Париж Франция [Гертруда Стайн Неизвестный автор] (fb2) читать онлайн

Гертруда Стайн ПАРИЖ ФРАНЦИЯ ЛИЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Имя американской писательницы и деятельницы культуры Гертруды Стайн (1874–1946) известно даже тем, кто никогда не читал ее произведений. Это она окрестила молодых людей, вернувшихся с Первой мировой войны, потерянным поколением. Это она сказала, что художнику нужны не критики, а ценители. Сама же она стала одним из первых и крупнейших знатоков и коллекционеров новой европейской живописи, а ее парижский салон сыграл роль колыбели для многих из тех, кто впоследствии приобрел статус мэтров искусства XX века, — таких, как Пикассо, Матисс, Брак, Хемингуэй, Фицджеральд.

В этой атмосфере сложилась как писательница и сама Стайн.

Задачу своего письма она видела в том, чтобы разрушить автоматизм и поверхностность читательского восприятия, вернуть слову его глубину. Над этим, каждый по-своему, бились и другие ее современники — писатели и теоретики искусства: Джойс, футуристы, ОПОЯЗовцы, обэриуты и многие другие. Но Стайн была одной из самых радикальных, и неслучайно она приобрела славу родоначальницы модернизма.

Добиваясь более активной позиции читателя, Стайн выработала особую манеру письма, рассчитанную как бы на чтение вслух, а не глазами. Сама она называла свой стиль «автоматическим письмом», придавая этому термину шутливый смысл, так как нередко писала в своем автомобиле. Но смысл был отнюдь не только шутливый. «Еще во время учебы в колледже она создала теорию, что у человека есть неосознаваемая им вторая личность, которая проявляется в полубессознательном состоянии: так, она совмещала письмо с разговорами на совершенно посторонние темы… Она отказывалась учиться печатать, предпочитая писать от руки. Работала с бешеной скоростью, выдавая две страницы за пять минут… Исписанные страницы падали на пол, откуда их потом доставала машинистка»^[1].

Хотя Гертруда Стайн настаивала на естественности своего подхода, стиль ее был тщательно продуман и сконструирован: он воспроизводит определенные особенности устной речи, и в первую очередь — повторы. Кому не встречалось ее знаменитое «роза это роза это роза это роза»? Трудно не вспомнить тут В.Б Шкловского: «Слово не живет одиноко, слово живет повторениями… Самая главная судьба слова в том, что оно живет во фразе. И живет повторениями»^[2]. В манере Г. Стайн обращают на себя внимание и другие черты устной речи: сравнительно ограниченный лексикон, довольно простой и однотипный синтаксис. Однако самая заметная стилистическая черта Стайн — почти полное отсутствие пунктуации внутри предложения. Если запятая и попадается в ее тексте, она нередко стоит там не «по правилам», просто автору нужно выделить некую часть фразы, указать на паузу. Убежденность писательницы в ненужности, даже вреде знаков пунктуации проясняет следующий отрывок из «Автобиографии Алисы Токлас»: «Люди думают без знаков препинания. Да и общепринятый порядок слов и грамматические времена — не что иное, как удобный самообман. Сознание, предельно сосредоточенное на своей истинности, отчаянно ищет личных речевых средств…» И оттуда же: «Издатель Хавейс читал «Становление американцев» в рукописи и пришел в восхищение. Вот только очень просил добавить запятых. Гертруда Стайн сказала, что запятые ей без надобности, «текст должен быть внятен сам по себе и не нуждаться в том чтобы его поясняли с помощью запятых и вообще запятая это просто знак что нужно сделать остановку и перевести дыхание но человек он и сам должен знать где ему лучше остановиться и перевести дыхание».

Бо́льшую часть жизни Гертруда Стайн прожила во Франции, которую она описывает в целом ряде мемуароподобных и собственно мемуарных произведений, таких, как упомянутая уже «Автобиография Алисы Б. Токлас», «Автобиография каждого», «Войны, которые я видела». Сюда же следует отнести и книгу, которую вы сейчас открыли, — «Париж Франция» (разумеется, без запятой). В ней Стайн описывает жизнь на юге Франции в начале Второй мировой войны — еще в ту пору, когда писательница надеялась, что до общеевропейской войны дело не дойдет, — перемежая свой рассказ неожиданными обобщениями, описаниями различных происшествий и парадоксальными умозаключениями.

Т. Казавчинская

ПАРИЖ ФРАНЦИЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Париж, Франция интригует и умиротворяет. Мне было всего четыре года когда я впервые приехала в Париж и говорила там по-французски и фотографировалась там и ходила там в школу и ела суп на завтрак и баранью ногу со шпинатом на обед, я всегда любила шпинат, и черная кошка прыгала маме на спину. Это скорее интриговало чем успокаивало. Я не против кошек но не люблю когда они прыгают мне на спину. В Париже и во Франции очень много кошек и им все разрешается, сидеть на овощах и среди круп в лавке, оставаться в помещении или выходить на улицу. Учитывая какое там множество кошек просто удивительно что они так редко дерутся. Во Франции домашние животные не делают двух вещей: кошки почти никогда не орут и не дерутся и куры опрометью не выскакивают на дорогу, уж если они ступают на дорогу, то двигаются чинно точь-в-точь как сами французы.

Это должен знать каждый кто садится во Франции за руль. Все кто ступают на мостовую чтобы перейти улицу или просто идут куда-нибудь двигаются в определенном ровном темпе и ничто их не пугает не заставляет вздрогнуть прибавить или убавить шаг даже при внезапном резком шуме они не дергаются не ускоряют шаг и не сворачивают с пути. Если на улицах Парижа кто-нибудь отскакивает в сторону или просто вздрагивает не сомневайтесь это не француз а иностранец. Это успокаивает и интригует.

Словом я прожила в Париже год в возрасте от четырех до пяти лет и вновь уехала в Америку. Ребенок ничего не забывает просто случается много всего другого.

Немного позже в Сан-Франциско было продолжение французского.

В конце концов, всякий человек, вернее, всякий пишущий следит за тем что происходит у него внутри чтобы рассказать о том что происходит там внутри. Вот почему писателям нужны две родины та где они родились и та где они живут на самом деле. Вторая романтична и не связана с ними, она не настоящая но на самом деле там внутри.

Для англичан-викторианцев такой страной была Италия, в начале девятнадцатого столетия американцы относились так к Испании, американцы в середине девятнадцатого столетия относились так к Англии, мое поколение американцев теперь в конце девятнадцатого столетия относится так к Франции.

Порой конечно люди и в своей стране находят ту другую пример тому Луи Бромфилд недавно открывший для себя Америку, и англичане такие тоже были, к примеру Киплинг открыл Англию, но все же чаще страной которая нужна вам чтоб раскрепоститься становится другая страна не та где вы родились и выросли на самом деле.

В Сан-Франциско было ясно что такой страной должна стать Франция. Конечно то могла бы быть Испания или Китай, но дети в Сан-Франциско на самом деле слишком много знали о Китае или об Испании, а Франция вызывала любопытство, в то время как Испания и Китай казались знакомыми и обыденными. Франция не была обыденной, она появлялась вновь и вновь. Сначала она появилась в таких непохожих книжках как Жюль Верн и Альфред де Виньи и в маминых платьях и перчатках и котиковых шапках и муфтах и картонках в которых все это доставляли.

От всего этого пахло Парижем.

А потом было очень легко довольно долгое время на самом деле не вспоминать Францию.

Следующее что я помню о Франции это Анри Анри и Сара Бернар, Панорама битвы при Ватерлоо и Крестьянин с мотыгой Милле^[3].

Панорама битвы при Ватерлоо.

Самое приятное в нас тех кто пишет пером и красками это чудеса которые ежедневно с нами происходят. Происходят на самом деле.

Мне было восемь лет от роду и такое произошло у Панорамы битвы при Ватерлоо.

Ее нарисовал французский художник, я спрашиваю себя хотела бы я увидеть что-нибудь такое снова одну из этих гигантских панорам, когда ты стоишь в центре площадки а вокруг тебя по обе стороны от тебя тянется расписанный масляными красками холст. Когда ты со всех сторон окружен расписанным масляными красками холстом.

Тогда я впервые осознала разницу между картиной и пространством. Я поняла что картина это всегда плоская поверхность а пространство никогда не бывает плоским, и пространство все состоит из воздуха а в картине нет воздуха и вместо воздуха плоская поверхность, и все что в картине изображено как воздух это подделка а не искусство. Кажется я все это поняла пока стояла на площадке окруженная со всех сторон расписанным масляными красками холстом.

А потом была Сара Бернар.

В Сан-Франциско было много французов и французский театр, и конечно были знакомые девочки и мальчики которые дома конечно говорили по-французски. Поэтому когда французский актер или актриса приезжали в Сан-Франциско они жили там подолгу.

Им нравилось там и конечно когда актрисы или актеры задерживаются где-нибудь они всегда выступают и в театре конечно часто звучал французский язык.

Вот тогда-то я конечно узнала что по-французски говорят а по-английски пишут.

Во Франции когда кто-нибудь что-нибудь напишет и хочет узнать что получилось это читают вслух. Если же это написано по-английски рукопись конечно посылают на прочтение но если рукопись написана по-французски ее конечно читают вслух.

По-французски говорят а по-английски пишут.

А благодаря Саре Бернар я заметила какие тонкие руки у француженок. Когда я приехала в Париж я увидела что у молоденьких швей и обитательниц Монмартра у них у всех такие руки. Лишь много лет спустя когда изменилась мода, в ту пору они ходили в длинных юбках, я заметила какие крепкие икры у обладательниц этих тонких рук. Благодаря такому же сочетанию из французов получаются очень хорошие солдаты с крепкими икрами, тонкие руки и крепкие икры, если вы понимаете, что я хочу сказать, это успокаивает и интригует.

Поэтому все французы и катят на велосипедах по горам, как умеют одни только французы, для них не существует слишком крутых склонов медленно крутятся педали все выше и выше забираются велосипедисты, мужчины девушки и маленькие дети с крепкими икрами и тонкими руками.

Что еще было французского в Сан-Франциско это семья Анри Анри. Таких звали.

Там были отец и мать известные как месье и мадам Анри и еще пятеро детей старший Анри Анри играл на скрипке. Мы обычно приходили к ним днем и оставались обедать и потом обычно танцевали, все дети Анри и мы под французскую скрипичную музыку.

И на обед там всегда подавали жареную баранину, она называлась gigot, приготовленную так же как когда я ходила в Париже в школу, и картофель с маслом, очень чистый на вид а не потемневший как когда его готовят американцы. Но самым интригующим были ножи и вилки. Ножи были острые-острые и лезвие тонкое как у кинжала со слегка скругленным кончиком и вилки такие легкие что стоило чуть-чуть нажать и они гнулись. Ножи и вилки были самой фантастической французской вещью из всех какие я знала какие я когда-либо знала могла бы я прибавить.

Потом еще был Крестьянин с мотыгой Милле.

Мне никогда не хотелось иметь репродукцию какой-либо картины до тех пор пока я не увидела Крестьянина с мотыгой Милле. Мне исполнилось лет двенадцать или тринадцать, я прочла Евгению Гранде Бальзака и у меня уже было ощущение что это за страна но Крестьянин с мотыгой изменил его и Франция превратилась из страны в землю, почву, с тех пор она такой для меня и осталась. Франция это земля, почва.

Когда мне посчастливилось достать репродукцию этой картины и я привезла ее домой мой старший брат глянул и спросил что это такое и я ответила Крестьянин с мотыгой Милле. Это ужас что такое, а не мотыга сказал брат.

Но такова эта страна, такова ее почва и обрабатывают ее именно такой мотыгой.

Вот и все что мне было известно тогда о Париже Франции и потом я очень надолго забыла о Париже и Франции.

Потом однажды когда я училась в Рэдклиффе штат Массачусетс, я ехала в поезде и рядом со мной сел француз. Я его узнала это был приглашенный профессор из нашего колледжа и заговорила с ним. Разговор зашел об американках студентках колледжей. Замечательные сказал он очень интересные но, и тут он серьезно посмотрел на меня, ни одна из них, вы должны это признать, не скажет вместе с Альфредом Мюссе le seul bien qui te reste au monde c ‘est d’avoir quelque fois pleuré^[4]. Я была тогда молода но поняла это означает что они не могут так чувствовать. Это да еще интерес к Золя как к реалисту но все же меньший чем к русским писателям-реалистам вот и все чем был для меня Париж до тех пор пока по окончании медицинского колледжа я не поселилась в Париже Франции.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Алиса Токлас сказала мне, жена моего троюродного дедушки рассказывала что ее дочь вышла замуж за сына инженера того самого который построил Эйфелеву башню но у него другая фамилия.

Когда нам прислали напечатанную во Франции книгу мы посетовали на плохой набор. Ну объяснили нам это потому что теперь все делают машины а машины на то и машины чтоб допускать ошибки у них нет разума, человеческий ум исправляет то что делает рука а машина не может исправить свои ошибки. Само собой все мы переехали во Францию потому что во Франции применяют научные методы, машины и электричество, но никто всерьез не верит что это и в самом деле связано с реальной жизнью. Традиция и человеческая натура вот что такое жизнь.

Поэтому когда в начале двадцатого столетия нужно было прокладывать новые пути естественно потребовалась Франция.

Французы и впрямь, и в самом деле не верят что на свете есть что-либо важнее повседневной жизни почвы которая ее порождает да еще защиты от врагов. Правительство может быть каким угодно лишь бы справлялось со всем этим.

Я очень ясно помню как во время Первой мировой войны французы а вокруг были одни французы говорили об избирательном праве женщин и одна прислушивавшаяся к чужим словам француженка сказала: Боже мой и так за всем на свете очереди за углем сахаром свечами мясом Боже мой только избирательного участка еще не хватало.

В конце концов от этого ничего не зависит и они знают что от этого ничего не зависит.

Когда я в первый раз жила в Париже у меня много лет была служанка, мы были добрыми друзьями звали ее Элен. Однажды совершенно случайно, не знаю как это вышло потому что меня это совершенно не интересовало, я спросила, Элен в какой политической партии состоит твой муж. Она обычно мне обо всем рассказывала даже об очень личном о трениях в семье и с мужем но когда я ее спросила в какой он партии у нее появилось отчужденное выражение лица. Ответа не последовало. Что с тобой Элен удивилась я, разве это секрет. Нет мадемуазель ответила она не секрет но говорить об этом не принято. Люди не говорят в какой они партии. Если я и в партии я все равно не скажу в какой.

Я уже давно жила во Франции и это меня удивило я стала спрашивать самых разных людей и все они вели себя так же. У них появлялось точно такое же выражение лица. Да, не секрет но об этом не говорят. Сын ничего не знает о партии отца а отец сына.

Именно поэтому новый front commun^[5] просуществовал совсем недолго. Все выступали и говорили и говорили, всем им приходилось объяснять с утра до вечера какая у них партия и так конечно не могло быть долго. Просто не могло.

Нет, публичность и впрямь не важна для Франции, традиция частная жизнь земля которая всегда дает плоды вот что имеет цену.

В Париже побывала миссис Линдберг^[6] и у нас был разговор. Конечно в Америке она страдала все они страдали от известности. В Англии на них никто не обращал внимания но Линдберги понимали что Англия про них знает. Французы при встрече окружают вас вниманием а потом предоставляют самому себе ибо никто не помнит между двумя встречами что вы еще во Франции.

Когда Фаня Маринофф приехала в Париж она стала перечислять имена: с такими-то и такими-то она хочет познакомиться. Очень жаль ответила я но я их не знаю. Но ты же знаешь кто они, о да, сказала я, правда довольно смутно. Тогда она мне назвала других. Кое-кого я знала остальных нет. Ей это было непонятно. В Нью-Йорке, заявила она, раз я знаю тебя, я все равно что знаю их. Да-да, в Нью-Йорке, согласилась я, но не в Париже. Можно не знать парижских знаменитостей и не считать себя безвестным, ибо в Париже никто не знает тех с кем вы не познакомились.

Почти по всем а может и по всем этим причинам Париж был местом где пребывало двадцатое столетие.

Немаловажно было и то что в Париже создается мода. О да порой казалось что в Барселоне или в Нью-Йорке одеваются лучше но нет это не так.

Так повелось что мода создается в Париже, а в переломные моменты когда все меняется мода всегда очень важна, потому что благодаря ей вздымается вверх спускается вниз носится вокруг нечто особенное ни с чем больше не связанное.

Мода реальная часть абстракции. Это единственное что не связано с абстракцией прагматически, поэтому вполне естественно в 1900 году все съехались в Париж где всегда создается мода. Они искали почву для традиции для веры в неизменную природу мужчин женщин и детей и в то что наука хоть и интересна но не имеет влияния на жизнь и что демократия конечно существует но правительство если только оно не слишком усердствует с налогами и не заставляет вас проигрывать войну решительно ничего не значит. Вот в чем все хотели убедиться в 1900 году.

Непонятно как это происходит в литературе и искусстве, мода ведь и его часть. Два года тому назад все только и говорили что Франция в упадке становится второразрядным государством и так далее и тому подобное. А я говорила не думаю потому что за все последние годы с начала войны шляпки еще никогда не отличались таким разнообразием прелестью и французским изяществом как сейчас. И выставляют их не только в дорогих магазинах а повсюду в любой мастерской где есть хорошая мастерица есть и прелестные французские шляпки.

Я не верю что национальное искусство и литература могут дышать силой и свежестью а сама страна переживать упадок не верю. Чтобы судить о состоянии страны нет более надежной лакмусовой бумажки чем произведения ее национального искусства что никак не связано с ее материальным статусом. И потому если шляпки в Париже прелестны изящны по-французски и продаются на каждом шагу значит во Франции все идет как положено.

Поэтому вполне естественно что тем из нас кому предстояло создавать литературу и искусство двадцатого столетия нужен был Париж. По очень многим причинам. Здесь так легко меняют профессию, тут очень консервативны очень традиционны но очень легко меняют профессию. Можно сначала быть пекарем затем агентом по недвижимости затем банкиром и все это проделывает один и тот же человек за какие-нибудь десять лет и затем удаляется на покой.

