Бирюза от Кудашева [Владимир Павлович Паркин] (fb2) читать онлайн

Бирюза от Кудашева. Книга II.

БИРЮЗА от КУДАШЕВА

Владимир П. Паркин

Роман.

Книга II

историко-приключенческого романа из пяти книг

«МЕЧ И КРЕСТ РОТМИСТРА КУДАШЕВА»

Бирюза от Кудашева. Роман. / Владимир П.Паркин, 2013.

Приключения Александра Кудашева продолжаются.

Подвиги во славу и безопасность Отечества отважного офицера-фронтовика, поручика пехоты, вознаграждаются его переводом в Особый отдел Департамента полиции Закаспийской области с присвоением ему чина ротмистра Отдельного Корпуса жандармов и представлением к награждению Орденом Святого Георгия Победоносца четвёртой степени. Арестованный им Гюль Падишах-Сейид, он же Алан Мак’Лессон, заключён в Трубецкой бастион Петропавловской крепости Санкт-Петербурга с обвинением в организации террористической акции в Асхабаде.  Однако, опытному разведчику Генштаба индо-британской армии удаётся бежать буквально с допроса, который проводил лично полковник А.Ерёмин, заведующий особым отделом департамента полиции.

Александр Кудашев взят под стражу с обвинением в содействии побегу особо опасного государственного преступника. Его этапируют из Асхабада в столицу империи офицеры-особисты, прибывшие из Санкт-Петербурга на литерном поезде. Конвойная команда получает указание от своего начальника подполковника Држевского уничтожить Кудашева в дороге.

Старший друг Кудашева – его непосредственный начальник адъютант Командующего войсками Закаспийской области полковник В.Дзебоев организует исполнение хитроумного плана побега из хорошо охраняемого арестантского вагона. Но Кудашев от побега отказывается. Он уверен, что сможет доказать свою невиновность в любой инстанции.

 Справедливость торжествует, полковнику Ерёмину приходится не только принести извинения, но и вручить Кудашеву заслуженный им Георгиевский Крест... В этот же день в Санкт-Петербурге Кудашев получает пулю в грудь из бельгийского браунинга…

УДК 821.161.1-311.3

ББК  84(2Рос=Рус)63.3

П 182

©  Владимир П.Паркин, автор, 2013.

©  Владимир П.Паркин, издатель, 2013.

ISBN 978-5-906066-08-4

***   *****   ***

«История подобна гвоздю,

на который можно повесить все, что угодно».

Александр Дюма (отец).

*****

ГЛАВА 1.

Парфянский статер.  Цена визита в прокуратуру. Энтомолог из Канады.

Асхабад. В ночь с 17 на 18 ноября 1911 года.

Управляющий делами канцелярии Начальника Закаспийской области титулярный советник Николай Кириллович Холмогоров, засидевшись до полуночи в своем кабинете, занимался любимым делом – наслаждался лицезрением собственной нумизматической коллекции, которую не рисковал держать дома, но предпочитал более надежным для хранения рабочий сейф Мозера. Недавно его коллекция пополнилась новым раритетом – античным золотым статером.  Большая шестикратная лупа позволяла любоваться чеканным профилем  Зевса Олимпийца на аверсе и квадригой – боевой колесницей с четверкой коней на реверсе монеты. Сердце старого нумизмата сладко щемило от привалившего счастья, рука подрагивала, он никак не мог поймать нужный фокус увеличения в сложении диоптрий лупы и собственного пенсне. Вот, наконец-то! Александр Кириллович вслух прочел полустертую надпись:

– «Андрагор»!

И вдруг над своей головой услышал голос полковника Дзебоева:

– Неужели «Андрагор»? Не может быть.

Холмогоров от неожиданности уронил монету на стол. Поднял голову. Напротив него стоял Адъютант командующего войсками Закаспийской области, он же – начальник Особого отдела.

– Владимир Георгиевич! – дрогнувшим голосом воскликнул Холмогоров. – Напугали! Ну, не совестно ли подкрадываться!

– Дверь кабинета была приоткрыта, уважаемый Николай Кириллович. Я увидел свет в неурочное время, решил проверить. Вы были так увлечены, что не услышали моего «разрешите войти».

Дзебоев, не церемонясь, поднял монету со стола. Его зрение еще позволяло не пользоваться оптикой. Повертел, рассматривая монету, показал аверс Холмогорову, спросил:

– Так это и есть сам Андрагор?

Управляющий делами отобрал статер у Дзебоева.

– Нет, Владимир Георгиевич, это не Андрагор. Это сам царь богов и людей античного эллинистического мира Зевс Олимпиец! Андрагор – царь Парфянского царства из династии Селевкидов. Этому статеру царя Андрагора приблизительно две тысячи двести лет!

– А с чего вы взяли, что эта монета именно царя Андрагора?

Холмогоров не удержался от снисходительного тона:

– На монете надпись на древнегреческом, Владимир Георгиевич!

– Редкая, поди, монетка-то? – Дзебоев, не дождавшись приглашения, сам придвинул к столу свободный стул, присел, достал портсигар, закурил.

Холмогоров понял: вечер безнадежно испорчен бесцеремонным жандармским вторжением. Аккуратно вставил статер в кармашек планшета для монет, убрал в сейф.

– Редкая? Не то слово. Уникальная! Единственная известная на сей день в своем роде. Античные монеты римской империи в Европейских коллекциях Петербурга, Вены, Рима, Лондона – не такая уж большая редкость, но Парфянского царства – это бомба!

– Рад за вас, Николай Кириллович! – в голосе Дзебоева не слышалось ни нотки иронии. – Вам и карты в руки. Городище-то столицы Парфии – Нисы – в восьми верстах от Асхабада. Копай – не хочу!

Холмогоров не выдержал, вспылил:

– Я не кладоискатель, ваше сиятельство! Я просто коллекционер. Можете сами убедиться – нет в Нисе ни одного шурфа, городище ждет археологов уже несколько лет, у петербургских академиков до него руки не доходят!

– Напрасно разволновались, Николай Кириллович! Мне до Нисы дела нет. Но ваша консультация специалиста-нумизмата мне необходима. Не откажете еще в разговоре минут на десять?

– К вашим услугам! – Холмогоров уже не скрывал своего раздражения.

– Вот и славно, – Дзебоев, напротив, был ласков, словно беседовал с капризным ребенком.

Он вынул из внутреннего кармана кителя стальной портсигар и выложил из него на стол управляющего делами три золотые монеты.

Холмогоров наклонился, глянул… и пенсне упало с переносицы, повиснув над монетами на шелковом шнурке.

– Что это, ваше сиятельство?! – в голосе Николая Кирилловича неподдельный ужас.

– Как сами видите, господин председатель общества истории и археологии, статеры Парфянского царя Андрагора! Или я ошибаюсь? Не желаете сравнить со своим, с тем, что вы убрали в сейф?

Холмогоров без сил рухнул в собственное кресло. Трясущимися руками нацепил пенсне, взял лупу, не прикасаясь руками к монетам, рассмотрел их подетально, сравнивая одну с другой.

– Боже мой! Этого не может быть… Мистика какая-то.

– Конечно, мистика. А я медиум, – теперь в голосе Дзебоева звучал металл. Он вынул из кармана стальной предмет, похожий на миниатюрную ступку со вставленным в нее пестиком. – Знаете, что это?

Холмогоров мог только отрицательно покачать головой.

Дзебоев вынул из ступки пест, взял со стола управляющего чистый лист бумаги и с силой ударил по ней пестом. На бумаге появился слабый рельефный оттиск, на котором тем не менее можно было различить профиль Зевса.

– Узнаете? Поняли, что это за штука?

– Понял… Это штамп. Для чеканки этих статеров…

– Еще вопрос. Николай Кириллович, вы рисуете?

– Да, это всем известно. Но какое это имеет отношение к…

– Самое прямое.

В руках Дзебоева листок плотной бумаги, «залапанный» грязными руками. На листке эскиз черной тушью – аверс, реверс статера царя Андрагора и надпись прописью: «Металл – золото содержанием не ниже 60 процентов в сплаве с серебром. Вес, приблизительно, три золотника или один лот, или двенадцать грамм. Диаметр 11 линий или 27,83 мм. Срок исполнения – 15 дней».

– Это ваш эскиз? Ваша рука, Николай Кириллович? – тон вопроса был ровен и официален.

–  Да…- почти беззвучно одними губами выдохнул Холмогоров.

–  Расскажете все сами мне или будете давать показания в прокуратуре?

Холмогоров отер тыльной стороной ладони холодный пот со лба, покачнувшись, встал, попытался выдвинуть ящик стола…

– Отставить! – Дзебоев, перегнувшись через стол, придержал ящик двумя руками. Холмогоров отшатнулся и прижался к стене. Дзебоев обошел стол, приоткрыл ящик, глянул… Ящик был почти пуст, оружия не было.

– Не ищите, ваше сиятельство… Я человек статский, без нагана.

Дзебоев сел в кресло управляющего, пригласил его присесть на освободившийся стул.

– Рассказывайте. Я жду. Или вызвать конвой?

– Простите, это не то, что вы думаете… Я не фальшивомонетчик. Хотел для себя, для собственного удовольствия… Эскиз на заказ был передан ювелиру Якову Михельсону. Предполагалось, что это будет ювелирное украшение, подвеска в античном стиле. Сегодня это модно. И только в единственном экземпляре! Гляньте внимательно на эскиз, Владимир Георгиевич! Там нарисовано «ушко», это эскиз именно подвески, а не монеты! Конечно, я предполагал по получению заказа самостоятельно спилить ушко. Этот статер украсил бы мою коллекцию. Но Михельсон оказался умнее. Наверное, он знал, что я коллекционер-нумизмат. Когда я пришел за подвеской, Михельсон извинился, что не успел закончить работу, показал мне готовый статер, хотел на моих глазах припаять ушко… Я не дал ему это сделать. У меня в голове помутилось. Я держал в руках статер царя Андрагора! Я был счастлив…

Холмогоров закрыл руками лицо. Заплакал.

Дзебоев не мешал, не успокаивал, не предлагал ни воды, ни папиросы. Ждал. Держал паузу.

Минуты через три Холмогоров продолжил:

– Ваше сиятельство… господин полковник, Владимир Георгиевич! Не губите. Четверо детей по миру пойдут… Я вдовец, им никто в жизни более ни руки не подаст, ни хлебом не угостит. Простите. Я понимаю, если есть штамп, значит было налажено производство… Уверяю, я в этом  не участвовал. Помогите, век за вас Богу молиться буду!

– Вот и славно. Михельсон такой же просьбой наш разговор закончил. Значит, как мы договоримся? Визит к прокурору отложим?

– Ваше сиятельство, не нужно к прокурору… Я надеюсь, эти статеры еще не разошлись… нет ущерба Российской Империи…

– Надейтесь, Николай Кириллович. Постараюсь помочь вашим детям, сохранить для них честное имя отца. Но и вы, Николай Кириллович, не окажете ли уважение особому отделу?

– Всей душой, всем сердцем… Когда я отказывался? Одной матушке России служим. Приказывайте!

  – Хорошо. Как насчет того, чтобы поработать сегодня ночью? Дети не обеспокоятся?

– Нет, они привычные. Утром горничная придет, накормит. А ночью, если что, старшенькая за младшими присмотрит.

Дзебоев поднялся с кресла.

– Я буду у себя в кабинете, понадоблюсь – разбудите. Задание вам: первое – написать объяснительную по вопросу парфянского статера, второе – составить справку на мое имя с полным списком иноподданных лиц, посещавших Закаспийскую область, с которыми вы в качестве председателя общества любителей истории и археологии общались лично, помогали им в уточнении маршрута, проводниками, связями и прочее. Начните с года текущего и ретроспективой – сколько вспомните. Год 1911-ый осветите самым подробным образом – полные имена, подданство, место проживания, профессия, цели посещения, предполагаемые пункты посещения, места реального посещения, даты прибытия и убытия, результаты, проблемы, связи, конфликты, любую информацию, которую вспомните. Жду! Запомнили, нет?

Холмогоров приподнял со стола исписанный карандашом лист бумаги, начал читать:

– «… в кабинете, понадоблюсь – разбудите. Задание вам: первое…»…

Дзебоев улыбнулся:

– Замечательно. Пишите. Ранее шести утра меня не будите. Только помните: мои распоряжения исполняются без возражений, точно и в срок. Ваша судьба будет зависеть от вашего усердия быть полезным нашему общему делу. А сейчас возьмите перо и чернилами напишите на мое имя прошение принять от вас парфянский статер. Будьте любезны, передайте мне его. Пусть этот раритет полежит пока в сейфе Особого отдела.

Получив требуемое прошение, и, положив в портсигар четвертый парфянский статер, Дзебоев оставил Холмогорова одного.

Николай Кириллович открыл окно и минут десять под папиросу дышал свежим ночным морозным воздухом. Потом присел за свой письменный стол, вынул из ящика блокъ-нотъ в сером коленкоровом переплете. Несколько минут листал его, читал отдельные страницы, а потом принялся за работу. Один за другим чистые листы бумаги исписывались каллиграфическим почерком человека, знающего толк в канцелярской культуре. В три ноль-ноль работа была окончена.  Холмогоров сложил документы в пакет, подписал его и заклеил. Свой кабинет он запер, стараясь не щелкнуть замком, не звякнуть ключами. У выхода из канцелярии в приемной за вынесенным столиком дежурная смена резалась в нарды.

– Шеш-беш!

– Чагар-ду!

Холмогоров протянул пакет начальнику караула:

– Господин штабс-капитан, прошу передать полковнику Дзебоеву в собственные руки. Как проснется, разумеется…

Штабс-капитан принял пакет из рук Холмогорова и, вдруг, передал его кому-то, стоявшему за спиной управляющего делами. Холмогоров оглянулся. Пакет был в руках у Дзебоева.

– Быстро управились, Николай Кириллович, – Дзебоев сделал движение, словно взвешивал пакет в руке. – Пройдемте в мой кабинет, посмотрим, что получилось.

Обернулся к дежурке:

– Чаю нам покрепче, черного с лимоном.

В кабинете адъютанта командующего Холмогоров сидел на большом кожаном диване, покрытом текинским ковром, ел бутерброды с бастурмой, пил чай.  Ему страшно хотелось спать, он боялся уснуть сидя. Дзебоев читал справку за столом, пользуясь для освещения канделябром в три стеариновые свечи. После полуночи электричество отключалось. Минут через двадцать Дзебоев потянул вниз шелковую ленту механического звонка. Заглянул дежурный прапорщик.

– Принеси-ка мне, воин, книгу регистрации иноподданных за июль сего года, – приказал Дзебоев. Через минуту он уже сверял записи в книге с информацией в полученной справке. Вернул книгу дежурному.

– Не уснули, Николай Кириллович?

– Я в вашем распоряжении, Владимир Георгиевич.

– Добро. Расскажите мне все что знаете о группе из Канады профессора Джона Котович. Они не прошли регистрацию. И что такое энтомолог?

– Джон Котович, профессор Университета Торонто в провинции Онтарио Канады. Тридцать лет. Родился в Канаде. Подданный Британской Короны. Родители из белорусов. Преподает энтомологию – науку, изучающую насекомых. Нашел для себя в науке более интересную тему – клещей. Правильнее – он занимается акарологией. Изыскивает природные либо народные средства, отпугивающие клещей, способные излечивать такие болезни, как клещевой энцефалит, сыпной клещевой тиф. У себя в Канаде не нашел, решил поискать в жарких странах, где, вроде, активных средств должно бы быть побольше. Почему он не прошел регистрацию, я не понимаю. Сам видел у него внушительный ригвест на английском и французском, в которой излагалась просьба оказывать ему содействие в научных изысканиях. Верно, его рассеянность, как черта истинно ученого человека, подвела. Он ни о чем более не говорил, и не думал, как о клещах. Жил, как простой человек, в каравансарае. Два дня обирал караванных ослов и верблюдов. С большой лупой не расставался, радовался каждому новому найденному клещику. Разговаривал с погонщиками на плохом русском, но его понимали те, кто знал русский. Потом исчез. Никто его не искал, никто о нем не спрашивал… Я Котович вспоминал, когда моя старшенькая книгу господина Жюль Верна домой принесла. Название точно не вспомню, сам не читал, своей работы много. Но, как читала Аннушка младшеньким, и я слушал. Вот там и был персонаж – кузен Бенедикт, энтомолог, очень рассеянный человек, один к одному с этим самым Джоном Котович!

– Это все?

– Пожалуй.

– А второй кто?

– Родственник его. Тоже Котович, Саймон, ассистент. Опекал Джона, заботился о нем. Как я понял, оба не из богатых. Заработать хотели, лекарство от этих гадов изобрести. Очень хотели.

– Хорошо, Николай Кириллович, идите домой, отоспитесь. Уже утро. От меня вам выходной сегодня. Дайте подписку о конфиденциальности наших с вами дел, о неразглашении государственной тайны. Вот здесь распишитесь. Отдыхайте…

Каретные часы на бюро в кабинете Заведующего Особым отделом пробили пять раз. Помигала и загорелась электрическая лампочка под потолком. Дзебоев потушил свечи, прошел из кабинета в смежную комнату, которую сам называл шкафом за ее размер. Когда-то она действительно использовалась под хранилище документов, но сегодня во всю ее длину стояла старая персидская тахта, накрытая белым табасаранским ковром. Пара длинных круглых подушек, осетинская бурка вместо одеяла – это ложе частенько служило постелью полковнику Корпуса жандармов осетинскому князю из Дигара, что под Владикавказом, кавалеру Ордена Святого Георгия третьей и четвертой степеней –Владимиру Георгиевичу Дзебоеву.

Упав тяжелой головой на подушку, Дзебоев успел в полусне еще подумать: «Работа как на прииске… Сколько породы нужно перелопатить и промыть, чтобы получить крупицу желаемого металла! Металл… Металл – в четырех монетах в сейфе, но не он главное. Главное информация. Новая информация есть. Новые карты в колоде есть… информаторы. А что дальше? Ладно… День грядет, день покажет»…

Казалось, только закрыл глаза, а через мгновение каретные часы пробили шесть раз. Дзебоев повернулся на другой бок. И еще через мгновение часы пробили семь. Утро. День и ночь – сутки прочь! Подъем.

Все-таки, коварная штука – время. То тянется, то вообще не движется, а потом летит со скоростью артиллерийского снаряда…

ГЛАВА 2.

Вальтер Николаи и  Начальник Генштаба генерал граф Мольтке-младший. Снова Гюль Падишах!

17 ноября 1911 года. Дойче Рейх. Берлин.

Кабинет начальника Большого Генерального штаба Германской империи адъютанта Его Величества Кайзера Германии и Кёнига Пруссии Вильгельма II генерал-полковника графа Хельмута Иоганна Людвига фон Мольтке-младшего .

 На докладе у генерала заместитель Начальника Управления «III-Б» – Разведывательного Бюро Генерального Штаба подполковник Вальтер Николаи.

Вызов в Генштаб для подполковника Вальтера Николаи неожиданным не был. Ему была известна причина вызова из Кенигсберга в Берлин: провал операции «Зингер» в городе Мерв Закаспийской области. Арест военного германского агента, поставлявшего винтовки Маузера G-98 калибра 7,62 в Хиву русскому полковнику Мехмед Рахим Бахадур-хану Второму, так же не беспокоил. Операция поставки оружия прикрывалась купчей на пятьсот швейных машинок «Зингер» производства Берлинского филиала фирмы.

Первая партия поставки винтовок Маузера была упакована в сорок деревянных ящиков, маркированных фирменным наименованием «ZINGER», что соответствовало принятым двум швейным машинкам в ящике. Караван с оружием из Мешхеда благополучно пересек границу России в районе посёлка Серахс.  Однако, уже в Мерве операция, совершенно неожиданно, сорвана происками конкурента – представителя Подольского филиала «Зингер» в Асхабаде. Военный германский агент Рудольф Шлиман, сопровождавший поставку, арестован русским ротмистром Иоганном фон Кюстером, исполняющим обязанности Начальника  Жандармского Управления Полиции Средне-Азиатской железной дороги Закаспийской области. Вся партия «товара» со склада магазина, принадлежащего коммерсанту Рудольфу Шлиману, была конфискована. Через сорок восемь часов Шлиман был освобожден. Его адвокат Станислав Крыж не только подготовил жалобу на имя Окружного прокурора Мервского суда, но и две других на русском и немецком языках, адресованных Их Величествам Кайзеру Германии Вильгельму II и Императору России Николаю II. Наличие винтовок Маузера в ящиках «ZINGER» объяснялось просто: в Персидском Мешхеде товар был заменён английскими агентами с провокационной целью создание конфликта между двумя дружественными державами – Россией и Германией.

 – Таким образом, ваше превосходительство, – обращаясь к графу фон Мольтке, заканчивал свою речь Вальтер Николаи, – полагаю, что цели операции «Zinger» достигнуты. Несмотря на то, что реальная поставка оружия сорвана, удалось скомпроментировать хана Хивы русского полковника Мехмет Рахим Бахадур-хана Второго в глазах русской администрации Туркестанского края. Для подозрений не обязательны веские доказательства вины. Второе: подобные операции подрывают лимит доверия в сферах дипломатического и военного сотрудничества между Россией и Объединенным Королевством!

 Фон Мольтке был доволен. Российский МИД и контрразведка были завалены подобными провокациями.

 – Хорошо, герр оберстлейтенант! Объяснения приняты. Что можете сказать об упомянутому вами ротмистре жандармерии Иоганне фон Кюстере?

 – Иоганн фон Кюстер уроженец России. Из остзейских немцев. Его личность изучается. Контакт будет налажен.

 – Поторопитесь. И не только в отношении фон Кюстера. Возьмите на учет всех немцев, имеющих, так или иначе, отношение к Военному министерству России. Что ещё?

 – Ещё один скандал в «Сердечном согласии», экселенц! Военный агент из Британской Индии некий Гюль Падишах организовал террористическую акцию в русском драматическом театре в Асхабаде Закаспийской области!

 Фон Мольтке оживился:

 – Ну, ну! Интересно.

 Николаи продолжил:

 – Сама операция достаточно сложна, в неё вовлечены многие. Справка на вашем столе, а я коротко. Гюль Падишахом, действующим под маской афганского святого старца, порабощен гипнотическим способом владелец Асхабадского каравансарая Искандер Ширинов.  Он был достаточно респектабелен, чтобы быть принятым в русском колониальном сообществе асхабадских чиновников и военных. В театре полном публики Ширинов пронёс портфель со связкой гранат, привел мину в действие. Некий бдительный поручик Кудашев успел выхватить портфель из рук шахида и, выбежав в фойе, выбросить портфель в окно. Портфель взорвался в воздухе. Поручик был контужен. Театр спасён. Ширинов убит выстрелом из пистолета молодым офицером. Гюль Падишах, отрабатывая задание по уточнению английских карт Закаспийской области силами мобильного отряда туземцев из Персии, был задержан на границе в горах Копет-Дага тем же Кудашевым, уже оправившимся от контузии, получившим чин ротмистра жандармерии и должность заместителя Заведующего Особым отделом политического сыска в Закаспии. Мобильный отряд туземцев был уничтожен казаками. Сам Гюль Падишах отправлен под конвоем в Санкт-Петербург. Пока всё, экселенц!

 – Спасибо, герр оберстлейтенант! Источник информации?

 – Наш старый агент «Бауэр» из немецких колонистов Поволжья. Его источники информации – прислуга и члены семьи старших офицеров из числа командующего состава асхабадского гарнизона, постоянных потребителей продукции единственной в столице Закаспия немецкой свинофермы.

– Этого недостаточно. В серьезном деле – слухи – только толчок к работе, результаты которой будут подтверждены документально! Ещё раз рекомендую: займитесь фон Кюстером. Такие кадры не должны быть вне зоны нашего внимания! Что ещё знаете о Кудашеве?

 – Армейский поручик, сегодня ротмистр жандармерии Кудашев – ветеран русско-японской войны 1904-1906 года, георгиевский кавалер. Кудашев опекаем лично полковником Дзебоевым, адъютантом Командующего Войсками Закаспийской области. Он же по совместительству Начальник Особого отдела – политического сыска. Холост. В приятельских отношениях с ротмистром фон Кюстером и начальником штаба Первого Таманского казачьего полка полковником Барановым. Мы получим более подробную информацию, экселенц!

 – Хорошо, – фон Мольтке протянул Николаи запечатанный конверт. – Здесь рекомендации для вашей дальнейшей работы, господин Николаи. Коротко: Усилить работу германской агентуры не только в Закаспии, но и в Персии, особенно в зоне российского влияния. Стратегические цели: раскол альянса Россия – Британия.  Продумать, представить в кратчайший срок на согласование и утверждение план операции, результатом которой мог бы стать политический демарш, способный изменить расстановку сил в Персии, а, возможно, и в предстоящей войне. Германия не должна воевать на два фронта! Обратить особое внимание на операции прикрытия. Все акции должны быть исполняемы на принципе «Чужими руками», либо добротно прикрыты мнимыми исполнителями – представителями России и Британии. Русский медведь и Британский лев должны сойтись в смертельной схватке, прежде, чем Германия оккупирует Украину, Прибалтику, Апшерон, Месопотамию и Персидский залив!

– Операция по уничтожению посланника Объединенного Королевства Великобритании в Персии?

– Почему бы нет? Русские потеряли своего посла в Персии, убитого толпой религиозных фанатов, и до сих пор не простили этой потери англичанам. Почему бы не восстановить равновесие? При надёжном прикрытии, разумеется.

– Прикрытием будет русский военный агент. Информация о русском военном агенте будет передана агентом влияния «Примасом» через агента «Клио», через агента «Фелсен» непосредственно военному атташе Дойче Рейх в Санкт-Петербурге. Свершённая акция может быть использована как аргумент большой политики, стать причиной раскола альянса Антанты.

– Битте. Примите к исполнению!

– Яволь, экселенц!

 Аудиенция окончена. Осталось исполнить некоторые формальности, навестить старых товарищей, разбросанных по разным службам и кабинетам, лично получить почту и рабочую документацию в секретном отделе.

Первый же документ, за который расписался Вальтер Николаи, приковал его внимание. Это было расшифрованное и отредактированное в форме справки специально для Бюро «III-B» донесение военного агента из Калькутты. Это была информация о некоем Алане Фицджеральде Мак’Лессоне, известного в Персии и в Афганистане, под именем Гюль Падишах-Сейид. Имя, уже знакомое по донесению, полученному бюро «III-В» из Закаспийской области от агента «Бауэр». На справке в правом верхнем углу «виза» простым карандашом. В надписи угадывался почерк фон Мольтке: «Найдите предлог и отправьте копию информации «Примасу» в качестве жеста доброй воли в рамках доброго сотрудничества двух разведок дружественных государств». Без подписи.

Читал дальше:

«Установлено, что в районе Нью Дели в старом средневековом дворце-крепости «Раджа-Темпль» дислоцировано одно из подразделений индийской – «native» – пехотной части номер ХХХХХ, в составе хозяйственной службы Делийского гарнизона.

Раджа-Темпль расположен в труднодоступном  горном районе, хорошо укрыт непроходимыми джунглями. От Нью Дели удален приблизительно на 13-14 километров по-прямой, лежит на географических координатах NN градусов nn минут северной широты, NN градусов nn минут восточной долготы. Известны, по крайней мере, два пути к  Раджа Темплю. И один, и второй пути не проходимы для колесного транспорта, как гужевого, так и авто. Связь поддерживается конным порядком или грузовыми слонами.

Установить поименный список должностных лиц  пока не представилась возможность.

Объективная информация: по указанным координатам реально дислоцировано сверхсекретное войсковое подразделение настолько, насколько не засекречено ни одно другое на территории подмандатного Великобритании Королевства Индии.

Установлено:

А). в Раджа-Темпль регулярно наведывается советник или визирь махараджи княжества (штата) Джамму и Кашмир по имени Рами Радж-Сингх. Документально не установлено, но с большой долей вероятности можно предполагать, что именно он является командиром подразделения, или, как его называют подчинённые, «директором», чьи приметы внешнего облика и психологического портрета идентичны с приметами лица, условно именуемого Гюль Падишах-Сейид;

Б). это подразделение регулярно два раза в год навещает высокопоставленный военный в чине генерал-майора.

Работа по сбору информации о вышеназванных лицах продолжается».

ГЛАВА 3.

Новости из Красноводска. Посылка от подпоручика Васильева.

Асхабад. Утро 18 ноября 1911 года.

К восьми ноль-ноль Дзебоев уже успел принять горячий душ в привокзальной бане, подстричься, подравнять усы и бороду, сменить мундир. Бессонная ночь осталась в прошлом. Пара домашних пирогов с творогом и стакан горячего молока составили его первый завтрак. Свежие газеты и утренняя почта, как всегда, входили в его программу.

В половине девятого в кабинет вошел заместитель Дзебоева по Особому отделу ротмистр Кудашев Александр Георгиевич.

– Здравствуйте, Владимир Георгиевич!

– Здравствуйте, с приездом, Александр Георгиевич! – Дзебоев поднялся навстречу, успев дернуть шелковый шнур звонка. Офицеры обнялись.

Вслед за Кудашевым без стука проскользнул дежурный прапорщик с подносом, на котором стояли, дымящиеся паром черного чая, два стакана в подстаканниках и блюдо с печеньем.

– Как съездил, что видел, что слышал? Рассказывай! – Дзебоев жестом пригласил Кудашева к столу.

– Не успею. Вам на доклад к Начальнику через полчаса, Владимир Георгиевич.

– Успеешь, Саша. Я не тороплюсь. Сегодня Шостак будет только после обеда.

Кудашев вынул из планшета и подал Дзебоеву несколько листов бумаги.

– Мои командировочное удостоверение, проездной железнодорожный лист, реестр документов для вас от полковника князя Туманова. Прибыл в Красноводск в понедельник 6-го, убыл из Красноводска в пятницу 17 ноября, прибыл в Асхабад сегодня в субботу 18 ноября.

Дзебоев мельком перелистал документы, положил их в свою большую деловую папку, по левую руку лежащую на столе.

– Раз ты такой аккуратист, Александр Георгиевич, объясни мне, почему согласно твоей «подорожной»  Средне-Азиатская Железная Дорога получает  из нашего бюджета проездные деньги за проезд в первом классе, а пассажир ротмистр жандармерии господин Кудашев едет на товарных составах в кабине машиниста или в вагонах для скота?

– Нет проблем, Владимир Георгиевич! Я не индийский принц, не афганский эмир. Мое появление в пассажирском поезде, да еще в вагоне первого класса в сопровождении эскорта, обязательно станет темой пересудов во всем поезде. Не исключаю и возможные провокационные конфликтные ситуации. Мне в телячьей теплушке с моими казаками куда как спокойнее и комфортнее. Что касается подорожной… Я легальный офицер Особого отдела, лучше, если мой вояж будет удостоверен не публично, но документально. Не хочу жалобы в вышестоящие инстанции, на тему использования служебного положения в личных целях. В жандармерии железной дороги быстро сумеют подсчитать материальный ущерб, нанесенный Кудашевым своими неоплаченными поездками!

– Так, понял. Объяснение принято. Продолжай, Саша.

– Задача хронологически выверенного маршрута Британца или Гюль Падишаха от Асхабада до места перехода им и его группой государственной границы России через реку Атрек юго-западнее поселка Шарлаук мною выполнена. По всему пути выявлены более-менее значимые контакты Британца общим числом двадцать девять. Из них проверен двадцать один контакт. Протоколы бесед и опросов оформлены должным образом. Есть достаточно интересная информация по одиннадцати контактам. Круг лиц, которые должны быть проверены и опрошены, раздвинут до сорока четырех человек. Представляете, какая прогрессия в числе подозрительных лиц! Кто и как будет этим заниматься? Мне пришлось в инициативном порядке привлечь к работе унтера иррегулярного полка туркменской милиции Амангельды племени гёклен из аула Кара-Агач в качестве переводчика. Не удивляйтесь, большинство протоколов бесед и опросов написано на русском или на туркменском его рукой!

– Я не сомневался, что именно так и будет обстоять дело с Британцем. Самые трудные – первые шаги. Вы сделали добрый почин. Далее – озадачим охранные отделения уездов, железнодорожную жандармерию. Ничего нового придумывать не нужно. Британец под стражей, уголовное дело возбуждено. Правда…

Дзебоев резко щелкнул большим пальцем по столу. Задумался.

– Что, «правда»? – обеспокоился и Кудашев. – Я чего-то не знаю, Владимир Георгиевич?

– Вспомните, что на совещании сказал полковник Джунковский, помощник адъютанта командующего войсками Туркестанского Военного округа, начальник Особого отдела округа? Я могу процитировать его на память: «Нам не позволят провести публичный судебный процесс над «Британцем». Не позволят! Владимир Георгиевич! Ну, поднимитесь немного выше интересов Закаспийской области! У России с Англией и Францией – Антанта – «Сердечное согласие»! Хотите обвинения в сотрудничестве с Германией? Германии такой скандал – прекрасный подарок! И мне и вам приказано обиды проглотить, рта не открывать. А награды придут, как положено»!

– Да, помню.

– Это сказано на общем совещании, когда мы отчитывались по операции «Лабиринт». А вот, что сказал Евгений Федорович в приватной беседе: – «Мы должны быть готовы к чему угодно, к самому абсурдному повороту событий. Я не исключаю возможности того, что «Британец» через месяц другой начнет пить нашу кровь с новой силой! В политике все возможно. Представьте: один монарх просит другого монарха – кстати, они двоюродные братья! – помиловать заблудшую овечку и вернуть ее на родину, где и будет решена ее судьба. Есть и лучший вариант: один монарх просит другого сделать ему подарок – принять свою заблудшую овечку, случайно забредшую на чужую лужайку!».

– Дааа, – протянул Кудашев. – Мне такой вариант событий и в дурном сне привидеться не мог!

– Эх, Саша, Саша! Аналитик должен уметь не только «анализировать» – разлагать на составные части задачу, событие… в известных фактах, но  и выявлять в этом процессе факты неизвестные, но связанные с фактами по событию. Это позволит выстроить некую логическую цепочку либо несколько цепочек – версий, предположений. Только та версия будет истинной, которая не будет иметь отсутствующих колец цепочки - непроверенных фактов объективной действительности. Каждый факт должен быть доказан либо реальными предметами, подлинными документами, имеющими отношение к делу, либо свидетельскими показаниями…

– Я понял. Мой скелет университетских юридических знаний стремительно обрастает мускулами. Хорошо. Нам преподнесен циничный урок. За свои преступления в России Британец судим не будет. Это раз. Его передадут в рамках договора Антанты нашему союзнику – Великобритании. Это два. Наверху разыграют некую дипломатическую многоходовую партию. А мы? Про себя не говорю… Просто вспомнил полный зал обреченной на смерть публики в русском театре третьего октября. Погибшего отца. Несчастного капитана Федотова… Леночку – заложницу в чужой кровавой игре! Даже верного алабая Ёлбарса, погибшего во дворе Барановых! Или будут еще варианты? Кровавые варианты?

–  Саша! Успокойся. Ты фронтовой боевой офицер, не сопливый юнкер. Забыл кровавые Манчжурские сопки? «Это герои спят!»! Ты там себе не задавал подобных вопросов? Не обсуждал с товарищами по бараку военнопленных?

– Простите, Владимир Георгиевич. Я еще не созрел для серьезной работы… Чувствую, грядет полный крах моих детских иллюзий…

– Вот и хорошо. Сильнее будешь. А сила наша – от нашей земли, на которой мы стоим, и в которую мы уйдем, как наши предки. Земля эта – Россия.  Так ты о чем спрашивал? Есть ли у Британца варианты? Как у всех нас – столько, сколько найдешь! Я вот еще один продумал.

– Поделитесь!

– Побег.

– Побег? Из Петропавловской крепости? Неужели возможно?! В университете был курс «Исполнение наказаний». Профессор много чего интересного рассказывал. На экскурсию в Казанскую тюрьму водил. Решетки, цепи, кандалы, проверки, переклички…  Вонь, стоны, крики, плач! Конвойники профессионалы своего дела. Звери… Не было в истории побега из Петропавловки!

– Уровня интереса не было. Теперь есть. Есть интерес не портить отношения с союзником, и есть интерес не травмировать своим «либералите» общественное мнение в приграничном Асхабаде. Взаимоисключающие интересы. Выход найдется.

– Значит побег? А нам его снова ловить?

– Если будет побег, значит, будет объявлен и розыск. А в розыск в первую голову будет отряжен ротмистр Кудашев. Правда…

Дзебоев снова щелкнул пальцем о крышку стола.

– Неужели еще есть вариант?

– Есть. Смерть Британца. Без суда. От простуды, или при попытке к бегству. Там решат. Нас оповестят. Что бы ни случилось с самим Британцем, наши проблемы решать нам. Наша задача – не позволить раскачивать политическую ситуацию в Закаспии. Потому все запланированное должно быть отработано. В наших планах есть и заграничная операция. Джунковский одобрил. Настал час и вам, Александр Георгиевич, ознакомиться. Вот стратагема. Двести десять листов. Читать будете только в моем кабинете и в моем присутствии. Понятно?

– Понятно. Сегодня и начну. Есть еще новости, Владимир Георгиевич. Хорошие! Из Красноводска. Я капитана полиции Федотова – Чикишлярского пристава – в военно-морском госпитале решил навестить. Он с отцом дружил, в нашем доме по праздникам бывал… Знал, что Федотов невменяем, но захотелось лично пообщаться, глянуть, что за гипнотической силой обладает Британец. Сам чуть было разум не потерял при общении с ним. Пришел, а Федотова в госпитале уже нет. Выписали. Вышел Федотов из комы, заговорил, понемногу память возвращается. Жена с сыном приехали, домой его забрали. Полковник Туманов своим кадровикам команду дал к увольнению пристава по состоянию здоровья с пенсией.

– Чудеса. У меня письмо есть за подписью начальника госпиталя с сожалениями. Он не надеялся на выздоровление.

– Истинно. Чудеса. И кудесник у нас есть.  Настоящий белый маг! По моей просьбе в госпиталь устроили Табиб-Ага, целителя-отшельника из аула Кара-Агач. Положили его с сердечной недостаточностью в одну палату с Федотовым. Табиб-Ага лежал, молча принимал валерьянку, прислушивался, что врачи о Федотове говорили. Случай этот так Табиб-Ага заинтриговал, что он о собственной болезни забыл. Красноводский психиатр коллег из Астрахани и из Баку пригласил. Светила медицины, люди не бедные, уникальный случай их заинтересовал, приехали. Консилиум докторов результата не дал, научный спор перерос в конфликт. Три врача – четыре диагноза! Не ручаюсь, что Табиб-Ага докторов понял, если уж они сами ничего не поняли. Но, когда вечерком Федотова навестила его жена Анастасия Ивановна, Табиб-Ага и говорит ей: – «На твоего мужа индус  порчу напустил, памяти лишил». Она, понятно, за Табиб-Ага, как за соломинку утопающий, ухватилась. Можно ли порчу снять, спрашивает, сколько это стоить будет. Уж и священник у больного побывал, и врачи лучшие пользовали… Табиб-Ага предположил, что разум Федотова потерялся во времени, провалился в какую-то черную мглу, посоветовал найти средство вернуть разум Федотова в прошлое, такое, о чем воспоминания его очень сильны. Должен тогда очнуться. Встанет на свою собственную жизненную тропу. А уж потом потихоньку с божьей помощью вспомнит все остальное… Анастасия Ивановна поняла с первого раза. Попробовала петь мужу вполголоса песни, что они вместе певали. Разговаривала с ним, вспоминала молодость… Федотов не реагировал. На следующий день принесла пустой флакон из-под духов – розового масла из Восточной Румелии, его Федотов с Балканской кампании ей, своей невесте привез. Дала больному понюхать. Говорят, у Федотова веки дрогнули, дыхание участилось… было видно, что разволновался. Анастасия Ивановна плакала, обнимала мужа, говорила ему что-то на ухо… Федотов успокоился, дал себя покормить, уснул. На следующий день Анастасия Ивановна заутреню в церкви отстояла и пришла в госпиталь вместе с внуком. Мальчонка трех лет, хороший, забавный, деда целует, лопочет… А в руках пушистого цыпленка держит, бабуля у церкви с рук внуку, как живую игрушку, купила. Малыш выпросил. Вот он цыпленка деду на грудь посадил и тормошит его: – «Деда! Цыпа, цыпа!»… Вот тут-то чудо и случилось. Взгляд у Федотова осмысленным стал. И сказал он внятно так: «Кошку прогони, съест!». Факт этот своими глазами молодой врач Петров видел. Ошарашен был. Все подробно и в дежурный медицинский журнал записал, и в больничную карточку.  Анастасия Ивановна хотела мужа домой сразу забрать, но Петров не позволил. Психиатру в доступе на территорию военно-морского госпиталя было отказано. Петров еще несколько дней Федотова наблюдал. Потом выписал. Теперь он у Федотовых частый гость. Надумал сменить медицинскую специализацию. Диссертацию пишет! Федотов уже и говорит, и сам ходит, кое-что по дому делает. Анастасия Ивановна говорит, случай в отроческом возрасте у Федотова такой был, скошкой и с цыпленком. Кошку за цыпленка сосед убил. Плакал мальчик от жестокости такой… И кошку жалел, и цыпленка… Вот и вспомнил, пришел в себя.

Дзебоев хлопнул в ладоши.

– Спасибо, Саша! Вот новость, так новость. Порадовал! Придет из Петербурга на Федотова орден – сам лично вручать и поздравлять в Красноводск поеду!

В дверь дважды коротко стукнули – дежурная служба.

– Входите!

Вошел штабс-капитан. За ним прапорщик внес большую картонную коробку.

– Господин полковник! Из Керкинского пограничного поста на имя ротмистра Кудашева пакет и посылка!

– Пакет вручи. А посылку давай на задний двор. Вызови специалиста из сапёрного дивизиона, пусть вскроет!

Штабс-капитан был сконфужен.

– Виноват,с… Будет исполнено!

Кудашев поднялся из-за стола.

– Господин полковник, прошу простить за вольность. Есть одно средство определить бомбу. Если будут сомнения, вызовем сапёра.

Отстегнул от офицерского планшета полевой компас, провел им несколько раз над коробкой.

– Все в порядке, курс Норд и только. Стрелка спокойно себя ведет. Металлических предметов в коробке нет, а картонных или деревянных детонаторов делать еще не научились. Откроем сами?

– Открывайте, – Дзебоев вернулся в свое кресло. – Спасибо, господин штабс-капитан, вы свободны.

Кудашев вынул вложенный за голенище левого сапога туркменский нож-пычак с костяной ручкой из верблюжьей цевки.

Дзебоев прочел вслух надпись на пакете: «Асхабад, Инженерная, Канцелярия Начальника области, ротмистру Кудашеву в собственные руки.  Керки. Пост пограничной стражи. Исполняющий обязанности начальника подпоручик Васильев».

Кудашев сделал аккуратный надрез, снял с коробки оберточную бумагу, раскрыл коробку. Коробка была полна белого хлопкового волокна.

– Что там? – поинтересовался Дзебоев.

– Кажется, мне мой спаситель прислал ваты на подушку, – ответил Кудашев. Запустил руку в коробку поглубже. – Здесь что-то есть!

Извлек стеклянную пробирку, заткнутую ватой же, оклеенную по горлышку бумажной полоской с надписью: «№ 31. Acari». Посмотрел на свет:

– Здесь пыль какая-то! Еще пробирка, еще… Полная коробка! Что это могло бы быть? Васильев пишет?

Дзебоев вышел из-за стола.

– Осторожно, Саша! Не разбей! Давай все назад в вату. Закрывай коробку, вот клей. Заклеивай все. Напрасно в кабинете открывали. Я говорил – посылку на задний двор! Слушаться нужно старшего по чину!

Кудашев послушно исполнил приказание.

– Дай команду дежурной службе вынести коробку в оружейную, пусть дневальный протрет здесь полы с хлоркой. Сам иди руки вымой с хлоркой. Давай, поторопись, Саша. Потом все объясню.

Пока дневальный вольноопределяющийся протирал полы, Дзебоев отзвонился в Керки. Кудашев имел возможность слышать только своего начальника.

– Алло, барышня, «Кремнёвый» на проводе. Соедините меня с «Аму-Дарьёй». «Аму-Дарья»? Дзебоев на проводе. Здравствуйте, здравствуйте! Василий Иванович? Как здоровье, дела, как служба? Без происшествий? Спасибо за приглашение. Я не любитель стрелять тигров, пусть себе живут. В Манчжурии настрелялся на всю оставшуюся жизнь. Будешь в Асхабаде, найди меня, посидим, помянем однополчан, японцам кости перемоем. Сегодня от твоего Васильева посылку получили. Как служится молодому пограничнику? Не жалуется, не ленится? Что ж, хорошо. Я в курсе, стрелок он хороший. Василий Иванович! Я звоню, чтобы не терять времени. В пробирках, что вы нашли – живые образцы клещей. Люди, что собирали эту коллекцию, погибли, вероятней всего либо от энцефалита, либо от клещевого тифа. Так что, примите к сведению, примите нужные санитарные меры. Обработайте пост карболкой либо хлоркой, присмотритесь к людям, будут признаки заболеваний  - принимайте меры, сразу изолируйте больного. Как похоронили погибших? Сидетельства о смерти прислали, но актов о захоронении нет. Кремировали? Это правильно… Я уже в курсе, они иностранцы, документы изучаем. Да, понял. Постараюсь подыскать кандидатуру, направить в Керки толкового санитарного врача. По команде о происшествии сообщили? Генерал-майор Ковалев в курсе? Добро. Еще есть вопросы, пожелания? Вот и славно. Обнимаю, Василий Иванович!

Дзебоев повесил трубку.

– Понял что-нибудь, Саша? Не совсем? Держи, читай справку Холмогорова, мне  меньше говорить придется.

Часы пробили дважды.

– Я на доклад, – Дзебоев застегнул верхнюю пуговичку кителя, подтянул ремень. – Подожди меня здесь, через час пойдем в «Гранд-Отель» обедать.

ГЛАВА 4.

Арест Кудашева. Взяли под стражу. И продавец чебуреков не последний в деле. Проблемы «литерного». Веселый Адамян. Личный обыск.

В ресторане тихо, в большом зале курят и пьют чай с пирогами незнакомый русский купец в синей косоворотке и в бархатном малиновом жилете, на котором красуется внушительная золотая цепочка, и молодой торговец из Бухары в черной шляпе, из-под которой на небритые щеки спускаются смоляные завитые локоны. Понятно, деловая встреча. Малый зал пуст. Но Дзебоева ждут. Владимира Георгиевича и Александра Кудашева встречает сам главный повар – Тигран Аванов. Молчаливый поклон. Широкий жест в сторону уже накрытого стола.

Белая скатерть, кузнецовский фарфор, кольчугинские  серебряные приборы – «малый шанцевый инструмент», как называл ложки и вилки полковник Баранов. А вот и он сам. Снова втроем. Обменялись приветствиями, начали обедать. Баранов опрокинул «для аппетиту» стопку водки. Дзебоев отказался, сославшись на непомерный объем работы, но пообещал заглянуть к Барановым вечерком. Кудашеву остограммиться и не предлагали.

На первое – кара-чорба по-текински. Жареные кусочки баранины на косточках в крепком прозрачном бульоне, немного белого нохурского горошка, лук, укроп, черные оливки. Ясно, в текинской кибитке таким блюдом не угостят. Но ресторанная кухня ко многому обязывает! Главное – вкусно, за уши не оттащить. На второе – кебаб. Офицер без мясного, как боевой конь без овса. Одной травой сыт не будешь. Обед заканчивается чаем.

В среде особистов не принято говорить на рабочие темы в ресторане. И офицеры здесь исключительно только обедали. Скучный обед. Не мушкетерский, на котором можно и вина выпить, и обсудить последние дворцовые новости, а то и план заграничной операции. Однако, и нашим героям, похоже, предстоит встреча с «гвардейцами кардинала».

Из малого зала через открытую двустворчатую дверь хорошо просматривался зал большой. Скрытая ложной стеною, имелась и дверь, ведущая на кухню. Ею можно было бы воспользоваться в случае необходимости. Человек с опытом нейтрализации конфликтных ситуаций всегда предпочитает, чтобы за его плечами была стена, а не чужой столик с подвыпившей компанией, а помещение имело не только вход, но и выход.

Звуки тяжелых шагов, звяканье подковок, офицерских шпор привлекли внимание наших офицеров. В большой зал входили офицеры и унтеры Туркестанской седьмой конвойной команды. По двое вставали у каждой двери. Обедающие в большом зале негоцианты в ужасе поднялись из-за стола, прижались к стене. В руке русского купца серебряным колокольчиком зазвенела ложечка в стакане с чаем. Еще два конвойных офицера прошли в малый зал и встали у двери, ведущей на кухню.

– Сидим, не двигаемся, – предупредил в полголоса Кудашева и Баранова полковник Дзебоев.

Кудашев незаметным движением раскрыл кобуру.

Баранов левой рукой отодвинул в сторонку свои тарелки, а правой в открытую положил на стол наган. Подумал и левой рукой достал второй.

Снова шаги. В малый зал торжественной мерной поступью вошел начальник конвойной команды подполковник Држевский Казимир Иванович. За его плечами два офицера гренадерского роста в жандармских мундирах.

С самим Држевским Кудашев еще не встречался, но узнал его сразу. Второго такого и быть не могло. Больно породистый пан. Молнией в голове промелькнули сцены стычки с конвойниками-поляками в вагоне-ресторане поезда Красноводск-Ташкент, смерти  Вацлава Сапеги под колесами локомотива, экзекуции и смерти Ядвиги Полонской, ареста Збигнева Войтинского… Этот список еще не полон. Кто прав, кто виноват – разбора не было. Но у Држевского явно есть причины не испытывать добрых чувств ни к Кудашеву, ни к Баранову…

Држевский остановился за три шага  до стола. Без слов, без воинского приветствия. Сделал три шага влево и застыл, как статуя командора. Офицеры жандармерии остановились по стойке «смирно» за два шага от стола. Правые руки в белых замшевых перчатках у лакированных козырьков фуражек с синими околышами. Штабс-капитан и ротмистр. По лицам, не знавшим южного солнца, по ладным щегольским мундирам дорогого сукна, роскошным аксельбантам серебряного шнура, видно – столичные штучки, из Санкт-Петербурга.

– Господин полковник! – начал штабс-капитан, обращаясь к полковнику Дзебоеву, не отнимая правой руки от фуражки. – Штабс-капитан Николаев и ротмистр Лукашов –  офицеры Корпуса жандармов – сотрудники Особого отдела Департамента Полиции МВД Российской Империи.

Дзебоев, Баранов и Кудашев поднялись из-за стола. Баранов убрал свои револьверы.

Штабс-капитан продолжал:

– Разрешите от имени Начальника Особого отдела Департамента Полиции господина полковника Отдельного корпуса жандармов Ерёмина Алексея Михайловича вручить вам: первое – Предписание за его Подписью и гербовой печатью; и второе – Постановление, изданное Генерал-прокурором и Министром Юстиции господином статс-секретарем Правительствующего Сената Иваном Григорьевичем Щегловитовым!

Отточенным движением в четыре приема штабс-капитан вынул из планшета и подал полковнику Дзебоеву два свернутых вдвое листа бумаги, отдал честь и застыл, как столб.

Дзебоеву не понадобилось много времени, чтобы прочесть бумаги, подписанные именами, которые были ему хорошо известны. С Ерёминым Дзебоев познакомился еще в Тифлисе в 1908 году, когда, вернувшись из Благовещенска, пытался выяснить обстоятельства гибели своей семьи в Дигара в 1905-м. Полковник Еремин, сделавший блистательную карьеру от рядового уральского казака до Начальника Тифлисского губернского жандармского управления не принял подполковника Дзебоева, сославшись на крайнюю занятость. Но Дзебоеву передали слова Ерёмина: «Здесь в каждом ущелье на десять саклей свой князь». Знал Дзебоев цену и статс-секретарю Правительствующего Сената, которого председатель Совета Министров граф Сергей Юльевич Витте за глаза называл «Ванькой Каиным». Щегловитов хвастал в своем кругу созданием военно-полевых судов, которые должны были по закону в двухдневный срок и вынести приговор, и обязать привести его в исполнение.

Убедившись, что полковник Дзебоев прочел бумаги, штабс-капитан вопросил:

– Господа! Есть ли среди присутствующих лицо, именуемое Кудашевым Александром Георгиевичем 1881 года рождения, уроженца города Кизил-Арват Российской Империи, из оренбургских казаков, православного?

– Да, это я, – Кудашев вышел из-за стола.

Штабс-капитан торжественно продолжал:

– Вы, Александр Георгиевич Кудашев, обвиняетесь в организации и пособничестве побегу государственного преступника, чье имя вам известно, но здесь упомянуто не будет, в связи грифом секретности по делу. Постановлением генерал-прокурора вы арестованы, мерой пресечения избрано взятие под стражу. Прошу не оказывать сопротивления. Прошу добровольно сдать табельное оружие!

Кудашев молча выслушал штабс-капитана. На его лице не отразилась горячая эмоциональная волна, захлестнувшая на мгновение мозг. Взглянул на своих старших товарищей. Дзебоев смотрел в скатерть стола, потом поднял глаза на Кудашева. Его взгляд был страшен. Потом сделал жест, понятный только пластунам: еле заметно ладонью вниз качнул кистью правой руки – «спокойно». Баранов, молча, сворачивал в штопор серебряную обеденную ложку.  Его руки были в крови.

Кудашев одним взглядом постарался успокоить обоих. Сделал шаг навстречу петербургским особистам. Вынул из кобуры наган, протянул его рукояткой вперед ротмистру Лукашову. Тот принял  оружие и отдал Кудашеву честь.

Подполковник Држевский быстрым шагом подошел к Кудашеву со спины и хотел было профессиональным пальпированием обыскать его на предмет утаённого оружия.

– Назад, подполковник! Руки прочь от Георгиевского кавалера, кандальная крыса! – громыхнул Баранов.

Држевский отпрянул в сторону. Дзебоев крепко ухватил Баранова за локти.

Казалось, еще мгновение, и начнется стрельба.

Раскаленную обстановку разрядил петербургский штабс-капитан Николаев.

– Господа! У меня нет полномочий унижать господина Кудашева. Обвинение – еще не приговор. Арест – не каторга. Возможно, господину Кудашеву удастся оправдаться. Но это будет только в Санкт-Петербурге. Это приказ.  Георгиевскому кавалеру достаточно дать честное слово, что у него нет оружия, честное слово, что он не будет пытаться скрыться. Господин Кудашев поедет вместе с нами в коляске на вокзал без конвоя. Мы не будем сковывать его руки. Приличия будут соблюдены. Мы не дадим обывателям пищу для сплетен. Согласны?

– Да, согласен, – Кудашев быстрым движением вынул из-за голенища сапога туркменский нож и бросил его Баранову. – Теперь все. Я даю честное слово офицера и Георгиевского кавалера, что у меня нет оружия. Я даю честное слово, что не буду пытаться бежать. Я даю честное слово, что сумею доказать собственную невиновность самой компетентной инстанции, которая будет рассматривать мое дело.

– Принято! – объявил штабс-капитан, и, обращаясь к подполковнику Држевскому: – Конвой свободен. Встретимся на конвойном перроне вокзала, у литерного.

Држевский сделал знак конвойникам, стоящим у двери на кухню, пропустил их вперед и невозмутимо направился твердой поступью к выходу. Когда конвойники покинули ресторан, штабс-капитан обратился к Кудашеву:

– Даю вам ровно пять минут на прощание с товарищами. Можете написать письмо родным. Мы не будем ни подслушивать, ни подсматривать.

С этими словами штабс-капитан Николаев вместе с ротмистром Лукашовым проследовали на крыльцо ресторана, на котором и закурили.

Дзебоев и Баранов по очереди обняли Кудашева.

– Саша! Держись! Работа у нас такая: то ты в седле, то на тебе седло! Господи, что я своим женщинам скажу? Хоть домой не ходи – заклюют! – Баранов был готов расплакаться.

Дзебоев уже оправился от удара. Он снова строг, сосредоточен и невозмутим:

– Постарайся продержаться до Ташкента. Я уверен, Джунковский об этой акции еще не знает. Если Британец действительно совершил побег, то мог сделать это в период с 10-го по 12-е ноября. День в Петербурге должен был уйти на раскачку и пять дней на дорогу особистов в Асхабад.  Я сейчас к Шостаку, потом к Рахтазамеру на телеграф. Все должностные лица, с которыми ты общался в своей командировке, должны подтвердить факт общения с тобой лично телеграфными сообщениями в адрес Особого отдела Туркестанского округа… Вспомнил! Позывной Джунковского «Маскарад».  Уверен, в Ташкенте все разрешится. Дело не в тебе лично. Это внутрикадровые дрязги. Взяли тебя, значит надеются раздуть дело и завалить Джунковского. А это фигура посерьезнее, чем сам Ерёмин. Держись. Нас свалить не так  то просто. Давай, иди сам. Мы с тобой!

Лишь за Кудашевым закрылась дверь ресторана, как в малый зал через кухню влетел верный оруженосец Дзебоева – вахмистр Веретенников.

– Ваше высокоблагородие! Слово есть.

– Говори, только быстро, здесь чужих нет!

– На вокзале у конвойного перрона литерный стоит. Локомотив шведский новенький. Говорят, скоростной, у нас таких нет. Машинист – швед, его помощник тоже машинист, но наш, русский, и кочегар русский, кочегар силы и выносливости необыкновенной. К локомотиву кроме тендера только один вагон штабной прицеплен. Вагон тоже не русский. Для конвоирования заключенных, по нашим понятиям, не приспособлен: на окнах решеток нет, полы на широких стальных рамах деревянные. Вагон разделен переборками с внутренними проходами: спальное купе для господ офицеров на четыре места в голове, рабочий кабинет с письменным столом посредине, с телеграфным аппаратом и телефоном, которые можно подключать на станциях, следующее купе плацкартное для нижних чинов. Половину плацкартного занимает клеть железная, внутри которой две лежанки, запирается на засов и висячий замок. Это уже нашей русской работы. Так что места свободного в плацкарте только для четверых осталось. Последнее купе самое маленькое, меньше русского – для проводника-железнодорожника. Сортир с умывальником есть. Кухни нет. Есть кипятильник на твердом топливе. Так что, пассажиры будут питаться всухомятку. Информацию успел раздобыть здешний шеф-повар Тигран Аванов. Его мальчишка с конвойниками дружит, таскает им на продажу чебуреки. Три унтера уже в плацкарте самокрутками дымят. Потом к ним офицер из конвойной команды присоединится. В спальное к жандармам его не допустят.

– Это все?

– Никак нет. Кое-что я собственными ушами слышал. Држевский с конвойным поручиком в буфет заходили, папиросы покупали. Држевский сказал поручику: «Этот зверь должен сдохнуть в пути! Понял?»!

– На русском сказал? При свидетеле?

– Нет, на польском: «Ta bestia musi zgin№ж na drodze. Rozumiesz?»!

– Час от часу не легче! Ты польский розумиешь? Почему я об этом только сегодня узнаю? Все. Коляску к подъезду.

Обернувшись к Баранову:

– Максим Аверьянович! Надо что-то делать. Не довезут конвойники Кудашева до Ташкента!

Железнодорожный транспорт – не морское судно. Если состав стоит на рельсах, еще не значит, что он может тронуться и продолжить движение тогда, когда заблагорассудится машинисту. Железная дорога строится не для того, чтобы рельсы ржавели. Строгий график движения поездов исполняется с точностью до минуты. Дело чести организаторов движения и поездной бригады каждого отдельного состава подать поезд к перрону минута в минуту, не раньше, не позже. Сбой в графике одного состава может привести к хаосу движения на всем участке, а то и на всей дороге. А это уже не только весьма ощутимые материальные убытки для перевозчика, но и прямой риск лобового столкновения поездов – крушения. История железных дорог имеет немало трагичных и кровавых страниц.

Средне-Азиатская Железная Дорога на всем протяжении от Красноводска до Ташкента имела лишь один путь, по которому составы шли в обоих диаметрально противоположных направлениях. Узловые станции и полустанки имели сеть запасных путей и грузовых отстойников, на которых составы одного направления пережидали, пропускали встречные поезда, а затем в свою очередь возвращались на основной путь и продолжали движение.

Швед-машинист господин Олаф Йохансен говорит довольно сносно на русском. Он не в первый раз приводит в Россию новенький локомотив, помогает обкатать паровоз русскому машинисту. Но в таком дальнем вояже в первый раз. Прокатиться в степи дикой Азии согласился исключительно из любопытства. Согласился и пожалел о принятом предложении.

– Россия – не Швеция, – говорит он русскому машинисту.  – В Европе машинист локомотива – не просто начальник поезда, бог! Как капитан корабля. Он в ответе: и за исправность судна, и за квалификацию и здоровье команды, за настроение пассажиров, за сохранность груза, за выбранный курс и за умение избежать опасности.  Ему в море не имеет права приказывать никто! А здесь? Скажи, Иван, почему машинист в России стоит на одном уровне с извозчиком? Что такое «литерный» поезд? Почему я не имею на руках четкого расписания движения? Это что за понятие – «нас должны все пропускать»? Я уже хорошо знаю, как умеют ругаться русские. Меня ругают и начальники станций, и мои пассажиры. На каждом перегоне мы рискуем лоб в лоб встретить поезд, идущий по графику.

– Олаф! – у нас не просто пассажиры – царские жандармы, – у них власть, у них приказ один для всех, и для нас, и для железной дороги, – русский машинист старается соблюсти политес в общении с иноподданным. – Зря волнуешься, мы на красный семафор не тронемся. Это проблема лежит на диспетчерской службе.

– Иван! Я вожу «машины» девятнадцать лет. Шесть раз был на работах по ликвидации крушений. И в порядках диспетчерской службы для меня нет тайн. График движения поездов на отдельном участке железной дороги составляется не один день, учитывается интенсивность грузопотока, временные изменения, увеличение, время года, технические работы… Еще много чего. Движение хронометрируется с точностью до минуты, все это согласовывается и пересогласовывается на уровне всей дороги, потом утверждается, подписывается десятком профессионалов, и имеет силу Закона. И вдруг появляется «литерный» поезд… И весь график движения летит к черту! Это как понимать?!

