городке этим маленьким людям, которые и не подозревали, что их священник отказался от богатства и власти, чтобы служить им? Конечно же, нет, и именно этого хотел Сорен. Его деньги был запятнаны его отцом. Властью слишком легко злоупотребить, и отец Сорена был тому доказательством. Пока Кингсли смотрел на церковь, груду камней и витражей в романском стиле, Кингсли гадал о...

Стал ли Сорен священником, потому что любил Бога, Отца?

Или стал священником, потому что ненавидел собственного отца?

Или оба варианта?

- Хорошо. Ты здесь, - сказал Сорен. Он вышел из боковой двери церкви на стоянку и направился к Кингсли. На нем были черные спортивные штаны и черная футболка. - Мы опаздываем.

- Опаздываем на футбол?

- Опаздываем на тренировку.

- Тренировку? - переспросил Кингсли, когда они свернули в переулок. - Я думал, мы будем играть. Только ты и я.

- Ты слишком хорош и должен быть в команде. - Сорен указал вперед на футбольное поле, позади небольшой школы. Он заметил около двадцати людей на поле, пинающих мячи между собой. Большинство из них походили на подростков, парней и несколько девушек. Некоторые были их возраста, лет двадцати-тридцати. Одна девушка, с забранными в хвост волосами, в коротких шортах и гетрах пробежала мимо них и помахала Сорену.

- Что ты делаешь со мной? - спросил Кингсли.

- Поздравляю, Кингсли. Ты новый нападающий команды в нашей церковной лиге.

- В школе ты был таким же странным? - спросил Кингсли. - Или это побочный эффект длительного воздержания?

- Ты не можешь отказаться. Мы уже заказали тебе футболку.

- Однозначно страннее со времен школы.

- Самое мудрое, что когда-либо говорил мне мой духовник, это то, что я могу быть священником и могу веселиться.

- Церковная лига футбола - это твое определение веселья?

- Это когда ты выигрываешь. Но первый Пресвитерианин обставил нас на прошлой неделе. Мы проиграли 4:1.

- Разве Пресвитерианцы не кальвинисты? - уточнил Кингсли. Сорен ненавидел кальвинизм.

- Теперь ты знаешь, почему мне нужна твоя помощь, чтобы уничтожить их.

- Если я помогу уничтожить Пресвитерианцев, что я получу взамен?

- Мою благодарность?

Кингсли молчал.

- Мою бесконечную благодарность? - Сорен повысил ставку.

Кингсли по-прежнему молчал.

- Ночь с Элеонор, как только она станет достаточно взрослой?

Кингсли прищурился на Сорена и почесал подбородок, раздумывая над предложением.

- Ты вместе с ней? В моей спальне?

Сорен молчал.

- Если ты чист, - наконец ответил Сорен, - и если будешь вести себя прилично, не дашь себя убить между настоящим и будущим, и если она одобрит эту идею.

- Согласен, - ответил Кингсли.

- Тогда договорились.

Кингсли взял футбольный мяч из рук Сорена.

- Первый Пресвитерианин никогда не узнает, что их поразило, - ответил Кингсли. Бок о бок они выбежали на поле, и в быстром порядке Кингсли принял главенство над командой, которая справедливо полагала, что, будучи европейцем, Кингсли играл лучше, чем они, поэтому и охотно следовали его наставлениям. Особенно юные игроки были в восторге. Целых два часа Кингсли не думал ни о предстоящих результатах анализов, ни о записи Роберта Диксона, ни о том, чтобы уничтожить Церковь Фуллера.

И ни разу он не подумал о Сорене иначе, как о досадно хорошем игроке своей команды.

Когда тренировка завершилась, они вернулись в церковь потные и уставшие. Но это был хороший пот, хорошая усталость.

- Признайся, тебе было весело, - сказал Сорен. - Веселье, не связанное с сексом, наркотиками, шантажом и/или подкупом окружного прокурора.

- Я не подкупал прокурора ради веселья. Это была просьбы ради тебя.

- И я ценю это. Как и Элеонор, даже если и не знает, что ты сделал ради ее благополучия.

- Когда-нибудь она загладит свою вину передо мной, - ответил Кингсли, пытаясь подначить Сорена и преуспел в этом.

- Я сказал, если она одобрит эту идею. Она может и не согласиться.

- Ты даже сказать об этом не можешь с серьезным лицом.

- К сожалению, я признаю это.

- Знаешь, - начал Кингсли, доставая ключи из кармана. - Я бы присоединился к команде и без ночи с твоей девушкой.

Сорен улыбнулся и отвернулся, направляясь к церкви. Он прокричал на французском.

- Я бы дал тебе ночь с ней без твоего участия в команде.

Кингсли рассмеялся. Может, этот священник не так уж и плох.

Глава 19

- Вы хотите, чтобы ваши будущие дети получили укол булавкой?

- Нет, - выдохнул Кингсли.

- Тогда, молодой человек, предлагаю вам стоять смирно.

- Я стою смирно, - ответил Кингсли и закатил глаза. Сначала Магдалена, теперь синьор Витале. Кингсли решил, что за этот век он более чем истратил свою квоту на страдания от жестокого обращения с итальянцами.

- Стойте более смирно, - сказал невысокий седовласый мужчина у его ног.

- Кинг, - сказала Сэм, раздраженно постукивая ногой. - Стой смирно.

- Когда передо мной на коленях мужчина, стоять смирно считается за оскорбление, - заметил Кингсли.

- Не льстите себе. Вы не в моем вкусе. - Портной, сеньоре Витале, посмотрел на него снизу.

- Вы натурал? - спросил Кингсли. Он всем приходился по вкусу. Кроме Сэм.

- Нет, но вы француз.

- Итальянцы... - Кингсли покачал головой. - Послушайте, я тоже не поклонник Наполеона. Но это было сто девяносто лет назад.

- У итальянцев долгая память.

Кингсли заставил себя не двигаться, не дышать и не думать.

- Лучше, - похвалил синьор Витале. - Намного лучше. Скоро ты будешь выглядеть как новый ты.

- Я думал, что прежним я выглядел хорошо.

- Ты одеваешься как гей-бродяга, - заявил синьор Витале.

- Неправда, - вмешалась Сэм, вставая на защиту Кингсли.

- Merci, - сказал Кингсли.

- Он одевается как бисексуал-бродяга.

Кингсли уставился на нее.

- К вашему сведению, я считаю себя пансексуалом.

- Значит ли это, что ты любишь трахать сковородки?

- Это значит, что я люблю трахать все подряд.

- Типичный француз, - вздохнул Витале.

- Я плачу за эти оскорбления в адрес моей нации? - спросил Кингсли.

- Да, - ответил Витале. - Для французский клиентов пятипроцентная наценка.

- Сделайте два с половиной процента. Я только наполовину француз.

За свои двадцать восемь лет Кингсли повидал немало мужчин, стоявших перед ним на коленях на уровне промежности. Синьор Витале получил бы приз за самого старого и самого непривлекательного из всех мужчин, оказавшихся в таком положении. Он пытался не смотреть вниз, пока Витале делал самые незначительные изменения в брюках, закрепляя ткань и отмечая ее мелом.

- Хорошо. С тобой покончено. - Витале хлопнул в ладоши и с помощью Сэм поднялся на ноги. - Можешь их снимать.

С облегченным вздохом Кингсли зашел за ширму, где оставил свою обычную одежду. Ему не стоило позволять Сэм уговаривать его обзавестись новым гардеробом. За месяц она завладела всей его жизнью. Сэм привела в порядок все его файлы. Наняла экономку, женщину, которая когда-то работала в порнографической студии и поэтому была равнодушна ко всему, что происходило под крышей Кингсли. После одного сеанса с Анитой, боль в груди значительно уменьшилась.

Кингсли снял пиджак, но остановился, когда заметил кое-что на стене. Он подошел к ней, смотрел это, изучал...

- Кинг, что там? - спросила Сэм, подойдя к нему.

Он указал на крест на стене. Небольшая красивая вещица, шесть дюймов в длину, шесть в ширину. Он не сразу заметил его, потому что золотистый цвет сливался с золотисто-зелеными обоями.

- Это крест гугенотов, - ответил Кингсли. - Видишь? На верхушке Мальтийский крест - четыре точки - четыре Евангелия, восемь концов - восемь Заповедей Блаженства[15]. Голубь внизу - это Святой Дух.

- Не трогай, - сказал синьор Витале, когда вернулся из примерочной. - Это принадлежало моей бабушке.

- Ваша бабушка потомок гугенотов?

- Да, - ответил Витале, явно озадаченный. - Я же говорил, у нас долгая память. А что?

- Семья моего отца тоже произошла от них. Предположительно, мы скрывались в Италии в течение трех поколений, прежде чем вернуться во Францию.

Витале вытянул шею и изучал Кингсли сквозь свои маленькие круглые очки.

- В тебе течет итальянская кровь, - ответил Витале. - Теперь я это вижу.

- Бабушка была из Амальфи.

- Моя семья оттуда родом.

- Прекрасный город, - заметил Кингсли.

Витале осмотрел Кингсли с головы до ног, словно видел его впервые.

- Для чего вам нужен новый гардероб, монсеньор? - поинтересовался Витале. Монсеньор, сказал он. Не «молодой человек».

- Меня зовут Кинг. И я хочу оправдать свое имя.

- Ему нужно что-то особенное, - ответила Сэм. - Что-нибудь царственное. Что-то королевское.

Витале прищурился и снова оглядел Кингсли с головы до ног.

- Моя семья бежала в Англию, когда Муссолини пришел к власти. Мне было два года от роду, - поделился Витале. - Мы вернулись после окончания войны. Но пока мы жили в Англии, отец учился у Benson&Clegg[16]. Ты их знаешь?

- Конечно, слышал о них.

- Отец однажды снимал мерки костюма с Короля Георга VI. Что же, он был королем, который знал, как одеваться по-мужски. Как настоящий мужчина. Погоди...

Витале снова исчез. Сэм и Кингсли переглянулись. Когда Витале вернулся, в его руках была книга, большая, в кожаном переплете, напичканная желтыми закладками.

- Видишь? - Витале открыл книгу. - Это принадлежало моему отцу. Все образцы, измерения, законченные изделия. - Он перелистнул страницу, и вот он - король Георг VI во всей своей королевской красе. - Он был военным. Сначала моряком. Затем воздушные силы. Летчиком. Вы военный?

- Французский иностранный легион, - ответил Кингсли.

- Какое звание?

- Капитан, - ответил Кингсли.

- Ты был капитаном Французского иностранного легиона? - спросила Сэм, явно ошеломленная.

- Ты удивлена? - хмыкнул он, наслаждаясь ее шоком и широко-распахнутым ртом. Он поддел пальцем ее подбородок.

- Я нет, - ответил Витале. - У него хорошая осанка. Осанка солдата. Как и у короля Георга.

Портной перевернул страницу, на которой был изображен красивый мужчина лет тридцати пяти в офицерской форме и сапогах до колен.

- Мило, - заметила Сэм. - Кинг, тебе стоит одеваться вот так.

- Я никогда не служил в Королевских военно-воздушных силах Великобритании.

- Я говорю про сапоги.

- Гессенские сапоги, - сказал Витале. - Идеальны для верховой езды.

Сэм взяла книгу из рук Витале и осторожно пролистала ее.

- Черт, посмотри на эти костюмы, - сказала Сэм, разглядывая страницы с изображениями и образцами. - Утренние жакеты, сюртуки, двубортные пальто, бриджи, сапоги, кители... Эти мои любимые. Все эти медные пуговицы. Кинг, в подобном костюме ты был бы самым сексуальным мужчиной в городе.

- Сексуальным? Вздор, - с издевкой вмешался Витале. - Сексуальный - это для рекламы пива. Король должен быть завораживающим, властным. Каждый должен заметить, когда он входит в комнату.

- Оденешься вот так, - продолжала Сэм, указывая на картинку короля в длинном военном пальто, - и даже я захочу переспать с тобой.

Девушка улыбнулась ему, сияя глазами. Кингсли повернулся к Витале.

- Я беру их, - сказал Кингсли.

- Берете что? - спросил Витале.

Кингсли закрыл книгу и вернул ее Витале.

- Все.

- Все? - повторил Витале.

- И один для нее тоже, - добавил он, кивая в сторону Сэм. - Любой, какой она пожелает.

- Кинг, эти костюмы стоят по пять тысяч долларов, - сказала Сэм с широко распахнутыми глазами.

- Выбери любой, который захочешь, - произнес он и похлопал ее по спине. - Папочка платит.

Примерка закончилась, и Кингсли заказал двенадцать новых костюмов в различных винтажных стилях и королевских, включая эпоху Регентства, Викторианскую и Эвардианскую. Сэм настояла на эпохе Регентства. Фетиш к бриджам она списала на детскую любовь к романам.

- Могу я забрать твои старые рубашки? - спросила Сэм, собирая его одежду. - Поскольку у тебя появились новые рубашки.

- Сомнительная идея.

- Она очень милая, - ответила она. - Я люблю рубашки Brooks Brothers[17]. Эти шмотки вечные. В них будет идеально спать.

Она взяла его рубашку, белую, застегивающуюся на все пуговицы, и натянула поверх своего жилета.

- Сэм, не надо. - Кингсли подошел к ней, стоящей возле зеркала.

- Ты так привязан к этой рубашке? - полюбопытствовала она, улыбаясь. - У тебя две дюжины новых рубашек, сшитых специально для тебя.

- Дело не в рубашке, а в принципе рубашки.

- У твоих рубашек есть принципы? - Сэм застегнула три средние пуговицы.

- Ты ничего не знаешь о мужчинах, поэтому позволь поделиться с тобой небольшим секретом, - сказал он, становясь перед ней. - Когда женщина носит одну из наших рубашек, которую мы носили, в которой жили, она словно говорит: «Он – мой».

- И это плохо?

- Это очень хорошо при правильных условиях. Но ты носишь мою рубашку и спишь в ней, и оставляешь ее себе - это равносильно тому, если я кончу тебе на спину. Это как пометить свою территорию. Ты считаешь меня своей собственностью?

Сэм посмотрела на него, и он увидел удивление в ее глазах.

- Нет, - ответила она. - Конечно, нет. Ты мой работодатель, Капитан, - отсалютовала ему Сэм.

Кингсли поднял руки и расстегнул рубашку.

- Я знаю, что не привлекаю тебя, - сказал он, снимая с нее рубашку и натягивая ее обратно. - Но меня влечет к тебе, и я делаю все возможное, чтобы не думать о тебе в таком ключе. То, что ты носишь мою рубашку, мне не помогает.

- Прости, - прошептала она. - Я не... Честно, я даже не думала об этом.

- Все хорошо. Никакого ущерба не нанесено.

Кингсли посмотрел на часы в примерочной и вздохнул.

- Все хорошо? - спросила Сэм.

- Я должен идти, - ответил он. - Я опаздываю.

- Куда направляешься?

- Никуда.

- Как можно опаздывать в никуда?

- Сэм, пожалуйста. Сейчас я не в настроении.

- Кинг? Что происходит? - спросила она и с беспокойством посмотрела на него. - Поговори со мной.

Кингсли молчал и взвешивал стоимость и пользу посвящения Сэм. Если он не расскажет ей, она продолжит волноваться, не зная причины. Если он расскажет ей, у нее будет повод для беспокойства. В любом случае, она будет волноваться. Нет смысла скрывать.

- У меня назначен прием, - ответил он. - Я сдал кое-какие тесты и должен получить результаты.

- Тесты? Какие тесты?

- Такого рода тесты приходится проходить двадцативосьмилетнему мужчине, переспавшему с половиной Европы.

- О, черт. Такого рода тесты. Жаль, что я не могу сопереживать, но единственная болезнь лесбиянок от секса, это спазм челюсти.

Кингсли усмехнулся. Боже, ей отлично удавалось его рассмешить.

- Все хорошо. Я думал о них, не переставая, две недели, так что, несмотря ни на что, по крайней мере, теперь буду знать.

- Мы узнаем. Я пойду с тобой.

- Тебе не обязательно идти со мной.

- Я не обязана, - ответила она. - Но хочу. И ты этого хочешь. Никто не хочет проходить это дерьмо в одиночку. Даже ты.

- Ты слишком хороша для меня, - сказал он, беря ее за руку и целуя тыльную сторону запястья.

- Прекрати увиливать.

- Я не увиливаю. Я флиртую.

- Ты мужчина, флиртующий с лесбиянкой. Это и значит увиливать. Это не сработает. На моих брюках замок, а ключ я выбросила.

Он посмотрел вниз.

- Я не вижу замка.

- Замок невидимый.

- Я найму невидимого слесаря.

- Занесу его в список. А сейчас, пошли. Какими бы ни были новости, лучше покончить с этим.

- Если новости плохие, я бы предпочел отложить их в долгий ящик.

- Тогда, полагаю, ты не захочешь узнавать эти плохие новости? - Она достала листок бумаги из кармана жакета.

- Что это?

- Счет от синьора Витале.

Взяв чек и посмотрев на итоговую сумму, Кингсли присвистнул.

- Хорошо, что я богат.

- Как капитан французского иностранного легиона смог разбогатеть?

- На комплексе вины, - ответил Кингсли.

- На этом можно зарабатывать? - спросила Сэм.

- Как оказалось.

- Как мне присоединиться?

- Слышала когда-нибудь выражение «если женишься на деньгах, жди, что придется зарабатывать\отрабатывать каждый пенни»?

- Ты женился на деньгах?

- Моя сестра. Но она умерла, и теперь я богат. Забавно, как устроен мир.

- Да, - ответила Сэм без иронии. - Обхохочешься.

Они приехали в клинику, и Сэм вышла их машины первой. Она придержала дверь для него и протянула в машину руку.

- Прими ее, - сказала она, взмахивая рукой. Он взял ее за руку и выдохнул. - Я снова чувствую себя рыцарем.

- Сегодня я не на каблуках.

- Да, но мне нужно было оправдание.

- Оправдание для чего?

Сэм переплела свои пальцы с его.

- Чтобы держать тебя за руку.

Глава 20

Когда они вошли в клинику, Сэм отказывалась отпускать руку Кингсли. Даже уже сидя в кабинете доктора Саттон, Сэм стояла рядом с ним и держала за руку. Или, возможно, это его рука была в ее. Она так крепко переплела их пальцы, что он не мог понять, кто кого держит.

Доктор Саттон вошла с папкой в руках.

- Без речей. Без вводных лекций, - сказал Кингсли, прежде чем доктор Саттон успела сказать хоть слово. - Скажите прямо сейчас, все хорошо или плохо.

- Кингсли... - Доктор Саттон села, и Сэм еще сильнее сжала руку. Плохо. Он знал, что это плохо.

Он умрет?

Что у него?

Заразил ли он кого-нибудь еще?

У него никогда не будет детей. Он больше никогда ничего не сделает.

Будет ли Сорен скучать после его смерти?

Будет ли кто-нибудь скучать по нему?

Доктор Саттон улыбнулась.

- Результаты хорошие, - ответила она.

Плечи Кингсли поникли, и он выдохнул ужас двух недель. Испытывал ли он когда-нибудь такое облегчение? Такую радость? Такую благодарность?

Сэм обхватила ладонями его лицо и поцеловала в обе щеки. Посмотрев на нее, он заметил слезы в ее глазах.

Доктор Саттон прочитала ему лекцию о сексуальном здоровье и в завершении об ответственности, назначила повторное тестирование через полгода и еще одно через год. Через полчаса они с Сэм, все еще держась за руки, вышли из кабинета. Светило солнце. Пели птицы. Прохожие не испражнялись на тротуар рядом с его обувью. Идеальный день.

- Признаюсь, я немного встревожилась, когда ты сказал, что перетрахал половину Европы, - сказала она. - Я бы согласилась на половину Челси. Или всю Челси, если она симпатичная.

- Ты осуждаешь?

- Я поражена.

- Может, ты меня и не хочешь, но другие люди хотят.

- По-моему, ты очень симпатичный, - ответила Сэм и похлопала его по руке.

- Спасибо. А теперь скажи, что я хороший человек.

- Ох, прекращай. Ты можешь заполучить любую другую женщину в городе.

- Ты права, могу, - согласился он, улыбаясь от уха до уха. - Я снова могу трахаться.

- А раньше не мог?

- Пришлось ждать результатов анализов.

- Поэтому ты и уехал на две недели в Рим?

- Кроме всех прочих причин.

- Чем ты занимался в Риме?

- Изучал искусство садизма у скандальной римской мадам.

- Пожалуйста, скажи, что у тебя есть слайды с отпуска.

Возле тротуара остановилась машина, но Кингсли остановил Сэм.

- Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала, - сказал Кингсли.

- Для тебя все, что угодно, - ответила она.

- Садись в Роллс и возвращайся домой. Позвони всем из моей красной книжки и пригласи их сегодня вечером в особняк. Затем купи недельный запас презервативов.

- Никогда не покупала презервативы. Сколько нужно на неделю?

- Не знаю. Сотню? Погоди. Мы устраиваем вечеринку. Лучше тысячу.

- Что еще?

- Купи большого размера, - добавил он. - Поскольку я...

Сэм зажала пальцами уши.

- Ла-ла-ла, - запела она. - Не слушаю...

Он убрал руки от ушей.

- Закажи еду. Закажи алкоголь. У нас будет вечеринка.

- Какая вечеринка? - поинтересовалась она.

Кингсли улыбнулся.

- Поняла, - фыркнула Сэм. - Такая вечеринка.

Сэм приняла приказы и промаршировала прочь. Он был рад тому, что она не спросила, куда он направлялся, ведь поскольку сдвигов в поисках компромата на Преподобного Фуллера, он решил взять дело в свои руки.

Кинг поймал такси и назвал водителю адрес в Квинсе. От Сэм он узнал, что у Фуллеров в городе есть небольшой дополнительный офис. Они переедут в большую штаб-квартиру, как только «Ренессанс» реконструируют.

Водитель высадил его в конце квартала, и Кингсли быстро нашел офис богадельни. Они занимали трехэтажное кирпичное здание между школой и разрушенным жилым комплексом. Кингсли с опаской зашел внутрь, ощущая себя солдатом, вторгшимся на вражескую территорию. На самом деле, куда бы он ни посмотрел, то всюду видел надписи и плакаты, предупреждающие об опасности греха, неизбежности суда.

«Готовы ли вы встретиться с вашим создателем?»

«Узок путь.»

«Все согрешили и лишены славы Божьей.»

«Бежать от праведного гнева.»

Он изучил еще одни скудный постер, на котором были изображены люди с протянутыми к небесам руками в молитве, а их тела пылали в огне.

- Позитивно, - сказал себе Кинг.

Он заметил еще один постер: абортированный плод на кровавом покрывале и внизу драматичным шрифтом «Я сформировался в твоей утробе». Гротескный рисунок, он никак не повлиял на его мнение об абортах и лишь заставил захотеть излить свой обед на ковер церкви. Люди действительно находили утешение или просветление в таком месте?

Он нашел утешение и принятие в Академии Святого Игнатия, в католической школе, где встретил Сорена. Он не был католиком, никогда не был, но иезуиты в школе были пьяницами и интеллектуалами с открытыми взглядами. Иезуиты были скандальными либералами, по крайней мере, по католическим стандартам. Он вспомнил одного храброго юношу на уроках социальной этики, который спросил у отца Генри, при каких обстоятельствах аборт может быть разрешен. Отец Генри ответил: «В животе не должно быть пусто», и класс целых пять секунд был в шоке, прежде чем все рассмеялись.

Что-то подсказывало ему, что шутки об абортах не приветствуются в этой церкви.

- Ужасно, не так ли? - Кингсли обернулся и увидел молодую женщину, стоящую в дверях кабинета у входа в церковь. - Этот постер.

Кингсли понадобилось две секунды, чтобы перестроить разум, чтобы говорить без какого-либо намека на французский акцент.

- Ужасен, - согласился Кингсли. - Моя религия запрещает заниматься пропагандой.

- Простите?

Кингсли одарил ее безмятежной, ничем не угрожающей и потому совершенно фальшивой улыбкой.

- Я думал, здесь ли преподобный Фуллер. Мне бы хотелось поговорить с ним.

- Его здесь нет, - ответила она, в ее голосе слышались нотки нервозности. Девушка была симпатичной и могла бы называться красивой, если бы не прятала себя под бесформенным цветастым платьем. Она выглядела юной, двадцать или двадцать один, и в ее глазах был милый невинный блеск. - Главный штаб организации в Стэмфорде. Он не часто тут останавливается, потому что очень занятой человек.

- Еще я слышал он очень набожный.

Девушка широко улыбнулась.

- Да. Такой вдохновляющий. Преподобный Фуллер истинно любит Господа, и его церковь любит его за это.

- Никто не любит священнослужителей больше, чем я.

- Меня зовут Честити. Могу я вам чем-нибудь помочь?

- Нет, целомудрие[18] мне ничем не поможет.

- Сэр?

- Вообще-то Вы могли бы мне помочь, - говорит он, подойдя к ней и установив минимально допустимое в социуме расстояние. - У меня есть подруга. У нее серьезные проблемы.

- Какого рода проблемы?

- Она лесбиянка.

Глаза Честити округлились.

- Это проблема. Вы говорили с ней об этом?

- Да. Она не раскаивается. - Он шумно выдохнул в притворном разочаровании.

- Понимаю. Чем дольше они остаются в своем грешном образе жизни, тем жестче становятся их сердца.

- Да, ее сердце очень несгибаемо. Такое несгибаемое, что даже я становлюсь несгибаемым.

- О, нет, вы не можете позволить своему сердцу становиться несгибаемым. Бог любит мягкие сердца.

- Значит, я должен быть мягким?

- Да. Мягким и открытым перед Богом.

- А Вы, Честити, мягкая и открытая перед Богом?

Девушка слегка покраснела. Когда она заговорила, то начала слегка заикаться.

- Я пытаюсь. Во имя Господа. - Она кашлянула и сделала небольшой шаг назад. - Значит, вы здесь потому, что волнуетесь о своей подруге-лесбиянке и о греховной жизни, которую она ведет?

- Я слышал, что у церкви преподобного Фуллера есть программа, помогающая таким людям, как она. Даже лагеря. Верно?

- Да, у нас есть программы. Программа «Новый Рай». Она включает в себя интенсивную переориентационную терапию.

- «Новый Рай»? Звучит многообещающе.

- Эта программа помогает гомосексуалистам вернуться к существованию, подобному в Эдеме и Райском саду.

- Значит, это нудистская колония?

- Нет, глупыш. - Честити покраснела и захихикала. Затем захлопнула рот ладонью. - В Эдеме были Адам и Ева, а не Адам и Стив.

- Бедный Стив. Он может остаться со мной.

- Сэр?

- Программа «Новый Рай»? - повторил Кингсли.

- Верно. Да, - ответила она, очевидно радуясь тому, что сошла с пути этих мыслей. - В рамках программы «Новый Рай» она пройдет интенсивную терапию, помогающую понять каково место женщины в мире.

- И каково?

- Под мужчиной.

- Место женщины под мужчиной?

- Безусловно. Женщины подчиняются мужчинам. Это библейская модель семьи.

- Я мужчина, - сказал Кингсли. - А Вы женщина. Значит, Вы должна быть подо мной?

- В библейском смысле, - ответила она, снова заикаясь.

- Мой любимый смысл. - Кингсли шагнул ближе, достаточно близко, чтобы ощутить, как дрожит ее тело от волнения. Но в этот раз она не отступила назад. – Боюсь, этой терапии будет недостаточно моей подруге. Она любит соблазнять натуралок.

Честити еще сильнее покраснела.

- Тогда она в глубоком грехе.

- В очень глубоком, - согласился Кингсли. - У нее короткие волосы, и она одевается как мужчина.

- Это ужасно. Женственность женщины - это подарок Бога. Они не должны носить брюки, ведь те скрывают женственность.

Кингсли посмотрел на ее бесформенное платье. Сэм в своих костюмах выглядела более женственной, чем эта девушка в домашнем халате.

- Согласен. Я пытаюсь снять с нее брюки, но до сих пор не преуспел в этом.

- Какая жалость. Она должна снять брюки ради вас. То есть, она должна носить платья. Все женщины должны носить платья или юбки. Вот о чем я говорю.

- Юбки действительно облегчают мне задачу.

- Простите?

- Расскажи поподробней о лагерях. Возможно, мне удастся обманом заставить ее отправиться в один из них.

- Ну, - начала девушка. - Их несколько, и смена длится двадцать восемь дней. Каждое лето по три смены. У нас есть лагеря в Техасе, Колорадо, Огайо и Пенсильвании.

- Ничего ближе?

- В штате был один, - ответила она, понизив голос, словно выдавала секрет. - Но его закрыли десять лет назад.

- В северной части штата Нью-Йорк было бы идеально. Почему его закрыли?

Девушка подняла ладони вверх. - Я слышала...

Кингсли наклонился ближе, очень близко, ближе к мужчине эта несчастная девственница никогда не была.

- Что ты слышала? - спросил он, прижимаясь губами к ее уху и позволяя дыханию щекотать ее шею.

- Я слышала, что там умер отдыхающий, - прошептала она. - Суицид. Преподобный Фуллер ни в чем не виноват. Расследование очистило его имя и церковь от преступления. Понимаете, в суициде никто не виноват кроме человека, совершившего его. Но тем не менее лагерь закрыли.

- Очень жаль.

- Но есть в Пенсильвании. Как Вы думаете, ваша подруга согласится поехать в лагерь в западной Пенсильвании?

- Думаю, ей там понравится не меньше, чем мне. - Кингсли с большим удовольствием пришил бы к глазам свои яйца, чем отправился в лагерь для переориентации в западной Пенсильвании.

- О, хорошо. - Честити широко улыбнулась. - Тогда ждите здесь. Я принесу Вам несколько брошюр.

Она ушла, и Кингсли обдумывал возможность соблазнить ее. Трахнуть девушку по имени Честити - как поэтично. Вероятно, для нее это будет полезно, даст вкусить то, что мир за стенами церкви мог ей предложить. Но опять же, зачем настраивать ее на жизнь беспричинные ожидания?

Честити вернулась с пачкой брошюр и книгой в твердом переплете.

- Я принесла Вам это, - сказала Честити. – «Чудесная женственность» Люси Фуллер. Отличная книга. Изменила мою жизнь. Может, это поможет вашей подруге.

- Можешь оставить себе, - ответил Кингсли. - У меня уже есть одна.

Выйдя на улицу, он поймал такси и, сидя внутри листал брошюры, которые ему вручила девушка. Одна подробно описывала работу духовенства. Церковь преподобного Фуллера фокусировалась на личном грехе и ответственности. Кингсли расценивал это так, что церковь на самом деле ничего не делала для улучшения мира. Множество программ, направленных на отказ от прелюбодеяния, алкогольной зависимости, даже на отказ от курения и программы для девушек забеременевших вне брака. Он предположил, что они отговаривали их от абортов, заставляли отдавать своих детей на усыновление, а потом быстро забывали о существовании матерей. Ему не удалось что-то найти о столовых или приютах для бездомных. У Сорена наверняка найдется что сказать по этому поводу.

Стоит ему позвонить. Он говорил на более чем дюжине языков. Может, один из них был фанатичным христианским.

Вернувшись в особняк, он обнаружил Сэм, обзванивающей всех из его красного блокнота с именами.

- Нам понадобится огромное количество алкоголя, - сказала Сэм в трубку. - Хорошего.

Кингсли щелкнул пальцами, привлекая внимание. - Кто придет сегодня вечером?

Она показала один палец.

- Придет один человек?

Она указала на него. Конечно, он будет сегодня. И с несколькими партнерами.

- Ты тоже должна быть, - проговорил он губами. Она протянула список имен, подтвержденных лиц. Красным она обвела имена полудюжины девушек. Он вопросительно изогнул бровь.

- Цели, - прошептала она.

Кингсли усмехнулся, и Сэм протянула список имен. Сегодня вечером здесь будет полно народу. Хорошо. Впервые за долгое время он ощущал праздничное настроение. Выходя за дверь, он услышал, как Сэм щелкнула пальцами. Она прикрыла трубку рукой.

- Звонил твой священник. Ты должен перезвонить ему, - сказала она и вернулась к своему разговору. Выходя из комнаты, он услышал, как она говорила с доставкой еды.

- У нас будет вечеринка «У меня нет СПИДа», и нам нужна еда на сотню человек. Икра? Хорошее предложение.

В своей комнате он обнаружил доставленные от Синьоре Витале костюм и несколько рубашек. Сэм разложила их на кровати и оставила записку. «Наденешь костюм, и даже я задумаюсь не отдаться ли тебе. Я этого не сделаю, но задумаюсь». Она трижды подчеркнула «задумаюсь».

Даже ее мысли отдаться ему было намного лучше, чем их отсутствие. Он наденет все, что пожелает Сэм, если это сделает ее счастливой.

Он сел на кровать и взял телефон.

- Скажи, что новости хорошие, - сказал Сорен, когда Кингсли поприветствовал его.

- Новости хорошие, - ответил он. - Все хорошо.

Кингсли услышал облегчение в выдохе Сорена, дошедшего из Коннектикута в Манхеттен.

- Gratias tibi, Deus, - прошептал Сорен на латыни. - Две недели я непрестанно молился. Если ты еще раз так меня напугаешь...

- Не буду, - пообещал Кингсли. - Через полгода повторный тест. И еще через год второй.

- И? - спросил Сорен.

- И я должен пользоваться презервативами, если только не стану моногамным, коим я не являюсь, - шумно выдохнул Кингсли.

- Именно.

- В любом случае, спасибо. За то, что заставил сдать анализы. И за то, что был рядом.

- Мне всегда в удовольствие заставлять тебя делать то, что ты не хочешь.

- Мне больше по душе, когда ты заставляешь меня делать то, что я хочу.

- Кингсли. Знаешь…

- Знаю. Забудь. Нужно спросить у тебя кое-что. Ты слышал что-нибудь о лагерях, куда отправляют подростком-геев для переориентации?

- Кингсли, Бог любит тебя таким, какой ты есть. Ты сотворен по его образу и подобию, и это страшно и прекрасно одновременно.

- Как мило, что ты считаешь, что умеешь шутить, - сказал Кингсли. - Так что ты слышал о них?

class="book">- Ничего особенного кроме того, что они не работают. Переориентация работает так же, как и попытки левшу превратить в правшу. Ты изо всех сил сражаешься с природой. Больше вероятность превратить человека в самоубийцу, чем в натурала.

- Я бы стал самоубийцей.

- Хочу ли я знать, почему ты спрашиваешь?

- Долгая история, - ответил он. - В твоей церкви развешены плакаты с абортированными плодами?

- Когда я приехал сюда в марте, висел один в притворе. Я приказал его снять.

- И как это восприняли?

- Я сказал возражающим членам прихода, что им не разрешено размещать какие-либо изображения, связанные с мертвыми детьми, так как это несло противоположное значение касаемо святости жизни. И могу ли узнать, откуда все эти вопросы?

- Я говорил с кое-кем сегодня из богадельни.

- Пожалуйста, не говори, что я ненароком превратил тебя в фанатика, когда крестил.

- Это была попытка убийства, а не крещение.

- Расскажи, что происходит.

- У Фуллера есть офис в городе. Я заехал туда и поговорил с ассистентом. Церковь управляет переориентационными лагерями. Сегодня узнал, что кто-то в одном из них совершил самоубийство, но церковь освободили от ответственности. Никаких обвинений.

- У тебя сердитый голос. Ты принимаешь это на свой счет?

Кингсли обдумывал ответ.

- Сэм отправили в один из таких лагерей.

- Понимаю. И это расстраивает тебя.

- Сэм идеальна. Да, я расстроен.

- Кингсли, сейчас ты не понимаешь, но ты влюблен в свою секретаршу.

- Я не влюблен в свою секретаршу.

- Мне кажется, француз слишком много возражает.

- Мой секретарша лесбиянка, помнишь?

- Я натурал, помнишь?

- Ты уже говорил мне это однажды. Думаю, это было после того, как ты трахнул меня так сильно, что мы сломали пружину в раскладушке.

- Ты закончил со мной? Я должен проверить Элеонор. На этой неделе нас навещала сестра Урсулина, и Элеонор устраивает ей экскурсию по территории церкви.

- Это вызывает опасения?

- Элеонор спросила сестру, носит ли та нижнее белье с дырочками. И если этого было недостаточно, следующий вопрос был о, не было ли у нее тоже, цитирую, «стояка» на капитана фон Траппа[19].

- Мне нужно познакомиться с этой девушкой. И как можно скорее.

- Это противоположно тому, что должно произойти. Вешаю трубку.

- Не уходи пока. У меня последний вопрос. Это très важно.

- Хорошо. Что за вопрос?

- Ты придешь сегодня на мою вечеринку?

Глава 21

Вечеринка должна была начаться в девять, а уже в восемь пятьдесят пять Кинглси стоял в своей спальне и пытался решить, трахнуть ли ему трех девушек или трахнуть одну три раза. Он решил, что будет лучше разделиться. Он трахнет одну дважды, а вторую девушку один раз. Но вопрос оставался открытым - какую девушку? Зная Сэм, они могли поругаться, если их выбор совпадет.

Он услышал тихий стук в дверь спальни.

- Входите, - позвал он, и вошла Сэм, неся большую коробку в руках. Он бы обратил больше внимания на коробку, если бы Сэм не выглядела так сногсшибательно, что он ничего не замечал кроме нее.

- Нравится? - спросила она. - Я сексуальный нефранцузский пингвин.

Кингсли приблизился к Сэм и обошел ее. На ней был отлично сшитый фрак. Жилет с глубоким вырезом опускался под ее грудь, привлекая к ней все внимание. Жакет обтягивал талию, а на ногах были черно-белые в стиле сороковых броги.

- Ты не пингвин, - заметил он.

- Я хотела быть похожей на пингвина.

- Не удалось. Как оказалось, ты самая красивая женщина в городе.

Сэм фыркнула с очевидным раздражением.

- Что? - спросил он.

- Пожалуйста, перестань говорить мне, что ты считаешь меня красивой.

- Я не говорил тебе, что считаю тебя красивой. Я говорил, что ты красивая. Есть разница, non?

- Non, - ответила она.

- Тебя это беспокоит? - Он шагнул назад и сел на кровать. Она поставила большую коробку на пол и встала перед ним.

- Вроде как, - сказала она. - По большей части из-за того, что я не привыкла к такому. Понимаешь, слышать подобное от мужчин.

- Не могу поверить. Все любовники, которые у тебя были...

- Есть разница, когда так говорит женщина, и когда говоришь ты.

- Почему?

- Не знаю. - Она посмотрела на него из-под своих густых длинных ресниц. Ее волосы были более волнистыми, чем обычно, и он представил, как зажимает одну прядь между пальцами и целует ее. - Но это так.

- Сэм? - Он положил обе руки на ее плечи и заставил посмотреть на него. - Ты же знаешь, что я хочу тебя, верно?

Она ничего не ответила, но медленно кивнула.

- Это не скоро пройдет, - продолжил он. - И, если тебя действительно тревожит тот факт, что я думаю о тебе в таком ключе, тогда мы не сможем работать вместе. Я не ... - Он сжал ее плечи, но затем убрал руки. - Я не хочу делать тебе больно или ставить в неловкое положение.

- Меня это не расстраивает, - ответила Сэм. - Кроме того, что мысль о том, что я причиняю тебе боль, делает больно мне.

- Поверь, причинение мне боли - не то, о чем стоит волноваться.

- Но я никогда не любила ни одну работу больше, чем эту. Мне нравится работать с тобой. Мне нравится то, что мы делаем. Особенно та часть работы, где мы превращаем жизнь преподобного Фуллера в кошмар.

- Все еще работаю над этой частью. Но мы доберемся до него. Рано или поздно.

- Знаю. Я верю в тебя. - Ее слова заставили его сердце воспарить.

- Ты должна простить меня. Я человек, который любит и мужчин, и женщин. И дай мне женщину, одетую как мужчина, и... - Кингсли замолчал. - Что это было за существо, искалечившее Супермена?

- Киска Луис Лейн?

- Криптонит, - ответил Кингсли. - Женщина в мужском костюме - мой криптонит.

Сэм улыбнулась, и эта улыбка превратила темную ночь в день.

- Если тебе от этого станет легче, - произнесла она. - Я скажу вот что. Если бы я решила попробовать с мужчиной, это был бы ты. Никто кроме тебя. Лучше?

- Гораздо. - Он не знал почему, но именно эти слова ему больше всего хотелось услышать от Сэм. Он обожал ее, любил ее юмор, ее игривость, то, как он заботилась о его доме, словно о собственном, заботилась о нем, будто он принадлежал ей. Это все, что ему было нужно услышать - если она решится попробовать с мужчиной, это будет он. Ему хотелось быть таким же особенным для нее, какой особенной она была для него.

- Хорошо. Но тебе действительно нужно перестать постоянно называть меня красавицей. Я и так достаточно тщеславна.

- Тогда я перестану говорить, - пообещал он. - Но думать не перестану.

- Ты красавец. - Она скрестила руки на груди. - Ты любого заставишь краснеть, и мужчину, и женщину.

- Ты перестанешь так думать, как только познакомишься с le prêtre. Он утирает нос всем мужчинам.

- Кто? Ох, священник? Он настолько горячий?

- Даже ты поддашься искушению.

Сэм пристально посмотрела на него, и он боялся, что она задаст вопрос, на который ему не хотелось отвечать.

- Что в коробке? - спросил он, прежде чем Сэм успела задать свой вопрос.

- Подарок для тебя, - ответила она. – В благодарность за эту работу.

- Ты не должна мне никаких подарков. Все, что ты сделала для меня, было подарком.

- Тогда ладно. - Она подняла коробку. - Оставлю их себе.

- Я не говорил, что ты можешь сделать это. - Он забрал у нее коробку. - Мое.

Он снял крышку и внутри обнаружил пару черных сапог до колен, блестящих кожаных, начищенных до блеска.

- Ты не можешь носить такой костюм без сапог. Я потрудилась и нашла для тебя самую идеальную пару. И, кстати, у тебя огромные ноги.

- Для мужчины у меня нормальные ноги. Если хочешь увидеть что-то огромное, тебе стоит взглянуть на...

- Твое эго?

- Exactement.

- Ты когда-нибудь носил сапоги для верховой езды? - спросила она, доставая сапоги из коробки.

- Я не езжу верхом. Во всяком случае, не на лошадях.

- Ну, эти похожи на гессенские. Они особенные, и к ним нужно немного привыкнуть. Тебе не нужно застегивать их, или шнуровать, или засовывать ноги в них как в ковбойские. Ты должен натягивать их. Хотя, как только поносишь пару несколько дней, они будут ощущаться как вторая кожа.

Сэм опустилась на колени перед ним.

- Что ты делаешь на полу? На тебе фрак.

- С вашего дозволения, милорд, - произнесла она, улыбаясь ему. - Считайте меня своим камердинером.

- Сколько любовных романов ты прочитала в детстве?

- Сотни, - ответила она. - Это единственный жанр книг, которые мама хранила в доме. Она прятала их от отца тщательнее, чем от меня.

- Ты впервые упомянула о своей семье, не поморщившись.

- Мы больше не близки, - сказала она, улыбаясь Кингсли. – Им не нужна такая дочь, как я.

- Если однажды у меня будет дочь, надеюсь, она будет похожа на тебя.

Сэм моргнула, словно невидимая рука ударила ее.

- Что? - спросил он, прищурившись на нее.

- Ничего. - Она взяла его лодыжку в руку. - Никто никогда не говорил мне такие вещи.

- Я больше никогда не скажу, - пообещал он.

- Хорошо. А теперь, толкай так далеко, как пойдет.

Кингсли уставился на нее.

- Свою ступню, - добавила она. - Толкай ступню.

- Ты извращеннее, чем я думал.

Кингсли толкнул. Сэм взяла две изогнутых палочки и просунула их в небольшие отверстия внутри верхней части сапога.

- Встань и протолкни ноги дальше, а я буду подтягивать. - Он встал. Она потянула. Сапог был надет. - Хорошо, еще один раз.

Тридцать секунд толкания, натягивания и поправления брюк, но затем все было готово, и Сэм, все еще на полу, села на пятки и осмотрела его с головы до ног.

- Черт подери, - сказала она.

- Хороший «черт подери»? - уточнил он.

- Самый лучший «черт подери».

Он протянул руку и помог ей встать. Взяв его за руку, она потащила его к зеркалу.

- Вот теперь это грандиозное зрелище. - Сэм прислонилась к нему, и они стояли плечом к плечу - его плечо было выше ее всего на четыре дюйма.

Кингсли притянул ее перед собой, его рука обвила ее грудь, словно щит над сердцем. Она уперлась подбородком на его предплечье, тонкий жест женского подчинения вызвал в нем прилив собственнического чувства.

- Это еще более грандиозное зрелище.

- Я чертовски хорошо выгляжу в смокинге.

Кингсли улыбнулся, но промолчал. Он действительно считал, что образ Сэм в его объятиях был лучшим зрелищем. Должно быть, она не поняла. Или, возможно, поняла и не согласилась.

- Мне нравятся сапоги, - ответил он, отпустив ее, пока не слишком привык обнимать ее.

- Мне нет.

- Нет?

- Я обожаю сапоги. Я хочу, чтобы ты носил их каждый божий день, пока они не станут частью тебя.

- Хорошо, - пообещал он. Это было просто, поскольку они были подарком от нее. Они уже стали частью его.

- Я буду помогать тебе надевать их каждое утро. Это будет наш ритуал. Я буду помогать надевать сапоги, а ты будешь отдавать приказы на день. Затем будем пить кофе и пытаться выяснить, кого шантажировать следующим.

- Похоже на рай. - Лицо Сэм будет первым, которое он будет видеть по утрам? К этому он мог привыкнуть.

Из-за двери его спальни донесся смех. Кто-то где-то в доме, Блейз, судя по смеху, звала его.

- Начинаем вечеринку, - заметила Сэм. – Повеселись и перетрахай половину гостей.

- Чем собираешься заняться? - поинтересовался он, когда они выходили из его спальни.

- Перетрахаю вторую половину.

К тому времени, как они с Сэм спустились на первый этаж, дом был почти полон. Тридцать минут спустя у них был полный дом и еще немного. Сэм мастерски справилась с едой и вином, особенно учитывая, сколько времени у нее было. Очевидно, проработав барменом шесть лет, она обзавелась контактами с самыми лучшими людьми в этом бизнесе. Они ели. Они пили. Они смеялись.

И, безусловно, они трахались.

Только не Кингсли. Он ходил из комнаты в комнату с бокалом вина в руке. Две недели он воздерживался от секса. Ему хотелось, чтобы его первая трапеза была пиром, а не закуской. Он хотел кого-то восхитительного, сочного, аппетитного...

Вошел Сорен.

Кингсли закатил глаза.

- Только не ты, - сказал он ему.

- И тебе здравствуй, - ответил Сорен, рассматривая его. - Я здесь пять секунд, а ты уже злишься на меня.

- Да, - не стал отрицать Кингсли. - Я пытаюсь выбрать кого-нибудь, чтобы трахнуть, а ты загораживаешь мне обзор.

- Прости. Я и понятия не имел, что ты здесь рыщешь.

- Когда же я не рыщу? - Он протянул Сорену бокал шираза с проносимого мимо подноса. Сорен часто был в своей клерике, когда приходил к нему, но сегодня он был инкогнито, черные брюки и черный пиджак, но белая рубашка. - Не могу поверить, что ты пришел.

- Я и не собирался.

- Что заставило тебя передумать?

Сорен потянулся в карман пиджака и достал конверт.

- Это.

Он отдал его Кингсли, который сразу же его вскрыл.

Тот нашел мини-кассету внутри.

- Черт, - сказал Кингсли.

- Ее доставили в церковь два часа назад. Я прослушал ее. - Сорен заговорил по-французски, что было мудрым решением, учитывая то, что они окружены толпой. – Кажется, ты признался в том, что спал с моей Элеонор. Довольно впечатляющая уловка, поскольку ты даже не знаком с ней.

- Я солгал, потому что...

- Я знаю, почему ты солгал, и ценю это. Но, очевидно, кто-то не оценил.

- Я разберусь, - пообещал Кингсли и забрал у него кассету.

- Мне стоит об этом волноваться?

- Non, - ответил Кингсли. - Это моя проблема, не твоя.

- Знаешь, кто его прислал?

Кингсли покачал головой. - Я говорил с мужчиной на записи - Робертом Диксоном. Он клянется, что это не он. Я верю ему, но он не говорит мне всего. Он признался, что записывал нас, но говорит, что записывает все из-за своей паранойи.

- Ты сообщишь мне, если ситуация выйдет из-под контроля?

- Она не выйдет из-под контроля, - уверенно произнес Кингсли. - Но на всякий случай...

- Что?

- Собери чемодан для Дании.

Серен начал что-то говорить, но Сэм выбрала неподходящий момент, чтобы прервать его.