Забавно также что для любого дела всегда требуется примерно семь человек: построить целиком дорогу врыть три телеграфных столба открыть ярмарку или повалить дерево. Всегда и во всех случаях нужно семь человек и семеро или около того участвуют в любой работе, два-три нужны чтобы поговорить два-три чтобы посмотреть и один-два чтобы сделать дело, каким бы оно ни было всегда требуется примерно одинаковое число работников. Что ж это было очень важно ибо в свою очередь возводило нереальность в принцип совершенно необходимый для всех кому предстояло создавать двадцатое столетие. Девятнадцатому точно было известно что делать с каждым человеком двадцатому поневоле не дано было этого знать поэтому Париж и стал самым подходящим местом.

И потом это их отношение к мертвым, такое дружеское просто очень дружеское и при том что неотвратимое не вызывает горя и при том что не вызывает потрясения. Во Франции нет разницы между жизнью и смертью и поэтому она должна была стать почвой для двадцатого столетия.

Но конечно именно иностранцы создавали ее тут во Франции ведь поскольку все эти особенности французские Франция поневоле превращала их в традицию а то что стало традицией не может служить почвой для двадцатого столетия.

Иностранцев всегда и везде много но больше всего во Франции.

Как-то раз мы шли с Джералдом Бернерсом и он сказал хорошо бы собрать все ложные сентенции получилась бы хорошая книга.

Мы перебрали их великое множество и среди них такие: чем ближе знаешь человека тем лучше видишь его недостатки и трудно быть героем для своего лакея. И пришли к выводу что уж наверное в девяноста случаях из ста дело обстоит как раз наоборот.

Неверно что чем ближе знаешь что-нибудь или кого-нибудь тем лучше видишь недостатки. Напротив чем ближе знаешь то или иное место тем оно краше и неповторимей. Возьмем к примеру ваш жилой квартал, как там чудесно, это редкое прекрасное место и уезжать из него тяжело.

Помню я как-то слышала разговор на парижской улице кончился он как раз тем что делать нечего придется уезжать. Вот оно и случилось, ничего другого не остается придется покинуть лучшее место в мире. Лучшее потому что оно то где они изо дня в день жили.

Такими казались все парижские кварталы, у всех у нас были свои кварталы и уж конечно если мы оттуда уезжали а потом снова возвращались они и впрямь казались нам унылыми и совсем непохожими на те чудесные места где мы живем сейчас. Поэтому неверно что чем ближе знаешь что-нибудь тем лучше видишь недостатки.

А теперь о том что нельзя быть героем для своего лакея. Но кто еще так радуется вашей славе как ваша прислуга, конечно ваша французская прислуга очень рада можете в этом не сомневаться и вся бывшая нынешняя и будущая прислуга очень очень этому рада.

А теперь о том какие кварталы Парижа были лучшими и когда это было.

Между 1900 и 1930 годом Париж сильно изменился. Я часто слышала что Америка очень изменилась но она изменилась не так сильно как Париж за те годы когда он стал Парижем каким мы его знаем, к тому же люди уже не помнят каким он был раньше даже не помнят какой он сейчас.

В те годы никто из нас не жил в старых районах Парижа. Мы жили на улице Флерюс в обыкновенном столетнем квартале, очень многие из нас жили вблизи него и бульвара Распай который еще не был тогда проложен а когда его проложили все крысы и мыши поселились под нашим домом и нам пришлось вызывать парижскую санитарную службу чтобы они приехали и избавили нас от грызунов, интересно существует ли такая сейчас, все это исчезло вместе с лошадьми и гигантскими фургонами в которых обычно приезжали чистить канализационные трубы в домах где еще не было новой системы канализации, теперь ее провели даже в самые старые дома. Во Франции хорошо то что здесь ко всему приспосабливаются медленно, меняются целиком и полностью но все время думают что они такие же как раньше.

В наши дни маленький провинциальный городок Белле целое лето употребляет в пищу ягоды винограда, его жители пришли к выводу что ягоды винограда это необходимая роскошь.

Наша старая служанка Элен которая работала у нас еще задолго до войны, выучилась от нас что детей следует воспитывать иначе в более здоровом духе и так она и делала но все равно однажды я слышала как она говорит своему шестилетнему сыну, ты хороший маленький мальчик, и он ей отвечает да maman, когда ты вырастешь ты будешь любить свою маму, да maman, и дальше она говорит, а потом когда ты вырастешь ты уйдешь от меня к другой женщине правда, да, maman, отвечает он.

Я всегда вспоминаю также что когда затонул Титаник и все были так растроганы героическим спасением женщин и детей, Элен сказала, не вижу тут ничего хорошего, что проку от женщин и детей когда нет мужчин, как они будут жить, было бы намного больше проку, сказала Элен, если бы многие утонули бы себе а хоть какие-то семьи спасли целиком, намного больше было бы проку, сказала Элен.

Именно поэтому Париж и Франция стали почвой для литературы и искусства двадцатого столетия. Традиция удерживала их от перемен естественно они смотрели на жизнь как она есть и принимали ее как она есть, и в то же время невзначай все со всем соединяли. В иностранцах не было для них ничего романтичного, такова была реальность и никаких сантиментов просто они тут жили, как ни странно это не побуждало их самих создавать искусство и литературу двадцатого столетия но с неизбежностью превращало в подходящую среду.

Итак с 1900-го по 1930-й мы хотя и жили в Париже но не в живописных кварталах и если жили на Монмартре как Пикассо и Брак то не в старых домах а в построенных лет пятьдесят назад это теперь все мы живем в старинных кварталах у реки, это теперь когда двадцатое столетие утвердилось и определилось все мы склонны и норовим селиться в домах семнадцатого столетия, а не в сараях вместо ателье как тогда. Дома семнадцатого столетия стоят так же дешево как стоили тогда наши сараи-ателье но теперь нам подавай живописность и великолепие нам нужны воздух и пространство какие бывают лишь в старинных кварталах. На днях речь зашла о том что в Париже сносят грязные ветхие кварталы и как раз Пикассо сказал, но ведь только в старых кварталах и есть солнце и воздух и пространство, и это правда, все мы живем там и те что только начинают и люди среднего возраста и те что постарше и старики все мы живем в ветхих домах в старинных кварталах. Что ж это вполне естественно.

Неверно что чем ближе знаешь что-нибудь тем лучше видишь недостатки, то что делаешь изо дня в день кажется важным и значительным и место где живешь кажется завораживающим и прекрасным.

Так что понемногу становится понятно почему двадцатое столетие с его техникой с его преступлениями с его стандартизацией которые начались в Америке нуждалось в Париже как в месте где были столь прочны традиции что оно могло выглядеть современным не меняясь и где чувство реальности было так велико что всем прочим дозволялось иметь чувство нереальности.

И потом это их отношение к иностранцам которое очень помогает.

В конце концов французы почти не видят разницы между иностранцами и приезжими. Иностранцев так много и если кто из них и реален так это те что приехали и живут в Париже или во Франции. Этим они отличаются от других народов. Для других народов иностранцы более реальны когда они живут в своих странах но для французов иностранцы реальны только если они живут во Франции. Естественно они приезжают во Францию. Что может быть естественней чем это.

Я помню как старая служанка придумала забавное словцо для иностранцев, американцы существовали на самом деле существовали потому что она была наша служанка и мы были оттуда, а еще имелось нечто что она называла creole ecossais^[7], мы так и не узнали откуда она это взяла.

Конечно все они приехали во Францию многие из них чтобы рисовать картины и естественно у себя дома они не могли этого делать или еще чтобы писать книги этого они тоже не могли делать дома, у себя дома они могли стать зубными врачами она знала про все это еще до войны, американцы люди практичные и лечение зубов дело практичное. Да уж она и сама практична не меньше их, потому что когда у нее заболел ребенок она конечно ужасно разволновалась это же был ее ребенок но тут было еще и то что все придется начинать сначала потому что у нее ведь должен быть ребенок, у каждой француженки должно быть по ребенку, а теперь два года прошло и опять все придется начинать сначала, и опять же деньги и так далее. Но конечно почему бы и нет почему бы и нет.

Итак вся эта немудрящая ясность взгляда на жизнь как она есть, на животную и социальную человеческую жизнь как она есть, на материальную ценность человеческой и социальной и животной жизни как она есть, без брутальности и без наивности, все о чем сказала сегодня некая французская женщина некой американской писательнице, все это ложь хотя и не притворство.

Для того чтобы французы так заговорили не нужно было двадцатого столетия двадцатое столетие нужно было чтобы так заговорили остальные.

Иностранцы составляют часть Франции потому что они всегда там были и делали то что должны были там делать и оставались там иностранцами. Иностранцы должны быть иностранцами и это хорошо что иностранцы это иностранцы и что их не может не быть в Париже и во Франции.

Сейчас они начинают наконец осознавать, кинематограф и Первая мировая война заставили их мало-помалу осознать какой национальности бывают иностранцы. В маленькой гостинице где мы прожили несколько дней они нас называли англичанами, нет поправляли их мы нет мы американцы, наконец один из них несколько раздосадованный нашим упрямством сказал да ведь это одно и то же. Да согласилась я, как французы и итальянцы. Кстати до войны они так не сказали бы и не почувствовали бы резкости моего ответа. Так вот у нас была здесь в деревне горничная-финка, однажды она вернулась сияющая, как замечательно, сказала она, молочница знает про Финляндию знает где находится Финляндия все знает про Финляндию, подумать только, сказала горничная-финка, я знала очень образованных людей которые не знали где находится Финляндия а она знает. Впрочем знает ли. Навряд ли зато блюдет старинную французскую учтивость вот и все. Они ее действительно блюдут.

Но если что они и впрямь делают так это уважительно относятся к литературе и искусству, если вы писатель у вас есть привилегии если вы художник у вас есть привилегии и привилегии весьма приятные. Мне всегда вспоминается как я приехала из деревни в гараж куда я обычно ставила свой автомобиль гараж был страшно переполнен там проходила выставка автомобилей, но что же мне делать сказала я, ничего сказал служащий посмотрим и потом вернулся и сказал понизив голос, там есть уголок в этот уголок я поставил машину месье академика а рядом я поставлю вашу остальные пусть постоят на улице, и это в самом деле так даже в гараже академику и писательнице оказывают предпочтение и даже перед миллионерами и политиками, в самом деле оказывают, это невероятно но оказывают, полиция тоже обращается с художниками и писателями почтительно, что ж со стороны Франции это умно и несентиментально потому что в конце концов все что остается в памяти остается благодаря писателям и художникам, никто не живет в реальности если его не описали по-настоящему и то что французы это понимают свидетельствует об их неизменном чувстве реальности а вера в чувство реальности это двадцатое столетие, у людей может его не быть этого чувства но вера в него у них есть.

Они чудные чудные даже сейчас, все крестьяне в деревне ну не все но очень многие питаются хлебом и вином, они сейчас вполне преуспевают, к хлебу у них есть варенье отличное варенье из абрикосов и яблок, плохо представляю как можно собрать их в одно время наверное из поздних абрикосов и ранних яблок, но очень вкусное.

Словом мы разговаривали и они мне сказали, теперь скажите, почему французский парламент наголосовал себе еще два года сроку, ну конечно мы никогда ничего не сказали бы против но все-таки почему это он, скажите. Ну а почему бы и нет сказала я, вы это знаете они это знают и кроме того раз уж они там почему бы им там не остаться. Ну ладно сказали они смеясь, пусть будет как в Испании, пусть у нас будет гражданская война. Ну сказала я что в этом толку, после всего после всей этой стрельбы друг в друга они собираются вернуть себе короля или хотя бы его сына. Тогда почему бы нам для разнообразия сказали они не вернуть племянника короля.

Вот что они чувствуют по этому поводу, единственное что важно это повседневная жизнь, и потому гангстеры и потому двадцатое столетие на самом деле ничему не могут научить французского крестьянина и значит то была подходящая почва для литературы и искусства двадцатого столетия.

Импрессионисты.

Двадцатое столетие не изобрело серийного производства но подняло большой шум вокруг него, серийное производство на самом деле началось в девятнадцатом столетии это вполне естественно машины должны выпускать серийную продукцию.

Поэтому хотя больше шума было вокруг машин и серийного производства в двадцатом столетии чем в девятнадцатом это конечно изобретение девятнадцатого столетия.

У импрессионистов а они и были девятнадцатым столетием была мечта был идеал писать по одной картине в день вернее по две картины в день картину утром и картину днем а на самом деле еще лучше по картине утром или в полдень и перед вечером. Но в конце концов у человеческой руки есть предел возможностей в конце концов живопись рукотворна поэтому на самом деле даже в самые вдохновенные минуты они редко писали больше двух чаще одной в день а как правило ни одной за день. У них была мечта о серийном производстве но как сказал месье Дарантье по поводу книгопечатания в конце концов у них не было недостатков и особенностей машин.

Поэтому Париж был естественной почвой для двадцатого столетия, Америка слишком хорошо его знала слишком хорошо знала чтобы создавать его, с точки зрения Америки у двадцатого столетия был романтический ореол и это мешало ей заняться творческой деятельностью. Англия сознательно отказывалась от двадцатого столетия полностью отдавая себе отчет в том что они блистательно справились с девятнадцатым столетием и пожалуй двадцатое столетие собиралось стать для них чем-то непосильным, поэтому они сконфуженно отрекались от двадцатого столетия а Франция не беспокоилась об этом, что было то и есть, что есть то и было это и было ее точкой зрения которую они почти не сознавали, они были слишком поглощены своей повседневной жизнью чтобы беспокоиться об этом, к тому же вторая половина девятнадцатого столетия и в самом деле не слишком их занимала, не занимала с тех самых пор как кончилось движение романтиков, они упорно трудились они всегда упорно трудились, но вторая половина девятнадцатого столетия и в самом деле не слишком их занимала. Но как любят говорить крестьяне все имеет свой конец, им нравится когда плохая погода не мешает им работать, они любят работать, работа для них вроде игры, и потому хотя вторая половина девятнадцатого столетия их не занимала они работали вовсю. А теперь настало двадцатое столетие и оно может оказаться более занимательным, если ему и в самом деле предстоит быть занимательным они не будут так много работать, интерес порою отвращает от работы работа при этом может даже стать чем-то докучным и отвлекающим.

Итак двадцатое столетие настало оно началось в 1901 году.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Один американец который дочитал до этого места до места до которого я дописала сказал мне но у вас ничего нет о том, как во Франции мужчины-французы относятся к мужчинам как французы относятся к француженкам как француженки относятся к француженкам как француженки относятся к детям как дети относятся к детям. Да не сказала и по очень простой причине, никак они друг к другу не относятся, отношения между всеми ними так прочны и незыблемы, так однозначны и так жизненны что о природе или выборе или ошибочности не может быть и речи. Ошибочности быть не может они не могут ошибаться.

Однажды баронесса Пьерло моя приятельница старая француженка когда я сказала о чем-то, это же естественно то мадам Пьерло ответила мне нет может естественное и в самом деле таково но это неестественно. Мадам Пьерло восемьдесят шесть а ее внучке восемь но порой трудно понять может им обеим по восемьдесят шесть или обеим по восемь.

Я однажды написала и сказала что проку быть мальчиком если ты обязан вырасти чтобы стать мужчиной что в том проку что в том проку. Но во Франции мальчик это мужчина такого-то возраста, того возраста в котором он находится и даже вопрос не встает станет ли он мужчиной и что в этом проку потому что сколько бы ему ни было лет он мужчина своего возраста.

Этим объясняются особые отношения каждого француза и его матери. Поскольку он всегда и ежеминутно мужчина своего возраста каждый из них зависит от своей матери всю свою жизнь. В этой зависимости не бывает перерывов даже если человеку исполнилось шестьдесят лет от роду а такое во Франции не редкость, мужчина всегда зависит от своей матери, и значит француз всегда мужчина потому что между жизнью мальчика и жизнью мужчины во Франции нет принципиального различия, сын всегда сын потому что он всегда зависит от матери во всем что касается его силы, его морали, его надежды и его отчаяния, его будущего и его прошлого. Когда мать умирает француз всегда выходит из строя, хорошо если в его жизни есть другая женщина которая станет ему матерью.

А сейчас снова август и сентябрь и снова кризис и снова фермеры славные фермеры рассуждают о жизни как она есть. Один из самых славных как-то раз сказал мне. Мы привыкли думать, да и не только мы а все привыкли думать что короли были такие честолюбивые такие жадные и что это из-за них люди были несчастны и не могли им сопротивляться. Но теперь демократия показала нам что зло от этих grosses têtes, важных шишек, и все важные шишки рвутся до денег и власти, и они честолюбивы потому-то они и важные шишки и возглавляют правительства а в результате люди несчастны. И говорят о том как снести головы этим grosses têtes но теперь мы знаем что появятся новые grosses têtes точно такие как прежние. Он печально покачал головой и вернулся к уборке урожая.

И значит незачем суетиться а просто на смену одному лету приходит другое и вместе с временами года меняется мода.

Если вы любите моду вы не могли не устать от кризисов а французы любят моду и поэтому не любят кризисы но те возникают сами собой и порой способствуют моде, случайный кризис может поспособствовать, но не череда кризисов нет, один кризис за другим мешают моде и один знакомый рабочий так и сказал мне вчера: хватит с нас того к чему нас принуждают мы устали от кризисов. И он прав, времена года а с ними и мода которая меняется со временами года это то чем живет Франция, на земле меняются времена года и людям живущим на этой земле нужна мода и все тут.

Мода так естественна, мы собрались все вместе в доме тут в деревне и кто-то сказал что-то об отце мадам Пьерло, каким он был. О-о, последовал ответ, мадам Пьерло восемьдесят шесть и все кому меньше естественно ничего не знают о ее отце, но кто-то отозвался о-о когда мы поднимаемся на чердак и роемся в костюмах чтобы нарядиться мы всегда натыкаемся на клочок горностая и на этом горностае значится имя отца мадам Пьерло. А как выглядит этот клочок горностая поинтересовался кто-то он выглядит так-то, а-а, последовал ответ, тогда это горностай судьи апелляционного суда. Есть мода которая меняется и мода которая не меняется и мода которая меняется медленно но мода есть всегда. Однако как сказал рабочий мода не может существовать в условиях внешнего давления, с отдельным кризисом справиться можно но не с их чередой.