– Олаф, дорогой! Видишь, у вас порядок, а крушения, все-таки, есть. Если ты шесть раз был им свидетелем, значит, не так уж и редко. Не волнуйся. Я десятый год машинистом первой категории, но о наших крушениях даже и не слышал. Посмотришь, все будет хорошо. Вернемся в Петербург, у меня пару дней погостишь, хозяйка пельменей  настряпает, мы с тобой погуляем! Честно скажу, и у нас машинист не на одном уровне с извозчиком. Эта профессия еще как уважаема. Требует обязательного образования. Я вот – аттестат об окончании реального училища имею с похвальным листом, а диплом средней железнодорожной школы машинистов – с отличием. Два года отработал на «машине» смазчиком, кочегаром пока диплома не было, а с дипломом – помощником машиниста еще три года. Ни одного крушения не видел. Есть у нас порядок. Давай лучше закурим!

Машинисты вышли из кабины на площадку перед тендером. День подходил к концу. Спецперрон был пуст. Здание городского вокзала и общий пассажирский перрон через три направления железнодорожных путей. По перрону гуляет чистая публика. Играет военный духовой оркестр. По второму пути с гудком и свистом прошел товарный в сторону Красноводска.

За спецперроном на площади перед вокзальной баней тоже музыка – две кавказские гармошки и дудука. Залихватская «кабардинка». Как по волшебству появляется расписная ширма с горами и орлами, а над ней звонким детским фальцетом не без армянского акцента, но на русском, на всю площадь поет под «кабардинку» гротескная кукла в бешмете с газырями и кинжалом:

– Дорогая публика!

Мне не нужно рублика!

Нужен ваш задорный смех!

В этом будет мой успех!

Балаганчик мгновенно окружают люди. Сразу раздаются аплодисменты.

Кукольный джигит изящным движением руки поправляет пышные усы и, танцуя «кабардинскую» лезгинку, продолжает:

– Я веселый Адамян,

У меня пустой карман,

Не имея ста рублей,

Я имею сто друзей!

Машинистам с локомотива хорошо видно представление. Появление кукольного балаганчика как теплой водой смыло все огорчения. Они улыбаются и тоже хлопают в ладоши.

Адамян продолжает петь и танцевать.

– Буду петь, буду пить,

Как мой прадед долго жить!

И любимую супругу,

До ста лет одну любить!

Ах, ты милая моя, Ханума Петровна!

Не целуй меня в уста, целуй по затылкам!

Куплет встречен дружным хохотом публики, аплодисментами.

Из вагона литерного поезда выглядывают унтеры конвойной команды, двое на тормозной площадке от открытой двери, поручик – из окна. Тоже рады посмотреть представление. Опустили стекло окна в штабном купе и офицеры жандармерии. Всем хочется хоть малого, но развлечения.

Над ширмой появляется вторая кукла в армянском платье – Ханума.

– Сладко ты умеешь петь,

Над огнем шашлык вертеть!

Можешь крепко обнимать

И лезгинку танцевать!

Собравшаяся публика уже сама дружно подхватывает припев:

– Ах, ты милая моя, Ханума Петровна!

Не целуй меня в уста, целуй по затылкам!

К штабному вагону подошел дежурный железнодорожный кондуктор. Ему навстречу спустился штабс-капитан Николаев, получил от кондуктора маршрутный лист с отметкой диспетчера станции Асхабад.

– Вам открыт зелёный свет без остановки от Асхабада до станции Мерв по всему пути. В двадцать три ноль-ноль отходите. У первого семафора машинист получит жезл, – доложил кондуктор.

– Почему так поздно?! – возмутился Николаев. – Ещё три часа здесь торчать? Мы не загорать сюда приехали!

– Зато «литерный» не будет у каждого столба, как уличная собака, останавливаться до самого Мерва! – кондуктор не стал заискивать перед штабс-капитаном. Он сам был при исполнении.

Коротко козырнул. Отошел от «литерного» и направился к зданию вокзала.

А по спецперрону к вагону уже подходил пожилой капитан в форме общей полиции. Еще издалека помахал штабс-капитану рукой, привлекая внимание к собственной персоне. У лесенки для входа на заднюю площадку остановился и, отдав жандарму честь, представился:

– Брандмейстер Пожарной команды станции Асхабад Средне-Азиатской железной дороги, Председатель Асхабадского Добровольного пожарного общества капитан общей полиции Горшков.

Брандмейстер перевел дух и продолжил:

– Согласно Параграфу восемьдесят Правил по технике безопасности и промышленной санитарии для машинистов паровозов, их помощников и кочегаров Министерства Путей Сообщения «Паровозы должны быть обеспечены пожарным инвентарем в соответствии с действующими приказами МПС». Нужно сделать отметку в книге регистрации о соответствии. Вы уполномочены?

– Уполномочен, уполномочен! – штабс-капитан не скрывал своего раздражения. – Развели здесь бюрократию…  Гоголя на вас нет! Поднимайтесь…

Кукольное представление продолжалось. Ханума уже со скалкою в руке наступала на своего Адамяна.

– Пить вино тебе не лень,

Этим занимался?

Ты, бездельник, целый день,

По духанам шлялся!

Ханума пытается скалкой ударить мужа. Адамян ловко, продолжая танцевать лезгинку, уворачивается, кружит Хануму, пока она сама не падает без сил.  Адамян падает на Хануму. Она поднимает вверх деревянные ножки в кружевных панталончиках и миниатюрных белых сапожках на каблучках.

Публика в полном восторге, аплодирует, хохочет, громко подпевает припев:

– Ах, ты милая моя, Ханума Петровна!

Не целуй меня в уста, целуй по затылкам!

****

Несколько ранее…

Дорога от «Гранд-Отеля» до конвойного перрона железнодорожной станции Асхабад не заняла много времени. Ловко спрыгнув с коляски на мостовую, штабс-капитан Николаев, не оглядываясь, поднялся на перрон и пошел к «литерному». За ним без команды проследовал поручик Кудашев. Шествие замыкал ротмистр Лукашов.

В плацкартном купе было тесно. Офицеры Особого отдела прошли по узкому проходу в штабное купе. За ними дверь была закрыта и заперта на вагонный ключ самим подполковником Држевским. Позади Кудашева четверо – три унтера и поручик – конвой.

Држевский раскрыл служебную книгу, поудобнее устроился у откидного столика, попробовал на полях химический карандаш. Кудашева не удостоил даже взглядом. Один за другим последовали вопросы:

– Имя, отчество, фамилия, год рождения, место рождения, вероисповедание?

Кудашев отвечал спокойно, четко. Его голос был ровен. Ответы были просты. Но рой мыслей был сложен. Он понимал, что попал в крепкие руки людей, ненавидящих его. В крепкие руки профессионалов, которые не дадут ему ни малейшего шанса на побег, даже на элементарное сопротивление… Возможно, не дадут ни одного шанса доехать живым не то что до Санкт-Петербурга, до Ташкента!

Заполнив графу в журнале и выписав карточку конвоируемого, Држевский расписался сам и подозвал знаком начальника конвоя поручика Мясоедова. Тот принял карточку, расписался в журнале, отдал своему командиру честь. Држевский молча, ни на кого не глядя, вышел из вагона. Вслед за ним вышел один из унтеров. Начальник  конвоя запер плацкартный вагон на ключ. Минута молчания. Конвойники смотрят на Кудашева. Кудашев оценивает своих конвоиров. Отмечает про себя: «Крепкие волкодавы. Не чета тем, сопливым подпоручикам из компании Вацека Сапеги. Тяжелые взгляды. Тяжелые кисти рук в многочисленных мелких шрамах у всех троих. Эти трое стоят многих иных вояк»…

– Что стоишь? – обратился к Кудашеву начальник конвоя.

Кудашев вопросительно поднял на него взгляд.

– Не знаешь? Раздевайся. Личный обыск. Положено. Не бойсь, не обидим!

Обращение на «ты» Кудашев пропустил мимо ушей. Знал, куда и к кому попал. Снял портупею, снял китель.

– Не останавливайся, продолжай! – последовала команда. – Снимай сапоги, шаровары, исподнее…

Кудашев увидел: один из унтеров отстегивает от мундира погоны, ножницами срезает с него пуговицы. Та же участь постигла крючки и пуговицы шаровар. Обмундирование было внимательно осмотрено, карманы вывернуты, швы прощупаны досконально.

– Снимай исподнее, не стесняйся, здесь нет женщин. Представь, что ты в полевой бане!

Кудашев исполнил и эту команду.

Конвойный поручик открыл железную клеть.

– Заходи. Там просторно. Располагайся. Через пару часиков будет ужин, кипяток. По своим делам будем выводить в сортир два раза в сутки. Понятно? Будешь бузить, хамить или клеть скрести – попробуешь строгие кандалы!

После небольшой паузы сделал обязательное при конвоировании объявление:

– «Если кто-либо из вас осмелится бежать или буйствовать, то против такого будет употреблена сила оружия!».

Кудашеву передали его белье, шаровары, китель и сапоги, с которых успели «с мясом» оторвать каблуки. Ни брючного  ремня, ни портупеи. Кудашев присел на клепанные из железных полос нары, покрытые арестантским одеялом солдатского шинельного серого сукна. Ни матраца, ни подушки.

Стальная решетка клети захлопнута, засов задвинут и заперт на висячий замок.

Конвойный поручик сунул в карман ключ на стальной цепочке, второй конец которой был надет петлей на широкий ремень портупеи. Отпер дверь плацкартного купе, прошел к проводнику.

Кудашев услышал разговор:

– Сообрази-ка нам чаю, любезнейший! И не стакашками, а давай сразу чайник, ну, и сахару, конечно.

– Минуту, будет исполнено! Ваше благородие! Не желаете горячих чебуреков армянских с мясом? Не кустарных – из ресторана. Здесь мальчишка-коробейник предлагает… И недорого, копейка пара!

– Сам не пробовал?

– Как же, взял себе пяток в дорожку!

– Позови!

Кудашев огляделся. Арестантская клеть из клёпаных полос железа шириной дюйма в два и толщиной в три линии. Не перекусить, не перепилить. Вспомнил угрозу  о кандалах за попытку «скрестись». Ладно. Попал, так попал. Надо мозги поберечь. Будешь о побеге думать или о доме – закипят! Может уснуть? Может ночью силы потребуются, так надо в форме быть!

Уснуть не удалось. С улицы донеслась музыка. Лезгинка. Конвоиры открыли окно, двое вышли на тормозную площадку…

– «Я веселый Адамян,

У меня пустой карман,

Не имея ста рублей,

Я имею сто друзей!»…

Кудашев тоже слушал выступление кукольников…

ГЛАВА 5.

Не имей сто рублей. В дороге. Цена честного слова.

Дзебоев сам проводил из своего кабинета очередного посетителя – капитана полиции Асхабадского брандмейстера Горшкова. Простился с ним на крыльце. Верхом на коне в сопровождении двух казаков подскакал полковник Баранов, спрыгнул, бросил поводья сопровождающему. В канцелярию не зашли, решили поговорить на ходу, в сквере.

– Слушай внимательно, Максим Аверьянович! Вот план вагона, прицепленного к литерному. Четыре купе. Кудашев в третьем от головного плацкартном, в железной клетке, в купе два унтера и поручик – конвоиры. Ключ от клети на цепочке на поясе начальника конвоя поручика Мясоедова. В последнем, малом купе – проводник. В нем же по очереди отдыхают машинист, помощник и кочегар. Вход им всем в плацкартное купе запрещен. Второе купе – штабное. Конвоирам туда тоже вход воспрещен. Первое – спальное господ петербуржцев. Организованный нами спектакль им понравился, даже окно в штабном купе открыли, спустили вниз раму. Капитан Горшков тоже вместе с ними полюбопытствовал, успел в полозья рамы сыпануть щепотку толченого кирпича. Теперь рама, поднятая вверх до конца, до щелчка запора – не закрывается. Сам в бинокль полюбопытствовал, проверил – есть щель в палец. Силой ее еще спустить можно будет. Так что сквозняком штабное купе на сегодняшнюю ночь обеспечено. Запомни: третье окно вагона с левой стороны по ходу движения! Далее: мне удалось задержать «литерный» на станции Асхабад до двадцати трех часов. В двадцать три он уйдет, по направлению к Мерву, ему обещан зеленый свет по всему пути. Скорость будет предельная – от 85 километров в час до 100, а по-нашему, примерно, от 79 с половиной верст в час до 93. На конях не угнаться. Всего 330 верст должны пройти за три с половиной часа. В Мерве должны быть в 2 часа 30 минут ночи.

Поезд пластуны полковника Кияшко должны встретить верст за 25-30 от Мерва. Приблизительно в два ночи они должны быть на месте. Пусть продумает сам, как заставить «литерный» притормозить хоть на пару минут… У меня шифрограмма на его имя уже отбита, и прикрытие для нее тоже есть. Ответ получил – «все понял»… Пока так.

*****

Документ № 26.

Асхабад. Канцелярия. Начальнику Закаспийской области.

Письмо.

С глубоким прискорбием уведомляю Отца Благодетеля и Защитника Отечества о непристойном зрелище, учиненном бродячими лицедеями-кукольниками на площади у бани по улице Вокзальной в день 18 ноября ближе к вечеру. Куда смотрит господин полицмейстер? Законы Российской Империи попираются, а именно: Статьи 135 и 136. Первая запрещает без дозволения полиции чинить в городе театральныя представления. Вторая предписывает в общенародныя игры, забавы, театральныя представления и песни не включать и не употреблять поносительных слов или поступков, нарушающих благопристойность или наносящих кому-либо вред. Сии запреты определены в Отделении втором «О благочинии при общенародных забавах, увеселениях и театральных представлениях» главы первой третьего раздела Свода Уставов «О предупреждении и пресечении преступлений».

Прохожий, человек Божий.

*****

В двадцать три ноль-ноль «литерный» гудком оповестил о выходе на маршрут со станции Асхабад. Помощник машиниста на ходу принял от диспетчера станции жезл. Электрожезловый аппарат Вебба-Томпсона надежно заблокировал на все триста пятьдесят три километра однопутевый перегон от Асхабада до Мерва. С этого момента ни один поезд не выйдет на этот путь до тех пор, пока машинист «литерного» не сдаст жезл диспетчеру станции Мерв. В Мерве Асхабадский жезл будет также вставлен в аппарат Вебба-Томпсона, который только при этом условии освободит второй жезл, который даст право на проезд в обратном направлении. Так что, опасения господина Олафа Йохансена, мягко говоря, были преувеличены.

Кудашеву был предложен ужин: ломоть ржаного хлеба, две холодные вареные картофелины, очищенная луковица, кусок солёной селедки и кружка кипятка, подкрашенная двумя кружочками сырой моркови. От селедки Кудашев отказался, но все остальное съел и морковный чай выпил. За ним наблюдали. Кудашев тоже не дремал. Накрывшись тонким арестантским одеялом и полуприкрыв веками глаза, он заметил, как многозначительно переглянулись конвойники, как тонко улыбнулся своим подчиненным конвойный поручик. Уснуть Кудашеву не дали. Офицер звякнул висячим замком, отпер дверь клети.

– Подъем. Сортир!

Кудашева провожали втроем. Дверь сортира оставили открытой. Кудашева это не обеспокоило. Пусть «это» будет проблема не его, а конвоиров! Унтеры смотрели на Кудашева. Офицер всей своей фигурой блокировал дверь на тормозную площадку. Кудашеву позволили вымыть руки и умыться. Проводили назад в клеть и заперли дверь.

В полночь за перегородкой у проводника звякнул колокольчик. Через минуту он постучал в дверь плацкартного купе. Начальник конвоя отпер дверь, пропустил проводника с подносом в купе, запер дверь, прошел к двери, ведущей в штабное купе, отпер ее, пропустил проводника и снова запер дверь. Через минуту в дверь постучали. Снова отперта дверь. Вошел ротмистр Лукашов.

– Непорядок. В штабном купе не закрыто окно. Помещение выстужено. Ужинать невозможно. Прошу навести порядок.

Начальник конвоя поспешил в штабное купе. Через минуту позвал старшего унтера на помощь. Кудашев услышал:

– Ничего не получается, господин ротмистр! Мы можем разбить стекло, выломать окно полностью, но закрыть его не в состоянии. Хорошо заклинило.

– Черт знает что! Называется «шведская работа»! Хорошо, идите! Через два часа с половиной в Мерве будем, вызовем слесаря с подходящим инструментом.

Серой мышью протрусил и заперся в своем купе перепуганный проводник.

Вернулись начальник конвоя и унтер. Подошли к клети, осмотрели Кудашева, прислушались к дыханию. Вернулись к столу.

Младший унтер принес чайник чая. Конвойники сели ужинать. Ели молча.

Кудашев уловил в букете запахов табачного дыма, лука и селедки, запах мясных армянских чебуреков. Хотелось спать. На душе было спокойно. После бараков японского плена железная клеть в шведском вагоне могла бы сойти за спальное купе в первом классе Восточного экспресса! А будущее?.. Нет и не было на белом свете человека, который мог бы быть уверенным на все сто в благополучном завтрашнем дне…

Однако! Быстрый поезд. Это что, за три с половиной часа от Асхабада до Мерва доедем? Фантастика. Действительно, если послушать стук колес… На наших примерно так: «Таг-дам! Таг-дам!». А «швед» выдает: «Тагадагадагадагадам»!

Кудашев засыпал и просыпался, засыпал и просыпался, как кот, который всласть кимарит после сытного обеда, но реагирует на каждый шорох. Вдруг сон пропал. Кудашев, сквозь ресницы осмотрел купе. Прислушался. Ни одного звука, кроме стука колес. Потом поднял голову. Конвойный наряд спал богатырским сном! Начальник конвоя спал за столом, положив голову на руки. Старший унтер видел сны на собственном ложе, укрывшись одеялом. Младший унтер спал, сидя на полу, привалившись к стене вагона. Всех троих чуть-чуть потряхивало на стыках рельсов, но это не мешало им спать!

Мозг мгновенно выдал Кудашеву аналогию: Шайтан-щель, чай с мятным листом и сушеной ежевикой, беспробудный сон самого Кудашева и его казаков…

А поезд продолжал мчаться, разрезая ночь и тьму песков Кара-Кумов электрическим прожектором. Колеса неутомимо выбивали с рельсов пыль и песок: «Тагадагадагадагадам»!

Вспомнились слова отца: «Глаза впереди – уши сзади! Учись использовать все свои органы чувств – зрение, слух, обоняние, осязание! Тонко чувствуй тепло, холод, движение воздуха, влажность. Видеть и наблюдать – разные вещи! Не пяль глаза, это и чучело в огороде умеет. Наблюдай! Не всегда важно нанести удар, но всегда важно суметь уйти от удара!».

И тут слух Кудашева, все его тело уловило изменение ритма стука колес. Теперь слышалось: «Тагадам! Тагадам!», а потом еще реже «Тагдам, тагдам»… Поезд явно снизил скорость. Почему? Ответ пришел с новыми звуками. Послышалось блеяние большого стада, собачий лай. Поезду явно преградила путь большая отара. Поезд не остановился, но его скорость упала почти до нуля. Минуты через три-четыре «литерный» снова начал набирать скорость. Еще через пару минут он уже привычно выдавал по рельсам свое «Тагадагадагадагадам»!

Еле слышно скрипнул замок в двери, ведущей в штабное купе. Дверь отворилась. В плацкартное одна за другой бесшумно вошли четыре мужские фигуры. Слабые электрические ночники позволили увидеть – головы повязаны, и лица наполовину закрыты темными платками на мингрельский манер. В руках по тяжелому предмету, напоминающему батон копчёной колбасы. Вдруг конвойный поручик поднял голову и тут же  получил мягкий удар по затылку. Конвойник обмяк и сполз на пол.  Первый вошедший подошел к железной клети, рассмотрел стоявшего во весь рост Кудашева и прижал к платку, к месту, где должен был бы быть рот, большой палец. Кудашев кивнул.

От вошедшего пахло конским потом.

Кудашев облегченно вздохнул. Свои. Казаки!

Вторая фигура подала первому ключ от клети, снятый с пояса начальника конвоя. Кудашев был на свободе. Послышался кашель. Кудашев обернулся. Один из пластунов, зажав в своем левом локте голову поручика, правой рукой насильно вливал в его горло из открытой бутылки обжигающую жидкость. Обоняние подсказало – «водка». То же самое делал второй пластун со старшим унтером, а третий – с младшим унтером. Первый казак поманил Кудашева в штабное купе. Не называя ни имени, ни чина, тихо спросил:

– На всем ходу сможете спрыгнуть? Здесь мягко, камней нет, везде песок! Вам привет от наших. Вас ждут.

– Я останусь, – сказал Кудашев.

– Вас убьют, – казак был озадачен.

–Теперь – нет! – ответил Кудашев. – Теперь конвойники сами под суд пойдут. Уходите. За меня не беспокойтесь. Спасибо вам. Добра не забуду.

Казак кивнул. Один за другим пластуны уходили в опущенное окно и исчезали в ночи. За последним Кудашев поднял ставень. Замок щелкнул. Окно закрылось.

Из плацкартного купе послышались тяжелые булькающие звуки. Поручика Мясоедова рвало водкой и ресторанными чебуреками. Копейка пара!

Кудашев прикрыл дверь, вынул из скважины вагонный торцовый ключ, оставленный пластуном, сунул его в карман. Прошел через штабное купе к спальному. Постучался.

– Да! Минуточку… Что, уже Ташкент?

Дверь открылась. Перед Кудашевым заспанный штабс-капитан Николаев. Он оторопел:

– Вы?! Каким образом?

– Прошу не беспокоиться, я же дал вам честное слово, что не буду пытаться убежать. Виноват, решил вас до Мерва разбудить. Не желаете проведать конвойную команду?

На разговор из спального вышел и ротмистр Лукашов. Только раз глянув в плацкартное купе, офицеры не смогли сдержать отвращения.

– Quel scandale, monsieur le capitaine en second! Qui pourrait penser! Qu'ordonnerez de faire ? – спросил Николаева ротмистр Лукашов. – Dиs la minute pour une minute nous serons а Меrvet!

– Reculer franзais, monsieur le capitaine de cavalerie! Pensez en russe, il sera plus rapide!

_____________________________________________

Фр. – Какой скандал, господин штабс-капитан! Кто бы мог подумать! Что прикажете делать? С минуту на минуту мы будем в Мерве!

– Отставить французский, господин ротмистр! Думайте на русском, быстрее будет!

_____________________________________________

И, обращаясь к Кудашеву:

– Ротмистр Кудашев! Что за внешний вид?

– Конвоиры постарались. Сняли погоны, ободрали мундир, оторвали от сапог каблуки…

– Так… Понятно. Превышение полномочий. Черт знает что творится. По закону даже перед военно-полевым судом военнослужащий обязан предстать одетым по полной форме! А я вас к Начальнику Особого отдела Департамента полиции МВД России везу! Заберите у конвоиров погоны, пуговицы, каблуки. Потом отсидитесь в спальном, приведете, как можете, себя в порядок!

Обращаясь к Лукашову:

– Уже подъезжаем. Как остановимся, обеспечьте связь штабного вагона с Петербургом. Господи, что я докладывать буду, ума не приложу! Вызовите к плацкартному дежурную полицейскую службу, воинского начальника, проследите, чтобы происшествие было задокументировано, как положено. Организуйте уборку плацкартного купе от мерзости! Что не понятно? Вопросы есть?!

Гудок. Свисток. Остановка. Станция Мерв.

*****

Конвойный наряд в составе старшего унтера Кубышкина, младшего унтера Мохового и поручика конвойной стражи Мясоедова по прибытию «литерного» в Мерв был снят с поезда разъездом Кавказского казачьего полка в присутствии командира полковника Кияшко, помощника Прокурора Мервского окружного суда Дмитриева. В вокзальном помещении дежурный терапевт городской больницы Карасёв при визуальным осмотре константировал устойчивые признаки опьянения, как запах алкоголя изо рта, неустойчивость позы, нарушение речи, что позволило диагностировать его тяжелую степень.

Полковник Кияшко выразил сомнение в правильности диагноза, чем поставил в неловкое положение Карасева. Врач, защищая свою профессиональную честь, был вынужден официально составить медицинское заключение за своей подписью, особо отметив наличие у всех троих симптомы выключения сознания (оглушения), сопровождающееся у поручика конвойной стражи Мясоедова обильной рвотой, у старшего унтера Кубышкина – непроизвольным мочеиспусканием.

Проводник, наводивший в плацкартном купе порядок, выставил на перрон три пустые бутылки из-под водки – «вина столового номер три» производства Асхабадского винзавода. Полицмейстер, составлявший протокол, отметил в бумаге этот факт, приобщил к протоколу медицинское заключение, а пустые бутылки приказал выбросить. Санитары городской больницы оказали конвойникам первую помощь – промыли им желудки и дали выпить по скляночке слабого раствора нашатырного спирта.

Эту злосчастную для них ночь конвойники досыпали на гаупт-вахте Кавказского казачьего полка. Там же они провели еще трое суток. На содержание пожаловаться не могли. Им была предоставлена возможность искупаться в бане, простирнуть изгаженную форму.

На четвертый день товарищи по несчастью предстали перед военно-полевым судом.

Материалы дела состояли из рапорта штабс-капитана Отдельного корпуса жандармов Николаева, полицейского протокола, акта о приеме полицейским участком табельного оружия – трех винтовок Мосина и одного револьвера «Наган»,  медицинского заключения, выписке из журнала конвойной службы, копий служебных аттестаций, предоставленных командиром седьмой конвойной команды подполковником Држевским. Држевский был допрошен в качестве свидетеля. Подсудимые – поручик Мясоедов, старший унтер Кубышкин и младший унтер Моховой – ничего вразумительного по делу объяснить не смогли. Помнили, как садились в поезд, не помнили, как из него были извлечены.

Подполковник Држевский во время суда так и не бросил ни одного взгляда на своих подчиненных. Приговор выслушал молча.

Военно-полевой суд признал подсудимых виновными в нарушении Правил несения караульной службы конвойными командами, в форме распития спиртных напитков до полного беспамятства, без отягчающих обстоятельств.

Согласно Устава полевого судопроизводства основанием решения о вине или невиновности подсудимого достаточно было внутреннего убеждения членов военно-полевых судов, а не теория формальных доказательств. К подсудимым члены суда проявили относительное милосердие. Если учесть, что до 1906 года действовал «Артикул о воинских преступлениях», утвержденный еще императором Петром Первым Алексеевичем Романовым, предусматривающий смертную казнь наказанием за пьянство во время несения караульной службы: «Артикул 41.  А который в лагере,  поле  или  в  крепости  на карауле  своем уснет,  или напьется пьян так,  что своего караулу отправить не может,  или прежде смены с караула пойдет и  оставит свое место: хотя б офицер или рядовой был, розстрелен быть имеет».

Согласно Уложению о наказаниях уголовных и исправительных, Уставу о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, в редакции Воинского устава о наказаниях 1866 года с изменениями 1875 года подсудимые поручик Мясоедов, старший унтер Кубышкин и младший унтер Моховой были разжалованы в рядовые, подвергнуты дисциплинарному аресту сроком на один месяц каждый. По отбытию дисциплинарного ареста осужденные должны быть уволены от службы без права назначения пенсионного содержания.

*****

Телеграфная и телефонная связь железнодорожной станцией Мерв «литерному» поезду была обеспечена. Штабс-капитан Николаев, все-таки, не рискнул среди ночи будить телефонным звонком свое петербургское начальство. Минут десять в муках составлял телеграмму, правил и переправлял написанное, рвал и жег почти готовые тексты. Наконец, вроде бы, получилось что-то вразумительное. Достал блокнот с таблицей Виженера для шифрования, начал переводить кириллицу в цифирь. Еще пятнадцать минут ушло на шифрование. Наконец, шифрограмма была отправлена на дежурную службу Особого отдела Департамента полиции. Заглянул в спальное: Кудашев, пришив очередную пуговицу к кителю, перекусывал вощёную нитку. Выглянул в плацкартное: проводник отмывал загаженные полы.

Вошел с перрона в купе и пошел навстречу Николаеву ротмистр Лукашов.

– Господин штабс-капитан! В три часа сорок минут «литерный» должен отправиться. Вот отметка в маршрутном листе диспетчера станции. Нам предоставляют зеленый свет на всем протяжении пути до станции Чарджуй! Двести сорок километров, двести двадцать пять верст...  Два часа пятьдесят минут. Утром в шесть тридцать будем в Чарджуе.

– Совсем хорошо! Хуже не куда. Я ответ из Петербурга на свое донесение жду! Что делать с конвоем? Что делать с Кудашевым? Вы оружие конвойников кому сдали? Три винтовки Мосина и наган!

– Сдал. Воинскому начальнику Мервского гарнизона. Он же военный комендант. Вот расписка. Разрешите сделать предложение?

– Да?

– Пусть проблема пьяного конвоя останется проблемой должностных лиц Закаспийской области. Мы имеем самые широкие полномочия последней фразой в нашем предписании, подписанном полковником Ерёминым: «В критической ситуации проявить разумную инициативу, действовать по обстановке». Я уверен, если бы Кудашев имел намерение бежать, его сегодня ночью остановить было некому. Я уверен, у нас не будет с ним проблем. Сегодня нам реально известен каждый километр маршрута Санкт-Петербург – Асхабад. Кудашев не имел наших возможностей и литерного поезда. Он на перекладных поездах добирался бы в столицу и назад в Асхабад не меньше месяца! Полагаю, лицо, задержанное на границе ротмистром Кудашевым, и совершившее побег в Санкт-Петербурге, сознательно подставило Кудашева нам пока неизвестным способом. Думаю, Кудашеву не придется долго доказывать свою невиновность.

– Логично. Вы лично, ротмистр Лукашов, можете поручиться за Кудашева?

– Я уже сказал это в своем предложении.

– Хорошо. Вот блокнот. Повторите свое предложение в письменном виде!

*****

Так и сложилось, что ротмистр Кудашев, при своем статусе «взятого под стражу», ехал в вагоне «литерного» под охраной офицеров Отдельного корпуса жандармов сотрудников Особого отдела Департамента полиции МВД Российской Империи. Его спальным местом было отмытое и продезинфицированное плацкартное купе. Обедал вместе со своими новыми «конвоирами» за одним столом в штабном купе, питаясь продуктами, щедрой рукой переданными командиром Кавказского казачьего полка полковником Кияшко.

ГЛАВА 6.

Сверхскорый литерный маршрут «Ташкент – Санкт-Петербург» или Что можно увидеть из окна литерного поезда. Беседы с Джунковским.

Расстояние в 640 километров от Чарджуя до Ташкента маршрутом через Каган, Кермине, Акташ, Каттакурган, Самарканд, Джизак, было пройдено «литерным» за 12 часов.

Двадцатого ноября в шесть тридцать вечера «литерный» остановился на запасном пути почти в километре от пассажирского вокзала станции Ташкент. Ближе места для стоянки не нашлось.

От станции Ташкент санкт-петербургский литерный поезд также ушел на зеленый семафор до самого Оренбурга. Колеса весело выдавали своё «Тагадагадагадагадам»! Необходимости прислушиваться к ним не было, как к стуку собственного сердца, о котором не вспоминаешь в свои прекрасные тридцать лет.

За окном, полуприкрытым накрахмаленной белоснежной занавеской от яркого, по-российским меркам, осеннего солнца,   проплывают знакомые пейзажи: жёлто-серые бескрайние степи, песчаные барханы, редкие оазисы с природными, но, большей частью, рукотворными озерцами или прудами-хаузами, окаймленными высокими пирамидальными тополями.

  Как правило, параллельно железнодорожному пути следует и дорога общего пользования.  Тракт живёт собственной жизнью.

В основном – гужевой транспорт: одноосные аробы на высоченных колесах с впряженными в них серыми ослами, нагруженные мешками с хлопком, шерстью, домотканым шелком, коврами и паласами, двигающиеся в сторону ближайшей железнодорожной станции, а в обратную сторону – нагруженные товарами из России, приобретенными на той же железнодорожной станции: мануфактурой, сахаром, кирками, пилами, топорами и лопатами, чугунными котлами и чайниками, фарфоровой и фаянсовой посудой. Однажды внимание Кудашева привлекла арба, на которой стояло тщательно привязанное пианино. Редкие всадники, как на конях, так и на ослах, по-туркменски соответственно: атлы и эшекли – приветственно махали мчавшемуся поезду руками. И не исчезли еще с дороги величавые верблюжьи караваны… Какими только богатствами не нагружены одногорбые дромадёры и двугорбые бактрианы! Нет на их спинах только одного – персидских бронзовых пушек, так исправно служивших оружием защиты последние двести лет каждому каравану. Нет и традиционного вооруженного отряда из семи-десяти всадников в русских кольчугах с круглым медным щитом за спиной, с кремнёвым длинноствольным карамультуком под правой рукой.

Двадцать-тридцать лет назад без такой охраны ни один караван-баши, будучи в трезвом разуме, и не подумал бы отправиться в дальний путь. Не успеешь отойти от караван-сарая, как соколами вылетят на горячих конях из засады, из-за бархана, из дикого ущелья хивинцы, а то и сами текинцы в алых шёлковых халатах, по которым и сабля скользнет, не причиняя вреда грабителю. Ур! Ур! – кричат. Попробуешь сопротивляться – себе дороже. И товар потеряешь, и сам в рабство попадешь… Да, были времена.

Великий шёлковый караванный путь в Россию!

Ушло старое разбойное время в прошлое. Хивинских хан – полковник русской армии. Ахал-текинский – генерал майор российский. Аламанские подвиги в прошлом. Теперь текинцы пашут землю, строят каналы, выращивают хлопок, зерно, обустраивают виноградники, бахчи. Их охотно трудоустраивают строительными рабочими, в паровозных депо обучают слесарному делу, да мало ли, кто захочет – в Закаспии без работы не останется.

– Проснулись, Александр Георгиевич? Как вам этот пейзаж за окном? – в спальное купе вошел с полотенцем на голой шее сам Евгений Федорович Джунковский, заведующий Особым отделом, помощник Командующего войсками Туркестанского Военного Округа полковник Отдельного корпуса жандармов. – Можете идти умываться, я свой туалет закончил.

– Доброе утро, Евгений Федорович! Спасибо, иду, – Кудашев соскочил со своего ложа.

Принять душ в туалете штабного вагона самого генерал-губернатора Туркестанского края не каждому полковнику честь выпадет. Вода горячая, розовое мыло лесной земляникой пахнет, зеркало венецианского стекла…

– Вас побрить? – в дверь заглянул пожилой вахмистр жандармерии, сопровождавший во всех поездках Джунковского – «дядька». – У меня бритвы бельгийские. Евгений Федорович рекомендует.

Кудашев про себя улыбнулся: «Расслабляться, так расслабляться!», а вслух сказал:

– Если не затруднит, господин вахмистр!

– Можно просто – Иван Фомич, ваше благородие!

Стрижка и бритье закончились горячим компрессом и одеколоном «Шевалье Д`Орсей» из пульверизатора.

– Верно подметил Максим Аверьянович: «То ты в седле, то на тебе седло»! – подумал Кудашев. – «В минуту, когда конвоиры захлопнули железную дверь клети, приготовился пить свою горькую чашу до дна. Вот как все обернулось. Правда, еще не известно, что ждет в Санкт-Петербурге»…

В Ташкенте полковник Джунковский подкатил к «литерному» в роскошном штабном вагоне генерал-губернатора Туркестанского края Самсонова. Маневровый паровозик подогнал ташкентский вагон к петербургскому и мягко состыковал их. Весело «кукукнув», маневровый отцепился от штабного вагона и покатил по своим делам, а «литерный» тронулся уже с двумя вагонами в дальнейший путь по перегону Ташкент-Оренбург.

Формально, ротмистр Кудашев был все еще под арестом. О приеме арестованного под свою личную ответственность полковник Джунковский собственноручно расписался в карточке конвоируемого. Кроме того, в Ташкенте штабс-капитан Николаев, получил из Санкт-Петербурга шифрограмму, предписывающую произвести это действие. Наконец-то, был получен и ответ на шифрограмму, отбитую в злосчастную ночь 19 ноября в Мерве. Прямым текстом было сказано: «Донесение не раскрывается. Ваши способности криптографа явно преувеличены». Пришлось составлять и шифровать донесение снова. Ответ пришел быстро: «Получено. Изучается».

Утренний завтрак ждал господ офицеров. За столом три прибора. Рисовая молочная каша, сливочное масло, чуть поджаренный ситный, блюдо с копченой рыбой, блюдо с тонко нарезанной ветчиной, графин с холодной кипяченой водой. У стола жандармский прапорщик, вытянувшийся по стойке смирно, офицер для особых поручений – писарь и телеграфист Щеглов Сергей Иванович, и уже знакомый вахмистр Иван Фомич в белых перчатках с горячим кофейником в руках.

– Прошу! – Джунковский обращался с Кудашевым, как со своим гостем, отнюдь, не как с арестантом.

«Так, значит, так», – думал Кудашев. Он вел себя сдержано, не суетясь, но и не церемонясь – «не с улицы пришел!».

Сели, стали молча завтракать. Кудашев ел и пользовался приборами и салфеткой правильно, как в детстве учила маменька, смотрел в окно.

Не останавливаясь, «литерный» пролетел мимо станции. Кудашев успел заметить русский флаг над зданием европейской архитектуры, над домом пониже – белое полотнище флага с красными крестом и полумесяцем. Чуть дальше – голубой купол и минарет мечети.

– Да, –  подметив интерес Кудашева, прокомментировал увиденое Джунковский. – Необходимейшие параметры политического равновесия. Национальные, психологические и религиозные потребности местного населения не ущемляются, мечети получают некоторую государственную поддержку, служители культа не притесняются. После молитвы нет греха и в русскую больницу «Красного креста и красного полумесяца» пойти полечиться.

Пристально вглядевшись в Кудашева, спросил:

– Что с вашим мундиром, Александр Георгиевич?

– Конвоиры немного подпортили, господин полковник. Оторвали погоны, отрезали пуговицы… В сапогах хожу с осторожностью, боюсь, каблуки отвалятся. Сам, как мог, после Мерва приводил в порядок.

– Я догадываюсь. Но не только в этом дело. Где мундир шили? Не ошибусь – работа нестроевых каптенармусов Таманского казачьего полка!

– Именно. Что-то не так?

– Александр Георгиевич! Я вас не в Туруханск везу, а в Санкт-Петербург. Вы успели прославиться. Справку по вашей персоне сам Щегловитов запросил. Не знаете русскую поговорку: «Встречают по одежке…»!

Джунковский повернул голову к прапорщику: –Сергей Иванович! Сразу после завтрака снимите мерки с господина ротмистра Кудашева. На первой же остановке «литерного» свяжитесь с моим доверенным лицом по коммерческим вопросам в Санкт-Петербурге, передайте мерки, пусть закажет сверхсрочно, аллюр три креста, мундир и шинель для господина Кудашева с приличными погонами и аксельбантами. К аксельбантам серебряные наконечники-карандаши немецкие либо шведские. Гарантируйте оплату по срочному заказу. Пусть обратится в швейное ателье  Карла Норденcтрема, назовет мое имя. Через сорок восемь часов заказ должен быть исполнен. Доставить его на Николаевский к «литерному». Ждать нас там столько, сколько нужно. Кудашев должен выйти из вагона прилично одетым. Вопросы?

Вопросов не было. Прапорщик Щеглов стенографировал распоряжение полковника Джунковского в своем блокноте, пользуясь карандашиком-наконечником аксельбанта.

Джунковский повернулся к Кудашеву:

– Шведы Норденстремы начали обслуживать императорский двор еще в правление государя императора Николая Павловича Романова. Гвардия обшивается только у него. На мундиры господ офицеров – Николаева и Лукашова – внимание не обратили? Норденстремовская работа. Ателье в центре города на Невском, напротив Гостиного двора. Норденcтремы поставщики Зимнего дворца. Не волнуйтесь, расходы возьмет на себя бюджет Туркестанского Военного округа. Вы – наша номенклатура.

Завтрак был окончен. Проводник убрал посуду, свернул и унес скатерть. Прапорщик Щеглов положил на зеленое сукно широкого штабного стола несколько картонных папок, стопку чистой писчей бумаги, раскрытую картонную коробку с надписью «Херлитц. Берлин» тонко очиненных простых и чернильных карандашей, бронзовую чернильницу в стиле ампир, две ручки со стальными перьями. Отдал честь. Джунковский кивнул ему в сторону двери. Щеглов вышел.

– Поработаем, господин ротмистр? – Джунковский снова жестом пригласил Кудашева теперь уже за рабочий стол.

Кудашев понял: «Второй акт. Смена декораций. Режим работы – официальный».

– Я готов, господин полковник!

– Начнем так, во-первых – разберем ситуацию, связанную с вашим арестом. По результатам беседы будет определен круг вопросов, которые придется решать в будущем.

– Я весь во внимании, господин полковник.

– Расскажите подробно: как, при каких обстоятельствах и в каких условиях происходил ваш арест. Как вели себя ваши конвоиры, как – офицеры жандармерии в пути? Каким образом вы оказались за пределами железной клети. Кто открыл и снял замок, отодвинул засов, открыл дверь клети? Каким образом в срок трех часов ваши конвоиры оказались пьяны, практически отравлены алкоголем до состояния полного беспамятства? Начинайте, я внимательно слушаю.

Кудашев молчал. Вспомнил прощальные слова Дзебоева: «…Это внутрикадровые дрязги. Взяли тебя, значит, надеются раздуть дело и завалить Джунковского. А это фигура посерьезнее, чем сам Ерёмин. Держись.»... Кудашев понял: «Джунковский не враг, он единственный, кто заинтересован в благополучном для Кудашева исходе дела».

– Почему молчим, господин ротмистр? Боитесь подставить своих товарищей? – Джунковский раскрыл картонную папку, полную писчих листов с наклеенными полосками телеграфной ленты, листов с машинописным текстом расшифровок. – Видели? Этот полный бред пусть проглотит военно-полевой суд, но не Джунковский, и уж никак не Ерёмин! Говорите. Я ваш прямой начальник. Если ротмистр Кудашев не доверяет полковнику Джунковскому, может ли полковник Джунковский доверять ротмистру Кудашеву?!

– Я понимаю, господин полковник. О ложных понятиях офицерской чести представление имею. Разрешите доложить только то, чему был сам свидетель. Не буду отнимать пустой болтовней ваше время, сообщу только те факты, которые не изложены в этой папке.

– Прошу вас.

– По факту объявления мне ареста, я имел по распоряжению штабс-капитана Николаева пять минут на прощание с полковниками Дзебоевым и Барановым. Полковник Дзебоев посоветовал мне продержаться до Ташкента, пообещал, что свяжется с полковником Джунковским, предоставит ему доказательства моей полной непричастности к побегу Британца. В дороге конвоиры обращались со мной корректно. Примерно, за тридцать минут до остановки в Мерве  я заметил, что все мои конвоиры спят. Они не проснулись, когда в плацкартном отделении через штабное купе вагона появились четыре неизвестных человека без оружия с лицами, повязанными платками. Один из них снял с пояса начальника конвоя ключ и выпустил меня из клети. Трое других – насильственным образом напоили конвоиров водкой. Мне было предложено бежать. Я отказался, так как был уверен, что мне удастся доказать свою невиновность. Все четверо ушли в открытое окно штабного купе. Было очень холодно, в купе несло ледяным ветром. Я поднял раму окна. Потом разбудил господ офицеров. Далее ничего не видел. Сидел в спальном купе и ремонтировал свой мундир. Кто эти четверо, мне не сказали, лиц их не видел. Это все. Мои возможности в получении какой бы то ни было информации были ограничены.

Пауза. Джунковский долго смотрит в окно. Потом поворачивается к Кудашеву. Наклоняется к нему очень близко – глаза к глазам… Резко приподнимается, встает во весь рост, подходит к окну.

– Прошу к окну, ротмистр! Следственный эксперимент. Это окно отличается от окна в шведском вагоне?

– Размерами, господин полковник, там несколько шире…

– Открывается так же?

– Так же…

– Вы уверены, что сможете открыть снаружи полностью закрытое окно, защелкнутое на внутреннюю щеколду, не нажимая на кнопки замков, расположенные на ручках?

– Я не пробовал, не знаю…

– Плохо, Кудашев. Не разбив стекла, окно не открыть. Отсюда: либо окно было открыто изнутри, либо его запоры выведены из строя саботажным образом еще в Асхабаде. В устной форме, пока в устной, ротмистр Лукашов доложил, что окно до конца закрыто не было, это он обнаружил через час пути. Закрыть окно пытались поручик Мясоедов со своим унтером, но им не удалось. Следовательно: ваш побег был хорошо организован, в подготовке к нему приняли участие многие, известные нам с вами лица!

Кудашев молчал.

– Боюсь, я недооценил вас, прослушав отчет по операции «Лабиринт». Жаль, не нашел времени пообщаться поближе, продолжил Джунковский. – Слушайте и запоминайте: то, что я сейчас от вас услышал – умрет во мне. Но и вы будьте благоразумнее! В Санкт-Петербурге вам придется давать полные официальные показания дознавателям Особого отдела. Не переоцените себя. Там волки опытнейшие. Будут рассматривать ситуацию под микроскопом, малейшая зацепка, и из этой стальной мясорубки вы уже не выйдете невредимым.

Было видно, Джунковский нервничал. Помолчал, после минутной паузы продолжил:

– Вот вам легенда: «Сводили в сортир. Вернулся в клеть, лег спать, спал. Услышал звуки рвоты – встал, увидел – конвойники спят. Дверь в клеть не заперта. Пошел будить господ офицеров». Повторите!

Кудашев повторил.

– Еще раз! – потребовал Джунковский.

Кудашев повторил еще раз.

– Улавливаете разницу между вашим рассказом и легендой? – спросил Джунковский.

Кудашев, как гимназист перед строгим учителем, только кивнул головой.

– Хорошо, будем считать, что первый экзамен вы, Александр Георгиевич, у меня выдержали, – объявил Джунковский. – Продолжим, или сделаем перерыв?

– Как сочтете нужным, господин полковник!

– Оставьте, Александр Георгиевич. Как сказал бы Кон-Фу-Цзы: «Я понял, что он понял, что я понял!». Называйте меня в приватной обстановке Евгением Федоровичем. Если вы еще думаете, что я каждого своего сотрудника в генерал-губернаторском вагоне катаю, глубоко ошибаетесь. У меня служат офицеры из разных родов войск, сменившие свои мундиры на жандармские. Среди них люди разных сословий. Но каждый из них уникален по-своему. Это притом, что все обладают замечательной памятью, хорошей физической и военной подготовкой. Опытом войны, опытом участия в нестандартных сыскных операциях. Этими, общими для всех, качествами обладаете и вы, Александр Георгиевич. Это похвала начальника, которая уже выражена в письменном виде, когда я подписывал ходатайство о награждении вас Георгиевским Крестом четвертой степени. Но есть у вас качества, которых нет ни у одного моего подчиненного. Я всегда буду помнить о них и иметь их в виду. Пока – без уточнения. Сегодня я определил круг лиц, которые пошли на совершение уголовного преступления для того, чтобы спасти вас, Александр Георгиевич. Хочу, чтобы вы это не просто знали, но хорошо осознали. Побег из-под стражи – уголовное преступление. Организация побега из-под стражи – тоже уголовное преступление. Даже если оно никогда официально не будет передано в процессуальное русло, оно всегда останется фактом объективной действительности. Вы меня понимаете?

– Да, Евгений Федорович.

– Я уважаю этот круг лиц. Пожалуй, я и сам не откажусь от участия в этом круге. Согласны?

– Да, господин полковник… Виноват. Да, Евгений Федорович!

Кудашев пожал руку Джунковскому.

– Ваши объяснения по аресту, Александр Георгиевич, приняты. Продолжим далее. Информация по Алану Мак`Лессону, он же Гюль Падишах, он же Британец и прочая…

ГЛАВА 7.

Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Под холщевой маской и псевдонимом Семёновъ. Допрос у Зуева. Побег Британца из-под стражи.

Вечер 8-го ноября 1911 года. Санкт-Петербург.

Алан Мак’Лессон, он же Рами Радж-Сингх, он же Гюль Падишах Сейид, он же Ибрагим-эфенди, он же Британец, по прибытию в Санкт-Петербург был отконвоирован в  Петропавловскую крепость.

Был бы Алан Мак’Лессон праздным английским денди, мог бы, используя свои придворные связи организовать себе и своей даме сердца экзотическую прогулку по Петропавловской крепости. Здесь его встретил бы сам комендант генерал-майор Эллис, который мог бы на великолепном английском рассказать ни мало занимательного и ужасного о своей крепости, которую так любили фотографировать европейские журналисты. Цветную литографическую открытку с фотографией Петропавловской крепости можно было купить даже на набережной Лондона.

Алану Мак’Лессону ни к чему было знать, что Трубецкой бастион, от французского — bastion, пятистенное пятиугольное в форме звезды фортификационное сооружение с двумя фасами и двумя фланками (лицевые и боковые укрепления), возведён в 1703 году по инициативе и личном участии императора Петра Алексеевича Первого. Надзор за строительством укрепления осуществлял сподвижник Петра I князь Юрий Юрьевич Трубецкой, по имени которого бастион и получил своё название. К началу двадцатого века Трубецкой бастион успел заслужить недобрую славу самой страшной подследственной тюрьмы России.

Прокатившись от Николаевского вокзала до центральных ворот Петропавловской крепости на заднем бархатном сиденье между двух жандармов, Алан Мак`Лессон не мог оценить красоты Северной Пальмиры, так как окна салона были прикрыты шелковыми занавесками, а на его голову был натянут холщевый колпак.

На первом же посту у ворот крепости колпак пришлось снять. Часовому у ворот офицерами конвоя было предъявлено Предписание Департамента полиции. Мак`Лессон был введен в крепость. Меры предосторожности в стенах Петропавловской крепости на предмет возможного опознания кем-либо вновь прибывшего арестанта были излишни.

Под конвоем, гремя ножными кандалами, пересек двор. У вторых ворот снова встреча с охраной.  Отворена зловещая железная дверь входа в бастион. За дверью по каменной лесенке мимо кордегардии, где располагалась отдыхающая смена охраны, открылась небольшая комната – «приемный покой». Здесь Алан Мак`Лессон был в сотый раз осмотрен, обыскан, переодет в зимние суконные арестантские штаны и рубаху. Кандалы ножные и ручные были сняты. Процедура «прописки» не заняла много времени. Сам заведующий арестантскими помещениями подполковник Веревкин принял от конвоиров Предписание Департамента полиции, Постановление генерал прокурора об избрании меры пресечения – заключение в крепость сроком на девять месяцев, личное дело и карточку арестанта, заполнил тюремный арестантский опросный лист. На вопросы, заданные офицером конвойной стражи на русском и английском языках Алан Мак`Лессон не отвечал. За него ответил начальник конвоя. Статусом Мак`Лессону было определено – «секретный арестант» с присвоением псевдонима «Иванъ Семеновъ». Режим содержания был определен «одиночный». В особых отметках было записано «склонный к побегу». Принадлежностью «за Особым отделом Департамента полиции МВД Российской империи». Тюремный фотограф сделал два снимка – в фас и в профиль, снял отпечатки пальцев – процедуры, уже знакомые Мак`Лессону еще по Асхабаду.

В сопровождении двух унтеров – жандармерии и конвойной стражи – секретный арестант прошел два длинных каменных со смыкающимися полусферными сводами коридора, одна из стен которого была прорезана зарешеченными окнами, вторая – рядом дубовых дверей с форточками, закрытыми массивными стальными засовами — камеры. Окна коридора выходят во внутренний прогулочный двор, в котором располагается баня. Окна камер – наружу, но увидеть из них можно только крепостную стену. Мало света. Никогда не увидеть солнца.

В третьем коридоре у дубовой двери с номером 20 конвоиры остановили его.

История Тюрьмы Трубецкого бастиона не оставила потомкам ни одного воспоминания бывших ее заключенных. Интересный факт. Видимо, воспоминания были так тяжелы, что никому из счастливцев, покинувших ее стены, и в голову не приходило вновь погружаться воспоминаниями в собственные страдания.

Алан Мак`Лессон мог бы для памяти оставить потомкам примерно такие записи:

« Камеры в зимнее время почти не отапливались. Тринадцать градусов тепла считалось нормой, а если столбик термометра падал ниже – кто мог об этом знать?! Даже ночью заключенным мешал спать горевший круглосуточно тусклый электрический свет.

Подъем в семь утра. Кровать заправлялась тонким суконным одеялом. В завтрак – кипяток, немного сахара и четверть фунта хлеба на день. В полдень обед: горячая вода, в которой плавало несколько капустных листочков и крошечный кусочек мяса. В четыре часа дня: так называемый чай, то есть просто горячая вода. В семь вечера — ужин — еще немного горячей воды.

Грубость, нарушение запрета на разговоры с унтер-офицерами влекли за собой для заключенного пребывание на двое суток в темном карцере на хлебе и воде.

Попытка передачи записки, перестукивание в стену, пометки в книге, выданной для чтения, карались тремя сутками в темный  карцер на хлеб и воду.

Самое распространенное нарушение тюремного режима новичками – склонение дежурных унтер-офицеров на подкуп, с просьбой опустить в почтовый ящик письмо к родным – наказывалось тремя сутками в темный  карцер на хлеб и воду.

За обманный образ действий по отношению к штаб-офицеру, производящему дознание можно было угодить в темный карцер на семь суток на хлеб и воду с выдачей горячей пищи через два дня на третий»…

Вот жилище, определенное Генерал-прокурором узнику на ближайшие девять месяцев.

Одиночка. Асфальтовый пол. Каменные стены, каменный свод. До решетки малого оконца, выходящего на внешнюю стену бастиона не дотянуться. Да и увидеть из него можно только стену самой крепости. Солнце можно будет увидеть только на десятиминутной в день прогулке во внутреннем дворе бастиона, разумеется в хорошую погоду.

Железная кровать, жесткий матрац, тонкое суконное одеяло. Железный столик, вделанный одним концом в стену. Электрическая лампочка под толстым стеклянным колпаком в стене же.

В одиночной камере сыро и холодно круглый год. Пахнет сточной канавой и чужим махорочным дымом. По влажным стенам ползают мокрицы. Убогая постель кишит вшами. Ночью за арестанта принимаются клопы. Временами тюремную тишину разрывает громкий вопль заключенных душевнобольных... Редкий год таких не бывало в бастионе. Многие лишались рассудка именно в этих одиночках.

*****

Мак`Лессон понял: его дела очень плохи. Через десять дней ему грозит полный упадок сил. Через месяц – скоротечная чахотка. Это в лучшем случае. В худшем – его за неделю сведет в могилу дизентерия.

Но хуже того, что уже с ним случилось в Шайтан-щели, не могло быть ничего, даже эта одиночка в русском вонючем зиндане.

Мак`Лессон уже давно сам себя и в мыслях, и на людях называл Гюль Падишахом. Это имя стало его сущностью. Оно несло в самом себе Силу. И эту силу питали и укрепляли сотни, тысячи людей, называвших с благоговением его имя – Гюль Падишах!

И вдруг этой Силе сначала был нанесен удар. И кем?! Русским мальчишкой, чьи понятия о великих магах и тайнах, о власти и Силе были не длиннее ствола его нагана! А потом Сила ушла. Исчезла. Теперь не люди боялись его взгляда. Теперь сам Гюль Падишах боялся стальных серых неподкупных бесстрашных взоров своих врагов. Боялся неожиданного неспровоцированного удара кулаком в солнечное сплетение, нагайкой – по почкам… Боль появлялась еще до того, как его могли ударить. И Сила исчезла, как будто ее никогда и не было.

Могущественный Гюль Падишах незаметно сам для себя стал превращаться в Мак`Лессона. И даже не в того полковника Мак`Лессона, который карательными рейдами своего бенгальского эскадрона расправлялся с восставшими сипаями, не в того, кто сумел взять под интеллектуальный контроль половину туземных правителей – махараджей Индустана, не того, кто создал полк убийц-невидимок, готовых умереть по приказу своего божества – полковника Мак`Лессона… А просто – Мак`Лессона, простого маленького человечка-полукровки, сына сержанта-шотландца по имени Мак`Лессон и маленькой красавицы – опальной принцессы племени киштвари  из Кашмира по имени Лали...

Мак`Лессон сел на застланную кровать, скрестил ноги в позе «лотоса», положил руки ладонями на колени. Именно в падмасане к нему чаще всего приходило видение его матери.

– «Ом мани падме хум! О, сокровище в сердце лотоса!» – сакральная формула всегда помогала укреплению Силы. Мак`Лессон  почувствовал: ещё не все потеряно… Просто он устал… потерял связь… со светлым миром… земной мир отнял его силы… но они вернутся…  – «Ом мани падме хум! О, сокровище в сердце лотоса!»…  Мак`Лессон  всем своим телом услышал горячий ток крови в ногах и руках… Исчезла боль, чувство холода… И вот… вот…    Мак`Лессон  сомкнул кольцом пальцы рук. Исчезли каменные своды темницы, ушел, испарился тюремный смрад. Над ним его мама, его мама Лали! И от нее запах лотоса!..

Толчок в плечо, еще и еще. Грубый голос:

– Ты очнешься, наконец?! – поднимайся! Можешь разобрать постель и ложиться спать. Утром подъем в семь. Не будешь повиноваться – попробуешь трое суток карцера!

Наверное, Мак`Лессон за всю долгую и мрачную историю Трубецкого бастиона был единственным узником, который в первую ночь пребывания в камере уснул счастливым человеком. Он сумел сконцентрировать Силу, достаточную для выхода в иной мир, увидеть маму! Теперь появилась уверенность – в этой камере он долго не пробудет!

*****

Утро 9 ноября 1911 года. Санкт-Петербург.

В девять утра секретный арестант Иван Семенов, он же Мак`Лессон,  вызывается на допрос. Конвойный унтер впереди, жандармский сзади. Руки не скованы, но держать их приказано за спиной. Снова два коридора, поворот, узкая лестница на второй этаж. Кабинет для допросов.

Привинченный к полу табурет для арестанта. Два стола напротив. За каждым по офицеру. Представляются. Что-то говорят. На русском. На английском. Мак`Лессон  отключает свой слух. Ему не важно, что говорят жандармы. Это дурной сон. Скоро этот сон закончится.

Один офицер говорит. Задает вопросы. Второй пишет. Первый говорит, много говорит. Очень долго говорит. Его лицо становится злым. Его рот раскрывается шире  и шире. Уже  видны и язык и зубы. Лоб бороздят морщины. Офицер выходит из-за стола. Подходит к Мак`Лессону, поднимает над ним кулак для удара. Но кулак не страшен. Боли нет. Это только сон. Скоро, очень скоро этот сон закончится. Второй офицер встает из-за своего стола. Держит первого офицера за локти.

Дверь кабинета открывается. Входят конвоиры. Поднимают Мак`Лессона с табурета. Разговаривают с офицерами. Офицеры успокаиваются. Руками делают отрицательные жесты.

Мак`Лессон  снова посажен на арестантский табурет. Допрос начинается заново. И все действие повторяется, как может в одну ночь повториться дважды один и тот же дурной сон. Один офицер говорит и говорит. Второй пишет. Первый, в конце концов, начинает кричать. Второй держит его за руки. Входят унтер-офицеры. Поднимают Мак`Лессона с табурета и возвращают его назад на первый этаж в камеру номер двадцать.

*****

Наступившая ночь принесла Мак`Лессону новые силы. Он видел глубокое черное небо, наполненное мириадами сверкающих алмазами иных миров. И к нему снова приходила мама, а он сам ощущал себя ребенком, маленьким счастливым кудрявым мальчиком с кистью винограда в руке… А мамины руки пахли лотосом!

*****

10 ноября 1911 года. Санкт-Петербург.

Следующий день, как две капли воды, похож на предыдущий. Повторять уже сказанное нет необходимости.

Третья ночь стала ночью Силы. Мак`Лессон плыл в ночном небе, как в темном теплом море, обгоняя облака, оставляя далеко внизу сияющие в лунном свете снеговые горные вершины… И видел маму. Маму, прощающуюся со своим сыном, уходящую в темноту…

*****

Вечер 10 ноября 1911 года. Санкт-Петербург.

Заведующий Особым отделом Департамента полиции МВД Российской империи полковник Отдельного корпуса жандармов  Еремин Алексей Михайлович на докладе у Министра Внутренних Дел Государственного секретаря действительного тайного советника Макарова Александра Александровича.

Присутствует Директор Департамента полиции тайный советник Зуев Нил Петрович.

– Господин полковник! Прошу по существу, без беллетристики. Два дня работы с секретным арестантом не дали ни одного листа его показаний. Я начинаю сомневаться в компетентности ваших дознавателей. Чем можете объяснить? – министр, действительный тайный советник, знал цену своему времени.

Полковник Ерёмин на докладе у министра не в первый раз, он помнил: максимальный срок аудиенции не более 7-10 минут.

– Подследственный игнорирует дознавателей по двум причинам. Первая: он еще не оправился от шока, вызванного его провалом, как разведчика и саботажника, взятого с поличным на месте преступления. Ему грозит смертная казнь, он это знает. Не сотрудничает со следствием принципиально, считает это бессмысленным. Вторая: Мы имеем дело с человеком восточного менталитета, высокого социального положения, по нашим справкам – является визирем (первым министром раджи провинции Джамму и Кашмира). Его вояж по Закаспию не ограничился Асхабадом и Кизил-Арватом, он успел побывать и в Бухаре у эмира Саид-Алим-хана. Следовательно, он осуществлял некую дипломатическую миссию. Мы будем продолжать работу до результата.