- Это он? - поинтересовалась Сэм. Даже без колоратки Сорен источал ауру священника. Неудивительно, что Сэм узнала его без представления. - Я Сэм. А вы, должно быть, наш Отец, Живущий В Коннектикуте.

- Приятно познакомиться, - ответил Сорен и поцеловал ее руку.

- Нет. Прекрати. - Кингсли убрал руку Сорена от Сэм. - Сейчас же сделай два шага назад. Она моя секретарша. Тебе запрещено флиртовать с ней.

- Я не флиртовал, - заметил Сорен. - Просто был вежлив.

- Он переживает, потому что думает, что вы красивее его, - объяснила Сэм Сорену.

- Он красивее меня, - не стал спорить Кингсли. - Все дело в ресницах.

- У вас необычайно темные ресницы для блондина, - продолжила Сэм, изучая Сорена. - Как вы это делаете?

Сорен ответил:

- Крашу тушью.

- Без обид, Падре, но между вами двумя, Кингсли выиграет соревнование на звание красавчика.

- Я нисколько не обижен, - заверил Сорен.

- Это из-за длинных волос. Все мальчики должны носить длинные волосы. - Сэм провела по его волосам, но он шлепнул ее по руке. Она шлепнула в ответ.

- Дети, - фыркнул Сорен. - Ведите себя прилично.

- Простите. Мне нравятся его волосы, - ответила Сэм.

- Он определенно носит их для своей выгоды. И смену гардероба я тоже одобряю. Твоя работа? - спросил Сорен Сэм.

- Моя идея. Он хочет быть королем. Поэтому должен выглядеть как король.

- Ты преуспела в этом, - одобрил Сорен. - Он выглядит очень величественно.

- Видишь? - сказала Сэм. - Я выиграла. Ты проиграл. Тебе придется одеваться так целую вечность.

- Сдаюсь, - ответил Кингсли.

- Итак, позвольте задать два вопроса. - Своим бокалом вина Сэм сначала указала на него, а затем на Сорена. - Как вы собираетесь отделаться от того факта, что он - это он, а вы - священник? То есть, безопасно ли священнику быть в доме хозяина стрип-клуба и основателя С/м клуба, шантажирующего шантажиста, Кингсли Эджа?

- Безусловно, я могу находиться в доме Кингсли без страха, - ответил Сорен. - У меня очень хорошее оправдание.

- Какое оправдание? - поинтересовалась Сэм.

Сорен ответил раньше, чем Кинсли остановил его:

- Мы родственники.

Глаза Сэм широко распахнулись.

Она уставилась на Кингсли. Затем на Сорена. Затем снова на Кингсли.

- Вы оба белые мальчики. Оба хорошо выглядите. Для парней, конечно же. Но кроме этого, я не вижу никакого сходства.

- Связаны браком, - объяснил Сорен. - Я был очень недолго женат на сестре Кингсли, прежде чем она умерла.

- Ох, - сказала Сэм кивая. - Но Кингсли, ты сказал, что твоя сестра вышла замуж...

Кингсли уставился на нее. Он сказал Сэм, что его сестра вышла за мужчину, которого он любил. Сегодняшняя ночь была не для того, чтобы все это ворошить.

- Вышла за кого? - спросил Сорен, он посмотрел на Сэм, потом на Кинга, и снова на Сэм.

- Я сказал Сэм, что моя сестра вышла замуж за напыщенного, высокомерного, самоуверенного, чрезмерно образованного претенциозного ублюдка.

- Это я, - подтвердил Сорен, поднимая бокал.

- Попался. Что же, оставлю вас, родственничков, поболтать. В этой комнате есть женщины, которые никогда не испытывали множественных оргазмов. Они нуждаются во мне. Я слышала, как они зовут меня по ночам.

- Иди, ответь на зов, - сказал Кингсли.

Сэм поклонилась им обоим и ушла.

- Что она хотела сказать? – решил уточнить Сорен.

- Ничего, - ответил Кингсли. - Совсем ничего.

Сорен наблюдал, как Сэм исчезает в толпе.

- Что ты знаешь о ней? – задал вопрос он.

- Все, что мне нужно, - сказал Кингсли.

- Это отличный неответ.

- Почему ты спрашиваешь? Она моя секретарша, не твоя.

- Следующие два часа я могу провести, рассказывая тебе все, что знаю о своей секретарше, Диане. Я знаю, где она родилась, где выросла, где ходила в школу, с кем встречалась, кем были ее родители... Можешь ли ты рассказать то же самое о Сэм?

- Почему тебя это волнует?

- Она знает, что я из Коннектикута. Она знает о твоей сестре. Ты назвал ей мое настоящее имя?

Кингсли молчал и сделал глоток шираза.

- Кингсли?

- Она должна была знать, - ответил Кингсли. - Если со мной что-нибудь произойдёт, кто-то должен найти тебя.

- Это я понимаю. И не возражаю против того, что ты рассказываешь ей все, что считаешь нужным, если у тебя есть веская причина так безоговорочно ей доверять. Если это действительно важно, то у меня нет проблем с этим. Мне любопытно, почему ты ей доверяешь так безоговорочно, когда так мало знаешь о ней.

- Я же сказал, что знаю о ней все, что мне нужно.

- Кое-кто знает довольно много о нас обоих, - напомнил ему Сорен.

- Я доверяю Сэм. И ты ей тоже можешь доверять.

- Ты влюблен в нее? Поэтому доверяешь?

- Я не влюблен в нее, - честно ответил Кингсли. Чувства, которые он испытывал к Сэм, отличались от любви. Или, может быть, это была любовь, но не такая как та, которую он испытывал к Сорену.

Сорен поднес бокал с вином к губам.

- Хорошо.

- Здравствуйте, Отец, - обратилась Блейз, появившись из ниоткуда. Кингсли никогда в жизни не был так рад видеть эту девушку. Она поднялась на носочках и поцеловала Сорена в щеку. - Как поживает мой любимый извращенный священник иезуит?

- Он все еще извращенец. - ответил Кингсли. - И все еще иезуит. В голове не укладывается, верно?

- Я должна спросить, кто такие иезуиты? - спросила Блейз.

- Это орден священников, основанный святым Игнатием Лойольским, - принялся рассказывать Сорен. - Мы начинали как миссионерский орден.

- Он говорит миссионерский. Я говорю военный, - вмешался Кингсли с широкой улыбкой. - Они совершили столько политических маневров в 1700-х годах, что папа распустил орден.

- Я до сих пор не простил Папу Климента XIV за это.

- Значит, иезуиты плохие священники? - спросила Блейз, очевидно довольная таким поворотом.

- Да, - подтвердил Кингсли. - Шаловливые священники, тогда и сейчас.

- По крайней мере, мы не в Легионе Христа[20].

- Останови меня, если слышал это, - начал Кингсли. - Мужчина подходит к францисканцу и иезуиту и спрашивает: «Сколько новен нужно прочесть, чтобы получить «Мерседес-Бенц»?

- Я останавливаю тебя, - произнес Сорен.

- А францисканец спрашивает, - продолжил Кингсли, - у мужчины: «Что такое Мерседес-Бенц?» А иезуит отвечает...

Кингсли ждал. Блейз выжидающе посмотрела на Сорена.

- «Что такое новена?» - закончил Сорен, его голос сочился презрением. - На заметку, каждый знакомый мне иезуит может ответить, что такое новена.

- Что такое новена? - спросила Блейз.

- Отведи ее наверх и расскажи, - обратился Кингсли к Сорену. - Проведи с ней хороший строгий католический урок.

- Я провел десять лет в семинарии, - ответил он. - Будет преступлением потратить впустую столько лет тренировок.

- С Вашего разрешения, monsieur... - Блейз посмотрела на Кингсли умоляющими глазами.

- Повеселись с бичеванием, chouchou, - ответил Кингсли. Блейз поцеловала его в щеку. Затем она взяла Сорена под руку и повела его сквозь толпу вверх по лестнице. Кингсли посмотрел на полупустой бокал вина и поборол желание допить его одним глотком. Почему Сорен начал расспрашивать его о Сэм? Сэм не имела никакого отношения к Сорену. И кого волновало, что он не знал о ней многого? Ему было известно все, что нужно было знать. Сэм заботилась о нем. Она была на его стороне. Какими бы ни были ее тайны, она его не подставит.

Раздраженный Сореном и неизвестным козлом, приславшим запись, Кингсли покинул вечеринку и направился в спальню, перешагивая две ступеньки за раз. Он положит запись в сейф, переоденется и найдет Диксона. Он изобьет его до гребаной комы, если придется, но еще до рассвета Кингсли получит ответы. Шагая по коридору к спальне, он слышал крики удовольствия и боли, доносившиеся из комнат, мимо которых проходил. Иногда удовольствие и боль доносились из одной и той же комнаты. Он игнорировал их. Он был на задании.

Кингсли распахнул дверь в свою комнату. Возле столбика его кровати стояла женщина. Она была темнокожей, стройной и величественной. Ее сапоги, корсет, юбка и длинные перчатки - все из кожи. Ее плечи были обнаженными, и пышная грудь в декольте возвышалось над линией корсета. На шее у нее было кружевное колье, густые заплетенные в косу волосы были уложены в изящный узел, а за правым ухом красовалась бледно-розовая роза.

В руке она держала что-то длинное, черное и тонкое. Он сразу же узнал предмет.

Стек для верховой езды.

Кингсли молча ждал, ждал, когда домина заговорит.

- Я получила твои милые сообщения, - начала женщина с шикарным британским акцентом. - И цветы тоже.

Глаза Кингсли округлились.

В последнее время он посылал цветы только одной женщине. Две дюжины красных, белых и розовых роз в надежде, что она воспримет его интерес к ней всерьез. Очевидно, это сработало.

- Госпожа Фелиция, - наконец ответил он.

- Я испытываю нежность к цветам от мужчин, которые не боятся просить.

Госпожа Фелиция Трист была во всех газетах, когда он только приехал в город. Она была виновной стороной в бракоразводном процессе между бизнес-магнатом и его светской львицей женой. История была кровавым побоищем, кормлением стервятников. Непристойные репортеры не могли насладиться историей белого американца миллиардера, который был сексуальным рабом у темнокожей британской доминатрикс. Госпожа Фелиция была выше драки и отказалась давать показания на том основании, что никогда не обсуждает клиентов. Она томилась в тюрьме и держала обет молчания, пока стороны не завершили процесс. Он видел ее фотографию один раз в «Пост», но она не отражала всю ее темную красоту.

- Чем обязан такой чести? - поинтересовался Кингсли.

- Ты хотел поговорить со мной о работе в твоем новом клубе, верно? - спросила она.

- Да. Поэтому вы здесь? - уточнил он. Они могли поговорить об этом в его кабинете. Почему госпожа Фелиция в его спальне?

- Я признаю, что у меня были скрытые мотивы.

- Скрытые мотивы. Не просветите ли меня?

- Я увидела тебя внизу. И сразу же поняла, что хочу выпороть тебя и трахнуть. Сойдет за скрытый мотив?

Пах Кингсли напрягся при виде прекрасной женщины и ее стека. И все, кто знали хоть что-нибудь о БДСМ, знали, что эта женщина была самой отъявленной садисткой в городе. И, скорее всего, могла составить достойную конкуренцию Сорену.

- Ну? - спросила госпожа Фелиция.

Запись могла подождать.

Его член - нет.

Глава 22

- Почему Вы так уверены, что я позволю Вам пороть меня? - спросил Кингсли.

- Можешь и не позволить. В конце концов, ты можешь быть только доминантом, и мысли о подчинении женщине могут не привлекать тебя. - Она подошла к нему, стек покачивался позади нее, словно тигриный хвост. - Но опять же, может быть.

- Кто-нибудь видел, как Вы входили сюда, Maîtresse?

- До моего прихода в коридоре никого не было.

Кингсли выдохнул с облегчением. - Хорошо, - ответил он. - Пожалуйста, не обижайтесь...

- У меня много клиентов, которые предпочли бы, чтобы об их пристрастиях не сообщали всему миру. Ты не должен объяснять. Я очень осторожна.

- О Вашей осторожности ходят легенды, Maîtresse.

Она изогнула бровь. - Меня предупредили о твоем акценте. Они были правы.

Кингсли отчаянно хотел эту женщину, но он скорее умрет, чем позволит всему городу узнать о другой стороне его сексуальных предпочтений - покорно-мазохистской стороне.

Госпожа Фелиция медленно подошла к нему, наслаждаясь каждой секундой, преподавая ему урок терпения с каждым шагом.

- Я сделала комплимент его акценту, и он перестал говорить. Типичный свитч. Ни на секунду не можешь перестать вести игры разума, верно?

- Скажите, что я должен сказать, и я скажу, - ответил Кингсли.

- Кингсли, скажи, что ты хочешь, чтобы я выпорола тебя и трахнула.

Да. Боже, да. Да, он хотел, чтобы она сделала с ним все. Но...

- Мне бы этого хотелось, - начал он. - Но, видите ли, я...

Она положила ладонь ему на грудь.

- Твое сердце бешено колотится, - сказала она. - Ты напуган?

- У меня проблема, - объяснил он.

- Я вижу, ты чем-то обременен. Поделись своим бременем. Расскажи, как облегчить его, - сказала она, прикасаясь к его лицу, его лбу, его губам. Она пахла розами, словно английский сад.

- В меня стреляли, - ответил он, сфокусировавшись на приятнейшем аромате, а не на воспоминаниях. - В прошлом году. Недавно был с доминантом. И всплыли воспоминания.

- Что спровоцировало их? – решила уточнить она, очевидно, ничуть не обеспокоенная его откровением.

- Кое-кто прикоснулся кнутом к моему горлу.

- Твоему горлу. - повторила она, глядя на него и в него.

- Меня однажды душили.

- Понятно, - ответила она, спокойным и тихим голосом. - Я не буду трогать твое горло. И я не боюсь твоих флэшбэков. Если они будут, значит будут. Если нет, тогда... у нас будет больше времени для игр, верно?

Госпожа Фелиция провела рукой в перчатке по его волосам. Она сжала их в кулак на его затылке, заставляя запрокинуть голову назад.

Кингсли молчал.

- Я буду причинять боль так, как ты сегодня хочешь, - сказала госпожа Фелиция. - И никак иначе. Расскажи, что тебе нравится.

- Расскажу, Maîtresse.

- Так тебе нравится? - спросила она, сильнее потянув за волосы. - Нравится, когда обращаются как собственностью?

- Oui, Maîtresse, - подтвердил он.

- Тебе нравится боль?

- Больше всего.

- Сколько боли?

- Вся боль, - ответил он.

- Ты мазохист?

- Можете называть меня так.

- Чего ты не хочешь?

- Я не хочу ошейник, - ответил он. - Ненавижу их.

Госпожа Фелиция рассмеялась и сильнее потянула за волосы. Его глаза налились слезами из-за боли. Она была хороша, очень хороша.

- Я не стану надевать на тебя ошейник. Ничего на твое горло. Ничего кроме поцелуев. - Она прижалась губами к его шее и прикусила кожу над сонной артерией. Укус превратился в поцелуй и в еще один укус. - Твоя шея слишком соблазнительная, чтобы покрывать ее чем-то кроме моего рта. И к тому же, есть и другие способы порабощения мужчин, не требующие ошейников.

Она бросила стек на кровать и взяла Кингсли за запястье, притягивая его ладонь к себе между ног. Под кожаной юбкой ничего не было. Он обхватил ее там, положив ладонь на клитор.

- Один палец, - прошептала она. - Один.

Он проник одним пальцем между ее складочек и внутрь. Такая теплая, такая влажная. Он закрыл глаза.

- Тебе нравится быть во мне? - спросила она.

- Да, - выдохнул он.

- Если переживешь боль, которую я собираюсь причинить тебе, я позволю тебе снова оказаться во мне. И, может, позволю погрузить в меня член. Если примешь все, что я дам.

- Обещаю, Maîtresse, я вынесу все.

- Какое твое стоп-слово? – решила спросить она, в то время как Кингсли продолжал скользить внутри ее тела пальцем.

- У меня его нет.

- Выбери.

- Оно мне не нужно.

- У тебя флэшбеки после недавней травмы. Тебе оно нужно.

- Если произойдет флэшбек, значит, будем считать его стоп-словом.

Госпожа Фелиция рассмеялась, и Кингсли ощутил, как ее мышцы сжали его палец. Две недели… Он умирал от желания оказаться внутри нее. Ожидание почти убивало его. Но несмотря на это, он хотел боли, которую она ему предлагала, даже больше, чем секса. Прошло слишком много времени с тех пор, как он позволял себе наслаждаться той болью, которую причинял Сорен, когда они были подростками. Сегодня вечером он не собирался никому подчиняться. Но сейчас, когда Госпожа Фелиция была здесь, он понял, что подчинение именно то, в чем он больше всего нуждался.

Кингсли едва не застонал от разочарования, когда она снова схватила его за запястье и убрала руку. Но затем расстегнула его брюки.

- Не возбуждайся, - приказала она.

- Госпожа, если Вы выйдете из комнаты, тогда этого не произойдет.

- Ты взрослый мальчик. У тебя есть самоконтроль. Используй его.

Кингсли сосредоточил мысли на том, что, скорее всего, не возбудит его: политика, авиакатастрофы, тяжелые случая лишая, ванильный секс.

- Хороший мальчик, - похвалила она, просовывая два пальца между грудей и извлекая из корсета кожаный ремешок.

- Ебать, – выдохнул он.

- Конечно, но позже, - хмыкнула она и обернула ремешок вокруг его яичек и основания члена. Кольцо на член. Удовольствие и боль одновременно.

- У тебя прекрасный член, - сказала она, массируя его обеими руками. Кожа ее перчаток была стерта, и он стал быстро возбуждаться от трения швов по его самой чувствительной части тела. Она обхватила его член у основания и скользила руками вверх и вниз по длине. На кончике появилась жидкость и попала на ее перчатки.

- Не терпится, не так ли?

- Я не занимался сексом две недели, - признался он. - Не терпится - это еще мягко сказано.

- Такая впечатляющая эрекция, так не хочется терять ее до того, как я успею насладиться.

- Вы насладитесь, - пообещал он, ее пальцы скользили по краям кожаного ремешка. Кровь приливала и пульсировала в его эрекции, и он крепко зажмурился.

- Больно?

- Немного, - ответил он.

- Хорошо. - Она улыбнулась ему. - Но это всего лишь начало. А теперь стой, не двигайся. Я собираюсь раздеть тебя. До меня дошли слухи, что у Кингсли Эджа одно из лучших мужских тел в городе. Время узнать правду.

Она стянула его жакет с плеч и спустила по рукам. Покончив с ним, она подошла к креслу и аккуратно положила его на спинку. Он прекрасно понимал, что она показывает свое уважение к нему, уважительно обращаясь с его одеждой. Нет, на нем было эрекционное кольцо и болезненный стояк. Она будет раздевать его как можно медленней, растягивая процесс, пока не доведет его до исступления.

- Когда ты впервые подчинился эротической боли? - спросила она, расстегивая его жилет.

- Одиннадцать лет назад.

- Ты такой молодой, - сказала она. - Сколько тебе было, когда ты начал заниматься извращенными играми?

- Шестнадцать.

- Домина?

- Садист, - ответил он. - Мужчина.

- Шестнадцать - невероятно рано, чтобы подчиняться садисту.

- Ему было семнадцать, Maîtresse.

Госпожа Фелиция рассмеялась. - Жаль, что я не пошла в твою школу, а в свою.

- Вы бы не смогли. Это была католическая школа для мальчиков.

- Католическая, - повторила она, снимая с него рубашку. Она не поморщилась при виде его шрамов на груди. Вероятно, в своей работе она видела и похуже. - Мне стоит отправить Папе чек. Половина моих клиентов из его церкви.

Подняв ноги, чтобы позволить ей стянуть сапоги, Кинг почувствовал, что его живот прострелило болью. Он ненавидел эрекционные кольца. У него получалось удержать эрекцию и без них. Но боль делала то, что боль всегда делала с ним - очищала разум, вытаскивала из прошлого, стирала будущее. Не было ничего, кроме сейчас, в эту минуту, и боль удерживала его на месте, неспособного думать, неспособного мечтать, неспособного желать чего-либо, кроме еще большей боли.

Госпожа Фелиция стянула с него брюки, аккуратно сложила их и разложила на кресле, рядом с остальной одеждой. Он оценил, с каким почтением она обращалась с его одеждой, в отличии от Сорена, который получал извращенное удовольствие разбрасывая ее по полу и топча.

Кингсли сосредоточился на ее лице, пока она двигалась. Прелестная женщина лет тридцати с небольшим, с властным видом, гордым выражением лица и безжалостным взглядом. В этом отношении она очень напоминала ему Сорена.

- Maîtresse, когда Вы начали доминировать? - поинтересовался он, желая узнать, что еще общего было между ней и Сореном.

- Я накажу тебя за то, что заговорил без разрешения.

- Что Вы и должны сделать.

- Но отвечая на твой вопрос, - начала она, встав перед ним, - Мне было восемь, когда я начала командовать всеми соседскими мальчиками в округе, пятнадцать - когда я связала своего первого парня, и девятнадцать, когда появился первый клиент. Это был профессор по химии в колледже.

- Тогда Вы, должны быть, хорошо разбираетесь в химии?

- Я собиралась быть с тобой ласковой, - ответила Госпожа Фелиция. - Но из-за этой шутки, боюсь, теперь мне придется тебя уничтожить.

Сердце Кингсли поскакало галопом в груди. Эрекционное кольцо сделало его твердым. Угроза боли сделала еще тверже.

- Хорошо.

Госпожа Фелиция наклонилась и достала из длинной кожаной сумки два комплекта кожаных манжет.

- У тебя не было секса две недели? - переспросила она.

- Две самых длинных недели в моей жизни.

- Я оставлю на каждом дюйме твоего тела синяки, стоящие этих двух недель. Они будут так долго заживать, что у тебя будут два варианта. Или ты не сможешь заниматься сексом еще две недели, пока они не пройдут, или ты можешь приходить ко мне каждый день и удовлетворять меня, пока они будут заживать. И затем, если будешь хорошо умолять, я дам тебе больше.

Две недели в качестве собственности Госпожи Фелиции? Сейчас июнь, не так ли? Неужели Рождество наступило слишком рано?

- Я выберу второй вариант, - ответил он.

Госпожа Фелиция шагнула вперед и грубо схватила его за правое предплечье, заставляя его прижать ладонь к ее груди. Она обвернула манжет вокруг запястья и застегнула его.

Она отпустила его правую руку и надела второй манжет на левую. Из сумки она достала длинный металлический зажим. Она приказала ему поднять обе руки. Как только те оказались в воздухе, она приковала оба его запястья к верхней балке кровати. Стоя прикованным, он ничего не мог сделать, кроме как ждать, не двигаясь, и желать ее.

Госпожа Фелиция стояла теперь так близко к нему, что он мог сосчитать ее ресницы. Под правым глазом у нее была крошечная родинка. Ему очень хотелось поцеловать ее. Он жаждал поцеловать ее, ощутить вкус ее полных губ, ее кожи, ее тела внутри и снаружи.

- Хочешь поцеловать меня, не так ли? - спросила она.

- Очень, Maîtresse.

- Твой рот должен заслужить это. - Она подняла стек и сунула ему в зубы. Он закусил его и держал на месте. - Сначала я разрисую переднюю часть твоего тела. А ты должен держать стек во рту все время, и тогда я тебя поцелую.

Он кивнул и еще крепче сжал зубами стек. Какой бы садистской ни была эта задача, он оценил предупредительность. Со стеком во рту, у него не будет соблазна закричать. И меньше всего ему хотелось, чтобы кто-нибудь в доме знал, чем он сейчас занимается. Ему нужно было, чтобы этот город боялся его. Если его увидят таким - связанным, обнаженным, уязвимым, для них он навсегда останется таким.

Из своей сумки она достала трость, два фута длиной, ротанговую.

Она высоко подняла руки. Быстрым и жестким взмахом она нанесла удар по предплечью Кингсли в двух дюймах от манжеты. Она не шутила. Она намеревалась украсить все его тело синяками от запястий до лодыжек.

Она двигалась вниз по его правой руке, нанося удары через равные промежутки, сначала на дюйм, потом ниже, потом еще ниже. Боль удивляла его каждый раз. Острая, жалящая и глубокая... Он знал, что у него на несколько дней сохранятся рубцы от трости и синяки, по крайней мере, на неделю, если не больше.

От правой руки она перешла на левую, нанося контролируемые, но жестокие удары. Сорен никогда не порол или бил по этой части его тела, по гладкой коже от локтя до подмышки. Но одной ночью он порезал его, короткие неглубокие надрезы лезвием бритвы на внутренней стороне плеча и внутренней стороне бедер. И после они трахались, лицом к лицу, грудь к груди... это был один из немногих случаев, когда Сорен не связал его перед сексом. Кингсли вспомнил, как обнял Сорена за плечи и обернул ноги вокруг его спины.

Кровь покрывала их обоих. Когда все закончилось, даже на лице Сорена появилась полоска крови. Он выглядел диким, как животное с багровой полосой на щеке, а позади него пылал камин - волк в пещере, не испугавшийся огня. В тот жаркий, сокровенный час, когда были видны только его зрачки, его волосы были скользкими и влажными от пота, Сорен казался ему не то животным, не то демоном или Богом. Кингсли было все равно, кто именно, пока он мог поклоняться у алтаря окровавленному существу, которое принесло его в жертву.

- Ты любишь боль, не так ли? - спросила Госпожа Фелиция, низким чувственным голосом. И так как у него во рту был стек, он не мог ответить словами. Его прерывистое дыхание и эрекция, несомненно, сказали ей все, что ей нужно было знать. - Это заметно. Ты теряешь себя в боли.

Он запрокинул голову назад и закрыл глаза, когда она провела ладонью по рубцам на руках, возобновляя боль.

- Тогда теряйся, - разрешила Госпожа Фелиция. - Иди туда, куда боль хочет забрать тебя, в твой разум, в прошлое, в твои самые темные мечты. Иди так далеко, как нужно. Я приду за тобой, найду и приведу обратно.

Если бы он мог говорить, он бы поблагодарил ее. Это были именно те слова, которые он больше всего хотел услышать, особенно сейчас, когда она работала над его грудью, ударяя по рубцовой ткани, оставленной пулевыми ранениями. Она не боялась вреда, причиненному ему другими людьми, и за это он мог целовать ее ноги, если бы мог дотянуться до них.

Он закрыл глаза и позволил себе упасть в воронку боли. Она обжигала. Он горел. Все пылало. И он шел сквозь огонь, босиком и не обращая внимания на пламя. Путь огня вел его в прошлое, к первой ночи с Сореном. Когда он прошел сквозь пламя, ему снова было шестнадцать, и он бежал по лесу подальше от школы. Он слышал, как под ногами ломаются ветки, хруст листвы, глухие удары его стоп по обнаженной земле. И Сорен был позади него, догонял. Почему он бежал? Одиннадцать лет он задавал себе этот вопрос. Да, он бежал от страха. Когда он посмотрел в глаза Сорена, он понял, что будет дальше. Но то, что намеревался сделать Сорен, было именно тем, чего хотел Кингсли.

Почему он бежал?

Он бежал

ради удовольствия быть преследуемым. Сорен так сильно хотел его, что побежал за ним даже по минному полю острых осколков, резких спусков, хватаясь за ветви деревьев и разрывая колючки. Но поэтому ли он бежал? Истинная причина?

Пламя подхватило полуправду и сожгло их дотла.

И затем Кингсли вспомнил кое-что, что он забыл после той самой ночи. Он вывернулся из объятий Сорена и снова встал. Но однажды он остановился, развернулся и улыбнулся Сорену. Иди и возьми меня, говорила эта улыбка.

Сорен пришел и взял его.

- Где ты? - прошептала ему не ухо Госпожа Фелиция. Она вытащила стек у него изо рта. – Расскажи, где ты в своих мыслях.

- В лесу, - ответил Кингсли. - Мне шестнадцать. И я бегу, и не знаю почему.

- Ты знаешь.

- Он гонится за мной.

- Кто?

- Парень, которого я люблю.

- Садист.

- Да.

- Если ты его любишь, почему убегаешь?

- Я хочу, чтобы он поймал меня.

- Он догонял тебе прежде?

- Нет... ночь в лесу была нашей первой.

- Ты хотел этого?

- Больше всего на свете, - ответил он, говоря от чистого сердца. - Так почему же я бежал?

- Потому что ты бежал не от него. Ты бежал от себя. От настоящего себя.

Слова проникли ему в душу.

- Да, - выдохнул он.

- Хороший мальчик... - ответила Госпожа Фелиция, обхватив его эрекцию обеими ладонями и поглаживая его. - А теперь, беги ко мне.

Он медленно открыл глаза. Потребовалось несколько секунд, чтобы туман прошлого полностью рассеялся. Он улыбнулся.

Когда он посмотрел вниз, то увидел, что вся передняя часть его тела стала красной. На груди были рубцы, рубцы на боках, рубцы на бедрах и животе. Сотни рубцов украшали его ноги словно его царапал тигр. Госпожа Фелиция были безжалостна. Его кожа пульсировала от ран, нанесенных ею. Неудивительно, что она могла приказывать миллиардерам целовать ее ноги. Такая боль стоила любых денег.

Накрыв его щеки ладонями, она наклонила его голову так, чтобы они смотрели друг другу в глаза. Долгое время она только и делала, что смотрела ему в глаза, заставляя его смотреть на нее. В ее глазах он увидел власть и силу, разум и сострадание. Сострадание? К чему? К его мукам? Да. Он видел это. Но к каким мукам? К боли, которую она причиняла ему? Или ко всей остальной боли, которую она ощутила внутри него? Неважно, почему он нес ее так, важно, что она была. Когда она поцеловала его, он ощутил настоящую нежность, привязанность. Она целовала мастерски, ее губы дразнили его, ее язык ласкал его язык. Она принуждала к страсти. Она распаляла ее. Она прикусила его нижнюю губу, и проступила капля крови. Он ощутил медный вкус и проглотил ее.

- Я никогда не целую своих клиентов, - прошептала она ему в губы. - Я никогда не трахаю их. Но ты не мой клиент.

- Кто же я? - спросил он.

- Сегодня, - ответила она, - ты мой.

И сегодня он принадлежал ей.

Глава 23

Госпожа Фелиция отстегнула его манжеты и развернула так, чтобы он стоял к ней спиной. Она нагнула его и пристегнула манжеты к изножью кровати. И снова заткнула ему рот стеком. И затем обрушилось еще больше боли. Трость хлестала его по бедрам. Флоггер полосовал его спину. Плеть лупила от плеч до колен.

Он посмотрел на часы перед тем, как она начала свою сессию. И посмотрел на них снова, когда она закончила. Она порола его целый час, час, который пролетел как несколько секунд. Его легкие горели от тяжелого дыхания во время порки. Когда Госпожа Фелиция прикоснулась к его пояснице, он вздрогнул. Его кожа была такой израненной, что даже легчайшие прикосновения жгли.

Она усмехнулась на его вздрагивание, несомненно он наслаждался болью. Любой истинный садист насладился бы. Она поцеловала его в шею, над выемкой над плечом, и отстегнула манжеты от изножья кровати.

Госпожа Фелиция снова вытащила стек из его рта. - Хочешь воды?

- Пожалуйста.

Она принесла ему воды в винном бокале, но, когда он потянулся за ним, покачала головой.

- На колени.

Он опустился на колени, и Госпожа Фелиция обхватила рукой его затылок. Она поднесла бокал к его губам и предложила ему выпить. Его мужская гордость ненавидела его детскую зависимость, несмотря на то, что его жажда сдаться и подчиниться вспыхнула, когда с ним обращались как с собакой у милостивого хозяина.

Вода остудила его пылающий язык, хотя и не помогла облегчить боль, от которой страдало все его тело. Госпожа Фелиция убрала бокал от его губ, отставила в сторону и вернулась к Кингу. Она запустила пальцы в его длинные волосы на затылке и позволила ему прижаться головой к ее животу.

- Я не встречала никого, кто так же прекрасно принимал боль, как ты, - сказала она, массируя его шею. - Ты доставил мне больше удовольствия, чем я могу выразить словами.

- Спасибо, Maîtresse. - Наконец он смог довериться своему голосу.

- И у моих ног никогда не стоял такой красивый мужчина. Ты настоящий подарок.

Он закрыл глаза. Именно в этих словах нуждалась его душа. Однажды Сорен прошептал ему похожие слова. Это было подобно глотку самого изысканного красного вина и поиски такого же вкуса в каждом следующем выпитом бокале.

- Merci, - прошептал он. Она погладила его по щеке. Той же рукой, которая причиняла боль, она успокаивала его. Домина потянулась к своим волосам, и из пучка возле уха достала розу.

- Это роза Фелиция, - ответила она, щекоча его губы и щеки лепестками. - Прекрасная, не так ли?

- Да, но не так прекрасна, как вы.

- А что может быть? - спросила она, высокомерно, как и любой другой знакомый ему доминант, включая себя. - Все розы обманчивы, ты знаешь это. Бутоны такие красивые, что всех тянет к ним. Если ты попытаешься сорвать один и не будешь осторожным...

Она повернула розу и позволила короткому шипу царапнуть по его щеке. Один шип царапнул его, но не повредил кожу.

- Если хочешь лепестки, - продолжила она, лаская лепестками его губы, - ты должен вынести шипы.

Она отошла от него, потянулась к сумке и вытащила сверток из бархата винного цвета. Она положила его на край кровати, развернула ткань и собрала его содержимое в ладонь. Взмахнув рукой, она посыпала чем-то его покрывало.

- Иди ко мне, - сказала она и поманила его рукой. Он встал, и подошел к ней, и увидел, что она сделала с его кроватью.

Тысяча шипов роз, острых и блестящих, были рассыпаны по его простыням.

- Ложись на спину, - сказала она. - Конечно, если ты хочешь меня.

Он хотел ее. Он забрался на постель и ощутил укусы шипов на коленях и ладонях. Он лег поперек кровати, морщась, когда они впивались в его покрытую синяками и ссадинами кожу. Как только он улегся на простыни, госпожа Фелиция подняла руку к шее и сняла свое черное кружевное колье. Она нагнулась и сняла сапоги. Она сняла юбку и затем корсет. После чулки с подвязками. И наконец оставшись обнаженной перед ним, она распустила волосы.

И теперь поползла к нему.

- Шипы, - предупредил он нее, когда ее рука прикоснулась к постели.

- Ты когда-нибудь встречал розу, которая боялась собственных шипов?

Она опустилась на колени рядом с ним и взяла его запястья в свои руки, прижимая их к кровати возле его головы. Сострадание исчезло, сменившись страстью.

- Поцелуй меня внутри, - сказала она ему в губы, прежде чем сесть на его лицо. Он обхватил ее за талию. Ее кожа была такой теплой и мягкой. Она подтолкнула бедра вперед, чтобы прижаться клитором к его губам. Он облизывал и целовал его, всасывал между губами и дразнил кончиком языка. Госпожа Фелиция издала легчайший звук наслаждения. Он притянул ее ближе к своему рту. Он пробовал ее жар и хотел еще больше его, мужчина схватил ее за бедра и заставил ее двигаться, открывая ее ртом, лаская каждую частичку ее лепестков, больших и малых, выискивая ее центр, пока она стонала и извивалась на нем. Она накрыла его руки своими и сжала пальцы, пока кончала. Из нее потекла влага и покрыла его губы и подбородок, и он упивался ее соками. Кингсли никак не мог ею насытиться.

Когда ее дрожь прекратилась, она откинулась на его грудь и потянулась к столику у кровати. Он знал, что она ищет презерватив, но он воспользовался шансом и обхватил губами сосок и всосал его. Он кружил по ореоле языком и еще глубже втянул ее грудь в свой рот. Две недели... Казалось, будто целый год в его постели не было женского тела. Он должен попробовать ее всю.

Она позволила ему целовать ее грудь, предлагая его рту сначала правый, и затем левый сосок. Пока он посасывал их, его ладони скользили вверх и вниз по ее гладкой спине. Она была стройной, но с изгибами, высокой и гибкой, как цветок, но под ее кожей чувствовалась сила.

Наконец она отстранилась, опустилась по его телу, убрала кольцо с члена и натянула презерватив по его каменной эрекции. Она снова его оседлала. Мужчина наблюдал как она обхватила его и направила в себя. Она принимала его медленно, погружая в себя дюйм за дюймом. Ее оргазм был недавним, и ее лоно было тугим после него. Он ощутил тугое сопротивление, как его размер проникает между ее узких внутренних стеночек. Ему нравилось ощущать ее, смотреть, как она морщится от того, как ее тело сопротивляется принять его целиком. Она наклонила бедра вперед и приняла всю его длину. Экстаз, раскаленный добела и ослепляющий, пронзал его, пока она двигалась на нем, объезжала, каждый толчок ее бедер принимал его все глубже и глубже. Она оперлась на его грудь, прикрывая шрамы ладонью. Ее глаза были закрыты, и он наблюдал, как она двигалась на нем. Ее волосы разметались по плечам, ее груди поднимались и опадали с каждым вздохом. Она кончила снова, и он ощутил, как ее лоно сжималось вокруг него.

Он тоже хотел кончить, но не сейчас. Пока еще нет.

Госпожа Фелиция поднялась и поползла к изголовью. Она положила руки на изголовье и раздвинула бедра в приглашении. Других инструкций ему не требовалось. Он проник в нее сзади один резким движением и обернул руку вокруг ее талии. Второй рукой он ухватился за изголовье для равновесия. Затем он позволил себе утонуть в собственной потребности, вколачиваясь в нее со всем неудовлетворенным желанием и страстью. Его бедра бились о ее мягкую округлую попку, его член пронзал и вбивался в нее. Он смотрел, как исчезает в ее лоне, которое с каждым разом становится все влажнее и влажнее. Она не протестовала, не приказывала замедлиться и остановиться. Нравилось ей или нет, казалось, ей это было не важно. Он заслужил эту привилегию трахать ее так сильно, как он того желал.

Кровь пульсировала. Он вколачивался в нее без жалости. Она принимала его без жалоб. Его оргазм болезненно нарастал в спине и бедрах. Он был тверд так долго, слишком долго. Его толчки стали дикими, более отчаянными, более болезненными. И когда он понял, что ни один из них не сможет принять больше, он кончил, кончил и кончил, рука так сильно сжала ее плечо, что завтра она сможет с ним наравне похвастаться синяками.

Он вышел из тела Госпожи Фелиции и снова лег на спину. Он знал, что шипы все еще были там, но больше их не чувствовал.

Она забралась на него сверху и зажала между пальцами локон его волос. Она подняла его и поцеловала кончик.

- Тебе шестнадцать, - сказала она. - Ты позволил парню быть внутри тебя.

Кингсли прошептал «да».

- Ты позволишь мне быть внутри тебя. - Это был не вопрос. И тем не менее он прошептал свое согласие.

Она встала с кровати и достала свою портупею, а он перекатился на живот. С тех пор, как он вернулся из госпиталя, он никому не позволял быть внутри него. Осознание того, что его изнасиловали таким способом, пока он был без сознания, заставляло его бояться допускать кого-либо, чтобы он не вспомнил то, что хотел забыть. Но Госпожа Фелиция причиняла такую боль, которую он хотел, и сегодня он ни в чем не мог ей отказать.

Она хорошо его подготовила, и он не почувствовал ничего, кроме удовольствия, когда она вошла в него. Он закрыл глаза и получал не только фаллос, которым она проникала, но и утешение ее прикосновений, а также слова, которые она нашептывала его сердцу.

Красивый... шептала она ему на ухо. Храбрый... мужественный... сильный… могущественный... и сотню других слов, стягивающих его раны.

Длинный список удерживал его с ней. Он не возвращался в прошлое, не покидал ее или постель. И когда он вскоре кончил, они оба были приятно удивлены. Она даже засмеялась, и поцеловала его в щеку, и назвала его своей новой любимой шлюшкой.

Он попросил ее остаться на ночь, и она согласилась. Кингсли поклонялся ее телу всю ночь напролет, трахая ее на спине, на боку и в душе. Он дарил ей оргазм за оргазмом руками, ртом, членом и игрушками, которые хранил под кроватью. Он подчинялся каждому ее приказу, исполнял каждую прихоть и гордился тем, с какой готовностью ее тело отвечало ему.

После того, как они вымотали друг друга играми и сексом, Фелиция втерла теплое масло в каждый дюйм его тела. Он уже много лет не чувствовал себя таким насыщенным. Не после Сорена.

- Вы - мастерский садист, - удовлетворенно выдохнул Кингсли.

- Merci beaucoup, - ответила она, с притворным французским акцентом. Кингсли усмехнулся.

- Вы вышли на пенсию только чтобы трахнуть меня?

- Трахнуть тебя... и трахнуть его, выйдя на пенсию, чтобы работать в твоем клубе.

- Его? Или его? - Кингсли сразу понял, кто «он» - миллиардер, чей развод заключил Госпожу Фелицию в тюрьму на два месяца. - Он ревнивый тип?

- Очень. И ему ненавистна идея о том, что я с кем-то еще, хотя я больше не хочу его видеть. Но знаешь, что говорят: «фурия в аду ничто в сравнении с брошенной женщиной». - Она легонько провела пальцем по рубцам, которые оставила на его груди. - Как видишь.

- Самка всегда смертоноснее самца.

- Всегда? - спросила Фелиция.

Кингсли сел на кровати, озарение ударило его как стек Фелиции по спине.

- Всегда, - повторил он. Он повернулся и поцеловал ее. - Я должен идти. С вашего позволения, Maîtresse.

- Скажи, куда собираешься, и я подумаю.

- Кое-кто угрожал мне, и я знаю, кто.

- Ты собираешься уничтожить его?

- Ее, - ответил Кингсли.

Госпожа Фелиция улыбнулась.

- Ты придешь ко мне сегодня вечером?

- Я буду у вас, в вас и на вас, если прикажете.

- Разрешение получено.

Кингсли выбрался из постели и оделся.

Пятью минутами позже он выходил через главную дверь своего дома.

Двадцатью минутами позже он стоял перед другой дверью. Он постучал и принялся ждать.

Фиби Диксон открыла дверь. Увидев его, она попыталась захлопнуть ее перед его носом. Кингсли остановил дверь рукой.

Кингсли улыбнулся ей, и она испуганно отступила на шаг.

- Нам нужно поговорить.

Глава 24

- Мне нечего тебе сказать. - Фиби впилась в него взглядом, когда он вошел в дом и закрыл за собой дверь. - Если понадобится, я вызову полицию.

- И что именно ты им скажешь?

- Что ты вломился в мой дом.

- Звони. Я расскажу, где ты прячешь все свои наркотики от мужа.

- Ублюдок, чего ты хочешь?

- Хочу знать, почему ты угрожаешь мне этой пленкой?

- Какой пленкой? О чем ты говоришь? - спросила она, дрожь в ее голосе выдала ее вину.

- Ты прекрасно понимаешь, о чем идет речь. Я знаю, что это ты. Мне не нужно признание. Только хочу знать, почему.

- Я должна сказать тебе, почему? Ты не знаешь?

- Хотел бы я сказать, что знаю. В последнюю нашу встречу я дал тебе именно то, что ты хотела.

- А потом ты бросил меня, не сказав ни слова, - ответила она. - Ни единого гребаного слова.

- Так вот как ты меня наказываешь? Угрожая мне и моим друзьям?

- Я не посылала кассету. Я просто... дала ее кое-кому.

- Кому?

- Не знаю.

Кингсли шумно выдохнул.

- Фиби, я очень занятой человек. Мы можем весь день играть в кошки-мышки или же пропустить ту часть, где ты прикидываешься тупой и перейти к той, где ты говоришь мне правду, чтобы мы оба продолжили жить своими жизнями.

Фиби скрестила руки на груди.

- В эту игру могут играть двое, - напомнил он ей. – Может, мне отправить кое-какую запись знакомому журналисту? Запись того, как твой муж берет взятку?

Она вздернула подбородок, но продолжала молчать.

- Я также могу рассказать своему другу из полиции, у кого ты покупаешь наркотики, и тогда тебе придется искать нового поставщика.

- Я не знаю его имени, - наконец ответила она. - Он пришел к Роберту и спросил о тебе. Я подслушала их разговор. Роберт выгнал его, но мужчина оставил свой номер телефона.

- И ты позвонила ему?

- Ты заставил свою гребаную секретаршу позвонить и отшить меня. Секретаршу. Ты что, не мог сам снять трубку и позвонить?

- Это твоя месть за то, что я не позвонил? Страшно представить, что ты сделаешь, если кто-то действительно заденет твои несчастные чувства.

- Я не разговариваю с секретаршами.

- А следовало бы. Они одни из самых лучших людей. А теперь рассказывай все о том мужчине, который хотел получить информацию обо мне.

- Я же сказала, что не знаю его имени.

- На кого он работает?

- Это мне тоже неизвестно. Он только сказал, что ты раздражаешь его работодателя.

- На кого он работает?

- Я не знаю.

- Ты должна хоть что-то знать.

Она покачала головой и поднесла руки к вискам.

- Он сказал... Я не знаю. Что-то о здании. «Все это дерьмо из-за сраного здания» - его слова.

- Видишь? Это было не так уж и сложно. - Кингсли выгнул брови и поддел пальцем ее подбородок.

Фиби скрестила руки на груди и сердито посмотрела на него.

- Я не знаю кого ты выбесил, но они разговаривают со всеми, кого ты знаешь. Кто-то сломается.

- Кто-то уже это сделал, - ответил он с холодной улыбкой. - А теперь ты будешь хорошей девочкой и перестанешь доставлять мне неприятности?

- Мне не понравилось разговаривать с твоей секретаршей.

- Прими мои искренние извинения. Этого больше не повторится.

- Хорошо. Спасибо. - Она подошла к нему и положила руки ему на грудь. - Итак... если я прощаю тебя, а ты прощаешь меня, может быть, мы сможем окончательно помириться в моей спальне?

Он нежно взял ее за запястья и поцеловал тыльную сторону каждой руки.

- Я скорее сяду в тюрьму в обвинении сексуального насилия, чем проведу еще одну секунду в твоем обществе.

Фиби дала ему пощечину.

Кингсли рассмеялся.

- Если бы я знал, что у тебя есть эта сторона... - ответил он. - Нет, я все равно больше не хочу тебя трахать.

Он развернулся, вышел из ее дома и пошел пешком к своему. Ему нужна была Сэм и сейчас же. Возможно, Фиби и кричала, что одержала над ним какую-то победу, но Кингсли смотрел на это иначе.

Если Фуллер напустил кого-то на Кингсли, знал, кто его друзья, знал, с кем у него есть связи, знал, с кем он трахается... это означало, что они напали на след. Кингсли напугал Фуллера, а Фуллер отбивался. Они с Сэм должны приступить к работе прямо сейчас, копая как можно глубже. Один из них - либо он, либо Сэм - приблизился к истине. Сейчас не время отступать. Они вдвоем противостояли Фуллеру и его огромной армии христианских фундаменталистов. Ему нравилось это неравенство.

Оставалось надеяться, что Сэм провела ночь в его доме. Она обещала, что будет его камердинером, надевая на него сапоги. На всякий случай, если она уже встала, он отправился на ее поиски.

На втором этаже он услышал ее голос и последовал за ним в спальню. Дверь была приоткрыта, и мужчина заглянул внутрь.

И тут он увидел, как Сэм целует кого-то. Она была одета. Человек, которого она целовала, был одет. Но простыни были смяты, что говорило о дикой ночи. И в этом не должно было быть ничего такого. Его не должно было волновать, что они целуются. Он не должен был этого видеть, но это не имело значения. Но это имело значение. И он смотрел и не мог отвести взгляд. Хотя смотреть было больно. Боже, как больно было на это смотреть.

Потому что Сэм целовала мужчину. И этим мужчиной был не он.

Глава 25

Июль

Солнце село на час раньше, но в городе все еще тлела летняя жара. Кингсли неохотно покинул коттедж Фелиции в Бедфорде. Дом с двумя спальнями был скрыт за завесой деревьев и предоставлял некое уединение, которое могли купить только деньги. За последний месяц он стал для Кингсли вторым домом, когда он и Фелиция владели телами друг друга днем и ночью. Но как бы ни были хороши их извращения и секс, Кингсли знал, что главная причина, по которой он остался с ней, это его желание избежать встречи с Сэм. Но Фелиции пришлось оставить его и отправиться в Лондон к клиенту, Блейз уехала в Вашингтон, и Кингсли понимал, что вечно прятаться не сможет.

Вернувшись в свой особняк, он обнаружил Сэм в кабинете, сидящей за его столом со стопкой счетов. Она оторвалась от работы и улыбнулась ему.

- Посмотрите, какую кису к нам занесло, - сказала она. - Хорошо провел ночь? И день? И неделю? И месяц?