Вот почему американец женатый на француженке заметил моя сестра-американка удивительно разбогатела благодаря кризису но моя жена-француженка очень боится как бы он не разразился снова.

Сюда примешивается и другое обстоятельство, как-то довольно давно пронесся слух, будто летом произойдет землетрясение и служанка нашей подруги жившей на авеню Виктора Гюго сказала у нас в Париже вот-вот должно произойти землетрясение но с чего это вдруг с раздражением сказала подруга, о-о мадам потому что право же мы должны suivre le movement — следовать моде.

Но не стоит забывать что французы ощущают разницу между модой и тем что случается с неизбежностью когда мода ни при чем некоторые люди следуют любым веяньям но у французов тонкий нюх они понимают что связано с модой а что нет, и просто следовать по определенному пути как делают некоторые нации это не значит следовать моде и конечно же они не желают испытывать чувство подчинения или зависимости, подчинение и зависимость это смерть моды поэтому как сказал тот рабочий довольно с нас давления извне.

Так что все это может быть просто учебная пожарная тревога, под всем этим я имею в виду войну и мысли о войне, французы говорят если на вашей памяти прошли три поколения военных этого достаточно, вы помните вашего отца который в 70-е ел в войну лошадиные головы, вы помните вашего мужа которого убили в 17-м и вашего брата который попал в плен в Швейцарии, это стало в ту еще сумму, и вашего сына который только что отбывал отпуск дома но из отпуска его отозвали телеграммой с приказом незамедлительно вернуться в полк, подобное произошло и с вашей дочерью школьной учительницей которая всего пять месяцев как замужем но ее вызвали для эвакуации школьников всего этого довольно чтобы голова пошла кругом.

И все же это может быть лишь учебная пожарная тревога, это может быть только для отвода глаз, любой француз знает что на самом деле ему не положено знать что по-настоящему опасно а что нет.

Однажды я плыла на корабле в Америку. Там был и аббат Димне и все говорили о тренировочной эвакуации при пожаротушении, у них была такая эвакуация всем пришлось надеть спасательные жилеты спустили на воду шлюпку но в шлюпку никто не сел, аббат Димне был вне себя от возмущения и сказал мне, нужно было посадить людей в шлюпку, скажите это капитану предложила я, и скажу, заявил он, пошел и вернулся, что же сказал капитан, спросила я, он сказал ответил он гневно, он сказал что опасно спускаться в шлюпку пока не заглушат мотор но заглушать мотор слишком дорого и отнимает слишком много времени. Аббат Димне был возмущен и сказал ну да вот так они готовятся, готовятся но никогда не знают умеют ли они делать то к чему готовились.

Французы вежливы, вежливы от природы, они не верят в проверки с налету, они верят в то что о проверке нужно предупреждать заранее чтобы к ней можно было подготовиться и чтобы ни у кого не возникло неприятных ощущений, да и почему не предупредить, ведь всегда приятнее соблюдать вежливость а так как французы совершенно искренни, они в самом деле неспособны лгать, если вы дадите любому водопроводчику говорить достаточно долго он всегда выговорит правду. Французы наделены таким чувством реальности что и в самом деле Неспособны лгать, они в самом деле не могут не сказать в конце концов все как есть, и потому они могут быть настолько вежливы насколько им заблагорассудится, потому что вежливость не противоречит фактам, вежливость просто еще один факт.

Как-то раз у нас загорелся дымоход и мы решили что будем обогреваться электричеством. У нас и раньше несколько раз загорался дымоход и мы были сыты по горло это случилось зимой и мы хотеличтобы новую систему установили поскорее. Француз который пришел это обсудить сказал что установит ее, но не так быстро а нужно быстро сказали мы но он сказал что очень постарается но это не будет так быстро как мы хотим, в конце концов он сказал ладно я сделаю быстро понимаете сказал он задумчиво это атавистическая привычка, вы дамы и просите меня сделать быстро, и мне ничего не остается, я должен сделать по-вашему хотя, сказал он с беспомощной улыбкой, это атавистическая привычка. Так оно и было и он конечно сделал все быстро.

О да, в деревне невесело, все мужчины на войне и одна из женщин сказала мимоходом ах сейчас опять вечер, да уж, опять и опять вечер.

Так что Франция не может измениться мода у нее всегда будет своя но измениться она не может. Это наводит меня на мысль о собаках.

Французские собаки если они местные — собаки полезные собаки красивые но трудяги. Это пастушьи собаки и охотничьи собаки.

Забавно обстоит дело с собаками. Собаки похожи на народ который их развел по крайней мере мы так считаем. Собаки безусловно напоминают своих хозяев которые никогда с ними не расстаются. Мне нравится выражение приятное времяпрепровождение в том смысле в каком его употребляют французы, оно звучит совсем по-английски и все же французы целиком его присваивают, а кому оно принадлежит изначально этого я не знаю но безусловно они используют его лучше. Собаки которые не приносят пользы это способ времяпрепровождения, как сказала мне когда-то одна женщина собаки доставляют огромное удовольствие потому что их можно баловать а своих детей баловать нельзя. Если твои дети избалованны тебя ждет скверное будущее но собак можно баловать не думая о будущем и это огромное удовольствие.

Поэтому французские собаки которые приносят пользу это местные породы, это всякие разные пастушьи собаки, всякие разные охотничьи собаки, красивые, полезные, друзья человека, но это не домашние питомцы их нельзя баловать ради собственного удовольствия как балуют домашних питомцев, к тому же полезные животные не бывают в моде или не в моде, мне всегда нравилась история о пастухе из Экс-ан-Прованса, он взял с собой собаку чтобы ее убить он обычно убивал собак когда они доживали до восьми лет и переставали следить за овцами, потому что хлеб дорог нельзя держать собаку если она не делает свое дело. Известно что в восемь лет они больше не хотят следить за овцами и обливаясь слезами он идет и убивает ее. А вот еще одна славная история о собаке из Экс-ан-Прованса. В одном кафе служила девушка которая очень любила собаку та регулярно приходила с хозяином и она регулярно давала той кусочек сахару, однажды хозяин пришел один и сказал что собака издохла глаза девушки наполнились слезами и она сама съела кусочек сахару.

В качестве домашних питомцев французам приходится держать привозных собак которых они видоизменяют и приспосабливают на свой лад, мода на этих собак меняется, в основном насколько я знаю Францию она всегда возвращается, модны прежде всего пудели затем брюссельские гриффоны, фокстерьеры их всегда зовут фоксиками, когда я впервые услышала что подзывают фоксика^[8] я подумала что подзывают лису пока не увидела сама, потом эльзасские овчарки пекинесы и жесткошерстные терьеры и опять же пудели, тут придумали как стричь пуделей по-новому и вывели пуделей нового окраса, так что их ввозят опять и теперь одновременно вернулись фокстерьеры. Так вот на этих собак от которых нет никакой пользы можно завести моду, потому что от моды не должно быть никакой пользы, и очень часто мода должна быть экзотичной, и всегда должна видоизменяться чтобы стать французской. Но это мода и ей положено меняться.

Это снова наводит на мысль о сходство собак и их соотечественников-людей.

Просто загадка почему все немецкие собаки довольно пугливы ласковы дружелюбны послушны, но таковы типично немецкие собаки, что отчасти утешает потому что иногда люди тоже должны быть такими ведь собаки и люди должны быть похожи в стране в которой они родились воспитывались и откуда произошли. И пудели, и таксы, даже собаки вроде бультерьеров, и доги собаки добрые, и черная немецкая полицейская овчарка куда добрее чем эльзасские овчарки, забавно что я всегда любившая пуделей и державшая их задумываюсь обо всем этом. Я думала что пудели французские собаки но французскую породу всегда нужно улучшать немецкой, потому что немецкий пинчер гораздо добрее чем наша маленькая собачка чихуахуа на которую он похож, в общем все казалось бы головоломкой если бы не знать наверняка что такова логика и она вернее и сильнее желания человека. Судите сами.

В типичном художественном изделии той или иной страны бьется пульс этой страны, за последние два года Франция произвела лучшие шляпки и придумала лучшую моду чем ей случалось раньше и следовательно она вполне жива, а немецкая музыка и музыканты умерли перевелись за те же два года и потому Германия как видите абсолютно мертва, и конечно это так потому что все эти вещи неизбежно верны.

Страны очень различаются воображением и вкусами. Я только что дописала детскую книжку под названием Круглый мир и у одной моей подруги-англичанки которая живет тут во Франции потому что она замужем за французом, Бетти Лейрис, есть трехмесячный ребенок, и я сказала что подарю ей книжку для маленького Джонни чтобы он прочел когда научится читать. А Бетти сказала надеюсь что к тому времени когда он подрастет и научится читать мир все еще будет круглым.

Ну, это чисто английское воображение, но каждая страна важна в свое время потому что миру в целом в разное время нужно разное воображение и вот вам здесь — Париж Франция, 1900–1939, где каждый должен быть свободен, должен.

Война идет война и все мы ждали чего-то и что же, зазвонил телефон, это матушка Моляр сообщала что у нее прокисли фрикадельки, у нее дома был лед и она поставила их на лед но потом сняла чтобы проверить как они а они прокисли. Как бы то ни было даже если еды не хватает и идет война и повариха она так себе, уметь готовить важно.

Доктору Шабу повезло он на дороге нечаянно задавил зайца когда ехал в машине и он пригласил нас на обед с зайцем, к зайцу в горшочках всегда подают отварной картофель и в самом деле отварной картофель и заяц были превосходные. В деревне говорят что картофель здесь самая здоровая пища здоровее всего остального, само собой здесь едят и много хлеба с вином но в конце концов, говорят они, больным дают картофель а не хлеб, хлеб для крепких людей а картофель и для больных и для здоровых, но что в самом деле важно так это то что в этой самой деревне где царит двадцатый век который проявляется в искусстве они все еще говорят друг другу матушка Моляр, папаша Моляр, Моляр-младший, к художнику если он в летах обратятся дорогой мэтр. Так и обратятся. Сколько б я ни писала все равно нельзя написать слишком много о том как важно быть совершенно консервативным ибо это традиционный способ быть свободным. Каковой Франция была и есть. Иногда это важно иногда нет, но с 1900-го по 1939-й это несомненно было важно.

Война больше похожа на роман, чем на реальную жизнь и в этом ее извечная притягательность. Это нечто такое что основано на реальности но придумано, это мечта обращенная в реальность, там есть все что бывает только в романе ан нет на самом деле это жизнь.

И это заставляет много думать о музыке, война естественно рождает музыку но на этой войне когда все буквально все слушают радио нет ничего кроме музыки. Раньше была такая песня которую все распевали она называлась Музыка в эфире, но когда эту песню только что написали никто на самом деле не думал что в эфире всегда будет полно музыки.

В конце концов страны по-настоящему цивилизованные не сочиняют музыку постоянно, и поэтому Франция и Англия страны самые цивилизованные. Они не сочиняют музыку постоянно.

Вот почему Франция была так важна в период между 1900-м и 1939-м, то был период когда человечество делало серьезные усилия чтобы стать цивилизованным, мир был круглым и в нем на самом деле не оставалось безвестных мест и поэтому все решили стать цивилизованными. Англии была свойственна слабость она верила в прогресс, но прогресс на самом деле не имеет ничего общего с цивилизацией, а Франция могла стать цивилизованной потому что она не помышляла о прогрессе, она умела верить в цивилизацию ради самой цивилизации, вот почему она была естественной почвой для этого периода.

Отношение мужчин к женщинам и мужчин к мужчинам и женщин к женщинам в состоянии цивилизованности должно всерьез учитываться. Французы любят женщин постарше, то есть женщин имеющих жизненный опыт, они не верят в товарищество, на самом деле они никому не верят, во время своей революции они провозглашали свободу равенство братство, но эти принципы следует оставить войне и политике, в них нет гуманности. Говоря гуманно, ни француженки ни французы на самом деле не интересуются интимностью, такие тесные отношения по сути своей не цивилизованны, цивилизация побуждает молодых людей проявлять интерес к тридцатилетним женщинам а интерес к состоянию равенства с очень молодой женщиной более или менее свидетельствует об умственном одряхлении, а одряхление конечно же не цивилизованно.

Солдат уроженец этой деревни прислал письмо с фронта, он видел, как эвакуируются немецкие деревни, и он пишет, как грустно видеть когда эвакуируют фермы, животных увозят из привычных мест, это так грустно, мы с вами, отец, понимаем такие вещи но матушка она не поймет.

Что ж это один способ чувствовать а мы неожиданно съездили в Париж и потом вернулись сюда далеко в горы, и один из фермеров который употребляет изрядное количество вина, но при всем при том отличный фермер, спросил меня что делают люди в Париже. Все носят противогазы, ответила я, ну да сказал pour remplacer les muguets — как украшение вместо ландышей.

Во Франции фермер вполне естественно может сказать такое но не интимности ради, он не сближается с мужчиной, женщиной или ребенком или животным, быть интимным это не цивилизованно а французу важно быть цивилизованным и для этого ему важны традиция и свобода и если есть традиция и свобода нельзя позволять себе интимность ни с кем.

Это тоже совершенно необходимо в нынешнем двадцатом столетии, в котором абсолютно доминирует настоящее.

Единственное чего не приемлет на войне ни один француз это ночевки на соломе, никто не спит на соломе, ни французский бродяга ни французский солдат, им нужна крыша над головой и нечто изображающее кровать. Единственное на что позволяет себе жаловаться французский солдат это когда с ним случается худшее, ночевка на соломе. Опять же, дело не в неудобстве, его возмущает гибель цивилизации, и он прав.

С другой стороны война тесно связана с модой и французы хотя они и желают мира, сознают что характер моды совершенно неотделим от войны.

Женщина из нашей деревни, это было до того как началась война, как-то сказала мне, до войны тут обычно смеялись от души, она имела в виду войну 14-го года но с тех пор они больше не смеются, вроде людям весело но они не смеются, ее удивляло может они забыли как это бывает, вот если бы, сказала она, выросло целое поколение которое не слышало о войне эти бы смеялись. Хотя нет, наверное, нет, сказала она, она поняла, что такого, возможно, уже не будет, чтобы кто-то смеялся от души.

Мода есть во всем кроме хода войны, но война создает моду.

Если вернуться к 1900-му, тогда была мода, но не общеевропейская война.

Ну, не совсем так, потому что война была и тогда, война всегда где-нибудь идет но не общеевропейская.

Трудно поверить что общеевропейская война всегда назревает и все же все же происходит нечто из-за чего общеевропейская война всегда назревает но тут есть логика.

В прошлом сентябре я была в сельской местности здесь во Франции в том сентябре когда тут еще не было войны. Летом я живу в сельской местности в маленькой французской деревушке где наверное не больше двадцати семей и я всех их знаю знаю их быков и коров и собак, знаю их всех и они знают меня мою машину и моих собак. Да, так это было в том сентябре когда еще не было войны и я чувствовала себя как все мы, и вышла на дорогу выгулять своих собак. И тут узнала что одного из моих соседей месье Ламбера мобилизуют как мобилизуют всех потому что может начаться война. Он высокий худой, добрая душа, хороший фермер и хороший солдат, ему сорок пять. Я встретила его с женой и быками. И сказала, вы идете мобилизовываться, месье Ламбер. Да, сказал он, и моя жена плачет. Разве будет война, спросила я. Нет, сказал он, моя жена плачет, но войны не будет. Почему же, сказала я. Потому, сказал он, что это нелогично. Понимаете, мне сорок пять, я прошел всю последнюю войну, сыну моему семнадцать, и он и я будем воевать на этой войне. Это не логично мадемуазель чтобы я сорокапятилетний прошедший войну и с семнадцатилетним сыном поверил в общеевропейскую войну. Это не логично. Вот, сказал он, если бы мне было шестьдесят а моему внуку семнадцать, мы оба могли бы поверить в общеевропейскую войну и война тогда бы могла начаться, но мне сорок пять а моему сыну семнадцать, так что нет мадемуазель это не логично. Ну, сказала я, это понятно вам, французы люди логичные, но немцы, итальянцы. Мадемуазель, сказал он, они говорят другое но верят в то же что мы.

Так вот он ушел а потом дней через десять вернулся и был на той же дороге со своей женой и со своими быками а я гуляла со своими собаками и встретила его. Я сказала, месье Ламбер вы были правы войны нет. Нет сказал он нет мадемуазель это не логично.

Сегодня и сейчас когда идет война я встретила их и сказала я вижу как паренек вырос, он выше отца. Увы, да, сказала мать, ему восемнадцать если продлится война его заберут. Она не плакала, она размышляла. Значит месье Ламбер прав логика это логика и возможно в конце концов не будет общеевропейской войны, настоящей войны.

Итак для француза есть две стороны дела логика и мода именно по этой причине французы интригуют и умиротворяют.

Логика и мода.

Кроме того они говорят идет война и нужно помогать друг другу, во Франции в мирное время не нужно помогать друг другу, радость мира в том и состоит что каждый может сам о себе позаботиться то есть о своей семейной ячейке.

У французов есть еще одна интересная вещь они ее знают.

Трудно вернуться в 1901-й сейчас в 1939-м да еще во время войны.

Но в такое же время в 1901-м как-то раз за обедом все говорили о войне, тогда шла война только это была русско-японская^[9] война. Подававшая на стол служанка вдруг услышала как кто-то сказал что противники выиграли последний бой, а у нее в руках было большое блюдо и она уронила его и закричала ох немцы пришли. Естественно война для нее означала войну с немцами.

Ужасно конечно всегда ощущать угрозу войны но влияет ли это как-то на логику и моду вот что интересно.

Может в Америке не знают что Земля круглая потому что там нет угрозы войны. Не беспокойтесь войн там хватает но угрозы войны там нет. Война и угроза войны вещи разные угроза войны видимо благоприятствует логике и моде.