–– В данном случае у вас не будет неограниченного времени на достижение результата. Мак`Лессон или Рами Радж-Сингх, если это верно,человек южный, он не перенесет зиму в Трубецком бастионе. По весне вам придется закрыть дело в связи с его смертью от скоротечной чахотки! Разведчик или нет, он человек. И должен иметь слабые места. Найдите их. Если он дипломат – его можно просто купить. В настоящее время российское присутствие в Персии дорого обходится казне. Кризис центральной власти грозит Персии анархией и хаосом. Под прикрытием конституциональных требований оппозиции Тебриз и Тегеран в осаде диких орд кочевников и мародеров. Полковник Вадбольский со своими казаками Персидской бригады еще прикрывает Тегеран от насилия и разграбления. Русские казаки несут пограничную службу по границе Ирана с Афганистаном. Великобритания была вынуждена согласиться с этим. Но и беспокойства в Лондоне стало больше. Великобритании прямая выгода направить эти голодные орды персидских «революционеров» на Закаспий. Ваш секретный арестант мог бы стать лучшей шахматной фигурой на доске политических противостояний. Прошу. Ваши конкретные предложения. Я не могу вести пустой разговор до утра.

– Разрешите? – в разговор вступил директор Департамента полиции тайный советник Зуев Нил Петрович. – Полагаю, с Мак`Лессоном не лишне попытаться установить серьезный контакт на более высоком уровне, чем допрос штабс-капитаном жандармерии в Трубецком бастионе. Завтра утром Мак`Лессон может быть допрошен полковником Ерёминым и мною лично в непринужденной форме светской беседы за обедом на конспиративной квартире, скажем, на Адмиралтейской набережной. Постараемся сломать лед недоверия и даже презрения к нам, которое наблюдается в поведении Мак`Лессона.

– Хорошо. Готовьте встречу. Информируйте меня. Будут положительные сдвиги, могу подключить для торга специалистов из Министерства Иностранных Дел. Вам справка: дело Мак`Лессона уже на контроле у Великого князя Николая Николаевича. Работайте!

*****

11 ноября 1911 года. Санкт-Петербург.

Утро в Трубецком бастионе началось как обычно. Подъем в семь утра. Но на завтрак Мак`Лессон получил кружку горячего черного чая с молоком и сахаром, теплое очищенное вареное вкрутую яйцо и кусок ситного хлеба.

Через полчаса конвой проводил секретного арестанта во внутренний двор бастиона. Баня. Горячая вода. Мыло. Чистое полотенце. Стоя под душем, Мак`Лессон не мог не испытывать чувства удовольствия. Его тело было сплошь покрыто красными зудящими точками от укусов паразитов.

Команда закончить баню. Арестантская одежда отправлена в стирку. На деревянной скамье в предбаннике чистое нательное белье, носки, на вешалке черный цивильный костюм, сорочка, галстук, зимнее пальто и фетровая шляпа. Под скамьей – ботинки.

Мак`Лессон вопросительно взглянул на конвоира.

– Для тебя! Одевайся, поторопись, – жандармский унтер махнул рукой.

В приемной комнате Мак`Лессона ждал новый конвой – четыре офицера жандармерии. Короткий обыск. Ручные легкие кандалы.

За воротами крепости автомобиль. Четыре казака на конях. Сели в авто. Как и в прошлый раз – Мак`Лессон на заднем сиденье между двумя жандармами. Но сегодня на его голову не стали надевать холщёвый колпак, а окна салона – закрывать занавесками. Мак`Лессон не скрыл своего интереса к городскому пейзажу.

Забалканский проспект. Второе здание в переулке. Доходный дом номер 22.  Жандармы в шинелях остаются в автомобиле. С Мак`Лессона снимают наручники и провожают от авто в дом двое мужчин в штатском.

Широкая лестница, фигурная решетка перил. Второй этаж. У открытой двери Мак`Лессона встречает лакей в малиновом фраке, его руки в белых нитяных перчатках.

– Прошу вас, сэр! Вас ждут!

Второй лакей в прихожей принимает у Мак`Лессона пальто и шляпу, сопровождает его в гостиную. В гостиной тепло и светло. Серое северное утро согрето живым огнем камина и светом электрической хрустальной люстры. На паркетном полу текинский ковер. Ближе к окну стол под белой скатертью. На нем уже расставлены приборы на три персоны.

У камина двое мужчин. Первый уже в возрасте. На нем черный однобортный мундир с высоким расшитым золотом воротником, крест в петлице, звезда с бриллиантами на груди, на поясе шпага. Второй – еще молодой крепкий темноволосый чисто выбритый, но с небольшими усами, мужчина с внимательным взглядом серых глаз в штатском.

Они улыбались, но Мак`Лессон знал – улыбки – ложь… Где только он не встречал ложь. У каждого своя ложь. У каждого свой собственный интерес. Иногда интересы сходятся. Тогда заключаются союзы, которые действуют до тех пор, пока будут живы взаимные интересы… Мак`Лессон не слушал этих людей, не собирался вникать в суть их предложений. Он знал все, что могут предложить ему и потребовать от него. Интереса не было.

Мак`Лессон слушал самого себя, музыку собственного тела. Слушал растущую в самом себе Силу. Сегодня у него должно получиться все .

Тепло, родившееся у позвоночника, медленно лучами расходилось по всему телу. Живот, спина, ноги, руки медленно наливались Силой. Живой огонь поднимался к сердцу, потом выше, выше… и вспышкой вошел в мозг!

Мак`Лессон без стона, как срубленное дерево, упал, ударившись затылком о текинский ковер. Так и не произнеся ни единого слова.

*****

– Господи! – Нил Петрович Зуев чуть было не упал сам. – Алексей Михайлович! Кто стрелял?!

Ерёмин уже стоял на коленях у тела Мак`Лессона. Ослабил и снял с него галстук, расстегнул сорочку, слушал сердце.

– Никто не стрелял, сердце остановилось. Искусственное дыхание нужно делать. Звоните в клинику Вельяминову, пусть срочно приезжает!

Ерёмин начал делать искусственное дыхание по системе «рот в рот» через собственный платок, зажав Мак`Лессону нос, потом плотно охватив его рот губами и произведя энергичный выдох. Во время выдоха грудная клетка Мак`Лессона несколько приподнялась – искусственный вдох! Появилась надежда, что секретного арестанта удастся спасти. Значит, дыхательные пути проходимы. Грудь Мак`Лессона медленно опустилась – самостоятельный выдох. Снова искусственный вдох, и самостоятельный выдох. Снова… снова…

Ерёмина сменил фрачный лакей – молодой прапорщик жандармерии. Искусственное дыхание продолжалось. Дозвонившийся до Вельяминова жандармский унтер в штатском доложил Ерёмину:

– Вельяминов не в состоянии ни выехать сам, ни прислать свободного врача. Нет ни авто, ни коляски. Просит нас самим немедленно привезти в клинику пострадавшего. У нас «Ролс Ройс» под парами, поедем сами, здесь недалеко, на Загородном проспекте, я знаю, сорок седьмой дом!

Ерёмин оглянулся на директора Департамента полиции. Нил Петрович сам был на грани потери пульса. Его отпаивал холодной сельтерской второй унтер в штатском. Конечно, о сердечных средствах для конспиративной квартиры никто не позаботился.

Ерёмин умел в критические минуты брать на себя ответственные решения. Через минуту безвольное тело умирающего было в автомобиле. Конные казаки обеспечили беспрепятственный и безопасный проезд. Шофер не рискнул ехать переулками, опасаясь непредвиденных препятствий. Проспектами несколько дальше, но надежнее. С Забалканского проспекта поворот налево на Загородный. Вот и сорок седьмой дом! Через семь минут тело Мак`Лессона лежало на холодной клеёнке стола приемного покоя Клиники военно-морской и общей терапии Императорской Военно-медицинской академии. Ерёмина с пострадавшим уже ждал сам главный врач Николай Александрович Вельяминов с дежурным терапевтом и санитаром. Короткий осмотр, прослушивание сердца, команда:

– Укол камфары внутривенно! Искусственное дыхание. Закрытый массаж сердца.

Мак`Лессон был раздет. Врач и санитар принялись за работу.

Вельяминов засек по стенным часам время. Смотрел на больного. От него не укрылись многочисленные красные точки на его теле – следы паразитарных укусов. Но следы травматического характера на теле отсутствовали.

Хорошо зная, кто такой Ерёмин, Вельяминов не задал ни одного вопроса. Через пять минут сменил дежурного терапевта, начал делать закрытый массаж сердца сам. Еремин знаком приказал жандармскому поручику сменить санитара.

Сердце Мак`Лессона так и не удалось заставить биться снова.

Еще через семь минут дыхательные пути сомкнулись. Стало невозможным делать искусственное дыхание. Отсюда следовало, что и закрытый массаж сердца уже бесполезен.

Реанимировать Мак`Лессона не удалось.

Вельяминов был мрачен. Молча ушел мыть руки. Долго полоскал горло содой. Вернулся.

– Это все? – отважился спросить Ерёмин. – Конец?

– Конец, – подтвердил Вельяминов. – Летальный исход.

Подошел дежурный санитар, показал Вельяминову термометр.

– Сколько там? – спросил Вельяминов.

– Двадцать семь и семь, – ответил санитар, – скоро начнется трупное окоченение.

– Справку о смерти составите? – спросил Вельяминова Ерёмин.

– Напишем, – ответил Вельяминов. – После обеда готовы будут и медицинское заключение, и справка о смерти. Подъезжайте, получите.

– Семь бед – один ответ. Прошу ко мне. Стол накрыт. Отобедаем вместе,  – пригласил Вельяминова Ерёмин.

– Пожалуй, – согласился Вельяминов. – Вот только распоряжусь. И продолжил, обращаясь к дежурному врачу: – Спустите труп в полуподвал, в мертвецкую. Подготовьте необходимые документы. Я вернусь через час.

Ерёмин в свою очередь подозвал жандармского офицера:

– Господин поручик Синицын, вам задание на пару часиков – приглядеть за трупом. И, сбавив голос, на ухо: – Чтоб врачи не попортили, враги не украли!

Возвратившись на квартиру, Ерёмин уже не застал господина Директора Департамента Полиции. Его встретил прапорщик, успевший снять свой малиновый лакейский фрак и переодеться в синий мундир с аксельбантами. Ерёмин отпустил офицерский конвой, филёров в штатском, оставив при себе шофёра. Обедали молча, не ощущая вкуса.

Вернулись в клинику вместе. Вельяминов был явно не в духе. У Ерёмина на сердце скребли кошки. Он уже представлял себе последствия скоропостижной смерти Мак`Лессона. Недавний триумф сменился поражением. И надо же было случиться этому приступу не в стенах Трубецкого бастиона, а на квартире Особого отдела, да еще в присутствии директора Департамента полиции! Вот скандал, так скандал. То-то будет рад позлословить комендант Петропавловской крепости Эссель! Сегодня же новость будет передана государю императору…

Вельяминов вернулся с подписанными бумагами, спросил:

– Что с трупом будете делать?

Ерёмин вздохнул:

– Пусть у вас до завтра полежит. Не все еще решено. Возможно, начальство проведет криминалистическую экспертизу. Сделают, и ладно. Не будут делать – еще лучше. Потом, как положено, через похоронную команду. Расходы отдел оплатит. Я только пост у тела оставлю. Прапорщика послал, он на обед поручика сменит.

Вернулся из полуподвала прапорщик Мокшин.

– Ваше высокоблагородие! Разрешите доложить. Труп на месте, а поручика Синицына нигде нет.

– Что значит «нет»? Проверьте ближайшие туалеты, помещения, где сестры милосердия могут быть!

Прапорщик ушел. Вернулся минут через десять.

– Ваше высокоблагородие! Разрешите доложить. Господина поручика рабочий по госпитальной кухне на заднем дворе видел. Вышел поручик из расположения клиники через задние ворота.

– Что сегодня у нас творится? Когда он вышел, не уточнил?

– Уточнил. Почти час назад. Обед только-только начался.

Ерёмин вскочил с места, чуть ли не бегом покинул приемный покой, успев крикнуть прапорщику:

– Со мной. Показывай, где здесь мертвецкая!

Вслед за Ерёминым поспешил и встревоженный Вельяминов.

Просторный полуподвал был почти пуст. На единственном столе, обитом оцинкованным железным листом, лежал труп, накрытый с головой простыней, из-под которой торчали босые ступни ног.

Ерёмин, в страшном предчувствии непоправимой беды откинул простыню с головы покойника.

На него мертвым взглядом смотрели серые глаза поручика Отдельного корпуса жандармов Синицына Петра Петровича.

Трупа секретного арестанта Мак`Лессона в мертвецкой не было…

ГЛАВА 8.

*****

Беседы с Джунковским. Личное дело Еремина Александра Михайловича. Стратагема.

*****

– Не устали меня слушать, Александр Георгиевич? – Джунковский поставил на стол литую пепельницу из нейзильбера с фигуркой львицы, лакающей из лужицы воду. Достал золотой с бриллиантиком портсигар, раскрыл, предложил: – Курите!

– Спасибо, – отказался Кудашев. – Я не курю.

– Не курите, а портсигар с собой носите.

– Это уже не для папирос. Просто память об отце. Своего рода талисман, – Кудашев достал из внутреннего кармана мундира портсигар, протянул его Джунковскому.

– Интересная вещь, – Джунковский повертел стальной портсигар в руке, потрогал пальцем овальную вмятину с входным отверстием, проделанным винтовочной пулей.

Выходного отверстия не было, только небольшой бугорок. При встряхивании можно было услышать стук пули, так и оставшейся в портсигаре.

Джунковский покачал портсигар в солнечном луче. Полированная дамасская сталь играла структурным рисунком, похожим на рога кавказского тура.

– Странно… У меня ощущение, что я такой портсигар уже видел.

– Может, у отца и видели?

– Нет, к сожалению, лично с Георгием Александровичем Кудашевым знаком не был.

– Тогда у полковника Дзебоева. У него, точь в точь, такой же, только без пули. Турьи рога – тамга осетинского рода Дзебоевых. Они этим знаком коней клеймили, скотину, на межевых камнях вырезали. Мне отец рассказывал. Этот портсигар Владимир Георгиевич еще корнетом Красноводского отряда при освобождении из Хивинского зиндана моему отцу подарил.

– Романтическая история! – Джунковский докурил, потушил папиросу и вернул портсигар Кудашеву. – Продолжим?

– Я весь во внимании, Евгений Федорович!

– Естественно, история с убийством поручика жандармерии и побега секретного арестанта Мак`Лессона, буквально «воскресшего» в холодной мертвецкой, в газеты не попала. Большого шума не было. Ни Ерёмин, ни Зуев не пострадали. Не были потревожены и врачи Клиники военно-морской и общей терапии Императорской Военно-медицинской академии. Такой скандал мог бы стать основанием весьма внушительных кадровых перестановок. Есть у меня непроверенная, разумеется, информация, что в этом деле точку поставил сам государь император. У него своих советников по вопросам восточной эзотерики хватает. Объяснение «смерти» и «воскрешения» Гюль Падишаха было примерно таким. Мак`Лессон – по происхождению индус-полукровка – владел тайными приемами раджа-йоги. В английских журналах даже были найдены статьи, сопровожденные фотографиями, о «научных» экспериментах, проводимых британскими любителями-энтузиастами в Индии. Так, подробно описываются факты намеренной остановки сердца йогинами, которые после этого впадают в анабиоз на срок, который определят сами. Примерно, как у нас зимуют ужи и лягушки. Одни из йогинов на день, а некоторые и на месяц. Понятно, с английским журналом в военно-полевом суде делать нечего. Но этого хватило на то, чтобы не учинять дознания по вопросу «воскрешения». Остались два факта: убийство поручика Синицына, состоявшего в наряде по конвоированию, и побег взятого под стражу Мак`Лессона. Был объявлен розыск. Даны приметы розыскиваемого, срочно размножена его фотографическая карточка. В циркуляре была строка: «преступник может быть одет в форму жандармского офицера, может предъявить удостоверение личности сотрудника Департамента полиции с фотографией, не соответствующей его личности». В десять вечера в Особый отдел поступила информация от кассира Финляндского вокзала, подтвержденная впоследствии дежурным по вокзалу городовым. Примерно, такого содержания: «Высокий офицер в чине поручика в шинели со знаками принадлежности к корпусу жандармов, предъявил в кассу Финляндского вокзала удостоверение личности – вдвое сложенный лист плотной бумаги с фотографией на двух медных клепках с сургучной печатью. В руки кассиру не дал. Был записан в журнал как ротмистр жандармерии сотрудник Особого отдела Департамента полиции МВД Александр Георгиевич Кудашев. Потребовал билет в первый класс пассажирского поезда Санкт-Петербург – Гельсингфорс Великого Княжества Финляндского. Сказав: «Срочно. Совершенно секретно», приказал отнести расход в сумме стоимости билета на Департамент полиции. Получив билет, беспрепятственно прошел на перрон и успел сесть в уже отходивший поезд». Конечно, весь состав этого поезда, все пассажиры были самым тщательным образом проверены в Выборге. Но Гюль Падишаха так и не нашли! Розыск ведется и в настоящее время по всем направлениям. Безрезультатно.

*****

21 ноября. 10 часов 41 минута.

Станция Яны-Курган Оренбургской железной дороги.

«Литерный» снизил скорость и остановился. Дважды постучав, в штабное купе вошел прапорщик Щеглов:

– Разрешите, Евгений Федорович? Станция Яны-Курган. Стоянка тридцать минут. Паровоз набирает воду и пополняет запас угля. Я успел связаться с вашим коммерческим представителем в Санкт-Петербурге, передать заказ на пошив мундира господину Кудашеву. Из Департамента полиции получил несколько шифрограмм. Они уже обработаны. Прошу вас, – прапорщик протянул Джунковскому кожаную папку.

– Спасибо, – Джунковский принял папку, положил на стол. – Пригласите проводника, пусть приготовит нам по чашке кофе.

Щеглов вышел.

Джунковский продолжал:

– Теперь вы, Александр Георгиевич, понимаете, что послужило причиной вашего ареста? В Петербурге явно поторопились. Но ситуация, надо признать, могла любого довести до психоза.

Вошел Иван Фомич. Принес поднос с чашками, печеньем и небольшим кофейником.

– Спасибо, дальше мы сами!

Джунковский раскрыл папку с почтой. Кудашев наполнил кофейные чашки. Поставил чашки на льняные салфетки, предусмотрительно прибывшие вместе с подносом. Одну чашку придвинул ближе к Джунковскому.

Джунковский улыбнулся, читая одну из телеграмм.

– Вот и для вас, Александр Георгиевич, хорошая новость. Постановлением Генерал-прокурора Щегловитова ротмистр Отдельного Корпуса жандармов Кудашев Александр Георгиевич освобождается из-под стражи за отсутствием события преступления. Предписанием Заведующего Особым отделом Департамента полиции штабс-капитану Николаеву приказано освободить вас из-под стражи.

Кудашев тоже не сдержал улыбки.

– Спасибо, Евгений Федорович! От всей души за все спасибо. Можно попросить вас оповестить и полковника Дзебоева? Уверен, это и для него будет доброй новостью.

– Уже оповестили! Дзебоев, как ваш непосредственный начальник, получил подобную телеграмму на три часа ранее. Мы в это время в дороге были.

Постучавшись, вошел прапорщик Щеглов.

– Господин полковник! К вам господа офицеры.

– Пусть заходят.

– Разрешите? Штабс-капитан Николаев!

– Ротмистр Лукашов!

– Здравствуйте, господа офицеры!

– Просим извинить за беспокойство. Нами получены телеграммы, согласно которым ротмистр Кудашев освобожден из-под стражи на основании отсутствия события преступления. На этом, возложенное на нас задание по конвоированию господина Кудашева в распоряжение Особого отдела Департамента полиции считается выполненным с момента объявления Кудашеву об освобождении из-под стражи, возвращения ему табельного оружия и личных вещей. Личные вещи Кудашеву уже возвращены. Прошу принять личное оружие – наган номер 6004 Императорского Тульского оружейного завода 1909 года.  Убедитесь, примите, прочтите и распишитесь.

Кудашев принял наган, крутанул барабан, убедился, что оружие заряжено, и убрал его в кобуру.

– Это не все, – продолжил штабс-капитан Николаев. – На имя ротмистра Кудашева поступила телеграмма с предписанием прибыть в Санкт-Петербург на прием к Заведующему Особым отделом Департамента полиции полковнику Корпуса жандармов Ерёмину Алексею Михайловичу. Срок пребывания в Санкт-Петербурге определен в три календарных дня. Прошу расписаться в уведомлении.

Кудашев расписался.

Поезд тронулся.

*****

После обеда Джунковский ушел в спальное, приказав Ивану Фомичу разбудить его через час. Кудашев остался в штабном купе. Ему хотелось остаться одному, подумать, привести в порядок свои мысли, систематизировать реальные события и собственные субъективные впечатления… Просмотрел книги в библиотеке штабного вагона, полистал некоторые. Нет, сегодня не до чтения!

Смотрел в окно, вспоминал Асхабад, Красноводск… Вспомнил, как в босую ногу Леночки, тогда еще десятилетней девочки вошел шип колючего семени безымянного ползучего растения. Такие колючки в Красноводске называли «капканами». Они были бедствием для дутых резиновых шин редких еще велосипедов. Сидя на завалинке перед домом, Лена плакала, пытаясь вытащить колючку. Саша сбегал домой, принес лупу, пинцет и флакон йода. Лена с надеждой и с изрядной долей страха разрешила ему вытащить занозу. Ойкнула только раз, когда кусочек ваты, смоченной йодом, коснулся маленькой ранки. Больше Саша Лену босой не видел… А сегодня ему ни о чем не хотелось думать, кроме, как вспоминать Лену, ее маленькие розовые пальчики ног…

Вопрос вернувшегося Джунковского оборвал грёзу.

– Напрасно не поспали после обеда. Военный человек не должен упускать любую возможность отдохнуть впрок. Увы, это случается не часто. Ерёмин приглашает вас на беседу не из любопытства. Готовьтесь к охоте на Гюль Падишаха. Я думаю – на его собственной территории!

– Почти уверен, Евгений Федорович, вы точно знаете, как это сделать!

– А вы, Александр Георгиевич, нет? Стратагему вчерне готовил полковник Дзебоев. Почему не изволили ознакомиться?

– Не получилось, Евгений Федорович! Не наша вина. Из боя – в бой, а потом… арест! По возвращению из Красноводска после обеда и предполагалось ознакомление, а обед закончился взятием под стражу.

– Я в курсе, не ваша вина, – Джунковский подал Кудашеву картонную папку, – читайте. После ужина обсудим! – Джунковский, не дожидаясь ответа, вернулся в спальное купе.

*****

Кудашев открыл картонную в темно-синем коленкоре папку. Двести десять машинописных листов. На титульном:

«Совершенно секретно. Заведующему Особым отделом, Помощнику Адъютанта Командующего войсками Туркестанского Военного Округа полковнику Отдельного Корпуса жандармов Джунковскому Евгению Федоровичу.

Проект. План организации стратегических и тактических заграничных мероприятий, направленных на обеспечение безопасности государственной границы России с Персией, предупреждения неожиданного вооруженного вторжения с территории Персии в пределы России, предотвращения террористических либо саботажных акций в Закаспийской области,  под условным названием «Стратагема». Территория мероприятий – Персия (Иран).

Подготовлен для ознакомления, доработки с учетом мнений экспертов по соответствующим разделам, составления бюджета, утверждения персоналий, кои будут задействованы в мероприятиях.

Заведующий Особым отделом Адъютант Командующего войсками Закаспийской области полковник Отдельного корпуса жандармов Дзебоев Владимир Георгиевич.

Асхабад. Ноября 1911 года».

Открыл второй лист: «Оглавление».  Третий: «Конспектус (Краткое изложение)».

Эпиграфом приведено высказывание экс-Военного министра, члена Государственного совета Генерал-адъютанта Алексея Николаевича Куропаткина: «Без разведки армия слепа, без контрразведки – беззащитна!».

Кудашев читал документ, отмечая для себя его аспекты, казавшиеся ему ключевыми:

«…профессор Николаевской Академии Д.А. Милютин, Военный министр: "Чтобы успешно вести войну, у нас должны быть фундаментальные сведения о том, где мы будем бороться, с информацией о средствах, и другая статистика, касающаяся этого региона".

«… предлагаю именовать новый вид разведки термином «оперативная», как мероприятие длительного по времени, быстрого по получению информации, константного по политике, глубокого по содержанию, по территории интересов – не только Персия, но и иные страны, могущие влиять на изменение политической и, следовательно, военной ситуаций».

Кудашев прикрыл папку с документами, обхватил сцепленными пальцами рук затылок. Несколько энергичных поворотов торсом направо и налево. Застыл у окна.

Господи помилуй! Всего прочитано три, четыре листа… а он, вдруг, ощутил себя наивным подростком, который еще и не учился в университете, не воевал в Манчжурии, не сидел в японском плену, не имел опыта блестящих розыскных операций!

Знание! Вот чего ему не хватало всегда. Да, помнил китайскую пословицу: «Глупый все знает…». А что такое, собственно, «стратагема»?

Кудашев подошел к книжному шкафу, нашел полку с Энциклопедическим словарем Брокгауза и Ефрона, прошелся пальцем по тиснёным золотом кожаным переплетам. Вот, том 31, нашел: «Стратагема? военная хитрость. В прежнее время, при небольших армиях и театрах военных действий, они имели большее значение, чем теперь, когда при значительных силах, употребляемых на войне, условия пространства и времени, а также подготовительные стратегические операции сделались настолько сложными, что обмануть противника почти нет возможности. То, что понималось прежде под словом С., теперь переместилось или, вернее, возможно еще в области тактики».

Увы, Брокгауз и Ефрон ответа не дали. Жаль, нет рядом Владимира Георгиевича. Поговорили бы… Впрочем, он сам оговорил – название весьма условное. Уточним, какого года издание? 1890-1907, печаталось по восьмому немецкому изданию Галле 1844 года! Понятно. Автор статьи почитал себя мудрецом, выше древнеримского автора Секста Юлия Фронтина, написавшего свои «Стратегемы»… Однако, прошедшие за эти шестьдесят с лишним лет войны – от русско-турецкой до русско-японской – показали, настоящих побед без военных хитростей, без дезинформации противника – не бывает!

Кудашев поудобнее устроился у окна. Труд Владимира Георгиевича читался легко.

«… полагаю совершенно изжившими себя методы сбора информации, практикующимися сотрудниками Министерства Иностранных Дел, в том числе и военными атташе, в основном, использующих слухи и сплетни, доступные на дворцовых коврах, паркетах и в будуарах дорогих кокоток. Подобная информация, к тому же, купленная за большие деньги, зачастую является либо устаревшей, либо недостоверной, либо общеизвестной. Так называемые «доверенные лица» в большинстве случаев – политические авантюристы – даже если они и занимают высокие государственные должности, продают информацию всем, кто готов платить за нее золотом…».

«… Персия – страна многонациональная. Этнический состав – более двух десятков имен племен и народов. Основные религии – ислам шиитского толка, ислам суннитского толка, христианство армянской православной церкви, зороастризм, иудаизм, бехаизм, частично индуизм, множество религиозных сект».

«…Иран всегда знал только одну форму правления – монархию. Верховный правитель – Шах-ин-шах – Царь царей. Кризис власти. Промышленности нет. Торговля в загоне. Налоги не уплачиваются и не собираются. Народ доведен до нищеты и полного отчаяния. Трон Шах-ин-шаха держится на штыках и шашках Персидской казачьей бригады князя Вадбольского в северной зоне интересов России. Тем временем южная зона интересов Великобритании приносит Короне, не Персии, серьезный доход от эксплуатации нефтяных месторождений, на берегу Персидского залива построен керосиновый завод. Для самой Персии, не имеющей угледобычи и лесов, вопрос топлива один из первостепенных. Россия только несет бремя военной и финансовой помощи. Предполагаемое строительство железной дороги российской концессией от реки Аракс через Тебриз к Тегерану сорвано интригами английских дипломатов. Беспорядки конституционалистов в Тегеране спровоцированы  ими же. Под предлогом революционных требований конституции и экономических реформ орды кочевников и мародеров держат в осаде Тебриз…».

«…В Персии абсолютно немыслимо иметь мобильных агентов, занимающихся сбором этнографической и экономической информации, топографическими съемками, под прикрытием личин праздношатающихся любителей археологии,  бродячих фотографов, мелких торговцев и прочее. Патриархальная административно-территориальная система будет останавливать таких агентов на каждом перекрестке, у каждого забора. Их будут обыскивать, вымогать деньги, просто грабить. И всегда будут подозревать в них шпионов. Всегда будет опасность попасть в рабство и закончить жизнь в шахтах медных или серебряных рудников. Истории блестящих подвигов разведчиков-одиночек, таких как молодой подполковник Михаил Дмитриевич Скобелев, получивший свой первый Крест – Орден Святого Георгия четвертой степени за разведку караванного пути в песках Кара-Кумах, предшествующую взятию Хивы, почитаю исключением из общего правила…».

«… Существующие формы получения информации российскими дипломатическими консульствами и посольством, военным атташе – исключительно по вопросам военной организации самой Персии, на сегодняшний день не могут почитаться удовлетворительными».

«Настало время не только принципиально новых форм сбора и проверки информации, но время управления политическими и экономическими процессами методами законными, продуманными, обоснованными, тонкими – через лиц, которые могут и не догадываться о том, что они используются российской оперативной разведкой. Настало время исключить из практики бесконтрольное использование российского золота на подкуп продажных чиновников и царедворцев, что, в конечном счете, еще не принесло России ни рубля доходов…».

«Исходя из вышеизложенного, полагаю необходимым:

А. Учредить Отдел оперативной разведки при Особом отделе Туркестанского Военного округа без подчинения оного Управлению полиции.

Б.   Учредить Отдел оперативной разведки при Особом отделе Закаспийской области с подчинения оного Особому отделу Туркестанского Военного округа.

В. Возложить на Отделы оперативной разведки обязанности в соответствии с Положением об Отделе оперативной разведки (прилагается)»…

*****

В штабное купе вошел Джунковский:

– Читаем, Александр Георгиевич? Как движется?

– Изучаю, Евгений Федорович. Боюсь, одного вечера для осмысления этого труда будет недостаточно. Осмысливаю. Одни цитаты чего стоят, мне даже их авторы неизвестны, например: «Все говорят о разведке, хвалят предусмотрительность тех, кто ее имеет, и бранят пренебрегающих ею…. На разведку смотрят как на нечто второстепенное, не нуждающееся в изучении, каждый считает себя в ней компетентным. (Левель, Tactique des rensigements, 1881)».

– Понятно, Дзебоев цитирует покойного французского генерала Жюль Луи Левеля, считающегося одним из основателей французской военной разведки, автора книги, посвященной разведке, вышедшей в 1881 г. в Париже, – Джунковский взял из рук Кудашева папку, пробежал лист глазами, нашел нужное место и процитировал на память: «Все великие полководцы были хорошо осведомлены. Они знали местность, силы, позиции, средства, а часто и намерения их противников, которые, со своей стороны, не знали ничего или почти ничего. Этим объясняется успех одних и поражения других».

Вернул папку Кудашеву, продолжил:

– Вы знаете, над чем я сейчас ломаю голову? Ни за что не догадаетесь. Каким образом из одного Кудашева сделать десять. Одного я обязал бы сначала защититься и получить, наконец, свой юридический диплом, а затем окончить Академию Генерального штаба! Систематическое образование к вашему военному и розыскному опыту дало бы прочнейший фундамент для добротной работы и карьерного роста. Послушали бы в Академии профессора полковника Главного Управления Генерального штаба  Павла Федоровича Рябикова, помощника 1-го обер-квартирмейстера ГУГШ генерал-майора Генерального Штаба Николая Августовича Монкевица. Я его лекции до сих пор помню: «Чем разведка больше знает, чем шире и правильнее она раскрывает обстановку начальнику, тем легче ему принять правильное и наиболее выгодное для нас решение… Лучше меньше сведений, но надежных, чем много, но недостаточно обоснованных»…

Кудашев внимательно слушал.

– Однако, – продолжил Джунковский, – я вижу, вы, Александр Георгиевич, «Стратагему» еще не осилили?

– Евгений Федорович! Я не сказал, что не прочёл. Я сказал, что для изучения одного вечера будет недостаточно. Если вы меня проэкзаменуете завтра поутру, я буду готов к беседе.

– Мы этот процесс ускорим. Жаль, нет с нами Владимира Георгиевича. Вернемся в Туркестан, вызову полковника Дзебоева в Ташкент, поработаем вместе. Не его вина, что он еще не в курсе тех реформаций и реорганизаций, произошедших в структурах разведывательных и контрразведывательных служб. Да вы сами, Александр Георгиевич, еще не запутались в нашей иерархической структуре? Не уверен, что сможете дать четкий ответ. Давайте, пройдем по азам вместе. И вы, и я, и полковник Дзебоев – офицеры Отдельного Корпуса жандармов. Наши имена в списках Корпуса – основного места службы. Наша работа в должностях помощников, адъютантов, заведующих и прочее – в качестве прикомандированных. Эта двойственность немного не укладывается не только в наших с вами головах, но и в головах наших непосредственных начальников. Так, командующий войсками требует подчинения и отчета перед ним лично по вопросам, относящимся к его прерогативам и компетенции. Но мы, как сотрудники Особого отдела, формально входящего в Департамент полиции, соответственно по иерархии вниз – в Управления полиции, должны подчиняться начальникам Управлений полиций. Есть  среди последних и офицеры, и генералы Отдельного Корпуса жандармов, но есть и по статским чинам: тайные, действительные тайные советники. Наш сегодняшний  Директор Департамента Полиции России тайный советник Зуев Нил Петрович, статский человек, к Отдельному корпусу жандармов отношения не имеет. В Охранных отделениях и Особых отделах служат и аттестованные унтеры и офицеры как общей полиции, так и жандармы!

Джунковский сделал паузу. Постучал черенком ручки по пепельнице. На «колокольчик» отозвались сразу трое: из спального купе в штабное вошел прапорщик Щеглов, из последнего и проводник, и Иван Фомич.

– Чаю!

Сделав глоток, Джунковский подождал, пока штабное купе не покинут посторонние при данном разговоре, и продолжил:

–  Политический сыск – главная задача Охранных отделений и Особых отделов полиции. Сотрудники этих служб могли и могут быть задействованы в заграничных операциях, но исключительно по задачам политического сыска. Так, известны операции по разгрому русских типографий во Франции, поставляющих нелегальную литературу в Россию… Но сотрудник полиции, будь он и жандармом, не имеет права вести деятельность разведывательную либо контрразведывательную. Ежели волею случая, таковый будет втянут в дело, связанное со сбором информации военного порядка за границей России, ему надлежит информировать о случившемся по инстанции – собственное начальство, которое и передаст информацию по подведомственности.  Теперь, к главному. К разведке и к контрразведке.

– Прошу извинить, Евгений Федорович! А как же Британец? Мы – не контрразведка… Значит, все наши действия незаконны?!

–  Я ждал этого вопроса. Видно, как заведующий Особым отделом, не достаточно твердо держал на контроле историю с Гюль Падишахом. Операция «Лабиринт» была операцией подведомственной политическому сыску. Нам до сих пор не известны факты сбора Мак`Лессоном информации военного характера в Закаспии, но установлено, что при его участии были произведены взрывы в театре и в водоводном кяризе, которые могли бы повлиять на политическую обстановку в области, связанные с антиправительственной деятельностью Кизил-Арватской партией Эс Эр. Пока так. Если нет более вопросов, продолжу.

– Да, я слушаю, Евгений Федорович.

– Вот теперь о главном. Слушайте, Александр Георгиевич внимательно, запоминайте. Дважды повторять не буду. Не хочу, чтобы вы в беседе с Ерёминым попали в беду. Должны четко знать пределы своей компетенции и никоим образом не затрагивать ни словом, ни междометием – интересы чужих епархий. Понятно?

– Я весь во внимании.

– 8 июня сего, 1911-го, года военный министр Владимир Александрович Сухомлинов утвердил «Положение о контрразведывательных органах» (КРО), «Инструкцию начальникам КРО» и штаты контрразведывательных отделений. Уже эта информация является секретной. Об этом, по секрету, разумеется, но не по долгу службы, знал и полковник Дзебоев от своего начальника. Ни тот, ни другой этих Положения и Инструкции в руках не держали, так как в Закаспийской области КРО предусмотрены не были. Контрразведывательное отделение с прямым подчинением Главному Управлению Генерального Штаба образовано в Ташкенте. Начальником и его помощником назначены два офицера – жандармский и армейский. Мне известны их фамилии, но и только. Уже это – государственная тайна. Мне известно, что на той же базе по тем же основаниям сформировано и Разведывательное отделение, но оно засекречено так, как будто его не существует вовсе. Я считаю, что вы, Александр Георгиевич, человек чести, и лично мне никогда не придется сожалеть о сегодняшнем разговоре. Почему я вам доверился, спросите вы? Потому, что не хочу конца вашей и моей тоже службы нашей родине – России, который может наступить после вашей аудиенции у Ерёмина. Основания для этого – вот эта папка – «Стратагема» полковника Дзебоева.

– Как программный план реорганизации работы по важнейшему направлению обеспечения безопасности России может стать убийственным для его создателя? Вы только что рассказали мне об отсутствии принципа единоначалия в разведке и контрразведке. Вот обоснованные пути решения проблемы!

– Сказавший «а», вынужден говорить и «б»! Ладно, продолжу лекцию. Поражение в русско-японской войне вызвало волну писем, докладов, проектов в адреса Генерального штаба, Военного министерства, Департамента полиции не только от офицеров и генералов, участников войны, но и от нижних чинов, от лиц штатских, но причастных к военным действиям. Все предложения были на одну тему – создание в России мощной  военных разведки и контрразведки. Этот поток удалось систематизировать, что и вылилось в соответствующую реорганизацию. Документы, узаконившие эту реорганизацию, я вам назвал. Бюджет выделен, деньги распределены. «Стратагема» полковника Дзебоева – это новый уровень системного подхода к организации разведки – разведки оперативной, единой, во главе с одним руководящим центром. Этим документом – читайте внимательнее преамбулу – Дзебоев не только подвергает критике сложившуюся практику разведывательной работы дипломатами и военными атташе, но обвиняет в бесцельном расходовании бюджетных средств! Есть такое негласное первое правило дипломатии: «Никогда не увеличивайте число своих врагов!»… Одним этим документом, если ему дать ход, все мы обретаем самых могущественных врагов в лицах от Министерства Иностранных Дел до Главного Управления Генерального Штаба. Просчитывая шансы на успех, полагаю, что концепция реорганизации будет похоронена. Не ее сейчас время.

– Понял, Евгений Федорович. Все понял. «Преамбулу» мы разобрали. А как вы оцениваете часть «Особенную»? Самые подробные сведения, необходимые для конкретной работы: цели и задачи, способы выполнения, подбор агентуры, приемы вербовки, конспирации… Даже словарь сленга различных социальных и национальных групп, тайных обществ, язык жестов, условных знаков и сигналов?! В конце концов, конкретные варианты операции по пресечению деятельности Британца?!

– Браво, Кудашев. Вы действительно все поняли. Я не жалею о времени, проведенном вместе с вами. Смотрите, вот на малом столе пишущая машинка «Ундервуд», стопа чистой бумаги, калька. Если будут вопросы технического порядка – обращайтесь к прапорщику Щеглову, он поможет. За три часа до прибытия в Санкт-Петербург, вы должны предоставить мне документ, который так и назовем: «Варианты операции по пресечению преступной деятельности лица, условно называемого «Британцем»! – Джунковский постучал ручкой по пепельнице.

Вошел Щеглов.

Кудашев начал улавливать: два коротких удара – сигнал Щеглову, короткий, длинный, короткий – Ивану Фомичу, беспорядочный стук – всем постам! Подумал: «Ох, не прост, Евгений Федорович, не прост! Вот у кого стоит поучиться… И в большом, и в малом!».

– Рабочую папку мне! – приказал Джунковский. – И распорядитесь сдвинуть ужин на пару часиков. Пусть накроют к десяти вечера.

ГЛАВА 9.

Справка на Ерёмина. Немного о шахматах. Кто предупрежден – тот вооружен.

Не только полковник Джунковский готовился к встрече с полковником Ерёминым.

Полковник Ерёмин тожеготовился к встрече с полковником Джунковским.

*****

Документ № 27.

СПРАВКА.

Джунковский Евгений Федорович. Полковник Отдельного Корпуса жандармов. Помощник Адъютанта Командующего войсками Туркестанского Военного Округа. Ташкент. Марта пятого дня тысяча восемьсот семьдесят восьмого года рождения. Тридцать три полных года. Уроженец Херсонской губ. Потомственный дворянин. Согласно Росписи Родословной Книги из VIII колена рода Джунковских. Окончил курс в Петровском Полтавском Кадетском корпусе. Окончил Михайловское артиллерийское училище училище по 1 разряду и произведен в подпоручики…

Несмотря на отчество Федорович, Евгений Джунковский не является родным братом Владимиру Федоровичу Джунковскому, степень родства не выяснена. Тесных связей между собой не поддерживают.

Без подписи.

*****

Документ № 28.

СПРАВКА.

Джунковский Владимир Федорович. Генерал-майор Отдельного Корпуса жандармов. Московский  губернатор, флигель-адъютант Свиты Его Императорского Величества. Сентября седьмого дня тысяча восемьсот шестьдесят пятого года рождения. Сорок шесть полных лет. Уроженец Полтавской губернии Потомственный дворянин. Согласно Росписи Родословной Книги из VII колена рода Джунковских. Джунковские принимаются при Дворе Его Императорского Величества. Зачислен  в  пажи  к  Высочайшему  Двору  28.9.1872.  Воспитывался  в  Пажеском  корпусе,  из  которого  выпущен в  лейб-гвардии  Преображенский  полк прапорщиком  14.8.1884.  Произведен  в  подпоручики  30.8.1884  (со  старшинством  с  14.8.1884),  в  поручики  30.8.1888  (со  старшинством  с  14.8.1888).  Назначен  адъютантом  к  Московскому  генерал-губернатору  Его  Императорскому  Высочеству  Великому  Князю  Сергею  Александровичу  14.12.1891.  Произведен  в  штабс-капитаны  6.12.1895,  в  капитаны  22.7.1900  (со  старшинством  с  6.5.1900).  Назначен  адъютантом  к Его  Императорскому  Высочеству  Великому  Князю  Сергею  Александровичу  15.1.1905.  Назначен  флигель-адъютантом  Его  Императорского  Величества  17.4.1905.  Произведен  в  полковники  12.5.1905  (со  старшинством  с  17.4.1905).  Назначен  Московским  вице-губернатором  29.7.1905,  исполняющим  должность  Московского  губернатора  11.11.1905.

Кавалер  орденов св. Станислава  1 (6.12.1911), 2 и 3 ст.,  3 (1.1.1906)  и  4 ст.;  французских - кавалерского  и  командорского  крестов  ордена  Почетного  Легиона,  персидского - Льва  и  Солнца 2 ст., и многих прочих…

Уровень связей с Домом Романовых  –

* Мария Федоровна Джунковская. Урожденная Санкт-Петербург 13.11.1858, умерла до 1879. Крещена в церкви кавалерийского Его Императорского Величества полка. Восприемники: Его Императорское Величество Государь Император Александр II Николаевич Романов (у купели - служащий у гражданского губернатора коллежский секретарь Михаил Николаевич Карпов) и девица Юлия Карловна Рашет (тетка).

* Евдокия Федоровна Джунковская. Урожденная Санкт-Петербург 5.3.1856. Фрейлина Их Императорских Величеств Государынь Императриц. В 1908 г. состояла при Ее Императорском Высочестве Вел. Княжне Марии Павловне. Проживает в С.-Петербурге по адресу: Старорусская, 3; в 1908 г. жила в Москве в Николаевском Кремлевском Дворце.

Без подписи.

*****

Биографию самого Ерёмина Алексея Михайловича полковник Джунковский знал лучше иных. Жизнь и служба обязывали.

*****

Документ № 28.

СПРАВКА.

Ерёмин Алексей Михайлович – полковник Отдельного корпуса жандармов Еремин Алексей Михайлович, Заведующий Особым Отделом Департамента полиции МВД Российской империи с 1910 года.

Тридцать девять лет. Уральский казак. В девятнадцать лет окончил Оренбургский Неплюевский кадетский корпус, в двадцать один год  — Николаевское кавалерийское училище по 1-ому разряду, а затем Офицерскую стрелковую школу. Некоторое время служил в конном полку Уральского казачьего войска.

Закончил с отличием предварительные курсы перед переводом в Особый Корпус жандармов. В тот год начали формировать при Главных Жандармских Округах охранные отделения. Ерёмин получает назначение в Киев.

Возможно, весь карьерный рост Еремина определен военным министром Владимиром Александровичем Сухомлиновым. Сухомлинов – тоже выпускник Николаевского кавалерийского училища. В нем же по окончанию русско-турецкой войны Сухомлинов какое-то время читал лекции по тактике. В девятьсот третьем Сухомлинов был помощником командующего Киевского военного округа Михаила Ивановича Драгомирова. После выхода Драгомирова в отставку Сухомлинов назначается командующим войсками Киевского Военного Округа.

В Киевском охранном отделении поручик Ерёмин характеризовался как офицер, обладающий особой энергией и способностью к розыску. Очень скоро его имя приобретает известность. Ерёмин активно участвует в разработке методических рекомендаций, а затем и в ликвидации двух крупных политических антиправительственных формирований – «Киевского Комитета Российской Социал-демократической Рабочей Партии» и «Центрального Комитета Юго-Западной Группы учащихся».

Департамент полиции внёс ходатайство в Штаб Отдельного Корпуса Жандармов о награждении поручика Еремина досрочно чином штаб-ротмистра.

Через год при организации в городе Николаеве Охранного отделения, штабс-ротмистр Ерёмин назначается его начальником.

Ерёмину 17 сентября 1906 года был присвоен чин подполковника. В этом чине в 1906 году он был приглашен в Департамент полиции, в качестве руководителя одного из отделений Особого отдела. За три календарных года службы Ерёмин дважды награждался досрочным повышением в чине. Случай в мирное время не частый. 12 января 1908 года был откомандирован на Кавказ с назначением на должность начальника Тифлисского губернского жандармского управления, а 8 февраля 1908 года произведён в чин полковника.

С 21 января 1910 года в должности начальника Особого отдела Департамента полиции Российской Империи.

Без подписи.

*****

Документ № 29.

Извлечение из письма

Министру Внутренних Дел Российской Империи

Шефу Отдельного корпуса жандармов

действительному статскому советнику

Булыгину Александру Григорьевичу,

члену Государственного Совета

Января, 1905 года.

"...Судя по приведенным примерам успешного предотвращения крайне опасных народных волнений, а также и по другим, бывшим в последнее время случаям такого же характера, я считаю своим нравственным служебным долгом засвидетельствовать, что только лишь благодаря назначению в Николаев для заведования делами политического розыска штабс-ротмистра Ерёмина А.М., в высшей степени энергичного и способного офицера, Борьба с враждебными антиправительственными элементами в Николаеве сделалась вполне успешной и во всех случаях попытки к нарушению государственного порядка и общественного спокойствия... прекращаются всегда в самом зародыше".

Градоначальник города Николаева

Контр-адмирал А. С. Загорянский-Кисель

*****

Документ № 30.

Извлечение из письма

Министру Внутренних Дел Российской Империи

действительному статскому советнику

Шефу Отдельного корпуса жандармов

Петру Николаевичу Дурново

3 мая 1906 года

"...ротмистр Ерёмин, своею выдающеюся энергиею, беззаветною преданностью порученному ему делу, самоотверженно подающий всегда личный пример в самых опасных случаях, вынуждает меня, по долгу службы обратить внимание на этого достойного офицера и ходатайствовать об исключительном награждении его — производством в следующий чин...".

Директор Департамента Полиции

действительный статский советник

Вуич Эммануил Иванович

*****

– «Чистоплюй, Белая кость! Окопался в своем Ташкенте под крылом Самсонова, научился ладить с «халатниками»… Хотел бы посмотреть, как бы он вел себя под градом булыжников перед озверевшей толпой рабочих, чьи боевики, к тому же, прикрываются детьми и женщинами!» – подумал о Джунковском Ерёмин.

*****

– «Действительно, случай в мирное время беспрецедентный – дважды в течение двух лет получить внеочередной чин. – подумал о Ерёмине Джунковский. – К своим тридцати восьми годам сделать карьеру до заведующего Особым отделом Департамента полиции. Впрочем, можно ли 1905-1907 годы назвать мирными? Ряды офицеров и нижних чинов Корпуса жандармов, общей полиции, чиновников государственного аппарата потеряли немало достойных и талантливых сынов Отечества. Потребовались весьма решительные меры, чтобы предотвратить полные хаос и анархию, потерю самой сложившейся не в одно столетие государственной системы… К сожалению, этот бунт начался с расстрела демонстрации на площади Зимнего Дворца и закончился расстрелами по приговорам военно-полевых судов. Кто не помнит, как в октябре 1905-го бывший тогда товарищем министра внутренних дел, заведующим полицией и командующим отдельным корпусом жандармов, с оставлением в должности Санкт-Петербургского генерал-губернатора, Трепов Дмитрий Федорович приказал расклеить по улицам Петербурга приказ по войскам, в котором заключалась знаменитая фраза: "патронов не жалеть". Кому, как не Трепову, принадлежит недобрая слава усмирителя петербургского восстания, организатора черносотенных погромов, карательных экспедиций?! Вот время начала карьерного взлета Ерёмина. Время командиров, способных отдать команду «патронов не жалеть!»… Выскочка!»

Изящная пепельница была полна окурков. Потушив последнюю, Джунковский вызвал Ивана Фомича и приказал принести новую коробку папирос.

Получив требуемую, долго разглядывал рисунок на крышке. Надпись на английском – MURAD. The Turkish Cigarette. Цветной рисунок молодого эмира в гареме с сигаретой под опахалом павлиньих перьев в руках толстого евнуха за своей спиной и в окружении прекрасных одалисок. Рисунка не видел. В его уме совсем иные образы. Пытался проиграть в уме возможные варианты беседы Ерёмина с Кудашевым. Во что эта беседа может вылиться? Какие цели может преследовать Ерёмин? Как ему лично может понадобиться Кудашев?

Не глядя, распечатал коробку. Вынул сигарету, попытался ее смять по-русски. Сломал. Опомнился.

– Иван Фомич! Ты что мне принес?

Вахмистр по стойке смирно:

– Что просили. Папиросы истанбульские.

– Это не папиросы. Сигареты. Не покупай мне больше. На, забери себе на самокрутки. Принеси мне коробку наших папирос.

Иван Фомич дважды не получал приказаний. Назад и обратно, как мышь. Коробку на стол и бесшумно снова – за дверь. Барин думает!

На новой коробке цветные картинки – бой русской и японской эскадр, скачущие казаки в Манчжурии, надпись в залихватской виньетке: «Товарищество табачной фабрики А.Н.БогдановЪ и Ко, Санкт-Петербургъ». 10 штук – 10 копеек!

Кудашев с помощью Щеглова осваивал «Underwood». Шептались.

– Вот эта штука называется «каретка». Распечатали строку до поля, остановка. Слышите – звонок! Предупреждение «Не применяйте силу». Правой рукой за рычаг отведите каретку вправо до отказа. Самовзводом повернётся вал на новую строку с пробелом. Начинаете печатать с новой строки. Все хорошо. Так, так. Получается! Страничку закончите, позовите меня, я помогу вставить новый лист. Нет, нет! Не учитесь с самого начала нажимать клавиши одним пальцем: потом не переучитесь. Двумя руками… Как на фортепиано!

Кудашеву «Underwood» понравился. Подумал, хорошо бы в свой отдел приобрести. Чернильные мозоли надоели! Через час он уже почти свободно тюкал по клавишам: «Тук-тук-тук-тук-тук! Вжик! Дзинь!». Изредка поглядывал на Джунковского. Полковник за большим столом листал «Дело», много курил, смотрел в окно. Вдруг, бросил пронзительный взгляд на Кудашева, встретился с ним глазами.

– Получается, Александр Георгиевич?

– Да, Евгений Федорович!

– Сделай перерыв, подойдите ко мне.

Кудашев подошел к большому столу, присел на свободный стул напротив Джунковского.

На столе две коробки шахмат. Джунковский аккуратно расставляет фигуры.

– Хотите поставить мне мат, Евгений Федорович? – Кудашев посчитал, что может инициировать беседу.

– Играете?

– Серьезно – нет, не играю. Подростком играл с отцом. Так, баловство, ничего серьезного.

– И то хорошо, – Джунковский накрыл второй шахматной доской уже расставленные фигуры и начал «на втором» этаже расставлять фигуры из второй коробки.

Кудашев понял: играть не будут. Эта шахматная «этажерка» – наглядное пособие для какой-то штабной игры. Заинтересовался.

Джунковский закончил построение. Довольно лукавым взглядом оглядел Кудашева.

– Что знаете о шахматах?

– Теорией не владею. Знаю несколько историй об изобретении этой игры. Знаю имя – Эммауил Ласкер – чемпион мира, победой в прошлом, 1910-м, отнял пальму первенства у Вильгельма Стейница, которому лично проиграл в 1897 году, но реально победил иных претендентов, сам Стейниц в последних чемпионатах не участвовал…

– Браво. Я, честно говоря, не ожидал… А сможете назвать число потенциальных ходов в шахматной партии, Александр Георгиевич?

Кудашев явно был озадачен.

– Не, не смогу. Полагаю, цифра будет сверх великая. Помню легенду,  как раджа предложил изобретателю любую награду золотом, но тот попросил заплатить ему зерном по следующему расчету: на одну клетку доски – одно зерно, на вторую – два, на третью четыре, на четвертую восемь… И так удваивать на все шестьдесят четыре клетки. Раджа был разочарован, приказал принести изобретателю мешок зерна. Принесли, начали считать и отмерять. Мешка было мало. Принесли второй, потом десятый… Все равно не хватило. При такой прогрессии не хватило бы зерна во всех странах мира! Прикажете просчитать?

– Нет. Времени нет. Я знаю эту историю. Вам придется считать всю оставшуюся жизнь. У нас много серьезной работы. Ваши начальные знания меня удовлетворяют. Хоть недаром эту этажерку строил. Отвечаю на поставленный мною вопрос сам, так как на начальнике лежит обязанность обучения и воспитания его подчиненных. Слушайте и запоминайте. Пока не сделан первый ход – вариантов бесчисленное множество – число их подсчитано быть не может. Но вот сделан первый ход, начинается Игра! И число вариантов ходов начинает сокращаться. Чем сильнее противники, тем меньше вариантов… Но, помните начальную точку отсчета – хаос чисел?! Так вот, полный анализ ходов дает число вариантов от тысяч до десятков тысяч! Опытный шахматист обязательно просчитывает варианты. И готов ради победы просчитывать хоть тысячи вариантов. Но правила игры жестоки, на партию отводится Его Величество Время! Игроку дается два с половиной часа на сорок ходов. Не уложился – цейтнот – засчитывается поражение! Как быть? Одной математикой не обойтись! Нужно еще что-то. Что? У каждого шахматиста свои собственные приемы: интуиция, знание сильных и слабых сторон противника, его любимые приемы, способы психологического давления… импровизация! Понимаете меня?

– Да, конечно. Вы меня учите плавать в мелком теплом заливе, прежде, чем отпустите в штормовое море. Теперь я улавливаю и смысл построения иной, более сложной модели Игры – в двух измерениях.

– Давно у меня не было такого понятливого ученика. Только не всегда в двух измерениях – в трех, в четырех! И фигуры могут свободно перемещаться с этажа на этаж. Более того, они могут менять свою окраску, и даже – самоликвидироваться! Вот в такие «шахматы» играют политики, разведчики и контрразведчики. И это не просто игра, это Большая Игра! И мы все в этой игре просто фигуры. Каждый из нас имеет тот кадровый потенциал, который имеет – личный состав. И каждый обязан иметь надежные фигуры, способные выполнить задачу, не попасть под удар чужого слона или ферзя, не способные сменить окраску, самоликвидироваться или сбежать на иной этаж… Понимаете всю сложность Большой Игры, в которую, как в воронку, нас втягивает жизнь, образ жизни, который мы выбрали? Понимаете, зачем Ерёмин назначает вам личную аудиенцию? Понадобилась новая фигура, обладающая определенными качествами, как достоинствами, так и недостатками. С какой целью? Я готов к самому неожиданному повороту событий. Даже к такому шахматному приему, как "гамбит", а по-русски просто "подстава". И вы должны быть готовы также. Прошу, ознакомьтесь со справкой на самого Ерёмина. Вы земляки. Прочтите… Кто предупрежден, тот вооружен! Это знали еще в Древнем Риме: «Praemonitus praemunitus».

В дверь постучал и вошел Иван Фомич.

– Ваше высокоблагородие! Дозвольте стол накрывать? Ужинать пора.

ГЛАВА 10.

В Санкт-Петербурге. Аудиенция. Орден.

Бирюза для Кудашева. Проверка боем. Ключ к тайне.

25 ноября 1911 года. Санкт-Петербург.

Санкт-Петербург встретил Кудашева двенадцатиградусным морозом и колючим от снежной мерзской пыли злым северным ветром. Удовольствие для человека, рожденного и выросшего на самой южной окраине России, малоприятное. Тем не менее, Кудашев не стал, как гимназист, закутываться шерстяным башлыком. От вокзала они с Джунковским прокатились до Гороховой на санках под звон бубенцов.

Невский проспект просто ошеломил Кудашева своей, по-военному, дисциплинированной строгой красотой. Где-то далеко пробили куранты – восемь. Солнце не спешит. Еще горят электрические фонари. Проспект, словно живой, весь в движении. Друг другу навстречу, не сталкиваясь и не пересекаясь, мчатся во весь опор всадники, коляски с поднятыми верхами, лакированные кареты, открытые санки, слепящие фарами автомобили. Покрикивание всадников и возниц, звонки конки, ржание и фырканье лошадей, стук копыт, рокот моторов, лебединый гортанный клекот клаксонов… и дальний колокольный звон – вот увертюра зимней утренней симфонии просыпающегося города.

Как было не вспомнить Николая Васильевича Гоголя, его «Невский проспект»! Похоже, тротуары бывают пусты только глубокой ночью. С утра они полны спешащими на службу чиновниками, рабочим людом, ранними гуляками, гимназистами, приказчиками, носильщиками, священниками...  На одной остановке стоят, переминаясь на морозце, ждущие конку: молодой барин в модном пальто с котиковым воротником при черном шёлковом цилиндре, пожилая крестьянка в потертом овчинном полушубке с корзиной, великовозрастный студент политехнического института и сестра милосердия в черном монашеском пальто…

Каменное великолепие зданий, лощеные серые и красные карельские граниты цоколей и парапетов набережных, мрамор бесчисленных колонн, кованный и литой ажур решеток садов и окон, бронза уличных скульптур!

На мгновение Кудашев ощутил себя полным провинциалом. На ум пришла аналогия с гасконцем, впервые ступившим на мостовую Парижа. Вспомнилась французская поговорка времен осады Лярошели: «Paris coute la messe!» – «Париж стоит мессы!»…

«Стоит ли?!» – подумал Кудашев. – «Сегодняшний день покажет, чего будет стоить этот незапланированный вояж в столицу!».

Санки зазвенели бубенцами по Адмиралтейской набережной. Нева. Несколько вмерзших в лед парусников. Простор! Вьюга. Крутой поворот. «Тпруууу!». Приехали. Улица Гороховая, дом 2. Департамент полиции Российской империи.

Дежурная служба общей полиции. Молодой подполковник острым внимательным взглядом читает предъявленные документы. Взгляд на фото в удостоверении – взгляд в лицо. Взгляд на фото – взгляд в лицо. Выписывает пропуска. Молча протягивает руку, получает оружие, запирает наганы в сейф. Предлагает расписаться в книге регистрации. Молча жестом показывает на парадную лестницу.

На стене лестничной площадки перед вторым пролетом на третий этаж большое зеркало. В зеркале двое в синих мундирах: русские офицеры Отдельного Корпуса жандармов – полковник и ротмистр. На груди полковника ряд медалей и Орден Святого Георгия 4-ой степени. На груди ротмистра два солдатских Знака Креста Святого Георгия, второй – с бантом, медаль «Русско-японская война 1904-1905 годов», две алые нашивки за ранения. Аксельбанты. Пустые кобуры под правую руку на поясных ремнях.

– Respectable type! Here, what it means Russian uniform and the Swedish work! – полковник Джунковский одобрительно кивнул Кудашеву головой. – Все нормально. Ведите себя естественно. Не на «ауто-да-фе» идем!

________________________________________

* Англ. – Респектабельный вид! Вот, что значит русский мундир и шведская работа!

** Порт. «Ауто-да-фе» - буквально «Акт веры» - сожжение на площади, публичная казнь в средневековой Европе, практиковалась католической инквизицией.

________________________________________

Без двух минут девять офицеры были в приемной Заведующего Особым отделом Департамента полиции. У высокой дубовой двери с литыми фигурными ручками золочёной бронзы их встретил помощник Ерёмина не военным приветствием: «Здравствуйте, господа офицеры!» и представился: «Надворный советник Воронов!». Статский черный фрак, орден Святой Анны третьей степени – за двенадцать лет «беспорочной службы». Прочитал и вернул пропуска. «Прошу!». С усилием отворил тяжелую дверь.

В просторнейшем кабинете доклад прибывших по полной форме принял сам Ерёмин. Вышел из-за стола, поздоровался с каждым за руку.

Кудашев никогда не считал себя силачом, но рукопожатие петербургского начальника счел вялым. Стараясь, не «пялить глаза», притушив свой взгляд, внимательно разглядывал Ерёмина. «В лице ни кровинки, а из оренбургских. Давно солнца не видел. Худощав, широкоплеч, гибок, стать кавалериста не утратил. Говорит ровно, спокойно. Лицо без эмоций. Редкий случай – глаза ничего не выражают. Серые. Просто серые!»…

Полковник Джунковский протянул Еремину тяжелый пакет синей плотной бумаги в пяти местах прошитый и скрепленный сургучными печатями, и пакет полегше в коричневом конверте, в котором Кудашев узнал свой собственный труд, исполненный им на «Ундервуде».