- Перенеси мою встречу с Анитой, - ответил он.

Сэм уставилась на него.

- Опять? Ты уже второй раз переносишь. Не знаю никого, кто бы отменил массаж. То есть… это ведь массаж.

- Перенеси, - повторил мужчина. Он не должен был ей ничего объяснять, вообще ничего. - Я иду спать. И ты тоже должна идти домой.

- Как только закончу с этим.

- Завтра ты меня не увидишь, - ответил он, выходя из кабинета.

- Уже привыкла к этому, - ответила девушка полушепотом.

Кингсли обернулся в дверях.

- Хочешь мне что-то сказать? - спросил он, стараясь держать голос ровным.

Сэм откинулась на спинку кресла.

- Я сказала, что привыкла не видеть тебя. Ты был призраком в течение последнего месяца, что было бы прекрасно, если бы ты был занят и счастлив. Но ты не выглядишь счастливым, и что-то мне подсказывает, что ты избегаешь меня. Немного проблематично быть ассистентом, когда ассистировать некому.

- Сейчас мне не нужна помощь.

- Тебе не нужна помощь? Ты планируешь открыть С и М королевство до конца года, и у нас пока нет здания для него. У нас до сих пор нет планов реконструкции. У нас даже гребаного названия нет. И ты хочешь сказать, что тебе не нужна помощь?

- А что это за «нас»? - спросил он. - Этой мой клуб, а не твой. Здесь нет никакого «мы».

- Твой клуб не будет существовать, если ты не начнешь работать над ним.

- Я буду делать что захочу и когда захочу. Я не должен оправдываться перед собой. Перед тобой или кем-либо еще.

Он ушел в свою спальню. Ему стоило уволить ее. Почему он не уволил ее? У него были на то все причины. Нет, у него не было ни одной причины увольнять ее, поэтому он и не сделал этого. Она рассказала ему успокаивающую сказку, когда пообещала, что если и попробует быть с мужчиной, то выберет его. Сколько раз он вешал такую же соблазнительную лапшу женщинам на уши? Ты была самой лучшей любовницей… самая красивая женщина, с которой я был... если бы я мог остаться с тобой, я бы остался... У него не было причин так злиться месяц спустя. И все же он злился.

Оставшись один в спальне, он разделся и забрался в постель. Ему было ненавистно спать в одиночестве, но его истощение было сильнее. У него все тело изнывало от недосыпа. Он искал убежища в боли, которую причиняла ему Фелиция, от боли, которую причинила ему Сэм. Что было сильнее всего - больнее лжи Сэм и хуже, чем эротическая жестокость Фелиции - был тот ужасающий факт, что Сорен был прав. Кингсли ничего не знал о Сэм. Он слишком быстро доверился ей. И теперь сожалел об этом.

Он заснул в ту же секунду, как его голова коснулась подушки, но жуткие сны отравляли его отдых. В одном сне он был пленником в своей собственной постели, и та горела вокруг него. В другом какой-то безликий враг запер Сорена в лабиринте тюрьмы, и у Кингсли было шестьдесят секунд, чтобы найти его и спасти, прежде чем его застрелят. Сон изменился в последний раз, теперь он был заключенным, и рядом с ним стоял человек с цепью в руке. Он обернул цепь вокруг горла Кингсли, затягивая ее до тех пор, пока тот не смог говорить, не смог бороться, не смог дышать.

Он проснулся от кашля, который сковал его легкие и живот. Он хватал ртом воздух и не мог им насытится. Наконец приступ кашля закончился, и на трясущихся ногах мужчина выбрался из постели. Часы показывали, что сейчас была полночь. Он проспал полтора часа, но сны были такими яркими и жестокими, что ему казалось будто он проспал несколько дней. Образы преследовали его, даже когда он натягивал брюки. Он попытался отогнать их другими мыслями, но паника не покидала. Он чуть было не позвонил Сорену, чтобы удостовериться, что сон о заключении Сорена и его неминуемой смерти был всего лишь сном.

Алкоголь. Вот что ему нужно. После встречи с Фелицией он выпивал не больше двух бокалов вина в день. Он был пьян ее телом и ее болью в течение месяца. Но сейчас он должен выпить, а еще лучше напиться.

Он натянул рубашку, но не стал ее застегивать. Он спустился вниз по лестнице для прислуги в винный погреб позади кухни. Вино могло быть недостаточно крепким сегодня вечером, но он обнаружил, что все крепкие напитки в доме исчезли. Дело рук Сорена? Или Сэм? В эти дни они оба обращались с ним как с гребаным ребенком. Ему бы не хотелось, чтобы кто-то из них прятал от него выпивку. Хорошо. Он выпьет вина. Бутылка «Пино» усыпит его и усмирит беспокойный разум.

С бутылкой в руке, он направился обратно через темную кухню. Он вздрогнул, когда внезапно в комнату проник свет.

- Ah, merde, - сказал он, поднимая руку к глазам. - Кто это?

- Я, - ответила Сэм. Она быстро появилась в фокусе. - Я услышала шаги и... Боже мой.

Черт. Кингсли поставил бутылку на кухонный стол и начал застегивать рубашку. Но было уже слишком поздно. Сэм уже увидела его, увидела синяки и рубцы, которые оставила на нем Фелиция.

- Это пустяк, - ответил он. - Что ты тут делаешь?

- Это не пустяк. Кто, черт возьми, сделал это с тобой?

Сэм потянулась к его рубашке, но он перехватил ее запястье. Теперь его голова полностью прояснилась, и он заметил страх на лице Сэм. Страх? Из-за него? Или за него?

- Никто, - ответил он. - И ты мне не ответила. Что ты здесь делаешь?

- Все еще работаю, - произнесла она. - Получила финансовые отчеты от твоего друга парикмахера. Я разбиралась в них.

- Нашла что-нибудь?

- Я не буду говорить с тобой об этом, пока ты не скажешь мне, почему выглядишь так, словно кто-то выбил из тебя дерьмо, - потребовала Сэм. Она тоже выглядела уставшей, наверное, даже такой же уставшей, как и он.

- Non, - ответил он. - Забудь все, что видела.

- Ладно, может быть, ты ответишь на этот вопрос - где ты был весь прошлый месяц?

- Был у Блейз, - просто сказал он.

- Это очень любопытно.

- Ничего любопытного. - Он взял бутылку и протиснулся мимо нее.

- Очень любопытно, потому что Блейз уже две недели как в Вашингтоне, включая «сейчас», - сообщила ему Сэм, следуя за ним из кухни и дальше по коридору. - Хочешь поведать еще одну ложь?

- Ты обвиняешь меня во лжи? - спросил Кингсли и начал подниматься по лестнице. - Забавно слышать от тебя такие обвинения.

- Что, черт возьми, ты имеешь в виду, говоря «от меня»? - Она перешагивала через две ступеньки, чтобы поспевать за ним. - Я никогда не лгала тебе. Хочу ли я говорить о моем прошлом? Нет. Но не говорить о чем-то не то же самое, что и лгать. Не смей называть меня лгуньей, когда смотришь мне в лицо и говоришь, что ты был с Блейз, когда мы оба знаем, что это не так.

На втором лестничном пролете Кингсли развернулся к ней лицом так быстро, что ей пришлось отступить на шаг.

- Хочешь поговорить о лжи в лицо. Той ночью, на вечеринке, ты сказала мне, что если ты и будешь с мужчиной, то этим мужчиной буду я.

- Да, я так и сказала. И что?

- И что? А то, что на следующее утро после вечеринки я пошел искать тебя и увидел с мужчиной. Вы целовались, постель была смята, и я все это видел.

Сэм повернулась к нему спиной. Ее плечи затряслись. Затем она засмеялась, громко, раскатисто, потрясенным смехом, который заполнил весь дом.

- Что? Ты думаешь, это смешно?

- Уморительно, - подтвердила она, оборачиваясь. - Смешно до колик. Так вот почему ты так злишься на меня? Поэтому избегал меня целый месяц? Ты думал, что я занималась сексом с мужчиной?

- Я уверен в этом. - Он повернулся и поднялся по последним ступенькам на третий этаж. - И Сорен был прав насчет тебя.

- Погоди одну чертову секунду. - Сэм поспешила за ним. - Что значит, Сорен был прав насчет меня? Какое он имеет к этому отношение?

- Он сказал мне не доверять тебе. Я должен был прислушаться к нему.

- Я не давала тебе повода не доверять мне.

- Вот повод. Ты притворяешься, что я что-то значу для тебя, когда... - Боль душила его неумолимыми руками. Он хотел швырнуть бутылку вина в стену и смотреть, как красная жидкость стекает, словно кровь. - Когда это не так.

Сэм последовала за ним по коридору.

- Кингсли, остановись. Пожалуйста, остановись. Я должна тебе кое-что сказать.

Он остановился перед дверью спальни.

- Что? - спросил он, готовый покончить с этим разговором.

- Да, я занималась сексом кое с кем на вечеринке. И нет, это был не мужчина.

- Я видел его. - Даже сейчас, месяц спустя, ощущение обмана не рассеялось ни на йоту. Он взял за правило не доверять никому кроме себя и Сорена, и все же, по какой-то глупой сентиментальной ошибочной причине, он доверился Сэм. - Только не говори мне, что я не видел того, что видел.

Сэм прижала руку ко лбу.

- Это трудно объяснить, - ответила Сэм.

- А ты попробуй.

- Парня, с которым ты меня видел, зовут Алекс. Четыре года назад Алекс был Эллисон, и Эллисон была моей девушкой. Однажды Эллисон сказала мне, что она - мужчина, запертый в женском теле, и больше не может так жить. Сейчас она на гормональной терапии, к вечеру у нее проступает щетина, и голос ниже на две октавы. Алекс или Эллисон в ту ночь мне было все равно. Я просто скучала по ней. То есть, по нему. Алекссон.

Кингсли прищурился, глядя на нее.

- Значит, Алекс...?

- Верно, - ответила Сэм. - Позволь перефразировать мое обещание тебе. У меня никогда не было члена, Кингсли. Но если я когда-нибудь буду с членом, этим членом будешь ты.

Кингсли испустил вздох, который он сдерживал в течение целого месяца. Но выдох превратился в стон.

- Я такой придурок, - выдохнул Кингсли.

- Да, - ответила Сэм. - Но я прощаю тебя.

- Мне показалось, что мужчина, с которым ты целовалась, был немного низким. И худым.

- Я предпочитаю мужчин таких же, как и женщин - с вагиной.

- Можешь дать мне пощечину, если хочешь. Я это заслужил. - Он указал на щеку и принялся ждать.

Сэм удивленно изогнула бровь.

– Похоже, кто-то опередил меня в побоях. Теперь, когда ты знаешь, что я не лгу, то расскажешь мне, что, черт возьми, происходит, и кто, черт возьми, избил тебя, и где, черт возьми, ты был, и почему, черт возьми, ты пьешь вино посреди ночи, и почему, черт возьми, я не могу перестать говорить «черт возьми»?

Ее слова были легкими, но в глазах застыла тревога.

Он тяжело выдохнул. Это был не тот разговор, который он хотел бы вести сегодня. Или когда-либо. Но он был таким идиотом, был так холоден с ней в течение последнего месяца, что знал, что должен ей.

- Пойдем, - сказал он. - Я не собираюсь говорить об этом в коридоре.

Он впустил ее в спальню и поставил бутылку вина у кровати.

- Черт, - сказала она, глядя на кровать. - На твоих простынях проходил матч по борьбе?

- Иногда мне снятся кошмары, - признался он. - Сегодня они были.

- Так вот для чего вино?

- Оно помогает мне уснуть.

Сэм наклонилась над кроватью и поправила смятые простыни.

- Что за кошмары? - Она взбила подушку и положила ее обратно на кровать.

- Такие, какие могут быть, будь у тебя моя работа. Такие кошмары, когда в тебя стреляли четыре раза.

- Значит, твои кошмары не из тех, когда ты появляешься голым в школе?

- Мне снятся сны, где я появляюсь голым в церкви Святого Игнатия. Это не кошмары.

Сэм усмехнулась, и смех превратился во вздох, а вздох превратился в объятия и притягивание его к себе. Сначала он мешкал ответить на объятия. Кингсли уткнулся в изгиб ее шеи и вдохнул ее аромат, сандаловое дерево и кедр. Она была единственной из знакомых ему женщин, кто пользовался мужским одеколоном. И все же, на ее мягкой коже он пах совершенно женственно и соблазнительно.

- Мне жаль, что тебе снились плохие сны, - сказала она.

- Все мои кошмары - это мое собственное творение.

- Ты их видишь каждую ночь?

- Если со мной в постели кто-то есть, я обычно не вижу снов.

- А я-то думала, что ты трахаешься с кем-то каждую ночь, потому что нимфоман.

- И это тоже, - не стал спорить он.

Сэм усмехнулась и потерла лоб.

- Хорошо, - наконец сказала она.

- Хорошо, что?

- Хорошо, ложись в постель. Ты ответишь на мои вопросы, а я предоставлю тебе того, с кем ты сможешь спать сегодня ночью, чтобы тебе больше не снились плохие сны.

Сэм подошла к двери и заперла ее.

- Ты поспишь со мной?

- Просто посплю, - ответила она. - Я имею в виду, что мы будем спать, когда закончим разговор.

Сэм сняла туфли и стянула носки. Да, это происходило. Сэм раздевалась в его спальне. Должно быть, он все еще спит. И в кои-то веки увидит хороший сон.

- У тебя есть что-нибудь, в чем я могу спать? Обычно я сплю в футболке и боксерах. Я мерзну.

Она сняла пиджак, расстегнула жилет. И когда она приступила к рубашке, Кингсли сделал единственное, что мог.

Он снял собственную рубашку и предложил ей.

- Кинг. - Это все, что она сказала.

- Возьми.

- Это одна из твоих новых дорогих рубашек от Витале.

- Да.

- И ты позволишь мне спать в ней?

- Я прошу тебя спать в ней.

- А что же случилось с тем, что женщина носит твою рубашку равноценно тому, что мужчина кончает на ее сиськи?

- Я сказал на спину.

- Сиськи сексуальнее.

- Надевай. Спи в ней. Я не буду кончать на твои сиськи или спину.

- Любишь на лицо, да?

Она отнесла рубашку в его ванную, этот акт скромности ему показался невыносимо милым.

- Я сплю голым, - крикнул он ей, когда она закрыла за собой дверь. - Тебя это беспокоит?

- Что? Все твое нижнее белье в стирке?

- У меня его нет, - признался он.

- Могла бы и догадаться, - выдохнула Сэм.

Кингсли разделся и забрался в постель. Сэм вышла несколькими секундами позже в одной его белой рубашке. Босыми ногами она прошлась по ковру, подошла к кровати и скользнула под одеяло. Он не смог не заметить ее длинных голых ног и соблазнительную грудь. Они сияли в нежном свете лампы, и он зарылся пальцами в простыни, напоминая себе не прикасаться к ней.

Сэм перекатилась на бок, лицом к нему.

- Обнажен? - спросила она.

- Полностью.

- Тебе нравится.

- Больше, чем следовало бы, - признался Кингсли.

Он улыбнулся, но Сэм нет. Вместо это она протянула руку и прикоснулась к его плечу, где трость оставила двухдюймовый черный синяк.

- Что с тобой случилось? - поинтересовалась она. - Пожалуйста, скажи мне, что это было по обоюдному согласию.

- Это было по обоюдному согласию. И все по твоей вине.

- По моей вине?

- Это ты сказала мне приударить за Госпожой Фелицией. Я послал ей цветы. Она оказалась в моей спальне в ночь вечеринки.

Глаза Сэм стали комично большими. Он рассмеялся над ней.

- Ты подчинялся Госпоже Фелиции? - спросила она. - Серьезно?

Он протянул руку и прижал палец к ее губам.

- Это секрет, - сказал он.

- Почему? Все знают, что ты би. Разве есть отличия?

- Мужчина, который любит трахать других мужчин, пугает натуралов. Мужчина, который любит, когда из него выбивают дерьмо, - посмешище. - Их мир мог хвастаться о сексуальной свободе и принятии, но мужчины-сабмиссивы носили клеймо, и он не хотел быть среди них.

- Я думаю, это сексуально, - сказала Сэм. - Мне нравятся мужчины, которые не боятся быть уязвимыми. Женщины постоянно себя так чувствуют. И если тебе станет легче, я подумала, в тебе могла быть небольшая мазохистская жилка, когда узнала, что ты был влюблен в Сорена.

- Я не хотел, чтобы ты это знала. С тобой слишком легко разговаривать. Все выходит наружу.

Она провела рукой по его волосам, нежно и осторожно, словно боясь причинить ему еще большую боль.

- Ты можешь рассказать мне все, что угодно. Мне все равно, что говорит Сорен - ты можешь мне доверять.

- Я хочу. Но мне не легко из-за всех секретов, которые ты хранишь.

- По-твоему, какие секреты я храню?

- Ты была в лагере Фуллеров и не хочешь об этом говорить.

- Тебе нравится говорить о твоих ранениях, и как ты оказался в госпитале?

- Только если это приведет к сексу.

Сэм усмехнулась.

- Тебе действительно станет легче, если ты узнаешь о моем отвратительном прошлом?

- Я хочу узнать тебя, - лишь сказал Кингсли. - Всю тебя. И ты так много знаешь обо мне.

- Твои секреты сексуальнее моих, - ответила она. - У меня нет ни пулевых ранений, ни тайных любовников.

- Какие у тебя секреты? - спросил Кингсли.

Сэм не улыбнулась, и это его испугало. Сэм почти всегда улыбалась ему.

- Уродливые.

Глава 26

Кингсли подождал, пока Сэм устроится под одеялом. Она перекатилась на бок, лицом к нему, и Кингсли посмотрел на нее, сделав озадачивающее открытие - ему нравилось видеть ее в своей постели. Она выглядела такой миниатюрной и беззащитной на его огромной кровати, почти как маленькая девочка с взъерошенной короткой стрижкой и руками, подпирающими подбородок.

- Моя семья с треском провалилась в попытке превратить меня в девочку. Поэтому церковь поговорила с моими родителями, и они решили отправить меня в лагерь. Это был не обычный летний лагерь. Это место было в северной части штата, куда отправляли детей-геев, чтобы починить им мозги.

- Сэм... - Кингсли хотел прикоснуться к ней, но сдержался. Если бы он прикоснулся к ней, она могла бы замолчать, и теперь он понял, что жаждал узнать правду о ней.

- Я встретила девушку по имени Фейт в автобусе, когда ехала в этот лагерь - в этот отвратительный, ужасный лагерь, куда Бог не пошел бы, даже если бы ты ему заплатил. Фейт застукали в постели с кем-то из ее церкви, с кем-то важным, и они изгнали Фейт, отправив ее в лагерь.

- Где было это место, куда тебя послали?

- Лагерь и природный центр «Милая долина». Ты можешь поверить, что они так это называли? Что за фигня. Не было ни гребли на каноэ, ни стрельбы из лука, ни прогулок на природе. Вместо этого, были «молельные сессии», где нас заставляли стоять на коленях несколько часов и громко молиться Богу, чтобы тот забрал наши грехи и исцелил нас, дабы мы возжелали мужчину, как Бог и задумывал. И были веселые «терапевтические сессии», где мы должны были смотреть слайд-шоу и нас били электрическим током, как только на экране появлялась картинка симпатичной девушки. Не удар током по рукам или ногам. Нет - ток бил по соскам и клитору. Но самое лучшее - это наркотики.

- Наркотики?

- Они давали нам, детям, наркотики, вызывающие рвоту, и заставляли смотреть лесбийское порно. Вагина на экране. Рвота на полу. Мы называли его «вечер кино у Калигулы».

Кингсли попытался взять Сэм за руку, но она так крепко сжала пальцы в кулак, что ему ничего не оставалось, кроме как положить свою ладонь поверх ее.

- Несмотря на то, что мы были так заняты всеми этими восхитительными и полезными походными мероприятиями, - продолжила Сэм, ее голос сочился сарказмом и едва сдерживаемой яростью, - мы с Фейт делали все возможное, чтобы сохранить друг друга сильными и здравомыслящими. Всякий раз, когда мы видели друг друга, мы шептали наши кодовые слова - «Больше веса».

- «Больше веса»? Что это значит?

- Некоторые фанаты считают лесбиянство разновидностью колдовства. Я не шучу. Спроси у Пата Робертсона. И когда я услышала об этом, то решила изучить колдовство, как типичный недовольный подросток-гей.

- Я был недовольным подростком.

- И что же ты сделал?

- Спал с другим недовольным подростком-геем.

- Почему я не подумала об этом? О, подожди, подумала. - Сэм усмехнулась, и это было

приятно слышать. Потом девушка снова заговорила, и никто из них больше не смеялся. - Я прочитала книгу об охоте на ведьм во времена колонизации. Закон гласил, что человек не может быть привлечен к суду, пока он не заявит о своей вине или невиновности. Этого человека, Джайлса Кори, обвинили в колдовстве, но он отказался признать свою вину. У суда был способ выбивания из людей признания. Они укладывали их на доску, и на них еще одну доску, и сверху наваливали груз, медленно раздавливая человека. Они сделали это с Джайлсом Кори. Добавляя груз, они останавливались, спрашивали о признании, виновен или невиновен. А его ответ был «Больше веса». Он повторял это снова и снова, и затем, наконец, «Больше веса» стали его последними словами. Они убили его, но так и не заставили его сказать «виновен». Когда мы с Фейт говорили: «Больше веса», это значило «Давайте. Боль. Пытки. Нам плевать. Мы никогда не признаем вину. Мы не сделали ничего неправильного. Это они были виноваты».

Кингсли хотел что-то сказать, что-то ответить. Но сила Сэм лишила его слов.

- После месяца в лагере они сказали, что наш прогресс был «неудовлетворительным», и нам придется остаться еще на один месяц. У Фейт появилась идея, я думала хорошая идея. Мы вломились в клинику и нашли все таблетки, которые смогли найти...

Кингсли убрал свою руку с руки Сэм и притянул ее к себе, прижимаясь к ней всем телом. Она положила голову ему на грудь, и Кингсли обнял ее за дрожащие плечи.

- Мы обнимали друг друга до рассвета, - продолжила Сэм. - Точно так же, как мы с тобой сейчас. Не знаю, почему мы решили дождаться рассвета. Может, хотели увидеть восход солнца в последний раз. Но на рассвете мы проглотили таблетки и запили их минеральной водой, как обычно. Десять... двадцать… тридцать таблеток. Мы дрожали и горели, и казалось, что наша кожа пылает. А потом мы заснули. Две девушки уснули. Одна девушка проснулась.

- Ты проснулась, - ответил Кингсли.

- Приехали копы, - продолжила Сэм. - Они были первыми, с кем я заговорила, когда очнулась в больнице. До сих пор меня бесит, когда я слышу, как люди говорят всякое дерьмо о копах. Эти копы были первыми вменяемыми взрослыми, с которыми я говорила за последние две недели. Тот детектив, детектив Фелдман, сказал, будто этим лагерем управляет Йозеф Менгеле[21]. Тогда я не понимала, о чем он говорил, но знала, что он на нашей стороне.

- Что произошло с тобой? Были предъявлены обвинения?

Сэм сделала глубокий вдох.

- Семья Фейт Спенсер обвинила меня в ее смерти. Она приняла больше таблеток, чем я, и поэтому сказали, что я обманом заставила ее покончить с собой. Правда в том, что мы приняли столько, сколько нашли. Мы не считали таблетки. Мы просто глотали.

- Что случилось после?

- Ничего особенного. Меня отправили на тридцать дней в государственную психиатрическую лечебницу. Фейт Спенсер похоронили. ПГБ[22] оплатили похороны Фейт в качестве «жеста христианского милосердия». Фуллер групповым самоубийством успешно пропиарил ПГБ. Церковь закрыла тот лагерь, но другие все еще работают. Сейчас там дети, прямо сейчас, в этих лагерях. Больше веса... Их всех раздавят.

- Сэм… - Кингсли погладил ее по плечам, пытаясь заставить расслабиться. Вместо того чтобы расслабиться, она отодвинулась от него и села в постели.

- Вот почему ты должен открыть клуб, - ответила Сэм. - Королевство, которое хочешь построить, ты должен это сделать. Ты должен помешать Фуллеру и ПГБ построить церковь в нашем городе. Фейт Спенсер умерла из-за него и его лагерей, и он герой для своих прихожан, потому что швырнул ее семье чеки, чтобы они купили ей гроб подороже.

Кингсли протянул руку и коснулся ее волос. Она прижалась к ней и закрыла глаза.

- Я построю свое королевство, - пообещал Кингсли, - и врата церкви Фуллера не одолеют его.

Сэм широко улыбнулась, в ее глазах стояли слезы. Никогда прежде она не казалась ему такой красивой.

- За это ты отправишься в ад, - ответила она.

- Я возьму тебя с собой.

- Я куда угодно пойду за тобой, - произнесла она. - Кто-то должен заботиться о твоих сапогах.

Она перекатилась на бок и снова легла ему на грудь. Ее голова задела синяк, и Кингсли поморщился до того, как успел себя остановить.

- Черт, прости, - сказала она, и попыталась отодвинуться.

- Нет, нет, нет, останься. Если мне нравится боль настолько, чтобы иметь эти синяки, то мне нравится боль настолько, чтобы чувствовать тебя рядом с ними.

- Уверен?

- Сэм, я мазохист.

- Типа... настоящий мазохист?

Кингсли помедлил, прежде чем ответить. Он предпочитал хранить секреты, а не делиться ими. Но это была Сэм, и он доверял ей.

- Ничто так не возбуждает меня, как боль и страх.

- Твоя боль? - спросила она. - Твой страх?

- Моя боль. Мой страх. И единственное, что возбуждает меня так же сильно, как моя боль и мой страх, - это чужие боль и страх. Я не знал слова свитч до тех пор, пока четыре года назад не нашел клуб в Париже. Вот кто я. Свитч.

- Я думала, ты занимался БДСМ еще будучи подростком.

- Я занимался БДСМ еще до того, как услышал это слово. Мы не знали, чем занимались, или почему это делали. Мы только знали, что это было то, что нам нужно.

- Мы? Мы это ты и Отец Реснички?

- Когда мы были вместе он не был Отцом Реснички. Он был таким же студентом, как и я. В первый раз, когда мы были вместе, он был студентом, - поправил Кингсли. - Второй раз он был учителем - Мистером Реснички.

- Так это и был тот учитель, которого ты соблазнил?

- Да, - ответил с гордостью Кингсли. Он знал, что Сорен никогда бы не стал его преследовать, если бы Кингсли не стал преследовать Сорена первым.

- Он причинял тебе такую боль? - Она прикоснулась к его синякам на груди и плече.

- Он причинил мне гораздо большую боль, вот почему я любил его больше, чем кого-либо.

- Он делал больнее, чем это? - спросила она слегка испуганно. - Буду честна, прямо сейчас я борюсь со своими враждующими чувствами обжигающей ненависти к Сорену и абсолютным восхищением им.

- Добро пожаловать в клуб. Но не надо ненавидеть его за то, что он избил меня. Я хотел этого. И в нашей школе было еще пятьдесят мальчиков, и все они его боялись. Он был выше их, сильнее их, умнее и держал их всех в ежовых рукавицах. И он не прикасался ни к одному из них.

- Тогда почему ты?

- Они боялись его. Некоторые из них, возможно, ненавидели его, но, скорее всего, это была ревность, а не ненависть. Я их не виню. Я не испытывал к нему ненависти. Я хотел его, и сказал ему об этом, - без стыда признался Кингсли. - Я смотрел на него, преследовал его, сидел с ним, без приглашения, в библиотеке, пока он пытался делать домашнее задание. Я даже поцеловал его. Тоже без приглашения.

- Ты - дьявол. Он ответил на поцелуй?

- Он толкнул меня на кровать и так сильно прижал к себе, что я услышал, как что-то щелкнуло в моем запястье. И как только он ушел, оставив меня в боли, я начал мастурбировать. Даже это не остановило меня.

- То, что тебе чуть не сломали запястье, возбудило тебя?

Кингсли сделал глубокий вдох.

- Это не только возбудило меня, это возбудило меня больше, чем что-либо когда-либо в моей жизни.

- Тебе было шестнадцать.

- К тому времени я уже несколько лет занимался сексом.

- Вот черт, французы рано начинают.

- Недостаточно рано. Все мои любовники были на пару лет старше. Но ничто не подготовило меня к нему.

- Он был твоим первым парнем?

- Первым человеком, который причинял боль во время секса, тоже. - Кингсли прижал ладонь к центру спины Сэм и бездумно принялся гладить вверх и вниз. - Он - причина, из-за которой я хочу построить свое королевство. Он - причина, из-за которой я должен это сделать.

- О, расскажи мне. - Сэм еще ближе пододвинулась к нему. Прижалась? Теперь они прижимались друг к другу?

- Ты действительно хочешь послушать о сексуально-девиантных эскападах двух подростков в католической школе-интернате?

- Ты заполучил меня на «сексуально-девиантных». И эскападах. И подростках в католической школе-интернате. Все сразу.

Кингсли открыл рот, чтобы продолжить, рассказать историю, но слова не шли с языка.

- Кингсли?

- Прости, - ответил он. - Это... Сильные воспоминания.

- Понимаю, - ответила Сэм. Кончиком пальца она обвела круги вокруг одного из его уродливых синяков. - Я любил кое-кого, когда была подростком. От нее пахло яблоками. Это был ее шампунь, ничего мистического, но я думаю о ней каждый раз, когда чувствую запах яблок. Я даже могу кончить, поедая яблоко.

- Сорен... от него пахнет зимой. Ты это замечала?

Сэм покачала головой.

- Я еще не подобралась к нему настолько близко. Он заставляет меня нервничать.

- Знаешь, когда впервые становится холодно, пронзительно холодно, и воздух становится леденящим? Обжигающим? И мир пахнет чистотой и невинностью? Вот как он пахнет.

- Когда-нибудь я его обнюхаю.

- Стоит, - ответил Кингсли, хотя и почти сожалел о том, что рассказал Сэм сейчас. Знать запах чьей-то обнаженной кожи - значит знать этого человека в самые интимные, животные моменты. - Я вдыхал его, когда мы были в одной постели. Это сводило его с ума. И если бы он поймал меня за этим, то ущипнул бы за нос и зажал его. Ублюдок.

Сэм приподнялась и улыбнулась ему. Она ущипнула его за нос и зажала.

- Ты влюблен в него, не так ли? Все еще влюблен в него?

Кингсли кивнул. Она отпустила его нос.

- Понимаю. Продолжай.

Кингсли сморщил нос. У Сэм была крепкая хватка.

- Ты должна кое-что знать о Сорене, - начал Кинсли. - У него было плохое детство.

- Разве не у нас всех оно плохое?

- У меня - нет, - ответил Кингсли. - У меня было прекрасное детство. Родители были влюблены друг в друга, и они обожали меня и сестру. Нет лучшего города, чем Париж, в котором можно вырасти. Город Света? Город Любви? Со мной не произошло ничего плохого. Пока все плохое все-таки произошло со мной. Родители умерли, и меня отправили жить к бабушке с дедушкой в Мэн. Было плохо. Я ненавидел школу. Я не сходил с ума благодаря тому, что переспал с как можно большим количеством девушек.

- Это и мой рецепт здравомыслия.

Кингсли улыбнулся.

- Бабушка и дедушка отдали меня в школу для мальчиков. Больше не было девушек для соблазнения. А потом я влюбился в садиста, который...

- Который что? - спросила Сэм.

Кингсли чуть было не сказал «отправил меня в лазарет», но решил оставить эту часть в тайне. Ему не было стыдно, он не защищал Сорена. Но та первая ночь, когда у него и Сорена был секс, та ночь в лесу, была самой важной ночью в его жизни. Он занимался сексом с двенадцати лет, но в его сознании, в его сердце это была ночь, когда он потерял свою девственность.

- В садиста, который был самым прекрасным явлением, которое я когда-либо видел. Любовь с первого взгляда. Или страсть. Трудно заметить разницу, когда тебе шестнадцать. Трудно заметить разницу, когда тебе двадцать восемь.

- У меня такая же проблема.

- У нас с Сореном был секс один раз, на первом семестре моего обучения, - продолжил Кингсли, в несколько слов подытожив самую значительную ночь своей жизни. - А потом я уехал домой на лето. Когда я вернулся на осенний семестр, он уже закончил школу и преподавал. Тогда мы начали спать вместе. В первый месяц учебы это было примерно раз в неделю. Затем два, три, четыре раза в неделю. Мы не могли насытиться друг другом. Я ждал, пока студенты в комнате уснут, а потом выбирался из-под одеяла и убегал. Он уже был там, в ските, ждал меня. Нам постоянно приходилось прятаться. Утомительно, но оно того стоило. Нам пришлось еще тщательнее прятаться, после приезда моей сестры, Мари-Лауры.

- Что вы делали?

- Однажды покинули кампус. Сорен получил письмо от его сестры, Элизабет, ему нужно было разобраться с какими-то семейными делами. Он попросил Мари-Лауру подменить его на занятии французским языком в пятницу, чтобы он смог уехать.

- Звучит зловеще.

- Когда в семье есть подросток-садист, и к нему обращаются за помощью, появляется проблема.

Сэм поморщилась.

- Похоже на то. В чем была проблема?

- Элизабет узнала, что их отец женился повторно, и его вторая жена родила ему дочь. Она попросила Сорена предупредить новую жену, за какого монстра та вышла.

- Папа был плохим?

- У Сорена самый плохой отец из всех плохих отцов, - ответил Кингсли. Шутка, да, но никто не засмеялся. – Поскольку моя сестра заменяла его в тот день, я прогулял урок и поехал с ним. Я не мог поверить, что он позволил мне сбежать, но мы так мало времени проводили вместе с тех пор, как она появилась. Он согласился.

- Куда вы поехали?

- В Нью-Гэмпшир, в дом его отца.

- Как вы туда добрались?

Кингсли улыбнулся. Улыбнулся широко. Улыбнулся от уха до уха.

- У его отца были деньги. Много денег. До той поездки я даже не верил, что у него столько денег. Элизабет послала за ним машину, чтобы отвезли его в дом отца. Но не просто какой-нибудь автомобиль.

- О Боже, только не говори мне, - ответила Сэм. - Я вижу, к чему все идет.

- Это был «Роллс-Ройс».

Глава 27

Кингсли не лгал, но он сказал Мари-Лауре достаточно полуправды, чтобы это было ложью. Он встречался с новой женой отца. С ней нужно было обсудить семейную ситуацию. Она никогда не встречала его раньше, возможно, не поверит, что он тот, за кого себя выдает. Он попросил меня поехать с ним, чтобы подтвердить его личность. Ты же будешь в порядке без нас, не так ли? Ах да, сказала она. Bien sûr. Езжай с ним. Все что угодно для него, ответила она, будучи одержимой Сореном после недельного знакомства с ним.

Кингсли почти не спал прошлой ночью. Он всю ночь боролся с соблазном пойти в крошечные апартаменты Сорена в покоях священников. Но это бы спугнуло его удачу. Он все еще не мог поверить, что Сорен согласился взять его с собой в эту поездку. Поездку? Больше похоже на миссию, судя по тому, как Сорен объяснил это. Я должен поехать в дом отца. Он наконец-то уехал из штата в командировку. Это мой шанс познакомиться с его новой женой, поговорить с ней без его присутствия. Я должен оградить его жену и мою сестру от него. Мне нужно, чтобы она поверила мне.

- Обещаю, я подтвержу твою здравомыслие и добрый характер, - ответил Кингсли.

- Спасибо, - ответил Сорен.

- Даже если мне придется солгать.

За это он получил быстрый сильный удар по затылку.

В 4:37 утра Кингсли вышел из общежития с сумкой на плече и стал ждать в часовне. Все еще спали, даже священники. Он приоткрыл входную дверь и стал наблюдать. Десять минут спустя в поле зрения блеснула серебряная полоска, и даже в утренней лунной темноте, он заметил светлые волосы Сорена, пока тот шел от здания к машине. Кингсли тоже вышел, и пошел к машине, как будто это была самая естественная вещь в мире, и никто не мог и не должен был спрашивать, почему он это сделал.

Водитель придержал дверь для Сорена, но Кингсли сел с противоположной стороны. Он сидел там, на кожаном сидении, дрожа от нервного возбуждения. Сорен, как обычно, был воплощением сдержанной утонченности. Через стекло, отделявшее задние сидения от водителя, Сорен спокойно проинструктировал водителя. Через три недели Сорену исполнится восемнадцать, а водителю, должно быть, было пятьдесят, но он поклонялся и пресмыкался перед Сореном, словно тот был членом королевской семьи.

Водитель поднял стекло. Сорен задернул штору. И сейчас, здесь, наконец, они были наедине в «Роллс-Ройсе». Кингсли не помнил, как умер, но каким-то образом, он нашел своей путь в рай. И рай был отделан серой кожей, ручной работы.

- Даже не думай об этом, - сказал Сорен, пока Кингсли снимал пальто и печатки.

- Я всегда об этом думаю, - ответил Кингсли. - Я взял смазку.

- Кингсли, еще нет и пяти утра.

- Бывало ты и пораньше порол меня.

- Я пытался разбудить тебя.

- Своим членом-будильником?

- Поспи. - Сорен расстегнул пальто и снял его. – Нам предстоит долгая дорога.

- В «Роллс-Ройсе»? Очень мило. Ты можешь его оплатить?

- Моя сестра, Элизабет, организовала эту поездку. Она бы поехала сама, но я бы предпочел, чтобы наш отец винил во всем меня, а не ее. Ради ее же блага, надеюсь он никогда не узнает.

- Что ты делаешь? - спросил Кинсли, когда Сорен потянулся к своему потрепанному кожаному портфелю. Он достал папку и красную ручку.

- Проверяю домашние задания.

- Тогда я точно буду спать. - Он не мог придумать ничего более скучного, чем смотреть, как Сорен оценивает домашнее задание по испанскому языку в течение следующих пяти часов. Тем не менее, он бы сделал это, если думал, что сможет получить секс от этой сделки. К сожалению, порка и секс с Кингсли, похоже, не входили в повестку дня Сорена сегодня.

Кингсли вытянул ноги и свернул свою куртку, как подушку. Но, прежде чем он устроился, Сорен схватил его за воротник рубашки.

Он застыл, его тело замерло, каждая частичка.

- Не там, - сказал Сорен. Он потянул Кингсли и устроил на своих коленях. - Спи здесь. Мне нужен стол.

- Ты серьезно?

- Как никогда, - ответил Сорен, его тон был сухим и легким, что гораздо больше нервировало, чем, когда тот был угрожающим. Кингсли застонал и перевернулся на живот, предоставляя Сорену спину в качестве стола. Он положил куртку под голову и попытался расположиться как можно удобнее.

Тихий рокот двигателя машины и ранний час в конечном итоге погрузили его в глубокий и расслабляющий сон, несмотря на борьбу его грудной клетки и бедер Сорена и царапинами ручки по спине. Если бы он мог признаться себе, ему нравилось изображать стол для Сорена. Сорен всегда использовал его в постели. Быть использованным вне постели было приятным изменением в рутине.

Когда он проснулся, солнце уже взошло, и бледный зимний солнечный свет заливал машину сквозь тонированные стекла.

- Мы уже приехали? - спросил Кингсли. Он не знал точно, сколько проспал, но чувствовал, что прошло уже несколько часов.

- Почти, - ответил Сорен. И тогда Кингсли понял, что ладонь Сорена находилась на его пояснице под рубашкой. Некоторое время, пока он спал, Сорен закончил работать, но вместо того, чтобы разбудить Кингсли и приказать ему подвинуться, он позволил ему спать. И теперь Кингсли ощущал кончики пальцев на своей пояснице. Он не двигался, не хотел двигаться. Он боялся, если пошевелится, Сорен перестанет так к нему прикасаться. Сорен мог быть нежным и был нежным с ним, но только после того, как выпорет его и оттрахает. Сегодня утром его не били и не трахали, и все же Сорен нежно ласкал спину Кингсли под рубашкой, скользил вдоль его позвоночника вверх к шее и снова вниз. Он провел пальцем по краю грудной клетки Кингсли, по бокам живота, по чувствительной коже между лопатками.

- Что ты делаешь? - спросил Кингсли.

- Прикасаюсь к твоей спине.

- Почему? - Спросил он. Pourquoi?

- Потому что могу. Я могу сделать с тобой все, что захочу. Разве не так?

- Все, что угодно, - ответил Кингсли, испуская глубокий выдох удовольствия. - Могу я задать глупый вопрос?

- Ты только что это сделал.

Кингсли усмехнулся, и услышал, как Сорен вздохнул с притворным отвращением.

- Задавай свой вопрос.

- Тебе нравится мое тело? - Кингсли краснел до, во время и после того, как задал этот вопрос.

- Не в данный момент.

- Не нравится? - Кингсли был раздавлен.

- Недостаточно синяков на мой взгляд.

Кингсли улыбнулся на его ответ.

- Ты можешь внести любые улучшения в мое тело, если хочешь. Рубцы... синяки... порезы... ожоги...

- Ты пытаешься соблазнить меня.

- Всегда. Это работает?

- Может быть, - ответил Сорен, скользя вниз пальцем по спине Кингсли. Он вздрогнул от этого прикосновения. - Нравится? - спросил он. Он звучал почти удивленным.

- Oui, beaucoup. - Кингсли перешел на французский. - Мне нравится удовольствие так же сильно, как и боль.

- Ты хочешь, чтобы я чувствовал то же самое? - спросил Сорен.

- Pas du tout. Я могу найти любую девушку, которая сможет доставить мне удовольствие. Но кто подарит мне боль, кроме тебя?

Сорен тихо рассмеялся. Кингсли нравилось смешить Сорена. Кингсли выдумал теорию, по которой человеческая эволюция вела к Сорену, и когда он смеялся, мир понимал, что проделал отличную работу.

- Перевернись, - приказал Сорен, и Кингсли моментально подчинился. Теперь Сорен дразнил его спереди, его живот и грудь. Кончиками пальцев Сорен легонько прикасался к ребрам Кингсли, пересчитывая их вверх по левой стороне и вниз по правой. К тому времени, как он насчитал двадцать четыре, Кингсли был полностью тверд.

- И это тоже нравится? - спросил Сорен и задрал рубашку Кингсли до подмышек. Кингсли помог ему и полностью снял ее.

- Каждую секунду. А тебе?

Сорен помолчал. Знак того, что он глубоко задумался, взвешивая свои слова.

- Интересно наблюдать, как ты реагируешь на разные типы прикосновений.

- Могу я к тебе прикоснуться? - спросил Кингсли. - Пожалуйста?

- Если ты настаиваешь. Хотя я не получу от этого удовольствия, так что не понимаю, почему ты так настаиваешь.

Кингсли услышал веселье в голосе Сорена. Он любил акцентировать многочисленные недостатки Кингсли - для Сорена Кингсли был пустой тратой времени. Он был слишком французом, не католиком, слишком сексуально-помешанным, недостаточно прилежным, недостаточно покорным, и, безусловно, ниже Сорена во всех смыслах - физически, морально и онтологически. Учитывая, что Сорен говорил подобные жестокие пустяки, когда они были наедине друг с другом, целуясь, лаская и трахая, Кингсли гадал действительно ли Сорен имел в виду их. Иногда у Кингсли возникало отчетливое ощущение, что он нравится Сорену. Он оплатил путешествие Мари-Лауры в Америку. Если это была не любовь, или, по крайней мере, влечение, тогда что это было?

- Тебе это может не понравиться, - ответил Кингсли. - Но я попробую.

Кингсли сел рядом с Сореном, лицом к нему. Сорен повернул голову и молча смотрел на него. Несомненно, Сорен ждал, что Кингсли прикоснется к одной из интимных частей его тела. Что Кингсли и сделал.

Он протянул руку и коснулся лица Сорена. От шока или удивления, Сорен отпрянул на дюйм. Кингсли подождал, снова протянул руку и прижал кончики пальцев к его щеке.

- Ты слишком бледный, - сказал Кингсли. - Каждый раз, когда я прикасаюсь к тебе, мне кажется, что твоя кожа будет холодной, как камень.

- В Мэне непросто загореть, - ответил Сорен. - Еще какие-нибудь жалобы на мою внешность?

- Твои ресницы слишком темные. - Кингсли провел подушечкой большого пальца по кончикам ресниц Сорена. - Из-за них мне трудно сконцентрироваться, когда я рядом с тобой.

- Я не приму мои ресницы в качестве оправдания за твое плохое поведение.

- Тогда тебе придется и дальше наказывать меня за него.

- Я намерен это сделать.

Кингсли наклонился вперед, обернул руки вокруг плеч Сорена и поцеловал его. Сорен ответил на поцелуй с удивительной нежностью и лаской. Обычно поцелуи Сорена оставляли синяки, которые Кингсли любил. Но и этот ему тоже нравился, руки Сорена на его обнаженной спине, и соединенные губы, их переплетающиеся языки... А потом, поскольку поцелуй был слишком идеальным, Кингсли испортил его смехом.

Сорен отстранился и уставился на него.

- Прости, - сказал Кингсли. - Никогда не думал...

- Никогда не думал о чем? - спросил Сорен.

- Никогда не думал, что буду целоваться с тобой на заднем сиденье машины. Мы можем сходить в кино сегодня вечером?

Сорен пристально смотрел на него.

- Оденься.

- Не останавливайся. Мы почти добрались до второй базы, - ответил Кингсли, продолжая смеяться. Он даже не переставал смеяться, когда Сорен толкнул его на пол машины.

- Мы должны остановиться, - сказал Сорен, из его глаз исчезло веселье. - Мы приехали.

Кингсли вскарабкался на сиденье и натянул футболку и жакет. Он провел рукой по волосам и поправил одежду.

- Что собираешься делать? - Кингсли заметил, как плотно сжался рот Сорена, как напряглась его челюсть.

- Молиться, чтобы Бог дал возможность говорить, - ответил он. - Надеюсь, она здесь.

- Разве Элизабет не сказала, что новая жена должна быть дома?

- Я говорил не о жене. Я говорил о сестре, ребенке. Клэр.

- Ты говорил ей три, oui? Она не младенцем, она дошкольник.

- Когда ты стал экспертом в развитии детей?

- Я не эксперт, но даже я знаю разницу между младенцем и дошкольником. - Фыркнул Кингсли, и Сорен прищурился на него. Может, в конце концов, его сегодня выпорят.

- Как твоя сестра узнала о новой жене?

- Ее мать наняла кого-то присматривать за активами отца. Элизабет держала меня в курсе. Мы знали, что он женился. До недавнего времени мы не знали, что у него родился еще один ребенок.

- Зачем ему держать это в тайне?

- Потому что он знает, что мы с Элизабет могли бы сделать нечто подобное.

Машина свернула на длинную, усаженную деревьями дорогу, и впереди показался большой особняк в английском стиле.

- И это все? - спросил Кингсли.

Сорен тупо уставился в окно, затем кивнул головой.

- Это замок, - продолжил Кингсли. - Ты вырос в замке.

- Это дом.

- Это чертовски огромный дом. - Великолепный, захватывающий дух, великолепный и внушительный. В отличие от Сорена.

- Я ненавижу его.

Кингсли вздохнул. Сорен рассказывал ему о жизни в этом доме.

- Я не виню тебя, mon ami.

Машина катилась по длинной подъездной дороге. Кингсли ощутил напряжение Сорена, как только они приблизились к дому.

- Что я могу сделать? - спросил Кингсли. - Чтобы помочь тебе, я имею в виду.

- Оставайся в машине. Если мне понадобится, чтобы ты подтвердил мою личность, я приду за тобой.

Машина остановилась в конце подъездной дорожки. Водитель вышел из машины и открыл дверь для Сорена. Поток холодного воздуха ударил в лицо Кингсли. Скоро пойдет снег. Кингсли надеялся на снег. Тогда он и Сорен снимут номер в отеле, может останутся там на несколько дней...

- Эй, - обратился Кингсли, и Сорен повернулся. - Могу я познакомиться с твоей сестрой?

- Клэр еще нет и трех лет. Если хочешь пофлиртовать с моей сестрой, нам стоит поехать к Элизабет.

- Я не собирался флиртовать, - ответил Кингсли, оскорбленный тем, что Сорен считал, будто секс был его единственным интересом в жизни. Самым большим, безусловно, но не единственным. - Я люблю детей.

Сорен прищурился и указал на сиденье машины.

- Жди, - сказал Сорен, будто это Кингсли был дошкольником.

Водитель вернулся в машину. Кингсли вышел из машины и стоял на холодном осеннем ветру. Длинное пальто Сорена обвивалось вокруг его ног, пока он шел к дому. Его голова была высоко поднята, глаза каменными, но при этом он выглядел как осужденный, идущий на собственную казнь.