Не потому ли американцы думают что Земля плоская что у них свой континент вот Европа знает что Земля круглая потому что Колумб проплыл из Европы чтобы это доказать и даже если он опроверг идею плоской планеты он все равно был уверен что она плоская. У России и Америки есть склонность не верить что земля круглая а она круглая, и логика и мода знают что она круглая и знают что она вертится и вертится.

Одним словом вернемся снова к началу двадцатого столетия во Францию и Париж и ко всем кто там и сям.

Однако сейчас пока еще 1939-й и военное время, ну это было самое начало и все пришло в движение и как-то раз мы были со своими друзьями Даниель-Ропсами это наши деревенские соседи и он ожидал вызова в Париж и телефон зазвонил. Он быстро пошел снял трубку, отсутствовал некоторое время а мы волновались. Он вернулся. Мы спросили в чем дело. Он сказал что фрикадельки которые готовила для нас матушка Моляр получились рыхлыми.

Фрикадельки, да фрикадельки национальное блюдо этой страны его готовят из муки яиц и рыбного или мясного фарша его отбивают в течение часа скатывают в шарики держат на холоде чтобы затвердели и затем тушат в соусе и получается вкусно.

Все мы посмеялись жалко было фрикаделек но это было так по-французски с ее стороны сын на фронте а она расстроена — не получились фрикадельки.

Приготовление еды как и все остальное во Франции следует логике и моде.

Французы правы когда заявляют что французская кухня это искусство и часть их культуры потому что она основана на латинско-римской кухне и пережила влияние Италии и Испании. Крестовые походы лишь предоставили им новое сырье, но тогда во Франции не появилось нового способа приготовления пищи и мало что изменилось.

Французская кухня традиционна, от прошлого тут отказываются с трудом а на деле никогда от него не отказываются и когда у них проводились реформы как они назывались в XVII столетии и в XIX столетии, они тогда только приняли ее когда она и в самом деле вошла в моду в Париже, но когда они что-либо заимствовали вроде польской ром-бабы завезенной Станисласом Лечинским^[10] тестем Людовика XV или австрийских круассанов завезенных Марией-Антуанеттой, они переделывали их основательно так основательно что они становились настолько французскими что ни один народ в этом не сомневается. Кстати сказать австрийский круассан был изготовлен на скорую руку польскими солдатами Собеского вместо хлеба которого не хватало во время осады Вены в 1683-м и назван круассаном то есть полумесяцем в назидание туркам с которыми они боролись.

В XVI веке Екатерина Медичи привезла с собой поваров и ввела моду на десерты, до этого во Франции не было ничего сладкого кроме фруктов. Шел 1541-й когда она велела подать эти десерты на балу и познакомила с ними Париж.

Во времена Генриха IV они вернулись к простой пище поскольку он называл себя королем Гонесса где выпекали лучший хлеб во Франции.

Правда у французов бывали идеи которые можно считать американскими или восточными, жареная утка с апельсинами и фаршированная индейка с малиной, во времена Людовика XIV они ели цыплят индюшки и салат с орехами и яблоками.

Поваренные книги все XVII столетие были бестселлерами во Франции, и в предисловии к Дарам Комуса^[11] сказано что «современная кухня это своего рода химия», так что ясно что поварское искусство всегда было логикой и модой и традицией, и это по-французски.

Мороженое которое пришло из Италии было фруктовым сделанным на воде и мягким но они французы на этой основе сделали твердое мороженое которое потом сами назвали неополитанским, то есть переиначили на свой лад.

Логика французского поварского искусства состоит в том что они привыкли всю провизию готовить так сложно как они были обучены и это было еще облагорожено иностранными влияниями которые вошли в моду и держались до смерти Людовика XIV но во времена Регентства сразу появилась куча вдохновенно-французских абсолютно французских поваров и блюд, у самого регента был набор серебряных кастрюль и он готовил вместе с придворными и как говорили серебряные кастрюли стоили не дороже того что он в них клал. Больше половины нынешних прославленных блюд были придуманы двором, мужчинами и женщинами, великие любовницы той поры были либо очень благочестивы либо отлично готовили а иногда и то и другое, все важные лица при дворе интересовались приготовлением пищи.

Созданные ими блюда были названы в их честь, можно не сомневаться чаще всего придумывали эти блюда их повара но честь доставалась придворному и моду на них вводил он.

Людовик XV сам варил себе кофе, он никогда никому не доверял свой кофе.

Особым отличием всех блюд тех времен были соусы, блюда почти всегда славились благодаря своим соусам, приготовление было важно но соус венчал дело. Продуктов из которых стали делать фарш для этих блюд стало тогда гораздо больше.

Другим открытием того времени было употребление яичных белков чтобы можно было загустить соус ими а не хлебными крошками, легко понять что это революционизировало приготовление блюд и соусов. То было чисто французское изобретение.

Революция конечно задушила поварское искусство как это было и при Наполеоне который не сознавал что он ест, он редко выражал предпочтения но просил своего повара подавать ему мясной хлеб, и его испытывавший отвращение повар готовил сложное блюдо из мелко нарубленных ингредиентов, а Наполеон ел не понимая что это не то.

А когда Антонин Карем^[12] чтобы спасти французское поварское искусство начал готовить, это он создал нынешнюю французскую кухню но конечно уже очень упрощенную потому что с тех пор ни продукты ни работа не имеют никакого значения.

Он положил в основу своих соусов сок говядины телятины и пяти индюшек и в результате должно было получаться не больше кварты соуса.

Опять же вполне традиционно он вернулся к известным сложным блюдам чуть ли не средневековой Франции и Ренессанса но их вкус был облагорожен и усложнен всеми теми пищевыми продуктами которые появились в стране за это время.

При Луи-Наполеоне писатели и поэты стали ценителями и критиками поварского искусства как и финансисты и двор, так Дюма написал поваренную книгу, и это продолжалось до осады Парижа немцами тогда в подвалах готовили так же старательно поскольку знали как припрятать удивительные вещи которые им во Франции полагалось есть.

Когда в середине XVII столетия в моду вошли рестораны все кому хватало денег ходили туда и благодаря этому узнали как полагается есть, в ресторанах работали великие повара и на самом деле через рестораны хорошая кухня и мода на нее всегда расходилась по Франции.

Рестораны продолжали традицию популяризируя сложное и утонченное приготовление пищи которую нельзя было приготовить на примитивной домашней кухне и так все и шло пока не была установлена республика после осады Парижа когда более-менее одновременно все даже самые скромные люди среднего класса осознали великолепие блюд французской кухни пусть и приготовленных небезупречно. Но во многих местах и сейчас готовят прекрасно и готовят прославленные блюда и это возвращает меня в Париж который я впервые узнала когда еще существовало Café Anglais.

Café Anglais выражало свою гордость французской кухней через совершенное приготовление простых блюд, седло барашка было так идеально и ровно подрумянено что оно само по себе становилось интригующим и умиротворяющим, в Voisin жареный цыпленок отличался таким же совершенством, соусы в этих местах были не сложные а простые зато совершенные, то было начало XX столетия.

Тогда же когда работали эти рестораны которые превратили невероятную сложность в невероятную простоту появились рестораны для среднего класса где простоту стала вытеснять тяжеловесность, была также кухня для низших классов, где простота делалась отчасти примитивной и потому понятно все по-прежнему говорили о приготовлении пищи.

Будь то французская столовая или французский ресторан там всегда повисает тишина когда подают новое блюдо независимо от того простое оно роскошное или сложное, тишина повисает всегда но Париж немножко разочаровывает провинциалов когда они приезжают туда впервые.

Я помню мне рассказывала одна француженка что еще помнит как в детстве когда они жили в провинции какое это было чудо какой восторг когда приезжали парижане и привозили с собой парижскую еду. Теперь сказала она парижане у нас покупают все что можно вроде сладких пирогов или блюд которые можно взять с собой в Париж. Провинция сохранила более высокие требования к кухне чем Париж.

В общем в период перед войной кухня несомненно переживала упадок, об этом всё еще говорят, тишина при виде нового блюда никуда не делась, в провинции еще есть хорошая еда, но парижская еда больше не удивляет изысканностью и совершенством. А потом была война.

После войны началась американизация Франции, появились автомобили которые не давали сидеть дома, коктейли, огорчение от того, что приходится тратить деньги а не беречь, потому что траты всегда огорчение для французов, если они могут сберечь жить интересно, если они тратятся жить скучно, затем появились электрические печи и необходимость стряпать побыстрее, словом французское поварское искусство закатилось и осталось совсем мало домов практически в Париже их нет где кухня считается искусством.

Но потом оно понемногу стало появляться снова. Люди поговаривали о каком-то отдаленном городке где какая-то женщина готовит, по-настоящему готовит и все стали выбираться туда не считаясь с тем что это далеко, был образован Клуб ста чтобы поощрять поварское искусство, вслед за Клубом ста образовался Клуб четырехсот.

Жила одна женщина в маленьком захолустном городке в Центральной Франции. Она и ее муж которые были слугами в одном из семейств Франции где все еще придавали значение кухне унаследовали маленькое кафе в этом городке который находился далеко от всего даже от железной дороги. И она стала готовить, посетителей не было кроме нескольких рыбаков и местных торговцев и каждый день она готовила для них самый лучший обед и как-то раз после двух лет такой жизни случайно зашел человек из Лиона, адвокат, и ему очень понравился обед и он спросил возьмется ли она приготовить на дюжину человек которые собирались отпраздновать орден Почетного легиона одного из них и она сказала да, и с тех пор место это приобрело известность и она всегда уставала потому что готовила с таким же совершенством.

Еда была простой казалось XX столетие хотело чтоб она была простой но она стала и менее утонченной и чуть более жирной чем в великих парижских ресторанах.

Парижской кухни больше не было, была провинциальная и Парижу пришлось учиться у провинции вместо того чтобы провинция училась у Парижа.

В 1938 году в последнем сентябре когда война еще не началась один из наших друзей тут в деревне, замечательный повар и замечательный гурман был мобилизован в чине капитана резерва и ему предстояло отвечать за целый гарнизон. И у меня есть его прелестная фотография, его щелкнул случайный гость, польский журналист, на ней он свирепо глядит на солдата и между ними идет такой разговор. Вы нам сварите, спрашивает капитан д’Эгю, хорошее ризотто, не могу, мой капитан, говорит солдат который работал поваром в одном из больших парижских ресторанов, потому что у меня нет основы для соуса. Основы для соуса, сказал капитан который побелел от ярости, у вас есть продукты из которых его готовят, есть все что хотите и вы не можете сделать соус вам нужна основа, что вы имеете в виду под основой. С вашего позволения, сказал дрожа солдат, в Париже у нас всегда есть основа для соуса мы используем ее чтобы смешать соус. Да, сказал капитан д’Эгю и у него такой-то вкус. Дайте-ка я покажу вам как готовят по-французски. У вас есть продукты и вы делаете соус.

Ну а теперь в 1939-м война снова началась и солдаты все поголовно говорят о том как их кормят, и возможно когда они вернутся произойдет новый французский кулинарный взрыв, тот тоже не сразу готовился, после войны 1914-го иностранные влияния выветрились и теперь все снова сидят по домам и естественно задумываются о еде.

Что вы в самом деле прежде всего узнаёте о французах одну из первых вещей озадачивающих вас так это то как они настаивают на своей латинскости. Итальянцев и испанцев они латинянами не считают а они французы латиняне, настаивают на том что они галлы но все равно латиняне. Я в конце концов поняла они имеют в виду что латинский дух ими галло-римлянами сохранялся в большей чистоте чем в Италии которая утратила свою латинскость когда ее одолели варвары и так не восстановила ее, они могли воспринять формы и символы Рима но по существу латинская культура ушла из Италии а в Испании ее никогда не было поэтому истинным ее домом была Франция. В этом немалая доля правды. Сначала я не понимала о чем это они говорят но постепенно стала ощущать что они хотят сказать своей латинскостью.

Они конечно имели в виду логику, единственными людьми которых интересовала логика были римляне, логика потому что логичные люди никогда не бывают брутальными, не бывают сентиментальными, не бывают небрежными, не бывают интимно-фамильярными, короче говоря они спокойные и интригующие, это и значит, что они французы. Французы разбираются в войне потому что они логичны, они не любят идти на войну потому что они логичны, быть логичным значит быть латинянином. Вот что я постепенно поняла. У меня ушло много времени чтобы понять это по-настоящему.

Быть латинянином значит быть цивилизованным быть логичным и быть модным и французы такие и есть и знают это. Они объясняли это столькими способами что на то чтобы понять их ушло очень много времени, и пожалуй лучше всего я поняла это из объяснения их системы образования.

Отношение французов к Наполеону пожалуй самая любопытная их черта, потому что Наполеон был латинянином только пока был солдатом, он не был цивилизованным он не был логичным он не был модным. Это в самом деле единственный случай за всю их историю когда они не были до конца французами, но это было вполне естественно революция сделала их сентиментальными и как ни странно пока не началось движение романтизма они не стали снова французами. Из-за того что он не был французом Наполеон обладал для них шиком и кроме того то был единственный случай за всю их историю когда восторжествовали идеи пропаганды и попытки заставить других думать как думали они сами. Пропаганда это не по-французски не цивилизованно хотеть чтобы другие верили в то во что верите вы потому что суть цивилизованности в том чтобы оставаться собой каков ты есть, а если ты остаешься собой каков ты есть ты конечно не можешь оставаться кем-то еще, не твое это дело. Именно из-за этого понимания цивилизованности Париж всегда был домом для всех иностранных художников, они французы дружелюбны, они окружают вас атмосферой цивилизованности но изнутри вы целиком предоставлены сами себе. Их логика также не позволяет им быть пропагандистами. Если и существует на свете одна-единственная вещь в которой нет логики это пропаганда, это также одна-единственная вещь которая не имеет никакого отношения к моде. Между и модой и пропагандой очень интересная разница.

Я люблю слушать как французы рассказывают о своем образовании. Естественно все во Франции рассказывают о своем образовании потому что в конце концов образование неизбежно связано с цивилизацией. Вам говорят, я помню, как Рене Кревель рассказывал о своем образовании, о влиянии лицея, оно не создает особый тип личности и особые манеры как подобные школы северных народов но просто оказывает влияние на ум. Франсуа д’Эгю говорит лицей, потому что они были основаны Наполеоном и чеканили ваш ум, collège или boite^[13] католической школы формируют ваш характер но не ум. Ну тот что вам достался. Споры об этом бесконечны и образование всегда наводит на вопрос о латинскости. В то же время вы испытываете гордость от того что принадлежите к крестьянскому племени и гордость от того что в юности вы всегда были готовы к революции. Помню как Лоло которого мы очень любили всегда говорил что он крестьянин, ну возможно он мог быть крестьянином но был ли. Он был крестьянином, так он говорил, он был молод и был революционером, так он говорил, и то чем он восхищался он оглашал красивым раскатистым голосом, прямо королевским. Он многое объяснил нам о революциях.

Он сказал, что все французы должны быть революционерами, то есть они должны быть бунтарями не важно по какому поводу но они должны быть бунтарями, не ради известности а ради цивилизации. Как можно стать цивилизованными если вы не пережили период бунта, потом вы должны вернуться в свое до-бунтарское состояние и тогда уж вы станете цивилизованным.

Все французы-мужчины знают что нужно стать цивилизованным между восемнадцатью и двадцатью тремя и что цивилизация приходит к вам через отношения с женщинами постарше, через революцию, через военную дисциплину, через побег откуда-нибудь или через подчинение кому-нибудь, после чего вы стали цивилизованным и жизнь идет как надо на латинский лад, жизнь умиротворяющая и интригующая, вот теперь жизнь цивилизованна, логична и модна короче говоря жизнь как жизнь.

Одна из трудностей которую переживает послевоенное поколение состоит в том что называется нашим временем. Об этом мне сказал один француз, он сказал война не цивилизованна и молодежь которой от восемнадцати до двадцати трех и которая воюет упускает время чтобы цивилизоваться. Война не может цивилизовать молодых, чтобы цивилизоваться нужна частная жизнь, известность производит такое же действие как война которая конечно не дает цивилизоваться.

Как раз в этом и состояла беда компании сюрреалистов, они упустили время чтобы цивилизоваться, они использовали свой бунт не как нечто частное а как прославляющее они хотели известности а не цивилизованности, и на самом деле они так и не преуспели не стали умиротворенными и интригующими, они так и не преуспели в том, чтобы почувствовать себя по-настоящему модными и безусловно не преуспели в том, чтобы стать логичными. Это возвращает меня к Парижу между 1900-м и 1939-м.

Кто-то кто хорошо знал Дебюсси рассказал мне на днях что Дебюсси гордился тем что он крестьянин которым он конечно не был но так себя сознавал и что он французский музыкант. Он говорил что немецкая музыка кончилась вместе с империей и потому французская музыка музыка цивилизации, логики и моды может и в самом деле появиться. Вряд ли он говорил в точности этими словами но подразумевал именно это.

Он также говорил что империя явно не пошла на пользу Германии потому что в музыке ничего не происходит она Исчезла вместе со Штраусом. Он также сказал как-то раз сказал что у Эрика Сати замечательное дарование но он не умеет трудиться. А вот он крестьянин и верит в труд. Как всякий крестьянин.

Во французской жизни есть и странные особенности. Во Франции к молодой девушке относятся как к молодой девушке, она молодая девушка пока не становится замужней женщиной когда она больше не молодая девушка, но и, это удивительно, молодая девушка двадцати одного или двадцати двух становится школьной учительницей а во Франции в деревне школьная учительница должна жить одна в школьном здании. Молодая девушка должна добраться до горной деревни или до деревни на равнине или в любом другом месте а школьное здание обычно стоит не в самой деревне а на заметном расстоянии от нее совершенно отдельно и там же находится жилье для учительницы, и там она живет одна, она может быть совсем молоденькая но живет одна в пустом школьном здании, делает свою работу, питается и живет одна.

Когда я по-настоящему осознала это я удивилась и сказала разве это не противоречит отношению к молодым девушкам и необходимости их защищать, нет сказали мне, это понятно, и если понятно что не случится ничего такого чего не должно, оно и не случится и в самом деле ничего и не случается. Даже одиночество кажется не мучает на самом деле даже если школьное здание находится в горной деревушке подолгу занесенной снегом.