– Очень хорошо, – Ерёмин положил документы на стол, вернулся на свое рабочее место, жестом пригласил офицеров сесть. – Располагайтесь, господа. К сожалению, более десяти минут я не смогу вам уделить. Служба.

Взглянул в упор на Кудашева. Продолжил:

– Господин ротмистр Кудашев!

Кудашев встал:

– Я, господин полковник!

– В двух словах назовите мне мотивы, согласно которым вы избрали нелегкую службу в политической полиции. Я знаю, вы уже успели зарекомендовать себя самым лучшим образом. За вас ходатайствовали весьма влиятельные офицеры Отдельного корпуса жандармов. И все-таки, не каждый пехотный офицер грезит возможностью сменить мундир защитного цвета на синий! Прошу вас.

– Мой отец ротмистр Кудашев Георгий Александрович, начальник Красноводского уездного жандармского отделения, погиб при исполнении своих обязанностей. Мой личный фронтовой опыт и опыт двух лет японского плена помогли мне сделать этот выбор. Мой выбор – защита моего отечества России – дело моего рода и мое собственное.

–  Скажите, какие морально-этические или религиозные убеждения могли бы помешать вам исполнить свой долг офицера политической полиции, отказаться исполнить приказ вашего начальника? – снова задал вопрос Ерёмин.

– «Лицом владеет безупречно, но в голосе – чуть слышимые недоброжелательные, провокационные нотки», – подумал Кудашев.

Еремин смотрел на Кудашева несколько набычившись, из-под лобья. Пауза затянулась. Ерёмин хотел уже повторить либо задать новый вопрос, но Кудашев ответил:

 – Мои морально-этические убеждения не противоречат требованиям Российского законодательства, законоположениям и циркулярным распоряжениям по служебной деятельности чинов Отдельного корпуса жандармов, кодекса офицерской чести. Я готов, не думая о собственной выгоде или о сохранении собственной жизни, выполнить любой законный приказ моего начальника.

 Теперь паузу затянул Ерёмин. Повернулся спиной к присутствующим, подошел к окну, с минуту смотрел на Неву.

– «Вот и началась твоя «шахматная партия», господин ротмистр жандармерии! – подумал о самом себе Кудашев. – И Ерёмин слишком долго обдумывает свой следующий ход. Рано началось противостояние. Ладно, работа такая. В чём моя вина? Какой вопрос – такой ответ, как говорят в юридических кругах!»…

Ерёмин резко повернулся, гибким диким зверем в три шага вернулся к Кудашеву.

– Хотели бы вы, Александр Георгиевич, еще раз встретиться с Гюль Падишахом? Возможно на его территории?

– Да, господин полковник! Варианты операции на вашем столе.

– Они будут рассмотрены. Мне важно самому убедиться, что вы – именно тот человек, который сумеет выполнить поставленную задачу. Иран, Индия – страны с обширнейшими территориями, гигантским народонаселением. Только на поиски Гюль Падишаха может не хватить собственной жизни. Мы не можем посылать вас в бессрочную командировку!

– Господин полковник! Я полагаю, бессрочная командировка не потребуется.

– Каким образом?

– Ловить будем, как ловят хищную рыбу – судака или щуку, например… На живца.

– А  что за приманка?

– С кем на сегодняшний день может так люто желать встречи Британец? Конечно, с ротмистром Кудашевым! Я думаю, мне не спрятаться ни под какими личинами, ни под самыми серыми и незаметными на наш, русский взгляд, вроде – «больной нищий паломник», ни под экзотическими, типа  – «энтомолог из Аргентины» или «Буффало Билл с Дикого Запада»! Британец обязательно опознает и встретит меня на своей территории сам лично. Все-таки, он хоть и на половину, но европеец. Только истинный азиат не идет в бой впереди своего войска. Британец проиграл один чистый поединок. Я уверен, он не откажется от реванша.

– Что ж, достойный ответ достойного человека. Знаете, мы с вами, Александр Георгиевич, одной крови: я тоже из уральских казаков. И мне сегодня, как никогда, приятно вручить вам заслуженную награду. Георгиевская Дума утвердила награждение ротмистра Кудашева Орденом Святого Георгия четвертой степени! – Ерёмин нажал кнопку электрического звонка.

Вошел надворный советник Воронов. В его руках кожаная папка и сафьяновая коробочка. Полковник Еремин раскрыл папку и показал присутствующим Наградной лист, протянул Кудашеву. Раскрыл коробочку и раскрытую передал Кудашеву. В коробочке – Орден Святого Георгия.

 – Поздравляю вас ротмистр Кудашев с высокой наградой. Поздравляю вас  с вступлением в братство кавалеров Ордена Святого Георгия!

– Служу Государю Императору и Отечеству! –  Кудашев вытянулся по стойке смирно, отдал честь и крепко пожал руку Ерёмину. Вдруг почувствовал – рука Ерёмина тверда как сталь.

Еремин улыбнулся одними губами. Его глаза оставались холодными и серыми, как петербургское небо за окном.

– Это еще не все. Ротмистр Кудашев! Разрешите вам, как наследнику, вручить посмертную награду ротмистра Кудашева Георгия Александровича – тоже Орден Святого Георгия четвертой степени. А также попрошу от имени Директора Департамента полиции вручить Орден Святого Георгия четвертой степени капитану общей полиции Чикишлярскому приставу Федотову!

Кудашев одну за другой принимал наградные листы  и сафьяновые коробочки с Крестами.

Ерёмин продолжил:

– Господа офицеры! Позвольте на этом церемонию закончить. Поверьте, я с радостью вместе с вами побывал бы и в храме на освящении Креста Святого Георгия, и рюмку водки за общим столом выпил… Но – время. Дела, – Еремин развел руками. – Теперь о делах. Не будем принимать решений навскидку. Ваши предложения будут проанализированы нашими экспертами. Все рациональное будет непременно использовано. Вас оповестят. Вы получите готовый план операции. Пока, более ничего сказать не имею права. Если есть вопросы, я слушаю.

– Разрешите? Последние две минуты? – Джунковский направился к выходу, приоткрыл двери, поискал кого-то в приемной глазами, кивнул головой. В кабинет Ерёмина вошел вахмистр Иван Фомич. В его руках большая лубяная корзина, накрытая шерстяным платком. Поставил корзину на пол посреди кабинета. Под платком что-то зашевелилось. Джунковский откинул платок. В корзине два крупных белых с небольшими подпалинами на боках щенка.

– Ого-го! – Ерёмин впервые по-настоящему улыбнулся. – Это туркменские? Алабаи?!

– Истинно так! – Джунковский тоже был доволен непосредственной реакцией Ерёмина. – Мальчик и девочка. Через семь-восемь месяцев это будет надежнейшая охрана. Преданная, бесстрашная и неподкупная!

*****

Ротмистр Кудашев покинул Департамент полиции с толстой картонной деловой папкой в темно-синем коленкоре, в которой лежали три Наградных листа и три сафьяновых футляра с Орденами Святого Георгия. Один – свой собственный и два других на имена покойного Кудашева-старшего Георгия Александровича и Чикишлярского пристава капитана общей полиции Федотова Андрея Семеновича. Чикишлярскому приставу по поручению Директора Департамента полиции с поздравлением лично в руки.

Сдав дежурной службе пропуск и получив свое табельное оружие, минут десять подождал на крыльце задержавшегося полковника Джунковского.

Вставало солнце. Стих ветер. Сочной северной лазурью над столицей раскинулось небо. Хорошая погода – замечательный подарок горожанам-северянам! И на душе у Кудашева легко и чисто.  Вышел Джунковский. Протянул Кудашеву белый конверт.

– Финансовая служба задержала. Успела только к десяти наградные оформить. Держите, Александр Георгиевич. Здесь билеты – с Петром Алексеевичем и Катенька – шестьсот рублей наградных вам с Федотовым. Кудашеву-старшему уже не положено. Здесь мы расстанемся. У меня еще дела. Обратно в Ташкент буду добираться своим ходом не ранее, как через пять-шесть дней. У вас лично есть «три дня победителя на разграбление города». Но мой совет – завтра в семь утра быть на борту штабного вагона. Команда там находится неотлучно. Вагон прицепят к пассажирскому составу. В нем и доедете до Ташкента. Будьте осторожны. Петербург – не Кизил-Арват, его трущобы – не ущелья Копет-Дага. Все может случиться. Погуляйте, покатайтесь на извозчике, пока солнышко светит. Можно в музейную галерею Эрмитажа сходить, он открыт для широкой публики. На Зимний дворец изнутри полюбоваться, будет что в Асхабаде друзьям рассказать! Ну, бывайте. Теперь ждем, чем нас озадачит Ерёмин в письменном виде. Думаю, две-три недели им понадобится на решение и согласование, не меньше. Давайте, Александр Георгиевич! С Богом!

Джунковский спустился с крыльца, подошел к краю тротуара. К нему тут же подкатили санки. Из ноздрей серого в яблоках рысака – белый пар. Извозчик, вполоборота отстегнул меховую полость:

– Прошу, вась-сиясь! Рысью пойдем, золотой найдём. Хоть до Москвы, хоть до Казани. Счастье всегда будет с нами!

Кудашев не стал брать ни извозчика, ни мотор.

С городом, особенно с таким, как Санкт-Петербург, нужно знакомиться не торопясь, пешим порядком. Что можно разглядеть на скорости из запотевшего окна авто?! Маршрут прогулки был выверен хронометрически по крупномасштабной карте еще в поезде. К обеду успел побывать у стен Исаакиевского собора, полюбоваться золотым корабликом на шпиле Адмиралтейства, погулять по Дворцовой площади, обогнуть Александровский столп, подивиться на гранитных Атлантов. Эрмитаж был закрыт. Пришлось вернуться на Невский. Подошла полупустая конка. Хорошо, побережем и сапоги, и ноги. Сели, поехали. Ну и ну! Есть ли на белом свете проспект прекраснее Невского?!

У гостиного Двора соскочил. Вовремя опомнился. Как из Санкт-Петербурга вернуться в Асхабад без подарков?  Прошелся по лавкам. Боже мой! Чего только нет на этой «ярмарци»! Если бы была в кармане и тысяча рублей – вернулся бы в Асхабад без копейки, но с неподъёмным багажом полным барахла. В книжной лавке задержался, засмотрелся, зачитался. В китайской лавке чуть было не набрал фарфора – как без пиал и заварных чайников жить на Востоке? Вспомнил: на текинском базаре персы торгуют тем же самым, но гораздо дешевле. В салоне модной женской обуви совсем стушевался: приказчики облепили ротмистра, как мухи лепешку с мёдом. Да, было что купить для Леночки и Татьяны Андреевны. Еще бы знать размеры… Еле вырвался.

Прошелся до Литейного пешком. Внимание привлекла аляповатая вывеска: «Купецъ Самвелъ ТатунцЪ. Персидскiя пряности, ковры и сабли. Чай, пловъ, горячiй лавашъ и хаши». Повел носом. Услышал тонкий запах горячего хлеба. Почувствовал зверский голод. Толкнул дверь, вошел. Звякнул серебряный дверной колокольчик.

Кудашева встретил сам хозяин. Одет, как русский купец, но армянский нос и акцент в папаху не спрячешь. Но это не предметы для стыда.

– Здравствуйте, господин офицер. Проходите. Рады вам. Кушать будете, или старинное оружие посмотрите? Ковры есть персидские и текинские, армянские и осетинские паласы…

– Барев дзес, парон Татунц! – ответил приветствием на приветствие Кудашев. – Хочу у вас пообедать.

__________________________________________

* Арм. – Здравствуйте, господин…

__________________________________________

– О! – от души удивился хозяин приветствию на армянском. – Прошу, гость дорогой сюда, к окну, за столик. Скатерть чистая, глаженная. Приборы серебряные. Что прикажете? Что пить будете?

Кудашев огляделся. Лавка купца Татунца могла бы быть и попросторнее. Разделена надвое. Левая половина – духан на четыре столика, стойка буфетчика. Правая – собственно под торговлю. Прилавок, медные чаши весов, стеклянные сосуды, наполненные перцем, гвоздикой, курагой. Стены увешаны коврами, старыми кривыми саблями в ножнах и без, кремнёвыми пистолетами и дагестанскими длинноствольными кремнёвыми мультуками с ложами из красного дерева в серебряных оправах…

– Накрывайте столик, – приказал Кудашев. –   Обязательно горячее. Меня устроит хаши, а еще лучше – долма в виноградных листьях со сметаной. Потом плов и чай с лимоном. И лаваш! Я к вам на его запах заглянул. А пока гляну, что за арсенал здесь выставлен.

___________________________________________

*  хаши – сверхнаваристый горячий мясной бульон (охлажденный подобен студню) с разварным мясом на косточках, хрящиках, со специями, с мелко нарезанным свежим луком или чесноком.

** долма – мясные тефтели (голубцы) в виноградных листочках, летом в свежих, зимой – в маринованных, в бульоне на косточках с зеленью, свежими помидорами и болгарскими перцами, заправленном сметаной.

___________________________________________

– Прошу, господин офицер. У нас все по закону. Разрешение из полиции есть. Здесь только старые вещи, нарезного огнестрельного оружия не держим!

Пока у столика хлопотала девушка в длинном белом переднике с черной косой ниже пояса из-под белого же платочка, Кудашев рассматривал витрину с выставленными армянскими и персидскими кустарными украшениями из серебра с камнями, в основном – сердоликами и бирюзой. Вспомнил: у Леночки серебряные сережки и колечко с бирюзой. Приглядел на витрине серебряный браслет в виде веночка из васильков с синими бирюзовыми лепестками. Это стоит привезти Леночке. Услышал молодой девичий звонкий голос:

– Господин офицер! Можно кушать, долма только что с огня!

Обернулся на голос. Девушка улыбалась. Черные тонкие шнурки сросшихся бровей, изящный носик, алый румянец на щеках.

– Моя дочка Каринка, господин офицер, – пояснил хозяин. – Не извольте беспокоиться, она руки с мылом моет. Все чисто.

– Я не беспокоюсь, – несколько сконфузился Кудашев. – Сейчас иду. Вот только посмотреть хотел этот браслет!

– Одну минуту, сейчас достану. – Татунц звякнул ключом, отпер витрину, потянулся к браслету, вытащил на прилавок несколько вещиц, мешавших взять требуемое украшение.

– Что это?! – в руках Кудашева стальной портсигар. Его форма и вес на первый взгляд были идентичны тому, отцовскому, что сейчас лежал во внутреннем кармане мундира, прикрывая сердце. – Хочу посмотреть, здесь темновато… Можно к окну?

– Да, конечно. Только, господин офицер, это простая вещь, не серебро! Дорого не стоит…

Кудашев подошел к окну, отдернул занавеску, встал за нее поближе к стеклу. Поднес портсигар ближе к глазам, покачал им, стараясь в игре света рассмотреть структуру стали. Так и есть! В солнечном луче были ясно различимы изображения рогов кавказского тура. Тур! Тамга осетинского рода Дзебоевых!

У Кудашева перехватило дыхание. Он стоял у входа в тайну, и в его руках был к ней ключ! Повернул портсигар. На другой стороне в стальных лапках плоский камешек бирюза, а на камне надпись на русском – «Черменъ». Попытался открыть. Сделанный, как пенал из двух половинок, портсигар был несколько помят. Его внутреннюю часть удалось выдвинуть только до половины.

Звякнул дверной колокольчик. Грохнула входная дверь.

Грубый мужской хриплый крик:

– Всем стоять! К стене! Руки на стену! Експла… Прияцыя! Митька – к кассе! Деньги, драгоценности в сумку!

Кудашев правой рукой раскрыл кобуру, повернулся лицом в помещение. Увидел дуло пистолета, направленного в его грудь. Дернул свой наган за рукоятку, вынимая его из кобуры, одновременно большим пальцем взводя курок.

«Експлаприятор» выстрелил первым.

–  «Браунинг», – успел подумать Кудашев, – Семь шестьдесят пять»…

Пуля ударила в грудь. Уже прижатый пулей к стене, Кудашев нажал на курок нагана. Нападавший получил выстрел в лоб, упал навзничь. Второй, которого первый назвал Митькой, бросив пустую холщёвую суму, опрометью выскочил из лавки на тротуар и растворился в толпе.

Хозяин лавки Самвел Татунц все еще стоял за прилавком с поднятыми руками. Его дочь присела в углу у стойки буфета, прижавшись к стене, маленькая, как белая мышка.

Рана в груди пылала огнем. Синий мундир шведской работы краснел на груди…

Кудашев попытался встать, не сдержал стона сквозь зубы. Дочь хозяина пришла в себя, подбежала, помогла сесть, стала с трудом расстегивать мундир. Еще твердые петли добротного сукна не слушались ее маленьких пальчиков, с трудом отпускали латунные пуговицы. На помощь пришел отец. Мундир и нательная рубаха были сняты. Обнажилась безобразная рваная кровоточащая рана. За это время дочь хозяина успела достать из комода с бельем свежую настольную скатерть и нарезать ее полосами. Кудашев был перевязан.

Обратился к барышне:

– Прошу вас, уберите в надежное место мои вещи… синюю папку. Она не должна пропасть. Потом вызовите полицию и врача…

К Татунцу:

– Давайте глянем что с мундиром. Там в кармане документы, деньги.

С изнанки подкладка мундира была вся в крови. Из внутреннего кармана Татунц извлек удостоверение - сложенный вдвое лист бумаги, пробитый пулей, конверт в таком же плачевном состоянии с деньгами и стальной портсигар, навылет пробитый пулей «браунинга»…

Звякнул колокольчик. В лавку вошли полицейские – пожилой участковый пристав и молодой урядник. Пристав перешагнул через труп грабителя и лужу крови, подошел к Кудашеву, сидевшему на полу, опираясь спиной на стену под окном. Урядник принялся рассматривать убитого.

Вслед за полицейскими вошел пожилой штатский в сером пальто с меховым воротником, представился: врач Самохин Илья Ильич, частнопрактикующий.

 Участковый пристав двумя пальцами коснулся козырька фуражки. Обратился к хозяину лавки:

– Приготовьте постель для раненого к врачебному осмотру и помощи.

Потом к Кудашеву:

– Прошу представиться, предъявить документы, сдать оружие.

Кудашев протянул рукояткой вперед револьвер.

– Прошу!

Пристав, не спеша, покрутил барабан, понюхал ствол. Аккуратно убрал наган в полевую сумку.

– Документы?

Кудашев кивнул головой Татунцу. Хозяин лавки подал приставу окровавленное удостоверение, пробитое пулей.

– Эка, угораздило. Как жив, голубчик остался? В упор стрелял в тебя этот мерзавец!

Кудашев промолчал. Пристав не сразу раскрыл слипшийся лист, прочел вслух: – «Ротмистр Отдельного корпуса жандармов Кудашев Александр Георгиевич». Замолчал. Поднял голову, кивнул уряднику. Тот, расстегивая на ходу кобуру, подошел к Кудашеву, встал над ним с револьвером в руке.

– Ротмистр Кудашев? – уже с вопросительной интонацией повторил пристав.

– Да, ротмистр Кудашев!

– Согласно циркуляру Департамента полиции 83 09 от 11-го ноября сего года вы, ротмистр жандармерии Кудашев, находитесь в розыске! Вы арестованы. В случае сопротивления либо попытки побега будет применено оружие!

В дверь вошли еще трое. Двое в штатском, третий в шинели с аксельбантами и погонами подпоручика. Фуражка с синим околышем. Один из прибывших установил над трупом нападавшего треногу, начал привинчивать фотокамеру. Второй раскрыл чемоданчик, разложил на полу инвентарь, предназначенный для дактилоскопирования. Глянул на руки своего «клиента» – не удержался от комментария:

– Да это Яшка Ферт! Крестьянин Семен Иванович Сыров. Я его пальчики дважды обкатывал. Это не боевик. Честный фраер. Не его стиль. Такие – редко меняют специализацию!

Подпоручик подошел к Кудашеву. Пристав молча подал ему окровавленное удостоверение. Поручик прочел,взглянул на Кудашева:

– Что можете сказать по поводу объявления вас в розыск?

Кудашев был спокоен так, как может быть спокоен человек с кровавой пулевой рваной раной в груди, арестованный по неснятому циркуляру о розыске и полчаса назад застреливший грабителя.

– Устарели ваши сведения о циркуляре. Свяжитесь с дежурной службой на Гороховой. Я сегодня был на приеме у полковника Ерёмина. Мой арест – недоразумение. Может, меня все-таки врач посмотрит, пока вы будете выяснять?

Так и сделали. Труп дактилоскопировали, сфотографировали, его одежду тщательно обыскали. Составили протокол на семнадцать листов с полными показаниями свидетелей, кои были допрошены по-одиночке.

Кудашеву вернули оружие, удостоверение. Испорченные банкноты подпоручик жандармерии успел до закрытия обменять в банке.

Кудашева перевели во внутреннее помещение лавки, в квартиру хозяев. В спальне Каринэ, дочь хозяина, приготовила постель. Врач приказал застелить кровать столовой клеенкой, принести таз с горячей водой, перевязочный материал. С помощью Каринэ осторожно снял прежнюю повязку. С удивлением констатировал прекращение кровотечения.

Пожилая женщина, сестра хозяина лавки, застирывая окровавленный мундир, обнаружила пулю, застрявшую в шве левого рукава. Передала ее врачу.

Врач был озадачен:

– Невероятно! Так не бывает. Характер ранения показывает – пуля прошла почти от грудины вниз и влево по ребрам кувырком, оставив в ткани рваный след! Волей-неволей поверишь в ангела-хранителя, заслонившего ваше сердце своим крылом! И рана уже не кровоточит. Кровь хорошо сворачивается. Это не у всякого бывает. Зашивать не будем. Только обработаем спиртом,  йодом, сделаем йодовую сетку… Потерпите.

Кудашев не стал показывать врачу портсигар с тремя пулевыми отверстиями. Двумя входными и одним – выходным. Обработку йодом и новую перевязку воспринял как должное. Измерили температуру – тридцать семь и две. Нормально, через день пройдет.

– Вот и все, – врач мыл руки в настенном умывальнике. Дня три не меняйте повязку. Я уверен абсцесса не будет, пусть образуется струп – сухая корочка – естественным путем. Но шрам останется.

– Спасибо, доктор. Сколько за визит и работу? Я платежеспособен.

– Оставьте, голубчик! Условия частной практики в Санкт-Петербурге предусматривают оказание безвозмездной помощи в экстренных случаях. Выздоравливайте. Если нет головокружения и головной боли, поужинайте, выпейте стаканчик сухого, это помогает при потере крови! До свидания.

Самвел Татунц проводил врача. Помог одеться. Вручил большой бумажный пакет со штофом домашней тутовой водки, куском бастурмы и фруктами. Вернулся. Обратился к женщинам на армянском:

– Что сидим, что смотрим? Русского офицера не видели?! Человек весь день ничего не ел, от разорения нашу семью спас, от бандитской пули своей грудью этот дом закрыл! Когда женщины поумнеют, в конце концов? Господи помилуй! Быстро накрыть стол здесь, в спальне. Кормить гостя, поить. Пусть никто не скажет, что армяне народ неблагодарный. Мундир в порядок привести, дырочку заштопать, чтобы незаметно было! Полы в лавке с мылом мыть. Утром за священником сбегать, пусть порчу с лавки снимет, ладаном покурит, помолится. Что непонятного?!

После первых двух фраз этого энергичного монолога пожилая женщина чуть ли не бегом покинула спальню. Но Каринэ встала в позу:

– Не кричи, не позорь нас всех. Русский, по-моему, армянский знает. Забыл, как он с тобой поздоровался? «Барев дзес» сказал. Вот и принеси сюда стол, тётя Ануш его накроет. А я ухаживать за раненым буду. Была бы мама жива, знала бы, что делать. Наш защитник здесь бы всю зиму лечился. А после пасхи вы меня за него отдали бы замуж! Я бы поплакала, а потом согласилась! Не стой, где это видано, чтобы в армянской семье мужчина командовал!

*****

В этот вечер Александр Георгиевич Кудашев ужинал в постели. Однако, пользуясь гостеприимством, не позволил благодарному хозяину превратить ужин в широкое щедрое застолье. Гранёный стаканчик сухого домашнего красного вина хоть и в три приема, но все-таки пришлось выпить. И в медицинских целях для восполнения потери собственной крови, и за здоровье хозяина и его домочадцев. Поблагодарил черноглазую Каринэ.  Попросил у нее разрешения побеседовать с ее отцом с глазу на глаз.

*****

26 ноября 1911 года. Санкт-Петербург.

Беседа затянулась далеко за полночь. Бессонной стала эта ночь и для купеческой дочери. Как никогда была горяча ее постель, а шелковая подушка в кружевах – мокра от девичьих слез.

В шесть тридцать утра нового дня Самвел Татунц с приказчиком бережно усадили Кудашева в крытую коляску. Приказчик на козлы, купец – с большой корзиной «в дорожку» - рядом с Кудашевым. Приказчик щелкнул кнутом в воздухе. Кони тронулись. Каринэ, смотревшая на отъезжающих из окна второго этажа, прижала к глазам платочек.

ГЛАВА 11.

Наконец-то дома. Бирюза от Кудашева. Тайна стального портсигара. Уздень Дзебоев и его семья.

3 декабря 1911 года. Асхабад.

Восемь дней потребовалось Кудашеву на обратную дорогу в Асхабад. Слава Богу, без приключений!

Из Ташкента позвонил полковнику Дзебоеву, потом Барановым. Поговорить толком не удалось, но хоть услышал родные голоса. Правда, не только голоса, но Леночкин плач. Ну, не может она без слез!

Пассажирский поезд Ташкент-Красноводск прибыл в Асхабад минута в минуту по расписанию в десять двадцать вечера.

Кудашева встретил сам полковник Дзебоев. Обнимать не стал, молча поздоровался рукопожатием. Кудашев тоже не стал рапортовать по стойке смирно. Они оба уже понимали друг друга без слов. Народ на перроне страсть как зрелища любит! Нехитрый багаж приняли казаки. Прошли на вокзальную площадь к «Rolls-Royce» генерал-майора Шостака. У биржи извозчиков вахмистр Веретенником держит в поводу своего Ветерка и коней старших урядников жандармерии Дмитрия Брянцева и Дмитрия Митрохина. В шоферах у Шостака армейский вольноопределяющийся. Несмотря на то, что «Роллс-Ройс» с закрытым салоном и при ветровом стекле, вольноопределяющийся держит на околыше фуражки английские фирменные очки автомобилиста. Шостак не против, а Дзебоеву нет дела. Шофер предупредительно открыл дверь салона, попытался поддержать Кудашева за локоть. Кудашев понял: о его приключении в армянской лавке и последнем ранении – в Асхабаде знают.

«Роллс-Ройс» предупреждающе подал клаксоном голос, стрельнул сизым облачком бензинового дыма и покатил по мокрой мостовой, брызгая по сторонам талой водой и грязным снегом.

– Еще вчера снег шел, к ночи все белым-бело было, красиво. А сегодня с полудня таять начал, – Дзебоев начал разговор ни о чем.

– Лена знает? – спросил Кудашев.

– Откуда ей знать? Но догадывается, что у тебя беда. По нашим лицам читает. Баранов пить бросил. На нашем обеде восемнадцатого ноября в «Гранд-Отеле» последний стаканчик принял. На что в доме Татьяна Андреевна хозяйка, а к мужу не пристает, побаивается. Ждали, как все обернется. Тебя ждали и ждут! Сам то, что скажешь, где тебя нелегкая носила?

– Ммм… Скажу, подарок искал, нашел, привез! Мы куда сейчас? Разговор есть…

– Если срочный – ночь впереди. Если до утра терпит – завтра. А сейчас к Барановым. Максим сам лично шашлыки готовит!

– Значит сегодня зароку конец. Я два больших штофа армянской тутовки везу!

«Роллс» свернул на Андижанскую. Остановился. Дал клаксону волю.

Лена услышала автомобильный сигнал, расставляя на столе хрустальные бокалы. Чуть не уронила один на пол. Кинулась к двери. Её успела перехватить и прижать к своей груди Татьяна Андреевна.

– Ты куда, казачка? Осторожнее, на шею не кидайся. Помни, казак из похода может раненым вернуться!

– Ты откуда…– Лена остановилась, побледнела.

В зал вошел Дзебоев, за ним Кудашев. Они уже без шинелей, без ремней, без портупей, по-домашнему. Лена подходила к Александру Георгиевичу, не глядя на него, на звук, на родной запах, крепко сжав на груди руки. Остановилась, когда Кудашев нежно обнял ее за плечи.

– Здравствуй, Леночка!

Лена открыла глаза и увидела на синем суконном мундире аккуратную, размером со спичечную головку, штопку синими шёлковыми нитками. Ахнула.

Татьяна Андреевна была наготове. Крепко сзади взяла Леночку за талию. Встряхнула ее. Потянула к тахте.

– Саша! Лена! Посидите, пока, в сторонке. Саша, здравствуй, с приездом! – Татьяна Андреевна вскользь поцеловала Кудашева в щеку. – Саша! Успокой свою невесту. Она теперь от радости плакать будет!

– Саша! – Лена смотрела в его лицо счастливыми глазами полными слёз. – Ты вернулся? Ко мне вернулся!

Осторожно одним пальчиком потрогала штопку на его мундире, спросила:

– Ты ранен? В самое сердце?..

Кудашев пересел на тахте так, чтобы Леночка была с правой стороны, обнял ее за талию одной рукой.

– Да… Снова ранен. Снова в сердце – стрелой Амура! Знаешь такого кудрявого шалуна? Я люблю тебя!

Леночка пришла в себя:

– Так я тебе и поверила! – и, указывая на штопку: – Это что, отвечайте ротмистр Кудашев! Вы снова мой раненый воин? Перевязку будем делать? Забыли? – я сестра милосердия!

Кудашев коснулся губами её ушка:

– Конечно, будем. Последний раз мне ее в Ташкенте делали дня три назад. Там все нормально, абсцесса нет!

Хлопнула дверь. Вернулся Максим Аверьянович – полковник Баранов. В его руках несколько шампуров с парком. Вослед – казак Пантелеев с большой стеклянной «четвертью» красного сухого вина.

Баранов положил на блюдо шампуры, вернулся к Кудашеву, осторожно взял его за плечи, поцеловал в щеку.

– Здравствуй, Александр! С приездом! Сейчас кушать будем. Я шашлык задумал, тебе силы нужны… А Татьяна Андреевна говорит, пост, нельзя барашка резать. Вот, решили из осетрины. Вроде, не так грешно… Сейчас еще принесу, вы за стол идите!

Баранов вышел.

Лена прижалась к Кудашеву, насколько позволяли приличия.

– Где ты был? Куда ездил? Расскажешь? Я извелась. И не только я. Максим Аверьянович на валерьянку перешел. Владимир Георгиевич вообще перестал разговаривать. Сядут рядом, закурят и молча в окно смотрят… Потом Дзебоев встанет и молча уйдет. Не здороваясь, не прощаясь. Мы с тобой своих родителей потеряли, а они – своих родных детей. Если ты сам не понял, знать должен – ты для них родной сын! Если бы не вернулся, не знаю, что с ними самими стало бы! А я знала, что тебе было плохо, очень плохо… Плакала. А потом стала думать, что ты меня бросил. Горько было. Ты же не бросишь меня? Нет?..

– Нет. Никогда. Глупая, тоже Лермантова начиталась. Как Бэла Печорину… Я казак, в походе со мной только шашка! Я подарок тебе искал. Нашел, привез. Держи! – Кудашев протянул Лене картонную круглую бонбоньерку в тисненых золотом сердечках, перевязанную ленточкой с бантиком.

– Ой! Что это?!

– Открывай, смотри… Бирюза от Кудашева!

Не только Леночка получила подарок. Баранов – пенковую трубку в гуттаперчевом футляре, а Татьяна Андреевна – шелковый французский зонтик. Ужин был тих и скромен. Ни «четверть» с красным вином, ни штоф с армянской тутовкой распечатаны не были. После чая женщины принялись разбирать привезенную Кудашевым корзину с газетами и журналами, набранными Александром Георгиевичем на бесчисленных станциях за весь долгий путь, по принципу: это нам – это вам! В стопку «нам» откладывались французские журналы мод «La mode journal», «La mode illustree», русский журнал «Парижанка». В стопку «вам» - столичные газеты, журналы «Нива», «Огонёк», «Вокруг света» и прочие.

Резная кукушка высунулась из дубового домика на стене зала и прокуковала полночь.

Кудашев прощался с Леной:

– Я с тобой и только с тобой десять дней! Все вечера наши. В синема сходим на «Оборону Севастополя»! Отпуск по состоянию здоровья. Сейчас к Георгию Владимировичу едем, совещание срочное, у него и заночую!

*****

В доме у Дзебоева на Козелковской Кудашев был впервые. Узкая калитка, ворот нет. Цепной кобель – кавказская овчарка. Дом в один этаж на четыре комнаты. Во дворе флигель. Вернувшегося хозяина встречают пожилые супруги – прислуга.

Дзебоев от ужина отказался, но распорядился подать чай и приготовить спальню для гостя.

Присели у топившейся печи. Кудашев за дорогу в продуваемом ветром фаэтоне Дзебоева успел озябнуть. В Асхабаде к ночи снова подморозило. Дзебоев открыл дверцу печки, разворошил угли, подкинул пару поленьев.

– С чего начнем, Александр Георгиевич?

– Давайте с конца, Владимир Георгиевич! Столько всего было. К утру разберемся. Можно я начну?

– Начинайте.

Кудашев вынул из кармана отцовский, изуродованный пулями, портсигар.

– Вот оно что! – протянул Дзебоев. – А я-то в недоумении! Получил несколько шифрограмм из Петербурга, от Джунковского, с информацией о происшествии. Теперь вижу, что тебе жизнь спасло!

– Не только мне, Владимир Георгиевич, и отцу тоже. Мистика. Один и тот же портсигар дважды спасает жизнь сначала отцу, а потом и сыну. И это ваш подарок, портсигар с тамгой рода Дзебоевых!

– Никакой мистики, все логично. Просто одни стрелки предпочитают целиться в голову, а другие – в сердце! Два раза – это просто случайность. Третьего раза может и не быть. Береги теперь голову.

– Постараюсь.

Дзебоев достал из кармана свой собственный и поставил оба портсигара на стол. В полированной дамасской стали отражался огонь из открытой печи. В мерцающих бликах ясно были видны рога тура.

Кудашев вынул из кармана и поставил на стол третий портсигар.

– Владимир Георгиевич! Разрешите мне сделать и вам подарок, вернуть утраченную реликвию роду Дзебоевых.

– Не может быть! – Дзебоев взял портсигар в руки, повернул его, увидел вделанный в корпус камешек бирюзы, поднес к огню, прочел вслух вырезанную на камне надпись: – «Черменъ».

– Чермен… сын! Откуда это у тебя, Саша?

– Долго рассказывать, Владимир Георгиевич. Расскажу – с самого начала! Но попробуйте открыть портсигар. Я не стал, стенки несколько смяты, внутренняя половина не выходит.

Дзебоев столовым ножом отогнул смятый стальной край портсигара, попросил Кудашева:

– Помоги вынуть!

Портсигар был раскрыт. Его внутренняя часть была плотно забита бумажными и картонными листочками. С помощью того же столового ножа с величайшей осторожностью был извлечен один из картонных прямоугольников, за ним второй, третий… Пенал был опустошен.

С картонного листа на Дзебоева и Кудашева смотрела молодая красивая женщина в европейской шляпе со страусовым пером. На втором – сам Владимир Георгиевич в мундире с эполетами подпоручика. На третьем...

Дзебоев уронил половинку портсигара на паркетный пол. Из его глаз сами собой бежали слезы.

– Владимир Георгиевич! Вам плохо?!

– Это моя семья! Привет с того света. Дом сожжен, разграблен. Все убиты! Как это могло сохраниться?! – Дзебоев торопливо стал раскладывать на столе фотографии, наклеенные на картонные паспарту с тисненными серебром рамочками и виньетками «Владикавказъ. Фотографiя А.К.Джанаевъ-Хетагуровъ», «Светопись Г.Г.Квитонъ. Владикавказъ. Александровский проспект, дом № 19»...

Фотографии небольшого размера, так называемые – «визитные». Ни одной парной или общей, они бы в портсигар просто не поместились. Среди фотографий коричневый от времени неровно оборванный лист оберточной бумаги с письмом старославянскими буквами, но не на русском языке. Кудашев подал его Дзебоеву.

– «Хжларзжрдж зынарг фыд, байрай! жз ужрыкк фырт Черменъ…», – начал читать Дзебоев. Повернул голову к Кудашеву: – Здоровается со мной… Это пишет мой сын Чермен! Сомнений нет, только я мог называть его «ужрыкк» - ягнёнок!

__________________________________________

* Аланский. Добрый дорогой отец, здравствуй! Я твой ягнёнок, сын Чермен…

__________________________________________

Дзебоев пробежал глазами письмо, показал Кудашеву дату в его конце – 1907 год.

– Здесь непонятная смазанная строка… Персия… Исфахан. Письмо написано в девятьсот седьмом в Исфахане! Его не убили в девятьсот пятом! – Дзебоев улыбался, но из его глаз шли слезы, которые он не пытался скрыть от Кудашева.

– Да, это правда, эта дата совпадает с событиями, о которых мне рассказал армянский купец Самвел Татунц. Начинаю рассказывать?!

– Подожди… Теперь не спеши. Свершилось великое чудо. Можно как угодно называть – стечение случайных обстоятельств, судьба, рок… Один шанс из миллиона – это милость Всевышнего! Прошу тебя, Саша, пройди в свою спальню минут на десять. Я тебя позову. Потом расскажешь…

В комнате для гостей горела свеча. Кудашев присел на краешек тахты. Смотрел в окно на падающие снежинки. Где-то далеко пролаяла собака. Скрип снега под ногами позднего прохожего. И снова тишина. И в этой тишине Кудашев вдруг услышал тихое пение. Прислушался. Узнал голос Дзебоева. Владимир Георгиевич в полголоса пел молитву «Богородица, Дева, радуйся!» на осетинском…  Несколько минут тишины, потом громкий зов: «Саша, идем ужинать!».

Вот и здесь не пригодился штоф тутовки из запасов Самвела Татунца. Стол был почти традиционным осетинским: кувшин домашнего пива, три пирога с сыром, варёная баранья голова на деревянном блюде, соленые огурцы, чеснок и баклажаны, балык из копчёной осетрины, жареный картофель в хлопковом масле, горячий лаваш!

Заметив вопросительный взгляд Кудашева, переведенный на него с мясного блюда, Дзебоев извиняющее развел руками:

– Не грех, что в уста, грех – что из уст!

Рассказ Кудашева, а потом его обсуждение, сопоставление двух источников информации, бесчисленные предположения растянулись на всю долгую зимнюю ночь. Кудашев и не заметил, как очутился в горизонтальном положении на пуховой перине под пуховым одеялом. Проснулся только в полдень. Когда лег, и когда встал Дзебоев, для него осталось тайной.

*****

История стального портсигара с камешком бирюзой началась в имении князя Дзебоева, что в семи верстах от селения Христиановское по направлению к Ардону, которое местные осетины называют по своему – Дигора.

Пятнадцатого января 1905 года в имении отмечали два события – проводы подполковника Владимира Георгиевича Дзебоева в распоряжение Главнокомандующего вооруженными силами на Дальнем Востоке генерала от инфантерии Алексея Николаевича Куропаткина, и – семнадцатый день рождения младшего из рода Дзебоевых – Чермена.

Заутреннюю службу и молебен во здравие именинника семья Дзебоевых отстояла в храме Святого Великомученика Георгия Победоносца в селе Ардон. Заканчивая службу, настоятель храма освятил подарки Дзебоеву-младшему. Присутствующие прихожане уже успели полюбоваться приготовленными для освящения разложенными на столе, покрытом белой скатертью кинжалом и саблей осетинской кузнечной работы, но сварной – «дамасской» стали. Рядом лежали из такой же узорной стали предметы ювелирной работы – газыри для патронов к кремнёвому ружью и портсигар.

Окропив подарки святой водой, прочитав традиционную молитву, священник пожелал:

– Пусть меч сей послужит не злу, не разбою, не насилию, но защите отечества, родной земли!

Под выстрелы и музыку, веселый посвист и молодецкое гиканье удалых всадников на чистокровных кабардинских жеребцах возвращался в имение к пиршественному застолью санный поезд.

Яркое солнце. Синее небо. Заснеженные поля и вековые буковые, сменяющиеся сосновыми, леса. Прямая, как стрела, дорога к отчему дому. Белая морозная пыль из-под копыт коней! Чермен счастлив, как никогда. На его поясе мужской тяжелый кинжал. В его руках острая, как бритва осетинская шашка, со свистом рассекает морозный воздух.

– Марга! – кричит Чермен.

– Марга! Марга! – кричат всадники.

Всем весело. Еще немного, и конец пути. Всех – и домочадцев, и гостей – ждут пылающий камин и гостеприимное щедрое застолье.

__________________________________________

* Аланский. – Марга! – «Убей!» – боевой клич осетин.

__________________________________________

Однако, не всем предстоящее застолье в радость. В крытых волчьими шкурами санках подполковник Дзебоев с супругой. В горьких слезах уронила голову на грудь мужа красавица Надиа. На морозном ветре ее чёрные ресницы опушены белым инеем. Бриллиантами застывают на розовых щеках слезинки.

– Не оставляй нас, душа моя Владимир Георгиевич! В чужой край поедешь за чужим интересом. Здесь твой дом, дом твоих предков, дом твоего сына… Кто, кроме тебя защитит его?! Кому мы нужны?Ничего не ответил уздень своей жене, только стал еще мрачнее. Прижал лицо своей Надиа к своему лицу, своим теплом согревает его…

В руках подполковника Дзебоева последний номер газеты «Санкт-Петербургскiя Ведомости», купленный на станции Ардон, а в нагрудном кармане отпечатанная свежими чернилами на гектографе Листовка Петербургского комитета РСДРП о событиях 9 января, полученная в Отделении жандармской полиции Владикавказской железной дороги.

Только что прочитанное потрясло его. Впервые в совместной жизни Владимир Георгиевич не слышал голоса своей жены…

*****

Документ № 31.

«Листовка Петербургского комитета РСДРП о событиях 9 января 1905 года».

Извлечение:

РОССИЙСКАЯ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ РАБОЧАЯ ПАРТИЯ

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

С утра во всех рабочих районах — за Нарвской и Невской заставами, на Выборгской и Петербургской стороне, на Васильевском и других островах, в городе — стали собираться рабочие с фабрик и заводов для шествия к Зимнему дворцу. Рабочие хотели подать царю петицию о своих насущных экономических нуждах и о политических правах, о созыве выборных от всего народа для устройства управления государством. Они хотели действовать мирно и явились безоружными. Их убеждали, что царь выйдет к народу, выслушает его желания и даст немедленно повеление об их исполнении. Но царь, стоящий во главе министров, жандармов, шпионов, попов и других чиновников, грабящих и угнетающих народ, обманул доверие рабочих. Он приказал через генералов и офицеров солдатам не допускать народ к Зимнему дворцу, он приказал солдатам действовать оружием и стрелять в мирную безоружную толпу за то, что они хотели говорить с царем о своих нуждах…

…. За Нарвской заставой рабочих, которые шли с иконами и флагами, предводительствуемые священником Гапоном, войска встретили залпами. Улица покрылась убитыми и ранеными. Когда раненых подбирали, стрельба продолжалась, стреляли также в спины убегавших рабочих. Убито около 100 человек. За Невской заставой в толпу рабочих стреляли холостыми зарядами и рубили холодным оружием. Василеостровских рабочих встретили шашечными ударами у Николаевского моста…

…. Подвести точно итог убитых и раненых невозможно, но убитых не менее 150 человек, раненых же многие сотни. Такова победа царя над народом. Но рабочие не сложили оружия, они только еще берутся за него.

     Необходимы деньги для поддержки движения. Просим общество передавать их комитету Российской социал-демократической рабочей партии.

Да здравствует социализм! Да здравствует учредительное собрание! Да здравствует всеобщая стачка! Долой царя-убийцу!

       Петербургский комитет РСДРП».

*****

Документ № 32.

Справка по месяцу ноябрю 1905 года

Извлечение:

В лавках купцов Мкртычева и Багатурова изъяты три картины, аллегорическим образом изображающие порабощенную Армению. Багатуров привлечен к следствию по делу о тайном армянском революционном сообществе, содержался в арестном доме три дня. Взят на поруки поручительством армянской общины церкви, отдан под особый надзор полиции.

В духане Мартироса Татунца задержан Авак Агавальянц, российскоподданный из Эчмиадзина, с надлежащим паспортом, но по подозрению как уполномоченный боевик от тайного общества «Дашнакцутюн», прибывший для сбора денег с богатых армян под страхом насилия. По его созыву бывают тайные сходки, на которых решаются разные вопросы.

На основании ст. 21 «Положения об охране» содержан под стражею в арестном доме в течение 1 месяца, считая срок ареста со дня задержания.

Отдан под суд Владикавказскому Мировому судье 2-го участка.

Оправдательным приговором Мирового судьи Игнатенко установлено: Авак Агавальянц арестован незаконно за сбор добровольных пожертвований в пользу голодающих армян в Персидском Тебризе.

Авак Агавальянц освобожден 29 дня ноября 1905 года.

Заведующий Владикавказским арестным домом

подполковник конвойной стражи А. Истомин.

ГЛАВА 12.

Цена букового полена в 1905-м. Экспроприация экспроприатора. На Военно-Грузинской дороге. Правила казачьего сабельного боя. Освобождение аманатов.

Владикавказ. Декабрь 1905 года.

– Кому дрова надо? Сухие буковые, смоляные сосновые! Много и дёшево. И напилим, и наколем! Кому дрова?! – на весь Александровский проспект на русском и на осетинском надрывается возница.

Несколько резких трамвайных звонков. Трель полицейского свистка.

– Куда прёшь, деревенщина?! – городовой стучит ножнами своей шашки по плечу возницы. – Давай, прочь с проспекта, сворачивай свою скотину в проулок!

Уличную перебранку слышат и в духане Мартироса Татунца. Духан богатый. Резные буковые двери выходят на Александровский проспект. Модерново-фасонная гранитная лестница крыльца. Электрические фонари над вывеской за счет владельца заведения освещают… тротуар! Два зала – красный и синий. В пору бы называться «рестораном», но купцом давно просчитано – шику много, денег мало, больно велики «откаты» на «городские нужды»! Основной доход дает именно «духан», но только тот, вход в который с заднего крыльца. Здесь не подают французское шампанское. Здесь в почете вина местные, осетинские, грузинские, армянские. И эти вина льются рекой. Десять-двенадцать барашков в хороший вечер уходят на шашлыки!

Кто продрог на морозе в декабрьский вечер? Пусть заходит, греется. Но при одном условии: закажет кружку вина. Можно в долг. И сиди у пламени очага, пока вино в кружке есть!

Дернулся дверной колокольчик, в духан вошел погонщик. Сложенным вдвое кнутом на пороге сбил с одежды снег. Подошел к буфетной стойке, поклонился, поздоровался. Буфетчик, не глядя, взял с подноса глиняную кружку, подставил к крану.

– Подождите, господин! – остановил его погонщик. – Я спросить хотел, дрова не нужны? Есть буковые, отличные, горят долго, как хороший уголь. Есть сосновые, недорого…

Буфетчик жестом остановил говорившего, показав рукой на огонь в очаге и большую поленницу дров рядом с ним.

– Сегодня – нет! Сарай уже до крыши дровами забит. На два года вперед хватит. Выпьешь? Замерз? Есть тутовка. Стакан налью, принеси пару хороших буковых поленьев…

На втором этаже духана – жилой купеческий дом братьев Мартироса и Самвела Татунц. У них гости – купцы Мкртычев и Багатуров. Они уже поужинали. Сидят, курят, играют на вылет в нарды, беседуют. Мартирос поднялся, подошел к окну, открыл форточку, выглянул в проулок. Увидел двухосную осетинскую арбу полную дров.

– Снова дрова привезли. Жаль, складывать некуда. Помнишь, Самвел, как в прошлом под Новый год мерзли? – обратился Мартирос к брату.

– Марс! – Самвел хлопнул по доске шашкой. – Следующий! Как же… Что вспоминать. Рубят лес. Заповедный лес. По всему Предкавказью топоры стучат. Только щепки летят!

– Если бы только щепки, – вступил в разговор Мкртычев. – Головы летят. Товары в складах гниют. Извоз прогорел. Нет движения ни по Военно-Грузинской, ни по Военно-Осетинской дорогам. Франко-бельгийское акционерное общество грузовые автомобили за бесценок продает. Я купил бы пару до хороших времен, если бы в технике разбирался. Разбой, абречество – вот кто на революциях наживается. Крестьяне помещичьи усадьбы жгут, землю делят, лес рубят… Сначала к сельским старшинам либо к управляющим имениями выборные идут, партийные… требуют, по-хорошему, разделить пахотные земли, выпасы, лесные угодья. Слово за слово – начинается стрельба, резня, насилие. И всегда – разбой и мародерство! А потом – пожар…

В дверь постучали.

– Да, не заперто! – Мартирос пошел к двери.

В комнату, не снимая косматой папахи, быстрым бесшумным шагом вошел высокий худощавый мужчина средних лет, за ним второй. Первый сбросил с плеч бурку, остался в черном шерстяном бешмете с газырями, богато отделанном серебряным галуном. На поясе кинжал. На ремнях справа налево, слева на право два револьвера в кобурах. Короткая чеченская шашка с «утопленной» в ножны рукоятью. Светлые глаза под черными, как смоль, бровями. Белозубый оскал вместо улыбки.

– Всем мой салам! – вошедший встал спиной к окну.

– Здравствуй, Селим-бек, – один за всех поздоровался с вошедшим Самвел Татунц. – Присаживайтесь. Будем ужинать, разговаривать. Сейчас барашка подадут!

– Какая удача! Самые знаменитые армянские купцы на всем Прикавказье! А почему не все со мной поздоровались? – Селим-бек был в хорошем настроении.

– Простите их, Селим-бек, они желают вам здоровья. Мы не враги. Располагайтесь, отдыхайте. У нас тепло.

– Хорошо. Оставьте свой «салам» при себе, если так трудно выговорить. А взамен я возьму золото. Мне нужно тысячу рублей. Прямо сейчас. Быстрее думайте, соглашайтесь и платите. В следующий раз я приду вас стричь не раньше, чем через полгода. Это хорошие условия!

Скрипнула дверь.

Селим-бек мгновенно повернулся. Два нагана в его руках смотрели в приоткрытую дверь.

Стоявший у двери джигит, сопровождающий Селим-бека, исчез. В комнату медленно входил с раскрытыми ладонями на уровне пояса мужчина в европейском костюме, но в рубашке-косоворотке. Без оружия. За ним – трое с револьверами и маузерами.

Быстрый и ловкий, как горный барс, Селимбек мгновенно прикрылся Татунцем, зажав его горло в локте левой руки, мягко отступил к окну и выглянул в проулок. С мостовой ему приветливо помахали руками человек пять с оружием.

Селим-бек выпустил захваченного купца, спрятал в кобуры свои револьверы и непринужденно опустился на стул у камина.

– Так-то лучше, – мужчина в европейском костюме сел напротив абрека.

– Почему не стреляли сразу? – спросил Селим-бек. – Второго такого случая вам не представится!

– Разговор есть, вот и не стреляли. Да и не хорошо в доме кровь проливать.

– Если есть разговор – спрашивайте, – Селим-бек совсем не был похож на волка, попавшего в западню. – Ты – Авак Агавальянц?  Да? Я с дашнаками не воюю, а вот полиции мы оба не безразличны!

– Кто из горцев провел неделю назад по Военно-Грузинской дороге на Тифлис группу аманатов – армянских женщин с детьми? Я знаю, это не ты, иначе уже был бы зажарен в этой печи!

– Не пугай, иначе разговора не будет!

– Скажешь правду, уйдешь живым со своими людьми…

– Купи правду. Жизнь ваших женщин стоит денег, голова абрека тоже стоит денег. Я много не просил. Правда стоит дороже.

– Покупаю.

– Не боишься кота в мешке?

– Не боюсь. Кавказ маленький. Еще раз свидимся. Ты один, абрек, нас много!

– Тебе повезло, Авак! Я продам правду, и ты поймешь, что это правда, и поймешь, почему это – правда! Но мне нужна уверенность, что я смогу уйти после сделки.

Авак Агавальянц подал знак своим. Один вышел, назад вернулся через минуту. Кивнул головой в сторону окна. Авак выглянул. Боевики Дашнакцутюн покинули проулок. Под окном второго этажа стояли двое абреков, держа в поводу своих коней и коня Селим-бека. Двое дашнаков с оружием встали у окна. Авак подозвал Селим-бека, дал ему выглянуть в окно.

– Называй имя и свою цену! Получишь деньги – окно будет открыто, а мы выйдем из комнаты.

– Цену я уже назвал – одна тысяча рублей. Я пришел за ними, и без них уйти не могу!

– Получи! – Агавальянц протянул Селим-беку кожаный кошель.

Абрек взвесил кошелек в руке, встряхнул его, услышал звон золота. Оскалился в улыбке.

 – Слушай внимательно, дважды говорить не буду. Но пусть твои люди отойдут от окна и выйдут из комнаты.

Агавальянц подал знак. Окно было освобождено.

Селим-бек сунул кошелек за пазуху.

– В аманатах не только армяне… Там и русские, и осетины. Есть и мужчины, но в основном, красивые девушки. Этот товар в Персии и в Турции на вес золота. И не только неделю назад. И не только по Военной Грузинской дороге… Если тебе известно имя Кахраман – ищи его. Он мне никто. Похоже, кроме меня его ищут все! Аманатов гонят в Персию, в Тебриз. Там, в пещерах Кандована – невольничий рынок. Раз в две недели – торги. Покупатели приезжают даже из Каира и Хиндустана. Это все! Не ищи меня больше!

Одним прыжком Селим-бек вскочил на подоконник. Два ствола были направлены на Агавальянца. Мгновение, и он спрыгнул на мостовую.

Топот коней.

Метель.

– Господи помилуй! – только и смог воскликнуть Багатуров. – Носит же мать-земля такую мерзость. Ушел!

Невольные свидетели ожили, заговорили все одновременно:

– Снова грабить будет!

– Теперь Кахрамана предупредит!

– Ты что, Авак-джан, в самом деле ему тысячу рублей дал?!

Агавальянц не стал объясняться с уважаемым обществом. Подождал, когда уйдут Мкртычев и Багатуров. Мартирос Татунц вышел проводить гостей. Самвел Татунц и Авак Агавальянц остались одни.

Самвел Татунц не был бы купцом, если бы не повторил свой вопрос. В конечном счете, такие расходы должны лечь на четверых купцов поровну.

– Да, дал, – ответил Агавальянц. – Не было бы меня, вы бы ему больше отстегнули. Не стоит беспокоиться, Самвел. Селим-бек получил свои собственные деньги, вернее, деньги из его схрона. Мои федаины отследили его логово в горах Алагирского ущелья. В его отсутствие забрали все, что было в схроне, устроили в старой башне казачью засаду. Снег идет, следов видно не будет. Казаки злые, сегодня ночью его возьмут. Отданная Селим-беку тысяча – для них приз!

Агавальянц негромко хлопнул в ладоши. Вошел боевик, внес и поставил посреди комнаты тяжелую кожаную переметную суму. Вышел.

Агавальянц продолжил:

– Здесь деньги. Еще не считали. Передай на хранение в церковь. Возьми себе за труды, как сочтешь нужным. Пожертвуй не скупясь. Половина – собственность партии. Остальные – на выкуп. Поедем в Тавриз, будет нужно – и в Тегеран, и в Шираз… Будем искать наших, выкупать, возвращать на родину. Подумайте, кто из купцов пойдет вместе со мной, кто поможет совершить благое дело?!

*****

Документ № 33.

«ВЛАДИКАВКАЗ.

Владикавказ – главный город и крепость Терской области, расположен на обоих берегах реки Терека, на возвышенной равнине у подножья горы Иль, близ Дарьяльского ущелья, через которое прорывается Терек; лежит на высоте 2338 фут, под 43° 2' с. ш. и 44° 40' в. д. (от Гринвича); основан в 1784 г. на месте небольшого осетинского аула Капкай, для охранения Военно-Грузинской дороги, служащей единственным удобным путем в Закавказье. В 1863 году сделан областным городом. Осетины и до настоящего времени называют его Капкай, т. е. "Горные ворота"; черкесы – Терек-Кала (город на Тереке). Кроме военного значения, Владикавказ важен, как торговый пункт; товары, идущие из Закавказья, не минуют его, вследствие чего город быстро разрастается, население увеличивается... а в настоящее время оно доходит до 321/2 тыс.; состоит из смеси разных народностей: русских, осетин, чеченцев, ингушей, евреев, армян, казаков; немало встречается и переселенцев из России. Преобладающие народности: русские, армяне и евреи. Вероисповедания также разнообразны: православные, армяно-григориане, католики, протестанты, иудеи, мусульмане и другие, почему в городе, кроме православного собора и 5 православных церквей, находятся церкви и других исповеданий. В городе стоит более 12 тыс. войска и, кроме того, много казаков… Главная и лучшая часть города расположена на высоком правом берегу Терека, соединенном чугунным мостом с другой частью города, называемой Тенгинской слободой; последняя половина города –главным образом торгово-промышленная. В настоящее время Б. соединен с Ростовом Владикавказской жел. дорогой.

Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. Энциклопедический словарь.

Издание 1890-1907.

*****

Документ № 34.

«… В настоящее время население Кавказа состоит из множества (до 100) небольших народов, различных между собою и видом, и языком, и верою. Самые значительные из них: грузины, армяне, черкесы, лезгины, чеченцы. Грузины… живут в долине по реке Куре и занимаются исключительно земледелием, скотоводством, возделыванием фруктовых садов и виноградников; к ним очень близки: имеретинцы, гурийцы и мингрельцы, все живущие в Кутаисской губернии. Армяне населяют долину реки Аракса; они очень трудолюбивы и любят заниматься преимущественно торговлей. Черкесы, кабардинцы, чеченцы, лезгины, известные под именем горцев, населяют горы, ущелья, овраги Кавказа. Это – воинственные народы, которые земледелием занимаются очень мало, а живут исключительно скотоводством; главное их богатство составляет крупный рогатый скот, бараны и овцы. Но самое любимое их животное – лошадь. Лошадь и оружие – для горца составляют все.

Завоевание Кавказа Россией началось давно. Русские постепенно, без большого труда, подвинулись к горам. Но дальше дело пошло труднее: каждую пядь земли пришлось брать с бою. Горы, ущелья и непроходимые леса загораживали дорогу нашим войскам. Между тем горцы поднялись почти поголовно на защиту родины; началась упорная 60-летняя война. Однако войска наши мало-по-малу подвигались все вперед, рубили в лесу просеки, строили крепости и все больше и больше теснили врага. В 1864 году все покоренные горцы вынуждены были наконец сдаться, и с тех пор весь Кавказ принадлежит России. Русские составляют ј всего населения Кавказа и живут разбросанно, главным образом в Предкавказье».

«ГЕОГРАФИЯ для народных и других низших училищ. С 27 планами и географическими картами, 43 типами народов и 29 другими различными рисунками. Составил Ф.Ф.Пуцыкович. Переработал Н.А.Запанков. Издание 28-е. С.-Петербург. Книгопечатня Шмидт, Звенигородская, 20. 1912».

*****

Документ № 35.

 РАПОРТ

Окружного атамана Войсковому атаману о волнениях казаков

3-го Донского сводного полка.

7 декабря 1905 г.

14 ноября мобилизованный сводный из 19, 20, 21, 22, 23 и 24-ой отдельных второочередных сотен – полк окончательно был сформирован и передан назначенному командующим этим полком войсковому старшине Попову...

2 декабря в 9 часов вечера я получил от полицейского пристава хут. Фролова телеграмму такого содержания: «Казаки полка бунтуют, бьют станцию, отказываются грузиться», и в 11 часов вечера того же 2 декабря я выехал в хутор Фролов, куда и прибыли около 9 часов 3 декабря... Казаки заявили, что их хотели отправить, не отслуживши молебна, отправляют нести полицейскую службу - охранять помещиков и купцов, а их семьи - жены и дети, остаются без работников. Нести службу они желают на границе или где-либо в другом месте, но не в полиции. На все увещания мои исполнить свой долг - идти куда прикажут они упрямо твердили, что не хотят полицейской службы и не пойдут служить....

Генерал-майор Филинков

Старший адъютант подъесаул Попов

(ЦГВИА, ф. 4, л., оп. 74, д. 81).

*****

Документ № 36.

ВЫПИСКА

Из протокола областного правления об отказе казаков станицы Каменской нести полицейскую службу.

23 декабря 1905 г.

...После обнародования высочайшего манифеста от 17 октября сего года жалобы казаков перешли в ропот, и они стали нести службу небрежно и неохотно, причем еженедельно полицейскому приставу приходилось уговариватъ каждую смену казаков идти на службу. 20 же ноября казаки недельного караула под давлением станичного сбора вовсе отказались нести службу по ст. Каменской и не пошли на полицейские посты и, таким образом, станица осталась без полицейского надзора...

4 и 5 декабря окружной атаман сряду два раза был на станичном сборе, который в его присутствии наотрез отказал в назначении наряда казаков для полицейской службы и самые полицейские службы и самые полицейские посты закрыл, несмотря на его вразумление и разъяснение о неправильности их действия и грозящей ответственности, а также и о том, что в случае постановления на этот счет каких-либо приговоров, последние не могут иметь какой-либо законной силы впредь до рассмотрения их областным правлением, а до того недельные казаки обязаны нести полицейскую службу. Но станичный сбор категорически отказал в высылке казаков...

Старший помощник

войскового наказного атамана

генерал-лейтенант Греков

Советники: (5 подписей).

(ГАРО, ф. 301, оп. 8,д. 1833).

*****

Документ № 37.

Железнодорожная станция Моздок.