Он позвонил в дверь, и та открылась. На пороге стояла женщина. Отцу Сорена сейчас должно было быть за пятьдесят, но эта женщина выглядела едва ли на тридцать. Молодая и красивая, темноволосая и стройная. Как называют таких женщин? Трофейная жена? Где-то он слышал это выражение. Юная девушка выходит за мужчину гораздо старше ее из-за денег. Будет ли ее вообще волновать, что ее муж изнасиловал свою вторую дочь? Или она считала, что риск оправдан жизнью в таком богатстве?

Кем бы она ни была, как бы ее ни звали, казалось, она была готова выслушать Сорена. Она не пригласила его войти, но и не захлопнула дверь перед его носом. Кто мог захлопнуть дверь перед таким лицом? Это все равно что плюнуть на Давида Микеланджело.

В дверях показалось маленькое личико. Маленькая девочка с кудрявыми волосами и чем-то в руке - плюшевой игрушкой? Она посмотрела на маму, и женщина положила ладонь на ее макушку. Кингсли не знал, что заставило его ослушаться приказа Сорена, но, не раздумывая, он подошел к дому и встал позади Сорена на крыльце.

- Ох, это мой друг, Кингсли, - сказал Сорен женщине. - Я взял его, чтобы он подтвердил, что я тот, за кого себя выдаю. Знаю, то, что я вам говорю...

- Я поняла кто вы, как только увидела вас, - ответила она дрожащим голосом. - Вы такой же, как он.

Кингсли ощутил, как Сорен внутренне содрогнулся от такого сравнения.

- Простите, - добавила она. - Я имею в виду... вы внешне похожи на него. Вот и все. Я вижу, что вы его сын. Я Аннабелль. - Она робко улыбнулась Кингсли.

- А это Клэр, моя сестра, - сказал Сорен, кивая на маленькую девочку, которая огромными от невинного любопытства глазами рассматривала трех человек, толпившихся на крыльце,

- Она немного стеснительная по началу, - ответила Аннабель. - Но как только она начнет говорить, ее уже не остановить.

- Похоже на тебя, Кингсли, - ответил Сорен. - Кингсли?

Кингсли проигнорировал его и присел на корточки.

- Мне нравится твой единорог, - сказал он, постучав по рогу фиолетового животного, в которого она вцепилась. - Как ее зовут?

- Клэр.

- Это же твое имя.

- Я назвала ее в честь себя, - ответила Клэр тихим, гордым тоном.

- Мне стоит... я сейчас же пойду собирать наши чемоданы, - сказала Аннабель. Она взяла девочку на руки. - Ты не против подержать свою сестру, пока я буду собираться?

- Я... - Начал Сорен и остановился. Кингсли никогда не думал, что услышит, как Сорен нервно заикается. - Я никогда не был с маленькими детьми. Боюсь, я сделаю ей больно.

- Я возьму ее, - ответил Кингсли, и Аннабель передала Клэр ему. Она изворачивалась на его руках, пока не нашла удобную позу.

- Пожалуйста, входите. Оба.

Сорен и Аннабель исчезли наверху, собирая чемоданы и разговаривая, пока Кингсли играл с Клэр. Все, что он делал заставляло ее хохотать, особенно когда он обращался к ней на английском, а к единорогу на французском. Ей также нравилось, когда он изображал, как скачает единорог на ее макушке. Она выхватила его у него из рук и напала на него. Он притворился мертвым, из-за чего она захихикала.

Клэр выступала в роли гида для Кингсли. Она указывала на все, что могло заинтересовать его, на камин, балки, кресла, портрет ее отца. Кингсли взглянул на фотографию - черно-белое изображение мужчины царственного вида в форме офицера британской армии. Сорен был так похож на мужчину на фотографии, что Кингсли не сразу смог отвести взгляд. Та же сильная челюсть и нос, те же напряженные глаза, та же благородная и аристократическая осанка. И все же, несмотря на все сходства, Кингсли знал, что душа этого мужчины и Сорена не могли быть более разными. Отец жил, уничтожая свою старшую дочь, а сын пытался помешать этому произойти с младшей.

Не прошло и десяти минут, как Сорен и мать Клэр загружали чемоданы в ее машину. Он слышал, как она говорила, что поедет к родителям, а Сорен ответил одним словом – к адвокату. Что бы она ни делала, куда бы ни пошла, первым делом ей нужно было позвонить адвокату.

Когда пришло время уезжать, единственному, кому Клэр позволила надеть на нее пальто и ботинки, был Кингсли. Сорен наблюдал, как он завязывает ее крошечные шнурки и застегивает пальто. Ему пришлось пять раз сказать ей, чтобы она перестала шевелить пальцами, чтобы он мог надеть ей на руки варежки. Наконец она была одета и в тепле, он поднял ее на руки и отнес в машину, Сорен и Аннабель следовали за ними.

Аннабель придержала дверь, и Кингсли посадил Клэр в детское кресло, пристегивая ее. Он убедился, что рядом с ней было ее одеяло и единорог, прежде чем на прощание щелкнул ее по носу.

- Спасибо, - сказала Аннабель. Ее лицо было мертвецки бледным. Казалось, она вот—вот расплачется или, что еще хуже, ее стошнит. Он не мог винить ее за это. Если бы кто-то появился у него на пороге и сказал, что тот, кого он любил, был педофилом-насильником, у него тоже были бы проблемы с удержанием завтрака. Она дала Сорену номер телефона, Кингсли догадался что это был номер ее родителей, куда она сбежит с дочкой. Сорен пообещал оставаться на связи, и попросил написать ему в школу и рассказать о сестре. Аннабель пообещала, что так и будет, а потом поклялась ему всем сердцем, что сделает все, чтобы его отец никогда не узнал, что он пришел к ней.

- Он хотел сына, и был более чем разочарован, когда я родила девочку. Он был... - Аннабель остановилась и в панике отвела взгляд.

- Ты беременна? - спросил Сорен, но это был не тот вопрос, который подросток задал бы замужней женщине за тридцать. Но он спросил уверенно, и уважая его уверенность она ответила.

- Нет, - ответила она. - Я солгала и сказала ему, что больше не принимаю противозачаточные. Я не готова к еще одному. Но он очень хочет сына.

- Я внебрачный ребенок, которого он признал, - ответил Сорен. - Он предпочитает настоящих.

- Я больше не собираюсь рожать ему детей.

- Он захочет знать почему ты ушла от него. Пожалуйста, не упоминай имя Элизабет. Если тебе придется назвать кого-то, назови меня.

- Нет, - в панике вмешался Кингсли. - Не делай того.

- Кинг, это не...

- Моя забота, - ответил Кингсли, заранее зная, что скажет Сорен. - Ты говорил, что твой отец сломал тебе руку, когда тебе было одиннадцать. Я не хочу, чтобы он причинял тебе боль.

- Я не скажу ему, - поклялась Аннабель. - Я не стану подвергать тебя опасности. Я твой должник... за всё.

- Береги мою сестру. Это все, о чем я прошу.

Она приподнялась на цыпочки и поцеловала Сорена в щеку.

- Ты всегда можешь навестить свою сестру, - сказала она. - Всегда. И ты тоже, - обратилась она к Кингсли. – Думаю, Клэр влюблена в тебя.

- Значит, он больше никогда ее не увидит, - ответил Сорен. - Я ее старший брат. Ей запрещено влюбляться. Особенно в него.

- Не обращай на него внимание. Меня она может называть дядя Кингсли, - ответил он.

Аннабель рассмеялась, испуганным, хрупким смехом. Она положила ладонь на грудь Сорена, поверх его сердца. - Спасибо, - прошептала она, затем села в машину и уехала.

- Какие проблемы мне грозят за то, что вышел из машины без разрешения? - спросил Кингсли.

- Никакие, - ответил Сорен, и Кингсли был дико разочарован. - Поехали. К ночи можем вернуться в школу.

Кингсли последовал за ним к машине. Водитель открыл для них дверь. Когда они снова оказались наедине, Кингсли сказал, - Или...

- Или что? - спросил Сорен.

- Или мы могли бы найти отель и хоть раз потрахаться на настоящей кровати.

- Мы не на свидании. А я гадал, куда же делся настоящий Кингсли.

- Что ты имеешь в виду? - спросил он и сел внутрь. Сорен последовал за ним. Они ехали по трассе, когда Сорен ответил.

- Когда ты был с Клэр, я не был уверен, был ли ты тем самым Кингсли, которого я знаю и едва терплю.

- Почему? Потому что я люблю детей?

- Ты был хорошим с ней.

- Дети – это весело, - ответил он. Что тут еще скажешь?

- Я никогда не думал, что ты можешь любить детей.

- Ну... я люблю. И что?

- Ничего, - ответил Сорен, усмехаясь про себя. - Совсем ничего.

- Я знаю, что ты считаешь меня каким-то извращенцем, - сказал Кингсли. - Но веришь мне или нет, я человек. Да, я люблю детей. Возможно, я однажды захочу их. У меня не так много родственников. Если я захочу семью, придется заводить собственную. Иногда у меня возникают мысли, которые не имеют ничего общего с сексом. Я не просто твоя игрушка, знаешь ли. У меня есть чувства и...

Его страстная речь "у меня есть чувства" резко прервалась, когда Сорен резко схватил его за волосы на затылке и прижался к его губам в жестком поцелуе. Кингсли почти отстранился, чтобы закончить свою тираду, прежде чем понял, что хочет поцелуя гораздо больше, чем ссоры.

Кингсли ответил на поцелуй с такой же и еще большей страстью. Сорен сдернул с Кингсли куртку и бросил ее на пол. Кингсли стянул с себя рубашку и лег на спину на сидение. Он на всю жизнь запомнит ощущение кожаной обивки под своей обнаженной спиной.

- Ты когда-нибудь занимался сексом на заднем сидении «Роллс-Ройса»? - спросил Кингсли, пытаясь не разорвать в спешке рубашку Сорена. Он хотел ощутить кожу Сорена на своей коже немедленно.

- Нет, - ответил Сорен. - Но задай мне этот же вопрос еще раз через час.

Прежде чем Кингсли успел ответить, Сорен схватил его запястья, придавил их над головой Кингсли и снова поцеловал его, глубже, медленнее, но не менее страстно. Кингсли застонал, и Сорен закрыл ладонью его рот.

- Тихо, - прошептал Сорен на ухо Кингсли. - Мы не одни, иначе заткну тебе рот, пока ты не задохнешься, если придется. Понял?

Кингсли кивнул под рукой Сорена. Занавеска и перегородка отделяли их от водителя. Он не видел их, но, если они будут достаточно громкими, он услышит их. Он нарушил приказ Сорена оставаться в машине, он кричал на него и пререкался. На этот раз он будет прилежным.

Хорошим.

Сорен снова поцеловал его. Кингсли старался свести звуки удовольствия к минимуму, даже когда Сорен просунул руку между их телами, расстегнул молнию на брюках Кингсли, и резко схватил его. Каждая мышца в животе Кингсли напряглась. Он резко втянул воздух от шокирующего удовольствия. Ему потребовалось все самообладание, чтобы не застонать вслух.

- Нравится? - спросил Сорен.

- Боже, да, очень, - ответил Кингсли, приподнимая бедра навстречу руке Сорена. Он говорил на французском и английском. Он мог потерять контроль не только над своими языковыми навыками, если Сорен не перестанет так прикасаться к нему.

- Думаю тебе это очень нравится. - Сорен опустился на колени и посмотрел на Кингсли.

- Нет. Не нравится. Мне это нравится ровно настолько, насколько ты хочешь, чтобы мне нравилось.

- Ты жалок, когда возбужден.

- Я так жалок сейчас.

- На пол, на колени, - приказал Сорен и Кингсли подчинился. Он отвернулся от Сорена и уперся руками на противоположное сидение. Быть здесь было хорошо, стоять на коленях перед Сореном. Прошло слишком много времени с тех пор, как Сорен причинял боль. Когда он думал об этом, не было смысла чувствовать себя самым сильным и свободным, стоя на коленях и принимая боль. Но что он думал или что ощущал не имело значения. Им не нужно было оправдываться за свершенное перед кем-то, кроме себя самих. Они теряли сон из-за того, что делали, а не из-за совести.

Они не спали только потому, что нашли более интересное занятие.

Позади себя Кингсли услышал движение, звук кожи и метала. Сорен снял ремень и Кингсли приготовился к удару. Но Сорен обернул его вокруг шеи Кингсли. Он застыл, когда ремень прижался к его горлу. Осторожно, словно ремень был поводком, Сорен притянул Кингсли к себе, пока тот не сел, выпрямившись и упершись голой спиной в колени Серена.

- Я давно хотел сделать это с тобой, - сказал Сорен, нашептывая слова Кингсли на ухо. - Только чтобы заткнуть тебя.

И он потуже затянул ремень. Кингсли резко вдохнул, но не смог выдохнуть, не сейчас.

- Нравится? - Руки Сорена обвились вокруг кожаного ремня. Кингсли бы ответил да, если бы мог. - Докажи.

Дрожащими руками, Кингсли гладил себя, пока Сорен наблюдал за ним из-за плеча. Он не мог вспомнить, когда чувствовал такое удовольствие от собственных ласк. У него закружилась голова. Он ощущал легкость и эйфорию. Его член был очень твердым и невероятно чувствительным. Даже с ремнем вокруг шеи ему удавалось издавать беззвучные стоны.

По мере того, как он приближался к обмороку, у него была вспышка совершенного осознания. Он готов был кончить в «Роллс-Ройсе», пока мужчина, которого он любил всем сердцем и душой, и телом, держал в своих руках его жизнь. И все было так как должно было быть, в руках Сорена находилась власть над жизнью и смертью. Родители Кингсли назвали его в честь королей, но именно Сорен должен был править всем миром. Сорен был королем Кингсли. Сорену нужно было собственное королевство. Кингсли мог ему его подарить, построить его. Мир опасностей, тайн, секса, боли. Он не знал, как или когда, но однажды он это сделает, подарит Сорену собственное королевство.

- Кончай, - приказал Сорен Кингсли на ухо. Кингсли кончил жестко, так сильно, что увидел свет, звезды и солнце ночью, и если он не перестанет кончать, то умрет от нескончаемого удовольствия.

Кингсли рухнул не сидение. Он находился на грани сознания, колебался между светом и темнотой. И в этих сумерках мира, между жизнью и смертью, он ощутил, как руки Сорена обнимают его, как губы Сорена ласкают его плечо, как руки Сорена опускают брюки до колен... и затем он ощутил холодные влажные пальцы на себе и внутри себя. Затем Сорен наполнил его, прижимая расслабленное тело Кингсли к своей груди, и бесконечно входя и выходя из него. И затем пошли слова,

прекрасные слова, но на датском, и Кингсли понятия не имел, что Сорен говорил ему, только то, что ему нужно было услышать.

Сорен кончил в него, его руки поверх рук Кингсли, их пальцы переплетены так же крепко, как и их тела. Кинсгсли обмяк в руках Сорена, и они остались лежать на полу "Роллс-Ройса", пока оба не вспомнили, как дышать.

Когда все закончилось, и он был слаб, опустошен и слишком уставшим, чтобы двигаться, Сорен помог ему одеться. Кингсли должно быть, угодил ему, потому что Сорен позволил ему свернуться калачиком у его ног и положить голову на колени, и оставаться в таком положении до конца путешествия. Руки Сорена дрожали еще тридцать минут после. Когда Кингсли спросил его, почему, Сорен ответил: - Я не знал, смогу ли остановиться вовремя.

- Ты остановился. Я в порядке. Более чем, - ответил Кинсли, опьяненный счастьем и удовлетворением.

- Я мог убить тебя.

- Убей, если хочешь, - ответил Кингсли, улыбаясь ему. - Я умру счастливым.

Сорен закрыл глаза и положил руку на макушку Кингсли. Это ощущалось как благословение.

- Когда-нибудь я сделаю для тебя кое-что, - выдохнул Кингсли.

- Ты все делаешь для меня. - Сорен запустил пальцы в волосы Кингсли и потянул.

- Я хочу построить для тебя замок.

Сорен усмехнулся, и Кингсли тоже, хотя не понимал, в чем тут шутка.

- Я сыт замками по горло, Кингсли, - ответил Сорен. - Что мне нужно, так это подземелье.

***

Сэм рассмеялся в объятиях Кингсли.

- Над чем ты смеешься? - спросил он, щелкая ее по носу.

- Так вот откуда все? - спросила Сэм. - Клуб? Твое королевство? Ты строишь для Сорена самое большое подземелье в мире?

- Он это заслужил, - ответил Кингсли. - Его отец был богат, как Бог, и Сорен рисковал навлечь на себя его гнев, рисковал быть отрезанным от наследства, рассказав новой жене за какого монстра та вышла замуж. И ему было наплевать. Я никогда в жизни не встречал никого похожего на него. И надеюсь, никогда не встречу.

Сэм снова рассмеялась и положила руку ему на грудь. Она тяжело выдохнула.

Тяжело?

- Я помню тот день, словно он был вчера. Это должна быть ночь открытия нашего клуба. Тринадцатое ноября - мы успеем вовремя.

Но Сэм, казалось, не была заинтересован в разговоре о клубе прямо сейчас.

- Ты и Сорен трахались на заднем сидении «Роллс-Ройса». - Вздохнула Сэм. - Это самая сексуальная история, которую я когда-либо слышала.

- У меня есть истории и получше, - ответил Кингсли. - Когда-нибудь я тебе их расскажу.

- Они тоже об эротическом удушении, но действие происходит на заднем сидении автомобиля?

- Как бы ты ни назвала, это опасно. Это был последний раз, когда он душил меня. Когда он женился на моей сестре, это положило конец нашим свиданиям. Она не знала о нас. Но сейчас она мертва, и я думал он может приходить сюда... я надеялся, то есть...

- Ты надеялся продолжить с того места, на котором вы остановились?

- Да. Но он влюблен в другую женщину.

- Кого?

- В девушку из его церкви.

- Девушку, ради помощи которой ты подкупил кое-кого?

- Прежде чем ты возненавидишь его еще больше, тебе стоит знать, что он и пальцем не прикоснулся к ней.

- Мне плевать, трогал он ее или нет, если только он не отправит ее в какой-нибудь переориентированный лагерь, если их застукают вместе, как это сделала жена пастора с Фейт.

- Если их застукают, они переедут в Данию, - ответил Кингсли. - Думаю, у него уже есть такой план.

- Ты поедешь с ними?

- Однажды я пытался учить датский. И бросил. Русский проще, если тебе это о чем-то говорит.

- Хорошо, - ответила Сэм. - Тогда тебе лучше остаться здесь, со мной.

Она прижалась бедром к его ноге, и он почувствовал тепло, исходящее от ее тела.

Тепло?

- Должна сказать, мысль о том, как ты играешь с маленькой девочкой и ее единорогом? Так поразительно мило. Мои яичники хотят обнять тебя.

Кингсли рассмеялся.

- Я люблю детей, - ответил он. Не то, чтобы они когда-нибудь у него были. Женщины, как правило, хотят брака и обязательств вместе со своими детьми, чего он не мог никому дать. И все же, надежда оставалась.

- Ты потрясающий. - Сэм провела рукой по его груди и поцеловала в плечо. - Я все еще не могу поверить, что ты ревновал, потому что увидел, как я целуюсь с кем-то, кого ты принял за мужчину. Очаровательно.

- Я убивал людей. Это не очаровательно.

- Очаровательный. И очень красивый, - ответила она, проведя пальцами по его волосам.

- Сэм, ты флиртуешь со мной.

- Разве? Это очень странно для лесбиянок иметь дело с мужчиной.

- Ты та, кто ты есть, - ответил Кингсли. - И я никогда не стану пытаться изменить тебя. Но если тебе когда-либо захочется поиграть со мной, я приму за честь.

Кингсли перекатился на бок. Сэм лежала в дюйме от него. У нее были полные сочные губы, ямочка на нижней губе и в глазах безошибочно читалось возбуждение. Сделал ли это он сам или та история, которую он ей рассказал, его не волновало. Она была по-мальчишески красива и блестяща, и он должен был прикоснуться к ней.

И он прикоснулся к ней.

Не желая ее напугать, он прикоснулся только пальцами к ее губам.

- Я не привыкла к тому, что мужчины хотят меня, - ответила она. - Не такие, как ты. Мужчины, которые могут получить любую женщину, какую захотят.

- Привыкай.

- Это история очень возбудила меня.

- Хочешь поиграть в моем «Роллс-Ройсе»? - подразнил он. - Я принесу ремень.

Сэм захихикала, прекрасный звук, девчачий и невинный. Она сгребла простынь в кулак и подняла ее, прикрывая нижнюю часть лица словно вуалью.

- Не прячься от меня, - сказал он, опуская простынь.

- Я прячусь от себя, - ответила она. - И от этого.

Она посмотрела вниз с многозначительным блеском в глазах. Видеть Сэм в его постели, в его рубашке, лежащей на его груди, вдыхающей его воздух и слушающей обнажающий его душу рассказ, возбудило его почти до боли.

- Я и близко не подпущу его, - ответил он.

- Пообещай, - сказала она, выглядывая над своей вуалью.

- Обещаю. Он заставляет тебя нервничать?

Сэм опустила простынь и маску притворной скромности.

- У меня двое братьев. Пенисы меня не пугают и не впечатляют. У меня дома их целая коллекция. Парочка из них даже больше твоего.

- Я не выиграю с тобой.

- Но и не проиграешь, - ответила она, уже серьезно. - Причина, по которой я не боюсь твоего большого обнаженного тела... я доверяю тебе.

- Что ты доверяешь мне сделать?

- Ты прикоснешься ко мне? Так же как он трогал тебя в машине?

- Я бы хотел прикоснуться, - ответил Кингсли.

- Только руками, - предупредила она.

- Другие части тела буду держать при себе.

Сэм помедлила, прежде чем перевернуться на живот. Кингсли запустил руку под ее, его, рубашку и пощекотал ее.

Легкое прикосновение превратилось в легкий массаж. Сэм застонала от удовольствия.

- У тебя такая нежная кожа, - сказал он.

- Спасибо, - ответила Сэм. - Хорошая фраза, кстати. Я тоже ее использую с девушками.

Кингсли откинул одеяло, чтобы как следует шлепнуть Сэм.

- Черт, это больно, - ответила она, смеясь. - Предупреждаю, я знаю все фразочки, которыми парни соблазняют женщин, потому что я тоже ими пользуюсь.

- Я не использую фразы. Никогда.

- Ты когда-нибудь занималась сексом на заднем сидении «Роллс-Ройса»? - Повторила Сэм. - И это не фраза?

- Это не фраза. Это серьезное исследование.

- Ты пробовал "У тебя самая сексуальная "заготовка" из всех женщин, с которыми я был?" Не важно, что ты вставишь, они раздвигают ноги от этой фразы каждый раз.

- Я не использовал фразу на тебе. И что это на тебе надето? - Ее белье было из простого белого хлопка с надписью.

- Белье «неделька». Сегодня пятница. Это мои пятничные.

- Уже за полночь, значит суббота.

- В этом проблема с бельем-недельками. Если я сплю в них, то никогда не знаю, надену ли я их в тот день, когда лягу спать, или в тот день, когда проснусь.

- Если бы ты спала голой, у тебя не было бы этой проблемы.

Его ладонь скользила по центру ее спины, очерчивала лопатки и ее шею. Он не мог поверить, какой слабой она ощущалась под его ладонью. Ее личность наполнила собой всю комнату. Большое сокровище. Миниатюрная упаковка. Он знал, что то, что они делали, было за гранью глупости. Она была его ассистентом. Он был ее боссом. Они должны были работать вместе. Не будет ли неловко работать вместе, если они с Сэм займутся сексом? Особенно неловко, учитывая тот факт, что она никогда не занималась сексом с мужчиной. И все же ничто не могло помешать ему хотеть ее, от желания оказаться внутри нее. Она тоже хотела его. Он знал, как выглядит возбуждение, и Сэм несомненно была возбуждена. Ее кожа горела, ее дыхание было быстрым и поверхностным, и она облизнула губы, дважды.

Он ничего не хотел так сильно, как сорвать с нее «пятницу» на пол и оставаться внутри нее до следующего четверга. Когда это он стал таким мужчиной, который хочет заниматься любовью с женщиной, которая носит нижнее белье "неделька"?

- Ты смеешься надо мной. - Сэм вытянулся под его рукой, словно желая большего.

- Вовсе нет.

- Мне нравится, когда ты смеешься надо мной. - Сэм перевернулась на спину, и Кингсли положил руку ей на живот.

- Я тебе улыбаюсь. Это совсем другое дело.

- Мне нравится твоя улыбка.

- Правда?

- Конечно. У тебя самая сексуальная улыбка из всех, что я когда-либо видела. - Она подмигнула ему.

- И сейчас ты ее получишь, - ответил он.

- Вот черт, - сказала она, смеясь и пытаясь отодвинуться от него.

Сэм взвизгнула, когда он схватил ее за запястья, и прижал их к кровати над ее головой.

- Ты всегда главная, не так ли? Ты ведь доминируешь над женщинами, верно?

- Каждый раз, - ответила она, слегка задыхаясь.

- Каково это-быть с кем-то более доминирующим, чем ты?

- Страшно.

- По-хорошему страшно или по-плохому?

- И то и другое, - призналась она, и Кингсли улыбнулся. Он отпустил ее запястья, но остался нависать над ней. Теперь ни одна его частичка не касалась ее. Но если бы он опустился из своей позиции для отжимания, то оказался бы на ней сверху.

- Тебе идет моя рубашка, - сказал он. - И это не заготовка.

- Что я должна сделать, чтобы оставить ее себе?

- Заплатить, - ответил он.

Ее глаза широко распахнулись, и он почувствовал мгновенный укол сожаления.

- Прости, - ответил он, отпуская ее запястья, - Я забыл...

- Не извиняйся, - сказала она. - Все хорошо. Ты мужчина в постели с женщиной. Я не жалуюсь.

- Нет?

- Я веселюсь, - ответила она. - Клянусь. Мне нравится быть с тобой в постели. Сколько женщин в городе хотели бы оказаться здесь?

- Большинство из них, - ответил Кингсли.

- Скажу вот что, ты был высокомерен, и скорее всего это правда. Я предмет зависти всего города за то, что сегодня нахожусь в твоей постели.

- Не знаю, - ответил Кингсли, снова лаская ее живот. Он ощущал, как она дрожит под его пальцами. - Женщины, которые хотят оказаться в моей постели, обычно не заинтересованы в рассказах и сне.

- Я тоже, - ответила Сэм.

Кингсли выгнул бровь, глядя на нее.

- Чем ты хочешь заняться? - спросил он.

- Я должна решить?

- Целый месяц я подчинялся Госпоже Фелиции. И был хорош в этом. - Он пощекотал ее грудную клетку кончиками пальцев. - Ты мне скажи.

- Хочу заплатить за свою рубашку, - ответила она. - Вот, чем хочу заняться.

- Хочешь, чтобы я кончил на тебя. Ты лесбиянка. Разве это не против правил?

- Мне плевать на правила.

- Ты действительно хочешь этого?

- Да, но не на спину, - ответила она. - Сделай это там, куда считается. Ты показал мне свои шрамы и позволил прикоснуться к ним. Ты должен увидеть мои.

Она подняла руки и расстегнула свою рубашку... его рубашку. Она распахнула ее и обнажилась перед ним. Кингсли смотрел на ее обнаженные груди с похотью и желанием, пронизывающем его тело. Прекрасная полная грудь, но не идеальная. Обе груди были испещрены старыми зажившими полукруглыми ожогами.

- Я же говорила тебе, что у меня есть ужасные секреты. Это сувениры из того лагеря, - ответила Сэм, покраснев. - Я не часто раздеваюсь с женщинами. Они плохо выглядят?

Он покачал головой.

- У тебя красивая грудь, - ответил он. - Неужели мои шрамы портят меня?

- Твои шрамы сексуальные.

- Как и твои.

- Спасибо. Даже если ты лжешь мне, спасибо за то, что ты хороший лжец, - ответила она.

- Я не лгу, - заверил он. Он опустил голову и поцеловал бледно-розовый сосок. Затем он поцеловал шрам. Ему до боли хотелось прикоснуться к ее груди, но еще больше ему хотелось прикоснуться к самому себе. Опустившись, он расположил колени по обеим сторонам от бедер Сэм. Казалось, ее нисколько не смущала его нагота, даже когда он обхватил себя ладонью.

Сэм подняла голову и поцеловала внутреннюю сторону его предплечья, прежде чем скользнуть рукой вниз по животу и в свою «пятницу». Она ласкала себя, пока он скользил по своему члену. Быстрее, чем он ожидал, она начала двигаться под ним, тяжело дыша, ее выдохи застревали в горле. Ее удовольствие подгоняло его, особенно когда он увидел, как ее соски затвердели от возбуждения, а кожа покраснела. Она резко вдохнула и замерла. Пока она кончала он сдерживался, хотя ему было больно это делать. Когда ее тихие содрогания закончились, она открыла карие глаза и пристально посмотрела на него с нескрываемым желанием. Он скользнул по длине, еще раз, и затем кончил на нее, покрывая семенем ее грудь и живот. Ему нравилось это, нравилось, что она позволяла ему делать это с собой, нравилось видеть его сперму на своей коже.

Сэм закрыла глаза и выгнула спину навстречу его прикосновениям, пока он втирал семя в ее грудь. Почему он делает это, помечая ее вот так? Он и сам не знал почему. Кого это волнует? Ему нравилось прикасаться к ней. Он не торопился, ее грудь так правильно ощущалась в его ладонях. Он перекатывал соски между указательным и большим пальцами, вычерчивал круги вокруг ореол.

- Никто уже давно не прикасался к моей груди, - сказала она. - Забыла, как это приятно.

- В любой момент, когда потребуется, мои руки в твоем распоряжении.

- Значит... я могу оставить рубашку себе? - спросила она.

- Сэм, ты можешь забрать все мои рубашки.

С величайшей неохотой он отстранился и позволил ей застегнуть его рубашку. Он был рад, что она не сразу побежала в ванную, чтобы смыть его с себя. Хороший знак.

Сэм лежала на спине и смотрела куда угодно, только не на него.

- Сэм?

- Дай мне секунду. Я никогда прежде не была с парнем. Я все обдумываю.

Кингсли тяжело выдохнул, и Сэм улыбнулась.

Он сел и наклонился над ней.

- Кингсли, что ты делаешь?

Он вытащил небольшую коробку из ящика в прикроватной тумбочке из эбенового дерева, достал рулон бумаги, зажигалку и маленький пластиковый пакет.

- Кингсли, это...

- Да, - ответил он, с улыбкой облизывая бумагу и туго скручивая концы. - Держи. - Кингсли передал ей косяк. - Это поможет тебе разобраться.

Кингсли щелкнул зажигалкой, и Сэм сделала затяжку, подержала ее и выдохнула. Она с улыбкой откинулась на его подушку. Она свернулась калачиком у него на груди и вернула косяк ему.

- Кинг?

- Да, Сэм? - Он обнял ее одной рукой, прижал к себе и искусно выпустил колечко дыма.

- Ты самый крутой босс в мире.

Глава 28

Кингсли проснулся один в своей постели. Сэм уже ушла. Она оставила его рубашку на кровати вместе с запиской. Он развернул листок и прочел ее.

Кинг, я не люблю тебя и ухожу. У меня появилась мысль во время вчерашнего разговора, и я хочу проверить ее. Я могла бы кое о чем поговорить с Фуллером.

Люблю,

Сэм.

P.S. Ты выглядишь как маленький мальчик, когда спишь . Почти невинно. Я могла сделать компрометирующие фотографии.

P.P.S. Не забудь об игре сегодня в полдень.

P.P.P.S. Спасибо за травку.

Он перевернул листок, чтобы проверить нет ли еще постскриптумов.

Игра? Ах, да, у него сегодня игра. Матч-реванш с первым Пресвитерианином. Если он проиграет, Сорен убьет его, и Кингсли был совершенно уверен, что священник сделает это более качественно, чем те, кто пытался прикончить его в прошлый раз.

Когда он скатился с кровати, то почувствовал острую боль во всем теле. Несколько дней вне кровати Госпожи Фелиции пойдут ему на пользу. Он принял душ и переоделся в футбольную форму. В пятнадцать лет его вербовали в футбольный клуб «Пари Сен-Жермен», и вот он здесь, в костюме для игры в церковной лиге. Тем не менее, он зашнуровал бутсы и натянул футболку "Пресвятое Сердце" со своей фамилией на спине и номером восемь под ней. Даже буква Т в названии была в форме креста. Как эксцентрично.

- Почему ты выбрал для меня восьмой номер? - спросил Кингсли Сорена, когда тот вручал официальную форму.

- В библейском мистицизме восьмерка символизирует перерождение, новое начало и воскрешение Христа.

- Так вот почему я восьмерка? - Кингсли был тронут продуманностью.

- На самом деле, этот номер был единственным свободным между единицей и двадцатью.

- Я знаю семьдесят два разных способа убить человека, - ответил Кингсли Сорену. - Три из них предполагают использование футболок в качестве оружия.

Кингсли закончил одеваться и собрал волосы в хвост. Ему не нужны волосы на лице, пока он будет бегать по полю. Он направился к двери спальни, но остановился, услышав, что звонит его личный телефон. Только пять человек знали этот номер - Сорен, Блейз, его адвокат, Сэм и "друг" из полиции - и никто из них никогда не звонил ему по этому номеру без уважительной причины. Кроме Сорена.

Но это был не Сорен и не кто-то из его личной пятерки.

- Мистер Эдж?

- Кто это? - спросил Кингсли, мгновенно насторожившись.

- Это преподобный Джеймс Фуллер.

Кингсли напрягся, его хватка на трубке усилилась.

- Откуда у вас этот номер? - спросил Кингсли.

- Не важно. Он есть. И я использую его, чтобы пригласить вас в мой офис, сегодня. Думаю, нам стоит поговорить.

- Сегодня я занят, - ответил Кингсли.

- Ох, да, соккер.

- Футбол, - спокойно ответил Кингсли, стараясь не выдать своего удивления тем, что Фуллер так много о нем знает. - Я француз. Это футбол.

- Вы сейчас в Америке, мистер Эдж. Здесь мы ведем дела иначе. Когда мужчины спорят, они смотрят друг другу в глаза.

- Ну, я наполовину американец. Я могу мельком посмотреть вам в глаза.

- Хорошо. Сейчас я в офисе. Уверен, у вас есть адрес в Стэмфорде. Приходите. Я не отниму у вас много времени. Вы даже не опоздаете на вашу игру.

Фуллер повесил трубку, прежде чем Кингсли успел ответить. Хорошо, что Стэмфорд был по пути в Уэйкфилд.

***

Когда он приехал, Кингсли вошел через боковую дверь и поднялся по пожарной лестнице. Он не хотел быть замеченным секретарями и охранниками. Он быстро нашел угловой кабинет Фуллера. Дверь была открыта, но в кабинете никого не было. Кингсли воспользовался моментом, чтобы осмотреться. Кабинет Фуллера был в два раза больше кабинета Кингсли. Генеральному директору было бы уютно в таком помещении. Кожаные диваны, кожаное кресло у стола, стол размером с лодку. Окна во всю стену, выставленные на обозрение награды, письма похвалы и благодарности "Преподобному Фуллеру и миссис Фуллер" в рамках. И в углу кабинета клюшки для гольфа. Безусловно.

Кингсли посмотрел на книги на полках и заметил их плотные переплеты и блестящие обложки. Кожаные тома скорее всего были для красоты, нежели для чтения или исследований. Он изучал фотографии в рамках на стене. Даже у них были медные таблички с надписями о триумфах Фуллера. На одной фотографии было запечатлено, как в 1990 году он возрождал веру перед десятитысячной толпой. На другой он с почтением молился у Могилы Неизвестного Солдата в Вашингтоне. Прекрасная хорошо поставленная фотосессия. На другой фотографии он и его жена стояли с двумя дюжинами подростков "Джеймс и Люси Фуллер в Первой церкви БГП, Хатфорд 1983". Все на фотографии, подростки и взрослые, прижимали Библию к груди и широко улыбались. Их глаза были прикованы к камере, придавая всему происходящему вид жутковатого сходства. Люси Фуллер положила руку на плечо симпатичной темноволосой девушке рядом с ней. Джеймс Фуллер обнимал рядом стоящего мальчика. Идеальное изображение христианской любви.

Кингсли оторвал взгляд от фотографий на стене и сосредоточил внимание на столе Фуллера. Сначала он не нашел ничего интересного - календарь, кружку с остывшим кофе, канцелярские принадлежности и несколько заметок с проповедями. Но под кружкой он заметил несвязанную пачку бумаги. На первой странице были напечатаны слова "Правильный и скромный - Возвращение гомосексуальных детей Богу". Авторство книги принадлежало, что не удивительно, Люси Фуллер, которая, по-видимому, исчерпала все другие темы христианской жизни. Кингсли с любопытством пролистал ее. Один абзац бросился ему в глаза.

Гомосексуальные подростки находятся под влиянием демонических сил. Если соблюдение ребенком режима постоянной молитвы и поста не смягчает его или его сердце, вы можете отвести его или ее к пастору для изгнания демонов. Это не экзорцизм в католическом смысле, но происходит от традиционных библейских практик, которые можно найти в Евангелии. Не будьте ведомыми вашим ребенком, когда он скажет, что был "рожден геем" или испытывал гомосексуальное влечение всю свою жизнь. Это ложь исходит от Дьявола, и только бдительность любящих и строгих христианских родителей могут спасти таких детей от адского огня.

- Рад, что вам удалось прийти, мистер Эдж, - раздался голос от двери. Кингсли оторвался от книги и улыбнулся.

- Ваша жена та еще писательница, - ответил Кингсли, бросая книгу обратно на стол. - Не думал, что женщинам вашей конфессии позволено говорить в церкви.

- Наша конгрегация не относится к церкви. Мы позволяем нашим женщинам говорить и обучать.

- Как жаль, - ответил Кингсли. - Если бы моя жена несла подобную чушь, я бы тоже запретил ей говорить. Дайте знать, если вам понадобится кляп.

Фуллер натянуто улыбнулся Кингсли.

- Я впечатлен, что вы решили появиться лично. - Преподобный Фуллер вошел в свой кабинет. Кингсли еще не встречался с ним и не видел его, но он выглядел точно так же, как на фотографиях: седые волосы зачесаны назад, сальная улыбка и двадцать фунтов лишнего веса для его шестифутовой фигуры.

- Вы сказали, что хотите поговорить как мужчина с мужчиной, - ответил Кингсли и обошел стол. - Так что говорите.

Кингсли не стал присаживаться. Он не собирался задерживаться здесь надолго. Но Фуллер сел за стол и натянуто улыбнулся ему своей улыбкой.

- Значит... - Начал Фуллер, - скандальный Кингсли Эдж собственной персоной. Милый наряд.

- Футболку выдали бесплатно.

- Не типичная для вас суббота, не так ли? Играете в церковной футбольной лиге?

- Меня заманили обманом, - ответил Кингсли. - Один мой знакомый священник сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться.

- Да, ваш шурин - священник. Думаю, целибат не главенствует в семьях.

- Ну, он и не главенствует, верно?

- Странно, что он так свободно выходит из вашего дома, не правда ли? - Тон Фуллера был небрежным и довольно неприятным.

- Странно? Я бы так не сказал, - Ответил Кингсли как ни в чем не бывало. - Он - единственная семья, которая у меня осталась. Ему нравится навещать меня.

- Он священник. А вы... нет.

- Иисус был Сыном Божьим и проводил время с проститутками. Что-то о том, чтобы не судить, не бросать камни. Уверен, вы знаете эти стихи.

- Разве не Шекспир говорил, что даже дьявол может цитировать Библию?

- Да, и он был прав, - ответил Кингсли. - Даже могу представить, как дьявол цитирует Библию, стоя за кафедрой.

- Вы называете меня дьяволом? - спросил Фуллер, его челюсть напряглась, а улыбка стала шире.

- После беглого ознакомления с книгой, я бы сказал, что ваша жена - более подходящий кандидат.

Фуллер поднял руку.

- Мы не обсуждаем мою жену. Мы говорим как мужчина с мужчиной, помните?

- О чем именно?

- О женщинах, - ответил Фуллер. - Это наша битва, и мы должны сражаться как джентльмены. Я знаю, что вам нужно мое здание. Я хочу, чтобы вы исчезли навсегда. Давайте сосредоточимся друг на друге и оставим дам в покое.

- Дам, а не шестнадцатилетних девушек?

- Это было десять лет назад. Хотите все это выкопать?

Кингсли изогнул бровь.

- Я имел в виду девушку с той пленки, которую вы прислали мне и моему шурину.

Фуллер заерзал в своем кресле.

- Конечно. О ней. Ваша любовница-подросток. Думаю, ей пятнадцать.

- У нее был день рождения. Вы же знаете, что я никогда не пересекался с ней, верно? Планируете донести на меня за секс с несовершеннолетней, с которой я никогда не встречался? Ложь и хвастовство не запрещены законом, насколько я слышал. Тогда бы все мои знакомые оказались бы за решеткой.

- Нет, - с некоторой поспешностью ответил Фуллер. - Вы мужчина, вы и я. Мы договорились не вмешивать женщин и детей в наш диспут. Не так ли?

- Как пожелаете, - ответил Кингсли. - Но теперь мне интересно, о ком вы говорили?

- Я уверен, что вы уже знаете о девушке, которая покончила с собой в нашем лагере. Трагическое стечение обстоятельств, но с нас сняли все обвинения.

- Деньги способны очистить все, не так ли?

Фуллер наклонился вперед, сцепил руки и пристально посмотрел на Кингсли.

- Скажите мне вот что, мистер Эдж. Что именно вы хотите от меня?

- Я хочу ваше здание. Я хочу «Ренессанс».

- Вы же знаете, что я вам не продам его, но вы все так же продолжаете упорно заниматься этим вопросом, хотя мы закрыли его. Итак, либо вы недостаточно хорошо понимаете английский язык, чтобы знать, что означает "нет". Или вы хотите от меня чего-то другого.

- Мой английский безупречен, - ответил Кингсли. - Значит, дело в другом - я хочу чего-то другого. Я хочу, чтобы вы держали свою церковь подальше от моего города, и я хочу, чтобы вы прекратили пытать подростков-геев.

- Это терапия, а не пытка.

- Электроды на гениталиях? Меня однажды пытали, и даже они не делали этого со мной.

- Я не врач и не психотерапевт. Я предоставил нашим лицензированным специалистам выполнять их работу. Эти методы лечения жестки, да. Но они работают. И если вы думаете, что остановите наши попытки помогать этим бедным больным детям, вы нуждаетесь в такой же терапии, как и они.

- Мы можем прийти к компромиссу? - спросил Кингсли. - Я оставлю вам здание под церковь, а вы закроете лагеря?

- Или как насчет того, чтобы вернуться к своему развращенному образу жизни и оставить нашу церковь в покое, чтобы она могла спокойно выполнять Божью работу? А я перестану собирать информацию, которая может уничтожить вас. Это мой компромисс.

- Уничтожить меня? Что вы можете сделать со мной такого, что еще не сделано? - Кингсли раскатисто засмеялся. - Вам нужны угрозы получше.

- Судя по тому, что я вижу, у меня на вас больше информации, чем у вас на меня.

- Я не остановил поиски. И, в отличии от вас, я не стыжусь того, что вы можете узнать обо мне, - ответил Кингсли, надеясь, что Фуллер поверит ему. У него было больше, чем несколько секретов, которые он предпочел бы сохранить. - Не думаю, что вы можете сказать то же самое.

- Мне нечего скрывать.

- Хорошо, - ответил Кингсли. - Так будет легче найти то, что мне нужно.

- Вы ничего не найдете. А если продолжите искать, продолжу и я. И не только на вас.

- Моим друзьям так же нечего скрывать.

- Даже священнику в семье?

- Вам я расскажу о нем все, что вы хотите знать. Вы знали, что в детстве он подвергался насилию? Он был госпитализирован после того, как его отец сломал руку? Вы знали, что он убил сексуального насильника в своей школе? Он также отказался от огромного состояния, чтобы стать священником после того, как овдовел в возрасте восемнадцати лет. Он провел несколько летних месяцев добровольцем в колонии прокаженных в Индии. Сколько времени вы провели добровольцем в лепрозориях?

Кингсли долго и многозначительно посмотрел на Фуллера. Фуллер не ответил.

- Послушайте моего совета, - сказал Кингсли, - и смотрите на меня. Если вы будете смотреть на него слишком долго, вы можете узнать что-то о том, что значит быть человеком Божьим.

Фуллер вздернул подбородок.

- Мистер Эдж, вы свободны. Думаю, мы достаточно поговорили как мужчина с мужчиной.

- Согласен. Не хочу опаздывать на игру. На мою другую игру.

Кингсли театрально поклонился и развернулся.

- Мистер Эдж? - Крикнул ему вслед Фуллер. Кингсли повернулся на каблуках.

- Oui?

- У меня больше денег, чем у вас. И еще больше контактов. И друзья в высших кругах. Помните об этом.

- Прямо Голиаф, не правда ли? - Кингсли снова улыбнулся. - Когда я заполучу ваш отель и превращу его в клуб, я трахну мужчину в ночь открытия в вашу честь. Кстати, у вас есть сыновья?

- Простите за мой французский, мистер Эдж, но убирайтесь к чертовой матери из моего кабинета.

Кингсли с радостью подчинился.

Он вышел из дома Фуллера и направился к своей машине. В его встрече с Фуллером не было ничего продуктивного. Никаких секретов не было раскрыто. Никакой правды. И все же...

Фуллер был напуган, и Кингсли заметил это. Страх означал только одно - Фуллеру действительно было что скрывать. И Кингсли выяснит что это.

Но встреча показала кое-что еще. В его личной охране была утечка. У пяти человек был его личный номер телефона. Пять подозреваемых. Сэм, Блейз и Сорен вне подозрения. Сэм ненавидела Фуллера больше, чем он. Блейз активно агитировала против них. И Сорен не выдал бы Кингсли Фуллеру, даже если бы к его голове был приставлен ствол.

Значит остался его адвокат и друг в полиции. Кингсли очень скоро позвонит им обоим.

Но не сейчас. Сейчас у него были дела поважнее. И если не важнее, то, однозначно, более приятные.

В Уэйкфилд он добрался за час до игры и нашел Сорена за работой в его кабинете. Он был в колоратке и сутане, а на столе громоздились стопки книг, на которых были отмечены страницы записных книжек. Единственная фотография в кабинете стояла на столе Серена - он в белом облачении рядом с симпатичной блондинкой, смотрящей на него с обожанием. Сорен и его мать в день его рукоположения. Небольшой, но элегантный кабинет. Неприкосновенное место, посвященное обучению и молитве. Более непохожим на кабинет Фуллера он не мог быть. Ни намека на клюшки для гольфа.

- Если ты пришел исповедоваться, - сказал Сорен, отрывая взгляд от своих записей, - рассказывай сейчас. Я не буду в состоянии благодати после этой игры, если мы проиграем.

- Мы не проиграем.

- Знаешь, что сказал мне их пастор после прошлой игры? Он сказал, что их команда была обречена на победу. Теперь я понимаю, как начинаются священные войны.

Кингсли рассмеялся и сел в кресло напротив стола Сорена.

- Могу я задать тебе глупый вопрос? - спросил Кингсли.

- Ты только что это сделал, - ответил Сорен, делая пометки на белой карточке.

Кинсли молчал, и после рассмеялся.

- Что? - Сорен оторвался от своей писанины.

- Déjà vu. Ты же никому не давал мой личный номер телефона, не так ли? Записывал? Передавал секретарше?

- Нет. Я запомнил его и никогда никому не скажу, если только это не вопрос жизни и смерти. Почему ты спрашиваешь?

- Ничего. Готов идти? - спросил Кингсли. - Нам стоит разогреться.

- Думаю, да. Это будет лучшее использование моего времени, чем это. - Сорен положил блокнот в верхний ящик стола.

- Над чем ты работаешь?

- Над докторской диссертацией.

- Я могу придумать бесконечное количество дел, на которые с большей пользой можно потратить твое время. И к твоему удивлению, только половина из них сексуальные.

- Только половина?

- Две трети, - ответил Кингсли. - Пойдем.

- Иду, - ответил Сорен. - Мне нужно зайти домой и переодеться. Встретимся на поле.

- Ты и по субботам должен носить колоратку?

- Нет. Но я стараюсь изо всех сил.

- Для чего?

- Потому что здесь Элеонор, и мне нужно как можно больше защиты вокруг нее.

- Она здесь? - Кингсли выпрямился.

- Нет.

- Ты только что сказал...

- Притворись, что нет.

- Можно мне ее увидеть?

- Категорически нет.

- Почему?

- Она занята, и я не хочу, чтобы ты ее отвлекал.

- Ей шестнадцать. Что такого важного она делает?

- Молодёжная группа.

- Это так же ужасно, как и звучит?