Это удивляло нас но не удивляло французов.

И снова вернемся к двадцатому столетию.

Типичной чертой двадцатого столетия была идея серийного производства, одна вещь должна быть точно такой как другая, все должно быть сделано одинаково и в больших количествах.

Как я говорила у импрессионистов была идея что нужно писать по картине в день а лучше по две в день, утром и вечером. То было девятнадцатое столетие, а потом двадцатое столетие поверило что живопись должна быть совершенно субъективной а не объективной, что нарисованы должны быть мысли а не увиденные вещи. И потому написать можно было даже больше чем одну картину в день или две или даже четыре потому что законченные мысли приходят постоянно, и все они думали что придумали мысль и если эту мысль написать картина завершена.

Двадцатое столетие не интересовалось впечатлениями, оно не интересовалось эмоциями оно интересовалось концепциями и такова была живопись двадцатого столетия.

Концепции всегда были связаны с тем что Земля круглая и что все всё про это знают и что есть безграничное пространство и все всё про это знают и если все знают что Земля круглая и все всё знают о безграничности пространства первое что они делают это изображают свои концепции этих вещей и живопись двадцатого столетия так и поступала.

Но, и это очень важно французский реальный мир никогда не отделял себя от земли, Земля круглая и все всё об этом знают, но если и так, земля все равно есть, она все равно тут рядом.

Они французы были единственными кто в самом деле знал что она тут рядом, и это несмотря на то что именно во Франции создавались искусство двадцатого столетия и его литература.

Мне было очень приятно как-то раз когда жена местного доктора, и он и она любят немного повозиться в земле а здесь когда вы возитесь в земле, вы не просто выращиваете растения, вы ведете себя-по-римски, по галло-римски, а можно отследить даже и более далекие вещи. Да, как-то раз мы поехали в автомобиле и она сказала как-то раз когда рабочие начали прокладывать эту дорогу здесь на этом уступе лежали предки, кучи их костей. Здесь всегда так жизнь и смерть смерть и жизнь и земля здесь ничего не нужно помнить и даже говорить об этом, по этой причине французы не сочиняют лирическую поэзию. Они не удаляются на достаточное расстояние от земли чтобы увидеть ее, они изображают ее, но не поэтизируют ее.

Как всегда искусство это пульс страны. Я недавно думала о хорошем названии для книги по искусству. От Бисмарка до Гитлера всем видно что с 1870-го до 1939-го в Германии не было искусства. Когда страна находится в таком состоянии что люди которые любят покупать вещи не могут ничего найти и купить что-то идет не так.

Когда-то я пересекала американский континент, это было много-много лет тому назад и мы застряли в прериях и не было паровоза чтобы доставить нас куда-нибудь, появился газетчик который продавал в поезде разное появился и предложил нам купить десять бананов за десять центов и тут же прибавил, когда газетчик предлагает вам десять бананов за десять центов вы знаете что что-то идет не так.

Значит в стране когда в ней нет искусства которое естественно для нее что-то идет не так. С тех самых пор как Германия стала империей там не было ничего что кто-нибудь хотел купить а купив захотел отдать в музеи, ни музыку ни керамику ни поэзию, и значит там что-то идет не так. Состояние империи это не здоровое состояние.

Кстати об одной очень интересной вещи.

Естественно Францию никогда не интересовала английская живопись и лишь совсем недавно там демонстрировалась выставка Блейка и Тернера. Французы были удивлены, они почувствовали что так или иначе здесь есть что-то нужное более позднему двадцатому столетию. Подобным же образом многих из нас поразила живопись молодого англичанина Фрэнсиса Роуза^[14], в конце концов если вы знаете что Земля круглая и пространство безгранично, что ж ладно о чем еще говорить. Факты это факты. Это факт, узнаем о нем но помнить его незачем. Все важные факты нужно знать а не помнить как французы о земле, и поэтому впервые за долгое время явления природы, гром и бури и горы и птицы стали средой где надо жить. Англичане которые живут в этой среде естественным образом недоумевают оттого, что двадцатое столетие утратило жизненную силу для воссоздания этих вещей они англичане вновь отыскали новое в старом, в том что было для них естественно и поэтому на эту войну в 1939-м они идут как на свою, идеи не важны, важны свет и очарование.

Французы с их чутьем на моду знают что англичане нашли себя снова и говорят, cette fois nous avons un allié, les Anglais^[15].

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Люблю односложные слова они очень к месту во французском приказе о всеобщей мобилизации. В печатном тексте перечисляются все подробности и речь идет о войсках de terre, de mer et de l'air^[16]. Производит сильное впечатление когда это висит в каждой деревне.

Казалось бы, загадка почему интеллектуалы всех стран всегда хотят иметь такое правительство которое неизбежно будет обращаться с ними плохо, так сказать будет подвергать их политической чистке в первую очередь. Так было всегда начиная с Французской революции и до сегодняшнего дня. Это было бы загадкой если бы не знать что Земля круглая а пространство безгранично. Думаю именно это заставляет интеллектуала так страстно жаждать всеуравнивающего правительства которое сами они переносят так плохо.

И вот начинается война и у нее есть свои преимущества, она на самом деле повышает изоляцию, в военное время появляется намного больше людей, животных, домашней птицы и детей чем в мирное время, но война на самом деле усиливает изоляцию и это интересно.

Давняя французская приятельница, мадам Пьерло, как-то сказала мне что ей сейчас восемьдесят восемь и она сказала что ей сейчас гораздо чаще говорят комплименты чем когда она была очаровательной молодой женщиной. Фицджеральд как-то сказал мне как легко очаровывать пожилых. Но это не вся правда старым тоже очаровывать легко.

Возможно эта война вновь придаст вес возрасту, последняя война совершенно уничтожила возраст, но я нахожу что жизнь неминуемо делается спокойнее когда возраст учитывается.

Что вновь делает эту войну реальной. В военной форме говорят французы все выглядят моложе и потом когда военную форму снимают все сразу так стареют. В последнюю войну все так долго носили военную форму что перестали ее замечать но теперь форму то вводят то отменяют мобилизации и демобилизации то объявляют то отменяют как Бернард Фэй^[17] недавно написал я вернулся в Париж и так много моих друзей были демобилизованны они из-за этого чувствуют себя потерянными.

И поэтому возраст снова учитывается.

Но опять же случилась ошибка с Кики Венсан.

Мне это рассказала мадам Шабу. Та самая которая в этих местах лучше всех готовила зайца в горшочках, это она рассказала как она и ее муж и двое друзей пришли пообедать в кафе где они ввели в моду свое особое фирменное блюдо зайца в горшочках и когда им принесли это самое блюдо и повисла тишина та самая тишина которой французы всегда встречают особое блюдо, их друг чуть не плача сказал нам ничего не оставили ни одного мягкого кусочка, не осталось ничегокроме лопаток и ног и голов, ни одного кусочка которые так прекрасно вырезают из средней части тушки. Так что теперь мы не можем смотреть на зайца в горшочках не вспомнив о мягких кусочках отсутствие которых доставляет такое великое огорчение.

Мы встретили мадам Шабу когда она выходила из гарнизонной казармы и спросили что вы там делали, ах сказала она я ходила к капитану узнать о Кики, Кики Венсан.

И мы тут же захотели чтобы она рассказала нам.

Женщина на рынке которая продает масло и сыр привыкла перед войной 1939-го приезжать в фургоне запряженном белой лошадью. А теперь началась война, и лошадей реквизировали и она приехала в старом автомобиле. Мадам Шабу купила масла и сыру и спросила все ли здоровы дома, и у торговки маслом слезы закапали прямо на сыр. Здоровы все кроме Кики. Но у вас же не забрали Кики, спросила мадам Шабу, о забрали последовал ответ, ему уже двадцать лет славному нашему Кики но он выглядит моложе, он всегда казался моложе своих лет так что когда забирали лошадей мы не могли доказать что ему двадцать но ему двадцать и он всегда высовывал голову из стойла конюшни это как раз напротив моей кухни и мы привыкли все вместе разговаривать и мой муж говорит это ничего но он страдает и дети когда мы выходим из дому спрашивают где Кики Венсан, он вернется и конечно хотя он не выглядел на свой возраст ему уже двадцать и он конечно не вернется. Мадам Шабу сказала что если знать его номер можно пойти поискать его скорее всего он не так далеко, поэтому она пошла к капитану с номером 73726 а внизу написано Кики на листочке бумаги, двух лошадей еще не отправили но у них не тот номер у нее их номера записаны тоже 72943 и 74056 но это не Кики. Капитан сказал что если бы он знал раньше он бы мог спасти Кики но теперь Кики пропал.

У меня два листочка бумаги с номерами но Кики обречен, в армии жизнь у лошадей тяжелая так что Кики Венсан обречен.

Французы любят называть животных на новый лад, человеческие имена меняются мало, но называя животных они любят следовать моде.

Мне всегда нравилось что французских мальчиков часто зовут Жан-Мари, можно использовать женское имя вместе с мужским, это освящает мужское имя когда к нему добавляют женское, и это цивилизованно, логично а может быть и модно, и так было всегда.

Но имена животных это другое дело, это привычные имена но бывает иначе. Помню какое удовольствие я испытала когда фермер позвал одного из своих быков: Ландрю, это в самом деле его имя спросила я, ну да сказал он, это не потому что он убийца^[18], о нет, сказал он, просто мне так нравится. Конечно большинство сук зовут Диана, это неизбежно, но у всех терьеров английские клички, их зовут Джимми или Том, а одного назвали Ники Бой де Белле.

Нашу собаку зовут Баскет и французам этом нравится, хорошо звучит для французского уха и прекрасно сочетается с месье, все зовут его месье Баске́т чтобы рифмовать с casquette^[19].

То был наш первый Баскет.

То был наш первый Баскет и он был пострижен как настоящий пудель и он умел служить и здороваться и ему исполнилось десять лет и прошлой осенью после нашего возвращения в Париж он издох. Мы плакали и плакали и в конце концов все нам сказали заведите другую собаку и заведите поскорее.

Анри Даниель-Ропс сказал нам возьмите такую чтобы была как можно больше похожа на Баскета и дайте ей такое же имя и мало-помалу все перепутается и вы сами не будет знать какой это Баскет. Сами они так поступали дважды с их маленькой беленькой болонкой по кличке Клодин.

А потом я повидала Пикассо, и он сказал нет, никогда не берите собаку той же породы никогда, он сказал я как-то попробовал и это было ужасно, новая напоминала мне о старой и чем больше она была похож тем мне становилось хуже. Положим, сказал он, я бы умер, и вы бы пошли в город и поздно или рано встретили какого-то Пабло, но не меня а похожего. Нет никогда не берите собаку той же породы, заведите афганскую борзую, у него была такая, и Жан Гюго^[20] сказал что я могу завести борзую, но они такие грустные, сказала я, они подходят испанцу, а я не люблю когда собаки грустные, заводите какую хотите но не такую же самую, и пока я уходила он твердил не такую же самую не такую же самую.

Мы пробовали подобрать такую же и совсем другую и нам предложили большого белого пуделя похожего на теленка и в белых пятнах и других очень противных щенят с маленькими розовыми глазками и потом мы наконец нашли еще одного Баскета, и мы его взяли и он очень веселый и не могу сказать что мы уже путаем старого и нового но конечно le roi est mort vive le roi^[21], это нормальное душевное состояние так смотреть на вещи нормально.

Я немного волновалась что скажет Пикассо когда увидит нового Баскета который был так похож на старого Баскета но к счастью новый Баскет стоял на задних лапах в какой-то странной позе немного напоминавшей как стоят афганские борзые хотя Баскет новый Баскет чистокровный пудель, и я обратила на это внимание Пикассо когда мы гуляли с нашими собаками и встретили его на улице и это примирило его с Баскетом.

Довольно забавно что французы говорят заведите такую же собаку а испанец говорит заведите только не такую же. Француз сознает что le roi est mort vive le roi и это неизбежно а испанец не сознает неизбежность сходства и продолжения. Просто не сознает этого а француз просто сознает.

И теперь этот самый Баскет служебная собака которая все время все это военное время живет с нами в деревне в значительной степени и деревенская собака которую в деревне все время обсуждают красивее он или нет чем прежний Баскет, больше ли он того и ласковей ли но дети любят его хотя относятся с меньшим уважением, они его называют просто Баскет и не зовут месье Баскет из-за разницы в характерах, я имею в виду этого Баскета и того Баскета. Но при всем при том он славный Баскет, любая собака которую любишь славная вот бедная мадам Пьерло лишилась своего Джимми, а он был такого же возраста как наш прежний Баскет.

Имена всегда интересны, и сегодня из местной утренней газеты я узнала что мадемуазель Пьеретта Давиньон, бывшая модистка скончалась в возрасте восьмидесяти одного года.

Какое примечательное имя мадемуазель Пьеретта Давиньон.

И в самом деле нужна война чтобы узнать страну, до 1914-го я знала только Париж а затем училась чтобы узнать Францию, а теперь снова провела всю зиму в провинциальном французском городке и еще яснее осознала что война заставляет вас контактировать с очень многим и очень многими и в то же время усиливает вашу изоляцию. Именно таково воздействие войны несомненно и подсознательно это одна из тех вещей из-за которых войны развязываются.

В конце концов все человеческие существа таковы. Когда они одиноки им хочется быть с другими людьми а когда они с другими им хочется остаться в одиночестве и концентрируя все это по-своему война и разрушает и усиливает это.

В общем война на самом деле заставляет человека осознать ход столетий и смену поколений.

Войны девятнадцатого столетия были придуманы гражданами Первой французской республики. Это они придумали вооруженную нацию, Наполеон скорее испортил все это, вернулся к дореволюционной борьбе которую вел очень хорошо, в конце концов это была борьба восемнадцатого а не девятнадцатого столетия, Веллингтон кстати сказать это в большей мере девятнадцатое столетие чем Наполеон, его испанская кампания^[22] это куда больше военная кампания девятнадцатого века чем любые боевые действия Наполеона. И тем самым французы придумали боевые действия девятнадцатого века а затем утратили их, они были усовершенствованы американцами в ходе их гражданской войны, когда они их развили и закрепили как нечто определенное и законченное и война 1914–1918 годов была можно сказать завершением цикла. Как раз в конце той войны Троцкий дал определение войне двадцатого столетия, не война и не мир, это он сказал, придумал как французы-республиканцы придумали войну девятнадцатого столетия но потом утратили. Нацисты и Советы как и Наполеон потеряли то что придумали и теперь Англия и Франция как американцы в гражданскую войну в 19-м воссоздали и реализовали войну двадцатого столетия.

Это очень интересно. Они нашли секрет не мира не войны и благодаря этому нашли путь к победе и миру. И к новой Европе. Как бы то ни было так я об этом думаю.

Очень интересно обстоит дело с Англией и Францией, они вполне сознавали взаимное присутствие на протяжении очень долгого времени, иногда на один лад иногда на другой но всегда вполне сознавали.

Теперь военное время и семьи которые обычно проводят зиму в городе проводят ее в деревне. Мы тоже.

Естественно все мы учимся дома, особенно молодые девушки, потому что в такое время французские семьи предпочитают чтобы молодые девушки не покидали родной дом и все учатся изо всех сил. Естественно все они как раз сейчас хотят изучать английский язык и вполне естественно все мы говорим об этом. Некоторые из этих девушек уже получили своего бакалавра и кое-кто готовится к магистратуре а в магистратуре им положено перевести целое английское произведение на французский. На выбор дается Гамлет, Потерянный рай, кое-кто из эссеистов и Эмерсон, и все они не колеблясь выбирают Гамлета.

Я проглядывала Гамлета с одной из одних и в сцене с Призраком я была потрясена тем что там одни французские слова сплошь французские слова, и я понимаю почему все они чувствуют что его будет легко переводить ведь там все эти французские слова которые для них живые а в английском языке больше не употребляются.

Я часто и подолгу думала над словами которые вошли в английский язык, и чем больше я думаю тем яснее это становится благодаря войне, как вот в случае с Гамлетом.

Конечно это был чистый французский и чистый саксонский а потом все менее французский и больше латинский чем французский пока в девятнадцатом столетии перестали замечать французский в английском.

Конечно все это время французы и англичане сознавали присутствие друг друга до девятнадцатого столетия, после наполеоновских войн они довольно долго не помнили друг о друге, каждый проживал девятнадцатое столетие на свой лад до самого конца этого девятнадцатого столетия, пока Франция не сочла это столетие особо интересным Англия же стала отвергать девятнадцатое столетие которое было в разгаре, Франция и Англия вновь стали живо сознавать присутствие друг друга это достигло кульминации в 1914—1918-м.

До этого времени Франция по-прежнему интересовалась и девятнадцатым и двадцатым столетием, Англия по-прежнему цеплялась за девятнадцатое и отворачивалась от двадцатого.

Можно сказать что Америка которая представляла двадцатое столетие и Россия которая надеялась на двадцатое столетие не особо интересовались Францией и Англией и двадцатое столетие как его понимали эти обе страны им не нравилось, им не нравились ни цивилизация ни логика ни мода французов, не нравились цивилизация, идеализм и рационализм англичан, а Франция и Англия в самом деле не интересовались двадцатым столетием. Война 1914 — 1918-го все это изменила. Обе страны осознали что двадцатое столетие не должно выскользнуть у них из рук, что они должны из него сделать нечто логичное цивилизованное и модное для французов, должны обуздать его на свой лад, потому что они англичане и в конце концов цивилизация была у них в руках и без них мир не будет цивилизованным и поэтому им следовало войти в двадцатое столетие и превратить его в цивилизованное и так оно теперь и есть.

Легко видеть что длинная вереница английских писателей каждый двадцатидевятилетний гений страдали в то время когда Англия отворачивалась от двадцатого столетия, и это важно потому что никогда нельзя забывать что характерные произведения искусства той или иной страны являются ее пульсом и в Англии это ее проза и поэзия.

Я никогда не могла отказать себе в удовольствии пользоваться французским языком как это делает любой француз. У нас в деревне представлены все оттенки мнений, так у нас есть семья Россе очень католическая очень консервативная но не роялистская потому что они республиканцы хотя и горячо верят в традицию.