Рапорт

6 декабря 1906 года

Собравшиеся в буфете вокзала электротехник депо Федор Дмитриев, рабочий Лиздас, рабочий Князев, прапорщик Катаев Евгений Петрович в состоянии опьянения публично высказывались и зачитывали листовку РСДРП следующего содержания (прилагается ): –  «Манифест 17-го октября не дарован царем, а вырван у него силой ценою крови народа, которая будет искуплена лишь тогда, когда голова царя с плечь его падет к ногам народа».

Филер наружного наблюдения Азаров Константин.

*****

Документ № 38.

РАСПИСКА

Раджаб Кара-оглы – 10 (десять) рублей,

Джаббар Валид-оглы  – 15 (пятнадцать) рублей,

Получили 25 рублей из Областного управления за совершения смертной казни над абреками Селим-беком и Кахраман-ханом через повешение.

СЧЕТ

За исправление виселицы и окраску – 1 руб.  5коп.

За перевозку к месту казни и обратно – 1 руб. 40 коп.

На покупку веревок и мыла –70 коп.

За вырытие могилы и зарытие казненных – 1 руб.

Итого: 4 рубля 15 копеек.

За неграмотностью – отпечатки пальцев получивших деньги.

СПРАВКА

По получению денег Раджаб Кара-оглы и Джаббар Валид-оглы, молча, бросили деньги на пол полицейского участка и вышли. Учитывая сложное общее политическое и личное положение вышеупомянутых лиц, насильно вручать им эти деньги  не стали. Деньги в сумме 29 рублей 15 копеек возвращены в кассу участка.

Пристав капитан полиции Иван Т. Вышегородцев.

*****

Кавказ. Военно-Грузинская дорога. Весна 1906 года.

Вахмистр Макар Ермолаевич Макаров, дважды удостоенный Знака Ордена Святого Георгия, – ветеран Терского казачьего войска. Макарова, старого пластуна, знают не только в его родном Первом Горско-Моздокском казачьем полку, он не менее известен, чем самые знаменитые кавказские имамы или абреки. Его слава добрая. Макаров в кунаках у десятка князей, алдаров и узденей по всему Прикавказью. Не раз бывало, только одно его появление унимало горлопанов, провокаторов, предотвращало готовый вспыхнуть межнациональный конфликт.

Четвертый год Макар Ермолаевич числится в запасе. Однако, пошел второй месяц, как призван на «лагерные сборы» в качестве почетного наставника молодых восемнадцатилетних казаков приготовительного разряда.

Со вчерашнего дня Макаров возглавляет учебный казачий разъезд по Военно-грузинской дороге на всем маршруте от Владикавказа до Тифлиса и обратно.  Сто девяносто пять верст от Владикавказа до Тифлиса. Пять суток на весь наряд. По двенадцать часов в седле. Это режим, избранный для необстрелянного молодняка.

Макаров внимателен предельно. На нем великая ответственность за молодых казаков. То, что для строевых – повседневная норма, для молодых может случиться истинным испытанием.

Да, Военно-грузинская – не Александровский проспект. Конечно, в девятьсот седьмом – не то, что в восемьсот восьмидесятом, когда два всадника с трудом могли разминуться на этой тропе, которую можно было с большой натяжкой назвать дорогой. Но и сегодня эта дорога таит множество опасностей для путника. Еще часты камнепады, грозящие обвалами. Случайный камень сорвавшийся с кручи может напугать коня. Мгновение, и конь и всадник сорвутся в пропасть, в ледяные воды Терека, грохочущего в белопенной каменоломне Дарьяльского ущелья… Ливень может устроить на дороге такие промоины, что не преодолеть ни конному, ни пешему.  Даже в жаркий август на Крестовом перевале можно попасть в снежную бурю. И не дай Бог, в ночь! Поутру иным путникам выпадет скорбная доля убирать с дороги застывший труп несчастного странника…

Нельзя сбросить со счетов и то, что этой единственной дорогой из южных пределов России в Грузию и Армению пользуются не только коммерсанты, государственные чиновники, трудовой люд, прочие благонамеренные лица, но и разбойники разного рода-племени от абреков одиночек, до отрядов «освободителей» всех цветов, мастей, флагов и партий.

Есть ли еще одна дорога, вдоль которой столетиями строились оборонительные сооружения – сторожевые башни, неприступные крепости?! По дороге не минуешь древнюю столицу Грузии Мцхету, средневековый православный грузинский монастырь и храм Джвари. Их отесанные камни полторы тысячи лет берегут своих обитателей от лихих людей!

Лихие люди от слова «лихо» – зло. Вот при встрече с ними и нужен острых взгляд, острый слух, острая шашка… А главное – острый ум, способный мгновенно осознать ситуацию, уяснить, что за противник на дороге, выявить возможность разойтись без боя. Именно в таких ситуациях само имя Макара Ермолаевича Макарова часто обеспечивало бескровное разрешение конфликта.

Рапорты и донесения Макарова, подаваемые им по команде, написанные его собственной рукой, штабные писари часто не могли читать без иронической улыбки – Макаров закончил всего два класса церковно-приходской школы. Но на переговоры с горцами, если таковые бывали, начальство в качестве переводчика обязательно приглашало Макарова, зачастую – негласно, в качестве присутствующего. Не всегда ученый офицер-переводчик знал цену интонациям, фольклорным выражениям и иносказаниям, просто жестам. Аварский, чеченский, лезгинский, осетинский… Макаров разговаривал с горцами, сам себе не отдавая отчет, как это у него получается. Просто – прожил жизнь на Кавказе!

На обратном пути одиннадцать всадников сделали часовой полуденный привал, выбрав стоянку недалеко от Казбеги. Село Казбеги в тылу, снежно ледяная громада горы Казбек по фронту сверкает на солнце так, что, не прикрыв глаза ладонью, и не полюбуешься на нее. Внизу, за дорогой грохочет Терек.   Вахмистр Макаров у костра за миской гречневой каши в кругу молодых казаков. После каши – чай. К чаю вахмистр распорядился подать миску с мёдом. Хорошо! Жаль только, нет горячих осетинских лепешек.

На запах меда прилетел шершень. За ним – второй. Здоровые, красно-желто полосаты, размером в спичку. Такой жалом тяпнет – мало не покажется. Казаки, торопясь, хлебом подчищали медовую миску. Макарову пришла в голову мысль использовать возникшую ситуацию, для наглядной демонстрации особенности казачьей сабельной рубки.

Наряд выстроен в линию. Миска, благоухающая медом, брошена на безопасное расстояние перед строем. Вахмистр по стойке смирно за миской лицом к строю. Левая рука на ножнах. Правая опущена по лампасу.

Над миской появляется шершень. Молнией вылетела, сверкнув на солнце, шашка. Удар со свистом. Шашка вернулась в ножны. Шершень разрублен пополам! Второй шершень, второй удар. Тот же результат.

– Кто желает повторить урок? – вопрос Макарова к строю остался без ответа. Несколько секунд тишины. – Хорошо, начнем с правофлангового. На исходную позицию на упражнение по рубке марш!

Вышел правофланговый. В миске ползают уже два шершня, третий кружит, ищет местечко для посадки.

– Начинай самостоятельно.

Один удар, второй, третий… Безрезультатно.

– Встать в строй. Есть еще желающие? Нет? Наглядной демонстрацией закрепляю в ваших зеленых головах сей предмет.

Вахмистр Макаров играючи рассек в воздухе еще одного шершня.

– На сегодня хватит. Нужно и пожалеть Божью тварь. А вам урок. Не усвоите, инспекторскую по рубке не сдадите! Вольно. Курящим можно курить.

Вахмистр присел на теплый камень, достал кисет. Вкруг него тотчас расселись молодые. Они знали, теперь можно и поговорить. Вне строя, можно и без чина, по имени-отчеству.

– Дозвольте вопрос, Макар Ермолаевич? – правофланговый ничуть не смущен собственной неудачей в рубке шершней.

– Дозволяю, вопрошай!

– Мы вот между собой заспорили, зачем в клинках бороздки-долы прокованы? Одни говорят, для стока крови. Другие – для облегчения весу. А я сомневаюсь. Какое дело в бою – как из раны кровь пойдет? А насчет весу – золотником больше, золотником меньше… Если для прочности, так ребро было бы лучше, но как тогда рубить? Ребро помешает… Так и не решили.

– Гм… хороший вопрос. Я не кузнец, не оружейный мастер, те лучше бы ответили. Я одно знаю. Если в бою по ключице врезать, клинок в кости и застрять может. Был бы плоским – не извлечь. А долы площадь зажима уменьшают, вторым движением на себя клинок легко выйдет… Это казаку знать нужно. Дело наше такое. Не всем по душе. Не всем по силам! После похода, после боя казак месяц в храм не заходит, у крыльца молится, прощенья у Всевышнего просит… И никогда своими делами не бахвалится. Свои и так знают, а чужим и знать не обязательно!

– Еще спросить можно?

– Нужно, пока время есть, для того я с вами и гуляю по горам!

– Вот, в книгах исторических все про дуэли, про турниры пишут, поединки рыцарские. Все это там, в Англии, во Франции… А в России такие обычаи были?

– Глупые обычаи. С жиру все это, с дури господской. На Руси издревле на миру каждый вой свою цену имел и знал эту цену. Его цена его кровью и кровью врагов Руси оплачивалась. И без турниров знали свое место, и не оспаривали его. Царь Петр Алексеевич моду на дуэли в России смертной казнью изводил. А у казаков свои законы были. Убийцу товарища в могилу живым укладывали, на него гроб с убиенным товарищем ставили и засыпали землей обоих. Страшная и позорная смерть! Казаку делать нечего – учиться на шпагах драться. Фехтовальные розыгрыши, многоходовые атаки, защиты, контрзащиты... Фехтований развелось – французские, польские, венгерские – только голову морочить одними названиями! Ангард, туше! Кварта, квинта, терция! Мне доводилось видеть в парке Владикавказском спортивные дуэли господ спортсменов – и поляков, и немцев… Много форсу, театральщины. Зрелищность прежде всего! Публике нравится! Но, если каждый такой чемпион получал бы удары не легким защищенным оружием, он был бы весь в шрамах, а вернее – в первом же поединке – просто трупом! Казакам спорт ни к чему, только портить. По ногам рубить нельзя, колоть тоже нельзя, из-за спины нельзя! Треньк, звеньк! – клинком по клинку, только искры летят. Потом ими дрова пилить можно. А в жизни мне лишь раз пришлось отбить нацеленный в голову удар турецкого ятагана. Счастливый случай! В бою от удара уворотами, уклонениями уходить нужно. Как враг промахнулся, так в тот момент сам без головы остался! Казак быстротой своей силен. Шашка молнией должна быть. Враг ее клинка и увидеть не должен. Вот и весь разговор!

Макар Ермолаевич затянулся в последний раз, выпустил струйку дыма, двумя пальцами затушил окурок.

– Отдохнули, орёлики? По коням!

*****

Не успели отъехать от Казбеги как встретились с группой прохожих. Двенадцать женщин в черном, несколько подростков, две большие крытые грузинские двуосные арбы, шестеро мужчин, одетых бедно, как грузинские крестьяне. Остановились.

Вахмистр натянул повод. Подал знак правофланговому. Тот с пятью молодыми обошел группу, прикрыл группу с тыла.

К вахмистру подошел один из мужчин, протянул ему свернутую вчетверо бумагу:

– Здравствуйте, господин начальник! Мы беженцы из Алагира, из Ардона… здесь армяне, есть грузины, женщины, дети маленькие. На повозках сидят. От погромов уходим, дома сожгли, мужчин убили. Кто остался – в Армению под защиту католикоса уходят…

Макаров повертел в руках паспорт. Бумага ничего ему не говорила. Таких бумаг на Владикавказском базаре можно было купить за рубль десяток…

– Это ты что ли армянин? Давид Налбандян? Кому в уши воск льешь? Макарову?! Черкес, поди?

– Простите, господин, я из Тебриза, наш армянский с персидским акцентом, простите меня!

Вахмистр тронул коня, медленно объехал группу беженцев, внимательно присматриваясь к мужчинам. Не похоже было, что они с оружием… Приказал знаком казаку, что был рядом, обыскать мужчин. Оружия не было. Подъехал к крытой арбе, отодвинул полог. Прямо перед ним молодая женщина с оголенной грудью кормила ребенка. Вахмистр отшатнулся, смущенно крякнул. Вторая арба была полна детей… Совсем малыши и постарше, несколько подростков. Испуганные глаза. В руках у многих початки вареной кукурузы.

– Хорошо, проезжайте!

Беженцы пошли на юг, навстречу солнцу, в Армению. Вахмистр повел свой маленький отряд на север во Владикавказ. В этот день молодые казаки больше не услышали от него ни одного слова. Макаров, молча, нес в своем сердце чувство горечи, словно он сам был повинен в резне и пожарах, охвативших в этот страшный год всю Россию.

*****

Скорбный караван армянских вдов и детей миновал село Казбеги не останавливаясь. Редкие встречные старались не встречаться глазами с женщинами. Жестокий век родил и страшную поговорку: «Чужое горе, как чума… Свяжешься – заразишься». Время от времени кто-то из женщин начинал плакать и причитать, в ответ раздавался плач и из крытой арбы, в которой ехали дети.

– Святая Гаяне, помоги нам! Святой Георгий, помоги нам, покарай неверных! – во весь голос в слезах и рыданиях воззвала молодая женщина, сидевшая в крытой арбе с грудным младенцем на руках. – Лучше сгинуть в бурунах Терека, чем попасть в рабство к персам! Зачем только ты родился, сыночек мой, чтобы быть игрушкой в доме богатого бея?!

Ребенок заплакал, заплакали другие дети. Заплакали женщины, шедшие за арбой.

Сопровождавшие группу мужчины забеспокоились, в ход пошли кнуты.

В арбе вторая женщина прижала к своей груди голову плачущей:

– Нуне, дорогая, не плачь! Ты нас всех погубишь. Надо верить, надеяться… Во имя детей, для их спасения… Взорвут абреки арбу – все погибнут. Потерпим… Я верю, чувствую, что не вечно будет ночь, настанет и утро!

В арбу заглянул мужчина, назвавшийся казакам Давидом Налбандяном:

– Эй, вы! Не заткнетесь – подожгу порох! Всех в Терек сброшу! Успокойте детей, ведите себя тихо. Еще раз кто-нибудь подаст голос – буду по одному отрывать головы у ваших ублюдков!

Нуне обняла подругу, горячо зашептала ей в ухо:

– Ах, Шушаник, милая… Если бы не маленький. Бросилась бы на убийцу, своми зубами разорвала бы его горло!

Постепенно женщины успокоились. Черный караван продолжил свой путь.  К вечеру, у входа в Дарьялское остановились, стали готовиться к ночлегу. Мужчины в стороне от дороги сложили из камней очаг, так, чтобы со стороны не было видно огня. Установили котел. Две женщины таскали воду, начали готовить пищу.

Старший из абреков обратился в пленницам:

– Эй, вы! Слушайте, не говорите, что не слышали! Ведите себя тихо. Доберемся до нужного места – будете свободны, за вас обещан выкуп. Если хоть одна из вас сбежит – будут убиты двое! Не наводите на грех. Сами во всем виноваты!

Спустилась ночь. Спали под открытым небом, греясь собственным теплом, прижимая к себе своих детей…

С первым лучом солнца женщин разбудило песнопение на армянском.

Шестеро давно не брившихся молодых мужчин без папах стояли на коленях лицом к восходящему солнцу, широко крестились, отбивали поклоны… Женщины поднимались, одна за другой принимали участие в утренней молитве. У всех на глазах были слезы, но ни одна из них не нарушила утреннюю молитву рыданием. После короткого завтрака караван отправился в дальнейший путь. Теперь его сопровождали другие мужчины, увешанные оружием. Двое – впереди и сзади на конях, четверо – пешим порядком. На четырех конях по очереди ехали по двое на коне уставшие женщины. Подростки шли пешком. Многих малышей матери несли на руках или вели за ручку. Устанут – посадят в арбу. Бочонок с порохом на глазах у всех был обезврежен и отправлен в воды Терека.

Нуне ехала на арбе. Она еще была очень слаба после преждевременных родов. Но маленький хорошо кушал и крепко спал, держась пальчиками за мамину грудь.

К Нуне подошла Шушаник, поцеловала подругу.

Нуне тихо ее спросила:

– А куда эти… турки, куда делись?

Шушаник улыбнулась:

– Нуне, милая… Не будь глупой, девочка. Куда нужно, туда и делись. Мы теперь под защитой настоящего воина. Его Авак зовут. Видишь – впереди на гнедом коне?!

ГЛАВА 13.

Тебриз – город цветущих персиков. Туфовые пещеры Кандована. Дядя Петрос – ювелир и меняла. Фирман Шах-ин-шаха Персии для армянского купца. Похищение из эндеруна Кто такие бахтиары.

Из дневника купца второй гильдии Самвела Татунца, «Описание пути из Владикавказа через Тифлис, Эчмиадзин и Джульфу по Персидским землям Курдистана – Атрпатакана, Мазандарана, Хорасана,  Луристана, Бахтиарстана.. и прочим по городам Тебризу, Тегерану, Куму, Исфахану и иным, не столь значительным, в годы 1906-1907 от Рождества Христова».

 Извлечение. Переведено с армянского и адаптировано к русскому языку.

Персия. Тебриз.

Древняя земля армян Атрпатакан.

Сегодня – провинция (остан) Восточный Азербайджан.

Март 1907 года.

Дорогой единокровный  брат мой Мартирос! Я, владикавказский купец Самвел Татунц, сын тебризского купца Месропа Татунца и внук купца – нашего деда Ашота, пишу эти строки для  памяти в дневнике, за полной невозможностью писать и отправлять тебе письма, ибо нет надежды, что они  попадут в надежные руки и будут доставлены тебе в сохранности. С Божьей помощью и с благоволения Господа нашего Христа очень надеюсь, что придет добрый вечер, когда мы с тобой встретимся и отметим встречу за столом у домашнего очага в нашем родном Владикавказе в доме на проспекте имени государя императора Александра Первого!

Много придется вспомнить такого, что и помнить человеку не следовало бы, не то, что пережить…

Ну, о грустном не буду. Передавай мой привет всем нашим родным, поцелуй мою единственную дорогую дочь Каринку! Пусть не плачет. Скоро я вернусь, привезу ей из Персии целый короб подарков! Дай Бог!

Неделю назад исполнился год, как пришлось мне оставить родной дом и отправиться на поиски моей жены Гаянэ, украденной и проданной в рабство врагами рода человеческого, для кого слезы и кровь людских есть источник их личного обогащения и благоденствия.

О Тебризе особо писать нечего, ты этот город не хуже меня знаешь. В нем прошло наше детство. Там, по-прежнему, самые прекрасные в мире абрикосовые сады! Город чистый, опрятный, как никакой другой в Персии. Дома калёного красного кирпича, глинобитных мазанок не встретишь… Где-то здесь, на набережной реки Аджидай должен стоять и наш дом, в котором мы с тобой родились и выросли… Увы… Я здесь не для того, чтобы вспоминать наше розовое детство. Путь наш скорбный.

В Кандован, что в пятидесяти трех верстах к югу от Тебриза Авак ездил без меня. У него с тамошним вождем курдов Куба-ханом свои расчеты. Был интерес – курды совместно с дашнаками оборону от турков держали. Закончился интерес – курды в Кандоване невольничий рынок открыли, армянскими женщинами торговали. Но это в прошлом. Авак своими глазами видел – туфовые пещеры Кандована на склонах гор Саханда нашего интереса не содержат. Рынка нет. В холодных пещерах живут курды, их бараны и козы. Бедно живут. Голодают… Куба-хан сказал правду: торговли невольниками с Портой давно нет. Война без конца и края. Курды – то мирятся с турками, то режут их. На войне не платят, берут даром. Живой товар уходит в Восточную и Южную Персию. Мужчины – на рудники Исфахана, женщин раскупают кочевые племена – от туркмен Хорасана до бахтиаров Луристана...

Помнишь нашего Петроса, сына дяди Вартана?

Мне понадобилось пару российских билетов на персидское серебро обменять. В Персидском Ссудном Банке обобрали: за сто рублей содрали комиссию в двенадцать процентов! Пришлось искать частника. Так, случайно на Петроса вышел. Ювелирная лавка и мастерская. Два мастера за гроши батрачат. Маленькая кофейня – кофе, чай, кальян. Вином не торгует, шашлыков не предлагает. Завсегдатаи – уважаемые богатые люди –  купцы, врачи, судейские, офицеры – и персы, и турки, и армяне… Это уже не просто кофейня – биржа! Гости дяди Петроса знают все городские и провинциальные новости раньше газетчиков: у кого прибавление в семействе, а у кого похороны, какой калым назначили за невесту и кто победит на воскресных скачках, почем рис в Исфахане и сколько стоит вино в Тифлисе, кто и за что сидит в городской  тюрьме, сколько хлеба потребляет в сутки городской гарнизон… Тут и сделки совершаются, и дела делаются!

У дяди Петроса можно не только купить обручальные кольца и обменять рубли на туманы. Можно и кредит получить. Но, главное, Петрос Аракелян сумел наладить связи в армянских меняльно-кредитных деловых сферах по всей Персии и даже за ее пределами!

Посуди сам, насколько опасно везти по горным персидским дорогам казну с серебром и золотом (здесь казначейские билеты не в ходу), предназначенную на святое дело, рискуя потерять её при первой же встрече с отрядом «революционеров»!

Конечно, какие-то деньги на текущие расходы в карманах всегда держим. Но основная сумма теперь содержится в небольшом листе бумаги – именном переводном векселе, который выдал в Тебризе уважаемый Петрос Аракелян, и по которому в Исфагане выдаст сумму золотом всеми уважаемый Варастат Адамян! Даже, если вексель будет изъят принудительно, либо будет украден или потерян, по нему никто, кроме купца Самвела Татунца деньги получить не сможет. И стоит подобная гарантированная услуга всего полтора процента.

Природа не терпит пустоты. Слаборазвитая банковская система Персии сама порождает частный кредитно-меняльный промысел… Шариат осуждает ростовщичество. Но в Персии ростовщичество не преследуется и имеет разные формы кредитно-денежных отношений. Не дадут ссуду в Шах-ин-шахском Банке – можно обратиться к армянским менялам, можно прогуляться в еврейский квартал. Спрос обязательно рождает предложение.

Конечно, кому попало кредит не открывается. Петрос знает до медного динара цену каждому, уже получавшему кредит или только еще нуждающемуся в деньгах. Не знал – узнает! Рискует редко. И очень редко ошибается. В подвале Петроса не только стальные сейфы с деньгами. Не менее надежно он хранит и простые ученические тетради, в которые самым тщательным образом записывает все увиденное и услышанное, что может иметь отношение к делам денежным. Каких только имен здесь нет! Что только не скрывается за самыми невинными сделками, к примеру, такими, как покупка мешка молотого красного перца или строительство нового моста! К таким купчим обязательно присовокупляется пояснительная записка сверхмелким почерком: цена красного перца уплачена судьей за его любовные утехи в Истанбуле, а смытый весенним селем новый мост был построен только на бумаге, но его подрядчик-строитель сумел получить от немецкой страховой компании сумму в три раза превышающую сумму кредита!

В Персии нет воровства, но в большом почете обыкновенное надувательство. И не только на уровне уличного торговца.

Петроса надуть невозможно. Конечно, время от времени он терпит убытки. Но причинами  таких убытков, не его глупость или беспечность. Причины более существенны: политика, стихийные бедствия, война…

Многому за десять дней успел у Петроса научиться. Вроде мы ровесники, вроде одно воспитание, одинаковое образование, а, выходит, мне очень многие знания недоступны были!

Вот, к примеру, цены на золото, обменный курс. Целая наука! Будешь знать – будешь богат.

Аракелян говорил:

– …одна из повседневных бед: безумная алчность правителей, что выражается в намеренном регулярном обесценивании собственной монеты из драгоценного металла.

 «Кран» –  самая распространенная персидская серебряная монета, имеющая хождение не только в Персии. Краны и туманы знали туркмены Закаспия еще до прихода туда русского рубля. В западном Афганистане используются по сей день. В восточной Турции ходят наряду со всеми от индийской рупии до голландских дукатов…

На одной стороне монеты герб, так называемый символ «Лев и Солнце», год чеканки арабской вязью, на той, что у меня в руках – 1320 год хиджры или 1903 год, на другой  – арабеска – монограмма шаха, скорее всего – Мозаффар-аль-Дина, прочесть затрудняюсь. Десять кран равны одному туману, один кран – двадцати медным  шахи. Петрос Аракелян оценивает кран приблизительно в тридцать российских копеек, но только кран выпуска текущего года. Дело в том, что в Персии сложилась порочная практика ежегодного «обновления» серебряной монеты. С наступлением новруза шах объявляет о новом выпуске крана, равного двадцати медным  шахи. Но при этом объявляется и о том, что подати монетами выпуска прошлого года будут приниматься по курсу один кран – двадцать два шахи или более, а то и все сорок шахи. И такое падение курса крана бывало не раз, что приводило к массовым народным волнениям... Что в результате? Шахская казна пуста. Подати не собираются. Жалование ни чиновникам, ни фаррашам, ни армии не выплачивается. Всюду мздоимство. На дорогах – разбой!

Ладно, что говорить о Персии, ежели и в России такими методами не брезгают. Вот две золотые монеты  в пять рублей 1896 года весом чистого золота один золотник 34,68 долей и вторая монета 1897 года таким же весом чистого золота, но уже в семь рублей пятьдесят копеек! Рубль чистого золота, но дешевле уже на треть! Сколько же золота на весь выпуск  сэкономлено будет? Кто дефицит государственной денежной единицы оплатит? Кто на этом заработает?!

*****

Петрос газеты выписывает, биржевые сводки читает, казалось бы, кому в Тебризе какое дело, сколько в Берлине ведро керосина стоит?! А Петросу дело есть. Меня достал, пришлось ему владикавказские цены на товары первой необходимости на память расписать:

• Хлеб свежеиспеченный ситный = 3 руб. 60 коп пуд.

• Молоко ведро – 1 рубль.

• Рис фунт 12 коп = 30 коп. килограмм = 4 рубля 80 копеек пуд.

• Мука пшеничная фунт (0,4 кг) 8 коп. = 20 копеек килограмм = 3 руб 20 коп пуд.

• Гречневая крупа фунт (0,4 кг) 10 копеек = 25 копеек килограмм = 4 руб пуд.

• Сахар 12 копеек фунт = 30 коп. килограмм = 4 руб 80 коп пуд.

• Соль 2 копейки фунт = 5 копеек фунт = 80 коп пуд.

• Яйца куриные за 100 шт. - 1 руб. 60 коп.

• Курица - 45 коп.

• Гусь - 1 руб. 25 коп. - 1 руб. 75 коп.

• Овца 2-3 рубля.

• Корова 8-10 рублей.

• Лошадь 8-10 рублей.

Петрос выучил меня читать карту, рассчитывать маршрут не только самый короткий по расстоянию, но и самый экономный по стоимости, самый быстрый по времени, самый безопасный для жизни и поставленной цели. Начал спрашивать сколько верст от Джульфы до Тебриза, я и не вспомнил. А Петрос продолжает спрашивать, сколько верст в персидском фарасанге, в километрах, в английских милях! Я не выдержал, его спрашиваю, сам знает ли? Петрос без карты мне весь мой путь пройденный и путь предстоящий по городам и деревням пересказал. И не просто перечислил названия, но каждый отрезок пути в верстах и фарасангах назвал!

Фарасанг = 6,3 версты = 6,7 км;

Миля = 1.6093 км;

Верста  = 1.0668 км;

1 км = 0.9374 версты = 0.6214 мили.

• Джульфа-Тебриз: 116 км =  72 мили = 17,3 фарасангов  = 108,8 верст.

• Тебриз- Тегеран: 624 км = 387,4 мили  = 93,1 фарасангов  = 585,3 верст.

• Тегеран-Тебриз-Джульфа: 740 км  = 460 миль = 110,4 фарасангов

• 15 караванных станций (примерно 50 км между станциями)

Расчет скорости движения верблюжьего каравана:

740 км  / 4 км/час = 185 часов = 12 часов в сутки = 15 дней в пути = 49 км в сутки.

Расчет скорости движения верхового отряда переменным аллюром:

Скорость верхового отряда переменным аллюром – от быстрого шага на рысь – не может составлять более 7 км в час.

740 км  / 7 км/час = 105 часов = 8 часов в сутки = 13 дней в пути = 56 км в сутки.

• Расстояние от Тегерана до Исфагана 450 км =  67 фарасангов = 422 версты.

Расчет скорости движения верблюжьего каравана:

450 км  / 4 км/час =  112 часов = 12 часов в сутки =  9 дней в пути = 50 км в сутки.

Расчет скорости движения верхового отряда переменным аллюром:

Скорость верхового отряда переменным аллюром – от быстрого шага на рысь – не может составлять более 7 км в час.

450 км  / 7 км/час = 64 часа = 8 часов в сутки = 8 дней в пути = 56 км в сутки.

• Исфаган – Шираз протяженностью 506 км = 75,5 фарасангов = 474,6 верст

Расчет скорости движения верблюжьего каравана:

506 км  / 4 км/час =  126 часов = 12 часов в сутки =  10 дней в пути = 50 км в сутки = 47 верст в сутки.

Расчет скорости движения верхового отряда переменным аллюром:

Скорость верхового отряда переменным аллюром – от быстрого шага на рысь – не может составлять более 7 км в час.

506 км  / 7 км/час =  72 часа = 8 часов в сутки = 9 дней в пути = 56 км в сутки 52,2 версты в сутки.

Вот с того дня дневник и веду. Записываю все, что может пригодиться в будущем нам…

Персия. Тегеран. Апрель 1907 года.

В Тегеране я пытался к письмам с просьбами о помощи в деле освобождения пленных за подписями Католикоса и Архиепископов добавить и Фирман самого Шах-ин-шаха с требованием освобождения пленных армян – подданных России.

Обращался к самому полковнику Владимиру Платоновичу Ляхову – Начальнику Персидской казачьей бригады, с которым был знаком еще по Владикавказу, по девятьсот пятому году. Как положено, с кавказским полным «уважением»! Пообедали, чаю попили, поговорили. Мне и было разъяснено, что в Персии нет закона о рабстве и работорговле, следовательно, и проблем с этим у персов нет. К шах-ин-шаху с такими вопросами положено обращаться на государственном уровне – через Министерство иностранных дел. И доказательства предъявлять по таким делам неоспоримые. Ну, на всякий случай Ляхов адъютанта вызвал, пошептался с ним. Через полчаса адъютант возвращается, приносит документ. Хорошая бумага, черной тушью текст на фарси, красная тяжелая сургучная печать на зеленом шелковом шнурке. В шахской канцелярии успели снять копию с Фирмана шах-ин-шаха о запрете работорговли от 12 июня 1848 года. Правда, Фирман был написан по требованию английского консула и только запрещал принимать чернокожих рабов с судов в Персидском заливе! Но мне и этот документ пригодился. Кто его смел читать?!

Беда в другом.

Как придти к хозяину рудника или вождю кочевого племени с требованием возвратить рабу свободу? Кто сегодня на рабов купчии пишет? Сделки просто совершаются, людей продают, как баранов. Признает хозяин факт рабовладения – потом проблемы начнутся. Всегда есть риск, что, в крайнем случае, пленников просто уничтожат. Приходится работать тоньше, без нажима… А это всегда расходы.

Гроссбух веду, до копеечки все расходы учитываю.

Авак свои расходы и приходы сам подсчитывает. У него особая прошитая книжка с печатью Католикоса, куда вносит и приходы, и расходы. По договоренности половина прихода от жертвователей уходит на нужды Дашнакцутюн. Сам понимаешь, сегодня жертвователей днем с огнем искать нужно. Горя больше, чем лишних денег.

У Агавальянца для любых переговоров два аргумента – наган и шашка. Иногда с ним трудно, но чаще – без него – невозможно!

В самом Тегеране удалось вызволить из плена двух невольниц – молодых очень красивых армянских женщин. Дело было так…

Тегеран, правда, не Стамбул, с его французскими кафешантанами, но и не Самарканд, где женщина без паранджи рискует быть побитой камнями на базарной площади. При желании мужчина, любитель легкой добычи, без труда найдет себе женщину на вечер или на всю ночь по своему кошельку. Эти женщины состоят на учете в полиции и платят налог. Их легко узнать по более яркой, не обязательно черной,  более свободной одежде-чадуру, по белоснежному рубенду, позволяющему видеть не только шелковую сетку на лице, но и сами глаза, черные, наведенные сурьмой брови… Они не стесняются первыми начать разговор с незнакомыми мужчинами. Правда, эти фразы всегда нейтральны, они ничего не значат, кроме одного – с ними можно завязать диалог, не опасаясь быть обвиненным в приставании к порядочным женщинам. Неуверенный в себе мужчина может быть поощрен на несколько мгновений откинутым покрывалом, что позволит увидеть улыбку женщины, ее ярко накрашенные губы…

Вот такую женщину я и встретил в крытой галерее Большого Тегеранского базара. Пытаясь с ней разминуться, я посторонился, но столкнулся с носильщиком пряностей, подскользнулся и чуть не упал. Моя растерянность была явной.

 Зато женщина не смутилась. Она заговорила со мной и в три-четыре фразы успела наобещать мне райское наслаждение с гуриями неземной красоты. Конечно, она была профессиональной сводницей.

Я молча повернулся к ней спиной и хотел уйти.

Но она мне в спину задала вопрос на нашем языке: «Армянок ищете, господин?».

Пришлось вернуться.

Женщина поклонилась, не глядя мне в лицо, сказала: «Прошу простить, но я не то, что вы обо мне подумали. Я – мутриба-ханум, певица в хороших домах, меня зовут Айдана». Я не стал представляться. Мы пошли по Большому базару. Я пришел в себя и больше не стеснялся ее компании. На базаре народ глазеет на товары, а не друг на друга. Она говорила, я слушал. Конечно, мутриба-ханум, в сущности, исполняла роль сводницы. Но эта роль была не совсем обычной. Мутриба не предлагала на утеху женщин за плату. Она подыскивала одинокого приличного мужчину в качестве «доуле» – друга ханум-хозяйки из богатого дома. Никаких денег! Ханум сама обеспечит своего друга, она денег не считает! Ханум красивая женщина на любой вкус. Ей сорок лет, у нее пышные формы, белое тело, белые зубы, от нее хорошо пахнет! Она хозяйка дома – законная первая жена важного чиновника. Её муж по делам самого «царя царей» ездит по всему миру, с «ференгами» на их языке говорит, подарки из шахр-Париж привозит, денег дарит ханум шкатулками! Одно плохо: в доме нет детей. Своих жен докторами-хакимами замучил, а в зеркало посмотреть не хочет. Беда в нем, а не в женщинах! Не нужно свою силу на женщин у ференгов тратить! Есть в доме и наложницы – «сигэ» – молодые женщины – стройные, как лани, нежные, как ласточки – от семнадцати до двадцати семи лет. Ни одна не беременеет, пожалуйста! Среди них две армянки. Еще не объезженные. Хозяин в Астрабаде в альчики выиграл, в «джа». Теперь хочет на армянке официально жениться. Только не решил, на какой. Хозяйке разводом грозит. Старого евнуха прогнал. Молодого из Александрии привез. Детей в доме нет, вот женщины и сходят с ума, каждая по-своему… Если хозяйка забеременеет – все в доме наладится. А если родит мальчика – подарит своему «доуле» мешок серебра в его вес!

Я своим ушам не верил.

Как?! В богатом сытном доме, со слугами и служанками, с евнухами и охранниками? Человек могущественный со своим гаремом-эндеруном разобраться не может?! Может ли такое быть в принципе?

Мне в ответ – именно в таких домах так и бывает. За деньги не купить ни любовь, ни уважение. Если девочку насильно выдадут замуж, она своего мужа никогда любить не будет, а отвращение с годами превращается в ненависть. С евнухом – та же история. Кому интересно охранять добро, которым при всем желании невозможно воспользоваться, и которым сам хозяин пренебрегает. Невозможно даже предположить, что евнух может питать к хозяину, купившему его, как собаку, чувства верности. Евнух начинает зарабатывать деньги на товаре, который сам и охраняет. Евнухи во всем мире – очень богатые люди!

Я за предложение поблагодарил, спрашиваю, не отдаст ли хозяин армянок за выкуп, с целью возвращения их на родину. Пообещал своднице десять рублей золотом за посредничество.

Она как-то странно на меня взглянула, замолчала. Мы шли по базару, она думала. Потом и говорит, хозяин, мол, не отдаст армянок, влюблен. Потому и в доме непорядок. Первая жена – ханум – не сегодня-завтра на улице окажется, мечтает от армянок избавиться. Мутриба пообещала переговорить с ханум Ясмин-Аббас. Назначила мне встречу на следующий день.

   Авак нашу встречу одобрил. На следующий день мы уже вдвоем встретились с мутриба-ханум.

Мутриба-ханум пришла не одна. Вместе с ней в беседе приняла участие женщина, одетая в совершенно черный чадур. Её лицо напрочь закрыто черной паранджой из конского волоса, черные шальвары заправлены в черные джорабы и только туфли без задников были из дорогого красного сафьяна. За время всей нашей беседы женщина в черном не произнесла ни единого слова, но мы поняли, что она и является самой ханум Ясмин-Аббас.

Мутриба-ханум изложила условия похищения девушек-армянок. Предупредила, что за нарушением условий могут последовать очень неприятные события, которые добром для всех присутствующих не закончатся. Мы были готовы слушать.

Организацию похищения в самом доме женщины брали на себя. Она была достаточно проста. С армянок  уже получено согласие на побег во избежание ненужного сопротивления в последний момент. Ближе к ночи они будут переодеты в дорожную неброскую одежду персидских женщин, у каждой будет сума с запасом продуктов на несколько дней и деньги. Проблем ни с молодым евнухом, ни с гулямами-охранниками тоже не будет. Евнух из Александрии оказался заядлым гашишеедом. Он по собственному почину попросил мутриба-ханум принести ему хорошего пешаварского гашиша, дал денег. После полуночи евнух укурится до полной невменяемости. С гулямами тоже не будет хлопот. Им будет приготовлен царский ужин с щербетом на маковом молоке! Ни ворота, ни калитка, которые находятся в ведении охраны, открываться не будут. Самого хозяина Аббас-бека в городе нет. Девушек выпустит с парадного крыльца лично ханум Ясмин-Аббас. У нее в тайном месте свой ключ. Год назад его по слепку с серебряной обёртки от шоколада «Жорж Борман» за десять кран сделал бродячий кузнец-цыган. Замок смазан. Второй ключ есть только у самого господина Аббас-бека. Пропажа может обнаружиться не ранее обеда следующего дня. Главный виновный побега – александрийский евнух. Он и ответит перед хозяином!

Далее – дело мужчин.

План нам понравился. Авак внес только одно уточнение: –    Ночное передвижение по городу небезопасно, а пройти заставы на выходе из города незаметно невозможно. Ночные дозоры несут и фарраши, и гулямы у богатых домов. Хуже всего – нечаянная встреча с казаками Персидской бригады. С первым лучом солнца все ночные дозоры уходят спать. В этот час спят и собаки, и полицейские, и несчастные больные сердцем. Народ на улицах еще не появился, и никто просто не увидит и не услышит спокойный стук копыт и скрип колес закрытого экипажа. Проедем город, минуем заставу, через пару верст пересядем на коней, расплатимся с извозчиком, отправим коляску назад в город.

Задали женщинам вопрос: сколько мы должны заплатить за девушек? Вместо ответа мутриба-ханум достала из-под чадура кожаный мешочек: «Здесь пятьсот кран. Мы не продаём девушек. Мы нанимаем вас, чтобы освободиться от них. Договор хорош, когда он оплачен, и оплачен авансом!». Я взял мешок, в ответ протянул мутриба-ханум золотую русскую монету – десять рублей. Она поняла, качнула в знак благодарности головой, взяла монету. Нам осталось только проститься.

*****

Господи помилуй! Знать бы наперёд, чем обернется для всех нас следующее утро…

Сначала было все по плану.

С первым лучом солнца парадная дверь богатого дома Аббас-бека, что за площадью Таджриш рядом с дворцом Саад Абад, отворилась без скрипа и выпустила на брусчатку площади две безликие женские фигуры, укутанные в одинаковые видавшие виды коричневые чадуры и паранджи. С их появлением с противоположной стороны площади в сторону дома, не спеша, направилась крытая извозчичья коляска, запряженная двумя гнедыми лошадками. Женщины направились к коляске.

В этот момент сквозняк, возникший в доме при открытом парадном, захлопнул раскрытое с вечера окно в помещении, где спал евнух. Рамой окна была сбита с подоконника на каменный пол пиала. Звон разлетевшегося в осколки фарфора разбудил евнуха. Боль в раздутом мочевом пузыре заставила его выскочить во двор, где он и присел в газоне за розовым кустом. Сквозь фигурную кованую  решётку ворот хорошо просматривалась вся площадь Таджриш. Каково же было удивление евнуха, когда у ворот остановился извозчик, и две женщины в коричневых чадурах поднялись в экипаж. Евнух натянул шальвары и подошел к воротам. Одна из женщин, увидев за решеткой ворот опухшее от гашишного похмелья лицо евнуха, заторопилась, оступилась и негромко вскрикнула. Этого оказалось достаточно, чтобы евнух узнал голос женщины, вверенной его попечению. С громким воплем евнух начал трясти решетки ворот, потом калитки. Сбегал в дом, попытался поднять гулямов. Тщетно. Вернулся к калитке, снял с собственной шеи ключ, отпер калитку и выскочил на площадь. Кинулся вослед коляски, продолжая тонким визгливым, как зурна, голосом проклинать похитителей. Евнух так и не увидел всадника, догнавшего и подмявшего его на брусчатку площади копытами своего коня.

На вопли евнуха из ворот дворца Саад-Абад выскочили вооруженные гулямы, но они уже не могли ничего видеть, кроме нечастного хранителя, проворонившего вверенное ему сокровище, распростертого на холодных камнях площади, зажавшего в окровавленной ладони ключ от калитки усадьбы Аббас-бека…

Извозчик и сопровождавший фаэтон верховой благополучно достигли западной городской заставы Тегерана по дороге на Казвин-Тебриз. Сонный стражник отпер и развел створы невысоких,чисто символических ворот. Получил свою мзду в один серебряный кран и, собравшись было вернуться в сторожку, обратил внимание на лошадей выезжающих из города. Лошади были в мыле. Стражник оглянулся – из города к заставе спешил конный отряд Персидских казаков. Попытался потянуть на себя цепь створок, закрыть ворота, но получил удар нагайкой по голове. Упал без чувств. Фаэтон и всадник рванули по дороге на Казвин во весь опор.

Подскакавший отряд спешился. Офицер поймал брошенную ему рядовым казаком винтовку Бердана, прицелился, выстрелил в спину удалявшегося всадника. Несколько секунд, не дыша, всматривался в свою цель, ожидая падения всадника. Нет, и всадник, и фаэтон ушли за дорожный поворот и исчезли из виду. Отряд не стал их преследовать.

На четвертой версте от города фаэтон ждали три всадника с тремя запасными оседланными и взнузданными конями. Девушки покинули фаэтон. Извозчик получил серебром свою плату и неторопливо затрусил на север, в родной Энзели. Всадники в четыре руки осторожно сняли с коня, уже храпевшего от бешеной скачки, раненого Авака. Его бешмет был в крови. Пуля пробила правую лопатку и, разворотив плоть, вышла у ключицы.

Через час Авак умер.

Мир его праху. До конца дней своих вызволенные им из рабства будут просить Господа о прощении его вольных и невольных грехов!

*****

Персия. Провинция Кум.

По дороге из Кума в Исфахан. Апрель 1907 года.

Пишу и плачу, словно потерял родного брата. Господи, помилуй раба своего Авака Агавальянца!

Как теперь все будет?

Сегодня у меня охрана, как у эмира Бухары или русского консула из Мешхеда – казаки Персидской казачьей бригады. Спасибо полковнику Ляхову. Владимиру Платоновичу мы жизнями своими еще по девятьсот пятому году в Северной Осетии обязаны. Вот и в Тегеране наша дружба пригодилась.

Еду в коляске. Я к верховой езде абсолютно не пригоден. Поясницу ломит даже в рессорном экипаже на дутиках. Купил дешево, с аукциона. Закончу дела – продам где-нибудь в Джульфе. Коней не покупал, взял в аренду за двести кран от Тегерана до Исфахана. На обратном пути сдам хозяину караван-сарая в Тегеране.

Мои сопровождающие – едущий в отпуск в Шираз молодой сын вождя племени бахтиаров Джемшид-хан, подъесаул со своими тремя нукерами. Все с оружием. Вид грозный. Убьют, не задумываясь, только за недобрый взгляд. Но, по молодости еще веселые. Что-то лопочут, смеются. В дороге наш аллюр их не устраивает, конвой фаэтона им не по душе. Время от времени срываются, ускачут вдаль, начнут шашками кустарник крушить или по диким голубям стрелять. Потом вернутся, спорят, кто из них лучший. Это между собой, между рядовыми. До Джемшида им ни по рубке, ни по стрельбе, ни по выездке не дотянуться. Настоящий воин, хоть ему всего двадцать лет.

Без этого конвоя на большой дороге в Персии делать нечего. Были уже случаи – и туркмены на дорогу выходили, и курды, и родственные нашим бахтиарам луры. Постоят, посмотрят, пощелкают затворами винтовок и уходят. Никто связываться не хочет. Всем нужна добыча легкая и жирная. Хоть и обязал Ляхов своих персидских казаков довезти меня до Исфахана живым и здоровым, не взимая с меня платы, но их услуга мне, конечно денег стоит. Однако, к нам еще в Тегеране начали присоединяться и купцы, и иные деловые люди, даже суфийский дервиш на своем осле едет, веселые песни поет, на ночевках фокусы показывает, огонь глотает…

Так и получилось, что меня теперь «караван-баши» величают. Деньги за участие в караване платят. Делюсь с Джемшидом. Он местный, все караван-сараи знает, все места стоянок в диких местах, все родники, все колодцы…

Теперь и я знаю, дневник веду…

Джемшид оказался хорошим собеседником. Его юные лета еще никак не сказались на умении держать язык за зубами. Иногда он садился со мною рядом в коляску и засыпал меня вопросами на самые разные темы. Его пытливый юношеский ум требовал пищи:

– а почему у радуги семь цветов?

– а почему у мулов жеребят не бывает?

– а почему железный пароход не тонет?

– а почему…

Я рассказывал ему многое из того, что знают в России еще в детском возрасте. Джемшида интересовало буквально все, но более дугого – история войн, военного искусства и оружия, обычаи европейских народов, тайны дворцовых интриг и переворотов… Однажды, у костра мы проговорили всю ночь. Я начал пересказывать Джемшиду историю русского царя Петра Великого, но не смог, подобно Шехерезаде, вовремя остановиться, чтобы продолжить речи на следующем бивуаке… Джемшид слушал раскрыв рот… Все утро, уже в пути, был молчалив и задумчив, а потом довольно резко заявил, что знает русских, только тех, кого видел сам – офицеров своего полка, уважает и даже побаивается своего начальника – полковника Ляхова. Но очень не любит «ференгов» – англичан и немцев! Англичан, это мне было понятно, у англичан свои дела на побережье Персидского залива. От любви местного населения «ференги» не страдают. Полное презрение к туземцам возвращается к ним ненавистью! А откуда Джемшид знает немцев? Ответил уклончиво – сам, мол, увидишь… Потом спросил меня, какой подарок я хотел бы получить от него. Я сказал первое, что уже много времени занимало мой ум – хорошую карту дорог Персии, чтобы не заблудиться! Джемшид наморщил лоб, потер переносицу и промолчал.

*****

Персия. Провинция (остан) Ирак-и-Аджеми.

Исфахан. Суббота 21 апреля 1907 года.

Эту страницу своего дневника пишу в день страстной субботы накануне Светлого Христова Воскресения. С Божьей помощью достиг я города Исфахана. Остановился в армянском квартале на правом берегу реки Зайендеруд, который называется Новая Джульфа или Нор Джуга на фарси, в память об армянском городе на границе Российской империи с Персией, откуда началось мое скорбное путешествие по этой стране.

Письма, врученные мне Католикосом Армянской Апостольской Церкви Мкртичем Хримяном, Местоблюстителем католикоса всех армян архиепископом Геворгом Суренянцем и главой армянской епархии Атрпатакана в Тебризе епископом Карапетом Тер-Мкртчяном, были мною переданы из рук в руки Его святейшеству Исфаханскому архиепископу Южного Ирана и Индии, хорошо принявшего меня, удостоившего меня исповеди и причащения.

Поселили меня в отдельной келье в странноприимном доме мужского монастыря Аменапркич, и это при том, что многие весьма богатые и достойные армяне не смогли при всем радушии местных единоверцев найти себе ночлег под надежным кровом – столько паломников съехалось сюда на Пасху!

Вот, уже звонят колокола ко всенощной пасхальной литургии. Как приятно услышать христианский колокольный храмовый звон в самом сердце Азии! В Тебризе колокольного звона не услышать. И хоть храмы не закрыты, но не всякий год на их куполах увидишь кресты. От смуты к смуте, от погромов к резне… Большое мужество нужно иметь, чтобы остаться верным вере отцов наших…

Дорогой брат! Заканчиваю и закрываю эту страничку. Иду в храм – Ванк – Собор всех святых. Завтра – надеюсь, «завтра» наступит! – продолжу свой рассказ…

*****

Исфахан. Воскресенье 22 апреля 1907 года.

Брат мой! Вот и наступил светлый праздник! Говорю тебе:

– ;;;;;;; ;;;;;; ; ;;;;;;;!

– Христос воскрес из мертвых!

И слышу от тебя ответ:

– ;;;;;;; ; ;;;;;;;;;;; ;;;;;;;;!

– Благословенно Христово воскрешенье!

Прими и передай всем нашим родным мои поздравления с праздником и добрые пожелания. Поцелуй за меня мою кровиночку – дорогую Каринку.

*****

За прошедший год нам удалось с Божьей помощью выкупить из рабства и плена двадцать одну женщину и восемь мужчин, в основном – из купцов или землевладельцев, то есть, в прошлом людей состоятельных, которых в плену держали с надеждой получить выкуп. Из женщин молодых и красивых –  только двое, это особый очень редкий случай. В основном, такие женщины сразу попадают в руки вождей кочевых племен, где их обращают в свою веру и совершают обряд бракосочетания. Больше этих женщин никто из мира не увидит и не услышит… Печально это. С теми, кого нам удалось выкупить, велись долгие беседы с целью установить поименный список несчастных, возможные места их сегодняшнего заключения. Ни никто из них, к сожалению, не смог ничего рассказать мне о моей дорогой Гаяне! Господи помилуй всех нас! Но надежда есть. Не только мы с Аваком занимаемся возвращением пленников в родные места. Слава Богу, Армянская Апостольская Церковь во все века собирала средства и не жалела средств на выкуп своих соотечественников. Мы уже не раз встречались и с мирянами, и с монахами, кто добровольно и бескорыстно несет это бремя…

В Исфагане имею целью завести знакомства в среде лиц, имеющих отношение к медным и свинцовым рудникам. Крепких и сильных мужчин, попавших в рабство, в основном загоняют в подземные штольни…

*****

Брат мой! Дорогой Мартирос!

Перечитал свой Дневник. Конечно, я не смог описать в нем и тысячной доли того, что я видел. А так хочется поделиться с тобой моими впечатления, моими мыслями о многом, о чем раньше и не задумывался. Пожалуй, для нас с тобой, как для купцов будут иметь цену деловые записи, такие как:

– расчет времени поездки между городами различными видами транспорта – от конной почты до перевозки грузов на волах или верблюжьими караванами;

– цены на товары;

– курсы монет и ценных бумаг;

– новости политического характера, ведь любое деловое сотрудничество может рухнуть при войнах, народных волнениях, смене должностных лиц, имеющих полномочия разрешать, запрещать, распределять;

– климатические, географические, этнографические, религиозные особенности местностей и народов населяющих их, в которых и с которыми предполагается деловое сотрудничество, вложение капитала;

– конкретные лица, с которыми предполагается сотрудничество – сведения о жизни, о родственных и деловых связях, образовании, пристрастиях, достоинствах, недостатках, пороках…

Ну, прочтешь дальше сам, это тема деловая.

Круг знакомств, который у меня волей-неволей складывается в Персии, уже сегодня может стать основой доброй и в большой степени надежной и почти безопасной торговли. Круг этот должен и будет расширяться. Надежные энергичные люди составят его прочную основу. Ненадежные – отсеются…

Персия отчаянно нуждается в российских товарах. Английские товары вдвое, а чаще – втрое дороже российских. Но этот рынок стоит того, чтобы за него бороться. Персия способна дать России дешевые продукты, в первую очередь рис, хлопок, чай, табак, сахар, редкие металлы, такие как цинк, свинец, олово, даже медь. Разумное вложение капиталов позволит ставить металлургические заводы, мельницы, гидроэлектростанции на горных реках… А главное – Персия может стать прямым путем из России через Кавказ или Закаспий к Индийскому океану.

Оцени мою мысль! Истамбул может оказаться не у дел! Зачем нам Турция? Турция будет в стороне...

 Нам с тобой уже не получить нужного образования, но кто нам мешает нанимать образованных дипломированных специалистов? Понимаешь?

Пишу, читаю и перечитываю… Больно сухи строки мои. Каринка подрастет и читать не захочет. Будто и не видел я красивой природы и ярких городов. Постараюсь, хоть вкратце что-то изобразить и на эту тему.

Про Тебриз уже писал. Про Тегеран тоже.

Могу сказать, что все персидские города построены так, будто за все века не нашлось архитектора или владыки, который сумел бы выстроить город, подобный Риму или Санкт-Петербургу… Все города – это хаос построек. Тут прекрасный дворец, там дворец еще прекраснее, еще дворец, еще дворец… Дворец с золотыми кровлями, дворец с сорока колоннами, дворец с зеркальными стенами (которых никто, кроме малого круга избранных – не увидит!), дворец пятый, десятый, сотый. Потом храмы:  мусульманские (говорят, самые красивые в мире!), христианские армянской церкви, зороастрийские, даже синагоги – всё есть, во всех городах. Минареты, купола, колокольни… Все красиво, все глаз радует, все отделано руками выдающихся мастеров, изразцы бирюзовые с арабесками и без арабесков, настенная живопись и чудотворные иконы, удивительной красоты сады и цветники, фонтаны и хаузы полные отражающегося в них вечно голубого неба! Базары крытые, но светлые, в жару прохладные, богатые, всеми чудесами света полные! Чуден край – Персия! Одно плохо: человек, во дворец не вхожий – дворца не увидит, фонтанов не оценит, в садах не отдохнет. Его удел – караван-сарай, грязный ковер на земляном полу и нечистая вода из городской пересыхающей реки… Улицы узки, их переплетение хаотично, канавы полны нечистот. Сотни тысяч домов построены из саманных необожённых кирпичей, в стенах которых нет выходящих на улицу ни балконов, ни даже окон. По такой улице можно идти версту за верстой, и она так и не будет иметь своего лица. Свернешь на вторую, на третью, на десятую – все они, как родные серо-жёлтые сёстры… Наш Владикавказ не променял бы ни на один, самый знаменитый, город Персии!

О природе напишу и того меньше. Кто бывал на Кавказе и в Закаспии, того природой Персии не удивить. Природа не город, это творение самого Всевышнего. Она всегда величава и прекрасна! Персия – страна, в основном, горная. Но есть в ней и пустыня не на один день караванного пути. Люди избегают ее.

Часто, в конце дневного пути, останавливаясь на ночлег, я смотрел и не мог оторваться от самого прекрасного зрелища – заката солнца за дальние или ближние горы. Слушал рев водопада или шум бурунов безымянной речки, каких в Персии тысячи. Вспоминал наш Владикавказ, наш Терек, наш дом на Александровском проспекте. И слезы были на моих щеках!

*****

Если уж что-то доброе и останется в памяти о моем путешествии, так это Ванк – Собор всех святых в армянском квартале Новая Джульфа, что в Исфахане!

Господь впервые привел меня к порогу Ванка в светлый день Сурб Затик – Празднования Святой Пасхи. Нет праздника для армянского народа, для прихожанина Армянской Апостольской Церкви более любимого, прославляющего избавление через Христа Спасителя всего человечества от рабства врага рода человеческого  и дарование людям жизни и вечного блаженства.

Высокая кирпичная стена вокруг собора и его построек вот уже много столетий бережет это архитектурное святое чудо. Колокольный звон здесь не преследуется. Кроме колоколов колокольня имеет еще и часы, единственные такого рода во всем Исфахане! Со дня первого освящения собора миновало триста сорок три года. В Новой Джульфе двенадцать христианских храмов, но только Ванк среди них, как роза среди ромашек. Стены его величественны в своих размерах, фрескам, украшающим эти стены – нет в мире равных, разве что с ними могут поспорить только фрески Собора Святого Петра в Риме! Весь Собор изнутри расписан сценами из Святого Евангелия – от рождения младенца Христа до его Воскрешения. Неграмотный человек, а в армянском сообществе такие – редкость, и то по этим изображениям не только познает Евангелие, но и проникнется его духом. Сцены фресок отделены друг от друга орнаментами из растений и цветов на золотом фоне – цвет небесных сфер…

После праздничной литургии, исповеди и святого причастия в просторной трапезной странноприимного дома монастыря был накрыт богатый стол с традиционными для Армении пасхальными блюдами. Как давно я не пробовал армянских домашних лакомств – гата, плов с курагой, черносливом и изюмом, пасхальную горячую рыбу, кутап – фасоль в тесте с жареным луком. И конечно, крашеные в алый цвет пасхальные яйца!

После кубка монастырского красного вина – впервые за год! – застольные армянские песни. Как не порадоваться родному празднику, как не огорчиться тому, что нет рядом твоих близких!

После трапезы я возвращался в свою келью. Меня догнал незнакомый монах. Поклонившись, сказал: «Господин! Вас у ворот какой-то бахтиар спрашивает. Говорит – ваш друг».

Действительно, за  монастырскими воротами меня поджидал с конем в поводу спешившийся Джемшид-хан. Мы поздоровались. Джемшид вежливо поздравил меня с Пасхой и осведомился, не желаю ли я присутствовать на бахтиарском празднике, который устраивает его отец, глава племени, в честь рождения своего самого младшего одиннадцатого сына. Джемшид гарантировал мою безопасность. Я согласился. Спросил Джемшида, какой подарок будет уместен при знакомстве. Джемшид только рассмеялся в ответ и похлопал меня по плечу. Наклонившись к моему уху, шепнул: «Только ничему не удивляйся. У нас чтут и исламский закон, и свои очень древние обычаи». Засмеялся во весь рот, сверкая белоснежными зубами. Снова наклонился ко мне: «Много купцов будет. Даже из Хиндустана. Будут невольников смотреть. Может, и ты кого-нибудь купишь, если армяне будут!». И снова засмеялся.

Эту ночь я почти не спал. Молился. Просил Всевышнего дать мне силы на завтрашний день

Чуть свет я был за воротами. Часы на колокольне пробили шесть. Мой возница подогнал фаэтон. Коляска была вымыта, кони вычищены. Я наградил кучера серебряным пятикрановиком. Через минуту прискакал Джемшид со своими нукерами. Мы тронулись.

Бахтиары кочевое племя. На горных склонах и равнинах южного Ирана в провинции Луристан они выпасают свои стада коз и овец, сосуществуя с персами, лурами, хуси и курдами. Горный бахтиарский хребет Загрос в двести пятьдесят фарасангов с навечно убеленной снегами вершиной Алиджук, высокогорные долины Зард Кух – их родина, страна предков. Горный хребет хороший природный барьер для иных племен, но самих бахтиар в Персии можно встретить где угодно. По самой его внешности бахтиара ни с кем не спутаешь. Как правило, мужчины этого народа высоки ростом, физически хорошо развиты, смуглы и черноволосы. Сказать про этих кочевников, что все они пастухи – солгать. Это природные воины. Бахтиара нельзя представить без кремнёвого мультука или современной винтовки. Старики еще не расстались с мощными луками и колчанами полными оперенными стрел с зазубренными стальными наконечниками. Персидские цари всегда имели в своей гвардии бахтиаров. И сегодня Персидская казачья бригада, сформированная тридцать лет назад полковником Домонтовичем по образу и подобию русских казачьих полков, на четверть состоит их бахтиаров. Это единственное в Персии войско, в котором казаки исправно получают жалованье серебром, за что и служат своему правителю, не жалуясь на строгую европейскую дисциплину. Все остальные стражи и фарраши перебиваются, как могут, «на подножном корме».

Мне не составляло труда понимать их. Хоть они сами и утверждают, что говорят на бахтиарском языке, но я, родившийся и выросший в Тебризе, способен уловить в этом наречии сильную основу фарси с интонациями и отдельными выражениями, которые распространены в Курдистане. В простонародном диалекте присутствуют и отдельные слова из арабского, и даже хинду. «Нон» - «хлеб» - он «нон» (кое-где «нун»!) и у индусов, и у бухарцев, так называют хлеб и персы, и  пуштуны…

Впрочем, многие чистокровные персы называют и луров, и бахтиаров просто курдами. Этот многочисленный горский кочевой народ, разбросанный самой историей на громадной территории Турции, Кавказа, Закаспия, Ирана  вплоть до побережья Индийского океана, так и не смог слиться в единую нацию. Идея единого курдского государства много раз набирала силу, но всегда спадала на «нет» не только сопротивлением Турции либо Персии, но прежде всего разногласиями между самими курдскими племенами и народностями. Принцип «разделяй и властвуй» знают не только английские короли.

Бахтиары не строят постоянных жилищ, у них нет городов. Их большие черно-бурые шатры из кошмы, валяной из овечьей и козьей шерсти, подняты над землей более чем на полусотне столбов и шестов, натянутых и укрепленных не хуже, чем паруса морского судна, толстыми шерстяными же арканами. Такие палатки вмещают порой более шестидесяти человек – мужчин, женщин и детей – членов одной семьи. Семья возглавляется старейшиной, группа семей  – советом старейшин либо главой рода. Над всеми бахтиарами – хан. Его власть наследуема.