- Сегодня здесь семинарист. Он общается с группой подростков о том, как распознать Божью волю в их жизни. Элеонор приказано быть очень внимательной.

- Ты приказал своей юной подружке провести субботнее утро во время летних каникул в молодежной группе?

Сорен дьявольски улыбнулся, встал и обошел вокруг стола.

- Иногда глубина моего садизма удивляет даже меня.

- Ну хоть кого-то, - ответил Кингсли, вставая, чтобы выйти из кабинета.

Сорен ответил быстрым шлепком по центру спины Кингсли, быстро и жестко ударяя по группе рубцов.

Вздрагивание и шипение стали ответом, и Кингсли пришлось ухватиться за дверную раму, чтобы поймать равновесие, когда боль захлестнула его.

- Я помню этот звук, - ответил Сорен, захлопнув дверь кабинета и заперев ее.

- Что ты...

- Стой смирно.

Он не принадлежал Сорену одиннадцать лет, но приказ есть приказ. Сорен сказал "стой смирно!" и Кингсли стоял.

Сорен ухватился за нижнюю часть футболки Кингсли и стянул ее с него. Кингсли услышал одобряющий свист.

- Ревнуешь? - спросил Кингсли.

- Только впечатлен. У тебя синяки поверх синяков. Чья работа?

- Никого из тех, кого ты знаешь.

- Чем они сделаны? - Сорен вычерчивал полукруги на спине Кингсли. Легкие прикосновения к его ободранной коже причиняли достаточно боли, чтобы возбудить его. Ему пришлось дышать во избежание впечатляющей эрекции в кабинете священника. Он не был католиком, но предполагал, что это не одобряется.

Но опять же, может и нет.

- Электрический кабель, сложенный вдвое, - ответил Кингсли. - По ощущениям как удары огнем.

- Без порезов.

- Только не с ней. Она идеальна в нанесении вреда. Немного свечного воска, когда она в настроении.

- Она?

- Знакомая Доминатрикс.

- Ты хорошо ее узнал, - ответил Сорен низким голосом. Кожа на спине Кингсли была такой чувствительной, что он ощущал дыхание Сорена на своих ранах.

- Очень хорошо. Мы спим вместе. - Кингсли повернулся и показал Сорену рубцы на груди.

- Хорошо.

- Хорошо? - Повторил Кингсли, изображая ужас. - Священник только что сказал мне, что это хорошо, что я занимаюсь садомазохизмом и блудом?

- Я дал обет безбрачия, а не ты. И я рад слышать, что ты снова чувствуешь себя самим собой. Не могу представить, что ты довольствуешься только доминированием.

- Ты должен с ней познакомиться. Вы двое можете поговорить о делах.

- С ней у тебя были флэшбеки?

- Несколько раз, - признался он, все еще смущенный тем, который случился с ним на глазах Сорена. - Они почти прекратились. Не полностью, но они больше не останавливают меня.

Сорен прижал ладонь к узлу рубцов на груди Кингсли. Он поморщился и резко вдохнул.

- Возвращаться к жизни больно, - сказал Сорен. - Это грубое, грязное дело. Аппликаторы на груди пускают ток в мертвое сердце, Доктор Франкенштейн пускал молнии через тело его монстра. Жизнь настолько сильная, что может сорвать камень с могилы. Воскрешение никогда не было простым. Это жестоко и больно.

- Это лучше, чем альтернатива, non? - спросил Кингсли, поворачиваясь лицом к Сорену. Он опустил футболку. - Оставаться мертвым?

- Хорошо, что ты вернулся.

- Я скучал по себе, - ответил Кингсли.

- Ты всегда очень любил себя.

- Я такой обаятельный, что у меня стояк на самого себя, - ответил Кингсли, и они вышли из кабинета Сорена.

- Если сегодня мы проиграем, я буду винить тебя, потому что ты весь в синяках. Будут последствия, возможно, вечные.

- Мы не собираемся проигрывать. Иди, переодевайся. Встретимся на поле.

Когда Сорен ушел, Кингсли думал отправиться сразу на поле. Он обдумывал это в течение одной доли секунды, прежде чем решиться на совершенно иной курс действий.

Где-то в церкви была Королева-Девственница Сорена. И Кингсли собирался встретиться с ней.

Выйдя из святилища, Кингсли принялся шарить вокруг, пока не нашел проход, ведущий к пристройке. Оказавшись в пристройке, он услышал голоса - громкие, противные голоса - и понял, что там были подростки. Он обнаружил дверь и заглянул внутрь. Около двух дюжин подростков от тринадцати до восемнадцати сидели на складных стульях полукругом перед юным и испуганным на вид парнем. Сорен назвал парня семинаристом, значит он был священником-стажером. Очевидно, его обучение включало испытание огнем. Кингсли толкнул дверь, открывая чуть шире и услышал, как семинарист пытается перекричать шум трех подростков, которые, похоже, решили наказать его за то, что он испортил им субботу.

Позади трех шумных парней сидела девушка в черных военных ботинках, потертой джинсовой юбке и черной рубашке с низким вырезом. Она запустила пальцы в копну своих черных волнистых волос и роскошно растянулась в кресле с декадентской непримиримой ленью кошки, которую слишком рано вынудили встать с постели. Должно быть, это она, верно? Все остальные девушки выглядели как девочки. Эта девушка была похожа на женщину. У нее были женские изгибы, женская уверенность и женская невыносимая скука от окружающих ее парней. Ее глаза были обведены черным, из-за чего взгляд казался томным, соблазнительным, и Кингсли не мог оторвать от нее глаз.

Он уже мысленно уложил девушку в свою постель и заставил кончить пять раз, прежде чем понял, что в комнате разгорелся спор. Один из парней, высокий тощий панк в футболке «Терминатор-2», говорил семинаристу, что ему незачем слушать человека, который никогда не женится, не заведет детей и даже не станет настоящим священником. Что он знал о Божьем плане на его жизнь или чью-либо еще? А девушка, эта странная соблазнительная девушка с кремовой кожей, вежливо ответила Терминатору заткнуться и сесть на место. Терминатор проигнорировал Военные Ботинки, и встал, чтобы дать пять мальчику, сидящему через два стула от него.

Это было ошибкой.

Военные Ботинки грациозно подняла ногу, подцепила носком ботинка ножку стула и отодвинула его в сторону, когда Терминатор начал садиться.

Без стула парень упал на пол и приземлился на спину. Он закашлялся, как будто удар выбил воздух из его легких. Все ахнули от шока, все, кроме Военных Ботинок. Она вытянула ноги и положила их на центр груди парня. Она наклонилась вперед и улыбнулась поверженному Терминатору.

- Божий план на твою жизнь таков - чтобы ты заткнулся. - Ее гортанный голос бы густым, как мед, и пьянящим, как вино. Сев на место, Ботинки указала на пораженного молодого семинариста и скрестила ноги. Она наверняка раз или два подергала ногой на груди парня. - Теперь у вас есть внимание зала.

Если бы он приземлился чуть сильнее, парень мог бы разбить череп о пол. Но Военные Ботинки такая возможность волновала меньше всего. Она одарила парня улыбкой, полностью лишенной извинений или сожалений.

- Ах ты маленькая социопатка, - прошептал себе под нос Кингсли. Даже Сорен не был так безрассуден в причинении боли, как эта девушка. - Черт меня дери, пока я не забуду французский.

Ни за что на свете, нет, ни единого шанса на небесах, в аду или чистилище, где они жили, на то, что девушка была сабмиссивом. Сорен влюбился в крошку-домину, в которой была жилка садиста, такая же широкая, как и ее улыбка. Эта девушка всю жизнь будет держать мужчин у своих ног по своей

воле или по их воле, нравится им это или нет.

Большинству из них это понравится.

Он пошел – быстро - прочь от нее. Если Сорен был умен, он сделает то же самое. Но никто, будучи влюбленным не был достаточно умным.

Кингсли добрался до поля раньше Сорена, но когда Сорен прибыл, Кингсли не мог перестать улыбаться.

- Над чем ты смеешься? - спросил Сорен, когда они бегали вокруг поля для разминки.

- Не думаю, что ты захочешь знать...

Даже на жаре палящего над ними солнца, Кингсли не мог подавить улыбку.

- Думаю, хочу. На самом деле, я уверен в этом.

- Если хочешь знать, я начинаю верить в Бога, - ответил Кингсли.

- Чем это вызвано?

- Я предвижу чудо, которое произойдет в будущем.

- Что именно?

- Ты, - ответил Кингсли, когда команда начала собираться на боковой линии. - Будешь униженным.

- И что вынуждает тебя так говорить? - спросил Сорен, одновременно властно и скептично.

Кингсли только улыбнулся и сказал три слова.

- Я видел Элеонор.

Глава 29

Август

- Прикажи мне закрыть глаза и думать об Англии, - сказал Кингсли Сэм, когда она вошла в кабинет с чашкой в руках.

- Я была в Англии. Великая страна, милые люда. Я пыталась затащить Леди Ди в постель. - Она села на стол перед ним и откусила кусочек того, что было в ее чашке.

- И как тебе это удалось? - спросил он.

- Моя попытка соблазнения состояла в том, что я с тоской смотрела на Букингемский дворец, пока мужчина в смешной шляпе вежливо велел мне оставаться на месте. Нужно ли мне знать, почему ты закрыл глаза, и думаешь об Англии? - спросила она, откусывая еще кусочек.

- Думаю, я должен соблазнить Люси Фуллер.

Сэм скривилась от отвращения.

- О Боже, не делай этого, - ответила она. - Должен быть способ получше. Меня сейчас стошнит мороженым. - Она с отвращением поставила чашку на его стол.

- Если я трахну ее и запишу это на видео, то смогу использовать это как рычаг, чтобы заставить Фуллера продать мне то здание.

- Кинг, она ужасна.

- Знаю. У нее выходит новая книга о том, как превратить ребенка-гея в натурала. Принудительные посты и молитвенные бдения. А если это не помогло – обряд экзорцизма.

- Не думаю, что твой член решит подобную проблему, - ответила Сэм.

- А почему бы и нет? Он решает все мои проблемы.

- А ты не можешь обманом заставить Фуллера совершить преступление и записать этот момент на видео?

- Это провокация. И может обернуться против нас. Нам нужно реальное преступление. Скандал. Секрет. У него должен быть секрет.

- Уверена, у него он есть, - ответила Сэм. - И ты найдешь его. Просто держись поближе преподобного Фуллера. - Она снова взяла чашку, протянула ложку, и Кингсли попробовал. Он хотел еще, но Сэм не дала. - Я буду держаться Люси Фуллер. И это мороженое. Надо было взять порцию побольше.

- Почему ты сегодня такая голодная?

- Секрет.

- Я в бизнесе секретов.

Сэм прищурилась, глядя на него, а затем села на колени Кингсли.

С нескрываемым удовольствием он обнял ее и крепко прижал к себе. Сегодня она была в новом костюме - облегающая белая блузка, тонкий галстук, черные брюки и подтяжки.

- Хочешь узнать мой секрет? - Прошептала она ему на ухо. - Я истекаю кровью, как заколотая свинья.

Кингсли застонал и столкнул ее со своих колен. Смеясь, Сэм села на стол и снова принялась за мороженное.

- Ты сам спросил. Поэтому я хочу шоколада. Серьезно, сегодня я хочу шоколада больше, чем киску. Мне нужна киска, в которую я могу налить шоколад. Прости. У меня такие мысли, когда у меня месячные.

- Это не тот секрет, который мне нужно знать.

- Что? Ты не плаваешь в красной реке?

- Я переплыл красную реку. Плыл? Купался? Ненавижу английский. J’ai nagé la riviere rouge.

- Хорошо. Можешь сохранить свои учетные данные. Только киски боятся кисок.

- Я не боюсь кисок. - Кингсли встал и открыл рот. Она скормила ему еще одну ложку мороженого. - Кстати о кисках, Блейз снова в Вашингтоне. Фелиция проводит ночь с клиентом. Хочешь сегодня спать со мной?

- А ты разомнешь мне спинку? Мышцы сводит.

- Безусловно.

- Тогда я официально принимаю твое приглашение.

- Хорошо. - Он щелкнул ее подтяжками, и она взвизгнула. - Увидимся ночью.

- Куда ты собрался?

- Соблазнить Люси Фуллер.

Она с силой оттолкнула его.

- Не смей этого делать.

- Я пошутил, - ответил Кингсли. - Я изменился. Теперь я трахаю только тех, кого хочу трахнуть. Не трахаю консервативных проповедников или их жен. Только католических клириков.

- Хорошо иметь стандарты, - ответила Сэм с явным облегчением. - Значит, никаких гребаных Фуллеров. А как насчет денег? Ты просмотрел финансовые документы, которые прислал Барбер?

- Да. Там тоже ничего. Церковь сидит на миллионах долларов, большая их часть от продажи товаров и книг Люси Фуллер о том, как быть благочестивой женой.

- Пожалуйста, перестань читать эти книги, - сказала Сэм. - Они делают тебя странным.

- Неправда.

- Вчера ты спросил меня, проводим ли мы достаточно времени вместе.

- И как, проводим? - спросил Кингсли.

- Иисусе.

- Признай это, Сэм. Наш брак никогда не был так хорош, - ответил Кингсли.

- Я сожгу эти книги, - парировала Сэм.

Кингсли вздохнул.

- Я просто пытаюсь найти что-нибудь на этих людей. Они Степфордские христиане. Никаких тайных домов, никаких тайных островов, никаких роскошных апартаментов для любовниц. Фуллеры богаты, но пока это их единственный грех. - Кингсли вздохнул. - Что насчет тебя? Ты нашла что-либо по твоему запросу?

- Нет, - ответила она, не глядя на него. - На самом деле ничего не вышло. Но все равно продолжаю искать.

- Продолжай. Оно там. Мы найдем.

- Куда ты собираешься сейчас?

- В клинику абортов, - ответил Кингсли.

- Он от меня? - спросила Сэм. - Он мой, не так ли? Я знала, что не должна была позволять тебе кончать на меня.

Кингсли уставился на нее.

- От Фуллера. То есть его протест. Хочу поговорить с некоторыми людьми, которые ходят в его церковь. И с Люси Фуллер, если она там.

Кингсли похлопал ее по подбородку и вышел из кабинета. Он услышал за спиной шаги.

- Кинг?

Он обернулся и увидел Сэм с редким выражением серьезности на ее прекрасном лице.

- Ты обещаешь не приближаться к Люси Фуллер? - спросила она.

Кингсли прищурился, глядя на нее.

- Это беспокоит тебя, не так ли? Мысль о том, что я с ней. Почему?

- Они управляют лагерями, которые убили Фейт. Я знаю, что это было самоубийство, но она была бы жива, если бы не они. Просто... не надо. Пожалуйста.

- Обещаю, - ответил Кингсли. - Но ты мне должна.

- Должна что? - требовательно спросила она.

Кингсли забрал из ее рук миску с мороженым, и Сэм уставилась на него.

- Это подойдет.

***

Клиника находилась в Бруклине, поэтому Кингсли взял такси. Еще до того, как водитель свернул за угол, Кинг услышал крики и треск рупоров. Он вышел в конце квартала и направился к протестующим. По мере приближения к клинике крики становились все громче и пронзительнее. Он вспомнил кое-что, что читал в церкви Святого Игнатия, что-то написанное К. С. Льюисом. В раю есть тишина и музыка. В аду есть только шум.

Это был ад.

Посреди двух десятков людей, держащих плакаты, марширующих и кричащих, стоял сам дьявол, преподобный Фуллер, держа в руках рупор и повторяя их девиз "Аборт - это убийство". Рупор? Сэм была права. Этот мужчина не заслужил быть оттраханным им или кем-либо еще. Сорен должен был соблюдать целибат, в то время как этот мужчина мог безнаказанно размножаться, и это казалось несправедливым преступлением.

Кингсли стоял в тени переулка и наблюдал, как Фуллер работал с толпой, пожимал руки, благодарил протестующих за их преданность и приглашал в свою церковь. Рядом человек с камерой записывал каждое его движение, Фуллера с рупором, рукопожатия, топот ног и размахивание плакатами.

Во время всего этого действа, на парковке клиники припарковалась небольшая машина, с юной пациенткой внутри. Кингсли пожалел, что не прихватил с собой оружие. Если кто-нибудь из этих придурков попытается что-то сделать с бедной девушкой в машине, он застрелит их.

Возможно, это и к лучшему, что он оставил пистолет дома.

Прежде чем девушка успела выйти из машины, из клиники выбежал парень с покрывалом в руках. На вид ему было лет двадцать восемь - двадцать девять, как и Кингсли, у него были короткие темные волосы и крепкая мускулатура. С квадратной челюстью, солидный и красивый, даже несколько женщин-протестующих бросали на него оценивающие взгляды. Он быстро подошел к машине, на ходу разворачивая покрывало. Август в Бруклине. Зачем ему понадобилось покрывало? Девушка вышла из машины, и Кингсли тут же нашел ответ. Покрывало предназначалось не для того, чтобы согреть ее, а для того, чтобы скрыть ее личность от протестующих и человека с видеокамерой. Сопровождающий из клиники держал покрывало раскрытым и шел слева от нее, оставаясь между ней и протестующими, пока вел ее в клинику. Громкость криков возросла, как и уровень яда в оскорблениях. Теоретическое "Аборт - это убийство" превратилось в "Ты - убийца". Насколько они знали, девушка приехала за бесплатными противозачаточными, но это не остановило оскорбительные комментарии.

Кингсли ждал и наблюдал, пока Фуллер не покинул протестующих и не сел в ожидавший его черный «Линкольн-Таун-Кар», который подъехал, чтобы увезти его обратно в церковь или на игру в гольф. Как только Фуллер уехал, произошло нечто странное. Оператор собрал свое оборудование, а протестующие разошлись. Фуллер устроил акцию протеста перед камерами, чтобы показать своей общине и телеаудитории, что он уже выполняет Божью волю в Нью-Йорке.

Кингсли остановил одну из протестующих, девушку лет двадцати с небольшим.

- Ты кажешься знакомой, - сказал ей Кингсли. - Я видел тебя где-то?

- Я снималась в нескольких местных рекламных роликах, - ответила она. - Один для компании по производству матрасов.

- Это была подработка? - спросил Кингсли.

Девушка пожала плечами.

- Они сказали, что это видео для сбора средств. Надо зарабатывать на жизнь, верно? Этот проповедник такой придурок. Хорошо, что он платит прилично.

- Верно, - ответил Кингсли и отпустил девушку.

Но эскорт клиники, он был интересным. Кингсли решил подождать и поговорить с ним.

Прошло пять минут. Затем десять. Его терпение было вознаграждено, когда парень вышел из клиники один.

- Надеюсь, тебе хорошо платят за то, что ты делаешь, - сказал Кингсли, когда парень прошел мимо него.

Парень даже не обернулся. Он попятился назад, пока не оказался перед Кингсли.

- Я волонтер, - ответил парень. - У тебя с этим проблемы, приятель?

- Ты австралиец. Не ожидал. Mon ami. - Он добавил «mon ami» в отместку за приятеля.

- Да, а ты кто такой, черт возьми?

- Француз? Американец? Бисексуал? Богач? Извращенец? Выбери любое. Или все.

Парень вздернул подбородок и изогнул бровь, глядя на Кингсли. Австралиец оценивающе смотрел на него. Парень был выше его по росту, и более накаченный. Но Кингсли был опытным убийцей и не почувствовал ничего угрожающего в позе австралийца.

- Австралиец, - ответил парень. - Натурал. Не богат. Не уверен насчет извращений. Извращения только в первый раз извращения, верно?

- У меня было предчувствие, что ты мне понравишься. Как тебя зовут?

- Лаклан. Друзья зовут Локки. Но это не значит, что мы друзья.

- Я бы не осмелился предположить. - Кингсли вежливо кивнул и притворно подчинился. - Я был впечатлён. Должно быть, нелегко делать то, что ты делаешь.

- Я делаю это не потому, что это легко. А потому что ее нужно сделать. Я видел тебя раньше. Ты не протестовал и не похож на беременного. Чего ты хочешь?

- Тебя, - ответил Кингсли. - Не в сексуальном смысле. У меня нет ни единого шанса заинтересовать тебя работой, не так ли?

- У меня есть работа.

- Тогда другая работа. Я открываю клуб. Открытие в ноябре. Мне нужен кто-то в качестве своего рода вышибалы.

- Своего рода? Что, черт возьми, это значит?

- В моем клубе будут профессиональные сабмиссивы. Им понадобится наблюдатель, когда они будут с клиентом. Это куда более приятная форма эскорт-службы.

- Я выполняю здесь важную работу.

- Ты можешь продолжать работать здесь. Часы не будут конфликтовать, обещаю.

Кингсли достал серебряную визитницу и протянул ему карточку.

- Кингсли Эдж. «Эдж Энтерпрайзис», - прочитал вслух парень. – Это все по-настоящему?

- Реальней некуда. Мне нужен сильный устрашающий мужчина, который сможет стоять в углу, держать рот на замке и вмешиваться, если и только, когда клиент пересечет черту. Он должен сохранять спокойствие, находясь под давлением, и способен, скажем так, противостоять неприятному, не становясь неприятным.

- Я должен стоять в углу и смотреть как кто-то избивает женщину, не вмешиваясь?

- Да.

- Ей за это платят?

- Хорошо платят. И она дала согласие. И наслаждается этим. Все мои сотрудники получают удовольствие от своей работы. Я забочусь об этом.

- И ты собираешься платить мне за наблюдение?

- Хорошая работа, oui?

- Я могу придумать и похуже способы зарабатывания на жизнь.

Кингсли улыбнулся.

- Клуб откроется только в конце ноября. Позвони по этому номеру, если тебе интересно. Мой секретарь пригласит тебя на более формальное собеседование.

- Возможно, меня это заинтересует.

- Есть еще один пункт, который может ослабить твой интерес.

- Какой? - спросил Лаклан, изучая его.

- У нас также будут сабмиссивы мужского пола, - ответил Кингсли, зная, что большинству натуралов будет некомфортно наблюдать, как двое мужчин занимаются извращениями. - Мужчины-сабмиссивы с женщинами или мужчинами доминантами. Им так же потребуется наблюдатель, защитник. Это тебя беспокоит?

- Я защищаю любого, кто нуждается в защите. Я в этом гребаном городе в десяти тысячах миль от дома, потому что моя сестра вышла замуж за самого большого придурка в мире. И не уеду до тех пор, пока не увезу ее с собой в Сидней.

- Познакомь меня с ней. У меня есть способ заставлять женщин бросить своих мужей.

Парень покачал головой и рассмеялся. Смех превратил его выражение от каменно-подозрительного в мальчишеско-задорное.

- Возможно я позвоню твоему секретарю. Возможно, нет. Я мог бы выследить этого мудака с рупором и запихнуть тот ему в глотку.

- Тогда это может подтолкнуть тебя работать на меня, - ответил Кингсли. - Этот мудак с рупором? Я покупаю у него здание, чтобы превратить его в свой клуб. Нравится ему это или нет. И гарантирую, ему не нравится.

- У меня к тебе только один вопрос.

- Задавай, - ответил Кингсли.

- Когда мне начинать?

Кингсли пожал руку Лаклану и нашел таксофон.

- У тебя есть под рукой твой планшет? - спросил Кингсли Сэм, когда та ответила.

- Так точно, капитан? Кто у нас?

Он ввел ее в курс дела.

- Ты нашел вышибалу в клинике абортов? - спросила Сэм.

- Он очень милый.

- Кстати, о милых, тебе сообщение.

- Что там?

- Госпожа Фелиция дома. И тебя вызывали.

Глава 30

Кингсли покинул город в час дня и прибыл к Фелиции около двух. Она дала ему его собственный ключ, и он воспользовался им, чтобы войти через дверь патио, как она приказала ему.

Здесь, в Бедфорде, у Фелиции было идеальное убежище от городской суеты - классический коттедж в Новой Англии. Через боковую дверь он вошел в столовую, небольшую интимную обстановку со столиком на двоих и канделябром в центре. В первую ночь, проведенной с ней, он занялся с ней любовью на этом столе, а после она облила его свечным воском в знак благодарности. Но, очевидно, сегодня они не будут ужинать. Он запер за собой дверь. На столе он обнаружил коробку с белой карточкой сверху. На карточке было написано два слова: «Надень меня».

В коробке Кингсли нашел черную шелковую повязку на глаза. Сегодня Фелиция была в настроении поиграть в игры.

Он завязал повязку и стал ждать. Он не собирался делать ни шагу дальше без инструкций. К счастью, ему не пришлось долго ждать.

- Тебе идет, - Голос Фелиции с изящным акцентом донесся справа, откуда открывался дверной проем в коридор. - Тебе следует почаще надевать повязку на глаза.

- Так мне будет труднее найти дорогу к вам.

- Сегодня тебе не нужны глаза. Только уши. Повернись на звук моего голоса.

Кингсли повернулся направо.

- Хорошо, - ответила она. - Теперь два шага вперед.

Он уверенно сделал два шага, зная ее дом так же хорошо, как и свой собственный.

- В какую игру мы играем? - спросил он, зная, что находится рядом с ней, потому что чувствовал жар ее тела, смешанный с ароматом ее духов.

- Игра, в которой я завязываю тебе глаза и заставляю делать все, что я скажу.

- Хорошая игра, - ответил он. - Каков мой первый приказ?

- Поцелуй, - ответила она. Он почувствовал ее губы на своих губах и поцеловал ее с бесстыдным голодом. Ее губы были сладкими и теплыми, и ему пришлось потянуться к ее телу. Прежде чем он успел прикоснуться к ней, она отстранилась. - Я сказала поцелуй. Я не говорила "трогать".

- Я передумал. Ужасная игра.

- Рада, что тебе нравится. А теперь... - Ее голос стал тише, и он услышал, как она отходит от него. - На четвереньки. Ползи ко мне.

Его гордость взбунтовалась при этом приказе, но эрекция тут же поддалась. Он опустился на колени и пополз в направлении голоса Фелиции. Он быстро добрался к ней.

- Госпожа? - спросил он.

- Целуй снова.

Он начал подниматься, но ощутил руку Фелиции на своей голове. Она погладила его по волосам, щеке и губам.

- Не в губы.

Кингсли остановился на достаточно длительное время, чтобы дать ей понять, с какой неохотой он выполняет ее приказы. Он протянул руку, пока не нащупал ее босую ногу, ее босые пальчики. Он запечатлел поцелуй на каждой ее ступне.

- Лодыжки, - приказала она. Он поцеловал лодыжки.

- Икры, - сказала она. Он поцеловал икры.

Колени. Бедра. Живот. Госпожа Фелиция очевидно была обнажена, и он не жаловался. Груди. Соски. Шея. Он уже был болезненно твердым. Левое плечо. Правое плечо. Левое запястье. Правое запястье. Если она не позволит ему трахнуть ее в ближайшее время, он за себя не отвечает.

- А теперь еще один поцелуй, - сказала она, и он ощутил что-то на своих губах. Тыльная сторона ее ладони. Он прижал губы к ее коже, и ощутил, как госпожа дрожит. Приятно сознавать, что она так же страстно желает его, как и он ее. Он нуждался в этих днях с Фелицией. Он нуждался в ее страсти. Он нуждался в ее влечении к нему, которое она не скрывала. Он обожал Сэм до такой степени, что у него болел живот, когда он держал ее в своих объятиях, но эти ночи в его постели, когда они спали, но больше ничего не делали, были жесткими для его гордости. И прямо сейчас его гордость была невыносимо тверда.

- А теперь я спрячусь, - объяснила Фелиция. - И у тебя будет две минуты, чтобы найти меня. Если ты найдешь меня за это время, то сможешь делать со мной все, что захочешь в течение следующего часа. Если ты не найдешь меня через две минуты, я буду делать с тобой все, что захочу в течение следующего часа. И тебе это не понравится.

У Кингсли перехватило дыхание. Он должен заполучить эту женщину - не через две минуты, а две минуты назад.

- Я начинаю отсчет, - сказала она с расстояния примерно в двадцать футов. - Три... - ее голос удалялся. - Два… - Ее голос стал еще тише.

Ожидая "один" Кингсли сосредоточился на своем слухе. Она повела его по коридору к парадному входу в дом. У Фелиции были расстелены ковры по всему деревянному полу, и они все еще слегка скрипели, когда она шла. Он прислушался к звукам ее движений. Слева? Слева от него была гостиная. Справа? Направо она бы поднялась наверх или в гардеробную. Побежит ли она в гардеробную? Спрячется в ванной? Скроется за дверью?

Когда она сказала "один", он едва расслышал ее. Он тут же вскочил на ноги, сделал шаг вперед и обнаружил, что она обнимает его. Она сорвала повязку с глаз и улыбнулась.

- Я хотела, чтобы ты выиграл, - прошептала она.

Кингсли прижал ее к стене и впился в ее губы поцелуем. Она прижалась к нему бедрами, когда его руки нашли ее грудь. Именно этого он и хотел - эту теплоту, которой со всех сторон окутывала его красивая женщина. Он опустил их обоих на ковер. Входная дверь была в пяти футах от них. Он почти надеялся, что кто-нибудь войдет и увидит их совокупляющимися прямо на полу ее прихожей.

Она не возражала, когда он развел шире ее бедра и раскрыл ее лепестки пальцами. Он облизнул ее, ласкал ее, посасывал клитор пока она не начала задыхаться и извиваться под ним. Ничто так не возбуждало его, как желание заставить такую властную и властную женщину потерять контроль над собой. Она обхватила бедрами его голову и сжала его плечи от потребности. Ее темные волосы рассыпались по полу. Он редко видел зрелище столь эротичное, как ее обнаженное тело, теряющееся в похоти, извивающееся под ним на полу.

Поскольку она заставила его ждать, он не спешил, хотя это убивало его - не вонзиться в ее тело в эту самую секунду. Вместо этого, он погрузил в нее палец. Затем два. Затем три. Он выписывал круги на ее точке G , пока она не выгнулась и не простонала его имя. Он трахал ее пальцами, задавая ритм, пока Фелиция не стала дышать в такт его движениям. Затем он повернул ладонь и прижал пальцы к задней стенке ее влагалища, и был вознагражден ее стоном удивления и удовольствия. Она снова произнесла его имя, стонала, мурлыкала, шептала его, умоляла его. Ему нужно было трахнуть ее, и трахнуть сейчас. Она дала ему целый час делать с ней и вместе с ней все, что он пожелает. Он овладеет ею сию же секунду, а потом не будет торопиться. У нее в спальне был большой вибратор, который он использовал, чтобы довести ее до оргазма, пока она не умоляла его остановиться. Но сейчас ему нужно было войти в нее.

Он расстегнул брюки, стащил рубашку и в считанные секунды надел презерватив. Затем он схватил ее за колени, подтянул к себе, позволяя ковру под ее спиной собраться складками. И что, если ей будет больно? Боль была их любимой игрушкой.

Один резким движение он проник в нее, и она с радостью приняла его целиком. Она уперлась пятками в ковер и приподнялась, когда он вошел, встретившись на середине с общим стоном потребности. Она обхватила руками его шею, а длинными ногами его талию, и принимала каждый его толчок. Он схватил ее за волосы и заставил запрокинуть голову назад. Он целовал ее шею, кусал губы, и недвусмысленно намекнул, что планировал сделать с ней, как только он кончит.

Он покинул ее тело и приказал ей встать на четвереньки.

- Этого стоило ожидать после того, как заставила меня ползать, - сказал он и погрузился в нее сзади. Она не спорила, не возражала. Вместо этого она просунула одну руку между ног и ласкала его, пока он входил и выходил из нее. Он стал скользким от ее влаги, и ее тело открылось еще больше, и он смог прикоснуться головкой члена к ее матке. Ее пальцы переместились с него на клитор. Пока она ласкала себя, он схватил ее за плечи, объезжая с нарастающей страстью. Когда она кончила, он почувствовал, как ее мышцы сокращаются вокруг него, содрогаются и дрожат. Спустя еще несколько медленных толчков, он тоже кончил, и с его губ сорвался крик триумфа и освобождения.

Несколько дюжин вдохов он оставался внутри нее, пока его сердце успокаивалось и ее спазмы утихали. Он медленно вышел из нее, наблюдая, как он покидает ее, зная, что он снова будет внутри нее, как только сможет.

Он оставил ее на полу, пока избавлялся от презерватива, вернулся к ней и протянул руку.

Она поднялась на ноги, и он поднял ее на руки. Она снова обвилась вокруг него, пока он нес ее наверх по короткой лестнице в главную спальню на втором этаже. Там он исполнил свою угрозу заставить ее кончить столько раз, пока она не станет умолять его остановиться. Через пять оргазмов она заявила, что больше не выдержит. Однако он еще не закончил. Он уложил ее на спину, погрузился в ее влажное лоно один мощным толчком и сжимал ее груди неистово трахая ее. Он погружался в нее так медленно и неторопливо, как только мог, пока она лежала под ним, принимая его, наслаждаясь им.

Он снова кончил со вздохом, прежде чем рухнуть на теплое, гостеприимное тело Фелиции. Она крепко обнимала его, целовала плечи, шею и губы и говорила ему, как ей это понравилось. Но поскольку его час истек, он должен был вести себя как можно лучше.

Иначе.

- Я ангел, - сказал он, перекатываясь на бок. - Святой.

- И лжец, - ответила она, смотря на Кингсли. Она потянула его за прядь волос. - А теперь принеси нам два бокала вина. Белого. Я буду ждать в постели.

- Oui, Maîtresse.

Когда Кингсли вернулся с вином, две русские голубые кошки Фелиции заняли его место в ее постели. Он протянул Фелиции бокал и взял одну из кошек. Она замяукала в знак протеста.

- Ш-ш-ш, Северина, - сказал Кингсли, почесывая шею Северина. - Ты украла мою подушку.

- Это Венера, а не Северина, - сказала Фелиция.

- Простите, Госпожа Венера. Для меня все кошки одинаковые. - Он подмигнул Фелиции и усадил Венеру-в-меху рядом с ее близнецом. Он лег в постель, и кошки превратились в Инь-Янь из густого серого меха.

- Не дразни моих деток, - сказала Фелиция. - Я так сильно скучала по ним, когда была в плохом месте. Хотя это они виноваты, что мне пришлось уехать.

- Кошки отправили тебя в тюрь...

- Ш-ш-ш... - прошипела Фелиция и прикрыла подергивающиеся уши Венеры руками. - Они не знают, где я была. Кое-кому другому пришлось кормить их два месяца, это все, что им нужно знать.

Кингсли усмехнулся.

- Как твои кошки отправили тебя... прочь?

- Обычно жена узнает о романе по губной помаде на воротнике или по пряди длинных волос на пальто мужа. Стивен подарил мне котят в качестве презента. Он и его жена не могли держать котов, потому что у нее аллергия. Однажды вечером он уехал от меня домой... и его любимая жена чихнула. "Чих услышал весь мир" - писали газеты. Или, если не мир, то весь город.

Кингсли погладил Северину и кошка замурлыкала и потерлась о его руку.

- Его жена узнала о тебе, и ты провела два месяца в тюрьме, потому что Стивен Платт, миллиардер, генеральный директор, не знает, как пользоваться валиком против шерсти?

- Стивен - живое доказательство того, что социальный дарвинизм - несостоятельная теория. Можно подумать миллиардер будет чуточку умнее.

- Такие мужчины, как он, высокомерны, - ответил Кингсли. - Люди считают, что богатые умнее и лучше. Но они просто богаче.

- Они, конечно, ничуть не лучше. Большинство моих клиентов - миллионеры, и то не все.

- Ты должна быть им по карману.

- Разве ты не рад, что я не беру с тебя ни цента? - Фелиция наклонилась над двумя кошками и поцеловала его.

- Поскольку ты не занимаешься сексом с клиентами, я бы сказал, что это самые лучшие деньги, которые я не потратил.

Они целовались долго и страстно. Он снова хотел ее, но он подождет и восстановится, чтобы дать ей все, что у него было, а не все, что осталось.

Когда поцелуй прервался Кингсли лег на спину. Северина шагнула на его грудь, только кошки могли так властно преклонять перед своими ногами всех, и свернулась калачиком на животе Кингсли.

- Итак, что случилось, пока меня не было? - спросила Фелиция. - Ты уже открыл для меня клуб?

- Пока нет, - со вздохом ответил Кингсли. Северина поднималась и опадала с дыханием Кингсли. - Не могу найти то, что скрывает Фуллер.

- Доверься инстинктам. Жена Стивена знала, что кошачья шерсть на его пальто значит нечто большее, чем то, что однажды Стивен остановился погладить котенка. Она увидела кошачью шерсть и искала киску.

- Я бы поискал киску, но Сэм не разрешает. Я подумывал соблазнить жену Фуллера, но Сэм заставила меня пообещать не делать этого. Она говорит, что Люси Фуллер недостойна меня.

- Ты слишком нравишься своей маленькой секретарше. Трудно быть объективным, когда любовь мешает. Если бы Сэм не заставила тебя пообещать, ты бы пошел к жене?

- Несомненно. Она такая же, если не хуже, чем преподобный Фуллер.

- Он любит свою жену?

- Не знаю, как насчет любит, но защищает точно. Он поклялся, что будет держаться подальше от женщин в моей жизни, если я буду держаться подальше от женщин в его.

- Как благородно.

- Да, - ответил Кингсли. - Нехарактерно благородно. Сегодня я видел, как он кричал на девочку-подростка через рупор.

- Может, он не защищает свою жену. Может, он защищает себя. Может, он знает, что его жена изменит с тобой. Может, она уже делала это раньше.

- Peut-être, - ответил Кингсли. - Я обещал Сэм держаться от нее подальше.

- Ты обещал мне мой клуб, - парировала Фелиция. - Я твоя Домина. Ты выполняешь мои приказы.

- Каков ваш приказ, Maîtresse? - спросил Кингсли, желая выполнить любой приказ, который вернет его обратно в ее тело.

- Простой, - ответила Фелиция, и сняла Северину с живота Кингсли. Затем она уперлась ногой ему в бедро, сильно толкнула и столкнула его с кровати на пол.

Почему его доминанты так поступали с ним?

- Иди за женой, - приказала Фелиция. - Мне нужен клуб для игр.

Кингсли ответил с удовольствием: - Да, мэм.

Глава 31

Кингсли принял душ у Фелиции, оделся и отправился в Стэмфорд, штаб-квартиру ПГБ. Он рассчитывал, что его прибытие совпадет с записью одного из двух телешоу преподобного Фуллера – «Час Истины и Силы».

Публику уже запустили в глубокое и глухое святилище, используемое, как и телестудию Фуллера, так что Кингсли стоял в большом фойе, и наблюдал за записью на мониторе, который располагался в лобби.

Музыка была отвратительной. Приторная евангельская музыка в исполнении хора во все белом. Когда она остановилась, не так скоро, Преподобный Фуллер подошел к кафедре и улыбнулся прямо в камеру.

- Хвала Господу, - сказал Фуллер, и толпа взвыла, как будто они были на футбольном матче чемпионата мира, а не на церковной службе. - Знаю, вы все здесь не для того, чтобы смотреть на меня. Знаю ради кого вы пришли. - Приветствия толпы сменились смехом. Кингсли собирался ударить себя, если не перестанет так сильно закатывать глаза.

- Сегодня вечер среды, - продолжил Фуллер. - А это вечер Леди. А значит, я ухожу и предоставляю своей прекрасной жене, Люси, слово. Люси?

Люси Фуллер могла бы быть красивой женщиной, если бы в ее глазах было что-то еще, кроме религиозного фанатизма. Ее темные глаза горели Божьим огнем, а улыбка, которую она нацелила на камеру была жесткой и мрачной.

Они с мужем обменялись целомудренным поцелуем, и он уступил ей место за кафедрой. Толпа аплодировала поцелую, ее приветствию толпе, ее скромному смеху над собой, пока располагалась у микрофона.

- Мой красивый муж, - сказала Люси в камеру. - Он весь мой, дамы. Ни у кого нет никаких мыслей.

У Кингсли были мысли.

- Сегодня я хочу поговорить с вами о чем-то очень серьезном, - начала Люси Фуллер. - Я хочу обсудить то, о чем мы недостаточно говорим в этом мире. И это грех.

Толпа притихла.

- Мы живем в темном мире, - продолжила Люси. - И с каждым днем становится все темнее. Вам нужно только включить телевизор, чтобы увидеть это - порнографию, продаваемую нашим детям в качестве музыкальных клипов, фильмов, которые учат наших детей, что это нормально заниматься сексом, когда им хочется. И гомосексуализм становится все более приемлемым обществом каждый день, как будто это просто еще один способ существования, и это нормально. Что ж, это не нормально. Совсем не нормально.

И толпа обезумела.

Тирада Люси продолжалась в течение следующих тридцати минут. Ничто не ускользнуло от ее порицания - книги по которым преподавали в государственных школах и поощряли безбожие, политики на самых высоких постах, которые изменяли своим женам, в то время как сами учат других, как им жить, телевидение, демонстрирующее подросткам секс без последствий, магазины, торгующие порнографией, откровенные тексты песен, разводы, аборты налево и направо, дети, покрывающие ногти черным лаком и поклоняющиеся Сатане.

Этой женщине нужен перепих.

Несмотря на то, что ему пришлось стиснуть зубы, Кингсли остался на всю проповедь. Когда Люси Фуллер закончила перечислять весь мир, который дарил хоть малейшее удовольствие или развлечение, она получила крепкое, любящее объятие от мужа и овации от толпы.

Она убежала со сцены в слезах, преисполненная собственной проповедью.

Кингсли выскользнул через парадную дверь и стал ждать у служебного входа. Ему не пришлось долго ждать.

Через десять минут после окончания проповеди Люси Фуллер вышла в переулок. Она сменила свой темно-синий костюм с юбкой до лодыжек и белой блузкой с оборками на простую черную юбку и блузку. Она обновила макияж после рыданий и теперь выглядела спокойной и собранной.

Он не разговаривал с ней, не показывался на глаза. Но он последовал за ней. Она шла целеустремленно, ее высокие каблуки стучали по бетону в ритме быстрого стаккато. Куда она так спешила? Кингсли должен был узнать. Как только он заметил марку и модель машины, к которой она подошла, Кингсли отправился к своей машине. Когда та выехала с парковки, он сел ей на хвост. Он держался в нескольких машинах от нее, убедившись, что она не заметит, что он поворачивал там же, где и она. Через несколько минут он понял, что они направляются обратно в город, в сторону Манхэттена. Она была одна и очень спешила. Все признаки того, что она делала то, чего не должна была.

Через двадцать пять минут они уже были на знакомой территории. Еще через несколько минут они свернули на Риверсайд-Драйв. Кингсли отпустил ее как можно дальше, не упуская из виду. На минуту она исчезла из поля зрения, но затем он снова заметил ее. Она остановилась перед домом.

Его домом.

Кингсли припарковал машину у обочины и стал наблюдать.

Он заметил, как Сэм вышла из дома с конвертом в руках.

Он видел, как Люси Фуллер опустила стекло с пассажирской стороны.

Он видел, как Сэм бросила что-то в окно машины и вернулась в дом.

Он видел, как Люси Фуллер уехала.

Кингсли выбрался из машины и вошел в свой дом, чувствуя себя так, словно вошел в дом чужака или врага.

Он обнаружил Сэм в своем кабинете, листающей документы.

- Привет, - сказала она, одарив его улыбкой. - Я думала, ты проведешь у госпожи Фелиции всю ночь.

- Сколько они тебе платят?

- Что?

- Сколько Фуллеры платят тебе?

Сэм швырнула документы, которые держала, на стол Кингсли.

- Я просила тебя держаться от Люси Фуллер подальше, - ответила она. - Ты же обещал мне...

- А ты сказала, что ты на моей стороне. Мы все даем обещания, которые не можем сдержать.

- Кинг, послушай. Я могу...

- Сколько Фуллеры тебе платят? - Повторил он.

Она молчала. Казалось, она взвешивает свои слова, взвешивает варианты. Он не мог вспомнить, когда в последний раз был таким холодным, рассерженным. Даже когда Мари-Лаура умерла. Даже тогда.

- Больше, чем ты, - наконец ответила Сэм.

- Значит "больше веса", верно? - спросил Кингсли. – Все, что имеет для тебя значение - это больше денег.

- Такие костюмы, как у меня, стоят дорого, - ответила Сэм.

И Кингсли ответил единственными двумя словами, которые смог выдавить из своего сдавленного горла.

- Ты уволена.

Глава 32

Сентябрь

- Чем травишься? - спросил бармен, и Кингсли ответил: - Барменами.

Дюк изогнул бровь, и Кингсли усмехнулся.

- Я в порядке, - успокоил Кингсли. - Сегодня не пью.

- Ищешь добычу?

- И это тоже нет, - ответил Кингсли.

- Тогда что тебе предложить? - поинтересовался Дюк.

- Ничего, - сказал Кингсли. - Ты ничем мне не поможешь.

Дюк бросил на него сочувственный взгляд и перешел к другому посетителю. Тем временем Кингсли уставился на бутылки с алкоголем, расставленные за стойкой бара. Бурбон, виски, ром, водка и ржаной виски. Он хотел выпить их все. Все до единой бутылки. Не то что бы это принесло ему какую-то пользу. Он снова пытался пить, но получал только похмелье. Сколько бы выпивки он ни вылил в оставленную Сэм дыру, заполнить ее не получалось.

В предательстве и дезертирстве Сэм был только один хороший момент. Это причинило Кингсли такую боль, что он точно знал, что снова жив, так же жив, как и раньше, и даже больше. Понимание того, что она брала деньги у Фуллеров в обмен на информацию о нем, привело в ярость каждую частичку его существа. Ярость и скорбь. Никогда еще он не был так зол. Никогда еще ему не было так больно. Он никогда не чувствовал себя более живым и никогда не желал сильнее, чтобы не чувствовать себя так.

Когда умерли его родители, он был зол, обижен, убит горем. Но это был несчастный случай, и винить ему было некого.

Когда Сорен женился на Мари-Лауре, и она вскоре после этого умерла, Кингсли ощущал ту же троицу эмоций - гнев, боль, скорбь. Но опять же, никто не пытался причинить ему боль намеренно. Сорену пришлось жениться на Мари-Лауре, чтобы они втроем могли быть богатыми и свободными. И Мари-Лаура умерла в собственном горе, собственной боли, собственной тоске. Она не пыталась причинить ему боль своей смертью. Конечно, нет.

Но Сэм... она предала его с широко распахнутыми глазами и холодным сердцем. Это не было случайностью, ни Божьим провидением, ни роком судьбы. Она направила пистолет ему в сердце и выстрелила.

И там все еще была дыра.

Кингсли оторвал взгляд от слишком соблазнительных бутылок с алкоголем и огляделся. Холли сидела на краю сцены, обхватив лодыжками шею пожилого бизнесмена. Кассандра лежала на коленях у пятерых счастливых парней из студенческого братства. Иден держала за руку нервничающего будущего жениха и вела его в заднюю комнату на приватное шоу.

Он отошел от бара и прошелся по клубу. Последние пять недель он приходил в «Мёбиус» почти каждый вечер, совершал обход, болтал с девушками, ничего не пил и уходил через полчаса. Никто не спрашивал его, зачем он совершает это ночное паломничество. Он был хозяином, поэтому мог делать все, что хотел. Но он знал истинную причину, и это было достаточно плохо.

Мишель прошла мимо него, остановившись ненадолго, чтобы поцеловать его в щеку. Он бы не возражал против ее компании, но девушка направлялась к сцене. Ее очередь вносить аренду за ночь.

Пустая трата времени. Кингсли еще раз осмотрел клуб. Ему нужно было перестать приходить сюда, продолжать жить своей жизнью, перестать жить прошлым.

Кингсли решил уйти и заняться чем-нибудь другим. Спрыгнув c барного стула, он повернулся к двери и встретился лицом к лицу с молодым человеком. Тот был одет в черные джинсы, белую рубашку без рукавов и поношенные ботинки. Он выглядел одновременно испуганным и взволнованным. Но все, что заметил Кингсли, это его волосы. Его светлые волосы.

- Джастин?

- Вау, - ответил он. - Не могу поверить, что ты запомнил мое имя.

Кингсли поманил Джастина пальцем и отошел в тихий угол клуба.

- Что ты здесь делаешь? - тихо спросил Кингсли.

- Я ушел. То есть, я все бросил. Должен был. Родители узнали.

- Они не очень хорошо это восприняли?

Джастин промолчал. Одного его взгляда было достаточно.

- Хорошо, что ты ушел. Но почему ты здесь? - Кингсли многозначительно посмотрел на трех обнаженных девушек на сцене.

Джастин смущенно улыбнулся.

- Честно говоря, я надеялся встретить тебя.

- Я дал тебе мою визитку.

- Я не думал, что ты действительно будешь рад моему появлению в своем доме. Но если я столкнусь с тобой здесь...

Кингсли вздохнул.