Мне вспоминается как в один прекрасный день а это было четырнадцатого июля и как раз в год Народного фронта я встретила месье Россе и я спросила вы едете в город, и он ответил зачем мне ехать в город. Ну, сказала я спокойно сегодня четырнадцатое июля.

Четырнадцатое июля сказал он, падение Бастилии, quelle masquerade^[23]. Не могу передать какое впечатление произвело на меня слово masquerade. Я поняла насколько невыразительно английское слово маскарад хотя оно практически так же пишется.

И теперь Жорж aux armées^[24], и отец который обожает Жоржа очень сурово говорит о том что необходимо убить миллион мужчин чтобы выиграть войну.

Жорж пишет мне, я как раз сейчас узнал что завтра мы отправляемся на фронт в неизвестном направлении. Будем же во всеоружии нашего мужества и будем надеяться что очень скоро мы снова вернемся в Билиньен к нашим друзьям.

Таковы типично французские фермеры.

В деревне Билиньен есть несколько убежищ на случай воздушной тревоги. Представлены тут и два философских направления.

Мадам Вотари говорит, раз мы в горах, на самом деле это высокие холмы, мы у подножья Французских Альп, она говорит что в горах легко сбиться с пути особенно в воздухе, поэтому им не отыскать Билиньен. Да и в любом случае она решила не эвакуироваться, а мадам Шанель говорит что раз самолеты все равно летают там и сям они с легкостью могут залететь и сюда. Как бы то ни было добавляет она задумчиво мужчины любят воевать. Они неблагоразумны, если дождь льет не переставая им подавай войну, и что бы ни случилось им подавай войну. Как бы то ни было добавляет она во Франции мы свободны.

Мадам Пьерло очень интересуется тем почему мужчины когда их отпускают на побывку возвращаются такими большими и раскормленными. Она говорит что за ее восемьдесят восемь лет это первая война когда мужчины на побывке выглядят такими большими и раскормленными. А женщины то ли по контрасту то ли потому что им приходится так тяжко трудиться выглядят рядом с ними очень изможденными.

Войны двадцатого столетия легко могут превратить мужчин в здоровяков и толстяков потому что двадцатое столетие конечно очень изменило французскую сельскую местность, вот у нас горная деревушка но тут нет бедных, все благополучны и у всех есть кое-какие предметы роскоши, у всех есть велосипеды у всех есть хорошая выходная одежда, у всех есть варенье чтобы намазывать на хлеб, у всех есть куры и утки которых не продают а едят сами и у всех есть деньги в банке которые тут называют argent liquide^[25]. Здесь в деревне говорят молоко оплачивает их текущие расходы, телята оплачивают налоги и другие траты вроде брачного свидетельства свидетельства о рождении или смерти и пшеницу которую они едят сами а вино дает деньги которые они кладут в банк а в еду идет картофель. Таким образом говорят тут любой был бы устроен и у вас имеется вдоволь вина и мяса и масла и хлеба на прокорм. Во всей этой местности только одна семья не совсем устроена но и она не бедная а запущенная, там в семье четверо малых детей одного роста но разного возраста так бывает когда дети запущенны. Война оделила их новой одеждой, chanoine^[26] из Белле хотел что-нибудь сделать для них и выдал им полный комплект одежды чтобы было в чем в школу ходить, они конечно всегда ходили в школу но теперь во всем новом, включая как они мне сказали нижнее белье, им пожалуй кажется что новая одежда появляется сама собой потому что идет война.

Даже в Белле который скорее городок, там населения около пяти тысяч человек и это важный центр, даже там бедных нет. У них раз в два года проводится bazaar de charité^[27] и деньги которые собирают идут на общественные нужды а не на частную помощь, там очень большой дом призрения для престарелых из местных но их там не так много. Я говорила об этом на днях с герцогом Клермон-Тонерром, который гостит у мадам Пьерло по ту сторону долины, и он подтвердил, да, верно. Он сказал для той части страны где он живет а это совсем другая ее часть, это тоже верно. Он хорошо помнит что когда он был мальчиком, в стране все было иначе было очень много бедных. Я спросила его считает ли он что война 1914-го связана с этой переменой, отчасти сказал он, она ей конечно способствовала, но на самом деле это началось до 1914-го. Так что лишь двадцатое столетие произвело перемены.

У нас тут в деревне есть маленькая девочка и ее имя Hélène Bouton, Helen Button / Элен Буттон — Хелен Баттон, и я было задумалась что чувствует маленькая девочка по поводу военного времени. Это очень интересно.

Вот каким образом я это ощущала, потому что в конце концов вся эта война не война, это военное время.

Звали ее Хелен Баттон и она жила в военное время. Жила в каком-то месте но важно что жила в военное время.

В истории нередко бывало военное время и Хелен Баттон жила в такое же время.

В это военное время солнце светило светило-таки но Хелен Баттон всегда знала что к вечеру пойдет дождь и так оно и было, она узнавала по приметам, она не знала что такое приметы но узнавала по приметам что собирается дождь.

В военное время дети собаки и цыплята либо напуганы либо шалят больше обычного, либо одно либо другое. И пожалуй их больше чем всегда больше цыплят собак и детей чем раньше. Хелен Баттон знала это. И в военное время собаки пожалуй чаще душат цыплят чем в мирное время. Собака Хелен не задушила цыпленка но нашла задушенного и принесла ей и положила к ногам. Хелен испугалась еще подумают что это ее собака задушила цыпленка, поэтому они с кухаркой потихоньку его сварили чтобы никто не подумал на ее собаку. Такое могло случиться с Хелен только в военное время.

Конечно дети гораздо чаще ходят туда-сюда в военное время чем в мирное потому что просто так сидеть дома в военное время не имеет для них особого смысла.

Хелен Баттон вышла со своей собакой по кличке Уильям. Они гуляли и вдруг Уильям остановился занервничал. Что-то увидел на дороге и Хелен тоже. Ни она ни он не знали поначалу что это, но когда подошли увидели что это бутылка, бутылка, стоящая прямо посреди дороги. В бутылке внутри что-то было но непонятно что, что-то темно-зеленое а может синее или черное, и бутылка стояла посреди дороги, а не лежала на боку как обычно когда на дороге валяются бутылки.

Собака Уильям и маленькая девочка Хелен пошли дальше. Не оглядываясь на бутылку. Конечно она осталась на месте потому что они не прикоснулись к ней.

Это и есть военное время.

Когда Хелен вышла из дому вокруг было очень много маленьких мальчиков они катили на больших велосипедах. Таких высоких что они вообще из седла не могли дотянуться до педалей но они были повсюду в деревне елозили из стороны в сторону чтобы катить и при виде воды а кое-где дороги были залиты водой они катили туда сюда по лужам чтобы летели брызги. Все это потому что их старшие братья и их отцы ушли на фронт и так много малых ребят могли теперь играть.

Вот потому Хелен и понимала что это военное время.

Хелен и ее собака Уильям ходили гулять ежедневно и почти каждый вечер встречали кого-нибудь. Они знали мальчика по имени Эмиль мальчика с большими глазам и собакой по кличке Эллен. Собака Эллен была родом из страны против которой они сейчас воевали. Эмиль смотрел на свою собаку и сомневался можно ли ему любить ее. Собака любила Эмиля но любил ли Эмиль собаку.

Когда Хелен и ее собака Уильям приближались к собаке Эмиля, Эллен принюхивалась к земле рядом с дорогой и в конце концов выбиралась на берег и принюхивалась там. Собака Хелен тоже принюхивалась. Наверное, там была дичь в этом месте, такое очень возможно потому что в военное время мужчины не ходят стрелять дичь никто ни на кого не охотится в военное время охотятся только собаки и кошки. Мальчик Эмиль с большими глазами горевал из-за этого. Он сказал в военное время собаки охотятся но ловят мало, можно видеть как две-три собаки вместе бегут поохотиться и замирают чтобы посмотреть не видит ли их кто-нибудь потому что в мирное время они так не охотятся. А вот кошки сказал Эмиль и в мирное время и в военное время сидят и подстерегают добычу.

Темнело и начинался дождь И Хелен пошла одной дорогой а Эмиль другой и каждая собака пошла с тем кому принадлежала.

У Хелен была бабушка. Когда она была девочкой такого же возраста как Хелен время тоже было военное. Она рассказывала Хелен как однажды ей дали ломоть хлеба, а хлеба тогда очень не хватало, но ей достался большой ломоть и она как раз принялась за него. Но появился солдат вражеский солдат на лошади, остановился, спешился и хоть и не грубо но взял хлеб у нее из рук, она успела только разок откусить, и дал своей лошади которая его съела и он уехал на своей лошади и так и не сказал ни слова.

Сейчас тоже был военное время но у Хелен когда ей хотелось хлеба хлеб был всегда и масло к нему и варенье и мед но все равно время было военное.

Школа не открылась в обычное время, школа всегда открывалась когда дни становились короче а сейчас дни стали короче и вокруг становилось темней и темней но не зажигались огни и Хелен и ее собака стали гулять в темноте но она могла разглядеть дорогу в темноте и знала что это военное время. Она думала что это из-за военного времени, но она и знала это.

Хелен Баттон думала о том что в военное время между днем и ночью нет никакой разницы. И была права. Ночи стояли очень темные и дни были темные и куда-то пропали утра. Их нет в военное время.

Так сказала себе Хелен Баттон, она не говорила об этом ни с кухаркой ни со своей матерью, не говорила с Эмилем мальчиком у которого были такие большие глаза, говорила она с собой. Как все в военное время.

Вы говорите с собой о каштанах и грецких орехах и лесных орехах и о буковых орехах, вы говорите с собой о том сколько вы их нашли и червивые ли они. Вы говорите с собой о яблоках и грушах и винограде или о том что вы больше всего любите. Вы просто ходите и разговариваете с собой в военное время. Вы говорите с собой о гусеницах но не о пауках и ящерицах, вы говорите с собой о кошках и собаках и кроликах но не о летучих мышах или не просто о мышах или о моли.

В военное время бывают падучие звезды и Хелен Баттон их видела. Переворачиваются ли звезды и пугают ли всех. Она видела что некоторые звезды голубые а некоторые красные, и она сказала себе что одна звезда очень красная и когда эта красная звезда станет голубой военное время закончится.

Хелен знает что собака Эмиля родилась во враждебной стране. Ему дал ее кто-то кто пришел оттуда задолго до того как началось военное время.

Как-то раз не вечером а утром Эмиль не пришел а Эллен собака Эмиля пришла и Хелен увидела ее. Это конечно было не так это было не так но Хелен сказала себе я вижу как с собакой Эллен происходит метаморфоза ее мех превращается в просторные мешковатые штаны и ее голова превращается в большую лохматую голову и вот это уже человек, враг, да, сказала себе Хелен я вижу его он идет по дороге и я знаю что этот человек наш враг, он тут был и я видела его.

Вскоре она встретила Эмиля и с ним была его собака но утро уже кончилось и Хелен не смотрела на собаку Эллен, она смотрела на свою собаку Уильяма как будто знала его и она знала его на самом деле и знала что ее собака подойдет если она ее позовет.

А вскоре после этого на всех собак пришлось надеть намордники. На дороге это все стали обсуждать. Мужчины в деревне раньше надели на собак намордники потому что собаки могли взбеситься а сейчас было военное время и на собаках должны быть намордники в военное время.

Хелен Баттон всех слушала но все говорили разное о том почему так получилось а Хелен ничего не говорила но знала что знает причину.

Эмиль был просто неотразим но и Хелен тоже.

Она просто знала что должно случиться по крайней мере знала ее тетка Полин, эта ее тетка была что называется ясновидящая, это значит что она знала что случится дальше, знала всегда но сейчас в военное время это было куда важнее. В мирное время ничего особенного не случалось поэтому много ли толку знать что случится дальше но в военное время случиться могло что угодно поэтому знать было совершенно необходимо.

Что Хелен Баттон нравилось больше всего касалось кюре из Арса^[28], ей все в нем нравилось, ей нравилось что он плохо учился, ей нравилось что он был добр ко всем и ей нравилось что он святой и ей нравилось что ее бабушка могла его помнить. Но больше всего ей нравились его слова что настанет день когда пахать землю и растить пшеницу будут женщины а мужчины будут собирать урожай. И женщины она это сама видела сеяли пшеницу а мужчины, потому что кюре из Арса всегда все знал, вернутся и соберут урожай, сейчас военное время но они вернутся. И она немного удивилась когда услышала что монахини в городах больше не носят coiffes^[29], не могут надевать поверх них противогазы, поэтому они не могут больше их носить и кюре из Арса предсказал это тоже. Он сказал что настанет время когда сестры в больницах не будут носить чепцы и в самом деле но все равно никто ему не поверил а теперь пришло время они их не носят, но, и это успокаивает всех, он сказал что продлится это совсем недолго совсем коротко столько сколько нужно чтобы перевернуть омлет. И это успокаивало.

Хелен Баттон любила слушать свою тетку Полин, ее называли Та Самая Полин слушать ее любили очень многие, но Хелен на самом деле никогда не задумывалась правда это или нет. Она просто любила пересказывать все это Эмилю когда его встречала и знала что эти рассказы делают ее неотразимой.

Поэтому Хелен знала когда война подойдет к концу и когда больше не будет военного времени и Хелен знала что это делает ее неотразимой.

Ее тетка и в самом деле все знала. Она знала когда противник будет готов умереть, она знала сколько раз пробьют часы, она знала кто не будет есть яйца, знала кто собирается купить себе шляпу, она знала все.

Хелен Баттон вышла со своей собакой и сияла луна.

Хелен знала что ей не разрешают гулять когда светит луна, она знала что ей это не разрешается. Ей разрешалось находиться на улице когда стемнеет потому что если светит луна значит настала ночь а не просто стемнело. Тем не менее она находилась на улице и автомобили быстро проносились в ярком лунном свете или медленно ехали в темноте потому что огни у них были зеленые и голубые а не белые.

Появился автомобиль, он наехал на Уильяма и Хелен закричала а Уильям упал а потом поднялся и пошел назад, о как же он шел. Хелен продолжала звать его и он пополз назад.

Ах Боже мой, где же Эмиль с такими большими глазами которые видят все.

Хелен и Уильям добрались домой и в конце концов это немало значило.

В общем военное время продолжало быть военным и после этого Уильям не мог поворачивать голову но это продолжалось не очень долго вскоре он выздоровел но всегда пугался когда видел свет и особенно пугался когда вдруг видел луну сквозь дымку и луна была зеленой.

Эмиль не был сиротой. У него была лошадь. Лошадей вообще оставалось немного, почти всех забрали на войну. Лошадь Эмиля была массивная из тяжеловозов, наверное поэтому ее и не забрали уж очень медленно она двигалась даже для военного времени.

Поэтому ее оставили перевозить грузы и однажды Хелен их встретила, лошадь тянула фургон а в фургоне находилось животное, никто никогда не видел такого, оно было огромное и оно было дохлое.

Ни тянувшая фургон лошадь ни Эмиль ничего не имели против в отличие от собаки Эмиля которой это конечно очень и очень не нравилось.

У огромного животного не было хвоста и совсем не было ушей. Животное было огромное и это было военное время.

Хелен на самом деле не разглядела его но сказала себе по его поводу. Она сказала: ну и ну!

Никто не знал куда едут Эмиль и его лошадь, в военное время никто никогда не знает.

Хелен легла спать но заснуть не могла. И вдруг Хелен стала засыпать. Ей снилось что сейчас военное время.

Когда она проснулась она не встала, ведь это было военное время и никто не сказал ей вставай но в конце концов она встала и вышла на улицу. Прошло некоторое время а она стояла очень тихо и слушала.

Ей казалось что она его слышала но слышала ли она его.

Она слушала и слушала. То было военное время и потому она слушала и слушала.

Она слышала погоду, она слышала воду и она слышала снег, она повсюду слышала воду, стояла такая погода. Она вокруг слышала снег она почти слышала луну и слышала дождь и слышала горы.

Сейчас могла бы быть школа и Хелен могла бы ходить в школу но не ходила. Никто не говорил ей что ходить надо и в самом деле в школу ходило так мало народу что в любой день школа могла закрыться так было каждый день это было военное время. Так что каждый день Хелен выходила и шел снег и снег таял и вода была повсюду и собаки охотились на дичь но не собака Хелен а другие собаки и эти собаки стояли и ждали пока все не скроются из виду и начинали охотиться на дичь. Люди охотиться не могли а собаки могли. Это было военное время.

Как-то раз Хелен и ее собака и Эмиль и его собака встретились когда подымались в гору.

Они поднимались и увидели там человека. Он был не старый, он был молодой, а это было военное время и видеть молодого человека в обычной одежде было удивительно. Этот человек был наверху на холме там был снег и была вода, у него был полевой бинокль и он смотрел в него на что-то вдали.

Это он сказала Хелен. Да он сказал Эмиль. Да это он, и они, Хелен и Эмиль, сказали, мы пойдем и Эмиль сказал да. Сейчас сказала Хелен. Да сказал Эмиль. А как сказала Хелен. Я его знаю сказал Эмиль.

Эмиль подошел к этому человеку. Заговорил с ним. Вы враг. Я не враг, сказал человек. Если не враг, как вас зовут сказал Эмиль. Меня зовут Генри сказал человек.

Так они стояли и был снег на полях и хлюпавшая вода и человек в деревянных башмаках, глядевший в бинокль.

Что им было делать.

Это и в самом деле было военное время.

И все они разошлись то и дело оглядываясь назад.

И вскоре там уже никого не было видно.

Таково военное время.

Хелен не знала почему но впервые за все военное время она расплакалась.

А вскоре Эмиль ушел и его собака тоже. На войну или нет Хелен так и не узнала.

В военное время так много людей уходят куда-то и в военное время всегда так много людей там сям и повсюду.

Все еще было военное время но Хелен тоже стала ходить в школу.

Так что для нее военное время кончилось.

Итак это двадцатое столетие. Я много думала о столетиях. Мне думается столетия похожи на людей, они начинают с того же что и дети простые и полные надежд затем они проходят через годы которые доктор Ослер обычно называл бестолковым возрастом, мальчики с одиннадцати до семнадцати, а затем наступает время когда мальчики цивилизуются и после этого столетие более или менее определяется и становится rangé как говорят французы то есть цивилизованным.