Сегодня мне предстояло познакомиться с самим Джемшид Бахтиар-ханом, прибывшим со своим родом на весеннее кочевье в горную долину близ Исфахана, устраивающего большой праздник в честь рождения одиннадцатого сына. Как я понял из рассказа Джемшид-хана-младшего, пастбища Исфахана не входят в территорию, подвластную Джемшид Бахтиар-хану. Его визит – политическое давление на местных вождей, правда, в мягкой форме роскошного празднества.

Минут через сорок мой возница по команде Джемшид-хана остановил экипаж. Я прикидываю по часам и по солнцу, мы примерно в шести верстах к северо-западу от Исфахана.

Хороши предгорья Загроса по весне. Долина благоухает от многоцветья трав, кустарников, цветущих фисташечников. На берегу безымянного ручья разбито кочевье – несколько десятков больших шатров. Все они прикрыты с восхода, их раскрытые входы обращены к западу, к поднимающимся склонам хребта Загрос, изумрудно зеленого у своего подножья, сине-голубого там, где заканчивается зона жизни, и ослепительно белоснежного на своих вершинах!

  Нас встречают вооруженные винтовками мужчины в длинных, ниже колена, белых рубахах, поверх которых надеты пестрые меховые безрукавки из козьих шкур, в синих широченных шароварах и серых войлочных колпаках с округлым верхом. На груди крест-накрест кожаные патронташи, на поясах кривые кинжалы. Это охрана хана.

Нукеры Джемшида остаются снаружи, отгоняют в сторонку мой фаэтон. Джемшид приглашает меня в шатёр, сам идет на шаг впереди меня. Громадный шатер по своим размерам напомнил мне цирковое шапито, разве что свод был пониже. Обувь пришлось оставить у входа. Пол шатра был устлан, а стены изнутри завешаны великолепными коврами.

В глубине шатра на некотором возвышении, убранном коврами и подушками-мутаками, задрапированном златотканой парчёй, сам Джемшид Бахтиар-хан принимает гостей. Гости, как я понял по их одеяниям, персы, белуджи и иные кочевники, по одному представляются хану и, поклонившись, преподносят ему подарки – небольшие блюда, накрытые платками. Их содержимое сокрыто от посторонних глаз. Хан, приветливо улыбаясь каждому, выслушивает гостя. Телохранитель, по его правую руку, чуть приподнимает платок на блюде, показывает подарок хану. Хан легким кивком благодарит гостя и рукой делает жест, приглашая располагаться. Гостя принимает другой охранник и отводит его на соответствующее место на ковре с подушкой, кальяном,  чашей с щербетом и подносом со сладостями.

Джемшид на правах наследника за руку провел меня к ханскому престолу без очереди и вполголоса представил хану. По его жесту присел рядом с отцом, скрестив ноги. Мой подарок на блюде не уместился бы, но кожаный футляр чемоданчиком был по традиции укутан в кусок парчи. Телохранитель откинул ткань, увидел латунные замки, перевел вопрошающий взгляд на меня. Джемшид привстал, двумя руками раскрыл футляр. В зелёном бархате красовалась двенадцатого калибра «заказная» тульская двустволка. По вороненому стволу тонкой гравировкой и вбитыми в сталь золотыми нитями шли двенадцать медведей и ни один не был похож на другого. Матово-киноварное резное ложе было инкрустировано рельефами из моржового клыка – бой полярного медведя с моржом. Джемшид не удержался и, нарушив сложившийся этикет не показывать подарок всем гостям, дабы не будить в них ревность, тремя ловкими движениями собрал ружьё воедино и поднял его над своей головой. Сдержанный, но восхищенный шепот прошелся в толпе гостей…

Через час церемония окончилась. Сам хан, а вслед за ним и гости вышли из шатра на воздух. Весь склон невысокой возвышенности, на которой стояли шатры, вниз к долине по направлению к Загросу был устлан коврами и цветными кошмами на которых уже располагались иные, к личному приему ханом недопущенные лица, но тоже – гости! Выход из шатра Джемшид Бахтиар-хана и ханов иных племен приветствовался воинственными криками и беспорядочной пальбой из винтовок и мультуков в воздух.

Хан поднял обе руки в воздух, поклонился во все стороны собравшимся, прочитал несколько строк молитвы и огладил свою еще далеко не седую бороду. Сел на свое место. Рядом присели наиболее важные гости. Рядом с отцом сел Джемшид-младший. Возле него нашлось место и мне.

Хан махнул платком. Ударили барабаны и бубны, медным рёвом отозвались боевые в пять локтей трубы. По долине медленным торжественным шагом шла бахтиарская конница. Живописнейшее зрелище! Зрители аплодировали и кричали приветствия. Я попробовал прикинуть численность всадников. Это оказалось непростой задачей. В общем, представляя собой компактную массу, отряд не был выстроен ни колонной, ни рядами. В первой шеренге я насчитал пятнадцать всадников, а глубина колонны по правому флагу составила шестьдесят верховых. Правда, в последней шеренге было уже всего шесть всадников. Шло движение внутри колонны. Наиболее не терпеливые в движении стремились выйти в голову отряда. Было видно, что не только всадники из-под тишка применяют камчу против своих братьев по оружию, но и кони не привыкли ходить в строю – грызутся, лягаются. Я взглянул на Джемшид-хана младшего. Он кусал свои губы. Поймав мой взгляд, сделал кистью руки движение, которое можно было расценить как пренебрежительное, сплюнул мимо ковра зеленой табачной жвачкой «нас», и негромко выругался: «Бараны»!  Потом наклонился ко мне, негромко сказал на ухо: «Видели бы вы, господин Татунц, какой строй при церемониальном марше в нашей Персидской казачьей бригаде! Полковник командует на русском и тысяча всадников понимают и исполняют команды миг в миг, как один! «К церемониальному! Шашки – вон! Равнение на Его Величество Шах-ин-шаха Персии! Шагом! Марш!».  Конница тогда сильна, когда она управляема. Есть команда «марш» – вперед. «Левое плечо вперед» – поворот всей колонной, а не каждый сам по себе. Кони должны идти ровно. Начинать движение и останавливаться по команде шаг в шаг, копыто в копыто, ноздря в ноздрю! Необученный конь понесет всадника туда, куда другие кони поскачут, его не удержать. В бою бывает всякое. Отец меня к своей коннице пока не допускает.  Думаю, побаивается. Вот, уйдет в райские сады, я из этого стада создам  настоящую конницу!».

Наконец шествие закончилось. Отряд перестроился на правом фланге, примерно в версте от нас. Снова ударили барабаны. Это был сигнал в скачке. Конница пошла беспорядочной лавой. На левом фланге, также на расстоянии в версту, всадникам предстояло обогнуть большой шарообразный валун и продолжить скачку до столба, врытого напротив ханского шатра, увенчанного персидской высокой папахой со скошенным верхом из хорошего каракуля. Чтобы ее сорвать, всаднику придется встать на седле во весь рост. Не Бог весть какой приз, но в этом обществе личный авторитет дорогого стоит.

Трубили карнаи, рокотали барабаны, ревела увлеченная скачками публика. Но я услышал, как подъехал автомобиль. Обернулся на звук клаксона. Из авто вышли и направились к хану трое. Один персиянин средних лет в европейском костюме, в штиблетах, с тросточкой, но в каракулевой папахе. Так в Тегеране одеваются персы – врачи, инженеры, купцы, имеющие дела с Россией. Его сопровождали два европейца, но отнюдь не русские, похожие друг на друга, как родные братья. Оба в серых куртках, брюках для верховой езды, высоких коричневых сапогах, серых кепи с пуговкой на макушке и подвернутыми «ушами». У каждого под мышкой небольшой хлыст, в правом глазу монокль. У каждого на поясе под курткой угадывается скрытая кобура с револьвером. Коротко подстриженные белёсые усы с вертикально подвернутыми кончиками. Никогда не видел живых немцев, но признал сразу. На фото в «Ниве» только такие и красуются в Берлинских хрониках. Пришедших остановила охрана. Телохранитель что-то стал докладывать хану на ухо. Хан отмахнулся. Еще минута, и будет известен победитель скачек!

Немцам и персу пришлось немного подождать. Они оживленно о чем-то говорили. Мне захотелось услышать, как звучит немецкий язык. Прислушался. Увы, разговор шел на фарси. Говорил немец. Перс отделывался репликами. Позже, я  припомнил обрывок услышанного, записал его:

«Немец:  – …Наши химики в Берлине произвели анализ руд на предмет содержания свинца и цинка из проб, взятых в штольнях одиннадцатой, двенадцатой и четырнадцатой. В ходе исследования было выявлено, что проба из четырнадцатой содержит кадмий и серебро. Процент такой, что сами себе не поверили. Трижды перепроверяли. Самый высокий из известных в мире! Произведена прогнозная оценка запасов свинцово-цинковых руд. Хорошие результаты. Будет сверх рентабельное предприятие!  Эти сведения являются совершенно секретными и могут быть предоставлены вам, дорогой Мирза Ибрагим-бек, при всем уважении, только после регистрации заявки на концессию по разработке месторождения. Мы со своей стороны выполняем все условия наших с вами джентльменских соглашений. А вы? Надеюсь, вам не нужно напоминать о суммах, полученных вами для реализации проекта? Разрешение на маркшейдерские работы, подписанное губернатором провинции истекло год назад!

Перс: – Деньги ушли по назначению, чиновники делают, что в их силах… Но при дворе власть принадлежит русской партии, их с трудом сдерживает окружение, защищающее интересы Британской Короны. О Германии боятся даже думать, не только говорить. Наш проект упирается в тупик большой политики. Локальные стычки с Оттоманской империей на западной границе уже много лет как стали хронической болезнью. А кто не знает, что турки вооружены немецкими винтовками Маузера и австрийскими – Манлихера? Простите, нет необходимости повторять, что я ваш друг, но поставка персидского свинца и серебра в Германию может быть приравнена к государственной измене!

Немец:  – Не слышу ничего нового. Наши дипломаты изыщут способ рассорить русских не только с англичанами, но и с шах-ин-шахом. А пока будем отгружать руду, как и раньше во времена фараонов. Мы уже неделю ждем обещанные верблюжьи караваны. Иди, передай хану, что для его бахтиаров мы привезли пятьдесят винтовок Маузера. И не из числа отслуживших свой век, а новеньких, в масле!»…

К немцам подошел телохранитель, пригласил их подойти к хану. Разговор оборвался. Скачки закончились. Пришло время обеда.

Обед, как обед у кочевников: много соленой сушеной шариками брынзы, много мяса, плов с бараниной и курагой, кислое молоко, сладкий коричневый щербет на местном сахаре из тростника. Я, Джемшид-младший и два его брата ели плов руками из большого голубого блюда, расписанного белыми и красными розами. Перед обедом наши руки, чисто символически, были сбрызнуты несколькими каплями воды. Ни мыла, ни полотенца не предлагалось. Я предпочел бы индивидуальный прибор, но в чужом доме ведешь себя соответственно.

За наш дастархан подсел перс, приехавший с немцами. Извинялся за то, что по незнанию не привез подарок его светлости наследнику хана. Пригласил Джемшида со своей свитой посетить немецкую геолого-изыскательскую миссию, самому выбрать себе подарок. Пришлось и мне знакомиться с Мирзой Ибрагим-беком и его немецкими «друзьями».

Старый хан немцев не принял, ушел в свой шатер в сопровождении ханов Белуджистана и Луристана. Там свои проблемы, свои переговоры.

ГЛАВА 14.

В гостях у братьев Брауншвейгов. Индийский вельможа Радж Рами-Сингх. Бой гладиаторов. Портсигар осетинской сварной стали. Подстава.

Через час мы были в дороге.  Я, уже по привычке, засёк время, в памяти отмечал по хронометру повороты дороги. Через час сорок автомобиль, мой фаэтон и десяток нукеров наследника вошли в одно из ущелий хребта Загрос. Еще через час мы остановились. Дорога уперлась в монолитные вертикальные скалы.

К автомобилю бегом подоспели двое мужчин с винтовками, один застыл по стойке смирно, второй отворил дверцу автомобиля. Что-то громко выкрикнул. Так я впервые услышал немецкую речь. Немцы вышли из авто. Я сошел с фаэтона. Джемшид-хан младший соскочил со своего жеребца. Немец постарше сказал короткую речь на немецком. Перс перевел на фарси: «Братья Готлиб и Зигфрид Брауншвейг приветствуют вас и приглашают отведать хлеб-соль в своем доме!». Мы поднялись по широким и удобным ступеням, созданным самой природой на высоту трех-четырехэтажного дома, плавный поворот широкой тропы закончился у широкой щели, уходящей в недра горного массива. Саженей (*) в тридцать в ширину и в десять в высоту этот вход в пещеру можно было бы назвать «щелью» только пропорционально к самому горному массиву.

…………….

*  Старая русская мера длины. 1 сажень = 7 английских футов =  84 дюйма = 2,134 метра.

1 сажень = 1/500 версты =  3 аршина = 12 пядей = 48 вершков

……………

У входа в пещеру на металлическом флагштоке  трехполосный черно-бело-красный с черным орлом флаг Германии. Нас встречает охрана – двадцать вооруженных мужчин в одежде, которая могла бы сойти за военную форму, если бы не отсутствие погон, галунов и прочего подобного.

Готлиб Брауншвейг, слегка поклонившись, рукой указал на вход.

Широкий входной портал пешеры изнутри застроен настоящими уютными домами европейской архитектуры, даже с черепичными крышами и флюгерами. Над крыльцом дома, куда нас приглашали войти, портрет кайзера. Этот портрет знаком мне. Говорят, двоюродный брат нашему императору Николаю Второму. Брат, значит брат. Вот только будет лучше, если меня представят как купца персидского из Тебриза! Джемшид так и сделал. В доме был уже накрыт европейский стол с белой скатертью, тарелками, хрусталем, серебряными приборами. Стулья с гнутыми ножками и пухлыми бархатными сидениями не все гости могли оценить по достоинству. Кроме нас за столом были и персы, и бухарцы, и европейцы. Но всеобщее внимание привлекал роскошный вельможа, разодетый, как индийский раджа, сверкающий бриллиантами и самоцветами в бесчисленных орденах, браслетах, кольцах и золотых серьгах! Джемшид, показав на него глазами, сказал мне на ухо: «Рами Радж-сингх. Министр раджи из Кашмира. Революционер. Борец за свободу Индии от английского рабства!». Обед мне понравился, хоть я и не был голоден. Слуги во фраках и в белых перчатках один за другим, держа подносы с блюдами, обходили гостей, предлагали то или иное кушанье. Если гость изъявлял желание попробовать – подставлял свою тарелку, если отказывался, к нему подходил второй лакей. То же самое было и с напитками. Впервые за год я выпил большой бокал светлого немецкого пива. Тосты не провозглашались, речи не говорились. Общение было свободным. Гости знакомились без требований этикета, обменивались визитными карточками, записывали что-то для памяти в записные книжки. Готлиб и Зигфрид по очереди подходили то к одному, то к другому гостю, увлекали его на свободный диван или за ломберный столик и вели непродолжительную, минут на двенадцать, пятнадцать беседу.

 Я понял, что скоро дойдет очередь и до Джемшида.

Отозвал наследника в сторонку, пересказал ему подслушанный мною на скачках разговор Готлиба с Мирзой Ибрагим-беком. Спросил Джемшида, догадывается ли он, на какие деньги построен этот подземный немецкий город?

Джемшид громко весело рассмеялся, словно я рассказал ему историю о Ходже-Насреддине.

Я понял, это для публики.

Джемшид наклонился ко мне и на ухо произнес: «Я не совсем глуп и безграмотен, хоть и не учился в военной академии. Немцы обижены отцом, не принявшим их сегодня, и хотят меня использовать в своих интересах, возможно, даже стравить с отцом! Немцы, как хищники, качают из наших недр серебро и свинец. Задёшево покупают вождей племен, поставляют им оружие, стравливают… Господин Татунц! Я не так прост, как может показаться со стороны. Скоро вы в этом убедитесь. И не беспокойтесь ни за меня, ни за себя. Бог велик! Смейтесь, господин Татунц, смейтесь громче, немец идет!».

Мы расхохотались, хлопая друг друга по плечам.

Подошли, улыбаясь, Готлиб и Зигфрид со своим «переводчиком». Готлиб спросил на немецком, а Мирза Ибрагим-бек перевел на фарси, хорошо ли нам у них в гостях, о чем смех?

Я ответил, что молодой наследник, имея собственный гарем, чуть было не попал в руки евнухам в чужом гареме. Нужно отдать должное Готлибу. Он рассмеялся, лишь выслушав перевод на немецкий. Хозяева увлекли Джемшид-хана в другую комнату, а я вернулся к бокалу с пивом.

Через полчаса Джемшид вернулся ко мне, уже с кобурой из полированного ореха, из которого торчала рукоятка пистолета, на ремне, перекинутом через плечо. На его красной шелковой с золотым галуном и газырями казачьей офицерской рубахе красовался немецкий черный Железный крест второго класса. Поговорить мы не успели. Вошедший в зал Мирза Ибрагим-бек возгласил: «Фельдегерь к Его Светлости наследному принцу хана Бахтиаров Персии Джемшид-хану младшему!». Джемшид вышел.

Я решил покурить на воздухе. Пошел к выходу. Демонстративно медленно достал из кармана портсигар, вынул папиросу, начал разминать ее. Уже на открытой площадке перед первой ступенью лестницы щелкнул зажигалкой, закурил. Мне не мешали, не останавливали. Я увидел, как верховой в одежде бахтиара-телохранителя хана лист за листом передает Джемшиду на прочтение бумаги. Джемшид пробегает их глазами, некоторые помечает карандашом, и возвращает посланцу. Минуты через три простился с телохранителем и начал подниматься в грот. В этот момент из-за поворота, незамеченного нами ранее, сокрытого утесом, выехали одна за другой две вместительные английский фуры, крытые белым брезентом, влекомые четверками, впряженных попарно, жеребцов. Фуры были нагружены чем-то очень тяжелым. Это было видно и по провисшим рессорам, и по усилиям, с каким кони тянули фуры. «Заказ Рами Радж-сингха, – сказал подошедший Джемшид, – две тысячи винтовок Маузера и боезапас. Ну, еще что-нибудь».

На мой вопрошающий взгляд дал ответ: «Я только что документ видел. Готлиб убрать не успел. На хинду санскритом и латиницей, по-видимому, на немецком. Я успел увидеть цифру «2000» и слово «Mauzer». Сам лично только что получил подарок – этот десятизарядный пистолет Маузера и двадцать винтовок той же фирмы. Простите, их погрузят в ваш фаэтон!».

Мы вернулись к хозяевам и обществу, которые уже успели перейти к кофе, сигарам и кальяну.

Мирза Ибрагим-бек снова привлек внимание гостей громогласным объявлением: «Уважаемые господа! Заключительным пунктом нашей дружеской встречи – культурная программа! Мы сначала хотели устроить сеанс синема, потом – концерт с участием звезд Берлинской сцены… Но решили, что лучшим зрелищем для настоящих мужчин, какими являются здесь все присутствующие, будет лучшее зрелище всех времен и народов… Зрелище, которому тысячелетиями отдавал должное Великий Рим – гладиаторский бой! Наши добрые хозяева братья Брауншвейг приглашают всех присутствующих занять места зрителей над ареной. Сегодня в кровавом поединке встретятся молодой, но быстрый, как снежный барс, боец из России по имени Шер-Мен Руси и его противник – знаменитый на весь мир охотник за головами Пунан Саньджань – даяк с острова в Индийском океане, который португальцы назвали «Гора богини смерти Кали» - Калимантан! Даяк Пунан уже пообещал, что съест живое сердце своего противника на глазах зрителей! Но и Шер-Мен Руси – не ягненок, обреченный в жертву дикарю-людоеду. За семь месяцев он участвовал в девяти поединках, из которых всегда выходил победителем. Такое зрелище не проводилось в Персии тысячу лет. Прошу за мной, господа!».

Гости оставили свой кофе и кальяны, повалили к выходу.

Подземный коридор, прорубленный в горной породе правильной полусферой, был освещен электрическими фонарями. Где-то недалеко был слышен звук работающей динамо-машины.

С полным комфортом устроились немцы за чужое серебро на чужой территории!

Долго идти не пришлось. Через сотню шагов открылся зал. Каменные скамьи амфитеатром в четыре ряда вокруг арены правильного овала накрыты коврами и подушками. Вокруг арены – охранники с маузерами в руках. Никто из гостей не присел на скамью первого ряда. Все предпочли места повыше. Это понятно. Здесь не стадион, и с четвертого ряда все видно, но зато безопаснее. Правда, как сказать…

   В центре арены под лучом прожектора Мирза Ибрагим-бек: «Уважаемые господа! Сейчас мы увидим незабываемое зрелище. На  смертный бой выходят бойцы лучшие из лучших, что когда либо посвящали свою жизнь мечу и сабле! У нас работает тотализатор. Делайте ставки господа! Суммы не ограниченны. Настоящий бой организован покровительством уважаемого господина Рами Радж-сингха! Один только вояж в наш край господина охотника за головами обошелся в пять тысяч марок! Делайте ставки, господа!».

Мелкой дробью ударил малый барабан. Хлопнул выстрел.

На арену скорым шагом вышел юноша, почти мальчик, которому еще только предстояло стать мужчиной! Станет ли? Если этот бой не будет для него последним. Лица не разглядеть. Стройная фигура в черном бешмете с газырями. Кавказец. Кто конкретно не определить, черкес ли, чеченец ли… Мягкие горские сапоги с голенищами, подвязанными у колен. У пояса шашка. Под жидкие аплодисменты юноша сделал круг. Остановился и осенил себя крестным знамением.

Я был в оцепенении от ужаса предстоящего действа. Не мог себя заставить хлопать в ладоши.

Снова дробь барабана. Выстрел.

На арену, как пушечное ядро буквально вылетает второй боец. Каскад мощных прыжков, переворотов в воздухе через голову. Четкие остановки с фиксацией агрессивных поз. Боец явно изображает крупную обезьяну – орангутанга. Обходит арену на полусогнутых, опустив вниз длинные руки, резко поворачиваясь, делаяагрессивные движения и в сторону своего противника, и в сторону публики.

Публика взрывается аплодисментами. Я понимаю, это даяк с острова Калимантан.

Даяк останавливается и замирает. Прожектор высвечивает мощную, совершенно обнаженную фигуру, подпоясанную куском веревки, на которой спереди висит небольшой кусок ткани, прикрывая срам. Плоское лицо, короткий нос, раскосые глаза, огромный бритый ото лба до затылка череп, рельефные выпуклые мышцы груди, живота. И лицо, и все тело в татуировках и в бесчисленных шрамах. Руки в браслетах, которые подтягивают и подчеркивают мышцы. На шее несколько ниток костяных и красных коралловых бус. В руках обнаженный стальной меч с пушистым лисьим хвостом, подвязанным витым шнуром к рукояти.

Наша публика ревет от восторга, в предвкушении поединка.

«Делаем ставки господа! Делайте свой выбор – Шер-Мен Руси или Пунан Саньджань!». Это ряды зрителей обходит Мирза Ибрагим-бек. В его руках мелок и грифельная доска. Рядом с ним слуга с подносом. Слуга раздает картонные кружки с номерами, принимает деньги. Мирза записывает на доске ставки.

Я не игрок. Никогда не брал в руки карт, не заходил в игорные дома, даже не играл на скачках. Азартный купец, что может быть нелепее! Но здесь, увидев на грифельной доске только одно имя «Пунан» и гору монет и купюр на подносе слуги, я решился и поставил на имя «Шер-Мен» все наличные, что были в потайном кармане – пятьсот рублей золотом.

Несколько раз мигнул прожектор. Долгая, очень долгая сначала тихо, а потом все громче и громче – барабанная дробь.

Шер-Мен, не торопясь, снял бешмет и бросил его на каменную скамью первого ряда, оставшись в свободной белой сорочке и шароварах. Вынул из ножен шашку. Рассек ею перед собой воздух. Сделал несколько шагов к центру арены. Остановился. Его торс, плечи, руки чуть-чуть, совсем незаметно, подрагивали, покачивались, как у всякого воина перед боем, выбирающего свою цель.

Даяк Пунан всем своим существом задался целью морально задавить своего противника до боестолкновения. Он снова демонстрировал ему, а заодно и публике, свою мускулатуру, издавал дикие утробные звуки, рычал и щелкал зубами, вертел над головой свой меч.

Да, со стороны мало кому могло придти в голову, что стройный юноша способен противостоять отпетому головорезу. Так, наверное, выглядели на поле боя Ветхозаветные пастушок Давид и великан Голиаф! Похоже, Шер-Мен просто будет принесен в жертву чудовищу…

Барабанная дробь продолжалась.

Противники медленно сходились. Вот между ними уже расстояние в два человеческих роста.

Барабанная дробь закончилась ударом в гонг. Выстрел!

«Кали!» – крикнул даяк Пунан. В одно мгновение он успел сжаться в комок, и, распрямившись, как стальная пружина, прыжком взлетел над головой своей жертвы. В свете прожектора молнией сверкнул малайский крис. Всеобщий короткий вопль «Аа!». Змеевидное, как живой огонь, лезвие криса буквально прошло по волосам Шер-Мена, только рыжий лисий хвост ударил его по плечу. Даяк Пунан не промахнулся. Это Шер-Мен Руси в один миг сменил стойку, упал во весь рост на левую руку и уже ждал, когда даяк коснется своими ногами камня арены. Вот! В долю мгновения острая шашка последним дюймом своего острия разрубила большой палец на правой ноге даяка. Звериный вопль боли! Потеря равновесия! Не останавливаясь, кавказский клинок повернулся лезвием вверх и вошел в горло охотника за чужими головами!

«Марга!» – крикнул Шер-Мен.

Прожектор кружил своим лучом вокруг тела даяка Пунана. С минуту еще было слышно бульканье в перерезанной глотке гладиатора. Потом наступила полная тишина. Публика молчала. Мое собственное сердце было готово выскочить из груди.

Шер-Мен повернулся к поверженному противнику спиной и пошел по арене к своему, оставленному на скамье бешмету.

Только один человек из всех собравшихся крикнул, как крикнул бы в театре любой европеец: «Браво!». И захлопал в ладоши. Это был Рами Радж-сингх. Зрители пришли в себя от шока. От аплодисментов заложило уши.

Я поднялся с места и начал спускаться. Подошел к Шер-Мену. Поздоровался на русском. Представился. Спросил, не осетин ли он.

– Да, осетин. Имя – Чермен, – ответил юноша.

Завязался разговор. Я спросил, не в плену ли он. Рассказал, что сам я в Персии с миссией выкупа из рабства плененных христиан, правда, армян, но никто не осудит, если деньги будут заплачены за осетина…

К нам подошел Мирза Ибрагим-бек. Спросил у меня карточку участника тотализатора. Я порылся в кармане, достал и вернул Мирзе картонный кружок с цифрой «12». Мирза пробежал глазами записи на грифельной доске, нашел запись за номером «12». Вдруг его брови поползли вверх, губы задрожали. Он объявил, что моя ставка практически сняла в тотализаторе банк. Кроме меня на Чермена больше не поставил никто. На мой вопрос, простите купца, сколько мне причитается, Мирза, помолчав пару минут, видно считал в уме, ответил – больше двадцати тысяч немецких марок серебром за вычетом букмекерского процента. Целое состояние. Пообещал сделать точный расчет и выплатить мне сумму серебром немедленно. Я ответил ему, что возьму и марками, и кранами, но пусть он включит в сумму внесенные мною сто рублей по курсу стоимости золота и вернет рубли натурой. Мирза убежал. Я повернулся к Чермену, спросил, с кем могу поговорить на предмет выкупа его из плена, сказал ему, «поедем домой сынок, я сам из Владикавказа, половина моего выигрыша – твоя». Чермен ответил, что попал в плен год назад, был продан на здешний рудник, но работать отказался. Защищаясь от кнута, голой ладонью, как клинком, убил охранника. Так, впервые попал на эту арену. Сегодня был первый бой, в котором он участвовал как свободный человек. Вчера его выкупил у Мирзы богатый индус. Завтра он уезжает с ним в Хиндустан, в Кашмир. Подписал контракт на службу в личную охрану Рами Радж-сингха. Я спросил Чермена, почему он не возвращается в родные места. Со слезами на глазах он ответил, что нет дома, в котором он родился и вырос, нет его семьи, все убиты… Он вернется домой через три года, если будет на то Божья воля, заново отстроит дом, найдет своих врагов и воздаст им по заслугам! Прощаясь со мной, Чермен передал мне стальной, несколько смятый портсигар, с просьбой сохранить для него эту единственную память о родном доме, пообещал по возвращению разыскать меня и щедро отблагодарить за его хранение.

Беседа закончилась. Публика вернулась в гостиный зал. Охрана убрала с арены труп и тушила огни.

К нам подошел Рами Радж-сингх. Я слегка поклонился ему. Он ответил тем же.

В гостином зале меня ждал Джемшид-хан и Мирза Ибрагим-бек с тяжелой сумой драгоценного металла. Я понял, Мирза – бедный человек, он всегда будет бедным, даже если будет управляющим алмазных рудников. Дал ему за труды золотой русский пятирублёвик. Мирза сказал «бесяр ташаккур». Большое спасибо!

Мы уехали. Ночь прошла без сна. Дорогу назад в Исфахан нам освещала заря нового дня.

*****

Моя келья в монастыре Аменапркич ждала меня.

С маленького образа, освещаемого лампадкой, укоризненно смотрел на меня  Спаситель. Господи помилуй! На каком мерзостном языческом ристалище довелось побывать мне да еще в пасхальную неделю!

Бессонная ночь свалила меня на мое ложе мертвым сном. В полдень монах разбудил меня на обед. Я вручил ему сто рублей как пожертвование обители и снова уснул. К вечеру монах принялся будить меня снова. Я готов был отдать еще сотню, лишь бы оставили меня в покое. Но монах был настойчив: «Брат мой, вас у ворот ждут, просят как можно быстрее придти».

Это был Джемшид. Я услышал такое, что сон слетел с меня мгновенно.

Через десять минут мой фаэтон уже скрипел своими рессорами по мосту Аллаверды-хана в тридцать три арки через  реку Зайенде-Руд, катил по кремнистой пыльной дороге на север мимо голубиных башен, мимо дворцов и мечетей, старых кладбищ и глинобитных лачуг… Скоро и эти признаки обитаемых мест исчезли. Мы бежали из Исфахана, из «Исфахан нест фе джайан» – Исфахана – Половины мира… Наступала ночь, но мы и не думали останавливаться.  Джемшид сел ко мне в экипаж. Он был мрачен. Я не донимал его расспросами. Созреет – расскажет сам. На козлах рядом с моим кучером по приказу Джемшида сел один из нукеров – бахтиар. Это хорошо. Кочевники в темноте видят, как кошки. Авось не разобьемся!

 Наконец, Джемшид заговорил: «Сегодня днем взрывом обрушен грот с немецкой миссией в Загросе. Завал такой, что и быками скалы не растащить. Наверное, есть погибшие. О судьбе братьев Брауншвейгов известий нет. Можно было бы предположить случайный взрыв динамита, который у немцев, безусловно должен был бы быть, но через час прогремел второй взрыв в одиннадцатой штольне – основном руднике, где добывалась порода, содержащая свинец. Два взрыва один за другим – это уже не случайность, это саботаж. В организации взрыва подозревают подъесаула Персидской казачьей бригады бахтиара Джемшид-хана младшего, служащего под началом русского полковника, и русского купца господина Татунца. Отец дал нам возможность скрыться по времени до утра. Утром он будет держать совет с вождями племен, которые были заинтересованы в добыче свинца, имели в ней свою долю. Главное, не попасть им под горячую руку. Пока я в бригаде, меня не достанут. А вам, господин Татунц, прямая дорога домой в Россию. Персия для вас не безопасна. Здесь казнят быстро.»…

Я попытался возражать: «Подозрение не есть уверенность. Где, какие доказательства? Только общие рассуждения на политические темы, вроде того, что Россия не в ладах с Турцией и, соответственно, и с Германией? А почему не заподозрить индуса – министра одного из штатов Индии, колонии Великобритании, прямого врага Германии? Как его, бриллиантового? Рами Радж-сингха!».

Мне в ответ: «Рами Радж-сингх вне подозрений. Он известен как борец за свободу Индии! Он на наших глазах получил от немцев винтовки для борьбы с англичанами».

Я остался при своем мнении: «Вот это, как раз нам и неизвестно. Пока это – только слова самого Рами Радж-сингха. Только он и мог организовать масштабную акцию со взрывами, больше некому. А нас – подставил!»…

Дорога была трудной. Меня беспокоили наши лошади. Боялся погони. Слава Богу, в Тегеран добрались без происшествий.

Прощаясь со мной, Джемшид-хан протянул мне сверток выделанной козьей кожи, перетянутый провощенной шерстяной бечевкой, размером с большую книгу.

– Это вам, господин Татунц на память о наших приключениях. Помните, я обещал вам подарок по вашему выбору? Я свое слово всегда держу.

– О каком подарке вы говорите, дорогой Джемшид-хан?! Это я вам обязан. Мой адрес у вас есть. Приезжайте во Владикавказ!

– Подождите, не развязывайте. Дома посмотрите. Это карты караванных дорог. Хорошие карты, немецкие. Не бойтесь, я не украл их, хоть и достались они мне в немецкой миссии в Загросе. Мирза, подлец, продал!

Мы простились.

Я сменил на колесах фаэтона дутики, сменил коней и в сопровождении двух нукеров, оставленных Джемшидом, не задерживаясь в Тегеране, отправился своей дорогой, уже кажущейся мне бесконечной, через Казвин, Тебриз, Джульфу в Россию. Господи, когда же я вернусь во Владикавказ!..

На этом записи в Дневнике Самвела Татунца обрываются.

ГЛАВА 15.

Новый «Рено». Недотёпа Илларион, шофёр и переводчик. Дзебоев и Дневник Татунца. Семейство Войтинских. Ёланта и Збигнев. Снова Карасакал. Подготовка к охоте на хиндустанского волка.

Асхабад. 7 декабря 1911 года.

 Наконец-то, и полковник Дзебоев списал с баланса хозяйственной службы Управления делами Закаспийской области свой старый надежный тарантас, как сам он называл персональный четырехместный фаэтон, а уж если еще точнее – ландо немецкой работы берлинского каретника Шиллера.

Кони вернулись в конюшню Первого Таманского казачьего полка в Кеши. Они еще послужат. Бессменный возничий, старший урядник Шишкин Василий Игнатьич отслуживший царю-батюшке полных двадцать пять лет, был уволен с положенным пенсионом в звании вахмистра. С легкой руки Дзебоева открыл в Асхабаде шорную мастерскую, купил у не прижившегося переселенца на окраине города приличный домочек с участком, утыканным саженцами вишен и урюков, обзавелся хозяйством и… женился!  И в пятьдесят мужчина еще имеет шанс создать свое собственное гнездо вместо спального места в казарме.

Все течет, все движется. Вот только, как ни старались прекрасные полковые дамы Асхабадского гарнизона женить князя – Владимир Георгиевич Дзебоев так и не нашел себе вторую подругу по сердцу…

Да, все движется. Вот к дому Адъютанта Начальника Закаспийской области подкатил новенький «Рено». За автомобилем с лаем бегут уличные дворняжки. «Рено» пару раз стрельнул сизым выхлопом бензинового перегара и остановился. Собачонки разбежались. Клаксон подал голос. Скрипнула резная калитка тутового дерева. Вышел Дзебоев.

– Здра жла, ваше высокоблагородие! – попытался встать по стойке смирно, не выходя из машины, новоиспеченный шофер  – вахмистр Илья Кузьмич Веретенников. Стукнулся головой о потолок кабины, попытался выйти, но зацепился ременной перевязью своей неуставной любимой чеченской шашки за руль машины, чуть не упал. – Виноват,с…

– Здравствуй, Илья Кузьмич. Зачем кричишь, зачем сигналишь? Шесть утра, народ спит еще. Ты мне в соседях врагов наживёшь. Почему сам за рулем? – Дзебоев отчитывал Веретенникова спокойно, скорее, для порядка, чем в наказание. Илья Кузьмич давно, еще с японской, стал для Дзебоева и дядькой, и вестовым, и агентом для особых поручений, а тут, не успели новую машину обкатать, а Веретенников уже и водить выучился!

– Так занят вольноопределяющийся. Всю ночь за вашим столом с бумагами просидел. Говорит, по утру работу вам обязан сдать.

– Все равно непорядок. Пока аттестацию в артдивизионе не пройдешь, за руль не смей садиться. Разобьешь авто – не расплатишься! Давай, заводи!

– Ваше сиятельство… Виноват, ручку не покрутите?..

*****

В Управлении кабинет Дзебоева был заперт изнутри на ключ. Владимир Георгиевич постучал раз, другой… Прислушался. Ни шороха. Попытался своим ключом вытолкнуть другой ключ из замочной скважины. Не получилось. Шум поднимать, барабанить в собственную дверь не стал. Вернулся к дежурке, снял трубку телефона. Набрал ноль двадцать один. Услышал звонок в собственном кабинете, а в телефонной трубке – заспанное хмыканье, а потом звук удара чего-то, упавшего со стола на пол. Замок щелкнул, дверь отворилась. В дверях появился длинный нескладный юноша в армейской форме пехотного вольноопределяющегося. Попытался встать по стойке смирно, приставил безвольную ладонь с оттопыренным большим пальцем к непокрытой голове, ухитрившись поднять правое плечо выше левого. Открыл рот, несколько раз глотнул воздух, а потом выдал:

– Барев дзес, Владимир Георгиевич!

Дзебоев покачал головой:

– Барев, барев… Зайди в кабинет, не маячь в коридоре, пока тебя на Ширам-Кую не отправили в бессрочную командировку!

В кабинете Дзебоева ждало невиданное зрелище: вдребезги разбитый хрустальный графин, опрокинутая бронзовая чернильница, залитый водой и чернилами письменный стол. Паркет, усыпанный разлетевшимися листами писчей бумаги.

Дзебоев, не снимая шинели, присел на стул у самой двери. Вопросительно взглянул на вольноопределяющегося.

 – Что случилось, Илларион? Страшный сон приснился?

 – Я работал всю ночь, все сделал, перевел, даже распечатал больше половины на русском… А потом, наверное, уснул за столом. Вдруг – звонок над самым ухом, такой громкий… Я растерялся.

– Понятно. В следующий раз не пугайтесь звонка, господин вольноопределяющийся. Называйте меня, как положено по уставу – господин полковник. Понятно?

– Да, Владимир… Слушаюсь, господин полковник!

– Приберись здесь, приготовься к отчету, – Дзебоев снял шинель. – Я сейчас пройдусь по службам, вернусь через десять минут.

Про себя подумал: «Понятно, почему его отец приложил столько усилий, чтобы пристроить своего недоросля на военную службу. Последняя отчаянная попытка сделать из недотёпы мужчину!».

Отцом вольноопределяющегося Иллариона Ованесяна был сам владелец винзавода и виноторговец  Петрос Лазаревич Ованесян. К Дзебоеву на прием он явился по своей собственной инициативе, просил за сына, выпускника Тифлисской первой классической мужской гимназии, золотого медалиста.

Стыдно было бы признаться, но… Впрочем, зачем признаваться: факт в пределах Управления стал практически общеизвестным: автомобиль «Рено» был принят на баланс хозяйственной службой управления делами, как добровольное пожертвование верноподданным России Ованесяном. Но не все знали, и знать было незачем, что «довеском» к автомобилю стал его шофёр и механик – родной сын Ованесяна Илларион. Ну, кому был обязан объяснять Дзебоев, что ему был нужен не шофёр, и не автомобиль, а грамотный переводчик с армянского?! Грамотный переводчик с системным государственным российским образованием. И не со стороны, а свой собственный. Молодой, никогда и никем не скомпроментированный, не подвергавшийся уголовному преследованию. Не распропагандированный революционерами и националистами. В погонах, с ответственностью за разглашение государственной тайны! Вот, растяпа и недотёпа Илларион идеально и подошёл для этой работы у заведующего Особым отделом Закаспийской области. А главное – по его собственному желанию, осознанно принятому решению и письменному прошению!

Через десять минут Дзебоев вернулся. В кабинете было прибрано. Дзебоев звонком вызвал Веретенникова.

– Илья Кузьмич! Срочно подыщи толкового краснодеревщика. Пусть сменит зеленое сукно на моём письменном столе, чернила опрокинулись.

Веретенников бесшумно исчез. Дзебоев повернулся к молодому Ованесяну.

– Давай докладывай! Сам дневник Татунца не пострадал?

– Цел, господин полковник, не пострадал, повезло.

– Кому повезло, дневнику или тебе? Завтра оплошность отработаешь. Час строевой подготовки и час огневой. На стрельбище в Гаудан поедешь, может со мной, может с вахмистром Брянцевым, будешь в его распоряжении до обеда. Как понял?

– Слушаюсь, господин полковник, убыть завтра с утра до обеда в распоряжение вахмистра Брянцева! А когда мне личное оружие получить можно будет?

– Когда лучше Брянцева стрелять научишься!

– Значит скоро. Я быстро любимое дело осваиваю.

– Господин вольноопределяющийся! Будете много без разрешения разговаривать, будете много заниматься строевой подготовкой! К делу. Читайте, я слушаю.

Илларион вздохнул, покосился на свободный стул, но искушать своего начальника больше не стал. Начал стоя читать вслух машинописный текст, набитый уже на русском:

– «Дневник купца второй гильдии Самвела Татунца. «Описание пути из Владикавказа через Тифлис, Эчмиадзин и Джульфу по Персидским землям Курдистана - Атрпатакана, Мазандарана, Хорасана,  Луристана, Бахтиарстана… и прочим по городам Тебризу, Тегерану, Куму, Исфахану и иным, не столь значительным, в годы 1906-1907 от Рождества Христова»…

Вечером того же дня и всю последующую за ним ночь Владимир Георгиевич читал и перечитывал Дневник купца Самвела Татунца. Не мог оторваться от последних страниц с описанием гладиаторского поединка в пещере Загроса. Целовал имя, пропечатанное «Ундервудом» на бумаге через чёрную кальку – Чермен… Имя своего сына. Молился Георгию Победоносцу. Просил Богородицу сохранить его сына. Плакал. Не осушал слез…

Долго и много думал. Впервые в его руках были показания живого свидетеля, общавшегося с Рами Радж-сингхом – Гюль Падишахом. Но, надо же такому случиться: в руках Гюль Падишаха – сын Чермен! От этой мысли хотелось выть волком и рвать ногтями собственное тело до крови!

Конечно, этот Дневник и сборник крупномасштабных топографических карт Персии и Турецких Месопотамии, Сирии и Анатолии – оперативный материал, имеющий ценность стратегического значения. Нет оснований не доверять ему.

Эти документы должны уйти «наверх» по инстанции. Мозг страдал от боли: этот материал должен быть доложен Заведующему Особым отделом Департимента Полиции Российской Империи. Подумать только, что идет в руки Ерёмина! Обязательно возникнет обвинение, что все эти четыре года Дзебоев был кровными узами повязан с Британцем! Какая дубина против Кудашева, Дзебоева и Джунковского!

Джунковского… Джунковского!

Глянул на часы – половина шестого. Почти утро, хоть, по-зимнему, на дворе совсем темно. Стало душно. Снизу вверх тяжелым поленом спазм придавил сердце… Дотянулся до звонка. Появилась прислуга – и муж, и жена.

– Окно, валерьянки, доктора, – с паузами после каждого слова попросил Дзебоев.

Выпил склянку лекарства, лег в постель. Отдышался. Морозный воздух, волной вливаясь в теплую комнату, освежал горячую голову. Хорошо. Вот, уже легче…

– Телефон мне в постель, – попросил Дзебоев.

Телефон в постель подать не удалось, для этого понадобился бы телефонист. Пришлось вставать. Ему помогли расположиться в кресле со спальной подушкой под головой, прикрыли одеялом. Дзебоев кивком головы показал на дверь.

Оставшись один, снял трубку.

– Доброе утро, барышня! Это «Кремнёвый» беспокоит. Да. Соедините меня с Ташкентом. Да, с Ташкентом. Позывной «Маскарад». Спасибо, жду.

Положил трубку. Ждать пришлось долго. Дзебоев так в кресле и задремал. Минут через сорок телефонный звонок согнал сон.

– Да, Дзебоев у телефона. Алло! Здравия желаю, господин полковник. Здравствуйте, Евгений Фёдорович!

– Здравствуйте, Владимир Георгиевич! Уже трудитесь? Надеюсь, живы и здоровы?

– Спасибо, ничего серьезного. Просто есть некие новости, которые я обязан доложить вам лично в устной форме, и лишь после согласования подготовить необходимый документ. Прошу вызвать меня на доклад в Ташкент.

– Нет проблем, Владимир Георгиевич! На будущее: вы можете выезжать в Ташкент, не испрашивая у меня разрешения, правда, не всегда меня в кабинете застать можно – Туркестанский край – огромная территория!

– Спасибо. Непременно воспользуюсь.

– Погодите благодарить. Вы знаете мою привычку посещать вверенные мне подразделения без предупреждения. Постараюсь впредь ставить вас в известность. Если вы подождете меня три, максимум четыре дня, мы встретимся в Асхабаде. Если есть возможность не принимать решения немедленно – отложите это решение!

– Без вас – не решу! Жду.

– Вот и славно. До скорого. Отбой связи.

*****

Асхабад. 11 декабря 1911 года.

Да, Илларион Ованесян имел свои странности. Одной из них была и такая: за рулем автомобиля сидел уже не подросток-недотёпа, а преображённый молодой, собранный энергичный мужчина. Пристальный взгляд на дорогу, в зеркало заднего вида, снова на дорогу, клаксон зазевавшемуся пешеходу, лихой обгон арбы с гигантским вьюком  верблюжьей колючки, перекрывшей обзор дороги!

От Дзебоева эта черта личности его нового подопечного не укрылась. «Хорошо, – подумал он, – значит не все потеряно. Посмотрим, не даст ли наган в руке новый толчок к переформированию характера!». Мелькнула некая догадка. Решил проверить свою мысль, не откладывая.

– Как отдыхалось? – спросил Дзебоев своего шофёра, – как отец, здоров ли?

– Отца неделю не видел, но оснований нет для беспокойства. Ночую, где по штату положено, в казарме артдивизиона вместе с другими шоферами и механиками. Говорят, скоро еще автомобили подойдут, отдельное автподразделение сформировано будет. Как положено – с гаражами, теплыми зимними боксами, ремонтной базой.

– Не обижают? По маме не скучаешь?

– Не обижают. Может, у меня еще нет настоящей силы в руках, но имею авторитет другого порядка – лучше всех знаю материальную часть и «Руссо-Балтов», и «Рено», и «Даймлеров». Кто меня обижать будет, если при моем появлении сразу начинается – «не поможешь, что-то зажигание или бензонасос барахлит»… А нормально отладить работу цилиндров на максимальное сжатие, вообще, кроме меня никто не может! Что касается моей дорогой мамы, я по ней скучать буду, когда мне ее громогласный голос и визг пятерых моих сестер во сне сниться перестанет!

Звук работающего мотора «Рено» взял ноту повыше – дорога пошла в гору. Фирюзинское ущелье. Декабрь, снег.

С заднего сиденья послышались женский горестный всхлип, торопливый шепот на польском.

Дзебоев обернулся. Две женщины в шубках и меховых лисьих шапках сидят обнявшись. Та, что постарше, похоже, успокаивает молодую.

– Как у наших дам настроение? Не замерзли?

– Pan Puіkownik! Nie snezimne. Jolanta trochк ukachalo. Gуry, snieg, prawo luki ... Przez dіugi czas?

………………………………………..

* Польский. – Пан полковник! Нам не холодно. Ёланту немножко укачало. Горы, снег, справа пропасть… Еще долго?

………………………………………..

– Почти приехали.

Мост. Река Фирюзинка в туманном шлейфе пара на легком морозце. Поворот. Ущелье несколько раздвинулось, стало светлее.  Поселок Ванновский, три версты голого зимнего сада. Еще мост, снова поворот, и машина вошла в ворота дачи Начальника области.

Приехали. Фирюза.

Спрыгнувший с коня вахмистр Брянцев открыл дверь автомобиля. Полковник Дзебоев вышел первым. Следом за ним – женщины.

На пороге летней открытой веранды одноэтажного дома стоял ротмистр Кудашев. Из трубы вился дымок. Роскошными хлопьями падал снег…

Кудашев открыл двери дома, кивнул кому-то, стоявшему за дверью. Из дома в одном мундире без шинели и шапки вышел высокий молодой поручик. На секунду остановился, прикрыл глаза ладонью, ослеплённый неожиданной белизной окружающего мира. И вдруг услышал свое имя, одновременно произнесенное дорогими узнаваемыми голосами – «Збышек!»…

*****

Збигнев Войтинский, его мама Мария Войтинская и дальняя родственница из Варшавы Ёланта, тоже Войтинская, разговаривали и обедали в просторной дачной гостиной. Смежная со спальней, гостиная имела печь, которая не топилась со дня постройки дома. Но вахмистр Веретенников сумел еще накануне встречи очистить дымоход от воробьиных гнезд, промазать, где нужно, щели и хорошо протопить, не жалея заготовленного на летние шашлыки саксаула. Обед был приготовлен вахмистром Дмитрием Митрохиным. Он был, по-казачьи, прост:  щи из квашеной капусты, перловая каша, взвар из сушёных фруктов –    вишни, груш и урюка на сахаре. Ни мяса, ни осетрины. Предпоследняя неделя Рождественского поста. Но и встреча – не пикник.

Дзебоев и Кудашев обедали в кабинете начальника. Унтер-офицеры и вольноопределяющийся – на кухне.

– Надолго предоставили свидание? – спросил Кудашев.

– Как и планировали, на трое суток. Это при условии, что не возникнут обстоятельства, которые нас вынудят прервать свидание. Войтинский и его мать сегодня  должны решить свою некую проблемную часть его судьбы. По результату и мы будем решать, что делать с Войтинским дальше, – ответил Дзебоев.

– Я обеспечиваю безопасность встречи, или достаточно Брянцева с его десятком?

– Приказом – Брянцев. Но я лично попросил бы вас, Александр Георгиевич, здесь эти три дня поприсутствовать. Через час после обеда Войтинский должен передать нам номера банковских счетов и пароли на них, открытых Ядвигой Полонской, а позже, в случае необходимости, и заверенное нотариусом свидетельство о вступлении в наследство, оставшееся после смерти той же Ядвиги Полонской. Кроме того, Войтинский должен будет дать официальную подписку на предмет дальнейшей службы, как офицера, прикомандированного в Особый отдел Управления полиции, подписки о неразглашении государственной тайны и прочее. Только в этом случае прокурор закроет в отношении Войтинского уголовное дело, как лица, добровольно и активно сотрудничавшего со следствием.   Первые бумаги я возьму с собой, банковские счета будут проверены, такая возможность будет изыскана. Если все сложится, Войтинский вернется в общество его полноправным членом с сохранением чина, выслуги, наград и прочего. Если нет – пойдет под военно-полевой суд. Утром начнут – вечером закончат. Без права апелляции. С саботажником, одним из организаторов терракции, в Асхабаде церемониться не будут. На следующее утро приговор будет приведен в исполнение. Войтинский все это знает. Согласен. Просил только одного – встречи с матерью и своей давней невестой. Он семьянин, о семье, о добром родовом имени заботится больше, чем о своей жизни. Думаю, все сложится. Войтинский нам в Персии будет нужен…

*****

Напряжение первого дня встречи Збигнева с матерью и кузиной, которую последний раз видел в Варшаве еще подростком, было неизбежным. Слезы, вздохи, шёпот, вздрагивание при каждом шорохе и скрипе мебели потихоньку стали сходить на нет. Щедрый огонь в печи, несколько рюмок вишнёвой домашней наливки, домашние пироги с сыром и яблоками мало помалу позволили расслабиться. Мама рассказывала о жизни в Вильно, о своих девочках, жизнью которых она только жила после смерти мужа. Сетовала, что Збышек мало пишет. Не отрывала от него своей руки. Целовала в голову, в лоб, в глаза… В тот первый день Ёланта не сказала Збигневу и десяти слов. Она понимала – первый день встречи принадлежит матери! Сам Збышек говорил мало. Так и не смог толком объяснить, почему его встреча организована так таинственно. Особых инструкций на этот счет он не получил.

Дзебоев рассчитал просто: если встреча пройдет с результатом, противным его ожиданиям, значит, так тому и быть. Значит, кандидатура Войтинского не надежна.

Ночь Войтинский провел на диване, застланном солдатской постелью в гостиной, женщины – в спальне, на господском ложе.

Лишь солнце нового дня показалось из-за горной гряды и осветило сквозь изукрашенные морозным узором стекла окон спальни, Ёланта тихо, стараясь не разбудить будущую свекровь, соскользнула с постели. В одной рубашке подошла к окну, дыханием оттаила на морозном стекле «глазок», увидала двор усаженный вдоль забора заснеженными деревьями, сверкающими на поднимающемся солнце фантастическим сверкающим морозным кружевом… А несколько в стороне – обнаженного по пояс Збышека, обтирающегося снегом!

Не раздумывая, выпускница варшавской консерватории пианистка и певица Ёланта Войтинская в одной ночной рубашке до пят и босиком бросилась бежать во двор на свежий чистый снег, к своему любимому, к своему рыцарю, любовь к которому уже успела и горько оплакать, и вновь ощутить всем своим сердцем, всем своим юным девичьим телом…

Трудно к офицеру конвойной стражи подойти незамеченным им со спины, даже если он не на службе. Не получилось у Ёланты в шутку обнять его сзади, закрыть ладошками его глаза. Збигнев резко повернулся. Тонкий льняной холст ночной рубашки – плохая защита для упругих девичьих грудей, попавших в крепкие мужские руки. Кровь бросилась в лицо девушки. Ёланта почувствовала, что теряет сознание. Изо всей силы сцепила руки на шее Збигнева.

Войтинский поднял Ёланту на руки.

– Глупая, ну зачем же босиком по снегу! – горячим шёпотом сказал он ей на ухо.

Резким поворотом головы вправо, влево, огляделся. Как никогда сейчас он боялся всевидящего жандармского ока. Никого! Войтинский вздохнул, и быстрым шагом прошел со своей драгоценной ношей в дом. Заглянули в спальню. Мария Станиславовна Войтинская благополучно компенсировала физическое и душевное перенапряжение последних дней добрым крепким сном до самого полудня. Будить ее к завтраку не стали.

За обедом Збигнев и Ёланта объявили маме, что решили связать свои судьбы узами брака.

Пришлось серьезно обсуждать вопросы безвременной кончины Ядвиги Полонской, срока траура, вступление в наследство умершей, брачный контракт нового союза, условия и перспективы совместной жизни в новом для Збигнева браке, содержание молодой супруги, матери и сестер…

Збигнев протянул матери три листа бумаги.

– Читайте и запомните! Это два моих банковских вклада, и один покойной супруги. Первым вкладом в Государственный банк Российской Империи можно будет распоряжаться только в случае моей смерти, официально вступив в права наследования по закону. Супруга и мать, находящаяся на иждивении сына, имеют равные права. Сумма, как видите, достаточная, чтобы можно было скромно, но спокойно жить на проценты – шесть с половиной годовых. Процент небольшой, но надежный. Второй вклад в коммерческом частном Русско-Азиатском банке Алексея Ивановича Путилова – двадцать два процента годовых. Банк не только благополучно вышел из экономического кризиса девятьсот пятого – девятьсот восьмого, но и учетверил капитал. Это депозит на предъявителя. Помните, вклад на пароле «Костюшко» – пишется, не забудьте, кириллицей! И условный номер «1794183018461863». Номер шестнадцатизначный, трудный, но для чужих – не для нас! Это четыре даты польских восстаний! Ошибетесь – никогда денег не получите! Проценты можно снимать каждые три месяца. Если их не трогать, на проценты тоже начисляются проценты – это называется капитализация.

Слушая Збигнева, Мария Станиславовна все более и более мрачнела, наконец, не выдержала:

– Збигнев, сыночек, зачем нам все это?! Пусть остается, как было. Ты присылал нам, что считал нужным, мы были рады!

– Да, правда! – подхватила Ёланта. – Я, вообще, ничего в бумагах и депозитах не понимаю!

Збигнев улыбнулся:

– Так и будет, пока я жив-здоров и не в экспедиции на Северном полюсе! А случись что со мной, без этих знаний и без бумаг, деньги так и будут лежать невостребованными в банке столько, сколько сможет просуществовать банк. Еще раз поясняю: вы будете распоряжаться этими деньгами, если от меня не будет известий в течение одного года. Понятно? Знаете же, я человек военный. Будет приказ – поеду на Мадагаскар! А из такой дали на корабле письмо долго идти будет…

Мама не выдержала, расплакалась. Збигнев подошел сзади к креслу, в котором она сидела, обнял ее, поцеловал в висок. Покраснел носик и у Ёланты, она осмелела, сама прижалась к Збигневу. Достался и ей поцелуй.

Войтинский снова подошел к столу, взял третий лист бумаги.

– Прошу предельного внимания. Это самый серьезный депозит. В швейцарском банке. Депозит Ядвиги Полонской. Она была очень состоятельной женщиной. Очень большой вклад в драгоценностях – в ювелирных изделиях. Золото, бриллианты и прочее. Я не знаю на какую сумму. Если бы не ее инициатива, никогда не узнал бы об этом депозите. Здесь – название банка, точный адрес, имя владельца, пароль и номер банковской ячейки хранения. Полюбоваться сокровищем можно в любой рабочий банковский день. Снять проценты тоже раз в три месяца. Процент совсем небольшой – четыре с половиной, но учитывая сумму вклада, это должны быть очень приличные деньги. Это все. Запомнили?

Женщины переглянулись.

– Как будто, да!

Збигнев бросил исписанные листы в топившуюся печь. День прошел в разговорах, воспоминаниях, чаепитии, бесконечной карточной игре в польский банчок на грецкие орехи, привезенные мамой.

*****

Дзебоев возвратился в Асхабад с полным пакетом подписанных Войтинским документов. Владимир Георгиевич сознательно пошел на риск предоставления семейству Войтинским личного свидания без явных свидетелей.

Основные факторы риска были учтены. Он постарался усыпить бдительность опекаемых созданием если не у самого Войтинского, так у его мамы и кузины, иллюзии свободы в пределах периметра фирюзинской дачи Начальника области.

Войтинские могли вести откровенный разговор, как на прогулках по заснеженному двору дачи, так и в отведенных помещениях гостиной и спальни. Они раза два за три дня мельком видели офицера – смотрителя дачи, его казака-вестового и повара, трижды в день накрывавшего в гостиной стол. Но не знали, и не могли знать о том, что «секретом» казаков дача надежно блокирована и в сторону границы, и в сторону тыла.

Однако, они так никогда и не узнали, что все разговоры в пределах гостиной и спальни были прослушаны и самым скрупулёзным образом застенографированы.

Дзебоеву пришлось привлечь к этой весьма деликатной работе лиц, которые уже были кое-чем обязаны Особому отделу. Супруги Гагринские – Владимир и Гелена, в девичестве Котушинская, служили телефонистами на станции Рахтазамера. Сам Людвиг Леопольдович сконструировал микрофоны, провел под плинтусами и обоями провода из спальни и гостиной в комнату для прислуги, в которой и провели трое суток Гагринские. Четвертые сутки Гагринскому понадобились на расшифровку стенографических записей.

Дзебоев, в принципе, должен был бы быть доволен, но в своих сомнениях он не исключал того, что Ядвига Полонская могла иметь и не один вклад в банке, и не только в швейцарском…

*****

13 декабря 1911 года.

На утро третьего дня семейство Войтинских покинуло Фирюзу. На заднем сиденье «Рено» поместились все трое – сам Збигнев Войтинский, его мама Мария Станиславовна и Ёланта. Ёланта была переполнена ощущением внезапно нахлынувшего счастья, любви, нежности и страсти… Ей хотелось, и она уже не стыдилась своих мыслей, ласкать своего Збышека, и быть обласканной им самой!

Старшим машины ехал рядом с шофером Кудашев. За всю дорогу он не проронил ни слова.

В Асхабаде остановились у двухэтажного дома напротив второго городского сада. Район новостройки – здесь уже поднимаются корпуса городской тепловой электростанции, прокладывается линия железной дороги.

Вышли из машины.

– Прошу за мной! – Кудашев вошел в подъезд, начал подниматься на второй этаж. За ним – женщины. В арьегарде Войтинский с чемоданом и саквояжами своей мамы.

Квартира еще несла в себе запахи свежеоструганного дерева, масляной краски, известковой побелки. Вошедшая Мария Станиславовна чуть повела носом, сказала:

– Свежо. Это хорошо, здесь нет клопов.

Кудашев протянул Войтинскому два ключа.

 – Располагайтесь, господин поручик. Две комнаты и санитарный узел, он же кухня. Кран с хорошей водой из Золотого Ключа и прочие удобства во дворе. В доме есть сторож и дворник. Регистрацию в полиции проходить не будете. На кухне вас ждет самовар с кипятком, корзинка с бубликами и коробка с сахаром. Пейте чай, прощайтесь. Ровно через шестьдесят минут я заеду за пани и панной, через полтора часа поезд. Вот билеты до Москвы. Далее до Вильно – самостоятельно. Лично вам, Войтинский, на вокзале пока появляться не нужно. Честь имею. Помните, через час у подъезда.

Войтинские огляделись. В гостиной стол, накрытый свежей цветной клеенкой и три стула. В спальной – две узкие железные солдатские кровати, заправленные суконными синими одеялами. Ни платяных, ни посудных, ни книжных шкафов.

Ёланта была несколько растеряна. Но пани Войтинской понравилось.