- Прости, - извинился Джастин, на его лице отразилось разочарование. - Глупая идея. Просто, я много думал о тебе. И когда я говорю это, то понимаю, как жалко это звучит - болтаться в стрип-клубе, надеясь, что кто-то, кто тебе нравится, появится. В любом случае, я рад снова тебя видеть.

- Я думал о тебе, - признался Кингсли, удивленный правдивостью этого заявления. С той мартовской ночи

Джастин не раз и не два появлялся в его мыслях. Это должен был быть перепих на одну ночь. Жесткий и быстрый, и затем прощание, такое же грубое и быстрое, как секс. Но если быть честным с самим собой, Кингсли должен был признать, что беспокоился о Джастине и даже немного стыдился того, как он с ним обошелся.

- Неужели? Рад снова видеть меня, я имею в виду?

Кингсли обхватил Джастина за затылок.

- Тебе стоило прийти ко мне домой, а не сюда, - прошептал Кингсли на ухо Джастину.

- Почему?

- Это избавило бы нас от поездки на машине.

Он отпустил Джастина и направился к двери, радуясь, что слышит шаги парня позади себя. Его водитель открыл дверь для них, и они с Джастином сели в «Роллс-Ройс».

- Вау, - снова сказал Джастин. - Мило.

- Нравится?

- В восторге. Никогда раньше не ездил на «Роллс-Ройсе».

- Все когда-то случается в первый раз, - ответил Кингсли, и даже в вечернем приглушенном свете он смог рассмотреть бледный румянец на лице парня.

- Ты когда-нибудь... То есть, ты...?

- Занимался ли я когда-нибудь сексом на заднем сидении «Роллс-Ройса»? - уточнил Кингсли.

- Именно.

Кингсли улыбнулся ему.

- Никогда.

Джастин улыбнулся в ответ. И так приятно было видеть эту улыбку и этот смех, что Кингсли сделал то, что не делал с их первого раза.

Кингсли поцеловал его.

Кингсли целовал уголки его губ, его губы, кончик языка, внутрь и наружу, и вдоль него, пока Джастин не впился в руки Кингсли, задыхаясь от желания. Джастин оседлал колени Кингсли, и тот сдернул с него куртку.

Они прервали поцелуй, когда машина остановилась у особняка. Оказавшись в своей спальне, Кингсли запер за ними дверь и снова поцеловал Джастина. И снова. И снова. Он не мог насытиться его ртом, его трепещущими губами, его теплотой и пылкостью.

- Я должен был поцеловать тебя той ночью, - сказал Кингсли и расстегнул рубашку Джастина. - Я должен был целовать тебя всю ночь.

Кингсли раздел до пояса их обоих и толкнул Джастина на кровать. Первый раз был на твердом грязном полу. На этот раз он все сделает правильно.

Он схватил Джастина за волосы и целовал его шею и ключицу. Когда он укусил плечо парня, Джастин ахнул.

- Опять хочешь боли? - спросил Кингсли. В прошлый раз он практически навязал себя Джастину. На этот раз он все сделает правильно.

- Да, хочу, - ответил Джастин и провел ладонями по обнаженным рукам Кингсли. - Иногда я причиняю себе боль. Это меня заводит.

Кингсли посмотрел в кофейного цвета глаза Джастина. Он прикоснулся к его светлым волосам, его губам, ощутил бешеное биение пульса на его шее. Кингсли пришлось заставить себя успокоиться. Он так сильно хотел этого мальчика, что ему было больно, так сильно он хотел причинить ему боль.

- Что тебе нравится? – задал вопрос Кингсли. - Как ты хочешь, чтобы я причинил тебе боль?

Джастин усмехнулся.

- Я могу сказать тебе, что мне нравится?

Руки Кингсли скользили по груди Джастина. Он не мог насытиться гладкой юной кожей парня.

- Мне следовало спросить об этом в ту ночь, - сказал Кингсли. - Тогда я был не в лучшем состоянии. Прости.

Джастин поднял голову и поцеловал Кингсли. Он надеялся, что тот поймет, что его извинения были приняты.

- Во всех моих фантазиях, - прошептал Джастин, - секс очень жесткий. Вот что мне нравится.

- Жесткий секс, - повторил Кингсли. - Думаю, это я могу.

Он навис над Джастином и схватил его за запястья, прижимая его к кровати. В этот раз он целовал его жестко, грубо и впился в нижнюю губу, пока не прокусил кожу. Затем последовало еще больше укусов. Кингсли оставил дорожку синяком от уха Джастина до его бицепса. Джастин не преувеличивал. Он стонал от очевидного удовольствия, когда Кингсли впился пальцами в его волосы и заставил его запрокинуть голову назад, обнажая горло. Так приятно было сбросить всю претенциозность и нежность. Если Джастин любил жестко, Кингсли покажет ему жесткость.

Большой палец Кингсли впился в выемку на горле Джастина. Свободной рукой Кингсли расстегнул джинсы Джастина и сунул руку внутрь. Джастин был невероятно твердым, и поэтому Кингсли сжал его, до боли грубо. Кингсли жаждал оказаться внутри него, но был достаточно мазохистом, чтобы заставить себя ждать, сдерживаться так долго, как только мог.

Оставляя дюжину неистовых укусов, Кингсли опускался вниз по телу Джастина. Когда Кингсли взял его член в рот, Джастин застонал и впился пальцами в простыни. Даже сейчас Кинг не был нежным. Он заставил Джастина задыхаться от смеси удовольствия и боли.

Он отстранился, прежде чем Джастин успел кончить, и сел на колени. Поставив ногу на бедро Джастина, Кингсли перевернул его на живот. За считанные секунды он раздел его полностью.

А затем снова схватил его за волосы на затылке, прижимая к кровати.

- Нравится? - спросил Кингсли. - Когда обращаются с тобой, как с собственностью? Нравится быть использованным?

- Да, - прошептал Джастин в красные простыни.

- Хочешь, чтобы я воспользовался тобой?

- Я хочу, чтобы ты делал со мной все, что пожелаешь.

- Хочешь, чтобы я трахнул тебя? - спросил Кингсли.

- Да.

- Скажи это.

- Трахни меня. Пожалуйста...

Кингсли услышал отчаяние в его голосе.

- Я могу заставить тебя пожалеть об этой просьбе.

- Я буду жалеть только о том, что ты не сделал со мной, - ответил он. И только ради этого чувства Кингсли решил трахать Джастина всю ночь напролет.

Он слез с кровати и вытянул из-под нее чемодан. Он открыл его и достал набор тяжелых наручников из нержавеющей стали. Он достал пробку и смазку. Презервативы лежали на прикроватной тумбочке. Все, что ему было нужно для ночи греха.

Не спрашивая разрешения, Кингсли защелкнул манжеты на запястьях Джастина и соединил их за его спиной. Вид этого прекрасного белокурого двадцатилетнего парня в наручниках, обнаженного в его постели, был всем, о чем он мог попросить, с металлическим бантиком сверху.

Двумя влажными пальцами Кингсли проник в Джастина. Парень застонал, и Кингсли улыбнулся. Он раскрыл Джастина — сначала двумя пальцами, потом тремя. За тремя пальцами последовали четыре. Он вставил пробку, чтобы раскрыть его еще больше. Он перевернул парня на бок и снова взял его член в рот. Потом Кингсли расстегнул свои брюки и проник в рот Джастина. Сначала парень немного поперхнулся, но вскоре его горло открылось, и он облизывал и целовал Кингсли с такой же страстью, как и Кингсли сосал и облизывал его. Потерявшись в взаимном удовольствии Кингсли забыл обо всем. Он забыл почему пошел сегодня в «Мёбиус», забыл, что искал там, забыл боль того, что не нашел там. Он отстранился и опустился на колени возле головы Джастина. Мужчина смотрел, как Джастин, закрыв глаза, глубоко засасывает его. Он обещал быть жестким с парнем, но рука с нежностью погладила его по светлым волосам и лицу кончиками пальцев.

- Пожалуйста, - прошептал Джастин.

Без лишних слов Кингсли толкнул его обратно на живот, вытащил пробку и натянул презерватив. Он медленно входил в Джастина, желая насладиться каждой секундой проникновения и окружения его внутренними мышцами. После нескольких толчков, Кингсли был полностью внутри. Он ухватил парня за плечи и изо всех сил толкнулся в него. Он ни о чем не думал, ничего не помнил, но ощущал все. Его толчки были долгими и агрессивными, руки - безжалостными. Джастин под ним стонал, задыхался и умолял о большем.

Кингсли навис над ним и обрушился поцелуями на его спину и плечи. Поцелуи и укусы, укусы и поцелуи. Удовольствие и боль. Боль и удовольствие. Это было то, ради чего он жил, ради чего жили все они. Его кульминация нарастала, и Кингсли не сопротивлялся ей. Прижавшись губами к уху Джастина, он кончил молча, что усилило интенсивность оргазма. Как только спазмы утихли, Кингсли остался внутри него, но только чтобы снять наручники. Он вышел осторожно, и Джастин перекатился на спину.

- Кончи для меня, - приказал Кингсли. - Я хочу посмотреть.

Джастин обхватил себя ладонью и провел ею вверх. Прошло совсем немного времени, прежде чем его собственное семя выстрелило на его обнаженную вздымающуюся грудь. Кингсли снова был тверд от зрелища. Он раскатал новый презерватив, навис над ним и снова проник в него, на этот раз медленнее и осторожнее. Джастин обнял Кингсли за спину, и они поцеловались. Их языки переплетались, и губы встречались, и сейчас в мире все было правильным. Пока Кингсли оставался внутри этого парня, все было в порядке.

Кингсли остановился, чтобы стянуть покрывало, полностью раздеться и уложить Джастина на подушки. Он хотел, чтобы это эротическое забытье продлилось всю ночь.

Они трахались снова, на этот раз медленно. И хотя это пугало его, желание пересилило страх, и Кингсли позволил Джастину проникнуть в него. После, Кингсли выпорол Джастина до полусмерти флоггером и тростью. Он принимал боль как профессионал, как будто был рожден для этого. Когда их потребность и голод друг в друге были полностью утолены, они отправились вместе в душ, Джастин прислонился спиной к стене, а Кингсли прижался губами к его рту, обжигающе горячая вода обрушивалась на них, а пар успокаивал изнывающие от секса тела.

- Ты сделаешь кое-что для меня? - прошептал Джастин в губы Кингсли.

- Что угодно.

Джастин ничего ему не сказал. Ему и не нужно было этого делать. Джастин встал на колени в душе и повернулся спиной к Кингсли. Даже Сорен не был настолько садистом, чтобы облегчиться на Кингсли. Поэтому Кингу было еще приятнее пометить Джастина, пока горячая вода лилась на них обоих.

Кингсли отправил Джастина спать после душа. Он улыбнулся, увидев эту белокурую голову на своей подушке. Впервые Кингсли понял, что прошло пять часов, а он ни разу не подумал о Сэм. Хороший знак.

Кингсли наклонился и поцеловал его в шею. Джастин пошевелился.

- Спасибо, - полусонно ответил Джастин.

- За что? - уточнил Кингсли.

- За то, что вспомнил мое имя.

Кингсли ощутил ком в горле.

- Я бы никогда не забыл его.

- Я не знаю, что делать, - сказал Джастин. - Я имею в виду со своей жизнью.

- Чем ты хочешь заняться?

- Понятия не имею. Никогда больше не возвращаться домой.

- Хочешь работать на меня? - спросил Кингсли.

- Мальчиком на побегушках?

Кингсли рассмеялся.

- Не совсем, - ответил он.

- За извращения платят деньги?

Кингсли улыбнулся ему.

- Ты будешь удивлен.

Глава 33

Оставив Джастина одного в постели, Кингсли натянул брюки, рубашку и босиком направился в кабинет. В нижнем ящике стола, единственном ящике, который он обычно запирал, он вытащил планшет Сэм. В течение пяти недель он лелеял мечту, что Сэм появится на пороге его дома и потребует вернуть ее любимый планшет. За те месяцы, что она проработала у него, он редко видел ее без него. Проработала. В прошедшем времени. Он все еще не мог привыкнуть к прошедшему времени, когда речь шла о Сэм. В его фантазиях она появлялась и говорила ему, что была неправа, что ей не следовало брать деньги Фуллеров, но она нуждалась в них для чего-то, и ей было слишком стыдно сказать ему для чего. Она бы умоляла его простить ее, и он бы простил. Он бы простил ее и принял обратно. И все опять было бы в порядке.

Глупая детская фантазия. Этого никогда не случится.

Он взял ручку и пролистал список, который Сэм создала для их клуба. В маленьком квадратике рядом со словами «Мужчины сабмиссивы» он поставил галочку. Джастину нужна работа, которая позволит ему жить в Нью-Йорке. Кингсли нуждался в парне-сабмиссиве для клуба.

Союз, заключенный в аду.

Сегодня было пятнадцатое сентября. Клуб должен открыться через семьдесят шесть дней, а у него все еще не было подходящего места. Он установил слежку за преподобным Фуллером и отправил мужчину и женщину проститутку, чтобы вовлечь его в скандал. И пока... ничего. Он что-то упускал. У Фуллера была страшная тайна, и он знал об этом. Он видел это в глазах Фуллера, тайный стыд, страх и ужас разоблачения. Тайна определенно была, но Кингсли не знал, как ее раскрыть. И он должен раскрыть ее - не потому, что он так сильно хотел это здание. Он хотел уничтожить Фуллера, потому что Фуллер разрушил его любовь к Сэм. А это был непростительный грех.

Он пролистал записи, которые она оставила в планшете. Ему нравился ее почерк - петельчатый и игривый, даже когда она писала списки дел для БДСМ-клуба. Но его Сэм всегда была созданием прекрасного противоречия. Она одевалась как мужчина и в то же время была самой женственной женщиной, которую он когда-либо знал, от ее легкого и воздушного смеха, до розовых улыбающихся губ, ее гибких, ухоженных пальчиков. И все же у нее было либидо подростка и способность очаровывать любую женщину, натуралку или гея, прямо в ее постель. Хотя она никогда не обозначала свое желание стать любовниками, ничто не делало ее более счастливой, чем прыгнуть к нему в постель, обнять его крепко и быть его «постельным клопом», как она себя называла. Она кусала его за руку или шею, а потом крепко засыпала.

Сколько бы Блейз ни уговаривала его нанять новую секретаршу, он не мог заставить себя заменить Сэм. Пока нет. Не тогда, когда раны еще были свежи, и он все еще мог вызвать в памяти ее запах, звук ее голоса и воспоминание о том, как она сидела у его ног, натягивая сапоги, как будто он был ее королем, а она - его камердинером.

Ему было больно от того, что он просто смотрел на ее записи. И записи были такими банальными. По большей части банальными. Квадратные метры... позвонить поставщику оборудования для подземелья... записать К на массаж... сказать К, что беременна от Сорена... прекрати читать мои заметки, Кинг.

Он рассмеялся так сильно, что чуть не заплакал. Кингсли представил, как она улыбалась, пока писала эти слова, зная, что однажды ему станет любопытно и он прочтет ее планшет. Внизу страницы она нарисовала сердечко с буквой «К» в центре и короной над ней. Рядом с сердцем она нарисовала стрелу и слова «Идея татуировки на левую ягодицу».

- Будь ты проклята, Сэм, - сказал он вслух. Мужчина бросил планшет на стол и взял телефон. Но, прежде чем набрать ее номер, он снова повесил трубку. Она предала его и ушла с его сердцем в зубах. Она предпочла ему деньги Фуллеров, а не его, хотя он снова и снова открывал ей свое сердце.

Он снова взял трубку и на этот раз набрал номер.

- Кингсли, сейчас три часа ночи, - заявил Сорен. Он казался более раздраженным, чем сонным.

- Что на тебе надето?

- Злая ухмылка, - ответил Сорен.

- Тебе идет.

- Чем я обязан за удовольствие этого звонка? - спросил Сорен.

- Я чуть не позвонил Сэм, чтобы сказать ей, как сильно ее ненавижу. Поэтому позвонил тебе.

- Ладно. Расскажи мне, как сильно ты меня ненавидишь.

- Я не ненавижу тебя.

- Тогда ты должен положить трубку, - ответил Сорен.

- Тебе бы это очень понравилось. Почему ты все еще не спишь?

- Читаю.

- В постели?

- В постели.

Кингсли не мог удержаться, чтобы не представить Сорена в постели. Белые простыни на его бедрах, обнаженная грудь, рука под головой, пока он читает. Божественность в непринужденности.

- Что читаешь? - поинтересовался Кингсли, пытаясь отвлечься от мысленных образов.

- Эротический пересказ Книги Эсфирь.

Кингсли застонал.

- Тебе стоит начать заниматься сексом. Пожалуйста. Мне даже все равно со мной или с ней. С кем-нибудь.

- Я в порядке, - заявил Сорен, но Кингсли понял, что он не в порядке. Его «в порядке» прозвучало с надломом.

- Ты скучаешь по этому? - спросил Кингсли. Не этот вопрос он имел в виду. Он имел в виду «Ты скучаешь по мне?».

- Мне двадцать девять, я мужчина и дышу, - ответил Сорен. - Ты как думаешь?

- Никто не станет тебя осуждать, если ты нарушишь обеты. Никто, кто важен.

- Для меня это важно, - ответил Сорен. - У меня есть причины делать то, что я делаю, и не делать того, чего я не делаю. Причины, которые не имеют ничего общего с церковью или священничеством. И причины, которые также не имеют ничего общего с тобой или Элеонор.

- Я могу позвонить Блейз. Она будет через час. Ты бы этого хотел?

Сначала Сорен не ответил, не сказал ни слова.

- Ты думаешь об этом, не так ли? - спросил Кингсли и знал, что Сорен думал.

- Так и знал, что не стоит дружить с дьяволом.

Кинсли улыбнулся.

- Блейз великолепна в постели. Ты не пожалеешь. Она может делать эту штуку во время минета, когда берет твой...

- Кингсли.

- И вбирает так глубоко, что может лизнуть...

- Кингсли.

- Потрясающе. Подарок от Бога.

- Красный.

- Красный? - повторил Кингсли.

- Я пытался использовать стоп-слово в этой беседе.

Кингсли тихо усмехнулся.

- Тебе понадобится более надежное слово, чем это, mon ami.

- Я бы выбрал слово посильнее. На ум уже пришло несколько более сильных слов.

- Если не хочешь Блейз, могу приехать я, - сказал Кингслию

- Думаю, у тебя и так достаточно любовников, - ответил Сорен.

- Мы говорим не о моих потребностях. Мы говорим о том, что нужно тебе.

- Мне нужно поспать, и кто-то мешает мне это сделать.

Кингсли это не смутило.

- Знаешь, это бы ничего не значило. Ты можешь сделать со мной все, что пожелаешь. Боль. Секс. Еще боль.

Сорен снова замолчал. О чем он думал? Что чувствовал? Соблазнился ли он?

Конечно соблазнился.

- Скажи мне кое-что... как давно это было? - спросил Кингсли в наступившей тишине.

Сорен вздохнул.

- Какой сегодня день?

- Пятница.

- Тогда это было... хм... одиннадцать лет. У тебя?

- Одиннадцать минут. - Скорее час и одиннадцать минут, но к чему детали? - Ты ни с кем не был после меня? Ни разу?

- Ни с кем после тебя, - ответил Сорен.

- А твоя Королева-Девственница?

- Я пообещал ей, - ответил Сорен, раздражение исчезло из его голоса. Но Кингсли все еще слышал боль. - Я пообещал ей, что дам ей все. И намерен сдержать это обещание.

- Ты и мне пообещал, - напомнил ему Кингсли. - Ты сказал, что разделишь ее со мной.

- Еще одно обещание, которое я намерен сдержать. Видит Бог, меня ей будет недостаточно. Но я первый ее получу.

- Почему? - спросил Кингсли, улыбаясь сквозь злобу. - Потому что ты увидел ее первым?

- Потому что я не занимался сексом одиннадцать лет.

- Тогда трахни кого-нибудь другого, - ответил Кингсли, наполовину смеясь, наполовину крича. - Меня оскорбляет, что ты сейчас лежишь в своей постели в полном одиночестве и читаешь эротические рассказы о Руфи.

- Эсфирь.

- Понимаешь, что я должен заниматься сексом больше, чтобы восполнить все годы, которые ты не занимался сексом. Кто-то должен восстановить баланс во Вселенной.

- Вселенная благодарит тебя за твою жертву. А теперь могу я повесить трубку? - спросил Сорен.

- Пока нет. Я подумываю убить Фуллеров - обоих.

- Нет, не подумываешь.

- У меня была такая мысль. Быстрая мучительная смерть. Расплата за то, что заставили Сэм предать меня.

- Никто не заставлял Сэм предавать тебя. Если она и предала тебя, то сделала это по собственной воле и по своим собственным причинам. Ты начал войну с Фуллерами. Они ответили. Теперь ты знаешь, почему я пацифист.

Кингсли крепко зажмурился и пожалел, что не может закрыть уши на слова Сорена. Все это время он был слеп. Он обожал Сэм так сильно, что ни на секунду не подумал о том, что она может отвернуться от него. Теперь он видел ее такой, какая она есть на самом деле, и ему хотелось, как Эдип, ослепить себя.

- Ты не сможешь победить, если не будешь сражаться, - наконец произнес Кингсли.

- Кингсли, скажи мне кое-что. Как началась эта битва?

- Я хотел купить отель «Ренессанс» у Фуллеров.

- Почему?

- Потому что это здание мое. Я понял это сразу, как только увидел.

- Значит, ты борешься за него?

- Конечно. Это то, что ты делаешь, когда чего-то хочешь.

- Ты помнишь историю из Библии, известную как Суд царя Соломона? - спросил Сорен.

- Почему мы не можем заниматься сексом по телефону, как обычные извращенцы? - спросил Кингсли.

- История начинается в первой Книге Царств, глава третья.

- Значит, никакого секса по телефону?

- Бог спросил у Соломона какой величайший дар он бы желал получить. Соломон ответил «мудрость», и Бог одарил его величайшей мудростью. Вскоре после этого он попросил разрешить спор между двумя проститутками, которые живут в одном доме. Обе женщины родили сыновей с разницей в три дня. Один ребенок умер. Второй выжил. Одна мать утверждала, что выживший был ее сыном. Друга мать говорила, что ее сына украли и заменили мертвым ребенком.

- Я и забыл, какая отвратительная книга Ветхий завет.

- Дальше лучше, - ответил Сорен. - Женщины потребовали, чтобы царь Соломон вынес решение, чтобы определить, кому принадлежит живое дитя. Соломон заявил «Принесите мне меч», и ему принесли меч. Он сказал, что разрубит младенца надвое и отдаст одной матери одну часть, а другой другую. Одна женщина сразу же закричала «Пожалуйста, повелитель, отдайте ей ребенка, не убивайте его». И так Царь Соломон понял, что женщина, которая, не раздумывая, отказалась от мальчика, чтобы тот жил, и была его матерью.

Кингсли вздохнул.

- И ты клонишь к...?

- Истинное испытание любви - это не всегда «Будешь ли ты за нее бороться?» Проверка настоящей любви обычно «Способен ли ты сдаться?».

Кингсли громко сглотнул.

- Я не могу сдаться. Я не такой сильный как ты. Я не могу отказаться от того, что хочу. Я слишком много потерял в жизни. Я больше не хочу проигрывать.

- Жертва стоит того, - напомнил Сорен. - Попробуй хоть раз. Ты поймешь.

- Говоришь как мужчина, который не занимался сексом одиннадцать лет.

- Я вешаю трубку, - сказал Сорен.

- Это весело, - ответил Кингсли. - Мы с тобой по ночам разговариваем по телефону о девушках. Мы должны делать это чаще.

- Кингсли?

- Oui?

Щелк.

Кингсли рассмеялся и повесил трубку. Он смеялся до тех пор, пока не мог больше смеяться. Он смеялся, пока не ощутил, что больше не хочет смеяться.

Он встал и сделал успокаивающий вдох. Прямо сейчас роскошный блондин, который не мог им насытиться, ждал его в постели.

Он будет трахаться в настоящем. Прошлое может пойти нахер.

Глава 34

У Кингсли до сих пор не было своего клуба и не было его королевства. Но у него была Ирина и обещание, которое он ей дал. Несколько месяцев он и Госпожа Фелиция обучали ее искусству садизма и доминирования. Обучение превратило ее из холодной, молчаливой, боящейся находиться в его доме, боящейся сделать неверное движение, в гордую, жестокую богиню боли.

И Блейз посчастливилось стать первой жертвой Ирины. Не считая ее скоро-станет-бывшим мужа.

- Ты будешь хорошей девочкой для меня? - спросил он у Блейз. Они сидели на деревянном троне в его игровой комнате, она у него на коленях. - Мне нужно, чтобы ты делала все, что я скажу.

- Я буду вашей лучшей девочкой, monsieur, - пообещала Блейз, говоря по-французски, которому обучилась в частной школе. Он приподнял ее подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. Она играла роль испуганной маленькой девочки так хорошо, что даже он иногда велся на это. Или, что более важно, верил его член. Она одарила его своим самым невинным обиженным выражением. О да, сегодня она будет для него самой лучшей девочкой.

- Жди здесь, - приказал он Блейз. Она присела в реверансе, и он оставил ее стоять в своей игровой комнате у Андреевского креста. Сегодня она надела свое лучшее платье и выглядела так, словно Рита Хейворт сбежала с серебряного экрана и попала в современный Манхэттен. В последнее время она обижалась, что Кингсли не уделял ей должного внимания. Что ж, сегодня вечером она получит все внимание, какое захочет.

Выйдя в коридор, он увидел поджидавшую его Ирину, вышагивающую по коридору в своих черно-фиолетовых кожаных сапогах.

- Моя малышка растет, - сказал он, беря Ирину за руки. Она закатила глаза.

- Мы можем начать? - спросила она. Ее русский акцент делал ее слова еще более угрожающими. Доминатрикс была той редкой профессией, где эта черта была ей на руку.

- Торопишься?

- Я ждала этой сцены несколько месяцев. Дай мне ее. - Садистский блеск появился в ее глазах.

- Не будь слишком нетерпеливой. Помни, что твои клиенты будут платить за твое время. Это тебя хотят, желают. Ты должна быть равнодушной. Они должны быть благодарны за честь, что ты уделила им свое время и внимание. Они ниже тебя. Они хотят быть под тобой. Да?

- Да, - шумно выдохнула она.

- Хорошо. - Он быстро поцеловал ее в обе щеки. - А теперь можешь взять ее.

Он провел ее в игровую. Блейз по-прежнему стояла у стойки с флоггерами.

- Эта сессия парная, - начал Кингсли, обращаясь к Ирине. - У тебя будет несколько таких. Каково первое правило парных сессий?

- Женщина планирует сессию, - ответила Ирина. - Не мужчина.

- И почему?

- Так мы можем прикрыть свои задницы.

Кингсли рассмеялся на ответ Ирины.

- Технически это правда, - признался он, и Блейз прикрыла рот ладонью, чтобы подавить смех. - Я бы сформулировал это в более возвышенных словах, а не сутяжливых. Мужчины доминанты могут быть опасно агрессивными. Мы не хотим, чтобы женщина участвовала в чем-то, в чем она не хочет участвовать. Поэтому, что мы делаем в таких случаях, Госпожа?

- Выйди в коридор, пожалуйста, - обратилась к нему Ирина. Кингсли поцеловал руку Блейз, поклонился Ирине и вышел. Он мог догадаться, о чем они говорили без его присутствия. Ирина, как хорошая доминатрикс, коей она и была, спросила бы Блейз была ли она здесь по собственной воле и дала ли согласие на эту сессию. Как только Блейз заверит Госпожу, что так и было, Ирина задаст ей еще пару вопросов о предпочтениях в сцене, какая боль ей нравится. Шлепки? Жалящую? Игру, которая оставит рубцы и синяки? Бондаж? Зная Блейз, она бы ответила: «Все вышеперечисленное».

Дверь открылась, и Ирина жестом пригласила его войти.

- Она сказала, что ты не держишь ее в заложниках и не заставляешь заниматься извращениями против ее воли, - ответила Ирина.

- Только не сегодня. Может быть, завтра, - ответил Кингсли, и Блейз подмигнула ему. Она много раз играла роль его добровольной жертвы. Она красиво сопротивлялась, когда они играли в изнасилование. Им пришлось установить два набора стоп-слов, потому что ее игра была настолько убедительной, что однажды он не смог отличить ее притворного ужаса от настоящего. Это был, пожалуй, самый лучший секс.

- Думаю, мы должны подарить вашей девочке сувениры в память об этой ночи, - сказала Ирина. - Как считаете? - Она обошла Блейз вокруг, рассматривая ее с головы до ног. Он не мог сказать, кто сегодня выглядел более обольстительно - Блейз в ее элегантной юбке-карандаш в стиле 40-х и блузке или Госпожа Ирина в кожаном корсете и сапогах. На них обеих было приятно смотреть. Он хотел, чтобы и Сэм была с ним. Ему бы хотелось рассказать ей об этой ночи. Но она ушла и ее не будет. Прошло пять недель, а он все еще сожалел о произошедшем. Сожалел? Нет. Он поступил правильно. Оплакивал. Это слово и было нужно. Скорбел. - Кингсли?

- О, oui, souvenirs, - ответил он, заставляя разум вернуться к настоящему. Ему необходимо оставаться сосредоточенным ради блага Ирины и Блейз. - Блейз любит флоггер и кнут.

- Это она мне сказала, - ответила Ирина, собирая волосы Блейз в свою руку и приподнимая их. Она слегка дернула, и у Блейз перехватило дыхание. - Не так ли?

- Да, Госпожа.

- Хорошая девочка. Кинсли, ты должен раздеть свою девочку для меня. Давай посмотрим, с чем мне придется работать.

Кингсли приступил к раздеванию Блейз. Он расстегнул ее блузу, расстегнул молнию на юбке, раздел ее до чулок, подвязок и туфель на высоких каблуках.

- Во время сеанса с клиентом, - начал Кинсли. - что ты делаешь перед началом игры?

- Заставляю клиента или клиентов раздеться, - ответила Ирина.

- И для чего мы это делаем?

- Это мера безопасности. Чтобы убедиться, что наши клиенты не носят оружия.

- Очень хорошо, - ответил Кингли. - Ты можешь обыскать меня, если хочешь.

- Я бы так и сделала, но тебе бы это слишком понравилось, - поддразнила Ирина.

Когда Блейз осталась обнаженной, если не считать чулок, он взял ее запястья в правую руку и поднял их, представив Ирине как рабыню для осмотра. Он был выше Блейз на полфута, и ей пришлось вытянуться, чтобы устоять в позе.

- Прекрасно. - Ирина положила ладонь на грудь Блейз. Госпожа нежно ласкала ее груди, осторожно, но только поначалу. Затем она ущипнула Блейз за правый сосок, ущипнула сильно, и Блейз ахнула. - Разверни ее.

Кингсли повернул Блейз к себе лицом, чтобы Госпожа Ирина смогла изучить ее спину. По его приказу Блейз ни с кем не играла всю прошлую неделю. Он хотел, чтобы ее тело было чистым холстом для первой сессии Ирины.

- Очень мило, - отметила Ирина. - Красивая кожа. Она будет выглядеть еще лучше, когда я закончу. Надень на нее манжеты.

Ирина протянула ему пару кожаных манжет. Кингсли опустил руки Блейз и надел на ее запястья и лодыжки манжеты.

- Какое правило для пар? - спросил Кингсли Ирину и развернул Блейз к ней лицом.

- Супруги могут трогать друг друга сколько угодно, - ответила Ирина. - Они могут заняться сексом во время сессии.

- А ты?

- Доминатрикс не занимаются сексом клиентами, - сказала с улыбкой Ирина. - Проституция запрещена законом. С и М - нет.

- Bon, - ответил Кингсли. - Но не стесняйся довести Блейз до оргазма, если хочешь. Если она заслужит его.

- Я заслужу его, monsieur, - заметила Блейз, и Кингсли жестко шлепнул ее по попке за то, что та заговорила без разрешения.

Ирина расположила Блейз на Х-образном кресте, лицом к дереву.

- Блейз, какое твое стоп-слово? - спросил Кингсли.

- Касабланка.

Установив стоп-слово, Ирина сняла со стены флоггер из оленьей кожи. Хороший размер. Хороший вес. Хорошая ударность. Он будет болезненным как ад, как Блейз любит.

- Начинай медленно, - прошептал он ей напоминание.

Он наблюдал, как Ирина сделала успокаивающий вдох. Она встала в позицию, схватила флоггер за кончики хвоста и подняла его над головой. Кингсли кивнул ей. И затем Ирина улыбнулась широкой, глубокой, темной сексуальной улыбкой. Она могла казаться равнодушной, но он мог с уверенностью сказать, что девушка наслаждалась этой сценой так же сильно или даже больше, чем Блейз. Настоящий садист - он знал, как его распознать. Ирина опустила флоггер, и тот опустился по центру спины Блейз. Она подняла его и снова опустила, еще один удар по центру. В течение следующих нескольких минут она осыпала Блейз флоггером, ударяя им снова и снова, не слишком жестко, не слишком легко. Кожа Блейз из кремово-белой превратилась в ярко-красную. Она сменила кожу оленя на кожу угря – меньшего размера, более жесткий флоггер. Блейз ахнула и вздрогнула, когда на ее спине появились десятки крошечных рубцов. Маленький флоггер жалил более остро, и вскоре показалось, словно дюжина рук вцепилась в спину Блейз беспощадными когтями.

Пока Ирина перебирала четыре разных вида флоггеров, он наблюдал за ее работой. Она была уверенной в себе и ловкой. Слишком легко было неправильно прицелиться и попасть связанному сабмиссиву по затылку. Но Ирина ни разу не промахнулась, и вскоре Блейз обмякла в своих узах, задыхаясь от боли и возбуждения, которое боль породила. Кингсли приказал остановиться. Он видел, что Блейз была близка к своему пределу.

- Тебе понравилась порка? - прошептал он ей на ухо, скользя рукой по ее пылающей коже.

- Да, - ответила она с улыбкой. Ее лицо сияло от триумфа. Блейз всегда выглядела прекрасно после порки.

- Думаешь, ты заслужила оргазм? - спросил он ее.

- Только если вы думаете так, monsieur.

- Это правильный ответ, - ответил он, и Блейз засияла. Когда она была в настроении подчиняться, ничто не делало ее счастливее, чем служить у ног доминирующего мужчины. В реальном мире, она в одиночку управляла спорной некоммерческой организацией, лоббировала интересы государства и федерального правительства и еженедельно появлялась на важных общественных мероприятиях, чтобы привлечь внимание к ее делам - сексуальной свободе и другим правам женщин. Но властная, компетентная, доминирующая Блейз исчезала в ту же секунду, как только она входила в игровую комнату. И были только «да, сэр», и «нет, сэр» и «как вам будет угодно, сэр». А теперь, что доставит ему удовольствие, так это порадовать ее, пока Ирина наблюдает и помогает.

- Я думаю, - сказал он, - что тебе нужно больше боли. Еще немного. Как считаешь?

- Думаю, вам лучше знать, monsieur.

- Но я также думаю, что ты нуждаешься в некотором удовольствии от своей боли. Что Вы думаете, Госпожа? - спросил он.

- Я с удовольствием доставлю вам боль, - заверила Ирина, - если вы хотите доставить мне удовольствие.

- Блестящая идея. - Он отвязал Блейз от креста и провел ее за запястье к кровати. Он уложил ее на спину, и она поморщилась, когда кожа прикоснулась к шелку. - Я думаю о веревке? Как Вам идея, Госпожа?

- Хороший выбор, - ответила она. – Я вот о чем думаю.

Она протянула Кингсли вибратор. Он уже знал, что будет с ней делать.

- Сегодня она была очень хорошей, - заметил Кингсли. - Верно?

- Если вы говорите, что я была хорошей, значит это правда, - ответила Блейз.

- Ты очень хороша в этом, chouchou, - ответил он и подмигнул.

Он поманил пальцем, приказывая Блейз встать. Она подчинилась и позволила ему отвести себя в центр комнаты. Он расположил ее под большим крепким металлическим крюком, свисавшим с потолка. Ирина принесла табуретку и кусок черной шелковой веревки. Она пропустила веревку через кольца на манжетах и закрепила руки Блейз над ее головой, привязывая ее запястья к крюку.

Теперь Блейз стояла связанная, руки ее были подняты над головой, и не было никакой возможности сбежать, пока он или Ирина не отвяжут ее. И они отвяжут ее. В конце концов.

Ирина встала перед Блейз и ловкими руками обвила еще один отрез веревки вокруг ее спины. В течение следующих десяти минут Ирина петляла и завязывала, петляла и завязывала, пока не сделала корсет из веревки, крепко связав грудь, торс и грудь Блейз.

Кингсли обернул руку вокруг бедер Блейз и легонько зажал клитор между большим и указательными пальцами.

- У тебя есть какие-то предпочтения? - прошептал он ей на ухо. - Попка? Киска? И то}, и другое?

Блейз усмехнулась.

- Все вышеперечисленное.

- И почему я был уверен, что ты так и ответишь?

- Потому что Вы так хорошо меня знаете, monsieur. Внутри и снаружи.

Кингсли тщательно смазал обе ее дырочки, и Блейз застонала от удовольствия, когда его пальцы оказались на ней и внутри нее. Он натянул презерватив и вошел в нее сзади. Поскольку она стояла, прошло несколько минут}, прежде чем он протиснулся сквозь тугое кольцо мышц, которые не впускали его. Но он толкался внутрь, а Блейз ему навстречу, и вскоре он оказался глубоко внутри. Ирина протянула ему вибратор, который он медленно ввел в ее влагалище.

- О, Боже... - ахнула Блейз, последние два связных слова, которые она произнесла. Ирина играла с ее обвязанными грудями, пока Кингсли трахал ее, стоя. Ирина сжимала и щипала, шлепала и дразнила - причиняла боль как резкую, так и утонченную.

Кингсли сосредоточил свое внимание на теле Блейз, тесноте вокруг его члена, аромате ее волос, жасмин, аромате ее кожи, Chanel No. 5, парфюм Мерлин Монро, мягкости ее бедер, которые он сжимал, звуке ее голоса, пока она стонала и рычала, и кончала, причем не один раз, а два подряд. Он увеличил скорость своих толчков и тоже кончил, оргазм был почти болезненным по своей интенсивности.

Поцеловав Блейз в шею, он разъединил их тела. Несколько капель ее влаги упали на пол между ее ног, когда он вытащил вибратор. Он отправился в ванную и очистил себя, пока Ирина развязывала Блейз. Как хорошая и садистская доминантрикс, Ирина заставила Блейз убрать собственную грязь с пола. Вернувшись, он увидел Блейз в постели, раскрасневшуюся и счастливую, а Ирина собирала веревки.

- Хороший рабочий день, - обратился Кингсли к Ирине. - Что скажешь? - Он ущипнул Блейз за пальцы ног.

- Она нанята, - ответила Блейз с широкой улыбкой. Ее глаза блестели, а кожа сияла. Есть ли на свете что-нибудь прекраснее насытившейся женщины? - Это было великолепно.

- Я прошла? – спросила Ирина у Кингсли. - Я готова к настоящей работе?

- Твои руки отличные, идеальное отношение, и ты без сомнения прекрасно отыграла свою часть. Ты забыла одну очень важную вещь.

- Какую? - Ирина сердито посмотрела на него. - Что я сделала не так?

Кингсли сунул руку в карман и вытащил десять стодолларовых купюр. Он протянул их Ирине, которая потянулась за ними. В последнюю секунду он отдернул руку.

- Клиенты платят вперед. - Он положил деньги обратно в карман и вышел, уверенный, что Ирина никогда больше не забудет эту деталь.

Он поднялся наверх в свой кабинет и рухнул в кресло у окна. Хорошая сессия. Отличный БДСМ. Из Ирины получилась бы доминатрикс мирового класса. С ней и Фелицией в качестве его главных домин, каждый мужчина в районе трех штатов, который хоть раз мечтал почувствовать женский ботинок на своей шее, приполз бы к ним, умоляя впустить его в клуб. Прекрасная мечта, которая может никогда не сбыться. Фуллер все еще не двигался с места. Кингсли все еще не сдавался. Эта игра в гляделки продолжалась достаточно долго. Одному из них придется моргнуть.

Прежде чем Кингсли успел закончить свою мысль, в его кабинет ворвалась Блейз в одном халате.

- Кинг, ты нужен мне. Здесь копы.

- Копы? Зачем?

- Ирина. Ее арестовали.

- За что? - Кингсли схватил куртку и натянул ее. Он сбежал вниз по лестнице и увидел Ирину в наручниках, которую вели к ожидающей патрульной машине.

- В чем дело? - спросил он у офицера. – В чем ее обвиняют?

- Она отравила своего мужа, - ответил офицер. - Как я слышал.

- Это обвинение было снято, - сказал Кингсли, становясь между Ириной и полицейской машиной.

- Похоже, они опять выдвинули их. Простите. Я не хочу и вас арестовывать,

- Кинг, все в порядке, - ответила Ирина. - Ты сделал все, что мог.

- Я вытащу тебя, - пообещал он ей. - Ни с кем не разговаривай. Ни слова. Я позвоню адвокату.

Она не сопротивлялась, когда офицер запихнул ее в машину и уехал. Он наблюдал как они исчезают за углом.

- Мистер Эдж? - позади него раздался голос. - Кингсли Эдж.

Кингсли обернулся и увидел курьера на велосипеде, ожидающего его.

- Oui?

- Доставка. - Парень протянул ему два конверта - один большой конверт из манильской бумаги и второй маленький белый. Он уехал прежде, чем Кингсли успел сказать еще хоть слово.

Сначала он открыл большой конверт из манильской бумаги и вытащил пачку бумаг. Он перелистал их по пути в особняк.

- Кинг? Что это?

- Это из департамента здравоохранения, - ответил он, не веря своим глазам. - Они закрывают «Мёбиус» из-за санитарных нарушений.

- Санитарных нарушений? - повторила Блейз. - Из-за... ты знаешь?

Секс-клуба позади. Кто-то донес на него в департамент здравоохранения. И кто работал в «Мёбиусе»? Кто знал, что Ирина находилась в его доме?

Блейз провела руками по волосам.

- Кинг, что происходит? Что случилось?

Кингсли закрыл глаза.

- Сэм случилась.

Глава 35

- Кингсли, ты вообще меня слушаешь?

- Чем ты снова зарабатываешь на жизнь? - спросил он, оглядывая все еще пустой стрип-клуб. Есть ли на свете место более пустынное и унылое, чем пустой стрип-клуб?

Мэгги посмотрела на него поверх стола.

- Я адвокат. Если быть точной, твой адвокат.

- Тогда нет, я тебя не слушаю.

Мэгги вздохнула и провела рукой по волосам. Она была одним из самых высокооплачиваемых и уважаемых адвокатов во всем Манхэттене. Но сейчас она выглядела как прекрасная, хотя и раздраженная, бывшая любовница в темно-красном костюме.

- Ты помнишь, что платишь мне за этот разговор семьсот долларов в час? - уточнила она его, раздраженно, постукивая носком красной туфли на высоких шпильках по полу.

- Теперь я слушаю. Что происходит с моим клубом?

class="book">Мэгги закрыла ручку колпачком и постучала кончиком по своему блокноту.

- Ничего, - ответила она. - К сожалению. Нет более медленно работающей организации в городе, чем департамент здравоохранения. И это в хороший день.

- И сегодня не самый удачный день?

- Да, сегодня плохой день, - ответила Мэгги, отрывая листок бумаги и подбрасывая его в воздух. Он всегда обожал ее драматизм. - Все бумаги «в обработке», что на их языке «мы ничего не делаем с этим случаем, так что сиди там и помалкивай». Должно быть, ты кого-то всерьез разозлил.

Кингсли вытянул ноги, закинул их на сиденье стула рядом с Мэгги и скрестил лодыжки.

- Вполне возможно.

- О, я знаю, что это возможно. Я спала с тобой, помнишь? Ты самый невыносимый человек, которого я когда-либо встречала, и, учитывая, что единственные люди, которых я знаю, это другие адвокаты, и я использую термин «люди», это о чем-то да говорит.

Кингсли прищурился, глядя на нее. Он познакомился с Мэгги много лет назад, когда его послали на долгосрочное задание под прикрытием на Манхэттен. Пожилая, богатая, уважаемая и могущественная, Мэгги была также сексуальным сабмиссивом, которая ничего так не любила, как проводить всю ночь на четвереньках ради мужчины. Он получал огромное удовольствие, заставляя ее колени гореть два месяца подряд.

- Ты скучаешь по мне, не так ли? - спросил он ее.

- Нет.

- Как ты думаешь, если бы я не вернулся во Францию, мы бы все еще были вместе? - поинтересовался он.

- Кингсли? - Мэгги потянулась через стол и щелкнула пальцами у него перед носом. - Сосредоточься. Твой клуб уже месяц как закрыт. Мы можем поговорить о том, сколько денег ты теряешь и почему?

- У меня полно денег.

- Неужели тебе безразличны люди, которые работали на тебя и потеряли работу?

- Я все еще плачу им.

- Когда ты успел стать таким альтруистом?

- Я очень щедрый человек. Оргазмы, порка, ожоги от ковра, - напомнил он ей.

- Я ухожу. Когда будешь готов обсудить свою юридическую ситуацию, позвони в офис. - Она собрала свои вещи и встала. Кингсли схватил ее за запястье и потянул обратно на стул. Как он и ожидал, она не сопротивлялась.

- Прости, - сказал он, придвигая свой стул прямо к ней. - Я готов. Это моя собственная вина, и именно поэтому я не хочу говорить об этом. Но должен. Ты нужна мне.

Мэгги тяжело вздохнула. Она взяла руки Кингсли в свои. На ее левой руке теперь красовалось обручальное кольцо. Его прекрасная, покорная, саба Мэгги, которая однажды провела двадцать четыре часа прикованной к его кровати... теперь была замужем. И за библиотекарем к тому же.

- Расскажи мне, что происходит. Правду, - попросила она. - Я не смогу помочь тебе, если ты не расскажешь мне, что происходит.

- Я влюбился, - ответил он.

Она сочувствующе улыбнулась ему.

– Корень всего зла. Кто она? Или он?

- Он это отель под названием «Ренессанс».

- Твой стрип-клуб закрыт. Ты находишься под следствием за нарушение налогового кодекса. А твою подругу Ирину депортируют. И все это из-за недвижимости?

Кингсли кивнул.

- Что же, - ответила она. - Такой твой Манхеттен.

- Я хочу открыть новый клуб, - начал он. - Клуб для нас. Для наших. Самый большой в мире С и М клуб. Я нашел место, которое хотел, но оно принадлежит преподобному Джеймсу Фуллеру.

- Преподобному Фуллеру? Тому самому преподобному Фуллеру? Преподобному Фуллеру, который открывает законодательные собрания молитвами, держит Библию перед мэром, когда тот приносит присягу, и крестил внучку губернатора? Этот преподобный Фуллер?

- Он самый, - подтвердил он.

- Ладно. Расскажи мне все.

Он рассказал ей. Он рассказал ей о Сэм, о «Ренессансе», о том, как пытался выкупить его у Фуллера и получил отказ. Рассказал о церкви, о лагерях и подростках, которых пытают за то, что они геи. Он рассказал ей, что, хотя и может найти другое здание для своего клуба, он так ненавидит Фуллера, что отказывается сдаваться.

- Мэгги, - сказал он, поднимая ее руку и целуя. - Это мой город. Это мой дом. Я не могу позволить Фуллеру привести его империю в мой город. Ты же знаешь, кто я. Я спал с парнем, когда мне было шестнадцать. Фуллер отправил бы меня в один из этих чертовых лагерей конверсионной терапии, если бы у него была такая возможность. Меня и его. И Фуллеру не жаль. Он закрыл лагерь только потому, что двое подростков совершили суицид.

- Они скончались? - в ужасе спросила она.

- Одна умерла. Другая девушка выжила. Жива и работала на меня несколько месяцев.

- Сэм?

- Она рассказала мне, что случилось с ней в том лагере. Я говорил с другими, кто был в его лагерях. Они подтвердили все, что она сказала. В Квинсе живет тридцатидвухлетний мужчина, у которого до сих пор остались шрамы от ожогов электродами на яичках.

Мэгги поморщилась. Как только Кингсли понял, что Сэм предала его, он начал сомневаться во всем, что она сказала ему. Но когда дело дошло до лагерей, она рассказывала правду. Мужчина с ожогами сначала не хотел с ним разговаривать, пока Кингсли не пообещал ему, что сделает все возможное, чтобы не допустить открытия церкви Фуллера в городе. Кингсли нашел его через судебный процесс, который тот подал против Фуллера и церкви, чтобы они возместили ему деньги, потраченные на психотерапевта и многочисленные медицинские счета. Мужчина не занимался сексом уже пять лет, потому что не мог допустить, чтобы кто-нибудь увидел ожоги на его гениталиях.