У меня есть смутное чувство будто таково каждое столетие, таким конечно было девятнадцатое столетие и двадцатое тоже а возможно и другие столетия. То что верно для одного столетия скорее всего верно и для всех остальных.

Итак мы сейчас в двадцатом столетии на стадии когда столетие почти готово для окультуривания.

В начале столетия а порой начало сильно затягивается, столетие как и все юноши рвется уйти из семьи, от семьи реальной и от идеи семьи.

Каждый юноша мечтает об этом каждое столетие мечтает об этом каждый революционер мечтает о том как отменить семью.

Однако даже для юных интеллектуалов неистовых революционеров молодых коммунистов это на самом деле не слишком реально во Франции. В конце концов каждый француз знает что ему предназначено стать père de la famille, отцом семейства, даже если у него нет ни жены ни ребенка быть père de la famille его главное предназначение. Каждый француз неизбежно скажет о себе и о своих приятелях nous pères de famille, это на самом деле единственный способ которым француз может реализовать себя в жизни и хотя юность и интеллектуализм требуют чтобы он верил в мир не основанный на семейных узах каждый француз знает про себя что все закончится семьей и его превращением в отца семейства.

Любопытно что в сельской местности чуть ли не в каждой деревне есть мужчина который так и не женился, либо его мать жила слишком долго и он так и не женился, либо он не женился потому что уезжал куда-то и долго не возвращался, как бы то ни было по той или иной причине в деревне есть человек который остался неженатым. Обычно если мать живет слишком долго и мать такая властная что ее сын состарился неженатым когда мать умирает какая-нибудь вдова все же выходит за него замуж однако иной раз и даже довольно часто почти в каждой деревне есть неженатый мужчина.

На самом деле его никто не принимает всерьез, они пренебрежительно называют его женишком, и почти всегда он и впрямь становится немного чудаковатым грустно стоит и смотрит на женщин ни одна не станет ему женой а порой он делается совершенно сумасбродным, как недавно в одной деревне неподалеку отсюда ему уже было лет пятьдесят пять женат он никогда не был и застрелил женщину просто женщину которую заметил вдалеке. Ни один мужчина который был когда-либо женат не сделал бы этого явно бы не сделал.

Встречаются конечно женщины в деревне обычно не больше одной которые не вышли замуж, но во Франции вряд ли такая станет чудаковатой, ведь всегда на самом деле рядом есть животные а животные могут заменить семью француженке, француженке но не французу.

В нашей деревне есть такая женщина она любит свою собаку а не так давно собака ослепла и она и ее старик отец и слепая собака как были так и остались одной семьей и даже когда ее отец умрет у нее все равно будет семья потому что животное станет для нее членом семьи.

Мадам Шабу рассказала мне об этом историю.

Во Франции сказать что маленькая собачка сидит на коленях у своей мамочки вполне допустимо. По сути французы совершенно убеждены что французский единственный язык в котором есть настоящий детский язык для собак, я помню долгий спор кончившийся торжествующим, ну и как же вы скажете по-английски, chien chien иди иди к своей mamère.

Нельзя сказать собаке француза, иди к своему папочке но можно сказать собаке француженки, иди к своей мамочке.

Словом мадам Шабу была у себя в деревне в Юра и она пошла на концерт который давали для солдат и все крестьяне были там и рядом с ней сидела крестьянка и держала на коленях песика. Мадам Шабу рассказывала историю и совершенно естественно сказала рядом со мной на коленях у матери спал песик, песик был очень воспитанный, когда раздавались аплодисменты он просыпался и тявкал а все остальное время вел себя очень тихо. Объявили что самый известный французский флейтист сейчас находится в деревне и предлагает поиграть для солдат. Он вышел на сцену и стал настраивать флейту. Немного встревоженная мать песика повернулась к мадам Шабу и сказала, pourvu que mon petit chien aime la flute, pourvu — будем надеяться что моему песику нравится флейта, будем надеяться.

Это сказано по-французски, уверенности нет но есть надежда не более того.

Французы любят называть вещи и называют их исчерпывающим образом.

Причина в том что если нечто названо оно их больше не тревожит. Как только выражение une guerre des nerfs^[30] сказано вслух ничто больше не действует им на нервы. Такова их логика стиль и цивилизация.

Поэтому хотя французы как и каждая нация вроде бы нуждаются в этом юношеском интеллектуальном отрицании семьи на деле это конечно не так. В этом одна из причин того что французы не снобы.

Не важно каково социальное происхождение человека, не важно чего он достиг, ему никогда в голову не придет не навещать свою семью, у простого крестьянина могут быть дети самого разного общественного положения никаких сложностей не возникает, хорошо одетый человек приходит к себе домой где его родители в простой одежде такие же как когда-то и никто не чувствует что тут что-то не так, никогда и ни при каких обстоятельствах.

И конечно то же самое относится к армии, кто угодно может быть простым солдатом как и кто угодно может быть офицером. Это зависит от рода деятельности, от профессии, а не от принадлежности к общественному слою.

Здесь в городе нотариус, адвокат, банкир все простые солдаты, сын мясника офицер, все это зависит от профессии это не зависит от класса.

На днях молодой писатель наш сосед по деревне Пьер Лейрис говорил об этом. Он не очень сильный и поэтому он нестроевик и не в действующей армии но во время мобилизации их нестроевую роту призвали и послали помогать при проведении мобилизации. Ему очень понравилась его короткая военная служба ему очень понравились его товарищи им очень хорошо было вместе, но потом мобилизация кончилась и их расформировали. Он сказал что это был ужасный день. Когда они надели штатское платье все стало по-другому, они увидели всех в другом свете они узнали кто есть кто а когда они были все вместе никто не знал и не придавал этому значения.

Помню как одна сестра-француженка в монастыре тоже говорила об этом. Она сказала что облачение и чепец, тот самый чепец который как сказал кюре из Арса надо так долго снимать что за это время можно омлет с двух сторон обжарить чепец который многим из них пришлось снять чтобы надеть противогаз, да так вот сказала она мы никогда не знали откуда родом та или иная сестра и из какой она семьи если только случайно не оказывались в приемной со своими родственниками а она в приемной со своими. Тогда они могли узнать но думаю они вряд ли это замечали.

Мы вчера видели Père Abbé abbaye royale d'Hautecombe^[31], шестнадцать из двадцати шести его монахов мобилизованы, почти все простые солдаты. Один из них из тех что постарше стал aumonier, капелланом эскадрильи. Он страшно доволен собой, к его услугам не только автомобиль не только шофер но у него свой самолет и свой летчик. В глазах отца настоятеля загорелись веселые искорки когда он рассказывал нам это.

Мадам Жиру сама вдова генерала рассказала нам о своей семье, каждые десять лет они отмечают встречу семьи какая только осталась в живых и в последний раз двумя самыми удивительными гостями были один из прославленных судей Франции и возница сельских похоронных дрог. Но они были одной семьей им подали прекрасный обед самый лучший обед и все были вместе.

Мадам Жиру рассказала нам о своей двоюродной бабушке, она была одной из красивейших женщин во Франции и очень важной особой. Как-то раз сравнительно недавно мадам Жиру побывала в деревне откуда все они были родом и встретила там пожилую женщину и они разговорились. О сказала пожилая женщина вы помните вашу двоюродную бабушку. О да сказала мадам Жиру, прекрасно сказала пожилая женщина, я знаю о ней кое-что такое чего никто больше не знает.

Когда она была молодая совсем молодая и очень красивая тут проходил солдат. И ваша двоюродная бабушка родила мертвую двойню, таких очень маленьких близнецов и она похоронила их под грушевым деревом похоронила обоих.

Мадам Жиру призналась что с тех пор когда она видит грушевое дерево она испытывает странное чувство.

В этом году как и всегда они собрали виноград и сделали вино, они всегда думают что его не будет потому что в этой деревне всё всегда против вина, поздние заморозки, град, ложномучнистая роса и мало вечернего солнца, но все равно они собирают урожай. В этом году как и всегда они собрали урожай и довольно большой, а французы как и их земля бережливы и щедры, много должно быть вложено в нее и много она дает в ответ, и они должны отпраздновать это, faire part^[32], как пишется в их объявлениях о похоронах свадьбах и рождениях, во Франции они всегда отмечают праздник такой штукой которая называется ramequin, похоже на гренки с сыром по-уэльски, только вместо пива и сыра ее делают в горшочке из белого вина яиц и сыра и размешивают такими огромными ломтями хлеба.

На днях они тут в деревне из-за чего-то не поладили и одного из соседей не позвали. Все остальные собрались вместе делать этот самый ramequin, это единственное кушанье которое должен готовить каждый французский отец семейства а не особый повар. Мужчины готовили его на плите, была уже темная ночь, тот самый сосед взобрался на крышу и уселся на трубу и дым повалил назад и горшочек покрылся копотью, приятели решили что дело в ветре и все начали сначала, а тот человек на крыше привстал потом услышал что они говорят вот теперь есть тяга тогда он уселся на трубу и опять испортил ramequin, и так продолжалось до тех пор пока какое-то время спустя незадачливые повара не узнали в чем дело.

Итак самое поразительное во Франции это семья и terre, земля Франции. Революции приходят и уходят, мода приходит и уходит, остаются логика и цивилизация а с ними семья и земля Франции.

Они так разумно относятся к этой земле, конечно она ничего не стоит без человека и конечно человек не может существовать без семьи.

Естественно у семьи, у каждой семьи есть свойство усугублять изоляцию. Это то что характеризует семью, это то что характеризует войну, вся война целиком и полностью это такое же усугубление изоляции. И французы которые не желают войны спокойно переживают войну, потому что в конце концов это усугубление изоляции а такова семья и в мирное и в военное время.

Как в обработанной земле нет ничего грубого или заведомо жестокого так и французы никогда не бывают ни грубыми ни жестокими. Они придумали слово садизм но их садизм никак не связан со страстями а страсти никак не связаны с землей или семьей это как то что революции и все остальное существуют по отдельности.

Во Франции сразу бросается в глаза одно тут никогда не наказывают детей и они логичны цивилизованны обладают чувством стиля и исчерпывающим пониманием фактов жизни. Любой французский ребенок может понять все и очень основательно.

Единственный редчайший случай когда я видела плачущего мальчика произошел однажды там внизу на набережных в Париже.

Набережные в Париже никогда не меняются, то есть конечно они с виду другие но жизнь которая там идет и идет всегда одна и та же. Я только в прошлом году по-настоящему узнала их, я ставила автомобиль в гараж за Нотр-Дам и каждое утро и каждый вечер я проходила вдоль набережных туда и обратно. Я обнаружила что если сойду вниз к самой воде я смогу спускать собак со сворки потому что мы не переходили улицуи потом я обнаружила что жизнь там внизу очень приятная, с городской жизнью она никак не была связана, это одна из самых типичных черт Франции город и деревня деревня и город всегда совсем рядом. У каждого в городе есть родственники в деревне и у всех в деревне есть родственники в городе и все в городе надеются вернуться куда-нибудь в деревню все государственные служащие все полицейские все рабочие любой квалификации по сути даже все владельцы магазинов надеются в конце концов оставить дела и перебраться в деревню, то есть туда где ты неизбежно устраиваешься когда тебе больше не нужно зарабатывать на жизнь когда у тебя есть пенсия когда ты отложил кое-что и ты выращиваешь овощи и ты строишь себе маленький домик и ты надеешься что деньги не слишком обесценятся и ты сможешь жить на то что у тебя есть. Как бы то ни было у тебя всегда будут про запас овощи и кролики и куры а это всегда кое-что.

Конечно деньги сильно обесценились но всегда есть надежда что это когда-нибудь остановится и они больше не будут падать. Как бы то ни было французы никогда не принимают деньги слишком всерьез, они конечно экономят их упорно копят их но знают что деньги на самом деле не отличаются надежностью. Вот почему все мечтают о земле в деревне. Многие знакомые нам люди пытались купить дом в наших местах и их всегда удивляет что никто не хочет продавать, ни крестьяне ни люди победнее ни побогаче. Но как и все они говорят если мы продадим наш дом что мы получим взамен, деньги, а что проку от этих денег, деньги кончаются а потом когда они кончатся что с нами будет, и потом у нас есть все что нужно, и что можно сделать с деньгами кроме как потерять их, и потом тратить деньги не так уж приятно, и если они у вас есть и вам нужно их потратить, это очень хлопотно, экономить деньги это утешение и развлечение, экономия это не долг а развлечение, скупость это азарт, но трата денег это ерунда, потраченные деньги это деньги которых нет, а сэкономленные деньги это вырученные деньги даже если как это порой случается в деревне они сгорают.

Внизу в долине возник пожар в стоявшем в стороне амбаре это было в дневное время и кузнец начальник пожарной команды пытался погасить огонь но амбар был набит сеном, так что это было совершенно безнадежно.

Амбар принадлежал одному человеку а сено принадлежало другому человеку и вроде бы все отнеслись к этому философски, амбар был старый но это был хороший амбар для сена а сена у владельца было еще много и вдруг кто-то вспомнил что есть еще пристройка которая принадлежала какому-то другому человеку и кто-то смутно помнил будто он сказал однажды что оставил там свои вещи поэтому кто-то пошел искать того человека которому принадлежала пристройка. Он не был занят но не хотел идти но потом ему в конце концов пришлось пойти, а тем временем они вошли в пристройку и нашли одежду и тюфяк и 40 000 франков в кувшине.

Когда сообщили об этом хозяину он сказал да, это его пенсия, он вдовец, чтоб прокормиться ему довольно того что дает земля, ему выписали эти деньги, пришлось за ними в город ходить но коль скоро у него не было для них применения он и оставил их там в пристройке.

Что он с ними сделал когда ему в конце концов отдали их я не знаю, но думаю что он оставил их где-нибудь еще.

Французы не любят тратить деньги это их тревожит, но к роскоши они относятся естественно, если она у вас есть это уже не роскошь а если у вас ее нет это еще не роскошь.

Так что на берегах Сены внизу у воды совсем нет городской жизни, это приятная жизнь и каждый человек проживает ее по-своему.

Так вот однажды я увидела там мальчика лет тринадцати плотного коренастого и прилично одетого мальчика сидевшего у воды а рядом с ним была женщина явно не мать но родственница и они там сидели. Крупные слезы катились у него по щекам. Что случилось, спросила я у нее, о сказала она, огорчение но это пройдет. Он провалился на экзамене, но ничего, пройдет. Совершенно безучастно сидела она рядом с ним и конечно это было огорчение но как она сказала, огорчение пройдет.

Странная жизнь идет там у реки. Однажды я проходила мимо и там было двое мужчин, один нашел цилиндр и еще какие-то оранжевые цветы которые он приколол к цилиндру, и пока они шли один представлял всем другого, это мой брат, говорил он о втором.

На баржах всегда выращивают цветы и мужчины всегда спускаются с мимозой в руках и куда-то с ней исчезают, и под мостами кровати из картонных ящиков, может быть картон хорошо защищает от холода во всяком случае они его используют, и женщины стирают белье и мужчины там удят рыбу и художники там рисуют и каждый занят своим делом. Они бурчат под нос или разговаривают сами с собой но никто не дерется.

Итак с детьми во Франции никогда не обращаются сурово. Ребенок во Франции это нечто ценное, это не сокровище но как и все что сопричастно земле имеет цену а о ценной вещи всегда очень заботятся, французы всё употребляют в дело но ничем не злоупотребляют.

Итак двадцатому столетию и в самом деле нужна была Франция как почва. Франция могла играть с идеей разрушения семьи которая есть начало и конец всего но на самом деле это не могло убедить ни одного француза и потому Франция стала почвой для начинавшегося двадцатого столетия, у нее за плечами была единственная реальная попытка проверить семью и все что семья держит в руках и проживает и съедает и выпивает, и все что этой семье принадлежит, у них была за плечами эта попытка попробовать не верить во все это накануне девятнадцатого века во время Великой французской революции но на самом деле это было не увлекательно. Вело ли это к войнам да к волнениям да но на самом деле было не увлекательно. В этом не было ни логики ни цивилизации и не было моды.

Поэтому когда двадцатое столетие собралось проверить это снова с самого начала французы были очень рады при этом присутствовать но не участвовать.

Во Франции никогда так сильно не ощущается семейная жизнь как во время каникул. Семья это всегда семья но во время каникул она разрастается и это утомительно.

Один француз сказал мне как-то что его преследовал просто мучил не переставая страх того что он назвал каникулярной погодой. Я сказала но это же всего лишь летняя погода, нет возразил он в ней есть какая-то тяжесть вот почему это погода не летняя а каникулярная.

В каждый деревенский дом съезжаются все родственники и все их дети и все их слуги, зимой родственники только наносят друг другу визиты, довольно много визитов, обедают все вместе не меньше раза в неделю, но на каникулах они живут все вместе.

Потом настало двадцатое столетие с его автомобилями особенно после войны, французские семьи стали меньше собираться вместе на каникулах потому что вполне естественно они больше разъезжали. Все они прекрасно осознали что это даже утомительнее чем совместное житье и менее полезно для детей и для них всех. Приезжать и уезжать в поездах было лучше потому что поезда все же останавливаются а автомобили едут себе и едут. Потом во время последней войны все деревни заполнились родственниками съехавшимися вместе но раз это не каникулярная погода и вообще не каникулы, всем так больше нравится не говоря о том что ездить нельзя даже в поездах и значит так менее утомительно. Просто постоянное совместное проживание а это все меняет. Родственники теперь постоянное явление и за исключением того что кто-нибудь то и дело говорит про ту или иную кузину какая она надоедливая особа, а французские семьи всегда единодушны и все они считают какую-то одну особу самой надоедливой, и за исключением того что всегда есть трения между свекровью и невесткой, все это сильно смягчается тем что сын и муж на фронте. И многие денежные споры которые прежде были неизбежны из-за трений между невесткой и овдовевшей свекровью временно затихают. И всем так легче.