– Замечательно. Мебель купишь сам, по своему вкусу и возможностям. Эту солдатскую обстановку сдашь на полковой склад. Хорошо. Идемте пить чай, прощаться. У нас мало времени. Идем, моя девочка. Будем жить вместе, вспоминать эти счастливые три дня и ждать Збышека в отпуск!

Ёланта побледнела:

– Я остаюсь. Я никуда не поеду. Збигнев мой жених, сегодня станет моим мужем. И ныне, и присно, и по наш последний день в этом мире! Мое слово!

Пани Войтинская спорить не стала, только похлопала Ёланте кончиками пальцев.

– Браво! Истинная дочь Войтинских. В этом роду слабых и плаксивых женщин не бывало! Пусть будет так. И мой наказ – как минует пост, чтоб в костеле покаялись, причастились, получили отпущение грехов и обвенчались. Жаль меня не будет. Я в этот день со всеми девочками в Вильно в костел пойду!

*****

С Карасакалом  проще, чем с Войтинским, не было. Правда, в тюрьме от так и не побывал, но допросов у прокурора не избежал.

Со дня доставки из Шайтан-щели в Асхабад  Караджа-батыр, он же Карасакал, содержался в Кеши на гаупт-вахте Первого Таманского казачьего полка. За все время своего подневольного содержания Карасакал ни разу не доставил хлопот своим стражам, ни о чем не попросил ни казаков, ни прокурора, ни жандармов. Казачий рацион рядового состава его вполне устраивал, табак-чилим тоже в кисете не переводился. В помещении, рассчитанном на четверых, Карасакал спал один. Днем больше любил находиться на воздухе.

Любимым зрелищем стала конная подготовка молодых казаков на открытом манеже.

Одно время дневальные приспособились с его помощью ломать саксаул для кухонных нужд.

Саксаул – пустынный кустарник, его ствол как бы скручен из множества побегов, тверд, как камень, но хрупок. Ни пила, ни топор не берет. Старики говорят, что иной ствол может достигать высоты в три сажени, а его заросли  раньше называли саксауловыми лесами. Когда это было? В Закаспии саксаул – единственное топливо. Только начальству да железнодорожникам есть льгота – привозной уголь. А всем прочим? Сосна – дорогой деловой лес. Куда проще – в пески смотаться, саксаула набрать. Правда, в этом году там, где ломали в прошлом, саксаула уже нет…

Карасакал от работы не отказался, не почел для себятакой подневольный труд унижением. Его сильное тело требовало физической нагрузки. Казаков физической силой и ловкостью не удивить. Однако, такого рельефа мышц обнаженного торса во всем полку никто не видел.  Карасакал легко поднимал здоровеную саксаулину над головой. С силой бил о каменный осколок, до половины вкопанный в землю именно для этой цели. От саксаулины отлетал обломок. Еще удар, еще! Казачёк-воспитанник подбирал обломки, относил на кухню. Полчаса работы – воз саксаула превращен в щепы. Кашевар приносит Карасакалу большую миску горячего вареного риса с топленым коровьим маслом.

И этот дар в прок пойдет, и от положенного рациона отказа не будет.

*****

Проводив пани Войтинскую до купе второго класса поезда Красноводск – Ташкент, проследив за тем, чтобы она случайно не осталась на перроне, ротмистр Кудашев вернулся на Куропаткина к дому, что напротив второго городского сада. Особиста сопровождал вольноопределяющийся Илларион, нагруженный узлами и чемоданами. Вместе поднялись к восьмой квартире. Постучались. Дверь открыл Войтинский.

– Прошу пана!

Кудашев вошел, протянул Войтинскому руку:

– Будем знакомиться на новом уровне, теперь как товарищи по оружию, господин Збигнев Мечислав Мария Войтинский! Так правильно, не ошибся?

– Будем знакомы, Александр Георгиевич! – Войтинский пожал Кудашеву руку.

На стук в дверь и разговор из спальни вышла панна Ёланта. Увидев Кудашева, молча присела в малом книксене.

Одним наклоном головы поклонился и Кудашев:

– Панна…

Посторонился, пропуская вольноопределяющегося Иллариона с вещами.

– Получите, господин Войтинский, это ваши вещи со старой квартиры, включая письма, записные книжки, деньги. Вот опись, надеюсь, ничего не забыто. Вам пока на улицу Вокзальную и в круг старых товарищей по конвойной команде нельзя. Подполковник Држевский, равно как и вы, завтра-послезавтра получит соответствующее распоряжение о переводе вас на службу в Особый отдел.

Войтинский, не глядя, расписался в реестре, передал бумагу Кудашеву.

– Спасибо, господин ротмистр. Когда и куда на службу?

– Завтра в девять утра встретимся на общевойсковом стрельбище на Гаудане. Огневая спецподготовка. Форма одежды повседневная зимняя. Личное оружие получите там же. По городу передвигаетесь самостоятельно, свободно, но с одним условием: если, случайно, встретитесь с кем-либо из старых сослуживцев, уходите от разговора и расспросов. У вас новая жизнь, и эта жизнь более не предполагает тесных контактов в обществе.

– Да, я понимаю.

– Поберегите подругу от опасной информации.

– Это моя обязанность.

– И последнее на сегодня. Вы должны знать: ваш бывший товарищ подпоручик Хенрык Котушинский на следствии повел себя далеко не лучшим образом. Однако, все-таки, как и вы, подал прошение на высочайшее имя о помиловании. Принято внесудебное решение не ломать юноше жизнь. В настоящее время он в прежнем звании следует к месту своей службы в Восточную Сибирь.

 – Понятно. Благодарю вас, Александр Георгиевич.

Кудашев принял из рук Иллариона белый пакет и протянул его Войтинскому:

– Думаю, вам сегодня не стоит бегать по лавкам. Посидите смирно дома! Здесь, как говорят поляки, «шампань» и сладкое. Ну, до завтра!

*****

13 декабря 1911 года.

От второго городского сада до аула Кеши десять минут на авто. «Рено» адъютанта командующего войсками в Первом Таманском казачьем полку знают, на территорию части пропускают беспрепятственно. Во дворик гаупт-вахты Кудашев прошел, остановив доклад караульного прижатым к губам пальцем. Подошел к помещению, в котором содержался Карасакал, прислушался.

Услышал громкий разговор двух мужчин. Фразы на фарси перемежались арабскими:

– Алиф! Шин! Дад! Мин!

– Хорошо. Только быстрее. В два раза быстрее!

– Ха, Даль, Заль, Ра, Лям, Йа, Ха, Нун, Мим, Лям!

– Хорошо. Дальше.

– Алиф максура, Ба, Та, Са, Джим…

– Достаточно. Теперь проверим домашнее задание. Покажи тетрадь по каллиграфии!

Кудашев вошел, не постучавшись. Не положено. Из-за стола встали Карасакал и персидский купец пряностями Иса Мешеди – доверенное лицо полковника Дзебоева. Поздоровались.

– Как успехи? – спросил Кудашев. – Все еще алфавит изучаем?

– Что вы, господин офицер, – чуть ли не с обидой протянул Иса. – Просто с алфавита начинается каждый урок. Но сегодня я опробовал свою новую методику обучения: приготовил таблички с написанием букв разными каллиграфическими стилями. Господин Карасакал ни разу не ошибся. Я в своей жизни не встречал человека с лучшей памятью. Всего месяц занятий, а мы уже свободно читаем Коран на арабском и «Шах-наме» великого Абулькасима Фирдоуси на персидском! И не только читаем. Сами пишем. Вы только послушайте!

При этих словах Карасакал прижал правую руку к сердцу, улыбнулся и поклонился Кудашеву.

Улыбнулся и Кудашев:

– Читайте, жду!

Карасакал взял свою тетрадь, и, не глядя в нее, прочитал на фарси:

«Отважный забавляется борьбой.

Его судьба – лук, меч, копье, дорога.

Зовет он смертный бой Большой игрой!

Дрожат враги за каменной стеной,

Услышав звук его стального рога».

Кудашев несколько раз хлопнул в ладоши:

– Замечательно. Рад успехам и ученика, и учителя!

Протянул Иса Мешеди синий конверт. Продолжил:

– Здесь жалование за истёкший месяц – двадцать пять рублей. С завтрашнего дня у вас будет второй ученик. Условия секретности вашей работы остаются прежними. Меняется размер оплаты. Будете получать семьдесят пять рублей в месяц ассигнациями. В конверте имя и адрес. Согласны?

– Согласен, конечно, согласен, господин ротмистр! Совсем плохо торговля идет, Продаю, продаю имбирь-перец, а на вырученные за день деньги могу купить стакан прошлогоднего подсолнечника. Если бы не вы, за место в каравансарае заплатить было бы нечем! Спасибо! Ташаккур! Бесяр ташаккур! Большое спасибо!

Кланяясь и пятясь, не поворачиваясь к Кудашеву спиной, купец покинул помещение. Карасакал и ротмистр остались одни.

– Как настроение, дорогой Караджа-батыр? – спросил Кудашев. – Не надоело здесь сидеть?

– Жду мужского разговора, вот и сижу, – ответил Карасакал. – Не ждал бы – давно бы  ушел. Думаю, дождался.

– Интересный ответ. Ответ умного человека,– улыбнулся Кудашев. – Но откуда такая уверенность?

– Полагаю, у всех народов есть поговорка, смысл которой тот же, что и у туркменской: «Враг моего врага – мой друг»! Человек, которому я верно служил, человек, которому я верил – прострелил мне голову! Человек, которого я почитал как святого, оказался просто колдуном-порханом – индусом-полукровкой! Я говорю о Гюль Падишахе. Вы, господин – молодой Кудаш-бек – в одиночку взяли в плен самого опасного зверя во всем Хиндустане и в Персии. Такой подвиг достоин высокого уважения! Я хотел бы быть нукером у такого сардара. И вам такой нукер нужен. Иначе, зачем вы держали меня здесь, где казаки не видели во мне врага, а не отправили в тюрьму? Зачем обучили меня чтению, письму и счету на персидском и арабском? Я могу сам ответить: вы не смогли удержать в клетке хиндустанского волка. Вы собираетесь на большую охоту, и я вам нужен!

– И откуда такая информация? О том, что не удержали в клетке хиндустанского волка?

– Не всегда брошенным в воду камнем можно попасть в рыбу, но всегда от камня по воде расходятся круги! Я никого не спрашивал ни о чем. И никто не спешил ко мне с новостями, как на Большом Тегеранском базаре. Я просто думал. В мире мало способных поймать птицу в небе. Гораздо больше тех, кто и куриного яйца в руках не удержит… Я был уверен, что Гюль Падишах в тюрьме не задержится. Это я не хотел возвращаться в Шираз без своего коня, без своих нукеров, босым и голодным. Если вернете мне моего Кара-Бургута и мою саблю, я принесу вам его голову!

– Не боитесь Гюль Падишаха? Он же – колдун?!

В ответ Карасакал только презрительно сухо сплюнул в сторону.

Кудашев счел этот жест как демонстрацию силы и готовности к действию.

– Смотрите, сами напросились. Я сардар требовательный, но в своих нукеров не стреляю! Если так, значит, пора знакомиться ближе. Приглашаю вас, Караджа-батыр, в мой дом. Покушаем, чаю попьем, поговорим. Я привез вам русский костюм, пальто, чтобы вы не бросались в глаза прохожим. Шофер поможет одеться. Поедем на машине. Если разговор будет интересным и добрым, завтра начнем готовиться к охоте. Утром поедем стрелять по мишеням, нельзя терять сноровку! Согласны?

Карасакал утвердительно кивнул головой.

Кудашев протянул Карасакалу руку, ощутил крепкое пожатие батыра. Разложил на столе бумаги.

– Эти бумаги на двух языках: на русском и на фарси. Я читаю, вы, Карасакал подписываете. Понятно?

Карасакал кивнул, взял в руки перо. Не пожалев своего большого пальца, окунул его прямо в чернильницу и скрепил бумаги отпечатком, потом аккуратно расписался арабскими буквами: «Караджа-батыр, афшар».

Из помещения на воздух вышли вместе. У забора на длинном поводе в руках казака смирно стоял  вороной жеребец с седой чёлкой.

– Кара-Бургут… – только и смог вымолвить Карасакал.

Трудно сказать, заплакал бы афшар при встрече с родной матерью. Но, увидев своего ахал-текинца, не смог сдержать слёз.

*****

Пока вольноопределяющийся Илларион Ованесян занимался с Карасакалом, ротмистр Кудашев общался с полковниками Первого Таманского казачьего полка – Федором Петровичем Филимоновым и Максимом Аверьяновичем Барановым.  Предъявил Постановление прокурора о прекращении сыска в отношении персидскоподданного туркмена из племени афшар Караджа-батыра и Предписание о направлении Караджа-батыра в распоряжение Особого отдела. Получил соответствующий пропуск на имя начальника гаупт-вахты.

Илларион тоже времени зря не терял: заставил гаупт-вахтенных караульных бегом протопить баньку. Отследил помывку освобождающегося. Лично укоротил черную раздвоенную бороду Карасакала. Переодел его. Карасакал в  зеркале сам себя не узнал!

*****

Так, и Караджа-батыр, он же Карасакал, поселился в доме на Куропаткина, что напротив второго городского сада. Его квартира номер четыре тоже располагалась на втором этаже, но в первом подъезде. В услужение Карасакалу был направлен пожилой туркмен-хивинец по имени Меред-Кул. Лет двадцать назад за некую дерзость хан Хивы приказал вырвать молодому пастуху Мереду язык. Изуродованный, Меред  бежал из Хивы, был пленен текинцами и продан в рабство асхабадскому купцу-персиянину. Так он стал Меред-Кулом. Освобожденный, он работал на железной дороге, потом садовником у сменявшихся начальников области. Понимал все диалекты тюркского, русскую речь, персидский. И умел молчать. За что его и ценил полковник Дзебоев. Первое, что сделал для Карасакала его новый слуга, – приготовил отменный плов!

ГЛАВА 16.

Отель «Берлин», письмо до востребования. Чем «Веблей» лучше «Нагана». Кто предатель? Митька-«експлаприятор» и надворный советник Воронов. Тайны Дневника Татунца.

Германская империя. Гамбург.

11 ноября 1911 года. Отель «Берлин», Ландграффенштрассе, 4.

Как это все случилось?

Минул без малого год, как Илья Ильич Безведерников был вынужден покинуть благословенный Баден-Баден, бросив на произвол судьбы саму надежду поправить свои финансовые дела за карточным столом.

В Бадене на первых порах фортуна улыбалась ему. По обыкновению, на исходе бессонной ночи он возвращался в свой номер с карманами, набитыми золотом – от русских пятнадцатирублевых «империалов» до английских соверенов. Однажды с ним расплатились луидорами вперемежку с наполеондорами! Жизнь мостила дорогу в будущее золотом!

Все начиналось просто.

И во что только не превращает людей любовь! Робкий от рождения может в одночасье превратиться в витязя-защитника. Некрасивый – в красавца писаного. А скромный учитель математики реального училища в профессионального ландскнехта зелёного ломберного поля!

Богатое купеческое общество, правда, не из своих, а из «залётных» молодых и весёлых игроков в покер и польский банчок, охотно приняло математика  в свои ряды. Наступил день, когда набережная родного Симбирска перестала радовать сердце. Решение было принято, когда милый друг Лизонька-модистка однажды объявила: «Хочу в Париж!».

Было лето.  Была любовь. Были деньги. И до начала учебного года был целый месяц! Роскошный пароход-дворец «Император Александр II» доставил влюбленную пару по Волге, а потом по Каспийскому морю в Баку. Ах, не каждым молодоженам достается подобное свадебное путешествие. Какую стерляжью уху ели! Какой икрой шампанское «Вдова Клико» заедали!

На берег Апшерона Илья Ильич спустился, удвоив свой первоначальный капитал. В Баку не задержались: жара, копоть, запах керосина. По Кавказу прокатились с шиком. Лизонька сверкала собственной юностью, красотой и бриллиантами в розовых ушках…

Ах, есть что вспомнить!

Так, забыв о начавшемся новом учебном годе в Симбирском городском реальном училище, молодая и успешная влюбленная пара, побывав в Париже, остановилась надолго в Бадене. Илья Ильич открыл текущий счет в коммерческом банке на свое имя и долгосрочный депозит на имя возлюбленной. На всякий случай оставил по своему счету доверенность на имя Лизоньки. Не раз и не два предлагал он подруге узаконить их более чем фривольные отношения, обвенчаться в русской православной церкви. Лиза была не против. Однако, все было недосуг.

Его рабочий день заканчивался, когда для других день Божий только начинался.

В гостиничном номере, ставшим на многие месяцы родным домом, Илью Ильича встречала его дорогая Лизонька – златокудрый ангел небесный, верный товарищ в скитаниях  по европейским городам и весям. Они завтракали в постели устрицами и шампанским, отдыхали до обеда. Потом катались по пригородам в наемном лакированном ландо, запряженном русскими серыми в яблоках рысаками, обедали в самых лучших пригородных ресторанах. Лизонька умела себя подать и пользовалась успехом в самом изысканном курортном обществе.

Вечером ужинали с новыми друзьями, слушали музыку, танцевали. После полуночи Илья Ильич присаживался за игорный стол, а Лизонька уходила в номер отдыхать. И так – изо дня в день.

Но однажды всему пришел конец.

Лизонька не встретила своего любимого Илюшечку. Портье объявил, что «мадам съехала». Илья Ильич бросился искать, как он говорил, «свою невесту». Никто из его новых друзей и из старых партнеров по преферансу ничего не сообщил ему о Лизоньке. Многие, из знавших их обоих, просто молча улыбались в лицо Илье Ильичу.

Последним ударом стало известие, полученное в банке. Лизонька на основании доверенности обнулила счет на имя Ильи Безведерникова. О состоянии счета, открытом на имя Елизаветы Молодкиной, в банке информацию сообщить отказались.

Четыре дня Илья Ильич пил. Сначала шампанское, потом коньяк, на четвертый – разливное красное… На пятый день его попросили покинуть отель.

На большой дороге, в полуобморочном состоянии, в жару и в бреду, Илью Ильича подобрала труппа бродячих цирковых артистов. Пожалели, не проехали мимо. Через три дня Илья Ильич пришел в себя, был в состоянии рассказать свою историю. Ему посочувствовали. Предостерегли: профессиональный игрок в карты, то есть, превративший азартную игру в основное средство существования, может быть посажен в тюрьму. То, что сходит с рук в высшем обществе, не сойдет иному, к этому обществу не причастному. Однако, предложили место в фургоне, пищу, номер с карточными фокусами в программе.

Илья Ильич счел все произошедшее с ним – промыслом Провидения. Полгода странствий на нищенском и полусвободном уровне существования. Вот только когда захотелось домой в Россию!

В Гамбурге вожаку удалось пробить для своей труппы ангажемент на целых три месяца в шапито, разбитом в портовом районе. Труппа начала зарабатывать. Получил некоторые деньги и Илья Ильич. Его новый номер математика-счетчика неожиданно стал пользоваться успехом. Уже дважды прямо в цирке после представления он получал предложения постоянной работы в качестве счетовода либо экспедитора. Первый раз – на торговое  судно, во второй раз – в портовый склад.

Отказался. Хотелось домой.

Заработав, и сэкономив за несколько месяцев полсотни марок, Илья Ильич справил себе более-менее приличный костюм и башмаки.

Пошел в порт. Хотел, было, устроиться на русское судно, идущее в Россию. Желательно без билета, отработать проезд. Без толку провел пол дня, заблудившись в грузовых складских терминалах. Выбравшись, наконец, к морскому пассажирскому вокзалу, ничего утешительного для себя не узнал. Нечего было и мечтать на цирковой заработок уплыть на родину пассажиром. Устроиться матросом, либо кочегаром к топке – это еще суметь нужно. Руки не те.

Осталось поглазеть на чистую публику, идущую от причала к станции городской железной дороги и к автомобильной стоянке. Вдруг, услышал оклик, видимо адресованный ему, на русском: «Эй, парень!». Оглянулся. Ему из автомобиля махал рукой солидный господин в английском кашемировом пальто.

– Вы мне? – не поверил своим ушам Илья Ильич.

– О! На русского напоролся. И где – на краю света. Иди сюда, любезнейший. Прокатимся до центра? У меня здесь пара коробок, нужно будет на третий этаж без лифта донести. Самому неудобно. А тебе заработок. Пять марок дам. Серебром! – русский жестом приглашал Безведерникова в открытую заднюю дверь «Даймлера».

Обижаться на «любезнейшего» Илье Ильичу было, вроде, и не к лицу. А пять марок серебром уже казались подарком судьбы. Он сел на заднее сиденье автомобиля рядом с двумя коробками, зашитыми в просмоленную парусину. Русский господин тяжело хлопнулся рядом с водителем. Тронулись.

– Ты кто? – спросил русский.

– Я Илья Ильич, преподаватель математики из Симбирска, – представился Безведерников.

– А я Воскобойников из Самары, купец второй гильдии. Воском торгую. Сюда сколько не привези, все мало будет. В следующий раз пароход отряжу. А по виду и не признаешь, что из учёных. Несчастье какое?

– Именно, несчастье… Приехал отдохнуть, обокрали. Болел. Теперь домой добраться не могу. И родных никого. Господин Воскобойников! Помогли бы волжанину-соотечественнику. Я не без работы, в реальном преподаю. Домой вернусь – отдам до копейки!

– Математик, говоришь? А сколько будет, если семьсот шестьдесят четыре на двадцать семь умножить, а потом на полтора разделить?

– Тринадцать тысяч семьсот пятьдесят два!

Воскобойников достал блокнот, карандашик с золотым колпачком и начал в столбик решать на страничке задачку. Повернулся к Безведерникову:

– Точно! Тринадцать тысяч семьсот пятьдесят два. И секунды не думал. Да тебе цены нет. Извините, господин Безведерников, ваш внешний вид внутренней сущности не соответствует.

Автомобиль выехал на центральную площадь, сделал круг, на минуту остановился возле ратуши. Купец выглянул в окно. Поманил Илью Ильича рукой:

 – На доме надпись видите? Сумеете прочесть и перевести?

Выглянул в окно и Безведерников. Старинное здание с флагом и гербом с изображением крепостных ворот. По фронтону надпись на латыни.

Прочитал: «Libertatem quam peperere maiores digne studeat servare posteritas».

– А перевести на русский?

– «Пусть потомки с честью хранят свободу, которую добились для нас наши предки!».

– Замечательно. Вот, что значит настоящее образование. А я выше реального не пошел. Заленился. А как, Илья Ильич, у вас с немецким дело обстоит?

– С немецким и французским на короткой ноге, с английским хуже, но разговорный на всех свободный. Память, она для всего – память. И для чисел, и для языков.

– Считайте, договорились! Держите, это обещанные пять марок. Я вас посылками обременять не буду, в каждой почти по пуду, сам донесу. Я готов предложить вам сто пятьдесят рублей ассигнациями ежемесячно с сегодняшнего дня. Будете при мне. Не лакеем, избави бог. Управляющим, или просто советником. Считать с ходу будете, на переговорах переводчиком. Мне такой, как вы человек, ох, как нужен! Согласны?

У Безведерникова пересохло во рту.

– Согласен, – еле слышно выдохнул он.

– Замечательно, – обрадовался Воскобойников, – Вот уж не думал, что в Гамбурге что-то путное для меня отыщется. Наш союз нужно скрепить хлебом-солью. Пора обедать. Илья Ильич! Прикажите нашему кучеру где-нибудь у хорошего ресторана остановиться.

Илья Ильич перевел просьбу своего нового хозяина шоферу. Тот кивнул. Минуты через три «Даймлер» прижался к тротуару и остановился.

– Отель «Берлин», один из лучших в Гамбурге, – на немецком отрекомендовал водитель. – Здесь прекрасный ресторан. Можете идти обедать. Я подожду.

Илья Ильич вышел из машины вслед за Воскобойниковым. Воскобойников глянул на здание отеля, прочитал вслух по складам: «Берлин», переспросил:

– «Берлин»?

– Да, «Берлин»! – в один голос подтвердили шофер и Илья Ильич.

– Ах, ты чёрт! Надо же, десять раз собирался, а случайно попал в точку. Меня здесь в почтовом отделении письмо уже пару месяцев ждет от дамы. Интимное! Дама из высшего общества, баронесса, чистокровная пруссачка с синими, как небо глазами! Получить бы надо… Аккуратно, чтобы не скомпроментировать! Уу, как сердце колотится!

–  Какие проблемы, господин Воскобойников? Выдают корреспонденцию до востребования везде одинаково. Покажешь паспорт – получишь конверт. Так и в Самаре, так и в Гамбурге. Хотите, я за вас получу? Давайте паспорт.

– Илья Ильич! Золото, а не человек. Сходите, я в машине посижу, что-то с сердцем нехорошо. Разволновался. Старая любовь не забывается. Только паспорт не надо. Письмо интимное. Без имен. Здесь это можно. Назовете номер, очень простой, легко запомнить: пятнадцать пятёрок пропуск две пятерки. Не забудете?

– Что вы! Не пригласить ли врача? В отеле должен быть.

– Нет, это недомогание. Несите письмо!

Безведерников вошел в отель. В просторном роскошном холле огляделся. Рядом с конторкой портье увидел полированный бронзовый диск на подставке с надписью «Почта». Подошел.

Из-за стола поднялся служащий в синей униформе отеля с надписью на кепи без козырька золотом «Берлин».

– Добрый день, господин! Чем могу служить.

– Добрый день! Мне письмо «до востребования».

– Один момент. Ваш паспорт, пожалуйста.

– Письмо не именное, интимное. Оно по цифровому паролю.

– Нет проблем. Назовите пароль.

– Пятнадцать пятёрок пропуск две пятерки.

Служащий с минуту рылся на полках за стойкой. Поднялся с извинениями:

– Я помню, такое письмо было. Оно у нас уже давно. Возможно его забрали в архив. Прикажете посмотреть в архиве?

Илья Ильич кивнул головой:

– Да.

Служащий протянул Безведерникову чистую карточку:

– Будьте любезны, напишите здесь пароль. Я пошлю юнгу в архив. Через минуту письмо будет у вас.

Илья Ильич написал ряд цифр. Юнга в униформе, взяв карточку, бегом улетел под лестницу в полуподвальное помещение. Через минуту появился снова с письмом в руках в сопровождении мужчины крепкого телосложения.

– Ваше письмо!

Илья Ильич сделал шаг навстречу посыльному. Услышал от мужчины:

– Простите, господин, за письмо нужно расписаться. Не пройдете в архив?

Вслед за служащими отеля Илья Ильич спустился по мраморной лестнице, убранной ковровой дорожкой в полуподвал. Подошел к закрытой решеткой двери. Над небольшим оконцем в решетке надпись «Архив». Человек в помещении архива раскрыл гроссбух и подал его Безведерникову.  Раскрытый гроссбух в оконце не пролезал. Илья Ильич просунул за книгой обе руки.

В этот момент на его запястья были ловко накинуты и защелкнуты наручники.

*****

Закаспийская область. Асхабад.

14 декабря 1911 года.

Ротмистр Кудашев решил было проводить со своими особистами занятия по огневой подготовке на общевойсковом гарнизонном стрельбище, что на Гаудане, но его отговорил, случайно столкнувшийся с ним исполняющий обязанности Начальника  Жандармского Полицейского Управления Средне-Азиатской Железной Дороги ротмистр фон Кюстер. Предложил прокатиться, посмотреть собственный  стрелковый тир на открытом воздухе. Кудашев несколько замялся, не сразу ответил.

Кюстер не смутился:

– Я понимаю. Сам не люблю «светить» своих людей. Потому и собственный тир построил. Думаете, на стрельбище будет лучше? Еще в очереди на огневой рубеж вровень с пехтурой настоитесь! Поехали, познакомитесь, мой урядник все покажет. Когда нужно – приезжаете со своими людьми, сами открываете, сами стреляете, сами за все отвечаете. Но, простите, в журнале отметку о работе и соблюдении правил безопасности сделаете собственноручно.

Сели, поехали. Шесть верст. Совсем недалеко, рядом с аулом Берзенги.

Узкая долина. Рельеф местности плоский, степной, с севера от Асхабада укрыт складками холмистой возвышенности, на юге – предгорья Копет-Дага.

Стрельбище не стрельбище, но тир отменный! Огневая зона метров триста в глубину. Линия огня не менее сотни метров. По периметру проволочное  ограждение с болтающимися для предупредительного звона консервными банками и табличками с надписями: «Стой! Стреляют!».

Два домика службы стрельбища, крытые от непогоды коновязи и специальные столы с бортиками для чистки оружия, деревянная наблюдательная вышка. Тщательно выровненная площадка может быть использована как строевой плац, на котором можно выстроить стрелковый взвод. Огневой рубеж обозначен полосатыми красно-белыми столбиками высотой в аршин. Пулеприемный вал заменяет крутая стена высокого холма.

Явно гордясь своим детищем, Кюстер со знанием дела знакомил Кудашева с мишенным полем, с окопами, отрытыми глубиной в полуторный профиль.

– В длину в двадцать пять саженей по фронту! Это позволяет в ручном режиме осуществить любой маневр мишенями: от бегущей фигуры до фигур непредсказуемо появляющихся и исчезающих!

Кудашеву понравилось. Он понял – в таких окопах можно безопасно перемещаться, держа в руках прочные деревянные шесты с набитыми на них силуэтами, вырезанными из фанеры и окрашенными в зеленовато-серый цвет. Мишени изображают фигуры противника «в полный рост», «по-грудь» и  двойную фигуру – «пулемет».

– Не хотите попробовать по бегущей фигуре, Александр Георгиевич? – ротмистр фон Кюстер встал на линию огня в двадцать пять метров.

Кудашев понял, отказаться – обидеть Кюстера.

– Я, правда, не спортсмен, Иоганн Иоганнович, не люблю без толку патроны жечь. Однако, давайте, попробуем. Хоть знать буду, как завтра с моими ребятами занятия проведу.

Урядник жандармерии – дневальный по тиру – спрыгнул в окоп. Через минуту над окопом показалась мишень.

– Готовы? – спросил Кудашева Кюстер. Увидев утвердительный кивок, крикнул уряднику: – Пошёл!

Мишень двинулась слева на право от стрелков по фронту.

Кюстер стрелял, удерживая «Наган» двумя руками, выдерживая горизонтальную линию прицела, поворачиваясь всем торсом вслед за движущейся фигурой.

Кудашев стрелял одной  правой от пояса, особо не торопясь, не напрягая правую руку, держа левую, как баланс при сабельном ударе, но также, не изменяя положения крепко поставленных ног, поворачиваясь за мишенью всем торсом.

– Готово! – крикнул Кюстер.

– Ротмистр Кудашев стрельбу окончил! – ответил Кудашев.

Убрали оружие в кобуры. Пошли смотреть мишень.

– Я такого за всю жизнь не видел, – не смог сдержать удивления Кюстер. – Портрет кисти Дюрера… Это же в золотую раму вставить можно!

– Ладно, в раму… Будет нужно, еще нарисуем. Спасибо, Иоганн Иоганнович! Значит, я могу воспользоваться тиром? Пусть ваш дневальный остается, он нам не помешает, наоборот, поможет.

Кюстер смотрел на Кудашева, как будто увидел его в первый раз. Молча завел машину. Молча тронулся. До самого Асхабада не сказал ни слова.

Дневальный по стрельбищу урядник выбрался из окопа, вытащил мишень, пригляделся. Приглядевшись, перекрестился.

Руку своего начальника он узнал сразу: в мишени семь дырок плотным роем размером с яблоко в центре ростовой фигуры. А вот работа господина Кудашева: следы поражения строго по вертикали – от головы до колена – тоже семь дырок!

*****

Занятия по огневой подготовке Кудашев проводил по всем правилам. Начал с изучения мер безопасности при обращении с оружием. Его «кадеты» –  Войтинский и Карасакал – отвечали на все вопросы мгновенно и безошибочно. Иного от них и ожидать было нельзя. Много времени не потребовалось. Продолжили занятие изучением материальной части.

Каждый получил по револьверу.

Кудашев поднял свой стволом вверх:

–  Разрешите представить: револьвер системы Веблей-Фосбери*.  Английский. Хорошая сталь. Ударно-спусковой механизм двойного действия. Калибр по русским мерам – 4 целых 55 сотых линии. Так что, диаметр пули в полтора раза больше диаметра пули привычного уже нам «Нагана». Недостаток: очень чувствителен к загрязнению. В азиатских условиях всепроникающей пыли, сами понимаете. Достоинства прямо вытекают из недостатков. Высокая точность сопряжения частей механизма выливаются в высокую точность поражения цели. Минимальная отдача для такого калибра. Высокая останавливающая способность пули. Барабан на шесть патронов.

…………………………….

* Револьвер системы Веблей-Фосбери. Серийный выпуск английской оружейной компании Webley & Scott – «Веблей энд Скотт» 1901 года. Калибр .455 по системе British Service – «Бритиш Сервис» или 11,56 миллиметров по метрическим стандартам, или по русским – 4 целых 55 сотых линии.

…………………………….

Войтинский поднял руку:

– Разрешите вопрос, господин ротмистр! Не проще ли остаться с «Наганом»? Пусть калибр меньше, но и он рассчитан на остановку скачущей лошади с расстояния в пятьдесят метров! – Войтинский несколько раз крутанул «Веблей» на указательном пальце, останавливая его после каждого оборота и изготавливаясь к стрельбе. – И, сбалансирован, полагаю, хуже «Нагана»…

 – Магазин пуст, вот и баланс не тот, господин поручик. На территории, предполагаемой для нашей совместной работы, поставку и продажу стрелкового оружия осуществляет английская оружейная компания «Веблей энд Скотт». Так что эта модель в ваших руках вызовет меньше вопросов, нежели «Наган». А патроны для нагана в три линии вы просто нигде не достанете. Еще вопросы?

– Усвоили. Вопросов нет.

– Тогда приступим к изучению частей и механизмов. Все во внимании! Порядок неполной разборки. Неполную разборку револьвера производить в такой последовательности: первое – выдвинуть шомпол из оси барабана: взять револьвер левой рукой за рукоятку, правой рукой повернуть шомпол за головку налево и выдвинуть его до отказа;  второе – вынуть ось барабана: удерживая револьвер левой рукой за рукоятку, правой рукой повернуть шомпольную трубку настолько, чтобы черта на верхней части ее пришлась против черты на пояске ствола, и вынуть за головку ось барабана; третье – вынуть барабан: откинуть дверцу вниз к спусковой скобе, вынуть барабан в правую сторону и закрыть дверцу…

– А стрелять сегодня будем? – спросил Караджа-батыр.

*****

В тот же вечер.

Асхабад. Канцелярия Начальника области.

Кабинет полковника Дзебоева.

Полковник Джунковский сдержал слово и приехал в Асхабад без задержки и ссылки на объективные обстоятельства. Генерал-майор Шостак был в отъезде. В шесть вечера Джунковский прямо с порога прошел в кабинет адъютанта командующего войсками и заведующего Особым отделом управления полиции области полковника Дзебоева.

Через минуту в кабинет вошел ротмистр Кудашев.

– Прошу прощения за опоздание. Проводил полевые занятия по огневой и тактической подготовке. Вестовой не сразу нашел меня!

– Хорошо, присаживайтесь, господин ротмистр, – Джунковский возглавил совещание. – Начнем, пожалуй, без церемоний, с процессуального действия опознания.

Джунковский достал из портфеля и разложил на столе четыре фотографические карточки.

– Ротмистр Кудашев, прошу вас!

Кудашев встал, подошел к столу.

– Не могли бы вы опознать на этих фотографиях лицо, которое вам известно?

Фотографии были не лучшего качества, но Кудашев уверенно сдвинул одну из них на середину стола.

– Этот человек мне знаком!

– Расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились.

– Этот человек в день 25 ноября в городе Санкт-Петербурге был соучастником преступной группы, пытавшейся ограбить лавку купца Самвела Татунца. Человек, стрелявший в меня, назвал его Митькой. Дословно он крикнул: «Митька – к кассе! Деньги, драгоценности в сумку!».

– Хорошо ли вы рассмотрели этого грабителя? Как я понимаю, у вас не было на это времени, – задал вопрос Джунковский.

 – Действительно, я видел его лицо дважды: когда он бежал к кассе от двери, а потом, уже получив пулю в грудь, видел, как он бежал от кассы к двери. Стрелять я в него не стал, хоть и имел для этого возможность. Этот человек был безоружен!

– Вы запомнили его лицо за две, три секунды в экстремальной ситуации перестрелки и ранения?! – в достаточно жесткой манере повторил свой вопрос Джунковский.

Кудашев не смутился:

– Прошу прощения, господин полковник! Я имею опыт рекогносцировок в условиях тяжелых боев на пересечённой местности под артиллерийским обстрелом шрапнелью мелинитовыми снарядами. Я, может, и не скажу сразу, какого цвета автомобиль, который сейчас стоит у подъезда, но если мне покажут сотню фотографий японских офицеров, я смогу без ошибки выбрать десяток, с которыми мне приходилось общаться. И не только в спокойной обстановке!

– Не горячитесь, господин ротмистр. Никто не хочет вас обидеть. Никто не сомневается в вашей искренности. Вопросы задавались согласно процессуальным формам, вы же юрист! Опознали «Митьку» правильно. Точно так же его по фото опознали, правда, из пятнадцати снимков, ваши знакомые Самвел Татунц и его дочь Каринэ. Теперь мы окончательно удостоверились, человек на фото – условно нами названный «Митька-експлаприятор» самарский крестьянин Дмитрий Погорелец сын Иванов. Благодарю, Александр Георгиевич! – полковник Джунковский кивком головы дал понять, что вопрос с опознанием исчерпан. Продолжил:

– Как вы помните, Александр Георгиевич, я остался в Санкт-Петербурге на несколько дней по своим делам и не поехал с вами в штабном вагоне. В этот же день я из неофициального, но доверенного мне источника, узнал о совершенном на вас покушении. У меня были основания связать воедино два факта – факт вашего ареста и факт покушения. Я начал собственный негласный сыск. В ночь под утро следующего дня Дмитрий Погорелец был арестован и допрошен. Арест произведен вполне официально. Погорелец из предложенных ему двадцати пяти фотографий разных лиц мужского пола одного возраста и социального положения выбрал одну, по которой опознал  человека, от которого Яшка Ферт получил пистолет «Браунинг» и сто рублей ассигнацией. Акт опознания проводился участковым полицейским приставом капитаном общей полиции Кондратьевым при участии помощника прокурора Сергея Андреевича Сухорукова. Этим человеком является помощник заведующего Особым отделом надворный советник Воронов, доверенное лицо полковника Ерёмина!

– Помню помощника, он мне крест вынес: статский черный фрак, орден Святой Анны третьей степени – за двенадцать лет «беспорочной службы», – вставил Кудашев.

– Фотография Воронова попала в колоду для опознания не случайно и не по моей инициативе. Воронова успели несколько раз засечь филеры наружного наблюдения, как лицо, активно вращающееся в криминальной среде. Ерёмину пришлось отчитываться перед помощником прокурора,– продолжил Джунковский.

– Отчитался? – поинтересовался Дзебоев.

– Конечно. Воронов, яко бы, по собственной инициативе и без уведомления Ерёмина пытался внедрить агента в качестве «сочувствующего»  в среду боевиков Эс Эр. Предъявил расписку в приеме денег за подлинной подписью Яшки Ферта –  крестьянина Семена Ивановича Сырова. К нападению на ротмистра Кудашева Воронов, а тем более – Ерёмин – отношения не имеют!

Дзебоев подвел черту:

– Я предполагал и ранее, что покушение на Кудашева – второе звено в цепи событий после неудачи с привлечением его к уголовной ответственности за соучастие в побеге Британца. Невозможно предположить, что человек, получивший деньги и оружие от Воронова, стрелял в Кудашева по чистой случайности. За этими действиями скрывается определенная логика провокатора на уровне мышления продавшегося полицейского пристава:  Кудашев арестовал преступника, Кудашев же якобы вошел с ним в сговор и помог бежать… От Кудашева якобы избавился бежавший Гюль Падишах руками маргинального элемента… Когда успел только? Уму непостижимо!

В разговор вступил Кудашев:

– Более того: не факт, что на Финляндском вокзале билет на имя Кудашева купил сам Британец. Этим человеком вполне мог быть и Воронов! Чем же еще можно было снять ответственность не только Ерёмина, но и Начальника Департамента Полиции за побег из-под стражи секретного арестанта Трубецкого бастиона?!

Джунковский подтвердил сказанное кивком головы:

– Есть и еще один факт. Мне известны ваши сомнения на предмет получения письма по паролю «пятнадцать пятёрок пропуск две пятёрки». Имело место предположение о том, что пергамент с цветком лотоса – фальшивка, изготовленная с целью ареста нашего агента в Гамбурге. Вот, что вышло из этого предположения: все с точностью до наоборот. Читайте, что пишет  германская пресса –  «Deutsche Zeitung» – «… Русские шпионы в Гамбурге!». Это письмо попытался забрать на почте отеля «Берлин» некий Илья Безведерников, уроженец Симбирска. Вряд ли это настоящий агент. Просто обыватель, использованный в «тёмную». А вот истинный агент знал пароль. Направить русского агента в Германию, в Гамбург, или озадачить уже внедренного агента мог только Ерёмин. Ни Джунковский, ни Дзебоев такими возможностями не располагают!

Джунковский встал, поискал на столе глазами пепельницу, придвинул ее к себе поближе, закурил.

Дзебоев воспользовался паузой, привлек внимание офицеров:

– Минутку, господа! Полагаю, это совещание в полчаса закончено не будет. Как хозяин этого кабинета, предлагаю продолжить его за самоваром!

Никто не отказался. Чисто деловой сухой тон общения плавно перешел в дружескую беседу. Пили чай. Курили.

– Разрешите вопрос, Евгений Федорович? – обратился к Джунковскому Дзебоев.

– Прошу, без церемоний. Раньше закончим!

– Цинично, но факт. «Is fecit, qui prodest» – «Сделал тот, кому выгодно». Это еще в Древнем Риме знали. Однако, стоит только задать вопрос, откуда фальшивка, и сразу найдется ответ: от Дзебоева. Откуда у Ерёмина такое жгучее желание – избавиться от меня любой ценой?

– Полагаю, не только от вас, Владимир Георгиевич. В первую очередь, от меня. И даже не от меня, а от лица, которое не сегодня-завтра найдет самому Ерёмину добрую замену.

– Почти понятно. Не спрашиваю об этом лице. Но что теперь?

Джунковский смахнул с кителя крошки печенья, сделал несколько глотков чая. Ответил:

– Равновесие восстановлено. У Ерёмина нет претензий к Кудашеву. Кудашев – герой, Ерёминым обласканный. Результат пока один: существует скрытый конфликт между Особым отделом Российской Империи и Особым отделом Туркестана. Для Ерёмина такое равновесие невыносимо, ибо конфликт инициирован им. А проигрывать он не любит. Амбиции не позволяют. Ему уже эполеты Шефа Отдельного Корпуса жандармов снятся.

– Прошу прощения, Евгений Федорович… Нет равновесия! Позвольте ознакомить вас с новым ставшим известным фактом. Четыре года назад в руки Гюль Падишаха попал живым мой сын Чермен. Следовательно, можно предполагать, все это время существовала связь, остававшаяся для нас тайной, между Рами Радж-сингхом, как он тогда назывался, и мною, адъютантом командующего войсками области…

Джунковский поставил на стол пустой стакан, поднялся с места.

Встал и Дзебоев. Кудашеву ничего не оставалось, как тоже подняться. Несколько мгновений тягостного молчания.

Дзебоев продолжил:

– Именно это обстоятельство и побудило меня просить у вас конфиденциальной аудиенции. В день, когда Ерёмин прочтет  Дневник Самвела Татунца, будут арестованы и ротмистр Кудашев, и полковник Дзебоев по обвинению в государственнойизмене. Я сам против себя самого могу обвинительную речь для прокурора написать… Вот подлинник документа, вот машинописная распечатка, вот короткая справка. Прошу ознакомиться!

Положил раскрытую папку с бумагами на стол перед Джунковским.

Джунковский подвинул документы ближе к настольной лампе, пересел на место Дзебоева.

Каминные часы пробили полночь. Электростанция отключила свет. Дзебоев зажег свечи.

– И часто у вас так? – спросил Джунковский.

– Норма, – ответил Дзебоев. – До пяти утра света не будет.

– Нет, протянул Джунковский, – я ничего толком уже не вижу. Читать буду завтра. Спрячьте до утра в сейф папочку, но принесите ее мне в Гранд-отель с утра пораньше. После обеда обсудим все предметно и обстоятельно. А пока перескажите все своими словами!

В два ночи закончили совещание. Джунковский резюмировал:

– Владимир Георгиевич! Я знал о трагедии в вашей семье, о личном горе… Известие о том, что ваш сын жив – дорогого стоит. Позвольте вас поздравить! Конечно, ситуация, как в романе. Но река жизни, провидение, еще и не такие повороты делают. Будем думать. Есть факт – его нужно использовать в свою пользу! Конечно, Дневник купца Татунца не должен попасть в руки Ерёмина. И не попадет. Позаботимся. У меня для вас тоже большая папка документов имеется. Из Санкт-Петербурга. Завтра вместе знакомиться будем. Но на сегодня закончим.

– Утро вечера мудренее, – вздохнул Дзебоев.

ГЛАВА 17.

 Снова под ударом Гюль Падишаха? Заграноперация «Бирюза». Подполковник Калинин. Снова Мак'Лессон. "Оборона Севастополя". Снова Красноводск. "Персидская экспедиция".

15 декабря 1911 года. Асхабад. Резиденция Особого отдела. Кабинет полковника Дзебоева.

В четырнадцать ноль-ноль Джунковский продолжил совещание в прежнем составе присутствующих офицеров, но на сей раз в резиденции Особого отдела, что на улице Таманской, плавно переходящей в Фирюзинский тракт.

Было видно – Джунковский крепко не в духе. Люди его породы воспитаны в умении сдерживать негативные эмоции. Его скрытое раздражение проявлялось лишь в более аккуратных движениях, голосе, потерявшем свою окраску, да в предельной вежливости.

– Господа офицеры, – начал Джунковский. – Я уполномочен ознакомить вас планом заграничной операции в рамках политического сыска под условным названием «Бирюза», разработанную и утвержденную Особым отделом Департамента полиции в Санкт-Петербурге.

Джунковский вынул из портфеля темно-синюю коленкоровую папку с тисненым гербом и крупными заглавными буквами «МВД». Подумал и достал вторую серого картона, в которой Дзебоев и Кудашев узнали ту, в которой Джунковскому были переданы документы Самвела Татунца. Помолчал. С минуту смотрел в окно, словно, собираясь с мыслями. Потом продолжил:

– Не могу начать новую большую работу, не разрешив вопросов актуальных. Вопросов, которыми сегодняшней ночью озадачил меня полковник Дзебоев.

При упоминании имени полковник Дзебоев встал со своего места. Не услышал привычного в таком случае «Прошу садиться».

Джунковский повернулся к Дзебоеву и, глядя ему прямо в глаза, задал вопрос:

– Скажите пожалуйста, Владимир Георгиевич, как долго по времени вы имели возможность ознакомится с Дневником Самвела Татунца?

– Со дня, следующего после прибытия из Санкт-Петербурга ротмистра Кудашева по день вчерашний.  С четвертого декабря по тринадцатое, всего полных десять дней.

– Благодарю вас. Ротмистр Кудашев, вам такой же вопрос.

Кудашев также поднялся, ответил:

– Этот Дневник читал еще при мне сам Самвел Татунц в ночь происшествия. Потом я перечитывал его неоднократно в вагоне поезда в пути до самого Асхабада. Раз пять перечитал, это точно. Помню его почти наизусть.

– Это хорошо. Теперь вопрос к вам обоим: почему ни ротмистр Кудашев в своем Отчете о поездке в Санкт-Петербург, ни полковник Дзебоев в своей Справке на мое имя не упомянули два весьма интересных нам имени, двух персонажей, описанных в Дневнике Самвела Татунца?

Кудашев и Дзебоев молча переглянулись.

– Что с вами? – Джунковский прибавил металла в голосе. – Ну, совсем мои сыщики нюх потеряли! Повторяю, эти имена уже были вам известны ранее!

Кудашева осенило:

– Да! Вспомнил – Готлиб и Зигфрид. Из шифровки на пергаменте с лотосом!

– Да!  Слава Богу. Теперь вспомните дату написания шифровки!

Кудашев, сжал кулаки, медленно набрал в грудь воздух и процитировал на память:

– «ДОРОГОЙ ГОТВАЛЬД НАША АВАНТЮРА ИНДИЙСКИМИ АЛМАЗАМИ ПРОВАЛИЛАСЬ УМИРАЮ ДИЗЕНТЕРИИ БОЛЬНИЦЕ ШИРАЗЕ НАДЕЖНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ ПЕРГАМЕНТ ПОЙДЕТ ПОСОЛЬСТВО СТАМБУЛ ДЛЯ ТЕБЯ МЕСЯЦ НАЗАД ТЕГЕРАНА ОТПРАВЛЕНО ПИСЬМО ГАМБУРГ ОТЕЛЬ БЕРЛИН ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ ПАРОЛЬ ПЯТНАДЦАТЬ ПЯТЕРОК ПРОПУСК ДВЕ ПЯТЕРКИ СПИСКИ БРИТАНСКОЙ АГЕНТУРЫ РОССИИ СУМЕЙ НА ЭТОМ ЗАРАБОТАТЬ ПРОЩАЙ ОБНИМАЮ ЗИГФРИД ЯНВАРЬ 1907 ГОД».

Повторил:

– Январь 1907 год – дата написания Зигфридом шифрограммы, адресованной Готлибу. А Самвел Татунц встречался с братьями Зигфридом и Готлибом Брауншвейгами в апреле 1907 года!

Джунковский обратился к Дзебоеву:

– Что вы на это скажете, Владимир Георгиевич?

– Виноват, Евгений Федорович. Этот недогляд – следствие моей личной трагедии.

– Объяснение принято. По-человечески, все понятно, логично и объяснимо. Пойдем дальше! Вряд ли в Иране на 1907 год были две пары братьев с именами Зигфрид и Готлиб. Теперь и без глубокого анализа ясно, что имеющиеся у нас два документа противоречивы.  Противоречие вот в чем. Самвел Татунц встречался с братьями Брауншвейг – здоровыми энергичными богатыми мужчинами в расцвете лет, инженерами, уже много лет – успешными предпринимателями и контрабандистами. Письмо же написано явно умирающим нищим авантюристом. Так что братья Брауншвейг к Зигфриду и Готлибу из шифровки прямого отношения не имеют. Что в остатке? Некто в Персии в январе 1907 года решил в форме дезинформации неизвестного адресата подбросить эту шифровку в германское посольство в Стамбуле. Три версии – первая: скомпроментировать реальных Брауншвейгов; вторая: по проявленному интересу выявить в среде сотрудников германского посольства информатора английской или российской миссий; третья – устроить в честном семействе дипломатов скандал по принципу – «разделяй и властвуй»! Для нас с вами важно другое: кто, все-таки, направил русского агента в отель «Берлин»? Дзебоев, Кудашев, Джунковский или Ерёмин? Думайте. Я не могу быть уверенным, что когда-либо этот вопрос не станет задавать всем нам российская контрразведка!

Джунковский сел, закурил.

Дзебоев без команды тяжело опустился на стул. Кудашев последовал примеру начальства.

Дзебоев встал, открыл форточку, расстегнул на воротнике крючки. Кудашев без команды выглянул в коридор, поманил вахмистра Митрохина, знаками изобразил кипящий самовар.

– Да, – вздохнул Дзебоев, – не думал, что доживу до допроса в контрразведке. Но раз вопрос поставлен, будем готовы ответить на него. Разрешите несколько скорректировать список подозреваемых, Евгений Федорович. Вы великодушно сами себя в этот список внесли. Так почему остался в стороне барон фон Кюстер? Именно ротмистр Кюстер, исполняющий обязанности начальника Полицейского жандармского управления Средне-Азиатской железной дороги, начинавший службу криптографом, осуществлял расшифровку той злополучной криптограммы!

– Спасибо, что вспомнили, Владимир Георгиевич! – поблагодарил Джунковский Дзебоева кивком головы. – Я тоже вспомнил, что сам лично рекомендовал Кюстера, как специалиста-криптографа!

– Господа, офицеры! – вступил в разговор и Кудашев. – Позвольте отдать должное нашему противнику – Гюль Падишаху. Как одним клочком пергамента он ухитрился из прошлого – через четыре с лишним года после его написания – внести чуму недоверия в наш стан! Он верен своему принципу – «разделяй и властвуй»! Добивается малыми средствами весомых результатов. Мы, что, пошли у него на поводу?

– Цена этому «клочку пергамента» достаточно высока. Из-за него люди гибли. Лично вы, ротмистр Кудашев, чуть было не потеряли невесту, сами лично рисковали жизнью! Забыли? Я еще вчера дал обещание Владимиру Георгиевичу, что Ерёмин не получит Дневник Татунца… Ну, хотя бы ту его  часть, где упоминается Дзебоев-младший. Но! Служба у нас такая, господин Кудашев. Самое страшное в нашей работе – предательство! Вам ли не знать? Последний шрам от пули еще, верно, спать не дает? – уже улыбаясь одними глазами, спросил Джунковский, по-видимому, сбросивший мучившее его напряжение.

– Что верно, то верно, – Кудашев взял со стола принесенный Митрохиным стакан чая.

Сделали перерыв на чаепитие.

Через двадцать минут Джунковский продолжил совещание.

Прежде, чем раскрыть синюю коленкоровую папку, отобрал у Дзебоева и Кудашева подписки об ознакомлении и неразглашении. Потом начал вполголоса ровно и неторопливо читать машинописные тексты приказа и плана заграноперации «Бирюза». Через час сделали еще один перерыв на чай и перекур. Еще через час Джунковский, прочитав последний лист, закрыл папку, аккуратно, но туго, на бантик завязал тесёмки. Передал Дзебоеву.

– С этого момента, господин полковник, вы руководитель и лично ответственный за операцию «Бирюза». Папка хранится у вас. Гриф – «совершенно секретно». Время на подготовку – месяц. Не позже, чем пятнадцатого января группа должна убыть на территорию операции – в Персию. Начнем обсуждение? Предупреждаю, оно формально, силы иметь не будет. За нас все продумали, и все решили. Но, поговорить мы можем, это в наших интересах! Прошу!

Дзебоев поднял руку:

–  Разрешите вопрос?

– Прошу вас.

– План операции «Бирюза» – серьезный и объемный документ. Его изучение потребует нескольких дней работы. Мой комментарий будет бессистемным, так как я просто пройдусь по наиболее «болевым» моментам нашей предполагаемой работы.

Первое: в Плане практически отсутствуют рекомендации, выработанные здесь, в Асхабаде, подготовленные мною в форме «Стратагемы» и дошедшие до Ерёмина в форме, отредактированной полковником Джунковским и ротмистром Кудашевым.

Второе: изменена цель операции. Предполагалось: Первое – серьезная работа по созданию агентурной сети на всей территории Персии и частично Британской Индии с резидентурами в стратегически важных для России населенных пунктах, создании надежных систем связи, как традиционной – конно-фельдегерской со станциями  использования гужевого транспорта, так и с тайным использованием действующих телеграфных линий. Второе – арест и доставка в Россию преступника, условно называемого Британцем, совершившего в России уголовное преступление и бежавшего от наказания. Вместо этого мы имеем на руках приказ физически уничтожить Гюль Падишаха и доставить в Санкт Петербург «неоспоримые доказательства» этой акции! Как это прикажете понимать? Как в случае успеха, так и в случае провала эта акция, ставшая достоянием общественности, может вызвать международный скандал. Организация внесудебной расправы может быть трактована как политическое убийство. Еще не известно, в каком новом качестве и под какой личиной возникнет Гюль Падишах. Под главный удар ставится в первую очередь вся кадровая вертикаль Особого отдела Управления полиции Туркестана включая Закаспийскую область. Не исключаю, что Ерёмин умышленно, провокационно готовит провал группы.

Третье: Беспокойство вызывает положение, согласно которому Кудашев и Минкин убывают в загранкомандировку с подлинными паспортами и прочими документами на имена подданных британской Короны канадцев Котович.

Полагаю, прикрытие российских агентов легендой и документами реальных лиц – погибших в России канадских ученых-эпидемиологов – ненадежным. Интеллижент Сервис понадобится менее суток, чтобы сделать запрос в Торонто и получить оттуда ответ… След реальных ученых приведет в Россию, в которой они погибли в дебрях Куги-Танга от клещевого энцефалита, а в результате мы получим обвинение в убийстве с целью использовать их документы в Большой игре!

Кудашев никогда не видел Дзебоева таким взволнованным. По его лицу пошли красные пятна, ему часто не хватало воздуха, чтобы закончить фразу.

От Джунковского тоже не укрылось состояние Дзебоева.

–  Перерыв! – объявил Джунковский. – Предлагаю поехать куда-нибудь пообедать. Я четвертые сутки на сухомятке. Борща хочу!

В запертую дверь кабинета два коротких стука.

Вошел вахмистр Брянцев, обратился к Джунковскому:

– Ваше высокоблагородие господин полковник! У ворот в отдел Вас пехотный подполковник спрашивает! На открытом извозчике подъехал. Мокрый весь от снега с дождем…

– Эка новость! Как меня и здесь разыскали?! Проведи его в приемную для посетителей.  Помоги раздеться, напои горячим чаем. Я через минуту буду.

Обратившись к офицерам, Джунковский добавил:

– Обед не отменяется. Одеваемся. Постараюсь не задерживаться.

Вышел.

Однако, ждать его пришлось минут двадцать. Вернулся Джунковский не один. Рядом с ним среднего роста старший офицер пехоты в мундире без головного убора. Темные волосы, короткая стрижка, но не брился, видно, неделю. На лице короткий розовый осколочный шрам. На груди орден Святой Анны с мечами и бантом  и большая звезда ордена «Лев и Солнце». Пронзительный немигающий взгляд. Кисть левой руки затянута тугой чёрной перчаткой. На левом рукаве мундира свежее масляное пятно.

– Господа офицеры! Прошу знакомиться, подполковник Калинин, Главное Управление Генерального Штаба, служба полковника Монкевица, – представил новоприбывшего полковник Джунковский. – Господин подполковник, представляю вам полковника Дзебоева и ротмистра Кудашева.

И у Дзебоева, и у Кудашева в головах щёлкнуло одновременно: «Разведка!».

Подполковник, не соблюдая субординации, здороваясь, первым протянул руку Кудашеву, стоявшему к нему ближе, потом Дзебоеву.

– Господа офицеры! Будем знакомы. Прошу простить мой внешний вид. Срочность моей миссии заставила меня использовать не только пассажирские, но и товарные поезда. Будка машиниста – не самое комфортное место для путешествия.

Дзебоев уже звонил вахмистру Митрохину:

– Бери машину, бегом в Гранд-отель. Обед на четыре персоны с огня в судках на четвертой скорости сюда! Не забудь «Смирновскую» с белой крышечкой за шестьдесят копеек!

И, обернувшись к Калинину:

– Господин подполковник! Прошу к столу. Горячий чай с лимоном, с мёдом. Через полчаса обедать будем.

– Хорошо. По гороховому супчику страсть как соскучился. Поговорим после обеда. Я к вам по очень важному делу. Но есть вопрос безотлагательный.

– Мы во внимании, – Дзебоев чувствовал, все они на пороге новых событий.

– Дневник владикавказского купца Самвела Татунца еще у вас? Не отправили в Особый  отдел Санкт-Петербурга?

*****

Через час совещание было продолжено.

Подполковник Калинин умел приковать внимание слушателей к своему выступлению. Ровный, хорошо поставленный командный голос на уровне камерного восприятия немногочисленной аудитории, без повышенных тонов, но с правильно расставленными интонацией акцентами не давал участникам совещания расслабиться, уйти в собственные мысли. Начал просто. С самого главного.

– Я, подполковник Калинин, уполномочен в устной форме, с вручением в отдельных случаях предписаний в письменном виде, сообщить совершенно секретную информацию. Мои полномочия могут быть подтверждены присутствующим на совещании полковником Джунковским.

Первое: – От имени Помощника первого обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба генерал-майора Монкевица Николая Августовича поблагодарить заведующего Особым отделом Закаспийской области адъютанта командующего войсками области полковника Дзебоева Владимира Георгиевича за работу, проделанную по делу особо опасного государственного преступника иноподданного лица, условно называемого Гюль Падишахом, завершившуюся на первом этапе арестом этого лица.

Полковник Дзебоев поднялся с места, принял стойку «смирно» и снова сел.

Подполковник Калинин кивнул, и продолжил:

Второе: – Прекратить работу вашего Отдела по подготовке заграноперации «Бирюза».

Третье: – Освободить заместителя Заведующего Особым отделом Управления полиции Закаспийской области ротмистра Отдельного Корпуса жандармов Георгия Александровича Кудашева от занимаемой должности со дня получения настоящего распоряжения.

Четвертое: – Откомандировать заместителя Заведующего Особым отделом Управления полиции Закаспийской области ротмистра Отдельного Корпуса жандармов Георгия Александровича Кудашева в распоряжение 1-го квартирмейстерства ГУГШ со статусом – офицер для особых поручений. Сохранить за А.Г.Кудашевым территориально существующее рабочее место, выплаты жалования и дополнительных «георгиевских» по прежнему месту службы. Перевод с Особым отделом Департамента полиции Российской Империи согласован.

Пятое: – Ротмистру Кудашеву на месте продолжать физическую, военную и специальную подготовку, уже созданных групп на территории предстоящей операции. Приказ и План новой операции будет доведен ротмистра Кудашева не позже седьмого января наступающего 1912 года. – Ротмистру Кудашеву ознакомиться с оставляемой мною инструкцией. После прочтения – сжечь.

Шестое: – Ротмистру Кудашеву максимально понизить уровень общения с офицерами гарнизона и штатскими лицами. Офицер 1-го квартирмейстерства ГУГШ должен быть избавлен от проблем хозяйственного толка. Все рабочие вопросы решать непосредственно с полковником Джунковским.