- Он не Божий человек, - сказал Кинсли. - Я знаю Божьего человека, и этот Божий человек заставляет меня думать, что Бог на нашей стороне. Но Фуллер, он же демагог. И я не хочу, чтобы он хоть на миг задержался в моем городе.

- Я поняла, - ответила Мэгги. - Я тоже не могу сказать, что хочу видеть его или его церковь в моем городе.

- Что насчет Ирины?

- Они «потеряли» ее документы. Служба миграции работает так же плохо, как и департамент здравоохранения. Кто-то свыше вставляет мне палки в колеса всего, что я пытаюсь сделать.

- Ты вытащила ее из тюрьмы. Хороший старт.

- Снова снять обвинения было легко. У них нет никаких доказательств. Уберечь ее от депортации в Россию будет трудной частью. Тем более, что ее дважды арестовывали. Она не самый вызывающий сочувствие случай.

- Ее муж купил ее, насиловал, и она добавила глазные капли в его напиток, чтобы ему не здоровилось насиловать ее хоть одну ночь, и это не вызывает сочувствие?

- Ему никогда не предъявляли обвинений. В отличие от нее. Кинг, ты же знаешь, как устроен мир.

- Знаю. Я не хочу знать, но я знаю. - Он тут же принял решение и произнес его вслух, пока не утратил смелость. - Я не могу допустить депортации Ирины. Я позвоню Фуллеру. Скажу, что отступаю. Он победил. Я проиграл.

- Ты уверен? - спросила Мэгги.

Он не был уверен, но не знал, что еще сделать. Он мог прожить и без «Мёбиуса». Он мог отразить любые обвинения против него за нарушение налогового кодекса. Но он пообещал Ирине заботиться о ней и сдержит его.

- Уверен, - ответил он. Он откинулся на спинку стула и поставил сапог на стул напротив.

Затем он пнул стул так сильно, что тот пролетел десять футов по полу.

- Кингсли.

Он поднял руку, приказывая ей молчать. Мэгги посмотрела на него с состраданием, но промолчала.

- Клуб, Мэгс, он был бы чем-то особенным. Тебе бы там понравилось. «Ренессанс» был идеальным для него. Я никогда не хотел так недвижимость. Этот клуб был моим детищем.

- Ты все еще можешь построить его. Мы найдем для тебя другое место. Я помогу всем, чем смогу.

Кингсли устало улыбнулся. В каком-то смысле это было облегчением - позволить своей мечте умереть. У него были все деньги, в которых он когда-либо нуждался, все любовники, о которых мог мечтать любой мужчина... Все было в порядке. Пора двигаться дальше. Сэм отвернулась от него, и он был слишком обижен, чтобы даже спросить ее, почему. Каковы бы ни были ее причины, он не собирался затевать с ней ссору из-за этого. Больше никаких причинно-следственных связей. Война закончилась.

И все же...

- Мне жаль, Кинг, - сказала Мэгги, сжимая его ладонь. - Я знаю, что сдаваться не в твоем характере.

- Если бы дело было только во мне, я бы сражался до последнего.

- Знаю. И думаю, несколько лет назад, ты бы продолжил сражаться и плевал бы на сопутствующий ущерб. С возрастом ты становишься благородным.

- Мне двадцать восемь. Столько же, сколько и твоему мальчику-игрушке.

- Дэниел не моя игрушка. Я принадлежу ему. - Мэгги одарила его соблазнительной улыбкой, снова собирая свои вещи.

- Я никогда не прощу тебе замужество.

- Я не просила о прощении. - Она встала, наклонилась и украдкой поцеловала его в губы. - Я свяжусь с адвокатом Фуллера за тебя. Держись подальше от этого человека. Больше никакого противостояния с ним.

- Тебе нравится говорить мне, что делать, не так ли?

- Помнишь ту ночь, когда заставил меня два часа подряд сосать твой член?

- Для меня это было такой же работой, как и для тебя.

- Иди домой, - сказала Мэгги. - Я позвоню тебе, когда все будет улажено.

- Я не хочу домой, - ответил Кингсли, откидывая голову назад и в изнеможении проводя пальцами по волосам.

- Последнее предупреждение, - сказала Мэгги у двери. Она указала на табличку «Закрыто». - Тебе не обязательно идти домой, но и оставаться здесь нельзя.

Она подмигнула ему и ушла. Он не шутил. Как бы он ни любил Chez Кингсли[23], он был слишком встревожен и взволнован, чтобы идти домой, и сидеть в ожидании звонка от Мэгги. Он не хотел возвращаться домой. И он не хотел оставаться один. И он не хотел оставаться трезвым ни секунды.

Он сунул руку за стойку бара, схватил бутылку «Джека Дэниэлса» и поставил ее на стойку перед собой. Закрыв глаза, он представил себе, как Сэм стоит за стойкой бара, как она вертит и подбрасывает бутылку в руке. Он не хотел пить «Джека». Он хотел вдохнуть его, каждую каплю, пока его сердце не остановится, а мозг не перестанет думать. И все же где-то в глубине сознания он слышал голос Сорена.

Выпивка для празднования, не для суицида.

Как жаль, что ему нечего было праздновать.

Может, сегодня был католический праздник или что-то в этом роде. Он отодвинул бутылку в сторону, снял трубку телефона за стойкой и набрал номер.

- Какой сегодня день? - спросил Кинсли.

- Воскресенье, - ответил Сорен, а это значит, прошло еще одиннадцать лет.

- Разве сегодня не День святого или праздник?

- Это всегда День святого. Это также День Благодарения духовенства, по словам Дианы. Кажется, это единственное объяснение, почему мой стол завален выпечкой, - ответил Сорен с крайним изумлением.

- День Благодарения Духовенства. Пойдет. Уже в пути.

- В пути?

- Да. Мне нужно напиться. Я подавлен, несчастен и зол. А ты сказал, что я не могу пить, если только не праздную что-нибудь. Мы с тобой может вместе отпраздновать День Благодарения духовенства. И ты должен мне. Я уничтожил Первого Пресвитерианца ради тебя.

- Я должен тебе?

- Oui.

Сорен молчал. Кингсли ждал.

- В доме священника в девять, - сказал Сорен.

- Ты тоже хочешь отметить?

- Я священник, влюбленный в шестнадцатилетнюю девушку. Возьми бутылку побольше. Мы ее вылакаем.

Глава 36

Кингсли лежал на полу с почти пустой бутылкой «Пино нуар» в одной руке и полным бокалом в другой. Сорен сидел за роялем и играл знакомую мелодию. Он был в джинсах и черной футболке, и, если бы Кингсли смог игнорировать кресты на стене и Библии на столе, то мог почти забыть, что Сорен священник. Освещенная лампой комната пульсировала в такт музыке. Отрывок закончился, и Сорен развернулся на скамье.

- Хорошая песня, - сказал Кингсли, салютуя бокалом вина.

- Понятия не имею, что это такое, - ответил Сорен. – Я услышал ее, когда навещал тебя в госпитале. Я провел последнюю неделю, пытаясь придумать мелодию. Она тебе знакома?

- Называется «Purple Rain». - У Сэм был этот диск. У нее была огромная музыкальная коллекция, один день он приходил домой под Принса, а на следующий под Nine Inch Nails. Однажды в дождливый четверг он застал ее и Блейз танцующими под песню «Шалтай-Болтай». - Я куплю тебе копию.

- «Purple Rain»? Кто композитор?

- Мужчина под именем Принс.

- Принс? Он настоящий принц?

- Я так не думаю. Но разве я настоящий король? - спросил Кингсли и пренебрежительно пожал плечами. - Пфф.

- Пффф? - повторил Сорен. - Пффф? Это по-французски что-то значит?

- Это пфф на французском, - объяснил Кингсли. - Где ты достал рояль? Ты священник без денег.

Сорен поднял свой бокал.

- Я рассказал своей сестре Элизабет, как наш дорогой отец пытался отговорить меня с помощью «Дукати» от поступления в семинарию. Она сказала, что купит мне «Стейнвей», если меня посвятят в сан. Я подумал, что она шутит. Рояль появился в июне.

- Ах... Элизабет. Ты все еще разговариваешь с ней?

- Она моя сестра, а не бывшая подружка.

- А это, mon ami, спорный момент, - сказал Кингсли, наблюдая, как бордовая жидкость кружится в бокале. - Вы хорошо ладите, ты и она? Ты и ее? Черт, ненавижу английский. Tu et elle.

- Мы... лучше. Мы стараемся не находиться в одной комнате вместе. Слишком много воспоминаний. - Он уставился на вино, словно в красное зеркало. - Но мы разговариваем по телефону раз или два в месяц.

- Насколько ты пьян? - спросил Кингсли, поднимая голову, чтобы посмотреть на Сорена. Комната под Кингсли плыла, и он мог поклясться, что слышал шум океана. - Я что, на лодке?

- Пять.

- Я на пяти лодках?

- Нет, я пьян на пять. Ты не на лодке.

- Пять?

- По шкале от одного до пяти.

- День Благодарения Духовенства... - сказал Кингсли. - И почему я раньше не отмечал этот праздник?

- Он был придуман в прошлом году.

- Это все объясняет. - Кингсли перекатился и скрестил ноги. Он сел рядом с камином, в котором не было огня. В этом была какая-то символика, какой-то смысл. Если бы он был трезв, то понял бы. А поскольку это было не так, он просто решил разжечь огонь. - У тебя есть зажигалка? Я оставил свою дома.

- Тебе запрещено разводить огонь, когда ты так пьян, что думаешь, будто находишься на лодке.

Сорен встал и подошел к Кингсли. По крайней мере, Кингсли так думал. Сорен протянул ему руку, и Кингсли пожал ее.

- Я не руку просил, Кингсли. Я забираю у тебя бутылку вина.

- А вот это больше похоже на тебя, - сказал Кингсли, вынимая свою руку из хватки Сорена и заменяя ее бутылкой. - Держать за руку никогда не было в твоем стиле.

- Я держал тебя за руку, - напомнил Сорен. - Не так ли?

- Ты держал меня за запястье, - поправил Кингсли. - И чуть не сломал его.

- Запястье - это часть руки, - возразил он без малейшего намека на раскаяние. Сорен отнес бутылку на кухню.

- Я не жаловался. Мне нравилось. Ты можешь сломать мое запястье, когда захочешь.

- А сейчас ты говоришь на русском. Подумал, что тебе стоит знать, если ты сам не осознаешь.

- А ты говоришь на английском, - ответил Кингсли.

- И?

- Ты говоришь на нем с британским акцентом.

- Разве?

- Ты говоришь, как Джон Мейджор.

- Сколько градусов в этом вине? - спросил Сорен, изучая бутылку.

Кингсли мысленно переключил мозг обратно на английский. Он надеялся, что получилось.

- На каком я сейчас говорю?

- На английском, - ответил Сорен. - Более-менее.

- Bon. И нельзя так делать. Нельзя наливать «Пино» в бокал с «Каберне Совиньон». Это хуже инцеста.

Сорен проигнорировал его и закончил выливать остатки своего «Пино» в бокал с «Каберне».

- Могу я спросить, на какое направление указывает твой моральный компас? – задал вопрос Сорен, вернувшись в гостиную и снова усевшись в кресло. Кингсли махнул в ту сторону, куда указывал его моральный компас.

- Я так и думал, - ответил Сорен.

- Мне нравится твой дом, - похвалил Кингсли, оглядываясь по сторонам. - Он похож на дом маленького волшебника.

- Спасибо. Ты так считаешь?

- Он небольшой и симпатичный, и у тебя есть деревья. Что это за слово? Уютный.

- Хюгге, - ответил Сорен.

- Никакого датского, - попросил Кингсли. - Что угодно, кроме датского.

- Ja, датский. Слово, которое ты ищешь, это хюгге. Уют, комфорт и быть окруженным друзьями и семьей. Хюгге.

- Я пытался учить датский. Злой язык.

- Не самый простой язык для изучения, - согласился Сорен. - Даже другие скандинавы испытывают трудности. Они хотели, чтобы ты выучил его ради работы?

Сорен сделал подозрительное ударение на слове «работа». Кингсли не винил его за это.

- Non.

- Тогда зачем ты пытался выучить его?

- Потому что однажды ты сказал мне что-то по-датски, и я хотел знать, что это было.

- Ты мог бы спросить.

- И ты бы ответил, если бы я спросил?

- Скорее всего, нет. Я, конечно, не сказал бы тебе правду, - сказал Сорен, улыбаясь поверх своего бокала. Улыбка, садизм и вино в одночасье ударили Кингсли. Он снова откинулся на спину и посмотрел на Сорена с пола.

- У тебя самые интересные глаза из всех мужчин, которых я когда-либо встречал.

- Кингсли.

- Мне нужен мой клуб, и я не могу его получить. Дай мне еще алкоголя.

- У тебя будет твой клуб. Найди другое здание. И я закрываю лавочку.

Кингсли швырнул пустой бокал в холодный камин и наслаждался его звуком осколков. Сорен ни слова не сказал.

- Этот отель, я люблю его - красивый, брошенный, затерянный. Она нуждается во мне.

- Она нуждается в тебе? Хочешь сказать, он нуждается в тебе?

Кингсли проигнорировал его.

- И он безопасный. Я посмотрел. Два выхода. Легко наблюдать, легко охранять, легко защищать людей внутри.

- Кого ты защищаешь?

Кингсли помолчал, прежде чем ответить. В эту паузу он подумал обо всех людях, которых подвел. Госпожа Фелиция. Лаклан. Ирина. Сэм.

Себя.

- Госпожа Ирина. Она моя русская. Муж трахал ее каждую ночь, рассказала она. Говорил, это его супружеский долг. Больная, уставшая, с месячными - ему было плевать. Даже если она отказывала. Моя Ирина. Которая работает на меня. С кем я играл. Ей двадцать два, и ее муж... - Кингсли посмотрел Сорену в глаза. - Я был твоим рабом. Помнишь?

- Помню.

- Я принадлежал тебе... телом и душой. А знаешь, почему я принадлежал тебе?

Сорен внимательно смотрел на него. Кингсли был уверен, что Сорен уже знает ответ, но все же сказал: - Потому что хотел, чтобы ты относился ко мне как к своей собственности. И хотел, чтобы ты причинял мне боль. И именно это делало это правильным. Делало это красивым. Муж Ирины обращался с ней как с рабыней. Она не хотела этого. Она была его рабыней, и это не было правильным и не было красивым.

- Это хорошо, что ты сделал для нее. То, что ты делаешь для нее.

- Знаешь, кто познакомил меня с ней, с Ириной?

- Кто? - Он встал, сделал два шага вперед и затем сел на пол рядом с Кингсли.

- Он коп. Участковый. Купер. Большой парень, большой, как дом. И еще он черный. Вырос в Гарлеме. Сабмиссив. Любит подчиняться женщинам.

- Те, кого меньше всего подозреваешь.

- Он боится, что его отряд узнает, кто он. Огромнейший мужчина боится других мужчин, меньших мужчин. Это неправильно.

- Да, это неправильно.

Кингсли повернул голову к Сорену.

- Они прикрепляли электроды к Сэм, потому что она любит девочек. Они накачивали ее наркотиками, чтобы ее тошнило, пока она сидела, привязанной к стулу, и заставляли ее смотреть лесбийское порно. Ей было шестнадцать. У нее до сих пор шрамы от ожогов. Хочешь посмотреть мне в глаза и сказать, что такие как мы не нуждаются в защите?

- Я знаю, что нуждаются, - не стал спорить Сорен. - И даже больше. На руках Элеонор шрамы от ожогов, которые она сама себе причинила. Ожоги второй степени.

- Кто-то должен научить ее правильно причинять себе боль.

- Да, кто-то должен.

- Я могу научить ее, - сказал Кингсли. - У меня это хорошо получается. Не знал об этом, пока не начал обучать Ирину. Я занимался этим грязными вещами ради денег: шпионаж, слежка, охрана важных людей... У меня есть все эти навыки. Я хотел найти им хорошее применение. Ну, знаешь, для нас. Нам это нужно в этом городе. Кто-то, кто будет присматривать за нами. Кто-то, кто может защитить нас. Кто-то, кто будет стоять между нами и ними. Какое же слово подобрать?

- Король, - подсказал Сорен.

- Король... - Кингсли рассмеялся. - Хорошая мечта.

- Ты пожертвовал своим королевством ради подданных. Нет большего признака достойности быть королем, чем готовность отказаться от короны ради своего народа.

- И мне это на пользу.

- Это не принесет тебе никакой пользы. В том-то и дело. Я буду спать спокойно, зная, что ты король для нас всех.

Кингсли прищурился.

- Правда?

- Я доверяю тебе свои секреты, свою жизнь. Я даже доверю тебе свою Элеонор.

- Королеву-Девственницу? - Кингсли перекатился на бок. - Здесь? Где?

Сорен положил ладонь на грудь Кингсли и толкнул его на спину.

- Веди себя прилично.

- Она такая... - начал Кингсли, театрально вздыхая в пьяном блаженстве.

- Какая? - спросил Сорен, усиливая давление на грудь Кингсли.

- Порочная.

Кингсли почувствовал, как рука Сорена легла ему на грудь, и постарался не обращать внимания на то, как приятно ему было от такого грубого обращения.

- Не надо, - предупредил Сорен.

- Что не надо?

- На наслаждайся этим.

- Слишком поздно, - ответил Кингсли. - Это поможет, если ты уберешь руку с моей груди.

- Не могу, - сказал Сорен.

- Почему?

- Я наслаждаюсь этим.

Кингсли посмотрел на Сорена, который размеренно дышал сквозь приоткрытые губы.

Жар от ладони Сорена просачивался через рубашку Кингсли и проникал в его кожу. С таким сильным давлением на грудь Кингсли с трудом мог сделать полный вдох. Или это его сильное возбуждение заставило его задыхаться?

- Я собираюсь остановиться прямо сейчас, - заявил Сорен. Пуговицы на рубашке Кингсли впились ему в кожу.

- Тебе не обязательно останавливаться, - ответил Кингсли

- Я должен.

Ладонь оставалась на месте. Давление усилилось.

- Я трахнул паренька блондина, потому что он напомнил мне тебя, - сказал Кингсли. - Это мое пьяное признание на ночь.

- Я никогда не позволю тебе трахнуть меня, - ответил Сорен, и Кингсли вздрогнул, услышав, как Сорен выругался — редкое и эротичное явление.

- Именно поэтому я и трахнул его. Какое твое пьяное признание на ночь?

- Если достаточно искренне попросишь, я могу разрешить тебе.

Глаза Кингсли стали огромными. Сорен рассмеялся, и затем давление исчезло с груди Кингсли.

- Я сказал, что тебе не обязательно останавливаться. - Кингсли снова перекатился в сидячее положение. В этот раз Сорен позволил ему сесть.

- Нет, обязательно. Я бы не хотел случайно убить тебя. Если и когда я убью тебя, это будет сделано намеренно.

Кингсли посмотрел в глаза Сорена.

- Ты хочешь меня, не так ли?

Со стоном Сорен откинулся на спину и растянулся на полу. Кингсли положил голову ему на живот и ждал, когда тот возразит. Он молчал. Без машины времени, без магии, они снова были подростками, прячущимися в эрмитаже в своей старой школе.

- Я хотел этот клуб для тебя, - признался Кингсли. - По правде говоря, я строил его для тебя. Мне хотелось, чтобы у тебя было безопасное место, куда бы ты мог прийти и быть собой. Потому что я люблю тебя, - сказал Кингсли.

- Кингсли...

- Я не хочу сказать, что влюблен в тебя. Нет, - поспешно ответил Кингсли. - Но я имею в виду...

- Знаю. - Сорен легонько потянул Кингсли за волосы. - Я понимаю, что ты имеешь в виду.

- В тот день в «Роллс-Ройсе», когда мы ездили навестить твою сестру, я обещал тебе построить замок, а ты сказал, что построишь вместо него темницу. Почему не два в одном? Когда-нибудь я сдержу свое обещание. Как только все это дерьмо с Фуллером уляжется.

- Ты не...

- Я знаю, что не должен. Но хочу. И не только для тебя. Я хочу сделать это для себя. И для всех нас.

- «Мое королевство — не в том, что я имею, а в том, что я создаю». Томас Карлайл. Ты король, когда ведешь себя как король, а не просто потому, что у тебя есть королевство.

- Не могу поверить, что ты цитируешь кальвиниста.

- Доказательство того, насколько я пьян.

- Красивые слова, но это все мечты. Я не король. У меня нет королевства. У меня нет подданных. У меня нет...

- Я буду твоим подданным, - прервал его Сорен.

Кингсли закатил глаза.

- Ты никому не подчиняешься, - заметил Кингсли. - Ты только притворяешься для безопасности своей работы.

Сорен сделал глубокий вдох, который Кингсли ощутил и услышал.

- Я, Отец Маркус Леннокс Стернс, священник Ордена иезуитов, сын лорда Маркуса Августуса Стернса, шестой барон Стернс, клянусь быть верным и нести истинную верность Его Величеству Кингсли Теофилу Буасоннье, его наследникам и приемникам, согласно закону. Да поможет мне Бог.

Кингсли сел и обернулся. Он посмотрел на Сорена, все еще лежащего на полу.

- Это присяга Британскому монарху.

- Я американец, - ответил Сорен. - И могу присягать кому захочу. Я присягнул тебе. И поскольку цари древности всегда были помазаны первосвященником...

Сорен сел и взял со столика штопор. И не моргнув или поморщившись, прижал конец к ладони, пронзил собственную кожу так же легко, как и открыл бутылку. Несколько капель крови упали в его бокал. Кингсли протянул руку, ладонью вверх.

- Ты сегодня в настроении поиграть с огнем, не так ли? - спросил Сорен.

- Фелиция не играет с кровью. Я скучаю по этому. Как и ты, - сказал Кингсли.

Сорен уставился на него, но промолчал. Он взял Кингсли за запястье, притянул ладонь поближе и воткнул острый кончик штопора ему в кожу. Учитывая, насколько он был пьян, Кингсли почти ничего не почувствовал. Но Сорен явно что-то ощутил. Его зрачки расширились, а дыхание участилось. Но он отложил штопор в сторону, перевернул руку Кингсли и позволил нескольким каплям крови смешаться с его кровью в бокале. Затем Сорен окунул два пальца в кровь и вино. Двумя влажными красными пальцами он помазал лоб Кингсли вином, затем прикоснулся к его губам и к центру каждой ладони.

Кингсли почувствовал что-то странное, когда Сорен коснулся его своими винно-красными пальцами. Даже пьяный, даже опустошенный, он чувствовал силу. Власть и груз ответственности.

- У меня все еще нет королевства.

- Будет, - пообещал Сорен. - Однажды будет. Я верю в тебя. А ты?

Кингсли посмотрел на свои руки, на красные пятна в центре ладоней.

- Если ты веришь, то и я верю.

Сорен обхватил лицо Кингсли ладонями и прикоснулся губами к его лбу. Это был не поцелуй, а, скорее, благословение. Быть поцелованным Сореном – значит, быть благословленным. Сорен поднялся на твердых ногах.

- Ты куда? - спросил Кинг.

- В постель.

- Могу я пойти с тобой?

- Да.

- Все будет как в старые добрые времена?

- Да.

Это действительно было похоже на старые времена. Сорен занял кровать и приказал Кингсли лечь на полу. Но лучше одна ночь на полу у Сорена, чем тысяча ночей в другом месте.

- Можно мне хотя бы...

На лицо Кингсли упала подушка.

- Merci, - поблагодарил Кингсли из-под подушки.

- Velkommen.

- Никакого датского, - проворчал Кингсли. - Пока не скажешь, что ты сказал.

- Я сказал «пожалуйста».

- Не сейчас. Тогда, в машине.

- Кажется, ты еще больше пьянеешь, а не трезвеешь. В какой машине?

- В том самом «Роллс-Ройсе», на котором мы ездили к твоей сестре в школу. Ты помнишь?

- Да, думаю, я бы запомнил тот день, когда впервые увидел Клэр.

- Помнишь, что ты сказал мне в машине, когда мы ехали...

- Помню, - сказал Сорен так тихо, что его голос был едва слышен. Но Кингсли услышал.

- Что ты мне сказал?

- Я сказал «Jeg vil være din family. Jeg er din familie».

- Что это значит?

- Это значит, - начал Сорен и устало выдохнул. - Я хочу быть твоей семьей. Я буду твоей семьей.

- Через три недели ты женился на моей сестре.

- Интересно, почему?

- Сорен...

- Это давняя история, - ответил Сорен. - Отпусти.

- Но...

- Засыпай, Кингсли. Пожалуйста.

Если бы Сорен не добавил «пожалуйста» в конце, Кингсли бы не уснул. Но что-то в том, как Сорен сказал «пожалуйста», как другой бы сказал «пощади», заставило Кингсли замолчать. Давняя история. Пусть мертвые хоронят мертвых. Вместо того чтобы копаться в прошлом, Кингсли уснул.

***

Когда Кингсли проснулся, было пять утра. У него все болело, все тело. Теперь он вспомнил, почему решил прекратить пить. В следующий раз, когда он решит вырубиться у Сорена, он сделает это на диване, а не на полу.

Он вызвал машину, плеснул себе в лицо водой и вызвал рвоту ради принципа. Какой хороший кутеж и без небольшой чистки в довершение. После спровоцированной рвоты и выпитого галлона воды он чувствовал себя человеком, более или менее.

Кингсли нашел Сорена все еще спящим, лежащим на боку, натянув белую простынь на живот. За свою жизнь Кингсли переспал с тысячью людей, и он еще не встречал никого — мужчину или женщину — кто бы превзошел Сорена в чисто физической красоте. Не в состоянии остановить себя, Кингсли заполз на кровать и прижался лицом к шее Сорена. Он вдохнул и в один миг ощутил запах свежего снега в полуночном воздухе, лед на сосновых ветках, застывший и затаившийся мир.

Сорен ущипнул Кинга за нос.

- Я думал, ты спишь, - сказал Кингсли страдальческим гнусавым голосом.

- Я спал, пока какой-то француз не начал обнюхивать мои волосы. - Сорен отпустил его нос.

- От тебя пахнет снегом.

- У снега нет запаха.

- Словно по всей твоей коже зима.

- Я не доверяю чувственному восприятию человека, который всего пять часов назад думал, что он на лодке.

- Тебе никто никогда не говорил, что ты так пахнешь?

- Элизабет упоминала что-то об этом давным-давно. И кто-то еще. Недавно.

- Кто?

- Элеонор.

Элеонор. Королева-Девственница. Кингсли утешало, что Элеонор чувствует запах зимы на коже Сорена. Каким-то образом это было необыкновенно - Элизабет, Кингсли, Элеонор, трое любили Сорена, трое были или будут его любовниками. Возможно, Сорен был прав насчет этой девушки. Возможно, она была той, о ком они мечтали все эти годы назад. Кингсли опустил голову и поцеловал Сорена в правое плечо. Он целовал Сорена в лопатку, в шею, в затылок, ощущая вкус снега на коже. Кингсли опустился к центру спины Сорена, а пальцы скользили по его ребрам.

- Что ты делаешь, по-твоему? - поинтересовался Сорен.

- Я пытаюсь выяснить, в чем спит священник, - ответил Кингсли, запуская руку под простыню.

Сорен перехватил его руку и крепко, безжалостно, сдавил ее.

- Этот священник спит в постели.

- Ты сломаешь мне запястье, - заметил Кингсли, ничуть не обеспокоенный такой перспективой. Боль от хватки Сорена отрезвила его, прояснила мысли и разбудила.

Сорен усилил хватку, и Кингсли поморщился. Приятно знать, что Сорен не солгал - волк все еще был там. Сорен не стал менее опасным. Просто Кингсли больше не боялся.

- Сломай, - почти приказал Кингсли.

Хватка Сорена стала еще крепче. Но только слегка, а потом он отпустил.

- Ты не должен был останавливаться, - сказал Кингсли. - Ты можешь ломать меня сколько угодно.

- У меня могло бы возникнуть искушение поиграть с тобой, если бы у тебя было хоть какое-то чувство самосохранения.

- Самосохранение - удел слабых. Мне нравилось быть уничтоженным тобой.

- Ты помнишь среднюю школу совсем не так, как я, - ответил Сорен. - В предыдущей школе я убил кое-кого и боялся, что сделаю это снова. А потом появился ты и практически попросил меня убить тебя.

- Я не просил тебя убивать меня, - возразил Кингсли. - Я умолял.

- И ты удивляешься, почему я предпочитаю играть с людьми, у которых есть пределы.

- Ты знаешь, что скучаешь по мне, - сказал Кингсли, проводя рукой по боку Сорена от лопатки до талии. Он почувствовал, как напрягся каждый мускул на его теле, и Кингсли убрал руку.

- Больно? - уточнил Кингсли, смущенный внезапным отвращением Сорена.

- Нет, сделай еще раз.

Кингсли осторожно положил руку на спину Сорена и провел ею по его телу.

- Еще? - спросил Кинг.

- Да.

Кингсли опустился на колени рядом с Сореном и обеими руками массировал его спину от шеи до бедер. Постепенно напряжение спало. У Сорена была прекрасная спина - длинная, подтянутая, с широкими плечами, обтянутая упругими мышцами. Закрыв глаза, Кингсли провел пальцами по позвоночнику Сорена, и тот испустил вздох удовольствия.

- Тебе нравится? - спросил Кингсли.

- Да.

- Почему ты никогда не заставлял меня делать тебе массаж спины?

- До сих пор я не знал, что он мне нравятся. - Сорен растянулся на животе и повернул голову на подушке лицом к Кингсли. - Я всегда боялся прикосновений. И это прекрасно. Кроме рукопожатий, священников никогда не трогают.

Сердце Кингсли сжалось от сочувствия. Иногда он забывал, какой вред нанесло Сорену его детство. Однажды вечером в их школьной хижине Сорен признался ему во всем, что произошло между ним и его сестрой, когда ему было одиннадцать, а ей двенадцать. Неудивительно, что Сорен избегал прикосновений, когда даже простые удовольствия были запятнаны стыдом.

- Но это... это тебя не беспокоит?

- Нет, - ответил Сорен. - Но держись выше пояса.

Кингсли рассмеялся.

- Да, сэр.

Теперь уже с большей силой и уверенностью Кингсли массировал спину Сорена. Это было почти лучше, чем секс, зная, что он был первым человеком, который так прикоснулся к Сорену. Почти.

- Знаешь, - начал Кингсли, - когда я ездил к твоей подруге Магдалене в Рим, она настояла на том, чтобы предсказать мне судьбу.

- Она и мне рассказала.

- Знаешь, что она сказала?

- Боюсь спрашивать, - ответил Сорен. - Но уверен, что ты скажешь мне, даже если я не захочу знать.

- Она сказала, что мы с тобой снова будем любовниками.

- Ну, гадалки зарабатывают на жизнь тем, что говорят нам то, что мы хотим услышать, - сказал Сорен язвительным тоном. - Таким образом, создается вероятность того, что пророчество сбудется из-за его самореализующейся природы. Мы хотим, чтобы это было правдой, и работаем над тем, чтобы это произошло.

- Разве? Что она сказала тебе такого, что ты хотел услышать?

Сорен тяжело выдохнул, и Кингсли почувствовал, как дыхание проходит через грудь и спину Сорена.

- Помимо всего прочего, она сказала мне, что однажды у меня будет сын. Мне пришлось напомнить Магдалене, что обет безбрачия делает это событие маловероятным.

- И что она на это ответила?

- Она сказала, что это произойдет по милости Божьей. Что бы это ни значило.

- Думаю, это значит, что ты тоже хочешь семью.

Сорен перевернулся на спину, и Кингсли держал руки при себе, демонстрируя самообладание, за которое, как ему казалось, он заслужил медаль. Если бы ему разрешили, Кингсли бы провел весь день, целуя и касаясь каждого дюйма тела Сорена, которое было без единого изъяна, не считая маленький кратер на плече, куда ему сделали прививку от оспы в детстве. Такая мелочь, но она напоминала Кингсли, что Сорен был человеком. Иногда об этом слишком просто было забыть.

- У меня есть семья, - ответил Сорен, глядя в глаза Кингу.

Возле дома тихо прогудел клаксон.

- Это за мной, - вздохнул Кингсли, жалея, что вызвал машину. Он хотел остаться с Сореном и поговорить. Поговорить? Да, даже больше, чем боли и секса, он хотел поговорить. Но у них было достаточно времени для этого. Вся оставшаяся жизнь. Сорен поклялся в своей преданности Кингсли, и ничто больше не разлучит их.

- До свидания, Кингсли, - сказал Сорен. Кингсли отстранился. Неохотно. Очень неохотно.

Он покинул постель Сорена. Но, прежде чем выйти из комнаты, Кингсли обернулся.

- Ты говорил серьезно? - спросил Кингсли. - Клятва? Что ты будешь спать спокойно, зная, что я король?

- Vive le roi, - ответил Сорен и перекатился на живот.

Да здравствует король!

- Ты имел в виду то, что сказал?

- Что именно?

- Твое признание?

Сорен поправил подушку, расправил простынь и снова улегся в постель.

- Полагаю, мы никогда этого не узнаем, не так ли? - заявил Сорен.

Кингсли решил принять это как «возможно».

- Ты нашел подарок, который я оставил для тебя? - спросил Сорен.

- Подарок? Нет. Какой подарок?

- Узнаешь. - Сорен перекатился на живот и натянул простынь до шеи, по мнению Кингсли, самый садистский жест, который он когда-либо проворачивал.

На обратном пути в город Кингсли услышал слова Сорена, эхом отдававшиеся в его голове. Vive le roi. Если Сорен, единственный мужчина на планете, которого Кингсли любил и уважал всем сердцем, со всей силы и всей душой... если этот человек мог поклясться в своей верности и преданности Кингсли, тогда как он мог сомневаться в своем достоинстве быть королем для всех остальных? Если Сорен был за него, то кто мог быть против него?

К тому времени, когда он добрался до своего особняка, Кингсли принял решение. Фуллер или нет, «Ренессанс» или нет, Сэм или нет, он построит свое королевство. Он найдет место, другое место, место, куда он и Сорен и все им подобные, могут прийти и быть в безопасности, и быть самими собой, а весь остальной мир будет заперт снаружи на холоде.

Он не станет терять еще один день. Он сделает это ради Сорена, потому что Кингсли сделает что угодно ради Сорена. И сделает это ради себя, потому что у короля должно быть королевство.

Он бы начал прямо с этой секунды, если бы не алкоголь, задержавшийся в организме. Ему нужно еще поспать, проснуться с ясной головой. Его королевство заслуживает самого лучшего, и поэтому он сделает все, что в его силах. Он даже не будет пить до тех пор, пока не откроет клуб. У него все еще была одна бутылка шампанского, которую он купил у Сэм. Они с Сореном выпьют ее. Было бы неправильно пить ее без Сэм. Но Кинг все равно сделает это, как бы ни скучал по ней, как бы ни хотел, чтобы она вернулась, как бы ни хотел услышать ее голос.

Кингсли вошел в спальню, включил лампу и стянул покрывало со своей кровати.

Сзади послышался голос: - Посмотрите, какую киску сюда занесло.

Он резко обернулся, внезапно протрезвев.

- Сэм?

Глава 37

- Не выгоняй меня, - попросила она, поднимая руки в знак капитуляции. - Пожалуйста.

Кингсли не мог поверить своим глазам. Он с удивлением смотрел на нее, больше с любопытством, чем с яростью.

- Выгнать тебя было последней вещью в моем списке бесконечного количества дел, которые нужно сделать прямо сейчас. Спросить, что ты здесь делаешь, на первом месте.

- Я заехала в «Мёбиус», - сказала она, запинаясь и нервничая. - Я хотела поздороваться с Холли и другими девочками. Он оказался закрыт. Я позвонила Холли, и она рассказала, что произошло.

- Ты произошла, - напомнил ей Кингсли, раздираемый яростью из-за нахождения ее в его доме и облегчением от того, что снова увидел ее.

- Знаю, - ответила Сэм. - Но, пожалуйста, выслушай меня.

- Я слушаю.

Сэм вдохнула.

- Я слышала об Ирине. Говорят, ее снова арестовали и собираются депортировать.

- Мой адвокат размахивает за меня белым флагом. Я сдался. Но этого должно было быть достаточно, чтобы документы Ирины не потерялись.

- Не могу поверить, что ты сдался.

- А разве у меня был выбор?

- Ты мог бы не сдаваться и позволить всем страдать, - ответила она, делая шаг вперед.

- Каким бы я был королем, если бы позволил своему народу страдать за свои ошибки?

- Ты можешь мне не верить, но ты должен довериться мне. - Она провела руками по волосам. Сейчас она была не в костюме. На ней были джинсы, белая рубашка и

черные подтяжки. Она подстриглась и теперь выглядела еще более по-мальчишески, чем раньше. Мальчишеская и красивая, как всегда. - Я знаю, каково это - брать на себя вину за чужие грехи.

- И что это должно значить?

- Это значит, что ты должен подготовиться. Фуллер приедет сюда, и мы с тобой поговорим с ним.

- Зачем? У тебя есть еще информация обо мне, которую ты хочешь ему продать?

- Нет. Потому что я хочу уничтожить его так же сильно, как и ты. И мы можем.

- Каким образом? - поинтересовался Кингсли.

Сэм полезла в сумку у ее ног и что-то достала.

- Кинг, ты был прав. - Она протянула ему видеокассету и улыбнулась. - Всегда есть что-то. И я нашла это.

Глава 38

Сэм больше ничего не сказала Кингсли, и это был самый серьезный тест на его доверие - не давить на нее, чтобы узнать все ее секреты. Вместо этого она прошла прямо в его кабинет, как будто он был ее собственностью, включила телевизор и вставила кассету в видеомагнитофон. Она не нажала Play.

- Ты не собираешься говорить со мной? - спросил ее Кингсли. - Не хочешь объясниться?

- Запись все объяснит, - ответила Сэм. - И ты должен довериться мне.

- Я ничего не должен, кроме как умереть и платить налоги, и я думаю, что нашел способ, как обойти второй пункт.

- Кинг, пожалуйста. Позволь мне сделать это для тебя. Ты столько сделал для меня.

- У тебя есть только один шанс, - заявил он. - Один.

- Один - это все, что мне нужно. Обещаю. Я больше не подведу тебя.

Прежде чем Кингсли успел задать следующий вопрос, Блейз открыла дверь и впустила преподобного Фуллера внутрь. Она захлопнула за ним дверь и быстро вышла. Он не винил ее за это.

- Что все это значит? - спросил Фуллер. Он был в костюме и галстуке и выглядел таким пасторальным, каким Кингсли никогда его еще не видел. - Мистер Эдж, мне сообщили, что у вас есть кое-что для меня. Что-то, что я должен увидеть.

- Спрашивайте не у меня, - сказал Кингсли, зная, что Фуллер ожидает, что Кингсли попытается подкупить его. Скорее всего, сейчас на Фуллере была прослушка, записывающая все. - Я ничего не знаю. Спросите ее.

Преподобный Фуллер осмотрел Сэм с головы до ног.

- Вы ведь звонили мне, не так ли? – решил уточнить Фуллер. - Мы уже встречались?

- Неа, - ответила Сэм. - Но я встречалась с вашей женой.

- Вы знаете мою жену? Откуда? - с осторожностью спросил Фуллер.

Сэм взяла пульт от телевизора.

- Кинг, закрой глаза, - попросила Сэм.

Хотя он и не хотел этого, Кингсли сделал, как было приказано. И как только он закрыл глаза, Сэм, должно быть, нажала кнопку воспроизведения, потому что следующим звуком, который он услышал, была женщина — не Сэм — испытывающая оргазм.

Кингсли взорвался смехом. Ему стоило догадаться.

- Выключи эту гадость, - потребовал Фуллер.

- Гадость? - повторила Сэм. - Это ваша жена. И я. Мы не гадость. Мы только что вышли из душа. Она любит принимать душ вместе со мной.

- Выключи.

Сэм нажала на кнопку стоп. Кингсли открыл глаза. Он бы поцеловал девушку, но решил оставить это на потом.

- Ты соблазнила мою жену и записала это на видео? - спросил Фуллер, сердито сжимая кулаки.

- Кто-то отправил в мою квартиру головореза с деньгами, чтобы крысятничать на Кингсли. Я попросила устроить мне встречу с тем, на кого Мистер Головорез работал. Оказалось, это ваша жена. Мы очень долго разговаривали о Вас и ней.

- Ты трахнула Люси Фуллер, - сказал Кингсли, все еще смеясь. - Ты и твой фетиш на натуралок.

- Натуралок? Не в этот раз, - заявила Сэм. - Люси Фуллер - лесбиянка.

- Моя жена не лесбиянка.

- И все же у вас не было секса уже десять лет, - парировала Сэм.

- Это она тебе сказала? - с ужасом спросил Фуллер.

- Десять лет? – переспросил Кингсли. - Я едва продержался десять дней. Как у тебя это получается?

- Люси говорит, что он все время мастурбирует. Она показала мне его порно-коллекцию. Он конфисковал пошлые журналы у детей в его церкви и держал их у себя.

- Ты сука, как ты смеешь...

Кингсли угрожающе шагнул вперед. Лицо Фуллера побагровело, он стиснул зубы. Он выглядел как человек, находящийся на грани срыва. Кингсли это нравилось.

- Следи за языком, - приказал Кингсли. - Здесь дамы. - Он обернулся и посмотрел на Сэм. - Откуда ты узнала?

- В ту ночь в твоей постели, когда я рассказала обо мне и Фейт в лагере... Я не думала об этом десять лет. Я не хотела об этом думать. Но Фейт сказала кое-что, что я не забыла. Она сказала, что спала с женой своего молодого пастора, и муж застал их вместе в постели. Жена осталась в пастве. Фейт отправили в лагерь, умереть. БГП управляет лагерями. У меня было предчувствие — оказывается я была права. Фейт Спенсер ходила в первую церковь БГП. Она была в вашей молодежной группе, - обратилась Сэм к Фуллеру. - Ваша жена убила мою подругу.

- Твоя подруга покончила с собой.

- Это был единственный выход для нас. Но не для вашей жены. Она живет в роскоши, загребая миллионы долларов, рассказывая женщинам, как им жить. Она стоит на вашей кафедре и называет нас всех одержимыми бесами грешниками. А тем временем спит с каждой маленькой странной девочкой, которая встречается ей на пути.

- Люси очень больна. - Фуллер вздернул подбородок. - Я пытаюсь ей помочь. Но она не лесбиянка.

- Хотите досмотреть запись? Кажется, она думает совсем иначе.

- Ты сожжешь эту запись и сожжешь ее прямо сейчас. - Фуллер направился к телевизору.

- Валяйте, - ответила Сэм. - Я сделала копии. Десятки копий.

- Можно мне одну? - попросил Кингсли.

Сэм уставилась на него.

Фуллер выдернул кассету из видеомагнитофона и разломил на две части.

- Делайте что хотите, - сказала Сэм. - Будет еще. Мы с твоей милой женушкой уже несколько раз спали вместе. У меня есть запись из моей квартиры, одна из вашей спальни в вашем доме, одна из отеля... Мне нравятся отели. Проще спрятать камеру.

Фуллер швырнул кассету на пол и растоптал ее.

- Вы закончили с истерикой? - уточнил Кингсли.

Фуллер посмотрел на него с убийственным блеском в глазах.

- Чего вы хотите? - спросил Фуллер.

- Я хочу «Ренессанс», - ответил Кингсли. - Мы заключим честную сделку, и я заплачу вам половину того, что вы заплатили городу.

- Договорились.

- И я хочу, чтобы все ваши лагеря закрыли, - добавил Кингсли. - Все. Все до единого. Вы выходите из конверсионного бизнеса.

- Эти лагеря приносят нам много денег, - стал сопротивляться Фуллер. Каждое его слово сочилось болью и подавленностью. Если бы он упал замертво из-за сердечного приступа прямо сейчас, Кингсли бы не удивился.

- Знаю, - вмешалась Сэм. - Люси и в этом призналась. Она довольно разговорчива, если влить в нее немного алкоголя и подарить пару оргазмов. Ей нравится фистинг. Хотите взглянуть? Я могу принести еще одну копию.

- В этом нет необходимости. - Фуллер сделал глубокой вдох. - Ладно. Мы договорились. Я закрою лагеря, и вы покупаете «Ренессанс». И если хоть одно слово просочится - все кончено. Для вас обоих.

- Вы угрожаете мне? Мужчина, чья жена не позволяла ему трахать себя десять лет, и я должен вас бояться? - спросил Кингсли.

- Ты кусок дерьма. - Фуллер замахнулся кулаком, но Кингсли с легкостью перехватил его за запястье.

- Отпусти, - сказал Фуллер, сопротивляясь ему.

- Католический священник научил меня этому трюку, - ответил Кингсли, сжимая запястье Фуллера, пока не ощутил кость. - Я больший католик, чем вы думаете.

- Католики не настоящие христиане, - выпалил Фуллер.

- О, нет, - ответила Сэм. - Тебе действительно не следовало так говорить.

Кингсли повернул свою руку и сломал запястье Фуллера. Звук щелчка был музыкой для его ушей.

Фуллер закричал так, словно демон вырывался из его души.

- Я так возбужден сейчас, - признался Кингсли с широчайшей улыбкой, которую он когда-либо носил. - Должно быть, именно это блондинистый монстр постоянно ощущает.

Сэм встала перед Фуллером и смотрела, как тот прижимает сломанное запястье к животу.

- Ты отвратителен, - сказала Сэм. - Ты лжешь детям и заставляешь их думать, что они зло. И все это время ты зло, которое живет со злом, который делает зло каждый день. Фейт Спенсер была влюблена в твою жену, а та отправила ее за это в ад.

- Я говорил. Она больная женщина. Ей нужна помощь и молитвы и...

- Она больна, - продолжила Сэм. - Но не потому, что она лесбиянка. Она сексуальная хищница, которая охотится на запутавшихся девочек-подростков в твоей церкви. Меня тошнит от вас обоих. А теперь проваливай. Ты не достоин находиться в доме Кингсли, дышать воздухом Кингсли. Или моим. Звони своему юристу, оформляй бумаги, закрывай лагеря - и ты продаешь нам «Ренессанс» и сделаешь все за одну неделю, или каждая телевизионная новостная станция, каждая газета, каждое христианской радио получит копию этой записи. Даже гребаный Клуб 700[24].

- Катись в ад, - сказал Фуллер Сэм.

- Я уже побывала в аду, - заявила Сэм. - Там я и познакомилась с твоей женой.

Глава 39

Не говоря больше ни слова, Фуллер выскочил из кабинета Кингсли, все еще прижимая к груди безвольную руку.

Кингсли выдохнул. А потом рассмеялся. Затем повернулся к Сэм.

Сэм наклонилась над мусорной корзиной возле его стола. Он был уверен, что Сэм вот-вот стошнит. Кингсли принес ей стакан воды и стал ждать.

- Прости, - сказала она, забирая у него воду. - Трахать кого-то, кого ты не хочешь трахать, и притворяться, что тебе это нравится...

- Адски, - закончил за нее Кингсли. - Я тоже этим занимался.

- Все хорошо. Я закрывала глаза и думала о Блейз.

Кингсли обхватил ее за затылок.

- Сэм, ты...

Сэм взмахнула рукой.

- Со мной все будет в порядке. Я в порядке.

- Зачем ты вернулась? - спросил Кингсли. Сэм поднялась и посмотрела на него. - Почему ты сделала это для меня? Я уволил тебя.

- Я это проигнорировала, - ответила она и доблестно попыталась улыбнуться. - Я всегда работала на тебя, даже когда брала деньги у Люси Фуллер. Я не планировала, что ты поймаешь меня с поличным, но все сложилось к лучшему. Мое увольнение убедило Люси, что я на ее стороне. Я никогда не была на ее стороне. Никогда.

Она встретилась взглядом с Кингсли.

- Не могу поверить, что ты пошла на это ради меня, - повторил Кингсли.

- И я. И Фейт. И каждый ребенок в этих лагерях.

- Это сработало. Ты закрыла их. Не я, ты.

- Жаль, что я не сделала этого много лет назад, - ответила Сэм. - Может быть, Фейт до сих пор была бы жива.

Кингсли аккуратно взял ее за руку и притянул к себе. Она плакала в его объятиях, и он позволил ей плакать. Она заслужила свои слезы и его доверие. Ее миниатюрное тело содрогалось напротив его, и он целовал ее волосы. Вскоре она выплакалась и успокоилась.

- Я бы никогда не попросил тебя переспать с ней, - заявил Кингсли. - Я бы никогда тебе этого не позволил.

- Знаю, - ответила Сэм. - Поэтому я и не сказала тебе, что делала. Ты бы приказал мне этого не делать.

- Я бы и близко не подпустил тебя к ней.