Во Франции не показывают друг другу письма. У всех свои письма. К какому бы классу во Франции ни принадлежал тот или иной человек он скажет у меня вестей нет но есть у моей матери, у меня вестей нет, но у моего сына есть. Неужели сказала я как-то раз с удивлением, они не читают вам того что написано в их письме, я хотела сказать неужели они не показывают вам письма но я инстинктивно почувствовала что этого нельзя говорить. О да последовала ответ, он или она читает мне отдельные места.

Во Франции все личное и частное и в то же время семья всегда вместе. Даже в разгар войны письма друг другу не показывают. Как сказала однажды моя старая служанка Элен, нет мадам это не секрет но об этом не говорят.

Я никогда не видела Париж во время объявления войны. Войны всегда начинаются во время каникул и каникулярной погоды когда вас нет в Париже. Париж всегда там на своем месте, по крайней мере так кажется нам в деревне хотя в такое время мы не очень уверены в его существовании, начало войны поглощает вас где бы вы ни находились, так что даже Парижа нет там на своем месте. Это усугубление изоляции которое и есть война.

Париж находится там на своем месте и постепенно даже здесь довольно далеко от него вы начинаете понимать что он там на своем месте.

Я никогда не видела Париж начала войны, Париж разгара войны я видела не в этот раз а в прошлый, в этот раз я наблюдала его всего лишь полдня.

Тем не менее я знаю Париж с самого начала двадцатого столетия до сегодняшнего дня, знаю довольно хорошо.

Когда я снова увидела Париж в 1900 году в первый раз после детства и в другие разы всегда на каникулах Франция это и был Париж. Франция это и был Париж и его ближайшие окрестности, Париж а он и был Францией которую я знала был тогда совершенно республиканским.

Я знала американку миссис Доусон, мы встретились в Англии и она сказала что уехала из Парижа после 1870 года. Она сказала что манеры французов-республиканцев были совсем не такие как очаровательные парижские манеры в эпоху империи. Но в годы республики ко всем конечно же обращались месье и мадам. Даже мальчишка в мясной лавке говорил нашей служанке bonjour Madame и она так же серьезно отвечала ему bonjour Monsieur хотя ему было всего пятнадцать лет. Во всяком случае хотя во Франции всегда есть империалисты и монархисты, порою самые неожиданные люди, они в действительности чуть ли не все в душе республиканцы и мечтают о республике, так как они знают что семья настолько сильна во Франции что принцип наследования должен быть отделен от власти, просто должен.

Кроме того до сих пор республика совсем неплохо справлялась с тем что как тут думают должно делать правительство, предоставляет их самим себе, защищает их в общем и целом от врагов, и хотя обходится оно дорого это правительство, могло бы обойтись еще дороже будь это какое-нибудь другое правительство, да и потом ни одна его часть не укоренилась настолько чтобы слишком далеко зайти хоть в чем-нибудь. Словом что касается Третьей республики она не так плоха. Могла бы быть лучше, могла бы быть хуже, но ничего, не так плоха.

В Париже между 1900-м и 1914 годами мужчины были элегантны и в них было чуть ли не больше обаяния и элегантности чем в женщинах. Когда мы приехали в Париж мужчины в сдвинутых набок шелковых цилиндрах и откинувшиеся для симметрии в разные стороны и тяжело опиравшиеся на трость, тяжелая голова тяжелая рука на трости, воплощали собой элегантность Парижа. Женщины были некрасивые скорее модные чем элегантные в отличие от мужчин. Когда столетие подросло началась война. Черные с синим цвета вечернего неба форменные тужурки летчиков поддерживали традицию французской элегантности среди мужчин. Женщины на время отстали от моды и вслед за тем мужчины постепенно утратили свою элегантность а женщины снова стали модными и больше не были некрасивыми и стали красивыми и через некоторое время это уже стало новым идеалом. После этой войны мужчины скорее всего снова обретут элегантность а женщины моду и элегантность. Все это очень интригует.

Цветы и фрукты в начале столетия были гораздо большей редкостью чем сейчас. В те дни цветы и фрукты были редкостью и так как были редкостью были очень элегантными.

Их очень тщательно выращивали чтобы они хорошо выглядели и хорошо гармонировали с тем что могло оказаться с ними по соседству, будь то люди или другие вещи. Они не имели ничего общего с жизнью под открытым небом а были целиком и полностью связаны с помещением и украшение помещения фруктами и цветами было традиционным элегантным и модным.

Я помню ужас нашей служанки-бретонки, когда мы в Пальме возвращались домой с охапками цветов и ставили их повсюду в доме. Сегодня любой француз или француженка совершенно спокойно может принести цветы куда угодно и в любом количестве сегодня но не тогда. Это же относилось к фруктам. Они были невероятно крупные, почти всегда с нанесенной на них еще во время произрастания меткой и очень дорогие. Никому не разрешалось до них дотрагиваться. Были только эти совершенно изумительные фрукты и обычные яблоки и в сущности ничего больше и эти обычные яблоки всегда были червивые. С того времени даже в самых маленьких провинциальных городках фрукты появились в изобилии, все едят фрукты и на самом деле фрукты больше не предмет восхищения или элегантное украшение стола. То же самое верно и в отношении цветов. Цветы теперь покупают большими букетами и всякий может купить в пределах разумного все что пожелает. Так что теперь цветами украшают многие дома на английский манер так сказать множество цветов повсюду и новая мода на цветы повелевает расставлять их так чтобы создавалось впечатление буйства мощи или необычности. Это постепенно создает новую элегантность.

Я разговаривала с мадам Жиру, она все помнит, и я спросила ее какое отличие между Францией ее юности Францией девятнадцатого столетия и Францией сегодняшней кажется ей самым поразительным. Она сказала безусловно разница в одежде людей живущих не в городе а в деревне. Не только девушки но и женщины из деревень и захолустных городков все хорошо одеваются, все намного больше следят за собой.

Я знаю что короткие рукава короткие платья очень мне понравились как важнейший стимул к личной опрятности. Между довоенной и послевоенной модой была очень большая разница. Это относилось к женщинам помоложе и даже к женщинам более старым.

С другой стороны за вычетом электричества дома в деревне и в сельской местности не слишком изменились. Конечно появление электрического освещения и само по себе изменило вещи потому что все стало лучше видно. К тому же переменились юноши они спортивные и аккуратные правда когда они взрослеют они все больше становятся такими как были. Женщины высоко держат планку и это очень влияет на детей. На мужчин меньше. Я говорю сейчас о деревне а не о городе. Одна из самых главных вещей в городе это появление центрального отопления. В домах магазинах в Париже и в других больших городах вдруг стало очень жарко. Это естественно привело к изменению женской моды коротким рукавам коротким юбкам отказу от нижнего белья тонким чулкам а так как Франция творит моду для всех, из-за центрального отопления которое провели в городах Франции появились новые фасоны. Эти фасоны пришли вместе с американизацией Европы столь заметной сразу после войны, с гигиеной ваннами и спортом.

После того и до самого недавнего времени предпринимались настойчивые попытки вернуть старые или придумать новые более закрытые фасоны, но до сегодняшнего дня этому сопротивлялись потому что условия которые породили послевоенные фасоны сохранялись более или менее неизменными. Однако постепенно желание сорить деньгами ослабело, стало труднее добывать деньги и потому появилась тенденция их откладывать. В прежней Франции девятнадцатого столетия всегда предполагалось что вы живете на свой прошлогодний доход и никогда на доход текущего года. А теперь во Франции все жили на доход текущего года или на доход следующего года, жили в рассрочку, короче говоря они не были сами собой. И понемногу их стала раздражать эта тенденция, он этот отпор исходил от всех классов и фасоны в соответствии с ним отражали желание вернуться к большей прикрытости тела длинными юбками добротным бельем.

А сейчас идет война, дома в Париже больше не обогреваются центральным отоплением. В квартирах вы обогреваетесь чем можете. Многие люди как и мы живут в деревне и топят брикетами той Франции которую я не видела с 1900 года и еще в придачу дровами и естественно этому сопутствуют шерстяные чулки и все прочее и фасоны меняются. Очень сильно влияет на все темнота. Мадам Жиру всегда говорит мне вы не знаете какими были эти деревни в прежние годы ведь даже и теперь хотя дороги темные в домах и амбарах внутри горит электрический свет, улицы все темные но магазины внутри светлые. Поэтому хотя снаружи они выглядят как средневековые лавки изнутри они выглядят иначе. Так что даже когда в двадцатом столетии снаружи черно внутри ярко освещено. Чего нельзя сказать о девятнадцатом столетии.

Брикетного топлива Франции круглых орешков спрессованного угля которые были во всех домах в начале двадцатого столетия больше не осталось даже в деревне, колосники которые прежде вставлялись в камин и подпирались обломком кирпича и засыпались угольками-орешками дававшими ровное нежаркое тепло, никогда казалось не менявшееся ни днем ни ночью больше нигде нельзя было увидеть. А сейчас 1939 год война и все хотят вернуть пламя брикетов. У нас оно есть. В местных лавках мы нашли колосники с точно таким же волнистым узором как и у тех которые мы нашли на чердаке нашего дома который стоит не знаем с каких пор. У тех что из лавок точно такой же узор что означает каким тусклым было пламя брикетов.

Итак столетие состоит из ста лет и сто лет это не так уж долго. Каждый может знать кого-то кто помнит еще кого-то и так можно вернуться на сто лет назад. Если для этого не хватает двух поколений трех поколений более чем достаточно. Так что сто лет это не так долго.

Скорее тревожно что нашей цивилизации если думать о ней из расчета три поколения на столетие потребовалось так мало поколений чтобы начаться.

Столетие это сто лет. У каждого столетия есть начало и середина и конец. Каждое столетие это как жизнь любого человека, как жизнь любого народа, а это значит что оно начинается это значит что у него есть детство у него есть юность у него есть взросление у него есть средний возраст у него есть пожилой возраст и потом оно кончается.

Все это произошло с девятнадцатым столетием, все это происходит сейчас с двадцатым. Думаю, это происходит с каждым столетием.

Оно начало как начинает дитя — в облаке славы того столетия которое только что главенствовало. Двадцатое столетие конечно так и вело себя. Только очень немногие из тех что вступили в двадцатое столетие вступили в него как в двадцатое столетие а не как в незавершившееся девятнадцатое. Оно начинало в нерешительности, продвигалось с трудом, скорее просто ползло.

А потом оно постепенно прошло через отрочество затем разразилась Первая мировая война, и это заставило всех осознать что это уже было не девятнадцатое столетие а двадцатое столетие.

Я спросила у мадам Пьерло, она выросла в деревне, она была провинциалкой, она никогда не бывала в Париже, она была женой военного атташе в разных столицах и потом в самом начале столетия она приехала в Париж уже сорокалетней женщиной. И как он вам понравился спросила я. Что ж, сказала она я была в нем разочарована. Но почему же, ну понимаете сказала она я думала что он не такой замкнутый как посольские круги в других странах, французы в Париже показались мне искушенными и не очень интересными. Но потом, прибавила она, я обнаружила что парижане гораздо интереснее когда они в деревне. Я перестала видеться с ними в Париже я стала приглашать их пожить у меня в деревне и тогда увидела что парижане интересные.

Затем она дальше рассказала мне что когда впервые приехала в Париж она присутствовала на обеде и сидела рядом с Анатолем Франсом. Немного погодя он сказал мадам вы не парижанка вы всегда жили в провинции. Это так подтвердила она. Это восхитительно, так и продолжайте, живите в Париже но всегда оставайтесь провинциалкой.

Итак столетие начинает понемногу приближаться к совершеннолетию, война была борьбой и это сделало двадцатое столетие сознательным. Каждый живущий видит его как оно есть.

На самом деле Франция не интересовалась двадцатым столетием Англия отказалась от двадцатого столетия, а теперь мировая война заставила и ту и другую осознать что двадцатое столетие уже наступило, оно прошло через муки как должна пройти всякая молодость, оно страдало как страдают все молодые и вот уже вот стоит двадцатое столетие.

После войны и Франция и Англия постепенно стали ощущать что двадцатому столетию пора цивилизоваться. Ему нужно было пройти через революционный период через который проходит любая молодежь, когда им кажется что системы станут не системами а чем-то совсем новым, когда каждый уверен что они всех могут переделать если только пойдут по правильному для этой работы пути.

Это был период Первой мировой войны, период фасонов без стиля, систем без порядка, насилия без надежды, переделки каждого и значит преследования каждого. Все это естественно после молодости и накануне процесса цивилизации накануне признания за каждым права не подвергаться переделке а это происходит когда народы становятся взрослыми.

И Франция и Англия надеются сделать это сейчас когда этому столетию почти сорок лет и уже за плечами время когда оно начинает цивилизоваться время когда оно начинает взрослеть время чтобы перейти в среднюю возрастную категорию к приятном жизни и радостям обычного существования.

Поэтому эта книга посвящается Франции и Англии.

Франции которая была почвой для всех тех кто был заинтригован и сформирован и увлечен двадцатым столетием но которая не была сама слишком в нем заинтересована. Франции которая на самом деле предпочитает цивилизацию мятущейся юности, Франции которая предпочитает чтобы юноши учились сдержанности и логике и цивилизации и моде по мере того как они вырастают из юности, Франции которая думает что детству и юности следует инстинктивно понимать что они не самоцель а переход к цивилизованности. И Англии которая как ребенок который не ходил в школу потому что его родителям не нравилась ни одна из существовавших школ и который уже переростком идет в школу и очень быстро все схватывает и опережает тех что были в школе с самого начала, потому что Англия отказалась от двадцатого столетия не поверила что оно уже есть считала что все совершают ошибку кроме них англичан которым известно что девятнадцатое еще не кончилось.

Но теперь они уже знают.

Эта книга посвящается Франции и Англии которые должны сделать то что необходимо сделать, они собираются цивилизовать двадцатое столетие и превратить его в эпоху когда каждый сможет быть свободен, свободен цивилизоваться и существовать.

Столетию сейчас сорок лет от роду, слишком взрослое чтобы делать что ему велят.

Оно достаточно взрослое чтобы жить хорошо и спокойно, идти к Богу или к черту как ему заблагорассудится и понять что жить как хочется приятнее чем когда тобой командуют.

Итак тому что Англия и Франция собираются предпринять и посвящается эта книга потому что я хочу чтобы они сделали то что собираются. Спасибо.

ГЕРТРУДА СТАЙН

Я не верю что национальное искусство и литература могут дышать силой и свежестью а сама страна переживать упадок не верю. Чтобы судить о состоянии страны нет более надежной лакмусовой бумажки чем произведения ее национального искусства что никак не связано с ее материальным статусом. И потому если шляпки в Париже прелестны изящны по-французски и продаются на каждом шагу значит во Франции все идет как положено. Поэтому вполне естественно что тем из нас кому предстояло создавать литературу и искусство двадцатого столетия нужен был Париж.

Гертруда Стайн

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Роберт Шнакенберг, Тайная жизнь великих писателей. М., 2010.

(обратно)

2

В.Б.Шкловский, Теория прозы.

(обратно)

3

Жан Франсуа Милле (1814–1875) — французский живописец и график. (Здесь и далее — прим. перев.)

(обратно)

4

Из стихотворения А. де Мюссе «Грусть»: Вся заслуга моя на свете, / Что когда-то я плакать мог (перевод В. Давиденковой).

(обратно)

5

Единый фронт (фр.). Имеется в виду Вторая мировая война.

(обратно)

6

Жена американского летчика Чарльза Линдберга (1902–1974); в 1927 г. он совершил первый беспосадочный полет через Атлантический океан.

(обратно)

7

Шотландский креол (фр.).

(обратно)

8

Fox — лиса (англ.).

(обратно)

9

Ошибка автора: русско-японская война шла в 1904–1905 гг.

(обратно)

10

Правильно: Стани́слав I Лещи́нский (1677–1766) — король польский и великий князь литовский в 1704–1709 гг. и в 1733–1734 гг., а затем последний герцог Лотарингии в 1737–1766 гг., тесть короля Франции Людовика XV. В 1719 г. получил разрешение на пребывание во Франции вместе с семьей и двором, где жил до конца дней.

(обратно)

11

Francois Marin (1739). Les Dons de Cornus ou les Délices de la Table — Франсуа Марен, «Дары Комуса, или Удовольствия стола». (Комус — др-гр. бог ночного праздношатания.)

(обратно)

12

Мари-Антуан Карем, также Антонин Карем (1784–1833) — известный французский повар, один из первых представителей так называемой «высокой кухни».

(обратно)

13

Учебное заведение, готовящее к экзаменам на степень бакалавра (разг. фр.).

(обратно)

14

Фрэнсис Сирил Роуз, сэр Фрэнсис (1909–1979) — британский художник.

(обратно)

15

На этот раз у нас есть союзник — англичане (фр.).

(обратно)

16

Наземные, морские и военно-воздушные силы (фр.).

(обратно)

17

Бернард Фэй (1893–1978) — французский историк франко-американского происхождения; боролся с антимасонским заговором, член правительства Виши.

(обратно)

18

Анри Дезире Ландрю (1869–1922) — французский серийный убийца, был приговорен к смертной казни и гильотинирован.

(обратно)

19

Кепка, фуражка (фр.).

(обратно)

20

Жан Гюго (1894–1984) — французский художник и иллюстратор.

(обратно)

21

Король умер, да здравствует король (фр.).

(обратно)

22

Традиционное название «Пиренейские войны» (1808–1814).

(обратно)

23

Какой маскарад (фр.).

(обратно)

24

Призван (фр.).

(обратно)

25

Наличные (фр.).

(обратно)

26

Каноник (фр.).

(обратно)

27

Благотворительный базар (фр.).

(обратно)

28

Святой Жен Батист Мари Вианней, или кюре из Арса (1786–1859) — католический святой, покровитель приходских священников и исповедников; настоятель прихода в деревне Арс.

(обратно)

29

Чепцы (фр.).

(обратно)

30

Война нервов (фр.).

(обратно)

31

Отец настоятель монастыря в Откомб (фр.).

(обратно)

32

Оповестить (фр.).

(обратно)

Оглавление

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

ПАРИЖ ФРАНЦИЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

*** Примечания ***