Седьмое: – Особому отделу сдать ротмистру Кудашеву всю деловую, сыскную и процессуальную документацию в подлинниках по делу лица, именуемого – Мак’Лессон, Рами Радж-сингх, Гюль Падишах, Британец.

Восьмое: – Особому отделу сдать мне лично Дневник владикавказского купца Самвела Татунца, ныне проживающего в Санкт-Петербурге, а также полный набор германских топографических карт, полученных ротмистром Кудашевым от выше упомянутого Татунца.

Пакет с письменными распоряжениями у полковника Джунковского. После совещания ознакомитесь.

Далее: – Позвольте мне, как лицу, курирующему дело Гюль Падишаха в общих чертах сообщить известную мне информацию из других источников.

Вот Справка, составленная по Донесению военного агента в Калькутте:

Установлено, что в районе Нью Дели в старом средневековом дворце-крепости, условно называемом Раджа-Темпль, дислоцировано одно из подразделений пехотной части, номер которой известен, в составе хозяйственной службы Делийского гарнизона.

Раджа-Темпль расположен в труднодоступном  горном районе, хорошо укрыт непроходимыми джунглями. До 1885 года был заброшен и необитаем. От Нью Дели удален приблизительно на 13-14 километров по прямой, лежит на географических координатах NN градусов nn минут северной широты, NN градусов nn минут восточной долготы. Известны, по крайней мере, два пути к  Раджа Темплю. И один, и второй пути не проходимы для колесного транспорта, как гужевого, так и авто. Связь поддерживается конным порядком или грузовыми слонами.

Нам так и не удалось установить поименный список должностных лиц.

Ни прямые, ни косвенные агентурные донесения, ни аналитический поиск методами исключения из доступных источников необходимых сведений путем сверки реестров наградных листов, командировочных, отпускных, пенсионных, судебных дел и прочих – положительного результата не дали. Однако, отрицательный результат – это тоже – результат! В сухом остатке на сегодняшний день мы имеет объективную информацию: по указанным координатам реально дислоцировано сверхсекретное войсковое подразделение настолько, насколько не засекречено ни одно другое на территории подмандатного Великобритании Королевства Индии.

Установлено: это подразделение регулярно два раза в год навещает высокопоставленный военный в чине генерал-майора.

Проверена информация, предоставленная полевым командиром Караджа-Батыром – Карасакалом.

Караджа-Батыр провел в Раджа Темпле три месяца. Первоначально им заинтересовались, как природным самородком, имеющим склонность к военному делу и некие организаторские способности, исключительную память. Из него активно «качали» информацию по Персии и Закаспию, которой он располагал.

 Гипнотическму порабощению – предположительно, не факт! – был подвергнут с целью исправления таких черт характера, как природные гордость, независимость, недисциплинированность. Насколько сильна гипнотическая зависимость, и имеет ли она место быть, пока не установлено.

Английскому языку, письму и счету не обучали.

В повседневной жизни кадеты школы с ее директором не общались, имени его не знали. Разделенные на пять групп по десять человек, знали только офицеров или унтер-офицеров, которые носили английскую форму без знаков различия по чинам. Обращаться к ним полагалось просто «сэр». Между собой кадетам общаться запрещалось. Офицеры обращались к кадетам, называя их по номерам. Обучение в группе Карасакала велось на фарси. По-видимому, в других группах обучение велось на хинду, на бенгали, разделение было произведено по этно-языковому принципу.

Караджа-батыр школу не окончил. В работе его использовали один раз в рекогносцировке с целью изыскания прохода через Шайтан-щель в хребте Копет-дага.

Миссия была провалена. Одно разорванное звено повлекло за собой второй провал.

На месте преступления был взят сам Гюль Падишах, который согласно показаниям Карасакала являлся директором разведшколы в Раджа Темпле и носил имя Алана Мак’Лессона.

Это имя, которым к Гюль Падишаху обратился приезжий английский офицер, Карасакал услышал только один раз, когда участвовал загонщиком на охоте в джунглях, устроенной в честь гостя, и хорошо его запомнил.

Вполне возможно, что именно это имя является реальным именем лица, именуемого Гюль Падишах. Удалось в так называемом «приказе ношения» 1885 года, опубликованном в «Лондон Гейзетт», отыскать имя Фитцджеральда Мак’Лессона – капитана Первого уланского Бенгальского полка из состава Бенгальской конной дивизии, награжденного «Королевской медалью храбрости». Вполне возможно, Алан Ф. Мак’Лессон получил хорошее военное образование, но проходил обучение под другим, нам неизвестным именем. Его послужной список тоже неизвестен.

Не исключено, что высокий военный «гость» школы, увиденный на охоте Караджа-батыром, был самим генерал-майором сэром Уилфредом Маллесоном  – Major-General, Sir Wilfred Malleson. Прошу не путать, имена несколько похожи. Возможно, между ними и существует некая связь, основанная на общем родстве или территории происхождения – землячестве. Артиллерист. В настоящее время – Начальник  разведывательного отдела Главного штаба Индийской армии. Руководит отделом разведки в штаб-квартире Британской армии в Индии. Это по форме похоже, но не одно и то же. Член английской миссии в Кабуле в Афганистане.

Предположительно, Алан Ф.Мак’Лессон является доверенным лицом Уилфреда Маллесона, но не факт, что подчинен ему, как кадровый офицер разведки. Вероятнее всего,  Алан Ф.Мак’Лессон под псевдонимом Гюль Падишах действует самостоятельно, выполняет поручения Маллесона в разовом порядке, по договоренности. Его можно отнести к редкому, но существующему типу авантюристов, – «волк-одиночка». Этому умозаключению есть некоторые предпосылки.

Наши доверенные лица, располагая весьма немногими сведениями, но в том числе и фотографией Гюль Падишаха – Алана Мак’Лессона, сумели установить некоторые сведения из его реальной биографии. Однако, в общей массе не всегда конкретной информации, поступающей из самых разных источников, начала обрисовываться фигура, имеющая только ей присущие индивидуальные черты и характеристики – внешность, привычки, интересы, приемы «работы», в том числе высокий творческий потенциал и безупречную технику исполнения, в том числе и по ликвидации свидетелей. Эта фигура, наделенная только ей присущими признаками, активно участвовала в девяти из одиннадцати крупных политических противостояний в различных штатах Индии, которые не всегда заканчивались в пользу британской администрации. Речь идет о «дворцовых переворотах», переделах сфер влияния, власти, доходов и контролируемых территорий. Но всегда оставался след, который можно было бы оценить как «гипнотическое воздействие» на ключевое лицо стороны, потерпевшей поражение. Зная сверхжесткую замкнутую феодально-этническую систему власти и кастовую раздробленность обществ, существующую среди коренных народов и племен в перманентной среде интриг и конфликтов, можно только очень смело предполагать, что доступ к первому венценосному лицу, потенциальному объекту насилия, получал доступ человек со стороны. С большой долей вероятности мы допускаем, что этим человеком, способным, если и не внушить доверие к своей персоне, но усыпить бдительность жертвы, выявить самые сокровенные струны души и без малейшей фальши играть на них свою собственную партию, являлся и является Гюль Падишах – Алан Мак’Лессон. Не стоит сбрасывать со счетов и личностные качества Гюль Падишаха, к которым следует отнести его уникальные владения тайными техниками раджа-йоги и гипноза. Примером тому – недавние трагические события в Санкт-Петербурге.

Портрет Мак’Лессона был бы неполным, если бы мы пропустили некоторые черты творческой составляющей его натуры – склонность к некоторой театрализации своих операций. Это одновременно и достоинство, и недостаток. Построение любой масштабной операции, как разведывательного, так и саботажного характера, – условно включает в себя и драматургию, и режиссуру, и актерское мастерство. Полагаю, как человек двух культур, Запада и Востока, Мак’Лессон знаком с творчеством Уильяма Шекспира, знает и любит европейскую театральную школу. Вспомните, он оценил и привлек к работе отвергнутую обществом примадонну Асхабадского Русского театра Ядвигу Полонскую – Анжелу Киприду. И терракцию учинил в том же театре. А что пишет в своем Дневнике Самвел Татунц? Уничтожению немецкой миссии в горах Загроса тоже предшествовало представление – бой гладиаторов, организованный им же, под личиной Рами Радж-сингха. Это к плюсам. К минусам – страсть к театральщине подвигла Мак’Лессона к участию в пьесе, так удачно поставленной в Шайтан-щели! – в качестве ее главного героя… Что и привело к его аресту ротмистром Кудашевым. Полагаю, этого урока Гюль Падишах не забудет.

Общие перспективы нашей работы.

Руководство Первого квартирмейстерства ГУ Ген Штаба не поддерживает идею Особого отдела физического уничтожения Мак’Лессона на территории иностранных государств. Даже в случае благополучного исхода операции этот факт неминуемо будет расценен союзниками по Антанте, как нарушение суверенитета страны, чьим подданным является Мак’Лессон, и как нарушение страны, на территории которой будет исполнена эта акция. Разведка – не криминальная бойня без правил.

Тем не менее, заграничная командировка ротмистра Кудашева Александра Георгиевича в Персию состоится. Цели и задачи, как стратегические, так и тактические будут изложены в Плане операции, название которой будет знать очень узкий круг ответственных лиц.

Трудно переоценить последнюю информацию, предоставленную с подачи ротмистра Кудашева, купцом Татунцем, об активизации деятельности Германии в провинции города Исфахан. Начавшаяся поставка стрелкового оружия – винтовок маузера кочевым иранским племенам  курдам и бахтиарам – проверена и подтверждена. Поставки осуществляются в обмен на несанкционированные правительством шах-ин-шаха хищнические разработки оловянно-цинковых и свинцовых месторождений в горах Загрос с последующей отправкой обогащенной руды верблюжьими караванами через перевалы Загроса на запад в Турецкую Сирию. Практически в зоне влияния России, под носом зоны влияния Великобритании.

Свинец – металл войны. Политическая обстановка на Западе Персии не исключает локального военного конфликта с Турцией при непосредственном участии  воинских частей России. Сложный горный рельеф предполагаемого театра военных действий – для Генштаба – терра инкогнита. Последние топографическик карты времени подписания Туркманчайского мирного договора – 1828 года. Современными военными картами Иранского Курдистана (Восточного Азербайджана) масштабом не ниже  1:25 000 ГШ не располагает. Это означает, что не может быть и речи о каких бы то ни было реально обоснованных планах военной кампании! Это означает, что все операции могут быть продуманы только на местности на основании оперативных рекогносцировок, связанных с неизбежными неточностями и потерями в личном составе! Карты Ирана, переданные ротмистром Кудашевым, составленные немецкими военными топографами в масштабах 1:25000, точны, максимально детализированы для карт подобного рода. Это карты караванных маршрутов Иран – Исфахан – Турция (Месопотамия) – Багдад – Мосул – Турция  (Сирия) – Халеб – Турция (Анатолия) – Измир.

Персидская революция, начавшаяся в 1905-м году переросла в гражданскую войну. Великая страна Персия – древний Иран – двадцать раз могла распасться на двадцать княжеств – территорий, контролируемых кочевыми племенами, самоуправляемыми вновь созданными эджуменами-парламентами крупных городов, национальными территориями, такими как Белуджистан, Луристан, Южный Азербайджан, Курдистан и Иранская Армения. И все эти княжества вели бы не прекращающуюся десятилетиями кровопролитную войну! Не в интересах Российской Империи иметь в своих южных пределах вместо дружественного государства – полыхающую пожарами войны страну. Семь лет бесплодных попыток оздоровления разрушенной экономики и самой власти в Персии дипломатическими усилиями и финансовыми влияниями в экономику, предпринимавшиеся как Великобританией, так и Россией – результата не принесли.

Трон Шах-ин-шаха, трижды за это время сменил правителя*.

....................................

*   Наср-эд-Дин-шах. 1848-1896.

*   Мозафареддин-шах. 1896-1907.

*   Мохаммад Али-шах. 1907-1909.

*   Ахмад-шах. 1909-1923.

....................................

Порядок в столице поддерживается исключительно силами Персидской казачьей бригады полковника князя Вадбольского Николая Петровича, сменившего Владимира Платоновича Ляхова. Русскую миссию в Мешхеде и границу Хорасана с Афганистаном охраняют от пуштунских набегов текинские джигиты вашего иррегулярного конного полка.

Турция, под шумок прибирает к рукам территории Иранского Азербайджана. Племена Курдистана вооружаются Турцией не только винтовками Маузера, но и орудиями Круппа. Вы знаете, в пламени войны эскалация неизбежна. Сегодня горит Тебриз, завтра будет гореть Тифлис, послезавтра – Асхабад. Строящаяся немцами железная дорога Берлин – Багдад поможет воссоздать Оттоманскую империю во всем ее агрессивном величии.

Уже нет секрета: Россия вводит свои войска на территорию Персии. Известно письмо Военного министра Сухомлинова Владимира Александровича Председателю Совета Министров Владимиру Николаевичу Коковцеву: «…Считаю настоятельно необходимым скорейшую выработку указаний для действий войск в Персии, а также для усиления их. Для сей последней цели необходимо или немедленное объявление частичной мобилизации войск КавВО или же перевозка на Кавказ потребного числа не мобилизованных войск из Европейской России».

Это война, господа. Правда, она будет называться как-нибудь иначе – «военное присутствие»,  «персидская экспедиция», но воевать придется всерьез, стрелять – не пробками от шампанского, хоронить – убитых.

Нужна, очень нужна настоящая серьезная грамотная разведка!

Калинин глотнул из стакана остывший чай. Обратился к Кудашеву:

– Ротмистр Кудашев! Я знаю, у вас уже не раз в голове мелькал мысленный вопрос, «а меня кто спросил?». Отвечаю, не спрашивали, потому что были в вас уверены! Так ли это?

Кудашев вытянулся во фрунт:

– Господин подполковник! Доверие оправдаю службой.

Калинин спрятал в свой распухший портфель дневник Татунца и карты Персии, так и упакованные в мягкую козлиную кожу.

– Я закончил, господа. Благодарю за внимание. Пора в дорогу.

Прощались рукопожатиями. Калинин и Джунковский покинули резиденцию вместе.

Дзебоев прилег на кожаный диван в приемной для посетителей, попросил:

– Накапай мне валерьянки, Саша. Что-то я сегодня устал…

*****

Документ № 39.

Российская Империя.

Санкт-Петербург.

Главное Управление Генерального Штаба.

Служба Помощника первого обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба

Исх. 00-2-7711. «8» декабря 1911 года.

Срочно. Совершенно секретно.

Начальнику Закаспийской области и

Командующему Войсками генерал-майору

Шостак Ф.А.

Адъютанту Командующего Войсками Закаспийской области,

Заведующему Особым отделом Управления полиции Закаспийской области полковнику Отдельного Корпуса жандармов Дзебоеву В.Г.

РАСПОРЯЖЕНИЕ

По получению настоящего:

– откомандировать заместителя Заведующего Особым отделом Управления полиции Закаспийской области ротмистра Отдельного Корпуса жандармов Георгия Александровича Кудашева в распоряжение 1-го квартирмейстерства ГУГШ. Сохранить за А.Г.Кудашевым выплаты жалования и дополнительных «георгиевских» по прежнему месту службы. Перевод с Особым отделом Департамента полиции Российской Империи согласован.

Об исполнении доложить.

Помощник первого обер-квартирмейстера

Главного управления Генерального штаба

генерал-майор Монкевиц Н.А.

*****

Асхабад. Закаспийская область.

20 декабря 1911 года.

Улица Андижанская. У запертых ворот и калитки два щенка-подростка из породы чистокровных туркменских алабаев подняли лай с привизгом, без злобы – примета того, что встречают они не чужого в этом доме человека. Леночка с трудом оттянула железный, несколько примерзший, засов.

– Ах, Саша! Наконец-то!

Оглянулась – никого. Повисла у Кудашева на шее.

– Все! Никуда больше не отпущу! Обещал десять дней только мне одной посвятить. А сам?!

Кудашев на руках внес Лену в дом.

– Почему в одном платьишке? Что бы душегрейку не накинуть! Четыре градуса мороза могут на четыре месяца в постель уложить!

– Кого учишь! Медицинский работник я, а не ты! Фу… Кудашев, да ты весь порохом пропах!  Выросла я в семье, где револьверы по стенам развешаны, но такого запаха ни от папы, ни от Максима Аверьяновича никогда не слышала. Все понятно – мозоль на указательном пальце набил. Что это? И на левой руке тоже?!

Вдруг, Леночка расплакалась.

Кудашев не знал, что сказать.

Лена платочком промокнула глазки.

– Ротмистр Кудашев, признавайтесь, куда и на сколько в этот раз лыжи навострили?

– Да, это так, в охотку. Новобранцев обучаю…

– Ладно, новобранцев… Знаю, что не барышень, и то хорошо. Обещал меня на «Оборону Севастополя» сводить. Я уж думала, не судьба. Смотри, что в газете пишут, – подала Кудашеву свежий номер «Асхабада».

Кудашев прочел вслух колонку, обведенную синим карандашом:

– «Синематограф «Асхабад», что по улице Куропаткина, открывает Рождественские показы новым шедевром российского и мирового искусства – исторической батальной фильмой «Оборона Севастополя», созданной с высочайшего соизволения Его Императорского Величества Государя Императора фабрикантом русского синема, Александром Алексеевичем Ханжонковым, запасным есаулом Донского казачьего войска! Впервые в мире создана средствами синематографа грандиозная по масштабам, совершенная по новой технике съемок и художественному уровню эпопея, посвященная истории трагической и героической обороне Севастополя. Все шестьдесят минут показа зритель будет осознавать себя участником событий 1855 года. Недаром второе название фильмы звучит как «Воскрешение Севастополя»!

Впервые при показе фильма будут задействованы два проекционных аппарата, что позволит смотреть все десятиминутные части без перерыва на перезарядку.

Композитором Григорием Казаченко специально к фильме написана музыка, ее звучание сопряжено с действиями, изображенными на экране. Шумовые эффекты боев воссоздаются специальной командой из подготовленных специалистов саперного батальона. Публика может не беспокоиться при выстрелах холостыми патронами.

С 25 декабря по 31-е, кроме понедельника, сеансы ежедневно в два часа пополудни и в семь часов вечера. Музыкальное сопровождение днем – фортепиано, вечером – духовой оркестр и хор Асхабадского благотворительного общества.

Цена билетов на дневной сеанс от десяти копеек серебром, вечером – от полтинника. Билеты с доставкой можно заказать по телефону».

– Что скажешь? – спросила Лена. – Пойдем 25-го?!

– Нет, не пойдем! Двадцать пятого у нас с тобой свадьба. А в ночь на двадцать шестое мы едем в свадебное путешествие! Правда, не в Париж, и не в Ниццу, а в наш родной Красноводск! Ура?

– Ура! Ура!

Кудашев на руках кружил Леночку по залу. Не останавливаясь, открыл полированную крышку граммофона, опустил на пластинку головку с иглой. Теперь он танцевал вальс под музыку Йоханна Страусса – «На прекрасном голубом Дунае».

Музыка кончилась, Лена с Сашей хлопнулись на тахту.

Кудашев достал из внутреннего кармана кителя три открытки.

– Леночка! Одевайся. Через два часа мы должны сидеть в Русском театре в ложе Начальника области. Предварительный сеанс синема для отцов города. «Оборона Севастополя»! Три билета. Самого Шостака не будет. И Владимир Георгиевич приболел. От него эти пригласительные. Третий – Татьяне Андреевне. Она скоро?

Хлопнула калитка, залаяли алабайчики. В дом вошла госпожа Баранова. Леночка подбежала к ней, помогла раздеться.

– Танечка! Едем в театр на «Оборону Севастополя»!

Баранова подошла к Кудашеву.

– Здравствуй, Саша. Максим Аверьянович пять дней назад убыл неизвестно куда. Хмурый. Не звонит. В Кеши сама названиваю, толком никто ничего сказать не хочет. Не до синема мне.

– Служба у него, Татьяна Андреевна. Не в первый же раз.

– А мне и в сотый раз тяжело.

– Танечка! – на шее у тетки повисла племянница. – Пойдем с нами. А вернется Максим Аверьянович – еще раз сходим. Первые показы – самые лучшие. Лента чистая, без «дождя», не порванная, не склеенная! И крутить будут не в синема, а в театре. Двумя аппаратами без остановок! Пойдем!

*****

Конечно, в театре комфортнее, чем в синематографе «Асхабад». Есть раздевалка, буфет, «фарфоровые» помещения для дам и господ. Хорошее отопление. Хрустальная люстра, настенные светильники, лепнина, позолота, малиновый бархат свободных кресел…

Как не спешили Леночка и Татьяна Андреевна со своими туалетами, но в театральное фойе прищли только после второго звонка. По безлюдному коридору скорым шагом к главной ложе. Театральный служащий мельком глянул на пригласительные, отворил белую резную дверь ложи начальника.

Ложа была заполнена. Одни женщины в вечерних платьях, шляпах с перьями, искусственными цветами и драгоценными украшениями. Ни одного мужчины.

Кудашев поклонился дамам энергичным кивком головы. В его руках три билета, и ни одного свободного кресла в ложе. Женщины повернулись к вновь прибывшим и с интересом рассматривали их. Потом разговорились между собой, не обращая на вошедших никакого внимания.

– Oh, la, la! C'est notre h;ros, monsieur Kudashev!

– Kudashev?

– Kudashev!

– Ils - les gens ne sont pas de notre cercle!

– Ils roturiers

– Roturiers?

– Juste Cosaques!

– Dans ce cas, pourquoi ne savant – ils pas leur place?

…………………………

*  Франц.:

– О, ля,ля! Это наш герой, господин Кудашев!

– Кудашев?

– Кудашев!

– Они – люди не нашего круга!

– Они простолюдины.

– Простолюдины?

– Просто казаки!

– В таком случае, почему они не знают своего места?!

…………………………

Этот щебет из уст светских дам не был понятен ни Кудашеву, ни Татьяне Андреевне Барановой. Однако, Елена Сергеевна Найдёнова имела в своей биографии факт окончания гимназии с отличием.  Леночка крепко взяла за локоть Кудашева. Не глядя на присутствующих офицерских жен, обращаясь к Татьяне Андреевне, сказала:

– Здесь столько шляп и перьев… За этими птицами мне экрана не видно будет! Пройдемте в партер, там полно свободных мест.

И, прощаясь с дамами, но уже на безупречном французском:

– Passez une bonne soir;e! Prenez garde, s'il vous pla;t, son emplacement et ses plumes!*

……………………………..

•Франц.: – Желаем приятного вечера! Берегите, пожалуйста, свои места и свои перья!

……………………………..

В партере действительно было много свободных мест. Духовой оркестр у сцены заканчивал настраивать инструменты. В последний раз кларнет протянул свое «ля». Дирижер постучал палочкой по пульту. Поднял руки… Погасла люстра. Пошли первые кадры. В музыке зрители услышали шум волн Черного моря…

Самые восторженные фразы газетной статьи лишь слабой тенью смогли передать то, что сейчас зрители видели на экране.

Российские императоры крупным планом.

Море. Андреевские флаги над белыми парусами русских линейых кораблей – ветеранов Чесмы, Синопа, Калиакрии…

Пушечные залпы.

Краса и гордость России – русский парусный флот под взрывы мин и смертоносный огонь собственных береговых батарей корабль за кораблем уходит в воды Черного моря, собственными бортами и мачтами перегораживая вражеским пароходам вход в Севастопольскую бухту!

Слезы на глазах старших офицеров, слезы на глазах седых канониров. Слезы в зале у зрителей.

Скорбная музыка, погребальный хор сопровождают трагедию на экране.

В руках Кудашева руки и Леночки, и Татьяны Андреевны. Глаза Леночки полны слез. Татьяна Андреевна плачет без звука, опустив голову и закрыв лицо платком. Она уже ничего на экране не видит… У самого Кудашева на виске начинает подергиваться жилка. Он чувствует в голове надвигающуюся тяжелую боль. Становится невыносимо душно, влажно.

А фильм продолжается. Вражеские атаки на русские укрепления Малахова кургана. Ружейный огонь. Взрывы снарядов. Один, другой, сотый!

Курган… Что такое курган? Это сопка. Это сопки… Сопки Манчжурии. Подтянули тяжелую артиллерию. Совершенно другой звук летящего снаряда. Совершенно другой удар, взрыв… Разрыв! Свист осколков! Это не «Браунинг» калибра семь шестьдесят пять. Что, «Браунинг»! Игрушка для гимназиста. Убить может. Испугать – нет. Еще взрыв! Блиндаж разнесен в щепы…

Умирающий полковник артиллерии: «Подпоручик Кудашев! Скажи, что мы здесь забыли, в этой чертовой Манчжурии!»…

Взрыв, взрыв! Сколько можно нас утюжить? Где наша батарея? Или на свете остался лишь главный калибр адмирала Того с его снарядами, начиненными шимозой? Бум…

Кудашев потерял сознание, стал медленно сползать с кресла.

Леночка мгновенно перестала плакать. Вцепилась в Александра Георгиевича обеими руками. Татьяна Андреевна раскрыла сумочку, вынула флакончик с нашатырным спиртом. Дала понюхать. Кудашев пришел в себя, поднялся с кресла, пошатываясь, пошел к выходу. Леночка вослед. Кто-то слева прокомментировал: «Пить надо меньше!».

В «фарфоровой» комнате Кудашев освежил под умывальником голову. Сделал пару глотков холодной воды. Причесался, поправил мундир. Вышел в фойе. Леночка терпеливо ждала его. Подошла, обняла. Погладила, встав на цыпочки, его мокрую голову.

– Как ты?

– Терпимо.

– Пойдем домой?

– Не, вернемся, досмотрим…

Вернулись, сели на свои места. Фильма шла к концу. На экране – живые участники реальной обороны Севастополя. Старики и старушки. Седые, сморщенные летами и жизнью, но дожившие до дня, когда синематограф сможет запечатлеть их, еще живых, для потомков. В их руках палочки и клюшки, они поддерживают друг друга ослабевшими руками, их одежду украшают кресты и медали. Их глаза чисты. Такими они и остались в Вечности. Защитники Севастополя 1855 года…

Гаснет экран. Зажигается большая люстра. Дирижер держит своей палочкой мощный заключительный аккорд оркестра и хора. Резким движением руки снимает фермату. Конец. Минута тишины. А потом – аплодисменты. Овация!

Дирижер поднимает руки, взмахивает палочкой. Оркестр и хор торжественно начинают: «Боже, Царя храни! Сильный державный…»… Зал, как один человек, подхватывает: «Царствуй на славу, на славу нам». Поют зрители, поет Леночка, поет Татьяна Андреевна, поют музыканты оркеста, оставив свои инструменты.

Молчит лишь один Кудашев. В его ушах звон, он снова чувствует, что стоит в преддверии своего страшного бреда, пытки горячей каменной осыпью. Еще мгновение, и он потеряет сознание.

В чувство Кудашева приводит простой вопрос, заданный господином в штатском фраке с бриллиантовой булавкой в галстуке:

– А почему господин офицер молчит, не поет? Слов не знает?

Звон в ушах Кудашева пропал, как по волшебству. Бредовое состояние исчезло. Он обернулся к штатскому. Оценил мгновенно: «Залетный торгаш. Предприниматель, может, банкир. Не боец». Ответил:

– Слова знаю, музыкального слуха нет.

Гимн окончен. Публика повалила к выходу.

«Банкир» повернулся к Кудашеву спиной, напоследок бросив:

– Пить надо меньше.

– Хорошо, – ответил Кудашев.

*****

После сеанса прошлись пешком. Татьяна Андреевна решила прогуляться по лавкам Русского базара, а Леночка с Кудашевым направились прямиком на Андижанскую. По свежему воздуху в хорошую погоду получасовая прогулка только на пользу.

Леночка прижалась к его руке.

– Прости, Саша! Не осуди меня, но больше никогда не приглашай меня на этот великосветский птичий двор... Могли бы и по полтиннику билеты купить, без духового оркестра на общий сеанс сходить. Мне не нужно лишних унижений. Я свою гордость имею...

Кудашев промолчал. Не хотелось серьезным разговором вечер портить. Но, про себя, исходом конфликта был доволен. Понял, плакса-Леночка превращается в сильную женщину, которая умеет за себя постоять. А Леночке его ответ не был нужен. Без слов знала, что Саша все и сам понял. Лена была рада поговорить с Сашей, поделиться своим, личным. Не часто выпадала такая возможность.

– Ты знаешь, у меня послезавтра экзамены. Сдам, готова. При областной больнице Красного Креста и Красного Полумесяца открылось Заведение Московского Повиального Института. Через год получу Свидетельство. Как ты думаешь, правильно?! Кроме того, в новом году по весне окончу Школу массажа врача Белобородого при нашей же областной больнице, тоже будет Свидетельство! И это не все. В мае будет открыто Училище фельдшериц с двухлетним обучением. Обязательно поступлю и закончу! Жаль, даже образование, полученное на Высших женских медицинских курсах в Москве и в Петербурге при Медико-хирургической академии, не дает права работать врачами. Почему? Чем врач-женщина может быть хуже врача-мужчины? Да у нее сострадания к больному больше будет, и у больного больше доверия к женщине. Это я уже на собственном опыте знаю!

Кудашев пожал Леночке руку, упрятанную в беличий мех, выше локтя.

– Какие объяснения могут быть на эту тему. Мы с тобой люди труда. Сегодня нам с тобой моего офицерского жалованья хватает и хватит с избытком. Могла бы быть офицерской женой – «ротмистршей» госпожой Кудашевой. Заниматься домом, детьми, теми же женскими шляпками… Но, случись что со мной, семье на пенсию не прожить. Нет у нас имений, и никогда не будет. Да и не по душе мне с батраков шкуры драть!

– Значит одобряешь?

– Значит одобряю. Святое дело. Есть дамы и княжеского рода, посвятившие жизнь работе сестрами милосердия.

– Знаю. А наша любимая Вяльцева? Тоже из Красного Креста, на японской в полевом госпитале работала!

Не заметили, как пришли на Андижанскую. Калитку открыла Татьяна Андреевна.

– Заходите.

Кудашев поцеловал Леночку.

– Завтра увидимся. Сегодня схожу, проведаю Владимира Георгиевича. Приболел он.

– Саша! Завтра с утра приходи обязательно. Примерка. Под венец пойдешь в новом мундире.

– Зачем в новом? И шведской работы еще не износился!

– Не выдумывай! Не пойдет на свадьбу мундир, стираный от крови и со штопкой против сердца. На стрельбище будешь в нем ездить! Завтра – обязательно!

ГЛАВА 18.

 Рождество. Свадьба. Снова Красноводск. "Персидская экспедиция".

В Рождественский понедельник 25 декабря 1911 года в храме Святого Благоверного князя Александра Невского – полковой церкви Первого  Таманского казачьего, что в расположении войсковой части в ауле Кеши близ Асхабада – венчались в законном браке рабы Божии Елена и Александр.

Елена Сергеевна в белом подвенечном платье и фате, украшенной белыми шелково-восковыми розами. Александр Георгиевич в новом – необъезженном – мундире с Крестом Ордена Святого Георгия четвертой степени.

Посаженной матерью у Леночки была Татьяна Андреевна, посаженным отцом – Максим Аверьянович.

У Александра Георгиевича посаженным отцом был его начальник – Георгиевский кавалер – Владимир Георгиевич Дзебоев.

И благословен был брак Елены и Александра.

И звонили колокола!

И был пир. Гуляла лихая русская казачья свадьба. Со скачками, со стрельбой, с лихими плясками, где острая сабля мельницей крутилась в крепких руках, а подкованные сапоги в присядке заставляли стонать сосновые полы и звенеть стекла в окнах!

На самом южном краешке Российской Империи!

В ночь на двадцать шестое молодожены ехали в отдельном купе первого класса пассажирского поезда Ташкент-Красноводск в город своего детства и юности на берегу Каспийского моря.

В соседнем купе впервые в жизни с комфортом расположились вахмистры Митрохин и Брянцев.

*****

Как бы ни хотелось Автору закончить эту главу  и третью книгу романа фразами, вроде этой: «Они были счастливы. Прожили вместе долгую прекрасную жизнь и умерли в один день…»… Увы, не получается.

*****

Леночка успела всплакнуть, но Александр сумел ее утешить.

Под утро, все-таки, спросил:

– А что плакала? С юностью расставаться страшно было?

Лена целовала лицо своего мужа. Осторожно гладила еще свежий шрам на его груди.

– Глупый, глупый, глупый! О чем ты… С тобой расставаться страшно. Я же чувствую, все не так, как надо! Максим Аверьянович вернулся хмурым, неразговорчивым. Меня поцеловал, но ни разу не улыбнулся. Татьяна Андреевна плачет, не просыхает… Что происходит?

Помолчала, продолжила:

 – А давай, ты уволишься! Как раз полгода впереди. Восстановишься в университете, защитишься. Будешь почтенным неподкупным судейским. Нам на жизнь хватит. Я нам мальчика с девочкой рожу. Сама фельдшером работать буду! Давай, а?

Александр молчал.

Леночка покинула его. Молча ушла на вторую полку. Накрылась одеялом, отвернулась к стене.

Кудашев тоже сменил ложе, влез к Лене под одеяло, обнял ее. Поцеловал в ушко. Лизнул его языком.

– Подлизываешься? – спросила Лена.

– Угу! – ответил Александр.

Лена резко отбросила одеяло, села на полке, свесив ноги.

– Отвечай, Кудашев, когда и куда ты едешь?

– Получу приказ, сообщу. Сам не знаю!

– Знаешь, знаешь! Только еще знать должен: со вчерашнего дня я пред Богом и пред людьми – твоя половинка. И без подписок о неразглашении лучше буду на людях дуру изображать, чем тебя выдам. Не можешь, не говори.

– Смогу – скажу.

– Все же глупый ты. Хорошо, что мы в театр сходили. В синематографе такого впечатления не получили бы. Я знаю, ты в этой проклятой Манчжурии снова побывал. Берегись, без меня туда еще раз попадешь, назад не вернешься! Мало тебе пуль и контузий?! Утихомиришься когда-нибудь?!

– Не кричи, в соседнем купе жандармы едут!

– Митьки? Я им добрую корзинку со свадебного стола собрала и бутылку «Смирновской» не забыла. Спят давно без задних ног.

– Саботажница!

– Должен же быть в семье не только воин, но и умный человек!

– Это ты, Кудашева?

– А кто же еще? Я слышала твой разговор в театре с «подсвинком» во фраке с бриллиантовой булавкой. Он твоего Креста Святого Георгия как будто и не видел. Только поучал: «Пить надо меньше!». А эти разнаряженные «куры»? Они нас за людей не считают. Простолюдинами обозвали. Для них казаки – третий сорт, как спитой чай без запаха! Ты в чужую землю ляжешь, а они будут продолжать пить шампанское и наслаждаться жизнью. А наши дети будут расти без отца. На твои кресты на подушечке глазки пялить!

Стук в дверь избавил Кудашева от необходимости отвечать своей благоверной супруге.

– Красноводск! Конечная станция Красноводск через десять минут. Подъезжаем!

*****

Документ № 40.

Красноводск — уездный город Закаспийской обл., на берегу Красноводского залива Каспийского моря; лучшая гавань на восточном берегу Каспийского моря, но страдает от недостатка и недоброкачественности воды. Климат здоровый и континентальный (см. Закаспийская область); осадков выпадает очень мало (87,2 мм.), преимущественно в ноябре, декабре и январе. Окрестности города лишены древесной растительности и пустынны, 1 прав. церковь, 1 шиитская мечеть, 88 жилых и 12 нежилых помещений, 32 лавки. Число жителей (русские, армяне, персы, туркмены) незначительно. Сообщение К. с Узун-ада, начальным пунктом Закаспийской жел. дор. (46 морских миль), поддерживается пароходами. В 1894 г. приступлено к постройке железной дороги от ст. Молла-кары до К., по окончании которой К. будет начальным пунктом Закаспийской жел. дор., что, ввиду хороших качеств красноводского рейда, сравнительно с плохой стоянкой у Узун-ада, весьма желательно. К. возник в конце 1869 г., когда кавказские войска, под начальством Столетова, высадились в Муравьевской бухте Красноводского залива и основали здесь укрепление. Ценность ввоза разных товаров в K. в 1891 г. составила 12788 р.

Кустарные промыслы сосредоточиваются преимущественно на обработке шерсти: выделка войлоков, ковров, паласов и т. п. Рыболовство в значительных размерах существует на побережье Каспийского моря, на о-вах Челекене и Огурчинском, а в особенности в заливе Гассан-кули; всего из промыслов К. у. в 1891 г. вывезено в Астрахань и Баку рыбного товара разного рода (рыба соленая, балык, икра, клей, жир и проч.) на 185753 р. Значительное подспорье для населения составляет также разработка минеральных богатств — гипса, каменной соли, нефти, озокерита (см. Закаспийская обл.). Месторождение серы находится в 70 в. к СЗ от Красноводска, на возвышенности Кукуртли, но не разведано и не разрабатывается. Внешняя торговля К. у. производится главным образом через порты: Красноводск, Узун-ада, Чикишляр и Гассан-кули; обороты ее по вывозу с зап. берегом Каспийского моря и Персией в 1891 г. составили около 720 тыс. пд., на сумму до 360 тыс. руб. (соль, нефть и озокерит, гипс, рыбный товар, кунжут, хлопок, шерсть, овчины, шкуры, войлоки и т. п.). Ввоз менее значителен, размеры его определить трудно. В пределах К. у. находится зап. оконечность Закаспийской ж. д., от Узун-ада до Кизил-арвата (243 в.); остальные пути — почти исключительно вьючные. К. у. состоит из территории собственно К. у. и из 2 приставств, Каракалинского и Чикишлярского.

Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. Энциклопедический словарь.

Издание 1890-1907.

*****

26 декабря 1911 года. Красноводск.

Солнечное утро, синее небо. Белым пушистым снегом, который бывает только в Рождество, укутаны не только немногие архитектурные достопримечательности города, но и глинобитные бесчисленные дома бедных персидских, армянских и йомудских кварталов. Первому чистому снегу все рады.

Город раскинулся широким природным амфитеатром, поднимающим кварталы и здания ярус за ярусом от волн Каспия в гору. Гора тоже в снегу. Это не надолго. Через месяц пройдут короткие дожди, солнышко прогреет землю. Не успеют туркменские отары порадоваться зеленой травке, как то же солнышко выжжет все в округе до последнего листочка. Гора, которую кто-то в горькой иронии назвал Кудрявая, будет обнимать город своими раскаленными скалами.

И все равно красноводчане всегда будут любить свой город.

Красноводский вокзал – первый в списке достопримечательностей. Мало кто помнит его строителей, и вряд ли кто из пассажиров назовет имя  русского архитектора Бенуа Алексея Леонтьевича, связавшего свою судьбу со Средней Азией. Многие проекты Бенуа заказывались самим генерал-губернатором Туркестана генерал-адъютантом фон Кауфманом Константином Петровичем.

Здание привлекает внимание. Второй такой красоты во всей Средней Азии не отыщете.

Башенки, углы, полуколонны, арки амбразур окон и дверей из камней двух цветов – белого и черного. Острозубчатые парапеты крыши. Алькасар, да и только. Почти мавританский стиль. Но здание венчает истинно русский шатровый купол. Знающий человек вспомнит еще уцелевшую кое-где московскую допетровскую архитектуру.

Утреннее солнце окрашивает белые камни стен и башен в розовый цвет. Покидая вагоны, пассажиры от перрона прибытия поднимаются к вокзалу двумя каменными лестницами на широкую площадку.  Проход в высокие с каменной аркой двери, выход на привокзальную площадь.

Никто не ждет Кудашевых в этом городе.

Они едут в наемном фаэтоне в дом, в котором еще остались квартиры, хранящие запахи детства. По хорошей погоде Леночка приняла решение, не спеша, проехаться по всему городу. Первые впечатления самые трогательные.

Кудашев передал ключи от квартир Митрохину, успел пошептаться с Брянцевым. Вахмистры убыли с вокзала самостоятельно, с багажом,  в таком же фаэтоне.

От вокзала проехали в порт мимо церкви, которую все называли Железнодорожной. Сделали большой круг по улицам Главная, Челекенская, Набережная. Мимо здания Полицейского Управления, дома градоначальника со стеклянным куполом зимнего сада. У торговых рядов купца  Епифанова пожилой усатый шашлычник в каракулевой папахе разжигал мангал. Голубой дымок саксаула напомнил Кудашеву: истек пост, можно и шашлычком досыта оскоромиться! Вывеска ресторана гостиницы Торгового общества «Кавказ и Меркурий» с изображением даров моря на фарфоровых и серебряных блюдах могла бы посоперничать со знаменитыми натюрмортами фламандского художника Франца Снейдерса. Что, Снейдерс! Разве холодное Северное море может поставить к мольберту живописца или на кухню ресторана живого осетра весом в пуд! А в Красноводске – запросто.

«Обедаем здесь», – решил Кудашев. – «Солдатская стряпня Митрохина еще успеет надоесть».

Промелькнуло здание Офицерского собрания, соляный двор купца Гиреева. Проезжая мимо железнодорожного лесо-дровяного склада, увидели торговца молодыми зелеными елками.

Лена и Саша переглянулись. Остановили фаэтон, купили елочку. Даже на морозце ощутили запах хвои. Снова переглянулись. Заулыбались оба.

Побывали на кладбище. Постояли на могилах своих родителей. Кудашев дал денег кладбищенскому сторожу прибрать могилки, покрасить свежей масляной краской кресты и оградки. В церкви поставили свечи и на канун в поминовение, и Спасителю, и Богородице. Заказали заупокойную службу.

Подъехали к пассажирскому вокзалу морского порта. Вышли из фаэтона. Просто погуляли. Смотрели на серое море.

Купили булку, стали кормить чаек. Чайки сначала хватали крошки на лету. Потом, осмелев, стали клевать хлеб из рук.

– Оголодали, бедные, – сказал Кудашев. – Что поделаешь, зима.

– А помнишь, Саша, – откликнулась Леночка, – мы с тобой в Красном Кресте воробьев печеньем кормили. Ты еще позавидовал их реакции на лету крошки ловить! Как давно это было…

Хлеб кончился. Кудашев стал бросать в воду камешки.

– Два с половиной месяца назад. 11 октября 1911 года.

– Всего лишь? Не верится. Столько всего было!

– Я первого октября в Красноводск из Владивостока приехал. Там после войны и плена в штабе у Гродекова не служба была – синекура. Вспомнить нечего. Зато здесь по полной закручен. Знаешь, понятие «время» удивительная вещь. Вот часы, – Кудашев открыл крышку, глянул на циферблат, – день за днем механически отбивают сутки равные по времени. А человек по-разному воспринимает время жизни, прожитое им. Когда был в плену, два года тянулись, как двести лет. А сейчас вспомнить нечего, всего несколько эпизодов. Если их перевести в реальное время – получится три-четыре дня. А по прибытию в Закаспий за два с половиной месяца столько событий произошло – иному на целую жизнь хватило бы!

Леночка зябко передернула плечиками:

– Поехали домой, мы с утра и чаю не попили. Сами, как чайки, голодные!

Вот и двухэтажный дом Кудашевых и Найдёновых. Улица Главная, дом 12.  Две комнаты с кухней на первом этаже, и такая же квартирка на втором. У Кудашевых вход справа с торца по фасаду, у Найдёновых – слева. Над крышей, требующей свежего железа, по две трубы слева и справа. Слева дымит только одна труба, справа дым идет из обоих. Все понятно. Митьки прогревают нежилой дом. Топят голландки и у Кудашевых, и у Найдёновых. Кроме того, у Кудашевых топится и кухонная плита. Значит, Митрохин готовит обед!

  Кудашев расплатился и отпустил извозчика. Старый родной дом приветствовал молодого хозяина ласковым знакомым поскрипыванием лестницы. Внесли ёлочку. Леночка принесла из своей квартиры большую корзину, полную стеклянных разноцветных шаров, игрушек и мишуры. Нашлась и крестовина. Скоро ёлочка оттаяла от мороза, осветилась огоньками восковых свечек. В комнате запахло хвоей, воском.

Вошел Митрохин.

– Елена Сергеевна! Александр Георгиевич! Прикажите накрывать на стол?

Кудашев хотел, было, заявить, что обедать они будут в городе, но из раскрытой кухонной двери в гостиную пришла такая волна пиршественных запахов, что язык не повернулся отказаться. Только спросил:

– А что у нас к обеду?

– На первое – рыбный суп с лапшой и копченой осетриной.  На второе – гречневая каша с курдючными выжирками, зажаренная с яблоками и картошкой курица. Домашние пироги разные в духовке разогретые, соленья… Графинчик виноградной двойной очистки!

 – Накрывай! – оборвал доклад Кудашев.

– Я помогу, – сказала Леночка.

Обедали за большим столом все вместе. Вчетвером. Рюмкой водки поддержал и Кудашев компанию с Митрохиным и Брянцевым. Выпили за светлый праздник Рождества Христова и перекрестились.

Все хорошо. Слава Богу!

*****

27 декабря 1911 года. Красноводск.

Вечером Леночка на своей половине устроила девичник, созвала на ужин подруг и одноклассниц. Кое-кто уже пришел с обеда. Помогали прибрать квартиру, помочь на кухне. Напекли блинов, печенья, пирогов. В центре обеденного стола белый берёзовый судок полный стерляжьей икрой. Графинчик с вишнёвой наливкой. Сверкающий полированной медью самовар. Граммофон.

Познакомила подруг с мужем.

Пришлось Александру Георгиевичу и здесь рюмочку наливки опрокинуть. Рад был появлению Брянцева.

– Александр Георгиевич! К вам пришли.

Покинул девичник. Ладно, жене и её подругам без него свободнее будет.

Оказалось, на дымок из трубы и свет в оконце к Кудашевым заглянул старый знакомый – вахмистр жандармерии Сурков, служивший еще при Георгии Александровиче Кудашеве. Так образовалось собственное мужское застолье. Александр Георгиевич Суркову обрадовался, хоть и был знаком с ним час с небольшим по первому возвращению в Красноводск. Ужинали. От своей рюмки водки Кудашев категорически отказался, но позаботился, чтобы Суркову приготовили в дорожку корзинку с пирогами и штофом виноградной.

Поговорили.

– К нам не думаете, Александр Георгиевич, на место вашего батюшки? – спросил Сурков. – Свободно пока. Правда, и дел никаких нет. Отчетность одна канцелярская, я справляюсь. Время от времени из Полицейского жандармского управления железной дороги поручик наведывается. Тихо. Без происшествий.

– Да я, вроде, при деле. Меня уже не спрашивают, где служить.

– Понимаю. А с этим домом как? Без хозяина пропадет. Продать не собираетесь? Или сдать? Можно в хорошие руки. И деньги платить будут, и ремонт, какой нужно, чинить. С улицы видно – крыша вся проржавела. Через месяц дожди пойдут – вода дырочку найдет, зальет все.

– Да… Не думал я об этом. Решить нужно. Жаль будет дома.

– Так решайте, пока вы здесь. Желающих снять жилье много. Есть и персы-купцы, и армяне, и богатые молокане… Жилья не хватает. Многие с детьми по туркменским мазанкам ютятся.

– Откуда столько привалило?

– А вы не знаете? Беженцы с южного берега. Бывшие переселенцы из поселков Северной Персии. Жечь их стали, грабить, резать. Бегут назад в Россию!

– Что рассказывают?

– Известно, что. У каждого свое горе. У нас тоже революция была. Пару лет погуляли, пошалили да и успокоились. Голодных нет, торговля в гору идет. Фабрики да заводы строятся. В Красноводске нефтеперегонный ежедневно свой керосин и мазут в Астрахань баржами и пароходами отгружает. Ни порт, ни железная дорога не простаивают. Новые пароходы аж с балтийских верфей на Каспий доставляют. А в Персии вольница шестой год озорует. Работать никто не хочет и не может. Каждый, у кого ржавая сабля на боку, да нечищеный маузер за плечами, да конь некормленый – только о разбое и думает. Туркам от того выгода прямая. Выдавят русских из Персии – свою империю до Индии развернут!

– Хороши новости. Кто-нибудь из наших с переселенцами работает? Опрашивают под протоколы?

– Кому это надо? Многие без паспортов, без денег, без одежды побираются. На праздник у церквей тысячная толпа голодных за благотворительным обедом стояла… Что рассказывать, только настроение вам портить. Вы сюда отдыхать приехали!

– Спасибо. Дорогой Савелий Иванович. Сам чувствую, не до гуляний нам будет. Насчет дома… Поможете мне. Хочу вам предложить присмотреть за ним. Найдите время. Вот вам сто рублей за беспокойство. Это за полгода вперед. Вот еще пятьдесят – на текущий ремонт. Вот ключи. Если надумаете сдать, сдайте одному хозяину, серьезному, так, чтобы о доме заботился. По нашему отъезду отберите в квартирах мелкие вещи, книги, посуду. Схороните все в одной комнате, заприте, опечатайте. Согласны?

– Согласен, Александр Георгиевич!

– Вот и славно. И моя душа спокойна будет. Не гоже отцовский дом без присмотра на разор оставлять.

*****

28 декабря 1911 года. Красноводск.

Ночь была беспокойной. Кудашевых несколько раз поднимали с постели непривычно длинные гудки, доносящиеся то из порта, то с железной дороги. В последний раз дремоту нарушил винтовочный выстрел. Кудашев поднялся, пошел умываться. В квартиру постучался ночевавший на половине Найдёновых вахмистр Брянцев.

– Ваше благородие! Разрешите смотаться в порт, разведать?

 – Давай без горячки. Вместе поедем. Бегом пьем чай, берем извозчика и едем. Митрохин при доме, при Елене Сергеевне. Исполнять!

*****

Город еще в зимних предрассветных сумерках. Железнодорожная станция, морской порт в войсковом оцеплении. Центральные улицы патрулируются конными казачьими разъездами.

Громкая команда в адрес извозчика:

– Куда прёшь на флажок?! Стоять. Разворачивай тарантас назад. Через час  подъедешь!

Брянцев спрыгнул на мостовую. За ним Кудашев.

Команда извозчику:

– Пока стоять на месте.

Жандармские мундиры произвели впечатление. Подскакал старший в форме подъесаула:

– Господин ротмистр! Проезд без пропуска запрещен приказом Командующего войсками области. Разрешите представиться: подъесаул Первого таманского казачьего полка Брянцев!

– Вольно, Брянцев! Кудашева не узнал? Вспомни, как вместе в Кизил-Арвате Архипова брали!

Подъесаул Брянцев спешился. Держа коня в поводу, за руку поздоровался с Кудашевым. Молча обнялся с племянником.

– Что здесь происходит? – спросил Кудашев. – Почему стреляли? С кем воюем?

– Коня пристрелили. Ногу сломал, неудачно по трапу при разгрузке сходил. Грузимся мы на пароход, господин ротмистр. В порту и командир полка, и начальник штаба. Проезжайте, они вам лучше меня доложат.

*****

В Красноводском порту Кудашева встретил сам полковник Баранов.

– Так и знал, Саша, что приедешь. Прости, не проинформировал. Не хотел ни Лену, ни тебя беспокоить. Пройдем в пассажирский вокзал, здесь ветрено, там поговорим.

В кабинете начальника порта два полковника – и Кияшко, и Филимонов. Поздоровались.

– Вы к нам как, Александр Георгиевич, по службе, или случайным ветром занесло?

– Пока случайным. В отпуске я, заехал дом родительский проведать. Правда, у меня все приключения начинаются с его величества Случая. Потом случайное само собой превращается в служебное.

– Так оно и есть. Потому и не гоню вас, хоть сия экспедиция и является секретной.

Подошли к окну на Каспий. Два выдающихся от берега в море пирса. К одному пришвартован пароход «Геок-Тепе», ко второму с двух сторон – две канонерские лодки  «Ардаган» и «Карс».

Филимонов протянул Кудашеву бинокль:

– Полюбуйтесь, Александр Георгиевич, что неделю назад в порту Энзели персы с нашей канонеркой  «Ардаган»  сделали. Она к нам правым бортом. Изуродовали!

Кудашев поправил резкость, увидел пробоину по носу выше ватерлинии, забитую деревянной пробкой.

Филимонов продолжил:

– Максим Аверьянович свидетель. Семьдесят пять миллиметров. Скорострельная горная пушка Круппа. Без предупреждения. Спасибо командиру, второго выстрела не дал сделать. Сровнял береговую батарею с землей. Больше в Энзели ни одного выстрела в нашу сторону не было. Всегда убеждаюсь, на Востоке понимают только силу. Никакие посулы и перспективы, никакая дипломатия этой силы не имеют. Боятся, значит уважают. Туркменская сотня из иррегулярной конной бригады порт Энзели зачистила. Шахсевены и бахтиары близко не подходят. Сегодня отправляем усиление: эскадрон подъесаула Брянцева из Первого Таманского и пятьдесят сабель из Первого Кавказского, да одну полевую батарею, да конный пулеметный взвод. Погрузка идет нормально. Здесь нет беспокойства. Разгрузка очень тяжела. Энзели порт мелкий, пирс маленький, только для рыбачьих лодок. В ялах казаки с грузом, а кони вплавь на поводу за ялами сами без седел плывут. А вот как с тяжелой техникой быть, еще не пробовали.

Кудашев вернул бинокль:

– Простите, задам вопрос, все равно потом узнаю. Насколько серьезна эта «персидская экспедиция»?

Полковники переглянулись. Кияшко решил ответить:

– Основные силы уже вошли и продолжают входить из Кавказского Военного округа через Джульфу и Решт. Персидская казачья бригада уже получила мощное подкрепление. С Тебриза снята осада, мятежные ханы и революционеры либо арестованы, либо бежали. В Тегеране спокойно. В горах на границе с Турцией идут бои.

Полковник Филимонов протянул Кудашеву руку:

– При всем уважении, Александр Георгиевич, прошу прощения. Нам надо работать. За морскую переброску каждый из нас отвечает головой. Я сам иду на «Геок-Тепе», полковники Баранов и Кияшко на канонерских лодках «Ардаган» и «Карс» соответственно.

Простились.

Полковник Баранов вышел проводить Кудашева. Спросил, как Лена?

Кудашев вздохнул:

– Вчера вечером еще праздновала с подругами на девичнике. Сегодня с утра, наверное, плачет. Чувствует беду.

Баранов взял Кудашева двумя руками за плечи:

– Привези Леночку. Проститься хочу.

Кудашев взмахом руки привлек внимание Брянцева, стоявшего у коляски. Им уже были не нужны слова. Кудашев жестом изобразил женскую фигуру и круговым движением кисти приказал привезти ее в порт. Брянцев уехал. Баранов ушел к своим обязанностям. Кудашев остался на пристани.

Ровной цепью один за другим медленно двигались вооруженные с полной выкладкой казаки, держа в поводу лошадей. Кудашев прикинул по времени: через полчаса погрузка должна завершиться.

Подъехал фаэтон. Лена сошла, подошла к Кудашеву, прижалась к нему. Кудашев обернулся к Брянцеву, приказал:

– Извозчика не отпускай!

Вот по трапу на борт парохода поднимается последний. На пристань выходят командиры. От них отделяется и подходит к Кудашевым полковник Баранов. Леночка обнимает его, прижимается лицом к шинели. Она не плачет. Теперь она будет плакать очень редко. И только тогда, когда её никто не увидит.

Максим Аверьянович целует Лену, обнимает Александра.

– Авось, еще доведется увидеться!

Резко поворачивается и почти бегом спускается к пирсу. У трапа на канонерку машет Кудашевым рукой. Поднимается на борт. Матросы убирают трапы. На мачтах ветер полощет Андреевские флаги.

Маневренный паровозик выдает долгий гудок. Ему отвечают сначала «Геок-Тепе», потом свои звуки в прощальный аккорд один за другим вносят канонерки.

Густой чёрный дым из труб северный ветер несет на юг, в Персию, прямо по курсу. Один за другим судно, и сопровождающие его корабли выходят в открытое море…

Долго стояли на пристани Александр и Елена Кудашевы, провожая своих таманцев и кавказцев, своего Максима Аверьяновича.

– Это война? – спросила Лена.

– Нет, это просто «Персидская экспедиция», – ответил Александр Георгиевич.

ГЛАВА 19.

Газетные новости из Британского Королевства Индии. Кашмирские тайны Табиб-ага.

29 декабря 1911 года. Асхабад.

Адъютант Командующего войсками Закаспийской области полковник Отдельного корпуса жандармов князь Дзебоев Владимир Георгиевич начал свой утренний доклад с обзора иностранной прессы:

– Согласно Информационного Бюллетеня М.И.Д. Юнайтед Кингдом, к сегодняшнему дню декабря 1911 года о положении в Персии: банды Мохаммеда-Али и Салар-эд-Доуле разбиты объединенными силами правительственных войск и добровольческих отрядов, верных монархии. Провал контрреволюционного мятежа показал неспособность внутренней персидской реакции подавить революционное движение. Мятеж конституционалистов и банд мародёров подавлен совместными силами союзных держав Антанты (на севере царскими войсками России, а на юге – индо-британским экспедиционным корпусом). В декабре 1911 персидская полиция во главе с дашнаком Ефремом Давидиянцем и бахтиарские отряды, верные шах-ин-шахскому престолу, совершили контрреволюционный переворот – разогнали меджлис, парламенты-энджомены и федайские отряды.

Генерал-майор Шостак сделал пренебрежительное движение рукой. Эта информация была ему известна несколько в другом свете.

Дзебоев продолжил:

– Английские газеты, в числе первых – «Таймс», и «Дейли телеграф», а также непосредственно индийские на английском широко освещают коронацию короля Великобритании Георга Пятого Императором Индии. В среду 27 декабря 1911 года новопомазанный Император принял участие в открытии съезда Индийского Национального Конгресса.

«Statesman» от 28 декабря 1911 г. пишет: «Бенгальский поэт Бабу Рабиндранат Тагор исполнил песню, сочинённую им специально к приезду Императора». В том же ключе отзывается «Englishman» от 28 декабря 1911 г.: «Работа съезда началась с исполнения Бабу Рабиндранатом Тагором песни, сочинённой им специально в честь Императора».

Прессы, оппозиционно настроенной по отношению к власти, в Индии не существует. «Indian» от 29 декабря 1911 г. поддерживает общее восторженное настроение правящего класса: «Когда в среду, 27 декабря 1911 г. началась работа Индийского национального конгресса, была исполнена на бенгальском языке песня, приветствующая Императора. Также единодушно была принята резолюция, приветствующая Императора и Императрицу...».

На коронационные торжества в Калькутту были приглашены представители всех правящих кругов, княжеств, провинций, штатов и крупных городов Британской Индии…

Полковник Дзебоев говорил одно, а думал о другом. Не случайно он уделил внимание зарубежной информации из Королевства Британская Индия. Где-то там в этих джунглях и малярийных болотах служит туземному князьку его сын Чермен под началом бежавшего из Трубецкого бастиона Петропавловской крепости директора британской разведывательной школы Алана Мак’Лессона – Гюль Падишаха. Будет ли у Кудашева шанс встретиться с Черменом в Кашмире? Какие еще сюрпризы готовит Асхабаду Гюль Падишах? Вопросов было больше, чем ответов на них.

После доклада, вернувшись в свой кабинет, Дзебоев думал, машинально перебирая папки с документами и картами в шкафу. Да… дела! Нет у Командующего Войсками Закаспийской области карт княжества Кашмир и Джамму, а по-нынешнему – штата Британской Индии.

Телефонный звонок. Докладывает дежурный офицер:

– Господин полковник! Аксакал туркменский подошёл, совсем старый, седой, борода до пояса. Кудашева разыскивает. Говорит, друзьями были с его отцом, и господина ротмистра тоже знает. Но он без паспорта. Что ему сказать?

– Имя?

– Табиб Амангельды-Ата из аула Кара-Агач.

– Проводи ко мне.

Дзебоев встретил Табиб-ага, как старого друга. Пригласил за стол, приказал подать чаю и не беспокоить его минут тридцать.  Обменялись традиционными по-туркменски витиеватыми приветствиями, взаимными пожеланиями благополучия и здоровья.

Табиб-ага приехал на поезде, чтобы повидать своего внука Амангельды – юнкера Туркменского конного иррегулярного полка милиции, и Александра Кудашева – сына своего старого друга Георгия Кудашева. Привез подарки – кишмиш, курагу, по бурдюку коурмы, по гёкленскому ковру ручной работы. Багаж оставил на вокзале, прямо на перроне. Кто возьмёт? Среди туркмен воров нет. И по перрону полицейский с саблей ходит!

– Умру я по весне, – объяснил Табиб-ага своё появление, – вот, решил, пока время есть, проведать дорогих мне людей, на Асхабад посмотреть! Сам найти не смог, добрые люди показали мне дом самого главного начальника. Набрался смелости, пришел, спросил…

– Правильно сделали, уважаемый Табиб-ага! К вечеру я организую встречу с Амангельды. Кудаш-бека, к сожалению, в Асхабаде нет. В Красноводске он. Вернется дней через десять.

Дзебоев звонком вызвал Иллариона.

– Машину к подъезду. Прокатишься с Табиб-ага на вокзал, заберёте его вещи. Покатаешься по городу, покажешь аксакалу всё, что внимания заслуживает. Зайдёте в аптеку, на базар. Если Табиб-ага что-либо приглядит себе,  купишь! И не спрашивай у него разрешения. Мы ему больше должны будем. Потом отвезёшь его ко мне домой. Скажешь прислуге – пусть определят в комнату для гостей, накормят. Будет плохо с сердцем – валерьянки накапают. Все понятно?

Илларион и Табиб-ага уехали. Дзебоев был доволен. Редкая удача. Сам приехал. Значит, разговор будет. Кто-то проговорился, что по молодости Табиб-ага у Кашмирского раджи в дворцовой гвардии телохранителем служил. Значит, будет сегодня вечером что вспомнить – молодость! А заодно – расчертить детальный план-схему крепости, дворца, коммуникаций. Голова у Табиб-ага светлая, склерозом не страдает. Вспомнит.

А Кудашеву – пригодится!

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Книга III

ХИНДУСТАНСКИЙ ВОЛК