- Все в порядке, я обещаю. Это было не весело, - призналась она. - Но что сделано, то сделано. И сейчас... Думаю, мы победили.

- Мы победили, - подтвердил Кингсли. - И мы должны это отпраздновать.

Сэм покачала головой. - Никакого праздника. Мы должны работать. Клуб открывается в ноябре, а мы ничего для этого не сделали.

- Не ничего. У нас весь штат готов, - не согласился Кингсли.

- У нас есть две доминатрикс?

- Фелиция и Ирина. Есть.

- Мужчины-сабмиссивы?

- Джастин. Есть.

- Женщины-сабмиссивы?

- Люка. Есть.

- Вышибала и охранник?

- Лаклан. Есть.

- Думаю, у нас есть все. Погоди. Нет. Мужчины доминанты?

- Есть.

- Кто?

- Я. - Кингсли указал на себя.

- Ты?

- А почему бы и нет? - спросил он.

- Думаю, это наилучшая идея, которую я сегодня слышала.

Кинг порылся в своем столе и достал планшет Сэм. Он вручил его ей, как король вручает меч своему странствующему рыцарю.

С улыбкой и дрожащими руками она приняла его. Размашистым жестом девушка поставила галочку на странице.

- Есть. - Улыбнулась она ему. - Теперь нам нужно название. Идеи?

- Я слишком устал, чтобы думать сейчас о названии. Прошлую ночь я провел на полу священника. Мы сильно напились.

- Вы с падре напились вдрызг? По какому поводу?

- День Благодарения Духовенства.

- Такой есть?

- Видимо, да. Вчера вечером напился со священником. Сегодня утром сломал запястье телепроповеднику. Мой новый любимый праздник.

- Думаю, ты не просто сломал ему запястье. Он пустил тебе кровь?

- Кровь? Где?

Сэм указала на живот Кингсли. Кровавое пятно размером с четвертак испортило его белоснежную рубашку.

- Это не кровь Фуллера, - ответил Кингсли, поднимая рубашку. - Это моя.

- Что это за чертовщина? - Сэм опустилась перед ним на колени. - Господи, у тебя что-то вырезано на животе.

- Правда?

- Похоже на восьмерку внутри круга. Госпожа Фелиция сделала это?

Кингсли посмотрел вниз и увидел небольшую изогнутую линию на его коже в нескольких дюймах над его пахом.

Кингсли рассмеялся.

- Священник… я убью его.

- Что это?

- Он пометил меня, - объяснил Кингсли. - Вчера вечером я сказал Сорену, что госпожа Фелиция не практикует игры с кровью. Должно быть, он порезал меня, пока я спал. Сколько же я выпил, что не почувствовал этого?

Много. Прошлой ночью он выпил много.

- Пометил тебя?

- Вот как он подписывается, - ответил Кингсли, указывая на неглубокий порез. - Это первые две буквы его имени. «С» и «О» вокруг нее и слэш через них.

- Что же, похоже на восьмерку внутри круга.

Восьмерка и круг... Этот образ пробудил воспоминания. На редкость, хорошие.

- Ты когда-нибудь читала «Божественную комедию»? - поинтересовался Кингсли. - Данте?

- Нет, - ответила Сэм, поднимаясь на ноги. - Хорошая?

- Нам в школе задавали ее читать. Однажды ночью в постели Сорен читал мне «Инферно» в оригинале, на итальянском. - Кингсли использовал живот Сорена как подушку, пока тот читал вслух на сладкозвучном итальянском языке. - Один из редких моментов в моей жизни, который лучше секса.

- Похоже на то.

- Восьмой круг был местом, где наказывали тех, кто злоупотреблял своей властью. Особенно симонистов[25].

- Кем они были?

- Продажными священниками.

Сэм ехидно улыбнулась ему.

Она перевернула лист бумаги на своем планшете, нарисовала изогнутую букву «С», поставила букву «О» вокруг нее и нарисовала косую черту. Это было похоже на изящную наклонную восьмерку внутри круга.

- Разве не замечательно это будет смотреться на бирке ошейника? - спросила Сэм.

- Если мы назовем клуб «Восьмой круг» в качестве шутки над священником...

- Что?

- Не знаю, - ответил Кингсли, чувствуя себя счастливее, чем когда-либо за долгое время. Счастлив, что его мечта сбылась, но гораздо счастливее, что Сэм снова с ним, где ей и место. - Но мне не терпится узнать.

Глава 40

Ноябрь

Ремонт занял тридцать шесть дней и обошелся в один миллион двести тысяч долларов. Кингсли вручил Сэм кредитную карту с закрытыми глазами и сказал: - Делай, что должна, чтобы все вышло идеальным. Не показывай мне счета. - В ночь открытия Кингсли взял Сэм за руку и поцеловал центр ее ладони. Сегодня она позволит ему затмить себя. В то время как она была одета в простой костюм-тройку в тонкую полоску, Кингсли был одет в любимый Сэм из всех его новых костюмов строгий смокинг в Эдвардианском стиле, фрак и с расстёгнутым воротом рубашку. И, безусловно, сапоги, которые она ему подарила.

- Идеально, - заявил он, пока они стояли на выступе балкона с видом на пустую игровую зону внизу. - Parfait. И все это сделала ты.

- Ты заплатил за это.

- Ты осуществила мою мечту, - ответил он. - Стоило каждого пенни. Это все, чего я хотел и даже больше.

- Должна показать тебе лучшую часть. - Сэм взяла его за руку и повела через бар к двери позади. Они прошли через огромную кладовую, которая вела в зал, который вел в другой зал, который вел вниз и в зал Мастеров.

- Что там? - спросил Кингсли, когда она остановилась у предпоследней двери справа.

- Твоя игровая комната. - Она вытащила связку ключей и отперла дверь. Она оставила Кингсли стоять на пороге, а сама шагнула внутрь и зажгла лампу. - Что думаешь?

Глаза Кингсли округлились, когда он вошел в комнату и осмотрелся. Прозрачная белая ткань свисала со стен и отделяла кровать от боковой комнаты, полностью экипированной БДСМ-девайсами. Обтянутые шелком подушки лежали в художественном беспорядке на софе.

- Похоже на... - начал Кингсли.

- Я посоветовала декоратору подумать о Лоуренсе Аравийском, Омар Шарифе[26] или короле пустыни. Он хорошо справился.

Лучше, чем хорошо, комната была великолепна. Никто не мог войти в эту комнату и сразу же не захотеть лечь на кровать с ее голубыми, красными и золотыми подушками, и предложить свое тело и душу хозяину этого дома.

- Сэм, я не могу... - Голос Кингсли дрогнул. - Откуда ты узнала, что я любил Лоуренса Аравийского?

- Я позвонила падре и попросила его поделиться своими соображениями. Он сказал что-то о том, что Т.Э. Лоуренс[27] был извращенцем?

- Я слышал, он любил хорошую порку.

- У меня есть еще один маленький подарок для тебя. - Она вытащила его из кармана и положила на ладонь.

- Брелок для ключей? - спросил он, держа серебряную геральдическую лилию.

- Тебе понадобится брелок для ключей от королевства. Этот сделан для тебя. Но не только брелок. Тут еще есть ключ, который подходит к замку.

- Какому замку? - уточнил он, найдя крошечный ключ.

- К этому. - Сэм улыбнулась и указала на маленький серебряный замок, висящий на верхней пуговице ее брюк. - Я же говорила, что повешу замок на свои брюки. И не шутила.

- И ты дала мне ключ? - Весь его цинизм и сарказм улетучились.

- Если ты все еще хочешь меня, я готова попробовать. И еще я не шутила, когда говорила, что если когда-нибудь захочу быть с мужчиной, то это будешь ты.

- Сэм... - Он крепко сжал брелок. – Конечно, я хочу тебя.

- У нас есть час до открытия клуба. Не могу обещать, что у меня все получится. - Ее голос дрожал, но улыбка не сходила с лица. - Но я знаю множество девушек, которые трахаются с парнями. Они говорят, что это весело. Забавная смена темпа. И это ты, а я люблю быть с тобой, так почему бы и нет?

Кингсли снова разжал ладонь и проследил края лилии на брелке.

- А почему бы и нет? - повторил он. - Я назову одну причину, почему нет. Потому что ты идеальна такая, какая ты есть, Сэм. И я люблю тебя такой, какая ты есть. И ты никогда не должна меняться ради меня. Мне ненавистно признаваться в этом и никогда не скажу ему, что я сказал это, но Сорен прав. У меня есть все любовники, которые мне нужны. Что мне может пригодиться, так это напарник, друг и помощник.

- Я уже твой напарник, твой друг и твой заместитель.

- Тогда у меня есть все, что мне нужно. - Кингсли прижал ключи к своей груди, над сердцем. - Но не думай, что я не испытываю искушения. И я также знаю, что ты испытываешь некоторое облегчение, не так ли? Хм-м? - Он похлопал ее по подбородку.

Сэм поморщилась. - Немного, - призналась она. - Но и грусть тоже. Вроде как. Я хотела сделать для тебя что-то особенное.

- Ты подарила мне мое королевство. Ты подарила все это. - Он обвел рукой комнату, идеальную комнату, которую она создала для него.

Сэм сделала два шага вперед и обняла его. Он крепко прижал ее к себе, и слезы потекли из ее глаз.

- Могу я сказать тебе что-то безумное и неуместное, стоя посреди твоей новой игровой комнаты? - спросила она.

- Пожалуйста, - попросил он.

- Думаю, когда-нибудь ты станешь замечательным отцом.

- Думаю, это лучшее, что можно сказать в центре этой комнаты, - ответил Кингсли. - Если я когда-нибудь стану отцом, ребенок, скорее всего, будет зачат здесь.

Он еще раз осмотрел комнату. В ней было все, о чем он мог мечтать. Почти все.

- Есть одна вещь, которую я бы хотел сделать в этой комнате перед открытием. С тобой. Думаю, мне нужно избавиться от этого.

- Все, что угодно, - сказала она. - Я вся твоя.

Кингсли положил ключи в карман своих брюк и сделал глубокий вдох. Он протянул руку и обернул ее вокруг ее плеч, а вторую вокруг талии. Он наклонил девушку, словно они были в старом голливудском фильме, и поцеловал ее. И Сэм, Боже, благослови ее, Сэм ответила на поцелуй, словно вся ее жизнь зависела от этого. Он целовал ее губы, она целовала его язык. Он прикусил ее нижнюю губу. Она прикусила его верхнюю. Она пировала его ртом, а он отвечал ей. Он опустошал ее, грабил и терзал. Мир превратился в свет и жар, и, если бы он открыл глаза и обнаружил, что стоит в пустыне под палящим солнцем, то не удивился бы, таким шокирующим был поцелуй, подкашивающий колени, потрясающе жарким.

А потом все закончилось.

Кингсли поставил ее на ноги и сделал шаг назад.

- Bon, - сказал он, поправляя жакет. - Мне это было нужно. Merci.

Сэм моргнула несколько раз.

- Очень большое пожалуйста. - Сэм одернула свой жилет, изобразила обморок, и Кингсли подхватил ее. - Спасибо, Капитан. - Она бойко отсалютовала ему.

- Никаких обмороков.

- Это был адский поцелуй. Может быть, я просто пойду прилягу, пока не придет время открывать клуб. Может быть, здесь, на кровати, с рукой в штанах. - Она направилась к его кровати, но Кингсли схватил ее за руку.

- Позже, - заявил он. - У меня тоже есть для тебя подарок.

- Подарок? Мне?

- Pour toi, oui.

- Что это? - поинтересовался Сэм, пока Кингсли вывел ее в коридор.

- Ничего особенного, - ответил Кингсли. - Небольшой знак моей привязанности. Ты вышла за рамки своих обязанностей. Подумал, ты достойна вознаграждения.

- Ты уже платишь мне за самую лучшую работу в мире. Мне больше ничего от тебя не нужно.

- Тебе это нужно.

- Если это что-то большое, я буду чувствовать себя дерьмово, - заявила Сэм. - Я только брелок тебе подарила. Я даже не подарила тебе одну из этих «Самый лучший Босс в мире» кружек. Надо было. Я куплю тебе кружку «Самый лучший Босс в мире»".

Кингсли отпер дверь, совершенно белую дверь с абсолютно белой дверной ручкой.

- Твой подарок, - сказал Кингсли и распахнул дверь.

В центре комнаты на белой кровати сидела Блейз в золотистом атласном коктейльном платье во всем своем великолепии Гильды[28].

- Кингсли попросил меня провести с тобой немного времени сегодня вечером, - сказала Блейз, соблазнительно улыбаясь Сэм своим красными губами. - Я не могу отказать этому мужчине, не так ли, monsieur?

- Ох, Кингсли.... - Сэм на мгновение прижалась головой к его груди и вздохнула. - В этом мире недостаточно кофейных кружек.

Глава 41

Кингсли блуждал по клубу, «Восьмому кругу». Он заглядывал в каждую комнату, осматривал каждый уголок. Его клуб. Его королевство. Его дом. Он стоял один в коридоре за баром на балконе и прислушивался. Двери отрывались, люди прибывали, вечеринка только началась. Повсюду он слышал голоса, смех, эротический шепот, бормотание и секреты. Оставшись наедине с самим собой, мужчина улыбнулся. Он сделал это. Они сделали это, он и Сэм. Потребовалось всего девять месяцев, два разрыва и одно физическое нападение на телепроповедника, но они сделали это.

Он услышал шаги за спиной и почувствовал в воздухе запах чего-то холодного, чистого и кристального.

- Как поживает Королева-девственница? - спросил Кингсли, поворачиваясь лицом к Сорену. - Ты поговорил с ней и попросил ее в следующий раз стучать, прежде чем входить в мой дом?

Несколько дней назад Кингсли устроил вечеринку перед открытием в своем городском доме, и некая шестнадцатилетняя девушка забрела в самую гущу событий.

- В ее защиту, - начал Сорен, - Элеонор оказалась без средств в городе и пришла в твой дом за помощью. Боюсь, она видела несколько вещей, которых не должна была видеть.

- Она видела меня.

- Именно это я и имел в виду, - ответил Сорен. - Она тебе что-нибудь сказала?

- Нет, но думаю, она хотела выцарапать мне глаза, - сказал Кингсли, вспоминая, как столкнулся лицом к лицу с черноволосой, с огнем в глазах, шестнадцатилетней дерзкой девчонкой на своей лестнице несколькими днями ранее.

- Теперь она хочет выцарапать мне глаза, - вздохнул Сорен. - В данный момент я не являюсь ее любимым человеком.

- Ты наказал ее за то, что он ворвалась на мою вечеринку?

- Да, она наказана.

- Ты выпорол ее?

- Хуже. Я прекратил с ней общение.

Кингсли усмехнулся, но Сорен, он только улыбнулся. Страдальческая улыбка.

- Когда-нибудь она сюда впишется, - пообещал Кингсли. И подумал, не совершил ли он ошибку все эти месяцы назад, когда Сорен сделал ему предложение, предложение, что они втроем смогут быть вместе, любовниками, если Кингсли пообещает быть преданным им. Он ответил «нет» по двум причинам - он не верил, что предложение реальное. И он все еще не был знаком с Элеонор. Ах, c’est la vie. Однажды он все равно получит Элеонор, Сорен пообещал. А до тех пор ему предстояло соблазнить весь остальной город.

- Так и будет, - согласился Сорен. - Я с нетерпением жду возможности привезти ее сюда.

- Нам никогда не будет лишней еще одна доминатрикс.

Сорен уставился на него.

- Не смотри на меня так, - ответил Кингсли. - Если эта девушка сабмиссив, то я девственник.

- Она подчинится мне.

- Ты еще пожалеешь, что вообще встретил эту девушку. Она тигр в теле котенка.

Сорен загадочно улыбнулся.

- Мне всегда нравились кошки.

Кингсли лишь рассмеялся. Время покажет, в какого зверя превратится маленький котенок Сорена. В кого бы она ни превратилась, Кингсли уже ощущал ее когти на себе.

- Тебе нравится? Клуб? - поинтересовался Кингсли, смотря по сторонам.

- Разве важно, нравится он мне или нет? - спросил Сорен, в его глазах мелькнуло веселье.

- Нет, - сказал Кингсли. - Мне нравится.

- Как и мне.

- Слава Богу, - ответил Кингсли, с облегчением прислонившись к стене. - Я построил его для тебя. Это твоя игровая площадка. Здесь ты будешь в безопасности. Я позабочусь об этом.

- Знаю. Я доверяю тебе.

Кингсли выпрямился и перевел дыхание.

- У меня сегодня много греховных дел. Нет времени на пустые разговоры, - заявил он и направился к двери.

- Кингсли?

Мужчина развернулся.

- Я горжусь тобой, - сказал Сорен.

Кингсли посмотрел на него и задал вопрос, который мучил его уже девять месяцев.

- Почему ты не пришел ко мне раньше? - спросил Кингсли. - Ты знал, где я живу и где нахожусь.

- Я хотел, - признался Сорен. - Я знал, что ты найдешь меня так же легко, как и я тебя. Когда ты этого не сделал, я решил, что ты не хочешь меня искать.

- Я тоже так думал, - ответил Кингсли, - что ты не хочешь искать меня. Хорошо, что твою Королеву-девственницу арестовали.

- Пути Господни неисповедимы.

- Ты ведь не бросишь меня снова, не так ли? - спросил Кингсли.

Сорен вздохнул.

- Ты все время забываешь...

- Верно. Я ушел от тебя.

- Ты снова меня бросишь? - спросил Сорен. - Даже если мы никогда...

- Нет, - ответил Кингсли. - Ты прав. У меня есть все любовники, которых я только могу пожелать. Мне нужны друзья.

- А как насчет семьи?

- Она нужна мне еще больше.

Сорен подошел к нему и обнял его, как равного себе, как друга. Не этого мужчина хотел от Сорена, но знал, что это было то, что ему нужно.

- Я все равно попытаюсь затащить тебя в постель, - заявил Кингсли, отстраняясь и поправляя свой черный фрак.

- Делай, что хочешь, - ответил Сорен со своим старым, холодным высокомерием, и тогда Кингсли решил, что затащит Сорена в свою постель, даже если это убьет его.

А учитывая, что это был Сорен, это могло вполне произойти.

Кингсли и Сорен вышли через дверь и обнаружили Сэм за стойкой бара.

- Кинг, зацени, - сказала Сэм, выставляя в линию три бокала для шампанского. Она разлила шампанское по бокалам. Опустошив бутылку, девушка подбросила ее и поймала за горлышко.

- Том Круз может поцеловать меня в зад, - триумфально сказала Сэм.

- Очень хорошо, - похвалил Сорен. Когда он потянулся за бокалом шампанского, девушка опустила голову и понюхала его руку.

- Сэм? - спросил Сорен.

- Одну секунду. - Сэм задрала рукав Сорена и прижалась носом к его запястью. Она глубоко вдохнула. Кингсли с любопытством и весельем наблюдал.

- Сэм, почему ты меня нюхаешь? - спросил Сорен.

- Странно. Я ничего не ощущаю, - обратилась Сэм к Кингсли.

- C’est la vie, - ответил Кингсли поверх своего бокала с шампанским. - Может, мне показалось.

- Давайте выпьем, - предложила Сэм.

- За что будем пить? - спросил Кингсли.

- За тебя, - ответила Сэм.

- Согласен, - добавил Сорен. - За Кингсли. Vive le roi.

Кинг громко сглотнул и поднял бокал.

- За меня, - сказал он. - И за трех моих самых близких друзей в мире.

- Трех? - переспросила Сэм.

- Бармена, блондина и бухло.

- И за «Восьмой круг», - добавил Сорен, поднимая бокал. - Однажды я выпорю тебя за это название.

- На это и рассчитывал, mon ami.

Они чокнулись бокалами и выпили шампанское. Это была первая порция алкоголя, которую Кингсли выпил за несколько недель. Он упивался работой и счастьем с тех пор, как Сэм вернулась к нему; он не нуждался ни в каком другом опьяняющем средстве.

- Твои поданные ждут тебя, - сказала Сэм. Кингсли допил шампанское и поставил бокал на барную стойку. Он поправил жилет и провел рукой по волосам.

Он шагнул вперед.

- Кингсли?

Кинг посмотрел на Сорена.

- Jeg elsker dig, - сказал Сорен.

- Ненавижу, когда ты говоришь на датском, - ответил Кингсли.

- Я знаю.

- Ты мне скажешь, что это значит? - спросил Кингсли, слишком счастливый, чтобы быть более чем игриво раздраженным.

- Это означает удачи.

Кингсли улыбнулся в ответ Сорену, подмигнул Сэм и уже знал, что сказать.

Он подошел к выступу, который выходил на зал внизу. Они ожидали увидеть сотню, может быть, две сотни человек. В зале с легкостью можно было насчитать все пять. Он видел финансистов, генеральных директоров, художников, артистов, поэтов, политиков и плебеев. Он видел кого-то и никого, и все это были его люди. Он будет охранять их ценой своей жизни. Девять месяцев назад ему больше всего на свете хотелось забраться на дно бутылки и утонуть в наркотиках. Теперь перед ним было пять сотен причин жить. А позади него, по обе стороны от него, стояли две его самые важные причины жить.

Собравшаяся толпа медленно утихла в его присутствии. Когда наконец воцарилась тишина, он улыбнулся им и громким, четким голосом произнес одну единственную фразу:

- Добро пожаловать в Королевство.

Глава 42

Где-то в Лондоне.

2013

Когда Кингсли закончил свой рассказ, из радионяни донесся тихий вздох. Грейс посмотрела на Кингсли и улыбнулась.

Она встала, поманила пальцем Кингсли, и он последовал за ней вверх по короткой лестнице и дальше по темному коридору. В комнате уже горел свет, миниатюра воздушного шара из окрашенного стекла. Игрушечная лампа отбрасывала на стены оттенки красного, синего, зеленого и золотого, рисуя радугу света вокруг Фионна.

- Почему не спишь? - спросила Грейс, перегнувшись через край кроватки и нежно положив руку на спинку сына. - Ты знаешь, что у нас гости? Кое-кто хочет познакомиться с тобой.

Кингсли посмотрел на мальчика в колыбели, одетого в бледную сине-белую пижаму. У него была копна светло-русых волос на головке, ярко-голубые глаза матери и торжественное выражение лица. Такой серьезный взгляд на таком маленьком мальчике. Кингсли чуть не рассмеялся над ним.

- Можно? - спросил Кингсли, не глядя на Грейс. Он не мог отвести глаз от Фионна.

- Конечно, - ответила Грейс. - Ему нравится на ручках.

Кингсли осторожно вытащил мальчика из кроватки и прижал к груди. Грейс дала ему мягкое голубое одеяло, которое Кингсли обернул вокруг спины и головы Фионна.

- У тебя хорошо получается, - заметила Грейс. - Но у тебя больше практики, чем у меня.

Кингсли улыбнулся и ничего не ответил. Он не мог отвечать. Он не мог говорить. Ни слова.

Кингсли усмехнулся, и Грейс, без секундного замешательства, подняла руку к его лицу и смахнула слезы с его щек.

- Merci, - прошептал он и поцеловал Фионна в макушку. Он пах как младенец, как его собственная Селеста. Чистый аромат лавандового мыла и невинности. - У нас с Фионном есть кое-что общее.

- И что же это? - поинтересовалась Грейс.

- Мы оба живы благодаря Сорену.

- Да. Думаю, вы оба. - Грейс снова прикоснулась к его лицу, смахивая еще одну слезу. Кингсли усмехнулся над собой. - У тебя получается лучше, чем у Норы, когда она держала его в первый раз. Она сделала это примерно за три секунды до того, как вернуть его мне и разрыдаться в объятиях Закари. Он безжалостно дразнил ее по этому поводу.

- Он прекрасен. Неудивительно, что она плакала.

- Они с Закари долго говорили о Фионне, - продолжила Грейс. - Они могут разговаривать часами.

- О чем они говорили? - спросил Кингсли, поглаживая Фионна по спине.

- О том, чтобы Нора стала крестной Фионна.

- Я думал, она уже.

- Так и есть. Но я поговорила с Закари и, учитывая все...

- Ты хочешь, чтобы она стала его законным опекуном?

- Да. Если что-то случится со мной или с Закари, мы хотим, чтобы она заботилась о Фионне. Она пока не сказала «да».

- Она и не согласится.

- Закари уговаривает ее.

- Я думал, у него есть брат?

- Есть, и у меня есть братья и сестры, родители... Но не приведи Господь, я хочу, чтобы он был с Норой, и Закари хочет того же. Я хочу, чтобы он был с тем, кто знает правду о нем, с тем, кто знает, как он появился, и кто будет любить его из-за этого, а не вопреки этому.

И Фионн будет рядом с Сореном, о чем Грейс не сказала. Но ей и не нужно было этого делать.

- Она недостаточно доверяет себе. Но я не могу придумать никого лучше для воспитания его, если что-то случится, - ответил Кингсли и говорил это серьезно.

- Как и мы.

- Я поговорю с ней, - пообещал Кингсли.

- Правда? Пожалуйста, - попросила Грейс. - Завтра его первый день рождения. Не могу поверить, что моему малышу уже годик.

- Я до сих пор не могу поверить, что он здесь, - сказал Кингсли, крепче прижимая к себе Фионна. Мальчик, казалось, не возражал. Он снова заснул и тихо пускал слюни на рубашку Кингсли. Ничего такого, к чему бы он не привык. - Я и представить себе не мог... Да и кто бы мог представить? Он священник.

Грейс улыбнулась, и на ее лице появился легкий румянец.

- Не знаю, что на меня нашло, когда я попросила его, - призналась Грейс.

- Ты не обязана рассказывать мне, что произошло, - сказал Кингсли. - Это касается только тебя и его.

- Но мне нужно кому-то рассказать. Я не изменяла своему мужу. Он разрешил мне пойти повеселиться, как он сказал. Никаких правил. Все, что я захочу или в чем нуждаюсь. Я была подавлена, и он это знал. Нора помогла ему. Он думал, она и мне сможет помочь.

- У Норы необычные методы помощи нуждающимся. Но они работают.

- Именно. В тот момент… - продолжила Грейс, - я почувствовала, что это правильно. И я знала, что если ничего не скажу, если не спрошу, то буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Сейчас? У меня есть сын. У нас есть сын.

- Мы все... - Кингсли замялся и громко сглотнул. И низким голосом произнес: - Мы все очень счастливы.

«Мы все очень счастливы» - ужасный выбор слов. Ошеломительный восторг было бы более точным описание того, что они чувствовали, когда узнали, что у Сорена есть сын. Новость была сродни взрыву бомбы, их всех переполняла волна радости.

Кингсли наклонил голову и прошептал Фионну, - Я знаю твоего отца, - сказал Кингсли по-французски, что было личным между ним и Фионном. - Он для меня все. Ты благословлен быть частичкой его. Если когда-нибудь наступит день, и ты не ощутишь благословение быть его сыном, ты можешь прийти ко мне, и я расскажу, почему тебе повезло.

Кингсли поцеловал Фионна в макушку. Его сердце сжалось так сильно, что стало больно в груди. Неудивительно, что он всю свою жизнь стремился к боли. Она ощущалась как любовь.

- Он действительно сказал тебе это? Что его подруга Магдалена напророчила, что у него будет ребенок по милости Божьей[29]?

- Да. И она сказала мне, что мы с ним снова будем любовниками. Настоящее пророчество? Или самоубеждение? Это произошло. Вот что важно.

- В то утро... - начала Грейс и замолчала. - Я могу говорить об этом?

- Пожалуйста, - ответил Кингсли. - Ты можешь рассказать мне все, что угодно.

- В то утро, когда я пришла с ним в дом его сестры, в то утро, когда он думал, что умрет, - продолжила Грейс, взяв одеяло и аккуратно его сложив. - Мы с ним разговаривали. Он рассказал мне о Магдалене и о том, что она ему сказала. Что-то о Норе и о том, как это сбылось.

- Все это сбылось, - сказал Кингсли. - Даже Фионн.

- Интересно, думал ли он тогда о том, что сказала Магдалена о сыне? Интересно, давало ли это ему надежду в то утро? Мне хочется верить, что так и было.

- Тем утром ты подарила нам надежду, - ответил Кингсли. - Если бы ты не добралась ко мне вовремя... Даже думать об этом не могу. Судьба или нет, ты заслужила своего сына.

- Как только я вернулась домой к Закари, то рассказала ему, что произошло, что я сделала. И когда обнаружила, что беременна, у меня появилось предчувствие. Через несколько месяцев после того, как он родился, я посмотрела на него, и я знала, и Закари тоже.

Кингсли посмотрел на фотографию на столике - Закари держал Фионна на руках и выглядел совершенно довольным.

- Закари любит Фионна. Фионн - его сын во всех отношениях, - сказала Грейс.

- У моего сына, Нико, был хороший отец. Мне больно говорить, и я скажу это только тебе, но как бы это ни было больно, я рад, что не знал о нем, пока он не вырос. Нико идеален. Я не смог бы лучше воспитать его, чем его отец.

- Ты сожалеешь об этом? Что не был отцом Нико, когда он рос?

- Иногда, - признался Кингсли. - Но я не сожалею ему. Не думаю, что был готов стать отцом до недавнего времени. У меня было слишком много незаконченных дел. Нико заслуживал большего, чем я мог ему дать. Его отец был хорошим человеком и любил его. А сейчас... Нико трудно полюбить меня. Но он старается. Он сказал, что старался. И это все, о чем я могу просить.

Грейс судорожно вздохнула и сглотнула.

- Это трудно, - продолжила она. - Я не хочу причинять боль своему мужу, но хочу, чтобы Фионн знал своего отца.

Кингсли покачал головой.

- Он знает своего отца. Закари - его отец.

- Верно. Но все же...

- Я понимаю. У меня есть двадцатипятилетний сын, с которым я познакомилась только в этом году. Если кто и понимает, так это я.

Когда Нора рассказала ему о Нико, о сыне, о котором он никогда и не мечтал, его разорвали надвое противоположные чувства радости и сожаления. Радость, что у него есть сын. Сожаление, что он узнал об этом только сейчас, двадцать пять лет спустя.

- Должно быть, тебе было тяжело, - сказала Грейс. - Все эти потерянные годы.

- Они были потеряны только для меня, - ответил Кингсли. - Нико ничего не потерял. У него был отец, который любил его, обожал и вырастил хорошим человеком. Утешение для меня во всем этом. Нико. Фионн. Вот кто на самом деле важны.

- Ты тоже важен, - возразила Грейс. - Ты важен. И я уверена, если мы спросим твоего сына, он бы ответил, что хотел бы знать тебя.

Кингсли улыбнулся ей. Он не был уверен, согласен ли с ней, но с ее стороны было очень мило сказать такое.

С Фионном на руках, Кингсли шагал по детской. Ему до боли хотелось обнять

собственную дочь. Этим утром он оставил Селесту и Джульетту и уже скучал по ним так сильно, что это было похоже на физическую боль. Но некоторые дела лучше делать при личной встрече. Некоторые вещи нельзя было сказать по телефону.

- Он хороший мальчик, - сказал Кингсли, поправляя одеяльце Фионна, чтобы прикрыть его маленькие ножки. - И говорю это с уверенностью.

- Спасибо, - хриплым шепотом ответила Грейс. – Значит, он пошел в отца.

- И в маму.

- Знаешь, он уже ходит и говорит, - поделилась Грейс. - Несколько слов на английском, несколько на валлийском. И Закари может научить его нескольким еврейским. И французским, безусловно. В двадцать лет он провел год во Франции.

Фионн поерзал во сне и на несколько секунд открыл глаза.

- Tu parles français? - спросил Кингсли, глядя на Фионна. Фионн тяжело выдохнул, закрыл глаза и снова уснул. - Я приму это как «нет». Каким было его первое слово?

- Та, - ответила она. - Тад по-валлийски означает «отец» или «папа». Каким было первым слово Селесты?

- Non.

Грейс улыбнулась.

- Я не шучу, - продолжил Кингсли. - Это у нее от мамы. Если Фионн в отца, то он легко выучит языки.

- Когда он пойдет в школу, мы позаботимся, чтобы он изучал иностранные языки. И музыку тоже. Уроки фортепиано, если мы сможем себе это позволить. Но сейчас еще слишком рано об этом думать.

- К слову об этом, - сказал Кингсли. - Я принес ему подарок на день рождения.

- Тебе не обязательно было это делать.

- Обязательно. И даже если не обязательно, я бы все равно принес его.

С неохотой Кингсли вернул Фионна в колыбель и укрыл его одеялом. Он посмотрел на Грейс и достал конверт из кармана.

- Что это? - спросила Грейс, хмурясь. Казалось, она не хотела его открывать. Возможно, она ощутила его содержимое.

- Как я и сказал, подарок на день рождения.

Грейс разорвала наклейку на конверте и достала сложенную в трое пачку бумаг.

- Когда Сорен присоединился к иезуитам, - начал Кингсли, - он принял обет бедности. Деньги, которые были у него в трастовом фонде, он отдал мне. И поскольку я не могу вручить деньги отцу, я могу отдать их сыну.

Глаза Грейс округлились.

- Кингсли, это трастовый фонд.

- Да, - подтвердил Кингсли. - И он стоит приблизительно восемнадцать миллионов фунтов.

Грейс в шоке прикрыла рот ладонью. Хотя это и было непросто, Кингсли удалось не рассмеяться над ней.

- Он будет учиться в лучших школах, - сказал Кингсли. - Не стоит ни на чем экономить.

- За такие деньги мы можем купить школу.

- Тогда купи одну. Там ты сможешь преподавать, - предложил Кингсли.

- Мы не можем их принять. - Грейс начала сворачивать бумаги.

- Я не просто так рассказал тебе историю своего клуба, Грейс. Мне нужно было, чтобы ты знала, скольким я ему обязан. Этот клуб, который я построил для него, сделал меня богаче, чем ты можешь себе представить. Клуб не существовал бы, если бы не он. Я бы тоже не существовал. Я обязан ему всем - своей жизнью, своим состоянием и своей семьей. Обещаю, Грейс, это самое меньшее, что я могу сделать. Я перед ним в долгу, и вот как я его возвращаю.

- Но Кинг...

- Часть ты получишь сейчас на жизнь и образование. Остальное останется в трасте до тех пор, пока ему не исполнится восемнадцать. Затем все станет его.

- Это все слишком, - сказала она, недоверчиво качая головой.

- И еще кое-что.

- Еще?

Кингсли снова полез в карман и вытащил документ.

- То, что я дал тебе, это точная сумма трастового фонда, который дал мне Сорен. Но это самое интересное.

Грейс дрожащими руками взяла документ.

- Отец Сорена был бароном, - начал Кингсли.

- Да, он говорил мне об этом.

- Родовой дом находится на севере. Это прекрасное разрушенное поместье под названием Эденфелл. Оно было продано двадцать лет назад разработчикам, которые ничего с ним не сделали. Здание пустует уже много лет. Дом принадлежит его семье. И теперь Фионну.

Грейс медленно опустилась в кресло.

- Эденфелл, - повторила Грейс, перечитывая документ.

- Оно на имя Фионна, - продолжил Кингсли. - Оно принадлежит ему, а не тебе или Закари, и когда он подрастет, то сможет оставить его себе, продать или сжечь дотла. Мне все равно. Но это ему решать.

- Меня сейчас стошнит, - сообщила Грейс, выглядя бледнее обычного. И тогда Кингсли действительно рассмеялся над ней.

- Приношу свои искренние извинения за то, что играю в Бога с вашими жизнями, - сказал Кинг. - Я верю, что вы с Закари поступите правильно по отношению к вашему сыну.

- Мы, конечно, попытаемся. Но...

- Никаких «но», - оборвал мужчина - Скажи merci и люби своего сына. Это все, что тут можно сказать или сделать.

Грейс глубоко вдохнула, долго выдыхала. Она посмотрела на Кингсли глазами полными слез.

- Merci, - поблагодарила она тихим голосом.

- Мне пора идти. Мне нужно успеть на другой рейс.

- Уже уходишь? Но...

- Я навещу вас снова, - пообещал Кингсли. - Если пригласишь.

Грейс встала и подошла к нему. Она обняла его, а он крепче прижал ее к себе.

- Твоему сыну повезло, что у него есть два замечательных отца, - сказала она. - Как и моему.

Он поцеловал ее в щеку и отпустил ее.

- Проследи, чтобы Закари не пренебрегал уроками французского, - попросил Кингсли, кивая в сторону спящего в колыбели Фионна.

- Обещаю. Я уже начала датский.

- Правда?

- Я разговаривала с Сореном по телефону после того, как мы сообщили ему о Фионне. Он научил меня «Jeg elsker dig, min søn, og Gud elsker dig også». Он попросил меня говорить это Фионну каждую ночь.

- Что это значит?

- Значит «Я люблю тебя, мой сын, и Бог тоже тебя любит». Это последнее, что я говорю ему каждую ночь перед тем, как уложить его в кроватку. Он сказал... - Грейс остановилась и улыбнулась. Она выглядела так, будто вот-вот расплачется, но какие бы слезы ни были, она держала их при себе. - Он сказал, что его мама желала ему спокойной ночи, когда тот был маленьким.

- Jeg elskar dig. Мне он сказал, что это «удача» на датском.

- По-датски это значит «я люблю тебя».

- Этот блондинистый монстр - ублюдок.

- Ты же знаешь, что любишь его.

- Совершенно против своей воли, - ответил Кингсли, - и всем сердцем.

Грейс поцеловала кончики пальцев и прижала их к головке Фионна. Она поправила его одеяло и прошептала датскую молитву сыну.

Они вышли из детской, и Грейс бесшумно закрыла за собой дверь.

- Звони, если буду нужен, - сказал Кингсли, приказ, а не просьба. - Если что-то случится, что угодно, звони мне первому.

- Конечно, - ответила Грейс, когда они оказались перед парадной дверью.

- Если хочешь, то можешь больше не работать. Ты или Закари. Вы можете работать из дома, купить новый дом за городом, путешествовать. Мне все равно. Деньги принадлежат вам и вашему сыну, и я знаю, что вы найдете им хорошее применение.

- Да, мы так и сделаем. Я не могу... Дай мне несколько дней, чтобы обдумать все это.

- У тебя предостаточно времени.

- Если завтра утром у Закари случится сердечный приступ, винить я буду тебя.

- Пусть скорая помощь будет в режиме ожидания.

- Боже мой, Кингсли. Я не могу в это поверить.

- Поверь, - ответил Кингсли. - После всего произошедшего, у нас должна быть способность верить во что угодно.

Грейс усмехнулась, и он снова обнял ее.

- Передашь ему, что с Фионном все хорошо? - спросила она.

- Передам.

- Думаешь, он приедет навестить сына?

- Когда будет готов. Дай ему время. Он не хочет вмешиваться.

- Это не было бы вмешательством. Так и скажи ему.

- Скажу, - пообещал Кингсли. - Он будет завидовать тому, что я держал его.

- Поцелуй за меня свою красавицу, - попросила Грейс.

- С удовольствием. Их обеих.

- Куда ты сейчас?

- Навестить старого друга, - ответил Кингсли. - Вот и все.

- Кстати, о старых друзьях, что случилось с твоей Сэм?

- А что случилось с Сэм? Через четыре года после того, как она стала работать на меня, случилось самое худшее. Она влюбилась.

- Это ужасно, - согласилась Грейс. - Но это случается и с лучшими из нас.

- Она переехала в Калифорнию со своей девушкой. Несколько лет назад они поженились.

- Ты был на свадьбе?

- Я был ее шафером. Мы были в одинаковых смокингах.

- Сексуальные пингвины?

- Это были мы. - Кингсли закинул сумку на плечо и скрестил руки на груди. - Я уже давно не вспоминал о том годе. Блейз и Лаклан теперь женаты.

- Шутишь?

- Он украл ее у меня. Не то, чтобы я виню его или ее. У нее всегда была слабость к акцентам. Очевидно, австралийский победил французский. Они живут в Сиднее. Фелиция вернулась в Лондон через несколько лет после открытия клуба. Джастин управляет приютом для беглых геев.

- Какую команду ты собрал.

- Я всегда был хорош в поиске талантов, - согласился Кингсли. - Я знал, какой будет Нора, как только увидел ее.

- Знал. Ты был прав.

- Двадцать лет спустя... Как будто это было вчера. Вчера и всю жизнь.

- Представляю, каково это.

- Двадцать лет, - повторил Кингсли. - Все это время Сорен был константой. Он и она.

- Нора?

- Двадцать лет назад ее арестовали, и это вернуло мне Сорена. Двадцать лет спустя ее похитили, и это вернуло мне моего сына. Я почти с нетерпением жду, когда она в следующий раз попадет в неприятности. Я всегда получаю выгоду.

- От того, что Нора вляпывается в неприятности? Сомневаюсь, что тебе придется долго ждать.

Кингсли поцеловал Грейс в обе щеки и на мгновение прижался лбом к ее лбу.

- Мы семья, - сказал Кингсли. - Сорен - моя семья, а это значит, и Фионн тоже. Ты понимаешь?

- Да, - прошептала она. - Если Нора согласится стать его крестной, ты можешь быть его крестным. Тогда у него будет четыре замечательных отца, которые любят его.

- Четыре?

Грейс посмотрела на небо. Четыре. Безусловно.

Он отпустил ее и легкой походкой вышел из дома, поддерживаемый чувством глубокого удовлетворения, которое заставило его ощутить половину из его сорокавосьмилетней истории. Было приятно наконец рассказать кому-то историю того, что Сорен сделал для него и почему. Он чувствовал облегчение рассказав свои историю, словно человек после исповеди с более чистой и легкой душой. Но его исповедь была не священнику, а о священнике, священнике, которого он любил несмотря на все грехи, которые они совершили против друг друга, но и из-за них, потому что грехи были тем, что связывало их вместе.

И любовь. Конечно, любовь. Всегда любовь.

****

На рассвете Кингсли сел в свой самолет. Короткий перелет, но часа сна ему было достаточно, чтобы освежиться. И когда он вышел из аэропорта, то закрыл глаза и впервые за два десятка лет вдохнул воздух Франции.

Франция, да, но не дом. Домом была Джульетта. Домом была Селеста. Домом был Сорен. Но даже если это не было домом, это было частью его. Его родители были похоронены на французской земле. Его жизнь началась здесь, и, когда придет время, он тоже будет похоронен на том же парижском кладбище, где покоились его родители. Он уже сказал Джульетте, что таковым было его желание. И поскольку она любила его и знала, как подчиняться приказу и отдавать их, то ответила: «Oui, mon roi. Но тебе никогда не разрешат умирать».

И он пообещал ей стараться изо всех сил, чтобы не допустить подобного.

Он искушал судьбу, возвращаясь во Францию. Он нажил здесь врагов, причем очень серьезных. И некоторые люди, которых он знал когда-то, вероятно, не забыли его имени. Но он не боялся. Прошло двадцать лет. Теперь он был в низком приоритете. В любом случае, он не собирался задерживаться надолго. Только для того, чтобы сделать то, что должен был.

Он арендовал машину в Париже и отправился за город. За двадцать лет страна изменилась, но не красота. Красота осталась. Холмистая местность, древние церкви, развалины замков на окраинах дорог, фермы, коттеджи, старая Европа, старая магия... Однажды он привезет сюда Селесту.

Ближе к вечеру он прибыл в пункт назначения. Мужчина припарковал машину в конце длинной грунтовой дороги и прошел босиком по французской земле до самой двери.

Он постучал и стал ждать. Несколько мгновений спустя он услышал шаги.

Дверь открылась.

Нора посмотрела на него через порог дома его сына Нико.

Она не выглядела потрясенной, увидев его. Она не выглядела удивленной. На самом деле, она выглядела так, как будто ждала его. Может, так оно и было.

- Прежде чем ты скажешь что-нибудь еще, - сказала Нора без тени раскаяния на милом лице. - Просто ответь мне на один вопрос. Сколько проблем у меня сейчас?

Кингсли улыбнулся.

- Все.

Конец

[1] Новенна - особая молитва по усопшему, вычитываемая девять дней.

[2] Chouchou – с фр. душенька

[3] Très – с фр. очень

[4] Peut-être – с фр. наверное

[5] Bien sûr – с фр. конечно

[6] Bonne soir, monsieur – с фр. добрый вечер, господин

[7] S’il vous plait, monsieur – с фр. пожалуйста, господин

[8] Très jolie – с фр. очень красивая

[9] Parfait – с фр. идеально

[10] Tout le monde – с фр. все

[11] Лот — библейский ветхозаветный персонаж; в Книге Бытия племянник Авраама (сын его брата Арана). За исключением авраамовой жены Сарры, Лот был единственным родственником, сопутствовавшим патриарху Аврааму при его переселении в землю Ханаанскую. Перед разрушением небесным огнем двух нечестивых городов, Содома и Гоморры, от общей гибели спаслось только Лотово семейство, которое из города вывели два ангела.

[12] Доктора Франк-эн-Фертера — персонаж «Шоу ужасов Рокки Хоррора» (англ. The Rocky Horror Picture Show). Хозяин замка, который оказывается сумасшедшим учёным-трансвеститом с далёкой планеты Транссексуалии в галактике Трансильвания. Оказывается, доктор Фрэнк долгое время пытался разгадать секрет жизни и незадолго до прибытия пары ему это, наконец, удалось сделать. С помощью этого открытия учёный создаёт для себя привлекательного молодого парня и превращает его в своего сексуального раба.

[13] Ма́уриц Корне́лис Э́шер — нидерландский художник-график. Известен прежде всего своими концептуальными литографиями, гравюрами на дереве и металле, в которых он мастерски исследовал пластические аспекты понятий бесконечности и симметрии, а также особенности психологического восприятия сложных трёхмерных объектов, самый яркий представитель имп-арта.

[14] 1 метр 78 см

[15] За́поведи блаже́нства — согласно христианскому вероучению, это часть заповедей Иисуса Христа, произнесённая им во время Нагорной проповеди и дополняющая десять заповедей Моисея. Заповеди блаженства вошли в Евангелие (Мф. 5:3—12 и Лк. 6:20—23) и впоследствии в богослужебное употребление.

Своё название заповеди блаженства получили из предположения о том, что следование им при земной жизни ведёт к вечному блаженству в последующей вечной жизни.

[16] Benson & Clegg – элитное ателье по индивидуальному пошиву мужской одежды и обмундирования. С 1944 года поставщики королевского двора по указу короля Джорджа VI, и 1992 году заказ был продлен от имени принца Чарльза.

[17] «Brooks Brothers» является одной из старейших марок мужской одежды в США.

[18] Chastity – англ. целомудрие

[19] Барон Георг Людвиг фон Трапп — офицер военно-морских сил Австро-Венгрии. Самый результативный австрийский подводник Первой мировой войны. Был дважды женат, отец десятерых детей. На истории его большой семьи основан мюзикл «Звуки музыки». В 1965 году на экраны вышел поставленный по мюзиклу одноимённый фильм с Джули Эндрюс и Кристофером Пламмером в главных ролях. Этот фильм завоевал пять премий «Оскар».

[20] Легион Христа – это римско-католический религиозный институт, состоящий из священников и семинаристов, готовящихся к священству. Основан в 1941 году в Мексике. Организацию уже много лет обвиняют в совращении малолетних и сексуальных домогательствах к детям. Основатель ордена мексиканец Марсиаль Масиель Деголладо (Marcial Maciel Degollado) в 2005 году был вынужден покинуть свой пост из-за скандала и подозрений, что он стал отцом семерых детей.

[21] Йо́зеф Ме́нгеле — немецкий врач, проводивший медицинские опыты на узниках концлагеря Освенцим во время Второй мировой войны.

[22] Поклонение Господу Богу

[23] Chez – оборот во французском языке, означающий «у (чего-то/где-то)»

[24] Клуб 700 – это ведущая телевизионная программа христианской радиовещательной сети, которая выходит в эфир каждый будний день в формате синдикации на всей территории Соединенных Штатов и доступна по всему миру на CBN.com.

[25] Симони́я — продажа и покупка церковных должностей, духовного санa, церковных таинств и священнодействий (причастие, исповедь, отпевание), священных реликвий и т. д. В широком смысле симония — продажа благодати Святого Духа.

[26] Ома́р аш-Шари́ф — египетский актёр. Известен главным образом по работам в американском и европейском кино. Двукратный обладатель премии «Золотой глобус» (1963, 1966) и номинант на премию «Оскар» (1963).

[27] То́мас Э́двард Ло́уренс, — британский археолог, путешественник, военный, писатель и дипломат.

[28] «Ги́льда»[1] (англ. Gilda) — фильм-нуар, снятый в жанре любовной мелодрамы в США в 1946 году режиссёром Чарльзом Видором. Один из нашумевших кинофильмов «золотой эпохи» Голливуда, в котором Рита Хейворт, знаменитая кинозвезда 1940-х годов, исполнила свою коронную роль.

[29] Имя Грейс – Grace – в переводе с английского означает «милость, благодать».